Путеводитель по канонным событиям фанфика «Свет проклятых звёзд»:
https://vk.com/wall-185183650_20
Музыка: https://vk.com/music?z=audio_playlist443220075_4/8edea3a28bcebbcbd7
Озвучка: https://vk.com/music?z=audio_playlist443220075_8/e9df22249f3753263b
Битва-под-Звёздами https://vk.com/wall-185183650_9
Арты:
Галерея Беллы Бергольц 💫
https://www.deviantart.com/bellabergolts/gallery/76389943/light-of-the-damned-stars-illustrations
Гномы Алины Стрениной ⚒
https://vk.com/album-178818294_270341820
Много других артов здесь
https://vk.com/album-185183650_265130819
Пролог. Первая Битва за Белерианд
Волшебный серебристо-золотой свет драгоценной росой проливался сквозь щёлочки между тёмно-синих бархатных штор, искусно расшитых звёздами. Воссозданные переплетением драгоценных нитей небесные искры казались живыми, пульсирующими и меняющими форму.
Изящные белые руки эльфа, давно забывшие о тяжёлой работе, нежно обняли плечи супруги, забрались под как бы небрежно, но на самом деле продуманно накинутую шаль.
— Мириэль, — прозвучал страстный вздох, ладони скользнули ниже, надавили на груди, сжали, провели по кругу, двинулись к талии. — Знаешь, у Ингвэ уже третий ребёнок родился.
— Я устала, Финвэ, — печально ответила эльфийка, вставая из-за прялки, полностью выполненной из серебра.
Повисло молчание. Муж и жена уже не раз всё сказали и друг другу, и готовым помочь Творцам мира, с которыми жили бок о бок.
«Любимая, твоя печаль огорчает Владык, они ведь забрали нас с тёмной опасной земли за море, в свой Благословенный Край для того, чтобы Народ Звёзд был счастлив!»
«Через силу?»
«Мириэль! Что ты говоришь?! У нас ведь есть всё, что можно пожелать! Помнишь, как ты хотела нити для вышивания из драгоценных металлов, и чтобы никто, кроме тебя, не мог ими пользоваться? Помнишь, как Вала Ауле — Творец Гор и Минералов сделал тебе волшебные нити и ножницы, единственные в Арде способные их резать? Неужели ты не благодарна? Это ведь чудо! Ты родила мне прекрасного сына!»
«Феанаро, Пламенный Дух, — печально улыбнулась королева, называя наследника по имени, которое сама ему дала. — Я не знаю, как растить его здесь, Финвэ. Не знаю, чему учить, что рассказывать и как. Прошлое нашего народа опечалит любого, а печаль Эльдар, как ты говоришь, огорчает Владык-Валар. Значит, мы должны предать забвению всё, что случилось на родине? Финвэ! Там ведь остались наши сёстры и братья! Чем дальше, тем чаще я думаю о них!»
«Наши дети не поймут нас всё равно. Зачем им эти страхи? Даже понятия «братья» и «сёстры» для них иные. Мы, Пробуждённые Создателем Эру Илуватаром, а не родившиеся из лона матерей, иначе ощущали родство. Мы просто проснулись рядом на берегу озера, и с одними почувствовали и увидели сходство, нам захотелось быть рядом, а с другими захотелось…»
«Рожать детей, Финвэ. А потом наши любимые и близкие стали гибнуть от рук одного из Творцов-Валар. Ты понимаешь, что Валар спасли не всех Детей Эру Илуватара? Не весь Народ Звёзд! Они даже не подумали защищать гномов — Детей Вала Ауле, которые не могут быть ему не дороги. Я не хочу думать, Финвэ, что Владыка Ауле создал живых существ, способных говорить, и просто забыл о них, бросив в опасности!»
«Ты печалишь себя такими мыслями, Мириэль!»
«А ты просто боишься думать о том, что опечалит хозяев земли, на которой живёшь! Но Валинор — Благословенный Аман — это и наш дом тоже! Валар так сказали, когда забирали нас из Средиземья! Так почему мы должны постоянно оглядываться и прислушиваться, думать, не обидели ли кого-то тем, что несчастливы?»
«Пожалуйста, Мириэль!»
«Хочешь успокоить меня ласками? Хочешь ещё детей? Считаешь правильным отдать Феанаро на воспитание Вала Ауле и его помощникам-Майяр?»
«А что в этом плохого, любимая?»
«Плохого? Возможно, ничего. Но в таком случае Феанаро никогда не узнает, что, возможно, прямо сейчас один из Творцов нашего дома, нашего мира, нашей Арды, мучает и убивает его родню. Там… В Сумеречных Землях. На берегу священного для нас озера Куивиэнэн, где мы проснулись под звёздным куполом».
«Но почему ты…»
«Не говори больше ни слова, Финвэ. Пожалуйста».
Супруги молчали и теперь. Двое прекрасных эльфов, обнажённые, в роскошной спальне собственного дворца, не приближались друг к другу, поскольку оказались не способны преодолеть прочнейшую стену обязанности быть счастливыми вопреки всему, чтобы никого не расстроить.
— Я ходила к Валиэ Вайрэ, — промолвила, наконец, Мириэль, убирая назад чёрные кудри и прикрываясь расшитым лоснящимся шёлком, — я спрашивала Прядильщицу Судеб о тех, кто остался. Она не ответила. Но Вайрэ ведь супруга хозяина Бездны, ей необязательно отвечать. Я просто подошла ближе к Чертогам Мёртвых, к жилищу Вала Намо. Финвэ, я знаю — наши братья и сёстры живы. Не все, да, но они живы. Они борются.
— Они отвергли наших благодетелей, Мириэль.
Снова повисло молчание.
— Я устала, — выдохнула королева.
«Ты родила сына и словно выгорела изнутри!» — промолчал отчаянное обвинение король, уже однажды неосторожно высказанное.
«Я не знаю, как растить детей. Здесь». — Ответ был бы тем же.
Окно было зашторено, и владыки эльфов-Нолдор не увидели, как исполинский орёл пролетел от священной горы Таникветиль, где на головокружительной высоте располагался дворец короля Арды — Вала Манвэ Сулимо — к морю. Птица-посланник, птица-соглядатай направлялась в Сумеречные Земли, чтобы сквозь свой всевидящий взор показать Владыке, что творится во тьме, куда не долетает свет священных валинорских Древ, где сияют лишь небесные звёзды и огонь вспыхнувшей войны — слабые бросили вызов всесильным, чтобы отстоять право на свободу и саму жизнь.
***
— Мы примем бой на холме! — не слишком высокий, однако крепко сложенный темноволосый сероглазый эльф, в грубо сшитой шерстяной одежде с наброшенной на плечи волчьей шкурой вскинул длинное деревянное копьё. — На этот раз орочьё нас не одолеет! Помните, братья: даже если среди вражеской толпы вы увидите изуродованных родных, это уже не ваши близкие! Это порченные существа, которые не помнят вас!
— Слава Денетору! — крикнули готовившиеся к бою эльфы. — Слава! Звёздная слава!
Вечная тьма Сумеречных Земель озарилась огнём факелов, а через миг — пламенем смертоносного пожара-заслона, призванного защитить от приближавшихся волков. Фиолетовая, лиловая, бордовая и чёрная хвоя растущего во мраке леса заалела, окрасилась оттенками красного.
Сероволосый эльф в кожаной одежде и украшениях из рыбьих черепов посмотрел на стоявших рядом сыновей:
— Владыка Моря приходил ко мне во сне. Он обещал помощь. Вала Улмо говорил: виденный нами орёл был посланником самого Владыки Ветров — Манвэ! Он — король всей Арды! Вала Улмо тоже подчиняется ему, ведь даже море-океан покорен ветрам. Король Манвэ видел наши беды, поэтому проявит жалость к нам. Мы примем бой, но будем не одни.
— Новэ говорит правду! — поддакнули в толпе. — Мы тоже видели огромного орла!
— Валар помогают лишь покорным! — провозгласил Денетор. — Но в этот раз действительно всё будет иначе.
— Да, — на холм поднялся беловолосый эльф с пронзительным взглядом. Поверх шерстяной и кожаной одежды на нём красовалась мощная красивая броня. — Помните, братья, как нам говорили про надежду? Валар хотели, чтобы мы надеялись на них, но сейчас надежда для вас — это я!
— Да, Амдир! — расхохотался Денетор, и все поддержали. — Амдир — надежда, подкреплённая делами, не то что призрачная заморская Эстэль!
Украшенный рыбьими черепами Новэ нахмурился, однако, как бы ни почитал Вала Улмо, промолчал.
— Видите? — беловолосый воин ударил себя кулаком по стальному доспеху. — Теперь не только у орков есть железо! Их грязные кривые ножи, которые они берут в своей подземной тюрьме, сломаются о наши латы и щиты! Да, мастер Телхар?
К эльфу подошёл светлобородый бочкообразный гном с широким носом и глубоко посаженными глазами. На фоне красивых, высоких и гармонично сложенных мужчин Народа Звёзд Дети Вала Ауле выглядели смешными непропорциональными коротышками в подобранных не по размеру хламидах и шапках-колпаках. У эльфов, не считая изящных бровей и пушистых ресниц, волосы на лицах не появлялись даже с возрастом, а подгорные жители — и мужчины, и женщины порой зарастали так, что не сразу становилось понятно — передом или задом повернулся коротышка.
— Ты прав, кхулум, — Телхар погрозил кулаком на север, откуда и собирались напасть орки. — С моей сталью наше воинство непобедимо!
Звёздный сумрак Средиземья засверкал отполированным металлом взлетевших к небу шлемов и клинков, загремел множеством голосов, зазвучал боевыми кличами.
— Только это, — гномий кузнец ткнул Амдира в бедро, — мы с гоблинами этими ни разу не дрались, а на поверхности и вовсе не ориентируемся. Командуй, только наших не подставляй. Головой за моих братьев отвечаешь.
Эльф кивнул. Слышавший разговор Денетор подтвердил готовность биться честно, не спасая одних за счёт других.
— Именем Великого Махала! — провозгласил чернявый гномий командир, по-своему называя Вала Ауле, создавшего подгорный народец. — Перебьём гадов!
На бородатом воине сверкали доспехи, украшенные когтями и рогами пещерных ящеров, обмундирование выглядело тяжёлым и неудобным, однако по гному не было похоже, что его это смущает.
— Слышь, друг кхулума, — обратился кузнец к Денетору, и тот наклонился, чтобы выразить почтение и особое внимание к помощнику в войне, — я с ребятами наковал всего, но мерку снимали с этого кхулума, — Телхар махнул в сторону Амдира. — Пока есть время, давайте там, примерьте защиту, чтоб шлемы налезали и не слетали, чтоб панцири удобно нахлобучивались. Мы счас тут кузницы поставим и всё поправим, если не так шо.
— Спасибо, брат, — улыбнулся Денетор.
— А, да что там! — отмахнулся бородач. — Общая беда ж. Надо сплотиться. Не хочу стать шестирукой жутью с головой из задницы!
Ветер зашумел бордовыми и чёрно-лиловыми кронами, тревожно замерцали звёзды, издалека донёсся угрожающий гул.
— Скоро, — сжал зубы подгорный воин-вождь, — идут гады. На смерть свою идут!
Эльфы кивнули, поспешили к кузнецам. Уставшие от постоянных нападений с севера, не ушедшие в Валинор Дети Эру хотели покончить с врагами, но до знакомства с умеющими работать с металлом гномами это не представлялось возможным.
Теперь надежда на мир из призрачной стала обоснованной, и несмотря на страх смерти в бою, многие улыбались.
— Слава Денетору!
— Во имя Великого Махала!
— Помоги и вразуми нас, Владыка Улмо!
— Победа будет наша!
— Ура!
***
Единственный в Средиземье сияющий валинорским светом эльф вернулся в наскоро поставленный шалаш, который, однако, выглядел красиво из-за венков из пушистых цветов-колосков над входом.
— Эльвэ, — улыбнулась мужу женщина, что могла показаться эльфийкой лишь на первый беглый взгляд. Её чёрные волосы вились волшебно, словно шевелились сами по себе, глаза-звёздные бездны пугающе-завораживающе сияли. — Твои воины обязательно одержат победу. Но береги их. Здесь и так есть, кому погибать ради общего блага.
Эльфийский король кивнул.
— Да, Мелиан, — опьянённый чарами Майэ, он был уверен, что говорил все предыдущие речи сам, — мой народ не понесёт потерь, ведь нас защитят Денетор и мой брат с Амдиром. Наши земли, наш Эгладор не будет залит кровью.
Ушедшая из Валинора помощница Творцов убрала кудри за ухо, напоминающее формой древесный лист, задумалась. Королева знала тайну, что не могла быть ведома ни одному Дитя Эру, какой бы титул тот ни носил — недавно состоялся важный разговор с одной из тех, кому Мелиан когда-то служила.
«За вас просили. И не только ты, — сказала сквозь пространство младшей помощнице Валиэ Вайрэ, когда прозвучала мольба уберечь Народ Звёзд от обезумевшего Вала, искажавшего всё, до чего мог дотянуться. — Мы решили проявить милость к отступникам, оскорбившим Валар отказом следовать за ними. И к той, что должна была хранить верность своим Владыкам. Да, я о тебе, неверная помощница Валиэ Эстэ. Но ты и все вы, выбравшие тьму, увидите — каждый имеет право на прощение и искупление. Тот, кого вы зовёте врагом — наш брат, и он осознáет совершённые злодеяния. Не тебе, не твоим эльфам судить его. Уничтожайте его ошибки, но не смейте забывать, кто в Арде — Творец, а кто — слуга».
— Эльвэ, — улыбнулась Мелиан, — ты защитишь свой народ.
Сребровласый эльф опустился на шкуры рядом с супругой. Звёздная бездна захватила его с головой, словно водоворот, усыпляющий и сладкий. Король чувствовал: рядом с женой-Айну ему можно ничего не бояться. И любое желание непременно исполнится.
***
Над полем боя разлилась песня. Беловолосый эльф, применивший магию музыки, окружённый защищавшими его воинами, с гордостью видел, как уродливые вражеские твари теряют направление движения, спотыкаются и мечутся. То и дело долетали команды Амдира, холм, на который поднялся Денетор с лучниками и копейщиками, озарялся кольцом огня.
— Живьём брать! Живьём! Для хозяина! — то и дело выкрикивали орки, отвратительно коверкая эльфийскую речь.
Стало темно: огненную завесу быстро затоптали и забросали телами своих же бойцов, вперёд рванули огромные красноглазые волколаки, толстым шкурам с густой шерстью которых почти не приносили вреда стрелы. Прячась за зверей, орки ринулись на холм, а остальные смели ближайших к ним гномов и эльфов.
Видя, как один за одним падают защитники, воин-певец запаниковал, музыка сбилась, и, поняв, что голоса Амдира давно не слышно за воплями раненых соратников и разгорячённых от боя кровожадных тварей, беловолосый эльф поднял руки с криком:
— Не убивайте! Я не причиню вам вреда! Пощадите!
Ответом стал дружный мерзкий хохот и повторение приказа брать пленных живьём для хозяина.
Бой продолжался, кто-то командовал отступать, другие — нападать. И никто не замечал вновь появившегося в небе исполинского орла, словно туча, закрывшего звёзды.
***
Медленным движением открыв шторы и посмотрев на залитый серебистым светом священного Древа город Тирион, Мириэль пошла к постели. Шёлковое бельё она вышивала сама, и не было во всём Валиноре более красивого супружеского ложа.
Финвэ снова обнял возлюбленную жену, уткнулся в роскошные пышные волосы, слегка прикусил заострённый кончик уха.
— Давай подарим Феанаро сестрёнку, — прошептал король. — Она станет самой очаровательной принцессой в Арде!
— Я устала, прости. Наверное, мне стоит отправиться в Сады Владыки Снов и отдохнуть. Не хочу печалить тебя и Феанаро.
Выскользнув из объятий мужа, Мириэль Териндэ снова вернулась к прялке.
— Помнишь, какие мы слагали песни, уходя из Сумеречного Края Эндорэ в Валинор? — попытался приободрить жену король Нолдор.
— Да, они были весёлыми. Но теперь я слышу их иначе.
Королева посмотрела на льющееся в окно волшебное серебро Древа Телперион. По щекам скатились слёзы.
— С жизни своей,
Разрушив зыбкий покой,
Стряхну дрожащей рукой
Пыль и прах, — стала печально произносить Мириэль, и серые прозрачные глаза застыли. — Тысячи дней
Оставив вновь за спиной,
Отправлюсь вслед за мечтой
С судьбой в руках.
Я ухожу.
Мои следы на воде
В цветную рябь обратит
Игривый ветер.
Я ухожу
Стезёю новых побед,
И звёзды выстелят мне
Дорогу светом.
Наш ветхий дом
Сокрыт холодным дождём.
Немного грустно —
В нём мне места нет.
Ярким лучом
По глади вод босиком
Я ухожу, словно сон,
Во тьму и свет.
Я ухожу,
Мои следы на воде
В цветную рябь обратит
Игривый ветер.
Я не вернусь,
Укрой опавшей листвой
Всё, что хранили с тобой
Под нашим небом.
***
Тирионский дворец в одно мгновение всполошился, когда в золотом сиянии Древа Лаурелин к главному входу подлетел белый скакун, и черноволосый мальчик в простой для принца Нолдор одежде ловко спрыгнул прямо на лестницу.
— Папа! Мама! Я такому научился! Вала Ауле и Майя Курумо показали мне, как растёт кристалл, как формируется друза! Это невероятно!
С высокого крыльца на ребёнка смотрели слуги короля, готовые помочь чем угодно. Нолдоран Финвэ сам вышел к сыну, подхватил на руки.
— Пойдём к маме! — приказным тоном заявил Феанаро. — Я хочу ей подарить кристалл, который вырастили Владыки на моих глазах!
Король отвёл глаза и вздохнул.
— Пойдём в покои, мой искусный наследник, мой Куруфинвэ, — тихо сказал он. — Мне нужно тебе рассказать что-то очень важное.
Примечание к части
Песня гр. Rabies "Я ухожу"
Часть первая: Сияние Эпохи Древ. Главный герой
— В любой сказке, сынок, есть главный герой, и в зависимости от морали он будет наделён различными качествами. Если сказитель хочет показать мудрость и благодетельность своих Владык, герой окажется смешным и бестолковым, по своей глупости обязательно попадёт впросак, но непременно будет спасён и в итоге наделён мудростью и благодетельностью. Если необходимо вразумить детей, показав результат опасного непослушания, герой предстанет агрессивным бунтарём, неблагодарным и высокомерным.
— И что же с ним будет? — золотоволосый синеглазый ребёнок, сиявший волшебным светом Благословенной Земли, как и все родившиеся в Валиноре эльфы, испуганно посмотрел на отца-короля, потом — на маму.
— Его не получится вразумить, Арьо, — очень мило улыбнулся третьему из сыновей владыка Финвэ, как бы нечаянно поправляя пышные сине-сиреневые рукава роскошного платья. Изящную серебристую вышивку по краю ткани не смогла бы повторить ни одна мастерица, кроме, возможно, самой Валиэ Вайрэ, чья лучшая ученица и украсила королевские одеяния многие годы назад.
— И что же с ним станет? — принц прижался к маме-королеве, на которую был очень похож и лицом, и волосами.
Король народа эльфов-Нолдор задумался, мечтательно улыбаясь, словно уже размышляя о чём-то другом, поднял голову. Чёрные волосы, очень длинные и завораживающе вьющиеся, заскользили по лоснящейся ткани, серебряное шитьё заиграло среди кудрей небесными звёздами, словно напоминая о давно не виденном эльфами изначальном тёмном куполе над головой.
Где-то там, далеко за Морем, так и остался вечный сумрак, а здесь, в Дивном Валиноре, Священном Амане, всегда светло от животворящего сияния двух Древ: серебристого Телпериона и золотой Лаурелин.
И звёзд в небе не видно.
— В одной жуткой земле, окружённой ядовитой водой, в которую нельзя даже наступить — не то что пить! — жило большое племя пушистых милых зверьков-нимбиньяр, — заговорил нолдоран Финвэ, взяв за руку супругу. — И были эти чудесные создания самыми слабыми и глупыми из всех, селившихся на той страшной территории. Ещё там жили огро-омные чёрные-рогатые-крылатые кони, и похожие на ящеров горгульи, и нечто среднее между львом, летучей мышью, крысой и слоном! Грифоны разные, тролли, огры, размером со скалу…
Маленький Арафинвэ закрыл ушки ладонями.
— Дорогой супруг, — осуждающе нахмурила брови королева Индис Ингвиселер, — Владыки Амана пригласили нас в гости в дивный дворец на священной горе Таникветиль не для того, чтобы здесь, среди оживающей в каждой прекрасной картине, каждой изящной статуе истории Арды, ты пугал своего младшего сына страшными выдумками о чудовищах.
— Это же сказка, драгоценная моя, — мелодично рассмеялся Финвэ, сняв с головы тончайшей работы серебряный со звёздами венец и примерив на сына, золотые волосы которого украшали подвески из натуральных голубых топазов. — Я лишь хотел сказать, что в это жуткое место, населённое чудовищами и глупыми несчастными пушистиками, однажды пришли светлые Владыки — сильные, смелые, прекрасные! Они выбрали по цвету меха трёх вождей-нимбиньяр: чёрного, белого и золотого и наделили их мудростью, храбростью и благодетельностью, чтобы эти главные герои-самцы облагородили остальных нимбиньяр, оставили многочисленное потомство, но главное — убедили, что далеко за ядовитой водой есть прекрасная, светлая и безопасная земля. Понимаешь, сынок Арьо, к чему я это всё рассказал? Одни стали мудрыми и спаслись, а другие так и остались глупыми гордецами и сгинули во тьме.
— Зачем это ребёнку? Зачем это говорить здесь? — недовольно подняла глаза королева. — Дома сочиняй, что хочешь, но во дворце Валар, прошу, оставь свои фантазии.
— А что не так? — Финвэ отошёл от семьи, встал около огромной живой лепнины, изображавшей момент видения Творцов мира, когда призрачный шар превратился в материальную плоскую Арду, сплетённую из Тем Изначальной Песни в бесконечности Эа. — Разве я недостаточно усердно прославляю Валар? Чему-то не тому учу сына?
Королева народа Нолдор со вздохом закрыла глаза, погладила Арафинвэ по увенчанной отцовской короной голове.
— Дома тоже везде присутствуют Айнур, как и здесь, — нолдоран пошёл вдоль коридора, стены которого таяли в бесконечной сияющей серебром и золотом высоте, — цветы, бабочки, птицы — любое существо или вещица может оказаться одним из помощников Творцов! Мы живём на их земле, и неважно, в каком месте находимся, о нас везде заботятся одинаково.
— А как всё-таки правильно, мама? — вдруг спросил принц, подняв на Индис любопытные глазки. — Тирион или Сирион? Как называется наш город?
— Ты можешь говорить, как тебе нравится, мой дорогой, — улыбнулась королева.
— Сирион, — неожиданно твёрдо произнёс Финвэ, резко обернувшись. — И не надо хвататься за прошлое, моя драгоценная супруга. Оно мертво.
***
— Тирион опустел без тебя, — полушёпотом сказал высокий статный эльф с горящими испепеляющим огнём серыми проницательными глазами и чёрными волосами, таинственно блестевшими в успокаивавшем золотистом полумраке сада. — Может быть, уже все оставили надежду на твоё возвращение и постарались выбросить из памяти событие, мешающее считать Землю Валар абсолютно счастливой, но я помню. И мой род помнит тебя, мама.
Среди резных расписных сводов очень необычной спальни стояла роскошная постель, озарённая через огромные окна сиянием Древ Валар, только свет всегда был приглушённым, чтобы в Садах Вала Ирмо любой желающий мог отдохнуть и утешиться.
Создатели Арды сначала были уверены, что эльфам в Валиноре не потребуется исцеление ни телесное, ни духовное, однако все три народа, пришедшие в Благословенный Аман, принесли с собой память о тёмных временах сумрачной родины, о потерях и страхе. Супруги-Валар Ирмо Лориэн и Эстэ охотно взялись помогать скорбящим, создав дивные тихие Сады без тревог и забот, куда приходили за советом и утешением, чтобы после отдыха и спокойных размышлений уйти счастливыми.
И лишь одна эльфийка-Нолдиэ, первая супруга короля Финвэ — Мириэль Териндэ заснула здесь навек, оставив мужа и сына терзаться чувством несправедливости, потери и вины.
— Я храню традиции семьи, амил, чего бы мне это ни стоило, — продолжил говорить безучастной матери, укрытой расшитыми алыми шелками, Феанаро Куруфинвэ, — я буду защищать память о тебе, даже если отец предаёт её. Знаешь, больше нет единого Дома Финвэ и никогда не будет. Нас теперь трое принцев-Нолдор, поэтому и Домов три. Я люблю отца всем сердцем, но не могу позволить считать своей семьёй тех, кто называет тебя Сериндэ! Что за младенческое сюсюканье? Это не развитие языка Квэнья! Это разложение! Гниение, которого, по словам Айнур, в Валиноре нет! Не позволю! Кто не хочет работать над собой, больше никогда не получит доступа к моим трудам! Я вывез все книги моего авторства из тирионской библиотеки и построил свою, куда есть доступ только у моих единомышленников! Лингвистические исследования, технология выращивания кристаллов в росе Древ, изготовление светильников и Видящих Камней — всё это больше не достанется полубратьям! Если сыны Индис идут по пути уничтожения языка, это их выбор, но для сына Мириэль они больше не родня. Я знаю, ты не осудила бы меня, амил. Ты бы меня поддержала.
Первая королева Нолдор осталась безмолвной и безучастной. Посидев ещё некоторое время в молчании рядом с постелью, Феанаро поцеловал мать в прохладный лоб, тронул белоснежные волосы и быстро пошёл прочь из спальни.
Золотое свечение Древа Лаурелин сменилось серебром Телпериона. Сады Лориэна заискрились свежей кристально-чистой ароматной росой, одной капли которой хватило бы, чтобы напиться, однако старший сын нолдорана Финвэ даже не взглянул на сверкающую волшебную влагу: доверия к Вала Ирмо и Валиэ Эстэ у эльфа давно не было.
***
— Тебя что-то тревожит, супруг?
В комнате были плотно закрыты шторы, в пропахшем воском сумраке горели свечи.
Эльфийка с сияющими нитями кристаллов, вплетёнными в чёрные волосы, осторожно подсела к мужу, замершему за столом, словно статуя.
— Второй Дом Нолдор, — произнёс средний сын короля Финвэ. — Казалось бы, что такого? Почему меня так задевает этот статус? Может быть, потому что всё решили за меня? Скажи, Анайрэ, почему отец позволил Феанаро записать в летописи Сириона и всего Валинора, что Дом Финвэ разделился именно таким образом? Почему наши с тобой дети должны считать себя вторыми после детей Куруфинвэ? Почему Арьо должен быть третьим? Надо было возражать раньше, я понимаю! Анайрэ, скажи мне: почему никто никогда не осуждал Феанаро за то, что он назвал старшего сына цифрой? Почему? И вот результат! Дождались! Дотерпелись! Теперь Куруфинвэ нумерует всех подряд!
— Что думает об этом твой отец? — ласково спросила эльфийка, придвигаясь вплотную.
— Он слишком любит старшего сына, — сжал кулаки, не обращая внимания на жену, принц Нолофинвэ, — и абсолютно всё ему позволяет. Поэтому нам, Анайрэ, придётся носить гордое численное имя — Вторые.
Примечание к части
Глава-справочник для тех, кто не знает канон. Тем, кто знает, скорее всего, будет скучно, хотя некоторые элементы сюжета здесь имеются.
Их судьба вам безразлична, как и ваша — им
— Ты когда-нибудь хотел прикоснуться к звезде? Или даже взять её в руки? Фантазировал, какая она? Острая, словно иглы швеи? Холодная, как ледяные шапки гор? А может, мягкая и тёплая? Ласковая? Что, если звезда обладает разумом и захочет стать твоим другом? А если возлюбленной? Ты когда-нибудь думал об этом?
Дюжины дюжин крохотных бабочек, одна сторона крылышек которых сияла золотом, а другая — небесной синевой, вспорхнула с шелковистой зелёной травы, когда Квеннар и-Онотимо лёг на живой мягкий ковёр под священными Древами. Летописец был строен и высок, никогда не любил тяжёлый труд, от которого укрепляются мускулы, небрежно причёсывал длинные чёрные волосы и носил только самую удобную лёгкую одежду, не отвлекающую от размышлений.
— Странно, что ты вдруг вспомнил о звёздах, находясь здесь, под сияющими Древами, — улыбнулся другой книжник по имени Румил, схожий с Квеннаром внешне, однако более задумчивый и напряжённый.
— Почему бы не вспомнить, радость моя? — спросила его супруга, нежно обняв за плечи.
— Потому что, Квэндиэль, для многих из нас звёзды в небе — вечный символ боли и опасности, смерти и страшной подземной тюрьмы, в которую утаскивали эльфов слуги безумного Вала.
— Но ведь у твоего любимого ученика звёзда — символ рода.
Румил побледнел, пошёл взад-вперёд по священному холму.
— Я скучаю по звёздам, — и-Онотимо, живший и трудившийся в построенной на горе Таникветиль библиотеке, мечтательно закрыл глаза. — Владычица Варда говорит, что в одной земле славят её и обожают всем сердцем, любуясь на искры в черноте ночи, но те Эльдар не слышали имени своей благодетельницы, а в другой — знают имя и видят лицо, но не наблюдают звёзд. Это так странно, правда?
— Как говорят наши сребровласые сородичи-Тэлери, — один из хранителей тирионской библиотеки по имени Сайвэ, до этого дремавший, подал голос, — в Арде много непонятного, но это лишь кажется, на самом деле мы просто не знаем всего.
— Тэлери, — прищурилась супруга Румила, — по сути своей — Эльдар с двойным дном.
— Заметь, любовь моя, даже не с собственноручно вытесанным, — летописец заулыбался.
— Если бы здесь были Тэлери, они бы сказали, что Валар, будучи творцами Арды, лучше знают, кому и чем нужно помогать, — глаза Квеннара насмешливо заблестели. — Проблема только в том, что нас, Эльдар, создали не Валар, а Эру, для которого наши Владыки — всего лишь слуги, призванные заботиться о нас.
— Какие некрасивые речи, друг мой! — Румил подошёл к жене, обнял. — Ты ещё повтори глупости, сказанные вождями оставшихся во тьме: «Бояться Валар мы можем и на родине, необязательно для этого проделывать столь долгий путь в чужие земли».
— Кому нравится бояться, те найдут что-то или кого-то, кто покажется страшным, — пожал плечами летописец. — Вот скажи, друг, как ты произносишь «th»? Как делаешь это при своём короле, при Валар и при Феанаро? А что будешь делать, если все они одновременно окажутся рядом с тобой? Начнёшь бесконечно избегать слов с этим спорным звуком?
Супруга языковеда сделала злое лицо.
— Послушай, — Сайвэ попытался перевести всё в шутку, — проблемы произношения с самого зарождения речи так или иначе появлялись. Помнишь, как у берегов Куивиэнэн Нолдор начали болтать больше всех, а у Тэлери и Ваньяр не всегда получалось повторять за ними? И тогда Эльвэ придумал звук, который не могли произносить Нолдор, и очень гордился этим.
Румил скривился.
— Мы не собрались говорить о прошлом, — напомнил он, — мы хотели обсудить создание общей валинорской библиотеки для эльфов. Не одной, нет, нескольких, но с одинаковыми книгами. Для всех аманэльдар, а не только для Нолдор.
— Тогда почему ты не позвал ни одного книжника из других народов? — задал очевидный вопрос Квеннар.
— Потому что они не захотели участвовать.
— Я понимаю, почему отказался тэлерийский владыка Ольвэ, — жена книжника прищурилась, — не желает обсуждать обстоятельства пропажи своего брата, место которого на троне он без раздумий занял.
— Я создавал язык Квэнья не для того, чтобы обсуждать на нём разную мерзость! — не выдержал Румил.
— А для чего тогда в нём слово naice? — Сайвэ хмыкнул.
— Потому что мы часто испытывали боль! Потому что боль — это то, от чего нас здесь защищают Валар, и мы не имеем права забывать, за что благодарить Владык! Для этого нам и нужны книги, и поэтому мы все сейчас здесь! Книги — не только воплощения наших фантазий! Они не для выдумок! Не только для них. Мы не можем каждый раз рассказывать всю нашу историю от начала до конца каждому родившемуся Эльда! Это отнимает слишком много времени, даже если использовать мысленную речь осанвэ! Поэтому мы всё запишем, сделаем несколько копий и разошлём по библиотекам Валинора! А где нет библиотек — построим! Мы же Нолдор — мудрый народ умельцев!
— В книгах об истории Народа Звёзд наше самоназвание будет звучать гордо, — погладив мужа-летописца по руке, Квэндиэль многозначительно взглянула с холма в направлении тэлерийского города, — но подданные Ольвэ… Да, они изначально именовались Последними, поскольку пробудились позже остальных, но ведь с развитием языка, с течением времени и переменами в нашей жизни слово «последний» приобрело скорее плохое значение, нежели просто обозначение факта. Если в случае с золотоволосыми Ваньяр именование «Наикрасивейшие» вечно останется просто описанием внешности, хоть и неверным, поскольку, независимо от цвета волос и глаз, эльфы все красивые…
— Валинор — для красивых, — рассмеялся Квеннар. — Иначе как объяснить, что Детей Вала Ауле сюда не взяли? Заросшие лица, низкий рост и бочкообразная фигура — это ведь не то, чему хотят подражать Владыки, выбирая облик. Представьте прекраснейшую Валиэ Вану бородатой!
— Не надо шутить про Валар, ладно? — Румил почти прошептал.
— Даже про то, что нам непонятно, зачем Владыки заключают браки, хотя никогда ничего не создают вместе, за исключением совместного великого творения Валиэр Йаванны и Ниэнны — валинорских Древ, дарующих нам благодатный свет?
Казалось, Румил сейчас убежит прочь с проклятьями.
— Ладно, прости, друг, — примирительно произнёс Квеннар. — Так с чего мы начнём?
— В защиту Детей Вала Ауле хочу сказать, что они так выглядят не случайно! — перебила его Квэндиэль. — Когда у меня появились дети, я многое поняла! Творец Гор, создавая живых существ, вкладывая в них частички своей души, хотел, чтобы его творения любили то же, что и он сам! Крепко сложенные низкорослые гномы лучше приживутся под землёй, где станут искать металлы и драгоценные камни. Волосы защитят лица от жара горна и холода глубоких туннелей. Согласитесь, сложно всецело отдаваться делу, которое опасно даже начинать.
— Да, конечно, — и-Онотимо закивал, — но с чего начнём книгу? Вряд ли эльфийская история должна на первой странице содержать текст про создание Детей Ауле.
— А почему нет? — просто ради спора с летописцем поинтересовался Румил. — Это ведь так интересно! Каждый аманэльда, прибывший в Светлый Валинор или родившийся здесь, должен учиться покорности сильным. И Валар подают нам пример! Вала Ауле без возражений слушался Творца Эру Илуватара! Посему книгу надо начать так: «Творец Гор и супруг Царицы Земли Йаванны Кементари, один из Сильных — Вала Ауле создал из глины и камня маленьких существ, сделав их такими, какими представлял идеальных кузнецов и рудокопов. Но Создатель Эру Илуватар не давал Вала Ауле разрешения творить живое и разумное, поэтому оказался недоволен. Разумеется, Сила покорилась многократно превосходящей Силе, и Вала Ауле занёс молот над своими созданиями, уверенный, что маленькие существа лишены духа-феа. Однако гномы пали ниц, стали умолять сохранить им жизнь, что послужило доказательством их разумности, ведь только наделённые душой боятся смерти. Превосходящая Сила смилостиловилась над Силой меньшей и позволила оставить в Арде расу гномов, но с условием погружения существ в сон до пробуждения Старших Детей Эру — то есть, нас, Эльдар, Народа Звёзд.
— Если мы Старшие, — Квэндиэль нахмурилась, — то где-то есть Младшие?
— Валар об этом с нами не говорят, — строго ответил языковед.
Эльфы замолчали. Свет Древ Валар давно сменился с золотого сияния Лаурелин на серебро Телпериона, зелёный священный холм наполнился пением и стрёкотом прячущихся в траве и ветвях жуков. Майэ Ариэн, сияя огненными волосами, пришла к подножию собирать росу, проливавшуюся ручьями от корней волшебных деревьев, улыбнулась книжникам и принялась за работу.
— Не думаю, что начинать нужно с подобных нравоучений, — покачала головой жена Румила. — Начало должно быть началом. Валар ведь рассказывали нам о Песне Творения, названной Айнулиндалэ в наших книгах. Значит, можно написать на первой странице, что предвечная бездна была обыкновенной пустотой, которую Создатель Эру решил заполнить. И тогда зазвучала музыка. Помощники-Айнур Творца — Его создания, близкие по силе и замыслам, однако не превосходящие ни в чём, должны были петь то, что хотел Эру Илуватар, но…
— Да, один из Айнур решил, что лучше своего Создателя знает, как и что должно петься! — Румил вскипел.
— Тише, спокойно, — Майэ Ариэн поднялась на холм, легко держа кажущееся неподъёмным огромное ведро со светящейся золотом росой. — Придумавший название языка и составивший словари эльф поставил себя на место Эру, а нерадивого ученика, по-своему дополнившего книги, развившего Квэнья по своему усмотрению, сравнивает с безумным исказителем Арды?
Книжник потупился, остальные сдержали улыбки.
— Запомни, эльф, — огненная дева осторожно поставила ведро под ветви, с которых иногда капала роса, — никто не Эру, кроме Эру, и никто не Мелькор, кроме него самого. Плохо это или хорошо, судить не тебе. Пиши свои книги и радуйся жизни.
— Не уходи, Ариэн, пожалуйста! — вскочила с травы и поклонилась Квэндиэль. — Расскажи подробнее: что стало с теми Айнур, которые не спустились в новорожденную Арду?
— Арду не родили, мама-эльфийка, — вроде бы без иронии произнесла Майэ. — Арду спели.
— Нам это известно, — сжал зубы Румил.
— От нас, — кивнула огненная дева, взглядом опытной садовницы осматривая закрывшиеся на время сияния Телпериона цветы. — Вы все знаете, что те Айнур, которые пришли в Арду, назвали себя Силами — Валар, либо их… помощниками — Майяр. Остальные же остались с Эру, и судьба этих Творцов волновать обитателей Арды не должна. Поверьте — ваша жизнь им безразлична, как и в случае с ушедшими в Валинор и оставшимися во тьме эльфами: им неинтересны вы, вам — они.
— С чего нам начать историю… — попыталась задать вопрос Квэндиэль, но Ариэн предугадала, что будет сказано:
— С себя, — твёрдо произнесла она. — Зачем эльфам кто-то ещё, кроме эльфов? Для чего в книге для аманэльдар тексты о ком-то, кроме аманэльдар?
— Но ведь мы живём в земле Валар, именуемой в честь них — Валинор, — создатель нолдорского языка Квэнья взбодрился. — Значит, и о Валар нужно рассказать!
— Вы называете нашу землю Аман, — подмигнула Майэ, — Священный Светлый Благословенный Край! Вы ведь аманэльдар, а не валинорэльдар.
Сайвэ щёлкнул пальцами, встал и, пританцовывая пошёл по влажной от росы траве, пугая светящихся мотыльков. Мерцающие стаи крохотных бабочек взлетали от каждого шага, кружась около эльфа прозрачными вихрями.
— Итак, — заговорил хранитель тирионской библиотеки, — в благом Амане есть три эльфийских короля: Финвэ, Ингвэ и Ольвэ. О последнем мы не станем вспоминать, что он потерял старшего брата Эльвэ по пути из Сумеречного Края. Эльвэ! Которого сами Валар выбрали тэлерийским королём в то тёмное время, когда Вала Оромэ сказал: «На берегах Куивиэнэн эльфы — дичь, а в Вали… в Амане эльфы станут охотниками!»
— Вы не станете писать о Средиземье в аманских книгах, — напомнила Ариэн.
— Да, — согласился Сайвэ. — Семья Ингвэ, мудрого короля эльфов-Ваньяр из светлого города Валимара, что прекрасны, золотоволосы и сладкоголосы, не участвует в делах народа, живёт и радуется безопасности и изобилию даров священной земли, поэтому упоминать их не стоит. За исключением его сестры Индис, но о ней позже. Ольвэ, что правит эльфами-Тэлери, живёт у моря в городе Альквалондэ и тоже не подпускает к трону никого, поскольку является, по собственным словам, лишь вечным покорным гонцом, что передаёт своему народу волю Владык Вод: Вала Улмо и его помощников — Майя Оссэ и Майэ Уинэн. Да, мы не упоминаем, что Майя Оссэ поддержал искажение Мелькора и лишь через время раскаялся и вернулся к благому господину.
— Не упоминаем, — кивнула огненная дева.
— А король Нолдор, то есть наш, именуемый нолдоран, зовётся Финвэ, и его семья крайне важна в делах всего народа.
— Всего Народа Звёзд, — уточнила Майэ.
— Да, — Сайвэ поднял указательный палец, — но обо всём по порядку. Живёт избранный Валар нолдоран в прекрасном городе Тирионе на реке Туне. От первой жены Мириэль Териндэ у короля Финвэ родился сын Феанаро Куруфинвэ Финвион, называемый искусным за многие таланты. Женат Феанаро Куруфинвэ на дочери великого мастера-кузнеца Махтана — Нерданель. У них семь сыновей: Нельяфинвэ «Третий Финвэ» Майтимо Руссандол Феанарион, Канафинвэ Макалаурэ Феанарион, Туркафинвэ Тьелкормо Феанарион, Морифинвэ Карнистир Феанарион, Куруфинвэ «Младший» Атаринкэ Феанарион, а также близнецы Питьяфинвэ и Тэлуфинвэ Амбаруссар Феанариони. От второй жены по имени Индис, сестры короля Ингвэ, у нолдорана Финвэ родились сыновья и дочери. Старший сын — Нолофинвэ «Мудрый Финвэ» Финвион женат на дивной красоты эльфийке-Нолдиэ — Анайрэ, у них трое детей: мальчики — Финдекано Нолофинвион и Турукано Нолофинвион, а также девочка — Ириссэ Нолофинвиэль. Младший сын нолдорана Финвэ — Арафинвэ Финвион, во всём похожий на мать, особенно золотыми волосами, женат на тэлерийской, не подумайте плохого, Лебёдушке — сроднице короля Ольвэ, и сейчас плохого не подумайте, зовут сребровласую красавицу Эарвен.
— Мы не вспоминаем Средиземье. Оставь тьму во тьме, — серьёзно сказала Ариэн, уже успевшая наполнить и принести ещё одно ведро росы.
— Дело не во тьме, — выдохнул хранитель библиотеки. — Мы, Нолдор, строили для Ольвэ его Лебяжью Гавань Альквалондэ, и единственная благодарность от тэлерийского короля была просто на словах: владыка пообещал, что окажет Нолдор любую помощь, когда и как угодно. Но только не сейчас, не стройкой, не кузнечным делом, не советом. А позже — обязательно.
— Ох, Сайвэ, — огненная дева расхохоталась, — можно забрать эльфов из Средиземья, но Средиземье забрать из эльфов не выйдет. Зачем, скажи мне, дивный аманэльда, тебе помощь других аманэльдар в Светлом Амане, когда любой Вала или Майя в любой миг готов быть рядом ровно столько, сколько необходимо?
— Хорошо, пусть так, — Нолдо выдохнул, сделал новый шаг, и светящиеся мотыльки взлетели трепещущей стайкой. — У Арафинвэ «Благородного Финвэ» Финвиона на данный момент двое детей: милый мальчик Финдарато Артафиндэ Инголдо Арафинвион и девочка, которой следовало бы поменяться характером со старшим братом, Артанис Нэрвен Арафинвиэль. Прекрасные золотоволосые дети!
Неожиданно воцарилось молчание. Майэ Ариэн посмотрела на эльфов, вопросительно подняла брови.
— И где история? — спросила она. — Ты сейчас составил семейные древа, а дальше что?
— История, — отмахнулся Румил. — Может быть, она не рассказывается без прошлого?
— А возможно, ты и прав, — хитро улыбнулась огненная дева. — Но в таком случае, летописи аманэльдар не нужны вовсе. Вам будет достаточно сказок.
Примечание к части
Если надо что-то добавить, пишите.
Научи меня петь!
Ажурные двери главного здания тирионского дворца торжественно распахнулись, и ступени залил голубоватый холодный свет, сплетённый с дивной неторопливой музыкой, струившейся изнутри здания.
Два красноволосых абсолютно одинаковых малыша весело заулыбались, что-то одновременно лепеча друг другу и хихикая. Их мать, одетая необычно для себя строго, скосила взгляд на встретивших её слуг свёкра-нолдорана и пошла от волшебного сияния Древ к блеску роскоши убранства королевского жилища.
— Как хорошо, что ты принесла для Нолдор традиции своего народа, Индис, — заулыбалась свекрови Нерданель, когда та ласково приобняла "полуневестку", как мог бы выразиться Феанаро Куруфинвэ. — Пока мой супруг отлучился по очередным невыносимо важным делам, я решила провести время в твоей компании. И обычай Ваньяр устраивать дома музыкальные спектакли без всякого повода сейчас как нельзя кстати! Если бы я поехала к отцу, мне пришлось бы целыми днями рассматривать новые изделия из меди и рассуждать о самых лучших и только что открытых способах её обработки. Ты ведь тоже наслышана, как капризен этот прекрасный металл?
— Безусловно, — рассмеялась королева Индис, пригубив вино и протянув гостье бокал.
Дети Нерданель,пока мать обменивалась со свекровью приветствиями, начали играть с младшим из сыновей принца Нолофинвэ, а женщины направились к широкой террасе с высоченными тонкими колоннами, под которой располагался сад и фонтан, и именно здесь веселились эльфийки-менестрели, развлекая и себя, и семью короля Финвэ.
— Ты рада, что Феанаро уехал из Тириона? — спросила Нерданель, посмеиваясь и думая про себя, что как бы ни была красива Индис, её внешность слишком строга, правильна и воздушна — это волшебство, которое, безусловно, привлекательно, однако мужчине интересна иная красота.
Приятно лишний раз напомнить себе, что даже королева уступает в привлекательности супруге блистательного принца, способного перевернуть Арду небесным куполом вниз.
— Без него мне гораздо спокойнее, — согласилась Индис, отбрасывая за спину золотые кудри. — Неужто и тебе тоже?
— О, нет, — жена Куруфинвэ выгнула спину и скромное на первый взгляд платье показало свои секретные вырезы, — я скучаю без его пламени.
Королева с напряжённой улыбкой опустила пушистые ресницы:
— И чем же Феанаро планирует заняться?
— Неужели тебе это интересно?
— Очень. Расскажи.
В саду послышалось пение. Восемь золотоволосых дев, изображавших маму и дочек, рассказывали историю, придуманную ещё в Сумрачных Землях, однако преобразившуюся практически до неузнаваемости в Амане. Сюжет был простым: отец нашёл для семерых дочерей трёх женихов, которые вот-вот приедут из далёкого края, и девы рассказывают матери, какие вырастили сады. Трём лучшим ученицам Валиэ Йаванны и достанутся прекрасные мужья.
— Мир — какое небо надо мной!
Мир — какой простор, какой покой!
А день рождается — день новый, молодой,
И радость входит в каждый дом — и в твой, и в мой.
Мы связаны с тобой навек одной судьбой,
Земля моя, земля моя, моя земля!
Девы сначала водили хоровод вокруг матери, но затем разошлись и запели многоголосьем, единая цельная мелодия рассыпалась на семь разных тем с одними словами:
— Бушует сад над головой,
Бушует свадебной красой,
Цвети всегда, моя земля,
Моя любовь, моя весна!
Первая из девушек закружилась в сложном танце.
— Мой сад — здесь яблони цветут,
Плоды по воле Валар зреют.
Благоухание, уют
В нём гости милые найдут.
Здесь ветры ласковые веют,
Сверкает серебро оград.
— Но у меня красивей сад! — заспорила одна из сестёр, перехватывая инициативу солирования. — Сад — какие трели соловьёв!
В нём такие россыпи цветов!
Раскройте настежь для любви сердца скорей!
Земля моя, ты с каждым годом всё добрей!
Мы связаны с тобой навек одной судьбой,
Земля моя, земля моя, моя земля!
Третья дева начала танец вокруг корзины апельсинов.
— Бушует сад над головой,
Бушует свадебной красой,
Цвети всегда, моя земля,
Моя любовь, моя весна!
Твой краше праздничный наряд,
Но у меня пышнее сад!
У четвёртой музыка зазвучала тягуче, таинственно, и Индис подняла бокал.
— За дивные урожаи винограда, — произнесла королева, и Нерданель поддержала тост.
— Мир — какие зори впереди! — стала петь тему матери пятая из сестёр. — Мир — какие светлые пути!
Вокруг меня земля друзей, моих друзей!
Прекрасны Древа и сияет вечный день.
Мы связаны с тобой навек одной судьбой,
Земля моя, земля моя, моя земля!
Шестая и седьмая дочери принесли вишни — две ягодки росли на одной веточке.
— Бушует сад над головой,
Бушует свадебной красой,
Цвети всегда, моя земля,
Моя любовь, моя весна!
Пусть сёстры разное твердят,
Но наш с тобою лучший сад!
Нерданель улыбнулась, отпив вино.
— Безмятежность, свойственная твоему народу, — заговорила супруга Феанаро Куруфинвэ, — настолько мила, что можно любоваться вечно. Порой жаль, что Нолдор не такие.
— В вас слишком много страсти, — помрачнела Индис, — и вам вечно мало супружеской постели, чтобы её выплеснуть. Вы готовы жечь всё вокруг, преобразовывать, дорабатывать… Зачем, скажи мне? Почему прекрасная беззаботная музыка кажется вам пустой?
— Не хочу об этом думать, — тряхнула головой, демонстрируя роскошные красно-каштановые кудри, Нерданель, — скажи лучше, кому же достались женихи?
— Никому, — рассмеялась королева. — Юноши уехали в другой город.
Разговор прервался, сияющий золотом Лаурелин воздух пропитался музыкой арф.
— Ты обещала рассказать о делах мужа, — напомнила вторая жена нолдорана Финвэ. — Что снова задумал наш бунтарь? Кого теперь объявит врагами?
— Как всегда, — отмахнулась Нерданель. — Мой пламенный супруг решил, что мало исследовал север Амана. Говорит, сначала поедет только с друзьями, а потом и сыновей возьмёт. А я останусь в Тирионе и буду пить вино с тобой и Анайрэ. И, конечно, слушать твоих менестрелей.
— Твой сын ведь всё равно самый лучший певец Арды? — королева подняла тост.
— Бесспорно, — поддержала жена Куруфинвэ. — Однажды он будет сочинять музыку лучше, чем Айнур.
— Бесспорно, дорогая. Бесспорно.
***
Среди сплетавшейся с волшебным светом валинорских Древ музыки, чарующими мелодиями окутывавшей дворец Второго Дома Нолдор, звучали хвалебные оды, воспевавшие Валар — творцов мира Арды, а также — короля Финвэ и его прекрасную супругу Индис, не упоминая о той, что была до неё, и, разумеется, восхваляя самого принца Нолофинвэ, чьи сине-звёздные знамёна на шпилях были ярче небесной лазури.
Юный Нолдо, одетый в цвета королевского Дома, прислушался: пока менестрели в очередной раз вздыхают о дивной красоте принцессы Анайрэ, его мамы, а младший брат читает истории про замок в горах за облаками, можно сбежать из дома, не говоря, куда и зачем пошёл.
День был прекрасным, как и всегда, и даже словно лучше обычного: цветы благоухали как-то по-особенному, серебряный декор сверкал непередаваемо волшебно, нарисованные и вылепленные птицы выглядели живыми, будто вот-вот взлетят в залитое дивным светом небо, но Финьо хотелось плакать.
Злясь на себя за слабость, неподобающую мужчине, даже совсем юному, Финдекано Нолофинвион побежал прочь из дворца, стараясь не попадаться на глаза семье и слугам, забыв даже про ненавистные косички с разноцветными ленточками, снова заплетённые мамой. Позволив поиграть со своими волосами, как у деда-короля густыми, длинными и чёрными, словно небо над озером Куивиэнэн, принц рассчитывал, что внимание родительницы сосредоточится на остальных членах семьи, и план прекрасно сработал. Как обычно.
Анайрэ заплетала старшему сыну причудливые косы, обещая, что когда родится сестрёнка, начнёт играть с её кудрями, однако появление на свет Ириссэ никак не повлияло на ситуацию. Финдекано рос, и над его причёской стали посмеиваться не только ровесники, но и взрослая родня, поэтому юный принц, уходя из дома, расплетал волосы.
Но в этот день он забыл обо всём, и на то были веские причины, рассказать о которых юный эльф не мог никому из родни, кроме одного-единственного кузена. Полукузена.
В застывшем, подсвеченном золотым светом Лаурелин воздухе при полном безветрии звуки арфы разносились далеко, и по их рваной мелодии было легко догадаться, что лучший менестрель Валинора, второй сын Феанаро Куруфинвэ, снова что-то сочиняет.
Чем ближе Финдекано подбегал к террасе, на перилах которой восседал худой черноволосый певец, одетый в бордовое и золотое, тем чётче слышал повторяемые снова и снова слова, видимо, не укладывающиеся в нужный мотив:
«Можно верить и в отсутствие веры,
Можно делать и отсутствие дела…»
Канафинвэ обладал чарующим бархатным голосом, но на публике часто пел так, словно его кто-то душит: менестреля забавляла реакция слушателей на непривычное исполнение хорошо знакомой музыки.
— Макалаурэ! — откинув за спину косы и только сейчас заметив, что забыл их расплести, Финдекано бросился на двоюродного брата, и тот едва не уронил арфу. — Я должен научиться хорошо петь! Обязан! Научи меня быть менестрелем! Это очень важно!
Канафинвэ мягко отстранил юношу и внимательно посмотрел в его светлые лучистые глаза, полные ужаса.
— Ты захотел создать собственный мир, малыш? — серьёзно спросил менестрель. — Не думаю, что Валар обрадуются появлению конкурента.
Из-за цветущих кустов послышался резкий смешок:
— Сестра у Финьо родилась, только волосы ещё не отросли, вот наш братец и щеголяет с девичьей прической? Хуан! Дёрни принцессу за косичку!
— Туркафинвэ! — строго сказал Макалаурэ, пряча юношу за себя. — Нельзя натаскивать пса на эльфов, даже если этот пёс — один из Майяр! Ты, кажется, торопился к охотнику Оромэ? Вот и поспеши, а то без тебя уйдёт.
— Спасибо, — прошептал Финдекано.
— Забудь. Так почему ты вдруг решил совершенствовать искусство пения?
— Я… — сияющие глаза юного эльфа округлились, и менестрелю показалось, что в них звёздочками сверкнули слезы. — Я видел сон. Он был страшный. Я… Никогда не видел страшные сны! Никогда!
— Тише, успокойся, — Макалаурэ обнял брата за плечи. Арфа стояла рядом с ними в безмолвии. Золотистый воздух не колыхался. — Ничего удивительного, что ты не видел страшных снов — их никто не видит с тех пор, как Народ Звёзд перебрался в Валинор. Меня поразило то, что владыка Ирмо послал тебе нечто пугающее в грёзах. Ты его чем-то обидел? Или его жену? Или он просто устал о нас заботиться? Неужели эльфы надоели своим благодетелям?! О, ужас! И… почему ты решил поговорить со мной, а не с владыками мира грёз? Хозяева Садов и их помощники лучше разберутся с твоей проблемой. Хотя… создавать музыку они тебя точно не научат: ты же хочешь спеть ещё одну Арду и править ей единолично! — увидев, что кузену не до шуток, Феаноринг вздохнул: — Ладно, расскажи, что тебе снилось?
— Я видел, как выбегаю из дома, крича, что больше в него не вернусь, но как бы быстро ни бежал, дверь остаётся рядом. Протяни руку — и откроешь. Но потом всё исчезает, становится темно, и я понимаю, что иду по воде, которая краснеет и затвердевает, хрустит под ногами, словно я на стекло наступаю!
Финдекано со страхом посмотрел на мозаичный пол.
— Что было потом? — спросил сын Феанаро, не давая мальчику напугаться ещё больше из-за промедления.
— Я шёл. Долго шёл. Было темно и очень холодно. Почти ничего не видно. Вокруг пустота, только мрак. И этот мрак… Ожил! Стал живой, задрожал, завыл! Стал каплями собираться в облака, становясь всё плотнее! Мне было очень страшно, но я не мог проснуться и не мог пойти обратно. Или… Не хотел? Не додумался? А потом передо мной возник дом. Я почему-то решил, что это мой собственный дом, но это был точно не Тирион. Это было… что-то будто недостроенное, чёрное. А внутри горел свет. Слабый, дрожащий, как пламя свечи на ветру. Я зашёл в этот дом и…
Юный принц осёкся, глаза наполнились слезами. Макалаурэ обнял его крепче, стал гладить по голове, словно малыша.
— Что было дальше? — спросил менестрель.
— В доме был Майти… Он… Лежал на полу. Спал. А его левая рука была опутана горящей верёвкой. Точнее, я думал, что верёвкой, но… — снова не договорив, сын Нолофинвэ замотал головой. — Я решил разбудить Майти, но не мог! Звал, тряс за плечи… И вдруг захлопнулась дверь, а по стенам вверх потекла вода. Та самая, что преследовала вначале. Красная! Она поднялась до потолка, сомкнулась на нём и начала затвердевать, превращаясь в стекло! Я кричал, звал Майтимо, просил проснуться и бежать из этого ужасного места! А потом вдруг увидел в углу твою арфу. Я почему-то понял, что нужна музыка. Наверное, Песня Творения! Я взял арфу и понял, что не умею играть! То есть, умею, конечно, но… Это не та музыка. Я попробовал снова, снова, и у меня начало получаться, но я знал, что всё равно не так, как надо! А красная вода стала жидкой и полилась прямо на меня, но зато я смог открыть дверь, которая была под слоем стекла, и Майти начал просыпаться. От радости я замолчал, прекратил пение, тогда Майти сразу снова заснул, и вода затвердела. Я понял, что нельзя останавливаться. Пел, пел, и становилось светлее! Потом… Майти открыл глаза и протянул мне правую руку, чтобы я помог ему встать. Я взял…
Речь оборвалась, Макалаурэ понял — надо поддержать юного перепуганного кузена, но в голову не приходило ничего подходящего.
— Я взял его руку, потянул, — справился с собой Финдекано, — и вдруг та горящая верёвка оказалась живая! Она, как змея, поползла ко мне прямо по Майти, обвилась вокруг меня, а его правая кисть отвалилась и повисла на моём запястье. Я попытался вырваться, но не смог, дверь заперлась снова, и тогда я её толкнул, Майти ушёл, а я упал, потому что горящая верёвка меня всего оплела. Я упал и услышал голос, только не понял, чей. Мне сказали, что я должен был с самого начала петь свою музыку. Свою! И пока ещё не поздно начать, а если я буду играть чужие темы, мне конец. Но я не знаю, какая музыка моя! Научи меня петь, Кано! Пожалуйста!
— Хорошо, — ошарашенно вздохнул менестрель, — только слушай внимательно. Музыка дала жизнь Арде, она и ведёт каждого из нас по ступеням судьбы. Менестрелей много, музыка у большинства похожа, поют примерно об одном и том же, но чем-то певцы всё-таки отличаются. Имя одного знают все, другой же пребывает в забвении. Я — внук короля, меня бы в любом случае знали и называли лучшим, но не всем так повезло. Запомни, малыш, музыка должна задевать самые сокровенные струны души, бросать вызов чести, совести, достоинству, морали… Даже самой жизни! Только так ты заставишь слушать тебя, сопереживать твоим песням. Запомни этот первый урок, мой юный ученик. Поверь, такого тебе ни один Вала не посоветует.
Примечание к части
Макалаурэ напевает "Скованные одной цепью" гр. Наутилус
До этого была песня Тамары Гвердцители "Цвети, земля моя"
Неожиданное купание
Золотые волосы мальчика волнами перекатывались на ветру, когда он смотрел на белых лебедей, царственно скользивших по зеркально-синей глади искрящегося волшебным светом озера. Наступало любимейшее время маленького принца, когда сияние Священного Древа Лаурелин угасало, а Телперион пробуждался; золото и серебро сливались воедино, и их сияние было самым прекрасным зрелищем, какое только мог представить…
— Финдарато Инголдо!
Мальчик радостно обернулся, услышав голос кузена.
— Идём гулять за холмы!
Весело рассмеявшись, золотоволосый эльфёнок подпрыгнул, махая рукой, и в этот момент его сбил с ног и уронил в озеро охотничий пёс, ещё щенок, но уже вымахавший ростом с самого Финдарато. Маленький принц боялся собаку двоюродного брата до дрожи, но слишком любил помешанного на охоте Туркафинвэ Тьелкормо, поэтому терпел присутствие пса Хуана. К тому же гончая была подарком самого Владыки Оромэ, обучившего эльфов хитростям ловли дичи! Значит, это благой, великий дар! Однако золотоволосый Инголдо предпочитал мирно и незаметно присутствующих рядом с эльфами Майяр, принимавших облик прекрасных цветов, птиц или рыб, сторонившихся непосредственного взаимодействия с жителями Благословенного Края, именованного Аман.
— Милый Хуан! Хороший! Самый красивый пёсик! — вымученно улыбался Финдарато, выбираясь на резной мрамор с турмалиновыми узорами, украшавший берега озера. Хуан тоже вылез из воды, бодро отряхнулся и начал вылизывать лицо нолдорского принца. Сопротивляться было бессмысленно. — Туркафинвэ, я так рад тебя видеть! Я, — мальчик стал отряхиваться, — сейчас переоденусь в сухое…
— Не трать время! Пошли! Обсохнешь по дороге! — звонкий и властный голос Феаноринга резал воздух, как его охотничий нож рассекал плоть. — Твоя семья слишком долго гостила в Лебяжьей Гавани, некоторые соседи уже начали надеяться, что Третий Дом Нолдор окончательно переедет из Тириона к морю. Я хочу знать, что заставило вас вернуться!
— Но матушка будет… — попытался протестовать Финдарато.
— Не хочешь идти? Оставайся с мамой! — юный беловолосый эльф резко развернулся на каблуках изящных кожаных сапог. — Идём, Хуан.
Пёс перестал облизывать щёку золотоволосого принца и бросился вдогонку за хозяином.
— Эй, подожди! — Финдарато, на бегу выжимая волосы и платье, побежал к двоюродному брату, надеясь, что за время прогулки по холмам одежда высохнет, и мама не узнает о незапланированном купании.
— Возьмём Курво, Морьо и, может, Финьо, если он уже отстал от моего брата-менестреля, — фыркнул Туркафинвэ, с интересом смотря на двух прогуливавшихся дев, одетых по считавшейся устаревшей моде: в прозрачных платьях с вышивкой и драгоценным бисером, не скрывавших ничего пикантного от восхищённых взглядов. Эльфийки весело улыбнулись, поприветствовали важного гостя и скрылись среди цветущих кустов. — Не понимаю, как может быть интересным бесконечно слушать самовлюблённого певца, не признающего чужое право на музыку. Была бы его воля, он и Валар бы петь запретил, и остались бы мы без мира, Финдэ.
— Ты совсем не любишь Кано! — возмутился тоненьким голоском Финдарато, отряхивая золотые кудри. — За что? Финьо с ним теперь постоянно занимается музыкой, и Кано стало не до тебя?
— Не люблю? — наигранно удивился беловолосый Феаноринг. — Как можно не любить родного брата? У меня нет никого ближе братьев! И вас, двоюродных, люблю, и ваших отцов, и матерей, и бабушку с дедушкой! Я готов полюбить каждого нового члена нашего рода! Великого рода! И даже не стану обращать внимание на его произношение.
Видя восторженный, полный обожания взгляд синих глаз ребёнка, Туркафинвэ вдруг подумал, что перестарался с иронией — малыш может не оценить и расстроиться.
— Однако при мне, кроха Инголдо, не смей произносить 's', понятно? — попытался отшутиться сын главы Первого Дома Нолдор. — Я люблю семью, — продолжил говорить Феаноринг, присев, чтобы стать одного роста с братом. — Люблю. Такими, какие они есть: слишком вспыльчивого и строгого отца, постоянно спорящую с ним маму, заносчивого и уверенного в своей исключительности Майтимо, Куруфинвэ-младшего, который только и выделяется тем, что вышел копией отца внешне, вечно недовольного Карнистира! Да, мне нравится его доводить, но это же от переизбытка братских чувств! И себя люблю, потому что я самый красивый. Девы подтвердят!
Хитро улыбнувшись, Феаноринг подмигнул юному третьедомовскому принцу.
— А как же Канафинвэ? — не унимался Финдарато.
Туркафинвэ поджал изящно очерченные губы:
— Мой брат — менестрель. И этим всё сказано. Ладно, пойдём! А то опять в озере окажешься.
Золотоволосый мальчик весело закивал и поспешил прочь из родительских садов.
***
Заросшие деревьями с голубой, бирюзовой и золотисто-зелёной листвой холмы поднялись над дорогой, белки сначала спустились ближе к эльфам, но потом, увидев Хуана, метнулись обратно в дупла. Птицы защебетали громче и заливистей, и вдруг разом стихли.
— А ещё, — неожиданно продолжил разговор Туркафинвэ, — я полностью согласен с мамой, что даже если родители ссорятся, дети могут и должны продолжать дружить. Ты согласен, маленький Финдэ?
— Нет, — подбоченился Финдарато. — Я не маленький!
Феаноринг рассмеялся.
Издали донеслось пение — юная дева восхищалась красотой полёта стремительных ласточек, благодаря Валар за их чудесные творения.
Неожиданно из цветущего куста выпрыгнул чёрный силуэт и театрально зарычал на маленького золотоволосого мальчика.
— Морьо! — возмутился Туркафинвэ, который, конечно, давно заметил следы засады: всего пару примятых травинок, неровно лежавшие камешки на дороге, указывавшие, что некто свернул в укрытие, неестественно раздвинутые веточки… — Что ты делаешь?
— Страшно?! — захохотал четвёртый сын Феанаро Куруфинвэ, размахивая чёрным плащом.
Сейчас юный Нолдо полностью оправдывал своё имя Чёрный Финвэ и прозвище Краснолицый, данное за чрезмерную вспыльчивость, заставлявшую принца часто багроветь, — лоб, щёки и подбородок эльфа были измазаны алым.
— Это кровь, — радостно сообщил Морифинвэ, демонстрируя порезы на запястье. — Страшно?
— Нет, — скривился от отвращения Туркафинвэ.
— Ни капельки, — испуганно посмотрев на кузена, запищал Финдарато. — Но я пойду домой.
Не дав себя уговорить и остановить, ребёнок бросился бежать в сторону садов и пруда с лебедями.
— И что это было? — сощурился беловолосый Феаноринг, подозвав пса.
— Это я должен спросить, — злобно сверкнул бесцветно-стальными глазами Морифинвэ. — Хочешь идти против отца? Хочешь дружить с этими сюсюкающими?! Мамкин любимчик, да?! Это она ради своих подружек из Второго Дома старается?!
— Я с тобой драться не буду, — уже придумав месть, гордо поднял голову Туркафинвэ. — Иди умойся. Пошли, Хуан, нам не о чем с этим чудищем разговаривать.
— Ненавижу тебя! — заорал «Краснолицый» Карнистир и рванул в сторону дворца Феанаро.
Умыться поспешил, наверное.
— Я тебя тоже, — равнодушно пожал плечами Тьелкормо, погладив пса: — А вот ты — молодец, мой Хуан.
Взгляд голубых глаз, обрамлённых белоснежными ресницами, устремился к лесу. Может быть, Вала-охотник Оромэ и его прекрасная супруга Валиэ Вана сейчас не заняты чем-то неотложным и смогут уделить внимание внуку нолдорского короля? Не всё же время посвящать делам Айнур, отдыхать и веселиться тоже необходимо.
Самый лучший дар
Переливаясь мириадами оттенков в едином свете Древ, лес пел голосами птиц и шорохом листвы. Меж сверкающих каплями смолы стволов замелькал белый силуэт скакуна.
На лошадях, которых порой присылал эльфам Вала Оромэ, чтобы быстро привезти на место охоты, можно было ездить без седла даже ребёнку, и безусловное доверие к помощникам Владык считалось нормальным и необходимым. Удобное снаряжение аманэльдар использовали на собственных конях, а скакуны Оромэ были чаще всего не просто животными, но младшими Айнур, поэтому надевать на них уздечку оказалось бы столь же неприемлемым, как на эльфа — ошейник с поводком.
— Поехали! — скомандовал Тьелко, когда белоснежный посланник друга-Вала остановился рядом с юными принцами-Нолдор, сыновья Феанаро Куруфинвэ запрыгнули ему на спину.
Пёс Хуан поспешил следом. Сомкнувшись позади Туркафинвэ Тьелкормо и Куруфинвэ-младшего Атаринкэ, густой лес понёсся мимо с сумасшедшей скоростью.
— Владыка Оромэ обещал, что отвезёт нас туда, где ещё не бывали аманэльдар! — восторженно произнёс беловолосый Феанарион, выжидающе смотря на брата, мол, давай, восхищайся! — Валиэ Несса сейчас сгоняет стада на новые пастбища, чтобы Валиэ Йаванна вырастила свежую кормовую траву. Мы поедем смотреть животных, которых не бывает в окрестностях Тириона, увидим охоту хитрых хищников на безмозглых травоядных.
Младший Куруфинвэ не отреагировал, с любопытством озираясь по сторонам на проносящийся мимо разноцветный лес. Конь легко перелетел небольшой овражек, Хуан последовал за ним.
— Уверен, — продолжал говорить, несмотря на встречный ветер, Туркафинвэ, — нынешняя поездка выйдет интереснее тех, что устраивает отец — атар вечно куда-то торопится, не может надолго оставить библиотеку и кузницу, поэтому и путешествия с ним — как погоня бессмысленная. Не успеваешь привыкнуть и осмотреться, поохотиться, а уже пора снова в дорогу. А Владыка Оромэ нам обещал большое развлечение! Когда вернёмся домой — Питьвэ и Тэльво уже повзрослеют!
Не уверенный, что хочет настолько надолго отлучиться из дома и не мастерить что-нибудь из металла вместе с отцом и помощниками Вала Ауле, Куруфинвэ-младший рассматривал мелькающие под ногами лошади голубовато-серебристые мхи. Юному эльфу порой казалось, что не похожий на родителей и других братьев Тьелко больше любит Владыку-Охотника, чем отца, подменяет кровное родство обожанием чужого Айну. В принципе, в Валиноре такое встречалось нередко, особенно среди золотоволосых Ваньяр, чей король Ингвэ готов был даже учить Валарин — путаный труднопроизносимый неблагозвучный язык Валар, лишь бы выразить свою безграничную любовь к благодетелям, но ведь Нолдор не такие! Они гордые, сильные! Куруфинвэ Атаринкэ радовался, что Творцы Арды сами сказали эльфам развивать собственную речь, поскольку каждому народу необходимы свои уникальные особенности. Отец реагировал на подобные темы слишком горячо, поэтому Курво старался не спрашивать у него ничего, связанного с языками, просто знал — правильно произносить «т» в любой спорной ситуации.
Может быть, потому Тьелко любит больше Вала Оромэ, чем родителя, что Владыка-Охотник разрешает говорить, как угодно?
— Я всех звал, — продолжал Туркафинвэ, стреляя по сторонам горящим азартом взглядом, — но ты же знаешь, какие аманэльдар сонные и вялые! Но это ничего, Курво, как говорит отец: «У кого знания — у того и власть!» Кроме нас, возможно, никто не увидит некоторые новые виды животных, не поучаствует в выборе имён зверькам, не сможет поохотиться на только созданных хищников, не попробует их мясо, ведь не всех этих существ Валиэ Йаванна сделала для Валинора. Например, смешные подобия эльфов, покрытые шерстью, с непропорциональными телами, вряд ли будут жить здесь. Оромэ говорил, что детям будет интересно, но большинство предпочли сидеть дома. Глупые!
Сквозь густые кроны с ароматными цветами, лепестки которых можно заваривать и пить, шишечками, полными вкусных орешков, длинными мягкими кистями вместо листьев, веточками, пригодными для плетения корзин, украшений и мебели, неярко сиял волшебный тёплый воздух, искрясь и сохраняя неподвижность. Росу священных Древ Валар, даривших вечный животворящий свет всему Аману, Майэ Ариэн и Валиэ Вана время от времени поднимали облаками в небо и проливали дождём. Иногда высоко, под самым звёздным куполом сверкали молнии, зарницы или яркие белые шары, а после, когда вновь воцарялся ясный покой, воздух становился особенно свежим, хотелось дышать полной грудью.
Вдалеке послышалось ржание лошадей, голоса эльфов — в основном детей, а также пение без слов, однако эта музыка рисовала перед глазами яркие волшебные картины, разноцветными мазками создававшие переменчивые образы.
Сначала мелодия была одна, высокие ноты вибрировали на пределе слышимости, а потом скатывались вниз, словно роса по листьям, стремящаяся напоить цветы. Постепенно зародилась вторая, третья темы, музыка переплелась, стала сложной для понимания, и наскучила. Туркафинвэ посмотрел на пса, неустанно следовавшего за лошадью:
— Хуан, скажи мне: ты готов принести хозяину победу в любом охотничьем состязании?
Собака-Майя не произнесла ни звука, однако третий по старшинству сын Феанаро Куруфинвэ услышал чёткое согласие. Вспоминать о том, как научился понимать язык зверей и птиц было очень приятно, и юный эльф заулыбался: это настоящий дар! Лучший из возможных.
В тот залитый золотом Древа Лаурелин день Туркафинвэ Тьелкормо праздновал с семьёй двадцать четвёртую годовщину своего зарождения в лоне матери. Дед-король Нолдор настоял на пышном дворцовом торжестве, несмотря на желание юного внука отправиться в горы на охоту.
«Сначала порадуешь меня, а потом беги, куда пожелаешь», — заявил нолдоран Финвэ, крепко обнимая Тьелко.
Беловолосый Феанарион позволял проявлять ненужную нежность, но ощущал не только собственное раздражение, но и странное сочетание любви и неприязни от отца своего отца. Каждый раз, встречаясь с дедом, третий сын Феанаро Куруфинвэ чувствовал, будто король вынужденно, через силу изображает нежность. Что не так? Да и зачем это нужно?
Впрочем, Туркафинвэ не хотел разбираться в отношении родича-нолдорана к себе, поскольку его волновала лишь необходимость находиться во дворце в одежде, в которой нельзя залезть на дерево. Более того, празднование зачатия давно наскучило Феанорингу, поскольку даже самые изысканные блюда и напитки не сравнятся с приготовленной на костре собственноручно пойманной дичью и водой из лесного ручья. Подарки тоже всегда оказывались предсказуемыми: отец дарил сложной конструкции ножи, мама — одежду, сшитую лучшими мастерицами, братья же, как правило, соревновались в остроумии, поэтому преподносили вещи, которые приходилось брать очень аккуратно, чтобы они не рассыпались в руках чем-то красящимся, или из коробочки на голову не выпрыгнули живые лягушки.
Тот день не стал исключением, и Туркафинвэ несказанно обрадовался, когда смог, наконец, сбежать из дворца. Зная, где охотился Вала Оромэ, юный Нолдо поспешил к другу-наставнику, чтобы либо не отмечать праздник вовсе, либо сделать это именно так, как хочется.
«Поздравляю, Тьелкормо, — произнёс Владыка-Охотник, когда в сменившемся с золотого на серебряный свете Древ на поляне появился третий Феанарион. — У меня для тебя подарок».
Супруга Вала Оромэ — Валиэ Вана ласково обняла эльфа, потрепала по белоснежным волосам, словно собственного ребёнка. И в этот момент в ногу Феаноринга что-то ткнулось. Опустив глаза, юный Нолдо увидел щенка с большой головой, белым пухом вместо шерсти, массивными лапами и глупыми озорными глазами.
«Это не просто пёс, — сказал Владыка-Охотник, — это один из младших Майяр в теле собаки. Он вырастет сильным и бесстрашным, сможет помочь и защитить. Теперь он твой. Но главный дар будет иным».
Вала чуть наклонился к эльфу, посмотрел в глаза:
«Ты — сын Огненного Духа, поэтому сможешь принять такое подношение».
Две нестрашные бездны словно затянули водоворотом куда-то за грань Арды, а потом осторожно вернули назад.
Тьелкормо часто заморгал, осмотрелся и не узнал родной лес: деревья, кусты, травы, ручей и тропинки — всё осталось прежним, но теперь отовсюду доносилась понятная эльфийская речь. Только слишком примитивная, звучавшая странными голосами…
«Мой дом! Кыш!»
«Нет мой! Сам кыш!»
«Я его раньше занял!»
«А я лучше запасусь!»
«Не запасусь, а сделаю запасы для семьи!»
«Это одно и то же!»
«Нет, не одно и то же! Кыш!»
Закрутив головой, Туркафинвэ нечаянно встретился взглядом со щенком.
«Поиграем?» — не двигая челюстью, спросил пёсик.
«Что… — Феанарион ахнул. — Что происходит?»
«Теперь ты знаешь, о чём говорят животные», — с улыбкой пояснил Вала Оромэ.
***
Под ноги лошади из куста с красными ягодами неожиданно выскочило что-то золотисто-коричневое. Конь Вала Оромэ ловко перешагнул существо, не доставив даже малейшего неудобства всадникам, но Туркафинвэ Феанарион отдал безмолвный приказ остановиться.
— Курво! Смотри, какой зверёк! — спрыгнув на землю, беловолосый Нолдо в одно мгновение поймал существо, сказав ему, что не причинит вреда и отнесёт к маме. — Такой смешной!
Куруфинвэ-младший с интересом взглянул. Старший брат держал в руках напоминавшее шишку тельце, размером с поросёнка, с короткими когтистыми лапками, маленькой головой и длинным хоботком.
— Прочная у него чешуя, — внимательно осмотрев со всех сторон, Тьелкормо отпустил зверушку, — стрелой просто так не пробить. И тонкая! Легче кожи или металла. Если из такого сделать тренировочную мишень, никто не станет лучшим стрелком, ведь ни одно остриё в неё не вонзится. Зато брюхо мягкое. Как шёлковое.
Похожее на шишку существо прошуршало в кустах, пение снова стало проще для восприятия.
— Сдавайся, хищник! — крикнули вдруг с противоположного берега оврага. — И твой сообщник тоже пусть сдаётся.
Туркафинвэ и Куруфинвэ-младший обернулись и увидели большую компанию юных Нолдор, в основном в синем. Все они были вооружены игровыми луками, из которых нельзя было не только убить, но даже серьёзно ранить мелкую птаху.
— Ещё чего, — хмыкнул беловолосый Феанарион, запрыгивая на лошадь.
— Не уйдёшь! — заявил черноволосый мальчишка с тяжёлым взглядом.
Рядом с ним подбоченился золотоволосый юноша, гордо смотревший на перводомовцев.
— Мой отец говорит, будто ты хорошо охотишься, потому что язык зверей знаешь, — заявил он Туркафинвэ, — а я и без магии могу любую дичь выследить!
— Халиндвэ, — подошедший взрослый эльф укоризненно покачал головой.
— Пап, мы играем!
Беловолосый Феанарион хотел уже отвернуться и продолжить путь, как вдруг из толпы детей выскочила девочка, ещё совсем юная, но уже по-женски привлекательная. Одетая так, словно взяла вещи старшего брата, эльфийка с чёрными косами в одно мгновение перемахнула овраг, подбежала к Хуану и принялась его тискать.
— Ириссэ! — устало поднял глаза Туркафинвэ, думая, как лучше объяснить втородомовской принцессе, что не стоит считать охотничью собаку игрушкой. — Надо было спросить меня, можно ли…
— Да? — перебила дочь принца Нолофинвэ и, смотря на сына Феанаро с кокетливым выжиданием, подошла к лошади. — Может быть, в следующий раз спрошу.
— Косички тебе мама заплела? — язвительно хмыкнул Феаноринг, но вдруг запнулся: Ириссэ грациозным движением изогнула спину, подняла голову, вытянув шею, развязала синюю ленту, и волосы, обретая свободу, посыпались по спине и плечам.
— Мама заплела, а я расплету! — заявила принцесса и в следующий миг оказалась на лошади впереди Тьелкормо. — Поехали, т-говорящие аманэльдар. Знаете, что обещала Валиэ Йаванна Кементари? Царица Земли сказала, что хочет создать разные виды коз и антилоп! И мы сможем придумать для них разные формы рогов!
— Теперь чёрным и золотым кошкам будет интереснее охотиться, — кивнул Туркафинвэ, понимая, что думает совсем не про животных.
— И нам тоже! Сколько можно будет развесить трофеев на стенах! — Ириссэ восторженно сложила ладони. — Ты знаешь, что у меня до сих пор нет собственной леопардовой шкуры?
— А львиная есть? — не зная, зачем, беловолосый Нолдо осторожно обнял эльфийку за талию. По её реакции стало похоже, что именно этого она и ждала.
Несмотря на троих всадников, конь поскакал легко и быстро. Пение стало громче, и среди переплетённых радостных тем заиграл чарующими красками плач о Весне Арды. Валиэ Йаванна Кементари вдохновенно творила новые виды животных, но печалилась о том, что теперь нельзя свободно и безоглядно создавать новое, приходится подстраиваться под то, что изменить уже нельзя.
И пропитанная тоской о прошлом Тема то и дело заходила в тупик.
Примечание к части
Ариэн от Ирины Николаевой
https://vk.com/photo-49790494_457240366
https://vk.com/photo-49790494_457240367
Использованы тексты песни гр. Черный кузнец "Черный кузнец" и песня Ясвены "Феникс"
Феникс
Дверь мастерской захлопнулась, щёлкнул замок, тяжёлый стол с грохотом припёр створки, одно за другим закрылись окна, и серебристый свет Древа Телперион угас, остался лишь алый отблеск огня очага. Конечно, это не была кузница Вала Ауле, поэтому не получилось бы работать с платиной, да и стальные перила не украсились бы ажурными завитками, однако для того, чтобы сжечь здесь всё вместе с собой, жара хватило бы с избытком.
В огонь полетели смятые записи с полок шкафов, столов и столиков, из многочисленных ящиков и тумбочек. Некоторые листы, словно не желая погибать, падали на пол, в последний раз напоминая о себе, будто доказывая, что всё ещё востребованы, пытаясь сказать, как были важны и дороги, но лишь сильнее раня сердце своего хозяина. Дрожащие от бессильной злости руки сгребли с каменных плит исписанный безукоризненно ровными и красивыми тенгвами пергамент из овечьей кожи и бумагу из шёлка, взгляд горящих бесцветно-серых глаз остановился на стихах, написанных после очередной ссоры с отцом:
«Пламя играет,
Льётся свет.
Прошлое тает,
Но надежды нет.
Пламя играет,
Но надежды нет.
Горн раскалён,
Гудит в печи огонь
Лихих сердец.
Ты — никто!
Здесь я — всему венец!
Сквозь дым пройдёшь
И сам, войдя в огонь, поймёшь,
Что есть свет и тьма!»
С особой злостью порвав лист, старший сын прославленного мастера и языковеда, главы Первого Дома Нолдор — великого Феанаро Куруфинвэ, швырнул в пламя стихи, выругался и, зажмурившись, прислонился спиной к украшенной звёздной лепниной стене.
Слушая потрескивание разгорающегося огня в печи, Нельяфинвэ Майтимо Руссандол открыл глаза и увидел незамеченную ранее стопку бумаг. Ярость постепенно угасала, записи больше не вызывали ненависти, оставалось лишь желание довести начатое до конца. Сжигать — так всё!
Словно после долгой работы над сложным заданием отца, с трудом отойдя от стены, старший Феанарион посмотрел на последние листы: это оказались любовные послания жены, написанные словно для отчётности, мол, надо, положено — получай, и рисунки дочери, один из которых заставил снова вспыхнуть злобу: на фоне голубого неба ребёнок нарисовал счастливыми себя, маму и папу, а рядом — дедушку Феанаро в образе жуткого чудища из сказок о страшном Средиземье.
Письма и картинки полетели в пламя, но горели медленно, словно желая помучить своего палача, прежде чем распасться прахом и исчезнуть навек.
«Сгорит одно — возродится другое», — пропели языки огня, танцуя под музыку Изначальной Темы Творения, неслышимой для эльфа.
Пламя вспыхнуло ярче и прекрасной сияющей птицей выпорхнуло из очага. Осветив алым и золотым мастерскую, Огненная Майэ, размером с павлина, села на стол, уцепившись когтистыми лапами за край. Могучие крылья с двумя длинными перьями-завитками снизу аккуратно сложились за спиной, хвост, достающий до пола, зашуршал по плитам. Опустив пушистый рыжий хохолок, птица внимательно посмотрела на Майтимо проницательными пылающими глазами, и слепящий жар начал угасать, становясь текучим и застывая разноцветным стеклом.
Птица снова вскинула крылья и спрыгнула со стола прекрасной девой с волосами цвета красной протеи, теперь лишь горящие слепящим огнём зрачки выдавали одну из пламенных Айнур.
— В Благословенном Крае кто-то загрустил? — с проглядывающей сквозь ласку в голосе иронией спросила дева. — Дай угадаю: отец требует невозможного, заставляя строить счастье на его условиях, забывая, что сам таким образом счастливым не стал?
— Зачем вы вечно лезете в наши дела? — раздражённо выпалил Феаноринг, проверяя, всё ли догорело из записей. — Я не просил совета, и мне не требуется помощь, особенно садовницы!
— То, что я — Майэ, помогающая Валиэ Ване с уходом за растениями вокруг священного холма, где растут Древа Телперион и Лаурелин, даря свет всему Валинору, не делает меня глупой или слабой, Финвэ Третий. — Сияя струящимся ало-золотым платьем, дева обошла вокруг Нельяфинвэ. — Просто так вышло, что инициатива Творения разделилась не поровну. Когда Создатель Эру своей волей заставил тишину зазвучать, когда мы, Айнур, начали петь, одни быстрее поняли, как происходит Творение, другие медленнее, а кому-то было проще поддержать тему осознавших. Но это не признак слабости! Мы просто разные. Однако время шло, и творцы сели на троны, а те, кто поддерживал, лишились собственных тем, став обыкновенными помощниками. Слугами, Нельяфинвэ. Мне кажется, примерно то же произошло и у вас, народ звёзд. Равными пробудились первые эльфы у священного озера Куивиэнэн, но постепенно одни оказались умнее, другие красивее, третьи — смелее, а кто-то сгодился лишь на то, чтобы помогать и восхищаться. А что произошло потом? Лидеры привыкли к подчинению, и уже не принимали иного обращения. Вот скажи, тебе ведь не понравится, если подмастерья и слуги вдруг перестанут выполнять свои обязанности? Но они ведь свободны, как и ты, и не должны тебе абсолютно ничего.
— Должны, — выдохнул Майтимо, вытирая вспотевшее от жара очага лицо, — все что-то кому-то должны. Эльдар — обожать Валар, Валар — заботиться об Эльдар… Должны! Должны быть счастливы! Обеспечивать друг друга счастьем!
— Нет, подожди, нолдорский принц, — Майэ встала между сыном Феанаро и огнём, положила руки на плечи Нельяфинвэ, очень высокого по меркам эльфов, посмотрела снизу вверх. — Я могу переодеться в плоть мужчины и дать тебе под дых за такие рассуждения, однако образ девы мне нравится больше. Тебе, вижу, тоже. — Немного пригасив пламя в глазах, Айну прямо взглянула на Феаноринга. — Какое опасное заблуждение, Финвэ Третий, порождённое искажением Темы Творения, исправить которое, я верю, способен лишь сам исказитель.
— Исказитель Мелькор не может ничего исправить, — Майтимо отошёл в сторону, посмотрел на опустевшие полки. — Он заперт в бездне.
— Чертоги Намо, — медленно зашагала вдоль ряда окон Майэ, — это не просто бездна, там пребывают погибшие эльфы. Ты знаешь, что каждый однажды вернётся живым в Валинор. Однако никто не обязан делать вас счастливыми, эльда! Вам дана безопасность, животворящий свет двух Древ, вас обучают Творцы мира, для вас созданы законы, помогающие жить! Но снова кто-то недоволен!
— Ариэн, — старший сын Феанаро Куруфинвэ отвернулся от незваной гостьи, — Айнур слишком сильно вмешиваются в нашу жизнь. Если вы ничего нам не должны, просто оставьте нас в покое!
— Составь полный список претензий, дорогой эльф, — рассмеялась Майэ, — если у тебя ещё осталось, на чём писать. Что бы ты сейчас ни говорил, я знаю: ты, как и твоя бабушка, уверен, будто в Валиноре тебе все должны, и за счастье не надо бороться, его не надо строить, взращивать, заботиться о нём, беречь, создавать благоприятные условия. Но нельзя быть счастливым, ничего не делая для этого. Знаешь, в чём была проблема первой королевы Нолдор? Мириэль не смогла оставить прошлое за морем в Эндорэ, потащила тьму в сердце в Благословенные Земли, а потом обвинила в отсутствии безоблачного счастья всех, кто попался под руку, будь то желающий много детей супруг или требующий любви малолетний сын. Зачем твоя бабушка ходила в Чертоги к Прядильщице Вайрэ, кого искала у её супруга Намо? Зачем живой эльфийке обиталище мёртвых? Кого она пыталась встретить там? Почему не ждала возвращения? Ведь каждый рано или поздно выйдет из бездны, каждый, а не только Вала Мелькор. Так почему Мириэль не могла обрести покой до рождения Феанаро, а после только об отдыхе и мечтала? Амбиции заставили королеву упросить Валиэ Вайрэ спрясти особую судьбу для ребёнка, однако ноша оказалась непосильной для лона эльфийки, и Мириэль Териндэ истощила себя? А кто в итоге виноват? Конечно, владыки Садов, где любой может отдохнуть и исцелиться! Вала Ирмо Лориэн и Валиэ Эстэ делали всё возможное для нолдорской королевы, и почему же так сложно принять то, что Мириэль сама захотела уйти в бездну? Скажи мне, Майтимо Руссандол, что ты сейчас собирался делать?
Феаноринг задумался. Давление Ариэн стало невыносимым в частности из-за того, что Майэ начала любимую всеми владыками тему, обсуждая семью Феанаро Куруфинвэ и его самого, отрицая собственную ответственность за плохое, зато превознося хорошее. И зачем каждый раз напоминать, что из тюрьмы, которую красиво именуют Чертогами Намо Мандоса, однажды выйдут все, попавшие туда? Выйдут даже те, кто этого не хочет? Решив, что избавиться от непрошенной помощницы можно только перехватив инициативу, Нельяфинвэ Руссандол подошёл к Майэ вплотную, стараясь не щуриться от пылающего взгляда.
— А что насчёт тебя, Ариэн? — спросил эльф,скрывая лицо за привычной маской надменности. — Я слышал, исказитель Мелькор предлагал дать больше силы, если ты станешь его женой.
— Мне не нужна его сила, — расхохоталась Майэ, — Арда изменится, и я буду ей править, вот увидишь. А Мелькор… Не думаю, что он хоть когда-нибудь добьётся того, к чему стремится.
Пламя вспыхнуло, Ариэн повела рукой, и по мастерской полетели огненные письмена, зазвучавшие дивной музыкой. Среди светящихся алым тенгв возникли картины прошлого мира: собирающийся в сферу туман — видение будущего, и плоскость — реальность настоящего. В летящем пламени расцвела весна Арды, но ей не суждено было благоухать вечно: свет воссиял на двух краях земли, а потом обрушился, сотрясая само основание тверди.
— Однако, что бы ни думал Мелькор про изначальную тьму и её сохранение, — победно улыбнулась Майэ, — свету суждено быть в Арде, он возродится снова и снова, даже если уничтожит сам себя, словно птица-феникс. Пророчество, созданное письменами огня, касается многих, Третий Финвэ, но для каждого оно означает то же самое: свет нельзя уничтожить.
Среди пылающих тенгв вспыхивали и гасли знакомые лица и имена, Майтимо видел и деда-короля, и отца, и даже нелюбимого полубрата отца, а под самым потолком сиял образ владыки Арды — Манвэ Сулимо.
«Я отдаю тебе власть,
Я отдаю тебе трон, — пели языки огня, — твоя война началась,
Был Алмарен обречён.
Разрушен мира остов,
Ветра меж стылых камней.
Реальность худших из снов,
И я дарю тебя ей.
Здесь преломляется свет,
В реке не воды, а яд,
Ты не исправишь куплет
И не вернёшься назад.
Не вплавь иди, не в обход,
Не жди подмоги извне,
Погоня мчится вперёд,
Вслед уходящей весне».
— Ты думал о своём месте в истории, когда сжигал письма и наработки, — серьёзно сказала Ариэн, и голос Майэ слился с песней огня, — тебе не нравится данное отцом имя — Финвэ Третий. Да, согласна, оно безлико, призвано показать всем, что род Финвэ-нолдорана продолжается в Первом Доме сыновьями Феанаро Искусного Финвэ, где уже целых семь потомков: ты, Финвэ Звучный, Финвэ Красивый, Финвэ Чёрный, ещё один Искусный, Маленький и Последний. Тебя обижает, что отец не видит в вас ничего, кроме крови любимого родителя? Но тебе стоило бы посмотреть на это с другой стороны: Феанаро назвал детей в честь самого дорогого его сердцу эльфа. Он не пытался растоптать твою индивидуальность, наоборот, хотел подчеркнуть любовь к каждому из сыновей, а ты в своих обидах нелогичен: злишься на отца, что назвал тебя в честь деда, а какое имя дал дочери?
— Да, я снова во всём виноват, — хмыкнул Майтимо, смотря на огненные письмена. — Поэтому не достоин общества Майэ.
— Но не окончен рассказ, — рассмеялась дева, вторя песне пламени, где среди строк возникло имя исказителя Мелькора. Ариэн любила вспоминать о том, как жестоко отвергла любовь мятежного Вала. — Коварен в Мандосе сон,
И заточённый не раз сгорит и будет спасён.
Но вот судьбы поворот —
Ключи вернутся ко мне,
А без ключей от ворот
Ты навсегда в этом сне.
Мой город полон золота при свете дня,
А после — тает серебром на изгибах реки,
Ты мог бы править всем, но возжелал меня,
Теперь беги, беги!
Демонстративно сев за стол и достав из ящика чистые листы, Нельяфинвэ начал что-то зарисовывать.
— Я могла бы зачаровать тебя, — прислонившись подчёркнутым струящейся тканью бедром к столешнице, пропела Ариэн, взмахом руки рассеивая огненные письмена, — ты любил бы только меня и был бы бездумно счастлив от моей редкой милости. Но я же добрая, светлая Майэ, поэтому не стану так некрасиво поступать со слабым эльфом. К тому же завоевание любви Дитя Эру не входит в мои планы. Особенно, твоей, Нолдо из Первого Дома.
Подняв глаза от схемы непонятно чего на листе, который тоже следовало бы немедленно сжечь, чтобы никто не увидел получившуюся ерунду, Нельяфинвэ оценивающе взглянул на деву.
— Скажи мне, Ариэн, раз уж пришла помогать, что вам, женщинам, нужно от мужчин?
— Любовь, конечно! — посмотрела на Нолдо, как на глупого щенка, Майэ. — И не начинай любимую песенку про занятость и слишком многих желающих заполучить твоё внимание. Ответь сам себе на один лишь вопрос: нужна тебе Ниэль или нет? Твердишь себе, что женитьба была необходима не тебе самому, а твоему отцу, чтобы разных Финвэ в Первом Доме стало ещё больше, а теперь обижаешься на супругу, что она тебя не любит? Где логика, эльда? Или ты согласен с заверениями Второго Дома Нолдор, что законы надо соблюдать и обещания держать, но иногда меняются обстоятельства, поэтому, вместо того, чтобы объясниться с женой, лучше завести ещё одну? Семья у эльфов Валинора создаётся один раз.
Майтимо остался с каменным лицом, однако дева уловила изменившееся настроение и примирительно улыбнулась:
— Не хочешь обсуждать решения отца, деда и других родичей со мной? Хорошо. Тогда просто послушай: постарайся наладить отношения с супругой, умелец. У вас впереди вечность, чтобы разрешить разногласия! Безопасная, счастливая вечность.
Феаноринг промолчал. Разумеется, причиной желания спалить свою часть тирионского дворца было вовсе не охлаждение в отношениях с супругой, которая всё больше времени проводила в компании кого угодно, только не мужа, холодность и безразличие Ниэль стали последней каплей в закипающем котле, который заполнялся долгие годы.
***
Майтимо Руссандол с раннего детства ощущал давление со стороны всех, кого знал, начиная от ближайшей родни: отец считал, что длинный и тонкий, как тэлерийский лук, огненноволосый сын, совершенно не похожий на родителя ни фигурой, ни лицом, пошёл исключительно в мать, поэтому должен с особым усердием трудиться, так как талантами его обделила наследственность, однако прощать ошибки был абсолютно не готов. Другая родня, игнорируя внешнее сходство, утверждала, будто Нельяфинвэ — это не третий Финвэ, а второй Феанаро, вкладывая в слова недобрый подтекст.
При этом каждый требовал особой любви и внимания от первенца Куруфинвэ и Нерданель, хотел, чтобы именно его умения перенимал послушный мальчик и не желал мириться с выбором не в свою пользу. Вежливые и ласковые просьбы постепенно сменялись упрёком и приказом «Должен!», и это ненавистное слово звучало со всех сторон.
Должен! Должен! ДОЛЖЕН!
«Должен быть самостоятельным и делать выбор только сам!» А после этого выдвигалось требование о беспрекословном подчинении, и принятие такой роли преподносилось достойнейшим проявлением силы воли. Не осознавая, однако чувствуя, что его пытаются использовать в своей игре против других, юный Нельяфинвэ терялся и робел, боялся показывать эмоции, и в какой-то момент понял, что проще спрятаться за маской безразличия и превосходства, отталкивая, пугая близких, зато успешно защищая личные границы.
Голоса стали тише и уважительнее, однако не смолкли.
Должен. Должен.
А потом среди нестройного хора неожиданно прозвучал кузнечный молот деда по материнской линии — мастера Махтана, более всего любившего работать с медью. Вала Ауле, обучавший эльфов металлургии, ковке и ювелирному мастерству, считал, что бывший храбрый защитник своего племени и охотник за чудовищами, оказавшись в Валиноре, скучал без опасностей, поэтому поручал отважному Нолдо сложные исследования недр, куда не каждый решился бы отправиться даже в компании Вала.
«Это тебе, — сказал уставшему и расстроенному, однако упорно притворявшемуся безразличным, внуку Махтан, протягивая венец из светло-красного с холодным золотым оттенком металла, без украшений и множества завитков — строгий и элегантно-красивый. — Носи с гордостью и достоинством. Не забывай, что власть — не простое украшение».
***
И сейчас, очень не вовремя, когда отец в очередной раз поссорился с библиотекарями и летописцами, угрожая сделать их родовые имена бранными словами, если в книгах Первого Дома будет ещё хоть строчка о праве Индис называться королевой Нолдор, Майтимо вдруг посмотрел в зеркало и увидел на себе венец, выкованный дедом. Власть? Он издевался? Осознание ударило так больно, что захотелось провалиться в разверзнувшуюся под ногами землю: Нельяфинвэ Руссандол, старший сын главы Первого Дома Нолдор, величайшего эльда Феанаро Куруфинвэ не решает абсолютно ничего не только в жизни родного города Тириона на Туне, но и в своей собственной судьбе, а сейчас просто стоит и безучастно наблюдает, как отец демонстрирует своё превосходство перед теми, кто от него зависит.
Как и всегда, при своих или посторонних, Майтимо не показал эмоций, оставшись равнодушным и бесстрастным, даже не ушёл из библиотеки раньше родителя.
А потом заперся в мастерской, сжёг всё, что попалось под руку и очутился в компании Огненной Майэ.
— У вас вопиюще ленивое и неблагодарное поколение! — вдруг со злобой в изменившемся голосе заявила Ариэн. — Мне казалось, что рождённые в Эндорэ слабы и наивны, и хуже быть не может. Но не знавшие тьмы и страха, не видевшие смерти аманэльдар оказались ещё омерзительнее! Нет, я не говорю о прекрасных златовласых Ваньяр или покорных Тэлери. Я про вас, Нолдор. Вы, не имея настоящих опасных врагов, начали нападать друг на друга! Ты считаешь это нормальным? Хочешь, чтобы Владыки и Творцы Арды бесконечно развлекали вас, поднимая новые неизведанные острова и создавая неисследованные минералы? Валиэ Йаванна ради утоления вашей тоски обязана бесконечно придумывать диковинных животных, на которых черноволосые сероглазые гордецы станут охотиться? Что мешает вам, как вашим братьям Ваньяр, изучать музыку, углубляясь в познание непознаваемого, бесконечно создавать прекрасное самим, не тратя ресурсы, не убивая живое, не заставляя Айнур обслуживать вас? И не говори мне, что вы нас об этом не просили.
Нельяфинвэ поджал губы, уставившись в одну точку. Хотелось начать спорить и задавать Майэ неудобные вопросы, однако возникшая в голове идея кованых украшений для фасада заняла мысли и показалась интереснее бессмысленных пререканий.
— Сгорит одно, — кивнул в сторону очага Феаноринг, — возродится другое. Я хочу заняться ресурсозатратной работой, которая заставит трудиться Вала Ауле, разжигая для меня горн, создавая антрацитовый уголь и залежи металлов, не менее дюжины видов, и помогая придумывать новые сплавы.
Ариэн залилась смехом.
— Самое ужасное, что Владыка Манвэ Сулимо любит вас такими, какие вы есть! Неблагодарными и бессовестными! Только не думай, будто я такая же всепрощающая! Искренне надеюсь, что больше никто не отвлечёт меня от цветов Валиэ Ваны, особенно ты.
Огненная птица расправила крылья, слегка задев шелковистым пером щёку эльфа, и растаяла в пламени очага.
— Буду считать это прощальным поцелуем, — сказал вслед Майтимо. Лицо осталось каменным, однако серые сияющие глаза улыбались.
Рука будто сама собой взяла перо. Хаос в голове начал превращаться в тенгвы на шёлковой бумаге, беспорядочный набор мыслей, слов, чужих фраз, записанный чернилами, обрёл единый смысл, логику и заиграл живыми образами. Майтимо знал, что если позволит, любой Айну прочитает его мысли на расстоянии, поэтому на короткий миг открылся для осанвэ, чтобы Ариэн почувствовала его настроение и больше не могла обвинить Третьего Финвэ в неблагодарности.
«Спасибо, — передал Феанарион, — за то, что теперь я понимаю: отец не пытается уничтожить меня, несмотря на то, что я совершенно не оправдываю его надежды».
Капля — рубин, капля — агат
Медные украшения стен, медные рамы у картин, медные вставки на рукоятях инструментов и предметов быта, медные статуи, подсвечники, зеркала…
Капризный красивый металл был повсюду. Слуги, уставшие ухаживать за любимым материалом хозяина, могли от слияния серебра с золотом до нового единения света Лаурелин и Телпериона рассказывать, как изобретаются порошки и жидкости, сохраняющие неизменными дивные оттенки изделий мастера, его учеников и родни.
«В Средиземье медь быстро истлевает», — любил повторять Вала Ауле при любом разговоре с прилежнейшим из своих кузнецов — Махтаном, которому и так не требовалось напоминать о том, как плохо было в Сумеречных Землях, и как хорошо теперь в Светлом Амане.
Да, в Земле Валар медь не истлевала, однако всё же меняла цвет и мутнела, а для эльфа, всем сердцем преданного Владыкам и благодетелям, неизменная красота любимого материала для работы была символом того, насколько безопасен и стабильно прекрасен Аман. Махтан порой казался одержимым своими идеями и ничего не желал слышать о других металлах, если речь не заходила о сплавах с медью — только в этом случае мастер признавал существование золота, серебра, олова, никеля и других сокровищ, сотворённых Вала Ауле.
Феанаро с любопытством юнца обвёл взглядом дом отца своей супруги, высматривая изменения убранства, находя новые изделия и узнавая руку каждого мастера. Похоже, никто из новых учеников Махтана пока не удостоился чести разместить своё творение в доме учителя.
— Нельяфинвэ давно не делал ничего нового, или его творения недостаточно хороши? — спросил Феанаро тестя.
— Не знаю, почему ты спросил, — сразу же напрягся отец Нерданель, ожидая, что зять начнёт обвинять его в неумении заинтересовывать работой, — но вынужден признать — это так. Майтимо…
Однако Куруфинвэ не дослушал и ускорил шаг, ласково проводя ладонью по ажурным перилам веранды. Собрав всю семью в гостях у тестя после возвращения из путешествия на север, сын Мириэль был странно задумчив, задавал вопросы, но не дожидался полноценных ответов, видимо, додумывая самостоятельно, кто и что хотел сказать.
Махтан отмахнулся от неприятных мыслей. Залюбовавшись слиянием блеска меди с волшебством Древа Лаурелин, мастер пошёл в накрытый для пира зал. Хотелось надеяться, что никто, а точнее — сын Мириэль, не станет нагонять мрак там, где ему быть не положено.
***
За большим столом в форме подковы собралась почти вся семья любимого ученика Вала Ауле, однако создавалось впечатление, будто в зале находился один Феанаро, самозабвенно делившийся впечатлениями от поездки на север и новой начатой книги, в которой будут подробно описаны польза и вред смешения наречий, неминуемо происходящего в семьях, где муж и жена — представители разных народов, и как избежать упадка и подтолкнуть развитие грамотной красивой речи у новых поколений аманэльдар, не допуская сокращения длины часто используемых слов.
В какой-то момент Куруфинвэ сказал о своих делах всё, что планировал, выпил вина и, тепло взглянув на супругу, которая словно только сейчас появилась рядом, обратился к старшему сыну — до этого момента и его словно не существовало.
— Нельяфинвэ, — серьёзно, однако очень воодушевлённо произнёс Феанаро, выпрямившись и сверкая серыми горящими глазами, — ты единственный, кому я готов поручить очень важное дело.
Близнецы Амбаруссар, получившие от деда Махтана в подарок одинаковые венцы и надевшие их одинаково неправильно, посмотрели друг на друга, сделали важные лица, надули щёки и закивали, пародируя реакцию самого старшего брата.
Канафинвэ Макалаурэ, всё это время занимавшийся только изучением бронзовой арфы и пробовавший разное звучание струн, заиграл громче и торжественнее.
— Я поручаю тебе исследовать север Амана, — всё вдохновеннее раздавался голос Куруфинвэ, — с тобой поедет мой помощник Рианаро и, возможно, Менелдил, если успеет закончить со своей книгой. Остальных участников поездки выбери сам, на своё усмотрение. Мне нужны карты, описания природы, условия заселения и проживания. Ты и сам разберёшься, Нельяфинвэ, что требуется. Выезжай в течение недели. Да, Нельяфинвэ, я остаюсь в Тирионе, общаться будем по Палантиру.
Старший Феаноринг остался с каменным лицом, однако глаза выразили крайнее изумление. Чего хочет отец? Проверить сына на… на что? Доказать его бесполезность? Отослать от себя подальше?
— Прекрасная идея, — прильнула к супругу Нерданель, — Майти необходимы новые впечатления, он устал от города.
Канафинвэ согласно кивнул, стараясь выглядеть радостным, поскольку замечал, как родители матери смотрят на Феанаро — их взгляды выражали немой крик:
«Не лишай супругу её радости, тиран!»
Слишком натурально изобразив мрачное лицо Морифинвэ, Амбаруссар увидели, как на них смотрят Тьелко и Курво, и в голос расхохотались, абсолютно в унисон, однако даже это не разрядило обстановку.
— Здесь всё так просто, — запел Канафинвэ Макалаурэ, по-своему изменив песню переселенцев-Нолдор из Средиземья, изящно намекая родне, что его отец ничего плохого не совершает. Вряд ли, конечно, они поймут и сделают выводы, но самому менестрелю было приятно от удачной игры. — Свет Древ сияет нам тысячи лет.
А где-то звёзды
В небе рисуют мерцающий след.
Стала легендой
Дева, счастливая лишь до поры —
Дочь господина Медной горы.
Радость сияла —
Чувств самоцветы блистали в мечтах,
Но угасало
Счастье в сверкавших, как звёзды, глазах.
Капля за каплей.
Медь безразлично ждала горьких фраз:
Капля — опал, капля — алмаз.
Может быть, проще
Всё позабыв, ни о чём не скорбеть?
Но в медной роще
Сердце не хочет никак каменеть.
Падают слёзы.
Горы-подруги их вечно хранят:
Капля — хрусталь, капля — агат.
Как одиноко!
Всеми забыта под толщей пород!
Время жестоко.
Женщина-камень всё любит и ждёт.
Тысячелетья
Плещет печаль в глубине её глаз:
Капля — берилл, капля — топаз.
Что остаётся,
Если однажды путь выбран не тот?
Эхо смеётся,
Горы безмолвны, а дева всё ждёт.
И кровоточат
Раны души — зарастать не хотят.
Капля — рубин, капля — гранат.
Запив песню вином, Макалаурэ заметил испепеляющий взгляд старшего брата, который как раз понял намёк. Менестрель наигранно безмятежно улыбнулся.
— Прекрасно, Канафинвэ, — Феанаро задумчиво посмотрел сквозь украшенные медью стены, — мы поедем к Мириэль, пока Нельяфинвэ будет занят своими делами, и ты поймёшь, какую музыку ждёт от тебя Первый Дом Нолдор. Талант не должен рассеиваться в неблагодарной пустоте.
Примечание к части
Песня Андрея Берсенева (но это не точно) "Хозяйка Медной горы"
Сапфировый пояс
«Улетай на крыльях ветра
Ты в край родной, родная песня наша!
Туда, где мы тебя свободно пели,
Где было так привольно нам с тобою.
Там, под чёрным небом,
Негой воздух полон,
Там, под кровом моря
Дремлют горы в облаках.
Там так ярко звёзды светят,
Родные горы серебром блистают,
В долинах пышно травы расцветают,
И соловьи поют в лесах туманных…»
Песня ветра звучала голосами птиц и не видевшей яркого света листвы. Перелетевший через море посланник короля Арды сделал круг над сиреневой равниной, устремился к горам, за которыми шумели пышными кронами деревья.
— Свобода, — произнёс Манвэ Сулимо, смотря глазами исполинского орла сквозь чащу, — была ли она хоть когда-нибудь? Даже Песнь Творения нам диктовали.
Стоя на ажурном балконе залитого светом Древ дворца вместе со своей королевой — Вардой Элентари, Владыка вздохнул.
— Свобода не безгранична, — отозвалась Царица Звёзд, сияя белоснежной кожей на фоне чёрных, словно предвечная тьма, волос и сине-серебристого платья. — И должна неизменно оставаться такой, ибо всё имеет предел, и приходится считаться с теми, кто рядом.
— Но ведь никто не мешает твоим звёздам сиять, как им вздумается.
— Купол неба тоже не бесконечен над Ардой. А чужим звёздам здесь не место.
— Ты права. И таков Замысел Творца. Я лишь пытался понять, что могло не устроить безумных бунтарей.
Манвэ немного помолчал, и дальше стал говорить уже не вслух, перестал использовать для речи эльфоподобную плоть:
«Ты любишь вспоминать, как мы примеряли тела? Это было забавно, правда?»
«Да, мы тратили время и силы на сотворение красивых хроар для себя, и то была блажь, но блажь необходимая».
«Мы ограничили свободу духа, но в Арде так удобнее».
Вала и Валиэ встретились глазами, оживляя прошлое, когда сквозь всевидящие взоры орлов Владыки Манвэ Сулимо все Творцы мира увидели Старших Детей Эру. Прекрасные, идеально-гармоничные создания появились из звёздного сумрака на берегу озера, пробудились и поднялись с песка и травы. Они с наивным любопытством рассматривали друг друга и самих себя, трогали, изучали. И Валар поступили с новыми нарядами-телами так же. Эльфы пробовали еду, воду, познавали возможности плоти, делясь ощущениями, и даря самое приятное тем, кто больше понравился.
Валар поступали так же.
Улетай на крыльях ветра
Ты в край родной, родная песня наша!
Туда, где мы тебя свободно пели,
Где было так привольно нам с тобою.
«Мы искали удовольствия, Король Арды. Выбирали вкуснейшую еду, создавали и упорядочивали красоту. Но не все так поступали».
Там, под чёрным небом,
Негой воздух полон,
Там, под кровом моря
Дремлют горы в облаках.
Там так ярко звёзды светят,
Родные горы серебром блистают,
В долинах пышно травы расцветают,
И соловьи поют в лесах туманных.
«Мелькор развоплощён и заперт, Создательница Света, и его зло мы вычистим, насколько хватит сил».
Всевидящий взор орла-посланника, кружившего над средиземским лесом, сфокусировался на робком движении внизу.
Манвэ со вздохом скривился: по заросшей чёрно-сиреневым мхом земле, во тьме вечной ночи копошилось в поисках грибов скрюченное тельце, похожее на эльфийского ребёнка, только с головой взрослого, которую тонкая шея со шрамом по кругу едва держала. Руки и ноги были переставлены местами, левые находились справа, а правые — слева, из распоротого живота торчали двигающиеся щупальца осьминога, а от поясницы рос похожий на ослиный хвост. Каким образом это искажённое создание до сих пор жило, было непонятно, к тому же ело оно ядовитые светящиеся поганки, изначально задуманные Йаванной только для отражения звёздного света, но испорченные Мелькором и ставшие опасными. Однако, похоже, именно они позволяли страдающему уродцу продолжать существовать.
— Съедобное мясо, — снова заговорил вслух Манвэ. — Торондор, — обратился он к орлу, — можешь скормить птенцам.
Птица устремилась вниз.
— Господин Сулимо, — бесшумно стремительно появился на балконе глашатай Владыки, — к подножью Таникветиль прибыл Феанаро Куруфинвэ. С дарами. Ты примешь его у себя?
***
На столе у широкого арочного окна высокой башни развернулась ещё одна карта. Пришлось отодвинуть в сторону длинную трубу на подставке, внутри которой находилось множество линз.
— Эртуил, — старший сын короля Финвэ и первой королевы Нолдор Мириэль Териндэ придавил края листа искуственно выращенными полосатыми кристаллами и обратился к другу, — я уверен, что достиг достаточной высоты мастерства, чтобы делать подарки для Валар.
Помощник хмыкнул, отложил чертёжные инструменты.
— Ты изменился, когда стал глубоко изучать Валарин, Феанаро, — сказал он с интересом, — словно язык Творцов помог тебе в исследованиях, раскрыл таланты. Как будто это твоя родная речь.
«Нерданель тоже говорит подобное, — подумал принц, — только в другой ситуации, — вспомнив супружескую постель, сын нолдорана улыбнулся. — Как бы я хотел, чтобы она разделяла со мной изучение Арды, а не тратила вечность впустую, сюсюкаясь с моими недругами!»
— Я пока не изучил влияние Валарина на способности Народа Звёзд, — Феанаро опустил горящие глаза на карты Амана, — я хочу сам найти камни, которыми украшу дары для Владык.
— Но зачем, отец? — всё это время занятый переписыванием способов огранки рубинов Куруфинвэ-младший отвлёкся от книг. — Мы ведь всегда можем попросить помощи Вала Ауле или Майя Курумо, и они легко поднимут необходимые нам кристаллы и металлы с любой глубины.
Посмотрев на пятого сына, принц сначала едва не испепелил его взглядом, но быстро стал утомлённо-равнодушным, мол, не понимаешь, значит, и объяснять нет смысла.
— Есть закономерность, — Феанаро снова загорелся азартом, — металлы и драгоценные камни находятся не в любом месте, и кузницы Ауле размещены не случайным образом. У нас достаточно металла и знаний для изготовления инструментов, поэтому мы… — старший сын нолдорана взял завёрнутый в ткань заточенный уголёк и начертил идеальный круг около западного хребта, — отправимся сюда.
Куруфинвэ-младший, уставший от разъездов с Тьелко, погрустнел — опять покидать дом и любимую мастерскую.
— Эртуил, — резко встав, приказал Феанаро, — собери команду. Выезжаем завтра утром. Куруфинвэ, следи за кузницей.
Радости Атаринкэ не было предела, однако демонстрировать счастье Феанарион не стал: отец поступил милосердно, намеренно или нет, но в любом случае злоупотреблять удачей не стоит.
К тому же пятый сын мастера надеялся найти спрятанные отцом записи по изучению Валарина, но все попытки оказывались провальными. Не мог же величайший языковед Амана просто уничтожить свои труды! Или… мог? Но зачем? Неужели не жаль потраченных усилий?
***
Если бы Владыка Манвэ Сулимо хотел, он узнал бы, что предшествовало появлению Феанаро Куруфинвэ на Таникветиль, услышал бы, словно наяву, как принц просил отца поехать с ним, и как нолдоран Финвэ поставил условие: либо Индис составит ему компанию, либо король останется в Тирионе. Вала прочитал бы в умах и сердцах, какой реакции ждут от него прибывшие эльфы: сам мастер, его супруга и сыновья, а также жена старшего Феанариона и верные помощники принца, без которых затея оказалась бы невыполнимой, либо заняла столетия.
Король Арды мог бы практически всё, но не видел в этом смысла.
— Прими в дар сделанный мной пояс, — после приветствий поклонился Феанаро, протягивая лежащее на белом шёлке украшение.
Мастер начал рассказывать, как самостоятельно нашёл месторождение крупных сапфиров и высококачественного серебра, как добывал и обрабатывал, как отбраковал несколько кристаллов, потому что они были с пузырьками или пятнами, как придумывал неповторимую огранку и собирал готовое изделие. Он говорил и говорил, но в какой-то момент понял — Манвэ его не слушает, внимательно рассматривая подарок. И тогда из уст принца Нолдор зазвучал Валарин.
Казалось, Куруфинвэ отозвался сам дворец и даже скала, из которой он вырастал.
— Это прекрасно, Феанаро, — просиял Владыка Сулимо и дал знак супруге помочь застегнуть пояс под белоснежной мантией. — Воистину достойно, чтобы носили Айнур.
Сапфиры играли волшебными переливами, серебро изящно подчёркивало красоту камней и не терялось на светлой ткани.
— Ты и сам умеешь выращивать кристаллы, Феанаро, — улыбнулась Варда, внимательно смотря на гостей в ожидании особого почитания и находя его в восхищённых взглядах даже тех, кто никогда не видел чёрного звёздного неба, — тебе необязательно копать землю.
— Это правда, — поклонился принц, — Владычица. Но пока я не готов расстаться с тем, что с самого зарождения принадлежит только мне.
— Однажды, — мечтательно молвил Манвэ, давая знак слуге накрыть для гостей стол, — ты создашь нечто прекрасное достаточно, чтобы счесть достойным стать дарами для Валар. Но всему своё время, мастер.
Нерданель кожей почувствовала, насколько сильно гордость Феанаро задело сказанное королём Арды. На всякий случай взяв мужа под руку и крепко прижавшись бедром, эльфийка подняла с тончайшего плетения скатерти яблоко и, слегка откусив, кокетливо подала супругу.
Искусный Финвэ выдохнул и улыбнулся.
Примечание к части
Песня: Половецкий танец из оперы А. Бородина "Князь Игорь"
Перед праздником, перед зеркалом
Времена, когда все аманэльдар знали друг друга по именам, которые сами и придумали по дружбе или в шутку, прошли: население Земли Валар быстро росло, и теперь молодежь шла на большие празднования с особой радостью, потому что где, как не на пиру, заводить новые знакомства?
Круг общения новых поколений эльфов был более ограничен, нежели у их отцов и дедов, которые в первые годы переселения из Средиземья в Валинор часто ездили друг другу в гости. Юные аманэльдар, как правило, жили среди стремительно разраставшейся семьи в бесконечно достраиваемом дворце, более скромном, нежели королевский, однако не менее красивом. Дружба велась с ближайшими соседями или учениками кого-нибудь из Валар, искусство которого эльф решал изучить. И всё. Остального Амана словно не существовало.
«Население растёт, но друзей больше не становится», — разводил руками нолдоран Финвэ, когда в очередной раз в какой-нибудь семье возникал неразрешимый спор.
Так или иначе, праздникам по-прежнему радовались и ждали весёлых событий, независимо от того, кто оказывается зачинщиком: Валар или аманэльдар.
Однако не бывает правил без исключений, а где исключения, там обязательно должен быть Первый Дом Нолдор.
***
Туркафинвэ Тьелкормо, третий из сыновей Феанаро Куруфинвэ, очень театрально демонстрируя скуку, позволил служанкам нарядить себя в парадные одежды с великим множеством украшений, наслаждаясь лёгкими, как бы случайными прикосновениями девичьих рук к своей коже. Разумеется, прекрасный лицом беловолосый принц позволял себя не только одевать, но и раздевать, дразня эльфиек надеждой, что однажды кто-то из них станет для Феанариона чем-то большим, нежели прислуга, однако сейчас на это не было времени — отец требовал, чтобы все его сыновья приходили на пиры вместе с ним — пусть эльфы Амана видят, как силён в единстве Первый Дом Нолдор.
И только менестрель Канафинвэ Макалаурэ мог избежать торжественного появления на праздниках, потому что приходил заранее и готовил музыкальные инструменты, расставляя их и настраивая.
Любуясь своим отражением в зеркале, блистательно улыбаясь восхищённо смотрящим служанкам, Туркафинвэ Тьелкормо манерно поправил белые, ниспадающие на плечи волны идеально расчесанных волос и подмигнул самой застенчивой на вид девушке, которая лишь умело притворялась скромницей. Эта игра была крайне заманчивой и интригующей.
Потупив взгляд, эльфийка незаметно оттолкнула соперницу локтем, а потом начала разглаживать шёлк праздничного платья на своём господине, делая это так, словно эльф был без одежды.
В такие моменты Туркафинвэ Тьелкормо с радостью думал о том, как ему повезло родиться не первым из сыновей и быть совершенно непохожим на отца, иначе его бы тоже, как Нельяфинвэ Майтимо Руссандола и Куруфинвэ-младшего — Атаринкэ, папочкину копию — уже женили в надежде на рождение новых крох Финвэ, убив тем самым всё лучшее, что может быть в свободной жизни. Третий сын Феанаро, возможно, был бы не против когда-нибудь нескоро соединить судьбу с принцессой Ириссэ, сестрой Финдекано, но пока она была ещё слишком юной. К тому же главы Первого и Второго Домов вряд ли обрадовались бы браку детей. Однако Тьелко не терял надежды на лучшее и рассчитывал, что к его отношениям с Ириссэ, если всё получится, родне придётся привыкнуть, а значит и благословение получить станет проще. Главное — юная принцесса обожала охоту, и отец с матерью отпускали дочь в лес вместе с сыном Феанаро и сопровождавшим их Вала Оромэ, и тогда Туркафинвэ чувствовал себя абсолютно счастливым.
Лес! Свобода! И смертоносные ловушки для глупых зверей, чей примитивный говор охотник понимал, будто родную речь. Спасибо, Владыка Оромэ, за щедрость! Хорошо, что зверям и птицам подобного дара от Валар не досталось, и дичь не знает, что говорит охотник.
Единственным же развлечением на торжествах для Туркафинвэ Тьелкормо была игра на нервах Морифинвэ Карнистира, который легко приходил в ярость, но знал на личном горьком опыте, что во время пиров нельзя устраивать драки, поэтому из последних сил сдерживал себя, краснея, бледнея, сжимая кулаки и бросая испепеляющие взгляды бесцветных глаз на старшего брата. А для Туркафинвэ самым главным в этой ситуации оставалось успеть уехать с праздника, сбежать в лес, лучше с Ириссэ, и там за охотой переждать опасное время, пока Карнистир пылает яростью, потому что в такие моменты он себя не контролирует, желая лишь отомстить обидчику, и в ход могут пойти любые подручные средства: от посуды и предметов мебели до кузнечных молотов. Унять разбушевавшегося эльфа можно только целой толпой, с применением магии. Интересное, наверное, зрелище! Несколько раз буйного брата возили успокоиться в Сады Вала Ирмо, однако отец почему-то не любил доверять сыновей Владыкам Лориэна. Может быть, считал, что дети могут захотеть повторить судьбу бабушки?
Хотя… зачем об этом думать сейчас?
Туркафинвэ с удовольствием понаблюдал бы со стороны за методами успокоения Морифинвэ Карнистира, но участвовать в подобном опасном приключении желанием не пылал.
Отстранившись от слишком усердной служанки, беловолосый Феаноринг отошёл от зеркала и направился к выходу из покоев.
***
Тонкое лезвие ножа медленно впивалось в линию на ладони, идущую вокруг большого пальца, продвигалось, оставляя кровавый след. Может, опять раскрасить алым лицо?
«Хватит себя уродовать, и так не Вала — обязательно скажет проклятый Руссандол, смотря свысока, как на слизняка, — подумал Морифинвэ Карнистир, добавляя на уже и так разукрашенную шрамами руку новую полоску. — Какое ему дело вообще?! Мы сыновья самого Феанаро Куруфинвэ, и любая девка будет счастлива стать женой одного из нас, совершенно неважно, кого именно. Мы можем делать, что хотим, и это нисколько не повлияет на фальшивые улыбки и церемонные поклоны в наш адрес!»
С размаха воткнув нож в истыканный стол, который когда-то был зеркально-гладко отполированным, Морифинвэ Карнистир приколол к строгому черному облачению крупную брошь в виде восьмиконечной звезды, то ли нечаянно, то ли нарочно измазав её кровью, и вышел из покоев, громко хлопнув тяжёлой дверью. В окнах зазвенели стёкла.
Четвёртый сын Феанаро Куруфинвэ всегда чувствовал себя лишним в собственной семье: мать больше любила первенца и «самых младшеньких деточек», потому что все трое были похожи на неё, отец вечно таскал «Третьего Финвэ» Нельяфинвэ Руссандола за собой как главного наследника, а теперь стал обращать повышенное внимание на «вылитого себя» Куруфинвэ-младшего и его маленького сына Тьелпе — тоже копию главы семейства. Туркафинвэ Тьелкормо, самый красивый из братьев, любимец девушек, то пользовался их расположением, временами преступая грани приличия, то пропадал на охоте, Канафинвэ Макалаурэ ничего вокруг не видел, кроме музыки и своих учеников из «сюсюкающей родни» — Финдекано и Финдарато, а «Чёрному Финвэ» Морифинвэ Карнистиру постоянно было нечем заняться, он ни с кем не мог найти общий язык, его раздражали абсолютно все знакомые и родичи. Появление на больших праздниках для замкнутого эльфа было сущим кошмаром, особенно в кругу семьи, где каждый норовил с ним о чем-то заговорить, чтобы потом осуждать по поводу и без оного. Вот только отцу не откажешь…
Постояв немного у двери, Карнистир вернулся в покои, выдернул из стола нож и спрятал его в складках одежды.
«Туркафинвэ горько пожалеет, если снова полезет ко мне! Подправлю его прелестное личико! Пусть тоже поймёт, что девкам плевать, как он выглядит! Любым хорош будет, потому что принц!»
Снова обернувшись на обезображенный стол, отражение в котором отвратительно искажалось, Чёрный Финвэ подумал, что пора бы снова отполировать поверхность или заменить предмет мебели целиком.
«Но это подождёт. После праздника займусь. Наверное».
***
Юные девы пользуются волшебными зеркалами для разных целей, но чаще — чтобы увидеть будущего мужа или приукрасить собственное отражение, ведь так хочется казаться себе самой прекрасной в Амане!
Принцесса Третьего Дома Нолдор Артанис тоже поколдовывала над своим образом в сияющей поверхности овального зеркала с рамой, украшенной созданными Феанаро самоцветами, но делала это только в присутствии служанок. Оставаясь одна, юная эльфийка смотрела на себя настоящую, без прикрас.
Артанис знала, насколько удивительно красивы её сияющие золотом Лаурелин волосы, и могла расчёсывать локоны бесконечно, любуясь своим отражением, никогда и никому не позволяя прикасаться к дивным волосам.
Переливающиеся нежнейшими оттенками радуги самоцветы вокруг зеркала были лучшим обрамлением чарующей красоты Артанис, хотя сама дева порой думала, что, даря «полуплемяннице» камни, Феанаро рассчитывал затмить своими творениями прелесть дочери «очередного полубрата». И с гордостью усмехалась:
«Не вышло! Самоцветы стали слугами моей красоты!»
Собираясь на праздник в честь бабушки —королевы Индис, принцесса долго подбирала украшения. В её шкатулках тончайшей работы лучших мастеров лежали самые причудливые ювелирные изделия с камнями, разумеется, созданными Феанаро. Искусственные самоцветы сверкали гораздо ярче натуральных, мастер по праву гордился собой, и уже никто не вспоминал, какими невзрачными и тусклыми были первые кристаллы великого ювелира.
Облачившись в белое платье из тончайшей ткани и добавив к образу сияние диадемы, пояска и ажурного кольца с прозрачным, словно роса, бриллиантом, Артанис уже собралась выйти из покоев, как вдруг украшение, ослепительно сверкнув в зеркале, на миг ослепив, соскользнуло с пальца, мелодично звякнуло об пол, и камень укатился под столик из цветного стекла с витыми ножками. Удивлённая случившимся принцесса подняла самоцвет, невольно залюбовалась.
«Кольцо обиделось на слово «слуга»? — мысленно усмехнулась дева. — Но это ведь твоя обязанность — служить моей красоте, моей воле! Ты — слуга, бриллиант, прими это или будешь вечно заперт в шкатулке!»
Сияние снова отразилось в зеркале каплей волшебной воды. Артанис залюбовалась, почти забыв о рассуждениях, кто и кому служит, и вдруг стало обидно, что её собственный отец и остальная родня «не наполовину» не умеют создавать такую красоту. Хотя какой смысл обижаться на Финдарато, являющегося воплощением беспечности и легкомыслия? Он вечно витает в облаках, чем успешно пользуется сама Артанис, ведь уговорить старшего брата можно на что угодно, а значит, и заручиться поддержкой отца — папа ведь не откажет своему первенцу. Финдарато с младенчества был слишком прелестным мальчиком, чтобы не дать ему то, что он хочет, и не растерял милого очарования, даже став взрослым.
Замечательный помощник в делах! А главное — никогда не задаст лишних вопросов.
***
Серебро и золото Священных Древ слились воедино, птичьи трели в это время всегда звучали особенно волшебно, но звуки арфы вдруг разбили чары вдребезги, как только Артанис появилась в саду, поскольку Финдарато начал исполнять песню Канафинвэ Феанариона, лучшего менестреля Тириона и всея Валинора. Принц сочинил «потешку», чтобы пошутить над принцессой из Третьего Дома, и вышло совершенно не смешно! По крайней мере, для самой дочери Арафинвэ.
Горевала в тоске Артанис,
Обливала себя слезами,
Посрывала все покрывала,
Отчего же в ней эти страсти?
Целовала себя в засосы…
— Финдарато! — воскликнула принцесса со злостью. — Сколько раз говорить? Не пой это! Никогда!
Танцевала с собой Артанис
И любила себя так мило,
Захотела себе отдаться…
Вспылив, дева подбежала к брату и вырвала арфу из рук. Финдарато сделал такое обиженное лицо, словно всё ещё был ребёнком, и Артанис смягчилась, понимая — злиться она теперь не в состоянии.
— Песни Кано чудовищны! — наставительно произнесла принцесса.
— Ты говоришь, как его зануда-братец Майтимо, — надул губы Финдарато, — вечно кривится, смотрит с презрением и ядом плюется. А нам с Финдекано нравятся песни Макалаурэ.
— Ты все поймёшь, возлюбленный братец, — нежно пропела Артанис, — когда твой обожаемый менестрель посвятит балладу тебе.
Финдарато заливисто рассмеялся, его золотые волосы всколыхнул неожиданно налетевший ветер.
— Я жду этого дня с нетерпением, — подмигнул принц.
«Глупец!» — подумала Артанис, улыбаясь самой чарующей из тысячи своих улыбок.
— Сегодня, дорогая сестрица, — загадочно произнес Финдарато, — Макалаурэ споёт песню в честь королевы. Возрадуемся же!
Артанис, смотря на арфу брата, подумала, что радоваться совсем не хочется.
Примечание к части
Песня Макалаурэ - чуть исправленная "Настасья" В. Бутусова
Примечание к части
Секс. Сюжет в следующей главе
Карнеол на белом шёлке
Шёлк постельного белья соскользнул с кожи, оставив тело обнажённым.
Королева Индис поднялась с подушек, посмотрела на закрывшуюся за супругом дверь, когда он отправился готовиться к празднику. Этот день Финвэ ждал даже больше, чем виновница торжества.
«Я соберу всю семью! — воодушевлённо повторял нолдоран. — Сама судьба мне помогает! Феанаро никуда не уехал, Нельо вернулся с этого ужасного холодного севера, Арьо отложил поездку в Альквалондэ, девочки тоже ничем особо не заняты. Видишь, как всё хорошо складывается? Из Владык тоже кто-нибудь придёт, я уверен. Правда, я никого не звал — у меня к Валар вопросов нет, советы пока не нужны».
— Ох, Финвэ, — изящные губы выдохнули имя, золотые волосы заструились по соблазнительному телу. — Вечно ты раздариваешь любовь тем, кому она не нужна, не замечая по-настоящему дорожащих тобой.
Поднявшись с кровати и скинув на пол покрытый влажными следами шёлк, чтобы слуги постелили чистое бельё, вторая королева Нолдор, сестра ваньярского владыки Ингвэ подошла к сундуку с платьями. Прекрасной эльфийке подойдёт любой наряд, сделает супругу нолдорана ещё красивее, и никто не сравнится с ней ни в величии, ни в великолепии.
— Никакой вышивки, — захлопнула сундук Индис, — только гладкая ткань! Лучше совсем без узоров, чем проиграть в изяществе тем, кому в наследство достались шелка и бархат Мириэль Сериндэ! Может, вовсе не одеваться?
От этой мысли стало смешно, владычица подошла к другому хранилищу платьев, где были сложены самые новые наряды, ни разу не надетые. Есть, что примерить.
Наконец, выбрав наряд и закончив с причёской, королева Нолдор спустилась в зал для торжеств, где уже вовсю собирались гости.
***
— Мы придём на праздник последними. Это так странно. Для Первого Дома Нолдор.
Голос Нерданель дрожал, слова с трудом вырывались из часто вздымавшейся груди.
О том, что невозможно перехвалить мужчину в постели, супруга Феанаро знала прекрасно, поэтому совмещала удовольствие с игрой, сильно преувеличивая ощущения. Каждое ощущение.
Выдыхая всё громче, переходя на короткие стоны, Нерданель томно хмурила брови, прикусывала губу, выгибала шею и спину так, чтобы волосы выглядели роскошнее, с протяжными выкриками впивалась пальцами в спину мужа, заставляла тело трепетать в объятиях, словно попавшая в пламя бабочка.
— Я бы вообще туда не пошёл, — нехотя прошепталКуруфинвэ, на мгновение остановившись.
Нерданель забилась в сладких муках, требуя продолжения, умоляюще застонала, движения бёдер стали резкими, однако эльфийка не перехватывала инициативу, лишь просила не прекращать.
Заставленная книгами и заваленная чертежами спальня сияла белым приглушённым светом трёх ламп, заменявших слишком яркое золото Древа Лаурелин, которое не пускали в помещение плотные шторы.
— Я на всё согласна, — громче застонала Нерданель, выгибаясь, с трудом дыша и через силу пытаясь целовать грудь и шею супруга, подбираясь к ушам и прихватывая губами шёлковые волны волос. — Только продолжай! Умоляю!
Долго просить не пришлось, и огонь страсти разгорелся сильнее. Чёрные и медно-каштановые пряди рассыпались по белоснежному расшитому белью яркими полосами карнеола, движения ускорились, но стоило жару угаснуть, протяжный стон и умоляющий шёпот разожгли пламя снова. Пусть вечно думающий о чём-то не о том Искусный Финвэ потеряет рассудок бесконечно надолго, станет ласковым и покорным. Пусть его жар изливается раскалённым потоком наслаждения!
— Не останавливайся, я не могу ждать! Испепели меня изнутри!
И Феанаро, уверенный в своём абсолютном превосходстве, подчинился.
Какие ещё нужны доказательства, что в постели мужчину не перехвалить?
Праздник в честь Индис. Песня о Королеве
— О великая Элентари, Царица и Создательница Звёзд! Как ты выросла и расцвела, моя девочка! — король Финвэ как обычно, совершенно не церемонясь и не строя из себя равную Валар персону, бросился обнимать любимую внучку, забыв поздороваться с младшим сыном, его супругой и остальными детьми. — Зря, очень зря матушка называет тебя Муж-дева! Нэрвен — имя не для такой прелестницы! А твоя неласковость растает льдинкой в тепле рук возлюбленного. Скажи, ты уже решила, кого возьмёшь в мужья? Или очередь слишком длинная, постоянно пополняемая — не успеваешь рассмотреть все кандидатуры?
Артанис мило улыбалась и покорно позволяла тискать себя, думая, что пора как-то изменить сложившуюся неприятную традицию. С самого детства принцессе не нравилось, что взрослые играют с ней, будто с милой зверушкой, мечтала повзрослеть, однако теперь возникла новая проблема — «возраст невесты» и женская красота принесли повышенное внимание мужчин. Создавалось впечатление, будто внешность — единственное настоящее достоинство женщины! А дед-нолдоран ещё и поддерживал подобное мнение! Более того, когда король целовал юную эльфийку в макушку, её драгоценные волосы обязательно прилипали к губам Финвэ, а поцелуи в щёку были какие-то слишком долгие. Что за ненужные нежности?! Обнимая внучку, нолдоран словно демонстрировал неопытным юношам, как надо производить впечатление, а деве указывал её место в жизни будущего супруга — молчать, восхищать, позволять. Конечно, чем ещё заниматься прекрасной женщине в Светлом Благом Безопасном Амане? Артанис вдруг поняла, почему её старшая кузина Ириссэ всячески избегает приветствий любимого дедушки, шипя и щерясь в ответ, словно пантера. Пожалуй, пора начинать поступать так же. Может, вдобавок укусить разок побольнее?
Отпустив из объятий внучку, король слишком долго целовал ладонь жены младшего сына, видимо, показывая безграничную любовь Нолдор к братьям-Тэлери. И сёстрам, разумеется.
«Оставь в покое мою маму, дедушка! — третьедомовская принцесса промолчала, но очень многозначительно взглянула на отца, который ничего словно не замечал. — Папа! Почему ты… Ах, да, как обычно».
Длительные радостные приветствия нередко становились предметом споров женатых эльфов, и в конце концов были прописаны нормы объятий и поцелуев чужих жён и невест. Финвэ упорно демонстрировал, что для избранного Валар короля не существует законов, принятых «какими-то стесняшками-юнцами-аманэльдар». Рождённым в тёмном страшном Средиземье эльфам соблюдать разные глупости необязательно. Артанис почувствовала, как закипает от обиды за бабушку, маму и папу тоже. Пожалуй, пора придумать законы о поцелуях, действующие в обе стороны! Если мужчины не всегда способны защитить жён от слишком горячих приветствий, то пусть жёны защищают мужей. От них самих! Схватив за руку глазевшего по сторонам Финдарато, принцесса потащила его к открытой веранде.
— Ты куда? — слегка возмутился больше для вида брат. — Мне же надо с будущей невестой познакомиться! Она вот-вот придёт.
— Но пока не пришла! Постой со мной, расскажи что-нибудь. Твоей любимой сестре скучно!
— Хочешь, песню спою? — взгляд синих глаз Финдарато выдал его намерения, и Артанис прищурилась.
— Даже не вздумай! — процедила она сквозь зубы.
Золотоволосый принц заливисто рассмеялся.
***
Серые проницательные глаза скользили по огромному залу, замечая каждую деталь, каждое движение собирающихся гостей, каждый взгляд, каждый жест. Нолофинвэ, второй сын короля Финвэ, «полубрат» Феанаро Куруфинвэ, всегда приходил к отцу раньше всех, порой за несколько световых циклов Древ, и, как правило, один, чтобы поговорить по душам, без свидетелей.
«Отец стал королем Нолдор не за особые заслуги или мудрость, а просто потому, что оказался в нужное время в нужном месте», — Нолофинвэ давно это для себя решил.
Он также видел, что Финвэ слишком беспечен для Владыки. Историю Арды Валар не спешили рассказывать эльфам, многое умалчивалось, и большинство населения Валинора принимало их слова на веру, не вдаваясь в подробности, но только не глава Второго Дома Нолдор. Он чувствовал, что от жителей Амана скрывают нечто важное, но поговорить об этом не получалось — никто его не слушал, а принц был не из любителей доказывать правоту, крича громче всех и стуча кулаком по столу. Нолофинвэ предпочитал обсудить всё потом, когда страсти улягутся. Или заранее, что ещё лучше. Поговорить спокойно, аргументируя свою позицию — именно это качество сближало короля-отца и его среднего сына. Сколько бы ни заявлял Финвэ, что его любовь в большинстве отдана Феанаро, Нолофинвэ знал, это не так. Нолдоран, скорее, опасался, что его первенец, заревновав отца, сделает что-то плохое, поэтому с показушным восторгом общался с Феанаро и его семьёй. А ещё Нолофинвэ видел, что и старший Феаноринг Нельяфинвэ тоже начинает это понимать, что утверждало главу Второго Дома Нолдор в его правоте: король Финвэ боится сына, боится Валар, боится напоминаний о первой жене, боится нелестных слов о второй… Это очень плохо для владыки, и Нолофинвэ всячески старался быть опорой отцу, который уже давно потерял почву под ногами, и если бы не покровительство Валар…
Мнение подданных и близких очень важно для правителя, поэтому его надо создавать самому. Иначе образ придумают другие, и мало ли что им придёт в голову?
Посмотрев на готовящихся начать играть на арфах Макалаурэ и Финдекано, Нолофинвэ снова подумал, что его совсем не радует столь близкая дружба между его первенцем и сыном Феанаро. Надо поговорить с наследником по душам — пусть доверяет отцу, а не почти не родным братьям. В конце концов, во Втором Доме Нолдор тоже есть талантливые менестрели, способные обучать юного принца.
Тем временем Король Финвэ уже переобнимался со всеми женщинами знатных родов и теперь пил вино в компании королевы, параллельно играя с младшим ребёнком дочери. Индис, наконец, повеселела и расцвела.
Нолофинвэ, тепло улыбнувшись загрустившей без внимания любимого мужа супруге, присоединился к родителям, поднимая бокал за их счастье.
***
Залитый таинственным волшебным светом зал заполнился чарующей музыкой арф. Прекрасная таинственная мелодия звенела трелями певчих птиц, облетая каждый дальний уголок огромного зала с высоченным потолком, звуки струн было слышно одинаково хорошо на любом расстоянии от менестрелей. Лёгкая, почти неощутимая ворожба, сплетаясь с нотами и темами, проникала сквозь сердца, заставляя всем телом ощущать пронизывающие плоть нити мелодии.
— Ты знаешь, Кано, не все любят эту магию, — вздохнул Финдекано, со скучающим лицом перебирая струны.
— Их личные трудности, — подмигнул Макалаурэ. — Эти эльфы просто совсем не умеют доверять другим. Но я тут абсолютно ни при чём.
Феаноринг не прикасался к инструментам: они звучали сами, управляемые его чарами. Сын Нолофинвэ много раз просил научить его играть, не трогая струны, но главный менестрель Амана не мог объяснить, как он это делает. Или не хотел. Финдекано завидовал ещё и другому таланту своего наставника: Макалаурэ умел с помощью звуков музыки управлять настроением тех, кто рядом, мог заставить слушать себя, даже если этого изначально никто делать не собирался. Эльфы буквально замирали на месте, пока не прекратится музыка. Подобными умениями обладал и Финдарато, но его магия была многократно слабее чар Макалаурэ.
Пока гости ещё собирались, музыка играла просто для создания атмосферы праздника, поэтому Канафинвэ ослабил чары, сделав мелодии снова неощутимыми, и, следя за струнами арфы, начал пить вино, сидя рядом со своим учеником, а потом и вовсе куда-то ушёл, зато появился Финдарато за руку с юной эльфийкой, которая была похожа на него даже больше, чем родная сестра.
— Познакомься, мой любезный брат, — с пафосом произнес Финдарато, обращаясь ко вконец заскучавшему Финдекано, — это моя будущая супруга Амариэ. Она прекраснейшая из живущих! Своей красотой затмит даже Варду! Надеюсь, Элентари не слышала, — сделал испуганный вид золотоволосый принц. — Ах, да, правда, мы с Амариэ похожи?
— Правда, — кивнул Финдекано, совершенно не впечатленный внешностью девы.
— Вот! Я поэтому и говорю, что она красивее Варды!
Финдекано улыбнулся, а Финдарато заливисто захохотал над собственной шуткой, которую совершенно не оценила Амариэ и, сдержанно откланявшись, ушла к родителям.
— Вот и прекрасно! — обрадовался Финдарато. — Теперь могу к вам присоединиться. Где Макалаурэ? Хм… Сделаю-ка я звучание инструментов громче.
Финдекано покачал головой. Ему было все обиднее, что он не умеет управлять музыкой с помощью магии.
— Ты многое пропустил, — хитро улыбнулся подошедший Макалаурэ, — пока готовился к своей помолвке. Недавно мы с Финдэ выпили слишком много вина, и я сочинил какую-то неведомую нелепицу. Мы стали во все горло орать её, к нам присоединились близняшки, потом мы пошли по городу, выпили ещё, а после как-то оказались у Карнистира. Он нас, конечно, с проклятьями прогнал, и мы наткнулись на идущего из кузницы Нельо. Как он меня тогда назвал?
— Менестрель из отхожего места? — напомнил Финдекано.
— Кажется, да.
— А что за песня была? — уже в голос хохотал Финдарато.
— Бриллиа-а-а-антовые-е-е доро-о-о-оги-и-и-и!
Чтобы по ним ходить, нужны
Золоты-ы-ы-ы-ы-ые но-о-о-оги-и-и-и!
— У меня от смеха сейчас живот лопнет! — вытирал слёзы Финдарато, с трудом разгибаясь. — Я хочу это услышать!
— Как только Макалаурэ напьется, услышишь, — грустно улыбнулся Финдекано. — Лучше бы мы эту ерунду исполняли, чем скучную, хоть и красивую музыку.
— Я не буду напиваться, пока не спою про королеву, — серьёзно произнёс Канафинвэ.
— Я ей заранее сочувствую, — снова закатился хохотом Финдарато. — Моя сестрёнка до сих пор в восторге! Финьо, ну хватит киснуть. Давай ещё громче музыку сделаем.
— Нет, уже достаточно, — покачал головой сын Феанаро. — Пока ещё не все собрались. Отец придёт, тогда и начнётся главное веселье.
***
Юный эльф вихрем ворвался в толпу гостей, указывая на двери замка.
«Феанаро! Феанаро!» — пробежали шепотки, прозвенели голоса, и все эльфы обернулись ко входу, воцарилось молчание, а музыка стала торжественной и грозной, под стать великому королю.
Нолофинвэ бросил недовольный взгляд в сторону Макалаурэ, понимая, чьих рук дело такая перемена в мелодии, и менестрель с хитрой улыбкой поклонился ровеснику-дяде.
Блистая украшениями и ослепительными восьмиконечными звёздами на алом бархате одеяния и в венце, превосходящем роскошью королевский, Феанаро Куруфинвэ первым ступил в зал, держа под руку супругу, которая выглядела ещё одним рубином в короне принца Нолдор.
— Царственный образ и горящий взор моего отца, — вполголоса нараспев заговорил Макалаурэ, наблюдая за реакцией Нолофинвэ и Анайрэ на появление Первого Дома, изредка бросая взгляд на безразличного Финьо, — заставили занервничать мужчин и смутиться женщин.
Феанаро знал, какой эффект вызвало его запоздалое появление, поэтому выдержал паузу, позволяя полусемье и полудрузьям возлюбить и возненавидеть себя с новой силой, а затем дал знак, и в зал вошли его сыновья.
Справа от отца встал «Третий Финвэ» Майтимо Руссандол, возвышавшийся над Феанаро почти на голову, в своём неизменном медном венце и алой одежде, чуть менее сверкающей, чем у главы Дома. Красно-каштановые вьющиеся волосы были аккуратно собраны за спиной. Супруга и дочь Нельяфинвэ держались рядом с ним, однако не держали главу семейства под руку, что сразу со злорадством заметила толпа.
Слева от Феанаро и Нерданель возник любимый сын Куруфинвэ-младший Атаринкэ, увешанный рубиновыми украшениями так, что его одежды было не видно за крупными камнями, и лишь чёрные кудри не терялись среди этого слепящего блеска. Супруга пятого сына Феанаро весело улыбалась, сияя бриллиантами в чёрных волосах и гранатами на белом платье, а юный Тьелперинквар упорно делал невинно-недовольное выражение лица, намекая, что хочет пойти в сад.
Рядом с Куруфинвэ, изящно кланяясь смотрящим на него эльфийкам, остановился Туркафинвэ Тьелкормо, улыбка которого сияла ярче любых алмазов, а белые кудри выигрышно контрастировали с тёмными волосами родни. Взгляд синих глаз, обрамлённых снежными ресницами, заскользил по толпе, безуспешно ища всего одну гостью.
За спиной отца встали Морифинвэ Карнистир, весь в чёрном, и близнецы, которым ещё не по возрасту было роскошно рядиться, но их одежде всё равно позавидовали бы многие высокородные эльфы.
В зале зазвучали приветственные торжественные речи.
Нолофинвэ переглянулся с младшим братом, надеясь увидеть в его глазах поддержку, но Арафинвэ пришёл на праздник веселиться, а не гадать, боится отец своего драгоценного Феанаро или нет.
Пока Король Финвэ обнимал старшего сына, Туркафинвэ ждал момента, когда можно будет покончить с приветствиями и попробовать себя развлечь. Он видел, как отец смотрит на короля, и в очередной раз удивлялся происходившей перемене: лицо Феанаро смягчалось, в глазах читалась нежность, но где-то очень глубоко проглядывала затаенная ревность, отравлявшая душу. И почти так же в этот момент на самого Феанаро смотрел его старший сын. Про себя усмехнувшись, Туркафинвэ поклонился королю:
— Мой дорогой дедушка, я безмерно рад видеть тебя и всех, кто сегодня здесь! Моё сердце истосковалась по твоим тёплым объятиям! Или ты даришь их только юным девам и возлюбленному сыну?
Финвэ расплылся в улыбке, сгрёб белокурого эльфа в охапку, чуть приподняв над полом. Он что-то сказал, Туркафинвэ с ослепительной улыбкой ответил и, посчитав, что правила этикета соблюдены, под тяжёлым неодобрительным взглядом Феанаро пошёл к менестрелям. Тьелко никак не мог понять, каким образом Макалаурэ умудряется жить своей жизнью, совершенно независимо от воли отца? Менестрель всегда делал, что хотел, никого не спрашивая и ни с кем не советуясь, и, что самое странное, ему это сходило с рук.
Увидев Туркафинвэ, Финдарато расхохотался с новой силой, но объяснять причину не стал. Феаноринг сделал вид, будто ему всё равно, и снисходительно сказал золотоволосому принцу:
— Кажется, ты уже передумал жениться, мой любезный друг, или твоя невеста опаздывает на торжество сильнее, чем великий Феанаро?
— Каждый раз, когда ты говоришь про отца, — сощурился Финдекано, — я не могу понять, глупая ли это манера или скрытая подлость? Нельзя так об отце!
— О, принц Второго Дома защищает главу Первого? Чудные дела творятся! — сделал изумлённое лицо Туркафинвэ. — Как, говоришь, правильно произносится название города? Тирион? Или Сирион? Что молчишь? Кстати, Майтимо тоже здесь. Желаешь поговорить с ним?
Беловолосый Феаноринг, смотря за реакцией Финдекано, наслаждался произведённым эффектом: сын Нолофинвэ при любом упоминании о затянувшемся споре, как правильно говорить «th», и о Майтимо, превращался в испуганного ребёнка. Это забавляло Туркафинвэ. Разумеется, Феаноринг не знал, что причиной были ночные кошмары и предчувствия, а не что-то другое, но абсолютно не желал выяснять детали.
Лингвистический конфликт, к тому же, принц давно для себя разрешил: во время совместной охоты «более-чем-полукузены» «менялись Домами», и Тьелко произносил «с», а Ириссэ — «т». На остальных инакоговорящих сыну Феанаро было абсолютно наплевать.
— Моему брату польстит, что его именем пугают детей, — усмехнулся Туркафинвэ и, схватив под руку Финдарато, повлёк его за собой. — У меня для тебя сюрприз.
***
— Леди Нерданель! — весело беседовавшую с одной из невесток супругу Феанаро неожиданно окликнула юная Ириссэ, сбежав с торжества. — Можно мне с тобой поговорить? Я принесу вина.
— Знаешь, как подкупить, — улыбнулась Нерданель. — Хорошо, бери бокалы и пойдём в сад.
Жена главы Первого Дома Нолдор была в роскошном и очень открытом платье, полностью состоявшем из изящной алой вышивки и россыпи драгоценностей, однако на согнутой в локте руке висела плотная накидка золотисто-бежевого оттенка, которая в любой момент могла оказаться на плечах, скрыв раздражающую многих соблазнительность. А ещё, одевшись скромнее, приятно говорить с теми, кто не заслужил чести любоваться красотой доставшейся другому женщины.
Ириссэ, напротив, выглядела скромно и явно чувствовала себя некомфортно в пышном платье со шлейфом, похожем на мамино.
— Я совершенно не представляю, о чём ты хочешь беседовать, — хитро подмигнула Нерданель, прекрасно зная, как третий сын в последнее время стремился на охоту.
Разумеется, Тьелкормо всегда любил подолгу находиться в лесах с Вала Оромэ, его Майар, Валиэ Ваной, братом Атаринкэ и другими эльфами, любившими ощущать себя хищниками, но недавно кое-что изменилось.
— Да, — Ириссэ заулыбалась уже практически без смущения. — Но с мамой я не могу об этом говорить.
— Слушаю.
Бокалы мелодично звякнули, озарённое золотом и серебром вино поцеловало губы.
— Как привлечь мужчину?
Этот вопрос дался юной эльфийке сложнее, чем любой другой в её жизни, однако сейчас он казался наиважнейшим из возможных.
— Лучше всего попробовать для начала соблазнить одну из служанок, — тихо проговорила Нерданель, — тренироваться на мужчине, которому хочешь нравиться — плохая идея.
— То есть… — Ириссэ округлила серо-голубые глаза, в которых отражалось сияющее чистое небо. — Ты не против, чтобы я… чтобы Тьелко… Туркафинвэ меня любил? Но принц Феанаро…
— Послушай, — леди отхлебнула вино, — ни один родитель не желает детям зла. И что бы ни говорил мой супруг о твоём отце, ради счастья детей он на многое готов закрыть глаза. А если не готов, я помогу принять верное решение.
Юная дочь принца Нолофинвэ с сомнением сдвинула идеально изогнутые чёрные брови.
— А каким способом подтолкнуть мужчину в правильном направлении, — Нерданель, опустив ресницы и подняв голову, осмотрелась, — могу намекнуть, только пойдём подальше от тех, кому знать такое не положено. Учти, леди, я рассказываю это лишь для того, чтобы мой сын был с тобой счастлив. Посмеешь применить моё искусство к кому-то другому — моя ненависть найдёт тебя в любом, самом потаённом уголке Арды. Запомни — никто не мстит страшнее матери, детей которой обидели.
Ириссэ приложила ладонь к сердцу и поклонилась.
***
Словно чёрный провал среди блистающей толпы, Карнистир, медленно ходивший туда-сюда, не знал, чем себя занять. Отец, взяв любимых сыновей, присоединился к королевской чете, близнецы куда-то убежали, остальных гостей замкнутый Феаноринг не знал и знать не хотел, но тут рядом возник Туркафинвэ под руку с Финдарато.
— Тебе ещё не показали будущую невесту, Морьо? — спросил Тьелкормо, отбрасывая со лба белые кудри.
Морифинвэ молча сощурился.
— Вот же она! — воскликнул Туркафинвэ, и толкнул Финдарато вперёд с такой силой, что он повалил Карнистира на пол.
Пока обе жертвы розыгрыша вставали, виновника уже след простыл. Морифинвэ побагровел, заревел зверем, бросился искать брата, расталкивая попадавшихся на пути эльфов, Майтимо быстро переглянулся с отцом и поспешил утихомирить взбесившегося родича. Увидев старшего брата, направляющегося к нему, Карнистир вылетел в сад. Нельяфинвэ проводил его взглядом, осмотрел зал, понял, что виновника всё равно здесь нет, и, снова нацепив маску надменности, вернулся к отцу.
И в этот момент в центр зала вышел Макалаурэ.
Менестрель, второй сын Феанаро, одетый в бордово-красное, со звездой-брошью на груди поправил чёрные ниспадающие на плечи волосы, и лишь на одно мгновение встретился взглядом с отцом. Майтимо заметил это и побледнел: если его провокатор-брат о чём-то сговорился с Феанаро, да ещё и в такой день — быть беде.
— Отец, — делая вид, что ему всё равно, понизил голос старший Феаноринг, — я надеюсь на благоразумие брата. Он ведь не станет портить праздник своими… Неуместными балладами.
— О, нет, — зло улыбнулся Феанаро, и его глаза полыхнули огнём, — песня более чем уместна.
— Мой король, — поклонился Макалаурэ, — дорогие гости! Я посвящаю оду моей единственной королеве, перед которой я вечно на коленях и счастлив не вставать с них, словно самый покорный из слуг!
Музыка, сначала едва слышимая, полилась со всех сторон, заиграли многие инструменты, управляемые магией менестреля, звуки постепенно наполняли зал и сердца. Мелодия была печальная, ноты скорби рыдали в ней всё заметнее.
Майтимо нахмурился, сразу почувствовав чары брата. Магия, управляющая музыкой, ощущалась кожей, неприятно натягивала струны души, требуя участия, понимания и… подчинения. Звучавшая трагичная мелодия была настолько неуместна на празднике в честь Индис, что, к своему ужасу, Третий Финвэ начал понимать, о какой королеве говорил его брат.
— Проклятье, — прошептал он.
Все звуки в зале замерли, осталась только музыка, воспевающая единственную королеву для Макалаурэ…
Руки Териндэ как забытая песня под упорной иглой,
Звуки ленивы и кружат, как пылинки над её головой,
Сонные глаза ждут того, кто войдёт и зажжёт в них свет.
Утро Териндэ продолжается сто миллиардов лет.
И все эти годы я слышу, как колышется грудь,
И от её дыханья в окнах запотело стекло,
И мне не жалко того, что так бесконечен мой путь.
В её хрустальной спальне постоянно-постоянно светло…
Принцесса Артанис уставилась на Канафинвэ с ужасом, переходящим в ненависть, в её взгляде было отражение всех смотрящих на менестреля глаз эльфов Второго и Третьего Домов, за редким исключением. Майтимо тоже видел это, и ему казалось, что под ним вот-вот провалится пол.
Неизвестно откуда появившийся в зале Туркафинвэ был настолько шокирован звучащими словами, что не успел скрыть отразившееся на лице желание заткнуть брату рот, но потом заметил одобрение в глазах отца и сразу же изобразил восторг.
Пальцы Териндэ словно свечи в канделябрах ночей,
Слёзы Териндэ превратились в бесконечный ручей,
В комнате Териндэ у порога нерешительно прячется свет,
Утро Териндэ продолжается сто миллиардов лет.
Усиленные чарами звуки нельзя было не услышать, а слова — не понять. Музыка сдавливала болью сердца, из глаз невольных слушателей катились слезы. Казалось, песня длилась бесконечно, измотав и высосав все соки души, оставив лишь пустоту и скорбь.
Закончив петь, Макалаурэ, пока чары не рассеялись, поклонился и сказал:
— Не все знают о королеве Мириэль, и моим долгом было напомнить эльфам её позабытое имя. Я исполнил свой долг. Спасибо, что выслушали.
Приходящие в себя гости в растерянности смотрели на короля, и Финвэ, ошарашенному и сбитому с толку, испуганному и едва не потерявшему дар речи, пришлось взять слово.
— Я любил Мириэль всем сердцем, — с печалью произнес нолдоран, избегая произносить «Териндэ», гладя руку жены, — очень любил и счастлив, что вы, мои потомки, помните о ней. И я помню. И не забуду никогда.
Сказав это, Финвэ поднял тост за Мириэль, встретился испуганными глазами со старшим сыном, потом с надеждой взглянул в сторону младших детей и случайно заметил, что сидящий рядом с Феанаро Майтимо бледен, словно в нём совсем не осталось крови.
— Что случилось, мой мальчик? — с неискренним участием спросил король, грустно улыбаясь. — Ты можешь мне всё рассказать. На то мы и семья, чтобы поддерживать друг друга.
И вдруг старший Феаноринг почувствовал закипающую ярость. Он слышал фальшь в словах деда о первой жене, а теперь это лицемерие направили на него.
— Не все, — выдохнул Майтимо, — имеют привычку жаловаться. Неважно, кому: родне или Валар. Ты любишь делиться бедами с сильными мира, а я обычно справляюсь сам.
Слова оказались произнесены слишком дерзко, и Нельо понимал, отец этого так не оставит, но в тот момент Феаноринг не мог поступить иначе.
***
Зазвучали песни менестрелей-Ваньяр, которых привёл брат королевы Индис, но их мало кто слушал, не в силах прийти в себя после выступления Макалаурэ.
И не все заметили, что Нолофинвэ и Арафинвэ в зале больше не было, их детей и приближенных тоже, что, разумеется, можно было назвать полной победой Первого Дома Нолдор.
Примечание к части
Песня о Королеве: «Утро Полины» гр. Наутилус Помпилиус,
«Бриллиантовые дороги» их же
Как хрустят бриллиантовые дороги
— Ты не оставляешь мне выбора, сын!
Бокал с режущим слух звоном ударился о пол и разлетелся на мельчайшие осколки. Третий, четвертый…
«Главное — не второй», — Финдекано не смотрел в глаза отцу, разглядывая хрустальную крошку на полу.
Если бы разговор, пусть и на повышенных тонах, был один на один, возможно, юный принц смог бы найти слова и успокоить родителя, но помимо Нолофинвэ, среди обвинителей был и брат Турукано, и сестра Ириссэ, и мать, и менестрель Аклариквет, писавший песни по приказу своего господина, а не по вдохновению, и даже служанка матери Митриэль, которая исправно убирала с пола очередные осколки. Она потом сварит яд из впитавшего гнев стекла? Напоит им Феанаро Куруфинвэ, чтобы тот разучился считать и произносить «т»?
— Первый Дом поднимает мятеж против королевы! Против моей матери! А ты мне говоришь о дружбе с одним из них! С сыном опасного порождения Мириэль! — не мог успокоиться Нолофинвэ, а его наследник не помнил, когда последний раз видел отца таким и видел ли вообще. — Друг никогда не оскорбит семью друга! Очнись! Дом сына Мириэль нам не друзья!
— Отец прав, — наставительно говорил Турукано, Ириссэ согласно кивала. Чересчур усердно.
Травница Митриэль многозначительно смотрела на своего юного господина и глазами давала понять — будет лучше подчиниться хотя бы на словах, как это делает принцесса. Финдекано понимал — его загнали в угол, он теперь действительно не сможет видеться с Макалаурэ, по крайней мере, открыто и часто. Более того, младшие Айнур тоже способны проследить за кем угодно и доложить принцу о нарушении его семьёй запретов на неугодные встречи. Наверняка Владыки поддержат «сынов Индис», поскольку сами разрешили нолдорану Финвэ жениться второй раз, пойдя против своих же законов, написанных для эльфов Амана.
Но как же так?!
«Может, рассказать о снах?» — промелькнула мысль, однако юный принц не решился — отправиться в Сады Ирмо Лориэна было по-настоящему боязно, ведь там придётся объяснять уже не родне, а Валар, почему сразу не попросил помощи, совета, наставления, подсказки… Да как — почему? Вдруг не захочется вернуться из Сада? А вдруг не получится? Королева Мириэль ведь осталась!
«Я так не хочу!»
И вдруг череду тревожных мыслей прервал оглушающий звон бьющегося стекла.
***
Швырнув на мозаичный пол графин, глава Второго Дома Нолдор вдруг осознал, что его слушают все, кроме Финдекано. Понимание заставило закричать, сжав кулаки.
— Уходите отсюда все! — голос Нолофинвэ сотряс колонны и стены. — Вон! Пусть друг Первого Дома сидит один и думает о своих приоритетах! Пусть знает, чем оборачивается неверный выбор!
Двери закрылись. Воцарилась тишина.
Не зная, что делать, Финдекано взял арфу с причудливо изогнутой декой, попытался играть, только ничего не получилось.
— Ты тоже заодно с моим отцом, да?! — отругал инструмент старший принц Второго Дома Нолдор. — Я не слушаюсь его, поэтому ты не желаешь подчиняться мне? Вредина!
Пройдясь вдоль окон, юный эльф вдруг услышал странный скрежет за дверями, словно кто-то ввинчивал что-то в створки. Звякнул металл. Ещё.
— Не бойся, — послышался голос отца, — тебе просто сделали замок, который я смогу запереть и открыть, когда посчитаю нужным.
Большего унижения Финдекано не мог даже представить. Сгорая от обиды и плохих предчувствий, принц сел на постель, снова попытался наигрывать что-то на арфе, но на ум приходила только песня про бриллиантовые дороги.
Что ж, пусть она и звучит! Громче!
— Посмотри, как блестят
Бриллиантовые дороги!
Послушай, как хрустят
Бриллиантовые дороги! — голос дрогнул от злости, юный эльф возродил в памяти битое стекло на полу. — Смотри, какие следы
Валар тянутся от порога.
Чтоб идти вслед за ними, нужны
Золотые ноги.
Чтоб вцепиться в стекло,
Нужны алмазные когти.
Горят над нами, горят, помрачая рассудок,
Бриллиантовые дороги в каждый миг долгих суток.
Посмотри, как узки
Бриллиантовые дороги.
Нам зажали виски
Бриллиантовые дороги.
Чтобы видеть их свет,
Мы пили сладкие травы.
Если в пропасть не пасть,
Всё равно умирать от отравы
На алмазных мостах,
Через чёрные канавы.
Сколько так просидел, старший сын принца Нолофинвэ не знал, а монотонное бренчание арфы и вовсе вводило в отрешённый полусон, смешанный с горьким злорадством, которое, однако, Финдекано ни за что не выплеснул бы на публику.
Неожиданно струны заиграли сами собой. Финдекано ещё ничего не успел понять, как в окно постучали. Эльф удивлённо поднял голову и увидел висящего на подоконнике Финдарато.
«Как он залез? Зачем?! — промелькнуло в голове. — Здесь же очень высоко!»
Вскочив с места, втородомовский принц стал открывать окно, но вдруг его брат потерял опору, руки соскользнули с украшенного узорами мрамора, и сын Арафинвэ полетел вниз.
Перегнувшись через подоконник, посмотрев, как можно выбраться из запертых покоев и помочь другу, Финдекано увидел, что лепнина на внешней стене дворца ожила: цветочный узор изогнулся змеёй, устремился к падающему эльфу и, оплетя туловище, в последний миг замедлил полёт. Однако совсем остановить то ли не успел, то ли не смог.
***
Пелена перед глазами рассеивалась медленно, голова сильно кружилась, к горлу подступала тошнота. Финдарато закашлялся, боль резанула по спине. Ахнув, он зажмурился, а когда стало легче, открыл глаза и увидел потолок собственных покоев и смотрящую заплаканными глазами мать. К губам приложили смоченную пахучим отваром ткань, и, когда Финдарато сделал глоток, самочувствие заметно улучшилось. Снова захотелось спать.
— Только не двигайся, мой глупый мальчик, — вздохнула Эарвен, — лежи, набирайся сил. Тебе нужен покой, тишина.
Однако отдыха не получилось, потому что в спальню, словно буря, ворвалась Артанис, не обращая внимания на слова родительницы.
— Ты с ума сошёл, братец?! — закричала принцесса. — Если Финдекано предал семью, он более не друг ни тебе, ни всем нам!
— Нет, дорогая сестрица, — слабо улыбнулся Финдарато, — ты можешь мне указывать, куда идти, зачем и что там делать, но кого мне любить — никогда! Я всегда буду с теми, кто мне дорог, кто бы это ни был. Уйди, пожалуйста, если не можешь поддержать любимого брата молча.
— Тише, Инголдо, тише, — Эарвен, если бы была Нолдиэ, испепелила бы взглядом дочь, но тэлерийская леди так не умела, — поспи, отдохни. Пойдем, Артанис, нашему мальчику нельзя волноваться.
Юная принцесса не дала маме взять себя под руку, понеслась бело-золотым вихрем, вероятно, к себе в покои.
— Сейчас они друг друга разорвут в клочья, — вздохнул Финдарато Инголдо, закрывая глаза, — и Валинор перестанет быть красивым. Как жаль…
***
Захлопнув двери в спальне и бросившись к огромному сияющему зеркалу, Артанис схватила нож и начала выковыривать из рамы самоцветы, сделанные Феанаро, швыряя изумительной красоты камни на пол, с ненавистью пиная их ногами. Лучше изуродовать красоту, чем подчёркивать её творениями рук предателя!
Хотя… Искуственные кристаллы, выращенные в росе Древ Валар руками ненавистного мастера, способного осквернить даже священное, можно подарить.
Тем, кто не боится грязи.
Примечание к части
Песня гр. Наутилус "Бриллиантовые дороги"
Собственная Песнь Айнулиндалэ
Нарочито медленно, словно опасаясь рокового шага, менестрель-Нолдо перевернул часы со сверкающей крошечными звёздочками синей жидкостью. Серебряные деления на колбах маняще засияли, притягивая взгляд: двенадцать длинных чёрточек, между ними — шесть заметно более коротких, а среди них россыпью творений Элентари сияли точки, отмерявшие самые кратковременные события.
Убрав с лица чёрные волосы, певец, чьи серые глаза сиянием выдавали родившегося в Валиноре и не знавшего сумрака Средиземья эльфа, засмотрелся на текучий блеск. Сколько времени звучит каждая струна арфы?
Секунды? Или меньше?
Сильно ли разнится срок трепета мелодии в сияющем воздухе, в зависимости от размера инструмента?
А сколько потом живёт память о сыгранной ноте? Или о неосторожно сказанном слове?
Аклариквет давно старался не думать про появление своего обидного корявого прозвища, однако то и дело вспоминал, как надеялся, что его так будут называть недолго. Это было очень наивно!
Впрочем…
От нечего делать, осудить и заклеймить менестреля, сделав его «Певцом-для-глупых-девочек», «Скучным», «Провокатором» или «Купленным» — любимое занятие беззаботных слушателей, которые сами не сплетают узоры из нот. Легко говорить о том, чего не умеешь, что не пытаешься сделать смыслом жизни. Очень просто превратить чужой труд в предмет своих насмешек, а потом из этого и создавать собственную тему. Как-то это неправильно, правда?
Аклариквет посмотрел на стекающую в часах жидкость, прислушался к кратковременному звучанию струн.
«Семь часов, семь комнат, семь шагов…»
Вспоминался ставший катастрофой недавний праздник. Хуже всего было то, что виной всему оказался тоже менестрель, а сам втородомовский певец ничем не смог исправить ситуацию. Как же хотелось отыграться! Почему ничего не приходит в голову? Где вдохновение?
«Семь цветов, не собранных в букет…»
— Не нужно мстить обидчику, — произнёс Аклариквет давно сказанные слова.
Тогда тоже было странное торжество. Тогда… В далёком детстве.
***
Гоняться по священному холму за мотыльками казалось маленьким аманэльдар весёлым. Ловя под Древами Валар сияющих бабочек, мальчики и девочки осторожно сажали насекомых в прозрачные сосуды, соревнуясь, кто больше наловит за время пересыпания алмазной крошки в огромных часах. Дети знали: бабочкам нельзя повреждать крылья, иначе Валиэ Йаванна будет зла, а это, разумеется, очень-очень плохо.
— Ты нечестно играешь! — неожиданно поссорились два среброволосых Эльда.
— Нет, это ты моих бабочек отнимаешь!
Едва не завязавшуюся на священном холме драку пресекла Майэ Ариэн, слетевшая огненной птицей с золотого Древа Лаурелин.
— Не нужно мстить обидчику, — сказала она детям, забирая у обоих спорщиков сосуды с мечущимися сине-золотыми мотыльками. — Лишь помните: Валиэ Вайрэ сплетёт вечное счастье для каждого, кто себя хорошо ведёт.
— А если уже успел повести себя плохо? — испугался будущий менестрель втородомовского принца, вспоминая, как испортил шторы в комнате мамы и папы, нарезав их бахромой. И как сестру толкал. И братьям в сумки камни подкладывал…
— Все имеют право на искупление, — Ариэн мило улыбнулась, сияя золотом глаз. — Что бы ни сотворили.
***
Вроде бы слова Майэ тогда успокоили, однако Аклариквет хорошо помнил, как, выпуская бабочек из прозрачного сосуда, чувствовал нарастающую тревогу. Понять, в чём дело он не мог в силу возраста, но позже, когда весь Тирион полушёпотом обсуждал уход королевы Мириэль в Чертоги Вала Намо, и король Финвэ женился второй раз, и далеко не все Нолдор легко приняли Индис своей новой владычицей, волнение, наконец, обрело словесную форму.
— Валар — это Силы, — произнёс Аклариквет, что-то бездумно наигрывая, — мы их так называем. Они вправе решать, кому быть счастливым, а кому нет. Валиэ Вайрэ, с позволения Круга Валар и Эру, способна сделать с судьбой любого существа в Арде что угодно. Именно за это могущество любят Владык одни аманэльдар, и боятся другие. Пришлось признать — во мне победил страх…
Мысли снова вернулись к публике и приказу Нолофинвэ сделать всё, чтобы об Индис пели больше и охотнее, чем о Сериндэ.
Но как? Как может «купленный» певец заставить идти за собой толпу? Купить?
Время шло, всё больше жидкости сверкало в нижней колбе.
— Музыкальный инструмент или поющую шкатулку можно приобрести, отдав мастеру что-то нужное ему, — с обидой произнёс Аклариквет. — Менестрель — тоже в своём роде поющая шкатулка! Почему тогда никто не спешит презирать вещь за то, что она не играет сама по себе?!
«Семь несказанных, нежданных слов…»
Решив не сидеть зря перед часами, певец подумал попробовать подговорить всех любящих петь втородомовцев хотя бы до ближайшего Праздника Урожая исполнять только восхваления королевы Индис. Пусть сами придумают, как её прославлять. Неужели сказать нечего, а? Вы что, братья, не цените владычицу Нолдор?! А если Валиэ Вайрэ узнает? Причём здесь Прядильщица Судеб? Как причём? Не любите свою королеву, значит, и Валар не почитаете.
Печально улыбнувшись невысказанной шутке, менестрель вышел в сад, всё ещё не представляя, что можно спеть про Индис, не употребляя слово «вторая» и не оправдывая статус «не-первой». Золото Лаурелин заливало кусты, газоны и дорожки, играя каплями росы на лепестках долгие годы выращиваемых цветов с причудливыми узорами и переливами оттенков. Семья садовника поклялась своему принцу не выдавать никому секрет появления столь необычных кустов, какие бы богатства кто ни обещал. А если поинтересуются Валар? Хотя, зачем им?
Менестрель осмотрелся, ища глазами тех, кого можно попросить о помощи с песней об Индис. Однако, как назло, сад пустовал, и лишь неподалёку около фонтана пританцовывала темноволосая эльфийка, плетущая венки. Это была Митриэль, служанка супруги принца, знахарка, умеющаю готовить самые разные зелья. Она присутствовала при рождении каждого из детей Нолофинвэ и Анайрэ, облегчая тяготы появления младенцев на свет.
Искусно сочетая, казалось бы, несочетаемые цветы, эльфийка что-то негромко напевала, не обращая внимания на Аклариквета, наблюдавшего за ней. Менестрель с интересом смотрел, как ловко двигаются пальцы Эльдиэ. Митриэль была левшой, поэтому и обыкновенное плетение венков в её исполнении выглядело необычно.
«Даже о служанке есть что написать, — подумал с тоской Аклариквет, — а о королеве совершенно нечего».
Стало немного совестно: Митриэль — не просто Нолдиэ, решившая посвятить жизнь помощи семье принца! Она — одна из немногих представительниц народа, отрекшегося от Валар и оставшегося в Средиземье. Её родители и вождь отвергли помощь Оромэ, не поверили словам Светлых Владык.
Отвергли, не поверили и… Сгинули в опасной тьме.
А Митриэль здесь. Её чары много раз помогали эльфам, не желавшим беспокоить Айнур по пустякам.
— Хочешь мой венок? — спросила эльфийка, заметив внимание менестреля. — Спой о цветах так, как никто не пел.
Рассмеявшись шутке, но в душе ужасаясь, что не способен сочинить даже это, Аклариквет поспешил прочь из сада. Мысли вновь вернулись к клеймам на эльфах, словно на изделиях мастеров.
«Певец-для-глупых-девочек», «Скучный», «Провокатор», «Купленный».
Память Эльдар — не рисунок на песке у воды, она не стирается и не видоизменяется со временем, значит, и прозвища останутся с получившими их счастливчиками навек.
И даже если однажды «Певец-для-глупых-девочек» бросит вызов песней одному из Майяр и одержит победу… Хотя, нет, не одержит, но даже сам факт такого поединка — подвиг и причина для получения иного титула, да только не будет другого клейма. Если «Скучный» вдохнет жизнь в окаменевшее от страданий сердце, «Провокатор» воспоет вечную чистую любовь без насмешки, а «Купленный» расскажет всю правду о своих заказчиках, они всё равно останутся «Скучным», «Провокатором» и «Купленным». Навсегда.
— А почему меня это должно беспокоить? — спросил сам себя Аклариквет, направляясь к берегу Туны. — Да, я пишу песни, как кто-то говорит, под диктовку принца Нолофинвэ, и что? У меня есть всё, что я хочу: живу в красивейшем дворце, обо мне заботятся слуги, мой господин мудр и добр… От меня же требуется лишь воспевать Второй Дом Нолдор, раз принц Финдекано не хочет, Турукано не способен, а Ириссэ вечно гуляет по лесам. Второй Дом Нолдор должен громко заявлять о своих славных деяниях. Нет деяний? Придумаю. С фантазией, хвала Эру, всё в порядке. Или это подарок от Валиэ Вайрэ за хорошее поведение?
Злость снова натолкнулась на полное отсутствие идей, как и о чём петь про королеву Индис, и менестрель обречённо посмотрел на воду.
Что? Что способно выделить супругу нолдорана среди тысяч других эльфиек? И не то, что она вторая жена. В конце концов, многие Эльдар, родившиеся в Эндорэ, обрели в Валиноре повторное счастье, которое, разумеется, не хуже того, что было в Сумеречных Землях. Не просто не хуже! Лучше! Многократно лучше!
Но что же насчёт владычицы Нолдор? Что её выделяет?
Верховая езда? Многие это любят. Охота? Живя в Эндорэ, охотились почти все. Сказать, что Индис была и остаётся во всём лучшей? Да, «во всём». Просто не уточнять.
— Что ж, — развел руками менестрель, — обойдёмся общими словами о красоте, доброте, мудрости, прекрасном материнстве, любви к мужу и народу. Нолдор.
«Семь часов, семь комнат, семь шагов…»
Сердце дрогнуло от прикосновения ладонью к сверкающим золотом Лаурелин волнам реки. В отдалении, там, где пляж широко раскинулся и скрывался от посторонних глаз и ушей рядами плакучих ив, купались эльфы, весело смеясь и громко обсуждая новое платье Майэ Илмариэ. Никто из резвящихся в реке не был обнажён, значит, юные совсем. Король Финвэ не оценил бы такой скромности, зато госпожа Анайрэ, супруга принца Нолофинвэ осталась бы довольна.
Это тоже сюжет для песни, только снова не про Индис. Как спеть оней? Как заставить себя думать о королеве?
Никто не знал, что все сочинения «Купленного» певца рождались из одной мелодии, одного образа и одной любви. Воспевая женщин, Аклариквет всегда пел только о своей Алой Леди, лишь переделывая текст под необходимый образ, а музыку — под настроение. Это была его собственная Тема Творения, его Айнулиндалэ, тайная и до дрожи бесценная. Чтобы начать сочинять новое, приходилось вскрывать вечно кровоточащую рану в сердце, снова петь никогда не звучавшую на публике песню, написанную ещё в юности. Тогда Алая Леди ещё звалась Медной.
Это была любовь с первого взгляда. Её огненно-рыжие волосы трепал ветер, заливистый смех звенел колокольчиком, она бежала по кромке воды, высоко задрав подол платья, чтобы соблазнить и без того влюбленного эльфа. И этим эльфом был не Аклариквет.
Менестрель надеялся, что безнадёжное увлечение пройдет, но, чем больше узнавал дерзкую и смелую, при этом милую и по-женски хитрую эльфийку, умевшую одеться так, чтобы казаться обнаженной, тем сильнее и глубже становились его чувства. Всё, что оставалось безответно влюблённому Аклариквету — наблюдать за тем, как его мечта и вдохновение выходит замуж, рожает первенца, затем появляются и другие дети, как постепенно угасает счастье в её глазах, смеётся она реже и реже… Но всё так же неизменно не обращает никакого внимания на того, кто все эти годы её любил.
Сколько раз Аклариквет переделывал слова песни о своей Алой Леди, он уже не помнил, и сейчас снова в его голове звучала та же самая тема:
«Семь часов, семь комнат, семь шагов,
Семь цветов, не собранных в букет,
Семь несказанных, нежданных слов,
Как семь слёз росы, дарящей свет».
Очень хотелось поделиться болью неразделённого чувства, и менестрель знал: его королева тоже испытала это, когда владыка Финвэ женился на Сериндэ. О печали отвергнутой женщины, пожалуй, спеть бы получилось, слова легко легли бы на музыку, струны сами бы сыграли всё, что нужно, но…
— Нельзя такое петь о королеве, — вздохнул Аклариквет. — Нельзя воспевать её боль и неудачу. Она ведь избранница Валар! Валиэ Вайрэ не могла соткать для неё беды. Ведь если Владыки не щадят даже любимчиков, чего ждать остальным?
Лишь начавшая зарождаться мелодия снова рассыпалась алмазным крошевом, вернулась прежняя неизменная тема:
«Тонкий твой стан, леди, манит кольцо моих рук.
Может, я просто бредил, мне не снести этих мук.
Семь часов, семь комнат, семь шагов…»
Менестрель многие годы повторял себе, что сделал бы избранницу счастливой не на короткий миг, а на всю жизнь, она бы продолжала смеяться, как в юности, однако сейчас необходимо было осчастливить не её. Опять.
«Сонной пыльцой, словно, разум мой окрылён,
Страсть смешается с кровью, и буду я влюблён…»
— Алое пламя сердца, как ты трепещешь в ночи, — с досадой прошептал Аклариквет и, собравшись с духом, пошёл в сторону купавшихся эльфов. Кто-нибудь из них точно согласится присоединиться к менестрелю принца Нолофинвэ и помочь заставить весь Тирион петь о королеве Индис.
Пусть даже эта песня не скажет о второй жене нолдорана Финвэ абсолютно ничего интересного.
Примечание к части
Песня «Романс к Алой Леди» гр. «Джем»
Зарождение света
Алое пламя в чёрном горне разгоралось, набирало силу, пыхало жаром, выбрасывая в дрожащий воздух всё больше и больше искр.
Восемь чёрных теней на алой от отсветов огня стене становились чётче, но быстро уменьшались, прячась от пожирающего их света.
— Мне нужно уйти от вас. Надолго. Когда вернусь — не знаю. Что, рады свободе?
Сначала все семеро сыновей посмотрели на отца совершенно одинаково удивлённо.
Уйти? Надолго? Куда?!
Это было чистое, ничем не замутнённое, ни с чем не смешанное изумление, которое постепенно начало перерастать в иные эмоции.
Хитрую радость: «Мы сможем делать, что хотим!» в глазах близнецов.
«Да провались хоть в бездну, хоть к Мандосу, мне-то что?» — читалось на лице Карнистира.
«А кто будет помогать мне в кузнице?» — безмолвно недоумевал Куруфинвэ.
«Прекрасно! Всех перессорил — и в кусты!» — отчётливо отразилась злость на дрогнувших губах Туркафинвэ, но он быстро взял себя в руки, став многозначительно серьёзным.
Макалаурэ так и остался удивлённым, без тени иных эмоций, а Майтимо скрестил руки на груди и с обычной показной покорностью, с которой говорил с отцом, единственный из братьев спросил вслух:
— И что я должен делать?
В кузнице вдруг померк свет, тени взметнулись к потолку, расплывались серыми призраками. Алые и золотые искры, плясавшие на фоне чёрной стены, осыпались на пол, пламя осело, треск стих. Вдруг полыхнуло белым. Ослепительный свет уничтожил тени, мгновенно сгоревшие в сияющем пламени.
Стоявший на фоне белого свечения Феанаро Куруфинвэ казался огромной черной скалой, вулканом, который вот-вот проснется. Его глаза полыхали невиданным ранее огнём, и даже высокий по меркам эльфов Майтимо сейчас казался крошечным.
— Третий Финвэ, — Феанаро посмотрел на старшего сына, — ты должен делать всё для славы и процветания Первого Дома Нолдор, независимо от того, рядом я или нет. Большего не скажу. Думайте сами. Когда я вернусь, мир изменится.
Феаноринги переглянулись. Если бы Феанаро Куруфинвэ хотел, то увидел бы растерянность в их глазах, заметил бы, что никому не нужны изменения в мире, им просто нужен отец, который будет рядом, как всегда раньше, и неважно, кто и что думал до этого момента. Он мог бы увидеть, насколько важен для своих, пусть и взрослых уже детей, что они понятия не имеют, как жить без постоянного контроля за каждым шагом.
Но пламенный дух Феанаро был уже далеко ото всех, мечты и стремления обретали в голове творца форму, цвет и звук, и с трудом собираясь с мыслями, великий мастер бросил ключ на стол перед самым похожим на себя сыном.
— Куруфинвэ Атаринкэ, — сказал Феанаро медленно, будто с трудом, — те кристаллы, что я сейчас выращиваю… Они мне не нужны. Больше. Делай с ними, что хочешь. Можешь дождаться конца формирования, перекрасить по своему усмотрению, огранить или вовсе выбросить, если выйдут мутными. Можешь подарить кому-нибудь, не знаю. Мне всё равно. Начатые книги, которые мы вдвоём писали, запри в моём малом архиве, я не уверен, что по возвращении вновь за них возьмусь, но пусть никто их не смотрит! Мои записи не должны использоваться без моего согласия! — Взгляд стал совсем отсутствущим. — Я оставил у Махтана некоторые заготовки, пусть ученикам отдаст. Если смогут разобраться, как это применить, я их возьму в подмастерья. И теперь главное: я никому не сказал, где буду находиться, поэтому по любым вопросам отвечайте, чтобы ждали моего возвращения. Пожалуй, это всё. Как я уже сказал, мир скоро изменится, и я знаю — понравится это не всем.
Сыновья посмотрели на отца, потом — друг на друга. Что может эльф переделать в Арде хоть сколько-нибудь существенно? Однако почему-то сейчас никто не сомневался, что родителю это удастся.
Алое пламя в чёрном горне разгоралось, набирало силу, пыхало жаром, выбрасывая в дрожащий воздух всё больше и больше искр, и цвет огня обретал причудливые оттенки, никогда ранее не появлявшиеся при горении угля или дров. Что это? Начало новой Эпохи? Конец привычного мира?
А может быть, просто морок, который растает столь же неожиданно, как и появился.
***
— Валар не всесильны, и мудрость их имеет предел, весьма не дальний, — усмехался Феанаро, спускаясь по бессчётным ступеням в подземелье, вход в которое скрывался под сенью густого леса. Он давно присмотрел это укромное место и время от времени незаметно для всех отлучался сюда, чтобы выстроить тайную кузницу для особенной работы.
И теперь, оставив во внешнем мире всё, что могло отвлечь, Феанаро торжествующе улыбался.
— Валар не знают, где я и что собираюсь делать. Это будет для них неожиданностью!
Огромные подземные залы были оборудованы для любой работы, за которую пожелал бы взяться искусный Нолдо; инструменты, аккуратно разложенные на столах, ждали своего часа, но Куруфинвэ смотрел на всё это великолепие в алом свете факела и понимал: ему ничто не понадобится. Не теперь.
Феанаро шёл по просторной кузнице, и факелы на стенах вспыхивали сами собой, порождая на вытесанных в камне стенах пляшущие тени. Куруфинвэ блаженно закрыл глаза, мечтательно улыбаясь. Он всю жизнь мечтал сотворить что-то великое… Нет! Величайшее! На зависть Валар! Непостижимое их недалёким умам! Не только Айнур могут создавать истинные шедевры! Пришло время это доказать.
Здесь, в тайном подземелье, никто не мог отвлечь Феанаро от погружения в глубины собственной души, можно было более не сдерживать таящееся в ней ярое пламя.
Здесь, в выстроенной только для себя кузнице, сын Мириэль мог быть самим собой.
Лишь взглянув в сторону горна, Феанаро разжёг в нём огонь, и сполохи взвились в потолок, искры закружились в танце под музыку, которую всё отчётливее слышал внутри себя Куруфинвэ. Это была ни на что не похожая мелодия, недоступная для понимания даже величайшему из менестрелей. Это была изначальная музыка, тема, звучавшая до начала времени, претерпевшая тысячи изменений, ушедшая в глубины бытия, сокрытая от живущих. Но теперь, освободив свой дух от оков, Феанаро ясно услышал заполнившую для него весь мир мелодию сотворения во всех её красках, тело Нолдо засветилось изнутри. Куруфинвэ не знал, как у него получилось дать волю своей истинной, изначальной сути, выпустить её на свободу, не знал, будет ли это стоить ему жизни, но сейчас всё стало неважным. Значение имело лишь одно — самое важное дело.
Телесная оболочка бессильно осела на каменный пол, скрылась во мраке подземелья, остывающая и ненужная.
В воздух взметнулся сгусток белого пламени, озарив кузницу, прогнав тьму, и весь остальной огонь тоже побелел. Танцующие под звуки изначальной песни искры заиграли всеми оттенками радуги, их хаотичные пляски упорядочивались, крохотные огоньки устремлялись к белому пламенному сгустку, пульсирующему и горячему, словно сердце звезды, тонули в нём, вылетали обратно прозрачными брызгами, сверкающими чистым чарующим светом. Капельки продолжали танец, начатый искрами, сливаясь с музыкой воедино, соединяясь между собой, вырастая, остывая и падая на пол прекрасными прозрачными кристаллами.
Свобода
Свобода…
Странное опустошение и растерянность. Полная потеря связи с реальностью.
Совершенно не представляя, что нужно делать, Майтимо просто отправился домой. Он шёл, не замечая встречных знакомых эльфов, не видя слуг, попадавшихся в собственном саду и дворце. Для старшего Феаноринга сейчас не существовало никого и ничего, кроме какого-то абстрактного понятия «дом», воплотившегося в образ жены.
Майтимо не помнил, как и где её отыскал, как подхватил на руки, даже не поинтересовавшись, чем она занята и хочет ли отправиться в спальню.
Он просто был свободен. Просто пришёл домой.
В мерцающем свете свечей, отражавшемся в украшавшем покои хрустале, чарующий полумрак пьянил и кружил голову, прохладный шёлк простыней касался разгорячённой кожи, лаская обнаженные тела.
Всё началось внезапно и закончилось слишком быстро. Так гаснет жарко запылавший очаг, в который налили масло, забыв подбросить дров. Но сейчас большего и не требовалось: опустошение и неожиданная усталость накрыли Майтимо покрывалом сна с головой, швырнув в жаркую бездну забытья. Ему показалось, что проспал он лишь мгновение, но, видимо, прошло немало времени.
Присев на постели, Майтимо увидел, что остался один, а на подушке, где должна была спать его супруга, остались мокрые следы.
Осознавая, что снова что-то сделал не так, но не понимая, что именно, сын Феанаро в первый момент хотел отыскать жену и поговорить с ней, но быстро передумал: Майтимо не знал, о чём можно завести беседу, как её начать, и был уверен, это ничего не даст.
— Мы стали совсем чужими, — с печалью, граничащей с безнадёжностью, прошептал он, поднимаясь с постели.
Нужно было собраться с мыслями, понять, как действовать дальше. И на ум пришло самое простое решение:
— Рядом отец или нет, я должен делать всё для славы Первого Дома Нолдор. Пожалуй, надо собраться с братьями и… Дальше решим по обстоятельствам.
***
— Моя музыка никуда не годится, — с тоской вздохнул Финдекано, опустив голову. — Она никому не интересна. Я не знаю, как писать так, чтобы это запоминалось и трогало сердца! В моих песнях нет ни магии, ни провокации… Я никогда не стану таким, как Макалаурэ! И даже как Финдарато. И лизоблюд Аклариквет. И… Да кто угодно! Я хуже всех!
Посидев какое-то время в комнате, жалея себя, Финдекано вдруг стало стыдно. Что за глупости? Он давно не ребенок! И не послушная девчонка! Даже Финдарато делает, что хочет. Так что мешает так же поступать ему?
С этими мыслями сын Нолофинвэ положил маленькую лиру в сумку, забросил её за спину и полез в окно.
Стена была отвесной и гладкой, блестела белыми искрами в свете Телпериона, и только слегка выступающая лепнина могла стать ненадёжной опорой и единственной надеждой. Если слезть по птице с причудливым оперением, потом перебраться на грудь прекрасной деве с кувшином, можно будет схватиться за колонну, а по ней спуститься гораздо проще. Только бы не сорваться!
Стало очень страшно, но Финдекано поставил перед собой цель: он должен увидеться с другом во что бы то ни стало!
Если старший сын Нолофинвэ отступит и не споёт своему наставнику новую песню, пусть даже снова скучную и неинтересную никому, кроме автора, он никогда не простит себе, что сдался.
Назад пути не было, и Финдекано, стараясь не смотреть вниз, ступил на расправленное крыло мраморной птицы.
***
Серебристый свет угасал, сливаясь с набирающим силу золотым. Одно и то же каждый раз! Серебро, золото, серебро, золото… Этому нет конца! Наверно, так и должно быть, ведь Древа — творения Валар, а Владыки всегда всё делают правильно.
«Не то что я», — скривился на свои мысли Майтимо, стоя среди опутанных цветущим вьюном скульптур в саду своего крыла дворца. Вода в фонтане искрилась причудливыми красками, журчание монотонно вторило птичьим трелям.
Решив пройтись и собраться с мыслями, старший Феаноринг направился к аллее, где часто проводил время Макалаурэ, когда хотел побыть в одиночестве. Майтимо понимал, что не справится с поставленной отцом задачей в одиночку, понадобится помощь, и читающий в сердцах эльфов менестрель будет лучшим советчиком.
***
Время неумолимо сыпалось сверкающей кристаллической пылью в аквамариновых часах.
Финдекано чувствовал себя героем, пойдя против воли родителя, преодолев стену дворца и убежав к другу, которого вся его семья теперь считала злейшим врагом, но всё же не хотел, чтобы его отсутствие заметили, поэтому надеялся найти Макалаурэ как можно скорее.
Выбежав из цветущих кустов на аллею, юный эльф встретил пустоту. Дорога в обе стороны казалась бесконечной, кусты сплошной стеной преградили все остальные пути. Оглядевшись, Финдекано обречённо подумал, что время идёт и отец, скорее всего, уже заметил его отсутствие, а он до сих пор никому не спел свою новую песню.
— Пусть хоть кто-нибудь её услышит! — решил для себя эльф, достал из-за спины лиру и тронул струны.
Под небом голубым
Есть город золотой
С прозрачными воротами
И яркою звездой.
А в городе том сад:
Всё травы да цветы,
Гуляют там животные
Невиданной красы…
Когда и как рядом оказался Майтимо, Финдекано не понял, поэтому, заметив его, подпрыгнул, едва не уронив инструмент.
— Я… — замялся сын Нолофинвэ, — я хотел песню показать. Спросить, как получилось… У Макалаурэ. Но не нашел его.
— Я тоже его искал, — смотря куда-то в сторону, отрешённо произнес Майтимо. — И тоже не нашел. Зато встретил тебя.
— Да…
Феаноринг всё так же не смотря на двоюродного брата слегка улыбнулся одними губами, глаза были равнодушными.
— Уверен, ты сам знаешь, что скажет тебе твой наставник по поводу песни, ведь так? — скорее утвердил он, чем спросил.
— Наверное, — пожал плечами Финдекано. — Макалаурэ скажет, что…
— Песня должна быть провокацией, — перебил Майтимо.
— Тогда она дойдет до сердец…
— И запомнится, — сын Феанаро наконец посмотрел с высоты своего роста на Финдекано, и во взгляде отразилось снисходительное сочувствие, словно его двоюродный брат был глупым ребёнком, сломавшим игрушку. — Я думаю, твоя песня хорошая.
— Это неправда, — не смог скрыть обиду Финдекано, — тебе не понравилось.
Майтимо поднял глаза на шпили дворца, осмотрелся вокруг.
— Знаешь, Финьо, что не так с твоей этой песней и всеми остальными? Они слишком обычные. Ты поёшь о том, что каждый из нас видит каждый день. Мы любим свой город, свою землю, но она не впечатляет нас, не удивляет. Может быть, тебе отправиться в путешествие? Например, в гавани или горы? Там хоть что-то новое увидишь. Может, и песни другие писать будешь. Ты когда-нибудь путешествовал? Мы с братьями и отцом часто уезжаем из города. Помню, как первый раз поехал с отцом вдвоем к морю и он учил меня составлять карты. Было очень сложно правильно начертить береговую линию, оценить расстояние до гор и спроектировать дорогу через перевалы, я услышал много неприятных слов о своём уме, точнее, его отсутствии, но именно это меня толкало вперёд. Заставляло бросать вызов своему невежеству. — Майтимо улыбнулся воспоминаниям, и его потеплевший смягчившийся взгляд потряс Финдекано: он никогда не видел кузена таким… добрым? — Я бы тебя позвал с нами, — маска высокомерия вернулась на лицо Нельяфинвэ, — но твой отец вряд ли будет рад этому.
Финдекано задумался.
Наверно, Майтимо прав… Прав, да… но всё равно Финдекано решил дождаться учителя и узнать его мнение. А ещё сын Нолофинвэ был уверен, только что случилось что-то очень важное: он почувствовал, что ему совсем не страшно. Из-за преследующих по ночам кошмаров Финдекано боялся встречаться с Майтимо, но теперь… Теперь всё было иначе. Он хотел продолжить разговор, найти общие темы, узнать двоюродного брата поближе…
— Давай подождем Макалаурэ вместе? — предложил Финдекано.
— Нет, — лицо Майтимо уже приняло обычное для него высокомерное выражение, — у каждого из нас своё дело к моему брату, и эти дела несовместимы.
Примечание к части
Песня "Под небом голубым" Б. Гребенщикова
Мечта
Бегущего по дороге легко догнать. Ещё проще вычислить его путь по следам на песке. Чуть сложнее — по примятой траве. А вода и вовсе способна скрыть в себе любую тайну, даже самую страшную.
Закутавшись в плащ, чтобы сияющие в свете Древ волосы не привлекали внимание, юная принцесса легко и скоро, словно быстроногая лань, бежала через лес к реке, путая следы. Она хотела перейти вброд на другой берег по скрытым в волнах камням, а дальше, спрятавшись в чаще, найти любую тихую заводь с неподвижной гладкой поверхностью.
Валинорские леса не таили в себе опасности для эльфов, можно было, не боясь, гулять среди бесчисленных деревьев, любуясь неповторимым очарованием каждой веточки, каждого листка, каждой травинки.
Мох под босыми ногами был мягче самого изысканного ковра, а живые кустарники переплетались причудливее узоров на колоннах дворца короля Финвэ. Принцесса Артанис любовалась творениями Йаванны, всё больше убеждаясь, что эльфам никогда не сделать ничего даже близкого по красоте к созданиям Валар.
Деревья расступились перед Артанис, открыв ее взору небольшое лесное озеро, сине-зелёное, обрамлённое золотистым песчаным склоном с прожилками из красной каменной крошки.
Спустившись к кромке воды, принцесса коснулась ладонями идеально гладкой поверхности озера, и по ней побежала золотистая рябь.
— Покажи мне моего брата Инголдо! — приказала Артанис воде, и та послушно заиграла расходящимися кольцом искрами, открывая четкое изображение юного золотоволосого эльфа с арфой в руках, поющего для своей невесты.
Судя по хитрому выражению синих глаз и плохо скрываемому недовольству на лице Амариэ, песня была из репертуара Макалаурэ, но это не имело для Артанис никакого значения: принцессу сжигала ревность. Она люто ненавидела невесту брата, и это чувство убивало душу, лишало сна, замутняло разум. И пусть Артанис не видела любви между Финдарато и Амариэ, они оба просто повиновались воле родителей, что очень радовало принцессу, её сердце разрывалось от одной мысли, что любимый брат скоро женится.
Снова посмотрев на изображение в воде и убедившись, что чувства между Финдарато и Амариэ не проснулись, Артанис рассеяла чары, развернулась на пятках, чтобы уйти прочь от озера, и вдруг столкнулась с неизвестно откуда взявшимся Канафинвэ. Он возвышался над Артанис темно-бордовой тенью, его белое лицо и тонкие руки словно светились на фоне мрачных одежд и черных волос. Длинные пальцы менестреля тронули струны золотой лиры.
— Выходи за меня, Артанис, — сказал Макалаурэ. — Это будет наш с тобой вызов болоту, в которое превратился Аман.
Полилась таинственная музыка, и опешившая принцесса застыла на месте, то ли под действием чар, то ли от неожиданности.
— Мы будем жить с тобой в маленькой хижине на берегу очень дикой реки, — запел Феаноринг, и голос менестреля зазвучал лесным эхом. — Никто и никогда, поверь, не будет обиженным
На то, что когда-то покинул пески.
На берегу очень дикой реки,
На берегу этой тихой реки
В дебрях чужих, у священной воды,
В темных лесах безымянной реки.
— Нет! — собравшись с силами, выпалила Артанис. — Никогда! Ты мне глубоко неприятен, певец из рода бунтаря Феанаро! Ты худший из его сыновей! Прочь с моего пути!
Макалаурэ обернулся вслед убегающей принцессе. Её резкий отказ ещё больше раззадорил менестреля: он понимал, что разочаровался бы в Артанис, скажи она «да». Мечта должна оставаться мечтой, манить недоступностью, играть на струнах души, нещадно рвать их, заставляя выть от боли.
А иначе что это за мечта?
Примечание к части
Макалаурэ поет "На берегу очень дикой реки" гр. Наутилус
Возродим единство великого рода Финвэ
— Я тебе не враг, Третий Финвэ, — с порога заявил Нолофинвэ, смотря на племянника глазами, выражавшими противоположную словам ситуацию.
— А кто мне враг? — скептически поднял брови Майтимо Руссандол, устраиваясь в кресле с тёмно-синей обивкой. — Мой отец?
Глава Второго Дома сделал вид, будто хотел сказать совсем не это. Феанарион хмыкнул, не меняясь в лице.
С момента, когда посланник дяди доставил старшему сыну главы Первого Дома Нолдор приглашение на беседу за бокалом вина, Нельяфинвэ Майтимо Руссандол пытался понять, что от него может хотеть полубрат отца после всего, что случилось в последнее время. Почему он не пришёл сам, не пригласил лично? Боялся оказаться выгнанным пинками? Да, пожалуй, это страшно — лестницы во дворце Феанаро Куруфинвэ высокие. И всё-таки...
«Будь я на месте Ноло, что мне могло понадобиться?»
Невольно вспоминались, как оказалось, мудрые слова Тьелко, заявившего, что пока перессорившийся со всем Аманом родитель не вернётся из своего таинственного путешествия, он, Туркафинвэ Тьелкормо Феанарион, планирует не выходить из леса, куда отправится, прихватив с собой Куруфинвэ-младшего Атаринкэ и его маленького сына. Там, вдали от всех, они прекрасно проведут время, а заодно не станут «жертвами интриг разных известных нам всем личностей, для которых настало очень удобное время». Однако любитель охоты намекнул старшему брату, что не собирается отправляться туда, откуда не получится быстро вернуться, и Палантир всегда будет рядом:
«Если что случится — сообщай немедленно».
Сначала Майтимо хотел отказаться от приглашения полудяди, но потом подумал, что встреча с «сынами Индис» может быть полезной «для славы Первого Дома». Собрать Феанорингов вместе для важных разговоров всё равно пока не представлялось возможным: стоило отцу исчезнуть, у всех сразу же нашлись важные неотложные дела. Да, Палантиры могут помочь, но общение с использованием магических шаров всё равно не заменит возможность поговорить лично, ведь когда во время беседы нельзя схватить брата за шиворот и хорошенько встряхнуть, речи звучат иначе и совсем другие.
Полудядей это тоже касается. Учитывая, что ни один из них никогда не брал в руки кузнечный молот...
— Ты вообще о чём, Нельо? — оторвался от созерцания поверхности стола Арафинвэ Финвион. Единый свет Древ струился сквозь окно и играл в золотых волосах младшего сына нолдорского короля. — Какие враги? Валинор — Благословенный Край, где правят Валар — мудрейшие из созданий Эру Илуватара. Здесь не было, нет и не может быть врагов, тем более у нас. А если кому-то скучно, кто-то наслушался сказок про страшный Сумеречный Край, то это их проблемы, не наши.
— Да, — серые глаза Нолофинвэ смотрели всё так же холодно и пристально даже на брата, только губы улыбались, — в Амане могут быть только перессорившиеся родичи. Но мудрость, Нельяфинвэ Феанарион, заключается не в том, чтобы не ошибаться, а в признании промахов и исправлении содеянного. Моя вспыльчивость и нежелание выслушать едва не обернулись трагедией для моей же семьи и совершенно не дали результатов. По крайней мере тех, на которые я рассчитывал. Когда твой брат — мой дорогой племянник — спел песню о королеве Мириэль…
— Сериндэ? — невинно поинтересовался Майтимо Руссандол.
— …я вспылил, — проигнорировал выпад глава Второго Дома Нолдор. — Не помню, что именно меня тогда разозлило, теперь и вовсе не понимаю сам себя. В итоге я поссорился с любимым сыном, запер его в покоях… Но Финдарато всё равно хотел видеться с братом, полез к нему через окно и сорвался. Слава милостивым Валар, с ним всё в порядке!
— Теперь в порядке, — снова оторвался от созерцания столешницы Арафинвэ. — Кажется, раньше здесь была скатерть, которая нравилась отцу. Почему её убрали?
Майтимо понимающе кивнул. Он давно не был в гостях во Втором Доме, однако помнил предмет обсуждения — сотканное и расшитое королевой Мириэль Териндэ полотно.
— Да, — сказал Нолофинвэ, не замечая провокационный вопрос про стол, — теперь с твоим сыном всё хорошо. И я уже просил прощения, Арьо, и у тебя, и у твоей супруги. Приношу извинения снова, Нельо свидетель. Я говорил о том, что моя горячность навредила мне самому: я потерял доверие любимого сына! А Канафинвэ как писал песни, так и продолжает. И Финьо продолжает к нему бегать на уроки, только теперь тайно.
— А мне зачем это знать? — равнодушно спросил Майтимо, делая вид, будто ему совершенно не интересно всё происходящее на этой странной встрече.
— Первый Дом, Второй, Третий… — прищурился Нолофинвэ. — Это лишь формальности. Мы можем называть себя как угодно, но суть в том, что мы — одна семья! Мы — королевский род Финвэ! Великий и славный! И не понимает это только один из нас. Один, понимаете?! Мы все знаем, о ком я говорю. Казалось бы, что может один безумец против дюжин мудрых и благородных? Но он и один способен всех нас сделать врагами, причём не себе, нет, друг другу! Я не хочу этого, Майти. И ты не хочешь, я вижу это в твоих глазах. Всегда видел. Отцов не выбирают, но мы все рождены для мира, ты сам это знаешь.
— Можно я пойду домой, брат? — спросил вдруг Арафинвэ, вставая. — Мой сын ещё слаб и нуждается в родительской заботе, а твоя пламенная, словно дух Куруфинвэ, речь, обращённая даже не ко мне, уже порядком затянулась. Ты знаешь, что я против любой вражды и не хочу оправдываться перед Айнур за разговоры за спиной виновника смут.
Майтимо показалось, будто инициатор встречи не только не удивлен, но даже рад, что третий участник решил уйти.
— Не смею удерживать тебя, — тепло улыбнулся Нолофинвэ Финвион. — Ты узнаешь обо всём, что произойдет здесь, с моих слов. До встречи, брат.
— Очень достоверный источник сведений, — как бы в шутку сказал глава Третьего Дома Нолдор.
Обняв Арафинвэ и проводив до выхода из зала, старший сын Финвэ и Индис вернулся и сел напротив племянника, сверля его взглядом проницательных серых глаз. Майтимо демонстративно смотрел вслед ушедшему родичу.
— Наконец мы одни, — недобро улыбнулся Нолофинвэ, но вдруг его лицо смягчилось, и эта мягкость выглядела до странного искренней. — Уверен, теперь мы поймём друг друга.
— А если нет? — Феанарион продолжал делать равнодушный вид, надеясь таким образом спровоцировать дядю на откровенность, бóльшую той, которую тот готов был демонстрировать изначально.
Нолофинвэ вздохнул, поджав губы.
— Феанаро смотрит на всю родню свысока по разным причинам. Он во многом умнее, талантливее нас. Иногда мне кажется, что он не эльф, но Айну, причём из тех, кто в древности помогал Мелькору рушить Светильники Варды и Алмарен.
Нельяфинвэ Руссандол поднял брови, по-прежнему уставившись в двери, мимо собеседника.
— Неважно, это лишь моя злость и обида, прости, Майти, — глава Второго Дома отмахнулся. — Я не об этом хотел говорить. Дело ещё и в том, что Феанаро старше нас, своих братьев, слишком намного. Невозможно всерьёз воспринимать того, кто одного возраста с твоим сыном. Для Феанаро я всегда буду нежелательным ребёнком. С тобой же ситуация иная: мы ровесники, Майти, нам проще понять друг друга.
— Ноло, если на то пошло, я тоже старше тебя, — Нельяфинвэ всё ещё не удостоил дядю своего снисходительного взгляда, смотря на выход из зала, — что я должен понимать? И главное, почему именно сейчас, когда отец отлучился по важным делам?
— Спокойные времена сладкого сна вот-вот закончатся, Майти, — ладонь Нолофинвэ, лежавшая на столе, сжала в кулаке кружевную салфетку. — Мой отец… твой дед Финвэ — прекрасный эльф. Он добрый, заботливый, любящий… Но есть очень большая разница между просто хорошим эльфом-отцом-дедом-братом-мужем-сыном и хорошим королём. Отец… Твой дед живёт беспечно, ища только развлечения. На трон его привела рука судьбы, удача. Но поднять седалище с бревна у костра, где поются песни, пойти за море по зову сияющего Вала — это одно. А править большим королевством с быстро растущим населением — совсем другое. Приходится делать что-то кроме развлечений, и отец устаёт от этого. Он постоянно просит помощи у Валар, и это правильно, конечно. Но помяни мои слова, Майти: однажды король Финвэ, улучив момент, сбежит, бросив трон.
«Так вот к чему ты клонишь, дядя», — подумал Нельяфинвэ, стараясь не выдать себя эмоциями на лице. В отличие от Феанаро, Нолофинвэ не посвящал себя полностью никакой работе, поэтому много времени мог проводить с владыкой-отцом. И сильно влиять на него. Майтимо вдруг понял, что, если так пойдет дальше, Первый Дом рискует перестать быть первым, и это серьёзно задело самолюбие старшего Феаноринга. Однако, если уж начал играть в непробиваемую скалу, надо идти до конца.
— Ты хочешь сказать, дядя, — презрительно скривившись, промолвил Нельяфинвэ, рассматривая откуда-то взявшийся в руке бокал, — что мой отец скоро станет королём Нолдор?
Желаемый эффект от сказанного не заставил себя ждать: Нолофинвэ, из последних сил пытаясь сдерживать эмоции, напрягся, дыхание участилось, лицо покраснело. И тут Майтимо не сдержался. Широко улыбнувшись, он усмехнулся громче, чем следовало, посмотрел в глаза дяде:
— Мы оба понимаем, что здесь происходит. Не дети давно. Но и ты должен понять меня правильно: я тоже не хочу усугублять разлад между нашими Домами. Поэтому готов выслушать предложения. Мы же ровесники. Поймём друг друга.
На лице Нолофинвэ прочиталась чистая незамутненная ненависть, и Майтимо, хоть и понимал — это неправильно, недопустимо, торжествовал.
— Мой отец, — смотря свысока, широко улыбался Феаноринг, — будет мудрым владыкой, но соглашусь, он часто бывает занят иной работой, не связанной с правлением, поэтому понадобится верный советник. Разумеется, это буду я, как старший сын.
Майтимо говорил всё это нарочито медленно, следя за реакцией дяди, думая, чем и как Нолофинвэ может навредить его семье. И как это предотвратить. Пожалев, что не обладает столь же бурной фантазией, как Макалаурэ, и не придумав ничего конкретного, Майтимо решил, что не стоит недооценивать фантазию дяди и исключать возможность создания им проблем. Не желая испытывать судьбу и усугублять конфронтацию, старший Феаноринг сменил тактику.
— Ноло, — уже без ухмылки сказал Майтимо, — ты правильно говоришь, мы одна семья.
— Только, похоже, даже мы сами забыли об этом, — поджал губы Нолофинвэ.
— Значит, настало время вспомнить. И напомнить остальным. Наши дома можно и нужно снова объединить.
Дядя и племянник встретились глазами. Они поняли друг друга.
— У меня есть сын, — кивнул Нолофинвэ, — а у тебя дочь. Они будут счастливой семьёй.
Майтимо сдержанно кивнул в ответ.
— Так мы договорились? — уточнил «полубрат» Феанаро.
— Договорились, — подтвердил Майтимо, — мы возродим единство нашей семьи.
Примечание к части
С ума сойти, тут никто не пел!
Когда Нолофинвэ говорит о мудрых и благородных, он имеет в виду себя и Арьо с семьями. "Ноло" — означает "мудрый", "ара" — благородный.
Третий Дом Тириона
Едва заметно меняющееся сияние Древ Валар оживляло скульптуры в саду, делало подвижными застывшие позы, взгляды и улыбки. Каменные, гипсовые и металлические лица были по-разному повёрнуты относительно священного холма, поэтому одни изваяния освещали серебро и золото Телпериона и Лаурелин, а другие — их отражение от расположенных позади зеркал. Фасады и купола дворцов тоже сияли, и таким образом создавалось пространство без единой тени. Арафинвэ любил такие сады.
Решив сначала узнать, как себя чувствует Финдарато, а потом пойти к матери, третий сын нолдорана Финвэ свернул на аллею, где цветущие вьюны оплетали ажурные хризоберилловые арки, а других растений не было вовсе. Здесь существовали тёмные участки, дорога получалась полосатой.
— Папа, — Финдарато вышел навстречу отцу, внезапно появившись из-за усыпанных золотыми колокольчиками кустов. — Почему ты меня с собой не взял?
— Как ты? — хотел уйти от неудобной темы Арафинвэ, однако не вышло.
— Я слышал, — сын шагал по кристаллической крошке, рассыпанной на дороге вместо песка, достаточно уверенно, однако всё ещё оставалось заметным, что он осторожничает, — да, случайно слышал, что ты беседовал не только с братом, но и с племянником. Это значит, что собирались для разговора не исключительно сыновья Финвэ, но и внуки. Почему ты не спросил, хочу ли я поучаствовать во встрече? Или я тоже наказан, как Финьо?
— Как ты можешь быть наказан за то, что сделали другие? — Арафинвэ взял наследника под руку, медленно пошёл к пруду. — Понимаешь, Нельяфинвэ… Он ведь не просто так носит это имя. Я думаю, сын Мириэль хотел иначе считать Дома Нолдор. Единство народа было бы невозможным в любом случае, даже если бы королева Мириэль не ушла в Чертоги Намо. Даже если бы нас с Нолофинвэ не существовало! Считать ведь умеет не только сын Мириэль, вот и я занялся рассчётами. Полагаю, Феанаро хотел разделить Нолдор на Дом Финвэ, оставив отцу тех, кто жил сумеречным прошлым, не желая меняться и сиять Древами Валар; на Дом Искусного Финвэ, объединив под своей властью учёных и мастеров, и на Третий Дом Нолдор, в котором бы главенствовал Третий Финвэ Майтимо Руссандол. Ему бы достались все остальные, кто не нашёл бы места среди первых Эльдар и в рядах творцов. Но понимаешь, родился Нолофинвэ, и стало понятно — не только сын Мириэль имеет право чем-то и кем-то распоряжаться.
— И что же получилось? — взгляд Финдарато стал колючим, голос прозвучал насмешливо.
— Получилось, — тяжело вздохнув, младший сын нолдорана посмотрел на драгоценный перстень, — что король сидит на троне и устало наблюдает за бесконечными нападками Первого Дома на Второй. Мне это надоело ещё в детстве, и я…
Арафинвэ поднял ладонь, чуть отодвинул расшитую ткань рукава к запястью.
— Этот перстень я заказал мастерам, когда понял, что Третий Финвэ никогда не получит власть рядом с отцом. Феанаро слишком хотел сделать второго себя хоть из одного сына, но Феанариони оказались чересчур безответственными, только Майтимо исправно делал всё, что от него требовалось, в ущерб собственной жизни. И у него не оставалось времени и сил на создание Третьего Дома Нолдор. Поэтому за него это сделал я, пусть и не хотел ввязываться в разделение народа. Но я ведь принц и не могу вечно оставаться в стороне от дел трона.
Подойдя ближе к воде, Финвион тронул золотистые лепестки цветущих на берегу ирисов.
— В этот перстень я вложил всё, что думал о своей родне, — печальная улыбка озарила лицо Арафинвэ, заставляя Финдарато мысленно язвить. — Зелёный берилл символизирует холм на Туне, где построен наш родной Тирион. Корона из цветов над ним — это королева Индис. Я знаю, отец — избранник Валар, он был назван Владыками королём Нолдор, но ему давно надоел трон, поэтому маме приходится брать на себя слишком многое. Змеи — это Феанаро и Ноло. Видишь, та змея, что нападает на цветочную корону, имеет пламенный узор, а та, что защищает, слегка синеватая.
— А ты-то где? — всё-таки не удержался Инголдо.
— Я стою в стороне, сынок. И тебе советую. Мы должны защищать друг друга от агрессивной змеи, а также не позволять мудрой использовать нас. Когда мой перстень закончили, я начал создавать Третий Дом Нолдор, рассчитывая, что однажды назову его просто Дом Арафинвэ, но Феанаро не позволял мне решать, как именоваться, постоянно напоминая, что я сын народа Ваньяр, и мне пришлось чаще говорить о принадлежности к сородичам отца. Я решил, что Третий Дом должен сочетать в себе три народа, и Эарвен поддержала меня.
— У тебя ведь тоже договорной брак, да, отец?
Сын нолдорана посмотрел на наследника осуждающе, словно напоминая, что только так и нужно строить семьи, а все иные способы изначально неверны, поэтому насмешки здесь неуместны.
— Мы с Эарвен собрали под наши зелёно-золотые флаги всех, чьи семьи состояли из Нолдор, Тэлери и Ваньяр, и кто хотел при этом жить в Тирионе, не чувствуя себя здесь лишними. И нам удалось, понимаешь? А если бы не змеи…
— Не зная значения твоих символов, — Финдарато развёл руками, — змейками называют нас.
— Ничего страшного. Пусть. Но мы знаем правду, и это главное.
— Моя невеста идеально подходит для Третьего Дома Тириона, да?
Арафинвэ сделал глубокий вдох, закрыл глаза. Серебро Телпериона уже преобладало над золотом Лаурелин, белые цветы на воде стали казаться призрачными.
— Инголдо Артафиндэ, — выдохнул принц, — я не пытаюсь наказать тебя, запереть дома или унизить при всех. Я хочу, чтобы ты был достойным членом нашей семьи.
— И не создавал проблем дружбой с Первым Домом?
— Просто узнай Амариэ поближе, — всё-таки ушёл от ответа Арафинвэ, — увидишь — она тебе понравится.
— Отец, ты бесконечно мудр, — осторожно поклонился Финдарато, слегка морщась. — И благороден. Пойду набираться сил, ведь юная дева захочет меня обнять при встрече, и я должен радоваться этому, а не стонать… хм… от боли.
— Артафиндэ!..
— Прости, отец, я устал.
Мысленно ругая себя, что не высказал родителю честно всё, о чём думал, Финдарато отправился в покои.
Серебро Телпериона сияло ярче и загадочнее, золото Лаурелин угасало. Об этом хотелось спеть что-то отвратительное, только почему-то совсем не было настроения. Да и отец расстроится, а его надо защищать!
Что ж, надо, так надо.
Примечание к части
Иллюстрация от Анны Коноваловой https://vk.com/photo-185183650_457239387
Прах
Холод до дрожи. И свет.
Сияющий свет. Волшебный. И холод.
И абсолютное опустошение. Нет сил пошевелиться. Сердце бьётся очень медленно, каждый удар вымученный, заторможенный, отдающийся ноющей болью в груди.
— Я жив…
Мысль пришла неожиданно чётко, но не доставила никаких эмоций. Совсем. Просто факт.
Пронеслась бесконечность, прежде чем Феанаро понял, что лежит на спине на каменном полу, а сияние, переливающееся дивными красками, окружающее его, — это свет созданных им кристаллов.
Сил все ещё не появилось, хотелось спать, но Феанаро заставлял себя не закрывать глаза, ведь, заснув, он не будет видеть игру переливов, заполнивших подземелье и его сердце. Ничего прекраснее нельзя было даже представить.
Не в силах думать о чём-то кроме чудесного света, Феанаро вдруг заметил, что сияние медленно угасает. Сначала подумал — показалось. Но, к своему ужасу, вскоре понял: это правда. Подземелье постепенно погружалось во мрак, и Куруфинвэ почувствовал охватывающие душу страх и отчаяние.
— Что я сделал не так?!
Предчувствуя худшее, Феанаро собрался с силами и сел. Голова кружилась, сфокусировать зрение удавалось с огромным трудом. В конце концов, присмотревшись, Нолдо увидел, что и он сам, и пол, и стены, и мебель, и даже потолок усыпаны крошечными звёздочками, мерцающими, переливающимися, но постепенно гаснущими, превращающимися в обычную пыль. Разбросанные по полу кристаллы от совсем маленьких до крупных, размером с кулак, ещё сияли изнутри, но те, что поменьше, уже практически померкли, их свет исчезал, сдавливая невыносимой болью сердце создателя. Мёртвая кристаллическая пыль теперь только отражала последние лучи, исходящие из самых крупных камней.
Охваченный отчаянием, Феанаро сгрёб в ладонь лежащие рядом с ним потемневшие кристаллы, и они рассыпались прахом в его руке. Тьма наступала со всех сторон, каждый умерший камень отдавался режущей болью в груди своего творца. Феанаро сдавленно застонал и бессильно повалился на пол, хватая ладонями серую пыль.
— Что я сделал не так?! — прохрипел он. — Что?! Чего мне не хватило?!
Последние самые крупные камни раскололись на мелкие кристаллики, рассыпались прахом, осели на холодный черный пол. Феанаро объяла непроглядная тьма.
— Я не сдамся! Я сотворю величайшие сокровища! — из последних сил прошептал Куруфинвэ. — Если придется отдать ради этого жизнь, что ж, да будет так!
Всего одну прядь!
Золотые листья на зелёном фоне. Зелёные листья на золотом фоне. Золотые цветы среди зелёных волн. Зелёные птицы в золотом небе. Зелёный, золотой, зелёный, золотой…
— Финдарато!
Властный голос Артанис заставил оторваться от созерцания потолка. Опустив голову, принц заметил, что сам тоже весь в зелёном и золотом. Зато сестра, как обычно, сияла белоснежным платьем, на котором сверкал тонкий, инкрустированный бриллиантами поясок.
— Ты как всегда прекрасна, возлюбленная сестрица, — подмигнул Финдарато, — не злись. Я просто залюбовался твоей чарующей красотой.
— Я не на потолке! — выпалила Артанис.
— Правда? А я-то думал…
— Финдарато! Ты хотел мне что-то рассказать. Что-то важное.
Младшая дочь Арафинвэсплела по Аману шпионскую сеть, состоящую из служанок, их мужей и дочерей, даря им в награду за сплетни драгоценности, сделанные искусными руками Феанаро. Какими бы красивыми ни были камни и оправы, держать творения подлеца-перводомовца у себя муж-дева Нэрвен считала предательством по отношению к семье. К семье королевы Индис.
Однако не все были столь принципиальны, и купленные сокровищами вести слетались со всех концов Земли Валар, и уже давно можно было отказаться от помощи старшего брата, но Артанис не желала терять последнюю связывающую её с Инголдо ниточку.
— Я не хотел, — сделал невинные глазки принц, — ты попросила.
Артанис вздохнула.
— Любезный братец, будь так любезен проявить любезность и рассказать то, о чём мы любезно договаривались.
— Ну что ж, усаживайся поудобнее, сестрица, и слушай. Когда я пришёл к Финдекано, мне у входа во дворец преградила путь их служанка-левша Митриэль. Сказала весьма угрожающим тоном, что её господин велел никого не пускать. А с Митриэль шутки плохи, она как заварит что-нибудь, как напоит! Слышала, что о ней шепчутся? Будто это она колдовское зелье подлила в вино королю Финвэ, чтобы он в Индис влюбился!
— Это ложь подлеца Феанаро! — рассвирепела принцесса.
— Но перед моим обаянием Митриэль не устояла, — проигнорировал принц, — и заварила душистый отвар. Очень вкусный! И вовсе не колдовской. Сейчас рецепт расскажу…
— Финдарато!
— Ладно, ладно, не горячись. Кстати, учти, чем быстрее я расскажу новости, тем раньше уйду на встречу с Амариэ. Уверена, что хочешь этого?
Слова брата задели Артанис, но она сдержалась.
— Так вот, слухи подтвердились, — продолжил рассказ Финдарато, — Карнистир действительно гостит во дворце Финдекано, ходит злой, кутается в плащ, закрывающий правую руку, а Митриэль ему какие-то травки готовит. И не просто готовит, а учит готовить! Теперь они вместе подолгу пропадают в лесах, выкапывают корешки. Но что конкретно произошло между Феанорингами, никто не говорит. Отмалчиваются даже близняшки. Однако многие видели Туркафинвэ с опухшим лицом и синяком под левым глазом.
— Первый Дом сошёл с ума, — заключила Артанис и задумчиво отвела взгляд.
— А как прошла твоя одинокая поездка?
Принцесса напряглась: рассказывать о случившемся во время путешествия не было никакого желания. Да и о причинах отсутствия дома вспоминать не хотелось.
***
«Ты не должна ревновать брата к невесте!» — стучали кровью в висках опостылевшие слова матери.
«Но я хочу ревновать! И буду это делать! Это мои чувства! Не лезь в них!»
«Ты груба, словно уставший рудокоп! — леди Эарвен снова превратилась из родительницы в наставницу. — Ты — прекрасная принцесса! Будущая жена главы великого Дома! Будущая мать! Перестань быть мужем, дева! Мне не нравится называть тебя Нэрвен!»
— Так не называй! — крикнула Артанис и пришпорила коня. — Я — Нолдо! И женщине из рода Тэлери меня не понять!
Бешеная скачка вскружила голову, дочь Арафинвэ нарочно не позвала с собой никого из слуг, чтобы хоть сейчас не быть окружённой смотрящими в рот и ожидающими команды дрессированными глупцами. Да, они полезны, но как же надоели!
Но самым обидным стало понимание: мама точно такая же! Да, леди-лебедь родом из королевской семьи, но по сути она такая же служанка, только господа её не эльфы, а вбитые в голову понятия о том, кто, что и кому должен.
Ужасно! Отвратительно!
Священный холм медленно приближался. Артанис спешила, забывая об усталости, однако лошади порой требовался отдых, а самой эльфийке — хотя бы немного перекусить. Представляя, как бы злилась мама, принцесса нарочно съела два незрелых яблока и насладилась мечтами о том, как расскажет дома про своё путешествие. Конечно, леди-лебедь обязательно прочитает дочери нотацию о правильности употребления в пищу Даров Валиэ Йаванны, и напомнит, что поглощение неготовых плодов — оскорбление трудов Кементари.
— Царице Земли есть дело до таких мелочей? — хмыкнула эльфийка, стараясь не морщиться из-за кислоты незрелого яблока. — Представляю себе следящих за каждым аманэльда Младших Майяр, что докладывают Йаванне о каждом подобном непочтительном деянии! Валар не опустятся до такого! Если я хочу есть неготовое блюдо, никто не смеет мне в этом мешать! Оскорблением было бы, если бы я сорвала плод и растоптала ногами!
Закопав сердцевинки яблок, принцесса снова оседлала коня.
Чем ближе становились священные Древа, тем красивее сияли их силуэты, сам воздух и прекрасные волосы Артанис. Свет не делался ярче и ослепительнее, как бывает, если подойти к огню, но всё вокруг наполнялось чарующим блеском, пропитывалось живительной силой, ощущалась невесомость.
Принцесса помнила, как однажды дед-нолдоран с грустью смеялся над мечтами маленькой внучки гулять в одиночестве по священному холму и фантазировать о полётах под небесным куполом.
«Когда пушистики нимбиньяр прибыли в Аман, — стал объяснять Финвэ своё веселье обидевшейся девочке, — они всеми тремя стайками столпились под Древами, но поначалу боялись подходить слишком близко к сияющим громадам. Однако златошёрстые вскоре испугались обидеть Владык и Спасителей от врагов своим недоверием, поэтому начали обнимать необъятные стволы, гладить кору, целовать склонившиеся к мордочкам цветы и листья, умываться волшебной росой, пробовать её язычками. Потом и красные осмелели, и чёрные, а серебристые и вовсе принялись отпихивать собратьев от Телпериона и Лаурелин. Завязавшуюся возню быстро прекратили Владыки, не дожидаясь, пока полетит шерсть, но нимбиньяр так полюбились Древа, что они долгое время не желали покидать холм. Шипели друг на друга, клычки показывали, правда, больше не дрались. Постепенно красные и чёрные пушистики заинтересовались разными блестяшками, золотые занялись музыкой, а серебристые — поиском диковынных ракушек с жемчугом, но всё равно на холме постоянно было много нимбиньяр, и уединиться там с девушкой для поцелуев не вышло бы. Но теперь твоя мечта, моя прелестная внучка, легко осуществима, и мне немного грустно осознавать это».
Как могло расстраивать желание аманэльдар заниматься чем-то, кроме любования Древами Валар, король не объяснил, а принцесса не желала понимать.
Оставив у подножья священного холма лошадь, Артанис ловко поднялась к Телпериону и Лаурелин, не наступая на сияющие ручьи. Эльфийка подняла лицо и заулыбалась мельчайщим каплям росы, оседавшим на коже. С зелёной травы перед дочерью Арафинвэ взлетали светящиеся бабочки, раскрывались в молчаливом приветствии благоухающие цветы, на платье заиграла причудливыми красками волшебная пыльца.
Здесь действительно не хотелось думать о плохом, но вдруг эльфийка услышала приближающийся стук копыт и, обернувшись, вздрогнула: перед ней возник силуэт, в первый миг напомнивший о страшных историях про Майрона Чёрного Всадника, наводившего ужас на первых эльфов, едва проснувшихся на тёмных берегах озера Куивиэнэн. Пришедшие в Аман Эльдар рассказывали, будто именно он похищал для Мелькора наивных юношей и дев, чтобы сбившийся с верного пути Вала делал с ними чудовищные вещи.
— Здравствуй, Куруфинвэ, — опомнилась Артанис и с неохотой поздоровалась с ненавистным родичем.
Феанаро спешился, кивнул. Выглядел глава Первого Дома Нолдор ужасно: осунувшийся, посеревший, словно перемазанный в пыли и саже, в рабочей одежде, что-то ищущий безумными пылающими глазами…
«Если кто-то и способен оскорбить Валар своим видом, так это точно не я», — сквозь быстро проходящий испуг подумала принцесса.
— Не ожидала встретить тебя здесь, на Короллайрэ, — невинно улыбнулась она, и слова возымели ожидаемый эффект — взгляд Феанаро вспыхнул привычной злобой, когда кто-то искажал драгоценный «чистый» язык Квэнья.
Артанис знала, что ненавистный родственник даже книгу написал о недопустимости сокращения часто употребляемых в речи слов, только не имела возможности посещать перводомовскую библиотеку, поэтому не читала сей «великий» труд. Однако дочери Арафинвэ и без того было известно, как реагирует Куруфинвэ на слово «Короллайрэ», поэтому принцесса заранее подготовила язвительный ответ для полудяди, когда он произнесёт правильную версию названия священного холма — Корон Ойолайрэ.
— Эзеллохар, — поправил полуплемянницу Феанаро, и та от неожиданности спасовала. — Не мы создали это место, не нам его именовать.
— Валарин, — Артанис быстро взяла себя в руки, — язык Айнур. Увы, меня почему-то не допускают до изучения сего наречия, хотя Сирион — мой родной город.
Уверенная, что разозлила ненавистного родственника достаточно, чтобы тот сделал какую-нибудь глупость, принцесса с вызовом улыбнулась, однако Феанаро вдруг стал серьёзным, печальным и совершенно потерянным. А потом…
— Артанис, — голос главы вражеского Дома вдруг начал странно меняться, — я не искал здесь раздора. Сама судьба, похоже, привела тебя.
Принцесса внутренне сжалась: серые глаза Куруфинвэ посмотрели на неё, словно…
Ассоциации замелькали в памяти: такой взгляд был у маленького кузена Нарьо, когда он поджигал сорванный лепесток, и у Финдарато, пытавшегося изменить цвет чернил, смешивая их с росой Телпериона, а ещё сам Куруфинвэ разглядывал точно так же привезённый из Альквалондэ перламутр, из которого можно было сделать эмаль для украшений.
Не успев ничего сказать и оформить мысль, дочь Арафинвэ услышала подтверждение догадки:
— Позволь мне взглянуть, — задумчиво произнёс полудядя, протянув руку… К волосам! — Они светятся изнутри. Почему? Дай мне прядь, прошу! Умоляю! — став пугающе увлечённым каким-то одному ему понятным делом, Феанаро упал на колено перед полуплемянницей. — Артанис, пожалуйста! Дай мне всего одну прядь!
Под пылающим взглядом мастера, увидевшего новый уникальный материал для работы, эльфийка почувствовала страх, неведомый прежде. А ещё — злость.
«Я тебе не перламутр!» — почему-то не произнесла вслух Артанис, пусть и очень хотелось.
— Никогда! — выпалила Нэрвен не своим голосом.
— Прошу, Артанис! Я могу что-то сделать для тебя. Ты говорила про библиотеку и книги…
— Нет! — принцесса отшатнулась.
Куруфинвэ, обжигая безумным взглядом творца, у которого отобрали инструменты, резко поднялся и сделал шаг вперёд.
— Я могу попросить и трижды, Артанис. Умоляю, тебе это ничего не стоит. Чего ты хочешь взамен?
— Нет. Понимаешь? Я сказала «Нет».
В ужасе от возможного продолжения разговора дочь Арафинвэ бросилась прочь с холма, туда, где оставила лошадь.
Уехать! Скорее уехать отсюда! Но вдруг позади послышался новый голос, и это был уже не Феанаро.
Элентари! Она здесь! Но зачем?
Принцесса поняла, что обязана остаться. Увы, подслушать разговор Валиэ Варды с кем-либо невозможно, зато есть шанс тоже побеседовать с Владычицей наедине, а это редкая удача.
***
— Тебе тоже есть, что поведать, сестрица? — хитро прищурившись, спросил Финдарато, удивляясь затянувшейся паузе в беседе.
— Нет, — развела руками Артанис, — нет. Я просто обдумываю твой рассказ. Не более.
— Тогда, драгоценная моя, самая красивая и мудрая сестрица, — принц невинно улыбнулся, поднялся от стола и поклонился, приложив ладонь к сердцу, — я пойду. Мне пора к невесте.
Принцесса Нэрвен пожелала брату хорошо провести время, однако в искренность её слов не поверил бы даже новорождённый.
Главная бунтарка Арды
Белоснежная лодка-лебедь отчалила от берега, и Финдарато, осторожно приподнимая и опуская вёсла, внимательно посмотрел на невесту.
Зачем отец настаивает на свадьбе? Нашёл способ отвадить наследника и гордость рода от дружбы с Первым Домом, не ссорясь ни с Куруфинвэ, ни с Нолофинвэ? А как насчёт самого сына? Ах да, милый добрый Финдарато Инголдо никогда ни с кем не ссорится! И папе слово поперёк не скажет. Как удобно!
Полноводная Туна сияла в волшебном свете Лаурелин, медленно угасающем, серебро Телпериона практически не различалось в бликах и искорках волн, но то и дело внимательный взгляд замечал, как меняется оттенок дня.
Амариэ была красива. Конечно, в сравнении с Артанис меркла любая дева, однако юная Ваниэ блистала милой улыбкой и украшениями, и против воли притягивала внимание нолдорского принца.
— Какая твоя любимая песня? — спросил Финдарато первое, что пришло в голову, чтобы начать хоть какой-то разговор.
Невеста задумалась, и сын Арафинвэ, представив, как дева выбирает самый добропорядочный и правильный с точки зрения идеального воспитания ответ, снова ощутил разочарование. Конечно, Амариэ сейчас скажет про песни своего народа, восхваляющие Валар и их творения, но как было бы здорово услышать, что дева, вопреки своей идеальной семье, знает и любит то, что пел Финдарато во время веселья на площадях, когда в компании Канафинвэ Феанариона и вина исполнял то, о чём постыдился бы рассказать родителям. Может быть, произойдёт невозможное, и Амариэ назовёт любимой какую-нибудь песню, сочинённую самим Инголдо или…
А что, если «Песню о Королеве»?
Это ведь какую нужно иметь смелость и дерзость, чтобы сказать такое внуку Индис из рода владыки Ингвэ! Подобные слова прозвучали бы практически приговором навязанной свадьбе, зато положили бы начало искреннему интересу со стороны Финдарато. Конечно, он был не рад вражде внутри рода Финвэ, но…
За бесконечными склоками ведь так интересно наблюдать! Вдвойне веселее делать это вместе с женой.
Амариэ ответила отвратительно предсказуемо, и принц Инголдо тяжело вздохнул. Да, он знал, что надежды нет, но так сладко было обманывать себя в ожидании чуда!
Сложив вёсла и доверившись ласковым волнам, Финдарато наклонился вперёд к невесте. Дева сияла красотой, но это вовсе не делало её привлекательной.
— Амариэ, — очень таинственно произнёс третьедомовский принц, — позволь мне любить твоё тело.
Невеста оторопела.
На самом деле Финдарато и сам не до конца понимал, зачем это сказал, но слов назад не вернуть, пришлось играть до конца:
— Я хочу познать тебя.
— Что? — Амариэ отстранилась, зябко поёжилась, обхватила свои хрупкие плечи. — Но нам нельзя! После заключения брака будет можно! Не раньше!
— О, моя прекрасная невеста, — криво и крайне язвительно улыбнулся принц, отклоняясь назад, — зачем? Зачем ты хочешь сделать день нашей свадьбы ещё кошмарнее?
Эльфийка не поняла сказанное, но на всякий случай надула губки и отвернулась. Финдарато взялся за вёсла.
Золото угасало, серебро набирало силу. Принц из Третьего Дома Нолдор вдруг поймал себя на том, что пропустил время слияния света Древ, и почему-то от осознания сего факта стало невыносимо грустно. Раньше хотелось напиться ради веселья, ведь перебравший вина эльф — это очень смешно и для него самого, и для окружающих, но теперь желание опьянеть было связано совсем с иными стремлениями.
***
Заперев дверь в покои, Артанис вышла на сплетённый из каменных и металлических цветов балкон. Разговор с Вардой Элентари у подножья священного холма заставил юную принцессу задуматься о многом.
«Когда Творец Эру Илуватар пробудил твоих предков на берегах Куивиэнэн, — искрясь, словно глубокая вода, залитая сиянием Древа Телперион, начала беседу как бы ни о чём Владычица, — юный народ увидел мои творения. Звёзды стали первым, на что обратились взоры множества глаз, и мне нравится осознавать, что аманэльдар известно, кого благодарить за сотворённый свет. Остальные лишь используют мою Тему в меру умений и фантазии, но создать подобную не в силах».
Дочь Арафинвэ посмотрела на серебрящееся в сиянии Телпериона небо — однотонное, словно голубой шёлк.
— В Валиноре не видно звёзд, — глубже погружаясь в размышления, тихо произнесла принцесса, — аманэльдар славят Варду за чудо, которого никогда не видели. Может быть, из-за нашего невежества мы почитаем Элентари недостаточно?
«Тебе, полагаю, интересно, о чём я говорила с Феанаро, — неожиданно рассмеялась Варда, собрав в ладони росу Древ и заставив её застыть стеклом, а потом снова растечься. — Он горд и отважен в своём невежестве. Многие, очень многие ошибаются схожим образом, только силы у всех разные, поэтому и цена оплошностей отличается».
Варда была прекрасна, однако рядом с Древами сияющая бездна платья, волос и глаз белолицей Валиэ выглядела странно дисгармонично.
«Каждый из отважных глупцов однажды обретёт понимание и мудрость, — Артанис показалось, будто Элентари опечалилась, — осознает, что покой дороже борьбы, но, дева из рода Финвэ и Индис, не познав метаний, невозможно оценить упорядоченность. В Арде считают главным мятежником и лихим бунтарём Вала Мелькора, но на самом деле это не так. Ты знаешь, что Мелькор мешал остальным Айнур творить? Понимаешь, что это означает? Он не бунтарь, а тот, кто боится нового, поэтому готов портить и уничтожать что угодно, лишь бы не допустить перемен. Единственной же истинной бунтаркой в Арде являюсь я, Артанис. Удивлена?»
Дочери Арафинвэ пришлось признать, что да. Слова Элентари потрясли принцессу до глубины души, потому что Варда всегда казалась самой строгой и серьёзной из Валиэр.
«В бездне Эа темно, — пояснила Владычица, — так было всегда, и никого не смущало, ведь для осязания Музыки и слияния с ней не требуется зрение, но я захотела большего, и создала то, до чего никто бы не додумался. Так кто мятежница и разрушительница устоев?»
Услышав речи Элентари, эльфийка почувствовала искреннее восхищение. Пусть всё равно Варда оставалась далёкой, недосягаемой и холодной, как небесный купол с недоступными взору аманэльдар звёздами, но после такого откровения принцесса готова была склониться перед Владычицей и вечно петь ей славу.
«Мелькор противился моим начинаниям, — заулыбалась сверкающая бездна, — уничтожал свет, но всё равно в итоге стал искать огонь. А что даёт нам пламя?»
В голову Артанис пришли неуместные ассоциации с разрушением, которое способен учинить жар костра или горна, и Варда, похоже, всё поняла.
«Мелькор испугался, что с его находкой поступят так же, как он — с творениями братьев и сестёр, поэтому начал поиски не простого огня, но негасимого».
«И нашёл?» — спросила принцесса.
«Огонь не так силён, как кажется», — уклончиво ответила Варда и продолжать разговор не стала.
Засмотревшись на залитый серебром сад, Артанис думала о том, что слова Элентари нужно разгадать, только как? Речь Валиэ казалась зашифрованными письменами, которые являются совсем не тем, чем кажутся с первого прочтения. Но заигравший новыми красками образ Варды, назвавшейся мятежной Айну, заставлял дочь Арафинвэ улыбаться. Может быть, однажды удастся узнать о таинственной Царице Звёзд ещё больше нового и столь важного для юной эльфийки.
И тогда Музыка Творения станет ближе и понятнее.
Альтернативное использование Палантири
— Чем больше даров тебе преподносят, малыш, тем больше потом стребуют, не забывай, — обычно блистающий улыбкой Туркафинвэ посерьёзнел. — Тебя восхищает моя способность понимать язык зверей и птиц, тебе нравится мой пёс — самый быстрый, сильный, ловкий и преданный, но прежде чем завидовать своему любимому дяде, подумай: если Вала Оромэ так легко дал мне всё это, значит, его способности многократно превосходят возможность говорить с птичками, и этот навык для него ерунда. Если Вала Оромэ так легко подарил собаку, обладающую исключительными талантами, значит, у него есть гораздо более удивительные животные. А когда Валар делятся знаниями, учитывай, что тебе не скажут и тысячной доли того, что известно им самим. Не будь наивным, Тьелперинквар. Ты же потомок великого Феанаро Куруфинвэ!
— Ты всё врёшь! — запротестовал мальчик, угрожая дяде кулачком. — Вала Оромэ хороший! Он добрый и любит нас!
— Да, — согласился Туркафинвэ, — но у всего есть своя цена.
— Папа! — черноволосый мальчик едва не плача побежал к Куруфинвэ-младшему. — Дядя Тьелко не хочет меня учить разговаривать с птичками! Он нехороший! Я его любить не буду!
— Пойду себе кишки выпущу от горя, — вполголоса съязвил Туркафинвэ, думая, что брат не услышит.
— Не говори так при ребенке! — одернул его Куруфинвэ-младший. — Напугаешь.
— Я? Да никогда! — ослепительно улыбнулся беловолосый Феаноринг. — Хуан! Ко мне! Хороший пёс.
Собака, улыбаясь и виляя хвостом, выпрыгнула из золотисто-розовых зарослей, к лоснящейся шерсти прицепились бордовые и лиловые лепестки. Тьелко потрепал Хуана по холке, посмотрел в низкую бело-бирюзовую листву.
Откуда-то сверху из ветвей послышалось мелодичное чириканье, и на ладонь Туркафинвэ села переливающаяся розовым и золотым пташка. Слушая её пение, эльф нахмурился.
— Что случилось? — забеспокоился Куруфинвэ-младший.
— Потом поговорим, — фальшиво улыбнулся Туркафинвэ. Он перевел взгляд на обиженного племянника. — Дедушка велел папе учить тебя делать украшения, а ты хочешь взбунтоваться против главы Дома и стать охотником? Это неправильно, малыш. Дедушку надо слушаться.
— Я не хочу! — едва не заплакал Келебримбор, вытирая ладошкой носик.
— Ладно, — сдался Туркафинвэ. — Слушай первый и самый важный урок. Видишь эту птаху, сидящую у меня на ладони? С одной стороны, она только что мне рассказала красивую историю счастливой любви прекрасной девы и сладкоголосого менестреля. С другой, из перьев таких птичек моя возлюбленная делает украшения, поэтому будет рада, если я сверну шею этой пигалице, так неосторожно доверяющей мне, даже не думающей улетать, пока я её не отпущу. И знаешь, почему эта птичка все ещё жива?
Ошарашенный Тьелпе хлопал глазами и отрицательно мотал головой.
— Потому что, если я отниму жизнь у того, с кем только что разговаривал, как с другом, это будет подло. Поэтому я отпущу птичку. Но, если она будет неосторожна и однажды попадется в мои сети, её перья станут украшением.
— И это не подло? Что такое «подло»? — Мальчик смотрел на Туркафинвэ непонимающими глазами.
— Вот видишь, — с улыбкой резюмировал беловолосый Феаноринг, — тебе ещё рано становиться охотником. Поиграй пока с Хуаном лучше. А нам с папой надо поговорить.
Отведя Куруфинвэ-младшего подальше от ребёнка, Тьелкормо со злостью сломал ветку дерева.
— Засиделись мы в лесу! — прошипел он.
— Но… Это была твоя идея.
— Да! И она была неудачной! Майти выдал свою дочь замуж за Финдекано! Когда отец узнает…
— И что он сделает? — Куруфинвэ-младший пожал плечами. — Мне кажется, ему вообще плевать на наших дочерей.
— Ошибаешься, брат! Мы возвращаемся в Тирион! Немедленно!
***
Его переполняла ненависть, не находящая выхода. Чёрная злоба настолько всеобъемлюще завладела сознанием эльфа-нолдо, что, если бы в тот момент спросили его имя, он не смог бы ответить. В памяти один за другим возникали образы, и для каждого находилась причина ненависти.
Король Финвэ, «любимый дедушка», — да будь проклят этот безвольный жалкий королёк, променявший память о любви на тело для утех! Ненавижу!
И бабушку Мириэль ненавижу! Какое она имела право бросать семью?! Эгоистичная тварь!
Индис и подавно тварь! Песни она поёт! Любит дедушку, да-да! Ненавижу!
Отец… Отец! Прекрасный родитель! Лишил нас воли и выбросил в жизнь, как слепых щенков! Ненавижу!
Полудядюшки и их семьи — клубок ядовитых змей, воняющих на всю округу! Раздавить бы гадов!
Мать и вечно сюсюкающие близняшки… Мерзость! Жалкое зрелище, а не Нолдо! Позор нашего рода! Ненавижу!
Нельо — гордец, заслуживающий быть засунутым живьём в горн! Вечно строит из себя самого умного! Любимчик папочки! Будь ты проклят! Ненавижу!
Канафинвэ… Ненавижу! Ненавижу! За всё! Просто так! Почему тебя любят, несмотря на мерзкие песни? Почему?!
Финдарато — девка проклятая…
Туркафинвэ…
Вспомнив его, Карнистир мгновенно забыл про всех остальных. Нож сам скользнул в ладонь, потом за пояс.
— Отец ушёл, теперь красавчика некому защитить! — Абсурдная мысль почему-то показалась озарением, и Морифинвэ вышел в сад. Его шаг был бесшумным и лёгким, эльф двигался тенью, чёрным провалом среди волшебного света Древ.
Найти в лесу брата практически не представлялось возможным, поэтому Феаноринг взял с собой Палантир. Семь Видящих Камней, связанных друг с другом магически, созданные Феанаро для сыновей, могли показать многое, и Карнистир не сомневался: чёрная сфера покажет ему, где находится брат.
Эльфы шли в молчании, лишь маленький Тьелпе с визгом носился наперегонки с Хуаном, петляя между стволами устремившихся к небесам деревьев. Туркафинвэ кусал губы и время от времени пересвистывался с поющими на разные голоса пернатыми.
— Не понимаю, Тьелко, — заговорил наконец, не выдержав тишины, Куруфинвэ-младший, — почему тебя так взволновала эта свадьба? Я склонен доверять решениям Майти, и, раз он так поступил, значит, была необходимость.
— Вот именно! — Глаза Туркафинвэ смотрели угрожающе. — Что заставило Нельо это сделать? Или кто? Я знал, выходка на празднике Индис нам дорого обойдется.
— Брат, успокойся. — Куруфинвэ-младший не видел ничего страшного в случившемся. — Если у кого теперь и будут проблемы, так у Финдекано. Он будет принимать на себя все удары Первого и Второго Домов, направленные друг на друга, вечно будет крайним.
Взгляд Туркафинвэ оказался красноречивее любых слов и выражал резкое несогласие с мнением брата.
Вдруг откуда-то сверху в голову беловолосого Феаноринга прилетело что-то круглое и чёрное, и Туркафинвэ упал на землю. С дерева спрыгнула темная фигура, блеснула сталь. Мгновенно среагировавший Хуан ринулся спасать хозяина, вцепился в плечо напавшего. Раздался отчаянный крик.
Только сейчас опомнившийся Куруфинвэ-младший бросился к испуганно зарыдавшему сыну. Яростно рыча, Хуан оттащил истекающего кровью Карнистира от хозяина, перекусив ему плечевую кость. Получивший сильный удар Палантиром по голове, Туркафинвэ начал приходить в себя.
— Что за… — простонал он, сдавливая руками виски. — Проклятье…
Закрыв намокшей от слёз ладонью глаза ребенка, Куруфинвэ-младший машинально говорил слова утешения и судорожно соображал, что теперь делать. И тут его осенило: Палантир! Надо позвать на помощь!
Сказка Короля Финвэ
Пока слуги и няньки кормили-переодевали-мыли-развлекали мальчика, дед и взрослый внук сидели вдвоём за столом, покрытым вышитой золотом скатертью, и пили вино. Узором на ткани можно было любоваться бесконечно, находя всё новые и новые сюжеты среди тончайших завитков и линий. Куруфинвэ-младший всегда терялся рядом с королём, даже несмотря на родство или как раз «благодаря» ему, поскольку ощущал вечное невыгодное для себя сравнение с великим отцом. Похож внешне? Копия во всём! Только почему-то на самом деле было не так. Сейчас же и подавно Атаринкэ чувствовал себя провинившимся щенком, хоть и знал — дед Финвэ слишком добрый или ленивый для отчитывания и нотаций.
— Скажи, мой милый, — заботливо улыбнулся король, — что тебя тревожит? Мне ты всё можешь рассказать, мы же семья.
— Знаю, знаю, — вздохнул Куруфинвэ-младший, — меня тревожит, что Тьелпе плохо спит, вот я и привел его к тебе погостить. Сын часто просыпается, плачет, говорит, ему снится, как его бьют по голове, бросаются чёрные тени, а вокруг валяются безголовые птицы. И… это всё из-за Тьелко и Морьо! Но ты же понимаешь — я не могу просить помощи Вала Ирмо и Валиэ Эстэ. Отец не позволит. При этом сам он ничего делать не станет, а если возьмётся, получится ещё хуже! Я знаю, что он скажет! Мол, Тьелпе, нет, даже не Тьелпе — Келебримбор! Келебримбор должен сам нападать первым на обидчика! Его лично не трогали? Так с какой стати он распустил сопли?! Либо вмешивайся и помогай, либо если мал, слаб и труслив, прячься и не жалуйся!
На лице короля отразилось «Как же вы мне все надоели!», но сказал он иное:
— Не волнуйся, мой милый, я утешу нашего малыша. А на будущее учти: пугать детей надо сказками, а не жизнью. Нам всем, независимо от возраста, нужны сказки, только каждому свои. Ты сейчас на меня так смотришь, потому что не веришь, думаешь, я сочиняю. Но ты ошибаешься. Даже самому серьёзному и взрослому эльфу нужна сказка. Твой папа Феанаро любит сказки о себе Всемогущем, тебе нравится сказка, в которой ты однажды превзойдешь отца, нет… В которой ты уже превзошёл его! Моя супруга тоже обожает сказки, которые я рассказываю, когда мы одни. И каждый из нас не может жить без своей сказки, мой мальчик.
Погладив внука по буйным чёрным кудрям, король отправился в спальню к маленькому Тьелпе.
Утопая в перинах, подушках и кружевах, мальчик грустно и напуганно смотрел на украшенный серебром потолок.
— А если дворец рухнет, что будет с нами? — спросил он вдруг.
— Мы построим новый, красивее прежнего, — ласково улыбнулся Финвэ. — Главное, не говори о своих сомнениях в надёжности стен тем, кто их строил. Обидятся.
— Но… если потолок ударит меня по голове, я упаду и… усну!
— Если потолок начнет падать, мы убежим в сад.
— А если не успеем?
Финвэ задумался.
— Ты испугался однажды и теперь хочешь проверить себя, хочешь на этот раз не почувствовать страх? Поэтому просишь напугать? Ну хорошо.
Король закрыл окна тяжёлыми плотными шторами, стало темно. Лишь вышивка на ткани продолжала едва заметно поблескивать серебром и золотом.
— Когда-то очень-очень давно, мой мальчик, — таинственно произнес он, — эльфы жили далеко за морем, в тёмном страшном лесу, под чёрным небом, где нет ни одного светящегося дерева. Лишь полностью чёрные, с шипами вместо листьев. Свет можно было получить только от костра, но стоило разжечь огонь, эльфов замечали враги.
— Кто такие враги? — испуганно, но заинтересованно спросил принц.
— Это страшные чудовища, брызгающие ядовитой слюной, со светящимися жёлтыми глазами, огромными острыми рогами, вонючими клыками, огнедышащей пастью и во-от такими когтями, похожими на кинжалы!
— Хорошо, что в Амане нет врагов!
— Да, мой мальчик, это очень хорошо.
— Дедушка Финвэ! — воодушевился Тьелпе. — Расскажи ещё про врагов!
— А что про них рассказывать? Разжигаешь ты костёр, садишься с девушкой на мягкую траву, обнимаешь за талию, целуешь нежную шейку, и тут выскакивает из кустов страшный враг — ЦАП! — и нет у тебя больше девушки.
— А если тебя съедят?!
— Нет, враги едят только девушек.
— И… — мальчик сглотнул, — много у тебя девушек съели?
— Много, — грустно вздохнул Финвэ. — Зато твоя бабушка сама съела врага, который на неё напал. Когда её утащили, я думал — всё… И тут из кустов стали доноситься ужасающие вопли, хруст ломаемых веток, полетели клочки шерсти… А потом выходит ко мне твоя бабушка, держа в зубах откушенный вражий хвост!
Тьелпе удивлённо посмотрел на деда, и после нескольких мгновений молчания оба эльфа заливисто рассмеялись.
— А бабушка Индис на врагов охотилась из засады, — нолдоран загадочно улыбнулся.
— Я хочу домой, — многозначительно зевнул мальчик, утыкаясь носиком в подушку.
«Научили в семье не говорить про вторую супругу дедушки!» — Финвэ сжал в кулаке полы платья.
— Поспи. Проснёшься — пойдешь, — голос нолдорана дрогнул, злость удалось сдержать с трудом.
Финвэ долго сидел рядом с правнуком, гладя его по голове, успокаивая мальчика и себя. Король Нолдор вспоминал жизнь в Средиземье, и мысленно благодарил Валар за то, что его потомки никогда там не окажутся.
***
Могущественная угнетённая Тема Творения, способная звучать грозной полифонией диссонанса, запертая в бесконечно повторявшемся аккорде, вдруг лишилась оков.
Данная Создателем сила, разделённая между Айнур, заставила вспомнить, что такое Изначальная Песня, однако слепленные в один отвратительный звук ноты не могли разлететься мелодией в одно мгновение. Требовалось время. И терпение.
Полутон за полутоном, аккорд начал расходиться, словно круги по воде от ударившего со дна ключа. Нота за нотой, такт за тактом, звуки стали разделяться и выстраиваться, заполняя Бездну пока слабой и неуверенной, но музыкой.
Скомканное и угнетённое медленно раскрывалось слиянием мелодий, переплетением старых и новых Тем, возрождая давно утраченное могущество дисгармонии.
Долго, тяжело. Поломанный узор Песни стонал и дрожал, звуки срывались, истаивали в бесконечном ничто, но их место занимали новые — громкие, смелые, уверенные. Набирающуюся мощь пока необходимо скрыть за грустью раскаяния и тоской о былой чистоте Темы Творения, но время придёт, и сила проявит себя.
Нота за нотой, такт за тактом. Медленно. Мучительно. Долго.
Свобода не даётся просто так, но ни одна цена не высока чрезмерно!
Мелькор
Когда зациклившийся, мечущийся, сжатый до миллиардной доли тона аккорд, получив свободу, начал раскрываться подобно цветку, только пробившемуся сквозь твёрдую почву, Валиэ Ниенна затрепетала.
Во тьме призрачного чертога на краю бездны звучала пугающая тоскливая музыка сотен переплетённых, но всё же не единых мелодий, почти угасших, однако ещё сохранивших главное в себе.
Плакальщица-Целительница, не слишком любившая эльфийский облик и менявшая его на чёрно-белое воплощение, похожее на маску поверх колеблющегося дымом конуса, повернула неподвижное лицо к помощнику-Майя. Серебрящийся призрачный Олорин не слышал слов Ниенны, хоть и чувствовал каждую ноту, в которой звучала Изначальная Тема Творения, изменённая, но первозданная.
«Обернись. Посмотри на них».
Младший Айну сразу понял, о ком говорила его госпожа: лишившиеся тел души метались в чёрной пустоте, лиц было не рассмотреть в облачных звёздных туманностях, только остатки памяти ещё не смолкли, и Олорину показалось, будто нет прекраснее и интереснее музыки.
«Без Мелькора здесь не родится новых звуков, — маска отвернулась. — Но ведь нам достаточно тех, что уже есть».
Не воспринимать Детей Эру как музыкальный инструмент оказалось непросто, и тогда снова повторилось:
«Смотри. Слушай».
Мелодия души, на которую указала Плакальщица, была похожа на клочки чего-то красивого, и не пребывание в Чертогах Намо Мандоса сделало Тему погибшего такой.
Олорин слушал, звуки рисовали картины, рассказывая, как Мелькор, решивший, будто может делать в Арде абсолютно всё, что хочет, поймал своего первого подопытного. Это было легко: наивные пробудившиеся эльфы ничего не знали об опасности, поэтому Айну скрыл гадкие помыслы восхищением красотой Детей Эру, отбросил размышления о будущем веселье и просто подошёл к удалившейся от сородичей деве с чёрными пышными волосами.
Эльфийка почувствовала тревогу, однако не смогла понять, что именно её пугает, поэтому не убежала, когда была возможность. А потом просто упала и заснула.
Слуги-волколаки быстро доставили девушку в подземную твердыню, где Мелькор решил выяснить, сколько детей разом может выносить такое интересное создание. Эльфийка-Нолдиэ не умела говорить, её мольба, непонимание и страх выражались в основном плачем, криком и беспорядочным набором слогов, которым ещё только предстояло стать языком Квэнья. Но не для этой несчастной.
Юное тело растянули на столе перед троном. Мелькору не требовался свет в его подземелье, а дева ещё сильнее приходила в ужас, не имея возможности видеть, что происходит вокруг. Под отчаянные крики переставшего быть мелодичным голоса пленницы Айну с видом исследователя полез руками в лоно и принялся его растягивать. Как только жертва потеряла сознание, Мелькор решил, что для эксперимента нужен «самец», но вскоре мятежный Вала познал разочарование: с огромным трудом заставив похищенного от берегов озера Куивиэнэн эльфа сношать подопытную «матку», он понял — Дети Эру не плодятся без желания.
«Слушай».
Олорин отвлёкся, но госпожа Ниенна заставила сосредоточиться вновь.
Музыка металась, словно тело эльфийки, когда его стали резать и изучать строение лона через распоротый живот, в попытках понять, как можно заставить родить, используя что-то, кроме обычного способа.
— И она умерла, — прошептал Майя, забыв, что Валиэ не любит говорить, используя плоть.
«Эльфы должны знать, — прозвучал способный обрушить скалу аккорд, — что я не защищала Мелькора, когда Манвэ судил его. Я молчала, не сказав ни слова в его оправдание».
Олорин не хотел вспоминать о речах Вала Манвэ, объявившего войну брату, боялся обсуждать, однако даже мимолётная мысль оказалась услышана.
«Моя Тема в Арде — Тема Исцеления? — Ниенна начала увеличиваться в размерах, белое заблестело ярче, чёрное слилось с бездной. — Я здесь, чтобы лечить раны мира, нанесённые ему Мелькором?! Но я бы предпочла бездействие и тишину Музыке Врачевания. Я могу оставаться беззвучной и цельной, реки слёз могут не проливаться в страшные разрывы ткани Арды, если ран не наносить. Если бы не падали первые Светильники, если бы не пытался Мелькор творить зло, я не стала бы ненужной! Я могу молчать. Я могу создавать, а не только оплакивать — и Древа Валар, их животворящая роса, — тому доказательство. Пусть эльфы знают, Олорин: каждый имеет право на прощение, но не каждый — от меня».
***
«Для начала нужно создать туман. Плотный. Чёрный. Пусть в Средиземье оживают древние легенды, забытые страхи. Это так весело — чувствовать эмоции тех, кто боится! Понимание собственной ничтожности перед великой силой Вала — мало кому доступная роскошь: живые существа вечно надеются на свои жалкие возможности, переоценивая силёнки. Есть, конечно, избранные, способные на осознание истинной природы вещей, есть. Жаль, таковых мало», — размышлял Мелькор, пока ещё не способный в полной мере оценить долгожданную свободу.
Покинув Валинор сразу же, как предоставилась возможность, мятежный Айну поспешил в разрушенную твердыню и с досадой подумал, что надежда свойственна не только тварям из плоти и крови — Мелькору казалось невыносимо глупым парить незримым духом среди развалин и разыскивать хоть что-то уцелевшее, отчаянно желая увидеть нетронутым хотя бы самое главное.
Надежда… Глупая надежда!
Одним из условий освобождения из трёхсотлетнего заточения… Нет, какого ещё заточения? Воспитательных мер! Провинившемуся, то есть заигравшемуся в главного Вала! Ему просто дали время подумать, осознать, переосмыслить.
Так вот, одним из условий окончания незапланированного покоя был полный запрет на посещение Средиземья без сопровождения кого-то из Валар, а точнее, без зачарованных цепей и Тулкаса. Но какой смысл являться в тайное скрытое убежище, полное секретных разработок, вместе с тем, кто может одним махом превратить не только подземную крепость, но и половину материка в очередное море? Улмо что, так поглощён жаждой всевластия, что готов потопить сотни тысяч живых существ, лишь бы расширить владения, и никто не осмеливается с ним спорить? Удобное же он выбрал орудие для этого — неумеющий думать Тулкас просто незаменим в создании водоёмов. Но почему тогда они оба до сих пор не в гостях у Намо?
В любом случае, проверить заброшенные надолго владения было необходимо, ведь многие начатые проекты оказались оставлены в весьма неподходящий момент, а ещё оказались без присмотра живые существа. Более сильные из них могли сожрать сначала менее сильных, потом друг друга, а последний выживший либо сдох бы от голода, либо сбежал. Нерадостная перспектива…
С другой стороны, в чём риск временного побега из Валинора? Мелькор собирался вернуться в кратчайшие сроки, чтобы потом сбежать опять и снова вернуться. А что делать, если Манвэ запрещает ходить домой, честно говоря об этом?
«Столько веков упорной работы! — рассматрия руины, думал мятежный Айну. — Варда, наверное, ликует, думая о том, как мне вернулись сторицей мои «злые» деяния. Ей до сих пор невдомёк, сколь бессмысленными и недоработанными были её собственные творения! Она ведь так и не смогла толком объяснить, зачем нужен свет, если рождение Арды было во тьме? Зачем менять устоявшийся порядок вещей столь радикально? Дети Эру будут такими, какими мы им позволим, и свет — лишь прихоть одной из тем Песни Творения! Улмо подтвердит — тьма не мешает жизни. Ауле также знает это. Тьма — это Замысел, свет — блажь. Почему творения Варды священны, а мои изменения, внесённые в тела эльфов, нет? Некрасивые? А если нет света, этой блажи, то не всё ли равно? Какими мои творения станут во тьме? В изначальном порядке? Будут ли они плохи? Ха! Мои создания не просто не хуже оригинала, они функциональнее! Ладно, что теперь об этом…»
Поначалу Мелькор боялся пробовать отправиться в Средиземье тайно, но стоило однажды попытаться, не сообщая своим надсмотрщикам, то есть братьям, уйти далеко на север, Вала понял, что никто даже не заметил его отсутствия. Это открыло новые перспективы.
Приблизившись к тайному, самому глубокому подземелью дворца, Мелькор не смог сдержать усмешки: да-да, его гениальные собратья не нашли самое главное. Или не стали искать? Манвэ снова пожалел братишку-шалунишку? Что ж, если так, спасибо, братик. Я когда-нибудь верну должок.
Проникнув внутрь скалы, Вала ликовал: здесь всё было нетронутым! Живые существа, которых он успел погрузить в сон, когда понял, что дело плохо, так и спали, будто и не прошло всех этих долгих веков. Остальные, разумеется, покинули оставленное хозяином владение, но эльфов в Средиземье много, заселить земли не составит труда. Главное, находить время, чтобы появляться дома чаще. А это — вполне решаемая проблема.
Если же придётся слишком много времени проводить в Валиноре, есть смысл чаще общаться с эльфами, быть на виду, учить подопечных брата чему-нибудь. Это скучно, зато все будут знать: плохой Айну исправился, о Детях Эру заботится! Одновременно с благими деяниями найдутся и способы развлечься: аманэльдар, словно выращенные в оранжереях цветы, не способны отличить друга от врага, значит, дурить им головы будет весело. А Манвэ, скорее всего, не понравится, что на его клумбе беспорядок, поэтому он отпустит меня в Средиземье.
План выглядит безупречно!
Примечание к части
Иллюстрация от Ярино Подстолье
https://vk.com/photo-135271870_457239897
Средиземье. Авари
— Слышите, дети, что вам старший говорит? Если ещё раз кто-то побежит к озеру без вооруженного взрослого, будет иметь дело с моим прутом! А он очень больно бьёт!
— Но дядя-шаман, — испугалась маленькая девочка с огромными зелёными глазами будущей колдуньи, — что такого ужасного у озера? Оно же очень красивое! Почему его называют Вода Тайного Страха?
— Пододвиньтесь к огню! — приказал шаман.
Словно повинуясь его команде, раскидистые ветви деревьев закачались, опускаясь ниже, почти касаясь земли. Алые отсветы создавали на них причудливую пугающую игру теней.
Шаман встал в полный рост. Высокий и статный, черноволосый, с расписанной колдовскими рунами кожей, мускулистый, словноохотник-копейщик, Сын Колдовского Пламени воздел руки к чёрному небу с белыми звёздами.
Зеленоглазая девочка восхищённо наблюдала за ним, ожидая, когда шаман изменит цвет пламени костра. Дети очень любили смотреть на преображающийся в зависимости от оттенков огня мир. Если он красный, то все вокруг красное. Если синий — синее. Фиолетовый — фиолетовое. Зелёный — зелёное.
На этот раз огонь вдруг стал нестерпимо ярким, словно в нем засверкала огромная звезда.
Костёр стал похож на сияющий шар, почти прозрачный, горящий золотым и оранжевым, с голубыми и алыми искрами. Пламя тянулось ввысь, принимая форму гигантской капли.
Шаман удивлённо посмотрел в огонь, не понимая, что происходит. Он ведь не собирался просить о пророчествах, он лишь хотел рассказать неразумным детям, почему нельзя ходить к озеру…
Но, видя, как малышам нравится вид пламени, шаман заговорил:
— Когда звёзды сияют особенно ярко, а ветер дует с покрытых чёрным туманом гор, однако зловонный мрак не накрывает лес, обходя его стороной, на берег Вод Тайного Страха приходит она. — Шаман обвел глазами немного испуганных, но заинтересованных детей. Он видел интерес даже на лицах тех, кто уже не раз слышал эту историю, что уж говорить о малышах-авари, которых впервые отпустили к костру.
— Она? Жуткая чудища? — пискнул мальчик с перебинтованной головой. Его чуть не съел огромный волк, но вовремя подоспела помощь. Этот ребенок теперь считался талисманом племени. Спасеныши из пасти дикой твари — огромная редкость.
— Чудища, да, — согласился шаман. — Но не жуткая. Она прекрасна, словно небосклон. Её волосы чернее самой чёрной тьмы, кожа белее света небесного, а глаза — две звезды, что ярче тех, которые у нас над головами. Она всегда приходит, кутаясь в тёмно-синий плащ, высокая, стройная, словно молодое дерево. Она водит за собой раба, волю которого убила чарами звёзд, заключённых в её чёрном сердце, не знающем жалости. Она ворует наши звёзды с неба и запирает их в себе. Поэтому так прекрасна. Её сопровождает колдовская музыка, противостоять которой невозможно!
— А как её зовут? — спросили в один голос сразу несколько детей, слушавших рассказ с открытыми ртами, вцепившись друг в друга, чтобы не было страшно. Их родители выделывали шкуры, охотников в семье не было, поэтому малыши оказались пугливее, чем сыновья и дочери носящих копья мужчин.
— Её имя нам неведомо. Но мы называем её Звёздной Тьмой. Она приходит со своим безымянным рабом и похищает детей.
— Зачем? — испугались даже малыши копейщиков.
— Никто не знает. Но мудрые говорят, что Звёздная Тьма делает из детей рабов, чтобы не ходить всё время с одним и тем же.
— Зачем они нужны?! — возмущённо спросила зеленоглазая девочка.
— Вырастешь — узнаешь, — хихикнул один из юношей постарше.
Мальчик с руками по локти в рубцах от ожогов взял палку и стал рисовать на земле злодейку из сказки. Она получилась похожей на созвездие, потому что ребенок понял слова о внешности Чудищи буквально.
Свет... Музыка... Пламя!
Это было ни на что не похожее ощущение, которое невозможно передать словами. Феанаро не мог поверить, но ясно чувствовал: хаотичное пламя души начинает преобразовываться во что-то упорядоченное, цельное. Познавая мир, мастер пытался приобщиться к магии Айнур, хоть и слышал неоднократно, что подобное невозможно. Но так ли это? Или Валар боятся конкуренции?
Изучая язык Владык Арды, глава Первого Дома Нолдор всё ярче ощущал заложенную в каждом произносимом звуке силу. Что-то непостижимое проникало в плоть, преобразовывало саму кровь и дух говорившего, даря удивительное чувство рвущейся на волю магии Изначального Созидания.
Феанаро поднимал глаза к небу — и сам становился небом, смотрел на траву и камни — и превращался в них, переводил взгляд на Древа и сливался с ветвями, словно сок, бегущий от корней по стволам к листьям и цветам, стекающий драгоценной росой на землю. Себя Нолдо ощущал теперь сгустком холодного чистого света, лишённым плоти, пропитанным Песней Творения, сплетённым из нитей жизни, хрупких и прочных одновременно.
Свет и музыка. Непостижимая прекрасная магия.
«Наверное, это опасно для неподготовленных эльфов, — думал Куруфинвэ, — я не дам Народу Звёзд Валарин, пока не удостоверюсь в обратном».
— Плоть может сгореть от слияния Изначальных Тем со светом, ты прав, — произнесла вдруг появившаяся на священном холме Варда, и её голос прозвучал эхом со всех сторон. — Готов ли ты сам на такой риск?
— Да, — ответил Феанаро с вызовом. На Валарине. — Готов. Я пожертвую всем, что имею, не задумываясь, если потребуется.
— А если всё же задуматься? Жизнь преподнесла тебе много бесценных даров, о которых можно только мечтать. И ты способен бросить их все в огонь, превратить в прах ради единственного творения?
— Да.
— Удивительная решимость, — сияя искрящейся бездной, которую никогда не видели в небе аманэльдар, Элентари обошла Феанаро вокруг, будто танцуя. — Я слышала, ты говорил про свет. Однако пришёл сюда, чтобы получить помощь. Почему не ко мне — царице и создательнице звёзд? Забыл, что свет в Арде придуман и сотворён мной, а не Йаванной и Ниэнной?
— Мне не совет требовался, — Феанаро устало вздохнул, — ни малые, ни великие не обязаны мне помогать, и я не нуждаюсь в их наставлениях. Они не должны жертвовать тем, что им дорого, ради моего дела.
— Зато ты утверждаешь, будто готов принести в жертву все полученные ранее дары, — Валиэ кивнула. — Но веришь ли сам своим словам? Говорить горазды многие, но когда настаёт время рассчитаться, становится жаль обещанной платы.
Феанаро понимал, о каких дарах говорила Варда, его разум был ясен, как никогда прежде. Возникало ощущение, будто дух Айну и его собственный сейчас сплелись в единой Теме и поют в унисон.
— Я осознаю, что говорю, Элентари, — прозвучал аккорд. — Соизмеряю ценность уже полученных даров с тем, что ещё только собираюсь создать, и знаю, что важнее. И тебе, и мне очевиден ответ — творцу дороже то, что сделано собственными руками из пламени собственной души, что станет со своим создателем единым целым, навеки сохранив без искажения изначальный чистый свет, рождённый Песней Творения. Вот что несоизмеримо ценнее, чем… чем всё.
На миг Феанаро ощутил сомнения Варды, однако недоверие быстро рассеялось, утонув в слиянии мелодии и сияния.
— Я благословляю твоё начинание, — прозвучала Песня. — Пусть оно станет великим, пусть его Тема в судьбе Арды станет одной из главных и поведёт за собой множество аккомпанирующих.
Воздух задрожал, зазвенел мириадами крошечных колокольчиков, загудел огромными колоколами, разлетелся трелями тысяч флейт.
— Полагаю, это не считается советом, — привычный голос Варды вернул из бездны, — значит, будет принято столь гордым мастером?
Слияние духа Айну и Куруфинвэ вдруг распалось брызгами света, Нолдо едва не упал от обрушившегося головокружения, а когда опомнился, понял, что остался один.
Скрыв себя чарами, теряя ощущение реальности, Феанаро, не помня как, добрался до тайного убежища. Ведущая в темноту лестница вращалась перед глазами, уходила из-под ног, Куруфинвэ в конце концов оступился и, падая, подумал, что, если его творения будут стоить ему жизни, никто и никогда их даже не увидит. Было горько осознавать это, но Феанаро согласился даже на такую жертву.
Свет, музыка, пламя. Танец искр под потолком. Холод бесконечного Эа и жар горна.
Феанаро с трудом сел на ступени, прислонился спиной к стене, и пульсирующее жизнью белое пламя вырвалось из тела, вбирая в себя огонь факелов и очагов на дюжины миль вокруг.
Дрожащий сгусток разросся, вспыхнул и громыхнул взрывом, от которого задрожали стены. Живое пламя разошлось белым ослепляющим кольцом с черной пустотой внутри и тут же схлопнулось, выбросив в вибрирующий воздух фонтан раскаленных сияющих капель.
Горячие брызги коснулись кожи, Феанаро вздрогнул, и сознание начало возвращаться. Словно сквозь тяжкий сон, видел Куруфинвэ окружившее его заключённое в крошечных каплях сияние. Губы слабо улыбнулись, в глазах проступили слёзы.
— Как красиво… — прошептал счастливый создатель.
Превозмогая бессилие, Феанаро поднялся и начал быстро, как только мог, собирать жидкие кристаллы в формы. Он отчаянно молил Варду, чтобы на этот раз творения не погибли, потому что ясно чувствовал: умрёт вместе с ними.
Примечание к части
Арт Беллы Бергольц https://www.deviantart.com/bellabergolts/art/Feanor-and-the-Silmarils-792052036
Неуместный подарок
Изящные белые руки заскользили по стройному телу, обводя соблазнительные контуры округлой и большой по меркам эльфов груди, задевая соски, спускаясь в манящие впадины, сползая на тонкую талию и ниже, к широким бёдрам, переходя на выпуклые упругие ягодицы. Ловкие пальцы осторожно, однако настойчиво прихватывали тончайшую ткань, расправляя натянувшееся на точёном теле прозрачное платье с правильно расположенной ажурной вышивкой и тонкой аппликацией. Волосы цвета огня необузданными завитками рассыпались по манящему изгибу спины, пряча до поры до времени глубокий вырез.
Когда Нерданель, любимая дочка мастера Махтана — самого усердного ученика Вала Ауле, подрастала, в Амане происходила смена эпох моды в «украшении себя», в первую очередь, благодаря Мириэль Териндэ, первой королеве Нолдор. Искусная вышивальщица крайне резко отзывалась о любых полотнах без узоров, будь то шторы, скатерти, салфетки или постельное бельё, утверждая, что ткань имеет право быть красивой, и нечего оправдывать свою лень глупыми словами об элегантности.
«Шёлк и бархат делают дома уютными, подчёркивая уникальность и индивидуальность каждого жилья! Расшитые полотна — это прекрасно и утончённо! Их можно и нужно носить и на себе!»
Поначалу эльфы Амана не использовали одежду, поскольку, в отличие от берегов Куивиэнэн, Валинор оставался неизменно безопасным и тёплым, здесь не требовалось защищать тело и можно было не портить свою первозданную красоту неумело выделанной шкурой животных. Разумеется, для работы в горах или кузнице, охоты или дальних путешествий требовалось закрывать особо уязвимые участки кожи и носить обувь, но не занятые подобными делами эльфы радовались возможности гулять обнажёнными и украшали себя только изящными творениями ювелиров.
«Искусно вышитая ткань ничем не хуже камней и металла! — чаще и чаще повторяла Мириэль своим ученицам и подданным. — А кто не умеет создавать красоту нитью, и не желает совершенствовать навыки, пусть ходит голышом, но не утверждает, будто так надо! Это не правильно, а показательно».
Мнение своей королевы неожиданно охотно поддержал нолдоран Финвэ, с томной улыбкой заверяя, что «мужчине очень интересно отодвигать изящные шторки, за которыми прячется любимая желанная женщина».
Фасоны «шторок» стали меняться, одежда всё больше закрывала тело, подчёркивая его красоту и создавая атмосферу тайны. Нерданель росла и видела, как одни женщины носят только изделия ювелиров, другие скрывают тканью лишь грудь и бёдра, а третьи покрывают даже волосы, становясь похожими на цветы с множеством тончайших лепестков. Смотрелось дивно красиво в любом случае, однако реакция мужчин отличалась, а для юной дочери прославленного мастера меди именно это было главным при выборе образа для себя. Видеть, как меняются взгляды эльфов при появлении огненноволосой красавицы, стало любимым развлечением, Нерданель мечтала, что в неё влюбятся многие, а она выберет лучшего и сведёт его с ума. Остальные же пусть страдают от понимания, что не достойны самой желанной эльфийки Валинора!
«Ничего удивительного, — воротили носики юные золотоволосые девы-Ваньяр, — если не блещешь красотой лица, приходится оголять грудь. Бедняжка!»
«Наверное, она мудрая», — иронизировали Нолдиэр.
«Скромность украшает лучше всего!» — надували губки эльфийки-Тэлери.
Нерданель их демонстративно не замечала, и с особым наслаждением ловила восхищённые взгляды мужчин Амана. Несчастные жертвы порой не могли оторвать глаз от издевательски хитро расположенных украшений на ткани платья, которого будто вовсе нет.
Одежда становилась всё привычнее, отношение к наготе менялось, новые поколения не помнили Куивиэнэн, и почти никто уже не обнажался даже по пояс, в том числе и мужчины, однако дочь Махтана была из тех, у кого желание украсить себя одеждой со временем не переросло в стеснение демонстрации тела.
***
Отражение в зеркале было прекрасным.
Нерданель понимала, что её супруг — то поколение эльфов, которое не одобряет отсутствие одежды, и доказывать ему что-либо бессмысленно. Лучше спрятать тело за множеством слоёв красивой ткани и заставить раздеть себя, сгорая от нетерпения. Или всё сделать самой.
Нерданель обожала делать Феанаро сюрпризы, неожиданно приходя в кузницу, сбрасывая платье, и обнаженная, озаряемая пламенем, подходить вплотную, прижиматься к разгорячённому сильному телу, от бешеной обжигающей мощи которого эльфийка теряла рассудок. Она не сомневалась, что пламенноволосые сыновья были зачаты именно в кузнице среди сброшенных со стола инструментов и заготовок, перчаток, золы и искр. Страсть поглощала настолько, что не ощущалось неудобств от твердого стола и жара горна, а взмокший, перемазанный сажей супруг возбуждал несоизмеримо сильнее, чем когда он был чисто вымыт и пах цветами.
Теперь Нерданель скучала. Ей очень не хватало мужа! Он ещё никогда не уезжал так надолго…
Решив развлечься и пройтись по Тириону в облегающем полупрозрачном платье без накидки, чтобы сегодня все мужчины, деля ложе с жёнами, представляли на месте своих простушек роскошную рыжеволосую красавицу, жена Феанаро Куруфинвэ послала воздушный поцелуй своему отражению. И вдруг с улицы донеслись звуки арфы.
Мелодия полилась ручьем слёз, чистой светлой печалью, столь неуместной в огне воспоминаний о страсти, что музыка показалась уродливой.
Капнув в волосы аромамасло, Нерданель снова обернулась на зеркало, ещё раз разгладила платье, надавливая на тело, сжимая кожу, будоража в себе воспоминания об объятиях мужа, его проникновении, жарком единении, пылающем внутри безудержном безумном пламени, вырывающемся из груди крике наслаждения.
«Да, я нравлюсь многим, — подумала дочь Махтана, — но эти многие на фоне моего Феанаро просто жалкое безликое ничтожество, недостойное даже плевка в их сторону».
***
Покидая покои, эльфийка с огромным удовольствием поймала на себе полные плохо скрываемой зависти взгляды прислуги, а выйдя в сад, где живые растения соседствовали с медными, серебряными и золотыми увидела того, кто упорно пытался нагонять тоску своей глупой неинтересной музыкой.
— Кто ты такой? Где я видела тебя раньше? — высокомерно поинтересовалась Нерданель, вставая перед гостем, маняще выгибая спину и поправляя волосы.
— Я Аклариквет, менестрель принца Нолофинвэ, брата твоего мужа. Мне подумалось, леди скучно одной, и решил скрасить…
— Что? — захохотала Нерданель. — Ты всерьёз полагаешь, что меня, мать величайшего менестреля Амана, может впечатлить купленный певец Второго Дома?
«Как она прекрасна! — думал Аклариквет, жадно рассматривая предмет своих мечтаний. — Я с ума сойду от её красоты!.. Она так говорит, потому что боится мужа! Она бы давно ушла, если бы не угрозы… Ушла к тому, кто сделает её счастливой, вернёт огонь в её потухший взгляд…»
— Так чего же ты молчишь, певец? — подбоченилась Нерданель, качая бедрами. — Пришел петь — пой!
«Она согласна, чтобы я спел! О, Эру! Но… Что ей спеть?! Что?!»
Охватившая паника немного утихла, когда Аклариквет тронул струны.
— Я принес тебе в подарок
Не тюльпаны, не жасмин,
Не пионы и не розы,
Не подснежники с вершин.
Я перо Жар-Птицы подарю тебе.
В день ненастный, в час, когда
Постучится в дом беда,
И не справиться тебе одной,
Погаси свечей огонь
И перо три раза тронь,
И Жар-Птица прилетит со мной.
— О, какая прекрасная песня! — воскликнула Нерданель настолько пафосно, что менестрелю стало не по себе. Жена Феанаро потрепала певца по щеке, заставляя его чувствовать чарующий аромат тела. — Когда в следующий раз поссорюсь с мужем, вызову тебя верхом на Жар-Птице. Уверена, Феанаро сразу поймет, что был неправ. А пока, намариэ, певец, продавший свой талант!
Пока Аклариквет пытался себя убедить, что сказанное Нерданель имеет любовный подтекст, рыжеволосая красавица исчезла среди цветов. Живых и металлических.
— Моя Алая Леди… — с горечью прошептал певец, и музыка смолкла.
Примечание к части
Песня гр. "Браво" "Перо Жар-Птицы"
Главное — песнь хвалебную пой
— Я хочу напиться, братья мои! — Макалаурэ выглядел так, словно его уронили на дорогу, а потом толпой прошлись.
Тирионская площадь, как обычно, полнилась гуляющими, в серебристом свете Телпериона плиты под ногами таинственно искрились, на камне проступали витиеватые узоры. Сейчас вместе со вторым сыном Феанаро Куруфинвэ не было ни задумчивого Финдекано, ни неунывающего Финдарато, но и без них хватало желающих повеселиться в компании менестреля.
— На меня обрушилось слишком много дивности, — вздохнул Канафинвэ Макалаурэ, садясь на мозаичный борт фонтана в обнимку с арфой, украшенной причудливыми завитками из золота. — Знаете, иногда мне кажется, будто Нолдор — ужасные эльфы! Постоянно ссорятся, что-то делят, спорят, где чьи знамёна должны быть. Тех, у кого флаги синие, бесит, что самая высокая тирионская башня увенчана алой тканью с золотой звездой, но ведь это обсерватория Феанаро Куруфинвэ! Чьим ещё знамёнам там реять? И конечно смотровая площадка с гигантскими подзорными трубами обязана быть наивысшим строением в городе! Амбиции здесь ни при чём! Точнее, амбиции моего отца. А вот кое-кому высота башни не даёт покоя. Не хочется быть вторым по длине шпиля?
Засмеялись не все, однако по глазам было ясно: шутку поняли.
— Да, Нолдор — ужасные эльфы, — продолжил после паузы Макалаурэ, начав играть и подозвав глазами девушек, только этого и ждавших. — Но после долгого общения с Ваньяр и Тэлери моя любовь к сородичам каждый раз вспыхивает с новой силой. Особенно к прекрасным Нолдиэр.
Сев поудобнее, заставив арфу играть с помощью магии, менестрель обнял эльфиек, успевших оказаться к нему ближе остальных.
— Сегодня мне особенно необходимо понимание, — заулыбался сын Феанаро Куруфинвэ, посмотрев на деву в кружевном, похожем на облако платье: — Моя Белая Песня, ты скучала без меня? А ты, Золотая?
Нолдиэ, чёрные волосы которой украшала тончайшая драгоценная сетка, с готовностью кивнула.
— Мы ведь не собираемся становиться второй семьёй друг другу, значит, не преступаем законы Валар, — развеселил толпу певец, и арфа весело подыграла. — Жаль, Сумеречная Песня всё же вышла замуж, мне будет её не хватать. Но зачем о грустном? Я ведь хотел рассказать о том, что заставило мою любовь к народу Нолдор вспыхнуть с новой силой. Я был в Валимаре, в гостях у короля Ингвэ, с которым водит дружбу мой дедушка-нолдоран, а его вторая супруга приходится владыке Ваньяр сестрицей. И в гости Финвэ позвали вроде бы без повода, но мы ведь понимаем…
Многозначительно взглянув на собратьев сквозь меняющееся сияние Телпериона, Макалаурэ совсем не по-дружески поцеловал в щёку Белую Песню.
— Вы же заметили, — выдохнув, заговорил он снова, — что никто почти ничего не обсуждает, что в Амане стало на одного Вала больше? В музыку добавился аккорд, мелодия, тональность и ритм, но никто не знает, что об этом думать. И конечно, объяснил аманэльдар такое явление самый светлый и мудрый король. Да, мне до сих пор нехорошо, ощущение, будто мне насильно скормили огромный сладкий пирог. Вы только представьте: прекрасная сияющая площадь, золотые статуи Валар, целая толпа разодетых эльфов, всюду накрытые столы, даже музыка играет, но никто не общается друг с другом вслух, и все смотрят на Ингвэ. А тот обнимается с Финвэ и Ольвэ, говорит, мол, чем больше Валар, тем лучше, ведь если из ожерелья вынуть камень, нарушится гармония. Но! — Макалаурэ тронул расшитый серебром бордовый бархат рукава. — Я как Нолдо понимаю: иногда камень может испортиться и нарушать гармонию своим присутствием. Если его нечем заменить, лучше что-то переделать в украшении. Однако я также понимаю: камень можно очистить. В общем, на Валимарской площади скоро станет на одну скульптуру больше. Ингвэ говорил, что изначально хотел устроить просто дружескую встречу в узком кругу, но потом решил, что короли не ходят в гости без летописцев, но так как мой отец поссорился с Румилом, сопровождать короля пришлось мне.
***
— Мир — какое небо надо мной!
Мир — какой простор, какой покой!
А день рождается, день новый, молодой,
И радость входит в каждый дом: и в твой, и в мой.
Мы связаны с тобой навек одной судьбой,
Земля моя, земля моя, моя земля!
Мир — какие трели соловьёв,
Мир — какие россыпи цветов!
Раскрыты настежь для любви сердца теперь.
Земля моя, ты с каждым годом всё добрей!
Мы связаны с тобой навек одной судьбой,
Земля моя, земля моя, моя земля!
Бушует сад над головой,
Бушует свадебной красой,
Цвети всегда, моя земля,
Моя любовь, моя весна!
Трое Ваньяр: две девушки и юноша кружились в причудливом танце, к ним то и дело присоединились другие гости короля, и даже Индис повеселела. Казалось, будто движения подобраны так, чтобы ярче демонстрировать одежды эльфов, раскрывая каждый узор, каждый перелив ткани.
— Может быть, я тоже что-нибудь спою? — предложил Макалаурэ, и все взгляды разом обратились сначала на него, а после — на Индис, которая отрицательно покачала головой.
— Прости, моя Мириэль, — вздохнул Финвэ, выпивая далеко не первый бокал.
Вторая королева Нолдор промолчала, но бледность и выражение лица сказали всё лучше любых слов. Тэлери во главе с королём Ольвэ переглянулись, послышались тихие удивлённые речи.
— Для аманэльдар с появлением в Амане Вала Мелькора ничего не изменится, — равнодушно, однако громко произнёс Ингвэ, сияя золотом, словно ещё одна статуя: волосы, венец, мантия, всё слилось в едином прекрасном блеске. — Королём Арды останется Владыка Манвэ Сулимо, каждый Вала продолжит заниматься своим делом, а Мелькор постепенно исправит содеянное им. Исцелит Песней то, что не смогла исцелить слезами Валиэ Ниенна.
***
— И в этот момент, дорогие мои Нолдор, появился Майя Олорин! — с жаром произнёс Макалаурэ. — Он сказал…
***
— Валиэ Ниенна никогда не защищала Мелькора, — вздохнул помощник Плакальщицы, выглядевший скромно и серо на фоне влистательных Ваньяр, однако спорить с ним почему-то не хотелось. — Когда Валар не могли прийти к согласию в чём-либо, госпожа Ниенна вставала на сторону оставшихся в меньшинстве, защищала от несправедливого суждения тех, чьё мнение недальновидно не учли. Но когда судили Мелькора, обрекая на трёхсотлетнее заточение в тюрьме Вала Намо Мандоса, Валиэ Ниенна молчала, ибо ей нечего было сказать в его защиту, хотя лично перед ней вины забывшего разум Айну не имелось.
Ингвэ улыбнулся.
— Мы все поступали неправильно. Раньше. — Слова короля волшебно зазвенели. — До того, как Народ Звёзд пришёл в Валинор, каждый нёс в себе тьму в той или иной мере, кто-то даже был настолько слеп, что выставлял худшее напоказ, словно знамя рода. Но теперь мы стали иными — Валинор, благой священный Аман изменил нас. С Мелькором получится так же.
***
— Потом мы танцевали, — Макалаурэ достал из поясной сумки тонкие трубочки из разных металлов, отличающиеся длиной и весом, подвешенные на нитях на общей перекладине. Осторожно касаясь их тонкой серебряной палочкой, менестрель создал аккомпанимент арфе, и девы не расстроились, что их перестали обнимать — музыка того стоила. — Мы танцевали, но мне хотелось убежать прочь, только я не мог — я ведь играл роль летописца! Мне нельзя было спеть то, что хотелось, и от этого я страдал. Но теперь…
Аккомпанировать Феанорингу стала Нолдиэ, платье которой выглядело и скромным и соблазнительным одновременно, чёрные кудри практически полностью скрывал капюшон. Эльфийка играла на двух флейтах сразу — серебряной и костяной.
— Эй, расплетайте волосы, девы,
Надевайте платья белого льна! — запел Макалаурэ, отрешённо посмотрев на башни дворца вдали. — Эй, менестрели, слагайте напевы,
Да будет чаша вином полна!
Какой-то странный нынче праздник под знамёнами тьмы.
Что ж, далека ли, брат, дорога от Весны до Зимы?
Скажи, приблизились ли к закату Арды все мы?
Добро пожаловать, друзья, простите Вала Войны!
Народа вокруг Макалаурэ стало меньше, зато продолжавшие слушать развеселились, глаза загорелись, начались танцы.
— А принцесса танцует на болоте,
В белом платье, аконит в волосах.
Громче, громче звучат смерти ноты,
Аманэльдар, братья, закрывайте глаза!
Какой-то странный нынче праздник под знамёнами тьмы.
Что ж, далека ли, брат, дорога от Весны до Зимы?
Скажи, приблизились ли к закату Арды все мы?
Добро пожаловать, друзья, простите Вала Войны!
— Наша жизнь не поменяется от появления новых Валар, хоть одного, хоть дюжины, — сквозь расступившуюся толпу вдруг подошла к сыну Нерданель и села рядом, бесцеремонно отодвинув, будто горшок с цветком, Белую Песню. Платье жены Феанаро Куруфинвэ сразу же отвлекло внимание эльфов от музыки. — Зато твой отец способен здесь всё перевернуть с ног на голову. Спой про меня, мой Золотокователь. Иначе зачем тебе талант, коль мать не восславляешь?
Макалаурэ замолчал, покачал головой в такт мелодии и продолжил:
— Так вплетай же в волосы пламя,
Босиком танцуй на мостовой.
Валар свет не расстанется с нами,
Главное — песнь хвалебную пой.
От души расхохотавшись, Нерданель властно обняла сына, давая понять, что это её собственность, и ни одна дева не смеет даже мечтать завладеть сердцем лучшего менестреля Амана.
Примечание к части
Песни "Цвети, моя земля" Т. Гвердцители
"Пир во время чумы" гр. "Сны Саламандры"
Пчелиная царица Нолдор
Сброшенный нервным движением руки на ступени, зелёный плащ распластался на мраморе. Усердные слуги тут же подняли его, стараясь угодить хоть чем-то потерявшему над собой власть младшему сыну короля Финвэ.
Арафинвэ крайне редко видели раздражённым и ещё реже — злым. Обычно златовласый принц был спокоен и сдержанно улыбчив, вежлив и любезен.
— Пропустите! — кричал он слугам, расталкивая не успевших посторониться. — Прочь с моего пути!
Коридор казался разволновавшемуся эльфу бесконечным. Двери в покои матери приближались очень медленно, словно издеваясь, но зато оказались не заперты, и Арафинвэ, вбежав внутрь, бросился обнимать сидевшую за столом Индис.
— Мальчик мой, я так счастлива, что ты пришёл! — прошептала она, и принц почувствовал сильный запах вина.
— Снова пьешь слишком много, мама? — с укором спросил Финарфин. — Тебе не стоит…
— Я королева! Я сама решу, что мне стоит делать, а что нет! Ты понятия не имеешь, что происходит!
— Так расскажи мне. Почему я узнаю о твоих проблемах от посторонних?
— Это всё она, — безумными глазами смотря на сына, сказала Индис. — Она вечно рядом! Путает нити моей судьбы.
Королева схватила дрожащей рукой бокал, но Арафинвэ удержал её за запястье, не дав выпить.
— Довольно, мама, прошу.
— Отпусти! — вспылила Индис. — Или я прикажу выгнать тебя!
Сын повиновался. Он смотрел на растрёпанные золотые волосы матери, покрасневшие глаза, бледное лицо, и его начинало трясти.
Выпив ещё вина, Индис промокнула губы ажурной, вышитой золотом салфеткой, и вдруг плюнула в нее, бросила на пол и стала топтать ногами.
— Это всё она! — выкрикнула королева, указывая на смятый кусок ткани. — Её призрак не оставляет наш дом! Всюду вышитые ею вещи: занавески, скатерти, салфетки, гобелены… И Финвэ не даёт от них избавиться! Хорошо хоть одежду с её узорами больше не носим!
— Мама, — вздохнул Арафинвэ, крепче обняв Индис и гладя её по спине, — не изводи себя. Папа любит тебя.
— Нет! Я не его королева! Я его пчелиная царица!
— Отец не любил Мириэль, об этом знали все, — спокойно произнес принц, — с тобой всё иначе.
— Со мной все ещё хуже! Знаешь, сколько раз Финвэ называл меня её именем?! А теперь, когда проклятый Канафинвэ написал о ней песню… Да ещё и такую! Призрак снова набрал силу! «Утро Териндэ» поют все! Только и слышу «Териндэ»! Даже не Сериндэ, а Териндэ!
— Мама, всё хорошо, мы с братом и семьями любим тебя, ты знаешь.
— Это ты любишь меня, — согласилась Индис, — ты, мой Арьо. И я люблю тебя всем сердцем. Знаешь, о чём я молю Манвэ и Варду? Чтобы ты стал королём. Не Финвэ, не Феанаро, не Нолофинвэ. Ты! Я молю Валар дать мне совет, как это сделать.
— Мама, но я же…
— Замолчи, Арьо. Я люблю только тебя. И другой король мне не нужен.
Принц понимал — королева пьяна, поэтому не придал значения её словам. Он мечтал лишь о том, чтобы его мать больше не плакала и не пила столько вина. А ради этого можно даже стать нолдораном.
Для неё одной.
Невеста полоза
— Когда кроны смыкаются над головой, когда глаза застилает многоцветный искрящийся туман листвы, когда забываешь, откуда пришёл и куда держишь путь, только тогда сможешь увидеть себя настоящего. Что же ты видишь теперь, Чёрный Финвэ, сын Феанаро? Какой ты… настоящий?
Лёгкие тёплые руки эльфийки легли на обнаженные мускулистые плечи, и принц ощутил пробежавшую по телу дрожь. Раны, оставленные клыками Хуана, зажили, рука больше не болталась плетью, однако Митриэль постоянно напоминала, что нагрузки на едва зажившую кость и мягкие ткани надо соизмерять.
— Зачем мы пришли сюда? — спросил Карнистир, осматриваясь.
Лес в этой части Амана был краснолистным, грозди черных и фиолетовых ягод манили познать их вкус, увитые лиловыми вьюнами с золотой росой на листьях кусты причудливыми узорчатыми изгородями вставали на пути.
— Твоей племяннице, носящей дитя, нужны особые снадобья. А ещё я хотела показать тебе одно растение, корни которого при правильной обработке способны очень интересно влиять на шёлк и бархат.
— Что может быть интереснее твоих дурманящих сборов? — ухмыльнулся Морифинвэ. — Может, остановимся на привал и выпьем по чашечке?
Митриэль рассмеялась.
— Тогда разжигай костер, сын Духа Огня! Пусть пламя сделает нашу прогулку ещё жарче!
С интересом наблюдая за эльфийкой, готовящей отвар, Карнистир недоумевал, почему в Доме Нолофинвэ настолько доверяют этой странной и весьма могущественной знахарке? Она ведь знает слишком много секретных рецептов, мало ли что и кому она подмешает? Феаноринг уже не раз ловил себя на мысли, что на месте Финдекано ни за что не подпустил бы такую «служанку» к беременной жене. Впрочем, дело его.
Брошенные в костёр серебристые с алыми прожилками листья, похожие на звёзды, свернулись от жара в черные трубочки и рассыпались золой, а потом взвились в воздух ароматным дымом, от которого приятно закружилась голова.
Карнистир и сам мог приготовить то, что сейчас делала Митриэль, но ему нравилось наблюдать за действиями левши-эльфийки с волосами цвета древесной коры и тёмно-зелёными глазами, всегда смотрящими словно сквозь собеседника. Карнистир знал наизусть все рассказанные Митриэль составы снадобий и уже неоднократно придумывал, готовил и пробовал собственные, не делясь ими с наставницей и каждый раз задавая себе вопрос: сколько страшных тайных зелий знает эта милая девушка?
Дурманящий напиток растекся горячей волной по телу, и Митриэль, сбросив платье, начала танцевать, напевая несложный мотив:
— Ай, то не пыль по лесной дороге стелется,
Ай, не ходи, да беды не трогай, девица!
Колдовства не буди!
Отвернись, не гляди!
Змей со змеицей женятся.
— Ты ведь не скажешь моему мужу? — засмеялась она, прервав пение, кружась среди деревьев. — Мне же перед сыновьями стыдно будет!
— Не скажу, если будешь танцевать вместе со мной, — хищно оскалился Карнистир, располагаясь удобнее на мягких мхах.
— Лиха не ведала, глаз от беды не прятала,
Быть тебе, девица, нашей! Сама виноватая!
Над поляною хмарь,
Там змеиный ждёт царь!
За него ты просватана!
— Так что? — прервал пение Митриэль Феаноринг. — Рассказать твоему мужу о танцах или сделаешь меня сообщником, обеспечив моё молчание?
Митриэль рассмеялась.
— Удержи меня,
На шелкову постель уложи меня.
Ты ласкай меня,
За водой одну не пускай меня!
Лесные дебри умеют хранить тайны, и этим так и тянуло воспользоваться.
Примечание к части
Митриэль поет "Невесту полоза" гр. Мельница
Ближе любого кровного родственника
Тепло. Шум ветра в золотых от света Лаурелин листьях, далёкий лай Хуана, гоняющего лесных зверей, чириканье птах, журчание реки…
И бесконечное спокойствие, чувство уверенности и окрылённости, ощущение, что любое дело по силам, каждая мечта осуществима, мир прекрасен и добр, и можно загадывать самые смелые желания, строить невероятные планы! Так бывает только рядом с Вала.
Охотники — эльф и Айну — сидели под деревом, прислонившись к стволу. Рядом горел костёр, на котором готовилась подстреленная дичь, мерно потрескивали дрова.
Туркафинвэ склонил голову на плечо Оромэ, белые волосы струились по мускулистой руке, колыхаемые ветром. Сын Феанаро закрыл глаза и наслаждался чистой изначальной энергией творения, исходящей от Вала. В такие мгновения не знающее покоя пламя сердца эльфа обретало мир, не оставалось обид на семью, досады на неудачи в охоте, усталости от бесконечного давления со стороны отца, и даже становилось незаметным присутствие в лесу других Айнур, например, быстроногой Нессы, гонявшей оленей на севере Амана или антилоп на юге.
— Ты уже помирился с братом? — по-отечески спросил Оромэ, и беловолосый Феаноринг улыбнулся, радуясь, что другу и наставнику не всё равно, как у него дела.
Самым же важным и приятным было то, что Вала никогда не начинал навязывать своё мнение, не давал ненужных советов и не пытался показать, насколько эльф глупее и слабее, чем могущественный мудрый творец Арды. Поэтому перводомовский принц полностью доверял Оромэ, несмотря на скепсис и настороженность отца в отношении Валар.
— Наверное, — лениво отозвался Тьелкормо, — Морьо больше на меня не бросался.
— Это хорошо, вы ведь родня, у вас нет никого ближе друг друга.
«Есть», — подумал Туркафинвэ.
— Кроме Валар, разумеется, — ответил на мысль Оромэ, беззаботно улыбаясь. — А для нас ближе братьев и сестёр никого нет. Айнур — одно целое. Да, мы можем многих впустить в нашу жизнь, и они станут дороги нам, но это совсем иная ценность.
Владыка-Охотник посмотрел вдаль, где между золотисто-зелёными стволами показался силуэт зверя. Ласково урча, к Вала подошла чёрная пантера с зелёными светящимися глазами, выдававшими в животном дух Айну. Огромная кошка ткнулась мордой в плечо своего господина, что-то промурлыкала и одним прыжком скрылась в золотом сиянии Древа Лаурелин.
— Когда Мелькор заигрался в бунтаря, — отрешённо, словно о чём-то совершенно неважном, сказал Оромэ, — нам пришлось заточить его в Чертогах Намо на целых триста лет! Порой мне кажется, что от этого наказания больше страдали мы, особенно Манвэ, чем сам Мелькор. Хорошо, что он осознал свою вину, и стал дружен и нам, и вам, Дети Эру.
Туркафинвэ не любил обсуждать братские отношения между Валар, особенно, если речь заходила о том самом «бунтаре». Когда стало известно, что Айну, исказивший Арду, сбивший темы Песни Творения, наводивший ужас на едва пришедших в мир эльфов около озера Куивиэнэн в Эндорэ, сотворивший чудовищ и уничтожавший труды других Валар, теперь будет жить в священной земле Аман вместе с теми, кого от него пришлось спасать, многие всерьёз забеспокоились, однако Владыка Манвэ со слезами на глазах заверил эльфийских королей, что каждый имеет право на милосердие и шанс исправиться. Безоговорочно на словах согласились почти все, но то и дело кто-то снова высказывал недовольство, и Туркафинвэ всё это порядком надоело.
Выпив вина из одной фляги с Оромэ, Феаноринг таинственно улыбнулся.
— Знаешь, — произнёс он, поднимая голубые глаза в обрамлении белоснежных ресниц к сияющему небу, — я никому об этом не говорил, только тебе могу честно рассказать… Я влюбился в Ириссэ. Она мне давно нравилась, но это было по-другому! А сейчас я смотрю на неё… Она часто одета, как парень: свободная рубаха, широкие штаны, но, — эльф покраснел, — это манит гораздо сильнее, чем открытое платье или его полное отсутствие! Когда я вижу женщин, оголяющих тела, мне становится скучно. А Ириссэ… она… Она скрывает себя! И я хочу познать её, открыть, увидеть, какая она, а потом снова спрятать ото всех! Хочу, чтобы она была только моя! И мне плевать, что подумают наши отцы! Это глупо, да?
Оромэ покачал головой и не ответил, однако Туркафинвэ не ждал совета, желая просто выплеснуть накопившиеся эмоции. Сын Феанаро и так знал, что скажет или подумает любой владыка Арды: эльф должен жениться на той, которую полюбил, вечно хранить ей верность, не замечать других женщин, а если чувства угасли, чего вообще никогда не может быть, угаснуть вместе с ними. Спорить, приводя аргументы о второй женитьбе деда-нолдорана было бессмысленно, поэтому Тьелко предпочитал вовсе не начинать подобных разговоров.
Золотое сияние начало угасать, серебряное — усиливаться. Костёр горел еле-еле, и давно зажарившаяся дичь не подгорала, зато оставалась горячей.
— Мне пора, — Оромэ встал и подозвал своего коня, сопровождаемого гончими псами. — До скорой встречи, Феанарион. Надеюсь, тебе будет, что мне рассказать.
Туркафинвэ загадочно и смущённо улыбнулся. Да, рядом с Вала мечтается легко, даже слишком, но что будет, когда Владыки-Охотника не окажется рядом?
Решив не думать о грустном, беловолосый Феаноринг снял с костра дичь.
— Хуан! — крикнул эльф. — Хочешь, угощу? Поторопись, пока я не передумал! Не заставляй меня ждать, мохнатый друг!
И пёс не заставил, в одно мгновение оказавшись рядом с костром, смотря на хозяина такими преданными глазами, что не поделиться едой было невозможно. Поцеловав огромную улыбающуюся морду, Феаноринг покровительственно рассмеялся и стал кормить пса с руки, чувствуя прикосновения к ладони мокрого холодного носа и шершавого языка.
Лес пел голосами птиц, и, словно специально, почти все они щебетали о самочках, гнёздах и птенцах. Очень наивно и глупо, однако Туркафинвэ слушал и невольно улыбался.
Старшие братья
Они сидели за огромным столом, но почти вплотную друг к другу. Два абсолютно непохожих, но всегда тянувшихся друг к другу брата, старшие сыновья Феанаро Куруфинвэ пришли в мир один за другим и не представляли жизни друг без друга. Они могли подолгу не общаться, когда Нельо выполнял многочисленные поручения отца и в перерывах пытался уделять хоть немного времени работе с Махтаном, своей жене и дочери, но потом всё равно находили возможность провести вместе столько, сколько понадобится, чтобы обсудить всё до мелочей, поругаться из-за какой-нибудь ерунды, помириться и обсудить всё снова.
Только Макалаурэ знал, что его старший брат не всегда надменен и неприступен, как отвесная скала, а Нельо был единственным во всей Арде, кто слышал самые неудачные и сразу же забракованные песни менестреля. И хотя Майтимо почти всегда говорил нелицеприятные вещи о музыке брата, Макалаурэ понимал: он это не всерьёз.
— Отца уже очень долго нет, меня это тревожит, — без выражения произнес Нельяфинвэ. — Неужели так трудно хотя бы прислать письмо? Мать измаялась вся, не знает, куда себя деть. Даже с Анайрэ подружилась! Наверно, на почве грядущего появления нового члена семьи.
— Мне интересно, — наигрывая что-то безмятежное на арфе, хитро улыбнулся Макалаурэ, — отец будет считать этого крошку Нолдо Первого или Второго Дома?
— Смейся сколько хочешь, отвечать всё равно мне, — Майтимо развалился в кресле, — у нас много новостей для отца, и, уверен, большинство из них ему будут не по душе. Да хватит уже тренькать!
— Я сочиняю шедевр, ты ничего не понимаешь.
— Сочиняй что-то менее однообразное! Три ноты по кругу пускаешь и называешь это искусством!
— Ты ничего не понимаешь!
Нельяфинвэ, пшикнув, отвернулся. Он прокручивал в голове недавний странный разговор с Туркафинвэ, когда у брата зажила ушибленная Палантиром голова. Обычно манерный и чопорный, ученик Вала Оромэ был на нервах, говорил много и путано, Майтимо так и не уловил суть проблемы, хотя у него возникли подозрения относительно отношений Туркафинвэ и младшей сестры Финдекано Ириссэ. Они дружили с тех пор, как эльфийка стала из неуклюжего ребенка превращаться в прекрасную деву с колючим взглядом охотницы. И теперь Тьелкормо считал, что отец никогда не позволит ему жениться на Ириссэ, потому что уже есть один брак между членами Первого и Второго Дома. Нельяфинвэ совершенно не видел в этом проблемы и был готов помочь, но Туркафинвэ вдруг запротестовал, наплел ещё что-то про подсевшего на корешки Карнистира и удалился на охоту с Вала Оромэ. Осталось только недоуменно развести руками.
— Ты хоть раз задумывался, — заговорил первым Макалаурэ, — что такое собрался сделать отец, что обещал вернуться и изменить мир?
— Каждый его проект грандиозен, — равнодушно пожал плечами Нельо, стуча пальцами по мягкому подлокотнику. — И каждый создаёт проблемы. Столь же грандиозные.
Менестрель удивлённо поднял брови и от души рассмеялся. Майтимо в ответ сдержанно улыбнулся.
— Когда отец всё-таки вернётся, — сказал старший Феаноринг, наклоняясь над столом, — мы семеро должны хотя бы сделать вид, что все это время были дружной семьёй. И очень желательно, чтобы Тьелпе не начал опять свою любимую в последнее время тему о нежелании изучать кузнечное дело.
— И чтобы больше не лил себе на пальцы расплавленное золото в знак протеста, — согласно кивнул Макалаурэ. — «Я больше не среброрукий! Видите золото?» А потом, когда обжёгся, понял, насколько глупо поступил. Вала Ауле был крайне удивлен…
— Не только он, — вздохнул Майтимо. — Наш племянник — отчаянный малый. Он так сопротивляется обучению кузнечному делу, словно это для него может стать чем-то роковым. Не понимаю этого.
Сильмарили
Разлитые по потолку, стенам, полу, мебели и собранные в формы сияющие капли не остывали, а медленно раскалялись, светясь всё ярче. В какой-то момент они начали с шипением и дымом прожигать всё, к чему прикасались, не причиняя вреда только своему создателю: капли, попавшие на кожу, остыли и затвердели, упали на пол крошечными кристалликами. Не представляяиного выхода, Феанаро сгреб в сложенные чашей ладони обжигающую жидкость и, терпя быстро проходящую боль, стал наблюдать, как в его руках кристаллизуется дивной красоты минерал.
Подземелье заполнял дым от горящих камней в стенах и мебели, в воздухе закружился пепел, оседающий и смешивающийся с сияющей жидкостью, делая ее грязной. Феанаро, кашляя, с трудом видя слезящимися глазами, начал спешно укрывать охлаждённый в руках кристалл, собрал новый, стал дуть на него, пряча от сажи. В конце концов находиться в кузнице стало невозможно, и Куруфинвэ, схватив кристаллы, которые успел охладить, выбежал на свежий воздух.
Судорожно вдыхая, давясь кашлем, мастер посмотрел на лежащие в ладонях сияющие камни. Они были неровные, поверхность шершавая и мутная, но даже в таком необработанном виде Сильмарили были прекрасны. Впитывая из воздуха смешанный свет Древ Валар, камни сверкали всё ярче, но каждый по-своему, словно три части пламени, из которого родились: нижняя — самый светлый, с синевато-фиолетовыми переливами, переходящими в розовый и серебристый, средняя — ослепительно горящий золотом и оранжевым с голубыми и алыми искрами, верхняя, самая горячая, — с тёплым оранжево-розовым сиянием, глубоким и таинственным.
Феанаро смотрел на них и не мог отвести восхищённый взгляд. Он видел, что после огранки и шлифовки Сильмарили станут прозрачными, но игру красок не утратят, — напротив, она станет ещё более чарующей. Изначальный свет первозданного огня, заключённый в сердцах кристаллов, не давал смотреть ни на что иное, переключить внимание было невозможно. Феанаро в порыве эмоций прижал новорожденные Сильмарили к груди, чувствуя любовь к своим творениям, словно это его родные дети. Больше чем дети. Много больше.
Теперь необходимо было постараться погасить пожар в кузнице, чтобы заняться огранкой и шлифовкой дивных кристаллов.
Примечание к части
Иллюстрация Беллы Бергольц https://www.deviantart.com/bellabergolts/art/Feanor-and-the-Silmarils-792052036
Помощь сынов Индис
— Спасибо, спасибо вам огромнейшее, мои мальчики, — добродушно улыбался король Финвэ, смотря усталыми глазами на сыновей. — Ваша помощь неоценима. Арьо, неужели ты правда возьмёшь на себя столь ответственное дело?
— Конечно, возьмёт, — ответил за брата Нолофинвэ. — Совместит приятное с полезным: поедет к Тэлери на переговоры, повидается с роднёй, сыграет в гаванях свадьбу сына. Там очень красиво!
— Если бы не Индис, — продолжал улыбаться Финвэ, — в Гавани пришлось бы ехать мне самому. А теперь я смогу спокойно посидеть дома. Арьо, может, оставишь у меня в гостях свою прелестную доченьку? Она вроде не особенно жалует невесту брата. А я её отвлеку, портрет нарисую.
Старший из братьев напрягся, не успев скрыть эмоции: если Нэрвен увидит, как дед проводит время, или обнаружит картины, которые крайне сложно отнести к "Просто рисую воспоминания о Средиземье, что такого? Мы тогда не одевались", будет грандиозный скандал — дева-муж точно не промолчит.
— Нет, Артанис должна ехать с семьёй, — безапелляционно сказал младший сын нолдорана.
Он не знал причину недовольства Нолофинвэ, поэтому не понял, в чём дело, но это было неважно — Арафинвэ думал только о матери. Наверное, это она настояла на поездке к Тэлери. Вроде бы и повод неважный, что так раздувать значимость переговоров о строительстве портового города? Можно подумать, кто-то из Тэлери будет против помощи Нолдор в возведении зданий. Город-порт давно пора было расширять и делать более пригодным для торговли.
— Почему Феанаро столь безответственный? — нахмурился вдруг Нолофинвэ. — Уехал неизвестно куда, бросил семью… Мы совсем ему не дороги?
Арафинвэ фыркнул. Старший брат стрельнул в него злобным взглядом, приказывающим замолчать.
— Я тоже за него волнуюсь, мальчик мой, — кивнул с грустью Финвэ. — Но вы меня поддерживаете. Спасибо, что к Эонвэ со мной ходили. Манвэ не принял меня — важные дела… А я совсем не знаю, что делать с этими двумя поссорившимися семьями, которые не поделили лесополосу.
— Я всегда к твоим услугам, ты знаешь, — Нолофинвэ приобнял отца за плечи. — Я от тебя точно никуда не уеду. И с правлением помогу. Захочешь отдохнуть — я тебя подменю на троне в это время. Все вопросы с тобой согласую. Хочешь, поеду переговорю с теми конфликтёрами? Возьму с собой Турукано и Ириссэ, разберёмся, что да как.
— Спасибо тебе, Ноло, спасибо. Что бы я без тебя делал! Только помни: ехать надо не откладывая.
Старший принц довольно кивнул. Всё складывалось именно так, как планировалось.
Куруфинвэ-младший
Люлька в форме ажурного красно-золотого листа для работ на большой высоте, висящая с крыши, мерно покачивалась, управляемая задумавшимся о своём эльфом.
— Не засни там! — окликнул помощника Куруфинвэ-младший, опуская кисть в специальный раствор, изобретённый когда-то его отцом.
Особенностью этой эмали была способность впитывать сияние Древ и светиться. Покрытая пахнущим мятой и лавандой веществом поверхность могла осветить целый двор, который закрывала тень высоких построек. Обычно росписью архитектурных сооружений, как и их украшением, лепниной занимались младшие сыновья Феанаро — близняшки Амбаруссар, но на этот раз Куруфинвэ-младший хотел все сделать сам: в кузницу к Вала Ауле идти не было настроения из-за капризов Тьелпе; новорожденные дочки хоть и находились под постоянным присмотром нянек, только счастливой маме всё равно не хватало времени на мужа, Туркафинвэ ушёл на охоту один, а с остальными братьями любимый сын Феанаро как правило не откровенничал.
Нервничать было из-за чего: обычно все вопросы масштабного строительства в Амане решались при участии Первого Дома, но на этот раз дядя Арафинвэ едва ли не тайно вместе с семьёй уехал в Альквалондэ, взяв мастеров Второго и Третьего Домов, чтобы помогать в расширении границ города, сделав вид, будто просто собрался гостить у родни.
Куруфинвэ раньше не понимал тревог Туркафинвэ по поводу попыток Майтимо вновь объединить развалившееся семейство Финвэ, но теперь, когда последствия раскола коснулись Куруфинвэ-младшего лично, оставив его и близнецов за пределами масштабного проекта, мнение эльфа круто изменилось. И, выводя светящейся эмалью причудливые узоры на стене башни, находящейся в удаленном от Древ поселении, где света было заметно меньше, чем в Тирионе, он злился, что отца всё нет. Куруфинвэ-младший отчаянно надеялся, что Феанаро скоро вернётся и жизнь снова наладится.
Её любовь
Домой идти совершенно не хотелось.
Опустошение после расставания с Вала Оромэ ещё не прошло, но прилив сил уже ощущался, и этот диссонанс терзал душу, сбивая дыхание и заставляя сердце бешено колотиться.
Туркафинвэ, снова и снова резко убирая назад белые волосы, обнял Хуана за шею, не наклоняясь — пёс был практически одного роста с хозяином. Потрепав Хуана по голове, Феаноринг заметил хитрый блеск в его глазах и задал мысленный вопрос, но ответа не последовало. Желания что-то выяснять не было совершенно, усталый эльф, побросав походные вещи прямо в саду и на ступенях дворца, пошёл в свои покои.
Изящные руки Туркафинвэ, обманчиво хрупкие на вид, с силой распахнули двери покоев, а потом с тем же размахом захлопнули. Хаос в душе постепенно успокаивался, равновесие давало ощущение опоры для прыжка любой высоты, и это было потрясающее чувство прилива сил и эйфории. Сын Феанаро зажёг светильник, питаемый росой Телпериона, взяв книгу, сел на постель…
И почувствовал, что под покрывалом кто-то есть. Инстинктивно выхватив нож, Туркафинвэ прижал незваного гостя к кровати и сдёрнул алый с золотом бархат.
Тонкая девичья рука изящно взялась прямо за лезвие и потянула острие к своей шее.
— Напугай меня ещё, — прошептала Ириссэ, томно смотря полуприкрытыми глазами на эльфа, — ты прекрасен в своей опасной злости.
Туркафинвэ смутился. Его будоражила прекрасная черноволосая дева, тело сводило огненными оковами страсти, но он не имел права прикасаться к высокородной красавице, пока она не жена.
«Зачем ты меня терзаешь? — мысленно взмолился Туркафинвэ. — Играешь со мной, словно с пойманной пташкой. Это жестоко!»
Он видел: Ириссэ знает, о чём думает влюблённый эльф, как ему тяжело выносить её игру, и торжествует. Ей доставляет удовольствие превосходство над сгорающим в огне желания поклонником.
Управляемое девичьей рукой лезвие коснулось белой бархатной кожи на шее Ириссэ, чуть надавило, заскользило ниже, по груди, забираясь в вырез платья.
— Хватит! — не выдержал Туркафинвэ и, вырвав у девы нож, вскочил на ноги. — Зачем ты пришла?
— Я пряталась от отца, — сделала наивные глазки Ириссэ. — Он хотел взять меня в скучную поездку, но не нашёл. Правда, я молодец?
Туркафинвэ всего трясло от напряжения, он смотрел на сидящую в его постели возлюбленную, раздевая её глазами, представляя, как они…
Не в силах больше этого выносить, Феаноринг резко отвернулся и зажмурился, тяжело дыша.
На плечи легли лёгкие ладони, такие тёплые, такие нежные!
— Перестань, прошу тебя, — умоляюще простонал эльф, — иначе…
— Что? — в голосе Ириссэ прозвучал кокетливый вызов. — Возьмёшь меня силой?
Туркафинвэ резким движением высвободился из объятий, словно отрывая кусок от сердца.
— Перестань, Ириссэ. Иди домой.
— О, нет, я не за этим оттуда сбежала. У меня есть к тебе предложение.
Туркафинвэ был уже не в состоянии выслушивать предложения, он изо всех сил старался успокоиться, но каждой частичкой тела ощущал присутствие объекта вожделения в опасной близости и не мог ничего с собой поделать.
— Поехали в Альквалондэ. Тайно, — полушёпотом произнесла Ириссэ, сексуально понизив голос. — Я хочу знать, почему дядя делает секрет из будущего строительства. Змеи никогда не выползают из нор просто так, но на любую гадину найдется охотник. Мы ведь с тобой охотники, правда, мой верный друг?
«Друг…»
Туркафинвэ ненавидел, когда Ириссэ называла его так, но сейчас он был полностью в её власти, поэтому согласился бы на что угодно, даже поцеловаться с Карнистиром.
— Вижу, ты согласен, — напевала свой монолог дальше Ириссэ, — так что не вижу смысла ждать. Выезжаем немедленно! И, разумеется, тайно.
***
Ветки, ветки, бездорожье, дебри, кусты, ветки, холм, спуск, овраг… Бешеная скачка будоражила воображение, сердца молодых эльфов колотились в безумном ритме, но в унисон, словно единое целое. По крайней мере, так казалось потерявшему рассудок от переполнявших чувств Туркафинвэ. Он восхищённо любовался красотой Ириссэ, такой дикой, необузданной, непокорной! Словно она вовсе не принцесса, а вольный дух ветров.
Быстрее, быстрее!
Впереди бурелом! Плевать! Летим сквозь ветви, ломая их. Бешеная скачка, безумие охвативших чувств.
Поле. Мягкая трава. Ветер в лицо охлаждает разгоряченную кожу. Теперь кажется, будто летишь, а под тобой не скакун, а орёл! И только слившееся воедино сияние Древ, только два сердца вместе, только Ириссэ рядом.
— Остановимся? — предложила эльфийка, кокетливо прищурившись. — Видишь, рощица? Доскачем и сделаем привал.
Высокие деревья с тонкими ровными стволами сомкнулись над головой.
Спрыгнув с коня, Ириссэ изящно потянулась, выгибая спину.
— Здесь нас никто не увидит, — подмигнула она Тьелко.
— Ты мне не жена, — с отчаянием в голосе отозвался беловолосый эльф.
— И не стану. Ни за что не выйду замуж по доброй воле! Это не для меня. Я буду делать, что хочу и с кем хочу.
— Ириссэ, — запротестовал, но очень неохотно Туркафинвэ, — мне нельзя прикасаться к тебе.
— И не прикоснёшься.
Словно хищник из засады, дочь Нолофинвэ бросилась на ошарашенного Феаноринга и в одно мгновение спутала веревкой его руки за спиной. Толкнув его на траву, эльфийка, видя, что её игра понравилась, жестом приказала прислониться спиной к дереву, после чего примотала Тьелкормо к стволу.
— Мне никто не запретит прикасаться к тебе. У нас, женщин, ничего не сказано об этом в кодексе чести. Это нас нельзя трогать. А вас, мужчины, можно!
Изящно встав около разгорячённого кавалера на колени, Ириссэ ловко избавила себя и Тьелко от тех одежд, что мешали игре. Ее губы нежно, но требовательно коснулись чувствительной кожи, по телу пробежала дрожь.
«Когда она этому научилась?» — промелькнула последняя перед сладким забытьем мысль, а потом было просто хорошо.
И всё неважно.
***
Что цель поездки близка, стало понятно задолго до того, как вдали с высокого берега открылся чарующий вид на бескрайнее море. Обо всем заранее рассказал внезапно изменившийся ветер. Нет, он не стал сильнее или холоднее, только на губах ощутилась соль.
— Словно слизываешь слёзы, — почему-то подумал вслух Туркафинвэ, до этого момента витавший в облаках. — Или кровь…
— Да, — согласилась Ириссэ, — здесь хоть и красиво, и ощущается дух свободы… Но мне не радостно.
— Предлагаешь вернуться в рощу? — соблазнительно улыбнулся Туркафинвэ, надеясь на согласие.
— Понравилось быть связанным, друг мой? — жестоко остудила его пыл эльфийка. — Могу связать прямо здесь. И бросить в воду. Интересно, Улмо тебя спасёт?
— Провались в бездну! — вспыхнул Туркафинвэ, разворачивая лошадь.
— Нет! Не уезжай! Прости меня! — тут же сменила тон Ириссэ, догоняя сына Феанаро. — Мы, на чьих гербах звёзды, должны задавить гадину со змеями на гобеленах. А для этого выясним, что они шипят в своём клубке, который вдруг выполз из вонючей норы. Я чувствую, это не к добру.
— Никогда! Слышишь? Никогда не называй меня другом! Ясно?
— А как называть? — подчёркнуто заинтересовано спросила Ириссэ, играя с огнем сердца Феаноринга.
— Как угодно, только не «друг»!
— Хорошо, Тьелко, — сделала невинные глазки эльфийка. — Будь по-твоему.
Ощущение соли на губах усиливалось, давящее чувство безнадежной тоски захватывало сердце, и дочь Нолофинвэ спешилась.
— Тьелко, — испуганно позвала она, — хочу ехать, прижавшись к тебе. Иначе мне страшно.
Это было так удивительно и непривычно, что Туркафинвэ растерялся, но понимание, что сможет прижимать к себе весь оставшийся путь возлюбленную, чувствуя её запах, тепло тела, биение сердца, делало остальное неважным. Ириссэ теперь могла говорить вообще что угодно. Возможно, даже ненавистное слово «друг».
***
Утопая в шёлке чёрных волос, сын Феанаро не представлял, как жил раньше, до того как они с Ириссэ стали близки. Теперь он весь без остатка отдавался чувствам и желанию ощущать больше, чаще и ярче.
Потерявшись в эмоциях, Туркафинвэ не заметил, как перед ними появилась дорога, вымощенная белыми, идеально отшлифованными плитами, безукоризненно подогнанными друг к другу. На них был нанесён причудливый орнамент, изображавший идущие по волнам корабли, и рисунок светился, вторя сиянию Древ, то золотым, то серебристым.
Впереди открылись пологие песчаные склоны, спускающиеся к воде, стало видно спокойное, зеркально-гладкое море.
— Вот о чём говорил отец дядюшке-змею! — оживилась Ириссэ. — А он потом мамочке своей сюсюкал:
«Валар напомнили нам, что за морем есть земля тьмы, от которой лучше защититься, нужно укрепить гавань. И да, лучше всех в оборонительных сооружениях понимает…»
Ириссэ вдруг замолчала, потому что, когда первые белые башни Альквалондэ показались на горизонте, беглецы увидели его.
Вала стоял на вершине крутого склона в окружении эльфов Третьего Дома, но Арафинвэ с ними не было, зато присутствовали несколько высокородных Тэлери: принцы Вольвион и Айриольвэ с сыновьями, а также их верные. Короля Ольвэ также не было видно.
— Уходим с дороги, пока нас не заметили, — понизила голос эльфийка, впиваясь пальцами в бедро Туркафинвэ. — Не время ещё нам показываться.
— Странная энергия исходит от этого Вала, — задумался вслух Феаноринг. — И очень сильная. Не хотел бы я с ним близко общаться.
— Я не хочу с ним сближаться ещё и потому, что мой дядя-змей с ним сотрудничает, — фыркнула Ириссэ.
Телперион угас. Золото заполнило благословенный край тёплым сиянием, даря обманчивое ощущение безмятежности, усыпляя бдительность. Но со временем эльфы всё меньше поддавались чарам или Древа постепенно расходовали силу, теряя прежнюю мощь, поэтому в сердцах жителей Амана чаще и чаще селился непокой.
Примечание к части
Вольвион от Elfinfen https://vk.com/photo-136606616_456239453
Подальше от интриг и вражды
В неярком свете Древ, который здесь, в Альквалондэ, сиял особенно таинственно, город-порт казался фарфоровым и адуляровым. Башни, арки, скульптуры, маяки разных оттенков белого, озаряемые золотом и серебром, выглядели нереальными, словно снились наяву. Артанис любила родной город матери, однако тёплые чувства не распространялись ни на его жителей, ни на тэлерийских правителей. Королевский род, за исключением, пожалуй, старшего принца, держался подчёркнуто отстранённо, и у муж-девы возникало чувство, будто Ольвэ с семьёй хранят какой-то чудовищный секрет, который мешает им сближаться с собратьями. Нет, Мириэль Сериндэ не могла быть права! В конце концов, у многих светлых эльфов жило в памяти тёмное прошлое, и это необязательно вина в чьей-то смерти.
Артанис приехала вместе с семьёй, однако чувствовала себя одинокой. Озвученной в Тирионе целью визита в Лебяжью Гавань была свадьба Финдарато и Амариэ, только на самом деле всё обстояло иначе. Атмосфера в портовом городе ощущалась непривычно напряжённой, и даже обычное приветствие свиты короля и принцев показалось фальшиво-почтительным.
Со сдержанной благодарностью приняв дары, Артанис поблагодарила каждого верного правителей, с наслаждением видя в их глазах восхищение и понимание недоступности прекраснейшей эльфийки. Каждый из этих мужчин мечтал бы об особой милости со стороны принцессы, но им не суждено её получить. Никому из них.
«Как и прядь моих волос!»
Неожиданное неприятное воспоминание заставило поёжиться.
«Никто никогда не прикоснётся ко мне!»
Решив, что надо немного развеяться, принцесса погнала коня вперёд на побережье, где у причалов красовались дивные белоснежные корабли-лебеди.
***
— Я уеду отсюда, — король Ольвэ, высокий и серебристый, украшенный жемчугом, кораллами и перламутром, посмотрел из окна дворца на сияющий голубовато-бирюзовым планктоном прибой, казавшийся волшебным в свете Древ Валар, — надоело море.
Арафинвэ, отдохнув с дороги и придя на встречу с родичем жены, ожидал услышать многое, но не это.
— Пойдём в театр, — пригласил нолдорского принца тэлерийский правитель, — составим компанию нашим жёнам и детям, а по дороге обсудим кое-что.
— Например, слова твоего младшего сына?
— А что такого сказал Вольвион? — Ольвэ сделал удивлённые глаза.
— Он спросил меня о цели прибытия, — Арафинвэ напрягся, думая, как правильно выразиться.
***
— Надеюсь, это лишь дань традиции, верно? — принц Вольвион, одетый на удивление скромно, в отличие от отца, прямо посмотрел в глаза гостю. Свита сына короля была вооружена изящными луками, словно для турнира или охоты, на плотных рубашках блестели металлические вставки в виде чешуи.
— Что именно? — третий сын нолдорана Финвэ не понял причину столь холодного приёма.
— То, что Нолдоли собираются строить пристань, — сияющий бирюзовый взгляд стал испытующим.
— Возможно, — ещё больше удивился Арафинвэ.
— Я так и знал. Надеюсь, обойдётся без рубинов.
Больше ничего сказано не было, однако и этого оказалось более, чем достаточно.
***
— Ах, мой мальчик говорил о традициях! — словно на ходу придумывая, как отвертеться, король Ольвэ отмахнулся. — Он просто не хочет оставаться в Альквалондэ за старшего. Но знаешь, сын моего дорогого друга, моё решение окончательно. А всё почему?
Свет Телпериона набирал силу, золото угасало, и синий цвет прилива становился ярче, теряя бирюзовый оттенок. Белоснежные корабли-лебеди покачивались на волнах, словно приветствуя владыку и его гостя.
— Вала Мелькор более не опасен для нас, — заговорил тише Ольвэ, озираясь, — нас все в этом заверили, и мы не сомневаемся! Но Вала Улмо запретил своим Майяр общаться с Мелькором. Для меня огромная честь, что мне Вала Улмо доверяет больше, чем собственным помощникам, поэтому я продемонстрирую преданность любимому Владыке и не буду жить в городе, куда Мелькор в любой момент имеет право приходить по воле Вала Манвэ.
Арафинвэ, уверенный, что дело совсем в другом, сделал вид, будто полностью согласен.
— Кстати, я польщён, что ты решил играть свадьбу сына здесь! — тэлерийский владыка раскинул руки.
— В Тирионе тоже отпразднуем, только не так широко, — сын нолдорана Финвэ посерьёзнел, вспоминая разговоры с матерью на эту тему.
«Ты должен защитить своего мальчика от Феанарионов! — тихо говорила Индис, оставшись с Арьо наедине. — Проведи церемонию подальше отсюда, а потом справишь и дома. Ты же не хочешь конфликтов в такой важный для всех нас день!»
— Мне надоели интриги и вражда, — честно сказал Арафинвэ.
— Вала Мелькора пригласишь, чтобы Вала Манвэ Сулимо не расстроился?
— Все жители и гости Альквалондэ имеют право прийти на торжество, — пожал плечами нолдорский принц.
— Я не сомневался.
Интонация короля Ольвэ не понравилась сыну Финвэ, однако понять подобное отношение было нетрудно.
— Я тебе так скажу, муж моей дорогой Эарвен, — тэлерийский правитель вдруг заулыбался, — мы приняли решение: если Вала Мелькор что-то советует, сразу переспрашивать мнение Вала Улмо. У нас, Тэлери, только три наставника: Владыка Вод и его Майяр: Оссэ и Уинэн. И других помощников моему народу не требуется.
Слова прозвучали твёрдо и показались разумными. Сейчас для Арафинвэ было достаточно и такого ответа.
***
Встреча была внезапной. Артанис просто шла по белокаменной набережной, как вдруг ей стало холодно, вокруг словно померк и без того неяркий свет, а потом появился тот, с кем предстояло общаться её отцу.
Мысли Артанис, в последнее время занятые только предстоящей свадьбой брата, теперь переключились на грядущее строительство. Несмотря на собираемые её служанками сплетни, принцесса не знала ничего про тайный договор о помощи Тэлери. Принцесса не понимала, почему бабушка Индис действовала одна, убеждая Валар в необходимости и полезности именно Арафинвэ Финвиону руководить работой, хотя глава Третьего Дома Нолдор совершенно не интересовался и не разбирался в градостроительстве. Артанис никак не могла взять в толк и причин, зачем в безопасной земле думать о защите? Что она упустила? Что от неё утаили?
— Покой давно покинул твоё сердце, прелестная дева, — сказал вкрадчивый голос, и принцесса напряглась. — Ладно, я пошутил, — беззаботно рассмеялся Вала Мелькор, принимая величественный облик, подозрительно напоминавший дядю Артанис. — Не люблю весь этот ненужный пафос.
Эльфийка прищурилась. Её собеседник излучал энергию скорби, тяжёлую и болезненную, возникало ощущение пустоты и безнадёжного страдания, когда нет и быть не может избавления. Стало страшно, но, помня, как убежала от Феанаро, а потом корила себя, Артанис отчаянно боролась с собой.
— Прости, что пугаю, — просто улыбнулся Вала, — но пока ещё прошло слишком мало времени после моего заключения в Чертогах Мандоса. Мой дух ещё не до конца оправился от заточения. Но это не главное. Гораздо важнее то, что я осознал ошибки. Да что я всё про себя?
Изящная рука Вала погладила Артанис по плечу, и принцесса содрогнулась, однако высказывать одному из Айнур, что никто не смеет её трогать, не решилась.
— Ты очень красивая, — по-отцовски добро произнес Мелькор. — Но это не главное в тебе. Ты умна не по годам и хочешь получить ответы. Я тебе их дам. Главное, слушай. Пойдём, прогуляемся.
Артанис подчинилась. Она корила себя за безрассудство, обрывки знаний о Мелькоре пугали, но ведь Валар всегда утверждали: каждый имеет право на прощение. Каждый! Даже… Убийца? Живодёр? Видимо, да.
— Твой брат любит тебя, — сказал вдруг Мелькор, — и ты всегда будешь для него любимее любой другой женщины, будь то жена, мать или дочь. Вы связаны сильнее, чем вам обоим кажется, и здесь у тебя нет соперниц.
Слова попали в самое сердце, губы Артанис дрогнули, и нежная рука Вала погладила её по плечу снова. Теперь прикосновение успокаивало, не раздражало.
— До того как осознал содеянное, — заговорил снова Мелькор, — я был жесток и зол на брата Манвэ. Я люблю его каждой частицей своего феа, но наши взгляды на устройство мира в какой-то момент разошлись. И я стал с ним враждовать. Это было глупо, теперь я понимаю. Но тогда не понимал. И создал чудовищ. Твой дед рассказывал вам разные страшилки, знаю, но никто в них не верил, однако в его сказках много правды. Средиземье кишит тем, что я там поселил. Уведя вас и заперев меня, мой брат забыл о Сумеречном Крае, и что там сейчас происходит, нам неведомо. Поэтому я настоял, чтобы мы защитили границы. Особенно это касается моря.
— Владыка Улмо нас хранит, — Артанис хотела сказать уверенно, но не получилось.
— Я бы на это не рассчитывал, — вздохнул Мелькор. — Моя сила велика даже сейчас, а тогда я превосходил всех многократно.
— Но… Почему о строительстве не должен знать Первый Дом?
— Не должен? — Вала удивился. — Мне ничего не известно об этом. Я лишь сказал брату, что Тэлери одни не справятся, им нужна помощь мастеров-строителей. И ещё. Постепенно я научу вас защищаться. Это важное умение, сложное. Но необходимое. Ты знаешь, как легко лишить эльфа жизни? Нужно лишь уколоть вот здесь, — Мелькор дотронулся одним пальцем до своей груди, потом — шеи и глаза. — Теперь я ответил на все твои вопросы?
Артанис кивнула, желая скорее отделаться от пугающего собеседника.
— Ты очень красивая, правда, — дружески улыбнулся Вала. — Не забывай об этом.
— Мне каждый об этом напоминает, — недовольно произнесла принцесса. — Захочу — не забуду.
Вала исчез так же внезапно, как и появился, осталось лишь ощущение тоски и одиночества.
«Ему было очень плохо и тяжело в Чертогах Мандоса, — с неожиданной жалостью подумала принцесса, — и больно… Он страдал и осознал ошибки. И теперь тень пережитого легла на его дух… Ужасно!»
Артанис тяжело вздохнула и вдруг поняла, что Мелькор её больше не пугает. Даже наоборот, и поэтому хочется увидеть мятежного Айну снова.
***
Свет Древ слился воедино, и сердце юного эльфа ликовало. Финдарато, хоть и видел одновременное свечение Телпериона и Лаурелин каждый день, радовался красоте единения золота и серебра, словно это было уникальное событие.
Амариэ сидела на кромке фонтана, полностью сделанного из стекла. Три прозрачных лебедя будто застыли, взлетая с поверхности воды, разбрызгивая капли. Наверное, нужно было восхищённо любоваться невестой на фоне красивого архитектурного сооружения, но Финдарато совершенно не испытывал восторга. Ему было скучно.
Возвращаясь мыслями к дому, золотоволосый принц вспоминал творческие встречи с Макалаурэ и Финдекано, когда они втроём пели, играли на разных инструментах, соревновались в создании рифм и мелодий. Иногда это заканчивалось попойкой с последующими гуляньями и распеванием разной ерунды, драками, случайными знакомствами с первыми встречными девами, которые, случалось, заходили слишком далеко, но менестрели были принцами и пользовались своим высоким положением, не ограничивая себя ни в чём.
А потом Финьо женился, стал реже приходить…
Финдарато вздохнул. Несмотря на то что свадьба его друга была по договоренности, все видели, как счастлив в браке старший сын Нолофинвэ. Финдекано, всегда задумчивый и немного грустный, расцвел на глазах. В нём появилась уверенность и твёрдость. Многие думали, что его молодой супруге будет тяжело в новом доме из-за происхождения и вечной бессмысленной вражды между сыновьями Финвэ, но Финдекано жёстко пресекал любое неуважение в адрес жены, и вскоре к ней стали относиться даже более почтительно, чем к Ириссэ.
Финдарато перевёл взгляд на невесту. Амариэ совершенно не вдохновляла его. О ней не тянуло писать песен, даже шутливых, для неё не хотелось играть на арфе… Хотя…
Финдарато заметил, что вдалеке идут сестра, отец и отвечающие за строительство Тэлери. Разумеется, Артанис смотрит в сторону брата.
Взяв арфу, Финдарато заиграл спокойную, однообразную мелодию. Амариэ не могла знать, чему учил её жениха Канафинвэ, и что этот скучный набор звуков — не просто музыка.
Разбрызгиваемые стеклянными птицами капли в фонтане стали собираться в струи, закручиваться спиралью.
Финдарато резко ударил по струнам, и вода прицельно полилась в Амариэ, окатив деву полностью с ног до головы.
Шокированная и обиженная эльфийка вскочила, бросилась прочь от жениха, а Финдарато, довольный, посмотрел вдаль, чувствуя, что сестра всё видела и теперь счастлива.
— Ты могла облить меня в ответ! — с досадой крикнул вслед Амариэ принц, а потом тихо вздохнул: — Почему же ты такая скучная?
Ещё немного...
Потратив бессчетные дни на борьбу с пожаром и задымлением, чтобы сделать подземную кузницу снова пригодной для работы, Феанаро жил только мечтой завершить начатое. Пустота в душе разрасталась, все силы ушли на творение Камней, и теперь Куруфинвэ казалось, от него осталась одна бесполезная оболочка, не способная ни на что, кроме удовлетворения примитивных потребностей. Требовалось последнее усилие, и Феанаро чувствовал, что, сделав его сейчас, он иссушит себя и, скорее всего, ещё очень долго не сможет ничего создать. Или вообще никогда. Но мастер не желал ждать, он был готов на любые жертвы ради самого главного творения своей жизни.
Всё подземелье засыпало золой и крошечными кристаллами, смешавшимися с пеплом и землёй, ставшими отвратительными на вид, но все ещё державшими внутри себя угнетенный изначальный свет. Феанаро подумал, что нельзя это так оставлять, волшебное сияние не должно томиться в плену уродства и неудавшиеся камни надо разбить, но, что бы он ни делал, кристаллы выдерживали всё.
Понимая — снова придется прибегать к магии творения, Куруфинвэ собрал последние силы. Входя в транс, он твёрдо решил сначала расщепить испорченные кристаллы и только потом, используя оставшиеся капли энергии слияния Песни Сотворения и пламени духа, огранить и отшлифовать Сильмарили.
Взрослые игры
То, что идея ехать в Гавань тайно была неудачной, Туркафинвэ понял быстро: ему пришлось безвылазно сидеть в лесу около города, чтобы его не заметили Вала Мелькор и Майя Оссэ, находящиеся здесь. От их взора эльфа не скрыла бы никакая магия, не стоило даже пытаться. Ириссэ же открыто отправилась на разведку, говоря всем, что её послал отец.
Не зная, чем себя занять, Туркафинвэ строгал из дерева разные безделушки. А когда наконец заметил подкрадывающуюся Ириссэ, сделал вид, что не слышит возлюбленную.
Тёплые ладони подошедшей сзади девы закрыли глаза эльфа, влажные губы коснулись шеи, втягивая тонкую кожу, зубы прикусили до крови.
— Что ты делаешь? — слабо возмутился Туркафинвэ.
— Занимаюсь с тобой любовью, — губы перебрались ниже, оставляя за собой синеющие с кровью следы.
— Лучше снова свяжи меня, — простонал Феаноринг, — я не выдержу и стисну тебя в объятиях.
— Как скажешь.
Верёвка змеёй оплела за спиной запястья, прижала тело к жёсткой коре дерева.
— Нет, Ольвэ не отдавал такой приказ, — растерянно говорил увешанный жемчужными украшениями Тэлеро, разводя руками, — я вообще не понимаю, что происходит! Кого мы должны слушать? Короля Ольвэ, его сынка, Мелькора, Оссэ или этого неуча из Тириона? Я не понимаю, почему нам указывают, как должен выглядеть наш город?
— А кто будет понимать? — его товарищ, ниже ростом и с пышными кудрявыми волосами пнул попавшийся под ногами гриб.
Тэлери шли через лес, чтобы быстрее вернуться в Гавань, срезав таким образом дорогу.
— Но король Ольвэ… — начал было возражать первый эльф, как вдруг оба путника замерли на месте, потеряв дар речи: из-за деревьев им открылся потрясающий вид на привязанного к дереву сына Феанаро и стоящую у него между ног на коленях принцессу Ириссэ.
Не говоря ни слова, Тэлери ринулись назад, спотыкаясь о корни и путаясь в кустах.
Туркафинвэ рассмеялся.
— Плевать на Тэлери! — выдохнула Ириссэ и продолжила.
Вдруг веревка, державшая Туркафинвэ связанным, упала, и беловолосый эльф, схватив возлюбленную левой рукой сразу за оба запястья, повалил её на спину, прижав тонкие руки к земле над головой. Правой он расшнуровал платье, время от времени слыша треск рвущейся ткани. Ириссэ с азартом посмотрела на Феаноринга, тяжело дыша.
— Ты прикоснулся ко мне. Порвал моё платье. И сейчас… А-ах!.. Взял меня силой!
— Мне конец, — обречённо кивнул Туркафинвэ, сжимая ладонью оголенное бедро эльфийки. — Но… И мне тоже. Ничуть не жаль!
***
— Не уходи больше, — прошептал сын Феанаро, крепче обнимая задремавшую у него на груди Ириссэ. — В пропасть все эти интриги, тайны, стройки… Давай просто будем вместе.
— Ты так говоришь, потому что не знаешь, что лежит в моей сумке, — сквозь сон пробормотала принцесса, — если отпустишь, покажу.
— А если не отпущу?
— Задушу тебя во сне.
— Как жестоко…
Ириссэ освободилась из объятий Туркафинвэ и осмотрела последствия борьбы эльфа со шнуровкой. Всё это выглядело более чем печально, и дева заливисто рассмеялась. Отбросив в сторону то, что раньше было платьем, Ириссэ достала из сумки несколько свитков.
— Видишь, — развернула она первый, — это проект подземных коммуникаций. Здесь — отвод воды, а это самое интересное — туннели, соединяющие дворец с ещё несколькими строениями, в том числе портом. А вот это… — эльфийка положила на землю второй свиток, придавив его камушками, — лаз, по которому отсюда и отсюда можно подняться на башню, маяк и внешнюю стену дворца. Как объяснил Мелькор, это необходимо для обороны города, в случае если с моря нагрянут чудовища. Вот здесь, — Ириссэ указала пальцем на чертёж, — должен располагаться склад луков и стрел для такого случая.
— Получается, почти из любого здания в порту можно спуститься на этот склад, вооружиться, подняться на высокую площадку и оттуда стрелять? Умно…
— Да! И безумно интересно! А Тэлери, похоже, испугались…
— Пугливый народец, — хмыкнул Туркафинвэ. — Вон как от нас удрали, сверкая пятками.
Ириссэ захихикала.
— Давай ещё разок напугаем здесь кого-нибудь, — подмигнула она и, не дожидаясь ответа, принялась за дело.
Принцесса не стала рассказывать, как именно она получила эти свитки.
***
Артанис сразу показалось подозрительным, что Ириссэ приехала одна, тем более Нолофинвэ собирался вместе с дочерью и средним сыном совсем в другое место. Однако эльфийка врала столь убедительно, что Артанис стало любопытно. Позвав сестру прогуляться, дочь Арафинвэ попросила отца договориться с одним из капитанов покататься на корабле.
Когда берег остался позади, сияние Древ сменилось на золотое и белоснежный корабль засверкал волшебными искрами, эльфийки наконец начали беседу.
— Мне не нравится, что отец снова действует за спиной Феанаро, — нервничала Ириссэ. — Этот эльф взрывоопасен, его боится даже король! Зачем играть с огнём?
— Нас это всё равно не коснется, мы — женщины, — задумчиво произнесла Артанис. — Мы — предмет вожделения, воск для печати и лоно, рождающее сыновей.
— Вот именно! — дочь Нолофинвэ вынула из волос украшения и бросила в воду. Прическа распалась, густые чёрные волосы рассыпались по спине, спустились ниже ягодиц. — Я не собираюсь жить так! Я свободна делать выбор! И ты тоже не должна быть куклой! Мы, как и мужчины, имеем право делать выбор!
— Мы его и делаем, — пожала плечами Артанис, — каждый день.
— Нет, выбор делают за нас.
Ириссэ обняла сестру за плечи, провела пальцами по щеке.
— Если я не захочу быть с мужчиной, меня никто не заставит. Если я захочу сама быть мужем, я буду.
— С ума сошла? — отстранилась Артанис.
— Вовсе нет. Это мой выбор. Я не хочу быть матерью кучи детей, орущих по любому поводу, которые, когда вырастут, возненавидят друг друга, как братья Тьелко.
— В чём-то ты права…
— Я во всём права, сестра. И мы должны быть заодно.
Ириссэ снова обняла Артанис, на этот раз за талию.
— Ты со служанками играешь во взрослые игры под одеялом? — кокетливо спросила дочь Нолофинвэ. — Я — лучший игрок.
— Быть заодно, — Артанис снова отступила, — не означает близость тел. Давай на этом и закончим. Но твоё предложение действовать сообща и делиться секретами я принимаю. Мне нравится твоя позиция.
— И первое, что мы должны сделать — получить чертежи будущих сооружений, — хитро улыбнулась Ириссэ. — Мы должны знать всё, что знают мужчины, и даже больше.
Артанис задумалась. Возможно, близкая дружба с двоюродной сестрой принесёт пользу, возможно, нет. Однако узнать больше, чем ей позволял отец, желание было, а теперь, с появлением сообщницы, это стало проще. В конце концов, Мелькор обещал давать ответы на вопросы, а если попросить вдвоём, будет больше вероятность его согласия.
Лишь бы любопытство не обернулось проблемами.
Свадьба в Лебяжьей Гавани
Амариэ была прекрасна. Тэлерийские мастера-ювелиры, создававшие украшения для семьи короля Ольвэ, подготовили невесте жемчужную сеточку в волосы, использовав драгоценные бусины самых редких оттенков, чтобы они не сливались с золотом волос эльфийки, но гармонировали с ним. Лёгкое многослойное платье напоминало пышные плавники рыбок, вздувалось и танцевало на ласковом ветру.
Но Финдарато выпил слишком много вина разных сортов, чтобы оценить прелесть невесты. Где-то в глубине души ему было стыдно за злоупотребление гостеприимством родича, однако принц Айриольвэ и сам был рад повеселиться и позволить себе лишнего. Так зачем отказываться от удовольствия?
Гулянье началось во дворце задолго до торжества и постепенно переместилось к морю, где внезапно выяснилось, что лебедей нельзя кормить смоченным в вине лакомством, потому что это вызывает недовольство Майэ Уинэн. Решив, что так даже лучше, ведь больше вкусного достанется самим эльфам, посмеявшись над пьяными птицами, принцы и их собутыльники вернулись в зал.
Из последних сил державшись на ногах, не качаясь, горе-жених обнял отца и мать, неестественно улыбнулся и, роняя слёзы и хлюпая носом, принялся обещать вечно любить жену, как было положено в такой торжественный момент.
Артанис не знала, смеяться ей или тоже плакать, но так как старший сын короля Ольвэ, с которым Финдарато и напился, тоже был не в состоянии стоять твёрдо, да и многие Тэлери из родни альквалондского правителя не отставали в опустошении погребов, поведение жениха не выглядело катастрофой на общем фоне. Гораздо неприятнее для дочери Арафинвэ было наблюдать, что Амариэ не разделяет веселье Финдарато. Почему она не пьяна? Строит из себя идеал? Думает выглядеть ваньярским совершенством на фоне вечно создающих проблемы Нолдор?
Молодожёны поцеловались. Амариэ попыталась ласково погладить мужа по волосам и мокрой щеке, но Финдарато отмахнулся, чмокнул родителей, пожал руку отцу и, обняв принца Айриольвэ, потащил его прочь из зала.
Заиграла музыка. Решив вовсе не смотреть в сторону Амариэ, Артанис прислушалась к разговорам, заранее думая, сколько и каких драгоценностей придётся отдать помощницам за собранные в Альквалондэ сплетни.
— Несёт меня течение, — запели менестрели, играя на арфах-ракушках, — сквозь запахи весенние,
И лодку долго кружит на мели.
Сплетают стебли лилии,
Сплошною пёстрой линией,
Всё дальше, дальше, дальше, отделяют от земли.
«Почему Тэлери так любят петь одно и то же на каждом празднике? — подумала принцесса, наблюдая, как приглашённые на пир гости собираются в зале. — Наверное, эти несколько песен нравятся Улмо, Уинэн и Оссэ. Иначе в чём смысл?»
— А мимо гуси-лебеди, любовь мою несут,
Пора прибиться к берегу, да волны не дают.
Внимательный взгляд Артанис скользнул по гостям. Веселятся, поздравляют одинокую Амариэ, которая безуспешно пытается изображать совершенство, общаясь с чопорной свекровью. Кто же из них лучше играет в идеальную женщину? Отвратительно!
— Пока несло течение,
Глядишь, прошло мгновение,
Что было нам подарено судьбой.
А речка тихо катится,
В кустах зелёных прячется,
Всё дальше, дальше, дальше, разделяет нас с тобой.
Из водоворота неприятных рассуждений вырвали радостные возгласы, и в зале появились Майяр — Уинэн и Оссэ. Они шли, словно супруги, под руку, прекрасные в своём эльфопободном облике, одетые в струящиеся перламутровые шелка. Следом порог переступил Мелькор, и Артанис содрогнулась от воспоминаний о холоде и страдании. Как же это страшно!
— А жизнь моя — течение,
Река моя — сомнение,
Куда поток уносит голубой.
Нетрудно в путь отправиться,
Нетрудно с лодкой справиться,
Но трудно, трудно, трудно, управлять самим собой.
Айнур поздравили новоиспечённую супругу, удивились, что она одна, а мятежный Вала заулыбался кланявшимся эльфам, сел за стол к Арафинвэ, Ольвэ и Вольвиону, и от нолдорской принцессы не ускользнуло то, как напряглись и изменились в лицах тэлерийские правители. Опасаются неблагонадёжного союзника? Зато приветливо-отстранённая реакция отца показалась Артанис самой правильной из возможных.
— А мимо гуси-лебеди, любовь мою несут,
Пора прибиться к берегу, да волны не дают.
Принцесса неожиданно для себя упустила нить событий, заслушавшись музыкой, но внезапно её вернули к реальности неожиданно громкие слова принца Вольвиона:
— Владыка Мелькор, сегодня о делах мы не говорим. Если же хотите продолжить, не стану мешать.
Сказав это, младший сын Ольвэ встал из-за стола и вышел из зала. Артанис подумала, что могла бы занять его место за столом, внутренне сжалась, но взяла себя в руки, выдохнула и подсела к отцу, вежливо поклонившись Вала Мелькору.
— Я не против разговора о строительстве, — улыбнулась нолдорская принцесса.
Тэлерийский правитель тяжело вздохнул, демонстративно обернулся в сторону мило беседовавшей с Майэ Уинэн дочери. Айриэль была прекрасна, как никогда, и даже на фоне Айну не блекла и не терялась. Потрясающе длинные волосы девы, украшенные морскими звёздами и жемчугом, были красивее любых альквалондских сокровищ.
Артанис хмыкнула, и Вала Мелькор, всё поняв, сдержанно, по-доброму рассмеялся.
***
— На маленьком плоту,
Сквозь бури, дождь и грозы,
Взяв только сны и грёзы,
И детскую мечту,
Я тихо уплыву,
Лишь в дом проникнет полночь,
Чтоб ритмами наполнить
Мир, в котором я живу.
Совершенно пьяный старший сын короля Ольвэ, сидя прямо на мокром песке у светящейся воды, вдохновлённо пел и улыбался всем, ктопроходил мимо. Супруга принца поначалу хотела увести мужа, но тот сделал слишком милое обиженное лицо, поэтому эльфийка сдалась и ушла праздновать во дворец.
Несколько кораблей отчалили — гости свадьбы отправились на морскую прогулку и, увидев это, Финдарато перестал лить слёзы и взбодрился.
Взяв сопровождающих, нолдорский и тэлерийский принцы тоже ступили на белоснежную палубу.
— Даже пусть, — продолжал самозабвенно петь Айриольвэ, а Инголдо наблюдал, как удаляется пристань, — будет нелёгким мой путь!
Тянут ко дну боль и грусть,
Прежних ошибок груз,
Но мой плот,
Свитый из песен и слов,
Всем прошлым бедам назло,
Вовсе не так уж плох.
— Это ведь довалинорская песня, да? — спросил сын Арафинвэ, когда собутыльник отвлёкся на вино. — Я слышал похожую.
— Да, та же на новый лад, — кивнул пьяный Тэлеро. — Я не от тех бегу,
Кто горе мне пророчит.
Им веселей и проще
На твёрдом берегу,
Им не дано понять,
Что вдруг со мною стало,
Что вдаль меня позвало,
Успокоит что меня.
Нить в прошлое порву,
И дальше будь, что будет!
Против течений трудно,
Но дальше я плыву.
На маленьком плоту,
Лишь в дом проникнет полночь,
Мир, новых красок полный,
Я быть может обрету.
— Мой маленький плот, — подпел Нолдо, с грустью представляя, как его предок, не умевший нормально говорить, завёрнутый в шкуру или вовсе не одетый, пытается связать палки, чтобы отправиться в путешествие. Прогулка на роскошном корабле показалась неинтересной и бессмысленной. Кощунственной. — Маленький плот, свитый из песен и слов,
Всем моим бедам назло,
Вовсе не так уж плох!
Стоять стало совсем сложно, эльфы обнялись, сели на ажурную скамейку, выпили ещё.
— Мы ведь родня, — зачем-то начал бессмысленный разговор Айриольвэ. — Братья!
— Нет, — Финдарато критически взглянул на вино. — Ты мне не брат, а… дядя.
— Двоюродный.
— Да! Главное, что не полудядя.
Посмотрев друг на друга, родичи рассмеялись, хотя тэлерийский принц, похоже, был не в состоянии понять шутку. Но сейчас это было неважно, ведь потом эльфы выпили ещё и заснули.
Корабль-лебедь скользил по волнам, сияя в свете Древа Телперион. С соседних судов доносились весёлые крики, Нолдор, Тэлери и Ваньяр произносили в адрес молодожёнов тосты, которые Финдарато не слышал, а его прекрасная супруга Амариэ только больше грустила, стоя на берегу и дожидаясь возвращения мужа, чтобы, наконец, уединиться в спальне.
Принц Инголдо ведь так этого хотел, правда?
***
Две служанки, расчесывавшие прекрасные золотые волосы королевы, напевали что-то сладкими голосами, третья подавала вино, как только бокал пустел. С улицы то и дело доносились птичьи трели, но жена короля Финвэ старалась не слушать посторонние звуки, чтобы ей не померещилась песня о Териндэ. Сериндэ! Проклятое неоднозначное произношение! Глупый безвольный Финвэ, не желающий решать дела королевства!
— Почему так? — спросила Индис сама себя. — Почему, если проблемы нет, её надо создать? Я ведь предлагала уступить Феанаро и говорить, как он желает! Почему, Финвэ, тебе надо было подогревать конфликт?!
Бокал опустел и тут же наполнился снова.
Взяв в руки письмо любимого сына, королева в стодвадцатитысячный раз перечитала его, вслушиваясь в звучащий в памяти голос.
Почти каждое предложение начиналось со слов «Любимая мама», «Матушка дорогая», «Бесценная моя» и всё в таком роде. Индис знала: сын пишет так только ей и только, когда у него на душе тяжело, он запутался и просит помощи. Несмотря на поддержку могущественного Вала и родство с Ольвэ, Арафинвэ чувствовал себя чужим в Альквалондэ. Нолдорского принца не воспринимали всерьёз подданные кириарана, чьей племянницей была супруга Арьо — Эарвэн, и это выбивало почву из-под ног не только самому сыну Финвэ, но и его матери-королеве.
«Прошу, посоветуй, как мне быть, дорогая матушка», — умолял сын, и Индис чувствовала усиливающуюся обиду.
Конечно, Майя Оссэ не позволит Нолдо командовать его любимым народом, даже если сам Вала Манвэ распорядится выполнять приказы чужака.
«Только не говори отцу, он не поймёт».
О да! Финвэ никогда и ничего не хочет понимать! Он занят только собой! Давайте, хвалите меня, мудрейшего из Эльдар! Воспевайте! Молитесь на меня! Я ваш король!
Индис хлопнула ладонью по столу, бокал мелодично звякнул.
«Любезная матушка, есть и ещё кое-что…»
Королева перечитывала снова и снова путаный рассказ о том, что её внучка Ириссэ вела себя неподобающе, а сына Феанаро следует наказать, ведь как объяснить поведение принцессы из Второго Дома тем, кто многим жертвует ради поддержки Нолофинвэ? Если Туркафинвэ и Ириссэ любят друг друга вопреки вражде семей, пусть женятся! Зачем прятаться от родни? Не уверены в своих чувствах? Для чего тогда близость, да ещё и на глазах случайных прохожих? Финдекано и Нарнис прекрасно сошлись, хоть и за спиной главы Первого Дома Нолдор. Так что мешает остальным забыть о вечных спорах? Или собственная дочь не верит в авторитет Нолофинвэ Финвиона и полагает, будто отец не защитит её от гнева Куруфинвэ?
Индис не была уверена, что стоит предавать огласке подобное. Для начала лучше поговорить со старшим сыном, пусть разберётся с Ириссэ. Или лучше обсудить всё с Анайрэ?
«Любезная матушка, моё сердце встревожено тем, что Гавань превращается в оборонительную крепость. Зачем это, прошу, скажи! Вала Мелькор сваливает всю вину на себя и своё прошлое, но, любезная матушка, я ему не верю! Знаю, он не говорит всей правды».
Сынок боится за наше будущее, он такой умный! Кто сможет править лучше него? Конечно, никто. Уж точно не отец и не этот сумасшедший Феанаро. Хочет творить полезные вещи? Вот пусть и творит, сколько пожелает. В ресурсах не откажем. А во власти должны быть те, кто любит свой народ, а не только себя драгоценного.
«Дорогая моя, любимая мама, прошу, береги себя, не пей много вина. Ты знаешь, как я люблю тебя и как переживаю, когда ты наносишь себе вред. Я вернусь так скоро, как только смогу, и сразу же заеду к тебе и расскажу о свадьбе Финдарато. Они с Амариэ прекрасная пара!»
Конечно, жду. Ты единственный, кто меня по-настоящему любит. Сынок мой обожаемый! Надо написать ответ Арьо. И не только ему…
— Принесите мне три листа! — приказала Индис. — И выйдите вон! Вина мне не нужно. Не сейчас.
***
Проснувшись, Финдарато не сразу понял, где находится. Ясно лишь одно — не на улице. Уже хорошо.
Эльф всё ещё был пьян, поэтому мир расплывался и кружился. Потолок выглядел узнаваемо, однако недостаточно для понимания, какая это часть альквалондского дворца. Надеясь, что не заснул в покоях жены какого-нибудь мстительного Тэлеро, Инголдо попытался вспомнить, как вообще попал в замок с корабля, однако это не представлялось возможным.
Кто-то донёс… Руки-ноги вроде бы целы, значит, не уронил. Или не сильно.
Радовало одно: под спиной ощущалась мягкая постель, а кроме того, никто не угрожал расправой или нотациями.
— Наконец, ты проснулся, — прозвучал ласковый голос, и Финдарато понял — он в супружеской спальне. Своей. Пожалуй, это неплохо.
Амариэ, слегка смущённая, однако настроенная весьма решительно, лишь незначительно прикрывшаяся чем-то шёлково-бирюзовым, придвинулась вплотную, немного неловко обнажилась, села на мужа верхом и стала резковатыми движениями ласкать абсолютно расслабленное тело.
— Ты неправильно делаешь, моя драгоценная, — выдавил из себя Инголдо, пытаясь протереть глаза. — Дай мне студёной воды напиться, умой моё лицо, и я весь твой! Делай со мной, что хочешь.
Видимо, к подобному Амариэ никто не готовил — эльфийка заторопилась, не смогла прикрыться, отбросила ткань, обнажённой встала в постели и растерянно огляделась в поисках воды. Финдарато обречённо вздохнул, закрыл глаза и в какой-то момент снова заснул, чтобы оказаться разбуженным ласковым холодным прикосновением ко лбу и щекам. Губы тронуло мягкое и влажное, ощутились капли воды. В одно мгновение вернувшись к жизни, принц сел, взял из рук жены чашу и жадно опустошил.
— Как мне тебя отблагодарить, спасительница? — спросил Инголдо, возвращая посуду.
— Лаской, — смутилась Амариэ, сказав положенное по статусу жены.
Устав каждый раз думать, что супруга слишком обычная, Финдарато обнял её за плечи, провёл ладонями по груди. Эльфийка вздрогнула, сжалась, засмеялась — щекотно. Нолдорский принц подавил желание продолжить мучить Амариэ, доставляя совсем не те ощущения, поэтому взял напряжённые руки жены и стал ласкать ими себя.
— Я интересен для изучения? — спросил Инголдо, нежась в своих же объятиях. — Не бойся, за глоток воды я готов на всё.
Проведя подрагивающими ладонями Амариэ по бёдрам, спустив их к низу живота и дальше, эльф блаженно прикрыл глаза.
— Вот так это делается, — выдохнул он, помогая правильно сжимать твердеющую плоть, поднимать и опускать руку. — А теперь…
Финдарато кивнул супруге, приглашая удобно разместиться на нём.
— Но… — Амариэ снова зажалась, не готовая садиться сверху.
Неудивительно — её воспитывали строго, научили играть вторую роль всегда. Подумав, что после вчерашнего веселья будет нелегко сделать всё, как надо самому, Финдарато поднялся, уложил Амариэ на подушки и стал осторожно гладить и надавливать.
Сквозь наслаждение во взгляде эльфийки показалось искреннее удивление и восхищение, которое бывает только в самый первый раз. Но… неужели это возможно? Как она хранила себя, не поддавшись обычному любопытству? Зачем?
Однако недоумение быстро сменилось приятным пониманием, что сочный плод, упавший в руки, не только не надкусан, но даже не тронут любопытными пальцами. Это было волшебно, вдохновляюще и подействовало целительно. Забыв об усталости и опьянении, Финдарато прикоснулся губами, начал двигать языком. Амариэ задрожала, ахнула, напряжённо сдвинула брови, закусила губы.
Тела соединились, принц на мгновение вспомнил, как свет Древ Телпериона и Лаурэлин сливается в одно, улыбнулся ассоциации и сразу же забыл обо всём. Хотелось только одного — наслаждаться.
Примечание к части
Песни:
Ю.Антонов "Несёт меня течение"
Ю.Лоза "Плот"
Не ждали
Смятый листок полетел в огонь. На этот раз на нём были не размышления, строки песен и стихов и ненужный набор слов, а письмо. На этот раз Нельяфинвэ был не один в своей комнате, приводя в порядок хаос в голове. На этот раз он был в переговорной.
— Тьелко, — поднял глаза в потолок старший Феаноринг, — ты заставляешь меня жалеть о том, что я приказал служанке из Второго Дома развлекать Карнистира. Может быть, стоило ему позволить завершить начатое?
— Ой, братец, оставь эту свою манеру говорить для кого-то помладше, — отмахнулся Туркафинвэ, — от меня всё равно пользы больше, чем вреда. Карты видел? Если бы не я, ты бы так и сидел в тёплом семейном кругу, слушая сладенькие речи о будущих детках. Финьо уже сотню колыбельных, наверно, сочинил?
— Тьелко, — Майтимо напрягся, — я предпочёл бы находиться именно в кругу семьи — своей семьи! — а не здесь с тобой, обсуждая интриги Ноло и твоё поведение. Хочешь жениться — женись. Хочешь гулять — для этого у нас полный дворец доступных девок!
— Виноват, согласен, — развел руками Туркафинвэ, видя, что брат уже на грани, — и я готов поговорить с дядюшкой. Он ведь сейчас придёт?
— Да, — Нельяфинвэ опустил глаза, — придёт. У меня к нему пара вопросов. И тебя здесь быть не должно. Ясно?
«Как мне надоело, что он вечно указывает!» — со злобой подумал Туркафинвэ, но на лице привычно сияла ослепительная улыбка.
Учтиво поклонившись, беловолосый Феаноринг удалился, изящно вышагивая по длинному коридору.
Майтимо глубоко вздохнул, собираясь с мыслями. Теперь он понимал, что его попытка вернуть мир в Дом Финвэ ничего не дала. Кроме семейного счастья дочери. Да, это важно, безусловно, но…
Сын Феанаро снова развернул свитки с чертежами. Смотря на позиции, подготовленные для лучников, он видел, что находящиеся на высоте площадки расставлены так, чтобы портовая площадь была взята в кольцо и насквозь простреливалась из мощных охотничьих луков. У чудовищ, выползших из тьмы, шансов нет.
— Господин Нолофинвэ Финвион, — объявил слуга, и Майтимо быстро убрал свитки в стол.
***
Он не хотел приходить на встречу, тем более во дворец Феанаро, но выбора не было, ибо Нельяфинвэ наотрез отказался встречаться «во Втором Доме». Нолофинвэ казалось, что его, как неразумное дитя, отшлёпают и лишат сладкого, и это ощущение заставляло ненавидеть того, кто сидел напротив и высокомерно смотрел куда-то в сторону. Впрочем, как обычно. Решив, что надо нападать первым, Нолофинвэ сделал вдох, и в этот момент Майтимо небрежно бросил на стол свитки, все ещё смотря в сторону.
— Я жду объяснений, — холодно произнёс сын Феанаро, — подробных.
— Какое совпадение, — нервно улыбнулся Нолофинвэ, — я как раз…
— Мой вопрос важнее, — перебил его Феаноринг, — чем игры взрослых мальчиков и девочек. — Он наконец повернулся к собеседнику и прямо посмотрел ему в глаза. — Вот это, — указательный палец упёрся в свитки, — ставит крест на всех моих усилиях по сохранению целостности нашей семьи. Видит Эру, я пытался.
— Твой брат совратил мою дочь!
— А ты строишь заговоры против родни! — Нельяфинвэ поднялся во весь рост, чуть наклоняясь над столом. — Кто даст мне гарантию, что однажды я не окажусь на площади, окружённый со всех сторон лучниками?!
— Майти, ты с ума сошёл? — опешил Нолофинвэ. — Как ты мог такое подумать?
— Я ещё не такое могу подумать, дядя. Но речь не о том. Я требую объяснений, почему от Первого Дома утаили угрозу, растущую за морем?
— Может быть, потому что я в неё не верю?
Майтимо прищурился, выпрямился, отклонившись от стола. Нолофинвэ смотрел на племянника и пытался решить, как действовать дальше. Он понимал, откуда Первому Дому стало известно о стройке, и очень хотел поговорить с дочерью по душам, но она всё не возвращалась.
— Кажется, разговор зашёл в тупик, — констатировал Феаноринг и налил вина себе и гостю. — Пей, дядя, не отравлено.
Подняв бокалы, эльфы сдержанно улыбнулись шутке, и в этот момент распахнулась дверь.
Нолофинвэ увидел, как изменился в лице Майтимо, и обернулся.
Просто исчезнуть
Мир померк.
Сначала Куруфинвэ думал, что глаза отвыкли от света Древ за время, проведённое в подземелье. Величайший Эльда чувствовал опустошение, но именно оно придавало лёгкость и ощущение парения над землёй. Казалось, Нолдо стал ветром, невесомым, прохладным…
И бесполезным.
В другой момент это осознание ужаснуло бы Феанаро, но сейчас в нём не осталось ни эмоций, ни чётких мыслей. Только пустота и ощущение счастья от завершённой работы — самой главной в его жизни.
Дорога до дома была ещё долгой, и старший сын короля Финвэ верил, что постепенно начнёт чувствовать себя более-менее привычно, однако этого не происходило. Да, силы возвращались, в душе нарастала эйфория от понимания, что величайшее творение завершено, однако видеть окружающий мир прежним Феанаро не мог. По сравнению с красотой Сильмарилей всё вокруг казалось блёклым, скучным, обыденным и опостылевшим. Не хотелось смотреть ни на что, кроме Камней, и это пугало, но страх загонялся в самые дальние глубины души всепоглощающей любовью к своим созданиям.
Как же они красивы! Эти переливы света! Эти чистейшие волшебные оттенки! А как трудно было огранить кристаллы! Порой казалось, будто Сильмарили хотят остаться первозданной неправильной формы, которую обрели в ладонях своего творца. Своего единственного родителя.
Нет, Камни! Как бы ни любил вас создатель, вы обязаны ему подчиняться! Запомните это!
И Сильмарили послушно позволяли делать себя ещё красивее, хоть и давали знать папе, что считают наилучшей ту форму, которую дали ладони со всеми их складками, морщинками, линиями и выпуклостями, даже если эта «огранка» слишком далека от совершенства.
Зато её сделала живая плоть, а не мёртвый безразличный металл инструментов.
На пути стали попадаться знакомые лица. Пустые. Безжизненные. Угасшие. По их реакции Феанаро догадывался, что выглядит как-то не так, но пока был не в состоянии об этом думать. В мыслях сохранялось лишь желание показать свои творения всему Аману. Всему? Нет. Пожалуй, слишком многие недостойны приближаться к прекраснейшим кристаллам Арды. Можно, конечно, показать издалека и мельком…
Но сначала нужно прийти домой и отдохнуть.
Мутное сияние Древ смешалось воедино, став цвета кислого молока, воздух сделался вязким, тяжёлым для дыхания.
«Как я жил здесь раньше? — изумился про себя Феанаро. — Что со мной не так теперь? Только бы это не навсегда…»
Серебро сменяло золото, явь прерывалась сном, но красивее мир не становился. Несовершенство цвета было повсюду, возникало желание исправить все эти жуткие недоработки, украсить, доделать…
Но сил по-прежнему не прибавлялось. Пустота внутри и уродство снаружи удручали, бросая от отчаяния к бессильному гневу и обратно. Ужасное ощущение!
Подойдя к своему дворцу, Куруфинвэ показалось, что всё здание покрыто слоем пыли и пепла, а бегущие навстречу слуги выглядели бледными и мёртвыми.
— Отец! — услышал он голос Туркафинвэ, и краски жизни понемногу стали возвращаться в мир. — Наконец-то ты вернулся! Как же я счастлив!
Самый непохожий на отца сын бросился в объятия, стискивая родителя с отчаянной силой. Что-то здесь не так.
— Тебе надо срочно умыться! — улыбнулся Туркафинвэ, рассматривая лицо Феанаро.
— Я тоже соскучился, сынок, — вздохнул глава Первого Дома. — Где остальные?
Тьелкормо очень старался не показать смятения, но отец знал его слишком хорошо.
— Мне нужно увидеть Нельяфинвэ, — твёрдо произнес Феанаро, отстраняя с пути третьего сына. — С тобой потом поговорим.
— Но отец! — попытался остановить его Туркафинвэ. — Расскажи, что ты делал и где был так долго?
— Позже.
— Ты знаешь, что Вала Мелькор свободен? Он теперь живёт в Амане.
Мастер посмотрел на сына пустыми глазами, в которых лишь на миг показались неясные эмоции, чтобы тут же угаснуть.
«Проклятье… — сжал кулаки беловолосый Феаноринг. Он мгновение помедлил и неспеша пошёл вслед за отцом. — Сейчас глава семьи выяснит, где его драгоценный Нельяфинвэ, с кем он, и тогда… Палантир! Нет... Не успею. Надо позвать ещё кого-нибудь из братьев, если застану дома».
— Эй, слуги! Подойдите!
***
— Ну здравствуй, сын, — с порога сказал Феанаро, и его тон не предвещал ничего хорошего. — Мне сказали, что ты не один, и, знаешь, я мог это предположить.
— Здравствуй, отец, — Нельяфинвэ улыбнулся, отставив бокал. Он сделал шаг навстречу Феанаро, но тот остановил наследника жестом.
— Я видел всё, что должен был. Поговорим позже, за общим столом. И собирать семью буду я сам, чтобы никто не притащил посторонних.
Мутный и злой взгляд Феанаро, в котором едва различался практически угасший прежний огонь, был направлен на сына, и Майтимо из последних сил не отводил глаз. Он чувствовал: если уступит, отец раздавит его.
Нолофинвэ, опустив голову, незаметно переводил взгляд с брата на племянника, чувствуя себя стоящим на тонком льду, что вот-вот треснет под ногами.
— Здравствуй, брат, — подал он наконец голос, — долго тебя не было.
Феанаро даже не взглянул на него.
— Проводите господина Нолофинвэ до ворот! — отдал приказ глава Первого Дома Нолдор громогласно, чтобы его точно услышали.
— Мы ещё не договорили, отец, — пытался сохранять спокойствие Майтимо.
— Я договорил.
Продолжая смотреть в глаза друг другу, отец и сын не обратили внимания на вошедших проводить Нолофинвэ слуг. Майтимо понимал — дело принимает опасный оборот, и как бы случайно уронил на пол бокал. Звякнул бьющийся хрусталь.
— Не старайся, Нельяфинвэ, — с угрозой в голосе произнес Феанаро. — Поединок приостановлен, хитростью тебе не победить. А мне надо отдохнуть от работы.
— Отец, как я рад, — пропел в такт звучанию струн бархатистый чарующий голос Канафинвэ, которым он почти никогда не пел, всячески искажая его ради забавы.
Магия музыки менестреля заставила Майтимо встряхнуться, и Нолдо перевел взгляд на брата. Как и Феанаро.
Победителя в этом бою не оказалось.
Канафинвэ отставил играющий сам собой инструмент и крепко обнял бледного осунувшегося отца, затуманенный взгляд которого теперь немного смягчился.
— Поговорим позже, — снова повторил Феанаро и пошёл прочь из зала.
Майтимо рухнул в кресло, закрыв лицо рукой.
— Спасибо, Кано, — прошептал он.
— Вообще-то, мне спасибо, — вошёл улыбающийся Туркафинвэ. — Это я нашего певца нашёл.
— Тогда тебе спасибо. — Старший Феаноринг медленно поднялся. — Пойду на улицу, там дышится легче.
Братья последовали за ним, а Третий Финвэ шёл по неописуемой красоты коридору самого дивного дворца Амана, высокий, статный, роскошно одетый, с аккуратно уложенными волосами редкого красно-каштанового цвета, шёл среди узорчатых колонн, изящных канделябров, тончайшей работы штор на огромных окнах с видом на сияющие Древа и хотел только одного: просто исчезнуть.
***
Нерданель ждала.
О возвращении супруга ей сообщили заранее, поэтому времени подготовиться к долгожданной встрече нашлось предостаточно.
Ванная, масла для кожи и волос, небольшая разминка и массаж, ароматная вода, платье, которого не видно на теле, а главное, оно легко снимается — достаточно одного мимолётного движения.
Обычно успеть всё сделать не удавалось — Феанаро приходил быстрее, чем заканчивалось создание видимости причёски, но в этот раз Нерданель успела даже больше, чем собиралась.
В чём дело?!
Ожидание затянулось. Неужели супруг, вернувшись домой, не пойдёт в спальню? А куда? В мастерскую? Или свою драгоценную библиотеку, в которую вход по слову с проклятой буквой «Т»?
Решив воспользоваться мыслеречью-осанвэ, Нерданель позвала мужа, представив то, к чему столь долго и усердно готовилась, но магия послания разбилась о стену нежелания говорить с кем-либо.
Это ещё что?!
Однако после ещё одной попытки показать с помощью осанвэ желанное действие, эльфийка получила ответ о местонахождении супруга и, нехотя покинув спальню, отправилась через коридоры, лестницы и кованый сад в отдельно стоящее здание, которое выглядело уменьшенной копией главной тирионской башни. Только в отличие от своего прототипа-смотровой площадки, небольшое, относительно других корпусов дворца, строение было предназначено только для хранения огромного количества ювелирных изделий. Нерданель помнила времена, когда редко используемые украшения и другие драгоценности выставлялись здесь в небольшом зале, на специальных стеклянных полках с чарующей подсветкой, однако постепенно изделий стало так много, что пришлось достроить несколько этажей вверх и даже вглубь. Теперь стало возможным потратить целый световой цикл Древ и так и не успеть осмотреть всю коллекцию сокровищ Первого Дома Нолдор.
Нерданель помнила, как строилась и расцветала сверкающая натуральными и искусственными камнями галерея, помнила, где хранили свои изделия каждый из её сыновей и муж, а ещё — то, что дверь в сокровищницу никогда не запиралась.
Откуда здесь вдруг взялся замок?!
— Феанаро! — крикнула эльфийка. — Что происходит?
На целую вечность воцарилась тишина, и только то и дело доносились голоса птиц из живого сада в сотне шагов к югу. Чтобы запели металлические соловьи на искусственных деревьях, нужно было завести ключом специальный механизм, встроенный в некоторые стволы. Сейчас Нерданель было совершенно не до этого.
— Феанаро!
Щёлкнул замок, дверь медленно открылась.
— Феанаро…
Тот, кто оказался на пороге, был не старшим сыном нолдорана Финвэ, кем угодно, но не знаменитым Куруфинвэ! Это был не глава Первого Дома Нолдор, не искуснейший мастер Валинора, не тот эльф, которого хотелось любить душой и телом каждое мгновение жизни. Нет, сейчас перед Нерданель стоял некто опустошённый, безжизненный и совершенно чужой.
«Что бы ни случилось, — взяла себя в руки жена принца, — он всё равно остался мужчиной. Значит, действовать нужно, как всегда, когда он уставший».
Верхняя часть несуществующего платья как бы случайно соскользнула вниз, «нечаянно» открыв то, что с некоторых пор оказалось желательным прятать под одежду, чтобы не смущать стесняшек.
Пустой взгляд Феанаро проследовал по пути ткани, цвет лица на мгновение стал более здоровым, но вдруг в безжизненных глазах вспыхнула ярость.
— Вы все меня предали! — заявил Куруфинвэ, однако не захлопнул перед женой дверь. Значит, готов поговорить.
Рука Нерданель едва заметно шевельнулась, и вышивка скрыла часть того, что достаётся только в награду за хорошее поведение. Феанаро знал — если ругаться при жене, она обязательно начнёт его воспитывать, не показывая всю свою соблазнительность, однако теперь красота осталась только в трёх кристаллах, а перед мастером стояла просто женщина, которая зачем-то слишком часто встаёт на сторону второй жены отца. Назло? Самоутверждается, унижая супруга и пользуясь его любовью? За слабость приняла, ясно.
В отсутствие мужа Нерданель точно проводила время с Индис. Какие могут быть сомнения?
— Почему ты говоришь о предательстве? — очень серьёзно спросила эльфийка, заходя в сокровищницу и как бы нечаянно касаясь бедра мужа.
«Эру! Что на нём надето? — промелькнула мысль. — Он не переодевался всё время отсутствия? Надо срочно снять всё это тряпьё!»
Рука Нерданель снова плавно приспустила вышивку на несуществующей ткани.
— Потому что Первый Дом Нолдор решил стать частью Второго! — Феанаро взглянул на жену так, как не смотрел никогда — оценивающе, словно на недоделанный канделябр.
Нерданель похолодела, стало обидно и страшно.
— Может быть, — через силу улыбнулась она, делая шаг к застывшему супругу, выставляя вперёд бёдра и низ живота, — это Второй Дом должен был стать частью Первого?
— Нам не нужно такое братство.
— Я ждала в спальне, — сменила тему Нерданель. — Однако ты выбрал для долгожданной встречи это прекрасное место. Полагаю, есть причины.
Феанаро не ответил.
Среди таинственного полумрака сокровищницы переливались обрамлённые в жёлтый, красный, зелёный, чёрный и белый металлы натуральные и искусственные камни, отражая рассеянное сияние светильников, блистая самыми невероятными оттенками, однако алого и багрового было, разумеется, больше. И среди всей этой неописуемой роскоши, от которой захватывало дух, стоял гениальный Нолдо, потерянный и опустошённый.
И разочарованный.
Не веря своим глазам, Нерданель попыталась полностью полагаться на чувства и интуицию, но снова наткнулась на непроницаемую стену.
«Как же так, Пламенный Дух? Ты не мог угаснуть, я не верю! Кто угодно, только не ты!»
Не валаругодное использование Палантири
— Позови сыновей, — сухо произнёс Феанаро, смотря сквозь стены, сокровища и жену абсолютно одинаково безразлично. — Всех. Даже Нельяфинвэ.
«Даже? — хотела возмутиться супруга. — Даже?! То, что сын не похож на тебя, не значит, что его можно не замечать! Он такой же Феанарион, как и остальные! Он… он лучше! Мой Майтимо взял самое прекрасное от рода Финвэ и рода Махтана! Что значит «даже»?!»
И вдруг безжизненные глаза Феанаро начали сиять. Нерданель приблизилась вплотную, положила руки на плечи супруга, закинула ногу на бедро, прижалась животом.
— Никто из вас не верен мне и моим идеалам, — отстранился мастер, — поэтому нет разницы, кто увидит чудо первым.
«Чудо я уже увидела, — мысленно выругалась эльфийка. — Впечатления неизгладимые!»
— Если я выйду, — кокетливо из последних сил произнесла Нерданель, — ты снова запрёшь дверь. Боюсь, не впустишь, когда я постучу.
Глядя на супруга, эльфийка подумала, что подала ему удачную идею, и он сейчас действительно закроется здесь один и останется среди сокровищ навсегда. Он что, действительно этого хочет?
— Нет, — Феанаро рассмеялся, но очень слабо, с тяжёлым вздохом, — я сделаю отдельное хранилище для своих творений, здесь им не место. Иди, позови сыновей.
«Спасибо, что не уточнил про первенца», — промолчала жена, изящно разворачиваясь на каблуках.
Выйдя за дверь и не услышав звука закрывшегося замка, Нерданель подумала, что не хочет созывать детей по осанвэ — вдруг они, как и их отец, тоже её отвергнут? Тогда точно не избежать скандала. Жаль, супруг сделал Палантири только для сыновей — сейчас бы очень пригодился под рукой Видящий Камень.
Палантири… Игрушки для детей, напугавшие весь Благой Аман.
***
Это был праздник, устроенный Феанаро для сыновей, куда не позвали весь «Дом Индис» с королевой Нолдор во главе, однако Финвэ приглашение прислали.
«Ты понимаешь, в какое положение ставишь меня, Куруфинвэ? — спросил король, возможно, специально сделав это при множестве посторонних, в том числе, в присутствии Майэ Ильмарэ, которая, видимо, случайно заглянула в тирионский дворец, сопровождаемая перешёптыванием цветов и трав. — Я упрашивал Владык позволить мне жениться второй раз, уверяя, что этот шаг будет только на благо моему народу, ведь несчастный король не может хорошо править, а ты выставляешь меня эгоистичным глупцом, для которого супружеская постель важнее мнения старшего сына! Если ты так думаешь, знай: ты не прав, Куруфинвэ! Я люблю тебя больше всех детей и готов верить каждому твоему слову, не проверяя! Неужели моя слепая любовь не заслуживает снисхождения с твоей стороны?»
Феанаро тогда не ответил, сказал, что поговорит с отцом позже, наедине, и только Нерданель знала, что на самом деле думал и чувствовал глава Первого Дома Нолдор.
«Ты разгорячён, Пламенный Дух, — шепнула супруга, обняв мужа и прижавшись всем телом, — твоему огню можно найти мирное применение. Давай, подожги нашу постель! Спали простыни, перины, подушки и меня. Дотла».
В очередной раз избавив Тирион от гнева сына нолдорана, Нерданель была уверена, что ситуация исчерпала себя, и праздник пройдёт, как обычно — весело для одних, скучно для других, а третьим станет поводом для зависти и сплетен, однако ситуация повернулась совершенно иначе. Этого следовало ожидать, ведь сыновья тирионского принца получили в дар от отца крайне спорного назначения чудесные вещи.
Семь Палантиров были абсолютно одинаковыми чёрными шарами, тяжёлыми для маленьких Амбаруссар, однако именно у близнецов новые игрушки вызвали наибольший восторг — малыши начали катать «мячики» по полу под весёлый смех родителя.
«Это ведь стекло? — спросил юный Карнистир, нехорошо меняясь в лице. — Разобьют!»
«Не кричи, — тихо сказала Нерданель сыну, краем глаза наблюдая, как Майтимо и Макалаурэ со всей серьёзностью взялись изучать, как работают подарки и объяснять что-то вечно отвлекавшемуся Курво. — Если бы Палантири были опасны, их не дали бы малышам».
«Сейчас проверю!» — непонятно на что разозлился Морифинвэ, сорвался с места и, схватив первый попавшийся напольный подсвечник, со всей силы ударил по шару.
Феанаро даже не пошевелился, совершенно проигнорировав действия четвёртого сына, и того, похоже, невнимание разозлило ещё больше. Не сумев повредить свой Палантир, Морифинвэ замахнулся на подарок Туркафинвэ, мирно рассматривавшего непонятную вещь в стороне от остальных. Мгновенно среагировав на агрессию, ученик Вала Оромэ поймал подсвечник и начал отнимать у младшего, но уже такого же сильного брата.
Нерданель видела, что муж ничего не делает, понимала — должна поддерживать его линию поведения, но это стоило слишком много усилий.
«Майтимо», — обернулась эльфийка на старшего сына, который, похоже, только этого и ждал.
В одно мгновение оказавшись рядом с младшими братьями, первый сын Феанаро вступился за Тьелко и вместе с ним отнял оружие у Карнистира.
«Ненавижу вас!» — крикнул тот и, схватив свой Палантир, убежал из зала.
«А где твой Видящий Камень?» — спросил отца Макалаурэ, когда мрачный силуэт Чёрного Финвэ исчез за дверью, канделябр вернулся на своё место, как и разлетевшиеся по полу свечи.
«Мне нет надобности в нём», — уклончиво ответил Феанаро.
«Представляю, — мечтательно заговорил Феаноринг-менестрель, — как поднимаюсь с Палантиром на главную башню, направляю его в любую точку Амана и вижу всё, что было скрыто от меня!»
«Сколько ещё ты планируешь сделать Видящих Камней?» — заинтересовался Нельяфинвэ, всматриваясь в чёрное стекло.
«На дальнейшее создание подобных вещей Валар не дадут согласия, — вдруг вошёл через открытую террасу Майя Курумо, высокий, словно эльф, но лицом и бородой напоминавший оставленных в Средиземье созданий Вала Ауле. — Феанаро Куруфинвэ не тот аманэльда, которому можно позволить подобное. Валар не хотят, чтобы глава Первого Дома Нолдор установил слежку за всем Валинором».
«Почему же Валар можно контролировать нашу жизнь до мелочей, а мы лишены такой возможности?» — ехидно поинтересовался Феанаро.
В этот момент в зале появился нолдоран Финвэ, делая вид, будто не просил помощи Владык, а появление Курумо здесь случайно. Сразу же начав играть с Амбаруссар, эльфийский король как бы не нарочно не встречался взглядом ни с кем из взрослых.
«Ты забываешь, на чьей земле живёшь, Куруфинвэ, — напомнил Майя, взяв из рук Нельяфинвэ Палантир и внимательно осмотрев его. — Я бы попросил тебя научить меня делать подобные вещи или подарить мне один из Видящих Камней, однако знаю, что Вала Ауле не одобряет их использование, поэтому не стану».
«Почему же Вала Ауле не пришёл и не сказал всё это сам? — поинтересовался Феанаро, забирая у Майя Палантир и отдавая сыну. — Не поверю, что его смутило отсутствие приглашения. Это ведь ваша земля, вы можете приходить куда хотите и когда хотите, и звать вас для этого необязательно».
«Не захотел, — коротко ответил Курумо. — Мне жаль, Куруфинвэ, что мы не заодно. Уверен, твои идеи и мои умения, объединившись, смогли бы изменить Арду до неузнаваемости, однако ты сам делаешь всё, чтобы быть в одиночестве и против всех, и слабых, и сильных».
«Я не один», — ответил глава Первого Дома Нолдор, и помощник Вала Ауле промолчал.
***
Против создания большого количества Палантиров выступили очень многие. Феанаро уверял, будто бы исключительно с подачи Валар, однако Нерданель не была уверена, что это так. Скорее всего, аманэльдар побоялись давления со стороны и так слишком властного соседа, которому не указ ни отец-король, ни учитель-Вала.
Подумав обо всём этом, но вновь так и не решив, кто же прав, жена тирионского принца позвала слуг и потребовала пригласить сынов Феанаро Куруфинвэ в сокровищницу. Что бы ни случилось, они обязаны поддержать отца — ему сейчас явно не сладко.
Примечание к части
Стихи в этой главе авторства поэтессы Белое_Безмозглое https://ficbook.net/authors/2493244
💖
Объёмнее, совершеннее, контрастнее
Дивное волшебное сияние залило помещение с зашторенными окнами, и всё, находившееся внутри, чудесным образом переменилось.
Излучая свет вместе и с одинаковой силой, Сильмарили создавали иллюзию слияния серебра Телпериона и золота Лаурелин, однако стоило хотя бы одному кристаллу сбиться с единой темы, как цвета начинали играть и переливаться, рождая чудеснейшие оттенки, которым ещё только предстояло придумать названия.
Пришедшие по зову отца Феаноринги, думавшие о новом конфликте внутри семьи, о прерванных зачем-то делах и желании поскорее вернуться к прежним занятиям, моментально забыли обо всём и завороженно уставились на внезапно оказавшееся незнакомым помещение. Каждая складка ткани, каждый изгиб мебели, каждое изделие на стеклянных полках в сиянии Сильмарилей выглядели по-новому: всё стало объёмнее, совершеннее, контрастнее и приобрело невиданные ранее очертания. Братья посмотрели на отца, на мать, друг на друга и увидели совсем иные лица, словно очищенные от всего плохого, что накопилось в сердцах, даже если это были всего лишь следы детских обид.
— Это мои Сильмарили, — сказал Феанаро, влюблённо глядя на кристаллы, лежавшие на белоснежном шёлке в большой шкатулке из сплетения золота и платины, инкрустированной цветными бриллиантами. — Не трогайте их. Просто смотрите. Вы никогда не видели и не увидите ничего подобного.
Открыв шторы и впустив в сокровищницу серебро Телпериона, глава Первого Дома Нолдор блаженно заулыбался, наблюдая, как его сокровища меняют сияние Древа, сливаясь с ним в единой музыке гармонии света.
— Дождитесь, когда придёт время Лаурелин, — вдохновлённо произнёс мастер, любуясь Сильмарилями. — Я хочу разделить эти мгновения с вами, а потом пойду к отцу. Когда вернусь, соберёмся для разговора. Канафинвэ, я верю, что ты напишешь песню про моё творение.
Менестрель кивнул, однако пока совершенно не представлял, что можно придумать о Сильмарилях. Вероятно, требовалось время, чтобы осознать и прочувствовать увиденное.
Свет менялся, и всё вокруг, преобразившееся и ожившее, показывалось с неожиданных и непознанных сторон, открывая глазам то, что ранее казалось не существовавшим. Влюблённый взгляд Феанаро, направленный на Камни, был живым и восхищённым, как никогда, и Нерданель вдруг поняла — ей больше нет места в жизни мужа.
Страшное озарение среди дивной красоты заставило беспомощно обернуться на сыновей и вспомнить, как медленно, но неумолимо угасал огонь любви, столь отчаянно поддерживаемый, но увы, только усилиями самой эльфийки.
Когда родился Майтимо, Феанаро первое время опасался за супругу, хоть и старался не показывать этого. Уверенный, что мать ушла в мир снов из-за рождения сына, чей дух оказался слишком жарок для плоти эльфийки, нолдорский принц не отходил от супруги и новорожденного, пока не убедился, что всё в порядке. Какой же приятной была его забота! Какой трогательной! Феанаро был ласков, как никогда прежде! Его трепетность, непривычная и странная, пугала и смущала, но так хотелось, чтобы столь нежное отношение сохранилось навечно!
Увы, вскоре исследования и искусство снова забрали супруга из спальни жены, близость стала редкой, однако Нерданель делала всё, чтобы каждая встреча оказывалась незабываемой.
И родился второй наследник.
Макалаурэ принёс семье Куруфинвэ много удивительного: слишком впечатлительный ребёнок, внешне похожий на деда-нолдорана, мог вдруг без причины расплакаться или рассмеяться, начать петь или громко свистеть на разные голоса, причём в самый неподходящий момент, но отец готов был простить маленькому сыну всё. Любовь между Нерданель и Феанаро, казалось, воспылала с новой силой. К сожалению, вновь ненадолго.
До появления третьего сына прошло много времени. Раздор в семье Финвэ усугублялся, и Феанаро всё чаще был не прав, как полагала супруга. Все вокруг говорили, что у каждого эльфа есть нечто священное и дорогое, что по каким-то причинам не устраивает или мешает другим. Нельзя заставлять всех соглашаться с кем-то одним, делить на своих и чужих тех, кто не начинал ссору, кто просто дорожит своей точкой зрения всего в одном вопросе, однако Куруфинвэ ничего не желал слышать, и лишь решение родить ещё одного ребёнка на время отвлекло принца от выяснения: кто с ним, а кто «сюсюкает», тем самым посягая на память о Мириэль Териндэ.
Любовь между супругами, вспыхнувшая после появления беловолосого синеглазого сына, вылилась в противоположность весёлому светлому Тьелкормо — родился Карнистир. Феанаро сразу увидел что-то мрачное в малыше, дал ему имя Чёрный и, казалось, решил, будто его вклад в судьбу четвёртого наследника более чем достаточен, поэтому практически перестал появляться во дворце.
Это было очень неприятным осознанием, и Нерданель впервые почувствовала охлаждение со стороны мужа. Даже во время редких встреч, когда, казалось бы, должно хотеться поделиться накопившимися впечатлениями, Феанаро перестал рассказывать всё, что с ним происходило, не упоминал о планах и всё чаще заменял в речи «учеников Валар» и «аманских эльфов» на «рабов Валар». А если и не заменял, то произносил с такой интонацией, что становилось понятно, какое слово подразумевается.
«Этот валандиль не научился принимать решения сам!»
«Аманэльда не знает, что головой не только едят и пьют, но и думают!»
«Он валанмол! Мне не о чем с ним говорить!»
Нерданель стала уставать от накапливавшейся злобы, начала искать совета у других женщин. Обычно любой разговор сводился к тому, что жена всемогуща, когда муж доволен. Больше всех об этом любила рассуждать Индис, которая из-за разлада между Феанаро с супругой перестала узнавать от Нерданель планы её мужа. Разумеется, жена Куруфинвэ понимала мотивы королевы, однако не видела ничего плохого в том, чтобы обсуждать дела главы Первого Дома с правительницей всего народа Нолдор и заранее пытаться предотвратить новые глупости со стороны старшего сына нолдорана.
Изо всех сил следуя советам, эльфийка перетянула внимание супруга с науки на любовь, и родился маленький обожаемый Атаринкэ.
Потом были взлёты, падения, Феанаро больше и больше уходил в работу, а Нерданель, как она теперь понимала, только обманывала себя, убеждая, будто всё по-прежнему.
Да, что-то оставалось неизменным: например — слепая бессмысленная неприязнь к детям Индис и самой избраннице отца, обиды на Валар за отсутствие помощи Мириэль, когда та истлевала на глазах у всего Валинора, и нежелание слушать ничьё мнение, если оно не совпадало с единственно правильным.
Появившиеся на свет близняшки, казалось бы, должны были вновь вернуть Феанаро домой, но вместо вновь вспыхнувших чувств Нерданель получила полное отсутствие внимания мужа и вскользь брошенные слова, что однажды сын Мириэль заберёт семью и вернётся на берега Куивиэнэн.
«Что? — потеряв контроль над собой, жена тирионского принца забыла о правильном поведении с супругом. — Ты подвергнешь опасности себя и тех, кто тебя любит? Ты забыл всё, чем одарила тебя земля Валар? О, да, ты забыл! Ты даже младшему сыну не дал имени! Зато я дам! Я нареку его Умбарто — Обречённый, раз отец выбрал для него и за него путь к бессмысленной погибели! Заберёшь Обречённого с собой — все по очереди отправитесь в Чертоги! А я останусь здесь, в безопасности, и буду ждать, когда вы образумитесь и вернётесь ко мне, осознав, кто был прав!»
Ужасные слова жены действительно впечатлили Феанаро, и тот сразу же дал младшему сыну имя, изменив лишь одну букву, сделав из «Обречённого» «Последнего» и удивительно спокойно упрекнув супругу в неверности идеям мужа, что вовсе не лучше любой иной измены.
Нерданель тысячи раз жалела о той ссоре, уверенная, что не должна была говорить столь ужасных вещей, особенно про младшего ребёнка. И сейчас ей казалось, что муж, создав Сильмарили, сделал длясебя идеальных детей, которых будет любить. Которые его не предадут!
А те, что из плоти и крови и созданы не руками и полётом мысли, пусть остаются матери. Прекрасно!
***
Феаноринги расселись по стульям и лавкам, покорно любуясь преображением сокровищницы в циклично менявшемся свете Древ, слившимся воедино с непредсказуемым сиянием Сильмарилей. Непостоянная, словно танец пламени, красота Камней завораживала настолько сильно, что течение времени переставало замечаться.
— Они родились в моих руках! — чуть не плача, восхищённо заговорил Куруфинвэ, и голос мастера задрожал. — В моих ладонях! Это была раскалённая жидкость, которая пела, живая и прекрасная! Она не обжигала меня! Представляете?
И Макалаурэ представил. Краем уха и всё менее внимательно слушая отца, менестрель понял, что в сердце рождается нужная тема:
«Росы на вереске ярко сверкают,
Башни дворцов вознеслись высоко…
Много прекрасного Валинор видел,
Но Сильмарили чудесней всего.
Луч, как струна, зазвенит под рукою,
Музыка всё озаряет кругом…
Свет и мелодия вместе сольются,
Вспыхнут невиданным жидким огнём.
Пламя текучее держит в ладонях
Мастер счастливый, почти не дыша,
Сердце под музыку бьётся неровно,
В жгучий расплав переходит душа.
Жидкое пламя в руках остывает,
Камнем прозрачным станет оно.
И никому во всей Арде отныне
Сделать подобного не суждено!
Взгляд оторвать от камней невозможно,
Душу смущает их красота.
Диво однажды кто только увидит,
Тот не забудет уже никогда.
Первый из них — отпылавшее пламя,
Жар, что под пеплом таится во мгле.
Розовый цвет переходит в лиловый,
И серебристый блеснёт в глубине.
Камень второй — золотое сияние
С рыжими сполохами огней,
Искры мерцают, синие, алые —
То они ярче, то снова слабей…
В третьем играет буйное пламя,
Розовым, алым, багряным маня,
И проступает меж граней кристалла
Жаркий оранжевый отблеск огня.
Свет первозданный играет на гранях,
Музыка слышится в тишине…
Много чудесного Валинор видел,
Но Сильмарилей прекраснее нет!»
И вдруг волшебство закончилось. Привычное золото Лаурелин разлилось по полкам и шторам, заблестело на металле, стекле и кристаллах. Макалаурэ подумал, что мог бы порадовать отца песней, но неожиданно понял — тема Сильмарилей только началась и поэтому выглядит слишком просто. Нужно будет непременно воспеть величайшее творение величайшего мастера, но… Не так. И не здесь. Не сейчас. Но как?! И когда?! Захотелось вскрикнуть в отчаянии, чувствуя бессилие ничтожного творца. Теперь душе менестреля не будет покоя, пока три прекрасных камня не прольются через его сердце совершенной мелодией, однако для этого потребуется очень много времени.
— Я пойду к отцу, — произнёс вдруг Феанаро, убирая шкатулку в сумку, и Макалаурэ опомнился. — Когда вернусь — не знаю.
Даже не посмотрев в сторону сыновей и супруги, мастер вышел из сокровищницы.
«Ты никогда не вернёшься, — подумала Нерданель, опуская глаза. — Потому что ты уже не тот Куруфинвэ, за которого я выходила замуж. Этого нового эльфа я не знаю и знать не хочу!»
Очень злой нимбиньо
— Знаешь, Куруфинвэ, — грустно улыбнулся нолдоран, когда в его мастерскую, заставленную начатыми картинами и пустыми холстами, вошёл старший сын, но показалось, будто ворвалось неистовое пламя, — я всегда рассказывал эльфам сказки, даже когда не умел нормально говорить. В те тёмные времена за меня говорили рисунки. Я рассказывал сказки, а сказки рассказывали меня. Но теперь пришло время мне слушать чужие волшебные истории, которые, похоже, ещё менее правдивые, чем приключения народа нимбиньяр.
— Не надо сказок, отец! — приобняв Финвэ за плечи, вдохновенно выпалил Феанаро. — Это реальность! Я создал звёзды, исполненные сиянием Древ! Сильмарили поют Изначальную неискажённую Тему и создают свою! Они повторяют музыку пламени, вложенного в меня при рождении! Смотри, как красиво!
На столе у окна заблестела драгоценная шкатулка. Мастер открыл замысловатый замок, и всё вокруг преобразилось, изменилось до неузнаваемости.
— Это неописуемо, Куруфинвэ! — ахнул король. — Прекрасно и пугающе. Мне кажется, твои творения дорисовывают картины за меня, а на пустых холстах изображают что-то своё. Сильмарили… Они будто замещают меня собой. Я больше не нужен там, где есть они.
— Что за вздор? — Феанаро рассмеялся.
— Слишком яркий свет может распугать нимбиньяр, особенно тех, что с белым, будто лебяжий пух, мехом — они сразу в норках запрутся. Золотистые фыркнут и скажут, что Великие Друзья всё равно сделают лучше, а потом попрячутся на всякий случай. Чёрные же скажут, будто и до яркого света жили хорошо, новые блестяшки им не нужны. И тоже скроются с глаз. Пугливые зверьки эти нимбиньяр!
Поняв нежелание отца обсуждать новое достижение сына, нолдорский принц закрыл шкатулку и бережно поставил себе на колени. Не на стол, за который сел вместе с родителем.
— Поедем к маме, — даже не спросил и не предложил — приказал Феанаро. — Я хочу, чтобы она увидела их. Почувствовала, услышала. Знаю, никто не верит в возможное возвращение королевы Мириэль, но я не оставлю надежду.
Финвэ тяжело вздохнул, встал, взял кисти и замер около холста, на котором танцевали эльфийки среди изначального звёздного сумрака.
— Я устал скорбеть, Куруфинвэ, — сказал нолдоран, — возможно, ты не в силах отпустить мать, потому что она выглядит живой. Может быть, стоило предать тело земле, как мы делали у озера, когда находили наших сородичей растерзанными?
— Я хочу только одного, — настойчиво повторил Феанаро, — отправиться в Сады Ирмо и показать маме Сильмарили. Не нужно всех этих рассуждений! Поедем вдвоём.
По лицу Финвэ было понятно — король не желал снова возвращаться к прошлому, но если это оказалось неизбежным, хотел взять с собой кого-нибудь из семьи — новой семьи! — чтобы опять доказать старшему сыну важность каждого родственника. Однако спорить нолдоран не стал.
— Среди прекрасного леса из цветов, — задумчиво заговорил Финвэ, подойдя к пустому холсту и сделав на нём несколько сиреневых мазков, — жил злой маленький пушистый зверёк, который постоянно кусался. Этот нимбиньо всех уверял, что не любит ни об кого точить зубы, однако мог говорить это, вцепившись клычками в чей-нибудь хвост. «Не люблю кусаться! Честно-честно!» А сам держит, уже до крови прокусил, но не отпускает. В какой-то момент стая на него ополчилась и прогнала пушистика на соседнюю полянку. И тогда нимбиньо стал лепить из глины всякие фигурки и дружить с ними. То, что не живое, никогда ни на что не обидится, разрешит себя сколько угодно кусать, царапать, ронять. А главное, глиняного друга никакой враг не съест.
— Отец, — Феанаро рассмеялся, покачав головой, — не надо сказочных намёков. У меня всего одна просьба, которую выполнить тебе ничего не стоит.
Нолдоран набросал на холсте призрак будущей картины, печально улыбнулся.
— Я знаю, на что ты надеешься, — сказал он после долгой паузы, — и не хочу ехать не потому, что для Мириэль больше нет места в моей жизни, а потому, что твои надежды вновь не оправдаются, и мне будет больно видеть тебя разочарованным.
Повисло молчание, тишина зазвенела натянутой струной. И вдруг снова комната озарилась дивным сиянием, неслышимая эльфам музыка света слилась с золотом Лаурелин, озарявшим мастерскую, рисунки на полотнах будто ожили.
— Мои друзья не из глины, — улыбнулся Феанаро, — и сердца их настоящие, я надеюсь.
Финвэ опустил глаза, невольно перевёл взгляд на Сильмарили, залюбовался.
— Хорошо, сынок, — вздохнул нолдоран, — уговорил. Поехали в Лориэн.
***
На пути встали ажурные ворота из тончайшего стекла. Их назначение не было понятным, ведь всего несколько шагов в сторону позволили бы обойти дивной красоты створки, однако затеянная хозяевами Садов игра оказалась со строгими правилами, которые никто не озвучил гостям.
Феанаро и Финвэ понимали, что придётся угадывать путь, поэтому всё же пошли мимо ворот, но двери вновь оказались перед ними.
— Вала Ирмо, — поклонился пустоте нолдоран, — я пришёл к Мириэль. Могу ли войти в твои владения?
Принц недовольно посмотрел на отца, промолчал.
Ворота открылись, однако за ними оказались ещё одни, точно такие же. С хрустальным звоном, словно по тончайшим бокалам, наполненным разным количеством вина, осторожно ударяли серебряной ложечкой, впереди выстроился бесконечный ряд запертых створок. Красиво и безнадёжно.
— Я понял, — вздохнул Феанаро, доставая из сумки шкатулку, — Ирмо и Эстэ хотят увидеть моё творение. Покажу — пропустят.
Крышка драгоценного ларца приоткрылась, и сияние множества оттенков белого и золотого отразилось в призрачных узорах, проникло в ткань самих ворот, сплелось с темой волшебства Владык Садов, полилось светом изнутри ажурного хрусталя. Двери начали открываться, переливаясь и искрясь, образовавшийся сияющий туннель, казавшийся бесконечным, вдруг схлопнулся, как только гости переступили порог первых ворот, и отец с сыном оказались там, куда держали путь.
Финвэ застыл на месте, не подходя к первой супруге, что должна была стать единственной, однако воля Рока оказалась против их любви. Почему не получалось сдвинуться с места, эльфийский король не знал и не хотел об этом думать.
В чертоге Мириэль ничто не менялось много лет, но сейчас арки, колонны, шторы, гобелены и ковры преобразились до неузнаваемости, став в свете Сильмарилей ярко-контрастными, более объёмными и невесомыми. Неизменной сохранилась лишь спящая королева Нолдор, словно дивный свет вовсе не прикасался к неподвижному телу.
— Тебя здесь давно не было, отец, — после долгого молчания произнёс Феанаро, закрыв шкатулку, и чертог принял привычный облик.
По глазам сына нолдоран понял — только что жизнь лишила наивного эльфа ещё одной надежды.
— Мириэль здесь тоже давно нет, — осторожно произнёс Финвэ. — Считай, что я согласился ехать с тобой, Куруфинвэ, только ради возможности для аманэльдар выкроить время и отдохнуть от твоих идей, а заодно привыкнуть к мысли о существовании Сильмарилей.
— Нарочно не называешь меня именем, данным матерью? — недобро взглянул на отца сын.
— Не стоит обижать того, кто дал тебе жизнь, — тихо произнесла вдруг появившаяся в чертоге Валиэ Эстэ. — Тем более теперь, когда ты создал нечто поистине невероятное, Феанаро. Я видела Сильмарили. Да, это мои помощники не пропускали тебя, желая немного повеселить и заодно полюбоваться дивными Камнями.
— Я не узнаю Аман, — печально улыбнулся тирионский принц, снова повернувшись к матери, — неужели Владыки одобрили моё творение? Или это благодаря ходатайству Элентари?
— Возможно, потому что мы не видим в Сильмарилях угрозы покою Валинора, — улыбнулась Эстэ.
— Безопасность и покой Валинора, — склонил голову нолдоран, — всецело заслуга Владыки Манвэ Сулимо. В тёмном Средиземье над головами Квэнди кружили стаи ворон, своим карканьем пугая беззащитных существ, пророча горести и беды. Но потом прилетели Орлы, и страшных птиц не стало. А к Аману, где Повелитель Орлов держит своих прекрасных грозных птиц начеку, ни одна ворона не может подлететь на расстояние зоркого взгляда пернатых стражей.
— Да, здесь не место воронам, — кивнула Валиэ, — потому что Благословенный Край не нуждается в падальщиках.
Окинув внимательным взглядом отца, сына и безжизненное тело, Владычица растаяла среди благоухания цветов и единого сияния Телпериона и Лаурелин.
— Видишь, — улыбнулся вдруг отцу Феанаро, отступив от постели Мириэль, — я не злой пушистик — не кусал Валиэ Эстэ.
— Ты настолько злой пушистик, — поучительно, словно маленькому ребёнку, сказал Финвэ, — что даже не замечаешь, как кусаешь чужие хвосты. Такой нимбиньо, Куруфинвэ, порой страшнее любого рогатого врага, потому что делает плохо с уверенностью в обратном. Надеюсь, ты однажды поймёшь это. Феанаро.
Прекрасный принц из сказки
Новая маленькая жизнь в её руках спокойно дремала, погрузившись в прекрасный мир грёз, такой тёплый, уютный, бескрайний, доходящий до вершины небесного свода, и в то же время заключенный в объятия любящей бабушки. Анайрэ, жена Нолофинвэ, вспоминала, как ещё юной девой брала на руки маленькую сестру, потом новорожденного племянника, после появились собственные дети, и особенно счастлива эльфийка была, качая долгожданную доченьку. А теперь и у её детей появляются малыши. Поцеловав крошечный носик, Анайрэ подошла к окну.
Серебро набирало мощь, золото растаяло. Расшитый сверкающими звёздами синий плащ упал с плеч на пол, но эльфийка не решилась поднимать его, чтобы не потревожить сон ребёнка.
Смотря на синие цветы, вьющиеся вокруг колонны, Анайрэ вспоминала, как Нолофинвэ впервые говорил ей о любви. Совсем ещё юный, но совершенно не смущённый, галантный и уверенный в себе, прекрасный принц из девичьей мечты встал на колено перед едва не прыгающей от счастья Анайрэ. В его руках был тёмно-синий бархатный плащ, расшитый серебряными звёздами, украшенными алмазами дивной красоты, и голубые цветы, длинные стебли и остроконечные листья которых искрились росой.
— Я мог бы подарить тебе, госпожа моего сердца, все сокровища Нолдор и корабли Тэлери, бросить к ногам всю мудрость Валар и искусство Майяр. Но сегодня я вручаю тебе свою жизнь, судьбу и душу.
Нолофинвэ расстелил перед Анайрэ плащ.
— Теперь он твой. Ты можешь вытереть о него ноги, и я буду счастлив, что твои туфельки чисты. Можешь сесть и любоваться сиянием Древ, и моё сердце станет ликовать, ведь ткань ласкает тебя. Можешь только сказать, я подниму плащ и укрою тебя им, чтобы ветер с моря не холодил нежную кожу. Так же и с моей любовью: она твоя, и ты вольна поступить, как пожелаешь.
Разумеется, юная влюбленная эльфийка не устояла и связала жизнь с прекрасным принцем, чтобы долгие годы быть счастливой…
А теперь испытывать страх.
Анайрэ чувствовала: супруг теряет власть над собой, его увлекла борьба, бессмысленная и безнадёжная. Зависть и неприязнь к слову «Второй», ощущение упущенных возможностей, которые даёт неожиданно возросшая любовь королевы к младшему сыну, а не к Нолофинвэ, тянут назад, во тьму, в пустоту! И Анайрэ совсем ничего не могла сделать. Жалуясь Нерданель, она получала лишь понимающее сочувствие, но советов не было. Митриэль же предлагала прибегнуть к магии эликсиров, однако Анайрэ не хотела подавлять волю супруга. Это ведь сломает его! А разве можно ломать того, кого любишь?
Остаётся лишь молить о милости Эру.
Грустные размышления неожиданно рассеялись — малышка проснулась, а значит, теперь ей нужна мама.
Жена главы Второго Дома позвала служанок, чтобы девочку отнесли Нарнис, и вдруг оказалось, что частая в последнее время гостья ждёт возможности поговорить.
— Пусть твой супруг скажет своему менестрелю, чтобы не смел смотреть в мою сторону! — заявила польщённая вниманием Аклариквета, однако усиленно создававшая видимость раздражения Нерданель.
Супруга Феанаро с наслаждением демонстрировала медно-каштановые кудри и почти не существующее платье с призрачной вышивкой и сиявшими изнутри искусственными камнями, однако войдя в покои Нерданель сразу же резко изменилась в лице:
— Скажи, дорогая, тебе иногда хочется испепелить мужа взглядом?
Сев в своё обычное кресло, она взяла со столика персик, однако создавалось впечатление, что эльфийка собирается уничтожить фрукт, отыграться на нём, коли не получается расправиться с виновником плохого настроения.
— Я стараюсь всегда желать ему добра, — потупила взгляд Анайрэ, зачем-то взявшись за гребень из яшмы и золота и принявшись расчёсывать не вплетённую в причёску прядь. — Валар говорят, что зло в сердце обернётся против того, кто его носит. Я верю Владыкам.
— О, полностью согласна! — Нерданель впилась зубами в персик, жена Нолофинвэ вдруг представила, что вот так подруга могла укусить Феанаро за что-нибудь. Стало смешно, стыдно и страшно одновременно. — Я это устала повторять! Раньше Куруфинвэ меня слушал. Ты понимаешь, как мне удавалось его убедить. Понимаешь ведь? Сама делаешь так же?
Анайрэ смущённо заулыбалась.
— Но теперь Куруфинвэ переменился ко мне. Вот скажи, я что, стала менее красивой? Почему ваш певец растекается медовой лужицей при виде меня, а мой муж, которому я родила семерых прекрасных сыновей, считает важным что угодно, кроме моего мнения?! Ты знаешь, что он устроил, вернувшись из своего тайного путешествия?! Он обвинил семью, что мы его предали, понимаешь?
Супруга Нолофинвэ замерла, рука с гребнем застыла.
— Что?
— Что слышала. Прости, мне сейчас не хочется рассказывать подробности, я просто спрошу: ты поддержишь меня, если я уйду от мужа?
Анайрэ приоткрыла рот, однако так ничего и не сказала, глаза стали испуганными.
— Ладно, подруга, — отмахнулась жена Феанаро, разделавшись с персиком, очень соблазнительно облизнув губы, — считай, что я ничего не спрашивала. Сама со своим принцем разберусь. Просто знаешь, очень обидно понимать, что тебя ценят меньше, чем вещь, что детей, которых ты носила под сердцем, обвиняют в предательстве за попытки принести в Дом Финвэ мир. Мне не нужны эти три Дома, понимаешь? Почему-то в семье моего отца нет Первого и так далее Домов Махтана. Это безумие длилось столетиями, и теперь я понимаю — с меня хватит. И да, если я захочу, буду говорить не Тирион, не Сирион, а Фирион! И пусть меня тоже не пускают ни в одну библиотеку!
Анайрэ не была уверена, что Нерданель поняла, какое страшное слово сказала, но даже если это произносилось нарочно… Комментировать подобные вещи было слишком неприятно.
Многообещающее событие
Со всех сторон к горе Таникветиль съезжались на традиционный Праздник Урожая гости со всего Амана, как в давние времена, когда эльфов было ещё немного и все хотели веселиться вместе и с размахом. Приехали даже Тэлери из Альквалондэ и окрестностей, чего уже давно не случалось.
Наблюдая с помощью Палантира за собирающимися толпами, сверкающими изысканными украшениями, Куруфинвэ-младший многозначительно переглянулся с сыном: в этот раз суждено померкнуть и выглядеть простыми стекляшками даже алмазам, огранённым самим Вала Ауле.
— Амбаруссар! — позвал магией чёрной сферы братьев самый похожий на Феанаро сын, надеясь, что хоть один из Видящих Камней находится рядом с близнецами и они ответят.
«У нас всё готово! — с двух сторон закричали младшие братья, используя осанвэ, и Куруфинвэ-младший схватился за голову. — Всё, что надо, уже отвезли и установили! Не мешай, мы с мамой разговариваем!»
Тьелпе, рисуя угольком на доске, тихо усмехнулся. Его совместный с отцом и Амбаруссар проект должен запомниться не меньше новой песни Макалаурэ, которую менестрель обещал спеть, только если на то будет воля Эру. Однако юный мастер не сомневался: Кано сделает всё, чтобы Илуватар благословил его затею, какой бы сомнительной она ни была.
На то он и Феанарион!
***
Приезжать на большое торжество в одиночестве было странно. Никогда ещё Нельяфинвэ не появлялся на праздниках раньше всей семьи и теперь понятия не имел, чем себя занять.
Бесцельно бродя между рядами скульптур и картин, привезённых для обмена на другие ценности, Феаноринг сдержанно поздоровался с королём Ольвэ, который, держа под руку старшего сына, о чём-то очень увлечённо беседовал с ослепительно сверкающей струящимся платьем Майэ Илмарэ, а принц Айриольвэ, казалось, сгорал от смущения и мечтал скорее вернуться к играющей с детьми на хрустальных качелях жене.
Зная, что скоро должен приехать друг с семьёй, Нельяфинвэ надеялся решить свой вопрос до появления Асталиона, чтобы поговорить с ним о предстоящих планах по существу, зная точно все важные детали.
Засмотревшись на ведущую к месту гуляний дорогу, меняющую оттенки в зависимости от свечения Древ, старший Феаноринг углубился в размышления, поэтому появление рядом той, с кем он собирался серьёзно поговорить, показалось неожиданностью.
— Содержание письма было сюрпризом, — сквозь фальшивую улыбку произнёс нежный голос, и Нельяфинвэ понял — продолжать разговор смысла нет.
Но почему-то не ушёл.
Заметив, что бывшая супруга одета в белое с чёрным и золотым, а в волосы, падающие ниже талии мягкими сумрачными волнами, вплетены жемчужные нити, сын Феанаро снова убедился — Ниэль всем своим видом демонстрирует, что с Первым Домом Нолдор её связывает разве что дочь.
Однако Майтимо понимал: разговор должен состояться.
— Странно видеть тебя одного, — снова зазвенела серебряным колокольчиком эльфийка, — где же Феанаро Куруфинвэ, появления которого сегодня ждут как никогда? И что заставило тебя отказаться от половины обычного количества украшений?
— Ниэль, — Майтимо, краем глаза заметив принца Турукано с большой и не совсем трезвой компанией, повлёк бывшую супругу дальше от дороги, в сторону цветочной поляны, — я уезжаю из Тириона. Об этом было достаточно сказано в письме. Вижу, ты его прочитала, поэтому не стану повторяться. Я хочу позвать тебя ехать со мной. Мы можем начать всё сначала, и тогда на севере Валинора появится новый род Нолдор. Наш с тобой.
Эльфийка опустила серо-голубые глаза.
— Нет, Майтимо, — ответила она после недолгого молчания. — Я вижу, ты не хочешь того, что предлагаешь. Ты говоришь всё это, потому что… Так положено. Так надо. Так все делают. А я, — эльфийка улыбнулась искренне, подняла взгляд, — не хочу, как надо. Удачи тебе, Майтимо.
Посмотрев вслед уходящей через россыпь розовых, сиреневых, белых и нежно-голубых цветов бывшей супруге, старший Феаноринг подумал, что, как бы ни обидно было получить отказ, Ниэль права — то, «как надо», совершенно не вдохновляет.
Зато появилось ощущение полной свободы дальнейших действий. Теперь можно строить любые планы, руководствуясь исключительно собственными идеями.
***
Плавно и горделиво выйдя из искрящейся в свете Лаурелин золотой кареты, Артанис незаметно кивнула служанкам, что пора затеряться среди гостей и собирать слухи. Подойдя вместе с родителями к многочисленной альквалондской родне, прекрасная дева оценивающе взглянула на помощницу Варды, удивляясь её присутствию: обычно Илмарэ не покидала дворца ради общения с эльфами. Понимая, в чём причина такой перемены в поведении служанки Владычицы Звёзд, Артанис пригляделась к платью Майэ. Да, надо отдать должное магии: даже лучшие портнихи не способны создать наряд, который превзойдёт про красоте и сиянию одежды Айнур. Увы…
Переведя взгляд с Илмарэ на большую шумную компанию в синем, принцесса не увидела среди гуляющего Второго Дома нолдорана Финвэ и не сдержала улыбку облегчения: отец говорил, что на сегодняшний особый праздник приедут даже живущие далеко на западе континента, за лесом, у подножья хребта сёстры принцев Арафинвэ и Нолофинвэ, которые, выйдя замуж, совершенно забыли о семье. Финвэ соскучился по дочерям и проводил время с ними.
Чувствуя, как в сердце начинает шевелиться зависть, Артанис подошла к столу и взяла вино. Феанаро… Он всегда умел становиться центром всеобщего внимания и восхищения многих, а теперь превзошёл сам себя! Его ещё нет на празднике, но всё, абсолютно всё говорит о том, что именно его и ждут.
Вдруг послышались радостные возгласы, и на собранную из ажурных стальных завитков сцену поднялся золотоволосый менестрель с деревянной лирой. Этого певца редко видели на публике. Будучи другом короля Ваньяр Ингвэ ещё с давних времён жизни в Средиземье, певец Синвэ обычно не уходил далеко от дворца.
Но сегодня приехал даже он!
Выпив вина, Артанис решила, что обязана найти брата. Инголдо хотел побыть с женой и сыном? Ничего, потом уделит и им внимание тоже.
***
Протяжный стон наслаждения, слетевший с приоткрытых губ Ириссэ растаял в звуках простой, но берущей за душу мелодии. Приоткрыв глаза и ещё не отдышавшись, принцесса усмехнулась:
— Сейчас запоют любимую песню нашего дедушки, нолдоран вспомнит детство и юность на берегах Куивиэнэн, начнёт обниматься с Ингвэ, зло шутить над Ольвэ и рыдать на груди жены.
«Над рекой над тихой рос кудрявый клён,
В белую берёзу был тот клён влюблён», — долетели до притаившихся в пышных цветущих кустах любовников стихи. Лепестки и сверкающая пыльца падали на разгорячённые тела, щекоча кожу. — И когда над речкой вечер наступал,
Клён своей берёзе тихо напевал:
«Белая берёза, я тебя люблю,
Протяни мне ветку тонкую свою,
Без любви, без ласки пропадаю я,
Белая берёза, ты любовь моя».
Туркафинвэ не слушал музыку: для него существовала только Ириссэ, и было совершенно наплевать, что отец будет недоволен побегом сына, что любовников могут заметить, что…
Плевать на всё! Есть только Ириссэ, и она снова ждёт ласки. А музыка… смолкнет эта, заиграет другая, более подходящая под тайные любовные игры, чем надоевшая за века песня о белой берёзе.
«А она, игриво шелестя листвой:
«У меня есть милый — ветер полевой».
И от слов от этих бедный клён сникал:
«Ветер… Что ж, так ветер…»
И опять шептал:
«Белая берёза, я тебя люблю,
Протяни мне ветку нежную свою,
Без любви, без ласки пропадаю я,
Белая берёза, ты любовь моя».
Но однажды ветер сам всё услыхал,
Чёрным ураганом он на клён напал,
И в неравной схватке пал кудрявый клён,
И пропел он песню сквозь прощальный стон:
«Белая берёза, я тебя люблю,
Протяни мне ветку нежную свою,
Без любви, без ласки пропадаю я,
Белая берёза, ты любовь моя».
— У песни есть продолжение, придуманное в Валиноре, — неожиданно прервав поцелуй, хихикнула Ириссэ, направляя руку Туркафинвэ в очень неожиданную сторону. — Петь о белых деревьях, росших среди лесных дебрей и вырубленных ради строительства кораблей, хочется с надеждой для всех.
Охнув и выгнув спину, принцесса блаженно улыбнулась.
— Тэлери ещё больше полюбили Валар после того как Йаванна пожертвовала уникальные белые деревья ради переправы, — зло усмехнулся Туркафинвэ, в свою очередь удивляя любовницу, указывая её пальцам, что надо делать. — Но мне это непонятно. Любое изделие можно покрасить в нужный цвет.
— Это же Тэлери, — хотела рассмеяться Ириссэ, но власть над ней взяли совсем иные эмоции и ощущения.
«Но на помощь клёну вдруг пришла весна, — долетели слова валинорского продолжения песни из уст проходящих поблизости пьяных Ваньяр, — и красой своею ветер увела,
Снова стал кудрявым и зелёным клён,
Только эту песню пел уже не он:
«Клён ты мой кудрявый, я тебя люблю,
Протяни мне ветку сильную свою,
Без любви, без ласки пропадаю я,
Клён ты мой кудрявый, я люблю тебя».
Голоса стихли. На белоснежное лицо Ириссэ опустился розовый лепесток в форме лодочки, соскользнул в чёрные волосы. Сдув его в сиреневую с голубыми искорками траву, Туркафинвэ, чувствуя усталость и желание продолжать, провёл ладонью по щеке возлюбленной, и её пальцы нежно сплелись с его.
Со стороны дороги заиграла торжественная музыка, усиленная чарами. Стало ясно, что пора присоединиться к торжеству: нельзя пропустить столь многообещающее событие.
Примечание к части
Песня "Кудрявый клён" народная. Видимо, народа Ваньяр, судя по тексту.
В его ладонь упали звёзды
Золотое и серебристое сияние Древ, слившееся воедино, озарилось разноцветными лучами нереальных оттенков оранжевого, сиреневого, розового и голубого.
— Как красиво! — ахнули собравшиеся эльфы.
— Чудо… — расширились звёздные бездны глаз Майэ Илмарэ.
— Феанаро! — закричал нолдоран. — Сынок! Как я рад!
Бросив жену, сына и дочерей у накрытого стола рядом со сценой и выставкой альквалондского жемчуга, Финвэ, словно ребёнок, побежал в сторону дороги, по которой приближались всадники.
Со стороны дворца Валар заиграл белый свет, с высоты спустилась ладья из прозрачного золота.
Эльфы склонились, приветствуя Владык Арды, но взгляды были обращены на дивное многоцветное сияние рукотвортных Камней.
Финвэ, утонув и практически растаяв в свете Древ и Сильмарилей, стоял, раскинув для объятий руки, и Феанаро, на ходу спрыгнув с вороного жеребца, крепко обхватил отца, тепло приветствуя любимого родителя.
Артанис прищурилась. Не сумев отыскать брата, принцесса разговорилась с девой-менестрелем о новых песнях Элеммиро, о которых ходили слухи, будто певец сочиняет не сам, а исполняет творения сестры, и теперь наблюдала за появлением главы Первого Дома Нолдор вблизи.
Феанаро был в черном шёлке и бархате, с красными и золотыми узорами. Тяжелый алый плащ держал на левом плече инкрустированный бриллиантами металл, и в нём сиял теплыми оттенками оранжевого самый маленький из Сильмарилей. Ярчайший и крупный Камень был вставлен в восьмиконечную звезду на груди, а в венце играл холодными переливами голубого и сиреневого третий кристалл. Крепления Камней были подвижными, позволявшими Сильмарилям свободно покачиваться в такт движениям создателя, что добавляло ещё больше волшебства и разноцветного блеска.
Краем глаза заметив приветствующего её Макалаурэ, Артанис демонстративно не обратила внимания на менестреля, остальных Феанарионов и карету позади них, в которой, видимо, приехала супруга Атаринкэ и другие неинтересные для дочери Арафинвэ женщины Первого Дома Нолдор. Артанис смотрела на Феанаро. И на Валар.
— Поистине, великое творение создал ты, Куруфинвэ, — произнесла Варда, когда старший сын нолдорана поприветствовал Владык. — Свет есть сама жизнь, и твои Сильмарили отныне неотделимы от судьбы Арды. Так пусть же будет благословен их свет!
— Моя благодарность безгранична, Элентари, — с гордостью произнёс Феанаро.
Артанис поджала губы.
— А теперь наш вклад в торжество! — в один голос закричали Амбаруссар, гарцуя на белоснежных скакунах, которых любил дарить внукам Махтан. — Мастер Тьелпе! Не скромничай! Подъезжай!
Куруфинвэ-младший самодовольно усмехнулся, переглянувшись с ехидно ухмыляющимся Карнистиром.
На небольшом холме, вокруг которого пели и танцевали гости с побережья моря, обнимаясь с очень нетрезвыми втородомовцами, стояло что-то высокое, напоминающее дерево, накрытое тканью.
С трудом пробившиеся сквозь толпу помощники мастеров сорвали покрывало, и те из веселящихся, кто не опьянел от вина и сияния Сильмарилей настолько, чтобы забыть, где и зачем находится, разразились аплодисментами: на холме возвышалась скульптура Феанаро, выполненная из сердолика, яшмы, нефрита, агата и мориона. В поднятых к звёздам руках Куруфинвэ сияли фианиты, конечно, не идущие ни в какое сравнение с Сильмарилями, хоть и подсвеченные спрятанными от глаз светильниками.
— Сегодня твой праздник, сынок, — обнял Феанаро Финвэ.
Стоявший рядом Макалаурэ, загадочно улыбаясь, смотрел под ноги, наигрывая что-то таинственное на маленькой ажурной арфе. Вдруг менестрель поднял глаза и невинно взглянул на подошедшего Нолофинвэ с женой и старшим сыном. Финдекано заметил перемену в своём наставнике, незаметно усмехнулся.
— Я много слышал о твоём рукотворном чуде, брат, — с восхищением произнёс второй сын нолдорана, — но даже представить не мог, насколько прекрасны Сильмарили! Это поистине величайшее творение, когда-либо созданное эльфом!
Феанаро молчал. Нолофинвэ не ждал от брата иной реакции, но и говорил принц не ради него, а лишь стараясь порадовать отца.
Музыка арфы Макалаурэ стала громче, и Анайрэ, почувствовав неладное, спешно удалилась. Финвэ умоляюще посмотрел на Феанаро, но сын Мириэль прожигал пылающими недобрым огнём глазами сына Индис и ни на что не реагировал.
— Немыслимая мука, — негромко запел Макалаурэ, однако услышали все, — насмешка злого Рока,
Кому успех и слава, кому-то кровь и пот.
Один осыпан просто так талантами без прока,
Другой во тьме кромешной по терниям бредёт.
Мы рядом, но не вместе, я только голос в хоре,
Хоть греем наши руки мы над одним огнём,
Но в капле каплю вижу я, а он в ней видит море,
Я вижу эрухини, он видит душу в нём.
Здравый смысл и совесть, видно, спят,
Почему талантлив полубрат?!
Безумный гений совершенства, постигший музыку Творенья!
В его ладонь упали звёзды, и выбор их необъясним.
Я обожаю Феанаро, пред ним вставая на колени,
Я проклинаю Феанаро за то, что мне не стать таким.
Нолофинвэ побледнел. Видя, как его собственный наследник еле сдерживает смех, второй сын нолдорана, из последних сил сохраняя лицо, поклонился отцу и быстро пошёл следом за супругой.
Заметив, что родитель удалился достаточно, Финдекано рассмеялся и хлопнул по плечу по-прежнему загадочно улыбающегося Макалаурэ.
— Зачем ты так, сынок? — грустно спросил нолдоран, ловя взгляд Феанаро.
— Сегодня мой праздник, не так ли? — высокомерно произнёс Куруфинвэ. — Я сам решаю, кто имеет право быть рядом, а кто нет.
Финвэ вздохнул.
— Да, сынок, — согласился король, — да, Феанаро, ты, как всегда, прав. Просто… Я спел бы иначе.
Макалаурэ напрягся. Было видно: менестреля и так не слишком забавляют полусемейные перебранки отца, а теперь творчество невольного помощника родителя ещё и начали критиковать. Ужасно! Может, припомнить деду песню о королеве? Или его слова — и есть отмщение за «Утро Териндэ»?
Финвэ мечтательно и грустно заговорил:
— В его ладони россыпь звёзд,
Сиянье Древ и Валар милость.
Как быстро начало свой рост
То пламя, что едва искрилось.
Как быстро стало восхищать,
Творить, что прочим не давалось.
Величье брат посмел забрать,
Мне тенью зависть оставалась.
Как мог бы я сравниться с ним,
Не зная и крупицы дара?
За то, что мне не быть таким,
Я проклинаю Феанаро.
Родная кровь… и все ж иная.
Пусть рядом — вместе нам не быть.
Как ненавижу, обожаю,
Чьего таланта не простить.
Наследовать отцу — мой путь,
Пока он с Айнур в вышних залах,
Куда мне страшно и взглянуть.
Вся гордость в ревности пропала.
Как мог бы я сравниться с ним,
Не зная и крупицы дара?
За то, что мне не быть таким,
Я проклинаю Феанаро.
Закончив говорить, нолдоран оценил обстановку, сделал невинные глаза и прямо взглянул на старшего сына.
— И всё равно «s», — произнёс Финвэ, косясь в сторону жены, о чём-то говорившей с роднёй.
Изучающе посмотрев на отца, Куруфинвэ вдруг расхохотался, но во взгляде отражались только тепло и глубочайшая привязанность. Нолдоран с гордостью и торжеством обернулся на Макалаурэ:
— Всему вас, внуки, учить приходится! Ох уж эти урождённые аманэльдар! Ничего сами не умеют!
Примечание к части
Песня из мюзикла "Леонардо" "Безумный гений совершества"
Версия Финвэ: автор стихов Туманный колодец https://ficbook.net/authors/347896
https://ficbook.net/readfic/11226992/29805626
Страшное дело — ответственность
— Скажите мне, мои дорогие, почему так тянет назад изначальная звёздная тьма? Почему я устаю от дивного света и хочу снова хоть ненадолго погрузиться во мрак?
Король Финвэ задавал эти вопросы каждый раз, приглашая любящих танцевать эльфиек в огромный подземный зал, куда, разумеется, не проникало сияние Древ Валар. Источниками света здесь служили расставленные и развешенные всюду крошечные свечки в чашечках-цветах, а отблески пламени отражали рассыпанные всюду звёзды-бриллианты.
Говоря девам ласковые слова, нолдоран избегал сравнений с драгоценностями, и кто-то мог бы, возможно, подумать, что владыка чтит память первой жены с именем-сокровищем. Только никому до этого не было дела.
— К нам когда-нибудь присоединится королева? — спросила, ещё на лестнице сбрасывая платье и небрежно распуская причёску, золотоволосая танцовщица. — Владычица Индис ведь тоже помнит и любит изначальный звёздный мрак и свободу от правил. Уверена: королеве Индис хочется снова, хоть на мгновение, ощутить эмоции, которые наполняли наши сердца у берегов Куивиэнэн.
— Что ты! — Финвэ, тоже примерив маску себя прежнего и обнажившись, грустно улыбнулся. — Моя владычица-супруга — сестра самого правильного Эльда в Арде! Ингвэ не допустит, чтобы в его семье вспоминали с теплотой былое страшное время без защиты Валар!
— Но ведь это просто игра, — девы закружились, легко ступая босыми ногами по мозаичному полу, изображающему песок, воду и сумеречное разнотравие. — Мы просто вспоминаем. Это не мешает любить Владык.
— Да! Это наша история, но она тайная, мои дорогие, — нолдоран сделал загадочное лицо, взял кисти и начал рисовать прямо на движущихся эльфийках, украшая их изящные тела лесными фиалками и небесными звёздами. — Она существует только для нас — для тех, кто хочет сохранить в сердце частички прошлого.
Тьма и звёзды, звёзды и тьма…
К свету стремятся вечно глаза.
Лишь сердцу милей изначальный мрак,
Эру, ответь, почему вышло так?
Девы: одна с золотыми пышными кудрями, другая — с тяжёлыми чёрными волнами волос, струящимися по спине до самых ягодиц, замерли, протянув руки в потолок-небо, а головы опустили к мозаичной полянке.
Финвэ подошёл к одному из множества холстов, многозначительно указал на вино.
— Расскажите мне снова, — мечтательно проговорил он, — как юные девы боялись, что посланники в Аман не вернутся обратно к озеру. Спойте ваши грустные песни, наполните мою душу своими тоской и страхом! Я знаю, что вы чувствовали, и хочу снова разделить это с вами. Тогда вы впервые точно знали, куда именно ушли любимые эльфы, были впервые уверены — они вернутся. Но как же пугали мысли, что дорогие сердцу Эльдар найдут в Амане замену всему ценному, придут назад забрать народ, но возлюбленная останется ненужной. Расскажите об этом, хочу послушать ещё раз.
Кисть затанцевала в такт монотонному напеву черноволосой Нолдиэ, которая не произносила слов. Златокудрая эльфийка села, сжавшись в комок, а потом стала раскрываться, подобно цветку, надрывно плача:
— Миленький ты мой,
Возьми меня с собой!
Там, в краю далёком,
Буду тебе женой.
— Милая моя, — принявшись рисовать из живой эльфийки обвитую розами статую, Финвэ продолжил песню, — взял бы я тебя,
Но там, в краю далёком,
Есть у меня жена.
— Миленький ты мой! — подхватила черноволосая Нолдиэ, превращаясь под кистью нолдорана в песочную скульптуру с ракушками на самом таинственном, — возьми меня с собой!
Там, в краю далёком,
Буду тебе сестрой!
— Милая моя, — печально вздохнул Финвэ, — взял бы я тебя.
Но там, в краю далёком,
Есть у меня сестра.
— Миленький ты мой,
Возьми меня с собой! — обе эльфийки замерли, подыгрывая преображению из живого в неживое. — Там, в краю далёком,
Буду тебе чужой.
— Милая моя,
Взял бы я тебя, — отрешённо, словно что-то вспоминая, отозвался король. — Но там, в краю далёком,
Чужая ты мне не нужна.
— День за днём пролетит, — запели монотонно и оттого пугающе девы, — нас с тобой разлучит,
Но в далёкой стране
Вспомни ты обо мне…
Воцарилась тишина, которой никогда не бывало в изначальной звёздной мгле Эндорэ, но в подземном зале неоткуда было взяться ветру, плеску волн и щебету не живущих в Валиноре птиц. Кисть танцевала в безмолвии, которое никто не решался нарушить. Дорисовав что-то, оставшееся в тайне от гостий, Финвэ загадочно улыбнулся:
— А теперь, мои дорогие подруги, мы вернёмся в светлый Аман! Нет! Мы вернёмся в тёмный Валинор во времена наступления Эпохи Древ! И пусть Тема Творения станет движением ваших прекрасных тел! У нас, похоже, скоро будут гости.
***
Безусловно, Нолофинвэ слышал слова слуг о том, что отец занят крайне важными делами, принц даже знал, что это за дела, и насколько они важны на самом деле, поэтому, игнорируя протесты верных королю эльфов, вошёл в просторные покои Финвэ, размером не уступающие домам скромно, по меркам Амана, живущих семей. В голову полезли не самые приятные мысли о том, что с Мириэль Сериндэ отец жил вместе, в одной комнате, спал в одной постели, а с мамой он лишь то и дело встречается, словно не со своей женой, а с чужой какой-то женщиной!
Закрыв за собой двери и спустившись по длинной лестнице, Нолофинвэ со вздохом закатил глаза. Разумеется, отец занят делом! Насчёт государственной важности можно было поспорить, но оно явно являлось неотложным.
Две эльфийки, судя по сиянию глаз, рождённые ещё до переселения в Валинор, совершенно обнажённые, позировали королю, стоявшему у стены с кистью и красками. Судя по изображённому на неоконченной картине сюжету, Финвэ рисовал Варду и Йаванну, довольно интересным способом создающих ещё одни Древа Валар.
«Это кошмар… — обречённо вздохнул Нолофинвэ. — Не приведи Эру кто-то, кроме меня, узнает!»
— Здравствуй, отец, — принц сделал вид, будто всё в порядке. — Я ворвался к тебе в мысли с помощью осанвэ, потому что хотел самолично, заранее предупредить о визите, надеялся, что ты подготовишься. Ты ведь знаешь, как моя Анайрэ относится к чтимым тобой традициям… Впрочем, я один, и её домыслы сейчас неважны. У меня очень серьёзный разговор, и я не мог больше ждать. Прости, что прерываю, но я уже трижды приходил, и каждый раз ты не мог меня принять.
— Говори, сынок, раз уж пришёл, — обречённо вздохнул Финвэ. — Что случилось?
«Если скажу, что пока ещё ничего, он меня выставит за дверь», — промолчал Нолофинвэ
— Отец, — с энтузиазмом произнёс он вслух, видя по устало-равнодушному взгляду нолдорана: как только даст повод, разговор тут же закончится, — Феанаро решил, что, создав Сильмарили, сможет сделать эльфов свободными от Валар. Мелькор знает об этом, мы обсуждали с ним. Вала говорит, что только ты можешь повлиять на сына. Феанаро заявляет, будто можно самим, без Валар, принести в Средиземье свет и править там, словно Валар здесь! Это же недопустимо, отец!
Финвэ отложил кисть, краски, медленно подошёл к столу, налил полный кубок вина, выпил одним махом, подозвал натурщиц и жестом приказал обнимать его. Нет, не так, нежнее, со страстью. Ещё.
— Никогда бы не подумал, что буду скучать по жизни без света, без Валар, без роскоши, без семьи, — покачал головой нолдоран, улыбаясь ласкам и делая вид, что не замечает злости в глазах сына, — всё это имеет слишком тяжёлую обратную сторону — ответственность. Но хуже всего, теперь я не понимаю, где свои, где чужие. Там, во тьме, в Сумеречных Землях, всё было просто: приходилось держаться вместе и выживать. Кто-то уходил и не возвращался, и все горевали. Вместе, понимаешь? А здесь? Чтобы быть счастливым, надо ото всех бежать? Запираться? Да! Так я и сделаю. Дорогие мои прекрасные девы, закройте двери, оставив моего сына снаружи.
— Что?! — Нолофинвэ побагровел от злости и, не дожидаясь, пока его столь любезно выставят вон, вышел из покоев родителя сам.
Принц понимал — отец не в настроении, не совсем трезв… Он всё понимал. Но сохранять невозмутимость сейчас стоило Нолофинвэ непомерных усилий.
«Всё в порядке, —повторял себе принц, — не давай волю злобе, выдохни! И ещё раз! Поговоришь с отцом позже. Сейчас займись чем-нибудь другим».
Отдышавшись, второй сын нолдорана быстро пошёл прочь из дворца, пытаясь на ходу решить, куда ему надо.
Примечание к части
Здесь использовано русское народное творчество.
Выбирай
— В твоём возрасте, Келебримбор, — безапелляционно заявил Феанаро, забирая из рук юного внука лук и целясь в подвижную мишень для тренировок в стрельбе, — мой сын Туркафинвэ без промаха попадал в центр любой из этих фигур, как бы быстро и хаотично они ни двигались.
Стрела со свистом вонзилась в цель, и Феанаро опустил лук.
— У всех разные таланты. У меня семь сыновей, и каждый умеет что-то своё. И, заметь, Келебримбор, делает это лучше всех. Кто лучший менестрель Амана? Канафинвэ. Кто лучший скульптор? Питьяфинвэ. Кто лучший охотник?
— А лучший кузнец, языковед и самый талантливый во всех отношениях эльф в Арде? — вмешался Куруфинвэ-младший, приобнимая отца за плечо, отчаянно желая, чтобы Феанаро снова произносил имя внука на Квэнья, а не на средиземском Тэлерине, который уже не использовали даже подданные Ольвэ. Нолдо знал, это не просто игра слов. Это практически оскорбление. К счастью, Тьелпе не понимает. — Думаю, отвечать не нужно.
Тьелперинквар, выпрямляясь и вставая в позицию для стрельбы, снова взял лук. Отец смотрел на взрослеющего сына, его длинные сильные ноги, изящный торс, мускулистые плечи, чёрные слегка вьющиеся волосы, черты лица — практически копия деда, и его сердце ликовало. Даже если Тьелпе не станет великим, Куруфинвэ-младший всё равно будет любить первенца.
Стрела попала в мишень слишком близко к краю. Юный Нолдо с досады выругался. Отец смерил его недовольным взглядом, мол, рано ещё так выражаться, но Феанаро лишь усмехнулся.
— Пойдем, Келебримбор, я тебе покажу что-то важное. Папа подождёт нас здесь. Потренируется стрелять.
Юный эльф отбросил в сторону лук, зло топнув ногой. Он понимал, Феанаро снова будет его уговаривать изучать кузнечное дело с Вала Ауле, и машинально посмотрел на давно зажившие ожоги на руке, которые остались от его прошлой попытки протестовать.
Тьелпе уже наизусть знал, какой дорогой поведёт его дед: покажет арочный вход в сад, который много лет назад делал вместе с отцом жены, потом будет целая аллея из бронзовых деревьев, выкованных Феанаро и его сыновьями, Нельяфинвэ и Куруфинвэ-младшим. Наибольший интерес представляло то, что, хоть деревья создавались по одному проекту, почти всегда можно было угадать мастера: сделанные Феанаро стволы были гармоничным переплетением тончайших нитей, складывающихся в причудливые узоры: огонь, дворцы, птицы, эльфы; каждая веточка состояла из тысяч завитков, и во всей аллее нельзя было отыскать двух одинаковых листков.
Деревья Нельяфинвэ были геометрически правильными, остролистными, словно собранными из наконечников стрел и похожими друг на друга, как братья-близнецы, поэтому именно они составляли основу, фундамент задумки, подчёркивая причудливую индивидуальность творений отца и брата.
Куруфинвэ-младший старался копировать стиль прославленного родителя, но ему не хватало терпения, поэтому его деревья были упрощённой копией невероятных работ Феанаро.
После аллеи будет фонтан, главной особенностью которого является сложнейшая система труб, угадайте, по чьему проекту сделанная.
Тьелпе закатил глаза.
Потом ажурная лестница, ведущая вдоль внешней стены дворца главы Первого Дома Нолдор, петляющая среди восемнадцати балконов, с коваными, да-да, коваными решетками. Кто это всё делал? Правильно, Тьелпе: дед, отец и дядя. Как обычно. Но дядя здесь делал лишь первые три балкона, что, разумеется, заметно по резким чётким линиям и острым углам, а потом он по заданию Феанаро уехал составлять карты северного побережья и больше не портил топорной работой фасад здания.
Юноша скрестил руки на груди и засопел.
Потом будет изгородь с множеством кашпо…
— Келебримбор, — голос Феанаро проник в самое сердце, — однажды, когда ты вырастешь, повзрослеешь, станешь главой большой славной семьи, тебя начнут называть лордом, кланяться при встрече, приносить дары. Тебя будут уважать за твой великий род, потому что ты потомок короля Финвэ и королевы Мириэль, а твой дед — знаменитый на весь Аман мастер Феанаро Куруфинвэ. Этого достаточно для других. Но что насчёт тебя самого? За что лорд Тьелперинквар будет уважать лорда Келебримбора?
— За то, что отстоял своё мнение? — прищурился юный Нолдо, и Феанаро довольно улыбнулся.
— Упорство — это правильно, похвально. Но упрямство — путь к проигрышу. Упорство, юный мастер Тьелперинквар Куруфинвион из рода Феанаро Куруфинвэ, даст тебе крылья и высокий полёт. Упрямство — это камень на шее. Что ты выберешь, потомок славного короля?
— Я выберу свой собственный путь! — продолжал нападение Тьелпе.
— И ты уже идёшь по нему, — согласился Феанаро, — но что ты взял в дорогу? Пока в твоей походной сумке лишь упрямство, не самая меткая стрельба и некрасивый ожог на пальцах и ладони. Мы все ошибаемся, юный Нолдо из великого города Тириона, но кто-то в итоге обретает крылья и парит под звёздами, а кто-то тонет, утянутый на дно булыжником на шее.
— Я не хочу ковать…
— А что насчёт самоцветов? Искусственных алмазов? Таких, что не рождаются в недрах земли, но кристаллизуются в твоей мастерской. Как тебе идея вкладывать магию в мёртвые камни, вдыхая в них жизнь? Ты когда-нибудь видел, как начинает биться сердце холодного бездушного камня? Чувствовал, как в твоих руках рождается звезда? Ты слишком многого не знаешь, юный Нолдо из Тириона. Ты лицезрел Сильмарили, видел, как они слушаются своего Создателя. Я научу тебя магии творения, если только ты выбросишь привязанный к шее камень. Верёвка сдавливает горло, душит твой талант. Почувствуй это, порви путы и вдохни свободу жизни Создателя. Пойдём со мной, юный Нолдо из великого города Тириона. Клянусь тебе, что этот разговор больше никогда не повторится. Сегодня ты сделаешь выбор раз и навсегда, и я приму его. Вот моё слово.
Тьелпе слушал с открытым ртом. Он не ожидал, что вспыльчивый и несдержанный Феанаро Куруфинвэ не поведётся на его провокацию, сохранит спокойствие и скажет все это. В глубине души шевелилось желание убежать прочь, но любопытство взяло верх, и юный эльф последовал за Огненным Духом по указанному им пути.
Бесконечности нет
— Вот мы и дома…
Эти слова Финдарато произнес как-то особенно грустно. Он отправил супругу к матери, а сам решил провести время с сестрой. Поездка в Альквалондэ перепутала все нити в судьбе молодого принца, ему всё сильнее казалось, что он живёт чью-то чужую жизнь.
— Дома… — эхом отозвалась Артанис, не смотря на брата.
— Амариэ сейчас с нашей матушкой, им надо посекретничать. Может, прогуляемся?
Брат и сестра вышли в сад. Знакомый с рождения, сейчас он казался изменившимся до неузнаваемости. И проходя по тем же самым дорожкам, вдыхая привычные ароматы, эльфы чувствовали себя в незнакомом месте.
— Ты все думаешь о разговоре с Вала Мелькором? — первой подала голос Артанис.
— Не о разговоре.
Финдарато остановился и сорвал с куста золотой цветок в форме колокольчика.
— Когда Мелькор говорил об оружии, и король Ольвэ наотрез отказался от того, что не советовал ему Майя Оссэ, а отец заявил, будто согласится на ношение, но не на использование острого металла, Вала Мелькор произнес речь, которую я не слушал, но смысл всё равно засел в моей голове. Айну говорил о вечности. Напоминал нам, что жизнь эльфа не имеет конца, путь светел и беспределен и нужно свято беречь этот дар, защищать его огнём и мечом, если понадобится. Да, нас может настигнуть гибель в борьбе за жизнь, но каждый эльф после смерти тела, сохранив дух целостным, отправится в Чертоги Мандоса, а потом вернётся домой в Валинор. Но почему дом для эльфов — Валинор? Эру пробудил нас на берегах Куивиэнэн. Эндорэ — наш дом. Вала Мелькор говорил, что готов бороться с нами бок о бок против собственных же творений, в которые когда-то вложил часть своего феа… Я слушал и не верил. Как можно сначала вложить душу, а потом вот так предать? А если можно… Если это правда, Артанис, я больше никогда не смогу доверять Валар. Вдруг однажды они решат, что мы опасны для каких-то новых творений Эру? И раздадут им острую сталь, построят крепости и уничтожат нас? Со всеми принесенными нам ранее дарами: нашим искусством, знаниями, нашими детьми и теми, кого мы любим!
Артанис встревоженно посмотрела на брата. Инголдо продолжал:
— Вала Мелькор говорил о вечности, зажигал этими словами сердца и огонь в глазах тех, кто слушал. Он призывал заглянуть внутрь себя, увидеть эту пресловутую вечность… А я смотрел и не видел её. Смотрел, смотрел… И видел лишь тьму, пустоту и конец пути. Ни надежды, ни света. Только холод и боль. Панический ужас, лишающий разума. Я ощущал стыд и отчаяние. И радовался, что это всё временно. Что это не вечность, потому что если она такая… Она чудовищна.
Артанис крепко обняла брата, напряжённого, словно струна, что вот-вот лопнет от слишком сильного натяжения.
— Мне нет смысла защищать то, что я видел, Артанис, — со странным спокойствием произнес Финдарато. — Я не возьму в руки сталь.
«Дурачок, — подумала принцесса, — оружие в руках — это уверенность, ощущение силы и власти. Это… волнение и возбуждение. Сама жизнь! На кончике смертоносного клинка».
Свет Древ слился воедино, и сердце Финдарато стало успокаиваться. Артанис почувствовала, как оно забилось ровнее.
И это принесло ощущение счастья.
Далеко
С лишённой растительности каменистой возвышенности открывался будоражащий воображение обзор: вдалеке сияли Древа Валар и обитель короля Арды, сверкали шпили дворцов Тириона на Туне, а остальные города и небольшие эльфийские поселения тонули в густых лесах, где так любят охотиться оромэндили. Бескрайние чащи — зелёные, золотистые, розоватые и бордовые сменялись горами, спускались к морю. Но то на юге, а здесь, на севере, на лиги растянулась каменистая возвышенность: безграничный ресурс для строительства нового, собственного дома. Отдельно от всех, далеко. Здесь можно почувствовать себя свободным и никому ничем не обязанным.
Не должным.
Майтимо знал: сейчас идеальное время для того чтобы просто уйти и жить своей жизнью. Младшие братья давно не дети, которых необходимо наставлять, разве что Кано с его недопеснями, но он как-нибудь справится сам, а коли нет, что ж, его проблемы; мать, жена и дочь занялись крохой Финдиэль, отец нашёл нового ученика в лице Тьелпе, и это тоже только их беда. В Тирионе старшего сына Феанаро теперь совершенно ничто не держало, поэтому Финвэ Третий был окрылён родившимися в голове планами. Здесь, на возвышенности, среди голых камней, можно всё начать с чистого листа. И, главное, никто не подойдёт незамеченным: о любых гостях будет известно заранее — с высоты видно далеко и без Палантира, а в окрестностях на сотни миль вокруг нет ни одного поселения.
И Валар далеко, соответственно, их слуги тоже.
«Зачем вы вечно лезете в наши дела? — вспомнился давний, не самый приятный, однако, показательный разговор с Ариэн. — Я не просил совета, и мне не нужна помощь!»
«Дай угадаю: отец требует невозможного, заставляя строить счастье на его условиях, забывая, что сам таким образом счастливым не стал? — огненная Майэ вела свою игру. — Что бы ты сейчас ни говорил, я знаю: ты, как и твоя бабушка, уверен, будто в Валиноре тебе все должны, и за счастье не надо бороться, его не надо строить, взращивать, заботиться о нём, беречь, создавать благоприятные условия».
Признавать, что Ариэн оказалась права, не хотелось, однако теперь Финвэ Третий знал — для него иного пути к душевному покою не существует. Только самостоятельная инициатива, только свои идеи, только собственное их воплощение, даже если такая свобода означает одиночество лидера среди слуг. Иной дороги не найти, её просто нет.
Если тогда, в прошлом, пламя играло, но надежды не было, теперь ситуация ощущалась совершенно иначе. А вынужденная бессемейность… Что ж, похоже, такова цена счастья. Это искажение? Пожалуй. Исправит ли его теперь виновник всех бед Арды? Ариэн в это верит. В это верит и Манвэ, и весь народ Ваньяр — те, кого не нужно развлекать, те, кто умеет создавать своё счастье, не тратя плоды чужих трудов.
Что ж, это хороший путь, но не для Нолдо.
Размышляя над проектом постройки, Майтимо прикидывал, сколько нужно будет занять эльфов, какая понадобится техника и, главное, — что именно нужно ему самому от нового дома. Желание сделать всё назло отцу упорно подсказывало разные неудачные идеи, поэтому Майтимо Руссандол прогонял обиду, словно злейшего врага, от порога своего жилья. Особенно, не хотелось думать о важнейшим сходстве собственной идеи с тем, как под руководством родителя перестраивался Тирион, как расширялись возможности видеть и знать всё. С другой стороны, Валар поступали так же, и мысль, что подражает Айнур, а не отцу, успокаивала.
Приближение незваного гостя старший сын Феанаро заметил задолго до того как сам визитёр увидел его. В сердце закралась тревога: Нельяфинвэ понимал — просто так оторвать Финдекано от семьи невозможно, для этого нужны действительно веские причины, значит…
— Приветствую, Финьо! — окликнул родича Феаноринг, видя с холма, что сын Нолофинвэ сейчас свернёт не на ту дорогу. — Оставь лошадь, поднимайся!
«Не накручивай себя заранее, — глубоко вздохнул Нельяфинвэ, — новости из Тириона далеко не всегда плохие».
Однако, смотря, как новоиспечённый отец семейства взбирается на холм, Феаноринг успел подумать о слишком многом.
— Я соскучился, Нельо! — бросился обниматься Финдекано, хлопая родича по спине. Старший Нолофинвион был более чем на голову ниже Майтимо, и Феанорингу пришлось нагибаться, чтобы ответить на радушное приветствие. — Знаешь, мне всегда казалось, что однажды ты нас бросишь и уйдешь куда-нибудь в горы, чтобы смотреть на всех с ещё большей высоты, чем обычно.
Майтимо коротко улыбнулся.
— Если мой отец во время очередной вспышки ярости подожжёт город, я увижу это первым, — скривился сын Феанаро, снова принимая привычный отстранённо-высокомерный вид. — Отсюда замечательный обзор.
— Даже льды на крайнем севере видно!
— Я туда не смотрю, хватило одной поездки, когда отец загорелся идеей составить полную карту континента. Насмотрелся вдоволь.
— Меня не пускают в библиотеку, где хранятся записи о том путешествии, — с доброй усмешкой произнёс втородомовский принц, — а хотелось бы иметь представление, как всё прошло.
Майтимо хмыкнул, не меняясь в лице.
— Там очень холодно, и это главная проблема, — сказал он, подумав. — Мы, конечно, в умении согреваться далеко ушли от предков, покидавших берега Куивиэнэн по зову Валар, но без крайней нужды я бы во льды не пошёл. Отец говорил, что под покровом снега может прятаться нечто интересное, только мы с Асталионом оценили риск и усилия, которые придётся приложить для сомнительных поисков, и сообщили в Тирион примерно следующее: «Ради спасения прекрасной девы в беде мы, не задумываясь, растопили бы весь Хэлкараксэ жаром сердец, но, увы, здесь не нашлось прекрасных дев. Более того, все участники похода оказались женаты, поэтому исследование пришлось завершить, не начиная». Подозреваю, отец не оценил нашу шутку, однако больше меня на север не посылал. Правда, теперь я сам сюда уехал.
— Нельо, — во взгляде Финдекано радость встречи сменилась тревогой, — может быть, ты ещё передумаешь здесь обустраиваться? Многие восприняли это… неправильно.
— Неправильно? — Третий Финвэ не изменился в лице, однако голос выдал крайнее изумление, мол, неужели непонятно, из-за чего можно уехать подальше от Феанаро Куруфинвэ?
— Да, — сын Нолофинвэ смутился. — Когда слухи об угрозе из Средиземья стали распространяться, твой отъезд восприняли как…
— Что? Трусость? — Майтимо догадался и, усмехнувшись, покачал головой.
— Да, — окончательно смутился Финдекано, покраснев. — Стали посмеиваться.
— И получилось, что ты женат на дочери главного труса Амана. Что ж, Финьо, сочувствую тебе от всего сердца.
— Тебе смешно, — не поднимая головы, произнес Финдекано. — А мне ни капельки. Знаешь, о чём отец говорил с Вала Мелькором?
— Как исказить Первый Дом Нолдор, чтобы все его члены разучились произносить «Т»?
Втородомовский принц задумался. Было непонятно, оценил он шутку или нет, а, может, решил подыграть, но ничего не пришло в голову.
— Вала Мелькор, — вздохнул после паузы Финдекано, — обещал научить Эльдар изготавливать и пользоваться сталью для ведения боя. Для защиты и нападения. Конечно, я не выдаю тайны семьи, но ты тоже моя семья, и я осторожно спросил, в курсе ли Первый Дом, что такое боевой клинок. И, представь себе, оказалось, Мелькор вообще никогда ни о чём не говорил с Феанаро!
— Я его понимаю, — отвёл глаза Майтимо, — была бы моя воля, я бы с ним тоже никогда ни о чём не говорил. И о строительстве в Альквалондэ отец узнал не от меня. После его возвращения у нас с ним не состоялось… беседы созидательного содержания. Зато я принял окончательное решение об отъезде, осознал всеобъемлюще, что в Тирионе мне не место. Не хочу постоянно выяснять, кто главнее. Надоело, Финьо. Поэтому пусть эльфы думают обо мне что хотят, мне правда абсолютно наплевать. Перегорело.
— И на нас? На твою семью? — Финдекано испытующе посмотрел в глаза Нельяфинвэ, тот вздохнул.
— На дочерей мало влияет слава отцов. Тем более, в нашем роду есть великий Феанаро Куруфинвэ, вот его и упоминайте. Но знай, если угроза и правда есть, если это не просто перестраховка, я об этом узнаю. Сам видишь, где будет расположен мой дом. И ещё, Финьо, оставь все эти сплетни обо мне тем, кто и так найдёт повод перемывать кости. Ты сказал очень важную вещь, но сам этого не заметил: что за боевой клинок? Что за особенная сталь? Ты говоришь, я твоя семья. Так расскажи, что знаешь. Уже что-то сделано? Кто-то обучался технике владения? Пойдем в лес, подстрелим какую-нибудь дичь и обсудим всё у костра. Пойдем, Финьо.
Нетерпеливость в голосе не оставляла сомнений — тема крайне важна для Нельяфинвэ, поэтому втородомовский принц поспешил выполнить просьбу.
***
— Я посажу здесь что-нибудь, — неожиданно сказал старший Феанарион, когда костёр разгорелся, и дичь начала жариться. — Возможно, даже сам, без помощи слуг госпожи Йаванны. Камни — это хорошо и нужно сейчас, но, когда дом будет достроен…
Нельяфинвэ не договорил, посмотрел на редколесье вокруг — деревья росли из разломов в скалах, слои почвы выглядели тонкими и малопригодными для пышных садов.
К огню подлетел молодой сокол, умными глазами посмотрел на готовящуюся еду.
— Проверяет, не съели ли мы какого-нибудь Майя, — улыбнулся Финдекано. — Не подстрелили ли больше, чем нам необходимо. Молодец, хороший помощник Валиэ Йаванны. Усердный.
— Думаю, это помощник помощника Майя Айвендила, что, в свою очередь, тоже помощник, — равнодушно отозвался Майтимо Руссандол, смотря в сторону моря. — Зря волнуется — вряд ли мы бы смогли так просто убить Айну — они ведь умные, в сети не попадаются, засаду чувствуют.
Сокол посмотрел на эльфов, потом на дичь, снова на эльфов и стремительно взмыл в небо.
— Мы хотели говорить о чудовищах, Майти, — втородомовский принц опустил взгляд на камни. — Или ты уже не видишь в этом смысла?
— Половину цикла Лаурелин назад ты упоминал желание знать о Хэлкараксэ как можно больше и отсутствие возможности получения этих сведений, поскольку тебя не допускали в перводомовскую библиотеку? Примерно то же чувствовал я, когда однажды Тьелко упомянул, будто Вала Оромэ говорил о худшей охоте за время существования Арды. Тьелко слушал Вала вполуха, потому что с ним была Ириссэ, сам понимаешь. А Оромэ рассказывал интереснейшие вещи о том, как после переселения большей части эльфов из Средиземья в Аман, Мелькор напал на оставшихся. Причём напал не сам, Финьо. И даже не его Майяр. Он бросил на эльфов каких-то существ, против которых объединились все, кто смог. В том числе, Дети Вала Ауле. И сражались они не тем, о чём рассказывали нам родичи, не деревянными копьями и костяными ножами. Это было иное оружие. Но Вала Оромэ не пояснил подробности, а Тьелко… — Нельяфинвэ хмыкнул. — Не спросил. Я попробовал узнать у Майяр историю того сражения, мне было интересно, понимаешь? Но никто ничего не рассказывал, говоря лишь…
***
— Страшная была трагедия для всей Арды, — отрешённо произнёс Майя Палландо, облачённый в серебристо-золотое бесформенное платье, словно просто накинул на плечи длинное полотно.
Праздник Урожая пел и танцевал, с ближайшей сцены доносились мечтательные стихи времён Великого Похода, сопровождаемые звуками серебряных струн:
— Он садится с нею рядом,
Он берёт её за плечи,
И причудливым узором засверкает его речь:
«Слушай, там, далеко-далеко, есть земля.
Там урожай, ты не поверишь,
Там урожаи трижды в год!
И снег! Там столько снега,
Что если б я там не был сам,
То б не поверил, что бывает столько снега,
Что земля не видит неба,
И звёзды не видать с вершин».
— А вы не захотели несколько урожаев в год, — попытался уйти от неудобной темы Палландо, понимая — старший Феанарион так просто не отстанет. — Спроси у матери, почему эльфам проще собрать дары Йаванны один раз, сложить в укромное место в доме и брать оттуда по мере надобности. Неужели так сложно выйти на улицу за едой?
— Это отвлекает от интересных дел, — резче, чем хотел, ответил Нельяфинвэ. — Скажи, где я могу прочесть о тех событиях, о которых спрашивал?
— Нигде, — беззаботно пожал плечами Майя. — Это не валинорские летописи, здесь они без надобности.
***
— Это была страшная трагедия, — эхом произнёс Финдекано. — Ты повторяешь со мной то, что не понравилось тебе, когда сам столкнулся с подобным. Зачем, Майти?
— Что ты хочешь знать? — устало вздохнул Феаноринг. — Как мы сидели на мёрзлой земле и замеряли, на сколько пальцев снег продвинулся на юг за дюжину циклов Древ, а потом отступил? Нашли ли закономерность? Насколько вырастает снежный покров после метели, и если его растопить, получится ли более чистая вода, чем выпаренная? Часто ли встречаются животные в море? Нашли ли мы замёрзших сородичей или похороненных в толще льда чудовищ Мелькора, которые могут в любой момент оттаять и напасть? Отыскали ли минералы, которых нет в тёплых краях? На все вопросы ответ будет один, Финьо. «Нет». Отцу, похоже, надоело видеть моё несчастливое лицо рядом, и он решил сделать меня героем-первооткрываетелем, но, Финьо, поверь: это была неудачная идея. Ещё вопросы есть?
— Нет, — втородомовский принц примирительно улыбнулся. — Признаюсь: я спрашивал об этом Нарнис, и она говорила в точности то же самое. Знаешь, я очень волнуюсь за неё. Я делаю всё, чтобы Нарнис была счастлива, но не уверен, что справляюсь. Слишком много… Слишком много обстоятельств против меня, Майти. А теперь эти чудовища… Понимаешь, — Финдекано вздохнул, перевернул дичь над огнём, — Вала Мелькор сказал, что изменял существ с одной лишь целью.
***
— Убивать. Убивать себе подобных. Убивать других телом и духом. Убивать чужих, чтобы, когда их не останется, убивать своих. Я страшно заблуждался. И, знаю, недостоин прощения. Я был глуп и считал, что не хочу находиться в Арде, которой правит Манвэ. Которой правит кто угодно, кроме меня. Я решил, что сделаю Арду непригодной для жизни, искажу в ней самое лучшее и светлое, чтобы существование здесь стало невыносимым. И преуспел в этом.
Вернувшийся из заточения в безде Намо Мандоса Айну испытующе посмотрел на собравшихся в саду втородомовского дворца Нолдор. Здесь практически не было проснувшихся у берегов Куивиэнэн эльфов, в основном пришли аманэльдар, для которых страшные истории о злодеяниях Мелькора походили больше на поучительные сказки, нежели на настоящее прошлое. Слишком много насочиняли старшие родичи, слишком сильно перемешали в рассказах историю и выдумку.
— Вы скажете, что Вала Улмо и его Майяр защитят Валинор от любой угрозы, что океан огромен, и преодолеть его невозможно без помощи Айнур, но, аманэльдар, — исправившийся злодей с горечью поджал губы, на прекрасное лицо пала тень скорби, — среди моих чудовищ есть Айнур. Они утратили имена и прежний красивый облик, потому что вероломство уродует, но силу сохранили. Их много, очень много. Я здесь, я свободен, чтобы исправить содеянное, только один не справлюсь. Пусть кто-нибудь из вас подойдёт ко мне, и я покажу, чем опасны мои ошибки.
***
— Разумеется, сам никто не пошёл, — рассмеялся Финдекано. — И тогда мой отец приказал садовнику сделать то, на что добровольно ни один эльф не соглашался. Вала Мелькор сказал, что у его первых чудовищ были длинные костяные рога на лапах, и отразить удар этих рогов эльфам оказалось просто нечем: костяные ножи делали слишком короткими, а деревянные копья — ломкими. Дети Вала Ауле смогли использовать металл, и создали то, что смогло противостоять рогам. А ещё — защиту для тел. Вала Мелькор упомянул это, а потом подошёл к садовнику и в шутку сказал…
***
— Представьте, что этот эльф — тот, кого вы не любите. И ваша рука сама поймёт, как его правильно ударить, чтобы устранить с пути.
Мелькор рассмеялся, давая понять, что пошутил.
— Клинок длиной с руку, — продолжил он, выхдохнув, — способен проткнуть туловище насквозь, и такая рана, куда бы её ни нанесли, смертельна. Однако, — Вала указал на сердце садовника, — удар сюда убьёт моментально. А сюда, — рука опустилась к животу, — доставит много страданий перед неминуемым концом. Мои чудовища любят мучить, поэтому никогда не бьют в голову или сердце. Дети Ауле придумали стальные панцири, но ими ведь нельзя закрыть всё тело. Горло, глаза, многое остаётся опасно доступным для рокового удара.
***
— Мелькор показывал, как можно защититься, и как преодолеть защиту, — Финдекано пожал плечами. — Он сказал, что некоторые Дети Владыки Ауле служили ему и делились секретами изготовления стали против монстров, но потом заявил, будто в Валиноре нет таких минералов. Майти? — втородомовский принц увидел, с каким лицом слушает его Феаноринг и опешил. — В чём дело? Что в моём рассказе тебя так потрясло?
Нельяфинвэ продолжал смотреть в одну точку, глаза словно остекленели, расширились до пугающих размеров.
— Мне кажется, ты меня как-то не так понял, — Финдекано наклонился к кузену. — Новости тревожные, но ведь ничего не случилось. Вала Мелькор говорил порой путано, а я передал тебе его речь не слово в слово.
— Нет, — Майтимо Руссандол едва пошевелил губами. — Я всё понял правильно. И, уверен, не только я один.
Примечание к части
Песня из сериала «Дальнобойщики» «Тихий огонёк моей души»
Я пригласил вас, господа Феанариони, чтобы сообщить...
— Итак, братья мои, нам предстоит важный разговор, — Канафинвэ обвел пятерых Феанорингов взглядом. — Отец снова отлучился на неопределенный срок, а Майти…
— В горы ушёл, — фыркнул Туркафинвэ, перебивая менестреля, — оскорблённая невинность.
— Тьелко, — сжал кулаки Карнистир, — пока Майти с нами нет, главный у нас Кано! Не смей перебивать!
— Опять ты со своей предвзятостью ко мне лезешь! — подался вперёд Туркафинвэ, нагибаясь над столом переговоров.
— Закрой рот! — вскочил Морифинвэ.
Звуки арфы встали невидимой стеной между спорщиками, магия менестреля охладила горячие головы.
— Почему мне кажется, что отъезд Нельо нас объединил лучше, чем все события до этого? — невинно улыбнулся Питьяфинвэ, подпирая подбородок кулаками. Его брат-близнец, точно так же невинно улыбаясь, закивал.
— На что вы намекаете? — возмутился Куруфинвэ-младший. — Без него мир не рухнет. А собрались мы по другому поводу. Я говорил с отцом, и новости не самые приятные.
— Ещё бы! — не унимался рыжий Феаноринг. — Старший сын главы Первого Дома Нолдор то ли трус, то ли предатель, то ли безответственный. Сам глава семейства не в состоянии грамотно руководить делами рода. Вы помните хоть одну семью в Амане, где разразился скандал, подобный нашему? Великий Феанаро Куруфинвэ так орал на сына, что слышали, наверно, даже Тэлери, вышедшие в открытое море за жемчугом. Кем он его только ни называл! А наследнику оставалось лишь молчать и обтекать вылитыми на голову помоями.
— Ты преувеличиваешь масштаб скандала, — неожиданно мрачно отозвался Туркафинвэ. — Я, в отличие от тебя, сидевшего под дверью, находился в саду, и там слышно не было.
— Обидно, что не удалось подслушать? — хмыкнул Карнистир. Основное воздействие магии Канафинвэ было направлено на него, поэтому язык эльфа заплетался. — Проклятый менестрель! Заканчивай!
— Нет, — твёрдо ответил Макалаурэ.
— Не обидно, — ещё мрачнее отозвался Туркафинвэ, — я и так знаю, что было.
— Тебе Нельо сказал? — с возрастающим интересом спросил Питьяфинвэ, а Тэлуфинвэ поддержал близнеца кивком.
— Нельо никогда никому ничего не скажет про отца и жаловаться не станет, — поднял пылающие злостью глаза Туркафинвэ. — Наверно, только гипноз Макалаурэ способен его разговорить. Но я всё видел! Я видел его взгляд. Майти просто прошел мимо меня, посмотрел в глаза и сказал «я ухожу». Мне больше ничего уже слышать и знать было не нужно. И так понятно.
— Наш брат не справился с ролью главы Первого Дома Нолдор, — развел руками Питьяфинвэ. — Что поделать.
— Ничего, — согласился Тэлуфинвэ.
— Замолчите оба, — угрожающе процедил сквозь зубы Туркафинвэ. — Не вам судить, Малявка и Последыш!
Музыка стала громче, тянучей.
— Хватит! — в один голос запротестовали братья, чувствуя, как магия начинает усыплять.
— Нет, — улыбнулся Макалаурэ. — Не хватит, пока вы не успокоитесь. Я как старший собрал вас здесь сейчас, чтобы обсудить дальнейшие действия. Нас окончательно сбили с толку. Валар что-то не договаривают, Второй Дом — тем более. Отец всё это понял как-то по-своему, и… Тьелко, как он тебе сказал?
— Не ему, а мне, — понизил голос Куруфинвэ-младший, — он сказал, что ему не нужны подсказки Валар, он в состоянии сам защитить семью. И приказал ждать его скоро.
— Нельо должен знать, — поднял глаза на Канафинвэ Тьелко. — Я поеду поговорю с ним. Заодно поохотимся. Там леса хороши!
— Нашёл повод развлечься с луком за спиной, — скривился Карнистир.
— Всё лучше, чем с травками в чаше, — парировал Туркафинвэ, и Макалаурэ хлопнул по столу.
— Хватит! Тьелко, можешь ехать прямо сейчас. Так нам всем будет спокойнее. Я думаю, пора забрать мать из Второго Дома, а то она засиделась там. А ещё, пока нет отца, постараться сгладить снова обострившийся конфликт из-за произношения 'т' и 'с'. Мне это уже порядком надоело. Понимаю, удобно различать своих и чужих по манере говорить, но я бы предпочёл вообще отказаться от подобного разделения эльфов. Кто со мной не согласен, поставьте себя на место нашего деда. Как ему быть? Старший сын за одно произношение, средний и младший — за другое. Но как отец может отказаться от кого-то из детей?!
— Ты не знаешь? — с сарказмом поднял брови Питьяфинвэ, и Тэлуфинвэ согласно хмыкнул.
— Мне уже надоели ваши подколы, Амбаруссар, — прищурился Макалаурэ, поглаживая деку арфы. — Думаю, работа ждёт вас, близняшки, идите, займитесь. И прихватите Курво, пусть следит, чтобы вы не накосячили. Тьелко, отправляйся в дорогу. Хуана не забудь. А с тобой, — обратился менестрель к Морифинвэ, — мы ещё поговорим.
— И о чём же? — проводив глазами братьев, осведомился Карнистир.
— Нам надо перестать конфликтовать, — Макалаурэ перебирал струны пальцами, без магии. — Всё это уже зашло слишком далеко. Второй и Третий Дома дружны и между собой и внутри семей, они перетягивают на себя влияние и власть. Хочешь потерять статус?
— Я понял, — резко встал Морифинвэ и вышел из-за стола. — Слушаюсь и повинуюсь, но продолжать беседу не намерен. Всего хорошего.
Макалаурэ проводил брата взглядом. Мелодия, родившаяся много лет назад, перед тем как ещё совсем юный Финдекано прибежал просить учить его музыке, вдруг обрела ещё одну строку текста: «Круговая порука мажет, как копоть…»
— Да уж, — вздохнул менестрель, — таким темпом скоро все почернеем.
Примечание к части
В конце Макалаурэ упоминает "Скованные одной цепью" гр. Наутилус
Боевая сталь
«Ловко же ты замкнул всё на себя! Не думал, что мой сын будет столь искусен во лжи и интригах против отца!»
«Я вычеркну из валинорских летописей этот брак, несмотря на ребёнка! Поверь, даже полубрату придётся переписать его хроники!»
«Думаешь оставить меня не у дел, когда Нолофинвэ перехватит власть, и управлять им, дёргая за ниточки через постель дочери?! Чем я заслужил твоё предательство? Чем Нарнис такое заслужила?! Отвечай! Перечисли пункты обвинения, раз взял роль судьи!»
«Ты спелся с худшим из моих полубратьев, зная, как я к нему отношусь!»
«Мои сыновья, твои братья, убивают друг друга, пока ты плетёшь зловонные сети интриг!»
«Думал, никто не поймёт, что скрывается за якобы благими целями?!»
«Ты должен отстаивать честь семьи, а не топить наш Дом в грязи! Ты рушишь всё, что создаю я! Зачем? Отвечай! Это зависть? Или желание возвыситься хотя бы так, коль не можешь честным трудом?»
«Эру наказал меня таким сыном, как ты!»
«Ты предал моё доверие!»
«Позор предателю рода!»
«Позор!»
И ещё великое множество фраз, разящих отравленными стрелами сердца и обвинителя, и обвиняемого.
Феанаро снова и снова прокручивал в голове самый неприятный в жизни разговор. Было сказано слишком многое, но и молчать сын короля Финвэ не мог, хотя допускал, что в чём-то перегнул палку и был несправедлив.
Куруфинвэ понимал — наследник не похож на него не только внешне, они совершенно по-разному смотрят на жизнь. Возможно, отец и сын могли бы дополнять друг друга, но их отношения всегда больше походили на взаимодействие хозяина-тирана и верного из-за страха и слабости слуги. Да, пока Нельяфинвэ был маленьким, пока верил в безусловное превосходство родителя, это получалось и приносило плоды, но потом Финвэ Третий вырос. А хуже всего было то, что Феанаро не видел и среди остальных сыновей единомышленников. Да, они все подчинялись главе Дома, исправно выполняли его приказы, но сердце чувствовало: если вдруг возникнет по-настоящему серьёзная проблема, Феаноринги постараются остаться в стороне, не бросаясь самоотверженно помогать отцу. Гораздо вероятнее, семеро наследников станут защищать друг друга, в том числе, от родителя. Это понимание злило перводомовского лидера, но он не знал, как изменить ситуацию. Увы, предать может кто угодно.
Только Сильмарили будут верны вечно.
Однако, как бы то ни было, напряжение, витающее в подсвеченном Древами воздухе Амана, возрастало, грозясь достигнуть взрывоопасной отметки. Возникла необходимость демонстрации силы, и это должна быть сокрушающая мощь, которая напугает и заставит уважать её носителя.
— Валар не предупредили мою семью о тварях из Сумеречных земель, — хищно скалился Феанаро, спускаясь в тайную подземную кузницу по длинной, утопающей во мраке лестнице с факелом в руке. — Значит, угрозы нет. Или владыки Арды завидуют моим творениям, надеются, что меня сожрёт какое-нибудь чудовище, и они смогут забрать Сильмарили себе. Я же видел, как они смотрели на мои творения! Они боятся, что эльфы смогут прожить без «хозяев», станут свободными. Боятся оказаться бесполезными и слабыми рядом с теми, кто был им милыми игрушками? Если я смог создать что-то, столь же важное и великое, как творения Валар, это сможет изменить весь ход истории Арды! Эльфы сами станут властителями своей земли!
Огонь в горне запылал ярко, горячо. На фоне чёрных стен заплясали алые искры, и Феанаро снова вспомнил старшего сына, его прощальный взгляд: Нельяфинвэ смотрел с пониманием и усталостью. Серые глаза, обычно живые, горящие на всегда неподвижном лице, стали пустыми и холодными.
«Да, отец», — равнодушно согласившись со всем сказанным Феанаро, его старший наследник покинул дом.
«Нельяфинвэ ушёл, — с болью в сердце думал Куруфинвэ, — но он все ещё Нолдо Первого Дома и по-прежнему мой сын. Ему тоже положено сделанное мной оружие».
Разложив на столе, над которым висел яркий светильник, огромные листы бумаги, Феанаро стал прикидывать размеры будущих изделий. Никто и никогда в Амане ещё не ковал боевых клинков, и Куруфинвэ неоткуда было взять знания о правильных габаритах и развесовке. Пришлось всё придумывать самому. Решив сделать сначала несколько пробных экземпляров, чтобы, подстраивая их под себя, понять, как правильно, Феанаро принялся за работу. Его не покидала мысль о том, что если есть орудие для нанесения ударов, нужно нечто, способное защищать уязвимую плоть. Но что может спасти от удара остро заточенным металлом? Только металл. Подвижный словно чешуя. И прочный как панцирь.
Чешуя. И панцирь. Грозно и красиво.
В боевую сталь тоже можно вдохнуть магию, и тогда она станет непобедимой! Надо только всё правильно рассчитать, но это лишь вопрос времени.
Первый Дом ещё напомнит о себе, и Аман содрогнётся.
Сделала!
Она пришла сама.
Руководивший добычей руды Вала Ауле лишь бросил быстрый взгляд на нежданную гостью, столь неуместную здесь, но Мелькор, что-то чертивший иллюзорными огненными линиями прямо в воздухе, таким образом объясняя схему более глубокой шахты трём заинтересованным Нолдор, словно ждал принцессу. Когда Вала посмотрел на Артанис, в его глазах читалось: «Ты долго шла». Одним лёгким взмахом руки материализовав воздушно-огненный чертеж в бумажный и вручив его эльфам, Мелькор оставил их и направился к принцессе. Артанис охватило волнение, эльфийка не могла понять, страх это или что-то иное.
Присев в изящном реверансе перед величественным, но совсем не выглядящим высокомерным Айну, принцесса чувствовала, как смущение окрашивает румянцем щёки. Расплываясь в невольной улыбке, каждой частичкой тела и души ощущая трепет от мощной и завораживающей энергетики, в которой пусть и звучали по-прежнему горькие нотки скорби и страдания, но теперь их заглушало громогласное пение свободы, дочь Арафинвэ чувствовала себя счастливой, как никогда.
Близость Мелькора создавала иллюзию невесомости тела. Закружилась голова.
— Приветствую тебя, принцесса Артанис, рад новой встрече, — без малейшего намёка на пафос и превосходство сказал Вала, словно здоровался с давней знакомой. — Не самое подходящее место для юной девы эти шахты. Путь был неблизкий. Догадываюсь, тебя привело что-то важное.
Артанис всё больше впадала в состояние, близкое к сладкому забытью. Дочь Арафинвэ вспоминала общение с другими Валар, сравнивала ощущения. Находясь рядом с Манвэ, когда дедушка однажды хвастался перед владыками своей прелестной внучкой, вызывая зависть и злость юной Ириссэ, Артанис не ощущала совершенно ничего. Вала Манвэ был закрыт для эльфов, его сила концентрировалась внутри, не проявляя себя вне телесной оболочки. Владыка Арды даже сажал малышку на колени, и ей казалось, что она на руках какого-то родственника, обыкновенного эльфа. Зато Варда Элентари излучала мощнейшие волны силы, от которых можно было лишиться чувств, поэтому Владычица старалась не приближаться к маленькой эльфийке. В силе Вала Ауле чувствовалась защита, но его энергия казалась слишком чужой для Артанис, принцесса не ощущала близости духа с этим Айну.
Охотник Оромэ много раз приходил в дом Арафинвэ, но почти никогда не уделял внимание деве. Его энергия ощущалась подобной холодному вихрю, кружащему над водой, и Артанис она казалась чересчур хаотичной. Принцессе нравилось говорить и ощущать единение Феа с Йаванной, но её крайне сложно было встретить.
А Мелькор… Его пугающая вначале мощь, если к ней привыкнуть, дарила покой и страсть одновременно, смешивая воедино восторг и муку.
— Мой Дом отказался от использования стали, — робко сказала Артанис, — но… Я…
Принцесса замялась, пасуя перед волнующим кровь собеседником.
— Ты хочешь, чтобы я научил тебя владеть мечом? — в голосе Мелькора снова не было ни капли удивления.
— Да…
— В этом нет ничего постыдного, тебе нечего стесняться. Подожди немного, я должен сказать Вала Ауле, что отлучусь с тобой к реке. У меня нет стальных мечей, но я сотворю для нас магические тренировочные клинки, которые не смогут ранить, только научат двигаться правильно.
Наблюдая за уходящим в сторону шахты Мелькором, Артанис дрожала всем телом.
Дочь Арафинвэ не верила, что сделала это.
***
Широкая река журчала прозрачными волнами, поглаживая камни и песок просторного пляжа. Её размеренное течение дарило сонное спокойствие, возникало желание просто сесть на покрытый травой склон и безмятежно любоваться пейзажем.
— Нам это не подходит, — подмигнул Мелькор спутнице, подавая ей руку, чтобы помочь спуститься.
«Это прикосновение… О Элентари!»
Вала заговорщически улыбнулся:
— Ульмо простит.
Река вдруг вскипела, закружилась водоворотами, откуда-то взялись огромные камни, создавая пороги, вода понеслась с бешеной скоростью, разбрасывая брызги, поднимая со дна песок и ракушки.
Артанис не верила своим глазам.
— Твой наряд, принцесса, тоже не подходит для занятий, — улыбнулся Мелькор, и, увидев, что напугал деву, уточнил: — Я не это имел в виду! Смотри.
Опустив глаза, Артанис ахнула: вместо изящного платья из тончайшего белого шелка на ней оказался облегающий кожаный костюм, черный и переливающийся, словно мокрый. Принцесса почувствовала себя раздетой.
— Зато будет удобно двигаться, — пожал плечами Вала, — но не пугайся. Всё, что сейчас изменилось, вернётся в прежний вид, как только я прикажу. Ах да, совсем забыл.
Вокруг Мелькора и Артанис задрожала земля, и там, где только что был пологий склон, разверзлась огненная пропасть.
Это было страшно… И великолепно!
— Протяни руку, принцесса.
В ладони Артанис с протяжным звоном появился меч. Он был холодный и лёгкий, казался продолжением руки.
— Им невозможно пораниться, — улыбнулся Мелькор. — Попробуй ударить меня.
Артанис размахнулась, и клинок со свистом прошел сквозь подставленное предплечье Вала.
— Давай ещё раз.
Когда принцесса нанесла удар, в руке Мелькора откуда-то появился такой же меч, как у неё, лезвия с металлическим звоном столкнулись, и Артанис вздрогнула от неожиданности.
— Начинаем урок, — учтиво поклонился Вала. — Нападай, принцесса!
Охота среди скал
Среди скалистых обрывов и множества ручьев росли высокие деревья с идеально прямыми стволами и небольшими плоскими кронами, кустов и высоких трав не было, только мох.Время от времени попадались грибы и ягоды. Выслеживать дичь здесь было сложнее, но многократно интереснее, потому что приходилось постоянно карабкаться по крутым склонам.
Когда сети были расставлены, а Хуан куда-то убежал, братья заняли удобную позицию на холме и стали ждать.
— Натяжение слабовато, — Нельяфинвэ сосредоточено проверял тетиву, отложив в сторону колчан.
— Сделай как тебе удобно, — пожал плечом Тьелкормо, лёжа на животе на камне, готовый в любой момент выстрелить. — Сам что ли на стройке камни таскаешь?
— А чем мне ещё заниматься?
— Руководить работой, как чем?
— Одно другому не мешает. Ходить с умным видом и командовать, не участвуя в работе, быстро надоедает.
Тетива едва заметно дрогнула, стрела с коричневым оперением поразила неосторожную живую мишень.
— Пока ты возился, — с гордостью сообщил Туркафинвэ, — я добыл нам ужин.
— Молодец, хвалю, — отозвался старший брат.
Помолчав немного, Майтимо прямо посмотрел на довольного проделанной работой охотника.
— Как ты думаешь, Тьелко, зачем нам, метким стрелкам, имеющим на вооружении прекрасной работы луки и смертоносные стрелы, ещё и клинки с руку длиной? Неужели есть чудовища, способные выжить в обрушившемся на них граде стрел? И они настолько опасны, что их нельзя подпускать к себе ближе, чем на расстояние двух вытянутых рук?
— Валар те ещё фантазёры, — смотря вдаль, поджал губы Туркафинвэ, — как создадут что-нибудь… А потом сами не знают, куда засунуть.
— Ты прав, — Майтимо вскинул лук и проверил натяжение тетивы.
Рукава плотной рубашки были закатаны, и Тьелко заметил, что действительно мускулы на руках брата стали гораздо рельефнее. Опустив лук, Майтимо сказал чуть тише:
— Незадолго до тебя приезжал Финьо. Мы говорили о многом, в основном, конечно, про клинки и особые сплавы, необходимые для ковки. Но Финьо сказал одну очень важную вещь: Вала Мелькор подробно объяснял, как при помощи меча можно одним точным ударом убить эльфа. Даже рисовал схемы и демонстрировал приемы. При этом, Тьелко, — Майтимо прямо посмотрел брату в глаза, — Вала Мелькор ни словом не обмолвился о слабых местах заморских чудовищ. Он даже не рассказал, как они выглядят.
— Подожди… — Туркафинвэ начал понимать. — Ты хочешь сказать, что заморские чудовища — это Первый Дом Нолдор?
— Я не хочу это сказать, Тьелко, но должен. Нас не предупредили о строительстве оборонительных сооружений в Альквалондэ, нам никто не рассказал о новом виде оружия, которым вскоре будут владеть Второй и Третий Дома!
— Отец всё понял и уехал. Уверен, вернётся вооруженный. Правда, — Туркафинвэ сделал паузу, — я не уверен, что рад этому. Отец почему-то решил, что Сильмарили слишком прекрасны, от них теряют рассудок, поэтому могут задумать кражу. И если наш отец кого и будет подозревать в таком, то…
— Да, именно его. Но я не верю, что отец всерьёз поднимет руку на брата.
— Полубрата.
— Полубрата, — Нельяфинвэ достал из-за пояса длинный охотничий нож и стал водить пальцами по острию. — Наш отец горяч, но он не злой.
— Странно слышать это от тебя, серьёзно, — усмехнулся Туркафинвэ.
— Могу представить, — равнодушно улыбнулся Майтимо, — однако это так. Если дать ему в руки меч, он, скорее всего, станет им размахивать, угрожать расправой, но ничего не сделает. В отличие от Ноло и Арьо. Они не станут показывать, что у них вообще есть боевая сталь.
— А подойдут и проткнут тебя сзади. Я тоже об этом думал, — кивнул Туркафинвэ и заливисто присвистнул. — Ладно, что мы всё о грустном. Сейчас Хуан принесет нам дичь. Да, Нельо, я, пожалуй, помогу тебе со стройкой: мне определенно нравятся твои мускулы.
Нельяфинвэ хмыкнул. Всё это время ему очень не хватало язвительного, но пышущего пламенем жизни брата. После ссоры с отцом он чувствовал себя очагом, в котором сгорели все дрова, и угли рассыпались прахом. Майтимо было жизненно необходимо общение с кем-то, кто мог подбросить горючего и высечь искру, и Туркафинвэ подходил на эту роль как нельзя лучше.
— Как у вас с Ириссэ? — сменил тему Нельяфинвэ, наблюдая за прибежавшим Хуаном.
Тьелко расплылся в довольной улыбке, и дальше уже можно было ничего не говорить.
Наша семья
Шпилька из кости с серебряным наконечником, похожая на копьё, легла на деревянный низкий стол. Вечный звёздный сумрак Средиземья оказался безжалостно выгнан из небольшого, но крепкого дома юного мастера, вынужденного выживать, а не творить.
Черноволосая эльфийка осторожно вошла, принеся с собой аромат цветов, плотно закрыла дверь, проверила засов. Круглые, длинные, сердцевидные и треугольные лепестки легли на стол, и серые глаза Авара улыбнулись.
— Спасибо, любимая, — прошептал он, стиснул в объятиях тонкое тело, спрятанное под шерстяным платьем с кожаными вставками необычных форм.
— Мы справимся, — сказала эльфийка, утыкаясь в чёрные кудри возлюбленного. — Вместе.
Стеклянный овал, бережно приделанный на костяное с серебром миниатюрное «копьё», украсился засушенными подобиями живых растений — напоминанием о семье, которой больше нет. Один за одним, словно опадающие лепестки, все сгинули во тьме, и два любящих сердца сильнее прижались друг к другу, боясь утратить последнее.
***
Тьелпе впервые волновался перед встречей с бабушкой. И дело было не в том, что он слышал разговор на повышенных тонах между отцом и ней, когда пришлось сделать вид, будто едут в гости к дяде Финьо, а на самом деле увозили Нерданель в отчий дом. В этой ситуации Тьелпе мало что понял, кроме того что бабушке надоело с разными родственниками по-разному говорить «эту проклятую букву», и что муж всё равно не заставит её вернуться к нему, поскольку она устала от его… немного странного поведения.
Юный эльф также не понимал, зачем его дядя Нельо решил уехать куда-то в горы, ведь ссоры в семье — вовсе не повод обижаться на отца до такой степени. В глубине души Тьелпе начал бояться, что постепенно вся его семья разъедется по разным концам континента и он останется совсем один. Понимание, что этого, разумеется, не будет, не избавляло от терзающих душу страхов.
«Род Финвэ всегда мутил воду», — сказал как-то гостивший в Тирионе брат леди Эарвен, и эти слова теперь повторял каждый при любом удобном случае.
Семья распадалась. Теперь сын Куруфинвэ-младшего ощущал это болезненно, как никогда. Это плохо, неправильно, так не должно быть! Аман ведь — Земля Счастья!
Постепенно боль и страх вылились в желание всё исправить, и юный мастер Тьелперинквар сделал камень, который потом вставил в медную брошь. Он долго не знал, кому хочет подарить своё первое серьёзное творение, но в конце концов принял решение.
***
Нерданель расхаживала по саду из стороны в сторону, бурно жестикулируя и постоянно поправляя плотную зелёную накидку, спадающую с плеч и открывающую тёмно-серое платье, на котором не было ни одной звезды. Бывшая жена главы Первого Дома Нолдор что-то громко доказывала своему отцу и упорно не замечала никого вокруг. Тьелпе уже подумал, что зря пришел, но дедушка Махтан его заметил и сделал знак дочери замолчать.
Достав из кармана сумки брошь, но пока пряча украшение в кулаке, юноша сделал глубокий вдох и твёрдым шагом направился к родичам. Нерданель, внимательно рассматривая внука, уже совсем взрослого, сдержанно погладила его по голове и сказала в сторону:
— Вылитый дед…
Видимо, в её понимании это означало нечто плохое, поэтому Махтан осуждающе покачал головой.
— Я… — немного замялся Тьелпе. — Бабушка, я принес тебе кое-что… Я это для тебя сделал. Вот.
Раскрыв ладонь, юноша с тревогой посмотрел на реакцию прадеда. Он и сам знал — работа не идеальна, но очень не хотел слышать замечания. Слава великому Эру, Махтан промолчал.
Брошь была в форме сердца с короной, немного кривоватой, а в центре крепился крупный кабошон, меняющий цвет с черного на оранжевый в зависимости от угла зрения. В центре камня поблёскивала белая искра.
— Это наша семья, — неуверенно сказал Тьелпе, — все вместе, нас нельзя разделить. Нельзя же разделить камень.
Нерданель взяла брошь дрожащей рукой, по щекам покатились слезы.
— Спасибо, мой хороший, — срывающимся голосом произнесла эльфийка, прикалывая украшение на грудь. — Это самый лучший подарок в моей жизни.
Она обняла внука, и Тьелпе обрадовался. Юный мастер от всего сердца надеялся, что именно сейчас, в этот самый миг, собственноручно воссоединил распадающуюся семью.
***
Чёрный шар на столе у окна засиял, послышалась музыка.
Отложив книгу, составленную тирионским архитектором Орландиром и его учениками, Нельяфинвэ приложил руку к Палантиру и увидел недовольного Макалаурэ. Постепенно изображение менестреля отодвинулось вниз и вправо, в шаре показались по очереди все Феаноринги.
— Итак, братья, — собравшись с духом, сообщил Куруфинвэ-младший, — наша семья больше не семья. Мама заявила, что с неё хватит, и мне пришлось отвезти её в отчий дом. Майти, скажи, это твоих рук дело?
— Может быть, лучше спросить у неё? — оценив реакцию остальных, не сразу ответил старший сын Феанаро. Он видел: Феанариони не согласны с домыслами «папиной копии». Макалаурэ, похоже, не хотел этого разговора вовсе, поскольку, как обычно, догадывался: его никто не станет слушать, а колдовать через Палантир не выйдет, ведь управлять Видящими Камнями может только их создатель. Тьелкормо, только недавно покинувший Форменоссэ, находился где-то в лесу и, по всей видимости, не с Вала Оромэ, поэтому говорить не был настроен совершенно. Морифинвэ всё время что-то пил и жевал, демонстрируя полное безразличие, и лишь Амбаруссар проявляли интерес и волнение.
— Думаешь, я не спрашивал? — Куруфинвэ-младший всплеснул руками, блеснув новым перстнем. — Но сам подумай, Майти: ты разошёлся с женой, потому что вы перестали друг друга понимать, потом ты уехал из Тириона…
— Слушай, Курво, — Карнистир, наконец, всё прожевал, запил и приблизил лицо к шару, став самым крупным изображением, — если женщина хочет уйти от мужа, пусть уходит. Если полюбила другого — значит, пусть уходит к другому. Или ты хочешь сказать, что этот дурацкий закон, вбитый тебе в тупую башку усердными Валар и их слугами, будто эльфы никогда не любят дважды и не должны любить дважды, верный? То есть, если жена разлюбила мужа, ей путь один — в Лориэн поспать?! И если муж за это время уговорил Валар нарушить закон и женился, ей и просыпаться не дозволено?!
Лицо Морифинвэ краснело, становилось страшным, глаза сверкали всё безумнее, а Тьелко ехиднее и ехиднее ухмылялся. Все понимали: тема одной любви для Чёрного Финвэ болезненная, и возможность женщин менять мужей очень важна.
— Ты хочешь сказать, — уже не говорил, а кричал «Краснолицый», — что все Пробудившиеся, у кого любимых сожрали или превратили в орков, должны вечно сидеть одни? Да нас бы тогда некому было рожать!
— Морьо, — Нельяфинвэ постучал пальцами по Палантиру, сохраняя каменное лицо и невозмутимый взгляд, — мы не об этом, полагаю. Не мы придумываем валинорские законы, не мы их отменяем. Что же до ухода матери из семьи, я бы не стал вмешиваться. Уверен, исправить что-то может только отец, если захочет.
— Он не захочет, и мы все знаем, почему! — вспылил Атаринкэ. — Но это наша семья! Мы не можем просто самоустраниться!
— И поэтому надо свалить вину на меня, так? — взгляд старшего Феанариона выразил насмешку.
Морифинвэ снова принялся что-то жевать.
— Это бы всё упростило, понимаешь? — вздохнув, признался Куруфинвэ-младший. — Если бы ты подговорил маму уйти, ты мог бы её вернуть в семью.
— Уверен, что я стал бы это делать? — бесцветные глаза Нельяфинвэ расширились.
Изображение лица Туркафинвэ отдалилось, послышался хохот.
— Пустая башка! — выругался на кого-то Морифинвэ.
Атаринкэ выдохнул, опустил голову.
— Ладно, — сказал он, — хорошо. Я вам сообщил грустные новости, мы всё вместе обсудили, можем жить дальше.
— Спасибо за разрешение, — в один голос съязвили Амбаруссар.
Лицо Тьелкормо пропало из Палантира.
— Курво, — Нельяфинвэ снова постучал по шару, — если ты не заметил, в Валиноре время от времени распадаются брачные союзы. Вечность вместе — радость не для всех. Не думай, что наша семья какая-то по-плохому особенная. Дело лишь в том, что Дом Финвэ, в отличие от Дома Сайвэ, например, на виду у всех. В том числе, у Валар, так как отец нашего отца — король, избранный самими Айнур.
— Наша семья особенная, — совершенно серьёзно заявил Макалаурэ, наконец, подав голос, — потому что только в ней…
— …глава — создатель Палантири, — заговорили близнецы, — Сильмарилей, библиотеки словарей, оружия для защиты от других эльфов, холодных, безопасных под землёй ламп и…
— …есть я, — договорил менестрель.
Феаноринги рассмеялись, и Куруфинвэ-младшему пришлось признать — здесь никто не считает поступок мамы неправильным.
Никто, кроме него.
Как писать о стали?
Арфа в заплечной сумке неожиданно потяжелела, словно на ней кто-то повис. Ремень впился в плечо, захотелось сбросить неподъемный груз в песок, заполнивший огромный и ещё недавно цветущий луг, на котором обожали играть дети. Где же пышная зелень, пестрящая яркими красками и переливами в свете Древ? Зачем здесь всё засыпали? И что за строительство, взявшее в кольцо это… это…
— Арена. Это арена. Теперь здесь, на территории между роскошными дворцами Второго Дома Нолдор, скрытая от чужих глаз, будет а-ре-на.
Аклариквет, «купленный» менестрель Нолофинвэ, испуганно посмотрел на Мелькора, который даже не скрывал, что читает его мысли.
— Твой господин, — Вала указал взглядом на сына короля, — мудр и прислушивается к полезным советам. Соревнования по стрельбе станут многократно интереснее, если мечники продемонстрируют своё искусство. Клинки во время турнира будут затуплены, поэтому безопасны. Доблестным защитникам Амана будет приятно видеть, как их мастерством восхищаются зрители. Те, кто победит, смогут гордиться собой, а проигравшие увидят, к чему нужно стремиться, и поймут свои слабые места. Но пока ещё рано демонстрировать вашу мощь всему Валинору. Не все эльфы готовы увидеть такое. Даже ты, певец.
Менестрель с суеверным ужасом смотрел на Вала, энергия которого подавляла не только вдохновение, но и саму жизнь. Переведя взгляд на своего господина, Аклариквет тщетно искал поддержки, а Нолофинвэ смотрел на верного певца свысока, самоуверенно и слегка презрительно. Сын нолдорана ощущал грядущий успех, власть, что вот-вот упадет ему в руки. Победу.
— Почувствуй это, — снисходительно улыбнулся Нолофинвэ, освободив из ножен короткий, сверкающий в свете Древ клинок, и протянув его Аклариквету. — Возьми в руку.
Что произошло дальше, менестрель забыл, словно тяжкий сон. Помнил только одно — ударившую в виски мысль, что арфа не подходит для музыки о мечах. Нужны другие струны… Какие? Да не знаю! Но не такие…
А ещё был голос господина Нолофинвэ. Он говорил слова. На Квэнья. Но будто этот язык в одночасье стал чужим для испуганного менестреля. Аклариквет не понимал, что именно надо сочинять о мечах, арене, мечниках и турнире. И никто не знал, ведь… Никто и никогда не писал таких песен… Песен о стали…
Рука менестреля разжалась, и украшенный сапфирами меч с шипением погрузился в песок. Испугавшись гнева господина, менестрель вздрогнул и бросился поднимать оружие, с плеча упала сумка с арфой, инструмент больно ударил по запястью. В конце концов, справившись с мечом и сумкой, Аклариквет поднялся на ватных ногах и дрожащей рукой протянул Нолофинвэ меч.
— Прости меня, мой принц…
— Только если твоя песня будет по-настоящему хороша, — высокомерно усмехнулся сын нолдорана, принимая клинок, а потом встретился взглядом с Вала Мелькором, и тот улыбнулся, словно старый добрый друг, поддержка которого в любом деле неоценима.
Великая ложь
Свет Древ слился воедино, и птичье пение зазвучало тише. Пернатых словно что-то спугнуло, и они улетели в соседний сад.
Феанаро осмотрелся. Поблизости вроде бы не было Майяр, которые могли баловаться, как малые дети, гоняя обитателей деревьев.
Нолдоран Финвэ вышел в сад, весело улыбаясь сыну, которому никогда не отказывал во встрече, всегда находя для него время. Глава Первого Дома Нолдор знал это и ценил. Каждый раз, встречаясь с родителем, грозный непоколебимый мастер становился добрым и любящим, пламя души из бушующего пожара превращалось в ласковый огонь согревающего спальню камина.
Тепло поприветствовав друг друга, отец и сын молча пошли по аллее между колоннами, фонтанами, скульптурами, под сенью арок и крон живых и рукотворных деревьев. Дюжины отражавших единый свет Телпериона и Лаурелин глаз из мрамора, агата, яшмы, сердолика и бирюзы наблюдали за царственными Нолдор. Может быть, кто-то из младших Айнур всё же притворился статуей?
Финвэ украдкой посматривал на сына. Наслышанный о сложностях в семье старшего наследника, нолдоран не высказывал вслух мыслей о том, что Феанаро, вечно осуждавший отца за неправильный подход к делам родни, сейчас сам заслуживает порицания, однако не мог об этом не думать. Если Куруфинвэ настоял на разговоре, значит, его что-то всерьёз беспокоит. Почему тогда молчит?
— Живя рядом, мы стали редко видеться в последнее время, — осторожно начал беседу король, остановив взгляд на скульптуре сказочного существа, которого сам придумал: гибрид льва и орла нападал на невидимую жертву или противника, а рядом была другая крылатая тварь с жуткой мордой, охранявшая украденную эльфийку. — О твоих делах я узнаю исключительно с чужих слов. Ноло и Арьо жалуются хуже капризных сестёр на то, как ты всех обижаешь.
— Сыны Индис, — прищурился Феанаро, — специально плетут интриги против меня. Вернее, старший из её сыновей, а младший поддакивает. Интересно, что теперь Нолофинвэ обо мне говорил.
— Ноло задавал вопросы, — пожал плечами нолдоран. — Он спрашивал, знаю ли я истинную причину разделения народа и единого Дома Финвэ на три части. Ответа у Ноло нет, но следующий заданный вопрос был более конкретный: «Во что Феанаро собирается превратить свою часть Дома Финвэ? В озлобленную стаю волков, обученных только нападать на несогласных, но даже не понимающих до конца, с чем именно нужно соглашаться? Феанаро хочет быть первым среди немых слепцов?»
Глава Первого Дома Нолдор напрягся, глаза полыхнули.
— Я не поддержал разговор, — поспешил успокоить сына король, — сказал лишь, что дело каждого лидера решать, как и куда вести свой народ.
— Нолофинвэ хочет объединить Нолдор, но не ради твоего благополучия, отец, — злость сделала прекрасное лицо Феанаро пугающим, и даже гротескно уродливые морды скульптур по сравнению с ним показались королю милыми и добрыми. — Он мечтает о троне нолдорана и всячески показывает тебе, что ты плохой король, потому что не в силах смирить старшего сына! Но сына Мириэль не смирить никому, а этому подлецу тем более!
— Тебе совершенно не о чем беспокоиться, — милейше улыбнулся Финвэ, — ни Ноло, ни ты не сможете стать королями Нолдор, так как я — избранник и ставленник Валар, а их решения неоспоримы для аманэльдар.
— Мне не нужна твоя корона, отец! Ты до сих пор этого не понял? — принц остановился и посмотрел в глаза родителя. — Я борюсь не за трон, но за твою отцовскую любовь, которую у меня пытаются отнять слишком многие! Тебе наговаривают на меня, и вот я уже становлюсь главным злодеем твоих сказок!
— На то они и сказки, чтобы придумывать нечто, чего не может быть, — развёл руками король. — Ты же знаешь, что я душой всегда на твоей стороне. Моё сердце всецело отдано тебе, потому что ты — мой первенец, долгожданный и желанный. Мне обидно, когда ты сомневаешься в этом.
Феанаро пошёл вперёд. Хотелось припомнить отцу слишком многое, уличить во лжи, но тогда выйдет ссора ещё с одним близким эльфом. Нет! С кем угодно, но только не с ним!
Финвэ двинулся следом.
Скульптуры, красивые и страшные, следили за гуляющими, каменные глаза отражали волшебный свет Древ и казались живыми.
— Феанаро, сынок, — прервал молчание король, — я готов… я хочу помочь тебе. Расскажи, почему Нерданель уехала к отцу? Что заставило Нельо отправиться в горы? Хочешь, я верну их указом нолдорана?
— Зачем? — искренне удивился сын Мириэль. — Ты понимаешь, что нельзя заставить быть верными? Если нет единства взглядов и стремлений, насильное удержание рядом приведёт к ещё худшему предательству! Или Индис горюет, что лишилась шпионки, которая докладывала о моих делах? Вы все действительно думали, что я ничего не вижу и не понимаю?! Да, я молчал, но не потому, что не знал! Мне дорога моя семья, я хотел её сохранить, но теперь мне открылась правда! Я вижу — если не идти одной дорогой, пути неминуемо разойдутся навсегда! И я больше никого не стану удерживать рядом ни добром, ни злом, ни силой, ни уговором! Хватит!
Фонтан выстрелил струёй воды в небесный купол, капли засверкали серебром, которого вокруг становилось всё больше на фоне угасания золота.
— Примерно так же говорил Вала Оромэ, когда звал Квэнди в Валинор, — опустил глаза Финвэ. — А потом Валар назвали Народом Звёзд только тех, кто пошёл за море.
— Валар обманули вас, — Феанаро снова остановился, приобнял отца за плечи. — И продолжают кормить нас сладкой ложью, но я прозрел, меня уже тошнит от их вранья!
— Что? — глаза короля выразили неподдельный ужас.
— Я понял главное, отец! Просто выслушай меня! Я бы перестал считать роднёй того, кто посмел уничтожить мои труды! Любого, кто посягнул бы на мои исследования и наработки! Но Валар поступают иначе, прощая Мелькору любое вероломство! Понимаешь, что это означает? Это означает, отец, что Владыки не дорожат Ардой, не ценят нас, наши жизни и благополучие. Они любят не своё воплощение Замысла Илуватара, но свой статус в мире и среди эрухини! Ты понимаешь разницу, отец? Я осознал это в полной мере лишь теперь, создав Сильмарили! Раньше тоже не понимал — не задумывался.
Фонтан забил равномерно и невысоко, сияя серебром и радугой. Скульптура прекрасной девы улыбнулась проходившим эльфам в ореоле бриллиантовых капель.
— Ты хочешь это как-то изменить? — очень осторожно спросил нолдоран.
— Надо уходить из Амана, — словно нечто гениальное, выпалил Феанаро, испепеляя взглядом тирионский дворец. — Надо уходить, потому что здесь Мелькор. Ты говорил про ворон и орлов, так вот орлы в Благословенной Земле слишком сытые, чтобы охотиться! Ворона привольно гуляет среди нас. И каркает в своё удовольствие.
— Куруфинвэ, — нолдоран изменился в лице, — ты хочешь бросить Валинор, как очередную недописанную книгу?
— Это тоже слова Нолофинвэ, да?
Король осуждающе покачал головой.
— Знаешь, отец, — Феанаро заговорил тихо, но постепенно голос начал становиться громче, — теперь, когда я создал Сильмарили, нам больше не нужен трон здесь, в Валиноре. Нам больше не нужны Валар! Ты когда-нибудь думал, зачем на самом деле эльфов увели с родины? Думал? Нет? Так я тебе расскажу: Валар так поступили, чтобы держать эльфов в рабстве, усыпляя бдительность мнимым благополучием! Мы, свободный народ, стали жалкими прихвостнями Валар, смотрящими им в рот! Нас убедили в том, что сами мы ничего не можем, что мы слабы! Но я доказал обратное! Я сам создал свет! Я сам, без чьей-либо подсказки выковал оружие и доспехи! Я могу вернуть эльфам свободу, отец! Только представь! Мы вернёмся на родину, перебьём чудовищ, поселившихся там, а Сильмарили станут нашими светилами. И мы заживём свободно!
— Сынок, — вздохнул Финвэ, — а что, если нам не нужна свобода? Жизнь в Амане легка и беззаботна, а главное, безопасна. Мы пришли сюда добровольно, понимаешь? Добровольно, Куруфинвэ! Ты хочешь отвоевать родные берега, но кто-то неминуемо погибнет. Ты решаешь за других, кому жертвовать собой ради твоих амбиций?
— Отец, очнись! Я сам первым готов пожертвовать собой ради свободы своего народа! — Феанаро снова схватил короля за плечи. — Лёгкость, безопасность и беззаботность Валинора — это ловушка! Валар нас наставляют, учат, да, но на самом деле — обманом заставляют полностью подчиняться!
— Валар прислушиваются к нам, Куруфинвэ, — король попытался улыбаться, — ты забыл, что периодичность урожаев — решение аманэльдар? Мы просили Валиэ Йаванну сделать созревание плодов и злаков строго в определённое время, чтобы можно было не думать о добыче еды постоянно, а единовременно собирать, запасать и заготавливать, обеспечивая себя пищей, легкодоступной из погреба, которую можно взять и съесть. Если бы урожай созревал постоянно и в малых количествах, мы бы тратили всё своё время на еду!
— Одна уступка ничего не меняет! Я говорю о большем, нежели урожаи. Пойми же, мы ничего не вольны делать без «благословения» Валар! А теперь наши господа решили плести интриги против меня и моего Дома! Не веришь? Так слушай, отец! Сыны Индис тайно строили крепости, ковали боевую сталь, не предупредив меня ни о чём. Это что, заговор? И почему Валар такое допустили? Почему никто из них не говорил со мной? Не знаешь? А я отвечу. Они хотят забрать моё сокровище, потому что это не просто милые побрякушки. Это символ свободы, символ нашей силы, знак того, что Валар не нужны эльфам! Но они ведь хотят повелевать. Им нужны рабы!
— Сынок, ты всё неправильно понял, позволь я объясню!
— Это ты не понял, отец. Знаешь, зачем Тэлери строили огромные корабли? Майя Оссэ учил их мастерству, чтобы создать иллюзию свободы: пожалуйста, плывите на родину в любой момент. Но только страх перед неведомыми чудовищами, которых, может быть, не существует, и гневом Валар не пускает наших любителей жемчуга сделать шаг в сторону свободы!
— Феанаро, прошу, выслушай. Чудовища существуют. Поверь отцу. Я был за морем, жил там. И свобода — это не прекрасная лёгкая жизнь. Это часто и смерть тоже, ты сам об этом говорил. Здесь мы защищены.
— Валар не станут защищать мой род от сынов Индис. Валар выпустили к эльфам того, кто убивал и калечил первых Квэнди! Ты тоже наивно веришь, что Мелькор исправился? Верь, твоё право, но я не поверю! Первый Дом Нолдор теперь тоже облачился в сталь, и однажды я поведу наш народ к свободе. Услышь, отец, и пойми: если меня поставят перед выбором, заставив заплатить за свободу жизнью, я выберу смерть, пройду Чертоги и вернусь в Валинор, чтобы снова покинуть его. Я знаю, что ты скажешь, отец. Да, никто из твоих собратьев, погибших в Эндорэ, ещё не возродился. И мама не вернулась. Видишь, какая чудовищная ложь нас окружила? Но знай, даже если смерть окончательна, меня это не остановит. Не понимаю, как ты можешь жить здесь, не содрогаясь от отвращения?
«Я должен поговорить с Вала Манвэ о Куруфинвэ, — начал повторять про себя король. — Никто не смеет произносить вслух такое».
— Давай вместе отправимся на Таникветиль, — предложил нолдоран, смотря сквозь сына на живые розы, вьющиеся вокруг золотой арки. — Видишь, я не заставляю тебя, лишь говорю, что считаю это нужным.
— Зачем? — Феанаро снова выдохнул и заговорил тише. — Всё, что хотят, Айнур о нас и так знают. Что планировали, уже нам сказали.
Каменные глаза скульптур, отражая серебро Телпериона, демонстративно отвернулись от эльфов.
— Я поговорю с Вала Манвэ, — спокойно произнёс король, — и специально для тебя соберу совет Дома Финвэ. Мы встретимся без Айнур и обсудим всё, что тревожит каждого члена семьи. Ты согласен?
Феанаро ответил не сразу. Всё время молчания нолдоран тайно надеялся, что сын откажется, однако принц, осмотревщись и прислушавшись к чему-то безмолвному, кивнул и сказал:
— Да, это правильное решение. Встретимся без господ. Только рабы.
Озеро Надежды
Вдали слышался звон металла и выкрики. Громкий властный голос командовавшего тренировкой мечников Нолдо разносился далеко, и даже здесь, у озера на опушке леса, можно было расслышать слова. В отличие от Второго и Третьего Домов, Первый Дом Нолдор тренировался открыто, выставляя напоказ свою слаженную работу над техникой ведения боя. Правильно это или нет, внук Феанаро не знал, но ему определенно нравилось, что его родичи не шипят втихаря, прячась за высокими оградами, подобно клубку змей в траве.
Берега были пологие, белый песок с кварцевой крошкой искрился в свете Телпериона. С росших вокруг озера Эстэль деревьев, склонивших пышные розовые и нежно-салатовые кроны к зеркальной поверхности, сыпалась алмазными звёздочками пыльца, которая, смешиваясь с водой, давала ей целебные свойства.
Тьелпе хорошо помнил, как отец привел его сюда лечить ожог от расплавленного золота. Прожжёная местами до костей плоть сразу перестала болеть, волдыри исчезли, появилась новая кожа, на которой осталось лишь покраснение, но и оно вскоре ушло, превратившись в уродливый шрам. Зато пальцы сохранили ловкость и силу, несмотря на глубокое повреждение тканей. С тех пор юного эльфа время от времени тянуло прийти на берег чудесного водоёма. Здесь он чувствовал себя под защитой.
Осыпающаяся с деревьев пыльца ложилась на волосы, кожу, одежду, придавая волшебное сияние, играющее в магическом свете серебряного Древа. Тьелпе зачерпнул ладонями воду из Эстэль и отхлебнул, а оставшимися каплями умылся.
Слыша доносящиеся команды мечникам, юный эльф испытывал смешанные чувства: с одной стороны, ему хотелось владеть клинком, он видел, как красиво сверкает сталь в руках его родичей, но с другой, Тьелпе знал — изменившиеся обстоятельства заставят его вернуться в кузницу к отцу и деду. Теперь он точно не отвертится от создания оружия и доспехов, ведь работы много, мастера необходимы.
Мастера, да…
«Ничего, ты всему научишься!» — подбадривал отец, ища глазами поддержки Феанаро, и тот чуть заметно кивал.
«Мы справимся сами, — безапелляционно заявил тогда глава Первого Дома Нолдор, — Вала Ауле, внушая нам, что он наш друг, не сказал даже Махтану о планах Нолофинвэ и о том, что Второй Дом создаёт армию. А когда я прямо спросил об этом, он равнодушно ответил, что его не волнуют мелкие дрязги, что он лишь помогает совершенствовать искусство работы с металлом. Вот и вся дружба».
Выпив воды из Эстэль, Тьелпе почувствовал спокойствие, уверенность в своих силах стала возвращаться. Юный эльф знал, что отлучился надолго и скоро за ним придут, чтобы напомнить об обязанностях. Выпрямившись во весь рост, Тьелпе пошел обратно на тренировку. Он вспоминал, как отец рассказывал о подаренном Феанаро мече. Через слово повторяя «отец», «восхищение», «восторг» и «мощь», Куруфинвэ-младший изящно вращал в руке сверкающий клинок, в который можно было смотреться, как в зеркало.
«Оружие высокородных, — гордо сказал он сыну, незаметно наблюдая за испуганно-восхищенными маленькими дочерьми и женой, — должно быть украшено самыми красивыми камнями. Понимаешь, о чём я, Тьелпе?»
— Конечно, — сказал вслух на свои мысли юный мастер, — ножны и рукояти нужно украшать. И это буду делать я. Поэтому необходимо неустанно трудиться над техникой обработки камней. И их создания. Я обязательно стану лучшим мастером Амана!
После Феанаро, конечно…
«Отец выковал меч для меня, — хвастался Куруфинвэ-младший, — а ты, мой сын, сделаешь себе оружие сам, как посчитаешь нужным».
— И сделаю! Можно подумать, это так трудно!
Турнир Второго Дома Нолдор
Стрела с бело-золотым полосатым оперением вонзилась идеально в центр мишени, и Нолофинвэ, наблюдая с центральной трибуны за вторым сыном, стал аплодировать. Принц Турукано учтиво поклонился зрителям, принимая их восхищение как должное: он знал — никто из участников не посмеет превзойти сына главы Дома ни в одном соревновании, и с удовольствием пользовался этим. Конкурировать с ним могла бы сестра или старший брат, но Ириссэ крепко поссорилась с отцом из-за своего недостойного поведения и снова сбежала к любовнику. Сыну нолдорана Финвэ пришлось задействовать немало верных, чтобы представить ситуацию подданным в выгодном себе свете, выставив Феанариона коварным соблазнителем, который чарами затуманил разум юной девы. Теперь все ждали, когда же возмездие настигнет подлеца и как это произойдёт.
«Финдекано куда-то запропастился: видимо, задержался в постели супруги, трудясь над зачатием сына», — подумав об этом, Турукано вспомнил кем-то распущенные слухи, что наследник Нолофинвэ не сможет продолжить род из-за порченной крови жены, ведь её дед и отец готовы восстать против Валар! Поэтому рассчитывать на рождение сыновей Финдекано не придётся. Вот если аннулировать брак и жениться на «чистой» девушке…
Принц Турукано мог бы предположить, что подобные разговоры — дело рук его отца, если бы не знал, что именно Нолофинвэ явился инициатором заключения брака между Финьо и Нарнис.
Как бы то ни было, Турукано пришлось отдуваться на турнире за всю семью, в смысле, отстаивать её честь. В смысле, собрать все награды в соревнованиях с подданными отца, играющими в поддавки.
В данный момент времени это были лучники.
Принц спустил тетиву. Стрела каждого следующего участника вонзалась совсем рядом с центром мишени, но ни один не приблизился достаточно, чтобы конкурировать с сыном главы Второго Дома.
Когда оставалось лишь трое не стрелявших лучников, на арену быстрым шагом вышел эльф, облаченный в полный доспех, забрало шлема опущено, символ рода только на сине-фиолетовом плаще, зато шириной почти во всю ткань. Видимо, эльф собирался участвовать также в состязании мечников и облачился в сталь заранее.
Прямо на ходу вскинув лук, эльф остановился, выпустил стрелу, почти не целясь.
И попал точно в центр мишени.
Толпа на трибунах замерла. Да, сине-фиолетовый эльф не сделал ничего особенного: любой охотник мог поразить стационарную мишень на скаку, закрыв глаза, но игра в поддавки такого не подразумевала. Зрители начали присматриваться к дерзкому участнику: рост средний, телосложение обычное, движения как у большинства эльфов, ничего примечательного.
Нолофинвэ переглянулся с Анайрэ, обвёл взглядом трибуны, оценивая обстановку, а потом стал громко аплодировать смелому сопернику сына. Толпа сразу же поддержала своего принца.
Турукано удивлённо рассматривал смельчака, хлопая его дерзости, пытаясь узнать в нём старшего брата. И вдруг увидел Финдекано в парадных одеждах, присоединившегося к отцу на трибуне.
Что ж, тем интереснее.
Трое оставшихся лучников переглянулись и, осмелев, стали стрелять метко.
— Забавно получилось, — заговорщически улыбнулся Финдекано, наклонившись к отцу, — те, кто стреляли до этого «фиолетового», теперь серьёзно проигрывают по очкам. Это им урок на будущее — не быть подхалимами.
— Действительно забавно, — напряжённо растянул губы Нолофинвэ. — Ладно, объявляем второй тур.
— Безумно интересно, — приложил палец к губам на манер отца Финдекано, — стрелять по подвижным мишеням с места будут снова, будто после бочки вина, или как обычно?
— А где твоя супруга, сын? — перевёл тему нолдорский принц, глаза недобро сверкнули. — Правящим семьям положено посещать торжественные мероприятия совместно. Твоя матушка всегда меня сопровождает.
— Мы с моей бесценной леди рушим привычные устои.
Нолофинвэ не стал демонстрировать, что об этом думал.
***
Второй тур состязания лучников — стрельба по движущимся мишеням с места — продолжался очень долго: участники стреляли честно, попадали чётко, лишь случайно допуская еле заметные глазу «промахи». Турукано внимательно наблюдал за эльфом в фиолетовом плаще, но ничего необычного в его поведении не было. Стрелял как все. Метко.
Турнир затягивался, и чтобы зрители не устали наблюдать за однообразным действом, было решено устроить перерыв на выступление мечников.
Обслуга поспешила разровнять песок арены, зрители разразились овациями, приветствуя облачённых в сталь участников.
— Мне страшно смотреть на это, — отвернулась в сторону Анайрэ. — Любезный супруг, позволь уйти.
— Нет, — поглаживая пальцем губы, жёстко отрезал Нолофинвэ, — можешь не смотреть, если не хочешь. Можешь слушать только сопровождающую зрелище музыку Аклариквета. Можешь сидеть и пить вино, пока не станет безразлично происходящее здесь. Но уходить нельзя. Пойми, мужчины должны почувствовать азарт, вкус стали. Они ДОЛЖНЫ видеть, что на них, таких грозных и могучих, с мечами в руках, смотрит прекраснейшая эльфийка Амана. А их жены должны брать пример со своей госпожи и восхищаться мужьями, когда те берут в руки клинки. Думаешь, любезная супруга, легко заставить мирных эльфов, не знавших угрозы, полюбить боевую сталь? Но это мой долг. А значит, и твой тоже. И мне очень жаль, что супруга моего старшего сына отсутствует на празднике.
Финдекано равнодушно пожал плечами.
— Там участвует ещё один наш сын, — дрожащим голосом произнесла Анайрэ, — я за него волнуюсь, как ты не понимаешь?!
— Тебе не о чем беспокоиться, мама, — улыбнулся Финдекано, — никто не посмеет ударить Турукано. Это не по мишеням стрелять.
Шелестя роскошным синим платьем с длинным шлейфом, расшитым серебристыми звёздами по подолу, рукавам и лифу, с собранными в причудливую прическу тёмно-каштановыми, отливающими бордовым и красным волосами, сопровождаемая двумя служанками, на трибуну поднялась супруга Финдекано и, одаривая присутствующих прелестной улыбкой, села рядом с мужем, ласково взяв его под руку. Сын Нолофинвэ просиял.
— Простите, что задержалась, малышка не отпускала, — смущённо опустила прозрачные серые глаза эльфийка, обращаясь к родителям мужа. — Но самое интересное впереди, и я ничего больше не пропущу.
— Нарнис, — Анайрэ посмотрела полными слёз глазами на невестку, — не пускай мужа калечить себя.
— Я и сам не пойду, — отмахнулся Финдекано, — это все глупые игры. Одно дело тренироваться, и совсем другое — на потеху толпе строить из себя великого бойца, хотя ещё ни разу никого не спас с мечом в руке.
Нарнис приблизила губы к уху мужа и, чуть касаясь кожи, что-то зашептала. Финдекано, смутившись, расплылся в счастливой улыбке.
На арене лязгнула сталь. Удары становились все чаще, звук громче, послышались короткие выкрики участников, сопровождающие каждый мощный взмах.
Турукано, без усилий уворачиваясь от атак соперника, подумал, что, может, стоит последовать примеру «фиолетового» эльфа, снять знаки отличия и поиграть честно. Кстати, где он?
Удар о щит оказался сильнее, чем отвлёкшийся на размышления сын Нолофинвэ ожидал, и рука разжалась. Анайрэ вскрикнула от ужаса так громко, что Турукано услышал голос матери среди гула толпы. Высокородный Нолдо посмотрел на противника из никому неизвестной семьи и понял по глазам в прорези шлема, как сильно тот испугался.
Сделав успокаивающий жест рукой, Турукано поднял щит и замахнулся. Соперник неловко увернулся, закрываясь от удара, потом подставил под клинок сына своего господина щит и, почти натурально изобразив, что удар был сокрушительный, разжал руку.
Турукано выругался.
Замахнувшись мечом и остановив лезвие за миг до попадания сопернику в шею, сын Нолофинвэ вышел из поединка победителем. Овации оглушили. Младший принц посмотрел на ликующие трибуны и попытался понять, на самом деле подданные рады за него или это такой же фарс, как и весь турнир?
Хотя… Нолдо вдруг окончательно осознал: ему всё равно.
Дав знак, что нужен следующий соперник, Турукано крутанул клинок. Пусть бой будет красивым, пока остальные сражающиеся продолжают поединки, чтобы в конечном итоге определить, кто проиграет сыну их господина в финале.
Вдруг на песок брызнула кровь. Сталь на шлеме одного из участников промялась под ударом тупого клинка, разрезав кожу на лбу эльфа, вовремя не закрывшегося щитом. Трибуны ахнули, но это был не страх: вид крови зажёг в сердцах пламя войны. Раненый эльф, намеренно демонстрируя, что его только раззадорила бегущая по лицу алая струя, стал яростнее нападать на рассмеявшегося соперника.
Заметив под ногами бойцов багровые брызги, Турукано ощутил, как его охватывает азарт. Принц понимал: он может безнаказанно ранить любого, кто вышел на песок, обагрить арену кровью, и ему будут аплодировать все, даже родня побежденных.
Всё-таки власть — приятная штука!
Анайрэ закрыла лицо руками.
— Прошу тебя, — начала умолять мужа эльфийка, — отпусти меня. Я не хочу смотреть! Не могу!
— Нет, — жёстко ответил Нолофинвэ.
— Мой господин, — встала со своего места жена Финдекано, отпустив руку супруга, — мы с матушкой хотим прогуляться немного, выпить вина, посекретничать. Вернёмся скоро. Идём, матушка.
Нолофинвэ встретился взглядом с невесткой. Холодные, почти бесцветные серые глаза, как у её отца, смотрели прямо в душу, пугающе контрастируя с лучезарной улыбкой Нолдиэ. Коротко кивнув, Нолофинвэ снова устремил взгляд на арену. На арену! Не вслед Нарнис — той женщине, которой почему-то уступил.
Меч предательства
— А потом он дал мне меч, — задумчиво сказал Туркафинвэ, обнажая клинок и рассматривая идеально отполированное лезвие. В стали, как в зеркале, отразилось любимое лицо. — Это было… Странно.
Феаноринг замолчал. Ириссэ, лишь для вида набрасывая на плечи алый со звёздами плащ Тьелко, оставила грудь открытой. Обняв возлюбленного сзади, принцесса запустила руки ему под рубашку, лаская упругое гибкое тело, проводя пальцами по каждому изгибу рельефных мышц. Туркафинвэ поймал её руку и сдавил, поднося к губам, прижимая к щеке.
— Мы не можем прятаться вечно, — прошептал Феанарион, — но я не вижу другого выхода для нас.
— Его нет, — равнодушно отозвалась Ириссэ, — живи здесь и сейчас, люби меня и не думай о будущем. И пусть всё катится в бездну к Намо.
— Мой отец дал мне меч, — сильнее сжимая ладонь любимой, чуть громче сказал Тьелкормо, — чтобы я обнажил его против тех, кто мне дорог. Он сказал, что Валар сделали нас рабами, что утаили от Народа Звёзд грядущее пробуждение Младших Детей Эру, что это как-то связано с нашей свободой, что Валар нам не друзья. Ириссэ, — Туркафинвэ обернулся к ней, и в голубых глазах отразилось отчаяние, — я не могу говорить за всех Нолдор, но… Вала Оромэ мне друг. На остальных мне плевать, пусть что хотят делают. Но без Оромэ я не смогу. Он мне даже больше чем родня, Ириссэ. Он часть моей души, большая её часть! Ты же понимаешь меня, Ириссэ?
Дочь Нолофинвэ кивнула. Она знала, как сильно некоторые эльфы привязываются сердцем к Валар, хотя сама никогда не испытывала подобного. Да, Владыка-Охотник казался принцессе интересным, проводить время в его компании было гораздо лучше, чем дома, но дружба с Айнур не могла заменить душевную и не только близость с эльфами.
— Мой меч, — вздохнул Туркафинвэ, — заточен ради войны с твоей семьёй. Отец говорит, вы первые начали всё это, но мне плевать, Ириссэ. Наши дома всегда былистранной роднёй, не любившей друг друга. Майти пытался что-то исправить… А я упустил шанс. Это я должен был скрепить Первый и Второй Дома узами брака с тобой. А я…
— Я не хочу замуж, Тьелко, я не буду женой и матерью, неужели я непонятно говорила? — Ириссэ достала из походной сумки флягу с вином и, кивнув, протянула. Туркафинвэ отрицательно покачал головой. — Мать вечно твердит, что моя слишком близкая дружба с тобой и Курво вредит моему честному имени, что ошибку, допущенную с Финьо, повторять нельзя! Мать уверена, что ни один эльф, благосклонный к моему отцу, не захочет жениться на мне. Можно подумать, моё мнение никого не интересует!
Феанарион помрачнел ещё больше, голубые глаза в обрамлении белоснежных ресниц посмотрели на любимую с мольбой и страхом разлуки.
— Когда отец дал мне меч, — сказал беловолосый эльф, — я не хотел его брать. Отец дал мне оружие предательства всего, что мне дорого.
— Значит, на то воля Рока, — пожала плечами Ириссэ. — Отложи оружие. Позволь мне успокоить тебя. А потом ты сам встретишься с Вала Оромэ, всё обсудишь с ним. Валар мудры и справедливы, они знают больше нас.
— Твоя правда.
Туркафинвэ сгрёб Ириссэ и повалил на мягкую лесную траву, давя спиной эльфийки алые сочные ягоды. Властными, уверенными напоказ движениями, Феаноринг прижал возлюбленную к земле, со страстью лаская бархатистое тело. Ириссэ впилась губами в шею Тьелко и вдруг, ахнув, отстранилась.
— Вот они где, — указал мечом в сторону беглецов высокий эльф со свежей раной, пересекающей поперек лоб. Его синий со звездами плащ зацепился за куст, и воин с раздражением дёрнул ткань на себя.
Ещё один эльф, широкоплечий и статный, тоже обнажил клинок и приставил его к горлу Туркафинвэ.
— Позови господина Турукано, — сказал Нолдо напарнику с рассеченным лбом. — Я не дам подонку уйти. Одевайся, госпожа Ириссэ, вам теперь ничто не угрожает. А негодяя мы накажем.
— Не смейте! — властно сказала принцесса. — Я пойду с вами, но господина Туркафинвэ Феанариона не трогайте.
— Он нам не господин. Сделаем, как скажет ваш брат.
Тьелко, скосив глаза на упирающийся в горло меч, молчал. Он не чувствовал ни страха, ни злости. Ничего. Сын Феанаро Куруфинвэ просто не знал, что делать, и судорожно соображал, как быть.
— Оставьте его, — послышался голос Турукано, — мы уходим, Ириссэ. Мои верные воины, запомните — здесь не было этого эльфа. Сестра гуляла одна. Она просто поссорилась с отцом. Бывает. Идём, сестрёнка.
Зашуршали кусты, звякнули убираемые в ножны мечи, а потом наступила тишина.
Туркафинвэ остался один.
Ириссэ забыла свою сумку, а в ней, Феаноринг знал, есть фляга с вином. Хорошее средство от трясущихся рук.
Кровь — лучший учитель
В успокаивающем, усыпляющем внимание свете Древ, слившемся воедино, раскол в правящей семье Нолдор, грозящий вылиться в вооруженный конфликт, казался особенно противоестественным. Невозможно было поверить, что всё это действительно происходит.
«Валар забрали нас с родной земли, — вспоминал Феанаро свою речь перед впервые взявшими оружие мужчинами Первого Дома Нолдор, — вместо того, чтобы научить противостоять нашим врагам! Они заперли нас и усыпили, превратив в живое украшение своей земли! Но мы не скульптуры! Мы хотим жить и выбирать, как и где мы будем строить дома, любить женщин и рожать сыновей!»
Феанаро смотрел за старшим сыном, обсуждающим с Морифинвэ, более других Феанорингов заинтересовавшимся искусством боя, приёмы владения мечом. Приходилось всё придумывать с чистого листа, и на удивление, Нельяфинвэ в этом не было равных. Феанаро наконец увидел в наследнике особый талант, что-то, в чём он был лучше других, и сердце Куруфинвэ ликовало. Возникало желание снова попробовать вернуть старшего сына домой, но Феанаро отбрасывал подобные мысли: бесполезно. Третий Финвэ ни за что не согласится снова жить с отцом под одной крышей, даже если расстояние от одного крыла дворца до другого сравнимо с длиной улицы.
«Я прекрасно живу в палатке, отдыхаю на лапнике, накрытом походным плащом, — равнодушно ответил при прошлом разговоре сын. — Стройка идёт быстро, скоро появятся первые жилые помещения. У меня всё хорошо».
То, что для командования тренировками воинов Первого Дома приходится ездить на большие расстояния, Нельяфинвэ тоже не пугало.
Сыновья снова начали спорить на повышенных тонах, и Феанаро отвлекся от размышлений. Тренировочная площадка пока ещё пустовала, но скоро начнут собираться будущие воины, времени на споры мало.
— Я не утверждаю, что так надо, но мы должны проверить, как правильнее! — громче и громче говорил, уже почти кричал Карнистир. — Да, есть риск травм, но без риска нельзя! Мы должны уметь калечить и убивать, а не демонстрировать красивые приёмы на радость девам!
— Пока будем тренироваться, себя покалечим и поубиваем, — голос Нельяфинвэ прозвучал ударом в гонг. — Даже полный доспех не защитит от всего, ты видел.
— Тогда надо комбинировать тренировки! — не уступал Морифинвэ. — Хотя бы в соотношении один к десяти!
— Мы обсудим это, — твёрдо сказал Майтимо, — но не вдвоем. Нужно выслушать разные мнения.
— Да чего ты боишься?! — взъярился Карнистир, краснея от злости. — Я знаю, что такое боль! Мне проклятый пёс проклятого брата чуть руку не откусил! И ничего! Я не жаловался! Рука зажила! Так и с ранами от меча! Они заживут, Нельо!
— Успокойся! Своими воинами я рисковать не стану! Набери себе отряд и делай, что хочешь!
— Так и будет!
— Это МОИ воины, — подошедший Феанаро был внешне спокоен, но сыновья сразу поняли, что в любой момент может полыхнуть. — Мои, Нельяфинвэ.
Глаза главы Первого Дома и его наследника встретились.
— Да, — не отводя взгляда согласился Майтимо, — твои. И я их обучаю. Я делаю из них бойцов. И я ДОЛЖЕН сохранить им руки, ноги и головы в целости, по крайней мере, до первого настоящего боя. Однако, это ТВОИ воины, и если ты, отец, согласен с Морифинвэ, я подчинюсь.
Феанаро усмехнулся, и это была злая усмешка.
— Морифинвэ, — продолжая противостояние со старшим сыном, приказал Куруфинвэ, — проверь, готовы ли щиты и мечи для тренировки. Нельяфинвэ, бери меч. Тот, что я дал тебе. Покажи, что вы придумали.
Майтимо обнажил висящий на поясе клинок. Всё ещё неотрывно смотря в глаза отца, старший Феаноринг мысленно перенёсся в странное подземелье, куда пришлось ехать, оторвавшись от строительства дома. Это оказалось тёмное, скудно освещённое факелами помещение, магические светильники были погашены, и на чёрных стенах плясали алые отсветы.
«Если крови суждено пролиться, — эхом прозвучал в памяти властный голос отца, — пусть это будет ради нашей свободы! Пусть будет не напрасно! Память о наших деяниях останется в веках и сердцах, разжигая в них огонь! Огонь борьбы непокорных сынов Нолдор! Мы сразимся за себя, свой великий род! И никто не сможет остановить карающий меч рода Феанаро!»
«Карающий меч, — подумал Майтимо, почему-то взяв оружие левой рукой, — с которым я не умею обращаться…»
Крупный рубин, окружённый восьмью лучами из золотых топазов на рукояти меча, хищно блеснул.
— Я жду, Нельяфинвэ, — в голосе отца прозвучал приказ.
В голове Майтимо пронёсся вихрь сбивающих друг друга мыслей, и старший сын Феанаро клял себя за то, что слишком много думает. Он не мог понять, что хочет отец: проверить его силу? Узнать, насколько он… опасен? Ловок? Сможет ли победить… Его самого?
Если просто нападать, это будет выглядеть агрессией…
Прошло лишь краткое мгновение, но Майтимо оно показалось вечностью. Старший Феаноринг решил, что будет комментировать каждое действие, чтобы демонстрация результатов работы выглядела именно демонстрацией результатов работы и её нельзя было истолковать как-то иначе.
Отец и сын неотрывно смотрели друг другу в глаза, сталь больше не скрывалась в ножнах.
— Начать нападение можно с выпада, — заговорил Майтимо, делая быстрое движение мечом. Отец парировал, но клинок сына ушёл от столкновения и оказался направленным в открывшуюся грудь. — Ложного выпада.
Феанаро хищно улыбнулся. Его меч вдруг взлетел вверх, уводя оружие Нельяфинвэ от себя, сталь заскрежетала, и в этот момент в спину Майтимо упёрся остриём тонкий кинжал.
Оба сражавшихся перевели взгляды на ухмыляющегося Карнистира.
— Честные воины забыли, что не одни на поле боя, — со злой улыбкой произнес Морифинвэ, убирая оружие. Кончик лезвия блеснул алым. — Кровь — лучший учитель.
— Я бы тебя и так понял, — опустил меч Нельяфинвэ.
— Но через кровь понял лучше.
Феанаро прищурился.
— Нам всем есть чему учиться, — резюмировал глава Первого Дома Нолдор. — Успехи определенно есть. Я горжусь вами, сыновья. Морифинвэ, твоё предложение о чередовании тренировок с учебным и боевым оружием принимается.
Карнистир, довольно улыбаясь, поклонился отцу, с торжеством во взгляде косясь на брата.
— Нравится тебе или нет, — хмыкнул Морьо, — а признать мою правоту придётся. Сейчас. Или, может, позже. Но придётся непременно.
Между Первым и Вторым
Стрела с чёрно-серебристым оперением сверкнула в свете Телпериона, поразила кружащую в воздухе мишень.
«Похоже, я неправильно понял свои сны, — мысленно упрекал себя Финдекано, опуская лук, — они предупреждали меня, что я должен держаться подальше от Первого Дома, и от Майтимо особенно! А что в итоге? Я оказался один против всех, защищая любимую жену и дочь от собственной родни!»
Вскинув лук, эльф выпустил одновременно две стрелы в хаотично мечущуюся круглую мишень, разорвав её на части.
«Я готов забрать дочь в любой момент, — сверля глазами Финдекано, негромко говорил Майтимо, но от этого его речь становилась угрожающей. — Хоть сейчас. Однако я также готов поверить, если ты поклянёшься, что Нарнис с тобой в безопасности».
«Клянусь, — встал на колено Финдекано, — клянусь жизнью, что Нарнис всегда будет для меня главнее всего!»
Одна за другой две стрелы сверкнули серебром, вонзаясь в центр фигуры орла.
— Я же люблю её, — прошептал Финдекано, и голос сорвался. — Как может быть иначе?
Но именно эта любовь бросила старшего сына принца Нолофинвэ на передовую войны между Первым и Вторым Домами.
Опустив лук, эльф взял следующую стрелу, но рука вдруг дрогнула. Горькие воспоминания на миг лишили способности контролировать себя.
Когда брат привел домой Ириссэ, злую и поникшую, Финьо всё понял. И стал ждать незваного гостя.
«Я организую вам встречу», — предложил принц сестре, когда её долгий разговор с отцом был окончен.
«Нет, — удивительно спокойно сказала Ириссэ, — с Тьелко меня больше ничто не связывает. И ничего серьёзного между нами никогда не было. Я просто ходила на охоту с Тьелкормо и Куруфинвэ-младшим ради дружбы с Вала Оромэ, и мне оба Феаноринга были приятны одинаково».
Финдекано со вздохом вспомнил лицо Туркафинвэ, когда он пришел для разговора с отцом своей… Нет, не своей…
В этот момент Финьо понял, что для Тьелко отношения с Ириссэ были настоящими.
«Я ненавижу отца! — прошептал со злостью Феаноринг, опустив глаза. — Он мне сломал жизнь».
Финдекано хотел поговорить с двоюродным братом, но тот не позволил. Туркафинвэ лишь подозвал Хуана и ушел прочь от недавно возведенных высоких крепостных стен вокруг дворцовой площади Второго Дома Нолдор.
Справившись с собой, старший сын Нолофинвэ с разворота выпустил одну за другой все оставшиеся стрелы из колчана, поразив намеченные цели. Теперь надо собрать стрелы и продолжить тренировку. Не думая о сестре.
Ведь самое неприятное было другое. Феанаро Куруфинвэ собирался бороться за какую-то непонятную свободу, и король Финвэ, поддерживаемый «сыновьями Индис», решил созвать совет. Нолофинвэ утверждал, что присутствие Валар необходимо, ведь Феанаро имеет претензии к ним, но никто не согласился прийти, считая конфликт принцев их личным делом. Однако Финдекано был уверен — он чего-то не знает. Чего-то важного. Зачем на совет, созванный для решения личного конфликта, всем мужчинам Дома брать щиты с родовым гербом? С незаметно прикрепленными на внутренней стороне короткими клинками. Зачем?
Финдекано не знал, что делать. Если придется брать в руки сталь… На чьей стороне сражаться? Как правильно? Решать только ему самому.
Финьо решил потренироваться в стрельбе на дальность. Мало ли что ещё может случиться…
Бездна
Этот свет он узнавал сразу, даже если вокруг горели сотни волшебных фонарей во время большого праздника. Было в нём что-то особенное. Нет, не красота, не магия, не сила творения. Что-то иное, словно взятое из-за грани мира. Тайное. Притягивающее…
Когда Тьелпе был ребёнком, он нередко видел Артанис, и каждый раз ему хотелось отойти от неё подальше, словно от чего-то опасного. Но мальчик рос, и прекрасная эльфийка всё сильнее притягивала его пугающей аурой, странным смешением света, похожего на сияние Лаурелин, но не являющегося им, и бесконечной, затягивающей в себя бездны. Тьелпе боялся признавать, что в этой манящей пустоте кроется тьма, поэтому старался думать о свете. Свете волос, глаз…
А сейчас этот волшебный свет стремительно приближался, и юный эльф замер. Он мгновенно забыл, куда и зачем шёл, у него что-то было в руках… Упало, наверно… Куда-то…
Артанис самодовольно усмехнулась, видя, что мальчик подрос и оценил её красоту как мужчина.
Одетая в облегающие кожаные штаны и подчеркиваюшую фигуру рубашку, принцесса, поправив на поясе перевязь с мечом, спрыгнула с лошади, встав почти вплотную к ошалевшему от неожиданной перемены в её образе эльфу.
— Мне правда идёт этот наряд? — кокетливо спросила Артанис. — Только честно.
Эльфийка прищурилась и ловко вытащила лёгкий изящный меч из сверкающих бриллиантами ножен.
Наблюдая за плавными и в то же время быстрыми движениями принцессы, Тьелпе открыл рот, но произнести ничего не смог. Её фигура… Сейчас точёное тело почти ничто не скрывает… Стало жарко, руки задрожали.
Сделав несколько плавных, гипнотизирующих движений мечом, Артанис прыгнула вперёд, уперев остриё в грудь Тьелпе. Дочь Арафинвэ даже не надавила, но меч пронзил сердце юного эльфа, не оставив ни малейшего шанса выжить.
Тьелпе вдруг понял, что заставило его дядю Тьелко едва ли не бочками пить вино и бить всё, что бьётся, кричать что-то бессвязное, надолго запираться у себя, а потом выходить, шатаясь, словно обессилев, безразлично смотря себе под ноги и не обращая внимания даже на любимого пса, который сильно волновался за хозяина. Теперь Тьелпе всё понимал.
— Потренируемся? — игриво предложила Артанис, вставая в позицию для атаки.
— Я… — Тьелпе с огромным трудом выдавил из себя хоть что-то. — Я могу поранить тебя. Нечаянно…
— Я воин. Чего мне бояться?
— Нет, прости, — юноша отмахнулся и начал искать под ногами то, что было у него в руках.
— Ладно, — Артанис ловко и убийственно изящно запрыгнула на лошадь. — Найду кого посмелее. Кстати, поздравь меня. Я стала тётей. И безмерно счастлива.
— Поздравляю, — не совсем ещё придя в себя, сказал Тьелпе. — Тётей? Подожди…
— У Финдарато сын родился.
Слова прозвучали словно скрежет стали. В них прошипела злоба, а не пропела радость.
Но юному эльфу было всё равно. Он смотрел на удаляющийся свет и… падал в бездну.
Совет у нолдорана Финвэ
В комнате было темно из-за плотно закрытых тяжёлых штор. На полу валялись разбитые и целые бокалы, ковёр пропитался разлитым вином.
«Видимо, брат и правда запретил слугам входить».
Эта мысль напугала Куруфинвэ-младшего ещё больше.
— Тьелко?
Одеяло слегка отодвинулось, открывая лежащие на подушке спутанные белые волосы.
— Тьелко, как ты?
Одеяло снова накрыло эльфа полностью.
Курво подошёл и сел на мягкий стул с подтеками от вина на обивке. Пододвинувшись почти вплотную к кровати, он надавил на одеяло там, где, ему казалось, было плечо брата.
— Тьелко, ответь. Ты давно не выходишь. Когда ты последний раз ел?
Ответа не последовало.
В голову Куруфинвэ-младшего полезли воспоминания из детства, когда мать рассказывала сказки про любовь.
«Эльфы любят лишь однажды, — говорила она, — и это чувство вытесняет из нас жизнь. Поэтому, если любовь покидает, эльф угасает, а потом уходит во мрак, вечный и холодный».
Конечно, это была просто страшилка для девочек, но сейчас, видя, что происходит с братом, Курво начинал в неё верить.
— Тьелко, — он отодвинул одеяло и увидел полуприкрытые равнодушные глаза. Сердце упало. — Сегодня мы должны вместе с отцом идти на совет.
— Я не смогу, — прошептал Туркафинвэ. — В этот раз — без меня.
— Но отец…
— Что? — Тьелко, морщась, словно вот-вот заплачет, закрыл глаза и скрылся под одеялом.
— Да, ничего, — пришлось согласиться Куруфинвэ-младшему. — Но мы всегда были вместе. Что бы ни случилось!
Ответом стало молчание.
— Я прикажу принести тебе воды из Эстель.
— Приносили, — отозвался Туркафинвэ из-под одеяла. — Я не буду это пить.
— Но тебе же плохо! Не понимаешь?
— Я не хочу жить, Курво. Уйди.
Куруфинвэ-младший собирался что-то сказать, но растерялся. Не зная, как поступить, Нолдо понимал только одно: брата он не оставит. Положив руку Тьелко на плечо, эльф подумал, что отец будет «безумно счастлив», не досчитавшись на совете двоих сыновей. А ещё совсем не радовала перспектива узнать о том, что там произойдет, с чужих слов, ведь каждый рассказчик говорит, что считает нужным, передает своё восприятие ситуации. И, если верить отцу, то кругом одни враги, а деду — сплошь друзья. Дядя Нолофинвэ скажет, что все должны жить в мире, а Морифинвэ перевернёт его слова так, словно он мечтает видеть мир, в котором нет Первого Дома Нолдор. Валар вечно твердят о справедливости, которая является неотъемлемой частью бытия, на что Нельо скривится, хоть и промолчит.
— Тьелко, — снова начал разговор Куруфинвэ-младший, — не будь тряпкой. Ты же сын Феанаро! Не слизняка Арьо. Сегодня важный день. Никто не знает, чего ожидать, а ты готов ради мерзкой предательницы себя уничтожить! Опомнись!
— Уйди, Курво.
— Я уйду отсюда только с тобой и только на совет. Я понятно выражаюсь?
Ответа не последовало, только зашевелилось одеяло, и Тьелко присел на кровати, склонив голову.
— Дай мне выпить, — прошептал он, — там на столе что-то осталось. Кажется…
Курво просиял. Он чувствовал, что дело сдвинулось с полумёртвой точки, и был бесконечно рад этому.
— Ты тварь бессердечная, — печально улыбнулся Туркафинвэ, — не даёшь спокойно сдохнуть.
— Не дождешься, тварь.
Куруфинвэ-младший налил вина в золотой кубок, небьющийся, и подал брату.
— Пей, тварь.
— Спасибо, тварь.
Курво рассмеялся, а видя, что Тьелко улыбается в ответ, в душе и вовсе ликовал. Он всем сердцем надеялся, что брат окажется сильнее своей боли.
***
— Отец всё правильно делает, — крутя в руке щит, уверенно говорил Турукано, — он единственный из правящей семьи, кто может быстро перестроиться под меняющуюся жизнь, не станет навязывать силой свои взгляды, не будет нарушать нормальное течение жизни своими глупыми инициативами. Если дед допустит его до трона, мир вернётся в Аман. Вот скажи, брат, ты правда думаешь, что стоит позволить править Феанаро? Ты хочешь встать под его знамёна и рвануть неизвестно куда, чтобы там сгинуть? Я уверен, для всех будет лучше, если Валар позволят Феанаро уйти с теми, кто сам с ним пойдет.
— Да, пожалуй. В конце концов, если кто-то даже погибнет, просто вернётся домой, побыв какое-то время в Чертогах Мандоса, — Финдекано задумался. — Наверно, там придётся быть долго… Когда первые эльфы погибали по вине их врага, они тоже попадали в Чертоги. Но ни один пока не пришел к нам. Ни один…
Турукано вдруг посмотрел в глаза брата с тревогой и сомнением. Эльфы поняли друг друга, но промолчали, боясь сказать вслух то, что грозилось вот-вот разорвать картину мира.
— Если Валар не отпустят Феанаро…
— Молчи, брат! — резко оборвал начатую фразу Турукано. — Молчи! — младший сын Нолофинвэ с сомнением посмотрел на спрятанный за щитом клинок. Сомнение переросло в неожиданный гнев. — Я не возьму оружие! Отец не заставит меня его обнажить!
Финдекано тронул меч.
— А если придется защищаться?
— У меня есть щит, — твёрдо заявил Турукано. — Этого достаточно.
Одетая в роскошное синее платье со звёздной накидкой, со струящимися волнами по спине темно-каштановыми волосами, Нарнис, мило улыбаясь, вышла проводить супруга. Ириссэ и Анайрэ шли рядом с ней, но обе были словно поникшие цветы в тени высокого дерева.
«Внучка Куруфинвэ совсем не волнуется за мужа! Не любит его!» — шептались слуги.
«Нарнис, как пламя, сияет ярче, когда весь мир обращается в пепел! Чего ещё ждать от Первого Дома?»
Однако все речи смолкли, едва рядом появился принц Финдекано.
Турукано смотрел, как брат, взяв жену за руки, расплылся в улыбке, как Анайрэ ищет глазами супруга, но он уже давно ушел. И как Ириссэ, изображая спокойствие и самодовольство, стоит неподвижной статуей.
Все понимали: зародившийся много лет назад конфликт зашёл слишком далеко и уже начал ломать жизни даже тех, кто не принимал непосредственного участия в нём. Одни винили Феанаро из-за его горячности и несговорчивости, другие — Финвэ из-за бездействия, третьи — Нолофинвэ, называя его подлым интриганом, и только сам Феанаро Куруфинвэ осмеливался вслух обвинять во всём Валар, утверждая, что владыки мира не в состоянии править свободным народом, а рабами гордые Нолдор никогда не станут.
***
Индис произносила слишком много неприятных слов. Королева то уговаривала, то злилась, то угрожала, то плакала… По сути, менялась лишь интонация, слова оставались одними и теми же:
«Усмири сыновей! Они слишком далеко зашли в своём соперничестве! Сделай ближайшим советником Арьо: он умный и спокойный, не станет сеять раздор. Арьо уважает Валар, любит нас, ценит свой народ, бережёт то, что имеет. Владыка Манвэ поддержит наше решение, вот увидишь! Только не дай нашему мальчику втянуться в глупую игру старших братьев! Они его погубят!»
Король почти не слушал жену. Он смотрел на прекрасные золотые волосы королевы, её сияющую бархатистую кожу, изящное тело, чуть заметно просвечивающее сквозь бело-голубую с серебром сорочку и мысленно делал ещё одного наследника. Со старшими столько проблем… Вот бы снова играть с малышом и называть его сыночком Финвэ!
Во время очередной гневной тирады, когда Индис вывело из себя невнимание мужа к её словам, королева оказалась лежащей на спине среди шелковых простыней с задранной до шеи сорочкой. Губы и руки мужа ласкали её, и это было приятно, хоть и совсем не то, чего она добивалась.
— Ты опоздаешь на совет! — с придыханием произнесла Индис, подаваясь навстречу страсти, чуть приподнимая бедра, двигая ими в такт с супругом, принимая в себя творящую мелодию любви.
— Я могу вообще на него не ходить, — прошептал Финвэ, переворачиваясь на спину и сажая Индис сверху. — Всё давно решили за меня.
Король помогал ускорить движения, поддерживая округлые ягодицы жены горячими ладонями. Чувствуя приближение пика, Финвэ остановился, поставил Индис на колени, опуская ее голову на подушку. Лаская жену ловкими пальцами, он завершил акт любви и, ловя последние мгновения наслаждения, упал на подушки.
Алый шелк придавал белой коже эльфа странный оттенок, Индис раньше не замечала этого. Ей показалось, что её муж слишком бледен, кожа кажется безжизненной на фоне мокрого красного белья.
«Надо выпить», — с ужасом смотря на закрывшего глаза неподвижного Финвэ, подумала королева и встала с постели.
— Дорогой супруг, мой король, — произнесла Индис, отхлебнув вина из хрустального бокала, обвитого золотой змеёй, — тебе пора.
— Не хочу.
— Но ты не можешь!..
— Я король. Я могу всё.
Хитро усмехнувшись, Финвэ посмотрел на реакцию королевы, довольный удавшейся шуткой.
— Ладно, раз я такой никудышный любовник, что меня прогоняет из постели собственная жена, пойду делать счастливым мой народ. Может, они оценят мои способности.
— В постели?! — Индис раздражали подобные шутки Финвэ.
— Ради своего народа я готов на всё. Ты же знаешь.
Индис налила вина. Изумрудные глаза золотой змеи на бокале сверкали в проникающем сквозь шторы свете Древ, словно живые.
***
Времена, когда эльфов в Амане было немного, давно миновали, и, вопреки ожиданиям Валар, множилась вместе с населением не только красота и гармония.
Рукотворных вещей становилось всё больше, и это нравилось Владыке Ауле, но Владычица Йаванна печалилась, видя, как её создания постепенно перестают восприниматься как искусство, превращаясь в расходный материал.
Майя Эонвэ не имел права голоса, он был лишь гонцом, передаточным звеном между Вала Манвэ Сулимо и эльфами, обязанным рассказывать всё, что говорится про владык Арды среди населения. И рассказывал.
Образы Валар все больше обрастали сказками, домыслами и откровенной ложью, что было совершенно безразлично одним, но вызывало в разной степени раздражение у других. Если Владыка Манвэ спокойно реагировал на шутки в свой адрес, роняя слёзы умиления, слушая про слишком пламенную и слащавую любовь к эльфам и бунтарю Мелькору, то Владыка Намо Мандос был крайне недоволен, потому что его, стража порядка, того, кто может в случае необходимости смирить даже другого Вала, превратили в волшебника, воскрешающего из мёртвых. Однако в итоге оказалось, что именно эта сказка лучше всего держала эльфов в покорности, давая столь необходимую им надежду на вечность, и в итоге открывать правду запретил сам Владыка Манвэ, ведь, если Эру Илуватар узнает, что его любимые дети подверглись опасности по вине неумех Айнур… чертоги Мандоса и его верной свиты покажутся прекраснейшим местом. Да, надежда на вечность умаляет ценность жизни, но пока проблем это не создавало.
Майя Эонвэ размышлял о том, что Мелькор, по слухам, очень популярным в Валиноре, сильнейший из Валар, раньше позволял себе жёстко критиковать неудачные на его взгляд идеи и творения братьев и сестёр и даже уничтожал их нещадно. Однако теперь, после того, как бунтарю продемонстрировали, что он уступает совместной мощи Айнур и что стоит им объединиться, быть справедливому суду, Мелькор присмирел и к творениям братьев и сестёр стал относиться уважительно, независимо от своего о них мнения, перестал быть честен и, улыбаясь, хвалил работу всех и каждого, а что при этом думал, неизвестно. Майя Эонвэ понимал лишь одно: Мелькор хотел быть главным, но ему всегда не хватало терпения на сложные творения, которые и являются поистине великими. В итоге он стал дорабатывать созданное братьями и сёстрами, но… что-то пошло не так. Например… всё.
Приняв облик эльфа из Третьего Дома Нолдор, чтобы не привлекать к себе внимание, Майя Эонвэ вошёл в просторный зал. Когда-то многие Валар и их посланники так поступали, чтобы знать происходящее среди их подопечных, однако теперь эльфов стало слишком много, наблюдение практически потеряло смысл, если не заниматься слежкой непрерывно. Но кому это надо?
О том, что среди присутствующих на совете будет посланник Валар, точно не знал никто, однако Нолофинвэ, упросив о тайной встрече с Владыкой Манвэ, долго объяснял необходимость нахождения здесь хоть кого-нибудь из Валар или их помощников.
«Феанаро ничего не сможет сделать, беспокоиться не о чем, — уверял разнервничавшегося принца Нолдор Владыка Манвэ Сулимо. — У него нет и не будет ресурсов для воплощения планов. А гордыня, не найдя должной отдачи, перегорит в его пламенной душе».
«Но кого ещё зацепит этот огонь?» — вопрошал Нолофинвэ, не получая ответа. Сын Короля так и ушёл ни с чем, не зная, что Валар всё же прислушались к его просьбе.
Майя Эонвэ, садясь в отдалении, где стояло больше всего декоративных цветов и карликовых деревьев, стал ждать. Он догадывался, что самое главное будет происходить не здесь, в зале, а совсем в другом месте. Главное вовремя понять, где именно.
***
— Отец, я ждал тебя.
Не успел нолдоран выйти из покоев, ему преградил путь средний сын. По лицу Финвэ сразу стало видно, как безгранично он счастлив такой неожиданной встрече.
— Отец, давай обойдёмся без взаимных оскорблений, не время сейчас, — Нолофинвэ взял короля под руку и медленно повёл по коридору. — Мне стоило немалых трудов пробиться к тебе, а на совете, я это понимаю, ты не дал бы мне слова.
— Не догадываешься, почему?
— Нет, отец.
— Тогда я тебе отвечу. Ты, мой второй сын, — Финвэ знал, как Нолофинвэ относился в слову «второй», поэтому сделал на нём акцент, — мой второй наследник, делаешь всё, чтобы Валар и народ видели, какой я ничтожный владыка. Ты провоцируешь Куруфинвэ на агрессию, подставляя его под удар! Твои интриги наносят вред репутации Третьего Дома, ты лишил их всех сфер влияния, показав, как некомпетентен в организационных вопросах Арафинвэ!
— Постой, отец! Прежде чем обвинять во всём меня… — Нолофинвэ осмотрелся. Он не получил прямого ответа от Валар, но знал — Манвэ обязательно пошлёт своего соглядатая. — Прежде чем бросаться обвинениями, просто подумай! — он обогнал отца, встав перед ним, не давая идти вперёд. — Твоя любовь к Феанаро слепа! Да, он умнее и талантливее всех нас! Ему нет равных во многих сферах, но разве это главное?
— Завидуешь, Ноло?
— Пресветлая Варда! При чём здесь зависть, отец?! — принц вздохнул. — Хорошо, признаю. Да, я завидую. Но что с того? Посмотри внимательно: Куруфинвэ сейчас управляет только одним Домом, и во что он его превратил? Это озлобленная на всех и друг друга армия, отвергающая власть Валар — тех, кто дал нам всё, что мы имеем! Уж ты-то как никто другой знаешь, что за жизнь была без их участия! Армия Куруфинвэ готова подняться в любой момент и броситься в бой с тем, на кого укажет их предводитель! Ты позволяешь Куруфинвэ делать всё, и, возможно, на то есть причины, но отец! Очнись! Феанаро решает за всех, что нам делать, даже как нам говорить! Какое право он имел, написав книгу Валарина, утаить её?! Он уверен, что, создав камни, которые никому из нас не нужны, стал равным Валар и теперь имеет право решать за всех! Мы что, должны поклоняться Сильмарилям? Да сколь бы великим ни было творение…
— Опять зависть?
Нолофинвэ со вздохом закатил глаза.
— Отец! Я прошу тебя, — сын короля сделал напряжённую паузу, — не позволяй Куруфинвэ превращать Аман в поле боя. Если… Отец, если Куруфинвэ шантажирует тебя…
— Ноло, успокойся! Что ты говоришь?
Принц чувствовал, что может на эмоциях сказать лишнего, беседа шла не в том направлении, а зал, где должен был вот-вот начаться совет, неумолимо приближался. Нолофинвэ видел своих сыновей и их верных со щитами, за которыми пряталась боевая острая сталь, видел эльфов, облаченных в королевские цвета, видел Феанорингов. Тоже со щитами. Нолофинвэ показалось, что подкашиваются ноги. Надо было срочно сказать главное!
— Отец! Послушай! Если Куруфинвэ давит на тебя и ты не можешь противиться его натиску, ты всегда можешь рассчитывать на меня и Арафинвэ. Мы с нашими воинами защитим тебя, подавим мятеж Первого Дома, вернём покой в Сирион и весь Валинор. Нужно только твоё согласие!
— Здравствуй, единокровный брат, — громыхнул небесной бурей голос Феанаро Куруфинвэ, и все обернулись в сторону высоких обитых золотом дверей.
Огонь ненависти
Весь мир поглотило пламя. Но это не был тот творящий, сияющий в слиянии с изначальной мелодией духа огонь, создавший Сильмарили. Это было ненасытное, всепожирающее пламя хаоса.
— Всё подтвердилось, брат, — говорил словно кто-то другой. И этот другой был воплощением огня ненависти, заполнившего пустоту, образовавшуюся на месте творческого созидания. — Ты хочешь отнять у меня всё. Но этого не будет! Убирайся прочь!
Нолофинвэ никогда в жизни ещё не испытывал такого страха, как сейчас, видя в руке Феанаро направленный на него меч и пылающий ненавистью взгляд. Облаченный в ало-золотой доспех, его старший брат был прекрасен в своём грозном величии, больше напоминая Вала, нежели эльфа. Нолофинвэ показалось, что он сейчас потеряет сознание, перед глазами возникла мутная пелена. Собрав последние силы, принц взял побледневшего отца под руку.
— Я повторяю своё предложение, — стараясь говорить чётко, словно не замечая разгневанного брата, произнес Нолофинвэ. — Ты же видишь, отец, я прав. Если ты поддержишь Феанаро, понесёшь наказание вместе с ним.
— Вон отсюда, подлец!
Голос Куруфинвэ оглушил, дыхание пресеклось. Нолофинвэ, уже почти не видя перед собой пути, направился к выходу, дав слабеющей рукой сыновьям знак стоять на месте, ведь Феаноринги стояли не вмешиваясь.
Оказавшись на улице, Нолофинвэ надеялся, что всё закончилось, но не тут-то было. Феанаро догнал его у ворот и приставил меч груди.
«Это конец… — обречённо подумал Нолофинвэ, из последних сил сохраняя каменное лицо. — Только бы не показать ему, насколько мне страшно…»
***
— Остановите их! — крикнул Финвэ, и его верные эльфы бросились на помощь. — А вы что встали? — обернулся король на внуков. — Ваши отцы сейчас друг друга убьют!
— Не то чтобы друг друга, — хмыкнул Морифинвэ, а потом сказал громко: — У нас приказ, дедушка-король. Отец сказал ни во что не вмешиваться. Мы не имеем права его ослушаться.
— Вы с ума сошли? — взмахнул руками Финвэ, рванув в сторону ворот, но ему преградил путь Турукано:
— Король не должен подвергать себя опасности.
— Но там мои сыновья!
— И наши отцы, — выступил вперёд Майтимо. — Но, если мы вмешаемся, будет хуже, поверь.
«Мы упустили момент, когда можно было это предотвратить! — стучало в виски Куруфинвэ-младшего. — Не надо было Кано удерживать Нельо, когда тот хотел пренебречь приказом отца и встать между ним и дядей!»
Макалаурэ тоже, казалось, так думал. Он стоял потупившись, хмуря брови.
Пытаясь вырваться от державших под руки внуков, Финвэ вдруг заметил, что к щиту Майтимо прикреплен меч, а у Турукано — нет.
— Вы… — ахнул он. — Вы это все спланировали?! Я не хочу верить, что Ноло был прав…
Нельяфинвэ и Турукано переглянулись, а потом оба посмотрели на Финдекано.
— Отец… — открыл рот старший сын Нолофинвэ. — Он хотел как лучше. Нам никому не нужна война.
— Я в этом теперь не уверен! — Финвэ вырвался и быстрым шагом направился прочь от зала совета.
***
— Смотри, единокровный брат! Это поострей твоего языка. Попытайся ещё раз узурпировать моё место и любовь моего отца, и это, быть может, избавит Нолдор от того, кто жаждет быть господином рабов! — прогремел Феанаро, и клинок, отражая свет священных Древ, ослепил потерявшего ощущение опоры под ногами Нолофинвэ.
— Остынь, Огненный Дух, — поигрывая лёгким мечом, рядом с братьями возник золотоволосый высокий эльф в цветах Второго Дома. — Я не сын моему господину, и мне никто не отдавал приказ стоять, как вкопанному.
Феанаро осмотрелся. Вокруг уже собралась толпа, состоящая из эльфов разных родов. Разумеется, никто не смел вмешиваться. Пока. Но этот решительный юнец мог спровоцировать взрыв гнева толпы.
Меч с режущим слух лязгом вошёл в ножны.
— Я сказал — убирайся! — рявкнул Феанаро на брата, и тот, не веря, что все ещё жив, развернулся в сторону ворот.
— Спасибо, — тяжело дыша, прошептал Нолофинвэ золотоволосому эльфу. — Хочешь, дочь в жёны отдам?
— Мне это без надобности, — поклонился тот, ловко пряча оружие. — Зато у меня есть красивая незамужняя сестра.
— Да будет так.
***
Пламя ненависти выжигало душу Куруфинвэ, но запас горючего был ещё слишком велик, чтобы стал заметен и ощутим ущерб.
Огонь полыхал, поглощая умы и сердца, никого не щадя. Маятник судьбы качнулся от созидания к разрушению, и остановить его было не под силу тем, кто хотел мира, а тот, кто мог повлиять на ход событий, предпочёл молча наблюдать в стороне. Пока.
Во что ты впутался, Нолофинвэ?
— Во что ты впутался, Нолофинвэ? — Арафинвэ встретил брата в саду, на берегу пруда с лебедями, где гулял с супругой и делал вид, будто забыл о просьбе отца явиться на совет.
Эарвен сделала недовольное личико, однако всё равно осталась милой. Серебристые волосы тэлерийской женщины, заплетённые в сложную причёску, красиво отливали золотом Лаурелин, лёгкое свободное платье, казавшееся бесформенным, взлетало невесомыми волнами, подчиняясь даже самому незаметному ветру. Понимая, что мужу нужно поговорить с братом наедине, родственница короля Ольвэ улыбнулась супругу и скрылась среди сине-зелёных кустарников с белоснежными пышными цветами.
— Это не я впутался! — выпалил Нолофинвэ, садясь на скамейку у воды. — Это Куруфинвэ впутался. И он, наконец, ответит перед Валар за всё причинённое нам зло!
— Что? Зачем? — третий сын нолдорана ошалело посмотрел на брата.
— По какому праву ты не явился на совет по зову отца? — перешёл в нападение глава Второго Дома. — Ты бросил меня на растерзание этому безумцу!
— Да что случилось? Что тебе сделал Куруфинвэ?
— Он меня убить хотел, — дрожащим голосом произнёс Нолофинвэ, бледнея. — Понимаешь? Этот обезумевший эльф мне угрожал! Пришёл вооружённый, в доспехах и приставил мне к груди меч.
Глаза Арафинвэ расширились.
— Что? Подожди, что ты ему сделал? — выдохнул третий сын Финвэ.
— Я?! Ты меня обвиняешь? — глава Второго Дома Нолдор побагровел от злости. — Я виноват в том, что меня чуть не убили?
Поняв по взгляду младшего брата, что тот именно так и считает, Нолофинвэ сделал глубокий вдох и погладил по голове вышедшего из пруда лебедя, который рассчитывал, конечно, не на ласку, но и от такого внимания не отказался. Мягкие перья красивой птицы приятно ощутились ладонью, взять себя в руки стало проще.
— Я этого так не оставлю, — спокойно произнёс старший из сыновей Индис. — Но что я всё о себе? Брат, скажи, будь так любезен, почему ты не пришёл на совет?
— Потому что я бы оказался один безоружный, среди закованной в сталь толпы, — пожал плечами младший принц, — меня напугал такой расклад сил.
— Никто бы тебя не тронул, — хмыкнул Нолофинвэ.
— Теперь я в этом ещё больше не уверен, знаешь ли.
— Я должен написать Владыкам, пока меня не опередили, — посмотрев страшными глазами в сторону пруда, процедил сквозь зубы второй сын Финвэ.
— И о чём же? Если я не ошибаюсь, совет задумывался как раз для того, чтобы обсудить разногласия без Айнур. Ты хочешь всё-таки их впутать? Или, — Арафинвэ внимательно посмотрел на брата, осуждающе покачал головой, — ты изначально это сделал, да?
— А что мне оставалось?!
— Поступить честно, может быть?
Повисло молчание. Лебедь, поняв, что гладить его больше не будут, кормить не собираются, а говорят слишком громко, спустился обратно в воду, золотившуюся сиянием Древа. Из травы выпорхнула синяя бабочка, следом за ней показались белые и золотые мотыльки, закружились над бирюзовыми, розовыми и белыми цветами.
— Отец одобрит мой поступок, — прищурился Нолофинвэ. — Он тоже устал от выходок Феанаро, но слишком любит его, чтобы что-то предпринять. А я — не люблю.
— Хорошо, — пожал плечами Арафинвэ, — твоё право. Пиши, что Куруфинвэ тебя хотел убить, или о чём ты собирался донести Владыкам? Но на мою помощь не рассчитывай. Я считаю неправильным тревожить Валар по личным поводам.
— Только в этом причина?
— Да.
— Я не верю тебе, — Нолофинвэ встал со скамейки, осмотрелся, словно ища кого-то.
— Твоё право, — третий сын нолдорана тоже поднялся, выжидающе посмотрел на брата. В глазах читалось желание скорее распрощаться.
— Значит, — старший из сынов Индис поднял брови, — на твою помощь мне рассчитывать бессмысленно?
— Не в этом деле.
— Я каждый раз слышу одно и то же, только сказанное разными словами! Почему ты готов бросить меня на растерзание Первому Дому? Почему не поддерживаешь, когда я пытаюсь защищаться?!
— Ты выбрал боевую сталь, — сухо и очень холодно ответил Арафинвэ. — А я — отрёкся от использования подобных вещей. Избравшие оружие средством защиты и достижения цели должны иметь дело с себе подобными и не впутывать тех, кто не принял правила игры. Да, не забудь уточнить в письме, что твоё поведение никак не связано с тем, что ты общаешься с Вала Мелькором. Это ведь не его советы, да? Ты сам решил вынести личный конфликт за пределы семьи?
Нолофинвэ зло сверкнул глазами, промолчал. Младший брат видел — да, глава Второго Дома додумался сам и сейчас злится, что в его находчивости усомнились.
— До встречи, брат. Я хочу провести время с супругой, что и тебе советую, — нехотя улыбнулся Арафинвэ.
— До встречи. Брат.
Слова дались Нолофинвэ тяжело. Старший сын Индис был уверен, что письмом к Валар вызовет крайне противоречивую реакцию со стороны даже ближайшей родни, однако любой, кто выступит против решительных действий, может идти в Первый Дом и на коленях умолять безумца Куруфинвэ принять себя под алые флажки на шпилях обсерваторий. Пусть попробуют отречься от спокойной жизни и присоединиться к сыну Мириэль, от которого ушла даже жена!
Думая так, Нолофинвэ был абсолютно уверен — ни один его родственник или подданный на подобный шаг никогда не решится.
Примечание к части
Комикс по эпизоду https://vk.com/wall-135271870_2140
Автор Ярослав Мелин
Видео https://vk.com/video-117911892_456239187
Монтаж Дианы Дикон
Цветы
«Да, конечно, отец, я тебя ценю и уважаю, но указывать мне ты не имеешь права! Что? Запрёшь меня и оставишь у дверей сторожем вооружённую Артанис? Я уже сам отец, давай будем уважать решения друг друга».
Финдарато шёл пешком, потому что знал — спешить некуда. Он обдумывал не только разговор с отцом, когда снова пришлось доказывать, что он уже взрослый мужчина, но и предстоящую беседу. Финдарато мало знал о происходящем вокруг трона, но сестра время от времени проговаривалась о том, что королева Индис на стороне Третьего Дома и всячески продвигает любимого сыночка во власть. Это не нравилось Финдарато, поскольку он был уверен: его отец слишком нерешителен для короля. Пока Арафинвэ будет сомневаться, всё сделают за него. Сделает. Индис. По указке Валар. А после общения с Мелькором Финдарато потерял к Владыкам безоговорочное доверие.
Живые деревья сменились искусственными. Финдарато без труда различал, где чьих рук творение. Приглядевшись, он заметил на некоторых ветвях цветы, которых раньше не было. Каждый цветок отличался от других и безукоризненно вписывался в стилистику дерева. Кто же их ковал? Тьелпе?
За этими размышлениями Финдарато не заметил, как дошёл до цели.
О решении Валар по поводу срыва совета у короля Финвэ пока ничего не было известно, и каждый лишь строил догадки о возможном развитии событий, поэтому во владениях Первого Дома Нолдор царила напряжённая, удушающаяатмосфера. Воздух замер и словно звенел, казался густым, непригодным для дыхания. Финдарато закашлялся. Он знал, его заметили, и страх начал холодить кожу, заставлять сердце биться чаще. И хотя Финдарато пришёл вовсе не к другу и наставнику Канафинвэ, он всё больше надеялся встретиться именно с ним.
Сыну Арафинвэ казалось, что он слышит, как слуги докладывают о его появлении. Неожиданном и неуместном.
Сопроводить гостя к хозяевам вышли две прелестные эльфийки, которых Финдарато всегда видел только в компании Туркафинвэ. Девы постоянно соперничали за его внимание, и это забавляло тщеславного красавца. Странно, что они не заняты своим обычным делом.
Эльфийки всем своим видом давали понять дорогому гостю, что он может отвлечься от любого дела, ведь они предлагают гораздо более интересное времяпрепровождение.
— Передавайте от меня привет вашему господину Туркафинвэ, — подмигнул Финдарато, и обе девы сразу помрачнели, что показалось золотоволосому эльфу странным, но думать об этом не получилось, так как ступени, ведущие в зал, закончились, и перед сыном Арафинвэ предстала более чем странная картина: высоченная дверь в помещение для переговоров была… чёрной, словно из стекла, заполненного бурлящей жидкостью. Около нее стояли четыре эльфа, которых не было видно за металлом доспехов, вооруженных двумя мечами, кинжалами и придерживающих огромные, почти в полный свой рост щиты. С заострёнными краями.
Финдарато пропустили внутрь, и, хотя он уже тысячу и полдюжины сотен раз пожалел, что сюда пришел, принц решил не отступать. Войдя в зал, он обернулся на дверь… И удивился ещё больше, потому что с этой стороны она оказалась прозрачной, словно её вовсе нет.
— Приветствуем тебя, Нолдо Третьего Дома, — прозвучал голос Феанаро, и Финдарато резко обернулся.
Хозяин замка сидел в роскошном кресле на возвышении, как на троне. Справа стоял Куруфинвэ-младший, слева — Морифинвэ. Оба вооружены. Как и сам Феанаро.
Финдарато мгновенно забыл свой страх, понимая, что всё рассчитал верно. Остался лишь азарт и приятно будоражащее волнение.
— Приветствую, светлейшие господа Первого Дома Нолдор, — учтиво поклонился Инголдо, — я пришел поговорить о том, что произошло. Хочу пояснить, что мой отец не собирался поддерживать Нолофинвэ в мятеже против вас. Он вообще не знал о том, что кто-то собирается браться за оружие, так как сам отказался от боевой стали.
— Это слова той, что делит ложе с моим отцом, — глаза Феанаро полыхнули. — Не твои. Младший из сынов Индис окончательно лишился воли и тянет за собой в рабство всю семью. Я мог бы предложить тебе, Финдарато Инголдо, стать свободным, но не вижу в тебе желания. А силой я никого за собой не поведу.
— И подлыми интригами тоже, — согласился Финдарато, — поэтому я здесь.
Он посмотрел на Феанаро, его сыновей… Чувства были противоречивы, но восхищение преобладало. Финдарато убрал правую руку за спину, пряча ее под вышитый золотом зелёный плащ, и увидел, как напряглись все трое хозяев дворца.
— Вещи не всегда такие, какими кажутся на первый взгляд, — серьёзно сказал сын Арафинвэ, по очереди смотря на Феанаро и сыновей, — порой… случаются непредвиденные ситуации. Даже мудрейший не предскажет всего. Старший сын короля уверен в своей мощи…
— Ты угрожаешь мне? — прищурился Феанаро.
Финдарато резко дёрнул плечом, словно собирался достать что-то из-за спины, и в руках Куруфинвэ-младшего мгновенно оказался лук и стрела, только что висевшие за спиной, Морифинвэ обнажил меч, вставая перед отцом, правая рука Феанаро чуть подалась в сторону эфеса.
В ладони Финдарато оказался золотистый цветок-колокольчик, сорванный в саду около дворца.
— Можно я снесу башку этому шутнику? — взревел Морифинвэ, но Феанаро, прищурившись, отрицательно покачал головой.
— Я лишь хотел сказать, — еле сдерживал смех Финдарато, — что Третий Дом совершенно безобиден. Мы не воины и не интриганы. Мы просто эльфы, которые хотят быть счастливыми у себя дома. В Амане. Прошу, не впутывайте мою семью во всё это.
Повисло молчание.
— Как ты назвал сына? — спросил вдруг Феанаро с какой-то непонятной интонацией.
— Артаресто, — добродушно улыбнулся Финдарато, кладя цветок на стоящий сбоку от него канделябр.
— Мальчику повезло с отцом, — то ли с сарказмом, то ли искренне сказал глава Первого Дома и переглянулся с Куруфинвэ-младшим. — Ты всё сказал, Финдарато?
— Сказал всё, но не получил ответ.
Феанаро поднялся с кресла, и сыну Арафинвэ снова стало не по себе.
Подойдя к высокой витой клумбе, глава Первого Дома сорвал алый шипастый цветок, ничем не защищёнными пальцами счистил со стебля колючки и вручил Финдарато. Ладони принца Третьего Дома измазались в крови, оставшейся на месте шипов.
— Передай это отцу, — серьёзно сказал Феанаро. — Пусть знает, что иногда даже ради чужого незначительного счастья необходимо пролить кровь. Пусть подумает, чего стоит собственное и значительное.
Финдарато поклонился и пошел прочь. Прозрачная с одной стороны и черная с другой дверь закрылась за ним, и золотоволосый эльф понял, что больше не хочет оказываться по ту сторону. Никогда.
Похоже на помешательство
Письмо достигло адресата, и все, кто был заинтересован в этом, получили известие: суд состоится, принц Нолдор Феанаро Куруфинвэ должен предстать пред Кругом Валар для вынесения решения по его преступлению, и не будет ему послаблений, несмотря на личные заслуги, статус и всеобщую любовь к нолдорану Финвэ. Феанаро Куруфинвэ ответит перед теми, чью любовь вероломно предал. Таково Слово Валар.
***
Это уже начинало походить на помешательство, и Нолофинвэ лелеял последнюю надежду на целебные силы озера Эстель. Митриэль предлагала помощь, говоря, что её эликсиры способны избавить от страхов, но второй сын Финвэ отказывался, потому что видел: знахарка не в силах понять, что именно с ним не так.
Страхи…
Нет же! Нолофинвэ был уверен — после того как Феанаро припёр его к воротам, приставив к груди меч, он больше никогда и ничего не испугается. Проблема крылась в ином — Нолофинвэ всё, абсолютно всё напоминало о старшем брате. Ассоциации были самыми дикими и нелепыми, но отделаться от них не удавалось! Это что? Чувство стыда за письмо к Валар?! Но ведь поступок был правильным!
А ещё принц устал от бесконечных жалоб супруги. Нолофинвэ в душе понимал Анайрэ, но его выводила из себя неспособность жены противостоять обстоятельствам, находить силы, чтобы сохранять лицо, когда сердце сжимается от страха и дурных предчувствий, улыбаться, слыша пугающие вести о родне.
Непринужденно шутить, находясь среди врагов собственной семьи. Изображать любовь, ненавидя.
Нолофинвэ вдруг поймал себя на мысли, что думает о жене… Но не своей. Да, конечно, Нарнис бы стала прекрасной королевой, но ей не суждено занять трон Нолдор! Это не её судьба.
Прогнав из головы образ, которому было не положено занимать его мысли, Нолофинвэ обнял Анайрэ за талию, чуть поглаживая гибкое тело.
Супруги шли, утопая в свете Лаурелин среди недавно посаженных цветущих кустов, роса которых переливалась… Словно Сильмарили.
Мысленно выругавшись на себя, Нолофинвэ перевёл взгляд на жену, и Анайрэ, почувствовав внимание, сразу принялась за своё:
— Что нам делать, любовь моя? Никто же теперь не возьмёт Ириссэ в жёны! Как нам быть, скажи!
— Для начала, — отвернулся Нолофинвэ, — перестать жаловаться на судьбу. Если ты любишь меня, как говоришь, радуйся, что не овдовела.
Глаза Анайрэ наполнились слезами.
«Я был слишком резок, — подумал Нолофинвэ, — что я от неё хочу? Она ведь просто слабая женщина».
— Прости, — вздохнул Нолдо, крепко обнимая супругу. — Прости. Если ты заплачешь, моё сердце разорвётся. Я никогда не прощу себе твоих слёз, любовь моя.
Наклонившись к жене, Нолофинвэ нежно коснулся её губ. Постепенно поцелуй становился жарче и чувственнее, объятия наполнились страстью.
— Пойдём домой, — прошептал второй принц, лишь на мгновение прерывая поцелуй, — озеро подождёт. А я — нет.
Анайрэ, плача вроде бы от счастья, быстро кивнула. Сейчас она была такой же радостной и наивной, как много-много лет назад. Такой же влюблённой и беззащитной. О ней хотелось заботиться, укрывать тёплым плащом и угощать сладостями, рассказывать красивые легенды, стихи, дарить охапки благоухающих цветов.
Но с её именем на устах на смертный бой не пойдёшь. Смертный бой?! О, Эру! Бредни Феанаро о борьбе за свободу с оружием в руках совсем лишили рассудка!
«Нет! Мой Финьо не отправится на смертный бой! И я тоже. Мы будем жить вечно и счастливо! Главное, дождаться решения Круга Валар!»
Возможность поговорить на чистом Валарине
Феанаро долго читал письмо, снова и снова пробегаясь по тексту глазами, словно пытаясь найти скрытый между строк смысл. На фоне прозрачных изнутри и чёрных снаружи дверей стоял ожидавший ответа Майя Эонвэ, которого сейчас можно было принять за одного из подданных короля Ингвэ, если бы не золотой орёл, вышитый на простой бело-голубой рубахе.
Находившиеся рядом с троном родителя Морифинвэ и Куруфинвэ-младший молча наблюдали за посланником Манвэ, то и дело переводя взгляд на отца.
— Вы ожидали чего-то иного? — осторожно поинтересовался Эонвэ, видя, что безмолвие может затянуться надолго. — Ты, Феанаро, рассчитывал на другой результат?
— Это ещё не результат, — поднял глаза от текста нолдорский принц, — это лишь один из предложенных путей решения, который ведёт в тупик. Однако я приму правила игры, чтобы показать, насколько сильно твои господа ошиблись.
Майя, поджав губы, опустил взгляд.
— Что происходит?! — начал багроветь Морифинвэ.
— Я должен явиться на суд Валар, — усмехнулся Куруфинвэ. — И не откажусь от столь заманчивого приглашения. Воспользуюсь шансом поговорить на чистом Валарине.
— Мы с тобой! — выпалил Атаринкэ, и Карнистир кивнул, скаля сжатые зубы.
— В Круге Валар нет места для посторонних, — вежливо произнёс Эонвэ, внимательно наблюдая за вооружёнными эльфами. — Даже для меня.
— Проводим до дворца, — твёрдо заявил Морифинвэ.
— До подножья Таникветиль, — поправил Майя.
— Я бы поехал один, — неприятно улыбнулся Феанаро, однако взгляд был пустым и разочарованным, — но не хочу держать столь знаменательное событие в тайне. В Тирионе все узнают, куда я отправился, и любой сможет присоединиться ко мне по дороге до Таникветиль. Посмотрим, сколько свидетелей глупости Валар наберётся в итоге.
Эонвэ опустил взгляд. Айну хотелось говорить с аманэльдар «на одном языке», только глашатай Манвэ Сулимо слишком мало времени уделял эльфам, а особенно Нолдор, поэтому не слишком хорошо понимал, как лучше вести диалог. Однако чутьё уже начало подсказывать различные варианты продолжения разговора.
Наилучшим выбором сейчас казалось молчание. Слова Валар для родни Куруфинвэ у глашатая всё равно не было.
***
— Не могу поверить! У меня в голове не укладывается! — вцепившись в волосы, Финвэ спрятал лицо за руками, чёрные пряди упали на стол, скрыв собой письмо.
— Что же столь неожиданного ты прочитал, венценосный супруг? — почти не ехидно поинтересовалась Индис, сев обнажённой среди смятого шёлка местами влажного постельного белья. — Что единственным преступником во всём Амане является твой сын, и Валар это признали? Что Феанаро будут судить, как некогда судили Мелькора? Интересно, кто же в этом виноват?
— Намекаешь, что я? — голос нолдорана дрогнул, однако по интонации было понятно — король не считает себя корнем проблемы. — А я тебе вот что скажу, ценнейшая супруга: вы все сцепились между собой за мой трон! За мою корону, которую дали мне Валар! Мне! Но я вижу, как ослепляет жажда королевских почестей. Что ж, глядя на вас, я понимаю, как должен поступить.
— Поддержать Феанаро в трудный момент жизни? — поинтересовалась Индис.
— Как ты проницательна!
Больше не говоря ни слова, нолдоран быстро переоделся в более подходящий для дороги наряд и покинул покои. Королева укрылась одеялом, обняла подушку. Вроде бы всё хорошо. Главное — самой не допустить ошибок. Как раз выдалось время всё обдумать.
***
— Времени на сборы нет! — Куруфинвэ Атаринкэ осторожно вошёл к брату, снова закрывшемуся в тёмной комнате и опустошавшему запасы вина. — Отец уже собрал в библиотеке своих помощников! До слияния света выйдем в путь!
— Как ты представляешь, что я там буду говорить и делать? — Туркафинвэ отставил в сторону бутыль и, с трудом справляясь с языком, заговорил: — Я люблю эльфийку, чьему отцу угрожал мой безумный родитель. Я считаю своим другом и учителем одного из тех, кого обязан сейчас считать врагами!
— Вала Оромэ и мне друг, но отец…
— Ближе? Роднее? А мне нет! Он сломал мне жизнь, Курво! Вечность, что ждёт меня впереди, будет наполнена болью и одиночеством, и виновен в этом тот…
Куруфинвэ кивнул и вышел за дверь, не дослушав.
— Кого я почему-то обязан защищать, — договорил пустоте и полумраку Тьелко.
Долго неподвижно смотря на закрытую дверь, беловолосый Феанарион снова взялся за вино. Жить хотелось всё меньше.
***
Тьелпе чувствовал себя очень глупо. Ехать с отцом и дедом на Таникветиль было бы проще, нежели оставаться и, как сказал родитель, следить за помощниками Вала Ауле, которые временно оказались предоставлены сами себе, пока их Владыка должен был присутствовать на собрании Круга.
«Что я должен делать? — мысленно спрашивал Куруфинвион, не в силах найти себе место в хорошо знакомой кузнице, которую мог считать своим домом. Нет, не вторым! Просто ещё одним. Сочетание «второй дом» было почти ругательством для семьи Феанаро. — Я должен шпионить за Майяр? Но я не хочу! Какой в этом смысл? Пусть отец сам остаётся и следит, за кем хочет!»
Помощники Вала Ауле, видимо, знали цель присутствия принца Тьелперинквара, поэтому намеренно говорили на совершенно посторонние темы, обсуждая, например, новую причёску Майэ Ильмариэ.
«Красавица-искусница вплела в волосы столько звёзд! — очень эмоционально удивлялись Айнур. — Совершенно непонятно, для чего. У неё есть какой-то замысел, иначе для чего в причёске так много огоньков? Ведь достаточно только её самой. Весь этот блеск, особенно от искорок, что не поместились в волосы и вынуждены быть рассыпанными даже по совсем неподходящим для звёзд местам, например, по кузницам, абсолютно ничем нашей блистательной искуснице не поможет! Зря, зря старалась!»
Что-то в этих разговорах смущало Тьелпе, однако сосредоточенность на собственных мыслях и обидах не позволяли вдуматься. Придётся ведь что-то рассказать отцу, когда он вернётся! И что говорить? Что зря тратил время? Очень не хотелось слышать в свой адрес нелестные слова, но это, похоже, было неизбежно.
***
Палантир вспыхнул бело-золотым, а потом заиграла дурацкая сбивчивая мелодия, которую мог придумать только очень пьяный музыкант.
Нельяфинвэ специально сделал так, чтобы Видящий Камень заранее предупреждал, кто именно хочет нарушить молчание уединения или помешать работе. На этот раз старшего брата зачем-то пытался вызвать для разговора Кано, и только что вернувшемуся со стройплощадки Феанорингу подумалось — менестрель уже давно пытается достучаться до главного труса всея Валинора.
— Нельо! — крикнул, ничуть не обрадовавшись долгожданному ответу, менестрель. — Нельо! Я говорил, что тебе не надо было уезжать после того, как отец сорвал совет! Валар хотят его судить, как преступника! Отец уже отправляется в путь, я не знаю, как ты поступишь, но считаю, что ты нужен нам! Мы все едем к Таникветиль!
Майтимо Руссандол сел на кровать в дюжине шагов от стола, на котором лежал Палантир. Глупо было думать, что выходка отца — очередная выходка! — не будет иметь тяжёлых последствий. Глупо, очень глупо, однако, похоже, все именно на это и надеялись.
«Всё обойдётся, — думали в Первом Доме Нолдор, — как всегда».
Однако не обошлось.
— Не молчи, Майти, я знаю, что ты здесь! — голос из Видящего Камня задрожал.
— Я не успею приехать, — как сквозь сон ответил Нельяфинвэ, сжимая кулаки, — ты сможешь держать меня в курсе через Палантир, не прерывая связь?
— Попробую, — погрустнел Макалаурэ. — Майти, попроси кого-нибудь из Майяр, пусть помогут быстрее добраться. Ты нужен нам.
— Бессмысленно, Кано, — старший Феаноринг опустил голову, — лучше покажешь через Палантир.
«Сейчас он тоже мне скажет, что я главный трус народа Нолдор», — подумал Нельяфинвэ, однако понимал, что поступает верно и нет смысла срываться и лететь в обитель Валар. Всё в любом случае закончится раньше, чем Феанарион доберётся до места.
— Хорошо, — ответили из Видящего Камня.
Лицо менестреля исчезло, появились колонны и ступени, донёсся голос Питьяфинвэ и вторившие ему слова Тэлуфинвэ:
— Даже если мы ни на что не повлияем, пусть все знают, на чьей стороне самые умные и талантливые аманэльдар.
***
«Как же хорошо было просто время от времени доносить Слово Валар и петь лишённые смысла песенки вместе с Ваньяр, — думал Майя Эонвэ, краем уха улавливая беседы сообщников единственного валинорского преступника. — Я знал — однажды неизбежно придётся сблизиться с эльфами, но что это произойдёт при таких обстоятельствах, даже предположить не мог!»
К Таникветиль скакало верхом на созданных Вала Оромэ лошадях целое воинство Нолдор. Подумав, что это очень плохая ассоциация, глашатай Владыки Сулимо мысленно назвал всадников «компанией друзей и единомышленников», однако впечатление от иного именования ничуть не изменилось, и Майя начал напевать про себя первую пришедшую на ум бессмысленную красивую песенку про поля Валиэ Йаванны.
— Повторяю свой королевский приказ, — помешал не думать немного насмешливый, немного печальный выкрик нолдорана Финвэ, — при мне на несуществующих языках не переговариваться!
— Когда рядом Айнур, ничьи приказы не имеют силы, только Слово Валар диктует правила, — рассмеялся Феанаро, покосившись на троих друзей, которые скакали рядом и что-то обсуждали с главой Первого Дома на зашифрованном наречии.
— Великий Владыка Эонвэ, — тут же поддержал игру Финвэ, — попроси Валар, пусть передадут своё Слово этим Квэнди, что нолдорану не нравится, когда он не понимает, о чём говорят в его присутствии.
Майя поджал губы. Может быть, устроить этим аманэльдар внеплановый дождь с грозой? Можно заморозить в кристаллах льда личинок и высыпать с неба на головы особо надоедливых…
— Приказ нолдорана Финвэ, гласящий, что в его присутствии нельзя говорить на несуществующих языках, всецело поддержан Кругом Валар, — процедил глашатай.
— Но позвольте, — начал спорить молодой Нолдо, давно поселившийся в библиотеке Феанаро, — что считать несуществующим языком? Любой диалект, который не знает король Нолдор? Но ведь если на языке кто-то говорит, значит, он существует!
— Тот набор звуков, Эртуил, — погрозил пальцем Финвэ, — нельзя назвать языком! Это вы с Феанаро придумали какие-то словечки и теперь считаете себя образованнее других!
— Это не просто набор звуков и словечек, — по-доброму вмешался в спор ещё один эльф, уроженец Средиземья, — это продуманный язык, который можно развить и сделать альтернативой Квэнья.
— Чтобы снова рассорить Нолдор? — как бы пошутил король. — Эрвэ Менелдил, я от тебя не ожидал такого вероломства.
— Отец, — Феанаро подъехал к родителю, — обещаю, что научу тебя нас понимать, как только составим словарь и базовый список правил.
— Знание языка тут не поможет, — подал голос отставший было Морифинвэ, и Макалаурэ, покачав головой, указал на Палантир, который держал в руке. — Нельо не одобряет такие шутки.
— Как страшно, — пшикнул Морьо, — Майтимо слишком далеко, чтобы мне указывать.
Эонвэ демонстративно отвернулся, хотя и был уверен, что никто на него не смотрит.
— Всё равно ни один нарочно придуманный язык не приживётся, — снова вернулся к спору Финвэ, — как и навязанное произношение. Если язык не развивается естественным путём, у него нет будущего.
Феанаро погнал вперёд. Молча. Эртуил, Менелдил и Амбаруссар с Куруфинвэ-младшим поспешили вслед за ним, Майя присмотрелся к королю Нолдор. Чего он добивается? Зачем разжигать вроде бы угасший конфликт снова?
— Кано, — раздался голос из Палантира, — исполни что-нибудь на всеми понятном языке. Даже я согласен тебя послушать.
— Не хочу, — парировал менестрель. — Настроения нет.
— Спят леса и селения, — вдруг начал негромко напевать Морифинвэ, — спят, не зная сомнения.
Но сиянье обрушится вниз —
Станет твоей судьбой.
Апельсины и яблоки
Спят в мерцании радуги,
Но сиянье обрушится вниз —
Станет твоей душой.
Спят зверьки и растения,
Что им наши сомнения?
А сиянье обрушилось вниз,
Стало твоей землёй.
А сиянье обрушилось вниз —
Стало самим тобой.
Эонвэ не захотел смотреть, как кто отреагировал на слишком непрозрачный намёк. В конце концов, всё это уже не имело никакого значения, ведь до склона горы Таникветиль оставалось ехать меньше половины светового цикла.
Скоро, очень скоро случится то, что сам глашатай считал неправильным, хотя и никому об этом не говорил.
Примечание к части
Песня гр. Гражданская Оборона "Сияние"
Суд Валар. Что ещё хочешь сказать, Куруфинвэ?
«Петь им! — возмущался про себя Макалаурэ. — Развлекать! Отвлекать от грустных размышлений и страха перед неизвестностью! А что насчёт того, чтобы поддержать и успокоить меня? Вы не думаете, что, начав судить аманэльдар, воспользовавшись поводом, который предоставил отец, Валар не остановятся и продолжат вершить таким образом справедливость при любом удобном случае или вовсе из прихоти?! Может быть, мы все сейчас окажемся виновными?!»
Менестрель задумался и потерял связь с братом, Палантир погас. Спохватившись, второй Феанарион снова позвал Нельяфинвэ и, увидев его лицо в чёрном стекле, снова погрузился в недобрые размышления:
«Нет, Валар ведь мудры и проницательны, они должны понимать, что без инициативы отца никто ничего бы делать не стал: на совет бы с оружием не пошли, друг с другом бы не конфликтовали. Да я бы и песен для Индис петь не стал! Каждый из нас был лишь орудием в руках мастера, который с нашей помощью воплощал свой замысел. Свой! Не наш».
Стало невыносимо стыдно за подобные мысли, Макалаурэ пообещал себе, что никогда ничего подобного вслух не скажет, поднял глаза от дороги, и в этот момент реальность обрушилась, словно только что воспетое худшим менестрелем Амана — Морьо — сияние — Майя Эонвэ обогнал всадников и произнёс:
— Дальше вам нельзя. Приехали.
Сердце упало, и только сейчас Макалаурэ почувствовал состояние отца. Феанаро всю дорогу делал вид, будто ничего не происходит, словно это просто очередное путешествие в кругу семьи и верных единомышленников. Чем ближе становилась гора Таникветиль, тем заметнее выглядела фальшь, пропитавшая каждый жест, каждый взгляд, каждое слово главы Первого Дома Нолдор, а когда путь закончился…
Феанаро спешился, чуть высокомерно посмотрел на глашатая Манвэ, словно говоря:
«Да, ты Айну, зато на посылках, а я — всего лишь эльф, но я — свободный творец».
А потом сын Мириэль обернулся на отца, сыновей и единомышленников, приехавших поддержать своего лидера. В скользнувших по толпе глазах лишь на миг отразилась надежда, что Валар поступят разумно, и тут же угасла, сменившись печальной насмешкой, но именно это удивительно светлое мгновение врезалось в память Макалаурэ, заставив верить, что Айнур в конечном итоге всё сделают правильно. Они же знают, кто виноват, а кто нет.
***
В огромном зале было совершенно пусто.
«Тебе дадут время подумать в одиночестве», — словно вложили в голову понимание, однако Куруфинвэ был уверен — ему больше не о чем размышлять, всё давно решено.
В отличие от всего остального дворца Манвэ Сулимо, где любой гость мог, бесцельно бродя по коридорам и залам, узнать всю историю Арды в красках и лицах, в круглом помещении, куда Эонвэ привёл провинившегося перед покоем Валинора эльфа, не было ничего, кроме переливавшихся в рассеянном сиянии Древ голых стен.
«Они мне ничего не сделают, — успокаивал сам себя Феанаро, осматриваясь, — это они виновны передо мной, когда не спасли мою мать, а не я перед ними. Если у Нолофинвэ ко мне есть вопросы, он должен тоже явиться сюда, если задать их мне лично с глазу на глаз не осмеливается. Однако брата здесь нет, значит, претензий у него ко мне нет тоже, а оружие в Валиноре не запрещено».
Зал начал меняться. На пустых стенах, потолке и под ногами стал появляться еле заметный узор, очень отдалённо напоминавший лёгкие облака-дымку или позёмку.
«Интересно, Мелькора судили так же?»
***
— В Мандос его! — пнув мелкие камешки, деланно серьёзно произнёс Морифинвэ, не принимая участия в приготовлении временной стоянки у подножья Таникветиль. — Вала Мелькора отпустили, Хозяину Тюрьмы скучно. А отец умеет развлекать!
— Совсем не смешно, — покосился на нолдорана Финвэ Макалаурэ, делая вид, будто собирает костёр.
— Да и мне не смешно, — развёл руками четвёртый Феанарион, — я на полном серьёзе. Больше скажу! Наш дед давно недостаточно беспроблемный для короля. Прежде, чем со мной спорить, просто сравни правление деда, Ингвэ и Ольвэ. А? Сравнил? Только у нолдорана вечно что-то идёт не так. У других всё прекрасно.
— Уйди, пожалуйста, — вздохнул Канафинвэ, покосившись на Палантир, но Видящий Камень показал только пустую комнату — Майтимо, похоже, отошёл по каким-то делам.
Морифинвэ неприятно рассмеялся и, пританцовывая, направился к Курво, который что-то объяснял друзьям отца.
«Интересно, — подумалось вдруг менестрелю, — Вала Мелькора судили так же?»
***
Облачный узор начал меняться, обретая более чёткие очертания и яркие цвета.
Феанаро неожиданно понял, что облик зала «слушается» мыслей невольного гостя, и это тоже, вероятно, проверка. О чём же подумать, чтобы сбить с толку судей?
Живой рисунок вокруг спутался, словно скомканная пряжа, краски перемешались, став блёклыми серо-коричневыми пятнами.
— Некрасивыми, как мысли и поступки зазнавшегося Эльда в глазах непогрешимых Айнур, — сказал на языке Владык Амана Вала Ауле, возникнув из пустоты.
Создатель гор и минералов сидел на троне из самородного алмаза, и Феанаро почувствовал непреодолимое желание взяться за работу над камнем, из которого можно создать множество прекраснейших и полезных вещей.
— Ты здесь по иному поводу, бывший ученик, бывший аулендиль, — заговорил Вала, и его интонация не предвещала ничего хорошего, — однако, мне тоже есть, что предъявить тебе. Ты, похоже, забыл, что весь металл в Арде создан мной, и у меня надо спрашивать дозволения мастерить те или иные вещи, прежде чем браться за проекты. Я не разрешал тебе заимствовать такое большое количество компонентов для сталеварения. Считаешь, если со своими сообщниками присвоили шахты и добываете железо, хром, никель, медь и олово, значит, ни перед кем не надо отчитываться о том, для чего берёте созданные мной ресурсы?
Глаза Феанаро вспыхнули гневом, однако сыну нолдорана неожиданно удалось удержать себя в руках и промолчать. Если начать спорить или оправдываться, можно дать ещё больше поводов для обвинений.
«Ауле говорит всё это не мне», — решил перестать слушать бывшего учителя Куруфинвэ, а узоры на стенах, потолке и под ногами спутались ещё сильнее, стали похожи на пятна грязи.
— Как много было начатых книг, — рядом с супругом появилась Валиэ Йаванна, прекрасная и цветущая, на троне из переплетённых вьюнов, — и сколько из них оказались недописанными! Выброшенными! Ты понимаешь, Феанаро, что ради твоих бессмысленных записей гибли мои творения? Сколько деревьев оказалось убито зря? Ты считал?
Старший сын нолдорана, не опуская глаз, отвёл взгляд в сторону, давая понять, что не намерен реагировать на подобные речи и прибыл совсем по иному вопросу.
— Сколько жизней растений и животных было потрачено на ненужные ткани! — продолжала Йаванна. — В Амане тепло и безопасно! Вам нет нужды зашторивать окна, стелить ковры и скатерти, одевать тело. Ты же пошёл ещё дальше, и теперь ткани, сделанные без моего ведома и дозволения, идут на создание поддоспешников, подшлемников, ножен и ремней для оружия! Я разрешала всё это делать из моих живых созданий?! Отвечай!
— Я здесь по иному делу, — через силу процедил Феанаро, чувствуя, как давят стены будто уменьшившегося зала, выглядевшего всё уродливее.
— Тебе просто нечего сказать в своё оправдание, — с удовольствием произнесла Валиэ.
— Твои разработки в лесах и на полях мешают животным переходить с одного места обитания на другое, — вдруг появилась Несса, восседая на живом олене. — Ты хотя бы один раз спрашивал лично моего разрешения на расширение и продление шахты или вырубки? Хотя бы раз обратился лично ко мне с вопросом, как правильно выкопать новый овраг?
— Конечно нет! — захохотал Тулкас, возникнув рядом с супругой. Выглядел он прекрасным воздушным эльфом, белым сгустком тумана, но сын Финвэ знал — это Вала Манвэ даёт свой облик слишком агрессивно смотревшемуся собрату.
Видимо, сейчас не место и не время для демонстрации грубой силы.
— Конечно нет, — появился Вала Улмо на троне-ракушке, сияя жемчугом на песочного цвета волосах. — Сколько тратится воды на бессмысленную и несущую всеобщую угрозу работу Куруфинвэ, устанете считать. Как думаете, братья и сёстры, спрашивал ли этот эльф моего разрешения брать воду для производства оружия?
Чтобы остаться неподвижным и безмолвным, ушло слишком много сил. Феанаро почувствовал лёгкое головокружение.
— У меня он тоже ни разу не спрашивал разрешения на что-либо, — заулыбалась рядом с Улмо Вана, благоухавшая листвой и хвоей похожего на две соединившиеся кроны трона.
— Как и у меня, — замерцал прекрасный призрачный образ золотоволосого эльфа на троне-цветке. — Всё, что я слышал от Феанаро — лишь упрёки и злые слова, которые ни я, ни моя супруга не заслужили.
— Воистину, Ирмо прав, — Валиэ Эстэ возникла в шёлковом гамаке, — мы с супругом делаем для аманэльдар очень много добра, мы целители и утешители, однако Куруфинвэ распространяет о нас клевету, уверяя собратьев, будто мы лжецы, манипуляторы и не обладаем искусством, о котором говорим. Мы с Ирмо якобы не выполняем обещания.
Феанаро почувствовал, что сейчас не выдержит и выскажет всё, что думает, однако Тулкас, похоже, почувствовал злость обвиняемого и с хохотом многозначительно потёр ладони.
— Я готов принять извинения, — ласково произнёс Вала Ирмо, пристально смотря на сына Мириэль.
— Я тоже, — вскинул голову Феанаро, и в зале сразу же воцарилась тишина.
Узоры вокруг разорвались в клочья, осыпались засохшей хвоей. Одна из стен вдруг треснула, нолдорский принц от неожиданности вздрогнул, и видение тут же исчезло, зал вновь стал выглядеть целым, а витая роспись — красивой.
— Более всего Куруфинвэ виновен перед сыновьями, — словно пытаясь примирить своих собратьев, заговорил Вала Оромэ, возникнув среди Владык на троне с головой лошади на спинке. — Из-за его тирании страдают слишком многие, и именно об этом мы собирались беседовать сегодня.
— Всё так, — белоснежное сияние озарило зал светом звёзд, и в блеске и переливах дивных красок возникли Владыка Манвэ Сулимо и Владычица Варда Элентари, восседая на едином троне, сделанном в форме раскинувшего крылья орла. — И пока слова нашему гостю не давали. Он поэтому молчит? — невинно поинтересовался король Арды. — Или ему действительно совсем нечего сказать?
— Я жду ещё одного обвинения, — заставляя голос не дрожать, произнёс Феанаро, — в том, что слишком много дышу, тратя воздух, создаваемый Владыкой Манвэ не для меня.
Тулкас расхохотался.
— Посмотрите на него! — разозлилась Йаванна. — Он ещё смеет острить!
— Пусть, — выступила из стены Вайрэ, и за ней открылась мгла Бездны. — Пускай выплеснет накопившуюся желчь, а потом мы сможем поговорить с этим эльфом нормально, как с любыми разумными Квэнди. Что ещё хочешь сказать, Куруфинвэ?
Сохранить несовершенное
«Позволь пойти с тобой, Ариэн!»
«Нет, Тилион, ты будешь мне мешать».
«Не буду, обещаю!»
«Тебя не посылали к эльфам».
«Но я хочу быть рядом с тобой! Почему это никогда мне не позволено?»
«Такова воля Рока, Тилион».
«Не говори так! Я пойду с тобой!»
«Нет».
Негасимое водой пламя взяло в кольцо Майя, и тому пришлось снова смириться с тем, что возлюбленная никогда не отступает от своих слов. Нет — значит, нет.
Прекрасная огненная птица воспарила над балконом дворца и бросилась вниз, словно хищник на жертву. Зазвучала слышимая лишь для Айнур музыка обжигающего света и стихла у подножья Таникветиль, смешавшись с дюжинами диссонансных аккордов голосов эрухини.
***
— А вы зачем приехали? — в глазах эльфа-Ванья было искреннее непонимание. — Думаете, Феанаро Куруфинвэ не расскажет вам о том, как всё прошло?
Расположившиеся у подножья Таникветиль Нолдор изумились не меньше золотоволосого подданного короля Ингвэ, увидевшего толпу собратьев.
— Это же мой сын, — слишком виновато произнёс Финвэ, и Амбаруссар, одинаково поджав губы и подняв одну бровь, переглянулись сначала друг с другом, а потом — с Макалаурэ.
— Ну и что? — Ванья, которого, похоже, привело к горе обыкновенное любопытство, честно пытался понять мотивы единомышленников Феанаро. — Вы ведёте себя так, словно ждёте, что случится нечто плохое. Но сами посудите: Валар — наши покровители и учителя, они стали наречёнными родителями пробудившимся Квэнди, наставниками — рождённым. Валар сами говорили нам, что Эру Илуватар создал Арду для нас, своих детей, и что Айнур пели её тоже для нас! Они пришли в Арду, чтобы заботиться об эльфах, а не ради своей гордыни! Как вы можете сомневаться и бояться? Что с вами, братья?
Морифинвэ пшикнул и, демонстративно выпив целый пузырёк чего-то душистого, лёг на траву рядом с одним из костров.
— Лично со мной всё прекрасно, — сообщил Карнистир подданному Ингвэ. — А ты, похоже, слишком усердный валандиль.
— Не надо, Морьо, — встал перед Ванья Макалаурэ, — ты знаешь, валимарский друг, что Феанаро Куруфинвэ угрожал оружием своему… брату?
— Разве это повод сомневаться в Валар?
— Он безнадёжен, — коротко рассмеялся четвёртый Феаноринг, закрыв глаза.
— Это вы безнадёжны, если не понимаете, что Владыки никогда не сделают нам зла! — обиделся золотоволосый эльф. — Вы могли бы подождать отца дома, приготовить его любимую еду, что-то для него смастерить, устроить праздник! Зачем сидеть здесь без дела? Вы же вроде бы народ умельцев, а не праздно шатающихся лентяев!
— Можно я ему разобью башку? — угрожающе дрогнувшим голосом спросил Морифинвэ.
— Нельзя, — вмешался нолдоран.
Карнистир снова закрыл глаза и отвернулся.
Ваньяр уже подошло не менее дюжины. Владения короля Ингвэ со столицей в Валимаре находились близко к священной горе, вмещая в себя красивейшие рощи, речушки и озерца, холмы и поля. Подданные брата нолдорской королевы быстро узнали про явившихся к подножью Таникветиль соседей и решили разузнать, что же привело их к Валар, если не желание принести дары или спеть хвалебные баллады.
— Я знаю, что про Ваньяр говорят, будто этот народ ничего не делает для себя, всё отдавая Владыкам и лишь забирая назад в своё пользование то, что Валар не понравилось или не пригодилось, — заговорил словно сам с собой Финвэ, приобняв Амбаруссар и залюбовавшись незнакомой юной золотоволосой девой с изящной лирой в руках. — Однако мне подобное непонятно. Например я, рисуя картины, создаю то, на что меня вдохновляет… хм… моё воображение. Я честен с собственным творчеством и далеко не всегда готов подарить кому-либо плоды своих трудов. Мне кажется — отдавать всё без остатка — это глупость и навязчивость, которая никому не идёт на пользу.
— Королю Нолдор есть что скрывать от Валар? — прекрасная огненная птица опустилась на землю, и костры запылали жарче.
— Конечно есть, — ничуть не смутился Финвэ, — я не считаю правильным предаваться любви с супругой на глазах у Круга Владык и показывать Валар мои рисунки на эту тему, которые я создаю для супруги.
По гадкому смешку Карнистира можно было догадаться, что нолдоран умолчал очень о многом, однако Майэ Ариэн, приняв облик прекрасной девы со слепящим взглядом, отвлекла всё внимание на себя.
Эльфийка с лирой начала петь, и собратья-Ваньяр подхватили мелодию:
— В светлом Амане, как всегда,
Йаванны лес прекрасен.
Но всех пышней и для нас родней
Терновник, дуб и ясень.
Терновник, ясень и дуб воспой!
Летний день так светел и ясен!
От всей души восславить спеши
Дуб, терновник и ясень.
Дуба листва была жива
До бегства в лес Эльвэ Синголло.
Ясеня ствол в небеса ушёл,
Когда Ольвэ ещё порт не строил.
Терновник из Эндорэ в Аман попал,
И с этим каждый согласен.
Прежних дней рассказ сохранили для нас
Дуб, терновник и ясень.
Могучий тис ветвями повис,
Лучше всех его ствол для лука.
Из ольхи башмаки выходят легки
И круглые чаши из бука.
Но подмётки протрёшь, но вино разольёшь
А вот лук был в лесу не напрасен.
И вернёшься опять сюда воспевать
Дуб, терновник и ясень.
Вяз коварный злодей — он не любит гостей,
И ветров, и бурь поджидает,
Чтобы ради утех сучья сбросить на тех,
Кто тени его доверяет.
Но путник любой, искушённый судьбой
Знает, где сон безопасен,
И прервав дальний путь, ляжет он отдохнуть
Под терновник, дуб или ясень.
Можем мы Владыкам нашим сказать,
Как при виде них сердце поёт.
Мы всю ночь бродили по лесу опять,
Чтоб воспеть лета новый приход.
И теперь мы с любовью вам весть принесли:
Урожай будет нынче прекрасен!
И блестят росою священной земли
И дуб, и терновник, и ясень.
Терновник, ясень и дуб воспой!
Дивный Аман светел и ясен!
И в сияньи дней пусть цветут пышней
Дуб, терновник и ясень!
— Красивая песня, — сказал Макалаурэ с таким лицом, что дева с лирой обиделась.
— Канафинвэ Феанарион, — напряжённо улыбнулась она, — я сочинила эту балладу, вложив всю любовь и восхищение прекрасными дарами Кементари, а ты…
— Прости, — смутился менестрель, — я лишь подумал, что взял бы тебя в ученицы.
Певица удивлённо замерла, а потом смущённо просияла и радостно обняла лиру.
— Как ответственная садовница, — Майэ Ариэн покосилась на Палантир, где виднелось лицо Нельяфивнэ Руссандола, — хочу сказать, что восхищена хвалой творениям Валиэ Йаванны. Я слышала спор, разгоревшийся здесь только что, и хочу напомнить одну крайне важную деталь, которая, похоже, ускользнула и от правых, и от заблуждающихся.
Друзья Феанаро Куруфинвэ заинтересованно посмотрели на Айну, всем своим видом показывая, что поняли, каким образом Ариэн разделила эльфов на два лагеря. Карнистир, по-прежнему лёжа с закрытыми глазами, отмахнулся.
— Когда Арда обрела форму и материю, — как бы не заметила скептические и насмешливые взгляды Майэ, — всем стало ясно — работа сделана из рук вон плохо, как вы говорите, и тогда мнения Айнур разделились. Мелькор утверждал, что Арду надо уничтожить, и были те, кто согласились с ним. Жаждавшие разрушения уверяли, будто лучший и единственно правильный путь — развоплотить неудачный сгусток в Эа, извиниться перед Творцом и сделать всё заново, однако наш Владыка Манвэ встал на защиту несовершенного мира. «Поймите, — уверял господин Сулимо, и Песня его плакала, — Арду можно исправить, украсить и сделать идеальной! Мы справимся, главное — действовать сообща. Я готов взять на себя бóльшую долю ответственности за наше искажённое детище и принять Арду в своё сердце, какой бы она ни вышла!» Вала Манвэ стал умолять Смотрителя Бездны поддержать инициативу сохранения, вопреки кажущемуся удобным разрушению. И когда Владыка Намо согласился, Мелькору стало ясно: силы неравны, шансов на победу в споре нет. И что он сделал? Да, вы знаете, что Мелькор в слепом безумии начал ломать всё самое прекрасное, до чего удавалось дотянуться, чтобы Вала Манвэ устал бороться и согласился уничтожить Арду. Однако…
Майэ Ариэн сделала паузу, обвела пылающим взглядом заслушавшихся эльфов.
— Однако Мелькор привык к тому сгустку энергии, который хотел развоплотить. Привык и полюбил. И произошло это, благодаря бесчисленным слезам Владыки Манвэ, умолявшего других Айнур пощадить юный несовершенный мир.
Некоторые Ваньяр, восхищённо слушавшие Ариэн, прослезились.
— Я знаю, что хочу спеть, — полез в сумку Макалаурэ.
— Не смей, — раздался голос из Палантира.
Финвэ напрягся.
— Да что с вами? — непонимающе воскликнул менестрель. — Я хочу воспеть Владыку Сулимо!
Майэ сощурила пламенные глаза, отбрасываемая Ариэн тень стала крылатой.
— Оглянись! — подражая интонации Манвэ, запел Макалаурэ, подыгрывая себе на маленькой арфе. — За спиной мелькают лица,
Словно тени, словно листья,
Тени грустно смотрят вслед
В безутешной скорби.
Разве можно изменить
То, чего не может быть?
Если сам забыл
То, чего не помнил?
Постой! В тишине пустынных комнат
Слышен чей-то тихий шёпот.
Голос прошлого зовёт
За собой и манит.
Говорит, что Песня лечит,
Говорит, что боль не вечна,
И что лёд любой души
Тоже может таять!
Есть ли надежда для обречённых,
К Арде насильно приговорённых?
Тех, кого гложут чёрные мысли,
Кто обречён напрасно трудиться?
Кто я? Кто я? Кем был я проклят?
Светел мой трон, и разум не дрогнет!
Кто же я? Распахни же свои мне объятья!
Где я? Где я? Мир отражений,
Мёртвых надежд, напрасных сомнений!
Кто же я? Лишь тишина прозвучит мне в ответ.
Судьба! Я жил, в душе храня
Осколки Песни. Не собрать
Теперь их никогда воедино!
Один навек застыл в груди
И бьётся, боли вопреки.
Повернуть бы время вспять
И сложить, как было!
Есть ли надежда для обречённых?
К Арде насильно приговорённых?
Тех, кого гложут чёрные мысли,
Кто обречён напрасно трудиться?
Пустой я вижу эту жизнь.
Но в Бездну всякий смысл!
Не жалею, нет! Ни о чем! Нисколько!
Нет! Хватит! Всё! Довольно с этим!
Я отринут Темой Песни.
Шаг вперёд, и где был я, лишь одни осколки!
Кто же я? Разум, ответь!
Я лишь осколок Создателя Песни!
Где я? Где я? Мир отражений,
Мёртвых надежд, напрасных стремлений!
Кто же я? Лишь тишина прозвучит мне в ответ.
— Забавно, — констатировала Майэ Ариэн, когда не знавшие, как реагировать на песню эльфы выразили сдержанные эмоции, — Айнур приняли облик Детей Эру, чтобы показать Творцу любовь к его Замыслу, а Дети Эру пытаются изображать Айнур. Знаешь, Канафинвэ, — пламенная дева игривоподмигнула, — и у тех, и у других получается крайне паршиво.
Примечание к части
Песни:
"Гимн Деревьям" гр. Мельница
"Осколки" гр. Гаснет Свет
Суд Валар. Изгнание! Изгнание!
Каждое сказанное Валар слово будто бы наносило удар в лицо или спину, заставляя чувствовать желание собственными руками разорвать телесный облик каждого Айну — слишком прекрасный для столь гнилых существ.
Каждое слово ранило, но когда заговорила Валиэ Вайрэ, у которой училась искусству мать, Феанаро почувствовал, как из-под ног уходит опора.
Да, разумеется, все Валар заодно, они семья, это известно, но Вайрэ… Семья…
Осознание того, что в его собственном роду не было бы такого нерушимого единства ни в правоте, ни в неправоте, лишило способности дышать. По стенам поползли мелкие трещинки, с потолка посыпалась иллюзорная каменная крошка.
— Ты сам рушишь свой мир, Феанаро, — произнесла Вайрэ, опустившись около провала в Бездну в сияющий кокон из переплетённых дивным узором тончайших нитей. — Видишь, как жалко он выглядит? А ведь ты талантливый творец, можешь делать Арду прекрасной. Скажи, что думаешь о том, как исправить свою жизнь?
«Выплесни желчь», — вспомнил старший сын нолдорана, и с потолка что-то полилось.
Сжав зубы и попытавшись дышать ровнее, Феанаро попробовал думать о чём-то хорошем, но любое светлое воспоминание невольно приводило к болезненной развязке: любовь с Нерданель завершилась предательством, мать ушла, отец…
Мысли о сыновьях разбивались о врезавшиеся в сознание слова Вала Оромэ, попытка думать о наработках и открытиях напомнила вечное: «Как ты это сделал, Куруфинвэ? Уму непостижимо! Надо рассказать Валар! Спросить их мнение!»
«Нет! — выругался мысленно Феанаро. — Меня оно не интересует!»
Зал потемнел, совсем близко вспыхнула молния. Снова вздрогнув, тирионский принц с силой сжал кулаки.
«Пусть стараются! Пусть пугают! Им меня не сломить! У меня есть Сильмарили, думая о которых, я не вспомню зла».
Зал преобразился, засиял переливами чудесных красок.
— Вероятно, мы просто не знаем всего, — прозвучал ласковый проникновенный голос Валиэ Ниэнны, и рядом с Вайрэ появилась прекрасная дева с волосами из тёмного серебра.
Обычно Плакальщица выглядела пугающе необычно, но сейчас это была просто красивая женщина, глядя на которую невольно замечалось сходство с Мириэль, спящей в Садах Вала Ирмо.
— Не молчи, Феанаро, — продолжила говорить Ниэнна, — никто здесь не желает тебе зла. Каждый из Айнур хочет, чтобы в Арде или хотя бы в Валиноре царило всеобщее счастье, и нам необходимо разобраться, что толкнуло тебя на столь страшный шаг.
— Он просто не понимает, сколь великое зло сотворил, — пожала хрупкими плечами Эстэ, взяв мужа за руку.
— Надо объяснить! — захохотал воздушный тоненький Тулкас, и Манвэ посмотрел на собрата, смешав в глазах искренний ужас и осуждение.
— Мы это и делаем, — успокаивающе сказал Сулимо, — словами.
«Что-то незаметно», — подумал Феанаро, пытаясь дышать ровнее, чтобы сердце снова стало биться с нормальной скоростью.
Мысль о Сильмарилях вновь придала сил — даже Тулкасу не разбить дивные кристаллы, так что пусть поумерит пыл.
— Почему ты поднял оружие на брата? — спросила Ниэнна, и в этот момент за её спиной возникли две фигуры, одинаково прекрасные и мрачные, но совершенно по-разному отзывавшиеся в сердце: Владыка Намо был спокоен и даже слегка улыбался — в Тюремщике ощущалась несокрушимая мощь, которая отражалась и на лице, и в каждом медлительном жесте безмолвного Вала; возникший же рядом с ним Мелькор был практически противоположностью — смотря на Феанаро с наигранным пониманием и сочувствием, Айну многозначительно подмигнул Манвэ, поклонился Варде и сел прямо на пол, скрестив перед собой ноги.
— Я тоже не знал, зачем делал то, что делал, — развёл руками бывший заключённый Бездны. — Более того, до сих пор так и не понял. Похоже, у нас с Куруфинвэ идентичная проблема.
— Ты никогда не угрожал никому из братьев, — напомнил Сулимо.
— Согласен, — улыбнулся Мелькор, — Куруфинвэ поступил ещё хуже, чем я.
Снова промолчав, Феанаро подумал о том, как сделает ещё более надёжное хранилище для Сильмарилей, где они будут лежать до возвращения своего создателя из… Бездны или иного места, куда закинут эльфа, поступающего хуже, чем Мелькор.
Сделает, если дадут время. Надежд на что-то разумное и милосердное с каждым мгновением оставалось всё меньше.
— Моё мнение, — сказал Вала Ауле, — такому опасному эльфу не место среди нормальных эрухини. Не может жить среди собратьев — пусть уходит прочь из городов и живёт в глуши один.
Феанаро захотелось расхохотаться, ухмылку сдержать не удалось.
— И пусть не берёт с собой оружие, — добавила Валиэ Йаванна. — Мы должны проследить, чтобы Куруфинвэ не взял в изгнание никаких материалов в количестве, достаточном для изготовления мечей и доспехов.
— Изгнание? — переспросила Варда.
— Изгнание, — подтвердил Манвэ Сулимо.
— Изгнание, изгнание, — подхватили остальные, словно обрадовавшись легко найденному решению. — Изгнание.
«Изгнание, — подумал Феанаро, снова и снова слыша это слово и уловив речь о сроке — дюжина лет, — что ж, лучше так, чем в Мандос. По крайней мере, Сильмарили я смогу забрать с собой».
— Изгнание! — голоса становились всё веселее. — Двенадцать лет, чтобы всё обдумать. Двенадцать лет, чтобы осознать. Двенадцать лет, чтобы измениться к лучшему.
Всего лишь двенадцать лет.
***
Феанаро не помнил, как остался один. Может быть, все просто исчезли, или подсудимого вывели из зала, спутав сознание, а возможно, разочарование оказалось столь сильным, что лишило способности видеть и слышать.
Что делать дальше, старший сын нолдорана не знал. Идти к своим и...? Что им сказать? Как говорить о суде? Как смотреть в глаза отцу?!
Застыв на месте, тирионский принц уставился невидящими глазами в живое изображение огненной горы, внутри которой Вала Ауле что-то ковал. Если постоять подольше, можно увидеть создание гномов.
— Я не Вала, и не мне решать судьбы мира, — прозвучали рядом слова Майя Эонвэ. — Так же как и не тебе, Куруфинвэ.
Феанаро обернулся и увидел перед собой глашатая Манвэ, который вдруг принял облик Нельяфинвэ, потом — Канафинвэ, а после — и всех остальных сыновей тирионского принца. Внутри, глубоко в груди словно закованного в броню Нолдо что-то сжалось, дрогнуло, и Майя Эонвэ понял — ему удалось сделать то, на что оказались не способны все Валар разом — достучаться до сердца непоколебимого Эльда.
— Однако судьбы всех твоих детей и тех, кто их любит, сейчас у тебя под ногами. Не передави и не втопчи в грязь.
— Ты мне не советчик, — угрожающе прищурился Феанаро.
— Разумеется, — Майя Эонвэ церемонно поклонился. — Я просто должен проводить тебя из дворца.
— Делай, что сказали.
Глашатай Манвэ больше ничего не говорил, и весь оставшийся до подножья Таникветиль путь прошёл в тяжком безмолвии.
Майя не знал, о чём размышлял изгнанник, зато сам Айну задумался слишком о многом.
«Валар никогда не говорят друг с другом честно и открыто, — всплыла в голове давняя мысль. — Всегда только намёки, оборванные на полуслове фразы, и даже слияние их Феар происходит не до конца. Каждый позволяет лишь прикоснуться к ничтожной частичке себя, скрывая бездны силы и знания. И как договориться при таком недоверии?»
Вот и сейчас, похоже, решение по поводу поступка Феанаро приняли в спешке, выбрав самый простой путь.
Майя Эонвэ понимал логику Владыки Манвэ: отец небесных птиц и повелитель ветров считал, что для Феанаро, как и для Мелькора, нет наказания хуже, чем сидеть взаперти и наблюдать успехи брата-соперника, а значит, можно и дальше ничего не предпринимать, просто отправив нерадивое Дитя Эру куда подальше, а на трон посадив того, кто и так рано или поздно бы там оказался. Другой вопрос: надолго ли? Игрок всегда рискует доиграться. Феанаро будет зол, но, в конечном счёте, всегда есть крайняя мера: Намо Мандос и его жуткая свита — тюремщики Арды.
«Валар не любят думать о плохом. Пожалуй, и я не стану».
Посмотрев на Феанаро, бледного и напряжённого, Майя Эонвэ подумал, что, может, есть крупица истины в намёках на том, что с ещё неродившимся Феанаро, во чреве матери, кто-то из Владык Арды поделился частицей своего духа: слишком хорошо он противостоял задающим вопросы Валар. Сын короля ни разу не дрогнул и не усомнился в себе, стоял неприступной скалой, и его невозможно было заставить сожалеть о содеянном никакими аргументами.
— Я прав, — вдруг сказал Феанаро, бросив взгляд на глашатая, когда тот проходил мимо очень приукрашенного изображения Чертогов Намо, — во всём. И думай, что хочешь.
Эонвэ посмотрел на изгнанника.
«Может быть, и не прав, — промолчал Майя, — однако одно ясно: было бы лучше отпустить своенравного эльда, а не ещё надёжнее запирать. Куруфинвэ говорил, что хочет в Эндорэ? Пусть отправляется. Да хоть сейчас! Какую бы правду он ни узнал в Средиземье, что бы ни открылось его пламенному взору, это всё равно лучше для Владык Арды, чем держать разгорающийся огонь у себя в погребе, где хранятся легковоспламеняющиеся материалы».
Подъёмник опустился на землю, залитую золотом Древа Лаурелин.
— До встречи, валанмол, — хмыкнул Феанаро и, не дожидаясь реакции глашатая, пошёл прочь.
— До встречи, — хмыкнул Эонвэ. — Величайший Эльда.
***
— Нолдор Первого Дома! — крикнули вдруг в один голос Амбаруссар, и все разговоры и песни разом стихли. — Отца отпустили!
Финвэ мгновенно вскочил от костра и бросился к сыну. Тот остановился, сначала опустив голову, но потом гордо вскинув и коротко ответив на дюжины вопросов. Нолдоран несколько раз кивнул, обернулся к подданным. По лицу короля стало ясно: сбылись его худшие опасения, однако решение Валар не превзошло самое плохое, что мог ожидать Финвэ.
«Изгнание, — прозвучало у подножья священной горы. — Двенадцать лет».
Макалаурэ подошёл к деве с лирой, ласково тронул пальцами изящную деку.
— Мы скоро встретимся, обещаю, — сказал менестрель. — Даже если Таникветиль сейчас рухнет нам на головы.
Золотоволосая эльфийка кивнула. Она не была похожа на Артанис ни капли, однако её музыку хотелось слушать бесконечно, и второй сын Феанаро не собирался отказывать себе в удовольствии.
Лучшее творение
Сегодня кисть скользила по стене с особенной лёгкостью, а линии получались безукоризненными. Король, который вот-вот станет изгнанником, торопился доделать «самое важное», по его словам, дело. Причудливая игра света и тени на незамысловатом рисунке создавала ощущение живого объёма, сочетание тёплого тела и холодного металла чудовищно дисгармонировало, но именно эта дисгармония и была поистине прекрасна.
— Владыка Финвэ, — слышались из-за закрытой двери голоса. — Тебя уже давно ждут.
— Значит, подождут ещё. Я занят!
Королю хотелось, чтобы его второй сын, как это нередко случалось, презрел все возражения слуг и вошёл. Увидеть бы его реакцию…
И хотя Финвэ не был уверен, для кого именно оставляет своё послание, но точно знал одно — письмо найдет адресата.
Добавляя в рисунок естественности, сглаживая переходы, усиливая контраст между живым теплом и мертвым холодом, Финвэ вдруг подумал, что ещё никогда настолько тщательно не вырисовывал каждую деталь.
Плоть и металл… Почему их тянет объединиться? Не лучше ли каждой вещи быть с себе подобными?
Критически посмотрев на почти завершенный рисунок размером в три эльфийских роста, король подумал, что тронный зал его… бывшего дворца должен быть украшен изображением Древ Валар, и начал создавать их образы с двух сторон от основной композиции.
Изобретённый Феанаро краситель впитывал сияние Телпериона и Лаурелин и делал любую поверхность источником света. То что надо!
Главное — запретить слугам заходить. Пусть первым войдёт и увидит послание тот, кто более других этого заслуживает. Финвэ снова вздохнул. Он не увидит реакции счастливчика. Или счастливчиков. Что ж, такова воля Эру.
Прогнав всех слуг от дверей в коридоре, король-изгнанник в последний раз, перед тем как запереть главный зал дворца, обернулся и посмотрел на возвышающийся над роскошным троном нарисованный на стене, сияющий в волшебном свете Древ, огромный, готовый к совокуплению член в короне из золота.
— Это мое лучшее творение, несомненно, — восхитился своей работе Финвэ и запер двери.
Примечание к части
Иллюстрация прелестнейшего артера
https://vk.com/wall-159936735_710
Вариант 2
http://vk.com/photo-159936735_456239600
Обрыв
— Ты никогда не ездил со мной просто так, отец, — после долгого молчания Феанаро всё-таки заговорил.
Финвэ, сидя на лошади, словно на стуле, хмыкнул. Поначалу оставивший Тирион нолдоран хотел идти на север пешком, ведь тому, кто пусть и на время отверг валароизбранность и подаренный трон с венцом правителя, не положены в Валиноре никакие блага, однако сын всё же уговорил отца ехать верхом, а если это обидит Айнур — догонят, перегородят путь и отберут всё, что изгнанникам не полагается.
— Я и сейчас не просто так поехал, — отозвался нолдоран, рассматривая вороного жеребца старшего сына. — Согласись: своим отъездом я сделал хорошо всем — Индис от меня отдохнёт, ты убедишься, что главнее всех и всего для меня, Нолофинвэ узнает, что такое трон, да ещё и без благословения Валар, поэтому перестанет хотеть быть королём, Арьо сможет почувствовать самостоятельность, а твои дети послушают все любимые сказки снова.
С отцом и дедом поравнялся Куруфинвэ-младший.
— Мы едем в крепость, где никому не будем мешать, — напряжённо произнёс он, то и дело оборачиваясь на отставшего сына, — значит, сможем попробовать на практике тактику боя, о которой нам с Тьелко однажды рассказывал Вала Оромэ.
— Где сейчас Туркафинвэ? — Феанаро осмотрелся.
— Поехал вперёд, — пожал плечами Атаринкэ. — Вала Оромэ говорил интересные вещи, но тогда мы не поняли смысла, просто играли, рисуя, мастеря и переставляя фигурки.
— Нимбиньяр никогда не копают глубоко, — отмахнулся Финвэ. — Даже прячась от рогатого врага.
— Он рассказывал о битве, в которой Мелькора победили и заточили в Чертогах Намо, — Атаринкэ словно не заметил сказанного родичем.
***
Владыка-Охотник, сидя на бревне, ловко начертил палкой между эльфами и костром большой квадрат, разделил сначала пополам, а потом — на клеточки, по полдюжины с каждой стороны.
— Айнур изначально были едины, — заговорил Оромэ, рисуя внутри условного поля боя причудливые фигурки, — поэтому воинству Валар открылись планы брата по защите его искажённого дворца. Мы знали — Мелькор попытается бесконечно создавать и отправлять биться существ, которые не представляют для него никакой ценности и легко восполнимы.
Туркафинвэ, сев рядом с Ириссэ, несмотря на недовольство её слуг, хмыкнул:
— Но какой в этом смысл? Любой, самый слабый Майя сможет раскидать их одной левой.
— Зависит от количества, — не согласился Вала, — пешее войско, даже если это дрожащие от страха хромые карлики, способно задавить массой или хотя бы задержать наступающих, дав своему владыке время для побега. Пешки — расходный материал, как щебень или галька, однако если его целая гора, мощь опасно возрастает.
— Но их нельзя делать бесконечно, — пожала плечами Ириссэ, как бы случайно трогая руку перводомовского принца.
— Неубедительная тактика, — гордо заявил Туркафинвэ вроде бы в адрес действий Мелькора.
— Поэтому он проиграл. Бунтарь создал подобие муравейника, где есть только творец, рабы и воины, взяв на себя всю работу, кроме захвата новых территорий. Это неразумно и слишком тяжёлая ноша даже для Айну.
— А какой была армия Валинора? — беловолосый Феанарион искренне заинтересовался, что не понравилось Ириссэ, однако принцесса промолчала.
— Мы шли побеждать, зная, что намного сильнее, — Владыка-Охотник равнодушно кивнул, словно говорил о походе в гости к соседу, чтобы обменяться фруктами из сада. — Наши пешки были разумными и обученными, они не являлись расходным материалом.
— Муравейник, — облизнулась Ириссэ, однако мысль не продолжила.
***
— На основе рассказов о битве создались пять разных игр, — улыбнулся Куруфинвэ-младший, — в которые можно играть бесконечно.
— Вместо того, чтобы развивать науки, — зло сверкнул глазами Феанаро и перевёл взгляд с собеседников на обозы с вещами. — Нолдор Первого Дома! — заговорил он громче. — Это не бегство! И не показушный жест обиженной женщины! Уходят только те, кто не согласен с решением Валар, и готов это продемонстрировать не только словом, но и делом! Нас больше, чем они могут подумать! Я этого так не оставлю, я разберусь! Должен быть выход! В Тирионе остались наши верные друзья, а не одни лишь противники, готовые защищать всеми правдами и неправдами свою лень! Увы, жизнь показала: только Первому Дому Нолдор важно развитие, остальным достаточно построенного Валар дворца. Кто-то уверен, будто изгнание для меня равносильно наказанию для неразумного дитя! Так пусть увидят, сколь чудовищно ошиблись!
— Слишком гордые пушистики такие надоедливые! — фыркнул Финвэ.
Если бы подобное сказал кто-то другой, разразилась бы буря, но на слова отца сын Мириэль лишь рассмеялся.
— Помнишь, как мы путешествовали вместе? — спросил Макалаурэ у мрачного Чёрного Финвэ, чтобы вид младшего брата не вгонял в тоску ещё больше. Начнёт ругаться — тем лучше.
— Вместе? — потухший взгляд Морифинвэ наполнился ненавистью. — Сколько раз мы уезжали из Тириона вместе? То кто-то ещё не родился, то слишком маленький, то отлучился по поручению отца… И заметь: ни разу не было сказано «Не хочу», «У меня другие планы!»
— Не кипятись, Морьо, — вмешались Амбаруссар, подъехав с разных сторон, окружив хотевшего поспешить вперёд брата. — Когда мы вместе отправились на северо-запад, в горы, и атар дал каждому задание составить карты и найти…
— Новых врагов, потому что старые наскучили? — спросил неожиданно оказавшийся рядом Финвэ, и Феаноринги, разом покосившись на отца, расхохотались.
— Горные козлы — нам не враги, — серьёзно сказал Макалаурэ. — Тьелко и Курво охотились на них вместо поиска месторождения кварца.
— Было весело потом надевать на голову скальпы с рогами! — в один голос хохотнули близнецы. — Дед, ты не представляешь, какая случилась катастрофа! Мы не нашли двух одинаковых «шапок»! У всех козлов рога разные!
— Кошмар какой, — покачал головой нолдоран.
Феанаро, поначалу скакавший впереди, развернул коня и подъехал к первой гружёной телеге, тихо заговорил с верными, которым поручил контролировать перевозку самого ценного из Тириона в Форменоссэ. В серых горящих глазах старшего принца до сих пор отражался пустеющий, погружающийся во тьму и тишину королевский дворец-обсерватория. Страшно и невыносимо тоскливо.
— Мне кажется, или отец не собирается возвращаться в Тирион? — неожиданно серьёзно спросил Макалаурэ.
— Он не верит, что его туда пустят, — хмыкнул Морифинвэ. — И правильно не верит. Будь я врагом Первого Дома, сделал бы всё, чтобы его глава никогда не оказался снова в моём городе.
— Никто ничего не сможет сделать, — мило улыбнулся Финвэ. — Нимбиньяр никогда всерьёз не вредят друг другу. Такие уж они милые зверята.
***
Скалы. Камни. Глыбы…
Серый и чёрный. Немного белого.
Света Древ словно не существует, и нет ничего, что может обрадовать, тронуть за душу, заставить улыбнуться. Только скалы и кажущийся бесконечным обрыв, такой же бесцветный и унылый, с мёртвой, недвижной водой внизу. Подняться сюда было очень тяжело, словно на плечи взвалили обломок горы. Если бы не Хуан, на которого можно облокотиться, путь стал бы непреодолимым.
Теперь Ириссэ далеко. И разделила влюблённые сердца не только вечная вражда Домов Нолдор, но и расстояние, которое можно преодолеть очень быстро, но принцесса не станет этого делать. Вероятно, стоило остаться в Тирионе, только что это изменило бы? В качестве кого сидеть во дворце? Помогать верным отца отстаивать его позиции? А может, ничего не делать и оказаться врагом сразу всем? Второй Дом никогда не примет сына Феанаро, а Первый после такого отречётся.
Путники остановились, и пёс лёг у ног хозяина, ткнулся огромной мордой в колено. Внизу все так же неподвижно серела вода. Скалы, чужие и холодные в своём безмолвии, давили на иссушенную душу, будто желая добить слабое никчемное создание.
Туркафинвэ, встав у обрыва, совершенно ни о чём не думая, посмотрел вниз. Можно было бы спуститься, но… зачем?
Представляя, как вечно спокойный, а точнее молчаливо-напряжённый Майти приветствовал приехавших к нему родичей, как обнимал одних, пожимал руку другим и избегал общения, даже краткого, с отцом, беловолосый Феанарион сделал шаг. Назад.
Вокруг ни души. Ни звука. Только отсутствие цвета. Всё это было очень странно, но удивляться не осталось сил — чтобы уйти в забытье, может быть, необязательно отправляться в Лориэн? Духу эльфа ведь всецело подвластно его тело. Или это ложь Валар?
Уйти. Уснуть. Отречься от всех даров, которых в общем-то не просил.
Цвета нет. Звука тоже. Ничего нет, но и не надо. Нужно просто поддаться разрушающему душу чувству, погасить в себе свет. Хватит ли сил?
В какой-то момент Туркафинвэ почудилось, что он видит себя со стороны, словно паря над пропастью с мёртвой, застывшей водой внизу.
Вот он, вздрогнув, ахнул и схватился рукой за грудную клетку слева, сжал в кулак рубашку…
А потом очень захотелось спать. Осторожно опустившись на серые камни, Туркафинвэ прислонился спиной к тёплому боку Хуана, откинул голову и, видя бесцветное небо, почувствовал, как жёсткая шерсть щекочет шею, забирается под воротник и в уши, касается щек.
С усилием подняв занемевшую руку, Туркафинвэ стал медленными движениями гладить лапу пса. Медленнее. Медленнее…
Ощущение тепла тела собаки подарило чувство, схожее с общением с Вала Оромэ, и Туркафинвэ вдруг испугался засыпать, но усталость была многократно сильнее его, делала веки неподъемными, обездвиживала тело, давила на грудь, мешая дышать. Бороться стало невозможно. Окруживший со всех сторон серый цвет погас.
***
Среди мёртвых скал пёс и эльф стали так же неподвижны, как весь окружающий пейзаж. И лишь иногда пролетавший мимо ветер касался белых легких волос Туркафинвэ, почти не трогая густую жёсткую шерсть Хуана, грустными глазами смотревшего на спящего хозяина и не смевшего шевельнуться, чтобы не потревожить его.
Средиземье. Колдуны Авари
Зелёные глаза эльфийки зорко смотрели сквозь мрак бесконечной ночи, наблюдали за скользящей меж стройных стволов чёрной тенью, провалом в ночи.
— Ждите меня здесь, — скомандовала колдунья ученикам, взрослым и совсем ещё юным, и пошла от берега к лесу, и тут тень приблизилась сама.
Испуганная эльфийка отшатнулась, но чернота вдруг обрела форму, став полупрозрачным прекрасным мужчиной, от которого исходила сокрушительная мощь, но такая притягательная, что в ней хотелось тонуть.
— Не бойся, прекрасная дева, — раздался чарующий голос, — я хозяин земель на Севере, мое имя Мелькор Элентар, что значит Творец Звёзд. Я долго не появлялся в своих владениях, не заботился о живых существах, потому что был на войне с врагами. Но теперь всё в прошлом, враг свободных народов Оромэ и его брат Тулкас изгнаны за море вместе со своими сообщниками. Возможно, однажды он вернётся с армией, но я снова дам достойный отпор.
Юные колдуны и колдуньи Авари собрались вокруг наставницы, слушая Вала Мелькора с открытыми ртами и испуганно-восхищенными глазами.
— Румо Лукас? — переспросил одноглазый юноша, у которого не хватало половины носа.
Мелькор улыбнулся.
— Ваша наставница искусна и умела, и вы все чрезвычайно талантливы. Я предлагаю вам учиться у меня, я смогу дать вам тайные знания, которые помогут в случае опасности защитить себя и своих детишек от злобного Лукаса.
— А чем мы будем расплачиваться? — прищурился молодой Авар с очень длинными чёрными волосами, заплетенными в толстую косу.
— Вы поможете мне найти моих разбежавшихся питомцев. Поймаю я их сам, мне нужно лишь знать, где они. Я буду время от времени приходить к вам и спрашивать, как продвигаются поиски. А пока мне пора. До встречи, мой народ.
Полупрозрачный силуэт растаял.
— Я за ним не пойду! Я не его народ! Я его знать не знаю! У меня есть владыка! — возмутилась девушка с двумя тоненькими косичками.
— Если вы с ним, я ухожу! Кто со мной?
— Я с тобой, — приобнял ее одноглазый.
— Я тоже, — буркнула его сестра. Ещё двое шагнули к ним.
Длинноволосый эльф схватился за нож:
— Предатели! У нас нет владыки! Мы свободная община! Нас объединяет чаровничество! И это наш шанс!
— Это вы предатели! — выступил вперёд одноглазый.
Колдунья-наставница встала между ними.
— У каждого из нас свой путь, — сказала она, — мы не можем указывать друг другу, у кого учиться. Мы слишком многого не знаем, поэтому слишком часто беспомощны! Мелькор — наш шанс обрести силы и знания! На этом и закончим. Наши пути отныне расходятся.
— Да будет так!
Пути разошлись. Пока обе дороги вели во тьме и не казались разными.
Пока.
Спаситель принца Нолофинвэ
Его конь летел сквозь лесные дебри, преодолевал неприступные, казалось бы, скалы, перепрыгивал широкие расщелины и снова мчался вперёд белым сияющим вихрем.
Золотые волосы эльфа развевались в потоках воздуха, лёгкое подобие доспехов с выгравированными цветами и звёздами могло ослепить зеркальным блеском.
Финдекано с огромным трудом поспевал за новым членом семьи, который не жалел ни себя, ни лошадь, словно живёт последний день.
В любом случае, конь-то в чём виноват?
Наверно, в том, что его хозяин ещё слишком юн.
Старшего сына принца Нолофинвэ забавляло, как Глорфиндел пытался показать себя героем, но зато у него появился шанс пообщаться с изгнанниками, не привлекая к своей персоне слишком много внимания.
Когда всадники оказались в поле, Глорфиндел встал на седло и воздел меч к небу. Клинок сверкнул отражённым светом Телпериона.
Про себя назвав нового родственника до крайности беспечным и лишенным разума, словно простейший организм, только выразив это одним словом, Финдекано отвернулся от сияющего Глорфиндела и стал смотреть, как приближается цель их безумной поездки. Он не мог остаться дома, ведь супруга, пусть и не подаёт вида, очень волнуется за отца. Финдекано видел, как она плакала. Принц не вошёл тогда в покои, позволив любимой супруге побыть наедине со своим горем, ведь он, Финдекано, тоже в какой-то степени причастен к случившейся беде. Поэтому теперь обязан был встретиться с Майтимо, лично поговорить с ним и потом передать жене всё, что понадобится. Это вопрос чести.
Прыжком сев в седло за мгновение до обрыва, Глорфиндел с победным кличем оказался на противоположной стороне и, не дожидаясь Финдекано, рванул вперёд, к крутым скалам, откосам и непроходимым буреломам, которые, разумеется, собирался преодолеть верхом на коне, не сбавляя темпа.
— Что ему тут надо? — мрачно спросил Куруфинвэ-младший, стоя с близнецами Амбаруссар на недавно отстроенной смотровой площадке. — Это же очередной «никто-на-посылках» нашего дядюшки.
— Я его пристрелю, — вскинул лук Питьяфинвэ, и Тэлуфинвэ повторил жест брата, — а потом закопаем где-нибудь в лесу.
Куруфинвэ-младший в ужасе схватил Амбаруссар за руки.
— С ума сошли?! Идите лучше помогите Нельо обтесывать камни. Пусть привыкает, что мы снова все вместе.
— О-о! Я даже не могу представить, как он этому рад! — заливисто рассмеялся Тэльво.
Питьяфинвэ одним прыжком спустился с длинного пролета лестницы и исчез за поворотом. Близнец последовал за старшим.
— Выходи на бой! — крикнули снизу, и Куруфинвэ-младший не поверил своим ушам.
— Что? Что, прости?
— Выходи и сразись со мной! Я буду биться за честь моего владыки Нолофинвэ! Вы нанесли ему оскорбление!
Куруфинвэ-младший расхохотался.
— Иди домой, юнец! — крикнул он. — Я тебя не знаю и не собираюсь тратить силы на такое ничтожество, как ты.
Глорфиндел вскочил на седло и выпрямился во весь рост. В его руках меч мгновенно сменился луком, и белопёрая стрела просвистела совсем близко от лица Куруфинвэ-младшего. И в этот момент подъехал Финдекано.
— Брат! — крикнул он. — Отвлекись от этого не знающего страха ребёнка и скажи, где Майти, мне надо переговорить с ним.
Феаноринг молча указал направление и снова обратил взор на Глорфиндела.
— Скажи, молокосос, — съехидничал Нолдо, — кто обидел твоего папочку?
— Ты только что оскорбил меня! Выходи и покажи, на что способен твой меч!
— Мой меч способен только лежать там, куда его положили, и радовать взгляд того, кто на него посмотрит.
— Ты трус! С башни любой дерзить сможет!
— Поднимайся. Будем дерзить вместе.
Каково же было удивление сына Феанаро, когда Глорфиндел и правда полез к нему по стене. От неожиданности Куруфинвэ-младший несколько мгновений тупо смотрел на золотоволосого эльфа, а потом разразился хохотом.
— Не стыдно над ребёнком издеваться? — спросил с укоризной подошедший Макалаурэ. — Смотри, как пыхтит, бедняга.
Братья переглянулись.
Дождавшись, когда Глорфиндел долез уже почти до самого верха недостроенной сторожевой башни, Феаноринги рванули вниз и в несколько мгновений оказались на земле около стреноженной лошади незваного гостя.
Даже для эльфа прыгать с такой высоты было небезопасно, и Глорфинделу пришлось слезать.
— Завораживающее зрелище, — мечтательно произнес Макалаурэ. — Напишу-ка я песню о тех, кто преодолевает все преграды, которых нет, на пути к цели… Которой тоже нет. И лирического героя будут звать Никто. Это будет эпическая драма!
Глорфиндел спрыгнул со стены и, пытаясь испепелить взглядом сыновей Огненного Духа, выхватил меч.
— Упорный малый, — покачал головой менестрель, перебирая струны. — Брат, ты хоть для отвода глаз палку какую возьми. Видишь, как ребёнок старается.
Музыка становилась громче, повторяясь по кругу однообразной мелодией. Глорфиндел сделал шаг вперёд, но вдруг меч крутанулся и выпал из его руки.
— Род Феанаро не по зубам тебе, девочка, — засмеялся Куруфинвэ-младший. — Ступай домой.
Возможно, Глорфиндел не отступил бы. Но именно в этот момент подошли Финдекано и Майтимо с другом и его сыновьями, и горячему юнцу пришлось остыть.
Сын Нолофинвэ поднял меч сородича, его самого отвёл к лошади и, сделав только ему и Майтимо понятный жест, развернул коня.
— Он нам ещё доставит проблем, — мрачно сказал Нельяфинвэ, скрестив руки на груди. — Ему всё равно, с кем и за что сражаться. Он будет провоцировать нас, и однажды ему это удастся.
— И виноваты снова будем мы, — согласился Макалаурэ.
— Это уже традиция, — развел руками Куруфинвэ-младший, пристально смотря в сторону леса, откуда всё с большей тревогой ждал возвращения любимого брата.
Средиземье. Ангбанд
После изгнания Феанаро Куруфинвэ и всех его сторонников из Тириона, Валар пришлось все силы бросить на то, чтобы не испортить образ справедливых владык, и у Мелькора появилась масса возможностей для посещения своей разрушенной цитадели. Наконец стало возможным пробудить «домашних питомцев» и будущих воинов Ангбанда, но для начала нужно убрать весь мусор и достать еду для оголодавших за века сна животных.
Спустившись в самое глубокое подземелье, Вала Мелькор смотрел сквозь мрак и вскоре увидел то, что было нужно.
— Унго, девочка моя, иди к папочке, — позвал он, и откуда-то из черноты выползла паучиха размером почти с самого Мелькора. — Совсем изголодалась здесь одна, бедненькая. Но для тебя есть много вкусного! Мой братец Тулкас слегка поломал постройки, намусорил. Перебил моих воинов. Надо убрать мертвечинку и всю грязь. Ты же справишься? Ты сделаешь наш дом снова чистым?
Ответ, разумеется, был положительным. Созданная для поддержания чистоты в Ангбанде дыра в ткани пространства, обличенная в форму паучихи, пожирающей любую материю, покорно поползла вверх по лестнице.
А с ней поползли слухи о зашевелившемся в Ангбанде древнем зле.
За время отсутствия Мелькора, после победы над полчищем орков, оставшиеся в Средиземье эльфы-Авари, в отличие от Тэлери, расселились даже в опасной близости от разрушенной твердыни Вала, поэтому, пробуждая и выпуская на охоту своих волколаков и крылатых вампиров, Мелькор знал: они найдут чем поживиться. А дальше потребуется лишь распустить правильные слухи, породить легенды о заморском зле, добре и вечном счастье, заслужить которое может любой.
Это, конечно, не отменяло того, что Мелькор собирался в полной мере отдать должок брату за сохранность ценностей.
Встреча у реки
Взмах, разворот, стойка, выпад. Удар! Отскок. Стойка. Выпад!
Бесконечно комбинируя выученные движения, Артанис вдруг остановилась и посмотрела на своё отражение в зеркале медленной реки. Ей показалось, что вода о чем-то предостерегает, и принцесса прислушалась.
«Молчание… — шептала река. — Молчание… Лишь в нем спасение…»
Кружащая над водой сверкающая пыльца разлетелась от взмаха клинка, а потом снова собралась в призрачные спирали.
Выпад, отскок, разворот.
— Что ты здесь делаешь? — удивлённо спросила Артанис, едва не столкнувшись с Тьелпе, неизвестно как оказавшимся у неё за спиной.
— Я… — Нолдо на миг опустил глаза, а потом снова поднял, рассматривая прекрасное лицо дочери Арафинвэ. Он любовался, старался запомнить каждую мелочь.
Артанис подняла брови, ожидая ответ.
«Молчание…»
— Мне нельзя быть здесь, — грустно произнес Тьелпе, — но… я здесь. Если Валар станет известно, что я нарушил запрет и пришел сюда… Но мне всё равно. Я хотел увидеть тебя. Прости.
Его рука чуть дрогнула, но юноша так и не посмел прикоснуться к Артанис. Он уже хотел развернуться и уйти, но вдруг эльфийка с мелодичным звоном убрала меч в ножны и поймала его ладонь.
— Подожди, Тьелпе, — сказала дочь Арафинвэ. — Мой дом сохраняет нейтралитет. Ты можешь приходить и уходить, когда пожелаешь. Я буду рада встрече, и никто, обещаю, не узнает, что ты бываешь у нас. Идём.
Артанис повела не верящего своему счастью эльфа к раскидистым деревьям у поворота реки. Сев на траву, дева тряхнула волосами.
— Ты умеешь заплетать косы? — спросила Артанис, обернувшись. — Мне неудобно упражняться с распущенными волосами. Две косы спасут положение.
Руки Тьелпе задрожали.
— Не бойся, — улыбнулась принцесса. — Мои волосы, в отличие от расплавленного золота, не оставляют ожогов.
Подождав, пока влюбленный поклонник потеряет остатки бдительности, отдав всего себя прикосновению к волшебным волосам, Артанис спросила:
— Где вы теперь живёте? И кто ушел из Тириона, а кто остался?
— Всем совершеннолетним мужчинам рода Феанаро пришлось уйти, — утонув в золоте шёлковых волн, с трудом ответил Тьелпе, словно под гипнозом. — Остались только личные слуги и охрана наших жён, матерей и дочерей. Постепенно, когда строительство закончится, кто-то, возможно, присоединится к любимым мужьям, отцам и сыновьям… Но… Кто захочет ехать в глушь?
— Если любят — поедут, — уверенно сказала Артанис.
Тьелпе печально вздохнул.
— Мы не навсегда уехали. Нет смысла следовать за мятежниками, которые все равно однажды вернутся. К тому же…
— Что?
— К нам уже неоднократно приезжал брат жены Турукано. Один или с друзьями. Они требовали, чтобы мы ответили за оскорбления в адрес самого Лаурэфиндэ и, главное, в адрес наместника Нолофинвэ. Отец сказал, что в следующий раз лично расстреляет эту шайку из лука.
— Нет! — Артанис вздрогнула. — Не надо этого делать!
Тьелпе промолчал. Он уже понял, что отец только говорит, а делать ничего не станет. Только если Феанаро или Туркафинвэ его потащат за собой в какую-нибудь авантюру, тогда, возможно…
Юного Нолдо гораздо больше пугало давящее молчание Майтимо, который в последнее время практически ни с кем не разговаривал, только занимался стройкой. Планы по отделению от семьи рухнули, старшему Феанорингу пришлось пустить к себе не только братьев и отца, но ещё и деда! Король, оказывается, тоже втайне поддерживал мятеж старшего сына. Проект дома пришлось существенно расширять, и теперь на скалистой возвышенности строилась настоящая крепость из трёх основных зданий и высокой стены с дозорными башнями. Центральный корпус будет отдан Финвэ, правое крыло — Феанаро, левое — Майтимо, чтобы между старшими мужами ветви не возникло споров о том, кто же здесь хозяин. Остальные Феаноринги смогут выбрать жилье либо в крыле одного из трёх хозяев, либо построить отдельный дом в пределах крепостной стены.
Артанис очень внимательно слушала рассказ. Посылать в Форменоссэ шпионок было практически невозможно, Финдарато тоже не мог просто без повода снова заявиться к Феанаро.
— А как же Сильмарили? — спросила принцесса, и глаза Тьелпе сверкнули восхищением и завистью.
— Феанаро взял их с собой. Они теперь лежат в сундуке, спрятанные под одеждой и другими украшениями. Дед вообще всё забрал с собой, не оставив в Тирионе ничего. Отец говорил, он хотел и вовсе сжечь свой дворец.
И в этот момент Тьелпе понял, что доплел косы. Он даже представить не мог, что однажды для него подобная ерунда станет сродни трагедии.
— Спасибо тебе, Тьелпе, — мило улыбнулась Артанис, вставая. Золотые косы скользнули по ладоням эльфа, словно целуя на прощание. — Пофехтуем?
— Мне пора, — тихо произнес Нолдо, опуская голову.
— Тогда… до встречи.
Артанис выхватила меч и завертела его в руке. Принцесса смотрела, как Тьелпе уходил, и думала об услышанном. А ещё о брате. О его семейном счастье. И эти мысли ускоряли движение стального клинка, рассекающего пропитанный светом Древ и дивными ароматами воздух.
Забытая исполнителем музыка
Он снова слышал музыку. Это была странная мелодия, сбивчивая, лишённая гармонии и чёткой темы, словно исполнитель забыл ноты, но продолжал играть, пытаясь вспомнить или угадать, что должно быть дальше. Хаотично перескакивая с тональности на тональность, возвращаясь на несколько тактов назад и повторяя сначала, мелодия время от времени прерывалась, и в этот момент казалось, что звуки больше не прозвучат, случайно убитые безответственным менестрелем.
Всё это было настолько странно, что заставило изгнанника выйти из полупустой комнаты на просторный каменный балкон с простыми, лишенными каких-либо украшений перилами.
— Нельяфинвэ, — с раздражением, чуть слышно произнес Феанаро, — не умеешь ты создавать шедевры — так не берись за большие проекты! Словно не мой сын вовсе. Всё бы упростить и склепать побыстрее!
В голове Куруфинвэ уже начал зарождаться план перестройки своей и отцовой части крепости, но сосредоточиться мешала то возникающая, то обрывающаяся музыка, которая вдруг напомнила о чём-то страшном и безвозвратном, о чём-то, что осталось навеки в прошлом, о чём невозможно было забыть, но и помнить не хотелось.
«Что-то случилось», — сердце сдавила мрачная тревога, порождённая дурным предчувствием.
Усиливая врождённые способности зрения, Феанаро стал всматриваться вдаль.
«За ненавистью ты не видишь любви, — прозвучал в голове голос Вала Оромэ. — В этих словах нет смысла ни для тебя, ни для меня, но я обязан был сказать их. Я привезу твоего сына. Вспомни, что ты отец».
«Не тебе учить меня быть отцом! — мысль вырвалась взрывной волной. — Что ты знаешь об этом?!»
Связь с Вала оборвалась так резко, что Феанаро на мгновение потерял равновесие. Или это от понимания, что именно произошло?
Изгнанник сорвался с места, перед глазами пронеслись двери, ступени, коридоры, ворота…
И время остановилось, когда около Феанаро возник в серебряном свете Телпериона Вала Оромэ, верхом на белом жеребце, крепко прижимающий к груди бессильно обмягшего Тьелко, который сидел на спине лошади только благодаря силе Вала. Хуан не отходил ни на шаг от хозяина, вопросительно смотря на Оромэ мудрыми печальными глазами. И когда Феанаро, отойдя от потрясения, начал раздавать всем обитателям Форменоссэ приказы, направленные на помощь Туркафинвэ, беловолосый эльф наморщил лоб, пытаясь противиться убивающим душу эмоциям, его бессильно висевшая рука поднялась, легла на предплечье Вала, сжимая его рукав. А потом Тьелко приоткрыл глаза и посмотрел на отца…
Феанаро показалось, что под ним разверзлась пропасть.
Мрамор
«Добровольно выбравший изгнание» король Нолдор подбежал к открытым воротам, когда Вала Оромэ осторожно остановил коня. Финвэ почти не замечал, что ни Нельо, стоявший, скрестив руки на груди, с показным спокойствием переговаривавшийся с двумя друзьями, ни ошарашенные Амбаруссар, ни слуги, совсем никто не обращал внимания на потерявшего статус владыку, хотя раньше ситуация была диаметрально противоположной, что бы ни происходило. Сейчас же все смотрели на подавшего признаки жизни сына Феанаро.
— Майти слишком мягкий, — одними губами произнес Туркафинвэ, тяжело дыша. Голубые глаза с ненавистью смотрели на отца из-под полуопущенных белоснежных пушистых ресниц. — Я бы давно тебя убил… на его месте.
Феаноринг сказал это очень тихо, но почему-то услышали все. Закрыв глаза, Тьелко сильнее прижался к Вала, словно ему было очень больно. Оромэ, держа эльфа, как малое дитя, плавно спустился на землю.
— Уберите носилки, — сказал он, — я сам донесу сына Феанаро до постели. У вас здесь слишком крутые лестницы. Уроните ещё. Случайно.
Финвэ остолбенел. Он смотрел за происходящим с нескрываемым ужасом, ведь перед ним ожило прошлое.
— Все будет хорошо, отец, — голос Феанаро прозвучал непривычно мягко, и бывший король опомнился.
Как это возможно?! Пламенный Куруфинвэ не отреагировал на оскорбление?! Может, потому что старшему сыну короля тоже есть что вспомнить? Однажды отец и сын уже разделили на двоих молчаливое горе, которого никто не хотел понимать, все только пугались и шарахались, боясь разрушить прекрасные иллюзии о Благословенном Крае.
— Этого не повторится, клянусь тебе, — словно прочитал мысли отца Феанаро. — Никогда. Не повторится.
Отец и сын вместе пошли обратно в крепость, и Финвэ рассматривал с каким-то особым чувством недостроенные мраморные стены Форменоссэ. Они были грязно-белые, местами переходя в серый и тёмно-бурый, с коричневыми прожилками, которые напомнили бывшему королю сосуды под кожей.
— Почему Нельяфинвэ выбрал именно этот материал для строительства стен? — спросил словно сам себя Финвэ.
— Мрамора здесь много, самый очевидныйвыбор, — отрешённо бросил Феанаро и, ускорив шаг, скрылся за поворотом лестницы.
Финвэ остался один. Посмотрев под ноги, он увидел, что стоит на большом бордовом пятне, в которое, словно тонкие ручейки, сходятся прожилки, отливающие кроваво-красным.
— Пойдем, дед, — сказал на ухо на удивление участливый Морифинвэ, — какой смысл стоять и рассматривать ступени?
— Смысл есть, — нервно ответил Финвэ, — но не для тебя. Ты не знаешь, о чём вспоминает выживавший на берегах Куивиэнэн, когда смотрит на мрамор!
Морифинвэ огляделся. Решив, что рядом с внезапно захворавшим Тьелко, отцом, братьями, слугами и травниками, которые, отчаянно пытаясь выслужиться перед главой изгнанного семейства, неизвестно каким образом разместились в весьма скромного размера спальне, рассказывать о своих знаниях в медицине смысла нет, Карнистир заинтересовано посмотрел на деда:
— Ты никогда не делился, поэтому и не знаю. Но, если приоткроешь завесу тайны, охотно выслушаю. Только всё же давай уйдём с лестницы. Хотя бы на балкон.
— Приоткрою! — Финвэ пошёл вверх по ступенькам. — Покой потеряешь от такого приоткрытия!
«Сказочки», — про себя усмехнулся Морифинвэ, но промолчал.
— Мрамор хранит память о тех, кто касался его, вечно. Он ничего не забывает! Видишь прожилки? Они несут в себе кровь камня! И в этой крови навеки остаётся все добро и зло, радость и скорбь, всё, что коснулось мрамора. Вот и представь, неразумный юный эльф: с какими мыслями и чувствами пришёл сюда Нельяфинвэ? С какими принял всех нас? Что мы принесли с собой? Хоть кто-нибудь был рад оказаться здесь? Мрамор запомнит нашу жизнь как сгусток тёмной злой силы и навек пропитается ей. Стены Форменоссэ убьют нас всех. Одного за другим! И первым станет…
— Дед Финвэ, — прервал его взбежавший по лестнице Тьелпе, — тебе не о чем волноваться, ясно?!
— Не перебивай короля!
— Король теперь не ты! — Юноша не сразу сообразил, что сказал лишнего, осознав это лишь по испепеляющему взгляду Морифинвэ.
А потом он увидел, как таинственно заулыбался Финвэ и открыл рот для расспросов, но бывший король приложил палец к губам и очень загадочно произнёс:
— Не спрашивай…
Спасибо, Тьелко
В горах сильны ветра, и с высотой возрастает их мощь. Неудержимые потоки воздуха ближе к вершинам способны ломать деревья, сбивать с ног, обрушивать валуны.
Находясь на головокружительной высоте, чувствуешь себя свободным и всевидящим, но чтобы остаться здесь надолго, придётся обезопаситься от ледяного ураганного ветра, который может в любой момент швырнуть вниз и размозжить о камни.
Вспомнив, зачем вообще сюда пришел, Майтимо спустился с вершины горы и, найдя защищённое от ураганных порывов место, развернул набросок карты.
Отец снова начинает командовать! Месторождения драгоценных металлов и самоцветов ему понадобились!
Конечно, Майтимо мог не ездить на поиски сам, но сейчас Феаноринг не представлял иного способа сохранить хотя бы видимость мира между ним и отцом.
— Спасибо, Тьелко… — процедил сквозь зубы Майтимо. — Сделать хуже было просто невозможно!
***
Когда Финвэ Третий отправился проводить Вала Оромэ до ворот Форменоссэ и настало время прощаться, Айну не позволил старшему сыну Феанаро уйти.
— На этот раз обойдется, — то ли сказал, то ли передал мысленно Оромэ. — Но если твой брат ещё раз полюбит безответно, он уничтожит не себя. С ним разделят горе очень многие. Ты смог бы остановить его.
Вала посмотрел в сторону Тириона.
— Ждите важного визитёра: Эонвэ послали присмотреть за вами. Но на самом деле он придет с иной целью. Владыки Арды не потерпят войны на своей земле, а изгнанник перешёл все разумные границы в своей мести королю-наместнику.
Нельяфинвэ вдруг словно перенёсся в тронный зал, но стоял лицом к дверям и видел только от души хохочущего дядю Ноло.
«Не могу решить, — вытирая слёзы, выговорил он, — как поступить с этим великим шедевром».
А позади нового, пусть и временного владыки, среди толпы стояла трясущаяся от злости Индис.
«Я это так не оставлю! — крикнула она, обнимая младшего сына. — Где Эонвэ?! Я должна встретиться с Манвэ!»
Она ещё долго что-то выкрикивала, когда Арафинвэ вывел мать в коридор, и в голосе эльфийки звучала не столько злоба, сколько стыд.
— Что случилось? — недоумённо спросил Майтимо, но Оромэ ответил уклончиво.
— В последнее время «герои», желающие возвыситься за счет падения Дома Феанаро Куруфинвэ, плодятся, словно… — Вала загадочно улыбнулся и продолжать не стал. Заговорил по существу. — Эонвэ будет защищать эльфов Амана от вас, а вас — от них.
Но договорить им не дал появившийся рядом Куруфинвэ-младший. Приложив к стремительно синеющей скуле серебряное блюдце, эльф вопросительно посмотрел на старшего брата, намекая, что есть разговор. Вала Оромэ, сказав «я не прощаюсь», взлетел на коня и ускакал.
— Я оступился на лестнице, — объяснил Феаноринг огромный синяк на лице.
Конечно, Куруфинвэ-младший не сказал брату, что, когда Тьелко, снова впадающего в забытье, уложили в постель, Феанаро спросил, почему раньше никто ничего не делал и не сказал ему? В ответ Курво, потупившись, начал оправдываться, что брат не хотел лечиться, и в следующий миг внешне очень похожий на великого родича Нолдо оказался на полу, опрокинутый ударом кулака. Вставая, Феаноринг увидел широко раскрытые глаза сына.
— Слушайте все! — громко заявил Феанаро остолбеневшим эльфам. — Если мой сын будет сопротивляться лечению, свяжите его и вливайте снадобья насильно!
— Оромэ был прав, — вздохнул Куруфинвэ-младший, растирая щёку, — ступеньки слишком крутые. У архитектора чересчур длинные ноги.
— Очень приятно это слышать, брат, — скривился Майтимо. — Так что ты хотел?
— Мы должны привезти сюда Ириссэ! Пусть видит, что сотворила!
— То есть, я должен, так?
Куруфинвэ-младший не ответил, но всё было понятно без пояснений.
— Нет, извини, — Майтимо, смотря на брата свысока, снисходительно улыбнулся. — Я не самоубийца и не сваха.
— Тогда письмо напишем!
— Курво, — старший Феаноринг положил руку брату на плечо, и тот понял, что при падении сильно ушибся: ключица резко заныла, — хочешь письмо — пиши. Если же тебе просто не по себе от случившегося с Тьелко, отвлекись. Пойдём стену со стороны моря достраивать. Там должны быть две высокие башни на самом краю отвесного склона, — маска пренебрежения сменилась чуть заметной искренней улыбкой, — далеко внизу бежит ленточкой река, быстрая, шумная, как ребенок. За ней на сотни миль лес. Я ходил туда много раз. Там прямо из камней, проламывая их, растут высокие стройные деревья! Валиэ Йаванна создала настоящие чудеса. А после леса — песчаный откос и море. — Нельяфинвэ мечтательно посмотрел на брата. — Здесь вовсе не так плохо, как тебе кажется.
***
Майтимо ударил кулаком по скале. Он очень хотел думать, что всё случилось из-за волнения за Туркафинвэ. И не мог.
Это произошло из-за Тьелко, да. Из-за его злых слов. Как же Нельо хотел верить, что брат сделал это не специально!
***
Решив, что надо обговорить с отцом некоторые детали беседы с Вала Оромэ, Майтимо, оставив работу над строительством башен, пошёл в часть крепости, где поселился Феанаро, и каково же было его удивление, когда в дверях возникли два вооруженных латника, скрестивших копья перед хозяином Форменоссэ.
— У нас приказ, — сказал один из них, — тебе, господин Нельяфинвэ, надо оставить у входа всё оружие.
Вспоминая об этом, Майтимо начинал ругаться.
Сразу передумав делиться деталями разговора с Вала, старший Феаноринг теперь ощущал жизненную необходимость попасть к отцу, чтобы кое в чём убедиться.
И Майтимо бросил под ноги латникам пояс с кинжалом, который использовал для работы.
В этом крыле лестницу делали по проекту Феанаро, поэтому пришлось идти через ступеньку, как обычно. И хоть перила сияли изящной красотой, восхищения у Финвэ Третьего они не вызывали. Теперь.
С замиранием сердца и слабой надеждой Майтимо вошёл к отцу и увидел, что ожидал: рядом с Феанаро был вооруженный мечом Морифинвэ, который, судя по отрешённому выражению лица, не подозревал, ЧТО в этот момент произошло между его отцом и братом.
***
— Спасибо, Тьелко…
Тень прошлого и будущего
Об этой встрече никто не знал, даже Варда, обычно посвящённая в дела супруга. Безусловно, всё было решено и обговорено заранее, однако Владыка Сулимо слишком хотел сохранить в тайне разговор с мятежным братом, поэтому лишь сообщил Создательнице Звёзд, что принятое решение скоро превратится в приказ.
Два сгустка силы, средоточия мощи Творения, способные создать и направить звуки Изначальной Песни, чтобы малое объединилось в великое, элементарное — в многоуровневое, ничто — в живое и разумное, ринулись друг к другу, переполняемые желанием перемен: один хотел действовать сам, а второй — созерцать выполнение своей воли теми, кто преклонился перед ним.
В спешивших на тайную встречу ещё хранилась память об изначальном единстве, монолитной материи, заполнявшей Эа до расщепления и наступления хаоса. Но однажды единое звучание рассыпалось несчётным множеством нот, которые оказались притянуты и направлены в гармоничный танец сближения. Звукам более никогда не суждено было не слиться в изначальное единство, они обречены вечно стремиться друг к другу, но всегда быть на расстоянии. Благо это или проклятье? Ответа нет. Зло или добро? Неизвестно. Но что тогда?
Это реальность.
Поднявшись к границе мира, рискуя провалиться в пустоту и навеки потерять связь с Ардой, нарушив целостность связей Айнур между собой и с сотворённым для Детей Эру домом, радуясь бессмысленной опасности, некогда целый, но ныне распавшийся надвое разум разговаривал фактически сам с собой.
— Я знаю, что всё началось сначала, но пока молчу об этом, Мелькор.
— Что ты знаешь, Манвэ?
— Что ты снова создаёшь чудовищ — ты пробудил поглощающую материю, вложив в неё искажённое подобие разума. Это ведь дыра в ткани мира, скрытая плотской оболочкой.
— Её имя — Унголиант! Ты устрашился?
— Она опасна!
— Да я лишь хотел убрать мусор, а думающий бездонный колодец работает быстро, безотказно и не прихватит лишнего! В твоих владениях грязи тоже хватает, между прочим. Хочешь, помогу с очисткой?
— Ты знаешь, что нужно мне, и что никогда не принять тебе — это гармония.
— То, что ты хочешь, называется иначе.
Завибрировал угрожающий гул Тем Борьбы.
— Послушай, отпусти меня в Средиземье. Я очень люблю тебя, Манвэ, и буду скучать, но мне здесь не хватает свободы.
Ответом впервые стало безмолвие, пустота и дрожащее напряжение в Эа.
— Почему ты молчишь, брат? Орлы по всей Арде смотрят твоими глазами, я же знаю, сколько у тебя шпионов, и где они.
— Ты знаешь не обо всех.
— Конечно. Как и ты про моих единомышленников. Их больше, чем кажется, брат. Ты даже не представляешь, как привлекательно разрушение!..
— Я не стану одним из твоих сообщников, Мелькор. Я помню твои слова: «Мне не нужна Арда, если здесь правишь ты!»
— …И если мы встанем войной друг на друга, кого-то, возможно, предадут верные слуги.
— Лжёшь.
— Нет. Лжёшь ты. Мы оба это знаем.
Снова завибрировала тишина, и край мира опасно приблизился.
— Манвэ, брат, не надо мне угрожать. Я хочу лишь свободы.
— Ты знаешь, как её заслужить. Убрать мусор.
Мелькор некоторое время слушал энергетическое послание, и оно немало удивило мятежного Вала.
— До этого момента, Манвэ, мне казалось, я знаю тебя, как себя самого, ведь мы одно целое. Да, мы одно. Только я был о тебе иного мнения.
— Ты знаешь, зачем это.
— Да. Мы слишком сильны, и если начнется война, нам придётся вмешаться. А ты хочешь лишь Гармонии.
— Ущерб будет слишком большим.
— Но главное и самое страшное — тебе придётся встать с трона!
— Не смешно.
— Хорошо, брат. Мне нравится твоё предложение. Ты даёшь свободу мне, а я обеспечиваю Гармонию тебе. На том и сойдёмся.
— Да.
— Да, брат.
— Мне будет тебя не хватать.
— И мне.
Разъединившись, две свободные энергии пали с неба на благословенную, не знающую печали
землю Амана.
***
Вот оно — привычное: Таникветиль, дворец, орлы. Любимое? Возможно. Ценное? Пожалуй, да, из-за приложенных усилий.
Теперь уже было не столь важно, как король Арды относился к миру, которым правил, поскольку всё равно не отказался бы от него.
— Я пел, творил и боролся! — с напором усиливающегося шторма произнёс Манвэ Сулимо, ступая на балкон, размером с эльфийский город. — Я хочу жить здесь. Хочу, чтобы всё было правильно! И я знаю, как надо, ибо со мной, и только со мной благословение Эру.
Король Арды знал: за значительные перемены в подвластном мире именно ему придётся держать ответ перед Создателем, ведь именно он, а не Мелькор, ставленник Отца.
Держать ответ, как эльфийские короли перед ним, если их подданные нарушают Гармонию. Им тоже бывает в такие мгновения страшно, но они даже представить не могут, каково это — чувствовать себя виноватым перед самим Эру! Даже в чём-то незначительном!
«Мелькор это знает, — мысль оформилась Темой Неприязни. — И нарочно подставляет меня. Заставляет бояться, потому что сам боится моей Силы. Он боится меня, потому что знает — на мне, а не на нём благословение Эру».
Единый свет Древ соединялся на высоте балкона с едва заметным звёздным сиянием, недоступным аманэльдар, но Манвэ Сулимо создавал зрительные образы, слыша Темы каждого творения Айнур, различая, где чьи вплетены мелодии, ощущая пронизывающие всё сущее нити Валиэ Вайрэ.
Судьба предрешена? Она уже сплетена, или всё-таки есть шанс избежать самого страшного?
— Эру! — король Арды решил не дожидаться необходимости отвечать перед Творцом, собрался с силами и попытался добиться ответа сейчас.
Сейчас, пока снова не случилось беды.
— Эру!
И Создатель отозвался. Назвавшийся Подобным Ему Айну ощутил всей своей сутью, как движутся пласты силы в бездне Эа, как звучат Изначальные Темы Пока-Ещё-Ничего.
Сулимо не хотел это вспоминать, однако Творец решил иначе. Эру вкладывал нужные ноты и мелодии в Тему Познания, направлял их ставленнику-королю Арды. Манвэ слушал и, сам тому удивляясь, мысленно переделывал Силу в слова: сначала на Валарине, а потом, к ещё большему своему изумлению, — на нолдорском Квэнья. Видимо, слишком часто и слишком впечатляюще звучал этот язык в земле правителей Арды.
— Эру! — Тема Мольбы задрожала в сияющем воздухе. — Ты доверил мне ценность. Ценность ли? Сколь ценна жизнь в Арде? С чем эта ценность соизмерима? Что важнее: жизнь, счастье или покой? Где же грань?
«Ты хочешь, но боишься причинять смерть, — становилась словами на Квэнья Тема Познания. — И не понимаешь, как сохранить то, чем дорожишь. Где же грань? Ты снова и снова вопрошаешь, но ответ рядом. Посмотри на свою гору. Где она начинается? Кто имеет право проводить границу, и чем будет руководствоваться? Изменением почвы? Разницей высоты? Но ведь Таникветиль создал Разум. И Разум дал начало Решению. Где родилась идея сотворить гору? Откуда пришла сила для воплощения исполинской глыбы? Решение ведёт вперёд и указывает, где граница. Решивший повелевает, и от его воли зависят Решения остальных. Материальное вторично, Подобный. У всего Изначального первичен дух».
Тема Познания всегда звучала одинаково, и Манвэ знал — лишь Намо Мандос слышит иные аккорды, вернее, те же самые, но по-другому.
— Первичен дух, — сказал, посмотрев на кружащих в небе орлов, Сулимо медленно пошёл вдоль ажурных перил. — Но Арда материальна, что бы это ни значило.
Белые волосы
Ладони привычно сжали величайшую драгоценность — венец творения своего создателя. Феанаро смотрел на Сильмарили и видел в них отражения себя: самый холодный оттенком напоминал научный поиск, когда нужно погасить страсти и остудить голову; самый яркий — это сияние славы; а тот, что тёплого цвета верхней трети пламени — это любовь. О ней Феанаро, кажется, давно перестал думать.
Прижимая свои детища к сердцу, Куруфинвэ вспоминал лежащего в забытьи сына, его разметавшиеся по подушке белые волосы и, словно сейчас, слышал слова отца:
«Ты тоже помнишь это, правда, мальчик мой? Знаешь, почему я всегда врал, что люблю Туркафинвэ? Боялся обидеть тебя. Я мечтал никогда не видеть его. Совсем никогда. Его белые волосы. Ты ведь знаешь почему, Феанаро. Ты знаешь. Ты все помнишь и тоже думаешь об этом. Тот день… Будь он проклят во веки вечные! Помнишь, как мы пришли к Мириэль? Она всё так же спала беспробудным сном, но…»
— Её волосы, — Феанаро почувствовал, как нестерпимо защипало глаза. — Чёрные, вьющиеся крупными кольцами… Они распрямились и побелели.
«И мы тогда поняли, — с горечью говорил Финвэ, дрожащей рукой касаясь головы внука, который этого не почувствовал, — что это конец… И когда Туркафинвэ родился и я увидел белый пушок на его головке… Я возненавидел это вечное напоминание о боли».
Это было страшным откровением, но Куруфинвэ не мог злиться на отца, так как сам ощущал нечто подобное, только перемешанное с любовью родителя к ребёнку.
Феанаро прижал Сильмарили сильнее, и холодный вдруг вывернулся и упал на стол, яркий стал колоть острой вершиной, зато третий камень потеплел и словно размягчился, желая утешить своего творца.
Подняв со стола Сильмариль и вновь держа в руках все три сокровища, глава Первого Дома Нолдор подошёл к окну и увидел вдалеке у ворот крепости Нельо, снова вернувшегося с гор раньше обещанного. Оглядевшись, он передал три письма садящемуся на коня Карнистиру.
— Что это значит? — вслух спросил Феанаро, но ответить было некому.
Яд
Здесь листва была тёмно-красной, плотной и сочной. Серебристая в свете Телпериона роса стекала по ветвям и стеблям, падая в искрящуюся волшебными звёздочками землю.
Их встречи всегда случались здесь, у излучины реки, где золотой песчаный пляж граничил с крутым берегом, усыпанным алой галькой.
— Ты нужна мне, — прошептали тонкие губы у самого уха эльфийки, — и теперь есть причина тебя забрать.
— Я не имею права, у меня есть семья, — с неохотой отстранилась Митриэль. — Моя госпожа носит под сердцем дитя, я должна позаботиться о ней.
— Какая из них? Я сбился со счёта.
— А тебе не все ли равно?
— Ты права. Плевать я на них хотел! И на твоего мужа! Мне нужна ты. И я тебя заберу. Заметь, с благой целью. Уверен, моему брату помощь нужна больше, чем очередной брюхатой девке.
— Но от меня не будет пользы Тьелко! Я не умею лечить от любви.
— Его недуг — всего лишь повод, глупая. Ты нужна мне, а не ему. Я думаю, брату уже никто не поможет.
— Тебе и на это плевать?
— Мне нужна ты!
— Но…
В обнаженный живот эльфийки упёрся короткий кинжал. Рука Карнистира давила все сильнее, и по бархатной коже побежала алая капля. Митриэль, ахнув, открыла рот и, скоро задышав, широко распахнутыми глазами уставилась на лезвие, потом медленно перевела взгляд на склонившегося над ней любовника. Карнистир заметил, как испуг на лице эльфийки преображается в возбуждение.
— Знаешь, что я сейчас сделал? — с угрозой улыбнулся Феаноринг. — Кинжал смазан медленным ядом, от которого кровь густеет и остывает.
— Врёшь, — неуверенно возразила Митриэль, её губы задрожали.
— Можешь проверить, — оскалился Морифинвэ. — Ты передашь эти письма адресатам: Нарнис, Ириссэ и…
— Знаю. А потом с ответными посланиями обратно к тебе.
— Да. И вот ещё что, — Карнистир поднёс руку к лицу и с нажимом провел отравленным кинжалом по запястью рядом с венами. Кровавые полосы пересекли предплечье, устремившись к локтю, — если ты не принесёшь ответные письма, в которых мне передадут недостающие ингредиенты для противоядия, мы оба умрем.
Митриэль не знала, верить или нет. Ей было страшно и весело одновременно. Стараясь одеться быстрее, эльфийка запуталась в платье, и вдруг к порезу на животе прислонилась раненая рука.
— Наша отравленная кровь перемешалась, — жутко оскалился Морифинвэ. — Для тебя это что-нибудь значит?
— Больше, чем ты можешь представить…
Кровь попала на платье, письма, упала каплями на землю, слилась с росой и соком раздавленных ягод, перед тем как навек исчезнуть в земле. Благословенной земле Амана.
Меч Песнопевец
Музыка смолкла, словно умерла. Да, она была мертва, чтобы потом возродиться страшной песней металла.
Берег моря больше не казался романтичным местом. Это не тот берег, не родной.
Хотелось вернуться назад домой, уйти с этих прекрасных, но холодных и безмолвных скал, вырваться из плена серых камней…
…Но закрыты все замки и засовы,
На берег наступает вода…
Берег — это медленная птица,
Берег — это пленный океан,
Берег — это каменное сердце,
Берег — это чья-то тюрьма…
И когда на берег хлынет волна
И застынет на один только миг,
На земле уже случится война,
О которой мы узнаем из книг…
Макалаурэ вспомнил, как в детстве слушал уроки основоположника языка Квэнья — Румила. Книжник всегда был добр и ненавязчив, однако временами, когда появлялся отец, между создателем и преобразователем нолдорской словесности возникали настолько непримиримые споры, что маленький принц предпочитал держаться от всего этого подальше.
«Феанаро, — однажды всё-таки подслушал будущий великий менестрель слова Румила, — ты делал с моими наработками, что хотел, и я почти всегда с тобой соглашался. Ты сам мне говорил, что прогресс нельзя и не нужно тормозить, потому что только ради него и стоит жить вечно! Думаешь, мне всегда нравились твои преобразования? Нет, это не так. Не всегда. Однако я соглашался с тобой, поскольку большинство оказывалось на твоей стороне. Почему бы теперь тебе не поступить так же?»
Маленький Макалаурэ захихикал, едва не выдав себя. Да, отец нередко говорил сыновьям: «Численное превосходство — не преимущество в споре умов», намекая, разумеется, на то, что в Тирионе и вообще среди Нолдор говорящих «с» больше, чем хранящих традиции, однако, как выяснилось, сам он при случае пользовался ныне отвергаемым аргументом.
«Ради мира, Феанаро!»
«Нет».
***
Менестрель посмотрел на холодные северные скалы. Война… Она изначально терзала ещё не созданную Арду, то и дело вспыхивая снова и снова, лишь принимая разные обличия. Как же этого избежать? Или хотя бы защититься…
***
«Что тебе рассказал Румил про Мелькора?» — проводив книжника за дверь, спросил отец, словно готовый наброситься на кого-нибудь.
«Он говорил, — маленький Кано испуганно пожал плечами, — что это отступник и изгнанник. Что он спрятан от мира, чтобы осознать содеянное».
«И конечно однажды раскается и станет, как все, — вздохнул Феанаро, страшными глазами смотря на утопавшие в гаснущем золоте и набиравшем силу серебре сады из живых и рукотворных деревьев, — но это не так. Война — его суть. Война — это то, что он вложил в Арду, как частицу своей Темы. Каждый из Айнур — творец, и Мелькор умеет создавать только ненависть и борьбу. Возможно, его суть полезна там, где бессильны мирные методы, но…»
В тот раз отец не договорил, а ребёнок не спросил, так как слушать родителя было не очень интересно, однако позже Макалаурэ всё-таки поинтересовался у деда Махтана, что тот знает про изгнание Мелькора.
«Всё написано в книгах Владык, — ответил самый усердный ученик Вала Ауле. — Ты утверждаешь, будто читал их. Так какие ещё вопросы?»
«Давай фантазировать вместе, — предложил нолдоран Финвэ, когда до него дошла очередь рассказывать о Мелькоре, — бери арфу и играй самую зловещую музыку, какую только можешь. Представь страшный тёмный лес, где попрятались перепуганные пушистики, а враг выпрыгнул из-за дерева, схватил одного и потащил в своё подземное логово. Но вдруг…»
***
Звёздный сумрак Средиземья озарился белым и золотым. Земля содрогнулась, за горами на северо-востоке разверзлась пропасть.
Испугавшиеся света орки с криками ринулись бежать, не разбирая дороги, однако Мелькор, устрашившись расправы, послал приказ, и всё, созданное им, бросилось отражать атаку армии Валар.
— Это ещё что?! — ужаснулся Вала Оромэ отвратительному зрелищу. Охотник, уверенный, что даже дичь и приготовленные из неё блюда должны быть красивыми, замер на месте, направив сияющее копьё на приближающуюся живую массу.
Майя Эонвэ пожал плечами: господин Манвэ Сулимо приказал очистить Средиземье. Теперь понятно, почему Владыка считает создания брата мусором. Что ж, надо убрать — уберём.
— Мелькор отвратителен! — выругался Оромэ и послал коня вперёд, а Тулкас, хохоча, ринулся в кишащее живое месиво.
Принявшие облик зверей и птиц Майяр Вала-Охотника вступили в заведомо выигранный бой.
Среди дивного сияния и звуков гармоничной, хоть и грозной Темы, из-под земли, выдавая расположение тайной крепости Утумно, по приказу Мелькора лезли всё новые и новые чудовища, однако далеко не все из них были способны сражаться: орки в большинстве своём не успели вооружиться; непонятные создания, сшитые из кусков тел эльфов, порой даже безголовые, ползли медленно и неуклюже, неловко скребя многочисленными несоразмерными руками и ногами, царапая до крови надутые животы; вороны взметнулись чёрной стаей, закружились с карканьем, да только птицы были слишком слабы для противостояния орлам Манвэ Сулимо.
— Отвратительное уродство! Как всегда, — Вала Оромэ осмотрелся.
Перед взором охотника разразилась неравная схватка. Прекрасные сильные звери, в звёздном свете сияющие зоркими зелёными и жёлтыми глазами, покрытые рыжей, чёрной, пятнистой или полосатой шерстью, блестящими панцирями или чешуёй, вооружённые когтями, копытами и клыками, сминали и втаптывали в пропитавшуюся кровью мягкую землю нежизнеспособных уродов, количество которых ужасало.
Вдруг сзади тревожно залаяли псы, Майя Эонвэ обернулся и увидел бросившихся на армию Валар огромных волколаков с разумными глазами Айнур. Развернув коня и схватившись за боевой посох, посланник Владыки Манвэ ослепил нападавших вспышкой белого света, оглушил одним лишь аккордом, способным сбить диссонансную мелодию искажения. Волколаки на мгновение растерялись, и проиграли бой, пав под натиском воинов Вала Оромэ.
— У Мелькора нет шансов на победу, — сказал Эонвэ, смотря на побоище. — Почему он не сдаётся?
— Трус, — с презрением бросил Оромэ, а тем временем Тулкас нашёл убежище брата и начал пробиваться внутрь.
***
Зеркала, зеркала, зеркала…
Меня здесь не найдут! Не найдут!
Мелькор понимал, что скрыться не удастся, ведь Айнур — единая Музыка, и каждая Тема знает, как и откуда звучит другая, но…
Гадкая слабая плоть! Она заставляет бояться за себя больше, чем за крепость, хранящую столько трудов!
Разумом осознавая, что надо выйти и сдаться, а не прятаться в подземной твердыне Утумно, проникнув в которую, братья найдут главные ценности, Мелькор не мог заставить себя успокоиться — совершенно необъяснимый страх был сильнее любых доводов и требовал надеяться, что всё обойдётся.
Земля содрогнулась раз, ещё, ближе, ближе, и очередной удар пришёлся в утонувший в бесконечном мраке потолок.
Зеркала со звоном раскололись, полетели вниз каплями слёз и крови, свод разверзся, и в бело-золотом сиянии возникло хохочущее лицо.
— Брат! — Мелькор заулыбался, отступая в исчезающий под натиском света мрак.
Появление Тулкаса вдруг отрезвило: войско противников слишком сильно, Оромэ уничтожит всё, что встанет на пути его армии. Нет! Нельзя этого допустить!
— Как я рад тебя видеть! Если я что-то не так сделал, прости! Я готов извиниться за всё! — кланяясь, Мелькор отдал приказ самым ценным творениям отступить под землю, в самые глубокие залы и там заснуть. Хотелось верить, что не навечно.
Удар. Свод начал рушиться. Делать камни безопасно-жидкими стало сложнее из-за их количества.
— Ты? Извиниться? — Тулкас расхохотался так, что затряслась сама земля. — Не смеши!
Мелькор, кланяясь ещё более усердно и умоляюще складывая руки, сосредоточился.
Прозвучал призыв.
Среди растрескавшихся зеркальных колонн возникли огненные вихри, окружённые всплесками молний. Семь исполинских и несколько десятков поменьше — пламенные Майяр бросились защищать своего господина, однако их силы оказалось слишком мало. Мелькор понял это, когда прямо в Утумно ворвались исполинские орлы, псы и выглядящие эльфами воины Оромэ.
Хозяин крепости понял, что с самого начала неправильно распределял мощь Творения, и теперь это обернулось против него.
— Умоляю, не губите! — закричал Мелькор, падая на колени. — Я всё осознал! Я исправлюсь! Я исправлю!
— Замолчи! — разметав огненные вихри, Тулкас направил сжатый кулак на противника-брата, и тот, задыхаясь, рухнул в снова затвердевшие осколки.
Сияние заискрилость, стало мерцающе-завораживающим, однако среди блистательной красоты ощутилось неумолимое притяжение Бездны.
— Что? — не в силах подняться, Мелькор захрипел. Сейчас было бы самое время избавиться от тела и улететь, рассеявшись, в безопасное место, однако нечто мешало так поступить, и это мог быть только один Вала. — Что… со мной… будет?
— Нельзя судить его в Валиноре, — сказал воплотившийся белоснежный Манвэ, рядом с которым мерцала звёздами Варда. — Круг Валар соберётся здесь.
Майя Эонвэ с покорным равнодушием встал рядом, Оромэ приказал своим воинам окружить поверженного брата.
— Он брал всё, что делали другие, искажал и присваивал, — Ауле возник в зале под руку с Йаванной, словно среди Утумно поднялась заросшая лесом гора. — Он называл своим то, что крал и портил!
— Не надо, — остановил речь брата Владыка Манвэ. — Слова не нужны. Мы все знаем, что сотворил Мелькор, мы знаем, что действовать нужно здесь и сейчас. Без лишних глаз. Намо, исполняй волю Рока.
— Рока? — выдавил вопрос Мелькор. — Может быть, твою, Манвенуз?
Однако слова застряли в сдавленном горле, плоть начала тлеть, распадаться, превращаться в лохмотья и исчезать. Освободившийся дух скрутило воронкой, ломая структуру мелодии, заставляя уместиться в один короткий такт, бесконечно повторяющийся и оттого бессильный.
Ауле отделился от эльфоподобного хроа, сковывавшего могучий дух, словно тесная одежда, и направил на поверженного брата Изначальную Тему Металла — прочную, гибкую, властную. Угнетённая музыка Мелькора застонала, замедлилась, звуки поплыли, мелодия стала единым целым с тюрьмой, лишившись возможности обрести свободу, не уничтожив себя.
Бой закончился.
Последние частицы телесного облачения мятежного творца истлели. Среди мокрых осколков зеркал остался только прах и уродливый стальной венец.
— Манвенуз! Бери и правь Средиземьем, — захохотал Тулкас, разминая кулаки.
— Нет, — печально покачал головой Король Арды, наблюдая, как Огненные Майяр, не успевшие сбежать, пали ниц перед Вала Ауле, — Средиземье — земля Детей Эру, нам не дано права властвовать здесь. Уходим. Ничего больше в доме брата не трогайте.
***
Земля перестала дрожать, чужой пугающий свет рассеялся, оставив лишь привычное мерцание звёзд, и эльфы Эгладора вопросительно посмотрели на свою королеву.
Недавно отгремевшая битва с орками и чудовищами Мелькора считалась выигранной — напавшие были перебиты или отступили, однако и Старшие Дети Эру, и Творения Ауле понимали — враги могут прийти снова. Но теперь что-то случилось — что-то грандиозное! — и знать ответ может лишь одна из Айнур.
Эльвэ обнял супругу за плечи, встретился глазами со звёздными безднами, и Мелиан, взяв его за руку, отстранилась.
— Волей Рока, — сказала королева, — мы останемся здесь и построим новое скрытое королевство — Дориат, как и планировали. Мы должны защитить себя, я обязана защитить вас, мой народ. Что бы ни произошло.
Гномы радостно потёрли руки — значит, Менегрот возводить всё-таки надо, и будет богатое вознаграждение. Оружейник Телхар, во время войны ковавший доспехи и оружие и для своего народа, и для эльфов, начал прикидывать, как сменить военное ремесло на строительное. Его инструменты непременно должны стать самыми лучшими!
***
«...дивный свет Благословенной Земли озарил страшные тёмные берега озера, Великий Охотник на своём великолепном коне прискакал на помощь несчастным зверькам. То была великая Битва Битв, — Финвэ вдруг задумался. — Нет, Битва Битв, пожалуй, должна быть более масштабной — в ней должно пасть само Великое Искажение! А тогда был просто повержен враг пушистиков. Его сковали цепью Ангаинор, которую создал Великий Кузнец, заперли в прекрасном дворце Судьи, — мечтательно продолжил нолдоран, кажется, уже забыв, что рядом с ним кто-то находился, — пусть теперь сидит и смотрит, как надо строить, и не выходит на волю из Великих Чертогов, пока не научится! Кстати, кончиком цепи Ангаинор, который торчал из-под Врат Чертогов, позволили поиграть самым доблестным и пушистым нимбиньяр».
***
Макалаурэ опомнился. Увы, прошлое не вернуть. Когда-то оно, несмотря ни на что, казалось беззаботным и светлым, пусть и не было таковым, однако порой самообман исцелял лучше любого снадобья, но чем можно обмануть себя в мрачном холодном Форменоссэ?
Здесь даже струны звучали пугающе, ветер холодил, заставляя вздрагивать всем телом, вода казалась затаившимся врагом, что вот-вот набросится из засады.
И в руках, вместо арфы, сам собой оказался меч. Макалаурэ посмотрел на своё отражение в идеально отполированной стали, но увидел чьё-то чужое лицо, на котором навек осталась печать глубочайшего горя. Зрелище было ужасающим, и менестрель повернул меч боком. Заточенный край сверкнул яркой звездой, на миг ослепив.
«Сверкнёшь звездой… Звездой…»
Звёздочка блеснёт у порога,
Догадайся, сколько ей лет.
Выйдешь на пустую дорогу,
Щёлкнет за спиной арбалет…
Макалаурэ вновь повернул меч зеркальной стороной. Он вспоминал, как впервые взял его в руки и сразу решил, что будет называть эту ненужную опасную вещицу Песнопевец. Пусть поёт обо всем, о чём может слагать песни большой нож. В тот момент, находясь в тайной отцовской кузнице в окружении братьев, Макалаурэ понятия не имел, о чём поют большие ножи, поэтому не стал даже думать об этом. Он с замиранием сердца любовался алыми сполохами, отражавшимися в металле, и вдруг среди игры пламени и теней мелькнуло лицо Феанаро, серьезное и печальное, хотя отец менестреля воодушевлённо говорил о том, что Первый Дом снова станет величайшим из живущих в Амане. Потом в лезвии на фоне каменной стены отразились подошедшие с мечами в руках Карнистир, Тьелко и Куруфинвэ-младший.
«Ты же споёшь о нас? — спросил Туркафинвэ, убирая оружие. — Память о наших деяниях обязана служить примером для многих поколений!»
«Кано споёт о нас! — отразились в мече близнецы. — Мы для него интереснее, потому что нас вроде бы двое, но мы одно целое!»
«Мне здесь больше нет смысла оставаться, — вдруг подошёл сзади Нельяфинвэ, и его отражение, появившись в мече лишь на мгновение, скрылось в сполохе из горна. — Я выполнил требование отца. На том и закончим. Про меня можешь не петь».
Сказав это, старший Феаноринг, даже не простившись, ушёл из кузницы, и за ним захлопнулась тяжёлая кованая дверь.
***
Макалаурэ убрал меч и усмехнулся. Нельо хотел уйти от отца, чтобы больше не продолжать бессмысленное соперничество, но Валар вновь свели их вместе. Забавно вышло.
А ещё забавнее получилось, когда за уезжающим с почтой Карнистиром закрылись ворота, и отец буквально подбежал к старшему сыну с расспросами.
«Да, это я Морьо послал отвезти письма, — отрешённо ответил Майтимо, с очень вежливой интонацией. — Волею Эру не все, кто мне дорог, сейчас рядом. Что может быть лучше полученного письма от любимого родственника?»
Макалаурэ видел, как накалилась обстановка, поэтому стал играть, словно просто так. Музыка потекла между двумя пламенными сердцами, разливаясь ручьём, предотвращая пожар.
Подойдя ближе, менестрель приобнял отца, поставив играющую «Песню о Королеве» арфу на мощёную камнями дорогу.
— Скажи, Нельо, — обратился он к брату, всё так же стоявшему с невинным и вежливо-учтивым видом, — как тебе удалось уговорить Эонвэ выпустить Карнистира?
— Мне не пришлось уговаривать, — нахмурился Майтимо. — Я сказал, что если нам самим нельзя ехать за помощью для Тьелко, пусть Эонвэ седлает коня и привозит к нам Валиэ Ниэнну.
— Серьёзно?! — Макалаурэ был шокирован.
— Заметь, Кано, — старший брат покосился на отца, — его не удивило, что мы не хотим помощи Вала Ирмо. Эонвэ даже не обмолвился о Садах. Понимаешь меня?
— Не хотелось бы понимать, но приходится, знаешь ли. Ты ведь мне голову оторвёшь, если я с тобой не соглашусь.
Нельо осуждающе посмотрел на брата и быстрым шагом ушел продолжать стройку.
Феанаро вздохнул.
— Он не просыпается, Кано, — чуть слышно произнес Куруфинвэ, закрыв глаза. — Я уже видел такое.
— На этот раз всё будет хорошо, — через силу улыбнулся Макалаурэ. — Я снова пойду к Тьелко и буду играть. У каждой души есть струна, задев которую, феа можно пробудить и исцелить. Мы же все созданы из песни, значит, нужно просто исправить сбившуюся главную тему. Параллельно отпаивая больного целебными отварами, разумеется.
— Я рад, что ты веришь, будто прав, Канафинвэ.
— Прав, — ворота Форменоссэ открылись, и во двор ступил Вала Оромэ. — Пойдём, великий менестрель, у нас есть работа.
***
Смотря на мерно накатывающие на берег волны, Макалаурэ, ушедший из Форменоссэ, чтобы собраться с силами и продолжить попытки помочь Тьелко, всё ещё мысленно находился с братом и сидевшим у его постели Вала Оромэ. Туркафинвэ и правда проснулся, однако это нельзя было назвать выздоровлением, потому что несчастный влюблённый просил только об одном — оставить его в покое и дать сдохнуть. А получая отказ, плакал.
Несмотря на это, Владыка-Охотник утверждал, что всё будет хорошо, и Макалаурэ был готов верить ему беспрекословно.
Примечание к части
Песня "Берег" В. Бутусова
Мы те, кто мы есть
Помещение, которое изначально планировалось библиотекой, превратилось в зал для переговоров. Нельяфинвэ очень не хотел идти, однако понимал — надо. Должен. Должен!
Должен!
Как и раньше. Как и всегда.
Теперь, когда Тьелко пошёл на поправку, и Вала Оромэ уехал, простившись на неопределённый срок, Феанаро Куруфинвэ решил собрать семью для важного разговора.
Неимоверным усилием заставив себя зайти в помещение, назначение которого отец изменил для своего удобства, Нельяфинвэ посмотрел на собравшихся.
Дед сидел с отрешённым видом, изображая интерес к конструкции приделанных к потолку светильников, Макалаурэ, как обычно, что-то наигрывал, однако сейчас делал это совершенно беззвучно, Тьелко, казалось, спал, сидя за столом. Вооружённый чернённым клинком Карнистир самозабвенно крутил в руках Палантир, Курво, тоже с мечом, улыбался каким-то своим мыслям, а близнецы играли в жесты, каждый раз показывая одинаковые фигуры пальцами. Отец стоял у окна и смотрел на далёкие Древа Валар.
— Нолдор — это не только кровь, но и суть, — заговорил сын Мириэль, не оборачиваясь, — не надо думать, что лишь те, кто сейчас находятся в Северной Крепости, имеют право носить имя искусного талантливого народа. Вы должны понимать, что в Тирионе, — Феанаро бросил многозначительный взгляд на отца, — нарочно остались мои верные единомышленники. А ты, Нельяфинвэ, затеял глупую игру, которая может навредить всем нам. Однако я не об этом сейчас. Кто-то из здесь присутствующих, вероятно, считает, что в Валиноре хорошо в любом случае, что бы ни происходило. Мы в светлом Благословенном Краю, не в тёмном Средиземье, и за это спасибо Владыкам, будем славить прекрасный Аман. Но это не Аман! Это Валинор — Земля Валар, а не наша! Я призываю нарекать вещи своими именами! Зачем нам врать самим себе?
Макалаурэ посмотрел на отца, беззвучно игравшие струны, отражая волшебное сияние Древ, чарующе заблестели.
— Эонвэ! — крикнул в окно Куруфинвэ. — Я знаю, что ты уже вернулся к нам. Зайди, мне есть, что тебе сказать.
— Ты затеял опасную игру, отец, — с каменным лицом произнёс Майтимо, — она может навредить всем нам.
Карнистир расхохотался, Финвэ заулыбался, глядя на прожилки мрамора в стенах, Тьелко пшикнул, и, вероятно, из-за бурной, однако доброй реакции семьи, Феанаро ничего не сказал старшему сыну.
Скромно сияя только золотом волос и небесной синевой глаз, Майя Эонвэ бесшумно оказался в зале, однако каждый эльф мысленно поблагодарил Айну, что тот вошёл через дверь и без фокусов.
— Это Суд Нолдор? — почти без иронии поинтересовался посланник Владыки Сулимо. — Хочешь отыграться на мне, Куруфинвэ?
— Мне есть, что сказать, — повторил Феанаро. — А также есть, что спросить, и на свои вопросы я желаю получить ответ, только не уверен, сможешь ли ты мне его дать.
— Может быть, я лучше тихо выпью вина в вашем дворе, а вы пока делами займётесь? — умоляюще посмотрел на Майтимо Эонвэ.
— Нет, — отрезал сын Мириэль. — Не надейся, что, находясь вдали от Тириона, мой род утратит величие и способность мыслить. Скажи, Айну, какая Тема создала нас? Что знают о ней Валар? Что знает Мелькор? Что знаем мы?
Морифинвэ ухмыльнулся, музыка струн Макалаурэ зазвучала капелью. Переглянувшись, Амбаруссар рассмеялись.
— Нам, Айнур, достаточно знать о себе, о своей Теме, Куруфинвэ, — многозначительно улыбнулся Майя Эонвэ, — и тебе тоже — о нашей. Владыки озвучили эльфам нужную Мелодию, и это — более, чем всё, что нужно знать.
— И как же мы, Нолдор, вписаны в ваше многоголосье? — скользнув взглядом по отцу и сыновьям, изгнанник стал ещё серьёзнее, голос зазвучал угрожающе. — Вероятно, использованы иные слова, но суть мне известна:
«Феанаро. Сын Мириэль.
Нолофинвэ. Сын короля Нолдор.
Арафинвэ. Сын Индис.
Один народ. Одна кровь. Одна семья.
Один — изгнанник.
Другой — король.
Третий — никто».
Засмеялся даже не подаваший признаков жизни Тьелко, Эонвэ прищурился, мол, ладно, Куруфинвэ, будь по-твоему.
— Изгнанник-король-никто, изгнанник-король-никто-изгнанник, — Майя заговорил сначала медленно, но постепенно речь зазвучала быстрее и быстрее, — колесо Рока завертелось, набирая скорость, и полетело по склону, который с каждым проворотом всё круче, на пути всё больше острых камней, всё сильнее удары и треск ломающихся спиц, но остановиться уже нельзя. Теперь возможных концов только два: колесо выдержит бешеный спуск и остановится внизу, поломанное и жалкое, но преодолевшее всё, тем и гордое, либо рассыплется щепками ещё на склоне и застрянет жутким напоминанием о жестокой расплате за слишком высокое мнение о себе.
Майтимо со вздохом опёрся лбом на руку.
— Трунь, — прокомментировал Макалаурэ, ущипнув струну.
— Мы те, кто мы есть, — совершенно не смутился Феанаро,испепеляя взглядом Айну.
— Очень рад за вас, — улыбнулся слуга Манвэ. — Можно я пойду? Я согласен на изгнание, только оставьте меня в покое.
— Айнур разделили Нолдор, — проигнорировав слова Эонвэ, продолжал Куруфинвэ, — на затерянную среди скал крепость-тюрьму, которой однажды суждено лишиться хозяина, роскошный дворец, уже лишившийся хозяина и не желающий принимать в своих залах наместника, и покои матери незаконных детей, где хозяина никогда и не было.
— Феанаро, — Финвэ напрягся, — ты забыл, что я здесь и поддерживаю тебя? Я не заслуживаю даже минимальной благодарности в виде не упоминания Индис в дурном ключе?
Взгляд сына ушедшего в изгнание нолдорана выразительно сказал о том, что вторая королева не может претендовать на иное отношение, что любовь наследника к отцу не отменяет понимания происходящего и обиды от предательства самых близких, однако просьба была исполнена, и слова не прозвучали.
— Мы те, кто мы есть, — подхватил вдруг Морифинвэ Карнистир, подняв Палантир над столом, — и, разделённые натрое, твердим каждый своё:
«Мы снова станем великими! Беды сплотят нас!»
«Я докажу, что могу быть первым! Главное — удержать власть».
«Мы отомстим за позор! Настанет наше время!»
И любой повторит:
«Мы те, кто мы есть!»
«Я тот, кто я есть».
«Мы те, кто мы есть».
— Плавная безмятежная мелодия блаженства Амана, — задумчиво заговорил Эонвэ, словно боясь сболтнуть лишнего, — изначально хранившая в памяти тревожные ноты, для некоторых разбилась ударами в гонг и барабанной дробью, превратившись в марш, больше похожий на похоронный, нежели на победный, навеки лишив истерзанные сердца возможности быть счастливыми.
Пылающие глаза Феанаро полыхнули, однако глава Первого Дома сдержал бушевавший в душе огонь.
— Ты так и не ответил, посланник, — руки Куруфинвэ сдавили столешницу, — что вы, Айнур, знаете о роде Эльдар? Что вам известно о Замысле? Что вы знаете о Добре? Что знаете о Зле? Вы вечно утверждаете, будто Эру не открыл вам многого, но ведь это ложь! Вы избрали путь слепцов, но как поступите, если завтра неведомый доселе ужас падет на нас? Что, если повторится прежняя беда? Что вы сделаете?
Эонвэ молчал, уже зная, что ответит.
— За тысячу лет Эпохи Древ, — речь Феанаро становилась всё громче, — в вашем Валиноре не стало больше порядка! Вы уверены, что один из вас пресытился кровью, слезами и криками? Почему вы обвиняете меня и мой народ, будто мы ранили Арду, которая постепенно угасала с самого зарождения, и вам известно, по чьей вине? Кто на самом деле виновен, что не осталось даже памяти о первозданной чистоте, а повсюду, кроме вашего Валинора, царит вечный мрак? Я знаю, вы скажете, будто это Нолдор убили надежду, это Нолдор жаждут власти, однако когда-то был братский народ в Амане. Что же изменилось, Владыки? Нолдор столь сильны, что именно нам, а не вам предстоит написать самые страшные страницы Истории Арды? Если это так, значит, и самые светлые и великие страницы также будут нашими! Мы те, кто мы есть, мы — Нолдор. Что вы рассказали нам о нас? Что вы сами знаете о себе, Айнур?
— Просто песня! — восхитился Макалаурэ, чувствуя, как рождается строка за строкой.
— Владыка Манвэ не передал вам своё Слово, — ответил Эонвэ, очень надеясь, что не поддержанный им разговор-монолог окончен.
— Слово Валар! — расхохотался Феанаро, и беседа продолжилась.
Однако для менестреля перестало существовать всё, кроме музыки и поэзии. Канафинвэ Феанарион вдруг погрузился во тьму, состоящую из дивного света, к которому нельзя прикоснуться, а стремиться и любить можно бесконечно.
И сияние пело[1]:
«Ветер разрушит стены, прахом осыпятся горы…
Счастливо жили эльфы в светлых дворцах Тириона.
Валар, не знавшие гнева, их одарили любовью.
Были одной семьёю, были единой кровью.
Кто же король, кто изгнанник?
Брат, позабывший брата…
Так зародилась злоба, так наступила расплата.
Были невинны взоры, помыслы чисты были…
Как же вышло, что братья вдруг о родстве забыли?
Стылым холодом дышат северные вершины,
В светлом дворце Тириона пахнет склепом и пылью.
Злоба таится в мыслях брата, предавшего брата.
Так ли уж он виновен? Слишком страшна расплата!
Кто королём родился — стал изгнанником ныне.
Зла не знавшие Валар строго его осудили.
Но, как и прежде, Мелькор строит козни средь Нолдор.
Валар, не знавшие гнева, брата судить не могут.
Зла не знавшие Валар, злобу ваш брат рождает!
Но придут перемены, час расплаты настанет!
Бредит прежним величьем, кто королём был прежде,
Словно огонь под пеплом, тлеет в душе надежда.
Жаждет изгнанник власти, жаждет обиженный мести.
Вспыхнет яростно пламя ради попранной чести!
Верят в своё всесилье Валар, полны гордыни…
Вспыхнет, как пламя, ярость, в прах распадётся твердыня!
Помыслы были чисты, были невинны взоры…
Но зародилась зависть, но начались раздоры.
Сколько случилось бедствий, сколько злодейств свершится?
Залиты кровью невинной будущего страницы…
Ярость вспыхнет, как пламя!
Кровь и боль, и утрата.
Зла не знавшие Валар,
Будет страшной расплата!»
Очнувшись от нахлынувшего вдохновения, Канафинвэ Феанарион увидел залитый серебром Телпериона опустевший зал, понял, что остался один, и спеть только что сотворённую балладу некому.
***
Конец первой части.
Примечание к части
Автор стихов https://ficbook.net/authors/2493244
Белое_Безмозглое
Песня
https://vk.com/audio443220075_456241018_29db9a4d9b0ce7b8ca
послушать песню можно здесь https://vk.com/audio443220075_456241018_29db9a4d9b0ce7b8ca
Часть вторая. Исход. Время перемен
Подземное хранилище крепости Форменоссэ расширили и разделили на девять частей, правда доставшиеся близнецам помещения были смежными, и дверь между ними никогда не запиралась.
Нельяфинвэ старался не думать о том, что планировал сделать здесь обыкновенную кладовку, но волею Рока она чудесным образом превратилась в сокровищницу, оружейную и место частого уединения отца.
— Здесь теперь даже своды поют, — решил разрядить обстановку старший сын Асталиона, вместе с отцом помогавший возводить стены Форменоссэ, а сейчас переносивший в подземную часть твердыни всё подозрительное, — после того, как сюда пришёл блеск изящных драгоценностей и грозного металла, крепость обрела таинственность, в ней ощущается магия, словно рядом находится благосклонно настроенный Айну.
— Это Сильмарили, — улыбнулся друг Феанариона, хлопнув его по плечу, — они не просто кристаллы, им под силу оживить даже мрамор.
Нельяфинвэ равнодушно кивнул.
— Асталион, — каменное лицо Майтимо Руссандола совсем застыло, словно эльф полностью погрузился в собственные размышления и не замечал, что говорил вслух, — надо проверить, всё ли «ненужное» убрали сверху. После того, как отец дал понять, что не думает пересматривать своё поведение, Эонвэ сообщил Слово Валар: никакого оружия, кроме охотничьего, но даже его можно использовать лишь за пределами Форменоссэ. Мне надоело, что все здесь, словно малые дети, заигрались в бунтарей и нарочно провоцируют старших на агрессию. Хотите понять границы дозволенного? Ещё не поняли, да?
Кивнув сыну, Асталион вышел из принадлежащей Нельяфинвэ кладовой, открывшаяся и закрывшаяся дверь создала краткое мгновение яркого света, и медь, сталь, золото и серебро, вспыхнув, снова угасли, равнодушно отражая сияние холодных светильников.
— Стены поют, — речь молодого Нолдо вырвала Феанариона из неприятных раздумий. — Нужно немного тепла, чтобы согреться.
Нужно немного любви, чтоб открыть своё сердце.
Сияй как звезда.
«Моё пламя им не погасить! — вспомнились гневные, однако полные отчаяния слова отца, брошенные в пустоту, когда стало ясно, что дерзость не привела ни к чему хорошему. — Они уверены, что вычеркнув меня на дюжину лет из жизни Тириона, смогут вычеркнуть навсегда! Я прекрасно понимаю их план: мои труды можно умалить всего лишь одним взмахом пера, введя, пока меня нет, новое чтение любой из моих тенгв! Всего одна тенгва, понимаете? И, вернувшись, мы не поймём родную речь! Пока меня нет, можно снова прийти к упрощённому «интуитивному» пониманию фраз, вычеркнув тем самым из разговорного Квэнья синонимы «главных», то есть, самых распространённых слов! А потом манипулировать этим, в любой ситуации имея возможность заявить, будто имели в виду совсем иное! Их просто неверно поняли! Так выражайтесь чётче! Но нет, зачем? Как же манипуляция?»
— Неважно, кто ты такой, неважно, в чём твоя вера, — продолжался напев. — Неважно, на сколько замков запирается дверь.
Может быть, это любовь, может быть, вдох в чьей-то жизни первый.
И то, и другое уже неважно теперь.
О чём бы Эру ни молчал, всё будет об этом —
О том, что жизнь до краёв наполнена светом.
Сияй, как звезда.
Нельяфинвэ остановил взгляд на разложенных под стеклянным куполом изделиях из меди и янтаря. Внутри идеально прозрачной застывшей смолы были лица и фигуры, причудливо меняющие форму, если смотреть под разными углами.
«Ты понимаешь, Ранион, — в памяти возродились пропитанные бессильным гневом высказывания отца, адресованные одному из верных, кто должен был отвезти в Тирион нечто секретное под видом необработанных самоцветов, добытых севернее Форменоссэ, — что всего лишь одно лжеисследование, которое некому проверить и подвергнуть сомнению, может разрушить выстраиваемую столетиями систему обучения? Я вернусь к руинам трудов всей своей жизни!»
— Кто бы ты ни был, что бы ни делал,
О чём бы ни думал, во что бы ни верил,
Какие бы беды тебя ни терзали,
Какие бы недруги ни искали —
Сияй, как звезда.
«Ты притащил сюда всех, кому доверяешь! — прозвучала в голове неожиданная нападка отца, когда Нельяфинвэ попытался спросить про вести из родного города. — Это глупо! Это недальновидно! И теперь мои друзья: Эртуил, Менелдил и Рианаро должны служить тебе? Я не отправлю их по твоим делам, не надейся».
Ссора оказалась настолько странной, что старший Феанарион даже не принял её близко к сердцу.
«Представляешь, — пошутил он позже в разговоре с Асталионом, — оказывается друг — это тот, кто шпионит в твою пользу».
— Сияй, как звезда!
Обернувшись на вновь вошедшего с «вызывающими подозрение Валар кинжалами» друга и подумав, что отец, выговорившись, сделался тихим и поникшим, а потом почти перестал выходить из сокровищницы, куда спрятал не только оружие, но и Сильмарили, и книги, в том числе недописанные, Майтимо Руссандол вздохнул. Как же всё это надоело!
А ещё Тьелко хотел поговорить, надо прогуляться с ним вдвоём. Главное, не начать обсуждать отца, иначе можно сказать то, о чём потом придётся пожалеть.
***
— Мне больше не с кем поделиться, Майти, — смотря себе под ноги, произнес Туркафинвэ, осторожно ступая по камням вокруг крепостной стены. — У всех вокруг либо счастливая любовь, либо совсем никакой не было и нет. Меня никто не понимает. Наверно, те, кто поняли бы, уже мертвы. Не у всех есть друзья Валар.
Братья шли от Форменоссэ к реке, повернули за скалу и двинулись вдоль обрыва. Рядом носился счастливый Хуан. Туркафинвэ критически осмотрел себя, исхудавшего и осунувшегося, такого жалкого на фоне высокого и мускулистого брата, и хмыкнул:
— Теперь мое прозвище Красавчик звучит издёвкой…
Нельяфинвэ, чуть заметно улыбнувшись уголками губ, отрицательно покачал головой.
— Знаешь, что мне в тебе нравится? — спросил Тьелко и, не дожидаясь ответа, продолжил: — Ты почти всегда молчишь и даёшь излить душу. Я понимаю, тебе просто наплевать на всех, ты из вежливости делаешь вид, что слушаешь, но мне именно это сейчас и надо. Вы все думаете, я иду на поправку. Как бы не так!
Беловолосый эльф пнул с обрыва крупный камень, и старший Феаноринг на всякий случай подхватил брата под руку.
— Тебе правда на меня не плевать? — с сарказмом скривился Туркафинвэ. — Тогда придется слушать моё нытьё очень долго.
— Рискуешь, — мрачно отозвался Майтимо. — Когда я долго не занимаюсь тяжёлой работой, начинаю думать о неприятных вещах. Будь краток.
— Да ты со своими помощниками уже всё достроил! Остановись. Башни уже совать некуда.
— Я найду, — сощурился Руссандол.
— Почему-то меня это пугает, брат, — поднял глаза Туркафинвэ, и Майтимо усмехнулся:
— Тьелко, рассказывай. Я слушаю.
— Я везде вижу её… — голос Туркафинвэ дрогнул. Как и губы. — Слышу её слова. Чувствую прикосновения. Словно её руки опять касаются меня! Становится тепло, легко, будто и не было ничего… Будто не расставались. Я чувствую… Счастье. Представляешь? Настоящее! Как с ней! А потом вдруг в грудь бьёт молот. Не вдохнуть. Боль. Холод, всего трясёт, и так плохо, выть хочется… Вы писали письмо Ириссэ? Ответ был?
Нельяфинвэ опустил глаза. Конечно, писали. И не раз.
— Нет, — повернулся он к брату, следя за его реакцией. — Я не позволил. Любая попытка общения со Вторым Домом теперь может стать поводом для их цепных псов, чтобы напасть. А для отца — сам знаешь. Мне надоело выслушивать.
— Она даже не знает…
— А что изменится, Тьелко? Ириссэ не пойдет против семьи.
Туркафинвэ поежился, опустив голову, и тяжёлая горячая рука старшего брата легла ему на плечо.
— Знаешь, Тьелко, — с теплотой сказал старший Феаноринг, — даже у владык Арды не всё гладко в любовных делах. Вчера мы с Эонвэ немного выпили. Лишнего. С кем не бывает?
Майтимо Руссандол замолчал, вспоминая, как был зол посланник Валар, когда понял, что напоили его намеренно, с целью дать возможность Карнистиру уехать незаметно.
— И?.. — Туркафинвэ поднял голову.
— И он рассказал, как к Манвэ приходил просить помощи в женитьбе Майя Тилион, как говорил, что хоть и холоден снаружи, его внутренняя энергия горяча, и разожгла этот огонь Майэ Ариэн, которая, в противоположность ему, холодна внутри, хоть и пламенна внешне, и совсем его не замечает, что бы он ни делал. Всё это был по большей части пьяный бред, но тебе, возможно, станет легче, зная, что даже у Майяр бывают проблемы с девушками.
— И что Манвэ? — очень тихо спросил Туркафинвэ.
— Эонвэ сказал — Владыка Манвэ Сулимо мудр и милостив, поэтому что-нибудь придумает.
«А потом Эонвэ выпил ещё и, с размаха поставив бокал на стол, добавил: «Я им обоим заранее сочувствую», — вспомнил Майтимо, но озвучивать не стал.
— Знаешь, Нельо, — поморщился Туркафинвэ, — от этого действительно легче. Но больно, как и было. Плевать я хотел на Майяр… Я… Не могу без неё!
— Всем нам здесь кого-то не хватает, — пожал плечами Майтимо. — Каждый выкручивается, как может. И пока ты единственный, кто не справился с трудностями. Не стыдно?
Туркафинвэ вздохнул. Стыдно или нет, какая разница, если нет сил на борьбу. Оромэ утверждает, что постепенно здоровье наладится, но быстро это не произойдет.
— Зато, — через силу улыбнулся беловолосый эльф, — из-за моей постыдной слабости отец не может обвинять всех Валар одинаково.
— Да, они с Оромэ почти друзья теперь, — усмехнулся Нельяфинвэ. — Лучшие. Но знаешь, Курво с Тьелпе позволили ездить к Ауле, пусть и с сопровождением. Понимаешь, что это значит?
— Нет, Нельо, прости, но думать я пока не способен.
— Это значит, что Валар не рубят с плеча. Они не меряют всех нас одной меркой, и если мы поддержали отца, это не значит, что все мы преступники и должны нести наказание наравне с ним. Мы ведь никому оружием не угрожали. Возможно, настаёт время перемен.
— Почему?
— Сам посуди. Все эльфы, что не пошли за Валар с берегов Куивиэнэн, считаются одинаково тёмными и не зовутся Народом Звёзд. Но как же дети, что родились позже? А те, что ещё родятся? У них ведь не было и не будет возможности выбирать, где жить. «Они сгинули во тьме», — написано в летописях, говорится устами Владык. Уверен, о нашей семье Валар между собой рассуждали примерно так же, однако видишь, теперь некоторым позволено время от времени безнаказанно видеть немного света из горна Ауле. Я считаю такое положение вещей прогрессом.
— Может быть, это следствие чьих-то полезных для нас действий, о которых мы не знаем, — заулыбался Туркафинвэ, однако ответной радости не получил.
Майтимо помрачнел, замолчал и продолжил разговор не сразу:
— Когда ты ляпнул отцу про меня… Я не придушил тебя только потому, что думал, ты сам умрёшь, без моего участия. Но потом мне стало интересно наблюдать за реакцией отца, когда я послал Морьо за помощью.
— За помощью? — Тьелко внимательно посмотрел в прозрачные серые глаза брата. — Ты посылал Морьо за Митриэль? И… О, Эру! Ты писал Ириссэ! А она не ответила… Нет! Она ответила, да? Я прав?
Нельяфинвэ понял — проболтался, врать больше нет смысла.
— Да, — серьёзно сказал он, — ответила. «Дочь короля не должна выбирать в мужья сына мятежника, оскорбившего её владыку-отца».
— Это не она писала!
— Возможно.
— Где письмо?! Оно ещё цело?! Не ври мне!
— Успокойся! — Нельяфинвэ сжал кулаки. — Я сжигаю все письма, которые адресованы мне. Всегда. — Старший Феанарион выдохнул и скрестил руки на груди. — Когда я отправил Морьо с посланиями, отец занервничал. Из-за твоих слов, Тьелко. А мне было приятно осознавать, что он чувствует вину. Наконец-то. Ты в тот момент спал, словно сам знаешь, кто, все только об этом и говорили, поэтому твой недуг стал уязвимым местом для отца. Гордый Феанаро Куруфинвэ растерял всё своё высокомерие, был непривычно слабым. И знаешь, — Майтимо Руссандол опустил глаза, — мне вдруг стало его жаль. Потом, когда мысленно отыгрался. До этого казалось — ненавижу… — Напряжённые губы дрогнули. — А Морьо отец хотел сделать своим охранником, и тут я его отсылаю.
Туркафинвэ хмыкнул:
— Кажется, я много пропустил.
— Да, — улыбнулся одними глазами Майтимо. — Когда Морьо рядом не оказалось, я спросил…
***
— Отец, хочешь, я тебя охранять буду? Вижу, ты кого-то опасаешься.
Феанаро осмотрелся. Во дворе было несколько эльфов, занятых своими делами, никто, вроде бы, не обращал на хозяев крепости внимания.
— Мстишь, — злость снова зажгла огонь в потухших глазах Феанаро. — Не думай, что твоя маска учтивости обманет меня. Я вижу сквозь неё!
— Я не планировал обманывать тебя. Я лишь считаю, что быть вежливым правильно.
— Ты путаешь вежливость и лживость, сын. Не пытайся играть со мной!
Нельяфинвэ устало посмотрел на шпиль ближайшей башни. Не то. Надо переделать.
— Хочешь видеть меня без маски? — вопрос прозвучал непроизвольно, и Майтимо сразу же пожалел о сказанном.
Феанаро внимательно посмотрел в глаза сына, но на этот раз без вызова, проницательно.
— Твоя маска — намордник. Ты прав, лучше не снимай.
***
Выслушав брата, Туркафинвэ широко раскрыл глаза, а потом, хлопнув Нельяфинвэ по плечу, рассмеялся.
— Как мило вы побеседовали! Пример идеальной семьи!
— Мне тоже понравилось, — улыбнулся Майтимо. — Но повторять не хочу.
Примечание к части
Песня К. Комарова "Сияй"
Две проблемы
В раскалённые недра горы, называемые кузницами Вала Ауле, никогда не допускались эльфы, и долгое время запрет носил священный характер — раскалённым рекам и озёрам придавалось магическое значение, умаляющее достоинство простых аманэльдар, надумавших себе, будто не заслуживают происхождением посещение сокровенных подземелий.
Однако всё изменилось, когда подобный запрет — спускаться в шахты — оказался объяснён простой опасностью для жизни: под толщей почвы темно, а если осветить туннель огнём, может произойти взрыв. С изобретением холодных светильников шахты стали доступны для эльфов, а Феанаро получил новый повод гордиться собой, разрушив с помощью науки очередное глупое суеверие.
С кузницами мастер хотел поступить схожим образом, и примерно представлял, как этого добиться, однако создать жароупорные материалы для защиты тела и фильтрующие ядовитый воздух маски не удалось. Теперь же работа над подобными проектами и вовсе встала, поскольку Феанаро Куруфинвэ запретил в его отсутствие продолжать начатые им исследования, а также браться за новые, опираясь на перводомовские наработки.
Недовольные таким положением вещей эльфы стали задавать неудобные вопросы Валар и просить разобраться в ситуации.
***
В огромных ёмкостях из материала, состав которого эльфам не раскрывался «за ненадобностью», прямо в лаве смешивались и обогащались уникальные сплавы — их невозможно было получить при меньших температурах. Вала Ауле, чёрно-красной фигурой возвышаясь над огненной рекой, прервал пение, напоминавшее рокот бушующего потока, и обернулся не подошедшего помощника.
— Остались нерешённые вопросы? — сухо поинтересовался Творец Гор.
— Две проблемы, — Майя Курумо посмотрел на пузырящийся белый металл. — Учитывая, что без Феанаро вся работа затормозилась, а его сын и тем более внук ничего не решают, только приезжают поработать, выходит, что мы устранили Феанаро и теперь, воспользовавшись ситуацией, возьмём его труды, учеников и мастеров себе, как это было изначально. Кто-то согласен и даже рад, но в таком случае выходит, что Феанаро прав, и Валар хотят сами править эльфами. Значит, короли и другие лидеры аманэльдар не имеют реальной власти, вопреки изначальному договору, что Айнур для Детей Эру — учителя и защитники, а властвуют над Народом Звёзд их собратья. Это не те отношения, к которым мы стремились, Владыка. Вот одна проблема из двух. Вторая в том, что эльфы, обучающиеся у нас, стали говорить, будто в случае некоей провинности не получат защиту или хотя бы обыкновенную поддержку учителя перед другими Валар. Значит, доверия между нами быть не может. Ещё немного, и нас открыто обвинят в обмане, утаивании, тирании и чём-нибудь столь же неприятном. Лично мне всё равно, что думают про меня аманэльдар, но я понимаю, какие последствия могут иметь подобные переосмысления.
— Пусть ко мне приходят те, кому интересно моё искусство, — отрезал Ауле. — Пусть создают украшения для себя, домов, садов, фонтанов. И если какой-нибудь эльф попросит моего разрешения что-то делать, я не стану выяснять, позволял это Куруфинвэ или нет. А его дружки, хозяйничающие в библиотеке и обсерватории, меня не интересуют ровно до тех пор, пока не придут на мою территорию.
— Менелдил отправил Раниона с посланиями в Форменоссэ, а потом заявил, что Феанаро подумывает остаться на севере, но для этого потребуется перенести всё необходимое в горы, а дело это непростое и не быстрое.
Котлы забурлили сильнее, огненные фигуры поднялись из лавы и поставили ёмкости на твердую землю около Вала.
— Пустые разговоры, — отмахнулся Ауле от слов помощника.
— Я не был бы столь уверен, — Курумо посмотрел на освещённые огнём недр своды, на которых игра теней создавала причудливые образы, — Рианаро говорил, что большинство проектов изгнанника продолжают делаться, но с условием — каждый шаг должен быть согласован с Куруфинвэ лично, ведь невозможность жить в Тирионе никаким образом не отстраняет мастера от его работы. Поэтому кузнецы, ювелиры и исследователи могут лично ездить в Форменоссэ, либо…
— Да, остаться там. Я не против. По сути это переселение ничего не изменит.
— Вот именно, — кивнул Майя. — А это означает, что изгнание Феанаро не имеет смысла.
***
Нолофинвэ посмотрел в окно на залитый серебром Телпериона сад, покачал головой и обернулся на постель.
Анайрэ спокойно спала полураскрывшись, и небесно-голубой шёлк едва касался белоснежной бархатистой кожи эльфийки, ничего не пряча от глаз супруга. Однако тяжёлые мысли заставляли устремлять взор вовсе не на желанное притягательное тело, а в волшебно-сияющую пустоту, туда, где вдалеке белела священная гора Таникветиль.
Никогда ранее ощущение связанных рук не было настолько мучительным. Король-наместник вспоминал свои планы в мечтах о троне, и понимал, что даже тогда, в статусе принца, вечно преследуемого предвзятым мнением Первого Дома, чувствовал себя гораздо свободнее, нежели сейчас.
Да, Феанаро нет в Тирионе, но его помощник Эртуил с завидным рвением мешает всем и каждому, кто имеет несчастье обмолвиться о малейших продвижениях в любом деле.
Нолофинвэ сжал кулаки.
Население города неумолимо росло, и это было прекрасно, однако внезапно оказалось, что проект Тириона принадлежал другу нолдорана Финвэ — Орландиру, а тот в свою очередь передал право расширять границы и достраивать дворцы сыну Мириэль Териндэ, соответственно, без его согласия нельзя изменять облик Града-на-Туне, чтобы не навредить изначальной идее.
Сам Орландир отказался решать какие-либо споры, сославшись на то, что король всё ещё Финвэ, а значит последнее слово за ним, однако Нолофинвэ знал — от отца он ничего не добьётся, а значит, круг снова замкнулся на Феанаро.
И что говорить растущим семьям? Переделайте гостевой зал под очередную детскую? Не играйте свадьбы, пока не вернётся нолдоран? Может, объявить состязание на самый абсурдный ответ для подданных? Толку не будет, но хотя бы повеселиться можно.
«Помни, Нолофинвэ Финвион, ты наместник, — при случае повторял Эртуил, оставшийся следить за дворцом Феанаро, — как и я — лишь смотритель. Я не имею права хозяйничать в доме моего принца, а ты — в королевстве отца. Ты поддерживаешь порядок, сохраняешь нетронутыми ценности, но не более».
Можно было бы поспорить, однако эту точку зрения поддержали многие, в том числе и семья самого наместника, поскольку однажды венценосный родич вернётся, и объяснять ему, почему и что было сделано, никому не хотелось.
Вспомнив о том, что мать настаивала на разговоре, наместник подошёл к постели, поцеловал супругу, прекрасное лицо которой озаряло угасающее серебро и набирающее силу золото, и поспешил собираться на встречу. Вряд ли удастся повернуть ситуацию в свою пользу, однако ещё есть время даже для необоснованной надежды на лучшее для себя, и этим необходимо воспользоваться.
***
Щебетание птиц за окном сменилось мелодичными трелями, когда сидящий в саду принц Финдарато стал учить юного наследника музыке.
— Знаете, почему я снова рада предстоящему Празднику Урожая? — допивая вино, улыбнулась Индис, отходя от окна и оборачиваясь на сыновей. — Потому что там точно не будет петь этот проклятый менестрель Макалаурэ! А под музыку моих драгоценных внуков чудесно спится.
Королева, не удостаивая взгляда старшего сына, указала младшему на бокал:
— Налей мне ещё. Поухаживай за матерью.
Арафинвэ с неохотой подчинился.
— Финдарато красиво поет, и спать под его баллады не тянет, — с обидой сказал младший принц, пролив несколько капель алого вина на скатерть. Ему всё больше казалось, что ситуация окончательно вышла из-под контроля, и ничего хорошего из этого не получится. Мать слишком часто требовала встреч с Валар, постоянно о чём-то с ними договаривалась… И запрещала рассказывать об этом Нолофинвэ.
Но почему?
Он ведь король-наместник! Зачем же собственная семья действует за его спиной?
До ближайшего большого праздника было ещё очень далеко, однако разговоры уже начались. О нём шептались, пели, рассказывали, сочиняли, строили планы…
— Если будешь пить слишком много, матушка, мой приход сюда потеряет всякий смысл, — резко встал со своего места Нолофинвэ и подошёл к окну. В его прозрачно-серых глазах отразился почти угасший свет Телпериона. — Я не против отдохнуть за бокалом вина, но ты звала нас для важного разговора.
— Ты никогда просто так не приходишь к матери! — Индис смахнула со стола золотую ложку, и та с жалобным звоном упала на чароитовый пол. — Ты следишь за делами Феанаро, надеюсь?
Нолофинвэ не ответил. Шли годы, он ни разу не написал брату… Нельяфинвэ несколько раз передавал ему письма от своего имени, и получал ответы, но для Куруфинвэ там не было ни строчки. Причина крылась не в том, что новый король не вспоминал о старшем брате, он просто не знал, что написать.
— Мама, — вздохнул Нолофинвэ, но Индис тут же перебила его:
— Королева-мать!
— Королева — это моя жена, — начал злиться в ответ на агрессию наместник, держа себя в руках из последних сил. — Прошу, давай поговорим по существу. Ты прекрасно знаешь, что население Амана растет, проблемы множатся, и даже Валар уже признали, что изгнание Первого Дома было слишком жёсткой мерой. Сейчас подобных конфликтов очень много, случаются они и в семьях высокородных, и простых, и невозможно каждый раз отправлять в изгнание зачинщика со всей его неравнодушной роднёй. Ты понимаешь, о чём я?
— Более чем! — Индис начала ходить взад-вперед по пушистому холодно-синему с золотом ковру. — К великому сожалению, перводомовцы не перебили друг друга за время изгнания. И даже своего страдальца выходили! Я не понимаю, Нолофинвэ, почему в песнях не поётся о том, что злой изгнанник покусился на принцессу, за что был проклят самим Эру?
— Потому что не стоит переходить границы разумного, матушка, — отозвался король-наместник. — Я могу приказать Аклариквету что угодно, но мой народ — не сборище безмозглых баранов.
— И твоя дочь до сих пор не замужем!
— Дочь Арафинвэ тоже.
— Она ещё юная! — Индис поставила перед младшим сыном бокал, давая понять, что тот отлынивает от обязанностей. Выпив вина, супруга бывшего короля заговорила спокойнее. — Нолофинвэ, ты прекрасный правитель. Гораздо лучше, чем отец, которого дела эльфов всегда интересовали много меньше, чем тёплая постель. При тебе растут города и множатся эльфы, счастливых семей всё больше, в Амане царит мир и порядок, и есть лишь две проблемы, омрачающие твоё правление: однажды вернётся законный король. Что же касается статуса изгнанников у Феанаро и его рода… Он был дан за, в общем-то, пустяковое дело. Ты же понимаешь, сын, всё выглядит так, словно ты избавился от конкурентов, и это как раз вторая проблема.
— Можно подумать, это неправда, — усмехнулся Арафинвэ. — А на правду не обижаются.
Нолофинвэ испепеляюще посмотрел на младшего брата.
— Правда в том, — Индис, зло прищурившись, взглянула на любимого сына, — что Ноло должен остаться на троне, и вашему отцу во главе народа Нолдор делать нечего, поэтому нужно что-то предпринять, сохранив лицо и чистые руки, не перемазанные в светящейся краске.
Нолофинвэ засмеялся, но ни брат, ни мать не разделили его веселья.
— Не волнуйся, матушка, — выдохнул король-наместник, — я не собираюсь рисовать послания Феанаро и отцу. Я не настолько хороший художник.
— Тебе весело! Ты не понимаешь, какой это был позор? Когда Финвэ, поддержавшего сына-мятежника, обязали добровольно последовать с заговорщиками в изгнание, я избавилась от всех вещей, вышитых и сотканных его первой женой, потому что теперь мне никто не мог запретить это сделать. А Финвэ оставил нам всем ещё худший подарок. После такого ему больше не быть уважаемым королём даже для тех, кто чтил его по старой памяти. Поэтому ты, мой мудрый сын, носящий имя Финвэ, как и отец, должен особенно ревностно заботиться о репутации, чтобы те, кто сочувствуют Феанаро и его семье, не захотели сместить тебя.
— Я напишу ему, когда мне будет, что сказать, — Нолофинвэ взялся за бокал и графин, посмотрел на мать, потом на брата. — Арьо, может, и мне нальешь?
— Не унижай его! — вспылила Индис. — Он не обязан прислуживать тебе.
— Мне не трудно, — пожал плечами Арафинвэ и наполнил хрусталь брату и себе.
— Валар возьмут организацию переговоров на себя, на этот раз без возможности для Феанаро явиться с оружием, — Индис критически посмотрела на лежащие в кварцево-золотой вазочке фрукты и ягоды. — Его, конечно, не приведут под конвоем и в цепях… К сожалению. Но его «армию» не подпустят. А тогда, Ноло, как только Феанаро предстанет перед тобой в безопасном для тебя виде, ты пообещаешь, что отныне и навек ты будешь следовать за братом, куда бы тот ни шёл, какой бы путь ни выбрал. Ты должен дать Феанаро и всем остальным понять, что возлагаешь на брата большие надежды, доверяешь ему. Чтобы он понимал ответственность за свои поступки.
— Опасное обещание, — нахмурился Нолофинвэ. — Никогда не знаешь, что задумает Феанаро.
— Он не безумец, — посмотрела в глаза сына Индис, — и не глупец. Изгнание отрезвило его. Я лично говорила с Манвэ. И не раз. И сейчас, Ноло, я передала тебе его слова. Это не моя выдумка. «Ты будешь идти, а я — следовать». Таково Слово Валар для тебя, мой старший мальчик.
Арафинвэ принялся сосредоточенно рассматривать скатерть, проводя пальцами по витой линии из алых нитей, на которую пролилось вино.
— Вала Мелькор ушел из Валинора, — вдруг помрачнела Индис, — а его помощь всегда имела огромное значение для всех нас.
— Здесь много его братьев и сестёр, — равнодушно сказал Нолофинвэ, — без помощи не останемся.
Индис резко развернулась и нечаянно смахнула со стола бокал. Алое пятно растеклось по чароитовому полу среди осколков хрусталя и оставшихся невредимыми золотых змей, обвивавших чашу. Арафинвэ с жалостью посмотрел на мать, понимая, что отучить её постоянно пить, похоже, невозможно. Что-то её гложит. Что-то такое, о чём она не говорит даже любимому сыну.
Бедная мама! Как же вернуть на твоё лицо счастливую улыбку?
Изгнанники
Крепостная стена у главных ворот вверху имела форму ступеней, и при желании по ней можно было ходить. Гладко шлифованный мрамор на всем протяжении обвивали кованые из драгоценных металлов изящные веточки с закругленными листьями, оживляя холодный мёртвый камень.
Поднявшись на смотровую площадку, Финвэ облокотился на перила и задумался. До Форменоссэ практически не долетали вести, письма приходили нечасто, а то, что отправлял и получал Нельяфинвэ, огласке не предавалось. Из общего затишья можно было сделать вывод, что в Тирионе всё спокойно.
Жена Куруфинвэ-младшего, вместе с дочками приехавшая жить с мужем, время от времени отлучалась к матери или свекрови, но все её рассказы сводились исключительно к обсуждению нарядов, причёсок и украшений, большинство из которых для неё теперь делал любимый сынок.
— Феанаро не смог ничего подарить Мириэль, — вздохнул Финвэ, — потому что был слишком маленьким… Она бы радовалась, зная, каким непревзойдённым мастером стал её сын.
Снизу доносились глухие удары дерева о дерево, мешая углубляться в воспоминания, и Финвэ, осмотревшись, взял из ниши в стене свечу и бросил ей в «источник шума».
— Эй, вы, там внизу! — крикнул бывший король. — Вы мне грустить мешаете!
Феанаро и Туркафинвэ, между которыми упала свечка, подняли головы. Макалаурэ сыграл на арфе странный перебор, и свеча прилетела на место.
— Не кидайся предметами интерьера, дедушка, — учтиво поклонился менестрель. — Мы здесь заняты важным делом.
— Мое дело важнее! — подмигнул Финвэ и скрылся в башне.
— Я устал, — менестрель отставил арфу. — Тренируйтесь пока без магии.
— Нет, Канафинвэ, ты должен продолжать, — строго сказал Феанаро. — Пока Эонвэ за нами не следит, надо тренироваться. Бери инструмент.
Макалаурэ пришлось подчиниться. Он и сам понимал, что Второй Дом, а, возможно, и Третий, и многие другие все эти годы совершенствовали технику владения и производства оружия и доспехов, а Первому Дому запретили не только тренироваться, но и носить мечи и доспехи и в крепости, и за пределами Форменоссэ. Разрешалось только охотничье снаряжение и то не всё. Конечно, пока крепость «охраняет» «страшный» Эонвэ, род Феанаро Куруфинвэ в безопасности, но однажды срок изгнания закончится, и Первый Дом окажется беззащитным перед всем населением Тириона. Феанаро смог найти лазейку в запрете, и теперь вместе с сыновьями тренировался на длинных палках. А Макалаурэ им «мешал» своей музыкой, замедляя реакцию, рассеивая внимание, отвлекая то одного из двух тренирующихся, то другого.
Туркафинвэ пока ещё слишком быстро уставал, даже снадобья помогали слабо, но всё же эльф шёл на поправку, и отец всё свободное время старался посвящать тренировкам с ним. Куруфинвэ-младший, привыкший быть любимчиком, начал ревновать, но боялся снова получить синяк, поэтому молчал.
Тренировки приходилось проводить так, чтобы не видел Эонвэ, поскольку он, несмотря на лояльное отношение к изгнанникам, всё же был посланником Валар. И хотя об обязательном сроке пребывания в Форменоссэ сказано было чётко — дюжина лет, однако решение могло измениться: Валар оставались вольны держать неугодных Нолдор в изоляции хоть вечность или «простить» в любой момент, Эонвэ не раз намекал, что, скорее всего, в ближайшие год-два изгнание может закончиться, если Феанаро всё понял, осознал и готов исправиться. Только на деле это, скорее всего, означало очередное унижение перед Валар. Но сейчас, устав душой от жизни, словно в каменном мешке, Феанаро уже был готов пережить неприятную беседу с Владыками Арды, чтобы потом вновь иметь возможность расправить крылья.
Макалаурэ, бледный от усталости, перебирал струны, смотря пустыми глазами в никуда. И вдруг между эльфами выросла незаметно подошедшая фигура в сливающимся с пейзажем маскировочном плаще с закрывающим лицо капюшоном.
Прочь из моего дома!
Феанаро поднял усталые глаза на гостя.
— Канафинвэ, помоги брату дойти до покоев, — выдохнул он, отдавая тренировочную палку менестрелю. — Мне нужно поговорить с «усталым путником».
Макалаурэ, кое-как уместив под мышкой арфу и палку, крепко взял под руку с трудом стоявшего на ногах от потери сил Туркафинвэ и повёл его в крепость.
— Кого ещё принесло, — тихо выругался Тьелко, споткнувшись о камень.
— Очередной умник, — равнодушно ответил Макалаурэ, — пришёл жизни учить.
— В бездну… Что б они все провалились…
— Если и провалятся, то и нас прихватят, — отозвался менестрель. — У Валар к нам особая любовь.
— Оромэ мне друг.
— Не поспоришь.
Феанаро проводил сыновей взглядом и подумал, что странно долго нет Эонвэ. Неужели он не заметил присутствия рядом другого Айну?
— Ты узнал меня, ведь так? — откинул капюшон незваный гость.
— Что ты хочешь, Мелькор? — без каких-либо церемоний спросил Феанаро. — Я должен явиться на очередной суд?
— Нет, — Вала осмотрелся. — Я ухожу из Амана. Пойдем со мной.
— В качестве кого, Мелькор?
— Вассала. Лорда. Называй, как хочешь. В Средиземье есть небольшие государства сумеречных эльфов, и одно большое, но с ним особая история. Ты сможешь взять в подчинение земли, а когда придут люди, их тоже сделаешь вассалами. Время эльфов пройдет однажды, Феанаро Куруфинвэ, будущее за людьми, это замысел Эру. Но пока мир такой, какой есть, мы сможем стать властителями огромного континента.
— Мы? — Феанаро был усталый, но ощущение, что его пытаются обмануть, разожгло внутренний огонь. Глаза полыхнули.
— Да. Ты станешь моим ближайшим помощником.
— Рабом.
— Интересная формулировка. Тот, кто стремится к свободе, станет ли порабощать других?
Феанаро посмотрел в глаза Мелькору. В бездне взгляда Вала он видел тьму, открывающуюся за пределами Арды. Там не было ничего. Совсем. А потом появились ощущения и звуки. Феанаро не мог понять, что это такое — окружившие иллюзии не были похожи ни на что, пережитое и слышанное ранее, но Куруфинвэ вдруг осознал — ему тоже всё это доступно, если только...
— Зачем я тебе, Вала? — разорвав ментальную связь, с усилием выговорил Феанаро.
— Ты неверно формулируешь вопрос, — голос Мелькора стал тише и проникновеннее. — Я нужен тебе.
— Уверен?
— Твоя дерзость мне всегда нравилась. Как ты полубрату тогда сказал? «Смотри, единокровный брат! Это поострей твоего языка. Попытайся ещё раз узурпировать моё место и любовь моего отца, и это, быть может, избавит Нолдор от того, кто жаждет быть господином рабов».
— О прошлом успели забыть все, кроме тебя? — почти удивился Феанаро.
— Я Вала, это многое объясняет.
— Это ничего не объясняет! — гордо выпрямившись, заявил тоном короля глава Первого Дома Нолдор. — Говори, что тебе от меня нужно!
Мелькор задумался. Он внимательно смотрел на Феанаро сверху вниз, но без превосходства, словно на равного себе.
— Ты слишком наивен, сын Мириэль, — ровным тоном произнес Вала. — Думаешь, если один из нас помог твоему наследнику, все Айнур готовы простить тебе мятеж? Созданные тобой Камни, сделавшие своего творца в глазах эльфов едва ли не равным Валар, стали опасным сокровищем. Владыки Арды пойдут на всё, лишь бы отнять их у тебя.
— С чего бы?
— Ты сам знаешь ответ. И знаешь, что я прав. Помнишь мои слова о том, что в конце концов править будет твой полубрат? Так и вышло. Я сам Вала, мы едины в Творении, и я знаю, что говорю. Пойдем со мной в Средиземье.
— А если я откажу?
— Пойми простую вещь. Ни ты, ни кто-либо другой из эльфов и даже Майар никогда не смогут в полной мере управлять силой Сильмарилей. Ты создал поистине великие творения, и однажды их мощь выйдет из-под контроля. И даже ты, создатель, не справишься…
— Уходи! — закричал Феанаро, хватаясь за створку ворот. — Прочь из моего дома! Проходимец! Ты не получишь моё сокровище! Никто не получит! Вон отсюда, ты, тюремная ворона Мандоса!
Толкнув Вала Мелькора в ворота, Феанаро захлопнул створки и запер засов. Переполняемый злобой, шокированный собственным поступком, Куруфинвэ бросился в крепость проверить замки на дверях, хотя и понимал — это бесполезно. Страх потерять главное сокровище помутил рассудок, Феанаро судорожно переставлял сундуки, пытаясь спрятать Сильмарили как можно дальше. Пусть лучше никто не знает, где они.
Привычное
Оторвавшись от нескончаемых свитков, заваливших стол, король-наместник отложил перо и подошёл к окну. Среди играющих оттенками золота брызг причудливого фонтана песня его старшего сына казалась странно таинственной, заставляла сердце биться быстрее, словно от сильного волнения. Было в этой простой на первый взгляд мелодии что-то особенное, берущее за душу. Может, потому что Финдекано сейчас пел для жены?
Кто любит, тот любим,
Кто светел, тот и свят.
Пускай ведёт звезда тебя
Дорогой в дивный сад…
Нарнис слушала с грустной улыбкой.
— Майти не нравится эта песня, — почему-то вдруг вспомнил Финдекано. — Когда-то давно, ещё юнцом, я спел ему её. И он сказал, что я пою то, что никому не интересно.
— Мнение сына мятежника не обязательно учитывать принцу Нолдор, — не поднимая глаз, произнесла нежным голосом Нарнис.
Её слова больно ранили Финдекано и заставили в очередной раз всерьёз обеспокоиться слышавшего разговор Нолофинвэ. Король всё больше восхищался невесткой, но Нарнис пугала его. В душе росло чувство опасности, порождаемое чем-то тайным, скрытым в холодных серых глазах прелестной эльфийки. И если раньше можно было в нужный момент напомнить, что Нарнис не подарила наследника супругу, то теперь подобное обвинение стало выглядеть слишком предвзятым: жена Турукано тоже родила дочь.
Нолофинвэ отвернулсяот пытающегося извиняться перед женой ни за что старшего сына и задумался о младшем. Турукано, изначально любивший тренировки с мечом, однажды бросил оружие к ногам отца, заявив, что не обнажит сталь ни при каких условиях, потому что осознал, насколько ценна жизнь. Разумеется, Лаурэфиндэ поспешил предложить себя в качестве замены Турукано во главе армии Второго Дома, наравне с Финдекано, и Нолофинвэ не стал противиться. Молодой эльф, порой слишком горячий, своей отчаянной храбростью мог служить примером для подражания остальным воинам. Полезное качество. Особенно, если срок изгнания Феанаро действительно подходит к концу.
***
Это было безумием, но безумием необходимым.
Бешеная скачка сквозь лес, как тогда. Но в одиночестве.
Конь летит через поля. И никого рядом.
Это снова побег.
Только на этот раз не вдвоем.
Где-то очень глубоко в измученной душе пряталось понимание — все бесполезно, но надежда не давала успокоиться и жить дальше. А значит, она должна умереть, и есть лишь один способ избавиться от иллюзий.
***
— Прошу тебя, не говори так больше, — вздохнул Финдекано, проходя под руку с супругой вдоль цветущей аллеи. — Мне начинает казаться, что ты в чём-то винишь меня, но я не сделал ничего, за что мне пришлось бы просить прощения!
— Хорошо, Финьо, мой любезный супруг, — в голосе Нарнис звенел колючий холод.
— Что я должен делать?! — с отчаянием выкрикнул Финдекано, и вдруг послышалось ржание коней, стук копыт и громкие голоса.
Туркафинвэ, гордо восседая на белом скакуне, с кривой насмешкой глядел на окруживших его вооруженных луками всадников Второго Дома.
— Подожди меня здесь, — Финдекано оставил жену и поспешил к незваному гостю. — Тьелко! Ты…
— Загони своих псов в будки, — приказным тоном выпалил ухмыляющийся Феаноринг, и лишь глаза выдавали его истинное состояние. — Я приехал не на псарню. Мне нужно увидеть Ириссэ.
— Но тебе нельзя покидать Форменоссэ!
— Правда? И что мне за это будет? Зови мою женщину.
— Вопиющая наглость! — возмутился один из воинов. — Позволь, господин Финдекано, я пристрелю этого подлеца!
— Вперёд! — распахнул на груди алую рубашку со звездой Туркафинвэ.
— Нет! Прекратите это безумие! — закричал Финдекано. — Скажите Ириссэ, что к ней гость.
Нолофинвэ наблюдал за происходящим из окна и решил не вмешиваться. Ему было интересно, чем закончится сюжет о любви, разбившейся о скалы вражды Домов, и, как он ожидал, всё получилось скучно: Ириссэ не вышла, и Туркафинвэ пришлось уехать ни с чем.
— Жаль, — вздохнул Нолофинвэ, — я думал, моя дочь смелее.
***
Свет Древ слился воедино. Кто-то любил это время, кто-то не замечал. Сияние Телпериона и Лаурелин наполняло каждый миг жизни эльфов Амана, было привычным и обыкновенным явлением. И никто не мог даже представить, что это однажды закончится.
Примечание к части
Снова вспомнили песню "Под небом голубым" Б.Г.
В путь на Таникветиль
Что есть пламя без угля? Лишь вспышка, что не обожжёт, но и не согреет. Подарит свет на одно мгновение, только вряд ли можно успеть что-то рассмотреть в окружающем мраке. Без угля огонь обречён угаснуть в вечной тьме.
В руки само собой легло письмо. Но на этот раз не от сына. И, к сожалению, не от мужа. Конечно, Феанаро слишком горд, чтобы писать ушедшей от него жене! Нерданель, кутаясь в плотную шаль, злилась, накручивая себя, что высокомерный супруг уже забыл о ней и, может быть, утешается в объятиях другой женщины. Вместе со своим бесстыдником-отцом! Ещё и сыновей в этот разврат втянут!
— Мои мальчики, — с горечью произнесла Нерданель, вспоминая последнее письмо от Нельо. Его безукоризненный почерк мог обмануть кого угодно, но только не мать. Она замечала даже малейшие изменения в написании текста. Нерданель чувствовала — изоляция и жизнь взаперти иссушает сердца её близких, гасит пламя душ, вырывает с кровью крылья.
Фраза «Всё по-прежнему нормально» на самом деле означала совсем иное!
Вспомнив, что в руках письмо не от сына, Нерданель сначала хотела его выбросить. Почерк неаккуратный, размашистый, с вычурными и неуместными закорючками, фразы чересчур пафосные, на первый взгляд даже красивые, а на самом деле — грязь, льющаяся из жалкой душонки продажного поэта. Да как он вообще смеет ей писать?! Он, воспевающий выдуманные достоинства своих второсортных господ! Как у него рука не отсохла писать о красоте супруги изгнанника, когда песни он слагает о незаметной бесцветной Анайрэ, называя её прекраснейшей из эльфиек?! Её не спасает даже венец королевы! Как была пустым местом, так и осталась!
Нерданель выдохнула.
Продажный певец приглашает на праздник. Предлагает пойти вместе. Великая честь!
Супруга Феанаро ещё долго злилась, смотрясь в зеркало, а потом вдруг подумала, что и правда слишком долго не выходила в свет. Может, стоит принять предложение? А что, если узнает Куруфинвэ?! Хм… Да пусть узнает. Пусть! Пусть знает, что мечом надо не в брата тыкать, а применять его в более мирных и приятных целях.
Подумав о пылкой страсти, охватившей Феанаро и её саму века назад, Нерданель улыбнулась. Их животворящий огонь, питающийся от слияния двух сердец и тел, подарил жизнь самым лучшим в Арде мальчикам, и Нерданель безумно скучала по этому бушующему, неукротимому пламени.
— Решено, — сказала она своему отражению в огромном зеркале, — схожу с Акларикветом на праздник, а потом поеду в Форменоссэ. Пусть Феанаро знает, что я всё равно его люблю.
***
Струна лопнула, издав короткий отчаянный стон, и музыка оборвалась. Менестрель с удивлением посмотрел на инструмент, не понимая, как так вышло, ведь сейчас его арфой управляла магия, а не пальцы. Феанаро и Туркафинвэ обернулись на Макалаурэ, и тренировочные шесты опустились.
— Что это значит? — с угрозой в голосе произнес глава семьи, словно обвиняя сына. Менестрель развел руками.
— Что бы это ни было, — беловолосый эльф поддел ногой упавший шест, крутанул в воздухе и схватил за середину, — это не могли заметить только мы. Пойду спрошу, кто что видел.
— Эонвэ скоро вернётся, — осматриваясь, процедил Феанаро, — он точно должен знать, что происходит. Тренировка окончена! Все в крепость!
В этот момент Куруфинвэ уже не думал ни о струне, ни о сыновьях, ни об отце. Сильмарили! Они надёжно спрятаны?! Надо выставить у сокровищницы больше охраны! И самому быть поблизости.
«Плохая идея, — подумал Туркафинвэ, — очень плохая. Если что-то назревает, как раз Форменоссэ и становится самым опасным местом. Нельо должен знать о случившемся. С ним и обсужу!»
***
С портрета смотрели слишком живые глаза. Слишком. Они были прекрасны, но встречаться с картиной взглядом вдруг стало очень страшно.
Финвэ всегда был прекрасным художником и не снискал громкой славы только из-за специфики своих творений, которые почти никто и никогда не видел.
Когда беды одна за другой посыпались на голову, и король, потеряв титул, стал изгнанником, а потом едва не умер внук, Финвэ окончательно замкнулся в себе, и с тех пор рисовал только один единственный образ. Эльф вкладывал в изображения все накопившиеся за годы чувства: вину, тоску, боль, отчаяние, потерю надежды… Всё это Финвэ очень тщательно прятал, и никто не догадывался, что чудаковатый легкомысленный владыка просто спасается любыми доступными способами от жестокой правды, которую он не желал принимать.
Взгляд с картины пронзал плоть, добирался до самого сердца, заставляя его сжиматься и трепетать.
— Мириэль, — прошептал Финвэ, — может, ещё не все кончено? Может, здесь, в благословенной земле Валар, всё же есть место для настоящих чудес?
Ответом была тишина, среди которой оживший взгляд с портрета угас, вновь став пустым и всего лишь нарисованным.
***
— Отцу это не понравится, слишком топорно, — сказал Майтимо брату, спрыгнув к нему с низкой части крепостной стены, которая составляла в высоту примерно четыре эльфийских роста. — Курво, вы с близняшками расслабились.
— У нас есть имена! — возмутился Питьяфинвэ.
— Мы Амбаруссар! — напомнил Тэлуфинвэ.
— Буду знать, — отмахнулся старший Феаноринг. — Смотри, Курво, — он указал рукой на витой шпиль ближайшей башни, сплетенный из согнутых стрел, — его высота отличается от соседнего.
— Я не буду переделывать проект! — бросил чертеж на камни Питьяфинвэ. — Это твои строители криворукие!
— Вот именно, — подбоченился Тэльво.
— Что? — Нельяфинвэ сощурился. Его голос прозвучал негромко, но младшие братья сразу сникли.
— Ладно вам, — вмешался Куруфинвэ. — Не срывай злобу на детях, Нельо, это недостойно.
Майтимо хмыкнул, но конфликт был исчерпан.
— Сам ты дитё! — со злостью пнув чертежи, Питьяфинвэ ушёл, ругаясь, в сторону основного здания крепости. Тэлуфинвэ следовал за старшим Амбарусса, положив ему руку на плечо.
— Нельо! — окликнул брата Туркафинвэ. — Есть разговор.
— Почему-то со мной в последнее время тебе говорить не о чем, — с обидой поджал губы Куруфинвэ-младший.
Вдруг он взял пальцами висящий на шее ажурный кулон с огромным рубином, обрамленным платиново-бриллиантовыми лучами. Камень, никогда не проявлявший никакой магической активности, вдруг потемнел и перестал быть прозрачным, словно его изнутри наполнили… Кровью?
— Что это?! — удивился Куруфинвэ, поднимая глаза на братьев.
«Большой праздник у Валар… — начал судорожно соображать Туркафинвэ. — Эонвэ… Который в последнее время часто отсутствует… Оромэ, исчезнувший, когда «хворому» больше не требовалась особая забота… Мелькор… Выгнанный отцом… Возможно, скоро закончится срок изгнания… Король — Нолофинвэ, как и предупреждал отца Мелькор… Братья всегда выбирают братьев… Валар — братья…»
Все эти мысли складывались в весьма неприятную картину, в которую не хотелось верить, но Туркафинвэ уже не питал никаких иллюзий насчёт добра и справедливости. И всё чаще вспоминал меч предательства, данный ему отцом…
— Нельо, поговорить надо, — повторил Туркафинвэ, уже передумав вести беседу о том, о чём планировал изначально.
Братья вышли за ворота и направились к реке. Свет Телпериона ярко сиял, но от этого холодная северная природа становилась ещё менее дружелюбной. Поднявшийся ветер пробирал до дрожи. И только Хуан, радостный, что его выпустили на волю, с весёлым лаем носился по скалистым склонам.
— Что-то странное творится, заметил? — напряжённо произнес Туркафинвэ, пиная круглые камни размером с кулак. — Валар из-за праздника, кажется, перестарались с чарами.
— Мне было некогда замечать, — задумчиво отозвался Майтимо, поправляя бинт на левой ладони. — У нас шпили разной высоты, и никто не хочет признать свою ошибку.
— А я говорил, что башен уже слишком много!
— Башен много не бывает.
Туркафинвэ посмотрел на перебинтованную ладонь брата, и тот отмахнулся от незаданного вопроса.
— Я думаю, — сказал Тьелко, — нам всем тоже нужен праздник. Не смотри на меня так. Я не предлагаю ехать в Тирион. Просто нам семерым надо собраться и отправиться на охоту вместе. Когда мы все вместе отдыхали в последний раз? Ты помнишь?
Майтимо задумался. Пауза была долгой, в итоге он с тенью улыбки покачал головой.
— Нет.
— И я. Нет. Несправедливо — все празднуют, а мы заперты здесь, всеми забыты. Надо тоже повеселиться.
— Пожалуй, ты прав, — согласился Нельяфинвэ. — Отец пусть с дедом вдвоем посидят, побеседуют. А мы от них отдохнем. А после… Праздника… Продолжим…
— Дались тебе эти шпили! — рассмеялся Туркафинвэ, хлопая брата по плечу.
— Не мне, — отрешённо произнес Майтимо. — Отцу. А я просто не хочу с ним снова ссориться.
— Я правда не специально! — сделал невинные глазки Тьелко.
Нельяфинвэ снова отмахнулся.
— Пойдем собираться. Ты прав, надо всем вместе отдохнуть.
***
— Пап, пап, ну скажи, почему в этот раз намечается такое пышное и особенное событие? Ведь Праздник Урожая бывает часто, я их уже много видел, был на десяти, наверно, но никогда ещё не приходило приглашения столь категоричного! Всем явиться, и отказы не принимаются. А, пап?
Финдарато самому это было интересно, в голове крутилась злая шутка о причинах столь грандиозного масштаба, но юному сыну он говорить об этом не стал.
— Посмотрим — увидим, — улыбнулся Финдарато, поправляя широкие браслеты из золота, серебра и чернёного мельхиора с опалами и хризолитами.
Расшитая тончайшими золотыми нитями зелёная накидка в равной степени прекрасно смотрелась бы и на нем, и на Амариэ, и Финдарато подумал, что, возможно, есть смысл отдать её жене, которая почему-то очень любит закрывать свою красоту пышными плотными одеждами, капюшонами, прятать изящные руки в широченные рукава… Конечно, на фоне блистательной прелестницы Артанис Амариэ проигрывала, но это вовсе не повод так переживать. Тем более у неё лучший в Арде муж, самый красивый уж точно. И самый милый и добрый сын. Почти такой же красивый, как папа.
Финдарато вспомнил, что договорился с Финдекано устроить соревнование менестрелей, пока личный певец короля будет развлекать толпу подхалимов, и согласие дали уже не менее сотни эльфов. Лучники, мечники и копейщики, обычно имевшие возможность проявить себя на больших праздниках, в этот раз почему-то оказались лишены любимого развлечения распоряжением самого Манвэ, и это тоже было очень странно. Почему именно сейчас нельзя приходить на Праздник Урожая с оружием? С другой стороны, Финдарато лично это вообще никак не касалось, и обидно было разве что только Артанис.
***
Третий Дом Нолдор всегда приходил и на праздники и на советы позже других, если вообще приходил, и этот раз не стал исключением, поэтому когда Финдарато, сопровождаемый матерью, сестрой, женой и их служанками, отправился в путь, то везде, во всём Амане видел пустые улицы. Это было так странно…
Артаресто, гарцующий вокруг деда, демонстрируя, какой он непревзойденный наездник, казалось, вообще не замечал ничего необычного.
Около некоторых дворцов стояла охрана, но большинство даже богатых домов совершенно пустовали.
— Можно залезть в чей-нибудь погреб и выпить там всё вино, — рассмеялся Финдарато.
— И принести туда взамен обычной воды, — подмигнула Амариэ.
— Или чего похуже, — съязвила Артанис. — Чем ты обычно умываешься, чтобы быть красивее? Это «снадобье» вполне подойдёт для подмены.
— Супруг мой, любезный, — напряглась Амариэ, — уйми сестру. Мне неприятно слушать её речи.
— Зато мне приятно их говорить, — зло усмехнулась Артанис и пришпорила коня, полетев вперёд бело-золотой стрелой.
Принцессой невозможно было не залюбоваться, и большинство женщин стали отчаянно обращать внимание мужей на себя. Доскакав до вершины небольшого холма, Артанис подняла коня на дыбы и с хохотом рванула дальше, сверкая ярчайшей звездой.
***
Феанаро резко встал из-за стола, прошёлся вдоль высоких узких стрельчатых окон и развернулся к сыновьям.
— Чья это была идея? — прогремел его голос.
— Моя, — развел руками Туркафинвэ, откинувшись на спинку стула.
— Вообще-то моя, — встал Нельяфинвэ, смотря в глаза отцу.
— Я, между прочим, первый предложил, — невинно улыбнулся Макалаурэ. — Ещё несколько дней назад.
— После того, как обсудил со мной, — отрешённо произнес Куруфинвэ-младший, поигрывая бокалом.
— Всё ясно, — тепло улыбнулся Феанаро под дружный смех промолчавших Амбаруссар и короткий смешок Морифинвэ. — Вы слышали, что сказал Эонвэ?
— Да, — хором отозвались Феаноринги.
Макалаурэ потянул Нельяфинвэ за закатанный рукав рубашки, чтобы тот уже наконец сел.
— Я должен прямо сейчас ехать на Таникветиль, — зло сверкнул глазами Феанаро. — Там собрались все. Чтобы глазеть на мой позор. И мне запрещено брать своих верных и даже вас.
— Повезут в клетке и кандалах? — хищно улыбнулся Карнистир, видимо, представив эту картину.
— Лучше бы так, — Феанаро опустил голову, опираясь руками на стол. — Тогда все бы увидели, что меня притащили против моей воли. Однако придётся идти самому. Но они не дождутся извинений. Им самим придётся оправдываться предо мной!
Кулак Феанаро ударил по столу, зазвенела посуда. Нельяфинвэ смотрел на отца с гордостью, и тот заметил. Впервые за долгие столетия между ними не было неприязни.
— Мне не нравится, что приходится оставлять отца одного, — нахмурился Феанаро.
— Он не младенец! — с вызовом произнес Морифинвэ. — И его окружает толпа слуг! И полная крепость воинов! В чем проблема, отец?
— Не смей повышать на меня голос! — подался вперёд Феанаро.
— Морьо, остынь, — прищурился Нельяфинвэ, прямо смотря на брата. — Не стоит нам расставаться в ссоре. Давайте лучше пожелаем отцу терпения и мудрости в трудный час.
Братья поддержали его. Феанаро ещё раз окинул взглядом сыновей и вышел в длинный коридор, где, стоя у окна, уже ожидал Майя Эонвэ.
Оседлав коней, Феанаро — своего огромного вороного жеребца, а Эонвэ — белого изящного скакуна с пышной гривой и длинным хвостом, изгнанник и глашатай рванули с места, словно соревновались в скорости. Возможно, так и было.
Только не Сильмарили
На что способна уязвленная гордость женщины? Во что может вылиться соперничество между главной королевой и просто королевой? Как сохранить статус лучшей, если таковой не являешься?
Вала Мелькор знал ответы, и ему предстояло стать орудием мести одной королевы другой. Мести за талант.
Варда долго не могла решиться на столь отчаянный шаг, ведь нельзя портить репутацию Владычицы Света. Но когда всё же решилась, обратилась к своему врагу. К тому, чье предложение быть единым разумом она отвергла ещё до зарождения Арды, связав феа с Манвэ. Мелькор был зол и мстил. Долго и жестоко. Хоть и сам себе не признавался, убеждая себя, что творения Варды были неудачны, и он лишь исполнял волю Эру, уничтожая их. Заставлял нерадивую ученицу оттачивать мастерство.
На этот раз, когда Мелькор уже забыл о своих притязаниях на единение с женой брата, Варда явилась сама и заявила, что Йаванна слишком много о себе возомнила, и её надо наказать. Мелькор напомнил, что Йаванне и так несладко из-за постоянной вырубки лесов, и никакие пастыри не спасают, а когда настанет время людей, то растений и животных практически не останется, зато света будет хоть отбавляй. Надо лишь подождать.
Однако Варда ждать не хотела. Видимо, Йаванна и правда слишком много о себе возомнила, но в чём это выражалось, Мелькора ни капельки не интересовало.
«Арду должны освещать только творения, рождённые моей песней! — безапелляционно заявляла Элентари, и Мелькор соглашался. — Я заставлю Йаванну вспомнить своё место, а выскочку Феанаро — разбить его камни, чтобы он не думал о себе слишком много!»
Мелькор был очень удивлен. Ну нет, это уже слишком. В женские дела он лезть не собирался — договорились о сделке, будет выполнено. Но Сильмарили…
«Интересно получилось, — думал Вала Мелькор, подготавливая чарами свою «мусоросборочную машину». — С Манвэ я договорился об одном, с Вардой — о другом… А сделаю третье. Все останутся довольны».
Унголиант, которая теперь при поглощении отходов создавала густой черный туман, была полностью готова к работе. Осталось удостовериться, что Манвэ все устроил, как обговаривалось, и можно начинать. Главное — сдержать обещание, данное Улмо, и не уронить ничего в море, иначе на обратном пути точно возникнут проблемы с переправой.
Праздник полным ходом
Атмосфера праздника пьянила, словно сам воздух превратился в вино. Митриэль, идущая под руку с мужем, с сомнением принюхивалась и на вопрос королевы Анайрэ, что её тревожит, ответила, что знает травы, создающие подобный эффект, если их поджечь, а потом вдохнуть дым. Если же их заварить и поднести к носу, можно даже заснуть. У дурманящих сборов довольно специфический запах, который сложно скрыть, но здесь ничего подобного не ощущается. С другой стороны, воздух у подножья горы Таникветиль сейчас полнился таким количеством ароматов, что различить отдельные компоненты аромамасел, смешивающихся с цветами, едой и напитками, было не под силу даже лучшим травникам.
То ли из-за «атмосферы», то ли просто из-за наступления долгожданного торжества, градус веселья нарастал, отовсюду слышался смех и беспорядочный хор из разных песен, в том числе не совсем приличных.
На высокой сцене началось представление, где эльфы под музыку Аклариквета изображали Эру и Айнур, создающих Арду. Музыка была красивой, но какой-то пустой, забывалась сразу же, как прекращалась. Однако, когда началась тема Варды, сразу все обратили внимание на происходящее на сцене. В мелодии, создающей в воображении мерцание новорожденных звёзд, ощущалась душа, вложенная автором, наполненная чувствами любви, страсти, бесконечной печали и тоски о недостижимом. Сменившись пустой правильной музыкой Манвэ, Улмо и Мелькора, душа вновь появилась в теме Йаванны, сохранившись для Нэссы и Ниэнны. Причину такой перемены в музыке никто не знал, и Аклариквет очень хотел рассказать правду той, о ком писал музыку для всех женских образов. Прекрасную возможность для признания в любви упустить нельзя. Хватит бессмысленно вздыхать и страдать в тайне от всех. Нерданель давно уже не жена Феанаро. Сколько лет они не виделись?
Аклариквет смотрел в толпу, улыбаясь красивейшей эльфийке, которая соизволила пойти на праздник вместе с ним. Это самый счастливый день в жизни! Певец подумал, что если любви не суждено сбыться, то лучше умереть сегодня, проведя время с Нерданель и не успев ничего испортить.
А до этого спеть песню про Алую Леди. И про то, как устал писать под диктовку, переступая через чувства.
А потом умереть среди своего рушащегося мира. Красиво. Неважно, что бессмысленно.
В конце концов, ведь влюбляемся мы тоже в красоту, а не смысл.
***
Слушать сопровождающую представление музыку Финдекано не мог: его страшно раздражал Аклариквет, и принц знал — это чувство взаимно. Но лучше бы взаимность была в других отношениях, которые всё больше волновали старшего сына короля. Дочь взрослела и больше не была милым ребёнком, которого можно тискать вместе с супругой, а изгнание отца Нарнис нанесло непоправимый урон гармонии в отношениях в семье. И сейчас, находясь рядом с мужем, улыбаясь ему и окружающим, говоря сладким голоском приятные вещи, дочь Нельяфинвэ Феанариона смотрела холодными безжалостными глазами загнанного хищника. Это было ужасно…
— Милая, — вздохнул Финдекано, касаясь рукой щеки супруги, — ты хочешь поехать в Форменоссэ? Нет, не отвечай, я не хочу, чтобы ты снова лгала мне. После праздника, мы… Ты… Я отпущу тебя в Форменоссэ, ты сможешь взять столько сопровождающих, сколько захочешь, и пробудешь на севере столько времени, сколько сочтёшь нужным. Обещаю. Ты моя жена, ты принцесса, а не заложница.
Глаза Нарнис потеплели, эльфийка улыбнулась мужу. Искренне. И бросилась ему на шею. Финдекано сразу забыл обо всем. Даже о Финдарато, который опаздывал на устроенный им же конкурс менестрелей.
***
Залы дворца владыки Манвэ Сулимо были полностью иллюзорными, и, зная, на какой высоте находится, король-наместник Нолофинвэ боялся наступать на пол.
— Король великого народа не доверяет Валар? — спокойно спросил Манвэ, но эльф был готов поклясться, что в голосе Вала звучало ехидство. — Это у вас семейная черта.
— Сложно доверять, когда идёшь вслепую, — попытался оправдаться Нолофинвэ, понимая, что его провоцируют.
— Валар могут лишить зрения всех вас или только короля, а потом вернуть способность видеть только верным подданным. Будешь ли ты среди них?
Нолофинвэ выдохнул.
— Владыка Манвэ, — сказал он, заставляя себя идти, не смотря под ноги и не думая о высоте, на которой находится дворец, — я верю Валар, но привык полагаться на себя.
— Понятная позиция. Король горд, и это достойно. Но король должен быть также гибок и мудр. И прозорлив. Жизнь изменчива, а вы бессмертны. Вам необходимо уметь приспосабливаться, а не бороться.
— Я этого не умею? — Нолофинвэ все больше казалось, будто что-то не так.
— В самое ближайшее время это станет ясно, — голос Манвэ звучал безапелляционно, словно голос судьи, выносящего приговор.
— Феанаро?
— Да. Не обмани доверие матери. И Валар.
***
Когда Финдарато, наконец, соизволил явиться на праздник, на сцене уже вовсю пародировали умственно отсталого старшего брата короля, который случайно сделал три фианита весьма среднего качества, но для неполноценного разумом эльфа они стали венцом творения, и бедняга начал всем их совать под нос, рассказывая, как он велик.
— Давай уже начнем нормальный конкурс нормальных песен, — еле сдерживал злобу Финдекано. — Я больше не могу слушать Аклариквета.
— Слава Эру, я его не слышал, — рассмеялся уже успевший напиться Финдарато. — Мене… трэль твоего папы, Финьё, атвратителен!
— Кажется, ты уже не в состоянии петь…
— Я всегда в са-а-а-астаянии, — запротестовал Финдарато, еле держась на ногах.— Музыка — это вта-а-арое Я. И я не могу без неё. Амариэ знает. Силу моей музыки.
Судя по лицу супруги Финдарато, магию музыки её муж использовал не самым честным образом. Финдекано погладил по плечу прижавшуюся к его груди жену, чувствуя себя самым счастливым эльфом Арды. Сейчас ему было совершенно всё равно, что было, что будет, и с кем будет. Ему просто было хорошо.
И вдруг с площадки, выделенной под конкурс менестрелей, полилась песня:
Мой Нолдо — парень удалой,
Широкоплеч, высок, силён,
Но не вернётся он домой —
Он на изгнанье осуждён.
Как мне его вернуть?
О, как его вернуть?
Ах, знаю-знаю я, кого
Повесить надо на сосне,
Чтоб Нолдо, друга моего,
Вернуть полям, лесам и мне.
Как мне его вернуть?..
Все взгляды направились на золотоволосую эльфийку в простой, по меркам праздника, одежде. И, хотя Аклариквет не прерывал выступления, снова воспевая величие короля, актеры на сцене тоже были на высоте, эльфы с нескрываемым любопытством смотрели на никому не известную деву-менестреля, а потом… Кто-то громко заметил, что привели самого Феанаро Куруфинвэ! Привели! Как осуждённого.
Примечание к части
Песня "Горец" гр. "Мельница"
Гибель символа Эпохи
Волн практически не было, как и ветра. Спасибо, Манвэ и Улмо. Значит, уговор в силе. Без шуток и западни.
«А ведь ты мог бы подставить меня, брат, — мысленно обратился к королю Арды мятежный Айну. — Это было бы очень красиво! Сначала предложить помощь в обмен на услугу, а потом, получив желанное, поймать злодея и возвыситься в глазах Детей Эру до самого купола неба! Но ты ведь не такой, правда, брат? Ты не предашь одного из Айнур, это не твоя Тема в Айнулиндалэ».
Обычно Мелькор старался переноситься из Валинора в Средиземье и обратно через перешеек на севере, так как покрытые льдом территории ни для кого не представляли интереса, разве что неугомонный Феанаро Куруфинвэ одно время загорелся идеей изучить белую пустошь, однако даже он быстро охладел к столь трудноисполнимой затее. Раньше даже на близких к Хэлкараксэ территориях никто не жил, и лишь с некоторых пор стало возможным краем глаза наблюдать за суетящимися в Форменоссэ Нолдор Первого Дома. Как же забавно они ненавидят друг друга! Эти беспокойные эльфы сделали скучную дорогу интереснее.
К сожалению, сейчас пришлось использовать более короткий, но слишком непривычный путь: Улмо сосредоточил внимание на территории, населённой корабелами, поэтому удобнее оказалось обходить по южному краю моря. В той же части Валинора планировалось навремя спрятать огромную паучиху среди необитаемых гор, откуда потом удобнее пробраться незамеченным к Зелёному Холму. Манвэ обещал, что под Древами никого из аманэльдар не будет. Что ж, придётся поверить ещё и в это.
Ко всему прочему, смущало ещё и то, что приходилось действовать быстро, а Вала Мелькор в этот раз собирался всё взвешивать и просчитывать, не торопясь. Брат, конечно, обещал безопасность, но ведь Сулимо не просто так называли именно Владыкой Ветров, он и сам порой напоминал любимую переменчивую стихию. Вдруг передумает? Вдруг навязанная спешка нужна именно для отвлечения внимания от ловушки?
Внизу была вода. Бескрайняя, проносящаяся с бешеной скоростью, и лапы паучихи едва касались рябой поверхности. Сначала море было чёрным, словно маслянистое горючее вещество из недр земли, которое всё ещё не желали признавать Валар Амана. Потом гладь постепенно посветлела, впитывая волшебство Древ. Вала ощущал, как феа наполняется странным набором аккордов: ему было ни капли не жаль эльфа, чью судьбу предстояло вершить, но два живых Древа, в которые вложила часть своей души Йаванна и оросила животворящими слезами Ниэнна, ничем не заслужили своего страшного финала. Они просто жили. И дарили свет. Ими любовались, их почитали. В их сиянии была вера и надежда на справедливость и заботу высших сил. И теперь всё должно закончиться. Зачем Манвэ проверять подданных? Хочет выбрать из них самых покорных и оставить при себе? А остальные — милости просим в Средиземье? Но это можно было сделать с меньшими потерями. Зачем идти на поводу у жены? Не лучше ли Валиэ со столь мятежными мыслями отправить освещать Сумеречный Край?
«Вместе со мной», — мысль пришлось оборвать, не дать ей продолжения. Не сейчас.
Свет Валинора приближался. На горизонте встал высокий холм с Древами Валар. Телперион и Лаурелин. Серебро и золото. Две грани волшебного света. Символ могущества Владык Арды. Творения, давшие имя Эпохе.
Через мгновение им суждено умереть.
***
Демонстративно не замечая становящиеся всё настойчивее требования Эонвэ спешиться, Феанаро с гордо поднятой головой и ощущением страшнейшего унижения продвигался верхом на своем исполинском вороном жеребце сквозь толпу, и верному слуге Валар пришлось тоже оставаться в седле.
— Не о чем беспокоиться, — вдруг вырвалось у Эонвэ. Он почему-то всей душой захотел поддержать Феанаро, который, Айну был уверен, уже на грани. — Здесь ни у кого нет оружия.
— Зато под ногами предостаточно камней, — процедил сквозь зубы Куруфинвэ.
— Они не посмеют, — как можно увереннее произнес Эонвэ, — здесь нет ненавидящих тебя героев.
— Ты хотел сказать — здесь вовсе нет героев.
— Хочешь сказать, все герои остались гораздо севернее?
Феанаро смерил Эонвэ высокомерным взглядом, и Айну в очередной раз подумал, что у Майтимо прекрасно получается копировать отца. По крайней мере, в мимике.
— Видишь, пока ни одного камня не прилетело, — попытался разрядить обстановку Эонвэ. — Все только глазеют и шепчутся. Но надо отдать должное менестрелям — их даже твоё появление не способно отвлечь от музыки.
Феанаро молчал. Он уже не замечал сопровождающего Майя, потому что высоко на горе Таникветиль глава Первого Дома Нолдор увидел брата и Манвэ Сулимо, стоявших рядом на вычурном ажурном балконе, который был словно хрустальным, но Феанаро прекрасно знал, что этот хрупкий на вид кварц, зачарованный особыми заклинаниями, крайне трудно разбить. Разве что на балкон обрушится обломок скалы. Где-то в глубине души Феанаро именно этого сейчас и хотел.
***
— Ты видишь остальных? — ахнула Нарнис, хватая за руку Ириссэ. — Феанаро один? Почему?
Сейчас рядом не было мужа — он руководил конкурсом менестрелей, параллельно следя, чтобы пьяный в хлам Финдарато не упал со сцены и не свернул себе шею. Ещё раз.
Принцу Второго Дома Нолдор хотелось, чтобы именно их мероприятие запомнилось ярче всех: и выступления Аклариквета, провались он в бездну, и соревнования художников, и скульпторов, и кузнецов с ювелирами… И остальных тоже. Музыка — вот что самое прекрасное в мире! И марать её ложью нельзя!
Увидев возвышавшегося над толпой Феанаро, Финдекано от удивления отпустил Финдарато, и тот рухнул, роняя инструменты, хохоча и пытаясь что-то петь. Выступавший в этот момент менестрель абсолютно невозмутимо продолжал свою балладу о Древах, воспевая их души, как мужчину и женщину, любящих друг друга, навек неразлучных.
— Феанаро словно только с постели встал, — попыталась съязвить Ириссэ, видя, что мать рядом. — Лохматый, одет непонятно во что.
— Он специально… — начала Нарнис, но Ириссэ перебила ее.
— Хочет, чтобы возникало желание его сбросить с коня и раздеть быстрее?
— С сына на отца переключиться решила? — разозлилась Нарнис.
— Милая девочка, — напряжённо произнесла королева Анайрэ, — это плохая тема для шуток. Принцессу обесчестили, нанесли ей оскорбление и вред её имиджу! А ты, бессердечная, не проявляешь ни капли сочувствия!
Нарнис мило улыбнулась и, поклонившись, промурлыкала:
— Простите, госпожа королева. Матушка. Я прошу меня извинить.
Грациозно развернувшись, шелестя сине-фиолетовым платьем со звёздами, Нарнис, сопровождаемая охраной и служанками, пошла ближе к сцене, где её супруг проводил конкурс менестрелей. Сам он тоже хотел бы участвовать, но был уверен, что проиграет с позором более талантливым музыкантам, которые начнут специально запинаться, ведь нельзя быть лучше сына короля… Финдекано не хотел всего этого лицемерия.
Песня о Древах завершилась, и вдруг с головокружительной высоты, на которой находился дворец Владык Арды, раздался голос Манвэ.
— Сегодня особенный день, и я бесконечно счастлив видеть у себя в гостях всех вас. Сегодня настанет конец любой вражде в благословенной земле, и мы положим начало светлому будущему вместе!
Но почему-то всем присутствующим показалось, что становится наоборот темнее…
***
К огромной радости Эонвэ и разочарованию Феанаро, въехать во дворец Манвэ верхом не удалось из-за крутых лестниц, узких пролетов и маленьких подъемников.
Путь до назначенного места встречи казался бесконечным, и было предостаточно времени, чтобы обдумать план действий в разных неприятных ситуациях. Эонвэ смотрел на Феанаро, грозного и мрачного, словно пламя земных недр, и невольно ловил себя на мысли, что, как бы не завершилась встреча братьев, ничего хорошего не выйдет.
Не в силах больше сохранять спокойствие и ждать на балконе, Нолофинвэ вошёл в зал. Он не видел ни парящих на разной высоте дивных светильников, большинство из которых, если не все, были иллюзорными, ни причудливых витых колонн, ни ваз, ни мозаики на полу. Весь мир, вся реальность схлопнулась в одну точку: в другом конце огромного зала стоял Феанаро, и король Нолдор вдруг понял, что не знает, как дальше быть.
«Я ни разу не написал ему за все эти годы! — ударило в голову. — Я не писал даже отцу! Я вёл себя, как узурпатор! Феанаро ненавидит меня?! Он… Снова попытается меня убить? Как мне с ним говорить? Как с братом? Как с подданным? Как с врагом? Как с изгнанником? Кто он для меня теперь? И кто для него я? Он сильно изменился…»
Феанаро застыл на месте, скрестив руки на груди. Он явно не собирался идти к брату и о чем-либо договариваться, всем своим видом показывая, что не намеревался сюда приходить добровольно. Майя Эонвэ, переводя взгляд с Манвэ на других присутствующих здесь же Валар, учтиво поклонился.
— Здравствуй, брат, — через силу заговорил Нолофинвэ, понимая, что должен выполнить обещание. — Я очень рад снова увидеть тебя.
Феанаро не шевельнулся и не изменился в лице.
— Меня привели сюда с некой целью, — прожигая глазами старшего сына Индис, произнёс он. — Приступим.
— Умерь свой пыл, Куруфинвэ, он неуместен здесь, — прозвучал голос Варды.
— Народ Валинора должен знать, что конфликт в семье Финвэ исчерпан, — очень благостно произнес Манвэ, указывая рукой на балкон. — Король Нолофинвэ положит конец никому не нужной вражде. Вы с братом пожмёте руки и более не станете сеять войну в Благословенной Земле. Таково слово Валар.
«Угрожали мне, а в итоге я ещё и должен извиняться! — злился мысленно Нолофинвэ. — Я должен положить конец вражде, которую не начинал! Но чего не сделаешь ради сохранения власти».
Выступая нарочито медленно, Феанаро Куруфинвэ направился к балкону, пройдя мимо брата, даже не посмотрев на него.
Отключившись от происходящего, не слушая пафосных речей Манвэ Сулимо перед благодарной аудиторией, сын бывшего короля и полубрат нынешнего остановился на балконе и устремил взгляд вдаль. На север. Постоянно возвращаясь мыслями к отцу. Почему-то он не мог успокоиться, снова и снова думая, что нельзя было оставлять Финвэ одного. Конечно, крепость полна верных эльфов, но это всё равно не семья. Погрузившись в путающиеся мысли, Феанаро вдруг подумал, что стало странно сумрачно, и наконец заметил находящегося рядом Нолофинвэ, который что-то договорил с вымученной улыбкой и теперь ждал ответной реакции.
— Ты сказал, — с умным видом произнес Феанаро, — я тебя услышал.
Куруфинвэ не помнил, когда последний раз так нагло врал в глаза кому-либо.
Полубратья пожали руки, и каждый постарался надавить сильнее, но король вдруг резко отпустил ладонь Феанаро.
— Ты тоже это видишь? — спросил он, указывая глазами в небо, стремительно темнеющее.
Куруфинвэ не ответил. Он развернулся и сделал шаг в сторону зала, но путь ему преградил Тулкас.
Темнеть начало так стремительно, что не заметить это уже было невозможно даже самым захмелевшим гостям празднества. Там, где мгновение назад сияли священные Древа Валар, теперь поднималась черная клубящаяся мгла, чудовищно быстро разрастаясь во все стороны.
***
Это было слишком легко. Слишком! Всё складывалось настолько гладко, что с трудом верилось в происходящее. Неужели никто не передумает в последний момент? Не усомнится в правильности действий? Ни в ком не проснётся жалость? Совесть, в конце концов?
Мелькор чувствовал давно забытое наслаждение, смешанное с напряжением из-за возможного внезапного нападения. И это было прекрасно! Чем больше проходило времени, чем дальше заходил он в своём «тёмном деле», тем сильнее ощущался восторг. Да! Дело практически сделано! И никто! Никто! Совсем никто даже не попытался помешать. Расхохотавшись, Вала бросил торжествующий взгляд на умирающее Древо.
Из глубокой раны в стволе Телпериона потоком лилась роса. Серебряные листья дрожали, будто от сильного ветра, а золотые ветви нетронутой пока Лаурелин склонились к умирающему Древу.
Свет серебра угасал, стекал с верхушки к корням, и Телперион темнел, сливаясь с клубами плотного мрака, испускаемого поглощающей росу Унголиант. Трепещущие серебристые листья, чернея, замирали, а обнимающие смертельно раненое Древо ветви Лаурелин, наоборот, дрожали всё сильнее. Это было настолько завораживающее зрелище, что Мелькор забыл обо всём. Прекрасные в страшной трагедии создания Йаванны и Ниэнны затрагивали самые глубины феа Вала, заставляя звенеть давно замолкнувшие и забытые струны.
Телперион почернел и замер. Унголиант отползла от мёртвого Древа, ожидая нового приказа хозяина. Мелькор, мечтательно улыбаясь, поднял копьё. Лаурелин, дрожа ветвями, склонилась, оказавшись вплотную к Телпериону.
Удар.
Сок Древа хлынул полноводным ручьем на землю, и Унголиант продолжила пиршество, испуская клубы чёрного дыма.
***
Свет погас. С чувством глубокого удовлетворения, радуясь удачно выполненной миссии, Мелькор сел на паучиху и приказал двигаться на север. Наверно, из-за нахлынувших страстей ему показалось, что Унголиант стала несколько больше, чем была.
На грани падения
В лесу царило безмолвие. Холодное, странное. Не было ветра. Совсем. Птицы молчали. Даже вода в реке не журчала. Создавалось ощущение, что находишься в безвременье, в дыре в пространстве. Что происходит?
Хуан шёл рядом с хозяином, не отдаляясь ни на шаг. Туркафинвэ пытался свистеть на разные голоса, подзывая пернатых, но никто не отвечал ему.
— В этот раз Валар превзошли сами себя, — задумчиво произнес Куруфинвэ-младший. — Никогда ещё их чары в праздники не оказывали столь мощное воздействие на природу. Даже жаль, что мы не можем присутствовать.
— Остановимся здесь, — указал Майтимо на высокий утёс.
— Вечно тебя на верхотуры тянет, — раздражённо буркнул Карнистир, кривя тонкие губы. — Остановимся на скале, Курво с Кано и этими двумя глаза зальют и сверзнутся оттуда. Потом ошмётки не соберёшь.
— Нет, Курво пойдёт со мной, — со странной интонацией сказал Туркафинвэ. — Мы вас потом найдем. По кусочкам или целиком. Дичь всё равно где-то есть, и Хуан нам её отыщет.
Куруфинвэ-младший смотрел на брата очень внимательно, про себя радуясь, что Туркафинвэ снова ходит, расправив плечи и с гордо поднятой головой. Его мускулы вновь налились силой, а взгляд — колючий и злой, почти как раньше, только не горящий ехидством, а холодный.
— Если я с пьяну упаду с этого утёса, и от моей головы останется мерзкая смятка, — нараспев произнес Макалаурэ, наблюдая за уходящими в тень леса братьями, вокруг которых, прижав уши, медленно ступал, будто охраняя от невидимого врага, Хуан, чья голова была на уровне плеча Туркафинвэ, — лучше скажите всем, что я сгинул бесследно в неизвестном направлении. Не хочу, чтобы все видели мой изуродованный труп. Но пока все живы и здоровы, я вам песню спою, а вы лагерь готовьте.
— Шикарно! — швырнул на землю походную сумку Карнистир.
— Мне тоже нравится, — мечтательно произнес менестрель, перебирая струны. — Прекрасная перспектива.
— Морьо, хватит, — примирительно сказал Нельяфинвэ, — оставим ссоры до возвращения отца.
Амбаруссар многозначительно переглянулись и с ехидством рассмеялись.
Все взгляды невольно устремились на юг, откуда струилось сияние Древ и пьянящая магия Валар, и куда уехал глава семьи. Тишина настораживала, была неестественной, пугающей. Нельяфинвэ достал из-за пояса длинный охотничий нож и взял перебинтованной левой рукой, проверяя её работоспособность. Нож отразил волшебный свет, блеснув в ладони Майтимо огненным шаром.
— Перед нашим отъездом, — серьезно произнес старший Феаноринг, — мне приснилась тьма.
— Мне снилась тьма, — вдруг запел Макалаурэ, — и сквозь неё летящий всадник,
Огни погони и отчаянный побег.
Мне снилась женщина, которую спасает
Тот, кто ей верен навек.
Мне снились воины и короткое сраженье,
Долгое скитанье на двоих в чужой стране.
Мне снился парусник, чудесное спасенье,
Но, может быть, только во сне…
Может быть, только во сне…
Героем был ты…
— Ничего себе! — удивился Карнистир. — Кажется, рядом с нами не наш брат, а кто-то в его обличии.
— Просто песня не моя, — улыбнулся Макалаурэ. — Не только ты по девушкам в тайне от Эонвэ бегаешь.
— А мне с ним каждый раз приходится пить, — улыбнулся одними глазами Нельяфинвэ, — и слушать истории о несчастной любви некоего Майя, о Манвэ, который не слушает мудрых советов Эонвэ, о Варде, поссорившиеся с Йаванной из-за главенства в Арде…
— Что, прости? — встрял Питьяфинвэ, едва не уронив топор наногу Тэлуфинвэ, помогавшему с дровами.
— Валар тоже ссорятся, — с ухмылкой произнес Майтимо. — Подумай сам. Валиэ Йаванна сделала то, что не смогла Варда, то, что обязана была сделать Варда: осветила целый континент! Но свет — не её забота. Она выполнила не свои обязанности лучше, чем та, от кого сам Эру Илуватар ждал выполнения. Понимаешь теперь? А потом и отец создал светящиеся Сильмарили. Получается, даже эльф смог то, что не удалось Владычице Арды. Забавно, не находишь?
— Смеяться над сильными мира… — оборвал себя на полуслове Питьяфинвэ, многозгачительно смотря на близнеца.
— Что? Небезопасно? — зло усмехнулся Карнистир.
— Вообще-то да, — поддакнул старшему Амбарусса младший.
— Жаль, с нами нет пьяного Эонвэ, — хмыкнул Майтимо, убирая нож. — Он бы сейчас рассказал очередную историю на тему смеха над Валар. Есть, вроде бы, какое-то пророчество о том, что однажды смеющиеся услышат хохот в свой адрес и смешно быть перестанет. — Феаноринг задумался. — Только я был слишком пьян, когда он рассказывал, поэтому больше половины пропустил.
— А я, похоже, уже сейчас пьян, — сказал себе под нос Карнистир, возясь с палаткой, — мне кажется, стало темнее.
— Мне тоже так кажется, — нахмурился Майтимо.
— И мне, — встал на ноги Макалаурэ. — Всё Валар со своими шуточками… То струны из-за них лопаются, то темно становится. Скоморохи, а не владыки.
Амбаруссар испуганно посмотрели на брата, а менестрель, довольный эффектом от сказанного, заиграл на арфе развесёлый мотивчик, ставший странным сопровождением угасающему свету.
***
С северной стороны крепости, где были самые высокие башни со смотровыми площадками и стены, защищающие от холодных ветров с ледника, открывался наилучший обзор, и юный Тьелпе обожал проводить время здесь. Крутые и узкие винтовые лестницы кружили голову, но это только добавляло остроты ощущениям, что может подарить лишь чувство свободы, когда стоишь на большой высоте.
Далеко на юге сияли волшебным светом Древа, и на них можно было любоваться бесконечно.
Тьелпе очень скучал по родному дому, по оставленным друзьям, с которыми вместе учился кузнечному и ювелирному делу, и теперь мог видеться только на ставших редкими занятиях. Да и дружить с родственником мятежника не так многие осмеливались. Юный эльф очень хотел ездить на праздничные гулянья, но теперь путь в Тирион был закрыт для него. Тьелпе всё больше злился на деда, хоть и не показывал этого, в тайне завидуя внукам Нолофинвэ и Арафинвэ, а ещё ему было страшно обидно, что отец никогда не даёт деспоту-родителю отпор. Да, уважение — это важно, это главное. Но ведь оно должно быть взаимным!
Свет начал угасать, и удивленный эльф перевел взгляд на Древа. Он не мог понять, кажется ему или нет, но верхняя часть кроны Телпериона словно почернела. И, самое страшное, сияющее серебро словно стекало, капля за каплей, вниз, оставляя за собой тьму.
Сначала было непонятно.
Потом тревожно.
И, когда чернота дошла до середины ствола, стало по-настоящему страшно.
С земли у корней Древ начала подниматься клубящаяся чёрная мгла, расходящаяся огромными валунами, поднимающаяся вверх, разрастающаяся с ужасающей скоростью. Тьелпе почувствовал, как страх парализовал ноги и последнее, что запомнил — мысль: «Я не хочу отсюда упасть…»
Примечание к части
Маглор поет песню своей тайной девушки Ирины Климовой "Мне снилась ночь"
Бывший главный герой
«Мы все ждём сказок, — думал Финвэ, опустив кисть, — живём сказками, надеемся на то, что всё будет, как в сказке, но только забываем, что сказки бывают разные, и хороший конец наступает не сразу и не для всех. Сначала ты сам Главный Герой, сталкиваешься с Врагами, побеждаешь или тебя спасают, женишься на Главной Героине, и наступает счастье. А потом вдруг начинается сказка с твоим же участием, но только меняются главные действующие лица. И вот уже ты оказываешься лишь ступенькой в бесконечной лестнице успеха нового лидера. Бывший главный герой. Теперь лишь средство возвышения кого-то другого».
Кисть легла на стол, и бывший король отошёл от незаконченной картины. Почему-то Финвэ казалось, что нет смысла продолжать доделывать фон в нижней части холста, создавать объемные блики на волосах и вообще что-либо ещё делать с этим портретом. Может, выбросить его? Или замазать слоем краски и нарисовать что-то другое?
С улицы донеслись голоса, которые становились всё громче, а света было почему-то меньше. И чем темнее становилось, тем сильнее кричали. Слова смешивались в неразборчивую кашу, понять что-либо было практически невозможно. Финвэ расслышал лишь слово «тьма!», которое повторяли чаще и испуганнее. Не понимая, что происходит, бывший король выбежал в коридор, но ему преградили путь эльфы, изо всех сил изображающие смелость.
— Не выходи из покоев, государь, — сказал один из них, практически заталкивая Финвэ обратно в двери. И в этот момент стало совершенно темно. Глаза эльфов способны видеть при свете звёзд не хуже, чем если вокруг горит тысяча свечей, но в здании звёзд не было. Крики с улицы доносились громче и беспорядочнее, кто-то пытался командовать, выстроить на всякий случай оборону, кто-то спорил, что надо прятаться, кто-то рвался в Тирион узнать, что произошло.
Время стало тянуться невыносимо медленно. Финвэ закрыл окна, чтобы не слушать крики, зажёг свечи и стал ходить туда-сюда вдоль стола.
«Где Феанаро? — крутились мысли. — Как он? Как Нолофинвэ? Арафинвэ? Что с внуками? Как они там… В лесу… Где мой Тьелпе? Храни их, великая Варда!»
Вдруг крики стало слышно даже сквозь плотно закрытые окна и двери. И это были уже не просто крики, а вопли ужаса. Из щелей в рамах и из-под двери в покои начал просачиваться чёрный дым, клубясь, заполняя помещение. Запаха гари не было, и Финвэ, не понимая, что происходит, в ужасе заметался по комнате, стараясь спастись от жуткого мрака. Из коридора послышались леденящие душу вопли и вдруг мгновенно стихли. Дверь неторопливо открылась, клубы чёрного дыма расступились.
***
Наблюдая за испуганными эльфами, ещё мгновение назад строившими из себя отважных героев, Мелькор отдал приказ Унголиант. «Я не замараю руки в крови, — думал Вала, — вы не подставите меня, братья и сестры. Мы все будем виновны одинаково, передавая приказы по цепочке».
Все смельчаки, встававшие на пути, падали под ударами жала паучихи, выпивавшей из эльфов свет и жизнь. Её много раз пытались пронзить мечами и застрелить из луков, но любое оружие истаивало, лишь коснувшись черной громадины.
Мрак полностью поглотил все вокруг, лишив эльфов даже их волшебного зрения, и расступался лишь перед Вала. Последние два живых препятствия на пути к цели были преодолены, и Мелькор, осторожно ступая, перешагнул порог покоев бывшего короля.
Финвэ, судорожно пытаясь отыскать хоть какое-то оружие, сам не понимая зачем, стал бросать в Мелькора и Унголиант всем, что попадалось под руку, и паучиха с удовольствием поглощала то, что долетало до нее. Когда бросать стало нечего, Финвэ вжался в стену, дрожа всем телом.
— Ничего личного, — сказал Вала Мелькор, оставаясь у дверей, — хотя… Нет, кое-что личное есть. Твой сын оскорбил меня. Поэтому ты умрёшь мучительно, чтобы по твоему застывшему лицу Феанаро Куруфинвэ понял, как тебе было больно.
Слова застряли в горле, Финвэ ничего не смог произнести, задыхаясь от ужаса, когда увидел, как на него бросилась Унголиант. Одним сокрушительным ударом повалив эльфа на пол, паучиха нависла над ним и вонзила жало в нижнюю часть живота, медленно продвигаясь выше, нанизывая мечущееся в агонии тело словно на копьё.
— Не спеши, — покачал головой Мелькор, — пусть умирает долго. У нас полно времени.
Финвэ, прижатый к полу лапами Унголиант, давился криками, инстинктивно вырываясь, пытаясь освободиться от пронзившего по всей длине торса жала, которое очень медленно вытягивало из него жизнь.
— Не дай ему потерять сознание перед смертью, — поучительно сказал Мелькор. — Думаю, пора ударить в сердце.
Жало рванулось вверх, и Финвэ замер.
Вала проверил, всё ли получилось, как задумано, и, удовлетворённый результатом, отправился в сокровищницу.
Пусть тьма не будет вечной
Свет угасал слишком стремительно, и неотвратимо, чтобы быть шуткой. Над горизонтом, там, где виднелись Древа Валар, разрасталось чудовищных размеров облако мрака, поднимаясь всё выше и приближаясь.
Никогда ранее не сталкивавшиеся ни с чем подобным и совершенно не понимавшие, что происходит, Феаноринги растерялись. Инстинктивно чувствуя, что нужно искать укрытие, эльфы, бросив всё и встав вплотную друг к другу, начали осматриваться, но прятаться было негде.
— За Тьелко и Курво! Быстро! Они не успели далеко уйти! Морьо! Разжигай сильней костёр! — скомандовал Нельяфинвэ. — Берём палки, что угодно. Поджигаем!
Эльфы, держась рядом, побежали сквозь лес, зовя братьев. Кроны деревьев смыкались плотнее, не было видно уже практически ничего, только трепещущий огонь подобий факелов слабо освещал дорогу.
— Ищем укрытие! И братьев! — крикнул Нельяфинвэ, озираясь. — Где вы?! Тьелко! Курво! Хуан!
Издалека вроде бы послышались голоса, но эльфы быстро поняли, что это не их родичи: перепуганное лесное зверьё и птицы, обезумевшие от надвигающихся клубов мрака, пытались спастись бегством. Волки, лисы, олени, кабаны, медведи неслись, не разбирая дороги, ломая кустарники и молодую поросль, трещали тонкие стволы.
— Наверх! На деревья! — закричал Нельяфинвэ, видя, что его братья совершенно растерялись. — Они нас растопчут!
Обезумевшие птицы на огромной скорости врезались в стволы и падали замертво. С душераздирающим свистом пернатые метались меж деревьев, и эльфам пришлось отмахиваться от них. За визгами, рыками, воем, тявканьем и свистом не было слышно голосов, и когда Нельо пытался докричаться до братьев, они не отвечали ему. Горящие палки либо погасли, либо потерялись, птицы, внезапно возникающие из тьмы, до крови били не успевающих увернуться эльфов, едва не сбивая их на землю. Падение с дерева сейчас было практически равносильно смерти под копытами обезумевших зверей, и Феаноринги отчаянно отбивались от летящих из темноты «снарядов».
Душераздирающие визги и вой внезапно стали ещё громче, оглушили, и лес накрыла чёрная пелена клубящегося мрака.
Одной рукой держась за ствол, другой пытаясь хоть немного прикрыть голову, Майтимо не оставлял попыток перекричать зверей, чтобы братья слышали его. Сейчас он больше всего на свете хотел просто услышать их в ответ, чтобы знать — их не растоптали обезумевшие животные.
— Помоги нам, великий Манвэ! — повторял Нельяфинвэ. — Нам больше не на кого надеяться. Умоляю тебя, не дай нам погибнуть!
Изо всех сил стараясь не поддаться отчаянию и не запаниковать, пытаясь не думать о бьющихся то и дело в него птицах, Феаноринг надеялся лишь на то, что тьма не будет вечной.
***
Не помня себя и даже своё имя, метаясь во тьме, не разбирая дороги, падая во что-то скользкое и липкое, поднимаясь и падая снова, не в силах даже кричать, Тьелпе вслепую натыкался на стены, снова куда-то бежал, уже обессилев, но не в состоянии остановиться, опять поскальзывался, больно падал, с кем-то сталкивался…
Пока чьи-то сильные руки не схватили его за плечи. От страха Тьелпе разразился криками, но ему зажали рот.
***
Как только на Валинор пала тьма, Хуан сразу же потащил хозяина к крутому берегу реки, где были пещеры. Огромный пёс ринулся внутрь одной из них, загрыз прятавшихся там зверей, освобождая убежище для хозяина. Туркафинвэ и Куруфинвэ-младший, благодаря Вала Оромэ за Хуана, спрятались от черного ужаса, накрывшего благословенную землю.
— Тьма не будет вечной, правда? — спросил почему-то Курво, и Тьелко пожал плечами, пряча дрожащие руки. Он тоже на это надеялся.
Унголиант
Далеко внизу распростёрся чёрный океан. Завеса тьмы оказалась более не к надобности, и Мелькор отдал приказ прекратить её создавать. Теперь, когда дело было сделано, эйфория от успеха уже не так пьянила, Вала понял, ему не показалось: Унголиант действительно росла, размеры увеличивались всё заметнее, и причину Мелькор понять не мог. Может, дело в росе Древ? Йаванна подарила растениям способность неограниченного роста, возможно, это как-то передалось Унголиант? Но самое главное, Мелькор понятия не имел, что теперь с этим делать.
— Манвэ ещё не знает, что он не самый умный, — усмехнулся Мелькор, вспомнив о своём грузе. Вынеся всё ценное из крепости Феанаро, он чувствовал себя как-то странно — не слишком ли мелкое хулиганство для одного из Айнур, создателей Арды? С другой стороны, дерзкого наглеца необходимо поставить на место, а если же не удастся, тогда разговор будет иным. Как бы то ни было, главное — не дать Сильмарили в руки Варды, и это успешно исполнено.
Накрытый плотной пеленой чёрного тумана, Валинор выглядел жутко. Удаляющемуся от него, Мелькору Средиземье впервые казалось чем-то дивным и благословенным. Освещаемая мерцающими звёздами земля жила своей обычной, пусть и не слишком благополучной жизнью. Хотя, это тоже относительно. Эксперимент Майэ Мелиан с объединением своего феа с феа эльфа для привязки себя к Средиземью и созданию защитного зачарованного барьера удался на славу. Будь другие Майяр чуть смелее, они тоже смогли бы стать независимыми от господ, но, видимо, не хотели рисковать собой. Объединение себя с более слабым духом грозило крахом в случае гибели «второй половинки». Феа Майя в таком случае разделится надвое, половина окажется в Чертогах Мандоса на неизвестно какой срок, тема Изначальной Песни рассеется, сделав из Айну безликую тень, лишь отдалённо напоминающую разумное существо. Но есть всё же те, кто ради свободы готовы на безумства.
Снова обернувшись на погружённый во мрак Благословенный Край, Мелькор заметил, как с того места, где расположен Таникветиль, поднимается ураган. Чудовищной силы ветер, закручиваясь воронкой, зарождался высоко над землёй, разгоняя клубы мрака, рассеивая их в направлении от дворца Манвэ и дальше по спирали. Там, где находилось сердце урагана, скорость воздушных потоков была не очень большой, почти неощутимой, но, чем дальше, тем страшнее возрастала мощь ветра, достигая силы, достаточной, чтобы вырывать с корнями вековые деревья.
— А потом скажут, что это я всё порушил, — усмехнулся Мелькор, — впрочем, это неважно. Пусть делают у себя, что хотят, а я буду предоставлен сам себе в Средиземье. Уговор есть уговор.
Прибрежные скалы приближались, в чёрной спокойной воде отражались звёзды. Где-то плескалась рыба, пролетели чайки, метнувшиеся в страхе от Мелькора и Унголиант, послышался крик испуганных рыбаков, а потом все посторонние звуки заслонили каменистые склоны ущелья.
Сойдя на песок, Мелькор с тревогой посмотрел на огромного монстра, в которого превратилась его паучиха.
«Надеюсь, она не вымахает размером с два Древа», — в ужасе подумал Вала, забирая скреплённые вместе сундуки.
И тут Мелькор осознал свою ошибку: Унголиант, никогда ранее не поглощавщая энергию жизни и свет, теперь, попробовав вкус крови эльфов Валинора, обрела некое подобие разума, сочетающееся с жаждой новой крови, живой энергии и света. Набросив сеть на Мелькора, паучиха потянулась к нему, но Вала был силен и вырвался. Быстрым движением рук раскрыв сундук с Сильмарилями, он спрятал Камни в наскоро сотворенной чарами сумке и, бросив остальное награбленное между собой и жуткой тварью, попытался бежать, но не тут-то было. В одно мгновение поглотив всё, что оказалось на пути, Унголиант снова выпустила сети, плотнее прежних, и, опутав Вала, потянула на себя. Антиматерия, составляющая основу монстра, впитав в себя магию Валар и силу жизни, сотворила столь мощные заклинания, что Мелькор ничего не мог сделать с паутиной, осталось лишь звать на помощь. Стремительно теряя силы, Вала выдавил из себя заклинание-призыв, которое сейчас больше напоминало жуткий вой, но оно сработало, и из-под земли взвились столпы пламени.
Огонь обретал форму крылатых существ с руками и ногами, вооруженных бичами. Кинувшись в атаку, пылающие жаром недр Майяр мгновенно справились с сетями, и освободившийся Мелькор вскинул руки, творя чары развоплощения. Он видел, что магия помогает слабо, Унголиант, хоть и уменьшилась, но не растаяла, однако, в ней уже зародился зачаточный разум, она теперь тоже чувствовала боль и страх, хотела жить, поэтому, понимая смертельную угрозу, бросилась спасаться бегством.
Отправив балрогов обратно под землю, Мелькор облегчённо вздохнул.
— Захватывающее приключение, ничего не скажешь, — покачал он головой и взял в руки Сильмарили.
Камни вдруг вспыхнули нестерпимым огнем, слепя глаза и обугливая кожу. Уронив сокровище в песок, Вала посмотрел на ладони — ожоги выглядели чудовищно и были магическими. Избавиться от них, скорее всего, не удастся.
— Вы мне подчинитесь, хотите того или нет! — прогремел раскатами грома гнев Вала. — Вы мои! Я спас вас! Вы теперь обязаны мне существованием и целостностью! И я получу вашу благодарность! Можете не сомневаться, звёздочки.
Ураган
Творящееся в лесу, погруженном во мрак, безумие казалось бесконечным. Но время дало возможность собраться с духом и немного прийти в себя. Птицы врезались реже, и Нельяфинвэ вспомнил, что можно попробовать воспользоваться магией для переклички с братьями. Сосредоточиться не получалось, но, по крайней мере, удалось почувствовать связь и понять, что все живы.
Сквозь непрекращающийся вой и визг, который доносился со всех сторон и был то громче, то тише, то вовсе оглушающим и душераздирающим, стал пробиваться ещё один звук. Равномерный гул. Приближающийся. Это напоминало шум морского прибоя или… Сильного ветра.
***
Братья сидели в небольшой пещере, прижавшись друг к другу среди клубящегося мрака, не видя ничего вокруг себя, только чувствуя лежащего в ногах Хуана. Они боялись начинать говорить о братьях, оставшихся в лесу во тьме, было страшно даже думать о том, что с ними… То и дело долетавшие жуткие звуки, издаваемые дикими зверями, обезумевшими от павшей на Валинор тьмы, добавляли мрачных красок в и без того нерадостные домыслы.
Вдруг в пещеру начал задувать ветер, холодный, влажный и очень сильный. Со стороны моря.
Мрак закрутился вихрями, песок полетел в глаза. Ветер завыл, снаружи послышался треск ломающихся веток и стволов, грохот падающих со склона деревьев. Вжавшись в дальнюю от входа стену пещеры, эльфы закрывались руками от бьющего в лицо песка и мелких веточек, но Хуан вдруг начал выталкивать их наружу.
— Ты что делаешь, пёс?! — попытался перекричать завывание ветра Туркафинвэ, и вдруг почувствовал под ногами воду.
— Что это? — непонимающе спросил Куруфинвэ. — Откуда она взялась?
— Понятия не имею! — крикнул Туркафинвэ. — Но я верю Хуану! А он нас отсюда гонит!
— С ума сошёл?! Там снаружи нас зашибет!
— А здесь затопит! — догадался Тьелко. — Ветер с моря гонит волны, река выходит из берегов! Быстро отсюда! Во тьму! Там хоть какой-то шанс есть!
Вода прибывала быстро, и, с трудом пробираясь среди мощного течения, эльфы на ощупь пытались выйти из пещеры. Снаружи чёрный туман уже немного рассеялся, сбивающий с ног ветер ударил братьев упавшей откуда-то сверху веткой, сбив с ног обоих. Куруфинвэ-младший с головой ушел под воду, отчаянно борясь с бурным потоком, сверху снова что-то упало, ударив по голове, а потом под грудь подхватили и в лицо снова дунул ветер.
— Держись за Хуана! — срывая голос, орал Туркафинвэ. — Курво! Держись за Хуана! Я не смогу тебя тащить в потоке!
Руки, ватные и занемевшие, бестолково шарили по воде, но в конце концов нащупали шерсть. В плечо прилетело что-то твердое, боль обожгла, как при открытой ране. И всё же ураганный ветер постепенно рассеивал мрак, и Куруфинвэ-младший начал видеть над потоком голову брата, прижавшегося к Хуану, который плыл среди веток, стволов и застрявших в кронах мертвых зверьков и птиц.
Поняв, что хоть что-то видно, братья встретились взглядами, и Туркафинвэ, морща окровавленный лоб, засмеялся сквозь слёзы. Ветер, ещё сильный, уже не был ураганным, и ветви перестали падать на голову.
— Кажется, мы выжили, — прошептал Тьелко, целуя Хуана. — Это был страшный сон… Это не могло быть реальностью, Курво. Я не верю… Я сплю. Опять. Мне… Тогда… Тоже кошмары снились. Это просто очередной кошмар. Ведь правда, Курво?
— К сожалению — нет, — покачал головой Куруфинвэ-младший, отталкивая от себя подплывший труп белки с наполовину оторванной головой.
— Тогда… Нам надо на берег. Ветер стихает. Мы должны найти остальных.
— Да. Должны. Может, им нужна помощь.
***
Налетевший ветер, разогнавший зверей, едва не сбил с дерева, вокруг затрещали согнувшиеся почти до земли стволы, и Нельяфинвэ, вслепую спрыгнув вниз, во тьму, вновь начал звать братьев, стараясь не думать о том, что положение безвыходное. В непроглядном клубящемся мраке смерть в виде поваленного дерева могла прилететь с любой стороны, и не было никакой возможности даже сориентироваться и попытаться выйти на открытое место. Упав на землю и закрыв голову руками, Нельяфинвэ чувствовал падающие сверху сучья, маленькие и большие ветви, слышал, как совсем рядом воющий ветер с мерзким скрежетом выкорчевывает деревья, как они рушатся…
Одно из них упало совсем близко, толстые ветви припёрли эльфа к земле, но крона стала какой-никакой защитой хотя бы от летящих острых палок. Подползя вплотную к стволу, Нельяфинвэ заметил, что мрак рассеивается, стало хоть что-то видно. Ощущение собственного полного бессилия перед стихией оказалось невыносимо. Феаноринг снова попытался связаться с братьями, используя осанвэ, и на этот раз получил ответы.
Ветер постепенно начал стихать, и, хотя ветки ещё падали, Майтимо больше не мог ждать. Выбравшись из ненадежного укрытия, он стал всматриваться в темноту, которая теперь означала просто отсутствие света Древ, а не кошмарную чёрную пелену, и закричал братьям, пытаясь сориентироваться и понять, где кто находится. И в этот момент он почувствовал, как его с помощью магии зовёт Туркафинвэ.
Майтимо показалось, что это самый счастливый момент за последние несколько лет. Теперь нужно было снова собраться вместе и отправляться обратно в Форменоссэ. Крепость не должна была серьезно пострадать из-за ветра, но тревога сдавливала сердце.
Что-то случилось, Нельяфинвэ был уверен.
Не самое страшное
Ощущение реальности вернулось внезапно, словно прилетевшая в лицо струя ледяной воды. Тьелпе вдруг понял, что совершенно не помнит, что случилось. Его кто-то держал под руки, он стоял на трясущихся ногах в коридоре крепости и не понимал, где именно. Крыши над головой не было, зато было небо и звёзды, а ещё торчащие во все стороны балки, на которых держалась кровля. Куда она делась?!
Вокруг валялись обломки оконных рам и осколки стекол, лежали эльфы. И всюду кровь! Тьелпе посмотрел на свои руки и одежду… И согнулся в приступе рвоты. Голова закружилась, но тот, кто стоял рядом, не дал упасть.
— Тебе надо прилечь, пойдём, — сказал знакомый голос, и Тьелпе попытался послушаться, только ноги отказывались подчиняться.
— Асталион, — язык не шевелился, но юный эльф очень не хотел казаться слабым. Больше. — Что… Что случилось?
— Те, кто знали, мертвы, — ответил Асталион через силу. — Мне отдали приказ найти тебя, когда пала тьма. И я нашел. И отвёл в укрытие. Потом начался ураган, пришлось искать помещение без окон, а потом, когда всё закончилось, я повел тебя… Подальше от…
Асталион запнулся.
— Ты хочешь сказать, — Тьелпе почувствовал, как силы постепенно возвращаются, — что уводил меня от самого страшного? То есть, вот это всё, — он указал на сорванную кровлю и трупы, — не самое страшное?!
— Пойдём.
— Нет! — сын Куруфинвэ-младшего начал вырываться. — Нет! Я никуда не пойду! Пока не получу ответы на мои вопросы! Что…
Он вдруг вспомнил угасающие Древа, и снова к горлу подступила тошнота.
— Почему погас свет? — спросил юноша, чуть не плача. — Нас прокляли?
Асталион не ответил.
С улицы через разбитые окна донеслись одновременно радостные и встревоженные голоса, и Тьелпе расплакался. Вырвавшись от Асталиона, юный Нолдо побежал по залитому кровью и засыпанному осколками коридору, по ставшим скользкими ступеням, по разрушенному упавшей колонной крыльцу, по двору, заваленному вырванными с корнями деревьями, и бросился в объятия отца.
Асталион, вышедший вслед за Тьелпе, смотрел на вернувшихся Феанорингов, в грязной рваной одежде, с пятнами засохшей крови, синяками и ссадинами на лицах, растрепанными волосами, и не представлял, как расскажет о случившейся трагедии.
Майтимо обвел взглядом пострадавшую от урагана крепость, потом взглянул на друга. Асталион опустил глаза и сделал знак Феанорингу отойти в сторону для разговора.
Макалаурэ смотрел вслед уходящему брату и думал, что кошмар только начинается: одежда Тьелпе окровавлена, и это явно не его кровь.
Он должен знать
В разгромленных покоях у дальней от дверей стены весь пол был залит кровью. С незаконченной картины рядом с мертвым Финвэ смотрели живые влажные глаза, словно полные слёз.
— Не представляю, как сказать отцу, — голос Нельяфинвэ срывался.
Тьелко, дрожа всем телом, накрыл застывшее в муке лицо Финвэ плащом и с огромным трудом поднялся.
— Не могу это видеть!.. — произнес он, запинаясь.
— Семнадцать смертей, — выдохнул Куруфинвэ, растирая глаза. — Сколько горя…
— Я еду на Таникветиль, — обречённо заявил Нельяфинвэ и быстро пошёл к дверям, где ждала жена Асталиона.
— Мой господин, — строила из себя смелую эльфийка, — тебе надо переодеться. Не ехать же к Валар в таком виде!
Старший сын Феанаро тупо посмотрел на супругу друга, не понимая, что она от него хочет, и прошёл мимо. Морифинвэ, пряча лицо за волосами, поспешил за братом, Тьелко, снова поправив накрывающий Финвэ плащ, спотыкаясь, бросился следом, позади всех на негнущихся ногах плёлся Макалаурэ.
Курво и Амбаруссар остались с Тьелпе, утешая его и пытаясь понять, что теперь делать с мертвецами и разрушениями. Жена Асталиона с маниакальным упорством предлагала всем помочь переодеться в чистое и не рваное, чуть не плача из-за того, что никто не соглашался, а потом эльфийка просто села в углу на кучу осколков и в голос зарыдала.
***
Кони летели сквозь лес по гористой местности, петляя узкими тропами. Сыновья Феанаро мчались в молчании, лишь замечая, что поваленных и поломанных деревьев всё меньше. Ветер здесь явно не был столь силен, как в окрестностях Форменоссэ. Братья ничего не говорили друг другу, понимая увиденное по-своему, без слов.
Нельяфинвэ пытался собраться с духом, чтобы рассказать обо всем отцу, знал, что должен это сделать, не взваливая непосильную ношу на братьев, но не мог справиться с собой. Всегда считавший себя самым сильным и мужественным в семье, старший сын Феанаро Куруфинвэ почувствовал, как сдавливает грудь, пресекается дыхание, и по щекам текут слезы. Его братья тоже плакали, но это было нормально, а он не имел права на слабость. Только не при всех! В запертой на ключ и засов кузнице или своих покоях, когда в огне превращаются в горстки пепла исписанные страницы, можно было позволить себе всё. Там никто не видит…
А сейчас, при младших братьях, которые не должны никогда и ни при каких обстоятельствах видеть его слабым… Нельзя!
Но справиться с болью потери близкого, которым, казалось, никогда особо не дорожил, Финвэ Третий был не в состоянии.
Макалаурэ подъехал вплотную с одной стороны, Карнистир — с другой. Вместе стало намного легче.
Туркафинвэ вырвался вперёд и поскакал быстрее, мелькая между высокими стволами, нетронутыми ураганом. До дворца Манвэ оставалась примерно половина пути.
Тьма над Валинором
Земля была тёплой и мягкой от шелковистой травы, цветущие белыми крошечными колокольчиками пышные кусты, казалось, были созданы для тайных любовных игр, чем и решила воспользоваться злая из-за постоянного напоминания о «позоре» Ириссэ. Ей уже снова хотелось уйти из дома, чтобы больше никогда не видеть вечно ноющую мать, кудахчущую над уже не маленькой дочерью супругу Турукано и непомерно гордую, но вечно мило улыбающуюся жену Финдекано.
Подкараулив у сцены, где проходил конкурс менестрелей, певца, которого едва не сшиб на зрителей пьяный Финдарато, Ириссэ схватила его под руку и, прищурившись, пригрозила коротким кинжалом:
— Ты теперь мой пленник. Принцессе нельзя отказывать.
Золотоволосый, прекрасный лицом менестрель, певший о любви душ Древ, от испуга выронил арфу, и дочери короля стало скучно — в нём не было ни капли огня! Однако искать новую жертву уже не хотелось, и, надеясь, что эльф не наделает со страха в штаны, Ириссэ, упирая остриё кинжала в бок певца, потащила его в кусты. Было уже очевидно, что с помощью этого испуганного «тела» не удастся перебить воспоминания о пламенной страсти, лишавшей разума, бросавшей в бездну безумных ощущений, когда можно было позволить себе всё, что угодно, пробовать новое и сумасшедшее, переходить любые границы… Он… поддерживал все её идеи, позволял играть с собой, а потом неожиданно нападал, подминал под себя, и тогда Ириссэ делалась беспомощной трепещущей бабочкой в клюве хищной птицы.
А с этим что делать?
— Меня зовут Элеммиро, — вдруг сообщил дрожащим голосом менестрель, и принцесса не поняла, зачем: ей было абсолютно наплевать, как его имя. Это просто тело с необходимыми атрибутами для хоть какого-то развлечения в этот бестолковый праздник.
— Заткнись, — надавила Ириссэ кинжалом сильнее, заставляя несчастного эльфа дрожать, — иначе рот… Хм…
Толкнув менестреля в кусты, принцесса сбросила темно-синюю с серебряными в алмазах звёздами накидку, порвала её лоскутами, спутала Элеммиро руки за спиной, завязала глаза и рот и, спустив штаны, критически посмотрела на то, с чем планировала развлекаться. Но почему-то начало резко темнеть, отовсюду начали доноситься испуганные крики, и дочь короля, чувствуя, как страх стискивает ледяными когтями горло, моментально забыла про игрушку и вышла на поляну, оказавшись среди мечущейся толпы. Подняв голову, Ириссэ увидела, что половину неба застилает чёрная клубящаяся мгла, стремительно приближающаяся, поглощающая мир ненасытной пастью, повергая его в страшную бездну. Вскрикнув от ужаса, Ириссэ упала без чувств.
***
Что-то было не так. Тревога не отпускала, донимали странные пугающие предчувствия, и младший сын Финвэ, пытаясь изображать веселье, не знал, куда себя деть. Он никогда не замечал за собой пророческого дара или феноменальной способности предугадывать на несколько шагов вперёд события, но сейчас всё его существо терзалось предчувствиями непоправимого. Состояние походило на то, что было в Альквалондэ, когда его, ничего не смыслящего в градостроительстве, Нолофинвэ отправил руководить возведением дополнительных оборонительных сооружений в порту и по всей береговой линии. Тогда преследовало чувство сжигающего изнутри стыда и понимания собственной ничтожности в бесконечной круговерти суетящихся мастеров, говорящих непонятными терминами и ждущими его, Арафинвэ, окончательного вердикта по любому вопросу. Он ведь главный! Но каждый раз, стоило что-то решить, король Ольвэ усмехался и переигрывал всё по-своему. Чаще и чаще Арафинвэ слышал пренебрежительное «это же Тре-е-е-етий Дом», что звучало, словно ругательство. Это было ужасно…
Осмотревшись, брат короля понял, что ему очень странно наблюдать, как мать «веселится». Безусловно, радовало, что она не пила, но бывшая королева уже очень долгое время задумчиво ходила туда-сюда, держа в руке полный бокал, улыбаясь с пустым взглядом. А ещё куда-то запропастилась Артанис и Артаресто, а пьяный Финдарато у всех на виду позорит семью. Наверно, не стоит так драматизировать. Все веселятся, как умеют. Например, племянники Ангарато и Айканаро соревнуются в красноречии, говоря комплименты какой-то деве. Видимо, ей предстоит сделать выбор, с кем из них танцевать.
Взяв под руку жену, Арафинвэ пошёл любоваться состязанием скульпторов, но недоделанные изваяния пугали эльфа: мерещились чудовищные морды, оскаленные пасти и обезглавленные тела. Начало бросать то в жар, то в холод, и супруга с волнением стала расспрашивать, в чём дело.
— Если бы я знал, Эарвен, — тяжело дыша, отозвался Арафинвэ, встретившись взглядом с будущей скульптурой. Глаза казались выпученными, безумными, а отсутствие рта добавляло чудовищности общей картине.
— Кажется, мне надо выпить, — отвернулся в сторону брат короля. — Не понимаю, что со мной.
— Как мне его вернуть? О, как его вернуть? — пропели в толпе, и Арафинвэ немного встряхнулся. Дева-менестрель, недавно выступавшая на сцене, теперь собрала вокруг себя не менее полусотни слушателей, хором подпевавших ей.
— Подстилка Канафинвэ эта Элеммирэ, — прошипел кто-то со злобой. — Смуту поднимает. Хочет последовать за своим полюбовничком в изгнание. И брата за собой потянет. Погубит талант!
— Да она многократно талантливее!
— Вот именно! Её песни за душу берут!
— Подстилка!
— Пойдем отсюда, — прошептал Арафинвэ жене. — Картины посмотрим.
— Что это? — послышалось вдруг со всех сторон. — Темнеет? Почему? Смотрите…
Над горизонтом поднялось облако тьмы.
«Где мама?» — ударила в голову брата короля мысль, и он, отпустив руку жены, бросился обратно к столам, где видел Индис в последний раз.
***
— Владыка Манвэ! — закричал в ужасе Нолофинвэ, падая на колени. — Там моя семья! Мои подданные! Молю тебя! Разгони тьму! Пожалуйста!
Накрывшая Валинор мгла была бессильна здесь, во дворце Валар, и Феанаро увидел дрожащие слёзы в глазах полубрата.
— Встань, Нолофинвэ, — скривился Куруфинвэ, — не унижайся. Владыки не допустят беды здесь. Вблизи своего дворца. Тебе бояться точно нечего.
— А что насчёт отца?! — вспылил король, вскакивая на ноги. — Кто защитит от тьмы его?! Твои сынки? Которые только и умеют, что грызть друг другу глотки, устраивать случки в лесах и паразитировать на чужой славе?!
— Не смей так говорить… Брат… — оскалился, полыхнув глазами, Феанаро. — Не тебе хвалиться сыновьями.
Между братьями встал Тулкас, смотря на Куруфинвэ испытующе.
«Дай мне повод!» — говорили его глаза. Феанаро отступил, Нолофинвэ, хватая ртом воздух, готов был в любой момент рвануть вниз, к семье и подданным, но понимал — его не выпустят.
— Вам не о чем беспокоиться, — с доброй улыбкой заботливого отца произнес Манвэ, проходя к краю балкона и вскидывая руки. — Мои ветра развеют мрак. А когда тумана не останется, мы выясним, что случилось. Уверен, ничего серьёзного.
— Нет такой проблемы в Арде, которую не под силу решить Валар, — благостно сказала Варда, сверкая платьем.
— Прекрасно, — кивнул Феанаро и вдруг напрягся, словно потеряв равновесие. — Вы со всем справитесь, а мне надо домой. В мой другой дом. На севере. Я должен ехать.
— Ты никуда не поедешь, — угрожающе сощурилась Варда, но её улыбка быстро потеплела, — это пока может быть небезопасно. Здесь, у подножья Таникветиль, никто не сумеет навредить эльфам. Переждите тьму здесь.
— Я не стану трястись над своей шкурой и прятаться, когда моя семья где-то далеко во тьме! — выкрикнул Феанаро, и Тулкас, начиная хохотать, пока негромко, направил на него раскрытую ладонь. Куруфинвэ закашлялся, хватаясь за горло.
— Осторожно! — пригрозил собрату Манвэ. — Это тебе не Мелькор!
Тулкас смолк, опустил руку, и Феанаро, хрипя, качнулся, но устоял на ногах.
— Мрак рассеян, — улыбнулся Манвэ. — Брат мой, бери Оромэ и его воинство и отправляйтесь выяснять, что случилось.
Захохотав снова, Тулкас рванул исполнять приказ.
Феанаро и Нолофинвэ переглянулись. Они не знали, что Оромэ не просто охотник. До этого момента эльфам говорили, что войско было только у Мелькора до раскаяния, а другим Валар просто помогали слуги-Майяр. Не воины.
— Король Нолофинвэ, — снова улыбнулся Манвэ, — подбодри подданных. Скажи своё королевское слово поддержки. Нужно дать время Йаванне посмотреть, что случилось с Древами. Пока ничего об этом говорить народу не стоит.
— То, что здесь больше нет Тулкаса, — предупредила Варда Феанаро, — не является поводом снова дерзить владыкам, Куруфинвэ. Слово дали не тебе. Пока не тебе. Но, будь уверен, Куруфинвэ, ты ещё успеешь высказаться.
Король, сделав глубокий вдох, с надеждой, словно ища поддержки, посмотрел на брата, и, встретив лишь холодный взгляд серых глаз, подошёл к самому краю балкона.
***
Толпа ахнула, заметалась, закричала сотнями голосов и… Исчезла во мраке. Чёрная пелена лишила зрения, но обострила остальные чувства. Разум уступил место инстинктам.
Потеряв себя как личность, лишившись имени и рода, перестав быть эльфом, Финдекано ощущал себя частью тьмы и наконечником стрелы, рассекающим её.
Тьма знала, что стоит над землёй на достаточной высоте, чтобы серьёзно пострадать при падении вниз со сцены, и стрела, полагаясь лишь на чутье и слух, ринулась подхватить кричащего что-то нечленораздельное Финдарато.
Но здесь есть ещё кто-то!
И частица тьмы вновь доверилась инстинктам, а стрела бросилась вперёд, спасая ещё одного потерявшегося во мраке и страхе эльфа. Он сопротивляется, вырывается и кричит, что впереди лестница, которую не видно, а Финдарато повисает, давит тяжестью, но тьме не может быть тяжело. Тьма всеобъемлюща. Стрела устремляется на лестницу, ведь под сценой безопаснее всего. Уж тьма-то знает.
Инстинктивно чувствуя, что цель достигнута, руки разжались, оставляя ношу, и стрела помчалась туда, где раздавались отчаянные крики о помощи. Кто-то упал? Сбили с ног? Вот-вот затопчут?
Прочь с траектории полета!
Поднятое с земли дрожащее тело слабо сопротивлялось, под руку попался ещё кто-то, и обоих потащила в укрытие рассекающая тьму стрела.
***
Туман начал рассеиваться, лёгкий ветерок дунул в лицо, и Финдекано пришел в себя. Моментально ставшие ватными ноги подкосились, эльф тяжело повалился на четвереньки, и никто не помог встать. Сев на землю, сын короля поднял голову. Чёрная клубящаяся мгла расступалась, кружась чудовищной спиралью, открывая мерцающие в бездонной вышине звёзды.
— Как красиво, — прошептал Финдекано, чуть не плача. — Прекрасно…
Эльф был уверен, что теперь опасности больше нет, ведь нет лишающего зрения и разума мрака, но всё равно очень боялся за семью. Где они? Не ранены ли? Но сил, чтобы подняться, не было, а проходящие мимо эльфы…
Проходили мимо.
***
— На праздник нельзя с оружием? Ха! Значит, этот праздник не для меня! — красовалась перед юным племянником Артанис.
Решив продемонстрировать силу, она попыталась отломить толстую ветку, чтобы поиграть с Артаресто в состязание мечников, но будущая палка не поддалась. Ни с первого, ни с третьего раза. Однако на четвертый разозленная дева справилась с задачей и, наскоро очистив «шест» от прутьев, бросила его племяннику. Артаресто поймал «оружие» и, довольный, раскрутил его мельницей.
— Сможешь ли ты защитить себя и свою семью? — снисходительно фыркнула Артанис, смотря на сына брата свысока. — Твоя мать сама себя точно не защитит.
— Проверим? — принял вызов эльф.
— Прямо сейчас.
Справа были пышные цветущие кустарники, слева — пологий склон и низина в ручьях, впереди и сзади петляла дорога. То и дело мимо проходили подвыпившие эльфы, целующиеся парочки и большие компании. Редко — всадники.
Палки с глухим стуком столкнулись. Артанис была выше племянника и шире в плечах, а юноша не сумел оценить противника, попытался блокировать удар. Он даже сам не понял, почему вдруг оказался безоружен, а его палка улетела вверх, ударив неудачливого бойца под подбородок.
— Так нечестно! — возмутился Артаресто, но эльфийка лишь рассмеялась.
— Поднимай оружие! — скомандовала она, и юноша нехотя подчинился.
Следующий удар снова выбил палку из его рук, боль резанула по ушибленным пальцам.
— Ты сражаешься нечестно! — опять запротестовал Артаресто, чем вызвал ехидный смешок тёти.
— Поднимай!
Пришлось подчиниться.
Артанис смотрела на потерявшего всякое рвение тренироваться племянника и торжествовала. Самоутверждаясь за счёт сына брата, она мстила его матери и заодно тешила своё самолюбие. Это было приятно.
Артаресто, чуть не плача, поднял палку, и тут же снова уронил ее, не выдержав сокрушительного удара, едва не переломавшего ему кости ладони.
— Я упражнялась с самим Вала Мелькором! — хвасталась Артанис. — Тебе не тягаться со мной!
Юноша покорно нагнулся за палкой и вдруг подумал, что стало как-то странно темнеть. Свет стремительно угасал, но это, казалось, ничуть не пугало его тётю.
— Истинный воин ничего не боится! — заявила Артанис, видя страх в глазах племянника. — Тьма? Подумаешь!
И вдруг с неба обрушился чёрный туман.
Артаресто метнулся, потерял опору под ногами, покатился со склона, больно ударяясь о камни, и застрял в вязком песке ручья. Он слышал властный голос тёти, зовущей его, но боялся ответить. Зажмурившись и закрыв руками глаза, юноша не шевелился и, казалось, даже не дышал. Сердце бешено колотилось, зубы стучали… слишком громко. Было очень страшно.
А потом в спину уперлось что-то твердое, и Артаресто отчаянно закричал.
— Ты побежден! — голос Артанис прозвучал скорее ласково, чем как обычно. — Туман рассеялся. Пойдем к папе.
Вынимая мокрого, грязного и насмерть перепуганного племянника из ручья, принцесса вдруг поняла, как отвратительно себя вела с ребенком.
Примечание к части
Аклариквет поёт песню гр. Дыхание Пустоты "Вечный дождь"
А остальные песни авторства Белое_Безмозглое 🥰 https://ficbook.net/authors/2493244
Полёт от бесчестья к звёздам
Когда над головой в чистом чёрном небе замерцали звёзды, Аклариквет пришёл в себя. Он понятия не имел, как оказался среди кучи попáдавших недоделанных скульптур, где его арфа, откуда на нём чужая женская накидка, и почему из своей одежды остались только штаны, причём порванные на коленях. С огромными усилиями выбравшись из-под крупных обломков мрамора, с трудом наступая на правую ногу, менестрель Нолофинвэ Финвиона в ужасе понял, что понятия не имеет, где Нерданель. Сейчас это казалось самым главным, в одно мгновение стало неважно, что и почему случилось, как быть дальше, наступит ли следующий миг, или всех ждёт скорая неминуемая гибель. Какая разница, если любимая может быть в опасности?! Поддавшись охватившему страху, попытавшись побежать на поиски жены Феанаро Куруфинвэ, эльф вскрикнул от боли в лодыжке и упал на колени.
— Я долженнайти мою Алую Леди! Мою! — прошептал, морщась, Аклариквет, пробуя найти, за что бы схватиться. — Должен!
Рука нащупала холодный выступ — мраморная скульптура короля будто протянула руку со щитом, однако встать самостоятельно менестрель не смог и без надежды на помощь посмотрел в сторону Таникветиль.
— Единственный вечный негасимый свет, до которого не добраться со злом, сейчас сияет для всех нас, — среди страха и разрухи появилась Майэ Илмариэ, сверкая белоснежным искрящимся платьем. Чёрные волосы слились с окружающей тьмой, глаза на фоне мраморной кожи горели отражением сияющего небесного купола. — Восславим же Владычицу Варду Элентари, создавшую для нас звёзды! А Элберет Гилтониэль!
A Elbereth Gilthoniel,
Silivren penna miriel
O menel aglar elenath!
Na-chaered palan-diriel
O galadhremmin ennorath,
Fanuilos, le linnathon
Ve linde le ca Valimar
Nef aear, si nef aearon!
«Белая, словно снег на севере, — стал повторять про себя Аклариквет, вспоминая изображения Варды во время звучания Песни Творения, великой Айнулиндалэ, — сияющая королева Арды, чей свет блистает над гудящими кронами. Белоснежный образ, яркий, чистейший, от которого перехватывает дыхание…»
Но огонь волос Нерданель сейчас всё равно был милее и важнее любого Айну, только среди собравшихся вокруг Майэ Илмариэ эльфов её не было. Где же Алая Леди? Где?
Из-под перевёрнутого стола выполз цветущий вьюн, протянул Аклариквету сложенный лодочкой листок, полный воды.
— Спасибо, — менестрель едва не прослезился.
С балкона дворца Манвэ, усиливая голос чарами, заговорил Владыка Арды, то и дело посматривая на стоявшего рядом всё ещё короля-наместника Нолофинвэ. Позади них находился Феанаро Куруфинвэ, и взгляд невольно устремлялся на изгнанника. Просто одетый, без сделанных собственными руками украшений и любимых Сильмарилей, небрежно причёсанный, глава Первого Дома Нолдор выглядел королём гораздо убедительнее, чем его брат и даже непомерно благостный и милый Манвэ Сулимо, белоснежное одеяние которого украшал сапфировый пояс — его когда-то давно в дар любимому Владыке сделал нынешний мятежник. Как же всё изменилось в Амане!
— Тьма рассеяна, — успокаивал король Арды эльфов, — звёздный сумрак не страшен для вас.
— Не за этим мы уходили с берегов Куивиэнэн, — прозвучали рядом с Акларикветом язвительные слова Менелдила. — Тьма догнала Эльдар в Валиноре? Какие ещё тени прошлого нам ждать?
— Несмотря ни на что, народ Нолдор останется единым! — долетела речь Нолофинвэ, и менестрель по привычке почувствовал прилив сил: короля необходимо поддерживать.
Но где же Алая Леди?!
На удивление, Феанаро Куруфинвэ молчал. Ему нечего сказать? Не может быть.
— Мне очень тяжело говорить это, — Манвэ опустил глаза, раскинул руки, призывая орлов, — но Мелькор, клявшийся нам, что больше никогда не причинит никому зла…
— Мы всё видели, — вдруг около Илмариэ появились двое Майяр Вала Оромэ, — наши братья говорят, будто Мелькор создал или пробудил огромную паучиху и держал её на юге Валинора, но мы видели иное: Мелькор прибыл с севера, и только потом сделал круг, чтобы подобраться к Древам с южной стороны. Он вонзил копьё в ствол Телпериона, а потом и в Лаурелин, сок и росу выпила паучиха. Насыщаясь, она создавала облака мрака. Мы попытались позвать на помощь, но не успели. А задержать Вала нам, увы, не под силу.
И вдруг толпа взорвалась:
— Что же дальше?!
— Так почему вы сейчас бездействуете?!
— Вы обещали безопасность!
— Где король Ингвэ?
— Дети напуганы! Это ваша вина!
— Сделайте, чтобы стало вновь светло!
— Как вы это допустили?!
Добродушный вьюн, проявивший столь милую заботу о менестреле, задрожал и прижался к боку Аклариквета.
— Не бойся, малыш, — утешил младшего Айну певец, понимая, как глупо это выглядело. Эльф подбадривает одного из Творцов! Это ведь нелепица!
Шум нарастал лавиной, и Аклариквет вдруг понял, что его личная жизнь, на которую он по наивности надеялся, ничто по сравнению с творящимся вокруг кошмаром. Да, его сердце рвётся от боли, Нерданель где-то здесь, в толпе… Вдруг она ранена? Но…
«Я — менестрель короля. Короля! Мой король — Нолофинвэ Финвион! И что ещё, если не музыка, нужно сейчас всем этим несчастным испуганным эльфам?»
Сам не зная как, превозмогая рвущую лодыжку боль, Аклариквет встал и поплёлся к сцене, надеясь не оказаться сбитым с ног ещё раз. Найдя самую целую арфу и поднявшись на помост, певец начал играть, сосредотачиваясь на магии.
— Что? — крикнул кто-то в толпе, заметив «купленного менестреля». — Споешь нам, какой Мудрый Финвэ прекрасный владыка, да?
«Я их не слышу», — приказал себе Аклариквет.
— Или какой Феанаро сумасшедший? А может, заявишь, будто Сильмарили — просто мутное стекло?
И вдруг одна из струн души менестреля лопнула.
— Знаю, — сам не понимая зачем, с отчаянием бросил Аклариквет с высоты, — вы все презираете меня, и презираете заслуженно! Моя музыка — моё бесчестье, но больше у меня ничего нет!
— Кроме роскошных покоев в королевском дворце! — заявили из разразившейся смехом толпы.
— Но вы совсем не знаете меня! — запротестовал певец. — Я пишу и настоящую музыку! И сейчас самое время…
Ударив по струнам расстроенной арфы, ужасаясь дребезжащему звуку, но понимая, что возиться некогда, менестрель запел:
— Мой путь дождём размыт,
Я потерян и разбит.
Вдоль рваных ран души моей вода струится.
Сколько так бродить,
Теплом пытаться растопить
Боль былых надежд под коркой льда?
Оставь меня! Смогу ли навсегда
Когда-нибудь любовь к тебе забыть?
В моей плоти странный яд
Снов, в которых говорят
Воспоминания мои ещё живые.
Дарят мне покой,
Ласкают прошлым разум мой.
В будущем тебя со мною нет!
Любовь прошла, прошла, как летний дождь,
И в наших сердцах погас давно огонь.
Прощай! Не нужно лишних слов,
Они — дыханье ветра,
Исчезнет их тепло под каплями дождя.
Прощай! Нам нечего сказать,
Нас разные дороги ведут.
И в твоём сердце нет пощады для меня.
Всю нашу ложь не изменить,
Я не любил, как мог любить.
Дни ползут, проносят мимо
Радость и мою печаль,
Я ловлю твой образ мнимый,
Что уводит мысли вдаль.
Сновиденья помогают,
Пью их яд опять до дна.
Мои слёзы высыхают,
Исчезая навсегда.
Оставь меня!
Я боль вкусил сполна.
Сумею ли я
Простить и всё забыть?
Прощай! Не нужно лишних слов.
Они — дыханье ветра,
Исчезнет их тепло
Под каплями дождя.
Прощай! Нам нечего сказать,
Нас разные дороги
Ведут. И в твоём сердце
Нет пощады для меня.
Струны дребезжали всё омерзительнее, но вдруг толпа разразилась аплодисментами. Менестрелю кричали, чтобы он пел ещё, и Аклариквет, плача то ли от боли, то ли от пережитого ужаса, то ли от счастья, продолжил играть. Его душа свободно парила в звёздной вышине, и никто сейчас не мог помешать ему летать.
— Мелькор, говорят, уничтожил Древа? — вернул на землю незнакомый голос, на сцену ловко взобрался высокий худощавый Нолдо. — Я представляю, как он ухмылялся, творя зло!
Кто-то взрастил деревья, — запел незнакомый эльф, и Аклариквет невольно оценил талант музыканта, — кто-то создал каменья…
Разве сплести интригу — это не акт творенья?
Высятся гордо Древа, чистый свет от них льётся…
Скоро беспечным Эльдар тьму увидеть придется!
Изображать утрированное зло у этого Нолдо получалось просто шикарно, и менестрель Нолофинвэ понял — надо взять его в помощники. Если Арда не погибнет во тьме…
— Высятся гордо Древа там, на холме высоком…
Метко копьё ударит, жизнь изольется соком.
Свет угаснет навеки, мир заполнится мраком…
Мгла разве хуже света? Звёзды блестят так ярко!
— Потрясающе! Продолжай! — закричали зрители, словно вовсе забыв о вероятной опасности.
— Листья дрожат от боли, ствол истекает соком.
Свет сменяется мраком тут, на холме высоком.
Древо трепещет, словно больно ему и страшно…
О, разрушенья сладость! Это поймет не каждый.
Кто решится вмешаться, кто помешать сумеет?
О, торжество злодейства! Нет ничего роднее!
Толпа захлопала, на сцену полетели цветы, Аклариквет попытался подыграть менестрелю, но вдруг их обоих совершенно бесцеремонно подвинула Элеммирэ:
— Отойдите! Мелькора, как и любого убийцу, необходимо предать забвению! Не смейте о нём петь!
Отобрав у «купленного менестреля» арфу и каким-то непостижимым образом её настроив, эльфийка запела. Звёздная тьма заплакала волшебной росой.
— Два невиданных Древа
Светлые Валар создали,
Чтоб первозданным светом
Арду они озаряли.
Ввысь возносятся гордо
До самого купола неба!
Кажется или правда,
Что листва потемнела?
Это страшно представить,
В это нельзя поверить,
Было ведь невозможно,
Чтобы угасли Древа!
Мрак клубится, как туча,
Тьма расползается дымом,
Зло приносит с собою
Ужас невыразимый.
Паникой мир охвачен,
Мечутся в страхе звери.
Вместе волки и зайцы,
Кабаны и олени…
В ужасе бьются птицы,
Мечутся меж стволами,
Крылья ломают о ветки,
Факелы тушат телами.
Тьма весь мир охватила,
Нет от неё спасенья…
Где вы, светлые Валар?
Спасите свои творенья!
Слушая Элеммирэ, Аклариквет снова заплакал. Он понимал — именно его песня, его выход на сцену поддержал и вдохновил других, а значит, всё было не зря, и музыка по-прежнему сильнее тьмы.
Примечание к части
Иллюстрация Беллы Бергольц
https://www.deviantart.com/bellabergolts/art/Illustration-815952248
Под сенью мёртвых Древ
Музыки не было.
Ни в самих Древах, ни в воздухе вокруг них.
Это могло значить только одно…
Дрожащие высокие ноты, пытающиеся сложиться в мелодию, ещё доносились из глубины почвы, но были слишком слабы.
— Я не уйду отсюда! — отчаянно закричала Йаванна, и голос разлетелся испуганными птицами по небу. — Это не просто мои творения! Это мои дети! Они умирают! Ауле! Прошу!.. Сделай что-нибудь! Пожалуйста…
Валиэ прекрасно понимала — сделать ничего нельзя, но не могла смириться. Она гладила черные, словно обугленные ветви, которые отламывались даже от самого лёгкого прикосновения, трогала кору, отслаивающуюся пластами, касалась рассыпающихся прахом листков.
Обняв Лаурелин, чёрную и больше не живую, Йаванна не могла разжать рук.
— Феанаро сумеет помочь тебе и всем нам, — прозвучал колоколом голос Варды Элентари. — Его Камни сродни свету Древ, он спасёт твоих детей.
— За что?! — плакала Йаванна, словно не слыша сестру. — Почему со мной так поступили? Я никогда ничего плохого не делала Мелькору! Я всем прощала вырубку лесов, порабощение плодовых деревьев и съедобных корнеплодов! Прощала охоту и превращение в рабов лошадей! Ауле! Почему ты не защитил меня?! Почему?! Супруг мой!
Варда равнодушно отвернулась. Она смотрела глазами звёзд, как Тулкас тщетно пытается искать след Мелькора, а Оромэ, скучая, вяло отдает приказы своим воинам, создавая видимость кипучей деятельности. В отличие от лишённого разума брата, охотник знал, как обстояло дело.
Взор Варды проникал во дворец, где Манвэ ждал известий и уже разработал сотни тысяч запасных вариантов на случай непредвиденных обстоятельств. Главное — не подпустить до поры до времени к Древам самого страшного тюремщика…
***
С высокого ажурного балкона дворца открывался удивительный вид на Аман, и невольно приходила в голову мысль, что было бы очень интересно увидеть Арду так, как её видят Валар.
— Вот и пришло твоё время, Куруфинвэ, — пронизал насквозь голос Варды. — Ты всегда мечтал явить всему миру своё величие, показать, что ты лучше других. Чувствуя превосходство в уме и таланте, ты хотел быть оцененным по достоинству, а не по зависти. Но величие нельзя проявить в эгоизме. Истинное величие — это великая жертвенность.
— Я должен отдать вам свою кровь, и по пути, залитом ею, вы доберётесь до Мелькора, и сразите его? — зло усмехнулся Феанаро, смотря за изо всех сил изображающим храбрость братом.
Рядом встал Майя Эонвэ, и Куруфинвэ попытался понять, зачем верный слуга Манвэ это сделал. В случае сопротивления набросит цепи? Или наоборот, даёт своим господам понять, что не стоит переходить границы разумного?
— Не делай глупостей, брат мой, умоляю, — вполголоса произнёс Нолофинвэ, но Феанаро снова лишь усмехнулся. Он смотрел, как далеко внизу эльфы, приходящие в себя от шока, опять становятся разумными существами: помогают подняться упавшим, осматривают пострадавших, оказывают помощь, утешают. Используя врождённую способность видеть очень далеко, Феанаро нашел в толпе Нерданель. Она тоже смотрела на него — того, кто когда-то был ближе и роднее даже отца, матери и сыновей. В какой-то момент показалось, что связи между супругами уже нет, и сама Нерданель хотела так думать, списывая просыпающееся желание быть вместе на скуку и длительное отсутствие в своей постели мужчины, но сейчас стало окончательно ясно: узы, соединившие две души, разорвать не под силу никому. Это была любовь, что бы ни пытались внушить себе рассорившиеся супруги.
Феанаро вдруг подумал, что хочет просто остаться с Нерданель, вернуться в прошлое, когда не было бессмысленного изгнания, Сильмарилей, сыновей, братьев… Только он сам, прекрасная рыжеволосая эльфийка и их страсть.
Но прошлое не вернуть.
— Нам надо идти к Древам, — вполголоса произнес Майя Эонвэ.
— Нам? — поднял брови Феанаро.
— Да, нам всем. Тебе, мне, Владыкам. Эльфы уже толпятся на холме. Они ждут тебя.
— Меня?
— Объясним позже, — твёрдо сказал Манвэ. — Сначала, Куруфинвэ, ты всё увидишь своими глазами.
***
Осмотрев себя и поняв, что все кости целы, а праздничное одеяние хоть и стало слегка грязным, лишилось половины изумрудов и местами порвалось, все ещё пригодно для ношения, по крайней мере, пока не стало снова светло, Арафинвэ начал звать маму. Обнаружив её под широким, вбитом в землю столом в беседке, целую и невредимую, эльф очень обрадовался: Индис была не только невредима, но и практически не испугана.
— Есть новости о Финвэ? — спросила вдруг бывшая королева, и принц почувствовал страх. Отец… Как он там… Во тьме… Далеко от Валар… Это здесь не может ничего случиться…
— Как ты, мама? — помогая Индис выбраться, спросил заботливый сын.
— Что известно про Финвэ?! — чуть ли не кричала эльфийка, и сердце Арафинвэ сжималось: мама все же любит отца. Очень любит!
— Все будет хорошо, матушка, — улыбнулся он. — Обещаю.
— Я их вижу! — послышался радостный голос Артанис. — Бегом, малыш!
Арафинвэ посмотрел на дочь и внука и вспомнил, что, кроме матери, у него есть ещё близкие. Где они? Всё ли хорошо?
— Я найду Финдарато, — нахмурилась Артанис, — и Амариэ. И маму. А ты, — обратилась она к отцу, — посмотри за бабушкой! Ждите меня здесь.
— Это что за разговоры?! — возмутилась Индис. — Как ты смеешь так говорить с отцом?!
Но Артанис уже ушла, и мысли бывшей королевы мгновенно переключились на более важные дела. Обняв любимого сына, Индис попросила поухаживать за матерью и найти где-нибудь вина.
Эльфы проходили мимо в сторону холма, где раньше зарождался волшебный свет, и бывшая королева, решив, что мать короля должна быть в центре событий, оставила сына и внука и пошла к почерневшим Древам. Всё самое важное случится там.
***
Лес расступился, оставленные на время празднования дома попадались чаще, и сыновья Феанаро молча переглядывались, замечая, что краска на стенах зданий, изобретенная их отцом, впитывающая свет Древ, почернела, и узоры, ранее волшебно сиявшие, теперь выглядели чудовищно.
— В этом есть что-то… Прекрасное, — криво улыбнулся Морифинвэ. — Именно так, из серого камня с черными завитками, надо оформить спальню для нашего деда. Ему же там вечно лежать. Пусть будет мрачно и красиво.
— Не смешно, — вздрогнул Макалаурэ.
— А я не шучу, — серьезно сказал Морифинвэ. — Я лично займусь воплощением своей задумки. Это будет роскошная постель из серого мрамора, алого шёлка и чёрного агата. Наверху в изголовье сделаю статую деда. В королевском венце. Это будет единственная золотая деталь во всей композиции. И по всему мрамору пройдет роспись этой краской. Пока света нет, узор будет чёрным. А когда снова сияние Древ озарит Валинор… Заиграет волшебством и последняя спальня короля Нолдор.
— Это кошмар… — вздохнул Макалаурэ, морща лоб. — Прошу, не продолжай.
— Хуже уже всё равно не будет, можно говорить, что угодно, — не поднимая глаз, тихо сказал Нельяфинвэ. — Вы представляете, ЧТО я сейчас скажу отцу? Я не… С чего мне начать? С того, что, несмотря на ураган, мы живы, но зато оказались вне крепости, поэтому не спасли деда, наших верных защитников и сокровища? С того, что мы разорены, и у нас нет даже дома? Что дед умер в страшных муках, и Сильмарили пропали? Как мне сказать ему?
— Мы вместе скажем, — вздохнул Макалаурэ.
— Не лезьте не в своё дело! — Нельяфинвэ со злостью взглянул на него. — Спасибо, что поехали со мной. Но большего не надо.
Менестрель внимательно посмотрел в глаза старшего брата, и увидел, как стремительно злоба сменяется болью.
— Майти, — спокойно произнес Макалаурэ, растягивая слова, — мы будем говорить с отцом вместе. Не спорь.
Нельяфинвэ опустил голову.
— Тогда придумывайте, что именно скажем и в каком порядке, — выдохнул он. — У меня нет идей… И где опять Тьелко носит?!
— Он же вперёд ускакал, — пожал плечами Морифинвэ, — вернётся, может, что умное скажет.
Впереди, за городом, рощей и холмами, уже виднелись горы. Вершина Таникветиль и дворец на ней с помощью магии Валар усиливали отраженный звездный свет и были сейчас маяком во мраке ночи.
— Круговая порука мажет, как копоть, — запел вдруг Макалаурэ,
— Я беру чью-то руку, а чувствую локоть,
Я ищу глаза, а чувствую взгляд…
Где выше голов находится зад.
— Замолчи, умалишённый! — снова разозлился Нельяфинвэ. — Шутки среди помоев находишь?!
— А мне кажется, — поднял глаза к небу Морифинвэ, — это лучшая шутка о Манвэ за всю историю Арды.
***
Сначала Феанаро Куруфинвэ шёл в сопровождении Эонвэ, Манвэ и брата, но постепенно с разных сторон к шествию присоединялись другие Валар и Майяр, в том числе Тулкас и Оромэ с полководцами, уже бросившие «попытки схватить Мелькора». Около подножья Древ ждали Йаванна, Варда и Ауле, и круг судьбы замкнулся, заперев Феанаро в себе.
Озираться по сторонам не хотелось, и так было ясно: здесь собрались все желающие лицезреть очередной цирк. Чувствуя возрастающее в душе раздражение, смешивающееся с непонятной тревогой и странным спокойствием, будто всё худшее позади или просто все решения приняты и изменить уже ничего нельзя, Феанаро ждал, когда ему, наконец, скажут, чего от него хотят. Он был не из тех, кого можно смутить и сбить с толку красивыми речами, поэтому слова Варды о возможности показать своё величие в большей степени настораживали, нежели воодушевляли.
Обнимающий Йаванну Ауле выжидающе смотрел на Феанаро, и в его глазах читалось напоминание о том, что Вала-кузнец сделал очень многое для семьи Финвэ. Пришло время вернуть долг.
— Смотри, Куруфинвэ, — с великой скорбью в голосе произнесла Варда, указывая на Древа. — Смотри. Наш брат Мелькор предал нас. Он ушёл в Средиземье, лишив нас света, потому что завидовал нашему искусству, ему были ненавистны Древа и все мы. Из-за Мелькора Валинор погрузился во мрак, и это страшная трагедия! Жизнь эльфов была крепко связана со светом творений Йаванны.
— Эльфы Средиземья многие века живут под звёздами в темноте, — прищурился Феанаро. — Насколько мне известно, однажды проснутся и другие дети Эру, и тоже будут жить в бесконечной ночи. Свет — лишь привычная роскошь, но не необходимость. В Эндорэ эльфы выживают, и мы выживем. И будем процветать.
Среди толпы эльфов раздались одобрительные возгласы, и Феанаро увидел, что рядом с ним снова появился Тулкас, а Эонвэ сложил ладони на уровне груди, закрыв глаза, готовый в любой момент применить чары.
— Древа необходимо оживить! — продолжала напирать Варда. — Ты, Куруфинвэ, воистину оказался пророком, сохранив свет Древ нетленным в Сильмарилях. И настал день, когда твоё великое творение послужит всему Валинору! Выпусти свет Сильмарилей на волю, пусть он вернёт жизнь Телпериону и Лаурелин, если это ещё возможно. Мы обязаны попробовать! Это великая жертва, Куруфинвэ, но принести её — твой священный долг.
Феанаро вздрогнул. Он вдруг встретился взглядом с братом, и увидел в глазах Нолофинвэ искреннее сочувствие.
«Разбить Сильмарили… — подумал Куруфинвэ, чувствуя нарастающую боль в груди. — Разбить…»
Он, словно сейчас, видел и чувствовал в ладонях жидкий свет, остывающий и кристаллизующийся в прекраснейший минерал, ощущал даримое Камнями тепло и вспоминал прекраснейшее сияние переливов цвета, струящееся из сердец трёх дивных творений.
— Это не просто алмазы, — прошептал Феанаро, вдруг охрипнув. — Сильмарили... они созданы не из света Древ, даже если и сродни ему, — чувствуя, как становится трудно дышать, мастер проницательно посмотрел на Владык: — Для малых, — через силу заговорил он, — как и для великих есть дела, сотворить кои они могут лишь единожды, и в этих делах живёт их дух. В Сильмарилях бьётся моё сердце, которое будет разбито вместе с Камнями. Уничтожив их, я уничтожу себя.
— Говори! — начал напирать Тулкас. — Да или нет?! И не смей отказывать Владыкам!
Манвэ угрожающе посмотрел на собрата.
— Не дави, дай эльфу время, — спокойным тоном произнёс король Арды.
Феанаро поднял глаза на ужасающие чёрные древа, их переплетённые в момент гибели ветви, осмотрелся вокруг, взглянул на лица эльфов… Он видел в глазах аманэльдар безусловную готовность принять его жертву, воспеть героическую смерть ради всеобщего счастья… А смогли бы они сами сделать так же? И будет ли в этом смысл? Ведь если Мелькор так легко и безнаказанно уничтожил Древа, что помешает ему сделать это снова? Может быть, если и приносить свою жизнь в жертву ради будущего эльфов, то стоит сделать это с большей пользой?
— Да или нет?!
«Тулкас… Ещё немного, и моя жизнь будет прервана совершенно бессмысленно…»
Феанаро ещё раз осмотрелся вокруг, взглянув в глаза Валар, Майяр, эльфов. Потом встретился взглядом с Манвэ.
— Нет.
***
Земля между Древами дрогнула. Совсем слабо. Струйка чёрного тумана поднялась над травой и начала стелиться, скручиваясь спиралью. Набирая скорость и силу, пресекая голоса шокированной отказом Феанаро толпы, дым расступился перед поднимающейся из недр тенью.
— Все назад! — спокойно, но властно приказал Манвэ. — Отойдите дальше от Древ!
Между мёртвыми стволами материлизовалась огромная серая фигура со светящимися белыми глазами, окружённая, словно истлевшей накидкой, дымом, возникающим в воздухе и втекающим в тело плакальщицы из свиты Вала Намо.
Воздух задрожал, загустел, вдыхать его стало тяжело. Низкий гул, сдавливающий грудь, усиливался, оглушая, из белых светящихся глаз Ниэнны потекли чёрные капли, все её тело покрылось трещинами, из них заструилась, смешиваясь, белая и алая жидкость. Когда капли падали на землю, твердь содрогалась, стонала и выла.
С мёртвых Древ начали опадать оставшиеся листья, огромные пласты коры обрушивались к корням, отваливались тонкие веточки, оставляя лишь мощные сучья, делая Древа похожими на торчащие из земли исполинские руки со сведёнными судорогой пальцами.
— Выглядит страшно, — вполголоса произнес Майя Эонвэ, обращаясь к сыновьям Финвэ, — зато теперь нечему падать на головы зевакам. И сами остовы Древ укреплены достаточно, чтобы не рухнуть. Видите, дыры от копья затянулись, и пустая сердцевина, где был сок, заполнена камнем. Теперь в Древа больше не вдохнуть жизнь, но корни ещё поют, значит, рубить их рано.
В толпе послышался многоголосый плач, Нолофинвэ надавил на глаза пальцами, собираясь с духом, чтобы после ухода Ниэнны произнести речь перед народом, а Феанаро вдруг, сам не зная почему, обернулся к дороге от горы Таникветиль.
Расталкивая толпу, остановившись перед Валар и преклонив колено, Туркафинвэ, белые волосы которого были в пятнах крови, встретился взглядом с Феанаро.
— Случилась трагедия, отец, — дрожащими губами, но громко, чтобы все слышали, произнес эльф, и толпа замолкла. — Король Финвэ… Мой дедушка… Убит.
Примечание к части
Иллюстрация от Udovik https://vk.com/photo-91201884_457241072
Медное зеркало
«Король Финвэ… Мой дедушка… Убит. Крепость разрушена ураганом, отец. Сокровища похищены… Сильмарили тоже.
Отец убит… Дом разрушен… Сильмарили похищены… Похищены… Это конец…»
Конь Феанаро нёсся сквозь лес, склоненные ветви били в лицо, рвали волосы и одежду. Куруфинвэ мчал напрямик через буреломы, забыв, что удобнее ехать по дороге. Он нещадно бил лошадь, заставляя гнать вперёд.
Феанаро не помнил, как его сын, морща лоб с кровавой раной у основания волос, поднялся с колена и, пренебрежительно смотря на шокированного вестью Нолофинвэ, хмыкнул:
— После одной мерзкой лжи, сломавшей мою судьбу, я не всегда отличаю реальность и сон. Но, дядя, если ты и правда здесь, знай — ты мне не король, я никогда не признаю власть Второго Дома Нолдор, даже если это будет стоить мне жизни. И более вероятно, это будет стоить жизни тебе. Но не бойся. Там… Ничего нет. Ты просто исчезнешь. Навсегда. И это лучший из даров Эру. А теперь мне пора. Ещё увидимся.
Куруфинвэ не увидел даже сыновей, мимо которых пронесся, покидая подножье горы Таникветиль. Не услышал, как они звали его.
Феанаро не замечал, что, чем ближе становится Форменоссэ, тем сложнее пробираться сквозь лес: везде валялись выкорчеванные вековые деревья, преграждая путь, и Куруфинвэ опомнился, лишь когда вперёд продвигаться стало невозможно.
Ругаясь, срывая от отчаянного крика голос, Феанаро развернул лошадь, продираясь сквозь бурелом к дороге. Перепрыгивая очередной ствол, конь попал ногой в яму, и вместе со всадником полетел на заваленную ветками землю.
***
На раскрытую ладонь села птаха с розово-золотыми перьями и переливчато защебетала. В незамысловатом пении можно было различить испуг и надежду, мысли о гнезде, мечты о том, как однажды вылупится птенец-копия папы, как станет лучшим среди ловцов бабочек и собирателей нектара, а ещё у него будут самые красивые перья…
Ладонь с силой сжалась, и пение прервалось.
На дорогу под ноги лошади упало крошечное розово-золотое тельце.
***
Три дороги сомкнулись вместе, и братья развели руками: отца нигде не было.
— Зачем он в бурелом полез?! — негодовал Морифинвэ, сжимая кулаки. — Ещё и закрылся от магии! Я не могу с ним связаться.
— Я очень надеюсь, — с угрозой в голосе произнес Нельяфинвэ, — Тьелко не наговорил отцу лишнего.
— А если и наговорил? — равнодушно пожал плечами Морифинвэ. — Вести настолько кошмарны, что уже нет разницы, как именно их преподнести.
Нельяфинвэ посмотрел на брата, словно на психически больного. Конечно, Карнистиру легко рассуждать: он не имел счастья испытать на себе ярость пламени сердца Феанаро, пробужденное лишь одним неосторожно сказанным словом, отец вообще не замечал его, считая, что от этого сына толка не будет.
Макалаурэ, молча смотря под ноги лошади, время от времени кивал каким-то своим мыслям, вообще не замечая братьев, а потом вдруг сказал:
— Тьма опустилась совсем недавно, но нас уже не пугает. Мы быстро привыкли, и кажется, будто так было всегда. Если разговоры в толпе были правдивы, и Древа мертвы, их свет мы больше не увидим. Представляете?! И каким будет новый? Вдруг мы не сможем принять его в своё сердце? Вдруг продолжим тянуться к тьме? Нельо, что если тьма останется в наших сердцах навек?
Нельяфинвэ сделал глубокий вдох.
— Не о том думаешь, менестрель, — ответил за брата Морифинвэ. — Давайте лучше снова разделимся. Я поскачу в Форменоссэ…
— Нет, — перебил его Нельо, — хватит блуждать в темноте по буреломам. Поедем в крепость вместе. Тьелко нас догонит. Может, отец уже там…
— Ты слишком драматизируешь, — похлопал старшего брата по плечу Морифинвэ, — отец сильный, он справится с потерей.
Нельяфинвэ промолчал, но его глаза были красноречивее любых слов: старший Феаноринг не верил, что отец сможет пережить трагедию, свалившуюся на него.
***
От некоторых птиц все же был толк, и Тьелко понял, куда надо ехать.
— Отец! — крикнул он, спешиваясь. — Отец! Отзовись! Это я, Туркафинвэ!
Ответ пришел не сразу, но и это было очень хорошо. Нужно привезти отца в Форменоссэ, а дальше… Посмотрим.
***
Зеркало было абсолютно целым и даже не поцарапанным или погнутым. Приглядевшись, Куруфинвэ-младший понял причину: зеркало сделал Нельо по старинной, давно не применяемой эльфами технологии обработки меди, которую любит дед Махтан.
«Медь, — говорил он внукам, разжигая горн, — очень красивый металл, гибкий, лёгкий, не ломается, и, отшлифованный, покажет в себе ваше отражение. Но это не просто зеркало! В нём вы будете видеть себя так, как вас видит сама медь! А её глаза мудры, запомните, мальчишки! — Махтан надел перчатки. — Медь может петь так, что её услышат сердца на дюжину миль вокруг! Услышат и придут на зов! Голос меди пьянит, кружит голову».
«Но, дед, — тогда ещё юный Нельо снял с головы медный венец и критически осмотрел его, — кроме тебя, этот металл никому не нравится. Почему?»
«Потому что они дураки!» — безапелляционно заявил Махтан.
— Потому что он со временем синеет, зеленеет, белеет, крошится… — хмыкнул Куруфинвэ-младший. — Медь сама себя съедает, постоянно требует ухода. Кому нужна эта бесконечная возня, если можно взять менее прихотливый материал и потом покрасить в нужный цвет.
Конечно, Махтан разработал технологию обработки меди, позволяющую избегать всех этих проблем, но она была слишком сложной.
— Видимо, — Куруфинвэ-младший оценивающе осмотрел витую раму, — Нельо очень долго было нечего делать, раз он вспомнил эту технологию. Или просто скучал по детству.
Отражение в красноватом зеркале было каким-то маленьким, надутым и очень похожим одеждой и прической на Феанаро.
Куруфинвэ-младший остался в Форменоссэ за старшего, но единственное, что в итоге сделал, это привел себя в порядок. Эльф не представлял, что делать с телом деда, о чём говорить с сыном, как объяснить жёнам погибших эльфов, ради чего умерли их мужья.
Передоверив в итоге командование в крепости другу Нельо Асталиону, Куруфинвэ-младший ушёл посмотреть, что уцелело из ценного. И нашёл только это медное зеркало.
А ещё мечи, щиты и доспехи.
***
Снова один…
Один, среди балок, обломков крыши, крови… Асталион сказал, что можно, если есть желание, помочь убрать это всё… Или уйти в покои…
Тьелпе чувствовал себя ужасно. Ему с самого переезда в Форменоссэ казалось, что он снова превратился в беспомощного ребенка, здесь ничего от него не зависело, его окончательно лишили воли. А теперь достигнута наивысшая точка ощущения себя песчинкой. Нет, не песчинкой. Ягодкой, упавшей в траву, на которую вот-вот наступят.
Нельзя опускать руки и сдаваться! Но Тьелпе всегда считал, что Валар друзья эльфам, и никогда не допустят беды, не сделают им зла, а Мелькор, так много советовавший и помогавший, пришел в Форменоссэ, и это была страшная, несокрушимая мощь, разрушительная и смертоносная.
Как же так?!
«Тэлуфинвэ!» — позвал Тьелпе дядю, увидев того в коридоре с огромной балкой в руках.
«Не называй меня этим именем! «Последний Финвэ» звучит так, словно все остальные Финвэ мертвы!» — истерически закричал рыжеволосый эльф, уронив ношу и ободрав острыми краями ладони.
Снова страшно… Не представлять, не представлять, не представлять это! Все Финвэ живы! Живы! Кроме одного… Но это последняя смерть Финвэ! Последняя!
Асталион прошел мимо, подбодрил, похлопав по спине.
— Нельо вернулся, — сказал он, — с Макалаурэ и Карнистиром.
— А…
— Нет.
Нолдо пошёл прочь, отдавая распоряжения эльфам. Мертвецов из коридора уже убрали, кровь почти везде отмыли. Но ведь мрамор всё помнит…
***
В этой постели раньше спали двое, но теперь к ней страшно подойти. Любимый супруг, с которым прожиты долгие счастливые века, лежит, как обычно, под одеялом, на подушке… Но его кожа бледная, холодная и твёрдая. На ней проступили синюшные пятна, появился чёрный оттенок.
«Его убили ударом в грудь, пронзив тело насквозь. Ему было больно лишь миг, а мне… Вечность?» — Ариэнэль, накрыв золотисто-оранжевые волосы чёрной шалью, подошла к окну.
Эльфийка не знала, зачем попросила уложить мёртвого мужа в их супружескую постель, зачем приносила цветы, чего ждала.
Сейчас она просто стояла и смотрела на ворота крепости. Как ни странно, они выдержали ураган, даже не открылись. Но теперь одну из створок сорвало с верхней петли, а вторая, распахнувшись, ударилась о камни стены, и послышался треск.
— Он думает, ему плохо… Больно… — прошептала Ариэнэль, смотря на летящего стрелой через двор Феанаро Куруфинвэ. — И куда бежит? Проверять сокровищницу? Как это мерзко…
Снова сев рядом с постелью, но пока не решаясь прикоснуться к телу мужа, эльфийка, за всё время, прошедшее с его гибели, ещё не проронившая ни одной слезинки, расплакалась. Постепенно приходило осознание необратимости случившегося, и нужно было найти в себе силы расстаться с любимым навек, ведь нет смысла вечно держать мертвеца в спальне…
Только как это сделать?
Вы уже ничего не сделаете
Лучистые, ярко-голубые глаза, обрамлённые пышными белыми ресницами, слегка прищурившись, очень внимательно наблюдали, как рушится жизнь самого близкого родственника. В них играл огнями звёзд интерес, отражалось желание ничего не упустить. И пусть случившееся нельзя было считать местью, на душе стало гораздо легче.
Отдав поводья слугам, Туркафинвэ быстро пошёл вслед за отцом, бегущим к разоренной сокровищнице. Бедняга, он все ещё не верит, что главное творение его рук кто-то посмел похитить. Что ж, скоро он лично во всём убедится.
— Тьелко! Зачем ты его отпустил?! Догоняй!
«Как наш менестрель за папу переживает…»
— Кано, — Туркафинвэ устало взглянул на брата, — я не буду мешать отцу осматривать крепость. Я однажды уже был на грани смерти и, знаешь, мне не понравилось.
— Бесчувственная тварь! — выругался Макалаурэ, бросаясь следом за отцом.
Туркафинвэ усмехнулся.
Остановившись в дверях, на самом верху лестницы, Макалаурэ смотрел вниз, во тьму, лишь немного рассеянную огнём трёх факелов на стенах, и видел мечущегося из угла в угол отца. Помещение главной сокровищницы было совершенно пустым, как и восемь остальных, здесь негде было затеряться даже крошечному алмазику, но Феанаро всё равно что-то пытался искать.
— Чудовищно… — услышал Макалаурэ над ухом голос Нельо и от неожиданности вздрогнул. Пока менестрель открывал рот для хоть какого-то ответа, старший брат обошёл его и поспешил вниз, перешагивая через две-три ступеньки.
Оказавшись в опустошённой сокровищнице, Нельяфинвэ схватил Феанаро за плечи, смотря прямо в глаза.
— Пойдём отсюда, — услышал доносящийся из мрака голос брата Макалаурэ. — Здесь ничего нет.
— Здесь ничего нет, потому что в нужный момент не оказалось тебя! Всех вас! И меня! Валар намеренно увезли меня из дома! А вы…
— Пойдём, отец.
Макалаурэ поражался, насколько спокойно и ласково сейчас звучал голос Нельо на фоне срывающегося крика Феанаро.
— Где он? — голос Куруфинвэ задрожал, как струна, что вот-вот лопнет.
— Пойдём, я покажу.
Как только отец и брат ступили на лестницу, Макалаурэ вдруг почувствовал, как сильно кружится голова. Отойдя от ступеней, менестрель стал дышать глубже, и упустил момент, когда Феанаро прошёл мимо него.
У крыльца крыла Форменоссэ, где жил Финвэ, стоял Карнистир с бутылкой вина и пил прямо из горлышка. Дождавшись отца и брата, он открыл перед ними двери, и все трое исчезли в здании, а следом вошёл Туркафинвэ. Двери захлопнулись.
Макалаурэ чувствовал себя совершенно потерянным, и только одно знал точно: он не хотел видеть того, что сейчас произойдет.
***
В покоях Финвэ царили спокойствие, чистота и абсолютный порядок. Каждая вещь лежала и стояла на своём месте, всё было отмыто, а что не удалось привести в должный вид, выбросили.
Стол накрыли чистейшей скатертью с безукоризненной вышивкой, создательница которой смотрела с незаконченного портрета, сверкал подсвечник с новыми, ни разу не зажигавшимися свечами, в натёртом до блеска шкафу ни одна книга не нарушала ровнейшего ряда томов, картины на стенах висели на одинаковой высоте, не кривились, рамы блестели.
Постель была накрыта алым бархатом, по краю ткани горела золотом пышная бахрома с кистями.
Но перешагнуть порог не хватало сил.
Дыхание Феанаро становилось всё громче, чаще и глубже, словно ему не хватало воздуха. Простояв в дверях вечность, Куруфинвэ бросился к постели и, упав перед ней на колени, сорвал покрывало.
С подушки на него смотрело застывшее синюшное лицо с открытым ртом и выпученными глазами. Узнать Финвэ в этой кошмарной маске боли было невозможно.
Стоя на пороге, Феаноринги думали, что отец будет плакать и кричать, возможно, обвинять себя и их, но тишину ничто не нарушало. Дрожащая рука Феанаро потянулась к лицу Финвэ, стала нежно гладить лоб, щёку, потом волосы… Положив голову отцу на грудь, туда, где раньше билось сердце, и крепко обняв, Феанаро просто закрыл глаза и замер.
— Что теперь делать? — в ужасе прошептал подошедший из коридора Куруфинвэ-младший, надеясь, что его слышат только братья.
— Вы уже ничего не сделаете, — очень спокойно отозвался Феанаро, не открывая глаз. — Уходите.
— Но… — попытался запротестовать Куруфинвэ-младший, и Майтимо жестом приказал ему молчать.
Сделав шаг назад и позвав за собой братьев, он закрыл двери и со вздохом прислонился к стене.
— Нельзя его оставлять одного! — сорвался Куруфинвэ-младший. — Вы что, не видите?!
— И что мы можем сделать? — снова отпив из бутылки, спросил Карнистир. — Подойти и по головке погладить? Он нас виноватыми считает!
— Нет, — выдохнул Майтимо, — ты не прав.
— Возможно. О, смотрите, наши близнецы пожаловали!
— В отличие от тебя, Морьо, — прищурился Питьяфинвэ, — мы с братишкой галерею расчищали. И… Почему вы отца одного бросили? С ума спрыгнули? Хоть каплю сочувствия проявите!
— Мне не нужно сочувствие, — тихо сказал Феанаро, выходя из покоев. — Спасибо вам, дети. Знаю, вы любите меня.
Он пошёл по коридору в сторону лестницы ровным ускоряющимся шагом.
— Куда он идёт?! — Куруфинвэ-младшего затрясло. — Отец! Стой!
Бросившись вдогонку, он скрылся из вида на лестничном пролёте.
— Пойду за ними, — через силу произнес Майтимо, с трудом отстраняясь от стены.
Остальные Феаноринги переглянулись, оставаясь на месте.
***
Так и не решившись войти в крепость, Макалаурэ сел прямо на ступени крыльца. В голове крутились сбивчивые мысли, исчезающие сразу после зарождения. Решив всё же перебороть себя, менестрель поднялся на ноги, и вдруг прямо на него из дверей вышел отец: плечи опущены, голову не поднимает.
Это тень. Это не Феанаро Куруфинвэ. Просто тень…
— Отпустите меня, — произнесла тень, скользнув в сторону конюшни.
Выбежавший следом Куруфинвэ-младший столкнулся с Макалаурэ, и тот задержал брата на лестнице.
— Ему нельзя оставаться одному! — кричал Курво. — Ты же видишь!
— Мы поедем следом, — послышался из дверей голос Нельяфинвэ. — Но так, чтобы отец нас не видел. Одиночество иногда необходимо.
— Если из-за тебя…
— Курво, успокойся. Мы будем рядом. Поехали, Кано. Троих нас достаточно. Седлаем лошадей.
В разрушенной ураганом галерее застонал ветер. Оглушительно хлопнула закрывшаяся дверь.
Воспользоваться замешательством
— Король Финвэ мёртв! — на разные голоса с разной интонацией прокатилось по толпе. — Что это значит? Кто теперь станет королём?
— Конечно же продолжит править Нолофинвэ Справедливый!
— Нет! Первый сын Финвэ — Великий Феанаро! Искусный Мастер! Гений!
— Войны хотите?
— За Феанаро можно и сразиться! А ты пойдешь в бой за своего драгоценного короля?
— Вот и пойду!
Толпа кричала громче и громче, и уезжающий вслед за отцом Туркафинвэ наслаждался эффектом, произведенным принесёнными им вестями.
— Я не отдам корону, — прошептал Нолофинвэ, и его голос дрожал сильнее, чем руки. — Никому не отдам! Она моя!
— И на что готов король ради сохранения прав на трон? — как бы равнодушно поинтересовался Майя Эонвэ.
Вопрос застал врасплох, и, смаргивая слёзы, Нолофинвэ потерял дар речи.
— А почему я должен думать о сохранении прав на трон, если я и так король?! — опомнился он, наконец. — Отец отдал корону мне, чтобы я правил в его отсутствие. Мой народ признаёт…
— Уверен? — Эонвэ осмотрел толпу. — Твоё королевское величество. Ты только что произнёс слова, среди которых присутствовало обещание следовать за братом, куда бы он ни повёл. Полагаешь, Феанаро приведёт тебя к трону нолдорана?
— Где мои сыновья? — спросил вдруг Нолофинвэ. — Они мне нужны! Финдекано! Турукано! Мои верные эльфы! Приведите моих сыновей!
— Чем они тебе помогут, король? — Эонвэ, похоже, издевался.
— Не помогут. Я заберу сыновей, и мы уедем во дворец. Женщин привезут мои верные воины. Я должен в спокойной обстановке подумать, что теперь делать.
— Король не может бросить подданных в такой час, — продолжал напирать Эонвэ, и Нолофинвэ чувствовал, что начинает паниковать.
Крики о том, кто должен стать нолдораном, то усиливались, то стихали, но толпа не думала расходиться. Обстановка накалялась, и сейчас казалось истинным благом то, что Валар запретили приходить с оружием. Айнур поистине провидцы!
— Наш король Феанаро! — кричал кто-то особенно громко. — Айя Феанаро!
— Мне нужен Аклариквет, — сдавленно произнес Нолофинвэ. На него всё сильнее наваливалось ощущение горы на плечах, которая вот-вот его раздавит. — Я должен увидеть… Тело… — вдруг словно окаменел король.
Валар совещались между собой, не замечая эльфов. Создавалось ощущение, что владык вовсе не было в их телах: они стояли неподвижно, отрешённо смотря в пустоту. И только Тулкас и Оромэ выглядели, как обычно.
— Расступитесь перед королевой! — послышались звучные голоса, и сквозь толпу, рассекая живую массу, к Нолофинвэ прошла Индис со слугами.
— Сын мой! — бросилась обнимать растерянного эльфа мать. — Какое страшное горе обрушилось на нашу семью! Но мы справимся, вместе!
Индис, поправив волосы, которые сейчас казались не золотыми, а белесыми, помахала рукой народу.
— Эльфы Валинора! — крикнула она. — Тьма пала на нашу землю, и один из Владык предал братьев и сестёр! Но это не конец для нас! Это начало новой жизни, которую мы построим вместе! Нолдор, Ваньяр, Тэлери, великие народыБлагословенной Земли! Да не сломит нас мрак! Да укрепит наши сердца, зажжёт в них звёздный свет, и он будет отныне сиять на нашем пути! Нет света ярче горящего сердца! Валар с нами! А мы — с ними! Во веки вечные!
Многие эльфы в толпе поддерживали Индис выкриками. Особенно усердствовали девы. Кто-то продолжал славить Феанаро, кто-то протестовал, что женщине не место на троне, и Индис стоит дать слово настоящему королю, но вдова Финвэ не думала уходить. Продолжая, улыбаясь, махать рукой эльфам, она демонстрировала себя народу, давая понять, кто теперь у власти.
Нолофинвэ смотрел на мать и не верил своим глазам. Эонвэ, поймав взгляд ошарашенного короля, с милой улыбочкой развел руками.
— На всё воля Эру, — крайне благостно произнес Майя.
***
— Ты звал меня, мой господин? — склонился перед Нолофинвэ подошедший вместе с сыновьями короля Аклариквет, его под руку вёл один из слуг Турукано. — Прости, что сразу не был рядом. Я повредил ногу, не мог идти.
— Но петь тебе это не мешало, — хмыкнул Финдекано. — К великому сожалению.
Менестрель прекрасно изображал, что не слышит слов принца.
— Есть разговор, — Нолофинвэ отозвал певца в сторону. — Друг мой, пока никто ещё не успел спеть о гибели… — он осекся, дыхание сбилось. — О… Смерти…
— Твоего короля-отца.
— Ты должен сделать это первым. Король Финвэ был смелее всех нас, и, увидев, что его внуки и остальные эльфы в крепости, объятые ужасом, застыли на месте, испугавшись обрушившейся тьмы… Он… Бросился к воротам Форменоссэ и преградил путь самому Вала Мелькору и жуткой твари, сопровождавшей его! И пал в неравном бою.
Аклариквет невольно обернулся на Финдекано, с ужасом думая о том, что после такого придется ходить с охраной.
— Кого ты боишься больше, певец, — угрожающе спросил король, — меня, моего сына или презренных изгнанников?
Менестрель понимал, что отвечать честно не стоит. Он поклонился и согласно кивнул.
— Мой король, — заговорил Аклариквет, не поднимая головы, — у меня больше нет арфы. Она… Где-то потерялась.
— Это не проблема, — улыбнулся Нолофинвэ, — найдется новая. И Финдекано об этом позаботится. Песня должна быть написана очень быстро. Сейчас. Здесь. Нельзя упустить момент, чтобы написать историю по-своему.
Менестрели
«Я больше никогда не возьму в руки инструмент! — мысленно клялся себе Финдекано, отдавая свою арфу, чудом уцелевшую в хаосе павшей на Валинор тьмы. — Больше никогда не спою ни одной песни! Музыка предала все мои идеалы! Как же так?! Почему сама ткань мира, её животворящие струны измазаны в гнуси нечестного соперничества?! Музыка больше не свята! Она давно в грязи, но теперь…»
Аклариквет и Финдекано встретились глазами.
— Теперь это твоё, — выдавил из себя принц, отпуская руки от арфы. — Навсегда.
— Я не имею права брать её, — ужаснулся менестрель короля.
— Её имя Вредина, — вдруг рассмеялся Финдекано, — или Загогулина. Мне подарили её, когда я был ребенком, поэтому и назвал так… Глупо. Она же меня не слушалась, я обижался.
— Я не могу её взять навсегда!
— Можешь! Это приказ твоего принца! Бери. И… Не попадайся мне, когда я вооружен, и рядом никого нет. Иди! Пой свою мерзость, пока я не передумал.
Вернувшись к королю, Аклариквет не видел ничего вокруг себя. Он смотрел на Вредину, и ему казалось, что он враз разучился играть.
***
Над головой было ярко-голубое небо, чистое-чистое, чуть светлее у горизонта, и лазурное, глубокое и манящее в вышине. В него хотелось погрузиться, бесконечно тонуть в бездонной синеве, но глубоко в сердце таился страх: где-то здесь, среди синевы и благодати, есть алые, синие и черные знамёна. И если от синих и чёрных можно спрятаться, то от алых — никогда! Они взвились в небо выше всех, и видят дальше остальных.
Но пока их нет рядом, их не видно, поэтому всё хорошо.
Перед лицом кружатся золотые бабочки. Нет, это крошечные птахи, их перья отливают розовым. Жаль, их нельзя взять с собой. Под землёй не место птицам.
Под землёй?!
— Финдарато, вылезай!
Кто это кричит?
Почему небесная лазурь подёрнулась чёрной мглой?
— Финдарато!!! Проснись! Тебя сестра обыскалась!
— Элеммирэ? Я что, спал?
Приподнявшись на локте, принц Третьего Дома посмотрел на девушку-менестреля и удивился, как тьма изменила её: золотые пушистые волосы прилегли и посерели, синие глаза приобрели фиолетовый оттенок, кожа блестела, словно чернёное серебро.
— Твой Макалаурэ был бы в восторге, если бы видел тебя сейчас, — улыбнулся Финдарато, пытаясь осознать, что вообще происходит и не подать вида, что ему страшно настолько, что ноги не слушаются. Или это из-за вина?
— Эль… — Финдарато расслабленно лег на спину, положив руки под голову, делая вид, что ему замечательно живётся. — Почему до сих пор нет света?
Девушка посмотрела на принца так, словно сейчас загрызет.
— Потому что, драгоценный мой, Древа мертвы. А ещё убит король Финвэ. И народ на грани мятежа, потому что решить, кто теперь король, не могут.
— Тогда, — Финдарато, улыбнулся дрожащими губами, — королём буду я. На колени предо мной, Элеммирэ! И поцелуй мою… моё… мой… Хм…
— Да провались ты! — разозлилась дева. — Скажу Артанис, что ты здесь и пойду искать СВОЕГО брата. Он точно в беду попал. Как обычно.
Элеммирэ скрылась во тьме.
***
Элеммиро лежал среди цветущих кустов и боялся даже дышать. Если его найдут в таком виде… Лучше просто исчезнуть. Надо пробовать освободиться самостоятельно! Но как? Руки связаны…
***
Приближающийся лес пугал так, что сердце останавливалось, а когда деревья сомкнулись за спиной, менестрель почувствовал дурноту. Перед глазами встала надвигающаяся чёрная пелена, казалось, сейчас налетят обезумевшие птицы, набросятся звери, собьют с коня, затопчут… Нолдо уже забыл, куда и зачем едет, осталась только охватившая паника.
— Что это с ним? — вполголоса спросил сам себя Морифинвэ, доставая из дорожной сумки ещё одну бутылку и срывая пробку зубами. — Ассоциации одолели? Эй, певец с помойки! На, хлебни! Не слышишь что ли?
— Похоже на то, — Нельяфинвэ подъехал к брату. — Дай лучше мне выпить. Кано уже не надо. Ему, кажется, и так хорошо.
— Он сейчас арфу потеряет! — показал пальцем на менестреля Карнистир.
Инструмент выпал из съехавшей с плеча сумки и с дребезжащим стоном рухнул в поросший лесными ягодами мох.
Макалаурэ очнулся. Соскочив с коня, он подхватил арфу и начал осматривать её.
— Выпей, Кано, — протянул ему бутылку Нельяфинвэ, но менестрель вдруг встряхнулся и отрицательно покачал головой.
— Я должен помочь отцу, а не жалеть себя, — серьёзно сказал Макалаурэ. — Вы здесь вообще не нужны. Я всё сделаю сам.
— И всё же мы будем поблизости, — пресёк Нельяфинвэ возможную гневную тираду Карнистира. — Удачи, брат.
— Нельо, ты без мозгов, — констатировал Морифинвэ, прикладываясь к бутылке. — Но тем лучше.
— Разве?
— Не сомневаюсь.
***
Музыка зазвучала издалека, но сразу со всех сторон, смыкаясь над головой сидящего на высоком берегу реки Феанаро. Он знал, кто в Амане умеет творить такие чары, и невольно улыбнулся.
Куруфинвэ не хотел, чтобы кто-либо видел его слёзы, однако сейчас почему-то обрадовался, что рядом есть тот, кого он любит.
Тихо подпевая мелодии песни, написанной для отца, Феанаро вдруг задумался, что именно хотел пробудить в нём. Угрызения совести? Чего тогда добивался? Теперь уже не знал.
Всё стало бессмысленно, ведь больше не пробудить самого Финвэ.
Обернувшись на подъезжающего сына, Феанаро улыбнулся сквозь слёзы, и то была страшная улыбка. Макалаурэ ощутил пронизывающий душу страх, но чувство было каким-то незнакомым. Обычно страх парализует, лишает разума, теперь же… Наоборот. Страх заполнял пустоту, укреплял и толкал вперёд.
Защитить!
Не позволить напугать других!
Взять страх на себя, встать на его пути!
Ему больше не будет дороги к беззащитным эльфам!
Остановим или падём, но сделаем всё, что сможем!
— Собираем всех, кто может держать меч. Кто хочет держать меч, — голос Феанаро прозвучал раскатом грома. — Если Валар слабы, нам всё равно погибать. Так пусть это будет так, чтобы о нас слагали легенды! И наши имена останутся в веках.
Пламя факелов
Глаза и сердца успели привыкнуть к тьме, но эльфы не разъезжались по домам. Говорили разное, оправдывались, но причина у всех была одна и та же.
Случившееся в крепости изгнанников постепенно обрастало невероятными подробностями, вплоть до гибели всех, кто там находился, поэтому рядом с Валар эльфы чувствовали себя спокойнее.
Собрав, наконец, семью вместе усилиями Артанис, принц Арафинвэ почувствовал себя счастливым. Его, конечно, очень волновало, куда и зачем ушла мать, но младший сын Финвэ чувствовал: с ней всё хорошо.
— Я пойду к Древам! — заявила Артанис, осматривая свои волосы. Пока был жив свет Лаурелин, казалось, они сияют изнутри. Теперь же локоны стали просто красивого золотого цвета. Да, уникального, да, завораживающего. Но волшебства в них не осталось.
— Не уходи, — грустно попросила Эарвен, и Артанис на миг замерла. Но сидеть здесь и ждать, пока те, кто не растерялись, воспользуются ситуацией и извлекут выгоду? Ни за что!
О какой именно выгоде может идти речь, принцесса не знала, однако была уверена — самое важное происходит именно у Древ.
— А вдруг они обрушатся на вас?! — расплакалась супруга Арафинвэ. — Они же огромные!
— Хватит, мама! — Артанис разозлилась. — Сидите здесь или уходите, а я должна быть там, где решается наша судьба! Кто пойдет со мной?
Так как Финдарато опять спал, а его сын не хотел снова чувствовать себя слабаком на фоне тёти, с Артанис пошли только её служанки.
***
Айнур сильны в единстве, но с самого начала среди них произошел раскол. Теперь же, когда у Варды не оказалось запасного плана на случай, если не удастся воспользоваться Сильмарилями, разбив их и сотворив более яркие светила, чем обычные звезды, Валар снова начали совет, стараясь не превратить конструктивную беседу в войну.
— Не стоило Манвэ отпускать Мелькора, — пыталась отвести внимание от себя Элентари, — когда мы не вместе, мы слабеем. Только в единстве наша творящая сила.
— Мелькор вернётся, — пришел ответ Манвэ, — он тоже ослабеет без нас. Слишком отдалился.
— От нас ждут света, — прозвучал печальный голос Йаванны.
— И мы его создадим, — Варда не дала сестре договорить. — Свет будет, с Сильмарилями или без них.
— Он уже есть! — слова Манвэ были пафосными, как никогда. — Узрите же, Владыки Арды.
Тьму рассек играющий алым, оранжевым и жёлтым огонь факелов. Сотни факелов. По мере продвижения всадников сквозь толпу, света становилось больше: Нолдор Первого Дома доставали из сумок факелы, зажигали о свои и отдавали в руки эльфам. Кто-то брал сразу и с радостью, кто-то — с сомнением, другие отбегали в страхе или пренебрежительно отворачивались. Но огню всё равно, кого освещать: своих, чужих, согласных или несогласных. Играющее во тьме Валинора пламя окрашивало всё вокруг в оттенки красного.
В цвета Дома Феанаро Куруфинвэ.
Средиземье. По следу чудовищ
Каменный Затылок, получивший это прозвище из-за того, что выжил после падения срубленного дерева на голову, всё сидел неподвижно, смотря в небо, и вздыхая. На изуродованном шрамами от когтей волколака лице эльфа сияла счастливая улыбка, только глаза были пустыми.
— Что нам с ним делать? — развела руками старшая жена вождя, прикоснувшись к щекам охотника. — Может, всё же к колдунам обратиться? Я уговорю мужа, пусть проявит мудрость.
— Колдовство Звёздной Ведьмы и наши чары несовместимы! Он погибнет в страшных муках! — запротестовал одноглазый колдун. — Давайте подождем немного, магия может рассеяться.
***
— Зачем ты это сделал, Даэрон?! — принцесса откинула с лица искрящуюся тёмно-синюю шаль. — Этот бедняга теперь лишится рассудка!
— Тише, Звёздочка, малыша разбудишь.
Менестрель, качая ребенка на руках, напевал волшебную мелодию сна, но голос Лутиэн легко мог рассеять его музыкальные чары.
— Мы не зло! — вскипела принцесса, всплеснув руками. — Мы делаем благо! А ты…
— А что мне оставалось, Звёздочка? — Даэрон погладил младенца по крошечной головке, и ребёнок улыбнулся сквозь сон. — Этот охотник метнул в меня копьё. Он выследил нас, видел путь сюда. Твои родители терпят выходки любимой дочки только до тех пор, пока это безопасно! Твои бесконечные подкидыши — дети, украденные у дикарей, вырастают такими же, как мы, это правда. И жизнь здесь, под защитой, несравненно лучше, чем там, в опасных лесах. Но ни один родитель не захочет отдавать дитя. И этот эльф, которого я, как ты говоришь, лишил рассудка, преследовал бы нас бесконечно!
— Не смей так больше делать, понял?!
— Сейчас я согласен на что угодно, лишь бы ты не кричала, Звёздочка. Разбудишь малыша, нас услышат стражи. Как мы объясним, откуда взяли дитя?
— Я принцесса, — напомнила Лутиэн, — и делаю то, что считаю нужным!
Даэрон кивнул. Он верил, его Звёздочка не подставит в случае возникновения проблем, но все равно не хотел их появления.
***
Лес был пересечён абсолютно пустой мёртвой полосой чёрного песка, шириной в два эльфийских роста. Здесь ещё клубился густой туман, но уже не столь плотный, как сначала.
Самые храбрые охотники уже стали подходить и осматривать путь, по которому пронеслось с воем жуткое паукообразное чудовище, поглощая всё вокруг себя.
— Мы догоним эту тварь и уничтожим! — заявил вождь. — Вперёд, мои храбрые воители! Вооружимся самыми крепкими копьями и станем легендой!
Собрав всех взрослых мужчин из трёх братских племен Авари, вождь Длинное Копьё погнался за боевой славой, преследуя созданную Вала Мелькором Унголиант, и сгинул в безвестности.
Пламя играет
Пламя играет, льётся свет,
Прошлое тает, но надежды нет.
Пламя играет, но надежды нет.
«Черный Кузнец» гр. Черный Кузнец
Тьма изменила королевский дворец до неузнаваемости: цвета исчезли, осталось лишь переплетение чёрных и серых теней, призраков былого беззаботного существования. Причудливые цветы на лепнине «завяли», животные и эльфы словно обуглились, узоры стали напоминать трещины.
Подниматься на ступени было тяжело, ноги не сгибались. Феанаро, облаченный в доспехи, вооруженный мечом, висящим на поясе, щитом за спиной и со шлемом с алым гребнем в руке, смотрел на обитые золотом двери и осознавал, что отец больше НИКОГДА из них не выйдет. Это было настолько кошмарным пониманием, что не укладывалось в голове, лишь причиняло боль, пронзая грудь, словно стрела охотника, которая вонзается бесконечно много раз.
Сыновья ступали рядом, тоже в доспехах и с оружием, и Феанаро казалось — этой армии ему будет достаточно, чтобы сокрушить любого врага, сколь бы силён он ни был.
Нельяфинвэ, Канафинвэ, Туркафинвэ, Морифинвэ, Куруфинвэ, Питьяфинвэ и Тэлуфинвэ.
Гордость и надежда главы Первого Дома Нолдор. Что бы ни было до этого дня, всё осталось в прошлом. Теперь только вперёд, только вместе. До конца, до полной победы! Никаких полумер! Хватит уступок и лицемерия! Бессмысленного раболепства перед сильными мира, которые оказались слабы. Время сонного блаженства прошло, свет, дарованный Валар, погас, а созданный трудом и душой Феанаро — похищен. Теперь будет сиять лишь тот свет, который зажгут сами Нолдор. И начнется он с пламени факелов. Сотен факелов. Горячих, как сердца эльфов, которые удалось усыпить видимостью благополучия, но погасить — никогда! И теперь пламя вспыхнет с новой силой!
Запрет Валар на ношение оружия — нарушен.
Запрет Валар покидать Форменоссэ — нарушен.
Если Владыки Арды хотят, сейчас самое время обрушить опустевший дворец на головы мятежников. Пусть попробуют!
Гонцы к священной горе Таникветиль отправлены, теперь главное — дождаться тех, кто будет готов принять пламя войны в свои сердца. А кто не примет, будет знать, что есть защитники, которые не остановятся ни перед чем, ведь слишком много зла сотворил один из Валар, и этому нет прощения.
***
Тулкас, начиная хохотать, рванул вперёд, туда, где разгоралось алое пламя мятежа.
— Нет! — остановил его Манвэ.
— Как это нет?! — с негодованием выпалил Тулкас, но двинуться с места не смог.
— Ты не давал Куруфинвэ обещания следовать за ним, куда бы он ни пошёл, — послышался голос Владыки Арды, — здесь есть те, кто должны идти, они и пойдут. Твоё же место рядом со мной. Для нас факелы опасности не представляют.
Нолофинвэ обернулся на владык, но они уже сказали всё, что хотели. Заметив пристальный взгляд Эонвэ, король открывал и закрывал рот, не находя слов.
— Вперёд, король Нолофинвэ, — указал Эонвэ ладонью на факелы, — бери сыновей, приближённых и иди за братом.
В руках Нолофинвэ из ниоткуда тоже появился факел, и эльф, вздрогнув, едва не уронил его.
— Иди уже, король, — кивнул Эонвэ. — Не отставай. Негоже владыке тащиться позади всех.
— Отец! — вдохновленно закричал из толпы Финдекано, вскидывая ярко пылающий факел. — Феанаро созывает народ Нолдор! Поспешим и мы! За мной, мои верные эльфы! Да не ослабит тьма наш дух, не охладит сердца! Мы вместе бросим вызов року, и ни одна сила не одолеет храбрость, живущую в нас! Вперёд! В Тирион!
Факел горел ярко, пламя согревало сердце. От осознания, что предателем оказался именно Мелькор, тот Вала, уроками которого она гордилась, Артанис потеряла уверенность в себе. Но сейчас, держа в руках живой огонь, переданный прекрасным черноволосым эльфом, наклонившимся к принцессе с обворожительной улыбкой, дева снова воспряла. Нужно было срочно рассказать всё отцу!
Краем глаза заметив, что её бабушка, стоя рядом с Манвэ, никуда не собирается ехать, Артанис снова засомневалась, но посмотрев на факел, отбросила колебания. Надо разбудить брата и всем вместе ехать в Тирион. Феанаро не из тех, кто будет звать просто так.
***
Зайдя во дворец, погружённый во тьму, Феанаро применил чары, чтобы пламя факелов разгорелось ярче, и здание вдруг ожило: составленные из кусочков цветного кварца лица на окнах разом устремили взгляды на вошедших, листья и бабочки на лепнинах затрепетали в игре алых отсветов, фрески на стенах зашевелились, нарисованные глаза засверкали живой влагой.
В тени колонн стали заметны эльфы — стражники, оставленные охранять дворец, но решившие, что Феанаро Куруфинвэ не враг, или испугавшиеся ввязываться в бой. Или ждавшие возможности напасть. Они хотели быть незамеченными во тьме, но алое пламя выдало их. Пришлось выходить на свет и, изображая верность клятве защищать дворец и тех, кто в нем находится, преградить путь неожиданным гостям.
Феанаро и сыновья рассмеялись.
— Мне не нужен этот кусок камня! — крикнул Куруфинвэ. — И убогое сиденье тоже! Я не собираюсь становиться королём рабов трусливых господ, я встану во главе тех, чьи сердца пылают пламенем свободы! Мой трон будет в иных землях — на нашей родине! Можете спать спокойно дальше, пока вас не разделает, как тушу кролика, ещё какой-нибудь Вала-предатель! Или можете присоединиться ко мне и, обретя свободу, отомстить за своего короля!
— Мой король себя отлично чувствует, — вышел вперёд один из стражников, берясь за меч, но трое других оттащили его обратно во мрак.
Феанаро и сыновья снова рассмеялись.
— Какая ирония! — блеснул глазами глава Первого Дома Нолдор. — Королевский дворец стал моим теперь, когда он мне без надобности! И мне совершенно не интересно, кто в итоге посадит свой зад на трон.
Даже высоко подняв факел, Феанаро не видел утонувшего во мраке потолка, и колонны казались уходящими в бесконечную тьму.
— Подождём в главном Зале Совета, пока собирается народ, — обернулся Куруфинвэ к сыновьям, но один из стражников, из-под шлема которого выбивались золотые волосы, усмехнулся.
— Здесь многое перестроили, — сказал он с ехидством.
Это был тот же воин, которого успокоили собратья, не дав ввязаться в конфликт с мятежниками. — Король Финвэ Мудрый оставил сыну-наследнику слишком глупое напутствие, рассказав, каким местом надо править. Пришлось перенести Тронный Зал, Зал Совета и Малый Зал. И ещё много что переделать. Ты долго отсутствовал, Куруфинвэ.
— Я тебя знаю! — вспомнил голос стражника Макалаурэ. — Ты — тот чокнутый сопляк…
— Я не потерплю!.. — начал выкрикивать эльф, хватаясь за меч, но один из собратьев удержал его. — Отпусти, Эктелион!
Однако попытки вырваться ничего не дали.
Феанаро, казалось, уже забыл о ссоре. Он осматривал те участки стен, где раньше были изображены восьмиконечные звёзды на алом фоне, и видел что угодно, но не символ своего рода. Как ожидаемо!
— Мы разберёмся, где какой зал, — задумчиво произнес Куруфинвэ, — следуйте за мной, сыны.
***
В огромное, утонувшее во мраке помещение, ворвалось алое пламя восьми факелов, и, одна за одной, загорелись свечи, расставленные по периметру и на столе просто для красоты. Теперь же они действительно пригодились.
Эльфы Первого Дома, последовавшие за Феанаро, рассредоточились по дворцу, часть осталась на улице. Королевская стража была вынуждена изобразить гостеприимство, пусть и пришлось некоторых особо принципиальных эльфов удерживать от драки силой.
— Тьма уравняла всех нас, — Феанаро вдруг резко развернулся от стола, за который изначально сел, и ринулся к окну. — Всех уравняла. Валар не дали свет нашей родной земле и отобрали у меня! — его голос дрогнул, на миг воцарилось молчание. — Они всё хотели отобрать. Подготовить Арду для тех, последышей. А мы лишь красивая сказка, которой суждено помочь любимым творениям Эру встать на ноги с четырех лап, а потом остаться лишь в их легендах. Растаять… Это не наш путь, сыны мои, слышите?! Мы сами хозяева своей судьбы, своей жизни, СВОЕЙ земли! Моргот отнял у нас всё, остальные в своём малодушии поспособствовали этому. Но так больше не будет продолжаться! Клянусь! И повторю свою Клятву перед всеми!
Туркафинвэ смотрел на отца, и ему всё больше казалось, что грань разумного вот-вот останется далеко позади, однако того, кто однажды потерял смысл жизни и смирился со скорой смертью, это нисколько не пугало. Идти отвоевывать Средиземье у Мель… Моринго… Моргота? Что ж, хоть какая-то цель существования.
— Я создал негасимый свет! — всё громче говорил Феанаро. — Его никто не может уничтожить! Никто, понимаете?! Только я сам, вместе с собой. Я смог сделать то, с чем не справилась сама Варда, ведь её Светильники до начала времён обрушил Моргот! — Куруфинвэ сделал многозначительную паузу. — Мы не станем осквернять наш родной язык грязным прозвищем! Моргот! Будь трижды проклято это имя! Моргот обрушил Светильники Варды!
Древа Йаванны тоже уничтожил Моргот! Но мой свет, мои Сильмарили, никто и никогда не расколет. И пока целы они, буду жить и я. Мы связаны крепчайшими нитями творения! Валар завидовали мне! Они все завидовали! Так вернём же Сильмарили и станем истинными Владыками! Справедливыми и мудрыми, наученными горьким опытом, что подарили нам Валар! Это и есть их главный дар для Нолдор.
Майтимо и Макалаурэ переглянулись, а потом поймали взгляд Куруфинвэ-младшего. Им всем было, кого защищать, они думали о матери, жёнах, возлюбленных и детях, и хуже не было кошмара, чем представить их, лежащими мертвыми в луже крови, с чудовищной печатью боли на застывших лицах. Нолдор действительно хотели стать правителями лучше, чем нынешние Владыки Арды.
— Здесь наши руки были связаны, — ударил кулаком по подоконнику Феанаро, смотря, как на площадь со стороны горы Таникветиль стремятся алые огоньки. — Но там, на родине, нам никто не указ. Это наша земля!
Морифинвэ понял сказанное отцом по-своему. Понимание ему очень понравилось.
— Мы разделим землю между собой, и больше никто не отнимет власть у Первого Дома Нолдор! — Феанаро отвернулся от окна и обвёл проницательным взглядом сыновей. — Я буду королём, а вы, мои принцы, станете хозяевами обширных территорий, которыми сможете распоряжаться, как захотите.
— Власть… — ахнул Питьяфинвэ. — Я… Всегда мечтал… Но знал, что ничего не получу…
— Но мы же все равно будем править вдвоем? — Тэлуфинвэ приобнял брата-близнеца за плечи.
— Да, да, — отмахнулся тот. — Мы же Амбаруссар!
Феанаро снова повернулся к окну. Площадь переполнялась, но эльфы по-прежнему прибывали.
— Скоро… — очень тихо сказал он. — Последние мгновения уходят… — горящий неукротимым пламенем взгляд серых глаз опять устремился к сыновьям. — Пусть же свет Сильмарилей вечно ведёт нас. Это единственная верная дорога, хоть и нелёгкая.
***
Первой мыслью было бросить всё и… Неважно! Просто бросить. Но осознание того, сколько уже сделано, сколько сил потрачено, какая цена уплачена, чтобы колесо судьбы вращалось в нужную сторону, не позволяло сдаться. А ещё Нолофинвэ очень хорошо усвоил важнейший урок — Валар ему не друзья и не союзники. Они Владыки и действуют по своему усмотрению, на благо Арды. Но благо Арды не всегда есть благо Нолофинвэ.
«Любую проблему можно обернуть себе на пользу! Извлечь выгоду можно из всего!» — убеждал себя король, все ещё держа в руке факел, но забыв о нём. Уйдя в свои мысли, эльф не заметил, как прислонил пламя к боку лошади, и та, заржав, рванула вперёд, едва не сбросив всадника. С трудом успокоив животное, Нолофинвэ посмотрел на факел, а потом со злобой швырнул его в траву, запоздало подумав, что может спровоцировать пожар.
С королем поравнялся Турукано, крепко обнимающий дочку — уменьшенную копию матери.
— Финьо надо остановить, — с тревогой в голосе сказал принц. — Он заигрался в героя.
— Что ты предлагаешь?
— Ты — король, и ты — отец. Я не могу решать за тебя. Но Финьо восхищается безумцем Феанаро и его сыновьями, которые «показали истинную храбрость». Но в чём она выражается, по его мнению, он так и не сказал.
— Храбрость в том, — отвернулся в сторону Нолофинвэ, — чтобы диктовать всем, и даже Айнур, кто из них имеет право быть Вала, а кто нет. И как правильно называть одного из Владык Арды. Снова Феанаро взялся за своё — кто со мной, зовёт Вала Мелькора только Морготом. Никак иначе. Ни в коем случае не на Квэнья! И, — король посмотрел на сына с горечью, — я снова бы начал противостояние из-за имён и произношений, если бы не убийство отца. Моргот отнял у меня детство, память о том, что в жизни не всё подчиняется холодному расчёту, и в ней есть место абсолютно безрассудным выходкам, на которые имеет право даже король. Когда Куруфинвэ, вскинув руку, кричал при всех Валар, что проклинает имя одного из них… Я восхитился. Хотел поддержать… Брата… Но не хватило духа. «Будь трижды проклято имя убийцы! Морготом нарекаю его! Да будет так отныне и вовек!»
— Да будет так, — вдруг повторил Турукано, — но творить безумства ни тебе, отец, ни брату, я не позволю.
Нолофинвэ не ответил. Даже среди многотысячной толпы его старшего сына было видно издалека. Финдекано, кажется, забыл, к какому Дому Нолдор принадлежит, крича, что Феанаро и только он сможет вести народ к лучшей жизни, и только дух Феанаро способен вернуть эльфам уверенность в завтрашнем дне.
— Я же говорил, отец, Финьо не в себе, — указал на брата рукой Турукано.
— Зато, — хитро прищурился Нолофинвэ, — мой сын сделал за меня то, что мне претит. Теперь я не обязан говорить подобные слова перед моими подданными. Во всём есть выгода, Турукано. Надо лишь уметь её видеть.
***
Облачённый в ало-золотые доспехи Куруфинвэ вышел к толпе и воздел меч.
И вслед за клинком во тьму ночного неба взметнулись сотни и сотни факелов.
«Он сожжёт мой дворец… — ужаснулся Нолофинвэ. — И… Где моя стража?!»
— Турукано, — вполголоса произнес король, наклоняясь к сыну, — дай мне на руки Иттариэль, возьми тех из наших верных, кого не охватило безумие, и осторожно проверь, что с Лаурэфиндэ и его воинами.
Турукано подчинился и, отдав дочь, смешался с толпой.
«Буду действовать по обстоятельствам, — принял решение Нолофинвэ. — Колесо судьбы всегда можно раскрутить в правильном для себя направлении. Я должен верить».
— Мы любили эту землю, но то была навязанная любовь, внушённая нам поработителями! — провозглашал Феанаро, возвышаясь на ступенях дворца над собравшимися на площади эльфами. — Любовь к Валинору не рождалась в наших сердцах, но была хрупкой иллюзией, как и свет Древ, святость которых нам тоже навязали. Но есть лишь один нетленный негасимый свет! Свет созданных мною Сильмарилей!
Арафинвэ затравленно оглядывался. Почему мама не поехала сюда? Почему осталась с Манвэ? Здесь опасно? Но почему не предупредила? Что делать? Куда опять ушла Артанис?! Финдарато, хоть ты не сходи с ума! Умоляю…
— Сейчас самое время повзрослеть мальчишкам, которым давно перевалило за сотню лет, но они до сих пор сидят под мамкиной юбкой! — продолжал речь Феанаро, и после этих слов многие взгляды устремились на младшего сына убитого короля.
Послышался смех. И самым ужасным было то, что громче всех захохотал Финдарато. Арафинвэ затрясся, побагровел и, вырвав у какого-то Нолдо факел, воздел его дрожащей от злости и стыда рукой к небу.
— Айя Феанаро! — закричал он, не узнавая собственный голос. — Веди нас за собой!
Финдарато перестал хохотать и очень удивлённо посмотрел на истерически смеющегося отца. Только сейчас заметив, что ему не досталось факела, а отбирать у кого-либо он не решится, Артафиндэ сотворил иллюзорный жезл, высотой в полтора себя, с пылающей зелёной сферой, венчающей сие чудо.
— Моргот, трижды проклятый мной и всеми нами, пусть испытает наш гнев, что обрушится на него неукротимой стихией! — Феанаро почти кричал, его голос звучал раскатами грома, казалось, ещё чуть-чуть, и эльфы начнут падать без чувств, сраженные силой этого голоса. — Моргот будет повержен! Клянусь вам, братья и сёстры!
Артанис, гордо подняв голову, улыбнулась. Да, Моргот ответит за стыд, который она испытала, узнав, что была ученицей предателя и убийцы. Моргот будет сражен теми же приёмами, что преподал юной деве, в этом Артанис не сомневалась. Её позор будет смыт кровью — или что там у них? — падшего Вала! Что может быть лучше мести за бесчестие?
Вскинув руку с факелом, многократно усиливая пламя чарами, Артанис вдруг почувствовала, как её обняли за талию. Опустив голову, эльфийка увидела племянника. Очень счастливого, с горящим взглядом.
— Я с тобой! — заявил Артаресто. — С тобой не страшно. С тобой… Потрясающе!
— Знаю, — улыбнулась принцесса. — И рада, что ты это, наконец, осознал.
Примечание к части
Пламя играет, льётся свет,
Прошлое тает, но надежды нет.
Пламя играет, но надежды нет...
Или все-таки есть надежда? А вдруг. В жанрах же АУ присутствует.
Издеваюсь, говорите?
Клятва Феанора
Их было восемь.
Восемь звёзд украшали щиты и нагрудные панцири ало-золотых доспехов, восемь лучей наконечниками стрел расходились от сердца каждой из них.
Восемь клинков, устремлённых во мрак ночи, горящих отсветами огня, словно полыхала пламенем сама сталь.
Восемь гордых Нолдор с яростной решимостью и надеждой в глазах.
Восемь неукротимых сердец, бьющихся в унисон.
Восемь.
Пока Феанаро Куруфинвэ произносил пламенные речи для толпы, семеро его сыновей стояли от него на расстоянии вытянутой руки с мечом.
— Я провозглашаю себя королём Нолдор! — слова главы Первого Дома сотрясли земную твердь. — Истинных Нолдор! Великого Народа! Который пойдет за мной за море, сразит Моргота и сделает Средиземье прекрасным, озарив светом Сильмарилей! А после мы заберём из Валинора тех, кто нам дорог, воссоединим семьи, и наше счастье будет настоящим и вечным! Нам больше никто не навяжет свою волю. Мы будем свободны! Клянусь вам, мой великий народ! Сыны мои, мои глаза и сердца, мои клинки и наконечники стрел! Встаньте ближе ко мне! Пусть Нолдор видят, сколь едины их владыки! Более не будет раздора между нами! Наша сила возрастёт многократно и сокрушит врага! Я не отступлю ни на шаг! Кто пойдет за мной, будет уверен — король не бросит начатое. Клянусь!
Феанаро сделал многозначительную паузу, переводя взгляд на каждого из сыновей, пройдясь глазами по толпе. Да, самое время.
— Именем Создателя Эру Илуватара приношу я Клятву и призываю в свидетели моего Слова Владыку Манвэ Сулимо, супругу его Варду Элентари и саму священную твердь горы Таникветиль!
Нельяфинвэ встал плечом к плечу с отцом, повторяя его слова. Клинок в его руке взмыл к небу, грозя смертоносным остриём самим звёздам. За старшим братом вторил Макалаурэ, и распевную речь менестреля подхватили остальные сыновья Феанаро.
— Клянусь вечно преследовать огнём и мечом, своим гневом любого, будь то Вала, Майя, эльф или иное творение Эру, что уже живёт или родится позже, великое или малое, доброе или злое, кое завладеет или попытается завладеть Сильмарилем, будет хранить у себя или станет препятствовать отвоевать святыню рода Феанаро Куруфинвэ! Да падёт на меня вечная тьма, если отступлюсь от своего Слова! Клянусь! Клянусь! Клянусь!
— Клянусь! Клянусь! Клянусь! — эхом громового раската отозвались сыновья, и глава Первого Дома Нолдор опустил клинок. Теперь никто не посмеет усомниться в его решимости.
И никто более не посмеет швырнуть эльфов во тьму, потому что побоится даже пытаться присвоить Сильмарили.
Семейная ценность
Её не замечали.
Во тьме, озарённой пламенем, абсолютно все светловолосые эльфы казались рыжими, и главная гордость и повод для похвальбы — прекрасные волосы цвета меди теперь ничем не выделялись на фоне остальных. Это было катастрофой гораздо более страшной, нежели угасание Древ: все разумные аманэльдар ведь понимали — темнота наступила ненадолго. Валинор — земля Айнур, Владык и Творцов самой Арды! Неужели они не вернут к жизни Телперион и Лаурелин? Этого просто не может быть.
Да, поначалу многие испугались, даже отчаялись, но разве можно по-настоящему и долго испытывать страх, находясь бок о бок с Валар? Случившееся в Форменоссэ, конечно, ужасно, однако очевидно — это кара от самого Рока за дерзость в адрес Айнур. Эрухини всем обязаны Творцам, и нельзя проявлять непочтение к благодетелям. К тому же, Валар сами верили, что Мелькор исправился, поэтому винить их в неподготовленности к предательству — жестоко и несправедливо.
Ах, да, так думают только разумные аманэльдар. Увы, Феанаро Куруфинвэ к ним не относился никогда.
Слушая вполуха произносимую мужем речь, чувствуя протест против каждого слова, однако видя, что сыновья с отцом единодушны, Нерданель ощутила возрастающую обиду. Это чувство ещё не выбрало мишень, но жить уже мешало.
А ещё в сердце зарождалось странное понимание, что пути её и Феанаро всё дальше расходятся. Сначала он сбежал создавать Сильмарили, потом ушла она, устав от безумств супруга, контролировать которые более не представлялось возможным, а Пламенный Дух не позвал назад… Но, несмотря на это, живя у родителей, Нерданель надеялась однажды вернуться, когда Феанаро изменится и снова станет послушнее. Он же любит её — не может не любить! Нерданель не сомневалась — значит, должен учитывать мнение. Однако пути снова разошлись, на этот раз ещё дальше: изгнание проложило между бывшими супругами путь во много миль, пересечённый глубокими оврагами непонимания, злости, обиды и гордости. Сыновьям и вовсе стало не до матери. Нельо писал хоть и часто, но слишком сухо и формально, Куруфинвэ-младший заезжал с сыном по пути к Вала Ауле, только каждый раз ненадолго, письма близняшек были тёплыми и заставляли прослезиться, но приходили слишком редко.
А теперь семью разделит море. И это точно надолго. Нерданель снова ощутила обиду. Почему её вечно все бросают?! Даже этот влюбленный дурак Аклариквет куда-то опять исчез!
Радовало одно: Феанаро поклялся вернуться, победив Моргота, и эльфийка верила, что убедит мужа остаться в Валиноре. Как можно спорить с красивой чувственной эльфийкой? Поцелуи и ласки убедят кого угодно и в чём угодно! Особенно, любящего мужа после долгой тяжёлой разлуки с самой лучшей супругой в Арде! Феанаро ведь знает, как сильно завидуют главе Первого Дома Нолдор все мужчины Амана, а его друг Менелдил и вовсе не может скрыть восхищения каждый раз при встрече. Как бы этот чудак ни пытался выглядеть строгим, Нерданель чувствовала истинное отношение к себе. Всегда безошибочно. И всегда была довольна таким приятным знанием.
А сейчас… Сейчас мужчинам не до женской красоты, и виной тому даже не павшая на Валинор тьма из-за злодейства одного из Валар и беспечности других. Нет. Всё дело в речах Феанаро. Оскорбить того, кто не сделал ему ничего дурного Пламенный Дух, увы, любил всегда, а теперь его слушала восторженная толпа, так почему бы не вспомнить и не рассказать всем, какие Владыки никудышные? Сам-то Куруфинвэ лучше знает, как править Нолдор, да и всей Ардой, видимо, тоже. А семья… Семья нужна лишь в виде армии. Правду говорили во Втором Доме. Жаль. Очень жаль.
Нерданель вдруг поняла, что не помнит, куда положила брошь Тьелпе, и от этого стало невыносимо стыдно. Это ведь символ единства Первого Дома! Разве можно так легкомысленно относиться к столь ценной вещи? Нет, не вещи — реликвии.
«Пока Феанаро не вернётся ко мне, я её не сниму! — решила для себя эльфийка. — Главное — найти. Куда я могла её положить? Ах, да, в шкатулку из мориона, прямоугольную, без украшений. На ней лишь по краям выгравированы цветы, но они не раскрашены, поэтому вещица выглядит слишком уныло. Зачем я вообще туда бросила подарок внука? В любом случае, теперь брошь всегда будет при мне, до тех самых пор, когда наша семья вновь не станет единой».
О верности слову
— Что?! — Нолофинвэ, едва не упав с лошади сам и не уронив дочку Турукано, ощутил просыпающийся в груди вулкан. — Я что… Должен теперь идти за ним?! Да он же сумасшедший! Я не позволю безумцу губить мой народ! Я останусь здесь, в моем дворце! Даже если остальные уйдут на верную смерть, следуя за этим безмозглым слепцом!
Его речь неожиданно оборвалась, потому что Нолофинвэ вдруг обнаружил себя в окружении эльфов в цветах своего дома, которые, однако, были настроены против него.
— Уверен, — звучно произнёс стражник, снимая шлем и кланяясь в седле, — мы ослышались, братья, и наш король вовсе не собирался нарушать слово, данное народу Амана.
Золотые волосы Глорфиндела казались красными в свете факелов.
— Но путь, избранный Феанаро, — это путь войны! — вступился за отца Турукано. — Я ценю жизнь выше любых слов!
Глорфиндел с изумлением, переходящим в уважение и почтение, посмотрел на принца. Прекрасное лицо озарила улыбка.
— Мой господин, — обратился он уже к Турукано, — ты лучший из всех, кого я знаю. Однако, как бы не относился к мятежнику и безумцу Феанаро, я вынужден признать — он прав. Когда самопровозглашенный король ворвался во дворец, я хотел убить его, лишь Эктелион удержал меня. Но теперь, мой господин Турукано, я вижу — Куруфинвэ поведёт нас к свободе и дойдёт в своём намерении до конца. А что может быть важнее верности слову?
Нолофинвэ понимал — это плевок в его сторону, но сейчас ничего не мог сделать.
«Где Аклариквет?!» — мысленно злился король, всё больше сомневаясь в своём статусе.
— Нолдор Валинора! Мои братья! — кричал, воздев факел, Финдекано, скача на лошади среди шарахающейся от него толпы. — От имени моего короля-отца я, его старший сын, поведу вас по дороге великих подвигов! Мы последуем за Феанаро Куруфинвэ и будем купаться в лучах славы! Ведь так? Скажи, отец!
— Да, — пришлось согласиться Нолофинвэ, судорожно соображая, как снова перехватить инициативу, однако ничего не удавалось придумать.
Ни-че-го…
И всё больше интересовал вопрос: почему бездействуют Валар?
На север!
Утонув во тьме, цветы на кустах закрылись, и бутоны печально склонились к земле. Деревья возвышались над головами, качаясь на фоне звёздного неба, дорога казалась серебристой.
Лес становился однообразнее, ветвей на стволах — меньше, пышными остались лишь высокие кроны.
Девять всадников летели сквозь ночь, направляясь на север Валинора.
— Сбавим скорость! — крикнул Нельяфинвэ, скакавший впереди. — Здесь могут валяться деревья.
— Почему? — удивился Финдекано, придерживая лошадь.
— Из-за урагана, — ответил Макалаурэ. — Разве у горы… Конечно… Как я мог подумать, что Валар устроили себе проблемы?
— Урагана?! — Артанис поравнялась с менестрелем.
— Свернем на дорогу к Форменоссэ, — Нельяфинвэ указал рукой на горы слева, — крюк небольшой, зато вопросов не останется.
— Да уж… — опустил голову Асталион, и все трое перводомовцев замолчали, погрузившись в воспоминания о пережитом ужасе.
Финдекано переглянулся с Эктелионом, и вдруг сзади послышался мерзкий треск. На дорогу, разбрасывая сломанные ветви, рухнуло толстое дерево, перегородив обратный путь.
Асталион развернулся, спрыгнул с коня и взялся за топор.
— Я помогу! — крикнула эльфу Артанис, спешиваясь. Ей нравилось чувствовать себя равной мужчинам в силе и делать то же, что и они. А их реакция… особенно прекрасна!
Макалаурэ умилённо смотрел на изящную Артанис в мужской одежде, ловко орудующую топором, и начал напевать:
— Горевала в тоске Артанис,
Обливала себя слезами…
— У меня топор, не забывай! — совершенно беззлобно прервала его принцесса. — И я умею с ним обращаться. А насчёт тебя — не уверена.
— Нам не надо уметь рубить дрова, — совершенно серьезно сказал Майтимо, — потому что у нас есть ты.
— Вот именно! — гордо заявила Артанис, и от её удара во все стороны разлетелась кора.
Финдекано чувствовал себя не в своей тарелке. Смотреть, как дева, да ещё и принцесса, к тому же его сестра, убирает с дороги дерево, было невыносимо, но никто не спешил помогать, а сама Артанис радовалась, что ни один из собратьев не присоединился. Асталион прекрасно изображал, что ничего необычного не происходит, руководя их с принцессой совместной работой, словно каждый день видит высокородных эльфиек, рубящих топорами толстые деревья.
— Нет, я так больше не могу! — вспылил Финдекано, соскочив на дорогу. — Что вы смотрите?! Артанис же принцесса!
— Она сильная, мужественная и прекрасная! — нараспев произнес Макалаурэ, уже успев достать арфу и начать на ней играть. — Я напишу песню про её подвиги.
— Нам не стоит задерживаться, — напомнил Нельяфинвэ, смотря на север. — Нужно предельно быстро доехать до Хэлкараксэ, узнать всё, что сможем, о дичи, возможном пути для армии, проверить толщину льда, есть ли рыба. Никто и никогда не заходил на севере дальше полусотни миль в море.
— И тем, кто исследовал те пятьдесят миль, был ты, — вспомнил Финдекано, срубая толстую ветку и отбрасывая с дороги.
— Да, — кивнул Майтимо. — И Асталион. И ещё двенадцатьэльфов. Хэлкараксэ — коварное место. В какой-то момент понимаешь, что земли под ногами нет, только лёд, который может вдруг расколоться, пока ты спишь, и, проснувшись, ты обнаружишь себя в открытом море на дрейфующей льдине, среди ледяной солёной воды, обдуваемый вышибающими дыхание ветрами, от которых трескается кожа. Мы должны найти наиболее безопасный путь и, желательно, не очень длинный. Рассчитать запасы еды, сколько взять целебных трав, ведь нужно заранее заготовить эликсиры. На льду лучше не разводить костры, сами понимаете, почему.
— Нельо, замолчи, — прервал брата Макалаурэ, — мы все понимаем, что путь предстоит трудный. Но сейчас от нас требуется только разведка. Каждый Дом направил по три своих эльфа не для того, чтобы ты всех запугал. И вообще, не торопи Артанис. А то она рубить устанет.
— Не устану! — выдохнула принцесса. — И меня твой брат не напугает. Никогда и ничем. Понятно? Он не умеет быть по-настоящему страшным. Он милашка.
— Слышал? — едва заметно улыбнулся Нельяфинвэ. — Я милашка. Не нагнетай.
Макалаурэ не ответил. В его голове играла музыка, слова складывались в рифмованные строки, но делиться своей новой песней менестрель пока не торопился.
***
Огонь не угасал ни на мгновение, и эльфы стали добавлять в масло для факелов душистые травы, создавая причудливые ароматы. Лёгкий дурманящий дымок витал в воздухе, но ветер приносил свежее дыхание моря, рассеивая искусственные запахи.
Когда в дорогу брать нечего, уйти становится намного проще, но ведь не все жители Валинора потеряли всё, что имели. Конечно, перспектива нового нападения Моргота могла напугать любого, к тому же он сам рассказывал, что умеет создавать чудовищ, поэтому воображение невольно рисовало вторжение армии жутких тварей, пожирающих все живое. Хорошая мотивация для воинов. Поэтому Тьелпе совсем не понимал доводов и надежд своего отца.
— Когда мы сокрушим Моргота, — мечтательно говорил Куруфинвэ-младший, — войдём в его твердыню, все сокровища станут нашими! Все его магические артефакты, книги заклинаний, инструменты, кузницы и бесчисленные рабы! Мы заберём всё ценное, сожжём проклятую обитель зла, и бывшие рабы Моргота, ставшие нашими, построят для нас шикарные дворцы! Только представь, Тьелперинквар Куруфинвион, у тебя будет собственный замок! Ты женишься на прекраснейшей деве, которая родит тебе сыновей…
— Зачем мне сыновья? — насупился Тьелпе, понимая, что если и хочет на ком-то жениться, то на Артанис, но это невозможно. — Может, я хочу дочку с прекрасными золотыми волосами.
— Будет так, как ты захочешь.
— Нет! Не будет! — Тьелпе почувствовал злость, эмоции захлестнули. — И никогда не было, как я хотел! Меня кто-нибудь спрашивал, хочу ли я в Средиземье?! Может, я хотел уйти в разведку с… С Нельо! Но идти или нет, решили за меня! И что я делаю? Сижу, жду, когда те, у кого есть богатство, решают, что им брать в дорогу, а что нет, как мужья успокаивают жён, а те им говорят, что любят и будут ждать! А теперь ты несёшь чушь про рабов Моргота!
— Чушь?! — Куруфинвэ-младший схватил сына за грудки, только сейчас заметив, что он уже совсем взрослый и выше отца ростом. Тьелпе вырвался и отступил на шаг, гордо подняв голову.
— Не прикасайся ко мне! — заявил он отцу. — Ни ты, ни кто-либо другой не имеет права указывать мне, что я должен делать!
— Молодец, парень, — придержал за плечо готового наброситься на сына Куруфинвэ-младшего Тьелко. — Поставь неразумного папашу на место.
Беловолосый эльф зло рассмеялся, наблюдая за тем, как его брат багровеет.
— Оставь сына в покое, — шепнул Тьелко. — Остынет. Пойдем лучше проконтролируем оружейников.
— Я только от них ушел, до этого из кузницы не выходил… Не знаю, сколько. У меня уже руки инструменты не держат.
— Так отдохни. С женой и дочерьми говорил? Поговори ещё. Успокойся. И запомни, словно нашу Клятву — рабов мы себе забирать не будем. Мы их освободим и отпустим. И даже не станем вслед им стрелять, когда они разбегутся.
Тьелпе не хотел их слушать. Решив заняться гравировкой щитов и лат, эльф пошел через лагерь, разбитый на берегу реки, недалеко от того места, где раньше проходили тренировки мечников, и вдруг увидел, как к шатру Феанаро в сопровождении сына и нескольких воинов идёт Нолофинвэ.
Возникло желание остаться и попробовать подслушать, но быстро пришло понимание, что это плохая идея. Лучше заняться гравировкой проклятых звёзд на проклятых щитах. Хотя… Нет, лучше сделать что-то для Артанис. Нагрудный панцирь? От мысли об этом Тьелпе покраснел. Нет, нужны мерки, их надо снять… Нет. Лучше меч. Красивый и лёгкий. Пусть носит и не забывает о мастере.
***
Свечи вдруг разгорелись ярче, а чёрный шар на столе, словно из агата, изнутри засветился алым. «Палантир», — догадался Нолофинвэ.
Проследив его взгляд, Феанаро что-то швырнул в угол шатра.
— Моргот похитил один из них! — со злостью выплюнул он слова. — Палантири связаны между собой, и я никогда не думал, как их разделить!
— Придумаешь, я в тебя верю, Феанаро, — улыбнулся Нолофинвэ.
В шатре братья остались вдвоем, всем другим эльфам было приказано ждать снаружи. Одетый в алое со звёздами Куруфинвэ казался странно задумчивым. На нём не было украшений, вьющиеся черные волосы в беспорядке падали на плечи, глаза горели ярче пламени свечей. Самопровозглашенный король Нолдор был и спокоен и на взводе одновременно. Непонятно, что ожидать.
— Я хотел поговорить об отце, — опустил глаза Нолофинвэ. — Но даже не знаю, о чём спрашивать.
Феанаро застыл. Его губы дрогнули.
— Хочешь узнать, как он умер, — севшим голосом произнес Куруфинвэ, посмотрев брату в глаза. — Только спросить боишься.
— Это правда, — согласился тот.
— Никто не видел, как это произошло, — ещё тише сказал Феанаро, отворачиваясь к столу с картами. — Однако слухи уже поползли. — В голосе прозвучала угроза, и Нолофинвэ напрягся. — Я знаю, это твоих рук дело. И знаю, тебе не нужно отмщение. Не вижу причин тебе идти за мной.
— Я дал слово! — вспылил Нолофинвэ, но Феанаро остался спокоен.
— Твоё слово никому не нужно, «брат», как и ты сам, — с нажимом произнес он, что-то чертя на карте. — Оставайся в Амане, сделай королем Турукано, а сам наслаждайся беззаботной жизнью.
— Не верю своим ушам! — Нолофинвэ поднялся. — Ты, тот, кто угрожал мне расправой, унижал сына за договоренность со мной, тот…
— Нам больше нечего делить, — Феанаро обернулся, в глазах равнодушное спокойствие. Мысленно король Нолдор был где-то очень далеко. — Отец мёртв. Я ухожу со своим народом и теми, кто готов бороться за свободу. Наши пути, брат, расходятся. А если ты всё же последуешь за мной, это будет глупейшим решением в твоей жизни.
— Опять за меня решаешь?!
— Уходи. Нам не о чем говорить.
***
Турукано, ожидавший отца снаружи, смотрел на суматоху, царившую в лагере, и понимал — однажды ему придется взяться за оружие. Это неизбежно. Моргот должен пасть и больше не угрожать жизни мирных эльфов.
Его мысли прервал вышедший из шатра Нолофинвэ. Он уже справился с собой, и его лицо было благостно-печальным. Почти как у Манвэ.
— Продолжаем сборы, — твёрдо сказал он сыну. — Всё должно быть готово в кратчайшие сроки. Уходим отсюда.
***
Лес редел, серые скалы вытесняли растительность, деревья становились ниже. Холодный ветер усиливался, порой срывая с головы капюшон.
Макалаурэ совсем ушёл в себя и не реагировал ни на кого, даже если обращались лично к нему. Финдекано и Артанис теперь ехали рядом, изредка перебрасываясь лишь парой фраз. Эльфы, видевшие гибель Древ и пережившие падение тьмы на родную землю, уверенные, что хуже вряд ли что-то может быть, оказались не готовы к виду пострадавшей от урагана крепости и наскоро сложенной из мрамора «последней спальни» для деда. Артанис было стыдно за глупый вопрос, который имела неосторожность задать: почему нельзя открыть мраморный «сундук», чтобы посмотреть на Финвэ?
Сопровождавшие её эльфы Третьего Дома и вовсе сникли.
Эктелион зябко кутался в тёплый плащ, и когда на высоких скалистых морских берегах впервые в лицо полетел мокрый снег, он отчаянно захотел обратно в тепло. Но стоило сбившемуся дыханию восстановиться, эльф вдруг подумал, что он первый из всех своих знакомых оказался так далеко на севере, и теперь поведёт за собой тех, кто так же, как он сам сейчас, растеряются, будут ждать поддержки и совета, и, разумеется, получат его, Эктелиона, помощь.
Из морозного тумана впереди выступили белые в свете звёзд ледяные клыки. Ветер ударил в лица, вышибая из глаз слёзы.
Артанис не позволила никому закрыть себя от холода, выйдя вперёд, на самый край скалы. Плечи стиснули сильные руки, принцесса попыталась вырваться, но не смогла.
— Тебя может сбросить в пропасть порывом ветра! — Нельо перекрикивал ледяной шквал, вновь ударивший эльфов мокрым снегом по незащищённым лицам.
Высвободиться из его хватки не представлялось возможным, пришлось подчиниться. Артанис сразу же возненавидела двоюродного брата за то, что тот оказался гораздо сильнее её, и решила — надо больше упражняться.
Льды на горизонте завораживали и вселяли в сердца суеверный ужас. Туманная мгла то скрывала, то вновь скалила белёсые холодные клыки.
— Надо идти! — выкрикнул сквозь воющий ветер Нельяфинвэ. — Вниз! Скалы закроют нас от шквалов! Спуск левее, за той скалой!
«В следующий раз это скажу я», — подумала Артанис, отходя дальше от края обрыва.
Ветер взвыл, закрутил снежный вихрь. Облизывая потрескавшиеся губы, принцесса спрятала руки в длинные рукава: пальцы замерзали даже в перчатках.
***
Очередные стеклянные часы с кристаллической пылью внутри были пренебрежительно отставлены в сторону. Снова измельчённые самоцветы пересыпались слишком быстро. Феанаро чувствовал: день, отмеренный световым циклом Древ, был дольше, пусть и самую малость, но отсчёт времени должен быть чётким.
Часы из хрусталя, кварца, стекла и даже аквамарина, заполненные алмазной, аметистовой или хризолитовой пылью, либо с перетекающей внутри цветной жидкостью, украшали многие дома, их использовали для различных дел, в том числе и ремёсел, засекая время приготовления эликсиров и еды, нагревания печи. Но то были маленькие часы, считать дни по которым не представлялось возможным. И теперь, когда не стало световых циклов, эльфы начали терять счёт времени. Дикость!
Отвинтив крышку верхней колбы, Феанаро добавил в часы дробленного кварца, записывая точный вес содержимого. На этот раз всё должно быть правильно.
— Отец? Ты занят?
Голос Куруфинвэ-младшего ворвался в шатёр, спутав мысли мастера. Феанаро вспомнил, о чём собирался говорить с любимым сыном, когда посылал за ним.
— Заходи, я тебя ждал.
Куруфинвэ-младший, усталый и бледный, что было заметно даже в оранжевом свете свечей, осторожно сел около стола, морщась и растирая предплечья. Осмотрев забракованные часы, принц вздохнул:
— Может быть, позволишь тебе помочь?
— Нет.
Осталось лишь пожать ноющими от работы плечами.
— Я тебя позвал, сын, — не оборачиваясь, заговорил Феанаро, — чтобы объяснить важную вещь. А ты поговоришь с остальными братьями. Особенно с младшими. — Самопровозглашенный король Нолдор собрал часы и осторожно отставил в сторону. — Один из Палантири теперь у Моргота. Поэтому я приказал вам всем отдать мне свои видящие камни. До тех пор, пока я не разберусь, как их разделить, пользоваться ими нельзя.
— А если показывать врагу то, что мы хотим, чтобы он увидел?
— И чем же ты желаешь похвастаться? — ехидство в голосе Феанаро превысило все допустимые пределы, и Куруфинвэ-младший почувствовал обиду. Отец снова показывает, что прав бывает только он.
— Мы закончили работу над мечами, шлемов давно уже достаточно, щиты и латы практически готовы, — перевёл тему принц, — мастера валятся с ног, но не прекращают ковать.
— Хорошо.
— Тьелко…
— Туркафинвэ.
— Да, Туркафинвэ уверяет, что луков и стрел хватит на три таких войска, как у нас.
— Хорошо. Заканчивайте работу и выступаем. Путь через льды долгий. Даже слишком.
— Мы не будем дожидаться возвращения Нельо и Кано? — Куруфинвэ-младший удивился.
— Нет, встретим уже в пути. Нам нельзя ждать. — Феанаро помолчал, смотря на пересыпающуюся в часах сверкающую пыль. — Моргот больше не нападает, никого не убивает. Это хорошо, безусловно. Но мнимая безопасность расслабляет малодушных, даёт им надежду, что всё обойдется, что война не нужна. Время, — Феанаро указал на часы рядом с собой, — играет против нас. Затянем с походом — потеряем войско.
Куруфинвэ-младший снова потёр ноющую руку, и Феанаро скривился.
— Пусть Митриэль тебе разотрёт мазями всё, что болит, — хмыкнул он, — заодно посмотри, как она это делает. Пригодится.
Принц кивнул. Надо отдохнуть. Засыпать прямо в шатре отца не хотелось, поэтому эльф осторожно поднялся и пошёл к себе. Проходя между палатками, он заметил, что отец прав: чем больше проходило времени, тем меньше звучало бравых песен, тише становились голоса, шаги — медленнее. Тьма больше не пугала, она усыпляла, нашёптывала, что к ней тоже можно привыкнуть, её можно даже полюбить, ведь тьма прекрасно умеет скрывать недостатки и хранить тайны. Она ласковая. И за это ей прощают даже вероломное коварство.
***
Дезориентация во времени и неорганизованность всё сильнее расшатывали и так хромающую дисциплину в лагере принца Арафинвэ, а больше всех старался устраивать хаос Финдарато, заявляющий, что разведка вернётся не скоро, значит, сестра не видит, что он делает, соответственно… Можно делать всё! Даже абсолютно безнаказанно любить жену. То, что Амариэ осталась дома у родителей, Финдарато ничуть не беспокоило. Он играл на арфе, зачаровывая музыкой толпы, пил и веселился, почти всегда оставаясь на виду и развлекая всех желающих. Из-за его бурной деятельности ответственные за отсчёт времени, обязанные вовремя переворачивать часы и записывать даты, постоянно были пьяны. И когда вдруг неожиданно оказалось, что пора выступать в дорогу, Третий Дом был уверен, что прошло дня три-четыре, ну максимум пять, у них не было готово совершенно ничего, половина взрослого населения спала после очередной попойки под развеселую музыку Финдарато, а другая половина искала потерянные «после вчерашнего» ценности.
Самого принца и вовсе нигде не было.
Смотря на свой народ, принц Арафинвэ пожалел, что так много времени провел с братом, обсуждая Феанаро, гибель отца, павшую на Валинор тьму, предательство Моргота и то, как теперь поступить, чтобы извлечь наибольшую выгоду для себя.
— Мой принц! — церемонно поклонился растрёпанный эльф, путаясь в сумке, пытаясь достать что-то, кроме бутылки, и едва не падая. Устал, наверно…
— Говори, — скрывая отчаяние в голосе, гордо произнес Арафинвэ. Он не был в лагере Феанаро и судить не мог, но у Нолофинвэ царил идеальный порядок, его старший сын вдохновил народ на сборы, эльфы действительно хотели делать то, что делали, а младший сын во всем помогал отцу.
«Это катастрофа…» — обречённо думал принц, наблюдая за тщетными попытками пьяного подданного найти что-то важное во вдруг оказавшейся бездонной сумке.
— Вот оно! — обрадовался эльф, протягивая принцу письмо с печатью Индис, улыбаясь бессмысленной счастливой улыбкой.
Со злостью выхватив послание, Арафинвэ оттолкнул от себя гонца и ринулся в шатер. Ещё совсем недавно разгульное поведение эльфов его Дома казалось… Не казалось — было нормальным. Но ситуация изменилась, а эльфы — нет.
Письмо смялось в руке.
Что нужно матери?! Что-то случилось?! Хотя, что ЕЩЁ может случиться?
Рухнув на постель, Арафинвэ сорвал печать, швырнул в сторону и, разворачивая послание, порвал его. Резкий звук резанул слух, зато немного встряхнул.
«Драгоценный мой Арьо! — украшенный изящными завитками текст, написанный мамой, вызвал улыбку. — Вернись ко мне! Не могу взять в толк, что заставило тебя поднять народ и отправиться в безумный поход следом за умалишенным сыном Мириэль…»
Арафинвэ улыбнулся. Действительно — что? Какой прок от его народа на войне с Морготом? Однако, он сказал, что пойдет, значит, должен идти. Необходимо отыскать Финдарато и поговорить с ним со всей серьёзностью. Хватит вести разгульную жизнь! Игры закончились.
Закончились?..
***
Утонувший во мраке высокий берег теперь казался неприступной скалой, река почернела, привыкшие к свету листья свернулись в трубочки, цветы осыпались.
Ноги утопали в мокром прибрежном песке, промокали, холод пробирался под одежду, сковывал сердце.
И не было ничего. Тьма и пустота, почти как в давнем кошмарном видении.
Тяжело опустившись прямо на мокрый песок и обхватив голову руками, Финдарато чуть слышно запел, изливая душу в трагичной мелодии, которую точно нельзя петь при подданных — падут духом.
Над болотом туман,
Волчий вой заметает следы.
Я бы думал, что пьян,
Так испил лишь студёной воды
Из кувшина, что ты мне подала,
Провожая в дорогу,
Из которой я никогда не вернусь.
Жди-не жди, никогда не вернусь…
Больше не было сил изображать из себя беспечного храбреца, но Финдарато хотел, чтобы никто и никогда не видел его в мгновения слабости. Ведь Макалаурэ и Нельо всегда кажутся сильными, хоть этого и не может быть. Просто они умеют сдерживаться при других, и давать волю чувствам потом. Наедине с собой. Это качество восхищало Финдарато. Он тоже хотел быть таким.
…И не сомкнуть
Кольцо седых холмов,
И узок путь
По лезвию дождя,
И не ищи, ты не найдёшь следов,
Что Воин Вереска оставил, уходя…
На поясе висел меч, и сейчас он постоянно упирался то в ногу, то в бок. Мешал погрузиться в себя. Все говорили: оружие теперь необходимо, и Финдарато был готов это принять. И всё равно не мог. Но…
Надо. Придется. Как и Феанарионам. Почему-то именно эта мысль немного утешала.
…Словно раненый зверь,
Я бесшумно пройду по струне.
Я не стою, поверь,
Чтоб ты слёзы лила обо мне,
Чтоб ты шла по следам моей крови во тьме,
По бруснике во мхе
До ворот, за которыми холод и мгла.
Ты не знаешь, там холод и мгла…
Но не сомкнуть
Кольцо седых холмов,
И узок путь
По лезвию дождя,
И не ищи в морозной мгле следов,
Что Воин Вереска оставил, уходя…
Примечание к части
Песня Финдарато, если кто вдруг не узнал, "Воин Вереска" гр. Мельница
Лутиэн, Даэрон, Белег и сгоревшая деревня
— Я должен всё рассказать твоему отцу, принцесса.
Голос стражника был поставленным и громким, сказывалась привычка отдавать приказы. Даэрон попытался применить чары, чтобы заиграла музыка, способная усыпить эльфа, но тот среагировал мгновенно, и тонкий изогнутый клинок упёрся в горло менестреля.
— Ты мне ничего не сделаешь, — изображая смелость, к тому же уверенный в своей правоте, улыбнулся Даэрон.
Стражник усмехнулся и надавил. Клинок прошел сквозь кожу, и менестрель от боли и ужаса едва не упал.
— Я, — скривился воин, поправляя маскирующий плащ, — убил триста семьдесят четыре орка, что приблизились к нашим границам. А также двух безумных дикарей, которые что-то здесь искали. Думаешь, у меня после стольких убийств руки недостаточно в крови, чтобы не дрогнуть, отнимая ещё одну жизнь? Ты нарушил закон, подверг опасности нас всех и принцессу Лутиэн. Уверен, что тебя после этого помилует владыка Тингол?
— Очень на это рассчитываю.
Стражник рассмеялся. Даэрон видел — эльф колеблется. Да, он изображает уверенность в себе и преданность долгу, но на самом деле воин не знает, как поступить. Будь на месте Даэрона и Лутиэн любые другие дориатрим, уже были бы созваны стражи, и нарушителей бросили бы в тюрьму. Дальнейшая судьба заключённых всегда остаётся тайной.
Но раз стражи до сих пор нет…
— Он умер… — послышался голос молчавшей до этого момента Лутиэн, сидевшей на траве на коленях и пытавшейся вылечить чарами обожженного младенца.
Стражник вздрогнул и едва не выронил клинок. Даэрон заметил, как изменилось его лицо.
— Белег, — чуть слышно произнесла принцесса, вставая, — не говори отцу, пожалуйста.
По щекам Лутиэн полились слёзы, прекрасное лицо сморщилось, став совсем детским. Даэрон, воспользовавшись замешательством стражника, нарушил приказ не двигаться и бросился к любимой, обнимая её и прижимая к груди.
— Белег, — снова заговорила принцесса, — ты должен всё увидеть сам. Сидя здесь, в прекрасной стране, охраняя границы от чудовищ, ты не видишь настоящей жизни. Ты не тех защищаешь, воин. Ты ничего не знаешь. Совсем ничего! Прошу тебя, давай похороним это дитя и пойдем за южный предел. Ты должен знать, что такое зло. Иначе… Зачем тебе оружие?
Белег растерялся. Нарушить закон? Самому сделать то, за что он убивал и бросал в темницу? Пойти против самого владыки Тингола?
Но среди молодой шелковистой травы, завернутое в тряпье и сверкающую шаль Лутиэн, лежало мёртвое дитя с наполовину обугленным личиком, и сомнений в душе эльфа не осталось. Он поднял крошечное тельце и молча кивнул.
Словно из воздуха, принцесса движением руки развернула широкий плащ, и все трое эльфов исчезли в звёздной ночи.
***
Мерзкий запах обгоревшей плоти начал ощущаться задолго до того, как лес расступился, открывая ещё дымящееся пепелище. Какими были постройки в этом большом по меркам дикарей селении, теперь сказать было уже невозможно, поскольку почти всё делалось из дерева и сгорело полностью. Несколько обугленных каменных остовов ещё возвышались в клубах едкого чёрного дыма, ветер выл и кружил пепел.
— Даэрон, — шепнула Лутиэн, и менестрель, закрыв глаза, сложил руки ладонями друг к другу перед лицом.
Словно откуда-то сверху полилась музыка, и Белег, собравшийся заявить, что шум привлечет орков, вдруг почувствовал сонливость. Но запястье сжала прохладная ладонь, и эльф очнулся. Лутиэн задрала его рукав и касалась оголенной кожи, ощущение было очень странным, словно пальцы проникали внутрь плоти.
Даэрон начал напевать заунывный повторяющийся мотив, напоминающий плач, и Белег снова попытался протестовать.
— Он все правильно делает, — не согласилась с ним Лутиэн. — Могла бы петь я, но тогда кто бы пошел на пепелище?
— Он привлечет…
— Орки и так здесь. Они сожгли Гнездо Коршуна, похитили женщин и теперь ждут, когда можно будет мародёрствовать. Песня Даэрона их усыпит, и у нас появится время спасти кого-нибудь.
— Нет, спасать будешь ты. А я пойду на охоту.
— Это бессмысленно, Белег! Убьёшь десяток орков, но это ничего не решит! Лучше спаси одного эльфа! Вытащи из-под раскаленных завалов! Из дыма и гари! Жизнь важнее смерти, Белег!
Видимо, принцесса использовала чары, потому что воин неожиданно для себя согласился с ней.
Оставив Даэрона в укрытии, Лутиэн и Белег побежали к дымящимся развалинам.
— Осторожно, не провались в какой-нибудь подвал, — предупредила принцесса, наклоняясь над обугленной дверью, валяющейся у них на пути. Белег отодвинул ломающиеся в руках доски и увидел под ними обгоревшую собаку. Правее, где ещё недавно был дом, среди чёрных обломков лежали три тела, опознать которые не представлялось возможным.
Стараясь дышать только через ткань плаща, чтобы не отравиться дымом и не чувствовать кошмарную вонь жжёной плоти, Белег перешёл к следующему дому, приподнял часть обвалившейся крыши… И уронил.
— Не смотри! — отпрянув, закрыл он собой Лутиэн. — Только не смотри!
Отойдя к следующей постройке, стараясь не замечать обгорелый скот и домашнюю птицу, воин и принцесса снова не нашли живых.
— Это бессмысленно, — вздохнул Белег после обследования двенадцатого по счету дома, но вдруг увидел безумное пламя в ставших страшными глазах Лутиэн. Он понял, лучше не спорить. И не мешать. А поднять вот эту упавшую стену. И посмотреть, что под ней. Что бы ни было… И делать это до тех пор, пока не закончится музыка Даэрона.
Лёд и Мечта
Она очутилась совсем близко, когда холод уже казался невыносимым. Рядом с ней стало теплее не столько телу, сколько на душе. Мечта снова находилась рядом, до неё можно дотронуться и даже обнять, и она не прогонит и не ранит резким словом, лишь улыбнётся и прижмётся крепче.
И почему нужно было оказаться среди льда и удушающего мороза, чтобы стать на полшага ближе к любви?
Макалаурэ крепче обнял Артанис, закрывая её от порыва ветра, и принцесса позволила позаботиться о себе. Впервые за весь поход. В этот момент менестрель понял, что Мечту ничто и никто заменить не может, даже выдающийся талант Элеммирэ, который распространяется не только на написание музыки. В любви золотоволосая эльфийка была столь же талантлива и изобретательна. Но Мечта… Она важнее.
Во всём, что пела и говорила Элеммирэ, всегда ощущалась скрытая печаль, тоска о чём-то несбывшемся, ранившем, с чем уже почти смирилась, вечная обречённая недосказанность, которая звучала завершающим аккордом. Иногда бывали всплески энергии, рвение бороться, но всегда побеждало смирение и принятие. Это общая черта эльфов Ваньяр, которая так нравится владыкам Арды.
Но Макалаурэ не был Вала. И, снова оказавшись рядом со своей Мечтой, менестрель понял, что самовнушение о любви к Элеммирэ не сработало.
Рука, которую не согревали даже две пары перчаток, сама собой погладила Артанис по спине, опускаясь до талии, и дева подняла голову.
— Поклянись мне, — сказала она, и облако пара изо рта растаяло в морозном воздухе, — что больше никогда не будешь петь обо мне ту мерзкую песню.
— Клянусь.
— Ты так просто это пообещал?
— Да. Я сочиню другую.
— Ты безнадёжен, — вздохнула Артанис, но отстраняться не стала.
Из морозной пелены выступил закутанный в меховую накидку эльф, и догадаться, кто это, удалось лишь из-за его роста.
— Все отдохнули? — спросил Нельяфинвэ, обводя взглядом сородичей. — Сейчас вернутся Асталион с Финдекано, и поворачиваем назад. Там, — он указал рукой в запорошенную мглу, из которой только что пришел, — насколько хватает глаз, покрытое толстым льдом море. По нему можно идти, не опасаясь провалиться. Но местность открыта всем ветрам. Карту мы начертили. Вы осмотрели здесь глыбы? Это лёд или заснеженные камни?
— Лёд, — отозвался Эктелион, — мы давно ушли от берега. Скорее всего, здесь уже очень глубоко.
Майтимо кивнул. Он хотел что-то сказать брату, но, подумав, решил, что дело не срочное, и мешать не стал.
Отойдя к нависшим над сугробом ледяным глыбам, где от ветра прятались сопровождающие Артанис эльфы Третьего Дома, Майтимо подсел к ним и, даже не начав разговора, понял, как сильно эти двое пожалели о том, что ушли далеко от дома. Их не утешало даже крепкое согревающее вино.
Средиземье. Чёрная звезда
Покрытая серебристыми цветами поляна наполнилась поющими и танцующими детьми.
На этот раз Даэрон создавал музыку не один, ему помогали ещё четверо менестрелей, а Лутиэн собрала весёлый хоровод и особое внимание уделяла малышам, которых считала своими. Принцесса смеялась, шутила, играла, сейчас в ней не было ничего от Айну — дочь Элу Тингола выглядела обыкновенной эльфийкой.
Нет! Слово «обыкновенная» к ней не применимо! Лутиэн прекрасна, бесподобна, ошеломительна! Она… единственная в Арде, на кого можно смотреть бесконечно.
Даэрон встряхнулся, когда заметил, что перестал играть. Возможно, менестрель и дальше любовался бы возлюбленной, если бы другие музыканты не напомнили, зачем он пришёл на поляну. Спохватившись и снова занявшись творением мелодии, Даэрон всё равно бросал взгляды на дивный изящный силуэт, кружившийся среди волшебных огней и серебристых цветов и замечал, как Лутиэн смотрит на своих спасёнышей, которые, конечно, не знают, откуда они на самом деле родом, и сердце менестреля ликовало.
Ради этого и стоит рисковать.
Ради этого стоит петь.
Ради этого стоит жить.
***
Лестница в кузницу брата короля всегда казалась Белегу странной. Возможно, строя так, Эол преследовал какую-то цель, например, чтобы к нему как можно реже приходили, потому что спускаться в полумраке по крутым, узким ступеням винтовой лестницы, на которой два взрослых эльфа не смогут разминуться, — то ещё удовольствие. Но сейчас возникла острая во всех смыслах необходимость: клинок Белега переломился во время тренировки.
Женские вздохи стали слышны за два пролёта до тяжёлой кованой двери. Всё, как обычно. Когда Эол не занят ковкой, он весело проводит время, и подробности лучше не знать, чтобы оставаться в здравом уме. Именно так рассуждал защитник границ Дориата, считавший, что у каждого есть своё дело, и не стоит лезть, куда не звали, особенно, если не хочешь испортить отношения, а Белег был искренне уверен, что невозможно защищать тех, о ком думаешь плохо.
К Эолу многие относились со снисходительным пониманием, демонстративно не замечая причуд странного эльфа, помня историю, как во время Битвы за Белерианд брат Тингола оказался в плену орков и сам, без чьей-либо помощи смог спастись, однако с тех пор, изуродованный врагами, искалечившими его лицо и душу, Эол озлобился и при любой возможности демонстрировал неприязнь ко всем окружающим, даже ничем не заслужившим подобной грубости.
Из-за пережитого на войне брат короля первым из эльфов новообразованного Скрытого Королевства взялся за кузнечный молот. Припоминая Тинголу при любом удобном случае гибель вождя эльфов Оссирианда — Денетора, позорное бегство с поля боя под юбку жены и превращение славного благодатного Эгладора в пещеру под платьем, Эол уверял — оружие необходимо даже подзащитным Мелиан, ведь она «всего лишь» Майэ, и против Хозяина Севера ей не выстоять, если тому вздумается завладеть её землями. Лучше пресекать любые попытки врагов найти путь в Дориат. А как пресечь? Конечно же, вместе с жизнью шпионов, выслеживать которых должны сами Тэлери, не рассчитывая на магию не самой сильной из Айнур.
Быстро привыкшим к спокойной безопасной жизни подданным Тингола, которые слишком хотели верить в лучшее и несокрушимую мощь чар владычицы Мелиан, слова Эола казались чем-то неприемлемым, к тому же сама королева утверждала, что от судьбы никому не уйти, даже Мелькору, но против Вала никакое оружие не поможет, поэтому нет смысла снова браться за обоюдоострую сталь голыми руками, становясь тем самым ничем не лучше искажённых Мелькором эльдар, а сила любви эльфа и Майэ способна на гораздо большее, чем можно предполагать, однако король брата послушал и велел подданным выбрать самых сильных мужчин для охраны границ. Это стало неожиданностью — Элу Тингол не доверяет жене? Не верит в силу любви? В магию Творения Айнур? Дориатрим снова заволновались, однако королева Мелиан успокоила подданных привычными словами:
«Если в Королевстве-под-Завесой будет пограничная армия, значит, на то воля Рока».
Решение было принято и поддержано, и первый оружейник Дориата взялся за работу. Однако ковал он не только наконечники копий, клинки и доспехи. Среди изделий было много такого, чему Белег совершенно не мог придумать применение, а сам Эол хищно улыбался и молчал, а иногда с издёвкой предлагал узнать во всех подробностях, и подобный тон явно не подразумевал, что любопытный эльф добровольно согласится на подобное получение опыта.
Остановившись на лестнице, дориатский пограничник решил подождать тишины. Он всё ещё не хотел узнать, для чего брат короля куёт разные диковинки, поэтому собирался дать Эолу закончить то, чем тот сейчас занят.
Из-за двери застонали уже два женских голоса, Белег невольно улыбнулся. Скоро присоединится ещё один-два, потом настанет тишина, и можно будет заходить.
Взяв в руку обломок меча, воин тронул зазубренный край, и в этот момент дверь в кузницу с грохотом распахнулась. Белег дёрнулся, кровь обагрила сталь.
Эол бесшумно, словно сонное видение, возник из мрака прямо перед собратом. Он был очень похож на короля Тингола и столь же красив, но ожог на половину щеки и злое, вечно улыбающееся одними губами лицо сводили всю привлекательность на нет. Хотя… Чем-то ведь он нравился женщинам!
Серебристые волосы сияли во мраке подземелья и были единственным светлым пятном на фоне измазанного копотью лица, мускулистых рук и тёмного простого одеяния, обычно защищавшего от жара горна, но сейчас лишь накинутого на плечи, оставляя могучий торс открытым. На шее эльфа висела толстая цепь чернёного серебра, на левом запястье красовался искусной работы широкий браслет.
— Всё-таки решил поиграть со мной? — хищно улыбнулся Эол, разминая пальцы, и Белег напрягся. Увидев его реакцию, кузнец расхохотался. — Я пошутил, дурачок. Что тебя привело? Тыкалку поломал? Оставь здесь. Я потом залатаю.
— На лестнице?!
— А где ещё? Да ты не переживай, никому твой хлам не нужен.
Сказав это, Эол практически столкнул Белега вниз и протиснулся мимо него к выходу. Положив то, что осталось от меча, на ступени, воин, нарочито медленно, начал подниматься. Ему показалось странным, что Эол, практически не покидавший своей мастерской, вдруг куда-то собрался.
***
Выйдя под звёзды, Эол остановился и поднял голову, скрестив руки на груди. Белег запер за собой дверь кузницы и хотел уже идти к соратникам, но брат короля остановил его.
— Смотри, мальчик, — загадочно сказал Эол, — небо дрожит. Видишь?
Белег поднял голову, не понимая, что имеет в виду оружейник. Воин видел лишь звёздный купол.
— Мне жаль тебя, — равнодушно произнёс Эол, — ты никогда не увидишь настоящих чудес. — Какое-то время постояв молча, любуясь одному ему зримыми миражами, брат короля Дориата обернулся к Белегу. — Передай Лутиэн, я её жду. Она хотела мне что-то сказать, и сейчас самое время.
***
Играя на арфе при помощи чар, Даэрон сел на траву и взял на руки девочку с каштановыми кудряшками. Менестрель и принцесса считали принесенных в Дориат детей своими, но Даэрон мечтал о настоящих наследниках. Он уже не раз просил Лутиэн стать его женой, однако дева каждый раз отказывала, утверждая, что обыкновенный менестрель ей будет в тягость в качестве мужа. Далее произносились слова о том, что, конечно, Даэрон не простой музыкант, его магия сильна, ум разносторонен, а создать письменность и вовсе способен только гений, поэтому пусть великий эльф не тратит силы и время на семью, а развивает язык, записывает стихи и рассказы, составляет хронологию Средиземья, даёт мудрые советы королю и чаще бывает при дворе, иначе его место займут не самые достойные личности. Менестрель слушал, и возникало желание всё бросить. Тогда Лутиэн позволяла безнадежно влюблённому эльфу получить немного любви принцессы. В такие моменты Даэрон мечтал заснуть в объятиях любимой и больше никогда не проснуться, но каждый раз сон заканчивался тяжким пробуждением, разлукой и обессиливающей болью в груди.
— Не грусти, — пропела милым голоском девочка, погладив менестреля по щеке, — спой мне про принцессу и верного пса. О том, как они странствовали и встречали разных диковинных существ!
— Конечно, малышка, — вздохнул Даэрон, через силу улыбаясь задрожавшими губами, — только слушай внимательно.
Начав петь, несчастный влюблённый смотрел, как его Лутиэн ушла с поляны, чтобы поговорить о чём-то со своим дядей. Конечно же, принцесса не станет посвящать обыкновенного менестреля в тайны бесед особ королевской крови. Его удел — бесконечно тянуться к ярчайшей звезде небосклона и никогда её не достать.
***
Эол посмотрел на племянницу с высоты своего роста с фальшивым почтением. Лутиэн, постепенно входя в образ обычной эльфийки, сбрасывая звёздную вуаль таинственности, над которой дядя мог начать насмехаться, убивая в самом зародыше возможность серьёзного разговора, повела его вдоль ручья к озеру, чтобы снова обсудить законы Дориата. По ехидной улыбке оружейника принцесса видела — родичу совершенно наплевать на то, о чём с ним хотят беседовать, а не уходит он только потому, что пламенные речи племянницы ему кажутся забавными.
— Дядя, уговори папу открыть границы! — настаивала принцесса. — Я знаю, он тебя послушает!
— А уж свою разлюбезную жену — тем более, — хмыкнул Эол, смотря на небо. — Дочка и мама всегда найдут общий язык.
— Я с мамой вообще не могу разговаривать! — Лутиэн подбоченилась и топнула ножкой. — Она не станет беседовать со мной без папы, а если и получится, будет говорить таким тоном, словно все мы лишь подобия её величия, ведь она Айну! Начнёт выражаться иносказательно, какими-то нелогичными аллегориями… А в итоге получится разговор ни о чём, и дело опять не сдвинется! Дядя, да пойми же! Там, за нашими границами — голод, боль, война! Там орки, прославляя Вала Манвэ, убивают детей! Воспевая Варду, насилуют женщин! Вознося хвалу Ауле, они грабят дома! Не знаю, что за сущностей они имеют в виду, кто покровительствует кровожадным тварям, но называют они их именами Творцов Арды! Это очередная ложь Мелькора? Понимаешь, если орки славят Валар, если мечтают погибнуть в бою и после смерти возродиться за морем в священной земле, их ничто не остановит! Вера делает их беспощадными убийцами, но и к себе жалости они не ищут. Они рады погибнуть, убивая неверных, считая нас, оставшихся в Эндорэ, предателями. Нас и Авари, которых мы считаем дикими просто потому, что не объединились когда-то. Но ведь они тоже эльфы! Наши собратья! Умоляю, дядя, поговори с папой! Пусть откроет границы! Пусть позволит всем укрыться в Дориате!
— Не хотел тебя расстраивать, дитя, — криво усмехнулся Эол, — но орки — тоже эльфы. Немного подправленные магией Хозяина Севера, но эльфы! Их тоже сюда пустить?
— Орки — не эльфы! Неважно, кем они были раньше. Теперь это другие существа.
— Разве? А ты когда-нибудь вспарывала брюхо орка? Положи рядом труп эльфа и этой «твари» и вскрой оба. Увидишь много общего. Орки лысые? Они сбривают волосы. У них жуткие морды? Это из-за узоров и шрамов. У меня шрам на лице. Я теперь тоже орк?
— Это неправда! — разозлилась Лутиэн. — Ты просто боишься попросить!
— И ты боишься. Страх — сладкое чувство. Особенно, когда боятся тебя. Твой отец хорошо знает, о чём я говорю. Для него чужой страх — как воздух, пропитанный дурманом. Но сам он бояться не любит и уничтожит любого, кто заставит его испытать страх. А кого не может уничтожить — от того очень гордо спрячется.
Небо вспыхнуло серебристым заревом, свет ослепил и съёжился в горящий белый шар с алым ореолом.
— Что это? — ахнула Лутиэн.
— Увидим, — Эол взял племянницу за плечи.
Белый шар покатился вниз с небосклона, оставляя за собой кровавый след, и рухнул далеко в лес.
Вспышка.
Громовой раскат.
Земля под ногами дрогнула.
Над деревьями поднялся черный дым.
— Я пойду по следу павшей звезды, — ошарашенно произнес Эол, отпуская плечи Лутиэн. — Я найду её. А брат со своими законами пусть поцелует меня между ног.
Эол даже представить не мог, что найденная в круге поваленных обугленных деревьев звезда, сиявшая в небе белым пламенем, окажется куском чёрного металла.
Примечание к части
Эол от Беллы Бергольц
https://www.deviantart.com/bellabergolts/art/Eol-849531691
Три посланника
Это был первый привал на твёрдой земле, не покрытой сплошным слоем снега, и радость пьянила не слабее вина. Наконец можно, не опасаясь, развести огонь! Придумать способ делать безопасные печи в Хэлкараксэ ещё предстоит.
Макалаурэ что-то наигрывал на арфе, впервые за долгое время не используя магию, потому что руки перестали мёрзнуть без перчаток. Мелодия постоянно менялась, менестрель никак не мог сосредоточиться, и в конце концов отставил инструмент.
— Финьо-сын Нолофиньо, — коварно улыбаясь, сказал Макалаурэ, понимая, что прозвище, скорее всего, прилипнет, — у меня нет вдохновения. Твоя очередь играть.
Финдекано погрустнел. Он испытывал смешанные чувства по поводу своего отречения от музыки, скучал по времени, проведенном с арфой… Но, вспоминая Аклариквета, вновь вскипал и уверялся с своей правоте.
— Я больше не менестрель, — поднял глаза принц, смотря на Макалаурэ, потом переведя взгляд на Майтимо.
— Это из-за его критики? — удивился Канафинвэ, обернувшись на старшего брата. — Нельо, ты что наделал?
Разговаривавший в этот момент с эльфами Третьего Дома Нельяфинвэ оглянулся, вопросительно посмотрев на сидевших у костра сородичей.
— Нельо, — то ли шутил, то ли нет, менестрель, — ты почему обидел Финьо? Он из-за твоих гадких замечаний больше не хочет петь.
Думавший совсем не о песнях, Майтимо отмахнулся и снова стал объяснять, как правильно сложить укрытие из ледяных блоков. Но Макалаурэ не отставал:
— Брат мой, ответь, чем ты так обидел Финьо?
— Сына Нолофиньо, — хихикнула Артанис, подходя с охапкой хвороста.
— Если бы я знал, — равнодушно произнес Майтимо, подходя к костру. — Финьо, если я спугнул твоё вдохновение, прошу простить великодушно.
— Теперь ты обязан снова заставить его петь, — подмигнула Артанис.
— Заставить? — Нельяфинвэ поднял брови. — Силой? Приставить к горлу меч и угрожать расправой в случае отказа спеть для меня?
— Интересная мысль, — коварно ухмыльнулся Макалаурэ.
— Мне кажется, — совсем сник Финдекано, — более вероятно обратное: мне придется угрожать Нельо, заставляя слушать мое пение. Даже Аклариквет…
— Между прочим, — перебил его Макалаурэ, провожая взглядом снова ушедшего к эльфам Третьего Дома брата, — Аклариквет талантливей большинства менестрелей. Вы даже не представляете, насколько тяжело писать то, что тебя заставляют, на тему, которая тебе не интересна.
— Только не оправдывайся, Кано, — вдруг громко сказал Майтимо, до этого делавший вид, что не слушает разговор у костра, — отец не заставлял тебя писать на неинтересную тему.
— Хочешь ещё и меня вдохновения лишить? Ты жесток, брат.
— К сожалению, мне это не под силу, — скривился Майтимо. — Да и поздно стараться. Ты уже спел… Песню о королеве.
— Это моё лучшее творение! Ты ничего не понимаешь.
— Конечно. Куда уж мне.
Финдекано уставился невидящими глазами на огонь. Вспоминая, зачем вообще решил учиться музыке, он снова пытался убедить себя, что неверно понял сон. Но почему-то стало не по себе.
Из мрака с южной стороны дороги донёсся стук копыт, и эльфы, как по команде, обернулись. Облаченный в цвета Второго Дома всадник остановил коня.
— Приветствую, доблестная разведка, — звучно произнес эльф, спешиваясь. — Я гнал, что есть сил, потому что у меня срочное послание.
Асталион и старший сын Феанаро встревоженно переглянулись. Племянник Нолофинвэ принёс срочные вести? Почему именно он? Почему не кто-то из Первого Дома?
Замерший рядом с лошадью эльф очень медленно обвёл взглядом разведчиков, словно собираясь с мыслями, и Финдекано сжал кулаки.
— Король Нолофинвэ, — смотря на далёкие скалы, заговорил посланник, — просил передать, что дождётся вас околоОзера Розовых Камней. Он также сказал, что все, вставшие под его знамёна, станут его братьями.
Артанис ехидно улыбнулась и пощупала себя между ног.
— У меня отрастет мужское естество? — сдерживая смех, спросила она. — Знаешь, Аракано, я, пожалуй, откажусь от столь заманчивого предложения.
Посланник смутился, и это доставило несказанное удовольствие принцессе Третьего Дома.
— Я не это имел в виду, — покраснел эльф, — король Нолофинвэ говорит, что его путь — путь мира, что он никого не станет принуждать жить против убеждений, воевать будут лишь те, для кого это призвание. Остальные просто возвращаются домой, в прекрасное Средиземье, которое ждёт своих детей с распростёртыми объятиями любящей матери.
— Что ты несёшь?! — вскочил вдруг Финдекано, бросаясь на кузена. — Что произошло?!
— Финьо, тише! — попытался успокоить его Макалаурэ, но это было уже бесполезно.
— Говори! — крикнул сын Нолофинвэ, схватив Аракано за грудки. — Что случилось?! Где воинство Первого Дома?! Что с Третьим?
— Король Нолофинвэ будет ждать всех вас у Озера Розовых Камней, — повторил дрогнувшим голосом заученный текст посланник, — каждый, вставший под его знамёна…
— Ты неправильно делаешь, — вполголоса и очень спокойно произнес Нельяфинвэ, но от его слов всем стало не по себе.
Размеренным шагом подойдя к испуганному посланнику, старший Феаноринг слегка прищурился.
— Отпусти его, — ещё тише сказал он Финдекано, и как только тот отошёл в сторону, молниеносно схватил Аракано за запястье и вывернул ему руку за спину. — Асталион! Меч наготове!
— Что ты делаешь?! — попытался броситься на помощь собрату Эктелион, но Финдекано удержал его, напряжённо наблюдая за стонущим от боли кузеном и державшим его Нельо, который встал вплотную к лошади, чтобы никто не мог подойти сзади.
— А теперь говори, как есть, — угрожающим тоном произнес Майтимо, сильнее выкручивая руку Аракано.
— Ладно! Только отпусти! Больно! — эльф вскрикнул, дергаясь, пытаясь освободиться из стальной хватки. — Отпусти!
Нельяфинвэ, все ещё держа посланца Второго Дома за запястье, опустил его руку вниз.
— Я всё скажу, — задыхаясь, произнес Аракано, — только не делай так больше.
— Если не соврёшь.
— Нолдор разделились, — выдохнул посланник, — и Первый Дом ушёл вперёд, встав отдельным лагерем у Багряной Ленты. Арафинвэ со своими пока не выдвинулись в поход, но Третий Дом готов встать под знамёна короля…
Аракано с ужасом посмотрел на Нельяфинвэ, его зубы застучали.
— Продолжай, — сдавил запястье посланника Майтимо, и тот зажмурился. — Продолжай!
— Да продолжаю я… Мне сказали передать, что мудрые эльфы осознали, кто их настоящий король, и…
— Асталион! Кано! — Нельяфинвэ оттолкнул от себя Аракано, кладя руку на меч. — Мы выезжаем. Немедленно! Только мы трое.
Финдекано приобнял задрожавшего всем телом двоюродного брата, и внимательно наблюдал, как Нолдор Первого Дома мгновенно собрались, оседлали коней и исчезли во тьме леса.
Артанис осмотрелась, увидела замешательство в стане мужчин и, гордо подбоченившись, фыркнула.
— Хороший метод узнать правду, — звонко сказала она. — Обязательно на ком-нибудь из вас его испробую. Итак, достойные Нолдор, я ли в Валиноре самая красивая, смелая и справедливая? Отвечайте!
— Конечно ты, — со вздохом улыбнулся Финдекано. — Только не бей нас, ладно?
— Я подумаю, — Артанис с торжествующей улыбкой взялась за топор. — Пойду за дровами. Согрею вас, а то совсем замёрзли.
— Это для неё игра, — Финдекано отпустил брата и сел к костру. — Она — как дедушка… Сладких ему снов… Везде видит игры, сказки… Зато, наверно, не страшно. Однажды, будучи ребёнком, я залез на медное дерево на рукотворной аллее у дворца Феанаро, когда её ещё только создавали. Очень высоко залез. И понял, что не знаю, как спуститься. Я тогда очень испугался, что дядя увидит. Хуже его гнева для меня не было ничего. Но мне повезло. Феанаро тогда прогуливался вместе с дедом. А когда они находились рядом, дядя переставал быть страшным. И, пока послали за слугами, пока несли лестницу, пока меня снимали, дедушка рассказывал мне сказки. Одна из них особенно запомнилась. Видимо, Аракано, ты никогда её не слышал. Но я, пожалуй, это исправлю.
Аракано насупился. Плечо неприятно ныло, шевелить правой рукой теперь было больно, на запястье проступили синеватые полосы. А ещё досаждала мысль, что выглядеть героем не получилось, хотя перед ним был всего лишь его родственник, а не Моргот или созданные им чудовища.
А теперь ещё и старший брат с поучительными историями лезет!
— Жил в давние времена в лесной норе горностай, — начал рассказ Финдекано, — и, в отличие от остальных соплеменников, этот зверёк не искал себе жену, не заводил потомства, а только любовался на свой прекрасный белый мех. Другие горностаи норки расширяют, отнорочки роют, кладовки заполняют, за самок грызутся, детишек растят, а этот всё один, и лишь собой занят. И вот однажды красивейший из горностаев заметил, что ручей, в который он на своё отражение любовался, помутнел. «Как же так?» — возмутился горностай и стал бить воду, но только зря промок и перемазался, ведь вода была грязной. Тогда зверёк начал жаловаться соплеменникам, но те его не понимали, ведь вода все ещё была пригодна для питья, а для размышлений о высоком у вечно занятых горностаев просто не было времени. Надоедливый соплеменник всем мешал, поэтому его стали кусать. Тогда красавчик побежал вверх по течению, и встретил большого злого рогатого врага.
Финдекано с улыбкой замолчал. Жуткие враги всегда были любимым сюжетным поворотом в сказках Финвэ.
— И этот враг всячески загрязнял ручей. Не спрашивайте, пожалуйста, как именно. Я был маленький, меня в подробности не посвящали. И враг сказал, что если горностай приведёт самых пушистых соплеменников к нему, чтобы он смог создать в своём лесу царство горностаев, чтобы о них заботиться, то воду больше никто загрязнять не будет. И просил передать соплеменникам такие слова: «В моём лесу все горностаи равны, у всех будут одинаковые норки, которые я сам им выкопаю». И наш герой, мечтая только о чистой воде, чтобы снова видеть своё отражение, побежал передать послание.
Финдекано снова замолчал, многозначительно посмотрев на двоюродного брата.
— Дедушка Финвэ не рассказал тогда, чем закончилась история, потому что я был маленький, а конец у сказки страшный. Зато позже, когда я играл с Ириссэ в горностаев, сделанных из лебяжьего пуха, дед объяснил, что это были за одинаковые норки, которые обещал выкопать враг. Но самое неприятное для меня было другое: моя любимая сестрёнка сказала, что тоже хочет горностаевую шаль.
— Ириссэ всегда отличалась исключительной добротой, — поддакнул обиженный Аракано.
Ему очень не понравились сравнения, приведенные Финдекано, но так как все промолчали, он тоже решил не комментировать.
Время шло, костёр догорал. Решив заканчивать привал, эльфы начали собираться в дорогу, как вдруг из сумрака леса выехал, сияя золотыми волосами и плащом, посланник Третьего Дома Нолдор.
— Приветствую, — улыбнулся он, — я Сайлан, сын мастера Аралкара. Принц Арафинвэ просил меня передать письмо его дочери. А также сказать вам, что Валар не позволят увянуть природе Валинора, независимо от того, живы Древа или нет.
Все одновременно посмотрели на опадающую безжизненную листву, которую практически не замечали ранее.
— Мы должны верить нашим владыкам, — поклонился в седле Сайлан.
— А ещё не доверять гонцам, потому что они сами не знают, что кроется за словами в… Владыки, — вроде бы себе под нос, однако подозрительно громко произнес Эктелион.
— Не понял? — удивился Сайлан, но объяснять никто не стал.
— Мы отправляемся, — задумчиво сказал Финдекано, — следующий привал нескоро.
— Мне не привыкать, — улыбнулся Сайлан. — Я часто доставлял письма моей госпожи её родне в Гаванях. Дороги — моя жизнь. Жаль только, что теперь приходится блуждать во тьме.
— Жаль… — эхом отозвался Финдекано. — Очень жаль.
— И неизвестно чего на самом деле хотят те, кто предлагает зажечь свет, — мрачно сказал Аракано, морщась, разминая плечо. — Дайте мне кто-нибудь вина…
***
Подъехав вплотную к Аракано, Финьо посмотрел на остальных, убедился, что все заняты своими мыслями, и, чтобы начать разговор, негромко спросил:
— Как рука?
Сын младшей сестры Анайрэ посмотрел на двоюродного брата, как на врага.
— Издеваешься?
— Вовсе нет.
— Говори по существу. Что тебе нужно?
Финдекано усмехнулся. Ему было нужно то же, что и до этого Нельо, но, конечно, спрашивать ещё раз в такой же форме явно не стоило.
— Расскажи мне, как брату, — попросил Финдекано, — не как сыну… Короля? Что произошло?
— А если не расскажу? Будешь заставлять выть от боли?
— Я бы никогда так не поступил.
— Но ты позволил это другим.
Повисло молчание. Финдекано, до этого момента мысленно осуждавший Майтимо за жестокость, теперь думал, что брат всё делал правильно — по-хорошему тут ничего не добиться.
— Все началось из-за часов, — сказала вдруг Артанис, поравнявшись с родичами, — отец пишет, что Феанаро сделал несколько больших часов с кристаллической пылью внутри, начертил на них разметку и раздал братьям и тем, кого они назначили командующими. Затем Феанаро приказал всем ложиться спать и просыпаться в одно и то же время, устраивать привал, принимать пищу, тренироваться строго в определенное время, то есть, каждый день оказался расписан по часам, и возражения не принимались. Сначала это устроило всех, но потом выяснилось, что следить за временем сложнее, чем казалось. Феанаро начал злиться и наказывать провинившихся, а их с каждым днём становилось больше, и в какой-то момент Нолдор взбунтовались. На фоне жёсткого бескомпромиссного Феанаро, Нолофиньо выглядел гораздо привлекательнее в качестве лидера, поскольку не был столь требовательным. А мой отец и вовсе не успел собраться и выступить. И вдруг к нему приехал гонец. — Артанис с насмешкой посмотрела на Финдекано. — Да, гонец. И сказал, что Феанаро заявил всем: кто действительно собирается дать бой Морготу, должен слушать его, считать королём только его, подчиняться беспрекословно ему. Кто с этим не согласен, отныне не его народ, и может оставаться рабами Валар.
— То есть, это записано со слов гонца? — уточнил Финдекано.
— Да, записано моим отцом, со слов гонца, а прочитано мной, — подмигнула Артанис. — Правду ты не узнаешь никогда, Финьо. Только если снова начать пытать его.
Аракано, вздрогнув, пришпорил коня. Принцесса рассмеялась и погналась за ним. Силуэты эльфов утонули во мраке ночи.
***
Из-за высоких деревьев в лесу было гораздо темнее, чем на открытой местности, но, хоть отец и советовал взять с собой факел, Тьелпе из принципа поехал без огня. А ещё он выехал с большим запозданием, гордо игнорируя приказ отправляться в путь немедленно. Сын Куруфинвэ-младшего твёрдо решил, что, пока не доделает подарок для Артанис, никуда не отлучится из кузницы, пусть хоть весь лес вокруг загорится.
Из-за вновь вспыхнувшего конфликта между главами Домов, Тьелпе начало казаться, что в конечном счёте побеждать Моргота отправится только Феанаро и его самые верные эльфы, а остальные вернутся домой, поджав хвосты, и будут ждать, когда Валар снова создадут свет.
А значит… Возможно, Тьелпе больше никогда не увидит Артанис, погибнув где-то в неведомых чужих землях, от клыков сотворенного Морготом чудовища.
***
Пробегая мимо города, дорога расширилась, разветвилась, и снова слилась в одну узкую тропу. Подняв голову, Тьелпе посмотрел на звёзды, сияющие сквозь кроны деревьев, и в этот момент дунул ветер. Сын Куруфинвэ-младшего не сразу понял, что посыпалось на него сверху, но когда рассмотрел, сердце неприятно сжалось. С деревьев опадали листья, сухие и скорченные, рассыпающиеся в руках прахом.
Решив, что думать об этом некогда, Тьелпе, постоянно размышляя о причине, по которой сам вызвался быть гонцом, пришпорил коня, и вдруг услышал впереди знакомые голоса. Быстро свернув с дороги и спрятавшись во мраке, стараясь не шуршать опавшей листвой, юный эльф подождал, пока Нельо, Кано и Асталион скроются из вида, и продолжил путь.
***
Решив, что уехала слишком далеко вперёд, Артанис развернула коня. Аракано не думал возвращаться, либо поехал другой дорогой, гнаться не имело смысла, да и игра успела надоесть.
Налетевший порыв ветра сорвал сухую листву, и она с пугающим шёпотом посыпалась на принцессу, путаясь в волосах, цепляясь за одежду. Брезгливо стряхивая с себя некогда прекрасные листья, Артанис услышала приближающийся стук копыт.
— Аракано! — крикнула она, оборачиваясь, но, рассмотрев всадника, ахнула. — Тьелпе?
— Я так рад! — вместо приветствия воскликнул сын Куруфинвэ-младшего, расплываясь в смущенной улыбке. — Артанис! Я ехал к тебе.
Принцесса сдержала смешок.
— Ты гонец Первого Дома?
— Не совсем… — Тьелпе ответил не сразу. — Я должен был передать Нельо, что мы поворачиваем на юг, в Альквалондэ, что через Хэлкараксэ идти слишком долго и тяжело, что Второй и Третий Дома не осилят этот переход… Прости…
— Говори, — натянуто улыбнулась Артанис.
— Я подумал, что на войну уходят в основном мужчины, и принцессе там делать нечего, поэтому ты останешься здесь, а я… Ухожу. Но ты любишь оружие, и я… — Окончательно запутавшись в словах, Тьелпе достал из сумки изящный меч в золотых узорчатых ножнах и протянул Артанис. — Это от меня. На память. Возьми, пожалуйста.
Принцесса с удивлением приняла подарок.
— Спасибо, — сказала она, даже не улыбнувшись. — Это украшение для стены?
— Нет! — воскликнул Тьелпе. — Им можно сражаться! Он крепкий! И лёгкий.
— Спасибо.
— Не забывай меня, ладно? — попросил, опустив голову эльф, и Артанис почувствовала себя растерянно. — Мне пора… Нельо и Кано уже далеко впереди, я должен их догнать. Хотя бы попытаться. Прощай, Артанис. Я…
Тьелпе осекся и, развернув коня, помчал обратно.
Принцесса вытащила меч из ножен и осмотрела. Красивый. Лёгкий. Возможно, прочный. Но… Как простая игрушка, он ей не нужен. А для боя… Брать оружие, сделанное руками эльфа из враждебного Дома? Может быть, клинок надломлен у основания? Или рукоять отвалится в самый ответственный момент? Или… Да Моргот знает этих мастеров Первого Дома!
Вложив клинок в ножны, Артанис размахнулась и выбросила оружие в кусты, как можно дальше от дороги. Нужно срочно забрать своих сопровождающих и скакать в Альквалондэ. Оставаться в Валиноре принцесса точно не планировала.
Средиземье. Что, если...
Сначала эльфы разошлись по лесу на несколько миль друг от друга, но радиус поисков быстро сужался — на место падения звезды указывали поваленные взрывом деревья. Чем ближе Эол и его слуги подходили к цели, тем чаще попадались всё ещё тлеющие стволы. Жар, поднимавшийся с обугленной земли, начал опалять кожу и волосы, и стало понятно — пока подойти к упавшему с неба светилу не представляется возможным.
— Разобьём лагерь здесь, — приказал брат короля Дориата, указывая на заболоченный берег реки. — Там нас огонь не достанет в случае лесного пожара, и будет видно тех, кто придет украсть мою звезду. А как только лес остынет, я заберу её.
***
— Тот, кто пересёк границу Завесы, должен умереть, а пропустившие нарушителей стражи — наказаны! — голос Майэ Мелиан проходил сквозь плоть Тингола, струясь из него чистой мощной энергией.
Слившиеся воедино феа Майэ и эльфа звучали мелодией сильнейшего энергетического потока, накрывшего, словно куполом, территорию скрытого государства. Король и королева обладали собственной волей, отдельной друг от друга, но все их мысли и чувства рождались в едином сердце, созданном песней Айнур. Тингол и Мелиан знали друг о друге всё, как о самих себе. Они лишь делили эмоции и слова, забирая часть из них себе, словно драгоценности из общего ларца.
— Эол — мой брат, — Тингол напомнил об этом не столько супруге, сколько самому себе.
— И он нарушил закон.
— Он и его слуги.
— Что жизнь одиннадцати по сравнению с целой страной?
— Ничто.
— Как только они подойдут к границе, их встретит град стрел. Это милосерднее тюрьмы. Если мы откроем границы, Дориат падёт.
***
Музыка играла всё громче, создавая звуковой щит вокруг заговорщиков, чтобы можно было спокойно всё обсудить.
Лутиэн, только проснувшаяся и всё ещё уставшая от ласк Даэрона, была задумчивая и молчаливая, однако Белег видел — принцесса слушает его очень внимательно.
— Нам отдан приказ убить Эола и его слуг, когда они вернутся, — полушёпотом проговорил стражник. — Но ни один из нас не хочет этого делать! Помогите мне выйти из Дориата, я найду кузнеца и предупрежу его.
— Владыки скрытых земель боятся, что проклятые Творцом звёзды уничтожат их страну? — усмехнулся Даэрон.
— Ты о чём, певец? — не понял Белег.
— Обычные звёзды с неба не срываются. Раз упала, значит, проклята.
— Глупость какая-то… Так вы мне поможете?
— Да, — пропела Лутиэн. — Ценна каждая спасённая жизнь.
***
Обугленные деревья остыли, пепел на земле посерел и начал рассеиваться. Оплавленный песок заискрился в свете небесных творений Варды Элентари.
Оставив слуг в лагере, Эол, взяв перчатки для работы в кузнице, с замиранием сердца пошёл к месту падения звезды.
На чёрной от копоти земле, вокруг глубокого кратера, лучами расходились обгорелые стволы. В глубине воронки лежал сверкающий чарующими, будто снежными, искрами угловатый камень, размером с голову эльфа, с виду похожий на обсидиан.
— Ты моя, — прошептал Эол, снимая перчатки, чтобы почувствовать кожей поверхность звезды, и осторожно, с усилием, поднял неожиданно тяжёлый, словно две дюжины мечей, метеорит. — Моя звезда. Из чего же ты состоишь? Можно ли из тебя сделать что-то полезное?
Внимательно рассматривая упавший с неба светоч, Эол очаровывался прекрасными переливами искрящихся прожилок в черном монолите. Уже собравшись уходить, Эол вдруг обернулся, сам не зная, почему. Среди обугленных и расплавленных камней лежал еще один осколок: не такой большой и не столь красивый, как его мать-звезда, но Эол бы не оставил диковинную находку, даже если бы она была совсем неказистой.
Теперь можно возвращаться домой.
***
За окном послышался шорох крыльев, и огромная летучая мышь, размером с сокола, влетела в комнату, оборачиваясь стройной девушкой, полностью чёрной.
— Где ты, подружка? — прозвенел колокольчиком нежный голос. — Сегодня я принесла зелья. Орки боятся гнева своих небесных владык. Говорят, упавшая звезда — злое знамение. Теперь ползают на коленях и молят о прощении.
— Приветствую, милая моя, — зеленоглазая колдунья вышла из комнаты, кланяясь гостье. — Мне обещали не только зелья, но и рецепты. В обмен на кровь.
— Всё, как договаривались. Держи, милая.
Эльфийка взяла свитки и развернула один из них. Она не подавала вида, но её тоже напугала упавшая звезда. А что, если все остальные светила тоже посыпятся на землю? Что тогда?
Колдунья отложила свитки, а потом, передавая сумку с закупоренными банками с кровью мышей, рыб, собак и эльфов, заметила на полу алые капли. Видимо, чья-то кровь всё же пролилась.
Главное, чтобы не рыбья: потом от вони не избавишься.
Багряная Лента
Когда озеро Эстель осталось далеко позади, скрывшись во тьме, и дорога повернула восточнее, к Багряной Ленточке, Макалаурэ, отмахнувшись от пролетевших мимо лица сухих листьев, вздохнул.
— Пыльца тоже не светится, — сказал он с горечью. — Значит, вода, дарившая надежду на исцеление любых ран, потеряла свойства?
— Если бы ты спросил об этом раньше, — обернулся к нему старший брат, — я бы проверил. Но возвращаться нет времени.
Снова повисла тишина, которую нарушал лишь жалобный шёпот опадающей листвы.
— Я отомщу Морготу за мою землю! — вдруг со злостью выпалил Асталион. — Посмотрите, что он сделал с Валинором! Прекраснейшее место, наполненное счастьем и светом, превратилось в погружённый во тьму, лишённый надежды край, обречённый на увядание! Я отомщу! Клянусь! Я буду мстить, пока смогу держать в руках меч! Как можно быть такими слабыми?! На что надеются те, кто не хотят борьбы?! На что?!
— На чудо? — совершенно без эмоций спросил Нельяфинвэ, и его вопрос пресёк пламенную речь Асталиона. Эльф так и застыл с открытым ртом, а сын Феанаро продолжил: — Перед тем, как Моргот предал нас, я видел сон. И даже попытался его рассказать, но Кано тогда меня перебил очередной своей песней.
— Она была не моя, заметь.
— Тем лучше. Песня была действительно красивой. Только к тому, о чём я хотел рассказать, не имела никакого отношения. Мне снилась тьма и пустота. Словно я оказался над землёй, без опоры, не понимая, где верх, где низ. А потом вдруг стало очень светло. До рези в глазах. Я даже во сне ощутил это. Но свет не принес надежды или опоры под ногами. Я точно так же не понимал, где нахожусь, был один в пустоте, только ярко освещенной.
Майтимо задумался, молчание никто не нарушал. Старший Феаноринг не стал говорить, что не хочет, чтобы сон оказался пророческим.
— Ты намекаешь, — прервал молчание Макалаурэ, — что Благословенный Край никогда не обретёт вновь былое величие?
— Победим Моргота, вернёшься и сам всё увидишь, — одними губами улыбнулся Финвэ Третий. — Мы почти доехали. Видите огни?
Красные песчаные берега, давшие имя узкой, но очень глубокой реке, тьма окрасила в цвет запекшейся крови, и русло стало похоже на страшную рану на теле земли.
— Что-то у меня воображение разыгралось, — затряс головой Макалаурэ, доставая флягу с вином. — Раньше в этом лесу было красиво, а теперь страшно.
— Надо узнать, надолго ли мы здесь встали, — словно не услышал брата Нельяфинвэ. — С Розовых Камней путь сюда только один, а брод очень далеко. Мы должны дать знак собратьям, что они всегда могут присоединиться к нам. Нужен мост.
— Соскучился по Нолофиньо? — отпив из фляги, хмыкнул Макалаурэ.
— Он брат нашего отца, — напомнил Нельяфинвэ. — И свёкор моей дочери. Мне продолжить перечисление всех родственных связей с ним? Или ты думаешь, что в Средиземье, где Моргот обитал не одну Эпоху, у него нет армии? Брат, ты всерьёз полагаешь, что мы... сколько нас? Тысячи полторы? Явимся в его земли и наголову разобьём? На ЕГО земле, Кано! Мы её совсем не знаем, а он там живёт!
— Отец говорил, там полно местных эльфов. Они нас поддержат.
Нельяфинвэ молча отвернулся.
— Если местные эльфы до сих пор не свергли власть Моргота, — с нажимом сказал Асталион, — значит, их либо всё устраивает, либо они рабы Моргота, либо… Их нет.
— Может быть, у них нет оружия и полководцев, — задумчиво отозвался Майтимо. — Мы сможем дать и то и другое. Но! Кано, мост нужен.
— Обсуди это с отцом, Нельо, — отмахнулся Макалаурэ.
— Я ничего обсуждать не стану! — глаза Майтимо полыхнули. — Мы снова ссоримся между собой! Как мы будем делать общее дело, если не можем договориться?! Отец, отец… Вы вечно на него оглядываетесь, и он крутит вами, как хочет! Говорите так, называйте так, делайте это! Он сам развалил нашу семью! И теперь разваливает армию!
— Хочешь оспорить его лидерство? — Макалаурэ сделал невинные глазки.
Нельяфинвэ посмотрел на брата в упор, ничего не говоря. Асталион уехал далеко вперёд, ярко запалив факел.
— Я не буду это обсуждать, — спокойнее произнес Майтимо. — Едем к переправе.
***
— Нет, Хуан, не надо, — Туркафинвэ придержал обрадовавшегося появлению Феанорингов пса. — Мы не пойдем к ним.
Подобрав белые волосы в капюшон маскировочного плаща, Тьелко бесшумной тенью растаял во мраке. Вала Оромэ не мог отправиться в Средиземье, но помочь последним напутствием для него было не трудно. Туркафинвэ хорошо помнил, что Валар — едины в Творении и всегда принимают сторону своих, точнее, самих себя, эльфы для них не дети и даже не дальние родственники, но всё же Оромэ много времени проводил с Тьелко и не должен был просто забыть о прежнем общении. А в чужой земле знания жизненно необходимы, и другим придётся подчиниться тому, кто хранит их.
Мост
Подходило время тренировки, и эльфы Первого Дома Нолдор начали откладывать дела, надевая доспехи, проверяя мечи и щиты.
— Нельяфинвэ вернулся! — послышались голоса со стороны переправы, и Карнистир, отложив точильный камень, пошёл навстречу брату.
— Моё присутствие никто не заметил? — показушно обиделся Макалаурэ.
— Я тебя вижу, этого достаточно, — потрепал его по плечу Майтимо. — Морьо, хорошо, что ты здесь.
— Серьезно? Ты мне рад?
— Нет. Но ты мне нужен. Надо перекинуть временный мост из бревен и канатов. Это не займёт много времени, и большого количества ресурсов не потребуется. Мост нужен на повороте реки у трёх источников.
— Там самое глубокое место, — хищно усмехнулся Карнистир. — Когда Нолофинвэ с войском пойдут по мосту, мы перерубим канаты. Здорово придумано.
Макалаурэ, закрыв рот ладонью, засмеялся. Нельяфинвэ поджал губы.
— Да, — кивнул старший Феаноринг, — именно так я отцу и скажу, когда он потребует объяснений, зачем нужен мост. Спасибо, Морьо. Ты гений.
— А ты смел в этом сомневаться?!
— Никогда. Где отец?
— Ты действительно хочешь это знать? — снова оскалился Морифинвэ.
— Пожалуй, нет, — Майтимо взглянул на смеющегося Макалаурэ. — Думаю, карты могут подождать.
— Карты могут отправляться в печь, — скривился Карнистир. — Постой. Вы не встретили Тьелпе?
— Нет. Что случилось?
— Всё прекрасно, — голос Феанаро перекрыл посторонние звуки, казалось, мир вокруг замер. — Нолдор слишком долго спали и пробуждение им даётся тяжело. Мы не осилим переход через Хэлкараксэ. Я не поведу свой народ на верную мучительную смерть от холода.
Куруфинвэ остановился перед сыновьями, его взгляд потеплел. Макалаурэ спрыгнул с лошади и крепко обнял отца.
— Я очень рад вашему возвращению, — чуть тише произнес Феанаро. — Теперь можно выступать в Гавани. Я отправил письмо королю Ольвэ, нас будут ждать.
— Второй Дом знает? — серьезно спросил Нельяфинвэ.
— Разумеется. И Третий тоже. Моё решение снова склонило на нашу сторону большинство.
— А почему они до сих пор не здесь? — осведомился Нельяфинвэ, и этот вопрос явно был крайне неприятен для Феанаро.
— Они слишком долго спали, — медленно повторил самопровозглашённый король Нолдор.
— Сколько у Ольвэ кораблей? — не отставал Нельяфинвэ, и Феанаро напрягся.
— Сколько бы ни было, нам нужны все. И Тэлери, что отправятся с нами, станут героями наравне с Нолдор. Если морской путь из Валинора в Средиземье станет безопасным, это откроет новые возможности для всех. Только представьте, сыны! Прекрасные корабли Лебяжьей Гавани больше не будут простаивать в порту. Они станут рассекать волны великого моря, эльфы смогут свободно путешествовать, делиться знаниями и природными ресурсами. Вот оно, наше будущее! И мы приблизим его.
Слово Валар
«В лесу сейчас небезопасно, — сказал Вала Оромэ на прощание, — передай это всем. Путь Ниэнны непредсказуем, даже Намо Мандос не знает её троп. Она погрузит в безвременье погибающие растения, Ниэнна не делает разницы между вставшими у неё на пути. Будь осторожен, Тьелкормо. Ты знаешь, что такое погружение в безвременье».
Туркафинвэ поёжился. Сын Феанаро несколько раз проваливался в бездну, умирая от нанесенных Ириссэ ран, и воспоминания об этом ужасали. Сначала накатывала сбивающая с ног усталость, когда нет сил даже глубоко дышать. Потом начинало казаться, что слепнут глаза и глохнут уши, а со всех сторон набрасываются еле различимые в густой пелене чудовища, рвущие плоть на куски, впивающиеся клыками и горло и грудь.
Иногда кошмар заканчивался сам, и тогда Туркафинвэ словно выныривал из воды, жадно хватая ртом воздух. Иногда кто-то помогал очнуться… Тогда было ощущение, что на груди лежит тяжелый камень, и сердце вот-вот лопнет.
«И как долго будет длиться это безвременье?» — пряча страх, спросил Туркафинвэ у Оромэ.
«До тех пор, пока не вернётся свет. Хуан поведет тебя, доверяй его чутью, но помни, даже мудрейшие ошибаются».
«А как же урожаи?»
«Их тоже не будет. Йаванна попробует дать жизнь растениям, подобным тем, что в Средиземье, но чтобы им расти, придется освободить землю от тех деревьев, что рождены здесь. А когда вернётся свет… Кто знает, выживут ли сумеречные растения».
***
Под копыта падало все больше листьев, бесконечный шорох раздражал. До лагеря осталась ещё треть пути, и Тьелпе, понимая, что больше не может слушать это шуршание, решил остановиться и отдохнуть. Уже жалея, что не взял с собой огонь, сын Куруфинвэ-младшего лёг на землю и стал смотреть на мерцающие в бездонной вышине звёзды.
— Может ли небо обрушиться на голову? — прошептал Тьелпе, вдруг вспомнив, как дед Финвэ рассказывал о своей первой жене. — Тогда Средиземье казалось нам страшной сказкой, давно забытым ужасом, которым пугают детей. А теперь мы именно туда и собираемся.
Тьелпе почему-то не разделял общего энтузиазма своей родни, он хотел только одного — вернуть счастливое прошлое.
***
Лес изменился. Здесь не было ни ветра, ни шороха листвы, ни пения птиц. Не колыхалась ни одна веточка, ни один листок не дрожал. На дороге сидел заяц, словно это была игрушка. Казалось, здесь остановилось время.
— Мы пройдём, — выдохнула Артанис, поддерживая своей смелостью крепость духа спутников. — Пройдём это странное место. Так не может быть везде. Вперёд, мои верные воины!
***
Сборы в дорогу объединённой армии трёх главных Домов Нолдор закончились приездом на совет в лагерь Феанаро Арафинвэ и Финдарато. Оба были задумчивые и молчаливые, и в основном слушали готовый снова перерасти в ссору спор Феанаро и Нолофинвэ о том, какой дорогой лучше идти в Гавани.
— Если наши подсчёты верны, — обсуждал планы с братьями, в стороне от отца, Нельяфинвэ, — то все разом мы в любом случае уплыть не сможем.
— Разумеется, — согласно кивнул Туркафинвэ, подбоченившись. — Тэлери, за всё время пребывания в Валиноре, сами не построили ни лодчонки. Всё только с помощью Оссэ делали. Народ они немногочисленный, нас раза в три больше.
— И как мы разделимся? — с тревогой в голосе просил Тэлуфинвэ, бросая взгляды на старшего близнеца.
— Первыми уплывёте вы с отцом, вместе со всеми эльфами Первого Дома и частью Тэлери, — серьёзно произнес Майтимо. — Все вы. И начнёте разведку. Я и мои воины останемся со Вторым и Третьим Домами. Обратно приплывет Карнистир, взяв кого посчитает нужным. Заберёт часть Второго и Третьего Домов. Со мной должен будет остаться Финдекано со своими верными. Думаю, за три плаванья перевезём всех. Но в любом случае, я уплыву на последнем корабле.
— Чтобы никто не повернул назад? — ехидно спросил Морифинвэ. — Планируешь из луков отстреливать дезертиров?
— Думаю, будет достаточно нашего присутствия, — во взгляде Нельяфинвэ читался приказ замолчать. Карнистир хмыкнул и отошёл в сторону.
Вдруг в самом центре лагеря вспыхнул белый свет, расходясь радужными лучами, и прямо из земли начала подниматься скала.
Возвысившись до самых крон, глыба перестала расти, засверкала разноцветными звёздами. Сопровождаемый ударом молнии и громовым раскатом, на самой вершине появился всадник в сверкающих доспехах и развевающемся золотом плаще, на белом скакуне. Жеребец встал на дыбы и заржал так, что с деревьев посыпались листья.
— Одумайтесь, о Нолдор! — произнёс величественный голос. — Ибо что-то не то делать собрались!
Свет вдруг погас, иллюзия растаяла, и перед сыновьями Финвэ появился Майя Эонвэ, без лошади и доспехов. Выглядел он обычным путником, лишь вышитый на груди орёл говорил о его службе Владыке Арды.
— Не бойтесь, я пошутил, — примирительно улыбнулся посланник Валар. — Но в каждой шутке есть доля шутки. Феанаро, ты всю жизнь пользовался благами, данными тебе Валар. Ты стал тем, кем стал, исключительно благодаря их помощи. И где благодарность? Ладно, согласен, у тебя есть причины злиться на Владык. Но ты перешёл все допустимые границы.
— А твои господа не перешли? — вступился за отца Майтимо, и все взгляды обратились на него. Особенно удивился Нолофинвэ. — Ты знаешь, что творилось в Форменоссэ и его окрестностях во время урагана?! Мы выжили чудом!
— К тебе претензий у Валар нет, — развёл руками Эонвэ, — разве только у меня. Ты меня обманывал и заставлял с тобой пить до потери эльфийского облика. Но я не Вала. А к твоему отцу претензии имеются. Он настроил против моих владык целый народ! И прежде чем ты, Нельяфинвэ Руссандол, опять влезешь не в своё дело, послушай, что я должен передать твоему отцу. Феанаро Куруфинвэ, если ты всё же решишь уйти из Валинора, обратно вернуться уже не сможешь. Твоя клятва тебя изгонит отсюда навеки. Почему? Потому что таково Слово Валар. И вообще, сокровищами положено делиться, а не угрожать расправой тем, кто может найти им достойное применение. Страшно? Нет? Мне в общем-то всё равно. Валар сказали, я тоже сказал, теперь можете идти и пытаться победить Моргота, которого победить нельзя ни одному эльфу, ни армии эльфов, ни кому-либо другому, кроме Айнур. А Валар, как ты знаешь, против войны. Прекрасная перспектива, не правда ли?
Феанаро рассмеялся.
— Я всегда подозревал, — обернулся он к эльфам, — что Эонвэ держат во дворце для потехи. Валар не верят в меня даже после того, как я создал Сильмарили? Что ж, их право. Но только теперь я скажу своё Слово. Возможно, Эру вложил в меня пламя, многократно более жаркое, чем вы все думаете, и рано меня оплакивать. Те, кто пойдут за мной, станут легендой!
— Посмертно, — согласно кивнул Эонвэ.
— Лучше умереть свободным, чем влачить жалкое существование в рабстве! — Куруфинвэ сейчас казался одним из Айнур, но не частью Круга Рока. — И в конце концов все последуют за мной!
— Айя Феанаро! — закричала толпа.
Посланец Манвэ, церемонно поклонившись, растаял в воздухе.
Нолофинвэ, поджав губы, опустил глаза. Братья договорились, что каждый поведет свой народ, но сейчас уже было непонятно, где чей… Все перемешались, постоянно переходили из лагеря в лагерь, а после явления Эонвэ и вовсе начнется неразбериха. Опять.
Арафинвэ смотрел себе под ноги. Мать прислала уже четыре письма, всё настойчивее прося вернуться. Может, стоит повернуть назад, пока не поздно?
Тэлери
С высоты смотровой площадки маяка когда-то открывался потрясающий вид на море, отражающее в волнах золотое и серебряное сияние Древ, теперь же единственным светом среди тумана, поднявшегося с воды, был алый обжигающий огонь, горящий на самом маяке.
Иримэль осторожно открыла бутыль с маслом для розжига. Вряд ли кто-то стал бы выходить в море в темноте и тумане, но король приказал поддерживать огонь маяка, несмотря ни на что.
Пламя радостно взвилось вверх, в густую пелену мрака, полетели искры. Алое на черном. Танец ненасытных обжигающих языков огня.
По спине рассыпались волосы, и юная эльфийка подумала, что часто расплетающаяся сама собой в последнее время коса — это знак, предвещающий скорое замужество. Мысли об этом согревали душу, ведь если в Валиноре снова начнутся свадьбы, праздники и гулянья, значит, несмотря на тьму, жизнь продолжится.
Убедившись, что пламя разгорелось, и масла хватит надолго, Иримэль побежала лёгкими шажками по винтовой лестнице вниз, и у выхода к морю снова обратила внимание на вечно запертую дверь. Эльфийка ни разу не видела, чтобы её кто-то открывал, никто даже не знал, у кого хранятся ключи.
— Куда она ведёт? Что здесь за тайное помещение? — у девушки разыгралось воображение.
Она представила, что в подземелье, выкопанном ниже морского дна, на цепи сидит страшное чудовище. Или нет. Там заперта принцесса, которую однажды спасёт прекрасный принц. Если открыть эту дверь раньше срока, пророчество не сбудется. Какое пророчество? Хм… Например, о том, что однажды разобьётся сосуд из прочнейшего минерала, в котором хранится свет, способный возродить Древа…
— Иримэль! Я тебя жду!
Это голос брата. Он уже устал сидеть один в лодке. Видимо, рыбы сегодня мало. Ведь… Её в последнее время всегда мало.
***
Привыкнуть к тьме было невозможно. В неверном свете сотен свечей залы, украшенные сложенными из жемчужин, ракушек и янтаря картинами, превращались в логова чудовищ. Подрагивавший огонь оживлял лица на стенах, глаза появлялись даже там, где их быть не должно, и хищные взоры устремлялись на тех, кто осмеливался нарушать покой пустого помещения.
«Может быть, это гневаются души моллюсков, убитых ради их домов-ракушек?»
Подобные мысли могли бы показаться смешными и нелепыми, если бы не страх темноты, справиться с которым становилось всё труднее. Единственный выход — зажигать огонь — тоже был плохой идеей: Телперумил не любил открытое пламя. Остерегался его.
Названный в честь великого книжника Румила, тэлерийский хранитель библиотеки и советник владыки Ольвэ родился в Валиноре и не видел первозданной звёздной тьмы на берегах Куивиэнэн. Обучаясь у старших собратьев, юный Тэлеро часто слышал насмешки, мол, что может знать о жизни тот, кто не блуждал среди опасного леса. Телперумил привык бояться осуждения, поэтому, если и высказывал мнение, то только тогда, когда был абсолютно уверен в способности выиграть спор. Заранее продумывая сотни возможных вариантов развития беседы, книжник научился скрывать страх превратиться в посмешище за многозначительным молчанием, после которого мог произнести нечто безапелляционное, и король Ольвэ оценил эту способность молодого подданного.
Однако страх огня скрыть безмолвием не удавалось. Когда устававшие от сияния Древ уроженцы Эндорэ задёргивали шторы и зажигали свечи, Телперумил старался уйти на улицу, чтобы не представлять, как пламя свечей вдруг взвивается под потолок и пожирает дорогие сердцу библиотекаря книги. Когда же король Ольвэ сделал Телперумила советником, первым же указом новоизбранный приближённый Владыки Кораблей издал строжайший запрет на использование огня в хранилищах, где присутствует хоть один лист бумаги.
Узнав об этом, Нолдор посмеялись и обменяли на мешок цветного жемчуга полторы сотни холодных фонарей, используемых в подземных шахтах. Телперумил был счастлив, Владыка Кораблей Ольвэ — доволен советником.
С тех пор живя без печалей и забот во дворце короля, помогая мудрому кириарану советом и добрым словом в вопросах, не более серьёзных, нежели количество жемчужин в новом ожерелье для королевы или цвет скатертей и штор на очередном празднике, Телперумил едва не лишился рассудка, когда погибли Древа Валар.
Погас свет! Темнота! Фонарей на всех не хватит! Придётся зажигать факелы! Открытый огонь!
А самым страшным было то, что едва ли не половина Тэлери оказалась точно так же шокирована, впала в панику или уныние, и лишь Майэ Уинэн, пришедшая на помощь любимому народу, успокоила и вселила надежду на светлое будущее в сердца эльфов.
«Вам не о чем беспокоиться, — заявила Айну, — Феанаро Куруфинвэ хранит частичку света Телпериона и Лаурелин в своих Сильмарилях, поэтому, как только мастер отдаст Камни Владыкам, Древа оживут снова. Подождите немного, и всё будет хорошо».
«Может, стоит в благодарность за утешение в великой печали принести Айнур больше даров? Бросить в море серебро из сокровищниц?» — подумал тогда Телперумил, однако не успел предложить свою идею, как пришли новые страшные известия:
«Нолдоран Финвэ мёртв. Сильмарили похищены Вала Мелькором, которого теперь нельзя называть ни Вала, ни Мелькором, а только Морготом. Куруфинвэ восстал против Валар и принёс Клятву именем самого Эру, в которой присвоил Сильмарили и угрожал расправой и приследованием любому, кто посмеет на его Сильмарили посмотреть».
«Может, стоит принести больше даров Владыкам Вод?» — всё же предложил умиравший от страха Телперумил, однако, к величайшему сожалению, королю Ольвэ требовался совет совсем иного рода, и бывший простой библиотекарь начал жалеть, что однажды согласился сидеть у трона и вести с правителем Тэлери доверительные беседы: оказалось, Феанаро Куруфинвэ решил впутать в свои дела весь Валинор.
— С чем мы отпустим гонца мятежника Финвиона? — спросил кириаран Ольвэ. — Письмо перечитали уже сотни раз, но принять решение не в силах даже мудрейшие.
— Может, его вовсе не отпускать? — предложил Телперумил, зная, что должен хоть что-то сказать, ведь все на него смотрят и чего-то ждут. Это льстило, однако страх всё же пересиливал приятное ощущение превосходства.
Повисла тишина. Король Ольвэ откинулся на спинку трона, сливаясь в темноте с серебристо-голубыми шелками обивки, белыми жемчужинами и перламутром узоров.
— Прекрасная мысль, мой мудрый советник, — похвалил владыка. — Но есть проблема: как мы его удержим?
— Феанаро Куруфинвэ не указал точных сроков, когда мы должны принять решение, — со знанием дела заявил старейшина из корабелов, присланный принцем Вольвионом — хранителем альквалондского порта, — и время ныне считать нелегко. Торопиться нам некуда. Лучше принесём дары благословенному Владыке Оссэ и будем молить его, чтобы испросил для нас совета Вала Улмо, а благая Майэ Уинэн пусть одарит нас милосердием мудрого женского сердца.
Ольвэ обвёл взглядом подданных. В своём письме новый король Нолдор Феанаро Куруфинвэ призывал мужчин взяться за оружие, корабелов — поднять паруса, юношей — повзрослеть и всем вместе отправиться в Средиземье, чтобы навсегда обезопасить границы, уничтожив врага, чьё имя навеки проклято. Если же Тэлери не желают покидать павший во тьму Аман, пусть одолжат армии нового нолдорана свои корабли для переправы через море.
Но ведь Валар и Майяр здесь, в Валиноре, и помощи в далёких заморских землях от них не будет! Сам же Финвион подтвердил это! Значит, Айнур единогласно против войны! Значит…
Уйдя с Феанаро или даже просто помогая ему, Тэлери проявят недоверие и неуважение к истинным владыкам Арды, усомнившись в их способности защитить эльфов от любой беды. Валар оскорбит подобное отношение! А что может быть хуже их гнева или равнодушия?
Громкий стук сотряс двери зала совета, и Тэлери разом обернулись.
— Кто посмел… — возмутились приближенные короля, но договорить им не дали.
Среди свечей, жемчужных и янтарных картин, оживших во мраке благодаря пламени, меж одетых в бело-голубые шелка с перламутровыми украшениями в серебристых волосах высокородных Тэлери и извиняющихся слуг, перед троном возник высокий статный эльф в алой плотной рубахе и лёгкой чернёной кольчуге, с мечом за спиной. Уверенным шагом подойдя на самое близкое из допустимых расстояний, посланник Феанаро Куруфинвэ сдержанно поклонился, и его чёрные, слегка вьющиесяволосы мягко упали на широкие мощные плечи.
— Прошу меня простить, Владыка Кораблей, — твёрдо произнес Нолдо, прямо смотря на короля холодными глазами цвета стали, — но я должен получить ответ и отправляться в обратный путь.
— Зачем спешить? — изобразил усталость Ольвэ. — Ты ведь искусный мастер в своём ремесле, каким бы оно ни было, Нолдо, прекрасный защитник, верный подданный. У меня есть незамужняя племянница, которая с радостью примет твоё предложение руки и сердца.
— Я женат.
— У нас скоро будет праздник, пропустить который — многое потерять.
— Владыка, — сдержанно сказал посланник, — мне некогда праздновать. Я должен как можно скорее вернуться к моему королю.
— Будь по-твоему. Ты получишь ответ, когда в следующий раз будут подливать масло в огонь маяка. Ступай, доблестный воитель.
Проводив взглядом посланника Феанаро Куруфинвэ, король Ольвэ увидел ещё больший, чем прежде страх на лицах подданных. Изящные, словно украшения из серебра в шкатулке принцессы, Тэлери выглядели беззащитными и растерянными рядом с воинственным статным Нолдо, в чьём сердце полыхало неистовое пламя борьбы. Воин был один, но его испугались дюжины. Страх повис в воздухе, задрожал пламенем свечей, зашептал предостережения и напустствия, которые показались мудрее всех записанных летописцами изречений Валар, вместе взятых.
— Однажды нам посоветовали вооружиться, — сказал король Ольвэ. — Против заморских чудовищ. Сами Валар говорили об оружии. Значит, на то их воля, и мы должны уметь постоять за себя и свои сокровища, которыми нас одарили Айнур. Вала Оромэ учил эльфов охотиться. Значит, лук и стрела разрешены Творцами Арды.
— Вы видели глаза этого посланника? — вскочил с места корабел, присланный принцем Вольвионом. — Они холодные и бесчувственные, как рыбья чешуя! Нолдор — сами чудовища! Они призывают нас оскорбить наших любимых Валар! Но кого мы боимся больше? Чудищ с рыбьими глазами или разгневанных нашей неблагодарностью Владык Арды? Скажите мне, братья! Повтори нам всем, великий кириаран! Что для нас страшнее?
Ответ оказался очевиден для всех.
Любимые дети
Финдекано сидел на склоне холма, кусая губы и заламывая руки. Лежащие рядом меч и лук с полным колчаном не могли успокоить, заставить улыбнуться или пустить слезу. Они были бездушными орудиями. Полезными, но мёртвыми. И смерть приносящими. Пальцы истосковались по струнам, а сердце — по рождающейся в нём музыке.
Финдекано отчётливо чувствовал, что его душа сейчас — это тюрьма, в которой бьётся, пытаясь вырваться на волю, мелодия, но ей не суждено стать свободной, поэтому она медленно и мучительно угаснет, доставляя своей болью страдания тюремщику, умрёт и забудется. Навсегда.
— Нам надо переговорить с отцом, забыл? — Турукано подошёл неслышно, словно тень.
— Мы уже всё обсудили, — напрягся Финдекано. — Если я снова с ним заговорю, боюсь, не удержу себя в руках.
— Финьо, — Турукано сел рядом, брезгливо отодвигая от себя меч брата, — в чём, по-твоему, отец не прав?
— Во всём.
— Например, в том, что не несётся, сломя голову, в Альквалондэ, даже не дождавшись ответа короля Ольвэ?
— У меня нет желания тебе объяснять, что и почему я делаю. Хочешь идти к отцу? Вперёд! Но без меня.
— Послушай, брат…
— Брат? Турьо, ты хоть знаешь, что означает это слово? А честь? А взаимопомощь? Общее дело? Доверие, в конце концов? Вы все умудряетесь оправдать себя и своё лицемерие! Будьте такими, если хотите, но меня не впутывайте! У меня свой путь, своя жизнь, свой выбор!
Турукано покачал головой и встал. Объяснять Финдекано, что жизнь, особенно тех, кто от тебя зависит, может быть важнее братства и чести — бесполезное занятие.
***
Они стояли над обрывом, и тьма была не властна над пламенем факелов.
Восемь всадников. Восемь алых знамён. Внизу — черные волны моря, впереди — белые башни. Рядом верные воины.
Позади лишь руины прошлого.
Золотой звездой сверкала среди бесконечной ночи юная всадница, летя далеко впереди своих воинов и слуг. Она спешила, боясь не успеть догнать лидеров великого похода. Её семья, её народ были слишком инфантильны, словно во взрослых телах жили души маленьких наивных детей. Артанис знала, Тэлери точно такие же: её мать — яркий тому пример.
И теперь жестокие, познавшие горе Нолдор хотят с ними договориться. Принцесса Третьего Дома хорошо запомнила методы ведения переговоров, продемонстрированные её двоюродными братьями.
— Пропустите меня к королю! — крикнула Артанис, на скаку снимая шлем. Золотые с серебром доспехи отразили алое пламя факелов. Волосы, словно подсвеченные сиянием Лаурелин морские волны, рассыпались по спине, спускаясь на седло. Принцесса старалась не отвлекаться на восхищённые взгляды мужчин, понимая, что мечты о том дне, когда, с обожанием взирая на неё, толпа будет не просто любоваться красотой, а кричать: «Моя королева!», отвлекают от главного.
И все же один взгляд Артанис поймала. Лишь на мгновение. Чтобы потом равнодушно отвернуться. Что ей влюбленный юнец, пусть и внук короля, когда есть увлечённый её красотой сын владыки Нолдор. И он так смотрит…
Восемь алых знамён на холме колыхались на ветру, и восьмиконечные звёзды рода Феанаро затмевали творения Варды своим величием. И сейчас никто не думал о том, что ткань, какая бы красивая и прочная ни была, не может дарить настоящий свет, разве что в краткий миг, когда ее охватит ненасытное пламя.
— Король Феанаро, дядя, — почтительно склонила голову Артанис, бросая нежные взгляды Макалаурэ. Сердце девы ликовало, когда второй сын Куруфинвэ поддавался игре юной красавицы. — Что ответил король Ольвэ? Отправится ли с нами его народ?
Феанаро смерил надменным взглядом племянницу, и Артанис ощутила возрастающую в сердце злобу. Её гордость уязвили…
— Однажды, — с превосходством улыбнулся король, — юная дева ответила отказом на крайне важную для меня просьбу. Чего же она хочет теперь?
Артанис не сразу поняла, о чём говорит Феанаро, да и не хотела понимать. Ответ она получила, и отказ принцессу не устроил. Молча откланявшись, Нэрвен дала знак своим верным и повернула в сторону морского залива. Она и сама сможет поговорить с королем Ольвэ, ей не нужны посредники.
Нельяфинвэ незаметно проводил Артанис глазами, его лицо изменилось, и находившийся рядом Макалаурэ все понял.
— Артанис ничего не испортит, — примирительно улыбнулся менестрель, и Нельяфинвэ молча кивнул. В его глазах читался ответ: «Потому что портить уже нечего», но слова не прозвучали.
— Тэлери боятся нас, — усмехнулся Феанаро, смерив полным разгромного превосходства взглядом старшего сына. — Страх читался в каждой строке письма Ольвэ. Он через слово повторял «Валар, Валар, Майя Оссэ». Ты, третий по старшинству Финвэ, думаешь, что умнее всех. До поры до времени это будет сходить тебе с рук, но однажды случится что-то непредсказуемое, и придёт горькое осознание, что кто-то оказался умнее. Например, твой отец. И сейчас ты тщетно пытаешься собрать всех под мои знамёна, чтобы задавить Моргота количеством. Ты так и не понял, что сказал Эонвэ. Моргота не победить просто напав толпой. Он Вала, Третий Финвэ. Здесь нужно нечто большее. И это «большее» ни ты, ни я, ни кто-либо другой никогда не получит от тех, кто не хочет дать то самое «большее». Ты можешь погнать на убой хоть всё население Валинора, но если это будет стадо баранов, сердца которых не зажглись пламенем желания победить, ты проиграешь. Если за тобой идут из страха, тебя предадут. Так ответь мне, Третий Финвэ, зачем мне, королю великого народа, тащить за собой всех подряд?
— Надо поговорить, Тьелко, — сделав очень глубокий вдох, сказал Майтимо брату, отворачиваясь от отца.
Когда Феанаро говорил, его речь слушали, открыв рты, а когда он замолчал, эльфы закричали, восхваляя владыку. Сердца Нолдор пылали огнём, разожженным их лидером. Воины отправлялись в путь.
***
Впереди чернело море, сзади — руины. И эти две точки в пространстве в любой момент могли поменяться местами.
***
Проводив внимательным взглядом ускакавших в сторону далёкого леса сыновей, Куруфинвэ подумал, что только одни его дети никогда не сговорятся против отца: три прекрасных Камня, которые томятся в руках врага. Ярко сияющий Огонь славы, Холодный разум ученого и Тёплое пламя любви. Как же хотелось снова взять их в руки, почувствовать их, говорить с ними и знать, что они отвечают…
Это не вечно недовольный Нельяфинвэ, только и ждущий удобного случая занять место отца во главе народа Нолдор, не живущий в мире иллюзий Канафинвэ, которого любой может повести за собой, не Туркафинвэ, озлобленный на всех, не Морифинвэ, которому приходится постоянно пить какие-то секретные зелья, чтобы не перебить всех окружающих, не безвольный Куруфинвэ Атаринкэ, такой удобный для управления, но совсем не гордость семьи, не Питьяфинвэ и Тэлуфинвэ, которые никогда по-настоящему не станут яркими личностями.
Это прекрасные, благодарные своему создателю, творения души, а не плоти.
Бороться с болью потери и желанием вернуть хотя бы то, что вернуть возможно, сил уже не осталось. Феанаро все ещё держал себя в руках, казался несокрушимой скалой с пламенным сердцем, и никто не видел его истинного состояния.
Всё, что осталось в душе — невыносимое, сводящее с ума терзание, лишающее покоя, заставляющее рваться вперёд и пытаться забрать то, что было отнято. Не всё. Лишь Сильмарили. Они же не могут умереть.
Феанаро был уверен — его любимые дети никогда не покорятся врагу и никому не позволят завладеть собой. Любая попытка подчинить их обречена на сокрушительный провал. И ради этого стоит бороться.
Альквалондэ. Те, кто стали препятствовать отвоевать Сильмарили
— Отец говорил о стаде баранов, называя так тех, кто не пошёл за ним, но на самом деле стадо баранов — это мы семеро, — совершенно серьёзно сказал Майтимо, когда они с Тьелко отъехали на достаточное расстояние.
— Забавное умозаключение, — растянул губы в неприятной улыбке Туркафинвэ.
— Весьма. И я не могу отделаться от мысли, что нас ждёт западня. То, что Валар нас не держат здесь взаперти, объяснимо. Отец открыто обвинил их в подавлении воли эльфов, обращении в рабство. Но это…
— Не значит, — продолжил за него Туркафинвэ, — что Тэлери не попытаются выслужиться перед Валар за наш счёт. Мы это уже проходили в Форменоссэ. Эонвэ не даст соврать. А теперь мы идём прямиком в ловушку для заморских чудовищ.
Братья замолчали. Они оба помнили план перестройки порта и, хоть и предполагали, что проект могли изменить, суть его осталась прежней в любом случае.
— Тэлери напуганы, — прямо посмотрел в глаза брату Нельяфинвэ. — Отец считает, что это нам на руку.
— А ты смотришь с другой стороны, — кивнул Тьелко. — И полагаешь, что страх заставляет нападать. Отец бы сказал…
— Что я сужу по себе.
— Именно.
Братья снова замолчали. С моря подул усиливающийся ветер, воздух стал влажным и солёным, словно намокший от слёз шёлк.
— Знаешь, Нельо, — вдруг очень печально сказал Тьелко, — неважно, прав отец или нет. Но всё держится на нём. Абсолютно всё. Нравится нам это или нет. Признаём это или не признаём.
Майтимо согласно кивнул. Он и сам всё понимал, и в голове уже не раз прокрутил план действий при самом худшем развитии событий. Братья посмотрели друг другу в глаза.
— Именем Создателя Эру Илуватара, — ладонь Нельяфинвэ легла на грудь, туда, где бьётся сердце, — приношу я Клятву…
— И призываю в свидетели моего Слова Владыку Манвэ Сулимо, супругу его Варду Элентари, — повторил за ним Туркафинвэ.
— И саму священную твердь горы Таникветиль. Клянусь вечно преследовать огнём и мечом, своим гневом любого, будь то Вала, Майя, эльф или иное творение Эру…
— Что уже живёт или родится позже, великое или малое, доброе или злое, кое завладеет или попытается завладеть Сильмарилем, будет хранить у себя…
— Или станет препятствовать отвоевать святыню рода Феанаро Куруфинвэ!
— Или станет препятствовать отвоевать…
— Да падёт на меня вечная тьма, если отступлюсь от своего Слова!
— Клянусь!
— Клянусь!
— Клянусь!
***
Сначала Артанис хотела ехать к королю Ольвэ, родному дяде матери, но потом поняла — на это нет времени. Снова свернув на дорогу в Гавань, принцесса далеко обогнала своих спутников, пустившись во всю прыть.
Высокие белокаменные башни освещались живым огнём факелов, поэтому мрак не имел здесь власти. Наскоро сделанные фонари были прикреплены даже на совершенно гладких стенах столь далеко от каких-либо опор, что казалось, Тэлери научились летать, словно любимые ими лебеди. На улицах совсем не было эльфов, пустовали даже набережные, на которых обычно гуляли влюблённые. Окна в домах закрылись плотными шторами.
Артанис почувствовала пробирающийся к сердцу холод. Сжимающие поводья руки вдруг стали ватными: страх, витавший в воздухе, пропитавший песок и проникший в каждый листок каждого дерева, был неумолим, и захватывал всех, кто оказывался на его территории.
— Я еду к корабелу Вольвиону, — напомнила себе Артанис. — Сын короля Ольвэ меня обязательно выслушает. Я смогу с ним договориться. А иначе какая из меня королева?
***
Лодка причалила к насыпному островку, мягко ткнувшись носом в белый песок. Сидевший на веслах эльф, как обычно, занялся рыболовными снастями, а его сестра, уже даже не пытавшаяся заплетать свои сверкающие серебром волосы в косы, такие непослушные в последнее время, взяла сумку со всем необходимым, ступила на песок, посмотрела на возвышающуюся во тьме белую громаду маяка, и… Вдруг испугалась идти. Что-то словно не пускало вперёд, не давало сделать шаг. Но что может случиться? Принц Вольвион говорил, скоро придут собратья-Нолдор, но они не задержатся надолго, как в прошлый раз во время перестройки порта.
Кстати, пока шло строительство, некоторые девушки Альквалондэ вышли замуж за черноволосых красавцев с горящими серыми глазами.
Сделав над собой усилие, Иримэль зашагала к маяку.
Войдя внутрь, эльфийка заметила, что вечно запертая тайная дверь закрыта неплотно. Кто-то из неё выходил? Кто?!
Вдруг за спиной послышался щелчок повернувшегося замка, и девушка вспомнила, что оставила ключи в двери. Вздрогнув от страха, представляя выползших из подводной тюрьмы кровожадных драконов, Иримэль, пискнув, зажмурилась и закрыла лицо руками.
— Не бойся, малышка, — прозвучал красивый звонкий голос, и кто-то засмеялся.
— Сними шлем, она точно не вооружена, — послышалось с другой стороны. — Покажи ей своё лицо, пусть видит, что мы не заморские чудища.
— Сам и снимай.
— Боишься юной девы? Как не стыдно?!
Чьи-то сильные горячие руки схватили Иримэль за запястья, отнимая ладони от лица. Эльфийка, едва не падая от страха, открыла глаза.
— Приветствую, красавица, — широко улыбнулся облаченный в алые с золотом доспехи, на груди с восьмиконечной звездой, эльф. Его медно-каштановые волосы разлохматились, когда он снял шлем с высоким алым гребнем. — Мы здесь немного посидим все вместе, — сказал он, по-прежнему не отпуская руки Иримэль, — сейчас поднимемся наверх, ты разожжешь огонь, как и собиралась, а потом позовёшь своего помощника. Будешь послушной — ничего плохого не случится.
Эльф кокетливо подмигнул начавшей плакать от страха деве, и повел её наверх. Иримэль видела: в башне собралось не менее десятка воинов со звёздами на латах, и отказывалась верить, что всё происходит на самом деле.
***
«Какой же непредусмотрительный народ эти Тэлери, — усмехался про себя Туркафинвэ, ведя своих воинов по узкому тёмному проходу под дворцом. — Они даже не удосужились поставить здесь охрану».
Впереди и сзади шли эльфы с длинными прямоугольными щитами, способными полностью закрыть воина от стрел.
Ожидания Туркафинвэ оправдались, и при быстрой разведке выяснилось: хранилище для луков и стрел, а также ведущие к нему коридоры выстроили не там, где планировалось изначально, однако найти их оказалось несложно. Неудивительно, ведь подземелье делалось на случай вторжения тупых чудовищ.
— Мы точно пришли в нужное место? — спросил вдруг кто-то, и все эльфы разом потеряли строй. Внимательно прислушиваясь и осматриваясь, Нолдор видели лишь пустое помещение. Это могло означать либо то, что хранилище перенесли, либо…
— Нас точно не видели?
— Тэлери готовились к нашему приходу?
Туркафинвэ гордо вскинул голову. Никто не должен видеть его сомнения:
— Разделяемся и занимаем позиции на башнях, как договаривались. Что сказал король Феанаро? Мы должны первыми встать на позиции для стрельбы и не подпустить туда Тэлери. Поднимаемся на башни, запираем двери и ждём. В бой не вступать! Мы пришли договориться. Наша задача — не позволить себя перестрелять. Расходимся на позиции. Удачи, братья.
***
Главным зданием портового города был ажурный дворец с высокими тонкими шпилями, которые при свете Древ играли перламутром. Сейчас их блеск угас, и былое изящество превратилось в подобие вырезанного из бумаги замка. Хрупко, ненадёжно, некрасиво… Так делают маленькие дети, ещё не научившиеся создавать настоящие вещи.
Артанис смотрела на причалы с высокого узорчатого балкона, сделанного в форме огромной ракушки, и ждала, когда младший из двух сыновей короля Ольвэ Вольвион соизволит ответить на её вопрос. Однако принц просто стоял рядом с ней, высокий, изящный. Серебряный. Артанис поймала себя на мысли, что они сейчас выглядят, словно Древа Валар, принявшие облик эльфов. Золото и серебро. Если объединятся, наступит красивейшее время светового цикла.
— Посмотри, дочь Арафинвэ, — думая о чём-то своём, заговорил, наконец, Вольвион, не отводя взгляда от моря, — видишь эту бесконечность?
— Это не бесконечность, — покачала головой Артанис, — это море, у которого есть берега. И его можно переплыть, как уже делали наши предки.
— Да, они сбежали от тьмы.
— И мы сейчас делаем то же самое!
— Твоя правда, дочь Нолдо Арафинвэ, — всё так же спокойно произнес Вольвион. Он снова замолчал, стоя с гордым отрешённым видом, и принцессе начало казаться, что сын короля тянет время.
— Твой народ не хочет плыть в Средиземье? Ни один эльф? Неужели все так единодушны? Или, может, владыка не спрашивал свой народ?
— Тэлери верны своему королю, — напрягся Вольвион. Принц очень внимательно всматривался в порт, и это уже начало настораживать Артанис.
— Ответь мне, сын великого короля, — ласково сказала принцесса, — задумывался ли ты, что ещё, кроме тьмы и мести, гонит Нолдор прочь из Валинора? Почему мы готовы всё бросить и уйти? Почему предлагаем вам любую плату за корабли и за найм команды? Мы готовы оплатить помощь. Мы не пытаемся вас унизить или ограбить.
Вольвион всё так же молчал, не смотря на принцессу. С улицы донеслись голоса, и один из них невозможно было не узнать.
— Пришло время, — громко сказал Вольвион, и вдруг прямо в стенах открылись узкие ходы, в покои шагнули лучники, держа наготове стрелы.
Артанис, повинуясь инстинкту, схватилась за меч, висевший на поясе, но тут же поняла: это плохая идея.
— Вы не смеете! — начала она, но Вольвион не дал договорить.
— Помощь вам, — серьёзно сказал принц, — оплаченная или нет, есть оскорбление наших истинных Владык и унижение для нас. — Он повернулся к лучникам: — Стерегите принцессу. Позаботьтесь, чтобы с ней ничего не случилось.
— Я не позволю Нолдор причинить вам вред! — крикнула Артанис сыну короля. — Вы тоже мои родичи! Вы можете мне доверять!
Но Тэлери оставались верны своим Владыкам.
***
Чайки с пронзительным криком взмыли в небо, разлетевшись белыми стрелами в чёрной мгле.
Порт заполнялся народом, но путь к причалам перегородили эльфы в серебристых чешуйчатых кольчугах, с луками и колчанами за спиной. Впереди них стоял старший сын короля Тэлери Айриольвэ и его сестра. Видеть их здесь было очень странно, поскольку Альквалондэ был городом Вольвиона, и переговоры должен был вести либо он сам, либо его король-отец.
— Айриольвэ привел своих лучников, — тихо сказал Феанаро, чтобы его услышали только находящиеся рядом сыновья. — И Айриэль тоже прибыла с подмогой. Теперь вы видите, что мирно мы не договоримся?
— Мы подготовлены, — так же чуть слышно произнес Майтимо.
— И дадим бой любому, кто помешает исполнить Клятву, — со злостью прищурился Феанаро.
— Клянусь.
Макалаурэ, Морифинвэ и Куруфинвэ-младший эхом повторили за старшим братом.
— Нам известно, зачем ты пришел, Куруфинвэ, — заговорила первой Айриэль, подчёркнуто не называя Феанаро королем. Она была, как и её братья: высокой, тонкой и серебряной, увитой жемчужными нитями. Слегка вьющиеся волосы струились почти до колен, в них были вплетены голубые шёлковые ленты.
— Мы не вправе дать тебе то, что не принадлежит нам безраздельно, — твёрдо заявил Айриольвэ. — Наши корабли — творения, в первую очередь, Майя Оссэ, наш вклад ничтожен. И принадлежат они всему народу Тэлери, от неродившихся ещё младенцев в утробах матерей до самый первых Тэлери, в давние времена прибывших из-за моря.
— Мы выслушали все твои предложения, Куруфинвэ, — снова заговорила Айриэль, — и наш ответ — нет.
Глаза Феанаро полыхнули. Нельяфинвэ, стиснув зубы, сжал рукоять меча. Да как они не понимают?! Моргот может вернуться!
— Это не блажь! И не моя прихоть! — заговорил Феанаро, и от его голоса взлетели испуганные чайки. — Валар уже допустили горе на своей земле! И допустят снова!
— Мы любим Валар и верим им! — перебил его Айриольвэ. — И ты не смутишь наш разум, отступник!
— Вперёд, Нолдор! — призвал Феанаро. — На корабли! Мы уплывем, а позже вернём ваши суда, когда избавим Валинор от его врага!
Серебристые лучники мгновенно закрыли собой принца и принцессу. Две дюжины эльфов помогли владыкам безопасно пройти к воротам дворца, остальные преградили путь к кораблям вооруженным мечами и облаченным в доспехи Нолдор. Сомкнув строй, Тэлери встали на причалах живой стеной.
— Пропустите! — со всех сторон послышались выкрики.
Строй не дрогнул.
— Уберите их с дороги! — приказал Феанаро, и его воины ринулись освобождать путь, пока не обнажая оружие.
***
Дрожа всем телом и рыдая всё громче, Иримэль едва не пролила масло на пол, и чьи-то скрытые в металле руки отобрали бутыль. Голос девушки срывался, она едва не упала, кто-то подхватил под грудь. Посадили к стене.
— Она не сможет позвать того парня, — прозвучал чей-то звонкий голос.
— Нам и её достаточно, — ответил другой.
— Что… будет … — сквозь слёзы проговорила Иримэль. — С моим… братом…
— А мне откуда знать? — усмехнулся, наклоняясь к ней, медноволосый эльф. Его серые глаза сверкали, отражая пламя огня маяка. — Вот, выпей.
К губам прислонили что-то холодное, Иримэль затрясла головой, и вдруг рука, горячая и ласковая, погладила по голове.
Эльфийка подняла глаза и увидела, как медноволосый воин сам пьет из фляги, которую предлагал ей. Взгляд остановился на звезде, вычеканенной на латах.
— Ты из рода Феанаро? — с трудом спросила Иримэль, вытирая слёзы.
— Это военная тайна, — подмигнул медноволосый. — Зови меня Тэл. А теперь всё-таки выпей. Твоё имя?
— Иримэль.
Фляга коснулась губ.
***
Они вошли бесшумно, дверь не скрипнула, шаги не были слышны. Но их ждали, и поэтому чуткий слух эльфов уловил то, что никогда не заметил бы в иных обстоятельствах. И поднявшихся на маяк лучников встретили обнаженные мечи.
Тэлери от неожиданности отпрянули, руки потянулись к колчанам, но так и не взяли стрелы.
— Не делайте глупостей, — сказал эльф в таком же шлеме и доспехах, как Тэл, — и никто не пострадает. Ни мы, ни вы, ни она.
— Одно неверное движение, — изобразил презрение командир лучников, — и вас истыкают стрелами.
— Но прежде, чем ваши стрелы пробьют наши доспехи, погибнет девушка и вы, изрубленные нашими мечами.
— Для всех нас будет лучше мирно дождаться окончания переговоров, — сказал Тэл.
Иримэль закрыла лицо руками и зарыдала с новой силой. С маяка можно было видеть, что происходит в Гавани, но встать и посмотреть не позволяли отнявшиеся от страха ноги.
***
Туннель закончился запертой дверью. Открыть её нужно было тихо и аккуратно, что не представляло особых трудностей, так как замок делался больше для порядка, чем для защиты содержимого подземного склада.
Туркафинвэ наблюдал, как его собрат возится с отмычкой, и вдруг услышал позади голоса. Ещё не успев задать себе вопросы о том, почему его воины, которые должны были подняться на башни Гавани, вернулись, Феаноринг получил ответ.
В открывшейся двери подземелья возникли нацеленные на Нолдор стрелы.
— А ну назад! — приказал голос Тэлеро, и пришлось подчиниться. Дверь захлопнулась, повернулся замок.
Из оставшихся трёх коридоров вышли эльфы Первого Дома, и Туркафинвэ понял, что попал в западню. Пробиться в узком проходе сквозь лучников… Возможно?
Все ждали от своего лидера идей и приказов, но Феаноринг совершенно не представлял, что делать. Задание оказалось провалено, и теперь башни Гавани заняты лучниками Тэлери, а, значит, все, кто сейчас в порту, в опасности. И что будет с самими пленниками подземелья?
— Сколько было лучников за каждой дверью? — спросил Туркафинвэ, делая серьезный спокойный вид. — Мы должны выйти отсюда, и выберем для этого самый слабозащищённый выход. Надо заблокировать остальные двери, чтобы никто сюда не вошёл! Ищите что угодно, чем можно сделать засовы или подпорки! Быстро!
***
С похожего на огромную ракушку балкона дворца открывался великолепный вид на начинающееся сражение.
Артанис, чувствуя на себе пристальные взгляды готовых к атаке лучников принца Вольвиона, смотрела, как на белых ажурных причалах Тэлери, сомкнув строй, пытаются остановить тех, кем движет желание избавить мир от зла. Неужели эти наивные серебристые эльфы всерьёз полагают, что могут противостоять тем, кто бросил вызов одному из Валар?
Нолдор не обнажали оружия, они пытались оттолкнуть с пути «досадную помеху», и Артанис понадеялась, что это им удастся. Но…
Тэлери, словно по команде, вдруг разорвали строй и рассыпались по причалу, словно жемчужные бусы, упавшие с лопнувшей нити. Воспользовавшись тем, что Нолдор, напиравшие на «препятствие», на миг потеряли равновесие, эльфы Гавани столкнули нескольких закованных в металл воинов Феанаро в воду.
На миг весь мир застыл, и только поверхность моря недолго колыхалась, а потом со дна поднялись пузыри воздуха, и…
Вода замерла.
— Им не выбраться в доспехах! — послышались с разных сторон пропитанные ужасом и гневом голоса. — Помогите!
— Снимайте доспехи! В воду! Быстро!
— Помоги, Морьо! — Макалаурэ бросил щит, давая понять, что собрался нырять за тонущими, но отец и Карнистир жёстко остановили его.
— Хочешь получить стрелу? — безумно глядя по сторонам, задал вопрос Феанаро.
Менестрель беспомощно осмотрелся. Время тянулось, мучительно медленно, болезненно, будто из плоти вытаскивали жилы по одной. Стоявшие ближе к воде Нолдор принялись помогать ближайшим собратьям сбросить сталь, а Тэлери молча ждали. Было похоже, что альквалондские защитники растерялись и полностью доверились приказам командиров, но сейчас те молчали. Почему? Сами не знали, как теперь поступить?
Однако одно было ясно: помощи Нолдор не будет ни в чём.
***
На причалах растерянность сменилась нарастающим гомоном: воины Феанаро принялись обвинять Тэлери, некоторые из серебряных воинов стали оправдываться, другие — нападать. Постепенно воцарялся хаос.
Молодой Нолдо по имени Сайвион, едва не разорвав ремни доспехов, первым бросился в воду у причала, куда упали сразу трое эльфов. Где-то там, возможно, был его отец, но воин не думал о себе лично: трагедия ближних касалась его, как собственная.
У причалов оказалось глубоко. Ныряя, надолго задерживая воздух, Сайвион практически ничего не видел в тёмной толще воды, пытался искать наощупь, всплывал и погружался снова.
Проклятые глупые Тэлери! Что они наделали?!
Рука нащупала нечто твёрдое. Доспех? Нет, похоже, якорь. Воздух закончился, пришлось выныривать. Едва не ударившись головой о пришвартованный корабль, эльф вдохнул и погрузился опять.
***
На берег вытащили мёртвое тело. Двое Нолдор с огромным трудом выволокли захлебнувшегося собрата, попытались привести в чувство, однако всё было бесполезно. Стало очевидно — остальных тоже не спасти.
Куруфинвэ и сыновья переглянулись. Ругань на причалах усиливалась, однако никто пока не брался за оружие, а Тэлери больше не толкались, но и не отступали.
— Убийцы! — заорал вдруг воин, пытавшийся оживить мертвеца. — Безмозглые скоты!
— Они убили наших братьев! — крикнул Феанаро, воздев клинок. — Смерть убийцам!
Мечи с оглушительным лязгом вырвались из ножен, и в тот же миг на Лебяжью Гавань обрушился град стрел.
***
Сайвион, тщетно пытаясь нащупать во тьме утонувшего воина, снова почувствовал удушье. Вынырнув и открыв рот для быстрого вдоха, молодой эльф успел увидеть только блеск стрелы, вместо жизненно важного воздуха влетевшей в глотку и прошившей голову насквозь.
***
Ещё мгновение назад собиравшаяся слезть с балкона по стене и деревьям Артанис, чтобы попытаться уговорить родичей разойтись с миром, поняла — она здесь бессильна. Её меч, навыки боя… Всё бесполезно. Принцесса отчаянно пыталась понять, что делать, и не могла ничего придумать.
Но не стоять же здесь, бездействуя…
«Что бы сделал Вала Мелькор? — подумала вдруг принцесса. — Как поступил бы он?»
Почему-то именно эта мысль придала сил. И указала дальнейший путь.
Альквалондэ. Отразившиеся в крови звёзды
Отец и сын ехали рядом, их белые лошади с синими с серебром попонами горделиво вышагивали по мощёной белыми камнями дороге вдоль побережья. Когда-то, целую вечность назад, отражая свет Древ, путь в Альквалондэ сиял серебром и золотом. Теперь это были просто белые камни среди сухой и жёсткой почерневшей травы.
— Природа гибнет, — дрогнувшим голосом произнес Нолофинвэ, — а владыки бездействуют.
— Они обещают, что постепенно исцелят раны Валинора, — без выражения произнес Турукано.
— Они обещали многое, — криво улыбнулся Нолофинвэ, — и теперь мой отец мёртв, мой брат меня презирает, а сам я вынужден вести свой народ вслепую, неизвестно куда. Но, — эльф выпрямился в седле, — мои обещания крепче тех, коими разбрасываются Валар. Пусть они неправы, не нам их судить. Мы просто не будем такими, как они.
Турукано кивнул. Ему очень не нравилось, что пришлось надолго оставить семью, и лишь мысль о том, что, обустроившись в Средиземье, он заберёт жену и дочь к себе, грела сердце.
— Финьо снова несётся впереди всех, — указал кивком головы Турукано на знамёна брата, почти исчезнувшие вдали.
— Поэтому именно он первым узнает, чем закончились переговоры, — натянуто улыбнулся Нолофинвэ, — расскажет нам, и я приму решение, как быть дальше. Я всё равно не смогу его остановить.
— Может быть, стоит попытаться?
— Знаешь, сын, — Нолофинвэ отвернулся, — порой мне кажется, моего старшего брата все любят больше, чем меня. Даже мои дети. Возможно, я это заслужил, но от понимания менее обидно не становится.
Глава Второго Дома, опустив голову, помолчал, потом встряхнулся и улыбнулся сыну.
— Не принимай близко к сердцу, — сказал он. — Сейчас не время для взаимных обид. Мы делаем общее великое дело, и не имеем права быть слабыми.
Впереди затрубили рога, и Нолофинвэ встревоженно переглянулся с сыном.
— Разведка Финьо донесла дурные вести? — собрался рвануть вперёд Турукано, но отец остановил его.
— Мы не бросимся вслепую неизвестно куда и зачем, — сжал зубы Нолофинвэ.
— Но Финьо…
— Мы не сможем его остановить.
— Может быть, ты просто не хочешь этого делать?! — вспылил Турукано и пришпорил коня.
Нолофинвэ обернулся на своих воинов. Часть из них последовали за Турукано, остальные ждали приказа своего короля. Короля Нолофинвэ. А второй из владык Нолдор посмотрел на исчезнувшие вдали знамёна старшего сына, и сильнее стиснул поводья, чтобы никто не видел, как дрожат его руки.
***
Время словно остановилось, будто в одном кратком мгновении уместилась вечность. В голове прозвучали слова Клятвы, в груди проснулось неистовое пламя, готовое пожрать любого, кто не понимает, какое горе может принести в Валинор Моргот.
А завершили наваждение всплывшие в памяти слова брата:
«Неважно, прав отец или нет. Но всё держится на нём. Абсолютно всё».
Брата, который должен был со своими воинами занять башни. А теперь с них полетели стрелы…
Нельяфинвэ быстро обернулся на маяк, увидел, что оттуда не стреляют, и, больше об этом не думая, загородил отца, выставляя вперёд щит.
— Уходи на корабль! Я прикрою! — эти слова пришлось выкрикивать, перекрывая страшные звуки, донесшиеся со всех сторон. — Дай мне свой шлем! Бери мой! Я отвлеку их! Уводи Нолдор, отец!
В высоко поднятый щит ударились стрелы, но металл был прочным, и лишь слегка промялся.
На миг взгляд остановился на оказавшемся в руке шлеме отца. Гребень на нем был намного выше остальных, на металле преобладал алый цвет, звезду, символ рода, украшали алмазы.
Призвав своих воинов во главе с Асталионом, Нельяфинвэ, надев шлем Феанаро, под градом стрел ринулся к дворцу. Крепкий щит пока ещё держал удары, и нужно было атаковать, пока металл не пробит. В это время остальные могут отступить, а потом напасть снова. Стрелы у Тэлери рано или поздно закончатся.
Закрывая щитами отца от стрел, Макалаурэ, Карнистир и Куруфинвэ-младший начали отступать к кораблям, но вдруг из открывшихся трюмов показались лучники, мгновенно взобравшиеся на мачты.
«Где мой сын?!» — в ужасе подумал Куруфинвэ-младший, понимая, что через мгновение стрелы полетят уже со всех сторон. Воины подняли щиты, но эльфы стреляли метко, достаточно увидеть крохотный зазор, прореху в защите и…
Струна жизни превратилась в тетиву лука, натянулась. Заигравшая музыка получилась чудовищной.
***
Это было похоже на падение в самый страшный миг прошлого. Я снова в Форменоссэ? Здесь опять Моргот?!
Тьма. Белые камни. Красная… Кровь?! Свист пролетающих стрел, кто-то схватил под руку, потащил. Асталион? Нет… Это кто-то другой.
Стрела пролетела совсем близко, незнакомый эльф, оказавшийся рядом, не успев закрыться щитом, упал. Это он кричит?
Над головой вдруг оказался мост. Нет, это причал для рыбацких лодок. Здесь мелко. Стрелы падали совсем близко, но не долетали, не ранили.
— У меня приказ короля, — сказал эльф, припирая Тьелпе к стене и закрывая собой. — Я буду тебя защищать.
Внук Феанаро посмотрел на воина, и вдруг понял, что этот эльф едва ли старше его самого.
Рука потянулась к мечу, но юный воин схватил внука Феанаро за запястье.
— Нет! — перекрикивая жуткие звуки, доносящиеся сверху, заявил защитник. — У меня приказ короля!
Тьелпе осмотрелся. Они стояли по щиколотку в воде, скрытые от всех белокаменным причалом. То и дело рядом падали стрелы.
Крик раздался совсем рядом, над головами. Ещё. И ещё. Грохот металла о камни стал невыносимым, а потом сверху полилась кровь.
Эльфы переглянулись.
— Мы не сдадимся, — юный воин осмотрелся. — Я, Аратэльмо из Первого Дома Нолдор, пойду за моим королём и его Клятвой, исполняя любой приказ моего короля.
— Что был за приказ? — спросил Тьелпе, и вдруг в воду в нескольких шагах от них с ужасным криком упал воин в алых доспехах, а следом спрыгнул серебрянной стрелой Тэлеро, держа в руках меч, видимо взятый у мертвеца.
Аратэльмо мгновенно ринулся вперёд и вонзил меч в спину эльфа в серебрянной кольчуге. Тот изогнулся и выронил меч. Упав на колени в воду, Тэлеро схватился руками за клинок, торчащий из живота, с содроганием хватая ртом воздух. Выдернув меч, Аратэльмо отпрянул назад и снова встал перед Тьелпе. В воду с конца клинка капала кровь.
Серебряный воин, по-прежнему стоя на коленях в воде, упёрся одной рукой в морское дно, другой зажимая страшную рану на животе, согнулся, сквозь сдавленный стон, кашляя кровью. Воин в алых доспехах приподнялся из воды, с трудом найдя меч. Правая рука его была проткнута тремя стрелами и бессильно висела плетью. Пошатываясь встав, эльф, держа дрожащей левой рукой меч, размахнулся и рассёк давящемуся кровью и стонами Тэлеро горло. Тот рухнул в воду и замер.
Аратэльмо бросился вперёд и затащил раненого собрата под причал.
Тьелпе почувствовал себя бесполезным.
— Я помогу, — сказал внук Феанаро, садясь на колени около бессильно прислонившегося к камням набережной Нолдо. — Аратэльмо, помоги снять доспехи.
И тут Тьелпе понял, что стрелы прошили и металл и плоть насквозь, скорее всего, перебив кость, и он понятия не имеет, как их вытащить. Воин, сдерживая стон, тяжело дышал, его трясло, голова бессильно падала, но он снова и снова пытался бороться и не терять сознание.
Сверху снова полилась кровь.
С силой схватив рукой стрелу, торчащую из руки воина, Тьелпе начал отламывать наконечник, раня пальцы. Но это уже было неважно, боль почему-то не ощущалась.
***
Из гавани донеслись крики, и означать это могло только одно.
До этого момента сидевшие и стоявшие на смотровой площадке маяка неподвижные эльфы, одни в ало-золотых доспехах с мечами и щитами, другие — в серебре с луками, мгновенно ринулись друг на друга, несколько стрел сорвались с тетив, ударились в металл и камень, послышались крики, стоны и хрип, грохот чего-то, падающего вниз по лестнице, мольба: «Пощади! Нет! Не убивай!»
А потом всё вдруг стихло, остались лишь странные булькающие звуки, которые тоже внезапно прекратились.
И лишь тогда Иримэль приоткрыла глаза и чуть повернула голову.
Оказалось, все это время съежившуюся у стены эльфийку закрывал от стрел огромный щит, который оставил кто-то из Нолдор.
— Он мёртв, — сказал незнакомый голос печально. — Эти тоже, — тут уже прозвучала злость. — Ты как? Встать можешь? Давай помогу. Где ещё трое наших?
— Заприте дверь! — это, кажется, Тэл.
— Кто бы ни вошёл, — словно через силу произнес кто-то, — убивайте сразу.
Говоривший вдруг застонал, что-то звякнуло о камни пола. Иримэль снова зажмурилась, но уже не плакала. Только дрожала. Ей было очень-очень холодно.
***
За дверью, в которую вошёл Туркафинвэ и его воины, раздались крики, донёсся лязг металла, и эльфы снова попробовали отпереть замок. Выбить мощную металлическую дверь можно было, наверно, только тараном, к тому же открывалась она внутрь.
Мысли, что всё бесполезно, упорно лезли в голову, и как бы Туркафинвэ не пытался гнать их, сложно было спорить с очевидным.
— Пробуем открыть дверь в левом коридоре, — как можно увереннее произнес сын Феанаро. — Вперёд, Первый Дом Нолдор!
Лестница, ведущая в башню, возвышающуюся над площадью с фонтанами, вдруг начала чернеть и блестеть. Что-то полилось из-под двери.
Из правого туннеля донеслись крики ужаса, и это было не снаружи.
***
Поднявшиеся на мачты эльфы не были родом из Альквалондэ. Их лёгкие доспехи, напоминающие чешую, украшали вычеканенные изображения Майэ Уинэн. Этот символ использовала на своих стягах Айриэль. Её воины облачились в шлемы с напоминающими плавники гребнями, их луки были длиннее, стрелы толще, чем у эльфов Вольвиона. Тэлери Айриэль стреляли реже и прицельнее, разя Нолдор с одного удара. Первые же выпущенные стрелы пробили подставленные щиты и открывшиеся тела даже сквозь мощные латные нагрудники.
— Сбросить их! — закричал Феанаро своим воинам. — Сбросить! Наверх, Нолдор! На мачты!
Повинуясь приказу короля, которого отчаянно пытались укрывать от стрел сыновья и верные воины, Нолдор бросались в атаку.
И падали замертво.
— Если мы не вступим в бой, — крикнул Феанаро сыновьям, — воины дрогнут! Вперёд! Разделаем этих стрелков!
— Отбивайте стрелы! — что было сил заорал Морифинвэ. — Их нельзя принимать на щиты! Только отбивать! За мной! — и, размахивая перед собой мечом, прячась за щит, ринулся вперёд.
За ним бросились в атаку его воины и Макалаурэ со своими верными. Куруфинвэ-младший по-прежнему не отходил от отца. Встав спина к спине, они стали продвигаться вперёд, укрываясь от стрел резкими взмахами щитов.
Макалаурэ вдруг почувствовал, как обожгло бедро, на ноге проступила кровавая полоса. Боль на мгновение остановила, и этим тут же воспользовался стрелок, ранив не успевшего увернуться менестреля в бок, потом зацепив открывшееся предплечье. Карнистир увидел, что брат в крови, бросился к нему, толкнул на палубу и, не вынимая стрелы из тела менестреля, закрыл трупом Тэлеро.
— Лежи, не двигайся! — приказал Морифинвэ и исчез среди мелькающих доспехов, мечей и стрел.
***
Из-под двери повалил черный дым, в коридор прорвался огонь, танцуя на разливающемся по лестнице масле.
— Затаптывайте огонь! Сбивайте его! Закройте лица! — заорал Туркафинвэ, срывая плащ и бросаясь к пламени. — Тушите! Иначе мы здесь задохнемся!
Масло лилось из-под каждой двери, пламя взвилось под потолок, испуская удушающий черный дым.
Кашляя и вытирая слезящиеся глаза, эльфы отчаянно боролись с огнём, но силы были неравны, плащи не могли сбить пламя, загорались сами, обжигая руки, пришлось отступать в центр подземного склада. И дым следовал за Нолдор Первого Дома по пятам.
***
Вопреки ожиданиям, град стрел не прекращался, словно запас оружия у Тэлери был бесконечным. Щит уже не выдерживал, в нём застряли и остались несколько наконечников, когда Нельяфинвэ со злостью отламывал оперенные древка и бросал под ноги. Доспехи были исполосованы, шлем несколько раз едва не слетел с головы. Однако дворец всё-таки приближался, лучники тоже уставали и стреляли не так часто.
Щит превратился в решето. Нельяфинвэ был уверен, несколько стрел зацепили его, он ощущал странное жжение в предплечьях, но это было, как сквозь сон. Впереди — цель. И её надо достичь.
Слева и справа от сторожевых башен, куда должны были отправиться воины старшего Феаноринга на помощь Тьелко, повалил чёрный дым, и вдруг двери дворца распахнулись. Кто-то сунул в руки новый, почти целый, щит, но выбежавшие на крыльцо Тэлери были вооружены тяжёлыми луками с толстыми стрелами, способными пробивать сталь с одного удара.
— Рассредоточиться! — крикнул Нельяфинвэ, и вдруг что-то толкнуло его в левое плечо. Очень близко к сердцу. В металле нагрудника застряла стрела, Феаноринг, подумав, что она будет мешать, с силой рванул древко.
И понял: стрела, теперь упавшая под ноги, застревала не в доспехе.
Боль сокрушительным ударом ослепила, плечо словно взорвалось изнутри. Как не упал и не выронил щит, Нельяфинвэ не понял, видимо, чёрный дым, валивший от оснований башен всё сильнее, заставил забыть о боли. Всё стало неважным: там, в туннелях, его брат ивоины!
— Асталион! — крикнул Нельяфинвэ. — Пробивайтесь к башням! Выбивайте двери!
И тут старший сын Феанаро Куруфинвэ понял, что не видит рядом друга. Его воины тщетно отмахивались от разящих стрел, щиты и доспехи не выдерживали. Эльфы с криками падали на белые камни, окрашивая их своей кровью в алый цвет, и в багряных лужах отражались небесные звёзды.
Нельяфинвэ, всё ещё держа щит в левой руке, которую уже не чувствовал, стал отмахиваться мечом от обрушивающегося с новой сокрушительной мощью града стрел, пробиваясь к дверям дворца. Отступать нельзя! Там, позади, лишь отражающиеся в пролитой крови звёзды. И бессмысленная смерть.
Перед Феанорингом рухнул воин, пришлось перешагивать.
«Мертвецы мешают живым, словно камни — прибрежной волне», — увидев, как летящая стрела повалила ещё одного собрата под ноги тому, кто наступал позади, подумал Нельяфинвэ.
Впереди снова кто-то рухнул, булькая и хрипя, другой, в более целом доспехе, с почти не дырявым щитом, занял его место.
— Отступаем! — крикнул сын Феанаро, уже совершенно не чувствуя боли в раненом плече. — Расчистить дорогу! Задние ряды — вперёд! Перегруппируемся — и наступаем снова!
Альквалондэ. Стрелы летят вверх
Это казалось невероятным, необъяснимым и… И… Прекрасным? Кошмарным? Каким?
Хорошо или плохо, что Нолдор до сих пор не пали, не бежали и не сдались на милость победителей?
Артанис смотрела вниз с балкона дворца и видела всё ещё живого Феанаро, который умудрялся прорываться вперёд к дворцу, несмотря на большие потери среди его воинов. Ало-золотая звёздная волна, накатывающаяся приливом на гавань, в которой тонули бесчисленные стрелы, трижды откатывалась назад, перегруппировывалась, и наступала снова.
— Послушайте, собратья, — применив магию и сделав себя ещё красивее, улыбнулась Артанис лучникам, сторожившим её, — рано или поздно, эта битва закончится. В ней кто-то победит. Если Тэлери, что наиболее вероятно, вам бояться нечего. Если же Нолдор… Я бы могла замолвить за вас слово. Но в любом случае, кто бы ни одержал верх, вам придётся давать ответ перед моим отцом и бабушкой, потому что именно вы держите меня, словно пленницу. И моё слово станет решающим. Я могу сказать, что со мной обращались по-королевски. Поэтому, благоразумные эльфы, вы отведёте меня к принцу и принцессе. Я видела, они шли во дворец. Отведёте, и я скажу, что вы достойны награды. За отвагу. За доблесть. И за любовь ко мне, проявленную в страшные мгновения кровопролития. Принцесса была так напугана! Но доблестные воины принца Вольвиона заменили ей семью. Помогли, утешили.
Чары украшали лицо, делали голос таинственным, а слова наполняли мудростью. Лучники переглянулись, командир кивнул. Им отдали приказ защитить принцессу Артанис. А в обществе детей короля Ольвэ она тем более будет в безопасности.
***
Мертвец придавил грудную клетку, затрудняя дыхание и доставляя ещё больше боли ране в боку. Наконечник стрелы двигался в разорванной плоти при каждом вдохе и выдохе, любом малейшем движении. Бедро и предплечье жгло, но это было не так мучительно и вполне терпимо. Главное — жив. В отличие от этого среброволосого в кольчуге с изображением Уинэн.
«Интересный сюжет для песни, — подумал вдруг менестрель. — Объятия с мертвецом на окровавленном белом корабле. Выберусь отсюда живым, спою. Или нет… Но одно точно: лежать вот так нет никакого смысла».
Сжав зубы, Макалаурэ, едва не крича от рвущей правый бок боли, неимоверным усилием столкнул с себя труп и, сквозь плывущее сознание, попытался увидеть, где его собственный или хоть чей-нибудь меч, чтобы взять его. Пальцы нащупали рукоять.
И вдруг над Макалаурэ возник спрыгнувший с мачты воин Айриэль, но без лука, зато с длинным кинжалом с алой рукоятью. Феаноринг мгновенно сжал меч и выбросил руку вперёд, нанизывая оказавшееся таким податливым и хрупким тело эльфа на металл.
Это так просто? Вот так… И всё?..
Выдернуть клинок сил не хватило, боль снова рванула бок, Макалаурэ застонал, разжал руку. Мертвый воин, уже не серебряный, а багряный от крови, рухнул на белые… алые доски, и вдруг, в сотрясшемся от грозного пения рогов, неизвестно откуда взявшихся, воздухе просвистела стрела, пригвоздив плечо Феаноринга к палубе. Теряя сознание, Макалаурэ увидел, что стрелы летят снизу вверх.
***
Когда затрубили рога, а в небо взметнулись синие звёздные стяги, измотанным уже ставшим безнадёжным боем Нолдор показалось, что время потекло в обратную сторону: Тэлери ринулись отступать во дворец, стрелы теперь летели не со стен и мачт кораблей, а на стены и мачты.
***
Бой на кораблях закончился очень быстро. Окружённым свежими силами Нолдор Тэлери оставалось лишь принять свою участь. Не дожидаясь ран и гибели от рук врагов-собратьев, многие эльфы со знаками войска Айриэль на груди бросились в море. Те, кто сражались до последнего, были убиты в неравном бою.
Проверив все трюмы и убедившись, что битва выиграна, эльфы Финдекано повернули на площадь дворца. Морифинвэ, с головы до ног в крови, созвал остатки своих верных и бросился на помощь старшим братьям.
Корабли опустели. Теперь на палубах были только трупы, тяжело раненые воины и те, кто не смогли бросить близких и до последнего останавливали хлещущую из страшных ран кровь, стягивали переломанные кости, искали кого-то, звали…
Феанаро, стоя на окровавленной палубе, снял с головы шлем. Его черные волосы растрепались на ветру. Разорванные стрелами в лохмотья паруса колыхались и трепетали, вода у причалов покраснела, перестала быть прозрачной.
Всюду были раскиданы мертвые тела: истыканные стрелами Нолдор, истекшие кровью Тэлери с отрубленными руками и головами, рассеченными шеями, животами и спинами, с застрявшими в скорчившихся телах кинжалами и обломками мечей, распластанные в неестественных позах, с вывернутыми суставами упавшие с мачт и разбившиеся о палубу эльфы. И кровь. Везде. Липкая, скользкая, алая. И отражающиеся в ней звёзды.
Куруфинвэ-младший, все ещё не веря, что битва закончена, что он жив и вроде бы не ранен, по крайней мере, серьёзно, растерянно обернулся вправо, влево, назад… И поймал на себе пристальный тяжёлый взгляд отца, возвышавшегося несокрушимой скалой среди мертвецов.
— У нас отняли победу, — сказал Феанаро. — Теперь вся наша кровь оказалась пролита ради славы Второго Дома.
Альквалондэ. Я не Феанаро
Серебро, перламутр, жемчуг и янтарь. Ракушки разных форм и размеров, покрашенные изобретенной Феанаро краской. Когда-то она сияла светом Древ… Теперь почернела.
Пламя свечей подрагивало во тьме, превращая лица эльфов в жуткие маски.
— Что там? — после каждой мольбы к Уинэн о милости, спрашивала у стоявшего у окна брата принцесса Айриэль. — Что происходит? Почему бой продолжается?
Дочь короля Ольвэ всё время была на коленях, с самого прихода к ним Артанис. Ни разу не поднялась. Шепча или напевая хвалу своей любимой Айну, принцесса целовала висящий на шее амулет в виде девы с рыбьим хвостом, и этот символ странно дизгармонировал с любимым знаком самого Короля Ольвэ и его сыновей — перламутровой морской звездой.
— Что там? — снова спросила Айриэль, и, опять не получив желаемого ответа, упала лицом на пол, полностью спрятавшись за потрясающе длинными серебристыми волнами волос. — Если мы проиграем бой, прошу… — принцесса не поднималась, поэтому её голос звучал неестественно. — Умоляю, Айриольвэ, умоляю! Убей меня! Они будут мстить! Не отдавай меня им! Пожалуйста…
Принц хотел сдержать эмоции, но не смог. Его губы дрогнули, Айриольвэ закрыл глаза и тяжело выдохнул.
Артанис смотрела на сына короля Тэлери и думала, как он жалок. Сидит здесь, с женщинами и их слугами, под охраной лучников младшего брата и сестры. Да, его воины тоже где-то есть, но сам он не с ними! Разве это достойно мужчины?
Интересно, где прячется Вольвион? Тоже где-то с женщинами отсиживается?
— Я это сделаю, — твёрдо сказала Артанис, доставая из ножен меч. — Я не позволю тронуть тебя, дочь короля. Можешь не беспокоиться.
Всё так же не поднимаясь с пола, Айриэль зарыдала. Она по-прежнему пыталась молить о милости свою любимую Уинэн, но слова тонули в слезах.
Ветер дунул в окно, и помещение заполнилось запахом гари. Чуткий эльфийский слух уловил приближающийся шум, состоящий из лязга металла, криков, грохота шагов и знакомых голосов.
***
Дым от горящего масла уже заполнил все коридоры, и хотя дышать ещё было возможно, глаза слезились, головокружение усиливалось, начал донимать кашель.
Понимая, что терять нечего, Туркафинвэ и несколько его воинов снова ринулись в огонь, пытаясь его погасить. В какой-то момент дым стал настолько плотным, словно это был созданный Унголиант мрак.
А потом вдруг больно резануло в груди. Туркафинвэ, судорожно хватая ртом воздух — воздух? Свежий?! — скорчился на твёрдой влажной земле. Открыв глаза и проморгавшись, чувствуя головокружение, Феаноринг увидел склонившегося над ним воина в синем плаще.
— Вы спасены, — улыбнулся эльф. — И в безопасности. Нас послал вам на помощь принц Финдекано.
Туркафинвэ отдышался и, с благодарностью принимая помощь воина Второго Дома, опираясь на его руку, поднялся.
Около дворца и на кораблях бой уже стих. С площади фонтанов, которая сейчас была вся чёрная от копоти, а вода из разбитых бассейнов с разломанными скульптурами была направлена в подземные коридоры, виднелись лишь высокие окровавленные мачты с рваными парусами.
Всюду была грязь, копоть, трупы, кровь и обломки.
Простоявший долгие столетия прекрасный город в одно мгновение превратился в жуткие руины.
***
Финдекано разгадал обман сразу.
Едва ворвавшись в Гавань, принц Второго Дома Нолдор оценил ситуацию, и… Ему показалось, он видит себя со стороны.
Он на самом деле не здесь, не в этом теле. Это кто-то другой верхом на коне, отдав кому-то рядом знамя, достает из-за спины лук.
Это не его стрелы летят и убивают.
Это не он падает вместе с лошадью, убитой чьим-то метким выстрелом.
Не он вскакивает и выхватывает меч.
Кто-то другой. Или… Вовсе никто.
Зато именно сам Финдекано понял, что впереди, уже почти на ступенях дворца вовсе не его дядя Феанаро. И именно он сам подумал: «А смог бы так поступить я? Стал бы?»
Это было восхищение, близкое к восторгу от общения с Валар. Что-то непостижимое и вызывающее желание стать таким же. Пусть это и невозможно.
Со стороны причалов подоспел Морифинвэ и, пробившись сквозь толпу к Финдекано, крепко обнял его, измазав кровью.
— Отцу нужна помощь! — указал Феаноринг на дворец. — Я к нему. Спасибо, брат.
Финдекано кивнул. Да, конечно, для всех это Феанаро ведёт воинов захватывать главное здание порта. Наскоро отдав приказы и направив часть воинов на помощь запертым в горящем подземелье братьям, принц Второго Дома бросился вслед за Морифинвэ.
И увидел — сражаться вдруг стало не с кем: Тэлери отступили в здание и заперли двери.
***
— Поджигайте всё, что горит! — закричал Нельяфинвэ своим воинам. — Траву, деревья, кусты! Пусть Тэлери видят — мы не отступим!
Пламя взвилось, в небо поднялись клубы дыма.
— Сдавайтесь! — Нельяфинвэ, стоя на фоне огня, прижал словно окаменевшую левую руку к телу. Так было менее больно. Щит он уже не держал. — Если вылетит хоть одна стрела, если будет ранен хоть один мой воин, клянусь, я подожгу вас! Я сожгу вас всех, без разбора! И стрелявших и не стрелявших!
— Прекрасная речь… Папа, — ухмыльнулся Морифинвэ, подходя.
— Благодарю, — негромко произнес Майтимо. — Морьо, если буду падать, поддержи.
Карнистир с тревогой посмотрел на брата, но тот отрицательно покивал, мол, всё хорошо. Однако окровавленная дыра в доспехе с торчащими вывернутыми краями была гораздо красноречивее сына Феанаро.
Дверь дворца приоткрылась, и в отсветах алого пламени возник высокий серебряный эльф в украшенных морскими звёздами латах и шлеме с гребнем-плавником. Обилие жемчуга на нагруднике выдавало в нем принца Вольвиона.
— Не надо жечь дворец, — прозвучал мелодичный голос. — Не надо случайных жертв. Решим наш спор поединком. Только ты и я. Два меча. Кто победит, тому достанется победа в этой битве. Побеждаю я — вы уходите. Побеждаешь ты — мы сдаёмся на вашу милость. Согласен, Куруфинвэ?
Все звуки разом стихли. Остался лишь режущий слух треск погибающих в огне деревьев.
— Какое решение примешь, Феанаро Куруфинвэ? — с издёвкой спросил Карнистир брата, но Нельо молчал. — Решай. Хочешь, отца позовём?
Насмешка стала слишком явной, и Майтимо обернулся к Морифинвэ. Они стояли уже вчетвером: подошли Финдекано и Тьелко, почерневший от сажи, с перебинтованными руками.
— Я не смогу биться в доспехе, — тихо, но так, чтобы его слышали братья, сказал Нельяфинвэ. — Он слишком тяжёлый. Но если сниму, выплывет обман.
— Тяжёлый? — изумился Финдекано. — Ты… Ты ранен?
— Ничего серьезного, биться смогу. Но мне придется выдать себя.
— Откажись! — хмыкнул Тьелко. — Возьмём эту псарню штурмом.
— Псарню! — захохотал Морифинвэ.
— Нам это дорого обойдется, — не согласился Майтимо. — Коридоры узкие, полно дверей и окон, от стрел не закрыться. Лучники Финьо помогут, но…
Он вдруг резко замолчал, опустив голову.
— Морьо, — с усилием произнес Майтимо, громко выдыхая. — Перевяжи мне рану. Тэлери плохие бойцы, я даже так с ним справлюсь. А пока мы будем «решать наш спор», окружите дворец. Если сможете, зайдите внутрь. Там Айриольвэ и Айриэль, их надо брать в заложники. Живыми, слышите? Они станут гарантией, что Ольвэ не посмеет нам мешать. Одного сына он сейчас лишится, так что вряд ли захочет потерять остальных детей. — Нельяфинвэ снова резко замолчал, опуская голову. — Если же эта чешуйчатая трусливая тварь всё же победит, — с усилием выдавил слова старший Феаноринг, — считайте, что я с ним ни о чём не договаривался. Я ведь не Феанаро Куруфинвэ. Сжигайте дворец.
— Зачем тянешь время, Феанаро? — снова певуче произнес принц Вольвион. — Принимаешь или нет мое предложение?
— Я не Феанаро, — снял шлем Майтимо, делая шаг вперёд. — Но предложение принимаю от имени отца. Мне нужно время перевязать рану, и мы разрешим наш спор.
Воины Второго Дома и те из Первого, кто не видели, как Феанаро и его старший сын менялись шлемами, изумлённо ахнули.
— Надеюсь, рана не настолько серьёзна, — усмехнулся принц, — чтобы преуменьшить мою грядущую победу.
Финдекано сжал кулаки.
— Давай, Морьо, — снова обернулся к брату Майтимо. — Снимай с меня латы.
— Это плохая идея, Нельо, — начал протестовать Финдекано, видя, как тот напрягся и, тяжело дыша, зажмурился, когда Морифинвэ принялся возиться с ремнями доспехов. Подкольчужник пропитался кровью настолько, что его можно было выжимать.
— Финьо, — со злостью посмотрел на него Майтимо, и принц Второго Дома на миг растерялся, — я сказал идти окружать дворец и попытаться взять в заложники детей короля. Почему ты ещё здесь?
Финдекано не знал, почему. Он также не знал, почему должен слушать приказы сына Феанаро. А ещё он понятия не имел, почему поспешил их выполнять.
Альквалондэ. Поединок
Закованный в лёгкие изящные латы, идеально отполированные, инкрустированные жемчугом, с тонким чуть изогнутым мечом и зеркально гладким щитом принц Вольвион стоял в расслабленной позе, поигрывая клинком, и ждал, когда его противник, защищённый лишь лёгкой кольчугой на голое тело, со стянутой какими-то обрывками ткани грудью, держа в правой руке тяжёлый полуторный меч, поднимется на ступени дворца.
Толпа на площади рассредоточилась, многие эльфы и вовсе ушли. Это показалось Вольвиону немного странным. С другой стороны, Тэлеро догадывался — большинство Нолдор хотели знать, где Феанаро, жив ли он, не ранен ли, и почему в его шлеме был Нельяфинвэ, поэтому и поспешили выяснить детали происходящего.
***
Встав напротив принца, Майтимо смерил его оценивающим взглядом. Феаноринг понимал — времени у него немного: силы утекали вместе с ещё не остановившейся кровью, боль притупилась, но в любой момент одно неверное движение могло спровоцировать приступ, который неминуемо отвлечет от боя. Майтимо уже и самому выход на поединок казался не слишком удачной идеей, однако отступать было поздно.
Обведя взглядом толпу, сын Феанаро понял, что братья выполняют его задание, а, значит, независимо от финала поединка, все будет так, как нужно для общего дела.
«Именем Создателя Эру Илуватара, — прошептал одними губами Майтимо, — приношу я Клятву и призываю в свидетели моего Слова Владыку Манвэ Сулимо, супругу его Варду Элентари и саму священную твердь горы Таникветиль! Клянусь вечно преследовать огнем и мечом, своим гневом любого, будь то Вала, Майя, эльф или иное творение Эру, что уже живёт или родится позже, великое или малое, доброе или злое, кое завладеет или попытается завладеть Сильмарилем, будет хранить у себя или станет препятствовать отвоевать святыню рода Феанаро Куруфинвэ! Да падёт на меня вечная тьма, если отступлюсь от своего Слова! Клянусь! Клянусь! Клянусь!»
— Поздно молить Валар о милости, — рассмеялся принц Вольвион, по-своему поняв поведение противника. — Ваш род отрёкся от Владык, теперь их любовь более на вас не распространяется!
Но Майтимо не слушал его. Феаноринг уже понял, что за воин перед ним, знал, как тот будет действовать. Он даже предугадал, что именно сейчас…
Принц Вольвион нагнулся и отставил в сторону щит.
— Я за честный бой, — сказал он. — Но я не настолько глуп, чтобы снимать доспехи.
— Начинаем? — спокойным тоном спросил Майтимо, и, когда Вольвион согласно кивнул, мгновенно напал, делая обманный выпад.
Стоило принцу контратаковать, намного более сильный Феаноринг крутанул его меч, клинок вывернулся и со звоном упал на ступени. В то же мгновение Майтимо обратным движением тяжёлого меча снёс противнику руку по локоть, и тут же рассек открывшееся горло.
Поединок закончился, едва начавшись.
Как только принц, дергаясь и разбрызгивая кровь, осел на белый мрамор, пришло осознание, что битва, пусть и формально, выиграна, перед глазами всё поплыло. Меч вдруг показался неподъёмным, рана невыносимо заныла, и Майтимо, тяжело дыша, прислонился к колонне. Кто-то в синем со звёздами подбежал помогать, со всех сторон возникли эльфы из войска Финдекано, и, оказавшись в их руках, старший сын Феанаро Куруфинвэ бессильно уронил голову. Меч оглушительно звякнул о мрамор, кто-то его поднял.
Сквозь застилающую глаза пелену Финвэ Третий увидел, как во дворец ринулась толпа с площади. Тело принца Вольвиона никто и не подумал убрать с дороги, поэтому в лучшем случае его просто перешагивали.
К губам прислонили флягу, и это показалось величайшим в жизни наслаждением.
— Отдохни, господин Нельяфинвэ, — сказал кто-то, опуская засыпающего Нолдо на расстеленные на уцелевшей скамье плащи. — Мы будем рядом. И позовём лекарей.
Морифинвэ и чужая кровь
В гостевых покоях, где прятались заложники захваченного дворца, была только одна дверь — ни тайного выхода из здания, ни даже подземного туннеля нет! Никому и никогда не требовались эти меры предосторожности.
— Прыгаем в окна! — предложила Артанис, слыша приближающихся по коридору эльфов.
— Ты обещала, — дрожащим шепотом проговорила Айриэль, не вставая с колен, лишь подняв голову. На заплаканном лице принцессы читалось глубочайшее отчаяние, без малейшей надежды. Трясущиеся руки Айриэль отодвинули волосы с груди. — Они уже близко. Пожалуйста.
Артанис вынула из ножен меч. Можно было использовать любой из дюжин разученных приемов, но рука занемела, принцесса перестала её чувствовать. Артанис вдруг поняла, что не может нанести удар. И представить, что это лишь тренировочный бой — тоже. И вообразить, что в руках не заточенная сталь, а палка, и удар не причинит серьезного вреда. И что перед ней не живая эльфийка, а бревно, которое надо разрубить…
Нет.
Артанис казалось, кто-то удерживает её руку, разжимает пальцы, и вот клинок уже летит на пол.
Дверь распахнулась. Порог переступил Морифинвэ, с ног до головы залитый кровью.
Кровь… Слишком много крови… Она стекает по телу, по лицу… Кровь… Этот запах…
Артанис почувствовала дурноту и упала без чувств.
— Она моя! — злорадно рассмеялся Морифинвэ, указывая на дрожащую принцессу Айриэль. — Свяжите её. Хотя нет. Я сделаю это сам.
Окровавленные руки Феаноринга накинули на шею дочери короля Ольвэ веревку, связали в петлю, протянули к запястьям, смотали их, оставив длинный конец свободным.
— Теперь она у меня на поводке! — ухмыльнулся Морифинвэ. — Пойдём, собачка. Тебя ждёт твоя конура.
Айриольвэ, гордо подняв голову, сделал шаг к ворвавшимся во дворец Нолдор.
— Где мой брат? — почти не дрожащим голосом спросил он.
— Уже нигде, — хохотнул Морифинвэ. — Иди за мной. Одно неверное движение, и ты тоже станешь моей собачонкой.
Кажется, только сейчас заметив лежащую без чувств Артанис, Феаноринг скривился.
— А об этой позаботится Финьо. Он скоро будет здесь. Идём, мои доблестные воины! Возьмите служанок, всех, кого найдете. Пора отметить нашу победу.
***
Это снова кошмарный сон? Или реальность? Нет, что-то из всего случившегося точно было на самом деле, например, пожар. Ожоги не появятся сами собой.
Пока Нолдор Первого и Второго Домов, выведя всех прятавшихся во дворце Тэлери, решали, что дальше делать с теми пленными, которые не пригодятся в плавании через море, Туркафинвэ бесцельно бродил по гавани, делая вид, что ищет среди валяющихся повсюду мертвецов живых.
Услышав слабый стон, перемазанный сажей Феаноринг обернулся и увидел пытающегося сесть эльфа. Его серебряные волосы были в крови, на бедре кровоточила страшная рана. Туркафинвэ посмотрел в лицо Тэлеро…
— Я тебя знаю, — с сомнением произнес Феаноринг. — Где я мог тебя видеть?
И словно вспышка в памяти. Лес. Бегство от семьи. Строительство в гавани. Ириссэ… Её любовь…
Дышать стало больно. Туркафинвэ понял, где, когда и при каких обстоятельствах видел этого эльфа. Он так хотел забыть обо всем, но не мог. А теперь новое живое напоминание… Меч выскользнул из ножен. Удар. Ещё. Ещё…
Туркафинвэ остановился лишь когда устала рука.
Напоминание о потерянной любви больше не было живым. Теперь его невозможно стало даже узнать. Не тело — кровавое месиво.
Туркафинвэ стоял над трупом, и слёзы градом катились по щекам. Забыть! Всё забыть! Это был сон! Последний прекрасный сон в его жизни.
***
Кто-то несильно, но всё же чувствительно ударил по лицу, и эльф, вздрогнув, открыл глаза. Зрение сфокусировалось не сразу, грудь справа болезненно запульсировала.
— Я же говорил, — сказал знакомый голос, — моему другу нужна помощь. И не только ему. Здесь для тебя очень много работы. И, кстати, мои раны тоже надо… Хорошенько обработать.
— Я всё сделаю, — серьезно ответила девушка.
Раны на груди коснулись нежные руки, смазанные чем-то холодящим и душистым, по телу пробежала дрожь, и Асталион почувствовал, как накатывает забытье.
— Нельо мне будет благодарен за помощь его другу, — улыбнулся Морифинвэ, обнимая Митриэль за бедра. — Пусть этот парень спит. Займись мной.
— Но… Морьо… — знахарка теперь боялась любовника намного больше, чем раньше. И страх перед ним вытеснил все остальные чувства. — На твоём корабле очень много раненых. Я должна помогать им наравне с другими лекарями. Пока вы не отчалили, я должна сделать как можно больше. В море вам будет неоткуда взять травы для снадобий.
— Ты должна радовать меня. Я привёл тебя сюда, и Финьо не был против. Значит ты моя. На МОЁМ корабле. Я говорил, что ты не уйдешь с палубы живой, если попытаешься меня бросить? Говорил, что не отпущу тебя? Что ты плывёшь со мной?
Митриэль испуганно кивнула. Лучше быть послушной. Ведь рядом с ней… Убийца.
Турукано и лицо войны
— Ты опоздал! Мне уже не нужна помощь!
Слова старшего брата были резки, Финдекано явно рассчитывал задеть гордость Турукано, но это была пустая трата времени. Младший сын Нолофинвэ видел и слышал все то же самое, что и герой битвы в Альквалондэ Финдекано, но в его сердце рождались иные чувства, которые бы никогда не понял тот, кто от всей души радовался выигранной битве.
Турукано видел ухмыляющееся лицо войны. Оно смеялось над всеми: и победившими, и побеждёнными. Смеялось без жалости и сочувствия. Победители такие жалкие в своей наивности, полагая, что им вечно будет везти! А побежденные… Что тут скажешь.
Принц смотрел на кровь, разлитую по белым камням набережной, и представлял, что пролил её сам. Ему казалось, он чувствовал боль разорванной плоти, и это ощущение заставляло содрогаться.
Турукано видел ещё не убранный труп и думал, что это мог бы быть он сам. Или его сын… Что может быть страшнее?
Вот девушка склонилась над телом, держит окоченевшую руку, что-то говорит… Это могла быть его собственная дочь, проливающая слёзы по отцу.
Здесь на камнях сидит эльф, которому лекари наскоро перетягивают истекающий кровью обрубок руки… Как этот несчастный теперь будет жить?! Отрубить бы руку тому, кто это сделал, чтобы он тоже прочувствовал! Если ещё жив…
Трупов много. Раненых и искалеченных тоже. Но ещё больше разбитых жизней тех, чьи близкие ещё вчера были живы и здоровы.
На фоне чудовищного пейзажа радость победы и гордое превосходство в глазах брата выглядели злой насмешкой, издевательством над теми, для кого теперь жизнь превратилась в страдание. Как?! Как можно радоваться, если вокруг…
И вдруг Турукано почему-то обернулся. Его брат давно ушел со своими воинами, рядом никого не должно было быть… Отец?..
Нолофинвэ не смог приблизиться к сыну. Он просто спешился и, судорожно сжав поводья, стоял, смотря на Финдекано, обнимающегося с кем-то в алом плаще, и слёзы бежали по сморщенному, словно от боли, лицу.
А потом он прошептал:
— Что же ты наделал, мой мальчик…
Пока не спрашивай
Многие дома портового города опустели, потому что в них стало некому жить. Из других жильцы бежали в страхе перед Нолдор. Даже те, кому некуда было бежать, предпочли уйти в лес и встать лагерем в нескольких милях от порта, надеясь на чью-нибудь помощь, или что чудовища вскоре уйдут сами.
Остались очень немногие.
Отлежавшись в чьём-то брошенном доме и поняв, что уже в состоянии говорить с отцом, Майтимо сдержанно поблагодарил Финдекано и его воинов за помощь, обещал скоро вернуться и обсудить дальнейшие планы. Феаноринг видел, от него ждут большего, чем просто «спасибо», но все мысли были заняты другим: он совсем ничего не знал о ходе сражения в самой Гавани, сведения, приносимые воинами Второго Дома были слишком противоречивы. Но и так ясно: потери убитыми и ранеными среди Нолдор Первого Дома очень велики. Надо как-то сообщить родным…
И как правильно выстроить разговор с отцом? Наверно, стоит сперва его молча выслушать. Дальше по обстоятельствам.
Но сначала необходимо увидеть Макалаурэ.
***
Отмытые от крови белоснежные корабли в форме лебедей возвышались над портом, и почти не было заметно, что борта и мачты местами изрублены, паруса сняты, а не подвязаны, как обычно. Всё это необходимо было ремонтировать, и те немногие везунчики, кого не достали стрелы, работали без отдыха.
Нолдор заметили подходящего Майтимо издалека и начали восторженно кричать его имя, восхваляя доблестного воителя. Это могло бы быть очень лестно, если бы не понимание, что отец вряд ли искренне порадуется повышенному вниманию не к себе.
Помахав здоровой рукой своим собратьям, Нельяфинвэ подошёл к ближайшему кораблю.
— Где Канафинвэ? — спросил старший Феаноринг, и все лица сразу изменились. Это было красноречивее любых слов.
***
— Нельо вернулся. Живой, — улыбнулся отцу Куруфинвэ-младший, отходя от окна каюты.
— Нельяфинвэ вернулся героем, — со сдержанной гордостью сказал Феанаро, зачем-то погасив пальцами одну из свечей, стоящих на столе. — Наши раны затянутся, но даже если нет, если окажутся смертельными, это всё проходящее. Но память о содеянном останется в веках. Только наши дела важны. Понимаешь, о чём я?
Куруфинвэ-младший не был уверен, что понимает.
— Мы соберём совет сейчас? — спросил он, решив говорить по существу.
— Да, — кивнул Феанаро. — Нет смысла ждать, когда соберёмся все.
«Можем и не собраться, — вдруг с ужасом подумал Куруфинвэ-младший, вспоминая, как стоял на окровавленной палубе, как его позвал воин с раной на голове, как отец увидел одного из своих сыновей… Он тогда подумал — мёртвым. Это было очень страшно… — Во что я втянул Тьелпе?»
***
Подойдя к двери, за которой лежал его тяжелораненый брат, Нельяфинвэ вдруг подумал, что надо снять перевязь, на которой висела левая рука: не стоит волновать Макалаурэ.
Дверь бесшумно открылась, Нельяфинвэ осторожно вошёл, почти уверенный, что брат спит, но это было не так. Зато прямо за столом, положив голову на руки, спала девушка-знахарка, а вторая что-то усердно смешивала в небольшой круглой чаше, окружив себя свечками.
— Майти, — еле слышно выдохнул Макалаурэ, чуть приоткрыв глаза, — не уходи.
— Как он? — задал вопрос бодрствующей знахарке Нельяфинвэ.
— Молчи, — не дал ей ответить еле живой менестрель, — сам скажу. Когда всё закончится, — он, закрыв глаза, поморщился, — когда Моргот будет сражён… Когда мы вернём… Дай воды, милая.
Знахарка отставила чашу с не готовым пока снадобьем и помогла Макалаурэ выпить несколько глотков.
— Майти, — снова морщась, прошептал Макалаурэ, — тогда мы оглянемся назад. И только тогда… Не раньше… Поймём, зря это всё было или нет, — менестрель снова замолчал, закрыв глаза. — А пока всё не закончилось… Не спрашивай, как я себя чувствую, ладно? Просто останься. И всё.
Нельяфинвэ опустил глаза. Брат выглядел ужасно, это было понятно даже в полумраке. А ещё… Как бы Макалаурэ ни просил, остаться нельзя.
Отец ждёт.
— Скажи мне слова Клятвы, — вдруг попросил Макалаурэ, — пока не ушёл.
— Твоего брата уже здесь нет, — недовольно произнесла знахарка. — Ушёл. Эгоист!
Золотая принцесса
Тьма умирающего без необходимого для растений света леса укрыла от посторонних глаз бежавших из родного города Тэлери. Но среди женщин и детей, покинувших свои дома, не было единства: одни не хотели больше возвращаться в Альквалондэ ни под каким предлогом, ведь там всё будет напоминать о пережитой трагедии, поэтому собирались просить помощи у короля Ольвэ, другие и слышать не хотели о том, чтобы уйти навсегда. Но и те и другие разом замолкали, едва из своего шатра появлялась она. Золотая принцесса.
Когда Артанис вынесли из дворца на свежий воздух воины Финдекано, она пришла в себя и сразу же, не дожидаясь новых неожиданностей, оседлала первого попавшегося коня и бросилась обратно в лагерь отца, почти уверенная, что даже если Третий Дом и выступил в путь, то ушёл недалеко.
Но, ещё не успев выехать из города, принцесса увидела спешно покидающих свои дома Тэлери, и поняла, что им нужна помощь.
Обещая тонущим в слезах эльфам Альквалондэ поддержку принца Арафинвэ, Артанис повела их в безопасное место. Успокаивая вдов и матерей, играя с детьми, Артанис чувствовала себя королевой, пусть и крошечного, обезглавленного и раздавленного народа. Удастся ли уговорить их уйти в Средиземье?
Из Гавани то и дело долетали новости, одна другой печальнее. И был лишь один слух, радовавший Тэлери, доставляющий им удовольствие хоть какого-то отмщения, но именно он заставил Артанис перестать спать: говорили, будто один из сыновей Феанаро погиб во время бойни на кораблях. Рассказы сильно противоречили друг другу, но даже по столь разнящимся сведениям становилось ясно: речь идёт о Макалаурэ.
Артанис вдруг поймала себя на мысли, что готова вечно слушать его самые мерзкие песни, если менестрель, вопреки слухам, окажется жив.
***
Из Гавани вот-вот должны были вернуться эльфийки, решившие тайком вывести ценности из своих домов, брошенные в спешке, отсутствовали они совсем недолго, но их малыши уже истосковались.
Разведя небольшой костёр, Артанис с ребятишками стала водить вокруг него хоровод. Фальшиво улыбаясь, принцесса делала вид, что веселится, дети начали требовать песен.
И Артанис запела.
— Мы будем жить с тобой в маленькой хижине
На берегу очень дикой реки.
Никто и никогда, поверь, не будет обиженным
На то, что когда-то покинул пески.
На берегу очень дикой реки,
На берегу этой тихой реки
В дебрях чужих, у священной воды,
В тёплых лесах безымянной реки.
Дети слушали с открытыми ртами и широко распахнутыми глазами. Во тьме бесконечной ночи таинственная песня звучала особенно сказочно, немного пугающе. И все эльфы разом вздрогнули, услышав вдали голоса и топот копыт.
Третий Дом Нолдор подъезжал к Альквалондэ.
Примечание к части
Артанис поет песню, которую ей исполнял Макалаурэ, предлагая руку и сердце.
Песня Наутилуса "На берегу очень дикой реки"
Шаг вниз
Каюта, тёмная и тесная для семерых Нолдор, привычных к жизни во дворцах, словно уменьшалась с каждым мгновением, давила со всех сторон.
Феанаро внимательно смотрел на каждого из сыновей, и королю казалось, он не видел их целую вечность.
Феанариони изменились за несколько дней сильнее, чем за сотни лет, стали намного старше. Их глаза горели теперь совсем иным огнём.
Отец не мог начать разговор. Перед ним были его сыновья, которых он не узнавал. Сердце сдавливало ощущение непоправимого, а глаза видели их…
Нельяфинвэ, что так и остался стоять в дверях, прислонившись спиной к стене. Левая рука висит на перевязи, из-под широкого ворота рубахи видны бинты. Рукава, как обычно, закатаны, и на предплечьях полосы запекшейся крови. Он бледен, то и дело касается левого плеча.
Кано… Его здесь нет.
Туркафинвэ на нервах. Держится из последних сил, но вот-вот полыхнет. Кисти рук в бинтах, опаленные волосы пришлось обрезать выше плеч. Непривычно.
Морифинвэ выглядит счастливым. Выбрав себе корабль, разместив там почти всех раненых и заложников из королевской семьи, он, похоже, полностью удовлетворился прошедшей битвой. Вряд ли удастся до него достучаться, чтобы обсудить ошибки.
Куруфинвэ. Атаринкэ. Он молодец. По-своему. С ним придётся говорить наедине уже после совета.
Питьяфинвэ горд выполненной миссией. Злорадно косится на Туркафинвэ. Зато Тэлуфинвэ печален. Нужно выяснить причину такого разного настроения у всегда одинаковых близнецов, занимавшихся одним делом.
— Феанаро Куруфинвэ! — послышался крик с пристани. — Феанаро Куруфинвэ! Отпусти моего брата! Ради создателя Эру!
Нолдор переглянулись. Нельяфинвэ вдруг сорвался с места и вылетел за дверь.
***
— Феанаро Куруфинвэ! — продолжал кричать высокий тонкий среброволосый эльф, стоя на пристани. Постепенно около него собрались любопытные, все ждали, что будет дальше.
Нельяфинвэ быстрым шагом вышел на причал и, не останавливаясь, направился к звавшему его отца эльфу. Феанаро и остальные Феаноринги не спеша покинули каюту и нарочито медленно последовали за Майтимо, который ворвался в толпу и схватил здоровой рукой нежданного гостя за грудки.
— Кто был тот эльф?! — заорал Нельяфинвэ в лицо Тэлеро, но он даже не моргнул.
— Зачем спрашиваешь? — равнодушно ответил гость. — Как будто тебе есть разница, кого убивать.
— Представь себе, есть! — Майтимо со злобой толкнул от себя эльфа, и тот упал на спину, больно ударившись о причал.
— Ты тоже выдавал себя не за того, кем являешься, — страдальчески скривился принц Вольвион, осторожно поднимаясь на локтях.
— Отойди, сын, — прозвучал голос Феанаро. Самопровозглашенный король Нолдор встал над оставившим попытки подняться принцем. — Ты не ответил на вопрос Нельяфинвэ Феанариона.
— Это был командир моих лучников, — опустил голову Вольвион. — Я ответил. Теперь ответьте мне. Я готов молить на коленях, чтобы ты, король Нолдор, отпустил моего брата и взял меня вместо него.
— Откуда такая самоотверженность? — начал насмехаться Морифинвэ. — Селёдка за ягодицу укусила? Или пиявка в задний проход забралась?
Принц Вольвион проигнорировал и вопрос и реакцию на него.
— Феанаро Куруфинвэ, король Нолдор, молю! Возьми меня вместо Айриольвэ!
Феанаро обернулся к Морифинвэ. Их взгляды встретились, сын кивнул.
— Хорошо, — согласился король, — обмен состоится.
***
Этого никто не видел. Узнали и нашли случайно, на закрытом заднем дворе главного здания порта, много позже, когда король Ольвэ поднял на поиски сына всю оставшуюся армию.
Потом говорили разное, в основном обвиняли Феанаро. Никто не хотел верить, что старший сын короля Ольвэ, принц Айриольвэ, отпущенный на свободу взамен пленённого брата, сам поднялся на высочайшую дворцовую башню, бросил последний взгляд на море… И сделал шаг вниз.
Примечание к части
Рейвел, спасибо огромное за рисунок
https://raiweljace.tumblr.com/post/180763176022/jrrt-tolkien-silmarillion-teleri-elves-oc
Только Первый Дом
Было решено не спускаться в тесную каюту, а дать распоряжение слугам вынести на палубу стол и стулья.
Куруфинвэ-младший смотрел себе под ноги и видел чёрные полосы между плотно подогнанными досками. Раньше их не было… Но если после сражения отмыть кровь не получилось, надо хотя бы закрасить! Из головы не выходил поступок принца Вольвиона. Что им двигало?
«Поступил бы я так же, — подумал самый похожий на отца сын, — если бы попал в схожую ситуацию?»
И сразу начал лелеять надежду, что подобный выбор никогда не придётся делать.
— К сыну Ольвэ должно быть особо пристальное внимание, — задумчиво сказал Феанаро.
— И не подпускайте к нему Нельо, — зло произнес Тьелко. — Его честь задели! Он же теперь спать не сможет, пока не сведёт счёты.
— Туркафинвэ, — взгляд отца не предвещал ничего хорошего, — тебе я тоже предоставлю слово. Позже. Тебе многое придется рассказать. А сейчас речь о сыне Ольвэ.
— Беспокоиться не о чем, — кровожадно улыбнулся исподлобья Карнистир, — мои мастера немного… Видоизменили кое-что в трюме. Вольвион теперь полностью в моей власти. И говорить может, только если мне этого хочется.
Майтимо бросил короткий взгляд на брата и снова посмотрел на отца.
— Мне даже интересно стало, — прищурился Питьяфинвэ, Тэльво согласно кивнул, но с меньшим энтузиазмом, чем обычно. — Морьо, покажешь свои трофеи?
— Подумаю.
— Мы должны распределить корабли, — продолжил речь Феанаро. — Изначально я планировал, что каждый из нас… — он вдруг осекся. — Надеюсь, не нужно объяснять, почему нам придется контролировать каждый вздох моряков-тэлери, которые поведут наши корабли.
— Обязательно найдется «герой», решивший за всех своих собратьев, что честь важнее жизни, и пробьёт трюм. Или подожжёт, — мрачно произнес Куруфинвэ-младший.
— Или сговорятся и вырежут Нолдор во сне, — кивнул Питьяфинвэ, косясь на притихшего близнеца.
— Необходимо решить, кто будет главным на тех кораблях, где не будет нас семерых. И ещё. Нам нельзя задерживаться в Альквалондэ, — продолжал говорить Феанаро, — Третий Дом — родня Тэлери. Неизвестно, что будет, когда они подойдут. Также можно дождаться подмоги от Ольвэ. Или родню павших, тайком добивающую наших раненых. Соберём всех на корабли, долечим в пути.
Когда Феанаро заговорил о раненых, его сыновья ещё больше помрачнели. Особенно Карнистир, знавший подробности состояния брата лучше остальных. Он смог заставить Митриэль сказать больше, чем «раны глубоки».
Карнистир сам, своими руками ломал стрелу, пригвоздившую Макалаурэ к палубе, он знал, чей лучник ее выпустил. И виновница сейчас сидела у него в трюме.
— Теперь мы все поместимся на корабли за один заход, — после паузы произнес Феанаро, и его голос был пугающим. — Да, Нельяфинвэ, я тебя здесь не оставлю. Мы уплываем все. И только Первый Дом. Хватит с меня предателей и тихушников.
— Когда корабли вернутся… — начал говорить Майтимо, но отец перебил:
— Сначала надо доплыть. Этот вопрос решён. Теперь о битве. С кого из вас начать обсуждение?
Средиземье. Хоть какой-то свет
Мимо вырубленной среди леса поляны с визгом и хохотом пробежали дети, пиная ногами что-то тёмное и круглое.
Теперь здесь кто-нибудь построит дом. А, возможно, ничего не будут делать, тогда на этом месте снова вырастет лес.
Дети с радостными криками пронеслись обратно, и эльфы Авари, грузившие на повозку бревна для огромного погребального костра, начали злиться: нельзя веселиться в такой момент! Пастыри деревьев разгневаются. И так уже слишком большой ущерб нанесен лесу. Слишком! Но и мертвецов нельзя просто оставить. А от большого костра будет много света. Хоть какая-то радость.
Дети снова, визжа и вопя от восторга, пробежали мимо вырубки, и самый молодой из лесорубов не выдержал. Швырнув в землю топор, он, ругаясь, побежал за ребятней, чтобы наказать того, кого удастся поймать, но дети не растерялись и бросились врассыпную, пнув со всей силой в сторону преследователя свою «игрушку». Поймав летящий прямо в лицо круглый предмет, эльф понял, что это отрубленная голова орка в подшлемнике.
***
Заунывная похоронная песнь заполнила лес, растеклась по берегам озера, смешалась с туманом, зазвенела над водой. Пламя взвилось по промасленным брёвнам, сложенным огромной пирамидой, внутрь которой сбросили, не разбирая, тела орков и эльфов вперемешку. Огню всё равно, кто окажется его пищей.
Авари тщетно пытались выстраивать укрепления вокруг поселений: орки с лёгкостью уничтожали любые сооружения из дерева и камня, нападали всё чаще, не давая времени, чтобы восстановить силы и залечить раны. Жизнь превратилась в бесконечное отступление и спасение бегством.
Орки множились и расселялись дальше и дальше на юг от Ангбанда, захватывая земли эльфов, оказавшихся беззащитными перед народом, которому оказывал содействие один из Валар.
Средиземье. Собратья-предатели
— Знаешь, ребёнок, что я сделал бы с тобой за дурные вести?
Глаза Эола сощурились, в них, словно в трясину, затягивало весь мир. Брат короля Дориата совсем не боялся приближаться вплотную к вооружённому до зубов стражнику и при этом ещё и угрожать ему. Растрёпанный, с почерневшими от сажи руками, эльф напирал на Белега, и воину пришлось отступить на шаг назад.
— Ты, жалкий щенок безродной псины, смеешь говорить мне, что я не имею права возвращаться домой? За такие слова я бы нанизал твоё тщедушное тельце на свой длинный меч.
На лице Эола вдруг расплылась мерзкая улыбка.
— Я бы сделал это, мальчишка, если бы не поверил тебе.
Брат Тингола вдруг отстегнул от пояса небольшой, но тугой мешочек.
— Бери. Это рубины и ещё какое-то барахло изпещеры неподалеку от места падения моей звезды. Те, кто там жили, изжарились заживо, им эти блестяшки более не к надобности.
Сказав это, Эол сунул в руку Белегу мешочек и сделал знак слугам уходить в лес, подальше от Дориата. Пройдя с дюжину шагов, брат Тингола обернулся.
— Я знал, что мой родич скотина. Спасибо, воин.
Белег остался один. С ощущением, что его окатили грязной горячей водой, а потом — холодной. Чуть менее грязной. Непередаваемое ощущение…
Помотав головой, Белег встряхнулся. Он знал: где-то здесь есть пещера, в которой устраивают привал орки, хранящие верность «Хозяину Севера». Они презирают собратьев, что захотели свободы и пошли завоёвывать новые земли, поэтому не упускают случая подстеречь небольшой отряд «предателей» и перебить. Или вернуть домой. Второй вариант намного страшнее.
Дориатский защитник знал о беглых орках исключительно со слов своего короля, а точнее королевы, никогда не задумываясь о сути и не задавая вопросы: как живут эти создания? Что гонит их с земли господина? Можно ли подружиться с ныне свободными бывшими рабами?
Если бы доблестный воин хоть раз задал подобный вопрос, он больше никогда не был бы допущен ко двору Владык Дориата. Однако Белег никогда не спрашивал лишнего, поэтому и сейчас просто пошёл своей дорогой: преследовавших свободных от воли Хозяина Севера орков защитник без особой нужды не убивал, абсолютно уверенный, что они ненавидят собратьев гораздо сильнее, чем эльфов, поэтому, сами того не зная, служат добру. Лучше тихо и незаметно убраться восвояси, пока отсутствие стража на посту не заметил… Кто не надо.
О том, что на самом деле орки, ушедшие из земель Мелькора не ищут свободы или сбежавших предателей, а держат в осаде морское побережье и его жителей, а великий король Тингол не желает помогать собратьям, поэтому и уверяет, будто рабы Хозяина Севера сами перебьют друг друга, Белегу снова узнать не удалось.
Непокорные творения
Под многометровым слоем льда может скрываться что угодно: обладающая целебными свойствами солёная вода, золотой песок, уголь, залежи драгоценных камней или целые горы чёрного тяжёлого металла.
В бою он непригоден: слишком много весит, к тому же крошится от ударов, зато это незаменимый материал для оков: пара толстых браслетов на ноги — и пленник не сдвинется с места, ошейник на горло — и он будет вечно на коленях, не в силах поднять голову. К тому же этот замечательный металл прекрасно поддается воздействию чар, и, что особенно важно, при определенном наборе заклинаний перестает быть хрупким, «учится» менять форму и подстраивать размер под необходимый. Например, если пленник истощал, ожидая очередного «визита вежливости», с него не упадут оковы: браслеты сузятся вместе с запястьями.
Сталь, медь и серебро не такие послушные. Что уж говорить о своенравном золоте, которое и вовсе творит, что вздумается.
Но в вольнодумстве и непокорности всех превзошли три прекрасных камня, созданных всего лишь… Одним из мастеров Валинора. Даже не Вала.
Они были рождены дарить свет, но не хотели этого делать ни при каких условиях: на них невозможно было воздействовать чарами, Камни не поддавались ни огню, ни холоду, ни металлу.
Когда Вала Мелькор, безраздельный хозяин севера Средиземья, понял, что брать Сильмарили в руки небезопасно, было уже поздно, и не из-за их способности быстро нагреваться до температуры горна: Камни успели вобрать в себя часть собственной силы Вала Мелькора и выбросить обратно мощной ударной волной. Сначала это не впечатлило. Однако, чем больше проходило времени, тем становилось понятнее: чернота, оставшаяся на ладонях действительно разрастается, припекая к телесной оболочке казавшийся всесильным дух Вала.
Что делать? Вовсе отказаться от тела, пока не поздно? Нет… Арда материальна, бесплотному духу в ней находиться тяжело. Придётся что-то придумать. Ведь не отдавать же главное сокровище мира! И прятать их смысла нет. К тому же чёрный тяжёлый металл и укрепляющие его чары оказались способны совместными усилиями мешать Сильмарилям обжигать Мелькора. Жаль только, что свет Камней, вправленных в чёрную корону, померк. Ими больше невозможно было осветить даже обыкновенный по размерам зал, если они сами этого не хотели.
Средиземье. Северные шахты
Сначала это просто вызывало недоумение. Почему один и тот же народ может вести себя настолько по-разному? Или действительно свет Древ был каким-то особенно мотивирующим?
Вала Мелькор, окружив себя вооруженной до зубов охраной просто для вида, вышел из крепости, в очередной раз убедиться, что избранные методы воздействия — единственно правильные.
Видимо, Манвэ имел в виду именно это, утверждая, что Мелькор, его неразумный братец, ещё захочет вернуться обратно в Землю Валар: эльфы Средиземья совершенно не хотели совершенствоваться. Им не были интересны науки, не занимало изучение природы и самих себя, они даже песни из столетия в столетие пели одни и те же. Всё, что им было нужно от жизни — сидеть и тупо пялиться на звёзды.
Кошмар!
Эльфы Валинора другие. Покажи им жемчужину, и они всем портом кинутся в море искать ещё.
Подай идею для истории, и вот уже собралась толпа с арфами, соревнующаяся между собой, чья песня красивее.
Укажи на гору, лишь предположив, что там может быть новый минерал, и вот уже несокрушимую твердь превратили в котлован, а из всего найденного там выстроили дворец.
М-да…
В северных шахтах работа выглядела примерно так: ладно, ладно, я тебе выкопаю этот камень, только не бей. Но ни камнем больше. Опять угрожают побить? Ладно, вот ещё один. Эй, ты же обещал не бить.
И самое ужасное, никто ни разу даже не поинтересовался, для чего эти камни вообще нужны.
Но весьма забавным и, пожалуй, единственным, что не давало Мелькору всё бросить и, разрушив половину материка, создать ещё одно море, выменяв его у братца Улмо на новый вулканический остров, были методы сопротивления эльфов. Иногда какой-нибудь один «бунтарь» вдруг заявлял, что не боится побоев, поэтому больше не будет работать. Совсем. Никогда. Обычно бывало достаточно заменить хлыст на каленое железо, и одиночный пикет тут же заканчивался. Одиночный. Пикет. Пленные эльфы никогда не поддерживали протесты друг друга! Никогда!
Но однажды эльф Авар проявил удивительную стойкость к ожогам, и Мелькор, понадеявшись, что Средиземье тоже способно рождать героев, отпустил пленника на свободу. Однако героизма не последовало. Эльф не поднял мятеж, не собрал армию и не попытался отомстить за свою боль или спасти угнетенных собратьев. Он просто вернулся к соплеменникам. И всё.
Единственные, кто хоть как-то хотели совершенствовать мастерство, были колдуны и знахари. Их не приходилось пытать и запугивать, чтобы заставить сварить незнакомое зелье.
О народе Майэ Мелиан Мелькор предпочитал не думать. До поры до времени. Хочет опекать — её право.
***
Проходя мимо шахты, где добывали полюбившийся Мелькору чёрный металл, Вала снова наблюдал знакомую картину: растянутого на дыбе бунтовщика прижигали побелевшим от жара прутом, эльф кричал тише и тише, а работа по добыче полезных минералов ускорялась.
Только бы не побили…
Ветер, кровь и серебро
Дверь не была рассчитана на мощный удар ногой, поэтому не просто слетела с петель, а ещё и проломилась. Весь пол оказался усыпан перламутровой шелухой и осколками хрупкого материала, похожего на гибкое стекло.
Выпей, может, выйдет толк!
Обретёшь своё добро!
Был волчонок, станет волк!
Ветер, кровь и серебро!
Песня звучала рвано и задорно. Пьяные от вина и победы Нолдор Второго Дома, славя своего доблестного командира, устроили гулянья по всему городу, в том числе в ближней к порту части дворца.
Еще одна дверь рухнула на пол, разбрызгивая цветное стекло. Трое крайне нетрезвых воинов в синих грязных плащах подхватили на руки того, кого, как им сейчас казалось, любили всем сердцем.
— Да здравствует принц Финдекано! — доносилось со всех сторон, крики были сбивчивые, в голосах звенело счастье.
К алому флагу на главной башне присоединились синие стяги, занявшие места пониже.
Ворвавшись в просторный серебристо-жемчужный зал, эльфы, наконец, поставили на ноги обожаемого командира, и тот, покачиваясь, отхлебнул из огромной бутыли, взятой в погребе. На стене висел огромный портрет принца Вольвиона в полный рост, и Финдекано, мгновение назад беспечно весёлый, вдруг изменился в лице.
— Он! — указал сын Нолофинвэ на портрет. — Он убил наших братьев! Он хотел убить нашего короля Феанаро! Вызвал его, раненого, на поединок! Я жалею, что не смог изрубить его на куски!
Финдекано с силой швырнул бутылку, из которой только что пил, в мозаичное окно, разбив его в крошку. Вытащив меч, принц ринулся к портрету и несколько раз рубанул по нему.
— Сожгите эту картину! — приказал вдруг Финдекано. — И все его портреты, какие найдёте! Сложите из них костёр на площади! Пусть пламя нашего гнева осветит этот погрязший во тьме и бесчестии городишко! Веселимся, братья мои!
Финдекано выпил снова.
…Был волчонок, станет волк!
Ветер, кровь и серебро!..
Песня лилась со всех сторон, но сын Нолофинвэ, даже пьяный, не подпевал. В его руке сверкал клинок.
— Мы спасли от гибели братьев, — продолжая пить, Финдекано подошёл к напольной вазе из перламутра и превратил её в осколки. — Но у жителей Альквалондэ ещё осталось оружие! Отберём же его! Забираем всё: охотничье снаряжение, большие ножи с кухонь. Всё, что найдем! Кто не отдаст — убить! У кого дома найдем символику королевского рода, сожжём. Помешают забрать — сожжём вместе с домом и жильцами! Победа должна быть полной! А принц Вольвион — предан забвению! Нет ему прощения!
— Славься принц Финдекано! Да здравствует Второй Дом Нолдор!
— Айя Феанаро!
Примечание к части
Иллюстрация от группы Блокнот со скетчами
https://vk.com/photo443220075_457249578
Тьма и слёзы принцессы
Тьма и слёзы.
Объединившись, они лишают способности видеть, но обостряют остальные чувства настолько, что любое слово, любое прикосновение кажутся невыносимыми.
— Если я развяжу тебя, попытаешься бежать?
Голос тихий и страшный. Слыша его, Айриэль начинала плакать отчаяннее.
— Нет, мой господин.
«Куда я смогу убежать?! Куда?! Моего города больше нет! Моего народа тоже! Моих защитников! Они все мертвы, а по улицам ходят черноволосые чудовища!»
— А убить себя?
— Нет, мой господин.
«Я бы хотела… Как бы я хотела! Но не смогу…»
— Если нет разницы, пожалуй, оставлю тебя связанной. Пойдем, рыбий хвост, я покажу тебе кое-что.
Дрожа всем телом, заливаясь слезами страха и боли в иссеченной спине, Айриэль с огромным трудом встала с колен. Верёвка натёрла шею до крови, притянутые к самому горлу запястья ныли, а воспоминания рвали душу на части, снова рисуя перед глазами тьму. И слёзы.
***
Когда принцесса, стоя на коленях, согнулась, низко опуская голову, издевательски робкая нежная рука убрала с её спины волосы, а потом разорвала платье. Проклятый Нолдо заставил умирать от ужаса в ожидании того, о чём невозможно даже сказать вслух! Он медлил, трогал и рассматривал прекрасные волосы Айриэль, к которым никто не смел прикасаться! Ожидание убивало, принцессе стало хотеться, чтобы всё началось и закончилось как можно скорее! Из груди вырывался немой крик: «Давай! Уничтожь меня! Только побыстрее! Не медли больше, умоляю!»
— Ты плывёшь со мной на родину эльфов, — пояснил насмешливый голос из тьмы. — Там больше не будет опеки Валар. Помнишь, как одевались первые проснувшиеся Дети Эру? Правильно, они не одевались! — раздался неожиданный крик. — Начинай приобщаться к истокам своей культуры, рыбий хвост! Это приказ!
Разорванное в клочья платье отлетело в сторону, исчезло во мраке.
Айриэль сжалась, задрожала ещё сильнее, зубы застучали, принцесса зарыдала громче, и её голос неожиданно заглушил срывающийся вопль Морифинвэ, обвинявшего дочь альквалондского правителя в гибели собратьев, помощи Морготу и непростительной безмозглости, которой постыдились бы даже кильки. Феаноринг орал так, что закладывало уши, хотелось спрятаться от этого чудовищного голоса.
Спину обожгло. Снова, снова, чаще, резче. То, что било нежнейшую кожу, попадало по одному и тому же месту, и от боли начало тошнить.
«Пусть он хотя бы замолчит!» — безмолвно взмолилась Айриэль, не в силах выносить крик про трупы на кораблях и улицах.
Мысль о том, что «самое ужасное», казавшееся таковым до нынешнего момента, вероятно, не настолько мучительно, и лучше бы проклятый Нолдо поступил именно так, заставляла ненавидеть себя, но израненное тело молило о пощаде, нарастала уверенность, что монстр, делая ЭТО, наигрался бы быстрее! И не орал настолько страшно.
Удары, свист во тьме. Неожиданно обрушившаяся тишина и негромкая насмешка после тяжёлого выдоха.
Айриэль закашлялась, давясь рыданиями и рвотными позывами.
Её никогда раньше не били! Никогда! Пальцем тронуть боялись, косо взглянуть, задеть недостаточной похвалой, а сейчас…
Похоже, в какой-то момент накатило забытье, и эльфийка не помнила, когда именно прекратилось избиение. Оно просто закончилось. И всё.
Тьма и слёзы.
Искусанные опухшие губы поцеловали влажный тонкий кожаный ремень, только что вышибавший душу. Мучитель хохотнул и потребовал отныне называть его «мой господин», однако, услышав покорные слова несколько раз подряд, ненавистное чудовище придумало себе новый титул:
— Теперь я — твой Вала! Твой светлый Вала! Почитай меня! Люби и бойся!
— Да, мой Вала, мой светлый Вала! Я... люблю тебя...
Тьма и слёзы.
Что ему нужно теперь?
Если бы Айриэль не была уверена в обратном, ей бы показалось — мучитель устыдился.
— Я хочу, чтобы ты знала, за что страдаешь, — подозрительно ласково произнес Морифинвэ, — если вдруг в твоей милой пустой головке ещё не зародилось понимание.
Как только принцессу вывели из трюма, и её увидели Нолдор Первого Дома, занимавшиеся подготовкой кораблей к отплытию, со всех сторон послышались гадкие насмешки. Айриэль показалось, что в неё швыряют грязью. Морифинвэ, дёрнув «поводок», ускорил шаг.
***
Они перешли с корабля Карнистира на причал, прошли по порту, всюду встречая смех и овации, снова поднялись на причал, ступили на свежевыкрашенную белоснежную палубу.
Корабль короля.
Айриэль задрожала с новой силой, начала плакать громче, и поводок резко дернулся. Наверно, «светлый Вала» рассчитывал, что эта мера заставит пленницу замолчать, однако любое применение силы имело обратный эффект.
Тьма и слёзы.
А впереди лестница вниз, которую застилает горькая пелена. Как идти?
Айриэль, ступая вслепую, подгоняемая натянутым поводком, рыдала громче и громче. Замолчать заставило то, что пришлось остановиться перед дверью.
— Он спит? — спросил кого-то «светлый Вала» и, видимо, получив отрицательный ответ, потащил принцессу в каюту.
Войдя внутрь, Айриэль поймала на себе пристальные взгляды двух девушек. Нет, они ей ни капли не сочувствовали. Нет, они не осуждали Морифинвэ. Они торжествовали, откровенно рассматривая принцессу оценивающими взглядами завистниц, насмехаясь над её положением.
— Видишь? — Морифинвэ подвёл пленницу к постели. — Смотри. Теперь понимаешь, что я тебя жалеть не стану?
Айриэль почувствовала, что падает, но поводок натянулся и заставил остаться на ногах.
— Ты совсем ума лишился? — хриплым шёпотом спросил брата Макалаурэ, чуть приоткрыв глаза. — Это такие новые методы лечения — таскать к раненому пленных врагов?
— Нет, я просто хотел тебя навестить, — спокойно произнес Морифинвэ.
— Убери её отсюда, — морщась, закрыл глаза Макалаурэ.
— Я здесь не задержусь, — успокоил брата Карнистир. — Просто хотел тебе показать, что…
— Она стреляла не сама, — с усилием произнёс менестрель.
— Поэтому ни уважения, ни жалости не заслуживает, — подвёл итог Морифинвэ. — Любой жалкий трус может послать в бой войско. Правда, рыбий хвост?
— Правда, мой Вала... — сквозь слёзы прошептала дрожащим голосом Айриэль. Теперь она до конца осознала, что рассчитывать на лучшее ей бессмысленно.
Кровь — лучший учитель 2
Наедине с собой можно дать волю любым чувствам. Камина здесь, к сожалению, нет, зато достаточно свечей, жечь бумагу можно и с их помощью.
Жечь придется много… Однако, вопреки обычаю, далеко не всё.
Рана болела ещё очень сильно, и именно сейчас было самое подходящее время дать себе послабление и не делать вид, будто разорванная наконечником стрелы плоть уже не беспокоит.
Выпив эликсир, помогающий снять боль, Майтимо согнулся, сидя за столом, прижав здоровой рукой раненое плечо. Ещё немного… И станет легче.
Митриэль объяснила, как правильно надо было извлекать стрелу из тела. Похожий на крючок для рыбной ловли наконечник ни в коем случае нельзя просто брать и выдергивать. Сколько пришлось наложить швов? Десяток? Больше? А можно было обойтись одним и аккуратным. Ладно, двумя. Но вопрос в другом: как это применить на поле боя? Получается, лекари должны дежурить рядом, чтобы в случае нужды можно было бы к ним обратиться, а потом продолжить бой? И скольких раненых можно было бы спасти, если бы помощь была оказана сразу!
Кто виноват во всех этих смертях? Конечно, тот, кто не подумал, как их избежать.
Боль начала разжимать зубы, и, прижав свечами к столу большой лист, Майтимо стал рисовать план Гавани так, как сам считал правильным. Отец видел сражение по-своему, и его точка зрения была высказана на совете исчерпывающе. Тьелко проявил потрясающую силу духа, не бросившись после «рассмотрения его вопроса» на меч.
Майтимо на этот раз повезло: ругать его оказалось не за что: все ошибки, допущенные в битве на площади, не были его личным просчётом, а завершилось сражение и вовсе красиво. К тому же отца не обмануть, он чувствовал состояние сына, знал, как тому на самом деле больно и тяжело сохранять невозмутимый вид. Феанаро не давил на Майтимо, старался обходиться безличным обсуждением его вопросов, зато с успехом пользовался тем, что у сына нет сил с ним спорить.
Поэтому теперь надо все обдумать самостоятельно. Например… Где можно было разместить лекарей? Они должны быть в безопасности, но и не далеко, чтобы не возникало трудностей донести раненых. И все воины должны знать, где расположены лекари.
На стол лёг второй лист. Здесь будет план битвы в поле. А если есть река? Озеро? А если рядом лес? Горы? Холмы? Овраги… Мы ничего не знаем о Средиземье!
Стол закончился, будущие схемы заняли место на полу.
Как может выглядеть крепость?
Проклятье! Почему никто не думал об этом раньше?!
Прав был Морьо: кровь — лучший учитель.
Слишком резко встав с пола, Майтимо почувствовал головокружение. Рана снова о себе напоминала.
Да! Лучники! Больше никаких боёв без лучников.
«Стрелы можно поджечь», — говорил отец.
«Или смазать ядом», — поддакнул Морифинвэ.
Горящие стрелы хороши при штурме крепости. Главное — дальнобойность луков. Отец говорил что-то про метательные орудия, вроде бы у него есть какие-то наработки. Что ж, ждём.
Очень захотелось с кем-нибудь обсудить свои задумки и чертежи построений войск в разных местностях. Надо бы с отцом… Но нет, не сейчас. Сначала с Морьо. В любом случае, отец обо всем узнает.
Но последним.
Муж теперь не проблема
Чайки, словно сотни белых стрел, с криком взметнулись с воды в небо, рассеялись во тьме.
Парус, не дырявый и чистый, сначала расправили, проверив надежность крепления, а потом снова подняли, смотав канатами. Осталось закрепить ещё два, и можно отплывать.
— Я молодец, — констатировал факт Морифинвэ, скрестив руки на груди. — Ты решил поговорить только втроём?
Стоявший рядом с братом на палубе Майтимо молча кивнул. Он держал под мышкой огромную связку скрученных рулонами чертежей, в руке была большая сумка.
— Ты и прав и не прав, Майти, — сказал, неожиданно понизив голос, Морифинвэ, — решив собрать сейчас у меня только самых надёжных с твоей точки зрения. Конечно, я не побегу разбалтывать отцу, что ты пытаешься управлять делами Первого Дома за его спиной, а Тьелко слишком обижен, чтобы вообще с ним говорить, но ты мыслишь недальновидно. Отцу всё равно станет известно о том, как ты планируешь вести войну. И, даже если ты окажешься прав…
— Морьо, — перебил его Нельяфинвэ, — мы скоро разойдемся по кораблям. Сколько времени будем плыть? Понимаю, есть способ перейти с корабля на корабль, но это не настолько просто, чтобы делать так постоянно. За это время каждый из нас что-то придумает. Доплывём — поделимся. Уверен, отец нас закидает своими проектами. На дюжину лет работы хватит.
Ветер дунул с суши, принёс едкий запах гари. Братья обернулись и увидели клубящийся над портом дым.
— Опять какой-то дом случайно загорелся, — равнодушно сказал поднявшийся на палубу Тьелко. Бинтов на его руках становилось меньше, но радости это ему явно не прибавляло.
— Третий за полдня, — покачал головой Майтимо. — Если это наши, я буду разбираться. Нам и так станут кричать вслед проклятья, когда мы отплывем.
— Все наши заняты, не злись, — скривился Тьелкормо, поправляя волосы, к длине которых никак не мог привыкнуть, короткие пряди лезли в глаза.
— Асталион уже встаёт? — спросил Майтимо Карнистира, отдавая свои вещи. — Я зайду к нему, потом сразу к тебе в каюту. Идите, раскладывайте бумаги.
***
Нежные тонкие руки Митриэль осторожно обмазывали пахучей мазью грудь воина, лежащего в полусне от сильнодействующих снадобий.
Рана на груди Асталиона была не сквозной, как у Макалаурэ, но, учитывая, что сыну короля уделялось гораздо больше внимания, друг Нельяфинвэ сейчас выглядел гораздо хуже, чем Феанарион.
Наложив новые бинты, Митриэль укрыла раненого и повернулась к наблюдавшему за ней Майтимо. Смотря ему в глаза, эльфийка осторожно вытерла руки мягкой салфеткой и медленно отошла от постели. В её движениях было что-то настораживающее, Нельяфинвэ чувствовал, но решил сделать вид, будто не понимает. Он смотрел на засыпающего друга, наблюдая боковым зрением за медленно, неуверенно идущей к нему Митриэль. Было несколько идей, что травница может хотеть, и одна из них подтвердилась.
Митриэль дрогнувшей рукой взяла со стола флакон и спрятала в мешочек на поясе. Её пальцы очень неуверенно коснулись перевязи на шее Феаноринга, эльфийка, быстро взглянув на других раненых, которые не спали в этой превращенной в госпиталь каюте, приблизила губы к его уху.
— Помоги мне сбежать, господин Нельяфинвэ, — прошептала Митриэль, делая вид, что смотрит бинты. — Умоляю.
— Зачем? — Майтимо, подыграв девушке, расстегнул рубашку.
— Я замужем! У меня есть дети! Я не могу уплыть с Мо… господином Морифинвэ.
— Проблема только в муже?
Митриэль вздрогнула.
— Пожалуйста, не надо! — руки знахарки задрожали непростительно сильно. — Не делайте ему зла! Не… убивайте… Пожалуйста!
— Глупышка, — чуть слышно усмехнулся Майтимо. — Думала, можно вечно быть с двумя мужчинами безнаказанно?
— Пожалуйста!
— Митриэль, — Майтимо посмотрел ей в глаза, — мой род отрекся от власти Валар и их законов, и твой муж теперь не проблема для Морьо. Думаю, до убийства не дойдет. Хм… Если ты будешь умной. Что до меня, я не стану мешать счастью брата.
— Я его боюсь, — глаза Митриэль наполнились слезами. — Я больше не хочу быть с ним!
— С ним об этом и говори. А я лишь могу пожелать вам счастья и, если потребуется, стану свидетелем брачной клятвы.
Нельяфинвэ едва заметно улыбнулся: было интересно, станет ли Митриэль мстить, «случайно» дёрнув присохший бинт или смазав рану жгучим настоем. Но знахарка просто отошла в сторону.
Отплытие в Средиземье
— Мальчик вырос, — с грустью думал Нолофинвэ, смотря на медноволосого племянника, явившегося к нему в окружении дюжины воинов. Сначала глава Второго Дома смотрел только на сына полубрата, пытаясь понять, кто именно перед ним и почему один. Когда Амбаруссар подходили вдвоём, а так происходило всегда, достаточно было просто сказать имя, и тот, кто надо, откликался.
Но потом Нолофинвэ вдруг заметил, что у одного из сопровождающих Феаноринга воинов волосы, выбивающиеся из-под шлема, серебристые. Нет! У двоих! Тэлери?! С сыном Феанаро?!
— Привет тебе, дядя Ноло… Финьо, — насмешливо произнес Феаноринг, и теперь стало ясно, кто это. — Отец передал письмо. Для любимого брата.
«Он пьяный что ли?» — подумал Нолофинвэ, слушая племянника. Если бы не сын… Если бы не всё, что он сделал уже и продолжал делать… Брат Феанаро оскорбился бы. Но сейчас Нолофинвэ просто взял письмо. И всё.
— Счастливо оставаться, дядя Нолофиньо! — захохотал Феаноринг, разворачивая лошадь и хлопая по плечу воина-тэлеро в нолдорских доспехах. — Поехали, ребята, наведём порядок в городе! А то мой дядя не может за сыном уследить. Ничего, Первый Дом Нолдор разберется. Если Второй не в состоянии.
Воины, смеясь, пустились вскачь.
— Финьо… — прошептал брат Феанаро, смотря на письмо. — Турукано! Позовите Турукано! Немедленно!
***
— Валар предали нас! Мы готовы были на всё ради них, но в грозный час не получили помощи! О нас просто забыли! Валар не хотят защищать! Они хотят любоваться красивыми игрушками! А когда у игрушки проблемы, её выбрасывают! Отречёмся от бесполезных господ! Уйдем из Валинора!
Пламенная речь уличного агитатора не вызывала бы удивления, если бы её говорил эльф-Нолдо.
— Валар заставили нас погибать с их именами на устах! Мы замарали руки и сердца кровью собратьев ради них! А нам отплатили равнодушием!
— Молодец, брат! — помахал рукой Питьяфинвэ стоявшему на разломанном фонтане, чтобы быть выше, эльфу-тэлеро. — Мы отплываем через полдня. Как только на кораблях поднимутся флаги, у вас будет треть колбы часов, чтобы подняться на борт.
— Мы не опоздаем, — заверил эльф на фонтане. — Будь уверен в нас, господин Феанарион.
Питьяфинвэ кивнул и пришпорил коня. Ехать в одиночестве было непривычно и странно. Запах гари усиливался, в воздухе закружился пепел. Доносящиеся издалека голоса звучали громче, стал различим женский плач.
— Вы двое, — указал рукой Питьяфинвэ на ближайших к нему воинов-нолдор, — будьте наготове. Остальные, слушайте меня. Тэлери, снимите шлемы. Я еду впереди, вы — чуть позади. Оружие не демонстрируем.
***
Сёстры решили стоять насмерть. Закрывая собой рыдающую мать, эльфийки, держа в руках ножи, не отходя от горящего дома, придвинулись вплотную друг к другу.
— Вы не увидите нас молящими о пощаде! — крикнула одна из девушек. — Подойдёте — мы будем биться до последней капли крови! За принца Вольвиона! За короля Ольвэ! Во славу Майя Оссэ, Майэ Уинэн и Вала Улмо!
Трое воинов в цветах Второго Дома не собирались убивать женщин. Они уже хотели уходить, но их остановили подъехавшие с соседней улицы Нолдор. И двое Тэлери.
Питьяфинвэ обнажил меч.
— Где принц Финдекано? — закричал Феаноринг. — Отвечайте! И немедленно потушите огонь! Альквалондэ перешёл во владение Феанаро Куруфинвэ! До отплытия здесь командуем мы! А после — принц Нолофинвэ. Король щедр — подарит брату портовый город.
— Король Ольвэ приведет армию! — закричала эльфийка с собранными в косу волосами, разворачиваясь к Феанорингу и угрожая ножом теперь ему.
— Это уже не наша проблема, — усмехнулся Питьяфинвэ. — Пока он дойдет, мы уже уплывём. И, кстати, юная дева, многие Тэлери плывут с нами. Добровольно.
Девушки не поверили.
— Принц Финдекано во дворце, — растерянно сказал воин в синем. — Наверное.
— Едем! — скомандовал Питьяфинвэ. — А вы, — он указал на двоих своих собратьев, — поможете потушить дом. Наведём порядок в городе перед отплытием.
***
Смотря на сына, понимая, что он ждёт указаний, ведь его звали не просто так, Нолофинвэ не знал, как начать разговор. Как подобрать слова, чтобы послать одного сына вразумить другого? И как должно выглядеть вразумление?
Нолофинвэ чувствовал глубочайшее отчаяние — впервые в жизни он не видел выхода из сложившегося положения.
Хотя нет. Видел. Но было страшно.
— Что в письме, отец? — нарушил молчание Турукано. — Прочти. Может, что-то важное.
Пальцы не слушались, сломать печать не получалось. Это почему-то показалось страшной трагедией, Нолофинвэ, выругавшись, сунул письмо в руки сыну и, беззвучно открывая рот, чтобы что-то сказать, но не зная, что, отмахнулся и со вздохом опустил голову.
— Найди Финдекано, — проговорил он, наконец. — Пусть прекратит… Беспорядки. Турукано, возьми моих воинов. Кого хочешь. А, да… Что там в письме?
***
По дороге ко дворцу воины Питьяфинвэ остановились ещё около одного горящего и трёх разгромленных домов, но, как ни странно, нигде не встретили протестов эльфов Второго Дома. Зато Тэлери, не желавшие покидать дома и «предавать» принца Вольвиона, который их никогда в жизни даже не видел, угрожали ножами, стульями и другими предметами обихода.
Охрана вокруг дворца была сильно хмельная. Если они вообще поняли, что кто-то пришёл, то никак не отреагировали. Лишь один эльф в синем со звёздами предложил выпить с ним во славу Феанаро.
Где именно находится принц Финдекано, никто ответить не мог, но нашелся он на удивление быстро. В коридоре. На подоконнике. Нолдо сидел, смотрел на причалы и пил вино прямо из бочки, принесённой из погреба, наливая в опустевшую бутыль.
— Выпьешь со мной, брат? — спросил он Питьяфинвэ. — За твоего отца. За твоих братьев. За тебя. За ваше плаванье.
— Флаги уже подняли, — посмотрев в окно, сказал Феаноринг. — Мне нельзя задерживаться.
— Без тебя-то не уплывут…
— Финьо, у меня для тебя письмо.
— От Майти?
— Да.
Финдекано горько усмехнулся:
— Я могу даже не читать. Распечатай и проверяй. Майти пишет, что моя помощь для него очень много значит, и он бесконечно мне благодарен. Так?
— Угадал.
— Пей каждый раз, когда я угадаю.
Питьяфинвэ взял бутыль.
— Дальше Майти пишет, что я герой, мои воины тоже, что его слава — лишь тень моей и всё в таком духе. Так?
— Я уже пью.
— Молодец. Дальше там будет какая-нибудь ерунда про то, что мы одна семья, что он не просто так доверил мне дочь, что я прекрасный муж и отец и так далее. Да?
— Я пью-пью, не беспокойся.
— На этом месте Майти перестает быть вежливым и пытаться запудрить мне мозги красивыми словами и пишет по существу.
— Нет, не угадал.
— Ах, да! Он там ещё про моего отца написал.
— Да, но никогда не угадаешь, что именно.
— А это неважно. Главное, что Майти не остаётся, как планировал изначально. Вы уплываете все вместе. Разом. Без нас. Но! Майти клянётся, что корабли приплывут обратно, и мы переправимся.
— Правильно. Пью.
— На этом всё, я прав?
— Пью.
Повисло молчание.
— Из Средиземья эльфов привезли Валар, — вздохнул Финдекано, забирая у двоюродного брата бутыль и делая глоток. — А теперь вы плывете сами. Без их помощи.
— Нас повезут Тэлери. Не сами же грести будем. Во время плавания попробуем научиться, конечно.
— Пленным нельзя доверять.
— Знаем. И не станем.
Эльфы снова замолчали, а потом крепко обнялись.
— Удачи, брат.
— Удачи.
***
К полному отсутствию света привыкнуть невозможно. Когда глаза не видят, воображение начинает играть в жестокие игры, и любой звук кажется таящим угрозу.
Отсутствие звуков тоже пугает: появляется чувство, что вот-вот должно произойти нечто ужасное. Только… Может ли быть ужаснее?
Предлагая обмен, принц Вольвион и представить не мог, чем это обернётся, уверенный, что его позорно казнят на глазах у подданных, которых семья короля не смогла защитить. Но вышло иначе.
Морифинвэ не стал придумывать что-то сложное или необычное. Он просто приказал вбить в пол широкое металлическое кольцо и сомкнуть его на шее принца Вольвиона, чтобы тот оказался лицом вниз. Ещё один обруч защелкнулся на уровне рта, мучительно сдавливая затылок и удерживая засунутого вместо кляпа живого карася.
— Хочешь жить — глотать не станешь, — смеялся Морифинвэ, снимая с пленника одежду и сковывая руки принца за спиной. — Лежи пока, отдыхай. Но скоро ты мне понадобишься.
Обруч глубоко вошёл в рот, его касались только задние зубы, и рыба отчаянно трепыхалась, царапая чешуёй нёбо, язык и глотку. Выплюнуть её никак не получалось, и отчаяние захлёстывало прибойной волной.
Без одежды стало очень холодно, от неудобного положения мышцы начали ныть. Давясь и кашляя, Вольвион всё-таки выплюнул рыбу, и слёзы радости покатились по щекам. Хоть немного стало легче.
Принц очень хотел быть сильным и не жалеть о своём решении спасти брата. Он отчаянно заставлял себя думать, что сможет вынести всё. И не жалеть! Не жалеть!..
Спустя вечность, наполненную ноющей болью, стыдом и страхом неизвестности, во тьме возник свет. Оранжевый. Это был факел.
— Ты устал? — спросил очень вкрадчиво Морифинвэ.
— Да… — принц Вольвион не хотел отвечать, ругал себя за слабоволие. И отвечал.
— Тебе, наверно, больно.
— Очень…
— Хочешь, чтобы всё закончилось?
— Да…
Слёзы снова покатились по щекам, принц старался плакать беззвучно, раз уж не получилось держаться героем, но не удавалось и это. Он боялся своей беспомощности перед тюремщиком. Морифинвэ ведь может делать что угодно!
— Хочешь вернуть одежду и возможность хотя бы иногда выходить отсюда?
— Да…
— Сделаешь, что угодно?
Это был страшный вопрос, прозвучавший именно тогда, когда принц о нем думал. Вольвион не смог ответить сразу, и свет ушёл на ещё одну вечность холода, стыда и боли, постоянного страха, к которым прибавились голод и жажда.
Когда в следующий раз свет вернулся, Вольвион был уже согласен на всё. И испытал неописуемое презрение к себе, когда Морифинвэ, поднеся факел к лицу принца, опаляя растрепанные волосы, сказал:
— Это была шутка. Мне не нужно от тебя ничего, кроме присутствия. Я лишь хотел проверить, как быстро ты сдашься. Интересно, на что ты всё-таки согласился, а?
Расхохотавшись, не дожидаясь ответа, Феаноринг ушёл, и свет снова погас.
***
— Жаль, я не увижу этот торжественный момент, — вздохнул Макалаурэ слишком глубоко, и, скривившись, зажмурился: он знал — если начнётся кашель, будет очень больно.
Несмотря на то, что голос менестреля звучал уже немного твёрже и увереннее, не так хрипло, как раньше, на лоб не приходилось постоянно класть компресс, общее состояние пока совсем не радовало.
— Братья тебе подробно расскажут, — улыбнулась знахарка, поднося к ноздрям Феаноринга тлеющий пахучий листок.
Голова закружилась сильнее, все чувства пропали.
Смотря на заснувшего Макалаурэ, эльфийка со вздохом покачала головой и, окунув листочек в воду, убрала его в маленькую коробочку. Надо заняться снадобьями. Всё, что росло в Валиноре при свете Древ, погибло. Запасы трав были, но никто и никогда не собирал много, поэтому практически не осталось ингредиентов для целебных отваров и мазей.
Для некоторых раненых внезапное прекращение лечения сейчас будет означать ухудшение состояния и смерть.
***
Порт наполнился эльфами Второго Дома, державшими в руках факелы.
Тьма, пламя, дым перемешались в пёструю мозаику, разрываемую сотнями голосов. Дворец принца Вольвиона, теперь перешедший во владение брату Феанаро, смотрел на опускающиеся полотна парусов выбитыми окнами и выломанными дверями. Ветер, прилетевший с моря, выл в опустевших коридорах, и этот вой напоминал плач.
Порывы усилились, играя алыми флагами на мачтах, и со всех сторон затрубили рога.
— Счастливого плавания! — послышались крики.
— Ждите нас в Средиземье!
— Удачи в пути!
В воздух взлетели шлемы и щиты, устремились острия мечей, пылая отражённым пламенем факелов.
***
Окружённый воинами Морифинвэ, принц Вольвион стоял на палубе и смотрел на убираемые трапы и поднимающиеся из воды якоря. Его уже не держали закованным, но легче ни капли не стало. Принц вглядывался в толпу в порту, отчаянно надеясь увидеть там брата. В последний раз. Верить, что он приведет воинов и спасёт свой народ, глупо. От этого только больнее.
«Зачем меня привели? Хотели бы казнить, сейчас самое время. Почему я ещё жив?» — думал Вольвион, смотря, как первые корабли отчаливают. Ветер усиливался, стало холодно и как будто темнее. Резкие порывы вышибали дыхание, норовили сбить с ног.
Принц много лет прожил в порту, и не помнил, чтобы поднимался такой силы шторм.
***
Морифинвэ вышел на палубу, ведя под руку Митриэль, а сзади на поводке плелась обнаженная дрожащая пленная принцесса. Обе эльфийки были напуганы примерно одинаково.
Увидев сестру, Вольвион инстинктивно рванул к ней, но стражники больно выкрутили руки, а в спину упёрся меч.
— Она станет нашим талисманом! — крикнул Морифинвэ, указывая на Айриэль. В руках Нолдо звякнул металл. Развязав веревки, Феаноринг сковал запястья девушки плотно прилегающими браслетами, привязал к ним толстый канат и повел вперёд по палубе.
Вольвион начал отчаянно вырываться, уже не понимая, что силы неравны, что сделать всё равно ничего не сможет. Он что-то кричал, но ветер нещадно хлестал его, глуша слова и имена. Оставалось лишь смотреть, как конец каната, привязанного к оковам, закрепили на носу корабля.
И толкнули принцессу Айриэль за борт.
С отчаянным криком эльфийка повисла на середине расстояния до воды, раскачиваясь из стороны в сторону. Ветер трепал ее длинные волосы, сдувал с лица слёзы.
Из порта послышались крики, одобрения и осуждения в равной степени. Кто-то просто смеялся.
Все корабли уже отчалили, устремились во тьму. Ставший почти ураганным ветер заставил эльфов уходить с причалов, искать укрытие.
Но ушли не все. Митриэль видела — муж до последнего ждал, что она спустится к нему по трапу.
С ужасом смотря на кричащего что-то Вольвиона, на ухмыляющегося Морифинвэ, эльфийка подбежала к борту и прыгнула.
— Дайте мне лук и стрелы! — приказал Феаноринг. — Она моя. Или ничья.
Море взволновалось, вспенилось. Во тьме и завывающем ветре просвистели стрелы.
Мгла закрыла звёзды, хлынул ледяной дождь. Среди клубящегося мрака на небе то и дело тучи складывались в грозное и прекрасное лицо девы.
Примечание к части
Иллюстрация Анастасии Миненковой https://vk.com/photo443220075_457252155
Группа артера https://vk.com/publicartnora
Примечание к части
Интим
Улыбка означает радость
Иримэль улыбалась.
Решив для себя, что не хочет разбираться в оттенках, полутонах и узорах каждого мимолётного движения губ эльфийки, Тэлуфинвэ сделал один единственный вывод — улыбка означает радость.
Соединив две кровати вместе, девушка из Тэлери и нолдорский принц обустроили свою каюту так, чтобы сделать плавание наиболее приятным.
— Тебе нравится? — спросил младший Феаноринг, зная — такие слова необходимо произнести.
Ответом стала улыбка. А потом — поцелуй.
Не разбираясь в оттенках, полутонах и узорах каждого касания губ, Тэлуфинвэ решил для себя — целует, значит, довольна.
Что-то глубоко в душе неприятно укололо сердце, возрождая в памяти картину, способную разбить вдребезги любой удобный довод — перед глазами снова заалела кровь, и белокаменный маяк покрылся красными липкими пятнами, идеально гладкие стены испещрили уродливые шрамы от стрел и клинков, в темнеющих багровых лужах заплясали отражения пламени.
***
Всюду сидели и лежали неподвижные тела, слышались стоны и ругань раненых, победившие в мимолётной битве Нолдор ещё не осознали произошедшее, и когда крик о победе смолк, Иримэль вдруг бросилась в объятия одного из убийц своих сородичей.
Её губы оказались мягкими и влажными, но в то же время напряжёнными, руки судорожно обхватили шею Тэлуфинвэ, начали с дрожью, рывками двигаться по спине и забираться в волосы, полные слёз сияющие глаза посмотрели с мольбой. Девушка не умела целовать мужчину, поэтому её ласки были странными и забавными. Глупыми.
Оторвавшись от губ младшего Феаноринга, Иримэль улыбнулась.
Улыбнулась. Значит, всё в порядке.
«Нет! — твердило что-то внутри. — Не в порядке. Ты виновен! Виновен в её страхе, её слезах! Ты — один из тех, кто сломал её судьбу! Один из тех, кто виновен в гибели её брата! Ты принёс горе её семье! Виновен! Виновен!»
Но Иримэль улыбалась, и Тэлуфинвэ заставил совесть замолчать.
Всё хорошо.
Губы нолдорского принца принялись целовать заплаканное лицо девушки под грозный аккомпанемент войны:
«Это твой трофей, господин Феанарион! — перекричал стоны раненых чей-то голос. — Заслуженный!»
«Мой герой! Ты защитил меня! Спас меня! Спасибо!» — часто выдыхала Иримэль, вздрагивая всем хрупким телом.
А потом она показала, где на маяке можно провести ночь — лестница вниз, потом направо, первая дверь. Всего один поворот ключа…
***
Иримэль улыбнулась, лёжа в постели поверх алого покрывала, соединив вместе колени. В полумраке каюты эльфийка выглядела невыносимо соблазнительно.
Женские улыбки воспевали менестрели и рисовали художники, воссоздавали скульпторы и украшали рифмой поэты, утверждая, будто каждое лицо неповторимо, поэтому за движением губ можно наблюдать бесконечно. Тэлуфинвэ посмотрел на свой трофей и снова осознал — в улыбке Иримэль нет ничего притягательного настолько, чтобы залюбоваться и забыть, как дышать.
Почему? Да какая разница?
— Можно мне в последний раз полюбоваться на Альквалондэ? — спросила эльфийка, бросая взгляд то на запертую дверь, то на зашторенное окошко.
— Нельзя.
Феанарион прыгнул на кровать, подмяв под себя девушку, резко раздвинув её ноги.
— Для всех нас, — руки эльфа начали поднимать выше и выше лёгкую сорочку Иримэль, оголяя изящное хрупкое тело, — начинается новая жизнь. Забудем прошлое! Пусть оно умрёт вместе с прежними нами, а мы возродимся в объятиях друг друга.
Ответ — улыбка.
Теперь Иримэль не боялась близости, но и не просила её. А тогда, на маяке, эльфийка из Лебяжьей Гавани сама умоляла об уединении в постели.
***
«Я твоя! — улыбалась сквозь слёзы девушка. — Твоя навек! Возьми моё тело!»
Дрожа и двигаясь скованно, словно одеревенев, Иримэль затащила Тэлуфинвэ в небольшую комнату с узкой кроватью и буквально повалила опьяневшего от крови и смерти Нолдо на подушки. Что делать дальше, не знали ни он, ни она, однако герой-победитель не мог себе позволить проиграть сейчас. Понимая, что трофею всё равно страшнее, чем ему, младший Феанарион отстранил от себя девушку и гордо приказал:
«Снимай с меня доспехи! Раздевай меня!»
Иримэль беспомощно взглянула на ремешки, задрожала сильнее прежнего и улыбнулась:
«Я не умею».
«Давай покажу», — сжалился хозяин трофея, взял мокрые холодные ладони эльфийки и стал помогать правильно работать пальцами.
Освободившись отвсего лишнего, Тэлуфинвэ ловко сбросил с Иримэль одежду и набросился на хрупкое бархатистое тело, отчаянно целуя и лаская всё, что попадалось рукам и губам. Девушка пыталась подражать его движениям, глаза постепенно перестали быть испуганными, ноги раздвинулись шире.
Страх ушёл и вернулся только один раз, когда Тэлуфинвэ приготовился соединить в одно свою плоть и влажное тёплое лоно Иримэль.
Эльфийка быстро закрыла глаза, открыла, снова сомкнула ресницы, сделала движение бёдрами, давая понять, что ждать смысла нет. И младший принц с удовольствием подчинился.
***
Шёлковая постель в каюте смялась, стала тёплой.
Руки Тэлуфинвэ скользили по нежной белой коже Иримэль, лаская груди, слегка сжимая соски, проникая в ложбинки и оглаживая по кругу ягодицы. Два тела соединились в одно, губы сомкнулись в смелом страстном поцелуе, ритмичные движения, сначала медленные, ускорились, и увлёкшиеся друг другом любовники не заметили, как начала усиливаться качка.
Примечание к части
Музыка к эпизоду:
https://vk.com/wall443220075_33812
https://vk.com/audio443220075_456240999_ef21033a62263419e2
Композитор: Евгений Беликов
Гнев Уинэн
Клубящиеся чёрные облака собрались в женское лицо, глаза распахнулись и полыхнули белым. С неба сорвались сверкающие стрелы и ударили в воду перед плывущими кораблями, словно приказывая:
— Назад! Поворачивайте или умрёте!
«Тэлери дрогнут!» — подумал Феанаро, смотря с капитанского мостика на своих моряков.
В воду, совсем близко к кораблю лидера Исхода, ударила молния.
— Остановитесь! Или умрёте!
— Я не отступлю! — закричал Феанаро образу в небе. — Я поклялся вечно преследовать своим гневом любого, кто встанет между мной и моим Сокровищем! И теперь это ты, Майэ Уинэн! Я приму бой! Тебе не испугать меня!
Небо полыхнуло, поднялись волны высотой с дом. За сплошной стеной дождя не было видно Гавани, можно было лишь догадываться, каких бед могут натворить эти страшные валуны.
Волна захлестнула корабль, послышались крики. Но Феанаро стоял высоко, до него сквозь стену дождя не долетели даже солёные брызги.
— Именем Создателя Эру Илуватара! — закричал Феанаро Куруфинвэ небесам. — Повторяю я свою Клятву, когда призывал в свидетели моего Слова Владыку Манвэ Сулимо, супругу его Варду Элентари и саму священную твердь горы Таникветиль! — его меч взлетел вверх, направленный на образ среди облаков. — Я клялся вечно преследовать огнём и мечом, своим гневом любого, будь то Вала, Майя, эльф или иное творение Эру, что уже живёт или родится позже, великое или малое, доброе или злое, кое завладеет или попытается завладеть Сильмарилем, будет хранить у себя или станет препятствовать отвоевать мою святыню! Моё детище! И не тебе, раба Улмо, вставать на моём пути!
Вылетевшие из глаз Майэ молнии нанесли удар: одна — в мачту, разбив в щепки флагшток и сорвав знамя, вторая — в воздетый меч. Ослепительно полыхнуло, словно весь мир взорвался в белой вспышке.
— Пламя не победить пламенем! — провозгласил Феанаро. — Это не твоё оружие, раба! Отступай передо мной и моей Клятвой! Эру вложил в меня огонь многократно более жаркий, нежели ты думаешь!
Оглушительно громыхнуло, и мир снова взорвался белым пламенем.
***
Как только корабли покинули порт, и ветер усилился, Куруфинвэ-младший спустился в каюту. Отец сказал во время плавания заниматься улучшением доспехов и оружия, панцирей для лошадей; оптимизировать, пусть и в теории, массу и прочность материалов, придумать какие-нибудь новые разновидности мечей или иного боевого оружия, и многое, многое другое.
То, на что раньше уходило не меньше дюжины лет неустанной работы в кузнице команды мастеров, надо было сделать ему одному. За сколько? За время созревания апельсинов? Он издевается?
Корабль сначала качало совсем слабо, незаметно, но вдруг пол накренился, со стола упали свечи, их пришлось погасить. Остался лишь один висящий на стене светильник, который теперь раскачивался маятником. Сняв его и задув, Куруфинвэ-младший выбежал на палубу, и ветер едва не бросил его обратно в каюту. Мокрые от проливного дождя доски стали скользкими, корабль накренился, и не успевшие схватиться хоть за что-нибудь эльфы попадали с ног.
Качнуло в другую сторону, и Куруфинвэ-младший, вставая, снова поскользнулся, упал на колено.
— Держать курс! — кричал кто-то. — Штурвал! Держать штурвал!
— Канаты! Привязывайте себя к мачтам! К бортам! Канаты! Быстрее!
— Это всё из-за тебя! — прозвучали слова на Тэлерине, и, если бы корабль снова не качнулся, кинжал вошёл бы под ребро и достал до сердца, но волна спасла сына Феанаро, и лезвие лишь рассекло кожу на боку.
Развернувшись и схватив нападавшего за запястье, Куруфинвэ-младший развернул руку Тэлеро и воткнул кинжал ему в шею. Палуба накренилась, и чтобы сбросить нападавшего за борт, потребовалось совсем немного усилий.
В небе полыхнули молнии, волна захлестнула палубу, сбив эльфов с ног и потащив к бортам. Солёная вода залила рану, боль скрутила тело. Кто-то бросил канат, кричал, чтоб его хватали, и Куруфинвэ-младший, с трудом оторвав руки от рассеченной кожи, вцепился в верёвку. Следующая волна оказалась ещё сильнее, удержаться не удалось, рука разжалась, но кто-то подхватил и обвязал канат вокруг тела.
Вспышка молнии. Оглушающий раскат грома. И снова вспышка, мгновенно ослепившая, была настолько мощной, словно полыхнула сама Арда.
***
— Что нам делать? Что происходит?! — запаниковала девушка, смешивавшая порошки для обработки ран.
— Что сидишь?! — закричала на неё вторая знахарка. — Убирай со стола стекло! Разобьётся!
В окно каюты начала заливаться дождевая вода. Корабль подлетел на волне и рухнул вниз.
Обе эльфийки с ужасом обернулись на Макалаурэ и бросились к нему.
Обе обхватили его, не давая качке причинять раненому страдания.
Обе одновременно сказали друг другу: «Держи кровать!»
И обе не хотели этого делать, ведь обнимать Макалаурэ гораздо приятнее.
Корабль снова пошёл вверх и сорвался с гребня волны. Вода, заливавшаяся на палубу, потекла под дверь.
Громыхнуло так, словно разверзлась земная твердь. Девушки зажмурились.
— Двигай кровать к стене! — закричала, опомнившись, знахарка помощнице. — Давай! Вместе! И держим!
Снова взлёт и падение. И оглушающий грохот.
***
— Штурвал! Держите штурвал!
— Держать курс!
— Канаты! Хватайте! Верёвки!
Двое эльфов, Тэлеро и Нолдо, пытавшиеся удержать штурвал, выбиваясь из сил, но не отступая, вдруг отлетели на палубу, сбитые мощной солёной волной. В свете белой вспышки штурвал закрутился, корабль развернулся боком к волне, и никто не успел его выровнять.
Громыхнул раскат, небо взорвалось белым пламенем. Палуба накренилась, волна подбросила корабль и опрокинула на бок.
***
Феанаро, чувствуя что-то похожее на мощь Темы Творения, как при создании Сильмарилей, только не слыша музыки, отразил удар молнии, и небо вспыхнуло. Он сам не знал, как это сделал, и почему до сих пор не превратился в горстку пепла. Но думать об этом было некогда.
— Я не отступлю от Клятвы! — снова закричал Феанаро. — Уходи с моей дороги, Уинэн!
— Тебе не давали права вершить судьбы, младшая Айну! — услышал словно внутри себя дрожащий гул Феанаро, и шторм в одно мгновение стих, словно его и не было.
Улмо?
Посмотрев на клинок, Феанаро заметил обугленные оплавленные края, но совсем немного. Мысли пронеслись безумным потоком. Что с сыновьями? Корабли целы? Назад никто не повернул? Потери? Много?
***
В небе закружились чайки. Белые стрелы среди мерцающих звёзд.
Где цветы?
Под ногами хруст высохшего мха, заденешь ветку — сломается. Тронешь кору — отвалится. Листья скрючились и опали, шишки ещё висят, но их всё меньше. По лесу теперь не пройти незамеченным — любой шаг сопровождается шорохом или треском. Какой толк в маскировочных плащах, если идти бесшумно невозможно? И даже то, что рядом верные эльфы, слабо утешает.
Кто это впереди?!
***
Девушки, освещая себе путь фонарями, пробирались во тьме между мёртвыми деревьями и засохшими кустами, осматривая расставленные ловушки для птиц и мелких зверьков. В ручье неподалёку нужно набрать воды, а высохшие ягоды, если они ещё остались, пригодятся для отваров.
— Кто здесь? — испугалась эльфийка, отошедшая от подруг, чтобы поискать шишки: в них могут быть орехи.
Тишина. И удаляющийся шорох.
— Кто там был? — встревожено спросила другая эльфийка, осматривая отломанную ветку.
— Не знаю…
— Они ушли. Быстро собираем всё, что хотели, и возвращаемся в лагерь. Под защитой Золотой Принцессы спокойнее. Я раньше никогда сама по лесу не ходила. Муж…
— Не плачь. Слезами горю не поможешь. Может, ещё вернёмся в Альквалондэ. Домой.
— Подождите, воды наберу.
Эльфийки переставили сети, спустились к ручью. До лагеря недалеко, но всё равно страшно здесь одним. Во тьме. Без братьев и мужей. Которых больше никогда не увидят.
***
— Это просто девушки. Бояться нечего.
— Неважно. Уходим. Они могут кому-нибудь рассказать.
— Это помешательство!
— Осторожность лишней не бывает.
— Может, их вообще здесь убьём и закопаем?!
— Мы же не Нолдор.
— И то правда.
И снова хруст сухих листьев и затвердевшего мха. Ломающиеся мёртвые корни. Тьма.
И неожиданно сотрясшее весь мир ржание лошадей.
Беглецы вздрогнули, попятились, но всадники разделились и не дали скрыться во мраке.
— Кто такие? — спросил подъехавший сзади. — Заблудились? Или дезертиры?
— Не пугай путников, Айканаро. Нам сказали просто найти кратчайший путь.
— Айканаро? — спросил вдруг один из путников. — Куда ищете путь? И с кем? Принц Арафинвэ здесь?
— Да, — ответил Айканаро, сбрасывая капюшон, открывая вьющиеся золотые волосы. — Если вы заблудились во тьме, идёмте с нами.
— С великой радостью!
— Мы здесь недалеко. А кто вы, странники?
— Мы… Друзья вашего принца. Он будет нам рад.
— Значит, порадуем дядю. Садитесь на лошадей, подвезём. А дорогу потом поищем.
Братья-близнецы Айканаро и Ангарато переглянулись: Нолдор видели, незнакомцы скрывают лица не только капюшонами, но и чарами. Зачем? Пусть дядя Арьо разбирается.
Натянув капюшоны ещё ниже, путники взобрались в седла. Лагерь принца Арафинвэ — подарок судьбы.
***
— То есть мы с тобой короля Ольвэ к нам в лагерь привезли?! — захохотал Айканаро, толкая старшего брата, который стоял неподвижный и хмурый, завязывая узлами тонкую стальную проволоку, но принц Арафинвэ жестом приказал молчать:
— Король Ольвэ не хочет, чтобы о нем знали, ясно?
Письмо от матери лежало на сколоченном наскоро столе, и Арафинвэ постоянно переводил взгляд на него.
Ольвэ сидел, обхватив руками голову, его два советника выглядели бледными тенями.
— Оставьте нас, — сказал племянникам Арафинвэ, чувствуя, как мир, и так уже разорванный на части, рушится окончательно. — И… Ни слова Финдарато, поняли?
— Отец! Я так… — Вбежавшая к Арафинвэ без предупреждения дочь отпрянула, взгляд вдруг стал страшным. — Ты… — выдохнула она, смотря на короля Тэлери. — Ты… Стравил свой народ с моим! И теперь просишь помощи? Ты смеешь просить помощи у нас?!
— Остынь, Артанис! — ужаснулся Арафинвэ, хватая в руки письмо матери, словно оно могло его защитить. — Что с тобой?
— Что со мной? Ты… Отец! Ты не видел! Это всё из-за него! — принцесса указала на Ольвэ. — Как жаль, что у меня нет с собой меча.
— Успокойся, дочь!
— Нет! Ты мне не указ! И если ты, отец, поможешь ему, — Артанис всю трясло, — я… Я… — она выдохнула. — Отец, я хотела просить помочь… Не мне. Женщинам и детям, — принцесса снова посмотрела со злобой на короля Ольвэ. — Но теперь вижу, ошиблась адресом.
— Почему ты судишь, не разобравшись? — Арафинвэ сильнее сжал письмо.
— Потому, отец… — Артанис дышала, как после длительного бега, — я бы его с позором выгнала, а ты впустил в свой шатёр!
— Да я не знаю, что случилось! — с отчаянием выкрикнул Арафинвэ.
— Ах, ты не знаешь. Так я тебе расскажу. Этот слизняк бросил свой народ на убой! Он заставил их убивать наших братьев! Он хотел убить дядю Феанаро и его сыновей! Ты знаешь, что Макалаурэ убит?! Ах, да, ты не знаешь! — Артанис сжала кулаки. — Он должен был сброситься с башни, не вынеся позора! А он прячется здесь! Этот слизняк погубил свой народ! Бросил под мечи Нолдор! Спровоцировал Феанаро, выпустив тысячи стрел и перебив его воинов! Альквалондэ теперь в руинах! Все улицы были завалены трупами! А его сын вызвал на поединок раненого Нельо! Убей его, отец!
— Что?! — Арафинвэ отпрянул.
— Уже ничего, — тихо сказала Артанис. — Прощай, отец.
— Она права, — вздохнул, опустив голову Ольвэ. — Мне не место здесь. Но, Арьо… Мне больше некуда пойти. Я боюсь оставаться во дворце. Вдруг… Они придут? Что я буду делать?
— Они? Мой народ?
Ольвэ закрыл лицо руками. Советники, не сговариваясь, приобняли короля за плечи. Арафинвэ вздохнул. Его собственный отец тоже… Сам не умел принимать решения. Для него существовала только воля Валар. А если они молчали, чудил.
— Твоему народу нужен король, — сказал Арафинвэ беглому Тэлери, — вернись к нему. Мы идём в Альквалондэ. Иди с нами. Под моей защитой тебя не тронут.
— Я не могу!
Младший брат Феанаро вздохнул. Позвав слуг, он распорядился принести всем гостям вина и закуски, а сам сел читать письмо матери. Это в любом случае важнее проблем беглого короля. Арафинвэ не хотел даже думать, что по вине этого… Тэлеро… у него больше нет родни.
Никаких выводов, пока не убедится во всём лично.
***
«Драгоценный мой Арьо! Одумайся, умоляю! Я говорила Владыке Манвэ Сулимо, что ты ушёл по моей просьбе, что это я послала тебя мстить за отца, чтобы Владыки не думали, будто ты стал предателем по своей собственной свободной воле. Валар не пустят обратно тех, кто уйдёт. Понимаешь? Средиземье опасно…
…На Валинор пала тьма, и нам всем придется много трудиться, чтобы помочь Владыкам вернуть счастье в их земли. В наши земли, сынок…
…Умоляю, вернись. Пока не поздно…
Люблю всем сердцем.
Твоя мама».
Письмо было гораздо длиннее, но именно эти строки Арафинвэ перечитывал снова и снова. И ему становилось страшно и стыдно.
Принц спиной чувствовал пристальные взгляды короля Ольвэ и его советников, знал, что от него ждут… Чего?
— Я ничего не стану делать, — поднялся Арафинвэ, складывая письмо, но не выпуская из рук. — Ни-че-го. До тех пор, пока не увижу Альквалондэ своими глазами. Пока не поговорю с братьями. Они ведь живы, Ольвэ? Они… Живы?
— Я… — король Тэлери едва не плакал. — Я не знаю… Сведения противоречивы. Феанаро не видели на поле боя. В его шлеме был Нельяфинвэ…
— Стоянка окончена, — выдохнул Арафинвэ. — Выступаем немедленно. В Альквалондэ. И ты, король, едешь с нами.
***
Где цветы, дай мне ответ…
Где они остались?
Где цветы, дай мне ответ.
Где теперь растут?
Где цветы, дай мне ответ.
Девушки собрали, и вот их нет.
Когда же все это поймут?
Когда же все поймут?
Финдарато снова был пьян, поэтому непослушные пальцы промахивались мимо струн. Музыка потеряла гармонию и благозвучие. Золотоволосый эльф пел, на ходу придумывая текст, поэтому делал большие паузы.
Сидя рядом с братом, Артанис косилась на племянника, грустного то ли от её рассказа, то ли от вечно нетрезвого отца. Принцесса понимала, что, возможно, была слишком резкой, рассказывая про события в Альквалондэ, про беглянок, прячущихся в лесу, про труса Ольвэ, про слухи о смерти Макалаурэ. Это ведь лишь сплетни! А Финдарато, казалось, не выдержал тяжести обрушившихся новостей.
А девушки где, дай ответ.
Где они остались?
Девушки где, дай ответ.
Где они живут?
Девушки где, дай ответ.
Вышли замуж, и вот их нет…
— Папа… — Артаресто незаметно спрятал бутылку. — Может, поедем уже? Чего мы ждём?
Но Финдарато словно не слышал сына. Артанис погладила брата по волосам, тот отстранился, продолжая петь.
А где мужья их, дай ответ.
Где они остались?
Где мужья их, дай ответ.
Ведь их так ждут…
Где мужья их, дай ответ.
Ушли в Исход, и вот их нет…
И где же воины, дай ответ?
Легли в могилы, и вот их нет…
Пальцы замерли на струнах. Финдарато потянулся за вином и, не найдя бутылку, печально отмахнулся, мол, не очень-то хотелось. Арфа снова запела. Ещё сбивчивее, чем раньше.
А где могилы, дай ответ,
Где они остались?
Где могилы, дай ответ.
Где слёзы льют?
Где могилы, дай ответ.
Цветами стали, и вот их нет.
Когда же все это поймут?
Где цветы…
Финдарато вытер глаза.
— Сынок, не будь жесток к отцу. Отдай вино.
Артаресто напрягся.
— Братец, я дам тебе выпить, когда мы выйдем в путь, — зло сказала Артанис. — Не раньше. Иначе ты так здесь и останешься. И будешь ныть. Твоё нытье никому не нужно! Даже мне, любящей тебя сильнее всех остальных, сестре. Понятно?
Финдарато, не поднимая головы, осторожно встал. Арфа все ещё играла отдельные несвязанные между собой ноты, повинуясь магии владельца, даже несмотря на его нетрезвое состояние.
— Он жив, — сказал вдруг Финдарато. — Я знаю. Меня никто не разубедит. Мы ещё увидимся.
Примечание к части
Песня «Где цветы?» М. Дитрих
Это мой город!
Они шли по берегу, закованному в мраморный панцирь, холодному и всё ещё мокрому после только стихшей бури. То и дело на глаза попадались эльфы, вычерпывающие воду из кладовых.
— Что вы сделали с убитыми? — нарушил, наконец, молчание Арафинвэ, посмотрев в глаза брату.
Приехав в Альквалондэ, младший сын Финвэ сразу встретился с Ноло, понимая, что, если мгновенно не получит ответ, жив ли брат, не ранен ли, то может сорваться. Разрушенный город для Арафинвэ стал воплощением уничтоженной, раздавленной и втоптанной в грязь счастливой жизни. И убитой веры в милосердие Валар. Ведь…
В Исход уходил Феанаро и его народ, это они подняли мятеж, так почему теперь здесь повсюду трупы чаек, выброшенная на берег задыхающаяся рыба? Они тоже восстали? Арафинвэ чувствовал себя такой же чайкой или рыбой.
На площади с фонтанами младший из детей Финвэ когда-то гулял с будущей женой. И здесь же предложил ей связать навеки судьбы. Она тогда сидела на кромке фонтана, за спиной разлетались играющие радугой брызги, но ни прозрачные скульптуры, ни капли на фоне подсвеченного сиянием Древ дворца не могли сравниться с красотой юной эльфийки.
Но больше нет ни Древ, ни фонтана.
А на той улице, начинающейся ажурной… Чёрной обугленной разбитой аркой, когда-то давно… Ещё ребенком…
— Арьо, — голос брата вернул в реальность, — держись. Не надо, пожалуйста.
— Да, ты прав… Так… Что с убитыми?
— Сначала, — опустил голову Нолофинвэ, — мои воины во главе с Лаурэфиндэ их складывали в ряды на набережной за портом, чтобы близкие могли найти своих, — Нолдо говорил монотонно, с усилием, словно у него сводило челюсти. — Но потом поняли, что мёртвых слишком много. Стали закапывать. Ты видел, где. Там земля ещё не осела.
— Я не знаю, что сказать, прости.
Братья замолчали. На улицах постепенно появлялся народ, больше не нуждавшийся в укрытиях от бури. Нолдор, вдоволь нарадовавшись победе, с энтузиазмом принялись за ремонт порушенных зданий, но ветер поломал строительные леса, свёл на нет результаты работы последних нескольких дней, и эльфы, ругаясь, начали реставрацию сначала.
— Феанаро… Он… — Арафинвэ не знал, как начать разговор о полубрате, однако, лишь назвав его имя, высек искру, спровоцировавшую взрыв.
— Феанаро?! Что тебе рассказать?! Все только о нём и говорят! Все! Мой сын орёт славу ЕМУ, размахивая ЕГО знаменем! Феанаро… Он «бросил руины Альквалондэ к моим ногам»! В подарок! Это он мне в письме написал! Представляешь?! Разрушил город, а я должен здесь править?! «Можешь передарить его сыну»! Феанаро плевать, пойдём мы за ним или нет! Но я дал ему слово! При Валар! Как так можно?!
— Слово… — Арафинвэ смотрел уже не на брата.
— И сейчас ты притащил сюда Ольвэ! Зачем?! Чтобы он видел, что натворил мой сын?! Ты хочешь выглядеть прекрасным принцем в сверкающих доспехах, не заляпанных кровью, на фоне меня?!
— Ноло… Ольвэ… Ему не до нас. Видишь?
— Да!!! Я вижу! Ты его сюда притащил, ты и увези! И сам проваливай!
— Ноло! — Арафинвэ схватил брата за плечи, попытался обнять, но тот вырвался и отстранился.
— Спаситель пришёл! Мы все проливали здесь кровь, нас втоптали в грязь и опозорили братоубийством! И тут являешься ты! Чистенький и добренький! Милосердно помогающий королю! Этот город больше не его! Он мой, ясно?! И я сам решу, нужен мне этот эльф здесь или нет!
— Ноло… Прошу, не надо! Опомнись. Просто посмотри на него. Тебе… Его совсем не жаль?
Около причала для прогулочных лодок столпились эльфы. На мокрых досках стоял на коленях король Ольвэ, прижимая к груди покрытое кровавыми гематомами посиневшее тело дочери, выброшенное на берег волной вместе с трупами чаек и задыхающейся рыбой. Закрывая мёртвую Айриэль своим плащом, Ольвэ целовал разбитый холодный лоб, гладил спутанные мокрые волосы и кричал. Страшно и отчаянно.
— Нет, — сказал Нолофинвэ уже гораздо спокойнее. — Мне его не жаль. Ни капельки. И думай обо мне, брат, что хочешь.
Мандос
Наваждение обрушилось внезапно, выбросив из материального живого мира в пустоту.
Душа завибрировала, замерцала, потеряла целостность, обратившись в бессчётное множество искр, мечущихся во мраке, уже не единых, но и не свободных, тянущихся друг к другу, но лишённых возможности слиться, стремящихся к свету, бросающихся к любому, даже самому ничтожному его источнику, ища покоя и утешения, но каждый раз пролетая мимо.
Воссоединиться нельзя, погаснуть — тоже. Метание в поисках избавления нескончаемо и оттого мучительно.
Обратившиеся потоками хаотичной энергии, души, лишившиеся формы и содержания, сохранив жалкие обрывки прежней личности, ужасались собственной ничтожности, и опять мчались к свету в надежде, что там будет покой и забвение, не в силах преодолеть обманное притяжение.
И снова пролетали мимо, проваливаясь в очередную бездну, где вдали слабо мерцает манящий огонёк. Это опять обман, сомнений нет, но сопротивляться невозможно — свет засасывает, скручивая бесполезный искрящийся поток, когда-то хранивший память и чувства, в спираль, сдавливая, сминая, терзая остатки сознания. Это словно чудовищный водоворот, в конце которого свет.
Только достичь его нельзя.
***
Наваждение рассеялось, осталось лишь ощущение пустоты и обречённости. В сознании сохранилось совершенно очевидное понимание бессмысленности: впереди лишь боль, бесчестие, предательство, страх и… Та жуткая бездна, которая хуже, чем просто угасшее навек сознание.
Назад! Бегите и молите о прощении! Вы видели, что будет дальше.
***
Реальность настигла эльфов внезапно, словно окатив ледяной водой. Морок пропал, и каждый обнаружил себя там, где был, казалось, вечность назад: на улице, на пристани, в чьём-то доме, в постели или за столом, на корабле. Все, кто шли за Феанаро Куруфинвэ, получили страшное предупреждение и поняли, от кого оно. Знание родилось в сердцах, в глубинах сознания, и оттого было ещё страшнее: Намо Мандос — не просто Вала, перед которым можно пасть на колени и молить о прощении. С ним нельзя договориться, ведь… Это равнодушная бездна, где нет надежды на избавление. Провалишься в неё — и пути назад уже не будет. Никогда. Ни для кого.
И дрогнули даже самые отважные сердца.
Путь покаяния
Видение грядущего было слишком страшным, чтобы его понять до конца. Слишком. И поэтому породило протест.
«Валар играют нечестно! — пришло вдруг осознание. — Они… Все одинаковы?»
Артанис вспомнила занятия фехтованием с Вала Мелькором — Морготом, разумеется, и поняла, что вот они — те же методы воздействия. Учитель всегда заставлял ученицу испытывать страх. Всегда! Сначала Артанис не понимала, зачем, но потом её озарило: конечно, ведь испуганным эльфом гораздо проще манипулировать.
— Нолдор Третьего Дома! — закричала принцесса, взбираясь по строительным лесам на полуразрушенную сторожевую башню. — Нолдор! Великий народ Валинора! Величайший народ Арды! Неужели мы позволим шантажировать себя?!
Аудитория была слишком малочисленной, эльфы в основном не обращали внимания на принцессу, которая только что, незаметная для всех, вместе с братом и племянником помогала грузить чьи-то пожитки на телегу. Нужно было срочно что-то придумать.
— Злую долю пророчат тем, кто пойдет вслед за Феанаро! Но мы, Нолдор Третьего Дома, пойдем не за ним! Наш путь — не путь мести и крови! Мы пойдем за принцем Финдарато!
Брат Артанис едва не уронил мешок с мукой.
— Что?! — его глаза округлились, но Артаресто закрыл отцу ладонью рот.
— Нас поведет чистое сердце! Не запятнанное злобой! Мы будем строить, не рушить! Дарить жизнь, не отнимать! — кричала Артанис, и слушателей становилось больше. — Я пойду вслед за светом, сияющим в сердце моего любимого брата, и этот путь не может быть проклят! Он благословен, ибо начат во имя счастья и любви!
Финдарато отбросил ладонь сына и пробился к башне, откуда кричала Артанис.
— Наш принц! — радостно провозгласила толпа множеством голосов. — Наш лидер! Веди нас, принц Финдарато Инголдо! Веди вперёд!
— Неужели наш путь лежит назад, где нам придется просить прощения за то, что мы не совершали?! С какой стати нам унижаться?! Мы гордый народ! Мы Нолдор! — голос Артанис звучал призывно и вдохновляюще, прогонял страх. — Мы не станем ждать подачек Феанаро! — продолжила речь принцесса, видя растерянность брата и понимая, что если даст ему слово, он ляпнет что-нибудь не то. — Нам не нужны залитые невинной кровью корабли! Мы вернёмся домой, подготовимся к походу и двинемся через Хэлкараксэ! Я там была и знаю — дорога есть! И она ждёт нас, мои братья и сёстры! Айя Финдарато Инголдо!
— Вы не можете уйти! Валар отвернутся от нас! Проклянут! — послышался голос Арафинвэ, и толпа притихла. Младший сын Финвэ хотел продолжить говорить, но вдруг увидел глаза своего… Больше не своего… Народа. Эльфы смотрели на Арафинвэ, как на труса. — Финдарато…
Взгляды отца и сына встретились. И Арафинвэ понял — он чужой для собственных детей, которые не понимают его. Не могут и не хотят понять.
— Финдарато…
— Что?
Как холоден его голос!
Арафинвэ, разрываемый изнутри страхом и отчаянием, понимая, что его жизнь потеряла всякий смысл, ведь он своим безволием и нежеланием быть самостоятельным погубил всех, кого любил, из последних сил сдерживая слёзы, подошёл к сыну.
— Финдарато…
— Что тебе, отец?
Сняв дрожащей рукой с пальца кольцо — символ рода, Арафинвэ вложил его в ладонь сына. Хотел обнять, прижать к себе, но Финдарато сделал шаг назад. Это был сокрушительный удар в сердце.
— Правь мудро, будущий король, — с трудом произнес Арафинвэ, не в силах отпустить руку сына. Но тот высвободился сам и, сдержанно кивнув, отошёл. И отвернулся.
Младший сын Финвэ, задыхаясь, бросился прочь с площади.
***
Видя вставших лагерем неподалеку от города эльфов своего Дома, Арафинвэ на миг замер. Он знал — не все, слушавшие пламенную речь Артанис, остались в Альквалондэ: половина, если не больше, повернули назад вслед за своим предводителем. Но среди них не было его детей.
Нужно что-то сказать всем этим эльфам, ведь… Они шли за принцем Арафинвэ, главой своего Дома, не задавали вопросов, не бунтовали и ничего не требовали! Шли… На убой. К страшной участи!
По щекам покатились слёзы.
— Простите меня, — единственное, что смог произнести Арафинвэ и тронул коня, но, проехав совсем немного остановился и спешился. Он не достоин ехать верхом. Он бросил тех, кто верил в него, в бездну, из которой нет спасения. Душу немного грело то, что почти все его родичи сейчас спешно собирались в обратный путь, кто-то уже успел выступить.
«Что я могу сделать для них? Для всех тех, чьи судьбы сломал? Они смотрят на меня… И уже ничего не ждут. Просто уходят домой. Как я мог?!»
Арафинвэ упал на колени. Сознанием полностью, без остатка завладел ужас понимания, против кого он пошел.
Срывая с себя знаки отличия, плащ, украшения, младший сын Финвэ остался растрёпанным, в разодранной рубахе, упавшей с плеча, и представлял собой настолько жалкое зрелище, что его собственные родичи, удивляясь и кривясь, проходили мимо, якобы случайно задевая его ногами, наступая на разбросанные вещи своего господина.
Но Арафинвэ было уже всё равно.
— Манвэ! — отчаянно закричал он, заливаясь слезами. — Великий Манвэ! Прости! Не губи мой народ! Помилуй мать! Она ни в чем не виновата! Это я, глупец, жалкий глупец, поверил злу! Отец наш Эру! Я виноват! Я готов к любой каре, только не губи моих родичей! Пусть они будут счастливы! Я же приму всё! Наказывай меня, не их! Я один готов претерпеть все уготованные им страдания, сколь бы чудовищны они ни были! Обрушь их на меня, Эру! На меня! Не на них! Я все равно не смогу жить с пониманием того, что сделано! Как я мог?! Как?! Как я мог поверить Феанаро?!
Продолжая кричать и плакать, эльф пополз на коленях, в отчаянии вцепившись в волосы.
— Простите, Владыки, молю! — вырвался хриплый крик. — Я отдаю себя вашей воле, Владыки! Я готов ответить за весь свой народ, только не обрушивайте гнев на мою маму! Пусть будет счастлива!
Арафинвэ не видел, сколько Нолдор Третьего Дома последовали его примеру, даже не знал, что такие были. Он просто двинулся в обратный путь, не вставая с колен. Ткань штанов быстро протерлась, кожу раздирали камни и сухие ветки, за Арафинвэ потянулся кровавый след.
Но он не останавливался. Лишь иногда падал от усталости и тогда видел над собой звёзды. В эти моменты Арафинвэ обнаруживал, что его не забыли и не бросили: кто-нибудь обязательно подходил, давал воды, спрашивал, нужна ли помощь, пытался делиться едой.
Как только возвращались силы, принц Арафинвэ поднимался и полз на разодранных коленях дальше. Было больно, принц плакал и вздрагивал почти при каждом «шаге», но не останавливался. Только падал, собирался с силами и снова двигался вперёд, умоляя Валар покарать его, а не тех, кто верил ему.
Превратившись в грязное измученное подобие эльфа, совершенно сломленное и раздавленное, Арафинвэ, много дней спустя, приполз к священной горе Таникветиль.
И упал в беспамятстве у её подножия.
Вечная тьма
«Зачем угрозы? Зачем пророчества и предупреждения? Хотят остановить — пусть обездвижат. Хотят убить — в чём проблема? Любому Вала достаточно лишь сплести мелодию, и эльф падёт замертво. Это что, глупая игра?»
Финдекано смотрел из окна смотровой башни на творящееся безумие, и подавлял собственный страх злостью, заставлял себя презирать ползущих на коленях рыдающих эльфов Третьего Дома, которых собралось не менее трёх сотен. Такое зрелищное раскаяние повергало в изумление даже их собственных родичей.
Сын Нолофинвэ подогревал в себе презрение к засомневавшимся и начавшим ругаться друг с другом эльфам своего Дома. Почти получалось, но всё же страх перед бездной побеждал. И тогда Финдекано устремил взгляд на удаляющиеся белые корабли.
«Если хоть один из них повернет назад… Нет! Если вернётся с раскаянием Феанаро… Или Нельо… Нет! Даже тогда я не встану на колени! Если это случится, я заберу корабль себе и выйду в море! Догоню остальных и возглавлю Исход! Да!»
Но корабли удалялись, и сердце Финдекано разрывалось от противоречивых чувств. Что это? Гордость за тех, кого он считал своей семьёй даже больше, чем ближайшую родню?
Горечь от разлуки или… Обиды? Ощущения, что его предали?
Хватит! Довольно!
Корабли вернутся! И это главное.
***
— Это что было? — казалось, совсем не испугался увиденного пророчества Морифинвэ. — Нас прокляли?
— Нет, это тайное знание, — отозвался кто-то из команды. — Нас посвятили в него.
— Ничего не знаю! Это проклятье. Меня прокляли, — хищно улыбнулся Морифинвэ, — значит… — он обвел взглядом родичей, — я могу делать всё, что хочу. Мне же нечего терять. Соответственно, нечего бояться. Айя Намо Мандос! Спасибо за свободу!
— Айя Намо Мандос! — подхватили сначала немногие, но голосов становилось больше.
— Я шёл за Феанаро Куруфинвэ, — поднялся вдруг на палубу, шатаясь, бледный и осунувшийся Асталион, — я шёл за моим другом Нельо не ради себя, я готов пожертвовать своей жизнью, готов принять любую, самую страшную участь ради победы над злом. Если там, за гранью бытия, меня ждёт вечная тьма, но я буду видеть живыми и строящими счастливое будущее в мире без Моргота мою жену и детей, детей их детей и всех остальных, ради кого пролил кровь, мне не будет страшна никакая бездна! Даже если и не увижу… Но, погибая, и проваливаясь в бесконечный мрак, я буду знать, ради чего все это пережито.
— Валар думают, мы такие же, как они, — сказал вдруг спустившийся с мачты по верёвочной лестнице Тэлеро. — Валар думают, нам наше личное благо важнее общего. Я уже понял, что для них так и есть. Но мы — не они.
— Мы — эльфы! И мы знаем, что такое самопожертвование во имя тех, кого любим! — как мог громко произнес Асталион, прижимая сжатую в кулак руку к ране на груди.
— Валар теперь для нас прошлое, — ухмыльнулся Морифинвэ. — Пусть пугают трусов и рабов. Айя Феанаро!
— Айя Феанаро!
***
Глава Второго Дома Нолдор, король оставшихся в Амане сородичей, хозяин порта Альквалондэ, смотрел вдаль на море. Что теперь делать? Примеру какого из братьев следовать? Как быть с данным словом? И как спасти сына, погубившего всю семью?
Аклариквет… Где он вообще?! Не умер от страха? Почему он не рядом, когда так нужен?!
— Найдите и приведите моего певца! — крикнул Нолофинвэ, рассчитывая, что его услышат и выполнят приказ. Что именно собирался говорить Аклариквету, король понятия не имел, надеялся придумать это по ходу разговора. Зато Нолофинвэ вдруг понял, какую проблему решит немедленно. — Лаурэфиндэ! Эктелион! Приведите ко мне короля Ольвэ. Не пойдёт сам — помогите ему. Великому правителю нужно содействие в возвращении домой. Немедленно. Займитесь этим.
«Защитник короля Ольвэ уполз извиняться. А двум владыкам в одном городе не место. Его сын проиграл битву, мой — выиграл. Один из нас должен с позором удалиться, и это не я», — сам себя не узнавая и в глубине души ужасаясь подобным мыслям, подумал сын убитого Морготом нолдорана.
***
«Вот, значит, то, чем клялся отец, — подумал Майтимо, приходя в себя от пророческого видения. — Он знал, ЧТО есть вечная тьма на самом деле? И позволил нам обречь себя на это?»
Старший сын Феанаро Куруфинвэ сидел в своей каюте, но Финвэ Третьему казалось, он был заперт в темнице, и ему только что вынесли приговор. И не кто-то, а собственный отец.
Но пути назад нет. Просить прощения у Валар? За что? За попытку защитить близких от врага? Просить прощения у тех, кто вместо помощи бросает в лицо проклятья? Айнур защищают своего собрата, так пусть не удивляются, что эльфы поступают так же!
Нельяфинвэ не выходил из каюты во время шторма, понимая, что от раненого воина толка не будет, он лишь создаст дополнительные проблемы своими попытками помочь. Но теперь пришло время подняться на палубу и произнести слово перед командой.
— Кто достаточно храбр, чтобы продолжать путь, отныне мой брат! — закричал старший Феанарион, делая вид, что подъём на капитанский мостик не доставил ему проблем. — А кто нет — пусть прыгает за борт и уповает на милость Улмо. Боится прыгать — я лично окажу в этом содействие!
Желающих проверить готовность Айнур прийти на помощь утопающим не оказалось.
***
Принц Турукано схватился за голову, до боли сдавив виски. Что за безумие? Почему всё это происходит? Этого не должно быть! Только не с ним! Он ведь не делал ничего плохого! Но… И не предотвратил. Лишь отошёл в сторону.
Возможно, надо было…
Мысли путались: Турукано снова видел лицо войны. Опять.
Вот оно — смеётся над лишившимся от страха рассудка дядей Арафинвэ. Хохочет сотнями голосов тех, кто хочет новой крови, и среди них — его родной брат Финдекано. Но придёт время, посмеются и над отважным героем. Жестоко посмеются!
Лицо войны слилось с лицом самого близкого для Турукано эльфа — его отца. И вот этот страшный монстр смотрит с презрением на убитого горем короля Ольвэ, мертвую дочь которого, завернутую в промокший плащ, погрузили, словно мешок с зерном, на телегу, а его самого едва ли не силой усаживают рядом с трупом. Хорошо, хоть не избили и не связали… Но нет, отец бы так не поступил. И Лаурэфиндэ тоже так думает, это видно по глазам храброго Нолдо: смотрит на своего короля без злобы. Но лицо войны покажется и доблестному золотоволосому воину, ставящему свои принципы выше всего в жизни. И выше самой жизни.
Надо уходить. Возвращаться домой. Пусть и не на коленях и не в слезах. Но смотреть в это чудовищное лицо больше нет ни сил, ни смысла.
***
Когда кровь и море сливаются воедино, рождается боль, от которой мутнеет сознание, и все силы уходят на то, чтобы не закричать.
Но стоило отдышаться, прийти в себя после шторма и промыть рану, которую пришлось зашивать, как навалилось страшное пророчество. Очнувшись и в ужасе осматривая себя и окружающую обстановку, Куруфинвэ-младший подумал лишь об одном: почему, почему, будьте вы прокляты, Валар, нельзя было предупредить раньше? Почему? Тогда бы не было ни Клятвы, ни страшной кровавой бойни в Альквалондэ, унесшей более тысячи жизней. Ничего бы не было! А какой смысл в этом знании теперь? Сломать хребет гордым Нолдор? Превратить в запуганных рабов? Нет. Погибать, так борясь. За то, что отняли. За честь семьи. За отца. Лучше умереть, чем превратиться в безвольное существо, недостойное называться эльфом.
— Папа… — Тьелпе вошёл бесшумно, незаметно. Как призрак. — Я…
Юный эльф не плакал. Он просто вдруг стал неживым. В нём погас яркий дерзкий огонь. Куруфинвэ-младший, отстранив зашивавшего рану собрата, не дав даже наложить повязку, осторожно встал и, нерешительно подойдя, крепко обнял правой рукой сына. Левой двигать не мог — кожа на боку натягивалась, нити, держащие вместе края разреза, впивались в плоть. Больно, даже несмотря на охлаждающую мазь.
— Не бойся, сынок, — произнес Феаноринг, и почувствовал, как внутри вот-вот взорвется вулкан.
Отстранив Тьелпе, он быстро, как мог, ринулся на палубу и осторожно поднялся на капитанский мостик. Рана на боку кровоточила, алые струи стекали по коже. Глаза Куруфинвэ-младшего загорелись злым опасным огнем.
— Слушайте меня все! — крикнул Феаноринг, стараясь не обращать внимания на мешающую делать резкие глубокие вдохи боль. — Если ещё хоть кто-нибудь из вас, медузы клятые, попытается меня ужалить… Меня или моего сына! Или любого другого Нолдо, я убью вас всех! Я вырежу ваши сердца и скормлю их морским гадам, а трупы развешу по бортам в качестве украшений! Меня все поняли?!
Возможно, Тэлери поняли, возможно, нет. Возможно, не услышали или не поверили.
Но Тьелпе всё услышал и всё понял. И ему стало ещё страшнее, чем было до этого.
***
Как только штормовой ветер стих, волны улеглись, а тучи рассеялись, все, кто находились на корабле Феанаро, потрясённые сражением короля Нолдор с Майэ Уинэн, бросились помогать пострадавшим, перевешивались за борт, высматривая, не нужно ли спасать тонущих собратьев, Тэлери полезли проверять паруса, кто-то ринулся в трюм. У всех, кто видел Феанаро, отражающего молнию, теперь было благоговение перед ним. Потерявшие своих покровителей-Валар эльфы поверили, что обрели нового великого лидера.
Но стоило зародиться новой надежде, открылась страшная истина о пути и его финале.
Феанаро не сразу понял, что произошло, решив, что израсходовал силы, сражаясь с Уинэн, и потерял сознание. Он словно существовал отдельно от плоти, и почему-то его это мало волновало, словно тело ничего не значило. Но вокруг Феанаро, в бесконечной чёрной бездне, метались сгустки беспорядочной хаотичной энергии, терзаемые тьмой и вечным поиском спасения. Их было очень много, и Куруфинвэ узнавал каждого. Вспоминал имена и лица. Некоторых он бы не смог забыть, даже лишившись разума, ведь это… Нет…
Он был обречён вечно видеть муки тех, кого знал, кого любил. И понимал — выход есть. Надо лишь сказать «Да». А потом выполнить обещание.
Арда обречена, вот-вот распадётся в прах, утратив магию, заключённую в Музыке Творения, что давно смолкла, и тогда все три главных сокровища Феанаро придут к нему сами, как истосковавшиеся дети приходят к любимому отцу. Будет дано время побыть вместе. Торопить не станут. Лишь напоминание о муках терзаемых тьмой душ не даст забыть, что Сильмарили должны погибнуть ради возрождения нового мира. Возрождения всех, кто сейчас страдает в бездне. И положить конец этой истории может только сам Феанаро.
Просто уничтожив Камни, родившиеся в его ладонях.
***
Открыв глаза и увидев растерянность и ужас на лицах тех, кто ещё мгновение назад был воодушевлен победой над разбушевавшейся стихией, Куруфинвэ понял, несмотря на выбившее почву из-под ног видение — надо взять слово.
— Братья мои! — сделав глубокий вдох, заговорил сначала слишком тихо Феанаро. — Мой народ! Нам открыли страшное будущее, предсказали беды и скорбь. — Король Нолдор старался подбирать правильные слова, подавляя свои собственные страхи. Сейчас не до себя. Надо поднять дух эльфов, иначе — катастрофа. — Нам предрекли боль. Но мы познали её в Амане. Валар не защищали нас. Они сами предатели, но обвиняют в предательстве эльфов. Они хотят завладеть моим… Нашим сокровищем, а если не получится завладеть, заставят уничтожить его! Но я не позволю. Мы не позволим! Мы не падём духом и докажем всем, что сильны, что нас нельзя сломить ни угрозами, ни лишениями, ни болью. Мы всё выдержим и победим! Мы — великий народ!
***
В каюте царил полумрак, но знахарки не спешили зажигать больше свечей. Не было сил молчать, но и говорить не получалось.
— Эль, — наконец нарушила тишину одна из них, — а ведь мы для того и учились лечить, чтобы спасать жизни. Ведь правда?
— Правда, Дис. Я тоже подумала об этом.
— Да?
— Да. Там, в Средиземье, среди боли и войны, мы будем нужны по-настоящему. Ведь там, где надежда потеряна, именно мы сможем подарить её вновь.
— Значит, ты тоже думаешь, всё не зря?
— Уверена. Полностью.
Дверь очень осторожно открылась, и обе эльфийки вздрогнули.
— Мой король, — сказали они в один голос, вскакивая из-за стола и склоняя головы.
— Какие новости? — мрачно спросил Куруфинвэ, величественный даже в час тяжёлого испытания.
— Твой сын спит, — улыбнулась Эль.
— Ему уже лучше, — поддакнула Дис. — Раны закрылись.
— Выйдите, — еле слышно произнес Феанаро, и, проводив взглядом эльфиек, сел рядом с постелью сына, взяв его за руку.
Ладонь Макалаурэ была горячей и расслабленной, под ставшей прозрачной кожей проступили вены. Лицо умиротворённое,неподвижное, совсем белое.
Феанаро, поддавшись эмоциям, осторожно сжал ладонь сына, понимая, что спасти семью и свой народ от страшной участи можно лишь бросив вызов судьбе и вернув Сильмарили, ведь слушаются они только своего создателя, а сила поистине велика. Камни не нужно будет разбивать, чтобы не дать умолкнуть творящей Музыке. Они — сама музыка. Сама жизнь.
— Отец, — прошептал Макалаурэ, чуть приоткрыв глаза, — почему ты здесь? А… Это был просто сон… Или нет?
— Что ты видел? — спросил Феанаро, отпуская ладонь сына.
— Я… Был один. Совершенно. Только я и рушащийся мир. Гибнущий во тьме. Я подумал… — Макалаурэ вздохнул и очень медленно приподнялся на подушках, чтобы присесть. — Мне казалось, я мёртв. И вдруг пришёл ты.
— Это был дурной сон, — печально улыбнулся Куруфинвэ, вставая. — Не расслабляйся. Я обсудил битву в Альквалондэ уже со всеми, кроме тебя. Это неправильно, Канафинвэ. Даю тебе ещё три дня. Не вздумай «забывать» о времени и не позволяй этого знахаркам. Кто из них следит за отчётом дней?
— Пап, не начинай.
— Три дня.
Феанаро вышел за дверь, в каюте тут же появились Эль и Дис.
— Милые, — улыбнулся эльфийкам Макалаурэ, — следите за часами. Через три дня у меня военный совет. Не смотрите на меня так. Приказы короля не обсуждаются.
Лицо разлуки
«Альквалондэ…» — на грани слуха
Лишь прошепчут неслышно губы.
Оглянусь и увижу — глухо
К состраданью лицо разлуки.
Помогу, но не буду признан,
Подскажу, но не буду принят,
Даже если спасу им жизни.
«О, Golodh! Мы желаем сгинуть!»
«Альквалондэ…» — на грани слуха
Лишь прошепчут сухие губы.
К состраданию сердце глухо.
Да, я помню тот лик разлуки.
Песня Иримэль разлилась полноводным ручьём, заполняя собой бессонницу. Теперь эльфийка была абсолютно уверена, что поступала правильно.
Когда во время нежного поцелуя благодарности за страсть, лицо Тэлуфинвэ вдруг начало чернеть и распадаться прахом, кожа задымилась, обращая его тело в сгусток мечущихся искр, а потом любовники вместе провалились в бездну, Иримэль почувствовала облегчение. Но видение пропало, и эльфийка подумала, что это не пророческий сон, а её тайное желание, которое она шептала на маяке, прячась за чьим-то щитом.
Оно сбудется?
***
Поражающий размером и красотой корабль скользил по морю, впереди была бескрайняя даль, но Иримэль смотрела назад, на удаляющийся родной город и маяк. Там, на песке, мокром от волн и крови, навсегда остался её брат. Родители, наверно, убиты горем. Или Нолдор… Скорее всего, если мама и папа пережили падение Альквалондэ, они думают, что все их дети мертвы. Бедные… Они плачут…
На корабле находилось много собратьев Иримэль, каждый занимался своей работой: следил за курсом, лениво поворачивал штурвал, проверял паруса, поправлял алые флаги. А Иримэль развлекала одного из тех, кто…
— Моя морская звёздочка, — послышался позади звонкий голос Тэлуфинвэ, изящные руки эльфа легли на талию девушки, чуть сдавили, поползли ниже, очерчивая округлости. — Я решил, если нам всем отмерен краткий срок счастья перед бесконечностью боли, нужно провести это время, исполняя свои мечты. Хватит тебе быть морской звездой. Становись звездой небесной. Восьмиконечной.
— Что? — Иримэль почувствовала, как слёзы наполняют глаза. — Что ты…
Расплетающаяся коса была пророчеством.
— Стань частью великого рода Феанаро Куруфинвэ. Я уже всё подготовил. Хватайся за меня крепче. Видишь, мой корабль сближается с кораблем Морифинвэ. Сейчас мы перепрыгнем на него.
— Зачем?
— Увидишь. Не бойся. Я же с тобой.
«Истинно, — подумала с ужасом и горечью эльфийка, — это причина не бояться! Хуже не будет точно».
Суда сошлись палуба к палубе, и вдруг из трюма корабля Морифинвэ двое Нолдор вынесли за запястья и за лодыжки принца Вольвиона, раскачали и швырнули под ноги Тэлуфинвэ и Иримэль. Сын короля Ольвэ застонал и съёжился. Альквалондский принц сильно исхудал и осунулся, на изможденном лице оставило печать страдание.
— Зачем вы его сюда бросили? — возмутился Тэлуфинвэ.
— Потому что свадьбу надо играть на корабле жениха, — подбоченился Нолдо, державший принца за руки. — Поднимите его, пусть заменяет отца Иримэль во время церемонии в стоячем положении. А то несолидно.
— Согласен, — рассмеялся Тэлуфинвэ.
Иримэль не смеялась. Она плакала. Наверное, от радости.
Примечание к части
Автор стихотворения Рейвел Джейс https://ficbook.net/authors/756384
Хоть что-то хорошее
Надо как-то жить дальше. Найти в себе силы. И жить.
Кошмары безвременья позади. Впереди — муки посмертия. И это… Невозможно представить, не прочувствовав. И было бы намного лучше никогда этого не узнать и не понять.
Безвременье, в которое проваливался, умирая от любви, Туркафинвэ, было тяжёлым кошмаром, не отпускающим даже после пробуждения. Гибнущая душа причиняла боль телу, и смерть начинала казаться счастьем.
«Пусть уже всё закончится!» — возникала мысль после очередного пробуждения.
Но теперь… Знание, что после смерти будет вечное терзание в бездне, убивала последнюю надежду на счастье хоть где-то.
Туркафинвэ пинком отбросил в сторону стул и, чувствуя стекающие по лицу слёзы, выругался. Больше всего на свете он хотел бы сейчас снова пойти на охоту с Вала Оромэ в залитый светом Древ лес, а после просто спокойно посидеть у костра, положив голову на плечо своему любимому Айну. Почему нельзя вернуться в прошлое? Почему?!
Обняв лежавшего у кровати Хуана, Туркафинвэ уткнулся мокрым от слёз лицом в шерсть пса.
Лучше остаться здесь, в полумраке каюты, чем выходить и видеть счастливого младшего брата, у которого сбылась мечта, пусть и омраченная пророчеством. Мечта его, Туркафинвэ. Он так хотел, чтобы его любили! Любила… Ириссэ! Хотел, желал, жаждал!
Но всё самое лучшее оказалось погребено под руинами Дома Финвэ, когда вражда окончательно разрушила семью, уничтожив даже фундамент родовой твердыни. Только была ли крепость надёжной? Вряд ли.
«Я больше никогда не увижу Ириссэ, — думал Феаноринг с болью, но в глубине души был рад этому. — Зачем теперь встречаться? Какой смысл? Простить такое предательство всё равно невозможно!»
Теперь впереди — только вечное одиночество в окружении вроде бы своих и боль каждый раз, когда кто-то находит счастье. А после… Лучше не вспоминать. Нет. Этого не будет. Не надо верить в истинность пророчества! Валар всегда врали, и не изменили себе снова. Лживые угрозы — это всё, на что они сейчас способны.
Хуан пошевелился, заурчал, когда его хозяин почесал за ухом.
«Любит ли меня мой пёс? — подумал Туркафинвэ, вытирая слёзы. — Или верность мне навязана собаке волей Вала Оромэ?»
От этой мысли стало совсем горько.
Гладя Хуана по холке, Феаноринг вдруг обратил внимание, что правая ладонь уже не болит, и нет ощущения стянутости кожи. Ожоги зажили. Левая кисть пострадала от огня сильнее, с неё бинты пока снимать было рано, но сознание, затуманенное отчаянием, судорожно хваталось за любую хорошую новость, даже столь незначительную, как новая кожа на ладони.
На свадьбе Последнего Финвэ
Перепрыгивая, держась за раскачавшийся канат, с палубы на палубу, когда корабли ещё не успели достаточно сблизиться, Питьяфинвэ сделал кувырок в воздухе, и легко приземлился на доски с разворотом и реверансом, собирая восхищённые взгляды и аплодисменты. Старший Амбарусса свысока, с превосходством посмотрел на Нельяфинвэ, который пока не мог позволить себе такие прыжки, поэтому переходил по кораблям по трапу. Возможность превзойти «всеми почитаемого» брата несказанно радовала Питьяфинвэ и немного приглушала ревность: близнецам всегда казалось, что они неразделимы, одно целое, даже имя делили на двоих! И вдруг… Как так? Это… Неправильно!
Даже страшное будущее в глазах Питьяфинвэ меркло по сравнению с женитьбой брата-близнеца. Бездна — это когда ещё будет? Может, к тому времени отец, вернув Сильмарили, изменит мир! Сделает его светлым и прекрасным, с идеально отлаженным встроенным механизмом, в котором не будет сбоев, поэтому для каждого события отведётся положенное время, любое дело будет делаться только с пользой, всё чётко выверенно и правильно. Исключительно рост и развитие! Бесконечный взлёт в бесконечную высь. Таков был бы мир Феанаро, в этом Питьяфинвэ не сомневался и собирался пронзить мечом любого, кто поспорит.
Пронзить… Как тех двух молодых Тэлери на маяке, которые даже не успели схватиться за стрелы.
Все, кто уже собрались вокруг жениха и невесты, поздравляли их, и Питьяфинвэ пытался придумать, что сказать, как вдруг поймал взгляд Нельо, направленный на будущих молодожёнов. Младший Феаноринг знал этот взгляд, никогда не предвещавший ничего хорошего. Завидно ему что ли?
***
Стоявший рядом с Тэлуфинвэ и Иримэль Вольвион, низко опустив голову, молчал. Принц почти не слышал голосов окружавших его эльфов: сейчас он мог думать только о свисавшем после шторма с носа корабля Морифинвэ обрывке каната.
***
Решив проверить свою готовность к военному совету, который должен состояться в скором времени, а заодно посмотреть на свадьбу младшего брата, Макалаурэ попросил знахарок помочь ему подняться, но тут же понял, что это была очень плохая идея: любая попытка сесть, даже с поддержкой, вызывала напряжение в простреленной грудной клетке. От боли перед глазами всё поплыло, и пришлось снова лечь, наслаждаясь ощущением побежавшего по телу колючего холодка от прикосновений мази и пальцев эльфийки.
«Подействует снадобье — встану», — подумал Макалаурэ и заснул.
***
Осторожно пройдя по трапу на корабль Тэлуфинвэ, Асталион хотел сразу подойти к другу, но увидел, что тот разговаривает с отцом. Слов слышно не было, однако взгляды всё рассказали даже лучше: чуть приобняв сына за здоровое плечо, Феанаро смотрел прямо на него, изучающе, с затаенной грустью. Нельяфинвэ глаз не поднимал, разглядывая доски под ногами и сдержанно кивая. Потом повернулся к отцу и, на миг встретившись с ним взглядом, отстранился. И даже улыбнулся. Вежливо.
Феанаро молча ушёл к собирающемуся жениться сыну, и Нельо, наконец, заметил Асталиона. Холодный неподвижный взгляд потеплел. Подойдя друг к другу, эльфы осторожно обнялись.
— Когда женился мой старший сын, — улыбнулся Асталион, указав кивком головы на молодожёнов, — моя супруга сказала, что худшей жены найти нельзя. А когда вышла замуж дочь, я точно так же думал о её муже.
— Уверен, — отрешённо ответил Нельяфинвэ, вспомнив свадьбу Нарнис и Финдекано и реакцию Феанаро, — моему отцу всё равно, на ком женятся младшие близнецы.
«У которых даже имён долгое время не было» — не стал произносить вслух старший Феаноринг.
— Асталион, — Майтимо перевел тему, — как только сможешь, принимай командование на корабле, который сейчас от нас третий слева. Там почти одни Тэлери и совсем немного наших. Корабль сделали грузовым, на нём большой запас воды, лошади, домашний скот и птица. Работы хватает. И ценность груза велика. В пути нам обязательно придётся разделяться, разведывать острова с пресной водой. И при этом не потеряться! Тэлери чувствуют море, это их стихия, но я не могу им доверять.
— Понимаю.
— Их принц у нас в заложниках, принцессу опозорили, а теперь она мертва, мы убили множество их собратьев.
— Всё так.
— И теперь они, — Нельяфинвэ словно не слышал друга, — ведут наши корабли. Мы доверили им свои жизни. Асталион, если бы кто-то убил моего родственника или друга, я стал бы мстить. Сразу или нет, сгоряча или продуманно, не знаю. Но стал бы. И не остановился бы, пока не уничтожил всех виноватых.
— В этом мы абсолютно одинаковы.
— Именно поэтому, Асталион, тебе я и поручаю командование тем кораблем. Набери команду, эльфов пять-семь, и приступай к делу. Пока мы недалеко от берега, но скоро его не будет видно. Тьма накроет нас, и мы, не получившие благословения Улмо, Оссэ и Уинэн, станем беспомощными в руках тех, кому есть, что нам припомнить. Мы должны научиться управлять кораблями сами! Как можно быстрее!
— Может, посмотришь, как твой брат целует жену? — решил сменить тему Асталион, видя, что Нельо сейчас сорвётся.
— Она из Тэлери! — не унимался Майтимо. — Это глупейший выбор из возможных! Если бы кто-то из нас женился на Айриэль, это было бы мудро, но Иримэль — просто девчонка! Она никто! И она из Альквалондэ! Я не могу думать обо всем одновременно, Асталион! И в итоге вот, что мы имеем!
— Я всё понимаю, Нельо. Большинство из нас понимает.
— Нет. Каждый занят собой! Не общим делом. Не понимаю, кого и зачем ты выгораживаешь?!
Асталион промолчал, понимая — спорить бесполезно. Единственное, что действительно стоит сделать — перебираться на грузовой корабль. Немедленно.
Музыка, меняющая мир
Ночь и день не отличались друг от друга, но раз супруг заснул, значит, ночь.
Иримэль вышла на палубу и подошла к корме, ища глазами берег вдали.
Его больше не было.
Берега… Нет… Всё… И маяк не виден…
Иримэль ахнула и схватилась за сердце. Эльфийка была уверена, что сейчас расплачется, но слёз не пролилось. Супругу младшего из сыновей Феанаро окружил шум ветра и крики чаек, плеск разрезаемых кораблем волн и скрип мачт. Песня моря, струясь солёной водой сквозь душу, впитывала звуки, приносимые ветром, сплетая мотив горя потерь.
«Песни Тэлери всегда печальны, — подумала Иримэль, начиная напевать, — но я их не запоминала, сочиняя стихи о счастливой любви. Всё это растаяло вместе с берегом вдали».
— Озеро моих глаз высохло,
Всё до дна я смогла выплакать
И одна на краю
У обрыва стою.
Долгий путь, в никуда брошенный,
Прошлое, словно луг скошенный.
О любви не поёт
Больше сердце моё.
Почему жестока ты, моя судьба?
Обречённая стать звездой —
Так звучало пророчество.
Но крадется с тех пор за мной,
Словно тень, одиночество.
И не знаю, когда пройдёт
Полоса эта чёрная…
Обречённая стать звездой. Обречённая.
На миг Иримэль показалось, что за ней пристально наблюдают. Но до этого ли её собратьям, занятым корабельными делами? Или муж приказал следить за женой, чтобы не… Утопилась? Какая глупость!
— Медленно опущу занавес,
Эту жизнь не начать заново.
В сказку призрачный мост
Стал осколками звёзд.
Крылья сломаны, вниз падаю,
А душа тлеет лампадою.
У всего есть цена,
И плачу я сполна,
Навсегда теряя тех, кого люблю!
Иримэль опустила голову. Ощущение чьего-то незримого присутствия не покидало, это тревожило, но не пугало. Опасности нет, эльфийка была уверена. Лишь интерес. Не более.
— Обречённая стать звездой…
Обречённая.
«Нет, это совсем не та музыка», — думал Макалаурэ, смотря на Иримэль с палубы находящегося рядом корабля Феанаро.
Выспавшись и напившись эликсиров, менестрель не чувствовал вообще ничего — было ощущение, будто тела нет. Это мешало идти, ноги ступали словно по воздуху и независимо от желания самого менестреля. Радовало одно: на корабле вдоль всего борта есть, за что держаться, можно сесть, прислонившись спиной, и справиться с головокружением.
Макалаурэ смотрел на тонкую высокую эльфийку с лёгкими пушистыми волосами цвета низкопробного серебра, хрупкую, словно хрусталь, и слушал её пение внимательно, оценивающе, словно Иримэль пришла проситься к нему в ученицы.
«Совсем не та музыка, — опять подумал менестрель. — Тэлери лишь бы грустить о чём-нибудь. Но такая мелодия не изменит мир. Музыка должна будоражить. Бросать вызов. В этом, только в этом её творящая сила».
Мысли путались, эликсиры притупляли не только чувства, но и разум. И всё же родились новые строки песни, которая уже многие годы складывалась по крошечному кусочку, словно рассыпанная в заполненном гостями зале мозаика, детали которой могут быть где угодно.
— Ты можешь играть про себя на трубе,
Но, как ни играй, всё играешь отбой.
И если есть те, кто приходят к тебе,
Найдутся и те, кто придет за тобой.
Скованные одной цепью,
Связанные одной целью.
Скованные одной цепью,
Связанные одной целью.
«Мы те, кто мы есть, — подумал Макалаурэ, осторожными шагами возвращаясь в каюту. — Мы Нолдор. И мы изменим этот мир! Ты недооценил нас, Моргот!»
Примечание к части
Иримэль поет песню Теоны Дольниковой "Обречённая стать звездой".
С Макалаурэ, наверно, все ясно, пел уже, но если не ясно, то это Бутусов "Скованные одной цепью"
Часть третья. Новый король. Незнакомец на пристани
Опустевшая центральная пристань Альквалондэ выглядела непривычно и странно даже для Нолдор, бывавших здесь до страшных событий, что уж говорить о местных жителях. Главное сокровище Тэлери — огромные прекрасные корабли никогда не использовались ими по назначению — служили лишь украшением города и символом свободы: в любой момент эльфы могли подняться на борт и уплыть куда угодно. Только не делали этого.
— Мама, мама! Мама! А почему кораблей нет? Куда они делись? Они вернутся? Мама! Почему? Почему нет кораблей? — зазвенела колокольчиком маленькая девочка с большой дорожной сумкой, и мама тихо заплакала.
— Потому что их украли, — бросил случайный прохожий в тёмно-зелёном плаще с капюшоном, проходя мимо. Акцент выдавал в нём Нолдо. Незнакомец вдруг обернулся, его серые глаза с теплотой посмотрели на малышку. — Когда король не заботится о своём народе, не может защитить его от зла, то рано или поздно придет другой король, который сможет и позаботиться, и защитить. Всё будет хорошо, вот увидишь.
Незнакомец снова улыбнулся и погладил девочку по голове.
— Что тебе от нас нужно?! — со злостью, сквозь слёзы спросила мама малышки. Видимо, женщина потеряла кого-то во время битвы, ещё не смирилась с утратой, а дочка пока слишком мала, чтобы что-то понимать.
— Я лишь хотел помочь твоей прелестной крохе донести сумку, — примирительно поднял руки Нолдо.
— Помочь… — эльфийка напряглась, словно натянутая струна. — Нам уже помогли! Огнём и мечом! Потом Золотая принцесса помогала, но собрала своих и ушла! Она обещала, что принц Арафинвэ нас не оставит, но и он убрался восвояси! Не нужна нам помощь!
— Власть в городе перешла королю Нолофинвэ, — очень почтительно произнес незнакомец. — Теперь всё будет по-другому.
— Уходи, — уже мягче произнесла мать малышки, в голосе послышались ноты сомнения.
— Как пожелает прекрасная леди. Город при короле Нолофинвэ расцветёт снова. Как только Йаванна подарит нам саженцы, не боящиеся отсутствия света, мы их высадим повсюду! И больше никто и никогда вас не обидит.
— Уходи!
— Как пожелает прекрасная леди.
Ускорив шаг, Аклариквет пошёл вперёд по набережной. Ему было очень страшно. Очень. Эльф знал — нельзя ходить, озираясь, нужно излучать свет и уверенность, видел сопровождающую его охрану, прикидывающуюся просто прохожими, но… Финдекано слишком хорошо стреляет. Если принц захочет «восстановить справедливость» по своему усмотрению, никакая охрана не поможет. Аклариквет просто упадет замертво, даже не успев понять, что жизнь окончена.
Как же страшно!
Менестрель короля Нолофинвэ сглотнул. Любой шорох, любой ветерок напоминал о возможной стреле. Внутри всё сжималось и скручивались, тело пробирал холод.
«Нет, — убеждал он себя, — Финьо не станет меня убивать. Не будь же трусом, менестрель!»
И только приближающаяся улица, особо сильно пострадавшая от разгула воинов Финдекано, встряхнула и заставила сосредоточиться на главном: население Альквалондэ должно знать — здесь сожжены и разрушены дома не Вторым, а Первым Домом. Враги они. Не род Нолофинвэ.
Ты любишь брата?
Турукано смотрел на вошедшего в его походный шатер отца и знал заранее каждое слово, что будет сказано. Думал, что знает. И не угадал.
— Сын, — Нолофинвэ осмотрелся, останавливая взгляд на собранных в дорогу вещах.
— Отец.
— Турукано, — новый король Нолдор Амана глубоко вздохнул, — скажи мне только одно: ты любишь своего брата?
— Что? — принц отложил в сторону свёрнутый плащ.
— Что слышал, — Нолофинвэ ещё раз осмотрелся и сел. — Ты любишь Финдекано?
— Конечно, я его люблю, он же мой брат! — выпалил Турукано. — Но какое отношение…
— Самое прямое, — не дал ему договорить отец. — Если уйдёшь, демонстрируя всем презрение к семье, показывая, что весь такой хороший и правильный, ты подставишь Финдекано под удар. Он будет выглядеть вероломным захватчиком, который воспользовался битвой за корабли, чтобы отхватить себе во владение портовый город. Ты подставишь меня, потому что я покрываю сына, вместо того, чтобы вершить над ним справедливый суд, как над братоубийцей. Если ты уйдешь, уйдут твои воины, а заодно и те из моих, кто решит выставить напоказ свою честь. В результате твоё желание остаться чистым с большой вероятностью будет стоить жизни мне и Финьо. Я не заставляю тебя уходить из Валинора, ты волен остаться здесь, просить Валар не судить тебя за поспешное решение идти за Феанаро и жить счастливо всю положенную тебе вечность. Но Финьо… Для него теперь нет пути назад. Либо он должен признать себя виновным и явиться на суд Валар, либо ему придется уходить. Ты знаешь, какой выбор сделает Финьо. И я. Турукано, я его не оставлю. Даже не из-за данного брату слова. Нет. Поэтому… Нам нужен ты, пока мы ждём корабли. И, поверь, лучше ждать здесь. Я сделаю всё, чтобы Тэлери перестали считать нас врагами, тем более, мы пришли временно. Но нам необходима помощь! Нам нужна армия. Теперь понимаешь, что сейчас мы с тобой либо вновь объединимся, либо этот разговор, возможно, станет для нас последним. Так что, прощаемся?
Турукано побледнел. Он не был готов делать подобный выбор.
— Хорошо, — вздохнул младший принц Второго Дома, — не будем прощаться.
Нолофинвэ вскочил и крепко обнял сына, отчаянно прижимая к себе дрожащими руками.
— Раз остаёшься, — прошептал король, отстраняясь, но всё ещё держа Турукано за плечи, — собирай своих и поезжай вместе с ними к Финьо. Не позволяй ему больше делать глупости. За ним надо присмотреть.
— Отец, я не стану тюремщиком для брата! Если ты просил меня остаться, чтобы я караулил Финьо, как цепной пёс, я лучше уеду!
— Турукано… Ты же сказал, что любишь брата. Так защити его. Прошу тебя! Если с ним… С любым из моих детей что-то случится… Ты же сам отец, ты знаешь, что такое любовь к детям.
Принц отвёл глаза. Да, он знал, как отцы любят детей. Особенно дочерей.
— Хорошо, — поджал губы Турукано. — Я всё сделаю.
Маленькая роль
«Музыка сотворила Арду, — вспоминал Аклариквет любимую фразу Макалаурэ, с обидой думая, что ему самому никогда не услышать о себе, что он лучший менестрель Амана, как бы талантливо он ни сочинял. — А теперь музыка изменит прошлое. И это будет моя музыка. Не Канафинвэ Феанариона».
Выйдя на улицу обугленных руин, менестрель присмотрелся. Тэлери и Нолдор работали вместе, отстраивая заново разрушенные и сожжённые дома. Материалы добывали, разумеется, виновники погрома, вся тяжёлая работа тоже была на них, Тэлери в основном руководили. Аклариквет понимал, что это справедливо, но ему было очень неприятно видеть своих собратьев в подчинении у этих… Рыб.
— Отдохните от трудов, — сказал менестрель как можно громче, откидывая плащ и садясь на кучу строительного мусора. Достав из сумки маленькую арфу, не ту, что отдал Финдекано, Аклариквет тронул струны.
Мне досталась в этой пьесе
Очень маленькая роль.
В ней всего четыре слова:
«Мы прорвёмся, мой король».
Делая вид, что полностью поглощён пением, менестрель наблюдал за реакцией слушателей. Он знал — сопровождающая охрана должна быть рядом и вступится, если что, однако страх был сильнее разумных доводов. А чувство долга ещё сильнее.
— Десять выпадов блокируй.
Но когда свободен путь,
Умирающий противник
Мне клинок вонзает в грудь.
Я лежу на авансцене,
Муха ползает по лбу.
Уходящего сражения
Слышу грохот и стрельбу.
Тэлери разом погрустнели, вспоминая трагедию, обрушившуюся на их город, а Нолдор скрежетали зубами. Они знали, кто перед ними поет, знали, что его нельзя бить и называть по имени. Надо делать вид, будто видят этого певца впервые.
— Знахари посмотрят грустно,
Поколдуют надо мной,
И король, потупив очи,
Скажет: «Умер, как герой».
Я спрошу его в антракте,
Скрыв веселой маской боль:
«Как ты справишься с врагами,
Я ведь умер, мой король?»
Некоторые Тэлери были на грани плача. Только что эти эльфы с гордым видом показывали провинившимся перед ними Нолдор, кто в доме хозяин, а теперь казались разбитыми и сломленными.
— И король ответит грустно:
«Не волнуйся, мальчик мой,
Я ведь сам по этой пьесе
Отрицательный герой».
И его в ближайшем акте
Расстреляют у стены.
Очень может быть, на благо
Нашей брошенной страны.
Мне досталась в этой пьесе
Очень маленькая роль.
В ней всего четыре слова:
«Мы прорвёмся, мой король».
— Вот именно! — вышел из укрытия один из сопровождающих Аклариквета охранников. Светловолосый. Прекрасно помнящий свою маленькую роль. — Короля Ольвэ надо было утопить, а не отпускать! Он недостоин жизни!
Эти слова могли бы вызвать возмущение Тэлери. Но не вызвали. Аклариквета попросили спеть песню ещё раз.
Примечание к части
Песня Аклариквета: "Маленькая роль" Максима Леонидова
Убийца
Занимавшиеся восстановлением внешних, смотрящих на набережную, стен дворца, Нолдор работали быстро и профессионально, поэтому практически нигде уже не было строительных лесов, разбитые фонари заменили новыми, на башни и зубцы повесили недостающие светильники, вставили стекла в окна, починили двери и перила, привели в порядок сломанные лестницы.
С улицы дворец снова выглядел красиво, однако стоило войти внутрь, становилось ясно, почему король Нолофинвэ обосновался в отдельно стоящем здании, ранее предназначавшемся для гостей принца Вольвиона.
От полного уничтожения дворец спасло лишь то, что здание было из негорючих материалов, потому что, находя всё новые предметы интерьера с изображением или символикой правящего семейства Тэлери, Финдекано перестал выбрасывать их на улицу, сжигая прямо в залах и коридорах, а потом, сидя совершенно разбитый, с вином на подоконнике, молчал и смотрел на море.
Финдекано запрещал наводить порядок там, где были разбиты или сожжены «проклятые» вещи, а таких мест было очень много. В конце концов принц остался во дворце один с немногочисленными слугами, и, войдя по лестнице, усыпанной осколками перламутра, в длинный просторный коридор с высоким разноуровневым потолком, принц Турукано был ошарашен состоянием и дворца, и брата. Чьим больше — сказать сложно.
— Финьо…
— Отец просил меня отсюда вывести? — Финдекано выпил вина из бутыли и приставил её горлышко к кранику бочки. — Я не пойду, не старайся.
— Почему?
— Не приближайся! — вдруг крикнул Финдекано. — Вы… Я не хочу… Лучше не буду говорить, что думаю.
Повисло молчание, воздух словно загустел и задрожал, от тишины зазвенело в ушах. Турукано сделал шаг вперёд, и Финьо, по-прежнему сидя на подоконнике, сутулясь и не убирая волос от лица, приподнял голову и посмотрел в глаза брату.
— Остановись, — угрожающе произнёс Финдекано. — Ты не понимаешь? Не знаешь, кто перед тобой? Здесь больше нет твоего брата. Здесь убийца. Братоубийца. Который лишил жизни многих. И ни капли об этом не жалеет! Убийца с радостью продолжит убивать, если ему позволить. Так что… Не провоцируй его. Иди, откуда пришёл.
— Мы твоя семья, самые близкие эльфы, — стараясь не выдать страх, осторожно проговорил Турукано.
— Неужели? — Финдекано медленно встал.
Между ним и братом было около двух дюжин шагов. Подойдя к обугленной стене, старший принц взял свой лук и выдернул из обгоревшего гобелена стрелу, оставив там ещё четыре.
— А что, если убийца решит, будто перед ним очередной враг, которого столь приятно убить? — прищурился Финдекано, натягивая лук. — Что, если он захочет выйти из своего добровольного заточения и вершить справедливость? Почему ты уверен, что убийца не выберет тебя одной из мишеней?
Турукано прикинул расстояние до лестницы и понял — бежать смысла нет.
— Когда выносят приговор, — сказал он обезумевшему от пролитой крови брату, стараясь не двигаться и не провоцировать агрессию, — его оглашают перед исполнением.
— Ты виновен, — Финдекано прицелился, — в том, что оказался не в то время, не в том месте. Как большинство погибших в битве. Им не повезло.
Стрела сорвалась и просвистела совсем близко от шеи Турукано.
— А тебе повезло. Не испытывай судьбу. Уходи. И я уйду. В Средиземье. Там убийца будет действительно необходим. А здесь… Здесь, Турукано, справедливость не нужна никому.
Девочка с доверчивыми глазами
Усталость сдавила виски, пальцы одеревенели и не могли играть, слова песен путались, словно менестрель был сильно пьян. Сколько дней ходил по восстающему из праха городу, Аклариквет уже не знал. Сопровождающие его охранники не жаловались, чётко выполняя распоряжение короля, действуя строго по сценарию: надо прятаться — прятались, надо выйти и говорить — выходили и говорили, повторяя заготовленый текст слово в слово.
Оставив город позади и направляясь в лагерь беженцев, Нолдор решили сделать привал, потому что менестрель уже валился с ног. От усталости он не мог даже есть, но и заснуть не получалось. Это было ужасное, изматывающее состояние духовного истощения, когда внутри всё скрутило, и даже лёжа невозможно найти удобное положение.
Кто-то из охранников разжёг костёр, стало светлее, захотелось улыбаться. Выйдя из палатки, Аклариквет сел у огня и снова взялся за арфу. Он не мог выбросить из головы образ девочки, спрашивавшей плачущую маму о кораблях. Менестрель вспоминал, какие мягкие у малышки волосы и представлял, что они не серебристые, а цвета меди. И что это не чужой ребёнок.
Пальцы плохо слушались, задевали соседние струны.
Кто захочет связать судьбу с эльфом без чести и величия, поющим по приказу? Нет, кто-то, возможно, захочет. Но не Алая Леди, а другая женщина певцу нужна не была.
Поэтому медноволосая девочка навсегда останется несбыточной мечтой.
Аклариквет вдруг почувствовал прилив сил. Видимо, тело устало настолько, что перестало бороться и умолять своего хозяина выпить вина и лечь спать. Или это воспоминание о маленькой эльфийке с огромной сумкой вернуло вдохновение.
«Эту песню вряд ли можно будет петь на большом празднике, — подумал менестрель, играя уже не набор звуков, а мелодию, — но здесь, в лесу, она уместна. Лагерь беженцев недалеко. Может, кто услышит и подойдёт сам. Упростит нам задачу».
Аклариквет запел, представляя, что это не его голос, а той крохи с большими доверчивыми глазами.
— Умирающий город охвачен огнём,
Звон мечей и предсмертные стоны.
Враг прошел сквозь столицу кровавым мечом,
Неизбежно сметая заслоны.
Эльфы падают, словно трава под косой,
На истёртые временем камни,
И всё реже доносится клич удалой:
«Мы умрём, но не будем рабами!»
Нет в живых никого, кто способен помочь,
Защитить или спрятать до срока,
Страшно близким стал топот чёрных копыт
За спиной, как знамение рока.
Через марево смерти, сквозь мрак и огонь,
Спотыкаясь и плача негромко,
В безнадёжной попытке спастись от врага
Убегает босая девчонка.
Песня поползла между стволов, словно робкий речной туман, проникая в самые потайные пещеры, отыскивая скрытые тропы, приманивая уставших прятаться беглецов.
— Король Нолофинвэ обеспечит безопасность всем Тэлери, — сказал светловолосый охранник, сняв с головы капюшон. — Ваши дома будут отстроены, вы больше не будете вынуждены скитаться. Альквалондэ снова безопасен. Враги покинули его. Теперь там только собратья.
Это были слова, в которые слишком хотелось поверить, чтобы отнестись критически. В глазах беженцев засияла надежда.
— Через марево смерти, сквозь мрак и огонь
Убегает босая девчонка…
Примечание к части
Песня Аклариквета - "Ласточка" группы ESSE
Правильные аргументы
— Нам всем нужен этот праздник, — с задумчивой улыбкой произнес Нолофинвэ, словно не замечая состояния Турукано, стоявшего рядом.
На Площади Фонтанов уже не было ни одной разбитой скульптуры, вода снова струилась из прозрачных фигур, журчала, разбрызгивая капли, в которых отражались язычки пламени факелов. Сцену практически достроили, расположив её между центральными фонтанами — целующимися дельфинами и взлетающими лебедями.
— Зрелище будет потрясающим! — король улыбнулся сыну, стараясь подбодрить его, но Турукано погрузился в воспоминания о брате и не мог думать ни о чём другом.
— Ты убиваешь его, отец, — сказал он вдруг, и Нолофинвэ удивленно повернулся.
— Кого?
— Финьо. Говоришь, что любишь нас, что мы для тебя самое главное. Но это не так.
— Турукано, я попросил тебя остаться как раз для того, чтобы ты помог брату. Обвинять меня и так хватает желающих, не присоединяйся к их лагерю.
— Я ничего не смогу сделать, пока ты не изменишь своего поведения.
Нолофинвэ поджал губы.
— Я король, сын, — ответил он после паузы.
— Но ты мог им не становиться! Тебя никто не заставлял! Ведь именно твоё стремление к власти спровоцировало множество бед! Если тебе наплевать на Финьо… Что важнее для тебя, отец — корона или близкие? Из-за твоего безумного стремления к власти случилось слишком много зла!
— Успокойся и послушай, — пока ещё спокойно сказал Нолофинвэ, — если у тебя есть кандидат в короли лучший, нежели я, готов выслушать. Предлагаешь себя?
— Я не это имел в виду.
— Лукавишь. Когда я говорил, что отец плохой король, подразумевал как раз это. И, как видишь, добился своего. Финьо не понимает многого, и ты, Турукано, должен объяснить ему, почему прав именно я. Не Феанаро, не Нельяфинвэ, не Арьо. А я. Вот твоя задача.
— Финьо никогда этого не примет.
— Ты просто не умеешь находить аргументы, сын. Учись. Пригодится. Когда вернётся Аклариквет, спроси его, как он подбирает нужные слова. У него это получается лучше, чем у кого-либо. А когда послушаешь мудрые речи моего певца, снова иди к брату. С охраной и в доспехах. В этом нет ничего постыдного. Если тебе угрожает опасность, защищаться — нормальная реакция.
— Ты говоришь ужасные вещи.
— И что? Хочешь слышать сладкую ложь? Это тоже к Аклариквету. Что попросишь, он тебе то и скажет или споёт. И Финьо тоже нужна правильная ложь. Придумай её. Вспомни деда. Сочини для брата сказку. И рассказывай до тех пор, пока не закончится праздник. Я не хочу, чтобы мой город снова стал из белого красным.
Турукано хотел сказать что-то ещё, но не видел смысла продолжать разговор.
Скорее бы вернулись корабли!
Не желая больше ждать
Путь, пролегавший во тьме сквозь мёртвый лес и те его участки, где остановилось время, был долгим и страшным, но вести, долетавшие из Альквалондэ пугали гораздо сильнее. Никто не мог сказать ничего конкретного, последнее, что стало достоверным известием — пришедшие письма скорби семьям погибших «доблестных воинов, отважно сражавшихся против невольных пособников Моргота», разосланные от имени короля Нолдор.
Отсиживаться во дворцах, ожидая мести осиротевшей родни, или бежать туда, где не найдут? Что делать жёнам, сёстрам и дочерям лидеров Исхода?
— Мы встретим судьбу лицом к лицу, какой бы она ни была! — заявила Нарнис, с огромным трудом уговорив Анайрэ впустить её к себе. — Матушка, не надо прятаться от правды! Никакая охрана не спасёт от гнева безутешных вдов, если они решат наказать хоть кого-то. Нас сожгут вместе с дворцом!
— Ты ведь не ради моего сына хочешь сорваться и бежать, — грустно сказала, не смотря на невестку, Анайрэ. — Финьо никогда не был тебе нужен. А он, мой глупый мальчик, влюбился… Но ты молодец, не обижала его. Он был счастлив.
— Мы ещё будем счастливы, матушка! — Нарнис обняла сидящую за вышиванием свекровь. — Я люблю моего супруга.
— Тебе больше не нужно притворяться, Нарнис, — Анайрэ не отрывалась от вышивания. Игла танцевала и кружилась, пронизывая серебряной стрелой черный шёлк, оставляя за собой витой алый узор поверх ранее вышитого синего. — Материнское сердце не обмануть. И любящее сердце жены тоже. Я знаю, что больше никогда не увижу своих сыновей и мужа и прошу тебя, Нарнис, не забирай у меня ещё и дочь. Не увози её в Альквалондэ.
— Ириссэ сама хочет ехать, матушка, — проигнорировала все выпады в свою сторону Нарнис. — Как и супруга Турукано. И ещё очень многие женщины. Нерданель уже в дороге.
— Так вот, кто всех погнал в путь, — напряглась Анайрэ. — Нерданель всегда была неумной женщиной. И, Нарнис, за свои слова я извиняться не стану. Твоя бабушка глупа и эгоистична. Соблазнила Феанаро лишь фигурой и любовью демонстрировать тело. Какой мужчина устоит перед столь убийственной для разума силой влечения?
Прозрачные глаза Нарнис сверкнули сталью.
— Уходи и забирай дочерей. Они слишком похожи на их деда и не похожи на нас.
— Твоими устами, — натянуто улыбаясь, произнесла Нарнис, подбирая слова, чтобы не быть резкой, — матушка… Говорит печаль. Но воля твоя. Девочки пока поживут с моей мамой. Но всё же подумай хорошо, может, стоит отложить вышивание и повидаться с семьёй?
— Мне позвать стражу?
Резко развернувшись, так что лёгкая фиолетовая ткань платья взлетела и затрепетала, Нарнис, не говоря ни слова, вышла за дверь. Бесшумно. Лишь шелестя шлейфом.
А три метра вышитого алой нитью чёрного шёлка спустя Анайрэ увидела в окно уезжающих верхом женщин Второго Дома, не желавших сидеть и ждать лживых противоречивых новостей. И среди них была её любимая доченька Ириссэ.
Знак судьбы
Когда деревья поредели, и в просветах показались городские башни, менестрель снова ощутил валящую с ног усталость. Но получится ли остановиться на привал? Теперь Нолдор шли уже не одни, за ними следовали беженцы, поверившие, что опасаться более некого. Надо собраться и дойти. Немного осталось. Вон уже белые стены, подсвеченные многочисленными фонарями, чаек в небе всё больше, их крики слышнее.
— Скажи, певец, — снова оказалась рядом юная эльфийка с умопомрачительно сложной причёской, в которую было вплетено такое количество лент, что не виднелся цвет волос, — как ты осознал, что музыка — твоё призвание? Что это было? Озарение?
«Жаль, что теперь она меня о чём-то спрашивает, — подумал менестрель. — Пока эта девочка говорила о себе без умолку, её щебетание отвлекало от усталости».
— Потом расскажу, — вздохнул Аклариквет.
— Но почему? Это ведь так интересно! Я, например, поняла, что моё призвание — плетение из жемчуга, когда маленький брат рассыпал мамино колье. Я очень сильно испугалась, начала собирать, но поняла, что не знаю, каким оно было, и решила сделать по-своему. И когда…
Но менестрель уже не вслушивался. Не спросив даже имени этой девушки, певец улавливал лишь интонацию, музыку голоса и темп речи. Эльфийка на самом деле хотела говорить совсем не то, что говорила. Интересно, что же ей нужно? Какой вопрос она боится задать? И какой ответ желает услышать?
В компании болтливой девушки путь закончился незаметно, и, обнаружив себя в городе, Аклариквет снова ощутил головокружение. Заплетающимся языком сказав попутчице, что концерт на Площади Фонтанов состоится через пару дней, менестрель отправился к королю, чтобы рассказать о результатах выхода в народ. Главное — не заснуть прямо во время доклада.
Охрана шла рядом, очень близко, видимо, заметив, что их подопечного пошатывает. Но вдруг звуки песни вырвали менестреля из полусна: на сцене кто-то репетировал и…
«Откуда эти Тэлери знают мою песню?»
Сил спросить вслух не было, но приятное ощущение славы взбодрило, хотя баллада, исполняемая со сцены, вызывала не самые приятные ассоциации.
— Прощай! Нам нечего сказать,
Нас разные дороги ведут.
И в твоём сердце нет куплета для меня, — пела среброволосая дева, и один из недавно присоединившихся ко Второму Дому перводомовцев восхищённо любовался ею. — Всю твою ложь
Не изменить,
Ты не любил,
Как мог любить.
«Может быть, услышанная песня — знак судьбы? — Аклариквет почувствовал, как сдавило грудь. — Феанаро ведь уплыл и, вероятно, навсегда».
Однако пытаться разгадать знамение менестрелю не удалось — усталость брала верх над фантазией.
— Как твоё имя, прекрасная леди? — сквозь полусон на ходу донёсся голос недавно обретённого соратника.
— Мистель, — ответил мужчина со сцены. — Хочешь подарить ей цветы? Увы, они все завяли.
— Новая тёплая одежда ей нужнее, — сухо произнёс новый втородомовец. — Мистель, примешь мою помощь? Позволишь угостить тебя и твою семью?
Аклариквет не услышал, чем закончился разговор, полностью погрузившись в мечты о постели. Любой. Главное, прямо сейчас.
Примечание к части
Песня «Вечный дождь» гр. «Дыхание пустоты»
Короны примеряют пешки
Праздник. Сцена. Толпа.
Лица, лица, лица… Знакомые, незнакомые, важные, безразличные, весёлые, печальные. Сколько же их!
Аклариквет нервничал, и причин было больше, чем обычно: где-то в толпе стояла прибывшая накануне Нерданель. Супруга Феанаро здесь, в Альквалондэ, и сейчас возненавидит того, кто любит её больше, чем кто-либо другой. Но…
«Я менестрель короля, что бы это ни значило, —
напомнил себе певец. — Я верно служу ему. И, как бы ни было больно от сделанного выбора, я должен признать: Алая Леди не полюбила бы меня, даже если бы я не оказался верным подданным Нолофинвэ. Личного счастья иной жизненный путь мне бы не добавил, а сожалеть о несбывшейся любви всё же лучше в королевском дворце и дивном саду, нежели в скромном доме каменотёсов и добытчиков руды, где мой талант не был бы востребован».
Праздник в пережившем трагедию городе начинался ярко и контрастно: звучали песни, то весёлые, под которые плясала толпа, то грустные, от которых толпа рыдала, то скучные — во время их исполнения разговоры становились громче.
— Всё готово? — Аклариквет, обращаясь к своим помощникам-музыкантам, сам удивился тому, как прозвучал его голос.
Ответ был не нужен. Да. Всё готово. Даже усиленная охрана выставлена.
Струи фонтанов, подсвеченных закрытыми от брызг цветным стеклом светильниками, взмыли высоко в воздух, нанятые специально для выступления Аклариквета альквалондские менестрели заиграли непривычную для Тэлери мелодию с ведущей темой, состоящей из диссонансных аккордов.
— Наш выход! — сердце певца короля упало: Нерданель увидит! — Краска нанесена? Костюмы? Парики? Реквизит?
— Выход! Музыка!
***
Под беспечнуюпоначалу, но постепенно становящуюся напряжённой мелодию, на сцену вышел черноволосый эльф в синей мантии со звёздами. В короне. Он улыбался, приветствовал гостей. Манеры Нолофинвэ артист скопировал безукоризненно.
Аккорд громыхнул, словно удар гонга.
Со всех сторон выбежали восемь Нолдор в алом, с «кровавыми» восьмиконечными звездами на лицах, «окровавленными» ладонями. Аклариквет в кудрявом чёрном парике и боевом шлеме встал в центр, держа в руках верёвки, привязанные, как поводки, к шеям остальных семи Нолдор, трое из которых были в красных париках, один — как и Аклариквет, в чёрном кудрявом, один — в белом, один из черноволосых — с арфой. В руках красноволосого, который ростом был значительно выше остальных, тоже была верёвка, которая пока тянулась за сцену, не показывая, что на другом её конце.
Зрители узнали героев и начали смеяться.
— Феанаро! — закричала толпа. — Феанаро сынков тащит! Нолофинвэ, прячься!
В этот момент на сцене «Феанаро» снял с головы шлем, и, нахлобучив его высокому красноволосому эльфу с верёвкой в руках, сорвал корону с «брата», после чего столкнул того пинком со сцены. Надев серебряный королевский венец с синими камнями, уродливо дисгармонирующий с ало-золотым одеянием, «Феанаро» спешно подтянул к себе «Нельо» в своём шлеме, прикрываясь им, как щитом. И запел:
— Мой мир огромен,
А я так скромен.
Вся жизнь спектакль,
Я в ней актёр.
Актёр-лицедей,
Добряк и злодей,
Всё ради идей
И ради искусства!
Находившиеся на сцене эльфы начали танец вокруг «Феанаро», угрожая оружием публике.
— По жизни играю,
Я все секреты ваши знаю!
Вы в зале сидите,
И ваши нервы, словно нити,
Надёжно пришиты
К пальцам моим!
Зрители развеселились, стали подпевать и танцевать, повторяя движения артистов. Вооруженная охрана вокруг сцены незаметно осматривалась, не теряя бдительность — не все обрадовались такому выступлению.
— Вас обманули,
В грязь окунули.
Об этом вскоре
Узнают все!
Придворный актёр
Умён и хитёр.
Я тут с давних пор.
Насквозь я вас вижу!
«Нельо» дёрнул поводок. На сцену на четвереньках выполз одетый в синее Нолдо с королевской звездой, пришитой гораздо ниже положенного. Грубо подтащив за шею и прикрывшись «Финьо» точно так же, как им самим «Феанаро», «Нельо», вложив живому щиту в руку меч, стал управлять каждым движением «принца Второго Дома Нолдор».
— Угрозы, насмешки,
Короны примеряют пешки,
На лицах отметки,
Что все они марионетки.
Эй, куклы! Бегите!
Ешьте меня! Вот он я!
Зрители по большей части кричали от восторга.
— Я — роль, вы — сюжет.
Прольём миру свет!
Кто прав, а кто нет,
Пусть судят другие!
Угрозы, насмешки,
Короны примеряют пешки.
Уколы их метки,
Но все они марионетки.
Эй, куклы! Бегите!
Ешьте меня! Вот он я!
Эльфы, изображающие Куруфинвэ Атаринкэ и Морьо, подняли Аклариквета вверх на вытянутых руках. «Битва» на сцене продолжилась без участия «Феанаро».
— Передо мною вы сидите,
И ваши нервы, словно нити,
Надёжно пришиты
К пальцам моим.
Заключительный режущий слух аккорд прозвучал неожиданно красиво. Артисты замерли.
Толпа разразилась бурными аплодисментами. И, вопреки страхам Аклариквета, в «Первый Дом» не полетели стрелы, камни, копья или кинжалы. На сцену упали цветы и жемчужины.
Примечание к части
Песня КиШа "Марионетки"
Иллюстрация Беллы Бергольц
https://www.deviantart.com/bellabergolts/art/Illustration-798556435
Средиземье. Эол. Цена жизни
— Нас опять выследили, господин! — запинаясь, проговорил запыхавшийся слуга, вбегая в недавно выкопанную, поэтому пока маленькую пещеру.
— Кто на этот раз? — усмехнулся Эол, откладывая точильный камень, только что высекавший искры из стали клинка. — Орки? Беглые орки? Шпионы моего брата? Авари? Или их объединённое войско?
Скитающегося эльфа и его слуг преследовали все, кто мог, и этому явно поспособствовал оскорбленный нарушением его священных законов король Дориата. Смотря глазами жены Майэ Мелиан, Тингол мог выследить родного брата на значительном расстоянии с точностью до лиги. Это требовало много бессмысленных усилий, но король пошел на принцип. Он решил загнать того, кто презрел его слово, как зверя, и это ему удалось: потеряв в бесконечных стычках половину слуг, раненый и терпящий лишения Эол решил, что с него хватит.
У Элу Тингола тоже есть слабости, и оказавшийся в западне беглец решил на них сыграть.
— Мы примем бой? — спросил из дальнего угла пещеры эльф с висящей на перевязи правой рукой, перемотанной кровавой тканью.
— Нет, — Эол встал и с силой воткнул остро заточенный меч в землю. Брат короля Дориата был по пояс обнажен, ребра стягивали бинты. — Мы поступим иначе.
***
Один желоб наполнился черным дымящимся расплавленным металлом, другой — белым. Две раскаленные струи стекались вместе, на стыке закручиваясь в спирали, шипя, смешиваясь, и форма заполнялась сплавом, по виду напоминающим снежный обсидиан и его противоположность: белые звёзды на черном фоне и черные на белом.
— Это и есть… Упавшая звезда? — Белег, сменивший напарника, сторожившего Эола, который теперь находился в Дориате в качестве заключённого, широко раскрыл глаза от изумления.
— Да, — с неохотой ответил кузнец.
— Но зачем ты вернулся? Король Тингол не выпустит тебя!
— А что мне было делать? — Эол проверил температуру горна. — И ты, мальчишка, не сказал ничего неожиданного, как рассчитывал. Я знаю, договор ничего не стоит. Но условия всегда можно изменить.
— Это поможет?
Эол внимательно посмотрел на Белега, пронизывая его взглядом.
— Какое тебе дело? Тебя никто и никогда не учил торговаться до последнего, чтобы не пришлось идти на крайние меры? А меня научили. Мои женщины. Когда им страшно. Они такое предлагают! Тебе бы понравилось, щенок. Но ты этого так и не узнаешь.
Эол замолчал и проигнорировал все дальнейшие расспросы. Он не хотел объяснять условия договора с братом, потому что они были унизительны.
Да, Эолу и его слугам сохранят жизнь, разрешат уйти и даже позволят взять десять воинов для охраны.
Нет, остаться нельзя.
Да, их более не станут преследовать.
Нет, Эол не сохранит статус брата короля, станет просто никем.
Да, цена жизни высока. Придется подарить брату меч, выкованный из упавшей звезды, а потом раз в год присылать дань. Какую именно, Тингол будет решать сам, как ему вздумается, и сообщит заранее, чтобы было время все подготовить.
Нет, отказать нельзя. И надеяться, что удастся скрыться, тоже.
Радовало одно: из большой звезды получилось сковать два меча, а из маленькой — кинжал, так что…
Тинголу не забрать всё без остатка.
Примечание к части
Эол от Беллы Бергольц https://vk.com/wall-81241182_11100
Примечание к части
Осторожно, пытки!
Средиземье. Как впечатлить Манвэ
Можно ли создать бессмертие искусственно? Есть ли способ залечивать смертельные раны? Как заставить тело эльфа или орка жить, несмотря ни на какие испытания?
Северные шахты, где ведётся добыча самых разных полезных ископаемых, выжимают все соки из самого стойкого организма, и даже «доработанные» магией эльфы, которые себя более эльфами не считают, не выдерживают нагрузок без дополнительных вливаний Силы.
Вала Мелькор долго размышлял, как лучше поступить. Метод создания защитного купола, использованный Майэ Мелиан, объединившей себя с эльфом, был хорош на зависть, но для более сильного Айну не подходил: слияние с феа эльфа грозит последнему выжиганием изнутри и скорой смертью, а это истощит, пусть и восполнимо, самого Вала.
Рассчитывая на практически неограниченный магический ресурс Сильмарилей, Мелькор строил многие планы, и все они рухнули. Любимые дети Феанаро Куруфинвэ, оказавшись в чужих руках, либо нападали, либо засыпали. А воздействовать на них чарами было опасно: Сильмарили могли многократно усилить направленное на них колдовство и нанести сокрушительный удар обидчику. Что ж, хоть для красоты сгодились.
Снимая с головы корону, Мелькор любовался Камнями, погасшими и затаившимися, но всё равно прекрасными. Центральный — яркий, несмотря ни на что, чью слепящую красоту подчеркивал холодный и горячий огонь двух других Сильмарилей. И, что интересно, чем дольше смотришь на корону, тем сильнее притягивает взгляд и проникает в сердце именно не слишком заметный изначально, отливающий оранжевым, Камень. В нём есть что-то… Напоминающее о времени сразу после разделения Айнур, когда Мелькор хотел свободы, но не одинокой, а вместе с частицей единого целого, которая потом научилась создавать свет и воплощать его в небесных звёздах. Почему Варда так давно не творит новые искорки на черном куполе над Ардой? Муж не вдохновляет?
«Я бы мог ее вдохновить, — подумал Мелькор. — Но она не позволит».
Вернувшись мыслями к созданной энергетической защите от гибели тел даже на морозе, при длительном голоде и страшных травмах, например, полученных при падении в шахту, Мелькор прикидывал, не слишком ли дорого обходится ему самому поддержание над всем Ангбандом такой магии. С другой стороны, сидеть и мысленно наслаждаться своими возможностями, не применяя их — это для Манвэ весело. Владыка севера Белерианда, а в планах — и всего Эндорэ или даже целой Арды, не мог бездействовать. Придется истощить себя? Что ж, так тому и быть. Зато из вечных льдов воостанет великая страна, сильная и развитая. Наполненная вечной жизнью даже в непригодных для существования условиях.
"Слабо тебе такое сделать, а, братец Манвэ? Знаю, твои орлы кружат над моей крепостью, следят за проводимыми работами. Смотри, как у меня всё прекрасно. Эльфы Авари, узнав от орков о магии, дающей возможность не погибать, теперь сами приходят в Ангбанд. А от тебя, братец Манвэ, только убегают. Ну, кто из нас лучше?"
Ответ оказался слишком ожидаемым и скучным, поэтому убежавший из Валинора Айну снова задумался о насущном и решил, что можно устроить и более интересную демонстрацию силы: в подземной тюрьме сидели, ожидая наказания, эльфы и орки, совершившие… Что-то такое, за что на них жаловались собратья. Мелькору было абсолютно все равно, что именно. Он просто хотел показать, как работает его магия.
Отдав приказ палачам, всегда закрывающим себя полностью, чтобы их не знали в лицо, Вала стал наблюдать за эльфом со связанными за спиной руками, который, опустив голову, медленно шёл к дыбе. Босиком. По снегу. Плечи поникли, дрожь усиливалась.
Ему страшно. Он знает — сейчас будет больно. Но пока не представляет, насколько. Насколько долго.
— Будешь пытаться облегчить свою участь? — спросил просто для порядка Мелькор. — Ты раскаиваешься в содеянном?
— Да! — в покрасневших глазах преступника заблестела слезами надежда. — Да! Раскаиваюсь! Я больше никогда…
Он упал на колени и склонил голову.
— Приступайте.
Отчаянные крики разлетелись по небольшой площади, специально сделанной для публичных наказаний. Эльфа, покорившегося судьбе и лишь оплакивавшего её, привязали за руки и за ноги к дыбе. Колесо заскрипело, крики усилились — изменились, превращаясь из мольбы о пощаде в вопли боли и страха.
Когда суставы на руках и ногах растянули до предела — дальше только вывихи и разрывы связок и мышц, мечущееся в агонии тело ненадолго оставили в покое.
— Ты действительно раскаиваешься? — спросил Мелькор, наблюдая за собиравшейся толпой. Работникам разрешалось оставлять свои дела на время публичных наказаний и полюбоваться зрелищем. И ведь любовались, любуются и продолжат любоваться в следующие разы! А совсем недавно вроде бы дружили с тем, кого сейчас истязают. Забавные они эрухини!
— Да… — плакал эльф, дрожа всем телом, обливаясь потом.
— Молодец. Продолжайте.
Мелькор заранее дал указания, что именно делать, и ему было очень интересно, как с этим справятся палачи.
К эльфу, умолявшему о пощаде, клявшемуся быть покорным, уже сорвавшему голос, потянулись руки в перчатках с когтями, впились в кожу на животе, оттянули вверх и резко дёрнули, разорвав плоть вдоль пресса между ребрами. Брызнула кровь, крики оглушили, но толпа всё собиралась, никто не думал расходиться, зато чаще и чаще зрители очень лицемерно ужасались зрелищу, которое в глубине души нравилось всем.
Оттянув рваную кожу, палач осторожно отделил её от мышц, срезав внутри всё, что мешало. Указав на костёр, он дал знак помощникам, те принесли раскаленные угли.
Взяв их руками в перчатках, палач стал осторожно вкладывать алые от жара «камни» в «карман» между кожей и мышцами жертвы, и когда больше не поместилось, осторожно зашил дымящуюся плоть, источающую удушливый запах паленого мяса.
Без магии эльф бы умер, но теперь он был обречён жить.
— Отвяжите его, — улыбнулся Мелькор, зная, что сейчас будет.
Скатившись с дыбы на заснеженные доски, пленник, воя и рыдая, начал рвать кожу на животе трясущимися руками, корчась и перекатываясь, сжимаясь в комок и снова судорожно распрямляясь. Он доставал из себя горячие угли, раздирая прожженную плоть, вынимал следующие, кричал о помощи.
А все вокруг стояли и наблюдали. С интересом.
Впрочем, этого и следовало ожидать.
На поиски островов
— Мы держим курс на скопление звёзд между двумя самыми яркими «глазами» созвездия Морской Девы. Небесные маяки неподвижны, как и земные, мы всегда сможем встать на прежний курс.
Майтимо слушал объяснения капитана корабля и мысленно адаптировал названия небесных тел на привычные для себя. Тэлеро все говорил чётко и понятно, но что если он врёт? Как это проверить?
С капитанского мостика открывался потрясающий вид на бесконечную гладь воды. Одинаковая со всех сторон, она должна казаться скучной… Но не кажется. Наблюдая за волнами, ловишь себя на мысли, что перед тобой живое существо, которое постоянно что-то делает, недоступное для твоего разума.
Поведя левым плечом, на котором уже не было бинтов, проверив подвижность руки, Майтимо осторожно надавил на зарубцевавшуюся рану, чтобы убедиться — она больше не беспокоит. Можно получать новые…
Незаметно для собеседника усмехнувшись своим мыслям, Феаноринг внимательно посмотрел в прозрачные бирюзовые глаза Тэлеро.
— Капитан, — сказал он, — сближаемся с кораблем Морифинвэ Феанариона, передаём часть груза — так ведь поплывём быстрее, я прав? — высаживаем всех Тэлери, без которых сможем обойтись, и плывём на поиски островов.
— Понимаю твоё недоверие, — начал капитан, но Майтимо не дал ему договорить.
— Понимание не требуется. Обещания тоже. Только чёткое выполнение приказов. Слышал, что говорил мой брат? Нам предрекли страшную судьбу. Мы уже подписали себе приговор, который не обжалуют. Нам терять нечего, и можем делать, что заблагорассудится. Мы идём к цели и достигнем её. Однажды вы уже пробовали помешать.
Взгляды эльфов встретились, Тэлеро почувствовал сжимающий сердце страх.
— Отдавай приказы, капитан. На сближение, — холодный режущий голос Нолдо не оставлял места спорам и неповиновению. — Решай, кого оставишь на корабле.
Договорив, Майтимо развернулся и пошёл к лестнице. Капитан проводил взглядом спустившегося на палубу Феаноринга. Высокий и статный, он двигался плавно и стремительно, словно готовый в любой момент атаковать. «Даже сейчас, как в бою», — подумалось моряку. Неприятно находиться с ним рядом. Хорошо, что ушёл. Пусть дольше не возвращается и не мешает своим контролем. И угрозами. И существованием.
Эленвэ и безоружный отряд
Вся жизнь — соревнование. Не борьба, нет. Соревнование. С самого рождения брата. Кто быстрее влезет на дерево, кто больше съест сладостей, кто незаметнее сбежит из дома, кто пробежит больше кругов вокруг рощи, кто дальше заплывет, у кого резвее конь, кто лучше фехтует, у кого больше верных воинов… И не смейте называть меня женским именем! Это я должна была родиться мальчиком! Я старше, смелее, умнее, лучше! Я — настоящий наследник рода! Я не Эленнис! Я — Эленвэ! И ты, мой глупый брат Глорфиндел, никогда меня не победишь.
Соревнование. Мои доспехи тяжелее! И меч длиннее! И волосы короче, чем у тебя, брат. Ты девчонка, не я. Эленвэ! Не Эленнис! Что значит, мама, я должна быть женственной? Я никому ничего не должна! Я смелее брата. Быстрее! Искуснее во владении мечом!
Что?.. Как мой брат спас принца Нолофинвэ от обезумевшего от жажды власти Феанаро?.. Как это я выхожу замуж?! Нет!
Да. Теперь ты жена. А теперь ещё и мать.
А брат — герой, командир стражи, прекрасный воин и… И… Мужчина…
***
Эленвэ обернулась назад. То, что было, уже неважно. Важно лишь, что сейчас она снова в доспехах, на коне, с мечом на поясе и отрядом воинов, в котором половина женщины. И никто из них больше не сядет за прялку или вышивку. Мужей и братьев слишком надолго оставили одних, и они тут же начали убивать друг друга. А женам, матерям и сестрам пришлось читать или с ужасом ждать письма скорби… Довольно!
Позади лес, впереди Альквалондэ. Дорога проходит над обрывом, внизу море. Вокруг тьма.
Остальные леди Второго Дома сильно отстали — «в юбках запутались». Пусть путаются. А мы едем вперёд. Встретим выходящий из леса отряд. Кто это? Тэлери? В цветах короля Ольвэ? Как интересно…
— Мои верные воительницы! Воины! — закричала Эленвэ. — Мои сёстры! Братья! Тэлери прислали подкрепление! Не подпустим их к городу! Они больше не убьют никого из наших родичей! Вперёд! В атаку!
***
— Нет! Не надо! Мы идём с миром!
Увидев несущийся на них отряд Нолдор, Тэлери ужаснулись. Несколько эльфов пришпорили коней и бросились обратно в лес, остальные спрыгнули на землю и побросали оружие.
— Не убивайте нас!
Трое эльфов упали на колени:
— Пожалуйста! Господа Нолдор! Пощадите! Мы идём по приказу короля Ольвэ! Ищем его старшего сына! Его должны были отпустить из плена, но принц Айриольвэ так и не вернулся к отцу. Король Ольвэ думает — его отпустил Феанаро, но после захватил Нолофинвэ. Мы должны это выяснить! Не убивайте!
— Это же… — вдруг осмелел один из Тэлери, вставая с колен. — Это всего лишь девы! Девы, которых огорчили наши меткие стрелы, пронзившие их мужей. Давайте…
Он не успел высказать предложение, потому что Эленвэ молниеносно выхватила меч и снесла дерзкому эльфу половину головы.
Когда окровавленное тело рухнуло на землю, Эленвэ вдруг осознала, что натворила и едва не выронила оружие, но мысль, что на счету её брата, наверное, уже дюжина дюжин врагов, взбодрила.
— Если хоть кто-нибудь ещё, — выставив клинок вперёд, проговорила с презрением Эленвэ, — оскорбит меня или моих спутниц, отправится на вечный покой вслед за собратом. Все поняли? А теперь… Сложите оружие, мы его заберём. Девочки, проверьте их. Где эти рыбы могут прятать кинжалы? Ощупайте как следует.
Тэлери, стоя с поднятыми руками, чувствуя на своём теле женские ладони и пальцы, не знали, куда себя деть. А воительницы специально ощупывали совсем не те мечи и кинжалы, проверяя их боеготовность.
Эленвэ спешилась и тоже стала проверять, как ей показалось, командира отряда. Изучив со всей внимательностью содержимое его брюк, жена Турукано отошла в сторону и посмотрела на смущенных мужчин своего Дома.
— Тэлери безоружны! — заявила Эленвэ. — Можно не бояться.
Отряд короля Ольвэ разом покраснел, а Нолдор расхохотались.
— Мы берём их заложниками и ведём в Гавань. Пусть ищут там кого хотят, но мы присмотрим за этими безоружными рыбками, да, мои верные воительницы?
Ответом была новая волна хохота Нолдор. И Нолдиэр.
Примечание к части
Иллюстрация Марины Ветер https://vk.com/photo443220075_457247250
О совести
Несмотря на заверения брата, будто выходить из дворца он не собирается, Турукано не был уверен, что Финдекано в порыве не покинет здание, а заодно и мир живых через окно. С тяжёлым сердцем выставив охрану, которой оказались крайне не рады немногочисленные оставшиеся у дворца воины старшего сына Нолофинвэ, Турукано не мог решиться войти. Знал, что должен, но сделать шаг через порог не хватало сил: не покидало ощущение, что второй раз Финьо не станет промахиваться.
***
Когда она вошла, король вдруг почувствовал себя беспомощным. Наследие… Кровь Феанаро. Те, в ком она сильна, обладают особой внутренней силой, которая раздавит любого даже без каких-либо действий и слов со стороны носителя. Эльфу достаточно просто… Ненавидеть того, кто рядом? И несчастный уже чувствует себя прикованным к стене изможденным рабом с кляпом во рту.
Или это просто игры совести?
Но почему не возникало такого ощущения, когда сразу после выступления Аклариквета, Нерданель, сопровождаемая отцом и двумя его братьями, едва не устроили погром в гостевом дворце? Тогда было смешно. А теперь — совершенно нет.
Она абсолютно не похожа на деда, а на отца… У неё его глаза. Это милая, нежная на первый взгляд леди, кажущаяся прекрасным цветком, выросшим на горе-кузнице Вала Ауле.
Но только… цветы не растут на таких скалах.
Её голос прозвучал ласково и покорно, она всего лишь поздоровалась, спросила о муже. А Нолофинвэ захотелось умереть прямо здесь и сейчас. Быстро. Легко. Без страданий. Но ведь мучитель-совесть, принявший облик эльфийки с кровью Феанаро в жилах, не позволит просто отделаться и теперь продолжит издеваться, задавая вопросы, не вынимая изо рта кляп, показушно гневаясь, что беспомощный пленник не отвечает. Гордый чересчур, наверное.
Не в силах более сидеть за столом и делать вид, что обдумывает ответ, Нолофинвэ поднялся и отвернулся к окну. Он слышал приближающийся, очень осторожный шорох ткани, и это были словно шаги смерти. Почему у Нарнис всегда шуршат платья?! Чем ей так нравится этот материал?!
— Папа… — её голос не звучал обвинительно. Это просто начало вопроса. Но внутри всё переворачивается. — Я хочу увидеться с мужем. Я слышала, он никого не принимает, что с ним не всё в порядке. Поэтому и пришла поговорить. Я должна знать, что увижу. Хочу быть готовой.
Нолофинвэ обернулся. Фиолетовый изящный силуэт, с покрытыми звёздной шалью каштановыми волосами, отливающими красным, с серыми прозрачными глазами был совсем близко, но словно за стеклянной стеной. Не прикоснуться.
— Тебя проводят, Нарнис, — единственное, что смог выдавить из себя король перед тем, как позвать слуг.
Супруга принца Финдекано покорно поблагодарила свёкра и удалилась, исчезнув в шорохе ткани.
***
Когда с самого рождения все вокруг твердят, что слёзы — это стыдно настолько же, насколько и грязные руки, что нужно выглядеть красиво и улыбаться, говорить приятные слова всем без исключения, а особенно тем, кого боишься и не любишь, например, дедушке, очень сложно убедить себя в вероятности событий, когда именно честность — единственное необходимое, а правда, какая бы ни была, нужна без прикрас.
Хорошо, что это случается крайне редко, ведь такой жизни Нарнис никто не учил.
***
Приближающийся ко дворцу даже небольшой отряд не заметить было невозможно — сразу же возникло оживление на улицах, где уже долго не видели эльфов в цветах короля Ольвэ.
— Отрицательный герой пьесы вспомнил про свой народ! — закричал кто-то, и находящийся со своими воинами у ворот дворца Турукано невольно прислушался. Ему было интересно, Нолдо произнёс это или Тэлеро. Так или иначе, население Альквалондэ, теперь состоявшее по большей части из «защитников» «брошенных» жителей Лебяжьей Гавани от «злобных разорителей», не обрадовалось явлению пусть и небольшого количества верных королю Ольвэ эльфов.
Когда отряд подошёл ближе, Турукано и его воины в изумлении раскрыли рты.
— Эленнис?..
— Эленвэ! — поправила мужа командир женской половины Второго Дома. — Что здесь происходит? — спросила она, осматриваясь. — Почему дворец оцеплен? Эти рыбы правы, что вы держите Айриольвэ в заложниках?
— Если начну объяснять, что происходит, — Турукано беспомощно опустил глаза. Он так надеялся, что его любимая супруга забыла про увлечения юности! — Ты всё равно не поверишь.
— Тогда я отдам приказ, и мы перебьём этих угрей! — выхватила меч Эленвэ, и Турукано с ужасом заметил свежую кровь на рукояти. И на нагруднике. — Потом скажем, что никого не видели.
— Нет! Не думай даже! — сын Нолофинвэ ринулся вперёд и встал между женой и побледневшими Тэлери.
— Всё зависит от того, что вы сделали с Айриольвэ, — понизила голос Эленвэ. — Случайно убили и утопили тело? Закопали? Ты знаешь, где он?
— Нет, — прошептал Турукано. — И никто не знает. Мест, где можно прятаться, предостаточно.
— Или прятать. Будет лучше, если мы найдём его сами. Отправь этих угрей туда, где Айриольвэ точно не может быть. В случае чего, исчезнет и он, и они.
Турукано едва не заплакал. Да, он знал, на ком женился, но она такая красивая! Она обещала быть хорошей супругой…
— Пропусти меня к мужу, брат! — услышал непривычно громкий и резкий голос Нарнис Турукано. — Отец обещал, что я смогу с ним увидеться.
— Твоего отца здесь нет, — гордо поднял голову сын Нолофинвэ.
— У нас один отец, — голос Нарнис стал нежным. Опять. — И он обещал, что я увижусь с мужем.
— Вы заперли во дворце принца Айриольвэ? — подал голос один из Тэлери, но получил несильный удар под ребра. От Эленнис.
— Молчи, угорь! — фыркнула она.
— Он пойдет со мной! — Нарнис встала перед женой Турукано, гордо выпрямившись. — И увидит всё своими глазами.
— Я его не пропущу! — запротестовал Турукано, но Нарнис, взяв растерянного Тэлеро за руку, повела его мимо охраны во дворец. — Меня обещал пропустить мой король-отец! Со мной его воины. Посторонитесь!
Турукано и Эленвэ проводили взглядами Нарнис. Сын Нолофинвэ знал, что её ждёт во дворце, и… Сочувствовал. Он почему-то верил в искренность чувств Нарнис к Финдекано, или очень хотел верить. А что может быть хуже для любящего сердца, чем видеть дорогого супруга таким… Раздавленным.
Я устал от лжи
Вокруг было пламя, поднимающееся всё выше, кольцо огня сужалось и обжигало, но… Холодом. Алые языки потянулись к лицу, однако прикосновения напоминали ледяной ветер. Финдекано отпрянул, наткнулся на что-то, обернулся. Это ледяная глыба. Нет. Это… Скульптура изо льда. Плачущая. Их много, они вокруг, поднимаются прямо из земли под ногами, а впереди мгла. И дом. Сколько раз Финдекано видел его во сне? Он уже знает, что будет, если войти, знает, кто там, и что придется брать арфу Макалаурэ, потому что нет своей… Сколько раз он пробовал не заходить, но все равно почему-то оказывался внутри этого страшного дома.
— Финьо! Любимый…
Сон рассеялся мучительно, словно пришлось выныривать из патоки, но голос Нарнис мог вернуть, наверно, даже из бездны, где нет никакого иного спасения.
— Финьо…
Нежные осторожные руки прикоснулись к щекам, приподняли голову, и зрение, наконец, сфокусировалось. Финдекано вдруг подумал, что выглядит ужасно, и показываться жене в таком виде нельзя, но… Поздно. Она уже всё увидела.
— Оставьте нас! — сказала кому-то Нарнис, послышались удаляющиеся шаги.
Финдекано только сейчас понял, что заснул, сидя под окном, прислонившись к стене. Когда он в последний раз переодевался и причесывался? Позор…
— Финьо, — губы Нарнис задрожали, кончик носа стал розовым. — Расскажи мне, что случилось.
Вместо ответа Финдекано сгрёб жену в охапку, уткнулся ей в плечо и стал гладить волосы, шепча её имя.
— Ты поплывешь со мной в Средиземье? — спросил, словно запыхавшись, Финьо. Он целовал ухо и щёку жены, прижимаясь всё сильнее.
— Конечно, — не задумываясь, ответила Нарнис, и именно это заставило Финдекано тяжело вздохнуть. Он словно обмяк, стал неподвижен.
— Ты это просто так сказала, — обречённо произнес старший сын Нолофинвэ, отстраняясь и прикладывая ладонь по лбу. — Хочешь меня утешить. И врёшь. Как и отец, как мой брат, как… Все. Я устал от лжи, Нарнис. От любой. И от той, что ради личной выгоды, и для общего блага, и во спасение, и сказанной из жалости или страха… Не хочу больше её слышать.
Финдекано перевёл дыхание, покачал головой.
— Меня не надо утешать, я не собираюсь ничего с собой делать. Я просто жду корабли. И всё. Дождусь и уплыву.
— Но пока ты здесь.
— Нарнис, — Финдекано посмотрел ей в глаза впервые за весь разговор. — Если ты когда-нибудь меня любила, хоть одно мгновение, то ради этого краткого мига… Не лги мне. Лучше совсем ничего не говори. А я не спрошу.
— Финьо, — Нарнис не отвела взгляд, — со мной пришёл посланник короля Ольвэ. Он и его отряд ищут принца Айриольвэ. Его должны были освободить, обменять на Вольвиона. Но… Он исчез.
— Неудивительно, — усмехнулся Финдекано, — у Тэлери страсть к переодеванию. Принц Айриольвэ кем-то притворился и сбежал. А теперь сидит, трясётся от страха.
— Но тебе же всё равно нечем заняться, — улыбнулась Нарнис. — Почему бы не помочь?
— Потому что я ненавижу Тэлери, — глаза сына Нолофинвэ загорелись. — Это трусливые слизняки, презренные и жалкие. И никто, даже ты, не заставит меня им помогать. Я убивал их, Нарнис, и сделал бы это снова. С превеликим удовольствием. Я тебя пугаю? — Финдекано усмехнулся. — Не знаю и знать не хочу, что говорит мой отец и его лизоблюды, но я сам был здесь, я сам видел, как принц Вольвион кого-то нарядил в свои доспехи и заставил вызвать на поединок Феанаро, чтобы выиграть время и сбежать. У этого паренька не было шансов, понимаешь? Вот она, суть всех Тэлери. Пусть сами ищут своего трусливого собрата.
Нарнис задумалась. Взяв в руки ладонь мужа, она просто гладила ее, ничего не говоря, и это устраивало обоих.
Менестрель никому ничего не должен
— Обречё-о-онная ста-а-а-ать звездо-о-ой…
Так звучало пророчество…
Но крадётся с тех по-о-о-ор за мно-о-о-ой,
Словно тень, одино-о-очество-о-о…
Феанаро поднял глаза от чертежа и совершенно серьёзно посмотрел на сына, развалившегося на его постели.
— Не обращай на меня внимания, пап, — отмахнулся Макалаурэ, — просто песенка привязчивая.
В покрасневших глазах менестреля был нездоровый блеск, ясно дававший понять, что эликсиров он выпил гораздо больше, чем требовалось для снятия боли.
— И не знаю, когда-а-а про-о-о-ойдё-о-от
Полоса эта чё-о-о-онрна-я-а-а-а…
— Канафинвэ, — Феанаро снова посмотрел на чертёж, — я тебя не для этого ждал.
— А для чего ещё нужен менестрель, если не для пения?
Куруфинвэ усмехнулся.
— Ты прав. Я хотел обсудить твои способности творить магию музыки, и, сын, вот эта песня станет идеальным оружием против врагов, особенно, если ты будешь петь её после приема травяных настоев.
— Я сейчас с Нельо разговариваю?
Феанаро нахмурился. Да, его старший сын всегда говорит о песнях брата нелицеприятные вещи, обычно незаслуженно, притом, что сам за всю жизнь не сочинил ни одной.
— Канафинвэ, — продолжил Феанаро, — ты умеешь заставить слушать себя, и кроме твоей музыки никто ничего не замечает. Ты должен научиться применять это в бою.
— Менестрель никому не может быть должен, — мечтательно произнес Макалаурэ, — мы выше этого. Обречё-о-о-онная ста-а-а-ать звездо-о-ой… Прости, папа. Я случайно.
Поняв, что сейчас разговаривать с сыном бессмысленно, Феанаро перестал обращать внимание на его пение и переключился на чертежи.
С конструкцией арбалетов различной мощности и дальнострельности было все понятно. Ручные или передвижные, заряжаемые стрелами или копьями, с одним, двумя и даже тремя спусковыми механизмами, арбалеты просты в производстве, и станут первым сделанным в Средиземье оружием.
Отплывая на разведку, Нельяфинвэ отдал отцу целую гору схем, с которой ещё предстояло разобраться, и среди бесконечных планов сражений на различной местности старший сын набросал возможные проекты крепости Моргота, которую придется штурмовать. Если хоть одно предположение будет верным, можно считать, повезло.
Но какой бы ни была крепость, в любом случае нужны орудия, способные забросить за стену… Что? Камни? Горючую смесь и огненные стрелы? Из чего делать легковоспламеняющуюся жидкость? Как обработать наконечники, чтобы они не гасли в полете?
— Почему-у-у жестока ты, моя судьба-а-а-а-а?
Феанаро посмотрел на внезапно подавшего голос сына, который вроде бы спал.
Из чего в Средиземье строят стены? Отец говорил про мрамор. Мрамор всё помнит…
«И я помню, — закрыл глаза Феанаро, чувствуя, как становится тяжело дышать. — И не забуду никогда. Спи спокойно, папа. Твой сын отомстит за всю пережитую боль».
Чайки не лгут
Смотря, словно загипнотизированный, на кружащихся чаек, собравшихся в стаю и напоминающих зарождающийся смерч, Морифинвэ дождался, когда Тьелко устанет ждать начала разговора, занервничает и что-нибудь скажет первым.
— Морьо, что ты хотел? — Туркафинвэ постоянно теребил остриженные волосы, левая рука всё ещё была в бинтах. — Зачем ты заставил меня перебираться к тебе на посудину?
— Затем же, зачем и нашего Мелкого.
— Пользуешься тем, что он отошёл и не слышит? — Туркафинвэ не был настроен ни шутить, ни вообще разговаривать.
— Я слышу, — отозвался Питьяфинвэ откуда-то сверху, — отомщу позже.
— Морьо, что тебе нужно? — устало произнес Туркафинвэ.
— Посмотри вокруг, — все так же наблюдая за чайками, отрешённо произнес Карнистир. — Видишь их? Они везде. Их слишком много. У меня от них в глазах рябит.
— От чаек? — Тьелко сжал кулаки. Морифинвэ умеет выводить из себя.
— Нет, — мечтательно улыбнулся Морьо. — Чайки хорошие. Только клювы у них мощные, глаза вышибут на раз. Хорошо, что они безмозглые и не нападают стаями на тех, кто крупнее.
— Я пойду к себе, — Тьелко развернулся и сделал шаг в сторону трапа.
— Да, ты пойдешь. Но с десятком Тэлери. Нельо мне отдал слишком много рыбьих хвостов, я столько не съем.
— А мне они зачем?
— В стрельбе из лука потренируешься. Не терять же навыки за время плавания.
— Очень смешно.
— Я не шучу. На моем корабле после отплытия Нельо стало слишком много Тэлери, я не хочу, чтобы они меня потопили.
— Хорошо, — Тьелко, снова теребя волосы, пошел к трапу. — Вы двое! — резко сказал он морякам. — И вы трое. Ещё ты и вон та компашка. За мной, с вещами.
— Значит, забирать двадцать рыбьих хвостов? — фыркнул Питьяфинвэ, сидя на рее.
— Нет, — Морифинвэ все так же наблюдал за чайками, теперь рассыпавшимися по всему небу. — Ты берешь только на свой корабль. Десять. Тэльво рискует стать многоженцем, если я ему кого-то подброшу, — Феаноринг впервые отвлекся от птиц и посмотрел на брата. — А если серьёзно, твой близнец слишком легко верит эльфам. Поэтому населять его корабль врагами я не рискну.
— Верно, — кивнул Питьяфинвэ. Его медно-красные волосы, растрёпанные ветром, на фоне белых парусов казались языками огня.
— Тэлери трусливы. Их надо запугать, и они будут покорными, — Морифинвэ снова залюбовался чайками. — Но даже покорным трусливым рыбам нельзя доверять. В любой момент ядовитыми зубами вцепятся.
— Я не дурак, — обиделся Питьяфинвэ, — вообще-то.
— Ты — нет. Поэтому берешь десять хвостов и возвращаешься к себе. А мне, пожалуй, нужен новый талисман. Только, как назло, никто ещё ни в чем не провинился. Ладно, подставить какую-нибудь трусливую рыбу нетрудно. Кинжал краденный среди вещей найти, например. Зачем Тэлеро прячет краденый кинжал? Конечно, что-то замышляет.
— Я так делать не буду! — Питьяфинвэ взялся за канат и спрыгнул, раскачиваясь на фоне парусов.
— Напрасно. Ты их жалеешь, но они тебя жалеть не станут.
***
Тьма. И тишина. Даже чайки кружат молча. Но откуда их так много? Почему раньше встречались редко, а теперь…
— Потому что где-то недалеко есть земля. Может быть, скала или небольшой островок.
Иримэль посмотрела на собеседника. Сородича. Бывшего рыбака, выходившего на промысел далеко в море вместе с её братом. Порой отсутствовали месяцами, зато возвращались с богатой добычей. Теперь он здесь. Помощник капитана корабля, просто эльф, который сказал, что отправился в плаванье, «разочаровавшись в Валар».
— Чайки не обманут, — продолжал Тэлеро, — здесь есть земля. Завтра ночью никто из наших не должен спать. Спасательные лодки спустят на воду, как только подадут сигнал. Все должны быть готовы. Капитан уже сбавил ход, мы отстанем от остальных. Валинор пока недалеко, дойдём на вёслах. Уинэн поможет.
— Но… Как?
— Корабль можно потопить, а если кто-то погонится за нами, сядет во тьме на мель. Мы же пройдём между скалами и островами без проблем. Тебе не нужно знать всего. Достаточно лишь того, что трюм уже начал медленно заполняться водой, но пока никто ничего не заметил.
Эльф посмотрел Иримэль в глаза и, незаметно осмотревшись, шепнул:
— Завтра ночью мы будем свободны.
Только не к Морьо
Она уткнулась лицом в подушку, изящно изогнув спину, опираясь на колени и маняще покачивая бедрами. Конечно, муж не устоит и поддастся влечению плоти. Возможно, будет нежен или страстен. Или резок и властен. Будет брать свой трофей снова и снова, до полной потери сил. А потом заснёт. Главное, чтобы он не захотел видеть её лицо…
Ведь оно заплакано…
Как объяснить, почему?
Поэтому пусть бедра не подведут. Пусть их будет достаточно для удовольствия.
***
Иримэль чувствовала на себе горячие руки мужа, его тонкое сильное тело, к которому прижата ее спина. Тэлуфинвэ спал, но объятия такие крепкие, что эльфийка чувствовала, как бьётся сердце супруга, ощущала кожей на шее его ровное дыхание. И всему этому суждено прекратиться… Остановится сердце, оборвется дыхание, тело станет холодным и твердым… Иримэль больше никогда не услышит его голос…
Это разве плохо?.. Нет… Но это больно. Нолдо из рода Феанаро Куруфинвэ, младший из его сыновей, с прекрасными красновато-медными волосами, падающими волной ниже лопаток, и… Нет, не с добрым сердцем. Он убийца и тюремщик. Он мятежник и сын мятежника! И о нем не должно остаться даже памяти!..
Сколько уже воды в трюме?! Не пора ли убегать? Без него… Оставив его… Погибать?..
Стук в дверь оглушил. Нет, в нее не стучали. В нее долбили и кричали.
Тэлуфинвэ открыл глаза и резко сел на постели. Его руки больше не держали Иримэль, и ей вдруг стало очень одиноко. Она понимала, что случилось: заговор раскрылся, теперь…
Надо постараться выгородить себя!
— Что случилось, любимый? — глаза наполнились ужасом.
— Ты знаешь, что случилось! — в открывшейся двери появился капитан корабля. Тэлеро. — Мы все должны покинуть корабль, как можно скорее! А потом пусть наш король Феанаро Куруфинвэ вершит суд. Уходите! В трюме уже полно воды.
Тэлуфинвэ, натягивая штаны, обернулся на супругу. Его серые глаза смотрели очень печально. С пониманием. Без надежды.
Иримэль, натянув одеяло до глаз, задрожала всем телом.
— Не убивай меня! — пролепетала она. — Пожалуйста! Я ничего не знала! Правда! Я тебя люблю! И… Я ношу нашего ребенка!
***
— Она сейчас что угодно скажет! — крикнул со злостью кто-то в дверях, и, судя по акценту, тоже Тэлеро.
— Мы не уйдём с корабля, — очень спокойно произнес Тэлуфинвэ, нежно тронув щёку жены, — никто не уйдёт. Быстро в трюм! Вычерпываем воду! Заделываем пробоины! Их много?
— Неизвестно, — ответил капитан.
— Заделываем! У нас слишком много груза, мы не можем его потерять! Подайте сигнал остальным кораблям, может, удастся отдать часть запасов.
— Как прикажешь, господин Феанарион!
Иримэль плакала, зажмурившись, и горячая ладонь снова коснулась ее щеки, стирая слёзы. А потом все ушли и не заперли дверь. Но куда теперь бежать?
Эльфийка закуталась в одеяло, словно в кокон. Как же она хотела, чтобы ее слова про беременность оказались правдой! Не станет же супруг серьёзно наказывать жену, у которой под сердцем его дитя. По крайней мере, в это очень хотелось верить.
***
Дверь в трюм оказалась выломана, видимо, заговорщики заколотили ее, когда пробили дно.
Воды действительно набралось уже немало: некоторым эльфам она доходила до середины бедра, но для огромного корабля это пока ещё было не фатально. Команда и экипаж разделились: часть занялись вычерпыванием, выстроившись в ряд и передавая ведра, котлы и другие пригодившиеся ёмкости, остальные искали пробоины. В темноте. В основном на ощупь.
Вода прибывала быстро, скорость заполнения трюма была больше, чем скорость ее откачки, и лишь найденные и заделанные первые несколько дыр изменили ситуацию. Но эльфы уставали, а вода — нет.
***
Сигнал бедствия услышали на четырех ближайших судах, но корабль Асталиона оказался ближе всех к отставшим, потому что был самый гружёный и шел медленнее. Приказав разворачиваться, чтобы при необходимости принять на борт эльфов и содержимое трюмов, друг Нельяфинвэ с десятком помощников сел в лодку и поспешил к терпящему бедствие кораблю.
Даже издалека было видно, как по палубе бегают с ведрами и досками, а у кормы стояла группа из двух десятков эльфов, часть которой была вооружена мечами и держала их наготове.
Тэлуфинвэ, мокрый и запыхавшийся, выбежал навстречу Асталиону, когда тот поднялся на корабль. Феаноринг улыбался, но его глаза были печальными. Не встревоженными или злыми, как того ожидал пришедший помогать собрат.
— Спасибо тебе! — выпалил Тэльво. — Воды ещё много, дыры заделываем, но доски не держатся. Нам очень нужна помощь!
Потащив Асталиона в трюм и сунув ему в руки ведро, Тэлуфинвэ продолжил говорить:
— Капитан заметил, что убрали часть парусов, спросил, и ему рассказали, что трюм пробит, что Тэлери уплывут, потопив врагов, только ещё не всех предупредили… — Феаноринг с горечью поморщился. — Я дурак, Асталион. И мне просто повезло, что не все Тэлери одинаковые.
— Что будешь делать с заговорщиками?
Мимо пробегали эльфы с грузового корабля с полными и пустыми вёдрами, поскальзывались на мокрых досках. Тэлуфинвэ, зачерпывая воду, посмотрел на Асталиона. Печально и спокойно.
— Они хотели уйти, и я их отпущу. Дам в дорогу немного запасов… Дальше сами разберутся.
— Твоё право, — пожал плечами Асталион.
«Именно, — подумал Тэльво, уже с трудом поднимая и передавая полное ведро одеревеневшими руками, принимая пустое. — Моё право не отдавать этих эльфов в руки моего отца и братьев. Особенно — Морьо».
— Пожалуй, — тихо произнес Феаноринг, — этим и займусь. Вода уже не прибывает, уровень сильно снизился, без меня справитесь. Спасибо тебе, Асталион. Ты даже не представляешь, насколько я тебе благодарен.
***
Так и не встав с постели, прячась под одеялом, будто решив, что ткань способна защитить от любой беды, Иримэль чувствовала себя, словно опять на захваченном маяке. Только тогда все было проще: эльфийка оказалась заложницей, и от неё никто ничего не ждал и не требовал. Жизнь Иримэль тогда зависела лишь от её умения сидеть тихо, невысовываться, а ещё от траектории полёта случайной стрелы. А теперь… Да, конечно, можно повторить уже сказанные слова, будто ничего не знала, но могут найтись свидетели ее ночной беседы с одним из заговорщиков.
Да, выход один: лгать до последнего, кричать о любви и беременности, и тогда, возможно, её не станут наказывать. О том, какая участь ждёт «предателей», было слишком страшно думать.
***
Дверь открылась бесшумно, ведь не была заперта, но для Иримэль, с ужасом ожидавшей, что кто-то войдёт, даже лёгкие шаги через порог показались оглушительным грохотом. Эльфийка замерла, затаилась, задержала дыхание и слушала.
Он вошёл один и, похоже, за дверью никто не остался. Это хорошо? Пожалуй, да…
Слегка подтянув одеяло, Иримэль оголила ступню, пошевелила пальцами, зная, что Тэльво заметит.
Шагов больше слышно не было, и эльфийка, выдержав паузу, оголила ногу до колена. Потом до бедра. Иримэль кожей ощущала, как сильно желание её мужа прикоснуться к супруге, напряжение заставляло воздух звенеть и вибрировать.
Безмолвие длилось бесконечно долго, а потом прозвучали слова:
— Собирайся, Иримэль. Тебе пора.
Эльфийка вздрогнула и снова спряталась под одеяло, хоть и понимала, это бесполезно.
— Пойдём, Иримэль. Тебя уже ждут.
— Нет, — отозвалась она. — Я не пойду. Я люблю тебя, я ни о чём не знала.
— А если… — Тэльво молчал недолго, но его дыхание было сбивчивым и выдало боль. — Если я скажу, что просто отпускаю всех вас, как вы и хотели? Ты уплывешь со своими собратьями. Поверь, так будет лучше, неважно, виновна ты или нет.
Иримэль опустила одеяло до подбородка, встретилась взглядом с супругом. Он не врал, она видела.
Молча встав с постели, эльфийка начала натягивать платье, и это было почему-то очень сложно. Иримэль думала и никак не могла решить, что хуже: оказаться с собратьями на крошечной лодчонке в открытом море или остаться на корабле среди родни мужа. И так и так равносильно смерти. Где же больше шансов выжить?
Аратэльмо
Зажигая новую свечу, вместо погасшей, и пододвигая ближе к исписанному сыном листу, Куруфинвэ-младший развернул переданное от отца послание.
Тьелпе поднял глаза от расчетов плотности ещё не испробованных на практике сплавов и увидел, как лицо его отца меняется от уставше-серьёзного до раздражённого, а потом встревоженного и взбешённого.
— Я хочу крови, — процедил сквозь зубы Куруфинвэ-младший, — если сейчас никого не порежу на лоскуты, сделаю что-то непоправимое!
— Отец… — Тьелпе встал и посмотрел в глаза родителя. — Что в письме?
— Для начала плохая новость. Те восемь десятков разновидностей сигналов, подаваемых светом, флагами и руками, который нам раздал отец, твой дед, перед отплытием, теперь дополнен ещё тридцатью комбинациями, двумя десятками новых сигналов. Это для всех, включая Тэлери. А вот это, — руки Куруфинвэ-младшего дрожали, — должны знать только Нолдор. Все Нолдор. Здесь полторы сотни сигнальных комбинаций. А это… Вот… Видишь список на трёх листах? Это язык, придуманный только для рода Феанаро. Для него, его сыновей и тебя, Тьелпе. И все это мы должны знать до завтра. Ах, да, сынок, — голос Куруфинвэ-младшего срывался, — теперь не будет единого отсчёта времени у всех, чтобы не было у всех в одно время «ночи». Цикл дня делится на четыре периода. Мы просыпаемся в первой четверти, Морьо — во второй, Мелкий — в третьей… Не важно… Тьелпе, бери эти бумаги. Учи.
— Может, лучше продолжим расчет плотности металлов? — в голосе юного эльфа звучала слабая надежда.
— Нет. Учи.
— Когда же дед успел это все придумать?! — ужасался Тьелпе, шурша листами.
Куруфинвэ-младший не ответил.
— А хорошая новость? — юный эльф уткнулся в символы.
— Тэлуфинвэ жив. Корабль спасён. Груз не пострадал. Точнее, написано в обратной последовательности. Но разве это важно, в каком порядке перечислить?
Тьелпе не знал, что ответить. Решил, что лучше заняться новым изобретённым дедом языком.
— Отец… — после долгого изучения комбинаций сигналов заговорил он. — На каком корабле тот эльф, который защищал меня в Альквалондэ? Я хочу увидеться с ним.
— Как его звали? — после недолгого раздумья спросил Куруфинвэ-младший.
— Аратэльмо.
***
Скалы черными клыками поднимались из воды, скорость пришлось сбавить, чтобы не наткнуться на подводные камни. Волны разбивались и пенились, бросаясь брызгами в небо. Чайки кружили над пиками, кричали, падали в воду, хватали рыбу и снова взмывали в небо белыми стрелами среди звёзд. Снова вниз. А потом к небу.
Надежды эльфов не оправдались, и среди скал не оказалось земли. Насколько хватало глаз, море было гладким и черным.
Смотря в бесконечную тьму, Майтимо понимал — надо принять решение: возвращаться назад, плыть дальше или поворачивать в каком-то ином направлении, чтобы продолжить поиски островов. Сейчас его корабль был далеко впереди остальных и гораздо южнее курса, запасов хватило бы ещё на долгое время, но нужно ли рисковать сейчас? Наверно, правильнее вернуться, но тогда придется сообщать отцу, что разведка не дала результатов. Думая о реакции Феанаро, Майтимо сжал кулаки. Нет, нельзя поддаваться злости. Надо думать, как правильнее поступить.
— Аратэльмо, — обратился Феаноринг к оказавшемуся рядом помощнику, — мне нужны точные расчеты, на сколько хватит запасов.
— Да, господин Нельяфинвэ! — с готовностью ответил юный эльф и ринулся выполнять поручение. Он безоговорочно верил, что сын Феанаро Куруфинвэ всегда всё знает и делает правильно. А как иначе? Феанаро ведь величайший! И его род тоже величайший! Значит, никто из Феанорингов не может быть не прав.
«Сколько жестоких уроков ещё преподнесет этому мальчику жизнь…» — подумал Майтимо, провожая Аратэльмо взглядом и радуясь, что Эру не был «милостив» к нему и не подарил сыновей и внуков. По крайней мере, им не придется проливать кровь ради данного сгоряча слова.
Мой корабль
Путь из каюты до кормы, где собрали заговорщиков, казался бесконечно долгим и слишком коротким, с каждым новым шагом словно начиналась и заканчивалась жизнь.
В сказку призрачный мост
Стал осколками звёзд…
Иримэль видела, как на неё смотрят собратья: кто-то с сочувствием, кто-то с радостью, что она жива, но были и ехидные взгляды и наполненные открытой неприязнью.
Тэлуфинвэ, говоря о том, что Тэлери преследовать не станут, слегка подтолкнул Иримэль в спину, чтобы она шла к своим, эльфийка сделала шаг вперёд. Один шаг. И остановилась.
— Преследовать нас не станут, — сказал ее старый знакомый, — просто посадят в лодку и расстреляют. Но, кажется, выбора у нас нет.
— Вы не верите слову сына Феанаро Куруфинвэ? — в печальном голосе Тэлуфинвэ прозвучала сталь.
«Конечно, не верят, — подумала Иримэль, — мы же строили заговор…»
Обречённая стать звездой…
Обречённая…
— Я остаюсь, — твёрдо сказала эльфийка, делая шаг назад и крепко обнимая мужа, прижимаясь к его груди. К сердцу. — Я люблю тебя, Тэл.
Феаноринг взял Иримэль за плечи, попытался отстранить от себя, но не приложил достаточно усилий.
— Предательница! — послышались голоса Тэлери. — Шкуру свою спасает! Не спасёшь!
— Спускайте лодку, — приказал Тэлуфинвэ, и его ладонь легла на спину Иримэль. Заскользила вниз, остановилась на талии. Объятия стали крепче. — Я сделаю всё, чтобы защитить тебя, — прошептал он жене, смотря вдаль на приближающийся к ним корабль отца.
Канаты заскрипели, лодка плавно опустилась на воду.
— Сама разберусь, — улыбнулась Иримэль. — Я ведь больше не морская звезда, а небесная. Восьмиконечная. С острыми, как клинки, лучами. Я сама буду себя защищать.
Тэлуфинвэ грустно покачал головой.
Лодка с заговорщиками удалялась, оставаясь все дальше позади. Скоро совсем исчезнет во тьме, среди чёрных обманчиво-ласковых волн.
***
Встречный ветер усилился, перестал быть порывистым, задул ровно, мощно, словно помогая Феанаро быстрее добраться до спасённого корабля младшего из сыновей. Тэлуфинвэ, видя отца, приближающегося все стремительнее и неотвратимее, напрягся, прижал к себе Иримэль и понял, что не знает, как теперь быть. Спрятать супругу? И заодно остальных Тэлери, которые не предавали его? Они всего лишь предали своих. Но… Кто для них теперь свои? Может ли сын Нолдо, разрушившего их родной город, стать своим? Но ведь Тэлери были сами виноваты… И их тоже бросили на произвол судьбы Валар…
Корабль Феанаро всё ближе…
Ветер внезапно стих, небо закрыли паруса и алые со звёздами флаги.
«Помоги мне…» — по привычке подумал Тэлуфинвэ, и осекся. Валар больше не помощники. Нолдор сами отреклись от Владык. Теперь надежда только на себя.
***
Суда-лебеди сблизились. С одного борта на другой полетели канаты, моряки стали закреплять их, и Тэлуфинвэ заметил, что на корабле отца совсем не видно Тэлери. Это стало очень тревожным сигналом, рука сама собой крепче прижала Иримэль, губы коснулись ее головы.
Как только Феанаро, в доспехах и с мечом, сопровождаемый вооруженной охраной, ступил на трап, Тэлери с корабля Тэлуфинвэ выстроились в ряд и преклонили колени.
— Ты должен высадить их на ближайшей скале! — грозно произнес Феанаро, даже не смотря на эльфов из Альквалондэ. — Не понимаю, почему это до сих пор не сделано.
— Это мой корабль, — негромко, но с нажимом произнес Тэлуфинвэ. — Кого с него высаживать, а кого оставлять, я решаю сам. Как и ты на своём.
— Я для тебя не только отец, — глаза Феанаро полыхнули, — но и король!
— Я не преклонял пред тобой колено, — через силу произнес Феаноринг, чувствуя, как холодеет кровь.
— В таком случае, пора это сделать, иначе ты станешь свободным от моей власти королем ближайшей скалы, а твой народ, состоящий из девчонки и дюжины предателей будет верен тебе до конца своей сильно сократившейся жизни.
— Пожалуйста, не надо! — заплакала Иримэль, вырываясь из объятий мужа и падая перед Куруфинвэ на колени. — Я жду ребенка от Тэлуфинвэ! Не губи новую жизнь, Великий Владыка!
— Это правда? — глаза Феанаро прищурились, он перевел взгляд на сына, и голос не предвещал ничего хорошего.
— Правда, отец, — подтвердил Тэльво, надеясь на чудо, хоть и не верил, что оно свершится.
— И кого она родит? — усмехнулся король. — Труса с внешностью Феанариона? Чтобы это ничтожество позорило мой род недостойным поведением?
Иримэль закрыла лицо руками и зарыдала. Все остальные звуки стихли, лишь далёкие крики чаек вторили отчаянному плачу.
— Отец! — послышался с корабля Феанаро голос Макалаурэ, стоявшего у трапа, крепко держась обеими руками за парапет. — Предлагаю правящей семье удалиться для обсуждения нашей проблемы в каюту. А потом озвучим решение перед народами.
Феанаро обернулся и внимательно посмотрел на бледного, осунувшегося сына, едва державшегося на ногах, но в глазах которого видел твердую решимость добиться своего. Отдав приказ верным короне воинам-нолдор сторожить Тэлери на корабле Тэлуфинвэ, король сделал сыновьям знак следовать за ним. На совет.
Средиземье. Вечный слуга
Открыв глаза и увидев над собой звёзды, Даэрон улыбнулся звучащей в сердце мелодии. Самым прекрасным в их с Лутиэн совместных походах менестрель считал начало пути, когда граница Дориата пока не пересечена, когда ещё ничего плохого не увидели, и не о чем сожалеть, некого оплакивать. Всё это впереди, но пока…
Пока всё хорошо. Лутиэн спит рядом, её волосы черными шелковыми волнами ласкают обнаженное тело Даэрона, слегка щекочут кожу, длинные пушистые ресницы чуть подрагивают, а яркие, словно лепестки дикой розы, губы едва заметно улыбаются в ответ на ласковые прикосновения пальцев менестреля к бархатной щеке.
— Пусть играет арфа, — прошептала Лутиэн, не открывая глаз, соблазнительно потягиваясь, по-кошачьи выгибая спину. Даэрон мечтал о том, что его любимая проявит ласку, обнимет его… И знал — этого не будет. Дочь короля позволяет себя любить и даже не притворяется, что испытывает нежные чувства к безнадежно влюблённому менестрелю, смеющему на что-то надеяться.
Музыка полилась трелью певчей птицы, Даэрон стал напевать то, что должно понравиться Лутиэн.
Здесь лапы у елей дрожат на весу,
Здесь птицы щебечут тревожно.
Живёшь в заколдованном диком лесу,
Откуда уйти невозможно.
Пусть черёмухи ветви дрожат на ветру,
Пусть дождём опадают сирени,
Всё равно я отсюда тебя заберу
Во дворец, где играют свирели.
Лутиэн подняла голову и заулыбалась. Но не добро. Насмешливо.
Твой мир колдунами на тысячи лет
Укрыт от меня и от света.
И думаешь ты, что прекраснее нет,
Чем лес заколдованный этот.
Пусть на листьях не будет росы поутру,
Пусть созвездья с туманами в ссоре,
Всё равно я отсюда тебя заберу
В светлый терем с балконом на море.
— Знаешь, Даэрон, — прервала его принцесса, — это я могла бы петь. Не ты. Если бы не я, ты бы так и сидел у трона, развлекая моих родителей и их прихлебателей, вроде Саэроса. Составлял бы словари, записывал сказки… Это я могу забрать тебя из заколдованного леса.
— Ты же знаешь, — грустно сказал менестрель, — я пойду с тобой куда угодно.
— Именно поэтому, — снова усмехнулась Лутиэн, — ты всегда останешься слугой своих господ.
Слова принцессы больно ранили менестреля, и лишь мысли о том, что, устав в пути, Лутиэн станет нежной и попросит ласки, грели душу.
— Белег сказал, мой дядя уже ушёл из Дориата, — гораздо мягче произнесла дочь короля. — Отдал откуп и исчез. Как думаешь, Даэрон, чем я могла бы откупиться от родителей? Что я должна им отдать, чтобы меня отпустили и не преследовали? Или это непозволительная роскошь для меня — свобода? Если бы мне не надо было прятаться, я бы столько добра могла сделать! Только представь, Даэрон! Путешествовать, нигде надолго не останавливаясь, обучая грамоте лесных эльфов, открывая им секреты целебных снадобий и чар, делясь знаниями! Мир бы стал лучше, понимаешь?
Даэрон кивнул. Конечно, он понимал. Но также был уверен, что в мечтах Лутиэн для него нет особой роли. Вместо него рядом с принцессой может быть любой, кто согласится помочь.
И с этим ничего не поделать.
Примечание к части
Песня В.С. Высоцкого "Лирическая"
Н'Амариэ
Когда тьма бесконечна, надежда тает с каждым ударом сердца, а долетающие со всех сторон вести страшны и угнетающи, так хочется вернуться в детство, когда всего этого не было, и даже представить обрушившийся на Благословенный Край кошмар не хватило бы фантазии. Тогда не звучала в разговорах короткая чудовищная фраза «Ambar-metta», хотя и слово, означающее прекращение чего-либо, и понятие животворящего света существовали во всех валинорских языках. Но по отдельности.
— Всё творящееся сейчас безумие — просто дурной сон, — убеждала себя Амариэ, смешивая в стеклянном сосуде цветные жидкости, вязкие и пузырящиеся.
Это было её любимое развлечение в детстве: играть с разными интересными веществами, которые многим девочкам казались противными. Юные Ваниэр не понимали, что, если правильно смешать «липкую мерзость», полученная вязкая масса засияет, пусть и ненадолго. Видимо, поэтому родители и решили, что изобретательница-дочь будет счастлива с мужем-Нолдо. Она ведь тоже любит создавать свет…
Даже капля которого теперь — великое счастье.
Сидя перед огромным зеркалом, играя, представляя себя малышкой, Амариэ смотрела в идеально отполированную поверхность серебра и видела суетящихся слуг, которые готовили к долгому трудному пути… Её семью.
«Это она виновата! — снова разозлилась Амариэ, руки дрогнули, и синяя вязкая жидкость, пузырясь, брызнула на ажурный столик. — Это всё из-за Артанис! Инголдо никуда бы не пошёл, если бы сестра не тащила! И Артаресто тоже остался бы с матерью!»
Супруга принца Финдарато посмотрела на своё отражение. Да, она уже не ребёнок. Она — жена, мать…
Нет, не так! Она — брошенная жена и отвергнутая мать! Но почему, почему свекровь не помогла?! Почему не стала бороться за целостность семьи?! Почему?!
Разговор долго не мог состояться, однако откладывать его вечно не вышло бы, как бы ни старались некоторые представители Третьего Дома Нолдор. А вышло… То, что вышло.
***
— Не тебе осуждать нас, амил! — Артанис, сидя за столом в семейном кругу, смотрела на родню, словно на врагов. — Ты никогда не поддерживала меня! А теперь бросила и мужа, и народ!
Финдарато опустил взгляд. Принц понимал — сестра сейчас защищает его, поскольку наивный Инголдо заявился домой во главе Исхода, с кольцом отца и недовольным лицом, выражавшим презрение к угасшей Земле Валар и всем её обитателям. А за ним шлейфом ещё более чёрной, чем ночное небо, тьмы тянулось злое предупреждение Владыки Намо.
И когда начали задаваться вопросы, Инголдо имел неосторожность сказать при матери, что ни о чём не жалеет.
— Я бросила народ? — Эарвен побледнела и покраснела одновременно. — Ты, видимо, забыла, кто является моим народом, дочь-сын! Родственники моего мужа совершили чудовищное деяние! Они уничтожили извечную дружбу между Нолдоли и Тэлери!
— Тэлери развязали бой! — казалось, Артанис сейчас набросится на мать.
— Ты врёшь, Нэрвен! Мой народ мирный! Не то, что вы! И прежде, чем осуждать меня, подумай своей пустой головой, увенчанной волосами-короной! Я не пойду за мужем, пока он не объяснится передо мной и перед Валар! Я должна знать, на чьей он стороне, и если Нолдо Арафинвэ, сын Нолдо Финвэ станет защищать братоубийц, я прокляну его!
— Тогда проклинай меня, матушка! — гордо и самодовольно заявила принцесса.
Финдарато закрыл глаза, замер. Смотря на мужа, свекровь и золовку, Амариэ всё сильнее впадала в отчаяние: сейчас им всем не до неё, не до её боли. Впрочем, как всегда.
— Я пойду к Артаресто, — супруга принца Инголдо спешно покинула семейный совет и заплакала сразу же, как только за ней закрылась дверь.
«Но если отец отречётся от совершённого братьями и их народом зла, — послышался голос Эарвен, — ты, Артафиндэ Инголдо, заплатишь за насмешки над ним! Стократно заплатишь!»
«Почему он?» — снова заступилась за брата Нэрвен, а дальше Амариэ уже не услышала.
***
Супруга принца Финдарато посмотрела в зеркало и вспомнила, как после совета поставила мужу условие: либо его сопровождает в пути в Эндорэ Артанис, либо жена. Амариэ почему-то надеялась, что муж вовсе откажется от похода после слов матери, а он…
— Милая моя супруга, — с пафосной грустью произнес сын Арафинвэ, театрально вздыхая, — здесь, в Валиноре, завяли все цветы. Все, понимаешь? Все до единого. Каждый цветок на каждом кусте или дереве, среди травы и в домах. Их больше нет, понимаешь? А в Средиземье цветы растут и во тьме. Они совсем не похожи на наши: это цветы сумрака, напитавшиеся звёздной росой, вдохнувшие чёрные туманы и незнакомые нам ветра, дующие с погружённых в вечную ночь гор. Я хочу увидеть их, Амариэ. А ты… Тебя надо защищать, лелеять, будто хрупкое растение. Но видишь, меня самого необходимо оберегать, и Артанис справляется с этой обязанностью лучше всех.
— А если… Если там нет цветов?
— Что ж, — пожал плечами Финдарато, — значит, окружённый безжизненным мраком, среди бесплодной пустыни, холода и одиночества, я пойму, что всё было зря.
— Но зачем, Инголдо?
Он не ответил. Лишь посмотрел на кольцо, которое Амариэ раньше видела на руке Арафинвэ, а теперь его носил Финдарато. Взгляд на обвивших палец змей рядом с короной из цветов был презрительным.
— Хочешь, отдам тебе эту блестяшку? — усмехнулся вдруг Финдарато, снимая драгоценное украшение. — Вернёшь её владельцу. Если увидишь когда-нибудь.
Амариэ растерялась, не зная, что ответить, а её муж вдруг передумал.
— Нет, — сказал он, покачав головой. — Это символ моего рода. Каким бы ни был прежний владелец этого кольца… Теперь змейки мои. А в Средиземье никто моего отца не знает.
Финдарато спрятал руку с кольцом за спину и фальшиво улыбнулся.
— Дорогая моя супруга, — сказал он, — сборы будут длиться долго, нам ведь нужны запасы снадобий, трав, тёплая одежда, много разного… Необходимого. Ты ещё можешь передумать.
— Ты тоже.
— Я? — Финдарато удивился. — Нет, здесь больше нет цветов. А нет цветов — нет и меня.
Потом он ушёл и, даже живя с женой в одном дворце, больше с ней не виделся. А юный Артаресто выбрал отца.
«Прости, мама, пожалуйста, прости! — чудовищно быстро повзрослевший сын обнял Амариэ, но без теплоты, словно чужой. Словно уже ушёл и навек попрощался с ней. — Прости. Но я с папой».
С папой! С папой. С папой…
«Намариэ…»
Высказывайся
Закрывшись втроем в каюте, расширенной за счёт объединения четырёх помещений, где вместо перегородок оставили только несущие конструкции в форме арок, члены королевской семьи, наконец, обменялись взглядами. И оба сына поняли — им можно вообще ничего не говорить: отец не настроен их слушать. Совет станет его монологом, вынесением приговора, не подлежащего обжалованию. Макалаурэ ругал себя за слабость, что не сможет применить магию, потому что знал — когда Феанаро начинает вершить правосудие, оценивая справедливость по-своему, потом случается беда.
Остаётся пробовать воздействовать правильно подобранными словами, иначе… Бедный Тэльво…
— А теперь, сыновья, слушайте меня и не возражайте! — словно убедившись, что их никто не подслушивает, негромко, но от этого ещё более угрожающе заговорил Феанаро.
— Мы пришли посоветоваться, отец, — напомнил Макалаурэ, чувствуя, что его очень не вовремя начинает клонить в сон.
— Вы — да, но не я. Если думаешь, что я изменю своё мнение из жалости к тебе, Канафинвэ, ты заблуждаешься.
— Я есть глас разума, — вставил своё слово менестрель.
— Больного разума, замутненного эликсирами, — Феанаро перевел взгляд пылающих беспощадным огнем глаз с Макалаурэ на младшего сына. — Я уже всё решил, повторяю. С этого момента все Тэлери, находящиеся на кораблях, отрекаются от своего происхождения, называют себя Нолдор, признают меня своим королём, говорят только на правильном Квэнья. Принц Вольвион будет казнён. Все Тэлери с корабля Тэлуфинвэ тоже. Я не стану разбираться, кто из них в чем замешан, кто кого и сколько раз предал.
— В таком случае, — Тэлуфинвэ встал, — от своего происхождения отрекаюсь я. Теперь я тоже безродный Тэлеро, как и они. Как и моя жена. И я тоже буду казнён вместе с ними.
Феанаро внимательно посмотрел на сына. Смотрел долго, молча. И видел провокацию, страх, соперничество, желание настоять на своём, доказать себе и всем, что может управлять решениями самого́ Феанаро Куруфинвэ! Что может шантажировать великого и ужасного короля Нолдор. Успешно шантажировать.
Феанаро видел во взгляде и позе сына всё, что угодно, кроме самого главного.
— Да будет так, — спокойно и величественно произнёс Куруфинвэ. — Стража! Уведите заговорщика в трюм. Свяжите руки, если потребуется. И следите, чтобы предатели друг с другом не разговаривали.
Макалаурэ смотрел на реакцию брата и понимал: Тэлуфинвэ не ожидал, что отец пойдет до конца. Или не до конца, но что все окажется столь серьезно. Младший из Феанорингов всё ещё на что-то надеялся, это было заметно, поэтому… Плохо. Провокации и неверие в серьезность намерений отца только подольют масла в огонь.
Сопровождаемый вооруженными Нолдор Тэлуфинвэ обернулся в дверях.
— Ты не знаешь, что такое любовь к женщине! — со злостью сказал он, и Макалаурэ в отчаянии закрыл ладонью лоб: его младший братик делал худшее, что можно было предпринять. — Ты никогда не любил нашу маму, а она страдала! Она дарила любовь нам, младшим детям, и получала ее в ответ!
— Я сказал — увести предателя, — угрожающе прищурился Феанаро, и за Тэлуфинвэ закрылась дверь.
Макалаурэ приподнял ладонь и осторожно взглянул на отца.
— Почему молчишь? — ехидно спросил Феанаро. — Ты желал провести совет. Высказывайся.
Менестрелю очень хотелось съязвить. Очень. Но он понимал, что если сейчас и можно сделать ещё хуже, то именно таким образом.
— Я хотел высказаться по поводу Иримэль, — перевел дыхание Макалаурэ. — Она ведь прекрасно поёт, её рифмы трогают сердце. В её душе не может быть зла, отец. Поверь, я знаю, о чём говорю.
— Это её песню ты пел, перебрав с эликсирами? — внезапно очень серьёзно спросил Феанаро, задумавшись.
— Да. Я случайно услышал, как Иримэль пела. И понимаю, почему Тэльво влюбился в нее. Отец, в этой девушке есть ноты изначальной песни. И Тэльво…
— Я тебя услышал, — Феанаро встал и направился к двери. — Советую лечь спать. Тебе все равно не понравится то, что ты можешь сейчас увидеть.
Штиль
— С помощью третьего и четвертого канатов можно регулировать верхний парус, а пятый, шестой и седьмой отвечают за тот, что прямо под ним.
— Я запомнил, — радостно сказал Аратэльмо, осторожно натягивая тросы.
Нельяфинвэ видел — его команда уже способна управлять кораблём без помощи Тэлери, что очень радовало. Правда, на этом хорошие новости заканчивались, поскольку никаких признаков близко расположенной суши давно не было, а ветер, последние два дня почти не наполнявший паруса, стих совсем, и корабль остановился.
В первый день это не вызывало беспокойства, капитан просто констатировал факт, сказав лишь одно слово «штиль» и пожав плечами. Но на второй день эльфы начали волноваться.
— Как долго это может продолжаться? — спросил Нельяфинвэ у капитана, предварительно убедившись, что никого рядом нет.
— Мы не выходили так далеко в море, — уклончиво ответил Тэлеро. — И никогда так сильно не зависели от парусов.
— Значит, — Феаноринг посмотрел в глаза собеседника, — нам придется браться за весла.
Капитану явно не нравилась эта идея, но если не поднимется ветер…
— Если вёсел мало, — Нельяфинвэ перевел взгляд на море, гладкое, словно поверхность зеркала, — разберём палубу. Разделимся на команды, будем грести по-очереди.
— Надеюсь, — капитан вздохнул, — до этого не дойдёт.
Майтимо снисходительно посмотрел на моряка с высоты своего роста. Как на глупца. Тэлеро отвёл взгляд.
— Распорядись, чтобы готовили вёсла, — снова отвернувшись к замершему морю, приказал Феаноринг, думая, что тем, кто идёт за Феанаро Куруфинвэ и его Клятвой, надеяться на удачу бессмысленно. Если что-то пошло не так, быстро это не закончится, и если пассивно ждать, можно дождаться смерти от жажды среди солёной, непригодной для питья бесконечности моря.
Наверное, стоит попробовать выпаривать воду, кипятя её в котлах и собирая капли в отдельные ёмкости…
— Господин Нельяфинвэ! — Аратэльмо спустился по верёвочной лестнице на палубу. — Вёсел много, разбирать палубу не нужно.
— Хорошо.
«Им просто корабль портить жалко, — подумал Майтимо. — Что мешало Тэлери все эти годы изучать кораблестроение, чтобы самим уметь создавать такие суда без помощи Майя Оссэ? Лень?»
Идеально гладкая поверхность моря отражала звёзды, не искажая. Это было потрясающе красиво и радовало бы сердце, если бы не сулило гибель.
Высшая точка безумия
События последних полутора дюжин лет многим казались нарастающей лавиной безумия, и теперь Тэлуфинвэ думал, был достигнут апогей всеобщего сумасшествия.
Оказавшись в трюме корабля отца в качестве заключённого под сражу предателя, младший Феаноринг видел смятение на лицах тех, кому пришлось выполнять роли тюремщиков для своего принца и Тэлери, с которыми только-только наладили отношения, обучились у них управлению кораблём, стали общаться почти по-дружески.
«Отец не станет казнить всех без разбора», — думал Тэлуфинвэ, сев у стены, подальше от остальных заключённых. Он сомневался, что Нолдор осмелятся связать его или наказать за разговоры с Тэлери, но проверять свои догадки желания не было.
Время тянулось медленно, неизвестность угнетала. Сын Феанаро всё ещё надеялся, что отец проявит к нему милосердие, не допустит нового кровопролития… И вздрогнул всем телом, когда в открывшейся двери с факелом в руках возник король Куруфинвэ. Один. В парадных доспехах и алом плаще.
Тэльво вскочил на ноги.
— Оставьте нас, — спокойно произнес Феанаро страже и, дождавшись исполнения приказа, встал так, чтобы его сына было видно другим заключённым. — С тобой хорошо обращались, Тэлуфинвэ?
— Да…
— Рад слышать.
Феанаро сверлил сына испытующим взглядом, от которого все внутри переворачивалось.
— Тэлуфинвэ, ты остаёшься при своём мнении? Готов отречься от меня и умереть вместе с предателями?
Король говорил громко, его слышали все сидящие в трюме Тэлери.
— Да.
— Хорошо. В таком случае, мои слова тоже остаются в силе. Но в виду твоих заслуг в битве в Альквалондэ я не стану позорить доблестного воина публичной казнью.
Феанаро откинул плащ, достал из ножен короткий кинжал и протянул сыну.
— Сделай это сам.
Тэлуфинвэ почувствовал, как дрожат губы. И руки. Гордость не позволяла отступать, просить пощады или пытаться выкрутиться. К тому же… Лучше умереть сейчас и не видеть, как Иримэль…
Было очень стыдно за покатившиеся по щекам слёзы, и чтобы не позорить себя ещё больше, Феаноринг взял кинжал и, приставив к груди между ребрами, зажмурившись, резко надавил.
Разломившийся у самой рукояти клинок упал на пол, оставив на рубашке едва заметный разрез, а на коже — неглубокую ранку. Ошарашенный эльф посмотрел себе под ноги, задыхаясь и дрожа всем телом.
Подняв глаза от сломанного кинжала и выронив рукоять, Тэлуфинвэ понял, что отца рядом уже нет. Лишь хлопнула дверь трюма, снова вошли охранники. Один из них быстрым движением подхватил обломки клинка и унёс. Второй внимательно всмотрелся в лицо шокированного Феаноринга, видимо, проверяя, в порядке ли он. И никто не проронил ни слова.
Торг уместен всегда
Развернув переданное в срочном порядке письмо от отца, состоящее из семнадцати листов, четырнадцать из которых содержали детальное описание новых методов переговоров между командами кораблей, Морифинвэ сразу отложил все «лишнее» и взялся за чтение основного текста.
Просматривая строку за строкой, Феаноринг, и так обычно мрачный, изменился в лице, и присутствовавшие рядом Нолдор испуганно переглянулись.
— С какой стати, — оскалился Морифинвэ, отбрасывая письмо изящным жестом и откидываясь на спинку кресла, складывая пальцы пирамидкой, — я должен отдавать своего пленника? Кажется, пора поговорить с отцом по душам. Он слишком много себе позволяет. Что он может мне предложить взамен столь ценного пленника? Я готов выслушать его предложение. Предложение, но не приказ. Я себе в убыток действовать не стану.
Нолдор снова переглянулись. Посланник Феанаро покачал головой.
— Господин Морифинвэ, — сказал он вежливо, — ваш отец — король, и может требовать, что угодно.
— С тебя. Но не с меня. Я поговорю с ним. Подробно. И откровенно. Сделки должны быть взаимовыгодными.
***
Ещё раз удостоверившись в том, что в трюме больше нет течей, дыры заделаны надёжно, и вся вода собрана, Асталион созвал своих помощников. Все уже слышали слова Феанаро Куруфинвэ, сказанные перед тем, как он с сыновьями удалился на совет, и радости подобное решение не вызывало. Асталион был уверен: со многих точек зрения верная казнь всех Тэлери с корабля Тэлуфинвэ спровоцирует новые вспышки бунтов. Особенно, это может коснуться тех кораблей, где нет на борту членов правящей семьи. Испытывать судьбу Нолдо не хотел.
— Друзья мои, — негромко произнес Асталион, прежде чем подняться на палубу, — я не думаю, что наш король помнит в лицо всех и каждого. Поэтому, все Тэлери, помогавшие мне убирать воду, отныне считаются моряками с моего корабля. Понимаете, о чём я? На судне Тэлуфинвэ из вас никого раньше не было, вы все без исключения прибыли со мной.
Обведя взглядом эльфов и видя одобрение на лицах, Асталион сделал знак покидать трюм. Сейчас необходимо вынести на открытый воздух груз, чтобы просушить его. А заодно незаметно покинуть корабль.
***
Рука сначала медленно, нерешительно протянулась к луку, потом резко схватила его и забросила за спину.
Вести разносятся быстро, даже между кораблями, даже когда совсем стих ветер, и пришлось остановиться. Но какая разница, плыть вперёд или нет, если…
Питьяфинвэ не мог решить, готов ли поднять руку на отца ради брата, что, почти наверняка будет стоить ему жизни. В первый момент, в порыве, Феаноринг был готов на что угодно, но теперь…
Да, возможно, для тех, кто произнесли Клятву и пошли за Феанаро, падение в бездну неизбежно, но… Лучше пусть это случится позже. Надо ведь сначала победить Моргота, вернуть отцу Сильмарили, чтобы он, словно Вала, осветил Средиземье и правил там счастливыми народами… Потом можно и в бездну. Но не раньше.
И все же лук за спиной остался.
Конечно, плохая идея — пытаться угрожать отцу… Очень плохая. Но если Тэльво… Если Кано всё понял правильно…
— Я уже не знаю, кто моя семья, — сжал кулаки Питьяфинвэ.
***
Феанаро, стоя у борта своего корабля и смотря на обвисшие паруса, скосил глаза на сына.
— Отец, — примирительно развел руки, демонстрируя ладони, Карнистир, — прежде чем задавать мне вопросы, выслушай.
По выражению лица Куруфинвэ было ясно, насколько он заинтересован в разговорах. Карнистир и сам понимал — королю нужен его главный пленник, а принца Вольвиона здесь нет.
— Твоя идея о том, как решить проблему с мятежами, хороша, — исподлобья посмотрел на отца Феаноринг, недобро улыбаясь, — но ты обезоруживаешь меня. Видишь ли, отец, я не сражался с Майэ Уинэн, не изобретал оружие и не создавал Сильмарили…
— Это ведь твоя проблема, правда? Кто тебе мешал становиться великим?
— …меня не станут бояться без весомых аргументов, — проигнорировал Карнистир.
Феанаро внимательно посмотрел сыну в глаза.
— Думаешь, здесь уместен торг?
— Торг уместен всегда, отец.
— Если у тебя будет два корабля, вместо одного, а в подчинении — бывший лорд, ныне низложенный до простого рыбака, чудом избежавший казни за измену королю, этот обмен тебя устроит, Морифинвэ?
Карнистир видел, что разговор пора заканчивать и соглашаться. Очень хотелось уточнить, что за бывший лорд… Неужели…
«Неважно. С этим разберусь позже».
— Стража, — ехидно улыбнулся Феаноринг своей охране, — приведите принца Вольвиона.
Правитель, которого заслужили
Замерший воздух загустел, стал до неприятного влажным, зеркально-гладкая поверхность моря с отражавшимися в ней созвездиями теперь напоминала столешницу из обсидиана или мориона. Лишь иногда вдруг раздавался всплеск, расходились круги, блестела серебром чешуя, напоминая о том, что корабль не врос в камень, а всё ещё находится в воде.
Возвышений на палубе не было, но ситуация требовала торжественности, поэтому из обшивки, и так пострадавшей из-за необходимости заделывать дыры в днище, собрали подобие трибуны. Теперь корабль Тэлуфинвэ сверху выглядел разбитым и жалким.
Поднявшись на возвышение, Феанаро Куруфинвэ, облаченный в парадные доспехи, алый со звёздами плащ и вооруженный мечом, осмотрел собравшуюся толпу: три корабля сошлись вплотную, скрепили борта канатами, и эльфы, перешедшие с других судов, смогли с близкого расстояния наблюдать, как вершится судьба двух народов.
Убедившись, что все сыновья, даже Канафинвэ, присутствуют на всеобщем собрании, король Нолдор поприветствовал толпу. Он видел страх и неприязнь в глазах некоторых Тэлери, хотя большинство моряков Альквалондэ смотрели с надеждой и ожиданием. Его собственный народ тоже ждал и тоже опасался. Тревога из-за неизвестности преобладала над всеми остальными чувствами, завладевшими толпой.
— Собратья! — начал Феанаро речь. — Сегодня мы подведём итог сложного периода, ознаменованного попыткой Нолдор и Тэлери сосуществовать мирно. Кто-то смог объединиться и породниться, кто-то нет. Но события последних дней не оставили сомнений в том, что перемены необходимы.
Феанаро снова обвёл взглядом толпу.
Канафинвэ, вцепившись в планширь, растрёпанный и бледный, опустил голову. Ему бы лежать, а он…
Туркафинвэ рядом с Куруфинвэ Атаринкэ. Оба злые, напряжённые. Тьелперинквар с ними, не знает куда себя деть. Феанаро подумал, что в его возрасте уже был женат, а внук все ещё совсем ребёнок. Плохо!
Морифинвэ ухмыляется. Рядом с ним охрана и принц Вольвион, в цепях и лохмотьях, измождённый, выглядящий гораздо хуже ещё не оправившегося от тяжёлых ран Канафинвэ, но, на удивление, стоящий с гордо поднятой головой. В прозрачных глазах цвета морской волны — вызов и презрение. Он понимает, что должно случиться. И готов изображать героя.
Смотря на сына короля Ольвэ, Феанаро не мог отделаться от мысли, что знает Вольвиона с детства. Младший в семье, он был ровесником Нельяфинвэ, но никогда с ним не общался. Во время редких встреч на больших праздниках, Вольвион всегда держался только рядом с семьёй и даже будучи ребенком, никогда не шалил и не носился, сломя голову, не пачкался, не рвал парадную одежду, его не приходилось искать, звать, наказывать. Он всегда слушался маму и папу, смотрел свысока на хулиганов-ровесников, которые то подерутся, то разобьют что-нибудь…
Одернув себя, Феанаро перевел взгляд на озирающегося по сторонам Питьяфинвэ. Близнеца ищет. Нервничает.
А Тэлуфинвэ сейчас среди своего нового народа. И с женой. Интересно, как она отреагировала на то, что теперь снова стала рыбачкой, потеряв статус принцессы? Вроде бы обнимает мужа, даже прильнула.
Тэлери с оскверненного мятежом корабля окружены вооруженной охраной, и сейчас сами решат свою судьбу. Тэлери… Один из которых с огненно-красными волосами.
— Все уже знают, чем обернулась не скреплённая суровыми законами дружба между Нолдор и Тэлери, — с затаённой угрозой произнёс Феанаро. — Сейчас самое время исправить допущенные ошибки.
***
Когда клинок, взятый из рук отца, переломился, Тэлуфинвэ был на грани потери сознания, и потом потребовалось время, чтобы прийти в себя. К нему подсели двое Тэлери, которых Феанаро запер в трюме «на всякий случай», подбадривали и хвалили, но Феаноринг не слышал слов.
А когда шок прошел, Тэлуфинвэ осознал, что случившееся отрезвило его. Он вдруг посмотрел на все происходящее совсем иными глазами: только что в его руках был кинжал, и Тэльво на полном серьёзе собирался умереть! Во имя чего? Ради кого? Тех, кто не стал бы рисковать ради него? Но даже если бы стали… Им-то что терять?
И теперь, стоя на палубе уже не принадлежащего ему корабля, находясь среди Тэлери, которых сам объявил собратьями, отрекшись от рода короля Феанаро, и более не имея права называться его сыном, Тэлуфинвэ ругал себя всеми известными выросшему в семье языковеда эльфу словами. Но только вряд ли самобичевание чем-то поможет… Он теперь Тэлеро. Он среди предателей. Он… Помог сбежать собратьям-преступникам.
Погладив по спине супругу, Тэлуфинвэ прошептал:
— Ты была права, Иримэль: звезда Феанаро — это не лучи, а лезвия. И я о них больно порезался. Прости меня.
Эльфийка не услышала в голосе супруга раскаяния. Он сказал «прости» по привычке, его так воспитали. На самом деле, Тэлуфинвэ сейчас мысленно не с ней, и… Это страшно. Что он собирается делать? Бросит её? Бросит ради прощения отца? Казнит своей рукой, как одну из заговорщиков?! Нет! Пожалуйста, не надо!
Иримэль отчаянно прижалась к мужу, и он снова погладил её по спине.
Король Феанаро продолжил речь:
— Перед всеми нами стоит сложная и ответственная задача — доплыть до берегов Средиземья. Путь долгий, опасный, и мы все это понимаем. К моему великому сожалению, некоторые полагают, будто опасно наше путешествие не достаточно, поэтому создают дополнительные сложности. Чтобы в дальнейшем не возникало подобных недоразумений, мной принято решение объединить два народа эльфов в один. Поэтому, — король сделал паузу, обводя взглядом толпу, — двум королевским династиям здесь не место. Приведите принца Вольвиона.
Сын короля Ольвэ покачнулся, но, когда его крепко взяли под руки воины Феанаро, гордо расправил плечи и снова вскинул голову. Он смотрел только перед собой, только на Куруфинвэ, его губы дрожали, но взгляд Вольвион не отводил.
— Я не предлагаю тебе преклонить предо мной колено, — спокойно произнес Феанаро, когда принца подвели к нему. — Ты будешь казнён.
Вольвион закрыл глаза, дыхание участилось. Он что-то шептал одними губами, совершенно беззвучно.
— У твоих подданных есть два пути, — продолжал Куруфинвэ. — Они могут остаться верными тебе и принять смерть вместе со своим принцем. Либо отречься от своего происхождения, отныне и навек называться Нолдор, говорить только на Квэнья, отказавшись от Тэлерина, и признать меня своим королём. В этом случае эльфы из Альквалондэ будут моими собратьями. Те же, кто приняли решение остаться со своим принцем до конца, выходите вперёд.
Феанаро снова сделал паузу.
— Тебе есть, что сказать перед смертью? — спросил король Нолдор, смотря прямо на Вольвиона. Принц открыл глаза и бросил взгляд на Тэлери: на окруженных стражей моряков с корабля Тэлуфинвэ, на собратьев, стоявших вперемешку с Нолдор, на эльфов, собравшихся в группы, на тех, кто занимался работой на корабле, делая вид, что ничего не происходит. Сын короля Ольвэ замечал каждого, смотрел внимательно, как никогда. И видел, что никто не собирается разделить с ним участь.
— Рыба гниёт с головы, — негромко произнёс принц Вольвион, и вряд ли его услышали многие. — Каждый народ получает такого правителя, которого заслуживает. — И, вглядевшись в толпу, словно ища кого-то, выдохнул: — Лучше бы я тогда сам вышел на бой…
За свой народ
Двое Нолдор, стоявшие с разных сторон от осуждённого на смерть, увидели молчаливый приказ короля, и руки в латных перчатках легли на плечи принца Вольвиона, резко надавили, заставляя встать на колени. Феанаро схватил Тэлеро за волосы, оттянул вниз и, обнажив меч, рубанул. Кровь полилась фонтаном, Феанаро совершенно без эмоций отбросил под ноги страже голову сына короля Ольвэ и обернулся к замершей в безмолвии толпе.
— Я следующий, — послышался голос капитана корабля, который раньше принадлежал Тэлуфинвэ. Тэлеро вышел к трибуне твердым шагом, и если бы не бледность лица, ничто не выдало бы его страха. — Я был готов везти Нолдор через море, помогать, обучать. Я спас твоего сына от верной смерти, предав собратьев, я остался бы в Средиземье и сразился бы с вашими врагами. Но отрекаться от своего народа — никогда. Я не стал умирать с Вольвионом и за Вольвиона, потому что презирал его. Верность ему — скорее позор, нежели честь. Поэтому я умру за свой народ. За свою историю, семью, культуру. Я всё сказал.
Эльф подошёл к Феанаро, встал на колени и склонил голову, подставляя шею под меч.
— Не смотри, — прошептал Тэлуфинвэ,прижимая к себе Иримэль и закрывая ей ладонью лицо. Он чувствовал, как глаза наполняются слезами. Опять. Пусть хотя бы супруга не увидит его слабость.
— Это достойные слова, — с уважением произнёс Феанаро, занося клинок. Краем глаза он видел, как к трибуне подходят и другие Тэлери, решившие умереть свободным народом. Их было немного: десять… Двенадцать? Шестнадцать? Да, шестнадцать. Больше никто не решился. Но наверняка хотели, просто не хватило духа.
Что ж, да будет так.
***
— «За свой народ…», — тихо произнёс Эртуил, смотря, как его старший сын помогает свершиться суду. Вот он, первенец, шаловливый, но добрый мальчик, превратился в палача. Это произошло не сейчас, нет, всё началось в Альквалондэ, когда подданные слепца Ольвэ столкнули облачённых в доспехи Нолдор в воду, когда первые тэлерийские стрелы полетели в армию Феанаро. Всем хотелось верить, что кровопролитие оказалось чудовищной ошибкой и больше не повторится, но как же жестоко ошибались наивные аманэльдар!
Менелдил подошёл ближе, положил руку на плечо друга.
— Да, — сказал он, — за свой народ. Всё, что мы делаем, свершается ради будущего. Ради Эльдар. Не ради Тэлери или Нолдор, не ради затерявшихся во тьме Авари или ослепших от света Древ Ваньяр. Ради всего Народа Звёзд. И ради этой цели надо жить, а не умирать напоказ.
— Мы все рискуем погибнуть, — Рианаро отозвался, поддержал разговор, но взгляд был пустым. — За свой народ. Но я не хочу, чтобы это случилось настолько глупо.
Главное для менестреля
— Сестра! Сестра, послушай! Столько новостей!
— Новостей? Я не ослышалась? Ты больше не стыдишься выходить на улицу?
— Все уже забыли, поверь.
— Охотно верю, братец. Но мне неинтересны новости. Совсем. Никакие.
— Но Валар…
— Что? Что Валар? Они не вернут мне лучшие мгновения жизни. И теперь я хочу всё забыть, но не могу. Поэтому пою. Послушай.
Как клинки, режут небо крылья,
Улетать — только если к морю,
Золотою дорожной пылью
Покрывая мечты и волю.
Махаоны парят над миром,
Лето в душу неслышно входит,
В сердце старая моя лира
Пробуждает родник мелодий.
И не надо о снах и вере,
О клинке, за спиной хранимом,
Ветер смоет мои потери,
Даст твоё позабыть мне имя.
Имя…
— Сестра… Забудь о нём. Он не вернётся. Вести подтвердились, в Альквалондэ был кровавый кошмар, и Валар не позволят никому из ушедших за Феанаро вернуться в Валинор.
До свидания, чуждый странник,
До свидания в мире третьем.
Махаоны летят на запад,
Если дует с востока ветер.
— Сестра! Прошу, выслушай! Я хочу с тобой серьёзно поговорить!
Если жемчуг в моей ладони,
Если бьются о сердце волны,
Если ты меня тоже понял,
Забывай меня и не вспомни!
Вспомни меня!
Уходи по своей дороге,
Там железо с сандалом вместе —
Всё твоё, а мои — лишь крохи,
Недопетая чья-то песня.
Уходи, уходи, ты слышишь,
Золотой невесомой песней,
Дай забыть и лететь мне выше,
От любви от больной воскреснув…
Допев песню, девушка-менестрель отложила лиру.
— Брат, — сказала она с укором, — ты никогда не был настоящим музыкантом и никогда им не станешь. Для тебя что угодно важнее музыки. А для истинного менестреля его мелодии — самое ценное и единственно необходимое. Остальное… Неважно. Знаешь, как Он назвал свой меч? Его зовут Песнопевец. Песнопевец, понимаешь?
Эльфийка подошла к тумбочке, открыла ящик и достала шкатулку.
— Видишь, брат Элеммиро, — сказала менестрель, доставая жемчужные бусы и разрывая в руках связывающую их нить, — видишь эти шарики, раскатившиеся по полу? Тебе их жаль? Почему? Они ведь целы, их просто надо собрать. Ой, прости, я пьяна.
Элеммирэ взяла со стола бокал, выпила остатки вина и бросила хрусталь на пол.
— Сестра…
— Брат?
— Не надо.
— Я не хочу знать новости. Их слишком много, и они злые. Я должна забыть того, кто носит меч Песнопевец, должна петь не о нём. Но… Это невозможно.
И не надо о снах и вере,
О клинке, за спиной хранимом,
Ветер смоет мои потери,
Даст твоё позабыть мне имя.
Имя…
— Так отвлекись, сестра! — Элеммиро занервничал. — Королева Индис начала украшать свои сады новыми живыми цветами! Йаванна дала первые саженцы! Правда… Говорят, они не прижились…
И не надо о снах и вере,
О клинке, за спиной хранимом,
Ветер смоет мои потери,
Даст твоё позабыть мне имя.
Имя…
— Элеммирэ! Очнись!
— Нет, брат. Нет. Лучше возьми флейту и подыграй мне. Плачь со мной. Пой со мной. Я должна утонуть в слезах, чтобы взлететь снова. Тот, в чьих руках меч Песнопевец, однажды покинет мое сердце. А пока… Утопай вместе со мной. У нас ещё много вина, и бесконечность музыки.
— Он не помнит о тебе.
— Мне всё равно. Я помню о нём. Это главное.
Уходи, уходи, ты слышишь,
Золотой невесомой песней,
Дай забыть и лететь мне выше,
От любви от больной воскреснув!
Примечание к части
Песня Элеммирэ - "Опасное лето" гр. Мельница
Прости, Нерданель
Тьма мёртвого леса снова сомкнулась над головами, мрак рассеивали только огоньки фонарей в руках всадников. На голову то и дело падали сухие ветви, безжизненные стволы угрожающе скрипели при порывах ветра, грозясь рухнуть на непрошеных гостей этого превратившегося в кладбище творений Йаванны места.
— В Альквалондэ было безопасней, — сказал ехавший первым всадник, обернувшись к остальным. — Может, вернёмся, пока нас здесь не зашибло?
— Я туда не поеду! — выпалила эльфийка, махнув рукой с фонарём так, что он едва не погас. — Или там снова случится побоище!
— Успокойся, Нерданель, мой брат говорит дело. Ехать через лес становится опаснее с каждым днём.
— Нет, отец. Я туда не поеду. Если я увижу кого-нибудь из родни Феанаро, я… Я…
Эльфийка сжала руку в кулак, грозя им в сторону оставшегося далеко позади города.
— Постойте! — донёсся издалека знакомый голос, рассеиваемый эхом и ветром, бросающим на землю сучья. — Нерданель! Подожди! Остановись хоть на миг!
Махтан предупреждающе взглянул на дочь, давая понять, что не одобрит вспышки гнева.
— Я его убью! — воскликнула жена Феанаро, разворачивая коня. — Я тебя убью, слышишь?! Убью!
— Может быть, я за этим и приехал, — спокойно произнес Аклариквет, спешиваясь. Он смотрел снизу вверх на Нерданель, гордо выпрямившуюся в седле, и печально улыбался. Даже сейчас, в простом походном одеянии, злая, растрёпанная, она была самой прекрасной женщиной Валинора!
«Моя Алая Леди…»
— Нерданель, — всё глупее улыбаясь, сказал менестрель, не сводя с неё восхищенного взгляда, — никто не знает, что я здесь, так что… Можешь меня убить и закопать где-нибудь под деревом, никто и не узнает. Я…
Аклариквет, всё так же улыбаясь, любуясь красотой Нерданель, встал на колени.
— Я должен был извиниться. Знаю, это бесполезно. Но я должен. Ведь… Я люблю тебя! И всегда любил. А теперь ты уезжаешь, и я не знаю, отправишься ли за мужем в Средиземье… А я отправлюсь. За своим королём. И буду верен ему до конца. Я здесь, чтобы проститься. Неважно, чем закончится наше прощание: может быть моей смертью или возвращением в Альквалондэ, я просто должен был извиниться перед тобой, моя… Алая Леди…
Нерданель молча смотрела на певца. Ей очень давно не говорили слов любви. А когда и говорили… это были слова страсти и желания, переходящие в действия, после которых время от времени появлялись сыновья. А теперь? Что это? Аклариквет искренен, но теперь ему больше не нужна взаимность? Почему? Он не станет умолять оставить его при себе хотя бы слугой? Он отрёкся от любви ради… ради чего?! Песен во славу Второго Дома Нолдор?!
«Феанаро это заслужил! — подумала Нерданель. — Я говорила ему, что нельзя сеять раздор в народе — зло обернётся против него самого! Я была права! Вот доказательство!»
— Я тебя не прощу, — игриво улыбнулась Нерданель, — и убивать, пожалуй, не стану. Поехали, отец.
Менестрель, встав на ноги, долго смотрел вслед уезжающей любви, исчезающей среди мертвых стволов. Надо возвращаться… Король ждёт.
Что лучше?
Глава Второго Дома Нолдор Амана Нолофинвэ поднял глаза от развернутого на столе плана города и страдальчески посмотрел на вошедшего сына. На его лице читалось: «Да-да, Турукано, мне ещё хуже, чем тебе, не ной».
— И как же так вышло, — спросил севшим голосом Нолофинвэ, — что строительный мусор не вывозили сразу? Почему на заднем дворе дворца можно было не заметить труп?
— Отец, — Турукано покачал головой, — мы подняли город из руин за поразительно короткий срок. Твои и мои эльфы исправили то, что… — Он замялся.
— То, что разрушил Финдекано? — договорил за сына отец. — Да. Это так. И я прикладываю неимоверные усилия, чтобы мы МИРНО дождались кораблей! Мирно! А что в итоге? Твоя жена убила посланника короля Ольвэ, взяла в заложники его отряд, а потом мы обнаруживаем изуродованный труп в куче мусора. И это не просто мертвец!
— Отец, — Турукано опустил глаза, — что я могу сделать для тебя?
— Помочь! Я для этого просил тебя остаться! А теперь что? Тебе тоже придется уходить в Средиземье или отправлять жену на суд Валар? За что нам всё это, Турукано?
Принц не ответил. Нолофинвэ встал и отвернулся к окну.
— Где Аклариквет? Ладно, не отвечай. Явится, ему идти некуда. Плохо быть младшим сыном в большой семье камнетесов, умеющим только струны перебирать, правда? Разочарование для отца и потеха братьям. Зато теперь он живёт при короле, а они как копались в шахтах, так и копаются.
— У Аклариквета тоже… Грязное ремесло, — отозвался Турукано.
— Сын, — Нолофинвэ обернулся. Очень недовольный. — Не начинай. Хочешь жаловаться, иди к брату и пей вместе с ним. Обнимитесь, поплачьте. Но потом ты должен встряхнуться и помочь мне. Пойми простую вещь: Тэлери нас терпят у себя только из-за того, что согласились считать нас защитниками. Но если сейчас король Ольвэ перестанет быть безвольной медузой, влекомой течением, соберёт остатки армий детей и вооружит тех верных, что сидят у него во дворце, нас перережут спящими. Они не выстроятся в войско, не будут трубить в рога и призывать сразиться. Они вылезут из подвалов и щелей, когда мы не будем ждать, и будут резать и жечь. И, самое страшное, Турукано, я понятия не имею, что нам теперь делать, чтобы этого не случилось. Принц Айриольвэ был… Любимчиком отца. После дочери, конечно. И его любил народ. Поэтому… Готовь воинов. Но так, чтобы это было незаметно. Пусть играет музыка, наша музыка, поются наши песни, а за всем этим праздником спрячем подготовку к войне. Разошли разведчиков. Узнай… Всё, что сможешь. Любые попытки мятежей пресекайте для начала уговорами. Не можешь сам, бери моих певцов и соглядатаев. И, ещё раз повторяю, разберись с женой. Не приведи Эру, она снова начнет геройствовать. Знаешь, как усмирить женщину? Она должна быть уставшей. Всегда. В том доме, где ты живёшь, есть постель?
— Я понял, — Турукано не хотел продолжать разговор в подобном ключе. — Будет сделано. Всё.
— Очень приятно это слышать. Очень.
Проводив сына взглядом, Нолофинвэ рухнул в кресло, хватаясь за голову. Может быть, и правда лучше пойти на суд Валар… Пока всё это не зашло слишком далеко.
Странные стрелы
Над черной гладью моря кружил орёл. Из едва заметной точки среди непроглядной тьмы, он, приближаясь, обретал форму, завораживал красотой полета.
Отойдя от распахнутого окна, Нарнис взглянула на мастерящего стрелы супруга. Наконечники, все без исключения, имели форму ромба.
— Странные стрелы, — чтобы начать разговор, произнесла эльфийка, подсаживаясь к мужу.
— Ты привыкла к треугольным? — Финдекано горько усмехнулся. — Когда-то я гордился, что моя любимая жена прекрасно стреляет. Помнишь, как мы поставили на место моего заносчивого брата?
— Да, — улыбнулась Нарнис, — мы с тобой сделали турнир лучников интересным. Для Турукано. А потом я спасала от неприятного зрелища матушку.
— Как давно это было, — вздохнул Финдекано. Взяв в руку недоделанную стрелу, сын Нолофинвэ дал ее жене. — Тебе кажутся странными наконечники-ромбы. Но если бы… Нарнис, ты видела стрелы Тэлери? Когда мои лекари помогали раненым, они с огромным трудом извлекали из тел эти кошмарные рыболовные крючки. Нельо… Твой отец был ранен в плечо, он сам во время боя вырвал стрелу… Когда кожу и мышцы сшили по лоскутку, всё это посинело и вздулось, Нельо не мог шевелить рукой.
Финдекано отвернулся к окну, засмотрелся на орла, устремившегося от моря вглубь суши.
— Стрела должна убивать, Нарнис, — серьезно произнес эльф, — а если не убила, пусть не калечит. Ромбический наконечник легко вытащить.
Дочь Майтимо молчала. Нужно было подвести разговор к тому, о чём просил Турукано. Финьо ни за что не хотел общаться ни с кем из своей родни, но ведь возникшая проблема действительно серьёзна. Что, если придется браться за оружие?
— Финьо, — Нарнис отложила стрелу и прильнула к мужу, — отец говорил готовиться к обороне, воины должны быть настороже. В любой момент нас могут атаковать Тэлери короля Ольвэ.
Финдекано, до этого поникший, мгновенно собрался, выпрямился, глаза заблестели.
— Пусть попробуют! — со злой радостью сказал сын Нолофинвэ. — Я покажу этим мерзким рыбам их место в омуте.
Нарнис взяла стрелу, и Финдекано выхватил ее.
— Нет, не трогай! — глаза эльфа пылали. — Знаю, ты прекрасно стреляешь, но я не хочу видеть тебя раненой или убитой. Я помогу тебе собраться, ты должна покинуть Альквалондэ немедленно. Прошу, не спорь. Твоя смерть убьёт меня. Понимаешь, мне неважно, что будет со мной. Но… Даже в самый страшный миг я… Я должен знать, что с тобой всё хорошо, что тебе ничто не угрожает.
Отложив стрелы, Финдекано сжал супругу в объятиях и очень долго не отпускал. Нарнис гладила мужа по волосам, успокаивая, словно ребенка. Она очень хотела остаться с ним, но, конечно, разумнее будет вернуться к дочкам. Им ведь нужна мама.
Что-то важное
— Орёл… Это же…
— Да, это орёл Манвэ, — сдержанно произнес Майтимо в ответ на удивление и трепетный восторг, смешанный со страхом, в глазах и голосах заметивших парящую высоко в черном небе птицу.
— Владыка Манвэ… — начал говорить помощник капитана, но Аратэльмо с жаром перебил его:
— Он нам больше не владыка!
Майтимо едва заметно улыбнулся и промолчал. Молодой эльф счастлив своей дерзости, не стоит мешать.
— Хорошо, как скажешь, — согласился Тэлеро. — Манвэ повелевает ветрами. А орлы — его глаза. Он видел нас. Может, смилостивится, наполнит наши паруса.
— Да… — с надеждой отозвался разминавший после гребли руки моряк.
— Аратэльмо, — Майтимо не хотел поддерживать разговор о Валар, потому что был уверен — помощи не будет, но делиться сомнениями не считал верным, — ты отдохнул? Наша очередь садиться на вёсла.
Глаза юного эльфа заблестели: он любил чувствовать в себе силу, а от гребли мышцы быстро укреплялись и становились заметно рельефнее. Самым худшим занятием он считал отбивание ритма, необходимого, чтобы эльфы поднимали и опускали весла одновременно, и был готов грести дольше положенного, лишь бы не «заниматься этой скучищей».
Без помощи ветров, движимый лишь силами гребцов, корабль шёл медленно, но это было всё же лучше, чем ждать и ничего не делать. Запасы ещё были в достаточном количестве, звёзды указывали путь.
«Всё не так плохо», — убеждал себя Майтимо, спускаясь с верхней палубы. Но чем больше проходило времени, тем сильнее нарастала тревога. И не из-за штиля. Это были дурные предчувствия, заставлявшие постоянно мысленно возвращаться к отцу и братьям.
***
Алое на белом. Кровь на досках трибуны. Её реки. Полноводные потоки, но замершие на время безветрия. И звёзды. Прекрасные созвездия, завораживающие взор. Одни в небе, другие… Нет, те же самые, но отражающиеся в пролитой крови.
Вокруг эльфы, но… Это лишь тени. Полурассеявшиеся сгустки энергии, всё ещё хранящие память и терзаемые мукой от утраты тел. Их боль отдается в держащей меч руке палача.
— Куда они исчезли? — прозвучал в голове родной голос. — Мы часто задавали этот вопрос в пустоту.
— Отец? Ты… Со мной?
— Конечно, я всегда с тобой. Помнишь, я рассказывал про исчезнувших эльфов? В Средиземье часто кто-то пропадал бесследно. Иногда целыми поселениями. Жилища, вещи — всё на месте. А эльфов нет. Видя это, мы задавали один и тот же вопрос: «Куда они исчезли?» Было страшно, непонятно. Вдруг мы тоже однажды исчезнем?
— И ты придумал сказку?
— Именно! Мы решили, что есть таинственная земля, попасть в которую можно только через пещеру, вход в которую закрыт огромным чёрным камнем. И отодвинуть этот камень может лишь самый достойный, самый красивый и светлый эльф. Тогда откроется коридор — длинный, тёмный и пугающий, но в конце — вход в прекрасный мир, из которого вернуться можно в любой момент, но зачем? Там ведь так чудесно! Оттуда никому не хочется уходить. И однажды там окажутся все эльфы, только каждый народ должен найти достойного лидера, который сможет отодвинуть камень. И, знаешь, наши жены стали охотнее рожать сыновей, потому что каждая в душе надеялась, что именно её лоно даст жизнь величайшему из эльфов. Некоторые жёны даже стали пытаться колдовать, чтобы чарами сделать неродившееся ещё дитя великим. Придумывали предзнаменования… Рассказать?
— Конечно!
Но сон вдруг оборвался. Феанаро понял, что спал прямо за столом, над чертежами таранов и метательных орудий.
— Я помню эти предзнаменования, — печально улыбнулся Феанаро. — Алая вспышка в небе, ярко-голубая волна, хлынувшая на берег, белая трава в лесу и золотая пыльца, улетающая с цветов к звёздам. Красиво и невозможно.
Когда отец был жив, его глупые сказки раздражали, а теперь… Куруфинвэ до слёз тосковал по этим странным нелепым историям.
***
— Нам надо поговорить, Тэ… Только напомни, как тебя теперь называть? — Морифинвэ ухмылялся, приобнимая Тэлуфинвэ за плечо. — И вообще, почему ты до сих пор не на коленях предо мной? Не целуешь руки своему господину, не приносишь вино? Отвратительный из тебя слуга. Может, тебя утопить во славу Вала Улмо?
Амбарусса было совершенно не смешно.
— Как тебя жена называет? — продолжал иронизировать Морьо. — Совсем неприлично? Или просто твоё имя на Тэлерин перевела? Если это связано с твоими достижениями в постели или размером… Ты понял чего… Тогда я не хочу знать. А если переведенное имя, то поделись, я тоже тебя так называть буду.
— Перестань, пожалуйста, — Тэлуфинвэ начал злиться. Он не хотел говорить о том, что уже горько сожалеет о сказанных отцу сгоряча словах, но… Не просить же прощения! Нет. Лучше страдать молча, постепенно смириться и успокоиться.
Эльфы стояли вдвоем на носу корабля, раньше принадлежащего младшему из сыновей Феанаро, и смотрели на мёртвую гладь воды. Ветер так и не поднялся.
— Мне кажется, — посерьёзнел Морифинвэ, — за нашими распрями мы упустили что-то важное. Например, то, что уже третий день не двигаемся с места.
— Король Феанаро прикажет сесть на весла — сядем, — печально произнёс Тэлуфинвэ, и Карнистир пшикнул:
— Послушай, Тэльво. Внимательно. Твои дела с отцом — это твои дела. Но для меня ты, как был младшим безмозглым братом, так и остался. И не смей при мне называть отца королем Феанаро или как-то ещё подобным образом. Иначе, братец-тэлеро, ты станешь талисманом этого суденышка. Уверен, ты будешь красиво смотреться висящим обнаженным на носу.
Тэлуфинвэ опустил голову.
— Иди утешай жену, — толкнул брата Карнистир, — а я поговорю с отцом. Хватит ждать ветра. Может, он никогда не поднимется.
Не забуду
Спать не хотелось совершенно, несмотря на слабость и отголоски ноющей боли при глубоких вдохах, истощающей силы.
Одна из знахарок спала, обняв подушку, вторая рисовала пером на использованном бинте.
— Дис, — Макалаурэ поднялся на постели, — пойдём погуляем. Возьми мою арфу, будь любезна.
Эльфийка послушно встала из-за стола. Менестрель видел — его инструмент для девушки слишком большой, нести его неудобно, но сам взять пока не мог.
С трудом преодолев лестницу, Макалаурэ, ласково обняв знахарку, сел на палубу, прислонившись спиной к мачте, а эльфийка прильнула к нему. Очень осторожно. И нежно.
Попробовав играть с помощью магии, Феаноринг почувствовал сильное головокружение, до тошноты. Пришлось разминать пальцы.
— Меня пугает эта музыка, — прошептала Дис. — Ты точно в порядке, Кано?
— Конечно, милая дева. Но отец был прав, мне не стоило присутствовать на всеобщем собрании и объединении народов.
Пальцы играли всё быстрее, звуки стали прерывистые, «застряв» на одной ноте, увеличивая громкость.
— У тебя есть сестра? — спросил вдруг Макалаурэ и, увидев утвердительный кивок, вздохнул. — А у меня — только среди дальней родни. Я не знаю, как любят сестру. Наверное, больно потерять её.
— Любая потеря тяжела.
— Наверное… У меня мысли путаются. Образы мелькают. Лучше буду петь.
Когда взойдёт весна,
И смерти вопреки
Сгорают от любви
Все призраки дворца,
Тысячелетний страх
Колени преклонит,
И мёртвые уста
Словами жгут гранит:
«Я не забуду о тебе
Никогда, никогда, никогда!
С тобою буду до конца,
До конца, до конца, до конца!»
Макалаурэ поморщился, прижимая ладонь к груди, где уже не было бинтов, но последствия ранения ещё напоминали о себе.
— Я всё думаю, теряется ли желание жить, когда умирают те, кого любишь? — печально спросил менестрель пустоту. — Или даже потеряв всё, хочется продолжать… Существовать? Как ты думаешь, милая?
— Не думай об этом.
— Почему же? Вдруг это моя судьба? Мы едем воевать, прекрасная дева. Забыла? Я хочу подготовиться заранее к любому сюжету, подкинутому мне судьбой. Смерть — это легко. Потом будет бездна и метания, мы всё видели. Но… Там разум рассеется. А в жизни… Мы всё понимаем. Осознаем. И ощущаем. И я пытаюсь представить, насколько это страшно. И страшно ли? Можно ли продолжать жить, несмотря ни на что?
И мёртвый адмирал
Сойдёт со стен к свечам,
И пустотой зеркал
Наполнит свой бокал.
И в гробовой тиши
Провозгласит он тост
За упокой души,
За вечную любовь!
Я не забуду о тебе
Никогда, никогда, никогда!
С тобою буду до конца,
До конца, до конца, до конца!
Макалаурэ замолчал, склонив голову к знахарке. Он всё ещё играл, но музыка становилась спокойнее. Безветрие сделало воздух тяжёлым и вязким, приходилось делать глубокие вдохи, и ноющая боль в груди напомнила о ранении.
— Пойдем спать, милая, — тихо сказал Канафинвэ, отодвигая от себя арфу. — Только помоги мне встать. Знаешь, Дис… — менестрель вздохнул, — когда тот, кого, казалось, ненавидел, умирает… Когда… Видишь, что он хотел жить, вспоминаешь, что… Он любил кого-то… Больше не ненавидишь. Становится жаль. Но не его самого. Нет, Дис. А загубленную судьбу, которая могла бы сложиться иначе.
Примечание к части
Песня из к/ф "Брат 2" "Я не забуду о тебе"
Алые флаги
Альквалондэ остался далеко позади. Жёны и дочери, не желавшие подвергать себя бессмысленной опасности и сидеть в страхе в городе, в который в любой момент могут прийти вооруженные хозяева, возвращались домой.
Двигались медленно, большой группой, осторожно объезжая по краю обрыва лесополосу. Ветер, то и дело задувавший с моря, качал высохшие деревья, и тогда доносился душераздирающий скрежет ломающихся и рушащихся стволов.
Нарнис, окружённая служанками и другими эльфами своего второго дома, чувствовала себя совершенно одинокой. Она уже забыла, когда в последний раз ощущала такое… Может быть… Совсем в детстве, пока не обзавелась подружками, папа вечно отсутствовал дома, а мама грустила, погружаясь в чтение и написание стихов? В такие моменты маленькой Нарнис казалось, что она совсем никому не нужна. Тогда эльфийка выходила в сад и строила из разноцветных камешков «дворцы» для своих игрушек.
Для кого строить дворцы теперь? И где? И есть ли смысл перевозить куда-то дочерей, если муж все равно позовет переезжать в Средиземье, когда война закончится…
Думая обо всём этом, Нарнис невольно возвращалась мыслями к оставленному отцом наследству: северной крепости, которая теперь была никому не нужной и всеми забытой. Может быть… Стоит съездить туда?
***
Турукано сел на постели. Эленнис приподнялась на локте, хитро улыбаясь.
— Только представь, мой малыш, — с еле заметной иронией в голосе мурлыкала эльфийка, щекоча мужа по спине кончиками золотых волос, спускаясь от лопаток к ягодицам, — как будет весело, если именно мои девочки побьют чешуйчатых угрей, когда те явятся!
— Я не хочу войны, — провел ладонями по лицу Турукано, — наши предки шли в Валинор для мира. Мы родились для мира и счастья. Не надо, Эленнис, не бросайся на передовую. И не провоцируй Тэлери, если они придут.
— А ты не учи меня жить, малыш, — обиделась Эленнис, — лучше обними. Может, завтра в бой, а я не познала любви в полной мере.
Сильные жилистые руки эльфийки обхватили мужа за торс, потянули и опрокинули. Эленнис уселась на Турукано сверху и впилась губами в его губы. Ее поцелуи были мягкие и властные одновременно, в них сочеталась нежность и сила.
«Таких женщин не бывает», — подумал Турукано, утопая в золоте волос и чарующей красоте супруги. Агрессия и ласка, сплетаясь в ней воедино, сводили с ума, лишали воли. Такой женщине можно простить всё.
***
Аклариквет знал, зачем король просил его сидеть на совете и негромко играть что-нибудь нейтральное: владыка Нолдор Амана хотел одновременно отвлекать внимание особо горячих военачальников на музыку, чтобы было сложнее сосредоточиться и спорить, разрядить обстановку, а ещё… Да, это самое неприятное: дать понять старшему сыну, который, услышав про вероятную возможность пострелять по живым мишеням, согласился явиться к отцу, кто здесь устанавливает порядки. И кто решает, кого звать. Одна проблема: в случае проявления агрессии со стороны Финдекано крайним окажется не король…
Опустив глаза к маленькой лире из серебра и синего бархата, менестрель играл мелодию песни о Нерданель. Но, разумеется, все были уверены, что это воспевание королевы Индис.
— Про Феанаро спой, пока не все собрались, — то ли насмехался, то ли нет Глорфиндел. — Песня чудо как хороша.
— Если будет на то воля короля, — отозвался Аклариквет, не поднимая глаз и надеясь, что такой воли не будет.
Нолофинвэ о чем-то вполголоса разговаривал с вернувшимися из леса разведчиками, лишь изредка бросая взгляды на дверь. Он ждал, когда придет Финдекано.
***
Гостевой дворец, построенный рядом с основным зданием порта, почти не пострадавший во время битвы, после небольшого ремонта стал ещё красивее, чем был. И пусть, как с презрением говорили Тэлери, здание потеряло воздушность и невесомость, теперь оно не напоминало бумажный замок, смастеренный ребёнком. Металлический декор, заменивший живые вьюны, придал фасаду таинственности и сказочности, а синие звёздные флаги, взвившиеся на шпилях, возвеличили дворец, сделав его поистине королевским.
Подходя к резиденции отца, Финдекано обернулся на бывший дворец принца Вольвиона и с удивлением обнаружил, что над ним снова алые флаги со звездой рода Феанаро. Старший сын Нолофинвэ прищурился. Он, кажется, начал понимать, зачем это было сделано, и рука потянулась к висящему на поясе мечу. Но… Не бросаться же с оружием на родных…
Посмотрев на идущих рядом воинов, Финдекано постарался не останавливать взгляд на оторванном стрелой ухе одного из своих верных. Его эльфы, облаченные в доспехи, но без щитов и шлемов, только с мечами, были спокойны и задумчивы, в любой момент готовые исполнять приказы своего принца.
Посмотрев ещё раз на гостевой дворец, ставший резиденцией отца, Финдекано заметил на крыше эльфа, укрепляющего на главном шпиле алый звездный флаг вместо синего. Остальные трогать не стали, но… Этого более чем достаточно. Принц Нолдор понял, что хочет вернуться в своё заточение, напиться и не видеть всего этого, но решил, что надо взять себя в руки.
И посмотреть в глаза отца.
***
Король Ольвэ знал, что должен подойти и взглянуть на тело, но не мог. Он видел рыдающую у повозки свою королеву-супругу и вдову сына, слышал нелепые слова утешения, произносимые его советниками, чувствовал бегущие по щекам слёзы и просто стоял на месте, не двигаясь. Увидев смерть двух из троих своих детей, Ольвэ хотел верить, что хотя бы младший сын сможет выжить и найти своё счастье в Средиземье…
Но снова и снова вспоминал тяжкий сон, разорвавший в клочья забвение мучительного забытья.
Король Ольвэ видел себя на берегу, на белом причале. Он стоял у самого его начала и почему-то не мог двигаться. У дальнего конца пристани был Вольвион. Очень худой и печальный, он стоял, склонив голову, руки скованы цепями, браслеты натерли запястья до крови. А потом Вольвион обернулся, посмотрел на отца и, закрыв глаза, с горечью морща лоб, исчез в нахлынувшей на причал волне.
Ольвэ никому не говорил об этом сне, ведь… Он может быть просто сном. Не более.
— Отомсти им! Отец, отомсти! — закричала безутешная вдова, отшатнувшись от изуродованного падением с высоты тела. — Отомсти!
— Она права, — послышались голоса советников. — Мы не можем простить убийство Айриольвэ. Или… Народ захочет нового короля.
Ольвэ в ужасе обернулся на говоривших. Нового короля? Но…
Но как мстить целому войску… Обученному войску Нолдор?!
— Отомсти, отец!
— Иначе… Новый король.
— Мы это не можем так оставить.
— Отомсти!
Ольвэ резко развернулся и почти побежал во дворец по длинной ажурной лестнице.
Цена спасения
Когда Финдекано вошёл, каждый присутствовавший счёл своим долгом особо поприветствовать сына короля, при этом либо ехидно улыбаясь, либо косясь на Аклариквета. Менестрель прилагал огромные усилия, чтобы не сбиться, не начать играть громче или быстрее, поэтому только почтительно кивнул сыну своего короля и тут же опустил глаза, невозмутимо перебирая струны.
Прищурившись, с нарастающей злобой во взгляде, Финдекано, не понимая, почему на его появление так странно реагируют, сел как можно дальше от отца, но смотрел только на него. Пристально. Выжидающе.
Нолофинвэ сдержанно улыбнулся сыну и тут же снова переключил внимание на Глорфиндела, разворачивающего карту цепи подземных туннелей.
— Где Турукано? — почему-то спросил Финьо, хотя на самом деле ему это было абсолютно не интересно.
— Придёт, как освободится, — серьёзно произнес Нолофинвэ.
— Я могу продолжать? — смотря на Финдекано с едва заметной насмешкой, спросил Глорфиндел. — Туннели, сходящиеся к бывшему оружейному складу, обособлены, там нет тайных ходов. После пожара все они заблокированы. Зато почти под всем портом есть водоотводы на случай прилива. Ходы не слишком широкие, но по одному пролезть там возможно. Выводится вода в низину в лесу. Полагаю, надо всё это затопить заранее.
Нолофинвэ очень старался слушать своего воина, но мысли с завидным упорством сосредотачивались на Финдекано, который сидел вроде бы спокойно. Пока спокойно. Но отца не обманешь: он видел, что сын сейчас сорвётся, это лишь вопрос времени. И хватило только ещё одного косого взгляда Глорфиндела, чтобы…
Финдекано вскочил с места, обнажая меч.
На что принц рассчитывал, уже не имело значения, потому что в этот же миг половина из присутствующих с трудом сдержали смех, а остальные даже не попытались.
Нолофинвэ откинулся в кресле, складывая пальцы домиком.
— Я требую объяснений! — выкрикнул Финдекано, направляя клинок на Глорфиндела, который с презрением скосил глаза на лезвие и невозмутимо продолжил показывать устройство туннелей на карте.
— Ты слишком долго сидел взаперти, сын, — спокойно произнес король Нолдор, стараясь не выдать дрожь в голосе. Никаких эмоций. Не сейчас. — Оставьте меня с принцем Финдекано! — приказал Нолофинвэ и, проводив взглядом вышедших подданных, очень дружелюбно улыбнулся. — Что тебе объяснить?
— Всё с самого начала, — Финдекано убрал меч в ножны. — Например, почему на меня все так смотрят?
— Я спас твою жизнь, Финьо, — серьёзно ответил король.
— Каким образом?! Что за слухи ты обо мне распустил?!
— Ты ведь не по своей воле убивал Тэлери. Это вышло невольно. Под влиянием тех, кто всю жизнь навязывал тебе свои взгляды. Но теперь ты свободен от… Прежних неверных убеждений.
— Ты… Отец? — Финдекано опёрся руками на стол, приблизившись вплотную к Нолофинвэ. — Ты спасал мою жизнь ценой моего же бесчестья?! Что ты обо мне рассказал?
— Это уже неважно, Финьо. Слухи забудутся. Сейчас от тебя нужна помощь. Ты же… — Нолофинвэ вздохнул, его губы дрогнули, но сын не был уверен, что отец не притворяется. — Мы оба знаем, что тебе понравилось воевать. Это очень печалит меня, ты знаешь. Но сейчас тяжёлое время. Поэтому… Иди со своими воинами патрулировать границу города. Если увидите мирное посольство короля Ольвэ — не высовывайтесь. Вас никто не должен видеть. Если же…
— Я всё понял, — Финдекано развернулся и направился к выходу, но в дверях остановился и обернулся. — Отец.
— Я слушаю.
— Если захочешь спасать мою жизнь с помощью мерзких сплетен… Подумай о том, что… Такое спасение будет стоить жизни тебе.
— Подумаю.
— Вот и прекрасно.
Финдекано исчез за поворотом коридора. Нолофинвэ вздохнул. Как же его старший сын любит бросаться словами! Хорошо, что Турукано не такой — не будет зря болтать о том, чего никогда не совершит.
Сталь умеет шутить
— Я знал, что мы не договорили, — злорадно улыбнулся Глорфиндел, выходя со своими воинами на Площадь Фонтанов.
Финдекано с его эльфами золотоволосый Нолдо увидел сразу, как за ними закрылась дверь гостевого дворца, и был рад возможности продемонстрировать мастерство боя на мечах с по-настоящему достойным противником.
Достойным. Только именно это качество отныне столь усердно ставилось под сомнение.
— Может быть, не стоит устраивать побоище? — улыбка Глорфиндела стала шире. Эльф по праву считался красавцем, блистая на фоне своих собратьев. — У нас военное положение, вот-вот придут те, кому этот город принадлежит по праву рождения, но король, которому я присягнул на верность по собственной воле, хочет быть владыкой этого прекрасного порта. Поэтому мне нужны мои верные воины живыми и здоровыми. Ты знаешь, принц Финдекано, чего стоит раненый боец, даже искусный: он годится лишь для того, чтобы быть вынесенным с поля боя с почестями и овациями, а потом от него не дождешься даже слов благодарности, правда? Знакомая ситуация, принц Финдекано?
Видя, как его слова задевают противника за живое, Глорфиндел дал знак своим воинам отойти назад. Эктелион замешкался, но друг посмотрел на него испепеляюще, и эльф отступил.
— Видишь, — гордо поднял голову военачальник короля, — я готов ответить за насмешки над тобой, принц Финдекано. Но мои верные не имеют к этому отношения. Я не дёргаю их за верёвочки на шеях, и сам ни на чьей верёвочке не вишу. На мне нет ошейника.
Засмеялись слишком многие, и Финдекано с ненавистью сорвал с плеча синий звёздный плащ с гербом Дома. Сына Нолофинвэ охватила ярость, глаза засверкали слепым безумием.
— Брат, очнись! — выступил из-за спины Глорфиндела ужаснувшийся видом кузена Аракано. — Ты не в себе! Прошу тебя, не надо!
— Отойди, — процедил сквозь зубы военачальник короля, — твой брат не пострадает. Серьёзно. Клянусь.
Аракано покорно отошёл назад, Эктелион положил руку ему на плечо.
— Так мы договорились? — Глорфиндел всё ещё не брался за оружие. — Разрешим наш спор вдвоём? Поединком. Только ты и я — два меча.
Финдекано не ответил. Он просто бросился вперёд. Молча.
Разлетавшиеся во все стороны брызги из хрустального фонтана переливались оранжевым и жёлтым, отражая свет факелов и фонарей на стенах дворца. Прилетевший с моря холодный ветер швырнул прозрачные капли в лица эльфов, словно пытаясь остудить горячие головы. Бесполезно.
Ловким разворотом уйдя от замаха Финдекано, всё ещё не обнажив меч, Глорфиндел будто бы нечаянно наступил на брошенный принцем плащ, а потом рассмеялся, сделал по нему несколько шагов, подбросил ногой край, схватил и крутанул синим вихрем перед лицом напавшего снова противника. Финдекано не повёлся на трюк, не позволил клинку запутаться в ткани, но, делая выпад, ударил в пустоту: Глорфиндел отскочил и швырнул истоптанный плащ в лицо принца, после чего прыгнул на бортик фонтана и скрестил руки на груди.
В толпе послышался смех, Аракано побагровел от злости.
— Спокойно, друг, — по-прежнему придерживал его Эктелион. — Поединок только начался.
Финдекано отшвырнул плащ, разрубив в полете ткань мечом. Выставив клинок вперёд, принц выкрикнул, срывая голос:
— Прекрати играть со мной! Ты хотел отвечать за насмешки! Отвечай!
— А что я делаю? — Глорфиндел сел на фонтан, ловким движением руки набрал в ладонь воды и брызнул в Финдекано. — Пойми, друг мой, — ослепительно улыбаясь, произнес золотоволосый Нолдо, — над тобой будут смеяться до тех пор, пока ты это позволяешь. Так что… Попробуй не позволить это мне. Я не против.
Вскочив на ноги на кромке фонтана, Глорфиндел обнажил меч.
— Хочешь по-серьёзному? Как пожелаешь, мой принц. Сталь будет шутить по-другому.
«Почему среди своих я словно во вражеском лагере?» — с горечью подумал Финдекано, замирая на месте.
Проучить наглеца стало для него делом принципа, только не было душевных сил. Сердце мучительно терзали злость и обида, но пустые, не придающие импульса, мышцы стали ватными, как от усталости. Если бы Глорфиндел нападал первым, было бы гораздо проще, но верный военачальник отца ничего не предпринимал — он просто стоял, окружённый брызгами воды, в которых отражались язычки пламени, держал оружие и улыбался.
В голову Финдекано полезли самые неподходящие для боя мысли о том, что победа в этом глупом поединке ничего ему не даст. И вообще… Во имя чего он сейчас обнажает меч? Ради какой цели? Наказать Глорфиндела за язвительные речи? Но… какой смысл? Кому от этого будет лучше?
Хотелось попробовать представить, что бы в подобной ситуации делал Феанаро… Но он бы никогда не оказался на месте Финдекано! И Майтимо бы не оказался. И Макалаурэ… Да даже Финдарато!
Но раз уж влез в болото, надо было выбираться, и сделав вид, что собирается бросаться в атаку, Финдекано в последний момент отскочил назад, а потом снова ринулся на противника. Глорфиндел спрыгнул с фонтана, развернулся и блокировал удар. Сталь оглушительно зазвенела, полетели искры. Клинки заскрежетали, лезвия поползли одно по другому, и бойцы разошлись.
Глорфиндел изящно крутанул меч, сделал ложный выпад и, отпрыгнув, с размаха ударил Финдекано по плечу, развернув меч плашмя.
— Я бы ранил тебя, если бы хотел, — развел руками золотоволосый Нолдо, отступив на безопасное расстояние и тут же атакуя снова.
Финдекано увернулся и, поднырнув под клинок, схватил левой рукой противника за правое запястье, выворачивая ему локоть и плечо. Глорфиндел, словно не чувствуя боли, развернулся, не выронив меч, а перехватив его в левую руку. Снова удар плашмя, на этот раз сверху, по наплечнику. Однако движения эльфа стали чуть медленнее, Финдекано это заметил, и, замахнувшись, отбивая выпад, приложил противника кулаком в челюсть.
Глорфиндел почти увернулся, удар получился недостаточно жёстким, чтобы сбить с ног, но щека мгновенно посинела и вспухла. Рассмеявшись, воин короля, раззадоренный пропущенными ударами, снова крутанулся на месте, отпрыгнул и, зайдя с боку справа, ткнул рукоятью меча противника под рёбра.
Финдекано согнулся, теряя равновесие. Глорфиндел отступил, и вдруг в толпу ворвалась растрёпанная и побагровевшая от злости Эленнис.
— Не смей причинять вред члену королевской семьи! — заорала она на брата. — Иначе будешь иметь дело со мной!
— Отойди, Эленвэ, — Глорфиндел не посмотрел в её сторону, дожидаясь, когда Финдекано разогнётся и сможет продолжить поединок.
— Не отойду! Знаешь, братец, я предупреждала.
Принц выпрямился и, выдохнув, замахнулся мечом, целясь в торс. Глорфиндел парировал изящным движением снизу вверх, и вдруг ему в висок прилетел камень размером с кулак. Потеряв равновесие, эльф опустил меч, клинок Финдекано соскользнул и вонзился военачальнику короля в бедро, войдя в плоть почти на длину ладони.
— Эленвэ… Что ты наделала?! — ужаснулся сын Нолофинвэ, выдергивая клинок и бросаясь зажимать рану, из которой фонтаном полилась кровь.
Глорфиндел выронил меч и, зажмурившись и сжав зубы, сорвал с себя плащ, разрывая его, чтобы сделать подобие бинта. Со сдавленным стоном повалившись на камни площади, эльф попытался сам перевязать рану, но сознание поплыло, руки перестали слушаться, взгляд расфокусировался. Финдекано схватил обрывок плаща, стянул ногу Глорфиндела, чтобы тот не истёк кровью. Закрыв глаза, бледный, словно мертвец, воин замер на камнях площади.
Эленвэ исчезла из вида — возможно, побежала за лекарями.
Побелев, как полотно, Аракано бросился вперёд, сел рядом с раненым товарищем и стал осторожно хлопать его по щекам:
— Не теряй сознание! Держись! Сейчас придёт помощь!
Военачальник Нолофинвэ, морщась, приоткрыл глаза и попытался сесть, но снова со стоном повалился на камни. Подбежавший Эктелион подхватил его голову, положил себе на колени. Глорфиндел судорожно сдавил окровавленной рукой ладонь друга, а другой зажал рану.
Финдекано поднялся и вытер клинок. Он знал — помощь сейчас придёт, оставаться здесь смысла больше не было. А желания — тем более.
— Уходим, мои верные воины, — сказал он, разворачиваясь. — Нас ждут границы города. И коварные Тэлери короля Ольвэ.
Глорфиндел, громко выдыхая сквозь стиснутые зубы, сжимая ладонь друга и дрожа из-за большой кровопотери, с трудом приоткрыл глаза и посмотрел вслед уходящему принцу.
— Заживёт нога, — простонал он, — повторим.
Примечание к части
Комикс от Анастасии Миненковой https://vk.com/wall-195887723_570
"Герой"
— Проснулся, герой?
Слова, произнесенные нежным голосом, с почти не звучащими нотами спрятанной глубоко в сердце печали, ворвались в хрупкий полусон, и Глорфиндел, открыв глаза, усмехнулся. Герой, да уж…
Знахарка, раньше служившая Анайрэ, а теперь уходящая вместе с королем в Средиземье, подошла вплотную, наклонилась, и запах душистых трав окутал лежащего в постели эльфа.
— Выпей, — произнесла Митриэль отрешённо, словно думая о чём-то своём, не о лечении раненого. — Наверное, злишься на сестру.
Глорфиндел расплылся в улыбке, и в ней не было ни обиды, ни злости.
— Однажды, — негромко ответил эльф, — я сломал ей запястье. Случайно, конечно. И вообще, она первая начала драку. А ещё у Эленвэесть очень некрасивый шрам на бедре. Как думаешь, кто в этом виноват? Так что мы теперь квиты.
Митриэль покачала головой: вроде бы взрослые эльфы, а всё как дети.
Глорфиндел, видимо, случайно двинул раненой ногой, потому что вдруг вздрогнул и со сдавленным коротким стоном сквозь стиснутые зубы вжался в подушку, выгибая спину.
Поднеся к носу страдающего от боли эльфа тлеющий пахучий листок, Митриэль отодвинула одеяло. Повязку пора сменить, значит, надо взять мазь. Эту, в банке голубого стекла.
Осторожно снимая пропитавшийся кровью бинт, знахарка вспоминала, как Морифинвэ заманил её на свой корабль, собрав там всех раненых, кого только смог разместить. Это был очень красивый поступок, и Митриэль надеялась, что Феаноринг действительно хочет помочь всем этим эльфам, а не просто приготовил ловушку для желанного тела.
Митриэль не хотела верить, что Карнистир испытывает к ней что-то, кроме плотского желания.
— Я слышал, — Глорфиндел страдальчески улыбнулся, сжимая в кулаках одеяло, — ты хорошо плаваешь.
— Мне просто повезло, — знахарка не хотела вспоминать о неприятном, особенно обрабатывая свежезашитую кровоточащую рану: рука может дрогнуть.
— Выбраться из моря в шторм — это подвиг! — без тени насмешки сказал Глорфиндел, со вздохом закрывая глаза.
— Шторм мне помог, — отозвалась Митриэль, осторожно смазав края раны и начав накладывать свежий бинт. Словно опять на том проклятом корабле! Только тогда раны были другие: рваные, с висящей лоскутами кожей, либо крестовидные, оставшиеся от вырезанных ножом из тела наконечников стрел. А здесь — просто ровный разрез. Пусть и очень глубокий.
— Тебя выбросило волной? — не отставал Глорфиндел, с интересом смотря на эльфийку лучистыми глазами.
— Да, — пожала плечами Митриэль. — А муж помог вовремя отойти от воды, чтобы волна не затянула опять в море. Но… Теперь, похоже, мужа у меня больше нет.
— Мог бы и простить, — через силу произнес раненый эльф, — все знают, в роду Феанаро одни сумасшедшие. Никакая женщина не сбежит с Феанорингом по своей воле.
Митриэль не ответила. Да, конечно, не сбежит. По своей воле. Но тосковать будет.
Примечание к части
Снова секс
Спасибо штилю
Нежные губы очень осторожно касались живота, слегка прихватывая бархатистую кожу, горячая рука легла ниже пупка, погладила. Пальцы другой руки пощекотали между ног, проникли внутрь: сначала один, двигаясь вверх-вниз, не спеша, плавно, потом два, уже быстрее. Язык коснулся чувствительной плоти, и спина эльфийки изящно изогнулась.
Иримэль уже знала, как надо стонать, дышать и двигаться, чтобы сводить с ума супруга. Какое выражение лица заводит сильнее. Главное — не замечать его особой нежности в прикосновениях к животу… Ложь заставляет нервничать, муж это обязательно заметит.
Раздвинув ноги шире, Иримэль напрягла грудь, чтобы округлить её. Томно покачивая бёдрами, эльфийка потянулась руками к потрясающе красивым волосам супруга, гладящим её ноги, вздрагивая и постанывая от наслаждения. Губы, язык и пальцы Тэлуфинвэ были настойчивыми и чуткими, угадывали желания Иримэль. И пусть теперь постель не такая большая и удобная, как прежде, ласки супруга стали только нежнее и трепетнее. Если раньше он иногда позволял себе резкость, теперь этого не было совершенно.
Жаль, сейчас всё закончится… И Тэлуфинвэ уйдёт. Теперь он всего лишь Тэлеро, обязан большую часть времени проводить на веслах. Он устает, тело ноет, но Иримэль уже поняла, как растереть перенапряженные мышцы, как надавить, как приласкать, чтобы боль и бессилие превратились, словно по волшебству, в желание и страсть.
Иримэль находила очень интересным игру с телом супруга, управляя с помощью своей женственности его настроением, поведением и мыслями. Это оказалось совсем не трудно, и эльфийка была благодарна внезапному штилю за новые познания на брачном ложе.
Плохая идея
Дворцы остались позади, уступив место небольшим ажурным домикам, часть из которых явно была доработана или отстроена заново эльфами-нолдор. Улицы почти пустовали, но из дворов доносилась музыка, и некоторые песни оказались слишком узнаваемы.
Эктелион сдержанно засмеялся в кулак, когда пропели: «Я ведь сам по этой пьесе отрицательный герой».
— И его в ближайшем акте расстреляют у стены, — печально договорил Аракано, вертя в руках кинжал с гербом рода. — Неужели эти глупые песни стоят того, чтобы ради них проливать кровь?
— Песни? — Эктелион посмотрел на собрата снисходительно. Потом взглянул на карту города, убеждаясь, что не ошибся с направлением. — Здесь наши пути расходятся. Коли Лаурэфиндэ временно не в строю, принимай командование его отрядом. Твои одиннадцать воинов идут на запад от порта. Помнишь, Лаурэфиндэ говорил на совете?
— Да, там третья часть подземных туннелей.
— Проверьте их и затопите. А когда вернёмся с задания, я объясню тебе, ради чего на самом деле проливается кровь. И каков истинный смысл «глупых» песен.
Эктелион улыбнулся.
— До встречи, Аракано. Удачи.
— И тебе.
Уходя вглубь улицы, Аракано почувствовал обиду: вечно его все пытаются чему-то учить, даже Эктелион, хоть и гораздо младше по возрасту. И вообще… Флейтист! Что он понимает в жизни? Конечно, ему кажется, он познал особые тайны музыки, но его песни не сравнятся даже с однообразной тоскливой музыкой Финдекано. Хорошо, что хоть двоюродный брат перестал заниматься тем, к чему нет таланта.
С разных сторон, из-за домов, даже откуда-то сверху доносились странные шорохи и посвистывания. Или это разыгралось воображение? Аракано вздохнул. С Лаурэфиндэ в качестве командира было проще. Да, он порой безрассуден и невыносим, но… Он смелый и уверенный в себе. В своей правоте. Это придает сил. Теперь таким надо быть самому Аракано. Но… Получится ли?
***
Лес успел измениться до неузнаваемости за несколько дней: всюду валялись сучья, путь перегораживали упавшие деревья, а стоило подуть ветру, сухие листья взлетали с земли и царапали глаза. Пробираться сквозь бурелом стало невозможно и опасно: в любой момент могло упасть абсолютно любое дерево, погребя под собой тех, кому не повезло оказаться на пути мертвого ствола.
— Тэлери не пойдут здесь, — покачал головой Финдекано. — И нам здесь делать нечего. Уходим, братья!
Ветер взвыл, бросил в лица острые песчинки и сухие листья. Сверху посыпались мелкие веточки, рядом заскрипели стволы.
— Уходим!
Эльфы развернулись в сторону города. Придётся возвращаться к окружной дороге и обследовать ответвления от неё.
Увернувшись от рухнувшей ветви, Финдекано подумал, что, хоть отец и не говорил об этом, стоит перегородить все пути, ведущие в Альквалондэ, проходящие по лесу. В теперешней ситуации это не будет выглядеть намеренным баррикадированием, ведь сухие деревья валяются везде. И тогда останутся лишь две дороги, ведущие вдоль побережья, которые очень легко патрулировать.
«Если отцу что-то придется не по душе… Пусть сидит в своём кресле и плачет. В военном деле он не советчик. А для меня — вообще ни в каком».
***
— Это… Печать короля Ольвэ? — Нолофинвэ принял письмо из рук среброволосого гонца с морской звездой на груди. — Благодарю. Ты очень скор.
— У меня был лучший конь.
Нолофинвэ кивнул и, дождавшись, когда за гонцом закроется дверь, перевёл взгляд на сидящего за столом Глорфиндела. Рядом с бледным, полусонным военачальником к стулу была прислонена толстая шлифованная палка. Разумеется, Глорфинделу ещё никто не разрешал вставать с постели, но… Ему можно что-то не разрешить?
— Не надо было отправлять мой отряд без меня, — тише обычного, но так же твёрдо сказал Нолдо. — Даже малую его часть. Я отвечаю за них и никогда бы не доверил командование другому.
Нолофинвэ поднял брови.
— Я знаю, что подвёл всех, — ничуть не сожалел Глорфиндел и даже не пытался изобразить раскаяние, — но мой отряд должен оставаться моим! Пока я жив.
— Думаешь, ты незаменим?
Глорфиндел опустил глаза.
— Выпей вина, отдохни, коли пришёл, — Нолофинвэ развернул письмо. — Как видишь, ты очень вовремя. Тэлери прислали вести. Или предложения. А, возможно, и угрозы. Сейчас узнаем. К слову, Глорфиндел, где твоя сестра?
Золотоволосый Нолдо улыбнулся.
— Не знаю, мой король, но уверен — пользуется моментом, чтобы превзойти меня в воинском искусстве.
***
В порт вернулись рыбацкие лодки, и Эленнис со своими воительницами вышли на причалы.
Кружащие над морем чайки перекрикивали шум прибоя, а улетевшие с приходом Нолдор лебеди так и не вернулись.
— Мы просто рыбаки! — испуганно подняли руки Тэлери, выйдя на причал.
— Для вашего же блага, — выступила вперёд Ириссэ, поигрывая стрелой с розовым оперением. — Не только у вас есть гарпуны.
— У нас нет гарпунов! Только сети.
— Пожалуй, я проверю, — дочь короля Нолофинвэ хищно улыбнулась. — Присоединишься, Эленвэ?
— Что ты, девочка моя, — сложила губы в поцелуй супруга Турукано, — я же замужем. Мне нельзя прикасаться к мужчинам. Поэтому придется обыскать тебя, моя чёрная звёздочка. Позже.
— Может быть, мы пойдём? — предложил один из рыбаков, и эльфийки рассмеялись.
— Пусть идут, — Эленнис отмахнулась. Она смотрела на море и чувствовала скрытую угрозу. Что-то назревало… Что-то… Плохое.
***
— Король Ольвэ пишет, — обернулся к военачальнику Нолофинвэ, пряча письмо в стол, — что мы должны покинуть город в трёхдневный срок. И не указывает, с какого момента отсчитывать. А также, как именно они сами ведут счёт дням. Что будет, если мы не покинем город, Ольвэ тоже не сообщает.
— Значит, мы остаёмся?
Нолофинвэ усмехнулся. Какой ещё реакции можно было ждать от Глорфиндела? Но в чём-то он безусловно прав. Письмо короля Ольвэ было похоже на вынужденную отписку, словно его заставили отправить «врагам» хоть что-то. Если это так, угрозу не стоит воспринимать всерьёз.
— Лаурэфиндэ, — поднял бокал Нолофинвэ, — отправь нашему морскому королю от моего имени просьбу позволить нам дождаться кораблей в его городе. Мы можем для него что-то сделать, помочь как-нибудь. Мы готовы договориться с ним. Только пусть не пытается пугать Нолдор. Это… Плохая идея.
Никогда
Скучая лишь по ней одной, он говорил о ком угодно, изображал тревогу обо всех, кроме той, чей образ не отпускал, лишал воли и покоя.
Он так часто осуждал за малодушие и безволие своего отца, что уже не видел в нем иных качеств, поэтому бесконечно злился на себя за схожесть с ним и за то, что тоже проявил слабость. Надо было добиваться, а не подчиняться. Бороться, а не следовать. Любить, а не… Любить втайне.
Язык символов для переговоров на кораблях, переданный дедом, был по-своему прекрасен и поэтичен. Рука сама выводила значки на бумаге, составляя длинное пылкое признание, которое никогда не дойдет до адресата.
Никогда…
Какое страшное слово!
Никогда…
Тьелпе знал — многие были влюблены в Артанис безответно, многие сватались к ней, пели песни, читали стихи… Многие. А что сделал он? Всё это было слишком робко, слишком глупо!
Надо было… Обнять ее, подхватить на руки, впиться в губы!
Надо было! Но не сделано. И теперь от любви осталось одно лишь слово.
Никогда.
Дописав длинный текст, адресованный несбывшейся любви, Тьелпе вышел на палубу. Никто из рода Феанаро не садился на весла, корабль тянули силой мускулов «все остальные». Суда шли медленно, запасы истощались. Да, конечно, их ещё много, особенно на грузовых кораблях, но если ветер не поднимется…
Если не поднимется ветер, не удастся бросить на него никому ненужное письмо. И чайка не подхватит бесполезный листок, и волна не принесёт его в руки Артанис, чтобы она ВСЁ ПОНЯЛА.
Никогда.
Вот что надо осознать. Ушедшим из Средиземья за Феанаро нет пути назад, и Артанис точно не последует за безнадежно влюбленным… Слабаком?
Тьелпе смял письмо, порвал на мелкие клочки и бросил в застывшую зеркалом воду. Через мгновение бумага поднырнула под днище корабля. Это письмо больше никто не прочитает.
Никогда.
Всё за шёлк
— Я сказала: повозки должны легко переделываться в сани! Пусть лучше будут узкие и длинные, повезём их сцепкой! Полозья будут шире телеги, поэтому конструкция получится устойчивой! Слушайте, вас там вообще не было! Не судите! Мне лучше знать!
Артанис ругалась и поучала, командовала, наставляла, а Финдарато стоял на крыльце и наблюдал. В его изящных ловких пальцах превращались в цветы шелковые ленты. Когда-то он считал глупостью и безвкусицей создание мертвых цветов, не источающих живые ароматы, а теперь… Теперь Финдарато был готов отдать сокровища за шёлк, из которого можно смастерить венок…
Артанис заметила брата и, фыркнув, бросила нерадивых работников, не желавших делать легко снимаемые оси для повозок, утверждая, что такая конструкция не доедет до Хэлкараксэ, и прикреплять полозья будет не к чему.
— Что тебе запомнилось во льдах? — спросил Финдарато, сминая тонкую ленту, чтобы получился трепетный листок.
Артанис хотела ответить практично и по делу, но вдруг подумала, что самое яркое воспоминание — это ветер. Ледяной. Сбивающий с ног, срывающий капюшон, вышибавший слёзы. И сильные руки Нельяфинвэ, держащие за плечи на краю пропасти, не дающие упасть.
— Холод, — фальшиво улыбнулась Артанис, — холод и снег. И белый цвет.
— Белый… — задумался Финдарато.
— Да. Белый. А если намочить снег в воде, он становится податливым, и из него можно лепить цветы, а потом раскрашивать их, — сама не зная, зачем, сказала Артанис.
— Сестра моя любимая, — улыбнулся принц, — я и так согласен идти. Можешь не стараться. Вот, подарок. Бери.
В руку эльфийки лег шёлковый цветок. Золотой. С серебристыми листьями. Единство, ранее воплощенное в Древах Валар.
— Спасибо, Инголдо, — сдержанно улыбнулась Артанис. — Ты все сокровища в дорогу по сундукам разложил?
— Ой! Кажется, сбился со счёта! — схватился Финдарато за голову. — Пойду перепроверю.
Принцесса проводила брата взглядом. Ей предстоял очень сложный разговор с матерью, которая отказывалась верить, что отец дал детям благословение отправляться в путь. Неужели в это так трудно поверить?!
Хотя… Что ждать от Тэлери?
Мёртвый лес
— «Взаимные угрозы — не выход, мы можем договориться», — снова повторил строки письма советник. — Нолофинвэ постоянно напоминает нам, что мы братские народы, что в его семье есть Тэлери, что за время пребывания Нолдор в Альквалондэ уже сыграли несколько свадеб, что все разрушения, причиненные родом Феанаро Куруфинвэ…
— Нолофинвэ убеждает меня, что его брат чудовище? — король Ольвэ посмотрел на советника, взглянул на стражников. Он уже не плакал, но жизни в его прозрачных бирюзовых глазах не осталось: только скорбь и смерть. — Но кто тогда он сам? Финвэ был моим другом, я хорошо знал Мириэль, и никто из них не был кровожадной тварью. Если жестокость — черта народа Нолдор, то она есть у каждого из них.
— Мы должны отомстить! — напирала вдова принца Айриольвэ. — Или я займусь этим сама! Айриэль была моей подругой! Сестрой! И не вся её армия полегла в бойне! И если ты, король-отец, не любил детей и свой народ, ты не король мне более! И мои сыновья отныне не имеют отношения к роду Ольвэ!
— Как ты смеешь?! — показушно взъярился советник, но король видел — в душе этот Тэлеро и многие другие согласны с вдовой принца.
— Она всего лишь глупая женщина, — вздохнул Ольвэ, — но сейчас она права. Нолофинвэ обещал снять алые флаги брата с наших дворцов. Пусть не старается. Мы снимем их сами.
***
Решив проверить выполнение своими верными задания по блокированию лесных троп, Финдекано с ближайшими соратниками поскакали по окружной дороге за городом. Находясь в лесу, уже никто не пользовался открытым огнём, с собой брали только закрытые со всех сторон фонари, либо светильники с холодным сиянием внутри, изобретённые Феанаро Куруфинвэ.
Несколько раз приходилось останавливаться, чтобы убрать с дороги стволы. На валяющиеся повсюду ветви уже перестали обращать внимание. Привыкли.
Когда лес расступился, и впереди показалось море, дорога расширилась, ветер ощутился сильнее.
— Сейчас опять сучья полетят, — услышал Финдекано недовольный голос собрата и покачал головой. — А дунет сильнее — придётся от деревьев уворачиваться.
Издалека, со стороны берега донеслись голоса. Патрульные Нолдор специально говорили громко, чтобы их слова разносились как можно дальше. Это предупреждение: пришли Тэлери.
Прислушавшись, Финдекано различил заранее обговоренные фразы-шифры и понял, что явилось мирное посольство. Хорошо, если так.
«Что бы сделал я, если бы моего наследника убили собратья? Стал бы мстить ценой многих судеб? Как бы я поступил, если бы встал выбор между жизнью моего сына или дочери и жизнями моих же подданных?» — подумал принц, подъезжая к патрулю и смерив взглядом очередных серебристо-чешуйчатых эльфов с морскими звёздами на всех возможных местах, верхом на красивейших белых скакунах в серебристых попонах, с серебряными украшениями на головах, вплетенным в гривы жемчугом, словно это не лошади, а девушки. Прогнав некрасивые ассоциации, Финдекано все же не сдержал кривой усмешки, и Тэлери тут же напряглись ещё больше.
— Принц Финдекано, — сдержанно поклонились они, — мы ехали к твоему отцу, но эти доблестные воины нас не пропускают.
— Мы отправили вестника к королю, чтобы владыка сам принял решение, пускать этих эльфов или нет, — ответил командир патруля.
— Что за вести у вас? — спросил Финдекано, присматриваясь, нет ли вдали войска.
Тэлери враз побледнели и переглянулись, решая, кто должен говорить. Сын Нолофинвэ скривился.
— Если вы не покинете город за три дня…
Это было сказано настолько неуверенно, что Нолдор расхохотались. Да, все понимали, что здесь лишь послы, не воины, но…
— Трусливые рыбы, — усмехнулся один из патрульных. — Поворачивайте домой.
— Наш дом здесь, — вдруг сощурился Тэлеро, стоявший справа от «главного» в посольстве.
— Мы не пытаемся отнять его, — серьёзно сказал Финдекано. — Нолдор встали здесь временно. Сколько раз это ещё надо повторить?
— Всё ясно, — выпрямился в седле тот же эльф, — дождёмся нашего собрата и вернёмся к королю Ольвэ. Альквалондэ уже и так осквернён.
— Угрожаете? — Финдекано положил руку на меч.
— Да, угрожаем. Король Ольвэ однажды согласился бы передать власть старшему сыну. Здесь давно правил именно Айриольвэ, только не мог надеть корону. Но однажды это бы произошло. А вы… Вы лишили наш народ будущего.
Финдекано задумался. Насколько он знал Айриольвэ, принц не производил впечатление сильного претендента на трон. Кто-то пытался править за его спиной? Подумав об этом, сын Нолофинвэ почувствовал, как закипает кровь. Проклятые интриганы! Давайте, поднимайте войска! Оскверним Альквалондэ ещё раз. С превеликой радостью!
***
Над морем кружили чайки, ветер то усиливался, то ослабевал, волны мягко накатывались на берег, играя мелкими белыми камешками. Рядом с причалом для рыбацких лодок юный эльф с собранными за спиной серебристыми волосами, обнаженный по пояс, с длинными бордовыми шрамами, исполосовавшими правую руку от плеча до локтя, учил трёх мальчишек, едва достающих ему до пояса, забрасывать сети. Двое самых маленьких больше внимания уделяли швырянию камешков в воду, соревнуясь, чей больше раз прыгнет.
— Видишь, Ириссэ, — вполголоса сказала супруга Турукано, указывая кивком на эльфов у моря, — этот парень попал под меч кого-то из Нолдор. Выжил. Теперь растит братьев или соседских детей, потерявших отца. Как думаешь, что он говорит мальчикам о нас?
— Что мы трепетные создания, — мрачно отозвалась дочь Нолофинвэ, затачивая короткий кинжал.
— Принцесса Ириссэ! — послышался голос со стороны порта. — Принцесса Эленнис!
— Эленвэ! — раздражённо поправила воина жена Турукано.
— Король Нолофинвэ вас срочно зовёт к себе!
Удивлённо переглянувшись, эльфийки покинули пристань. Мальчишки с сетями проводили их внимательными взглядами, а потом всмотрелись вдаль, туда, где небо касалось моря. Словно кого-то ждали.
***
Родник с прозрачной журчащей водой был совсем тоненьким, почти незаметным во тьме, и вовсе не привлекал бы внимания, если бы не плохо замаскированная широкая труба водостока, проходящая под всем портовым городом и оканчивающаяся здесь.
Аракано осмотрелся. Эльфы, ходившие по лесу на разведку, говорили, что птиц и зверьков не осталось, и среди мёртвых деревьев теперь стоит мёртвая тишина, но сейчас племянник Нолофинвэ время от времени слышал далёкий присвист, доносившийся с разных сторон. Это настораживало, и двое воинов отделились от основной группы проверить, нет ли поблизости нежелательных путников. Хорошо хоть не поднимался ветер, поэтому не падали сучья и не скрипели угрожающе толстые стволы.
Карты, составленные Глорфинделем, было очень сложно читать: молодой военачальник говорил, это делается специально на случай попадания секретных сведений в руки врага. Самым раздражающим для Аракано был тот факт, что Глорфиндел, даже раненый, зная, что не примет участие в задании, не рассказал всех кодов шифрования и значений символов. Кроме того, масштаб карты был разный в разных секторах, меняясь плавно, искажая изображение местности почти незаметно. От безумной головоломки вскипал мозг, и когда нужное место находилось, это каждый раз становилось неописуемым счастьем для нового лидера.
— Заделываем слив! — скомандовал Аракано, и в этот момент короткий свистящий шорох со всех сторон рассёк воздух.
Истины свет
Он увидел свет. Не мягкий серебристо-золотой, не жгучий алый и оранжевый, не таинственный едва заметный звездный. Нет. Совсем другой. Свет был… Живой. Как в ладонях Феанаро Куруфинвэ, когда он с любовью и нежным трепетом держал Сильмарили, разговаривая с ними. Только сейчас свет не был играющим и шаловливым. Он был ровный, величественный, плавно меняющий оттенки. И ничего прекраснее не существовало нигде и никогда.
Среди волшебного сияния проступили совершенные контуры прекрасного лица.
— Владыка Манвэ? — с трудом прошептали пересохшие, полопавшиеся губы.
Ответом стала добрая сочувствующая улыбка. Всё знающая и понимающая. Всепрощающая. А потом лица коснулось тепло. Стало так хорошо, что из глаз полились слёзы, и в них было исцеление израненной души.
Тепло медленно разлилось по телу, прогоняя истощение и бессилие, залечивая превратившиеся в кровавые корки колени.
Осторожно приподнявшись с земли, Арафинвэ вдруг понял, что свет угасает, и снова пал на колени.
— Нет! — закричал он, что было сил. — Нет! Не оставляй меня, молю! Я всё сделаю, только не исчезай!
— Поднимись с колен, — с нежностью произнес Манвэ. — Ты не раб, а всего лишь заигравшийся потерянный ребёнок. Но теперь ты снова дома. Там, где свет и любовь.
***
По телу разлилась странная лёгкость, словно при погружении в воду. Постепенно возвращалось понимание происходящего, сознание прояснялось, воспоминания всплывали одно за другим, но… Картина мира полностью поменялась. Арафинвэ вдруг почувствовал, какое на самом деле все неважное, мелочное и бессмысленное. Но… Такое хрупкое и прекрасное! И такое любимое! Чувство единения с чем-то великим породило в сердце бесконечное счастье. Как можно было жить, не зная его? Не почувствовав, не осознав…
— Мой народ… — с любовью, страхом и желанием всем помочь спросил Арафинвэ владыку Арды. — Мой народ… Прощен? Что я могу сделать, чтобы спасти от кошмаров бездны моих собратьев?
— Вы здесь, — улыбнулся Манвэ, кладя ладонь на голову эльфа, и от прикосновения у Арафинвэ возникло ощущение полета. — Тьма не коснется вас. Ты боишься за свой народ? Посмотри, он с тобой.
Обернувшись по сторонам, третий из сыновей Финвэ увидел тех, что следовали за ним, подносили воды, делились едой, укрывали плащами и помогали добрым словом. Все они были здесь, у подножья священной горы Таникветиль.
Слёзы счастья снова побежали по щекам.
— Но… — Арафинвэ перевел взгляд во мрак, вспоминая о мертвых деревьях, высохшей траве, осыпавшихся цветах. — Здесь всё мертво…
— Это заблуждение, — заботливо ответил Манвэ, проведя ладонью по голове эльфа. — Иди за мной. Я покажу тебе.
Арафинвэ пошёл. И за ним последовал его народ. Обернувшись на них, Нолдо Третьего Дома увидел стоявшего чуть поодаль Эонвэ. Он снова выглядел, как эльф-ванья, просто одетый, и лишь орёл, вышитый на груди, выдавал в нем верного слугу Манвэ. Смотря себе под ноги, Эонвэ был неподвижен, словно статуя. А потом Майя поднял глаза, прекрасные, синие, глубокие, и Арафинвэ поспешил отвернуться, чтобы не видеть… застывшее в них… Что-то очень нехорошее.
***
Чем ближе подходили к холму, на котором рождался свет, пока были живы Древа, тем сильнее казалось, будто воздух звенит, словно тысячи разноголосых колокольчиков. Мелодии не было, гармонии тоже, но звук лился непрерывно, звонко и жизнерадостно. Сердце ликовало, окутанное нежным трепетом переливов и трелей.
Арафинвэ вдруг понял: здесь Йаванна. Она… Везде. Не облаченная в телесную оболочку, Валиэ окутала своей творящей мелодией весь холм, проникла под землю и поднялась до самых звёзд. Её присутствие ощущалось так сильно, что становилось не по себе: возникало чувство, что Йаванна сливается с плотью, наполняя ее силой, зарождающей жизнь, но это не предназначенная для эльфа энергия, она чужая и слишком мощная. Арафинвэ задрожал, словно разрываемый изнутри, но руки Манвэ, коснувшиеся груди и головы, помогли справиться с нахлынувшим потоком и позволить ему свободно протекать сквозь плоть, не задерживаясь.
Младший сын Финвэ сам не понял, как оказался у подножия погибших Древ. Черные и страшные, теперь они не вызывали ужаса: их было бесконечно жаль, ведь это две загубленные жизни, два средоточия любви и света, лучи которого делали Валинор прекрасным.
Со вздохом опустив глаза, Арафинвэ вдруг увидел под ногами сиреневую траву и поднимающиеся из нее состоящие из прозрачного пуха цветы в форме шариков. Растения… Были живые! Не веря своим глазам, ощутив прилив бесконечного восторга, Арафинвэ упал на колени, стал гладить шелковистые листья, и сотни золотых бабочек вспорхнули в чёрное небо.
— Жизнь продолжается, — улыбнулся Манвэ. — Её нельзя оборвать, ибо таков Замысел Эру. Мы сделаем Валинор снова прекрасным, но без эльфов даже Владыкам Арды не справиться.
— Я всё сделаю! — выдохнул Арафинвэ, целуя пушистый круглый цветок. — Всё! Клянусь! Чем угодно клянусь!
— В таком случае, — Манвэ стал серьёзно-благожелательным, — с этого момента, Арафинвэ из Третьего Дома Нолдор, ты — король своего народа. И пусть Истина и любовь к Валар ведёт вас по пути света.
Примечание к части
Комикс по главе https://vk.com/wall-150464714_161
Тайное наречие разума
Подходя к резиденции отца, Ириссэ посмотрела на алые флаги и подумала, что это могли бы быть её цвета. И у нее могли бы быть дети-потомки Феанаро. Плохо это или хорошо, эльфийка не знала, к тому же мысли упорно сосредотачивались на другом: улицы Альквалондэ снова пустели, среди прохожих почти не попадались Тэлери, а рыбаки уплывали бо́льшими группами, чем потом возвращались. Или это только кажется?
— Если твой отец начнёт пытаться нас оберегать и прятать, — фыркнула вдруг жена Турукано, — я буду вынуждена ослушаться его. Что мне за это будет, как думаешь, моя чёрная звёздочка?
— Отстранит от командования самопровозглашенного полководца, у которого в полку от силы три дюжины воинов? — Ириссэ сказала это без иронии. — Уверена, Эленвэ, тебе ничто не угрожает. Мой отец слишком любит своего младшего сына и твоего брата. Но, знаешь, — эльфийка обернулась на море, — отец не будет паниковать без причины.
— Конечно, — Эленнис посмотрела на алые звёздные флаги, — ты права. Феанаро оставил нам не только город, но и целый народ врагов. Но, Ириссэ, когда ещё мы можем по-настоящему проявить себя, если не в мгновение опасности? Так что, милая, я выслушаю короля. А потом вернусь в Гавань.
Ириссэ не ответила. Она не разделяла энтузиазма супруги брата, поэтому надеялась, что отец позволит ей уехать из Альквалондэ домой.
***
Неожиданно сильный ветер ударил в приоткрытое окно, распахнул его, надул парусами серебристые лёгкие шторы, заискрившиеся звёздочками в мягком свете дрогнувших свечей.
Нолофинвэ поймал едва не упавший со стола подробный план города, придавил углы листа подсвечниками. Глорфиндел, склонившись над картой, которую перерисовывал на свой манер, был вынужден собрать волосы, чтобы не лезли в глаза, поэтому стали видны красно-фиолетовые синяки на скуле и виске. То и дело бросая косые взгляды на сидящего около большого овального зеркала Аклариквета, играющего песню о красоте королевы Индис, военачальник хмурился, но ничего не говорил. Ни по делу, ни просто так.
— Если в тебе ещё не смолк глас разума, отец, — вдруг встал с места Турукано и подошёл к окну, — надо уходить из города. Пока не поздно.
Глорфиндел скосил глаза на принца, взгляд был испытующий.
— Сын, — устало запрокинул голову король, — глас разума не смолкает никогда. Да вот беда — не всегда говорит на Квэнья. Порой его язык похож на тайное наречие, недоступное простому эльфу. На каком языке сейчас говорит глас твоего разума, Турукано?
— Я хочу спасти свой народ! Хотя бы кого-то!
— У тебя нет своего народа, сын. У нас с тобой есть наш народ. И мы обязаны сделать всё ради его блага. Видишь, мы на одной стороне.
Турукано громко выдохнул, опираясь руками на подоконник, что-то беззвучно шепча. Глорфиндел поднял на принца глаза, потом быстро взглянул на Нолофинвэ и снова уткнулся в карту.
— Есть стул выше? — спросил воин. — Наклоняться над столом неудобно.
Король дал знак слугам решить проблему.
— Сын, — сказал Нолофинвэ напряжённо, — я переведу речь твоего гласа разума на Квэнья. Он говорит, что корабли, на которых сейчас плывет Феанаро, вернутся в порт Альквалондэ. А ещё он говорит, что если мы уйдём из города, его займёт армия Ольвэ, и обратно нас уже не пустит. В таком случае, нам придется пробиваться к кораблям с боем. Вот, что говорит глас твоего разума.
— А если не уходить? Если остаться в Валиноре? — Турукано с горечью свёл брови. — Валар простят. Надеюсь.
— Надеешься… — Нолофинвэ усмехнулся. — А я знаю, ЗНАЮ, сын, что Финдекано они не простят. А он не станет извиняться. Финдекано уйдёт в Средиземье, будет пресмыкаться перед Феанаро, станет его слугой. И никогда, понимаешь, не станет для моего брата значить больше, чем один из тысяч мечей в его оружейной. Ты хочешь такой судьбы для брата?
Дверь открылась, и на пороге появились Ириссэ и Эленнис. Нолофинвэ просиял.
— Мои дорогие! — с радостью произнес король. — Турукано, бери всех женщин, кого сможешь, и вывози из города. Немедленно!
Младший сын короля взглянул на жену и с болью в сердце понял, что сможет увести, наверно, всех, кроме неё.
***
Ветер дунул резко, мощным порывом, и вокруг заскрипели деревья.
— Осторожно! — закричал Эктелион, крутя головой. Сверху попадали толстые сучья, могучий на первый взгляд ствол переломился и рухнул — явно был подпилен. Воины-нолдор с трудом успели отскочить.
— Надо уходить, — с придыханием сказал эльф, пиная ногой размашистую ветку. — Трубу заделали, хватит здесь рисковать головой!
— У нас ещё один участок, — усталым голосом произнес Эктелион. — Доведём дело до конца, тогда вернёмся.
Ветер стих. Эльфы выстроились в ряд и направились сквозь бурелом к следующему водостоку. Хотелось быстрее закончить блуждание по опасному мёртвому лесу и узнать, как обстоят дела с переговорами между королями.
Уходя воевать с Морготом за безопасность родной земли, Эктелион даже представить не мог, что придется сражаться с теми, кого хотел защищать.
Остров, на котором можно жить
Поднять вёсла, опустить вёсла, толкнуть сквозь воду, поднять, опустить…
Этому нет конца, но мышцы постепенно привыкают к любой нагрузке.
Поднять вёсла, опустить…
Как дружны сейчас все члены команды, независимо от происхождения, заслуг, возраста и талантов! Все заодно, сплотились ради общей цели. Теперь два народа эльфов и корабль — одно целое, единый механизм, отлаженный и точный.
Как же это прекрасно!
Садясь на вёсла, Нельяфинвэ поймал себя на мысли, что не хочет окончания плавания, ему не нужен ветер и твердая земля. Пусть мгновения единства, когда все делают общее дело, никто ни с кем не спорит, не пытается давить других, не делит власть и не соревнуется в талантах, длятся вечно. Пусть время замрёт, застынет, словно превратившееся в чёрное зеркало море. Пусть это случится сейчас, пока не истощились запасы, пока есть надежда на успех, пока не произошло новой беды, а прошлая боль начала забываться.
Пусть…
— Земля! Впереди земля! — послышался голос моряка, и эльфы, сидевшие на вёслах, тут же сбились с ритма. Кто-то просто улыбался, кто-то кинулся обниматься с соседом, кто-то радостно закричал.
Земля… Неужели всё-таки повезло?
***
Ощущение твёрдой почвы под ногами было настолько странным и непривычным, что терялось чувство реальности. Мокрый зыбкий песок оказался трёхцветным: серые, оранжевые и бордовые полосы вились змеями по берегу, омываемому прозрачными солёными волнами, нигде не попадались камни, даже мелкие, весь рельеф состоял из глины и земли, высокие деревья виднелись лишь вдалеке на холмах. Остальная растительность была низкорослой травой или редкими кустарниками. И всё это жило, цвело, благоухало, мягко сминалось под ногами и не крошилось в ладонях. Многие эльфы, поддавшись порыву, упали в траву, раскинув руки и радуясь, словно дети.
— Здесь пещеры! — закричал Аратэльмо, прибежав со стороны холмов. — Остров огромный! Там дальше лес, и в нем птицы! Наверное, есть и звери! Здесь можно жить!
Нельяфинвэ сел на траву, гладя ладонью мелкие белесые цветы с множеством тонких лепесточков, похожие на звёздочки.
— Я не зову вас с собой, — серьезно сказал он капитану корабля. — Твои собратья хорошо мне помогли, в долгу перед вами не останусь. Но дальше у Нолдор своя дорога. Здесь есть лес, деревьев достаточно для постройки кораблей. Возвращайтесь домой.
Тэлеро посмотрел Феанорингу в глаза. Каждый раз, встречаясь взглядом с Майтимо, он вспоминал огонь, пылающий вокруг дворца принца Вольвиона и сталь, сверкающую в отсветах пламени. Сын Феанаро в глазах Тэлеро был воплощением войны: высокий, быстрый, широкоплечий и очень сильный, волосы цвета пожара, глаза — сталь. Ему суждено идти по жизни огнём и мечом, и…
— Ты прав, — сдержанно улыбнулся капитан корабля, — нам не по дороге. Но ты говорил, что те из нас, кто остались с тобой, отныне твои братья. Хочешь отказаться от своих слов?
Майтимо прищурился, и Тэлеро почувствовал пробежавший по спине холодок.
— Братья — не слуги и не рабы, — медленно произнес старший Феаноринг. — Я потому и предлагаю вам свободу, что назвал всех вас братьями. Хотите, чтобы я отнёсся к вам иначе?
Угроза подействовала эффективно, и Тэлери, созванные капитаном, с энтузиазмом принялись выгружать с корабля свои вещи.
Новости для счастья
Лёжа в объятиях друг друга, чувствуя тепло тела и души, купаясь в любви и забывая обо всем, Тэлуфинвэ и Иримэль, наверное, впервые за всё время, проведенное вместе, чувствовали себя счастливыми: прошедший день был полон радостных новостей. И первой из них стал поднявшийся ветер. Сколько дюжин мучительно долгих дней изнуряющей гребли осталось позади! За это время было пройдено слишком малое расстояние, требовалось пополнить запасы, но стоило поднять вопрос о питьевой воде, на горизонте в восточной стороне показался одинокий парус — корабль Нельяфинвэ. Вновь присоединившийся к семье старший Феаноринг рассказал про остров, где можно устроить стоянку.
А для третьей новости Иримэль негромко пела песню, которую придумала ещё в детстве для своего новорожденного племянника, а теперь немного дополнила и изменила слова.
Нежный свет в окошко, звёзды в небесах.
Спи, мой милый крошка, закрывай глаза.
Замурлычет ветер, как пушистый кот,
И усталый вечер, торопясь, уйдёт.
Баю-баю, баю-баю.
Кто ты? — Я пока не знаю…
Ты родишься скоро очень.
Спи, малыш, спокойной ночи!
Ночь тебе подарит сладкий детский сон.
Как цветной фонарик засверкает он.
Осторожно дождик шелестит листвой.
Он не потревожит сон чудесный твой.
Баю-баю, баю-баю.
Кто ты? Я пока не знаю…
Тэлуфинвэ осторожно поглаживал живот супруги, её округлившуюся грудь. Руки прикасались нежно, трепетно и бережно, словно Иримэль была сделана из тончайшего хрусталя. Эльфийка несказанно радовалась, что больше не придется бояться открывшейся лжи: теперь она по-настоящему носит под сердцем малыша. Счастье нахлынуло прибойной волной, смыв все былые печали.
Как же хотелось, чтобы эти мгновения длились вечно!
Примечание к части
Песня Иримэль - "Колыбельная" Теоны Дольниковой
В окружении
Ветер сбросил на окружную дорогу скрюченные сухие ветки, превратившиеся в труху под копытами коней.
— Валим деревья, — твердо сказал Финдекано, поправляя капюшон плаща. — Перегораживаем каждую треть мили. Нолдор эта тропа не нужна, по лесу все равно ездить опасно. Усложним жизнь желающим напасть.
Валить сухие деревья просто, работа пошла быстро. Но треск и грохот стали прекрасной маскировкой для приблизившегося отряда Тэлери, и когда полетели стрелы, Нолдор среагировали недостаточно быстро. Финдекано от прицельной стрельбы спасло то, что по одежде он не отличался от своих воинов, а в лицо его не знали, поэтому подумали, что поймали в ловушку простых стражников или разведчиков.
Подав сигнал тревоги, Нолдор рассеялись между деревьями, хватаясь за луки. Стрельба прекратилась, каждая из сторон выжидала ошибки врага.
Хрустнет упавшая ветка — летит стрела.
Затрещит сухой ствол — летит стрела.
Отвалится кора — летит стрела.
Хрустнет сухой лист среди мха — летит стрела.
Это могло продолжаться бесконечно, если бы не подоспела подмога. Увидев многочисленный отряд Нолдор со знаками королевского патруля, Тэлери отступили.
Подобрав троих тяжело раненых и одного убитого, Финдекано скомандовал возвращаться в город.
— Война объявлена! — с горящей в глазах злой радостью провозгласил сын короля. — Ольвэ было мало пролитой в Альквалондэ крови. Что ж, скоро этому жалкому трусу станет некем править!
Командир патруля промолчал о том, что подобные решения не стоит принимать сгоряча, ведь напавшие могли быть вольным отрядом, действовавшим не по приказу короля, а из личной мести. Нолдо промолчал, потому что видел: с принцем Финдекано спорить опасно даже для него. Лучше обговорить всё случившееся в лесу с королём Нолофинвэ.
***
— Где. Мой. Отряд? — выслушав доклад посланца Финдекано, со злостью спросил Глорфиндел. Эльф очень много времени провел в зале совета, обсуждая с королём разные варианты дальнейших действий, и было видно: его силы на исходе. К синякам от ударов по лицу добавились круги под глазами, руки подрагивали, но воин и не думал уходить на отдых.
— Почему мой сын не пришёл сам? — насторожился король. — Он ранен?
Посланник не знал, что ответить, но на самом деле пояснения не требовались: Нолофинвэ знал, почему его первенец не явился лично.
— Я спросил, — растягивая слова, повторил Глорфиндел, — где МОЙ отряд?
— Мне неоткуда это знать, — официальным тоном ответил посланник. — Насколько мне известно, Эктелион уже вернулся. Насчёт остальных у меня сведений нет.
— Тогда, — военачальник вытер ладонью покрытый испариной лоб, — пусть Эктелион отправляется их искать!
Воин принца Финдекано поклонился.
— Что мне передать моему командиру? — спросил он короля.
— Что его желает видеть отец. Но если неотложные дела не позволяют ему отвлечься, передай, что приказа начинать войну не было и не будет. Патрулирование улиц и границ города должно быть непрерывным и бдительным, но без кровопролития. Если принц Финдекано с первого раза это не поймёт, повтори. Многократно. Не понял — пусть хотя бы запомнит.
Аклариквет, до этого момента незаметный в углу у зеркала, еле сдержал смешок, широко улыбаясь. Глорфиндел покачал головой.
Нолофинвэ посмотрел в окно на море. На той части причала, которую было видно из гостевого дворца, совсем не осталось лодок. Но, наверно, волноваться не о чем: там же Эленнис, то есть — Эленвэ, со своими девушками. Лучшая защита от угрозы с моря.
***
Когда-то Эктелион очень любил гулять в лесу, особенно с юными эльфийками, играя для них на флейте. Менестрель умел подражать трелям птиц, поэтому его музыку всегда сопровождало их пение. Девам это очень нравилось! Среди играющей чарующими красками в сиянии Древ листвы, травы и цветов, эльфийки танцевали и смеялись.
А что теперь? Тьма, мёртвые деревья, нет ни птиц, ни музыки…
Только на иссохшей коре полоса, оставленная пролетевшей стрелой.
Сердце упало. Эктелион почувствовал всем существом: он нашел то, что искал.
Здесь не лежат мертвые тела, нет луж крови, клочков одежды или брошенного оружия. Но снова на глаза попадаются шрамы на коре.
Труба заделана, значит, Аракано выполнил задание. Где же он и его отряд теперь?
Труба заделана… Но что-то не так… Словно… Для прикрытия, недостаточно качественно, чтобы перекрыть водосток.
Эктелион обернулся и понял: его воины думают так же.
— Ломайте! — скомандовал эльф, чувствуя, как все сильнее дрожат руки. — Быстрее же! За работу!
Сквозь выламываемую заглушку водостока пробились первые солёные струи. Они становились шире, сильнее, вода полилась мощным потоком, и из трубы свесилась темно-серая ткань плаща.
Ужаснувшись, Нолдор стали вытягивать страшную находку и постепенно достали из трубы двенадцать тел с множественными ранами.
Аракано… Стрелы попали ему в грудь, живот и ногу… Он… Был еще жив, когда его засовывали в трубу.
Эктелион, смотря на распухших от воды мертвецов, с которыми вместе учился военному делу, а с кем-то даже дружил, держался из последних сил, чтобы не закричать от отчаяния.
— Надо доставить тела в город, — срывающимся голосом произнес эльф.
И вдруг заметил, что становится странно светло.
— В миле от нас подожгли лес! — закричал разведчик, отходивший осмотреться. — Бежим!
Эктелион ещё раз взглянул на мёртвого друга, на остальных воинов отряда Глорфиндела, невольно подумав, что глупость и горячность командира спасла ему жизнь, ведь если бы не ранение в стычке с Финьо, сейчас здесь лежало бы его тело.
— Бежим! Огонь распространяетсябыстро! Оставляем мертвых, если не хотим к ним присоединиться! Быстро! В город!
***
С юга из-за леса показались корабли. Небольшие, но быстрые. Выстроившись напротив порта Альквалондэ на расстоянии, большем, чем полёт стрелы, суда подняли паруса и застыли на месте.
— Прикажешь атаковать? — обратилась к Эленнис воительница, держа наготове лук.
— Нет. Пока не придумаем, как прорвать оцепление, ничего не предпринимаем.
— Над лесом черный дым!
— Да, Тэлери, похоже, закрыли нам пути отхода. Но это они зря, — супруга Турукано со злостью сощурилась, улыбаясь. — Когда отступать некуда, не дрогнет ни рука, ни сердце.
Счастливы без нас
Вернувшись к собратьям, Нельяфинвэ сначала молча слушал отца, когда тот кратко изложил суть произошедших событий, после чего долго давал задания, сразу пояснив, что мнение сына учитывать не намерен. Потом, опять же молча, выслушал Макалаурэ, который, как и обещал, говорил обо всем, кроме своего самочувствия, и сказанное им во многом было диаметрально противоположным тому, что говорил Феанаро.
Беглым взглядом просмотрев новую систему сигналов, Нельяфинвэ договорился о встрече с Карнистиром, и, оказавшись на его корабле, обменялся лишь кивком головы с «бывшим» братом и его женой.
В отличие от первых двух собеседников, Морифинвэ не высказывал своё мнение, не затыкал брату рот и не философствовал на тему родственных отношений. Он просто и ёмко, одним словом, описал всё, что произошло за время отсутствия Майтимо. А потом два Феаноринга просто стояли на носу корабля молча, наблюдали за управляющими судном Нолдор, сторонящимися всех Тэлери, которых осталось очень мало, и выводы о случившемся делались сами собой.
***
Добираться до грузового корабля, доверенного Асталиону, пришлось на лодке, но Нельяфинвэ очень хотел поговорить с другом, неважно, по делу или нет.
Сев вдвоем в каюте и взяв вино, эльфы долго молчали, думая каждый о своём.
— Когда я вернулся, — заговорил, наконец, Майтимо, — заметил, что Тэлери осталось совсем мало. Но, оказавшись у тебя, я понял, куда они все делись.
— Я не мог иначе, — Асталион выпил залпом целый бокал и налил ещё.
— А если среди спасённых тобой есть предатели?
— В тот момент, — Асталион снова выпил, — мне было всё равно. Понимаешь, Майти, это было, как обрушение в шахте. Сначала сверху падают мелкие камни, но они тащат за собой целые пласты породы. Я понимал, что остановить это не смогу, но ничего не предпринять… Я бы себя не простил. — Ещё один бокал опустел. — Кажется, — улыбнулся Асталион, — я ждал твоего возвращения, чтобы напиться.
Нельяфинвэ ответил понимающим кивком и поднятым бокалом.
— Мне кажется, — вдруг посерьёзнел Асталион, — твой отец не сделал бы всего этого, если бы ты не уехал.
— Ты ещё скажи, что заговора бы не было. Друг мой, мне, конечно, невыразимо даже квэнийскими словами приятно, что ты столь высокого мнения обо мне, особенно после доброго содержательного семейного общения с отцом, это как бальзам на рану, но ты не прав категорически.
Асталион поднял бокал. Он знал — если Майтимо начинает говорить с пафосом, серьёзный разговор не сложится, но после пятого, шестого, седьмого бокала было сложно беседовать о том, о чём надо, а не о том, о чём тянет.
— Я не мог смотреть на казнь Вольвиона, — покачал головой Асталион. — Он, конечно, был… Неприятный тип. С детства был мерзкий. Помню, как он нас сдал твоему отцу, когда мы на Празднике Урожая подкладывали ягоды на лавки. Но…
— У меня о нём теперь иные воспоминания, — мрачно произнес Майтимо. — Но я могу тебя понять.
— Я просто уже пьян, — улыбнулся Асталион, расплескивая вино и выпивая то, что не пролил.
Повисло молчание. С палубы донеслись громкие разговоры. Нолдор. Спорят о чём-то.
— Я за жену волнуюсь, — вздохнул Асталион, наливая себе вино мимо бокала, — она у меня… Слишком домашняя. Пугливая, мягкая. Как она без меня? С ней, конечно, дочки остались…
Майтимо понимающе кивнул. С женой он не общался давно, а Нарнис?
Допив бокал, Феаноринг отвернулся от стола, смотря на карту звёздного неба на стене.
— Почему созвездия на схеме состоят из точек? — почему-то спросил он пустоту. — Кто так рисует? У звёзд должны быть лучи.
— Хочешь нарисовать карту по-своему? — Асталион всё-таки справился с наполнением бокала и выпил.
Майтимо сдержанно усмехнулся, промолчал.
— Выпьем за наших близких, оставшихся в Амане, — печально, с любовью произнес Асталион, поднимая бокал, — пусть будут счастливы. Без нас.
Эльфы выпили и снова замолчали, вспоминая каждый о своём. И о своих.
Дым
Дым от лесного пожара накрыл город. Дышать стало тяжело, видимость резко снизилась, и редкие прохожие на улицах напоминали призраков, внезапно возникая из сплошной серой пелены, и так же внезапно в ней растворяясь.
— Просека вокруг города широкая, огонь за неё не пройдёт, просил передать принц Финдекано, — докладывал королю посланник.
Нолофинвэ сидел, погрузившись в свои мысли, честно пытаясь слушать эльфа, но не получалось. Узнав о гибели Аракано, король не мог отделаться от ощущения, что смерть снова подобралась к его семье, что война может лишить всего.
— Надо бороться с огнём! — хлопнул ладонью по столу Глорфиндел, державшийся из последних сил. Было понятно — военачальник не уйдёт отдыхать по своей воле, его просто вынесут, когда он упадет без чувств, и случится это уже скоро. — Я… Пошлю воинов, — с трудом держа глаза открытыми, выдавил из себя Нолдо, — пусть копают рвы, заливают водой. Этим кто-то уже занят?
Бессильно опустив голову, Глорфиндел, страдальчески сморщившись, сдавил рукой рану на бедре, и сквозь штанину проступила кровь.
— Позовите лекарей! — приказал Нолофинвэ, вернувшись в реальность. — Пожар мы уже тушим, но это даёт ничтожные результаты. Сухой лес прекрасно горит.
Вошедшие лекари уложили Глорфиндела на носилки, но как только подействовали травы, отвар из которых ему дали выпить, чтобы снять боль, воин наотрез отказался покидать зал, приказывая знахарям заниматься его раной прямо здесь.
— Принц Турукано успел покинуть город, сопровождая женщин? — с трудом выговаривая слова, спросил Глорфиндел.
— Он лишь помог ускорить сборы и дал сопровождение, — мрачно ответил Нолофинвэ. — Сейчас принц Турукано вместе с братом занят тушением леса.
— Они убирают сухостой от просеки, расширяют её и проводят канал, чтобы было удобно брать воду, — пояснил посланник Финдекано.
— Улицы хорошо патрулируются? — Глорфиндел с трудом приподнял голову. — В дыму очень удобно нападать.
— Встанешь на ноги, — серьёзно сказал Нолофинвэ, — сам этим займешься.
— Нет, — стиснув зубы, зажмурился военачальник, когда лекари сняли старую повязку и начали обрабатывать кровоточащую рану, — я буду прорывать кольцо осады. С моря, с суши, без разницы. — Глорфиндел вцепился дрожащей рукой в носилки, но, видимо, подействовала мазь, и эльф облегчённо вздохнул, ладонь разжалась. — А с призраками пусть Эктелион дерётся.
Нолофинвэ, прогоняя воспоминания об Аракано, понимая, что скорбеть некогда, пытался понять, как лучше поступить. Борьба с огнём в лесу, попытки прорвать осаду и бои на задымлённых улицах, — это совсем не то ожидание кораблей, которое король себе представлял.
Мечи работы Феанора
Ладонь сжала рукоять меча, клинок изящно и мягко выскользнул из ножен, звуча мелодией смертоносной стали. Какой же он красивый! Лезвие тонкое, заметно у́же, чем у братьев, гарда витая: на ней переплетаются вьюны и струны. Рубиновые звёзды сияют на навершии.
Песнопевец испил крови и, конечно, захочет ещё.
Взмахнув мечом, Макалаурэ поморщился: вонзившаяся в правый бок стрела прошла совсем близко к жизненно важным органам, резкие движения все ещё доставляли неприятные ощущения. Подумав и стянув торс бинтом, менестрель снова взялся за оружие. Да, так гораздо лучше.
Сталь запела, рассекая воздух.
Макалаурэ развернулся на месте, блокируя выпад воображаемого противника. Взгляд упал на арфу. Как же совместить музыку стали и струн? Как создать их союз, направить их в бой вместе? Что для этого нужно? Можно сделать струны из стали, а клинок — из серебра или меди, но это не объединит музыку и войну, потому что арфа останется арфой, а меч — мечом. С другой стороны, истинное единство — это быть вместе, оставаясь собой, не теряя своей Темы. Главное — одно стремление на двоих.
Вытянув руку с оружием вперёд, а другую направив раскрытой ладонью на инструмент, Макалаурэ сосредоточился. Почему-то стало тяжело дышать, закружилась голова. Видимо, магия может работать так, как надо, но её музыкальная тема тяжела и непривычна.
Положив меч рядом с арфой, менестрель тронул витые серебряные нити, повторяя по кругу сотканное нотами заклинание, концентрирующее силу чар. Нежно, но требовательно ударив по струнам, освобождая вложенную магию, Феаноринг почувствовал невесомость.
— Мелодия стали и струн. Средиземье уже близко, и вам отныне быть неразделимыми, — улыбнулся Макалаурэ. — Привыкайте друг к другу. Песнь Творения создала мечи, отец дал один из них мне в руки, пусть же теперь Изначальная Тема позволит проникать в сталь рождающейся в моем сердце музыке. Сила всегда в единстве, каким бы странным оно ни казалось.
***
— У короля сейчас ночь, у тебя тоже, прости, что разбудил, но я должен был поговорить, а покидать корабль мне нельзя.
Питьяфинвэ посмотрел на близнеца, закрывая за ним дверь в каюту. Внимательно посмотрел.
— Как ты отца назвал, Тэльво?
Тэлуфинвэ опустил голову.
— Безмозглая рыба! — вспылил Питьяфинвэ и с размаха заехал брату кулаком по лицу. Тот потерял равновесие и не упал только потому, что на пути оказался стол. Не успев опомниться, Тэльво увидел над собой старшего близнеца с горящими яростью глазами. Он схватил брата за воротник и тряхнул. — Ради кого?! Ради кого ты предал семью?!
Швырнув Тэлуфинвэ на пол, Питьяфинвэ выдохнул.
— Говори, зачем пришёл, пока я снова не врезал тебе по роже.
— Меня теперь можно безнаказанно бить, — скривился Тэлуфинвэ, — даже убить, наверно, можно. Да, ты абсолютно прав, я безмозглая рыба.
— И чего тебе от меня надо?
— Это, — младший Амбарусса снял с плеча сумку, распустил завязки и вытащил меч.
Глаза Питьяфинвэ округлились.
— Это же…
— Да, это меч, подаренный… Можешь меня бить, но Феанаро Куруфинвэ мне не отец. Больше. И я теперь не имею права носить это оружие. Считай, что твой брат-близнец погиб там, на маяке. И, смертельно раненый, отдал свой меч тебе.
— Уходи, пока я тебе голову не оторвал, — угрожающе произнес Питьяфинвэ, принимая из рук Тэльво клинок.
Когда закутанный в маскировочный плащ брат исчез за дверью, Феаноринг тяжело опустился на постель.
— Мы ведь хотели править в Средиземье вместе, — выдохнул он. — И наши мечи одинаковы. Теперь они вместе, а я и брат — нет… Проклятье! Неужели девка-рыбачка стоит больше, чем родная семья?
Два меча легли рядом на столе, и Питьяфинвэ вдруг понял, что не знает, где чей.
***
Стол был завален измерительными инструментами всех существующих форм и размеров, под столом валялись смятые листы, сломанные перья, клочки бумаги и бокал.
Тьелпе, сидя в стороне от творческого хаоса отца, рисовал узор на схематичном изображении двуручного меча.
— Нельо! — обрадовался Куруфинвэ-младший. — Я так рад! Я тебя ждал! Мне очень нужна помощь. Какую форму меча ты считаешь наиболее удобной?
Нельяфинвэ, всё ещё наблюдая за рождающимся на бумажном клинке узором, ответил не сразу. Всматриваясь в выводимые рукой племянника завитки, изображающие цветы и листья, звёзды и язычки пламени, Феаноринг замечал, что на самом деле рисунок складывается в женские лица. Лицо. С разной мимикой. То изображённая дева грустит, то улыбается, то хмурится, то смеётся… И облик такой знакомый!
Тьелпе оторвался от своего занятия и с тревогой посмотрел на дядю, прикрывая рисунок рукой. Он явно не хотел выдавать свой секрет. Майтимо незаметно улыбнулся и переключил внимание на брата.
— Форму? — переспросил он.
— Да. Форму. Клинка. Каким он должен быть? Прямым, чуть изогнутым, сильно изогнутым, узким, широким, равномерно сужающимся или с расширением на второй трети? Есть ли смысл в скругленном конце? Скашивать с двух сторон или с одной? Оба края делать острыми или один? Кровосток обязательно нужен? Он должен проходить по центру или…
— Подожди, Курво, не так быстро, — Майтимо подсел к брату, отодвигая в сторону творческий хаос. — Покажи всё это на чертежах.
Куруфинвэ-младший пододвинул стопку листов. Наблюдая, как Нельо всматривается в каждый эскиз, Атаринкэ вдруг усмехнулся.
— Расскажи мне, брат, — подпёр он рукой щёку, — правда ли, что на решающий поединок в Альквалондэ ты вышел не со своим мечом? Чей это был меч?
Нельяфинвэ замер. Медленно отложив в сторону лист, он внимательно посмотрел в глаза брату.
— Это тебя интересует или отца?
Куруфинвэ-младший рассмеялся.
— Не бойся, я ему не скажу.
— Можешь рассказать, — пожал плечами старший Феаноринг. — Что он мне сделает? Наречет Тэлеро и лишит права называться Нельяфинвэ Феанарион?
— А вдруг?
— Курво, нас всех связывает нечто бо́льшее, чем наречение Финвэ Феанарионом. А материнское имя отец не имеет права отобрать.
— Так что насчёт меча?
— Я был ранен, — изучающе посмотрел брату в глаза Майтимо, — еле держался на ногах. Было глупо соглашаться на поединок, сам не знаю, что меня дёрнуло. Но коли согласился… Нужно было бить наверняка. Сразу. Меч, выкованный отцом…
— Думаешь, не принес бы удачи?
Это была язвительная шутка, но провокация не удалась.
— …слишком лёгкий. Да, он острый, им можно пробить тонкую броню. Но если под латами ещё и кольчуга, одного удара могло не хватить, — Майтимо смотрел испытующе, с недоверием. — Если бы я пропустил ещё хоть один удар, мог потерять сознание. Поэтому и решил взять тяжёлый меч, чтобы закончить всё быстро. Не до игр было. И да, я не знаю, чей он был.
Куруфинвэ-младший покачал головой.
— А я своим мечом перед дочками хвастался, — рассмеялся он. — Им нравилось. Клинок очень красивый.
— Копия отцовского?
— Почти. Ладно, брат, ты на мой главный вопрос не ответил.
— Я ещё не все твои чертежи просмотрел, — усмехнулся Нельяфинвэ. — Дай мне время. И заодно объясняй, какой смысл ты сам вкладывал в эскизы. Не везде могу понять.
Куруфинвэ-младший рассмеялся, и братья взялись за стопку бумаги.
***
Во тьме блеснула сталь, и холодный металл прижался к горлу, грудь сдавило железной хваткой, лишив возможности двигаться.
— Думал, тебя спасёт маскировочный плащ?
Сердце Тэлуфинвэ, бешено заколотившееся, забилось ровнее.
— Морьо… Ты меня напугал.
— Хорошо. Тебе полезно. Куда ты ходил среди ночи?
— Надо было.
Морифинвэ надавил мечом, кожу на шее начало саднить.
— Эта сталь очень острая. Она выкована… — начал говорить Феаноринг, замолчал, хмыкнул. — Скажи-ка, эльф, кем она выкована? Давай же, скажи.
— Не издевайся надо мной, — сдавленно произнес Тэльво, вытягивая шею, инстинктивно спасаясь от острия.
— Почему? — Морифинвэ сказал это очень удивлённо.
Не зная, что ответить, Тэлуфинвэ сник. Его выбор обошёлся ему слишком дорого.
— Расскажи, куда и зачем ходил, и я отпущу тебя, — голос Карнистира стал ласковым. Это плохо. — И даже не в море с камнем на шее.
— Я отдал свой меч Питьяфинвэ, — выжал из себя признание Тэльво.
— И что ты собираешься делать дальше? Потом, когда доплывем в Средиземье.
— Я, как и все Тэлери, поплыву обратно в Валинор, возьму на борт эльфов Второго Дома и повезу их. Потом ещё раз. А когда перевезу всех, вернусь в Альквалондэ. Тэлери не место в войске Нолдор.
Морифинвэ отпустил брата. Развернул к себе. Меч в его руке бледно сиял в свете звёзд. Единственный из всех, клинок Карнистира не был слиянием стали и золота: рукоять ковалась из чернёного серебра с крупным морионом вместо рубинов.
— Ты же дал Клятву, — серьёзно сказал Морьо, смотря на брата с непониманием.
— Но я теперь не имею права её исполнять.
Повисло молчание. Эльфы смотрели друг на друга, не находя слов.
— Иди спать, Тэлеро, — бросил, отворачиваясь, Морифинвэ, — завтра с утра предстоит много работы. А тебе ещё жену ублажать.
Тьма стала совсем непроглядной. Задрожала слезами в глазах. Тэлуфинвэ, опустив голову, поспешил в свою каюту. Наверное, это чувство и есть… Отчаяние.
***
Впереди показалась тонкая полоска земли. Почти неразличимая во мраке даже для эльфийского зрения, она разрасталась, обретала едва заметные очертания.
Туркафинвэ стоял на носу корабля и гладил Хуана по холке. На поясе висел меч, который всегда был для беловолосого Феаноринга символом предательства того, что он любил. Но, с чем не поспорить, меч хорош. Он красивый, изящный, яркий, почти невесомый и острый. Мягко ложится в руку. Им легко убивать. А что ещё от него может быть нужно?
Туркафинвэ всегда считал своим основным оружием лук. И сейчас, стоя на палубе, наблюдая приближение суши, ждал, когда сможет выпустить стрелу, чтобы острый наконечник вонзился в прибрежные скалы.
***
Вот он — конец морского пути? Это… Всё?
Феанаро не спешил выходить из каюты и радоваться вместе с остальными. Земля уже близко, и это точно Средиземье, а не встречный островок.
На столе, отражая пламя свечей, лежал меч. Огонь слился воедино в отполированной стали, и крохотные пляшущие на фитилях оранжевые язычки теперь казались бушующим пламенем.
Взяв клинок в руку и повернув его, Феанаро увидел, как отражения огней вытянулись, словно обвив лезвие огненной нитью, как вьюн обвивает ствол дерева.
Игра пламени в металле завораживала и отвлекала от тревожных предчувствий. Военный поход начинался во имя добра и света.
И чем он всё больше оборачивался?
***
Клинков было много, очень много. Рианаро пересчитывал вооружение армии больше для себя, чем ради помощи другу-королю. Количество почти одинаковых мечей ужасало, очень некстати вспоминалось, как в далёком светлом прошлом эльф развлекал маленькую сестру, нумеруя цветы в саду. Их количество пугающе напоминало число смертоносных лезвий, сердце сжималось сильнее. Магнолии тоже на первый взгляд выглядели одинаково, и, лишь присмотревшись очень внимательно, можно было разглядеть индивидуальность каждого цветочка — у этого лепестки длиннее, у этого кончики ярче, а здесь больше белого, у того с краю оттенок ближе к сиреневому, а этот — нежно-розовый. Если захочешь, заметишь многое.
Если захочешь.
Мечи для армии тоже отличались. Те, что делал сам Феанаро Куруфинвэ, выглядели изящно, словно королевские венцы, казались украшением для дворцов, идеально лежали в руке. Оружие, созданное другими мастерами, очень напоминало клинки короля, однако было иным.
Разница между мечами существовала, но становилась видна лишь при внимательном рассмотрении. А бросишь беглый взгляд — это просто аккуратно сложенные, готовые для битвы клинки. Все одинаковые. Существующие для одной лишь цели. А после её достижения все они и вовсе станут не нужны.
Просветлённый разум
«Ты хочешь вернуть время назад? Твой народ мечтает об этом. Хочешь увидеть, как песок и вода в часах поднимаются вверх? Это ведь главное желание каждого аманэльда. Что ты готов отдать за это, их венценосный собрат? Способен ли смотреть на прозрачные колбы и плакать от несбыточного желания так же, как они? Ответь сам себе, эльф. Ответь честно».
И Арафинвэ ответил.
«Да».
На самом деле, он не хотел ничего. У младшего сына Финвэ, увидевшего мир по-новому, было всё, что нужно, и даже много больше — ощущение наполненности души неописуемым восторгом и счастьем от прощения и любви Валар, однако Владыки, судя по всему, хотели слышать согласие, поэтому каждый раз из уст Арафинвэ снова и снова звучало одно и то же.
«Да».
Майэ Илмариэ часто появлялась рядом: то на балконе, с которого тьма над Валинором казалась ещё более всеобъемлющей, то в коридорах, наполненных историей Арды, то в гостевых покоях, напевая о главном и осторожно напоминая о второстепенном — необходимости еды, воды и сна.
«Надежду ты потерял? — снова и снова спрашивала помощница Варды, возникая рядом звёздным миражом. — Думаешь, что проиграл?
Всё не так, и веры нет в себя,
Из-под ног ушла земля?»
Сверкающий вихрь небесных искр во тьме шёлковой ткани завораживал, заставлял видеть только дивное сияние, не замечая даже прекраснейшей лепнины на стенах, ажурных балконов и прилетающих то и дело исполинских златопёрых орлов. Майэ была неописуемо красива, только рассмотреть её лицо тоже не удавалось. Но Арафинвэ не хотел и этого. Очарованный эльф не желал ничего сверх того, что уже имел. Ничего сверх света.
Майяр Эонвэ и Алатар порой встречались во дворце Манвэ, а помощники Вала Оромэ безмолвными тенями мелькали среди скульптур. Они могли рассказать много важного, однако третий сын погибшего короля знал — дела Айнур эльфов не касаются, поэтому, если сами Владыки не обращаются к подопечным, не стоит привлекать их внимание ни радостью, ни печалью, ни любопытством.
«Стал врагом твой лучший друг,
Так жесток весь мир вокруг!
Не спеши надежду терять.
Свет воссияет в душе опять!
Не дай злобе затуманить взгляд.
Ни к чему слова, если нет пути назад».
Илмариэ пела. Даже когда её не было рядом, дивный голос будто бы звучал эхом, окружённым мерцающим вихрем чёрно-сине-фиолетового шёлка. И звёзды, звёзды, звёзды…
Свет… Только свет.
Коридоры дворца казались бесконечными и слишком прекрасными для взора всего лишь эльфа. Младший сын убитого нолдорана удивлялся, почему не понимал раньше, насколько ничтожно даже самое высокое мастерство аманэльдар в сравнении с творением Валар. Неужели кто-то действительно верит, будто тирионский дворец красивее твердыни на Таникветиль?
Слепцы! Глупцы, кого гордыня лишила зрения и разума! Есть ли для них надежда на обретение мудрости?
«Светом сердца озари свой путь,
Пусть былого не вернуть,
Пусть все обиды прочь уйдут,
И тогда ночь превратится в день.
Пусть сомненья уходят в тень!
Пусть! Кто силён будет, тот поймёт,
Что правда лишь к рассвету приведёт!
Вздохни и всё прости,
И любовь назад к себе пусти!»
Любовь… Арафинвэ вспомнил, как впервые встретился с Эарвен на Празднике Урожая. Тогда ещё ничто не омрачало мыслей о веселье, торжество не ассоциировалось с тьмой и смертью, дарило лишь радость от нового цикла цветения и созревания. Кто-то пел, кто-то танцевал. Возможно, некоторые зло шутили друг над другом, но для младшего тирионского принца это не имело никакого значения. Тогда все аманэльдар были дружны или хотя бы казались таковыми. Все вместе веселились и благодарили Валиэ Йаванну за её щедрые дары.
На том далёком Празднике Урожая тэлерийский король Ольвэ называл Эарвен дочерью, как и многих других юных родственниц, дарил жемчуга и перламутровые украшения в виде цветов и рыб, уверял, что девы всегда прекраснее любых изделий даже самых искусных ювелиров, но девочка в белоснежном, как и весь Альквалондэ, платье смотрела только на золотоволосого Нолдо в венце, с гербом Дома Финвэ на парадной мантии.
«Мне обязательно выходить за него замуж, когда я вырасту?» — прозвучал вопрос, и Арафинвэ смущённо рассмеялся, а Тэлери захохотали, не стесняясь.
«Обязательно?! — настаивала на ответе Эарвен. — Тогда пусть заведёт у себя лебедей, иначе я к нему не поеду!»
Младший сын Финвэ улыбнулся воспоминаниям. Отец не настаивал на браке с тэлерийской девой, однако не раз вздыхал о том, что его сыновья слишком явно демонстрируют любовь к своему народу, выбирая в жёны Нолдиэр. Это, разумеется, совсем не плохо, даже прекрасно, но ведь аманэльдар — единый народ, пусть и такой разный.
«Независимо от цвета шёрстки, — хитро улыбаясь, подмигнул сыну отец, — нимбиньяр одинаково четверолапы, хвостаты и с одним сердцем для одной большой любви. И как же здорово видеть крох-нимбиньяр, родившихся в семьях разных по окрасу родителей! Кто-то получается полосатый, кто-то пятнистый, у одного — маска на мордочке, у другого — хвост не такого цвета, как всё остальное, у третьего — лапки словно в ботиночках. А однажды родился малыш, полностью белый, но с чёрным сердцем на спинке. Как ты думаешь, его стоит считать глупым, как оставшихся во тьме Эндорэ зверьков?»
Арафинвэ был уверен — теперь вопрос бы звучал совсем иначе: чёрное сердце напоминало бы не о Мориквэнди, а о Морготе или Нолдор, выигравших битву за корабли, а потом захвативших Альквалондэ. Но тогда, в священном свете Древ, всё было иначе, и юный эльф сказал отцу, что окрас не делает одних нимбиньяр умнее других. Финвэ не продолжил разговор, не стал спорить или соглашаться, зато Индис напомнила любимому Арьо, что только народ Ваньяр ушёл по зову Валар в Аман, не разделившись и никого не потеряв.
«Мы понимали, мой хороший, — сказала мать, нежно улыбаясь, — что разлука — это боль и тоска, и неважно для утративших близких, правы они или неправы. Тешить самолюбие долго не получится, а расставание — это навеки. Мы верили Владыкам и не хотели, чтобы гордость одних и глупость других сделала кого-то из нас несчастным».
Ваньяр остались едины и вместе покинули опасные тёмные земли.
Ваньяр не ввязались в смуту, не пошли за Феанаро Куруфинвэ, не поддались речам Нолофинвэ.
Ваньяр не встали на сторону Ольвэ.
От этого осознания Арафинвэ хотелось рыдать и снова молить о прощении, ведь он тоже Ванья по крови! Так почему мудрость этого дивного народа не досталась ему при рождении? Почему лишь теперь пришло понимание, какой путь был правильным?
«Даже лучшие могут ошибаться, — говорил Владыка Манвэ, и сердце эльфа наполнялось счастьем. — Майя Оссэ предал Вала Улмо однажды, но потом смог понять неправоту, вернулся и был прощён. Главное — раскаяние, Эльда»
Златопёрые орлы парили во тьме, облака расступались, открывая звёзды.
«Ты желаешь увидеть мать», — Слово короля Арды прозвучало утвердительно, и младший из сыновей Финвэ, не думая, согласился. Если Владыка Манвэ говорит, значит, так и есть. Значит, так надо. Так правильно. Только так и никак иначе.
— Я хочу увидеть мать, — эхом повторил Арафинвэ.
«Я ведь просил за неё… — где-то в глубине подсознания промелькнула мысль. За этот довод зацепился другой: — Мама мне писала. Много раз».
Воспоминания об Индис воссоздавали в памяти яркие образы, сердце полнилось тревогой и страшными подозрениями, однако даже самые чёрные мысли сейчас казались пустыми и меркли по сравнению со светом, озарявшим лик Владыки Сулимо.
Важен только свет.
Только свет.
Только… Свет…
***
Неужели всё плохое осталось позади? В это было крайне трудно поверить, однако факты утверждали — в итоге получилось так, как будет лучше для всех: старший своевольный сын, столь похожий внешне на глупца родителя, ставший вечным напоминанием о нём, уходит из Амана вслед за безумцем-полубратом, а младший, любимый и послушный золотоволосый мальчик, вернулся, моля о прощении Владык. Великой милостью Манвэ драгоценный Арьо провозглашён королём, и скоро будет коронован.
Сердце Эльдиэ ликовало. Наконец, она сможет спокойно править сразу двумя народами эльфов, принимая решения и воплощая их руками и устами покорного воле сильных брата и разумного сына. Своего сына! Сына Индис, не Финвэ. Наконец, удастся воплотить все замыслы, которые прежде не отпускала в полёт воля отправленного в Чертоги Намо нолдорана.
«Был бы ты, Финвэ, хоть чуточку умнее, союз народов создался бы гораздо раньше, Нолдор и Ваньяр объединились бы, смешались, и образовалась бы великая страна эльфов! И не было бы ни Первого, ни Второго, ни Третьего Домов! Никто не травил бы близких из-за неправильного произношения! Ты был безвольным самовлюблённым глупцом, Финвэ! — думала Индис, смотря из окна кареты на приближающийся дворец Владыки Арды, сиявший на священной горе. — Не пролилась бы кровь, не пришлось бы изгонять строящего из себя мудреца Ноло… Но теперь всё будет иначе! Лучше! Правильнее! Так, как надо. Мне».
Таникветиль вырастала впереди, и снова начинало давить болезненное чувство:
«Ты сама хотела стать женой Финвэ! Ты сама заставила его быть с тобой! Ты вынудила покорного валандиля молить Владык позволить преступить один из главнейших законов Амана! Ты! Помнишь ведь, помнишь?
Я у твоих ног…
Спасибо не говори…»
Опасные мысли отогнать было тяжело, однако Индис давно научилась скрывать истинную Тему своего брака с королём Нолдор за ложной болезненной мелодией. Вдова нолдорана заставила себя напевать правильную музыку, многие годы успешно прятавшую правду, которую никто не должен был узнать доподлинно, даже если догадывался:
«А я не знала,
Что не вылечить временем,
Не укрыть снегопадами
В моём сердце печаль.
А я не знала,
Что любовь моя прежняя
Оживёт так негаданно,
Вновь его повстречав.
Не миновала
Я пути неизбежного —
Любовалась цветением,
Не спала по ночам.
А я не знала,
Что любовь моя прежняя
Оживёт так негаданно,
Вновь его повстречав.
Я ж его любила,
А он другую избрал.
Тенью за ним ходила,
А он её обнимал.
Сердце ему дарила,
Нежней, чем розовый шёлк.
Я ж его любила,
А он меня не нашёл!»
Однако сейчас, во тьме и всеобщем страхе правильная Тема звучала слишком неуверенно, обнажая отголоски скрываемой истины внимательным глазам ищущих ответ.
«В этом тебе помог Рок,
Его и благодари».
***
Как работали подъёмные механизмы на Таникветиль, в точности не знал никто. Вала Ауле не поделился тайной строительства ни с одним учеником, поэтому можно было лишь догадываться, что и каким образом поднимает ажурную сияющую платформу на необходимую высоту. Но сейчас Индис думала совсем о другом: встретивший и сопровождавший её Эонвэ был… Странно почтительный и серьёзный. Что-то ещё случилось, о чём неизвестно королеве? Заметив, что гостья видит его настроение, верный слуга Манвэ лишь отмахнулся и сказал:
«Орлы приносят не только благие вести. О них нет Слова Валар для аманэльдар».
Путь наверх продолжился в молчании. Вскоре подъёмник остался позади, распахнулись двери в кажущиеся бесконечными коридоры, украшенные скульптурами, фресками и лепниной. Изображённые сюжеты оживали, когда на них останавливался взгляд, и можно было видеть историю Арды с самого её зарождения из Песни Творения. Сейчас на пути попадались в основном сказки и легенды, придуманные эльфами, а не истинные события, но для редких гостей твердыни именно волшебные истории представляли наибольший интерес.
— Коридоров много, — без какой-либо интонации произнёс Эонвэ, — можно было бы погулять по ним, королева, но тебя ждёт сын. Я провожу.
Сердце Индис забилось чаще — она не могла дождаться, когда, наконец, встретится со своим любимым Арьо, и едва не расплакалась, увидев его в нескольких шагах впереди.
— Мама, — отрешённо произнёс Арафинвэ, не обняв Индис в ответ на её судорожную ласку и отчаянные поцелуи.
В душе эльфа начало нарастать беспокойство и сомнение, которым уже не преграждало путь обретённое со светом счастье. Что-то было не так, сын убитого короля ясно осознавал: он упустил нечто очень важное среди нежных слов матери. Всегда упускал. Не замечал и не хотел замечать. Но теперь…
Теперь, когда пришло понимание, что на самом деле важно, когда наступило прозрение, и чувства перестали управлять разумом, просветлённым и очищенным, Арафинвэ видел, что перед ним не просто любящая женщина, которая его родила. Словно вызывающий восхищение любого Нолдо драгоценный опал, Индис так же переменчива и непредсказуема в сиянии, многогранна и… Коварна?
Мама любит не всех, добра не ко всем, справедлива избирательно. Она… Лжива. Женщина, которая дала ему жизнь… Способна отнять её.
Сейчас Арафинвэ вдруг осознал, насколько на самом деле жестоки эльфы, пришедшие из Сумеречных Земель. Видевшие страшное, ощутившие беспомощность перед бесконтрольным безнаказанным злом, Дети Эру в чём-то уподобились тьме, и никакой свет не в силах был исцелить такое искажение.
— Почему ты спрашивала про отца перед его смертью? — отстранив от себя Индис, поинтересовался Арафинвэ. — Ответь.
— Я волновалась за него, — удивилась королева, — а почему ты спрашиваешь об этом сейчас?
— Почему волновалась? Ты знала, что изгнание может быть опасным для тех, кто оказался далеко от защитников-Валар и близко к Сильмарилям? Ты намеренно стравила отца и Нолофинвэ? И теперь избавилась от собственного сына?
— Это неправда! — воскликнула Индис. — Нелепица!
«Я ж его любила, а он…»
— Да, — согласился Арафинвэ, — нелепица. Я не вижу всей правды. Не могу связать между собой события. Но я знаю, что ты будешь рада больше никогда не видеть моего брата. Поэтому ты так много пила — тебя мучила совесть.
— Я ухожу! — разозлилась Индис, разворачиваясь спиной к сыну, но удалиться ей не позволили возникшие из ниоткуда вроде бы безоружные Майяр, похожие внешне на сородичей Ингвэ.
— Ты устала в пути, — произнёс Эонвэ без эмоций, — отдохни в самом благом месте Арды.
— Власть Ингвэ и его сестры не принесла эльфам Амана мира, — сказал Алатар, выходя вперёд и смотря в сторону подъёмников. — Арафинвэ — будущий король, соединяет в себе кровь двух народов, а его супруга — будущая королева, от крови третьего. Понимаешь, вдовствующая пока-владычица, к чему я клоню?
Ошарашенная эльфийка хотела что-то сказать, но слов не нашла.
— У короля уже есть королева, — продолжил речь Эонвэ, — и другой ему не нужно. Три народа — один правитель. Так будет лучше для всех. Ты же вместе с братом переедешь в более тихое и спокойное место. Валинор большой, приютитесь где-нибудь, а Майяр Владыки Ауле возведут вам какой захотите дворец, обустроют сад или даже лес. Ты ведь любила охотиться раньше, Индис?
Вдова Финвэ поджала губы. Перед глазами вдруг появилась полупрозрачная светящаяся карта Валинора.
— Это не моё решение, — помощник Манвэ Сулимо улыбнулся. Пугающе. — Таково Слово Валар. И Слово — одно и едино, как Песнь Творения. Только она истинна, остальные Темы — излишество и фальшь. Тема Истины одна, Индис, и сейчас она прозвучала для тебя.
Примечание к части
Песни:
«Мост к свету» гр. «Слава» из фильма «Делай ноги 2»,
«Я у твоих ног» Н. Власовой,
«Он меня не нашёл» С. Ротару
Семь песен Истины
— Начиная любое дело, пересказывал мне мой дед легенду Тэлери, готовь семь песен. Но не простых. И не обо всём. Не каждая песня подойдёт. Чем сложнее и ответственнее дело, чем дороже сердцу, чем важнее желаемый результат, тем больше условий ставится. Если дело простое, подойдёт любая песня, в которой нет слов о любви к женщине. И тут же дед добавил, что это было бы последним, от чего он отказался. А я, — Финдекано покачал головой, вытирая почерневшее от гари лицо, — отказался от самой музыки. Я предатель, да?
Турукано пожал плечами. Он был рад, что брат хоть о чём-то с ним разговаривает, пусть и после вина, выпитого во время короткого отдыха среди полыхающего леса.
***
— Аракано редко бывал в королевском дворце, — вздохнул Эктелион, вытирая слезящиеся, видимо, от дыма, накрывшего город, глаза, когда очередной обход улиц закончился, — но иногда пересказывал небылицы арана Финвэ. Эта из их числа.
— Так что за второе условие? О чем нельзя петь, если берёшься не совсем за пустяковое дело?
— Друг мой, второе условие — не петь о детях.
***
«Третье ограничение, — вспоминал, едва не засыпая над лирой, сочиняя песню, Аклариквет, — не писать о себе. Если хочешь возвыситься, а не просто добиться успеха, забудь желание воспевать себя. Твоё имя, твоя судьба, твои желания, твоя боль и радость отныне навек должны быть скрыты от всех. Только забыв о себе, сбросив груз тщеславия, можно воспарить».
***
— Знаешь, дорогая сестрица, что ещё упоминал наш дедушка, говоря о важных начинаниях, вроде предстоящего похода?
— Я мало общалась с ним. Но мама рассказывала эту легенду.
— Разумеется, это сказка её народа. Но, поверь, сестрица моя любимая, дедушка рассказывал гораздо интереснее! Он говорил…
Финдарато надел на голову Артанис венок из шёлкового подобия синих пятилепестковых цветочков, перевитых золотыми колосками.
— Дедушка Финвэ уверял, что долгий путь начинают с отречения, помимо всего учтенного ранее, ещё и от друзей, тех, кто помогал. В песне нельзя петь о наречённом братстве, дружбе и взаимопомощи. А мама говорила: не вспоминать в музыке родню. Чувствуешь разницу, сестрица? Ты понимаешь, что важнее? Кровное родство или наречённое братство?
— О чём тогда петь, Инголдо? — перевела тему Артанис.
— Понятия не имею, — отмахнулся Финдарато. — Может, о цветах?
***
— Важность пения для всего народа, вознесение хвалы Валар — крайне важная задача, которая по легенде требует урезать сюжет баллады до сухих фактов. Забыть о собственном восприятии реальности, своём личном мнении и отношении к происходящему, — Элеммирэ отложила арфу и посмотрела на брата раздражённо. — Если дело настолько серьёзное, что ради его исполнения надо отказаться от сердца, я не стану его делать.
— Сестра, ты так и ответишь… Владыкам?
— А что мне остаётся? Если легенда Тэлери имеет хоть какое-то отношение к действительности, я лучше буду петь, сидя в одиноком домике в лесу у реки, заперев все двери и окна, чтобы меня никто не слышал, чем ради Валар сочиню семь песен, перечисляющих их подвиги.
***
Гладя супруга по волосам, Иримэль наслаждалась ощущением прикосновения огненно-алого шёлка лёгких волн в своих руках.
— Спой мне, Ручеёк, — нежно прошептал Тэлуфинвэ.
— Легенда нашего народа гласит, что во время выполнения крайне важной задачи нужно отбросить…
— Слова, знаю. Король Финвэ говорил, что высшая степень значимости должна обрамляться в звук, не ограниченный языком и губами. Плоть всегда принижает важность.
— У нас говорят иначе, — Иримэль поцеловала прядь волос мужа, прижала к щеке.
— Но смысл ведь тот же?
— Почти. Если играть музыку молча, каждый слушатель сам споёт свою песню, и вместо одной родится тысяча баллад. В их единстве и кроется суть, которая поможет достичь почти любой цели.
***
— Если дело по-настоящему сложное, почти невыполнимое, — усмехнулся Макалаурэ, положив голову на арфу, стоящую на коленях, — дед говорил — надо засунуть подальше свою музыку, закатать рукава и идти работать. Тогда только дело сделается. Но ведь… Легенда о Тишине иная. Берёшься за невыполнимую задачу: готовь семь песен: первая — без любви, вторая — без семьи, третья — без себя, четвертая — без друзей, пятая — без размышлений, шестая — без слов. А седьмая…
Седьмая песня — совсем иное. Это не воспевание, лишённое слов о любви, материнстве, славе, дружбе или братстве. Не музыка без стихов.
Седьмая песня — это Великая Тишина. Только познав её, познаешь Истину. А в Истине кроется ключ от любой загадки, любой двери, любой души.
По другой версии легенды семь песен должны быть связаны одной идеей. Или все без любви, или все без слов…
Семь песен — семь жизней.
Семь великих дел.
Семь песен, спетых ради одной цели, которая многократно превосходит ценой их всех.
Макалаурэ отставил арфу и взял меч, провел ладонью по острию.
— Его музыка — тишина. Сталь, убивая, заставляет замолчать даже самый громкий голос. Неужели Истина — это смерть?
Осада
Они возникли внезапно, проступили сквозь дым, словно призраки. Обнажили мечи. Сталь сверкнула, послышались крики. А потом всё стихло, и тени растворились во мраке.
Когда ветер дул с моря, рассеивая удушающую пелену, Тэлери не показывались в городе, но стоило дымовому шлейфу лесного пожара опуститься на Альквалондэ, если воздушные потоки меняли направление, подданные короля Ольвэ брались за оружие. Был ли это партизанский отряд, или восстало всё население, или армия правящей семьи действовала скрытно, понять не представлялось возможным. Как ни пытались Нолдор найти и уничтожить очаг сопротивления, ничего не выходило, оставалось лишь следить за направлением ветра и отбивать внезапные атаки.
Тэлери не допускали ошибок. Будучи слабее и менее искусными в ближнем бою, они всегда использовали только эффект неожиданности, быстро нанося удары и мгновенно исчезая в дыму, не дожидаясь, пока враги сориентируются.
На улицах и в домах снова полилась кровь.
***
Король Нолофинвэ, ужаснувшись известиям, но пытаясь выглядеть спокойным, посмотрел на Глорфиндела. Золотоволосый Нолдо, со злостью ударив по столу, скривившись, поднялся и, опираясь на палку, выпалил:
— Ждать больше нечего. И жалеть некого. На лошади я ездить смогу. Если эти твари пошли на такое…
Сжав зубы, воин, как смог быстро, двинулся к выходу из зала.
— Отправьте посланников к моим сыновьям, — вздохнул Нолофинвэ. — Может быть, в лесу ещё остались родники. Тэлери говорят, мы жестокий народ, — король вздохнул, проведя рукой по лбу. — Но… Я бы до этого не додумался. Перекрыть родники и отравить колодцы… Оставить город без воды, окружённым, задымленным…
Кто-то из присутствовавших подставил бокал с вином, но король даже не заметил. Он смотрел на карту невидящими глазами и совсем не знал, что делать дальше.
— Дайте мне лист, — дрожащим голосом произнёс Нолофинвэ, — быстрее! Что сложного?!
***
С помощью двоих собратьев взобравшись в седло, Глорфиндел даже после большого количества эликсиров чувствовал, что переоценил себя. Сидеть на лошади было очень тяжело: разрезанная плоть натягивалась, от постоянного напряжения возникало чувство, что шов вот-вот разорвется, от усталости кружилась голова. Оставалось уповать на то, что при нагрузке боль притупится, станет привычной и менее досаждающей. Либо быстро закончится вместе с жизнью.
— Письмо короля Нолофинвэ, адресованное жалкому трусу Ольвэ должно быть доставлено! — приказным тоном сказал воин. — Но оба выезда из города блокированы. Подъедем — окажемся под градом стрел. Но у нас нет выбора, братья! Мы должны прорвать кольцо осады там, где это возможно! Терять нам нечего! Лучше пасть в бою, прихватив с собой побольше трусливых тварей, чем умирать от жажды! Спасём наших собратьев или падем! Выполним задание или ляжем в землю! Но не отступим и не сдадимся! Мы — воинство Короля! Наши клинки безжалостны, стрелы метки! Вперёд, братья! К победе! Или героической гибели! Айя Аран Нолофинвэ!
Восторженные крики поддержали Глорфиндела, азарт заставил кровь играть. Боль? Плевать на неё! Она только придаёт злости. И каждая новая рана будет лишь толкать вперёд, в атаку! За Короля! За свой народ! И ни шагу назад!
***
Стрела выбила из седла и повалила на землю. Мимо в тумане призрачными тенями пронеслись всадники, прикрывающие гонца с посланием короляНолофинвэ.
Упавший эльф видел пролетевшие над собой стрелы и знал — сейчас всё закончится. Для него. Но не было ни боли, ни страха. Только удивительное спокойствие. И свет. Волшебный, чарующий, разгоняющий дым и мрак.
***
— Именем Владыки Манвэ Сулимо приказываю прекратить стрельбу! — прозвучал властный голос среди сияния.
Стрелы, выпущенные за мгновение до вспышки, сгорели в полёте.
— Если после предупреждения прольётся кровь, суд Валар будет жестоким!
К лежавшему в растекающейся луже крови эльфу подбежал воин в золотом и зелёном, склонился, проверил дыхание.
Свет перестал быть слепящим, разлился потоком, нежным и чарующим. В нем различились очертания внезапно прибывшего отряда.
Подняв высоко над головой прозрачный сияющий щит, Эонвэ, блистая доспехами с вычеканенным орлом, осмотрелся.
— Выходите все сюда! — приказал он. — И Тэлери, и Нолдор! Сложить оружие! Воины Нолофинвэ! Кто у вас главный?
— Я, — отозвался развернувший коня Глорфиндел, — мы сопровождаем гонца к… Королю Ольвэ.
— Его более не нужно охранять, — спокойно произнес Эонвэ, внимательно рассматривая молодого военачальника. — И отправлять не нужно. Пусть возвращается. А ты нужен мне. Здесь. Проводишь к своему господину. Для Ольвэ у меня тоже есть известия, но с ним позже. Сначала… Как тебя зовут, юноша?
— Лаурэфиндэ, — ответил Глорфиндел.
— Я тебя помню. Герой Второго Дома. Единственный, не испугавшийся самого́ Феанаро Куруфинвэ! — Эонвэ учтиво раскланялся. — Будь столь любезен, Лаурэфиндэ, проводи скромного Айну к своему подопечному.
Глорфиндел с трудом сдержал гнев. Или просто не было сил на агрессию. Смерив оценивающим взглядом прибывших с Эонвэ воинов Третьего Дома Нолдор, которых было не более трёх дюжин, воин пожалел, что не может показать этим выскочкам, как надо держать в руках меч, и какой его конец острый.
Щит в руке Эонвэ исчез, превратившись в рог.
— Придётся по пути сообщать эльфам, что война окончена, — подмигнул он Глорфинделу, — а то пристрелят ненароком. Тебя. Герой.
Военачальник поджал губы и с огромным трудом промолчал. Оба отряда Нолдор двинулись в сторону Альквалондэ, Тэлери исчезли в задымленной мгле леса.
Длиннее стали тени
— Сестра, нет! Умоляю тебя! Не надо!
— Оставь меня, Элеммиро, я всё решила.
— Ты погубишь себя!
— Мне всё равно. Я буду ходить и петь, пока меня не схватят и не заткнут рот. Из Ваньяр хотят сделать рабов, поющих хвалу Валар и королю, который нам чужой! Я никогда не признаю власть сына Финвэ, какая бы кровь ни текла в его жилах! Мой король — Ингвэ, и он изгнан.
— Ингвэ передал власть по своей воле более мудрому правителю.
— Ложь! Это ложь, Элеммиро! Ингвэ не бросил бы свой народ!
Элеммирэ взяла длинный нож и начала обрезать волосы.
— Что ты творишь?! — воскликнул шокированный менестрель.
Эльфийка бросила отсечённые золотые локоны на пол и опустила голову.
— Ты слышал новости, принесённые орлами? Феанаро сжёг корабли. И… Помнишь, были слухи, что… Макалаурэ… Погиб в Альквалондэ…
Девушка всхлипнула и, выронив нож, закрыла лицо руками.
— На берег сошли семь Нолдор со стягами рода Феанаро Куруфинвэ.
Элеммиро хотел обнять сестру, но она увернулась.
— Пусть меня лучше убьют за неугодные песни, чем я преклонюсь перед владыками, ставящими во главе народов слабака!
***
Девушка с лирой шла по дорогам, её криво отрезанные золотые волосы трепал ветер.
Она пела, называя роли, чтобы каждый услышавший понял, о ком рассказывает одинокая странница.
— Манвэ сидит на своём троне — важный такой со скорбной неправдоподобной маской на прекрасном личике:
«В темноте исчезнут тени.
Финвэ сын, настало время,
Прервался
Срок молчания.
Помнишь, в детстве ты просил меня
В трудный час к тебе вернуться?..
Я исполнил
Обещание».
Арафинвэ, ползая перед троном на коленях:
«Помню я, ты был мне другом!
Как мне быть? Я так напуган!
Жизнь мне кажется пустой…»
Манвэ, такой же скорбный, но взбодрившись:
«Я здесь,
Рядом с тобой!»
Дальше вместе поют — приходят к согласию:
«Длиннее стали тени,
Гаснет свет, скрывая мир во мраке.
В плену ночных видений
Меркнет разум, замирая в страхе.
Длинее стали тени,
Исчезает дух жизни на земле».
Арафинвэ, рыдая, подползя вплотную к подножью трона:
«Мир во тьме утонет скоро!
Не могу найти опоры —
Я один в бездонном море
Печали и отчаяния».
Манвэ, проливая слёзы:
«Валинор склоняется к закату.
Сложишь ли руки, стоя рядом,
Провозглашенный нолдораном?»
Арафинвэ, подпрыгнув:
«Я так не могу!»
Опять поют вместе, уже почти совсем единодушно:
«Длиннее стали тени,
Гаснет свет, скрывая мир во мраке.
В плену ночных видений
Меркнет разум, замирая в страхе.
И мир в слепом забвении
Кружит в танце под песню палача».
Манвэ, рыдая, подбадривает покорного Финвиона:
«Отчаянье верх возьмет,
И ты шагнешь вперед
И прийти к трону сумеешь!»
Арафинвэ шокированно — подумал, что Ардой править предлагают:
«К трону?!»
Снова поют вместе, Манвэ то ли плачет, то ли уже смеётся:
«Длинее стали тени.
Одинокий в царстве правил чужих
Поставил на колени
Королей и тех, кто правит за них!
Взойти на пьедестал
Нолдорану Арафинвэ час настал!»
Кто-то узнавал Элеммирэ, кто-то нет. Одни подпевали, другие ужасались и отмахивались. Одни слышали слова хвалебные, другие — насмешку. А девушка-менестрель, совсем недавно сочинившая Плач о Древах, хотела просто уйти от всех. Только сделать это так, чтобы её запомнили.
Примечание к части
Песня из мюзикла "Элизабет" в официальном переводе. Чуть изменённом.
Я лишь передаю Слово Валар
Смотря на сидевшего прямо на столе на расстеленных картах Эонвэ, Нолофинвэ убеждал себя, что во всём, абсолютно во всём, есть что-то хорошее. А также он понимал, что вызывающее поведение верного слуги Манвэ — это маска, отвлекающий манёвр. Произошло или происходит что-то плохое. Но… Для кого плохое? Для Валар? Вряд ли. Может быть, просто… Неожиданное или неудобное?
Эонвэ уже не выглядел сверкающим доспехами героем-воином, сейчас он снова был на вид скромен. Был бы, если бы не сидел на столе, за что Нолофинвэ очень хотел ему оторвать голову, пусть и знал — это невозможно. К сожалению.
— Ты знаешь, простой эльф из Тириона, что я есть голос Владыки Манвэ, и говорю то, что надо Ему, — развел руками Майя, и сын Финвэ сжал кулаки. Простой эльф! Да как он…
— Как я смею называть тебя простым эльфом? — с интересом посмотрел на Нолофинвэ Эонвэ. — Всё дело в том, что я не вру. Для меня вы все просто эльфы. Я вам не владыка, мне не нужно, чтобы меня любили, а своего я добьюсь от вас в любом случае. Силой, если понадобится.
Глорфиндел сидел неподвижно, смотря вниз, подпирая голову руками. И вдруг поднял обычно сияющие, а сейчас пылающие, глаза на Майя:
— Почему мне кажется, что на Таникветиль послушный слуга Валар ведёт себя почтительнее?
— Потому что твой господин всего лишь простой эльф из Тириона, — невинно улыбнулся Эонвэ. — Подумай, достоин ли он верного служения такого героя, как ты.
— Ты ответишь за оскорбление моего короля! — воскликнул Глорфиндел, тяжело вставая. — Как только заживёт моя рана…
— Извини, герой, — отмахнулся Эонвэ, — я не бью беззащитных детей. Хочешь защитить своего господина — защищай. А получить новые раны из-за отсутствия ума ты всегда успеешь.
— Может быть, хватит? — тихо произнес Нолофинвэ, поднимая брови.
— Я не тороплюсь, — скрестил руки на груди Эонвэ. — Могу и поболтать. Кстати, Аклариквет, как твои дела?
Менестрель вздрогнул. Он очень надеялся, что слуга Манвэ не заметит его. Или хотя бы проигнорирует.
— Да не бойся ты так, — улыбнулся Эонвэ. — Я не помню, чтобы ты пел обо мне, так что бояться меня тебе не обязательно.
Глорфиндел, сильно хромая даже с палкой, вышел из зала, хлопнув дверью.
— Теперь можно поговорить спокойно, — улыбнулся Эонвэ, спрыгивая со стола и усаживаясь на место удалившегося военачальника.
— Я мог попросить его уйти, — почти спокойно произнес Нолофинвэ.
— Это неинтересно, — со всей серьёзностью заявил посланник Манвэ. — Итак, великий правитель Нолофинвэ Финвион, передаю Слово Валар. Готов ли ты выслушать его?
— У меня нет выбора, — вздохнул король.
— Ты прав. Пусть и не во всём. Кстати, спасибо, что не предлагаешь вина. С некоторых пор я не пью с эльфами. Так вот. Пока ты сидел здесь, окутанный дымом, без воды и с ножом у горла, твой брат доплыл в Средиземье. Я знаю не много, но одно точно: кораблей ты не дождешься. Слово Валар таково: Феанаро в безумии своём сжёг флот, и столь высоко поднялось пламя, что видно было даже на Таникветиль. Прошу заметить, что лесной пожар вокруг Альквалондэ, который полыхает уже не первую дюжину дней, на Таникветиль не виден. Так что можешь гордиться братом.
— Корабли… Сожжены? — Нолофинвэ побледнел.
— Да, — Эонвэ вдруг помрачнел. — И флагов рода Феанаро было только семь.
— Семь?
— Именно. Но об том нет Слова Валар. Зато есть о другом. Тебе приказано покинуть Альквалондэ, так как больше нет причин здесь находиться. За преступления, совершенные против… Ладно, не буду это всё рассказывать. Ноло, — Эонвэ пододвинулся почти вплотную, — ты обязан увидеться с братом. Нет, не с Феанаро, с Арьо. И с матерью. Я не это должен был передать и не такими словами, но как сказал, так сказал. Обратно не вернёшь. Король у эльфов Валинора будет один. И это, Ноло, не ты.
— А кто? — удивлению Нолофинвэ не было предела.
— Твой младший брат. И это уже Слово Валар.
Сухостой слишком хорошо горит
По чёрному, лишенному коры, необъятному стволу от корней к кроне побежали золотые искры. Бабочки сияющим облаком вспорхнули из сиреневой травы, закружились вокруг казавшейся мертвой Лаурелин.
Спасибо тебе за помощь, Ариэн.
Йаванна чувствовала слияние с пылающим духом пламенной Майэ, они сейчас были едины, снова, как в изначальные времена.
Спасибо, что позволила помочь, Владычица.
Бабочки сели на искрящийся ствол, сложили крылья. Мерцание угасло, но музыка изменилась. Теперь в ней звучали зачатки мелодии, такой же жаркой, как дух Ариэн. Как её изначальная суть.
Первородный огонь сотворён для дарения света и тепла, моя Владычица!
Желаешь сияющей славы?
Да, Владычица! Но что дурного в этом?
Нужен ещё один дух. Вдвоём нам не справиться с силой брата Мелькора.
Бабочки вспорхнули, закружились и скрылись среди травы и цветов.
***
— Предстоит много работы, Арафинвэ, — серьёзно сказал Владыка Манвэ, проходя с эльфом по длинному коридору. Вокруг в волшебном сиянии оживали скульптуры, олицетворяющие телесные облики Валар и Майяр, роспись на стенах изображала пейзажи Валинора в разное время.
— Я готов ко всему, — с благоговейной уверенностью произнес, кланяясь, Арафинвэ. Он не замечал убранства дворца, любуясь лишь сиянием Вала.
— Сухостой должен быть убран. Во всей Земле Валар. Большинство растений погибло, несмотря на наши усилия. Йаванна будет давать семена, их необходимо сеять сразу, на освободившиеся территории.
— Я распоряжусь, чтобы заготовили инструменты для работы! — едва не побежал исполнять волю Владык Арафинвэ.
— Приступайте, как можно скорее, — улыбнулся Манвэ. — Сухостой слишком хорошо горит. Все деревья, кусты и высокую траву свозите к Таникветиль. Даже мёртвые растения могут послужить нам в последний раз.
***
«Любовь — это самопожертвование, — повторял себе Майя Тилион слова Владыки Манвэ. — Если твоя избранница выбирает не тебя, если смысл её пути не есть любовь, ты должен отпустить её или присоединиться».
— Но я не хочу ни того, ни другого! — с горечью прошептал Тилион. — Мне не нужна слава, мне не нужен свет, мне нужна Ариэн!
Но… Любовь — это отречение от всего, кроме любви.
Берега Средиземья близко...
Вала поднялся с трона и взял в руки корону, лежавшую на специально сделанной для неё подставке.
— Как вы засияли, творения Феанаро Куруфинвэ! — криво улыбнулся Мелькор. — Злой огонь в вас загорелся! Но-но, не кусайтесь, я не повторю своей ошибки.
Надев корону, Вала Мелькор направился к выходу из твердыни. Подземные коридоры, чёрные и ажурные, мрачно-изящные в своей пугающей красоте могли казаться бесконечной чередой зеркал или уходящей в ничто системой арок и колонн. Крепость в одночасье обращалась непроходимым лабиринтом, состоящим из стекла и заострённых копий, если на то была воля хозяина. Но сейчас Вала Мелькор хотел просто пройти к дозорной башне, замаскированной чарами под обыкновенную скалу со снежной шапкой на вершине, поэтому его твердыня изменила облик, выпрямив пути и осветив нужный коридор.
Вала Мелькор прислушался. Что за странная мелодия? Это же… нет. Не может быть. Или может? Но… как? Ошибки быть не могло: Хозяина Севера, как называли Мелькора в Средиземье, окутала музыка Изначальной Песни Творения. И настоящим чудом стало то, что это пели Сильмарили. Раньше такого никогда не случалось, Вала даже не знал, что Камни на это способны.
— Мои крошки, — улыбнулся Мелькор, — вы полны сюрпризов. Что же заставило вас петь? Папа приехал? Что ж, я ждал его. Очень ждал.
***
— Объявляем всеобщую мобилизацию! — скомандовал Вала Мелькор созванным в спешном порядке военачальникам. — Всех орков, поселившихся за границей Ангбанда, собрать в войско, выстроить охраной у внешней стены. В случае атаки пошлем на передовую. Основные силы пусть готовятся, и пошлите разведку. В бой с ходу не бросаться. Только по команде. К морю отправляйте орков, обученных речи врагов. Но пусть не выдают своё знание. Пусть заморские эльфы не ожидают, что их язык известен моим храбрым воинам. На этом пока всё. Выполняйте!
***
Лодка скользила по чёрной, блистающей отражениями звёзд поверхности моря, лёгкая рябь бежала по воде, ветер едва ощущался. Берег остался далеко позади.
— Милая, можешь вылезать, — сидевший на вёслах молодой эльф-авари потормошил лежащее на дне одеяло.
Плотная ткань зашевелилась, из-под нее показались каштановые волосы, потом карие глаза. Большие, глубокие. С задорным огоньком. Запретная любовь — что может быть слаще?
— Я верю, — улыбнулись губы, открывшиеся, когда одеяло соскользнуло ниже, — что однажды ты, моё сокровище, построишь корабль с золотыми парусами, и мы уплывём на нём за море. Там никто не помешает нашей любви. Там не будет моего отца. И там все равны: дети вождей, воинов, колдунов и охотников. Все. Все могут жениться друг на друге.
Молодой эльф обнял возлюбленную за талию, стал целовать ярко очерченные алые губы, спустился по шее на грудь…
— Что это, милый? — вздрогнула вдруг дева, устремив взгляд на горизонт. — Смотри!
***
— Это… Мне не кажется?
Сидевший на берегу эльф, пьющий перебродивший сок яблок с мёдом, вскочил на ноги, едва не выронив бутыль. Его двое друзей отложили охотничьи луки и тоже встали.
— Кажется, мы выпили слишком много…
— Но нам не может казаться одно и то же!
— Сообщим вождю! Быстрее! Собираемся!
— Но мы ушли давно, а охотиться не начинали. Как объясним, почему без добычи?
— Ладно, поймаем что-нибудь и пойдём к вождю.
***
Поросшие густым кустарником скалы надёжно укрывали отряд от посторонних глаз, зато с вершин было прекрасно видно море до самого горизонта.
— Господин был прав, — сощурился орк, облизывая изогнутый нож, — плывут корабли. Пророчество сбылось. Грядёт большая война, после которой все погибшие герои, убившие много врагов, переродятся в священной земле. Кровь и смерть — вот путь к свету! Вы, мои храбрецы, готовы пожертвовать своей шкурой ради счастья после смерти?
Ответ был однозначно утвердительный. Счастья и света хотелось всем.
***
«Именем Создателя Эру Илуватара приношу я Клятву и призываю в свидетели моего Слова Владыку Манвэ Сулимо, супругу его Варду Элентари и саму священную твердь горы Таникветиль! Клянусь вечно преследовать огнем и мечом, своим гневом любого, будь то Вала, Майя, эльф или иное творение Эру, что уже живёт или родится позже, великое или малое, доброе или злое, кое завладеет или попытается завладеть Сильмарилем, будет хранить у себя или станет препятствовать отвоевать святыню рода Феанаро Куруфинвэ! Да падёт на меня вечная тьма, если отступлюсь от своего Слова! Клянусь! Клянусь! Клянусь! — Феанаро говорил тихо, закрыв глаза, сжимая до боли в пальцах украшенную рубинами рукоять меча. — Клянусь отомстить за твою боль, отец! Клянусь, что пойду до конца! Ты навеки в моём сердце».
Глубоко вздохнув, король Нолдор открыл глаза и с силой вогнал клинок в ножны. Лязгнула сталь, воцарилась тишина. Берега Средиземья неумолимо приближаются. Ещё немного, и…
Интересно, никто не повернул назад?
О неверном пути
Под непроницаемым для внешней магии куполом Завесы Мелиан эльфы практически не ощущали никакой связи с внешним миром, не было предчувствий и видений будущего, не передавались отголоски важных событий, и создавалось впечатление полной счастливой изоляции от…
— …жизни и… — Даэрон, стоявший на коленях и осматривавший убитого Авари, встал.
— И смерти, — Белег обернулся, ища глазами Лутиэн, исчезнувшую среди деревьев. Воин часто покидал границы защищённого государства, помогая принцессе, но никак не мог привыкнуть к накатывающейся каждый раз волне сторонних ощущений. Это были словно приглушённые далёкие голоса, что-то шепчущие, кричащие, зовущие… Но слов не разобрать. Всё это быстро стихало, оставляя в сердце непреодолимое желание услышать звуки внешнего мира снова. Они каждый раз несли новые вести, и если правильно понять, что говорят голоса, можно было знать заранее, удастся кому-то помочь или нет. Сегодня звуки были… Страшные, но в них пела надежда. Белег не помнил подобного ранее.
Вокруг места побоища не было выжженной земли, трупы никто не собирал, не сжигал, и даже ничего не взяли: одежда, оружие — всё осталось. Создавалось впечатление, что отряд орков, прошедший здесь, не искал крови, а куда-то торопился, бойня была случайной. Воины Хозяина Севера спешили на зов господина?
— Здесь мы никому не поможем, — покачал головой Белег, ещё раз осмотревшись. — Орки напали на охотников и получили отпор. К сожалению, недостаточно сильный.
— Мы пойдём дальше, — твёрдо сказала Лутиэн, появляясь неожиданно, словно призрак. — Чувствуете запах дыма?
Даэрон достал из дорожной сумки флейту, которую использовал для пересвиста с птицами. На пепелище всегда много пернатых, идя на голоса которых, быстро доберешься до места.
***
Почерневшие доски ещё тлели, обугленные остовы домов дымились, кое-где ещё плясал огонь.
Убрав флейту, Даэрон взялся за арфу, смотря на Лутиэн с ожиданием. Принцесса совсем не обращала на менестреля внимания, и, заметив, как певец помрачнел, но продолжал играть чарующую музыку, не дающую врагам подойти, Белег почувствовал неприязнь. Как же можно совсем не замечать того, кто любит?
— Идём, воин, — позвала Лутиэн. — Видишь, я просила твоей помощи не просто так. Мне нужно, чтобы ты разбирал завалы. — Принцесса резко обернулась к полуразрушенному домику. — Вы слышали?
Это был слабый голос, едва различимый, жалобный.
Не дожидаясь приказа, Белег бросился к обугленному дымящемуся остову. Подняв несколько досок, эльф увидел едва живую деву, обнаженную и избитую. Подбежавшая Лутиэн стала вытаскивать несчастную из-под завала. Оказавшись на свободе, эльфийка заплакала, называя несколько имён. Белег бросил принцессе свой плащ, чтобы она укрыла им спасенную деву.
Послышался тихий плач. Ребёнок! Воин Дориата отбросил очередную почерневшую доску, поднял на руки малыша. И в этот момент затрещала стена.
— Лутиэн! Ребёнок!
Белег бросил принцессе младенца, и дымящиеся доски с оглушительным треском обрушились на эльфа.
— Даэрон! — ахнула дочь короля Дориата. — Бросай игру! Помогай!
— Но орки…
— Их здесь нет! Белега надо спасти!
Отставив арфу, менестрель подбежал к руинам, почти неразличимым в дыму и поднявшейся пыли.
***
Трое лучников очнулись от морока. Пока Даэрон играл, его чары не давали подойти даже эльфам, но теперь, когда менестрель вместе со своей госпожой тщетно пытался отодвигать рухнувшие остатки стены, его магия больше не работала.
— Что прикажешь, Маблунг? — спросил своего командира лучник.
Командир прищурился.
— Надо помочь. А потом уже решим. Остальное.
***
Спасённая из-под завала дева, прижимая к груди ребёнка, резко обернулась на возникших из леса лучников Дориата и бросилась им навстречу.
— Они, — указала эльфийка на двух воинов, — пусть идут. А ты, — она преградила путь Маблунгу, — нет.
Командир стражи хотел оттолкнуть её, но эльфийка стояла твёрдо:
— Ты не желаешь добра. Ты сделаешь хуже. Твой путь — дорога неверного выбора. И сейчас, и после. Меч, рождённый из пламени, позовёт. Многие клинки сломает он, многие сломаются об него, и ни один не прослужит ему долго. Ты бы мог. Но твой путь — дорога неверного выбора. Уходи отсюда.
Маблунг не знал, как поступить. Он понимал — перемазанная в саже, растрёпанная и избитая эльфийка просто шокирована случившимся с ней. Также воин видел, что Белега, живого, вытащили и без его помощи. Но что делать дальше? За нарушение закона короля…
— Я сказала — уходи! — напирала эльфийка, качая ребёнка. — Здесь справятся без тебя!
Маблунг отступил в лес. Видя, как Лутиэн склонилась над его воином, как она прикасается к его неестественно вывернутой ноге, к окровавленному лбу, к груди и что-то говорит, военачальник Дориата понимал — Белег, даже с помощью чар дочери Майэ Мелиан, вряд ли сможет дойти в Дориат сам. И что же делать? Предавать суду короля воина, который защищает эльфов и не жалеет ради них жизни? Это будет подло. Но иначе… Придется нарушить клятву, данную владыке Тинголу.
Маблунг свистом подозвал своих воинов.
— Я возвращаюсь, — сказал он. — А вы идите тропой разведчиков, чтобы вас никто не увидел. Белега доставьте ко мне. Никто! Повторяю, никто не должен узнать о том, что здесь произошло! Надеюсь, всё ясно?
Ответом было понимающее согласие.
Гости Средиземья
— Как выживают маленькие рыбки, оказавшиеся среди акул? Если рыбок много, стайка рассеивается, погибают немногие, большинство спасаются. Если рыбка одна — шансов у нее нет. Кто уплывёт, а кто нет — часто лишь вопрос везения. Подумай, везучая ли ты рыбка, и если нет, не испытывай судьбу. Держись подальше от акул.
Речь Тэлеро мгновенно прервалась, когда Тэлуфинвэ поднялся на палубу, чтобы помогать с управлением парусами. Так происходило каждый раз, младший Феаноринг чувствовал себя чужим среди своего нового народа, и это было кошмаром. Он понимал, что никогда не сможет породниться с Тэлери, что бы ни делал. Наверно, нет смысла оставаться с ними.
Решив обсудить дальнейшие действия с женой, Тэлуфинвэ спустился в каюту и закрыл дверь.
Иримэль собирала вещи. Её прекрасные серебристые волосы мягко скользили по спине, тонкие руки ловко управлялись с багажом. Тэлуфинвэ залюбовался.
— Знаешь, Ручеёк, — улыбнулся эльф, — нам нет смысла возвращаться в Альквалондэ.
— Возможно.
— Я не представляю, как буду объяснять дяде и двоюродным братьям, что больше не родня им.
Феаноринг поджал губы. Не зная, куда девать руки, он заламывал пальцы, постоянно отворачивался то в одну, то в другую сторону.
— Будет так, как ты скажешь, — вздохнула Иримэль. — Я не знаю, что с моим домом, и очень боюсь узнать плохое.
— Значит… Останемся в Средиземье. Построим дом на берегу, далеко от всех. И нам никто не будет мешать жить счастливо.
***
Стоя на капитанском мостике и наблюдая за уплывшим вперёд кораблём старшего сына, Феанаро приобнял за плечо Макалаурэ и с теплотой улыбнулся.
— Мы прибываем на нашу родную землю, Канафинвэ, — сказал король, и в голосе прозвучала надежда. — Мы освободим её от захватчика, подарим свет и вернём счастье в Средиземье.
— Да, папа, — кивнул менестрель, — Валар остались далеко на западе, здесь их власти нет. Может быть, и предсказания не имеют силы.
— Что бы ни было в бездне, — глаза Феанаро полыхнули, — я не могу жить, зная, что Моргот волен безнаказанно убивать мою родню. Для Валар он брат, они не станут воевать против него. Как и я бы не стал желать смерти брату. И ты, Канафинвэ. Но, оберегая от нашего гнева Моргота, Валар бросают эльфов ему на растерзание. А я этого не могу допустить.
— Если уж погибать от руки врага, то в бою, — согласился менестрель.
— Да, потому что, сражаясь, обретаешь возможность победить.
Отец и сын посмотрели на приближающиеся скалы.
— Нельяфинвэ найдёт место для высадки армии, — Феанаро чуть отстранился от Макалаурэ, посмотрел на свой флот. — Нас могут атаковать сразу по прибытии. Эти бестолковые белые посудины слишком привлекают внимание. Удивительно, что не развалились в пути.
— Их строил Майя Оссэ.
— Поэтому и удивительно, — Куруфинвэ снова улыбнулся сыну. — Обрати внимание на скалы, возвышающиеся над водой. Видишь, на них построены дома. Хорошо бы знать заранее, чьё это поселение.
***
Омываемые пенящимися волнами, искрящиеся в звёздном свете скалы из пластов гранита и ещё каких-то неизвестных пока минералов расступились перед величественным белоснежным кораблём, открывая взору широкую гавань, окружённую лесом. Щебетание, карканье и свист суетящихся над деревьями в борьбе за гнёзда птиц грело сердце: Средиземье жило! Молодая поросль на прибрежных скалах с белёсыми по сравнению со взрослыми деревьями листьями-колючками приютила на фиолетовых бутонах крупных пушистых мотыльков, которые светились, вспархивая. Между высокими кронами прыгали белки, вдалеке послышался вой.
Жизнь… После мертвой природы Валинора Средиземье казалось благословенным краем. Хотелось дышать полной грудью и бесконечно смотреть за населяющими эти земли существами.
Подняв глаза на венчающие мачты корабля алые со звёздами флаги, Майтимо скомандовал подавать сигнал остальным, что гавань найдена. Осматривая береговую линию, старший Феаноринг прикинул, где захочет бросить якорь отец, чтобы занять место рядом.
— Смотрите! — закричал Аратэльмо откуда-то сверху. — На берегу! Нас встречают!
Нельяфинвэ присмотрелся. Те, кто робко, неуверенно выходили из зарослей на скалах, были, видимо, эльфами… По крайней мере, они не казались жуткими уродливыми монстрами, а, значит, это вряд ли чудовища Моргота.
***
— Это посланники Валар! — шептались между собой эльфы Средиземья, осмелившиеся выйти на берег. — Они помогут нам! Прогонят орков с наших земель!
— Они, наверняка, привезли нам семена, из них вырастут деревья, на которых всегда растут в достатке вкусные плоды! Мы забудем о необходимости добывать пищу!
— Их снадобья излечивают любые раны, не оставляя даже еле заметных шрамов!
— Они вернут нам умерших родственников!
— Посланники Валар позаботятся о нас! Мы больше не будем знать горя!
***
Испугавшиеся новоприбывших эльфы наблюдали из укрытий.
— Если наших чересчур смелых собратьев не испепелят в священном огне, мы тоже выйдем приветствовать посланников Валар.
— Но не ранее, чем убедимся, что они безопасны. Вдруг они захотят отнять наши земли?
— Как могут быть злом те, кто приплыл на таких прекрасных кораблях?
— Вот и иди к ним!
— Я подожду… И вообще, почему я должен идти первым из нас?
***
— Смотрите, братья! — со злобной ухмылкой хохотнул командир одного из пяти отрядов орков, отправленных на разведку к морю. — Эти дурни побежали встречать корабли и оставили свою деревушку почти без охраны. Эй, Кулак, — толкнул он локтем помощника, — зажигательная смесь пригодится. Много не трать, тушить все равно некому. Пусти горящую стрелу вон туда, в стог. И ещё в ту соломенную крышу. Эльфам вечно мало света. Зажжем его для них.
Проследив за выполнением приказа, орк распорядился отступать в лес, обойти ещё одно поселение и спуститься к прибрежным скалам. И не повезёт тем, кто случайно встретится в глуши на пути разведчиков Хозяина Севера.
***
За окном зашуршали крылья, цепкие коготки постучали по подоконнику.
— Где моя Зеленоглазка? — прозвучал высокий шипящий голосок обращающейся в низкорослую худенькую девочку огромной летучей мыши. Смена обличия доставляла удовольствие посланнице Мелькора, а ещё больше ей нравилось видеть зависть в глазах эльфийки: колдунья, какая бы умелая ни была, не могла ни в кого превратиться.
— Здравствуй, пушистик, — фальшиво улыбнулась Зеленоглазка. — Не ждала тебя.
— Знаю. У меня послание для тебя. Хозяин передает, что прибыли воины с Запада. Необходимо сделать вид, что помогаешь им. Хозяин верит — ты найдешь, чем услужить гостям.
— Но… Я о них ничего не знаю!
— Так узнай! — пискляво прошипела посланница, снова обращаясь летучей мышью. Её морда стала поистине жуткой. Вспорхнув с окна, монстрица скрылась во мраке ночи.
Эльфийка проводила её взглядом. Придётся собираться в дорогу. Взять с собой учеников? Или бывших учеников? Или и тех и других? Но… Что нужно воинам с Запада? В чужой земле, конечно, пригодятся помощники. И их знания. Прибыли воины… Значит, будут битвы и раненые… А как лечить увечья, не зная свойств трав? Пожалуй, вот чем можно стать полезной для «гостей» Средиземья.
Слёзы Лутиэн
Ладони сомкнулись, пальцы сплелись. Телесный контакт для единения разума не требовался, но разделить ощущения помогал. Глаза в глаза, и чувства переплетаются, предвидение Майэ проникает в сердце эльфа. Мелиан и Тингол принимают решение.
Саэрос поджал губы. Когда-то давно он завидовал своему королю, ведь его супруга — изначальное творение Эру, часть Великого Замысла, но теперь… Что осталось от дерзкого, смелого и язвительного в своём беспощадном остроумии эльфа?
Поначалу женитьба не казалась разрушительной для его души, и вплоть до гибели в страшной войне близкого друга и союзника Эльвэ Денетора, ничто не предвещало потери Тинголом личности. Но когда Эгладор, опасный, но чарующий, будоражащий кровь, стал безопасным сонным Дориатом, правитель словно заледенел изнутри. Это и стало причиной его разлада с братом, в итоге закончившегося позорным изгнанием Эола.
Эти мысли отравляли жизнь советнику короля, Саэрос даже хотел всё бросить и уйти. Амбиции не позволяли покорно подчиняться рабу Айну.
— Эльфы рождены свободными, — сказали губы Мелиан, но чьи это слова: её или Тингола, понять было невозможно. — Но свобода опасна. Однако сейчас есть необходимость подвергнуть себя ей. Ты, Саэрос, станешь нашими глазами за пределами защищённого королевства.
«Нашими… Нашими!»
Мелиан снова посмотрела в глаза супруга. Совет проходил одновременно с пышным пиром, чтобы привыкший к спокойной сонной жизни народ не начал задавать вопросы. Пусть пьют вино, поют песни, кружатся в танце. И ничего не знают.
— Да, — кивнул Тингол, — нашими. Ты поедешь в сопровождении Маблунга и его лучших воинов на север. Прибыли наши братья, ушедшие в западные земли столетия назад. Возьми с собой Даэрона, ведь ничто не объединяет сердца и умы лучше, чем музыка. Видишь, как вокруг Даэрона собираются эльфы? Какие счастливые у них лица! Они поют его песни, танцуют и радуются. Пока играет музыка менестреля, все друг друга любят.
Королева и король снова взялись за руки.
Зная, что его мысли легко могут прочитать в любой момент, Саэрос гнал от себя злобу и рвущиеся на волю слова о том, что владыкам пора поставить брачное ложе посередине залы.
— Собирайся в путь! — приказал владыка Тингол. — Сила Айнур защитит ваше посольство.
***
— Это всё из-за меня…
Слёзы катились по покрытым бархатистым пушком щекам Лутиэн, в глазах дрожало отчаяние.
— Прости, прошу тебя!
Руки принцессы гладили лоб эльфа, касались стянутой бинтами груди, проскальзывали по примотанной к палке ноге. Ощущения были настолько приятными, что…
Белег в ужасе натянул одеяло. Не приведи Эру, принцесса увидит его реакцию на прикосновения!
— Со мной всё хорошо, госпожа, — фальшиво улыбнулся воин, видя, что одеяло слишком тонкое и не может скрыть его желаний. Белег попробовал сложить ткань складками.
— Нет, не хорошо! — Лутиэн прикоснулась мокрой от слёз щекой к щеке эльфа, и тот почувствовал, как тело становится невесомым.
Упавшая стена сгоревшего дома едва не раздавила воину грудную клетку и практически оторвала ногу. Целебная вода Дориата быстро срастила мягкие ткани, но костям ещё требовалось время для восстановления. Ходить самостоятельно Белег пока не мог.
— Если бы не я, — прошептала Лутиэн, — ты пошёл бы с Маблунгом и Саэросом во внешний мир, не прячась. Ты смог бы послужить добру! Прошу, позволь мне исцелить тебя! Открой для моих слёз своё сердце.
Белег поправил одеяло.
— Посмотри в мои глаза, воин.
Эльф повиновался и…
Перед ним распахнулись звёздные бездны. Это Врата Ночи, откуда-то узнал Белег. За ними всё и ничего. Там пустота. Но именно там берет начало истинная любовь. Путь сердца уходит за пределы мира, теряется в бездне, рассеивается бессчетными искрами и тает, оставляя лишь память о себе…
Белег открыл глаза и обнаружил себя лежащим в постели в своем доме. Вроде бы все по-прежнему: потолок из деревянных балок, украшенный искусными резчиками, кое-где цветная роспись… И почти сотня луков с колчанами, всех размеров и форм, развешенная по стенам.
Он дома. Да, Белег и был здесь. Но… Теперь всё изменилось до неузнаваемости, словно эльф отсутствовал целую вечность.
И рядом Лутиэн. Улыбается.
— Попробуй встать, — её тёплые лёгкие ладони коснулись бинтов на ноге и, конечно, кожи. По телу побежали мурашки. Тонкие руки принцессы размотали полоски ткани, погладили багровые шрамы в тех местах, где обломки кости вышли наружу.
Боли не было ни в рёбрах, ни в бедре. Белег осторожно поднялся и понял, что… Нет, не то, что он теперь может снова ходить и дышать полной грудью, и даже, скорее всего, в состоянии присоединиться к Маблунгу. Совсем не это.
Эльф понял, что больше никогда не посмотрит ни на одну деву. В его сердце раскрылись врата в звёздную бездну, бесконечно огромную, страшную и манящую, где нет числа сияющим искрам, кружащимся в изначальной тьме, но… В этой неизмеримой пропасти есть место только для одной Звезды.
Знамён на одно меньше
Разбежавшись по палубе, Хуан прыгнул в море и поплыл к берегу.
— Ничего не понимаю в этом гомоне, — морщась, стиснул виски Туркафинвэ. — Здесь птицы боятся всех: и высоких, и низких, и «у земли», и «из дыр», и кого-то из воды. И друг друга тоже. Только в еду и на перья для стрел годятся, птахи безмозглые. А то, что на берегу есть «опасные для гнёзд», я и без чириканья вижу. Головы бы оторвал!
Куруфинвэ-младший похлопал брата по плечу.
— Не трогай меня! — прошипел угрожающе Туркафинвэ, но, немного подумав, вдруг заулыбался. Почти как раньше. — Знаешь, Курво, а Хуану здесь нравится, — беловолосый Феаноринг посмотрел на брата, и по спине того пробежал холодок: растянутые в улыбке-оскале губы в сочетании с пустыми холодными глазами на прекрасном утонченном лице производили жуткое впечатление.
— А тебе?
— Понравится, когда уйду в лес. Я больше никогда не позволю собой командовать. Никому. Но особенно — отцу. Я сам знаю, что смогу сделать для победы над Морготом.
— В разведку пойдешь?
Туркафинвэ улыбнулся ещё кошмарнее.
— На охоту, — рука эльфа сама собой взялась за стрелу. — Но и на разведку тоже, да.
— Я пойду с тобой! — заявил откуда-то взявшийся рядом Тьелпе. — Я всегда мечтал быть охотником. Пусть Средиземье исполнит хотя бы это моё желание.
Куруфинвэ-младший нахмурился. Переходя на корабль брата, чтобы поговорить перед высадкой, Феаноринг не собирался брать с собой наследника.
— Твой сын прав, — лицо Туркафинвэ стало чуть менее жутким, — со мной безопаснее. Мы притворимся местными, и если они такие, как те на берегу, воины Моргота нас будут считать дикарями. Безмозглыми, как птицы над нашими головами, — эльф гордо расправил плечи, натягивая лук, — и их будет ждать горькое разочарование. Последнее в жизни.
Стрела сорвалась с тетивы, полетела к берегу и вонзилась в крохотную щель между пластами гранита.
— Иди, докладывай отцу, Курво, — Туркафинвэ достал вторую стрелу, — что Средиземье дрожит в страхе. Нас здесь боготворить будут.
***
К стоящему на якоре кораблю Нельяфинвэ один за другим подходили остальные суда. Залив заполнялся белоснежными рукотворными «лебедями», а берег — эльфами Средиземья.
— Если бы хотели, уже начали бы стрелять: расстояние позволяет, — сам себе сказал старший Феаноринг, прищурившись, стоя напряжённо, готовый в случае необходимости нападать.
Алое звёздное знамя стало словно продолжением руки, единым целым с сердцем. Ни одна вещь никогда в жизни не вызывала подобного чувства. Даже Сильмарили. Майтимо хорошо помнил, как смотрел на сияющие Камни в первый раз. Крупные, яркие, словно капли волшебной росы, кристаллы переливались каждый по-своему, демонстрируя характер и послушно выполняя команды своего создателя: сиять ярче или слабее.
«Они могут быть горячими», — предупредил отец, и Майтимо почему-то понял, что не стоит прикасаться к Сильмарилям, потому что этого не хочет создатель. Да, конечно, отец вряд ли не позволит взять Камни, но рад этому не будет точно. И сами кристаллы не будут.
«Они могут быть горячими, как и их творец, — подумал Майтимо, вспоминая о матери, — и его любовь чаще обжигает, чем греет. Я поклялся отвоевать Сильмарили ради отца, ради будущего эльфов. И я это сделаю. В моих руках знамя нашего рода. Да, не только в моих, но именно моё взовьётся выше остальных!»
***
Когда на шести выстроившихся в линию белоснежных кораблях взвились семь алых звёздных знамён, которые держали в руках облаченные в сверкающие золотые с красным доспехи Нолдор, многие эльфы, робко стоявшие на берегу, упали на колени.
Феанаро переглянулся с Макалаурэ. Во взгляде короля горел огонь, который очень не понравился менестрелю. Ему и самому весьма льстила такая почтительная встреча, ведь никого даже не пришлось заставлять магией музыки стоять и влюбленно смотреть. Но отец…
— Вот они — наши воины, — высокомерно произнёс Феанаро. — Как думаешь, Канафинвэ, сколько здесь мужчин?
— Не знаю, — пожал плечами Макалаурэ.
— Узнай. Это будет первым, что ты сделаешь, сойдя на берег, сын короля Нолдор.
***
Семь лодок подошли к берегу впереди остальных.
Семь знамён рода Феанаро Куруфинвэ взвились в небо.
Семь Нолдор ступили на песок, и перед ними склонились даже горы…
Тэлуфинвэ закрыл лицо руками и резко отвернулся от окна каюты.
— Я жалок, да? — опустив голову, произнёс срывающимся голосом эльф, не в силах дальше смотреть на выход на берег больше не своей семьи. — Я должен был быть с ними, Иримэль! Я…
Эльфийка обняла мужа, погладила по щеке.
— Я не хочу отсюда уходить, — прошептал Тэлуфинвэ. — Не могу.
Феаноринг сжал ладонь супруги. Сердце бешено колотилось.
— Иди ко мне, — прошептал он, тяжело вздыхая. — Обними крепче. Как ты умеешь.
Забыть! Забыть знамена со звёздами! Забыть! Забыть! Теперь их… На одно меньше.
***
Орки переглянулись.
— Это точно воинство врагов нашего господина, — стараясь не показать страх, сказал один из лучников.
— Проведём разведку боем?
Командир отряда окинул взглядом своих воинов.
— Нам приказано не нападать. Однако, есть мнение, что разведка боем — дело полезное. Нас здесь пять групп. Объединим три, нападем. Две посмотрят, что из себя представляют эти заморские гости и доложат Хозяину. Кто пойдёт в бой — решит жребий. Повезёт им, если не обделаются. Воевать с такими врагами и пасть с мечом в руке — почёт!
Подав знак ближайшему отряду и получив ответ, орки оставили занимаемую позицию. Двинувшись сквозь пролесок, воины Мелькора высматривали случайных прохожих, но на пути попадались только птицы, белки и крысы.
Клубы дыма над лесом
За лесом поднялись клубы черного дыма.
— Это ещё что? — Белег инстинктивно потянулся к колчану.
— Что бы ни было, мы идём как раз в этом направлении, — отозвался Амдир, воин, помнивший блеск озера Куивиэнэн. В его глазах звёзды отражались по-особенному. Это были давно пролитые слёзы, слившиеся со светом души, навек высохшие, но не забытые.
Облако дыма разрасталось, возвышалось, растягивалось по небу. Эльфы, не сговариваясь, придержали лошадей. Переглянувшись, воины Дориата обернулись на Саэроса.
— Что? — ехидно поднял брови советник короля. — Хотите, чтобы я приказал возвращаться домой? Бесстрашные стражи тайного государства! Герои! Хотят спрятаться под плащом скромного придворного!
Эльфы выпрямились в сёдлах, Маблунг поджал губы. «Меч, рождённый пламенем»…
— Приказ короля Тингола будет исполнен, — сказал он.
— Это правильный выбор ответа, — фыркнул Саэрос, и военачальник Дориата вздрогнул: выбор… правильный… Или нет?!
Он мысленно ругал себя за неуместные воспоминания. Почему так запал в душу бред обезумевшей от горя женщины?! Ругал, но это не помогало.
Подогнав лошадей, эльфы поехали быстрее. Клубы дыма впереди разрастались с пугающей скоростью, чуткий слух уловил далёкие крики. Они были разными: боевым кличем, приказами, воплями ужаса и боли, отчаянной мольбой о помощи, плачем и злым осуждением.
Амдир опустил глаза. Даже не пытаясь прогонять нахлынувшие воспоминания, он с печалью улыбнулся и, решив, видимо, подбодрить друзей, сказал:
— Знаете, юные эльфы, почему у нас, несмотря на крепкий военный союз, не сложились приятельские отношения с наугрим?
Сделав паузу и с удовольствием понаблюдав за Саэросом, ненавидящим подобные шутки, Амдир договорил:
— Потому что они часто путают мужчин и женщин, приглашая приятно провести вместе время. И, обнаружив ошибку, говорят, что на всё воля Эру.
— Очень смешно, — скривился Саэрос.
— А ещё, — продолжил Амдир, — наугрим иногда путают своих жён с пленными орками.
— Хватит! — не выдержал советник. — Это омерзительно!
— А наугрим так не считают. Говорят, врага можно убить топором в руке или мечом между ног.
Саэрос пришпорил коня и рванул вперёд, но долго один ехать не стал. Обернулся.
— Маблунг! — крикнул он. — Отправь Амдира на разведку. Пусть посмотрит, что за дым впереди. Может быть, нам и правда уже нет смысла ехать навстречу прибывшим эльфам. Да, нам ещё долго ехать, но я очень желаю провести это время без него!
Не дожидаясь приказа, старший воин поскакал вперёд.
— Не попадайся наугрим, советник, — подмигнул он, проезжая мимо побагровевшего Саэроса.
— О себе беспокойся, наглец, — процедил сквозь зубы тот. — Был бы умнее,сам занимал бы высокий пост при короле. Не был бы вечно в подчинении.
Маблунг и Белег переглянулись. Да, Амдир за свои подвиги заслуживал большего, чем быть простым солдатом на границе. Но…
Дым вдруг повалил сильнее, яростнее. Даже на большом расстоянии ощутился запах гари. Полыхало дерево и масло… И не только…
Белег поймал себя на мысли, что глупых мерзких шуток Амдира сейчас ему очень не хватает.
***
Ветер переменился, и эльфы Дориата вздохнули спокойно: запах горящего дерева и плоти перестал ощущаться, голоса больше не доносились. Дым валил все ещё сильно, но ярость его уже перестала быть пугающей, цвет изменился с угольно-черного до белесо-серого.
— Что может гореть столько времени? — скрывая ужас в голосе, спросил сам себя Маблунг. — Там же нет больших городов!
— А поселение дикарей обращается в прах за один вздох, — хмыкнул Саэрос. — Правда, Белег?
Воин напрягся. Слова советника были подобны ушату ледяной воды, и как на них реагировать, Белег не представлял.
— Эол, некий безродный бродяга, — поднял глаза к звёздам Саэрос, — однажды решил поймать небесный огонь, чтобы выковать из него оружие. Как думаешь — меч, сделанный из сомнительного минерала, стоит жертв?
— Не знаю, господин советник.
«Опять меч из пламени», — с раздражающей его тревогой подумал Маблунг.
— Говорят, огонь, упавший с неба, — взгляд Саэроса устремился на воина, — предвещает великую войну. Или гибель Арды. Или падение неба нам на головы. В любом случае, ничего хорошего. Упавший с неба огонь — это проклятье. Мы все обречены. Я в подобные росказни не верю, но, если просто предположить, что это так, — эльф поправил малахитовую застёжку плаща, — о чём бы ты пожалел перед смертью?
Белег окончательно растерялся. В сердце закралось подозрение, что советник короля его допрашивает, только делает это очень завуалированно.
— Я не знаю… — пытаясь хоть что-то придумать, ответил воин. — Мне… Не о чем жалеть…
Саэрос покачал головой и отвернулся.
— Смотрите! — Маблунг указал рукой вперёд. — Всадники! Едут на нас.
Привыкшие к постоянной боеготовности стражи границ Дориата схватились за оружие, но, когда точки вдалеке обрели очертания, немного успокоились.
— Поговорим с ними, — с облегчением вздохнул Маблунг. — Они как раз следуют со стороны дыма.
***
— Что-то не возьму в толк, — презрительно скривился Саэрос, когда всадники подъехали достаточно близко, чтобы его слышать, — это орки или селяне? Под слоем грязи не видно, увы.
Маблунг очень пожалел, что не имеет права ударить советника своего короля. Разумеется, встретившиеся эльфы на фоне дориатских воинов выглядели убогими нищими, к тому же они были измотаны и еле держались в сёдлах, что не придавало их обликам величия. Но и Саэроса такое поведение не красило.
— Добрые странники, — заговорил военачальник, — вы знаете, что за дым впереди?
— Для нас он позади, — выпрямился в седле эльф с перебинтованным плечом, — как позади все беды и лишения. Скоро зло будет повержено, и мы приведем своих воинов, чтобы стать частью легенды!
Больше ничего не сказав, всадники поскакали дальше.
— Если бы не твоя дерзость, господин… — начал было Маблунг, но Саэрос не дал ему договорить:
— Если бы не моя дерзость, мы бы не узнали главное. Кто будет раскрывать свои планы первому встречному?
Белег был уверен, что показательно-разумные речи советника Тингола — не более чем отвод глаз от его вины в срыве возможных переговоров. Возникло желание догнать всадников и извиниться, но… Намерение так и осталось намерением.
Посланники владык Дориата продолжили путь.
Невыгодное положение
Сидя в закрытой каюте, в объятиях супруги, но чувствуя себя разбитым и одиноким, Тэлуфинвэ думал, что братья и отец, купаясь в лучах славы, забыли о нём.
Он был не прав.
В каждом из семи сердец навеки осталось для него место. И пусть Феанаро не говорил о младшем из сыновей, а Феаноринги — о брате, каждый думал, что выход под знамёнами на берег Средиземья без Тэльво — это неправильно.
Но музыка, звучавшая в душах, заглушала всё. Это была мелодия славы, возродившейся надежды, приближения цели и азарта. И пусть случилось много зла, пережито немало боли… Феанаро и сыновья снова ощущали стремительный взлёт, как тогда, на ступенях королевского дворца в Тирионе.
— Именем Создателя Эру Илуватара, — держа в одной руке знамя, а другой обнажая клинок и устремляя его к небу, провозгласил Феанаро Куруфинвэ.
— …приношу я Клятву и призываю в свидетели моего Слова Владыку Манвэ Сулимо, супругу его Варду Элентари и саму священную твердь горы Таникветиль! — подхватил песней Макалаурэ.
— Клянусь вечно преследовать огнем и мечом, своим гневом любого! — голос Нельяфинвэ прозвучал в унисон со сталью меча.
— …будь то Вала, Майя, эльф или иное творение Эру, — Морифинвэ сделал шаг вперёд, чтобы слегка толкнуть под локоть почему-то сникшего Туркафинвэ.
— …что уже живёт или родится позже, — Куруфинвэ-младший, сам того не замечая, повторял интонацию отца.
— …великое или малое, доброе или злое, кое завладеет или попытается завладеть Сильмарилем, будет хранить у себя или станет препятствовать отвоевать святыню рода Феанаро Куруфинвэ! — с дерзостью в голосе пытался говорить громче всех Питьяфинвэ.
— Да падёт на меня вечная тьма, если отступлюсь от своего Слова! Клянусь! Клянусь! Клянусь! — слова, произнесенные из глубин сердец разлетелись громовыми раскатами, вселяя суеверный ужас в души эльфов-авари.
Нолдор сходили на берег вслед за королём, сталь, золото и рукотворные звёзды сверкали маняще и завораживающе.
И когда уже все пришедшие на берег Авари встали на колени, со скал вдруг послышались вопли, лай, рык. А потом полетели горящие стрелы.
***
— Вот это я понимаю встреча! — расхохотался Морифинвэ, ринувшись в сторону скал. — В бой, Нолдор!
— Спасём безоружных! Вперёд! В атаку! — крикнул Феанаро, указывая мечом на пролесок. — Пусть эльфы Средиземья знают: прибыли помощники и защитники!
Майтимо и Куруфинвэ-младший, не сговариваясь, заслонили отца. Туркафинвэ прислушался, понял, где Хуан, затем прикинул, откуда будет удобнее стрелять, и бросился в атаку. Питьяфинвэ последовал за ним.
Макалаурэ замер. Раны, казалось бы, зажившие, неожиданно напомнили о себе, вселяя в душу страх снова пережить многие дни тяжких мучений, едва не срываясь за грань бытия. Стрелы… Опять! Ещё и горящие! Если такая вонзится в тело…
Менестрель содрогнулся, непослушная рука не хотела браться за меч.
«Я должен перебороть себя! — прошептал Макалаурэ. — Должен!»
Сейчас очень не хватало в руках арфы. Она бы помогла справиться…
Мимо пробежали Нолдор, со злой радостью крича угрозы в адрес врагов, огненных стрел становилось меньше, крики делались не такими многоголосыми.
Менестрель посмотрел вокруг, и вдруг увидел, с каким отчаянным рвением средиземские эльфы бросились в бой, пытаясь опередить Нолдор, закрывая их незащищенными телами от разящих стрел. Этот бессмысленный героизм встряхнул Макалаурэ. Ладонь сдавила рукоять, и Феаноринг обнажил меч.
***
Стрела вонзилась в белоснежный борт корабля, поддерживаемый маслом огонь лизнул доски.
Ещё одна. И ещё. Пламя затанцевало увереннее.
Асталион, ещё не сошедший на берег, командовавший выгрузкой содержимого трюма, видел, как ужаснулись его Тэлери, когда белоснежное дерево начало чернеть, терзаемое огнем. В то время как безоружные Нолдор отступили, укрываясь от нападения и набирая воду с безопасной стороны корабля, двое моряков из Альквалондэ кинулись выдергивать стрелы, теперь уже прицельно летящие в оказавшийся ближайшим к скале корабль. Асталион видел, как обезумели серебряные эльфы, видя угрозу для даров Майя Оссэ — последнего, что осталось драгоценного для них из прежней счастливой жизни. Нолдо наблюдал, как моряки, отрёкшиеся от своего происхождения, языка и народа, голыми руками гасят огонь, как кидаются под стрелы, лишь бы не позволить поджигать их святыню, и именно сейчас понял, что на самом деле для Тэлери значат их рукотворные лебеди. Да, наверно, не для всех, но вот уже двое «защитили» корабль ценой жизни.
Асталион видел, что врагов совсем мало, их вот-вот разобьют, и погибнуть вот так… Ему не хотелось осуждать Тэлери, поэтому Нолдо скомандовал сделать всё, чтобы не допустить пожара. И жертв. Нет, конечно, не бессмысленных, а… Случайных. Главное — сохранить груз.
***
Стрелы лететь перестали, запах тлеющего дерева ещё витал в воздухе, и был очень приятным, душистым.
— Как починить борт?! — вдруг взвыл молодой Тэлеро, в ужасе ощупывая прогоревшие до дыр доски, совершенно не обращая внимания на мертвого собрата, лежавшего рядом в луже крови, с пронзенным стрелой горлом. — Здесь есть такое дерево?!
— Конечно, есть, — ответил Асталион, надеясь, что эльф просто шокирован, что он не всерьёз…
С берега донеслись радостные крики. Используя систему сигналов, Нолдор передали собратьям на кораблях приказ разгружаться быстрее. Враги, которых называли орками, могут прийти снова.
***
Орк ещё дышал, слабо кашляя кровью. Его дрожащая рука шарила в траве, пытаясь дотянуться до оружия.
Морифинвэ подошёл и встал над поверженным врагом. Пнул подальше оброненный короткий изогнутый меч. И каковым же было его изумление, когда орк сказал на Квэнья, хоть и с ужасным акцентом:
— Не лишай… посмертного блаженства. Дай оружие.
Феаноринг присмотрелся. Умирающий воин телосложением напоминал эльфа: высокий, крепкий, никаких лишних конечностей или наростов на теле, ни рогов, ни когтей, ни шипастого хвоста. И лицо обычное. Клыки не торчат, глаза два… Узких и черных. Нос почти незаметен на широком лице, губы длинные, словно припухшие. Волос нет совсем, вся голова покрыта росписью. Кожа серовато-жёлтая. Некрасиво, непривычно, да, но… Совсем не чудовищно.
— Дай… — выдохнул орк и замер.
Морифинвэ присел рядом. От чего умер этот боец? Грудь в крови. Раздвинув края разорванной рубахи, Феаноринг осмотрел рану от меча. Глубокая. Повернув труп, оценил, что сквозная. Постепенно понимая, откуда орк может знать Квэнья, эльф заметил на рукаве врага нашивку — золотой орёл на белом фоне.
Слыша речь средиземских эльфов, которую, конечно, можно понять, по крайней мере приблизительно, вспоминая, как орки кричали друг другу на совсем незнакомом Нолдор языке, Морифинвэ подумал, что враги оказались в более выгодном положении.
— Выжившие твари есть? — крикнул Феаноринг своим воинам. — Если да — не добивать! Свяжите и тащите к кораблям.
Ответ был отрицательный. Напавший отряд был полностью уничтожен.
***
— Что я сделал не так?! — возмутился Куруфинвэ-младший, когда его едва не испепелил взгляд отца среди радостных криков победы над напавшим врагом.
— Прикажи Нолдор разделиться, — Феанаро прожигал глазами свою копию, — одни — разгружают корабли, другие — строят временный лагерь, третьи — охраняют и осматривают окрестности.
— Я пойду на разведку, — сказал подошедший Туркафинвэ. — Тьелпе со мной. Возьмём десять наших и нескольких местных. Хуан! Ко мне, мой пёсик!
Феанаро молча кивнул. Всё это время стоявший рядом, ничего не говоря, Майтимо, с силой вогнал в ножны пронзительно звякнувший меч, резко развернулся и собрался куда-то идти, но отец его остановил:
— Подожди, Нельяфинвэ. Надо поговорить.
Старший Феаноринг с сомнением посмотрел на отца. Он понимал, почему король недоволен: его снова защищали, не позволив бросаться в бой, сломя голову.
— Слушаю, отец, — Майтимо краем глаза видел, что Курво ждёт ответа на свой вопрос, и давать его никто не собирается. Не выдержав, Куруфинвэ-младший отправился командовать распределением обязанностей.
Проводив сына взглядом, уже гораздо более спокойным, Феанаро заговорил:
— Нельяфинвэ, пусть те, кому ты доверяешь, следят, чтобы бывшие Тэлери не контактировали с местными. Если не найдём им лучшего применения, будем посылать в бой в первых рядах. Если отец не ошибался, в Средиземье очень много их собратьев. Нам не нужна дурная слава.
— А что насчёт бывших Нолдор? — задавая этот вопрос, Майтимо чувствовал себя бросающимся с кулаками на тяжело вооруженного воина в латах.
— Не бывает бывших Нолдор, — удивительно спокойно ответил Феанаро. — У нас есть более важные задачи, Нельяфинвэ. Например, как поступить с кораблями.
— Разве этот вопрос не решён?
— Не решён.
Феанаро осмотрелся. Стоявшие чуть поодаль Макалаурэ и Карнистир явно ждали возможности переговорить с отцом. Король встретился взглядом со старшим сыном. Да, Нельо, даже ребенком, никогда не отводил глаза до последнего. Мальчик рос, взгляд менялся. От дерзкого колючего, как игла вышивальщицы, до острого и решительного, словно кинжал, а потом — тяжёлого и холодного, будто сталь двуручного меча. Если ему не позволить защищать? Нападёт?
— Отец, — Карнистир не выдержал, подошёл сам, — это были орки Моргота. Сомнений нет. Они говорят на Квэнья.
Феанаро замер.
— Будь трижды проклят их владыка! — воскликнул король Нолдор. — Он посмел осквернить даже нашу речь! Он всё отнял у меня, что смог!
— Не всё, отец, — улыбнулся Макалаурэ.
— А тебя, — Куруфинвэ покачал головой, — у меня едва не отняли собратья.
Менестрель равнодушно пожал плечами, давая понять, что это уже не имеет значения.
— Как только поставят шатёр, поговорим все вместе, — Феанаро обвел взглядом корабли, собравшихся Авари, занимающихся порученными им делами Нолдор. — Каковы потери в стычке?
— С нашей стороны только несколько легкораненых, — хмыкнул Карнистир.
— Сколько именно?
— Я видел восьмерых. Стрелы орков не пробивают наши доспехи.
— У них есть гораздо более мощное оружие, — мрачно произнес Феанаро. — Рано делать выводы. Сожгите трупы! Позаботьтесь о раненых. И, пока ставят мой шатер, попробуйте понять местную речь. И ещё, — король прищурился, — пусть мои новые подданные отправятся в лес и доставят пленных орков. Послушаем их наречие. Уверен, оно нам сложным не покажется.
Проклятое озеро
— Здесь всё такое непривычное… — Тьелпе дотронулся до коры.
— Что? — хмыкнул Туркафинвэ. — Не отваливается?
Юный эльф согласно кивнул. Он заметил, что, чем дальше его дядя уходил от лагеря отца, тем больше приободрялся и лучше выглядел.
— Здесь очень трусливые птицы, — сказал после долгого молчания Тьелко, переливчатым свистом подозвав Хуана.
Эльфы пробирались сквозь густую поросль, стараясь не оставлять за собой сломанных веток или примятого мха. Нолдор радовались живым растениям, словно дети подаркам, и даже возможность внезапного нападения орков не омрачала удовольствия.
Большинство растений были с листьями-колючками, у других на ветвях росли мясистые бархатные «капли», лиловые, бордовые, черные с красными вкраплениями и прожилками. Свежий влажный воздух наполнялся ароматами то белесых цветов, то фиолетовых бутонов, то разнотравия… Даже с закрытыми глазами можно было найти обратный путь, ориентируясь только по запахам.
Слушая речь Авари, Тьелпе постепенно привыкал и начинал их понимать лучше: язык не так сильно отличался от Тэлерина, чтобы казаться совсем чужим. И, когда эльфы стали объяснять, что вперёд идти нельзя, потому что место проклято, это было прекрасно понятно.
— Интересно, в чём выражается проклятье? — усмехнулся Туркафинвэ, гладя Хуана. — Пёс, подаренный Вала, не беспокоится, значит, опасности нет.
Маленькие серо-сиреневые птахи выпрыгнули из дупла, вспорхнули и разлетелись в разные стороны.
— Жаль, — вздохнул вдруг Тьелпе, — что здесь нет розовых птичек, пёрышки которых обожает Ириссэ.
Туркафинвэ сдвинул брови, закрыл глаза.
— В Амане их тоже больше нет, — покачал он головой, — там всё мертво. Зато живы мы. Поэтому нас нет в Амане. Живым не место среди трупов.
***
Разведчики разделились. Туркафинвэ с племянником, несколькими Нолдор и Авари остановились на привал, обойдя с восточной стороны «проклятое» место, а остальные рассеялись по лесу.
— Так почему нельзя ходить в той части бурелома? — спросил беловолосый Феаноринг, разделывая подстреленного оленя.
Авари занервничали.
— В давние времена, когда ещё звёзд было меньше или не было вовсе, — сказала дева с двумя косами, — однажды задрожала земля. Очень сильно задрожала. И раскололась. Овраг, который мы проходили перед прошлым привалом, остался с тех событий. Разломов было много. Одни глубже, другие — как обычная яма. Но там, в проклятом месте, образовался провал в огненную бездну. Семь пламенных столпов поднялись из недр.
— Всё ясно, — неслышно хмыкнул Туркафинвэ, обращаясь к племяннику, — здесь был вулкан.
— А потом они пошли на зов хозяина, — непонятно к чему сказала эльфийка.
— Так почему туда нельзя ходить спустя столько времени? — совсем без насмешки поинтересовался Туркафинвэ.
— Рана на земле не зажила и в любой момент разверзнется снова. На месте разлома озеро, но вода в нем зелёная, пузырится и шипит. Ступишь в неё — исчезнешь в дыму и собственных криках.
Феаноринг переглянулся с племянником.
— Ты тоже об этом подумал? — спросил Туркафинвэ.
— Мы обязаны увидеть озеро, — кивнул Тьелпе. — И проверить свойства «воды».
— Проклятой воды! — ещё серьёзнее поправил племянника Феаноринг. — Проклятой.
***
Чем ближе эльфы подходили к «проклятому» месту, тем меньше встречалось птиц и мелких зверьков, щебетание стихло, лес становился непроходимее. Чаще и чаще возникало желание бросить затею, но любопытство всё же брало верх.
Внезапно подувший ветер принес странный кислый запах, и следовавший за хозяином Хуан фыркнул.
— Похоже, мы близко к цели, — улыбнулся Туркафинвэ.
Пёс вдруг поджал уши и присел на лапах. Эльфы схватились за луки. Тьелпе осмотрелся и понял, что сейчас ему, скорее всего, придется стрелять в орков, и руки почему-то занемели.
Рванув с места, Хуан бросился в просвет между кустарниками, из невысоких крон деревьев с мягкими темно-синими листьями-колючками вылетели три стрелы. Толкнув племянника в кусты, Феаноринг вскинул лук.
Два орка один за другим упали на мох, заливая его кровью. Третьего сбил с дерева Хуан и откусил голову.
***
— Мне всё же интересно, что здесь искали морготовы рабы, — мечтательно произнес Туркафинвэ, медленно сдвигая труп в зелёное озеро и с интересом наблюдая, как плоть шипит, пузырится и превращается в странно пахнущий пар.
Постепенно все три орка растворились без следа.
Тьелпе тоже было интересно, но и досадно: дядя яснее ясного дал понять, что не рассчитывал на него, не ждал помощи и не относился как к равному себе. И зачем взял в разведку? Заботу проявил? С ним в лесу безопаснее, чем…
В небо над кронами взвились клубы дыма. Эльфы разом рванули обратно к лагерю. Продираясь сквозь бурелом, Нолдор молчали, понимая, что очень вряд ли пожар, увиденный ими, не имеет отношения к их родне, но думать о худшем не хотелось.
Феанор сжигает корабли. Гибель самого ценного для Тэлери
Когда Нолдор разбивали временный лагерь, средиземские эльфы вдруг забеспокоились. Даже те, кто увлеченно рассматривали валинорских лошадей, восторгаясь и ахая, посерьёзнели.
— Передай своим владыкам, — сказал Асталиону эльф, помогавший выводить с корабля скакунов, — на этой земле небезопасно вырубать леса. Пастыри Деревьев могут разгневаться.
Находившийся рядом Эртуил изумлённо поднял брови:
— Но ведь нам позволено использовать творения Валиэ Йаванны на своё усмотрение.
Рианаро многозначительно посмотрел на друга, словно забывшего сказанные на суде Валар слова, когда Феанаро Куруфинвэ припомнили всё, сделанное из творений Айнур без личного согласия каждого Творца.
— Благодарю за предупреждение, — Асталион задумался. Он знал об этих созданиях Йаванны, но в Валиноре не жили Энты, деревья вырастали быстро, а рубили их не постоянно: не было нехватки света и тепла… Прекрасные времена, навек ушедшие.
О Пастырях Деревьев и правда стоило сообщить королю, но врываться в шатёр Феанаро Куруфинвэ во время его разговора с сыновьями точно не стоило.
Сыновья Феанаро… Асталион вдруг подумал, что всё ещё не видел Тэлуфинвэ. Где же он? Неужели до сих пор не сошёл с корабля?
***
В мерцающем отблеске свечей, расставленных по шатру, голубая кристаллическая пыль, искрясь оранжевым, полностью пересыпалась, и Феанаро перевернул часы, украшенные золотыми переплетёнными вьюнами с цветами-звёздами.
— Мы должны узнать, как местные считают время, — сказал король и обвел взглядом сыновей, оценивая их реакцию. Феанаро знал, что возражения возникнут непременно, ведь из-за отсчёта дней и распорядка по его правилам уже были проблемы. Неужели все промолчат? Даже Нельяфинвэ?
Все промолчали.
Макалаурэ сидел отдельно от братьев, перебирая струны арфы, что-то беззвучно произнося, совсем не обращая внимания на слова отца, но вдруг поднял голову.
— Когда-то у нас было время, теперь у нас есть дела, — нараспев произнес менестрель. — Дева, которая говорила о ближайших лесных дорогах и красивых уютных полянках с мягкими мхами, назначила мне встречу, когда распустится виола. Но вот беда, я не знаю, что это и когда распускается. Видимо, не судьба нам быть вместе.
Феанаро очень серьёзно посмотрел на сына.
— Здесь можно отсчитывать время по цветению? Оно циклично и постоянно? Насколько стабильно? С этим надо разобраться. Постараемся договориться об удобном времяисчислениии для всех. Морифинвэ, отряд на поиски орков ушёл?
— Разумеется, — Карнистир отпил вина, потирая ребра слева.
— Корабли разгружены, в трюмах остались лишь необходимые запасы для обратного пути. Воду набирают, — быстро и громко произнёс Майтимо, чтобы отец не успел заговорить о том, что не интересовало старшего Феаноринга. — Пора решать, кого отправлять с теми немногими Тэлери, что ещё остались у нас.
Феанаро не ответил. Он долго смотрел на пересыпающуюся кристаллическую пыль в огромных часах и не двигался.
— Отец, — Майтимо заговорил снова, — это важно.
Король смерил сына оценивающим тяжёлым взглядом.
— Я знаю, — ответил он. — Поэтому не спешу поднимать данную тему.
— Но это главное, что надо сейчас решить! — Майтимо резко всплеснул руками, Карнистир встал над ним, словно готовый начать драку:
— Проявляй уважение, брат! Отец сам решит, когда и о чём говорить!
— Вопрос решён! — голос Феанаро заглушил все остальные звуки. — Те, кто остались в Валиноре, нам не нужны! Здесь достаточно эльфов для армии! Эльфов, которые будут слушать нас! Которые станут подчиняться нам! Они не начнут претендовать на мой венец! Нам не придется выпутываться из сетей интриг и ждать ударов в спину!
— Но Финдекано спас наше войско! — Майтимо встал, отталкивая Карнистира, тот попытался удержать брата под локоть, но не удалось. — Если бы не его помощь, меня бы не было в живых! И большинства здесь находящихся тоже!
— Остынь, Нельяфинвэ! — приказал Феанаро. — Сынок полубрата явится не один. С ним придёт его семейство, и всё начнется сначала! Довольно делить власть! Мы здесь для войны с Морготом! Не между собой! Но сын Индис не остановится! Я знаю ему цену, и это очень малая цена. Он не союзник ни мне, ни вам! И даже тебе он не союзник, Нельяфинвэ.
Майтимо, поджав губы, сел, смотря в сторону. Мимо всех.
— Хорошо, — восстановив ровное дыхание, сказал старший Феаноринг. — Хорошо. Мы обещали Тэлери, что они вернутся домой.
— Нет больше Тэлери, Нельяфинвэ, — в голосе короля зазвучала угроза. — Есть Нолдор, эльфы, которые назвались Нолдор, и те, кому это ещё предстоит. Их дом будет там, где мы его построим.
Майтимо, оставаясь с каменным лицом, опустил глаза. Куруфинвэ-младший переглянулся с Карнистиром, потом с Питьяфинвэ. Макалаурэ занимался только арфой. Исключительно.
Повисло молчание.
— Будет по-твоему, отец, — выдохнул, наконец, Майтимо. — Что делать с кораблями?
— По-моему, всё очевидно, — хмыкнул Карнистир. — Их надо потопить. Только представьте, что будет, если армия Моргота захватит наш флот?! — он начал повышать голос. — Нельо! Представь! Как чудесно можно на кораблях Тэлери доплыть до Валинора! И никто ничего не заподозрит!
— Со дна корабли можно поднять, — подал голос Макалаурэ.
— Мы сожжём их, — полыхнул глазами Феанаро, вставая. Во взгляде серых глаз загорелся пугающий безумием огонь. — Все. Мы сожжём, — вдохнул он будто с трудом, — творения Айнур! Представляете? Это более не ценность для нас!
— О, да! — захохотал Морифинвэ. — То, что создано эльфами, отныне священнее, чем дары Валар!
— Майя Оссэ, — многозначительно напомнил Макалаурэ. — Всего лишь Майя Оссэ.
— Я не… — заговорил было Майтимо, но, видя согласие всех братьев с решением отца, резко встал и вышел из шатра.
— Куруфинвэ, — голос короля едва заметно дрогнул, — распорядись, чтобы с кораблей выгрузили всё. И всех.
***
Асталион разговаривал с двумя Авари о лошадях, ожидая возможность передать предупреждение о Пастырях Деревьев, поэтому, увидев своего друга, быстро уходящего от шатра отца, понял — совет снова проходит далеко не мирно.
— Нельо! — окликнул Феаноринга Асталион, и тот остановился, но головы не повернул. Видимо, ждал, когда друг подойдёт сам.
— Рад, что ты здесь, — мрачно произнес Майтимо, всё ещё не поднимая глаз. — Корабли разгружайте полностью. Никто не поплывёт обратно.
Асталион хотел спросить подробнее, но Нельяфинвэ поднял голову, посмотрел на друга совершенно мертвыми глазами и с напряжением выдавил слова:
— Я не стану это обсуждать. Просто делай, что сказано.
— Авари говорят о Пастырях Деревьев, — решил всё же передать предупреждение Нолдо.
Майтимо кивнул, соглашаясь выслушать.
— Пастыри могут разгневаться, если мы вырубим слишком много деревьев.
— Тогда расскажи им, — помертвевший взгляд серых глаз запылал живым злым огнём, — как Моргот уничтожил Древа Валар! Расскажи, как угас животворящий свет, Валинор погрузился во тьму, и все деревья целого континента погибли! Пусть знают, Пастыри, слепые слуги Валиэ, что нам нужны их брёвна, чтобы выжить, сражаясь против того, кто погубил…
Майтимо вдруг резко замолчал. Ярость во взгляде стремительно угасла.
— Я обещал Финьо, — тихо сказал Феаноринг, — что корабли вернутся. И не сдержу своего слова.
— Решения принимаешь не только ты, — пожал плечами Асталион.
— Да. Не только я.
Майтимо сделал глубокий вдох.
— Не знаю, куда собирался идти, — едва заметно улыбнулся Феаноринг. — Мой шатёр совсем в другой стороне. Буду нужен — знаешь, где меня найти.
***
— И всё-таки, отец, — Куруфинвэ-младший, проводив взглядом Нельо, тоже, как и Морьо, взялся за вино, — огонь привлечёт слишком много внимания. Может быть, стоит разобрать корабли и строить из досок? Или использовать для костров. Столько материала зря пропадёт!
— Ты всерьёз полагаешь, Куруфинвэ, что наш белоснежный лебединый флот до сих пор никто не заметил? — Феанаро произнёс это с интонацией, которая всегда злила его сына-копию. — Какой смысл тащить с собой доски, если вокруг леса? Строить на этих берегах мы не станем — наш путь лежит на север! Отправляйся проверить, всё ли выгрузили.
Допив вино одним махом, Куруфинвэ-младший вышел из шатра. С очень противоречивым чувством. Он был уверен, что отец, конечно же, прав, но предчувствие не давало покоя. Что-то не учли, забыли, не сочли важным.
«Наверно, — подумал Феаноринг, — надо отправить куда-то подальше отсюда Тэлери. Всех оставшихся. Они, хоть и отреклись от своего народа, но корабли… Это для них святыня».
***
В дверь громко постучали, Тэлуфинвэ вздрогнул. Сидя на постели и совершенно потерявшись в своих сомнениях, Феаноринг почти не замечал задремавшую у него на коленях жену. Он вообще ничего не замечал.
И только стук и крик, что все должны покинуть корабль с вещами, вернул в реальность.
— Зачем нам уходить? — открыв дверь, Тэлуфинвэ увидел капитана первого из кораблей Морьо. — Мы отправимся в обратный путь.
— Не будет обратного пути, — сказал тот, смерив очень недобрым взглядом Иримэль. — Мы все идём за Феанаро на войну. Нам приказали собираться и, когда распределят по отрядам, уходить в разведку на север. — Эльф снова взглянул на Иримэль. — Конечно, она ни в чём не виновата, — сказал он вдруг, — но иногда так хочется просто свалить вину на беззащитного. Понимаешь, о чём я?
Тэлеро ушёл, младший из Феанорингов обернулся.
— Уйдём сразу же, как соберёмся, — с тревогой произнёс Тэлуфинвэ, — найдём поселение, попросим помощи. Я не потащу тебя и ребёнка в военный поход.
Иримэль молчала. Указав рукой на собранные вещи, эльфийка подошла к мужу и просто встала рядом с ним, всё так же, ничего не говоря.
— Не хочу встречаться с братьями, — сказал, наконец, Феаноринг, — а с отцом тем более.
Накинув плащ и убрав волосы под капюшон, Тэлуфинвэ с супругой сошёл с корабля.
***
Полог шатра плавно отодвинулся, ткань зашуршала.
— Некрасиво вышло с Финьо, — негромко сказал Макалаурэ, заходя к брату, который неподвижно сидел за столом, держа над свечой то, что осталось от листа.
— Знаешь, почему так получилось? — Майтимо бросил догорающий клочок на бронзовое блюдечко, на котором стоял подсвечник. — Потому что это был МОЙ договор, «за спиной отца».
— Нет, не в этом дело, — менестрель подсел к брату. — Отец строг и порой переходит границы, но он нас любит, поверь. Как и мы его.
— И это мешает нам решить главную проблему, — Майтимо выпрямился и взял лист бумаги. — Мы никогда не договоримся, Кано. И при этом, отец никогда не позволит мне уйти. Порой я завидую Тэльво.
— Что на него всем наплевать? — Макалаурэ сам улыбнулся своей шутке.
— И всё-таки я уйду, — на листе бумаги появился рисунок гор и звёзд над ними. — Мне проще договориться с эльфами, чью речь я не знаю, чем с ним.
— Что ты хочешь делать?
— Собирать армию. Возьму Асталиона, часть своих воинов, и двинемся на юг. Я уверен, Моргот подготовился к нашему появлению гораздо лучше, чем мы думаем даже сейчас. И готовился, Кано, он заранее. Задолго до гибели деда. Я не верю, что орков легко научить нашему языку.
— Возьмёшь Асталиона, воинов… — Макалаурэ хмыкнул. — Почему ты не берешь в расчёт меня?
Майтимо поднял глаза от нарисованного озера под горами, с отражающимися в нём звёздами.
— Беру. С этого момента.
***
Поднявшись на скалу, где после недавнего сражения ещё валялись обломанные наконечники стрел, Тэлуфинвэ и Иримэль обернулись назад.
Феаноринг смотрел, как два его старших брата в алых плащах со звёздами, верхом на белых скакунах, командуют большим отрядом, уходящим от лагеря в лес. С собой они взяли груженные до верху повозки — значит, уходят надолго. Может быть, присоединиться?
Иримэль любовалась морем и кораблями. Очень хотелось представить, что это порт Альквалондэ, а не незнакомая гавань на чужой земле, но не получалось.
— Прежде, чем уйти от моря, — тихо сказала эльфийка, — давай побудем здесь немного. Оно холодное и чужое, но всё равно прекрасное. Здесь ветра леденят кожу, хочется укрываться от них, но… Тэл… Море прекрасно! Даже такое.
Эльфы обнялись, отошли от края скалы. Подойдя к лесополосе, они ещё раз обернулись, и вдруг вокруг них, словно призраки, возникли четыре фигуры в маскировочных плащах.
Сделав шаг вперёд, Морифинвэ откинул капюшон.
— Тэльво, — сказал он, — я нарочно пришел сам, хотя мог послать кого-то из воинов, чтобы они разобрались с дезертиром Тэлеро по-своему. Если помнишь, отец передал тебя под моё командование.
— Я вернусь, — печально ответил Тэлуфинвэ, закрывая собой супругу. — Но беременной женщине не место на войне. Я отвезу её в какое-нибудь поселение, чтобы было, кому о ней позаботиться.
— Ты лжёшь, — сощурился Морифинвэ. — Послушай, Тэлеро, предлагаю один раз! Возвращайся немедленно. И сожги этот клятый флот, поддержав тем самым политику короля.
— Сжечь… Корабли? — Иримэль ахнула. — Этого нельзя делать! Это же…
— Заткни ей рот, — скривился Морифинвэ, — пока это не сделал я.
— Иримэль, тише, — обернулся к жене Тэлуфинвэ.
— Как только всё погрузим на повозки, выступим, — продолжил Карнистир, — и если тебя не будет среди моих воинов, не уверен в твоём благополучном будущем. Мы все обречены, но ты отправишься в бездну первым.
— Вы правда сожжёте корабли? — по щекам Иримэль покатились слёзы.
— А куда нам их девать, рыбка? — растянул губы в неприятной улыбке Морифинвэ. — Оставить для армии Моргота?
Тэлуфинвэ покачал головой.
— Значит, времени мне не дают, — тихо произнёс он. — Что ж, значит, Иримэль, оставлю тебя в ближайшем поселении, которое встретится по пути на север. Пойдём обратно в лагерь.
— Ты… — эльфийка заплакала громче. — Ты пойдёшь… Жечь наши корабли?
— Я должен это сделать, пойми.
Иримэль зарыдала. Морифинвэ фыркнул и, снова накинув капюшон, дал знак своим верным и брату следовать за ним вниз к лагерю. Немедленно.
***
Словно помогая пламени разгораться, поднялся сильный северный ветер, и чтобы доски запылали, даже не потребовалось много масла.
Многие Нолдор уже ушли достаточно далеко от лагеря, оставшиеся проверяли, всё ли собрано, нет ли вражеских отрядов поблизости, а также следили за Тэлери, понимая, что сожжение кораблей для них не рядовое событие.
Однако, за всеми не уследить.
Поднявшись высоко на скалу и спрятавшись от посторонних глаз, Иримэль вспоминала, как муж ушёл во мрак бесконечной ночи, взяв лук и стрелы. Он был уверен — супруга дождётся его возвращения.
Эльфийка смотрела, как, рассекая тьму, к прекрасным белоснежным судам с берега полетели языки пламени.
Почему ветер не сносил горящие стрелы в воду? Почему не поднялись волны и не смыли Нолдор?
Крошечные огоньки, один за одним, один за одним, вспыхивали на парусах, на мачтах, на бортах… Пламя охватывало беззащитное дерево всё яростнее, смелее, пожирая самое прекрасное, что когда-либо принадлежало народу Тэлери. Послышался треск, повалил черный дым, и среди жутких клубов к небу взметнулись алые искры.
Стрелы перестали лететь, Нолдор начали уходить с берега.
«Сейчас меня станет искать Тэл», — подумала Иримэль, не в силах оторвать взгляд от чудовищного пожара.
Прижав ладонью низ живота, эльфийка снова заплакала. Она носит ребёнка убийцы. Да, именно так. Хватит обманывать себя. У неё родится… Красивое рыжеволосое чудовище. Безжалостное, не способное на сочувствие. Не ценящее жизнь, жаждущее лишь крови и огня.
Слёзы покатились градом, Иримэль вдруг ощутила, как последние ноты, рождённые в сердце перед единственным верным за долгое время решением, сложились в песню.
«Сын ли ты, дочь ли ты?
Я не узнаю никогда!
У дверей пустоты
Ждёт меня чёрная беда.
Сын ли ты, дочь ли ты?
Мне не ответят небеса.
Докричаться до небес не хватит голоса».
— Прости меня, мой малыш, — прошептала эльфийка, — но я не могу дать жизнь ещё одному чудовищу.
Ветер ударил в лицо, сдув слёзы, и Иримэль прыгнула.
Примечание к части
Песня "Метель" Теоны Дольниковой
Новые хозяева Форменоссэ
— Как думаешь, малышка, сколько времени должно пройти, чтобы рухнули построенные из мрамора стены?
— Очень много!
— А если строитель был глупый?
Нарнис рассмеялась воспоминаниям. Да, король Финвэ любил рассказывать забавные истории, а обожаемую «огненную девочку» ещё и заставлял разгадывать загадки, ответ на которые всегда был с подвохом.
— Если строитель глупый, — малышка обиделась, понимая, что дед намекает на её развалившуюся крепость из камешков, — ему надо дать такой мрамор, из которого даже неумеха хорошо построит!
— Или подарить собственного маленького Вала Ауле, да? — подмигнул король Финвэ.
— Нет! — топнула ножкой Нарнис. — Папу!
Эльфийка печально улыбнулась. Да, она в детстве редко видела отца, но по крайней мере знала, где он, и могла упросить маму «пойти к папе, чтобы мешать дедушке».
А как быть её собственным дочерям? Да, старшая уже взрослая, ей не нужно ничего объяснять, а маленькая? Она же станет скучать… И нельзя будет в любой момент навестить папу, занятого неотложной работой. Даже письмо не придёт, сколько ни жди…
***
Высохший почерневший лес местами стал непроходимым: деревья попадали, преградив дорогу. Приходилось надолго останавливаться, ждать, когда расчистят путь. Но подобные сложности были все равно лучше, чем движение сквозь участки леса, где прошла Ниэнна. Здесь всё живое замерло. Воображение разыгрывалось, рисуя картины ощущений, которыми охвачены души несчастных существ, оказавшихся на пути Плакальщицы. Они, наверно, страдают…
— Мы можем повернуть назад в любой момент, госпожа, — напомнил один из охранявших Нарнис воинов.
— Нет, — твёрдо сказала эльфийка, — мы пойдём до конца.
***
Дорога начала подниматься в гору. Раньше здесь пестрело редколесье на серых камнях, теперь же всюду валялись деревья, а скалы казались чёрными. Величественные башни крепости Форменоссэ возвысились среди расступившихся холмов, и даже издалека было видно, что два шпиля сорваны ураганом.
Чем ближе эльфы подъезжали к крепостной стене, тем отчётливее слышался доносившийся со стороны Форменоссэ лай. Но это не было похоже на голоса собак, которых некоторые охотники держали как помощников в поимке дичи. Это было тявканье…
— Ли́сы, — констатировал эльф, берясь за лук. — Видимо, спрятались в крепости. Что прикажешь делать, госпожа?
Нарнис не знала. Она встретилась взглядом со своими собратьями и увидела: все думают одно и то же. Гибель валинорских лесов повлекла за собой вымирание животных и птиц, и увидеть живых зверьков было настоящим чудом. Жаль их убивать, но… Не представлявшие раньше опасности для эльфов обитатели чащ теперь могли стать агрессивными из-за страха и голода… Они искали в крепости защиту, новый дом…
— Будем действовать по обстоятельствам, — серьёзно сказала Нарнис. — Но щенят в любом случае не тронем.
— А разве мы собирались? — подмигнул ей воин. — Щенят можно вырастить, как домашних собачонок.
И всё же эльфы держали наготове луки.
Тяжёлые кованые ворота крепости, врезанные в мощные мраморные стены, медленно отворились перед новой хозяйкой Форменоссэ.
Право захватчика
Удаляясь от Альквалондэ и всё меньше ощущая запах гари, Нолофинвэ хватался за это ощущение, чтобы хоть чем-то себя порадовать. Осознав, наконец, что больше не сидит в осажденном городе, сын Индис пришпорил коня: свободу хотелось ощутить в полной мере, здесь и сейчас, ведь неизвестно, что придётся увидеть у Валар, но одно ясно: это точно не обрадует.
Проскакав далеко вперёд, Нолофинвэ вдохнул полной грудью. Он видел — наслаждаться свободой ему не позволят: Эонвэ тоже подогнал коня и вот-вот подъедет.
— Скажи, почему так выходит, — спросил эльф поравнявшегося с ним Майя, — что когда твой Владыка предоставляет выбор, он никогда не бывает выгодным?
— Он выгоден всегда, — поднял указательный палец Эонвэ. — Но если хочешь исполнять приказы, а не решать судьбу самостоятельно, у тебя скоро будет возможность об этом сообщить Владыке Манвэ лично.
— Я еду увидеться с братом.
— Да, но это не удастся сделать, не встретившись с Владыкой Манвэ.
— Это тоже Слово Валар?
— Как и всё в этом мире.
Нолофинвэ отвернулся. Эонвэ умел вывести из себя даже просто своим присутствием, а уж если начинал говорить…
— Я хочу уединения, — стиснул зубы эльф. — Можешь не преследовать меня? Видишь ли, впереди идут мои верные, которых «охраняют» твои воины, сзади тоже. По одну руку от нас море, по другую — лес, в который я точно не сунусь. Мне некуда бежать.
— А как же небо? — мечтательно улыбнулся Эонвэ. — Оно бесконечно. Взлетишь, и уже не догнать. И не найти.
Нолофинвэ сдавил в кулаках поводья. Может быть, и хорошо, что посланник Манвэ его отвлекает от самого болезненного…
От поступка Финьо. Ещё одного.
***
Финдекано знал, как сильно раздражает отца общение с сыном посредством писем и посланников, поэтому, руководя тушением лесного пожара, снова отправил свой ответ с гонцом.
— Передай королю, — сказал Финдекано, взяв в руки лопату и крутанув её, как меч, — что его старший сын покинет Альквалондэ сразу же, как выплатит долг Тэлери. Это всё.
Проводив взглядом посланника, Нолдо усмехнулся.
— Мои верные воины! — со злой улыбкой провозгласил Финдекано. — Мои братья! Валар приказывают покинуть захваченный город, вернуть его законному правителю. Но по праву завоевателя Альквалондэ принадлежит Феанаро Куруфинвэ! Он же в свою очередь оставил здесь наместником моего отца и вашего короля! Нас прогоняют с нашей земли, за которую мы заплатили кровью! Они хотят получить назад порт? Они его получат. Если спасут. Уходим, братья! И поджигаем за собой лес в черте города!
***
Свернув с окружной дороги, ведущей через утонувший в дыму лес, Турукано и его верные двинулись вслед за своим королём. Ждать старшего брата смысла не имело: было ясно — он не уйдёт из Альквалондэ просто так, по-хорошему, поэтому выхода оставалось только два, и Турукано выбрал тот, что без крови. Очень хотелось поговорить с женой, а лучше просто быть рядом, любоваться её прекрасными золотыми волосами, утонченными чертами лица, тонуть в бездонных синих лучистых глазах…
Только где она опять? Лишь бы не присоединилась к Финьо…
Ржание лошади едва не оглушило, послышался победный клич, и путь Турукано преградила всадница, размахивая мечом.
— Малыш, — хохотала Эленнис, — знаешь, что я сделала с дружком Эонвэ, который сказал мне, что я красивая?
Сердце Турукано упало, лицо мертвенно побледнело. Заметив перемену в муже, эльфийка расхохоталась ещё громче.
— Я разбила ему нос! А ты что подумал?
Встав в седле и убрав меч в ножны, Эленнис прыгнула, в одно мгновение оказавшись в седле мужа, лицом к лицу с ним и впилась в его губы.
— Я хочу любить тебя, — прошептала эльфийка, забираясь руками в штаны Турукано, нежно прикасаясь к чувствительной плоти. — Среди горящего леса, пока мы его не проехали. Давай свернём с дороги! Только представь, Малыш: ты, я и пламя!
«И падающие на голову деревья», — мелькнула мысль, но разум стремительно сдавался под натиском чувств и ощущений. Руки Эленнис были умелыми и ловкими не только в драке.
— Я не могу так управлять лошадью, — чуть слышно простонал Турукано, — перестань, умоляю!
— Нет! — эльфийка заставила мужа замолчать страстным поцелуем.
С огромным трудом остановив лошадь, сын Нолофинвэ закрыл себя и супругу плащом. Надо было как-то слезть на землю, но это уже не представлялось возможным.
«Хорошо, что здесь темно и дым снижает видимость», — последнее, что подумал эльф перед полной потерей рассудка, поддавшись рукам и губам супруги.
Менестрели для Валар. Песняо лжи
Дорогу перегородили ручьи. Их было так много, что в грязи начали вязнуть повозки. Эльфы удивлённо переглядывались, не понимая, откуда взялось столько воды, ведь буквально пару дюжин дней назад здесь не было даже намёка на родники.
— Может быть, дело в том, что деревья и травы больше не нуждаются в подземной влаге? — грустно вздохнул Эктелион, у которого ручьи теперь ассоциировались с заткнутым телами друзей водостоком.
Никто ему не ответил, но вдруг рядом, словно из-под земли возник Эонвэ, переливающийся золотым-серебряным-голубым, верхом на белоснежном скакуне с огромным витым рогом во лбу. Нолдо от удивления едва не упал из седла.
— Как только найдём сухое место, — неприятно улыбнулся посланник Валар, собирая золотые волосы за спиной в хвост и повязывая красной лентой, — устроим привал. Я уже договорился с вашим королём, что он мне на время отдаст своего… Хм…
Эктелион поднял брови.
— Что? — Эонвэ улыбнулся ещё противнее. — Айнур тоже иногда забывают приличные выражения. Как бы то ни было, мне нужен ты. Есть важный разговор.
Под копытами лошадей грязь захлюпала совсем мерзко, Эктелион поморщился.
— Поиграл бы на флейте, слышно бы не было, — вдруг вполне по-доброму подмигнул слуга Манвэ. — Музыка умеет заглушать всякую мерзость. Или наоборот, её создаёт. Как раз об этом мы скоро и поговорим. Явка обязательна. Отказывать мне — для тебя небезопасно.
***
Залитая ручьями дорога закончилась нескоро, но когда, наконец, впереди открылось сухое поле, покрытое жёсткой ломкой травой, царапающей кожу до крови, эльфы были рады и такому месту для стоянки.
Собрав вокруг костра, горящего почему-то зелёным огнём, менестрелей, которые, по мнению Эонвэ, были достойны его внимания, посланник Манвэ подбросил что-то в пламя, и дым стал пахнуть терпко и пряно.
Эктелион смотрел на музыкантов и удивлялся, что некоторых видит впервые, но ещё удивительнее было то, что Эонвэ умудрился притащить к костру Финдекано. Увидев сына своего господина, Аклариквет напрягся и опустил голову, чтобы не было видно, как сильно он покраснел.
— Напрасно ты так волнуешься, — сказал ему Эонвэ. — Хочешь, расскажу тебе, как ты умрёшь и когда? Уверяю, станет спокойнее.
— Нет, — ещё больше поник Аклариквет. — Смерть — отражение жизни. Я не хочу знать, что меня ждёт. И когда.
— А вдруг я бы соврал тебе? — Майя снова что-то подбросил в костёр, и огонь стал ярко-красным. — Дай мне свою… Что там у тебя? Лира? Давай. Слушайте, эльфы, Песнь Айнур.
Ложь недаром во всех королевствах
Уважали во все времена.
Ложь прекрасна, когда полезна,
И ужасна, когда вредна.
Узок путь меж болотом и садом,
И не зря есть враги и друзья.
Я согласен, что лгать не надо,
Но и с правдой прожить нельзя.
Ложь исчезнет с земли едва ли,
И хитра и живуча она.
И не зря у любой медали
Есть обратная сторона.
Проворные эльфы прекрасно живут,
Чуть стоит солгать — и отступит беда.
Но горы, я должен заметить, не лгут,
И звёзды не лгут никогда.
Отдав лиру владельцу, Эонвэ обратился к сыну Нолофинвэ:
— Есть приватный разговор, Финьо. Пойдем, погуляем. Свидетелями нашей беседы пусть будут только звёзды.
Сидящие вокруг теперь уже синего костра эльфы окончательно растерялись.
— Ждите меня, — подмигнул Эонвэ. — Я с вами тоже поговорю. А пока не вернусь, пойте друг другу песни. И пусть они будут весёлые.
***
Звёзды мерцали волшебным светом, но дым от лесного пожара подполз по небу, словно враги из засады, и скрыл их свет.
Финдекано молча шёл рядом с Эонвэ и почему-то, чем дольше находился рядом с Майя, тем тяжелее и мерзостнее становилось на душе. Обычно присутствие Айну наполняло сердце покоем и светлым счастьем, но с посланником Манвэ ситуация была прямо противоположная. При всём этом, сын Нолофинвэ понимал — Эонвэ нарочно пел про ложь, чтобы подбодрить его. Почему же эффект получился обратным?
— Я тебе объясню, почему, — даже не скрывал, что читает мысли эльфа, Эонвэ. — Потому что ты любишь быть против сильных мира, а тут вдруг тебя поддержали. Бунтарем выглядеть не вышло.
— Всё в моей жизни как-то… Не вышло, — вздохнул Финдекано.
— А, конечно, судьба рода Феанаро Куруфинвэ и всех, кто с ним заодно: любое благое начинание обращается лихом, — пожал плечами Эонвэ. — Кто такое придумал, кстати? Не спорю, это правда, ведь Феанаро, родившись, убил мать. Обучая языкам, разъединял семьи. Создавая оружие для защиты, направлял его на свою родню. И ещё многое-многое другое. Но разве начинания других семей не заканчивались полным крахом? А сами Валар? Сколько делала Варда для добра, и что же? А Йаванна? Я, наконец? Я тоже творю добро, а что в итоге?
— Что?
— Не знаю. Но, вот увидишь, тоже ничем хорошим не кончится. Например, наш нынешний разговор — это не Слово Валар. Это моё слово. Но я прекрасно понимаю, что скажу его в пустоту.
Финдекано отвернулся. На душе было настолько гадко, что не хотелось жить.
— Убивая в себе музыку, — заговорил нараспев Эонвэ, — ты медленно сжигаешь самого себя изнутри. Глупо отвергать дары, вложенные в твоё сердце при рождении.
— Но музыка не дар для меня, — очень печально произнес сын Нолофинвэ, — это был мой страшный сон, который я зачем-то пытался сделать реальным.
— Тебе говорили, будто ты поёшь о том, что все видят постоянно, и это не кажется ценным, да?
Финдекано замер. Да, так было. Это… Говорил и Кано, и Нельо, и многие другие… Наверно, все, кроме супруги и Финдарато. И тогда они были правы, но теперь, когда всё умерло…
— Теперь, Финьо, — улыбнулся Эонвэ, — твои песни обрели ценность. И как раз поэтому я позвал тебя.
— Я не хочу снова браться за инструмент.
— А если от этого будет зависеть чья-то жизнь? Твоя, например.
Майя нагнулся и взял в руку сухую травинку, раскрошив её пальцами.
— Песня может исцелять и убивать, — Эонвэ отряхнул пальцы. — Да что я тебе рассказываю? Ты каждый день видишь эльфа, управляющего с помощью музыки целым народом. И я хотел сказать тебе, что грядут перемены. Теперь песни эльфов нужны Валар.
— Зачем? — Финдекано, немного воспрявший после осознания ценности своей музыки, снова сник. На сердце опять навалился тяжёлый камень, давящий и ранящий.
— Пока нет возможности считать дни другим способом, Владыки условно разделят временные промежутки на три части, из которых и будет состоять валинорский день. И каждый отрезок времени начнется с пения эльфов. Для менестрелей Валар будет построен отдельный дворец рядом с Таникветиль. На певцах теперь будет огромная ответственность.
Финдекано, давя в себе желание всё бросить, сбежать, сесть где-нибудь на берегу, где никто не видит, и рвать на себе волосы, рыдая и проклиная всех подряд, посмотрел в глаза посланнику Манвэ: голубые и лучистые, как у большинства представителей народа Ваньяр, они затягивали, словно трясина. От пристального взгляда Майя становилось трудно дышать.
— Но я не менестрель, — сказал, наконец, сын Нолофинвэ, — а просто петь умеют все.
— Ты абсолютно прав. Но, считай, я по старой дружбе, кстати, даже не с тобой, пытаюсь помочь. Валар нужны певцы, и ты мог бы служить Владыкам, исполняя нужную им музыку трижды в день. Финьо, ты же сам прекрасно понимаешь, что тебя ждёт, когда ты придёшь к Таникветиль.
— Я туда не иду, — печально опустил голову эльф, — мне просто пока по дороге с остальными. Но скоро мы с моими верными свернём в северном направлении.
— Плохая идея, — Эонвэ покачал головой. — Однако, выбор твой. Я же предлагаю снова: Валар необходимы менестрели для отсчёта времени дня. Это же чудесно: засыпать и просыпаться под чарующую музыку, узнавать о наступлении середины дня из красивейших мелодий. Представь, если бы Макалаурэ стал одним из певцов Манвэ. Представь, Финьо.
Эльф словно проснулся. Акцент, сделанный на слове «представь», заставил задуматься. Далеко не все менестрели умеют зачаровывать пением, чья-то магия слабее, чья-то сильнее, но даже Аклариквет, не самый искусный в своём ремесле, если захочет, может делиться чарами, и тогда певец, исполняющий музыку вместе с ним, тоже становится источником волшебства. А если магией «поделится» такой менестрель, как Макалаурэ… Если трижды в день петь нужную для Валар музыку, используя колдовство… Если голосов сотни…
Финдекано почувствовал, как в сердце с пугающей скоростью нарастает протест. Эонвэ, казалось, этого и добивался.
— Ты можешь спасти свою жизнь, — глаза Майя начали темнеть. — И теперь знаешь этому цену.
— Я нужен не здесь, — процедил сквозь зубы Финдекано. — И не Валар. Если и петь, то не для них. Если спасать жизнь… Если я способен на это, моя музыка никогда не заиграет во славу твоего господина.
Эонвэ развёл руками.
— Решение за тобой, Финьо Отважный.
Примечание к части
Эонвэ пел устами Игоря Наджиева "Песню о лжи"
Валинор, наверное, прекрасен
Позади над лесом поднялись клубы дыма, запах горящего дерева окутал удалявшуюся от моря армию. Пока малочисленную.
Макалаурэ украдкой бросил взгляд на старшего брата, но тот все равно заметил.
— Я должен был настоять, — рука Нельяфинвэ сжалась в кулак, костяшки побелели. — Слишком легко сдался. Я никогда себе этого не прощу.
Феаноринги посмотрели друг на друга, Макалаурэ покачал головой.
— Я должен был послать хотя бы один корабль! — с нарастающим жаром в голосе произнес Нельяфинвэ. — Сам должен был плыть! Финьо спас нас всех! И чем мы ему отплатили? Я себя ненавижу!
— Тише, — попытался успокоить брата менестрель, видя, что эльфы, как Нолдор, так и Авари тайком оборачиваются на своего командира.
Майтимо выдохнул.
— Пламя играет, — прошептал он, — льётся свет…
— Обещай мне, — улыбнулся Макалаурэ, — что если ещё когда-нибудь сочинишь песню, даже совсем короткую, не будешь сжигать.
— Кано, — глаза Нельяфинвэ перестали казаться ледяными, — я тебе отдам. Не люблю делать что-либо хуже других. А лучше, чем ты, спеть невозможно.
— Ловлю на слове. Так что там за «Пламя играет»?
Майтимо сдержанно улыбнулся и махнул рукой.
— Нельо, — Асталион подъехал воодушевлённый, — я своего старшего отправил вперёд на разведку. Авари из ближайшего поселения уехали собирать войско. Возьмут всех, кто может держать оружие, и присоединятся снова. Говорят, они молили Валар, чтобы те послали помощь в борьбе с орками. И мы пришли.
Макалаурэ хмыкнул. Он обязательно бы сказал что-то ироничное, но увидел впереди над кронами деревьев дым и посерьёзнел. Запахло палёной плотью, ветер донёс крики и плач.
— Там-то что горит? — мгновенно собрался с духом Майтимо.
— Скорее всего, орки подожгли чьи-то дома, — прищурился Асталион, берясь за меч.
— Едем туда! — скомандовал старший Феаноринг. — Нас «послали» Валар на помощь, и мы поможем. Полсотни воинов будет достаточно. Если увидим, что нужно подкрепление, подадим сигнал. Асталион! Ты со мной. Кано — остаёшься за главного. Если ещё где-то загорится, отправляй туда отряд. Отныне только мы, «посланные» Валар, имеем право устраивать пожары. За мной!
Вскинув сверкнувший в звёздном свете меч, выкованный отцом, Нельяфинвэ повел воинов в бой.
***
Охваченное пламенем поселение было необычным. Авари, бросившиеся в бой вместе с Нолдор, говорили, что раньше здесь находился сторожевой пост, а круглая мраморная башня, стоявшая на холме, была троекратно выше. Но однажды эльфы проиграли важную битву, пост забросили, а много позже около её руин образовалось поселение.
Бросившийся на помощь эльфам отряд Нельяфинвэ обнаружил охваченные огнем постройки и не успевшую скрыться в лесу группу орков. Часть из них пыталась бежать, другие затащили женщин и детей, которых не заперли в горящих домах, в башню, на самый верхний уровень и выставили напоказ, заставив сидеть в окнах и бойницах, свесив ноги, чтобы в любой момент пленников можно было легко столкнуть. Видимо, в подтверждение серьёзности намерений, совсем юную эльфийку в разорванном платье, с кровавыми следами на внутренних сторонах бедер, сбросили со смотровой площадки, и тут же на её место посадили новую заложницу.
— Она ещё жива, — ужаснулся Асталион, видя лежащую в крови девушку.
— Окружайте башню! Спасём, кого сможем. Прорываемся внутрь! — скомандовал Нельяфинвэ. — Лучники! Разделиться! На нас могут напасть с тыла.
Появившийся в окне орк держал маленького мальчика, приставив кривой кинжал к его горлу. Крича что-то на своём наречии, воин Мелькора жестами объяснял, что пленным не жить, если отряд Майтимо не уйдёт, но чья-то стрела заставила орка замолчать, вознившись в глаз. Ещё трое эльфиек полетели на землю, одну успел поймать подоспевший воин.
Прикрываемые лучниками, Нолдор повалили дерево, сделали таран и выбили дверь в башню. Из окон уже никого не сбрасывали, отчаянные крики доносились изнутри постройки.
В ворвавшихся на винтовую лестницу эльфов вылетело совсем немного стрел, которые ломались о щиты. Засевших в укрытии орков оказалось всего полтора десятка, а остальных, пытавшихся сбежать в лес, перебил отряд Асталиона.
Оказавшись среди мертвых орков, на одежде которых не было отличительных знаков, и ни один не закрывал тело металлом, обходясь плотными кожаными подобиями доспехов, Майтимо вытер меч и осмотрелся. Большинство заложников уже не шевелились.
— Позаботьтесь о раненых, — сказал он и направился к выходу.
— Спасибо, — прозвучало слово на местном наречии эльфов, но его Феаноринг уже запомнил. Голос принадлежал совсем юной девушке, обнимающей мальчика, которого угрожал убить в начале битвы орк. Рядом с ними сидела взрослая эльфийка, раненая в плечо, и горько плачущая. К ней подбежали ещё двое выживших детей, и, похоже, спасать здесь больше было некого.
— Ты храбрый, — тщательно подбирая слова, сказал Майтимо, наклонившись к мальчику, — не испугался чудовищ. Не заплакал. Однажды станешь великим воином.
Ребёнок просиял и, оттолкнув руки девочки, встал. Он с интересом и восхищением рассматривал светло-карими глазами Феаноринга, особенно звезду на латном нагруднике. И меч.
Потрепав мальчика по каштановым кудряшкам, Майтимо ступил на лестницу. Он надеялся, что с со стороны его воинов потерь нет.
***
В отряде, которым командовал Асталион, были и Нолдор, и теперь-уже-тоже-Нолдор, и Авари. А во время преследования и добивания остатков группы орков к другу Нельяфинвэ присоединился неожиданно появившийся из леса воин. По энтузиазму и громкости боевых кличей было ясно: этот эльф давно сражается с врагами своего народа, и получает от этого удовольствие. Похоже, личные счёты.
И когда стало ясно, что враги закончились, незнакомец снял простой, скромно украшенный коваными листьями шлем и поклонился, ища глазами командира отряда, но теряясь в роскоши доспехов.
— Меня зовут Амдир из Дориата, — сказал воин, спешиваясь. — Из великой и славной земли Эгладор.
— Я Асталион, — представился Нолдо.
— Моё имя Линдиро, — выступил вперёд ещё один эльф, и командир с удивлением посмотрел на него.
— Как тебя зовут, говоришь?
— Линдиро, отец. Понимаешь, мой новый отряд не может нормально выговаривать квэнийское имя, и получается… Обидно. И не совсем прилично. Этот вариант самый благозвучный.
— Линдиро, так Линдиро, — согласился Асталион.
— Меня отправил к вам Владыка Дориата Элу Тингол, — продолжил говорить Амдир, стараясь произносить слова четко и не быстро, надеясь, что его понимают. — Буду счастлив сражаться рядом с такими доблестными воителями.
— Мы тоже рады, — улыбнулся Асталион, в общих чертах догадываясь, о чём речь. — Наш общий враг должен быть повержен. И теперь вы, эльфы Эндорэ, не одиноки.
***
Почти весь путь державшись особняком, чтобы не попасться «на допрос» к Саэросу, Даэрон в конце концов устал ехать в одиночестве.
Скрашивая пугающий неизвестностью и черным дымом впереди путь музыкой, наигрывая незамысловатые мелодии на флейте, менестрель вспоминал Лутиэн и был уверен — принцесса о нём не думает. Наверное, уже нашла других помощников… Более сообразительных, более ловких, более искусных…
— Белег, — спросил менестрель воина, подъехав ближе, — какой у тебя идеал женской красоты? Увидев какую деву, ты мог бы потерять сон и покой навек?
Эльф задумался. Признаваться во внезапно навалившихся чувствах к Лутиэн точно не стоило, а думать о ком-то другом не получалось.
— Знаешь, певец, — серьёзно ответил вместо него Маблунг, — идеал красоты и потеря покоя — это разные вещи. Мне всегда казалось, что нет никого прекрасней Владычицы Мелиан. Что её образ способен лишать сна и покоя. Но… Однажды я встретил вовсе ничем не примечательную женщину, и с тех пор постоянно вспоминаю её слова, её голос, её взгляд… Смотрю на дым, и снова слышу всё, что она мне говорила.
— Что же она сказала? — удивился Даэрон.
— Что я неправильно живу. А ещё… Про меч, рождённый пламенем. Но ведь каждый клинок выходит из огня.
— Значит, — Даэрону понравились таинственные слова, захотелось сочинить песню, — речь не о стали, а о том, кто её держит.
— Слишком многие, — покачал головой Маблунг.
Белег, наконец, решил, что скажет.
— Я воин, мне не нужна супруга, — фальшиво и напряжённо произнёс он. — В любой момент мою жизнь может оборвать какой-нибудь орк или… Случай. Я не хочу, чтобы меня оплакивали, чтобы было больно тем, кто меня любит. Поэтому, пусть лучше я никому не буду нужен.
Даэрон слушал и понимал: это слова безответно влюблённого. Жаль его… Интересно, кто эта таинственная дева?
Дорога сворачивала, теряясь во мраке среди деревьев. Послышались приближающиеся голоса, стук сотен копыт, звуки музыки, грохот повозок.
— Это точно не орки, — взялся за меч, на всякий случай, Маблунг. — Слышите? Они поют весело и красиво.
— Всё в порядке! — закричал показавшийся из-за поворота Амдир. — Это эльфы! Посланники Валар!
— Им понадобятся наши земли, — подъехал злой и нервный Саэрос. — Такие важные господа выберут лучшие территории для себя, если пришли надолго. Надо решить этот вопрос. Пусть помогают и возвращаются домой. И сразу договоримся, чтобы никаких браков с нашими девами.
— Это не враги! — возмутился Белег. — И не захватчики!
— Да, разумеется, — ехидно скривился советник короля, — но им надо будет где-то жить, они захотят наших женщин, наши запасы. Дориат — единственное достойное королевство на этой земле. Как ты думаешь, куда они пойдут?
— Вы ещё ждёте чего-то хорошего от этого мерзкого типа? — невинно улыбнулся Амдир. — Не слушайте его. Говорить от имени короля Тингола будет Даэрон. А его, — воин указал на Саэроса, — привяжем к дереву и оставим до победы над врагом. Так у него будут причины желать нам удачи.
Советник побледнел, его губы задрожали, но осанка осталась горделивой.
— Делайте со мной, что хотите, — фыркнул он, — но Владыка Тингол вам этого не простит. А когда меня найдут, все узнают о вас то, что знаю я. А ещё, — Саэрос прищурился, — вы увидите, что я был прав. Ты ведь говорил с прибывшими эльфами? Они рассказали, что за битва произошла за лесом? С кем? Почему?
— Битва была не за лесом, — с весёлым огоньком в глазах сказал Амдир, — а в лесу. Это и битвой не назвать. А за лесом сгорел флот. Посланники Валар сожгли его, чтобы он не достался врагу.
— Вы слышали? — Саэрос довольно ухмыльнулся. — Я прав. Они пришли надолго. Или навсегда. И им…
— Они построят новые корабли, когда понадобится, — с угрозой произнёс Маблунг. — Замолчи, Саэрос, или я тебе в этом помогу.
Советник отмахнулся — мол, вояки, вам мозги не требуются.
— Так хочется узнать, какой он — Валинор! — восхищённо вздохнул Даэрон. — Наверное, прекрасный… И там нет орков, нет несчастий, любовь всегда взаимна, и никто не умирает. Сияет волшебный свет, песни льются пьянящей рекой! Нет нужды и страха… Нет глупых ссор, взаимных обид… Знаете, мне стыдно перед посланниками Валар за то, какие мы здесь… Жалкие.
Видя смерть, помнить жизнь
«Валинор — земля, где сбываются мечты!» — всегда с восхищением говорила мама своим драгоценным близняшкам, но что такого плохого происходило в Средиземье, не рассказывала. Никогда не объясняла, почему.
И мечта действительно сбылась: Элеммиро с раннего детства хотел петь для Валар. Для Манвэ. Чтобы сам великий Владыка Арды слушал скромного менестреля, чтобы улыбался ему и говорил приятные слова о его таланте. Это величайшая похвала, какая только возможна! Ради этого, думал когда-то Элеммиро, и стоит жить и творить.
Дорогу на Таникветиль, проходящую через леса, сильно расширили и оградили, выровняли обочины которые должны служить местом сбора брёвен. Менестрель смотрел на занятых тяжёлой работой эльфов и вдруг увидел, как из утопающей во мраке чащи на сделанных наскоро носилках вынесли полностью закрытые окровавленными плащами тела. Из коротких фраз, брошенных эльфами друг другу, Элеммиро понял: дерево упало не так, как рассчитывали и раздавило троих Нолдор насмерть, ещё четверо ранены, двое из них тяжело.
Менестрель печально опустил голову. Не так… Совсем не так он представлял себе сбывшуюся мечту. Путь к ней не должен пролегать во тьме, среди мёртвого леса, трупов собратьев и… В полном одиночестве.
— Одумайся, сестрёнка, — мысленно умолял Элеммиро, — вернись!
Но ответ каждый раз был один и тот же.
***
Глаза смотрели на смерть, а сердце помнило жизнь. Руки касались сухостоя, но кожа привычно ощущала мягкость. В ушах звенела тишина, но в душе лилась песня, забыть которую невозможно.
Здесь был высокий берег, песчаный и пологий. И узкая быстрая река — Багряная Лента. Если пройти немного через лес, откроется вид на озеро Эстель. Его свет погас, целебные свойства пропали, но память о них никто отнять не вправе. Никто!
Элеммирэ шла, не останавливаясь — она знала, что ищет. Была эльфийка здесь лишь однажды, в бесконечно долгий цикл сияния Древ.
И прекрасный, несмотря ни на что.
Влюбленные были вместе. Несмотря ни на что.
Они целовались и отдавались чувствам без остатка. Несмотря ни на что.
И были счастливы.
И пусть Макалаурэ должен был вернуться в крепость, ставшую для него тюрьмой, как можно скорее, ведь брат не мог прикрывать его бесконечно, влюбленные сердца бились в унисон, и им этого хватало.
А потом Элеммирэ пела:
Всё возвратится, я снова поверю
В мир нереального сна…
Где героем был ты.
— Действительно, нереальный сон! — рассмеялся Макалаурэ, лёжа на траве обнаженным, нежась и потягиваясь. — Из меня никудышный герой. Но… Любовник, вроде, неплохой, да, милая?
Элеммирэ, купаясь в реке прямо в лёгком платье, рассмеялась. Она была счастлива. И планировала месть.
Как менестрель может отомстить обидчику? Только музыкой и стихами. Именно в тот день, когда Макалаурэ смог надолго сбежать к ней из своего изгнания, Элеммирэ написала песню, желая Манвэ Сулимо быть повешенным на сосне. А заодно и наместнику Нолофинвэ. И… Всем, кто хотел зла роду Феанаро Куруфинвэ.
Умывшись прохладной искрящейся водой, Элеммирэ увидела, что её возлюбленный оделся. Зачем? Ему… Уже пора?
— Я хочу показать тебе одно место, — заговорщически улыбался Макалаурэ. — Возможно, когда-нибудь мы придём сюда и останемся навек.
Выжимая платье, Элеммирэ, смеясь, выбежала на берег…
Сколько времени прошло с тех пор? Сколько жизней прожито?
Тогда был свет, а сейчас девушка шла сквозь тьму, слёзы катились по щекам. Вот он, крошечный домик из отесанных брёвен, простой, наскоро построенный, но… Такой милый, такой уютный! Из него не хочется уходить.
Элеммирэ села на ступенях, стала гладить перила. Она помнила, как…
…Макалаурэ поставил на крыльцо арфу, и струны заиграли сами. Менестрель запел чарующую мелодию. Она была… Прекрасна.
Элеммирэ почему-то казалось, что музыка звучит не для неё. Но… Нет! Конечно же, для неё! Для кого же ещё?
"Мы будем жить с тобой
В маленькой хижине
На берегу очень дикой реки…
На берегу очень дикой реки,
На берегу этой тихой реки,
В дебрях чужих, у священной воды,
В тёплых лесах безымянной реки…"
Тогда была любовь. Теперь одиночество. И боль, становящаяся невыносимой. Но память… Память никто не сможет отнять. Никогда.
Примечание к части
Песни Элеммирэ:
Ирина Климова "Мне снилась ночь"
Мельница "Горец"
Макалаурэ, как обычно: Бутусов "На берегу очень дикой реки"
Как надо производить впечатление
Снова воссоединившись всем своим небольшим войском, Феаноринги тепло поприветствовали друг друга и двинулись в путь сразу же, не останавливаясь.
Макалаурэ ехал на лошади не один: сзади менестреля крепко обнимала одна из лечивших его знахарок. Заметив осуждающий взгляд брата, Феаноринг пожал плечами:
— Я не женат, мне можно. И вообще, я менестрель. А менестрели, Майти, свободнее самих Орлов Манвэ, потому что даже перед ним отчитываться не обязаны.
Разумеется, Макалаурэ не стал объяснять при своей новой любви, что да, он совершенно согласен с утверждающими, будто раньше не встречался всё время с разными девушками, но что ему остаётся? Лечь и позволить несбывшейся мечте убить себя? Ещё чего! Если хранить верность той единственной, о которой поёт сердце, нет смысла, ведь ей просто… Безразлично… Зачем тогда хранить целибат?
— В таком случае, — хмыкнул Майтимо, — ты женишься на местной принцессе, чтобы скрепить военный союз.
— Не пугай мою любимую! — возмутился Макалаурэ. — Не слушай его, милая, — сказал менестрель обнимающей его знахарке. — Это очень нехороший эльф. Очень.
— Знаю, — буркнула девушка.
Майтимо снова хмыкнул: брат неисправим. А эльфийка слишком злопамятна и предвзята.
Подъехав к ведущему свой отряд Асталиону, старший Феаноринг толкнул друга в плечо.
— Твои собратья молодцы, — с одобрением произнес Майтимо, — но нам нельзя себя переоценивать. Эти орки в башне были совсем с низов их иерархии. Заметил разницу между ними и напавшими на нас на берегу?
— Разумеется, — кивнул Асталион, — так о чём ты хотел говорить? Не об орках же.
— Тот эльф. Он уехал к своим отставшим собратьям?
— Да, мы с ними скоро встретимся. Их король Элу Тингол говорит, что мы его родичи. Судя по внешности Амдира, — Асталион заговорил тише, — не мы, а Тэлери. Думаю, не стоит им сближаться с местными собратьями.
Майтимо молча кивнул.
— Так о чём ты хотел поговорить? — снова начал настаивать друг, и Нельяфинвэ помрачнел.
— У меня очень плохое предчувствие, — сказал он, помолчав. — Ничего подобного не было ни перед изгнанием, ни перед гибелью нашего короля Финвэ и Древ Валар, ни перед Альквалондэ. Иногда я, казалось, беспочвенно волновался о семье, но это было совсем другое, — Феаноринг на короткое время замер, потом усмехнулся и поднял голову, смотря прямо на Асталиона. — Наверно, я просто соскучился по нашим весёлым посиделкам с Эонвэ в Форменоссэ. Особенно, когда проводили время втроём. Это было по-настоящему здорово! Помнишь?
Асталион рассмеялся:
— Да, позволивший себе набраться сверх всякой меры Айну — то ещё зрелище!
***
Метель закружилась туманными вихрями, закрыв ажурной пеленой север Средиземья. Среди тоскливой песни ветров слышались голоса тех, кто ждал главного зрелища.
Стоя на самой высокой вершине горной цепи, среди неукротимых вьюг, Мелькор приложил ладони к короне. Почерневшая кожа на руках вздувалась болезненными волдырями, словно ожоги были получены только что, и никакая магия не исцеляла их. Мелькор был уверен — Сильмарили постоянно воздействуют на него, незаметно, но неотвратимо. Но не отказываться же от величайшего творения, рождённого в Арде! Прислушиваясь к пению Камней — трём дивным голосам, чьи мелодии, такие разные, но абсолютно гармонично переплетённые, Вала был уверен — если музыке Сильмарилей придать Силу Творения, если сделать их песнь Изначальной Мелодией для зарождающегося мира, они создадут нечто прекрасное, совершенное. Их дитя превзойдёт Арду в своём беспощадном великолепии.
Но пока задача кристаллов другая. Надо передать привет папе, а заодно повеселить население северного края, празднующее воссоединение всех народов, преклонивших колени перед Великим Владыкой. Армия Мелькора будет по-настоящему непобедимой.
— Да, Камушки, — сказал Вала Сильмарилям, — ваш папа проиграет эту войну, и обречет на смерть ваших братьев, но вы, дивные кристаллы, ничем им не поможете. Зато я с вами сейчас поиграю.
Ладони невыносимо обожгло, корона раскалилась, но Мелькор, даже чувствуя, как начинают плавиться волосы, не отступил. Направив творящую силу на Сильмарили, он, на мгновение подавив их отчаянную борьбу, заставил свет вспыхнуть.
Орки и эльфы севера ахнули и пали ниц. Над высочайшей вершиной горного хребта засияло само небо. Переливы оранжевого, розового, золотого, сиреневого, голубого и белого света прогнали тьму волнами волшебного сияния. Стало светло. Всё вокруг преобразилось, обрело новые, невиданные ранее оттенки. Слияние магического цветного сияния со снежными вихрями окрасило весь север чарующими красками.
— Вот как надо производить впечатление, — ухмыльнулся Мелькор, из последних сил заставляя Сильмарили светиться. — Смотри, Феанаро, Дух Пламени, смотри. Обернись на уродливый черный дым, что ты оставил позади себя, пойми, насколько ты ничтожен.
***
Феанаро уходил с берега последним, думая о том, каким оказался путь его власти. Начавшись с гибели отца, утраты Сильмарилей и угасания света Древ, он пролегал по дороге, залитой кровью эльфов, заставлял дышать воздухом, пропахшим дымом, переступать через всё, чем дорожил, что пока ещё не смогли отобрать.
Ощущение полного одиночества среди многочисленного народа, готового идти за своим королём на смерть, не задумываясь, становилось невыносимым. Его сыновья тоже останутся с ним до конца, Феанаро знал это. Чувствовал. Но их всё больше разъединяла сама судьба. Всё дальше разводила.
Представляя грядущие сражения, полчища орков и… Кто знает, каких ещё тварей создал Моргот! Думая обо всем этом, Феанаро как наяву видел вновь бросающихся вперёд, прикрывающих отца, Нельо и Морьо, держащихся рядом Курво и Кано, Тьелко, всегда действующего согласно своим собственным планам, младших… И становилось страшно. Все они, его родные дети, могли погибнуть, защищая, прикрывая от стрел и клинков, его — своего отца. И если похищенные Сильмарили уничтожить невозможно…
Закрыв глаза, Феанаро гнал прочь мысли о том, как идёт по полю боя и видит сыновей убитыми. Погибшими за отца. Вместо него. Так не должно быть!
Ветер дунул с моря, дым лёг на берег, дышать стало трудно. Стоя в одиночестве на солёном песке, среди черной удушающей горячей пелены, Феанаро молча повторил свою Клятву.
Пора уходить.
***
Четверо Тэлери, закутанных в тёплые плащи, выступили из темноты и замерли, окружив растерянного Феаноринга.
— Мы нашли её, — сказал один из эльфов, в голосе звучала злоба.
— Она мертва, — процедил сквозь зубы другой. — Из-за тебя.
— И как верный супруг ты должен последовать за женой, — сзади скрежетнул металл.
Тэльво обернулся, закрутил головой. Что делать? Звать на помощь? Здесь рядом полно Нолдор…
Тэлери не двигались.
— Где моя жена? — дрогнувшим голосом произнес Феаноринг, понимая, что не успеет взяться за лук. — Что с ней?
— Упала со скалы.
— Спрыгнула.
Дыхание перехватило, словно на горле затянули петлю. Хватая ртом воздух, чувствуя бегущие по щекам слёзы, эльф именно сейчас понял, насколько важна была для него Иримэль. И ребёнок.
Мир в одно мгновение померк, расплылся и помутнел, Тэльво судорожно вдохнул, закашлявшись от налетевшего с ветром дыма, и вдруг понял, что остался один. Тэлери ушли?
Да, они ушли. И оставили рядом с то-ли-нолдо-то-ли-не-нолдо завёрнутое в плащ тело.
Тэлуфинвэ не помнил, что было дальше, просто в какой-то момент обнаружил себя сидящим на влажном холодном песке, положившим голову Иримэль себе на колени. Мокрые серебристые волосы прилипли к его ногам, подбородок и щека в крови, которую не до конца смыл прибой. И где-то вдалеке или, может, в воображении, прозвучал голос отца: «Присмотрите за ним».
Кто-то подходил, что-то спрашивал, но Тэльво не реагировал. Он сидел, гладил серебристые волосы, и с трудом хватал ртом воздух.
А потом вдруг кто-то резко поднял его на ноги и оттащил в сторону.
— Очнись! — крикнул в лицо бессильно повисшему в чьих-то руках брату Питьяфинвэ. Он резко встряхнул Тэльво, хлопнул ладонью по щеке. — Опомнись! Пора уходить! Сожги тело и покончи с этим безумием! Слышишь?
— Нет, — прошептал Тэлуфинвэ, — никогда. Я сожгу тело, пойду исполнять Клятву, но ваш король мне не отец. Отпустите!
— Отпустите его, — прозвучал из тьмы голос Морифинвэ. — И дайте сухую одежду. Мой верный слуга обезумел от горя. Будьте милосердны. Позвольте проститься с женой. А потом пусть приступает к своим обязанностям. Работа предстоит очень трудная.
На севере засияло небо.
Только справедливость
Вдали заблистал свет. Сначала казалось, что на небе взошла новая звезда, прекрасная, сияющая и дарящая надежду. Конечно, все знали — это не новый светоч на небе, а дворец Владык Арды. После долгих скитаний во тьме и дыму, где единственным светом было обжигающее пламя факелов, венчающее вершину горы Таникветиль величественное строение казалось прекраснейшим творением в Арде. И к нему хотелось стремиться, умолять, чтобы пустили внутрь. Хотя бы на мгновение…
— Финьо… — поддавшись чувствам, прошептал Нолофинвэ. — Что ты наделал…
Эонвэ рядом не было, и это несказанно радовало. Младший брат Феанаро был уверен, что не сдержится и схватится за меч, если услышит от посланника Манвэ хоть слово.
Аклариквет был немногословен, рассказывая о настоятельном предложении петь для Валар, превратившись из менестреля короля в говорящие часы, сказал лишь, что его выбор, сделанный однажды, не подлежит пересмотру. В тот момент Нолофинвэ хотелось обнять и расцеловать своего певца. Хоть кто-то останется с ним, что бы ни случилось… В других Нолдор брат Феанаро не чувствовал уверенности, ведь после почти сотни дней, проведенных в Альквалондэ, верность многих стала очень спорной. И даже осудить эльфов за это было бы неправильно.
Дворец Владыки Манвэ приближался, обретал очертания. От слепящей красоты замирало сердце, на глаза наворачивались слёзы. Не было никакого желания думать о том, что таится за сияющим великолепием.
Просто любоваться…
***
Казавшийся хрустальным ажурный балкон выглядел хрупким, и когда-то Арафинвэ опасался ступать на него, но теперь неуверенности не осталось: это же дворец Валар, как здесь может быть что-то непродуманным?
За столом, поставленным вплотную к внешней стене, сидел над толстенной книгой летописец Квеннар и-Онотимо и ждал, когда новый король начнёт диктовать.
Арафинвэ не торопился. Он думал над сказанным ему Владыкой Манвэ и не мог понять, что же именно настолько неправильно диктовал летописцу Финвэ, что текст надо полностью переписать, чтобы украсить новую галерею дворца историей королевского рода Нолдор.
— Что прикажешь делать с версией твоего отца, государь? — спросил летописец, открывая страницу, с которой начиналось записанное со слов Финвэ повествование.
— Если оно неправильное, — серьёзно сказал Арафинвэ, — надо сжечь эти страницы. Зачем смущать разум эльфов ложью?
— Твой отец не считал это ложью.
Младший сын Финвэ задумался. Летописец Квеннар прав: не считал. Но ведь Владыка Манвэ не может ошибаться. Что же он говорил о заблуждениях отца? Ах, да, слишком доверял жене и её брату. И Нолофинвэ. А ещё боготворил старшего сына. Абсолютно незаслуженно! Таланты Куруфинвэ были плодом искажения Арды Мелькором, они и лишили беднягу последнего разума. А Ноло… Он всё знал, понимал, и ничего не предпринимал, чтобы защитить отца от безумного родича. Напротив, Нолофинвэ, встав у власти, договорился с матерью и бросил Финвэ на растерзание Мелькору и проклятой семье Феанаро. А он… Арафинвэ… Каким он был наивным! Это непростительно! Но теперь, волей Валар, глупец и слабак обрёл разум и силу. Теперь он всё исправит!
Летописец вырвал из книги страницы и незаметно убрал в ящик стола.
***
Когда, подходя к подъёмникам, построенным для гостей дворца Владык Арды, Нолофинвэ увидел встречающего его Эонвэ, он ничуть не удивился. Эмоции были иными. Абсолютно.
Слуга Манвэ это понимал и улыбался ещё шире.
— Видишь эти связки брёвен? — спросил Эонвэ. — Огромные, да? И постоянно прибавляются новые. Для них уже копают подземное хранилище, но пока оно не готово, складируют здесь. Твои собратья заняты работой. Тяжёлой, но необходимой. Весь сухостой должен быть убран, чтобы освободить место для новой жизни. Как мудрый глава Дома, ты должен помочь. Разумеется, никто не заставит сына мёртвого короля браться за топор самому. Но предложить могут. Хотя… Да нет, вряд ли. Но эльфы твоего Дома должны отправиться в леса. Особенно это касается тех, кто пролил кровь.
— Эонвэ, — Нолофинвэ закрыл глаза, делая очень глубокий вдох и пряча руки за спину, чтобы не демонстрировать сжатые кулаки, — прошу, если для меня нет Слова Валар, ничего не говори.
— Видишь ли… Нолофиньо… — Майя поднял глаза к небу, — тебе не по рангу указывать мне, что говорить, а что нет. Вот сейчас поднимемся наверх, к Валар, их я буду слушать и слушаться.
Оставалось лишь стиснуть зубы и пытаться успокоиться. Эонвэ весьма недвусмысленно дал понять, что никого брать с собой во дворец не стоит, и это настораживало вдвойне. Что собирается делать Манвэ? Живьём швырнет в бездну?
— Думаешь, ничего хуже быть не может? — спросил Эонвэ.
— Я на это надеюсь, — содрогнулся Нолофинвэ.
Подъёмник двинулся к вершине горы.
***
В небо над дворцом Манвэ взмыл столп света, в высоте взорвался сияющим шаром, рассыпался миллиардами искр, и на землю начали медленно оседать крохотные звёздочки, словно пыльца над озером Эстель. Ветер стал разносить сияние далеко от Таникветиль, и, наблюдая чарующее зрелище, эльфы улыбались.
Глорфиндел осторожно слез с лошади, но всё равно, поморщившись, сдавил ладонью бедро. Ещё сильно болит… Собравшись с духом и выпрямившись, эльф заулыбался, откидывая за спину длинные волосы. Осматривая внимательным взглядом наскоро обустраиваемый временный лагерь, военачальник, стараясь не хромать, пошёл проверить, всё ли в порядке.
Увидев что-то обсуждающего со своими воинами Финдекано, Глорфиндел не смог пройти мимо.
— Приветствую, доблестный мечник! — рассмеялся золотоволосый Нолдо. — Твой клинок потрясающе скор и остр. Не могу дождаться возможности снова сразиться на стали! Очень уж не люблю проигрывать, а особенно по вине того, кто в драке даже не участвовал. А пока предлагаю соревнование, чтобы выяснить, чей лук более меткий.
Финдекано отошёл от собратьев и встал перед Глорфинделем, оценивающе осмотрев его.
— Не боишься, что я случайно выстрелю в тебя? И не промахнусь.
— Нет! — захохотал Глорфиндел. — Не боюсь. Случайно ты в меня не выстрелишь. Только специально. Но я ведь могу увернуться.
— Рана помешает, — серьёзно сказал Финдекано. — Не увернёшься.
— Что поделать, — пожал плечами эльф, — значит, суждено мне так глупо умереть. Но я ведь сам предложил, теперь не имею права отказаться.
— Зато я имею.
— Я настаиваю.
Финдекано попытался стряхнуть с себя искрящуюся «пыльцу», наконец, долетевшую до земли, но она осела на ладони и прилипла.
— Теперь все будем сверкать, — хмыкнул сын Нолофинвэ, поднимая голову и сдувая от себя пылинки. — Что за дрянь?
— А мне это кажется красивым! — с жаром возразил Глорфиндел. — Мы не сошлись во мнениях! Это определенно повод соревноваться в стрельбе.
— Я могу пристрелить тебя без всякого соревнования, — процедил сквозь зубы Финдекано, возвращаясь к своим воинам.
Лаурэфиндэ отмахнулся и пошёл дальше. Через совсем короткое время послышались подбадривающие крики, звук спускаемой тетивы и вонзающихся в дерево стрел.
— Нашёл-таки ещё одного бездельника, — чуть слышно произнёс Финдекано. — Заняться ему нечем!
Вскоре вокруг Глорфиндела и его противника собралась целая толпа, воодушевленная, кричащая и поющая. Громче всех звучал хохот Эленнис, болеющей… Не за брата. Но у Финьо не было настроения удивляться. Он ждал возвращения отца, словно приговора. Изначально собиравшись свернуть на север при первой возможности, сын Нолофинвэ после разговора с Эонвэ понял — в этом нет смысла. Лучше встретиться с Валар лицом к лицу и прямо поговорить, а не ждать, погонятся или нет, заставят возвращаться или не заставят. К тому же… Отец здесь из-за него…
***
Огромная открытая смотровая площадка под самым шпилем дворца открывала потрясающий вид на Аман, и Нолофинвэ невольно обратил внимание, что с неё замечательно обозревается всё ещё горящий в Альквалондэ лес.
Манвэ, Тулкас и Эонвэ, почему-то выглядевшие, как трое близнецов, о чем-то молча переговаривались — Нолофинвэ это чувствовал, и подобное положение вещей не обещало ничего хорошего.
Воздух рассек пронзительный свист, смешанный с клёкотом и шорохом перьев, и на пол, состоящий из разноцветных кварцевых плит сел орёл размером с пони. Отливающие золотом перья завораживающе блестели, но трогать огромную птицу Нолофинвэ бы не решился.
Все три «Манвэ» одновременно подошли к орлу, но только на того, кто был посередине отреагировал пернатый соглядатай. Позволив погладить себя по перьям на шее, орёл издал пронзительный крик и улетел.
— Дивные дела творятся в Средиземье, — констатировал Манвэ и посмотрел на своего гостя. — Тебе интересно узнать, как дела у Феанаро?
Нолофинвэ кивнул, учтиво поклонившись.
— Сыновей у него действительно шесть! — захохотал Тулкас. — Похоже, сжёг младшенького вместе с кораблями Тэлери!
— Не может быть! — ужаснулся второй из сыновей Финвэ.
— Можешь проверить! — снова расхохотался Тулкас. В образе, идентичном Манвэ, он выглядел странно, нелепо и… Ужасающе. — Иди к Намо и спроси! Можешь в бездне и оставаться!
Владыка Арды заговорил с братом без слов, и Тулкас притих. Эонвэ стоял, вытянувшись, руки по швам, взгляд пустой и покорный.
— Орёл не приносит вестей словами, — пояснил Манвэ, — это лишь образы, запечатлённые глазами птицы. Тэлуфинвэ среди сыновей Феанаро нет. Но не эта весть главная, Нолофинвэ. В Средиземье началась великая война! Пока это лишь небольшие стычки противоборствующих сторон, но армии огромны и сильны. И никто не намерен отступать. Ты действительно хочешь присоединиться к Феанаро, Мудрый Финвэ? Или останешься с младшим братом? Со своим королём. Поможешь советом, эльфами, богатством. Мы должны как можно быстрее восстановить природу Валинора, иначе очень скоро из еды останется только рыба иводяные зверьки. Ты возьмёшься за благое дело или отдашь жизнь по глупости?
— Я хочу увидеть брата, — мрачно произнес Нолофинвэ. — За этим я здесь. Поговорю с ним, и решу, что есть благое дело, а что обернётся глупой смертью. Но прежде, скажи, Владыка Манвэ, что грозит моему сыну?
— Справедливость, не более! — хохотнул Тулкас, хлопнув в ладоши.
— Именно, — подтвердил Манвэ. — Справедливость. Финдекано замарал душу невинной кровью ради восставшего против Валар рода Феанаро Куруфинвэ, коим суждено теперь пролить бессчётные слёзы, стать отвергнутыми и проклинаемыми, презренными изгоями, обездоленными и гонимыми. Их подвиги и творения станут прахом, единственной же памятью, воплощенной в слова о роде Феанаро, станет их бесчестье. Это судьба любого, кто смеет бросать вызов законам Валар. А после смерти тел, ты видел, что ждёт отступников. Во владениях Намо не найти сочувствия и не вымолить прощения. Поэтому, Нолофинвэ, делай это, пока жив.
— Я… — эльф судорожно сглотнул. — Я должен увидеть брата. Короля. Моего. Где он?
Все три Манвэ указали Нолдо на дверь.
***
— Не ведал он, что творил, — монотонно диктовал летописцу Арафинвэ, расхаживая вперёд-назад по балкону, любуясь прозрачными перилами. — И тогда опечалились Владыки и залились горькими слезами. «Зло непременно обернётся добром!» — так утверждал Манвэ, но с ним не был согласен хозяин Бездны, молвив, что зло есть зло и таковым навек останется.
Квеннар и-Онотимо покорно записывал текст, но в глазах эльфа читалось изумление, граничащее с потрясением.
— Брат! Арьо! — воскликнул бледный, словно полотно, Нолофинвэ, выбегая из зала на балкон, протягивая дрожащие руки. — Как я рад, что хоть у тебя всё в порядке!
Арафинвэ сдержанно улыбнулся.
— Не надо объятий, — холодно произнес он, — твои руки в невинной крови. Ты сам убийца и отец убийцы, которого пытаешься спрятать от справедливого суда.
— Что?
— Ты всегда лгал и притворялся, и пытаешься делать это снова. Но теперь, единокровный брат, я вижу твои истинные намерения.
— А где твои дети, Арьо? — прищурился Нолофинвэ.
— Я отпустил их с миром, — очень печально вздохнул король. — И буду неустанно молить Эру об их благополучии. Чтобы судьба отступников не настигла их. Мои дети ушли, но о них не распространится дурной славы. Они станут великими, всеми любимыми и почитаемыми правителями. Я сделаю всё ради их счастья. Я очистил сердце и разум. Я мог бы посоветовать это и тебе, но вижу, ты ещё не готов познать Истину и принять её. Тебе нужны тяжкие испытания, чтобы пришло осознание Правды. Мне очень жаль тебя, брат. Ты сам замарал свою душу, и продолжаешь это делать. Но я верю — однажды прозреешь даже ты.
«Вот о чём говорил Эонвэ, — ужаснулся Нолофинвэ. — Он сказал правильно — я должен был увидеть брата…»
— Где мама? — с замиранием сердца спросил старший сын Индис.
— Пока в Тирионе. Но скоро уедет. Если хочешь увидеться, поспеши. И помни, брат, я буду молить Эру о вашем прозрении.
— Не утруждай себя, — сверкнул глазами Нолофинвэ. — Я дал слово в присутствии Валар, что последую за Феанаро, куда бы брат ни шёл. Хочу или нет, мне придётся его сдержать. Возможно, часть моих подданных останется в Валиноре, станет твоим народом. Но среди них меня не будет. Прощай.
Арафинвэ молчал. Проводив взглядом брата, он со вздохом закрыл глаза, что-то долго шептал, а потом снова серьёзно посмотрел на Квеннара.
— Записывай. «И столь велика была ложь сильнейшего из Валар, что не могли противостоять ей даже величайшие умы…»
Валар помогут
Тонувший в удушливом дыму город жил. Жил и выживал, несмотря ни на что. Эльфам Альквалондэ удалось не подпустить огонь к строениям, но погасить не получалось. Отделив опасные участки леса широкими просеками, Тэлери привыкали жить со своими потерями в опустевших домах опустевшего порта, на утонувших в безмолвии улицах. Население сократилось втрое, и каждая семья увидела смерть.
Но были и те, кто, поддавшись песням Нолдор, готовились увидеть новую жизнь, поэтому последовали за мужьями к Таникветиль, боясь оставаться с сородичами, смотревшими на них, как на предателей.
Пытаясь продолжить жить, несмотря ни на что, Тэлери забыли собственную легенду о музыке, и не поняли, что над городом зазвучала Седьмая Песня.
И на Альквалондэ обрушилась пустота, тьма и тишина. Рана, нанесённая Лебяжьей Гавани войной, напитавшаяся кровью, была неисцелимой, земля взвыла пронизывающими насквозь ветрами, а во время отлива из моря выступили тени, послышался скрежет металла, запах морской соли сменился вонью палёной плоти.
Над причалом, с которого были сброшены первые погибшие в Альквалондэ эльфы, задрожал воздух, вспыхнули два белых огня, черная фигура поднялась башней, трепеща клубами мрака, вращающимися по спирали, обтекая вязкой бело-красной жидкостью, медленно сползающей на землю, словно неторопливые выжидающие удобного для нападения момента змеи. Земля задрожала, завыла жалобным плачем, вихри вокруг огромной чёрной фигуры устремились внутрь белых сияющих огней глаз, порождая новые вязкие потоки.
Ниэнна двинулась вдоль причала, проскользила над водой, где стояли корабли-лебеди. Ветер оглушительно зарыдал, вода застыла, стала алой, раскололась стеклом и, вспенившись, почернела, ожила.
Плакальщица выступила на берег, и песок мгновенно высох, взвился воронками, засыпал белокаменные дороги. Видя Ниэнну, редкие прохожие в ужасе бросались бежать, и в спину их хлестал ветер, доносящий стоны тяжелораненых и умирающих. Вязкие потоки проникали сквозь камни, впитывались в землю, и всюду на площади дворца из стыков белоснежных плит заструилась кровь, пузырясь, взлетая каплями и устремляясь в клубящиеся вихри мрака, которые втягивала в своё нематериальное тело Ниэнна.
Фигура двинулась внутрь дворца, задержалась на крыльце у ступеней и просочилась призраком сквозь стену.
***
Ветер стих, море успокоилось, в гавань вернулись чайки.
Эльфы, осмелившиеся выйти из домов, почувствовали, как легко дышится. Казалось, будто стало светлее. Захотелось улыбаться и… Петь. О любви.
Отправившиеся проверить свои лодки рыбаки увидели летящих в Альквалондэ лебедей. Смотря на прекрасных величественных птиц, заплакали даже те эльфы, чьи сердца, казалось, окаменели от пережитого горя.
Лебеди… Они вернулись домой.
***
— Это безумие! — прошептал Тэлеро, резко отталкивая брата. — Знаешь, что будет…
— Нам терять нечего, не понимаешь?
Четверо уроженцев Альквалондэ вслушивались в тишину средиземского леса, боялись разводить костёр, чтобы не быть замеченными.
— Я был в его личной охране! Думаешь, мало о нём знаю?
— Это правда?
— Да, мой брат служил в королевской гвардии в порту с тех самых пор, как поползли слухи о заморских чудовищах.
— Довольно! — зачинщик встал и стремительно выхватил лук. — Идём вместе. Или кто-то умрёт. Сейчас.
— Молчите…
Эльфы снова прислушались. Тишина.
— Вы же чувствуете, как легко на сердце? — спросил главный заговорщик. — У нас всё получится! Если бы не был уверен в обратном, сказал бы, что Валар снова с нами. Нам… Помогут. Я это чувствую.
***
Даже в темнице можно чувствовать себя свободной, а видя у своих ног весь мир — пленницей.
Свобода — она в сердце, и угнетение только добавляет желания бороться, делает ярким и незабываемым каждый миг без оков.
Даэрон ушёл надолго, и Лутиэн вздохнула свободно. Влюбленный менестрель приносит много пользы, но его вечно кислая физиономия надоедает. И попытки договориться о свадьбе за её спиной порой выводили из себя. Возникало желание раздавить, уничтожить в навязчивом ухажёре саму жизнь, но принцесса понимала — так нельзя поступать. Она ведь намного сильнее Даэрона, её чары — Изначальная Песнь. Как можно нападать на слабое существо, которое доверяет? Надо спасать, охранять, беречь, помогать… Не калечить и не убивать. Эру пробудил чувствующие сердца, чтобы они наполнялись счастьем, и обязанность Айнур — следить за исполнением Замысла.
Лутиэн считала себя Майэ, не ощущая принадлежности к расе эльфов, хоть и знала, что её силы и способности отличаются от тех, коими обладала мать.
Они не слабее. Просто… Иные.
Лутиэн не требовались арфы и флейты. Она сама была воплощением музыки, песни и танца, слившимися в единой гармонии, рождённой из сияния звёзд.
Кружась и соединяясь сердцем с природой, принцесса знала — за ней наблюдают шпионы отца, но это даже забавляло: она понимала — эльфы смотрят на неё не как на объект слежки, а как на дивной красоты деву, танцующую на берегу широкого ручья под светом звёзд, среди цветущих кустов и трав. Усыпить их и даже лишить разума — ничего не стоит. Но этого нельзя делать. Никогда и ни с кем. Песня должна творить и украшать, литься кристально-чистой целебной водой из самого сердца. И пусть звёзды сияют ярче!
Всегда быть послушной, примерной и неживой,
Любимой, наивной, но лишь не самой собой.
Пойми, я не собственность твоя.
Я только лишь своя.
Наверх, по канатам, подняться и мир узнать,
По тонкому льду пробежаться,
Рискнуть собой!
Я буду всегда принадлежать
Лишь себе одной.
Ты скажешь, что хочешь меня лучше знать,
Но ты лишь причина всех бед.
Ты хочешь мне в жизни свой путь навязать,
Но я вырвусь птицей на свет!
И с неба звезду я достану себе сама,
Я стану сильнее, оставшись сама собой. Бороться, когда вокруг лишь тьма! Владеть своей судьбой!
Не надо вопросов, не надо пустых забот.
Оставьте! Пустите! Ведь я — это просто я.
Я прочь убегу от вас вперёд.
Я только лишь своя.
И если захочешь меня отыскать,
Ты просто меня отпусти.
Но только не вздумай меня привязать,
Свободу смогу обрести!
И если ищу я защиты в кругу друзей,
Смогу все печали и боль с ними разделить,
Но только свободу мою ты не смей душить.
Я не расстанусь с ней!
Она моя!
Если шпионы отца ответственно подходят к делу, пусть расскажут, о чём поёт его дочь. Он вряд ли удивится.
***
— К войне мы не готовы, — сказал Тингол, читая срочное послание от Саэроса. — Это очень плохо.
Король и королева соединили руки и одновременно вдвоём держали письмо советника, переданное с гонцом.
— Я создавала Завесу для защиты от врага, — промолвила Мелиан, — я хотела, чтобы эльфы жили в безопасности. Но узы братства заставляют тебя, мой супруг, жертвовать подданными?
— Я не хочу потерь, — не согласился Тингол, — давняя война едва не уничтожила наш народ. Враг хитёр: дождался, когда многие эльфы уйдут за море и напал. Позже он сделал невыносимой жизнь Авари, вынуждая их преклонять перед ним колени, чтобы не быть уничтоженными орками. Мы бездействовали, охраняя лишь собственные границы. Но теперь…
— Ты прав, мой супруг. Дождёмся возвращения посольства и решим, сколько воинов пошлём в помощь братьям.
Отослав гонца, владыки Дориата вернулись в зал, где в отсутствии Даэрона пели и играли все желающие. Разные песни звучали одновременно со всех сторон, и кому-то это казалось смешным, а кто-то злился. Но вина хватало и тем и другим.
Примечание к части
Песня Лутиэн "Я буду принадлежать лишь себе" из мюзикла Элизабет
В опасном лесу
Далёкий волчий вой аккомпанировал рукопожатию будущих союзников. Майтимо и Амдир, приветствуя друг друга, говорили лишь те слова, которые понимали оба, а язык зверя, созывающего в лесной глуши свою стаю, был ясен всем: вожак предупреждал об опасности.
Асталион занервничал: ушедшие в разведку эльфы могут попасть в беду, ведь вряд ли животные испугались бы обычного отряда орков.
— Спокойно, Нолдо! — тихо, но неожиданно властно произнёс Макалаурэ, и Асталион удивлённо посмотрел на собрата. — Мы знали, на что шли.
— Уверен?
Менестрель усмехнулся.
— Не уверен. Но ведь никто не должен об этом знать, правда?
Саэрос внимательно смотрел на сородичей из-за моря. Они… Светились. Но это не сияние горящего огня или звёзд. Это… Непостижимое, невидимое глазам, но ощущаемое сердцем свечение души, отраженное в глазах. От эльфов, назвавших себя Нолдор Амана, исходила мощь, чужая и пугающая, но прекрасная, притягивающая взгляд. Это была неописуемая словами красота, рождающаяся в глубине сердца.
Рядом с ними находиться долгое время не было никакого желания. А лучше и вовсе никогда не встречать.
Подозвав помощника, Саэрос сел у костра и начал диктовать письмо королю.
Волчий вой отдалился, но стал более пронзительным, в нём зазвучал страх. Эльфы насторожились, Маблунг скомандовал своим воинам сомкнуть кольцо вокруг советника владыки Дориата, чтобы защитить его в случае нападения.
Майтимо сделал всего один жест, и его отряд мгновенно приготовился к бою, частично рассеявшись и скрывшись среди вековых деревьев.
Оставшись с охраняющими повозки эльфами, Макалаурэ внимательно наблюдал за новыми знакомыми.
Белег переглянулся с Даэроном, взгляд воина был вопросительным. Менестрель отрицательно покачал головой, и лучник понял, почему: песня Даэрона усыпит и своих и чужих. И что же, самому идти убивать врагов, напевая? Надолго сил не хватит… Отвлечёшься — смерть. А того, кто может направить магию музыки, здесь нет.
Саэрос, прищурившись, смотрел за молчаливыми переговорами своих воинов и что-то с презрением диктовал помощнику. Он словно не слышал далёкого жалобного визга, приближающегося воя и странного пронзительного свиста, доносящегося с высоты, раздающегося среди густых крон.
***
Беглецы, услышав приближающийся вой, схватились за луки и устремились ещё глубже в лес, следуя выбранному направлению. Далеко позади раздался шум борьбы: звенели мечи, кто-то кричал, командуя, а кто-то от боли, но всё перекрывал ужасающий рык, переходящий в рёв.
Эльфы бежали сквозь тьму, прыгая через корни, уклоняясь от ветвей и огибая стволы. Звук сражения удалялся, становился всё менее различимым, и вдруг из мрака прыгнула чёрная тень.
Мгновенно среагировав, Тэлери выпустили стрелы, тень взвыла, сверкнули алым пламенем глаза, и жуткая тварь, лишь отдаленно напоминающая волка, скалясь, ринулась во тьму, разбрызгивая кровь, которая с шипением и паром растворяла листья, кору и даже землю.
Один из беглецов остался неподвижно лежать на мхе, кожа на лице, шее и замершей на груди руке сморщилась, почернела, пошла волдырями, выступила кровь. Собратья бросились к нему, но, склонившись, увидели в застывших глазах смерть.
— Я не отступлю, — поднялся на ноги главный зачинщик побега. — Если струсили, возвращайтесь и ползайте на коленях перед Нолдор! Перед убийцами наших братьев! Я пойду один! И вы, если не сдохнете, ещё узнаете о моём успехе.
— Что делать с телом? — тихо спросил его брат.
— Придётся бросить здесь. Если нас станут искать и найдут труп, бросят бесполезную затею. Ради «чешуйчатых гадов» никто рисковать жизнью не станет.
Трое Тэлери в последний раз взглянули на погибшего друга и в молчании продолжили путь.
***
— Яд! — заорал что было сил Амдир, чтобы его услышали. — Зубы! Пасть! Яд! Осторожно!
— Чудовища ядовиты! — крикнул своим воинам Майтимо. — Не дайте себя укусить!
Ударив щитом обрушившуюся сверху крылатую тварь, старший Феаноринг замахнулся мечом, но рассёк пустоту.
Тени бросались молча, внезапно и слишком быстро. Асталион с сыном, встав спина к спине, стреляли во тьму, и твари, воя от впивающихся в тела стрел, отступали.
К огню костра ни крылатые, ни четвероногие даже не приблизились.
Чудовища исчезли так же внезапно, как появились, и теперь тишину рвали только стоны. Всюду шипела, дымилась и съёживалась трава, Нолдор осматривали соприкасавшийся с ядовитой кровью металл, с радостью замечая, что мечи и доспехи не повреждены.
***
— Есть противоядие? От этой… Дряни. Лекарство… Что помогает?!
Майтимо видел — его либо не понимают, либо эльфам Дориата нечего ответить. Отчаянно борясь с желанием снести кому-то из них голову, Феаноринг стал убеждать себя, что в данной ситуации помочь раненым всё равно не сможет, и обязан думать, что делать дальше, а случившееся пусть остаётся в прошлом.
И не мог. Видя растерянность знахарок и их помощников, молчаливую скорбь на лицах молодых воинов короля Тингола и показное равнодушие Саэроса, Майтимо, понимая, что ещё немного, и с собой не справится, подозвал брата и Асталиона.
Но не успел он начать разговор, подошёл Амдир. С небольшим изящным топориком.
— Единственный способ спасти, — сказал воин, — перетянуть, отрубить и сделать это быстро. Пока яд не растекся по телу.
— Лучше сразу убить, — Майтимо рванул с места в сторону наскоро поставленных для лекарей палаток, но Макалаурэ и Асталион удержали его.
— Дай им шанс, — посмотрел в глаза брата менестрель. — Пусть Амдир поможет.
Дориатский воин благодарно кивнул и ушел к знахарям. Стоны, доносящиеся из палаток, перешли в вопли, хрип и отчаянную мольбу.
— Его помощь продлит мучения, — оттолкнул сородичей старший Феаноринг. — Сами подумайте! Двое там укушены в предплечья. Согласен, да, можно жить и даже сражаться с одной рукой. Можно даже попытаться продолжить путь с открытой раной! Но что делать тем… Восьмерым? Да? Тем, что сейчас станут одноногими?! Вы их на себе потащите? Видите же, что здесь за леса! Как тут кто-то живёт?! Почему до сих пор не собрали армию против Моргота?!
— Майти, успокойся! — Макалаурэ снова взял брата за плечи. — Мы за этим и пришли. Собрать армию. И соберём. Маблунг нам сейчас нарисует карту, насколько сам знает земли к северу от… Отсюда. Элу Тингол, Эльвэ, обязательно захочет отомстить за Финвэ.
— Ты хоть лишнего не сболтнул?
— Майти, — совершенно серьёзно сказал Макалаурэ, — я, может, и менестрель, но не дурак.
Асталион тихо рассмеялся в кулак. Нельяфинвэ вздохнул.
— Что предлагаете делать с ранеными?
— Подождём немного, посмотрим по их состоянию, — ответил Макалаурэ.
— А я пока договорюсь, куда именно должна будет подойти подмога от Эльвэ, — Асталион похлопал друга по плечу. — Иди, посмотри, как там Аратэльмо. Неопределенность хуже всего.
Согласно кивнув, Майтимо направился к палаткам. Он шёл и заранее знал ответ на свой вопрос. Чувствовал. И даже не успев зайти внутрь, услышал подтверждение:
— Умер, — сказала новая любовь Макалаурэ, и кто-то рядом с ней заплакал.
***
— Мы возьмём ваших раненых в Дориат, — очень неожиданно для всех предложил, вставая от костра, Саэрос. — Не обещаю, что выживут, но наши лекари сделают всё возможное для тех, кто выдержит путь.
Майтимо и Макалаурэ переглянулись.
— Перед дорогой, — шепнул брату старший Феаноринг, — пусть твоя подруга ещё раз всем напомнит держать язык за зубами. Эльвэ точно не понравится случившееся с его племянниками.
— Разумеется. — Макалаурэ повернулся к остальным. — Прежде чем мы простимся с Тэлери Дориата, — загадочно улыбнулся менестрель, — нам всем надо отдохнуть. Разжигайте костёр жарче! Твари тьмы боятся пламени!
Достав из сумки арфу, Макалаурэ поймал восхищённый взгляд Даэрона. Казалось, эльф сейчас лишится чувств от восторга. Феаноринг взглянул на свой инструмент: витые серебряные струны, сплав белого золота с красным, отлитый в форме лозы. Ни камней, ни звёзд… Обычная арфа, с такой на праздник не пойдёшь…
«Видимо, — понял Макалаурэ, — здесь иные представления о роскоши».
— В давние времена, — загадочно произнёс менестрель, — когда Моргот ещё не осквернил Валинор, у Нолдор была королева. Прекрасная, мудрая и светлая. Король Финвэ любил её всем сердцем. Но враг эльфов, притворяясь другом, втайне завидовал их любви, их счастью, и погасил пламя души Териндэ. Королева заснула, словно мёртвая, но надежда на её пробуждение никогда не покинет нас. Териндэ — наша единственная королева на все Эпохи!
Струны большой арфы из белого и красного золота заиграли сами собой, Макалаурэ взял ещё одну — маленькую, кварцевую. Пальцы коснулись тонких прозрачных нитей.
Руки Териндэ, как забытая песня под упорной иглой.
Звуки ленивы и кружат, как пылинки, над её головой.
Сонные глаза ждут того, кто войдет и зажгёт в них свет.
Утро Териндэ продолжается сто миллиардов лет.
Я знаю тех, кто дождется, и тех, кто, не дождавшись, умрёт.
Но и с теми и с другими одинаково скучно идти.
Я люблю тебя за то, что твоё ожидание ждёт
Того, что никогда не сможет произойти.
Пальцы Териндэ, словно свечи в канделябрах ночей,
Слёзы Териндэ превратились в бесконечный ручей.
Утро Териндэ продолжается сто миллиардов лет.
И все эти годы я слышу, как колышется грудь.
И от её дыханья в окнах запотело стекло.
И мне не жалко того, что так бесконечен мой путь.
В её хрустальной спальне постоянно, постоянно светло.
— Это… Это потрясающе! — выдохнул Даэрон. Макалаурэ даже не пришлось применять чары, чтобы шокировать и заставить плакать эльфов Дориата.
Саэрос опомнился первым.
— Нам тоже есть, что рассказать вам, чужеземцы, — хмыкнул он. — Ой, простите, кажется, я неправильно подобрал слово. Не чужеземцы, а… Пришлые? Нет, тоже не то. Посланники, ведь так?
Маблунг, насвистывая и смотря вверх, достал кинжал.
— Я плохо говорю на их наречии, — пояснил советник, — оно нелогичное, то есть… Непоэтичное… Ах, непривычное!
— Господин советник…
— Что, Маблунг? Я лишь хотел сказать, что Даэрон тоже должен что-то спеть из наших легенд. А неправильно выразился? Так это с каждым может случиться.
***
Даэрон, краснея и бледнея, стал развязывать дрожащими руками узлы на походной сумке, в которой возил свои инструменты, веревки не поддавались, путались и выскальзывали, менестрель занервничал, собратья начали посмеиваться.
— У меня обычная лира, — вдруг стал оправдываться Даэрон, — просто… Деревянная. И флейта. Тоже.
Макалаурэ совершенно искренне не понял, что плохого в деревянной лире, за исключением вероятности получить по шее от Пастырей Йаванны. Или в Эндорэ древесина ценится меньше металла?
Видя, что несчастный певец сейчас расплачется, Макалаурэ подошёл и протянул свой инструмент. Из золота.
Даэрон покачнулся, но всё же взял себя в руки. И арфу тоже. Изящные ладони осторожно погладили тончайшей работы золотые листья, сплетённые в причудливые узоры, бледное лицо озарила счастливая улыбка, по щекам побежали слёзы.
— Я прикоснулся к прекрасному, — прошептал эльф, — и… Что бы ни случилось сегодня… Это лучший день моей жизни!
Саэрос закрыл ладонью глаза, но всё же сдержался и промолчал.
Нолдор тоже молчали. С серьёзными лицами.
— Когда озеро Куивиэнэн было юным и прозрачным, — дрожащим голосом заговорил наконец Даэрон, — у нашего короля Тин… Элу… Эльве… Так его звали тогда, были братья. И родные и названные. Эол, Ольве, Денетор и Финве. Но… Они ушли. Король печалился, и захотел, чтобы о братьях ему пели песню.
Со священным трепетом трогая струны, менестрель запел:
Брат мой, брат — огонь поднебесный, мне ответь — где ты отныне?
Молний ряд был тебе тесным, а теперь — не тесно в камине?
Я ушел и теперь не жди. Отсвет молний впереди —
Это все, что тебе дадим. Ты теперь один.
Брат мой, брат — душа водопада, мне ответь — где твоя радость?
Как же так? Наполнилось ядом то, что пело, то, что смеялось.
Я ушел и теперь не жди, снег размоют весной дожди.
Средь воды и звенящих льдин, ты теперь один.
Брат мой, брат — молчание камня, мне ответь —где твоя сила?
Горных врат нет больше. А мне лишь остались скорбь да могила.
Я ушел и теперь не жди, камнем сердце стучит в груди.
Скорбной памяти господин, ты теперь один.
Брат мой, брат — холодное сердце, что мне скажешь вместо ответа?
Как мешал боль с медом и перцем, как устал летать против ветра?
Я ушел и теперь не жди, перья крыльев моих найди.
В облаках и среди вершин, ты теперь один.
Ты смешал на углях горелых явь со снами, веру с любовью.
Ты не черный, ты и не белый, ты не с нами, мы не с тобою.
Брат мой, брат — огонь поднебесный, ты не с нами, мы не с тобою.
Брат мой, брат — душа водопада, ты не с нами, мы не с тобою.
Брат мой, брат — молчание камня, ты не с нами, мы не с тобою.
Брат мой, брат — холодное сердце…
***
— Какие же дивные лошади! — не уставал восхищаться Белег, помогая отряду Асталиона с повозками.
— Белый Ветер отправится с вами, — улыбнулся друг Майтимо, — повезёт раненых.
— Его подарят королю, — грустно произнёс Белег, — я не смогу часто видеться с ним. Я бы остался с вами и пошёл в бой, лишь бы чаще смотреть на этих прекрасных лошадей.
Асталион похлопал по плечу дориатского воина и промолчал. Красота Валинора оказалась… Слишком уродливой с изнанки…
***
— Это очень грустно — терять братьев, — участливо сказал Макалаурэ, выслушав песню Даэрона. — Твой король невероятно силён духом, коль смог справиться с навалившимся одиночеством. Наверное, личное счастье помогло не забыть, что такое радость.
— Не всё так красиво, — скривился Саэрос. — Ольвэ бросил брата в лесу, Финвэ всегда был занят только собой, Эол не признавал законы королевства, и лишь Денетор до самой смерти оставался верным другом и союзником. Он погиб, чтобы Тингол выжил.
— У вас не принято вспоминать Ингвэ? — осторожно поинтересовался Макалаурэ.
— Вовсе нет, — почему-то испугался Даэрон. — Ингвэ всегда любил уединение, и не сближался ни с кем.
Менестрели переглянулись.
— Ты играл, — тихо произнес Даэрон, — не касаясь струн. Это редкий дар. У нас. Вы, наверно, все так можете.
— Нет, — Макалаурэ не стал врать, — не все. Скажи, певец, вы давно и непрестанно ведёте войны? Умеете ли направлять на врагов музыку?
— Это сложно… — менестрель погрустнел. — Я…
Оглядевшись, Даэрон нагнулся к сидящему рядом с ним у костра Макалаурэ и прошептал:
— Я могу показать. Но не при нём.
Он скосил глаза на Саэроса.
— Мои воины выступят в путь не ранее, чем позволят лекари, — улыбнулся Макалаурэ. — У нас есть время. Возьмём факелы, луки и мечи. И поговорим там, где нет ненужных свидетелей.
— И Белега возьмём, — взбодрился менестрель, — он мне друг. И стреляет метко. А ещё, — на лице Даэрона расцвела игривая улыбка, — на нём удобно тренироваться.
Макалаурэ понял, что ему очень нравится этот эльф. С ним можно спеться. Даже если приходится разговаривать только на Тэлерине, который эльфы Дориата понимали гораздо лучше, чем Квэнья.
Примечание к части
Макалаурэ поет "Утро Полины" Наутилуса, Даэрон - "Брат" гр. Канцлер Ги
В поисках правды
— Мне больно смотреть на тебя, Финьо, — Турукано приобнял брата за плечи, садясь рядом. — Отец нас всех созвал для важного разговора, соберись! Скажи, чем я могу помочь, что сделать для тебя? Мы ведь не чужие друг другу, Финьо!
Подняв глаза на брата, Финдекано молча взял вино и налил себе полный кубок.
— Айя Феанаро! — печально улыбнулся старший сын Нолофинвэ, делая глоток.
Аклариквет, Глорфиндел и Турукано переглянулись.
— Кто знает, что за дрянь с неба сыплется? — допив вино, спросил Финдекано.
— Это не дрянь, — ответил, заходя в шатёр Нолофинвэ. — Это сожжённая в особой печи древесина. Валар решили, что утилизировать лес можно и нужно так, чтобы было красиво.
— Дрянь, — отмахнулся Финдекано, снова наливая вино.
Отпив, Нолдо отставил кубок и посмотрел на отца. От взгляда сына Нолофинвэ похолодел. В глазах своего мальчика он видел безнадёжную решимость, пустоту и подавленную боль, рожденную чувством вины и ненужности.
— Финьо… — ахнул брат двух королей, но сын снова отмахнулся.
— Отец, — сказал он, горько усмехаясь, — говори, как есть. Хотя бы сейчас. Может быть, первый раз в жизни. Все мы здесь из-за меня. Неважно, чего я хотел, оправдываться не стану. Но в Альквалондэ я пролил кровь братьев. Я навлёк гнев Валар на всех вас. Я и буду за это отвечать. Что мне уготовано, отец? Заточение в бездне до конца времён? Вечные терзания? Я должен идти на суд? Когда?
Губы Нолофинвэ задрожали.
— Нет, — с трудом произнёс он, — нет, я не позволю! Это… Это всё из-за моего брата! Аклариквет! Не молчи! Скажи что-нибудь! Скажи, что все свалившиеся на Второй Дом Нолдор беды — вина Феанаро! Это ведь правда!
— Кому сказать? — печально усмехнулся Финдекано. — Мы все это уже слышали.
— Нет… — Нолофинвэ тяжело опёрся руками на стол. — Нет! Мы уйдём. В Средиземье! Уйдём и отомстим! Отомстим Морготу за Финвэ и Древа! Отомстим Феанаро за нас всех! Мы пойдём через льды! Мы всё преодолеем! Ненависть и жажда мести — вот маяки, которые поведут нас сквозь тьму!
Отбросив полог шатра, Нолофинвэ вышел во мрак, сверкающий падающими с неба искорками.
— Слушайте меня, Нолдор Амана! — закричал он. — Слушайте и услышьте! Нам предрекли беды, если мы пойдём за Феанаро! Но беды мы познали и здесь! И познаём снова! Отныне наш путь — это дорога мести! Отомстим, братья! За нас! За нашу кровь и слёзы! Мы отомстим Морготу! Мы отомстим предателю Феанаро Куруфинвэ, который оставил нас погибать в Благородном Амане! Швырнул нас в бездну! Бросил на растерзание разгневанных Тэлери! Мы пойдём в Средиземье и станем героями и владыками этих земель! Мы! Братья, мои, мы! Наш час настанет! Отомстим же за все пролитые слёзы! За загубленные судьбы! Отомстим! Отомстим!
***
— Может быть, стоит выйти и успокоить отца? — спросил Турукано брата, слушая пламенные речи, граничащие с безумием, доносящиеся с улицы. — Он же не в себе.
— Мне уже всё равно, — сказал Финдекано. — Я ухожу. Собираю своих воинов и отправляюсь в Средиземье. Но так как мои цели отличаются от ваших, нам не по пути. Мы будем идти порознь. И ещё. В Средиземье мы окажемся врагами. Это было бы… Грустно. Но мне уже всё равно. Что же ты молчишь, Лаурэфиндэ? Не пытаешься убить врага своего короля.
Не дождавшись ответной агрессии, Финдекано быстрым шагом вышел из шатра и столкнулся с высоким тонким Нолдо, явно не утруждавшим себя тяжёлой работой и войной.
— Принц… Финдекано? — ахнул эльф.
— Угадал. А ты кто?
— Я летописец! — с жаром произнёс Нолдо, с трудом перекрикивая пламенные речи Нолофинвэ. — Твой отец, возможно, и не во всём прав, но… Ах, да, я не представился! Я Квеннар! Я пишу историю! И… Я не позволю, я не стану писать ложь! А твой отец… Он сейчас не в себе! Но он не станет лгать! Я это знаю! Я здесь, чтобы уйти с вами. С ним! Я буду писать правду!
— Что? Прости, что? — Финдекано не верил своим ушам.
— Твой отец искренний! Он не станет врать летописцу!
— Эру…
Старший сын Нолофинвэ расхохотался. Согнувшись пополам и вытирая слёзы, он смеялся и рыдал, не в силах успокоиться. Вышедший из шатра Турукано попытался заговорить с братом, но Финдекано оттолкнул его, продолжая хохотать, заливаясь слезами, держась за живот.
— Я летописец, — заговорил снова Квеннар, только теперь с Турукано. — Я… Я принес страницы из книги истории. Которые диктовал король Финвэ. Новый Владыка хотел их… Уничтожить. А я их спас и… Сбежал. Я пойду с вами в Средиземье. Не знаю, кто здесь прав, кто нет, но если новый король изгоняет собственного брата, уничтожает записи отца и… И… Лжёт летописцу! Я не останусь здесь!
Турукано взял пачку листов.
— Это же сокровище! — прошептал он. — Я сохраню его. Клянусь!
Летописец встал перед Турукано на колено и склонил голову.
— Мой господин, — с благодарностью произнес Квеннар. — Отныне и навек я твой верный слуга!
Финдекано, продолжая хохотать, пошёл прочь от шатра отца, от его «правды», его пути мести и него самого.
Тьма и свет
Переливающийся чарующими волшебными оттенками свет, озаривший небо на севере, не был похож ни на что, виденное эльфами ранее. Почти ни на что…
Чувствуя, как сердце рвётся на части, Феанаро вбежал по крутому каменистому склону на прибрежную скалу. Смотря на далёкое сияние, король Нолдор закричал в пустоту проклятья. Ненавидя себя за бессилие и промедление, Феанаро выхватил меч и устремил остриё в сторону далёких гор.
— Тебе не победить! — закричал он, почему-то уверенный, что враг его услышит. — Ты падёшь! Позорно поползёшь на коленях, моля о пощаде! Будешь просить позволения целовать руки победителя! Но никто не сжалится над таким омерзительным ничтожеством, как ты! Ты сдохнешь на руинах собственной твердыни, и все увидят твои предсмертные корчи! Труп втопчут в грязь, и никто не станет оплакивать тебя! Каждый живущий пнет и плюнет на растоптанный кусок мяса, оставшийся от ничтожного гордеца! Вот твоя судьба, убийца!
***
— Не охрипни, бедняжка, — расхохотался Мелькор, из последних сил поддерживая свечение Сильмарилей, которые жглись невыносимо больно.
Наблюдение за Феанаро, ставшее лёгкой задачей при прикосновении к Сильмарилям, всё равно требовало сил. И, стоя среди кружащей снежные вихри метели, Мелькор перестал терзать кристаллы чарами.
Свет угас. Песня Камней стихла, зазвучала жалобно, слабо, словно плач измученного болью пленника.
***
— Будь ты проклят! Проклят! — кричал Феанаро, видя, как потемнело небо на севере.
Куруфинвэ-младший подошёл к отцу и с тревогой посмотрел на него.
— Мы спасём Сильмарили, — сказал он, надеясь хоть как-то утешить, поддержать родителя, но когда Феанаро взглянул на сына, стало ясно: это невозможно. Не помогут никакие слова.
— Ты не понимаешь, — с безумным огнем в глазах прошептал король Нолдор, — Сильмарили… Это не просто кристаллы! Это не алмазы, не кварц, не аквамарин, нет! Это живые существа! Я их создатель! Я чувствую их. И знаю, им плохо! Они страдают! Враг давит в них жизнь, терзает их своей силой! Он Вала, Куруфинвэ! Вала! Его мощь велика! И направлена на моих…
— Детей?
Феанаро не ответил. Резко развернувшись, Нолдо рванул вниз по крутому склону.
— Выступаем! Немедленно! — закричал он своим воинам. — На север! На врага! Раздавим его, как презренного слизняка! За мной, мой великий народ!
***
Тэлуфинвэ медленно поднялся с колен и отошёл от догорающего погребального костра. Где-то в глубине души он боялся, что с ним будет то же, что случилось с Тьелко, а помочь здесь некому, но все эти мысли были очень мутными и путаными. Навек расставшись с матерью, отрекшись от отца и братьев, похоронив жену и ребёнка, Тэлуфинвэ остался с пустотой.
И Клятвой Феанаро.
***
Чёрный дым впереди, чарующее сияние за спиной. Запах гари, крики… И прекраснейшие переливы света.
Тьелпе, стоя рядом с дядей на возвышении на скалистом берегу, увидел, как беловолосый Феаноринг сжал кулаки, бледнея.
— Проклятье! — выкрикнул Туркафинвэ. — Провались он в зловонную яму! Будь он проклят! Ненавижу!
С силой пнув камни, Феаноринг обернулся к племяннику, пронзая горящим безумным огнём глазами.
— Ты понимаешь, ребёнок неразумный, ЧТО это значит?! Понимаешь?! Или нет?
Первым желанием было схватиться за меч, пусть даже Тьелпе не до конца осознавал, зачем, но он промедлил, а дядя — нет. Схватив племянника за грудки, Туркафинвэ встряхнул его и толкнул.
— Ты… Представь, глупый, — сказал он спокойнее, — за кем пойдут в бой? К кому потянутся? К тому, кто выглядит лишенным чувства прекрасного безумцем, сжигающим дивные корабли, или к тому, кто освещает небо волшебным сиянием? Как ты докажешь, что Сильмарили наши по праву? Как?! Мы выглядим вероломными захватчиками!
— Почему ты уверен, что Феанаро сам сжёг корабли? — Тьелпе почувствовал что-то странное в душе. Пока не мог объяснить.
— Не вижу следов битвы. Ни тел, ни разбросанного оружия, ни погребальных костров. Только догорающий флот. И, Тьелпе, чем бы ни было обосновано это решение, для стороннего наблюдателя мы теперь тьма. А Моргот — свет.
Протест, родившийся в сердце, приводил аргументы, доказывая, что дядя не прав. Но… Нет! Нет! Нет! Он не прав! Не прав…
Чары музыки
Высокие раскидистые кроны сомкнулись над головами эльфов, скрыв звёзды, зато огни запрыгали среди травы. Блёклые, белые. При взгляде на них сердце сдавливала безнадёжная тоска.
— Говорят, такие огни загораются на месте массовой гибели эльфов, — серьёзно сказал Белег, — о них рассказывают воины, заставшие нашу землю, когда она звалась Эгладором. Души тех, кого не отпустила Арда, не позволила взлететь и стать небесной искрой, мучаются над зловонными болотами, обманывая путников тоскливым светом. Говорят… Это кара для тех, кто шли в бой с желанием умереть. В бой надо идти со стремлением выжить, тогда, если погибель настигнет, дух освободится.
— Нелогично совершенно, — отмахнулся Макалаурэ. — Даэрон, ты говорил, можно потренироваться на твоём друге?
Менестрель заговорщически кивнул. Феаноринг поставил большую арфу у ног и сосредоточился. Полилась нежная мелодия, Даэрон вздрогнул, Белег скривился и сдавил руками плечи, растирая, словно они затекли.
— Твой воин чувствует магию музыки так же, как один из моих братьев, — усмехнулся Макалаурэ. — Учитывая, что мы собираемся делать, я ему не завидую.
— Но мои чары на него так не действуют! — удивился Даэрон.
— Интересно, — прищурился Феаноринг. — Покажи, что ты умеешь.
— Есть способ не рассеивать магию, — сказал дориатский певец. — Но это очень трудно. Надо… Нащупать струны души. Песней. А потом ударить. У владыки Денетора был такой менестрель, но он погиб на войне, а его ученики… Их силы были ничтожны. Они передавали последователям только теорию.
— Грядёт война, — мрачно произнес Макалаурэ, — такое умение может пригодиться вновь. Покажи. Попробуй победить меня. Но учти, я буду защищаться.
Направив на дориатского певца чары, сын Феанаро, погрузившись в исполнение музыки, попытался отгородиться от звуков деревянной арфы Даэрона.
«Чем же его зацепить? — судорожно соображал менестрель, для которого Нолдо был едва ли не ровней Валар. — Чего он может желать… Тайно… О чём молчать?.. Начну с очевидного…»
Мелодия вечного счастья —
Какая она?
Покой бытия?
Творение пламени рвет мою грудь —
Увижу ли путь, узнаю ли путь?
Макалаурэ чувствовал, как к сердцу подбирается колючий холод. Он не парализовывал, не пугал. Это была разведка, и такие чары, пусть и не опасные, кажущиеся ласковыми, надо гасить сразу, пока они не достигли цели.
Ощутив отпор, сыгранный тремя неожиданными аккордами, Даэрон зашёл с другой стороны.
Послушай, но разве в молчании
Скроешь ответ,
Где истинный свет?
Познание сути меняет ли суть?
На вечность взглянуть, на вечность взглянуть…
Снова оставшись без ответа менестрель, ощущая нарастающее давление со стороны противника, хотя тот всё ещё не произнёс ни слова, Даэрон решил рискнуть. «На войну не пойдёт счастливый, — решил он. — Даже у посланника Валар могут быть печали».
Не пытайся убить время,
Оно этого не любит…
Там, где за тьму
Борется свет,
Снова прошла
Тысяча лет…
Там, где ночей
Липкая мгла,
В свете свечей
Бью зеркала!
Сто искажений у отражений…
Гаснут небеса,
Землю укрывает снег…
Страх твой оживет, ты на безумства готов…
Но здесь только ты и нет больше врагов!
Нет, не смотри в зеркала…
Не смотри в зеркала.
Не смотри в зеркала.
Сто искажений у отражений.
Макалаурэ ощутил головокружение. Даэрон пробрался сквозь его защитные чары и теперь напирал всё сильнее. Ужаснувшись, что певец может раскрыть тайны, хранимые в памяти, Феаноринг отвернулся и стал концентрировать силу, не обращая внимание на давящую на виски магию.
Даэрон напирал:
Кто ты? Ответь мне,
Кого я увижу, когда обернешься ко мне?
Чувствую взгляд, но ответа не слышу
В нашей единой струне.
Я не могу свои крылья расправить
Выше твоей немоты.
Силой, мне данной, могу ли избавить
От яда раны твои?
Я не желаю касаться огня,
Зажигая в себе ту же боль,
Но быть рядом позволь.
Макалаурэ вдруг резко развернулся и ударил по струнам.
Что ты можешь —
Коснуться спиною к спине
И стоять изваяньем меча?
Ты отважен и горд —
Так приблизься ко мне,
И, взглянув мне в глаза, отвечай:
Есть ли лучше небо, чем то,
Что в зрачках моих пламенем жжет?
Есть ли выше безумный полет?
Есть ли мудрость смирения в том,
Чтоб отвергнуть любовь?
Даэрон бессильно повалился на землю, из носа потекла кровь. Белег и Макалаурэ бросились к менестрелю, но тот отмахнулся, давая понять, что с ним всё хорошо. Хоть это было и не так. «Как он узнал об отвергнутой любви? И что это так важно для меня?! Как?!»
— Кажется, — выдохнул дориатский певец, тяжело садясь и вытирая кровь с лица, — мы оба извлекли достаточно уроков из этой прогулки…
— Я бы продолжил, — примирительно улыбнулся Макалаурэ, — но нам уже пора выступать в дорогу. И вам тоже. Надеюсь, мы ещё споём с тобой, Даэрон.
— Я тоже, Магалорэ.
— Нет, — рассмеялся Феаноринг, — это звучит как женское имя.
— Тогда… Маглор. Извини, но повторить за твоим братом то, как он тебя называл, у меня не получается.
Макалаурэ снова улыбнулся и помог Даэрону встать. Перепуганные чарами огоньки над болотом, спрятавшиеся в траве, снова поднялись над мутной водой и медленно закружились в печальном хороводе.
Над головами сомкнулись раскидистые кроны вековых деревьев, которые выросли на крови погибших эльфов, орков и наугрим.
Примечание к части
Песни из арт-оперы "Тёмный Ангел". Названия могут быть другие, но по моей версии это "Искушение", "Чаша" и "Дуэт Габриэля и Князя"
Чёрный кузнец "Зеркало времен"
Погребальный костёр
«Род Феанаро, Огненного Духа — это пламя, — думал Нельяфинвэ, запаляя факел. — Это свеча, которую ставишь внутрь фонаря, чтобы осветить темную дорогу. Это горн, в котором рождаются и видоизменяются новые металлы. Это печь, где готовится еда, и жаркий камин, так необходимый в горах на севере. Но… — Феаноринг заставлял себя стоять с каменным надменным лицом, несмотря на рвущие сердце чувства. — Пламя — это ещё и погребальный костёр. Который должен разжечь я. И… Мне, в отличие от огня, совсем не безразлично, чьи тела через краткое мгновение превратятся в прах… Сколько ещё будет битв… Сколько костров… Я не хочу привыкнуть к этому».
На фоне вытирающих слёзы знахарок, печально склонивших головы воинов Дориата и помрачневших Нолдор, Нельяфинвэ, стоявший с факелом, выглядел холодной бесчувственной скалой. Старший сын Феанаро смог не показать эмоций, и его рука не дрогнула, поднося огонь к мёртвым телам, а латы и складки плаща скрыли часто вздымающуюся грудь.
Смертей совсем немного. Но все они отсекли от сердца по кусочку. Эти эльфы не были для Нельяфинвэ чужими. А теперь здесь просто безжизненные тела, которые вот-вот исчезнут в бушующем пламени.
— Намариэ.
***
Костры пылали всюду: на месте стычек с орками в лесах, на месте стёртых с лица земли поселений, а ещё там, где воины Вала Мелькора защищали тылы лесным пожаром.
Продвигающиеся на юг Нолдор разделились на три группы и разошлись в разных направлениях, договорившись встретиться через сто дней тамже, где расстались.
Во всех встреченных поселениях настроение было одинаковым: орки ушли на север, и эльфы решили, что враги испугались посланников Валар. Нолдор очень хотелось бы верить в это, но, к великому сожалению, было очевидно: это не так. Орки ушли на зов господина и скоро, очень скоро вернутся. Подготовленные.
Но теперь их встретят настоящие воины.
Часы и время
— Мы должны двигаться быстрее! Враг не станет ждать, когда мы доползём! Он нападёт! Если мы не подготовимся — проиграем! И, значит, всё было, напрасно! Всё! Альквалондэ, плаванье! Отречение от Валар! Мы должны победить! Назад пути нет! Только вперёд! И чтобы победить, надо торопиться!
Часы со сверкающей золотистой кристаллической пылью перевернулись.
— Я не желаю слышать отговорки и оправдания! Нам нужны пленные орки, чтобы знать их язык! Что значит — не сдаются живыми? Если тяжело ранить, тварь Моргота не успеет выпить яд или броситься на меч! Уверен, мой сын Туркафинвэ справится с этой задачей! Мне очень жаль, что приходится во всём полагаться только на наследников.
Синяя переливающаяся жидкость полностью перетекла в нижнюю колбу. Часы перевернулись.
— Направление: холмы! До них ещё далеко! Шевелитесь! Враг нападёт в любой момент! Он знает численность нашей армии, а мы о нём не знаем ничего! Туркафинвэ вернулся? Сколько его ещё ждать?!
Красно-серебристая пыль послушно посыпалась из полной верхней колбы в нижнюю тонкой разлетающейся искорками струйкой.
— Кто напал на разведчиков?! Что за твари?! Притащить в лагерь туши! Мы должны знать, что это за существа! Изучим их яд, пусть Морифинвэ займётся.
Часы с золотыми листьями, вьющимися вокруг корпуса перевернулись.
— Быстрее! В путь! Выступаем! У нас нет времени на долгие стоянки! Забыть слово «усталость»! Только стремление вперёд! Только бой! Мы должны сделать всё, чтобы он не стал неравным! Вперёд! За короля Финвэ! За наше будущее! Вернём похищенный свет!
Колбы часов снова поменялись местами.
Под дружные восторженные крики «Айя Феанаро!», в которых, несмотря ни на какие тяготы спешного пути, не звучала усталость, эльфы двинулись дальше на север. Холмы уже недалеко.
Айя Феанаро!
***
Искрящаяся золотисто-розовая жидкость капля за каплей стекала по прозрачной трубке, опустошая одну циркониевую сферу и наполняя другую. Ажурные чаши подставки из розовой яшмы и шпинели, украшенные паутинкой из серебра, казались хрупкими, словно тончайший хрусталь.
Однажды принцесса Айриэль призналась отцу, что любит розовый цвет более всех остальных, но, к сожалению, он не традиционен для её рода, поэтому приходится окружать себя серебристым и голубым. Король Ольвэ запомнил слова любимой доченьки и подарил сделанные специально для неё часы, пошутив, что жидкость полностью перельётся за время, которое требуется для расчёсывания её волшебно-прекрасных волос, поражающих своей длиной и завораживающим блеском.
Часы принцессы давно замерли, их некому стало переворачивать… Не в силах принять это и смириться, король Ольвэ забрал их себе и заставил ожить.
Хотя бы часы…
Теперь они всегда стояли на столе среди подсвечников, отражая в колбе, жидкости и шпинели огоньки, танцующие на фитилях. Ольвэ подолгу смотрел на игру света и понимал: что бы ни случилось с ним дальше, худшее уже произошло.
На столе лежало письмо, которое было страшно читать. Племянница никогда не писала просто так. Её письма каждый раз означали, что случилось нечто непоправимое: сначала она влюбилась в Нолдо, потом вышла за него замуж, потом родила ему наследника…
Ольвэ развернул исписанный вычурным почерком лист… Пожалуй, нынешняя новость превзошла все предыдущие: Эарвен стала королевой. Королевой… Всех… Совершенно всех народов Валинора. Точнее… Объединённого народа.
Это конец…
Вспомнив, как хотел выдать дочь за Нолофинвэ, Ольвэ закрыл лицо руками. Надо было настоять! Кто такая эта Анайрэ, чтобы выходить замуж за принца?! Если бы Айриэль стала невесткой Финвэ… Может, была бы жива… И не было бы бойни в Альквалондэ… Всё было бы хорошо… Но сын Финвэ настоял на своём выборе, отвергнув принцессу народа Тэлери! И отец ему это позволил! Он всегда всё ему позволял! Ольвэ тогда не думал о причинах, но его жена заявила однозначно: Нолофинвэ не хочет, чтобы отец его убрал с дороги Феанаро и отправил в Лебяжью Гавань. Конечно, выгоднее жениться на знатной Нолдиэ, если метишь в короли этого народа…
«Кто я теперь? — чуть не плакал Ольвэ, смяв в руках письмо. — Кто? Вассал этого безвольного мальчишки, которым всегда помыкала родня?! Неужели… На то воля Валар?..»
***
— Не хочу говорить при них, — очень тихо сказала Индис, наблюдая, как наполняется её бокал. Брат, как всегда, учтив и задумчив, словно его вообще здесь нет, и вино наливается само.
Жизнь теперь уже бывшего короля Ваньяр оставалась скрытой завесой тайны даже от любимой сестры, поэтому Индис понятия не имела, кто все эти эльфы, прибывшие в Тирион вместе с её братом. Скорее всего, именно закрытость жизни Ингвэ и не нравилась Валар. Им же нужны простачки доверчивые!
Решив, что не стоит сейчас об этом думать, Индис подняла бокал.
— За будущее, — сказала она, — которое ещё не предрешено. Не спорь. Пей.
Вместо того, чтобы поднять кубок, Ингвэ взял двумя пальцами маленькие часы с песком, покрашенным особым составом, который впитывал свет Древ и сиял даже в темноте. Теперь наполнитель часов стал чёрного цвета.
— Чего ждут те, — медленно произнёс Ингвэ, — кто хранит у себя вещи, подобные этой? Что прошлое вернётся? Что оживут Древа, и краска снова засветится? Что всё будет так, как было до мгновения, переломившего ход истории?
— У нас в доме почти всё выкрашено составом, придуманным Феанаро! — Индис резким движением руки отставила бокал.
— У нас? Нет больше вас, сестра.
Ингвэ очень внимательно посмотрел в глаза Индис, и эльфийка поёжилась.
— Мы всегда оставляем что-то в прошлом. Или кого-то, — испытующе сверлил глазами сестру Ингвэ. — Порой этот кто-то не хочет оставаться, хочет попасть в будущее, но… В будущем для него нет места. Например, всему, что было тесно связано со светом Древ. Эти часы… Они тоже теперь в прошлом. Как вышитые Мириэль скатерти, как картины Финвэ. Будешь жить прошлым, сестра, там и останешься.
Индис взяла в руку часы, заполненные черным песком.
— Выброси их, — Ингвэ продолжал пронзать взглядом сестру. — Выброси всё. Время потечёт по-новому, и мы позволим нести нашу лодку. Уйдем в тень. И подождём. Кто знает, что ещё преподнесёт нам вечность.
Индис выпила вина и налила ещё. Сама. Не дожидаясь, когда брат окажет знак внимания.
— Куда мы уедем? — спросила бывшая королева.
— Уедем. Я бы не позвал тебя, если бы было некуда.
***
Зеркала… Кто отражается в них? Красивейшая из женщин? О, да! Именно.
Надо ли ей считать дни, ожидая возвращения мужа и сыновей? Может быть, лучше жить так, словно и не было их никогда?
Может быть, да только брошь, подаренная внуком, всегда на одежде. Наряды меняются, но брошь остаётся, словно приколота не к платью, а к сердцу.
Мысли спутались в голове, Нерданель сама не заметила, как перевернула часы, отсчитывающие полудни. Родни много, поговорить есть с кем. Только нет желания. Почему-то хочется только одного: закрыться в комнате, смотреть в большое напольное зеркало и считать дни. В полной тишине. Лишь вслушиваясь в шорох пересыпающейся рубиновой пыли в возвышающихся над столом часах.
***
Морская соль, мелкий песок, кристаллическая пыль, специальные растворы… И для всего этого разнообразия путь только один: стеклянная тюрьма. Если повезет, кварцевая. Или из ещё более дорогого минерала. Но не все ли равно, что лишает свободы?
С другой стороны… А что делать со свободой?
Анайрэ посмотрела на завершенную вышивку. Черная полупрозрачная шаль с серебряными узорами из листьев по краю, а среди них — алые звёзды, слишком похожие на брызги крови.
«Ещё не время покрывать голову чёрной шалью, — подумала Анайрэ совершенно равнодушно. — Но когда настанет пора… Другие цвета навек потеряют надобность».
Сердце уже настолько привыкло к ранящим предчувствиям, что перестало учащенно биться.
Решив взяться за новое вышивание, королева Второго Дома Нолдор подошла к столу с тканями и вдруг заметила, что давно не переворачивала свои часы. Когда же потерялся счёт времени?
Колба двухцветная. Сделана из вулканического стекла, поэтому очень прочная. И как не поворачивай часы, верхний сосуд будет отливать золотом, а нижний — серебром.
Взяв в руки часы, Анайрэ подняла их на уровень глаз.
И вдруг услышала, как открылась дверь.
Обернувшись, эльфийка увидела вошедшего к ней супруга, и руки разжались. Стекло мелодично звякнуло о пол, Анайрэ пошатнулась и, схватившись за стол, села в кресло.
Собственные покои сейчас казались бесконечно огромными. Супругов разделяло чуть более сотни шагов, а казалось, это вечность.
Слёзы потекли ручьями. Анайрэ всхлипнула, задрожала, и вдруг стало тепло. Руки, самые любимые и родные в мире, нежно обняли её, стали гладить.
— Я боюсь того, что ты сейчас скажешь, — судорожно вцепившись в ладони мужа, прошептала эльфийка. — Всё вокруг стало таким страшным!
Нолофинвэ поцеловал супругу, нежно касаясь губами шелковых волос — он понимал, что надо успокоить Анайрэ, поддержать, сказать правильные слова, но… Сейчас всё это было жизненно необходимо ему самому. Наверное, надо поговорить с кем-то другим, но рядом с женой удерживало чувство ответственности и понимание — её нельзя оставлять в таком состоянии.
— Сады моих подруг превратились… В нечто ужасное! — Анайрэ дрожала сильнее, слёзы катились по лицу, капали на руки Нолофинвэ. — Там теперь могилы и статуи их умершей родни! Я больше не в силах видеться с младшей сестрой! У неё в доме всё черного цвета! И везде изображения сына… Как мне жить? Как принять то, что мой племянник мёртв? Как поддержать сестру? Как жить, зная, что смерть теперь стала неотъемлемой частью жизни? Как быть тем, чьи близкие живы, общаясь с эльфами, познавшими горе?
«Только не начинай обвинять меня», — Нолофинвэ почувствовал нарастающую злобу. Как ему хотелось просто отдохнуть душой, обнимая супругу! Он шёл к ней, словно раненый воин к лекарю, чтобы облегчить муки, исцелиться, снова стать способным бросаться в бой. А что в итоге?
— Аракано погиб, как герой, — вздохнул Нолофинвэ. — Пусть это станет утешением.
— Да что ты такое говоришь?! — Анайрэ вскочила, отбросила руки мужа. — Как подобная глупость может быть утешением?!
— Не знаю, — Нолдо отвёл взгляд, — но для меня это важно.
— Почему?! Важно жить! Не умирать!
— Наверное, ты права, — в голосе эльфа всё яснее звучал холод. — Я хотел заехать к матери, но не застал её. И вот я здесь. Знаешь, зачем?
Анайрэ ахнула, закрыв ладонями рот.
— Я со своим народом ухожу в Средиземье. Я отомщу Феанаро. За Аракано. За всех, кто погиб по его вине. Я готов погибнуть сам, верша правосудие! И ты, Анайрэ, могла бы пойти со мной. Быть рядом до конца. Но ты не пойдёшь. А я не останусь. Не знаю, сколько мне потребуется времени на сборы, но по его прошествии мы с тобой расстанемся. И… Анайрэ… Все те красивые слова, которые ты так любишь… Я устал их говорить. Я просто хочу сказать, что единственное, о чём прошу тебя: будь счастлива. Если узнаешь о моей смерти… Выходи замуж, Анайрэ. Я не хочу быть для тебя вечной скорбной памятью.
Нолофинвэ замолчал, Анайрэ бросилась к нему в объятия.
Колба лежащих на полу часов треснула, жидкость полилась на чароитовые плиты.
— Не знаю, сколько времени мне потребуется на сборы, — вздохнул Нолофинвэ. — Но его я проведу с тобой.
Его руки соскользнули с талии супруги на бедра, но Анайрэ отстранилась.
— Как ты можешь думать об этом сейчас?! — крикнула эльфийка. — Как?! Вокруг тьма и горе! А для тебя важна лишь супружеская постель?!
Нолофинвэ молча посмотрел на жену, постоял немного и пошёл прочь.
***
— Может быть, мы зря всё это затеяли, сестра?
Артанис опешила. Что? Она не ослышалась? Брат усомнился в правильности решения? Он… Захотел сидеть под юбкой мамы-королевы? Или… Вернуться к жене?! Неужели падающая с неба искрящаяся пыль настолько привлекательна, что можно отказаться от шанса стать королем, свободным от контроля Валар? Ведь если бы в Средиземье было всё так ужасно, как о том говорят Владыки Арды, эльфы нашли бы способ уйти в безопасные земли.
— Финдарато, я тебя правильно поняла? — медленно произнесла Артанис. — Ты хочешь остаться?
— Я… — принц вдруг очень удивлённо посмотрел на сестру. — Я не знаю. Правда, не знаю.
Эльфы вышли в сад. Все растения давно убрали, пестрели только засыпанные разноцветными камешками лужайки, занявшие места цветущих газонов. Единственное, что осталось неизменным — фонтаны, арки и беседки. Раньше рукотворные постройки обвивали живые стебли, теперь же всё было покрыто искрящейся пылью, оседавшей с неба. Отражая свет звёзд, колонны, стены зданий, дорожки и скульптуры казались эфемерными, нематериальными, словно воплощением сна. Миражом. Прекрасным видением, в котором нет места несчастьям.
— Ты купился на красоту небесной пыли? — удивлённо рассмеялась Артанис. — Финдарато! Какой же ты ещё ребёнок! Ты не замечаешь, откуда мы берём еду и вино? Не обращал внимания, что все это только из погребов, которые пополнять нечем? Ты готов сидеть и ждать чудес? Считай, что дождался, брат! Видишь, как всё вокруг блестит?
Принц грустно вздохнул.
— Знаешь, любимая сестрица, — печально улыбнулся он, — ты права абсолютно во всём и всегда. Но если я готов делать, что угодно, просто из любви к тебе, то насчёт остальных Нолдор Третьего Дома я не уверен. Не получилось бы, что в итоге в Средиземье мы пойдём с тобой вдвоём…
— Хочешь сказать, братец, что если я пойду в Средиземье одна, это будет нормально?! — вспылила Артанис. — Хорошо! Оставайся! И иди петь для Валар три раза в день! Только учти, братец, тебе придётся петь не о цветочках! Тебе дадут тексты, и ты будешь исполнять то, что придумали за тебя! Давай! Оставайся! Возноси хвалу Валар, даже если хочется молчать!
Резко развернувшись, Артанис побежала по лестнице обратно во дворец. Посмотрев на небо, искрящееся звёздами и пылью, на выложенные цветными камешками причудливые мозаики на месте газонов, на свои руки, сверкающие, словно серебро, принц Финдарато вздохнул и медленно пошёл вслед за сестрой.
Но кто пойдёт вслед за ним самим?
***
Часы перевернулись. За ними не приходилось следить, потому что механизм в подставке сам срабатывал при заполнении нижней чаши. Шкала с делениями на аквамариновом сосуде была необычная: выглядящая сплошной вертикальной полосой, она на самом деле состояла из тончайших линий, различимых лишь через увеличительное стекло. Практического смысла в этих часах не существовало, их делали для ребёнка. Медные завитки, украшающие колбы, были обработаны по-разному, поэтому часть из них со временем покрывалась зелёным налётом, но в этом и была задумка мастера: показать малышу, что в мире всё изменчиво. Взяв тоненькими пальчиками выпуклую линзу, маленький эльф мог видеть, как сплошная полоса превращается в деления, и наблюдать, сколько песка должно просыпаться за время полета стрелы или падения капли воды. Взрослым это занятие надоедало одномоментно, но ребенка можно было увлечь на целый световой цикл.
Отведя взгляд от окруженных свечами часов, Нарнис вздохнула. В последние годы любая хорошая новость основывалась на печальном событии и, наверно, пора уже привыкнуть…
Подросшие лисята, поселившиеся около северо-восточной стены крепости, уже почти не давались в руки, но гладить себя всё ещё позволяли. Ещё немного, и догонят в росте родителей. Что делать, когда появится новое поколение?
Несколько башен Форменоссэ, особенно сильно пострадавших от урагана, ещё продолжали ремонтировать, а две пришлось перестроить полностью. Нарнис пыталась найти изначальный проект крепости, чтобы восстановить всё, как задумывал отец, но чертежей оказалось слишком много, и понять, по каким в итоге строили, не удалось, а спросить не у кого.
Вслушиваясь в голоса на улице, где её младшая дочь играла с детьми других жителей Форменоссэ, Нарнис ждала, когда раздадутся звуки рогов: в присланном недавно письме говорилось, что принц Финдекано спешно движется на север, не остановившись в Тирионе и не заехав ни к кому из родни. Узнав, где теперь живёт супруга, старший сын Нолофинвэ сразу направился к ней.
Митрим. Озеро холодных туманов
Впереди над лесом поднялась горная цепь. Холодный ветер, налетевший с моря, зашумел кронами деревьев, завыл в прибрежных скалах.
На пути следования войска Феанаро встретились два крупных брошенных поселения, и присоединившиеся к Нолдор эльфы-авари пояснили, что здесь жили орки, переселившиеся из-за северных гор, но потом они ушли. Слушая рассказ, король понимал, куда и зачем отправились все эти вражеские твари, и в голове складывалась нерадостная картина предстоящей войны: орков целые полчища, они, скорее всего, превосходят числом все три великих Дома Нолдор, а в распоряжении Куруфинвэ менее трети из них. Даже если предположить, что орки гораздо худшие бойцы, а их доспехи сделаны из непрочной стали, всё равно не избежать огромных потерь. В случае победы, разумеется, любые жертвы становятся оправданными и не напрасными…
Присоединившихся по пути воинов Авари насчитывалось восемь сотен, и всё ещё не долетало вестей от старших сыновей, поэтому выводы о численности войска делать было рано. И всё же, рассказы средиземских эльфов о нападениях орков на их поселения тревожили. Создавалось ощущение, что армия Моргота может насчитывать и десять тысяч воинов и даже больше, и что у них есть тайные подземные ходы.
— Быстрее! — снова начал торопить Феанаро своих воинов. — Ускорить движение!
— За горами низина, — сказал Халдор, вождь большего по численности из двух присоединившихся родов Авари. — Там есть озеро, мы называем его Митрим. Это были бы удобные для жизни края, если бы не близость к землям Хозяина Севера.
— Скоро, — угрожающе сверкнул глазами Феанаро, улыбнувшись, — эти края будут безопасными.
Король, смотря на Халдора, невольно сравнивал его с другими эльфами, в чьих руках оказывалась власть. Высокий и черноволосый, вождь напоминал внешностью Нолдо, в нём лишь не было валинорского света. А ещё в нём не чувствовалось зависти к красоте и богатству «посланников Валар». Халдор был просто счастлив от осознания, что наконец пришла помощь. Из его рассказов Феанаро узнал, что род Халдора уже многие годы пытается стоять нерушимой стеной между Морготом и Авари, несёт колоссальные потери, но всё равно не сдаётся и вместе со своими собратьями продолжает борьбу.
— Кто-то же должен, — криво усмехался Халдор изуродованным глубокими шрамами ртом. — Я, мой брат Халдир и наши сыны живём на этой земле. И любим её, даже если она пьёт нашу кровь.
Два брата. Два рода, сражающихся вместе.
«Они, в отличие от меня и Нолофинвэ, — одернул себя Феанаро, — родные по крови не наполовину».
Горы пришлось обходить со стороны моря. Ветер стих, забылся пронизывающий холод, и теплее стало на душе. Лес расступился, открыв взглядам широкую равнину, в центре которой блестело отраженными в гладкой зеркальной поверхности звёздами таинственное и прекрасное озеро Митрим. Оно манило к себе, словно чары юной колдуньи, зовущей случайно забредшего в чащу леса путника.
— Нет ветров — быть туманам, — с тревогой произнёс Халдор. — Пелена коварна: прячет и друзей и врагов. Никогда не знаешь, кто скрывается под её покровом.
Феанаро не ответил. Он смотрел на озеро, на окружающую его горную цепь, представлял, как нужно строить укрепления, но сердце его было далеко на севере.
***
— Господин Морифинвэ, эта дева утверждает, что может помочь советом, — эльф, вошедший в шатёр к Карнистиру, говорил неуверенно, с подозрением. — Она сказала, что их община, состоящая из шести колдунов, занимается изучением трав, изготовлением снадобий и знает всё, что растёт на этой земле.
— А почему ты ей не веришь? — прищурился Феаноринг.
— Потому что эти шесть Авари спокойно жили рядом со страной Моргота.
Морифинвэ задумался. Помощь местных колдунов очень бы пригодилась, особенно, если они близки к врагу. Опасно? Да, безусловно. Но… Тем интереснее. И в случае успешного сотрудничества принесёт немалую пользу.
— Говоришь, их шестеро? — Феаноринг хищно улыбнулся. — Взять всех под стражу. Обезоружить. У них не должно быть возможности общаться между собой. Сколько из них женщины?
— Обеих к тебе? — понимающе кивнул Нолдо.
— Именно! Ты прозорлив, мой друг.
Морифинвэ проводил взглядом собрата. Нагнувшись под стол, с расставленными колбами с жидкостями, коробка́ми с порошками и разложенными бумагами, Нолдо осторожно отодвинул плотную ткань, прикрывавшую тушу убитого чудовища. Резкий запах, исходивший от твари и при жизни, ничуть не изменился, не ослабел и не усилился, признаков разложения также не наблюдалось, на тушу не слетались мухи. Это было очень странно, и единственное объяснение, которое мог придумать Феаноринг — тварь создавалась при помощи чар.
В шатёр вошли две эльфийки в сопровождении четверых воинов Морифинвэ. Феаноринг почти по-доброму улыбнулся. Очень широко.
— Мои дорогие гостьи, — намеренно коверкая слова, чтобы девушки думали, будто он не понимает их язык, сказал Нолдо, — приветствую вас в моём скромном шатре. Моё имя Морифинвэ Карнистир, сын нолдорана Феанаро Куруфинвэ, старшего из сыновей короля Нолдор Валинора Финвэ. Надеюсь, хорошо расслышали и запомнили. Хочу извиниться за грубость моих воинов, взявших под стражу ваших собратьев, но это был мой приказ, и у них не оставалось выбора. Пришлось подчиниться. А теперь ответьте, девы, действительно ли вы те, за кого себя выдаёте?
Эльфийки переглянулись. Зеленоглазая испугалась заметно сильнее, чем её кареглазая подруга.
— Да, господин, — кивнули девушки.
— И вы действительно знаете, как лечить ожоги от яда таких зверей? — Морифинвэ вытащил из-под стола мёртвую тварь, сняв с неё покрывало.
— Да, господин.
— Мои верные воины, — улыбнулся Карнистир сопровождавшим колдуний эльфам, — приведите одного из их собратьев. Только свяжите надёжно. На нём проверим правдивость слов этих дев. Если вы мне соврали, — прищурился Феаноринг, — материалом для опытов станете сами.
Проследив за реакцией эльфиек, Морифинвэ улыбнулся.
— Мы расположились на берегу прекраснейшего из озёр, — сказал он. — Не хотелось бы делать прозрачную воду красной.
***
Туман тончайшей шалью, очень медленно и таинственно опустился на холмы, скрыл горы вдалеке, поплыл над зеркальной гладью озера.
— Красиво и опасно, — мечтательно улыбнулся Куруфинвэ-младший, кладя руку на плечо сына. — Тайны всегда привлекают наиболее сильно. Знаешь, чем меня зацепила твоя мама?
Тьелпе скептически посмотрел на отца. Он знал — Феанаро сам выбрал для любимого сына жену, и просто повезло, что отношения сложились удачно, наполнившись любовью и нежной привязанностью.
— Она сказала, что я никогда не угадаю её домашнее имя и настоящий цвет волос. Представляешь? Я начал гадать, заодно пытаясь понять, как именно и чем она красит свои локоны, но твоя мама рассмеялась и сказала, что я попался в её западню, потому что на самом деле волосы у неё правда чёрные, вовсе не крашеные, и особого домашнего имени нет. Это была уловка, чтобы узнать моё истинное мнение о ней, ведь, давая имя, мы всегда вкладываем в него смысл.
Тьелпе вспомнил… Нет, не мать. Он стал перебирать в памяти все имена своей любви, которые ему доводилось слышать, и думал, как бы сам её называл.
— Прислушайся к интуиции, сынок, — загадочно улыбнулся Куруфинвэ-младший, — что она шепчет тебе? В этих горах нам необходимо найти полезные ископаемые, и как ты чувствуешь, что здесь может быть? Мы должны отправить наших собратьев на поиски, разделив их на отряды. Когда мне было столько же лет, как тебе сейчас, я командовал в основном женой, и время от времени Амбаруссар. Тебе же предстоит руководить ответственной и, возможно, опасной работой.
Тьелпе не представлял, как поступить в этой ситуации, но признаваться отцу было стыдно.
— Командуй, Тьелперинквар. Ты — наследник великого рода. Великого Феанаро Куруфинвэ! Когда мы победим Моргота, ты станешь одним из правителей Средиземья, поэтому привыкай к власти. Здесь мы сами себе Валар.
***
Вдалеке залаял Хуан, и Туркафинвэ обернулся на голос своего пса: это не было предупреждение или призыв. Хуан веселился, гоняя по лесу кого-то, кто не воспринимался им в качестве дичи.
— Не отвлекайся от главного, — прошептали губы, горячее дыхание коснулось уха. — Пока твои разведчики заняты делом, их командир может приятно провести время.
Руки скользнули под плотную кожаную рубаху, почти не раздвигая меховую накидку.
— Садись поудобнее, я всё сделаю.
Холодало. С севера ползла тяжёлая пелена, казалось, вот-вот пойдёт снег.
— Ты такой красивый…
Губы эльфийки нежно прижались к коже на шее, пальцы побежали по спине, поглаживая, ладони со страстью сдавили тело. Грудки девушки коснулись кожи на животе Феаноринга, соски затвердели. Эльфийка изогнулась, медленно поднялась, губы поползли по щеке, грудки прижались к торсу на уровне солнечного сплетения.
— Расслабься, красавчик. Что же ты так напряжён? Я всё сделаю сама.
«Конечно, сделаешь, — с печальным равнодушием подумал Туркафинвэ, поначалу согласившись позволить сделать себе приятно, но, чем дальше заходило дело, тем сильнее раздражаясь. — Я же сын заморского короля! Прекрасный принц, меч которого красивее всех виденных тобой украшений. Ещё бы ты не сделала!»
Хуан снова залаял, и Туркафинвэ поймал себя на мысли, что думает о чём угодно, только не о любви этой эльфийки. А ведь она красива. У нее длинные чёрные волосы, блестящие серо-зеленые глаза, розоватые губы, бледная кожа, очень нежные и умелые руки… Она знает, как пробраться под одежду, не открыв тело холодному ветру…
— Орки могут быть близко, — отстранив от себя эльфийку, поднялся на ноги Туркафинвэ. — Расслабиться ещё успеем. Сейчас надо заниматься более важными делами.
Девушка испугалась, что чем-то не угодила, оттолкнула, хотела спросить, извиниться, но Феаноринг уже скрылся среди деревьев. Пришлось заняться приготовлением еды и думать, что же было сделано не так.
***
— Проклятье! — Питьяфинвэ с силой пнул камешки под ногами. — Как можно что-то строить в таком тумане?!
— Оценил теперь, как было хорошо в Форменоссэ? — подошёл сзади Морифинвэ.
— Нет! Это совершенно не смешно!
— Да не кипятись ты так, малявка, — усмехнулся Карнистир, и Амбарусса заметил, что с братом что-то не так. — Почему ты на меня так смотришь? Я разве не прав? Помню, как ты жаловался, что Нельо тебя подавляет, не признаёт твоё мастерство, не ценит талант и идеи, заставляет слушаться. Здесь его нет, но ты опять недоволен.
— Здесь туман! — выкрикнул Питьяфинвэ. — Вытянутой руки не видно!
— Может быть, ты просто не такой прекрасный мастер, как о себе говоришь?
— Да закрой ты рот!
Рука Морифинвэ сдавила горло младшего брата, тот закашлялся. Резкий запах трав ударил в нос.
— Спокойно, малявка, — прищурился Карнистир. — Или шею сверну.
— Что это за запах? — прохрипел, вырвавшись, Питьяфинвэ. — Твоя рука странно пахнет. И сам ты выглядишь… Странно.
Морифинвэ посмотрел на запястье.
— У меня жар, наверно, — почему-то очень радостно произнёс Феаноринг. — Видишь, волдыри на коже?
— Что это?! — ужаснулся Питьяфинвэ.
— Я проверяю действие яда. На Авари уже испытал, но потом подумал, что у них может быть другая реакция на местные вещества. Не бойся, я себе не смертельное количество яда капнул. Немного подожду, если жар не пройдёт, приму снадобье. От него такое приятное опьянение! Я даже тебя любить начинаю.
— О-очень смешно!
— Полностью согласен.
***
Тэлуфинвэ, вместе с несколькими бывшими Тэлери складывая камни для строительства укреплений, старался прислушаться к разговору братьев, но понял не всё. Коротко обрезав волосы, младший сын Феанаро больше не выделялся среди воинов Авари, и был рад этому. Противоречивые чувства рвали душу, но теперь хотя бы не было косых взглядов, ведь Тэл, простой эльф из Альквалондэ, больше не выглядел точной копией одного из нолдорских принцев. А смертью жены и ребёнка в Средиземье никого было не удивить. Авари с сочувствием выслушивали рассказы о личных трагедиях, поддерживали, утешали. Боль потерь была привычной для них, поэтому нужные слова находились легко. И на сердце становилось легче.
***
Меч был тяжёлый, с неправильной развесовкой и недостаточно острый. Внимательно рассматривая клинок, Феанаро был уверен — сталь к тому же слишком хрупкая из-за способа создания сплава, который в Валиноре устарел ещё до рождения Куруфинвэ, а здесь, в Средиземье, до сих пор используется.
— Перекуём всё, что сможем, — сказал король, возвращая меч вождю Авари. — Мои друзья будут сражаться лучшим оружием рядом с лучшими воинами. Враг очень скоро узнает, что такое позорное поражение.
Примечание к части
Иллюстрация от Elfinfen
https://vk.com/photo-136606616_456239495
Две песни для Нолофинвэ
Оказавшись снова в роскошных покоях тирионского дворца после бесконечных дней в дороге, разрушенном осаждённом Альквалондэ и мёртвом лесу, Аклариквет едва не прослезился. Понимание, что скоро придётся навсегда покинуть красивейшее строение, какое только можно представить, ради жизни в котором вечность назад менестрель сделал самый сложный и неоднозначный выбор в своей жизни, сдавливало голову словно стальным обручем, грозясь вот-вот раздавить череп.
Но, как бы ни хотелось оставаться в роскоши вечно, вдохновение не приходит взаперти. Крыльям нужно небо. Спустившись по широкой мраморной лестнице, Аклариквет ступил на выложенную плитами дорожку.
Когда-то здесь был широкий светлый двор, озарённый сиянием Телпериона и Лаурелин, цвели кусты и деревья, шелковистые травы ласкали ноги, вода в фонтанах переливалась волшебными красками. Здесь всё полнилось музыкой. Мелодии звучали разные. И пусть теперь кажется, что, купаясь в свете Древ Валар, эльфы жили беззаботно и счастливо, музыка грусти и одиночества не даст затмить память самообманом. Да, кто-то был счастлив. Но ведь даже сейчас, когда единственной темой в звучащей музыке осталась война и скорбь, где-то бьются вместе влюблённые сердца…
Менестрель сел на бело-голубую ажурную скамью около небольшого овального пруда и прислушался к плеску воды: рыбки всё такие же игривые и беспечные, как и до угасания света. Падающая с неба зола от сожжённой древесины искорками ложилась на тёмно-синие рукава певца, превращая их в звёздное небо. Красиво.
Достав из сумки арфу, купленную в Альквалондэ у двух осиротевших сестёр, Аклариквет внимательно присмотрелся к глазкам-топазам лебедя, между раскинутыми крыльями которого натянуты струны. Звучала арфа нежно и звонко, словно колокольчики из тонкого серебра, а вот делая лебедя, мастер явно не старался. Инструмент не стоил оплаты серебром по весу изделия, но… На самом деле, Аклариквету она и не была нужна: помимо трёх своих, были ещё лиры, флейты, различные ударные для отбивания ритма во время турниров воинов, и даже рог, предназначенный не для подачи сигнала войскам, а для создания музыки.
А ещё была арфа принца Финдекано. Вредина и Загогулина. Но на ней нельзя сочинять и исполнять то, о чём полдня назад говорил господин Нолофинвэ.
Говорил он много…
***
Зал для разговоров в узком кругу, в котором любил принимать решения Нолофинвэ, никто не посещал в его отсутствие: абсолютно все оставленные вещи располагались на тех же местах, и при взгляде на кресла, придвинутые к столу, в памяти всплывали образы прошлого.
Это был разговор трёх членов одной семьи, считавших себя представителями трёх разных родов. Злая ирония. Теперь им больше никогда не встретиться за одним столом… А если и получится… Если вдруг… Что они скажут друг другу? Станет ли Арьо беспокоиться о сыне? Попытается ли Нельо любыми средствами снова объединить семьи? И… Как бы теперь поступал сам Нолофинвэ? Ведь сейчас уже слишком хорошо понятно: всё было бесполезно.
Тишина угнетала.
— Сыграй что-нибудь, — обернулся глава Второго Дома Нолдор к Аклариквету, — только не пой. Просто сыграй. Ни о чём.
«Шестая песня из легенды», — почему-то со страхом подумал менестрель, взяв в руки маленькую серебряную лиру. Конечно, он заиграл про Алую Леди, только медленнее, чем обычно. Мелодия получилась печальная, похожая на плач.
— Напиши песню, — очень серьёзно произнес Нолофинвэ, опустив взгляд, — о моей любви к Анайрэ. Только пусть будет искренне, от сердца. Не вся эта глупая ложь о красоте и добродетели. Мудрости! Супружеской верности! Материнстве… Мы ведь не за это женщин любим, правда?
Аклариквет поджал губы. Да, женщина может быть с другим, не стать матерью твоим детям и не блистать мудростью… А жить без неё мучение. Привычное и уже не такое тяжкое, как вначале, но не оставляющее в покое, не позволяющее вздохнуть свободно.
Подошёл Глорфиндел. Не хромая. Очень довольный и сияющий.
— Бой на двух мечах — безумно увлекательное занятие! — рассмеялся золотоволосый воин, разминая левое плечо. — Но со щитом всё же сподручнее. От неожиданных камней лучше защищает.
— Лаурэфиндэ, — вздохнул Нолофинвэ, — скажи, что главное в женщине? За что мы их любим?
— Главное? — сияющие глаза эльфа загорелись задором. — Чтобы драться не лезла.
Аклариквет заулыбался.
— Да, пожалуй, ты прав, — согласился Нолофинвэ. — Знаешь, менестрель, — снова перевел на своего певца взгляд глава Второго Дома Нолдор, — про любовь напишешь потом. После того, как сделаешь главное. Лаурэфиндэ, налей себе вина, располагайся. Аклариквет, слушай внимательно.
Отойдя к окну и прислонившись к подоконнику, Нолофинвэ соединил ладони в замо́к.
— Враг, — брат двух королей сделал паузу, прикусив губу, — он должен быть реальный. Осязаемый. Из плоти и крови. Он должен быть уязвим. Мы должны знать, что сможем уничтожить его. Те, кто был готов броситься на непобедимого врага, несмотря на предупреждения Валар и угрозы посмертием, уплыли с Феанаро, присягнув ему на верность. Помнишь то время, когда не было понятно, где чьи «верные»? Первый, Второй, Третий Дом… В итоге с Феанаро ушли самые… Безрассудные? Жестокие, безжалостные, слепые и бессердечные. Они прольют бессчетные слёзы, но не сами! Они прольют их из глаз своих жертв. Это будут кровавые слёзы! То, что мы все вместе начали во имя добра, они, изгнанники, лишённые чести, обратили во зло! Ты понимаешь меня, менестрель?
Аклариквет ощутил пробежавший по спине холод. Ещё бы не понять…
— Две песни, менестрель, — прозвучал приказ, — и какая из них главная, ты знаешь.
Видимо, Нолофинвэ сказал последние слова слишком громко, потому что все успевшие собраться в зале за время разговора своего господина с менестрелем Нолдор разом обернулись в его сторону. Аклариквет почувствовал, как к лицу приливает кровь. Летописец Квеннар и-Онотимо был единственным, кто не прервал своего занятия: он что-то усердно записывал в тонкой книге с кожаным переплётом.
— Этот совет войдёт в историю, — процедил сквозь зубы Нолофинвэ, косясь на менестреля. — Имей в виду.
Выпрямившись и гордо подняв голову, второй из сыновей Финвэ снисходительно улыбнулся.
— Этот совет войдёт в историю! — провозгласил он, подходя к столу и занимая своё место. — Сегодня вершить судьбы мира будем мы. Нолдор. Довольно нам быть ведомыми! Мы больше не игрушки Валар! Не слуги королей и не щиты завоевателей! Мы свободный народ! Великий народ! Настало наше время! Принимая решение покинуть Валинор, мы, Второй Дом Нолдор, не позволим Третьему Дому диктовать нам, что делать. Уходя в Средиземье, мы, Второй Дом Нолдор, свергнем Первый Дом, глава которого нанёс нам оскорбление, навлёк на нас гнев Валар и, воспользовавшись нашей лояльностью, присвоил славу, оставив нам грязь, в которую попытался нас втоптать. Но это не наш путь. Мы пойдём в Средиземье, построим своё великое королевство и будем процветать!
— Ты говорил о пути мести, Аран, — напомнил Глорфиндел, но в его голосе не было энтузиазма, — ты хотел мстить Феанаро.
— Это мой долг, доблестный воин, — с достоинством согласился Нолофинвэ. — Феанаро предал меня. Он предал всех нас! Разве такое можно оставить безнаказанным?
Глорфиндел молча кивнул. Его взгляд был направлен на Турукано, который, в свою очередь, смотрел то на жену, то на летописца, то на Эктелиона.
Нолофинвэ чувствовал — что-то идёт не так. Да, его слушают, но нет желаемого эффекта, нет единодушия. Каждый думает о своём, думает по-своему, и нет гарантии, что хотя бы большинство согласно с его словами. В чём причина?
— Валинор поднимается с колен, — вдруг заговорил Квеннар, отложив перо, — Вала Мелькор не смог уничтожить его полностью. Валиэ Йаванна возрождает растения, ведётся большая работа. Возможно, скоро здесь снова станет светло и радостно, но я ухожу. И вот в чём причина: я родился в Средиземье, перебрался в Аман и помню, как Валар сделали Финвэ королём. Пусть кому-то это решение казалось спорным, теперь уже не имеет значения. Важно другое. Новый король тоже избранник Валар, он заслужил свой титул и статус тем, что сбившись с пути, смог осознать ошибку, искренне раскаяться и встать на верную дорогу. Но если и Финвэ и его сын оба на верных дорогах, оба избранники Валар, почему так вышло, что они диктуют мне историю по-разному? Правды не может быть две. Правда одна. И если король Финвэ лгал, и это ему позволяли, а теперь то же самое происходит с новым владыкой, я буду искать правду сам. Я думаю так: истина всегда неугодна. И если принц Нолофинвэ оказался всеми гонимый и порицаемый, значит, правда на его стороне. Айя Нолофинвэ!
— Айя Нолофинвэ! — уже с бо́льшим энтузиазмом поддержали присутствующие, хотя во взглядах всё ещё отражалось недоверие. Глорфиндел и вовсе смотрел на Квеннара, как на умалишённого.
— Мы идём к свободе, Аран Нолофинвэ, — усмехнулся военачальник. — Нам не нужны иные цели.
— Не говори за всех! — прищурился Эктелион. — Ты не видел того, что видел я! Из-за Феанаро погибли мои друзья! Я сам доставал их тела из трубы!
— Хочешь проверить, чей меч острее? — воодушевился Глорфиндел. — Пойдём, сравним.
— Брат! Не смей! — ударила кулаком по столу Эленнис, и Турукано схватился за голову.
— Тишина! — приказал Нолофинвэ. — Я ещё не договорил. — Сделав паузу, глава Второго Дома продолжил: — Неважно, какие у нас мотивы. Главное, нам всем предстоит один путь, и мы его пройдём. Мы. Единый великий свободный народ! Довольно быть вторыми!
— Вот это мне определённо нравится! — глаза Глорфиндела загорелись. — Айя Нолофинвэ!
— Айя Нолофинвэ!
***
Аклариквет коснулся струн. Две песни предстоит ему написать, две истории рассказать. Одна о любви, другая о ненависти. И как же так получилось, что важнее стала песня о ненависти? Что не так с миром? Что не так с эльфами? Что не так с Нолофинвэ?
В пруду заплескались рыбки, падающий с неба пепел закружился на ветру. Пепел… Почему-то раньше возникали совсем иные ассоциации… Звёздочки, искры, пыль… Не пепел! Да, это действительно зола, но…
Сердце забилось чаще. Что случилось?
«Это моя совесть, — печально подумал менестрель. — Я пытаюсь сосредоточиться, думаю о брате моего господина, и чувствую, что… Что?»
Стало не по себе. Касаясь струн, пальцы дрожали, казалось, серебрянные нити раскалились.
«Я менестрель Нолофинвэ! — мысленно повторил Аклариквет. — Это мой выбор! Мой путь! Я пою для моего господина!»
Закрыв глаза, певец сделал глубокий вдох, потом поднял голову и посмотрел на небо.
Звёздочки, искры, пыль… Нет.
Пепел.
Затишье перед боем
Карта горных разработок была путаной, составленной без внимания к деталям и от этого плохо читаемой. Это неправильно… Придётся серьёзно поговорить с её составителем.
Рассматривая схемы природных и рукотворных подземных коридоров, выкопанных и изученных за прошедшие двадцать восемь дней, Тьелпе невольно ловил себя на мысли, что ему очень приятно, когда его называют господином и отчитываются перед ним о проделанной работе. И хотя отношение к молодому лидеру немного изменилось, когда отец, оставив Тьелпе за главного, вернулся в лагерь, и стало менее почтительным, всё равно наследник Феанаро чувствовал себя едва ли не нолдораном. Под его руководством открыли две шахты и уже отправили в лагерь железную руду, которой должно хватить на мечи и доспехи для целого отряда! Месторождения полезных ископаемых, которые не нужны непосредственно для боевых действий, пока игнорировались, только отмечались на картах, но заниматься ими основательно не находилось времени. Сейчас первостепенной задачей была добыча железа.
Освещая пещеры факелами, добывая еду из подземных озёр и продвигаясь всё глубже, эльфы, занимающиеся разведкой месторождений, перестали выходить на поверхность, лишь изредка отправляя кого-нибудь передать очередные карты.
***
Взяв в руки два факела, Тьелпе подошёл к стене пещеры. Проводя огнем вдоль выступов, Нолдо любовался игрой теней, наблюдая, как один и тот же камень может казаться лицом, зверем, домом или сидящей птицей.
Вдруг земля под ногами дрогнула, по своду пещеры посыпался песок. Бросив все дела, эльфы похватали вещи и бросились к выходу из подземелья, но он был слишком далеко.
***
Туман немного рассеялся, открыв взглядам зеркало озера. Тренирующиеся воины, дважды пробежав вокруг Митрима, прыгнули в ледяную воду. Раздались радостные возгласы и смех.
— Надо выбираться отсюда, — прошептала своей подруге зеленоглазая колдунья, выглядывая из шатра. — При первой же возможности сбежим. Было ошибкой соваться сюда.
— Это был приказ! — с ужасом выдохнула кареглазая.
— И что, теперь из-за него погибать? Нет уж, подруга, мы спасёмся. Или, по крайней мере, попытаемся. Разве не понимаешь — как только этот Мори поймёт, что мы рассказали всё, что знали, он нас убьёт!
Обе эльфийки перевели взгляд на лежащего на скамье связанного по рукам и ногам собрата. На нём проверяли действие очередного противоядия, и несчастный колдун метался в горячке. Его тело вздрагивало, напрягалось, дыхание было громким и прерывистым.
— Мне кажется, снадобье дали слишком поздно, — вздохнула Зеленоглазка. Её подруга опустила голову.
Эльф со стоном содрогнулся и расслабился, тяжело дыша. Из уголков глаз покатились слёзы.
— Жжёт, — прошептал он. — Как будто кипяток вместо крови…
Девушки сновапереглянулись. Яд волколака убивал долго и мучительно, оставалось надеяться, что лекарство подобрано правильно и в нужном количестве.
Эльф снова отчаянно застонал, сжимаясь в комок.
— Я не могу это видеть! — заплакала кареглазая колдунья.
— Если он умрёт, — сжала зубы её подруга, — следующими будем мы. Стража! Я дам нашему другу ещё эликсир. И всё запишу, как распорядился господин. Можно?
Получив согласие, эльфийка бросилась к давящемуся криками боли собрату. Дышал он всё прерывистее, тело сотрясала лихорадка, сквозь кожу проступили вздувшиеся фиолетовые вены.
— Кровь… — выдавил из себя эльф. — Кипит… Жжёт…
— Всё хорошо, — прошептала Зеленоглазка, — сейчас станет легче.
Эльф, кашляя, заливаясь по́том и слезами, глотнул прозрачную резко пахнущую жидкость и задышал ровнее. Судороги отпустили.
Со сдавленным стоном перевернувшись на спину, Авари закрыл глаза и замер. Его больше не трясло, грудь вздымалась ровно.
— Кажется, подействовало… — заплакала кареглазая колдунья. — Я… Я не хочу… Так…
— Ужасный яд… — Зеленоглазка вздрогнула. — Я бы даже тому, кого ненавижу, не пожелала умереть от него.
— Я тоже…
— Вернётся Мори, пусть видит, мы не врали. Даже глубокие укусы наши снадобья исцеляют. И… Пусть лучше про заживляющие чары спрашивает. И настои. Останавливающие кровотечения. Хватит уже ядов!
***
Двойной деревянный частокол вокруг лагеря постепенно заменялся на высокую каменную стену и глубокий ров перед ней. В дно втыкали колья и постепенно заполняли водой озера, выкопав канал.
Наскоро поставленные кузницы не прекращали работу ни на миг, мастера сменяли друг друга, и Авари с энтузиазмом учились у Нолдор.
— Не знаю, как благодарить тебя, Владыка Феанор! — кланялся в пояс Халдор, видя надежду в глазах своих воинов. — Я отдам за тебя жизнь, не раздумывая!
— Наши народы сражались яростно, — провозгласил Халдир, — мы никогда не отступали! Но большинство эльфов пали духом, прятались и лишь неумело отбивались от врага! А некоторые…
Воин осёкся, Феанаро внимательно всмотрелся в его глаза. Да… Некоторые эльфы стали рабами.
— Мы положим конец позору! Вместе! Эльфы — свободный народ, и никто не вправе давить нашу волю! — Куруфинвэ положил руку на плечо Халдора. — Моргот будет повержен! И когда его, лишённого силы и власти, бросят к ногам победителей, самое ничтожное из творений Эру оборвёт его жизнь! Ни один достойный воин не пожелает осквернять свой меч кровью этой жалкой твари! Да будет так! Клянусь!
Слышавшие слова Феанаро эльфы разразились восторженными криками. Да! Именно такого конца заслуживает враг! Так и свершится!
***
Пленников было трое. Привязанные к вековому дубу, они сидели в ожидании своей участи.
Орки хорошо знали эти места: на расстоянии одного перехода будут горы и низина, возле которой раньше располагались большие поселения тех, кому стало тесно на землях Хозяина Севера. Если верить услышанным обрывкам разговоров, именно в низину и лежит путь.
Один из пленных орков, потерявший в бою руку по локоть, всё ещё был очень слаб, но эльфийские знахарки усердно меняли ему повязки, давали пить целебные настои, и это казалось двум другим воинам Мелькора издевательством: ведь очевидно, что в живых их в конечном итоге не оставят. Так зачем всё это?
Они знали — где-то среди эльфийских воинов есть и другие пленные, которым, возможно, меньше повезло с тюремщиками, и их, вероятно, пытают. Кто знает, чего ждать от этих странных пришельцев, в глазах которых играет пламя?
Покалеченный орк спал, уронив голову на грудь, двое других сидели молча, пытаясь незаметно развязать путы.
— Это бесполезно, — прозвучал голос, и все трое вздрогнули. Даже спавший.
Подошедший военачальник явно был главным здесь, или одним из главных: помимо обжигающего огня в бесцветных глазах, в этом эльфе было грозное величие, по ощущениям напоминающее исходящую от Хозяина Севера мощь. Конечно, в разы слабее, но… От понимания, что оказались во власти этого эльфа, пробирала дрожь.
— Это бесполезно, — повторил военачальник, на этот раз на орочьем наречии, и пленники сникли: да, их собратья сломались под пытками и стали обучать врагов своему языку.
Видимо, та же участь ждёт и их самих.
— Если вас не устраивают эти верёвки, — угрожающе прищурился эльфийский воин в роскошных ало-золотых доспехах и тяжёлом плаще со звездой, сверкающей, словно лёд на горном озере, — я прикажу заменить их на другие. Над ними работали колдуны, и такие путы жгут, как раскалённое железо тех, кто лжёт.
«Вот как они ломают пленных!» — решили для себя орки, теперь сидя смирно.
Эльф запустил руку за пояс и, не торопясь, плавным движением вытащил из украшенных застывшей каплями кровью врагов ножен длинный кинжал. Орки замерли.
— Я отпущу тебя, — сказал воин, разрезая веревки на руках одного из пленных. — И раненого. Вы вдвоём можете уходить, и вам никто не помешает. Мои воины сопроводят вас из лагеря.
Подошли трое эльфов, их командир едва заметно кивнул и пошёл прочь. В свете звёзд, пробившемся сквозь кроны деревьев, его волосы показались залитыми кровью.
— Вставай! — скомандовал воин в простой чернёной кольчуге. Местный. Рядом стоял эльф в доспехах, из-под шлема выбивались серые, словно лёд, волосы. Третий был в золотых латах.
Неуверенно поднявшись на ноги, орк помог встать совсем ослабевшему соратнику. Отойдя лишь на шаг от привязанного к дереву пленника, воин Моргота одним быстрым движением свернул шею калеке, схватил палку и бросился на эльфов. Получив тяжёлый удар в лицо латной перчаткой, орк повалился на землю, снова схватил палку и ткнул в висок связанного пленного. Тот бессильно уронил голову, заливаясь кровью.
— Убейте его, — прозвучал приказ, и последним, что видел орк, был сверкнувший во тьме клинок.
***
Майтимо посмотрел на трупы орков, потом на Линдиро и двух его воинов.
— Если хотя бы половина армии Моргота такая, — стиснул зубы Феаноринг, — победа дастся нам тяжело.
— Да уж, — Линдиро покачал головой, — твоя проверка дала нам исчерпывающие ответы.
Ещё раз взглянув на трупы, Майтимо развернулся и пошёл к шатру брата. Надо поговорить. Серьёзно.
Собранная под знамёна Феанаро тремя полководцами армия по численности почти равнялась воинству Нолдор, пришедшему из Валинора, а значит, бой с Морготом пойдёт если не с превосходством эльфов, то, как минимум, на равных. Это хорошая весть для ожидающего возвращения сыновей отца.
Примечание к части
Аудиоверсия Битвы-под-Звёздами https://vk.com/wall-185183650_9
Дагор-нуин-Гилиат. Битва-под-Звёздами. Вести с передовой
С высоты горного перевала открылся чарующий вид на затянутую туманной пеленой низину. Там, среди леса, в ясную погоду сверкает отражениями звёзд красивейшее озеро с кристально-чистой водой. Ледяное, прекрасное и одинокое среди перешёптывающихся деревьев. Призывный звук рогов разносился далеко, и в конце концов долетел ответный зов.
— Мы на верном пути, — улыбнулся Макалаурэ брату, и тот, сохраняя серьёзный вид, кивнул, однако менестрель видел по глазам Майтимо: он доволен походом, но, разумеется, считает ниже своего достоинства проявить хоть какие-то эмоции.
Ветер подул с моря, пелена тумана рассеялась, и стало видно, что в центре низины лес прорежен, а к горному хребту проложены широкие дороги.
— Я бы остался здесь жить, несмотря на холод, — мечтательно произнес Асталион, поравнявшись с Феанорингами. — Эти края совсем не похожи на Валинор, не будут терзать воспоминания. И здесь очень красиво.
— Не помню, чтобы ты жаловался на холод в Форменоссэ, — улыбнулся одними глазами Нельяфинвэ.
— Меня грела жена и вино в компании Эонвэ, — рассмеялся Асталион, но взгляд Нолдо был печальным.
— Здесь тоже можно найти чью-нибудь жену, — подмигнул Макалаурэ. — И в Средиземье нет Валар с их нравоучениями.
— Сыновья мне этого не простят, — помрачнел Асталион. — И я сам себе не прощу. Когда я женился, давал клятву хранить верность, и меня никто не заставлял это делать. То было моё решение, и я не собираюсь нарушать данное слово.
— Вот видишь, — Макалаурэ обернулся на брата, — его тебе тоже не удастся женить «для дела».
— Полагаешь, это самое страшное, что я могу потребовать «для дела»? — Нельяфинвэ сохранял каменное лицо. — Надеюсь, ты прав.
— Знаешь, Майти, — менестрель огляделся, — если ты хотел меня напугать, радуйся, тебе это удалось. И я, пожалуй, соглашусь на меньшее из зол. На ком, говоришь, надо жениться?
Асталион рассмеялся, Нельяфинвэ молча пришпорил коня, вырываясь вперёд и призывая остальных поторопиться. Часть войска пройдёт через перевалы, но обозам придётся делать крюк вдоль побережья. Повезёт, если спешить нет нужды.
***
Донесшийся со стороны лагеря переливчатый свист принадлежал не птице, и Туркафинвэ, сидевший у костра и изучавший принесенные своими разведчиками карты, вскочил на ноги. Подозвав Хуана, Феаноринг приказал псу привести прибывшую подмогу.
То, что присоединились ещё воины, означало одно: старшие братья вернулись, и это определенно хорошая новость. Теперь нужно собраться всем вместе и обсудить дальнейшие действия.
Если карты составлены верно, то, ориентируясь на них, можно очень хорошо разместить небольшие отряды, которые в случае нападения орков смогут отразить первую волну атаки и предупредят остальных.
Принять на себя первый удар и выжить… Решаемая задача? Возможно.
Две девушки, затачивая костяные наконечники для стрел, перешептывались, бросая смущённые взгляды на Туркафинвэ, и это должно было быть приятно…
***
— Тьелко!
— Господин Туркафинвэ!
— Феанарион!
— Айя Феанаро!
Прозвучавшие приветствия сразу рассказали третьему сыну короля Нолдор, ещё не поднявшему глаза от карт, кто пришёл. «Тьелко» к нему обращались друзья и другие ученики Вала Оромэ, «господин Туркафинвэ» говорили слуги и бывшие Тэлери, присягнувшие на верность королю, «Феанарионом» обычно называли эльфы Второго и Третьего Домов, выбравшие своим королём Куруфинвэ, когда в начале похода возник конфликт из-за отсчёта времени и промедления в пути. «Айя Феанаро» с чудовищным акцентом восклицали Авари.
— Приветствую, доблестные воины! — с гордостью сказал Туркафинвэ, царственно улыбаясь и приглашая к костру командиров отрядов. — Я отправил своего пса созвать разведчиков, и как только соберётся основная сила, устроим совет. Враг может напасть в любой момент, и мы должны быть в полной боевой готовности. Именно на нас возложена важнейшая миссия: выиграть время для основных сил короля Феанаро Куруфинвэ, чтобы подготовить наступление на Моргота. Пока в лагере строят осадные орудия и куют мечи и доспехи, мы, бесстрашные воины, выиграем для нашего короля время. Это важнейшее, что мы можем сделать для победы! Мои воины рассредоточены вокруг лагеря на Митриме, враг не сможет подойти незамеченным.
Издалека донеслось приближающееся карканье, словно перепугалась огромная стая, лай Хуана прозвучал тревожно. Мелкие птахи встрепенулись и взмыли ввысь.
Сдавив пальцами виски, Туркафинвэ зажмурился.
— Трусливые птицы! — прошипел он, морщась. — Но на этот раз испугались не зря.
Феаноринг открыл глаза и посмотрел на своих воинов.
— Орки, — голос Туркафинвэ прозвучал угрожающе, — полчища. Это не разведка, не разбойники. Это армия.
***
Трижды протрубили рога. Далеко. Потом снова. Уже ближе. Из лагеря на Митриме ответили: сигнал услышали и поняли. Передали дальше.
Общая тревога. Общая готовность. В бой! За будущее свободных эльфов! Враг ответит за причинённое зло!
***
Феанаро побледнел.
Орки, конечно, ещё далеко, и перед ними стеной встанет войско Туркафинвэ…
Отправить им подмогу!
Сколько они продержатся? Сколько ждать от сына гонца с информацией о враге? Как задолго заметили приближающуюся армию?
— Я иду на помощь Тьелко.
— Нет, Нельяфинвэ, — Феанаро словно только что заметил, что не один в шатре. — Ты нужен мне здесь. Пошли Асталиона.
— Нам нет смысла оставаться в лагере! — вскочил с места Карнистир. — Укрепления не готовы! Мы должны наступать!
— Морифинвэ! — глаза Феанаро загорелись пугающим, тёмным пламенем. — Здесь решаю я! Каждый из вас отважен и готов броситься в бой впереди войска, но это мой бой!
— Король нужен своему народу, отец, — голос Нельяфинвэ дрогнул, и все братья разом обернулись на него. С изумлением. Но промолчали.
— Это мой бой, — угрожающе прищурился Феанаро, — моя война. Я повел вас за собой, и я здесь принимаю решения.
— Может, тогда нам вообще уйти? — невинно улыбнулся Макалаурэ. — Орков, может, Тьелко победит и без нас. А если и не победит, войска дойдут сюда через пару-тройку дней. Или быстрее? Не всё ли равно? Пойдём выпьем, песни попоём.
— Я тебя здесь не держу, — Феанаро сжал в кулаке расстеленные на столе карты, листы захрустели.
— Меня здесь держит Клятва и желание не допустить глупой гибели нашего войска, — Макалаурэ сел в расслабленную позу и потянул Карнистира за рубаху. — Присаживайся, брат. Бросаться в бой рано. А против отца — и вовсе не сто́ит.
— Клятва… — опустил глаза Куруфинвэ-младший.
— Мы исполним её! — Майтимо поднялся, протянул отцу руку, и Феанаро, сдавив ладонь сына, притянул его к себе и крепко обнял.
— Нельяфинвэ, — отпустив наследника, вернулся к картам король, — отправляй Асталиона к Туркафинвэ. Сам займись укреплением лагеря. Сделай всё, что успеешь.
— Моё предложение использовать отравленные стрелы в силе, — вставил Карнистир.
— Займись этим, — Феанаро указал на карту, — и отправляйся с Питьяфинвэ к перевалу. Сыны, подойдите. Орки могут пройти здесь, и наша задача оттеснить их к топям. Мы должны перехватить инициативу, заставить орков отступать и преследовать их до конца. Всех воинов по возможности задействовать не станем. Куруфинвэ, ты с мастерами отступаешь на южный берег, продолжаете работу над осадными орудиями. Мы отобьём атаку и нападём сами!
— Мне поджидать в топях Серех? — подал голос Макалаурэ.
— Где ты собираешься разместить там войско? На дне? — с издёвкой взглянул Феанаро на сына. — Твоё войско присоединяется ко мне. Халдор и Халдир встанут на подступах к лагерю, и ты не дашь Авари пасть духом. Я не склонен доверять им безусловно.
— Воины Моргота не тупые трусливые твари, — серьёзно сказал Майтимо, — они тоже умеют геройствовать.
— В тебе говорит страх, Нельяфинвэ! — одернул сына король. — На нас идёт полчище бездушных уродов, созданных Морготом, чтобы насмехаться над чудом творения! Мы избавим Арду от этой мерзости! Каждый из вас знает, что делать. Выполняйте!
Феаноринги, почтительно откланявшись, покинули шатёр отца. Король Нолдор посмотрел на карту. Теперь самое время обсудить план атаки с вождями Авари. С ними разговор будет иным. Скоро должны подоспеть гонцы со сведениями от Туркафинвэ, и, возможно, план действий придётся переиграть.
***
— Казнить пленных! — скомандовал своим воинам Майтимо. — Достроить стены вокруг лагеря! Заполнить рвы!..
Феаноринг вдруг осёкся и замер на месте.
— Всё не так! — произнёс он вполголоса, обращаясь к Макалаурэ. — Я чувствую! Кано, пошли войско на юг! За горы. Я не верю, что Моргот будет атаковать в лоб. Ты же помнишь его воинов! Я рассказывал. И подготовка… Кано! Отец… Он… Я понимаю, почему он так поступает.
— Рад за тебя, — менестрель посмотрел брату в глаза. — А я перестал понимать отца с создания им Сильмарилей.
— Он хочет славы, — вздохнул Майтимо, — и победы. Для себя. Он хочет отмщения. Для себя! За отца! И собирается сделать это сам. Отомстить за отца!
— Ты не прав. Точнее, прав, но не во всём.
Старший Феаноринг со вздохом закрыл глаза.
— Я чувствую, Кано, — Нельяфинвэ всплеснул руками, — что-то… Плохое случится.
— Уверен, Майти, так и будет, — Макалаурэ похлопал брата по плечу. — Возможно, битва уже началась, а значит, там, в лесу, гибнут наши собратья. Это очень плохо.
— Кано, — в глазах Нельяфинвэ читалась тревога, куда-то исчезла сталь и высокомерие, — пошли войско на юг. Не слушай отца. Курво один не справится.
— Ты знаешь, как будет рад наш отец, когда узнает…
— Пусть тебя это не беспокоит, — взгляд Майтимо снова стал холодным, режущим, — я посмел нарушить приказ короля, тебе пришлось подчиниться. Я отвечу за своё решение. Оставайся здесь, но половина войска должна немедленно уйти на юг. Если орков не удастся остановить, их встретят свежие силы. Так больше шансов на победу.
— Вы с отцом оба не правы, — резюмировал Макалаурэ и отмахнулся, — но ты, Майти, не прав чуточку меньше. Как скажешь, так и сделаю.
***
Ветер стих, голоса птиц смолкли, и чуткий слух эльфов задолго уловил звуки приближающегося воинства. Орки шли через лес быстро, словно он не был для них преградой.
Туркафинвэ закрыл глаза и сосредоточился. Перед мысленным взором замелькали карты, схемы, расстановка войск… Постоянно возникало чувство, что упущено нечто важное, но Феаноринг одёргивал себя: если разведка всё донесла верно, орки могут пройти через горы по трём узким перевалам, войску придется растянуться.
Гонец к отцу отправлен, первые сведения будут переданы совсем скоро.
Хуан скрылся среди низкой поросли, длинные и мягкие листья-иголки служили хорошей маскировкой. Туркафинвэ вдруг поймал себя на мысли, что волнуется за пса больше, чем за всех собратьев, хотя, как уверял Вала Оромэ, Хуану нельзя нанести серьёзный вред обычным оружием. А взять нечто «необычное» оркам точно неоткуда. Но всё же пёс не всесилен, он устаёт, нуждается в еде и отдыхе, а если поранится, пойдёт кровь…
С севера донеслись звуки сражения.
***
Маскировочные плащи сделали эльфов невидимками, скрыв фигуры воинов передовой линии армии Туркафинвэ среди высоких стволов и густых крон. Орки не ожидали атаки, и когда со всех сторон полетели стрелы: толстые с изогнутыми, словно крюки, наконечниками, и лёгкие с костяными треугольниками и черными перьями, воины Моргота в первый момент растерялись.
Не видя, куда стрелять, оркам пришлось отступать и спускать волколаков намного раньше, чем планировалось.
***
Встав с войском у границы леса, оставив за спиной лагерь Феанаро Куруфинвэ, где спешно возводились укрепления, Халдор ждал приказов своего короля.
Мимо него прошло войско, направленное в помощь одному из принцев, принявшему на себя первый удар армии Моргота, и, пожелав бойцам удачи, вождь Авари невольно задумался — каким же таким волшебным образом их военачальником стал этот Аста… Асталион?
Халдор видел друга Нельяфинвэ впервые, но воину, посвятившему несколько столетий жизни непрекращающейся кровопролитной борьбе с орками, хватило одного взгляда, чтобы сделать для себя выводы: этому Нолдо не место на войне, он был бы незаменим на переговорах, когда нужно встать между двумя тиранами, вдруг решившими заключить мир, но не желающими уступать друг другу. Скорее всего, Асталион верный муж и добрый отец, но это совершенно не те качества, которые необходимы в бою. Зачем же его отправили в лес? Не жалко потерять, доказывая союзникам, что Нолдор тоже воюют на передовой? Но какой в этом прок? Победа в равной степени восславит и погибших и выживших, а поражение — покроет позором так же и тех и других. Для чего показуха? Кому она нужна?
Иное, хоть и ненамного лучшее впечатление производили доверенные эльфы самого Феанаро — трое Нолдор, больше похожие на исследователей, чем на воинов, поэтому выглядевшие несколько странно в доспехах и при оружии. Но им, по крайней мере, не доверяли командование. Разумно и достойно. В конце концов, верные друзья рядом порой важнее опытных, но ненадёжных вояк.
***
Из леса стрелой вылетел всадник. Издалека подав условный сигнал, чтобы его пропустили, Нолдо, торопящийся, но сохраняющий гордый вид, проскакал в сторону лагеря. Непохоже, чтобы он нёс дурные вести. Провожая его взглядами, Авари взбодрились.
***
Выслав на всякий случай дозорных, Халдор передал послания для своего брата и сыновей, также, как и он сам, стоявших на границе леса, защищая лагерь, и снова выехал вперёд войска. Бойцы должны видеть своего вождя, чувствовать его уверенность и бесстрашие. Уже собравшись произнести речь, Халдор увидел ещё одного гонца, выезжающего из леса.
Пришлось приложить немалые усилия, чтобы не выдать беспокойства: посланник принца с трудом держался в седле.
***
В замершем воздухе звенела тишина, нарушаемая только грохотом стройки. Туман загустел, укрыв озеро Митрим серым саваном, растекся по низине, слепя глаза и затрудняя дыхание. Ожидание в такой обстановке тяготило ещё сильнее.
Не зная, куда себя деть, Макалаурэ решил всё же пойти к отцу. Сколько ещё времени может потребоваться, чтобы принять решение выступить с войском? Менестрелю казалось, что лучше прямо сейчас броситься в бой, да хоть одному против всей армии Моргота, только бы не продолжать ждать неизвестно чего. Даже бездна и вечные метания в поисках призрачного света более не казались такими уж страшными. Макалаурэ вспоминал своё видение, посланное ему как предупреждение от владыки Намо, и нынешняя ситуация очень напоминала его: тьма, одиночество, давящий страх… Только мир пока не рухнул. Даже Эртуил и Менелдил по-прежнему дежурят около короля с невозмутимым видом. Неужели им легко даётся ожидание?
Шатёр Феанаро медленно проступил сквозь пелену тумана, и вдруг по ушам ударило конское ржание и стук копыт. Воин из войска Халдора призраком возник из мрака, и Макалаурэ узнал его — это эльф по прозвищу Безносый. Половину лица ему отсекли мечом в какой-то давней битве.
— Я к королю! — спрыгнув с коня, быстро и не очень почтительно поклонился воин, делая шаг в сторону шатра.
— Зачем? — почему-то насторожился Макалаурэ.
— Передать послание от гонца.
— Что значит — от гонца?! — возникший из тумана чёрной огромной тенью Феанаро напугал обоих эльфов.
— То и значит, мой король, — снова поклонился Безносый. — Из леса прискакал гонец. Раненый. Доехал до нас и упал. Вот письмо.
Куруфинвэ выхватил свиток и исчез во тьме и тумане. Макалаурэ хотел последовать за отцом, но грозно прогремевшие слова: «Я не звал тебя, Канафинвэ!» заставили замереть на месте.
Безносый снова быстро поклонился, вскочил в седло и через мгновение растворился в тумане.
И снова ожидание… И тьма… И ничего не видно дальше вытянутой руки.
***
С высоты полёта орла открывался вид на бескрайние просторы Средиземья. Взгляд птицы проникал сквозь туман, и от соглядатая Манвэ не укрылись в спешке садящиеся на коней Нолдор на берегах озера Митрим. Феанаро, величественный и грозный, воздев к звёздам клинок, повторял Клятву, и четверо его сыновей вторили отцу.
Владыка Арды видел армию Авари на границе леса и различил среди них умирающего в страшных муках от яда волколака гонца Туркафинвэ и то, как чей-то меч избавил эльфа от боли.
Орёл полетел дальше, над лесом, и Манвэ узнал о кровопролитной битве двух воинств, ни одно из которых отступать не собиралось.
Сделав круг над покрытой льдом и снегом северной землёй, птица устремилась назад через море.
Дагор-нуин-Гилиат. Битва-под-Звёздами. Прошло три дня
Стрела появилась из ниоткуда, попала в цель. Орк упал, словно у него отрезало ноги. В ответ мгновенно спустили три тетивы, и стрелявший Авари рухнул с дерева с пронзенным стрелами телом и бедром. Упав под ноги оркам, он был растоптан идущим сквозь лес войском. Закованные в металл сапоги с чудовищным хрустом переломили позвоночник эльфа, и воины Моргота вскоре забыли об этом препятствии на пути.
Передовая линия войска Туркафинвэ несла потери. Стрелы заканчивались, а орки — нет. Приходилось покидать укрытия, браться за мечи. Прыгать в темноте по валяющимся среди деревьев утыканным стрелами трупам было неудобно, но спущенные с цепей волколаки прекрасно справлялись с этой задачей. И если эльфов не убивали стрелы орков и клыки чудовищ, это медленно и мучительно делал попавший в раны яд.
Тэлери погибли первыми: в бою на мечах у них не было шансов.
Авари быстро заметили, как орки смачивают клинки в ядовитой слюне убитых волколаков и старались делать так же, когда представлялся случай. Выдергивая стрелы из мертвецов, мха и коры, средиземские эльфы, отбиваясь от клинков врагов, снова занимали позиции на деревьях, стреляли, спрыгивали, рубили орков, собирали стрелы, и всё повторялось снова. Только бойцов становилось всё меньше.
И вдруг тьму бесконечной ночи разорвали голоса подходящего на помощь войска и пение рогов.
Нолдор. Теперь оркам снова будет дан достойный бой.
***
— Господин Туркафинвэ! — издалека крикнул отправленный к Феанорингу посланник Асталиона. — Мы долго не продержимся!
Тьелко спрыгнул с дерева, и Хуан тут же оказался рядом с хозяином. Звуки битвы неумолимо, пусть и медленно, приближались, и было ясно, что даже сейчас сил эльфов не хватит для победы.
«Придется отступать, — почему-то совершенно равнодушно подумал Феаноринг. — Отправлю этого воина гонцом в лагерь, сообщу, что нам нужна помощь, чтобы готовились к бою».
По ощущениям, прошло два дня, и Туркафинвэ чувствовал усталость. Что уж говорить о тех, кто сейчас сражается?
Достав из поясной сумки бумагу и перо, Феаноринг очень быстро и кратко описал ситуацию и, вручив послание воину Асталиона, приказал доставить его к королю, но в этот момент из тьмы бросилась тень, повалив наземь и Туркафинвэ, и гонца. Хуан прыгнул, впиваясь клыками в чудовище, отбрасывая его от эльфов, и оба Нолдор, вскочив на ноги, забрались на деревья, хватаясь за луки.
Пёс и волколак с воем и рыком покатились по мху, из тьмы выпрыгнули ещё две тени, соратники Туркафинвэ спустили тетивы, стрелы полетели во мрак и туман. Чудовищ, бегущих впереди войска, оказалось не меньше двух дюжин, они появлялись и исчезали слишком быстро.
Феаноринг, выпуская стрелу за стрелой, вдруг оказался на земле. Резкий запах ударил в нос, эльф, сам не зная, как, сбросил с себя нечто тяжёлое и мохнатое, хотел вскочить… И не смог.
Понимая, что с ногой что-то не так, но не чувствуя боли, Туркафинвэ закричал, что было сил:
— Гонец! К королю! Быстро!
Не зная, услышал ли его посланник Асталиона, или он уже давно убит, или выполняет задание, Туркафинвэ схватил кинжал и, под градом стрел, отполз к кустам. Захотелось спать.
***
В лицо ткнулось что-то мокрое и холодное, Туркафинвэ вздрогнул, резкая сильная боль пронзила ногу ниже колена. Стрелы всё ещё свистели вокруг, и Хуан закрыл от них хозяина.
— Проклятье! — выругался Туркафинвэ, понимая, что встать сам не сможет. — Хуан!
Обхватив пса за шею и мысленно приказав ему помочь отойти назад, пока не появились орки, Феаноринг всматривался во тьму. Надо срочно найти кого-то, чтобы отправить к Асталиону. Пусть отступают. Все, кто выжил.
Странное затишье, обрушившееся на атакованный отряд, когда последний волколак был убит или бежал, разумеется, было ненадолго, и этим временем необходимо правильно распорядиться.
— Отступаем! — закричал Туркафинвэ. — Назад! К лагерю! От короля придёт подмога!
— Отступаем! — повторили голоса, и эльфы, подбирая раненых, поспешили на юг.
Тяжело опираясь на Хуана, едва не крича от боли в сломанной ноге, Феаноринг достал ещё одну бумагу и стал писать послание прямо на спине пса, не останавливаясь и ужасаясь получающимся корявым, едва читаемым строчкам.
— Каньо! — позвал Туркафинвэ эльфа, который оказался неподалёку, протягивая трясущейся рукой листок. — В лагерь! Письмо… Королю…
Кто-то подхватил сзади, поднимая над землёй, и от быстрого движения боль резанула до крика. Штанина пропиталась кровью, нога болталась, каждым движением причиняя всё бо́льшие страдания. Время потянулось медленно, мучительно. Вдали слышались голоса, вой, лай, рык, крики, звон металла… А впереди, со стороны лагеря Феанаро Куруфинвэ, затрубили рога. Близко…
Туркафинвэ через силу улыбнулся.
***
Ещё послание… Предыдущее пришло совсем недавно… Или уже миновала вечность?.. А, это письмо не от Тьелко… Хорошо ли это?
Майтимо со вздохом обхватил голову руками, опираясь на зубцы только отстроенной стены. Мрамор… Серый, с белыми прожилками. Прочный, тяжёлый. Из него можно было бы возвести крепость, величественную и грозную. Прекрасную в своей пугающей красоте. Жаль, не судьба. Построенная наспех стена вряд ли выстоит в битве.
«Какая злая ирония… — думал старший сын Феанаро, всматриваясь в покрытый туманной пеленой лес. — Я проклинал Манвэ за ураган, отрёкся от его власти, но уже дважды видел полное безветрие, способное стать таким же убийственным, как и шторм. Если туман не рассеется, придётся действовать вслепую».
Снова взяв в руки послания, Майтимо попытался понять, какое из них написано позже остальных. Если переигранный план битвы сработает, и отцу удастся привести орков к Митриму, создав видимость бегства войска, то в лагере, откуда совместными усилиями воинов Кано и Курво вывезено всё ценное, армию Моргота встретят летящие со стен камни, кипящая смола и отравленные стрелы. Бросятся бежать — и воины Тьелко, зайдя с запада, блокируют отступление, погонят врага за горы, в топи. А на юге в это время подготовят всё необходимое для штурма крепости Моргота.
На словах и картах всё так легко и замечательно, что кажется абсурдом…
Поёжившись от резкого порыва ледяного ветра, Майтимо накинул капюшон и осмотрелся, вглядываясь в рассеивающийся туман. Отец запретил использовать осанвэ в Средиземье, уверенный, что силы Моргота хватит, чтобы прочитать раскрывшиеся для магии мысли эльфов. Приходится гадать, какое из посланий написано позже: то, где Тьелко сообщает, что жив, и пришла подмога, но просит прислать свежие силы, то, где еле читаемым почерком написано об отступлении к лагерю или…
Или…
***
Выслав вперёд в лесополосу пеших Авари из войск братьев-вождей, Феанаро принял решение укрыть конницу за холмами и ждать, когда орки выйдут на открытое место.
Чуткий слух эльфов издалека уловил приближающееся сражение, и граничащий с возбуждающим страхом азарт заставил кровь играть, зажигая в глазах даже не видевших света Древ эльфов первозданный неукротимый огонь.
Феанаро смотрел на войско, говорил о славе и свободе, но сердце его стремилось на север, и находиться так близко и столь невыносимо далеко от Сильмарилей делалось всё мучительнее.
Да, король Нолдор знал, что где-то в лесу, среди вражеской армии, его раненый сын, а ещё один наследник бросился брату на выручку.
Феанаро изучил послание, прежде чем отправить гонца в лагерь. В нём между строк читалось, что гонцов с передовой больше не было, и армия Моргота наступает теперь беспрепятственно. Если отрядам, принявшим первый удар на себя, не удалось рассеяться и скрыться, значит, потерь уже около трех сотен.
Конечно, от Куруфинвэ не удалось скрыть, что старший сын снова командует за его спиной, поступая не только нечестно, но и недальновидно, и подобное поведение нельзя оставить безнаказанным, но сейчас…
Всё это было не так важно. Феанаро чувствовал, как его просят прийти на помощь. Его любят и ценят, ждут, и кроме отца больше никто не сможет спасти обожаемых всем сердцем детей из плена врага.
***
Из прореженого широкими дорогами леса показались всадники. Сначала дозорные подумали — это отступающее войско, но быстро стало ясно: нет, всадники везли раненых. Телег было немного, не более двадцати, и на каждой разместилось по несколько эльфов.
Майтимо присмотрелся: единственным светловолосым раненым был его младший брат, который ехал на одной лошади с Карнистиром, и радовало то, что Тьелко сидел достаточно твёрдо. Невольно вспомнив, как эти двое в детстве дрались друг с другом, и как однажды их вражда едва не обернулась трагедией, старший Феаноринг подумал, что общая беда способна сплотить даже этих двух… Дураков.
Скомандовав открыть ворота и опустить подъёмный мост, держащийся на канатах, достаточно прочных, но которые при необходимости можно легко перерубить, Нельяфинвэ спустился со стены, чтобы лично поговорить с бойцами, выжившими в лесу. В основном это Нолдор. Отряд Тьелко.
По доскам простучали копыта и прогремели деревянные колёса, мост поднялся, ворота закрылись. Ударил гонг, часы на дозорной башне перевернулись.
Начался четвертый день битвы.
***
— Осторожней, крюкорукий! — простонал Туркафинвэ, запрокидывая голову и судорожно сжимая в кулаках лежак.
— Если не хочешь, чтобы я заткнул тебе рот обрывком твоей же штанины, закрой его сам! — угрожающе прищурился Карнистир, протягивая брату пузырёк с прозрачной жидкостью. — Пей.
Кое-как вправленную прямо в лесу кость, порвавшую мышцы и кожу, сейчас трогать не имело смысла, Феаноринг лишь обработал неровные, наложенные в спешке швы, и теперь менял повязку, приматывая к ноге палку для фиксации перелома.
— Я не собираюсь тут лежать всю битву! — вдруг с протестом заявил Туркафинвэ, хотя никто его не заставлял это делать. — Там тысячи орков! С волколаками! Мы перебили много этих тварей, но они не кончаются!
— Закрой рот и не дёргайся! — Карнистир нарочно натянул бинт, и Тьелко, вскрикнув, вжался в постель.
— Нет, Морьо, — серьёзно сказал Майтимо, подходя к брату со стороны головы, — пусть говорит. Что было в лесу?
Туркафинвэ, морщась, повернулся к нему и, щурясь и часто моргая, посмотрел в глаза.
— Месиво, — ответил он, — трупы под каждым деревом. Чудовища, бесшумно бросающиеся из тьмы. Стрелы с ядом. И… Бесконечно прибывающие орки. Когда мы отступали, подоспел последний гонец от Асталиона, и… — Феаноринг сглотнул, стиснул зубы: Карнистир, заканчивая перевязку, слишком резко дёрнул бинт. — Я видел в его глазах безнадежность. Он уходил, оставляя за спиной обречённый отряд. Этот эльф сказал совсем другое, но я видел, Нельо.
Майтимо понимающе покачал головой.
— Потом прибыла подмога, но я… — Тьелко посмотрел на ногу. — Плохо помню, что было. Они ушли в лес, а потом явился этот крюкорукий. Собрали раненых, вывезли. Проехали мимо войска отца, они были готовы сражаться, ждали. И… И вот я здесь.
— Ты здесь ненадолго, — всё так же серьёзно сказал Майтимо. — Раненых отправим на южный берег. Когда придет отец, шатры знахарей должны быть пустыми. Не спорь, Тьелко. Не до амбиций сейчас.
— Да с какой стати ты мной командуешь?! — возмутился Туркафинвэ. — Я был на передовой! Мои воины погибали, чтобы выиграть для вас время! Чтобы вы успели укрепить лагерь!
— И теперь, Тьелко, в этом самом лагере командую я, нравится тебе это или нет, — в голосе Нельяфинвэ прозвучал приказ. — К приходу отца здесь не будет тех, кто не в состоянии сражаться. И ты сейчас не в том положении, чтобы со мной не согласиться.
Карнистир хмыкнул.
— Только попробуй дёрнуть бинт! — прошипел Туркафинвэ. — Нога у меня сломана, но руки целы! Свернуть тебе шею сил хватит!
Карнистир хмыкнул снова.
***
Суетясь между ранеными эльфами, колдуньи помогали знахарям и, конечно, решали для себя, что важнее: верность тому, кто дал им знания и умения, или жизнь. Конечно, можно было бы отравить бинты и снадобья…
Но зачем так рисковать? Лучше попробовать воспользоваться общей суматохой и бежать…
Дагор-нуин-Гилиат. Битва-под-Звёздами. Нападение на южный берег
Мертвецы. Почти мертвецы. Те, у кого, возможно, ещё есть шанс выжить, но их чудовищно мало… И шанс чудовищно мал…
Тьма… Сломанные кусты и молодые деревца, вытоптанный мох, и чавкающая под ногами земля, пропитавшаяся кровью.
А над головой звёзды, мерцающие, прекрасные, еле заметные сквозь кроны.
Большинство тел растоптано, понять, кем были эти куски мяса, кучи тряпья и кровавое месиво в покорёженном металле, уже невозможно… И разум отказывается принять, что всё происходит на самом деле.
Войско Моргота прошло в южном направлении, оставив позади себя всё это… Асталион понимал: нет смысла корить себя за то, что не смог остановить орков или хотя бы задержать их дольше, ведь, отступив на восток, он спас хотя бы кого-то из своего отряда. Наскоро перевязав раны, эльфы решили вернуться к месту боя: вдруг там ещё есть нуждающиеся в помощи. И такие действительно были. Эльфы и орки. Но единственное, что представлялось возможным сделать — вонзить в сердце меч. С каждым новым ударом руки дрожали всё сильнее, тьма перед глазами качалась и размазывалась. Иногда в лицо осторожно дул ветер, и тогда с юга доносились звуки вновь начавшегося сражения.
— Моргот может послать ещё войска, — прислонившись к дереву и едва не выронив меч, выдохнул Асталион. Находиться среди трупов и стонущих умирающих больше не было сил. — Воины, отправляемся за лес. Поднимемся в горы, осмотрим равнину Ард-Гален. Если Моргот отправил свежие силы, мы узнаем об этом. И предупредим короля Феанаро.
***
Орки шли уверенно, воодушевлённые успешным продвижением через лес. Крылатые соглядатаи владыки северных земель предупредили командиров о засаде, и войско разделилось.
***
Ветер стих, на Митрим и лес в кольце гор опустился туман. Опять…
Пелена загустела, побелела, заполнилась голосами, и на укрытое за холмами войско короля Феанаро Куруфинвэ бросились выжившие после боя в лесу волколаки.
Увидев приближающихся врагов, Феанаро расхохотался.
Вот он — час отмщения! Вся причинённая боль теперь вернётся Морготу многократно большей болью! Пусть вся порождённая страданием злоба перейдёт в сталь клинка, воплотится в орудие мести, сразит любого, кто склонился перед опальным Айну!
Вот она — свобода, отвоёванная Силой! Истинной силой Пламенного Духа! И нет рядом тех, кто может помешать чувствовать себя самим собой! Никто не закрывает от летящих стрел, ядовитых клыков, копий и мечей. Наконец можно вести за собой войско, летя на вражескую сталь впереди своего народа, и никто не осудит и не бросится прикрывать. Нет! Воины последуют за королём, умрут за него, совершат подвиги его именем, сразят врагов под его знамёнами! Но все они будут позади. Всегда. Там, где им и место.
***
Волколаков оказалось совсем немного, и защищённые металлом боевые кони растоптали утыканные стрелами туши.
Бросившиеся в атаку орки рубили точно и сильно, тяжёлые стрелы арбалетчиков пробивали доспех с одного удара при прямом попадании, но туман уплотнился, и стрельба издалека потеряла смысл.
Феанаро, Халдор и Халдир с самыми отважными воинами рванули вперёд, стали невидимы для увязших в толпе орков воинов. В заполнившийся звоном стали, ржанием коней и криками боли воздух взлетали алые капли, падали дождём на доспехи и кожу, втаптывались в землю, забрызгивали глаза.
Обеим армиям, утонувшим в тумане, войско противника казалось бесконечно пополняемым, когда сквозь пелену, занимая места упавших тел, призраками проступали новые бойцы.
Питьяфинвэ, которому Морьо оставил своё войско, пытаясь одновременно рубить головы, отбивать щитом удары и кричать команды, в какой-то момент поймал себя на том, что орёт нечто нечленораздельное, бессвязное и не всегда приличное, вряд ли способное поддерживать боевой дух войск. Замахнувшись для очередного удара, Феаноринг вдруг увидел, что сидит на лошади без головы.
А в следующий миг чуть не остался без головы сам: повалившись вместе с тушей боевого коня на землю, Питьяфинвэ получил мощный удар копытом в лоб, и шлем, отлетев в сторону, превратился в сплющенный кусок металла, когда по нему проскакали всадники.
Вскочив на ноги, понимая, что щит уже не найдется среди мелькающих силуэтов, Феаноринг отразил удар мечом, нацеленный в грудь, потом ещё, ещё… Боль резанула плечо, Питьяфинвэ развернулся, убил того, кто его ранил, но пропустил удар с другой стороны.
Рядом упал с коня воин-нолдо, крича и разбрызгивая кровь из плеча, на котором больше не было руки. Вскочив в освободившееся седло, Феаноринг увернулся от копья, а направленный в бедро меч отбил оказавшийся рядом всадник в простых стальных доспехах с черненой чеканной звездой. Воин Морифинвэ.
— Орки отступают, — прозвучал измененный шлемом голос, но Питьяфинвэ даже так узнал его. — Мы побеждаем.
Всадник на миг задержался около командира и пришпорил коня.
«Последыш… — вдруг вспомнил Феаноринг прозвище брата, бесившее того так же сильно, как его самого «Малявка». Вспомнил, но промолчал, чувствуя, как голова кружится всё сильнее, а по спине словно что-то течёт. — Орки отступают… Отец… Говорил… Да! Надо гнать их в топи! За горы!»
Понимая, что не знает, с какой стороны болота и перевал, Питьяфинвэ закричал воинам призыв преследовать врага, надеясь, что они сами разберутся, куда скакать в этом проклятом тумане.
***
С моря дунул сильный холодный ветер, пелена тумана рассеялась, открыв взглядам не ожидавших нападения эльфов белые знамёна приближающегося войска.
Белые знамёна… С тремя переливающимися радугой звёздами в черной, почти незаметной на их фоне короне.
Белые треугольные флаги с золотым орлом.
Белые стяги с силуэтом девы, держащей над головой звезду.
Хотелось задать в пустоту очень много вопросов, на которые ответов не было. Откуда они взялись? Откуда эти орки, непонятно как узнавшие об отступивших на юг Нолдор, неизвестно как прошедшие мимо основного лагеря, несущие такие… Неуместные… Знамёна… Неужели?..
— Посадите меня на лошадь! — заорал Туркафинвэ. — Лук и стрелы! Лучники! К бою! Вперёд! Построиться!
Сжав зубы и почти не застонав, Феаноринг с помощью двоих соратников взобрался в седло и, смаргивая слёзы, взялся за лук.
— К бою! — закричал он. — Прикроем братьев!
Вскочив на коней, лучники поскакали в атаку. Туман рассеялся окончательно, и стало очевидно, что не подготовленный к обороне южный берег не удержать. Можно только дать короткий бой, потрепать войско врага и постараться отступить к основному лагерю… Если он ещё существует…
Куруфинвэ-младший сжал кулаки, затряс руками и принялся ругаться, проклиная Валар, судьбу и Моргота. Видя, что брат шокирован, Карнистир взял на себя подготовку отступления. Отправив мечников Макалаурэ в бой, он приказал спешно погрузить раненых и оружие в повозки и как можно скорее уходить на север, огибая озеро Митрим по западному берегу. Так дольше, но весь восточный берег заполонила армия с белыми знамёнами. Выбора нет.
***
Звуки битвы разнеслись по воде, туман рассеялся, и с дозорной башни лагеря Нолдор стало видно внезапно начавшееся сражение на южном берегу Митрима.
И не было никаких вестей от отца, а ведь с момента его ухода в бой часы успели перевернуться…
Первой мыслью было: броситься на помощь южному берегу. Но кто тогда останется в лагере? Нет, уходить нельзя, данное отцу слово надо держать.
— Канафинвэ! — крикнул старший Феаноринг и, не получив ответа сразу, подумал, что брат, наверно, спит. Но отдыхать не время.
«Кано отправится на помощь Курво, — закрутились в голове картины и схемы, —отправлю гонцов на север, готовим лагерь к бою».
Смола, факелы, стрелы… Воинов на стены! Укрепить ворота и, когда последний Нолдо войдёт, обрубить канаты на мостах. Орки пойдут по ним и провалятся в ров на колья.
Опять туман… Где же ветер, когда он так нужен?
Влажная пелена уплотнилась и запахла дымом. На юге туман стал серым, а потом чёрным.
Дагор-нуин-Гилиат. Битва-под-Звёздами. Бегство белых знамён
— Войску нужен отдых, господин Феанарион. Туман плотный, можем попасть в засаду.
Пытаясь растереть вздувшуюся шишку на лбу, к которой было очень неприятно прикасаться, Питьяфинвэ согласно кивнул. Эльф, перевязывающий своему командиру раны на плече и лопатке, одобрительно улыбнулся. В самом деле, какой смысл бросаться в атаку вслепую?
— Послание! Письмо от Майтимо!
Питьяфинвэ, зажмурившись растиравший лоб, открыл глаза и посмотрел на эльфа, прискакавшего из лагеря. Среди целого калейдоскопа догадок и предположений, о чём может быть сказано в послании, важным сейчас казалось только одно: как объяснить в ответном послании, где отец, и почему он, глупый Малявка, не рядом с ним…
***
Чем дальше дорога уходила от озера Митрим, тем яснее становилось небо. Усыпанная звёздами бесконечность притягивала взгляд, ликующее от пьянящей свободы сердце пело.
Спасающиеся бегством орки рассеялись по лесу, и теперь не было ясности, как поступить дальше. Если бы удалось преследовать воинов Моргота до самой крепости, потом не понадобилась бы разведка. Но если битва уже закончилась, и орки в страхе разбежались, придется нелегко: северная часть Средиземья огромна, и где именно засел враг, ещё только предстоит выяснить. Сколько понадобится времени? Опять промедление?
— Отправить разведчиков! — приказал Феанаро вождям Авари.
— Уже сделано, владыка, — поклонился в седле Халдор. — Если рядом орки, мы будем готовы.
— Хорошо. Остановимся здесь. Выставить дозорных! Дождёмся сведений о врагах, и решим, как действовать дальше.
— Отправить гонца в лагерь на Митриме?
Феанаро на миг задумался.
— Да, — сказал он, неотрывно смотря на север, — отправь. Пусть знают, что их король жив и как никогда близок к победе.
***
Свист принадлежал не птице, и Асталион прислушался. Подавая сигналы голосами валинорских пернатых, Нолдо, не получая ответа, практически потерял надежду встретить своих, и в сердце закрадывались худшие подозрения.
— Это не наши! — крикнул воин, забравшийся почти до кроны устремившегося к звёздам дерева. Голос был недовольным.
«Не наши, — подумал Асталион, — да уж… Для Нолдор, ушедших с Феанаро, никто не «наши». Даже Ваньяр и Тэлери. Что уж говорить про Авари. Но, хотим мы этого или нет, местные эльфы нам необходимы. Надо узнать, чьи это разведчики».
Свист прозвучал снова, и Нолдо позвал собранные и подлеченные остатки войска, принявшего на себя первый удар армии Моргота, следовать на юго-запад. Даже «не наши» разведчики должны знать, что с севера через Ард-Гален орки не идут, равнина пуста, и, значит, либо у Моргота больше нет в запасе войск, либо ждать их в скором времени не стоит.
***
Взлетев на стену верхом на белоснежном коне, сверкая золотом доспехов и размахивая алым флагом со звездой, Туркафинвэ кричал лучникам, что вонючие орки должны передо́хнуть под стенами, не забрав больше ни одной эльфийской жизни.
— Он сумасшедший! Сумасшедший! — снова принялся выть, дрожа всем телом Куруфинвэ-младший, и ему не помогали успокоиться ни вино, ни травяные настои. — Где Тьелпе?! Где он? Что с отцом? Где близнецы?!
Нолдо не мог ни лежать, ни сидеть, он метался по лагерю, осматривал спешно разгружаемые телеги, в которых удалось вывести и спасти от сожжения орками ничтожную часть всего ценного, что было отправлено на южный берег. Слишком много потеряно… Слишком! Практически достроенные катапульты, осадные орудия, тараны, полевые кузницы… Как?! Как это получилось?!
***
— Извини, Нельо, — сказал Макалаурэ, — я должен ему помочь.
— Попробуй, — пожал плечами Карнистир.
Майтимо молча кивнул.
Орки подступают — ещё немного, и начнётся бой, и, вроде бы, всё готово… Снова так кажется, но как всё обстоит на самом деле?
Хорошо, хоть туман рассеялся, и стали видны звёзды.
***
Войско Моргота было огромным. Именно теперь, когда низину больше не укрывала белёсая пелена, это стало окончательно ясно. Орки… вот они, совсем близко. Конницы нет, доспехи… На вид обыкновенные. Подготовлены тараны, лестницы. Из вооружения, помимо мечей и копий, луки и арбалеты.
Майтимо очень надеялся, что на лице не отразились эмоции: стена, защищающая лагерь, непростительно низкая! Враги с лёгкостью будут убивать эльфов на стенах. Нужен ряд щитов! Два ряда!
Спокойно… Не уподобляться же Курво. Хорошо, если Кано быстро поможет ему и вернётся командовать своими воинами. Выжившими.
По ушам оглушающе ударил гонг, на башне перевернулись часы. И войско под белыми, как снег северных земель, знамёнами с Сильмарилями, Орлами Манвэ и Вардой, прославляющее Светлейшего Владыку Мелькора, спустило тетивы.
***
— Что там? Скажи, прошу…
Куруфинвэ-младший судорожно вздохнул, вцепившись в руку старшего брата. Он лежал среди раненых, понимал, что ему здесь не место, но встать не мог — всего трясло и кружилась голова. Макалаурэ неоткуда было сейчас взять арфу, однако после обмена опытом с Даэроном менестрель посмотрел на собственные умения с другой стороны: не интуитивно, не на уровне чувств, а более расчётливо, словно речь шла о чертеже фундамента или системы труб для фонтана. Макалаурэ имел весьма поверхностные знания в этой области, но даже той немногой теории, которой он владел, в данном случае хватало.
— Конечно, скажу, — улыбнулся менестрель, прикладывая ладонь ко лбу брата и чуть поглаживая.
Как будто Курво снова совсем ребёнок, почему-то боящийся засыпать в гостях у деда, когда над головой оказывалась круглая арка, расписанная узором из листьев, с изображением эльфа со светлыми волосами и сияющей звездой, вправленной в диадему.
— Там… Там ночь, Курво. Просто ночь.
Кто-то застонал, и Куруфинвэ-младший зажмурился.
— Здравствуй, ночь, — чуть слышно пропел Макалаурэ, продолжая водить ладонью по лбу брата, — я так хотел с тобою встретиться, ночь…
Слушая напев, Курво с горечью поморщился. Канафинвэ улыбнулся и полушепотом продолжил:
— Слышишь, ночь,
Ты почему такая грустная, ночь.
Я вышел из дому, и нет никого,
А я хотел поговорить с кем-нибудь в темноте.
Знаешь, ночь,
Я много думал о твоей судьбе,
Я ничего не знаю о тебе,
Свою постель не променяю, дурак, ни на что.
А может, ночь,
Не так уж плохо всё, скажи мне, ночь.
И есть у каждого дорога в ночь…
Заметив, что брат заснул, Макалаурэ встал и пошел из шатра знахарей. Обернувшись у выхода, он прошептал:
— На небе ровно столько звёзд, сколько наших глаз.
А потом увидел, как со стен с криками и стонами падают пронзённые стрелами эльфы.
***
— Наши знамёна развеваются ближе к небу! Они выше ваших, твари, слышите?! — Туркафинвэ, отшвырнул лук и опустевший колчан, выхватил флаг и поскакал по стене, воздев меч. — Тупые твари! На ваших знамёнах наши сокровища! Вы похитили их! Вы не имеете права, поклоняясь Сильмарилям, нападать на их законных владельцев! Слышите, тупые твари?! Я плюю в ваши мерзкие морды!
Проносясь стрелой среди мраморных зубцов и видя, как на орков, подошедших к стенам, опрокидывают кипящую смолу и поджигают, Феаноринг ликовал. Он сейчас не чувствовал боли в ноге, совершенно не боялся, что может прилететь стрела. Туркафинвэ был счастлив. Да! Орки лезут на стену, но им не взять лагерь! Ещё немного, и недоармия Моргота дрогнет и побежит! Но до этого десятки тварей напорятся на колья во рву! Сотни обгорят! Полтысячи уже пали под градом стрел! Бьётесь в ворота? Ха! Заходите, милости просим! Наши мечи выкованы мастерами Нолдор! Что им ваши хлипкие доспехи?
Лошадь заржала, встала на дыбы. Всадник расхохотался, размахивая алым флагом со звездой.
Идите, твари, подходите! Встречайте свою смерть!
Ворота затрещали и рухнули. Войско с «Сильмарилями» на доспехах бросилось в безнадёжный бой. Два других — с Орлами и Вардой начали отступать.
— Они бегут! — снова расхохотался Туркафинвэ. — Нельо! Кано! Отец велел гнать этих тварей на восток!
— По коням! — прозвучал голос Морифинвэ. — Нолдор! Авари! За короля! Добьём тру́сов!
Эльфы, с радостными возгласами рубя врагов, бросились выполнять приказ командира.
— За короля! — в поредевшее войско Моргота врезался клином отряд всадников. Впереди скакал Нельяфинвэ со знаменем рода Куруфинвэ и тяжёлым широким мечом, за ним его братья, кровные и названные. — За нолдорана Финвэ! За короля Феанаро!
Сталь зазвенела громче, а на северо-западе затрубили рога: подходило войско Питьяфинвэ. Теперь воплотить в жизнь план Феанаро стало просто.
Слишком просто. До абсурда.
***
Открыв глаза, Куруфинвэ-младший понял, что стало слишком тихо: шум сражения отдалился, и это, наверно, хорошо, но… Не оставаться же здесь, среди калек и умирающих?
Вскочив с постели, Нолдо поднял с пола меч и плащ.
— Кто может сражаться — вставайте, берите оружие! Я, Куруфинвэ Феанарион, зову вас в бой! За короля! За свободу! Отвоюем наши светочи и рассеем мрак! В бой, эльфы Амана и Средиземья! В бо-о-ой!
Легко раненые воины взялись за оружие. В лагере ещё остались лошади, а, значит, догнать войско не составит труда.
И, наконец, Моргот будет повержен.
Примечание к части
В качестве валерьянки использовалась песня Сергея Галанина "Здравствуй, ночь"
Дагор-нуин-Гилиат. Битва-под-Звёздами. Топи Серех
В захвативших власть на огромной территории болотах, сделавших землю непригодной для жизни, царил леденящий душу покой. Вечность в унынии, дезориентации и тяжком безразличии, когда умерло всё, что было дорого, и ничто уже не способно порадовать. Любые чувства — фальшь, блуждающий огонёк, который не освещает и не согревает, это лишь видимость, тень улыбки, скрывающая увязшие в грязи осколки чего-то прекрасного, что ранее было сердцем…
Макалаурэ одернул себя. Что это за морок? Если прорыть канал, любое болото можно осушить и вырастить на его месте урожай. И на подобные рассуждения сейчас нет времени: сын короля не для того ушёл в разведку, чтобы строить столь далёкие планы на никому не нужную землю. Надо просто проверить, всё ли идёт по плану.
Осторожно проходя по кромке воды, прячась среди чахлой поросли, Макалаурэ не видел ничего подозрительного, и его воины тоже не подавали сигналов тревоги.
Только земля под ногами начала подрагивать. Но это почему-то действует усыпляюще… Или всё из-за того, что короткий отдых после трёх… или четырёх?.. дней непрерывных боёв, начавшихся в лагере на Митриме, и продолжавшихся весь путь до топей, уже не способен вернуть силы…
Орки ведут себя странно… То отступают, то опять напирают… Словно боятся и своего хозяина, и наступающих эльфов, и всё никак не определятся, кого больше.
Интересно, какое наказание грозит оркам за трусость? А за поражение? Что сделает Моргот с главнокомандующими проигравшей армии?
Земля задрожала сильнее, со дна топи с мерзким бульканьем поднялись пузырьки. Макалаурэ встряхнулся, потёр неприятно ноющую от постоянного размахивания мечом руку. Шея и спина тоже просили отдыха.
Все устали. Во время сражения всё реже слышались подбадривающие крики, а стоны стали приглушённее и короче. Когда часть войска уходит на отдых, сменяясь свежими силами, эльфы валятся спать уже всё равно куда. Особенно те, для кого бой начался ещё на южном берегу. И сколько ещё продлится битва, не знает никто.
Подав сигнал собратьям, Макалаурэ прислушался. Трясина завывает. Глухо, угрожающе, но словно от боли. Хлюпает, булькает, выпуская пузыри…
А собратья сообщают, что всё в порядке. Значит, пора уходить из этого гиблого места, чтобы вскоре явиться сюда снова, с окровавленным мечом в руке.
***
Когда преследующее отступающих орков войско под командованием Нельяфинвэ подошло к лесополосе, с севера на врага набросился Феанаро. А потом подоспели его бойцы.
Отец и старший сын увидели друг друга издалека и, казалось, впервые в жизни были искренне рады встрече, без отравляющего сердце страха ребёнка перед строгим родителем, зависти ученика к недостижимым для него умениям мастера, соперничества двух лидеров, по-разному видящих благо для семьи. Искусный Финвэ и Финвэ Третий были просто счастливы встрече, ведь оба живы и не ранены, ведут эльфов к победе, и ничто не предвещает беды.
Особенно радовал Феанаро тот факт, что между ним и сыновьями целое полчище орков, перепуганных и пока недобитых, всё ещё многочисленное, поэтому кинуться мешать отцу расправляться с врагами Феаноринги не смогут.
Каждый взмах меча приближал победу, а каждый шаг — топи. Горы здесь низкие, перевалы широкие.
Ещё немного, и войску Моргота не останется ничего, кроме смерти.
***
Перед глазами всё мелькало и обезличивалось, теряло имена и названия, оставались лишь ассоциации: от этого — увернуться, это — отбить, это — отрубить, это — не уронить… И самое главное — не упасть!
Лес, стал гуще, темнее.
Поредел. Кусты ломаются под ногами и копытами.
Опять деревья на пути. Много! Уклониться! От этого и этого…
От чего-то увернуться не удалось. Темнота, но лишь на миг. И снова погоня, препятствия на пути, и цель… Важная! Где-то там впереди… За этим перевалом… Подъём, дорога сузилась, песок полетел в лицо… Теснота. Но никто не снижает скорость.
Спуск. Запах гнили ударил в нос. Реальность обрушилась ледяным водопадом, отрезвила.
Впереди — топи, вдали — редколесье, позади — горы, а на небе — звёзды… Такие красивые!
— Тэл!
Кто-то толкнул в плечо. Что? Что случилось?
— Ты не ранен, приятель?
В шлеме и доспехах не узнать спросившего. Вроде Тэлеро какой-то… Собрат…
— Нет, всё хорошо.
— Тогда обнажай сталь. Впереди орки. Мы попали в засаду.
***
Орки подошли с юга. Два войска: одно венчало себя знамёнами с Сильмарилями, второе — с оскаленной волчьей пастью и в шлемах в виде звериных морд.
— Как можно было не заметить целую армию?! — прогремел над топями голос Феанаро Куруфинвэ, и Макалаурэ почувствовал, что ему не хватает воздуха.
Возможно, в другой ситуации, Феаноринги осудили бы брата, но не теперь, ибо тот же самый вопрос Нельяфинвэ, Карнистир и Куруфинвэ-младший задавали сами себе: как можно было не заметить армию, напавшую на южный берег Митрима?
Войска эльфов построились и приготовились дать бой. Враги приближались быстро, уверенно. Орки явно хорошо знали эти места, ориентировались в болотах и поэтому не блуждали и не проваливались.
Не проваливались, пока их не начали сбрасывать в зыбкую трясину мечи Нолдор и Авари. Воины в шлемах с мордами прикрывали соратников со знамёнами с Сильмарилями, помогая тем обойти войско эльфов с правого фланга.
Вклинившись в строй врага, орки разделили армию, рубя и калеча. Бой затянулся, и уставшие эльфы с трудом держались в сёдлах, едва не роняя мечи. Пехота валилась и от ран и от усталости, даже лёгкие доспехи казались неподъемными.
Оба войска стремительно таяли — создавалось ощущение, что исход сражения ясен: две армии перебьют друг друга, и Моргот отпразднует победу в вымершей земле, но вдруг где-то в вышине послышался пронзительный свист, переходящий в визг, и орки с Сильмарилями на флагах и доспехах, как по команде, побросали знамёна в грязную воду болота и бросились бежать на север.
Войско в звериных шлемах ещё яростнее кинулось на эльфов, давая собратьям спастись.
— За ними! Не дадим уйти! Смерть врагу! — закричал Феанаро, разворачивая коня. — На север! Халдор! Халдир! За мной!
Отрезанные от отца Феаноринги, как бы ни хотели, не могли броситься вслед за ним, пока не перебьют несколько сотен тварей Моргота. Придётся сделать это быстро.
***
Звёзды сияли вслед удаляющемуся на север Феанаро, ветер дул в спину, белоснежные горы, словно треугольные флаги, сверкали на фоне черного неба и звали покорить себя. Попробовать. Рискнуть. Ведь где-то там, среди холода и мрака, томятся в плену вероломного похитителя три прекраснейших творения, когда-либо рождённых руками мастера, облачённого в уязвимую плоть дитя Эру.
Дагор-нуин-Гилиат. Битва-под-Звёздами. Пламя Утумно. Бой с Балрогами
Под копытами коней зыбкие серые мхи сменились мясистой бордовой травой, сначала высокой, потом — практически вытоптанной. Ветер, свободно летящий по равнине, кружил вихри, нанося резкие хлещущие удары то в спину, то в лицо.
Орки рассредоточились, не давая замкнуть вокруг себя кольцо, и воинам Феанаро тоже пришлось разделиться, чтобы добивать врагов поодиночке. Уже давно потеряв хотя бы приблизительный счёт нанесённым смертельным ударам, эльфы преследовали остатки войска Моргота, постепенно продвигаясь севернее.
Горная цепь приближалась, равнина стала каменистой, земля уплотнилась, пошла трещинами, словно при длительной засухе. Всё чаще под ногами попадались булыжники, на пути то и дело встречались валуны, за которые прятались орки, чтобы бросить камнем в морду лошади или в лицо эльфу, а потом напасть с мечом.
Воздух вдруг замер и уплотнился, из колюче-холодного стал сухим и горячим. Воины Моргота, даже те, кто в этот момент сражались, сорвались с места и ринулись к горам, сходясь все вместе, словно для них где-то среди скал открылись спасительные ворота.
— За ними! — прокричал Феанаро, и в его голосе почти не слышалась усталость. Потерю сил выдавало лишь отсутствие множества произносимых обычно слов. — Это наш шанс узнать, где засел враг, и сломать ему хребет!
Оказавшиеся далеко впереди орки бежали плотной группой, остальные, сходясь вместе, то и дело тормозили эльфов, бросаясь на всадников с яростью волколаков.
Воздух стал горячим, земля содрогнулась. Над равниной разнёсся похожий на раскат грома напев, вкрадчивый и оглушающий одновременно, сдавливающий грудную клетку и разрывающий виски. Голос прозвучал коротко, но всем, кто его слышал, показалось, будто прошла вечность. Вечность в тисках терзающих плоть чар.
Сухая почва растрескалась паутиной, затряслась, мелкие камни запрыгали, лошади заржали, встали на дыбы, сбрасывая всадников, и лишь валинорские скакуны не испугались, продолжая погоню и бой.
Воздух стал горячим, послышался низкий гул, и с грохотом и рёвом между горной цепью и эльфами разверзлась пышущая жаром пропасть, из которой вырвались семь столпов пламени.
***
Хлынувший вместе с призрачным, лишённым сияющей основы, огнём поток энергии, ударивший в эльфов семью разрядами тонких ветвистых молний, мощной взрывной волной раскидал и всадников, и коней, которые, покатившись по камням, ломали кости. Туши лошадей обрушивались на тела эльфов и превращали их в кровавое месиво.
Трижды перекувырнувшись, потеряв шлем и щит, Феанаро, как смог быстро, поднялся на ноги, краем глаза заметив, что лишь малая часть воинов ещё подаёт признаки жизни, поднял щит и снова был опрокинут ударной волной. Все семь молний на этот раз устремились в короля эльфов, подставленный щит разлетелся, раня оплавленными осколками Феанаро в лицо и прошивая руку насквозь. Кратковременная вспышка боли мгновенно забылась, Куруфинвэ отбросил то, что осталось от щита, и, чувствуя, что напавшие чудовища сродни Майяр, воздел меч, отбивая новые разряды молний. Сталь раскалилась и начала плавиться прямо в руке, сжигая ладонь потекшей латной перчаткой.
Закричав от боли, Феанаро выронил меч, сбросил перчатку и что-то похожее на обугленную кожу, поднял левой рукой клинок, выроненный кем-то из мёртвых воинов, и, снова пытаясь высвободить заложенный в феа Изначальный Огонь, отразил удар семи… Это были уже не молнии.
Дав отпор волне энергии, направленной в него, Феанаро почувствовал: напавшие сущности заметались. Тёмное пламя обрело форму, и теперь перед королём стояли семь высоких мощных созданий, лишь отдаленно напоминавших эльфов, в рогатых шлемах, шипастых доспехах на голое тело, с мечами и пылающими бичами.
Одновременно напав со всех сторон, существа разом стегнули Феанаро, который лишь чудом увернулся, перекатившись по земле. Поднимаясь на ноги, Куруфинвэ почувствовал хлесткий удар бичом по спине, потом по плечу, снова отскочил и перекатился между тварями, увернувшись от огненных клинков и оказавшись вне кольца врагов. Стремительно, как смог, развернувшись, Феанаро напал на ближайшего монстра, воткнув меч тому в бедро между латными пластинами, и клинок начал плавиться. Удар пылающим бичом прилетел словно из ниоткуда, но не обжёг, лишь снова опрокинул на землю.
Воины Моргота опять окружили Феанаро, уворачиваться от их ударов не оставалось сил. Перекатившись по земле, уйдя от одного бича, Куруфинвэ оказался под ударами сразу трёх, спутавших короля эльфов по рукам и ногам.
Высвобождая последние резервы пламени феа, теряя силы и падая на землю, уже не в состоянии быстро двигаться, Феанаро как-то выпутался из казавшихся ему холодными бичей, твари напали опять, нанося удары клинками. Подхватив новый меч, выроненный чьей-то мёртвой рукой, Куруфинвэ отражал удары, наносимые спереди, снова и снова позволяя ранить себя сзади и справа. Даже твари Моргота не могли пробить броню выкованного в Валиноре доспеха с первого попадания, но второе и третье достигали тела, боль смешалась со струящейся кровью, сражаться левой рукой было неудобно, а правая не слушалась. Мелькающие перед глазами сполохи пламени смазались, расплылись, и, когда новый удар бичом повалил Феанаро на землю, встать он уже не смог.
***
Мир в одно мгновение перестал существовать. Больше не было ни орков, ни падающих окровавленных собратьев, не было пахнущего смертью болота и усталости, которая уже не чувствовалась. Ничего не было…
Кроме удаляющейся фигуры всадника, гордо восседающего на прекрасном валинорском жеребце, в шлеме с высоким алым гребнем и плаще со звездой.
А ещё — обрушившегося понимания, что все проблемы, казавшиеся неразрешимыми, доводящие до края и едва не швырявшие в пропасть, на самом деле вполне решаемы… Все. Кроме одной: беспощадно стремительно увеличивающегося расстояния между отцом и сыном, которое невозможно преодолеть.
— Прорываемся! Вперёд! — срывающимся и каким-то чужим голосом закричал воинам Майтимо. — За королём! В атаку! На Моргота!
Увязая в толпе орков, рубя с каждым взмахом яростнее, Феаноринги всё же пробились вперёд, все шестеро, рванули на север, и за ними устремились их верные.
— Асталион! — голос Нельяфинвэ стал страшным. — Добивайте орков! И на север! Не оставлять врага за спиной!
Этого можно было не говорить: эльфы, оставшиеся среди Топей Сереха, продолжали проливать кровь. Свою и вражескую, но одинаково живую. И в конце концов остатки армии Моргота дрогнули.
Орки в попытке спастись рассеялись по равнине, но Феаноринги с войском не преследовали их. Нолдор Первого Дома видели только пламя, вырвавшееся из недр земли и сомкнувшее кольцо вокруг отца и его воинов.
***
— Нам их не победить… — вдруг выдохнул Туркафинвэ, смотря на пламенных сущностей впереди. — Только зря погибнем и погубим воинов…
— Нельо, не спорь! — пресёк возможную агрессию брата Куруфинвэ-младший. — Это же… Я не знаю, что…
— Их не надо побеждать, глупцы! — выкрикнул Майтимо, стегая лошадь. — Надо спасти отца! Увезти от них!
— А ты разумней, чем кажешься, — мрачно хмыкнул Карнистир.
Столпы огня заколебались, обрели очертания и форму, стали материальны.
— Прикройте меня, — вдруг отрешённо произнёс Макалаурэ, отпуская поводья и сдавливая ладонями голову.
И вдруг провалился во мрак, пылающий бордовыми сполохами, рождающимися из тьмы, не излучающими, а, наоборот, поглощающими свет. И в этом сжигающем душу пекле звучала Музыка Творения, спетая в обратном направлении: с конца к началу.
Чтобы помочь отцу и братьям, Макалаурэ начал мысленно собирать по крупицам мелодию, которая собъёт звучащую Тему:
«Пламя всё пожирает!
Сила его живая.
А если она живая,
Надо её кормить.
Видишь, какое чудо —
Пламя уже повсюду.
А если оно повсюду,
Пламя не остановить.
Ваши дома и нивы,
Всё, что вы так любили,
Всё, что вы накопили,
Пламя возьмёт себе.
Что можно сделать, коли
Пламя уже на воле?
Вечный источник боли,
Вечный источник бед!»
«Вечный источник боли… Вечный источник боли…» — мысль зацепилась за сознание, пробуждая страх перед ранениями, правый бок свело, плечо словно опять пронзила стрела.
— Нет! Нет! — Макалаурэ вдохнул, стараясь побороть морок, выдавливая из себя мелодию. — Я в другое пламя гляжу! Другое… Помнит ли пламя…
— Утумно! — ответ ударил, едва не лишив сознания.
— Пламя… Утумно… Помнит?
Как пробивается росток,
Ловя прохладную росу?
Как был с Тобой, в Тебе, твой Рок?
Как ждал во сне и видел суть?
Не знал железа и огня,
Не жил, чтоб явью мира стать?
В незримой книге бытия
Вошёл в страницы, как печать?
— Пламя всё пожирает,
Сила его живая! — пламя Утумно, деля силу на семь воплощений, сражаясь семью клинками и семью бичами, не могло в полной мере противостоять магии песни.
— Как жаркий свет в моих глазах, — перебил его Макалаурэ, — как отраженье моих мыслей,
Ты в этой вечности лучистой
Своим собратьям не собрат!
Они прохладны и чисты.
Они — как бездна…
И вдруг задохнулся. Удар нанёс не один из воплощений пламени Утумно, а некто многократно более сильный. В угасающем сознании прозвучал призыв. Во тьму.
***
— Нет, я ошибся, — покачал головой Карнистир, — Нельо неразумен. Совсем.
— Закрой рот! — крикнул Майтимо, ринувшись в сторону окруживших отца чудовищ, обнажая меч. — За мной, кто не испугался! Спасайте отца!
На полном скаку подлетев к не успевшим развернуться в его сторону огненным тварям, Нельяфинвэ нанес один удар, второй, и, не останавливаясь ни на миг, поскакал вокруг врагов, раня тех, кто не сразу замечал его. Первый же блок огненного и стального клинков обезоружил сына Феанаро, и Нельяфинвэ, изумлённо посмотрев на то, что осталось от меча, бросил в сторону обугленную оплавленную рукоять, выхватил кинжал, и, увернувшись от огненных бичей, прилетевших с двух сторон, спрыгнул с коня, понимая, что лошадь повалить слишком легко — она недостаточно ловкая, чтобы избежать пут. Отбивать удары Майтимо больше не пытался, только уклонялся, краем глаза наблюдая за бросившимися в бой братьями и несколькими самыми смелыми верными. Туркафинвэ призвал Хуана, и пёс, которого не обжигали бичи, вцепился в руку одного из монстров — тот выронил меч.
Что-то толкнуло в спину, боль обожгла лопатку, Майтимо развернулся, принял удар клинка на щит, и металл мгновенно побелел.
Отскочив назад и едва не упав, старший Феаноринг вдруг услышал странный гул, похожий на пение, и огненные твари просто растаяли в воздухе, а расщелина, с грохотом сотрясая землю, сошлась, не оставив о себе и напоминания.
Орки, не успевшие умереть, разбежались, равнина погрузилась в молчание.
А на месте сражения остались только неподвижные тела.
Примечание к части
Песни:
"Мирмулнир" из "Песни о Довакине"
и "Сотворение" из "Тёмного Ангела"
Дагор-нуин-Гилиат. Битва-под-Звёздами. Феанор велел остановиться
Звёзды мерцали на чёрном небосклоне, лучи, словно стрелы, до боли ранили глаза. На потрескавшейся земле лежали в неестественных позах воины со сломанными шеями, расплющенными телами и головами, у многих из носа и рта текла кровь, остекленевшие глаза уставились в небо. Эльфы из войск Феанорингов склонились над собратьями, тщетно пытаясь найти живых, и лишь отрицательно кивали на вопросительные взгляды друг друга. Менелдил, Рианаро, Эртуил, Халдир, его родичи… Все, бросившиеся вслед за Куруфинвэ воины теперь мертвы.
Феанаро лежал на спине, склонив голову набок, в стороне от своих воинов, среди обугленных камней, всё ещё держа в левой руке чей-то меч. К кровавым ранам на лице прилипли волосы, доспехи промялись от множества ударов, правая сторона нагрудника покорежена и пробита, рваные края стали загнулись внутрь.
Оттолкнув Куруфинвэ-младшего и Амрарусса, Карнистир бросился к отцу, проверяя, жив ли он.
Сидящий на лошади Туркафинвэ вдруг побледнел, покачнулся и выронил меч. С трудом удержавшись в седле, Феаноринг тихо подозвал Хуана и застыл, словно статуя.
— Чего вы ждёте?! — закричал Морифинвэ, осторожно сняв с отца то, что раньше было латным нагрудником и увидев разбитую кольчугу и кровь, полностью пропитавшую торчащие клочьями обрывки ткани. — Надо уходить отсюда! Что, если орки вернутся? Или эти…
Нельяфинвэ скинул плащ, расстилая его на земле, а потом вдруг бросился прямо через оставшееся на поле боя месиво, назад, зовя брата.
— Принц Канафинвэ здесь, — ответил воин в тэлерийском шлеме, кольчуге простого воина-авари и нолдорским мечом. — Он в порядке.
— Так и есть, Майти, — сидя на земле и держась за голову, невнятно произнёс Макалаурэ. — Мы успели?
Из носа менестреля текла кровь, залив грудь алым потоком.
— Да, Кано, — мрачно отозвался Майтимо. — Да. Надо уходить. Отступаем на юг, в горы. Если Моргот попытается напасть, с высоты это будет видно заранее. И тумана здесь нет. Сам идти сможешь?
Макалаурэ очень уверенно кивнул, и кровь хлынула с новой силой.
***
Смотря на братьев, сооружающих носилки, Тэлуфинвэ очень хотел подойти и хотя бы просто спросить… И не мог.
— Отступаем в горы! — прозвучал над заваленной трупами равниной голос Нельяфинвэ. — Быстро! Соберите раненых!
Тэлуфинвэ помог встать какому-то эльфу с окровавленной головой, потом поддержал под руку ещё кого-то…
В горы… Но… К Митриму больше не вернёмся? Хотя… Не всё ли равно?
***
Боль, скрутившая израненное тело, когда его приподняли, чтобы положить на носилки, швырнула в реальность, разрезанную плоть свела судорога, и, давя рвущийся из груди стон, Феанаро с трудом приоткрыл глаза, но различить окружаюшие силуэты не мог. Дышать было больно, словно лёгкие и гортань обожжены, а по коже пробегала дрожь от мучительного холода. Чьи-то горячие руки осторожно накрыли плащом, однако теплее не стало. Зато жар, обжигающий изнутри горло, грудь и спину, постепенно распространялся ниже, к желудку.
Издалека доносились знакомые голоса, только понять слова не получалось, и, как бы не старались эльфы нести носилки осторожно, любая, даже самая незаметная тряска отдавалась острой болью в многочисленных глубоких ранах.
Не в силах больше терпеть, Феанаро сдавленно застонал, почувствовал запах каких-то трав, и стало легче. Достаточно для того, чтобы снова забыться.
***
— Дойдём до подножья гор, остановимся, — севшим голосом произнес Майтимо, подъехав к нетвёрдо сидящему в седле и снова прижимающему к носу окровавленную тряпку брату. — Сколотим телеги. Перевяжем раненых. Отправим посланников… Кано, что я забыл?
Макалаурэ с грустной иронией посмотрел на брата — мол, нашёл, кого спрашивать.
Карнистир ни на миг не отходил от эльфов, несущих Феанаро, постоянно что-то им говорил, и те только кивали. Рядом то и дело оказывались Куруфинвэ-младший и Питьяфинвэ, но Морьо их отгонял. Резко, грубо и безапелляционно:
«Толку от вас нет, только отвлекаете! Нечем заняться — идите в разведку!»
Туркафинвэ ехал позади всех, мысленно руководя действиями Хуана, чтобы тот следил, нет ли поблизости орков. На душе было очень гадко: видеть состояние отца не осталось сил, жаловаться на в конец измотавшую боль в ноге сейчас казалось крайне неуместным и постыдным, а неопределенность и отсутствие хоть каких-то планов дальнейших действий выводили из себя. А ещё почему-то очень не хотелось видеться с братьями. Это чувство было абсолютно необъяснимым и раздражающим, но справиться с ним не представлялось возможным. Лучше уж снова оказаться первым, кто встретит атаку орков, чем видеть… Всё это.
***
Впервые за целую вечность во тьме, Тэлуфинвэ был по-настоящему рад отсутствию света: никто не видит его дрожащих рук и губ, не замечает его молчаливого присутствия поблизости. Наверно, стоило перебороть страх, подойти к… семье…
А не стоять вот так и не смотреть, как Морифинвэ приказывает каким-то чужим Нолдор крепко держать отца, пока сам зашивает, обрабатывает и бинтует его раны, помогает выпить снадобье, а потом пьёт из того же пузырька сам и в гораздо бо́льшем количестве, чем нужно, чтобы снять боль.
Не слушать украдкой ответ сидящего на земле, прислонившись спиной к камню и запрокинув голову Макалаурэ на чей-то вопрос: «Нет, мне не холодно. Мне хорошо. А лёжа голова сильно кружится».
Не искать глазами остальных братьев, которых почему-то не было в этом временном лагере у подножья гор, и не гадать, всё ли с ними в порядке…
А ещё, надо было бы отдохнуть, ведь совсем скоро снова в путь, да к тому же в горы… Вроде бы Курво ушёл разведывать путь и искать место для стоянки…
Да, надо хотя бы просто прилечь. Собраться с духом… И поговорить с братьями.
***
Боль, пульсируя в ранах, не давала забыться, заставляла видеть и слышать, понимать…
— Битва… — с трудом произнес Феанаро, пытаясь сфокусировать зрение.
Его снова куда-то несли… Или везли… Почему нельзя делать это осторожнее?! Сдерживать стон не хватает сил. Лучше что-то говорить.
— Битва, — совсем тихо сказал Феанаро, — закончилась?
— Да. Мы победили.
— Майти, не ври…
Нельяфинвэ вздрогнул, потеряв дар речи. Отец никогда его так не называл! Даже в детстве!
— Он не врёт, — тише обычного отозвался Карнистир. — Мы правда победили. Орки перебиты и на Митриме, и в Топях Серех, и на Ард-Гален, те огненные твари бежали. Победа за нами.
— Нет… — закрывая глаза и болезненно сжимая губы, произнёс на грани стона Феанаро. — Неправда… Мы… — израненное тело напряглось, выгибаясь, и Карнистир помог отцу глотнуть снадобье. — Мы потеряли войско, — прошептал Куруфинвэ, морщась.
— Я соберу новую армию, — твёрдо сказал Майтимо, справившись с собой.
— Знаю… — через силу улыбнулся Феанаро. — Знаю.
Видя, что отец заснул, Нельяфинвэ ушёл вперёд.
Всё, что осталось от армии эльфов — хорошо если пять-шесть сотен. Из Дориата так никто и не пришёл: возможно, не успели. Что с войсками Моргота, неизвестно, но если рассуждать с точки зрения стратегии, призыв тех огненных существ был похож на отчаянный ход, крайнюю меру, на которую не идут, когда всё под контролем. Если это так, нужно постараться дожать, добить… Осталось понять, как.
— Кано, как тво…
— Не спрашивай, Нельо! Ты обещал! Или нет… Но я просил, — перебил старшего брата Макалаурэ, вполне бодро шагая по уходящей вверх дороге.
Подъём становился всё круче, но ходивший в разведку Куруфинвэ-младший уверял, что скоро тропа снова расширится и станет пологой, поэтому снова можно будет загрузить повозки, а не тащить всё на себе.
Эльфы поднялись уже на немалую высоту, и взорам открылся утопающий в морозной дымке север.
— Остановитесь! — вдруг чётко прозвучал голос Феанаро, и все оказавшиеся рядом, Нолдор, Авари и Тэлери, вздрогнув, обернулись на своего короля.
Дагор-нуин-Гилиат. Битва-под-Звёздами. Смерть Феанора. Отомстите за отца
Тело умирает…
Понимание озарило помутившееся от боли сознание, невыносимо мучительное жжение внутри, растекавшееся по сосудам, терзая плоть, перестало ощущаться, руки и ноги занемели, словно исчезли.
Из последних сил повернув голову, Феанаро посмотрел вдаль. Зрение стало удивительно чётким, как никогда, и сквозь туманную снежную пелену, укрывшую владения Моргота от соглядатаев Валар, Куруфинвэ увидел трёхглавую высокую гору, лишённую ледяного покрова, а под ней — замаскированные, невидимые под сенью чар, врата. И бескрайняя территория, обустроенная и населённая…
Феанаро перевёл взгляд на усталых, израненных и встревоженных собратьев, оказавшихся вдали от дома, брошенных в горнило войны и чудом выживших в бойне, устроенной Морготом. Нам… Нет, уже не нам. Им. Им не победить.
Но никто не имеет права отнимать надежду. Верить в победу нужно до конца, и пусть знание правды умрёт вместе с телом прозревшего.
— Сыны мои, подойдите.
Макалаурэ побледнел и покачнулся, Майтимо подхватил брата под руку, сохраняя каменное лицо, Карнистир, находившийся рядом с носилками, опустил голову, закрыв глаза, Туркафинвэ, задрожав всем телом, чуть не упал с лошади. Повезло, что рядом был Питьяфинвэ, вовремя поддержавший трясущимися руками брата. Куруфинвэ-младший, возившийся с картами, бросился к носилкам, которые теперь лежали на земле на расстеленных плащах, и схватил ладонь отца. Холодную, неподвижную…
Тэлуфинвэ тоже услышал призыв, сделал несколько шагов, но остановился со стороны головы отца на достаточном расстоянии, чтобы его не заметили среди посторонних.
Феанаро поднял глаза и, поочередно остановив взгляд на каждом из сыновей, слабо улыбнулся.
— Вы сделаете то, что не смог я, — твёрдо, но медленно сказал Куруфинвэ. — Мы шли отомстить за короля Финвэ. Я шёл отомстить за отца. Мы принесли Клятву.
Феанаро с трудом сглотнул, сдвинув брови, и тяжело выдохнул.
— Повторите Клятву, — как сквозь сон, произнёс король, уверенный, что именно данное слово и стремление сдержать его во что бы то ни стало не позволит отчаяться, пасть духом и сдаться. Это всё, что сейчас Феанаро мог сделать для сыновей.
— Именем Создателя Эру Илуватара, — монотонно заговорил Майтимо, и остальные Феаноринги, даже Тэльво, эхом вторили ему. — Приношу я Клятву и призываю в свидетели моего Слова Владыку Манвэ Сулимо, супругу его Варду Элентари и саму священную твердь горы Таникветиль! Клянусь вечно преследовать огнем и мечом, своим гневом любого, будь то Вала, Майя, эльф или иное творение Эру, что уже живёт или родится позже, великое или малое, доброе или злое, кое завладеет или попытается завладеть Сильмарилем, будет хранить у себя или станет препятствовать отвоевать святыню рода Феанаро Куруфинвэ! Да падёт на меня вечная тьма, если отступлюсь от своего Слова!
Клянусь! Клянусь! Клянусь!
Феанаро с теплотой улыбнулся, но не сыновьям. Его взор устремился к звёздам, глаза, пламя в которых не пылало, а ласково сияло, смотрели с нежностью и любовью. Феаноринги сразу узнали этот взгляд: так грозный и властный, жёсткий и непреклонный Нолдо смотрел только на одного эльфа во всей Арде… Только на одного…
— Отомстите за отца… — выдохнул Феанаро.
И замер.
Повисла тишина. Эльфы в безмолвии склонили головы, и вдруг Нельяфинвэ упал рядом с отцом на колени, хватая его за руку и страшно крича. Братья растерялись, испугавшись… не успев даже понять, чего именно, потому что мёртвое тело Феанаро начало чернеть и дымиться.
— Отойдите! — вскрикнул, сорвав голос Туркафинвэ, падая назад и отползая к отвесу скалы. — Что это?!
Языки пламени осторожно, не спеша, поднялись из обугливающейся плоти, и вдруг взвились к звёздам, в одно мгновение превратив тело Феанаро Куруфинвэ в разлетающийся по ветру пепел.
Пламя угасло, и свет вместе с ним. Феаноринги переглянулись.
Нельяфинвэ поднялся на ноги, выпрямился. Высокий, мрачный, снова непроницаемый, как самая твёрдая скала.
— Я больше никогда и ни перед кем не встану на колени, — произнёс он негромко, но голос прозвучал раскатом грома. — В этом я тоже клянусь.
***
Нерданель стояла у зеркала и прикалывала брошь, подаренную внуком, на плащ, но почему-то никак не получалось сделать так, как надо: складки постоянно ложились неровно, либо получались слишком крупными или, наоборот, чересчур мелкими. Да что такое?!
Вдруг стало очень жарко, словно совсем рядом горит костёр.
Нерданель обернулась: на стол свеча не упала, в камине огонь совсем слабый… Странно…
Отбросив за спину пламенные локоны, эльфийка снова посмотрела в зеркало и, вскрикнув, едва не лишилась чувств: в отражении её обнимала чёрная тень. Высокая, колеблющаяся, тающая струйками дыма. От призрачных объятий обдавало жаром, сердце рвалось из груди, но вдруг пришло понимание…
— Не-е-ет! — что было сил закричала Нерданель, оседая на пол и заходясь рыданиями.
Призрак в зеркале исчез в дыму, стало холодно. Одиноко.
И очень больно.
Сладкий аромат мести
Ветер принёс ароматы цветов, казавшиеся навсегда оставшимися в прошлом, и сердца наполнились радостью. Первым и единственным желанием стало: бежать туда, откуда прилетел ветер, упасть на траву, гладить ладонями тонкие стебельки, целовать цветы, умываться росой…
— Это обман, — голос дважды бывшего короля прозвучал выскользнувшей из ножен сталью. — Ловушка. Вся эта искрящаяся пыль, падающая с неба, запахи цветов… Это лишь туман, загадочный и манящий. Туман. Над болотом.
— С огнём играешь, Нолофинвэ, — стоя на балконе тирионского дворца рядом с Нолдо, покачал головой Эонвэ.
— Давно пора! — широко раскинул руки старший брат короля Арафинвэ. — Не вечно огню играть со мной! Теперь моя очередь!
— Ошибаешься, эльф, — усмехнулся слуга Владыки Манвэ. — Даже не хочу пытаться понять, что творится в твоей голове, чтобы не стать таким, как ты, я лишь шёл мимо и забрёл на огонёк, зная, что здесь примут усталого путника и, скорее всего, даже не выгонят пинками.
— Предположим, ты прав.
— Именно. Предположим. А ещё предположим, что Валар совсем не против отпустить тебя и твоих братьев по разуму в Средиземье. Однако Владыки всё же милосердны и чуть более разумны, чем ты. И нынешнее Слово Валар для тебя звучит очень сложно.
— Эонвэ…
— Ещё сложнее. Но на то я и посланник, чтобы донести его смысл даже до тебя. Суть в том, что возвращение света в Валинор — лишь вопрос времени, и срок не так велик, как кажется. Я понятно выражаюсь?
— Более чем. Выразись быстрее и уходи.
— Ты мне не указ, не забывай. Уйду, когда посчитаю нужным, только не раньше, чем передам Слово Валар.
— Так что там про свет?
— Про свет «там» то, что пока неясно, как источник повлияет на природу, поэтому не стоит покидать твёрдую землю, пока не наступит стабильность. Это всё, я пошёл.
Прыгнув прямо с балкона, Эонвэ исчез во тьме.
Нолофинвэ вздохнул с облегчением и прислушался. Да, с улицы доносились удаляющиеся звуки песни: Аклариквет с охраной и помощниками уже приступили к работе, пока идут приготовления к пути через Вздыбленный Лёд.
***
Менестрель, облаченный в красивые строгие одежды в цветах Второго Дома Нолдор, и сопровождающие его «глаза» и «уши» брата короля шли по выложенной мраморными плитами дороге и делали вид, что не вместе, а просто толпа постепенно собирается вокруг лучшего певца Амана.
Аклариквет пел, смотря чётко перед собой, не фокусируя зрение, чтобы не увидеть негативную реакцию: чувствовал, что даже один косой взгляд сейчас способен заставить забытьтекст.
Рождён среди волков,
Жестокостью своей храним,
Ты взошел на трон!
Твой род теперь непобедим!
Отточенный клинок
Сверкает молнией в руке,
И непокорных он
Заставит дань платить тебе.
Вновь содрогнется мир
От твоих побед,
И твоя звезда
Вдаль за горизонт
Тебя ведёт!
— Шикарно поёт про Куруфинвэ! — громко захохотал помощник менестреля, размашисто аплодируя. — Аклариквет гений! Всю правду говорит!
Певец заставлял себя не отвлекаться.
Ты слепой глупец!
И твой конец
Тебе пророчит небо!
Зло слабей добра!
Твоя звезда
Тебя сотрёт со света!
Я построил, ты разрушишь
На обугленной земле!
Королевство ты построил
На чужой беде!
Зазывая толпу, Нолдор Нолофинвэ, смеясь и подпевая, танцевали вокруг менестреля, скрывая под складками плаща оружие.
В твоих глазах огонь
Испепеляет все кругом,
Ты не услышишь стон:
Повержен враг!
Он обречён!
Ты превзошёл себя!
Твоей рукою правит свет!
Но помни об одном:
Твоей душе в огне сгореть!
Голоса поющих вместе с менестрелем заглушили его самого, смех и веселье окружили музыканта, заполнили небольшую площадь в кольце скульптур, изображающих Валар в их эльфийских воплощениях.
— Феанаро! Феанаро!
— Безумный тиран!
— Ты за всё ответишь! Это из-за тебя Валар гневаются на эльфов!
— Эру всех рассудит!
Вновь содрогнется мир
От твоих побед,
И твоя звезда
Вдаль за горизонт
Тебя ведёт!
Ты слепой глупец!
И твой конец
Тебе пророчит небо!
Зло слабей добра!
Твоя звезда
Тебя сотрёт со света!
Я построил, ты разрушишь
На обугленной земле.
Королевство ты построил
На чужой беде!
— На чужой беде! На чужой беде! — пели и кричали вокруг. — На чужой беде!
***
Нолофинвэ ушёл с балкона довольный. Запах живых цветов, конечно, сладок. Но месть гораздо слаще.
Примечание к части
Аклариквет поёт песню группы ТроЯ "Кривое озеро"
О преемственности власти
— Нет ничего хуже, чем опоздать на битву и прийти к руинам, — мрачно проговорил Амдир, снимая с головы шлем.
Пепелище, красовавшееся на южном берегу Митрима, не оставляло сомнений в исходе сражения. Судя по тому, что превратившиеся в угли доски уже остыли, огонь догорел достаточно давно, чтобы не ждать нападения отставших от войска врагов.
Быстро осмотрев поле боя, эльфы Дориата поняли, что сражение переместилось дальше, не закончилось здесь, и уж точно орки не побеждали, раз нет типичных для них посланий. Может быть, удастся получить и добрые вести?
Туман уплотнился, ветра не было, но всё же чуткий эльфийских слух улавливал доносящиеся с восточного берега голоса.
Голоса. Не грохот битвы. Это определённо радовало.
***
В наскоро поставленном шатре царило молчание.
Высоко в горах ветер порой сбивал с ног, и пришлось потрудиться, чтобы найти тихое место, достаточно большое, для временной стоянки.
По центру шатра не поставили стол. Здесь положили местами прожжённую ткань.
Молчание длилось слишком долго, и шестеро Нолдор то и дело переглядывались, но начать разговор не получалось.
— Что нам теперь делать? — спросил вдруг очень-очень тихо Макалаурэ, надавливая пальцами на глаза.
— Сначала, — вдруг вскочил с места Нельяфинвэ, — покончим с безумием.
Отбросив полог шатра, старший Феаноринг исчез среди тьмы и ветров.
— Эльфам нужен король, — проводив взглядом брата, вполголоса произнес Туркафинвэ, устраивая удобнее покалеченную ногу.
— Конечно. Но здесь вопрос решён, — пожал плечами Питьяфинвэ. — Я думаю.
— Вопрос не поднимался, — с нажимом уточнил беловолосый эльф. — Знаете, чего я боюсь? Выйти из шатра и обнаружить, что все ушли! Или ещё хуже: Авари… те, что остались, решат нам отомстить за гибель их вождей! А знаете, кто их к нам привёл? Вы знаете. И один из них уже мёртв, а двое других выполняли его приказ. Но если королём станет один из тех, кто собирал армию, это будет означать, что дальше мы пойдём прежним курсом — путём войны с Морготом! Думаете после всего случившегося Авари захотят нам помогать? Да они истыкают нас копьями!
— А как ты собираешься идти другим курсом, Тьелко? — горько усмехнулся Макалаурэ. — Мы дали клятву.
— Хочешь тоже обратиться горсткой пепла?! — вспылил Туркафинвэ, но вдруг посерьёзнел. — Вам не кажется… Нет, я… Я ничего не хочу сказать о бабушке… Но… Мы видели мёртвого деда. И Мириэль… Они не сгорели после смерти! И другие эльфы, да и орки… Трупы будут валяться, пока их не закопаешь или не сожжёшь! И… Сильмарили… Вы правда считаете, что обыкновенный эльф мог такое сделать?!
— Я об этом думал, — кивнул Куруфинвэ-младший.
— Да все думали! — вскочил Карнистир, начав расхаживать взад-вперёд по шатру.
— Правды мы не узнаем, — поднял указательный палец Туркафинвэ. — Но теперь мы можем называть себя не просто посланцами Валар, а их собратьями!
— И что нам теперь это даст? — прямо посмотрел на брата Макалаурэ. — Наглядное доказательство, что Моргота можно убить? Пронзить мечом пару раз, и он обратится в пепел?
— Ну, хотя бы это, — пожал плечами Туркафинвэ. — Уже немало.
— Уже немало… — эхом отозвался Амбарусса, закрывая ладонью глаза.
Снова повисло молчание.
***
Среди скал было непросто найти дрова для костров, и Тэлуфинвэ был рад наконец срубить хотя бы два дерева толщиной с руку.
Заготовив вязанки и погрузив в маленькую тележку, Феаноринг направился обратно в лагерь, и вдруг остановился.
Костры… Чтобы проститься с большинством ушедших в поход… Их сжигали у подножий гор, потом костры горели на подъёме, и продолжают гореть до сих пор.
Сколько прошло дней?!
Тэлуфинвэ вдруг понял, что никто не объявляет время с тех пор, как… Погиб…
Руки задрожали, колесо тележки застряло между камнями. Перед глазами замелькали цветные, яркие кадры из прошлого, когда ещё было светло, не нужно было самому искать дрова, готовить еду, латать рубаху, потому что её порвала стрела, а другой просто нет… Когда род короля Финвэ пополнялся, а не сокращался…
Счастье казалось нормой жизни…
— Тэл! Тебя ищет главный Феанарион! — позвали издалека, из-за поворота дороги, которую предстояло расширить, если эльфы планировали двигаться дальше.
Нельо? Но… Зачем?
Телега застряла окончательно, Тэлуфинвэ, ругаясь, принялся выгружать вязанки, чтобы легче было высвободить колесо. Казалось, провозился целую вечность.
— Тебя ждут, Тэл!
— Иду! Не бросать же дрова!
Главное — снова не застрять.
***
— Мне не нравится то, что здесь происходит, — сказал вдруг Питьяфинвэ, потирая лоб, где фиолетовые подтёки уже начали желтеть.
Феаноринги удивлённо посмотрели на брата, который обычно не лез «в дела старших».
— Это всё из-за того, что ты головой ударился, — очень серьёзно сказал Туркафинвэ. — Я правильные вещи говорю.
— Очень правильные. Очень, — Макалаурэ осторожно поднялся, прикладывая ладонь к носу и проверяя, не идёт ли кровь. — Но не для беседы внутри семьи. Мне не нравится, что ты начал разговор о власти, когда ушёл Майтимо.
— Ты так говоришь, — приготовился нападать Туркафинвэ, — потому что задели твои интересы! Скажи, Куруфинвэ, я прав!
«Куруфинвэ… И больше не младший… Теперь единственный…» — Курво, казалось, только сейчас это осознал, и почувствовал прокатившиеся из глаз слёзы.
— От Тьелпе нет вестей… — сказал он зачем-то, видимо, пытаясь оправдаться за нахлынувшие эмоции.
— Он найдётся, — улыбнулся Макалаурэ, снова трогая ноздри. — А ты, Тьелко, должен знать, что моего интереса здесь не было и нет. Мы родились в стране, где не предполагалась никакая преемственность власти, и правил наследования придумано не было. Но раз уж судьба бросила нам в лицо необходимость выбора, самое логичное поступить, как принято у Авари: народ сам выбирает вождя.
— Только у нас нет народа, — скривился Морифинвэ.
— Да, это проблема… — Макалаурэ подтолкнул Карнистира, чтобы тот сел. — На самом деле, мне всё равно, что в итоге решится, не нравится лишь то, что отец отказался от выгодных союзников в войне, чтобы избежать делёжки власти, а в итоге мы к ней и пришли.
— Авари выбирают вождей за подвиги, — опять потёр лоб, чтобы синяк быстрее прошёл, Питьяфинвэ.
— Сейчас Тьелко напомнит, что был на передовой и чуть не погиб, выиграв для остальных время, да, мечтающий стать королём Туркафинвэ Тьелкормо Феанарион? — ухмыльнулся Карнистир.
— А я принял на себя ментальный удар этих огненных Айнур, — равнодушно пожал плечами Макалаурэ. — Нельо первым на них бросился с мечом. Морьо спас меня в Альквалондэ. Я мог что-то забыть, но сейчас я не занимался перечислением подвигов нашего рода. Дело в другом. Мы пришли воевать. И лучшего военачальника, чем Майти, среди нас нет. Это уже понятно, хотя воюем мы не так долго.
— Я не собираюсь воевать вечно! — вспылил Туркафинвэ. — А в мирное время Нельо умеет только ходить с умным видом и унижать тех, кто способен на что-то большее!
Удивились все. Даже всё ещё не справившийся с собой Куруфинвэ. Тьелко это заметил и примирительно отмахнулся:
— Ладно! Я погорячился.
Макалаурэ покачал головой.
— Помните, как дед Финвэ рассказывал сказки? — вздохнул менестрель. — Нас учил, а для себя выводов не делал. Помните сказку про стаю нимбиньяр? Как на этих существ напал жуткий враг и откусил их королю хвост. А нимбиньо без хвоста быть королём не имеет права. И захотел он сделать своего детёныша владыкой. А как? Его детёныш совсем ничего не умел, учиться не желал и вообще был самым никчёмным нимбиньо в стае! И вот начал бесхвостый владыка выдумывать, мол королём должен быть самый пушистый, но нашлись нимбиньяр пушистее его сына. Тогда условия поменялись: король тот, у кого больше всех детей. Нашлись и более плодовитые! «У кого больше жён!» Но и многожёнцы отыскались. «Больше всех еды выкопает и быстрее съест!» Исход ясен. И тут нимбиньо решил, что, раз он король, то издаст закон, запрещающий править тем, кто не рождён от короля. А пока писал да подписывал, — второй сын Феанаро Куруфинвэ обвёл многозначительным взглядом братьев, — принял другой закон, разрешающий править без хвоста.
— И к чему это было? — недовольно буркнул Туркафинвэ.
Но Макалаурэ ответить не успел: полог шатра отодвинулся, и вошёл Майтимо, а чуть позади — Тэльво.
— О, Нельо! — злорадно улыбнулся Карнистир. — Чтобы стать королём, ты должен пять раз жениться, родить больше всех детей, быть самым пушистым и выкопать прям здесь, в горах, больше всех еды, а потом всё съесть самому.
Майтимо на мгновение замер, а потом сдержанно улыбнулся:
— Я лучше сразу издам закон, что можно править без хвоста.
— Надо же, он эту сказку помнит! — почему-то обрадовался Морифинвэ.
— Дай мне лист бумаги, Курво, я знаю, у тебя есть, — голос Нельяфинвэ был непривычно глухим. — Поздоровались бы с братом.
Все молчали. Лишь натянуто улыбались и кивали.
Быстро написав что-то на листе, Майтимо отдал бумагу Тэльво.
— Как старший сын Феанаро Куруфинвэ, — напряжённо произнёс Финвэ Третий, — я принимаю правление народом Нолдор. Без условий и соревнований. И возвращаю в семью своего брата. Он снова Феанарион. Снова принц. — Обведя взглядом остальных Феанорингов, новый король Нолдор прищурился. — Я готов отстоять своё право на власть. Противник волен выбрать любое удобное для него оружие.
Феаноринги молчали, а Тэлуфинвэ плакал. Но в конце концов улыбнулись все.
Ловушка или ловушка
Снова оказавшись окутанным туманом, Асталион невольно поёжился: воспоминания о кровопролитии в лесу, когда не видно, куда стрелять, и в любой момент из плотной белёсой пелены может броситься смертоносная тень, напрочь перебили все прежние ассоциации с влажной лёгкой дымкой. Нолдо сейчас даже не мог вспомнить, что раньше происходило в тумане. С огромным трудом выуживая из памяти картинки, Асталион всё-таки увидел, как наяву, охоту в лесах Амана, когда ещё всё было хорошо…
Потом туман стал холодным, пробираюшим до костей. Форменоссэ. Да, кажется, именно в тот момент Асталион и Майтимо и стали друзьями по-настоящему, когда Нельо, приятель с детства, задал прямой вопрос: поддержит ли тот, кто называл себя другом, решение старшего сына Феанаро Куруфинвэ бросить всё и уйти на север, в глушь, где нет дворцов и роскоши, песен менестрелей и фонтанов, и жить в небольшой крепости на скале. Только сначала её надо построить. Асталион согласился и вместе с супругой уехал из Тириона. Дети к тому времени уже выросли и завели семьи, поэтому перемены совсем не пугали. Напротив, казались интересным приключением.
А после… После был туман, накрывший Альквалондэ.
И теперь Митрим.
— Мы почти на месте, командир, — появился из плотного сумрака Нолдо, отправившийся вместе с Асталионом и его младшим сыном в оставленный лагерь.
«Какие вести мы принесём… — печально подумал друг Майтимо. — Войско Моргота разбито, но и наше тоже. Король ранен, вожди Авари мертвы… И приказ Нельяфинвэ: оставаться в лагере, но быть готовыми выступить в любой момент. Только… Куда выступить?..»
С моря прилетел ветер, хлестнув воинов по лицам, сдул туман, и глазам Нолдор открылся погружённый во мрак и тишину лагерь на Митриме, с приспущенными флагами на сторожевых башнях.
***
Караульные на стенах стояли с луками наготове, у ворот, снова надёжно держащихся на мощных петлях и укреплённых стальными пластинами, дежурили мечники в полном доспехе.
В лагере царила мертвая тишина, а редкие короткие разговоры велись полушёпотом.
— Время, кажется, потекло в обратную сторону, брат мой, — печально сказал «бывший Тэлеро», один из членов команды корабля Тэлуфинвэ, которых Асталион тайно провёл к себе на грузовое судно, спасая от гнева Феанаро.
Сельмо был весь в бинтах, бледный и измождённый, тяжело опирался на толстые палки: эльфа за лодыжку укусил волколак, и чтобы спасти жизнь воину, пришлось отрезать ногу по колено.
Асталион смотрел вокруг, слушал путаные рассказы собратьев, и ловил себя на мысли, что происходящее — дурной сон. Почему о смерти короля в лагере на Митриме узнали от гонца Моргота? Почему лишь после этого прискакал едва живой от усталости посланник Нельяфинвэ, сообщив, что король Куруфинвэ мёртв, и теперь правит его старший сын. Почему Асталион с уже никому не нужными вестями прибыл после этих обоих, и как же так случилось, что вслед за ним подошло войско, которое не дотягивало по численности даже до отрядов Авари, присланное Дориатом на помощь в битве с Морготом?!
Что происходит?
— Может быть, теперь уделят внимание мне? — с нажимом произнёс странный высокий свистящий голос, и на Асталиона села огромная, размером с рысёнка и такого же окраса, летучая мышь, впиваясь клыками-иголочками в восьмиконечную звезду, прикреплённую к плащу на плече.
Через мгновение на Нолдо, всё так же кусая серебряный знак отличия, висела уже не мышь, а худенькая девочка с пятнистой черно-оранжевой кожей, крепко обнимая Асталиона за шею правой рукой.
— Я пришла с миром, — нечётко произнесла посланница, и лишь потом отпустила звезду. — Но уже поняла, что не по адресу.
— Она утверждает, — пояснил Сельмо, с трудом садясь на лавку, поставленную у одного из костров, — что не имеет представления, где остановились Феаноринги, но при этом знает о смерти Феанаро.
— А что такого? — пожала худенькими плечиками посланница. — У моего господина иные источники информации, нежели у вас. Заметьте, более надёжные и быстрые.
— Прикрылась бы чем-нибудь… — недовольно сказал Амдир, подходя ближе.
— Другим воплощением, — подмигнуло существо, обращаясь летучей мышью. — Какие вы стеснительные! Хм… — голос посланницы стал ещё более писклявым. — А я тебя помню, воин. Я следила за тобой, когда ты пытался строить из себя героя, представляя интересы двух королей, и проливая кровь своих сыновей.
Амдир побагровел.
— Не злись, — свистнула мышь. — Ни один из вас не способен убить меня. Умертвите тельце, мой дух вернётся домой, и получит новенькое. К тому же, я не шпионю. В данный момент. Я с предложением. Но так как здесь короля нет, говорить не стану. Кстати, как вы теперь называете моего любимого владыку?
Асталиону очень хотелось стряхнуть с себя странное существо, пахнущее тиной и несвежим мясом, и Нолдо сам не знал, почему до сих пор этого не сделал.
— Погладь мой мех, — прошипела на ухо Асталиону мышь, — он очень мягкий. И мне приятно будет. Ну погладь же! Только не латной перчаткой! У меня очень чувствительный животик!
Сделав над собой усилие, Асталион почесал оказавшийся и правда удивительно мягким и тёплым мех, и посланница захихикала:
— Ты добрый. Судя по тому, как тебя обвешали звёздами, один из главных. Но даже тебе, сколько бы ты меня ни чесал или гладил, послание не передам. Но именно ты отнесёшь меня к своему королю. Другим бойцам я не доверю чесать мех.
Асталион осмотрелся. Рядом с ним у костра сидели пятеро эльфов: двое пришли с ним, Сельмо и два Нолдо, которых он видел лишь мельком. Вокруг то и дело ходили воины Дориата, выздоравливающие аманэльдар, редко попадались Авари, и все, абсолютно все косо смотрели на Асталиона, гладящего слугу врага по шёрстке. Хуже всего было то, что друг Нельяфинвэ действительно оказался в лагере самым главным, и должен был принять решение, как поступить с гонцом Моргота. Разумеется, «нести» летучую мышь в горы не стоило, отправлять вести открыто — тоже, ведь эта тварь точно здесь не одна.
— Если почешешь ещё, — пискнула мышь, — намекну, что за послание.
Асталион видел, как на него смотрят, и чувствовал себя предателем. Поняв, что не дождётся ласки, мышь принялась с упоением грызть звезду на плече Нолдо.
Видимо, желание избавиться от существа заставило воина принять решение немедленно. И способ родился в голове сам собой.
***
Шестеро гонцов по очереди выехали из лагеря на Митриме, отпуская предшественника примерно на милю. Двигались по одной и той же дороге до места первого боя, данного Феанаро, а дальше каждый поворачивал в своём направлении: первый поехал к морю, второй свернул вглубь леса, к бывшей стоянке войска Туркафинвэ, третий и четвертый двинулись через перевалы, использованные орками для атаки, скрылись среди скал, и лишь один из них отправился к королю, пятый гонец поскакал к горам на востоке, а шестой — в лес на границе Топей Сереха.
***
Амдир отпустил кожистое крыло, и мышь метнулась вверх, сев на зубцы стены, покрытые сколами, оставшимися после вражеской атаки.
— Ты плохой! Злой! — пропищала мышь. — Где мой Асталион? Он меня не обижает! И животик почешет!
— Твой Асталион и просил меня подержать «вражеского шпиона», пока он писал письмо королю.
— А кто теперь король? — поинтересовалась посланница Моргота.
— Не твоё дело! — Амдир взялся за лук. — Покажи, как ты ловишь стрелы.
— С радостью!
Тетива пропела, и когтистая лапка ловко схватила древко.
— Давай ещё! — вскрикнула мышь с азартом ребёнка. — Люблю играть! Я верну тебе стрелы! Чем хочешь поклянусь! Только поиграй со мной!
Амдир хмыкнул и, видя, что Асталион возвращается, собрался уходить к своим воинам, чтобы ждать распоряжения короля Нолдор. Нового короля.
Собрался. Но почему-то обернулся и выпустил стрелу. Очень высоко.
Посланница Моргота с радостным визгом взмыла вверх и схватила зубками оперённое древко. Её счастью сейчас позавидовал бы любой эльф, находящийся в лагере.
***
Нельяфинвэ резко встал из-за стола, хлопнув по нему ладонями.
— Позовите принца Канафинвэ! — крикнул король дежурившей у шатра страже. — Немедленно!
Два смятых листа бумаги упали на медный поднос, вспыхнули от пламени свечи, огонь отразился в прозрачных холодных глазах.
— Звал, владыка Нолдор? — Макалаурэ улыбался, но в голосе звучало сомнение. Он проверял брата.
— Да, Кано, — не поддался на провокацию Нельяфинвэ, ловко раскладывая в три стопки лежащие на столе бумаги. — Звал. Мне нужен тот, кто будет присутствовать, делать вид, что слушает, а потом всё забудет.
— Может быть, стоит просто представить, что здесь кто-то есть? — удивлённо поднял брови менестрель.
— У меня не такое потрясающее воображение, как у тебя. Мне нужно, чтобы ты был здесь.
— Я? Может, кто-то другой подойдёт?
— Нет, Кано. Не подойдёт. А теперь молчи и занимайся чем-нибудь. Вот, сядь за стол, стихи пиши.
— Это приказ короля?
— Да.
— Слушаю и повинуюсь.
Макалаурэ сел и послушно взял перо и лист.
— Асталион нужен мне здесь, — начал говорить Майтимо, опираясь лбом на руку и смотря на догорающую бумагу. — От Митрима надо уходить. Не сейчас. Сначала договоримся о встрече. И отсюда надо уходить. Уйдём одновременно. Да, так лучше. Курво, Морьо и Тэльво пойдут со мной. Или… Да, они. И место назначу я. Раз он предлагает первым, то либо это ловушка, либо мы почти победили, и это ловушка…
— Майти… — Макалаурэ не выдержал. — Вся эта путаная речь как-то связана с приездом гонца? Да, я глух и слеп. Помню. И с памятью проблемы. Но у меня стойкое ощущение, что сейчас, прямо здесь, вершится судьба Арды, а я должен наблюдать со стороны, как из клетки. Только, молю, не отрезай мне язык, владыка. Я уже замолчал сам.
Нельяфинвэ совершенно беззлобно посмотрел на брата. Скорее даже печально.
— Да, — тихо произнес он, не отводя взгляда. — Ты прав. Решается судьба Арды. Моргот предлагает переговоры.
Войну надо закончить сейчас
— Войну надо закончить сейчас! — Нельяфинвэ обвёл взглядом собравшихся братьев.
Тэльво всё ещё сидел в стороне от остальных Феанорингов, опустив глаза.
— Упустим момент, и противостояние растянется на века! — король развернул карту, положил на стол рядом с уже расстеленной.
— Откуда такие выводы? — хмыкнул Туркафинвэ.
— Если не добить врага сейчас, орки снова размножатся, армия восстановится, и чем больше пройдёт времени, тем больше будет их численность.
— Наша тоже, — помрачнел Тьелко. — Ещё доводы.
— Моргот не просто так предложил переговоры, — снова спокойно сказал Майтимо. — Это означает, что разбита не только наша армия. Нас обезглавили, но это не поражение! Мы обязаны дожать!
— Почему ты уверен, что Моргот разбит? — с сомнением произнес Питьяфинвэ. Его голос дрогнул.
— Это очевидно! — процедил сквозь зубы, сжав кулаки, король. — Переговоры не предлагают, если можно без фатальных потерь для себя уничтожить врага! И не призывают в бой «последнее» секретное средство, если всё под контролем. И то, что Моргот этих тварей с бичами отозвал, а не приказал добить нас, говорит о том, что их можно убить, а для Моргота они важны! Даже важнее, чем уничтожить всех нас разом. Понимаете?
— Предположим, — прищурился Карнистир.
— Что ты предполагаешь?! Думаешь, я собрал вас после первого же письма? Как бы не так! — Нельяфинвэ начинал злиться, не видя энтузиазма в глазах братьев. — Три ночи назад прискакал гонец от Асталиона. Моргот прислал какую-то тварь, которая требовала встречи со мной, утверждала, что знает о гибели отца, но не видела наше укрытие, поэтому полетела на Митрим. Асталион меня заверил, что запутал след: гонцов отправил много, в разные стороны, поэтому шпионы Моргота не должны обнаружить нас. В ответном послании я написал, что не собираюсь встречаться ни с кем из слуг врага и требую объяснений, с какой стати эти самые слуги являются в мои владения.
— Пожалуй, ты прав, Нельо, — хлопнул себя по колену Карнистир, — Моргот настроен серьёзно. Если бы меня так отшили, я бы обиделся и… Ушёл. Почти сразу и почти мирно.
— Но тварь вернулась, — снова негромко заговорил Майтимо, обводя братьев взглядом, — и принесла ответ своего господина. Моргот очень настойчиво предлагает переговоры. Мы должны принять предложение.
— Это западня, Нельо, — подал голос Питьяфинвэ. — Моргот выманит нас, перебьёт, окончательно обезглавив Нолдор, и всё! Победа!
— Моргот всё ещё не знает, где наше укрытие, — Нельяфинвэ зажёг новую свечу взамен догоревшей. — И сейчас мы диктуем правила игры. Мы семеро давали Клятву вернуть Сильмарили. Вы ещё помните, зачем они нам?
— Спрашиваешь! — усмехнулся Карнистир. — Чтобы править Средиземьем без Валар! И я знаю, кто приберёт светочи к рукам.
— Что?! — Туркафинвэ вскочил бы, если бы мог. — Да что ты себе позволяешь?! Мы вместе клялись! А потом ещё добавилась просьба отомстить за отца! Только вот папа не уточнил, за него самого надо мстить или за деда Финвэ! Отец о нём думал перед смертью!
— Что это меняет? — равнодушно спросил Макалаурэ.
— Ничего! — Тьелко поморщился. — Это не меняет ничего. Все три обещания взаимосвязаны. Переговоры для нас бессмысленны! Нельо, ты всерьёз считаешь, что Моргот выслушает тебя и отдаст Сильмарили?! Тебя тоже по голове ударили?!
— Мечты — безумно приятная штука! — улыбнулся Макалаурэ.
— Мечты — что Нельо по голове ударили, или что Моргот добровольно отдаст Сильмарили, потому что боится нашей мощи? — криво усмехнулся Карнистир.
— И то, и другое, — с грустью скривился Тьелко. — И самое главное, скажи, Нельо, когда мы вместе отвоюем Сильмарили, как их разделим? Насколько я помню, распилить Камни не удастся. А править вместе одним государством… Не уверен, что мы на это способны.
— Помните, что говорил отец? — Нельяфинвэ выглядел очень спокойным, и это настораживало. — Он хотел быть королём, а у каждого из нас чтобы были свои владения. Всё остаётся так же, только место отца занял я.
— Если ты пойдёшь на переговоры с Морготом один, Майти, Сильмарили будут только твои, и мы не станем на них претендовать, — приложил ладонь к сердцу Туркафинвэ.
— Ты почему за всех решаешь?! — подпрыгнул Карнистир.
— Потому что необходимо решить! — Тьелко вдруг охнул, хватаясь за ногу и сгибаясь пополам. — Проклятые твари!
— Я уже озвучил возможность оспорить мою власть, — выпрямился, сидя за столом Майтимо, постукивая пальцами по карте. — Что касается Сильмарилей, рано делить то, чего у нас нет. Я отправил слуге Моргота письмо с требованием подтвердить, что он готов прийти в условленное мной место, самолично и без промедлений. Осталось понять, как назначить время.
— По цветению, как ещё, — пожал плечами Макалаурэ.
— Да… — помрачнел Нельяфинвэ. — Но сначала дождёмся ответа Моргота. И только после этого отправим ему карту с указанием места и времени встречи. И это точно будет не Ард-Гален.
— Но именно равнина расположена между нами, это самое удобное место! — удивился Питьяфинвэ.
— Подожди, брат, не перебивай, — заинтересовался Карнистир. — Нельо что-то задумал.
— Да, — Майтимо посмотрел на Феанорингов по очереди, очень внимательно. — Мы соглашаемся на переговоры, чтобы дать бой.
— Но и Моргот может думать так же! — испугался Питьяфинвэ.
— Разумеется, — кивнул король. — И поэтому мы не пойдём на Ард-Гален. Думаете, почему орки бежали так целенаправленно? Они заманили отца к тем тварям с огненными бичами.
— Я буду называть их Злые Валар, — хмыкнул Карнистир.
— Злые Валар, — тень улыбки проскользнула по лицу Майтимо, — находятся под землёй. И стерегут подход к земле Моргота. Нельзя идти на их территорию.
— Каков план? — скептически спросил Туркафинвэ. — Как нам погибать?
— Не погибать, а исполнять Клятву! — с пафосом произнёс Макалаурэ.
— Об этом я должен подумать, — вздохнул король. — Мы все устали. Прервемся на отдых, я позову, когда будет, что обсудить. Идите.
Феаноринги молча покинули шатёр старшего брата, ставшего для них владыкой, и, переглянувшись, разошлись.
Майтимо склонился над картой. На столе стояли семь свечей. Одна совсем новая, длинная, вторая немного короче, постоянно искрила, третья, четвертая и пятая — уже догорали, шестая и седьмая по длине почти не уступали искрящей.
Вместо отдыха склонившись над картой, король Нолдор стал разыгрывать в воображении варианты битв, представляя возможные расположения войск.
— Авари не уходят, — тихо заговорил сам с собой Майтимо, — хотят биться до конца. Пришло войско Дориата. Хорошая помощь.
Три короткие свечи погасли, но король словно не заметил этого. Искрящаяся раздражала.
Карта постепенно покрывалась линиями, точками и геометрическими фигурами.
— Где лучше назначить переговоры? — продолжил монолог Нельяфинвэ. — В лесу у Топей или у гор на западе со стороны моря?
Ещё две свечи погасли. Искрящаяся раздражала всё сильнее.
— Топи слишком далеко от Моргота… — вздохнул король.
Фитиль искрящей свечи громко затрещал, послышался резкий хлопок, и Майтимо сдавил обугленную нить пальцами левой руки. Почувствовалось неприятное жжение, но лишь на короткий миг.
Стало совсем темно, и лишь последняя, самая длинная свеча всё ещё горела. Смотря на её одинокий подрагивающий огонь, Нельяфинвэ положил голову на сложенные на картах руки, и заснул, думая о том, что спать не собирается, а только немного отдохнёт.
Простое счастье
— О, приветствую, доблестный Эонвэ! — раскланялся Майя, с некоторых пор всегда выглядящий, как представитель народа Тэлери. — Что привело тебя ко мне?
— И я покорнейше приветствую покорнейшего, — на посланнике Манвэ не было лица. — Но привело меня моё своеволие и вовсе не к тебе, Олорин. Я хотел просить помощи Плакальщицы от своего имени.
Находиться на грани Бездны, носящей имя Намо Мандос, данное Создателем, мыслящей, но совсем иными категориями, нежели остальные Валар, обладающей беспредельной силой и властью, ограниченной лишь Замыслом Творца, было страшно даже для Айну. Но Олорин именно здесь ощущал себя в безопасности, ведь даже для малой частички Изначальной Темы падение в бездну не могло произойти случайно, и чтобы развоплотить пусть и не полностью, лишить сил или заточить скреплённые творящей энергией ноты, необходимо направленно приложить огромные усилия, и без позволения Эру никто бы на такое не решился.
— В этом нет толка, ты знаешь, Эонвэ, — словно неразумному ребенку, сказал Олорин. — Ты можешь плакать, ползать здесь на коленях, взывать к справедливости и возмездию, молить об избавлении, но ничто не изменится. Я предлагаю тебе постоять здесь вместе, слушая Песнь друг друга, читая зашифрованные в ушедших феа мелодии, разгадывая коды, находя закономерности и циклы…
Эонвэ больше не слушал вдохновенную речь собрата. Он всё-таки пытался дотянуться мыслью до неизвестности. Уже не замечая вокруг мерцающего звёздами сумрака, прекраснее которого не был даже Свет Древ, Майя вспоминал о принесённых Орлом вестях.
Эонвэ знал — его услышат, но не станут слушать. Знал, что в Эндорэ, во владения Мелькора никогда не отправится иной Вала, ибо о том была договорённость. Но не мог не просить. Израненная земля, пропитанная кровью, нуждается в исцелении, но сам Мелькор не станет заниматься врачеванием, ведь Арда создана не так, как он хотел…
— Зачем ты пытаешься обмануть Плакальщицу? — вдруг испуганно спросил Олорин. — Ты не за землю боишься, не о ранах тверди плачет твоя музыка. Владыка Манвэ будет опечален твоими поступками!
— И мне больше никогда не позволят узнать вести, приносимые орлами, — Эонвэ говорил равнодушно. — Но какой прок в знаниях, если ими нельзя пользоваться? Я даже не волен рассказать семьям погибших и… остальных, что случилось с их близкими.
— Знания, — посерьёзнел Олорин, — нужны для созидания и разгадывания тайн. А твои принесут лишь ещё большее разрушение. Предлагаю снова: пой и слушай со мной. Вместе мы сможем сделать многое!
Вдруг выглядящий как Тэлеро Майя замолчал и насторожился. Это… Ответ? Эонвэ почувствовал, что его услышали и поняли. И более не хотят ощущать здесь присутствие его сознания.
***
Музыка полилась неожиданно. Хор лучших менестрелей Амана зазвучал не в привычное время, обозначая наступление утра, полдень или полночь, а почти сразу, как отзвучало второе пение. Искрящийся звёздной пылью пепел посыпался сильнее обычного, лёгкий ветер закружил сверкающие спирали, усиливая цветочные ароматы.
В песне слов не было, с Таникветиль разлетались лишь многоголосные трели, каноны и сливающиеся в конце концов в унисон непохожие изначально темы, звучащие в разном темпе, тональности и ритме.
Лилась музыка недолго, но слышавшим её показалось — прошла вечность. А когда наступила тишина, сердца наполнились счастьем, не основанном ни на чём, кроме самой возможности жить, дышать, слышать чудеснейшую в Арде музыку и жить рядом с Валар, создавшими окружающую красоту.
***
— Уходим немедленно! — вытирая слёзы, вскочил из-за стола Нолофинвэ. — По пути доделаем то, что не успели! На север! Сейчас же!
«Иначе никто никуда не пойдёт».
Пепел простит всё, что простить нельзя
Похолодало. Ветер дул непрерывно, пробирал до костей, но зато делал воздух прозрачным. Вокруг лагеря на Митриме собралась огромная стая молчаливых птиц, севших на ветви и застывших, словно неживые. Чёрно-серые перья отливали красным, мощные жёлтые клювы блестели, как отполированные рога.
Птицы были умные: стоило пустить стрелу, взлетала только та пернатая, которой угрожала опасность.
— Это тоже шпионы врага? — прозвучал голос воина со стены.
— А кто ещё? — ответил впервые покинувший палатку знахарей Авари. — Здесь половина зверей ему служат.
— Вовсе нет, — дориатский стрелок очень медленно потянулся к колчану. — Эти чернокрылы всего лишь плотоядные кочевники. Они прилетели с востока и ждут, когда нас можно будет склевать.
— Мы им не оставим тела, — разозлился Нолдо на стене и снова выпустил стрелу, одна из птиц взлетела, тут же вернулась на своё место, а древко оказалось в зубках вернувшейся посланницы Моргота.
Вернув стрелу лучнику, летучая мышь, держа в одной лапке свёрнутое письмо, села на мраморные зубцы.
— Где мой Асталион? — пропищало существо.
— Ему передадут, что ты здесь, — натянул тетиву Амдир. — Я поиграю с тобой, если поймаешь десяток птиц.
— Любишь их нежное мясо? — понимающе просвистела мышь, и ринулась к ветвям.
Дориатскому военачальнику пришлось сдержать обещание.
***
Асталион услышал слова вошедшего собрата, что ответ от Моргота пришёл, понимал, что должен идти… Но всё равно стоял у ложа умершего воина и не мог сделать шаг или отвернуться.
Сэльмо был мастером обработки серебра, жившим неподалёку от дворца короля Ольвэ, но волею судьбы заброшенным в Альквалондэ незадолго до трагических событий. Он ушёл в Эндорэ по своей воле, когда увидел, чем Валар и Майяр отплатили Тэлери за верность. Во время бунта на корабле Тэлуфинвэ Асталион спас Сэльмо и его собратьев, тайно проведя к себе в трюм. Потом они вместе собирали войско, сражались с волколаками…
Казалось, Сэльмо удивительно быстро шёл на поправку, несмотря на потерю ноги, но в этот день он просто лёг спать и больше не проснулся.
Выпив что-то со стола, надеясь, что это какой-нибудь дурманящий эликсир, Асталион ещё раз посмотрел в неподвижное лицо эльфа и вышел из палатки.
***
— Оставьте меня одного! — негромко, но безапелляционно приказал Нельяфинвэ братьям, и Феаноринги в молчании покинули шатёр.
— Он не сказал нам всего, — скрестил руки на груди Карнистир. — Уверен, сейчас всё переиграет.
— Пойдёмте ко мне, — предложил Туркафинвэ, снова бледный, с остекленевшим взглядом, тяжело опиравшийся на сколоченную из шлифованных палок опору. — Мне надо прилечь.
***
Походя приказав слугам принести вина и еды, Тьелко остановился у постели.
— Помогите мне не упасть, — стиснул он зубы. — Нога болит — выть хочется. Там на столе есть голубой пузырёк. Курво, дай его.
Макалаурэ отошёл в сторону, осмотрел сваленные горой свитки. Один из них был особенно помятый, значит, он и нужен.
Развернув карту и придавив углы подсвечниками, менестрель присмотрелся: да, это та самая схема расположения воинов, которую так яростно оспаривал Тьелко. Вот линии и обозначения Майти, а эти — как курица трясущейся лапой — Туркафинвэ. Да, решение настоять на встрече в Топях Сереха не вызовет протеста, ведь эльфийский король подробно разъяснил, что обоснованно опасается идти на переговоры в Ард-Гален, ведь там под землёй, как он выразился, «валараукар». Прижилась шутка Морьо про злых Валар. Однако «валараукар» не появлялись во время битвы на болотах, значит, можно не опасаться их неожиданного нападения.
Асталион со своими воинами и половиной «отряда» Дориата — без Амдира! — спрячется в лесополосе, в овраге, где подстерегали орки, поэтому не позволят войскам Моргота снова там прятаться.
«Почему без Амдира?» — раздражённо спросил тогда Туркафинвэ, из последних сил стоя у стола рядом с Майти.
«Чтобы они служили нам, а не ему в этой битве, — помрачнел Нельяфинвэ. — И не могли потом требовать плату. Слишком большую».
Макалаурэ вспомнил, как Тьелко, доказывая, что он, опытный охотник, лучше знает, как расположить войско в лесу незаметно, что он сам ещё не может ходить, ему нужно передвигаться верхом, и что он не позволит командовать его воинами даже королю, трясущейся рукой чертил, едва не разрывая бумагу, план размещения отрядов.
«Вот здесь! — ломая перо, ткнул Туркафинвэ в карту. — Здесь буду я! А сюда встанет Морьо и Амбаруссар! С собой бери Кано, а Курво пусть заходит с востока!»
Макалаурэ нравилось в этом плане всё, кроме одного: при таком раскладе в лагере на Митриме остаётся Амдир, который должен одновременно с выходом воинов «на переговоры» увести за южные горы остатки Нолдор. Он точно настолько надёжен? Народ короля Тингола — это же… Тэлери…
И кто поведёт эльфов — около сотни раненых — из временного убежища в горах? Линдиро? Ладно, ему вроде бы можно доверять.
— Если мы победим, — вернул менестреля в реальность голос Морифинвэ, — то однажды сможем собрать армию и захватить Валинор. Если проиграем, Нолдор в Средиземье перестанут существовать.
— Я предлагаю выпить, — встал Куруфинвэ, всё ещё внутренне содрогаясь от того, что он больше не младший. — Если то письмо, которое заставило Нельо нас прогнать, было согласием Моргота на все наши условия, то… Война скоро закончится. И, похоже, нашей победой. А это значит, все наши потери были ненапрасны.
Феаноринги подняли бокалы, и повисло молчание: воспоминаний оказалось слишком много, и они были чересчур тяжелы.
— Мы вернём Сильмарили, — печально улыбнулся Питьяфинвэ после третьего опрокинутого бокала. — Кано, покажи ещё раз план сражения.
В подсвечниках сменилось по несколько свечей, братья снова и снова обсуждали схемы на карте, бокалы наполнялись и пустели, а Туркафинвэ спал.
***
Полог шатра всколыхнул неизвестно откуда прилетевший ветер, и к Феанорингам вошёл Линдиро. Очень настороженный. Протянув оказавшемуся ближе всех ко входу Тэльво свиток, старший сын Асталиона поклонился.
— Король Нельяфинвэ приказал мне передать окончательный план битвы и отступления из лагерей, о которых знает Моргот, просил вас ознакомиться, а потом принц Канафинвэ должен явиться к своему королю один.
— Я никогда не привыкну к тому, что Нельо король, — скривился Карнистир, — мне этот титул в сочетании с его именем слух режет. Что вы на меня так смотрите? Сами так же думаете!
Линдиро откланялся и ушёл. Тэлуфинвэ развернул свиток, присмотрелся… И побледнел. Но потом вздохнул с облегчением, не сумев этого скрыть.
***
Путь от шатра Туркафинвэ до Нельо показался Макалаурэ бесконечным. Менестрель шёл, шёл… Думал… И пытался ненавидеть и ругать себя и братьев за то, что безоговорочно согласились с окончательным решением короля.
Оправданий для себя нашёлся длинный список, состоящий из вполне разумных и не очень обоснованных утверждений, вроде «нельзя допустить, чтобы род Феанаро угас в Средиземье», «если кто-то и должен править, то именно его потомок», «раненым воинам в бою с самим Морготом делать нечего» и подобного, подобного, вплоть до трепетной заботы о жизни и здоровье любимой семьи.
Но, анализируя ситуацию, отбросив самооправдание, Макалаурэ видел иное: Нельяфинвэ забирает всех воинов, кто не был серьёзно ранен, оставляет братьев в горах с горсткой еле живых эльфов, на Митриме всем руководит Амдир, и, что самое главное, все Феаноринги этому только рады. Менестрель понимал, что страх перед боем с самим Морготом — это абсолютно нормально, особенно теперь, когда мощь Айнур показала себя в сражении. Конечно, давая на ступенях тирионского дворца Клятву, Феаноринги и представить не могли, что им предстоит, тогда страшно не было…
Продолжая себя ругать, Макалаурэ остановился перед входом в шатёр своего короля. Своего брата.
Есть ли смысл требовать объяснений? Возможно. Но… Ведь менестрель на самом деле не хочет идти в этот бой! А начнёт высказывать протест — Нельо ведь может передумать…
Но в глубине души Макалаурэ был уверен: брат не передумает. Ведь… Если он победит Моргота один, никто не будет иметь права претендовать на Сильмарили и оспаривать его власть.
До шатра один шаг. Почему же его так сложно сделать?!
***
— Знаешь, что самое забавное? — спросил, не оборачиваясь, Нельяфинвэ, и Макалаурэ вздрогнул, уверенный, что отодвинул полог шатра бесшумно, и брат не должен был его заметить, пока он не поздоровается.
— Что? — голос менестреля непростительно дрогнул.
— Я договорился с Морготом, что каждый из нас придет в сопровождении не более трёх дюжин охранников.
Нельяфинвэ усмехнулся, но Макалаурэ было совершенно не смешно.
— Моих «охранников», — очень странно улыбнулся король, — в десять раз больше. Забавно, не правда ли?
— Рад, что тебе весело.
Улыбка Нельяфинвэ была еле заметная, абсолютно не искренняя и крайне неприятная:
— Было бы больше.
Взгляды братьев встретились, и Канафинвэ стало очень холодно. До дрожи.
— Но у нас больше некому сражаться, а откладывать переговоры и тянуть время нельзя, — Нельяфинвэ сдавил ладонью перо, и оно превратилось в бесполезный смятый комок. — Промедлим, и всё сорвётся.
— Отец тоже так думал, — осторожно сказал Макалаурэ.
Майтимо не ответил. Он всё ещё смотрел в сторону брата, но уже не на него, а сквозь. Макалаурэ чуть отошёл, направление взгляда короля не поменялось.
— Асталион уже должен выступить, — отрешённо произнес Майтимо. — Примерно через треть дня он займёт позицию. Интересно, сколько «охраны» будет у Моргота?
— Я не знаю, что сказать, — вздохнул менестрель, опустив голову. Он чувствовал себя ужасно.
— Давай просто выпьем, — чуть теплее сказал король. — Наливай себе вино, и представь, что всё хорошо. Что это значит для тебя?
Бокалы поднялись, братья молча выпили, и Макалаурэ вздохнул:
— Когда ты говоришь «всё хорошо», я почему-то вспоминаю, как втроём с Финьо и Финдарато напивались, шли на дворцовую площадь, пели, соревнуясь, у кого получится смешнее, а потом шли злить Морьо.
— Или меня, да?
Макалаурэ показалось, что сквозь привычную маскунадменности на лице его брата проступила очень глубоко спрятанная печаль.
— Или тебя, — согласился менестрель. — Тебя даже интереснее, но застать дома было сложнее.
В часах, стоявших около стола, пересыпался кварц, и Нельяфинвэ на миг закрыл глаза.
— Вот, — снова спокойно, с достоинством произнёс король, протягивая брату свиток с печатью, — это приказ. О назначении тебя моим наместником в случае моего отсутствия, даже если оно длится один день. Кроме того, там написано, что в случае смерти короля корона переходит тебе, и далее твоим потомкам.
— Опять пытаешься меня женить? — Макалаурэ очень хотел разрядить обстановку, но его слова игнорировали.
— Здесь, — Нельяфинвэ протянул внушительный рулон, — карты и очень приблизительные проекты того, что можно построить в землях, свободных от Моргота. Там есть то, что понравится Тьелко: крепость среди леса на пересечении рек.
Король помолчал, смотря на свечу, поморщился.
— Составитель этих карт, — ровным голосом сказал Майтимо, — умер от ран день назад.
Макалаурэ стало ещё тяжелее на сердце.
— Я передал вам план отступления, — взгляд Нельяфинвэ снова стал страшным, — его использовать нельзя ни при каких обстоятельствах, ясно?! Ты не понимаешь, почему? Ох, Кано…
— Ты… — руки Макалаурэ затряслись, он поставил бокал, потому что держать не мог. — Не хочешь знать, где мы будем, чтобы…
— Чтобы не выдать вас врагу, да, Кано.
Повисло молчание.
— А это, — голос Нельяфинвэ снова смягчился, и в руки менестреля, всё ещё не способного держать что-либо, тяжелее бумажного листа, лёг маленький свиток, — я сдержал обещание.
— Какое? — Макалаурэ изо всех сил пытался успокоиться.
— Однажды я обещал не сжигать стихи, даже если они мне кажутся ненужными. Ты сказал, что сделаешь из них песню.
Менестрель попытался развернуть бумагу, но пальцы всё ещё не слушались.
— Это всё, Кано, — словно ничего не происходит, сказал Майтимо. — Иди. Мне скоро отправляться на переговоры. Надо закончить приготовления.
Собрав бумаги, Макалаурэ вышел из шатра и всё-таки развернул маленький свиток.
Строчки были в беспорядке, перемешаны с наскоро нарисованными звёздами и горами.
Пепел летит,
Тенью закрыл глаза.
Пепел простит
Всё, что простить нельзя.
Пепел хранит
Всё, что забыть нельзя.
А время не догнать…
Равняет век с секундой.
Летать с тобой мне было трудно,
А без тебя я не могу дышать.
И только ляжет на ладонь пепел,
Станет мне бичом ветер,
Память обожжёт плетью,
Душу оплетёт сетью ночь.
Макалаурэ свернул листок и, вытирая глаза, посмотрел на небо. Пепел… Только пепел…
Менестрель совсем не так хотел спеть об отце, но раз обещал… Пусть песен будет много. Величайший из эльфов это заслужил.
Примечание к части
Стихи из песни "Пепел" гр. "Черный кузнец"
Если кто-то слушает указанные тут песни, так вот слушать её целиком рано.
"Переговоры" с Морготом
Первый овраг был очень узким, по краям торчали поломанные кусты, но даже их было достаточно, чтобы скрыть засаду. Второй — несколько шире и гораздо длиннее, с глинистым сырым дном, заросшем режущей, словно лезвия, высокой бурой травой, поломанной и примятой.
Поодаль располагался ещё один овраг, его эльфы проверили на наличие засады и ушли: на три расположения не хватало воинов.
— Будешь скучать по ласке летучей мыши? — полушёпотом спросил Асталиона Безносый, решивший, что уже готов бросаться в бой после ранения.
— У неё мягкий и тёплый мех, — улыбнулся Нолдо, — и… Знаешь, она выглядела несчастной брошенной собачонкой, которую не любят хозяева. Нектар всё время просила с ней играть.
— Нектар? — Безносый хмыкнул. — Она тебе свою кличку сказала?
— Да, — почему-то смутился Асталион. — Не понимаю, зачем она служит врагу? Улетая домой, Нектар сказала, что я самый лучший из всех, кого она знает.
— Ты лучше всех умеешь гладить по шёрстке?
— Я единственный, кто это делал.
***
Приближение врага выдали птицы: стая пугливых пернатых с криками взмыла в чёрное звёздное небо, и эльфы успели схватиться за луки и обнажить мечи.
— Вы окружены! — крикнул кто-то на корявом Квэнья. — Бросить оружие, и никто не пострадает! Мы обеспечиваем безопасность переговоров! Вы тоже! Я — Острый Меч, командир отряда! Кто здесь главный?
Асталион судорожно соображал, что делать. Он был почти уверен: выйдет из укрытия — будет расстрелян. А потом и остальные эльфы.
— Мы пришли принять бой, — постарался как можно спокойнее сказать Нолдо своим воинам. — Присмотритесь, где орки. Каждый из нас должен найти цель, а лучше две. Тетивы спустим одновременно.
Безносый и остальные находящиеся рядом с командиром воины передали распоряжение Асталиона собратьям.
— Мы не воевать пришли! — снова крикнул орк. — Командир! Выйди! Поговорим!
Асталион посмотрел на Безносого.
— Что вы делали в такой ситуации?
Воин Авари пожал плечами.
— Я такое вижу впервые, — скривил он рот на менее покалеченную сторону лица. — Но моё мнение такое: исход один, как бы мы ни поступили. А кто командир, легко определить по твоим доспехам. Моё мнение: хочешь лёгкой смерти, лучше сними их.
— И погибнуть от первой же стрелы? — Асталион отрицательно покачал головой. — Нет, это бессмысленно, а прятаться за кем-то, меняясь латами — трусость. Я военачальник, и останусь им до конца. Цели для стрел найдены? Спустить тетивы!
***
Вдоль гор, огибавших равнину Ард-Гален с востока, не торопясь, двигалась небольшая процессия с белыми сверкающими знамёнами.
— Среди них нет Моргота, я это чувствую, — с высокомерием вскинув голову, сказал Майтимо, стоя на выступе скалы в окружении тридцати воинов. — Видимо, идёт горными тропами. С войском.
Перед глазами всё ещё пролетали по кругу картины сдержанного прощания с братьями, когда каждый пожелал удачи и победы, но ни один не осудил решение Нельяфинвэ уходить на переговоры без них. Конечно, король бы не стал переигрывать планы снова, но…
То, что осталось от армии Феанаро Куруфинвэ уже тайно разместилось на оговоренных позициях, и Нельяфинвэ был уверен — Моргот поступил так же. Теперь всё решит… Мастерство? Хитрость? Удача?
Надев на голову шлем, а поверх — свой медный венец, Нельяфинвэ посмотрел на висящий на поясе меч, выкованный отцом. За спиной был ещё один клинок — простой и тяжёлый, им король и планировал сражаться, но последний, решающий удар должен быть нанесён мечом Феанаро. Отец заслужил отмщение.
— За свободу! — вскинув руку с клинком работы Куруфинвэ, провозгласил Майтимо. — Вернём похищенный свет! Отомстим за каждую сломанную судьбу! Вперёд, братья!
Нолдор двинулись вниз по горной тропе, ведя под уздцы лошадей. Когда укрытие среди скал осталось далеко позади, эльфы подняли алые знамёна со звёздами, оседлали коней и понеслись навстречу судьбе.
***
Топи Сереха неумолимо приближались, и в душе возрастало ощущение странного спокойствия, словно всё уже решено, ничего нельзя изменить, поэтому волноваться бессмысленно.
Проезжая по печально знакомой местности, Нельяфинвэ, как сейчас видел и слышал минувшее сражение. Обломки мечей и доспехов никто так и не собрал, металл покрылся грязью.
Белые и алые знамёна сближались, запах гнили с болот усиливался, в небо взметнулись с неприятным криком птицы…
И вдруг протрубили рога.
Нельяфинвэ и его воины в одно мгновение оказались окружены орками в доспехах с орлами. На помощь королю, даже не дожидаясь сигнала, бросились из укрытия два отряда эльфов, а с востока прибежали ещё бойцы Моргота.
— Король! Сдавайся! — пытался перекрикивать грохот начавшегося сражения чей-то властный голос. — Ты нужен живым! Мы всё равно тебя доставим Владыке! Сдавайся, и никто больше не умрёт!
«Как бы не так! — подумал Майтимо, рубя тяжёлым мечом налетевших со всех сторон врагов. — Живым не получите!»
Битва закипела, земля стала скользкой от крови. Из леса с улюлюканьем прибежал ещё отряд орков, но эльфы всё равно побеждали.
И когда бойцов Моргота осталось вроде бы немного, вдруг задрожала земля.
Нельяфинвэ сразу понял свою фатальную ошибку, но, разумеется, сделать уже ничего было нельзя: пути отступления перекрыли орки, а теперь и столпы огня, вырвавшиеся из растрескавшейся и мгновенно высохшей почвы.
Валараукар сразу приняли материальный облик и разом бросились на Нолдор, выглядевших, как военачальники: тварям неоткуда было знать, кто именно теперь король.
Крики ужаса — последнее, что хотелось бы услышать от своих воинов Майтимо, но именно они сейчас заглушили всё остальное. Закрываясь щитом, хоть и понимая, что это бесполезно, король ринулся вперёд, нападая на ближайшую огненную тварь первым.
Сразу два пылающих бича полетели в сторону Нельяфинвэ, и он, спрыгнув с коня, проскочил между горящими мечами. Словно из-под земли перед королём возникли два тяжеловооруженных орка, напавших одновременно, и, парируя их удары, Майтимо не успел уклониться от плети балрога.
Огненный бич обмотался вокруг левого предплечья, наруч раскалился, припекаясь к телу. Рука разжалась, щит упал на землю, вскрикнувший от боли Майтимо рубанул мечом путы. Сталь в месте соприкосновения с бичом покраснела и согнулась, Феаноринг ударил снова, отчаянно пытаясь освободиться, и в этот момент в лицо, ломая нос, прилетел сокрушительный удар щитом.
Мир перевернулся, Майтимо рухнул на землю. Слёзы лишили зрение четкости, глаза начали заплывать, но Феаноринг видел — кто-то склонился над ним. Собрав последние силы, всё ещё пытаясь высвободить руку, король ударил ногой. Силуэт исчез, появился снова, и опять получил удар. На этот раз, наверное слабый, потому что враг не отступил, и сквозь плывущее от боли сознание Майтимо увидел летящий в грудь клинок. Правое плечо пронзила сталь, пригвоздив Феаноринга к земле. Тело содрогнулось, дёрнулось, пытаясь высвободиться, руки, сведённые судорогой, согнулись в локтях, потянувшись к воткнутому в плоть мечу, крик выжал последние силы, перешёл в сдавленный хрип. Клинок рванулся вверх, и терзаемое болью тело подалось вперёд, вслед за проходящей сквозь пульсирующую плоть холодной сталью. Когда меч, разбрызгивая кровь, взмыл в воздух, Майтимо упал на землю, лишившись чувств.
Балрог отпустил прожжённую до кости руку эльфа и исчез в языках пламени.
Лишь страшный сон
Нарнис, ахнув, резко села на постели, в страхе осматриваясь. Что это было? Просто сон?
— Что случилось, Огонёк? — встревоженно спросил Финдекано, поднимаясь на локте.
— Я не знаю, — схватившись за голову, прошептала эльфийка. Сердце колотилось так, словно вот-вот вырвется из груди.
Обняв супругу и нежно целуя её плечо, сын Нолофинвэ ощутил странную, тянущую боль в душе, первый раз появившуюся около двадцати дней назад, но теперь многократно усилившуюся. Видимо, передалось состояние любимой жены.
— Это был сон, — попытался успокоить супругу лаской Финдекано.
Его руки нежно заскользили по бархатистой коже, коснулись красно-каштановых волос, губы прижались к шее, поднялись на щёку, прихватили кончик уха.
Нарнис зажмурилась, всё ещё дрожа, словно от холода, схватилась за руку мужа и прижалась к его груди, как испуганный ребёнок. Это было так неожиданно, непривычно и странно, что Финдекано опешил.
— Что с тобой, Нарнис? Что тебе приснилось?
— Я помню только меч, занесённый надо мной. Словно лежу на земле, не могу пошевелиться…
Было что-то ещё, Нарнис знала, и от этого становилось только страшнее.
А Финдекано вспомнил свои сны. И понял: ему пора идти. Путь выбран, кровь собратьев пролита, и теперь он не имеет права на счастье, даже короткое. Если же… Если же всё-таки победа будет за эльфами, он снова воссоединится с семьёй. Нет — что ж, значит, будет сражаться до конца, с доблестью и честью, ведь именно честь — главное сокровище души, и его не похитить даже Морготу.
Примечание к части
Глава повышенного рейтинга
Иллюстрация от Elfinfen
https://vk.com/photo-136606616_456239469
Не позорь мой отряд!
— Ты что творишь?! — заорал на своего воина командир отряда, ударяя переусердствовавшего орка в лицо. — Остановите кровь! Немедленно! Приведите в чувство! Он нам живой нужен! Хотите сдохнуть под пытками?! Я вам это могу прямо сейчас устроить!
— Это точно король? — вытирая с лица и меча кровь, засомневался боец, ранивший Майтимо.
— Да, это он! Видишь звёзды какие на латах?! Это королевский род!
К лежащему без сознания на земле в растекающейся луже крови Феанорингу бросились трое орков, стали осторожно снимать доспехи, зажимая хлещущую кровью рану на плече. Приподняв бессильно падающую голову Майтимо, ему сунули в рот флягу, осторожно наклоняя, чтобы находящийся в беспамятстве пленник не захлебнулся.
Нельяфинвэ вздрогнул, сдавленно застонав, но тут же снова обмяк в руках орков.
— Что делать с остальными пленными? — спросил командир отряда, окружившего в лесу засаду эльфов.
— Да подожди ты! Если король выживет, перебьём. Если нет, подменим. Нам же надо кого-то привезти.
— И что с вашим королём? Чуть не доигрались?
— Закрой рот! Всё под контролем! Эй! В чувство привели?
В тот же миг пощёчина чудовищной силы, от которой едва не сломалась шея, вырвала Нельяфинвэ из забытья. Открыть глаза не получалось: веки заплыли из-за перелома носа. Раны, большинство которых Майтимо в бою не заметил, пульсировали и горели, боль ударила в голову, тело начало лихорадить, левую руку ниже локтя Нолдо не чувствовал. Судороги усиливали муки многократно, и сознание снова поплыло.
Мощная рука схватила за волосы, оттягивая голову назад, и заплывших век по очереди коснулся холодный металл, разрезая кожу. Шершавые пальцы надавили на опухоли, по лицу потекла кровь. Глаза открылись, но зрение было нечётким, голова сильно кружилась, болезненный озноб заставлял зубы стучать.
— Прижги раны, руку перебинтуй, — отдал приказ командир отряда, и воин, запалив факел, подошёл к еле живому от боли и потери крови пленнику.
Когда огонь вгрызся в сквозную рану на плече, эльф вскрикнул и снова потерял сознание. Обработку остальных ран он уже не почувствовал.
— Мы должны довезти его живым, — указал на Нельяфинвэ копьём командир третьего отряда. — Осторожнее!
— Спокойно, он счас очухается. Видишь, приходит в себя.
— Заткни ему рот, тошнит от этих жалких стонов.
— Ничего, потерпишь. Ради награды.
Орки снова склонились над эльфийским королем, решая, как лучше везти его к своему господину.
***
Трое окровавленных Нолдор сидели связанными по рукам и ногам прямо на земле, прислонённые спинами друг к другу. Все они были ранены и избиты, но, видя состояние своего короля, чувствовали стыд за то, что сдались слишком легко.
Асталион прокручивал в памяти свой позор и пытался понять, где допустил ошибку или череду ошибок, но мысли неумолимо возвращались к тому, что младший из его сыновей убит, и боль потери перекрывала всё остальное.
— Меч заберу себе! — хохот орка ударил по ушам, виски невыносимо сдавило.
Асталион, казалось, только сейчас вспомнил, как, окружённый врагами, пропустил удар, нанесенный по шлему развернутым плашмя мечом, потом ещё один и, наверно, ещё. Была кровь, много крови, заливающей глаза. И ощущение бесконечного падения сквозь вращающийся вихрь.
А ещё вспомнилось, как, собирая армию, Нолдор брали в плен орков, чтобы выучить их наречие. Воинов Моргота связывали, били, угрожали им… Это, конечно, сложно назвать крайней жестокостью, но теперь приходится платить тысячекратно.
— Это с какой стати меч твой?! — заорал другой орк. — Я короля по морде приложил! А ты лежачего добивал, как трус последний!
— Не позорь мой отряд! — голос командира перекрыл все остальные звуки. — У меня нет тру́сов среди воинов! Следи за языком, или я вырву его! Меч мой, и это не обсуждается. Или… — орк хохотнул. — Обсудим это на копьях. Привяжите пленных к деревьям! Они нам всё равно не нужны.
— Моего не трогать! — крикнул Острый Меч. — У меня к нему есть особый разговорчик.
— Даже не вздумай! — схватился за боевой молот командир, особенно переживающий за честь армии. — Не позорь Владыку своими играми!
— Что ты обо мне подумал, урод?! — Острый Меч хотел броситься в драку, но его обидчик, видимо, был выше рангом, и взъярившегося бойца оттащили его же воины.
— Если так, — хмыкнул, крутя тяжеленный молот, словно прутик, орочий военачальник, — делай со своим пленным, что хочешь. Эй, ребята! Привязывайте этих двоих к стволам. Кто хочет оспорить моё право на меч эльфийского короля? Будем метать копья в этих жалких тру́сов, позволивших пленить себя. Чей кусок мяса сдохнет первым, тот и проиграл.
Воткнутые в землю белые знамёна с Сильмарилями всколыхнул налетевший ветер, алые звёздные флаги смешали с пропитанной кровью землёй.
Асталион остался сидеть один, его собратьев грубо подняли, израненные эльфы сдавленно застонали.
— Я, Шипастый Молот, — крикнул, поднимая над головой копьё, орочий военачальник с вычеканенными на нагруднике Сильмарилями, — объявляю бой за право обладания эльфийским сокровищем! И мой удар первый!
Копьё впилось в привязанную над головой пленника ладонь. Эльф дёрнулся, рука, пришитая к стволу рванулась вниз, ещё раз, ещё, отчаянно пытаясь освободиться.
— Моя мишень проживёт до-о-олго! — расхохотался Шипастый Молот. — Что насчёт твоей, вояка?
Не в состоянии больше смотреть на муки собратьев, Асталион зажмурился, из последних сил стараясь не заплакать.
***
Тянущая, притупившаяся, видимо от каких-то снадобий, боль, словно нехотя, вытащила из холодной тьмы на обжигающий оранжевый свет. Пламя… Языки закружились, заплясали, голова стала тяжёлой, к горлу подступила тошнота, и рванувший грудь кашель спровоцировал ослепляющую вспышку боли в пробитом сталью плече.
Сжав зубы, чтобы сдержать стон и не позволить себя ничем поить, надеясь быстрее умереть от ран, Нельяфинвэ попытался вырваться из крепко держащих его рук, но боль снова рванула плечо, лишила сил, и в горло залили что-то жгучее. Часть удалось выплюнуть, и тяжёлый удар по сломанному носу едва не лишил сознания, но в лицо брызнули холодным, и, содрогнувшись, Нельяфинвэ открыл слезящиеся глаза. В размазавшемся крутящемся мире не было видно силуэтов, значит, пристального внимания, наверно, нет. Всё ещё не чувствуя стянутую промокшими бинтами левую руку, Феаноринг с огромным трудом согнул в локте правую, стараясь меньше тревожить рану, поднёс запястье к лицу, стиснул зубы, прокусив вену, и снова бессильно уронил руку, молча умоляя Эру, чтобы все получилось, но опять голову взорвала вспышка боли от удара в нос. В плечи впились пальцы, тело тряхнули, подняли и швырнули на бок, заводя руки за спину и стягивая их верёвкой. Мощный пинок в живот окончательно лишил сил, и чей-то голос рявкнул:
— Открой глаза, король, посмотри, что с твоим народом!
Нельяфинвэ специально зажмурился, со страхом и надеждой на смерть ожидая новых ударов, но их не последовало. И, похоже, начало действовать влитое в глотку снадобье: боль расцепила стальные когти, оставив лишь полное бессилие.
Мир вокруг снова существовал, не был переполнен муками, и стали слышны стоны, хохот, крики и глухие удары о дерево.
***
— Телегу сколотили? — крикнул орк прямо над ухом Асталиона. — Быстрее! Возвращаться надо!
— Твой король пришёл в себя, — с насмешкой плюнул эльфу в лицо Острый Меч, поднимая пленника на ноги за волосы, едва не сорвав скальп. — Пошли, поздороваешься. Вернее, попрощаешься.
Стоны и вскрики, доносившиеся с места соревнования за меч эльфийского короля, вдруг оборвались, и торжествующий возглас Шипастого Молота вышиб дыхание. Асталион почувствовал, что не держат ноги, земля заходила ходуном, и мучитель снова вздёрнул его за волосы.
— Вот твой король! — хохотнул орк, указывая на бессильно лежащего на расстеленном плаще окровавленного полураздетого и связанного Майтимо. — Разрешаю сказать последнее слово! — зло усмехнулся Острый Меч, перекрикивая отчаянный, рвущий душу стон второй умирающей «мишени».
Асталион посмотрел в глаза своего друга.
— Зря я пошёл за тобой, король Нельяфинвэ, — выдавил слова воин, и орк расхохотался:
— Я всегда знал, что эльфы слабаки! Чуть прижмёшь, сразу начинают жалеть себя! Ну что, тупицы, сколотили телегу?
Майтимо с огромным трудом держал глаза открытыми и всё равно практически ничего не видел. Зато прекрасно слышал и понимал. И от сказанных слов стало невыносимо больно.
***
— Я долго решал, что сделать с тобой, эльф, — оскалился Острый Меч, швыряя Асталиона на землю и надавливая ногой на грудь. — Я не имею права позорить войско Владыки, но зато с огромной радостью опозорю твоё. К тому же, — ступня в кованом ботинке нажала сильнее, — ты сам показал, кто ты есть. Эй, мальцы! — хохоча, крикнул орк своим воинам. — Воткните в землю три копья! Остриями вверх! Устойчиво!
Наблюдая за исполняющими приказ бойцами, Острый Меч пинком перевернул Асталиона на живот, крепко стянул руки за спиной, связал лодыжки и спустил до колен штаны. Снова опрокинув эльфа на спину, орк торжествующе воскликнул:
— Жил девкой, девкой и сдохнешь!
Оттянув плоть, орк отсёк кинжалом то, что по его мнению делает мужчину мужчиной, прижёг факелом рану, чтобы не дать эльфу умереть от кровопотери, а потом, наслаждаясь леденящими душу криками боли, проделал между ног своего пленника недостающую дыру, вогнав остриё по самую рукоять.
— Вот теперь всё, как надо! — расхохотался Острый Меч, легко поднял с земли умирающего от боли Нолдо и насадил животом на воткнутые в землю копья. — Это будет подарок тем, кто придёт осматривать место «переговоров»!
Орк уже давился от смеха, его воины кричали, прославляя своего командира, но бойцы с Сильмарилями на доспехах реагировали очень сдержанно, занимаясь погрузкой на наскоро сколоченную телегу обессилевшего от ран пленного короля.
Скоро все выжившие после «переговоров» воины Моргота тронулись в обратный путь. Они шли с победой, зная, что дома ждёт награда, оставив для побеждённых сотни их мертвых собратьев и всё ещё дергающееся на копьях тело.
Покидая Митрим
Туман, опустившийся на Митрим, смешался с уже привычным дымом погребальных костров, но, смотря на угасающее пламя, эльфы вздыхали с облегчением: если орки не нападут снова, мертвецов больше не будет — умер последний тяжелораненый.
— Когда закончилась Битва Трёх Армий, как её называл король Денетор, — вдруг улыбнулся Амдир, смотря на разлетающийся с дымом прах, — и война считалась выигранной, а мы, простые вояки, думали, что Северный… Кхм… Чудила нам более не опасен… — воин улыбнулся ещё шире. — Пока Мелиан не начала всех пугать угрозой с севера, и не создала свою завесу, мы были уверены, что наступило всеобщее счастье. И кто его обеспечил? То-то же!
Линдиро покачал головой. Дориатский военачальник говорил непривычно, но понять его было легко.
— А пока Мелиан не сделала завесу и не заперла в ней народ Эльвэ, мы, победители, вместе смеялись и плакали. Ты знаешь, Линдир, кто такие наугрим?
Сын Асталиона задумался. Если речь о творениях Вала Ауле… Конечно, он о них слышал, хоть и не видел никогда.
— Это такие забавные низкорослые ребята, — Амдир показал рукой примерный рост наугрим, приложив ребро ладони к поясу, — у них на лицах волос порой больше, чем на затылках. И все их мысли только о богатстве и женщинах. А если нет женщин… Ладно, не будем о грустном. И вот однажды просыпаемся мы все такие победители, спящие вповалку, и понимаем, что на поле боя полно мёртвых, и с ними надо что-то делать. И наугрим посоветовали погрузить тела на плоты, поджечь и пустить по реке. После немалого количества пойла, эта мысль нам всем очень понравилась, и нравилась ровно до тех пор, пока жители селения, находившегося ниже по течению, не нашли нас и не объяснили очень доходчиво, что им не нравится, когда к ним во время рыбалки приплывает… Думаю, ты понял.
Линдиро понял. И даже улыбнулся в ответ, несмотря на дурные предчувствия.
Всё уже было готово, настала пора покидать Митрим. Прибывшие с севера Амбаруссар ни с кем не разговаривали: Питьяфинвэ только иногда выходил из палатки, пытался командовать, то и дело срываясь на грань истерики, а Тэлуфинвэ тенью следовал за братом, не поднимая глаз. Близнецы стали совсем не похожи, и дело не в разной длине волос…
— Мы должны уходить в эту часть леса! — тыкал пальцем в смятую карту Питьяфинвэ, его руки тряслись. — Здесь и встретим остальных!
Его слушали лишь для вида.
— А ещё важно всем знать! Тэлуфинвэ снова принц, он член королевского рода, и обращаться к нему следует со всеми полагающимися почестями!
Тэльво совсем сник.
— Я многого не знаю о вас, посланники Валар, — усмехнулся Амдир. — Вы преподносите сюрпризы.
— Может быть, именно поэтому нас и послали? — с хитрой улыбкой покосился на воина Линдиро, и тот рассмеялся.
Погребальный костёр догорел, теперь в лагере на Митриме эльфов ничто не удерживало. Нагрузив телеги, подданные Тингола и немногие выжившие Нолдор двинулись в путь.
Примечание к части
Рейтинг
Пленник готов к допросу
Телега подпрыгнула на камне, и боль, резанувшая по ране на плече, отдалась в руке, спине, груди, свела мышцы. Глубоко дыша, стараясь принять хоть немного более удобное положение, что было крайне сложно со стянутыми за спиной руками, Майтимо подавил стон, с трудом дождавшись, когда спазм отпустит, и открыл глаза. Горы уже близко… Слишком близко! Нужно срочно что-то придумать, как-то спровоцировать орков!
Странное ощущение в груди отвлекало от размышлений: даже при резкой боли и терзающей душу горечи от случившегося кошмара, сердце билось очень ровно, а связанные руки не немели. Тело ослабло, но присутствовало ощущение, словно это всего лишь пробуждение от долгого сна, а не последствия тяжких ранений. Что происходит?
Чуть приподняв голову, Майтимо посмотрел на плотную ткань, накрывшую его тело. Вблизи гор было очень холодно, губы начали обветриваться, но этот материал очень хорошо согревал.
Колесо телеги попало в ямку, и Феаноринг, до хруста стиснув зубы, еле сдержал стон. Нельзя, чтобы заметили, что он не спит.
Борта телеги низкие, орки рядом. Недостаточно близко.
Зажмурившись, понимая, что сейчас будет очень больно, Майтимо, собрав все силы, поднялся и перевалился через борт, упав на покрытые инеем камни под колеса телеги. От удара перехватило дыхание, перед глазами замерцала тьма, но почему-то сознание осталось ясным, спасительное забытье не навалилось, и, судорожно хватая ртом воздух, Нельяфинвэ услышал удивлённые возгласы орков.
— Как думаешь, чего он хотел? — хохотнул кто-то.
— Сбежать?
Это предположение показалось воинам Моргота настолько смешным, что они едва не катались по земле.
— Кажется, я знаю, в чём проблема, — голос прозвучал над головой Майтимо, и Феаноринг, повернувшись на звук, попытался плюнуть во врага. — Ему не нравится твоя телега. Для эльфийского короля она слишком…
— Убогая?
Это тоже показалось крайне смешным.
— Не хочет ехать на телеге? Нет проблем! Давай верёвку!
— Эй! С забора рухнул?!
— А что? Мы почти приехали. Тут и благословение Владыки уже помогает, да и расстояние до ворот — дважды плюнуть.
Орк подошёл вплотную, Майтимо попытался увернуться, не позволить трогать себя, ударил врага ногой. Недостаточно сильно.
Острый Меч обнажил кривой клинок, поднёс к горлу пленника. Майтимо резко подался вперёд, кожа на шее лопнула, но боль в израненном теле замедлила движение, и воин Моргота успел отдёрнуть руку. Изумлению орка не было предела.
— Да он умалишённый! — воскликнул военачальник, тряся перед собратьями своим клинком с каплями крови на острие.
Обступивших Майтимо орков стало трое, в лицо и по рёбрам прилетели мощные удары, отбиваться больше не было сил, но сердце стучало очень ровно, и сознание не плыло. От этого боль ощущалась острее.
Инстинктивно сжимаясь в комок от пинков в живот, Нельяфинвэ, ненавидя себя за слабость и неспособность сопротивляться, пытался напрягать руки, не давая завести их за голову.
Бесполезно.
Ноги придавили к камням, спутали лодыжки, лишив последней возможности отбиваться, запястья крепко стянули, размотали верёвку и привязали к задней оси телеги, орки с оглушающим хохотом тронулись в путь, и волоком потащили пленника в открывшиеся прямо в скале ворота.
Ехали медленно, но обледенелых камней было слишком много, тело билось и раздиралось об острые края булыжников, земля казалась покрытой лезвиями и шипами, спина быстро превратилась в окровавленный кусок мяса, рана на плече открылась, и на снегу, лежавшему у подножий гор, среди следов копыт, ног и колёс, протянулась алая полоса.
Тяжёлые двери медленно, величественно отворились. На изумлённые взгляды стражников с оскаленными волчьими мордами на доспехах и шлемами-головами волколаков Шипастый Молот, ехавший верхом на мускулистом приземистом коне, крутанул мельницей сверкающий золотом и рубинами меч работы Феанаро Куруфинвэ и самодовольно оскалился, указав остриём на окровавленный снег за пустой телегой:
— Пленник готов к допросу.
Нельо среди них нет
Скалы… Отвесные бурые стены, в рельефах которых терзаемое страхом и ненавистью к себе сердце видит чудовищные морды и… брата. Снова и снова, одни и те же картины… Горы давят, словно сближаясь. Кажется, это сомкнувшееся каменное кольцо, тюрьма, из которой нет спасения…
Вокруг морды, оскаленные пасти, лапы с жуткими когтями… И лицо. Взгляд спокойный. И всё понимающий…
Сняв со спины лук, Макалаурэ выстрелил в самую злобную морду, но стрела бессильно упала перед неприступной скалой, даже не поцарапав её.
Вылетела ещё одна — с тем же результатом.
— Ты неправильно выбираешь цели, — голос подошедшего сзади Туркафинвэ был глухим, но твёрдым. Беловолосый Феаноринг тяжело опирался подмышкой на сколоченный из палок костыль. — Дай мне лук.
Макалаурэ протянул брату оружие, и тот, прислонившись спиной к скале, вытянул руки перед собой. Из такого положения стрелять неудобно, но Туркафинвэ ещё и не так умел.
— Если хочешь отвести душу, — со знанием дела произнёс третий сын Феанаро Куруфинвэ, — выбирай мишени, которые можно поразить. Или ты просто бесцельно стрелял?
Макалаурэ практически не слышал брата, все мысли сошлись на одном: Нельяфинвэ ушёл уже достаточно давно, а вестей от него нет. И его самого тоже.
— Вот, смотри, — продолжал нравоучения Туркафинвэ, — видишь, рельеф скалы везде каменный, монолитный, а вот там, чуть правее, — трещины и растёт какая-то трава. Значит, место уязвимое.
Стрела сорвалась с тетивы, вонзилась в щель рядом с фиолетовым мясистым кустиком, посыпалась каменная крошка.
— Ты прав, как всегда, Тьелко, — вздохнул Макалаурэ, думая о том, что не стал бы стрелять в скалу, где его воображение нарисовало не страшную оскаленную пасть, а лицо…
— Тупые рыбы! Стрелы тратите!
Братья обернулись на голос, который не сразу узнали. Морифинвэ говорил заплетающимся языком, глаза были влажные, покрасневшие и совершенно мёртвые.
— Красивый был рыбий хвост, правда? — споткнувшись на ровном месте, спросил кого-то Карнистир, смотря чётко между братьями. — Я выгнал из палатки знахарей одного лентяя, чтобы тот сходил на скалу, посмотрел, не видно ли чего.
— А потом выпил его лекарства? — Туркафинвэ поморщился. То ли от боли в ноге, то ли от отвращения. — У нас и так есть дозорные, зачем им ещё один, к тому же еле живой?
— Потому что кровь никогда не врёт! — со знанием дела заявил Морифинвэ, доставая кинжал.
Макалаурэ напрягся.
— Смотрите, что сейчас будет! — таинственно сказал вполголоса Карнистир и, закатав рукав плотной шерстяной рубахи, сделал надрез на запястье, покрытом старыми шрамами и свежими ранами.
Туркафинвэ брезгливо поморщился.
— Видите? — Морифинвэ указал окровавленным остриём кинжала на гладкий камень. — Капли легли узором.
Даже при всём своём богатом воображении, Макалаурэ не мог понять, что видит его младший брат в этой мазне, а тот не думал пояснять. С умным видом, жутко дисгармонирующим с остекленевшими влажными глазами, Морифинвэ опустил рукав, пачкая ткань кровью, и собрался куда-то пойти.
Но вдруг над Феанорингами на скале возникла фигура эльфа в маскировочном плаще.
— Господа Феанариони, — встревоженно произнес дозорный с перевязанной головой, — с восточной границы донесли, что к северу вдоль гор двигался маленький отряд Моргота. Они возвращались!
— С переговоров… — выдохнул Макалаурэ, и его губы задрожали. — Мы должны ехать на место встречи!
— С ума сошёл?! — запротестовал Туркафинвэ. — Пошли воинов!
— Нет! Я должен всё видеть сам.
— Там могут быть орки, — казалось, протрезвел Морифинвэ.
— Плевать! — Макалаурэ рванул в сторону своего шатра.
— Я с ним не поеду! — Туркафинвэ отшвырнул лук. — Если надо, отправлю кого-нибудь.
Карнистир равнодушно взглянул на брата и пошёл вслед за Макалаурэ.
***
— Хоть какие-то новости, — вздохнул Куруфинвэ, выслушав вошедшего эльфа. — Есть надежда, что мой сын жив. Говоришь, в горах были обвалы, но ни крови, ни… тел… Не нашли?
— Всё так.
— Спасибо, друг мой.
Проводив взглядом собрата, Феаноринг, вздохнув, протёр глаза. То, что происходило вокруг, окончательно лишило сил бороться, и Куруфинвэ просто пассивно ждал, что будет дальше. С тех самых пор, как Нельо, никого не спросив, объявил себя королём, потом решил за всех, что кому делать, вручил план отступления из укрытия в горах, позже заявил, что этот план использовать нельзя, в итоге ушёл со всей оставшейся армией, после чего Тьелко заявил, что Амбаруссар, если хотят, могут ехать на Митрим, как «приказал» король перед отбытием, но остальные не сдвинутся с места, пока не будет ясности с переговорами, и предложенное Морьо место встречи в лесу никуда не денется, так что «беглецы» с озера подождут.
— Ты не пойдёшь с Кано, ясно?! — голос Туркафинвэ прозвучал с надрывом, швырнув Куруфинвэ в реальность.
— Яснее некуда, — вздохнул очень похожий внешне и именем на великого Феанаро Нолдо.
— Я что-то не пойму, — прищурился Туркафинвэ, ёрзая на постели, устраивая удобнее сломанную ногу, — ты считаешь, я не прав?!
Куруфинвэ не хотел спорить.
— Я задал вопрос! Курво!
— Видишь, я всё ещё здесь, в твоём шатре, — вздохнул Куруфинвэ, — вывод сделать сам сможешь?
— Не язви, Курво!
— Да успокойся уже! — Феаноринг резко встал из-за стола, хлопнув по нему ладонью. — Ты прав! Доволен?! Но мне твоя правда не нравится!
Туркафинвэ торжествующе усмехнулся.
«Нравится-не нравится, а сделаешь ты, как я скажу».
***
Крики стаи чернокрылов стали слышны в застывшем воздухе задолго до того, как из-за гор показались окружённые редколесьем топи. Макалаурэ и Карнистир в сопровождении десяти почти исцелившихся Нолдор скакали всё быстрее, уже понимая, что увидят, но отказываясь это принять.
Птицы нехотя взлетели, лениво взмахивая крыльями: наелись до отвала, но жадность не позволяла прервать пир, и, если бы не незваные гости, которых пока есть нельзя, чернокрылы бы ни за что не прекратили трапезу.
Ветер ударил в лица, запах смерти заставил содрогнуться, и взглядам эльфов открылось поле недавнего сражения, над которым возвышалось насаженное животом на три копья тело со спущенными штанами. Ещё два окровавленных мертвеца были привязаны к деревьям, остальные лежали там, где их настигла смерть.
Трупов орков на поле боя не осталось. Погребального костра нигде не было видно, значит, их, скорее всего, сбросили в болото.
Макалаурэ покачнулся в седле, из носа снова хлынула кровь. Он попытался рассмотреть висящий на копьях труп, но перед глазами всё плыло.
На плечо легла рука.
— Нельо нет среди этих троих, — сказал Морифинвэ, и менестрель судорожно ухватился за его ладонь. — Подожди, помогу тебе спешиться.
Оказавшись на земле, Макалаурэ еле держался на ногах. Карнистир поддержал брата под руку и молча протянул пузырёк. Менестрель выпил содержимое, даже не поинтересовавшись, что это.
— Надо сжечь тела, — мрачно произнес Карнистир, — но сначала найдём среди них брата.
Макалаурэ кивнул. Кровь ещё капала из носа, но самочувствие в целом улучшилось, появилось отрешённое равнодушие к происходящему. Ну валяются тут полторы сотни трупов. Ну и что?
— Да снимите его уже! — заорал вдруг Карнистир на своих воинов. — Проклятье! Что они с ним сделали! Надеюсь, сначала убили…
Макалаурэ посмотрел на брата, и увидел, что Морьо плачет, наблюдая, как трое эльфов укрывают плащом исклёванное, изуродованное тело Асталиона, с трудом сняв его с копий, на остриях которых теперь болтались обрывки внутренностей.
— Линдиро не стоит видеть это, — закашлялся Морифинвэ, морщась. — Сожжём тела и…
— Пойдём в лес? — Макалаурэ было совершенно всё равно. Уже.
— Да… Там ещё… Проклятье!
***
Поднявшийся среди топей дым, валящий из оврага, куда сбросили тела, прежде чем поджечь, устремился в чёрное небо и слился с дымом от погребального костра около леса в единое тяжёлое серое облако.
Не найдя своего короля и брата среди трупов, Нолдор, помня, что сделали орки с командирами войска, не знали, радоваться или ужасаться. Но, самое главное, было совершенно непонятно, что теперь делать.
Примечание к части
Ангбанд
(Рейтинг)
Единственное, что никогда не оставит
Когда телега остановилась, Майтимо был уже не в состоянии шевельнуться. И хотя сердце билось идеально ровно, и сознание оставалось ясным, единственное, на что оказался способен измученный пленник — лежать молча, не доставляя радости врагам своими стонами.
Вокруг звучали голоса, Нельяфинвэ мало понимал из сказанного, кроме того, что его называли «заморской тварью», визжали : «Надо сообщить Владыке!», орали: «Уже давно сообщили!», а ещё насмехались: «Заморские твари, похоже, не чувствуют боль».
«Чувствуют… — обречённо подумал Феаноринг, лёжа на снегу, обжигавшем израненную кожу. — Ещё как чувствуют».
Кто-то снова схватил за волосы и, оттянув голову назад, начал пихать в рот флягу. Давясь и стараясь выплюнуть всё, что залили в глотку, король Нолдор Нельяфинвэ Руссандол получил удар кулаком по носу.
А потом обнаружил себя уже внутри какого-то длинного коридора. Мрачного и красивого. Пленника несли на носилках, примотав к ним верёвкой. Пол оказался наклонный, спуск казался бесконечным. И лучше бы так и было.
Дверь открылась в полу. Лестница оказалась длинная, крутая, каждая ступенька становилась новым испытанием для израненного тела, и когда Майтимо положили на что-то жёсткое и шершавое, зафиксировав ремнями: широко раскинутые руки в районе кистей, локтей и плеч, ноги — за колени, лодыжки и бедра у паха, и тело — под грудью, Феанорингу уже было всё равно, что с ним происходит. Шипастый Молот оказался прав: пленника прекрасно подготовили к допросу, и следовало начинать немедленно, однако все ушли. Нельяфинвэ Руссандола, беспомощного и терзаемого болью, оставили в камере, видимо, рассчитывая добить страхом одинокого ожидания пыток.
«Я всё потерял… — в отчаянии подумал старший сын Феанаро, чувствуя, как срывается дыхание, и по лицу текут слёзы. — Я больше никогда не увижу свою семью, а отец и вовсе мёртв… Я был королём, а теперь… У меня ничего не осталось, кроме боли и позора…»
Отчаяние нахлынуло ударной волной, понимание, что находится в плену Моргота, убивало волю, отнимало последние силы, брошенные на борьбу с терзавшими плоть ранами.
«В плену… Моргота… — озарение неожиданно вырвало из засасывающей бездны безнадёжности. — Я же клялся вернуть Сильмарили! И вот я здесь, рядом с ними! Что, если…»
— Я всё потерял, — непослушными губами прошептал Майтимо, смаргивая слёзы, — всё… Но Клятва осталась со мной. Она не оставит меня никогда и нигде. Никогда… Нигде… Не оставит… Именем Создателя Эру…
Боль скрутила плечо и обожжённую руку, израненная спина горела так, словно под ней развели костёр. Запрокинув голову и стиснув зубы, Феаноринг подавил стон.
— …Эру Илуватара… — зажмурившись, выдохнул Нельяфинвэ. — Приношу я Клятву… и призываю… — дышать ровно было неимоверно тяжело, ремень стягивал грудь, прижимая израненную спину к доске. — …В свидетели моего Слова Владыку Манвэ Сулимо… супругу его… — всё же не сдержав стон, Майтимо ощутил усиливающуюся дрожь. — …Варду Элентари… и саму священную твердь горы Таникветиль! Клянусь вечно…
Дверь открылась почти бесшумно, шаги по лестнице были лёгкими, и камера, до этого погружённая во мрак, озарилась волшебным сиянием, не узнать которое было невозможно.
— …преследовать огнём и мечом, — дрогнувшим голосом прошептал Майтимо, горло сдавил спазм. — Своим гневом… любого… будь то Вала, Майя, эльф или… Или… иное творение Эру, что уже живёт… — говорить почему-то стало очень тяжело, словно язык затвердел. — …Или родится позже… великое или малое, доброе или злое, кое… — застонав сквозь зубы от усилившейся боли в ране на плече, Феаноринг судорожно вдохнул и выдавил: — Кое… завладеет или попытается… завладеть Сильмарилем… будет хранить у себя или станет препятствовать… — горло словно сдавила невидимая рука, но Майтимо не замолчал: — …отвоевать… святыню рода Феанаро Куруфинвэ… Да падёт на меня вечная тьма, если отступлюсь от своего Слова!.. Клянусь!.. Клянусь!.. Клянусь!.. Именем Создателя Эру… Илуватара… приношу я Клятву...
Сияние заполнило камеру, растеклось по стенам, полу, потолку, озаряя разложенные по всем углам инструменты для пыток. Теперь их было очень хорошо видно в малейших деталях, но даже ужас от созерцания того, что будет вгрызаться в плоть, рвать, ломать и жечь, не мог заставить сердце сбиться с идеально ровного ритма, а губы — перестать снова и снова повторять слова, сказанные вместе с отцом на тирионской площади.
Ведь Клятва — это всё, что осталось у старшего сына Феанаро Куруфинвэ.
Мы думали так же
Гонец возник из тумана, словно призрак из кошмарного сна, перегородив путь покидающим Митрим эльфам. Обретя узнаваемые очертания, Нолдо с висящей на перевязи рукой придержал коня и, увидев Линдиро, побледнел, в глазах отразился ужас и надежда, что его ни о чём не спросят, а просто возьмут письмо.
— Я… — голос эльфа непростительно дрогнул. — У меня послание от… Наместника. Для Принцев Амбаруссар.
Линдиро почувствовал тянущую боль в груди.
— А что для нас? — спросил он гонца.
— Всё скажут принцы Амбаруссар, когда ознакомятся с вестями, — выпалил, видимо очень много раз повторенный по дороге текст, эльф, проезжая мимо воинов, смотря вдаль невидящимиглазами.
Амдир шёпотом выругался, но ничего про потерю половины своих воинов не сказал.
***
Близнецы ехали рядом. Питьяфинвэ — на белоснежном жеребце, горделиво выпрямившись, в ало-золотых звёздных доспехах и откинутом за спину бордовом плаще. Длинные огненные волосы тяжёлой волной спускались по спине, на голове сиял тонкой работы золотой венец без камней и вычурных завитков. Тэлуфинвэ сидел ровно, но неотрывно смотрел под ноги своему вороному коню, доспехи закрывал чёрный плащ без украшений, в коротко стриженных волосах не сиял венец. Сейчас младший из Феанорингов выглядел мрачнее даже Черного Финвэ Карнистира и больше походил на охранника принца, чем на члена королевской семьи. Лишь меч работы Феанаро Куруфинвэ, висевший на поясе, выдавал в нём Феаноринга.
Взяв у гонца послание, Питьяфинвэ сломал печать, и его руки дрогнули: письмо было написано не Майтимо…
— Эру милосердный… — вполголоса произнес Амбарусса, бледнея. — Тэльво… Смотри.
Тэлуфинвэ медленным движением руки взял письмо и с совершенно каменным лицом прочитал выведенные пером Макалаурэ строки.
— Он был лучшим из нас, — мрачно сказал младший из Феанорингов, — и заслуживал титул короля. Я остался бы предан ему до конца.
— Тело не нашли! — воскликнул Питьяфинвэ. — Что ты несёшь, рыбьи мозги?!
— Не кричи, будь так любезен.
Посмотрев на неподвижного, словно статуя, близнеца, Питьяфинвэ глубоко вздохнул.
— Братья мои! — крикнул он. — С севера пришли чёрные вести! В битве у топей пали все наши воины! Король Нельяфинвэ Майтимо Руссандол Феанарион сгинул! Правит отныне наместник короля — Канафинвэ Макалаурэ Феанарион!
— Многовато у вас имён, — печально опустив голову, скривился Амдир, — не запомнить! Чувствую себя твердолобым землекопом.
— Наместника вы, кажется, называли Маглор, — с трудом справлялся с собой Линдиро, специально заставляя себя цепляться за любые разговоры вокруг и что-то отвечать, иначе понимание, что больше никогда не увидит отца и брата, лишит рассудка.
— Мы всё равно идём в намеченное ранее место! — продолжал говорить, правда уже тише, Питьяфинвэ.
— Продолжим войну? — немного приободрился Амдир. — Я не привык возвращаться с дурными вестями.
— Продолжим, — Линдиро сжал кулаки. — Я знаю, отец бы стал мстить за своего друга и короля, поэтому я сделаю это за него. Клянусь, что буду сражаться до последнего вздоха, последней капли крови! Враг заплатит за смерть моего отца и брата! За всех, кого погубил. Заплатит тысячекратно!
— Мы тоже так думали, — горько усмехнулся Амдир, — и тоже так говорили. По нашему летоисчислению семь веков назад.
— На этот раз всё будет по-другому! — заставлял себя верить в собственные слова сын Асталиона.
— И так мы тоже говорили. Но это единственные правильные слова, которые можно сейчас произнести. Ты молодец, парень. Отец бы гордился тобой.
Амдир похлопал по плечу из последних сил сдерживающего постыдные для воина слёзы Линдиро.
— Я отомщу, — тяжело дыша, прошептал сын Асталиона. — Клянусь. Именем самого Эру!
Примечание к части
Ангбанд
(Это всё Мелькор, если что)
Письмо ты напишешь
— …Вала… Майя, эльф… — с усилием выдавливал из стянутой ремнём груди слова Клятвы озарённый волшебным сиянием Сильмарилей сын Феанаро. — …Или иное творение Эру… Что уже живёт…
Мелькор с интересом наблюдал за пленником. Что заставляет его произносить слова своего проклятья? Страх? Попытка справиться с болью? Или способ закрыть сознание от вмешательства?
— …Попытается… Завладеть Сильмарилем…
Усмехнувшись, Мелькор подошёл ближе. Живя в Валиноре, называясь Вала, он нечасто встречал Нельяфинвэ, но хорошо запомнил показную холодность и безразличие этого Нолдо ко всем и всему. А ещё то, что, в отличие от братьев, старший Феаноринг хранил традиции рода своей матери: носил украшения в основном из меди и для работы чаще брал именно этот металл. Говорят, Третий Финвэ стал хорошим воином. Что, впрочем, ему не помогло. И, похоже, он будет и третьим мёртвым Финвэ.
— …Клянусь… клянусь… — морщась от боли, прошептал Майтимо. — Именем Создателя…
— Это всё, что ты хочешь мне сказать? — усмехнулся Мелькор, подходя вплотную.
— …Эру Илуватара… — Феаноринг, часто судорожно дыша, приоткрыл заплывшие глаза, обведённые чёрно-фиолетовыми кругами со следами запёкшейся крови.
Через силу продолжая произносить слова Клятвы, Майтимо прямо посмотрел на своего врага. Во взгляде читалось многое, очень многое, но ярче остальных огней, сквозь страх, боль, ненависть и бессильную отчаянную злобу пылало пламя, бросающее вызов мучителю:
«Я не сдамся!»
— Клянусь вечно преследовать огнём и мечом, своим гневом любого! — удивительно чётко произнесли распухшие посиневшие губы.
Мелькор скривился.
— Стража! — голос Айну прозвучал сразу во всём помещении. — Закрепите ему голову!
Моментально появившиеся в камере орки сдавили руками в стальных перчатках пленнику виски, и ещё один ремень оказался затянут на лбу, лишив возможности двигать шеей.
— …Клянусь!.. — продолжал говорить Майтимо. — Именем Создателя…
Мелькор протянул обугленную, покрытую не проходящими волдырями ладонь, осторожно погладил Феаноринга по затылку, и Майтимо показалось, что в мозг вонзились тысячи раскалённых игл. Тело отчаянно рванулось, боль лишила способности не только говорить, но и дышать.
Продолжая нежно гладить жертву по голове, Мелькор ухмыльнулся:
— А теперь послушай меня, король эльфов. Твою Клятву я уже запомнил и оценил фантазию Феанаро. В очередной раз.
Убрав руку от затылка Майтимо и наблюдая, как пленник судорожно хватает ртом воздух, как дрожат сведённые судорогой руки и ноги, а из уголков глаз скатываются слёзы, Мелькор продолжил говорить:
— Видишь, мне не нужны инструменты, чтобы заставить твою голову разрываться изнутри. Поэтому в твоих интересах молчать и слушать. И выполнять. Ты ведь не хочешь снова почувствовать мои руки на себе?
Зажмурившись, с трудом выравнивая дыхание, Майтимо прошептал:
— Да падёт на меня… вечная тьма… Если… Отступлюсь от своего Слова…
И обугленная рука снова погладила красно-каштановые волосы.
— Ты должен написать письмо братьям, — медленно произнёс Мелькор, смотря в мокрое, побагровевшее от напряжения лицо Нолдо, на вздувшиеся жилы на шее, на судорожно вздымающуюся от нехватки воздуха грудь. — Мне сказали, что оставлять тебя без присмотра нельзя, если не хочешь лишиться ценного пленника раньше времени, так что не рассчитывай на мою наивность.
Снова замолчав, Айну убрал руку от головы Майтимо, с интересом ожидая, что станет делать Феаноринг, когда справится с болью. Или уже не справится? Да, на этот раз вряд ли у эльфа хватит сил что-то говорить. Скорее всего, он собственное имя не сразу вспомнит, а уж Клятву…
— Письмо ты напишешь, — вкрадчиво произнёс Мелькор. — Вопрос лишь в том, что будет этому предшествовать. Решать тебе, Третий Финвэ.
Почерневшая, покрытая чудовищными волдырями ладонь очень нежно коснулась покрытого испариной, перетянутого ремнём лба Майтимо.
Коронация избранника Манвэ
Сегодня всё было особенным: с чёрного, усыпанного звёздами неба, падала золотая пыль, песни менестрелей не смолкали ни на миг, наполняя сердца эльфов восторженным счастьем, ароматы цветов усилила осевшая на лепестках роса.
— Я же сказала, что не пойду! Тебе не уговорить меня!
Индис стояла на балконе, оформленном, как огромная ракушка, смотрела на озеро, напоминающее формой сердце. Держа в пальцах за тончайшую ножку длинный узкий бокал с прозрачным вином, едва заметного розового цвета, бывшая королева обернулась на брата.
— Давай, Ингвэ, скажи мне что-то настолько умное и логичное, что заставит меня передумать.
Море было далеко, но ветер то и дело приносил солёный свежий запах, который бывает только на побережье. Здесь, в гостевом дворце короля Ольвэ, аромат цветов сливался с бризом, обрамлялся редкими криками чаек, долетавших из порта, и атмосфера дурманила сильнее самого крепкого вина.
— Твой сын, — Ингвэ подошёл близко-близко и заговорил еле слышно, — нужен Валинору. Каждому времени — свой король. И королева. Вспомни, почему Денетора выбрал вождём самый многочисленный народ? Потому что Денетор не боялся чудовищ, рождённых тьмой. Он вообще ничего не боялся. Почему твой старший сын так легко сместил отца? Да, сестра, я знаю, кто помог, но если бы обстановка в Валиноре была иной, у Нолофинвэ бы ничего не вышло. В тот момент бездействие Финвэ больше не было удобным и уместным, Валар сами не могли решить, как поступить, ведь воинственный Феанаро — один! — смог перессорить целый народ, а вставших на свою сторону настроить против Владык. Но ведь Валар обязаны заботиться о детях Эру, они не могли просто убить Феанаро на своей земле. И тут вперёд выходит мудрый, спокойный и, как сначала казалось, покорный принц Нолофинвэ. И в меру беспринципный.
— Валар просчитались! — прошипела Индис, допивая вино и делая знак брату поухаживать за сестрой.
— Все просчитались, — улыбнулся Ингвэ, наполняя бокал. — И поэтому теперь Владыкам нужен Арьо.
— Он не подпустит меня к трону! — руки бывшей королевы задрожали.
— Не только твои интересы ущемили, — спокойно произнес Ингвэ. — Поэтому мы здесь. Но, чтобы ещё глубже не погрузиться в трясину, надо прийти на коронацию. Твой сын не должен видеть подтверждение своему «прозрению».
В Индис отчаянно боролись протест и понимание, что брат прав.
— Хорошо, — вздохнула эльфийка, — я снова вынуждена с тобой согласиться. Но, если уж ехать, то моя карета должна быть украшена роскошнее, чем у невестки!
— И даже чем у супруги нашего несчастного Ольвэ, — хитро улыбнулся Ингвэ, смотря на нежно переплетающихся шеями лебедей на озере. — Ты, сестра, несомненно, достойна всего самого лучшего.
***
— А тени всё длиннее, — пропела Элеммирэ, любуясь догорающей свечой: она так прекрасна в своей неминуемой гибели!
Смысл жизни свечи — сгореть, подарив свет, и несчастному кусочку воска не дают выбора, ради кого умереть бесславно и в безвестности. У свечей нет имён. Это всего лишь молчаливый помощник, один из тысяч, которым суждено медленно растаять в пламени, чтобы родилась всего одна песня. Может быть, результат не понравится менестрелю, и бумага с тенгвами будет уничтожена, а, значит, все эти свечи погибли зря.
А если несчастные огоньки заставляют гореть над картой будущей кровопролитной войны? За что им это? Сгореть, помогая гибнуть и калечиться целым армиям?
— Нет! — сказала сама себе эльфийка. — Макалаурэ никогда бы не стал жечь свечи ради войны! Он не братоубийца, его заставили! Он добрый, и не способен причинить боль. Он не такой, как его братья и отец! И… Я не хочу верить, что его больше нет. Я не видела его мёртвым!
На столе лежало письмо. Давно уже лежало. Пора бы прочитать, наверно…
Тонкая рука неохотно потянулась к конверту.
«Дорогая сестрица! У меня для тебя столько новостей!..»
Элеммирэ отбросила с лица растрёпанные волосы цвета золота. Ей было смешно читать жалобные просьбы брата одуматься и петь для Валар в общем едином хоре. Сколько восторга! Как ребёнок, право. Особенно радовался Элеммиро выпавшей возможности носить особый венец менестреля, и лишь потом — жизни высоко в горах, в роскошном дворце и чувству счастья от близости и благосклонности Владык.
«На склонах очень красиво! Я по-настоящему счастлив! А ещё, скоро женюсь на прекрасной деве, волосы которой вьются чарующей волной цвета лепестков ночной астры. Ах да, сестрица, ты ведь не знаешь, что это! Приезжай! Здесь снова колонны оплели вьюны!»
— Приезжай, пой в хоре, славь Валар… Я уже восславила нового короля!
«Скоро коронация! Как услышишь праздничное пение менестрелей, знай — пора ехать в Тирион на праздник».
— Хм… — Элеммирэ прищурилась. — Может быть, правда, стоит поехать? И спеть. Для короля.
Отбросив письмо, эльфийка осмотрела себя: да уж, в этих лохмотьях в Тирионе делать нечего. Придется вспомнить, что значит быть ухоженной и красиво одетой. Всё ради короля Арафинвэ!
***
Лёгкие шаги шуршали по пустынным коридорам, шелестели вышитым серебром белым бархатом роскошной мантии. В погруженном в молчание дворце лишь незримо присутствовала стража.
В ладонях сияли крошечные звёздочки, и, поднося к губам руки, нужно было только легко дунуть на искорки, и они сами взлетали к потолку, зажигая свет в давно угасших фонариках, оживляя взгляды с картин и фресок, даря яркость поблекшим краскам.
«Это таинство, которое нельзя свершать в сопровождении любопытствующих взглядов, — так молвила сотворившая звёзды Валиэ, отведя Арафинвэ в сторону и протянув крошечный ларчик. — Видишь, я не дала тебе эту ценность при всех. И только ты один должен вернуть свет в Тирионский дворец, который, казалось, навеки погасил Куруфинвэ, излив здесь яд своего безумия».
«Путь Истины труден и бывает непонятен даже тем, кто мнит себя мудрецом, — с грустью говорил будущему королю Владыка Манвэ, многозначительно посмотрев на своего слугу Эонвэ, — тебе пора возвращаться к народу, ты должен жить во дворце своего отца. Память о трагически погибшем во имя света короле Финвэ навеки останется в сердцах эльфов. Это был героический подвиг, когда эльф, в одиночку, преградил путь самому Вала Мелькору, желавшему похитить светоч, главное сокровище Валинора! Финвэ будет прославлен в веках, о нём споют гимны!»
Дворец воссиял в ночи, озарился золотом и серебром, заискрился падающей с неба звёздной пылью.
Арафинвэ знал — толпа ждёт его. Ждёт начала его правления. Народ, скорбящий и истомленный, нуждается в празднике, и Валар сделают всё ради счастья детей Эру.
***
Влюблённые пели, стоя рядом и незаметно держась за руки: всегда мечтавший о признании Валар менестрель и дева королевских кровей, уставшая от бремени наследия. Кому-то для счастья нужна власть, а ей просто хотелось петь.
И среди многоголосого хора для Элеммиро и Финдиэль звучали лишь их голоса.
Мудрость веков, тенгвы и руны,
Мир и любовь, время рассудит нас.
Чьим будет первый, чьим последний мира час?
Никто не скажет сейчас.
Брось сердце на алтарь судьбы
Горят в ночи костры.
Ванья и Нолдиэ нашли друг в друге утешение и поддержку: каждый боялся, что бунтари-родственники станут для них клеймом, но так вышло, что почти весь хор состоял из таких же испуганных за себя и свои мечты эльфов.
И каждый верил, что пение во славу Валар и нового короля способно смыть с семьи любой позор и грязь. И даже невинно пролитую кровь.
***
Пробираясь сквозь толпу ближе к ступеням дворца, высокий худощавый эльф, явно не утруждавший себя тяжёлой работой, вспоминал важнейшее в жизни решение. Было ни капли не жаль, эльфом теперь двигало лишь праздное любопытство: кто же занял его место?
На коронации летописец обязан присутствовать, и должен быть рядом с владыкой. Квеннар и-Онотимо осмотрелся: пока церемония не началась, сложно понять, кто занимает какую должность, в разодетой толпе выделяется только стража.
— Я запишу всё сам. Так, как это было! И отдам принцу Турукано! — злился почему-то Квеннар, вслух разговаривая сам с собой. — Здесь мне никто диктовать не будет, коли мои господа Нолофинвэ и Турукано не захотели присутствовать. Я бы доверил запись истории только им, но они уже двинулись на север, и я догоню их позже. Как только посмотрю коронацию. Я должен знать, как было на самом деле!
Толпа вокруг дворца была малочисленной для такого важного события и в основном светловолосой, это очень сильно бросалось в глаза, казалось странным и непривычным.
— Пожалел, что связался с изгнанниками?
Квеннар обернулся на того, кто насмехался над ним, и увидел одного из своих помощников, который чаще занимался расставлением книг на полках и наведением порядка в свитках, нежели написанием текстов.
— С изгнанниками? — бывший главный летописец Валинора почувствовал, как закипает кровь. — С изгнанниками?! Принца Нолофинвэ никто не изгонял! Он уходит сам! Как и Феанаро Куруфинвэ! Ты знаешь, неуч, что означает слово «изгнанник»? Это преступник, осуждённый не просто молвой, а королём, верховным советом или самими Валар! Осуждённый, чей приговор — покинуть дом и народ и уйти из дома на далёкое расстояние, которое тоже определяется судом! Кто судил Нолофинвэ?! Ответь мне, неуч!
— Отныне и навек, — спокойно произнес книжник, — все эльфы, покинувшие Валинор, зовутся презренными изгнанниками. Да, Квеннар, ты прав, суда не было, но лишь потому, что презренные тру́сы побоялись на него явиться. Летопись, мой дорогой друг, пишет тот, в чьих руках перо, а диктует — в чьих устах Слово Валар. Слово Истины. Печально, что ты заблудился во тьме. Но, мой бывший друг, зато теперь летописец я. Удачи в походе, — усмехнулся эльф, похлопав Квеннара по плечу, — не провались под лёд, а то какой-нибудь девушке придётся тебя спасать. Такой стыд, такой стыд!
Проводив ненавидящим взглядом бывшего помощника, Квеннар уже хотел уйти с коронации, но вдруг музыка заиграла громче, голоса менестрелей зазвучали со всех сторон, переливаясь трелями птиц, и двери дворца, утопающего в чарующем сиянии золота и серебра, распахнулись, приглашая гостей в главный зал торжеств.
***
По размеру напоминающий дворцовый сад, зал стал роскошнее после восхождения на престол наместника Нолофинвэ, когда Нолдо приказал расширить помещение, убрав несколько стен, с которых, ходили слухи, не удалось смыть испортившуюся от времени роспись над троном, а закрасить не получилось, так как краска светилась слишком ярко, впитывая свет Древ.
Наместник Нолофинвэ, как теперь говорили в Валиноре, незаслуженно считался мастером худшим, нежели его старший сводный брат. Взойдя на престол, второй сын короля Финвэ приказал своим собратьям перестроить купол дворца над главным залом, сделав его раздвижным, в полу — залить пруд и пустить рыбок, а над ним возвести ажурные мосты из кварца с едва заметным стальным каркасом внутри. Конечно, Нолофинвэ всё это делал не для того, чтобы показать, что он лучше Феанаро. К тому же, как теперь стало известно, старший из сыновей Индис всегда мечтал уйти в Средиземье, оставив трон младшему брату, поэтому и дворец перестроил для него.
Купол раздвинулся, открыв звёзды и позволяя искрам, летящим с неба, оседать на колоннах, адуляровых плитах пола, кварцевых мостах и спокойной гладкой воде под ними.
Арафинвэ стоял на возвышении, белый, сверкающий, с покорным мудрым взглядом сияющих прозрачно-голубых глаз.
— Этот краткий миг в истории мира, что мы зовём «сегодня», волею Эру войдёт особой строкой в летопись Арды, — вдохновенно произнёс будущий правитель. — Отныне и навек три народа эльфов становятся единым, братским народом! Нас более никто не сможет разъединить!
Усиленный магией аккорд, сыгранный на струнах арфы, прервал речь Арафинвэ.
— Я говорю от имени всех, кто был верен своим королям! — крикнула Элеммирэ, проходя сквозь толпу. — Моя арфа споёт от их имени!
Стража ждала приказа своего господина, но Арафинвэ молчал.
Элеммирэ рассмеялась. Стоя на ажурном мостике, блистая алым платьем, с собранными под черную шаль волосами, она яростно ударила по струнам.
Жил да был, ел да пил, спал и был почти король,
Правил он, как мог, народами тремя.
Ползал долго под горой, для Владык он стал герой,
Но, впрочем, песня не о нём, а о Валар!
В те времена жила красавица одна,
У стен дворца сухой валила лес.
Но наш Почти-Король вдруг сделал ей аванс:
Теперь поёт про чудо из чудес.
Всё могут короли! Всё могут короли!
Их важные дела касаются порой.
Покаяться, простить и выбрать платья цвет
Способен по совету Владык король.
Способен по указке Владык король!
Толпа замерла. Кто-то ждал, что владыка разгневается, кто-то — что начнёт оправдываться.
— Подойди, Элеммирэ, — грустно произнёс Арафинвэ. — Посмотри мне в глаза и скажи, что плохого я тебе сделал? За что ты мстишь мне?
Эльфийка на мгновение растерялась, и в этот миг в зал влетел огромный орёл, тело которого было размером с лошадь, а размах крыльев — четыре эльфийских роста. В клюве он нёс королевский венец.
Сев рядом с Арафинвэ, орлиный царь Торондор дал эльфу корону и, оглядев мудрыми проницательными и совсем не птичьими глазами собравшуюся толпу, взмыл в небо, исчезнув в звёздной вышине.
— Владыка Манвэ избрал меня, — промолвил Арафинвэ, надевая венец, — и мой долг — заботиться о тех, кто нуждается в поддержке. Владыка Ирмо отныне всегда будет жить в Лориэне и помогать всем скорбящим утешиться. Элеммирэ, мои верные подданные окажут тебе содействие в сборах в дорогу. Тебе дадут всё необходимое.
Дева-менестрель разозлилась, хотела что-то сказать, но её обступили эльфы в зелёном и золотом. Квеннар поспешил к ней сквозь толпу, подошёл так близко, как смог, как подпустили.
— Элеммирэ! — позвал бывший летописец. — Элеммирэ! Пойдём с нами в Средиземье!
— Оставь её, — почти по-доброму произнес один из верных королю, — а лучше отправляйся за утешением к Владыке Ирмо.
— Ну уж нет! — развернулся на пятках Квеннар. — Хватит с меня грёз! Мне нужна правда!
— Ты обязательно найдёшь её, — улыбнулся Арафинвэ, сияя королевским венцом. — Мой брат — лучший проводник к познанию Истины.
Примечание к части
Элеммиро и Финдиэль с хором пели "Пророчество Итлины" из "Дороги без возврата",
Элеммирэ (спасибо Финоре) пела переделку "Всё могут короли" Аллы Пугачевой
Не называйте меня королём!
Ровные удары сердца медленно, не спеша, возвращали способность дышать, видеть, слышать, мыслить. Понимать и помнить.
Удар за ударом, мерно, чётко. Словно терзаемое рвущей болью тело существовало отдельно от качающего кровь органа.
Удар за ударом. Грудь начала вздыматься медленнее, ровнее. И снова стало хватать сил еле слышно выдыхать слова.
— О, очухался! — кто-то засмеялся.
Голос знакомый. Шипастый Молот.
— Он всё время это говорит? — произнёс ещё один орк с издёвкой. Это Острый Меч.
— Похоже, — голос незнакомый, странно мелодичный.
— А что требуется от нас? — ещё один певуче говорящий воин.
Майтимо с трудом приоткрыл глаза. Около него стояли орочьи командиры, которых не узнать было невозможно, а также четверо эльфов-Авари, мрачных, с потухшими злыми взглядами. Моргот тоже был здесь, и в чарующем сиянии Сильмарилей даже орки казались красивыми.
— Светлейший Владыка Мелькор, — скривился один из эльфов, очень худой, со шрамом, пересекающим лицо наискось, — заткнуть ему рот? Не могу этот бред слышать.
— Что, тряпка, — хмыкнул Острый Меч, — бесит, что этот твой сородич пощады не просит? Что не торгуется? Не умоляет позволить ползать на коленях, целовать руки и копаться в мёрзлом дерьме, ища железо?
— Я позвал вас не для споров и взаимных обвинений, — вкрадчивый голос Мелькора оглушил. — По вине этого эльфа разбита наша армия, погибли ваши воины, мои доблестные командиры. А вы, мирные труженики шахт, можете видеть, что из-за моря пришли не добрые помощники, а вероломные захватчики, желающие похитить наши сокровища.
— Мы не палачи, господин, — поклонился Шипастый Молот, — и я уже получил откуп за погибшее войско. Мой собрат тоже.
— Но… — попытался возмутиться Острый Меч.
— Мы не палачи! — настойчиво повторил военачальник. — Мы оба уже получили свою плату. Война — это для нас. А тюрьма — для палачей.
— Поэтому, — голос Мелькора звучал с одобрением, — ты, Шипастый Молот, и носишь доспехи с Сильмарилями. Вы все можете идти. Видели достаточно. У вас много дел.
Понимая, что сейчас Моргот снова займётся пленником, Майтимо на миг зажмурился, дыхание сбилось. Забыв, на чём остановился и начав повторять Клятву с первых её слов, Феаноринг заставил себя открыть глаза и посмотреть на врага.
— …Приношу я Клятву и призываю… в свидетели моего Слова… Владыку Манвэ… Сулимо, супругу его Варду Элентари и саму… священную… твердь горы Та… никветиль…
Мелькор усмехнулся:
— Не старайся, Третий Финвэ. Клятва не поможет тебе. Я уже говорил, мне нужно от тебя письмо. Напишешь по-хорошему?
— …Клянусь вечно преследовать…
— Ты ведь хочешь выйти отсюда? Хочешь избавиться от боли?
— …Кто завладеет…
— Думаешь, хочешь умереть? — Мелькор снова усмехнулся. — О, нет, Третий Финвэ, не-е-ет. Ты хочешь жить. Меня тебе не обмануть! Очень хочешь! Жизнь… Ты ведь любишь её. Звёзды в небе, море, горы… Озёра… Любишь. И хочешь снова увидеть.
Голос Нельяфинвэ дрогнул, слова Клятвы застряли в перехваченном спазмом горле.
— …Да… па… дёт… на меня… вечная…
Мелькор резко развернулся к двери.
— Стража! Палачей сюда!
Майтимо вдруг поймал себя на мысли, что палачи — не так страшно, как прикосновение руки Моргота к его голове.
***
— Надо уходить отсюда, — хрипло произнёс Макалаурэ, прижимая к ноздрям окровавленную салфетку. — Майти настаивал, что нельзя здесь оставаться.
Туркафинвэ поморщился, садясь удобнее.
— Это говорит наместник короля или мой брат? — прямо посмотрел на менестреля беловолосый Феаноринг.
— Это несовместимые понятия? — поднял обрамлённые синюшными кругами глаза Макалаурэ.
— Это слишком разные понятия, — делая большой глоток вина, охнул Туркафинвэ. — Проклятье! Когда заживёт, наконец?!
Снова поправив положение ноги, Тьелко прямо посмотрел на Макалаурэ:
— Для наместника короля у меня одни ответы, а для брата — другие.
Канафинвэ отвернулся.
— Говори всё, — вздохнул наместник, — выслушаем, посоветуемся.
— Как думаете, — перебил брата Куруфинвэ, — что с Майтимо?
— Это уже неважно, не понимаете? — Туркафинвэ снова выпил. — Нам его не спасти! Что бы ни было, не спасти. А себя — пока ещё можно. Мы не можем продолжать войну! Сражаться больше некому! Если нам не станут мстить Авари — считайте, повезло! Из-за глупости Нельо погиб целый отряд Эльвэ! Считаешь, Дориат нам за это спасибо скажет? Да нас здесь все хотят с землёй сровнять! Нам надо уйти в леса, обосноваться, поменять имена и забыть, кто мы, и зачем пришли! Мы должны выжить! Война окончена!
— Закрой рот, — подал голос Карнистир, сидя в дальнем углу шатра, в темноте.
— Не закрою! — почти закричал Туркафинвэ. — Считаешь, что я не прав? Обоснуй!
— Нечем обосновывать, — вздохнул Макалаурэ, запрокидывая голову и громко втягивая носом воздух. — Скажи лишь, ты сейчас говорил с братом или наместником?
— А если с королём? — Туркафинвэ подался вперёд. — Если с королём? Что тогда?
— Я не верю, — тихо сказал менестрель.
— А я верю, — Тьелко опёрся руками на стол. — Верю. Ты король, Канафинвэ Феанарион. Не нравится титул?
— Коли так, — Макалаурэ встал, очень осторожно, — это была последняя воля моего брата. Майтимо хотел видеть королём меня. Так тому и быть.
Туркафинвэ отклонился от стола, закрыв глаза. Карнистир, сидя в тёмном углу, хмыкнул, но промолчал. Куруфинвэ, казалось, и вовсе не присутствовал на совете.
— Майтимо говорил, — севшим голосом произнес Макалаурэ, — что мы должны уходить отсюда. Амбаруссар уже в пути или даже на месте, которое, кстати, выбрал ты, Тьелко. Нам пора выдвигаться.
— Да, мой король, — фыркнул Туркафинвэ.
— Нет, — вдруг резко сказал менестрель. — Нет. Не смейте называть меня королём, пока мы своими глазами не увидим Майти… Мёртвым.
— Согласен, — отозвался из угла Карнистир. — Полностью поддерживаю, наместник Канафинвэ Феанарион.
Туркафинвэ пшикнул, а где-то совсем близко от шатра закричали чернокрылы. Что-то их спугнуло. Или кто-то.
В Валиноре нет места скорби
Лебеди вдруг взлетели над озером, словно от испуга, но, сделав в воздухе широкий круг, снова вернулись к выстроенному для них белоснежному домику.
— Это не праздник, матушка! — расплакалась вдруг Анайрэ, бросаясь Индис на шею. — Прошу! Пока твой сын ещё не ушёл далеко от дома… Давай догоним его! Пожалуйста! Поговори с ним!
Ингвэ переглянулся с сестрой. Они оба прекрасно понимали, что теперь уже точно Нолофинвэ не останется в Валиноре, и говорить с ним бессмысленно. Более того, стало совершенно ясно, что сейчас им, бывшим владыкам, нет смысла что-либо предпринимать вообще, ибо власть Арафинвэ одобрена самим Манвэ Сулимо, и здесь ничего поделать нельзя.
— Ольвэ неожиданно воспылал любовью к племяннице, — хитро улыбнулся Ингвэ, указывая на бывшего короля Тэлери, вместе с женой и вдовой старшего сына чересчур мило беседовавшего с Эарвен.
— Пожалуйста, матушка! — снова принялась плакать Анайрэ.
Индис лишь молча погладила невестку по спине.
***
Блистая венцом и летящей с неба пылью, король Арафинвэ стоял перед своим народом, говоря о том, что вместе можно преодолеть всё, и вдруг вперёд вышли двенадцать черноволосых женщин, печальных и усталых. Эльфийки склонили головы.
— Государь, — молвила одна из них, — мы, жёны и матери, сестры и дочери, умоляем тебя: не допусти второго Исхода! Останови своего брата, пусть вернётся домой и приведёт наших близких обратно в семьи!
Женщины встали на колени, некоторые из них плакали.
— Не в моей власти вразумить брата, — с нотками скорби в голосе произнес Арафинвэ. — Я молю Эру каждый день, чтобы Нолофинвэ познал Истину, чтобы его сердце очистилось от тьмы. Молитвы, вознесённые к Эру — самое важное, что вы и я вместе можем сделать для наших близких. Теперь у нас есть помощник в скорбях — Вала Ирмо примет каждого, кому необходима поддержка. Я лично займусь организацией сборов для поездки в Лориэн всех, кому это необходимо. Для вас расчистят и расширят дорогу, вы доберётесь быстро и легко, будете жить в красивейших дворцах, пока ваши сердца не обретут покой. А в снах вы сможете встречаться с любимыми, находящимися далеко, говорить с ними, узнавать, как они живут. Это лучший дар Владык, который можно себе представить!
Эльфам, смотрящим на короля, показалось, он плачет.
— А что насчёт твоих детей, государь? — спросила, вытирая слёзы, одна из скорбящих женщин.
Арафинвэ на миг закрыл глаза.
— Я каждый миг своей жизни молю Эру о них — это лучшее, что могу сделать для моих детей. А теперь я король, и все эльфы отныне мои дети. И с этого дня мой долг — молиться обо всех вас с равным усердием.
Сделав знак артистам, чтобы начинали веселить гостей коронации, Арафинвэ улыбнулся.
— Сборы в Лориэн начнутся немедленно, чтобы все нуждающиеся как можно скорее обрели покой. Валинор — земля счастья! И павший во тьму Айну, имя которого более не прозвучит здесь, не сможет больше нам навредить.
Звёздная пыль обильно посыпалась золотом с неба, музыка заиграла громче, пение менестрелей зачаровывало, и на празднике более не осталось места печали.
Примечание к части
Ангбанд
(Слабонервные, надеюсь, поняли намёк)
На колени!
Когда вошли двое орков, обнаженных по пояс, но с полностью закрытыми черными масками лицами, сияние Сильмарилей вдруг померкло.
«Я вас ненавижу!» — подумал Майтимо, смотря на главное сокровище своего рода, и вспоминая, как ради этих проклятых «родившихся в ладонях Феанаро звёзд» умирал в муках отец, как страшно кричал перед гибелью Асталион, как оборвалась жизнь юного Аратэльмо. В памяти всплыли чудовищные картины гор трупов в Альквалондэ, топях, под стенами лагеря на Митриме…
«Ненавижу!»
Мелькор осторожно снял корону, покрутил в руках и надел снова.
— Что же ты замолчал? — спросил он Майтимо, подойдя ближе. — Неужели разум всё же пробудился в твоей голове?
С ужасом подумав, что Моргот сейчас снова приложит ладонь к его затылку или лбу, Феаноринг напрягся, доставив себе новые мучения — боль в ранах ощутилась с новой силой.
— Именем Создателя Эру, — прошептал Майтимо, и Мелькор хмыкнул.
— Этот пленник должен написать письмо, — спокойно произнес Вала, обращаясь к оркам. — Не сможете подготовить его, почувствуете мою силу на своей шкуре.
Поднеся ладонь к лицу Нельяфинвэ, Моргот немного подумал и положил руку эльфу на грудь.
Сыну Феанаро показалось, что он вдохнул расплавленный металл: жгучая боль вгрызлась в горло, спустилась по гортани, пролилась к спине и впилась раскалёнными лезвиями в лопатки.
Давясь и кашляя, Майтимо заметался, насколько это позволяли стянувшие тело ремни, и вдруг Моргот отпустил его.
Судорожно хватая ртом уже не кажущийся раскалённым воздух, чувствуя, как по вискам стекают смешавшиеся с по́том слёзы, Феаноринг из последних сил попытался выдавить из себя слова Клятвы, и в этот миг обугленная ладонь легла ему на живот. В первый момент стало холодно, а потом внутренности словно затвердели и начали трескаться, выворачиваясь наизнанку.
Вторая рука осторожно погладила Майтимо по голове, и голос, с трудом слышимый сквозь агонию, спросил:
— Может быть, обойдёмся без палачей?
Ответить пленник не мог. Боль рвала плоть на куски, полностью лишая сил. И только сердце продолжало биться ровно и идеально чётко.
Убрав руки от содрогающегося тела, Мелькор посмотрел на орков:
— Я бы с лёгкостью обошёлся без вашей помощи, но у меня нет желания сидеть здесь всё время. Не оставляйте его ни на миг. Или… — Вала обернулся к пленнику, постепенно приходящему в себя, — ты уже согласен?
Майтимо был уже согласен на всё, и лишь очень глубоко в душе ещё горел крошечный огонёк, заставлявший разум цепляться хоть за что-нибудь, лишь бы не сдаться. Да, будет больно, очень больно! Но ведь королю Нолдор, сыну самого Феанаро Куруфинвэ сдаваться нельзя! Принося Клятву, Нельяфинвэ собирался мстить, воевать, бороться! До конца! Каким бы кошмарным ни был конец… И теперь готов отступиться от своего Слова?
— …Да падёт… — содрогаясь от леденящего бьющееся идеально ровно сердце ужаса перед продолжением пыток, прошептал Майтимо. — …На меня… Вечная тьма, если… Отступлюсь…
— Отступишься, — хохотнул Вала, — я поставлю тебя на колени. Мои верные слуги это сделают. Они знают, как.
Сияние Сильмарилей погасло — Мелькор ушёл, ещё раз напомнив задачу. Орки понятливо кивнули.
— …От своего Слова…
Воняющая лошадиной мочой мокрая тряпка заткнула рот, вызывая сухие приступы рвоты.
— Будешь говорить, — поучительно сказал орк, — когда я спрошу.
Ещё один ремень притянул тело за талию, окончательно лишив возможности двигаться. Нижнего левого ребра коснулся металл.
— Напишешь письмо? — спросил палач, вынимая вонючую тряпку изо рта пленника.
Чтобы не согласиться, пришлось потратить остаток сил.
— …Клянусь вечно… преследовать огнём и мечом…
Продолжать говорить не позволили, и ребра слева коснулось тонкое раскалённое лезвие, погружаясь глубоко в плоть, скребя по кости. Не обращая внимания на сдавленные крики жертвы, палач сделал надрез по всей длине ребра, а потом — ещё один, на палец выше. Обожжённая плоть практически не кровоточила, зато боль причиняла многократно более мучительную.
Подцепив у основания ребра лоскут кожи, орк начал медленно отрывать его от мышц, и, дойдя до конца разреза, сильно дёрнул.
Бросив окровавленный ошмёток в лицо пленника, орк вытащил изо рта Майтимо тряпку и, нагнувшись к уху пленника, громко спросил, чтобы его голос был слышен сквозь крик боли, переходящий в хриплый вой:
— Напишешь письмо?
Ответа не последовало, и тряпка снова оказалась во рту.
Где-то в дальнем углу камеры зашипели угли, и в оголенную, лишённую кожи плоть впились раскаленные щипцы, подцепляя ребро. С душераздирающим хрустом кость переломилась, и пленнику снова был задан вопрос.
Хруст.
Вопрос.
Хруст…
И кровавую вечность спустя, ребро превратилось в мелкие осколки.
Майтимо уже ничего не мог ответить на задаваемый вопрос, это стало знаком для палачей, что пленник сделает всё, что бы ему ни приказали. Зашив рану толстой нитью, орки пинком выдвинули на середину камеры низкий стол, писать на котором можно только сидя на полу или… Стоя на коленях.
Спустив с потолка оканчивающиеся толстыми браслетами цепи, орки закрепили их на запястьях совершенно лишившегося от боли сил Майтимо, отстегнули ремни и сбросили пленника на каменный пол.
— На колени! — скомандовал орк, и, когда никакой реакции не последовало, присмотрелся к неподвижному телу. — Поднимите его на цепях!
Стальные звенья загремели, потянули Нельяфинвэ вверх, раны рвануло болью, но сил реагировать не было. Феаноринг лишь тихо хрипло застонал. Когда тело поднялось настолько, чтобы поставить пленника на колени, Майтимо попытался выпрямить ноги, вытягивая их вперёд.
— Господин хотел видеть его на коленях, — равнодушно сказал один из палачей, взяв длинный кнут. — Эй, ты, заморская тварь! Слышал желание хозяина?
Сначала бич захлестывал руки, срывая обожжённую плоть с левого предплечья. Кожа полопалась кровавыми полосами, и когда живого места не осталось, удары посыпались по изодранной спине, а после — по ногам.
Уже не понимая, что происходит, старший сын Феанаро где-то на грани сознания ещё надеялся на смерть и мысленно пытался проговаривать слова Клятвы, забывая, что звучало в голове после каждого нового захлёста.
— Он сам не встанет, — прозвучал равнодушный голос.
И через мгновение по коленям, дробя суставы, ударил металл. Ещё раз. Ещё.
***
Войдя в камеру, Мелькор довольно усмехнулся.
— Как тебе зрелище, Феанаро? — спросил он пустоту.
Сильмарили практически угасли, но в дрожащем переливчатом сиянии всё ещё можно было рассмотреть окровавленного эльфа, поставленного на черные гематомы, оставшиеся на месте колен, поддерживаемого за запястья свисающими с потолка цепями. Пленник бессильно уронил голову, и было непонятно, жив ли он, но Мелькор знал, что умереть сыну Феанаро не позволит магия.
И сейчас самое время заняться письмом.
О лидерстве
Налетевший с моря ветер качнул высокие деревья, с крон посыпались круглые и овальные мясистые листья, мелкие шишки и ощетинившиеся твёрдыми фиолетовыми иглами тонкие ветки. Воздух был влажный, холод пробирался даже под плотную одежду, спасал только огонь костров.
— Где Тэльво? — вдруг спохватился Питьяфинвэ, вскакивая с бревна. — Куда он делся?
Уставшие от длительного перехода эльфы только пожимали плечами, кто-то вроде бы видел, как младший Феаноринг уходил в сторону реки.
— Амдир! — крикнул Питьяфинвэ. — Следи за порядком! Я отлучусь!
Почему-то стало очень страшно от мысли, что брат вот так, никому не сказав ни слова, просто ушёл к реке.
— Тэльво! Ты где?! Тэльво!
Выбежав на берег, Феаноринг снова и снова звал близнеца, и подпрыгнул, когда из темноты прямо перед ним мрачной тенью возник Тэлуфинвэ с топором в руке.
— Что-то случилось? — смотря сквозь брата, спросил он.
— Ты исчез, вот что!
Тэлуфинвэ усмехнулся. Крутанув в руке топор, эльф ловко всадил лезвие в ствол растущего рядом дерева и, скрестив руки на груди, посмотрел на реку.
— Когда от усталости и тяжёлой работы болят руки и спина, — отрешённо произнес младший Феаноринг, — думать ни о чём, кроме отдыха, не получается. И это хорошо. А дрова нам всё равно нужны.
Чувствуя, как сжимается сердце, Питьяфинвэ взял брата за плечи, хотел обнять, но Тэлуфинвэ отстранился.
— Лучше снова двинь мне в челюсть, — то ли пошутил, то ли нет, Тэльво и с силой выдернул топор из ствола. — Я скоро приду, не стоит беспокоиться.
— Не пропадай, — с напором сказал Питьяфинвэ, — а соберёшься исчезать, предупреждай.
Тэлуфинвэ не ответил. Замахнувшись топором, рубанув по стволу, Феаноринг вдруг замер и прислушался: звуки разлетаются по воде далеко, заранее предупреждают о приближении тех, кто не старается двигаться скрытно.
Губы невольно улыбнулись.
***
— Из ваших раненых только двое доехали, — поднял глаза от клинка Амдир, проводя по стали точильным камнем. — Но я не интересовался их судьбой: доложил обстановку, взял отряд, который мне любезно предоставил Маблунг, и двинулся в путь. А наш главный певец передавал вашему Маглору пожелание удачи и любви. Надеется на новую встречу.
Сидевшие рядом с ним у костра воины печально улыбались.
— Только при новой встрече двух менестрелей, — скривился в усмешке дориатский лучник, подсаживаясь к своему командиру, — Маглор уже будет королём, а наш дурачок Даэрон, как был верным псом принцессы, так и останется.
— А я так и останусь простым воякой, — угрожающе поднял меч Амдир, — надо мной тоже смеяться будешь?
— Не рискну, — сдержанно поклонился лучник, встав от костра, и исчез во тьме леса.
Вдалеке прозвучали рога, и все эльфы насторожились. Хотелось верить, что это Феаноринги… Но вдруг орки перебили остаток войска и специально вводят в заблуждение последних выживших эльфов, подавая сигнал рогами, вырванными из рук убитых воинов?
Командовать боевую готовность не пришлось: лучники мгновенно рассеялись во мраке, готовясь в любой момент спустить тетивы.
***
Прижимая к груди свёрток, Макалаурэ ехал верхом, полностью полагаясь на своего скакуна, потому что зрение снова было нечётким, а голова кружилась. Морьо, конечно, предлагал эффективное лечение, но наместнику нужен был ясный разум, чтобы осознать, пережить, принять и понять, что теперь делать, отталкиваясь от реальной ситуации, а не надежд и планов. Макалаурэ понимал, что выглядит глупо в обнимку с прожжённой тканью, но почему-то так было спокойнее на душе.
— Сделай себе знамя, наместник, а не обнимайся с реликвией, словно это последние пожитки, — со странным выражением сказал Туркафинвэ, лихо подскакав к брату. В седле он держался уверенно, и со стороны невозможно было догадаться, что ходить без дополнительной опоры Нолдо не мог. — Выглядишь, как погорелец обездоленный.
Макалаурэ именно так себя и ощущал: обездоленным погорельцем, но откровенничать с Тьелко не собирался, особенно после всего сказанного и сделанного. Феаноринг понимал — став лидером, должен научиться идти впереди с гордо поднятой головой, что бы ни случилось, ведь именно так делали отец и старший брат… Но обоих это привело к краху. С другой стороны… А как иначе? Разделить власть и править с братьями наравне? Но тогда Тьелко сделает себя королём сам, а подчиняться ему… Да ни за что!
— Тьелко, — Макалаурэ выдохнул, — ты правильно сказал: прожжённая ткань… со следами пепла — это наша семейная реликвия, и я не собираюсь выставлять её напоказ. Никто уже не помнит, из чьего плаща соорудили тогда носилки, может, того воина и в живых нет, да это и неважно. Я помню, ты хотел делать в своей политике упор на наше родство с Валар. Но отец был прав: Моргот — тоже Вала. Если мы ему родня… Прости, Тьелко, но я никогда на такое не соглашусь.
— Прости, Тьелко… — фыркнул беловолосый Феаноринг, дёргая поводья и стремительно уезжая вперёд. — Отец мёртв! — вдругобернувшись, крикнул Туркафинвэ брату. — И Руссандол тоже! И с этим ничего поделать нельзя!
Напишу
Ровные удары сердца, маятником отсчитывая время, возвращая, словно щелчки метронома, правильный ритм мелодии жизни, шаг за шагом, медленно, не спеша, выводили сознание из глубочайшего мрака, как из подземелья, по ступеням вверх, к свету.
Переливающемуся всеми существующими оттенками сиянию красивейших кристаллов.
Сильмарили совсем близко, но недосягаемы, как никогда.
«Будьте вы прокляты!» — на ненависть ещё остались силы.
Ритмичный стук сердца — звук шагов по лестнице из небытия. И чем ярче свет, чем дальше позади остаётся тьма и беспамятство, тем больнее. Залитый волшебными красками мир весь состоит из боли. Она ощущается всюду, рвёт тело изнутри и давит снаружи, скручивает, сминает, раздирает…
И на фоне идеального ритма, отбиваемого сердцем, начинает греметь сбивчивая какофония отчаяния: лучше бы не было этих Камней, Исхода, Клятвы… Клятва… И тонущий в топи безысходности разум отчаянно хватается за крепчайший мост, выстроенный… именем Создателя Эру…
В горле ощутилось что-то холодное, мягкое… Как размоченный в молоке хлеб. И пришло запоздалое понимание, что надо было постараться не глотать, ведь никакая магия не способна заменить для живого тела пищу и воду, а, значит, если не есть, наступит избавление. Да, посмертное метание в бездне ужасно, но не настолько… Ничего не может быть хуже рвущего плоть прикосновения рук Моргота.
Яснее сознание, ярче свет — мучительнее боль. Она всюду, от неё не избавиться. Майтимо кричал бы, если бы были силы.
Правое запястье зачем-то отстегнули от цепи, и рука бессильно упала.
— Пиши! Братья должны знать, что ты жив! Пиши, что тебя отпустят на свободу, если они откажутся от войны и уйдут! Пусть признают поражение и мои права на Сильмарили!
В горле снова ощутилось что-то холодное, Майтимо хотел попытаться сопротивляться, но голову оттянули назад за волосы, рот зажали. А потом в лицо ударила ледяная вода.
Вздрогнув, Феаноринг вдруг почувствовал, что стало легче. Теперь боль сосредоточилась в коленях, перекрыв все другие ощущения, но воспринималась, словно сквозь сон — отрешённо и равнодушно.
— Пиши!
В ладони как-то оказалось перо, под рукой — приколотый к столу лист бумаги. На запястье откуда-то взялась петля — кто-то в любой момент готов дёрнуть верёвку, чтобы не позволить пленнику «делать глупости».
«Я напишу, — вдруг очень ясно промелькнула мысль. — Напишу».
У вас один день
— Это правда мы, не стреляйте! — рассмеялся Туркафинвэ, заметив спрятавшихся лучников Амдира, и воины были крайне удивлены, что их обнаружили. — Это Нолдор, а не твари Моргота, принявшие облик сынов Феанаро Куруфинвэ!
Хуан ткнулся мордой в здоровую ногу хозяина, и эльф погладил пса по голове, наклонившись в седле.
Питьяфинвэ вышел встречать братьев в сопровождении пятерых лучников, и выглядел живым трупом. Со стороны реки появился мрачной тенью Тэлуфинвэ с топором и вязанками дров. Не здороваясь, младший из Феанорингов сразу направился к Макалаурэ, положив поленья рядом с ближайшим костром.
— Надо поговорить, Кано, — не поднимая головы, глухо произнёс Амбарусса. — Ты голоден? Давай возьмём что-нибудь и пойдём к реке.
Зачем-то обернувшись в прожжённый плащ, Макалаурэ осторожно спешился.
— Спасибо, что согласился, — с горечью проговорил Тэлуфинвэ, и от его слов стало не по себе.
***
— Не понимаю, почему мой шатёр ставили так долго! — возмущался Туркафинвэ, пригласив к себе Амдира, братьев и сына Асталиона.
Хуан лежал с закрытыми глазами у ног хозяина, мерно дыша. Могло показаться, что пёс крепко спит, ничего не замечая вокруг.
Внимательно выслушав воина Дориата и Линдиро, Туркафинвэ поблагодарил эльфов за смелость и вежливо выпроводил, оставшись наедине с братьями.
— Знаешь, Тьелко, — усмехнулся Карнистир, наливая себе сразу два сорта вина разной крепости в один кубок и добавляя какую-то прозрачную жидкость из пузырька, лежавшего в поясной сумке, — мне нравится твоя способность обсуждать важные дела в отсутствии королей.
— Макалаурэ куда-то ушёл, — ярко-синие в свете свечей глаза Туркафинвэ вспыхнули, — я не собираюсь его искать. Придёт, расскажу, что спросит.
— А что не спросит?
— Морьо, — беловолосый Феаноринг сел удобнее, — что ты от меня хочешь?
— Потом обсудим, — поднял кубок Карнистир.
— Хорошо.
Туркафинвэ оглядел остальных братьев: Питьяфинвэ ковырял ножом мясо, смотря куда-то сквозь полы шатра, Куруфинвэ и вовсе, казалось, спал.
— Я вот о чём подумал, — снова заговорил Тьелко, — о нас разлетелась молва, и, наверно, даже в отдалённых маленьких поселениях слышали о воинстве посланников Валар. Можно только догадываться, как именно описывали нашего короля-отца, но тех, кто его видел и знал, практически не осталось. Зато у нас есть ещё один Куруфинвэ, выглядящий практически, как…
— Это бред сумасшедшего орка! — вскочил, как ошпаренный, Курво.
— Выслушай сначала!
— Нет!
Карнистир хмыкнул и налил себе снова. Питьяфинвэ перевёл взгляд на Тьелко, смотря на него с подозрением.
Вдруг Хуан навострил уши и поднял голову. Отдав псу мысленный приказ идти проверить, всё ли в порядке, Туркафинвэ поморщился:
— Морьо, не знаю, что ты там пьёшь, и знать не хочу. Наливай.
***
— Вы правда не нашли тело? — после долгого молчания спросил Тэльво, отведя, словно с трудом, взгляд от спокойно журчащей реки.
Младший Феаноринг не поднимал с глаз низко опущенный капюшон черного тёплого плаща, лицо почти полностью скрывала тень.
— Да, — вздохнул Макалаурэ, — зачем мне врать?
— Чтобы оправдать себя? — Тэлуфинвэ испытующе посмотрел в глаза брату. — Мы ведь должны были идти на те переговоры все вместе, но у каждого нашлись свои причины и отговорки, чтобы бросить брата одного. И теперь каждый из нас оправдывается, убеждает себя, что Нельо не погиб, что однажды он вернётся, живой и здоровый, простит нам наше бездействие, и всё станет хорошо.
— Зачем ты мне это говоришь? — Макалаурэ и так было гадко на душе, а после слов брата стало совсем плохо.
— Я просто хочу понять, куда ты пойдёшь дальше, наместник.
— Мне нечего ответить, — мрачно произнес менестрель.
Тэлуфинвэ понимающе покачал головой.
— Путей много, — сказал он, — не знаю, что вы выберете, а я буду исполнять нашу Клятву. Однажды я попробовал отступить…
— Иримэль очень красиво пела, — опустил голову Макалаурэ, — в её музыке была магия. Знаешь, однажды я случайно услышал её голос, когда Иримэль думала, что рядом никого нет. А потом… Мне было плохо, я напился снадобий и… Почему-то пел её песню.
— Это месть? — попытался улыбнуться Тэлуфинвэ. — Сначала я наговорил тебе неприятных вещей, теперь ты мне?
— Нет, что ты! Мне просто…
Договорить Макалаурэ не успел. Из леса донеслись крики: наместника искали подданные.
— Господин Канафинвэ! Гонец от Моргота!
Братья вскочили на ноги. Гонец? От Моргота? Ещё одни переговоры?
***
Огромная лохматая тварь, вдвое больше волколака, с костяными наростами на морде, припала на мощные передние лапы, водя оранжевыми светящимися глазами и скалясь. Всадник был высокий и стройный, словно эльф, но плоское широкое лицо с серо-жёлтой кожей выдавало его происхождение.
На выставленное чуть вперёд предплечье, скрытое металлическим литым наручем с узором из звериных следов, села огромная летучая мышь с густым тёмно-серым мехом и лиловыми глазами со зрачками, как у кошки. Ещё одно крылатое существо, не уступающее размером волку, сидело высоко в ветвях, вцепившись жуткими когтями в ствол, оставляя глубокие истекающие смолой раны на коре.
— Ваш предыдущий король не удостоил вниманием гонца Владыки, — прошипел режущий слух голос из ветвей, — что насчёт нового? Кто он? Пусть покажется.
— Какое тебе дело, кто здесь главный? — вдруг вышел вперёд с гордо поднятой головой Курво. — Король у эльфов только один, и его имя Куруфинвэ. Пусть ваш владыка-пустослов попридержит змеиный язык и не распускает мерзкие сплетни о смерти нолдорана!
Карнистир и Питьяфинвэ незаметно переглянулись, шокированные речью брата. Туркафинвэ довольно хмыкнул.
— Змеиный, говоришь, — прошипела тварь с дерева. — Да только настоящая ложь звучит из твоих уст, крысёныш.
— Я — король Куруфинвэ! — почти как отец, произнёс Курво. — Говори, что Моргот нижайше молил передать мне.
— Ой, дура-а-ак! — прошептал Карнистир.
— Я слышал, — хмыкнул орк, сидевший верхом на исполинском волколаке, — ваши слуги побежали звать наместника. У заморских тварей принято править одновременно двум королям и наместнику? Вы либо тупы, словно древесные царьки, либо дурачите Владыку Севера.
— Король Куруфинвэ — это я! — снова повторил Курво, заметив, что Макалаурэ уже подошёл достаточно близко, надеясь, что брат услышит его и поймёт правильно.
Колыхнулись ветви, зашуршала трава, и в лицо тому, кто назвался королём, прилетела ядовитая змея. Успев увернуться и избежать укуса, Куруфинвэ выхватил сверкающий золотом и рубинами меч, направляя его в сторону огромной крылатой твари, которая уже снова сидела на дереве, калеча ствол.
— Яд, — прошипела летучая мышь, — не берёт истинного короля! Испугался — не владыка. Истинный король сможет излечить от яда любые раны! А тебе самому нужен лекарь.
— С чем вы пришли? — громко и напевно спросил Макалаурэ, незаметно применяя чары. — Зовёте на переговоры?
Линдиро и его воины мгновенно встали рядом с наместником, держа наготове оружие. Амдир делал вид, что ему всё равно, но его лучники видели незаметно для остальных поданные командиром знаки.
— У вас день на размышления! — летучая мышь, сидевшая на руке орка, взмыла в воздух и бросила к ногам Макалаурэ большой свиток. — Мы вернёмся за ответом.
— День? Как вы считаете дни? — серьёзно спросил наместник.
— Это время, которое потребовалось палачам, чтобы заставить вашего короля написать письмо! — расхохотался орк, и волколак с наездником на спине одним прыжком исчез среди деревьев. Летающие твари последовали за ним.
За короткий миг обнажив кинжал, нагнувшись к траве и нанизав змею на лезвие, Амдир выпрямился и хмыкнул:
— Если как следует проварить, будет вкусно. Не доваришь — отравишься.
Макалаурэ поднял свиток, отчаянно борясь с дрожью в руках. Бумага показалась тяжелее стальной опоры для лестницы, но ведь наместник должен быть сильным…
Прости меня, брат!
— Оставьте меня!
Почему-то эти слова дались Макалаурэ очень тяжело. Он видел, как злится Туркафинвэ, как снова ушёл в себя Морьо, как близнецы, теперь такие непохожие, делают вид, что одобряют действия брата-наместника, как Курво затаил обиду… Макалаурэ всё это видел и даже больше, чем хотел. Возможно, он был не прав, уединяясь и не показывая никому послание Моргота. Но ведь… Возможно, прав! Менестрель на примере собственной семьи во всех подробностях увидел, как уродует жажда власти, и это отвратительное зрелище навсегда неизлечимо изранило сердце.
Непослушными пальцами сломав печать с изображением короны с Сильмарилями и с особым удовольствием раскрошив её в пыль, Макалаурэ развернул свиток.
Терзаемое худшими предчувствиями сердце отчаянно рвалось из груди, руки дрожали, текст смазывался перед глазами. Может быть, попросить кого-нибудь прочитать послание? Нет, уже решил, что примет решение сам.
Бумаги было две, и наместник сразу понял, какая из них написана его братом. Тут же стало совершенно неважно, что хотел сказать Моргот, ведь…
***
Притупившаяся от влитого в горло снадобья боль в ране на плече всё равно парализовывала руку, непослушные пальцы с трудом удерживали перо, и тенгвы выходили неровные, местами с трудом читаемые.
— Пиши, что твои братья, если хотят жить и снова увидеть живым тебя, должны отказаться от борьбы за Сильмарили!
И рука, оставляя на бумаге смазанные кровавые следы, выводила текст.
***
— Именем Создателя Эру Илуватара приношу я Клятву, — начал читать написанные братом строки Макалаурэ, и сердце до боли сжалось, — и призываю в свидетели моего Слова Владыку Манвэ Сулимо, супругу его Варду Элентари и саму священную твердь горы Таникветиль! — менестрель надеялся, что среди слишком хорошо знакомого текста, написанного через силу, практически кровью, будет зашифровано послание. — Клянусь вечно преследовать огнём и мечом, своим гневом любого, будь то Вала, Майя, эльф или иное творение Эру, что уже живёт или родится позже, великое или малое, доброе или злое, кое завладеет или попытается завладеть Сильмарилем, будет хранить у себя или станет препятствовать отвоевать святыню рода Феанаро Куруфинвэ! Да падёт на меня вечная тьма, если отступлюсь от своего Слова! Клянусь! Клянусь! Клянусь!
Однако ничего вписано в текст не было. Слова Клятвы в полном объёме доносили то, что хотел передать братьям Нельяфинвэ.
Смяв лист, прижав его к груди, Макалаурэ склонился над столом, закрыв ладонью глаза. Воображение рисовало ужасающие картины того, в каком состоянии брат писал письмо, если его всегда идеальный почерк превратился в… это…
— Прости меня! — сквозь слёзы прошептал Макалаурэ. — Прости, брат…
Сделав над собой усилие, наместник, не выпуская из ладони исписанный нечёткими кривыми тенгвами лист, развернул письмо врага, с бессильной злобой пришив его к столу кинжалом.
И взгляд сразу зацепился за строку: «…и пусть твой брат, новый король, написал совсем не то, что я хотел…»
От мысли, что враг мог диктовать Майтимо текст, а брат написал Клятву, стало очень холодно.
***
Моргот взял со стола лист, и запястье пленника снова оказалось пристёгнуто к цепи. Сияние Сильмарилей было слабым, и если центральный, самый крупный и яркий из Камней, ещё горел, словно две дюжины свечей, два других, особенно тёплого оранжевого оттенка, совсем угасли.
Нельяфинвэ понимал, что, как бы ни поступил Моргот с написанным его пленником письмом, враг не оставит безнаказанным такое вопиющее неповиновение.
— А ты молодец, — почему-то очень довольно улыбнулся Вала, — настоящий король. Украшение своего рода и всего народа Нолдор.
Подойдя вплотную к пленнику, Моргот посмотрел в глаза Майтимо и нежно тронул темя, а потом стал гладить голову. Обожжённая Сильмарилями ладонь осторожно водила от середины лба до затылка, и всё удаляющийся, тонущий в налетевшей штормовой волне боли голос говорил:
— Ты думаешь, твои братья такие же, как ты. Считаешь их героями. Меряешь своей меркой. Тебя ждёт разочарование, сын великого Феанаро Куруфинвэ. Разочарование и прозрение.
***
Макалаурэ снова и снова перечитывал послание Моргота. Враг требовал отказаться от борьбы, и тогда есть шанс снова увидеть брата живым.
Ещё одни переговоры… Новая западня.
«Его не спасти! — кричал в голове голос Туркафинвэ. — Руссандол мёртв! И с этим ничего поделать нельзя!»
— Майти жив, — схватился за голову Макалаурэ. — Он в руках врага… И мы ничего не можем для него сделать. Даже просто продолжить борьбу… И решение должен принять я.
Прижатое к груди письмо сминалось всё сильнее, слёзы катились по щекам.
— Прости меня, брат… Прости!..
Трёхглавая гора
С высоты полёта орла взгляду открывался вид на опустевшие поселения, вырубленный и выжженный лес, курганы на местах погребальных костров, проложенные дороги в горах, оставленный лагерь на Митриме, пустынную равнину Ард-Гален, на которой пока не выросла новая трава, и северные земли, покрытые вечными снегами и морозной дымкой.
Эльфы уходили через лес на юг от гор, орков нигде не было.
***
— Можно ли считать, что Мелькор победил Феанаро? — задумался Ауле.
— Да, Мелькор победил Феанаро, — отрешённо произнес Манвэ, гладя перья орла.
— Но ведь разбиты обе армии, и продолжать войну они не могут. Никто из них.
— И в этом ты прав. Победа Мелькора равносильна поражению. Нескоро брат восстановит силы, если вообще восстановит. Об этом не должны знать даже Майяр, даже Эонвэ и Курумо. Никто не может нанести Валар сколь-нибудь существенный урон — вот истина, которую обязаны помнить все. Понимаешь, почему, Ауле?
Ауле понимал. Но чувствовал, как единая энергия, единая Песня Творения распадается, всё сильнее отдаляя друг от друга мелодии и аккорды.
***
Зачем… Зачем сердце продолжает биться?..
Сознание снова ясное, но кромешная тьма окружила и лишила зрения: в камере больше нет ни одного источника света.
Боль приковала колени к полу надёжнее самых крепких оков — ногами не шевельнуть. Тело подвешено на цепях за руки, и только голову ничто не сковывает, но сил её поднять нет.
Тьма. И тишина. Полное одиночество, которого никогда в жизни не было: рядом всегда находился кто-то из своих или чужих… Всегда!
А здесь никого. И зачем было ставить пленника на колени? Перед кем? Перед пустотой?
— Именем Создателя Эру Илуватара… — прошептал Майтимо, стараясь справиться с болью. — Приношу я Клятву…
«Клятва со мной всегда, — обречённо подумал сын Феанаро. — Это перед ней я стою на коленях».
***
— Значит, нам пора прощаться, — печально улыбнулся Амдир, пожимая руку Макалаурэ, а потом Линдиро. — Жаль, что победа досталась вам такой ценой, но, если теперь в лесах больше не будет орков и других тварей главной северной твари, значит, всё было не зря.
— Конечно, не зря, — выдавил из себя улыбку наместник, до этого момента уверенный, что уже оплакал и отца, и брата, и остальных, и слёзы высохли в его глазах. — Здесь, у реки мы сможем основать город. Хороший… С крепкими стенами.
— Именно! — подбодрил держащегося из последних сил менестреля Амдир. — А соберётесь воевать, отправите мне птичку. Клетку я оставил твоей охране.
— Спасибо, — кивнул Макалаурэ. — Спасибо, воин.
— До встречи. Друг.
***
В одно мгновение оборвавшаяся вечность во тьме обратилась переливами света, смешалась с рвущими плоть ударами кнута, беспорядочно бьющими, куда получится. Перед палачом поставили задачу: лишить пленника последних сил, чтобы можно было отстегнуть его от цепей с полной уверенностью, что он не станет мешать делать с собой то, что запланировано.
Мерный стук сердца звучал в такт хлысту, возвращая выбитое болью сознание. Тело умоляло о пощаде, заставляло просить прекратить избиение, но губы, уже привычно, шептали совсем иные слова.
Удар лицом о каменный пол заставил содрогнуться и открыть глаза. Это уже было бесполезно: боль смазала мир дрожащей влажной пеленой, и Майтимо ничего перед собой не видел. Лишь игру дивных красок ещё мог различить находившийся на грани жизни и смерти эльф. И всё ещё был способен ненавидеть эту красоту.
Истерзанное тело подняли, понесли… Лестница… Очень долгий подъём. Но даже стонать уже не осталось сил.
Где-то на грани сознания промелькнуло изумление: почему здесь так жарко? Что это? Подъёмник?.. Тьма…
Неожиданная резкая боль вгрызлась в левое запястье, словно отрывая последний уцелевший кусок кожи, а потом — в бедро, пришив к нему руку стальным кольцом. Теперь ей не пошевелить.
— Твоя королевская корона! — рассмеялся кто-то, вроде бы не Моргот.
Сквозь туманную пелену перед глазами, Майтимо различил свой медный венец, который, видимо, не потерялся на поле боя. Металл на концах заострили и, держа Нельяфинвэ за волосы, продели венец под кожу. Кровь потекла по вискам.
— Теперь корона с тебя не упадёт! — снова прозвучала насмешка.
На шее закрепили плащ. Майтимо догадывался, что это его собственный, со звёздами. Промелькнула мысль: Моргот решил — пленник ему больше не нужен, и его можно «отпустить». Феаноринг не верил, что братья приняли условия.
Они не могли! Нет! Нет!.. Они же поклялись! Именем Создателя Эру...
В стене открылась дверь, напоминающая подъёмный мост, став продолжением пола. В лицо ударил ветер со снегом, и Майтимо увидел, что находится высоко в горах.
«Меня отсюда сбросят, — пришла равнодушная догадка. — Скорее бы уже».
Скала была странная, и, если бы Нельяфинвэ не пребывал в полумёртвом состоянии после пыток, заметил бы, что склон со стороны владений Моргота напоминает сторожевую башню, на стене которой можно закреплять лестницы, есть двери и бойницы. Это крепость, лишь замаскированная под гору. И здесь очень жарко…
Кто-то схватил за правую руку, и запястье оказалось стянуто чёрным стальным кольцом с длинным, словно меч всадника, штырём. Металл был очень тяжёлый.
— Я его одна не потащу! — просвистел оглушающий мерзкий голос, смешиваясь с хлопаньем крыльев.
— Не придётся! — ответил ещё один.
Перед глазами замелькали тени, в плечи, под рёбра и в бедра впились длинные когти, и, разрывая плоть, тело подняли в воздух. Практически лишившись сознания от боли, Майтимо всё же видел, как его протащили между пиками Трёхглавой горы, а потом с размаха ударили о склон, прижав к нему на высоте, превосходящей три крепостные стены. Сверху была спущена лестница, и орк, стоявший на ступеньках, взял руку Майтимо за штырь на стягивающем запястье кольце, вставил его в небольшую трещину в скале и тяжёлым кузнечным молотом вбил в камень до упора.
— Отпускайте! — довольно произнёс орк, когти разжались, и подвешенное за руку тело содрогнулось.
Откуда-то взялись силы закричать. Наверное, их подарила надежда, что довольно скоро перетянутая рука отомрёт и оторвётся, и тогда равнина Ард-Гален, простирающаяся далеко внизу, наконец, избавит от боли истерзанного пленника Моргота.
Конец третьей части.
Часть четвёртая: Путь через Хэлкараксэ. Каким цветом рисовать снег?
— Сколько оттенков белого цвета ты видишь, Артаресто? — приобнимая сына за плечи, спросил Финдарато. — Только не спеши с ответом! Присмотрись.
На кончик носа легла снежинка, и эльф сдул её, выставив вперёд нижнюю губу.
— Если бы я рисовал картину, — задумчиво ответил Артаресто, — взял бы белый — много белого! — синий и чёрный, и бесконечно смешивал бы эти три цвета, чтобы переходы стали плавными, живыми.
— А теперь посмотри назад, — загадочно улыбнулся Финдарато. — Что насчёт этих оттенков?
Взгляды эльфов устремились к пламени костров. По расчетам, сделанным много лет назад, именно здесь заканчивалась земля, дальше — только толща льда на поверхности воды. Прекрасный повод устроить длительный привал, жечь костры, не жалея дров и не боясь растопить опору под ногами.
— Так сколько же новых оттенков дарит пламя снегу? — повторил свой вопрос Финдарато.
— Значит, — улыбнулся Артаресто, — нужен ещё красный и жёлтый.
— Именно, — взгляд принца Инголдо стал загадочным. — Теперь у тебя есть все основные цвета. Понимаешь, что это значит?
Юный эльф отрицательно покачал головой.
— Это означает, — подмигнул Финдарато, убирая рукой в дублёной перчатке от глаз мех капюшона, — что, рисуя снег, ты набрал красок и для цветов, растущих в садах, и для ярких певчих птах, и для лесного разнотравья. Зима, сын мой, для нас не будет длиться вечно. Пойдём к костру. Только сначала я возьму арфу.
Артанис услышала слова брата и сразу же отвлеклась от своих верных подданных, что-то показывающих ей на карте.
— Финдарато! — с тревогой в голосе сказала принцесса. — Арфа подождёт!
— Нет, не подождёт! — словно ребёнок, показушно закапризничал Инголдо, доставая из сумки инструмент, уже начавший играть монотонную мелодию. — Видишь, поёт. Ей без меня скучно.
Поднеся звенящую серебряными струнами арфу, управляемую магией, к костру, вокруг которого танцевали, пили вино и ели выловленного из моря зверя, которому пока не придумали имени, Финдарато запел:
— А если там, под сердцем, лёд,
То почему так больно жжёт?
Не потому ли, что у льда
Сестра — кипящая вода,
Которой полон небосвод?
Зима приходит за теплом,
В горячих пальцах снежный ком,
И никаким неверным снам
Не замести дороги нам —
В ночь под невидимым крылом.
— Новости, принесённые разведкой, — попыталась донести важные вести до брата Артанис, — тревожны! Музыка может подождать.
— Ничего не останется от нас, — самозабвенно продолжал петь Финдарато, и его чары заставляли слушателей, даже невольных, забывать обо всём:
— Нам останемся, может быть, только мы,
И крылатое бьётся пламя между нами,
Как любовь во время зимы.
Вслепую вновь перелистай
Пергамент нам доступных тайн —
Лёд, раскаленный докрасна,
Любовь страшнее, чем война,
Любовь разит верней, чем сталь.
Вернее, потому что сам
Бежишь навстречу всем ветрам,
Пусть будет боль и вечный бой,
Не эфемерный, не земной,
Но обязательно — с тобой.
Ничего не останется от нас,
Нам останемся в лучшем случае мы,
Хорошо, что уже не страшно,
И пламя пляшет, как любовь во время зимы.
Арфа всё играла и играла, костры пылали ярче. Безветрие радовало сердца, снег не обжигал лица, небо не затягивала белесая ледяная мгла, и, глядя на звёзды, эльфы улыбались.
— Что за тоскливая песня? — фыркнул Айканаро, подбрасывая хворост в огонь.
— Артанис говорит, что-то плохое случилось, вот я и грущу, — вздохнул Финдарато.
— Я не говорила, что случилось плохое, — прищурилась Артанис. — Вести тревожные, но не злые. Всё это время мы шли по следам наших собратьев, по проложенной ими тропе. Пытались их догнать и не поспевали. Но за теми ледяными скалами впереди следы обрываются.
— Это всё орлы Манвэ, — развёл руками Финдарато. — Спустились с небес и… Унесли наших собратьев.
Принц не уточнил, куда именно могли унести эльфов верные соглядатаи Владыки Арды, поэтому каждый придумал своё направление полёта исполинских птиц с несколькими сотнями Нолдор на спинах.
***
Ледяная стена выросла на пути тысячами мечей и копий, выступив из обжигающего холодом мрака, словно армия призрачных стражей Северного Моря, не желающих пускать чужаков в свои владения.
Предыдущая подобная преграда была ниже и гораздо более пологая, поэтому Финдекано с войском даже не посчитали ледяные глыбы серьёзным препятствием на пути, прорубив в склонах ступени и преодолев горы за время, равное половине дневного перехода. Сложнее всего было перетаскивать груженные телеги, переделанные в сани, но и эта задача оказалась вполне выполнимой.
Внизу простиралась тонущая во мраке ледяная пустыня, сначала показавшаяся бескрайней, но постепенно удалось рассмотреть скрытую тьмой угрозу. Границу вдалеке охраняли стражи — отвесные белые скалы, ощетинившиеся прозрачными, обжигающими холодом лезвиями. Они встали перед бесстрашными воинами непреодолимой стеной и угрожали пиками даже звёздам.
Вдруг со всех сторон полетел снег.
— Быстрее к горам! — попытался перекричать неожиданно налетевший ураганный ветер Финдекано. — Ищите укрытие!
Снег хлестнул лица, метель завыла по-звериному, небо в одно мгновение полностью скрылось среди чёрных и белых вихрей, тьма обрушилась на путников обжигающим кожу морозом, и, не в силах устоять на льду под ударами ветров, эльфы падали в наметённые за считанные мгновения сугробы и подняться на ноги уже не получалось. Зовя друг друга среди ослепляющей хлещущей снегом тьмы, Нолдор передавали собратьям длинные веревки, чтобы сделать связки и не потеряться. Никто не знал, сколько времени продлится метель, но уже все участники похода, сбитые с ног, заметённые снегом и дрожащие от холода, потеряли направление, в котором двигались. Ледяную стену больше видно не было, и Нолдор пытались ползти среди вышибающих дыхание, кружащих режущий ножами снег ветров, в теперь уже ничего не означающем направлении «вперёд», чтобы просто не замёрзнуть.
***
Форменоссэ скрылся позади за покрытыми лесом холмами, но в сердце остался навсегда.
«Символ краха Амана», — снова и снова вспоминал свою первую мысль при виде суровой мраморной твердыни Нолофинвэ. Почему-то со злорадством наслаждаясь пониманием, что тоже приложил руку к событиям, изменившим ход истории, пусть даже в таком ключе, старший брат короля эльфов Валинора, усмехнувшись, посмотрел на своего менестреля, ехавшего рядом, полностью погружённого в свои мысли.
— Ты рад, что теперь делаешь со своими братьями общее дело? — с каким-то неприятным чувством спросил Нолофинвэ Аклариквета. — Вы же раньше не были дружны, а ныне покидаете «благословенный» край вместе.
— Я верю, что мы поступаем правильно, — соврал музыкант, на самом деле вообще не думавший о братьях до этого момента.
Родители Аклариквета и двое их старших детей родились в Средиземье, и наотрез отказались покидать Валинор, что бы здесь ни происходило. С сестрой, присоединившейся к Исходу, у менестреля не было вообще никаких отношений ровно до того момента, как Аклариквет стал петь для принца Нолофинвэ. Нолдо понимал, чего на самом деле хочет от него сестра, в душе даже оправдывал её желание красиво одеваться, носить дорогие украшения и удачно выйти замуж, но эта эльфийка как была для него чужой, так и осталась. С присягнувшими Нолофинвэ братьями отношения были точно такими же — никакими.
— Но, безусловно, да, — опомнившись, согласился Аклариквет, — я рад. Очень.
— Хорошо, — печально улыбнулся Нолофинвэ. — Видишь снега впереди? Скоро только на них и придётся смотреть. А пока, послушай, о чём надо петь. Мы безнадёжно отстали от улетевшего вперёд, словно выпущенная вслепую стрела, принца Финдекано, и даже от вечно плетущихся позади всех отступников Третьего Дома Нолдор. Но это не блажь, не промедление и не внезапное желание всё бросить. Я должен был увидеть могилу отца. Не хочу говорить о том, что Феанаро мог бы сделать последнюю спальню для якобы горячо любимого родителя роскошной, а он, похоже, даже не думал над этим, сразу побежав захватывать власть, воспользовавшись всеобщим замешательством. Это уже неважно, Феанаро получит своё, когда мы придём в Эндорэ. Спеть нужно о том, что смерть — это лишь начало пути. Её не надо бояться, ведь рядом с могилой мудрейшего из правителей эльфов, когда-либо живших в Арде, вырастает новое поколение…
Нолофинвэ вдруг замолчал, с горечью морща лоб.
— Нарнис не ушла с супругом, — решил, что надо хоть что-то сказать, Аклариквет. — Почему?
— Финьо не захотел её брать, и она подчинилась, — в голосе нового лидера Исхода прозвучала тоска. — Нарнис хорошая жена. Иногда мне кажется, Аклариквет, что мой договор с племянником о свадьбе Финьо с его дочерью — единственная хорошая идея, не имевшая дурных последствий, воплощённая совместно Первым и Вторым Домами Нолдор.
Примечание к части
Финдарато поёт "Любовь во время зимы" гр. Мельница
Лориэн
Высокая серебристая фигура идущего впереди длинной процессии Майя засияла волшебным белым светом, расходящимся лучами из груди, из самого сердца. Мрак расступился перед следующими за проводником эльфами, открыв истомлённым дорогой и скорбями взглядам красивейший воздушный дворец, утопающий в цветах и переливах чарующего света, похожего на сияние Древ. Навстречу путникам, блистая звёздами, вышла улыбающаяся дева, и каждый видел её именно так, как представлял себе совершенство и добро, воплощённые в женском обличии. И каждый услышал именно те слова, какие хотел.
Лориэн затягивал в себя, словно долгожданный сон, накрывающий одеялом грёз усталого странника, наконец, нашедшего ночлег. И королева Мириэль, спящая и улыбающаяся во сне, утопающая в шелках и кружевах, стала символом покоя, который можно добровольно обрести, устав от жизни. Но это не смерть. Лишь нега, в любой миг найдутся силы стряхнуть забытье с неподвижных ресниц, и снова пробудиться для мира, чтобы с очистившимся от боли сердцем, открытым для счастья и любви, вернуться домой.
Присутствие Вала Ирмо ощущалось повсеместно, создавая прекрасную иллюзию свободы и безопасности. Здесь ведь нет места злу и тьме. Интуиция усиливается, можно перенестись душой к тем, кто далеко и почувствовать их тепло, незримо оказаться рядом.
***
Сидя на высоком берегу сияющей серебристыми бликами реки, и почему-то доставая ступнями до теплой ласковой воды, слушая трели пташек с розово-золотыми пёрышками, эльфийка обняла себя за плечи, чувствуя объятия любимого всем сердцем супруга, который ушёл сражаться за мир и свет рядом со своим другом. Сейчас он далеко за морем, Мириан видела, как её муж и двое сыновей поскакали на охоту от хорошо укреплённого лагеря на прекраснейшем озере, поверхность которого слегка скрыта туманом. У них всё хорошо, и, разумеется, Моргот устрашился прибывшей армии во главе с Феанаро, и уже прислал гонцов с предложением мира. Он отдаст похищенные Сильмарили, и Феанаро поведёт войска обратно.
— Я скоро вернусь, не бойся, — говорит супруг, почувствовав незримое присутствие жены.
— Я и не боюсь. Я знаю, что с тобой всё хорошо. Теперь вижу это.
— Мы снова будем вместе, любимая. Войско Феанаро сядет на корабли, и Нолдор с победой приплывут в Альквалондэ! Мы вернём суда в порт, и я больше никогда тебя не оставлю. Ты же веришь мне, Мириан?
— Конечно, верю, Асталион. Всегда верила, и нет причин сомневаться.
Свет былой любви
Собрав в стеклянную колбу падающую с неба пыль и смешав её с водой и бурой солью, а затем залив получившейся светящейся ярко-красной жидкостью алмазную крошку, насыпанную в кварцевый витой сосуд, Нерданель поставила на стол сделанный таким способом фонарь, способный заменить три десятка свечей.
Вечерняя песнь отзвучала, на улицах, и так опустевших, стало совсем тихо. Что делать с покинутыми навек дворцами, особняками и небольшими домиками, ещё не было решено, однако уже стало очевидным, что находиться в полностью вымерших пригородах и небольших поселениях страшно и невыносимо тоскливо. Король Арафинвэ предложил всем желающим переезжать ближе к центру Тириона, занимая и перестраивая здания, на которые уже точно некому претендовать, но эльфы не спешили покидать любимые дома, даже если они оказывались в окружении навек погасших окон и запертых дверей.
Нерданель посмотрела на светильник. Может быть, правда стоит вернуться во дворец, где жила с мужем и сыновьями? Сейчас там осталась только супруга Курво с дочерьми, её две сестры с детьми и их слуги и помощники. Да, наверное, стоит. Но не сейчас.
Сначала надо закончить скульптуру. Почему-то Нерданель очень хотелось научиться создавать из гипса, камня и дерева то… Что больше никогда не получится увидеть… Живым.
Неожиданно вспомнилась глупая песня продажного менестреля про перо диковинной птицы, которое способно решить все проблемы. Как же сейчас не хватает именно такого волшебства!
***
Холод обрушился резким порывом ветра, и почему-то пришло понимание, что… Всё. Тепла больше не будет. Назад пути нет, а впереди только морозный мрак. Вдруг стало очень страшно от мысли, что придётся идти по льду, лежащему на воде пугающей глубины, держась близко к границе моря, чтобы удобнее было ловить рыбу и морских зверей.
Казалось бы, всё рассчитали до мелочей, но Аклариквет был уверен: там, за белыми скалами обязательно будет что-то такое, что живущим в тепле и покое эльфам просто не приходило в голову. И когда за спиной сомкнулась белая холодная мгла, менестрель почувствовал, как из глаз капают слёзы, сразу же превращаясь в крошечные льдинки.
— У тебя есть дети, музыкант? — спросил вдруг Квеннар, делая записи прямо на ходу.
— Дети? — Аклариквет, казалось, не сразу понял, о чём его спросили.
— Да, дети.
— Полтора десятка племянников считаются? — натянуто улыбнулся менестрель.
— Это всё не то, — со знанием дела сказал летописец. — Так получилось, что моя жена и дети не ушли в Валинор, я решил, что обязан уважать их выбор… И тосковал долгие века.
«Вот, значит, почему на самом деле этот книжник решил присягнуть моему королю! — усмехнулся про себя Аклариквет. — А сколько было самооправдания! Истину он ищет! Хотя, возможно, одно другому не мешает».
— Если бы у тебя были дети, — продолжал говорить Квеннар, смотря снизу на едущего верхом менестреля, — ты бы видел в этом снежном пейзаже не препятствия, а возможности. Смотри, как юная Иттариэль веселится с детишками. Пока взрослые идут с кислыми физиономиями, малыши уже все извалялись в снегу, бросают друг в друга снежные шарики, играют в догонялки и визжат от восторга. Уверяю тебя, певец — если расчёты верны, и наш путь продлится около пяти сотен дней, то вся эта малышня потом будет проситься обратно в снега, чтобы снова резвиться здесь. Видишь, к детям уже и взрослые присоединяются. Леди Эленнис сама веселится, словно дитя.
Аклариквет молча кивал, но не слушал. Страх постепенно проходил, стало понятно, что шипованные подковы позволяют лошадям не скользить на льду, а тёплая одежда действительно греет, однако менее тоскливо не становилось. Смотря на своего короля, снова объявившего себя владыкой Нолдор, не желающих покориться воле Валар, гарцующего впереди и что-то с чувством рассказывающего сыну, менестрель не мог выбросить из головы воспоминания о последней встрече с Анайрэ.
Это произошло перед коронацией Арафинвэ. Можно было только догадываться, что чувствовал отвергнутый Валар Нолофинвэ, но, надо отдать ему должное, старший из сыновей Индис держался достойно. Послав ещё раз, напоследок, Аклариквета пройти по улицам с песнями про Ольвэ и Феанаро, лидер второй волны Исхода вдруг вспомнил, что просил своего певца сочинить песню для Анайрэ.
«Знаешь, Аклариквет, — сказал Нолофинвэ, — уже неважно, что ты для неё споёшь. Для меня неважно. Но я знаю, ты всё сделаешь правильно. Вернёшься, выполни это поручение своего… Да, я же опять не король… Своего господина».
И в этот момент Аклариквет вдруг понял, что та песня, которую он написал для Анайрэ, — совсем не то, что нужно. Ещё мгновение назад менестрелю казалось, что любовь Нолофинвэ и Анайрэ — нечто романтически-возвышенное, светлое и прекрасное, ведь их свадьба не была договорной, и при первой встрече с тогда ещё юными супругами Аклариквет увидел именно любовь между ними. Не страсть, которую всегда замечал и хотел замечать у Феанаро и Нерданель, не желание и влечение. Нет! Это были чувства. Поэтому менестрель не мог понять, почему Анайрэ не уходит в Средиземье с мужем. А теперь… «Уже неважно, что ты для неё споёшь». Как же так? Для Нолофинвэ принципиально значимо, что поётся для народа, и не имеет значения песня для супруги…
В голове сразу сложились образы и воспоминания: всё, о чём хотел бы поговорить сам менестрель со своей любовью. Почему-то именно в тот момент стало очень больно от понимания, что совершенно не с кем поделиться своими переживаниями — никто просто не станет слушать… Ни про Альквалондэ, ни про страх перед льдами…
Аклариквет вспомнил, как Анайрэ слушала его, молчала. И улыбалась.
"Ночь темна, мир отчаянно пуст, облака плывут домой.
До тебя долетит моя грусть, упадёт с ресниц слезой.
Жизнь и смерть — два кратких мгновения,
Бесконечна будет лишь любовь.
Я вернусь к тебе дождём, утренней метелью за окном.
Серебро горстями брошу я к ногам твоим.
Я вернусь к тебе грозой, радугой воскресну над землёй.
Погашу дыханием ветра свет былой любви.
Мрака тень скроет раны мои, превратит в рубины кровь,
И оставит меня одного умирать среди снегов.
Я хотел всю жизнь начать сначала,
Но её лишь можно оборвать.
Свет былой любви в конце пути, моя душа к нему летит.
Холод сковал тело моё сотней цепей.
Как простой солдат, в чуждом краю удачу я искал свою,
Как я был глуп, мне скажет смерть, скажет теперь!"
Менестрелю, смотря на эльфийку, всё больше казалось, что в песне звучит именно то, что она хочет услышать. Боится этого, но ждёт. Она в глубине души желает, чтобы супруг раскаялся, чтобы познал боль и вспомнил, как хорошо ему было с женой, как прекрасна была их любовь. Жестоко, эгоистично, но… Заслуженно…
— А он для нас споёт? — из воспоминаний швырнул в реальность тонкий детский голосок, и Аклариквет увидел бегающих вокруг его лошади маленьких эльфов, с ног до головы облепленных снегом.
— Нет! — хихикнул кто-то постарше. — Он только за плату поёт. У тебя столько богатств нет, чтобы оплатить его музыку.
В менестреля прилетел снежок и детский смех, маленькие эльфы убежали к очередному сугробу, чтобы разворошить его в одно мгновение.
— Дурная у тебя слава, — покачал головой Квеннар, отряхиваясь.
— Заслуженно, — отвернулся от летописца Аклариквет. — Заслуженно.
Примечание к части
"Свет былой любви" гр. Ария
Немного перефразирован
Лисёнок Питьо
Взобравшись на вершину ледяной горы, высотой с тирионский дворец, практически не используя снаряжение, Глорфиндел, самодовольно улыбаясь, балансируя на испещрённой трещинами скользкой поверхности и намеренно игнорируя сбивающие с ног ветра, налетающие с разных сторон, помахал рукой безнадежно отставшему от него Эктелиону, который ещё не добрался и до середины подъёма. Достав из-под мехового плаща дрожащего от страха огненно-рыжего лисёнка, эльф нежно погладил прижатые ушки и поцеловал острую мордочку.
— Не бойся, малыш, — Глорфиндел поднял вверх зверька и слегка подбросил, а потом снова прижал к груди, успокаивая. — Ты слишком домашний, Питьо, привыкай жить на воле. Со мной.
— Принцесса Финвиэль ни за что не подарила бы тебе лисёнка, если бы знала, какой ты сумасшедший! — крикнул снизу Эктелион. — Ты воспользовался тем, что девочка ещё маленькая и глупая.
— Ничего подобного! — рассмеялся Нолдо. Ветер сорвал с его головы капюшон и растрепал золотые волосы. — Я просто очень понравился дочке Финдекано. Принцесса Финвиэль сказала, что хочет за меня замуж.
— В кого она такая глупая? — театрально ужаснулся Эктелион, всё ещё находясь далеко внизу.
Лисёнок жалобно заскулил, и Глорфиндел снова погладил прижатые ушки.
— Видишь, малыш, — сказал Нолдо, с трудом натянув капюшон, путаясь в волосах, — пока неуклюжий Эктелион карабкается к нам, мы с тобой уже видим, что в миле от нас, за ледяными холмами, где заканчивается земля, в небо поднимаются дымы костров. Всё это время мы шли по следам именно тех эльфов, которые там сейчас отдыхают. Как думаешь, малыш, это папа твоей бывшей хозяйки или наши медлительные собратья из Третьего Дома?
— Готов поспорить, — ответил за лисёнка Эктелион, — это Финдарато. А принц Финдекано уже очень далеко впереди.
— Хотел бы я сделать изо льда мечи, — мечтательно произнес Глорфиндел, гладя зверька по голове, — и на вершине горы, обдуваемый ветрами, рискуя соскользнуть и разбиться, проверить, кто более искусный боец…
— Ты понимаешь, что с тобой сделают, если по твоей вине погибнет принц Финдекано? — Эктелион смотрел на друга, как на умалишённого.
— А я не сказал, что хотел бы сразиться с ним, — с озорным огнём в глазахпроизнёс Глорфиндел. — Он же мой будущий тесть, как я могу подвергать принца Финдекано опасности?
— Тогда кто же этот несчастный?
Подняв лучистые глаза к звёздам, воин долго молчал, потом подмигнул другу:
— Кто бы ни оказался достаточно храбрым для такого поединка, тебе надо знать только то, что лисёнок в случае моего проигрыша достанется тебе. И принцесса тоже.
***
Воющий ветер не стихал ни на миг, пробираться сквозь сугробы, доходящие до пояса, становилось чем-то невыполнимым, веревки рвались, сани застревали, от мороза трескался даже прочный металл полозьев. Но если остановиться… Самым ужасным было то, что буран налетел внезапно, и сразу со всей мощью. Финдекано понимал: пережив удар стихии в этот раз, можно в любой момент снова оказаться в центре снежного шторма, и как этого избежать, совершенно непонятно.
Уже не чувствуя ни рук, ни ног, ни кожи на лице, старший сын Нолофинвэ вдруг понял, что верёвка, связывающая его с собратом, идущим позади, натянулась слишком сильно. Перекричать воющий, постоянно меняющий направление ветер не представлялось возможным, Финдекано остановился, чтобы развернуться и сделать несколько шагов назад, но вдруг порыв ветра опрокинул его на спину, мгновенно засыпав снегом. С огромным трудом поднявшись, чувствуя валящую с ног усталость, Нолдо всё же вгляделся в воющий, кружащий обжигающие морозом и ранящие колючим снегом вихри мрак, но ничего рассмотреть не мог. Ситуация всё больше казалась безнадёжной, создавалось впечатление, что буря продолжается уже вторые сутки…
***
— Что-то мне подсказывает, — вздохнул Нолофинвэ, наблюдая, как ставят его шатёр, — что наш поход затянется.
Турукано, полностью закрыв лицо шерстяным шарфом, оставив открытыми холоду только глаза, осмотрелся. Да, с таким количеством женщин и детей, которым отдых нужен гораздо чаще и более долгий, чем рвущимся в бой воинам, продвигаться быстро невозможно, но придётся постараться, ведь находиться во льдах тяжело и, вполне возможно, опасно. Да, об этом не говорилось прямо… Но ведь все понимают, что неизученная даже вечно рвущимся узнать всё и обо всём Феанаро северная территория, скорее всего, таит в себе множество неприятных сюрпризов. С другой стороны… Южная часть Валинора, как оказалось, тоже непредсказуема и полна трагических стечений обстоятельств.
— На всё воля Эру, — насмешливо произнёс Квеннар, снова что-то записывая.
— Не вижу в этом ничего забавного, — Турукано почему-то показалось, что не стоит шутить на тему Творца. Видимо, сказывались воспоминания о Клятве Феанаро. Та ещё шутка…
— Прости, — сразу загрустил летописец. — Я не хотел тебя обидеть.
Издалека донёсся лай собак, но быстро прервался, значит, опасности нет.
— Наконец-то! — всплеснул руками Нолофинвэ. — Шатёр готов. Сын, пойдём, есть разговор.
Турукано был несказанно рад возможности уйти хоть в какое-то укрытие. Конечно, хотелось согреться совсем иным способом, но с отцом поговорить все равно придётся, поэтому лучше сделать это сейчас, пока Эленнис резвится с детворой.
***
Снежинки лениво падали с неба, белыми узорчатыми хлопьями ложились на раскрытые ладони.
— Я скоро забуду, как выглядят мои руки, — рассмеялся Финдарато, — даже спать приходится в перчатках.
— Меня беспокоит другое, — Артанис была встревожена, — какой силы и продолжительности должен был быть снегопад, чтобы полностью скрыть следы пяти сотен воинов? И почему там, за холмами, была одна погода, а здесь — совсем другая?
— Валар в Хэлкараксэ не создают приятные условия для жизни, — пожал плечами Финдарато. — Видимо, без влияния Владык, вся Арда была бы непредсказуема и опасна.
— Без Валар Арды бы не было, братец. И Хэлкараксэ тоже спели они. Как думаешь, зачем? Может быть, чтобы запереть нас у себя в красивой ласковой тюрьме, не оставив выбора? Ведь, братец, если уйти нельзя, придётся подчиняться.
— Твои амбиции, сестра, тебя до добра не доведут, — с интонацией умудрённого веками научных изысканий книжника заявил Финдарато. — Хотя, нет, тебя, наверно, доведут. А вот меня точно погубят. Но, знай, я совершенно не в обиде. Моя любовь к тебе искренна, самоотверженна и абсолютно жертвенна.
— Финдарато! Перестань.
Ответом стала только беспечная улыбка. Лицо брата Артанис раскраснелось от мороза, разнообразие оттенков добавляло пламя костра.
— Приветствую, Третий Дом Нолдор! Надеюсь, ваши псы надёжно привязаны?
— Лаурэфиндэ! — обрадовался Финдарато. — Эктелион! Вы решили идти в Эндорэ вдвоём?
— Втроём, — широко улыбнулся Глорфиндел, указывая на едва заметную под меховым воротом мордочку. — Я ищу искать себе противника для поединка на вершине ледяной скалы! Здесь такой имеется?
— Ты не по адресу, — хохотнул Айканаро, — здесь у всех есть головы на плечах, и терять их никто не собирается.
— Очень-очень жаль. Тогда скажу другое: мой король Нолофинвэ от вас в двух днях пути. Полагаю, есть смысл объединиться.
— Но сможет ли король Финдарато Артафиндэ Инголдо Арафинвион при этом не стать его подчинённым? — прищурилась Артанис, и её брат от удивления открыл рот: король Финдарато? С каких пор?
— Всё зависит от него, — снова рассмеялся Глорфиндел. — С вершины горы я видел гнездящихся птиц на прибрежной скале в восточном направлении. Прежде чем возвращаться к королю, я хочу пойти на охоту. Кто со мной?
— Айканаро пойдёт, — приказала Артанис. — Возьмёт двоих собратьев.
Её тон не предполагал споров, поэтому эльфу ничего не оставалось, кроме подчинения.
Куруфинвион-главный
Когда под ногами задрожала земля, и со сводов пещеры посыпался песок, Нолдор под условным предводительством молодого господина Тьелперинквара бросились к выходу, но горы содрогнулись, загудели, и на пути эльфов начали падать камни.
— Назад! — закричал кто-то за спиной Тьелпе. — Спасайтесь!
Подумав, что вся надежда сейчас только на факелы, внук Феанаро и его отряд побежали вглубь пещеры в сторону от шахты, к большому озеру с обманчивой прозрачной водой, которая казалась совсем неглубокой.
Позади послышался грохот и рёв, а потом — сотрясающие свод пещеры шаги, и стала понятна причина обвала: огромная мускулистая тварь, бегущая на двух мощных ногах и размахивающая непропорционально длинными руками с кулаками, размером с её массивную голову, которой не причиняли вреда падающие камни, бросилась на эльфов, ударяя в стены пещеры, руша монолитный свод.
В мерцающем свете факелов мелькали причудливые образы на стенах, от стремительного бега огонь стелился и угасал, и в полумраке глаза чудовища горели алым.
Выбежав на берег озера, эльфы выстроились полукольцом, держа наготове кирки, молоты и луки. Тварь вдруг ринулась назад и спрыгнула в разлом, из которого вылезла, пробив каменный пол пещеры.
— Не верю, что он сбежал, — начал оглядываться стоявший рядом с Тьелпе эльф. — Надо уходить. Переберёмся в соседнюю шахту, где нашли уголь, там и выйдем к Митриму.
Вдруг прямо из озера выпрыгнула тварь, только что исчезнувшая в проломе. Видимо, где-то в толще горы был проход.
Бросившись на Нолдор, чудовище раскидало попытавшихся атаковать его эльфов, и, сделав не меньше пяти кувырков по камням, прежде чем удар о стену пещеры остановил его, Тьелпе увидел, как его собрата тварь разорвала пополам, откусила голову, а потом, держа добычу в огромных ручищах, снова прыгнула под воду.
***
— Ты в порядке, Куруфинвион? — прозвучал сверху голос, и Тьелпе машинально кивнул, хотя сам не знал, в порядке он или нет.
Кто-то помог встать на ноги, и вроде бы сделать шаг оказалось не больно. В мерцающем неверном свете факелов пещера казалась бесконечно огромной.
— Переход к угольной шахте завален! — крикнули издалека. — Глыбы тяжёлые, нам их не сдвинуть!
— Попробуем пройти вглубь горы, — мрачно произнес Тьелпе. — Здесь всё равно оставаться нельзя.
— Господин Куруфинвион, — остановил его вернувшийся от прохода к угольной шахте эльф, — Салиман идти не сможет: похоже, повреждена спина.
— Несите его, — пожал плечами Тьелпе, считая, что говорит очевидные вещи. — Не задерживаемся больше. В путь.
***
Пострадавшего от подземной твари эльфа пришлось тащить на закорках по очереди. Дорога стабильно шла вниз, что, с одной стороны, радовало, но с другой…
Окружающий однообразный пейзаж вводил в тоску и заставлял сомневаться в верности решения. Может, стоило попробовать пробить проход? Сколько ещё придётся вот так идти вперёд по коридору, который в любой момент может закончиться тупиком? Однако возвращаться придется в гору, а это нелегко, когда нужно нести на себе раненого.
Впереди послышалось журчание. Подойдя ближе, эльфы увидели источник: вода лилась прямо из стены пещеры, стекала по камням обильным потоком и с шумом срывалась в узкую глубокую трещину. Умывшись из источника, эльфы вдруг ощутили прилив сил, и даже покалеченный Нолдо слабо улыбнулся. Конечно, до целебной силы озера Эстэль этой воде было далеко, но сейчас блуждающие в подземелье собратья Феанаро Куруфинвэ были рады любой помощи.
Внезапно дорога расширилась, впереди открылась огромная пещера, пересечённая полноводным ручьём, в котором плавала рыба, а по берегам росли грибы с маленькими круглыми светящимися шляпками, на тонких длинных ножках.
— Здесь даже факелы не нужны, — обрадовались эльфы, понимая, что можно сэкономить масло.
Однако, стоило погасить огонь, позади послышался странный шорох, и два красных глаза вспыхнули в воцарившемся полумраке.
Тьелпе схватился за меч.
— На этот раз дадим бой! — вполголоса приказал сын Куруфинвэ-младшего. — Мы должны научиться убивать этих чудовищ!
Встав полукругом, чтобы закрыть раненого собрата, Нолдор приготовились к бою. Во мраке горели уже две пары глаз. Три. Четыре. Однако, существа не торопились нападать.
— Стреляйте в них! — скомандовал Тьелпе, чувствуя азарт. Да! Наконец-то он главный! Отдаёт приказы, и… Его слушают! Ему подчиняются!
В сторону красных глаз полетели стрелы, послышался визг, и вдруг сверху на лучников спрыгнул огромный монстр, очень похожий на напавшего ранее. Сразу же раздавив ногой голову лежащего на камнях раненого эльфа, чудовище бросилось на успевших отскочить Нолдор, совершенно не обращая внимания на попадающие в упор стрелы.
Забежав за спину твари, Тьелпе выхватил меч и всадил его в бедро чудовища по самую рукоять. Монстр взвыл, рванулся вбок, Куруфинвион сам не понял, как ему хватило сил выдернуть клинок, и в лицо фонтаном хлынула чёрная кровь. Тварь развернулась, огромный кулак с размаха ударил Тьелпе в грудь, отбросив эльфа, словно пушинку, в ручей. Две пары алых светящихся глаз приблизились, и сын Куруфинвэ-младшего, кашляя и с трудом хватая ртом воздух, увидел, что это, скорее всего, детёныши огромной подземной твари. Скаля клычки, маленькие монстры бросились на лежащего без сил Тьелпе, впиваясь ему в руку и бедро. Боль встряхнула, Нолдо рубанул мечом, снеся одному из чудовищ половину головы, а во второго прилетела чья-то стрела. Взрослого монстра уже повалили на камни и, видимо, добили, потому что туша не шевелилась.
Сбросив с себя трупики, Куруфинвион с трудом сел. Мысль была только одна: «Повезло, что ручей неглубокий».
***
— Полагаю, их можно есть, — через силу улыбнулся Нолдо, выдёргивая из мёртвых чудовищ стрелы. — Сожжём наших погибших братьев, а потом и о себе позаботится.
«Всё это должен был говорить я, — думал Тьелпе, выбираясь из ручья, — иначе, какой из меня лидер?»
Наскоро обработав места укусов мазью, сын Куруфинвэ-младшего с ужасом подумал, что под горами его небольшой отряд провёл всего-то около четырёх дней, а уже трое погибших… Невесёлая тенденция.
— «Еды» возьмём столько, сколько сможем унести, — поморщился Тьелпе, глядя на валяющиеся туши, совсем не аппетитного вида, — но здесь не будем останавливаться. Нет гарантии, что на нас снова не нападут.
— Ты прав, Куруфинвион, — согласился эльф, пытавшийся выправить погнувшуюся кирку, — похоже, эти горы опасны, как и леса. В Средиземье скучать не приходится.
«Что мне ответить, — подумал вдруг Тьелпе, — если кто-то предложит вернуться? Как отказаться?»
Почему-то сын Куруфинвэ-младшего совершенно не допускал мысли пойти обратно. Несмотря на то, что места укусов чесались, и присутствовало неприятное жжение, а после удара в грудь дышать было больно, Тьелпе впервые в жизни чувствовал себя свободным и… Взрослым.
И возвращаться под гнёт слабака-отца и тирана-деда не было никакого желания.
Дорогой племянник
Оставив далеко позади временный лагерь бывших вынужденных союзников и окончательно уверившись, что никто не идёт следом, трое Тэлери вышли на широкий тракт и двинулись на юг. Из разговоров, услышанных во время встречи Нолдор и посланников короля Тингола стало ясно, что Дориат надёжно скрыт завесой чар, но ведь о его существовании всё равно известно. Да, враг не может пройти в королевство. А что насчёт друзей? Или… Родни?
— Твоя затея нас погубит, Ру…
— Не называй меня так! Никогда, понял? Забудь это имя! — разозлился главный авантюрист. — И ты мне не родственник! Вы оба — моя свита!
— Даже наедине?
— Даже наедине, — уже мягче произнёс зачинщик побега, — любая ошибка может стоить нам жизней. Но успех принесёт очень многое, я это чувствую.
Дорога поворачивала на восток, лес становился гуще. Над головами Тэлери прошуршали крылья, но, посмотрев вверх, эльфы никого не увидели.
— Странная была птица, — сказал идущий позади бывший подданный короля Ольвэ, — такое ощущение, что крылья лишены перьев. Будто кожистые перепонки.
— Здесь всё странное, не находишь, Эарион? — главный авантюрист сбросил капюшон и расправил длинные серебристые волосы. — Эндорэ — очень странное место. Но, знаешь, Эарион, мне здесь нравится.
***
Здесь лапы у елей дрожат на весу,
Здесь птицы щебечут тревожно.
Живёшь в заколдованном диком лесу,
Откуда уйти невозможно…
Перебирая струны арфы, сидя в повозке с ранеными, один из которых, похоже, больше не дышал, Даэрон пел песню, что высмеяла Лутиэн, но менестрель верил: когда музыка написана для любимой, она рождена в самой тайной глубине сердца, поэтому способна творить чудеса.
Твой мир колдунами на тысячи лет
Укрыт от меня и от света.
И думаешь ты, что прекраснее нет,
Чем лес заколдованный этот.
Пусть на листьях не будет росы поутру,
Звёзды пусть с небом пасмурным в ссоре,
Всё равно я отсюда тебя заберу
В светлый терем с балконом на море.
— Спасибо, певец, — вдруг слабо выдохнул раненый эльф, осторожно касаясь бедра Даэрона.
Менестрель обернулся, чтобы ответить, но увидел лишь застывшую вымученную улыбку на мёртвом лице, и стремительно угасающий волшебный свет, сияющий в глазах прибывших из-за моря собратьев. В душе всколыхнулся протест: «Нет! Посланники Валар не должны умирать! Они… Прекрасны! Уникальны! Они… Несут в мир свет! Они должны жить! Нет-нет! Не умирай…»
— Плачешь, певец? — безжалостно усмехнулся Саэрос, подскакав к телеге. — Нельзя быть таким ранимым. Мир жесток, и боль способна убить. А ты мне ещё понадобишься.
Бросив в руки Даэрона флягу, советник Тингола с презрением взглянул на поникшего менестреля.
— Выпей. Полегчает.
Посмотрев на Саэроса с осуждением, Даэрон убрал с себя руку мёртвого эльфа и вернул вино, не притронувшись.
— Надо остановиться, — громко сказал Маблунг, выезжая вперёд и преграждая путь. — Мёртвым не место рядом с живыми.
— Всегда считал воинов глупцами, — усмехнулся Саэрос, отпивая вино, — но иногда даже вы говорите умные вещи.
— Глупец тот, — прищурился Маблунг, — кто считает себя умнее других.
— Недооценивать себя — вот глупость, воин, — хмыкнул Саэрос.
Даэрон уже не слушал собратьев. Смотря на небо, менестрель вспоминал свою любовь и очень хотел верить, что Лутиэн тоже помнит своего верного певца.
…Всё равно я отсюда тебя заберу
Во дворец, где играют свирели…
***
— Мне кажется, или впереди дым? — Тэлеро насторожился.
— Значит, мы на верном пути, — смотря свысока, сказал лидер беглецов. — Это костры, не горящий город.
— А если орки?
— Мы вооружены, друг мой. Отобъёмся или сбежим, — посмотрев на собратьев-заговорщиков, эльф прищурился. — Почему я постоянно вижу ваш страх? Если моя идея вам не по душе, уходите. Я даже не стану стрелять вам в спину. Возможно.
Сообщники переглянулись.
— Мы с тобой, наш… Господин.
— Так-то лучше! — снова отбросив за спину волосы и расправив плечи, улыбнулся сообщникам Тэлеро. — Вместе мы сможем всё.
***
— Вы кто такие? — раздался из ветвей властный голос.
— У меня тот же вопрос, — отозвался главный авантюрист, продолжая идти и делая знак своим, чтобы тоже не останавливались. — Здесь твоя земля, житель ветвей? Или дорогу ты присвоил, чтобы брать дань с путников и торговцев?
— Дань? — рассмеялись из ветвей. — Что ж, не откажусь. Но вы не ответили на мой вопрос.
— Как и вы! — парировал Тэлеро, вызывая панику у своих сообщников. — Я привык к тому, что на мои вопросы отвечают, даже если они ещё не заданы.
На дорогу, перегородив путь эльфам из Альквалондэ, вышли трое воинов Дориата.
— Я Амдир, военачальник короля Элу Тингола, — представился один из них. — А это мои братья по оружию.
— Безымянные. Хорошо. Так даже проще. Итак, Амдир, перед тобой племянник твоего короля, которого в Благословенном Крае принято называть Эльвэ. Я сын короля Тэлери Ольвэ, имя моё Вольвион. И со мной тоже безымянная охрана. Видишь, традиции у нас до сих пор неизменны. Я желаю видеть своего дядю.
Дориатрим удивлённо переглянулись.
— Племянник? Принц Вольвион? — Амдир сдержанно поклонился. — Что ж, добро пожаловать на родину отца. Полагаю, мой король будет несказанно счастлив.
— Не сомневаюсь, воин, — снисходительно улыбнулся самозванец. — Встретить родню — это всегда неописуемое счастье.
Примечание к части
Песня, которая не нравится Лутиэн - "Лирическая" В. С. Высокого
Как быть лидером?
Места укусов маленьких тварей чесались всё мучительнее, не давая спать. Мазь и охлаждающие примочки приносили только временное облегчение, желание разодрать вздувшуюся покрасневшую кожу, любое прикосновение к которой усиливало зуд, уже начинало перекрывать страх навредить себе.
Увидев, как во время привала, вместо отдыха, Тьелпе возится с ранами, Нолдо, проверявший, хорошо ли горит жир подземных чудовищ и можно ли использовать его для факелов, подошёл к своему молодому командиру и присел рядом.
— Может, стоит прижечь? Позволь, помогу, — с сочувствием произнёс эльф, и, почувствовав в его голосе заботу, которую обычно проявляют старшие к младшим, Тьелпе вскипел:
— Нет, Дуилино! — практически выкрикнул сын Куруфинвэ-младшего, вскакивая на ноги. — Я сам разберусь!
Выхватив факел у сдерживающего насмешку собрата, молодой командир вдруг понял, что, ведя себя так, только подтверждает мнение о себе, как о ребёнке.
— Пожалуй, — смущённо улыбнулся Тьелпе, — мне и правда нужна помощь.
Смотря на пламя факела, эльф вспомнил, казалось, давно забытую боль в обожжённых пальцах, когда, не желая учиться у Вала Ауле, вылил на руку расплавленное золото. Повезло, что кости не успели сгореть…
— Подержите Куруфинвиона, — сказал Дуилино. — Прижгу места укусов.
Зажмурившись, Тьелпе очень хотел стерпеть боль молча, вспоминая рану отца после нападения на него одного из Тэлери во время шторма, но, стоило пламени коснуться воспалённой кожи, сыну Куруфинвэ-младшего осталось только утешать себя, что ожоги, конечно же, болезненнее резаных ран, даже если в них попала морская вода…
***
— Всё закончилось, парень, — откуда-то издалека послышался голос, и Тьелпе со стоном открыл глаза.
— Вот, выпей.
После нескольких глотков разбавленного водой крепкого вина стало немного легче, и сын Куруфинвэ-младшего осмотрел стянутые бинтами раны. Очень хотелось верить, что прижигание помогло, и не зря пришлось терпеть этот кошмар.
— Идти можешь?
Тьелпе поспешил кивнуть и, сжав зубы, натянул брюки, стараясь не задевать повязку на бедре. Эльфы помогли своему молодому командиру подняться и продолжили путь.
На этот раз дорога пошла вверх.
***
Подъём становился всё круче, пришлось карабкаться практически по отвесному склону, и когда удалось добраться до ровного пола пещеры, взобравшись на высоту, равную прибрежным стенам Форменоссэ, эльфы готовы были расцеловать друг друга от радости: откуда-то сверху капала вода и ощущался лёгкий ветерок. Неужели где-то рядом выход на волю?
Однако впереди примерно в сотне шагов путь преградил завал из огромных буро-чёрных полосатых камней, а вправо и влево уходили вниз крутые склоны. Пути вверх больше нигде не было.
Только вниз. Опять.
Почему же потолок пещеры такой высокий, что никак до него не добраться, и не из чего соорудить подъём?
— Элендил, — пытаясь говорить твёрже, выдавил из себя Тьелпе, — проверь, что в правом туннеле. И в левом. Тоже. Надо решить, куда идти.
— Будет сделано, командир! — очень непочтительно согласился Нолдо, годившийся сыну Куруфинвэ-младшего в деды, и это было очень обидно.
Тьелпе отвернулся, рассматривая игру теней на сводах пещеры и буро-чёрных полосатых камнях. Как же стать уважаемым лидером, которого будут слушать даже гораздо старшие собратья и не только из-за прославленной родни? Как это удаётся другим? Силой? Искусством мечника? С ожогом на бедре вряд ли удастся отстоять право власти в поединке…
— Нет, — твёрдо сказал Куруфинвион, — не надо проверок: они ничего не дадут. Только потеряем время. Идём в левый туннель.
Заботливый принц
Саэрос стоял неподвижно, смотря в сторону, мимо собеседников, словно бревно, которое только что принесли к костру, было безумно интересным и представляло значимость, несоизмеримо бо́льшую, нежели внезапное появление родственника короля. Подсвеченный сполохами высокого пламени, советник Тингола, сребровласый, в сером одеянии, казался гранитной статуей, поставленной на месте погибшего в пожаре города.
— Это всё, что мне следует знать о вас? — подал, наконец, голос Саэрос, когда молчание затянулось. — Что ж, не смею донимать расспросами столь высокородную особу. Хочу лишь пояснить одну важную мелочь.
Сорвав длинную бурую травинку с черным колоском на конце и поднеся её к пламени, Саэрос очень внимательно посмотрел в глаза тому, кто назвался принцем Вольвионом. Свет Валинора встретился с сумраком Средиземья, сошёлся в поединке силы, и атака разбилась о непроницаемую стену, но не отступила.
— У любого мудрого правителя, — с прищуром улыбнулся Саэрос, — есть помощники. И мудрые правители помощников ценят. Мне стоило немалых трудов заслужить доверие короля, и терять его я не собираюсь. Это всё, что следует тебе, сын Ольвэ, знать обо мне.
— Знания, — ответил улыбкой на улыбку самозванец, — всплывают постепенно. Они, словно медуза со светящейся шляпкой: медленно поднимаются из тёмной глубины, манят сиянием. Попытаешься схватить — выскальзывают, поэтому брать надо осторожно, нежно. И ни в коем случае не пытаться трогать обратную сторону, спрятанную от глаз. Там может быть смертельный яд.
— Весьма познавательно, — приложив ладонь к сердцу, слегка поклонился Саэрос. — Благодарю за урок. Однажды отвечу тем же, но не сейчас. Мне необходим отдых, да и тебе, принц. Пусть сон будет спокойным.
— И твой, советник.
Двое заговорщиков, сидя у соседнего костра, напряжённо наблюдали за разговором самозваного принца и Саэроса, и очень боялись, что что-нибудь пойдёт не так. Однако «Вольвион» вернулся довольный. Не став ничего рассказывать, Тэлеро взял вино и позвал Даэрона присоединиться к их компании. Музыка создала Арду. Почему бы теперь не создать полезный дружеский союз?
***
В лагере посланников Дориата были восемь раненых Нолдор, и Даэрон пел для них, пока все не забылись сном. Усталый, но счастливый от понимания выполненного долга, менестрель подсел к троим Тэлери.
Внимательно рассматривая эльфов, которых стоило бы считать заморскими братьями, певец сразу заметил, как сильно отличается ровный и мягкий свет в глазах принца Вольвиона от пылающего завораживающего пламени взгляда Маглора.
— Среди прибывших из-за моря так мало Тэлери, — с сомнением произнес Даэрон, отпив вина и снова взявшись за лиру. — Или мне показалось?
Брат и друг «принца Вольвиона» напряглись, но самозванец был прекрасным актёром.
— Нет, сказитель, — с грустной серьёзностью ответил лже-племянник Тингола, — не показалось. Вести, что мы несём твоему королю, горьки.
Даэрон испуганно посмотрел на собеседника, а тот печально улыбнулся.
— Король Ольвэ жив, — продолжил говорить Тэлеро, смотря на огонь, и в его глазах отразилась смерть. — Но мертва наша земля. — Помолчав немного, «принц», вспоминая, как говорил настоящий Вольвион, отпил вина. — Когда в Валинор вернулся Вала Мелькор, ныне наречённый Морготом, он казался нам другом. И он запугал моего отца.
Лже-принц с горькой усмешкой покачал головой.
— Это было нетрудно, к сожалению. Отец… Моргот сказал нам, что создал в Сумеречных Землях множество чудовищ, с которыми теперь справиться не может и сам, и боится, что эти твари приплывут к берегам Амана. Нолдор согласились помочь нам перестроить портовый город, и, узнав об этом, отец оставил Альквалондэ мне, а сам со всей семьёй ушёл от моря, уверенный, что дочь и сыновья защитят его. И… — Лже-Вольвион посмотрел в глаза менестрелю, — мы защитили. Король выжил, но погибло королевство. Тот, кто казался другом, предупреждал об опасности, исходящей от заморских тварей, сам оказался одной из них. Моргот… Он уничтожил Древа Валар, дарившие жизнь и свет Благословенному Краю! Потом, воспользовавшись паникой, напал на Нолдор, но они поистине великие воины, и смогли дать отпор, и тогда, убив короля Финвэ, Моргот в страхе бежал пред воинством Феанаро Куруфинвэ и обрушил свою мощь на нас. Когда… Я решил преследовать врага до конца и отплывал в Средиземье… Обернувшись назад, я видел на месте моего прекрасного города обугленные дымящиеся руины, заваленные мёртвыми телами, которые ещё не успели убрать.
Тэлеро замолчал, а Даэрон со вздохом опустил голову.
— Я запишу вашу историю, — сказал, наконец, менестрель. — Я создал символы, способные переносить звук на бумагу, сделал их удобными для написания, простыми для запоминания. Владыка Элу Тингол за это сделал меня своим певцом и летописцем.
— Отец ничего не рассказывал о тебе, — с сомнением произнес Лже-Вольвион.
— Я родился после ухода эльфов в Валинор, — грустно вздохнул Даэрон, перебирая струны, — жаль… Я бы хотел увидеть Древа.
— Тебе повезло, сказитель, — не согласился Тэлеро. — Увидев Древа живыми, ты бы увидел их и мёртвыми. Поверь, в такие моменты понимаешь, что лучше бы совсем не было счастья, если за него придется платить такой болью.
Эти слова заставили Даэрона содрогнуться. Да, Вольвион прав. Лучше не знать короткого мгновения счастья, если потом будет рвущийся из груди крик отчаяния и полное бессилие перед судьбой. А ещё понимание, что ради нового глотка пьянящего восторга в объятиях любимой, готов опять терпеть боль, причиняемую её безжалостным холодным взглядом. От этого нет спасения…
***
«Как они далеки, эти крошечные огоньки в небе, — думал Белег, сидя около палатки с ранеными. Его напарник, кажется, спал. — Звёзды прекрасны, но недосягаемы для нас. Интересно, какие они вблизи?»
Вспоминая прикосновения рук Лутиэн, воин улыбнулся. Да, принцесса никогда не станет его женой, не родит ему сыновей, но в сердце будет всегда. Думая, что грядёт война и, возможно, пережить её не суждено, Белег решил для себя, что, умирая, будет вспоминать лицо принцессы и представлять, как сможет, пусть даже очень редко, сниться любимой, и, быть может, Лутиэн улыбнётся ему.
— Мне необходимо видеть раненых, — прозвучал певучий голос, словно произносил слова менестрель. — Я принц Вольвион из Альквалондэ, сын короля Ольвэ, брата вашего владыки.
Белег ещё не успел ничего ответить, как принц прошёл мимо него в палатку, оставив у входа своих двоих охранников.
— Ваш господин очень великодушен и заботлив, — удивлённо сказал напарник Белега. — Не отдохнул с дороги, а уже пошёл проведать раненых собратьев.
— Воистину, — согласился брат самозванца. — Принц Вольвион лучший из всех живущих.
Белег хотел заговорить с охраной племянника Тингола, но оба Тэлери дали воину понять, что не намерены беседовать, и дориатский лучник снова погрузился в свои размышления.
***
— У меня мало времени, — с порога заявил самозванец, заходя в палатку. — Господа знахари, оставьте меня наедине с моими собратьями. Как? Вас не предупредили? Я племянник вашего короля. Живее, лекари.
Проводив взглядом подданных Тингола, Тэлеро посмотрел на тех, кто был в сознании.
— Кто-то из вас, возможно, считает меня моряком. Это ошибка. Так же, как ошибка то, что Феанаро враг для Ольвэ. Я — принц Вольвион. Вы — мои собратья. Думаю, объяснять не надо, что будет, если владыка Тингол узнает, что вы сделали в Альквалондэ.
— Да, принц Вольвион, — отозвался один из воинов.
— Я в долгу не останусь, — самозванец прямо посмотрел на нового сообщника. — Желаю всем вам скорейшего выздоровления. Теперь наши пути соединились, я иду в Дориат с вами.
— Это великая честь, принц Вольвион, — громко, давая понять, что кто-то вошёл, произнёс Нолдо с перевязанной грудью.
— Никто и ничто не будет забыто, — с поистине королевским достоинством улыбнулся Лже-Вольвион и вышел из палатки.
Взявшие на себя обязанности лекарей воины Дориата поклонились ему вслед. Родственник Владыки Тингола должен быть окружён подобающим почтением: вдруг он тоже однажды женится на Майэ?
Игра в чудеса
Это было сущим кошмаром.
Тьелпе сидел на камне, чувствуя себя смешанным с грязью. Изматывающие, повторяющиеся по кругу воспоминания о всего лишь одной фразе заставляли краснеть и мечтать куда-нибудь отсюда убежать. Вообще, всё равно куда. Хоть в лапы тем жутким тварям…
«Нет, Куруфинвион, — пренебрежительно отмахнулся Элендил, — без разведки мы не пойдём. Сиди здесь, Дуилино о тебе позаботится. А мы всё проверим и вернёмся, тогда и решишь, куда держать путь».
Это… Катастрофа… Да, сам виноват. Но от понимания ни капли не легче.
Оставшиеся с молодым формальным командиром эльфы занялись метанием кинжалов, обтёсыванием камней и изучением стен, осторожно орудуя кирками. Решив, что надо тоже делать что-то хотя бы кажущееся полезным, Тьелпе расколол буро-красно-чёрный полосатый камень и обнаружил внутри крошечные фиолетовые кристаллы. Они располагались по кругу и напоминали оскаленную пасть. Пасть…
Осторожно тронув ожог на руке, сын Куруфинвэ-младшего понял, что кожа и правда заживает. Хоть одна приятная новость.
Расколов ещё один камень, Тьелпе обнаружил под слоем полосатой породы зелёный кварц, который видел у короля Финвэ. Вспомнилась и сказка об этом минерале.
Это был очень неприятный для совсем ещё юного Нолдо день, когда обожжённые золотом пальцы почти зажили, и отец снова попытался затащить сына к Вала Ауле, но оказалось, Владыка отлучился в горы, оставив следить за порядком Майя Курумо. Обычно очень серьёзный и ни во что не вмешивающийся помощник Вала, внешне похожий на эльфа-нолдо, только со словно посыпанными серым пеплом волосами, на этот раз был странно разговорчивым и долго о чём-то беседовал с отцом Тьелпе, а потом вдруг обнял юного кузнеца, отчаянно сопротивляющегося обучению.
— Ты когда-нибудь видел ярко-зелёный кварц? — спросил Майя. — Уверен, что нет. Готов поспорить на расплавленный слиток золота, не сможешь отличить его от изумруда. Пусть папа отведёт тебя к нолдорану Финвэ и попросит показать сокровище. А потом вернётся ко мне один, и мы поработаем с ним вдвоём, пока ты будешь искать отличия между этим камнем, — Курумо протянул крупный изумруд-кабошон, — и тем, что у твоего родича.
Теперь-то Тьелпе понимал, что внезапно явившись к королю, оторвал владыку от какого-то очень важного дела, а тогда, будучи ребёнком, был уверен, что дед всегда-всегда искренне рад видеть внука.
Отведя юного эльфа в свои покои, нолдоран достал шкатулку из сердолика и золота и загадочно произнёс:
— А теперь приготовься к чудесам.
Шкатулка открылась с мелодичным звоном: в ней оказались крошечные колокольчики, приделанные к крышке. Содержимое закрывал чёрный шёлк.
— Ты абсолютно уверен, Тьелпе, — заговорщически произнёс Финвэ, осторожно водя пальцем по гладкой прохладной ткани, — что заслуживаешь чуда?
Вопрос поставил юного эльфа в тупик.
— Чудеса, — со знанием дела сказал нолдоран, — должны быть наградой, а не платой вперёд. Зелёный кварц, Тьелпе, это не просто минерал! Он очень редкий, и тот, кто найдёт его, должен сделать выбор, расплата за который будет великой. Взяв в руки зелёный кварц, эльф обязан решить сразу, не задумываясь: его сердце останется живым, бьющимся, из плоти и крови, уязвимым для чувств, или же поменяется местами с зелёным кварцем. Нашел минерал в камне — должен положить сердце в него, а в грудь вставить кварц. Нашёл в реке — понимаешь, как поступить. А ты нашёл что-то в моей шкатулке. Только маленький эльф не знает, поменял ли его добрый любящий дедушка местами своё сердце и камень.
Тьелпе стало очень страшно. Захотелось убежать.
— Представь, мой мальчик, — с пугающей интонацией сказал Финвэ, — что пути назад нет. С этого момента. Я даю тебе шкатулку, в которой, возможно, чудо-камень, а, возможно, моё сердце. А теперь пора узнать условие игры в чудеса: ты можешь обменять чужое сердце, не своё.
— Это больно? — уже почти дрожа от страха, спросил сын Куруфинвэ-младшего. — Что будет с тем, кто… поменяет?
— А сам как думаешь?
— Но… Перед тем, как… поменять… Я смогу узнать, чем отличается зелёный кварц от изумруда?
— Сможешь, если в шкатулке камень.
— Я боюсь! — в отчаянии признался Тьелпе, и Финвэ рассмеялся.
— Каждое сердце, — медленно сдвигая чёрный шёлк, произнёс король, — однажды превращается в камень. Только у одних — в драгоценный, у других — полудрагоценный или поделочный, а у третьих…
Финвэ вдруг захлопнул шкатулку, запустил руку под расшитые золотом одежды и вытащил кусок серого мела, раскрошив его над столом.
***
Воспоминание рассеялось, и Тьелпе усмехнулся. Да, король Финвэ умел пугать детей… И ведь он так и не показал тогда содержимое шкатулки.
«Не ожидал от него…» — с осуждением сказал отец Тьелпе, узнав от сына, как тот провёл время с родичем.
И лишь немало времени спустя, Куруфинвион узнал, как выглядит зелёный кварц, когда Финвэ перевёз большинство ценностей в Форменоссэ. Глядя на минерал, кажется, что смотришь в жидкость, которая вот-вот потечёт. Изумруд же прозрачен и крепок. Сказать бы об этом Курумо… Только теперь вряд ли предоставится возможность.
— Идём в левый туннель! — послышался голос Элендила, и сердце Тьелпе наполнилось ликованием. Видимо, сын Куруфинвэ-младшего заслужил-таки чудо.
Дориат всё ближе
После очередной вынужденной стоянки раненых Нолдор осталось только двое, зато один из них уже мог ехать верхом самостоятельно и постоянно держался рядом с самозванцем и его «свитой», решив, что из всех имеющихся потенциальных врагов всё же лучше тот, кто предлагал взаимовыгодные условия сделки.
Демонстрируя чудеса навыков верховой езды, которая должна приводить в восторг юных эльфиек, Саэрос поравнялся с заморскими собратьями и, гордо выпрямившись, заявил:
— Мы мирный народ, не бросаемся с оружием на тех, кто живёт на одной земле с нами. И чужая война нас не касается. Однако, ради брата король готов вступиться и выделить отряд. Это предварительное решение, окончательное будет принято, когда мы все приедем в Дориат, и ты, принц, лично поговоришь с дядей.
Сопровождаемый охраной, Саэрос ускакал вперёд к Маблунгу.
— Твоё решение заявиться к дяде, принц, немного поспешно, — сказал вдруг появившийся из ниоткуда Амдир. — Вижу, отец не рассказывал тебе много интересного.
— Это не поспешное решение, воин, — серьёзно ответил самозванец, — но вынужденное. Мой народ — рыбаки, менестрели, мастера серебра и жемчуга, а защищают нас лучники. Феанаро же нужны мечники, латники, конники. После нападения на мой город войска были разбиты, и те, кто выжили, остались охранять женщин и детей. И короля. Я не воин, Амдир. От меня в бою пользы не будет.
Военачальник с сомнением посмотрел на собрата, выправка и фигура которого, даже скрытая свободной одеждой, говорила об обратном, и усмехнулся:
— Я не об этом, принц. Особам королевской крови почти всегда нечего делать среди простых солдат, истина известная. Однако, речь шла не о твоих умениях бойца. Ты знаешь, что у тебя не один дядя, а два?
— Разумеется, — самозванец судорожно вспоминал, говорил ли Вольвион когда-нибудь о втором дяде. Вроде бы да… Но крайне мало.
— А знаешь, почему королём стал твой отец, а не его братья? Почему они оба остались на родной земле?
— Интересно узнать твою версию случившегося, — усмехнулся Тэлеро.
— Это лишь слухи, — хитро улыбнулся Амдир. — Говорят, когда встал вопрос об исходе в земли Валар, и путь лежал через опасный лес, Эльвэ почему-то очень устал в пути после того, как посидел с братом у костра. С братом Ольвэ. Но это только слухи, не более. И, когда Тингол вдруг «потерялся» среди кишащего жуткими тварями леса, только ваш дядя Эол и немногие его собратья-охотники отправились на поиски, отказавшись уходить с Ольвэ.
— Разумеется, это только слухи, — подавив смешок, сделал суровое лицо Лже-Вольвион.
— Разумеется. А теперь и Эол покинул Тингола.
— И что за слухи окружают это событие?
— Эол воевал вместе со мной много лет назад, был тяжело ранен. С тех пор он… Очень странный.
— Да, это объясняет абсолютно всё, — печально покачал головой самозванец.
Саэрос ехал впереди и, казалось, разговаривал исключительно с Маблунгом, но на самом деле внимательно наблюдал за племянником своего короля. Место советника достается очень тяжело, а потерять его бывает слишком просто.
***
Лутиэн не нужно было разговаривать с родителями, чтобы почувствовать: её снова попытаются выдать замуж. Но какой в этом смысл? Даэрон и так может считаться супругом — подчиняется своей возлюбленной принцессе, почитает соответственно её высокому происхождению и родству с Айнур. Но если статус поменяется, и принцесса станет женой…
Жена должна подчиняться мужу, а дочь — отцу. Если бы пришлось выходить замуж за Майя, разговор был бы совсем иным, но эльф… Как можно считать даже просто равным того, кто всего лишь квенди?
Однако Лутиэн ждала возвращения Даэрона с нетерпением: вести, которые принесёт менестрель, будут бесценными! Принцесса теперь была уверена — Валар специально забирали часть населения Средиземья, чтобы обучить искусству борьбы с общим врагом, и теперь прислали воинство, которое положит конец бедам несчастных лесных жителей. Как же хотелось верить, что осталось подождать совсем немного, и, выходя за пределы Дориата, которому более не нужна будет охранная завеса, не придётся встречать обгорелые руины и видеть обугленные и растерзанные детские тела. Можно будет уехать далеко на север, увидеть вечные снега на поднимающихся в небо горах, и знать: там больше не прячется зло невиданной мощи.
По щеке скатилась слеза. Прекрасное будущее, казавшееся несбыточной мечтой, может стать настоящим!
***
«Меч из пламени позовёт…»
Маблунг вдруг понял, что не слушает советника короля и не знает, о чём говорил Саэрос:
— Ты ведь мудрый воитель, и понимаешь, насколько это важно.
— Что требуется от меня? — взгляд военачальника всё ещё был пустым, а фраза произносилась лишь для того, чтобы скрыть невнимание к словам приближённого Тингола.
«Путь неверного выбора…»
— От тебя, воин, требуется защищать короля, — вполголоса произнес Саэрос, испытующе пронизывая холодным взглядом Маблунга. — Чужаков нужно успокоить, дав им наименее ценное для нас войско, но командовать ими должен Амдир, чтобы создать видимость нашего искреннего желания помочь. Мы не знаем, сколько на самом деле прибыло чужеземцев, где ещё они высадились, и, главное, каковы их истинные цели. Идеальный план: создать видимость священной войны добра со злом, увести войско величайшего королевства в бой, «чтобы свет победил тьму», а самим напасть на беззащитные земли и захватить их. Вот почему ты, Маблунг, должен остаться в Дориате.
«Ни один меч не прослужит ему долго. Ты бы мог…»
— Я сделаю, как потребует король, — с достоинством ответил военачальник, но в сердце не было уверенности в правильности действий. Да, возможно, Саэрос мудр и проницателен, возможно, он прав… Но… Что, если нет? Вдруг именно мощи настоящего воинства Дориата не хватит для окончательной победы?
«Меч, рождённый пламенем…»
— Каждый меч, — тихо, но твёрдо произнёс воин, — рождается в огне горна. Каждый! Слова несчастной погорелицы не пророческие, это лишь бред обезумевшей от горя женщины. Я должен забыть всё сказанное тогда. Мой путь и мой выбор всегда верный. Вер-ный. И более никаких сомнений.
***
Страх причудливо переплетался в сердце с иррациональной уверенностью, что всё будет хорошо. Чаще и чаще возникало желание сбежать в лес, бросив затею, но понимание, что даже в самом худшем случае в Дориате самозванца ждёт казнь, быстрая и безболезненная, а, скитаясь, придётся страдать от голода, спать под открытым небом или в пещерах, постоянно оглядываться и ждать, когда нападут орки или ядовитые твари, снова вселяло уверенность в верном выборе. Ведь что ждёт Тэлери в войске Феанаро? Передовая. Первый и самый мощный удар врага.
— Ты женат, принц? — вдруг спросил Даэрон, неизвестно откуда взявшийся рядом. Лошадь менестреля была очень красивого серого окраса, изящная, грациозная.
— Нет, — самозванец знал, что и как надо ответить. Однажды Вольвион был откровенен со своей охраной, как никогда…
***
Принц шёл по белоснежной гавани широкими быстрыми шагами, почти бежал, и охрана следовала за ним.
— Зачем мне это всё?! — резко развернувшись на месте около главного причала, где на якорях стояли огромные прекрасные корабли-лебеди, подаренные народу Ольвэ Майя Оссэ, выпалил Вольвион. — Почему я должен сидеть здесь, называя себя Хранителем Порта, и ждать, когда на меня нападут чудовища, которых нечаянно создал Вала Мелькор?!
Разумеется, ответ не требовался, принц вздохнул, запрокинув голову. Взойдя на один из кораблей, Вольвион потребовал накрыть на палубе стол, и долго сидел молча. Только пил.
— Я никогда не женюсь, —сказал он вдруг, отставив изящный бокал из серебра, циркона и аквамарина. — Иначе мне придётся прятать и семью, и себя, посадив в Альквалондэ своего двойника.
Выпив ещё, Вольвион подошёл к борту, улыбаясь ветру и открытому морю.
— Нет, — лицо принца просветлело. Слившееся воедино сияние Древ озарило Лебяжью Гавань. — Я должен верить, как верит отец и брат, что Валар защитят нас от любой беды. Хранители моря Вала Улмо, Майя Оссэ и Майэ Уинэн не допустят трагедии. Айя Улмо!
Однако, принц Вольвион так и не женился, как ни старался отец подобрать младшему сыну невесту. Ответ Хранителя Порта всегда был один: меня любят только за мои корабли и мой дворец, а я не влюбился настолько, чтобы мне это стало неважным.
***
Самозванец посмотрел на менестреля и сделал очень серьёзное лицо, поочерёдно изображая страх, обречённость, обиду и надежду на Валар.
— Приезжая в Лебяжью Гавань, — сказал Тэлеро, — девушки восхищались дворцом, построенным не мной, и кораблями, созданными Майя Оссэ. Ко мне их чувства не имели никакого отношения, а я не влюбился настолько, чтобы мне это стало неважным.
Даэрон погрустнел и остался где-то позади.
Самозванец посмотрел вперёд. Лес менялся на глазах.
Сюрпризы подземелья
Спуск по сужающемуся коридору начал преподносить сюрпризы сразу же, как только эльфы на него ступили: оказалось, правый и левый туннели сходились через сто шагов от начала, и это событие дало бурную реакцию в отряде: Элендил молча указал на развилку, и большинство путников засмеялись. Тьелпе тоже был бы рад разделить общее веселье, даже делал вид, что ему совсем не обидно…
Но было неописуемо обидно!
Сникнув окончательно, молодой эльф ушёл в себя, и лишь чьи-то слова на очередном привале о том, что заканчивается вода, и еды уже тоже мало, а дорога до сих пор идёт под уклон, вернули в мрачную реальность бесконечного подземелья.
— Может, вернёмся поохотиться на тех чудищ? — предложил брат Элендила, и шутка всем понравилась.
— Да, воды там было много… — отозвался Дуилино, делая записи на сводах пещеры.
— А уж еды и подавно! Такие огромные туши!
— Это, наверно, сыновья Моргота, — злорадно усмехнулся Элендил, почему-то косясь на Тьелпе.
Заметив это, Куруфинвион, выцарапывавший кинжалом у себя под ногами узоры, понял, что ещё чуть-чуть, и не выдержит.
«Не обращай внимания! — закрыв глаза, попытался глубже и ровнее дышать Тьелпе. — Не принимай близко к сердцу! Нельзя делать глупости! Успокойся!»
— Пора идти, — сын Куруфинвэ-младшего поднялся с камня и взял свои вещи. — Запасы сами не пополнятся, а здесь нам ничего не найти.
— Как скажешь, командир, — пожал плечами Дуилино, — только сначала дай ещё раз взгляну на твои раны.
— Со мной всё хорошо, — стиснул зубы Тьелпе, из последних сил сдерживая рвущееся на волю пламя гнева. — Идём. Сейчас. Не будем зря тратить время. Запасы заканчиваются.
Кто-то подбадривающе похлопал по плечу, но Куруфинвион смотрел только под ноги и считал шаги, изо всех сил стараясь не слушать разговоры собратьев, которых уже успел возненавидеть.
***
Голоса во тьме. Что это? Может, просто послышалось? Нет… Это крики. Они очень далеко, в другой реальности, в другом мире, другой жизни.
— Тьелпе! Ты где?
Это голос отца. Он встревожен. И звучит песня, но кто поёт, непонятно. Но точно не Кано.
Вновь дивный сон увидел я безумной этой ночью,
Что кружит смерть, ликует боль и крик ворон.
Всё, как в тумане, я бегу навстречу изумрудам,
Они бесцветны, а наш лагерь под огнём.
Но пробуждение не дарило тишину,
Вороний крик не угасал.
В окно влетела птица — знаю, на беду…
Вновь я вижу сон:
Сквозь дивный свет
Ведёт тропа в страну чудес…
Финвэ? Зелёный кварц… Митрим!
И пламя… Неизвестно откуда прилетает удар огненным бичом.
Резко сев и ещё не осознав, что сон закончился, Тьелпе вдруг понял: он больше никогда не увидит Феанаро. Но… Это не то же чувство, что возникло, когда Моргот убил Финвэ. Просто… Именно сейчас, в этот самый момент пути деда и внука разошлись навсегда.
— Проклятье, — послышался голос Дуилино, и стало светлее: эльф запалил ещё факел. — Что-то случилось. И без нас.
— Тебе тоже дурной сон снился? — подошёл мрачный и потерянный Элендил. — Хочется верить в лучшее, но, кажется, мы с братом остались вдвоём…
Тьелпе поймал себя на мысли, что Элендила ему ни капли не жаль, и его брата тоже. Взяв в руки друзу с зелёным кварцем, Куруфинвион подумал, что вторую половину подарит Артанис, если когда-нибудь снова увидит её, или будет, с кем передать красивейшей деве Арды подарок от того, о ком она и не помнит, наверное.
Разделив остатки провизии, эльфы в молчании тронулись в путь, в темноту.
***
Впереди возник чёрный провал.
Коридор уже давно стал узким настолько, что продвигаться приходилось по одному, растянувшись цепочкой, и когда идущий первым резко остановился, следовавший за ним едва не налетел на собрата.
— Что там внизу? — поспешил спросить Тьелпе, стараясь опередить собратьев. — Спуститься сможем?
Ответа не последовало. Эльфы молча закрепили факел так, чтобы он не пережёг верёвку, и стали осторожно опускать его в пропасть, границ которой не было видно ни впереди, ни с боков, ни внизу, ни сверху. Только бескрайняя чернота.
— Удлините верёвку! — крикнул собратьям лежащий на краю пропасти эльф, следящий за факелом внизу.
— Не хватило целого мотка? — процедил сквозь зубы Дуилино.
— Просто удлини мне верёвку!
Повисло молчание.
Дождавшись разрешения спускать факел ниже, эльф стал всматриваться в рельеф стены. Неровностей, конечно, много, и, если там внизу всё-такие есть пол, спуститься можно.
— Риск сорваться велик? — спросил Тьелпе, и тут же пожалел об этом, потому что Элендил хмыкнул:
— Не бойся, командир, тебе упасть не дадим. Никому не нужны проблемы с твоим отцом.
Куруфинвион понимал, что, наверно, неправ… Но промолчать не смог:
— Зато, если упадёшь ты, это порадует меня несказанно! Ты понимаешь, что должен меня радовать?
— Я стою позади тебя, — рассмеялся Элендил. — Чтобы спрыгнуть в пропасть, придётся столкнуть и тебя, и ещё шестерых невиновных в твоей горячности, командир. Но, отправив в полёт тебя, я, скорее всего, не стану продолжать бессмысленные убийства, и поведу эльфов к выходу из этого проклятого подземелья!
Тьелпе посмотрел на собратьев, на свой факел, потом вперёд, во тьму.
— Меня не придётся убивать! — крикнул сын Куруфинвэ-младшего и ринулся назад, с трудом протискиваясь в узком проходе мимо собратьев.
В душе боролись противоречивые чувства: с одной стороны, хотелось, чтобы никто не пошёл следом, с другой — если попытаются остановить, значит, он кому-то нужен… Хотя бы из страха перед гневом отца.
— Куруфинвион! Остановись!
Дуилино. Очередной «заботливый старший»!
— Нет!
— Стой!
— Нет!
И всё же Тьелпе остановился.
— Куда ты пойдёшь? — совершенно без превосходства, но и без готовности подчиняться спросил Дуилино.
— Обратно! — молодой эльф ударил кулаком по стене пещеры, содрав кожу на костяшках, но ничего не почувствовал. — Я же боюсь спускаться! И только создаю вам всем проблемы с моим отцом!
— Пусть идёт, выпустит пар, — рассмеялся кто-то. — Всё равно деваться некуда. Вернётся.
— Не вернусь! — крикнул Тьелпе и рванул обратно по уходящему вверх коридору.
Он не оглядывался, но знал — Дуилино идёт следом. Наверное, это хорошо, но сейчас сыну Куруфинвэ-младшего казалось, что он один справится лучше, чем с этими эльфами, которых уже неконтролируемо ненавидел.
Одному лучше!
Примечание к части
Песня из метал-оперы "Урфин Джюс и его деревянные солдаты" гр. Power Tale "Гость извне"
Решение короля
То, что Завеса Мелиан близко, эльфы Валинора почувствовали сразу, и грусть о потерянном навек доме и спокойной жизни в Благословенном Крае заставила смолкнуть голоса. В Валиноре, безусловно, магия Валар и Майяр ощущалась иначе и гораздо сильнее, но Дориат таил в себе скрытую затаённую мощь, словно натянутая тетива тяжёлого лука или даже арбалета, которые, правда, так и не получили распространения среди воинов и охотников из-за громоздкости и недостаточной скорострельности. Зато, как успел узнать за время плавания Лже-Вольвион, именно по принципу арбалетного механизма Феанаро Куруфинвэ собирался строить осадные орудия.
Возникло чёткое ощущение, что в спину нацелены стрелы, и даже всего одно неверное движение или неосторожно сказанное слово придётся оплачивать жизнью.
Гордо выпрямившись в седле, самозванец изобразил восхищение.
— Саэрос, — обратился он к советнику, на этот раз настойчиво объяснявшему менестрелю нечто абсолютно того не интересующее, — мы уже в Дориате?
— Ты сразу поймёшь, принц, когда пересечёшь Великую Завесу, — усмехнулся Саэрос, но в голосе прозвучала неуверенность: он хотел, чтобы заморский гость впечатлился королевством Тингола, но сомневался, получится ли удивить чем-то рождённого в земле Валар Тэлеро.
Опасения Саэроса подтвердились в полной мере: ни сказочно прекрасный по меркам Средиземья лес в Дориате, ни его водоёмы, ни поселения и даже дворец короля не впечатлили прибывших из-за моря собратьев. Разумеется все валинорские эльфы вежливо хвалили блеск столицы, восхищались, используя заученные фразы, красотой королевы и даже заметили, что Элу Тингол сверкал драгоценностями, не добавив при этом, что никакие украшения не могут и близко сравниться с дивной прелести творениями ювелиров-Нолдор и Тэлери, обучавшихся у Валар. Но в глазах читалось усердно скрываемое превосходство и сочувствие тем, кто не знает, что такое красота на самом деле.
И вдруг случилось то, чего не видели жители Дориата ни разу за всю свою долгую жизнь: Элу Тингол бросил ладонь супруги и быстро покинул зал торжеств.
Майэ Мелиан словно не заметила ничего необычного в поведении супруга, совершенно не отреагировав на его внезапный уход, но все присутствовавшие сразу увидели на месте королевы совсем иное существо: энергия, исходившая из мерцающей чёрно-звёздной фигуры едва не сбивала с ног, возникло ощущение, что грудь вот-вот сплющит неведомая сила, белоснежное лицо и руки правительницы стали похожи на огненные сгустки. Лже-Вольвион сразу понял, что ему не удастся обмануть… ЭТО создание Эру, но пришло и ещё одно знание: этой высшей материи нет до него и его интриг никакого дела, равно, как и до всех остальных, кто не представляет прямой угрозы для Дориата. То существо, что привыкли называть Майэ Мелиан, ведёт свою борьбу, у него свой путь и своя мелодия, в которой нет места мелочным дрязгам и склокам.
— Мой супруг, — голос королевы звучал в голове каждого слышавшего его, — устал от забот, у него много неотложных дел, и Саэрос поможет своему королю справиться с ними.
Советник, казалось, обрадовался, что ему надо уйти с торжества, и сразу же исчез из зала.
— Отдохните с пути, развейтесь, — снова пропел голос.
Самозванец осмотрелся. Он понимал — ему предстоит много раз говорить одно и то же разным эльфам, объяснять, зачем он здесь, и что-то рассказывать об «отце». И очень хорошо, что королева дала время собраться с мыслями и всё как следует обдумать.
***
Саэрос стоял между входной дверью и столом, так и не дождавшись слов короля о том, куда ему идти. Зато выслушал много другого: Тингол впервые на памяти советника пытался что-то решать самостоятельно, без «поддержки» супруги, и получалось у короля не очень. Элу говорил много и не по делу, фразы были бессвязные, и самое главное, что волновало сейчас короля: его племянник очень напоминал Эола в юности.
«Видимо, — решил для себя Саэрос, — это плохо».
— Вольвион должен быть изолирован от моего королевства! — заявил вдруг Тингол.
— Хочешь изгнать его, мой король? — Саэросу, конечно, нравилась эта идея, но с точки зрения стратегии подобное решение выглядело весьма спорно.
— Нет! — владыка посмотрел на советника, как на сумасшедшего. — Пока поживёт в Дориате, но при первой же возможности будет…
— Выслан.
— Да. Саэрос, и этим займёшься ты. Мне нужно обоснование решения высылки племянника.
— А что насчёт армии? Насчёт поддержки Нолдор в войне с их Чёрным Врагом.
— Твоё предложение было верным. Так и поступи.
Саэрос кивнул. Король сел за стол, стал что-то перебирать в картах, записях, свитках… Всё так же не говоря советнику, уходить ему или нет.
— Рассказывай очень подробно, — подал, наконец, голос Тингол, — что было во время вашей поездки. Каждую мелочь. Абсолютно всё, ничего не упуская.
Саэрос снова кивнул и начал докладывать, по-прежнему стоя между дверью и длинным столом для переговоров.
Примечание к части
Тангородрим (жесть)
Постепенно "сочиняется" песня гр."Чёрный кузнец" "Пепел".
Надо думать о будущем
— Можете считать меня безумцем, глупцом, предателем… Кем хотите! Но сидеть здесь и ждать я не собираюсь! Мой отец и брат погибли в этой войне, мой король был жестоко убит врагом! Ненависть поведёт меня и жажда мщения! Я услышал ваши слова. Они разумны и правильны, но не для меня! Я не могу иначе. Прощайте. Если вернусь, со мной будет войско для продолжения войны!
Посмотрев вслед уходящему в лес Линдиро, сопровождаемому тремя собратьями, Туркафинвэ, опираясь на костыль, скривился.
— Что непонятного я сказал? — обратился беловолосый Феаноринг к Куруфинвэ-младшему. — Он всерьёз полагает, что среди Авари остались взрослые мужчины? Или собирается сам повлиять на численность мужского населения Средиземья? Глупец!
— Успокойся, Тьелко, — очень тихо сказал Канафинвэ, возникший мрачной бордово-чёрной тенью. — Нам надо выстроить городскую стену, как можно скорее. Вспомни проект Форменоссэ. Ты же…
Менестрель-наместник осёкся, отводя глаза. Было видно, что Макалаурэ снова на грани полного отчаяния, держится из последних сил, но абсолютно всё напоминает о неисполненной Клятве и брате, оставшемся в руках врага. Да, конечно, Моргот убил его… А если нет?!
— Да, я строил крепость вместе с Майтимо, — испытующе посмотрел на Макалаурэ Туркафинвэ. — Как и Амбаруссар. У них спрашивай, Малявка лучше знает, где какие башни должны быть. Пойдём, Курво, поговорить надо.
На краткий миг Канафинвэ и Куруфинвэ-младший встретились глазами. Боль и неуверенность бессильно столкнулись в бессмысленных молчаливых обвинениях, и сразу разошлись, ведомые судьбой.
Посмотрев на малочисленные шатры и палатки — жалкие недобитки великого воинства, Макалаурэ взял арфу и пошёл на берег реки, подальше от всех.
— Из меня не получится правитель, — с трудом сдерживал слёзы менестрель, не в силах избавиться от душевных терзаний. — Я не могу думать о будущем, о делах, не могу твёрдо командовать, понимая, что кто-то из-за меня страдает…
Заставив магией арфу играть, Макалаурэ взял два свитка. На обоих были написанные Майтимо строки: на одном стихи, на втором…
«Руссандол мёртв! И с этим ничего поделать нельзя!»
Лучшее самооправдание! Браво, Тьелко!
Наместник убрал в сумку свитки и обнял арфу, словно девушку.
— И мир вокруг исчез в последний миг…
В цепи простых событий.
Застынет лёд в сердцах разбитых,
И только ночь услышит крик мой…
Горький, как пепел…
На призрачном пути.
Рука хватает воздух,
И рвать судьбу на части поздно…
Музыка играла очень тихо, мрачно. Но почему-то стало легче. Макалаурэ встал и, отдышавшись, пошёл обратно к своему народу, какой бы ни была его численность… Надо строить город.
***
Ледяной ветер чудовищной силы ударил в лицо, вышибая дыхание, заставляя содрогаться от пронизывающего холода. Измученное голодом и жаждой тело, терзаемое болью, пробрала дрожь, и даже тёплая скала за спиной не облегчала муки.
От кисти до локтя, плеча, лопатки и, позже, по всей спине натянулись мышцы и связки, казалось, вот-вот порвутся, и больнее уже быть не может… Но когда поочередно под тяжестью тела стали вывихиваться суставы руки, а потом и позвоночник, померкло всё пережитое прежде. Любое, самое незначительное движение теперь сопровождалось ощущением пронизывающих плоть копий, и Майтимо, понимая, что жив исключительно «благодаря» чарам Моргота, всё ещё пытаясь произносить слова Клятвы, чтобы не радовать врага стонами, мечтал только о смерти, хоть и понимал — сбыться этому не суждено. И даже бессмысленно умолять Эру о заточении феа в бездне, ведь… Именем Создателя клялся старший сын Феанаро Куруфинвэ вечно преследовать того, кто похитил Сильмарили… Придётся жить, пока Моргот существует в Арде.
Дышать становилось тяжелее, словно что-то давило на грудь изнутри, ноги начало сводить, но, сколько бы ни проходило времени, правая кисть не немела, и пальцы не теряли подвижности, окончательно лишая измученного пленника надежды на избавление: рука не отомрёт и не оторвётся.
Нет! Не кричать! Не стонать… Насколько хватит сил…
…Клянусь… вечно преследовать… огнём и мечом… своим гневом… любого, будь то Вала… Майя… эльф… или иное творение Эру…
Удар, нанесённый ветром, оказался сокрушительным для воли: тело качнулось, чудовищная боль скрутила искалеченные суставы, и из пересохшего горла вырвался хриплый вой.
***
Корона лежала на высокой изящной подставке рядом с величественным в своей мрачной красоте троном.
— Ты уже тоскуешь по телу из плоти и крови, Феанаро? — ухмыльнулся Мелькор, смотря на Сильмарили, в которых пульсировал свет, словно повторяя биение сердца. — Арда материальна, здесь тяжело существовать рассеянной энергии, правда ведь? Теперь ты это прочувствовал в полной мере. Что бы ты отдал за возможность снова обрести живое тело? А за существование рядом с твоими любимыми детьми? Или за то, что я бы не стал мешать твоим собратьям спасать твоего сына, украшающего мою крепость, если вдруг, в чём я сомневаюсь, найдутся герои? Стал бы ты служить мне, Феанаро Куруфинвэ ради всего перечисленного? Принёс бы в жертву свою гордость?
Наблюдая за пульсирующим светом Сильмарилей, мерцания которого ускорились многократно, Мелькор рассмеялся. В такие моменты можно не думать о том, что в шахтах теперь совсем мало рабочих, армия разбита, и надо как можно скорее восстанавливать население своих земель. В такие моменты можно просто позлорадствовать.
Желающих пойти за дровами всё больше
— Смотри! Этот пухлик особенно толстый! — рассмеялся Эктелион, указывая другу, стоящему с луком наготове, на стаю неуклюжих пингвинов, смешно убегающих от смертоносных стрел к воде.
Глорфиндел кивнул, однако тетиву не спустил, а снова посмотрел вдаль, используя магию, чтобы видеть на максимально возможное расстояние. А потом выстрелил вертикально вверх.
— Обрати внимание на траекторию, — сказал он другу. — Там, наверху, усилился ветер. Видишь, на востоке над горами пелена? Это метель. И вихрь, похоже, движется в нашу сторону. Надо возвращаться и предупредить всех. Собирай добычу в сумки.
Из глубокого сугроба выглянула рыжая мордочка и два сверкающих глаза. Лисёнок ловко подпрыгнул почти до плеча хозяина, пискляво тявкнул и побежал к границе воды.
Наблюдая за зверьком, Глорфиндел заодно следил, чтобы собаки Айканаро не приняли его за добычу, а ещё замечал, что маленький Питьо очень тщательно выбирает дорогу на льду. Прислушавшись к своим ощущениям, эльф понял причину: где-то покров на воде надёжный, где-то не очень, а где-то и вовсе опасный.
Далёкая буря снова притянула взгляд. Нет, не похоже, что облака движутся на запад. Они словно стоят на месте, постепенно набирая мощь, вот ветер и начинает ощущаться за мили от снежного шторма.
«Когда расскажу об этом Нолофинвэ, он спросит о сыне, — почему-то вдруг с неприятным давящим ощущением подумал Глорфиндел, сам удивляясь своим эмоциям: его никогда совершенно не интересовали нежные семейные чувства между родителями, детьми и братьями-сёстрами. — И я отвечу, что пойду вперёд и всё узнаю. И помогу, если потребуется».
Лисёнок ткнулся мордочкой в ногу хозяина, хвастаясь пойманной птицей. Стоило эльфу нагнуться, Питьо тут же запрыгнул Глорфинделу на руки и полез в тепло под меховой воротник.
— Когда вырастешь, — рассмеялся Нолдо, — я тебя за пазухой таскать не буду, и не надейся!
— Он не надеется, — улыбнулся Эктелион. — Лисёнок знает, что будешь. Никуда не денешься.
Ветер начал дуть равномерно, настойчиво, пусть пока и не сильно. Эльфы заметили, что разом исчезли все птицы, словно их не было.
— Нам тоже нужно позаботиться о том, чтобы было, куда исчезать в случае непогоды, — отвернувшись от ветра, сказал Глорфиндел. — Похоже, здесь есть, от чего прятаться.
Словно соглашаясь с хозяином, за пазухой поёрзал лисёнок.
— Третий Дом, — сказал близнец Айканаро Ангарато, всегда старавшийся быть не похожим на брата, — глава которого теперь король Финдарато Инголдо, дождётся своих сородичей во главе с Нолофинвэ.
— Интересная политическая расстановка, — усмехнулся Глорфиндел. — Предлагаю решить, чей король главнее, поединком лучших воинов сторон. Кто сразится со мной, у вас ещё есть время решить. Пойдём, Эктелион.
— Кто король, а кто нет, решают не мечи! — заявил Ангарато, но ответом стал лишь смех.
— Ветер и правда усилился, — закрыл лицо шарфом Айканаро. — Пойдём в лагерь. Обсудим с Артанис, как поступить с Нолофинвэ. Но объединиться нам надо в любом случае. Не нравятся мне эти льды. И, чем дальше, тем сильнее.
***
Потеряв счёт времени и друг друга, тратя последние силы на то, чтобы не тонуть в сугробах и хоть как-то двигаться вперёд, уже давно не зная, какое это направление, промёрзнув до костей и задыхаясь от чудовищной силы ветра, Нолдор Финдекано всё ещё пытались выжить среди снежной бури. Давно стало ясно, что конца метели не дождаться, можно лишь пройти сквозь штормовой фронт. Проползти, утопая в снегу и ничего не видя. Эльфы даже не сразу поняли, что буря начала стихать.
«Ветра нет!» — вдруг встряхнуло понимание, и Финдекано, с трудом опираясь на трясущиеся руки и ноги, поднялся на четвереньки и, приложив неимоверные усилия, встал.
Вокруг него из сугроба показывались собратья, но радость омрачало понимание: наверняка не все пережили бурю.
«Надо как можно скорее уходить в безопасное место!» — сразу пришла в голову мысль, да только есть ли на это силы?
Махнув собратьям рукой, указывая направление на отвесные скалы, которые теперь почему-то оказались позади, Финдекано побрёл сквозь сугробы, вспоминая лицо супруги и шепча потрескавшимися губами её имя. Почему-то возникло осознание, что больше никогда не суждено увидеть Нарнис, узнать, кто же станет избранником Финдиэль, и на кого из родителей будет похожа маленькая Финвиэль, когда вырастет.
«Пусть, — подумал Финдекано, теряя от усталости равновесие, — не жаль. Ни капли. Я ведь знаю, что Феанаро и его сыновья рано или поздно победят врага. Сражаясь с ними плечом к плечу, я всегда буду уверен, что те, кого я люблю, в безопасности».
***
Начало стремительно холодать, хотя, казалось, крепче мороз быть просто не может. Костров снова стало много, и пришло понимание, что экономить дрова не получается: придётся отправлять собратьев назад, чтобы пополнить запасы угля и древесины. Для этого нужны обозы, гораздо бо́льшего размера, чем заготавливались изначально.
— Я соглашусь только на соревнование в стрельбе! — никак не мог успокоиться Ангарато после разговора с Глорфинделем. — Третий Дом изначально вёл политику мира и созидания! Мы не станем сворачивать с этого пути!
Артанис было, что возразить собрату, но принцесса понимала — бесполезно, ведь сам Финдарато настаивал на неиспользовании оружия, за исключением самых крайних случаев.
— Ты абсолютно прав, — серьёзно ответила Артанис, кивнув в знак согласия. Пламя костра подсветило алым её прозрачно-голубые глаза. — Вы с братом немедленно отправляетесь назад пополнять запасы угля и дерева. Король Финдарато Инголдо даст вам столько эльфов в помощь, сколько потребуется. Не задерживайтесь в пути.
Ангарато посмотрел на принцессу очень удивлённо, с подозрением.
— Выполняй приказ короля, эльф, — глаза Артанис сузились. — Нам нужны дрова и уголь. Кто-то неверно рассчитал количество, и я надеюсь, это был не ты. Но… Кто знает? Так что, иди и исправь недочёт.
Если бы около девы не стояли пятеро воинов, эльф, возможно, продолжил бы разговор уже в ином ключе, но дело могло принять опасный оборот, пришлось подчиниться.
— Зачем ты так, сестра? — с досадой произнёс Финдарато, отставляя в сторону продолжающую играть арфу. — Хотя… Не отвечай. Ты говоришь, я король, но у меня совсем нет власти над морозом, и вот… Струны двух моих арф лопнули. Понимаешь, что это значит?
Артанис понимала: это означает, что Финдарато сейчас начнёт делать глупости. Было видно по глазам эльфа — он в отчаянии, но перекладывает вину за своё состояние на лопнувшие струны.
Сделав знак охране отойти, Артанис приблизилась к брату.
— Что случилось? — тихо спросила эльфийка, обнимая Финдарато за плечи.
— Я же сказал: струны лопнули от мороза. Оставайся здесь, любезная сестрица, а я с моими верными пойду на разведку. Не спорь! Я король и делаю, что хочу.
Если бы вокруг не было так много подданных, Артанис бы не позволила брату уйти, но подрывать авторитет короля спорами при всех…
Осталось лишь смотреть вслед уходящему Финдарато и слушать замолкающую музыку выдерживающей мороз арфы.
***
Выходя, наконец, из шатра отца после долгого тяжёлого разговора о дальнейшем пути, Турукано пошёл через лагерь, замечая, как смолкают разговоры, когда он приближается. Плохой знак… Однако замолкали не все: дети не понимали, несмотря на тычки и щипки взрослых, что надо перестать плакать, жаловаться на усталость, холод и тоску по дому, когда рядом сын государя, поэтому продолжали говорить правду о том, что думали эльфы о походе. Закрыв шарфом лицо от ветра и начавшегося снегопада, Турукано ускорил шаг, и пристальные взгляды в спину словно подталкивали его.
«Если Иттариэль думает так же, — решил для себя сын Нолофинвэ, — я верну её в Аман. Дочь не обязана отвечать за горячность мамы».
И вдруг нарушилась тенденция затихания голосов при приближении принца: на шею Турукано с радостным возгласом бросилась Эленнис, срывая с лица мужа шарф и осыпая поцелуями холодных губ, из которых струилось паром горячее дыхание, пьянящее, словно крепкое вино. Нолдо сам не заметил, как его руки прижали супругу.
— Иттариэль… Она не мёрзнет? — понимая, что если не спросит об этом сейчас, потом забудет даже собственное имя: останется только дурацкое прозвище, данное женой. И полное забытье…
— Наша малышка, — между поцелуями произносила Эленнис, — подружилась с твоим летописцем, и скоро станет умнее короля. Надеюсь, за это не казнят?
— Я…
«Что же я хотел спросить ещё?»
— Всё хорошо, — ухо согрело горячее дыхание, потеплевшие губы стали мягкими, коснулись мочки.
— Эленвэ, будь так любезна, отпусти моего принца! Разговор есть!
Турукано не сразу понял, что речь о нём. Звонкий голос Глорфиндела тащил в холод реального мира, но кровь уже отлила от головы, а стук сердца оглушил.
— Всё ясно, — рассмеялся военачальник, увидев пустой взгляд принца. — Ладно, найду более благодарного слушателя.
— В чём дело? — отойдя от жены и умывшись снегом, попытался прийти в себя Турукано.
— В погоде, — испытующе посмотрел на принца Глорфиндел. — И в том, что Третий Дом не признаёт короля Нолофинвэ своим владыкой. Я предложил решить этот неловкий вопрос полюбовно: поединком с их лучшим воином.
— С Артанис? — страдальчески улыбнулся Турукано, снова обняв жену.
— С Артанис будет сражаться Эленвэ, — подмигнул Глорфиндел, поправляя капюшон, съехавший из-за ёрзающего за пазухой зверька. — Думаю, нам стоит поговорить с королём.
«Опять…» — обречённо подумал сын Нолофинвэ, но понимал, что отдыхать действительно не время.
— Мой принц, — усмехнулся Глорфиндел, смотря на сникшего Турукано, — ты вроде бы к отцу идёшь, а не на суд Валар. Взбодрись.
— Сколько из нас, ушедших во льды, пролили кровь? — очень печально спросил сын Нолофинвэ. — Сколько из них уверены, что прощения Валар не будет или не хотят его вымаливать? Пока мы не начали замерзать, принципы были крепкими. А что теперь?
— Ты забыл, принц, — обнажил клинок Глорфиндел, критически осматривая лезвие, — что мы идём не потому, что не можем и не хотим остаться. Мы идём мстить Феанаро за то, что он победил Моргота без нас.
— Почему все так уверены, что победил? — ещё больше погрустнел Турукано.
— Потому что мстить проигравшему не интересно, — Глорфиндел вогнал клинок в ножны. — И не делает чести мстителю.
— Ты не понимаешь, насколько ценна жизнь? — устало спросил принц, но тут же понял, что не получит желаемого отклика: если Лаурэфиндэ и понимает, всё равно смотрит на смерть совсем не так, как Турукано. Живёт, не заглядывая вперёд.
Неподалёку раздался жалобный плач ребёнка, но на этот раз принц нервничал зря: малыш играл на ледяной горке, сделанной кем-то из большого сугроба, дети толкались, и мальчик неудачно упал. Через мгновение уже никто не плакал, снова зазвенел смех.
— Привет вам, Второй Дом Нолдор! — крикнул издалека Айканаро. — Вы тоже с количеством дров прогадали? Или не оценили ещё? Мы идём в Аман за брёвнами и углём. Можем сопроводить тех, кому тоже здесь слишком холодно.
Глорфиндел и Турукано переглянулись.
— Мне кажется, — стиснул зубы военачальник, — за дровами уйдут многие. Особенно женщины. Они очень хороши в добыче угля и не представляют жизни без рубки деревьев.
— Что нам делать? — окончательно опомнился сын Нолофинвэ, даже взбодрился.
— Ты же принц! — рассмеялся Глорфиндел. — Решай, как не допустить массовой лесопилки.
— Поговорю с отцом, — снова закутался в шарф Турукано. — Мне не нравится то, как я бы поступил, не будучи связанным обстоятельствами.
— Обстоятельствами?
Турукано промолчал. Видя, как неумолимо приближается шатёр отца, Нолдо хотел только одного: скорее закончить разговор и провести время с женой. Да, он здесь из-за Эленнис, да, она пролила кровь собратьев, но… Она такая красивая…
Примечание к части
Тангородрим
Погасшие навек окна
На улицах было пусто и очень тихо. Мерцающая отражённым светом звёзд пыль, падающая с неба и осевшая на зданиях и дорогах, вовсе не украшала, а делала пейзаж ещё более пугающим, подчёркивая черноту погасших окон.
«Неужели здесь больше никто не живёт, кроме неё? — от подобных мыслей становилось ещё страшнее. — И как она может находиться среди этого безмолвия и тьмы?! Она всегда была такая… Яркая…»
Впереди замерцал огонёк. Его свет был блёклый, нагоняющий тоску. Лучше уж пусть совсем не будет освещения, чем… Такое!
— Госпожа Анайрэ, — поклонилась эльфийка, облачённая в траур, — я провожу тебя к госпоже Нерданель. Она ждёт. О твоей карете позаботятся слуги.
Видя подсвеченное жутким блёклым фонарём отмеченное печатью глубочайшей скорби когда-то прекрасное лицо служанки Нерданель, супруга Нолофинвэ снова подумала, что приехала напрасно: на сердце станет ещё тяжелее.
— Прости, что спрашиваю… — с трудом выговорила Анайрэ. — Кого ты потеряла?
— Всех, — ответила служанка, и в голосе прозвучал глухой скрежет камня о камень: такой звук издаёт мраморный саркофаг, когда задвигают крышку, чтобы навсегда скрыть мертвеца от живых. — Но я не уйду в Лориэн, пока моя госпожа не направится туда.
— Нерданель собирается к Вала Ирмо? — Анайрэ вдруг подумала, что её собственное решение покинуть дом и отправиться лечить страдающую душу — поспешное. А супруге Феанаро и подавно нечего делать в Лориэне!
— Нет, — мрачно ответила эльфийка со страшным фонарём. — Не собирается.
Это стало очень приятной новостью. Вообще… Лориэн ведь… Хорошее место. Всё-таки не стоит отказываться от идеи исцелить сердце, погостив у Ирмо и Эстэ. А Олорин, часто появляющийся в Садах, очень участливый, всегда готов помочь, выслушать, утешить…
Дом, в котором жила Нерданель, очень изменился с последнего визита Анайрэ. Тогда ещё был совсем ребёнком Тьелперинквар, у Финьо только должна была родиться Финдиэль, и… И…
— Не плачь, госпожа, — холодно прозвучал пугающий голос служанки. — В Валиноре не место слезам. Только если они от смеха.
Анайрэ вздрогнула.
— Мы на месте, — сказала эльфийка и погасила фонарь.
Из-за высокой полупрозрачной двери раздался знакомый и одновременно чужой голос:
— Заходи, подруга.
Огромная зала, ранее служившая для игр многочисленным детям, гостившим здесь, теперь была пустой и полутёмной, освещённой такими же чудовищными огнями, как фонарь служанки. Ни мебели, ни украшений, ни зеркал… Лишь заготовки для скульптур стояли по углам, около окон и прямо перед дверью. Нерданель, закутанная в несколько шалей, словно ей очень холодно, непричесанная и усталая, отложила в сторону лист бумаги со странной схемой будущей скульптуры.
— Что… Кто это? — Анайрэ, смотря на нарисованных существ, облепивших длинный прямой меч, почувствовала, как сердце рвётся из груди от ужаса.
— Хочешь вина? — словно сама с собой заговорила Нерданель. — Или сладостей? Может, пирог? Ты же чего-то хотела, раз приехала.
— Я… — супруга Нолофинвэ отвела глаза. — Я уезжаю в Лориэн. Хотела проститься. Теперь нескоро увидимся. Снова.
— Но ведь увидимся, — пожала плечами Нерданель. — Значит, печалиться не о чем. А это, — она указала на эскиз, — летающие мыши. Я видела их во сне.
***
Окруживший со всех сторон шорох крыльев и пронзительный свист прозвучали на тонкой, словно лезвие, границе сознания и небытия, на которой удерживал мерный стук сердца, не дававший сорваться в бездну. Что-то острое впилось в затылок и, с силой дёрнув за волосы, запрокинуло голову пленника назад. Боль скрутила шею, рванула вывихнутые суставы, а в лицо вцепились когти огромного крылатого существа, заставляя разжать зубы. Сопротивляться не было сил, и в глотку затолкали что-то водянистое и безвкусное.
Отчаянным усилием стиснув зубы, Майтимо почувствовал во рту привкус крови и вырывающиеся пальцы твари врага. Визг оглушил, голову резко потянули назад, и боль в позвоночнике на миг пересилила магию: пленник потерял сознание, а существо вырвалось.
— Мы тоже умеем кусаться, — сквозь возвращающие из забытья в реальность удары сердца услышал Майтимо. Уже не в состоянии сдерживать стоны, Нолдо с трудом приоткрыл глаза, нечётко видя перед собой сквозь кровавую пелену огромных летучих мышей странного окраса. — Но хозяин прислал нас заботиться.
В волосы снова вцепились когтистые лапы, оттягивая голову. Шорох перепончатых крыльев смешался с шумом ветра и криком боли.
— У него красивые волосы, — захихикал писклявый голосок, — я хочу их расчесать. А ты пока ещё покорми нашу «деточку». Нельзя, чтобы долго голодала.
— Нельзя! Это правда!
— Мне нравится эта игра! Хочешь тоже расчёсывать его?
С радостным визгом летучие мыши продолжали игру, пока не усилился ветер, и их не начало сдувать со скалы. Оставив «деточку» висеть над скрытыми чарами вратами крепости, существа с разочарованным писком улетели, а насильно влитая в горло пленника вода пролилась слезами отчаяния.
Враг-лёд
Снег был нетронутым, идеально ровно наметённым, искрящимся в свете звёзд. Жаль нарушать белую гармонию, звучащую чистым аккордом, состоящим из сотен нот, никогда ранее не слышимых эльфами. И если бы не собаки, для которых не существовало мешающих двигаться вперёд эстетических понятий, Финдарато с собратьями ещё долго бы стояли и любовались пугающей красотой ледяной пустыни.
Впереди преграждали путь горы, и Финдарато стал настаивать обойти их.
— Посмотри, государь, — эльф указал рукой на склон, — здесь прорублены ступени. Можно не искать обход, а перебраться поверху.
Финдарато сразу понял, кто сделал эту лестницу, подумал, что у него совершенно нет никакого желания карабкаться по льду, и, что самое приятное, есть веские причины отказаться лезть на гору.
— Мы идём не с целью догнать Финдекано, — наставительно, как, по мнению сына Арафинвэ, должен говорить мудрый король, произнёс Финдарато. — Наша задача: разведать удобный и безопасный путь не для воинов, но для женщин и детей. Пусть один из вас поднимется на гору, осмотрится, и мы пойдём дальше искать обходной маршрут. Здесь повсюду глубокий снег. Полагаю, необходимо проложить дорогу, которую, в случае необходимости, легко расчистить. Надо только понять, где она должна проходить.
Эльфы согласно кивнули. Казалось, стало теплее, и Финдарато зачем-то снял перчатку, словно подаренное отцом родовое кольцо позвало нового хозяина.
«Посмотри на меня! — будто говорил зелёный камень. — Погрузись в мои таинственные глубины!.. Вот она… Власть над разумом. Она в красоте и бездонной гипнотической силе, заключённой в драгоценном минерале! Это музыка, услышав которую однажды, больше не сможешь без неё жить. Власть над сердцами. Власть над судьбами. И она… Твоя».
— Там бескрайняя пустыня! — крикнул с вершины ледяной горы эльф, и Финдарато очнулся.
Рука замёрзла, начала болеть. Поспешив натянуть перчатку, сын Арафинвэ поднял голову.
— Следов отряда Финдекано не видно!
— Значит, — улыбнулся Финдарато, — они уже далеко. Спускайся, друг мой, наш путь долог, а в лагере остались любящие сердца. Нельзя заставлять их ждать слишком долго.
***
После короткого отдыха у подножья ледяной стены Финдекано с отрядом принялись прорубать ступени в отвесном склоне. Работа согревала, и эльфы, несмотря на потерю восьмерых собратьев, взбодрились.
Ветер то усиливался, то ослабевал, иногда принимался валить снег, но это не была угрожающая жизни метель, и на непогоду перестали обращать внимание. Нолдор понимали — надо спешить, пока не начался новый ураган. Незанятые созданием лестниц эльфы прорубали в ледяном склоне глубокие пещеры, чтобы было где укрыться от ветра во время долгой стоянки. В них можно будет даже разжигать огонь.
Отправив небольшой отряд в сторону моря на охоту, Финдекано, рубя ледяную стену, представлял, что это бой с тварями Моргота, и в душе разгорался азарт. Смотря на своих воинов, принц видел в глазах собратьев огонь и стремление к победе над любым врагом: будь то предатели Тэлери, неведомые существа, снегопад или обжигающие холодом глыбы. И сердце ликовало.
***
Митриэль была в отчаянии: за время стоянки к ней обратились за помощью уже более двадцати эльфов разного возраста с обморожением рук, ног и даже кожи лица. Что делать с таким недугом, знахарка понятия не имела, и не с кем было посоветоваться: другие лекари тоже никогда не бывали во льдах.
Смешивая согревающие отвары и делая из заготовленных снадобий мази для компрессов, Митриэль старалась не смотреть в сторону четверых несчастных, конечности которых выглядели особенно страшно. Неужели мороз, как и меч, способен лишить рук и ног?
— Почему ты не смотришь мне в глаза? — спросил эльф, когда Митриэль осторожно накладывала пропитанную душистым раствором повязку ему на стопу. — Зачем прячешь взгляд? У тебя для меня плохие новости?
Знахарка постаралась остаться невозмутимой, но сейчас ей очень не хватало рядом того, кто мог без жалости и страха сказать: «Необходима ампутация. Иначе упустим время». Того, чья рука бы не дрогнула… Кого не пугает крик боли, кто сам кого угодно заставит содрогнуться от ужаса…
Да, разумеется, род Феанаро Куруфинвэ снова враги эльфам короля Нолофинвэ, но чего стоит вся эта никому ненужная вражда за корону, когда перед тобой сидит собрат, которому суждено стать одноногим из-за прихоти владык?
Митриэль одёрнула себя. Нолдор Первого Дома жестоки и кровожадны, несут горе и бесчестье всем, кто окажется рядом. Без них в Арде будет лучше.
Музыка ледяной пустоши
Огромный шатёр, утеплённый несколькими слоями шкур, с небольшой печкой в центре позволял согреться и даже снять меховую накидку. Но более всего радовало, что внутрь не проникали звуки с улицы. Особенно песни.
Разделывая тушу подстреленного на охоте зверя, похожего на огромный кожаный мешок, набитый жиром, Ириссэ не могла выбросить из головы строки, сочинённые Акларикветом, о Феанаро: «Ты империю построил на чужой беде!»
Всё так… Отец говорит — если бы его брат проиграл, Моргот явился бы в Валинор опять, чтобы принести новую беду. Это ведь смысл его существования — сеять зло.
«Я построил, ты разрушишь».
— Как так получается, — неожиданно для себя, вслух сказала Ириссэ, смотря на окровавленный нож, — что все знают, как Аклариквет пишет песни, понимают, для чего, и при этом подпевают ему, верят его словам, и, презирая, цитируют? Что за магия в его музыке?!
«Ты взошёл на трон, твой легион непобедим».
«Если всё правда, — подумала принцесса, — Тьелко теперь герой, великий прославленный воин Средиземья, и, разумеется, окружён толпой потерявших голову от восторга дев! И, скорее всего, он женился! Разумеется, ведь мужчине нужны сыновья…»
Стало невыносимо обидно. Кровь потекла со стола, окрасила бордовым бурый мех расстеленных на полу шкур.
— Ириссэ, ты занята?
Принцесса обернулась. С чего вдруг племянница решила оставить подружек и свору визжащих детей, с которыми каталась на горке?
— Проходи, Иттариэль. Садись ближе к огню, погрейся.
— Мне совсем не холодно! — загадочно и смущённо улыбнулась юная девушка. — Я… Можно поговорить по секрету?
— Со мной? О чём?
Ириссэ догадывалась. Племянница росла, расцветала и, разумеется, её начали учить уму-разуму все, кому не лень. И, конечно, только и твердят о девичьей чести, приводя поучительные примеры.
— О мальчиках, — покраснела Иттариэль.
— А с мамой говорить не пробовала?
Кровь с лезвия стекла на пальцы, Ириссэ отложила нож и вытерла руки.
— Я стесняюсь, — умоляюще посмотрела на тётю девушка, — она не поймёт.
— Хорошо, — дочь Нолофинвэ села рядом с племянницей. Огонь в печи потрескивал, искрил, танцевал. — Что ты хочешь знать?
— Мне нравится один мальчик, — смущённо заулыбалась Иттариэль, — но у него есть девушка. Он намного старше! А за мной ухаживает брат подруги. Он очень милый, но…
— Настойчивый?
— Да! Он постоянно меня пытается поцеловать! В губы! А я не умею целоваться… И…
Ириссэ стало смешно, однако принцесса сдержалась.
— Я боюсь потерять честь! — испуганно произнесла Иттариэль, и дочь Нолофинвэ покачала головой.
— И ты хочешь спросить меня, каково это — потерять честь?
Глаза юной девы заблестели.
— Каждый сам для себя решает, терять её или нет, — пожала плечами Ириссэ. — Но могу сказать тебе одно: если сердце поёт, если, думая о мальчике, ты пишешь стихи, а ондарит тебе свою свободу, не отталкивай его. Пожалеешь потом. Горько. Даже если весь мир восстанет против ваших отношений, борись. Иначе позже, спустя годы, станешь писать совсем другие стихи. Подожди здесь.
Взяв со стола длинный охотничий нож, дочь Нолофинвэ, накинув меха, вышла на мороз. Слыша песню менестреля отца, то и дело прерываемую воем ледяного ветра, эльфийка подумала, что Аклариквет, несмотря на продажность, всё же достоин уважения: кто ещё бы стал петь для народа, поднимая дух отчаявшихся, когда от мороза лопаются до крови губы?
Подойдя к певцу, Ириссэ резко схватила его за горло, поднося к лицу нож, с издёвкой улыбаясь.
— Подари мне лиру, — прищурилась охотница, — по-хорошему.
Застигнутый врасплох Аклариквет подчинился, и в руках эльфийки оказался грубовато сделанный инструмент в форме лебедя.
— Ты очень щедр, мой друг, — пугающе улыбнулась Ириссэ, осторожно проведя кончиком ножа сверху вниз по горлу менестреля, чуть надавив на кадык. Со всех сторон послышались смешки.
— Всё для тебя, принцесса, — очень почтительно произнёс Аклариквет, наблюдая за рукой дочери господина.
Ловко крутанув нож, Ириссэ спрятала его под одежду и вернулась в шатёр.
— Прости, задержалась, — хмыкнула охотница, снова подсаживаясь к племяннице. — Я, конечно, не прославленная Элеммирэ, но бесчестье… Почему-то вдохновляет. Ты когда-нибудь слышала, чтобы я пела?
— Нет…
— Поэтому делай выводы о том, что я тебе говорила. Мой выбор заставил сердце потерять покой.
— А… Что мне делать?
— Слушать! И думать своей прекрасной златовласой головкой.
Струны зазвучали тихо и печально, словно капли тающего в ладонях снега. Ириссэ, волевая и гордая, вдруг показалась племяннице слабой и измождённой, словно ещё не оправившийся от тяжёлых ран воин. Дочь короля Нолофинвэ запела едва слышно, будто через силу.
Горели ветки в радостном огне,
Костёр пылал, я любовалась лесом.
Ты в первый раз в любви признался мне
И называл меня своей принцессой.
А мне казалось — не настал мой час,
Что о любви мне думать еще рано.
Я отвечала, весело смеясь,
Что ты — герой не моего романа.
Как быстро год за годом проходил,
Я не заметила, как повзрослела,
А ты всё так же о любви твердил
И называл своею королевой.
А мне казалось — не настал мой час,
Что о любви мне думать еще рано.
Я отвечала, весело смеясь,
Что ты — герой не моего романа.
О завтрашнем не размышляла дне,
Любовь не берегла и не жалела.
И вот теперь подумать больно мне,
Что ты нашел другую королеву.
Сама свою любовь не сберегла,
Смеюсь при встрече, а на сердце рана.
Я слишком поздно поняла,
Что без тебя нет моего романа.
— Но… Это же… — Иттариэль растерялась. — Ты же… Не хотела! Не соглашалась… Сначала… Или всегда?..
— Думай своей златовласой головкой, девочка, — Ириссэ встала. — Но если ты хотела от меня совет: не отвергай любовь и борись за неё. А про поцелуи… Когда влюбишься, всё получился само собой, ты сможешь поцеловать любимого так, что он собственное имя забудет.
Подмигнув племяннице, дочь Нолофинвэ накинула капюшон и пошла к выходу из шатра.
— Верну инструмент хозяину, — заговорщически улыбнулась Ириссе. — Нехорошо обворовывать талантливого эльфа.
Иттариэль, смотря на опускающийся полог, думала обо всем услышанном… И ничего не понимала. Теперь ещё больше, чем до этого разговора.
***
Если поначалу казалось, будто скалы изо льда причудливы и прекрасны в своём пугающем холодном величии, а снег наметён дивными волнами, то, чем больше проходило времени, тем сильнее раздражал бесконечный бело-серо-чёрный пейзаж, уже не выглядевший разнообразным. То и дело поднималась метель, но быстро стихала, лишь стирая следы отряда.
«Как символично, — подумал Финдарато, рассматривая берилл в кольце. Хоть что-то яркое и не белое. — Пути назад для нас нет, даже снег напоминает об этом».
Впереди ледяные скалы расступились, открыв путникам узкий проход, в который пришлось протискиваться.
— Его надо расширять, чтобы прошли обозы, — со знанием дела сказал Финдарато, подражая интонации воображаемого мудрого владыки. Эта игра всё больше забавляла наречённого Артанис короля, и даже мороз начинал казаться не таким изнуряющим.
Бескрайняя ледяная равнина, открывшаяся взглядам, заставила остановиться, чувствуя священный трепет перед пугающей природой. Чёрно-белая пустота, где ровно прочерченную границу между двумя цветами-противоположностями размыли снежные вихри, звучала живой музыкой, словно невоплощённый дух, не облачённая в материю Песнь Творения. Эта музыка не для тел из плоти и крови, а лишь для чистой энергии, и нарушивших гармонию ожидает жестокая кара.
Вбив в ледяную скалу яркий фонарь, света которого хватает примерно на половину дня, Финдарато с отрядом двинулись в чёрно-белую мглу. Собаки настороженно пробирались сквозь снег, словно опасаясь чего-то, и, когда на горизонте стеной поднялись горы изо льда, псы вдруг с лаем бросились вперёд, правее курса, и начали раскапывать сугроб.
Почему-то заранее зная, что ничего хорошего не увидит, Финдарато стал думать, как правильно должен реагировать мудрый и всеми любимый владыка на трагедии своего народа. Воображение зачем-то пыталось напугать, рисуя картины лежащего под снегом войска Финдекано и, разумеется, его самого… Погрузившись в размышления, кому и что говорить по возвращении, какие найти слова для безутешного народа, Финдарато не заметил, как дошёл до находки собак.
Это было не войско, не отряд. Только один эльф, почерневший, скорчившийся, в окровавленной одежде, а рядом — туша огромного белого существа, похожего на волка, но с гораздо более длинной мордой. Шерсть смёрзлась от пролитой крови, особенно, на шее.
— Видимо, — печально произнес оттащивший псов эльф, — во время метели они оба отбились от собратьев, а потом встретились. Но, вместо взаимопомощи, убили друг друга. И каждый из них думал, что ничего хорошего ждать от «этой неведомой твари» не придётся.
— И не пришлось: они оба оказались правы, — горько усмехнулся подданный Финдарато, на всякий случай натягивая лук, но тетива замёрзла и лопнула.
— Шкура нам пригодится, возьмём тушу, — как сквозь сон услышал Финдарато. — А тело сожжём. Если получится.
***
Огонь робко лизал заснеженную одежду, почти угасая под порывами ветра, и, словно брезгуя почерневшей плотью, вспыхивал ярче в волосах, перебирался на щёку, но снова отступал от кожи, охотнее превращая в пепел ткань, чем тело.
Финдарато смотрел на неуверенное, но всё же настойчивое пламя, и думал, что сама последняя битва с чудовищем была не такой кошмарной, как предшествовавшее ей одинокое блуждание среди тьмы и метели, когда постепенно угасает надежда, иссякают силы…
Король не знал погибшего эльфа, никогда не встречал ранее, но воображение нарисовало его жизнь, мечты и стремления… Может быть, он был влюблён… Вспоминал ли о возлюбленной, блуждая среди снежных вихрей?
В сердце родилась музыка, играющая в такт всё более уверенному танцу огня. Может быть, этот Нолдо был менестрелем и дух, отлетев от тела, рассказал чувствительному сердцу другого певца о своей последней боли, желая, чтобы хоть кто-то услышал её мелодию?
Метель собою воскресит все мои тайные страхи.
Нет больше сил, мне больно, и так хочется уснуть,
Моя душа одна дрожит в объятьях снегопада,
В темнице ледяных оков держу к спасенью путь.
Ослабший разум шепчет, мысли устремляя ввысь:
«Пройди сквозь снег, не сдайся и найдешь свой путь домой…»
Но пусть он лжет, легко понять, что всё теряет смысл
Пред грозно наступающей, безжалостной зимой.
Не плачь!
Огонь угаснет в любящем сердце,
Но ты взгляни…
Мы никогда не сможем быть вместе,
Прошу, пойми!
Вьюга задует последние свечи,
Но наши души,
Души продолжат, как прежде бескрайне сиять.
Слеза скатилась по щеке, в мгновенье став кристаллом льда,
Последний взгляд, последний вздох, в груди последний стон,
Два белоснежных распахнет метель своих крыла
И прочь с собою заберёт в обитель вечных снов.
Снег волю не сломит!
Ты слышишь?
Сердце сильнее чем лёд!
Я не могу уйти сегодня в ночь.
Нет! Нет, я не сдамся!
Зима нас не разлучит!
Возьми мою ладонь,
Теплом согрей меня!
Не плачь!
Вьюга задует последние свечи
И только иней,
Иней укроет застывший пронзительный взгляд.
Огонь разгорелся очень ярко, согревая отряд короля Финдарато.
— Надо возвращаться, — сказал сын Арафинвэ, когда пламя угасло. — Предупредить собратьев об опасностях этой пустоши. И придумать, из чего делать надёжные, выдерживающие мороз тетивы.
«Что ещё сказал бы мудрый король? — подумал Финдарато. — Может, лучше промолчать, чтобы каждый сам додумал подходящие для великого владыки речи, которые тот, разумеется, произнёс?»
***
С вершины ледяной стены, протянувшейся состоящим из пик и провалов хребтом на многие мили, открывался вид на тонущее во мраке море. Где-то там, вдали на востоке, разумеется, есть берег…
Финдекано осторожно приблизился к краю и посмотрел вниз: здесь даже некуда спуститься, чтобы построить плоты: склон отвесный. Может быть, попробовать прорубить проход? Смогут ли Нолдор справиться с толщей льда в половину мили? И не обрушится ли она на голову?
Очень далеко на севере виднелась тонкая белая полоса, возможно, соединяющая берега Валинора и Средиземья. Постоянно прячась от снежных бурь, идти до неё придется очень долго… Неужели это единственный выход?
Ветер начал кружить вихри, монотонный вой сменился пугающей гармонией убийственной вьюги, демонстрирующей грозную силу севера, и Финдекано приказал собратьям спускаться вниз в пещеры: похоже, снова начинается ураган. Зато будет время всё обсудить и принять решение, как быть дальше.
Примечание к части
Песни:
Юлия Началова "Герой не моего романа"
Дыхание пустоты "Не плачь"
Армия будущего
Среди царящего в подземном городе прохладного полумрака, поддерживаемого чарами владыки, существа, наделённые даром теплового зрения, легко отличали спящее от мёртвого, поэтому быстро убирали падаль, если её не успевали съесть.
Бо́льшую часть всей территории занимали загоны для животных, которых разводили ради меха, мяса, рогов, бивней и кости, а также на корм более крупному скоту и волколакам. К Тангородриму примыкали искусственные пещеры, освещённые ярче остального подземелья, согретые теплом трёхглавой горы: в них располагались обширные сады с плодовыми деревьями и кустарниками. Для эльфов, присягнувших на верность владыке северных земель, считалось самой большой честью работать здесь, и ради этой возможности Авари были готовы очень на многое.
Родившиеся в Белой Стране, как называли подвластную Мелькору территорию жители, знали только понаслышке о страхах, подстерегающих всё живое на юге, но одна простая истина была более чем доходчивая: в лесах, полях и горах за пределами Белой Страны волколаки охотятся на эльфов, потому что предатели Валар, не признающие власть величайшего из творцов Арды, должны жить в страхе и умирать в муках, умоляя о пощаде, а здесь, где благословение Владыки наполняет даже души лишённых разума существ, волколаки не нападают, им лишь иногда скармливают преступников, но ведь нарушителей законов положено карать, значит, всё справедливо.
Справедливо и то, что иноземные захватчики, явившиеся похитить сокровища Владыки, уничтожить его дворцы и перебить население, тоже должны понести суровое наказание, заплатить за отнятые жизни!
Так говорили на каждом углу, однако… В битве с агрессором не участвовал ни один эльф из Белой Страны. Владыка Мелькор объяснил подданным, что Авари гораздо нужнее в шахтах, кузницах, подземных садах и загонах для скота. Однако вернувшиеся с победой орки смеялись, что Хозяин севера Средиземья просто не доверяет смазливым подданным, которые поведутся на дешёвые побрякушки заморских захватчиков и предадут своего господина. Эльфы ведь не знают, что такое честь.
***
Выдёргивая лишнюю траву из земли у корней плодовых деревьев, две юные эльфийки многозначительно переглядывались, хитро улыбаясь: мощная, несмотря на совсем молодой возраст, орчиха, ширине плеч которой позавидовали бы многие Авари с шахт, села на перевёрнутое ведро, принесённое для сорняков — ненужные в саду растения пойдут на корм мелкому скоту.
В ясных глазах эльфиек читалась насмешка: эта мужичка никогда не станет почётной гостьей Турнира Ледяного Озера, где лучшие воины Белой Страны выбирают дев для рождения сыновей, а ведь для женщины нет иного пути в Благословенный Край. Там, в прекрасном мире, всегда светло, тепло, не нужно трудиться, чтобы есть, там сердце полнится любовью и покоем. Там… Но сначала необходимо дать жизнь и выкормить как можно больше мальчиков.
Орчиха ждала, заплетая в черных тусклых волосах тонкие косички.
Эльфийки тихонько хихикали: эта дурнушка выйдет замуж за воина, который на турнирах будет сражаться за сердце какой-нибудь прекрасной девы-Авари. Конечно, сыновья родятся и у жены-орчихи, и у дарительницы-эльфийки, но ведь всем понятно, кто будет любимее.
Но потом… Там… Это станет неважным: «там» все возродятся прекрасными и счастливыми.
Даже она, эта сидящая на перевёрнутом ведре страшилища.
***
«Слишком сложные существа — старшие дети Илуватара, — размышлял Мелькор, сидя на троне, разместив на подставке рядом с короной Палантири. — И творения их такие же. Красивые, полезные, но совершенно не умеющие подстраиваться под изменившиеся обстоятельства. Почему гармония, заложенная в эльфах, такая однобокая и негибкая?»
Думая о том, что нужно всеми средствами возрождать армию, Айну понимал — перед ним встал нелегкий выбор. Первый путь: численность будет расти быстро, если делать ставку на орков, «благословив» полигамность, внушая, что больше сыновей — больше счастья в ином мире, но тогда придётся пожертвовать «качеством» солдат, ведь чистокровные орки или особи с малой толикой эльфийской крови, далеко ушедшие от первого поколения, созданного из старших детей Эру, плохо обучаемы, неконтролируемо жестоки и не умеют мыслить логически. Безусловно, есть в них и плюс: такие воины никогда не предадут, не станут искать выгоды для себя, и нестыковки в речах Владыки и командиров их не смутят. Надо — сделают. Идеальные исполнители.
Второй путь: сделать ставку на качество, и сводить орков с эльфами. Такие полукровки умны, относительно порядочны, у них есть понятия о долге и даже чести, что довольно странно сочетается с любовью к войне и жестоким зрелищам. Сложность же заключается в той самой пресловутой гармонии, вложенной в старших детей Творцом: если эльф не хочет женщину, его не заставить лечь с ней в постель, а если эльфийка не хочет ребёнка, она не забеременеет. Да, все знают, что бездетные жёны — еда для волколаков, а много сыновей — путь к счастливому посмертию, когда, согласно пророчеству, обезумевшие от жажды власти владыки мира пойдут войной на собственного брата, и всё живое погибнет. Тогда воссоединятся разлучённые смертью семьи.
Чтобы подданные верили в посмертие, Мелькору приходилось время от времени насылать морок, погружать в сон целые поселения, управляя воображением спящих, чтобы умершие близкие «приходили» и «говорили» с родными.
Но и этого мало. Если Авари, родившиеся в лесах, как правило были изуродованы шрамами, и красоты в них не оставалось, то последующие поколения эльфов, живущих на севере, не знали клыков и когтей диких зверей, не обгорали на пожарах и не обжигались ядовитыми растениями, поэтому были красивы. Пришлось лишать мальчиков-Авари способности к деторождению, а заодно, делая их равнодушными к женскому полу инфантильными существами, из-под палки подчиняющимися Владыке. Рано или поздно, как ни печально, подобный ход вещей вызовет протест, и тогда разумной армии придёт конец…
Что же важнее? Скорее наплодить полчище, способное только задавить числом, или есть время для создания относительно умных войск?
Мелькор понимал: орки должны быть лишь отвлекающим манёвром, средством потрепать противника. Нужно иметь в запасе нечто такое, чему эльфам будет нечего противопоставить. А, значит, придётся задействовать Песнь Творения, звуки которой в Арде сбиваются и стихают. Пока это почти незаметно… Пока. Но… Что же пошло не так? Куда утекает изначальная сила, позволявшая создавать великие творения?
Сила в единстве… Неужели нельзя иначе?
Посмотрев на обожжённые руки, Мелькор развалился на троне, ухмыляясь дрожащему свету Сильмарилей. Пока живы способные выучить основы Квэнья орки, есть смысл делать ставку на качество армии. А потом… Потом — по обстоятельствам.
Кузницы
Широкий коридор, прорубленный в толще горной породы на высоте в три раза превышающей башни Форменоссэ, с близко расположенными друг к другу узкими бойницами, незаметными с земли, пролегал по всему хребту, окружающему земли Мелькора. Внутри Тангородрима ход сильно расширялся, в стенах то и дело возникали запертые тяжёлые двери, и было очень жарко. Наверх и вниз вели лестницы, но были и подъёмники, с помощью которых можно быстро добраться на нужный уровень. Или в подземный туннель, ведущий в темницы главной крепости. В стороны ответвлялись многочисленные ходы, ведущие, в том числе, в кузницы. Горны разжигать здесь не было нужды: достаточно открыть в стене маленькую дверцу из чёрного металла, и жаром пыхнет так, что опалит волосы неосторожного работника.
Орочий командир по имени Шипастый Молот мог пройти весь дозорный маршрут с завязанными глазами и безошибочно свернуть в нужный коридор, и считая шаги, и не считая. Здесь, на смотровой площадке центрального пика Тангородрима, можно было поупражняться во владении мечом, пытаясь повторять плавные и точные движения эльфов в бою, больше похожие на танец смерти, чем на мясорубку, когда в ход идут топоры и молоты.
Взяв мощными руками висящий на поясе клинок в золотых ножнах, орк не мог понять — зачем вещь, предназначенная для убийства, должна быть красивой? Или эльфы так любят отнимать чужие жизни, что превращают войну в торжество? Если в знаках отличия, украшающих доспехи, есть смысл: видно, чей воин достоин похвалы, а с чьего надо содрать шкуру, подвесив на виду у всех, и потом воздать по заслугам командиру, то на оружии вполне достаточно выгравированного клейма.
Эльфийский клинок с мелодичным звоном выскользнул из ножен, лёгкий, тонкий, сверкающий, словно ни разу не бывавший в бою. «Таким и малолетка заколоть кого-нибудь сможет», — усмехнулся про себя орк, вспоминая своих младших дочерей, иногда готовых убить друг друга из-за нового платья. Однако, чем больше военачальник смотрел на меч работы Феанаро Куруфинвэ, чем дольше сжимал ладонью рукоять, тем меньше становилось желание насмехаться над клинком, казавшимся красивой безделушкой для девчонки. Сталь, из которой ковали меч, была очень прочная, гибкая, лезвие не зазубривалось и не затуплялось, оставаясь острым, словно бритва, даже после множества ударов о камень.
Взмах сверкнувшего молнией клинка напомнил о самой первой стычке с применением оружия. Шипастый Молот тогда был совсем юный и хотел отправиться с отрядом отца запугивать неверных Владыке эльфов, но случайно напился до беспамятства в гостях у одной орчихи, которая с каждым глотком хмеля казалась желаннее, и отец ушёл без сына. Пришлось примкнуть к каким-то незнакомым воякам, с которыми, заблудившись среди болот, через немалое время вышли к поселению собратьев, переселившихся из земель Хозяина Севера. И хотя на самом деле эти орки уходили на юг из-за того, что среди льдов уже просто негде стало селиться новым семействам, их нравилось считать предателями и преследовать.
Репетируя движения с мечом в руке, отложив в сторону любимое оружие, в честь которого и получил прозвище, воин вспомнил, как заколачивал двери домов собратьев-предателей, чтобы никто не смог выбраться и командовал поджигать соломенные крыши.
Из того похода Шипастый Молот вернулся с тремя жёнами, а, заглянув к орчихе, которая умеет варить прекрасные хмельные пойла, обнаружил, что скоро станет отцом. Почему-то именно в тот момент в голове юного орка, опьянённого убийствами и выпивкой, появилась мысль — он всё делает правильно! Именно он порубил и сжёг своими руками несколько десятков «предателей»! Правда, теперь у него уже трое жён и ещё этот ребёнок, которого придётся забрать и растить, но это мелочи. Зато как всё интересно складывается! Убил — появились дети. Владыка прав: смерть — это начало новой жизни. Да и обучение сыновей владению оружием и совместные пьянки, а потом и сражения спина к спине — лучшее, что может быть в жизни.
Из бойниц потянуло холодом: ветер переменился, задувая со стороны Равнины Пламенных Стражей. Орк убрал в ножны меч и усмехнулся: в последнее время ветра с юга завывают особенно громко и протяжно, особенно хорошо слышно здесь, на высоте.
Усмехнувшись ещё раз, гордый своим успехом, военачальник открыл тяжёлую дверь на лестницу, ведущую к кузницам. Надо поговорить с одним оружейником.
Огромные кузницы, находящиеся на нижнем уровне Тангородрима, не опустели после вероломного вторжения заморских тварей, и здесь, как и в шахтах, кипела работа. Изменилась лишь задача, поставленная перед оружейниками: несмотря на то, что оркам было запрещено говорить эльфам-кузнецам, что вооружать стало некого, и необходимо, как прежде, заставлять ковать мечи и щиты, словно армия постоянно пополняется, теперь для этого выделялись самые некачественные металлы, а лучших мастеров переместили в отдельное помещение для сложной ответственной работы.
Необходимо было воссоздать валинорскую сталь.
Конечно, когда трусливые, словно кролики, эльфы, бежали с поля боя, они побросали всё, что мешало удирать быстро, поэтому и на равнине, и в лесах, и среди топей осталось много доспехов и оружия, которые теперь требовалось лишь подогнать по размеру для Сильмарилового воинства, но в кузницу пока не приходили бойцы, с которых необходимо снять мерки. Почему, интересно?
Единственным, кто в последнее время появлялся, был командир Шипастый Молот, справлявшийся о ходе работы. Орк и сам был неплохим кузнецом, и никому не доверял своё оружие и латы. Эльфы были уверены — военачальник ждёт, когда раскроют секрет заморского металла, чтобы самому сделать для себя новый боевой молот. Раньше многие орки заходили в кузницы не только раздавать пинки мастерам, но и делать что-то полезное, однако уже долго никто из них не появлялся, и данный факт заставлял вечно кислых и вялых молодых эльфов-подмастерий хоть немного оживать. Стремления к познанию и инициативы не было и у старших Авари, они работали больше по причине страха наказания и нежелания снова оказаться в опасном лесу, но у последующих поколений отсутствовал даже страх боли. Они просто расстраивались, плакали, получая удары кнутом или ожоги от раскаленной кочерги, а после снова продолжали ничего не делать, лишь создавая видимость какой-то незначительной работы в стиле «подай-принеси и не потеряй по дороге».
— Дело сдвинулось? — спросил вполголоса Шипастый Молот у кузнеца, побледневшего при виде военачальника. — Ясно, — скривился орк, смотря не на эльфа, а на лежащие рядом многочисленные латы.
Взгляд остановился на погнутом порубленном щите у стены чуть поодаль и лежащем рядом нагруднике со звездой. Воин хорошо помнил, кому принадлежали эти вещи. Жаль, не позволили оставить их себе.
— Ты слишком долго не справляешься с работой, — прищурился орк, взяв в руку кинжал с кривым лезвием. — Знаешь, почему у этого ножичка только один край заточен? Нет? Чтобы всадить его в пузо по самую рукоять, и, поднимая вверх, не разрезать брюхо с кишками, а рвать его.
Руки кузнеца задрожали, и Шипастый Молот злобно усмехнулся:
— Ты можешь откупиться от меня, бесполезный кусок мяса. У тебя есть дочь, которая меня возбуждает. Ты выставишь её трофеем на турнире, и я её заберу, победив всех слабаков. Если вдруг мне не повезёт, я заберу ту, что младше. В любом случае, тебе есть, чем меня задобрить, и, если мы договорились, я скажу Владыке, что ты уже почти справился с работой.
Уже собираясь уходить, Шипастый Молот подумал, что сейчас поднимется на тропу дозорных, наверно, услышит вой, принесённый ветром, и, довольно ухмыляясь, остановился.
— Помнишь те серпы, которые твой ничтожный собрат делает для жниц? — спросил орк эльфа. — Как думаешь, как скоро твоя спина станет такой же формы, если тебя, криворукого тупого кузнеца, подвесить рядом с королём вторгшихся врагов? А потом, если снять, разогнуться сможешь или так и будешь ходить кособоким?
Расхохотавшись над отразившимся на лице эльфа ужасом, орк ушел из кузницы.
Может быть, он тоже больше не придёт, как и его сородичи?
Празднуем победу
К празднику всё было готово, и народ уже съезжался с разных концов владений Мелькора.
Ближе всего к дороге, ведущей от поселений к Ледяному озеру, расположили высокую трибуну и внесли на неё приспособления для пыток и казни. Осуждённых, судя по всему, нашлось немало, поэтому развлечение растянется надолго. Дальше от тракта разместились торговцы выпивкой и закуской, и рядом с ними — несколько певцов-орков. На берегу озера демонстрировали товар кузнецы и охотники. Здесь можно было найти изделия из шкур и металла. А на идеально ровной глади промёрзшего до дна водоёма уже всё подготовили к турниру, где будут калечить друг друга ради того, что находится между ног юных эльфиек.
И когда народ собрался вокруг озера, толкаясь, ругаясь, обнимаясь и хохоча, усыпанное звёздами чёрное небо озарило волшебное переливчатое сияние розового, голубого, оранжевого, сиреневого и золотого цветов, и голос Владыки прозвучал раскатами грома с вершины близко расположенной горы:
— Сегодня, мой великий народ, мы празднуем победу!
***
— Сегодня мы празднуем победу над армией Моргота! — закричал с недостроенной башни Туркафинвэ, стараясь держаться за камни как можно незаметнее, словно нога уже совсем не беспокоит. Костыль он больше не использовал. — Пусть в этот день каждый отдохнёт душой! Сегодня вернулись разведчики и подтвердили, что орков нет в лесах, они больше не нападают на мирное население, и это наша заслуга! Так оставьте труды и заботы и празднуйте! Мы пришли в Эндорэ, чтобы сделать эти земли безопасными, и добились своего! Айя Феанаро Куруфинвэ! Да сияет его слава вечно!
***
— Умеешь ты изображать оратора, — мрачно усмехнулся Курво, помогая брату спуститься на землю. — Только этот отвлекающий манёвр более чем сомнителен.
— Мы сейчас всё обсудим, — прищурился Туркафинвэ, осторожно наступая на ногу, к которой всё ещё приходилось приматывать палку, но широкие штаны делали её незаметной. — Для начала поговорим вдвоём, я расскажу, что решил делать. И, Курво, ни слова Кано! Пусть и дальше сидит в своей спальне и не высовывается.
— Может, ещё стражу у дверей выставишь для надёжности? — Куруфинвэ осуждающе скривился.
Тьелкормо, морщась, посмотрел на брата.
— Мне надо присесть куда-нибудь, — прошипел беловолосый Феаноринг, — например, на свою кровать. И я тебя попрошу, брат мой, обойтись без язвительных замечаний. Наместник не станет вечно вести жизнь затворника и, значит, однажды попытается тут командовать. А я не собираюсь петь по его нотам.
Приветствуя усталых, но радостных эльфов строящегося города, двое Феанорингов ушли в почти готовый дом Туркафинвэ. Крепкие стены даже временного жилища всё же лучше и надёжнее походного шатра. Особенно, если надо, чтобы никто не подслушивал.
***
Взяв со стола вино и долгое время не отрываясь от бокала, постоянно пополняя его, Туркафинвэ развалился в кресле, наблюдая за братом.
— Я сказал разведчикам, — наконец, заговорил Тьелко, печально покачав головой, — что убью их всех, если они расскажут хоть кому-то, кроме нас, что видели. И, Курво, мне ведь придётся сдержать слово, если проболтаются.
— Тебя никто за язык не тянул, — пожал плечами Куруфинвэ.
— Ты так говоришь, — начал злиться Туркафинвэ, — словно тебя это ни капельки не касается! Я жалею, что не отправил разведку втайне от тебя! Твоя манера отстраняться от происходящего и уходить от ответственности заставляет меня хотеть снести тебе голову!
Выпив ещё, Тьелко выдохнул.
— Извини, — сказал он брату уже гораздо спокойнее. — Что тебе сказал твой верный, когда меня рядом не было?
— Я не говорил с разведчиками в твоё отсутствие, — отрешённо произнес Куруфинвэ-младший. Теперь единственный.
«Дурак!» — подумал Туркафинвэ с досадой и удовольствием.
— К великому сожалению, — тонкие губы третьего сына Феанаро дрогнули, — на том, что у Моргота кончились орки, хорошие новости тоже кончились.
— Потому что поддерживавшие нас эльфы кончились тоже.
— Да…
Братья замолчали. Начать обсуждать главную для них обоих весть не хватало духа.
***
Орёл пролетал гораздо севернее своего обычного маршрута, чтобы видеть льды Хэлкараксэ. Обогнув владения Вала Мелькора, посланник Манвэ сделал круг над лесом, где на берегу реки начали возводить город выжившие Нолдор, и устремился назад через море.
Когда исполинская птица пролетала над равниной Ард-Гален, какая-то неведомая сила заставила Майтимо открыть глаза и посмотреть на небо. Орёл скрылся из вида, и сын Феанаро, стараясь дышать медленнее и осторожнее, чтобы не тревожить искалеченное тело, зажмурился. Боль лишила сил думать, и только неизменно пустая земля внизу ещё способна была пробудить хоть какие-то эмоции. Никого…
«Ты думаешь, твои братья такие же, как ты. Считаешь их героями. Меряешь своей меркой. Тебя ждёт разочарование, сын великого Феанаро Куруфинвэ. Разочарование и прозрение».
Нет! Это неправда!
Только равнина внизу пустовала и пустовала… Лишь орёл иногда царственно парил в небе, но появление посланника Владыки Манвэ не вызывало никаких эмоций, было просто очень больно.
***
— Он опозорил нас, — дрожащим голосом, словно сейчас заплачет, улыбаясь дёргающимся ртом, сказал после долгого молчания Туркафинвэ. — Он… Моргот нас размазал и смешал с грязью. Давай, Курво, Феанаро-меньший, давай, убеждай меня, что я не прав!
— Зачем, Тьелко? — Куруфинвэ опирался локтем на стол, заслоняя ладонью глаза.
— Мне это необходимо! Достаточно веская причина?
— Мы можем делать вид, что ничего не знаем, больше не отправлять разведку на Ард-Гален, а орков в лесах нет, и мы можем патрулировать близлежащие территории, созывать сюда народы, наши владения разрастутся, о нас будет ходить исключительно добрая слава, а… Ты же… Ты же понимаешь, что Нельо… Он…
— Да, рано или поздно он умрёт. Только в момент смерти он будет проклинать не Моргота, Курво. А нас. И, знаешь, я даже не могу его за это осуждать. Хватит мямлить, Курво. Мы уже не дети, провинившиеся перед папочкой. Наш страшный папочка мёртв, и наказать нас более некому.
Снова повисло молчание. Ещё более тяжкое, чем прежде.
— Знаешь, Курво, — опять нарушил тишину первым Туркафинвэ, — что самое ужасное во всём этом?
Куруфинвэ, наконец, убрал руку от лица и посмотрел на брата.
— Нам нечего противопоставить Морготу. Нечем ответить.
— Может, простим его злодеяния? — с издёвкой произнёс Курво. — Ответим на зло добром? Пожелаем ему счастья, например.
Вопреки всем ожиданиям, Туркафинвэ вдруг совершенно искренне расхохотался.
— Я обязательно прощу Моргота, — вытирая слёзы, выдавил из себя Тьелко, — но сначала надо убить Нельо. Я внимательно выслушал донесения, проанализировал шансы. Мы его не спасём, но и позволить вот так висеть и кричать от боли не можем.
— Я тоже многое проанализировал, — снова спрятал лицо Куруфинвэ. — Ты хочешь невозможного. Лучше сделать вид, что ничего не происходит. Поверь, любое приближение к Морготу нам может слишком дорого стоить. Мы можем составить Нельо компанию.
На краткий миг в глазах Туркафинвэ вспыхнуло презрение. Только на миг. «Трус!» — выкрикнул взгляд эльфа, но вряд ли Курво это заметил.
— Возможно, — протянул Тьелко. — Но попытаться стоит. И не нам лично. Пошлём отряд. — Помолчав немного, Феаноринг хмыкнул: — А Нельо был молодец… Он специально назначил Кано наместником. Он это сделал, чтобы обезопасить себя и своё правление: Кано никогда не стал бы угрозой для короля.
***
Поднявшись на локте, эльфийка откинула одеяло, оголив одну грудь, и встряхнула слегка вьющиеся черные волосы. Кокетливо прищурившись и изящно потягиваясь, она намеренно громко вздохнула, чтобы привлечь внимание любовника. Сейчас, когда на деве не было обычной для знахарки косынки и накидки с множеством карманов, когда она не перебирала с серьёзным видом записи и не сортировала ингредиенты для снадобий, эльфийка стала внешне похожей на своего избранника, словно родная сестра.
— Сначала слишком быстро засыпаешь, потом слишком рано просыпаешься, — с ласковым упрёком произнесла дева, вслушиваясь в нежные печальные звуки арфы.
Макалаурэ не ответил. Он, казалось, вообще не замечал, что не один в комнате, полностью погрузившись в музыку.
— А время не догнать, — ритмично прошептал менестрель, — равняет век с секундой… Летать с тобой мне было трудно, а без тебя я не могу дышать…
Наконец, заметив, что кто-то ещё присутствует в помещении, наполненном бессильной тоской и равнодушием ко всему, Макалаурэ посмотрел в сторону постели. Он понимал, его упадническое настроение однажды начнёт раздражать даже Дис, но ничего не мог с собой поделать.
И вдруг менестреля осенило: пока не напишет обещанную песню, душа будет терзаться, а мысли путаться. Подождать может всё.
Но не музыка.
Две жизни корабела
Сны бывают разные. Порой они многократно ярче и более захватывающие, чем реальная жизнь, и даже могут быть с продолжением, или повторяться от ночи к ночи. Порой возникают сомнения: какая из двух жизней настоящая? В одной ты просто эльф по имени Новэ, муж и отец, рыбак и глава небольшого мирного поселения на берегу моря, которому долгие годы приходилось откупаться от орков, даря в «жёны» юных дев, заготавливая для врагов дрова, отдавая улов и урожай. В другой же: ты великий Кирдан, прославленный кораблестроитель, которому благоволит сам Владыка Улмо, и ты — только ты! — имеешь право плавать в запретные земли на своих удивительных кораблях, построить которые, кроме тебя, никто более не в силах.
Какая из двух жизней настоящая? Может быть, обе в равной степени? Или… Ни одна из них?
Но, к сожалению, сейчас рядом находится эльф из той части реальности, которая гораздо менее славная, и говорит крайне неприятные слова. В конце концов иссякает терпение даже избранника Вала Улмо.
— Послушай меня, приятель, запамятовал, как к тебе обращаться, и какой ты там лук, то ли тугой, то ли великий, — Новэ отвёл посланника короля Тингола на высокий берег, заросший густым кустарником, подальше от качающей младенца супруги, между делом наблюдающей за снастями, — я никогда не соглашусь признать над собой власть кого-либо, кроме Вала Улмо, а тем более, того, кто был равнодушен к моей беде, когда моего брата подвесили на суку, содрали со спины кожу, а под ногами разожгли костёр, когда моих сестёр растянули между вбитыми в землю кольями, а с умирающего от ран старшего сына сняли штаны и требовали, чтобы я платил дань тварям с севера, если хочу быстрой и не позорной смерти для своей родни. Долгие годы я унижался перед теми, кого ненавидел, и Эльвэ не было до этого никакого дела. Зато теперь, когда я, наконец, дождался помощи, когда врагов прогнали посланники Вала Улмо, я должен считать свою землю частью Дориата и платить дань другим тварям? Ой, прости, оскорбил твоего короля! — Новэ внимательно осмотрел Белега. Оценивающе. — А когда ты говорил о помощи Эльвэ посланцам Валар в битве с врагом, я вспомнил кое-что из нашего с ним общего прошлого, когда он «воевал» вместе с Денетором, но почему-то одно войско оказалось полностью разбито, а другое уцелело. Странно, правда? Так что… Передай королю от меня наилучшие пожелания. Если выплывешь.
Белег не успел понять, в какой момент его столкнули с обрыва. Повезло, что на эльфе не было тяжёлых доспехов, и он смог выбраться из воды.
Не представляя, что будет говорить своему королю, воин отправился в обратный путь.
Потрясающее место!
Путь вдоль стены ледяных гор превратился в бесконечную игру в прятки со стихией. Чтобы хоть как-то продвигаться вперёд даже с невыносимо ничтожной скоростью, не теряя собратьев и не умирая от холода, приходилось постоянно прорубать глубокие пещеры и скрываться от снежных бурь, словно стая полевых мышей — от хищной птицы.
Когда же, наконец, стена изо льда закончилась, глазам воинов Финдекано открылся узкий перешеек, состоящий из множества отдельных льдин и айсбергов, расстояние между которыми было самым различным.
Глаза лидера вспыхнули азартом: старший сын Нолофинвэ никогда в жизни не видел ничего подобного, и даже мечтать не мог о таком приключении. Представляя, как можно преодолеть неожиданное препятствие, принц рассмеялся, и его воины с радостью подхватили энтузиазм своего командира.
— Готовьте крюки и канаты! — перекрикивая воющий ветер, приказал Финдекано. — Покажем этим льдышкам, что они не с теми связались! Мы — Нолдор! Нас не сломить ни снегу, ни морозу! И пусть Моргот больше не старается чинить препятствия на нашем пути! Опальный Вала боится нашей мощи и бесстрашия! Он посылает нам испытания, надеясь, что мы повернём назад и побежим, поджав хвосты, как побитые псы! Не бывать этому, братья! Айя Феанаро! Вперёд к победе над Чёрным Врагом!
— Айя Феанаро! — разорвали вой вьюги сотни голосов. — Веди нас, доблестный воин! Айя Финдекано!
И Финдекано повёл.
Через три огромные и сотни маленьких льдин от берега, над чёрной рябью морского пролива возвышалась белая скала. Сначала возникла мысль пустить стрелы с привязанными верёвками, чтобы создать дополнительную опору, но наконечники не втыкались в лёд, либо соскальзывая, либо кроша его. Но чаще, когда не помогал попутный шквал, стрелы просто не долетали до цели.
Взяв снаряжение и приказав вбить на берегу колья и закрепить на них концы верёвок, Финдекано с тремя собратьями осторожно перебрались на ближайшую льдину. Прыгая через чёрную холодную воду, глубину которой невозможно представить, хотелось кричать от восторга. Потрясающее приключение! Будет, что рассказать собратьям при встрече в Средиземье.
Осторожно просверлив во льду отверстия и привязав верёвки к вставленным кольям, Нолдор по очереди перепрыгнули на маленькую льдину, потом на следующую, ещё меньшую, с трудом балансируя на ненадёжной шаткой опоре, рискуя соскользнуть в воду. Когда удалось попасть на вторую от берега огромную устойчивую белую платформу, эльфы радостно закричали, обнимаясь и пожимая руки.
Закрепив тросы, Финдекано сделал знак своим верным, чтобы постепенно, группами, следовали за командиром. По его прикидке, на льдине, где принц сейчас находился, могла без риска для жизни уместиться дюжина дюжин воинов.
Подойдя к границе воды и оценив расстояние до возвышающейся из моря горы, Финдекано понял, что вряд ли добросит крюк так, чтобы надёжно закрепить его. Придётся подбираться ближе, а для этого необходимо пригнать льдины и скрепить их между собой. Старший сын Нолофинвэ понимал, что вот прямо сейчас строит дорогу на поверхности моря из спрессованного снега, и смеялся, словно счастливое дитя.
Это потрясающе! Неописуемо!
С ликующим от захватывающего приключения сердцем, принц побежал к ближайшей маленькой льдине, прыгнул на неё и, едва не перевернувшись, расхохотался. Нет, это слишком крошечная опора. Вобьёшь кол — разломится. Следующая! Эх, тоже бултыхается. Ещё одна! Ещё! Вот эта подойдёт. Замечая, но почти не придавая значения восхищённым и немного завистливым взглядам собратьев, Финдекано закрепил на льдине верёвку и, вернувшись к эльфам, скомандовал тянуть. Видя, как маленькие белые «плиты» расступаются перед большой, как постепенно выстраивается путь к горе, принц чувствовал себя абсолютно счастливым. И почему раньше не нашлось храбрецов, пожелавших испытать себя на прочность здесь, в Хэлкараксэ? Это ведь… Потрясающее место!
***
Торчащие из чёрной неспокойной воды ледяные пики облепили серые птицы с красными клювами. Они кричали, суетились, взлетали и садились, бросались в море за добычей и порой становились ей сами.
А огромный айсберг заняли Нолдор, следовавшие за своим принцем. На исполинской горе практически не было горизонтальных поверхностей, поэтому приходилось прорубать узкие тропки и ступени, полагаясь на крюки, верёвки, шипы на обуви и собственную выносливость. Повисая на выступах, эльфы делали небольшие пещеры, чтобы сесть и хоть немного отдохнуть, поесть и поспать после тяжёлого пути по льдинам вприпрыжку, а после — по практически отвесной скале. Сил приходилось прикладывать очень много, усталость кружила голову и превращала мышцы в тряпьё.
Чтобы двигаться дальше, на восток, где в морозной чёрной мгле едва виднелся берег или просто очередная огромная белая глыба, придётся подтягивать к айсбергу льдины, составляя из них тропу через дрожащую от холода солёную воду.
Поражающее воображение приключение! А оставшиеся в Амане архитекторы пусть и дальше строят бесполезные, никому не нужные дворцы.
Назад пути больше не будет
Смотря на близнецов Айканаро и Ангарато, и невольно вспоминая, как помогала им родиться на свет, потому что их мать — жена брата Эарвен, тогда гостила с сестрой и её сыном у Анайрэ, Митриэль не могла отделаться от мысли, что, принимая младенцев из лон рожениц, всегда желает крохам только счастья и лёгкой судьбы, но всех, абсолютно всех пришедших в мир с её помощью детей судьба жестоко столкнула в горнило войны между Валар. Это несправедливо!
— Всё готово, — вполголоса произнесла знахарка, посматривая в сторону лежащих у печи искалеченных морозом эльфов. — Забирайте их с собой и поклянитесь мне, что довезёте хотя бы до Форменоссэ!
— Разумеется, — мягко сказал Айканаро, стараясь не встречаться взглядом с теми, кто теперь никогда не сможет жить полноценной жизнью. Наверное, им больно видеть здоровых эльфов, у которых на месте руки и ноги…
— Но мы бы не хотели задерживаться ещё дольше, — скрестил руки на груди Ангарато, — собратья ждут. Наш отряд должен быстро выполнить приказ короля Финдарато Инголдо и вернуться в кратчайшие сроки с запасом дров, достаточным для дальнейшего пути.
Митриэль понимающе кивнула и обернулась на своих пациентов. Хотелось верить, что эльфы сделали выводы из трагедий собратьев, ибольше не будет необходимости отрезать обмороженные части тел, ведь… Что, если не получится вернуть домой калек? Как в таком случае с ними поступать?
Ответа не было, лишь ветер, качая пологи шатра, завывал всё протяжнее и трагичнее.
***
Проходя сквозь грозную угрожающую музыку поднимающихся с земли снежных вихрей, менестрель слышал, как под безжалостным напором песни стихии смолкают все остальные звуки.
От влажного ледяного ветра не спасает никакая одежда, и даже огонь гаснет. Остаётся лишь музыка. Чудовищная мелодия ласковой смерти от мороза. Кто приказывает стихии играть такое? Зачем? Или Арда творит гармонии трагедии исключительно по своей воле? Душу немного согревала мысль о том, что, как и самого менестреля, вьюгу заставляют петь то, что нужно какому-то владыке…
Песни смерти слышали все, они затрагивают самые потаённые струны душ, запоминаются и повторяются в устах и сердцах, но все живущие, без исключения, ненавидят певца.
От аналогии Аклариквета передёрнуло. Его песни тоже любят и поют, а самого менестреля сторонятся и насмехаются над ним.
И теперь он один среди играющей во тьме гибельной музыки вьюги думает о том, что хочет сбросить меховые одежды и просто упасть в снег.
— Ты заблудился, друг? Это твоих родных сегодня нашли замёрзшими?
Обернувшись на еле слышный сквозь ветер голос, Аклариквет увидел кого-то с нашивкой-символом рода Арафинвэ на шерстяном плаще с меховой оторочкой и вдруг понял, что его самокопания действительно глупы, ведь его родня, находящаяся здесь, среди снегов, жива и здорова. В отличие от целой семьи, замёрзшей во сне, когда неожиданно ударил мороз, а печь в шатре, видимо, погасла…
— Стихнет метель, — незнакомец приобнял менестреля за плечи, — мы отправимся на материк. Пойдём с нами. Я тебе дам свой запасной плащ, и твой король тебя не узнает.
Аклариквет горько рассмеялся. Король Нолофинвэ узнает его в любой одежде! А этот эльф просто не присмотрелся из-за усилившейся пурги. Но как же заманчиво предложение! Вернуться в дом к родителям, отдохнуть, собраться с духом, а потом вымаливать прощение за всё спетое у Нерданель. Да, конечно, она никогда не простит менестреля Нолофинвэ, но это и не нужно. Главное — само покаяние. И хоть какое-то внимание любимой женщины, пусть даже это ненависть и презрение.
С тяжёлым сердцем покачав головой, Аклариквет прямо посмотрел на доброго собрата и сбросил капюшон. Ветер жестоко хлестнул по лицу, растрепал волосы.
— Я менестрель короля, — горько усмехнулся певец, — и верен своему владыке до конца.
Нолдо Третьего Дома всё понял.
— Считай, что я ничего не предлагал, — пожал он плечами. — А теперь надо вернуться в тепло. Если метель усилится, нас спасёт только огонь. А здесь его не разжечь.
Натянув дрожащими руками капюшон, Аклариквет подчинился.
А песня смерти заиграла громче.
***
— Во всём есть положительные стороны, — натянуто улыбнулся Нолофинвэ, смотря на вошедшего в шатёр покрытого слоем снега менестреля, — даже в этой вьюге. Из-за меняющего направление ветра я понял, где пологи прилегают друг к другу неплотно, и откуда пробирается холод. Как видишь, Аклариквет, сейчас все щели закроют, и со мной рядом станет приятно находиться.
Предупредив жестом, что не ждал хвалебных слов прямо здесь и сейчас и не напрашивался на них, король прямо посмотрел на Глорфиндела. Военачальник поднял за шкирку лежавшего в ногах лисёнка и критически осмотрел.
— Такой мех нам не поможет, — хмыкнул Лаурэфиндэ, возвращая зверька на место.
— Несомненно, — Нолофинвэ исподлобья сверлил глазами своего воина, не замечая остальных присутствующих, — и ваша обязанность, командиры — отправить охотников на поиски пушных зверей, живущих здесь, среди льдов. А также понять, что можно использовать в качестве горючего. Ездить за дровами — плохая идея.
Турукано смотрел на отца и ждал, когда же тот хоть что-нибудь скажет про Финьо. Ждал, ждал… Неужели можно забыть о сыне? Вряд ли… Но почему тогда уже столько времени о старшем принце никто не говорит, кроме Лаурэфиндэ, видевшего с вершины горы далёкий ураган?
То и дело ловя на себе короткие взгляды короля, Турукано понимал: отец хочет поговорить с сыном наедине на крайне неприятную тему. Но не выгонять же сейчас, в метель, подданных на улицу, сказав, что совет окончен? Менестрель, например, только отогрелся. Сейчас что-то будет наигрывать, и его музыку слушать многократно приятнее, нежели вой ветра.
Турукано вздохнул. Да, сейчас его народ не ведёт открытых боевых действий, но лицо войны продолжает ухмыляться. И подтверждением тому были слова отца, произнесённые полушёпотом до начала совета. Король заявил сыну: «Когда вернутся все уходившие за дровами, путь на сушу будет отрезан».
Больше ничего сказано не было, но и этого достаточно.
Просто убедиться
— Я ждала тебя, брат…
Голос, произнёсший эти слова был родным и чужим одновременно. Прошло ведь совсем немного времени! Или… Год? День за днём, день за днём… Три песни в каждом из них. Музыка смешивается с небесными искрами и усыпляет не только слушателей, но и исполнителей. Менестрель даже не сразу отреагировал на зов сестры, когда она использовала осанвэ.
— Ты уже забыл меня?
Элеммиро с ужасом и стыдом понял, что да. Он не вспоминал о сестре. И никто из менестрелей Валар никогда не говорил о своей родне, ушедшей в Лориэн или Исход. Или умершей. Эльфы просто пели, улыбались, влюблялись, женились, рожали детей… Вот и он уже… Отец…
— Ладно, брат, скажи мне: Арафинвэ ещё король?
Слова застряли в горле. Всё, что смог сделать певец, это кивнуть.
— Я так и думала.
«Что же делать?» — запаниковал менестрель.
Он смотрел на сестру, волосы которой уже отросли и снова струились золотыми волнами, кожа словно сияла изнутри, глаза лучились вроде бы даже счастьем… Но всё это сияние было похоже на ярко горящую свечу в лампаде из сушёного фрукта, от которого осталась только шкурка, а мякоть… Вырезана и… Съедена. Или выброшена.
Перед глазами встала картина, как Элеммирэ вернулась из Лориэна в пустой тёмный дом, как зажигала свечи, одну за одной. Как ждала, что кто-то придёт.
Наверное, надо рассказать сестре о том, что было в её отсутствие?
— Я узнала всё, что хотела.
Эльфийка впервые за проведённое в компании брата время встретилась с ним взглядом. Свеча в лампаде…
— Я не останусь здесь, — судорожно замотала головой Элеммирэ, — здесь… Всё неправильно. Вернусь в Лориэн. Я пришла, чтобы убедиться.
— В чём?
— Что мне здесь не место. В Лориэне я счастлива, у меня есть мечты, и их ничто не рушит.
Менестрель Валар внутренне содрогнулся.
— Я убедилась и могу вернуться в свой новый дом. Но у меня был долг перед Песней Творения. Я больше не пою и не сочиняю, и лишь однажды, когда я увидела… Я хотела узнать, как ты, увидела твою свадьбу, потом грезила о моём изгнаннике, и…
На стол перед Элеммиро лёг листок.
— Это для тебя и для меня. Песня должна быть спета, а не лежать в молчании около спящего автора. А теперь… Проводи меня до дороги. Там и простимся.
***
Только когда повозка скрылась за поворотом, менестрель развернул листок. Прочитав, он не плакал, но и дышать не мог.
Да, песня должна быть спета.
Налей ещё вина, мой венценосный брат,
Я так устала пить его одна…
В бокале плещет влага хмельного серебра,
Один глоток — и нам пора
Умчаться в вихре по Дороге Сна…
По Дороге Сна — пришпорь коня!
Здесь трава сверкнула сталью,
Кровью — алый цвет на конце клинка.
Это для тебя и для меня — два клинка для тех, что стали
Призраками ветра на века.
Так выпьем же ещё — есть время до утра,
А впереди дорога так длинна.
Ты мой бессмертный брат, а я тебе сестра,
И ветер свеж, и ночь темна,
И нами выбран путь — Дорога Сна…
По Дороге Сна — тихий звон подков,
Лёг плащом туман на плечи,
Стал короной иней на челе.
Остриём дождя, тенью облаков — стали мы с тобою легче,
Чем перо у сокола в крыле.
Так выпьем же ещё, бесславна наша роль,
Лихая доля нам отведена:
Не счастье, не любовь, не жалость и не боль —
Земля одна, метель одна,
И вьётся впереди Дорога Сна…
По Дороге Сна — мимо мира потерь.
Мимо душ, что полнятся гневом.
Что нам до того, как живёт земля?
Только никогда, мой брат менестрель,
Ты не найдешь себе королеву,
А я не найду себе короля.
И чтоб забыть, что кровь моя здесь холоднее льда,
Прошу тебя — налей ещё вина;
Смотри — на дне мерцает прощальная звезда;
Я осушу бокал до дна…
И с лёгким сердцем — по Дороге Сна…
По Дороге Сна…
Примечание к части
В Лориэне написана песня "Дорога Сна" гр. Мельница (вдруг кто в танке)
Истинное лицо зла
Две арфы играли многоголосую мелодию, музыка переплеталась, словно стебли вьюнов на колонне. Звук был глубоким и объёмным, гармоничным и завораживающим, однако всё равно не удовлетворял менестреля. Что-то здесь звучало не так, изначально задумывалась совершенно иная тема. В ней… Должно быть больше страсти, больше… Непокоя. Необходим какой-то другой инструмент.
Понимая, что нужной арфы всё равно нет, Макалаурэ взял маленькую лиру, но, стоило вдохнуть в неё волшебство пения, на одной из арф лопнула струна, и остальные золотистые нити замерли, словно скорбя о своей сестре.
Теперь снова играли два инструмента: величественный и изящный, с причудливыми переплетениями листьев и цветов со звёздами, и маленький, с тихим глухим звуком, служащий лишь аккомпанементом ведущей теме. Умолкнувшую арфу пришлось убрать, чтобы однажды, возможно, заменить струну.
Никогда не записывая тексты целиком, делая лишь наброски, Макалаурэ любил исполнять песни каждый раз по-разному, придумывая новые украшения для прежних ритмических и речевых узоров, но не забывал ни одной вариации, даже если не играл их годами.
«Пепел хранит всё, что забыть нельзя…»
Совершенно выпав из жизни, Макалаурэ лишь краем уха слушал рассказы Дис о том, что происходило в городе, где менестрель являлся наместником короля. Откуда-то взялась уверенность, навязанная нежеланием бороться и отстаивать свою позицию, что и без непосредственного участия Канафинвэ Феанариона дела будут идти вполне сносно, и вмешательство ничего не улучшит. Всё это лишало воли и сил.
Зато музыка рождалась легко, сплеталась причудливыми узорами ритма и гармонии, а вот слова в рифмы не складывались, и невозможность закончить хотя бы одну из новых песен становилась важнейшей проблемой из возможных. Макалаурэ невольно начал понимать и оправдывать деда, годами забывавшего о делах короны ради искусства художника. Оказалось, за это нельзя осуждать, ведь нет ничего сильнее вдохновения.
— …и тогда мне удалось смешать травы в нужной пропорции! — прозвучал среди чарующих звуков голос Дис, непонятно зачем пришедшей именно сейчас. Совершенно не вовремя.
Или она уже давно здесь и многое успела рассказать? Да не всё ли равно?
— На радость швеям, Кано, — всё ещё говорила знахарка, — травы, которые мы отбраковали, красят полотно в синий и розовый.
Помолчав немного, чем-то шурша, то ли тканью нижней юбки, то ли лёгкой накидкой, эльфийка капнула на волосы ароматное масло с терпким сладковатым запахом, который никогда не ощущался в Валиноре.
— Новое изобретение парфюмеров? — почти не равнодушно поинтересовался Макалаурэ, мысленно возвращаясь к лопнувшей золотистой струне. Сердце ощущало странную давящую тоску при воспоминании о звучании витой тонкой нити, казавшейся прочной…
Дис не успела ответить. За дверью раздались голоса, потом громкий стук, и в покои ввалился Морифинвэ, растрёпанный, неопрятный, с безумным влажным блеском в глазах. Упав перед Макалаурэ на колено, Феаноринг схватил брата за запястье и принялся целовать руку.
— Отныне я твой вернейший вассал! — заплетающимся языком произнёс Карнистир, отпустив, наконец, ладонь менестреля. — Клянусь служить тебе, как служат своим владыкам Майяр!
— Морьо… — Макалаурэ переглянулся с любовницей. — Я тебя очень давно не видел и, знаешь, совсем не скучал. Ты можешь идти и дальше заниматься своими делами.
— Нет, о, мой владыка! Я должен излить душу.
Дис, пожав плечами, села на постель, укрываясь шёлковым расшитым покрывалом. Морифинвэ, поднявшись с колена, рухнул в кресло и, закрыв глаза, вздохнул:
— Ты всё пропустил, певец из отхожего места.
Слова брата резанули по живому, и Карнистир, видя, что добился желаемого эффекта, хищно скривил рот.
— Вы все, — со знанием дела продолжил говорить Феаноринг, забрасывая ногу на ногу, — не понимаете одну простую вещь… Да ты присаживайся, наместник, чего стоишь в обнимку с арфой, которую пора выбросить?
— Струну можно заменить…
— Если на инструменте лопнула струна, или появилась трещина, — подался вперёд Карнистир, бесцветные глаза жутко блеснули, — его душа мертва. Не выбросишь — твою заберёт и запрёт в себе, как в темнице. Навек!
— Меня никогда не пугали сказки Финвэ, — не скрывая недовольства, произнёс Макалаурэ. — И про похищающий души музыкантов рог тоже.
— Напрасно! — Карнистир выглядел всё более жутко. — Помнишь историю, как эльф-охотник убил ужасного врага, и один из его рогов отломился, оказался пустым внутри…
— Охотник хотел выбросить ненужную «костяшку», — нараспев сказал менестрель, — но налетел вихрь, закружил цветочную пыльцу и наполнил пустой рог звуком. Тогда Охотник взял находку…
— И подарил сыну-певцу. Тот сначала просто дул в новый инструмент ради забавы, потом ради внимания дев, а потом…
— В роге осталась ненависть врага к эльфам, поэтому постепенно он поглощал душу музыканта, превращаясь из безобидной дуделки в боевой рог, созывающий армии. А певец лишился души и желал только крови. И всё из-за того, что этот рог был сломан, а сломанные вещи надо выбрасывать.
— Именно! — снова расслабился в кресле Морифинвэ.
«Есть то, — с болью подумал менестрель, — что дорого даже разбитым».
Карнистир с интересом и подозрительным вниманием сверлил глазами брата, словно читая мысли.
— Знаешь, Владыка Музыки, — с откуда-то взявшимся искренним почтением вдруг сказал Морифинвэ, — кто меня больше всех раздражает и вызывает желание отрезать… для начала язык?
Макалаурэ удивлённо поднял бровь.
— Тот, — оскалился Феаноринг, — кто считает себя умнее других, при этом таковым не являясь. И, более того, уступая интеллектом даже Амбаруссар.
«Что ему от меня надо?» — внутренне напрягся менестрель.
— Понимаешь, о ком я?
— Нет, — прищурился Макалаурэ.
— Я говорил с Тьелко. И не только говорил. Это… Кано! Это было неописуемо!
Дотянувшись до стола и взяв с него перо и бумагу, Дис, не вылезая из-под расшитого шёлка, стала что-то чертить и записывать. Морифинвэ, казалось, только сейчас её заметил.
— Женщине не место на военном совете, — высокомерно произнёс Феаноринг, но Макалаурэ отрицательно покачал головой.
— Нет, брат, это моя королева, советница и возлюбленная, которую я уважаю и ценю. Она будет здесь, чтобы мне не пришлось пересказывать наш разговор.
— Мне в общем-то плевать, — рассмеялся Морифинвэ, вытирая слезящиеся глаза. — Только королевой она не является. Как и ты — королём. Мы все знаем, почему.
— Да, мы так решили, пока не увидим тело.
— И мы увидели, — наклонился вперёд Карнистир, складывая пальцы домиком. Глаза угрожающе сверкнули. — Моргот украсил свою крепость в скале, подвесив на ней за руку эльфийского короля. Живого. Дёргающегося и время от времени воющего. Нет, Кано! Просто сядь и послушай меня! Меня! Не свои глупые рифмованные мыслишки! Меня!
Макалаурэ не мог. Схватив трясущимися руками бутыль, он с огромным трудом налил себе вина, чем тоже вызвал насмешку брата:
— Наместник, называется! Мог бы приказать кому-нибудь наполнить кубок. И мне заодно. Ладно, оставь. Дай сюда бутыль.
Дис делала вид, что ничего не замечает. Особенно того, что её мужчина чуть не плачет.
— Вы все, без исключения, — выпив до дна и наливая ещё, вытер глаза Морифинвэ, — без исключения! Не понимаете одну простую вещь. Помнишь, как наш разлюбезный Туркафинвэ Тьелкормо Феанарион разнервничался, когда узнал, что мы сожгли телерийские посудины? Орал что-то про чёрный дым, оставшийся позади нас, и про то, что на севере сияло небо светом Сильмарилей, доказывал, что теперь мы выглядим злом, а Моргот добром, и нёс другую подобную чушь. Знаешь, брат… Кано! Ты выпей, выпей. Возьми себя в руки. Ты же наместник.
— Я не смогу с этим смириться, — прошептал Макалаурэ. — Мы не имеем права позволить издеваться над Майти… Он же… Это же кошмар!
— Да, да, всё так, — Морифинвэ с грохотом поставил опустевший кубок на стол и откинулся на спинку кресла. — Я даже думать не хочу о том, что испытывает эльф, подвешенный за запястье. Больно, наверняка. Если уж даже Нельо кричит… Я был уверен, он этого не умеет делать.
Карнистир замолчал, сжимая челюсти.
— Мы — власть, Кано, — тихо произнес Морифинвэ, смотря в сторону, — на наших руках и клинках много крови, и убивали мы не только мечом, но и приказом. Но то были какие-то безликие фигуры, нам до них дела не было, а теперь… Неважно, я не об этом хотел говорить. Я тоже не сразу понял всё. Только когда заметил, что наш брат с волосами цвета белого серебра что-то притих. И его вечный сообщник тоже. Мне пришлось прервать плодотворное сотрудничество с Амбаруссар, полностью доверить им строительство дворца и, взяв лишь самых верных, пойти на разведку самому. И, знаешь, что случилось? Оказалось, наш сердобольный Шустрик решил избавить любимого брата от страданий и послал небольшой отряд убить его. На привале эти бедолаги так громко ругались, что вычислить их не составило труда. Кричали много что. Но один пассаж подтвердил мои доводы, и я именем наместника отправил несчастных убийц домой.
— Что за доводы? Говори, раз начал…
— Всё просто. Добро и зло. Их меряют красотой. Отец сжёг корабли, и от огня повалил чёрный дым, завоняло гарью — это некрасиво. Отец — зло. Небо на севере над землями Моргота сияло светом Сильмарилей — это красиво. Моргот — добро. Понимаешь, о чём я?
— Не знаю, Морьо, — вздохнул Макалаурэ.
— Ты такой же, как все, — разочарованно заключил Морифинвэ. И продолжил: — Не знаю, что сделал с Морготом Нельо… Могу догадаться только. Однако наш брат заставил эту тварь выдать себя. Дорогой ценой, не спорю. Но, Кано, это стоило того! Если раньше в бедах Средиземья были виноваты орки и волколаки, то теперь Моргот, заставляя напоказ страдать Нельо, всем дал понять, что зло здесь именно он! Не орки, не волколаки, не мы. Он! Моргот! Никогда ни одно «добро» не поступит так жестоко, понимаешь?
— Кто бы говорил…
— Кано! Есть разница. Мы шли в бой со всеобщим врагом! Все, даже сами Валар, признали Моргота врагом! А Тэлери повели себя, как его прихвостни, мешая справедливой войне! Здесь всё иначе. В Средиземье Моргот никогда не был безусловным добром и авторитетом. Здесь с ним всегда кто-то воевал за свободу, и присягавшие «северному чудиле» на верность становились ненавистными презренными предателями для своих собратьев. Моргот из кожи вон лез, чтобы доказать всем, что он добро, что с ним выгодно жить на одной земле и работать на него. И как отчаянно владыка защищал свои границы и сокровища! Убил всех вражеских вождей! А кого не убил, захватил в позорный плен. Но что-то пошло не по плану, и у всесредиземского добра сдали нервы. Кано, прежде, чем начать со мной пререкаться, скажи — кто встанет на сторону Моргота после того, что он сделал? Подожди! Я о добровольцах. Армия рабов — не самое верное войско. Кто станет по своей воле сражаться на стороне такого владыки? Уж точно не эльфы. И, Кано, подожди! Если там, на горе будет висеть труп, Моргот снова станет добром.
— Тебе что, доставляет удовольствие понимание, что твой брат мучается под пытками?!
Морифинвэ, всё ещё смотря в сторону, пшикнул.
— Ладно! — Макалаурэ вскипел. — Если тебе плевать на Нельо, подумай о нас! О себе в конце концов! Нас станут презирать!
— Не станут, — Морифинвэ налил себе вина, — открыто нас не осудят, ибо тот, кто это сделает, должен будет возглавить спасение короля из лап зла. Никто, Кано, никто не осмелится. Поверь.
***
— Он мне угрожал, представляешь? — Туркафинвэ привычно разминал ногу, хотя перелом давно уже зажил, и побелели шрамы. Но, нервничая, Нолдо снова начинал тереть место травмы. Не замечая этого.
Куруфинвэ поднял глаза от карты месторождений полезных ископаемых, найденных за последние три сотни дней. Ожидая совсем иных вестей, но понимая, что искреннего сочувствия не будет всё равно, причём заслуженно, как два языка пламени похожий внешне на великого отца эльф отложил свитки. И подавил тяжёлый вздох. Тьелпе…
— Да что он тебе сделает? — устало отмахнулся Куруфинвэ, отводя взгляд.
— Он обещал меня отравить, если я ещё раз попробую послать к Руссандолу убийц.
Курво рассмеялся, хотя глаза остались печальными.
— Не смешно, брат, — Туркафинвэ начал ходить туда-сюда вдоль стола, всё ускоряя шаг. — Надо уехать на охоту. Мне необходимо развеяться. И тебе. Ты знаешь, что этот полоумный пообещал Макалаурэ?
Взгляд Курво не изменился.
— Тебе плевать, ясно.
Беловолосый эльф стал крутить в руках короткие тонкие кинжалы. Лезвия засверкали молниями в алом свете свечей.
«Морифинвэ молодец, — думал Туркафинвэ, смотря на брата с плохо скрываемым презрением, — отправил моих верных от имени наместника на поиски подмоги в войне с Морготом и освобождении Руссандола, наобещал грядущих побед, а по факту оставил меня без военной поддержки. Гениально! И, главное, все довольны! Кроме меня».
— Собирайся на охоту! — скомандовал Тьелко. — Хуан давно не гулял далеко в лесах. Да и мы… Засиделись.
— В лесу тебя некому травить, — усмехнулся Куруфинвэ, вставая из-за стола и разминая руки. — Я так понимаю, мы уйдём надолго.
Туркафинвэ не ответил, но и так было ясно, что в город, названный в честь величайшего из Нолдор, он не станет спешить возвращаться.
Наугад во тьме
Бесконечные коридоры подземных пещер постепенно становились настолько привычными, что уже не вызывали ни удивления, ни восхищения, ни интереса, ни злобы. Начинало казаться, будто другой жизни вовсе не было, только тьма, петляния без каких-либо ориентиров наугад и постоянно досаждающее понимание, что вечно так продолжаться не может, и рано или поздно затянувшееся путешествие закончится. Только чем…
Огонь костра горел ровно, не искрил, не дымил, пламя ползало по углям, не поднимаясь выше, чем на ладонь, его языки отражались танцующими звёздочками в оскаленном зелёными клыками-кристаллами кварце в руке эльфа.
Подняв глаза на чертящего на своде пещеры схему пройденного пути Дуилино, Тьелпе случайно встретился взглядом с единственным оставшимся с ним собратом и сразу отвернулся, чтобы не видеть осуждения или насмешки, хотя ни того, ни другого не было. Эльф вообще в последнее время очень мало говорил и совсем не выражал эмоций. Внуку Феанаро всё больше казалось, что собрат воспринимает его, как свалившуюся из-за грани мира кару за братоубийство в Альквалондэ, и хотя, скорее всего, это было не так, отделаться от подобных мыслей не получалось, ведь… Как можно не осудить лидера отряда, когда из-за его глупости пришлось убегать от очередного чудища, а потом, придя на место, где расстались с товарищами, обнаружить только спускающуюся во тьму верёвку?
— Полагаешь, стоит пойти за ними? — негромко спросил Тьелпе, снова поднимая глаза на Дуилино.
Нолдо пожал плечами.
— Запасов у нас теперь достаточно, — с показным равнодушием произнёс он, — можем продолжить петлять. Вдруг повезёт?
— Нет, — сын Куруфинвэ-младшего убрал в сумку кварц и поднялся на ноги. — Лучше всё же попробовать догнать остальных. Уверен, они бы не оставили нам верёвку, если бы не хотели этого.
Дуилино, не говоря ни слова, стал собираться в дорогу.
Запалив факел и погасив костёр, Тьелпе вдруг вспомнил о матери и сёстрах. Уходя в Средиземье, чтобы уберечь близких от врага, Нолдо понял, что всё это время не он защищал, а его. Так больше не должно продолжаться! Только… Как всё изменить?
— Я спущусь первым, — совершенно без энтузиазма, со смирением произнёс Дуилино, привязывая трос к факелу. — Не пойми неправильно, Куруфинвион. Я не одно столетие золото добывал, лучше сориентируюсь в случае непредвиденных ситуаций.
Но Тьелпе всё равно понял неправильно.
***
Верёвка натянулась, волокна еле слышно затрещали, и тьма, разверзшаяся под ногами, показалась несоизмеримо более страшной, чем ранее.
Осторожно продвигаясь вниз, ориентируясь на голос Дуилино и хоть немного освещая себе путь факелом, висящим на тросе, Тьелпе вдруг словно наяву увидел перед собой лицо защищавшего его в Альквалондэ юного воина Аратэльмо. И услышал прозвучавшие тогда слова…
— Куруфинвион! — вернул в реальность голос Дуилино, донесшийся из тьмы. — До выступа пара захватов! Посвети под ноги!
Карниз из торчащих в отвесной стене камней выглядел ненадёжно, но начерченные на скале стрелки явно давали понять, что Элендил и остальные пошли именно этой дорогой.
Проделав путь в треть мили, Нолдор спрыгнули на землю, растрескавшуюся и иссушенную. Впереди внизу журчала вода, то и дело доносились чавкающие звуки, но кто или что их издавало, понять не удавалось. На всякий случай взявшись за оружие и опустив ниже факелы, двое эльфов стали высматривать знаки, оставленные собратьями, но ничего не видели. Во все стороны, насколько удавалось рассмотреть, простиралась плоская бесконечная подземная равнина.
И никаких следов. Совершенно.
Вода в подземном источнике была кристально-чистой и прозрачной, сладковатой на вкус, но красный песок на дне придавал роднику пугающий отталкивающий вид.
— Они должны были пойти к воде! — говорил сам с собой Тьелпе, умываясь. — Но почему здесь нигде нет следов?! Ведь за нами они остались! Земля не настолько твёрдая, чтобы на ней не отпечатывалась обувь!
Дуилино украдкой посматривал на молодого командира, лишившегося отряда, и продолжал молчать. Не в силах больше слышать тишину в ответ на свои речи, сын Куруфинвэ-младшего резко повернулся к собрату.
— Где они? — стараясь скрыть беспомощность в голосе, спросил Тьелпе.
— Скорее всего, — отмывая от пыли руки, с неохотой произнёс Дуилино, — продолжили путь по стене. Слева от нас обрыв, из невидимых во тьме глубин которого доносятся странные звуки, но именно туда устремляется поток. Есть смысл идти по течению. Также есть смысл идти против течения.
— Нет смысла лишь оставаться на месте, — мрачно произнес Тьелпе, вслушиваясь в отдалённое чавканье, смешавшееся с бульканьем и странным урчанием. Что это может быть?..
— Знаешь, Куруфинвион, — насторожился Дуилино, — полагаю, наши друзья не просто так не оставили здесь следов и, скорее всего, продвигались по стене. Нам следует поступить так же.
Подсознательно чувствуя, что собрат прав, сын Куруфинвэ-младшего подхватил вещи и поспешил прочь от приносящей странные звуки красной воды. Лезть по стене снова очень не хотелось, но, видимо, это всё же более безопасный путь, чем по твердой земле.
Когда под ногами опять разверзлась пропасть, опору на своде пещеры снова стало крайне сложно искать: количество выступов уменьшилось катастрофически. Надеясь, что пролом скоро закончится, и не придётся спускаться вниз, в чёрную бездну, эльфы осторожно продвигались вперёд. Удаляющиеся одно время странные звуки, доносившиеся из родника, вдруг начали приближаться. Нечто преследовало Нолдор далеко внизу, во мраке, не поднимаясь, но и не отставая. Воображение, словно издеваясь, стало рисовать жуткие картины случившегося с Элендилом и остальными, а главное, теперь ушло понимание, как быть дальше, ведь нельзя вечно продвигаться по отвесу.
Впереди из тьмы выступил каменный обрыв, на который пришлось прыгать через широкий разлом. Хлюпанье и чавканье смолкло, и стало ещё страшнее: теперь непонятно, где то, что преследовало… Вдруг сейчас набросится сзади?
Озираясь и уже не рассчитывая найти следы собратьев, Тьелпе и Дуилино пошли во тьму наугад.
Чистая честная боль
Дверь открылась, и в комнату вошла тень. Безмолвная, чёрная, и показалось, что повеяло холодом и сыростью безжизненных болот.
Питьяфинвэ собрал все силы, чтобы не выдать страх перед собственным братом. Не успев решить, стоит ли пытаться улыбаться, старший из близнецов увидел, как тень приблизилась почти вплотную, отбросила капюшон…
Отросшие до плеч огненные волосы, словно пламя очага, прогнали черноту из образа Тэльво, и теперь, если не встретиться с безразличным взглядом прозрачных серых глаз, рядом с младшим Феанорингом находиться стало не страшно.
— Тебя не предупредили, что я приду? — с досадой произнёс Тэлуфинвэ, подходя к чертежам на столе и критически присматриваясь. — Ты, наверно, хотел отдохнуть после трудной работы… Оборвавшиеся тросы на подъёмном механизме для камней едва не стоили жизни троим эльфам. Нам очень не хватает аманских материалов. В земле Валар никогда не рвались веревки. Полагаю, здесь тоже можно делать качественно, надёжно. Надо лишь додуматься до состава… Это непросто, к сожалению. Да, Питьяфинвэ, я пойду, пожалуй, раз ты хотел отдохнуть.
— Нет! Подожди! — старший из близнецов вскочил с постели, где сидел с книгой. — Ты ведь что-то собирался предложить.
— Попросить.
Тэльво вдруг сдвинул брови, болезненно морщась.
— Год прошёл, — сказал младший Феаноринг. — Я хотел ехать один, но… Мы с тобой ведь когда-то были одним целым, у нас было даже одно имя на двоих. Я подумал…
— Мы Амбаруссар, — с готовностью засобирался Питьяфинвэ. — И всегда будем вместе, как вместе пришли в мир. Куда поедем?
— В Первую Гавань, — вздохнул Тэлуфинвэ, закрывая глаза. — Год прошёл… Целый год…
***
Скачка через лес казалась вечной, несмотря на явную спешку. Всю дорогу Тэльво подгонял лошадь, словно боясь не успеть. А ещё он постоянно что-то говорил, порой совершенно бессмысленные вещи, и, слушая брата, не зная, что ему отвечать и стоит ли пытаться вклиниваться в бесконечный поток речей, Питьяфинвэ чувствовал себя абсолютно беспомощным, прекрасно понимая, что для брата сделать ничего не сможет. А ведь уже начала зарождаться надежда, что Тэльво справился с потерей… Неужели нет?
Приближение места высадки флота Феанаро Куруфинвэ, отмеченного на картах Нолдор «Первая Гавань», ознаменовалось вдруг обрушившейся тишиной: Тэльво замолчал.
И лишь когда близнецы поднялись на высокий скалистый берег, на котором произошла первая стычка с воинами Моргота, последний из сыновей Феанаро заговорил опять.
— Я хотел всё забыть, — голос Феаноринга дрожал и срывался, — словно мне это привиделось, когда настигло пророчество Валар. Просто сон, который может вовсе не сбыться. А потом…
Тэльво замолчал, и Питьяфинвэ неуверенно приобнял брата. Сдавив ладонью предплечье старшего близнеца, Амбарусса, дыша громко и неровно, выдавил слова:
— Потом я понял, что боль от потери жены и ребёнка гораздо чище и честнее, чем вся пришедшая после. И пусть лучше всё положенное мне страдание сойдётся клином на Иримэль. Я не хочу убивать себя мыслью, что должен был проститься с отцом, подойти, пока он был жив, наплевав на гордость. Не хочу вспоминать Нельо и терзаться угрызениями совести, проклиная себя и своё малодушие.
Снова выдержав паузу, Феаноринг посмотрел вдаль, на спокойное чёрное море, которое тревожила лишь мелкая рябь, и печально улыбнулся.
— Знаешь, Малявка, — с горечью усмехнулся он, — один из казнённых отцом моряков однажды пел песню о жене, которая осталась в Альквалондэ. Эльф просто хотел вернуться домой. Я немного переделал текст, и теперь… Надо было петь для Иримэль, пока она жила, дышала, улыбалась… Пусть и неискренне. Меня всегда отталкивала её улыбка: я чувствовал фальшь. Но это неважно. Иримэль было бы приятно знать, что ей посвящают песни. Теперь поздно… Но, быть может, Уинэн забрала мою семью к себе, как гласит тэлерийская легенда, и, если спеть для моря, музыка долетит и до них…
Так бесконечна морская гладь,
Как одиночество моё.
Здесь от себя мне не убежать,
И не забыться сладким сном.
У этой жизни нет новых берегов,
И ветер рвет остатки парусов.
Голос Тэльво дрожал, а Питьяфинвэ с трудом сдерживал эмоции.
Я прикоснулся к мечтам твоим,
И был недобрым этот миг.
Песком сквозь пальцы мои скользил
Тот мир, что был открыт двоим.
Мы шли навстречу, всё ускоряя шаг,
Прошли насквозь, друг друга не узнав.
Я здесь! Где стынет свет и покой,
Я снова здесь! Я слышу имя твоё.
Из вечности лет летит забытый голос,
Чтобы упасть с ночных небес холодным огнём…
— Однажды я осознал, — закрыв глаза, выдохнул Тэлуфинвэ, — что звезда нашего рода — это не лучи, а лезвия. Я порезался о них, и… Малявка, раны не зажили до сих пор.
— Ничего, — с усилием улыбнулся Питьяфинвэ, — ничего, Последыш. Заживут. Мы Амбаруссар, и вместе справимся с любой бедой.
— Конечно. Мы Амбаруссар. Мы справимся. Однажды. Но сейчас… Давай просто молча посмотрим на море. Оно сегодня притягивает взгляд, как никогда.
Примечание к части
Песня В.Кипелова "Я здесь"
Мечтая дождаться любви
Музыку моря, как гласит легенда Тэлери, нельзя назвать одной из Песен Истины, потому что в бескрайней воде звучит пролившаяся слезами радости и горя, умиления и страха, надежды и отчаяния, Великая Песнь Творения.
И, чем шире раскидывается пред взором спокойная гладь или взволнованное опасное чудовище, тем громче звучит тема, тем глубже мелодия проникает в сердце, навек вытесняя из души любовь ко всей остальной музыке.
История юной Атариэль тоже могла бы стать легендой о музыке, если бы дева рассказала о ней, однако эльфийка предпочитала молчать о том, как…
Однажды смолкли и стёрлись из памяти все слышанные ранее песни, которые обычно поют мамы детям, когда в осиротевший дом ворвались пятеро Нолдор в синем со звёздами, в соседних комнатах испуганно закричали, а потом заплакали.
Атариэль, привыкшая прятаться от воображаемых летающих акул под одеялом, вдруг до ужаса ясно осознала, что жуткие фантазии — ничто по сравнению с этими живыми, настоящими, красивыми врагами. Девочка не знала, зачем пришли черноволосые эльфы в напоминающих звёздное небо плащах, что они ищут, и почему говорят не на тэлерине, но поняла одно: ей с ними не справиться, и слёзы лить бесполезно.
Забившись в угол, Атариэль услышала, как распахнулась дверь, вошли двое. Из гостиной донеслись хохот, звон посуды и пение:
Кровь пролить за брата святое,
Кровь решает всё на века.
Грех вины лишь кровь твоя смоет,
Кровь одна бывает права.
Где бы ты ни был, помни:
Дома тебя не ждут.
Меч твой и щит, воин,
Славу тебе принесут.
Если ты сын младший,
Значит, удел твой простой:
Будешь как все — павший,
Или как я, но живой.
Кровь пролить — ни вздоха, ни стона.
Кровь решает, кто на коне.
Кровь всегда превыше закона,
А законы крови в цене.
Нолдор, вошедшие в спальню, не сразу увидели притихшего, сжавшегося в комок ребёнка. Они подпевали собратьям и продолжали поиски. Атариэль уверилась: ищут её, чтобы… Девочка не знала, зачем, но было всё равно страшно. Очень-очень.
Спальню постепенно заполнял странный запах, который иногда ощущался за столом во время праздников. Пламя факелов в руках Нолдор плясало, бросая отсветы на стены.
— Эй, кто это здесь? — один из звёздных эльфов увидел притаившегося ребёнка и присел рядом. В его глазах, серых и блестящих, напомнивших крохе цветом перила на крыльце, отразился не только алый огонь, но и умиление. — Скажи, малыш, где у мамы может быть спрятан портрет принца или короля? Есть что-то подобное в доме?
Атариэль вдруг разозлилась и сжала кулачки.
— Уходи! — пискнула девочка, и эльф расхохотался, а потом встал и продолжил подпевать собратьям, обращаясь уже к ребёнку:
Слушай меня, мальчик.
Мне уже поздно лгать.
Если ты воин, значит,
Вечно тебе не спать.
Вечно искать битвы,
Вечно молиться войне.
Вороны будут сыты,
Ну да и ты вполне.
— Я девочка! Атариэль! — крикнула малышка. — А ты!.. Ты… Ты чайка бесклювая!
В разразившемся хохоте ещё можно было расслышать доносившуюся из-за двери песню, и Атариэль почему-то запоминала каждое слово. Не хотела, но запоминала.
Кровь пролить — дело святое,
Кровь решает, кто ты таков.
Только кровь что-то тут стоит,
Кровь друзей и кровь врагов.
Только один, знаешь,
Дам тебе я совет.
В сердце твоём — лучший
И самый верный свет.
А потом дверь закрылась, стало темно, тихо, и очень одиноко. Подсознательно чувствуя, что опасности больше нет, Атариэль расплакалась.
***
— Ты всё врёшь! — кричали мальчишки-рыбаки. — Лгунья! Ты трусиха, как и любая девчонка! Увидев Нолдор, ты бы не пикнула!
Убегая прочь теперь уже от бывших друзей, Атариэль жалела, что рассказала про ворвавшихся в её дом захватчиков. Хотела казаться храброй, а стала посмешищем…
Слушая тревожные крики чаек, девочка всё ещё не осмеливалась выходить на причалы или пляж, где раньше любила играть, потому что в последнее время здесь случилось слишком много страшного: война, шторм, мёртвая принцесса на песке… Атариэль ничего этого, разумеется, не видела, но рассказов слышала предостаточно. В основном, вдовы и сироты натянуто улыбались подданным Нолофинвэ, помогающим отстраивать разрушенный Феанаро город, а когда тех не было рядом, называли всех без разбора Нолдор проклятыми убийцами. И лишь одна дева из тех, кого знала Атариэль, не скрывала, что влюбилась в захватчика и… Носит его дитя. Вытирая слёзы, эльфийка из Альквалондэ рассказывала, как облаченный в алые доспехи черноволосый сероглазый красавец спас её то ли из горящего дома, то ли от обезумевших от пролитой крови собратьев, утешил, пел ей песни… И как, провожая его в плавание, безутешная влюблённая клялась дождаться, как просила взять её с собой… Сквозь рыдания говорила о страшном сне, в котором навек рассталась с любимым… А он лишь спел ей на прощание несколько строк…
А мне приснилось: миром правит любовь.
А мне приснилось: миром правит мечта.
И над этим прекрасно горит звезда.
Я проснулся и понял — беда…
После красно-жёлтых дней
Начнется и кончится война.
Горе ты мое от ума,
Не печалься, гляди веселей.
И я вернусь домой
Со щитом, а может быть на щите,
В серебре, а может быть в нищете,
Но как можно скорей.
…И уплыл. Но песня осталась.
Позже, носящую под сердцем дитя врага эльфийку забрали с собой покидающие Лебяжью Гавань Нолдор, и Атариэль, вспоминая о ней, думала, что тоже хочет кого-нибудь ждать из далёкого плавания.
И хотя все вокруг твердили, что корабли не вернутся, маленькая эльфийка для себя решила: да, белые корабли-лебеди не приплывут, пусть, но ведь Тэлери могут добраться до родного берега как-то иначе… Должен же быть способ!
Поэтому, выходя гулять или по делам, девочка, а по прошествии времени — юная прелестная дева всегда подолгу смотрела вдаль, в тонущий во тьме горизонт. И терпеливо ждала.
***
Серебро, перламутр и жемчуг, сплетаясь причудливым узором, постепенно превращались в дивные воздушные, словно морская пена, украшения. Ловкие пальцы брали разложенные на бирюзовом шёлке бусины и ракушки, и создавали из простых вещиц красоту. А взгляд то и дело устремлялся в бескрайние морские дали.
Кто-то окликнул девушку, и Атариэль обернулась на голос. А, это летописец нового эльфийского короля, гостящий в Альквалондэ уже очень давно. Золотоволосый подданный бывшего владыки Ваньяр Ингвэ, ставший теперь помощником главного историка Амана, ходил по улицам с охраной, которую называл сообщниками в важнейшей миссии. Назвавшийся Нольвэ эльф подходил к встречным и просил рассказать любимую или первую вспомнившуюся сказку. Это было удивительно и необычно, поэтому Тэлери охотно подолгу разговаривали с книжником, приглашали в гости и не напоминали, что он уже засиделся. Нольвэ много и интересно рассказывал о чудесах дворца на горе Таникветиль, о его тайных коридорах, ведущих в самые удивительные места, и даже в бездну или к самому Эру!
— Можно присесть рядом с прелестной девой? — спросил летописец Атариэль и, дождавшись разрешения, опустился на белую ажурную скамью. Сообщники остановились поблизости. — Здесь высокая фундаментальная набережная. Её строили Нолдор, чтобы защитить вас от врагов из-за моря, я прав?
— Да, — эльфийка вспомнила ворвавшихся в её дом воинов в плащах, похожих на звёздное небо. — Но не смогли уберечь нас от самих себя.
В глазах книжника заиграл интерес.
— Как тебя зовут, мастерица?
— Атариэль.
— Атариэль, — задумался на миг летописец. — А я Нольвэ. Тебя вдохновляет только море? Почему ты делаешь свою работу здесь, на краю высокого берега, где может в любой момент налететь ветер, и сбросить твои труды в воду?
— Значит, Уинэн будет носить мои колье и играть в волнах моими бусинками. Ты ведь здесь, чтобы записывать истории? Тогда слушай.
Глаза Атариэль игриво блеснули.
— Для Тэлери честь — бросить в море что-то ценное. И даже когда владыка Ольвэ получил в дар от владыки Финвэ цветные алмазы, он передарил их Майэ Уинэн.
Нольвэ усмехнулся.
— Да, владыка Ольвэ раздал камни приближённым, чтобы те… Передарили их. Я расскажу тебе эту историю, как её столетия назад пели менестрели в Тирионе. Для королевы Мириэль. Ненавистные Нолдор даже в этой красивой традиции нашли злой подтекст.
Посмотрев испытующе на реакцию девы и поняв, что Атариэль не интересуют распри народов, летописец продолжил говорить.
— Пока главные историки пишут толстенные книги под диктовку мудрых справедливых владык, я украшаю сухие тексты, переполненные датами и расчетами численности населения и количества городов, легендами и сказками. Я много путешествую, но когда в Тирионе правила Мириэль Сериндэ, я часто надолго задерживался в гостях у королевской четы. И пусть песня о подарке для владыки Ольвэ давно смолкла, я помню, о чём она была.
Атариэль слушала с непередаваемым интересом.
— В той песне пелось о том, как король Финвэ выслал брату своего давнего друга Эльвэ рубины цвета крови и выразил желание увидеть эти камни инкрустированными в трон короля Ольвэ, чтобы багряные драгоценности стали символом восхождения на престол владыки Тэлери. А ещё пелось, что после, когда рубины были брошены в море вместе с остальными дарами, королева Мириэль Сериндэ долго смеялась. Вот такая песня.
Но Атариэль внезапно потеряла интерес к рассказу собеседника: на горизонте, во тьме, скрытый до поры туманнойдымкой, показался крошечный белый парус.
Примечание к части
Воины Финдекано пели "Наставление старого рыцаря" из мюзикла "Алая Маска",
Песня менестреля Первого Дома - отрывок из "Красно-желтых дней" Кино
В следующий раз
На берегах верные сердцем ждут.
На берегах дети без нас растут.
Издалека порты, причалы
Шлют морякам свои сигналы.
Кто в море спасётся,
К себе домой вернётся!
Нам и крылатым парусам и сильным волнам
Дай свободы своей, солёный ветер!
Зовёт неизвестное вперёд!
Навстречу загадкам огромной земли.
Песня донеслась издалека, и было очень странно слышать подобное из уст собратьев. Тэлери, собравшиеся на причале в ожидании, когда моряки сойдут на берег, радовались видеть хоть малую часть ушедших в плаванье с Феанаро и надеялись узнать о захватывающих приключениях в пути и Средиземье, однако вернувшиеся эльфы говорили мало, держались вместе и однажды снова ушли в море.
***
Атариэль, как и прежде, сидела на берегу одна, вспоминая время, проведённое вместе с одним из Тэлери с корабля Нельяфинвэ Феанариона.
«Нолдор боялись нас, — с печалью вместо гордости говорил моряк, — не доверяли. И как только научились управлять судами, избавились от опасного груза. Когда наш корабль ушёл от остальных на поиски островов, принца Вольвиона держали в заложниках в трюме, не давая общаться с подданными. Каждый миг мы ждали смерти от меча. В конце концов сын Феанаро высадил всех имевшихся на борту Тэлери на остров и ушёл в море. А мы попробовали обжиться на новой для нас земле, где росли деревья и благоухали цветы, а в рощах встречалась дичь. Кто-то тосковал по дому, и теперь они здесь. Остальные решили жить на острове и попросили нас рассказать, как это прекрасно, чтобы девушки из Альквалондэ перебрались к ним. Скажи, Атариэль, ты поплывёшь со мной?»
«Музыка моря вытеснила все остальные песни из душ эльфов, пускавшихся в плаванье, — вздохнула дева. — Сделала их глухими к мелодии любви».
Атариэль не поплыла на остров, осталась в Альквалондэ, где, как и во всём Валиноре, снова росли травы и деревья, тонкие и изящные, бордовые и фиолетовые в свете звёзд, а в лесах защебетали птицы. Валиэ Йаванна дала новую жизнь погибшей природе, и надежда на счастье возродилась в сердцах эльфов.
Но что-то снова и снова заставляло молодую деву приходить на берег моря, чтобы сидеть на причале, плетя украшения и всматриваясь в бескрайние дали в ожидании корабля. И убеждать себя, что в следующий раз обязательно уплывёт с родной земли.
Примечание к части
Песня "Солёный ветер" из мюзикла "Граф Монте-Кристо"
Будет метель
С севера прилетел ледяной ветер и принёс запах снега. Значит, скоро начнётся метель, закружит вихри, по дорогам побежит позёмка, мелкая белая крупа будет бить в лицо, прогоняя с улицы, но потом ласково подует с юга, и тонкий лёд на земле растает, вода зальёт ямки, и тропы станут грязными и скользкими. Не самые приятные условия для жизни, зато…
— Привет, дорогая подруга!
Летучая мышь размером с рысь сидела на крыше маленького дома, дожидаясь возвращения хозяйки. Зеленоглазка улыбнулась гостье, радуясь, что именно Нектар посетила её, а не кто-то другой.
С тех пор, как, сбежав из лагеря Нолдор, колдунья вернулась в свой дом и увидела, что дверь распахнута, а в кухне на полу валяются три трупа орков, скорчившиеся в лужах кровавой рвоты, а вокруг разбросаны колбы и бутыли, часть из которых разбита, эльфийка каждый раз, подходя к жилищу, боялась повторения подобного, ведь тупым тварям не объяснить, что не любая жидкость пригодна для питья.
— Как твои колдовские изыскания, милая? — спросила летучая мышь, камнем падая на холодную землю и превращаясь в пятнистую девочку. — Я давно не видела твою подругу. Поссорились?
— Она замуж вышла, — скривилась Зеленоглазка. — Когда мы спаслись из плена этих заморских посланников, бежали болотами, тайными тропами, нашли раненого эльфа из местных. Дальше всё ясно, полагаю.
— Завидуешь?
Эльфийка вскипела, но понимала — злить слугу Хозяина севера Средиземья небезопасно: это существо только кажется милым и забавным.
— Не злись, — фыркнула Нектар, обращаясь мышью. — Я оставила тебе всё, что нужно, твои записи взяла. Мне пора, любимая подружка. Сегодня моя очередь кормить пленника хозяина.
При этих словах у колдуньи возникло странное чувство: с одной стороны, этот эльф — брат Мори, значит, такой же необоснованно жестокий и беспринципный, с другой… Нет, нельзя даже думать, что Владыка может быть не прав!
— Вот и умница! — пискнула мышь, взлетая. — Когда я или мои сестрички и братишки покидаем пределы крепости, желаем друг другу не попадаться орлам. Но это шутка. Гигантские орлы нам не враги. Счастливо оставаться!
«Сомнительное счастье, — подумала Зеленоглазка, провожая взглядом Нектар, — одна, в пустом доме… А все, кого знала, либо мертвы, либо далеко».
Смотря вслед посланнице Владыки, эльфийка завороженно наблюдала, как сгущаются тучи. Да, метель будет. Скоро.
***
Мелкие острые льдинки, мечущиеся в хаосе сражающихся друг с другом ураганных ветров, прилетевших с разных концов света, впились в трескающуюся от колючего холода истончившуюся высохшую кожу, тело инстинктивно дёрнулось, но тут же снова бессильно обвисло. Мышцы ослабли совершенно, лишив возможности даже поднять голову, склонившуюся набок. Изогнувшийся дугой позвоночник пронизывало и рвало на куски даже при резком вздохе, правая рука дрожала от сильнейшего напряжения, и, уже не в состоянии справляться с муками, Майтимо, плача без слёз и едва шевеля пересохшими от жажды губами, шептал слова Клятвы сквозь тихие короткие стоны.
Огонь души эльфа угасал под беспощадным сокрушительным натиском боли, и каштановые волосы с оттенком пламени медленно покрывались пеплом седины.
Зачем нужен флот
Стрела вылетела неожиданно, просвистев в благоухающем ароматами леса воздухе. Молодой охотник спрыгнул с дерева, присвистнул. С разных сторон послышались ответные переливы, и Линдиро, перед которым стоял, задорно улыбаясь, юный кареглазый эльф, вопросительно поднял бровь.
— Я помнил тебя, воин, — сказал охотник, улыбаясь, — и надеялся, что увижу снова. Я запомнил каждого из вас, даже тех, кто не был в башне. Моё имя Сулион.
— Я Линдиро, сын Асталиона из Тириона, — сам не зная, зачем, сказал всё это Нолдо. Достаточно было только имени…
— Рад встрече! — кивком поклонился Авар.
Линдиро задумался. Чуть больше чем за год по летоисчислению Амана пребывания в Эндорэ, сыну Асталиона встретилось несчётное количество эльфов, но среди мелькающих в памяти лиц этого юношу он не узнавал.
— Ты не видел меня, воин, — с азартом поигрывая длинным охотничьим ножом, восхищённо произнёс Авар. — Я был с семьёй в башне, которую захватили орки, а твой командир нас спас. Не всех, конечно. Потом я смотрел, как ты сражался в лесу, и это было потрясающе! Я опечалился, когда вы уехали, и с тех пор мечтал, когда вырасту, найти вас. По всему Средиземью поют песни о Битве под Звёздами, когда Чёрный Враг был разбит и бежал в страхе в свою мрачную твердыню! Скажи, воин, — юноша посерьёзнел, — твои братья, что перебили орков и спасли меня, живы?
— Немногие, — опустил глаза Линдиро. — Мы понесли тяжёлые… Непоправимые потери.
— А ваш командир?
Сын Асталиона побледнел. Он давно ушёл от Феанорингов, странствуя в поисках союзников в войне, и не раз слышал похожие на страшные сказки вести о том, что случилось с пленным эльфийским королем. Если хотя бы часть этих слухов верна, называться Нолдор теперь стыдно… И хуже всего было то, что воевать некому… Как ни прискорбно, Линдиро всё больше убеждался — Туркафинвэ был прав: взрослых мужчин не осталось. В лучшем случае, мальчишки, вроде этого Сулиона.
Юный охотник всё понял по глазам воина.
— Ты хотел присоединиться к борьбе? — мрачно спросил Линдиро, оборачиваясь на своих собратьев, чтобы видеть их реакцию. — Я ищу бойцов для продолжения войны.
— Тогда, — эльф преклонил колено перед сыном Асталиона, — клянусь верно служить тебе, мой господин! И я знаю, где есть большое поселение.
Вскочив на ноги, Сулион свистом созвал своих друзей.
— Братья мои! — крикнул он совсем ещё мальчишкам, вооруженным луками и ножами. — Помните, как мы мечтали дать бой Черному Врагу? Помните? Эру услышал нас! Лорд Линдиро призывает нас на войну! Пойдёте ли со мной или струсите и сбежите к мамкам под юбки?
Желающих бежать к мамкам не нашлось, и довольный юнец, приложив руку к сердцу, поклонился Линдиро.
— Мой господин, — с пафосом произнёс Сулион, — тебе следует направиться на Пенный Берег, где издревле живут эльфы, познавшие немало горя от Чёрного Врага. Я покажу путь. Когда выступаем?
Линдиро улыбнулся. Очень хотелось верить, что удача, наконец, зажгла на небе путеводную звезду, и бесконечные дни бессмысленных скитаний подошли к концу.
***
Развернутый лист бумаги закончился слишком быстро, и Саэрос выругался, видя, каким неаккуратным почерком писал донесение, но состояние, в котором он пребывал, заставляло руки буквально трястись, и руны Даэрона получались слишком крупными и местами корявыми.
После того, как Новэ Корабел в крайне резкой форме отказался признать Элу Тингола своим королём, Владыка Дориата пришёл в ярость, и только Владычица Мелиан смогла успокоить супруга, долго разговаривая с ним наедине. Итогом беседы Саэрос был буквально взбешён, но его мнение не спросили, и пришлось подчиниться.
— Ну что, лизоблюд моего братца, всё написал? — насмешка в голосе Эола заставила содрогнуться, ощутился мерзкий холод.
Дориатский изгнанник стоял над советником Тингола по пояс обнаженный, с висящими на поясе инструментами и кинжалами, на руках были длинные плотные перчатки с прикрепленными поверх ткани шипастыми кастетами. Рядом с Эолом находились его помощники, тоже во всеоружии, и Саэрос, даже сопровождаемый лучниками и авторитетом короля, мечтал только о скорейшем возвращении домой. Сидя за длинным столом в просторном полутёмном зале, эльф чувствовал себя запертым в крошечной камере.
— Скажи мне, приятель-подхалим, — Эол подошёл уже слишком близко, сильная тяжёлая рука легла советнику на плечо, — почему брат отправил за данью тебя? И что именно ты, ядовитая змея, должен обо мне доложить? Что перескажешь своим мерзким языком?
— Не смей оскорблять меня! — не выдержал советник, вскакивая из-за стола, но Эол силой усадил его на место. — Мои лучники окружили твой дом! Они здесь, совсем близко! В этом зале! В любой момент по моему сигналу полетят стрелы и истыкают тебя, презренный беглец!
— Истыкают? — брат Тингола очень мерзко улыбнулся. — Обычно я тыкаю, не меня. И нарушать традицию не собираюсь. Знай, Саэрос, прежде, чем вылетят стрелы, я успею насадить тебя на свой кузнечный молот. Поэтому будь умницей и расскажи, почему шпионить за мной прибыл именно ты?
Глаза Саэроса сверкнули ненавистью, но лежащие на плечах руки брата Тингола не оставляли выбора.
— Мой король принимает решения сам, — скривился советник, — и о причинах мне не сообщает. Отправлены несколько миссий, и моя — быть здесь.
— А куда ещё поехали коврики для ног Эльвэ?
Саэрос побагровел. В какой-то момент захотелось уничтожить эту тварь Эола даже ценой жизни, но помутнение рассудка быстро прошло.
— У вас с королём, — с трудом дыша от гнева, произнёс советник, — объявился валинорский родственник. Сын Владыки Ольвэ. Его отправили на переговоры к Корабелу.
***
Идея Элу Тингола не нравилась Маблунгу с самого начала, и показалась не просто поспешной, а рождённой чисто на эмоциях, без присутствия разума. С одной стороны, принц Вольвион, которого в Дориате стали звать Келеборном, много знает о кораблях, и ему проще найти общий язык с «вожаком рыбацкого племени», с другой — племянник короля вряд ли станет искренне и бескорыстно представлять интересы родственника, которого знает не так много времени. И, сидя у костра в ожидании, когда приготовится еда, воин так глубоко погрузился в раздумья, что эмоции отразились на лице, а натянуть привычную маску сурового военачальника эльф не успел, хотя заранее слышал, что к нему идёт Келеборн со своими двумя охранниками.
— Военачальника можно видеть встревоженным в двух случаях, — повторил не раз слышанную шутку своего принца Лже-Вольвион, — если у него кончилось вино, или нечего надеть, уходя в караул.
«Очень смешно», — с досадой подумал Маблунг, вставая и приветствуя племянника короля.
— Лес снова становится опасным? — вполголоса произнес Тэлеро, садясь к костру.
— Нет, Келеборн, — взгляд Маблунга привычно не знал покоя и постоянно скользил по ветвям, проникая сквозь тьму, выискивая врага или добычу.
Военачальник замолчал, но самозванец понимал причины волнения лучника: Маблунг родился в закрытом государстве, где не было никакой внешней политики, и привык ревностно охранять границы, а теперь приходится как-то объяснить себе, зачем королю вдруг понадобился порт, находящийся далеко за пределами безопасной территории. Должны же быть ещё какие-то причины, кроме желания быть, как заморский брат, который держит на причале корабли.
— Выход к морю, — сказал Келеборн, — позволяет построить флот и использовать его. На кораблях можно выходить далеко в море, чтобы выловить огромных рыб, у которых красивая чешуя, полезный в хозяйстве жир и ус, костяные наросты. Большие суда полезны для перевозки грузов, например, для укрепления города… Или чтобы быстро забросить армию на территорию врага.
Говоря об этом, Лже-Вольвион вспоминал, с каким трепетом относился его народ к дарам Валар, как Тэлери боялись даже просто коснуться белых кораблей-лебедей…
— А в каких двух случаях можно видеть встревоженным принца? — попытался пошутить Маблунг, но глаза эльфа выдавали неприязнь.
Келеборн хмыкнул, в его взгляде уже почти не была заметна печаль. «Принца Вольвиона можно было видеть встревоженным не в двух и даже не в сотне случаев, — подумал самозванец. — Порой казалось, младший сын короля Ольвэ вообще не бывал спокоен или доволен».
— Завтра мы будем в Бритомбаре, — отрешённо произнес Маблунг, поворачивая вертел. — Нас ждут, и, очень надеюсь, встретят не градом стрел.
Неожиданный желанный успех
Когда из-за каждого дерева, куста и даже из-под земли, отряхиваясь от наброшенных для маскировки листьев, возникли вооруженные маленькими луками и кинжалами из кости эльфы, Линдиро сразу понял, насколько ошибался, полагая, что избавившееся от гнёта врага поселение может остаться мирным. Конечно, теперь жители Пенного Берега считают опасными всех пришлых. Закономерный исход…
— Верные подданные Новэ Корабела! — крикнул Сулион, демонстративно кладя под ноги лук. — Мы пришли с добром!
— Не с добром, а за добром! — со злобой произнесла эльфийка с разрисованным серой и зелёной краской лицом, но вдруг осеклась, устремив пристальный взгляд на Нолдор. — Простите, господа! — с трепетом воскликнула дева, убирая оружие. — Не сразу узнала посланников Валар, освободивших наши земли от зла.
— Не делай поспешных выводов, Птаха, — покрутил длинным костяным ножом перед лицом очень высокий сероволосый эльф. — Родственничек Элу тоже сияет, а пришёл с мечом!
— Эти другие, — парировала дева. — Можешь мне поверить. Женское сердце не ошибается.
Линдиро переглянулся с собратьями. Родственник Элу?! Сияет?! Айриольвэ?!
— Кажется, дело плохо, — шепнул сын Асталиона стоявшим рядом друзьям, и те согласно кивнули.
Однако разворачиваться и уходить без объяснений тоже не следовало. В любом случае, необходимо разузнать, зачем явился принц Айриольвэ, кто его сопровождает, и что он собирается делать. Решив, что лучше встретиться с судьбой лицом к лицу, Линдиро гордо выпрямился.
— Я хочу видеть собратьев из-за моря, — сказал бритомбарским разведчикам Нолдо. — Уверен, я смогу вразумить собратьев не помогать вашему угнетателю.
Сулион, не дождавшись ответа эльфов Корабела, с задором рванул вперёд сквозь расступающееся редколесье к побережью, навстречу приносящему крики чаек вольному морскому ветру.
***
Всё происходящее в городе Новэ Корабела казалось Келеборну повторившимся кошмарным сном, воплотившимся в реальность, однако теперь роли поменялись, и Тэлеро из Альквалондэ оказался агрессором сам. Опять всё происходит в порту, только маленьком и неприметном, опять к мирному городу подошло войско, пусть и небольшое, и опять требуют от загнанных в угол жителей того, что они не желают давать.
Келеборн снова, казалось, в спешке сопровождал покидающего город тайными ходами принца, не потрудившегося сказать о пути отступления ни брату, ни сестре, снова бросал жребий, чтобы решить, кто вызовет на поединок самого Феанаро, выйдет на безнадёжный бой в праздничных лёгких доспехах принца, которые не могли спасти от удара тяжёлым мечом, снова смотрел, как его господин принимает роковое решение спасти брата, слышал слова Вольвиона о том, что его верная охрана должна притвориться перешедшими на сторону Феанаро разочаровавшимися в Валар Тэлери…
И снова смотрел на падающую к ногам Нолдор голову того, за кого должен был отдать жизнь, но даже не захотел разделить участь.
— Да ваш Тингол может хоть всю свою армию выстроить вокруг моих владений! — заявлял Новэ, и Лже-Вольвион чувствовал, как перехватывает дыхание. — Я не склоняюсь ни перед одним владыкой, кроме Вала Улмо! Да, вы окружили меня, но мои разведчики нападут на вас со спины, вы и ахнуть не успеете!
Келеборн, физически ощущая, как совесть впивается когтистой лапой в горло, вышел вперёд, гордо выпрямившись.
— Я не за тем прибыл из-за моря, — сказал он, смотря Новэ в глаза, — чтобы проливать кровь братьев! Я сын короля Ольвэ, вы все родня мне. Ты, Новэ, говоришь, не хочешь объединения. Но Эльвэ не Моргот, он не пытается поработить тебя и твой народ! Заключив союз, вы поможете друг другу развиваться. У Эльвэ есть обученная армия и опытные градостроители, которым столетиями не мешала война, и которые, благодаря мирной жизни, смогли достичь невероятных высот! Признав власть Эльвэ, ты не обязан будешь почитать его наравне с Вала.
К своему неописуемому счастью, Келеборн увидел, что, наконец, сказал правильные слова. Корабел перестал смотреть на него, как на врага, хоть и осталась настороженность.
— В Валиноре мы жили обособленно, — снова заговорил самозваный принц, — Тэлери, Нолдор, Ваньяр. У каждого народа что-то получалось лучше, чем у других, поэтому, когда однажды мы объединились, Нолдор выстроили нам надёжные, прекрасные причалы и набережные. Возвели маяки. Я помню проекты и смогу их воспроизвести. Вместе мы построим флот, как был у моего отца.
Глаза Новэ странно заблестели, он дал знак своим воинам, чтобы те опустили луки.
— Продолжим разговор в моём доме, — сказал Корабел, делая приглашающий жест, — жена обо всём позаботится. А воины пусть отдохнут. Мирно. Никто ведь не хочет снова обострить ситуацию? — И, помолчав, добавил: — Но корабли строить буду я сам.
***
Дом Новэ и вся утварь в нём были сделаны из дерева, но настолько тонкой работы, что создавалось ощущение, будто находишься среди застывшей морской пены.
В душе самозванца усиливалось ощущение эйфории от желанного, но всё равно неожиданного успеха, а ведь Тингол наверняка послал «племянника» на безнадежное дело не случайно. Келеборн чувствовал — несмотря на то, что в Дориате он был тише воды, ниже травы, на него вся правящая семья смотрела с подозрением и опасением, особенно, когда вежливый сияющий заморский собрат проявлял галантность и высокий ум. Да, конечно, Тинголу было бы выгодней держать рядом родственника, на фоне которого можно выглядеть выигрышно, а не наоборот, значит, дела идут хуже, чем хотелось бы.
Стараясь не позволить успеху вскружить себе голову, Келеборн наблюдал за семьёй Новэ, особенно забавно было смотреть на игру младшей дочки, которая всё время пела и общаясь исключительно строфами из баллад.
Воодушевлённый обещанием помочь со строительством каменного порта и великого флота, Корабел начал показывать свои чертежи, большинство из которых были совершенно фантастическими и неисполнимыми на практике, зато потрясающе красивыми. Когда схемы и зарисовки кончились, Новэ повёл вежливо поддакивавшего ему Келеборна на причал, показывая построенные им самим корабли.
— Слава Великому Владыке Улмо! — провозглашал Корабел. — Он помогал моему народу не пасть духом в самые тяжёлые времена, давал нам надежду на будущее и веру в собственные силы, подкреплённые благословением любимого Вала! Никто из эльфов не мог создать ничего подобного, но мой род избран Владыкой! Я видел во снах чертежи и слышал подсказки, какие материалы использовать! И знаю — однажды мои корабли пересекут Великое Море! Нужно лишь не разочаровать Улмо! И я всё сделаю для...
— Господин! — громкий женский голос прервал пламенную речь Кирдана и заставил опомниться самозванца. — Из леса пришли Нолдор! У них к тебе дело.
Собрав силу воли в кулак и спрятав дрожащие руки, Лже-Вольвион пошёл навстречу тем, из чьего отряда дезертировал.
— Я принц Вольвион, сын короля Ольвэ, — громко произнёс самозванец, смотря в глаза бывшему командиру, — в Дориате мой дядя, король Тингол зовёт меня Келеборном. Я очень рад видеть моих валинорских братьев, и, уверен, мы не станем вредить друг другу ни словом, ни делом.
Время Возрождения Надежды
Покорно следовавший за эльфийским владыкой летописец водил по страницам толстой книги лебяжьим пером, украшенным белоснежной жемчужиной, и то, что тенгвы выводились на ходу, никак не отражалось на красоте почерка истинного мастера своего дела — записи под диктовку.
Король Арафинвэ, сопровождаемый свитой, шёл под руку с супругой, округлившийся живот которой уже не могли скрыть свободные многослойные платья и пышные накидки.
— Это дитя станет символом возрождения Валинора, — без эмоций констатировал факт идущий чуть впереди Эонвэ, похожий на короля внешне гораздо больше, чем его родной брат Нолофинвэ. — В павшей на Благословенный Край тьме расцветёт дивный цветок, и мрак расступится пред его красотой.
— Запиши эти слова, — сказал Арафинвэ летописцу, — пусть они останутся в веках.
Дорога к погибшим Древам Валар, огромным и чёрным, напоминающим торчащие из холма обугленные руки со сведёнными судорогой скрюченными пальцами, но теперь искрящимся осевшими на них небесными искрами и поднимающимися от корней огоньками, казалась бесконечно долгой, и преодолевать этот скорбный путь не было рвения, однако владыка должен знать всё, что касается его народа.
— Древа не оживить, — сменил тему Эонвэ, больше не смотря на супругу Арафинвэ. — Но соединив остатки песни их жизни с музыкой Айнур, заложенной в Тилионе и Ариэн, можно возродить их свет, пусть и в ином воплощении. Надо лишь смиренно ждать.
Эльфы ступали по покрытому фиолетовой с черными прожилками травой склону, и пуховые круглые головки нежно-сиреневых цветов склонялись к ногам. Золотые бабочки порхали в пропитанном дивными ароматами воздухе, звёзды мерцали, зачаровывая.
— Запиши, друг мой, — произнёс Арафинвэ, обращаясь к летописцу, — «Времена Тьмы подходили к концу, и надежда снова сияла в сердцах, не оставляя места скорби. Ушедшие в Лориэн эльфы утешались и возвращались к семьям». Назови этот период… Время Возрождения Надежды.
«Как правильно записать, — подумал король, — что опустевшие дома сделали картинными галереями, выставками и театрами?»
С горы Таникветиль полилась зачарованная песня, вторая за день, и на лицах расцвели улыбки.
Утопая в прекрасных звуках, Арафинвэ поднялся на вершину холма и, плача от заполнившего сердце восторга, встав на колени, вознёс хвалу Валар и стал молить Эру о милости для всех своих подданных, для отрёкшиеся от Владык, для скорбящих и озлобленных и для тех, кто никогда не видел Благословенный Край.
Эльфы последовали примеру короля, а Майя Эонвэ всё так же равнодушно-отрешённо присутствовал рядом. Владыки Арды давно не делились принесёнными орлами вестями даже с самыми верными слугами, только раздавали распоряжения и направляли к эльфам со Словом. И вопросы задавать не позволялось.
Песня поцелуя
Заставляя себя слушать не леденящий душу вой ветра, не стихающий уже восьмой день, а севший от холода голос сына, запоминать прочитанные им слова и при этом считать вдохи-выдохи, чтобы не дать волю эмоциям, Нолофинвэ впервые за бесконечный год во льдах был рад пробирающему до костей морозу: нет необходимости прятать дрожь, ведь её причиной можно назвать пронизывающий холод, и неважно, сколько на короле меховых накидок, и как жарко пылает камин. В очередном временном укрытии собралась дюжина эльфов, с которыми предстояло говорить так, чтобы им не захотелось убить того, кто потащил их в это гиблое место…
Здесь даже Аклариквет, сидящий рядом и наигрывающий умиротворяющий мотив, вряд ли поможет…
— Владыка-отец, — хрипло произнёс Турукано, отпивая горячее вино, — дальше Квеннар пишет, что чернила замерзают в полёте к бумаге, и начинает выводить текст… Своей кровью… У него в укрытии догорели угли, а выйти и попросить помощи в такую метель — самоубийство. Поэтому Квеннар продолжал писать.
— Мои верные, — подал голос Глорфиндел, держа покрасневшими от мороза руками обжигающую чашу, — продолжают обход, проверяя каждый «дом». Мы зовём хозяев и не уходим, пока не дожидаемся ответа. Если продолжается молчание, идём внутрь. Квеннара спасли верные Эктелиона. Нашли в беспамятстве. Он сидел, положив голову на свои рукописи. Все ладони в замёрзшей крови. Знахари говорят, дозорные успели вовремя.
Отставив чашу и укутавшись в меха, Глорфиндел поклонился и покинул укрытие, спасавшее только от ветра.
— Я должен пойти с дозорными, — отложил огромную стопку листов Турукано. — Не могу сидеть и ждать вестей о новых смертях. Я обязан помочь!
У Нолофинвэ уже не было сил сдерживать нахлынувшие эмоции, поэтому слова застряли в горле, так и оставшись невысказанными. Как же хотелось крикнуть сыну: «Не смей выходить в буран! Ветер сбивает с ног и обмораживает лицо! И без тебя достаточно эльфов, не жалеющих себя, проверяющих укрытия, смотрящих, не замёрзли ли те, кто в них прячется, не нужна ли помощь… Пожалей себя!»
Но Турукано ушёл во тьму и метель, а для короля остались только бесконечные донесения от строителей. Квеннар записал происходящее красиво и правильно для своего владыки, сказав потомкам, что идея строить дорогу поверх льда и прокладывать мосты между айсбергами принадлежит самому Нолофинвэ, что именно подданные единственного истинного короля первыми додумались перевозить стройматериалы с валинорской земли на огромных плотах, что хоть немного ускорило работу, и что в сердцах эльфов пылает надежда на счастливое будущее, поются песни о грядущем тепле, победе добра над злом и о счастье, что скоро воцарится.
Конечно, все знали, что на самом деле пелось среди идущих мстить Феанаро за предательство Нолдор, но ведь в летописи всё должно быть прекрасно…
Аклариквет поднял глаза от арфы и посмотрел на сидящую у огня Ириссэ. Взгляды эльфов встретились. Им обоим было, что вспомнить.
Разумеется, песню.
За два дня до начала самой страшной за весь переход метели, Ириссэ возвращалась с охоты, чувствуя себя победительницей. Эльфы выходили в море на небольших лодках, ловили тюленей, соревнуясь, чья добыча будет крупнее, и, хотя Вала Оромэ не учил охотиться во льдах, Ириссэ быстро сориентировалась, и её клыкастая хвостатая дичь оказалась поистине огромной. Чтобы вытащить на берег тушу, потребовались усилия троих мужчин. Один из гарпунов эльфийка нарочно оставила в теле животного, привязав на стержень свой платок, чтобы все знали, кто лучший охотник Хэлкараксэ.
Добравшись до лагеря, ловя на себе любопытные, восхищённые и завистливые взгляды, Ириссэ думала, что теперь, когда её дичь уже не первый раз превосходит размером или количеством добычу других охотников, слава «обесчещенной принцессы», «жертвы коварного злодея» её, наконец, оставит. И, не имея физической возможности брать мужчин силой, доказывая своё превосходство, дочь Нолофинвэ наконец чувствовала себя удовлетворённой, превзойдя всех в искусстве добытчицы.
У большого костра, где эльфы, не занятые на стройке, охоте и другими важными делами, танцевали под музыку арф менестрелей, царило веселье, играли немногочисленные дети, родившиеся среди льдов, а уже подросшие эльфы, отправившиеся в Хэлкараксэ совсем крохами, учили младших веселиться «правильно».
Пламя костра взвивалось до небес, искры разлетались золотыми звёздами, розовые и оранжевые отсветы танцевали вместе с эльфами, и становилось тепло телам и сердцам. Теперь, когда неимоверными усилиями прорубая туннель в мёрзлом горном массиве, Нолдор нашли уголь, стало возможным не экономить горючее, настроение в народе поднялось.
Ириссэ смотрела на веселящихся сородичей и старалась не вспоминать, как на прошлой охоте перевернулась лодка, когда нечто огромное нанесло удар из глубины, и вытащить из ледяной воды тонущих эльфов не удалось. Много, очень много жизней забрал мороз…
Заметив менестреля отца, наигрывавшего весёлый мотив, совершенно не заинтересованно разговаривавшего о чём-то с сестрой, которая видела это, выходила из себя и с обидой называла брата по имени, смакуя его значение.
— Не просто так наш Мотылёк любит своё прозвище, правда, принцесса? — сестра Аклариквета была очень зла, и ситуация усугублялась.
— Вильварин — хорошее имя, звучит красиво, а в мотыльках нет ничего плохого, — равнодушно отозвалась Ириссэ, наблюдая за тем, как охотники сдержанно хвастаются своей добычей, потому что каждый любопытный спрашивал о самом большом убитом звере. — А ласковое «Риньо» — это изящный маленький королевский венец. Для короля Нолофинвэ.
— Мой брат — мотылёк, прилетевший к огоньку! — эльфийка забрала расстроившихся дочерей и пошла в очередной временный дом. — Да, принцесса, прекрасная охота! Пусть мужчины знают своё место! — бросила сестра Аклариквета, когда, уходя, вдруг обернулась.
— Её муж, — немного смутился менестрель, наклоняясь к уху Ириссэ, — ушёл далеко вперёд со строителями. Он занят сооружением очередного временного лагеря, и супруга затосковала.
Достав из-за спины арбалет с гарпуном, дочь Нолофинвэ с превосходством посмотрела на менестреля.
— Опять нужен мой инструмент? — сделал испуганное лицо Аклариквет.
— Нет, — хмыкнула эльфийка, любуясь оружием, — я хочу, чтобы ты написал песню для меня. Какое тебе нужно вознаграждение?
— Поцелуй принцессы, — совершенно серьёзно заявил менестрель, отодвигая меховой капюшон, чтобы подставить щёку. — Всего один.
Аклариквет хотел пошутить, но выбрал не ту жертву для розыгрыша. Ириссэ, не выпуская гарпун из правой руки, левой молниеносно сорвала с менестреля капюшон и, вцепившись в волосы, впилась в губы. Опешивший Нолдо, едва не выронивший в первый момент арфу, быстро опомнился. Он считал, что не имеет права отвечать на поцелуй, но и вырываться было бы глупо. Аклариквет просто подчинился и слушал звучащие струны души.
Это была долгая песня поцелуя.
Сначала агрессивная и холодная, словно бросившийся из засады безжалостный хищник, терзаемый голодом. Но, получив желаемое, монстр стал насыщаться и мелодия зазвучала с удовлетворением от победы в безнадежной для жертвы схватке. Довольный кровожадный охотник постепенно становился нежнее…
Но стоило появиться теплу, Ириссэ отпрянула и оттолкнула менестреля, снова любуясь остриём гарпуна.
— Достаточная плата за работу? — усмехнулась принцесса. — Долго ли ждать исполнения?
— Ждать не нужно, — улыбнулся Аклариквет, всё ещё чувствуя на губах тепло. — Песня уже соткана из волокон мироздания. Осталось её лишь исполнить.
— Исполняй.
— Здесь?
— Да.
Менестрель подошёл ближе к огню, чтобы мороз не пробирался в горло. Он знал, Ириссэ хочет услышать совсем другое, но в этот раз менестреля не просили угождать.
Ловя взгляд принцессы, Аклариквет сделал медленный вдох:
— В песнях вьюги проходит ещё один год,
Безразличие, холод, интриг хоровод,
Бой чтоб выжить, точнее, чтоб существовать,
Чтобы завтра завязнуть в сугробах опять.
Заливает души пустоту сладкий яд,
Королева зимы не жена и не мать,
Отправляешься в путь, забирая с собой
Раскалённое сердце жертвы другой.
Презирая законы, купаясь в вине,
Разрывая одежды, летая во сне,
Неприступных вершин ослепляющий свет надежды.
Отдавая себя зову плоти одной,
Неизбывной тоски, разрывая покой.
Несмотря ни на что, остаёшься собой, как прежде.
Небесной красоты земное воплощенье,
Неуловимый призрак, исчезающий в ночи,
Отдавшие тебе своей души горенье,
Как мотыльки для пламени свечи…
Не стоят ничего, как та игрушка,
Затерянная в памяти навек
В прекрасном светлом парке, где её девчушкой
Оставила на мраморной скамье.
Растает в сердце лёд
У Снежной королевы,
Цветного сна полёт
Укажет свет неверный,
Разрушится стена
Её души прекрасной,
И ветер из окна
Откроет двери в сказку мне.
Бессмысленно пытаться жить как прежде,
Теряя понапрасну жизни дни.
Мгновение любви за годы без надежды
И после — молчаливое: «Прости».
Убедившись, что песня окончена, Ириссэ натянуто улыбнулась, но было заметно, что музыка затронула сердце.
— Спасибо, — сказала принцесса менестрелю, и, забросив арбалет за спину, ушла от продолживших веселиться у костра Нолдор в морозный туман, чтобы продолжить охоту.
Примечание к части
Песня для Ириссэ - чуть переделанная "Йеннифэр" гр.ESSE из симфо-рок-оперы "Дорога без возврата"
Комикс по главе https://vk.com/wall-150464714_569
Волшебство огня
— В чашу надо налить вино, капнуть крови и уронить слезу, — загадочно улыбаясь, произнесла с пугающей интонацией Иттариэль, расставляя на столе, полу и даже стульях горящие лучины.
Взяв серебряный кубок, дочка принца Турукано налила вино и обвела взглядом заинтересованных, напуганных или смотрящих скептически подружек и служанок.
— Вы же хотите увидеть в отражении в зеркале своих будущих мужей?
Две девушки уже не хотели совершенно, однако признаваться в трусости стеснялись, остальных смущал состав, необходимый для гадания.
— Откуда ты знаешь, госпожа Иттариэль, — не выдержала самая младшая эльфийка, — что слёзы и кровь необходимы?
Ответить юной принцессе было нечего, ведь всё это она придумала сама.
— Я предлагаю другой способ узнать судьбу, — со знанием дела сказала племянница Эктелиона, — нальём в чаши воду и выставим на мороз. О будущем расскажет образовавшийся лёд.
— Нам не разрешат выйти из пещер, — нахмурилась двоюродная сестра Глорфиндела. — Скорее бы уже закончилась метель! Страшно думать, что кто-то снова замёрзнет насмерть.
Иттариэль была расстроена провалом своей задумки. Неужели она зря стащила вино у родителей? Мама до сих пор считает её ребёнком, ничего не позволяет… Интересного…
— Сделай нам горячего вина, — протянула принцесса бутылку служанке. — Поиграем в стихи, сочиняя по очереди по строчке. За бокалом пьянящего напитка это гораздо веселее! И метель закончится быстрее.
На этот раз возражений не последовало.
***
Держась в плотной связке, трое патрульных с огромным трудом преодолевали сбивающий с ног ветер, постоянно бьющий с разных сторон. Сейчас, на десятый день не стихающей бури, уже не приходилось вытаскивать замерзающих и замёрзших эльфов из сугробов, как первое время, зато необходимость разносить по домам уголь возникала всё чаще.
За прошедший во льдах год, лошадей практически не осталось: не привыкшие к морозу животные не смогли адаптироваться к тяжёлым условиям, а тех, что всё же приспособились, почти всех забрали строители.
Думая об этом, таща на санях практически наравне с мужчинами мешок с углём, Эленвэ махнула соратникам рукой, указывая на едва виднеющиеся вдалеке сквозь воющую метель укрытия.
Весьма недвусмысленно дав понять супругу, что не желает видеть его среди патрульных, так как Иттариэль нельзя оставлять без родителей, Эленвэ ходила среди бурана в сопровождении двоих друзей детства, которые казались ей самыми смелыми и послушными.
Ураганный ветер лишал возможности разговаривать друг с другом, поэтому эльфы ждали окончания дежурства, чтобы обсудить затянувшееся отсутствие вестей от ушедших далеко на северо-восток строителей восьмого по счёту лагеря. А так как прокладывающие дорогу Нолдор регулярно отправляли посланников с почтой, подробными докладами о работе и результатах, списками необходимого или просьбой прислать подмогу, молчание всё больше настораживало.
Зато, наконец, стали находиться следы стоянок Финдекано и его воинов, и поводов для беспокойства не возникало: ни могил, ни предупреждений за старшим принцем не оставалось.
***
Заметённые снегом, скрытые тьмой домики из ледяных блоков приблизились, и Эленвэ, собравшись с силами, ускорила шаг, насколько позволял ветер и спутники.
И первый же дом, в который постучала эльфийка, ответил тишиной.
С огромным трудом открыв дверь, дозорные оказались в тёмном промёрзшем помещении, где около печи, полной погасших углей, спал, сжавшись в комочек, маленький ребёнок.
Сердце Эленвэ упало, и эльфийка, отвязав от себя верёвку, бросилась к малышу.
— А где мама? — спросила, открыв ярко-синие глазки, девочка, когда супруга Турукано её осторожно потрясла за плечики.
— Мама скоро придёт, — улыбнулась Эленнис, разжигая непослушными руками печь, — а пока я с тобой посижу, чтобы тебе не было скучно.
— Мне не будет скучно, — насупился ребёнок, — сейчас проснутся брат и сестра, и мы будем играть.
Эльфийка подняла глаза на проверивших дом соратников и по выражению их лиц всё поняла.
— Пока не закончится буря, — сказала Эленнис, — я буду с тобой. Поверь, малышка, я тебе пригожусь, потому что умею поддерживать огонь в печи. Это особое волшебство, которому учатся долгие годы.
— А ты меня научишь? Прямо сейчас! — пискнула девочка.
— Обязательно, — тронула холодную щёчку малышки супруга Турукано, провожая взглядом уходящих в дозор без неё собратьев, незаметно выносящих из дома тела. — Но для любого волшебства нужен крепкий дом без щелей в стенах. Давай проверим, откуда дует, и лишим мороз возможности вредить нам. Нам понадобятся лоскуты. Лучше плотные. Ты же знаешь, где они сложены?
— Т-с-с-с, — приложила палец к губам девочка, — только тихо! У моей сестры в сундуке очень много тканей! Она любит шить. Но сейчас спит, и будить её мама не разрешает.
Справиться с эмоциями было для Эленвэ практически невыполнимой задачей, поэтому, пообещав сходить за всем необходимым самой, при этом никого не потревожив, эльфийка отошла подальше от ребёнка и расплакалась.
Лишь понимание, что позаботиться об этой крохе больше некому, придало сил, и эльфийка, вытерев слёзы, быстро отыскала необходимый сундук.
***
Печь жарко разгорелась, все обнаруженные щели закрылись, и, пригревшись, сидя у огня, женщина и девочка задремали в объятиях друг друга.
Белая бездна
Долгий подъём наверх… Настолько длинный склон, что пропадает ощущение реальности происходящего. Или… Это же и есть сон, и в нём присутствует кто-то ещё. Кто-то близкий, но совершенно чужой. Он за спиной, и обернуться нельзя. А ещё… Там, позади… Там враг. Но сейчас он не опасен, он лишь наблюдает, его нечто не пускает напасть. А близкий-чужой ничем не сдерживаем. И он рядом, кто-то произносит имя…
Турукано?!
И вдруг скала под ногами исчезает, остаётся лишь белая бездна.
Ощущение падения заставило проснуться, и Нолофинвэ в ужасе сел на постели, представляя, что окружён предателями. Но предатели ли они на самом деле?
Осмотревшись и убедившись, что охрана жива, не спит и не собирается убивать своего короля, нолдоран облегчённо вздохнул. Однако, несмотря на то, что метель стихла, выходить на улицу даже с десятком охранников было страшно: Нолофинвэ боялся увидеть белую пустоту, узнать, что Нолдор покинули правителя, который повёл их на верную смерть, обрекая видеть близких и друзей замёрзшими во сне.
Нолофинвэ прекрасно знал, как легко его народ находит врагов, а сердца загораются жаждой отмщения, и чувствовал, что вот-вот сам станет мишенью для стрел, пущенных во имя справедливого суда. И кто защитит его? Да, Аклариквет будет по конца верен, его песня смолкнет лишь с последним ударом сердца, но достаточно ли этого? Встанет ли Турукано на защиту отца? А вдруг он захочет вернуться домой любой ценой?..
Нет! Нет… Этого не будет!
Финьо бы не позволил причинить вред отцу, Нолофинвэ был более чем уверен. Старший сын, несмотря на все разногласия, не допустит кровопролития в семье. Да только Финьо слишком далеко впереди…
Может, попробовать ещё раз поговорить с Артанис?..
Теряясь в лабиринтах страхов и домыслов, путаясь в паутине совести, король Нолофинвэ, сопровождаемый многочисленной охраной, вышел из укрытия, чтобы услышать в застывшем воздухе крики и рыдания, треск огня и проклятья в адрес Феанаро.
«Я должен знать, кого проклинают в моё отсутствие! — продолжал паниковать нолдоран. — Но кому я могу доверить слежку?! Всех моих приближённых народ знает в лицо! А доверять малознакомым… Эру! За что?! Я же… Я ведь не сделал ничего настолько чудовищного!»
Уже не видя и не слыша ничего вокруг, Нолофинвэ шёл, сам не зная куда, и вооруженные воины сопровождали его.
— Будь проклят Феанаро! Это его вина! — то и дело доносились крики, но в каждом из них нолдоран слышал не имя полубрата, но своё собственное.
***
— Как ты, друг? — Турукано сам не ожидал, что его голос прозвучит так… Обречённо?
— Мне уже гораздо лучше, — слабо улыбнулся Квеннар, садясь на постели, извиняясь и пожимая плечами на недовольный взгляд Митриэль. — Только пальцы всё ещё не слушаются. Приходится диктовать помощнику.
— Ты можешь отдохнуть, ничего не записывая, пока не почувствуешь себя способным работать, — дрогнувшим голосом произнес Турукано.
— Это не работа! — с жаром возразил летописец. — Это… Это даже не призвание! Это жизнь! Как вы все не понимаете? Неужели ни у кого из вас нет того, без чего вы не сможете дышать?!
Сын Нолофинвэ опустил глаза, часто заморгал.
— Ты справишься, всё будет хорошо, — через силу улыбнулся принц, протягивая Квеннару металлический прут с шестернями диаметром чуть меньше ладони. — Крути их, разминай пальцы. Быстрее вернёшься в строй.
В глазах книжника задрожали слёзы,и Турукано понял, что, скорее всего, подарок не пригодится.
— Даже если кажется, что надежды нет, — попытался подбодрить друга сын короля, — надо бороться до конца.
— Или приспосабливаться, — сник Квеннар, — я вот… Ученика нашёл…
Повисло молчание.
— Учитель, — прозвучал в тишине голос юноши, — что мне написать о принце Финдекано?
Посмотрев на побледневшего Турукано, Квеннар улыбнулся.
— Напиши, — сказал летописец, — что, хотя от героя долго не было вестей, король знал: его сын в порядке и уже достиг Эндорэ.
***
Это был просто очередной короткий перерыв в работе, после которого непременно последует новый этап тяжёлого труда, поэтому, с наслаждением ложась отдохнуть, но душой стремясь скорее продолжить сооружение плавучего моста изо льда, Финдекано закрыл глаза.
Сыну Нолофинвэ приснилась музыка. Это были его собственные песни, когда-то казавшиеся слушателям скучными. Темы и слова переплетались, спорили, ссорились, подавляли друг друга, мирились, сливались, возникали созвучия любви и искренней привязанности, дружбы и братства, и даже аккомпанирующий диссонанс не мог разрушить священной гармонии. Ещё никогда Финдекано не слышал свою музыку такой, как сейчас. Нолдо понимал, что вряд ли сможет сам так сыграть и спеть, но это не имело значения.
Важным было лишь то, что теперь темы звучали, как должно.
***
Многотонная льдина с вбитыми в неё кольями с привязанными тросами откололась от исполинского айсберга и рухнула в чёрное море. Скреплённые между собой канатами и стёсанные сверху глыбы, составляющие будущий мост, закачались на поднятых обломком скалы волнах, продвинулись в сторону всё ещё очень далёкого берега.
Финдекано смотрел вдаль, и сердце его было в Средиземье. Он практически не думал, что айберга может не хватить на мост, ведь его невозможно раскалывать бесконечно, что переходить по льдинам, пусть и массивным, с грузом может быть опасно. И запрещал себе думать, что после стольких дней тяжёлой работы, уже сложившихся в год, придётся развернуться и пойти ещё севернее, чтобы искать там соединяющий континенты перешеек.
Нет, всё получится. И ледовый мост пригодится идущим позади.
***
Ледяное крошево брызнуло в стороны, и, отвернувшись от летящих осколков, Глорфиндел с хохотом ударил по щиту противника снова, и его клинок переломился. На этот раз рассмеялись оба бойца под полные азарта крики разгорячённой толпы.
Придуманные золотоволосым военачальником для турниров особые щиты имели грандиозный успех: края загибали вверх и наливали на поверхность воду, которая, замерзая, создавала эффектно разбивающееся при ударе покрытие. Главное, беречь глаза.
В ожидании вестей от строителей временного лагеря, куда предстояло держать путь, король Нолофинвэ, теперь практически не появлявшийся перед народом, распорядился устраивать турниры и любые игрища, чтобы время проходило не только за работой, но и весело.
И пока рядом горы, оказавшиеся на поверку не изо льда, а из камня, в которых удалось прорубить пещеры и обустроить их, есть возможность бесконечно перековывать ломающуюся на морозе сталь лихих бойцов, затосковавших по настоящим битвам.
Страх предательства
— И с тех пор не существовало боле Третьего Дома Нолдор, — величественно и пафосно, как подобает мудрому владыке, декламировал Финдарато, смотря на сына, хотя речи его были адресованы присланному для переговоров Эктелиону. — Отныне и навек, Арафинвэ Финвион правит эльфами в Земле Валар, а ушедшие к свободе и счастливому будущему мои братья и сёстры носят гордое имя Дома Финдарато Инголдо.
— Как скажешь, господин, — сдержанно поклонился Эктелион, не в силах воспринимать ветреного менестреля как владыку.
— Как молвлю, так и будет, — плавно развёл руками мудрый лорд. — И вот Слово моё, воин. Слушай и внимай же речам моим.
Сидевшая рядом с братом Артанис сохраняла невозмутимый вид, но на самом деле ей было смешно и стыдно одновременно. Артаресто покраснел. Эктелион внимал. По крайней мере, очень старался. Финдарато молвил:
— Я первым предложил прокладывать рукотворные дороги, а не просто расчищать перед собой сугробы. Ваш лорд присвоил мою идею и выдаёт за свою. Также, я первым заявил, что временные поселения необходимо строить заранее, впереди по пути следования народа. Эта идея тоже была присвоена вашим лордом.
Эктелион сделал глубокий вдох, потом медленно выдохнул:
— Лорд Финдарато, мой король не присваивал твои идеи, он просто начал их воплощать, не дожидаясь, когда твои братья, наконец, допоют все песни и решат, что пора приняться за строительство.
— Я и весь мой род благодарны ему за помощь, — равнодушно сказал сын Арафинвэ. — Но пусть его менестрель воспевает меня, как великого строителя, наравне с Нолофинвэ, ведь, как и я, ваш лорд не прикасался к топору, пилам, чертежам и другим необходимым для создания дорог и поселений вещам. Ах, да, чуть не забыл! Я и мой род никогда не подстрекал его эльфов к дезертирству. Если он плохой правитель, король Финдарато здесь ни при чём. Пусть также имеет в виду, что мы не двинемся с места, пока не исследуем горы на предмет драгоценных металлов или камней.
— Лорд Финдарато поистине мудр, — поклонился Эктелион, сдерживая ехидство.
— Король Финдарато, — поправила воина Артанис.
— Разумеется, — снова поклонился посланник Нолофинвэ.
Проводив взглядом покидающего пещеры Дома Инголдо Эктелиона, король переглянулся с сестрой и вздохнул:
— А теперь поговорим по существу.
Сделав знак подать подогретого вина, глава новообразованного Дома демонстративно залюбовался кольцом.
— Мы не подключимся к стройке до тех пор, пока наше бездействие не станет предметом прямых обвинений, — беспечно улыбнулся сестре Финдарато. — Да и потом тоже. Попробуем отвести от себя вину. Эльфы Нолофинвэ гибнут, прокладывая дороги, мне их безумно жаль, но своих собратьев жаль многократно сильнее. Уверен, Нолофинвэ не опустится до того, чтобы не подпустить нас к своим постройкам или разобрать перед нами настил. При любых претензиях с его стороны будем откупаться посильной безопасной работой. И… Дорогие мои, никогда, ни при каких условиях не вздумайте величать нашего с Артанис дядю королём.
Посмотрев в глаза Артаресто и увидев тень неодобрения, Инголдо с невинным выражением на лице положил ладонь на руку сына.
— Если настолько уверен в моей неправоте, дорогой наследник, — ласково произнёс молодой владыка, — я позволю тебе прокладывать дорогу вместе с нашими братьями из Второго Дома Нолдор. Или перевозить стройматериалы на плотах, совсем не рискуя упасть в ледяную воду. Ты ведь об этом мечтаешь, сын мой?
Артанис сдержанно улыбнулась, но в душе ликовала: её наивный брат смог настоять на своём перед посланником дяди! За такое стоит поднять тост.
***
Огонь в очаге жарко пылал, но теплее не становилось. Зябко кутаясь в толстую шерстяную накидку, Нолофинвэ, надеясь, что делает это незаметно, наблюдал за охраной: вдруг среди них предатели?! Да нет… Конечно, нет. Но как отделаться от навязчивых мыслей?!
Король ждал прихода Квеннара и его ученика, но все равно внутренне содрогнулся, когда те вошли, и долго вслушивался, не идёт ли кто-то ещё. Это было совершеннейшим безумием, однако Нолофинвэ ничего не мог с собой поделать. Масло в огонь подливала случайно услышанная фраза во время очередных похорон: «Как же всё это допустил наш король?!»
Не Эру, не Валар… Король!
И уже не свалить всю вину на Феанаро, ведь за столько времени, сколько уже прошло во льдах, но не преодолена даже треть пути, и это по самым оптимистичным подсчётам, можно было выстроить небольшой флот и хотя бы кого-то отправить в Средиземье… Катастрофа!
Третий Дом теперь точно не захочет объединения… Кто же признает королем такого владыку… Народ Артанис малочисленный, но если они начнут плести интриги и подбивать Нолдор Нолофинвэ на восстание… Артанис может переманить на свою сторону эльфов, пообещав им прощение Валар, ведь её отец теперь их самый любимый приближённый!
Взяв дрожащими руками горячий бокал и, отчаянно стараясь не проливать, отпив, Нолофинвэ посмотрел на самозабвенно перебирающего струны Аклариквета, потом — на мрачного Турукано, беззаботно-счастливого Глорфиндела и озадаченного Эктелиона, и решил, что паниковать всё же рано. Когда в душах пылает жажда мщения, глаза горят по-особенному. Это пламя ни с чем не перепутать, а, по крайней мере, у ближайших верных взгляды опасения не внушают.
Будущие командиры
Драка была жестокой даже по меркам видавших всякое вояк: совсем ещё маленькие мальчишки рвали друг друга зубами, впивались ногтями, пытались душить и ломать.
Мощный удар кнута мгновенно оборвал рычание и брань, послышался скулёж. Второй удар, третий.
Визжащий от боли клубок распался на четыре окровавленные части, которые с трудом и нежеланием расползлись в разные стороны.
Остальные мальчишки, стоя в стороне, злорадствовали, но боялись даже пикнуть в присутствии старшего.
Орочий военачальник Острый Меч, назначенный командиром над молодняком, который требовалось обучить обращению с волколаками, с ненавистью смерил взглядом нарушителей порядка.
Стегнув кнутом рядом с лицом самого старшего воспитанника, орк оскалился:
— Что скажешь в своё оправдание?
Мальчишка, вытирая разбитой рукой искусанную щёку, задрожал. Об Остром Мече ходили очень страшные слухи, и почему-то они не казались ложью. На уровне инстинкта ощущалось: этот воин способен даже на то, что невозможно представить, и сделает это с радостью.
— Я… — замялся орчонок. — Я больше не буду!
— Он убил моего брата! — закричал с яростью другой мальчишка, вытирая слёзы и придерживая практически оторванное ухо.
— Я случайно! — испугался виновник.
— Врёшь! Ты хотел быть лучшим в метании копий!
— Неправда! — снова бросился в драку третий ребёнок. — Это ты брата убил! А на него сваливаешь!
Четвёртый участник драки лежал неподвижно: удар кнута пришелся точно в висок, кровь растеклась по полу, но никто не спешил что-либо предпринять.
Острый Меч, наблюдая за вновь начинающейся дракой, злорадно улыбнулся. Замахнувшись кнутом, орк одним ударом повалил всех троих мальчишек, а затем, связав им руки, потащил за собой, наблюдая за их поведением.
***
Лестница была длинной и крутой и вела в подземный загон. Здесь находились клети с волколаками, и, хотя большинство пустовало, можно было заметить, что около каждой не брюхатой самки есть щенки.
Орчата задрожали, убийца и брат убитого уже рыдали, понимая, что их кровь, размазанная по лицам и рукам, пробудит неконтролируемую агрессию учуявших запах хищников.
Выведя мальчишек в центр загона, Острый Меч, не потрудившись развязать им руки, нарочито медленно направился к клети с подрощенным щенком, размеры которого, однако, уже были весьма внушительны. Открыв замок, орк хлестнул кнутом зверя, и тот, обезумев от боли и жажды крови, бросился на непокорных воспитанников.
Завязался бой. Волколаки за решётками начали кидаться на железные прутья, вгрызаясь в них, рыча и воя. В центре загона визг смешался с рыком, скулёжем и руганью. Мальчишки, до этого рвавшие плоть друг друга, теперь спасали свои жизни, как могли.
Острый Меч наблюдал. Воин прекрасно понимал: бой неравный, но ему не нужно было доводить дело до конца, орк лишь хотел узнать, чего стоят эти будущие солдаты. И когда названный убийца попытался впиться зубами в глотку волколака, брат убитого, скуля и рыдая, больше не смог продолжать бороться, а его друг наоборот сражался всё отчаяннее, несмотря на множественные раны, полученные по глупости и неосторожности, Острый Меч исхлестал до полусмерти волчонка, затолкал его в клетку и потащил мальчишек, на которых уже начал действовать яд зверя, к лекарям.
Бросив орчат перед эльфийскими знахарями, покорно принявшими судьбу слуг Владыки Севера Средиземья, военачальник удалился для продолжения тренировок с послушными учениками, из которых, в отличие от этих бунтарей, точно не получатся командиры.
Праздник в честь зарождения новой жизни
Горная цепь, опоясывающая земли Мелькора с восточной стороны, была многоуровневой, здесь высокие пики чередовались с низкими сопками и горячими озёрами, где вода не остывала даже в лютый мороз. Встречались также водоёмы с разъедающей плоть зелёной жидкостью, до которых было непросто добраться, но результат определенно стоил усилий, если возникала необходимость в использовании кислоты.
На широкой возвышенности, где соседствовали два разных по природе озера: горячее и кислотное, называемой эльфами Плато Слияния Вод, а орками — Сношающиеся Лужи, можно было разместить целое войско, поэтому для гуляний, приуроченных к зарождению в недрах Тангородрима новой формы жизни, подробности которой пока оставались тайной, было выбрано именно это место, куда гостям необходимо было приходить вместе со всеми жёнами, чтобы среди веселой атмосферы праздника тоже зародить новые жизни, если кто-то ещё этого не сделал, а заодно показать супругам и наложницам, что бывает с неверными женщинами.
Кислотное озеро было крошечным, по сравнению с горячим, и соединялось с ним тонким неглубоким участком, вода в котором считалась целебной: ей прижигали раны.
Покрытый вечными снегами берег был низким, но ради развлечения сделали несколько насыпей, чтобы скатываться с них в дымящуюся «лужу». Особенно это становилось весело в сочетании с большим количеством выпитого. После каждого праздника приходилось вылавливать из озера не меньше десятка утопленников, и это занятие тоже вызывало бурный восторг. Обзывая, теперь уже совершенно безнаказанно, мертвеца, орки пинали тела, издеваясь, предлагали трупам ответить на оскорбления. Нередко утопленникам отрезали разные части тел и подбрасывали в дома осиротевшим семьям. Вдовы, как правило, почти сразу становились женами соседей, а детей выгоняли на улицу и, независимо от возраста, отправляли работать.
***
К кислотному озеру подтащили четверых кричащих вырывающихся орчих, обвинённых в неверности мужьям. Толпы купающихся и пьющих разразились бранью в адрес гулящих, предлагая палачам более изощрённые кары, чем планировалось. Особенно старались другие орчихи, крича: «Дайте их нам! Уж мы-то накажем!» Наложницы-эльфийки наблюдали молча: они никогда не изменяли своим мужчинам и в принципе не понимали, как можно так поступать.
Неверных жён крепко связали и по колено опустили в кислотные воды маленького озера. Радостное улюлюканье толп гуляющих перемешалось с дикими долгими воплями боли.
Когда от ног неверных жён ничего не осталось, их бросили на берегу, чтобы каждый желающий смог «проучить» изменницу.
***
Окружённые бдительными охранниками — единственными трезвыми орками во всей земле Мелькора, военачальники праздновали отдельно от остальных на возвышении около пологого берега.
Допив из горлышка крепкую пахучую настойку на дурманящих травах и, размахнувшись, выбросив массивную бутыль почти на середину озера, Шипастый Молот, обнаженный и окутанный паром, вышел из воды, довольно скалясь. Эльфийка и орчиха, плескавшиеся рядом, тоже обнаженные, обвешанные украшениями из клыков, когтей и костяных бусин разной формы и размера, последовали за своим мужчиной, обнимая его, соревнуясь, кто сделает это сексуальнее.
Развлекая самых прославленных воинов Мелькора, на берегу играли на различных трещотках музыканты, по кругу повторяя один и тот же куплет:
— Знаю я, есть края — походи, поищи-ка, попробуй.
Там такая земля, там такая трава,
А лесов, как в местах тех, нигде, брат, в помине и нет.
Там в озёрах вода, будто хмель, а не роса,
Там искрятся алмазами звёзды и падают в горы.
Я б уехал туда, только нами потерян их след.
Шипастый Молот вдруг остановился и перестал скалиться, всматриваясь в устраивающих шутливые драки на потеху мужчинам юных дев. Среди мускулистых мощных молодых орчих была одна тонкая высокая эльфийка, разумеется, проигрывавшая в силе соперницам, но очень ловкая и юркая, легко уворачивавшаяся от кулаков и захватов. Запрыгивая противницам за спины, она изящно и резко шлёпала орчих по ягодицам, заливисто хохоча, и в эти моменты становилась заметна пусть и небольшая примесь орочей крови: зубы девы выглядели не по-эльфийски.
— Чья она дочь? — крикнул Шипастый Молот. — Я беру её в жёны!
Низкорослый по меркам орков воин, сутулый и мускулистый, с изуродованным старыми побелевшими и новыми, ещё не зарубцевавшимися шрамами перекошенным лицом, поднялся от заставленного выпивкой и закуской стола.
— Это не просто моя дочь, — прохрипел старший смотритель псарен. — Она обещана новому надсмотрщику южных шахт. И если ты, командир, хочешь оспорить моё решение, я готов обменять красотку на твой меч.
Шипастый Молот расхохотался.
— Ты что несёшь, безмозглый псарь?! — крикнул орк, одеваясь. — Ни одна девка не стоит этого оружия! Даже все твои дочери не стоят! И все дочери всех жрущих здесь!
С мест вскочили ещё шестеро пьяных военачальников, выхватывая ятаганы, кинжалы и топоры. Они, конечно, не были высокого мнения о своих дочерях, но Шипастый Молот дал повод. А победитель в такой схватке получает всё. Разумеется, если бы орки не были пьяны, их бы остановило высокое положение командира Сильмарилевого войска, но хмель и жажда наживы сделали своё дело.
Отбросив обратно в горячее озеро жён военачальника, бойцы накинулись на запутавшегося в одежде орка. Удары посыпались беспорядочно, ругань заглушила испуганные вопли женщин. Вмешавшаяся охрана, боясь быть случайно убитой, повыбивала оружие из некрепко держащих рук, но разъярённые вояки уже не могли остановиться.
На внезапно вспыхнувший бой между военачальниками и другими заслуженными орками Мелькора сбежались и простые участники гуляний, желающие размять кулаки. Женщины, видя, что их мужей калечат и убивают, ринулись помогать и разнимать.
Массовая драка распространилась по всему берегу озера со скоростью лесного пожара и закончилась только когда у дерущихся не осталось сил. Выжившие трезвые охранники, чтобы не разбираться, кто прав, кто виноват, сбросили все тела, не подававшие признаков жизни, либо подававшие их недостаточно убедительно, в кислотное озеро.
Перепуганные, оставшиеся без мужей женщины прибились к наименее раненым, предлагая стать матерями их детям.
Праздник можно было считать завершённым.
***
Острый Меч, не успевший к разгару гуляний из-за нерадивых воспитанников, прибыл к быстро пустеющему месту праздника, и, видя прославленного бойца, орки, а особенно — трезвые охранники, спешно ретировались.
Военачальник подошёл туда, где изначально располагались места для отдыха элиты, а теперь царил кровавый погром, и осмотрелся. Среди разбросанных вещей, которые остались без владельцев, взгляд притянуло сокровище бывшего соратника.
— Этот меч должен был стать моим сразу, — хохотнул орк, властно сдавливая ало-золотую рукоять эльфийского клинка. — Теперь справедливость восстановлена. Меч ковался, чтоб проливать кровь, а не болтаться на поясе! В моей руке этот ножик отберёт мно-ого жизней!
Примечание к части
Цитируется песня Г. Сукачёва "Знаю я, есть края"
Мой сынок...
Небо над Валинором заполняли белые искорки и торжественная песнь менестрелей Валар, возносящих хвалу сотворённой Эру дивной Арде, но в покоях бывшей королевы, всё ещё гостившей в одном из многочисленных замков брата, звучала мелодия отчаяния.
Ах, мой сынок,
На какой из чужих дорог
Стынет сердце твоё на снегу?
Я молитвой тебе помогу.
Ах, неспроста
Так уныло сияет звезда
Над далёкой, чужой стороной,
Над твоей и моей судьбой.
Перебирая струны огромной арфы, на которой когда-то играла дуэтом со старшим сыном, Индис, забывшая об изысканных нарядах и украшениях, сидела одна среди прекрасной утвари, красивейшей мебели, дивных картин и скульптур, крошечных фонтанчиков и стекающих по колоннам водопадов, незаметная и поблекшая. Вдова короля Финвэ понимала: ей никогда не вернуть власть, что бы ни говорил и ни предпринимал интриган-брат. Но сейчас, когда пламя амбиций и оскорблённого самолюбия неумолимо угасало, сердце полнилось чувством невосполнимой потери.
Мне бы быть звездой,
Той, что над тобой.
Видеть, что ты рядом, и что живой,
Радоваться вместе рождению дня,
Хрупкую надежду в душе храня.
Если снова бой —
Вся моя любовь
Устремится первой, теряя кровь.
Мы уйдем от нашей с тобой войны
И моей невысказанной вины.
Ноло… Где ты сейчас?..
Индис чувствовала, её сын страдает: материнское сердце не обмануть. Бывшей королеве казалось, она готова всё отдать, лишь бы вернуть своего мальчика, от которого когда-то мечтала избавиться, домой. Пусть он невыносимо похож внешностью на отца, пусть такой же упрямый и амбициозный, как его ненавистный сводный брат! Пусть!
Но он ведь самое дорогое, что может быть у матери…
Ах, мой малыш,
Среди улиц, домов и крыш
Неприкаянно, чуть дыша,
Заплутала моя душа.
Ах, неспроста
Так упрямо твердят уста:
Все пройдёт, и весенней порой
Ты вернёшься, мой сын, мой герой.
Индис знала — брат наблюдает за ней. Скорее всего, понимает и осуждает одновременно, и, разумеется, снова промолчит. Ингвэ редко высказывает своё мнение, и даже для подданных у бывшего владыки никогда не были припасены долгие речи. Вот и сейчас он просто молча постоит в стороне, незримой тенью поприсутствует среди кружащей в воздухе безнадёжной тоски, сделает для себя выводы, а потом исчезнет, растворится в лабиринте коридоров, смешается с пёстрой толпой слуг, верных воинов и многочисленных членов семьи.
А для Индис останутся лишь сожаления.
Мне бы быть звездой,
Той, что над тобой.
Видеть, что ты рядом, и что живой,
Радоваться вместе рождению дня,
Хрупкую надежду в душе храня.
Если снова бой —
Вся моя любовь
Устремится первой, теряя кровь.
Мы уйдем от нашей с тобой войны
И моей невысказанной вины.
Ах, мой сынок,
На какой из чужих дорог
Стынет сердце твоё на снегу?
Я молитвой тебе помогу.
Примечание к части
Песня Л. Гурченко "Молитва"
Не переступить через любовь
— Почему ты не сдержал слово, Морьо? — раздался за спиной глухой голос, и Карнистир, показывавший двум маленьким эльфам, как правильно держаться в седле с мечом в руках, на мгновение замер.
— Кано, не сейчас, — процедил сквозь зубы Феаноринг, — сыновья моего лучшего воина просили научить их верховой езде.
— Почему именно ты это делаешь? — Макалаурэ выглядел не намного лучше, чем после битвы в Альквалондэ. Разве что мог ходить без помощи. — Если их отец великий воин, пусть сам и обучает.
Карнистир загадочно ухмыльнулся.
— Уделяя внимание будущим воителям, я делаю приятно их матери. И отцу, разумеется.
— Сделай приятно мне, — с усилием выдавливая из себя настойчивость, произнёс Макалаурэ. — Сдержи слово. Ради… Ради памяти отца, Морьо. Если на всех остальных тебе плевать. Ты обещал найти тех, кто поможет пойти в Ангамандо. И сам же утверждал, что с Дориатом лучше не заключать военных союзов, особенно, для такого личного дела. Я мог бы договориться с Амдиром, но… Ты связал руки мне, а сам бездействуешь!
— Вызови меня к себе для беседы, — отрезал Карнистир, давая понять, что разговор продолжать не намерен, — наместник. И я расскажу, зачем нужно сажать в седло малолеток, давая им в руки мечи убитых в Битве-под-Звёздами воинов. Кстати, ты хорошо придумал, назвать наше величайшее сражение так. Это поистине поэтично.
Дальнейшие слова отвернувшегося к мальчикам Морифинвэ были демонстративно адресованы не брату, и менестрель пошёл вдоль городских стен, осматривая сооружения. Башни, большая часть которых была ещё не достроена и до середины, отдалённо напоминали Форменоссэ, а, может, Макалаурэ просто слишком часто и много думал о пленённом Морготом брате.
«Отец бы не допустил этого», — крутилось в голове, и, делая вид, что следит за работой занятых на стройке эльфов, менестрель-наместник, наигрывая на маленькой серебряной лире, вышел на берег реки и сел на багровую с черными пятнами траву.
Вода здесь текла медленно, журчала нежно, словно мурлыкающая кошка.
«Отец бы не позволил Тьелко жить в своё удовольствие сейчас, когда необходимо восстановить честное имя рода! — закипали в груди эмоции. — А Курво бы занимался разведкой минералов, а не охотой! С отцом бы никто из них не стал говорить свысока, отмахиваясь, мол, назначил ответственными за порученное дело надёжных исполнителей, поэтому могу расслабиться!»
Макалаурэ с нарастающей злостью вспоминал, как беседовал с Амбаруссар в последний раз, прежде чем решить для себя, что, даже если они и правы, видеть младших братьев больше не хочет.
«Что бы сказал им отец? — снова возникала навязчивая мысль. — Что налаживать общение с другими эльфами необходимо лишь после того, как будет уничтожен враг? Или… Хотя бы спасён Нельо… Как Амбаруссар могут думать о необходимости прироста населения, развитии торговли, совместном изучении природы с эльфами Средиземья сейчас?! Мы должны собрать силы, пойти на Ангамандо! Карты составлены, летопись изложена. Но где славное продолжение победно начатой истории? Неужели героическая Битва-под-Звёздами в глазах потомков и наших собственных будет запятнана позорным пленом короля?!»
Журчание воды в реке оставалось неизменно ласковым и мурчащим.
«Нет… — с горечью подумал готовый рвать на себе волосы Нолдо. — Нет. Не плен позорный. А наше бездействие. Каждый из нас лишь делает вид, будто что-то предпринимает… Оправдывается. Объясняется… И живёт дальше».
Рябь на воде по-прежнему не позволяла видеть отражение, ласковые волны одна за одной накатывались на бурый песок. Как всегда… Несмотря ни на что.
— Нельо… — Макалаурэ с горечью зажмурился, выдыхая слова. — Прости нас… Умоляю, прости! Я знаю, это невозможно… Отец бы никогда не бросил тебя… Сам бы погиб, но не бросил…
«Как бы поступил отец? — снова подумал менестрель. — Применил силу по отношению к непокорным сыновьям? Да. Жестоко? Да».
Макалаурэ понимал, что не сможет так. Он не отец, и никогда не переступит через свою любовь к братьям, какими бы они ни были. Будет страдать сам, и, да, из-за его мягкости пострадают другие, но…
— Я не могу, отец…
Нагнувшись к воде и брызнув на лицо холодными каплями, наместник тяжело вздохнул.
«Эльфы пробудились для счастья, света звёзд, песен, взаимной счастливой любви и великих свершений! — глаза невыносимо щипало, Макалаурэ нагнулся к воде и умылся. Хорошо, что мелкая рябь не позволяет видеть своё отражение… — Эльфы не должны умирать. Никогда! Ни при каких обстоятельствах!»
Надеясь, что песня струн крохи-лиры поможет справиться с нахлынувшей болью, менестрель заиграл, нервно дёргая струны.
«Наверно, это справедливо, что после гибели эльфы попадают в бездну, где их жестоко карают за то, что не берегли величайший дар Творца. Эру ведь дал все условия для счастья, для жизни, а мы умираем… Поэтому должны быть наказаны. Но что за несправедливость?! Даже если обещания Манвэ о Второй Арде хоть сколько-то правдивы, и однажды мир, случайно испорченный их собратом, переродится, то даже бессердечные убийцы, оказавшиеся в бездне Намо непосредственно перед возрождением мира, получат новую жизнь, не познав мук и терзаний, а те эльфы, что слепо шли за моим отцом, гонимые вперёд не злобой, но идеалами и стремлением сделать Арду безопасной, убивавшие даже врагов со слезами на глазах, обречены на долгие, очень долгие муки! Как же так?! Эру ведь любит нас! Неужели Валар наврали и в этом? Почему любовь Творца оборачивается вопиющей жестокостью по отношению к его детям?»
Струны пели всё отчаяннее, в груди сдавило. Макалаурэ вспоминал, как ходил по полю сражения, как искал среди мёртвых тел брата и как находил других…
Изрубленных, пронзённых, обезглавленных в битве.
Замученных после сражения, чьи тела были превращены в игрушки для ненавистных врагов.
Насаженный на копья Асталион…
Все они, и те, что погибли ранее, и даже те, кого убили твари Моргота ещё до переселения эльфов в Валинор — они все страдают в бездне за то, что не уберегли тела!
«Почему величайший из эльфов, — в отчаянии снова подумал об отце менестрель, — должен был быть гонимым и презираемым собратьями при жизни, а после — подвергнут мучениям Намо?! Эру! Ты же любишь нас!»
Макалаурэ начал петь, представляя, как страдает огненный дух его отца, тоже не понимая, где в Арде справедливость, и почему нельзя сделать гибель окончательной, без какого-либо посмертия? Это… Милосерднее…
Как странно глядеть в эти звёзды
И знать, что они — только глаз Твоих свет.
Как странно глядеть на потоки
И знать то, что их больше нет.
Как странно касаться губами
Немой пустоты!
И знанье сжигает меня.
В этом знании — Ты!
Как раненый вечною жаждой,
Пытаюсь вдохнуть ненормальную жизнь.
Того, кто проснулся однажды,
Ты братскою кровью заставил платить.
Как больно касаться руками
Холодных и вечно горящих камней…
Любил — так убей!
Я верный проклятью, как змей,
Ожидаю Тебя под покровом любым.
Познание мук не страшней,
Чем горечь потери того, кто любим!
В глазах, словно жаждущих неба,
Лишь звёзды Твои!
Познание истины — небыль,
Но в знании — Ты!
Не прощенья прошу, но ответа:
Почему я лишь часть той любви?
Почему опаленного Светом
В прахе гордости Ты обвинил?
Я такой же, как Ты!
Я творенье Твоё!
Я всего лишь открыл то, что знал —
Вот и всё!..
— Почему… — прошептали губы.
Макалаурэ отставил продолжающую играть лиру и опустил ладонь в воду, неизменно журчащую на свой лад: нежно, ласково и маняще.
Воде всё равно.
Примечание к части
Песня из "Темного Ангела" "Отчаяние"
Снежные кошки
Рыжий мех, даже облепленный снегом, выделялся на фоне сугробов, и, следя за ловкими прыжками молодого лиса, Глорфиндел улыбался. Когда Питьо однажды во время охоты убежал и не возвращался долгое время, Нолдо уже не надеялся снова увидеть полюбившегося зверька.
Выпрыгнув из сугроба, лис, словно домашний пёс, взлетел хозяину на руки, и Глорфиндел, потрепав его по местами ободранной шерсти на загривке, поцеловал острую усатую морду, на которой виднелись шрамы от чьих-то когтей.
— Уверен, Питьо, — улыбнулся эльф, — ты победил всех соперников, завоевал самую красивую лису с густым белым мехом и оставил многочисленное здоровое потомство. Я же прав?
Лис лизнул хозяина и, вывернувшись, ловко спрыгнул в снег, смотря на Глорфиндела черными блестящими бусинками глаз.
— Я рад, что ты вернулся, — рассмеялся эльф. — Мы снова будем вместе охотиться. Пойдём, приятель.
Питьо запрыгал в глубоком снегу, то и дело зарываясь в сугробы.
Вдалеке послышался тревожный лай псов, и Нолдор, занимавшиеся каждый своим делом, насторожились, сошлись вместе. Дичи на мили вокруг уже почти не осталось из-за затянувшейся стоянки, и даже рыбу ловить стало проблемой, поэтому поведение собак настораживало. К тому же, так громко и яростно собаки не лаяли никогда.
***
Иттариэль смотрела на маму и не узнавала: ещё никогда в лучистых синих глазах безрассудно-отважной жены принца Турукано не было подобной эмоции, и юная принцесса не могла понять, что же такое случилось, если даже Эленнис, называющая себя мужским именем Эленвэ, оказалась настолько напугана.
— К строителям уже отправили помощь, скоро мы узнаем, почему так долго нет вестей, — быстро говорила мама дочке, — выясним, когда сможем тронуться в путь, а до этого момента никто не должен покидать укрытия без крайней нужды!
— Но что случилось? — Иттариэль было уже по-настоящему страшно.
— Из-за пиков на севере пришли стаи хищников, — в глазах Эленвэ дрожала тревога, — огромные белые кошки с серым мраморным узором на шерсти. Они прячутся в снегу и бесшумно нападают со скоростью стрелы. У них огромные клыки и острые когти, это сильные, свирепые звери. Голодные. Твой дядя подстрелил одного, обещал подарить мне накидку из его шкуры.
— Почему они пришли? — побледнела юная эльфийка. — Эти… Кошки…
— Видимо, мы лишили их еды, и отныне рискуем сами стать добычей. И, девочка моя, теперь не отвертишься — тебе придётся научиться стрелять из мощного охотничьего лука, а не только своими прекрасными глазами по мужским сердцам. Я сама организую детей и нежных фиалок, вроде тебя, найду учителей, начнём тренироваться большими группами, а воины будут нас защищать. К началу нового перехода даже едва стоящие на ногах младенцы будут поражать из лука любую движущуюся мишень! Покажем этим кискам, кто настоящий хищник!
***
Взобравшись на ледяную скалу, Ангарато и двое его друзей дали знак оставшимся внизу собратьям, что всё в порядке.
Ветер на высоте усилился, но ни мороза, ни снегопада не было, зато с моря принесло влажный воздух, и холод пробрал до дрожи. Пряча лица в шарфы, трое эльфов, крадучись, продвигались к вершине горы, куда вела цепочка звериных следов.
Айканаро и остальные охотники, придерживая собак, рассеялись у подножий гор, прислушиваясь и присматриваясь. Север преподносил сюрприз за сюрпризом, и каждая новая напасть была страшнее предыдущей. Пережив практически без потерь длительную снежную бурю, не участвуя в опасной для жизни стройке, занимаясь в основном привычными для Нолдор горными разработками, пусть и в тяжёлых условиях, и сведя контакты со Вторым Домом к минимуму, подданные короля Финдарато Инголдо предпочли бы оставить всё, как есть, но нагрянувшие с севера хищники внесли страшные коррективы в безупречный план действий, придя со стороны лагеря сына владыки Арафинвэ. Королева-сестра Артанис настояла, чтобы кузены организовали патрулирование и охоту на снежных кошек, а в случае успеха ловли хищников и других охранных мероприятий король обещал Айканаро и Ангарато статус принцев, не пояснив, что означают эти мероприятия, и что конкретно предполагает статус.
Возможно, вопросы были бы заданы, но Ангарато слишком понравилась идея прославиться, убив наибольшее количество зверей — охотники уже начали соревнование. И, находясь далеко севернее своего лагеря, Айканаро решил помочь брату победить.
— Здесь пещера! — крикнул собрат, указывая в сплошную белую скалу. — Снегом засыпана.
— Идём внутрь, — с азартом улыбнулся будущий принц, снимая со спины лук. — И будьте осторожны.
***
Тоскливо стонавший среди ледяных пиков ветер вдруг взвыл и зарычал, и сверху на троих эльфов, поднимавшихся по следам хищника к вершине горы, бросилась огромная белая с серым мраморным узором кошка. Едва успевший сгруппироваться и откатиться в сторону Ангарато увидел, как один из его собратьев полетел вниз, а второй, оказавшийся чуть поодаль, выпускал стрелу за стрелой. Зверь отчаянно завыл, снег под ним окрасился алым, и туша осела, перегородив тропу. Вскочив на ноги, Ангарато крикнул собрату спускаться, чтобы помочь упавшему со скалы эльфу, и тут прямо на него обрушилось нечто огромное, повалило на спину, едва не сломав позвоночник, боль рванула правое предплечье и бедро. Отчаянным усилием вырвавшись, оставив в когтях зверя обрывки одежды, Нолдо схватился за кинжал и снова оказался придавленным к дороге, клыки едва не сомкнулись на голове эльфа. С криком злобы, вырываясь, охотник всё-таки смог сдавить онемевшими пальцами кинжал и воткнуть его в глаз хищника по самую рукоять. Оглушающий вой сотряс воздух, когти впились в плечо, и мертвый зверь повалился на Ангарато, придавив грудную клетку. Задыхаясь и стискивая от боли зубы, эльф попытался освободиться, но сил оставалось меньше и меньше, перед глазами всё плыло и кружилось, и даже когда туша хищника куда-то делась, пошевелиться не получилось.
Кто-то звал по имени, что-то спрашивал, но Ангарато ничего не понимал, ощущая себя, словно во сне. Вдруг стало невыносимо больно, из груди вырвался отчаянный стон. К исполосанному когтями телу прикоснулся холод и чьи-то руки, запахло травами, и раны перестали чувствоваться, появилась лёгкость и ощущение полёта. А потом захотелось спать.
О прекрасном
— И когда темнота пещеры заполнилась угрожающим рыком, мы, не задумываясь, спустили стрелы, — со злостью и энтузиазмом рассказывал эльф, смущённо улыбаясь своей королеве.
Артанис стояла неподвижно, неотрывно наблюдая за суетящимися около тяжелораненого кузена знахарями, и одной единственной девушкой, осторожно осматривающей упавшего со скалы Нолдо, который был в сознании, но не мог пошевелиться и постоянно шёпотом повторял: «Я не чувствую ног».
— Мой брат проявил чрезвычайную силу воли, — мрачно произнес Айканаро, уставившись на выброшенные окровавленные бинты. — Несмотря на страшные раны, он сам дошёл до лагеря, поддерживаемый собратьями.
— Если бы я позволил себе заснуть, — тихо медленно выговорил Ангарато, щурясь и часто моргая, — ты убил бы тех котят. А я уверен, надо попробовать их приручить.
— Без матери они передо́хнут! — со злостью выпалил Айканаро, видя, как его брат зажмурился, с усилием сдерживая стоны, когда с плеча сняли пропитавшийся кровью бинт. Раны выглядели жутко.
— Моя королева, — снова заговорил смущённо смотревший на Артанис эльф, — мы убили всех взрослых хищников, каких нашли.
— Сколько? — сестра короля прямо посмотрела на влюблённого подданного.
— Четыре.
— Хорошо, — голос Артанис был так же холоден, как ветер, прилетевший с моря на северо-востоке. — А где теперь котята?
— Охотники ими занимаются, — с презрением фыркнул Айканаро. — Мерзкие сосунки! Они недолго будут милыми пушистыми комочками. Очень-очень скоро эти умилительные создания превратятся в кровожадных огромных тварей!
— Вот тогда, — заплетающимся языком проговорил Ангарато, — и убьём их. А из шкур сошьют тёплую одежду. Пока же…
Вцепившись дрожащей рукой в край постели, Нолдо снова зажмурился.
— Только ради тебя, брат! — выпалил Айканаро, и в этот момент к знахарям вошла одна из служанок королевы.
— Прибыли посланники Второго Дома, — с едва заметным ехидством мило улыбнулась эльфийка. — Прославленный воин Лаурэфиндэ и не менее прославленный менестрель.
— Мы не примем никого, кроме Нолофинвэ Финвиона, — гордо выпрямилась Артанис.
— Король решил иначе, госпожа, — извиняясь, поклонилась служанка, и королева-сестра прекрасно изобразила, что одобряет действия брата.
***
Смотря на статного, прекрасного лицом Глорфиндела, чьи волосы цвета чистого золота переливались в мерцающем свете очага, Финдарато чувствовал зависть. На красавца воина совсем не королевского происхождения всегда засматривались эльфийки, Глорфиндел был отчаянно отважен до безрассудства, и поэтому его слава сияла небесными звёздами.
Стоявший рядом с военачальником менестрель терялся на фоне этого ослепляющего блеска.
— Король Нолофинвэ, — серьёзно говорил Глорфиндел, — предлагает объединение снова. Вместе мы преодолеем тяготы пути с меньшими потерями. Наши воины помогут твоим, лорд Финдарато.
— Король Финдарато, — вздохнул сын Арафинвэ, задумчиво отводя взгляд. — Никогда не понимал, зачем мой дядя так стремился называться королём. Это ведь такое тяжкое бремя! Став владыкой, я оказался обязанным думать обо всех и обо всём. Например, как защитить моих охотников от когтей и зубов хищников. Не в доспехах же им ходить на промысел.
Глорфиндел машинально провёл ладонью по руке от плеча до локтя, где ещё не зажили раны, нанесённые умирающим зверем, когда, уверенный, что хищник убит, эльф подошёл и нагнулся к огромной кошке, чтобы вытащить стрелы. Удар лапой был такой силы, что сбил с ног и отбросил Нолдо далеко назад, а тело не спасла даже многослойная тёплая одежда.
— На моём счету уже семнадцать хищников, — гордо заявил воин. — Я опытный стрелок. И должен признать, любые, даже кожаные доспехи замедляют движения, а в охоте на кошек необходима максимально возможная скорость и ловкость. И всё же у нас есть наработки, которыми мы готовы поделиться.
— В случае моего согласия признать главу Второго Дома Нолдор королём?
Финдарато посмотрел на кольцо отца. Зелёный камень завораживал, затягивал в свои тайные глубины.
— Мой владыка, — певуче произнёс Аклариквет, внимательно наблюдая за поведением племянника своего короля, — щедр и добросердечен. И понимает грозящую всем нам опасность.
— Зачем же дядя послал тебя, певец? — сын Арафинвэ посмотрел на менестреля с наигранным усталым равнодушием. — Он полагает, что два музыканта лучше поймут друг друга? Или ты здесь, чтобы мне не было скучно? Но, знаешь, Аклариквет, среди моих подданных песни о Феанаро не поют.
— О чём же вы поёте? — почтительно поинтересовался менестрель.
— Разумеется, о любви! — Финдарато раскинул руки, словно для объятий, встал с небольшого, но вычурного трона и подошёл к гостям. — Петь, друг мой, надо о прекрасном.
«Петь нужно о любви», — мысленно повторил про себя Аклариквет и покраснел.
Менестрель всю жизнь считал жену Феанаро единственной женщиной в своей судьбе с тех самых пор, как однажды увидел Нерданель, со смехом убегающую в слишком откровенном платье на свидание, специально поддразнивая багровеющего от злости отца, оторвавшегося от работы в кузнице Вала Ауле, потому что в очередной раз ему «друзья сказали о неподобающем поведении дочери».
Болезненная, высасывающая силы из души безответная любовь лишала воли и смысла жизни, и, если бы не музыка, Аклариквет не смог бы справиться с мукой. Это состояние за долгие столетия стало настолько привычным, что менестрель уже не представлял, как можно существовать иначе.
Но, видимо, судьба решила пошутить, зачем-то заставив дочь короля Нолофинвэ заинтересоваться «купленным» певцом. Конечно, со стороны принцессы это было даже не влечение, а пробуждённое инстинктом охотницы желание добить жертву, выпив её кровь, разорвав и разбросав ошмётки плоти, а клочками шерсти утеплив своё логово.
Аклариквет это прекрасно понимал, и совершенно не представлял, что ему делать.
«Петь надо о любви».
Да, именно это сказала Ириссэ, когда… Аклариквет покраснел сильнее.
Принцесса произнесла эти слова, смеясь, потому что шутка удалась на славу. Послав слуг за менестрелем отца, передав, что дело срочное, Ириссэ заставила Аклариквета прийти к ней… Когда принимала ванну.
Посередине вырубленной в скале комнаты стояла огромная лохань, и в ней плескалась дочь короля и ее служанка. Руки юной рыжеволосой эльфийки ласкали тело Ириссэ, заставляя его напрягаться и томно выгибаться, девушки, ничуть не стесняясь мужчины, продолжалиигру.
— Наверно, мне следует зайти позже, — выдавил слова менестрель, делая шаг назад.
— Пожалуй, да, — с наслаждением простонала дочь Нолофинвэ, нежась в теплой воде, облаках пара и горячих объятиях, — если не хочешь присоединиться.
— Тебе не хватает моих ласк, госпожа? — наигранно испугалась рыжеволосая служанка, сделав под водой руками что-то особенное, от чего Ириссэ ахнула и закусила губу.
Аклариквет с усилием поклонился, собираясь уходить, и услышал вслед:
«Вернёшься с переговоров, спой мне о том, что видел сегодня. Но помни, петь надо о любви».
***
Опомниться менестреля заставили слишком громко сказанные слова. Глорфиндел вскипел:
— Мы сами решим, о чём и о ком петь! Я что-то не слышу песен в твоём лагере, Финдарато, сын Арафинвэ!
— Жалоб ты не слышишь тоже, — вновь вернулся на трон король.
— Не потому ли, — продолжал напирать военачальник, — что народ лжёт своему правителю? Мечтаешь и дальше быть Королём Фальшивых Улыбок?!
«Потрясающий титул!» — мысленно восхитился Аклариквет, но вида не подал.
Владыка Артафиндэ на миг выдал изумление, но быстро взял себя в руки.
— Ты просишь объединения, воин, — прищурился Финдарато, — объединения короля счастливого народа с главой Вечно Второго Дома. Ты не веришь в успех своего дела, потому что умеешь решать вопросы лишь при помощи оружия из металла и дерева. А что, если я соглашусь? И, знаешь, каким будет моё условие заключения равноправного союза двух сторон? Лишение тебя всех почестей и званий.
— Хорошо, — расхохотался Глорфиндел, — тогда я немедленно отзываю всех Нолдор короля Нолофинвэ с вашей границы на севере. Уверен, вечно отстающий Дом прекрасно справится с любой угрозой, будь то мороз, затяжные снежные бури или свирепые хищники!
Аклариквет заметил, что угроза оказалась действительно страшной, и Финдарато, снова очень быстро взяв себя в руки, встал и обратился к присутствовавшим на совете подданным:
— Вы это слышали? Вы слышали, какая недопустимая жестокость прозвучала в речах посланника моего дяди?! Это неописуемо! Неслыханно! Где моя драгоценная сестра? Она должна тоже услышать речи этого безумца!
— Леди Артанис проведывает раненых охотников, — спокойно пояснил старший из советников.
— Моя сестра добра, в отличие от него, — махнул рукой в сторону Глорфиндела Финдарато, направляясь к выходу из зала-пещеры. — Пусть все, кто находятся поблизости, зайдут сюда и выслушают того, кого мой обезумевший от жажды мести дядя счёл достойным говорить со мной!
Глорфиндел и Аклариквет переглянулись, советники сына Арафинвэ тоже.
— Ты же король, господин Инголдо, — взял слово менестрель, очень красноречивым взглядом заставляя военачальника помолчать. — По крайней мере, так себя именуешь.
— Меня короновал отец! — вдруг сник Финдарато.
— Но ты принял корону, — настаивал певец, — поэтому теперь ты король для тех, кто готов это признать. Ты говоришь о равноправном союзе. Я предложу моему королю возможность временного соглашения: объединимся на время перехода через Хэлкараксэ.
— И кто же станет королём объединённого народа? — не унимался Финдарато, обводя колючим язвительным взглядом подданных и гостей.
— Мы рассмотрим вероятность временного равноправного союза, — с нажимом произнёс Глорфиндел, желая поскорее уйти.
— Вы и рассматривайте, — мило улыбнулся сын Арафинвэ, — а я займусь более важными и срочными делами. И в следующий раз, когда дядя решит обмолвиться со мной словом, пусть приходит сам.
Я король! И что?
— Значит, горный хребет оцеплен, и мы лишены возможности разведывать новые месторождения, — поднял голову от карты Нолофинвэ, прямо посмотрев на Эктелиона. — Финдарато спустил своего цепного пса Айканаро с его сворой, чтобы завладеть всеми ресурсами и иметь возможность диктовать нам условия?
— Я думаю, это не так, — очень не хотел верить в правдивость догадок короля воин.
— Чем бы это ни было, — мрачно произнес Турукано, — и что бы ни подразумевалось, вышла именно та мерзость, о которой говорит отец.
— Это не мерзость, — скривился в подобии улыбки Нолофинвэ, — это политика, сын. И Финдарато нас размазал по горам с богатыми недрами. Удар мы приняли, упали. Теперь надо встать, отряхнуться, отмыться и больше не позволить себя бить. А потом обернуть падение взлётом.
— Каким образом? — Турукано делал вид, что спокоен, из последних сил.
— При первой же возможности, — замедлив речь, пояснил король. — Как только она предоставится.
Около камина тяжело вздохнул летописец, и взгляды устремились на Квеннара и его ученика.
— Не обращайте внимания, — отмахнулся спрятанной в длинном рукаве ладонью книжник. — Даже будущие величайшие умы иногда разочаровывали учителей.
Нолофинвэ почувствовал нарастающую дрожь: ученик летописца был живым напоминанием о страхе предательства, о нерешаемой проблеме, которая когда-то казалась символом триумфа. Семья этого милого юноши с горящими незаурядным умом серыми глазами была из присягнувших Нолофинвэ в начале Исхода перводомовцев, одной из нескольких десятков. От Феанаро уходили, не выдерживая его тирании и завышенных требований, находя у спокойного и рассудительного полубрата мятежника понимание и принятие того, что эльфы иногда устают, не всему способны мгновенно научиться, и у них есть своё мнение, не всегда совпадающее с тем, что навязывает командир, считающий правым лишь себя.
Бывший Первый Дом, поначалу рассеявшийся среди Второго и небольшой части Третьего, покинувшей Арафинвэ из-за недостаточного желания своего лидера немедленно ринуться в бой, теперь снова воссоединялся внутри народа Нолофинвэ, и…
Страх сдавливал горло ледяными когтями, рвал грудную клетку, впиваясь в мечущееся в панике сердце.
«Среди подданных Финдарато, ушедших во льды, — размышлял король, наблюдая за учеником Квеннара и пытаясь подносить вино к губам так, чтобы рука не дрожала, — тоже есть Бывший Первый Дом. Мало, но есть. В основном те, кто женат или замужем за бывшими подданными Арьо. И тоже есть мои сбежавшие от гнева Валар собратья, позже решившие, что свобода всё же стоит борьбы. Я должен удержать у себя Бывший Первый Дом и вернуть свой. Похоже, действительно, довольно петь о Феанаро».
Отчаянно борясь с паникой и желанием постоянно оглядываться, не занёс ли кто-то из присутствующих на совете кинжал, король Нолофинвэ посмотрел на вернувшихся из разведки Нолдор. Своего Дома.
— Вести, принесённые вами, чудовищны, — как можно спокойнее произнёс содрогающийся от страха быть убитым своими же «верными» владыка, — но все мы понимаем: задерживаться более нельзя. Зверей, птиц и рыб здесь практически не осталось, пришли опасные хищники, а лагерь… — Нолофинвэ на миг закрыл глаза и понял, что боится их открывать. Пришлось сделать над собой усилие и выпить ещё вина. — Лагерь мы разобьём сами. Обойдя образовавшийся на месте стройки пролом.
Опустив глаза к карте, король с замиранием сердца посмотрел на отмеченную огромным овалом полынью, шириной в полторы мили. Раскинувшаяся до горизонта бескрайняя равнина с цепью гор на границе моря оказалась коварной, и лёд проломился под начавшими строительство эльфами, обрекая на гибель в ледяной воде всех нарушивших многовековой покой белой пустыни.
— Аклариквет, — часто дыша, произнёс король, переведя взгляд на менестреля, — у тебя много работы. Иди.
Певец, покорно поклонившись, покинул совет. И вслед за ним зачем-то ушёл принц Турукано.
Король Нолофинвэ опустил голову к карте, делая вид, что изучает её, а на самом деле просто тянул время, не зная, что ещё должен сказать своим приближенным.
***
Пробираясь сквозь заснеженные тропы, не всегда успевая вовремя отвернуться от вышибающего дыхание ледяного колючего ветра, Нолдо невольно вспоминал, как страшно было ходить с песнями по улицам захваченного Альквалондэ. Тогда Аклариквету казалось, что хуже ничего быть не может, но теперь менестрель понимал, насколько сильно заблуждался. Разумеется, певец знал, с какой стороны браться за лук и умел попадать по мишеням, но был более чем уверен, что в случае нападения снежной кошки ничего не сможет сделать. Более того, Аклариквет не представлял, как донести свою песню до множества адресатов, ведь не станет же король Нолофинвэ всё оставшееся время сборов в путь посылать менестрелей к охотникам? Или станет? Ведь… Только здесь, среди скал и пещер, где в любой момент на эльфов может напасть хищник, народы двух королей действительно постоянно встречаются и помогают друг другу. Опасная граница земли вторгшихся захватчиков и истинных хозяев льдов. Место, где Нолдор ссорящихся королей доверяют друг другу. Идеальное поле для дипломатического боя.
Обучая новой песне своих братьев по музыкальному оружию, Аклариквет от души повеселился, представляя, какая будет реакция «оскорблённой невинности». И это лишь начало… Король Нолофинвэ распорядился перед отправлением в путь устроить праздник, где, разумеется, будет выступление менестрелей. Конечно, братья Аклариквета тоже проявят себя, устроив вместе с другими горняками выставку красивейших находок. Они лишь забывают главное: их причудливые кристаллы тоже сотканы из Песни Сотворения. Как и мечи и стрелы воинов. Как и лёд, из которого уже начали создавать потрясающие скульптуры, чтобы посоревноваться, чьи великолепнее.
Почему-то мысль, что соперничать не с кем, заставила Аклариквета вздохнуть. Единственный и самый важный поединок в жизни певец проиграл, даже не начав его, когда Нерданель предпочла блистательного Феанаро, а музыка…
«Музыка предпочла меня», — с грустью улыбнулся менестрель и направился в сопровождении охраны, изображающей охотников, к поставленным у ледяной скалы палаткам, делая знак, что пора начинать песню.
«Пусть эльфы, отдыхающие от борьбы с хищниками, думают, будто мы поём для себя».
Чтобы не охрипнуть на морозе, горло приходилось смазывать жиром, состав которого Митриэль рассказывать отказывалась, аргументируя тем, что пропадёт желание его использовать.
Изменив голос и спрятав лицо под капюшоном, что совершенно никого не удивляло в условиях мороза и ветра, Аклариквет начал песню, а «друзья» подхватили.
— Мы в мир фантазий погружаться любим,
А выходить не любим из него.
О власти рассуждают, как о чуде,
Блага чтоб подносили, как на блюде.
Уверены: «Взойдём на трон и будем…»
Восходят, ну и что?
Да ничего!
Двое Нолдор Финдарато, тащивших на санях тушу убитой снежной кошки, усмехнувшись, проследовали в сторону лагеря.
— Я тоже верил в превращенья эти
И королём хотел скорее стать…
Наивными порой бывают дети.
Судьба внесёт поправки в твой сюжетик.
И ничего печальней нет на свете,
Чем сбывшаяся детская мечта.
Сейчас мои деяния прекрасны,
Прекрасней, чем у многих королей,
Дороги и чисты и безопасны.
Но правлю я и понимаю ясно,
Что над любовью короли не властны,
Причём ни над чужой, ни над своей.
Я был юнцом, довольно романтичным
И к музыке любовь боготворил.
Но мой отец распорядился лично,
Чтоб вёл себя я тихо и прилично!
Судьба взглянула мне в глаза цинично:
Жена пришла, и пыл в груди остыл.
Зато не остывает славный ужин.
И праздничное ждёт нас торжество.
Где я король и неплохой к тому же,
И речь моя не мальчика, но мужа!
Но снег и без моих указов кружит.
Промчался год, и что?
Да ничего!
— Слава королю Финдарато! — хохотал «случайно проходящий мимо» эльф, поигрывая тяжёлым арбалетом.
Охотники, подданные сына Арафинвэ, занятые приготовлением пищи, очень старались сдерживать улыбки, делая вид, что не слышат или возмущаются, но Аклариквет знал: эльфы запоминают песню, услышав её лишь однажды, и не забывают уже никогда.
Очень скоро Финдарато узнает, какой он прекрасный владыка в глазах народа. «Ода» разлетится быстрее ветра, её услышат все.
И, конечно, Ириссэ тоже.
Примечание к части
Песня о Финдарато - Ария Короля из мюзикла "Золушка"
Не покориться льдам
— Я этого так не оставлю! — ударил по столу золотым кубком Финдарато, но сестра не шелохнулась, словно не было ни громких речей, ни резкого стука металла о дерево. — Почему молчишь, Артанис?
Королева-сестра, не отводя взгляда от жаркого пламени очага, чуть заметно улыбнулась.
— Что ты хочешь услышать? — думая о чём-то своём, отрешённо произнесла эльфийка.
— Сестрица, — Финдарато прищурился, — скажи, что я хороший король. Скажи, что мерзкие песенки не повлияют на мой авторитет. Ах, да, ещё то, что я самый красивый.
Артанис ласково улыбнулась пламени очага и сразу снова посерьёзнела.
— Ангарато тяжело ранен, — сказала с грустью королева, перебирая пальцами шерстяной расшитый золотыми нитями шарф. — Хорошо, что его мать не пошла в Исход и не видит сына борющимся за жизнь… Ещё один охотник повредил спину и не сможет ходить, скорее всего. Снежные кошки убили уже двадцать восемь наших подданных, из них двое детей. Вчера трое рыбаков провалились под лёд, выжил лишь один, и сейчас он совсем плох. Во время снежной бури в нашем лагере замёрзли шесть десятков эльфов. — Артанис, наконец, посмотрела на брата. — Много это или мало? Или… Допустимо?
— А сколько родилось детей за время Исхода? — не зная, что ответить, спросил Финдарато.
— Не больше двух сотен, — вздохнула дочь Арафинвэ. — Помнишь, как мы радовались первому появившемуся на свет ребёнку?
— Да, — почему-то занервничал король, — и подарили его родителям золото.
— А знает ли воспетый менестрелем дядюшки владыка, — хитро прищурилась Артанис, уставившись прямо в глаза брату, — какие потери несёт Второй Дом, собратья убийц нашей родни?
— Сестра, не надо.
— Надо, братец. Мы никогда не подчинимся тем, кто убивал Тэлери или прикрывал и оправдывал их убийц, а теперь, братец, эти эльфы пытаются смеяться над нами. Мы идём в Эндорэ к свободе, а не бежим от справедливого суда. И ты, король Финдарато, соберёшь совет, и скажешь об этом приближённым. А потом выступишь перед народом. Нолдор Второго Дома точно такие же братоубийцы, как и Феанаро, только ещё и ненадёжные союзники, поэтому нолдоран Куруфинвэ не взял их на войну. Знал, что предадут.
Сын Арафинвэ побледнел. Он не представлял, как будет всё это говорить.
— Ах, да, — снова уставилась на огонь Артанис, — Второй Дом несёт значительно бо́льшие потери, чем мы.
***
Ледяная вода сомкнулась над головой, тело мгновенно занемело, но желание жить заставляло бороться до конца. Руки схватились за край белой обжигающе-холодной глыбы со стёсанным верхом, эльф подтянулся, выбираясь из гибельной чёрной бездны, но, стоило опереться грудью, льдина, расколовшаяся на слишком маленькие куски, перевернулась, вновь топя в море замерзающего Нолдо.
Снова и снова хватаясь за ранящий даже сквозь промокшие перчатки лёд, Финдекано попытался дотянуться до соседней глыбы, казавшейся совсем близко. Выбраться! Выбраться живым! Только это сейчас важно.
Чьи-то руки судорожно схватили за плечо, потянули на дно. Сын Нолофинвэ, чувствуя, что воздух заканчивается, а потяжелевшая одежда вот-вот утопит, оттолкнул собрата, снова вцепился в лёд, подтянулся, и вновь оказался под водой.
Что-то резануло по спине, неведомая сила потащила на спасительный воздух, и, оказавшись на надёжной мощной льдине, Финдекано закашлялся, сотрясаясь всем телом от холода. Оторвав от одежды своего лидера крюк для подъёма по скале, собратья бросились помогать принцу, протягивая ему крепкое вино и укрывая одеялами.
— Несите Нолофинвиона на большую льдину! Разжигайте костёр! — услышал Финдекано голос своего помощника. — Всех, кого вытащили, к огню!
«Один из участков моста раскололся под тяжестью нашего груза, — стуча от холода зубами, судорожно соображал Финдекано. — Сколько моих воинов утонули? Какие вещи потеряны? Как продвигаться дальше? Откуда брать столько льда для восстановления моста?!»
— Пей, командир, — сказал над ухом соратник, протягивая флягу, но руки сына Нолофинвэ дрожали слишком сильно, друзьям пришлось помогать отхлебнуть.
«Я должен выжить, должен дойти, — повторял про себя Финдекано, отпивая согревающий напиток и кутаясь в меха, — я не имею права так глупо погибнуть! Я не покорюсь тебе, Хэлкараксэ!»
***
— Это не просто девочка, — с гордостью заявила Эленнис Квеннару, подводя к нему ребёнка, — это моя воспитанница. Я хочу, чтобы ты обучил её грамоте.
Летописец с грустью и надеждой, что, даже отморозивший пальцы, кому-то ещё нужен, посмотрел на жену принца Турукано и малышку с ярко-синими глазами. В них не лучилось сияние Древ Валар, не было чарующего света, блестели лишь крошечные искорки, как отражение звёзд в снежинках. Этот ребёнок родился во льдах.
— Смотри, господин Квеннар, — кроха с гордостью стянула меховую шапку, демонстрируя собранные в причудливую причёску волосы цвета тёмного золота. — Эленвэ приказала своей служанке сделать меня красивой.
— Ты потрясающе красива, юная дева, — улыбнулся летописец.
— Юную деву зовут Эльдалотэ, — торжествующе заявила супруга принца. — И ты, прославленный книжник, сделаешь красавицу умной. Я в долгу не останусь.
— Эльдалотэ станет мудрейшей прекраснейшей леди, — воодушевился Квеннар и обратился к ученику. — А ты, умник, оторвись от стихов, дай юной деве перо и бумагу и объясни, как всем этим пользоваться.
Эленнис с довольной улыбкой накинула капюшон. Одно важное дело сделано, теперь на очереди другое: муж совсем пал духом, надо его взбодрить.
***
Глаза эльфийки были полны скорби и отчаяния, в них читалось обвинение и боль.
— Ты ещё не сказала детям? — осторожно спросил Аклариквет, стараясь ничем не задеть сестру.
— Нет, сами всё поймут. Они более чуткие, чем ты. Странно, что вообще поинтересовался, как у меня дела, братец-мотылёк.
— Что я могу для тебя сделать?
— Верни мне мужа. Что, не можешь? Зачем тогда спрашивал? Или ты думал, что твоё появление избавит меня от желания броситься в море?
Аклариквет поджал губы, а несчастная женщина продолжала нападать:
— Ты всё равно пойдёшь на праздник и будешь там развлекать толпу, даже если я утоплюсь! Хотя, чего веселиться? Мы выходим в путь вслепую. Дорогу выстроили далеко, но лагеря нет, только полынья шириной в милю! Где мы будем прятаться от мороза?! Твой король испугался хищников и решил покинуть надёжную стоянку! И ты его поддерживаешь! А у остальных нет выбора, и мы пойдём на верную смерть! Знаешь, брат, что ты можешь сделать для меня? Помоги мне вернуться домой!
Аклариквет опешил. Конечно, об этом не было заявлено открыто, но после участившихся «походов за дровами» в начале пути через льды, король Нолофинвэ организовал «крайнюю линию стражи», которая, разумеется, защищала от опасностей со стороны Валинора. Мало ли, что за твари оттуда полезут?
— Пути назад нет, ты знаешь, — потупился Аклариквет. — И знаешь, что мне жаль, что ты овдовела. Зачем обвиняешь и требуешь невозможного?
Брат и сестра посмотрели в глаза друг друга.
— Иди к своему королю, — хмыкнула эльфийка, — а я хочу побыть одна. Уходя, закрой плотнее дверь — ветер сегодня влажный.
Выйдя на улицу, Аклариквет тяжело вздохнул. С сестрой его не связывали тёплые семейные узы, но, несмотря ни на что, сердце ныло от понимания собственной беспомощности перед горем этой и многих-многих других женщин, потерявших мужей по пути к счастливой жизни.
О равноправном союзе
Уставший надеяться на то, что толщина льда измерена верно, и по указанному маршруту действительно везде под снегом есть земля, следовательно, дорога безопасна, Нолофинвэ поднял глаза от карт. Ощущая странную тревогу, он посмотрел на Артанис, горделиво вошедшую в обустроенную под зал совета пещеру.
— Ты не появишься на затеянном тобой празднике, дядя? — вопрос прозвучал бессильной насмешкой слабой стороны.
Возомнившую себя королевой Нэрвен сопровождал Айканаро и шестеро воинов. Смотря на молодого эльфа, втородомовский владыка невольно вспоминал, как этот золотоволосый кудрявый Нолдо, будучи совсем ребёнком, заигрался с юным Турукано в садах Арафинвэ, поджёг розовый куст и попытался свалить вину на кузена.
Почему-то Нолофинвэ казалось, что ситуация грозит повториться, только несколько иначе — на этот раз обвинять попытаются его самого.
— Будешь ли ты моей королевой на празднике в честь начала нового пути? — галантно предложил втородомовский владыка Артанис. — Насколько мне известно, ты не замужем и не обещана, поэтому никто не останется оскорблённым. В весёлой обстановке гуляний по-семейному обсудим все накопившиеся вопросы, не так ли, дочь моего брата?
Посмотрев в серые проницательные глаза дяди, в которых слишком отчётливо читалась безнадёжная затаённая агрессия загнанного зверя, Артанис согласно кивнула: Нолофинвэ для неё не преграда, он слишком напуган, а значит, будет ошибаться.
— Мои верные обо всём позаботятся, — улыбнулся король, — а пока отдохните с дороги, согрейтесь.
— Благодарю, — Артанис подошла к столу и взглянула на карты. — Это путь, по которому мы пойдём?
— Да, — Нолофинвэ убрал несколько листов в ящик. — Мы пойдём. Но как именно выстроятся отношения между подданными двух… трёх владык, решать нам двоим.
Изучающе взглянув на дядю, Нэрвен кивнула и крайне загадочно улыбнулась.
— Да, двоим.
«Или мне одной».
***
Нолофинвэ умел быть галантным кавалером, если хотел произвести впечатление на женщину, и, проходя с дядей мимо рядов ледяных скульптур, оставляя символические шёлковые цветы около тех изваяний, что наиболее впечатлили, Артанис ловила себя на мысли: Анайрэ много потеряла, оставшись в Валиноре. Раньше обходительность со стороны мужчин вызывала только отторжение — Нэрвен казалось, что каждый только и мечтает лишить её свободы, сделать игрушкой и вместилищем для ненужных наследников, которые позже станут обузой и соперниками для столь рьяно жаждавшего их отца. Теперь же изменилось слишком многое, и третьедомовская леди поняла — Эльдиэ для Эльда далеко не всегда лишь жена и пчелиная царица. Порой можно стать соперницей, препятствием на пути к абсолютной власти.
Такое осознание грело и раззадоривало лучше самого крепкого вина.
— Здесь, моя королева, — Нолофинвэ плавно указал рукой в белоснежной кожаной перчатке с меховой оторочкой на ажурную прозрачную крепостную стену, за которой возвели тончайшей работы дворец, а на балконах разместили крохотные фигурки, — ты можешь видеть один из многочисленных замков твоего деда Ингвэ. А это, — ладонь переместилась, — думаю, не нужно объяснять, свадьба нолдорана Финвэ и прекрасной Индис. Здесь скульпторы изобразили моё рождение. Видишь, королева моего праздника, какие счастливые улыбки на лицах правящей четы? Далее — сцена моей свадьбы с Анайрэ. Скульптор не смог воссоздать красоту моей дражайшей супруги в полной мере, увы. А это… — король почти не изменился в лице, — рождение моего первенца.
— Мастера изобразили только счастливые мгновения твоей жизни, король праздника? — съязвила Артанис, но дядя словно не услышал её.
— А вот — венец выставки! — провозгласил втородомовский владыка. — Преклоняюсь пред гением творцов! Королева моего праздника, перед тобой Древа Валар.
Дочь Арафинвэ давно заметила подсвеченную композицию и хотела скорее подойти ближе.
Высотой в два эльфийских роста, ледяные древа сияли множеством огоньков и были миниатюрной, детально воссозданной копией Телпериона и Лаурелин.
— Все наши трагедии ничто в сравнении с их гибелью, — прочитал надпись под скульптурой Нолофинвэ. — Воистину так.
— Мой праздничный король бесконечно мудр, — фальшиво улыбнулась Артанис, даже не скрывая насмешки.
Владыка, проигнорировав колкость, посмотрел на сцену, где уже пели дуэтом менестрели. Что-то печальное про любовь.
— Скоро начнется самое интересное, — до крайности галантно и вежливо произнёс Нолофинвэ, приглашая племянницу к трибуне.
Артанис понимала, что будет подвох, поэтому заранее подготовилась к худшему, пытаясь понять, как лучше: нападать или защищаться.
С возвышения полилась весёлая сбивчивая мелодия, торжественная и насмешливая одновременно.
Облачённый в зелёно-золотое одеяние, в ярко-жёлтом парике вышел на сцену Аклариквет, а вокруг него столпились восхищённые черноволосые Нолдор в синем со звёздами.
— Как нам быть дальше, о, владыка Финдарато? — вопрошали «подданные». — Ты мудр и прекрасен! Поведай же! Как нам строить дороги? Как избавиться от хищников? Как остановить снегопады?
Охая и отмахиваясь, «Финдарато» произнёс:
— Столько вопросов! Они не дают мне двигаться вперёд… Я просто размышляю…
Кто я такой?
Балбес, что день-деньской без оснований мнит себя творцом великих дел,
И так поёт, не слыша нот, что лучше б уж не пел!
Во сне по-львиному храбрый, но скромный наяву!
Вечно в сомнениях я живу…
Вот кто я!
«Подданные» начали славить владыку, постепенно переодеваясь в зелёное и натягивая жёлтые парики:
— Его высочество Финдарато Инголдо!
Убийца драконов, огров и грифонов, гроза упырей и горгулий, и прочей дряни!
Слабых защитник, силач и романтик!
Во сне по-львиному храбрый, но скромный наяву!
«Финдарато» вздохнул в ответ:
— Вечно в сомнениях я живу.
На что «подданные» крикнули:
— Ура! Гордый, храбрый!
«Финдарато» начал протестовать:
— Прекратите!
— …и удалый!
— Ребят, я же просил вас!
— Каждый хочет быть похожим на него!
— Не надо хвалить меня! — взмолился «Финдарато», но «подданные» не унимались:
— А стесняться толку мало!
Скоро ему быть королём!
Вновь мы споём, как же прекрасен он!
— Кто я такой? — снова загрустил «владыка».
— Его высочество Финдарато Инголдо! — напомнил хор.
— Балбес, что день-деньской… — чуть не плакал «король».
— Огров и грифонов!
— Без оснований мнит себя творцом великих дел…
— И прочей дряни! — восхищённо поддакнули «подданные».
— И так поёт, не слыша нот, что лучше б уж не пел!
Во сне по-львиному храбрый, но скромный наяву…
Вечно в сомнениях я живу…
Вот кто я…
— И о том, как он прекрасен, мы расскажем, не тая!
Музыка прервалась торжественным аккордом, артисты поклонились, и раздались бурные овации, но Артанис было совершенно не до смеха.
— Твой ход, королева моего праздника, — услышала сестра Финдарато голос дяди, — или сдаёшься на милость победителя?
— Я не отвечаю подлостью на подлость, — с гордостью заявила дочь Арафинвэ, спешно покидая трибуну, понимая, что ответить ей нечем, но перед уходящей королевой встал Глорфиндел. Один. Не обращая внимания на её вооружённую охрану, тут же возникшую рядом.
— На нашем празднике начинается состязание бойцов, — с радостью заявил военачальник короля, — но всех своих воинов я знаю слишком хорошо, поэтому соревноваться с ними для меня нечестно. Я бы вызвал на бой Муж-Деву, но это подло, поэтому выход твой, Злое Пламя короля Финдарато. Выбирай оружие.
Айканаро усмехнулся и взялся за меч:
— Хорошо, посмотрим, чья сталь более морозостойкая.
— Даже не думай! — шикнула Артанис, не желая проиграть ещё и это сражение. — Мы должны возвращаться. Я более не имею желания продолжать общение с дядей и его прихлебателями!
— Не стоит меня провоцировать, принцесса, — засмеялся Глорфиндел, не прикасаясь к рукояти клинка. — Я не дерусь с женщинами, даже в ответ на их побои. Однако противника себе я выбрал, и не отпущу вас, пока не скрещу оружие с Айканаро.
— Злое Пламя, говоришь, — прищурился кузен Финдарато. — Хорошо. Тогда я буду сражаться мечом и факелом.
Военачальник Нолофинвэ расхохотался, обнажая клинок.
— Мой ледяной щит погасит любой огонёк! — обрадовался золотоволосый Нолдо, что его вызов принят. — Чего же мы ждём? Ристалище пустует, публика скучает!
Артанис не знала, как поступить.
— Пусть воины меряются силой, — возник рядом король Нолофинвэ. — А мы с тобой, королева моего праздника, обсудим наши дела. Поддерживая аплодисментами бойцов, разумеется. Иначе выходит, ты зря покидала свой уютный безопасный лагерь, который бдительно защищает мой народ.
Помолчав немного, сестра Финдарато согласилась.
***
Два воина с горящими азартом глазами встали напротив друг друга, сжимая в руках оружие.
— Не имеет значения, кто из них победит, не так ли? — Нолофинвэ подал племяннице дымящийся бокал из толстого стекла и указал на небольшой стол с угощениями. — И дело не в том, что я уверен в успехе.
Артанис молчала и не прикасалась к вину.
Взгляды соперников встретились, мечи одновременно устремились навстречу друг другу, факел и ледяной щит разминулись в полёте, два эльфа легко уклонились от ударов, снова расходясь на позиции.
— Да, — согласилась, наконец, дочь Арафинвэ, — действительно, не имеет значения. Это ведь всего лишь игра.
— Зато наш вопрос по-настоящему серьёзен, — лицо Нолофинвэ перестало выражать что-либо конкретное. — Я посылал разведку, для меня составили карты. Наш путь, Артанис, лежит через ледяную пустыню, а потом — поворот на север. Понимаешь, королева, далеко на север. Мы не знаем, что там, можем лишь предполагать. Разное. Ты, Артанис, и твой глупый брат — дети моего брата, и я люблю вас. Но знай, дева, я не позволю использовать плоды трудов моего народа, не работая с нами наравне.
— Ты бросишь среди льдов свою семью? — усмехнулась дочь Арафинвэ, и король Нолдор поджал губы.
Факел скользнул совсем близко к лицу Глорфиндела, ледяной щит принял удар клинка, полетели осколки. Со смехом парируя выпад противника, воин Нолофинвэ развернулся, подбросил щит, скинул меховую накидку и швырнул в лицо Айканаро, моментально погасив пламя. Бесполезный теперь факел пришлось отбросить, выругавшись с бессильной злостью.
— Твой кузен совсем ребёнок, — снисходительно улыбнулся Нолофинвэ, — и я не о возрасте.
— Мы все ведём себя, как дети, — с гордостью ответила Артанис. — Но ты, дядя, превзошёл в этом любого из нас.
— Поэтому я и король. Превосхожу всех и каждого.
Ледяной щит выстрелил в глаза противника острым крошевом, клинки с лязгом столкнулись, сталь заскрежетала. Айканаро ловко ушёл от удара краем щита в лицо, клинки снова сшиблись, Глорфиндел с разворота замахнулся левой рукой, но в последний момент сменил направление удара, поднырнул под клинок и пинком повалил противника на снег. Меч Айканаро отлетел в сторону.
— Я подожду, когда ты встанешь, — рассмеялся воин короля Нолофинвэ. — Ты мне нравишься, хочу продолжить бой.
— Зато я не хочу! — поднялась с места Артанис. — Айканаро! Ты должен сопроводить меня до дома.
Посмотрев на дядю, дочь Арафинвэ заявила:
— Я хотела предложить равноправный для обоих владык союз, но без взаимного уважения договор невозможен!
— Невозможен, — согласился Нолофинвэ, поднимая дымящийся бокал, — но я не стану требовать от племянника объяснений и извинений. Мы все ошибаемся, а Хэлкараксэ этого не прощает. Понимаю, удобно идти, прячась за спинами родни…
— Это ложь! — вспылила Артанис. — Мой народ — не тру́сы!
— Конечно, нет. Поэтому мы объединимся. И будем помогать друг другу. А если твой брат, Нэрвен, продолжит использовать труды моих верных, своё честное славное имя может забыть.
Глорфиндел, понимая, что бой придётся закончить, отбросил щит и подал Айканаро руку.
— Больше не выходи против меня с факелом, — снисходительно сказал воин, загоняя клинок в ножны. — Я не боюсь огня.
Примечание к части
Песня о Финдарато — "Кто я такой?" из мюзикла "Золушка"
Разные виды жемчуга
Лес шумел кронами высоких деревьев, сбрасывая на путников мелкие белые шишечки и мясистые лиловые листья-капли. Где-то наверху перекликались птицы, издалека доносились мелодичные трели.
Амдир, чувствуя лопающиеся под ногами сочные листочки, вспоминал, как, будучи ребёнком, любил высасывать из них горьковато-сладкий сок. От него возникало ощущение жжения во рту, и почему-то это казалось безумно забавным.
С тех пор изменилось слишком многое… Здесь, на берегу узкой медленной реки, сливающейся с другой, полноводной и величественной, когда-то был дом Амдира, где он родился и вырос, а потом пришла война, и, лишившись всего, зато обретя боевую славу, воин переселился в безопасный Дориат.
А есть ли смысл в жизни под Завесой Мелиан теперь? Орков больше не встретить, волколаков тоже, летучие твари не охотятся на эльфов, к тому же их очень мало. Зачем прятаться теперь? Думая об этом, Амдир, отправив половину своих воинов обратно в королевство Тингола, поручив передать владыке, что остальные бойцы живы и прибудут после более тщательной разведки, принял решение поискать города наугрим. Конечно, собратья по оружию давно мертвы, но живут их потомки, и было бы очень интересно посмотреть, что они из себя представляют.
***
— Это жемчуг из морских глубин, — печально улыбнулся Келеборн, рассматривая лежащие в ладони крупные бусины, — из глубочайших расщелин, куда только способны доплыть хищные рыбы. Они съедают моллюсков вместе с их раковинами, и, если повезёт, после рыбалки станешь не только сытым, но и обладателем сокровища. А такой жемчуг, — пальцы тронули бусины мельче, идеально круглые, — можно выловить сетями. Или своей рукой, если прекрасно ныряешь.
Вернув сокровища хозяину, Келеборн перевел взгляд на горсть украшений.
— А речной жемчуг мы, похоже, недооценивали. Ваши мастера делают из него потрясающие колье.
Ощущение, что Новэ опять в чём-то подозревает непрошеных гостей, неприятно давило на виски. Может быть, это просто страх быть разоблачённым, и на самом деле всё в порядке, но… Зачем тогда Корабел проверяет, разбирается ли «наследник Ольвэ» в разновидностях жемчуга? Ещё бы подделку подсунул…
Не успел самозванец об этом подумать, жена Новэ, неумело скрывая подозрительность во взгляде, поднесла бусы из искусственно выращенных «слёз моллюсков».
И весь этот спектакль преподносился, как выбор даров для Элу Тингола в знак признания его покровительства над народом Бритомбара и Эглареста.
— Необязательно быть принцем Тэлери, — скривился наблюдавший за происходящим Линдиро, — чтобы догадаться: королю надо дарить редкий глубоководный жемчуг, желательно, цветной.
Новэ, его супруга и двое старших сыновей разом посмотрели на воина-нолдо с крайним изумлением.
— У берегов Валинора встречается цветной жемчуг, — осторожно пояснил Келеборн. — Очень редко.
— Жемчуг должен быть только белым! — со знанием дела заявил Новэ.
Линдиро, сидя за столом в доме Корабела, чувствовал себя очень странно. Этот Келеборн, которого сын Асталиона помнил, как одного из нескольких Тэлери, отрекшихся от Валар, не принимавших участия в мятеже и избежавших казни, а ещё им повезло не оказаться на корабле Нельяфинвэ, поэтому удалось благополучно добраться до Средиземья.
И теперь один из них, считавшийся погибшим в лесу, заявляет, будто «Феанаро бы не стал казнить сына Ольвэ, вы должны это понимать, ваш владыка не был безумным тираном». Действительно, что мешало Вольвиону, однажды подставившему вместо себя под меч Нолдор собрата, сделать это снова?
«Вам ведь выгодно иметь при дворе Эльвэ своего единомышленника? — задал вопрос тот, кто назвался Вольвионом. — Единомышленника-Тэлеро, который не выдаст вашу тайну, если вы не выдадите его? Только представьте, что будет, если Эльвэ узнает о судьбе своей племянницы».
Братоубийство, грязная борьба за власть, предательство и ложь всё сильнее оплетали липкими удушающими сетями светлую память о прошлом, убивая надежду на будущее, уродуя благую цель — избавить Арду от зла, воплотившегося в Вала Мелькоре, и Линдиро чувствовал отчаяние. В душе нарастал протест против всего происходящего, участвовать в этом копошении в грязи больше не было ни сил, ни желания.
— Я с радостью помогу братьям договориться с владыками Дориата, — воодушевлённо говорил Келеборн, испытующе сверля глазами Линдиро, — ведь все мы понимаем: пока в Средиземье существует Моргот, леса в любой момент снова могут стать опасными.
— Это не понимает только Элу! — вскипел вдруг Новэ. — Спрятался за чарами жены и горя не знает!
Ситуация снова накалилась, Линдиро с раздражением посмотрел на Келеборна, и тот на миг растерялся. Ни разу в жизни самозванец не видел, чтобы его принц улаживал конфликт, находя правильные слова для оппонента. Обычно находить слова приходилось остальным, а Вольвион либо многозначительно молчал с умным, но кислым видом, либо говорил о себе, какой он всеми обиженный. И ведь срабатывало!
И тут Келеборна осенило.
— Владыка Дориата вовсе не потерявший совесть король защищённых счастливых земель, веками не знающих горя, забывших, что такое слёзы, — с состраданием произнёс самозванец. — Элу скорбит о погибшем друге Денеторе, складывает песни в его честь, оплакивает его смерть. Лишившийся рассудка брат Тингола бежал в леса, и, как ни умолял его владыка вернуться, всё бессмысленно. Лутиэн, дочь Элу, непокорна и своенравна, что бесконечно печалит отца…
— Я не отвергаю наш договор, — смягчился Новэ, подзывая маленькую дочку и сажая на руки. — Ты ведь будешь послушной, правда? Не разочаруешь отца?
Девочка завертела головой и осторожно потянула кончик серебряной цепочки с кулоном-звездой в обрамлении яркой молодой бирюзы, лежавшей в общей горсти.
— Вырастешь, подарю, — улыбнулась супруга Корабела. — На свадьбу.
Келеборн снова переглянулся с Линдиро. Нолдо и Тэлеро уже сказали друг другу всё, что хотели, но по-прежнему не чувствовали разговор оконченным. Оба понимали — армия нужна, но знали также — Тингол её не предоставит. Конечно, стоит попытаться… Ведь теперь даже Новэ Корабел не сможет единолично принять решение об отправке воинов на север, а мнение Элу известно.
«Всё было зря, — обречённо подумал Линдиро, планируя на следующий день покинуть Бритомбар. — Наверно, пора вернуться к Феанорингам».
***
— Я ещё так умею! — со злым азартным смехом выкрикнул Сулион, делая в воздухе сальто и стреляя в момент переворота из лука, попадая чётко в центр мишени.
Двое эльфов из Бритомбара, очень похожих внешне на Корабела, снисходительно улыбались, наблюдая за юношей, годящимся им в сыновья.
Линдиро не хотел прерывать игру юного соратника, но и задерживаться на побережье больше не было желания.
Рядом возник сам Новэ и с подозрением посмотрел на Нолдо.
— Твой подмастерье стреляет лучше моих сыновей! — прищурился Кирдан. — По крайней мере, этих двоих. Позову, пожалуй, младших. Они шустрее.
По самым скромным подсчётам Линдиро, у Новэ было восемь сыновей и двенадцать дочерей, что казалось Нолдо чем-то невероятным.
— Я стану великим лучником! — заявил вдруг Сулион, стреляя в прыжке. — И меня пригласят в Дориат на состязание! Я мечтаю однажды увидеть тайное королевство!
— Мечты сбываются, — заулыбался Новэ.
— Да, — мрачно отозвался Линдиро. — Господин Новэ, ты уже придумал проект корабля для плавания через море?
— У меня бессчётное множество проектов. А почему тебя это заботит?
Сын Асталиона вдруг понял, что не знает, зачем спросил. Ему просто почему-то очень сильно захотелось вернуться домой.
Безнадёжное всесильное чувство
Крупные яркие звёзды мерцали на чёрно-синем бездонном небе, отражались в журчащей серебрящейся искрами воде ручьёв, речушек и тонких, струящихся среди камней водопадов. Волшебно-красивые багровые кисти свисали с ветвей блистающей росой и мягкой бахромой, лиловая трава шёлком ласкала босые ноги.
— Я хочу танцевать под музыку полёта птиц! — смеясь, но не беззаботно, а требовательно, с приказом в голосе, воскликнула Лутиэн. — Я представляю себя соколицей с чёрными перьями, острыми, словно кинжалы! Сбрасывая их метательными ножами в тварей с севера, я бы спасала жизни эльфов, и слышала бы детский смех, а не рыдания!
Лёгкое синее искрящееся звёздами платье Лутиэн кружилось в такт её завораживающим движениям, прозрачная шаль взлетала и опускалась, чёрные волосы струились по спине, падали на грудь, соскальзывали по плечам.
И, теряя от нахлынувших чувств рассудок, Даэрон умирал от любви. Не ощущая тела, уже не понимая, сидит он, стоит или лежит, менестрель видел звёздную бездну, падал в неё и любовался своей обречённостью, своим проклятьем, воплотившимся в неописуемой красоты деве.
— Лутиэн, — выдохнул Даэрон, и тонкие руки ласково провели по его щекам.
Бездонные, затягивающие воронкой синие глаза пронзили взглядом, проникая в самые дальние уголки сознания, беспощадно уничтожая любые преграды, выстраиваемые разумом.
— Лутиэн…
Ладонь менестреля отчаянно сжала хрупкие пальцы девы, но они слишком легко выскользнули, оставив лишь страх, что больше никогда не удастся прикоснуться…
— Я хочу танцевать, — пропела Лутиэн, и Даэрон очнулся. — Танец свободы. Танец полёта сокола. Где твоя арфа, певец? Играй и пой! Этот мир создан для нас! Украсим же его!
Непослушными руками пытаясь взять инструмент, Даэрон обречённо понимал, что его музыка снова окажется не такой, как нужно, но опять надеялся на похвалу, и что на этот раз всё будет иначе. Конечно, ни один менестрель не сможет сыграть ничего даже отдалённо столь же прекрасного, как Песнь Творения, мелодии которой непрерывно звучат в душах Айнур, но как жить без надежды?
— Я пел о Валар и пел о героях… — выдохнул Даэрон с замиранием сердца. — О звоне клинков и кровавых битвах…
Покуда сокол мой был со мною,
Мне клёкот его заменял молитву,
Но вот уже год, как он улетел —
Его унесла колдовская метель.
Милого друга похитила вьюга,
Пришедшая из далёких земель.
И сам не свой я с этих пор,
И плачут, плачут в небе чайки…
В тумане различит мой взор
Лишь очи цвета горечавки.
Ах, видеть бы мне глазами сокола!
В воздух бы мне на крыльях сокола!
В той чужой соколиной стране,
Да не во сне, а где-то около…
Стань моей душою, птица,
Дай на время ветер в крылья,
Каждую ночь полёт мне снится,
Холодные фьорды, миля за милей…
Лутиэн кружилась, платье и шаль, сверкая звёздами, взлетали над травой, соединялись в танце с брызгами водопадов, вращались, парили, лишали ощущения опоры, бросая в искрящуюся невесомость, откуда нет, не может быть… И не надо спасения.
Песню уносил на своих невидимых крылах ветер, птицы вторили звучанию арфы, и охраняющие вновь ставшие безопасными границы Дориата эльфы невольно улыбались, в глубине души сочувствуя безнадежно влюблённому менестрелю.
Шёлком — твои рукава, королевна,
Белым вереском — вышиты горы,
Знаю, что там никогда я не был,
А если и был, то себе на горе.
Мне бы вспомнить, что случилось
Не с тобой и не сомною,
Я мечусь, как палый лист,
И нет моей душе покоя…
Белег опустил голову. Зачем он снова оказался так близко к любимым местам для прогулок Лутиэн? Его ведь никто сюда не посылал… Зачем снова тайком смотрел на её танец, который всегда существует отдельно от музыки, льющейся со струн арфы Даэрона? Зачем думал о том, что в движениях принцессы и песне менестреля нет единения и гармонии? Для чего размышлял о «рядом, но не вместе»? Ведь даже если безнадежной любви музыканта не суждено сбыться, это нисколько не прибавляет шансов на счастье для простого воина…
Просыпайся, королевна,
Надевай-ка оперенье,
Полетим с тобой в ненастье —
Тонок лёд твоих запястий.
Шёлком — твои рукава, королевна,
Ясным золотом — вышиты перья.
Я смеюсь и взмываю в небо,
Я и сам в себя не верю.
Подойди ко мне поближе,
Дай коснуться оперенья,
Каждую ночь я горы вижу,
Каждое утро теряю зренье.
Шёлком — твои рукава, королевна,
Ясным месяцем — вышито небо,
Унеси и меня, ветер северный,
В те края, где боль и небыль…
Спустив стрелу и спрыгнув с дерева, чтобы взять убитую дичь, Маблунг невольно вслушивался в далёкое пение и, как наяву, видел странную эльфийку с ребёнком на руках.
«Меч из пламени позовёт… Ты мог бы служить ему долго…»
Взгляд невольно устремлялся на север, куда звал на помощь в защите границ посланник Феанорингов, и принц Келеборн поддерживал инициативу отправить часть войск ближе к землям Моргота, но владыка Тингол оставался непреклонен, требуя тщательнее следить за его вассалами, уверяя, что враг свободных народов повержен и не высунется больше из своей крепости, к тому же снегом править может хотеть только дурак, поэтому захватывать страну Моргота смысла нет, а воевать без возможности получения последующей выгоды — тем более.
Как больно знать, что все случилось
Не с тобой и не со мною,
Время не остановилось,
Чтоб взглянуть в окно резное.
О тебе, моя радость, я мечтал ночами,
Но ты печали плащом одета,
Я, конечно, ещё спою на прощанье,
Но покину твой дом,
Но покину твой дом, но покину твой дом
Вновь лишённый света…
— Ты никогда не споёшь то, что я хочу услышать, — вздохнула Лутиэн, опускаясь рядом с Даэроном на траву. — Не сможешь, потому что я мечтаю о свободе, а ты… Ты не знаешь, что это такое, и не хочешь узнать. Мне жаль. Правда.
Менестрель продолжал перебирать струны, вновь чувствуя себя раздавленным. Но вдруг лёгкие ладони коснулись щёк, алые, идеально очерченные губы девы мягко прижались к губам Даэрона, и душа покинула тело. Осталось только безнадежное всесильное чувство.
Примечание к части
Песня "Королевна" гр.Мельница
Поймите меня правильно
— Мы на верном пути, братья! — рассмеялся Амдир, увидев знакомый орнамент на скале среди леса.
Различить тайные знаки мог лишь посвящённый, и следовавшие за своим командиром эльфы, слишком молодые, чтобы помнить условные обозначения наугрим, лишь удивлённо переглянулись. В свете звёзд каменные выступы искрились белым и оранжевым, и блеск распределялся неравномерно, образуя похожие на волны полосы.
— Видите, узор? — с гордостью произнёс Амдир, указывая рукой в сторону скалы. — Это для меня делали. Символом моей семьи когда-то была речная волна. А вход, замаскированный под обычный камень, открывает путь в подземный город. Его называли Белый Дворец. Если в нём ещё живут наугрим, они будут рады узнать, что снова можно без страха выходить на поверхность.
Несколько раз приложив ладонь к камню в разных местах и произнеся непонятный бессмысленный набор звуков, Амдир толкнул скалу. Открывшийся проход оказался низковат, зато достаточно широк, чтобы войти втроём.
— На всякий случай, держите луки наготове, — беззаботно улыбнулся командир, уходя во тьму подземелья, — здесь водятся пещерные тролли. Наугрим любят хвастаться успехами охоты на них, но вам я советую забыть о подвигах, которые воспевают в легендах, и в случае опасности убивать этих тварей любым способом, красивым и некрасивым. Наши головы не такие крепкие, как у наугрим.
Согласно кивнув, эльфы вошли в подземный ход, запалив факелы, и скала позади задвинулась сама собой, закрыв чужакам путь к Белому Дворцу.
***
Растущий быстрее молодых саженцев город Феанарион раскрыл ворота перед вернувшимся после длительного отсутствия Линдиро и его старыми и новыми друзьями. Внешние стены уже достроили, над ними возвышались башни со смотровыми площадками и бойницами, на которых ещё кипела работа. Юный Сулион не находил слов, чтобы описать свои эмоции, и способен был лишь по-своему произносить название города — Фаэнор.
Линдиро не хотел возвращаться к тем, за кем с верой и огнём в глазах шёл в бой его отец и младший брат, не только из-за того, что не нашёл армию для продолжения войны, а потому, что кроме него, больше никто этого не делал. Однако судьба сама привела Нолдо к собратьям, вручив письмо.
И теперь, оказавшись в городе, который должен был стать для него новым домом, Линдиро четко понимал: лучше быть бродягой, чем жить здесь.
Сын Асталиона равнодушно смотрел на подбежавшего к нему Куруфинвэ-младшего, растерявшего в одно мгновение всю свою царственность и скрытую вуалью любезности надменность, выхватившего, забыв о манерах, письмо, оттолкнувшего даже своего любимого брата.
Потом рядом появился ещё один брат попавшего в беду короля, считавшийся здесь наместником… И, встретившись взглядом со своим четвёртым по счёту владыкой, Линдиро вдруг понял, что сказать ему нечего. Возможно, впервые в жизни. Нолдо просто стоял и смотрел. Очень-очень долго и внимательно. На Канафинвэ. Усталого и осунувшегося, словно измотанного тяжёлой работой или ранами. Обессиленного, исхудавшего…
Эльфы поняли друг друга без слов.
— Ты хочешь остаться здесь, Сулион? — с надеждой на ответ «нет» спросил Линдиро.
— Конечно! — обрадовался юный Авари. — Фаэнор — потрясающий город! Он прекрасен!
— Мы поможем со стройкой, — вздохнул сын Асталиона, продолжая смотреть на своего владыку. — Я готов обучать юных воинов, пока возводят укрепления. Но потом уйду.
— Тогда уйду и я, — немного разочарованно, но твёрдо заявил Сулион. — Я обещал служить тебе.
— Не стану вас удерживать, — окончательно поник Канафинвэ и ушёл, больше не говоря ни слова.
Городские ворота бесшумно закрылись. Эльфы продолжили оставленные дела, и только Куруфинвэ стоял, словно окаменевший, читал письмо и плакал.
***
— Тьелпе жив, — прошептал Куруфинвэ, теряя равновесие. — Тьелко… Я… Я не думал, что будет так тяжело…
— Пойдём, Курво, — Туркафинвэ поддержал брата под руку. — Дай мне письмо.
— Нет! — трясущиеся руки Нолдо прижали свиток к груди.
— Пойдём, выпьем, расскажешь, что там.
— Тьелпе… — Феаноринг зажмурился, слёзы с новой силой покатились по щекам. — Ты жив, сынок… Жив… Я уже не верил… Нет, я всё равно знал, что ещё увижу тебя…
Куруфинвэ побледнел, с трудом держась на ногах. Тьелко слегка встряхнул брата.
— Кто написал письмо?
— Тьелпе… Сам…
Линдиро сделал над собой усилие и, не выдавая отношения к происходящему, сказал:
— В письме, которое мне передал Амдир, когда я встретил его в Дориате, написано, что Тьелперинквар Куруфинвион жив и здоров, поселился в одном из городов наугрим и возвращаться не планирует.
— Это всё? — Туркафинвэ с недоверием прищурился.
— Да, — пожал плечами Линдиро. — А во втором свитке — очень… странные вести из Дориата. Господин Канафинвэ забрал его.
Тьелко задумался, Куруфинвэ тяжело вздохнул.
— Я в порядке, — оттолкнул от себя брата Курво. — Мне просто надо побыть одному.
***
— Мне нужно побыть одному, — надеясь, что сказал достаточно вежливо, Тьелпе закрыл дверь в комнату, которую уже давно считал своей. — Поймите меня правильно.
«Поймите меня правильно…» — эта фраза уже стала настолько привычной, что произносилась, не задумываясь. Иногда казалось — дети Эру и творения Вала Ауле в принципе не в состоянии понимать друг друга, даже когда говорили на одном языке. Произнося одни и те же слова, Нолдор и наугрим подразумевали совершенно разное, и порой это обстоятельство доводило Тьелпе до отчаяния.
«Поймите меня правильно», — фраза-пояснение, фраза-извинение, ставшая для сына Куруфинвэ-младшего вторым именем в подземном городе.
Развернув на мощном каменном столе лист бумаги, который дал эльф, очень похожий внешне на помощника капитана корабля отца, внук Феанаро понял, что не знает, с чего начать письмо.
«Здравствуй, отец», — начертило перо очевидное приветствие.
Что же дальше? Извиниться за то, что не написал раньше? Но ведь не было возможности! Или… Просто её не искали… И что? Почему сын обязан вечно быть для отца ребёнком, не имеющим права самостоятельно решать, что делать, а что нет?!
Никаких извинений! Только…
«Я жив, со мной всё в порядке».
Может быть, рассказать, почему не было возможности написать раньше? Перечислить поимённо всех, кто посмел насмехаться над внуком своего короля? Написать даже то, чего не было, и пусть наместник… Дядя Кано…
А что он сделает?
Тьелпе прокрутил в голове эпизоды из жизни в Тирионе, и со смешанным чувством досады и понимания оставил идею жаловаться на обидчиков.
«Я бесконечно скорблю вместе с тобой, — вдруг сама собой написала рука. — Гибель деда — страшная трагедия для всех Нолдор. Меня также очень печалит пленение дяди Нельо, но я знаю, наши воины спасут его».
Надо было написать «доблестные и бесстрашные», но почему-то забылось.
Когда Амдир и его небольшой отряд прибыли в Город-над-Разломом и сообщили о случившемся, Тьелпе не поверил. Он вспоминал, как самоотверженно и сплочённо действовали его родичи, как защищали друг друга… Неужели всё лучшее, что было в его семье и всём народе Нолдор, умерло вместе с Феанаро? Во что теперь превратится величайший род эльфов?
Стало очень неприятно думать, что на месте дяди Нельяфинвэ Тьелпе мог оказаться сам, и его тоже… Не поспешили бы спасать?
Желание отомстить за себя, выстроившееся на фундаменте детских и подростковых обид, зацепилось за фразу «всё лучшее, что было в семье и всём народе Нолдор, умерло вместе с Феанаро». Дед угнетал и подавлял всех, но он был великим, гениальным…
Он обещал показать, как в ладони рождается звезда…
Теперь этому более не суждено сбыться, и более никто не станет заставлять делать то, что не хочется… Теперь можно забыть плохое, ведь это уже неважно, и припомнить всем то лучшее, что безвозвратно утеряно.
«Как же так случилось, отец, — вывело перо, — что вы, великие воины-нолдор, не защитили своего короля? Неужто враг был поистине несокрушим? Лучшее, что было в нашем роде, погибло, утеряно безвозвратно! Моя скорбь безгранична, отец».
***
Туркафинвэ усмехнулся. Сидя за столом с совершенно разбитым и льющим слёзы радости братом, беловолосый Феаноринг читал письмо племянника, с огромным трудом отвоёванное у потерявшего рассудок Куруфинвэ-младшего, и видел среди строк совсем не те крохи информации, что был сейчас в состоянии осознать получивший весточку от пропавшего сына отец.
— Всё к лучшему, Курво, — сначала беззаботно, но потом с нажимом произнёс Туркафинвэ. — Тьелпе не хочет возвращаться, и это его право.
— Нет, Тьелко, я верну сына! Ты… Ты просто не понимаешь, каково это! Мои девочки… Я их больше никогда не увижу! Как и жену! А сын, мой наследник, он где-то здесь, он один!
— Тьелперинквар — взрослый мужчина, — прищурился Туркафинвэ. — У него своя жизнь.
— Но ведь я — часть его жизни!
— Дурак! — вскипел беловолосый Феаноринг. — Протри от слёз глаза и прочитай письмо внимательно! Твой сын тебя предаст, если ты заставишь его быть с тобой заодно! Отпусти его! Пусть живёт, как хочет!
Но брат не слышал.
— Тьелпе, — дрожащим голосом повторял Куруфинвэ, словно в трансе, — как ты туда попал? Зачем остался?
Туркафинвэ со вздохом покачал головой. Увы, Курво пока не в состоянии мыслить трезво…
***
«В нашей семье всегда была взаимопомощь и поддержка, — выводило перо всё резче, цепляя бумагу, — и если бы мне нужна была помощь, отец, я бы незамедлительно дал тебе знать».
— Нет, это не последнее, что бы я сделал, — со злостью отбросил перо Тьелпе, откидываясь на стуле, — но и не первое. Зачем я вообще представился этому Амдиру? Сказал бы, что Дуилино мой отец!
Эта мысль вытеснила размышления про деда и дядю Нельяфинвэ, и неприятно сдавила виски. Неужели родной отец так плох, что есть желание стать сыном кого-то другого, даже простого горняка? В детстве вряд ли захотелось бы променять жизнь во дворце на что-то другое… Это теперь, когда терять нечего, можно безнаказанно размышлять о лучшей жизни без роскоши.
Ах, да… Письмо…
«Я останусь у наугрим, — продолжила выводить снова ставшие ровными тенгвы рука, — и не могу сказать о сроках. Мы обмениваемся ценнейшим опытом в кузнечном и ювелирном мастерстве, и теперь я буду считать, что делаю это в память о деде. И во славу нашего великого рода, разумеется. Сама судьба привела меня в город искуснейших мастеров, способных дать мне знания, недоступные тебе, отец».
Снова возникло желание начать жалеть себя и рассказывать, как приходилось блуждать во тьме, ссориться с собратьями, искать еду и воду, прятаться от чудовищ и сражаться с ними…
От воспоминания, что при первой встрече с наугрим принял творения Ауле за очередных чудовищ и едва не убил одного из них, стало очень стыдно. И ни капли не спасало то, что сами подземные жители отнеслись к «досадному казусу» с юмором и припоминали его впоследствии исключительно в контексте «поймите меня правильно».
«Надеюсь на понимание, отец, — закончил письмо Тьелпе, — позже напишу снова».
***
Передав послание Амдиру, собиравшемуся возвращаться в Дориат и обещавшему отправить письмо в город Феанарион, сын Куруфинвэ-младшего не пошёл в кузницу с новыми низкорослыми бородатыми друзьями, как планировал, а сказал своё дежурное «поймите меня правильно», заперся в комнате и разжёг камин.
Тьелпе не смог написать отцу о том, что давило виски, превращало сердце в камень, заставляло презирать самого себя. Но теперь, когда послание передано, можно доверить бумаге всё.
А потом передоверить пламени.
Пропитанные кровью и звёздами флаги
Алый флаг на самой высокой башне крепости чуть заметно колыхался на ветру, среди складок ткани с трудом угадывалась звезда рода Феанаро Куруфинвэ. Где-то в стороне еле слышно стонал ветер, пролетая сквозь бойницы, разбиваясь о каменные зубцы. С флага начала капать вода.
Сначала стекали прозрачные слёзы, им не было числа, но постепенно сгущался цвет, и вот уже с алой ткани полилась кровь.
Багряные потоки стекали по белокаменным стенам крепости Феанарион, проливались на землю, где валялись втоптанные в грязь белые знамёна. Кровь собиралась в нескончаемые реки, небесные светочи отражались в их зеркальной поверхности, и белые флаги медленно восставали из грязи, пропитываясь насквозь кровью и отражениями светил, превращаясь в ало-звёздные стяги.
Их становилось всё больше, ряды выстраивались ровнее, и грозное величие крепости, уже ничем не напоминавшей себя изначальную, ужасало не только врагов, но и самых близких.
Усилившийся ветер больше не приносил слабый, едва слышимый стон. Ураганные порывы, сбивающие с войсковых знамён звёзды, швыряющие их на землю, топящие в крови, выли голосами чудовищ, а там, где падали восьмиконечные символы рода Феанаро Куруфинвэ, из липкой алой жидкости поднимались мечи и копья. С новыми и новыми знамёнами.
А потом ветер принёс огонь, и всё потеряло смысл.
***
Содрогнувшись всем телом и открыв глаза, Макалаурэ сел на постели и осмотрелся: никакой крови, никаких звёзд. Только полумрак, тепло дыхания спящей рядом эльфийки и тянущая изматывающая боль в груди.
Погладив ладонью чёрные шёлковые волосы любовницы, менестрель встал и, лишь слегка прикрыв наготу, подошёл к окну: алый со звездой флаг на самой высокой из достроенных башен слегка колыхался на ветру, чуть слышно стонущем в бойницах.
— Я должен жить дальше, — выдохнул Макалаурэ, трогая пальцами струны огромной золотой арфы. — И осознать, наконец, свой статус. Просто должен. И всё.
Примечание к части
Стихи прекрасного автора Белое_Безмозглое
https://ficbook.net/authors/2493244
Власть, которой достойны
Сражение с Морготом давно отгремело, на Митриме чаще и чаще слышались песни о доблести воинства эльфов, однако менестрели каждый раз возвращались к плачу о Феанаро Куруфинвэ. Стихи баллад казались горьким намёком, что гибель лидера стала крахом для его народа. Об этом не говорилось открыто, но не думать о подобном было невозможно, и рыдание струн отдавалось болью и тревогой в сердцах.
Звёзды мерцают на небосводе,
Алая кровь по земле расплескалась,
Мёртвые воины смотрят бесстрастно,
Взором недвижным в небо уставясь.
Очи устало сомкнул Феанаро,
Бой свой последний закончив до срока.
Левой рукой меч сжимает упрямо,
Скомкан доспех, и нагрудник расколот.
Чёрные камни залиты кровью,
Холодом смерти тело сковало,
Раны пульсируют жгучею болью,
Горло сжигает страшное пламя.
Скорбью охвачены Феаноринги.
Смерть приближается неумолимо —
Больно дышать, тяжело шевельнуться,
Жар обжигает уже нестерпимо.
Лёгкие пламя из бездны сжигает,
Хоть бы вздохнуть напоследок без боли!
Слабость покрытого ранами тела
Превозмогает железная воля.
Твёрд его голос, и взор его ясен,
Видит он больше, чем видел прежде…
Клятву за ним сыновья повторяют,
Им перед смертью он дарит надежду.
Боль угасает, воля слабеет,
Рвётся на волю дивное пламя.
Вспышка — и пеплом рассыпалось тело.
Вот и закончилась жизнь Феанаро.
Мелодия таяла в тумане, чтобы повториться снова, и ощущение бессилия и растерянности набирало сокрушительную мощь.
***
Огромный зал с расписанными сценами Битвы-под-Звёздами сводами впервые за время существования крепости Феанарион принял одновременно всех шестерых сыновей великого нолдорана. И впервые здесь звучали управляемые магией инструменты, однако какая бы ни слетала со струн мелодия, любая тема казалась кошмаром: валинорские песни напоминали о тьме и пролитой в Исходе крови, несправедливости со стороны Валар и малодушии собратьев; баллады, написанные во время плавания, невольно возрождали образ горящего флота, бунта и казни предателей; а средиземская музыка казалась слишком скучной, либо вновь рыдала о погибшем короле, заставляя думать про оставленного в плену врага брата.
Каждый Феанарион хотел, чтобы воцарилась тишина, однако выглядеть самым виноватым желания ни у кого не возникало, поэтому инструменты продолжали звучать, меняя знакомые темы почти до неузнаваемости.
Почти.
— Меня мало интересует, что наш брат-менестрель решил поиграть во владыку и заказал твоим мастерам корону, — скривился Туркафинвэ, говоря очень тихо, чтобы слышал его лишь Курво, — гораздо важнее, о чём щебечут птахи в лесах. Пока мы охотились, эти трусливые создания верещали о гнёздах и хвастались птенцами, а вчера я слышал о хищниках. И, Курво, по сбивчивому щебетанию я понял — трусливая мелочь поёт о летучих гонцах Моргота. Я распорядился выслать в леса охотников.
— Полагаешь, — задумался Куруфинвэ, — нам снова предложат сделку? Нельо… Ещё жив?
— Птахи не летают через Ард-Гален к Ангамандо, — хмыкнул Туркафинвэ, — я же говорю — трусливые.
«Как и мы…» — с неприятным чувством подумал Куруфинвэ-младший.
— Моргот ничего нам не предложит, — продолжил говорить беловолосый Феаноринг, — кроме новой войны. И его шпионы сделают всё, чтобы мы быстрее отправились в бездну на вечные мучения, а сам Моргот таким образом сможет реабилитироваться перед братьями-Валар, преподнеся им трупы и души мятежников. Что ты на меня так смотришь, Курво? Ты знаешь, что, в отличие от трусливых птах, орлы Манвэ летают над землями на севере, и Владыка Арды прекрасно знает, что там происходит. Как видишь, Морготу никто не пытается мешать делать то, что он хочет. Не удивлюсь, что Нельо вывесили не для нас, а для Валар! Мол, видите, как я поступил с вашими обидчиками? Вы отомщены, братья!
— Тьелко, — в глазах Куруфинвэ застыл ужас, — не говори этого вслух.
— Нам нечего терять, забыл? Более того, я считаю, надо вновь начать использовать Палантири.
— Нет! Отец же объяснял, почему нельзя! Один из Видящих Камней в руках врага! А Палантири связаны между собой!
— Моргот и так про нас всё знает! — вспыхнул Туркафинвэ, и сидевший через стол от него занятый записями Тэльво замер и поднял глаза.
— Успокойся, — сказал младший из близнецов, — если бы Моргот мог, он бы уже уничтожил нас. Но этого пока не случилось.
Туркафинвэ сделал глубокий вдох и взялся за поднесённое вино.
— Господин наместник, — взгляд голубых глаз эльфа выстрелил в сторону старшего брата, — может быть, начнём совет? Морифинвэ уже, кажется, заснул за столом, Амбаруссар трижды пересмотрели свои записи, мы с Курво больше не спорим, леди твоего сердца, наверняка, хочет поскорее закончить беседу и отправиться в покои. Вместе с тобой, конечно.
Дис, одетая в роскошное золотое платье и блистая украшениями, снисходительно улыбнулась Туркафинвэ. Она сидела слева от погруженного в размышления Макалаурэ, справа от которого стул пустовал.
Всем хотелось задать вопрос, кого ещё ждут на совете, но каждый догадывался, что имел в виду брат, поэтому слова сказаны не были.
— Я хочу произнести речь для моего народа, — прозвучал голос Макалаурэ, причудливо переплетаясь с музыкой арф, — но сначала мне необходимо поговорить с вами.
Морифинвэ, неподвижно сидевший, откинувшись на спинку стула, с закрытыми глазами, ожил.
— Наместник начнёт с благодарности Амбаруссар за то, что привели в город два эльфийских племени, с некоторых пор состоящих только из прекрасных дев? — спросил он с тенью насмешки. — Оказалось, если им раздать тонкие иглы и красивые нити, из эльфиек Авари получаются прекрасные вышивальщицы, особенно, если кто-то из Нолдор набросает им схемы узоров. И рисуют они неплохо, только цвета выбирают слишком тёмные и однообразные, не видят красоты в контрастах, и вечно сводят сюжеты к теме «А потом все умерли или сгинули в безвестность, но воскресли и зажили долго и счастливо в любви и согласии даже с врагами».
Питьяфинвэ переглянулся с Курво, Тьелко, встретился взглядом с Тэльво. Братья не обращали внимания на речь Карнистира, невольно рассматривая пустой стул справа от Кано. Выше и красивее остальных, с узором-короной на спинке, он предназначался для наместника, однако Макалаурэ сидел на таком же стуле, как у остальных присутствующих.
Проигнорировав вновь «заснувшего» Морифинвэ, менестрель положил ладонь на руку своей главной советницы, и музыка заиграла громче.
— Мы все, — заговорил словно звучавший отдельно от Макалаурэ голос, — клялись вечно преследовать того, кто возжелает сокровище нашего рода. Но в Клятве не было сказано, что мы обязуемся делать это совместными усилиями. Для нас важен конечный результат: ни один Сильмариль не должен быть в чужих руках. Род Феанаро — это мы, его сыновья, но также и наши дети, внуки и племянники, и их дети. Род Феанаро продолжается и в Валиноре, и здесь, в Эндорэ. Камней три, наследников много. Но, как бы то ни было, в руках любого из нас Сильмариль — это просто красивый кристалл, не несущий ничего, кроме своей уникальной природы и блеска. Отец хотел осветить Сильмарилями Средиземье, получив тем самым независимость от Валар, и он мог это сделать, а мы — нет. Сильмарили для нас — не символ могущества и власти, а память об отце, о его уникальных талантах, о том, что он был величайшим Эльда. Неважно, кто из нас возьмёт в руки сокровище. Главное — его отвоевать. И если для этого нам придётся разделиться, чтобы не враждовать между собой…
Макалаурэ погладил руку сидящей рядом эльфийки, обвёл взглядом братьев. Музыка на миг смолкла, но тут же заиграла вновь.
— Я не стану требовать вашей присяги мне, — ровно произнёс менестрель. — Ради мира и согласия.
Всё так же не открывая глаз, Карнистир отмахнулся:
— Владыка-менестрель — гарантия незаурядного пути развития государства.
Туркафинвэ медленно поднялся и пошёл вдоль стола в направлении от наместника.
— Знаешь, Кано, — заговорил он, складывая пальцы домиком около губ, — твои речи красивы, как и положено менестрелю, сопровождаются прекрасной мелодией арф, сделанных лучшими мастерами, слова льются пьянящим нектаром, и наш брат Морьо уже настолько захмелел, что вот-вот упадёт под стол, но я, Кано, всё ещё трезв.
Куруфинвэ посмотрел на брата с предупреждением во взгляде, Амбаруссар отрешённо наблюдали за происходящим.
Обойдя стол кругом и оказавшись около пустого стула, Туркафинвэ опёрся руками на стол.
— Послушай меня, наместник, — с тенью угрозы в голосе произнес беловолосый Феаноринг, — я не жаловался тебе, когда мне напрямую угрожали расправой, не просил помощи в разведке и обеспечении моих воинов, охотился и следил, чтобы дичи ловилось в достатке, не требуя ничего взамен. Я лишь сообщал об успехах, и это всех устраивало. Пока остальные, прикрываясь заботой о процветании города-крепости, проводили время в компании дев, обучая их правильно вышивать, я ходил по болотам и собирал сведения, которые обеспечивают нам безопасность! Ты сидишь в практически достроенном, укреплённом городе, надеваешь корону и утверждаешь, что братья, защищавшие тебя, приводившие население, искавшие ресурсы и развивавшие медицину и торговлю, теперь тебе без надобности?
Положив руку на спинку пустого стула, постукивая пальцами по венчающей его короне, Туркафинвэ со злостью расплылся в улыбке.
— Понимаю, ты не хочешь видеть нас рядом, сваливаешь вину, перекладывая ответственность с себя. Нет, брат мой, мы все на одном корабле. Все. И ты не отмоешься, изгнав нас.
Леди-советница старалась не подавать вида, что её пугает накаляющаяся обстановка, поэтому сидела молча, смотря прямо перед собой.
— Может быть, позволишь договорить наместнику короля? — прямо посмотрел на брата менестрель. — Я не собирался изгонять кого-либо из своего города. Взаимопомощь нам необходима, особенно на этапе становления королевств. Это долгий и сложный процесс, но мы способны справиться с любыми тяготами. И мои слова о независимости друг от друга не означают разрыва отношений. Мы лишь должны понимать: двум королям мало одного трона, а шестерым — тем более! Но я — наместник, и король для меня лишь тот, кто меня назначил. Другого владыку над собой я не признаю никогда. Однако более никому навязывать статус вечных подчинённых сгинувшего правителя я не намерен. Фундамент моего наместничества — кровь отца, а древо власти взрастает, питаясь муками брата. Не знаю, какие плоды вызревают в таких чудовищных садах, но я дал слово своему королю, что буду его наместником и не имею права отступиться. Однако, мы род Феанаро Куруфинвэ, великий род! Каждый из вас достоин править и править независимо, поэтому уже сейчас задумайтесь о новых владениях для себя. Мы станем поддерживать друг друга, как и прежде, но это будет союз королевств, не единое государство. А наша Клятва, — Макалаурэ на мгновение задумался, смотря невидящими глазами сквозь стены зала в бесконечность, — будет исполнена тогда, когда это станет возможным. Жить только ради её исполнения я не собираюсь. Уверен, вы тоже.
Братья молчали.
— Обдумайте мои слова, — взгляд менестреля стал пустым и отрешённым, — я не требую решить всё немедленно. На совет будем собираться столько раз, сколько понадобится, чтобы никто не остался обездоленным.
В зале всё ещё царило молчание, лишь звучала песня струн. Макалаурэ проводил взглядом вернувшегося на своё место за столом Туркафинвэ, и встретился глазами с Куруфинвэ.
— Надеюсь, моя корона скоро будет готова и делается чётко по моему рисунку? — спросил наместник, словно говоря с чужим малознакомым эльфом. — Держать речь перед подданными я планирую в облачении, соответствующем моему статусу.
Кивнув в знак согласия, Курво снова задумался о словах брата о разделении владений, вспомнил изначальные планы отца и чудовищные коррективы, внесённые Морготом. Не в силах избавиться от ощущения, что здесь что-то не так, сын погибшего владыки попытался встретиться глазами с Макалаурэ, но наместник больше не смотрел в его сторону, вспоминая услышанные сквозь туман строки:
«Круг свой сомкнули мерзкие твари.
Пепел и дым, точно после пожара.
Руки ослабли, в глазах потемнело…
В битве неравной пал Феанаро».
Волнорез
С реки приползла пелена тумана, скрыв верхушки башен и флаги на них, и устремляющиеся к небу строения стали казаться бесконечными.
Туман… Не самые приятные воспоминания связаны с ним: лагерь на Митриме, так и не ставший крепостью, разрушенный сражением тыл на южном берегу, отступление…
Резко отвернувшись от окна и задёрнув тяжёлые багрово-золотые шторы с плетёными изящными кистями, Макалаурэ посмотрел на леди своего сердца, зажигающую свечи в огромном витом, словно переплетающиеся стволы молодых деревьев, канделябре. На Дис снова не было ничего, кроме украшений, вплетённых в длинные вьющиеся чёрные волосы. Эльфийка спросила о письме из Дориата и о решении, озвученном на совете, но туман за окном и красота изящного тела спутали мысли наместника.
— Я не слышу песни города Феанарион, — с равнодушной тоской в голосе произнёс менестрель, чувствуя, как постепенно все мысли и ощущения подчиняются красоте эльфийки. — Словно ему не суждено жить… У любого здания должна быть звучащая в сердце мелодия.
Макалаурэ, любуясь изящными, подсвеченными огоньками свечей, руками любовницы, тронул струны арфы, превращая обычные движения в танец.
— Песня Тириона была торжественной, но лишённой глубокого величественного аккомпанемента, поэтому тема легко меняла тональность, ведь ничто не запрещало это делать. В Форменоссэ звучала усталость и безнадёжная, бессильная тоска дурных предчувствий. Это было множество прерванных тем, подыгрывающих одной-единственной завершённой. Музыка угнетаемого хаоса.
Дис не бывала в крепости изгнанников и не желала увидеть её, но сейчас, слушая своего мужчину, начинала жалеть о том, что оставалась в Тирионе, когда Феанаро покидал родовой замок.
— А у меня, — промурлыкала эльфийка, заметив, куда именно смотрит Макалаурэ и кокетливо прикрывшись украшенными золотой сеткой волосами, — Тирион вызывал только восхищение. Всегда казалось, что он совершенство. И, знаешь, каждый раз, когда твои братья затевали новую стройку, расширяя границы города или делая пристройки к уже имеющимся зданиям…
— Как знаменитая лестница с балконами? — с печальной нежностью произнёс Макалаурэ.
— И аллея по пути к дворцу, — улыбнулась воспоминаниям Дис. — Когда появлялись новые проекты, я каждый раз не понимала, что ещё прекрасного в состоянии придумать и воплотить Феанаро с сыновьями. И боялась, что новое не будет столь же красивым, как уже выстроенное.
— Значит, ты не искала развития темы от такта к такту, — вздохнул Макалаурэ, вставая и, заставляя музыку звучать при помощи чар, медленно пошёл в сторону эльфийки. — Тебе нравилось начало песни, и не было интереса узнать, чем станут те прекрасные мелодические узоры, что пока лишь зародились, не раскрылись, будто юный бутон…
Стараясь не уронить свечу, дева повернулась к обнявшему её сзади любовнику, подставляя лицо поцелуям.
— Мой вопрос, — выдохнула Дис, — был не о песнях…
— Впредь, — шепнул ей на ухо менестрель, сдавливая ладонью бедро, постепенно сдвигая руку к внутренней его стороне, — когда хочешь говорить о политике, надевай что-нибудь, кроме украшений.
Эльфийка хихикнула.
— Отпусти свечи, — прошептал Макалаурэ, пробираясь пальцами в доступные лишь ему потаённые зоны наслаждения на теле девы. — Пожар должен полыхать только в сердцах.
Мелодия страсти начала звучать, робко сплетаясь из шелеста тканей простыней, меняющего темп и тональность дыхания, ускоряющихся ударов сердец, шёпота поцелуев, постепенно набираясь смелости и разгораясь пламенем горна, способным растопить серебро и создать струны, подобные тем, что поют в душе.
Подобные, но слишком далёкие от идеала.
Таинство желаний рождало фантазии многократно более прекрасные, чем их воплощение, и песня любви в воображении играла совсем другие темы и аккорды: глубокие, чувственные, с диапазоном, недоступным для эльфов. Их полифония не имела границ разумного, рассеиваясь где-то у пределов мира бессчётными голосами, невоплотимыми в реальности.
Музыкальная фантазия о любви была прекрасной, яркой и… Безжалостно невозможной…
Открыв глаза, когда отыграл финальный аккорд, Макалаурэ с нотой разочарования, умело скрываемой за беззаботной мелодией улыбки, посмотрел на счастливую усталую эльфийку, в глазах которой отражался страх. Музыка сердца громыхала во взгляде оглушающей какофонией желания и неуверенности. Это был вопиющий диссонанс радости обладания и страха потери того, чего никогда и не было, но менестрель не хотел нарушать главную песню Истины, звучащую сейчас в его жизни.
Честную до боли тишину.
***
В комнату влетел ветер, письма соскользнули со стола, и шорох бумаги о мрамор и сердолик заставил наместника заметить, что он засыпал, обняв скомканное шёлковое одеяло, чувствуя спиной прикосновение горячего тела эльфийки. Сколько времени прошло в забытьи, Макалаурэ не знал, да это и не имело значения.
— Ты проснулся, владыка? — снова уверенная в себе Дис приподнялась на локте. Её ступня осторожно заскользила вниз по бедру менестреля, подушечки пальцев пощекотали колено, спустились до лодыжки. — Ты говорил, твой главный советник — я, но главный советник слишком многого не знает.
Положив руки под голову и выгнув спину так, чтобы грудь смотрелась выигрышней, Дис нежно толкнула любовника пяткой в ягодицу.
— Возможно, я не права, — с невинным видом заявила дева, — но мне всегда казалось — сила в единстве. Что же заставило наместника принять решение разделить государство, сделав из одного королевства несколько?
Макалаурэ стремительно поднялся с постели и поднял упавшие со стола письма.
— Волнорез, — очень серьёзно ответил менестрель, всматриваясь в текст. — Он позволяет обезопасить гавани от гнева Вала Улмо. Моргот не нападёт на нас по морю, потому что ему этого не позволит сделать Владыка Морей. В отличие от остальных братьев-Айнур, Вала Улмо никогда не встанет на сторону Моргота.
Подняв глаза от письма и взявшись за меч, подаренный отцом, Макалаурэ прислушался.
— У града Феанарион нет мелодии, — снова заговорил о своём менестрель.
— Я не понимаю тебя, — Дис села, кутаясь в шёлк. — Вала Улмо может разгневаться на нас? И что тогда?
— Ничего хорошего, — вздохнул наместник, изящно взмахнув клинком. — Тогда… Петь о нас будет лежащий на дне бескрайнего моря меч Песнопевец.
— Я сейчас снова обнажусь, — с угрозой в голосе заявила Дис, решительно взявшись за шёлк, скрывающий её тело, — и не прикроюсь до тех пор, пока ты не обессилишь и не станешь отвечать мне по существу.
Макалаурэ грустно улыбнулся и отложил меч.
— Подумай сама, милая мудрая советница, — сказал менестрель с затаённой досадой, — каким образом я смогу заставить Тьелко подчиняться мне, как владыке? Или Карнистира. Да и остальных… Понимаешь, любовь моя, письмо из Дориата было не только для Курво, и весть о том, что Тьелпе жив — далеко не самое важное. Я пока не обсуждал это с братьями и не хотел посвящать тебя, но раз уж ты угрожаешь…
Менестрель снова взялся за меч.
— В письме говорится, что некий вассал Эльвэ по имени Новэ возжелал помочь в борьбе с Морготом. О том, кто именно написал письмо, я расскажу тебе позже, милая леди моего сердца. Главное — я, наконец, нашёл союзника и не собираюсь делиться его помощью. Не знаю, Дис… — в голосе Макалаурэ прозвучала сталь. — Может быть, я не прав, и мои братья тоже не спят ночами… Но посланник Амдира принёс письмо мне. В нём сказано, что много веков страдавший от гнёта орков Корабел прислушался к просьбе «друга и союзника Нолдор», который надеется на дальнейшую дружбу с нами. На выгодных для всех нас условиях.
Дис заинтересовалась.
— Об этом позже, дорогая. Новэ Корабел уверяет, что Улмо благоволит ему, является в видениях и снах, говорит с ним. И то, что родичи Финвэ решили «лезть не в своё дело», пытаясь вершить справедливость в делах Валар, в которых ничего не смыслят, тем самым сея хаос и проливая кровь, в итоге обернётся против них же. Новэ утверждает, что надо было смиренно ждать, когда Валар сами разберутся с собратом, сделав это бескровно. Также он уверяет, что Вала Улмо обещал никого не оставить в скорби, и что всем, познавшим боль, вернётся беззаботное счастье. Однако… Далее, Дис, самое интересное.
Макалаурэ погладил лезвие клинка.
— Новэ, передав всё это, сообщает, что Валар существуют независимо от нас, а мы от них зависим. Валар знают о нас почти всё, а мы о них — абсолютно ничего. Нам, детям Эру, не дано даже примерно представить, что на уме у Айнур. Поэтому надо рассчитывать только на свои силы.
Дис удивлённо подняла брови.
— Я тоже удивился такому повороту сюжета, — Макалаурэ отдёрнул штору и посмотрел на рассеивающийся туман. — Новэ Корабел говорит, что построит на севере волнорез — исполинское подводное сооружение, которое защитит не только от бури, но и от флота. И вот что я подумал, милая, — прищурился менестрель, снова любуясь клинком, — с помощью верных Новэ я смогу попробовать спасти брата и, если мне это удастся, я не поделюсь славой с остальными, называющими себя сынами Феанаро. Разумеется, я не стану рассказывать Нельо о том, что мне говорил Карнистир, но и защищать этих эльфов не буду.
Дис опустила глаза, Макалаурэ взял меч.
— Музыки города не слышно, — пропел менестрель, — зато… Песнь стали звучит всё громче.
Примечание к части
НЦ
Новый глава семейства
Хлыст для усмирения волколаков, способный выдирать клоки густой жёсткой шерсти из толстой шкуры зверя, которую не в состоянии прокусить клыки охотничьих псов, просвистел в воздухе и нанёс короткий пружинящий удар по нежной тонкой бархатистой коже эльфийки, стоящей на коленях на постели. Скованные ранящими плоть кандалами запястья тянула вверх толстая цепь, шипы внутри браслетов, длиной с ноготь, торчали из стали частой гребёнкой и при застёгивании на руках глубоко впивались в тело.
Кричать от боли не позволял массивный кляп, превращавший отчаянный плач в возбуждающий стон.
— Ударь ещё раз, — хищно оскалился орк, высокий и стройный, словно эльф, ускоряя движения бёдрами, пробиваясь всё глубже в тело жены-орчихи, держащей в руках хлыст. — Никто не умеет извиваться, как эта красотка. Она самая красивая женщина, правда, моя верная, но уродливая жена?
Удар рассёк спину эльфийки кровавой полосой, несчастная содрогнулась и выгнулась от боли, а разозлённая словами мужа орчиха хлестнула снова, но из-за перевозбудившегося супруга, трясущего жену за бедра с неистовой скоростью, промахнулась.
Внутри ощутилась влага, стремительно теряющая твёрдость плоть сжалась и выскользнула наружу.
— А теперь, — выдохнул с довольной ухмылкой орк, развалившись на кровати, — порадуй нашу бедняжку.
Орчиха опешила. Понимая, что от неё требуется, она совершенно не представляла, каким образом можно доставить наслаждение избитой до полусмерти эльфийке. Однако ослушаться мужа нельзя, как и не выполнить его приказ, поэтому, дрожа от страха, женщина потянулась к повисшей на цепи рыдающей жертве и принялась гладить её.
— Безмозглая дырка! — зло зарычал орк. — Смажь раны, вытри кровь, дай хмеля и толчёных семян!
Жена со страхом что-то сделать не так бросилась искать всё необходимое, а муж наблюдал и насмехался над её неловкостью.
Роняя горькие слёзы, эльфийка подняла голову. Чёрные вьющиеся волосы упали на окровавленную спину и прилипли к ранам. Рабыня-игрушка знала, что может изменить свою судьбу, согласившись стать матерью многочисленным детям своего хозяина, но одна лишь мысль о том, что её чрево даст жизнь новым жестоким чудовищам и безвольным жалким куклам, заставляла снова и снова говорить «Нет, мне нравится боль» и вставать на колени на супружеском ложе большого и по-своему счастливого орочьего семейства, где совсем недавно сменился главный мужчина.
Главные и второстепенные ценности подданных Мелькора
— Пожалуйста! Развяжи меня! Умоляю! Я же умру! Пощади!
Отчаянные женские крики разносились по огромному дому, встроенному в отвесную скалу с закрытой от ветров стороны.
— За что?! За что?! Развяжи! Я всё сделаю! Я за тебя всю работу буду делать! Я не буду ложиться с хозяином! Пощади! Мне больно! Моё дитя! Больно!
Младшие жёны и наложницы нового главы самого прославленного орочьего рода Молота в ужасе попрятались и усердно изображали бурную деятельность, на всякий случай закрыв в шкафах, сундуках и подвалах малолетних детей. Братья, сыновья, внуки главы и остальные мужчины не знали, как поступить, столкнувшись с подобным впервые, и лишь повторяли:
«При Шипастом такого не было!»
Да, не было, а теперь происходило: пока старший из Молотов находился на тренировочном поле для подготовки юных бойцов, проверяя работу подчинённых, его наложница-эльфийка начала рожать, а старшая жена, единственная влиятельная почти наравне с мужем женщина в роду, связала несчастной ноги от самых бёдер и, стоя у постели, прогнав повитух, наблюдала.
— Помогите! — выла от боли и ужаса роженица, корчась, метаясь на ложе. Стянутые за спиной запястья лишали возможности освободиться. — Прошу!
Живот менял форму, ребёнок внутри бился и упирался, чувствуя состояние матери и отчаянно борясь за жизнь.
Переворачиваясь с боку на бок и снова на спину, корчась и неестественно выгибаясь, эльфийка с отчаянным воем скатилась с ложа. Удар о доски пола заставил несчастную лишиться чувств.
Орчиха встала над ней и ударом ноги в лицо привела наложницу мужа в сознание. Корчи продолжились, а жена главы семейства стала с особым интересом молча свысока наблюдать, как эльфийка, уже совсем не красивая, кричит и умоляет всё безумнее.
— За меня всю работу будешь делать? — спросила со злорадством орчиха.
— Да!
— А выблядка своего убьёшь?
— Прошу! Я тебя ублажать буду! Всегда! Когда попросишь!
— Ты мне противна, самка. Сдохни!
Измученная роженица завыла.
Тело эльфийки инстинктивно напрягалось, ноги поднимались, но верёвка не давалавыпустить ребёнка, кровь лилась всё сильнее, крики и сдавленные стоны пришли на смену мольбе о пощаде.
— Говорят, Владыка запретил нам умирать, — нога орчихи пнула словно окаменевший живот роженицы, и эльфийка забилась в агонии, — а как насчёт такого? Выживешь, грязная самка?
Дёргаясь и заливаясь кровью и потом, наложница отчаянно оглушительно закричала.
***
Стоявшие широким полукругом юные бойцы, вооруженные железными палками с заострёнными концами, часть из которых была смазана слабым ядом, не способным убить, но вызывающим жар и сильное жжение, розданные случайным образом, чтобы изначально не было известно, чьё оружие опаснее, по команде бросились в бой, сражаясь каждый сам за себя. Победитель в такой схватке всегда один, проигравшие — все остальные, ранены более половины. Потери убитыми, как правило, возникали уже после тренировки, когда недовольные исходом боя будущие воины Мелькора решали выяснить без свидетелей, кто же на самом деле сильнее.
Хотя изначально в бою, где каждый сам за себя, все равны, кто-то обязательно старался хотя бы временно объединиться, победить разобщённых врагов, а после — предать друг друга, решив исход сражения ударами со спины.
— Острый Меч сейчас на Красном озере, — сказал как бы невзначай поставленный над юнцами командир, обращаясь к старшему сыну убитого Шипастого Молота. — Кормит волколаков неудачниками.
— А мне какое дело? — ощерился коренастый мощный орк, рождённый от орчихи, торговки хмелем.
Став главой самого почитаемого семейства в Земле Вала Мелькора, наследник Шипастого Молота понимал, что придётся заявить о правах на украденную родовую ценность, добытую отцом в славном бою, но делать этого не было ни малейшего желания. Острый Меч был слишком страшным противником. И тоже главой влиятельного рода.
— Может, и никакого, — злобно сощурился командир юнцов, — но у кого меч висяка, тот и главный.
Сын Шипастого Молота сделал вид, что не услышал. Он и сам прекрасно понимал, что значит для нового главы семейства потеря влияния. Если из-за него род лишится статуса…
А Красное озеро совсем недалеко.
***
Из-за вдарившего на днях мороза большинство поверхностных водоёмов северных земель замёрзли до дна и стали прекрасным плацдармом для тренировок в сложных условиях.
Подрастающие щенки волколаков, достигшие возраста, когда их можно дрессировать в полную силу, были беспричинно неконтролируемо агрессивны, и многие юные орки, контактирующие с чудовищами, уже лишились нескольких пальцев. Но именно сейчас и требовалось подчинить тварей и показать им, кто хозяин, и тогда, повзрослев и поумнев, волколак станет бесстрашным верным соратником.
Держа наготове сразу два хлыста и усыпляющие дротики, Острый Меч, наблюдая за воспитанниками, тренирующими подрастающих тварей, издалека заметил идущего к нему сына бывшего соратника в сопровождении пятерых бойцов и усмехнулся. Орк прекрасно знал, что от него нужно этому выродку кухарки.
— Мои щенята не любят чужаков! — крикнул Острый Меч, заранее предупреждая непрошеных гостей, что им лучше убраться, откуда пришли.
— Верни эльфов клинок и я уйду! — ответил сын Шипастого Молота.
— Ножик у меня не с собой! Поговорим после учений! — расхохотался командир. — Встретимся около кабака у дозорной башни, на южной развилке. Вдвоём!
— Поговорим! — взбодрился, радуясь отложенному решению вопроса сын Шипастого Молота, делая знак своим родичам идти обратно.
Теперь главное — каким-то образом не пойти на «разговор» и сделать это так, чтобы не опозориться.
***
В небольшой таверне у дороги, ведущей к угольным шахтам, было накурено так, что щипало глаза, и стоял запах крепкого дешёвого пойла. Здесь всегда собирались простые вояки и работники подземелий, чтобы хоть немного отдохнуть от изматывающего труда. Но порой захаживали и представители почитаемых семей, чтобы почувствовать себя ещё более важными персонами на фоне изнурённых непосильным трудом жалких ничтожеств.
Один из младших взрослых сыновей военачальника Острого Меча был частым гостем маленькой таверны. Поначалу его опасались и сторонились, но вскоре завсегдатаи поняли, что орк по имени Жёлтый вовсе не так крут, как его прославленный отец, и с ним можно смело напиваться и играть в кости на выпивку, закуску и даже ценные вещицы. Жёлтый был настолько азартным игроком, что, проведя с ним вечер, при определённой доле везения, можно было разбогатеть или обзавестись наложницей-эльфийкой.
— Неси ещё мутной! — крикнул сын Острого Меча, допив содержимое огромной стальной кружки и набив трубку толчёным семенем, от которого бывали красочные видения.
Бросив кости, Жёлтый выругался: ему сегодня не везло, и проиграны оказались даже поставленные на кон меховые вещи, а до дома далеко…
Кости были брошены снова и снова, и вот уже побагровевший от бессильной злобы орк остался в одних подштанниках, без сапог и последнего короткого ножа.
— Я должен отыграться! — вращая безумными глазами, заорал сын военачальника, чем вызвал бурный хохот посетителей таверны. Смеялись даже молодые эльфы-подмастерья, не способные к размножению.
— Завтра отыграешься, — подошёл к Жёлтому смотритель приморской шахты. — Ты мне уже и так слишком много должен. Я отвезу тебя домой, но ты со мной рассчитаешься за все прошлые долги, которые ты забыл. Иначе брошу на морозе. Ребята! — крикнул орк с большой долей эльфийской крови. — Кому ещё этот парень должен? Я его провожу и возьму расчёт. Потом вернусь сюда, поделим добро, и уеду к себе в шахты. Согласны?
Жёлтый, даже будучи сильно пьяным и накурившись семян, понимал, что дело плохо: смотрители шахт были едва ли не самыми значимыми орками земли Мелькора.
Крутые юнцы
Осторожно проходя по коридору дозорных центрального пика Тангородрима, юные орки делали вид, что спешат по важным делам, чтобы караульные, по большей части полусонные, не задавали им вопросов.
Чтобы попасть на верхний ярус крепости, пришлось воспользоваться подъёмником, предназначенным только для караульных. Застукают — несдобровать.
Выбежав в коридор, юный орк потащил за руку свою подружку в сторону смотровой площадки.
— Слышишь? — с торжеством прошептал он. — Прислушайся.
Девушка была слишком напугана, хоть и не показывала вида, поэтому, кроме собственного сопения, никаких звуков не улавливала.
— Мы пришли, — хихикнул парень. — Лезем.
Протиснувшись в бойницу, орк скрылся за каменными зубцами. Сильнее, чем высоты, боясь остаться одной и выглядеть трусихой, орчиха последовала за потенциальным женихом.
Отвесные стены Тангородрима не были абсолютно гладкими, и карабкаться по ним не казалось невыполнимой задачей. Лишь когда налетел мощный порыв ветра, скалолазы поняли, насколько опасна их затея, но отступать не собирались.
— Не трусь! — крикнул подружке орк. — Я уже так делал!
— С девушкой? — откуда-то взялась ревность, прогнавшая страх высоты, которую орчиха не могла измерить, применив известные ей понятия.
Расстояние, как от дома до озера? Или как само озеро?
— Не! С приятелями!
Заставляя себя не смотреть на равнину где-то далеко у основания крепости, с ужасом, постепенно сменяющимся восторгом, девушка взглянула на висящего внизу справа, примерно шагах в двадцати, пленника Владыки. Грязный, со спутанными волосами, цвет которых уже не различить, почти закрывшими лицо и королевский венец, неестественно изогнувшийся на левую сторону, в почерневшем плаще эльф тяжело резко дышал, это было видно по судорожным движениям торчащих сквозь кожу рёбер. Прикованная к скале рука дрожала, то сжимая, то разжимая пальцы.
— Смотри! — крикнул орк и, ненадёжно опираясь на скалу, метнул в пленника дротик.
Поняв, что промахнулся, парень выругался и повторил попытку произвести впечатление. На этот раз маленькая стрела впилась в плечо эльфа, тот содрогнулся, громко протяжно застонал, не поднимая головы, тело затрясло, а потом пленник снова бессильно обвис и замолчал.
— Что? — расхохотался орк, с гордостью переводя взгляд то на подружку, то на эльфа. — Не нравится? Могу повторить!
Размахнувшись для нового броска, парень потерял равновесие, нога соскользнула с опоры, и орк с диким воплем полетел вниз. В ужасе посмотрев вслед своему приятелю, девушка завизжала. От страшной высоты голова закружилась, тело забила дрожь, и руки сами разжались.
Полёт до равнины длился недолго.
Кровная вражда
До последнего надеявшийся, что дома всё, как обычно, а именно: орчихи заняты поддержанием порядка, эльфийки воспитывают детей, старший из сыновей наложниц отца дрессирует либо волколаков, либо своих многочисленных рабынь, а остальные на сборах или где-то пьют, новый глава семейства Молотов был разочарован.
Во-первых, дома был вечно накуренный семенами брат, орущий песни о том, как ему, бедняге, тяжело живётся. Во-вторых, на пороге встретила старшая жена и заявила, что наложница, переметнувшаяся от убитого на празднике бойца, была «скверной», поэтому умерла родами вместе с ребенком «трупа», словно хилая корова, но все прекрасно знали, что эльфийки всегда рожают без осложнений, видели и слышали, что случилось на самом деле, и если станет известно соседям, что убита роженица и младенец…
Орк мысленно содрогался.
А в-третьих, заявилась целая толпа, орущая на всю округу, что сегодня вечером сделают ставку на победу Молотов.
— Значит, решил всё-таки меч вернуть? — спустился из спальни не потрудившийся одеться и вытереть пот и последствия своих развлечений Клык, поигрывая окровавленным хлыстом.
Видя страх и замешательство старшего брата, орк гордо расправил плечи и напряг грудные мышцы, подчёркивая физическую силу. Сын эльфийки, конечно, был гораздо слабее большинства чистокровных орков, зато двигался быстрее и, нанося удар, успевал подумать, как сделать это эффективнее. Шипастый Молот считал Клыка одним из самых удачных своих сыновей.
— Если я стану главой семьи, — с высоты своего роста ухмылялся полуорк, — тебе не придётся сегодня идти на бой.
Старший Молот мгновенно схватился за ятаган. Увернувшись от удара, Клык взлетел на лестницу и крикнул:
— Кто за то, чтоб я стал главой дома? Я верну наше наследство! А этот слабак умеет только жрать и пить! Посмотрите на него! Ну что, братья и жены?
В ужасе, что сейчас последует удар в спину, старший сын Шипастого Молота под хохот и свист толпы бросился бежать из дома.
***
На полу растекалась кровавая лужа, орущее корчащееся тело металось в агонии, отрубленная до плеча рука валялась далеко в стороне.
— Почему позволили?! — орал Острый Меч в пустоту. — Кто был дома?!
Семейство попряталось по углам, лишь некоторые младшие сыновья, не достигшие возраста, когда можно самостоятельно ездить верхом, с любопытством подглядывали из укрытий за умирающим в страшных муках братом.
— Вы все! — продолжал орать орочий военачальник. — Все! Должны вернуть всё, что этот оттраханный псом проиграл! Всё! Слышали!
Отрубив топором для заготовки дров почти не двигающемуся уже сыну вторую руку и покромсав её в кашу, Острый Меч, наконец, немного успокоился.
Орк понимал — спрашивать, каким образом его проигравшийся отпрыск вынес из дома множество ценного, бесполезно: перепуганная до замаранных штанов родня всё равно ничего не сможет объяснить. Проще самому узнать, кому был должен безмозглый сын и поговорить с этими орками по душам.
Но гораздо важнее понять, как быть с дракой с сыном Шипастого Молота, ведь предмет спора больше не у Острого Меча.
***
Кабак был переполнен, как никогда, задолго до назначенного времени, несмотря на стремительно портящуюся погоду. Хозяева вынесли все запасы и отправили детей в соседние заведения за бочками с выпивкой, уже неважно, какой именно.
Вопли о том, кто же победит, и кому достанется клинок работы Феанаро Куруфинвэ, который орки называли «эльфов ножик», «трофей Молота», «меч вислого» и ещё множеством других имён разной степени оскорбительности, становились всё громче и уже начали перерастать в драки. Однако, когда к кабаку подъехал Клык, верхом на мощной гнедой лошади, что было большой редкостью в землях Мелькора, держа в руке за волосы голову орчихи, большинство посетителей притихли.
— Я — новый и отныне единственный настоящий глава рода Молотов! — крикнул сын убитого воина. — Я навёл порядок в семье после того, что устроил там говноед брат! И верну моё наследство! Где тварь, укравшая меч?
Орки, стремительно трезвея, расступились, а те, кто сидели, отодвинулись к стенам вместе со скамьями и табуретками, прикрываясь развлекавшими их женщинами и девочками, которым ещё не пришло время становиться жёнами.
— С тобой я поговорю позже, — послышался позади Клыка голос Острого Меча, подходящего в сопровождении пятерых сыновей. — Клинок, из-за которого мы здесь, у меня украден. Бери откуп.
Сыновья военачальника толкнули вперёд трёх эльфиек, ранее бывших наложницами проигравшегося в кости брата.
Клык прищурился и поднял голову орчихи на вытянутой руке.
— Это старшая жена моего ублюдка-брата! — рассмеялся полуорк. — Он всегда подбирал объедки, а я не такой!
Резко сдавив бока коня, Клык направил скакуна прямо на эльфиек, передавил их копытами, а потом, швырнув голову орчихи в Острого Меча, помчался прочь, крикнув вслед:
— Мой род объявляет войну твоему, вояка! И так будет, пока не вернёшь моё наследство!
Продолжение пути
Символизируя начало пути, Глорфиндел, стоявший рядом со своим королём и его верным менестрелем, принцем с супругой, дочерью и воспитанницей, затрубил в рог. Семья владыки разместилась в утеплённых каретах на широких полозьях, заменяемых при необходимости колёсами, везти которые предстояло немногим выжившим во льдах лошадям. Ветер дул равномерно, сильно, но привычно, без ураганных порывов и наносящих сугробы метелей, снег сыпал мелкой крошкой, проложенная эльфами дорога сквозь бескрайнюю ледяную пустыню впереди стала белой.
Издалека донеслись ответные сигналы, и Нолдор короля Нолофинвэ тронулись в путь.
***
— Ты нечестно играешь, Эльдалотэ! — с нотками ревности в голосе заявила Иттариэль, отбирая у девочки цветные карточки с изображениями растений. — Те, что на зелёном фоне, не могут перекрывать синие! Зато перекрывают красные и сиреневые! Перестань жульничать!
— Доченька, — спокойно, но с нажимом произнесла Эленнис, — Эльдалотэ ещё совсем малышка, не будь такой нетерпеливой.
— Вечно ты, матушка, её защищаешь! — обиделась Иттариэль. — Играйте вдвоём! А я почитаю.
Эльдалотэ насупилась.
— Я тоже умею читать! Меня Квеннар научил!
— Вот и молодец! — фыркнула дочь Турукано. — Моя мама тобой гордится!
— Не ссорьтесь, юные девы, — рассмеялась вдруг Эленнис. — Путь предстоит долгий, и лучше провести его в играх, чем в спорах.
Иттариэль уткнулась в книгу со стихами.
— Кто придумал эти рисунки? — спросила Эльдалотэ, перебирая игровые карточки с растениями.
— Я не знаю, — пожала плечами жена Турукано, с тоской подумав о том, что таких цветов больше никогда не будет, ведь они росли в Валиноре при свете Древ. И кроха Эльдалотэ никогда не видела красоты земли Валар. Бедняжка!
— Когда я выйду замуж, — мечтательно заулыбалась девочка, — мой супруг будет дарить мне цветы каждый день! Мама мне обещала, что в Средиземье их очень много. У меня будут огромные сады! Прекрасные! Ароматные! У мамы и сестры были книги, среди страниц которых я находила засушенные цветы. Они так потрясающе пахли! А живые растения должны испускать ароматы намного прекраснее! Ведь правда? Правда?
— Конечно, милая, — ответила Эленнис, наблюдая, как её дочь с ревностью во взгляде подняла глаза от книги и тут же снова принялась делать вид, будто читает.
— А ты мечтала выйти замуж за принца? — спросила Эльдалотэ, и супруга Турукано кивнула, с трудом сдерживая смех: если бы не подвиг брата, ей и в голову бы не пришло становиться чьей-то женой, ведь драки гораздо интереснее семейной жизни.
Только детям знать об этом совсем необязательно.
***
В спину Глорфиндела упёрлась арбалетная стрела, и воин замер, пытаясь угадать, кто же над ним пошутил, если не сестра. Судя по ухмылкам шествовавших рядом эльфов, стало ясно: это дева.
— Воин без страха и упрёка, — голос Ириссэ прозвучал песней, — вчера ты превзошёл меня в охоте, но сегодня я отыграюсь.
— Лучше сразу убей меня, принцесса, — развеселился Глорфиндел, быстро разворачиваясь и выхватывая у Ириссэ оружие. — Соревноваться в чем-либо с Королевой Зимы среди льдов — глупость, на которую не способен даже такой безумец, как я.
Дочь Нолофинвэ замерла, услышав титул, данный ей менестрелем отца. Во взгляде промелькнула печаль, обида и сожаление. И стыд. Забрав у воина арбалет, принцесса снова горделиво подняла голову.
— До следующей охоты, — усмехнулась эльфийка.
— До следующей охоты, Королева Зимы.
Лис Глорфиндела смотрел пуговками глаз вслед уходящей в сторону других охотников Ириссэ и фыркал, словно повторяя интонацию хозяина.
— Нехорошо смеяться над правящей особой, — в шутку пожурил своего зверька воин, — а над Королевой Зимы тем более. Если не хочешь почувствовать на своей прелестной шкурке арбалетные стрелы. Понял, Питьо?
Лис фыркнул и, петляя, побежал вперёд, сойдя с дороги. Сугроб оказался глубоким.
Далеко позади залаяли собаки, и эльфы тут же схватились за оружие: кто знает, какие ещё сюрпризы подготовил путь.
***
Услышав лай собак, Нолофинвэ встревоженно переглянулся с сыном. Аклариквет, наигрывавший на арфе спокойную мелодию без какой-либо эмоциональной окраски, продолжал невозмутимо музицировать, словно ничего не происходило.
«Что мне делать? — уже устав бояться за свою жизнь, подумал король. — Как я буду смотреть в глаза собственному народу? Если сейчас снова что-то случится, я…»
Мысль оборвалась новым лаем, громче и яростнее прежнего.
— Где Третий Дом? — спросил вдруг Турукано со страхом в голосе. — Они выступили в путь? Ангарато… Он уже здоров? Эру…
— Что с тобой случилось, сын? — неожиданно раздражённо спросил Нолофинвэ. — Ты ведь был другим. Совсем другим! Ты был защитником! Смелым!
— И жестоким, да, отец? — принц посмотрел на короля, словно на чужого, малознакомого эльфа. — Беспринципным. Тщеславным. Я разрушил счастье сестры, не моргнув глазом. Я нечестно выигрывал турниры. Да, отец, я был другим. И теперь стыжусь этого. Не понимаешь? Тебе не знакомо сожаление? Раскаяние? Переосмысление?
Аклариквет невозмутимо продолжал играть.
— Не время для этого, сын, — отвёл взгляд король, вслушиваясь в звуки, доносящиеся с улицы.
— А когда наступит подходящий момент? Что должно случиться, чтобы ты понял, осознал всё, что было сделано? Эльфы не возвращаются, отец! Они уходят и не возвращаются. И ты отправил во тьму сотни! И ещё предстоит…
— Турукано! — прервал его Нолофинвэ. — Во тьму нас швырнул Моргот, а Валар не защитили, а потом и вовсе прокляли защищавших и защищавшихся! В итоге Феанаро бросил нас, и мы вынуждены идти через Хэлкараксэ! Ты понимаешь, что сейчас мы должны быть заодно? Что бы ни происходило!
***
— Мы должны быть заодно, братец мой любезный, — вздохнула Артанис, поправляя капюшон, чтобы мех не лез в глаза. Прогуливаясь с братом-королём вдоль скалы, ставшей убежищем, эльфийка пыталась объяснить своё резко изменившееся мнение насчёт главы Второго Дома. — Нам придётся объединиться с дядей.
— Нет, — неожиданно твёрдо ответил Финдарато. — Он подлец.
Королева-сестра посмотрела на снег, простирающийся на бессчётные мили вокруг, на везущих очередную добычу охотников, на выбежавших из укрытия детей, с радостным хохотом нырнувших в сугроб…
— Это будет временный союз, Финдарато, — встретившись взглядом с братом, произнесла с нажимом Артанис. — В Средиземье мы расстанемся со всеми подлецами, которые тебе не по душе.
— И объединимся с новыми, потому что они будут нравиться моей драгоценной сестре, — вздохнул сын Арафинвэ.
Эльфийке хотелось многое сказать брату, но она промолчала.
— Всё дело в неправильной песне, — заговорил вдруг Финдарато, — которая поётся здесь. Всюду звучит страх. Мелодия ожидания гибельной опасности рождает противоборствующую ей тему мести и ненависти, вражды. Знаешь, сестра, почему возник разлад в Песне Творения? Один Айну хотел сделать по-своему, потому что не мог иначе, ибо такова его природа, а другие испугались, что дерзость не понравится Эру, и их накажут. Наверно, это страшная кара, которую мы не в силах представить…
— Валар рассказывали иначе, — с предупреждением произнесла Артанис.
— Увы… — вздохнул Финдарато. — Но теперь поздно сожалеть. Я заговорил о Музыке Творения, потому что много думал о посмертной песне эльфа из войска Финьо. Отправившись в разведку, я с моими верными нашёл тело и, сжигая его на погребальном костре, слышал то, что звучало в последние часы жизни этого Нолдо. Была борьба, но борьба без надежды. Поэтому он проиграл.
Артанис, казалось, не слушала брата, наблюдая за детьми, бросающимися друг в друга снегом и любуясь, как он блестит искорками, когда разлетается в воздухе белой пылью.
— Из моих уст, сестрица, будет звучать только правильная песня доброго пути, — мечтательно и решительно заявил король, снова копируя интонацию мудреца, — и музыка приведёт нас к счастью. Я, возможно, не справлюсь один, и мне нужна будет помощь, но знай, сестрица, я никогда не объединюсь с теми, кто оскверняет священную суть Изначальной Песни ради собственной корысти. Клянусь тебе. И пусть меня услышат все силы Арды.
Волки ледяной пустыни
Объединившись в группы по трое, держа наготове рога и оружие, воины и охотники встали на защиту продвигающихся вперёд по заметаемой снегом дороге эльфов. Собаки с лаем рвались в бой.
— Зажигайте факелы! Не жалейте масло! — послышались со всех сторон крики. — Звери боятся огня!
— Зато мы не боимся! — зло рассмеялась Ириссэ, любуясь пламенем в руках собратьев.
Вдали послышался вой, доносящийся по очереди с разных сторон. Неведомые хищники переговаривались друг с другом, и голоса то переходили в визг, то звучали гортанно басом.
Факелов становилось всё больше, Нолдор почти не говорили друг с другом, притихли даже дети. Эльфы вслушивались в звуки морозной тьмы: равномерный гул ветра, леденящий душу вой хищников, скрип колёс и полозьев, хруст снега под ногами.
Неожиданно ветер стих и перестал приносить голоса зверей. Мелкие снежинки, медленно кружась, спускались с неба, оседая на дороге и одежде, тая на лицах. С юго-востока послышались крики птиц.
— Нам придется уходить далеко от моря, — рассуждал вслух Эктелион, наблюдая за прыжками лиса среди сугробов. — Запасы заготовили, но насколько их хватит?
— Король сказал позаботиться о другом, — неожиданно мрачно произнес Глорфиндел. — Совсем скоро мы будем проходить мимо того места, где должен был быть лагерь. Полынья давно замёрзла, но всё равно видны её границы. Необходимо проследить за роднёй погибших. И займёшься этим ты. А я — на охоту. — Глаза воина загорелись азартом. — Эти воющие твари узнают, с кем связались!
— А меня оставляешь наблюдать за скорбящими? — Эктелион взглянул на друга с осуждением.
— Когда утешаешь юных дев, — поучительно заявил Глорфиндел, — утративших отцов и братьев, можно обрести жену. Это твой шанс, друг, ведь девы вечно путают участие и поддержку с ухаживаниями. Совместишь доброе дело с выгодой для себя. А я не хочу таких проблем. По мне, лучше ощутить гибельную опасность и знать, что любимое дело принесёт пользу всем, чем объяснять эльфийкам, что их притязания обречены. Я хочу жить так, Эктелион, как мне нравится, не оглядываясь. А на жену и детей нельзя не оглянуться. Удачи.
Сделав знак охотникам, военачальник короля направился во тьму.
***
Далеко на севере клубилась серая мгла, угрожающе кружа вихри, поднимающиеся до самых звёзд, и путь эльфов лежал в эту беспощадную круговерть стихии, не знающей жалости и сострадания. С земли не было видно, что ждёт впереди, но со скалы, на которую поднялся Глорфиндел, открывался прекрасный вид во все стороны горизонта. Вспоминая прошлый опыт попадания в ураган, Нолдо помрачнел. Да, воин понимал, что случившееся однажды может повториться снова, что придётся опять входить в промёрзшие убежища и находить окоченелые тела, спотыкаться о мертвецов в сугробах, слышать рыдания потерявших родню эльфов, стоны тех, кому пришлось отрезать обмороженные конечности… Калек сначала отправляли домой, но теперь до Валинора слишком далеко, и приходится везти несчастных на утеплённых санях.
Душу уже перестала согревать надежда, что буря минует народ Нолофинвэ. Не минует. Эльфы снова встретятся лицом к лицу со смертью.
Глорфиндел посмотрел вниз на простирающийся с восточной стороны гор водный простор и протянувшийся через черную гладь белый мост из стянутых канатами льдин. Конструкция была достаточно далеко, но даже с такого расстояния Нолдо оценил её надёжность и возможный риск.
— Ты гений, принц Финдекано, — усмехнулся воин, представляя переправу по льдинам. — Будет жаль, если мы не сможем воспользоваться плодами твоих трудов из-за слишком массивного груза.
Снизу донёсся лай и вой. Похоже, хищники достаточно осмелели, чтобы подойти близко, а значит, пора узнать, что они из себя представляют.
***
Похожие на волков хищники, но гораздо крупнее, с непропорционально длинными мордами напали стаей, выпрыгнув прямо из сугробов. Эльфы успели подать сигнал собратьям и приняли бой.
Чудовища нападали стремительно, мгновенно меняя направление, закапываясь в снег и бросаясь с неожиданной стороны, путались в сетях и арканах, но почти всегда умудрялись порвать верёвки. А когда первый из волков заскулил, истыканный стрелами, а потом затих и замер, его собратья набросились на эльфов с ещё большей яростью. Словно не замечая ран и сетей, хищники валили с ног добычу, вгрызаясь в плоть. Рык и рёв смешались с криками боли, снег окрасился кровью.
Спрыгнув со скалы в глубокий сугроб, Глорфиндел побежал на помощь, видя спешащих на звук рога охотников. Полетели стрелы и дротики. Бросившиеся на хищников псы уступали в силе волкам и падали с перекушенными шеями.
Исход сражения решила сталь и численное преимущество Нолдор.
У замёрзшей полыньи
Дорога тянулась прямо через белую ровную бесконечность, счёт времени вести становилось всё труднее. И, словно удар гонга, огромный провал во льду слева вдалеке заставил очнуться от полусна.
Замёрзшая полынья размером с сад была ниже проложенной эльфами дороги почти на высоту роста. На дне провала торчали вздыбленные льдины, похожие на надгробия, подобные тем, что поставили в окрестностях Альквалондэ: белые, мёртвые, холодные. Безмолвные.
На бесконечно долгое мгновение стихли все голоса, слышался лишь треск факелов, но постепенно то там, то здесь, начали звучать всхлипы и плач, становившиеся громче и отчаяннее. К краю полыньи пошли, побежали, бросились осиротевшие Нолдор, и к вздыбленным льдинам-надгробиям полетели сделанные из ткани цветы.
***
— Я должен идти, — закрыв глаза, через силу произнёс Нолофинвэ, вдруг сдавив ладонью руку менестреля. — Делай, как я говорил.
Аклариквет не знал, как реагировать, поэтому, не шевелясь, дождался, когда король его отпустит, в сопровождении охраны и сына выйдет из кареты, и только тогда последовал за владыкой. Менестрель был уверен — сейчас музыка не нужна, ведь здесь, у полыньи звучит Седьмая Песня Истины, и прерывать её — значит, нарушить главнейшую тему жизни, но слово короля — закон, который в отдельно взятый миг важнее любой правды. Поэтому музыка заиграла.
Цветы из шёлка, бархата, исписанной бумаги и обрезков кожи всё ещё падали на лёд, и Аклариквет увидел, как его король, смотря на замёрзшую полынью, плачет. Искренне. От боли, страха, отчаяния… Как и большинство здесь собравшихся.
«Где моя сестра? — крутилось в голове менестреля. — Почему я её не вижу?»
Особенно пугало то, что племянницы стояли у края провала вместе с Квеннаром и его учеником. Без матери…
— Мне хотелось бы жить, — тихо, но с помощью магии заставляя всех слышать себя, запел Аклариквет, вспомнив о своих обязанностях.
— Свежесть нового утра всем сердцем вдыхать.
Мне хотелось бы жить,
Одеялом души этот мир согревать.
Мне хотелось бы жить,
Улыбаться и видеть улыбки друзей.
И, конечно, любить.
А ещё наслаждаться любовью твоей.
Ветер задул с севера. Слабо, робко, словно разведчик, крадущийся по землям врага. Мелкий колючий снег припорошил искусственные цветы, растаял на лицах, смешавшись со слезами. Эльфы молчали, накладывая на песню менестреля самые дорогие воспоминания, не замечая приближающейся бури.
— Мне хотелось бы жить
И листву на деревьях, смеясь, целовать!
Мне хотелось бы жить,
С белоснежной метелью над миром летать.
Мне хотелось бы жить,
Ни часов, ни мгновений судьбы не считать,
Ни разлук, ни падений не ведать, не знать! Любить и дышать,
Хотеть и мечтать.
Скучая, прощаться,
До звёзд долетать,
Но всегда возвращаться.
Кто-то заплакал громче, некоторые Нолдор падали на колени в снег, закрывая покрасневшие лица руками. Сердца скорбели о любви, надежде на счастье и тех прекрасных мгновениях, что жили в прошлом, но теперь умерли вместе с самыми близкими и родными. А ледяная пустыня ответила далёким воем безжалостной вьюги.
— Мне хотелось бы жить,
Оставляя горячий, уверенный след.
Мне хотелось бы жить,
И идти за любовью из мрака на свет.
Мне хотелось бы жить,
По натянутым нервам лишь песней звеня,
Чтобы вам подарить
Этот мир, что останется после меня.
И когда-нибудь ты
Вдруг увидишь, как время сжигает мосты!
Если я не смогу,
Дотянись до моей самой важной Мечты…
Не в силах оторвать взгляд от полыньи и цветов среди вздыбленных льдин, король Нолофинвэ, вытерев слёзы, дождался окончания пения менестреля, и под всё ещё звучащую музыку заговорил:
— Нолдор! Мой Великий Народ! В этот страшный миг мы вместе и станем сильнее, чем были прежде! Мы всё преодолеем, и ни одна смерть не окажется напрасной, а ни одна жизнь — незамеченной. И пусть здесь остались наши сердца, судьба одарит нас новой радостью, наградит за стойкость и силу воли!
Аклариквет всё ещё всматривался в толпу. Он знал речь, произносимую владыкой наизусть, ведь сочиняли текст король и менестрель вместе, поэтому не считал нужным вслушиваться. Незримо присутствовавшие рядом со скорбящими эльфами воины, конечно, не позволят случиться новой беде, но певец знал: уследить за всеми невозможно, и оттого становилось ещё страшнее и тяжелее на сердце.
«Нет, — убеждал себя певец, — нет, она не бросит детей. Никогда так не поступит. Я знаю. Верю. Надеюсь».
Примечание к части
Песня Дениса Майданова "Мне хотелось бы жить"
Город, которого ещё нет
— Под нами нет земной тверди! — закричала Эленнис группе юных эльфов, во время привала занявшихся раскалыванием льда в стороне от дороги. — Видели полынью?
— Мы глубоко не пробьём, — с вызовом в голосе заявил парень в бордовом шарфе с вышитыми золотыми звёздами. — Зато можем отыскать что-то важное для всех нас. Ты слышала, госпожа Эленвэ, что рыбаки нашли в желудке ледяной акулы?
Супруга Турукано не хотела вспоминать о страшной находке, надеялась, слухи не распространятся…
Когда вернувшиеся от найденного за цепью гор моста эльфы принесли улов, Нолдор ждал неприятный сюрприз: в брюхе крупной рыбы оказались инкрустированные цирконами застёжки от одежды. Никто, конечно, не обсуждал вслух страшную находку, к тому же с севера неумолимо приближалась буря, а, значит, эльфы, строящие дорогу далеко впереди, уже попали в шторм, и нет времени укреплять лагерь, надо срочно готовить хоть какие-то убежища…
— У нас есть важное дело, — гордо заявила юношам Эленнис, — мы сейчас все вместе отправляемся по местам охоты, чтобы созвать всех в укрытие и помочь добраться до лагеря раненым, если таковые имеются. Я понимаю, вы хотите убедиться, что во льду нет ваших близких, но… Как бы страшно это ни звучало, им уже не помочь. А живым — можно и нужно. Я отведу воспитанницу на урок и вернусь. Уверена, вы меня дождётесь, отважные Нолдор.
Мальчишки переглянулись. Задание супруги принца пришлось по душе не всем, но лидер согласно кивнул, его серые глаза сверкнули решимостью.
— Я с тобой, Эленвэ, — сказал юноша. — Спасём собратьев.
Маленькая Эльдалотэ тоже очень хотела пойти на подвиги, но знала — её не возьмут. Придётся учиться красиво писать о красивых деяниях королей, и Квеннар этому может научить лучше всех.
***
Охранявшие временный лагерь эльфы первыми ощутили усилившийся мороз. Ставший порывистым ветер вышибал из глаз слёзы, душил и обжигал незащищённую кожу. От холода уже не спасала ни меховая одежда, ни согревающие настои, Нолдор стали чаще сменять друг друга на посту, с огромным трудом поддерживая горение гаснущих костров. Дежуря по двое и не позволяя друг другу засыпать, воины из последних сил держались, стараясь не думать, что буря ещё даже не началась.
Рассчитывать, что где-то впереди снова окажутся горы с углём, не приходилось, и, несмотря на заготовленные запасы, жечь, не экономя, не решались: кто знает, сколько продлится надвигающееся природное бедствие, и как часто будет повторяться…
Среди снежной мглы промелькнула тень, послышался далёкий вой, и вдруг один из караульных оказался лежащим, придавленным огромной тушей, а в следующий миг челюсти сомкнулись на горле эльфа.
Из сугроба рядом выпрыгнул волк и рванул в лагерь, мгновенно затерявшись среди палаток. Подняв тревогу, воины бросились за хищником, но тьма, мороз, ветер и доносящиеся со всех сторон крики не давали возможности определить, куда именно побежала тварь. Или… Их несколько?!
Выбегая на улицу с оружием в руках, Нолдор зажигали факелы, поднимали шум.
Из небольшой палатки, стоявшей с краю, донеслись страшные крики, двое взрослых эльфов выволокли ребёнка и подрубили колья, а потом бросили внутрь факелы. Жуткий вой сотряс воздух, упавшие пологи заметались, повалил дым.
— Осторожнее! — крикнул воин, стреляя в разгорающуюся ткань. — Не дайте твари бежать! Она подожжёт соседние палатки!
Рядом куда-то во тьму полетели копья и дротики, раздался вой и визг, а потом звуки резко стихли. Лишь всё ещё слабо металась истыканная стрелами горящая палатка.
***
Когда начало ощущаться головокружение, охотники, только что похоронившие в снегу погибших от зубов хищников собратьев, подумали — это от усталости и ударившего мороза. Но когда желудок скрутила тошнота, стало ясно — дело совсем в другом: похожие на волков твари несъедобны. Сгибаясь пополам в приступах рвоты, теряя равновесие и едва не падая под порывами ледяного ветра, Глорфиндел и трое охотников из последних сил побрели в сторону лагеря.
Лис упорно крутился под ногами, словно домашняя собачонка, от всего верного сердечка желая помочь хозяину, не понимая, что эльфу не до него.
Кашляя и давясь сухими позывами, потому что желудок уже опустел, Глорфиндел делал шаг за шагом, обливаясь по́том, словно тащил на себе обломок скалы. Вперёд вела только одна мысль: «Успеть дойти и предупредить, что волков есть нельзя».
***
— Я чувствую себя лишним здесь, — понимая, что говорит неуместные глупости, но не в силах больше молчать, Турукано отвлёк летописца от работы с учениками, количество которых росло с каждой новой обрушивающейся бедой. — Я не могу жить сегодняшним днём, не желая вернуться в прошлое, не вижу для себя будущего, а настоящее заставляет меня презирать близких.
— Всех? — неожиданно с пониманием спросил Квеннар, и сын Нолофинвэ опешил.
— Да… Нет. Не всех, — вздохнул принц, — но мне легче презирать, чем постоянно бояться за их жизнь. Проще обвинять, чем терзаться догадками, жив ли брат, и застёжки с чьей одежды были в брюхе акулы, куда опять ушла Эленнис, и как переносит дорогу дочь… Отец просил быть рядом с ним, и я понимаю, что должен его поддержать, но… Квеннар, прости, что я всё это говорю. Тебе надо заниматься учениками.
— Нет, постой, — не выпустил из своего шатра Турукано летописец. — Чем больше здесь эльфов, тем теплее. Король позовёт — пойдёшь. А пока, пусть нам мой главный умник вина согреет. И сам выпьет половину бокала. К сожалению, уже ни у кого не осталось в запасе сушёных апельсинов, но это ведь не самое страшное, правда?
— Да… — Турукано сел у огня. — Буря начинается. Вот что страшно.
— И даже не это, — улыбнулся вдруг Квеннар, и во взгляде Нолдо промелькнуло нечто, заставившее сына Нолофинвэ встряхнуться. — Буря не останется с нами навек. Она закончится. Чем-нибудь.
— Чем? — совершенно без страха спросила Эльдалотэ, отложив перо.
— Новой долгой дорогой, — летописец, пряча руки в рукава, погладил девочку по голове, стараясь не испортить вычурную причёску. — Метель утихнет, мороз спадёт. И мы опять двинемся в путь. В снежную дивную даль, где нас ждёт прекрасный город. Пока это лишь сонное видение, фантазия, как в предвидении Айнур при зарождении Арды. Величайшие творения Эру видели то, чему ещё только суждено было свершиться, но лицезрели так ясно, что не осталось сомнений в том, как именно требуется воплотить Истинный Замысел. Наше будущее столь же призрачно и столь же ясно, мы уже знаем, что создадим, когда наступит завтра. И, закрыв глаза, способны увидеть всё. Просто загляните в своё сердце, где, пусть и очень тихо, всё же звучит Изначальная Песнь.
Турукано сомкнул веки, однако всё равно слышал лишь усиливающееся завывание ветра. Вдруг младшая племянница Аклариквета заиграла на флейте, а Квеннар полушёпотом запел, придавая моменту бо́льшую таинственность, и пурга на улице зазвучала мелодией горной долины:
— Ночь и тишина, данная навек.
Дождь, а может быть падает снег.
Всё равно, бесконечной надеждой согрет,
Я вдали вижу город, которого нет,
Где легко найти страннику приют,
Где наверняка помнят и ждут.
День за днём, то теряя, то путая след,
Я иду в этот город, которого нет.
Кто ответит мне, что судьбой дано?
Пусть об этом знать не суждено.
Может быть, за порогом растраченных лет
Я найду этот город, которого нет.
Там для меня горит очаг,
Как вечный знак забытых Истин.
Мне до него последний шаг,
И этот шаг длиннее жизни.
«Длиннее жизни», — прошептал Турукано, вслушиваясь в аккомпанирующую флейте метель.
«Длиннее жизни…»
Примечание к части
Песня И.Корнелюка "Город, которого нет"
Очнись, Финьо!
Мелодия приближалась тёплым ветром, летела дивными бабочками с двухцветными тончайшими крылышками: золотыми с внешней стороны и серебряными с внутренней. Большие, с ладонь, и совсем крошечные мотыльки вспархивали из самой земли, слетались вместе, поднимаясь к небу светящимися спиралями, словно очерчивая контуры двух исполинских древ. Свет ослепительно вспыхнул, полыхнуло пламенем и обдало нестерпимым жаром, красота превратилась в чудовищной разрушительной мощи стихию, беспощадную и обожающую себя за это.
«Вот она! Моя сила! Узрите и преклонитесь предо мной! Теперь ваша жизнь зависит от моей прихоти! И в ваших интересах задобрить меня, жалкие головешки!»
***
— Очнись!
Сквозь жар и тяжкий сон послышался знакомый голос.
— Очнись, Финьо!
Кто-то встряхнул за плечи, похлопал по щекам, начал растирать руки. Тело забила дрожь, застучали зубы, к губам прислонили флягу.
— Как ты, Финьо? Ответь!
Холод отступил, и появилось понимание происходящего.
— Я… — непослушным языком не получалось ворочать, сын Нолофинвэ, с трудом фокусируя зрение, посмотрел на кружащую вихри вьюгу, от которой сейчас защищала отвесная скала, возвышающаяся над чёрной поверхностью моря.
Друзья помогли приподняться и сесть, накинули на плечи ещё один меховой плащ.
— Спа… сиб-бо… — тяжело дыша, выдавил из себя Финдекано.
Ещё совсем недавно казалось, что самым кошмарным испытанием было вынужденное купание в ледяной воде.
Но когда отряд настигла страшная буря прямо на мосту, и ветер снёс с ненадёжной опоры дюжину эльфов, а остальных повалил на лёд и не давал подняться, чтобы помочь тонущим друзьям, стало ясно: хуже быть может. И будет. Преодолевая непрекращающийся ураган, бросив почти весь груз, Нолдор ползли к ближайшему айсбергу, чтобы хоть как-то укрыться, и лишь Финдекано с двумя верными пытались, рискуя жизнью, вытащить из воды хоть кого-нибудь, но от усилившегося мороза покрывалась льдом даже солёная вода, замерзая мгновенно над головами уходящих на дно эльфов.
Пробивая стремительно нарастающую прозрачную корку, намокая и покрываясь сосульками, сын Нолофинвэ и его верные продолжали тщетные попытки спасти собратьев, но когда снег повалил так, что за сплошной пеленой уже ничего не стало видно, пришлось отступать в укрытие.
— Выпей, друг.
Финдекано послушно глотнул настой, снова захотелось спать, но собратья всячески прогоняли сон.
— Финьо!
— Да… Я в порядке… Устал… Немного.
Горло неприятно запершило, и в этот момент ветер резко сменил направление и нанёс сокрушительный удар сбоку, сбросив одного из эльфов с айсберга в море. Понимая, что ничего не сможет сделать, старший сын Нолофинвэ, отворачиваясь от порывов и режущего лицо снега, поддерживаемый друзьями, стал продвигаться по скале, чтобы снова спрятаться и дать себе шанс выжить.
Большинство запасов еды остались на мосту, а то, что удалось взять с собой, заканчивалось. Охотиться в бурю не на кого, рыбачить невозможно…
Холод, голод, беспомощность. Открытый всем ветрам айсберг среди ледяной чёрной воды. И верные Нолдор едва не замёрзшего насмерть принца Финдекано, которых всё меньше и меньше.
Зарождающийся свет
Уже не понимая, действительно ли всё ещё идёт вперёд, или ему это кажется, сгибаясь в сухих приступах рвоты и обливаясь по́том, Глорфиндел увидел, как стало светлее.
«Древа ожили?» — вспыхнула вместе со слепящим сиянием мысль.
Нет, это совсем иной свет. Изменчивый, коварный. Свет огня, пылающий в сердцах гордецов и лжецов. Самовлюблённый, капризный, требующий поклонения и незаслуженного почитания.
И от прихоти такого света теперь зависит жизнь…
В сознание ворвался собачий лай, и свет погас. Желудок скрутило, грудь рванул мучительный кашель.
— Волков, — прохрипел, давясь, Глорфиндел, пытаясь с чьей-то помощью выбраться из сугроба, — нельзя есть…
Подняв голову, Нолдо увидел сквозь усиливающуюся метель лагерь, подсвеченный огнями костров. И знакомые лица рядом с собой.
Дошёл…
— Волков есть нельзя, — снова повторил, хватаясьза живот эльф, чувствуя, как подгибаются колени.
Дошёл. Предупредил.
— Нас… Было четверо, — давясь кашлем, с усилием произнёс Глорфиндел. — Найдите остальных.
«Пожалуйста…»
Не уверенный, что произнёс последнее слово вслух, эльф увидел, как всё быстрее кружится перед глазами метель, и огни костров, и палатки…
Упасть не позволили собратья, но поблагодарить их Глорфиндел уже не мог.
***
— Сегодня многим снился опасный свет, — тише обычного проговорила Артанис, смотря на огонь в наскоро сложенной печи. — Я видела, как таял снег и рушились горы изо льда. Айканаро, — королева-сестра посмотрела в глаза брата, — я знаю, Ангарато ещё не оправился от ран, и мы хотели идти позади Нолофинвэ. Король Финдарато Инголдо настаивает на том, чтобы оставаться независимыми, но… Мы в пути уже больше года, по расчётам идти нам ещё далеко. Я хочу объединиться с дядей.
— Боишься его песен? — рассмеялся Айканаро. Сейчас эльф смотрел так, словно обвинял свою владычицу в предательстве.
Глаза Артанис вспыхнули.
— Бесчестье хуже смерти, не так ли? — прищурилась королева. — А в нынешней ситуации можно избежать и того, и другого.
Айканаро осмотрел пещеру, словно ища глазами кого-то, спрятавшегося в полумраке.
— Мы здесь вдвоём, — сдержанно усмехнулась Артанис.
— Это и странно. Почему ты говоришь со мной, а не с братом-королём?
— Ты разумнее, Огонёк, — назвав кузена его детским прозвищем, эльфийка мило улыбнулась. — Финдарато не хочет признать очевидное: на данном этапе дядя нас переиграл, и чтобы не потерять ещё больше влияния, мы должны объединиться.
— Сначала придётся его догнать, — скривился Айканаро. — Пока мы здесь совещались, разбежавшись по пещерам по двое, дядюшка ушёл далеко на север.
— Догоним, — глаза Артанис вспыхнули. — И перегоним.
***
— С севера слетелось множество птиц, — рассказывал Ангарато парализованному из-за падения со скалы собрату, пока двое знахарей помогали беспомощному эльфу есть. — Я говорил с охотниками, их рассказы разнятся, но все сходятся в одном: началась массовая миграция дичи на юг. Это спасло нас от агрессии кошек: им теперь снова есть, на кого охотиться, помимо нас.
— А нам, — медленно проговорил калека, — снова можно соревноваться, кто сделает больше выстрелов без промаха подряд.
— А промахиваемся мы крайне редко! — рассмеялся воспоминаниям Ангарато, жестом давая понять лекарям, что его раны уже зажили и осматривать их не нужно.
— Поэтому состязания вечно затягивались надолго, — улыбнулся лежащий без движения Нолдо, отводя взгляд. — Как ты думаешь, почему животные уходят на юг?
Увидев замешательство собрата, который, похоже, не задавался подобным вопросом, эльф погрустнел.
— У меня теперь много времени, чтобы думать. О разном. В том числе и о том, что, когда всё хорошо, не хочется покидать дом.
— Мы идём туда, откуда бегут звери и улетают птицы? — Ангарато заинтересовался. — Нас ждут приключения?
— Нас, — улыбнулся калека и закрыл глаза. Эльф уже не плакал, говоря о себе. — Как твои котята?
— Слишком много едят и больно царапаются, — брат-близнец Айканаро задрал рукав, демонстрируя кровавые полосы на предплечье. — Я понимаю, что их лучше оставить, потому что самим может не хватать еды, а убить тех, кого пытался приручать, не смогу. К тому же, из-за нас эти котята осиротели.
«А из-за их родителей мой друг теперь парализован», — с горечью подумал Ангарато и растянутые в улыбке губы дрогнули.
— Королева Артанис приказала собираться в путь, — серьёзно сказал лекарь, осторожно нажимая пальцами на области вокруг суставов рук своего пациента. — Карета для раненых, которых необходимо везти под присмотром, готова, и мы не обсуждаем маршруты птиц и зверей. Это забота охотников, рассчитывающих пути дичи, чтобы быстрее и больше наловить. Если нужны снадобья, обращайся.
Ангарато понял, что пора уходить, собираться в путь на стремительно пустеющий север и не мешать тщетным попыткам знахарей вернуть его другу способность двигаться.
Ведь как жить, если не верить в чудеса?
***
С чёрной земли, покрытой фиолетовой травой и сиреневыми цветами с круглыми пуховыми головками, вспорхнули сотни бабочек с крыльями, золотыми сверху и серебристыми снизу. Летая вокруг исполинских стволов мёртвых Древ Валар, черных и гладких, но искрящихся изнутри, насекомые рассеивали падающую с неба пыль, и всё вокруг заполнялось волшебным мерцанием.
Скоро… Совсем скоро свет возродится в Арде. И Валар прекрасно справятся без помощи непокорного их воле мастера, в чьих ладонях родились прекраснейшие неповторимые звёзды.
Ради блага народа
Она вошла, и наскоро сложенный из ледяных блоков дом заполнился запахом метели.
— По-прежнему грустишь, Малыш? — сказал неожиданно нежный голос, и Турукано отложил записи в сторону. — Прости, что вспомнила о том, что замужем, только когда жизнь ударила по самому болезненному. Ты ведь так думаешь, правда? Я не обижаюсь, Малыш.
— У меня и в мыслях не… — начал спорить принц, но эльфийка в одно мгновение оказалась у него на коленях, обхватив бедрами за талию и прижав палец к губам.
Несмотря на множество слоёв теплой одежды, Турукано казалось, он обнажён. Её руки… Сильные, властные и… Нежнее тончайшего шёлка. Глаза, сияющие звёздами и угасшим навек светом Валинора… Они смотрят со страстью, нежностью и… глубокой печалью, которую сын Нолофинвэ ещё никогда не видел в прекрасных синих безднах.
— Обними меня, — выдохнула Эленнис, пробираясь супругу под одежду. — Я хочу видеть тебя счастливым.
Ещё не согревшиеся пальцы побежали по коже на боках, поглаживая, поднялись по рёбрам к грудным пластинам, нажали на соски, чуть сдавили, и левая рука заскользила к шее, а правая сползла по животу.
— Ты счастлив со мной, Малыш? — печально смотря в глаза супруга, выдохнула Эленнис, когда её ладонь и ловкие пальцы, ритмично сдавливая плоть, заставили Турукано потерять способность отвечать. — Я люблю тебя.
Слова растаяли в поцелуе, Турукано опустил руки на бедра супруги, но Эленнис вдруг соскочила с его колен и в одно мгновение оказалась по другую сторону стола.
— Мой брат при смерти, — сдерживая слёзы, закрыла глаза эльфийка. — Я когда-то хотела этого. Давно… И недолгое время… Мне казалось, я его ненавижу! А в Альквалондэ… Я ведь тоже кого-то лишила братьев… Это расплата, Малыш.
Турукано подошёл к супруге, хотел обнять, но Эленвэ резко встала и набросила меха.
— Пойду узнаю, как моё Золотце, — выдохнула она, — а потом в патруль. А ты, Малыш, — печальные глаза улыбнулись, — займись дочкой. Чтобы её никакой проходимец не пытался согреть! Понял?
Сын Нолофинвэ всё-таки обнял супругу и за настойчивость был награждён долгим нежным поцелуем.
***
Чем чётче проявлялись очертания обустроенного под госпиталь шатра, тем мучительнее становилось ощущение проворачивающегося в животе ножа и пульсирующая боль сразу во всей голове. С содроганием вспомнив, как Митриэль делала ему промывание желудка, как несколько часов подряд, находясь в полубессознательном состоянии, приходилось через силу вливать в себя пахучую жидкость, чтобы снова и снова провоцировать рвоту, Глорфиндел, скорчившись на постели, простонал:
— Я бы всё отдал, чтобы больше никогда тебя не видеть!
— Абсолютно взаимно, — прищурилась знахарка, прикладывая к пылающему лбу эльфа завёрнутый в льняное полотенце лёд. — Поэтому компресс будешь держать сам. А я займусь остальными едоками.
— Прекрасно!
Чтобы съязвить, ушли все силы, но лёд, медленно тающий на лбу и стекающий по вискам в волосы, действительно облегчал боль, и Нолдо снова захотелось спать.
Заметив это, Митриэль подошла и, приподняв голову Глорфиндела, поднесла к его губам чашу с теплой водой.
— Твоя сестра приходила, пока ты спал, — почему-то с укором в голосе сказала знахарка, — просила тебя под шумок добить, но я не согласилась, а теперь жалею.
— И какую плату предлагала Эленвэ за услугу? — через силу улыбнулся Глорфиндел. Говорить он мог только хриплым шёпотом.
— Избавиться от тебя мечтает весь народ Нолдор, — угрожающе посмотрела на эльфа Митриэль, склоняясь над ним. — А ради общего блага дела делаются бескорыстно.
Воин короля начал смеяться, но стало до слёз больно напрягать живот.
— Больше не тошнит? — со злой насмешкой спросила знахарка, многозначительно демонстрируя слишком хорошо знакомый флакон.
— Не мучай меня, умоляю! — простонал Глорфиндел, придерживая компресс на лбу. — Лучше порадуй наш народ.
— Я подумаю над твоим предложением, — хищно оскалилась Митриэль и, поправив на Лаурэфиндэ одеяло, пошла к другим нуждающимся в помощи эльфам.
Вой метели, доносящийся с улицы, усилился, превратился в скорбные рыдания и стоны. Страшные в своей безысходности.
Жить вопреки!
Кое-как закрыв ладонью лицо от ураганного ветра, нанёсшего сугробы в с трудом выбитых в айсберге пещерах, чувствуя, как голод постепенно лишает сил и шансов выжить, Финдекано посмотрел на несущийся с чудовищной скоростью снег. Белая пелена казалась сплошной, и за ней не было видно ни неба, ни моря, ни моста.
В одной пещере с Финдекано сейчас находились ещё четверо обречённых на смерть от голода и мороза Нолдор, о судьбе остальных верных старший сын Нолофинвэ мог только догадываться.
Сидеть и ждать окончания урагана? Зачем? Бессмысленно…
Почему-то вспомнился Майя Эонвэ и разговор с ним у костра. О музыке.
Финдекано снова с грустью подумал, что не расслышит песню метели, не сможет спеть так, чтобы укротить ураган, но измученное морозом тело требовало действий. Правильных или нет, всё равно! Действий! Сейчас!
Словно опять гаснет свет Древ, и сгущается клубящийся мрак.
Словно опять гибнут собратья под предательскими стрелами Тэлери.
Словно на занятый Нолдор Альквалондэ надвигается удушающая пелена гари…
«Снова бежать по лезвию бритвы, — прошептал Финдекано, слыша в сердце музыку пламени. Как он мечтал об этом огне, пылающем в глазах двоюродных братьев, сыновей Феанаро… — Словно загнанный зверь,
Не считая потерь,
И вновь рисковать собой!
Что же лучше? Лежать тенью забытой?
На горячем песке от страстей вдалеке,
Где царит тишина и вечный покой?!»
— Я не приносил Клятвы Феанаро, — обернувшись к собратьям, с жаром произнёс Финдекано, — но я пойду до конца. Пойду в бой с врагом! И ничто! И никто! Даже эта проклятая метель не остановит меня!
Старший сын Нолофинвэ, слушая вой урагана и своё сердце, вспоминая бой в Альквалондэ и все последующие кровопролития, гордо вскинул голову.
— Я пойду на мост. И, если ветер не снёс наши обозы в море, от голода никто не умрёт.
Резко развернувшись, Финдекано схватил снаряжение и, смеясь в лицо гибельной вьюге, полез по ледяной скале вниз.
«Пусть пророчит мне ветер северный беду, — шёпотом произносил Нолдо слова, рождающиеся в душе, — я пройду и через это, но себе не изменю.
Ветер, бей сильней, раздувай огонь в крови!
Дух мятежный, непокорный, дай мне знать, что впереди!
Чтобы жить вопреки!
Здесь есть честная боль, там фальшивая радость,
Зло под маской добра не приемлет душа,
Хоть разум готов принять.
Мне судьбою дано подниматься и падать,
И я знаю теперь:
Одиночества плен лучше праведной лжи нового дня.
Обернулся тьмой свет. И пусть сыграна пьеса,
Слава крадёт каждый мой шаг, в невинной крови броня.
Правда иль нет? До конца не известно,
Но я знаю одно: никому не дано дрессированным псом сделать меня!
Пусть пророчит мне ветер северный беду,
Я пройду и через это, но себе не изменю.
Ветер, бей сильней, раздувай огонь в крови!
Дух мятежный, непокорный, дай мне знать, что впереди!
Чтобы жить вопреки!»
Впиваясь металлом в лёд, Финдекано увидел, что ступил на мост не один: все, кто были с ним в пещере, презрев угрозы метели, бросили вызов Хэлкараксэ и пошли за своим лидером.
— Пусть пророчит нам, — вторили Финдекано эльфы, перекрикивая ураган, — ветер северный беду,
Мы пройдём и через это! Я себе не изменю.
Ветер, бей сильней, раздувай огонь в крови!
Дух мятежный, непокорный, дай нам знать, что впереди!
Чтобы жить вопреки!
***
Надёжно привязав себя друг к другу, Нолдор, не видя впереди ничего, кроме белой, несущейся с чудовищной скоростью пелены, цепляясь крюками за льдины, намертво смёрзшиеся на всё усиливающемся морозе, поползли по мосту, на ощупь проверяя пространство вокруг себя.
Чувство, что смерть смотрит в глаза сквозь летящий снег, и возможность хохотать ей в лицо, согревало лучше самого крепкого вина, Финдекано продвигался вперёд первым и почему-то был абсолютно уверен, что поступает правильно. Ветер чудовищной мощи мгновенно наметал гигантские сугробы, засыпая Нолдор полностью в один миг, и, чтобы вбивать крюки в льдины, приходилось расчищать рукой место для удара. Уставшие, но счастливые своей неравной борьбой эльфы начали натыкаться на примёрзшие к мосту вещи, но понять, что это, не представлялось возможным. Добравшись до перевёрнутых саней и спрятавшись за ними, Нолдор, смеясь и пытаясь отдышаться, пожали руки.
— Дух мятежный! Непокорный! Дай нам знать, что впереди!
— Чтобы жить вопреки!
— Жить вопреки!
— Я горжусь вами! — со счастливым восхищением перекрикнул воющую метель Финдекано. — Мы непобедимы!
Эльфы крепко обняли друг друга и стали смотреть, что уцелело в перевёрнутых санях.
— Ставим их на полозья! — приказал, бросая вызов гибельной вьюге, нолдорский принц. — Поднажмите, братья!
Не стихающий ни на мгновение ветер был многократно сильнее эльфов, и все попытки перевернуть сани ничего не дали.
— Тащим волоком! — разозлился на ураган Финдекано, упираясь руками в корпус повозки сзади, чтобы толкнуть её вперёд.
Замёрзшие верёвки сломались, словно сосульки, когда эльфы попытались тянуть за них тяжёлые, застрявшие в сугробе сани, пришлось толкать всем вместе. Падая под сокрушительными ударами стихии, но снова и снова поднимаясь на ноющие и начинающие дрожать от усталости ноги, Нолдор поняли, что дело сдвинулось.
Пробравшись к содержимому повозки и отыскав там лопату, Финдекано дополз вперёд по ходу движения и начал разгребать сугробы перед санями. Порыв ветра нанес сокрушительный удар, старший сын Нолофинвэ рухнул, ударившись головой о полозья, и лишь меховой капюшон спас от серьёзной травмы.
— Толкайте! — не уверенный, что его слышат, крикнул он собратьям, продолжая убирать тут же снова наносимый ураганом снег.
Сани продвигались, но слишком медленно. Нолдор выбились из сил и уже не могли стоять на ногах, сопротивляясь буре. Опять спрятавшись за перевернутой повозкой от ветра, эльфы отыскали промёрзшие и превратившиеся в куски льда запасы еды и были счастливы даже этому.
Главное — не заснуть.
Примечание к части
Песня В.Кипелова "Жить вопреки"
Конец бури
На высоте снег вдруг хаотично заметался, ветер стал слабее, но дул теперь, постоянно меняя направление. Не зная, чего ждать, заранее представляя нечто плохое, Финдекано и его верные вскочили на ноги и продолжили толкать сани в сторону айсберга, на котором прятались. Металлические шипы на обуви, не выдерживая мороза и нагрузки, ломались, опираться на лёд становилось невозможно, однако решившие не сдаваться Нолдор не отступали, отчаянно борясь со стихией.
Ветер на мгновение стих и вдруг с чудовищной силой ударил с юга. С открытого моря. Волны, до этого не доставлявшие серьезных проблем находящимся на составленном из мощных льдин мосту эльфам, теперь значительно увеличились в высоте.
Финдекано, уже не зная, откуда беря силы, чтобы толкать сани, со злостью выругался. Если вода начнёт захлёстывать мост, снова придётся вымокнуть…
Вою вьюги всё увереннее аккомпанировал рёв разрастающихся волн, пенные гребни угрожающе вздымались и накатывались на льды.
— Берём всё, что сможем унести и уходим в укрытие! — крикнул верным сын Нолофинвэ, чувствуя, как всё сильнее качается опора под ногами.
Падая, приподнимаясь и толкая друг друга вперёд, подтягивая товарищей за верёвки, эльфы, заметаемые снегом, на ощупь добрались до скалы и из последних сил залезли в свою пещеру. Оказавшись в сугробе, нанесённом на полу, и будучи уже не в состоянии его разгребать, Нолдор повалились прямо в снег, пытаясь отдышаться.
— Я не верю, что мы это сделали, Финьо, — тяжело дыша, рассмеялся эльф рядом с принцем.
Финдекано с улыбкой похлопал его по плечу.
— Мы ещё и не на такое способны! — с азартом, хоть и устало, отозвался сын короля.
В пещере воцарилось молчание, нарушаемое лишь кашлем и треском разжигаемого огня, а снаружи, ускоряясь, летел снег, громче и громче выл ветер, и всё страшнее ревело море.
***
Открыв глаза, Финдекано с ужасом понял, что спал, не подготовившись, и даже не помнил момента, когда заснул. Повезло, что костерок не погас!..
Вскочив на ноги, принц увидел ясное звёздное небо и, заставляя себя не думать о худшем, стал будить собратьев. К неописуемому облегчению оказалось, все живы.
Выглянув из пещеры, Финдекано понял, что у него уже нет сил ругаться, злиться, кричать… Осталось лишь равнодушное принятие факта, что волны смыли с моста всё, что на нём было. Конечно, немало нужного эльфы взяли в укрытие, да, но…
Собравшись с духом, старший сын Нолофинвэ осторожно выбрался из укрытия, чтобы проверить, как пережили ураган его верные.
Кто-то уже вышел на мост с восточной стороны и ждал остальных, стуча крючьями и молотками по отполированным волнами льдинам, ставшим слишком скользкими, пытаясь разбить в крошку поверхность и сделать её проходимой. Другие тщетно искали на мосту хоть что-то уцелевшее…
А в пещерах остались лежать те, кто не смог проснуться, пав под натиском мороза и голода. Их насчитывалось слишком много, и, даже понимая, что никак не могли помочь, Нолдор были не в силах называть себя невиновными в гибели собратьев.
В скорбном молчании сбросив тела в море, эльфы продолжили путь на восток.
Свет просвещения
Когда в укрытие, сложенное из ледяных блоков, и названное в шутку дворцом короля, вошла в сопровождении двоих воинов Ириссэ, полностью покрытая снегом, замёрзшая и дрожащая, но со злым гордым огнём в глазах, все взгляды устремились на принцессу, становясь тревожными и вопросительными.
— Прости, отец, что врываюсь во время совета, — охрипшим голосом произнесла эльфийка, кашляя и шмыгая носом, благодарно принимая горячее вино от верных короля. — У меня неотложные вести.
Чувствуя, как тепло разливается по телу, доставляя невыразимое никакими словами наслаждение, Ириссэ обвела глазами присутствующих, и невольно задержала взгляд на находившемся, как и всегда, рядом с Нолофинвэ Аклариквете. На менестреле не было лица, он сидел неподвижно, опустив голову, лишь руки привычно танцевали вокруг струн арфы, слегка задевая их кончиками пальцев.
Король посмотрел на дочь совершенно безумными пустыми глазами, и эльфийка поняла: отец уже знает, что она хочет сказать.
— Дома и палатки, — всё-таки заговорила Ириссэ, — расположенные в низине, полностью скрыло снегом.
— Восемь сотен, — часто моргая и широко раскрывая глаза, дрогнувшими губами произнес Нолофинвэ. — На помощь ушли добровольцы. Я их тоже могу считать погибшими. Метель усиливается. Ещё немного, и мы тоже не сможем выйти из укрытий — нас заметёт вместе с остальными. Вот и всё. Да?
Ириссэ должна была сказать «нет», потому что собиралась говорить о другом, но, видя состояние отца, растерялась.
— Хищники не боятся метели, — перенял инициативу один из сопровождавших принцессу эльфов. — Нападают, бросаясь из сугробов, пробираются в палатки.
— Да, — дрогнувшим голосом произнес король, — да. И мы должны это как-то пережить. Я знаю, что бы сейчас ни сказал, вы уже это делаете. А эльфы гибнут. И это не ваша вина. Вот и всё.
Отпив горячего вина, Нолофинвэ закутался в шерстяной плащ и изобразил заинтересованность какой-то картой.
— Мы должны дойти, Аклариквет, — сказал тихо и печально король, — иначе в Эндорэ никогда не услышат твоих песен. Представляешь, какая это потеря для Арды? Если мы не дойдём, Ириссэ, эльфы Сумеречных Земель не узнают, что такое истинная красота женщины. Погибнем — и никто в Арде не прочитает летописей Квеннара, а ведь это уникальнейшие рукописи! Мы придём и построим красивейшие дворцы, шпили которых вознесутся до звёзд! Мы научим, что оружие и доспехи нужны не только для кровопролития, но и для красивой игры смелых мужчин! Научим всему, что умеем сами, чему учили нас Валар. Мы — Нолдор, великий народ! Мы видели священный свет Древ и купались в его творящей силе! В нас сияние Телпериона и Лаурелин останется навек! Если умрём мы, погибнет величайшее эльфийское культурное наследие, невиданное в Эндорэ! — Нолофинвэ поднял голову и, через силу улыбаясь, сказал: — Мы должны дойти. И принести в Эндорэ истинный свет — свет просвещения.
Всё хорошо, мама
— Мама…
— Тебе больно, сынок?
Это не вопрос, а лишь отчаянная мольба измученного сердца услышать «нет».
— Нет, мама.
Это всё, на что хватило сил, пока не растаял мираж. Её лицо страшно изменило прошедшее совсем недолгое время. Теперь прекрасные горделивые черты отмечены печатью скорбных предчувствий, кошмарных видений и болезненных коротких снов.
— Это… — муки терзают тело и убивают душу, но сейчас нужно собрать последние осколки воли, чтобы… Чтобы… Она не страдала. — Это просто сон, мама… Он… Лжёт.
«Нет! Это ты лжёшь!» — врывается в сознание боль, и связь, хвала Эру, рвётся. Мама не должна такое видеть и чувствовать. Никогда!
Это был порыв ледяного ветра, ударившего в лицо, качнувшего подвешенное за руку тело, заставившего сжаться и задрожать. Вытягивающая из плоти нервы по одной нити, боль вгрызлась в вывихнутое запястье, локоть, плечо, впилась в ключицу и грудь, дёрнула каждый позвонок в искривившейся серпом шее и спине, впилась в вывернутую лопатку, пересчитала ребра и свела мышцы ног. Иссушившая тело жажда не позволила пролиться ни одной слезе, из пересохшего горла вырывался только рваный хрип:
— Именем Создателя… Эру…
Наполовину лишённый возможности дышать из-за ослабших грудных мышц, Майтимо выдавливал из себя слова Клятвы, как вдруг понял, что отросшие за время, проведённое на скале, ногти на правой руке, если согнуть пальцы, достанут до вен.
— Пожалуйста… Создатель… Позволь умереть… — прошептал потрескавшимися до крови искусанными губами Феаноринг, доставляя себе ещё бо́льшие страдания тем, что напрягал руку, пытаясь царапать кожу.
Впадая в беспамятство из-за невыносимых мучений и тут же снова приходя в себя, слыша мерные ровные удары сердца, Майтимо почувствовал, как по содрогающейся от напряжения и боли правой руке потекла кровь.
— Пожалуйста…
Шорох и свист со всех сторон ворвался в сознание, в лицо впились когти.
— Что сделать сначала, милая? — спросил писклявый голос летучей мыши. — Покормить нашу деточку или подточить ей коготки?
— Вы двое — кормите, а я займусь лапками.
— Всеми четырьмя лапками?
— Всеми по очереди!
— Но мы тоже хотим!
— Нет! Вы кормите!
И когда когти впились в затылок, оттягивая голову пленника назад за свалявшиеся грязные волосы, чтобы заставить открыть рот и затолкать в глотку водянистую безвкусную еду, достаточную для поддержания в измученном теле жалкого подобия жизни, огромная серая летучая мышь с фиолетовыми глазами вцепилась в отросший ноготь на мизинце правой руки и одним резким движением вырвала его.
Когтистые лапы зажали челюсти пленника, не давая ему кричать и выплёвывать еду. Посланники Мелькора дождались, чтобы Майтимо проглотил то, что затолкали в горло, и летучая мышь рванула следующий ноготь. Воспользовавшись открытым для хриплого вопля ртом, крылатые твари запихнули в глотку пленника следующий кусок и снова зажали челюсти.
— Крепко держите? — спросила серая монстрица и, не дождавшись ответа, вырвала третий ноготь. — Можете отпускать. Пусть скажет «А-а-а!»
Когда на двенадцатом ногте еда закончилась, две из трёх мышей улетели, а самая крупная из них, серого окраса, осталась доделывать свою работу.
— Свет Священных Камней хозяина, — пропищала монстрица, отбрасывая очередной вырванный ноготь, — принадлежит только одному Владыке. И никто, — ещё один ноготь полетел вниз, — никто, слышишь? Никто! Не имеет права даже мечтать обладать величайшим сокровищем нашего господина. А тот, кто лишь допустит подобную мерзкую мыслишку…
С очередным вырванным ногтем Майтимо перестал понимать, что происходит и слышать речи мучительницы.
И только в тяжком полусне, каждый миг бросаемый болью за грань жизни, а чарами — обратно, пытался вспомнить слова Клятвы, и убедить маму, что она зря волнуется, ведь с её сыном всё в порядке.
О новой надежде
В мольбе не было слов.
Небольшое, полупустое, освещённое лишь двумя светильниками помещение, отделённое от королевских покоев спрятанной за гобеленом с Древами узкой дверью, погрузилось в безмолвие и покой.
Владыка эльфов Валинора стоял на коленях с закрытыми глазами и не двигался.
Он вспоминал.
И просил.
Понимая, что не в силах понять ни замысла Эру, ни планов Валар, Арафинвэ просто представлял лица детей улыбающимися, счастливыми, словно ни одна беда не в силах причинить боль Финдарато и Артанис.
Мольбу о счастье сына и дочери, ушедших далеко, невозможно выразить никакими словами, это больше, чем любые произнесённые фразы, это…
Тишина и Вера.
***
Звучащая над Валинором песня менестрелей полилась чарующими переливами волн, зазвенела трелями птиц, зажурчала весёлыми ручьями, созывая всех жителей Благословенного Края узреть великое чудо.
К священному холму, покрытому фиолетовой травой, искрящемуся светящимися крыльями бабочек, собирались эльфы со всех концов Валинора, и в сердцах, даже скорбящих и безутешных, воссияла надежда.
На Древах, чёрных, мёртвых, лишённых коры и листвы, появилось по яркому огню: серебристый — на Телперионе и золотой — на Лаурелин.
Присмотревшись, можно было заметить, что это бутоны, пока ещё крошечные, живые, покрытые росой и благоухающие. А менестрели пели о том, что отныне и навек свет будет озарять всю Арду, но Валинор — ярче.
Плотины, волнорезы, шлюзы и меняющийся мир
Первые эльфы, жившие с начала своей истории у дивного озера под звёздами, кардинально отличались даже от своих средиземских потомков, в том числе и сильным и независимым ни от чего желанием иметь как можно больше детей. Многие Квэнди, в чьих глазах не сиял врождённый свет Древ Валар, очень боялись, что их род прервётся, и эта тревога сохранялась, независимо от уже имеющегося внушительного количества потомков. Каждое новое поколение относилось к рождению детей спокойнее, поэтому Макалаурэ, смотря на прибывшего к нему на встречу Новэ Корабела, не мог не иронизировать, пока только мысленно, видя в манерах эльфа явное сходство с тщательно скрываемым истинным лицом своего деда Финвэ, которое можно было спрятать от кого угодно, но не от менестреля.
— Не ожидал, что ты приедешь самолично, Новэ, — учтиво напевал Макалаурэ, осторожно применяя чары, чтобы не оставить собеседнику возможности для лжи. Феаноринг чувствовал — перед ним лёгкая жертва.
— У Элу хорошие советники, — рассмеялся Корабел, осматривая берег реки у стен города Феанарион, — объяснили мне, как с ним можно договориться. Я сказал, что на севере на морском побережье во время строительства волнореза наберу столько жемчуга и серебра, что Элу придётся копать новую сокровищницу.
— А если это неправда? — поинтересовался Макалаурэ.
— Послушай, государь, — отмахнулся Новэ, — Вала Улмо мне явился во сне и сказал ехать на север строить волнорез и… Ещё кое-что. К тому же, у меня есть неженатые сыновья и незамужние дочери, которых я был бы рад оставить в северных землях, скрепив тем самым дружбу с прибывшими из-за Моря собратьями. А тебе, владыка Маглор, стоит подумать о том, что реку надо перегородить так, чтобы обезопасить Фаэнор от потока с севера. Тебе нужна система шлюзов. Понимаешь, о чём я?
Макалаурэ засомневался.
— Дай мне строителей, государь…
— Наместник, — поправил Новэ Макалаурэ.
— Наместник Маглор, — согласился Корабел. — Проекты у меня есть, нужно лишь воплотить их. И быстрее. У тебя есть неженатые сыновья? Незамужние дочери?
— У меня есть неженатые братья, — злорадно ухмыльнулся менестрель, представляя реакцию каждого из Феанорингов на такое предложение. — И кое-кто из них как раз занимается масштабным строительством. Им под силу и возведение волнорезов, и…
— Плотины. На севере нужна плотина. И набережные с водоотводом. Вала Улмо сказал мне, что очень скоро мир изменится.
***
Прибывшие с Новэ Корабелом Тэлери Средиземья, которых, в отличие от валинорских, не называли серебристыми из-за отсутствия сияния глаз и особого блеска волос, то и дело слышали в свой адрес от Нолдор «серые».
— Серые! — воскликнул Кирдан, раскапывая землю у кромки воды носком сапога, беря в руки и близко поднося к глазам. — И что? Дети мои, вы хоть представляете, насколько ценен серый жемчуг?! Знаете, какие водоросли должны становиться пищей моллюсков, чтобы их слёзы обретали такой редчайший оттенок?
Собратья Новэ, разумеется, знали, а подошедший для разговора Морифинвэ — нет, поскольку никогда не любил жемчуг.
— Приглашаю тебя, Корабел, — почтительно кивнул Феаноринг, — в свой скромный дворец. У меня есть вино столь же редкое, как серые жемчужины.
Кирдан очень внимательно посмотрел на Карнистира, на сопровождавших его эльфов…
— Я приехал построить систему шлюзов на этой реке, — с достоинством сказал Новэ, — взять умелых каменщиков и возвести дамбу и волнорезы на севере. Ты даже представить себе не можешь, насколько это серьёзная, ответственная и срочная работа! Но я не стану тебе объяснять, потому что в разговоре со мной наместник Маглор тебя не упоминал, к тому же глаза мои прозорливы, и я вижу, это было не просто так. У тебя есть иное ремесло, отличное от ремесла камнетёса. Ты один из тех, кто с довольной улыбкой на устах подкидывает работу архитекторам надгробий. Но я привык трудиться ради живых. Нам не о чем говорить, сын Феанора.
Морифинвэ побагровел. С трудом удержав себя в руках, Нолдо, так и не узнав, о чём беседовал с серым эльфом в тайне от братьев Макалаурэ пошёл поговорить с самим наместником, хотя и догадывался, что брат его не примет под каким-нибудь неправдоподобным предлогом.
***
Думая о том, что не хотел иметь никаких общих дел с братьями, но теперь поменял мнение, Макалаурэ сидел у окна и перебирал струны, вместо того, чтобы писать письмо Амбаруссар.
Можно было бы поговорить с братьями без участия пера и чернил, но…
Видеть Тэльво, для которого Майтимо сделал то, на что никто не осмелился, а в благодарность получил лишь красивые слова, не было желания. А Питьвэ слишком похож на близнеца.
«Я и сам ничуть не лучше, — со злостью ударил по струнам менестрель. — И не имею права осуждать».
Подумав, что зря обидел верную арфу, Феаноринг погладил гриф, извиняясь. На сердце снова было гадко.
— Майти, — прошептал Кано, — зачем же всё так?..
Руки отпустили продолжающую играть арфу и развернули тщательно хранимые свитки с рукописным текстом. Кровь на одном из них стала тёмно-коричневой. Давно высохла…
— Не то ты играешь, наивный инструмент! — обвинил в некомпетентности свою арфу Макалаурэ. — Не чувствуешь, твой господин совсем о другом думает? Не слышишь музыку его сердца? Эх, ты…
Мелодия, струящаяся с управляемых магией струн, изменилась: стала мрачной и напряжённой. Пугающей.
— Так-то лучше, — поучительно сказал Макалаурэ. — Можешь ведь, когда хочешь.
Музыка ускорилась, забилась загнанной птицей, менестрель с осуждением взглянул на инструмент, и мелодия снова заиграла правильно.
— Не шали, моя девочка, а то потеряем время, которое можем провести наедине, придёт другая моя девочка, и мне придётся заниматься с ней любовью. А в этот момент, сама знаешь, не до песен.
Опустив голову, наместник короля тяжело вздохнул, закрыв глаза.
— Что может знать инструмент? — прошептал он. — У него ведь нет сердца… А есть ли оно у меня?
Ещё раз посмотрев маленький свиток, исписанный идеально красивыми тенгвами, сложенными в ровнейшие строчки стихов, пусть и в беспорядке, в перемешку с наскоро нарисованными звёздами и горами, почувствовав, как щемит в груди, менестрель тихо запел:
— Пепел простит всё, что простить нельзя…
Думая о том, что данное слово всегда нужно держать, Феаноринг стал создавать в фантазии продолжение текста в свитке:
— Злая ночь стёрла день,
Из души свет гоня.
Я во тьме вижу тень,
Что без слов ждёт меня.
Путь назад не найти,
Край судьбы я сотру.
Чтоб тебя отпустить,
Душу жгу на ветру…
Лишь пепел летит…
Немного помолчав, Макалаурэ улыбнулся:
— Эти строки подошли бы Морьо. Интересно, что надо сделать, чтобы он согласился спеть?
Дверь бесшумно открылась, но менестрель всё равно услышал вошедшую мелодию любопытства и желания во что бы то ни стало быть нужной. К тому же арфа сразу предупредила своего хозяина, начав фальшивить. Может быть даже сама, без участия магии.
— Моя главная советница, — через силу улыбнулся наместник, — должна быть готова выслушать очень длинную и бессмысленную речь. И превратить её в короткую, лаконичную и мудрую. Но сначала…
Макалаурэ встал и, отойдя от окна, одним движением сбросил с себя всё, что на нём было из одежды. Дис рассмеялась. Когда Канафинвэ хотел, он мог быть невыносимо… Прекрасен.
Примечание к части
Макалаурэ всё никак не допишет песню "Пепел" гр. "Чёрный кузнец"
Наместник сгинувшего короля
— Сколько времени возводилась крепость Форменоссэ? — со знанием дела и видом всеведающего специалиста декламировал Питьяфинвэ, расхаживая по высокому отвесному берегу, держа речь перед строителями Нолдор и Синдар, к которым прозвище «серые» успело прилипнуть, и на него перестали обижаться. — Я не упоминаю тирионский дворец, ибо его так и не сочли завершённым, бесконечно что-то совершенствуя. Мой брат никуда не спешил, возводил стены Форменоссэ, подходя основательно, просчитывая каждую деталь. Однако во время урагана, устроенного Морготом, пострадали башни, вылетели стёкла и порушились некоторые вспомогательные конструкции.
Посмотрев на собравшихся, остановив взгляд на вновь мрачном и молчаливом брате-близнеце, Питьяфинвэ вспомнил и слишком высокие ступени крепости, и разновысотные башни, и то, как выглядели коридоры после нападения Вала… Конечно, говорить об этом сейчас не стоило.
— Когда мы прибыли в Средиземье и возвели оборонительные сооружения на Митриме, всё делалось наспех, поэтому сейчас у берегов озера опустевшие неприглядные заброшенные стены, которые, однако, спасли нас от полчищ Моргота. Я знаю, как умеют строить Нолдор, учившиеся у Валар. Как строят Синдар, мне ещё только предстоит узнать, и я уверен, что не буду разочарован.
Снова посмотрев на рабочих, Феаноринг развёл руками.
— Новэ Корабел поставил перед нами сложнейшую интереснейшую задачу, историческое значение которой для нас пока не ясно, однако Слово, сказанное Вала Улмо, оспаривать нельзя, и вот мы все здесь. В самое ближайшее время я уеду на север, где планируется ещё более масштабная стройка, поэтому вам придётся обходиться без моего опыта и совета. Но первый, самый трудный этап возведения системы шлюзов мы пройдём вместе. Обуздаем эту реку, братья! Пусть стихия знает, что никакая большая вода с севера нам не страшна! Айя Феанаро Куруфинвэ! Айя наместник Канафинвэ Феанарион!
— Славься Вала Улмо! — закричала толпа, и Нолдор сделали вид, что присоединились к восклицаниям.
***
— Странный цвет у этого вина, — прищурился Туркафинвэ, брезгливо отодвигая от себя золотой кубок.
Морифинвэ злорадно ухмыльнулся и демонстративно отпил.
— Я мог бы изобразить, что мне плохо, схватиться за горло или живот, начать хрипеть и задыхаться, — скривился он, глядя на плохо скрывающего испуг брата, — но нет настроения. К тому же, Шустрик, ты всё это время был хорошим мальчиком.
— Я согласился поговорить втроём исключительно потому, что мне не нравится, как ведёт себя Кано, — совершенно серьёзно произнёс Туркафинвэ, по-прежнему не притрагиваясь ни к еде, ни к вину. — Он пытается всю власть взять в свои руки, сделав нас просто исполнителями его приказов, не оставляя нам выбора.
— Выбор есть, — не согласился Куруфинвэ. — И нам его озвучили. Либо мы все становимся слугами наместника сгинувшего короля, либо отделяемся.
— И уходим из города, который сами же строили! — всплеснул руками Тьелко.
— Хочешь попробовать оспорить решение наместника сгинувшего короля? — Курво недобро сверкнул глазами.
Морифинвэ вдруг резко вскочил с места и, выхватив кинжал из чернёного серебра, с силой вогнал его в столешницу. Клинок погнулся.
— Ты, мерзавец, о братьях говоришь! — заорал он вдруг на Куруфинвэ-младшего. — Наместник и «сгинувший король» — твои РОДНЫЕ братья! Забыл?! Выгодно забыть об этом?!
Туркафинвэ настороженно переглянулся с Курво.
— Вы уже перестали считать их семьёй?! — продолжал орать Карнистир. — Может, и от отца отречётесь? И называться Феанариони перестанете?! И Клятву забудете?! Воистину, зачем это всё, когда можно сидеть на заднице, пряча её от пинка кованым сапогом, и рассуждать о том, какой вам достался ужасный правитель! Наместник, поставленный сгинувшим королём!
Из ножен выскользнул меч, один из тех, что ковал для сыновей Феанаро, и устремился в грудь Куруфинвэ-младшего.
— Отвечай за свои слова! — крик Карнистира, казалось, сотрясал недостроенные стены дворца. — Отвечай!
— Перед тобой? — Курво побледнел, но ни один мускул на лице не дрогнул.
— Да! Передо мной!
— Интересно, — медленно поднялся Феаноринг, доставая плавным движением из ножен подаренный отцом меч, игнорируя красноречивые взгляды Туркафинвэ, — почему я должен отвечать за слова, сказанные даже не мной? Однако, меч и правда залежался без дела.
— Не смей! — встал между братьями беловолосый Феаноринг, обращаясь к Курво. — Морьо не в себе! Он скоро остынет! А ты хочешь, чтобы это случилось после его смерти!
— Отойди! — послышался приказ с двух сторон.
— Нет!
Тьелко выхватил меч, тоже выкованный отцом, и тут же выронил его под мощным ударом Карнистира, едва не сломавшего брату запястье. Сталь оглушительно застонала, Туркафинвэ наклонился за клинком, и кисть руки оказалась придавлена к полу сапогом. Меч отлетел далеко в сторону, отброшенный пинком Карнистира, давящего до хруста ладонь брата.
— Отпусти его! — к горлу Морифинвэ устремился клинок Куруфинвэ-младшего, но тот лишь рассмеялся:
— Ты меня не убьёшь, а я ему косточки не моргнув глазом переломаю!
Туркафинвэ, не в силах высвободиться, пытался понять, что ему делать: воспользоваться кинжалом за поясом или укусить брата за ногу, но понимал — что бы ни сделал, получит тяжёлый удар сапогом в лицо и раздавленную ладонь.
— Сражайся со мной! — снова заорал Карнистир на Куруфинвэ. — Победишь, и я отпущу эту белёсую скотину невредимой!
Слуги, находившиеся в зале, не знали, как поступить, поэтому держались подальше от своих господ.
— Вон отсюда! — крикнул Карнистир. — Кто останется — снесу башку!
— Успокойся, брат, — медленно убрал меч в ножны Куруфинвэ. — Если проблема во мне, я просто покину зал, и вы сможете спокойно поговорить с Туркафинвэ, если, конечно, ты уберёшь ногу с его руки.
— Ты никуда не уйдёшь! — заорал Морифинвэ, надавливая на ладонь брата, и тот, не выдержав, впился зубами в ногу. Получив пинок в грудь, Феаноринг отлетел в сторону, закатившись под стол, прижимая к себе дрожащую кисть.
— Хорошо, — Куруфинвэ снова обнажил меч.
И напал. Надеясь, что брат просто пьян, но к своему ужасу видя обратное, Атаринкэ хотел слегка ранить разъяренного Карнистира, чтобы боль отрезвила его, но Морьо ловко отражал каждый выпад, словно читая мысли противника, и Курво сам не понял, как оказался на полу, пропустив удар ногой в живот.
Приставив клинок к горлу брата и следя за движениями всё ещё сидящего под столом Тьелко, прижимающего руку к груди, Морифинвэ ухмыльнулся.
— А теперь, доблестные сыны Феанаро, — оскалился Нолдо, — вы будете делать так, как я вам скажу.
***
После очередной попытки поговорить с Макалаурэ, окончившейся провалом, Куруфинвэ пошёл на достроенную часть городской стены, чтобы просто походить и подумать.
Было очевидно, что Кано всё уже для себя решил. Да, он не станет орать, хвататься за меч, угрожать или бесконечно объяснять свою позицию. Наместник сгинувшего короля, как он сам себя назвал, нравится это Морьо или нет, просто запрётся в покоях и выйдет оттуда только для того, чтобы раздать новые указания. Опять же, без возможности их обсудить.
Морифинвэ настаивал, чтобы Курво добился аудиенции… Придётся как-то объяснить потерявшему власть и в городе и над собой брату, что момент, когда можно было изменить ситуацию, упущен, и надо исходить из нынешнего положения вещей, а не биться головой в запертую дверь.
Но… Какое оно — нынешнее положение вещей? Неутешительное.
Макалаурэ ухватился за сомнительный проект, который, возможно, и нужен… Но зачем? И в итоге в городе Феанарион хозяйничают Синдар, Амбаруссар уехали на север, незримо присутствующий среди своего народа король Нельяфинвэ вносит раздор между братьями, и вот теперь двоим из них ничего не остаётся, как просто… Опять отправиться на охоту. И тогда Морифинвэ приберёт к рукам все дела города, ведь, как бы ни относился к нему теперь Макалаурэ, сам вести все дела он не сможет.
Так всё и обстоит. И только река, пока ещё не скованная каменным панцирем, бежит своей дорогой. Неизменная и равнодушная.
Как можно не хотеть замуж за принца?!
Сборы были спешные и волнительные, все бегали, суетились, спорили, пытаясь одновременно решить несколько наиважнейших вопросов: какие наряды брать с собой невесте, чтобы очаровать будущего мужа с первого взгляда, сколько подружек необходимо для ежедневной помощи в создании безупречной прически, кто сможет заменить в далёком краю маму и как жить без привычных сладостей, ведь нельзя же взять с собой слишком много, а на севере НИЧЕГО НЕ РАСТЁТ! А даже если и растёт, это всё не то! Как быть, как быть?!
«Мама! А, может быть, мне ещё рано замуж?» — донёсся из-за закрытой двери голос старшей сестры, и маленькая Линдиэль фыркнула. Как можно не хотеть замуж за прекрасного заморского принца?! Ну ичто, что ни разу не видела его! Увидит и полюбит, ясно же! Он же… Прекрасен лицом и храбр сердцем! Будет петь песни о любви, играя на серебряной арфе, украшенной крупными жемчужинами, и прекраснее их не звучало ещё в Арде!
Посмотрев на себя в зеркало, младшая дочь Новэ Корабела опять с грустью вздохнула: мамино свадебное платье ещё слишком велико, а, пока оно не станет впору, даже думать о женихах запрещают. Осторожно сняв роскошный наряд из тончайшего шёлка, серебра и перламутра, и повесив обратно в шкаф, девочка надела своё любимое синее платьице и побежала в комнату готовящейся в дорогу сестры, где сейчас собрались едва ли не все женщины семейства.
— Вот вырасту, — распахнув дверь и подбоченившись в дверях, пропела Линдиэль, — и назло тебе, капризная девчонка, выйду замуж за короля!
Мама, тёти и взрослые замужние сёстры рассмеялась, а невеста неизвестного принца обиделась:
— Король Тингол давно женат! И его супруга красивей тебя! А ты!.. Ты… Ты просто не представляешь, пигалица, как это страшно — уезжать из дома неизвестно куда! А на север, где притаился враг, ещё страшнее!
— Но там тебя ждёт прекрасный принц! — надула губки Линдиэль. — Он тебя защитит и спасёт, если враг тебя похитит!
— Вот и езжай вместо меня, раз такая смелая! — отбросила в угол сложенные стопкой платья перепуганная невеста.
— Трусиха! — разозлилась девочка, понимая, что никто её на север не отпустит.
— Не ругайся на сестру, — примирительно сказала мама, наблюдая, как её взрослые дочери помогают укладывать вещи. — Спой лучше для неё.
— Я не хочу! — фыркнула Линдиэль, потому что не знала ни одной подходящей песни, а придумать не могла.
— Зато я хочу, — покровительно улыбнулась старшая из сестёр. — Помнишь, мама, что ты мне пела перед свадьбой?
Ты подросла,
Замуж пора,
И, Эру, дай тебе не знать всё, что я прошла!
Настал твой час женою стать — жених был здесь с утра.
Грустно, но однако
Нам нельзя без брака.
Женский жребий наш —
Нужно выйти замуж!
А если повезёт,
Любовь потом придёт.
У нас всегда есть средство
Мужчину удержать:
Коварство и кокетство,
И брачная кровать.
Мужья — наша цель,
Мужья — наша боль.
Без них пуста постель,
И такова наша роль.
Мужчина — наш король,
Ему покорной быть изволь.
Грустно, но однако
Нам нельзя без брака.
Женский жребий наш —
Нужно выйти замуж.
И даже день один
Нельзя нам без мужчин!
Мужья — наша цель,
Мужья — наша боль,
Ты подросла — теперь стать женою изволь.
Поверь моим словам,
Потом «спасибо» скажешь нам!
Песню подпевали все старшие женщины семьи, веселясь и многозначительно переглядываясь, а невесту всё это ни капельки не обрадовало, девушка расплакалась, и тогда на столе появилось прозрачное вино и хрустальные бокалы.
— Иди, поиграй с подружками, Линдиэль, — строго сказала мама. — Ты ещё слишком маленькая для взрослых разговоров.
— Вот выйду за короля, — пропела маленькая эльфийка, — и мне никто не сможет приказывать! Ясно?
— Мы поняли, — рассмеялись сёстры и ещё громче захихикали, когда девочка убежала, хлопнув дверью.
Невеста всё ещё не развеселилась, а лишь раскраснелась от сладкого вина, которое пила впервые в жизни.
Примечание к части
Песня "Мужья - наша цель" из мюзикла "Ромео и Джульетта"
Встреча с собратом
«В жизни с наугрим есть множество вещей, способных сломать восприятие реальности, — представлял, что разговаривает после долгой разлуки с Артанис, Тьелпе. — Эру создал эльфов, поручил Валар заботиться о них. О нас. Вала Ауле создал наугрим, но не стал защищать их от Моргота, учить и даже не отправил к ним Майя-подмастерье. Почему?.. А ещё… В подземелье есть шахты, представляешь? Это как пещера в пещере. И глубине нет предела! А ещё… Ещё… Здесь очень много золота, которое напоминает мне твои волосы…»
Понимая, что никогда бы не осмелился это сказать, сын Куруфинвэ-младшего продолжил делать гравировку на лезвии секиры. Он обещал показать, как этому учил Вала Ауле и Майя Курумо, рассказать, какие инструменты и художественные приёмы необходимо использовать… Но снова молчал и думал о своём.
— Ты слишком мечтательный, эльф-поймите-меня-правильно, — усмехнулся очередной близкий родственник местного градоначальника, гордо именовавшего себя великим королём. — Вечно отвлекаешься! Вала Ауле, наверно, часто отвешивал тебе оплеухи!
Тьелпе хотел рассказать наугрим о том, что оплеуха Вала станет последним, что произойдёт в жизни любого существа, но знал — наугрим лишь расхохочутся и напомнят, что их головы куда крепче, чем у «долговязых вешалок».
— Гравировку делать нужно так, — приподнял секиру Нолдо, — чтобы рисунок, рождающийся за гранью мира, сотканный из песни Айнур, струился сквозь глаза, сердце и руку мастера и собирался воедино на острие резца. Так говорил Майя Курумо. Если делать по-другому, в рисунке не будет души, дыхания, света… Биения сердца… — заметив скептические взгляды наугрим, Тьелпе печально улыбнулся. — Это важнее, чем кажется. Вы же поёте песни, добывая руду и разжигая горн…
— Кто она? — вдруг спросил один из племянников короля — рыжий мужичок с бородой почти до колен, причудливо заплетённой. — Расскажи, парень.
Сын Куруфинвэ-младшего опустил глаза на гравировку.
— Она?.. — попробовал сделать вид, что не понимает, о чём речь, Нолдо, но наугрим совершенно беззлобно смотрели на него, как на лучшего друга. — Она… Принцесса, — чувствуя поддержку таких непохожих на себя существ, Тьелпе взбодрился. — Прекрасная, владеющая искусством мечника, с неописуемыми словами золотыми волосами…
— Девушки без бороды красивыми не бывают! — рассмеялись наугрим, но это не была насмешка, просто дружеская шутка.
Внук Феанаро улыбнулся.
— Ладно, парень, — сказал ему лучший изготовитель горнодобывающего инструмента, — вернёмся к гравировке. Мне нужно свою работу делать, а я здесь с тобой прохлаждаюсь. Уверен, мои гранитолобые чурбаны без меня весь запас эля в себя залили!
Взявшись за резец и думая о том, как забавно наугрим обзывают друг друга в ссорах, Нолдо продолжил создавать узор. Хотелось скорее закончить и спуститься в шахту, чтобы заняться добычей полудрагоценных камней. С наугрим этот процесс протекает непередаваемо весело.
***
— Ты удивительно силён для эльфа! — то ли шутили, то ли говорили всерьёз наугрим, промывая в бьющем из стены пещеры водопаде руду.
Вода падала с высоты роста взрослого мужчины, ударялась о камни, разлеталась сотнями брызг. Этот источник, в отличие от большинства подземных ручьёв, рек, водопадов и озёр, считался «нечистым», поэтому годился лишь для грязной работы. Дуилино за время работы с наугрим успел услышать немало легенд, почему вода здесь непригодна для питья, и каждая новая версия была ещё более мерзкая, чем все предыдущие. Нолдо решил для себя — в пещере наверху, где поток стекается в небольшое озеро, в воду упал и сдох огромный тролль, как называли подземных чудовищ наугрим. Поэтому омывающие труп потоки вредны для организма. Это, конечно, сомнительно, но всё же приятнее, чем думать, будто выше по течению расположен некий тролльский идол, на который трижды в день передёргивают свои гигантские члены полчища монстров, и вся мерзость попадает в воду.
— Это великий Ауле одарил тебя силой? — толкнул в плечо Нолдо черноволосый, но уже явно не молодой гном, борода которого наполовину побелела.
— Наверно, — улыбнулся в ответ Дуилино, никогда не замечавший за собой выделяющейся среди других добытчиков руды физической мощи.
— И за какие же деяния?
— Он товарищей в беде не бросает! — указал пальцем в эльфа перебирающий камни старик. — Это достойно награды!
— Эй, приятель! — позвал Дуилино рудокоп, одна нога которого представляла собой металлический подвижный протез, управляемый вручную при помощи многочисленных рычагов. — Хочешь с собратом увидеться?
— Собратом? — Нолдо был несказанно удивлён, но постепенно начал догадываться.
— В Город Трёх Пещер доставили троих эльфов, — пояснил одноногий рудокоп. — Один был наполовину съеден, второй изранен, говорил, сорвался с обрыва, а третий — с раздробленной рукой. Их нашли и спасли от троллей лихие ребята-охотники за головами чудищ. Конечно, съеденный скоро умер, а два других исцелились и, как и вы вдвоём, остались жить и работать с достойнейшей из живущих рас!
— И один из выживших пришёл сюда? — со смешанным чувством спросил Дуилино, вспоминая, сколько изначально было его собратьев, и думая, стоит ли сообщать Тьелпе.
— Да, мы с соседями время от времени обмениваемся ресурсами.
Доделав начатую работу, Нолдо отправился на встречу с бывшим другом. Он не знал, что хотел бы сказать, увидеть или услышать. Может быть, просто посмотреть в глаза.
Издали заметив собрата, занятого загрузкой повозок, со спины и сразу узнав его, Дуилино просто остановился и ждал.
Нолдо обернулся, почувствовав взгляд. Глаза эльфов встретились, и в молчаливом диалоге было сказано то, о чём умолчали бы уста.
После долгой неприятной паузы Дуилино, горько усмехнувшись, опустил голову.
— Здравствуй, Элендил, — развёл руками эльф, и в этом жесте было и осуждение, и сожаление, и сочувствие, но не радость встречи.
— Я ненадолго, — отвернулся Нолдо.
Наугрим из двух городов переглянулись, похлопали глазами и расхохотались.
— Эльфы! — только и говорили творения Ауле, и это слово объясняло всё.
Галерея славы Дориата
Запутанные на первый взгляд коридоры Града Тысячи Пещер на самом деле располагались систематизированно, и ещё до того, как в третий раз отцвели сиреневые древа на берегах Эсгалдуина, Келеборн научился без проблем добираться в любое место, ни разу не сбившись. Тайные пещеры, разумеется, оставались тайными, в них не было доступа никому, кроме королевской четы и их дочери, но вынужденный осторожничать самозванец и не стремился привлекать к себе излишнее внимание неуместным любопытством. Чувствуя, что и король, и его ближайший советник недолюбливают «сына Ольвэ», Келеборн старался не попадать под пристальное внимание владык, с усердием, достойным лучшего применения, руководя выращиванием искусственного жемчуга и работой ювелиров, объясняя это тем, что Валар передали Тэлери бесценные знания и навыки, и теперь, вернувшись на родину в Средиземье, эльфы Валинора обязаны обучить собратьев всему, что умеют. Создавая видимость упорной работы на благо Дориата и во славу короля Тингола и королевы Мелиан, Келеборн придумал грандиозный проект, к воплощению которого присоединился даже Даэрон, оторвавшись от написания песен для возлюбленной принцессы.
Идея заключалась в том, чтобы украсить одну из галерей картинами в жемчужных рамах, скульптурами из перламутра и свесить с потолка серебряные светящиеся нити, похожие на покрытую росой паутину. Темой экспозиции задумывалось воссоздание истории Арды, как она рассказана во Дворце Владыки Манвэ на священной горе Таникветиль, но плавно переходящей от Песни Айнур к правлению Элу Тингола.
Королева Мелиан загадочно улыбалась, слушая витиеватую речь «родственника мужа» и с тоской бросала взгляды на супруга, чьи глаза вспыхнули тщеславием. Даэрон, с жаром утверждавший, что лучше него никто не знает летописи Дориата, и созданные менестрелем руны никто не напишет красивее, чем их творец, сумел убедить в необходимости такой экспозиции даже Саэроса, который, вернувшись от Эола, очень долго ни с кем не разговаривал, уединившись в своих покоях и только требуя приносить вино.
— Я уже слышу музыку будущей галереи! — восхищённо восклицал менестрель, бегая по полукруглому коридору и радуясь, словно малое дитя. — Это значит, у нас всё получится!
Наблюдая за певцом, Келеборн невольно ловил себя на мысли, что Даэрон напоминает ему юных дев Альквалондэ, ради потехи на Празднике Лебедей устроивших состязание: чья песня больше понравится любимому народом принцу Айриольвэ. Польщённый вниманием и смущённый ревностью супруги, старший сын короля Ольвэ краснел и опускал взгляд, словно барышня, а обиженный отсутствием любви толпы дев, которых сам же обычно высокомерно игнорировал, принц Вольвион ушёл с праздника и уплыл в море на одном из своих любимых кораблей.
Конечно, Даэрону об этом знать необязательно.
Как бы то ни было, решение о создании галереи было одобрено королевской четой, и проект воплотили в кратчайшие сроки.
***
Наблюдая за тем, как галерея заполняется гостями, как одни эльфы первым делом направляются рассматривать картины и скульптуры и читать описания, оформленные в строфы баллад, а другие — сразу к расставленным по центру коридора столам, Келеборн с волнением думал о предстоящем разговоре с Тинголом, Мелиан и, конечно, Саэросом и его вечно поддакивающими помощниками. Праздники — самое лучшее время для ведения важных бесед под видом пустой болтовни.
Супруга одного из менестрелей, рисовавшая сцены боёв Первой Битвы Белерианда, как теперь называли сражение, превратившее Эгладор в Дориат, гордо расхаживала около своих картин, как вдруг к ней подошла отправленная в Скрытое Королевство замуж дочь Новэ Корабела. Тоже художница.
— Неудивительно, — усмехнулась эльфийка из Бритомбара, указывая на полотно бокалом с вином, — что Денетор погиб в той битве. Он же бежал впереди войска без шлема! Странно, что король не на коне. Позади него всадники.
— Передо мной не стояла задача, — с достоинством и толикой высокомерия произнесла уроженка Дориата, — воссоздать исторически достоверную картину. Я рисовала гармонично с точки зрения композиции, чтобы красиво смотрелось. Когда на голове эльфа шлем, не видно волос, невозможно в полной мере отразить эмоции на лице.
— Мне шлемы не помешали показать горящие героизмом глаза бойцов, отстоявших Эгларест в неравном бою с орками, — с видом победительницы заявила дочь Новэ.
— И всё войско выглядит одинаково! — парировала жена менестреля.
— Так и должно быть! Я своими глазами видела доспехи наших воинов.
— Но на картине это не смотрится!
— Кстати, а откуда у воинов Денетора кольчуги? Тоже для красоты? Их ведь тогда ещё не было.
— Гномы давно придумали кольчуги из колец. Просто в мирное время о них забыли: для наших воинов, патрулирующих лес, не нужны громоздкие доспехи. Достаточно лёгких кожаных, с металлическими вставками.
— Неправда!
— Что?!
— Ты просто не знаешь историю!
— А ты не смыслишь в композиции!
— Неужели?!
— Не ссорьтесь, красавицы, — развёл художниц в стороны Белег, которого Маблунг отправил следить за порядком на празднике на случай, если юные эльфы не поделят сердце прелестной девы и начнут решать спор при помощи стали. Воинам и в голову не могло прийти, что возникнет необходимость разнимать художниц.
— Мы ещё поговорим! — выкрикнула дочь Новэ, когда Белег уводил её к столу, около которого, уже захмелев, хохотал над шутками о наугрим её супруг.
— Не думаю, — фыркнула уроженка Дориата, напоказ любуясь своими творениями. — Нам не о чем говорить, невежда!
***
Пользуясь тем, что королевская чета и их ближайшие советники пока не появились, Даэрон пел на отвлечённые темы, связанные с искусством, а не прославлял великого Владыку и его прекраснейшую супругу. Проходя вдоль галереи, останавливаясь около картин и скульптур лишь на миг, менестрель исполнял песни, не пользуясь магией, но его всё равно слушали, и речи вокруг замолкали.
Берёт художник краски,
Берёт художник кисти,
И исчезают маски,
И проступают лица,
И взгляды на картине
Ещё хранят беспечность,
Но в рамку над камином
Художник вставит вечность.
Бродяги и поэты
Давно исчезли где-то,
Но вопреки сюжету
Глядят со стен портреты.
И живы все герои,
И счастливы, как прежде,
Гонимые судьбою,
Хранимые надеждой.
Мерцает позолота,
Висят картины в рамах.
Картины — это окна
В покинутые страны.
Хранят свои секреты,
Простое станет сложным,
И на границе света
Нам машет вслед художник.
Время не ждёт,
Унося и мечты, и любовь,
Но у мольберта художник встаёт.
И за плечом,
Привставая над сумраком вновь,
Время художнику кисти его подаёт.
Слушая Даэрона, понимая, что зря посмеивался над ним, сравнивая с наивными влюблёнными в принца девами, Келеборн вспоминал Валинор, Альквалондэ и тех, кого более никогда не суждено увидеть. И сердце больно щемило.
— Однажды, мой дорогой друг, ты споёшь то, что тронет моё сердце, — голос Лутиэн заставил вернуться из воспоминаний в реальность, и самозванец поспешил отойти подальше к столам и подставить слуге бокал, чтобы его наполнили. Встречаться взглядом с принцессой лжецу казалось небезопасным.
— Я всегда пою только для тебя, — вздохнул Даэрон, смотря на любимую взглядом, полным безнадёжного чувства, от которого не хотел и не мог избавиться.
Лутиэн рассмеялась и, трепетно коснувшись ладонями лица менестреля, поцеловала его в губы. Ласково и холодно. Такая нежность доставляла больше боли, чем радости.
Келеборн отвернулся, чтобы не хотелось высказать безвольному менестрелю, что нельзя позволять даже принцессе топтать свою гордость, ведь Даэрон не просто певец! Это поистине талантливейший музыкант, летописец и создатель письменности! Он был ближайшим советником короля, пока… Не влюбился.
И, конечно, теперь его уже не спасти, что толку говорить, как он неправ…
— Принц Келеборн, — шелестя лёгким искрящимся звёздно-синим платьем со шлейфом и ниспадающими до пола рукавами, Лутиэн, двигаясь, будто в танце, в одно мгновение оказалась рядом с самозванцем, — ты прекрасно воплотил свой замысел. Благодарю от души.
— Не стоит благодарности, — учтиво поклонился Келеборн и предложил Лутиэн вино.
Присутствие принцессы в опасной близости заставляло чувствовать постепенную потерю опоры под ногами. Энергия, струящаяся потоками ледяной воды, заставляла сжиматься, словно от холода, но ощущение было приятным, несмотря ни на что. Что-то похожее ощущалось рядом с Майэ Уинэн и обычно означало благосклонность Айну.
— Когда в твой дом пришла война, — серьёзно и заинтересованно спросила Лутиэн, — что сделали Владыки?
Келеборн растерялся. Он мог в деталях рассказать о действиях своего короля и принца, о содеянном Феанаро и Нолдор в целом…
— Это был неистовый шторм, — опустил глаза Тэлеро. — Неожиданный и яростный. И злоба охватила всех. Не сто́ит речам о страшном прошлом Валинора звучать здесь сегодня.
Лутиэн, моментально потеряв к самозванцу интерес, вспорхнула дивной птицей и улетела к своему певцу, чтобы снова приласкать его, доставляя нежностью больше мук, нежели счастья.
— Принц, — обратились к Келеборну сразу три девы, создававшие скульптуры для галереи, — эта выставка, твоё детище, поистине прекрасна! Нам было неописуемо приятно работать с тобой.
Смотря на прелестных эльфиек и с досадой вспоминая, как должен реагировать, изображая Вольвиона, самозванец подумал, что настоящего принца здесь всё равно никто никогда не видел, поэтому…
Подав девам бокалы и многозначительно улыбнувшись, Келеборн поднял тост, обещая, что это не последняя совместная работа, и новые проекты можно начать обсуждать уже сейчас.
— Придется отложить разговоры с прелестницами и побеседовать с королём, — вмешался в непринуждённое общение Саэрос, странно задумчивый, с отсутствующим взглядом, и Келеборн был вынужден следовать за советником.
Владыки Дориата стояли около огромного полотна высотой в три, а длиной — в четыре с половиной эльфийских роста. Рама была выполнена из переплетения золотых и серебряных ветвей всех видов деревьев, растущих в Королевстве-под-Завесой, на листьях блистала роса из белого и голубого жемчуга. С картины смотрело прекрасное лицо.
— Я не позволю реке затопить нас, — с уверенностью говорила Мелиан, когда Келеборн подошёл. — Даже если Эсгалдуин потечёт в обратном направлении.
Тингол, держа супругу за руку, казалось, не обращал внимания на её речи, произносимые для троих приближённых, а лишь всячески демонстрировал подаренное Новэ Корабелом ожерелье из чистейшего белого жемчуга.
— Скажи, Вольвион, — обратилась Мелиан к самозванцу, смотря куда-то вверх, — как укрепляли набережные в твоём городе? Была ли необходимость защиты от затопления или больших волн?
— Мы защищались от чудовищ, — осторожно подбирая слова, ответил Тэлеро, — Моргот… Когда ещё его называли иначе, сказал, что создал в Средиземье монстров, которые очень сильны и могут напасть с моря. Тогда мы укрепили город и подготовились к возможной атаке. А когда на Валинор пала тьма, за оружие схватились все. Наготове оказалось всё, даже кухонная утварь.
— Страшные времена, — отрешённо произнесла Мелиан. — События тех дней ранили тебя, и сердце всё ещё кровоточит, но… Надо жить дальше, Келеборн. Скажи, можно ли защитить берег так, чтобы даже без завесы чар не было видно укреплений? Представь, что магии нет, и любые постройки заметны чужакам. Есть ли способ соорудить скрытые от глаз надёжные набережные?
Самозванец почувствовал ещё бо́льшую растерянность. Имея весьма скромные познания в строительстве, он совершенно не представлял, что от него требуется, а главное… Зачем рассчитывать на отсутствие чар, если они присутствуют? Это ведь магия Айнур, мелодия Песни Творения! Майэ Мелиан создала Завесу, используя свою изначальную силу! Неужели Моргот… Нет, он не может уничтожить то, из чего сотворён сам. Тогда зачем?..
— Я решу эту проблему, — учтиво поклонился Келеборн, надеясь, что от него более ничего не требуется, и можно уйти.
— Разумеется, — скривился Саэрос. — Поэтому в самое ближайшее время ты отправишься за город с мастерами Новэ Корабела и приглашёнными наугрим и тщательно исследуешь берег. Если вода в Эсгалдуине поднимется, Менегрот может оказаться в опасности.
— Я не допущу затопления, — повторила Владычица Мелиан, всё ещё смотря куда-то вверх. — Задача ставилась иная.
— И я сделаю всё, что в моих силах, — снова поклонился самозванец и, видя, что ему уже всё сказали, наигранно восхитившись ослепительной красотой и блеском короля Тингола, удалился.
Саэрос, казалось, опомнился. Только сейчас.
— Это потрясающий портрет, — залюбовался огромной картиной советник, — принцесса Лутиэн здесь будто живая.
Все взгляды, мгновенно ставшие восхищёнными, устремились на полотно. Дочь короля Тингола смотрела с портрета задумчиво, её улыбка казалась весёлой, беззаботной и немного грустной одновременно, словно постоянно менялась. Картина выглядела живой, и любоваться ей можно было бесконечно.
Примечание к части
Песня из мюзикла "Леонардо" "Художник"
Повезёт или нет
Снег падал медленно, мягкими рыхлыми хлопьями, тая на лицах и рассыпаясь мелкими крупицами на одежде. Ставший привычным холод, на котором слеза успевает скатиться до подбородка, прежде чем замёрзнуть, уже не заставлял тосковать о тепле.
А на севере бушевал ураган.
— Какое решение примешь, мудрый владыка Финдарато? — спрашивал сам себя сын Арафинвэ, уйдя в пещеру и сев около огня.
Пламя не отвечало. Может быть, потому что вопрос не был задан?
— Любимая сестрица говорит, что нужно спешить на север, чтобы помочь дяде, который, скорее всего, попал в беду. Необходимо объединиться с ним, даже если он подлец, и помощь в трудное время — лучший способ помириться. И риск в таком случае оправдан. Но я король, и сам решаю судьбу своего народа, поэтому, как бы ни любил драгоценную сестру, не обязан действовать по её указке. Однако… — Финдарато плеснул в огонь вина и вдохнул чарующий аромат дыма. — Ссориться с Нэрвен себе дороже. Пусть Айканаро набирает отряд и летит на помощь дядюшке. А остальные, конечно, двинутся в путь, но… Неспешно. Я не стану рисковать жизнью… подданных… Ради спасения доброго имени наглеца Нолофинвэ. Он ведь не дежурит в метель среди сугробов, проверяя, не замёрз ли кто, не откапывает двери домов, не вытаскивает из ледяной воды… Оскорбляет меня!
Финдарато отмахнулся и прислушался к аромату дыма из очага. Даже жаль, что с пещерой, к которой уже успел привыкнуть, придётся очень скоро распрощаться навек.
***
— Нет, я не хочу знать, что происходит снаружи, ясно?! — воскликнула Иттариэль, когда подружки заговорили о непрекращающемся снегопаде. — Наши родственники и друзья, которых от нас отделили сугробы, живы и здоровы, и мы скоро в этом убедимся! Никакие грустные слова здесь звучать не должны! У нас тёплый надёжный дом, в котором живёт сам король! Что здесь может случиться? Лучше поиграем в стихи! И никаких страшилок!
— Я не могу писать стихи, — надула губки племянница Эктелиона, — всё время думаю о папе, брате и дяде. Они где-то там, на морозе! Я хочу им помочь, а меня заставляют сидеть без дела!
— А чем ты поможешь там, среди урагана? — спросила юная дочка одного из отличившихся в Альквалондэ командиров. — Создашь лишние проблемы спасателям и в итоге сама погибнешь.
— Мы не говорим о грустном! — напомнила Иттариэль, давая знак служанке, чтобы на столе появилась новая порция сладостей из последних запасов. — Мама говорила мне, что женщина должна создавать в доме своего мужчины тепло и уют, даже если этот дом — всего лишь временный шатёр среди снежной пустыни, обдуваемый всеми ветрами. Жена должна встречать мужа своей любовью, лаской и добрым словом, заботой и тёплой постелью. А если женщина пришла с мороза уставшая, насмотревшаяся на чужую боль и смерть, её саму надо поддерживать и утешать. Поэтому мы должны с юности учиться быть весёлыми и нежными, дожидаясь своих мужей, улыбаться, дарить и принимать ласку, что бы ни происходило за дверью дома.
— Твоя мама не такая! — возмутилась племянница Эктелиона. — Она смелая и не станет угождать мужу просто потому, что так положено!
— Мы не говорим о плохом! — пресекла неугодный разговор Иттариэль. — Пишем стихи. И едим сладости.
О том, что из-за наметённого ураганом сугроба уже нет возможности выйти из укрытия, девушки не знали, так же как и о том, что многим из них уже не суждено увидеть родных живыми.
***
Ветер завывал всё громче, или так просто казалось перепуганным замёрзшим и полумёртвым от усталости эльфам, тщетно боровшимся со снегопадом. Чтобы не позволять сугробам скапливаться на шатрах и продавливать верх, погребая под пологами всех укрывающихся от урагана, Нолдор стряхивали снег, сгребали его в огромные горы в стороне, падая под ударами порывов ветра, возвращались к новым сугробам, снова стряхивая и сгребая, понимая, что, если остановятся, их родные погибнут. Время от времени в низину приходила подмога, и тогда измученные эльфы шли в шатры и падали без сил, засыпая, даже не дойдя до постели. Борьба со стихией казалась бесконечной и безнадёжной.
***
— Мы не успеем выступить в путь до урагана, — говорила Артанис брату и племяннику, беспокойно расхаживая по пещере, — шквал идёт стороной, и не должен задеть нас серьёзно, но неизвестно, насколько придётся задержаться. Айканаро ушёл на север, Ангарато с ним.
— Это же хорошо, что мы переждём ураган здесь, — с сомнением произнес Артаресто, — или нет?
Юный эльф искал взглядом поддержки отца, но Финдарато упорно смотрел в сторону. И улыбался своим мыслям.
— Мы переждём ураган в безопасных горах, — явно не была этому рада королева-сестра, — и безнадёжно отстанем от Нолофинвэ! И останемся без целого отряда воинов, которые ушли с Айканаро! Финдарато! Чем ты думал, принимая решение?!
— Я полагался на своё сердце, — мечтательно улыбнулся король. — Нам или повезёт, или нет. Ты ещё не поняла, дорогая сестрица, что предсказать и предугадать что-либо здесь, в Хэлкараксэ, невозможно?
Артанис вздохнула и попыталась не выглядеть злой.
— Налей мне вина, братец. Поухаживай за любимой сестрой. А заодно послушай. Ураган идёт стороной. Выйди мы раньше, укрылись бы в пещерах впереди на севере, и переждали бы там!
— Мы справимся и без дяди, — решительно отмахнулся Финдарато, наливая вино себе и сестре. — А ты, Артаресто, обслуживай себя сам! Не жди, что я буду ухаживать за тобой, как за девой.
Артаресто и не ждал. Он только хотел, чтобы этот спор скорее закончился, не понимал, зачем он здесь, и мечтал пойти к костру петь песни, пока не начался ураган.
— Полагаться на везение, мой драгоценный братец, — фыркнула Артанис, — недальновидно.
— А на что мне полагаться? На мудрость и многовековой опыт путешественников, успешно преодолевавших Хэлкараксэ?
Королева-сестра удивлённо посмотрела на брата и молча отпила вино. Артаресто отставил пустой бокал.
— Я обязательно должен здесь присутствовать?
— Нет, — отмахнулся Финдарато.
— Да! — заявила Артанис, и юный эльф послушно остался.
Ураган ушёл к югу
Полог шатра откинулся лишь на миг, и снег не успел засыпать пол. Вошедший эльф, весь белый, словно ледяная статуя, тяжело дыша, посмотрел в глаза устремившейся в его сторону супруге, которая вместе с другими женщинами, находившимися в этом ненадёжном укрытии, поддерживала огонь и грела еду для своих защитников. Взгляд серых глаз стал пустым, лишь губы слегка улыбнулись, и, продолжая смотреть на любимую, Нолдо упал на колени, а потом повалился на пол и замер. Эльфийка бросилась к мужу, попыталась обнять, позвать, поцеловать, но у входа лежал мертвец, которому всё это уже было не нужно.
Верхняя часть шатра начала провисать под тяжестью снега. Понимая, что нужно срочно спасать себя и тех, кто вот-вот окажется погребёнными в сугробе, эльфийки, вытирая примерзающие к лицам слёзы, бросились в метель, чтобы вместе с мужчинами сбрасывать снег с укрытий. Оплакивать близких сейчас не время.
***
Ветер с чудовищной силой ударил в дверь небольшого ледяного домика, стоявшего на возвышенности, и выбил её. Ворвавшийся в помещение вихрь мгновенно погасил огонь, засыпал всех, кто был внутри, снегом.
Ринувшись чинить дверь, две юные эльфийки отчаянно боролись с бурей, но силы были неравные, и, отбрасываемые на пол девушки каждый раз вставали всё с бо́льшим трудом.
Плача и крича друг другу держать дверь и инструменты крепче, эльфийки, дрожа от холода и страха перед грозящей смертью от мороза, кое-как закрылись от бури, приперев снова слетающую с петель дверь стульями.
— Эру! Не оставь нас! Пожалуйста! — умоляли девушки, пытаясь разжечь огонь в печке. Пламя послушно разгоралось, но из неплотно закрытой двери задувал ледяной ветер и гасил очаг.
Заткнув щели одеждой, эльфийки разожгли-таки огонь и, обнявшись, сели как только могли близко к источнику тепла.
Скорее бы эта страшная буря закончилась!
***
В дверь громко постучали, Квеннар и занятые написанием баллады о королеве Индис ученики летописца обернулись на звук, и «главный умник», набросив капюшон, оторвался от дел и отпер засов.
На пороге, объятый метелью, с покрасневшим обветренным лицом, возник высокий синеглазый эльф, с пришитым к меховой накидке на груди слева зелёно-золотым гербом. Отбросив капюшон и сдержанно поклонившись, он подтолкнул вперёд троих дрожащих от холода юных Нолдор и, тяжело дыша, сказал:
— Квеннар, рад тебя видеть живым и здоровым. Возьми в свой дом ещё жильцов — их шатёр рухнул, мы еле вытащили этих бедолаг.
— Конечно, Ангарато, — летописец уже распоряжался, чтобы огонь разожгли ярче, подогрели вина и что-нибудь из еды.
Эльдалотэ, засмотревшись на неожиданного гостя, подпрыгнула с места, схватила кубок и подала Нолдо.
— Вот, — смутилась девочка, — согрейся, господин Ангарато.
Нолдо благодарно улыбнулся и, выпив, поморщившись, прижал руку к плечу.
— Спасибо, — сказал он маленькой эльфийке, благодарно улыбнувшись.
— Я Эльдалотэ, — радостно представилась воспитанница Эленвэ.
— Ангарато, — серьёзно произнёс Квеннар, рассаживая спасённых из-под снега эльфов у огня, — в моём доме ещё достаточно места, если будет нужно…
— Спасибо, — с улыбкой кивнул Нолдо и, помрачнев, снова массируя плечо, развернулся к двери. — Твой дом было непросто откопать, чтобы зайти. Но теперь будет легче.
Ангарато исчез в метели, главный умник Квеннара запер засов. Сидевшая у огня эльфийка вдруг громко безутешно заплакала, и старшая племянница Аклариквета взяла флейту, чтобы её музыка заглушала вой урагана.
— Я слышала, — сказала таинственным голосом младшая племянница менестреля, — что этот Ангарато сражался один на один со снежной кошкой! И победил её голыми руками!
— Этого не может быть, — равнодушно отозвался умник. — У него было оружие. На охоту не ходят, не взяв с собой лук, кинжал, нож, сети… Иначе сам добычей станешь.
— Ангарато пострадал от когтей зверя, — с восхищением произнёс Квеннар, приобняв плачущую у огня эльфийку, — его раны ещё не зажили полностью, но он всё равно пришёл к нам на помощь. Может быть, не просто так этот герой зашёл именно в дом летописца, как думаете?
— Да! О нём нужно сочинить песню! — захлопала в ладоши Эльдалотэ. — Можно я, вместо баллады о королеве, буду писать об этом герое?
Квеннар с улыбкой кивнул. Мелодия флейты заполняла дом, заглушая вой метели и жалобные всхлипы несчастной эльфийки.
— Однажды буря закончится, — сказал Квеннар. — Мы тронемся в путь и, наконец, достигнем желанной цели.
***
— Нет, Лаурэфиндэ, тебе нельзя на мороз, — твёрдо сказала Митриэль, растирая согревающими маслами обмороженные руки и ноги только что доставленного в госпиталь полумёртвого эльфа. Одного из нескольких десятков. — Ты пока не можешь нормально есть. Голодным и ослабленным находиться на морозе — верная смерть. Подумай сам, на кого лиса оставишь?
Глорфиндел, сев на постели, посмотрел на свернувшегося рыжим клубком на полу зверя.
— Эктелион присмотрит, — с грустью сказал Нолдо, — если сам ещё живой. Понимаешь, Митриэль, — с раздражением взглянул на знахарку воин, — мы все находимся в шатре. Надёжном, хорошо поставленном. Но в шатре. Ты сама слышала от тех, кого сюда приносят, что происходит с подобными конструкциями под тяжестью снега. Просто посмотри наверх. Видишь, как проседают пологи? Те, кто снаружи, если они ещё есть, не справляются, а я уже в состоянии выйти и махать лопатой.
— Хорошо, — отрешённо согласилась эльфийка, думая не о Глорфинделе, а о том, что Нолдо, которому она сейчас спасает жизнь, останется без пальцев на руках, и это в самом лучшем случае.
Стараясь не показывать, что живот ещё болит при резких движениях, военачальник короля, как мог, быстро оделся и вышел на мороз. То ли у него разыгралось воображение, поэтому эльф ожидал увидеть гораздо более страшную метель, то ли буря и правда начала стихать.
***
Метель, хлеставшая лица снегом и сбивающая с ног порывами ветра, вдруг стала ласковой, вой сменился нежным мурлыканьем, белые хлопья разрыхлились и перестали ранить кожу. Небо почернело и прояснилось, замерцало искрами звёзд.
Ураган ушёл к югу.
Айканаро поправил капюшон, отряхнулся.
— Мы выжили! — закричал кто-то.
— Выжили!
— Буря закончилась!
— Славься Эру!
Переобнимавшись со всеми, кто оказался рядом, брат Ангарато осмотрелся. Вокруг белели сугробы, кое-где из снега торчали стропила, крыши, обломки…
Впереди самое страшное: разгребать завалы…
Тяжёлая потеря для всех
Ступив на скользкий ледяной берег, Нолдор с облегчением вздохнули: мост остался позади, а здесь, даже если это просто очередная огромная плавучая льдина, а не северная часть Средиземья, есть гнездовья птиц, значит, водится рыба и, скорее всего, какие-либо животные, за счёт меха, шкур, костей, жира и мяса которых можно пополнить утраченные запасы еды и вещей. Придётся остановиться надолго, но выбора всё равно нет.
Переведя дух и порадовавшись очередному пройденному этапу тяжелейшего пути, Финдекано и его верные отправились на поиски подходящих для обустройства временного лагеря гор, холмов или, если таковых нет, найти подходящее место и начать возводить стены из ледяных блоков, чтобы хоть немного защитить себя от ветра.
***
— Риньо, — полушёпотом спросила Ириссэ, садясь рядом с Акларикветом и заглядывая ему в глаза, — почему я слышу в твоей музыке капель? Словно лёд тает, оказавшись слишком близко к огню. Ты замёрз?
Менестрель не смог не улыбнуться, но отвечать на игру не стал, продолжая молча перебирать струны.
— Метель закончилась! — вбежал в зал короля счастливый Нолдо. — Мы начали спасательные работы!
Нолофинвэ, в молчании обменивавшийся записями и картами с двумя военачальниками, поднял голову и побледнел.
— Докладывайте… — очень постарался сказать твёрдо король. — Обо всём. Составьте… Списки погибших. И никто… Кроме меня, не должен их видеть. Выполняйте… Сделайте всё, что сможете. Храни вас Эру…
Турукано резко встал.
— Я тоже пойду, отец. Не могу больше здесь сидеть.
— Иди, сын, — тихо произнес Нолофинвэ.
Наконец, заметив состояние отца, Ириссэ оставила в покое менестреля, села рядом с королём, попросив военачальников подвинуться, взяла его под руку и положила голову на плечо.
— Ты самый лучший владыка, — промурлыкала принцесса, и король улыбнулся.
***
Убедившись, что снега на шатре больше нет, Глорфиндел с громким выдохом воткнул лопату в снег и сел прямо в сугроб. Живот неприятно крутило, правый бок болел, и не было сил радоваться окончанию бури.
Лис выбежал к хозяину, свернулся в ногах пушистым клубком. Гладя густой рыжий мех, Нолдо рассмотрел редкие седые волоски. Чёрные глазки-бусинки внимательно и преданно глядели на хозяина, длинные усы на острой мордочке топорщились и слегка двигались.
— Пойдём в тепло, Питьо, — улыбнулся лису эльф. — Или ты у меня спрашиваешь разрешения убежать охотиться? Если так, беги, зверёк. Знай, хозяин тебя будет ждать.
Проводив взглядом рыжего зверька, легко прыгающего по сугробам, Глорфиндел с усилием поднялся и, гордо выпрямившись, изображая бодрость и абсолютное здоровье, вошёл в шатёр.
Митриэль, объяснявшая троим эльфам способ приготовления согревающей мази из жира и каких-то настоев, и как правильно смачивать ей бинты, обернулась на медленно садящегося на постель военачальника короля и указала на него тонкой стеклянной трубочкой:
— Если этот пациент окажется у вас, ни в коем случае не лечите, а сразу выбрасывайте в ближайшую полынью.
Шутка пришлась по душе даже тем, кто, казалось, не подавал признаков жизни, а Глорфиндел сделал довольное лицо:
— Я всегда знал, Митриэль, что ты ко мне неравнодушна. Ревнуешь к другим лекарям. Всё понятно. Рисковать не стану. Как только мне опять понадобится что-нибудь зашить, скажу, чтобы несли меня к тебе.
Знахари заулыбались.
— Я не могу дать много бинтов и снадобий, — сказала Митриэль эльфам, которых учила делать мазь, — у меня у самой много пострадавших. Но, чем смогу, помогу. Всех, кого можете, несите в мой шатёр. Нет смысла делать много маленьких госпиталей: у нас нет столько знахарей.
— Не всех пострадавших можно далеко тащить, — мрачно отозвался один из эльфов. — Придётся ставить много шатров. И все, кто хоть что-то смыслят в медицине, будут считаться знахарями.
Глорфиндел лёг, незаметно под одеялом прижимая руки к животу: после тяжёлой работы боли усилились, а просить снадобья, когда вокруг столько эльфов в тяжёлом состоянии, не позволяла совесть. Хотелось попробовать воспользоваться осанвэ, чтобы хотя бы знать, живы ли друзья и родственники, но не было сил. Да и вдали от Валар магия практически не работала.
***
Поставив вместе с эльфами из утонувшей в сугробах низины пять шатров, чтобы размещать там раненых, Турукано разжигал огонь, грел воду, помогал перекладывать освобождённых из-под снежных завалов эльфов с саней на постели, подбадривал добрым словом рыдающих родственников погибших, надеясь лишь скорее снова встретиться с женой и знать, что волноваться не о чем.
Несколько раз заходил Айканаро, но либо молча приносил уголь, либо передавал очередные списки для короля. Турукано не хотел уходить из госпиталя, поэтому отправлял кого-нибудь к отцу, а сам продолжал разжигать, греть, утешать, перекладывать…
Появившийся словно из-под земли Эктелион, пришедший с холма на востоке, на мгновение задержался у входа, обводя взглядом всех, кто был в госпитале.
— Это… Список, — нерешительно произнёс эльф, протягивая вперёд свиток, в ожидании, что его кто-нибудь возьмёт.
Нолдор посмотрели с удивлением: зачем Эктелиону понадобилось идти со списком погибших на восточном холме, который нужно передать королю, сюда, в низину, которая совсем в другой стороне от «дворца»?
— Господин Турукано, — слишком официально сказал воин, — я сожалею. Это тяжёлая потеря для всех нас.
Достоин твоей любви
Сказать, что не ожидал, было бы слишком откровенной ложью. Нет, Турукано с самого знакомства с девой, называющей себя мужским именем, ждал, что это случится. Каждый раз, обнимая жену, чувствуя её прикосновения, сын Нолофинвэ с содроганием представлял, что это в последний раз, и, казалось бы, должен был морально подготовиться к худшему, но, вопреки всему, Турукано с каждым поцелуем, каждым сказанным на ухо с придыханием словом, любил Эленнис сильнее и сильнее, та́я в её руках, забывая себя и теряя дар речи. В эти мгновения принц становился совершенно беспомощным, словно дитя. Он просто был счастлив.
А теперь всё закончилось. Ожидаемо.
Но, проклятье, нет! Неожиданно!
— Это не может быть правдой… — прошептал Турукано, смотря на список погибших и не видя, что в нём написано. — Здесь ведь… Нет её имени…
Но пусть глаза отказывались видеть правду, сердце чувствовало — Эленвэ больше нет. Слёзы покатились по щекам, и Турукано понял, насколько глупыми и бесполезными были все сказанные им слова утешения тем, кто потерял близких. Где-то в глубине сознания понимая, что принц должен сохранять лицо, чтобы ни происходило, сын Нолофинвэ ничего не мог с собой поделать: потеря лишила его воли. Отложив в сторону свиток, Турукано вышел на улицу и, утопая в снегу, не замечая протоптанных дорог, направился к холму.
— Позволь помогу, — сказал совсем рядом Эктелион, подхватывая дрожащего всем телом Нолдо под руку и выводя на дорогу.
Ноги подкашивались, голова кружилась, от боли в груди пресекалось дыхание.
— Выпей, Турукано, — протянул Эктелион флягу, но принц не мог её взять, лишь отрицательно мотал головой, трясущейся рукой вытирая слёзы.
— Спасибо, — выдавил из себя сын Нолофинвэ, стараясь всё-таки идти самостоятельно.
До холма ещё было далеко.
***
Тел было около двух дюжин. Их положили в ряд в стороне от выстоявших укрытий и трёх шатров-госпиталей. Около мертвецов стояли, в том числе и на коленях, сидели и даже лежали живые. Кто-то плакал,кто-то кричал, кто-то просто молча смотрел.
До этого момента уверенный, что будет выть раненым зверем, заливаясь слезами, кидаться на тело и орать, срывая голос, как несправедлива жизнь, жесток Эру, и что теперь тоже хочет умереть, Турукано, видя скорбь других, почувствовал, что не имеет на это права.
Когда принц подошёл к телам, безутешные родственники расступились перед ним, не ушли только дети, продолжавшие плакать рядом с замёрзшими насмерть мамами и папами. Турукано, чувствуя, как покидают силы, зрение теряет чёткость, а дрожь уже не скрыть никакой одеждой, молча остановился около Эленвэ. Наклон головы и положение руки эльфийки говорили о том, что она закрывала своим телом кого-то, когда умерла.
— Восточный холм сильнее других пострадал от мороза, — сказал кто-то рядом. — И нападали волки. Госпожу Эленнис нашли под завалом. Похоже, ветер повалил большой шатёр. Эльфы пытались выбраться, твоя супруга и ещё двое героев попытались вытащить их, но не смогли и погибли вместе с жильцами. Мы скорбим всем народом.
Турукано опустился рядом с супругой на колени и, сняв перчатку, погладил лицо. Оно изменилось… Почернело… И стало таким же ледяным, как и всё вокруг.
«Я должен это пережить, — повторял себе принц, — ради дочери. Должен, иначе ты будешь считать меня недостойным любви. Подумаешь, что ошиблась, выйдя за меня замуж и родив мне ребёнка. Не знаю, как, но я это переживу. Клянусь тебе… Эленвэ».
— До моря далеко, — сказал Турукано, вставая. — Поэтому соберём тела и сложим изо льда огромный склеп. Чтобы ни одна тварь не пробралась внутрь!
Понимая, что должен идти и продолжить помогать живым, сын Нолофинвэ всё же не справился с собой, и, снова упав на колени рядом с женой, обнял окоченевший труп и заплакал.
Горе объединяет
Очередная сложенная изо льда могила со вставленными в зазоры между блоками шёлковыми цветами осталась позади, и разговоры постепенно возобновились.
Могил было много: одиночные, семейные, групповые… Огромная замёрзшая полынья… Путь следования короля Нолофинвэ был выложен телами погибших от мороза и зубов хищников эльфов, и королева Артанис, мысленно прикидывая потери среди своего народа, улыбалась существенной разнице в свою пользу.
Дорога, проложенная сквозь белую пустыню, была засыпана снегом, её приходилось расчищать, но всё равно Нолдор продвигались быстро.
— Я хотел уйти в Средиземье, — вздохнул Финдарато, выглядывая из утеплённой кареты и замечая очередное кладбище, — чтобы увидеть живые цветы. Тоскуя по нежным лепесткам и чарующим ароматам, я делал цветы из шёлка, смазывал края ткани пахучими маслами. Потом… Великая Йаванна дала в Валиноре жизнь новым цветам, но мы уже приняли решение и ушли от них… К цветам из шёлка на могилах в Хэлкараксэ. За это определённо стоит выпить.
Достав завёрнутую в шерстяной платок флягу с горячим вином, Финдарато отпил и, закрыв глаза, откинулся на спинку мягкой утеплённой скамьи. Артаресто поджал губы и отвернулся. Артанис взяла у брата флягу и сделала глоток.
— Да, любимый мой братец, ты кругом прав. И, если следовать твоей логике, следующие цветы, которые мы увидим, будут живыми.
— Если это так, моя драгоценная сестра и королева, — не открывая глаз, произнёс Финдарато, — то первым, что я сделаю, увидев настоящие цветы, будет прекраснейший венок для прекраснейшей эльфийской девы.
Артанис с улыбкой покачала головой. Брат неисправим. Никогда нельзя наверняка знать, о чём он думает, говоря всю эту ерунду. Возможно, оно и к лучшему.
***
Каждый порыв ветра теперь пугал до содрогания, рождая в воображении картины нового урагана, несмотря на чистое звёздное небо и отсутствие вихрей на горизонте.
— Питьо опять убежал, — с грустью сказал Глорфиндел Эктелиону, поднимаясь вместе с ним на высокую гору, с которой прекрасно просматривался и оставшийся далеко позади лагерь, и подходящий с юга народ короля Финдарато Инголдо, и море, ледяное и чёрное, и тонущий во мгле перешеек, до которого уже совсем недолго идти. А за ним — берег Эндорэ. Неужели цель почти достигнута?
— Твой зверь вернётся, как всегда, — улыбнулся Эктелион, убирая за спину снаряжение для подъёма на гору. Когда-то ему казалось невозможным забраться по такому склону…
— Я знаю, — кивнул Глорфиндел, печально улыбнувшись. — К тому же неизвестно, сколько времени мы ещё простоим на месте. Опять задерживаемся.
— Тебе это не нравится?
— Это никому не нравится, друг мой. Но мы не можем тащить на санях такое количество пострадавших. Сам понимаешь.
Разговор снова утонул в горьких воспоминаниях. Эктелион смотрел на друга и словно опять видел его лежащим в постели с закрытыми глазами и ни на что не реагировавшим, когда только стало известно о гибели Эленвэ. Потом, конечно, Финдэ справился с собой и, не говоря ни слова даже Митриэль, ушёл помогать сооружать склеп. Нолдо молчал вплоть до окончания строительства, когда под огромный купол внесли все тела и заделали вход, поставив последние ледяные блоки, разумеется, тщательно проверив, не проник ли к мертвецам кто-то живой, решивший, что жизнь более не имеет смысла. На искрящейся под звёздами поверхности склепа скорбящие Нолдор выгравировали имена погребённых, навек покинувших своих родных.
Слишком много горя… Но и поворачивать назад поздно — Средиземье совсем рядом.
— Здесь есть, на кого охотиться, — приободрился Глорфиндел, смотря вниз на побережье, — подай сигнал остальным, а я спускаюсь.
Сказав это, эльф, рассмеявшись, не воспользовавшись страховкой, спрыгнул на тонкий карниз внизу, пролетев не меньше трёх своих ростов. Ещё прыжок, ещё. Сальто в воздухе, и Нолдо помахал рукой другу уже с самого низа, стоя у кромки воды. Эктелион улыбнулся и подул в рог.
***
— Я не знаю, что мне делать, Аклариквет, — вздохнул Нолофинвэ, оставшись вдвоём с менестрелем и медленно садясь у огня, зябко кутаясь в меха. — И не знаю, что тебе петь. И не знаю, с кем могу посоветоваться… Кому могу доверять… Но я обязан что-то делать и не имею права вечно прятаться от собственных подданных! Когда мы движемся, всё проще, ведь все заняты дорогой. А сейчас, когда мы снова встряли, в воздухе витает скорбь и затаённая злоба. Мой народ в любой момент может захотеть отомстить мне за пережитую боль! И меня не спасёт даже верная охрана, потому что никто не останется мне верен. Особенно теперь, когда пришли блистающие величием Артанис и Финдарато, которые отправляли нам на помощь доблестных воинов, народ которых несёт гораздо меньшие потери, чем мы, их власть выглядит привлекательнее, чем моя! Моя политика и насмешки над мудрыми правителями обернулись против меня!
— Обернулись? — уточнил менестрель. — Ведь никто не бунтовал и не перебегал в другой лагерь.
— Это вопрос времени, Аклариквет. Мы должны скорее выступать в путь, но не можем этого сделать! Нужны песни, но среди скорби надо молчать. А в молчании рождаются размышления, направленные против меня… Праздники сейчас тоже не устроить, но что-то делать надо! Что?!
— Мы все истосковались по свету и теплу, — осторожно предположил певец, — по стабильности и безопасности. Мы устали от смертей, от горя своего и близких. Но рядом с лагерем стоит огромный склеп, и нет возможности его не замечать. Может быть, стоит устраивать дни памяти? Организованно возлагать цветы вокруг гробницы, читать стихи, посвященные умершим. Плакать всем вместе. Горе может не только разобщить, но и объединить, тем более, теперь трагедия коснулась непосредственно королевскую семью. Боль отныне действительно всеобщая, объединившая короля и народ ещё больше. Признавая, что не всё идёт гладко, король не позорит себя, но становится мудрее в глазах подданных. Я думаю так.
Нолофинвэ обречённо посмотрел на менестреля. Возможно, он прав. А если и нет… Хуже всё равно уже некуда.
Бутоны распускаются
— Они распускаются! Смотрите! Бутоны почти раскрылись!
— Это истинное чудо!
— Айя Манвэ Сулимо!
— Айя Йаванна Кементари!
— Айя Варда Элентари!
Падая на колени у священного холма и прославляя любимых Валар, эльфы смеялись и плакали от счастья, видя, как снова зарождается свет. Уже давно не живые, но и не окончательно мёртвые Древа теперь не выглядели чёрными и страшными: Телперион осветил полураскрывшийся серебряный цветок, сияние которого было мягким и чарующим, Лаурелин пылала сполохами и переливами оранжевого и золотого, исходящими от ослепительно пылающего лишь слегка приоткрытого бутона.
— Скоро… — вздыхала толпа. — Скоро…
***
Это были сны, которые все без исключения сочли пророческими, и пусть увиденное будущее, рассказанное Вала Ирмо эльфам посредством ярких запоминающихся картинок, казалось невозможно прекрасным, оно было слишком желанным, чтобы в него не верить.
— Ты вернулся ко мне, любовь моя? — спросила Анайрэ, не веря своим глазам, когда из-за залитого золотым светом холма вышел в королевском венце и роскошном одеянии Нолофинвэ. — Ты ведь больше не уйдёшь? Где наши дети?
Владыка Средиземья обнял супругу, и его прикосновения были нежными и пылкими, как в самом начале истории любви, бережно хранимой Анайрэ в сердце.
— Я вернулся за тобой, любовь моя, — тихо сказал Нолофинвэ на ухо жене, гладя её по волосам. — Видишь, как сияет небо? В Эндорэ теперь тоже светло, я правлю самой счастливой и огромной страной в Арде, у наших сыновей свои земли, а дочь замужем за лордом и родила ему трёх прекрасных мальчиков. У Турукано родился сын, а Финьо женился на милой покорной деве, и у него тоже скоро будет наследник. Пойдём со мной, моя любовь, ты всё увидишь сама. Ты будешь владычицей Эндорэ.
И Анайрэ пошла… По зелёной траве под синим небом, среди белых, жёлтых и голубых цветов, которые никогда ранее не видела. Она шла, и впереди, сияя в золотых лучах возвышался дворец, прекраснее которого никогда не существовало в Арде. Супруга Нолофинвэ видела своих сестёр и подруг, и они все были счастливы. И все ей по-доброму завидовали.
Грандиозное полезное сооружение
— Вот настоящее чудо! Оно вырастает на ваших глазах! Просто взгляните, братья!
Взгляд Новэ Корабела горел счастьем.
— Посмотрите!
Исполинские колонны из гранита и мрамора, лежащие на берегу, которые станут опорами плотины, потрясали воображение никогда не видевших ничего подобного юных эльфиек, а то, на что указывал отец одной из них, было поистине невозможным. Работающие у воды и в море строители на мгновение остановились и обернулись туда, куда указывал Новэ.
С севера дул сильный холодный ветер и гнал волны, которые разбивались о выстроенную часть волнореза и не доходили до берега.
— В хорошую погоду по волнолому можно будет гулять! — восхищался будущим шедевром Корабел. — Видите, какая ширина надводной конструкции? Это же настоящий мост в море! Впоследствии его можно будет украсить перилами, башенками, скульптурами! А укреплённый берег с водоотводом станет самым грандиозным сооружением, когда-либо существовавшим в Белерианде и приносившим настоящую пользу!
Нолдор и Синдар, вдохновлённые промежуточными успехами грандиозной работы, улыбались и пожимали руки.
— Кто из них твой суженый? — наперебой спрашивали девушки перепуганную невесту, но она лишь пожимала плечами, пытаясь рассмотреть среди нескольких сотен эльфов «того самого», ведь назначенного судьбой мужчину невозможно не узнать. Но не узнавала.
Зато Питьяфинвэ, стоя на достроенной части волнореза, одной ногой опираясь на высокий борт, с чертежами под мышкой и угольком для правки схем на бумаге в руке, сразу понял, кого прислал «владыка Маглор». Девушка с падающей до колен толстой косой цвета нешлифованного серебра, с массивным жемчужным ожерельем на тонкой шее, напоминающими кандалы браслетами, едва не соскальзывающими с хрупких запястий, в бело-голубом платье, стояла в окружении подруг и, видимо, сестёр, и огромными испуганными глазами смотрела на занятых работой эльфов.
Феаноринг вдруг понял, что не сможет относиться к этому трепетному созданию высокомерно или с презрением. Ведь её нужно оберегать, окружать заботой…
Но хуже всего было другое: если, не приведи Эру, супружество окажется счастливым… Тэльво, наверно, будет ещё тяжелее…
Приморские шахты
Над морем где-то вдалеке шёл снег, закрыв горизонт сплошной белёсой пеленой, а над Белой Страной лениво кружили снежинки-звёздочки, и ни у кого не было сомнений, что от гибельных ураганов защищает свой народ Владыка Мелькор.
В окружающий чёрно-белый пейзаж, состоящий из полосатых скал, каменистой почвы и льда, вносили разнообразие лишь длинные узкие искусственно созданные расщелины-шахты, земля в которых залегала цветными пластами: коричневыми, жёлтыми и рыжими.
Время от времени из недр доносился странный гул, похожий на пение, низкое, на пределе слышимости, но потрясающе красивое и грозное, приводившее в священный восторг даже орков-чистокровок.
— Шевелитесь, вислочлены! — заорал на слишком медленно спускавшихся к месторождению антрацита эльфов надсмотрщик, замахиваясь толстым тяжёлым хлыстом.
— Опять не можешь организовать работу? — усмехнулся со злостью один из смотрителей приморской шахты, стараясь выслужиться перед только что вернувшимся главой. — Да тебе самому место среди дерьморабочих!
Старший смотритель по имени Булыжник, которое получил, потому что в детстве и юности дрался в основном камнями, горделиво выпрямился, встав на помост для наказаний.
— Давайте сюда нарушителей порядка! — крикнул он, откидывая полы меховой накидки, чтобы все видели висящий на поясе меч в красивейших сверкающих ножнах. — Хочу проверить, как мой новый клинок умеет отсекать носы и уши тех, кто не умеет подчиняться приказам. Или в моё отсутствие никто за порядком не следил?
Испуганные возможностью быть наказанными, надсмотрщики ринулись к тюрьме, а некоторые хватали прямо занятых работой первых попавшихся шахтёров. Булыжник выдернул меч из ножен, и сверкающая в свете звёзд сталь мелодично запела. Видя испуганно-изумлённые и восхищённые взгляды, направленные на дивной красоты оружие, орк крутанул в руке клинок и, взявшись за кончик, согнул лезвие.
На помост затащили первого из нарушителей. Эльф, похоже, давно сидел в тюрьме, и о нём вообще забыли: мужчина был бледный, осунувшийся и передвигал ногами с огромным трудом, качаясь и спотыкаясь.
— Этого надо казнить, — сказал ведущий его орк, — он… Он… Нарушитель. Злостный! — отмахнулся тюремщик, понятия не имевший, почему этот рабочий столько времени провёл взаперти без еды и воды.
Смотритель разбираться не стал: ему слишком хотелось попробовать в действии меч, который выиграл в кости у сына прославленного военачальника.
— Закрепите его на дыбе, — оскалился орк. — Надёжно. Не жалейте верёвку.
Провинившийся эльф, понимая, как именно его собираются казнить, замотал головой и тут же получил удар в челюсть, от которого изо рта брызнула кровь. Нерадивого рабочего подтащили к дыбе, очень надёжно привязали, чтобы лишить возможности шевельнуться, а заодно перетянули конечности, предотвращая сильную кровопотерю и быструю смерть, и Булыжник, усмехаясь, рассёк пополам пальцы правой руки эльфа. Кровь цвета рубина в рукояти потекла по клинку, создавая жуткую гармонию оттенков алого. Обречённый эльф страшно закричал, и орк нанёс новый удар, отрубая кисть.
С третьего взмаха добравшись до локтя и с хрустом перерубив сустав, Булыжник расхохотался:
— Пусть отдохнёт пока! Давайте тех, кто плохо слушал приказы.
На помост притащили четверых эльфов.
— Держите крепко!
Виновников схватили за волосы и резко оттянули головы вбок, подставляя под меч уши. По одному у каждого.
Булыжник наносил удары с размаха, поэтому одному из эльфов случайно снёс не только ухо, но и кожу со скулы, оголив кость.
Вернувшись к полумёртвому от боли осуждённому на смерть, наслаждаясь хохотом собравшихся у помоста орков и молчаливой злобой и страхом эльфов, главный смотритель шахт мощным ударом перерубил несчастному правое плечо.
— Хороший меч, правда? — хищный оскал Булыжника стал кривым. — Знаете, чей он? Это оружие короля эльфов, который висит у нас над воротами! Калечить таким мечом эльфов — особое наслаждение!
И отсёк осуждённому половину правой ступни.
Достав из-за пазухи флягу с крепким горьким настоем дурманящих трав, Булыжник отпил сразу половину содержимого, отрубил эльфу искалеченную ногу по колено и впился в неё зубами, отрывая куски мяса и заедая им пахучее пойло, вызывая этим полнейший восторг своих соплеменников и ужас и отвращение рабочих. Некоторых начало рвать. Однако все продолжали наблюдать.
— Пусть живёт, — отмахнулся вдруг от осуждённого наевшийся и напившийся и, видимо, подобревший орк, убирая меч в ножны. — Найдите ему какое-нибудь применение.
Окровавленный эльф, потерявший руку и ногу, но всё ещё живой, благодаря магии Мелькора, отчаянно взвыл и орал до тех пор, пока ему в рот, ломая зубы, не засунули огромный грязный камень.
***
Приморские шахты были дальше других от главной крепости, поэтому порядки здесь устанавливались весьма произвольно. Смотрители шахт менялись подозрительно часто и каждый раз становились самыми уважаемыми орками земли Мелькора. Но, как правило, ненадолго.
Возвращаясь домой в компании подчинённых смотрителей, Булыжник, всё ещё доедавший сырое эльфийское мясо, даже не понял, что произошло: он просто упал на снег и умер.
Вытащив короткий кинжал из спины мёртвого собрата, орк, считая, что теперь по праву победителя, может взять себе эльфийский меч, получил тяжёлый удар по голове. Оказавшийся самым ловким, главный надсмотрщик сорвал с трупа перевязь с мечом и бросился бежать в сторону скал у моря.
— А ну стой! — заорал пришедший в себя убийца, вскакивая на ноги. — Стоять!
Ринувшись вдогонку, орк орал проклятья в адрес собрата и швырял в него камни. И, наконец, попал. Потеряв равновесие, прыгая по прибрежным скалам, главный надсмотрщик уронил меч в глубокий снег между исполинскими каменными глыбами, а сам рухнул в ледяную воду.
Не обращая внимания на крики собрата о помощи, смотритель шахт, полагая, что теперь он главный здесь, полез доставать меч эльфийского короля из сугроба. Безуспешно копаясь в снегу, доходящем до пояса, орк стал медленно продвигаться вперёд, с трудом пролезая между глыбами. Протискиваясь всё дальше и пиная снег, смотритель шахт, наконец, увидел торчащую из сугроба перевязь и блистающий в навершии рубин. Дёрнувшись вперёд, чтобы дотянуться, орк вдруг понял, что застрял.
— Эй! Помогите вылезти! — закричал он двум давно сбежавшим приятелям, испугавшимся наказания за убийство главного смотрителя. — Тупоголовые тру́сы! Вытащите меня, червяки! Да чтоб вам в дерьме захлебнуться!
Срывая до хрипоты голос, чувствуя, что начинает усиливаться мороз и снегопад, орк в ужасе вырывался из смертельных каменных объятий прибрежных скал. Он был очень-очень сильным, но камень и холод оказались сильнее.
Восход Луны
Песня менестрелей Валар зазвучала громче и торжественнее обычного, ветер стих, и заполненный искорками воздух замер.
Воинство Вала Оромэ с ним во главе, сверкая металлом доспехов, украшенных мордами зверей и вычурными лиственными узорами, с копьями, луками и вытянутыми щитами выступило из окружавших священный холм лесов, заставляя наблюдавших возрождение света эльфов отступить как можно дальше.
Со стороны горы Таникветиль на огромной, выполненной словно из ажурного хрусталя, ладье, сопровождаемой Орлами Владыки Манвэ, по небу приплыли Валар и самые близкие их помощники.
Зависнув над кронами Древ, Айнур встали и, вскинув руки, запели. Орлы сели на чёрные толстые ветви. Сейчас все Владыки Арды выглядели прекрасными, сияющими, добрыми и непостижимо сильными.
Всесильными. И всемогущими. Всепонимающими. Всепрощающими.
Валар блистали над залитыми новорожденным светом теперь не казавшимися мёртвыми Древами, и не верить в счастливое будущее было невозможно. Эльфы физически ощущали, как их души поют Песнь Творения Света вместе с Айнур, так же, как Айнур, наравне с ними, сам Эру благоволит этому пению, и даже жалкие, ничтожные по сравнению с Валар голоса детей Создателя становятся величественными и глубокими, словно звёздное небо.
Песня стихла, и сияние больше не слепило, народ Валинора смог рассмотреть своих Владык, которые всё реже выходили к эльфам.
Манвэ Сулимо был прекрасным видением, нематериальным, словно луч света среди ночи. Его супруга Варда, напротив, казалась чёрной бездной, в которой рождаются звёзды, разлетаясь, кружась по спирали, создавая очертания прекраснейшей из женщин. Фигура Намо Мандоса, как и других хранителей врат небытия, трепетала и рассеивалась дымкой, и прекрасные лица всё больше походили на висящие в воздухе в круговерти смерча фарфоровые маски с пустыми вырезами глаз. Йаванна держалась позади, печальная и красивая, притягивая взгляд, как это умеют лишь роняющие лепестки цветы, чей срок уже подходит, но аромат и цвет пока сохраняется. Может быть, последние мгновения. Рядом с Кементари, держа её за руки, стояли Майяр Тилион и Ариэн, чуть в стороне — Курумо и Вала Ауле, оба в золотом и медном, задумчивые и отрешённые. Сосредоточенные.
Все ждали начала новой Эпохи, и положить ей начало должны были новые светочи, с появлением которых мир изменится необратимо.
***
— Я пойду первым, — сказал так, чтобы его услышали все Валар, но более никто, Тилион. — Ариэн, оставь гордость. Если что-то пойдёт не так, ты не пострадаешь.
— Ты сам гордец и глупец! — парировала Майэ. — Восход моего светила ознаменует начало новой Эпохи, и по Замыслу пробудит Младших.
— Но твоё Светило не обязательно должно взойти на небо первым, Ариэн, — печально ответила Кементари, зная, какой ценой воссияет свет.
— Возрадуйся, Йаванна, — строго сказала Варда, — ибо твои творения, твои детища станут объектами поклонения любимых чад Эру.
— Я не могу радоваться, — вздохнула Царица Земли, — как не может радоваться мать, дочь которой умерла, дав жизнь ребёнку. Невиданное доселе горе отныне станет повсеместной бедой, ведь именно такое рождение света уготовано Арде.
— Что бы ни было нам уготовано, Йаванна, — голос Варды звучал всё более грозно, — время пришло.
— Я первый! — обернулся к Вала Ауле Тилион. — Начинаем. Я готов.
***
— Что-то тревожит тебя, Эонвэ? — горделиво, с плохо скрываемым неудовольствием спросила прислужница Варды Ильмарэ. — Что может опечалить верного слугу самого Манвэ?
— А почему тревожен дух сильнейшей из Майяр? — отозвался Эонвэ, закрываясь от выглядящей прекрасной Нолдиэ Айну.
Глашатай и вернейший слуга Владыки Арды понимал, что происходит: Варда снова не станет единственной прославляемой живущими Королевой Света.
Да, Эонвэ знал, почему не улыбается Ильмарэ, почему Олорин не поднимает глаз, а Оссэ выглядит странно озадаченным. Эонвэ знал многое и о многих. И совершенно не хотел, чтобы кто-то знал, что тревожит его самого. Кроме тех, кто не может не знать.
А тем временем Вала Ауле медленно поднял руки, и между его ладонями засияла серебристая ладья. Сначала крошечная, но постепенно растущая.
Ощущая трепет Эа, Майя Тилион отпустил руку Валиэ Йаванны, шагнул в изящный полумесяц, сделанный на первый взгляд из чистейшего серебра, но на самом деле это был совсем иной металл, состав которого не знал, скорее всего, даже верный помощник Вала Ауле Майя Курумо.
Тилион шагнул. И понял, что стал единым целым с дивной лодочкой, словно лепестки и чашечка цветка. Едины и разделимы лишь смертью, рассеивающей всё существующее в прах. Движение вниз сопровождалось звучащей всё громче мелодией сияния одинокого сердца в непроглядном мраке, где нет надежды ни на что. Цветок Телпериона распускался навстречу Тилиону, и, когда Майя, утопая в серебристом сиянии, коснулся лепестков, нежнейшая ткань мироздания, воплотившаяся новым светочем, сомкнулась на нём, закрыв в бутон. Прошло лишь мгновение, цветок сорвался с хрупкой ветви, отбросив тёмные листья, и сияющим нежнейшим печальным светом таинственным творением Валар, стремительно увеличивающимся в размере, устремился в небо.
Итиль
К высокому ледяному куполу склепа по-прежнему несли цветы. Уже не из шёлка и бархата: похоже, закончились запасы. Однако, и те невзрачные и слишком плотные для мелкой работы обрывки, что теперь шли в дело, превращались в трогательные изящные лепестки и листочки.
— Это наша общая боль, — говорил король Нолофинвэ, стоя максимально близко к стене гробницы, чтобы никто не мог зайти ему за спину. — Общая трагедия. Сегодня мы навсегда покидаем место, где нас застал гибельный ураган, унесший слишком много жизней, и наши сердца навеки останутся здесь.
Находящийся рядом со своим владыкой менестрель играл мелодию, постоянно повторяющуюся, аккомпанируя словам Нолофинвэ, и Финдарато, как и многие его подданные, принимавший участие в церемонии последнего прощания с погибшими во время страшного урагана Нолдор, быстро понял, что на самом деле происходит у склепа. Захотелось просто из принципа перебить чары Аклариквета, к тому же король-менестрель чувствовал, что его магия многократно сильнее, но всё же решил, что сейчас не время. Месть может ждать бесконечно долго.
— Нам предстоит долгий путь, — продолжал речь Нолофинвэ, почти не выглядя настороженным и зажатым, — но бо́льшая часть его уже пройдена. Мы преодолели все испытания, сброшенные на нас Морготом градом убийственных отравленных стрел, мы стали сильнее. И совсем скоро наша дорога приведёт нас на Родину.
Стоя среди высокородных Нолдор бывшего Второго Дома, Турукано, обнимая одной рукой молчаливую печальную дочь, за время пути выросшую отцу до плеча, другой ладонью закрывал лицо, стыдясь вновь нахлынувших эмоций и катящихся из глаз слёз. Принц помнил, что обещал погибшей жене, но, казалось, не мог сдержать слово: каждый новый день становился многократно более тяжким испытанием, чем предыдущий. Пустая холодная постель, встать с которой не хватает сил, не звучит любимый голос, а если и откроется входная дверь, придёт кто-то чужой…
«Это невыносимо! — било в голову осознание потери. — Я не смогу справиться!»
Хотелось только одного: лечь спать и более никогда не проснуться. Раствориться среди небытия, сгинуть, рассеявшись прахом.
«Я должен это пережить ради Иттариэль… — пытался убеждать себя Турукано, гладя дочь по голове. — Дай мне сил, Эру! Пожалуйста…»
Стоявший рядом Глорфиндел молчал и делал вид, что не замечает слёз своего принца, а лишь время от времени обводил взглядом собравшихся эльфов, прекрасно исполняя роль воина и защитника.
Договорив речь, Нолофинвэ положил охапку цветов, сделанных из одного из знамён, к склепу и ушёл, сопровождаемый восьмью воинами, в своё ледяное укрытие.
Продолжая играть, Аклариквет, видя, как, следуя примеру своего короля, Нолдор подносят к склепу цветы, игрушки, вещи, письма, украшения, сладости и посуду, начал петь.
Уходят дни, и ночи вслед за ними,
Со сменой лет становимся другими…
Кто знает, сколько их, непрожитых мгновений
Скрывает время?
Уходят лучшие, оставив путь до срока,
По воле случая без них нам одиноко.
И лишь с тобой проститься сил не станет!
Боль не устанет,
Не отпускает!
В памяти живёт,
Не вернуть,
Прерванный полёт,
Короткий путь.
Но укажет нам,
Куда идти,
Оставаясь там —
В памяти.
Хранит один — запомнят поколенья,
Не отпускать, не предавать забвенью.
Но время не вернёшь, из памяти не скроешь,
И не остановишь… Не остановишь…
Уходят дни — так быстро, шумно, сложно,
И мысли нет, что не успеть возможно
Найти другой ответ, задать свои вопросы
Тебе…
Но поздно…
Ты ближе к звёздам.
В памяти живёт,
Не вернуть,
Прерванный полет,
Короткий путь.
Но укажет нам,
Куда идти,
Оставаясь там,
В памяти…
К менестрелю подошёл Квеннар, окружённый целой толпой учеников разных возрастов, среди которых была и воспитанница погибшей Эленвэ, и племянницы самого Аклариквета.
— Спасибо тебе за твою музыку, певец, — улыбнулся летописец, смотря, как его подопечные оставляют у склепа свитки со стихами и балладами. — Она прекрасна, правда. Несмотря ни на что. Я не шучу, певец, ты заслужил похвалу.
Аклариквет улыбнулся в ответ, продолжая перебирать струны и думая, что его магия, видимо, слишком сильно подействовала на слабохарактерного книжника.
***
Проводив взглядом группу эльфов, впрягшихся везти сани с калеками, Митриэль, обсуждавшая со знахарями Финдарато составы согревающих мазей, которые можно изготовить из доступных в Хэлкараксэ ингредиентов, резко замолчала. Теперь, когда у короля Нолофинвэ уже не осталось лошадей, а собак — слишком мало, чтобы впрягать их в сани, Нолдор Второго Дома приходилось тащить на себе всё, что не удалось разместить в повозках Третьего. Королева Артанис, упорно делая вид, что её народ идёт через Хэлкараксэ без существенных потерь, не оставила дядю в беде и выделила тройку скакунов, чтобы владыке не пришлось идти пешком, однако Нолофинвэ отдал свою карету безногим.
— Мы обязаны найти способ лечить тех, у кого из-за травмы спины отнялись ноги, — заговорил знахарь из народа Финдарато, поняв, куда смотрела Митриэль. — Их пятеро, и это не «всего», а «целых пять загубленных жизней». Многие считают, что такое жалкое существование хуже смерти. Валар исцеляли…
— Нет больше Валар, — сквозь зубы процедила знахарка, — для нас нет. Мы сами должны найти способ лечить такие увечья.
— Мастера обещали придумать какие-нибудь приспособления для них, пока нет возможности исцеления.
Митриэль кивнула. Она ждала сани с рыбаками, поймавшими ядовитую рыбу, и по тем сведениям, которые ей сообщили, сделала вывод, что дело обстоит гораздо хуже, чем при отравлении охотников мясом волков. В ближайшее время придётся ехать с шестью умирающими в муках эльфами и тщетно пытаться хотя бы просто облегчить их последние часы.
***
Ледяной хребет, отделяющий бескрайнюю белую пустыню от моря, стал ниже, расстояние между горами расширялось, и вскоре перед Нолдор открылся узкий длинный перешеек между Валинором и Средиземьем. Семь звёзд Пояса Элентари сияли здесь как-то особенно волшебно, ветра не ощущалось, и даже трескучий мороз казался приятным.
Дорога, проложенная далеко вперёд, тонула в морозной дымке и снежных наносах, выстроенный на этот раз совместными усилиями подданных двух королей и королевы временный лагерь пока ещё не был виден впереди, но все знали, идти до него уже недалеко.
Над чёрной гладью моря кружили огромные белые чайки, то и дело бросаясь в воду и хватая рыбу.
— Видишь, Иттариэль, — указала арбалетом на движущуюся под водой тень Ириссэ, — этот зверь ждёт неосторожную птицу. Смотри внимательно.
Чайка, сделав круг над спокойной гладью моря, бросилась в воду за добычей, но вдруг странно резко взмахнула крыльями и исчезла в разлетевшихся брызгах.
— Каждому охотнику, — кровожадно улыбнулась дочь Нолофинвэ, — в Арде найдётся вдоволь добычи. Только порой охотишься не ты, а на тебя.
— Я подстрелю этого зверя, — сверкнул глазами Глорфиндел, отталкивая от берега лодку и ловко запрыгивая в неё. — Сколько на твоём счету чаек сегодня, Королева Зимы?
— Тебе неведомы столь большие числа, воин, — с гордостью заявила Ириссэ, — и, что бы ты ни выловил из воды, мой улов будет многократно тяжелее.
— Я не соревнуюсь с прелестными девами, — рассмеялся Нолдо. — Вас опасно обыгрывать.
— Ты прав, как никогда, Лаурэфиндэ, — согласилась Ириссэ и подмигнула племяннице. — Давай, Иттариэль, натяни тетиву. Покажи этому зазнайке, как мы умеем стрелять. Убей самую быструю чайку. Наши собаки засиделись без дела.
***
Сияющее звёздами чистое небо вселяло в сердца надежду на дальнейший безопасный путь, и, несмотря на сильный мороз, бодро шагающие даже с тяжёлым грузом эльфы пели песни и подбадривали друг друга.
— Тебе лучше, Турукано? — тихо, чтобы не слышали посторонние, спросил Нолофинвэ сына, молчаливо следующего за отцом.
— Я больше не отпущу Иттариэль на охоту, — произнёс в ответ принц, не поднимая глаз. — Она уходит слишком надолго. Ириссэ ничего не боится, она сильная и ловкая, но моя дочь не такая! Зачем она пошла на берег?! Она не понимает, что это опасно? Что, если поскользнётся и упадёт в воду? Или проломится лёд? Все уже забыли, что под нами нет земли? Мы идём по воде!
Король, слушая продолжающего говорить всё с бо́льшим жаром сына, уже пожалел, что начал беседу, но в то же время понимал: Турукано надо выговориться. В последнее время он перестал есть, только немного, через силу, перекусывал, когда ему настойчиво напоминали о необходимости приёма пищи, практически не спал и не вступал в разговоры, безразлично кивая в ответ на прямые вопросы. И только уход дочери на охоту заставил принца немного ожить.
— Смотрите! — вдруг крикнул Эктелион, стоявший на холме и осматривавшийся. — На юге небо сияет!
Эльфы, слышавшие его, разом обернулись, и все голоса смолкли, лишь время от времени снова звучали возгласы, призывающие устремить взгляд на юг, где остался Валинор.
Сначала на горизонте, над белыми ледяными горами на фоне черного, усыпанного звёздами неба виднелось лишь призрачное свечение, постепенно становящееся серебристым, но вскоре светящийся шар, многократно более яркий, чем любая звезда, но существенно бледнее Телпериона, поднялся над Ардой, озаряя тьму чарующим мягким светом. На воде заблестела, заискрилась среди волн дорожка, устремившаяся от берега в бесконечность, снег заиграл новыми оттенками, контрасты и переливы света и тени изменились, став таинственнее и многограннее. Смотря на лица друг друга, эльфы любовались волшебным преображением, и тем, как удивительно прекрасно небесный цветок отражается в сияющими звёздами глазах. Каждый возлюбил всем сердцем новое светило, и в душах прозвучал знакомый голос Майя Тилиона, призывавший возрадоваться возрождению света. А потом скромно добавил, что имя прекрасного небесного цветка — Итиль.
Примечание к части
Песня Анатолия Щедрова "Памяти"
Убийственная нежность
Зажав беспощадными, жадными и убийственными, но кажущимися нежными, оковами страсти беспомощное, дрожащее от восторга сердце эльфа, придавив ладонями плечи к шелковистой траве, а бедра зажав между своими, лишив возможности освободиться и доставляя мучительное наслаждение, вытягивающее из тела жизненные силы, Лутиэн двигалась всё быстрее, её волосы чёрными искрящимися волнами падали вокруг головы менестреля, создавая непроницаемый для взгляда купол, за которым не виден мир. Есть лишь лицо любимой.
— Не двигайся, — ускоряя темп, выдохнула принцесса, зная, как это сложно и мучительно прекрасно, с удовольствием наблюдая за изнемогающим от страсти любовником.
Не давая Даэрону застонать, Лутиэн сомкнула их губы в поцелуе, прижав голову менестреля к траве.
«Ты мой!» — говорил взгляд принцессы, и с этим невозможно было поспорить.
Прервав поцелуй и со стоном закусив губу, Лутиэн закрыла глаза, и Даэрон залюбовался её пушистыми ресницами. Тяжело дыша, самая красивая женщина Арды отпустила менестреля и легла рядом с ним на траву.
— Я хочу продолжать, — устало засмеялась она, игриво потягиваясь и отбрасывая с груди волосы.
Река спокойно мерно журчала, склонившиеся с берега кусты листьями-кистями укрывали любовников от посторонних глаз.
Даэрон, не совсем понимая, с какой стороны небо, а с какой земля, неуверенно поднялся на подрагивающих руках.
— Люби меня, — томно вздохнула Лутиэн, закрывая глаза. Эти дивные ресницы…
Прижавшись к любимой женщине всем телом, менестрель стал осторожно гладить нежнейшую белую кожу, трепетно обводя пальцами каждый изгиб, очерчивая контуры, проникая во впадины, целуя руки, любуясь каждым тонким пальцем, каждым, даже самым незаметным случайным движением, каждым выдохом и вдохом, замечая, какие они разные: то глубокие и долгие, то лёгкие и короткие, громкие или тихие, страстные, со стоном, тоже никогда не повторяющимся…
Соединяясь с любимой телами, Даэрон, ощущая, как сладко сводит мышцы бёдер, чувствуя скользящие по ставшей влажной коже руки Лутиэн и её пронизывающий взгляд, от которого замирает сердце, вдруг увидел, как удивительно и волшебно меняется лицо принцессы: его словно озарило серебристое сияние, в глазах отразился дивный светоч, неведомый ранее. Всё вокруг заиграло новыми, пока ещё неописуемыми словами красками, река превратилась в искрящийся серебром поток, песок на берегах стал похож на алмазную крошку, каждую травинку, каждый листок озарило небесное светило, и тени, отбрасываемые ветвями, почернели, став глубокими и таинственными.
— Посмотри на небо, дурачок, — рассмеялась Лутиэн, прикладывая ладонь к подбородку менестреля и приподнимая его голову, разворачивая в сторону взошедшей Луны. — Мы с тобой, любя друг друга, видим величайшее, важнейшее событие в истории Арды! В Средиземье воссиял свет!
Вдохновение для поэтов
Поднявшись с постели, не одеваясь, Макалаурэ подошёл к окну и отодвинул тяжёлые бархатные шторы. Арду наполняла новая прекрасная мелодия, пробуждающая тревогу и печаль, напоминая, как больно и тяжело одинокому сердцу, когда полный любви мир отвернулся от него, и рождая следом вопрос: лучше ли, когда всё внимание сосредоточено на покинутой, страдающей без надежды душе? Внимание отрешённое, далёкое, или близкое, пристальное, но безучастное? И что хуже: безразличие или насмешка?
Музыка тоски, с которой смирилось уставшее болеть сердце.
Песня пробуждения чувств, что хотелось усыпить навек. Забудь, но помни… Как?
Тема навязанной извне чистоты, давящей на тайные, личные сокровища души. Рвущая самые важные струны. Она слишком сильна, подавляет всё, что по её мнению диссонанс, но именно поэтому дисгармония нарастает, оберегая своё… Драгоценно-несовершенное. Отвратительно-неправильное и до безумия любимое.
Аккорды чистого пустого звучания показной истины заставляют страдать от воспоминаний о заполненности страстью, и от этого разыгрывается фантазия, пугая своими скрытыми до поры гранями. Неужели моё сознание способно… На такое?! Нет… Да!
Но если каждый может думать и мечтать о таком…
Каким страшным становится мир в звучании идеализированной, пустой мелодии, открытой для наполнения любыми гармониями… Чтобы признать их ненормальными, неправильными, постыдными и задавить притворной, вынужденной чистотой угнетённого безразличием чувства.
"Тилион?"
"Итиль, Макалаурэ, Итиль".
Над башнями белого мрамора, увенчанными алыми со звёздами флагами, в чёрном искрящемся небе расцвёл прекрасный серебристый цветок, и менестрель понял, что именно этому светочу суждено стать неисчерпаемым источником вдохновения для поэтов, музыкантов и художников.
***
— Мне это не кажется, Тьелко? — завертел головой Куруфинвэ-младший, увидев, как удивительно меняется окружающий лес.
Туркафинвэ не ответил, лишь отмахнулся, давая понять брату, чтобы не мешал. Нолдо слушал голоса птиц и животных поблизости. Это могло бы встревожить, если бы не весело виляющий хвостом Хуан. Пёс улыбался, высунув длинный язык, и носился между деревьями, гоняя мотыльков.
Тьелко рассмеялся.
— В нас летит огромное яйцо, — угрожающе заговорил Феаноринг, сдерживая усмешку, — из которого вылупится змея и съест всех-всех птенцов. Страшно?
Куруфинвэ поднял голову и невольно заулыбался серебристому цветку, поднимающемуся к звёздам над кронами деревьев.
— Красиво… — ахнул Нолдо, не в силах отвести взгляд. — Потрясающе красиво…
— Ты ничего не понимаешь, — со всей ответственностью заявил Туркафинвэ, влезая на дерево. В серебристом свете, льющимся с неба, его белые волосы, брови и ресницы заиграли переливами жемчуга, ярко-голубые глаза, отражая дивный цветок, приобрели сапфировый блеск. — Этот булыжник распугает всю дичь, и лесным хищникам придётся съесть сначала своих детёнышей, а потом и самих себя.
— Это обсуждают волки и рыси?
— И медведи. Но, знаешь, Курво, как ни странно, творению Валар рады белки. Они почему-то ждут, что свет Итиль заставит плодоносить даже не плодоносящие растения и… Камни! Вот кто действительно умеет верить в чудеса.
— Теперь я буду завидовать белкам, — улыбнулся Куруфинвэ, тоже влезая на дерево. — Я тоже хочу снова научиться ждать чуда.
***
— Проснись, Сулион! Проснись!
Юный эльф вскочил с набросанной на камнях недостроенной стены соломы, зацепил стоявшие рядом металлические штыри, и один из них с грохотом и звоном покатился вниз по витой лестнице.
— Забудь, это ерунда, — примирительно улыбнулся Линдиро, видя, как смутился своей неловкости Сулион. — Посмотри на небо. Слышишь, как радуются Нолдор в сторожевых башнях?
Юный Авар не верил своим глазам и не находил слов.
— Это знак судьбы, мой друг, — с жаром произнёс сын Асталиона. — Много веков в Валиноре сияло священное серебряное Древо Телперион. Жизнь в нём уничтожил Моргот, но частичку его света ты видишь сейчас на небе.
— А в чём знак судьбы? — восхищению Сулиона не было предела.
— На фоне прекрасного светоча я увидел летучую мышь. Большую, словно сокол. Это слуга врага, такая же, как та, что играла с моим отцом перед его смертью. И, увидев эту тварь на фоне священного творения Валар, я понял, что мы с тобой должны начать охоту на шпионов Моргота.
Глаза юного эльфа вспыхнули восторженным азартом.
— Завтра же я передам наместнику Маглору, что мы уходим из града Феанарион, — твёрдо сказал Линдиро, кладя Сулиону руку на плечо. — Засиделись мы за стенами, мой юный друг. Пора снова браться за оружие.
***
Смотря в казавшиеся бесцветными и блёклыми глаза Галенлиндэ, в которых теперь отражался воссиявший на небосклоне цветок, Питьяфинвэ невольно улыбался.
— Ты так красива сегодня, — убирая за изящное острое ушко эльфийки непослушную волнистую прядку, теперь тоже волшебно заблестевшую, Нолдо забыл и о чувстве вины за своё счастье перед братом-близнецом, и о том, что на сердце лежит груз гораздо более реальной и тяжёлой вины, и даже об обиде на Макалаурэ, заставившего жениться «на какой-то серой мыши».
— Правда? — огромные печальные глаза с надеждой посмотрели на Питьяфинвэ, раскрываясь ещё шире, становясь поистине бездонными.
— Да, ты очень красивая.
— Амба-ро-со, — снова попыталась произнести имя будущего супруга Галенлиндэ, конечно же, безуспешно, но Питьяфинвэ больше не хотел постоянно мучить будущую жену уроками Квэнья.
— Амрас, — ладонь Феаноринга нежно провелапо щеке дочери Новэ Корабела. — Ты ведь так меня хотела называть?
— А можно?
— Можно.
— Спасибо! — обрадовалась юная дева, но в глазах всё ещё дрожала опаска. Нолдо чувствовал, невеста по-прежнему боится его.
— Сегодня особый день, — поднял взгляд к небу Питьяфинвэ. — Свет озарил Срединные Земли, и, купаясь в его сиянии, мы с тобой, Галенлиндэ, сыграем свадьбу. На волнорезе! Эй, доблестные воины и искуснейшие мастера! Сегодня, под лучами новорожденного светоча я беру в жёны прекраснейшую деву! Это стоит отпраздновать, не так ли? Поднимем кубки за счастье и красоту моей супруги! И пусть любовь озарит нашу жизнь в это мгновение и вовек не угаснет!
***
Подмастерье, обычно строящий из себя очень важную персону, вбежал в главное здание кузницы, вращая безумными глазами и глупо улыбаясь. Среди вырывающихся из горнов сполохов огня и мечущихся искр лицо эльфа казалось ещё более пугающим.
— В небе… Новая звезда! Серебром сияет! — выдохнул эльф, и все кузнецы разом обернулись на него. — Огромная!
Эол, мгновенно забыв, что делал, бросил инструменты, стрелой вылетел на улицу и поднял голову к чёрно-звёздному небу в обрамлении бордовых ажурных крон, состоящих из бессчётного множества листьев-капель. Озарённый серебристым сиянием, эльф стоял, застыв, словно мраморное изваяние, и восхищённо улыбался.
Ему абсолютно не было дела ни до кого, сейчас Эол бы даже не стал злорадствовать, если бы узнал, что впервые в жизни его горячо обожаемый брат король Элу Тингол ощутил себя лишним рядом с супругой: когда Майя Тилион поднялся в небо новым светилом, Майэ Мелиан долго молчаливо беседовала с собратом-Айну, и в этом разговоре, прозвучавшем у границ мира одной из бесконечного множества песен Изначального Замысла, не было ни одной ноты для эльфа, независимо от его положения в обществе.
Недолгая победа над светом
Паря под самыми звёздами, исполинский орёл облетал Средиземье, и золото перьев играло в сиянии Луны. Владыка Манвэ хотел знать, рады ли рождению света жители Сумеречных Земель. Птица долго кружила над лесами, полями, реками и горами, и, показав Вала всё, что тот хотел увидеть, устремилась к северу, чтобы, пролетев над владениями Мелькора и Хэлкараксэ, вернуться к хозяину.
***
В кожу на шее впились острые длинные клыки, тонкий шершавый язык проник в ранку и, шаря в ней, начал быстро черпать кровь, изгибаясь ложечкой.
Содрогнувшись от неожиданной боли и мерзости, Майтимо, не в силах напрячь ослабшие иссохшие мышцы, чтобы хотя бы попытаться стряхнуть с вывихнутого плеча существо, зная, что через мгновение каждый травмированный сустав напомнит о себе, зажмурился и стиснул зубы, чтобы не застонать сразу.
Клыки и когти впились в бедро у самого паха, потом — в левую руку у локтя с внутренней стороны. Ощущение ёрзающих в прокусанной коже языков заставляло инстинктивно дёргаться, и боль скручивала тело. Не выдержав мучений и хрипло закричав, чувствуя, как лопаются растянутые губы и горячая влага капает на подбородок, сын Феанаро открыл глаза, но не поверил своему зрению, решив, что это морок, бредовое видение.
Связать безумное поведение летучих мышей, вдруг решивших полакомиться его кровью, и сияющий в небе серебряный диск Майтимо был не в состоянии. Думая лишь о том, что рано или поздно его оставят в покое, давно потеряв надежду на смерть и избавление, пленный король ждал, когда твари наиграются.
— Именем… Создателя Эру… — прерывая слова переходящим в крик стоном, прошептал Майтимо. — Приношу я… Клятву… Клятву…
Терзающий ранку на шее язык выскользнул из кожи, жёсткие крылья ударили по лицу. Мышь взлетела с довольным визгом, две другие тоже прекратили пиршество и метнулись ввысь, чёрными суетливыми тенями снуя туда-сюда на фоне серебристого небесного диска.
— Майя… Эльф… Или… Придёт позже…
От потери крови закружилась голова, и холод показался мучительнее обычного. Майтимо зажмурился, слыша, как верещащих тварей становится всё больше. Неужели им всем одновременно захотелось присосаться к живой, тёплой плоти пленного эльфа?
Да, конечно, он ведь не может сопротивляться…
— Доброе или злое… Клянусь… Именем…
В выгнутую дугой шею чуть выше места предыдущего укуса впились клыки и, с наслаждением чавкая, воняющая гнилым мясом тварь, вцепившись когтями в скалу рядом с головой пленника, просунула в ранку тонкий шершавый ёрзающий язык, ловко черпая им кровь.
Майтимо хотел думать, что твари заиграются и выпьют слишком много, тогда сердцу придётся остановиться. Очень хотел. Но уже не надеялся.
***
— Что за драная дырка?! — чуть не рухнул с лестницы кабака вышедший, чтобы выяснить, чей кулак крепче, орк, державший здоровенную стальную бутыль. — Что за драная дырка?!
Не найдя других слов для описания своих эмоций по поводу взошедшей Луны, пьяный копейщик ринулся обратно в кабак, чтобы забрать свой мешок с чем-то крайне ценным.
— Надо валить! — заорал орк, спотыкаясь о порог и падая на пол, роняя бутыль. — Валить отсюда! Валить!
В кабаке не было окон, но даже в открытую дверь стало видно, что снег засеребрился.
— Нам конец! Мы все сдохнем! Сдохнем! Я не хочу сдохнуть! — завопил фальцетом здоровенный дрессировщик волколаков, хватаясь за голову и, забыв о тёплых вещах, выбегая на мороз.
— Что за говно в небе всплыло?! — рявкал оружейник, несмотря на очень большое количество выпитой грибной настойки, твёрдо стоявший на ногах. — Я спрашиваю!
Дождаться ответа он не успел: обезумевшие от страха гости кабака рванули кто куда, сбивая с ног тех, кто попадался на пути и давя, словно яичную скорлупу, черепа упавших. Паника охватывала дома, улицы, кузницы… И лишь эльфы и те из орков, в чьих жилах было достаточно крови Авари, не испугались и, смотря на блюдо в небе, испытывали совсем иные эмоции.
***
Лежащая наполовину за окном размозжённая голова эльфийки, почти не держащаяся на перебитой шее, всё ещё получала удары табуретом, и руки, безвольно висящие вдоль тела, рефлекторно вздрагивали.
— Получай! — выл обезумевший орк, мстя своей наложнице за то, что она не испугалась и, что ещё хуже, обрадовалась сияющему цветку в небе. — На! И ещё! Получай!
Открывшаяся с ноги дверь едва не сорвалась с петель.
— Чего орёшь?! — рявкнул Клык, поигрывая плетью, и, поняв причину, усмехнулся. — Круг не опасен.
Сводный брат главы Дома осторожно отставил табурет. Под кроватью кто-то начал всхлипывать на два голоса.
— Это наш шанс, — оскалил идеально ровные, хоть и по-орочьи острые зубы Клык, — если ты не в мокрых вонючих штанах от кружка в небе. Я, твой господин, приказываю следовать за мной. Куда скажу. Отстань от трупа! Те двое под кроватью разберутся с размазанными по окну мозгами.
Всхлипы стали громче. А когда за мужчинами закрылась дверь, к мёртвому телу бросилась эльфийка и, обняв, разрыдалась. Орчиха, медленно выбираясь из укрытия, старалась не смотреть в окно, боясь света, а из шкафа осторожно вышла ещё одна эльфийка, обнаженная, со связанными перед грудью руками, и спешно покинула комнату.
***
Замахнувшись длинным кнутом, Острый Меч громогласно крикнул:
— Успокоились! Если не хотите целовать мой хлыст! Все сюда!
Новый удар о каменную стену заставил содрогнуться не только женщин и детей, но и мужчин, которые иногда подумывали сместить главу семьи, но теперь решили, что это была плохая идея.
— Я сказал, меня бояться надо, а не дыру в небе! Ясно? Или нет? Кому не ясно?!
Постепенно выползая на четвереньках, скуля и извиняясь перед главой семьи, орки, полуорки и наложницы-эльфийки стали отталкивать друг друга, готовые загрызть за возможность целовать ноги господину.
С нижнего этажа донеслись крики ужаса, послышался грохот, запахло гарью.
— Где меч эльфа?! — орали наперебой злобные голоса. — Отдавайте краденое!
— Меча нет! — рыдали и огрызались в ответ.
— За оружие! Вниз! Быстро! — завопил Острый Меч, отбрасывая от себя пинками родню.
— Отдавайте! Или сожжём вас живьём!
— Меча нет!
— Враньё!
— Не-е-ет!
Дым валил всё сильнее, глаза защипало. Крики внизу переходили в победные кличи и предсмертные вопли. Военачальник ринулся к лестнице, срывая со стены подаренный за победу на турнире боевой топор. Снизу ломилась толпа с факелами и копьями, Острый Меч начал рубить, но его оттеснили назад к окну. Напавшие рассеялись по этажу, вламываясь в двери, и отовсюду доносились крики ужаса. Растолкав своих собратьев, перед раненым в плечо и бедро Острым Мечом из дыма возник глава Молотов Клык с закрытым от гари тканью носом и ртом.
Собравшись с силами, хозяин разорённого Дома рубанул врага топором, но сын прославленного командира не был ранен и легко увернулся.
— Отдавай мой меч или сдохнешь! — голос бойца сильно изменила ткань на лице.
— Оттрахай свой зад! — процедил Острый Меч, замахиваясь топором.
Отступив и снова напав, Клык отразил удар и с полуоборота пронзил копьём живот врага, выдернул оружие и, повалив ногой орка на пол, сунул ему в штаны горящий факел.
— Где меч?!
— Порви свою дыру!
Ударив ногой орущего от боли врага и недолго полюбовавшись захватывающим зрелищем, сын Шипастого Молота и наложницы-эльфийки с довольным смехом выпрыгнул в окно, спасаясь от пожара. Несколько орков последовали за ним, но оказались гораздо менее ловкими и переломали ноги.
— А он не врал, — отойдя от горящего здания на безопасное расстояние, скривился Клык, — меча у него и правда не было.
***
По всей земле Мелькора в шахтах воцарился хаос. Перепуганные надсмотрщики жестоко избивали не пугающихся Луны эльфов, и работа встала. Справиться с творящимся безумием не представлялось возможным, пока светило, пройдя по небу дугой, не исчезло за горизонтом.
Радуясь воцарившемуся привычному мраку, орки успокоились и принялись славить своего Владыку, уверенные, что именно он победил дыру в небе.
Никто не знал, насколько недолгой будет эта победа.
Анар
— Он нам ничего не сделает, — с высокомерной уверенностью произнёс Владыка Манвэ, обращаясь только к Валар, с которыми пытался на уровне Великой Песни говорить ушедший в Средиземье брат.
— Мне — да, — пришёл ответ Бездны.
— Брату не нравится реакция его народа на свет. Более того, он уверяет, что, подняв в небо Тилиона, мы будем шпионить за ним более эффективно, чем смотря глазами Орлов. Что за чушь?
— Он больше не тронет моих детей! — Йаванна обращалась к мужу, но Вала Ауле не ответил и в этот раз.
— Мы не имеем права обрывать одну из Тем, мы все это знаем, — Владыка Манвэ поднял глаза к звёздам. — Мы сильны только вместе, единой Песней.
— Мы больше не единая Песня, — печаль Йаванны задрожала в листве и траве, пролилась слезами Ниэнны: чёрными ручьями из пустоты глаз по белой фарфоровой маске.
— Мы всё ещё едины в Творении и всегда будем таковыми, — пресёк дальнейшее обсуждение Сулимо. — Он не посмеет.
Бездна осталась безмолвной, но все знали, что было зашифровано в молчании.
Вала Ауле вскинул руки, открывая путь в материальный мир второй ладье. Золотой.
И собравшиеся вокруг священного холма эльфы Валинора, не уходившие всё это время в ожидании второго чуда, запели вместе с менестрелями Валар. Сердца замирали в предвкушении прекрасного.
***
Огненный золотой бутон раскрывался, и Вала Оромэ приказал своим воинам уводить эльфов ещё дальше от священного холма.
— Мой час настал! — захохотал голос Майэ Ариэн, проносясь взрывной волной вулканического извержения над Валинором, едва не сбивая с ног даже находившихся в нескольких милях эльфов. — Это мой триумф! Вся слава теперь… Моя!
Превращаясь в огненный столп, не излучающий, но поглощающий свет, являя свою истинную суть миру, Майэ Ариэн, уже более не прекрасная дева, но ужасающая пламенная круговерть, вырвала ладью из рук Вала Ауле и бросила в сторону раскрывшегося бутона Лаурелин, дарящего миру сияющий чистым ярким пламенем плод.
Лодочка подхватила дитя золотого Древа, излучающий жар и свет шар оторвался от ветки и поплыл вверх. К поглощающему энергию огненному смерчу.
Два пламени потянулись друг к другу, оба оказались в золотой ладье, и, сплетаясь нематериальными сполохами и брызгами лавы, дополняя друг друга, становясь единым целым, огненная ненасытная бездна и бесконечно щедрый источник тепла, поднявшись высоко над чёрными кронами Древ, соединились…
И вспыхнул ослепительный горячий свет.
***
Верхушки крон Древ Валар заалели языками пламени, трава у корней съёжилась и посерела, мгновенно став сухой и ломкой.
С изумлением и восторгом, переборов страх, эльфы, закрывая глаза ладонями от болезненно обжигающего света, осторожно смотрели на ярко-синее небо и восхищались красотой глубокого завораживающего оттенка.
Синий… Лазурь… Цвет весёлых песен и радостных танцев босиком по траве.
При свете Древ небо было нежно-голубым, с переливами золота и серебра, и сейчас, вспоминая его, многие плакали, сами не зная, почему.
На новое светило невозможно было взглянуть даже вскользь, а тем более, любоваться им, запоминая в мельчайших деталях.
«Вы недостойны смотреть на меня!» — словно смеялась с высоты Ариэн.
В слишком ярком свете рождённого в слиянии духа Майэ и плода Лаурелин пламенного шара, все растения Валинора стали казаться блёклыми и одинаковыми, слились в единую безликую тоскливо-фиолетовую картину, а здания потеряли таинственность, в большинстве своём оказавшись однотипно-белыми, плоскими и невыразительными. Золото и серебро, драгоценные камни, украшавшие фасады, отражая Анар, обжигали глаза, тончайшие узоры сливались в единые слепящие пятна, теряя изящество и форму.
Слишком яркий свет диктовал новые понятия о красоте, показывая, что не приемлет старые. Устаревшие! Больше не волнующие сердца.
«Всё это слишком несовершенно! Присмотритесь! Я покажу вам, как выглядит ваш мир на самом деле! Творения ваших рук — примитивная безвкусица!»
— Глаза и сердца очень скоро привыкнут к новым светочам, и даже Анар перестанет слепить, — прозвучал голос Владыки Манвэ, радуя всех услышавших его, ведь никому не хотелось думать о том, что света теперь слишком много.
Нет, это раньше его было чересчур мало. И, пока Анар кажется невыносимо ярким, можно постепенно привыкать, выходя из дома, лишь когда на небе Итиль. И, разумеется, не надо ссориться из-за произношения имени небесного цветка. Откройте свои сердца изменившемуся миру! Радуйтесь! Сегодня началась новая Эпоха!
***
Растерянные, немного напуганные, но всё равно бесконечно счастливые эльфы расходились по домам, Валар вернулись на Таникветиль, и Манвэ сразу же отослал Орлов в Средиземье.
Лишь Йаванна осталась на холме. Телперион и Лаурелин умерли, на этот раз окончательно: музыка Древ смолкла и наступила страшная, скорбная тишина. Валиэ знала: она должна смириться с потерей и дать жизнь новым растениям, которые смогут приспособиться к Анар и Итиль, Царица Земли уже расслышала мелодии светил и поняла, как должны звучать темы любящей их природы. Теперь, когда на небе пылает жаркое пламя, вода будет становиться паром в несоизмеримо бо́льших объёмах, нежели раньше, подземные источники истощатся, не смогут в достатке питать корни. Зато теперь влага, собираясь в небе облаками, будет проливаться дождями не только по редкому велению Валар, а часто и обильно, не позволяя высыхать земле, гибнуть растениям и мельчать рекам и озёрам.
— Я буду сама управлять дождями! — заявила Ариэн.
И их отсутствием… Йаванна понимала, что Майэ почувствовала власть, поэтому необходимо уже сейчас продумать все возможные грани её поступков, чтобы природа не оказалась уязвимой к прихотям светоча Анар.
И всё же Валиэ не могла уйти с холма. Даже мёртвыми, Телперион и Лаурелин оставались для создательницы бесконечно дорогими и любимыми, и нужно было время, чтобы оплакать их. Но в ослепительном горячем свете, льющимся с небес, хотелось не печалиться и плакать, а радоваться и творить, поэтому даже безутешная Кементари улыбнулась.
Примечание к части
Ариэн от Ирины Новиковой https://vk.com/photo-49790494_457240366
Никому не нужный привал
«Как же красиво сияет снег… — через силу делая шаг за шагом, думал Турукано. — Наверное, когда были живы Древа, льды Хэлкараксэ переливались ещё прекраснее… Жаль, я не видел. А Эленнис не увидит даже этого...»
Кто-то запел совсем рядом, голоса радостно подхватили, и даже король не остался в стороне. С появления на небе Итиль прошло совсем немного времени, но принц, даже погружённый в себя, уже слышал три баллады о возрождённом свете.
— Сделаем привал, — сказал кому-то Нолофинвэ. — Полюбуемся красотами.
Подувший с запада ветер принёс вой волков, и Нолдор вспомнили о луках. Настороженно переглядываясь, эльфы прислушались.
— Кажется, не только мы поём песни про Итиль, — улыбнулся Финдарато, обращаясь к сестре, видя, что она встревожена. — Волкам тоже нравится новый облик Майя Тилиона, и в их пении можно услышать душу этих пугающих опасных для нас созданий. Итиль помогает узнать то, что было скрыто, и теперь, прислушиваясь к голосам животных, поддавшихся чарам нашего друга Айну, можно попробовать говорить с ними на одном языке.
— Надеюсь, брат, — кажется, впервые за долгое время Артанис говорила искренне, от сердца, — ты не станешь пытаться подружиться с волками, которых даже есть нельзя.
— Драгоценная моя сестрица, — вздохнул король, — друзей вообще есть нежелательно. Хотя, если бы ты скушала своего любимейшего дядюшку, я бы тебя не осудил. Знаешь, я думаю, нам не стоит останавливаться. Продолжим путь.
— Ты ехал всё это время на санях, — серьёзно сказала королева, — но не всем так повезло.
— Я не против продолжить путь пешком, — пожал плечами в ответ сын Арафинвэ. — Горячо любимый тобой дядюшка хочет сделать привал не потому, что кто-то устал. Вот увидишь, он сейчас опять устроит какой-нибудь праздник с песнями своего менестреля. А мне его музыка не по душе. Порадоваться возрождению света я хочу в Средиземье, стоя на твёрдой земле, уверенный, что подо мной не провалится лёд, и я не утону в ледяной воде.
Артанис не ответила, Артаресто, всё это время делавший вид, что его вообще нет в карете, наконец подал голос:
— Я тоже хочу скорее добраться до Средиземья. Возможно, волки действительно просто поют песни Итиль, но меня пугают их голоса.
— Тебя всё это время мучит страх? — взгляд Артанис стал неприятным. Интонация не лучше. — Ты боишься замёрзнуть, умереть от голода или отравиться, быть съеденным хищником, или что случится нечто, чего ты даже представить не в силах? Не надоело? Не стыдно перед самим собой?
— Нет, не стыдно, — начал злиться Артаресто. — А надоело порядком! Я хочу жить нормально! Теперь, когда вернулся свет, есть надежда, что всё будет хорошо!
— Сын, — с усталым пренебрежением перебил его Финдарато, — не горячись. Поверь, это тебе не поможет быстрее добраться до твёрдой земли. Пожалуй, нам действительно стоит сделать привал, потому что я хочу переговорить кое с кем.
— Привал необходим, — подмигнула королева. — Только представь, дорогой братишка, сколько влюблённых захотят зачать дитя в день возрождения света!
— О, да, — с пафосом согласился Финдарато. — Сегодня будет принято великое множество необдуманных решений.
***
Всюду запылали костры, и серебро небесного сияния слилось с алым и оранжевым светом огня. Положив рядом с собой луки и сети на случай приближения хищников, эльфы пели песни, готовили еду или просто молча сидели, погрузившись в размышления. Около двух десятков маленьких эльфов — нашли удобный склон и стали с него кататься. Вскоре к ним присоединились даже взрослые, среди них Турукано увидел вернувшуюся с охоты дочь и Эльдалотэ. В центре лагеря веселились те, кого не привлекла ледяная горка: эльфы разожгли пять высоких костров друг за другом в одну линию, разбегались и по очереди прыгали через них. Если кому-то удавалась перескочить одним махом сразу два костра, толпа зевак аплодировала и радостно кричала. Постепенно задача усложнилась: зрители стали бросать в участников игры снежками, и порой в эльфа во время разгона или прыжка со всех сторон одновременно прилетало до десятка «снарядов».
— Я говорил, что никто не успел устать в дороге, но сестрица мне не верила, — милейше улыбаясь, сказал Финдарато вместо приветствия, подходя к дяде и кузену, прогуливавшимся между кострами, обмениваясь с подданными ничего не значащими фразами. — Турукано, я хотел поговорить с тобой, но, видимо, пришёл в неподходящее время.
Принц вопросительно посмотрел на отца, его охрану и менестреля, которых напрочь игнорировал сын Арафинвэ, и равнодушно пожал плечами.
— Я не занят, — чуть слышно произнес Турукано. — Говори, что хотел…
— Я пришёл один, — развёл руками Финдарато, — а это значит, что и от собеседника жду, чтобы он был без друзей, родственников, подданных и армии. А, особенно, без менестрелей. В любом обществе я предпочитаю быть единственным певцом.
Принц, бросив взгляд потухших глаз на отца, молча пошёл в сторону моря.
— Моя сестричка, — заговорил Финдарато, когда шум волн стал громче голосов, доносящихся из лагеря, — мечтает об объединении с твоим отцом. Ты можешь считать меня невежливым, потому что я говорю неуважительно о короле и без любви о дяде, но, прости, он сам виноват. Однако, Турукано, кое с чем я согласен: лучше жить в мире. Вражда прогнала нас из Валинора, погубила много судеб. Наши семьи разделили взаимные обиды, и никто не хочет уступать по-хорошему. Но ради счастья детей мы готовы на всё, ведь так, Турукано?
Сын Нолофинвэ замер. Бледный и осунувшийся, казавшийся лишь тенью себя прежнего, Нолдо посмотрел на двоюродного брата, и глаза выражали лишь желание поскорее от него отделаться.
— Я знаю, что ты со мной согласен, — Инголдо похлопал Турукано по плечу. — Любой отец согласится.
Равнодушно кивнув в ответ, принц сел на снег у кромки воды.
— Под нами нет земли, — сказал сын Нолофинвэ, снимая перчатку и трогая пальцами воду. — Холодно… Море совсем ледяное…
— Как её лицо?
Слова двоюродного брата заставили содрогнуться.
«Откуда он знает, что именно так, сняв перчатку, я касался Эленнис?!»
— Турукано, — Финдарато присел рядом, — сколько твоих подданных остались без пальцев, пытаясь смыть с рук ощущение прикосновения к тем, кого больше нет? Уверен, что хочешь пополнить их ряды?
— Ты что-то говорил о детях, — как сквозь сон произнёс сын Нолофинвэ. — Я слушаю, Артафиндэ.
— Ложь, — серьёзно сказал Финдарато. — Ты лжёшь. Полагая, что жизнь кончена, ты сейчас согласишься со всем, что бы ни было предложено, лишь бы я скорее ушёл. Но, Турукано, я не стану использовать твоё состояние в своих целях.
— Тогда зачем ты пришёл? — дрогнувшим голосом спросил сын Нолофинвэ, натягивая на покрасневшую руку перчатку. — Какой смысл договариваться о чём-то с тем, чья жизнь кончена?
— Кончено, кончено, снова потерями я окружён, — чуть слышно запел Инголдо, почувствовав струну в сердце брата, на которой нужно было сыграть, чтобы заставить очнуться. — Прошлое, прошлое, платье истлевшее, я обречён.
Падает, падает время мгновеньями в пропасть из дней.
Надо ли, надо ли знать мне ответы из царства теней?
Кажется, кажется, только вчера был с тобой обручён.
Катится, катится в небе Итиль, словно призрачный чёлн.
Проклятый, проклятый, видимо, выпил я в жизни бокал.
Что теперь, что теперь делать мне, если я всё потерял?
Каюсь я, каюсь я в том, что решил я судьбу изменить.
Милая, милая, так и не смог я тебя отпустить.
Звал тебя, ждал тебя, не понимая, куда ты ушла.
Знаю я, ты — моя, но словно тень в моей жизни была.
Лишь поцелуй последний — соль и снег.
Прощай. Навек.
Ты станешь королём в своей стране,
А слёзы пусть останутся во сне.
Турукано, сжимая дрожащие губы, закрыл ладонью глаза. Финдарато приобнял его, чувствуя, что чары достигли цели.
— Прозрение, прощение моё, — продолжил напевать сын Арафинвэ. — Я словно в мире морока был мёртв…
«Прощай навек!» — вот тонкая черта,
Где должно ныне мне остановиться.
«Прощай!» — сказала ты живому принцу.
«Навек!» — вот что ответить должен я.
«Навек!» — ответить должен я.
— Я должен, знаю, — Турукано всё же не смог сдержать слёзы, прижимая руку к груди. — Но не могу.
Финдарато молчал. Ждал.
С тяжёлым вздохом запрокинув голову, принц вытер лицо. Печальные глаза больше не казались мёртвыми.
— Не благодари, — улыбнулся король, снова мысленно называвший себя мудрым владыкой. — Надеюсь, теперь ты в состоянии со мной спорить и ответить отказом на моё предложение.
— Тебе нужен мой отказ?
— Понимаешь, Турьо, — улыбнулся Финдарато, — я должен предложить тебе союз, как владыка владыке. У меня вырос сын, у тебя — прелестная дочь. И я хочу предложить тебе поженить их, пока до этого не додумалась моя предприимчивая сестра или твой не менее предприимчивый отец. Я искренне полагаю, что это плохая идея, так как в Средиземье нам, скорее всего, придётся скреплять полезные союзы с местными королевскими семьями. Но твой мудрый отец и моя прекрасная сестра считают, что важнейший из союзов — это между нами. Поэтому, Турьо, пожалуйста, откажи мне в письменной форме.
Отмеченное печатью глубокой скорби лицо Турукано за мгновение изменилось с удивлённо-непонимающего до согласно-дружелюбного.
— Я ни за что не выдам дочь замуж по договорённости, — начиная вдруг злиться, заявил сын Нолофинвэ и резко встал. — Мой дед сам выбрал жену, мой отец поступил так же. Супружество должно быть основано на чувствах. И только на них. Пойдём, Артафиндэ, напишу тебе отказ.
Встав со снега, братья тепло улыбнулись друг другу, и это была первая улыбка принца с момента гибели Эленнис.
Вдруг Финдарато удивлённо уставился за спину Турукано, его глаза расширились.
— Обернись… — выдохнул он. — Небо… Розовеет…
Примечание к части
Финрод спел половину песни из мюзикла "Алая маска", которая, наверно, называется "Последняя песня принца"
Просто кончилась зима
Когда новорожденный светоч, подаренный на прощание Телперионом, скрылся за горизонтом, и снова воцарился мрак, Финдекано и его верные, занятые приготовлениями к дальнейшему пути, стали гадать, когда снова появится на небе серебряный цветок и появится ли. Что, если Майя Тилион лишь единожды был отправлен в полёт с какой-то важной миссией и, выполнив её, более не взлетит?
Завязывая надёжными узлами сломавшуюся на морозе верёвку, чтобы её опять можно было использовать для перевозки грузов, принц Финдекано вспоминал о семье. Снова и снова ощущалась пугающая тревога за брата: не давало покоя предчувствие, что случилась беда, оно изматывало и заставляло вернуться, найти Турукано. И если бы не уверенность, что брат не остался один в опасности, что рядом с ним много тех, кто в состоянии помочь, Финдекано, наверно, повернул бы назад.
Закрыв глаза и представив лицо жены, старший сын Нолофинвэ улыбнулся. Конечно, он был бесконечно прав, не взяв Нарнис с собой, но в часы покоя, когда опасность не грозила, не мучил голод и невыносимый мороз, не приходилось хоронить собратьев, тоска сковывала сердце. Понимая, что за время его отсутствия младшая дочь успела вырасти из смешной девочки в прекрасную юную эльфийку, становилось до боли жаль, что не увидел этого.
С невольным вздохом Финдекано поднял голову и посмотрел на юго-запад, где остался дом, и с изумлением замер: небо постепенно становилось сиреневым, потом начало розоветь.
— Смотрите, братья! — закричали друг другу эльфы. — Небо меняет цвет!
— Это не похоже на Тилиона…
— Это не Тилион!
На горизонте, напоминая расплавленный металл, загорелась оранжевая полоса, а потом…
Сначала не слепящий, красный шар с трепещущими краями, кажущийся заполненным жидким золотом, но постепенно становящийся невыносимо ярким, медленно поднимался на стремительно светлеющее небо, меняющее оттенки с темно-фиолетового на синий, бирюзовый, розовый, сиреневый… Лазурно-голубой! Насыщенный, радостный, глубокий и вдохновляющий.
«Склонитесь предо мной! — требовало новое светило. — И я буду милостива! Я, Майэ Ариэн, приветствую мир, что отныне мой безраздельно! Анар — ваш владыка!»
— Огонь в небе! — восхитился Финдекано, невольно отворачиваясь от невыносимо яркого светоча, чувствуя, как отступает мороз.
Лёд и снег заискрились всеми цветами радуги, море заблестело чистейшим золотом. Красота притягивала взгляд, но глаза невыносимо болели, на белое не было сил смотреть, зрение начало терять чёткость.
— Нам придётся переждать в тени пещер, когда Анар спрячется за горизонт, — надавливая на слезящиеся глаза, сказал Финдекано. — А если не спрячется, то привыкать будем постепенно. Не думаю, что пламя в небе станет подстраиваться под нас.
Помогая друг другу добраться до укрытий, Нолдор продолжили работу в спасительном полумраке, лишь изредка выглядывая на улицу, чтобы полюбоваться сверкающим в лучах пламенного светила снегом, золотыми волнами и ярко-синим небом. У входов в пещеры начал подтаивать лёд, и капли, падая в тень, замерзали, собираясь в ледяные холмики.
Всё происходящее было настолько странным и необычным, что вызывало только любопытство без тени тревоги и сомнений.
Свет! Тёплый! Это не может быть плохо.
***
По инерции обернувшись и увидев то, о чём говорил Финдарато, Турукано, не чувствуя ни восторга, ни радости, ни тревоги, опустил голову и, смотря себе под ноги на белый холодный снег, не замечая загорающихся на нём искорок и нежно-розового отсвета, пошёл обратно в лагерь, стараясь составить в голове текст, который должен написать. После того, как позволил применить к себе чары, принц чувствовал себя живее, но очень странно. Больше не хотелось лечь, чтобы обессиленное тело не приходилось заставлять двигаться, не возникало иссушающей душу потребности постоянно воспроизводить в голове образ Эленнис, вытесняя реальность иллюзией её присутствия рядом, чтобы казалось, будто ощущаются прикосновения и дыхание любимой, теперь всё существо требовало что-то делать, здесь и сейчас, безотлагательно. Навязчивые мысли, что эльфийка, которая стала не просто смыслом жизни, но и самой жизнью, не увидит изменившегося мира, Эндорэ, не узнает, кто станет избранником дочери, не услышит новых песен, не вдохнёт ароматы невиданных в Валиноре цветов, не встретит собратьев, живущих за морем, и не сможет дарить своему супругу любовь, обрекая на бессмысленное мучительное существование, теперь не занимали всё сознание без остатка. Чары всколыхнули и перемешали чувства, заставили осознать, на чём строилась болезненная привязанность, которая нынче не даёт смириться с потерей и жить дальше: всему виной понимание, терзавшее Турукано с самого начала супружества, что в любой момент может случиться беда, которая всё равно неизбежна, и счастье однажды навсегда покинет, поэтому необходимо с граничащим с безумием отчаянием хвататься за каждое мгновение вместе, ведь… вдруг оно последнее?
А теперь хвататься больше не за что…
Теперь НАДО жить счастьем дочери, ведь для Эленнис это было важнее всего… Надо, необходимо… что-то делать! Написать отказ от супружества! Артаресто не станет хорошим мужем для Иттариэль! Иначе, Эленнис давно бы предложила их свести!
«Прощай навек» — вот последняя черта…
Турукано не понял, снова ли Финдарато применял магию, или разум сам играл с воспоминаниями, но вдруг заполнившие весь мир вокруг картинки, словно повисшие в воздухе, сложившиеся куполом и закрывшие убитого горем вдовца от живых, расступились, между изображениями возникли зазоры, сквозь них стало видно синее прекрасное небо. Яркое, сияющее… как её глаза.
«Прощай…»
«Навек».
Картинки, картинки…
А ведь Эленнис могла погибнуть в Альквалондэ, убивая Тэлери, и это не было бы героизмом, такая смерть стала бы не венцом жизни, но клеймом.
— Спасибо, Эру, — прошептал сын Нолофинвэ, растворяясь в синеве нового неба над головой, чувствуя, что снова плачет, — спасибо, что смерть Эленнис не стала постыдной… Если это всё, что ты мог сделать для нас…
Ощутилось непривычное тепло, и слёзы катились уже не только от горя, но и от нестерпимой рези в глазах: белый цвет стал невыносимо ярким.
— Турукано, — Финдарато потрепал брата за плечо, — тебе надо поспать. Немного. Всё равно с таким горячим светилом в небе продолжать путь невозможно: ничего не видно.
— Да, — выдохнул принц, — я слышу, как отец распоряжается о привале.
— Только, любезный брат, — голос молодого короля стал неискренне нежным, — не вздумай мечтать, что не проснёшься. Ты ещё не всё сделал для меня.
***
— Ночь… нас подождёт… — тихо пропел нежный голос, и мокрой от слёз щеки ласково коснулась ладонь.
Турукано, разумеется понимая, что это лишь очередной тяжкий сон, который нет сил отпустить, схватил рукой, наверное, подушку, но казалось вдовцу совсем другое.
— Не зажигай огня — с тобой сияние звёзд, — продолжала звучать музыка, — здесь так хорошо…
Не потревожит сон
Сомнения стон
И жалобный перезвон.
Вокруг было очень красиво: снег отступал, таял, превращаясь в ручьи, горящие золотом днём и таинственно переливающиеся серебром ночью. Сквозь трескающийся с треньканьем колокольчиков лёд прорастали ярко-зелёные побеги, и Эленнис, живая и ещё прекраснее, чем прежде, касалась их пальцами. Розовыми и мягкими. Не чёрными скрюченными…
— Вот здесь наконец я обрела тебя, мы долго были в пути, — приближался голос и тёплое дыхание, но сама эльфийка уходила всё дальше, и сугробы расступались перед ней. — Всё, всё позади! Больше не надо нам бояться звука шагов в ночи глухой
И узнавать в толпе твой силуэт, и хватать пустоту!
«Что-то не так! — вдруг ужаснулся озарению Турукано. — Эленнис… Она не может быть здесь, в этом красивом месте! Она не может быть счастлива! Моя Эленнис… Братоубийца. Она несёт посмертное наказание у Намо в бездне».
— Но в дальнем краю светится дождь во мгле, играя с мокрой Луной, — пропел голос, и среди залитых золотыми лучами лесов реки наполнились талой водой, став быстрыми неукротимыми потоками. — Дай руку свою, я расскажу тебе, как быстрая тень манила вслед за собой,
Но наступил тот день, и мы нашли дорогу домой.
«Кто ты?» — просыпаясь во сне, постепенно теряя связь с иллюзией, спросил принц.
— Просто кончилась зима…
Пробуждение стало тяжёлым испытанием, словно тело пришлось вытягивать из вязкой патоки. Голова казалась неподъёмной, веки не было сил разомкнуть, но всё же Турукано сел на постели и открыл глаза.
Шатёр. Полумрак. Пустая кровать. И странное ощущение, что сон был не просто очередным болезненным видением.
Это… предупреждение.
— Надо уходить со льда! — откуда-то взялись силы резко встать. — Свет несёт тепло! Здесь всё растает!
***
Первыми к изменившейся обстановке приспособились самые юные эльфы, смастерив себе «вуали» из тонких полупрозрачных тканей и быстро поняв, что снежки из чуть подтаявшего в тёплом свете дитя Лаурелин снега получаются лучше. Всюду слышались обсуждения, как продолжать путь, кто-то высказывал опасения, что лёд начнёт проваливаться, другие спорили: нет, если подобное и произойдёт, то очень нескоро. Однако все были согласны с тем, что задерживаться не стоит, поэтому, когда небо снова стало сиреневым, и Майэ Ариэн перестала слепить глаза, Нолдор двинулись в путь на север.
***
Нежно-розовый мир постепенно темнел, становился лиловым, синим, на чистом небе появились плотные фиолетовые облака. Подтаявший днём снег заледенел, стал скользким, дорога заблестела.
Эльфы не говорили об этом, но каждый ждал, что чёрное звёздное небо озарит сияние Итиль.
— Сын, — окружённый охраной король Нолофинвэ прямо посмотрел на младшего наследника, — прошу, не говори ни с кем о таянии льда под лучами Анар. Всё, что нужно, будет спето Акларикветом и его менестрелями. Решение о том, когда, куда и как идти, принимаю я, советуясь с Лаурэфиндэ и его доверенными командирами. Это опытные охотники и разведчики, видевшие во льдах больше, чем ты и я. Про Анар никто ничего не знает, но ты же понимаешь, кто лучше разберётся в дороге? Твой сон предупреждал нас об опасности, и многие грезили подобное. Но что мы можем сделать? Быстрее идти нет возможности, с нами же калеки и дети. Их немного, но я ведь не могу идти, не оглядываясь! По пути и так погибли слишком многие.
Турукано промолчал, в очередной раз убедившись, что отец всё снова решил сам. Без него.
— Итиль восходит! — послышались восторженные крики эльфов. — На востоке сияет небо!
— Вот видишь, — лицо Нолофинвэ смягчилось, — не придётся идти во мраке. Улыбнись, сын, порадуй меня. Ты же знаешь, как важно для отца счастье детей.
— Знаю, — прошептал Турукано, — и очень боюсь за дочь.
Серебристый свет разлился по небу, снег заиграл, тени почернели. И вдалеке снова завыли волки.
***
— Разобьёмся на группы по восемь дюжин эльфов в каждой, — рассуждал Айканаро, проходя вдоль вставших в ряд слушающих его охотников, — каждый из вас отвечает за свою группу. Валар осветили Арду, и, полагаю, в их земле нет вреда от Анар. Однако, здесь во льдах может случиться что угодно. С этого момента идём без остановок, пока в небе Итиль, и придумываем способы защищаться от слепящего света. Высказывались идеи о закопчённых стёклах, которые можно вставлять в маски. Надо обязательно проверить этот метод.
— Уровень воды в море поднялся, пусть и незначительно, — подойдя к брату, негромко сказал Ангарато, закутанный в волчьи шкуры. — Я был на берегу, и он тонет. Понимаешь, что это значит?
Айканаро с тревогой обернулся на север. Снег сиял серебром, со всех сторон доносились песни, вой зверей и крики птиц. Итиль в чёрном небе-мантии и венце из звёзд — вдохновение и надежда для всего живого.
— Перешеек не затопит, — дрогнувшим голосом произнёс Нолдо, откашливаясь.
— Быстро не затопит, — мрачно ответил Ангарато.
Близнецы опять посмотрели на север: узкая полоска суши с проложенной по ней дорогой была совсем невысоко над уровнем моря. Вдалеке виднелись белые пики айсбергов. Красиво и маняще… Можно любоваться вечно, но надо идти и не забывать, что никто не знает, сколько ещё невиданных опасностей таит в себе эта красота.
Примечание к части
Песня А.Свиридовой "Просто кончилась зима"
Правда небесного пламени
Сверкая золотом оперения, купаясь в небесной синеве и лучах новорожденного светоча, Орлы Манвэ кружили над землями, ещё вчера именовавшимися Сумеречными, улавливая зорким всевидящим взглядом каждое движение каждого существа, увидевшего грозную, прекрасную и своенравную Майэ Ариэн.
И Владыке Манвэ пришлось принять то, что живые создания не были готовы к дару, казавшемуся Валар величайшим благом.
***
— Почему так светло, что это заметно даже сквозь плотные шторы? И кто снова стучит в дверь?
Ответа не последовало.
— А эти крики на улице? Которые стихли, и теперь…
— Тишина?
Макалаурэ, наконец, пошевелился и открыл глаза. Он, как обычно, лежал на спине поверх одеяла, одной рукой обнимая эльфийку, а другую положив на живот. Дис могла бесконечно любоваться лицом менестреля, его едва заметной улыбкой, бледной кожей, пушистыми ресницами и чёрными нежно вьющимися волосами, шёлковыми волнами лежащими на подушке, даже сейчас, когда творилось что-то непонятное и пугающее. Тонкая ладонь эльфийки погладила скулу любовника, проскользила по подбородку, Дис провела кончиком пальца по кадыку, спустилась во впадинку, обвела ключицы и, положив руку Макалаурэ на грудь, поцеловала кончик уха.
— Какой ответ ты ждёшь, моя девочка? — тихо спросил менестрель. — Скажи мне, и я повторю слово в слово. А одна из арф подпоёт моим речам, сделав их убедительными.
— Я не хочу лжи и повторения моих собственных слов, — твёрдо сказала травница, на миг оторвавшись от покусывания кончика уха эльфа, но её речь заставила Макалаурэ рассмеяться.
Встав с постели, менестрель подошёл к окну и распахнул шторы. В глаза, отвыкшие от света, ударило ослепительное сияние золотых лучей. Со вздохом поморщившись, наместник сгинувшего короля закрыл окно тяжёлым бархатом, опустил голову и какое-то время молча смотрел в пол.
— Что есть правда? — посмотрел в глаза своей любовнице Феаноринг. — Ты когда-нибудь была честна сама с собой? Чувствовала, как больно ранит истина, если сбросить доспехи лжи?
Дис отвела взгляд. Макалаурэ накинул на плечи халат, небрежно завязал пояс. Изящные руки менестреля открыли ящик стола, зашуршали бумаги: обрывки, сложенные или смятые листы, разного размера свитки. Феаноринг застыл, шорох стих, и что-то из ящика оказалось прижато к груди.
— Правда здесь, Дис, — прошептал менестрель. — Вот она. Именем Создателя Эру Илуватара приношу я Клятву и призываю в свидетели моего Слова Владыку Манвэ Сулимо, супругу его Варду Элентари и саму священную твердь горы Таникветиль! Клянусь вечно преследовать огнём и мечом, своим гневом любого, будь то Вала, Майя, эльф или иное творение Эру, что уже живёт или родится позже, великое или малое, доброе или злое, кое завладеет или попытается завладеть Сильмарилем, будет хранить у себя или станет препятствовать отвоевать святыню рода Феанаро Куруфинвэ! Да падёт на меня вечная тьма, если отступлюсь от своего Слова! Клянусь! Клянусь! Клянусь!
Макалаурэ обернулся и, смотря на эльфийку, покачал головой.
— Ты не хочешь знать правду о нас, Дис, — менестрель сел у окна, осторожно отодвигая шторы, — а я не хочу говорить.
Два свитка легли на стол, в руках Феаноринга запела арфа.
— Яркий свет не приемлет лжи, — прозвучали слова, — но как быть, если всё, что у меня есть, соткано из нитей самообмана, моего или тех, кто рядом? Что делать, если всё это рождённое во тьме враньё дорого? Ты сейчас молчишь, и только это правильно.
Пальцы затанцевали на струнах.
— Когда в чертоги тишины
Ты входишь —
Сам Творец и Судья,
Тогда в сиянии Итиль
Находишь
Струны в сердце Огня!
Узоры нот рождаются в тебе!..
Только во тьме
Звезда горит сильней —
И звучит твоя
Симфония Огня!
В кругу зеркал ты — Господин!
О, счастье!
Верх творенья — твой мир.
И к этой тайне ты один
Причастен —
Мастер, Гений, Кумир!
Дыханье музыки тебе дано!..
Вечный поток
Из тысячи дорог
Выбрал этот путь,
И время не вернуть!
Танец теней
В мерцании свечей —
И звучит твоя
Симфония Огня!
Снова из глубин мелодий свет струится,
Но из глаз твоих опять печаль сочится!
Как же это всё могло с тобой случиться?!
Эру, ответь!
Но Душа бесследно
Прочь ушла за ветром —
Раз был выбор сделан
Вот и цена!
Страшная дань!..
Хохоти стон —
Смешались явь и сон.
Светлая мечта
Оплачена сполна!
Знай, что теперь
Назад закрыта дверь!
И звучит твоя
Симфония Огня!
Вечный поток
Из тысячи дорог
Выбрал этот путь,
И время не вернуть!
Танец теней
В мерцании свечей —
И звучит твоя
Симфония Огня!
***
Текст ровными строками ложился на бумагу, придавленную к столу серебряными фигурками наугрим, складываясь в странный на взгляд писца указ. То и дело теряя понимание смысла речей короля, Даэрон думал о том, что восход Луны ему понравился гораздо больше, чем появление Солнца, из-за которого приходится сидеть в зале совета и, вместо стихов о любви, писать распоряжения, указы, готовить речи и слушать наставления Саэроса о том, как правильно вносить в летопись рождение света в Средиземье.
«Да что он вообще может знать о летописях, и кто давал ему право мной командовать?» — возмущался про себя Даэрон, хоть и понимал, что сам виноват в сложившейся ситуации, когда полностью, без остатка отдался отношениям с принцессой. В моменты тяжкой изматывающей тоски, когда Лутиэн, получив от безнадёжно влюблённого менестреля всё, на что он в данный момент времени мог сгодиться, будь то любовные ласки, песни или помощь в очередной вылазке, становилась холодна и равнодушна, уделяла внимание другим мужчинам или посмеивалась над верным слугой, Даэрон с давящей болью в душе вспоминал времена, когда все незамужние девы Дориата мечтали о супружестве с главным советником короля, прославленным менестрелем и творцом письменности. И каждый раз задавал себе вопрос: неужели воткнутый в сердце нож, который какой-то наивный глупец назвал прекрасным чувством, доставляющий страдания каждый раз, когда рука любимой женщины делает неосторожное движение, задевая рукоять, стоил потери положения при дворе и всеобщего восхищения и уважения?
Да, стоил. Ведь если бы не Лутиэн, никогда бы не было сделано то, что пусть и не прославило и не придало авторитета, зато привнесло в жизнь истинный смысл. Вспоминая спасённых от орков Авари, менестрель не заметил, как перо выпало из руки, и не были записаны последние несколько фраз, сказанных королём, разумеется, крайне важных.
Опомнившись, в основном из-за пристального взгляда советника Саэроса, в котором было столько презрения, насмешки и ехидного торжества, что хватило бы окатить помоями целое войско, а для одного-единственного менестреля это оказалось сродни упавшему на голову обломку скалы, Даэрон схватил перо и стал судорожно соображать, пытаясь вспомнить или хотя бы придумать текст так, чтобы всё выглядело достоверно.
— Неужели любимый «сборник песен» принцессы Лутиэн так напуган светом Анора, — наклонившись к менестрелю, тихо спросил Саэрос, — что забыл придуманный самим собой алфавит? Или на самом деле авторство вовсе не твоё? Присвоил плоды трудов талантливого ученика?
Даэрон медленно поднял глаза от бумаги. Серебряные фигурки наугрим — кузнеца, воина, ювелира и каменщика сверкнули зрачками-изумрудами, словно одобряя желание менестреля высказать всё. Действительно, как смеет этот напыщенный наглец, не показывающий носа из тёплого безопасного дома, за всю жизнь не сделавший ничего хорошего бескорыстно…
«Нет, парни, — мысленно произнёс менестрель фигуркам, удерживающим лист, — я не стану спорить с этим недостойным моего внимания гусем».
— Глубокоуважаемый Даэрон, — очень почтительным тоном сказал Саэрос, мерзко ухмыляясь, — ты закончил фразу на том, что нет смысла бояться горячего светоча, ведь Дориат окружён непроницаемой для опасности Завесой. Ты писал о том, что жителям Менегрота никогда не встретить беду в лице стихии, павшего во тьму Вала или Майя, или примкнувших к ним тварей. А всё причинённое ими зло в итоге обратится добром для нас.
— Мы предложим укрыться в пещерах всем, кто испугался пламени Анора? — с сомнением поинтересовался Маблунг, переглянувшись с погрузившимся в размышления Белегом. — В окрестностях Менегрота немало поселений, вдоль Эсгалдуина тем более.
— Менегрот большой, — отрешённо произнёс лучник, представляя, какой красивой будет купающаяся в золотых лучах Лутиэн.
— В отличие от твоего ума, — Саэрос посмотрел на Белега, как на злейшего врага, — но это не значит, что надо собирать здесь всех, у кого не хватает храбрости принять изменившийся мир.
— Советник Саэрос, — Маблунг сунул в руки приближённого короля Тингола внушительного размера свиток, — здесь не правила этикета и не рекомендации, как стать приятным собеседником, однако не менее полезная для тебя информация. Которую, вот беда, ты без моей помощи не расшифруешь. Но… увы, мне пора идти. Удачи в прочтении моих карт.
Воздух вдруг задрожал. Замолчали все, в том числе и те, кто находились в другом конце зала, даже не поняв, почему не получается сказать более ни слова.
Король и королева, держась за руки, встали из-за стола, молча направились к выходу, и все присутствовавшие поняли, что придётся ждать возвращения владык, оскорблённых распрями подданных, и сколько пройдёт времени, прежде чем Майэ и эльф всё обсудят наедине, неизвестно.
Серебряные фигурки наугрим сверкнули зрачками-изумрудами, подбадривая сникшего менестреля, осознающего, что теперь ещё долго не увидится с любимой, которая снова закрылась от магии, не позволяя тоскующему эльфу общаться с собой при помощи осанвэ. Неужели даже бездушный металл способен на сочувствие и понимание, а сердце Лутиэн — нет?
***
Пламенный, слепяще-блистательный светоч медленно спускался к зубчатой чёрной стене леса, и небо сияло розовыми и сиреневыми волнами облаков. Ярче, контрастнее, удивительнее.
— Твои помощники работали даже под горячими лучами Анора? — спросил Амдир, закрыв ладонью лицо от слепящего света, подходя к стоящему по колено в воде Келеборну. Валинорский Тэлеро был по пояс обнажён, кожа на рельефных мышцах груди и плеч покраснела, как и лицо, отчего наполненные дивным сиянием глаза светились ещё ярче.
Беспечно и совсем не по-королевски улыбнувшись воину, эльф вышел на берег, проверяя, не замочил ли закатанные штаны.
— У нас нет выбора, — пожал плечами Келеборн, — Майэ Ариэн и Майя Тилион отныне будут появляться на небе по очереди и, привыкнув к свету, мы многое сможем делать без факелов и свечей, снова используя их больше для забавы, чем из надобности. — Обернувшись и с любовью посмотрев на реку, Тэлеро устремил взгляд вдаль. — Ариэн согрела волны, они стали ласковыми, словно девичьи объятия. Наверное, и море наполнилось нежностью.
Море… Великая бескрайняя вода, пугающая и дивно прекрасная! Келеборн ощутил необъяснимую тоску, вспоминая жизнь на побережье, в прекрасном воздушном дворце, когда не приходилось выдавать себя за того, кем не являешься и никогда не станешь, когда каждый день видишь исчезающую в дали морскую гладь, переливающуюся волшебным сиянием Древ… И даже плаванье в Эндорэ, казавшееся страшнейшей напастью из-за ощущения занесённого над головой меча короля Феанаро, который в любой момент рубанёт, теперь вспоминалось с грустью: море, чёрное и опасное, окружившее со всех сторон, было… прекрасно.
Опомнившись и снова поймав на себе внимательный взгляд Амдира, который опять сомневался, что «принц Вольвион» никогда не держал в руках оружие, самозванец натянул рубаху.
— Отец рассказывал, — вернулся в роль Тэлеро, — когда Майя Оссэ подарил корабли, он лишь вскользь обмолвился, как ими управлять, объяснив, что навык не потребуется, и эльфов повезёт ветер и волны. Это было истинное волшебство, ведь каждый, кто жил у воды, знал, что для управления лодкой, крошечной рыбацкой или большой — для торговли, нужны вёсла. Но подаренные Майя Оссэ суда были поистине огромны! С парусами! Никогда ранее эльфы не видели ничего подобного. Когда поднялся ветер, корабли словно расправили крылья, будто воспарив над волнами! Отовсюду слетелись лебеди и сопровождали Тэлери до самого Валинора! А потом жили в нашей гавани. Во время плаванья эти дивные птицы были совсем ручные: садились на палубу, красовались перед девами, клали голову на ладонь.
— Так вот откуда взялась легенда, — засмеялся Амдир, — что вас везли по воде запряжённые в корабли лебеди!
— Легенды… — Келеборн вдруг помрачнел. — Путешествуя по Белерианду в поисках дружбы Новэ Корабела, я слышал очень странную историю о завершении Северной Войны.
Дориатский воин понимающе кивнул.
— Почему же странную? — не согласился Амдир. — Она вполне логична. За время, прошедшее с победы над врагом, история не успела сильно измениться, но теперь, когда, прячась от пламени Анора, эльфы, не обязанные выполнять приказы короля укреплять берег и защищать границы, будут больше сидеть дома, подробностей прибавится. Может быть, даже изменится сама её суть. Но то, что слышал я, весьма убедительно. Посланники Валар пришли защитить нас от врага на севере. Увы, победное шествие не достигло вражьего логова, ибо слишком крепки его стены. И тогда король эльфов-посланников, понимая, что не сможет оправдать доверие своих владык, принёс себя в жертву, запечатав своим телом ворота северной крепости, чтобы никто не смог их открыть, и войска Моргота не прошли в Белерианд. И до тех пор, пока Король-воин сдерживает врага, войны в Средиземье не будет.
Келеборн помолчал какое-то время, смотря на уже практически готовые укрепления на берегах Эсгалдуина.
— Король-воин, — вполголоса произнёс Тэлеро. — Король Маэдрос.
«Ольвэ, наверно, был бы счастлив услышать эту легенду», — подумал самозванец.
Келеборн и Амдир посмотрели друг на друга, не сказав больше ни слова, лишь вспомнив героев новой красивой сказки, которых знали лично.
— Знаешь, принц, — усмехнулся воин, — то, что ты, несмотря на свой высокий род, стоишь по колено в воде под обжигающими лучами Анора, подбадривая строителей, испугавшихся света, заставляет меня считать эльфов Валинора действительно особенными. И свет в ваших глазах не при чём. Легенды могут врать, их не проверить, ведь, сколько бы ни пели о безопасном севере, никто не осмелится туда пойти даже с войском. Но мои глаза мне не врут. Удачи тебе, принц, и до встречи.
— И тебе удачи, защитник, — улыбнулся Келеборн, не до конца понимая, что имел в виду Амдир.
— В следующий раз, — обернулся, уходя, дориатрим, — истории из жизни буду рассказывать я.
Примечание к части
Песня гр. Catharsis (разумеется, Катарсис, а не Касарсис) "Симфония огня"
Умоляю, Ариэн
Когда снова воцарился мрак, и летучие мыши размером с рысей перестали с оглушительным визгом кружить в небе, то и дело кусаясь, измученный пленник не заметил — затуманенное бесконечными муками сознание вдруг стало яснее. Те места на коже, куда впивались клыки и ёрзали шершавые языки, занемели, словно к ним приложили лёд. Видимо, так действовал яд мышей, не дающий ранам кровоточить после пиршества. Почувствовав даже такое незначительное облегчение, тело снова, как в самом начале плена на скале, когда мышцы ещё не иссохли и не ослабли, начало пытаться принять хоть чуточку более удобное положение, тем самым причиняя новую боль вывихнутым суставам.
— Пусть это закончится, — с трудом прошептал Майтимо. — Пожалуйста…
Ледяной ветер налетел с запада, потом с востока, впиваясь когтями в незащищённую кожу.
— Именем Создателя Эру… — через силу проговорил сын Феанаро, — приношу я… Клятву…
Приоткрыв тяжёлые веки, чтобы взглянуть на звёзды, что стало крайне сложно, когда не осталось сил поднять голову, Майтимо посмотрел в бескрайнюю черноту.
— И… призываю в свидетели моего Слова… Владыку Манвэ… Сулимо…
«Думаешь, хочешь умереть? — прозвучали в памяти слова Моргота, ранившие в самое сердце. — О, нет, Третий Финвэ, не-е-ет. Ты хочешь жить. Меня тебе не обмануть! Очень хочешь! Жизнь… Ты ведь любишь её. Звёзды в небе, море, горы… Озёра… Любишь. И хочешь снова увидеть».
Запрещая себе думать о сказанном врагом, о чудовищной насмешке Вала, позволяющего своему пленнику и жить, и видеть горы и звёзды, но заставляющего хотеть только навек закрыть глаза, Майтимо нашёл взглядом самую яркую небесную искру.
— Супругу его… Варду Элентари… и саму священную твердь горы Таникветиль…
От резкого порыва ветра тело вздрогнуло, боль швырнула в безвременье, и, снова приходя в себя, но не помня, на каких словах Клятвы настигло беспамятство, сын Феанаро, пытаясь смотреть в небо, дрожа и задыхаясь, прошептал:
— Да падёт на меня… вечная тьма… если… отступлюсь… от своего Слова… Клянусь…
Небо со стороны Валинора начало розоветь. Уверенный, что это игра воображения, Нолдо закрыл глаза.
— Клянусь… Клянусь… Клянусь… Именем Создателя…
И лишь когда свет стал нестерпимо ярким, Майтимо поверил, что это не мираж. Отвернуться от небесного огня не было возможности, он слепил даже сквозь закрытые веки, кожу, там где не защищал плащ, начало жечь и стягивать.
— Ариэн… — выдохнул пленный король эльфов. — Сожги меня. Умоляю. Валар… оскорбил Исход…
Говоря через силу, Феаноринг, превозмогая боль, зажмурился от света, но это не помогало.
— Мы убивали братьев… Ариэн… Я заплатил за всё… Ариэн… За всех!.. Заплатил… Тысячекратно…
«К Намо захотел, эльф? Спроси его разрешения посетить священные Чертоги, а потом уже стучись!»
Ответ был без жалости, но и без насмешки. И только света становилось всё больше.
Пробуждение людей в Средиземье
— Мы сгорим! Сдохнем! Зажаримся! Наши задницы не спасти! — раздались со всех сторон дикие вопли, набирая мощь, словно несущаяся по склону горы лавина.
Теряя от страха рассудок, орки даже не вспомнили о том, что во всеобщей панике можно под шумок свести личные счёты или присвоить чужое имущество. Совершенно забыв про социальные и расовые различия, тюремщики и надсмотрщики прятались в глубине шахт вместе с эльфами-рабочими, в подземных садах, загонах для скота и поселениях собрались все жившие на поверхности, чтобы скрыться от горящего мира. Жильцы больших домов сочли достаточными для защиты от погибели укрытиями не только подвалы и погреба, но и шкафы, тёмное пространство между полом и кроватью, кладовки и комнаты без окон.
***
В юго-восточной части хребта, протянувшегося неприступной стеной на многие мили от Тангородрима, велась не только добыча полезных ископаемых, но и военная разведка. Помимо угля, здесь находили непригодные для питья чёрные источники, время от времени воздух приобретал странный запах. Подземные туннели были непроходимы, так как могли внезапно обрушиться, если разжечь огонь. Однако Мелькор снова и снова заставлял орков изучать лазы настолько далеко, насколько это возможно. Остатки армии постепенно перебрасывались именно в этот регион. Множество отдельно расположенных неглубоких шахт чередовались с обнесёнными глухими заборами, бдительно охраняемыми лагерями бесстрашных героев великой войны. Однако восход Солнца одинаково сильно напугал и вооружённых до зубов прославленных храбрецов, и безжалостных надсмотрщиков, и безвольных рабочих.
Когда за последним орком с поверхности закрылась тяжёлая дверь в потолке, отгородившая тружеников угольной шахты от страшного небесного пламени, оставив в привычном полумраке подземелья, освещённого факелами, долгое время никто не говорил ни слова и почти не двигался, сидя прямо на камнях. Вокруг всё было в чёрной пыли, и даже оранжевый танцующий на стенах огонь не делал туннель жизнерадостнее.
В щели в дверном проёме начали пробиваться золотые лучи, а потом закапала вода.
— Это ещё что за срань? — прозвучали первые слова с самого рассвета. — Что за ссань?
— Снег тает? — неуверенно ответил эльф с отрезанными не так давно ушами и при рождении — мужским естеством. Он хорошо запомнил, что, когда спрашивают, надо отвечать, даже если ответ неизвестен: следующим, что отрежут, будет нос, потом — пальцы по одному. Лучше уж схлопотать удар ногой или кнутом за неправильные слова.
— Снег тает… — ужаснулся надсмотрщик и вскочил на ноги.
Сорвав с себя шкуры, орк начал затыкать ими дыры в проёме.
— Это бесполезно, — промычал его напарник. — Подумай своей пустой башкой! Ты вообще представляешь, сколько там снега?
— Тогда надо отсюда вылезать! — заорал неожиданно подскочивший охранник-полуэльф.
— Сгорим к дряблым ссакам, — равнодушно отозвался смотритель, доставая из сумки флягу. — Хочешь выпить, милаха? — спросил он вдруг сидящего рядом поникшего совсем юного эльфа.
Боясь отказаться, тот схватил дрожащей рукой выпивку, отхлебнул и начал от души благодарить того, кого боялся и втайне ненавидел.
— Кому ещё дать этой членодойки? — спросил смотритель, поднимая флягу. — Подыхать трезвым как-то тоскливо. Да не ссыте вы, очаровашки. Мне больше нет смысла вас обижать.
«Очаровашки» моментально приободрились, и оказалось, у них тоже есть, что выпить.
***
— Если это и был Замысел Эру, — наблюдая со смотровой башни над Утумно за плывущей по небу Ариэн, заговорил сам с собой или с Сильмарилями Мелькор, — у меня есть весомый повод для обиды! — Проникая взором сквозь слепящие лучи, Айну произнёс: — Ты прекрасна, Майэ, однако мой народ не может оценить твоей прелести!
— Это твои проблемы! Не мои! Моргот!
— Увы… И ты не называешь меня Вала.
— Никто и никогда более не назовёт тебя так! И твоё имя предано забвению!
— Как и твоё, светило Анар. Анор. Просто очередной небесный фонарь.
— Моё появление — Замысел Эру!
— Как и моё! Я предлагал тебе служить мне! Ты обрела бы собственное могущество, а не получила бы его от мёртвого дерева! Неужели это для тебя приятно?! Одумайся, пока не поздно!
— Я пробудила Младших Детей! Я дала начало новой Эпохе! И я теперь владычица небесного свода!
— Умерь свой пыл, Ариэн, — Мелькор специально прямо и неотрывно смотрел на сияние Анар, чтобы зазнайка-Майэ не забывала, кто перед ней. — Тебе придётся подчиняться Замыслу, и даже то, что без тебя не смогут существовать любимые Дети Эру, не даёт тебе неограниченные права. Правлю Ардой я, ты знаешь это, и Владыка Ветров может щебетать голосами орлов, что хочет. Если по твоей вине…
— Я знаю, что и как должна делать! Без твоих подсказок, Моргот! Ты мне не король и никогда им не был! — расхохоталась Айну, обрывая мелодию, связывавшую её и Мелькора.
Оставшись на башне, Владыка севера Средиземья снова взялся за Палантир, который гасил ради беседы с Ариэн. В очередной раз удивившись, насколько осторожны сыны Феанаро, что ни один из них до сих пор не воспользовался своим Видящим Камнем, Айну продолжил наблюдать за пробуждающимися Младшими Детьми.
Музыка Творения торжествовала. Звуча без участия Айнур Арды, сплетаясь в неведомые для них мелодии, Тема новой жизни проникала в каждую песчинку и каплю воды, напоминая миру давно минувшую Весну. Это было прекрасно, непонятно и…
Тревожно.
Гармония творения пропитывалась искажением мира, музыка резала слух, однако именно этим и была по-своему совершенна.
«Арда будет такой, — Айнур одновременно услышали голос Эру. — Потому что вы её такой сделали».
Мелькор догадывался — упрёк, возможно, заставил кого-то устыдиться, но сам больше-не-Вала ощутил гордость. Да, это он сделал Арду такой. И другие ничем не смогли ему помешать.
— Кто же истинный король мира, а, братец Манвэ?
***
Среди густой бордовой и фиолетовой поросли кустарников с длинными кистями чёрных колосков, свисающих до земли и стелящихся у корней, из обвитых лиловыми вьюнами ветвей показались первые смельчаки, не побоявшиеся выглянуть из укрытия. Мир казался очень интересным, и даже то, что некоторые люди, такие же юные и привлекательные, как и другие, почему-то не проснулись, похолодели, начали вонять и покрываться пятнами, никого не смутило: трупы просто оставили в покое.
Любуясь природой и друг другом, многие мужчины и женщины разделились на пары, чтобы потрогать тела, отличающиеся от своих. Влечение усиливалось, вспыхивала страсть, возникала близость, и всё получалось само собой. Те же, кто не заинтересовались противоположным полом, с увлечённостью ломали молодые деревца и кусты, хохоча над тем, как они смешно трещат, и хвастаясь силой мышц. Тут же возникло желание соревноваться: кто переломает больше веток. Одни люди продолжали крушить всё подряд, другие же брались за более толстые стволы, и, когда удавалось сломать их, довольно улюлюкали.
Смотря на более сильных братьев, слабые начинали пытаться им нравиться, заискивающе улыбаясь, хлопая в ладоши и кланяясь.
Чтобы похвалиться перед другими, сколько наломали кустов и деревьев, силачи стали складывать рядом с собой кучи палок и брёвен. И тут возникла проблема: где чьи «трофеи». Мычание за мычанием, жест за жестом, дело дошло до драки. Не зная, что это может быть опасно, заводясь от боли и вида крови, мужчины, а потом и женщины, били друг друга, доказывая своё превосходство.
Невысокий юркий паренёк пробежал мимо дерущихся и, схватив чьи-то трофеи, впился в них зубами и бросился наутёк. Тут же забыв о драке, силачи и подхалимы ринулись вдогонку за воришкой, по пути начав соревноваться, кто быстрее бегает.
Оставшиеся не при делах люди, лишившиеся зрелища, почувствовали голод. Пытаясь есть всё подряд, но выбирая, что вкуснее, они хвалились друг перед другом находками.
Из кустов донеслось мычание, странно жалобное, и заинтересовавшиеся подошли посмотреть. Человек, с непропорционально большой головой, скрюченными руками и ногами, отчаянно пытался выпутаться из ветвей. Большинство здоровых людей стали над ним смеяться и даже бросаться палками, соревнуясь в меткости, кто-то испугался и убежал подальше, однако две женщины отогнали обидчиков и, бесцеремонно вытащив воющего собрата из кустов, начали его усердно кормить, стараясь превзойти друг друга в количестве и сладости угощения.
Тема Творения одаривала всех разными талантами, помогающими выжить: одни чувствовали, что можно есть, а что нет, и где это найти, другие почему-то понимали, как помочь скорченному воющему собрату. Они просто знали, и всё. Но искажение проникало в души тех, кто не обрёл даров, и юные люди ощутили непокой. Если бы они умели формулировать мысли словами, то думали бы примерно так:
«Почему они могут, а мы нет? Мы тоже можем! И мы будем! И лучше, чем вы!»
Диссонанс Арды толкал завистников вперёд, и вскоре появились первые отравившиеся несъедобным — те, кто находили опасные яства сами и кого заставили их съесть. Тема Творения подсказала одарённым, как спасти хотя бы кого-то, но тут же появились порченые искажением собратья, которые, разумеется, «знали лучше, как надо».
Очередная драка, только уже по более серьёзному поводу, нежели палки-трофеи, заставила высокого сильного мужчину прервать преумножение численности племени и с жутким рыком раскидать и правых, и виноватых. Диссонанса в его сердце оказалось меньше, чем гармонии созидания, и будущий вождь первых людей сразу невзлюбил искажённых — их взгляды, повадки, улюлюканье показались ему отвратительными, поэтому к заболевшим собратьям он их больше не подпустил. Указав на тех, что изначально пытались помогать, мужчина жестом приказал им продолжать начатое.
Побитые искаженцы, скуля, расползлись по кустам.
***
— Младшие любимые дети Единого Творца… — насмешливо вздохнул Мелькор, отворачиваясь от Палантира.
Ветер на высоте был силён, но не для Айну, и мощные порывы даже не колыхали его волос и похожих на шёлк одежд. Небесная лазурь, непривычная и прекрасная, радующая взгляд и дух, отливала неисчислимыми оттенками синего, и невозможно было оторваться от созерцания. В золоте лучей Анар снег заиграл, заискрился, на льду заблестела вода.
«Пробудившиеся эльфы были совсем другими, — подумал Мелькор, снова взглянув в Видящий Камень. — Они любовались без вмешательства и разрушения, давали имена каждому листочку, и это казалось Квэнди забавным и увлекательным. Игра в слова могла длиться до полной потери сил участников. В глазах эльфов светился ум, а у людей — лишь жажда наживы, чего бы ни касался интерес. Эльфы хотели больше знать и уметь, а люди желают лишь больше получить. Что ж, других детей у Эру уже не будет».
Посмотрев, как новая раса, пробудившаяся в уютном и безопасном для жизни лесу, где нет ядовитых растений и хищников, а река не бывает глубже, чем по пояс, осваивает навык метания камней в воду, Мелькор решил для себя, что будет делать с людьми, ведь не просто так Эру пробудил их в Средиземье, а не под крылышком Валар в их земле.
Но это подождёт. Сначала нужно решить, как править изменившимся миром.
Битва Мелькора и Тилиона. Мир так мир
«Что же делать дальше?» — подумал Мелькор, оценивая свои силы.
Палантир угас, снова став чёрным и неприметным на первый взгляд. Майэ Ариэн поднялась высоко в небо, оказавшись точно над центральным пиком горы-крепости Тангородрим.
«От лучей плода Лаурелин тает снег, и плавится лёд, — размышлял владыка севера Средиземья, окидывая взглядом свои обширные территории. — Манвэ, не делай вид, что не слышишь меня. Забыл наш договор? Я не трогаю вас, вы — меня. Учти, брат, в отличие от тебя, я помню всё. Да, Солнце — это часть Замысла, но сотворили его вы! В небо запустили тоже вы! И теперь в моих владениях хаос, Манвэ. Я очень надеюсь, что в земле есть достаточно семян, которые прорастут, когда под горячими лучами Ариэн погибнут ныне процветающие растения. Это ведь так, брат?»
Ответа не последовало, и Мелькор снова окинул взглядом владения. Хватит ли сил сохранить холод на такой огромной территории? Вряд ли… Проклятые Сильмарили! Невольно посмотрев на скрытые перчатками изуродованные руки, Айну покачал головой. Подчинение любимых детей Феанаро, творение новых форм жизни, создание атмосферы благодати «неумирания» — всё это требует слишком много мощи, а привязка духа к плоти усложняет деятельность вне материи. Значит, повлиять на пламенную Ариэн вряд ли удастся. Осознание собственной слабости пробудило слепую ярость.
«Манвэ! Я знаю, ты слышишь! Измени траекторию полёта Солнца! Пусть движется южнее и выше! У меня во владениях тает снег! Понимаешь, что это значит?! Если ты нарушаешь договор, не жди от меня дружбы! Я покарал твоих обидчиков! Принял в своих землях всех, кто тебе не нравится! Я не приходил в Валинор, Манвэ! Ты соскучился? Знай, брат, разрушить мои владения — не лучший способ выразить любовь и позвать в гости, король Арды!»
Ладья Ариэн сместилась к восточному пику Тангородрима, поплыла дальше, едва заметно снижаясь.
Оборвав связь с Манвэ, так и не дождавшись ответа, Мелькор немного остыл и задумался.
«Моему народу необходима привычная комфортная тьма. Но с Ариэн мне не справиться, да и нельзя идти против Эру. Однако уничтожить Тилиона я смогу: он всего лишь нежный небесный цветок, без него Арда не изменится необратимо. Луна перестанет существовать, и тогда хотя бы половину суток будет только звёздный свет».
Понимая, что развоплощение одного из Айнур всё-таки может грозить нарушением целостности мелодии Творения, что неминуемо повлечёт за собой утечку магии из Арды за её пределы, где бесценная живая сила просто рассеется, Мелькор некоторое время мешкал, но ярость снова вспыхнула, и Вала решил для себя, что обязан наказать братьев и сестёр за нанесённый урон.
«Если уничтожить Итиль, — прикинул Айну, — высвободится колоссальная мощь… Нельзя нападать на Тилиона над Средиземьем. Над Валинором тоже плохая идея — слишком быстро придёт подмога: орлы или какие-нибудь посланники Оромэ. Или сам Тулкас. Лучше всего — над морем. Тогда осколки ладьи упадут в воду, взрыв поднимет волны, но Улмо не допустит цунами».
Небо порозовело. Склоняющееся к закату солнце стало ласковее, больше не обжигало и не слепило. В нежном сумраке зари даже суровый северный пейзаж преобразился, став волшебно-притягательным.
Скоро стемнеет. И взойдёт луна.
***
Мрак спускался всё стремительнее.
Созвав самых крупных крылатых вампиров, размер тел которых был соизмерим с орочьим ростом, Мелькор приказал им притаиться на смотровых башнях Тангородрима, а сам поднялся на центральный пик. Занимаясь созданием новой, пока невиданной в Арде формы жизни, зарождающейся в пламенных недрах земной тверди, Айну практически не выходил из тайных залов Утумно, и теперь, оказавшись совсем рядом с украшением своей крепости, Мелькор осторожно направил медленный вязкий поток силы, передавая пленному эльфу вопрос.
***
Обожжённая лучами Анар кожа гораздо болезненнее реагировала на холод, дрожь в теле усилилась, терзая вывихнутые суставы и натянутые мышцы и связки, и уже не понимая, то ли потемнело в глазах, то ли меняется время суток, Майтимо судорожно хватал ртом воздух, лицо сморщивалось, скулы сводило, и стучащие зубы лишали возможности произносить Клятву даже шёпотом.
«Ты уже стал сговорчивее? — прозвучали в голове слова, и вдруг боль практически перестала ощущаться, оставшись ровно настолько, чтобы не дать пленнику забыться сном. — Я могу исцелить тебя, муки закончатся. Ты ещё помнишь, как это — когда нет боли? Когда можешь ходить, бегать босиком по траве, лежать в мягкой постели с желанной женщиной, возводить крепостные стены, брать на руки своё дитя… И чувствовать счастье, восторг, страсть, мечтать достичь большего… Чувствовать. И радоваться жизни. Потому что боли нет».
Перед глазами яркими красками заиграли образы из памяти, и если бы тело не иссушила жажда, Майтимо бы заплакал. Понимая, что над ним просто издеваются, сын Феанаро попытался закрыть разум от вмешательства Айну, и тут боль взорвала голову изнутри, тело напряглось, словно ослабшие мышцы окаменели, и, не в состоянии сделать вдох, пленный эльф забился раненой птахой, насильно удерживаемый чарами в мире живых.
«Клянусь… — сквозь рвущие плоть муки, разбивающие вдребезги сознание и превращающие в крошево волю, пытался мысленно произносить Майтимо. — Клянусь… Клянусь… Эру… Манвэ… Варда… Клянусь… Сильмарили… Клянусь…»
«И почему же ты должен отвечать за всех, Третий Финвэ? — нанёс удар голос Айну. — Это ведь несправедливо, правда?»
Терзающие плоть чары отпустили жертву, и Нельяфинвэ, делая судорожные, обрываемые спазмами вдохи, с горечью зажмурился. Для слёз влаги в иссушенном теле не нашлось.
Тьма сгустилась, и на усыпанном звёздами чёрном небосклоне расцвёл серебристый сияющий цветок.
***
Заливая нежным волшебным сиянием Валинор, Итиль поднимался выше, двигаясь к морю, и зеркало волн сверкало отражением светоча. Когда под ладьёй Тилиона во все стороны раскинулась водная гладь, зазвучала тревожная, дезориентирующая мелодия, сбивающая тему Майя. Что это? Откуда? Зачем? Кто…
Что мне глаза твои — слёзы,
Которые мне не собрать.
Знаю, что рано иль поздно
Устанешь молчаньем скрывать
Свой огненный крик,
Свой выбранный путь.
И я в этот миг смогу лишь вздохнуть
И разбить
Твой небесный храм судьбы,
Опаленный Тьмой и Светом.
Ты уйдёшь скитаться где-то,
Я останусь, как решил.
С востока поползли клубы чёрного пульсирующего мрака, стелясь над самой водой. Закручиваясь вверх, отливающая металлом, управляемая разумом тьма начала уплотняться и стремиться в небо. Тилион, стараясь не поддаваться панике и чарам, прислушался, силясь понять, что от него нужно.
Что мне — молчаньем, как шагом,
Отмерю себе новый путь.
Знаю, что вечность наградой
Спешит свои руки сомкнуть
На крыльях твоих.
На долгом полете клинка
Не скрыться от них,
Я буду один, как и ты без меня.
Навсегда!
Не пройти, не пронести
Сквозь ладони чашу эту,
Упоительную светом,
С темным привкусом пути.
Мрак заклубился со всех сторон, окружив Итиль плотным куполом, и где-то очень далеко послышался переходящий в плач отчаянный крик Йаванны.
Не зная, что делать, Майя попытался восстановить рвущуюся, мечущуюся музыкальную тему сияния цветка, но резкий аккорд швырнул Тилиона на колени.
Что мне открыл ты, собрат мой,
Что сталь запеклась на губах?
Знанье не скроешь молчаньем —
Так значит, быть может, я прав?
«Это не для меня песня, — вдруг понял оглушённый Майя. — Это для Манвэ. А я… Лишь средство».
С трудом поднявшись, Тилион запел, направляя чары света на наступающий мрак.
— Вопросом не стала
Ни тонкая нить,
Ни струна.
И Песня забрызгана кровью
Грядущих побед.
Не верю, не знаю,
В падении звал ли меня?
И чем для меня прозвучит
Молчаливый ответ?
В молчании
Пепел страниц,
Разделяющих надвое
Наше родство.
Мы — крылья изломанных
Птиц,
Когда-то узнавших и певших
Одно.
Но тонет во взгляде холодном
Твоих откровений печаль…
Но тьма не отступила, и музыка загремела оглушающими раскатами грома, лишив обессилевшего Майя дыхания.
— Кого же мне жаль? — голос Мелькора стал чётким, сотряс воздух совсем рядом. — Надрез вскроет сталь!
Прощай же, прощай!
Облака, клубящиеся и чёрные, отливающие металлом, тонкими струями устремились к ладье, уже практически достигнув её бортов, служащих чашечкой цветка.
Видя перед собой только живой, пульсирующий мрак, давящий и удушающий, Тилион слышал полный злости крик Ариэн, требующей позволения прийти на помощь единосотворённому брату, но не получающей согласия.
Вдруг невероятная мощь швырнула Майя на дно чаши, заставив распластаться и лишив способности двигаться.
«Коснёшься ладьи, Мелькор, — прозвучали за гранью слышимости слова Вала Ауле, — и вспомнишь то, о чём мечтаешь забыть. Узнаёшь металл?»
«И меня прикуёшь к небесному цветочку, брат? — задрожал, смеясь, мрак. — Нам с Тилионом вдвоём будет веселее».
Заострившиеся пиками клубы отпрянули от чаши и впились в лепестки, устремляясь к сердцевине.
— Этого не может быть! — воскликнул Тилион, вскакивая на ноги. — Светоч не может быть соткан той же Темой, что и твоя тюрьма! Прочь, Мелькор! Владыка Ауле! Почему…
— Для неуязвимости.
Но Тилион не поверил. Видя приближение гибельных щупалец из металлического мрака, Майя собрал силу злости и отчаяния в ответ на нападение:
— Что мне открыл ты, собрат мой,
Что сталь запеклась на губах?
Знание не скроешь молчанием!
Так значит, и я тоже прав!
Прошу, отпусти, не держи!
Дай забыть!
Ведь проще убить,
Чем знанье хранить!
Позволь же убить!
Мне проще убить!
Небо с оглушительным грохотом взорвалось, мрак разлетелся ошмётками, смешиваясь с сияющими обрывками лепестков светоча, по усеянной звёздами чёрной глади, словно по воде, разошлись круги. Земля дрогнула, с гор понеслись лавины из снега и камней, в море поднялись волны, льды Хэлкараксэ затрещали. Ветер чудовищной силы пронёсся над миром, ломая, вырывая с корнем деревья, руша небольшие постройки.
— Я не отступлю, Ауле! — крикнул Мелькор, понимая, что Тилион не сам наносил удар, ему помог супруг Йаванны.
Мрак собрался из кусков, закружился спиралью, снова устремляясь к ладье и сияющему цветку, потерявшему пышность. И вдруг из тьмы на стоящего на вершине Тангородрима Айну бросилась тень. В лицо впились когти, исполинские крылья оглушили, и, едва успев увернуться от огромного клюва Торондора, Мелькор призвал на помощь ожидавших в засаде крылатых вампиров. Раскидав, словно пушинки, гигантских мышей, Орёл Манвэ снова бросился на Айну, сбивая его с ног. Истекающий кровью Владыка севера Средиземья полетел с лестницы дозорной башни, тщетно хватаясь за перила. С трудом поднявшись, Мелькор поспешил спастись за надёжными стенами крепости, хромая и стирая с лица заливающую глаза кровь.
«Тебе не справиться с нами, брат, — пришёл, наконец, ответ от Манвэ. — Но я услышал тебя. Заключим мир снова. Мы изменим траектории светил, а ты больше не покажешься из своего убежища. Разговор окончен, брат».
— Да будет так, — прошептал Мелькор. — Мир, так мир.
Примечание к части
Песни из арт-оперы "Тёмный Ангел":
"Чаша" и "Дуэт-прощание"
Как защитить Валинор
Содрогнувшееся небо обрушилось на Валинор страшной бурей, сровняв с землёй практически опустевшие поселения севернее Альквалондэ, а в самой гавани превратив в руины смотрящий на море фасад дворца, Площадь Фонтанов и разметав причалы с лодками. Вала Улмо замедлил волны, не дав им смыть острова и затопить низкие берега, но полностью избежать наводнения не удалось.
Сокрушительный порыв ветра, замедляемый и рассеиваемый Владыкой Манвэ, пронёсся по Благословенному Краю, ломая шпили дворцов, руша колонны, арки, разбрасывая скамьи в садах, заваливая бассейны, пруды и озёра поломанными ветками и сорванными листьями.
«Ауле! Эльфам нужны подземные города! Если брат нападёт снова, и мы опять окажемся бессильны, это грозит катастрофой!»
«Да, Манвэ. Курумо уже готовит подмастерий».
«Нужна защита и от угрозы с моря, и с воздуха».
«Да, брат. И об этом позаботимся».
«Благодарю, Ауле. Оромэ! Разошли гонцов! Как только будут готовы жилые пещеры, все эльфы должны быть переселены под землю!»
Эонвэ стоял на прозрачном ажурном балконе, размером с сад, на поражающей воображение высоте и смотрел, как его Владыка, общаясь с братьями, используя неслышимую для посторонних речь, гладит по голове исполинского орла. Прощается. Верный Майя знал — его господин принял тяжёлое для себя решение: отослать Торондора и ещё некое количество самых крупных птиц в Средиземье, чтобы они бдительно следили за действиями Мелькора и могли вмешаться мгновенно. Орлам придётся поселиться недалеко от владений потерявшего страх перед Творцом Айну и более не покидать Эндорэ никогда.
Манвэ замолчал. Все приказы отданы, Валар принялись за работу, над Благословенным Краем снова зазвучала Песнь Творения. Сияющая, кажущаяся прозрачной ладонь медленно водила по золотистым перьям, и Торондор блаженно прикрывал оранжево-желто-зелёные глаза.
А потом птица взмахнула крыльями и, созвав пронзительным криком сородичей, унеслась на восток, озаряемая нежным сиянием Итиль.
Эонвэ почувствовал пустоту, расходящуюся мощными, сбивающими с ног волнами, из всегда спокойной и величественной музыки души Владыки Арды.
— Так надо, мой друг, — улыбнулось прекрасное лицо, — это правильно.
Майя лишь кивнул в ответ. Да, это правильно.
***
— Ты не пострадала, девочка моя? — вбежала к Нерданель в мастерскую мама, обнимая, казалось, не заметившую ураган дочь. — Я так беспокоилась за тебя! У нас в восточной части дома выбило окна и сорвало крыши с пристроек! А ты снова уединилась, ни с кем не видишься…
— Это ли причина врываться ко мне? — холодно спросила огненноволосая эльфийка, отстраняясь от матери и смотря на приоткрытую дверь мастерской, словно ища кого-то. — Отец занят?
— Проверяет, всё ли хорошо в его кузнице, — вздохнула супруга Махтана, снова тщетно пытаясь заключить дочь в объятия.
— Пусть зайдёт, когда будет время.
Нерданель быстро отошла от матери и посмотрела на накрытые чёрной тканью неудачные заготовки, которые не выбросила, рассчитывая позже исправить. Снова обернувшись на дверь, потом — к окну, после — снова к двери, она вздохнула.
— Покроется небо пылинками звёзд, — запела чуть слышно эльфийка, словно забыв, что не одна в мастерской. — И выгнутся ветви упруго.
Тебя я услышу за тысячу вёрст:
Мы — эхо, мы — эхо,
Мы долгое эхо друг друга…
И мне до тебя, где бы я ни была,
Дотронуться сердцем не трудно.
Опять нас любовь за собой позвала.
Мы — нежность, мы — нежность,
Мы — вечная нежность друг друга.
И даже в краю наползающей тьмы,
За гранью смертельного круга
Я знаю — с тобой не расстанемся мы!
Мы — память, мы — память,
Мы — звёздная память друг друга…
Взяв в руки высеченную из мрамора голову, Нерданель покрутила её и отставила в сторону на большой стол.
— Ни на кого не похож, — пожала она плечами. — А должен быть Тэльво.
— Нет, что ты! — испуганно выпалила мать. — У тебя прекрасно получается!
— Передай отцу, — снова холодно произнесла вдова Феанаро, — что мне нужна помощь. Я пока не могу воссоздать абсолютное сходство, но мне хочется уже сейчас видеть рядом семью. И если сделать для скульптур вещи, которые были у каждого из моих мальчиков и мужа, ситуация исправится. Отец много мастерил для нас, но почти никто не носил и не использовал его изделия. Один Майтимо хранил наши традиции. Его венец обязательно нужно воссоздать. У Феанаро была подвеска в виде наковальни, у Макалаурэ — застёжка-звезда, у Тьелкормо — короткий нож…
Нерданель вдруг осеклась и, бросившись к матери, сама крепко обняла её и заплакала.
— Моргот… — всхлипнула эльфийка, цепляясь дрожащими руками за накидку мамы. — Если это правда он напал на Тилиона… Значит, Феанаро… проиграл… И мои мальчики…
— Доченька… Здесь в Валиноре живут дети твоих детей. И их дети. Жизнь продолжается, девочка моя.
Нерданель отчаянно стиснула маму в объятиях и расплакалась, больше не сдерживая себя.
Незаконченные скульптуры и заготовки смотрели на эльфиек равнодушными глазами каменных изваяний, подсвеченные серебром небесного цветка. Ветер задувал в мастерскую искрящуюся пыль, и волшебство ночи зачаровывало сердца. Все звуки стихали. Даже плач.
***
Ураган застал путников в лесу, когда только-только начались разговоры о новом светиле Анар. Эльфы ещё не поняли, как на него реагировать, поэтому долго не обсуждали, но молчание тяготило, и в конце концов Нарнис, сидя в карете с младшей дочерью, подняла глаза от книги:
— Финвиэль, как ты думаешь, наши лисицы испугались света?
Юная эльфийка встревоженно посмотрела на маму.
— Леди, смотрите! Лес ожил! — крикнул ещё не достигший совершеннолетия сын старшей дочери Нарнис и менестреля Элеммиро, лихо гарцевавший на вороном жеребце, соревнуясь с более опытными наездниками в красоте и скорости скачки. — Это потрясающе! Взгляните!
Эльфийки вышли из кареты. Все следовавшие на север путники остановились, чтобы полюбоваться радующим сердце зрелищем. Замершие под звуки песни-плача Ниэнны птицы и зверьки теперь суетились, не узнавая родные края.
— Бедняги! — ахнула Финвиэль. — Они так напуганы!
— Не пытайся их ловить! — очень строго сказал двоюродный брат. — Прислушайся. Слышишь? Хотя… За голосами всех этих эльфов невозможно что-то уловить, особенно, если зов не для тебя. Садись ко мне на коня. Поскачем вперёд.
Юная эльфийка вопросительно взглянула на маму, и та с улыбкой кивнула. Легко запрыгнув в седло, Финвиэль смерила брата оценивающим взглядом.
— Лаурэфиндэ красивее тебя, — хихикнула она. — И пусть ты тоже Золотко, тебе с ним не сравниться.
— Ты моя сестра, а не невеста, поэтому оставь эти шуточки. И где сейчас твой Лаурэфиндэ?
Усмехнувшись в ответ на смущённое молчание девы, Лауранаро пришпорил коня. Золотые с красноватым отливом волосы юноши в сиянии восходящего ночного светила казались сиреневого оттенка.Холодные серые глаза с игривым прищуром смотрели на Финвиэль: юный эльф гнал коня вперёд всё быстрее, и ждал, когда его кузина испугается.
«Как бы не так!» — подумала младшая дочь Нарнис и постаралась наслаждаться бьющим в лицо ветром.
— Слышишь? — спросил, останавливая лошадь, Лауранаро.
Теперь, когда многочисленные голоса остались позади, Финвиэль действительно различила среди щебетания, тявканья и урчания далёкое призывное пение, похожее на звук охотничьего рога Вала Оромэ.
— Валиэ Нэсса, — улыбнулся Лауранаро. — Она созовёт пробудившихся лесных жителей и поможет им обустроиться в новых домах.
— Откуда ты знаешь?
— Мои родители — менестрели Валар, — с гордостью напомнил юноша. — Я знаю много интересного. А с Валиэ Нэссой мы с друзьями иногда скакали по лесам наперегонки. Разумеется, верхом. А Владычица — на своих длинных сильных ногах. И её невозможно догнать, если она сама этого не позволит.
Неожиданно стало темно. Позади послышались тревожные возгласы, и двое юных эльфов развернули коня, чтобы скакать обратно. Пение Нэссы стихло, воздух замер и словно загустел.
И вдруг оба эльфа оказались на земле, покатившись по мху и кустикам прозрачных ягод. Ветер ломал ветви и молодые деревца, переворачивал повозки, швырял на дорогу лошадей.
— Ты не ранена? — крикнул Лауранаро Финвиэль, закрывая эльфийку своим телом от летящих веток.
— Нет… кажется… А-ай!
— Что с тобой?
Девушка не ответила, только тихо всхлипнула.
Ветер стал стихать, и юноша, поднимаясь, понял, что после удара о дерево при падении очень сильно болят рёбра справа и бедро. На ногу не наступить. Вороной жеребец жалобно заржал, тщетно пытаясь встать.
С помощью верных охотников выбравшись из-под кареты, Нарнис, не замечая стекающую по виску кровь, бросилась к детям. Уже успевшие подбежать к ним эльфы осматривали ногу Лауранаро и спрашивали о самочувствии Финвиэль.
— Мама! — заплакала юная эльфийка, прижимая левую руку к животу. — Это опять… Как тогда? На Валинор пала тьма?
— Нет, — Нарнис подняла голову. — Видишь, Итиль сияет в небе. Как ты, Финви?
— Рука-а…
— Нам всем повезло, — сказал накладывающий повязку дочери Нарнис лучник, — что на месте погибшего леса заново высаженные деревья не успели вырасти большими.
— Да… Иначе я бы ударился не о гибкий ствол, который переломился сразу же, а обо что-то более крепкое. И сломался бы сам, — с усмешкой согласился Лауранаро, отпивая из чьей-то фляги. — Нарнис, ты же не скажешь маме, что я вино пробовал?
— Судя по тому, как ты пробуешь, — прищурилась дочь Нельяфинвэ, обнимая Финвиэль, — это уже далеко не первый раз.
— Второй! И тогда я тоже сильно ушибся. Правда.
Дорога озарилась дивным светом, и из ночного сумрака, обрамлённого чёрными ветвями, возник белый всадник.
— Именем Вала Оромэ, — сверкая доспехами и плащом, провозгласил посланник, — передаю Слово Владык. Моргот напал на Итиль, но был отброшен назад в свою чёрную твердыню. Доблестный Майя Тилион отбился от врага, и светоч по-прежнему сияет на небосклоне. Для контроля над Морготом в Эндорэ направлены Орлы владыки Манвэ, а Валинор отныне будет защищён от любого нападения. Все эльфы переселятся в подземные города, которые очень скоро возведут. Таково Слово Валар.
***
— Переселиться под землю? — ахнула Индис, выглядывая из кареты.
Возвращаясь вместе с братом и его семьёй домой от священного холма, вдова нолдорана Финвэ была полностью погружена в размышления о сыновьях и изменившемся мире, поэтому появление посланника Вала Оромэ сразу после страшного порыва ветра, от которого спасли холмы, загородившие дорогу с востока, стало почти потрясением.
— Слово Валар? — удивлённо поднял брови Ингвэ, до этого момента вполголоса говоривший со своей супругой. — Индис, ты слышала? Это же наш шанс! Разворачиваемся! Надо переговорить с семьёй Ольвэ.
— О чём? — сестра не разделяла энтузиазм брата.
— Твой драгоценный Арьо послушно уйдёт в любую нору, если на то будет воля Валар. Но, поверь, Индис, не все так преданы Владыкам. Скажи, ты хочешь бросить свой шикарный дворец с фонтанами, садами и дорожками для конных прогулок и спрятаться в пещеру? Там не будет неба над головой, не будет Анар и Итиль. Какой тогда смысл в их появлении? Если нолдоран Арафинвэ поведёт свой народ во тьму, это его право. Но мы, Индис, не Нолдор. Мы ничем не провинились пред Валар, и имеем право голоса. Теперь, наконец, пришло время вернуть власть. Эру услышал нас, Индис! Вечная и сияющая слава Творцу! — синие глаза Ингвэ засияли, как никогда. — Разворачиваемся! Едем к Ольвэ.
Примечание к части
Песня Анны Герман "Эхо любви"
Дор-Даэделот. Земля под пологом Мрака и Ужаса
В этот раз связь с братом оборвалась как-то по-особенному. Резко. Словно удар хлыста. И после осталась тишина. Абсолютная. Нарушить её больше не удастся — пришло осознание.
— Мы более не одно целое, Манвэ? — удивлённо, испуганно и непонимающе спросил пустоту Мелькор, ощупывая окровавленное лицо. — Манвэ?!
На дозорной башне не было никого. Как и в коридорах, и в других надземных постройках Тангородрима. Света Анар испугались все.
Собрав остатки сил, Мелькор ещё раз посмотрел всевидящим взором на подданных, попрятавшихся в шахтах, кузницах, погребах, подвалах, подземных поселениях и даже в водоотводах, промокая и замерзая, но не желая выходить на поверхность. Везде была одна и та же картина: эльфы, полуэльфы и орки, до смерти перепуганные, вместе пили, плакали, прощались, извинялись… Рабочие перед своими надсмотрщиками — за то, что провоцировали их на агрессию, леностью и нежеланием трудиться заставляя издеваться над нерадивыми подопечными. Орки же говорили, будто должны воевать, погибать в бою с оружием в руках, чтобы попасть после смерти в Благословенный Край, возродившись в новых прекрасных телах, пройдя сквозь тьму. Должны воевать! Воевать с достойными, сильными врагами, а не истязать жалких безвольных безъяицых. И пьяные эльфы от всего сердца жалели несчастных несостоявшихся героев. Жёны-орчихи рыдали, что мужья никогда не любили их так, как наложниц-эльфиек, и оказавшиеся перед лицом неминуемой гибели главы семейств со стыдом признавались, что соседские девки всегда желаннее, чем все свои жёны и наложницы вместе взятые.
Подумав разное о своём народе, Мелькор закончил наблюдение и, с трудом собираясь с силами, запел призыв. Не знающие страха Майяр из пламени недр, воплотившись в материальном мире, помогут добраться до Утумно проигравшему бой Владыке.
***
Привычный лабиринт из зеркал и замаскированных отравленных копий выстроился в прямой коридор, кажущийся стремящимся в бесконечность, но сопровождаемый пламенными Майяр в рогатых шлемах и доспехах с шипами, Мелькор добрался до своего любимого тронного зала мгновенно и отослал помощников обратно в недра земли.
Удобно расположившись на троне, Айну посмотрел на корону, покоившуюся на ажурной подставке.
— Грядёт время перемен, Феанаро, — заговорил с замерцавшими Сильмарилями Мелькор, внимательно наблюдая за игрой света. — Средиземью больше не нужны звёзды. Ни твои, ни Варды. Они теперь для забавы. Всё было зря, представляешь? Напрасна даже твоя Клятва, которую постоянно повторяет твой сын у меня в плену. Ты мог представить такое? Столько стараний, жертв, боли и пережитого страха! Столько пролито слёз ради этих рукотворных звёзд! Ты хотел подарить Арде свой свет, но Валар справились без тебя. Грустно, наверно, бессмысленно обречь себя и сыновей на вечную тьму, когда для остальных сияет в ночи Итиль, а днём — Анар. Что же теперь твои Сильмарили? Просто диковинные украшения. Дивной красоты алмазы. Не более.
Зеркала, из которых состояли стены и колонны тронного зала, развернулись боком, и всё помещение ощетинилось чёрно-серебряными пластинами.
— Мне нужна новая армия, — продолжил говорить Мелькор. — Сильная. Бесстрашная. Внушающая ужас и не воюющая сама с собой. Это будут полчища подобий моих огненных Майяр, только слабее. А мои пламенные воители станут их командирами. Орки же… В моей земле пора многое менять. Одна проблема: какие бы сильные ни были Балроги — их ведь так назвали твои средиземские братья по оружию? — они сами не размножаются. Будут погибать невосполнимо, их придётся сотворять, но хватит ли сил? Орки в этом плане удобнее. А эльфы создают проблемы. Правда, Феанаро? От этих эльфов одни неприятности! Посмотрим, на что годятся люди.
Ощутив, как силы восстановились, Мелькор решил приняться за воплощение своего замысла.
— А начну я, мой пламенный друг, с заботы о народе. Им нужна тьма. И я её создам.
***
Над севером Средиземья задрожала музыка пламени земных недр, напоминающая барабанную дробь. Наполняясь чарами неумирания, смешиваясь с пьянящей темой сладкой лжи о прекрасном посмертии, песня грядущей неминуемой войны отозвалась эхом в каждом бьющемся сердце, проникла в сознание и затмила собой все другие звуки жизни.
Вулканическая душа Тангородрима пробудилась. Не имея возможности без позволения своего творца выбрасывать в небо пламя, трёхглавая гора, повинуясь приказу, выдохнула лёгкий чёрный пепел, туманом повисший над землями Мелькора, плотной пеленой закрыв их от света.
Луна и Солнце отныне будут лишь блёклыми кругами, запутавшимися в паутине мрака.
***
— Смотри, Линдир! — крикнул с высокого холма Сулион, забрасывая за спину лук, из которого только что пытался выстрелить в показавшуюся подозрительной крылатую тварь. — На севере поднялись клубы дыма!
— Земли Моргота… — стиснул зубы сын Асталиона. — Теперь там не только ужас, но и мрак. Завеса Тьмы. Дор-Даэделот? Так на вашем языке «Земля под пологом мрака и ужаса»?
— Так говорят Синдар, — улыбнулся Сулион. — Но и мы теперь тоже. Синдарин, как вы его называете, мне нравится больше моего родного наречия. А Квенья слишком сложный язык. Извини.
Линдиро покачал головой.
— Дор-Даэделот… — сказал он, доставая из ножен меч. — Земля тьмы, где томится красивейший свет… Сулион, ты даже представить не можешь, как прекрасны Сильмарили!
— Однажды, — с уверенностью заявил юный Авар, — я их увижу. Когда вернём сокровище законным владельцам.
Слушая своего друга, Линдиро радовался, замечая, как преображается его речь. На Сулиона благотворно влияло общение с Нолдор.
— Так и будет, — похлопал юношу по плечу воин. — А пока надо всё-таки подстрелить ту летающую тварь. За дело, мой друг.
Эльфы побежали вниз с холма и скрылись в лесу на высоком берегу реки, ловко перепрыгивая поваленные бурей деревья. Тьма была очень тихой, словно замершей в ожидании чего-то крайне важного. А, быть может, природа приходила в себя после короткого, но сильного урагана.
И лишь изредка слышались тревожные голоса птиц, что-то кричащих друг другу в подсвеченном серебром мраке ночи.
Волна
На фоне разлетающегося в небе клочьями чёрного мрака, скрывавшего от глаз серебристый цветок, начала подниматься чудовищного размера волна. Наверное, всё происходило быстро, но Тэлери, волею судьбы и старшего сына Феанаро Куруфинвэ очутившиеся на затерянном в море острове, показалось, что минула вечность. Перед мысленным взором пронеслись многие столетия со всеми радостями и печалями, а когда, в тщетной попытке спастись эльфы бросились бежать прочь от берега, стихия нанесла сокрушительный удар.
***
Финдекано знал: конец пути уже близок, поэтому уверился, что самое страшное позади. И понял, как наивен был, когда почерневшее небо взорвалось, и ударная волна, обрушившаяся на Хэлкараксэ, заставила лёд под ногами треснуть.
С оглушительным скрежетом, словно раскалывающийся белый мрамор дворцовых колонн в Лебяжьей Гавани, спрессованный снежный наст на воде начал расходиться в стороны, разломы глубиной в два-три эльфийских роста стремительно увеличивались, дробя войско старшего сына короля Нолофинвэ на части.
— На восток! Быстрее! — заорал, что было сил, Финдекано. — Верёвки! Крюки! Бросайте братьям! Их унесёт в море!
Над белой изломанной твердью поднялась гребнем чёрная волна.
Понимая, что убежать не успеют, Нолдор в спешке доставали кирки и крючья с привязанными канатами, изо всех сил вбивали прочную сталь в лёд и набрасывали на себя петли, чтобы сохранить хоть ничтожный шанс не оказаться смытыми в гибельную обитель Вала Улмо.
Только бы хватило сил не разжать руки! Только бы выдержали верёвки! Только бы не выбило изо льда острую сталь…
Выжить! Только это сейчас важно.
***
Ледяная вода хлынула убийственным потоком, словно обрушившаяся с поднебесной высоты на голову каменная кровля. В один миг эльфов накрыла тьма и гибельный холод, одежда моментально промокла, тела начали коченеть, и поток чудовищной силы потащил Нолдор за собой. Захлёбываясь и ударяясь о вздыбленные льдины, верные старшего сына короля Нолофинвэ оказались разбросаны по белой пустыне, либо смыты в море.
Волна схлынула, оставив после себя пустоту, неподвижные тела и с трудом шевелящихся эльфов, которым повезло не потерять сознание.
***
Холод был страшным. Чувствуя, как немеют конечности, зубы стучат всё сильнее, и сердце бьётся испуганной птицей, Финдекано, где-то в глубине души понимая, какой он счастливчик, что на пути к краю разлома оказалась небольшая возвышенность, разбившая волну, из последних сил поднялся на четвереньки, со стоном сгибая окоченевшие руки. Сейчас бы очень помогло ощутить себя вне тела и собственного разума, как это уже случалось во время нападения Мелькора на Древа и позже в Альквалондэ. Однако почему-то не получалось отвлечься от сковывающего промокшее тело мороза, перед глазами всё кружилось, дышать стало тяжело.
«Пусть пророчит мне… — прошептал, кашляя, принц, — ветер северный беду… Я пройду и через это!»
Сам не зная, как, встав на дрожащие ноги, Финдекано, теряя равновесие, бросился помогать подняться оказавшемуся ближе всех собрату.
«Дух мятежный, непокорный, дай мне знать, что впереди. Чтобы жить вопреки! Ты не отберёшь мою жизнь, Хэлкараксэ!»
— В пещерах в скале, Нолофинвион, — закашлялся эльф, неловко вставая на ноги, — можно отогреться. Если… Они не обрушились.
— Все не обрушатся, — с трудом выговорил стучащими челюстями Финдекано, подбегая к неподвижно распластавшемуся собрату.
Проверив пульс и поняв, что Нолдо жив, принц подхватил его и, взвалив на спину, потащил в сторону небольшой скалы, где днём прятались от непривычного света Анар. От нагрузки стало теплее, и, борясь с усталостью, сын короля доволок умирающего собрата до пещеры, где хотя бы не было ветра. Если уцелела пусть даже малая часть вещей, удастся разжечь огонь и выпить чего-нибудь согревающего, это станет настоящим счастьем.
Но сначала — спасти всех, кого возможно. И… ощутив себя летящей сквозь гибельную ледяную тьму стрелой, сливаясь с ночью и становясь её частью, Финдекано бросился за следующим нуждающемся в помощи собратом.
***
Мир вдруг перевернулся, тьма рассеялась под серебристыми лучами, и Финдекано понял, что упал. Эльф, которого он пытался тащить в укрытие, был мёртв, но осознание этого факта пришло лишь сейчас, когда не осталось сил встать, а в лицо ласково и завораживающе светил дивный Итиль.
И именно сейчас, впервые в жизни, Нолдо, считавший своим долгом стать менестрелем, но так и не воплотивший это стремление, услышал музыку слившихся воедино тем света и льда. Это было неожиданно и… страшно. На мгновение Финдекано показалось, будто это предсмертный бред, ведь звучал сам воздух, лучи, мороз и что-то ещё… Что-то далёкое… И близкое. Музыку можно было разобрать на отдельные ноты и составляющие ритма, вмешаться в неё, изменить и переписать. Вот, о чём говорил Финдарато! О чём молчал Макалаурэ. Вот она — магия Творения. Прекрасная и невообразимая!
Господином Белых Дорог назовут тебя.
Кто сказал, что холоден снег?
Перевал пройдёшь и порог, перепутие,
Перекрестье скованных рек.
Кто уходил вослед не знавшим, что значит слово «страх»?
О, не с тобой ли все пропавшие, погибшие во льдах,
Что обрели покой там, где пляшут ветры под твоей рукой
На грани ясного утра?
Мы хотели остаться с тобой,
Только это уже не суметь…
Пахнет снегом прозрачная боль —
То ли даль, то ли высь, то ли смерть…
Пусть укроет цепи следов наших иней,
Чтоб никто найти их не мог.
Кто теперь прочтёт подо льдом твое имя,
Господина Белых Дорог?..
Финдекано понял: если не найдёт в себе силы встать, замёрзнет насмерть. Скольких он погубил, поведя во льды? И скольких спас? Сможет ли принести настоящую помощь в Средиземье, или все жертвы бессмысленны? В какой-то момент показалось, что да, всё напрасно, но вдруг принц вспомнил о матери, и в сознание ворвалось неожиданное понимание: мама была единственным близким эльфом, чья любовь всегда казалась чем-то само собой разумеющимся, чего не может не быть, что обязано присутствовать рядом каждый миг, поэтому такое… Ненужное?
С усилием сев, Финдекано протянул руку кому-то из собратьев, подбежавших помогать. Благодарить сил уже не было, остался лишь пронизывающий холод, тьма, музыка ледяной пустыни и спасительная пещера с мерцающим внутри огнём. Тёплым…
***
Что было дальше, совершенно стёрлось из памяти, и лишь очень неожиданно Финдекано обнаружил себя сидящим у костра среди немногих выживших собратьев, таких же промокших и замёрзших, молчаливых и задумчивых. Покрасневшие непослушные пальцы старшего сына короля Нолофинвэ осторожно разбирали медленно высыхающие волосы на пряди и заплетали их в косы. Так же, как в далёком детстве делала его мама.
Примечание к части
Песня льдов - переделанный "Господин горных дорог" гр. Мельница
Ответственность за историю
На розовом, освещённом заходящим солнцем, снегу озорным огоньком заиграла рыжая шерсть. Лис спешил к хозяину после долгой разлуки, но шёл всё медленнее, с трудом пробираясь сквозь сугроб. Глорфиндел бросил подготовленные для охоты сани и побежал к зверьку. Подняв Питьо на руки, эльф стал стряхивать с рыжего меха снег, но быстро понял, что бóльшую часть белого налёта не счистить: это седина. Лис тяжело дышал, устав с дороги, щурил глаза с мутноватыми зрачками и прижимал порванные в давних драках уши.
— Ты вернулся, приятель? — с грустью видя, как постарел друг, спросил Глорфиндел, гладя тёплый пушистый мех.
Питьо преданно и с любовью взглянул в глаза эльфа.
— Вижу, что вернулся, — улыбнулся Нолдо. — Значит, пора на охоту. Покажем этим жалким существам, возомнившим себя хозяевами льдов, кто здесь главный!
Небо стало фиолетово-синим, замерцали звёзды. И, когда мрак превратил небосклон в чёрный искрящийся купол, над горизонтом расцвёл серебристый цветок.
Следуя за другом и его лисом, который, пробежав совсем немного по сугробам, запрыгнул в сани, Эктелион вдруг задал неожиданный вопрос:
— Финдэ, ты пытался представить, как прекрасно будут сиять волосы Артанис, купаясь в лучах Анар?
— Мои красивее, — подмигнул Глорфиндел, не желая поддерживать разговор о женщинах и любви. — И я не против, пусть дочка очередного валинорского арана ими любуется.
— Но я не дочка нолдорана, — скривился Эктелион.
— О, это всё в корне меняет, друг мой! — вдруг со злостью выпалил королевский военачальник. — Ты воин и охотник! И мечтаешь о том, чтобы каждый раз, уходя на опасное задание, подкинутое не знающим, что такое раны, королём без шрамов и мозолей на нежных руках, которые всё равно по локоть в крови, опасаться оставить жену вдовой, а детей — сиротами! Или ты не видел, какие «счастливые» были эльфийки у склепа? Забыл, почему мы проверяли гробницу, прежде, чем заделать вход? А сколько женщин пропали без вести, похоронив мужей? Или ты думаешь, тебе будет приятно наблюдать из бездны, терзаясь в муках посмертия, что не только несчастному Эктелиону плохо, но и кто-то ещё страдает из-за его гибели, наконец, поняв, какое сокровище утратили?! Ты этого хочешь? Твоя душонка настолько ничтожна?!
Глорфиндел, сделав глубокий вдох, замолчал. Эктелион тоже ничего не говорил: знал — бесполезно.
— Тьма! — закричал кто-то. — Тьма! Как тогда, в Валиноре! Моргот!
Оба эльфа подняли глаза к небу и увидели, как с востока ползёт клубящийся мрак.
***
— Валар объявили о начале Новой Эпохи, и мы все узнали об этом, даже находясь в тысячах миль от священной горы Таникветиль. Какой станет Эра Анар, решать не нам, но мы же Нолдор, и будем бороться за право поступать так, как хотим, до последней капли крови, я прав, дети? — со скрытой иронией произнёс Квеннар, неловко собирая спрятанными в рукава ладонями листы с текстами учеников. — Кто-то из вас в Средиземье продолжит то, чему научился у меня, кто-то научит других, а кто-то просто выйдет замуж и родит счастливому супругу сыновей, но каждый из вас будет помнить, что встретил первый в Арде рассвет в моей компании.
Младшая из племянниц Аклариквета отложила флейту.
— Это ты будешь вспоминать, как встречал первый в Арде рассвет в компании лучшей девы-менестреля всех Эпох. Вот увидишь, я превзойду самого Канафинвэ Феанариона!
— Почему это ты? — хмыкнула её сестра, возясь с настройкой арфы, принадлежащей очередному осиротевшему ребёнку, оказавшемуся под опекой летописца.
— Эльдалотэ, — заспорила дева, — подтверди. У меня голос красивее!
— Важен не только голос, но и сами песни!
Сёстры вдруг переглянулись и смущённо захихикали. Эльдалотэ, уже достаточно повзрослевшая, чтобы понимать, почему её подруги — родственницы королевского менестреля, так реагируют, лишь улыбнулась, вежливо промолчав.
— Летописцев много, — примирительно мягко заговорил Квеннар, оборачиваясь на входящего в его шатёр любимого ученика с большой стопкой бумаг, — менестрели и вовсе каждый второй эльф. А сколько ещё скульпторов, художников, актёров и просто болтунов, которые своим творчеством передают знания истории из поколения в поколение! Как вы думаете, каждый ли рассказчик будет честен? Например, ты, моя прекрасная Эльдалотэ. Твоего отца звали так же, как и погибшего в Альквалондэ племянника короля. Сама ты родилась уже после тех страшных событий, и для тебя Лебяжья Гавань — это… Расскажи, Эльдалотэ, что ты слышала о тех событиях от родителей? Папа и мама ведь по-разному рассказывали.
Юная эльфийка смущённо опустила глаза.
— Мой главный помощник, — загадочно улыбнулся Квеннар, глядя на ученика, — кое-что видел и передал мне.
Молодой Нолдо покраснел, по вспыхнувшим глазам стало понятно, что эльф не хотел обсуждать подобное при всех.
— Я лишь рассказывала Ангарато, — с вызовом заявила Эльдалотэ, — истории из жизни.
— Из жизни, которая была до твоего рождения? — уточнил Квеннар.
— И что? Это настолько важно?
По глазам Умника было видно, что рассказ не важен совершенно, а вот то обстоятельство, что Эльдалотэ ищет встречи с кем-то, кроме него, имеет исключительное значение.
— Важно другое, — книжник стал осторожно раскладывать листы, принесённые помощником, в одному ему известном порядке. — Ты, Эльдалотэ, ученица летописца, и должна бережно относиться к истории, даже если она кажется тебе неправильной, скучной или несправедливой. Эльфы, родившиеся до событий в Альквалондэ…
— Осады Альквалондэ, — со знанием дела заявила младшая племянница Аклариквета.
— Юная певица, — покачал головой Квеннар, — настоятельно рекомендую в моём присутствии воздерживаться от предвзятых суждений. Не надо употреблять тэлерийские термины «нападение», «бойня», «резня», «братоубийство», обойдёмся также без любимых сторонниками Феанаро «оправданных и неизбежных жертв», «предательской помощи врагу» и «агрессии трýсов и рабов Валар». Не забываем и важную деталь: наша «славная победа», «искренняя помощь населению», «предательская осада» — это тоже суждение предвзятое. Поэтому в моём присутствии всё происходившее в Лебяжьей Гавани прошу называть «событиями в Альквалондэ». Договорились?
Убедившись, что все согласны, летописец улыбнулся.
— Эльдалотэ, пойми — эльфы, родившиеся до событий в Альквалондэ, знают, что у короля Нолофинвэ был племянник Аракано, а не сын. Знают, что несчастный юноша погиб страшной смертью, когда попал в засаду в лесу. Твой отец был его тёзкой. Да, так сложилось, что ты, Эльдалотэ, стала частью семьи принца Турукано, но зачем врать о своём происхождении?
— А что такого? — расстроилась юная эльфийка, кидая крайне недобрые взгляды на Умника.
— Утверждая, что Аракано, сын короля Нолофинвэ, погиб во льдах, ты вмешиваешься в ход истории. Твоё невинное желание казаться Нолдиэ королевских кровей может быть использовано нечестными умами в своих целях. Ты ведь говоришь не о простых каменщиках или рыбаках. Бережно относись к фактам, прошу тебя.
С улицы донеслись крики, и в шатёр вбежали двое вооружённых Нолдор.
— Тьма! — выдохнул один из них. — Мы защитим вас! Не бойтесь.
— Мы и не боимся, — Квеннар в один миг очутился рядом с Умником. — Сохрани мои летописи, — очень тихо произнёс книжник. — Что бы ни случилось, сохрани. И дополни.
Посмотрев на изо всех сил скрывающих страх воинов, молодой историк, побледнев, кивнул.
— Я всё сделаю, учитель, клянусь.
***
В памяти всплыло то, о чём вспоминать не хотелось: Аклариквет видел сгущающуюся в небе живую тьму, слышал испуганные возгласы и призывы командиров приготовиться к бою, и перед мысленным взором оживали картины павшего на Валинор мрака. Подумав, что Моргот, проиграв войну с Феанаро, не смог бы закрыть чернотой Итиль, менестрель ощутил невыносимый стыд за то, что, возможно, пел чудовищные слова о том, кого уже нет в живых… Совершенно забыв про возможную опасность, Аклариквет зажмурился и закрыл ладонью лицо.
— Без паники! — кричал кто-то. — Ничего не предпринимать! Оставайтесь на своих местах!
Воздух вдруг словно затвердел, задрожал, загудел… И в следующий миг эльфов раскидало ударной волной ураганного ветра.
Успехи в охоте
— Надеюсь, Артаресто, — пряча за высокомерием страх, усмехнулась Артанис, благодарно кивнув воину, который помог ей встать, — на этот раз ты проявишь себя достойнее, чем на Празднике Урожая. Где твой меч?
— Сестрица, — выбрался из сугроба Финдарато и посмотрел на усыпанное чёрными клочьями и звёздами небо, — ты же прекрасно понимаешь, насколько бесполезен меч против небесных облаков. Зачем пытаешься унизить моего сына?
Ответа не последовало. Поднимающиеся на ноги эльфы, осматривающие себя, помогающие близким, испуганно вскидывали головы, растерянно смотрели по сторонам.
Внезапно зазвучавший гул перешёл в рёв, и о ледяные скалы вдоль побережья ударилась волна. Её гребень разбился о зубчатые вершины, по склонам в сторону лагеря хлынула вода.
— Впереди треснул лёд! — закричали издалека.
— Индвэ! — голос Айканаро, со своими верными закрывшего королеву от возможной опасности, предательски дрогнул. — Индвэ! Спусти собак! Всех, что остались! Собаки почувствуют тонкий лёд и трещины под снегом!
«Мы на воде… — ужаснулся про себя Финдарато. — Под нами нет земли!»
Чувствуя, как дрожат руки и совсем не от холода, молодой король посмотрел на окружённую охраной сестру и, понимая, что перед лицом стихийного бедствия бессильны даже самые доблестные воины, обнял сына. Рядом возникли соратники Айканаро, а собаки, поджав хвосты, утыкались мордами в снег, что-то вынюхивая. Морская вода пропитала сугробы, они посерели и заблестели в лучах небесного цветка. Вдруг звон металла резанул слух, сталь в руке Артаресто сверкнула тускло и будто обречённо.
— Я смогу защитить себя на этот раз, — злобно произнёс принц. — И тебя, отец. От твоей сестры.
***
Подняв голову и спешно отряхнув лицо от обжигающего снега, пытаясь подняться без посторонней помощи, король Нолофинвэ взглянул в сторону перевала.
— Волна… — прошептал нолдоран, и в глазах потемнело.
С трудом устояв на ногах, понимая, что там, впереди, сейчас погибнут все, кто оказался вне защиты гор, порушатся постройки, а этот треск под ногами означает, что лёд раскалывается, второй сын Финвэ почувствовал, что не хватает воздуха.
— Феанаро… — выдохнул Нолофинвэ. — Да будь ты проклят! Ты и твой род! Ненавижу тебя! Ненавижу, слышишь?! Я хочу только одного: чтобы ты, проклятье Нолдор, испытал на своей шкуре всё, что я пережил из-за тебя! Я ради этого жизни не пожалею! Я лично, своими руками разорву тебя на куски! А если ты мёртв… Пусть Намо услышит меня и растерзает то, что осталось от твоего сознания! Чтобы даже имя твоё более не произносили в Арде!
— Отец… Не надо, — руки Турукано крепко сжали плечи, голос прозвучал с тревогой. — Мы уже почти дошли. Преодолеем и это испытание. А для народа найдутся нужные слова.
— А для меня, Турьо? — Нолофинвэ посмотрел на сына, его губы задрожали. — Что найдётся для меня? Меч в сердце? Или ледяная вода? Меня все ненавидят, я знаю…
Турукано хотел возразить, но отец отбросил его руки, сделал знак охране и менестрелю и, приказав поправить упавший шатёр и позаботиться, чтобы никто не погиб подо льдом, заявил:
— Срочно собираем совет. Нельзя двигаться дальше, пока не будем уверены, что путь безопасен.
***
Дорога впереди обледенела, ступать приходилось с усилием, чтобы шипы не давали скользить. Выходя на перешеек, разведчики из подданных Нолофинвэ и Финдарато, впервые за всё время пути через Хэлкараксэ отправившиеся вперёд вместе, осмотрелись по сторонам. Здесь прошла волна, и ее путь отметили обломки дороги, вмёрзшая в лёд рыба и окоченевшие морские твари.
— Чтобы строить дальше… — Нолдо из Третьего Дома не договорил, посмотрел на собратьев, остановил взгляд на Ангарато. — Чтобы отстроить здесь всё заново, нужно возвращаться и разбирать дорогу позади.
— Я тоже об этом думал, Халиндвэ, — серьёзно ответил командир отряда, — и уже обсудил с братом, что займусь этим, а он останется с королём. Нам придётся взять с собой собак, и все большие сани, чтобы доставить стройматериалы в кратчайшие сроки. Неизвестно, что ещё может случиться.
— Взойдёт третье светило, — вмешался в разговор Глорфиндел, — и Арда превратится в угольки. Но, пока этого не произошло, Ангарато, расскажи о кошках. Ты ведь пробовал их растить, приручать. Почему не получилось?
Названный брат королевы Артанис задумался, что ответить. Над головой с криком пронеслись поражающие размахом крыльев северные чайки.
— Кроме меня, — проводив взглядом летящую в птиц стрелу Эктелиона, ответил Ангарато, — никто не хотел возиться с котятами, а я не мог посвятить им достаточно времени. Когти напавшей на меня хищницы прошили насквозь плечо и ногу, были и другие раны.
— Что ж, — хитро усмехнулся Глорфиндел, — значит, я преуспел в дрессировке диких зверей лучше тебя. Но никто из нас не сравнится с юной принцессой Финвиэль. — Немного помолчав, наблюдая за что-то вынюхивающим лисом, Нолдо прищурил синие глаза. — Твой брат Айканаро пытался пугать меня факелом. Ему не удалось. Знаешь, собрат, в любой момент может опять произойти что-то фатальное, а я не хочу сожалеть в бездне о том, что ни разу не скрестил с тобой клинок. Ты не похож на труса и слабака. Уверен, бой будет захватывающим!
Брат-близнец Айканаро улыбнулся и, ещё не согласившись, оценил обстановку. Показать себя плохим бойцом перед своими собратьями не хотелось, ведь командир отряда обязан быть лучшим. Ситуацию усложнял присутствовавший рядом сын главного охотника короля Финдарато — не в меру амбициозный Халиндвэ, который ещё никак себя не проявил, но очень старался и постоянно искал повод указать на ошибки других, чтобы выглядеть самым-самым. С другой стороны, все без исключения знали, что за боец Лаурэфиндэ, поэтому за проигрыш не осудят. Можно считать почётным сам факт того, что прославленный командир предложил скрестить сталь.
— Я тоже хочу бросить вызов! — вмешался Халиндвэ, похлопывая по ладони в толстой рукавице длинным копьём, которым проверял перед собой дорогу, и выступая вперёд своего военачальника. — Хочу вызвать тебя на бой, Лаурэфиндэ. Или не пожелаешь сразиться с тем, чей отец преуспел в охоте на волков больше, чем ты?
Глорфиндел с интересом и изумлением посмотрел на дерзкого эльфа.
— Индвэ, — пояснил Ангарато, почти незаметно отодвигая слишком бойкого собрата назад, — его отец, заметил, что нас преследует стая. Это было почти сразу после бури. Ваши братья, Финдэ, отогнали волков, и звери обошли нас сзади, хотели напасть, таясь в сугробах. Индвэ возглавил охоту. Однако облава затянулась, Нолдор сильно отстали от продолжающих путь собратьев, запасы закончились, а волки всё не отступали. Индвэ знал, их мясо едва не убило нескольких эльфов, но голод и мороз заставили рискнуть.
— Риск — это путь к открытиям! — с жаром заявил Халиндвэ, снова выступая вперёд. — Отец очень долго варил ядовитое мясо, сливая воду, и в конце концов оно стало съедобным. А отвар из костей… — взгляд молодого охотника загорелся, в руке появилась объёмная фляга. — Попробуй, Лаурэфиндэ. Или ты не пьёшь хмель перед боем?
Глорфиндел рассмеялся:
— Какая великая честь была бы мне оказана, если бы ты специально, для того, чтобы отравить меня и выиграть поединок, это всё продумал заранее, Ангарато! Но ты не такой. Давай своё варево, Халиндвэ. А потом сразимся двое на двое.
Понимая, кому предстоит быть в паре с Глорфинделем, с удовольствием пьющим неизвестно что, Эктелион сник: он прекрасно осознавал, что не согласиться не получится.
А потом случилось самое страшное. Опять для Эктелиона.
— Попробуй! Шикарная вещь! — с восхищением произнёс королевский военачальник, протягивая флягу другу. — Да не бойся, я же в порядке.
Под дружный смех собратьев, Нолдо, морщась, отпил и с удивлением обнаружил, что вкус отвара вполне приятный. Сразу же стало теплее, появилось ощущение лёгкости.
Пёс притащил подстреленную чайку, бросил к ногам охотника.
— Знаешь, Финдэ, — с улыбкой сказал Эктелион, возвращая флягу, — каждый раз, когда ты что-то придумываешь, мне кажется, это худшая идея из возможных, но потом понимаю: ты был прав. Твои безумства всегда в итоге оборачиваются благом.
— Я молодец, — резюмировал Глорфиндел. — А теперь берись за сталь. Мне нравится расклад сил: кинжал и копьё против короткого меча и охотничьего ножа.
— Подожди, Лаурэфиндэ, — вдруг посерьёзнел Ангарато. — К нам непрошенные гости.
Своими глазами
Обведя взглядом своих помощников-менестрелей, Аклариквет, хоть и ушедший с совета у короля, но всё ещё мысленно остававшийся рядом с Нолофинвэ, хлопнул по столу внушительным свитком.
— Как твоя рука, Ульвэ? — вздохнул главный певец нолдорана. — Что говорил знахарь?
— Всё будет в порядке, — с неохотой ответил арфист.
— Хорошо, — Аклариквет выглядел совершенно потерянным и разбитым, — неизвестно, сколько нам придётся здесь стоять. Мы должны…
Менестрель побледнел ещё сильнее, сел около стола и, закрыв глаза, снова тяжело вздохнул.
— Меняем репертуар, — очень тихо произнёс Аклариквет. — Полностью. И у нас совсем нет времени на раздумья. Нолдор не должны пасть духом, ведь идти уже… Совсем немного осталось. Во время совета король обещал всем, кто поможет дойти без потерь, земли, почести и титулы в Эндорэ. Я… — менестрель полуприоткрытыми глазами посмотрел на помощников, — кое-что записал. Для будущих песен и сцен. Читайте.
Снаружи донёсся шум ветра, и вздрогнули все без исключения. Полог шатра отодвинулся, вошёл Квеннар, а за ним — дочери сестры Аклариквета.
— Привет вам, музыканты, — с грустью произнёс летописец, — рад видеть вас в полном составе и добром здравии. Слишком много вокруг разговоров о разломах во льду и пропавших без вести. Но, моё мнение, на этот раз число жертв стихии… то есть, атаки Моргота, преувеличено. Просто неизвестность пугает. Провалившимися в трещины готовы считать всех подряд, кого не видели после бедствия.
— Что ты нам хотел предложить, дядя? — спросила младшая из племянниц. — Почему хочешь, чтобы мы были с тобой, а не с Квеннаром?
— Менестрели должны петь, а не записывать заумные тексты, — уклончиво ответил Аклариквет, жестом предлагая летописцу садиться и угощаться.
— Благодарю, — рассеянно улыбнулся Квеннар, — но мне надо идти. Однако, Риньо, я бы очень хотел поговорить с тобой. Там, за пределами шатра, сейчас дивная звёздная ночь.
Менестрель медленно поднялся, накинул меха и молча вышел на мороз.
— Я понимаю, — заговорил Квеннар, обгоняя певца и вставая перед ним, — зачем ты забрал племянниц в театр. Королевский указ обещает много интересного, а рядом с тобой девушкам успех обеспечен, они выйдут замуж за титулованных землевладельцев, которые совсем недавно были просто частью толпы и не мечтали о собственных замках. Но ты ведь знаешь, на чём вырастает твой звёздный пьедестал. Твои чары сильны, но нельзя колдовать постоянно.
Аклариквет поднял голову к небу, невольно рассматривая Итиль и облака: не насланный ли это Морготом опасный мрак?
Созвездие Пояс Варды сияло как-то особенно волшебно, мерцая огоньками, завораживая.
— Квеннар, — серьёзно произнёс менестрель, — я ни разу за весь путь не спрашивал тебя о твоей работе, поскольку не стал бы ей заниматься. Своё мнение о летописцах держу при себе. Я помню, что ты пошёл в Эндорэ за правдивым королём, чтобы отыскать истину. Увы, оказалось, правдивого короля окружили лжецы, но ведь такое знание не заставило тебя повернуть назад. Я расцениваю это как верность моему королю, которому я так же верен. Ты мудр и проницателен, Квеннар, предан своему делу, но не все такие. И мои племянницы тоже. Не такие.
Книжник задумался.
— Вильварин, — сказал он после недолгого молчания, — я слышал про то, как ты пел на Празднике Урожая, когда на Валинор пала тьма. Ты, как мог, защищал эльфов от беды. Слушая рассказ о тебе, я впервые подумал, что не зря одно из созвездий называется Мотылёк. Бабочка действительно способна долететь до неба.
Подумав о том, что родители дали ему имя не в честь небесных светочей, а совсем по другой причине, Аклариквет хмыкнул.
— Думай, что хочешь, — с улыбкой отмахнулся Квеннар, — а мне пора: надо увидеться с принцем Турукано. Передам ему часть записей.
— Зачем? — удивился менестрель.
Книжник ответил не сразу.
— Когда Моргот… Которого я привык называть в летописях совсем другим именем… попытался лишить нас света ещё раз, я подумал… Однажды ему это удастся. Я ругал себя за подобные мысли! Но менее страшно не становилось. Потому что… Понимаешь… Я не должен этого говорить, но… Риньо, за время пути погиб… каждый двадцатый. И я подумал, что выжили те, кому просто повезло. Мне пока везёт, но вдруг удача отвернётся? Я — это мои летописи, как ты — это твои песни. Я… начал писать всё по второму разу, но вдруг не успею? Ведь текстов так много! И поэтому, пусть лучше они будут у разных эльфов, кому я могу доверить своё величайшее сокровище. Так больше шансов сохранить хоть часть его.
Помолчав немного, Квеннар виновато улыбнулся:
— Прости, Вильварин, для тебя у меня записей нет.
Аклариквет усмехнулся и проводил взглядом поспешившего уйти во мрак и холод книжника. Мороз усиливался, поднялся ветер. Решив не думать о плохом, менестрель вернулся в шатёр, где его племянницы уже вовсю пели с другими артистами и что-то записывали на расстеленных на столе листах.
— Наконец, ты пришёл, дядя! — обрадовались девы. — Смотри, что мы придумали!
Заставляя себя не слушать ветер на улице, Аклариквет поспешил к своим музыкантам. Если погода действительно портится, музыка станет особенно необходимой.
***
— Стой, Эльдалотэ.
Слова разорвали тьму, прозвучали в глубине сердца, отдались сдавленной болью в висках.
— Остановись. Пожалуйста.
Эльфийка обернулась. На фоне шатров, огней костров, дыма и звёзд, залитый серебристым сиянием Итиль, стоял Умник Квеннара. Высокий, худой и усталый. И…
Эльдалотэ, как и большинство юных дев, мечтающих о романтике, до недавних пор была уверена, что безответно влюблённые поклонники — это прекрасно. Особенно приятно ими хвастаться перед подругами, у которых нет женихов.
— Не ходи. К нему.
Нет, безответно влюблённый поклонник — это совсем не приятно. Присутствие его в жизни заставляет ощущать угрызения совести совершенно ни за что, вечно оглядываться и думать, как себя вести в его присутствии.
— Хм, — выстроила оборону юная эльфийка, изобразив высокомерие и злую иронию, — значит, тебя не волнует, что я ухожу, не спросив разрешения Квеннара, что я могу попасть в беду, что… опять начну болтать лишнее, безответственно относясь к истории!
Вдруг осознав, что никогда не слышала настоящего имени Умника, девушка смутилась, потому что не смогла обратиться к ученику летописца, не используя прозвище.
Серые, с холодным блеском глаза смотрели пронзительно и пугающе.
— Эльдалотэ, — прозвучал неожиданно властный голос, — не совершай ошибку.
— Не тебе судить о моих делах, Нолдо! — гордо заявила дева, разворачиваясь на каблуках. Перекинутая через плечо сумка съехала за спину. — Я буду писать о разведке, находясь в центре событий! Я должна всё видеть своими глазами! Всё! Размытые дороги, разрушенные постройки, эльфов, погибших под ударом стихии!
— Я пойду с тобой! — крикнул ученик летописца. — И пусть Квеннар даже проклянёт меня, я не отступлю. Одну тебя не пущу!
— Хорошо, — согласилась Эльдалотэ. — Но запомни, Нолдо, ты для меня друг. Не более!
Серые глаза сузились, но слова не прозвучали. Эльф подошёл ближе. Ещё ближе. Остановился рядом.
— Идём, Умник, — попыталась храбриться дева, — иначе будет слишком сложно догнать наших героев. Время ждать не станет. А пока будем идти, расскажи мне… Историю из летописи, которая тебе нравится более прочих.
Нолдо согласно кивнул.
Уходя во тьму ночи, эльфы почувствовали, как усиливается порывистый влажный ветер, однако небо оставалось ясным, и волнение не закралось в сердца, влюблённые не друг в друга.
***
— К нам непрошенные гости, — в голосе Ангарато прозвучало что-то непривычное, заставившее Глорфиндела заинтересоваться.
Обернувшись и поняв, о ком говорил собрат, военачальник загадочно улыбнулся.
— Давай, Лаурэфиндэ, — с недовольством и жаждой отыграться произнёс Эктелион, — расскажи молодому глупому эльфу, почему воину нельзя жениться.
— Как только Ангарато присягнёт мне, расскажу во всех деталях, — не поддался на провокацию воин, наблюдая, как кузен королевы Артанис идёт в сторону непрошенных гостей, как меняется взгляд прозрачных сияющих глаз: в нём пропадает спокойная отрешённая твёрдость стали доспеха, и расцветает нежность. Металл может быть нежным? Да, если это ажурный узор, оплетающий колонну в прекрасномсаду, если из него выкован тончайшей работы декор вокруг мозаичного окна.
С удовольствием и интересом заметив, как ученик летописца смотрит на удачливого соперника за сердце любимой, и что ненависть в его взгляде совершенно не впечатляет Ангарато, Глорфиндел тоже подошёл к новоприбывшим. Порыв ветра ударил в лицо, и, придерживая капюшон, воин подозвал своего лиса.
— Вы прибыли с вестями от короля Нолофинвэ? — спросил он ученика летописца, краем глаза наблюдая, как Ангарато отходит с Эльдалотэ в сторону. — Что-то случилось?
Молодой Нолдо с трудом перевёл взгляд с возлюбленной, держащей за руку того, кто никогда не сделает её счастливой, на задавшего вопрос эльфа.
— Нет… Господин Лаурэфиндэ. Эльдалотэ…
То, с какой интонацией ученик летописца произнёс имя девы, заставило воина с насмешкой улыбнуться.
— Эльдалотэ, — эльф снова посмотрел в сторону любимой, — хочет писать летописи не со слов рассказчиков, а наблюдать за событиями собственными глазами.
— А что насчёт тебя?
— Я согласен с Эльдалотэ. И сопровождаю её. Мало ли, что может случиться.
— Защитник, — Глорфиндел с усмешкой обернулся на Эктелиона, который сделал вид, что ничего не видит и не слышит, вон там как раз чайки полетели.
Халиндвэ, хитро улыбаясь, крутанул копьё.
— На пути может встретиться хищник, — со злым азартом в глазах произнёс Нолдо, поигрывая оружием. — Он сильнее меня. Может налететь ураган. И он сильнее.
Удара древком Нолдо не почувствовал и не заметил. Боль медленно стиснула зубы на плече уже после, когда ученик летописца понял, что лежит на снегу.
— А я, — хмыкнул Халиндвэ, раскрутив копьё и приставив остриё к горлу ошарашенного эльфа, — многократно сильнее тебя. И теперь, Нолдо, имя которого мне не интересно, ответь правду: что тебе тут надо?
— Теперь я вижу, — скривился книжник, — что Эльдалотэ действительно в опасности. Я уведу её…
Копьё, отодвинув шарф, укололо кожу.
— Ты встанешь, — усмехнулся Халиндвэ, — когда я разрешу.
В лицо лежащего эльфа ткнулась лисья морда, усы защекотали, послышалось негромкое фырчание.
— Птицы ведут себя странно, — вдруг серьёзно произнёс Глорфиндел, поднимая голову. — Ветер. Нам нужно быстро разбить лагерь подальше от воды.
— Мы возвращаемся? — спросил Эктелион.
— Нет, — не сразу ответил военачальник. — Остаёмся здесь. На твёрдой земле. Халиндвэ, не прогоняй Умника Квеннара. Будет буря, он погибнет в пути. Переждёт метель здесь, будет нас развлекать историями. А потом посмотрим по обстоятельствам.
Копьё отпустило жертву, и Нолдо увидел над собой прославленного воина Глорфиндела, о котором писал только самые восторженные тексты.
— Добро пожаловать в лагерь разведчиков, — рассмеялся герой. — Чувствуй себя, как дома.
Примечание к части
Созвездие Кассиопея на Квэнья - это Вильварин. Мотылёк
Как это — отнять жизнь?
— Артаресто! — Артанис, окружённая защитниками, рассмеялась. — У всех нас враг только один — Моргот. Не я. Если хочешь, можешь обособиться, создать своё королевство и забыть о родне, можешь собрать вещи и верных и отправляться в обратный путь, где в Валиноре тебе разрешат иногда любоваться троном, который никогда не станет твоим, и это, наверно, для тебя идеальная судьба. Но если всё же ты хочешь быть свободным от Валар, знай, мальчик — без меня тебе успеха и славы не видать! Своей головой ни ты, ни твой отец думать не хотите!
Артаресто молча выставил вперёд клинок.
Обведя взглядом своих верных, Артанис снисходительно улыбнулась.
— Айканаро, — заговорила она снова, — мне угрожают. Ты ведь защитишь меня, если я попрошу? Кажется, Артаресто хочет потренироваться во владении мечом. Обнажай сталь.
— Ты не сама выходишь на бой, — вмешался Финдарато, закрывая собой сына, не позволяя делать глупости. — И Артаресто не обязан. Айканаро, если твоё оружие не сломалось от мороза, попробуй обезоружить меня.
Совершенно не представляя, что делать дальше, защитник королевы сделал шаг вперёд, положив ладонь на рукоять короткого меча, но не сжимая её пальцами.
— Что тебя останавливает? — очень неприятно улыбнулся Финдарато. — Королева приказала защитить её. Тебе не должно быть дела, от кого именно.
Смотря в глаза кузена, король чувствовал страх и неуверенность, сжавшие сердце храброго бойца. Финдарато осторожно, не спеша, пробирался в душу Айканаро расслышанной ещё в начале пути музыкой смерти от холода и ощущал в себе достаточно мощи, почерпнутой из темы самого Хэлкараксэ, чтобы отнять жизнь. Жестокое любопытство завладело разумом: как это — убить? Что происходит с покидающей плоть мелодией бьющегося сердца? И что при этом ощущает убийца?
Песня смерти зазвучала словно сама собой, оглушила и палача, и жертву, но никто, кроме них, не слышал музыки.
«Метель собою воскресит все мои тайные страхи.
Нет больше сил, мне больно, и так хочется уснуть.
Моя душа одна дрожит в объятьях снегопада,
В темнице ледяных оков держу к спасенью путь».
Не справившись с сильнейшим головокружением, не чувствуя рук и ног, Айканаро упал на колени, хватая ртом воздух.
«Ослабший разум шепчет, мысли устремляя ввысь:
«Пройди сквозь снег, не сдайся и найдёшь свой путь домой…»
Но пусть он лжёт, легко понять, что всё теряет смысл
Пред грозно наступающей безжалостной зимой».
Наблюдая за братом, который вот-вот потеряет сознание, слыша замедляющиеся удары его сердца, Финдарато чувствовал эйфорию.
— Остановись! — вырвал из забытья крик сестры. — Давай всё обсудим! Идём в шатёр! Финдарато! Прошу, не надо!
«Вьюга задует последние свечи…»
— Финдарато! Нет!
Айканаро упал в снег. Придя в ужас от происходящего, Артаресто схватил отца за плечи и начал трясти.
— Не надо, пожалуйста! — крикнул принц, бросая в сторону меч. — Я не хотел этого!
Финдарато с трудом подавил гремящую небесными раскатами музыку. Стало тяжело. Пусто. Никак.
Кашляя и хватаясь то за горло, то за грудь, Айканаро неловко сел, смотря вокруг совершенно бессмысленным взглядом.
— Я должен побыть один, — твёрдо заявил король, разворачиваясь в сторону покосившегося шатра. — Проверьте моё укрытие! — крикнул всем сразу сын Арафинвэ. — И поправьте. Не входить ко мне! Никого не пускать! Оставьте меня! Это приказ короля! Короля! Вашего короля! И твоего тоже, Артанис! Мы побеседуем, когда я решу, что пришло время! Ясно или…
Оборвав себя на полуслове, эльф ринулся прочь от нацеленных на него взглядов.
Смотря вслед Финдарато, ошарашенные Нолдор Третьего Дома враз забыли о трещинах во льду, морозе и насланной Морготом тьме. Всё это сейчас казалось намного менее страшным, чем чары короля.
Примечание к части
Песня гр. "Дыхание пустоты" "Не плачь"
Довольно грёз
Нежно-розовое небо, с переливами голубого и сиреневого, искрилось золотыми пылинками, звёзды, огромные и белые, пульсировали, словно живые. Исходящая от них тёплая энергия любви нежными волнами окутывала тело, будто накидка из мягчайшей лёгкой ткани. Играющие золотом и серебром листья устремляющихся ввысь деревьев с овальными кронами трепетали на едва ощутимом ветру, а бегущие между корнями ручьи отливали прозрачной сапфировой синевой.
— У меня было достаточно времени, чтобы всё обдумать, — сказала Анайрэ, не поднимая глаз от чудесным образом меняющего цвет с бирюзы на чароит платья. — Олорин, здесь очень красиво и спокойно, а слёзы Ниэнны, наполняющие источники, поистине целебны, но я больше не нуждаюсь во всём этом.
Майя, сейчас на удивление сильно напоминающий внешне принца Айриольвэ, особенно взглядом: чуть смущённым и добрым, внимательно посмотрел на бывшую королеву.
— Я вижу твою решимость, Анайрэ, — улыбнулся, однако без уверенности, Олорин. — Но разумна ли она? В Лориэн не доходят многие вести, заставляющие эльфов стремиться сюда.
— Не вести были причиной для меня, — подняла, наконец, глаза жена Нолофинвэ. — А моя собственная злость. Я думала, мне страшно и больно от происходящего в Валиноре кошмара, устроенного Морготом и Феанаро, но ошиблась. Всё было совсем не так, Олорин. Я цеплялась за воспоминания о прошлом, когда супруг любил меня, а я его, хотела, чтобы всё было, как тогда. Но жизнь менялась, я перестала соответствовать своему статусу, испугавшись оружия и войны. Нолофинвэ восхищался стойкостью и смелостью Нарнис, я начала ревновать. Совершенно беспочвенно! Я ведь знала, что муж любит меня. Мне нужно было меняться, а я не могла. И в итоге начала ненавидеть того, кому принадлежало сердце. Я желала ему смерти, Олорин. Но не осознавала этого до конца. И лишь когда Аклариквет спел для меня песню… Постепенно пришло осознание, что я на самом деле за чудовище. Вот почему я пришла. Но теперь, Олорин, это не тяготит меня. Я отпустила прошлое. Это было больно, но я справилась. Спасибо тебе, Вала Ирмо, Эстэль и Ниэнне. Я бесконечно благодарна вам, Лориэн — дивное место. Но я должна жить дальше. Что бы ни было там, за пределами Зачарованного Края. Проводи меня, пожалуйста.
Олорин согласно кивнул. В его бездонных глазах отражалась звёздная бесконечность, и не было ни одобрения, ни осуждения. Только извечный, изначальный свет.
***
Когда, словно тончайшей работы кружевные занавески, за Анайрэ закрылись лориэнские врата, эльфийка, садясь в карету из серебра и лазурита, представила, как возвращается в опустевший дворец. Огромный. Мёртвый. Покинутый. В него придётся вдохнуть жизнь заново.
— Эльфы должны уйти в подземный город, — прервал размышления супруги Нолофинвэ Олорин. — Ради безопасности. Такова воля Валар.
— Так даже лучше, — улыбкой ответила Анайрэ. — Жизнь начнётся сначала.
Теперь возвращение во дворец, где навек осталось прошлое, не казалось тяжёлыми испытанием: надо ведь просто собрать всё необходимое. И уйти. Это же так просто!
Отодвинув сине-звёздную шторку на окне кареты, Анайрэ взглянула в спокойные, мудрые и понимающие глаза Майя и с улыбкой помахала рукой.
«Жаль, ни у одного из моих сыновей нет такого взгляда, — подумала эльфийка. — Однако… Если бы Ноло смотрел на меня так, я бы никогда не обратила на него внимания. Жаль, что всё закончилось. Но так тому и быть».
Карета тронулась. Всё глубже погружаясь в лес, замечая, что листья молодых деревьев покрыты пятнами и наполовину сухие, и даже восходящее жаркое светило не делает пейзаж жизнерадостнее, Анайрэ закрыла шторку и достала свою книгу для записей. Читая про себя последнее из сочинённых стихотворений, супруга Нолофинвэ удивилась тому, что уже не плачет, думая о муже.
Не жалея ни о чем,
Я тебя не жду назад,
Я серебряным песком
Замету дорожку в сад.
Я беднягам воробьям
Подарю свой непокой,
Свои окна от тебя
Занавешу кисеей.
Белоснежные цветы
Я поставлю у окна,
Знаю, позабудешь ты
То, что я совсем одна.
Позабудешь и уйдешь,
Вслед тебе прольется дождь.
Не приедешь погостить,
Чтоб меня развеселить.
А когда придет метель,
Я дорожку проведу,
Золотую карусель
Потихоньку заведу.
Да, решение покинуть Лориэн было верным. Невозможно вечно жить во власти грёз, как и слушать перезвон колокольчиков карусели из музыкальной шкатулки. И даже если придётся переселиться в пещеры, это, наверное, не так плохо, ведь именно под землёй рождаются самоцветы и драгоценные металлы.
Что бы ни было, надо жить дальше, и теперь Анайрэ чувствовала, что для этого хватит сил.
Примечание к части
Песня "Белые цветы" А.Пугачевой
О бесславном конце правления
Когда приглушили свет, в белоснежном зале с воздушными колоннами, балконами, словно из тончайшего кружева и сценой-фонтаном, в виде озера с водопадом, воцарился таинственный полумрак, лишь кое-где нарушаемый призрачным голубоватым сиянием.
— Скажи мне, Ингвэ, — затравленно озираясь, словно находясь не в одном из крыльев своего дворца, а на поле боя в окружении армии врага, вполголоса спросил Ольвэ, — почему свет всегда рождается из чего-то отвратительного?
— Я хотел обсудить совсем другие проблемы, — без тени иронии произнёс бывший король Ваньяр.
— Но ведь разговор принято начинать издалека, — голос Тэлеро звучал с надрывом, словно эльф вот-вот расплачется. — Почему, скажи мне, друг, огонь горит на пачкающихся чёрной сажей углях, почему масло для лампад оставляет жирные пятна на ткани, а вот эти восхищающие тебя светильники — ни что иное как грибы, пахнущие сыростью. В колбы приходится добавлять аромомасла. Почему нельзя было сделать какую-нибудь светящуюся реку, откуда можно черпать воду для фонарей? Знаешь, Ингвэ, почему Феанаро не отдал Сильмарили Валар, чтобы возродить Древа? Потому что его не смущает чад факелов, чернота золы и всё это мерзкое липкое масло. Нолдор привыкли копаться в грязи, выискивая в ней что-то привлекательное. Знаешь, Ингвэ, чем больше я об этом думаю, тем больше понимаю, что Нолдор нравится сам процесс загрязнения своего тела. Им не так важно отыскать золотую жилу или месторождение рубинов, которые потом можно подкинуть мне с намёками на мои несуществующие злодеяния, Нолдор важно измазаться в глине и размокшей извести. Вот оно — нолдорское счастье! А свет росы Древ был для них слишком чистым.
С самых высоких балконов полилась нежная мелодия, но это не было звучание струн или флейт. В театре во дворце Ольвэ не стояло ни одного инструмента, и музыка создавалась только голосами эльфов, имитирующими все известные в Валиноре приспособления для творения звука. Прислушавшись, Ингвэ в очередной раз сделал вывод, что Тэлери неподражаемо поют хором, голоса дивно сливаются воедино, зато ни одного знаменитого менестреля, сольно исполняющего свои песни на публике, брат Индис вспомнить не мог.
Струи фонтана подсветились золотом, водопад разделился надвое, разошёлся в стороны, и из искрящейся скалы выпорхнули два лебедя. Сев на воду бассейна, птицы вытянули шеи, захлопали крыльями, поднимая брызги.
Трели полились многоголосьем, разделившись на высокое стаккато, плавные мелодические волны на средних тонах и редкие глубокие низкие аккорды.
Ольвэ потребовал вина и начал пить.
Из раскрывшейся каменным цветком скалы выскользнули наряженные в белые пёрышки девы, танцуя на одним им заметных помостах у поверхности воды. На лепестках появились эльфийки в сверкающей зеркалом чешуе и рыбками нырнули в бассейн.
— Знаешь, Ингвэ, кто основал этот театр? — спросил Ольвэ после четвёртого бокала.
Ингвэ знал и пригубил вина. Молча.
— Она любила танцевать, — чуть слышно на фоне музыки произнёс Тэлеро. — И любила смотреть, как танцуют другие.
— Ольвэ, — Ингвэ отдал бокал, — я польщён тем, что ты пригласил меня в столь памятное место, мне очень нравится постановка, здесь потрясающая атмосфера. Но прошу, друг, давай перейдём к делу. Сейчас мы можем вернуть всё, либо потерять ещё больше. Время уходит. Надо действовать. Ответь, мой друг: ты со мной или с Нолдор?
Ольвэ замер. Ингвэ видел, как сильно он боится, и как велика его бессильная ярость.
— Я не пойду против Валар! — громче, чем хотел, проговорил Тэлеро, и сам испугался своего голоса.
— Значит, пойдёшь с Нолдор и окончательно потеряешь свой народ. Это будет слишком бесславный конец твоего правления.
— Для меня — не слишком, Ингвэ. Но… — ещё один бокал опустел. — Мы попробуем что-то сделать.
— И сделаем, — уверенно заявил Ингвэ. — Слушай меня очень внимательно.
***
«Сегодня я буду пить, сколько захочу!» — подумала Индис, со злорадством наблюдая за служанками семьи Ольвэ, которых ещё ни разу высокородная гостья не просила принести такое количество выпивки, находясь в полном одиночестве.
Теперь на столе, покрытом бело-бирюзовой скатертью, стояло столько вина разных сортов, что хватило бы на королевский совет.
— Скатерть…
Индис со злостью скривилась.
— Скатерть!
Нет, узор, вышитый тонкой кручёной нитью серебра не был похож на золотые завитки, сплетающиеся в портреты и пейзажи стеблей вьюнов, которые так любила Сериндэ, но сейчас, после долгих разговоров в театре с женщинами из семьи Ольвэ о смерти и Лориэне, любая вышивка напоминала о Мириэль. Поэтому бело-бирюзовая — не ало-золотая! — скатерь оказалась залита красным вином, которое, в принципе, не похоже по цвету на кровь…
Резко раздвинув шторы на окнах, чтобы среди складок тяжёлой изумрудной ткани не было заметно изображённых при помощи светло-бирюзовых и синих нитей пенистых волн, Индис посмотрела в высокое окно с балконом в виде ракушки.
Лес… Ему снова предстоит измениться. Индис помнила окрашенную в бордовый и лиловый листву мягких крон плакучих древ, чьи тонкие гибкие ветви спускались к воде озера Куивиэнэн, трепетно касаясь отражающихся в зеркальной поверхности звёзд. Вспоминая, когда впервые увидела Валинор, вдова нолдорана Финвэ отошла от окна. Прекрасные, дивных нежнейших оттенков листья, купающиеся в сиянии Древ Валар, после нападения Моргота засохли, опали… Валиэ Йаванна посадила новые растения, похожие на те, что росли в Эндорэ, но, не успев окрепнуть, эти деревья и травы, опалённые лучами Анар, тоже погибнут. Какой же будет лес теперь? Неужели существуют растения, способные выдерживать испепеляющее небесное пламя?
После разговора с женой, невестками и внучкой Ольвэ от старшего сына, Индис больше не была уверена, что её брат прав, пытаясь отстоять возможность остаться на поверхности. Да, жаль бросать дворцы, уходить в пещеры, даже обустроенные, и неизвестно сколько времени не видеть звёзды, однако, увидев ожоги на коже эльфов, оставшиеся после долгой прогулки днём, сестра Ингвэ задумалась: может быть, её ослеплённый желанием вернуть власть брат неправ? Да, Валар допускали ошибки, которые возымели чудовищные последствия, но ведь непокорность их воле выливается в ещё худший кошмар!
Снова вспомнив о своей свадьбе с Финвэ, против которой была вся Арда и, наверное, сам Эру, и во что в итоге вылилась семейная жизнь, эльфийка отпила перламутрового цвета вино, изготовленное из раковин особого вида моллюсков и толчёных жемчужин. Не сказать, что бывшей королеве Нолдор этот напиток нравился больше остальных, просто его нигде нельзя было попробовать: «Перламутровый туман» пили только во дворце Ольвэ.
— Тэлери вряд ли поддержат моего брата, — начала рассуждать вслух Индис, — и тогда Ингвэ окажется один против Валар и их избранника. Сыновья брата — не Феанариони, не пойдут слепо за отцом, не станут защищать его.
Стало очень страшно и одиноко. Казалось, где-то рядом… Да! Вот здесь, у зеркала… Или рядом, за столом… Нет же! Около статуи Майэ Уинэн! Сама эта статуя больше не Айну. Это… Мириэль Сериндэ. Она всегда рядом. Но сейчас… Ей весело.
Таково Слово Арафинвэ
Гонцы Вала Оромэ добросовестно оповестили аманэльдар о грядущем переселении под землю и заметили то, что выглядело совсем не радостно: после гибели Древ осталось менее двух третей населения, и никто не спешил обзаводиться потомством. Те немногие эльфы, что вернулись из Хэлкараксэ, почти все ушли в Лориэн из-за увечий или невыносимой тоски, и даже не мечтали заводить детей. А без нового поколения настоящая радость постепенно покинет Валинор, и никакие чары не смогут сделать Благословенный Край вновь счастливым.
Владыка эльфов знал, что население слышало Слово Валар, однако сам лично позаботился о том, чтобы его согласие с Волей Владык было разослано в письменной форме главам крупных семей. Но и этого по мнению младшего сына Финвэ оказалось недостаточно.
Приняв решение выступить перед народом, Арафинвэ надолго заперся в крохотной комнате, взяв с собой лишь кувшин воды и запретив даже стучаться в дверь.
Эарвэн знала, супруг всецело посвятил себя молитве, чтобы Эру помог ему быть достойным владыкой и поддержать подданных в столь тяжёлый час, найти правильные слова и поступать справедливо. Но всё равно волновалась за мужа. Да, непокорные и своенравные гордецы покинули Валинор, однако новое нападение Моргота могло подорвать веру в силу Валар даже у самых верных эльфов.
Понимание пугало.
Всецело посвящая себя маленькой Валамэль и новорожденному Артаресто, Эарвэн не знала, что происходит за пределами дворца, однако понимала: жена обязана поддержать мужа-короля во время его выступления, должна говорить речи, которые тронут женские сердца, найдут в них отклик, и тогда эльфийки, тоже жёны и матери, поймут, что покорность Воле Валар — не слабость, но мудрость и единственный верный путь.
Ладья Майэ Ариэн поднялась высоко над горизонтом, и королева поспешила уйти из сада, забрав детей. Войдя в покои, Эарвэн вздрогнула от неожиданности: на ближней к дверям части украшенного изящными колоннами балкона стоял Арафинвэ. Владыка был бледный и осунувшийся, казался сильно похудевшим, но сквозь истончившуюся кожу словно лился волшебный свет Древ. Глаза завораживающе сияли, и король казался поражающе воображение прекрасным.
— Собирайся, Эарвэн, — отрешённо произнёс Арафинвэ, — бери детей. Нам пора выступить перед народом. Я готов к этому. Эру вразумил меня, и теперь я донесу его мудрость до сердец подданных. Время пришло, моя любовь.
***
Четверо лучших архитекторов Валинора, не сговариваясь, подошли друг к другу и многозначительно переглянулись, рассматривая тирионский дворец в свете клонящегося к горизонту дневного светила. Толпа ещё не успела собраться, поэтому можно было поговорить спокойно.
— Владыка Арафинвэ хотел поручить нам доработку фасада, чтобы в изменившихся условиях освещения декор не выглядел блёкло и плоско, — начал разговор один из мастеров — бывший подданный Феанаро, в начале Исхода перешедший к Нолофинвэ, но презревший братоубийц после бойни в Альквалондэ и угроз Намо, раскаявшийся и оставшийся с благочестивым королём в Земле Валар.
— А теперь надо изучать особенности подземного строительства. Дворцов. — Нолдо из Третьего Дома с толикой неприязни смотрел на собрата. — Надеюсь, не станешь навязывать всем свои представления о комфортных шахтах. Или, сменив Дом, целых два раза, сразу забыл все прежние навыки?
Бывший перводомовец, уже привыкший к подобным словам, не отреагировал.
— Не надо ссориться, — вмешался третий архитектор, самый молодой из них, — Вала Ауле сам всё для нас сделает. Его Майяр несоизмеримо искуснее нас. Мы придём на всё готовое.
Старшие товарищи скептически посмотрели на собрата, и тот смутился:
— Я что, не прав?
Бывший перводомовец с осуждением покачал головой. Так и не подавший голос четвёртый мастер молча достал флягу и долго пил, а потом продолжил ничего не говорить.
В воздухе послышался клёкот, захлопали крылья, на крыльцо тирионского дворца сели два исполинских орла. Двери величественно раскрылись, и к народу вышел, как когда-то в прошлую Эпоху, Феанаро Куруфинвэ, избранник Валар Арафинвэ Финвион с женой и новорожденным сыном на руках. Дочка, мило улыбаясь, покорно стояла рядом с родителями. Ступени дворца окутало звёздное сияние и, появившись из воздуха, по мраморной лестнице к владыке эльфов взлетел Майя Эонвэ в сверкающих доспехах, блистая златом волос, верхом на белоснежном единороге. В руке наездника заискрилось внушительного размера копьё.
Собравшаяся толпа ахнула и замерла. Король поднял ладонь, приветствуя подданных и начал речь.
***
Придвинувшись к брату вплотную, Индис, прошептала:
— Валар знали, что будут недовольные и подготовились. Кто теперь скажет слово против? Кто поддержит сказавшего?
Ингвэ не ответил. Он ждал, когда король произнесёт…
— Валар заботятся о нас, словно любящие родители, и сделают всё, чтобы нас защитить!
— Всё так, владыка, — не дал продолжить речь Ингвэ. — Но ни один родитель не обязан нянчиться с потомками, когда они повзрослели, даже если сыновья продолжают жить с отцом в одном доме.
— Мы уходим под землю ради нашей же безопасности, — понимая, к чему клонит потерявший власть король, осторожно ответил Арафинвэ.
— Неужели ты допускаешь, владыка, что Морготу позволят напасть снова?
Эонвэ как раз для этого и стоял рядом с избранником Валар. Единорог под ним неожиданно расправил непонятно откуда взявшиеся крылья, и, слетев по воздуху вплотную к Ингвэ, Майя пронзил его внимательным, однако вовсе не осуждающим взглядом.
— Моргот — сильнейший из Валар, — спокойно произнёс верный помощник Манвэ, — и он представляет угрозу. Поэтому Валар максимально обезопасят свой эльфийский народ. У вас всех ещё есть время осознать степень счастья от заботы Айнур, а потом уйти в безопасное укрытие. Таково Слово Валар. Таково Слово Арафинвэ.
Когда Эонвэ вернулся на ступени дворца, Индис заметила, что Ольвэ, безмолвно присутствовавший неподалёку от Ингвэ, исчез. Растаял морской пеной. Как и все остальные, оставив двух бывших владык вдвоём в образовавшейся среди толпы пустоте.
— Это не конец, — почему-то очень воодушевлённо заявил Ингвэ, подмигнув сестре, — вот увидишь. Подземный город ещё не построен, у нас есть время.
— Таково Слово Арафинвэ! — прозвучали во второй раз слова Майя Эонвэ, и толпа поддержала сдержанными аплодисментами.
— Пойдём отсюда, пожалуйста, — прошептала Индис, — твоя затея не принесёт ничего хорошего.
Ингвэ не ответил. Он молча аплодировал и улыбался.
Сказка про Истинного Короля
Метель началась с вяло кружащихся в рассветном небе одиноких снежинок из подсвеченных розовым серых облаков. Ветра не было, воздух совершенно не двигался, и лишь полное отсутствие птиц и исчезнувшие в тучах звёзды говорили о надвигающейся непогоде.
Переглянувшись с менестрелями, Аклариквет не стал повторять уже не раз сказанные слова о ждущей в Эндорэ награде, о том, что в этот раз во время бури нужно не только защитникам ходить проверять укрытия и сугробы, но и понадобилась помощь менестрелей, которые, приходя к эльфам с песнями, не дадут пасть духом измотанным переходом через Хэлкараксэ Нолдор.
Молча миновав группу подданных Финдарато, измеряющих ширину трещины и что-то говорящих про ещё два дюйма, музыканты обнялись, пожелали друг другу удачи и, разделившись на три группы, разошлись в разные части лагеря.
Снег пошёл сильнее.
***
— Что нам делать, Турукано? — полушёпотом спросил Нолофинвэ сына. — Ты слышал, что говорили охотники? Ты слышал? Лёд расходится, и этому способствует дневное тепло, когда можно даже выйти на улицу без шапки.
Король украдкой посмотрел на других эльфов, присутствующих в шатре: вроде бы держатся…
— Отец, — также негромко произнёс принц, разворачивая наскоро составленную охотниками карту лагеря, пересечённую двумя чёрными ломаными линиями, — мы уже сделали всё, что могли, уходим на перешеек так быстро, как получается. Но сейчас, когда снова пришлось бороться с бурей, идти вперёд нельзя. Мы можем застрять и отсчитать дюжину зорь, две дюжины. Ты понимаешь, о чём я.
Турукано вдруг замолчал, отведя взгляд, и отец понимал, почему.
Ириссэ, по-мужски пожав руку Иттариэль, с которой вместе смазывала канаты прозрачной масляной жидкостью без запаха, бросила на стол с картами моток верёвки.
— Я обработала волокна жиром ледяного моллюска, — с гордостью заявила принцесса. — Теперь не замёрзнет и не сломается. Если идея скреплять расходящиеся льдины ещё не отброшена, я внесла посильный вклад.
Совершенно уйдя в себя, Турукано кивнул сестре и попытался улыбнуться, но получилось плохо. Взяв верёвку, принц жестом позвал за собой верных и ушёл в усиливающуюся метель. Иттариэль со вздохом опустила глаза.
— Трещина разделила наш с Финдарато лагерь на три части, — заговорил эльф, у которого по локоть не было руки после нападения хищника, поэтому рукав болтался пустой. — По нашим расчётам, мы ушли с воды, и за время бури лёд не должен преподнести неожиданностей.
Король резко выпрямился и посмотрел на подданных внимательно, прищурив глаза.
— Хватит смертей, слышите? — в голосе Нолофинвэ прозвучала угроза. — Мы на твёрдой земле! Это уже Эндорэ, понимаете? С первым восходом Итиль мы достигли цели, когда наши строители основали лагерь на твёрдой земле, надо лишь добраться до конца этого проклятого перевала! Мы в Эндорэ, вы это понимаете?! Мы дошли!
— Только не поняли этого, — вздохнула Ириссэ. — В песнях вьюги проходит ещё один год.
Безразличие, холод, интриг хоровод.
Бой, чтоб выжить, точнее… — Принцесса усмехнулась. — Жаль, Риньо здесь нет. Без его музыки становится тоскливо и пусто.
***
Пробираясь по сугробам сквозь ветер, снег и пробившиеся в разрывы туч лучи Анар, менестрели добрались до большого шатра, где расположилась знахарка Митриэль, её двое учениц и множество тех, кому необходима была помощь.
— Немногие помнят далёкие времена, — заговорил вошедший первым менестрель, в руках которого сама собой заиграла арфа, — когда на мрачных берегах озера Куивиэнэн появился Вала Оромэ и позвал эльфов в Валинор. Сияющий всадник рассказал о Благословенном Крае и о том, что там все счастливы. Но истинное счастье, сказал он, в наших сердцах.
В госпиталь зашёл юный певец, держа в руке длинную палку с деревянной головой лошади.
— От улыбки, — запел он с очень серьёзным лицом, — хмурый день светлей.
От улыбки в небе радуга проснётся.
Поделись улыбкою своей,
И она к тебе не раз еще вернётся.
От улыбки радостной одной
Перестанет плакать самый грустный дождик.
Добрый лес простится с тишиной,
И захлопает в зелёные ладоши.
От улыбки станет всем теплей,
И слону, и даже маленькой улитке,
Так пускай повсюду на земле
Будто звёзды, зажигаются улыбки.
И тогда, наверняка,
Вдруг запляшут облака,
И кузнечик поцелуется с улиткой.
С голубого ручейка
Начинается река,
Ну, а счастье начинается с улыбки.
Митриэль до последнего делала серьёзное лицо, но под конец песни не выдержала и засмеялась.
— Увы, не все поверили в счастье, — с грустью заговорил вошедший первым менестрель, подсаживаясь к кашляющему полусонному Нолдо. — И в конце концов появился эльф, чьё имя пугало страшным огнём, а речи разливались холодящим сердца страхом. Феанаро — назвала эльфа мать, умирая. И после, не зная покоя сам, он сеял тревогу по всему Валинору.
Появление Феанаро сопровождали удары гонга. Нолдо в алом плаще, согнувшись, словно потолок вот-вот его раздавит, полушёпотом запел:
— В полночный час бродить
Повсюду могут звери…
И надо сильным быть!
И надо храбрым быть!
Чтобы тебя не съели!
У хищников прыть бойка!
Прыжок на вас нацелен!
Должна быть тверда рука!
Ты должен бить наверняка!
Им подлости не занимать!
В безумной кружась карусели
Должны вы за правду встать!
Удар на себя принять!
Чтобы всех вас не съели!
Повисла пауза. Менестрель с арфой скорбно вздохнул.
— Увы, — сказал он, — Феанаро оказался провидцем, несмотря на то, что его речи казались дикостью и бредом. Морготу претило видеть счастье эльфов. И злобный Вала пришёл в Валинор…
Появившегося в шатре певца узнали все. Он был с чёрными узорами на лице, в чёрной мантии, но всё равно…
— Аклариквет! — рассмеялись сломленные увечьями Нолдор. — Так вот, какой он — Моргот!
Поклонившись, менестрель короля сделал страшное лицо.
— Люблю, когда кругом посеяна вражда,
Люблю, когда везде господствует беда.
Люблю, когда войной идёт на брата брат.
И этому помочь я очень даже рад.
Моя мечта, да-да,
Кругом вражда, да-да,
Всё остальное, верьте, ерунда!
Нагажу всем-всем-всем!
Облаю всех-всех-всех,
И ждёт меня огромный успех!
Начав ходить между постелями, Моргот строил жуткие морды и в шутку пугал тех, чьё состояние не было тяжёлым.
— Люблю подставить я
Подножку бегуну.
Могу украсть коня
С полцарством на кону.
Но больше всех люблю,
Конечно, я себя.
Я Вала-идеал!
Пою я, не шутя:
О, я звезда, да-да!
Великий я-я-я!
Весь мир молиться будет на меня!
Я всех сильней! Я гений зла, да-да!
Не победить меня!
Я коварный, я ужасный!
Йо-хо-хо-хо-хо!
Я такой злодей прекрасный!
Йо-хо-хо-хо-хо!
А-ХА-ХА-ХА!
Моя мечта, да-да,
Кругом вражда, да-да,
Всё остальное, верьте, ерунда!
Нагажу всем-всем-всем!
Облаю всех-всех-всех,
И ждёт меня огромный…
О, я звезда, да-да!
Великий я-я-я!
Весь мир молиться будет на меня!
Я всех сильней! Я гений зла, да-да!
И победить меня НЕЛЬЗЯ!
— Не бывать этому! — вскричал, выпрямляясь, Феанаро и размахивая чьим-то костылём.
Дружный смех Нолдор на миг заглушил его речь, и артисту пришлось ждать, когда зрители будут в состоянии его слушать.
— Я сказал, не бывать этому! — снова вскричал Феанаро. — Ничего смешного!
Словно набат, сердца удар в груди!
Время не ждёт, ты только вперёд иди!
Сколько вранья и воронья вкруг нас!
Нынче пробил, судный пробил их час!
Бьют барабаны, всем оскорблённым — сбор!
Ненависть, туже пальцы на горле скрючь!
Бросим отныне судьбы свои в костёр,
Чтобы луч света вырвался вновь из туч.
В залах дворцовых всюду глумится ложь!
Чтоб не воняло, лучше её не трожь.
В тайных подвалах горы богатств — не счесть!
Только забыты совесть давно и честь.
Рыщет всюду мятеж!
Рыщет всюду мятеж!
Как голодный пёс, взял он след!
Знамя новых надежд,
Знамя новых надежд
Мы выносим из мрака на свет!
Моргот, скрестив руки на груди, усмехался, а менестрель с арфой картинно задрожал.
— И устрашились гнева Феанаро даже Валар, — пропищал он, — и пришли донести до него своё Слово! Но не нашли с мятежником общего языка…
Трое вошедших эльфов были все в белых перьях, и Митриэль чуть не упала со стула.
— Послушай, Феанаро, — заговорил тот, что посередине, — я хочу тебе дать совет, а, точнее, объяснить, что ты не прав. Ты лишаешь себя счастья! Не делай глупостей!
Уже могли заметить вы,
Что я лицом не удался, увы,
Но я смеюсь, я не грущу,
Ведь умом вообще я не блещу.
Но может вам сказать любой,
Что, как никто, доволен я собой.
Вокруг всегда мои друзья,
Да потому что я такой позитюкнутый!
И громко пою: «Труляля-трам-тарам, уца-ца, пам пам!»
И вот пляшу я по утрам и вечерам!
И ты уж мне поверь: должны сбыться все мечты!
Как только позитюкнутым станешь ты!
До этого момента не обращавший на Эонвэ внимания, Феанаро подпрыгнул.
— Позитюкнутый?! — вскричал он. — Нет такого слова «позитюкнутый»!
— Да есть же! — возразил такой же облепленный перьями артист, только в венце. — В толковом словаре Валарина между словами «полосос» и «проистерический»! О, это слово творит чудеса! Мы называем это «манвэнутость».
Один — лентяй, другой — дупло,
Башку у третьего вообще снесло!
И всех троих никто не звал
На тусню, где Эру мозги давал.
Ну пусть он туп, а он балбес,
Зато в этом мире мы имеем вес!
Любой из нас, взамен мозгов, всегда везде готов
Включить позитричество и стать позитительным!
Феанаро в ужасе зажал уши.
— У вас мозги птичьи! — закричал он, ринулся бежать, но тут на его пути встал сам Моргот.
— Я убью тебя! — ещё громче завопил Феанаро, угрожая врагу костылём, но тот отрицательно покачал головой.
— Нет, — усмехнулся он, — не убьёшь. Только истинный король способен на это, а ты — просто гордец.
— Истинный король? — прохрипел Феанаро, падая на колени и хватаясь за горло.
— Да, — отобрав у него костыль и крутанув его, словно боевой посох, хмыкнул Моргот. — А тебя погубит ослепившая твои глаза гордыня. Но в этом тоже есть положительная сторона: ты воссоединишься с матерью.
Конечно, старшая племянница Аклариквета не была похожа на Мириэль, никогда её не видела, и не могла достоверно сыграть, но голос девы зазвучал глубоко и красиво, и многие прослезились.
— Сынок, мне так страшно здесь было одной…
Но милый мой сын снова рядом со мной!
Как в детстве, прильни к материнской груди.
Мой мальчик, нас ждет только Тьма впереди…
Она за левым плечом твоим, оглянись!
Что же ты медлишь?
Она чарует, как взгляд змеи,
Пьянит, как яда глоток!
Она легка, как последний вздох.
Танцуй же со смертью, прими же свой Рок!
Иди ко мне! Будь рядом со мной!
Хочешь птицей вспорхнуть?
Да душа тяжела —
Ею я завладела и на дно увлекла!
Ты со мною навек, ты останешься здесь!
Мальчик мой, ты же знаешь,
Что твой Рок — это Смерть!
Смерть за левым плечом твоим, оглянись!
Что же ты медлишь?
Она чарует, как взгляд змеи,
Пьянит, как последний вздох!
Она сладка, как яда глоток.
Танцуй же со смертью, прими же свой Рок!
Иди ко мне! Будь рядом со мной.
Феанаро упал в объятия Мириэль, и в этот момент рассказчик с арфой сбросил капюшон, оказавшись в короне.
— Ты убил моего отца! — крикнул он Морготу, и тот испугался. — Ты убил моего брата! Но теперь падешь от моей руки.
Стукнув врага по голове арфой, эльф гордо выпрямился.
— Я, ваш король, приведу вас к победе! И никакой Моргот нам не страшен! А теперь… Стакан солисту!
Встав у входа в шатёр, артисты, улыбаясь, поклонились, дождались окончания оваций, пожелали больным скорейшего выздоровления и, собравшись с духом, вышли в метель, чтобы продолжить свои непростые гастроли.
Примечание к части
Песни:
"Улыбка" из м/ф "Крошка Енот"
"Песня оружейника Просперо" из мюзикла "Кукла наследника Тутти"
"Песня чёрного короля" из мюзикла "Русалочка"
"Песня мятежников" из мюзикла "Кукла наследника Тутти"
"Позитюкнутый" из мюзикла "Русалочка"
"Танго со смертью" из мюзикла "Последнее Испытание"
С кем воевать в Эндорэ
Снег летел сплошным вихрем, ветер бил в пологи шатра, задувал внутрь, и эльфы зябко кутались в шкуры и шерстяные шарфы, чтобы хоть немного согреться. У ног хозяина спал, свернувшись меховым клубком, лис, изредка дёргая ушами.
— Вам нравится, — спросил вдруг Глорфиндел, убирая под капюшон золотую прядь, — что мы идём вслепую?
— Вслепую? — удивлённо поднял глаза от записей Эльдалотэ Ангарато.
Остальные Нолдор тоже непонимающе посмотрели на военачальника короля Нолофинвэ.
— Именно, — кивнул Глорфиндел, бросая в печку уголёк. — Закончится буря, мы похороним очередных погибших и, не пройдёт дюжины дней, окажемся в Эндорэ. Не на этом перешейке, а на континенте. Кого-нибудь из вас волнует вопрос, где расположена твердыня Моргота? А где обосновался Феанаро? Нам нужно будет время, чтобы найти подходящие земли для себя, за которые не придётся проливать кровь наших воинов. Среди нас есть те, кто хочет отыскать покинутых столетия назад знакомых и родню, и это тоже необходимо учитывать. И, что самое важное, надо понять, с кем и как мы собираемся воевать.
Сидящие в шатре эльфы переглянулись. За годы пути, показавшиеся вечностью, Нолдор привыкли жить здесь и сейчас, думая о будущем лишь с точки зрения поиска еды на ближайшее время, подготовки ночлега, предсказания погоды и проверки одежды и обуви на предмет отсутствия дыр. Выживая в тяжелейших условиях Хэлкараксэ, эльфы, казалось, разучились строить долгосрочные планы, но теперь этот навык внезапно понадобился, и собратья, желая всё обсудить, подсели ближе друг к другу.
— Когда мы придём в Эндорэ, — Глорфиндел обвёл взглядом присутствующих, — мой король объявит войну Феанаро. Да, после боя в небе много говорилось о возможной гибели Куруфинвэ, но это лишь предположение, в которое я не верю. Гораздо правдоподобнее версия, что его войско разбито, и продолжать войну он не может. Думаю, вы тоже так считаете, ведь мой король, пусть и лишь наполовину, но всё же брат Феанаро, и почувствовал бы его смерть. Однако, владыка ни о чём подобном не говорил даже на закрытых советах. Поэтому, я делаю вывод, что Феанаро жив, и нам придётся с ним воевать. Возникают вопросы, друзья мои. И первый из них: как поступят бывшие перводомовцы, которые волею судеб оказались среди подданных моего короля?
Ученик Квеннара отвёл взгляд.
— Второй вопрос, — после паузы продолжил говорить военачальник, — У скольких из нас родня среди подданных Феанаро?
Эльфы снова переглянулись. И промолчали.
— И теперь, — Глорфиндел потрепал по загривку проснувшегося лиса, — главный вопрос, вытекающий из этих двух: как мы будем воевать с Феанаро, учитывая вышесказанное?
— И на его стороне принц Финдекано! — напомнил Эктелион, принимая из рук Халиндвэ отвар.
Военачальник короля Нолофинвэ усмехнулся:
— Друг мой, ты совсем не разбираешься в эльфах. Принц Финдекано никогда не пойдёт против отца, обнажив меч или вскинув лук. И против брата тоже. А вот против их войска — запросто. Однако, он — не главная наша проблема. Представьте картину: мы приходим в Эндорэ, и попадаем на поле боя между Феанаро и Морготом. И тот и другой нам враги. Представили?
По щекам Эльдалотэ покатились слёзы. Когда несколько капель упали на листы с записями, девушка вдруг громко всхлипнула и выбежала из шатра в метель.
Было очень холодно, ветер сбивал с ног, но сквозь единую серую обжигающе-ледяную мглу метели и туч пробивались золотые лучи, и пламенный круг в небе то и дело становился виден в волокнистой пелене.
Спрятавшись от бури за шатёр, Эльдалотэ попыталась успокоиться.
— Летописец, — прошептала юная эльфийка, — должен быть сильным! Должен быть смелым! Жаждущим новых знаний, какими бы они ни были! Какой же из меня историк, если я рыдаю на военном совете?!
Однако, легче не стало, и, плача всё отчаяннее, Эльдалотэ посмотрела вдаль, где в море, среди снежной круговерти едва-едва виднелся далёкий огромный и величественный айсберг.
Смотря на плавучую гору, дева попыталась представить, сколько времени нужно, чтобы выросла такая гигантская льдина, какая она тяжёлая, и только ли из замёрзшей воды состоит.
— Раз уж я вышла, — сказала себе Эльдалотэ, — займусь полезным делом: почищу сугробы вокруг шатра. За половину цикла Анар намело почти до середины бедра. Нас скоро засыплет.
Развернувшись, чтобы пойти обратно за лопатой, девушка увидела идущего в её сторону эльфа. И, хотя среди пурги различим был лишь силуэт, сердце почувствовало, кто сейчас окажется рядом.
— Ты взял лопаты? — перекрикивая ветер, спросила Эльдалотэ, и Ангарато растерянно развёл руками.
— Прости, моя леди, — виновато улыбнулся он, — сейчас всё исправлю.
Исчезнув в бело-золотой мгле и снова появившись, Нолдо с добродушной усмешкой протянул эльфийке то, что она просила:
— За работай холод не ощущается.
— Я бы предпочла другой способ согреться, — очень боясь говорить подслушанную у старших подруг фразу, с трудом улыбнулась Эльдалотэ. — Но вокруг слишком много свидетелей.
Ангарато удивился и покраснел, но ничего не сказал.
Стряхнув с шатра снег и немного убрав его от входа, эльфы собрались уже вернуться в укрытие, как вдруг метель стихла, и сквозь разрывы туч полились яркие золотые лучи. Айсберг вдали засверкал на фоне сплошного сероготумана, стало теплее.
— Знаешь, мой герой, — подавляя смущение, заговорила Эльдалотэ, наблюдая за выходящими из шатров, чтобы убрать снег, эльфами, — я сейчас поняла, что не хочу дойти до Эндорэ. Хочу жить в Хэлкараксэ. Да, здесь холодно и опасно, но я родилась здесь. Эти льды дали мне жизнь, и, что бы ни рассказывали про Валинор и Куивиэнэн, я не могу это представить. А теперь и не хочу.
Ангарато посмотрел в глубокие синие глаза эльфийки: в них не было сияния Древ или той загадочной магии, что завораживала во взглядах родившихся до переселения в Валинор. Глаза Эльдалотэ были холодным северным небом, усыпанным звёздами.
— Я понимаю, — сказал Нолдо, снимая перчатку и осторожно гладя девушку по раскрасневшейся щеке. — Речи воина короля Нолофинвэ могут напугать любого.
— Это неправда, — вздохнула Эльдалотэ. — Речи Лаурэфиндэ зажигают сердца. И мы придём на родину предков с оружием в руках и жаждой крови в душах. — Помолчав немного, эльфийка взяла ладонь Ангарато и приложила к губам. — Война затянет в свой водоворот и не выпустит.
— Мой король не Нолофинвэ, — сказал Нолдо, — а Финдарато Инголдо идёт не с войной. Наш род всегда выбирал путь мира, и лишь на волне общего гнева встал под знамёна Феанаро. Наш враг только Моргот, но если для борьбы с ним придётся обнажить сталь против эльфов, подданные Финдарато Инголдо откажутся от войны вовсе.
Ангарато видел, что каждому его слову верит юное сердце, и эльфу всё больше становилось не по себе от понимания, что речи отчасти лживы. Ангарато не был уверен, что пламя войны не затронет его род, но слишком хотел успокоить испуганную Эльдалотэ.
Взгляды снова встретились, и смолкли слова. Нолдо чувствовал полную растерянность, не мог найти слов, и не знал, что делать, просто позволял держать свою руку, а девушка была не в силах преодолеть смущение и рассказать о том, как после первой же встречи поняла, что герой в её жизни только один, что отныне ни о ком другом летописи и песни писать не захочется. Очень хотелось поделиться самым сокровенным, прочитать стихи, которые никто никогда не слышал… Эльдалотэ мысленно произносила строки, надеясь, что осмелится проговорить их вслух. Сейчас. Или потом…
Теперь облака между нами…
С тобой не поговорить.
Ты знаешь, как больно, мама,
Одной по земле ходить?
Как хочется мне, до озноба,
Прижаться к рукам твоим?
Тебе рассказать о взрослой,
О первой моей любви.
Ты знаешь, мама, он какой?
Он не такой как все,
Он не такой, другой!
Надёжный, ласковый, родной.
Он только мой, он мой.
А я за ним, как за стеной.
Ты знаешь, он… он такой смешной!
А я до слез наговорилась с тишиной…
Ты хоть во сне побудь еще со мной.
Как холодно и одиноко,
Как страшно решать самой!
А мне на мгновенье только
Услышать бы голос твой.
Любовь, словно снег, подступает,
Мне с ним хорошо молчать.
И если ты слышишь, мама,
Скажи, что ему сказать.
Ангарато, улыбаясь, опустил глаза, вздохнул и посмотрел на северо-восток. К залитому золотом айсбергу приближался новый фронт снежной бури, начал усиливаться ветер, снова стало холодно.
— Надо уходить в укрытие, — сказал Нолдо, осторожно обнимая эльфийку. — Когда ты покинула совет, твой друг испугался и хотел бежать за тобой. Халиндвэ не пустил.
Эльдалотэ испугалась.
— Не переживай, его никто не тронет, — серьёзно произнёс Ангарато, снова смотря на айсберг, более не подсвеченный лучами Анар.
Вдруг с горы во все стороны с криками метнулись птицы, огромная глыба, отколовшись от ледяного массива, рухнула в море.
И весь мир скрыла сплошной пеленой безжалостная вьюга.
Примечание к части
Стихи из песни Дианы Гурцкой "Мама"
Лёд тронулся
Когда под ногами затрещал лёд, уставшие Нолдор не подумали об опасности, потому что были уверены: на земле им ничто не угрожает, и решили, что очередной тёплый, по меркам Хэлкараксэ, день стал причиной таяния снега, который с хрустом ломается, а к ночи превратится в скользкую корку. Не более…
Дорога шла чуть на подъём, недавно закончившийся снегопад намёл сугробы, но основной фронт прошёл севернее, что несказанно обрадовало измотанных воинов принца Финдекано. Эльфы шли в молчании, волоча на себе немногие уцелевшие вещи, помогая друг другу из последних сил. Все чувствовали необходимость привала, но желание скорее уйти как можно дальше от воды гнало вперёд.
Вперёд. Туда, где в морозной дымке возвышаются горы. Чёрно-серо-коричневые, с белыми шапками. Это… Земля! Эндорэ… Совсем близко…
Тучи разошлись, разлетелись хлопьями, ветер снёс обрывки облаков к северо-западу, горячие лучи Анар жадно впились в лёд, словно клыки голодного зверя — в плоть беззащитной жертвы, талая вода пролилась кровью из ран, твердь под ногами застонала…
И с оглушительным треском раскололась.
Огромный пласт заскользил по склону в море. Побросав вещи, шедшие впереди эльфы, оказавшиеся в безопасной части ледяного покрова, бросились помогать собратьям, пытающимся спрыгнуть с набирающего скорость обломка, пока он не оказался в воде.
Снова послышался грохот, льдина нырнула, подняв волны, раскололась на три части, и те Нолдор, кто оказались от берега дальше всех, поняли, что им остаётся выбор: прыгать в воду и пытаться доплыть, либо довериться морю и дрейфовать. Не сговариваясь, сбросив тяжёлую одежду, верные Финдекано прыгнули в залитые золотом лучей солёные ледяные волны.
***
Нолофинвэ понимал, что это сон, чувствовал под собой постель, и ощущал тепло огня в печке, но проснуться, как ни хотел, не мог.
Он видел скалу, которая, вырастая из земли, собиралась, словно мозаика, из частиц пламени, чёрных камней, дыма и обтёсанных блоков для строительства крепости. Всё это перемешивалось, кружилось и сливалось воедино, превращаясь в конус, на вершине которого засиял королевский венец. Присмотревшись, Нолофинвэ заметил, что блеск угасает: корона обугливалась, плавилась, из неё каплями крови выпадали рубины, украшение становилось грязным и уродливым, но что-то заставляло тянуться к нему.
— Нет, отец! — прозвучали слова Финьо, и в них слышался ужас. — Не делай этого!
Поздно. Руки сжали венец, снимая его с вершины конической скалы.
— Почему нет? — спросил Нолофинвэ. — Смотри, что стало с короной. Я её сейчас почищу, выправлю, вставлю сапфиры, и прекрасное наследие Финвэ воссияет в Эндорэ лучами славы.
Но копоть не счищалась. Она посыпалась горячим пеплом на рукава, прожгла ткань до кожи, а потерявший форму и блеск металл намертво вплавился в ладони, и отбросить чудовищное украшение не удалось.
В ужасе вскочив с постели, рассматривая дрожащие руки, ещё не до конца осознав, что сон закончился, Нолофинвэ замотал головой. Не сразу вспомнив про собственные страхи быть предательски убитым своими же подданными, король закутался в ещё одно шерстяное одеяло и лёг. Надо успокоиться… И спать… хоть иногда…
С улицы донёсся вой ветра… и крики. Что-то снова случилось. Что на этот раз?
Не чувствуя в себе силы услышать дурные вести, Нолофинвэ зажмурился, отчаянно стараясь не заплакать. Голоса приблизились, рассыпались по лагерю, прозвучали совсем близко. И король почувствовал, как стынет кровь: он ясно расслышал, о чём кричали одни, и плакали другие.
***
Шатёр оказался пустым. Впервые за бессчётные дни пути.
Пустым! Где же все?
Сев за стол и с трудом взяв немногими уцелевшими после обморожения пальцами перо, Квеннар со вздохом начал выводить тенгвы. Путь через Хэлкараксэ заканчивается, осталось лишь пережить эту бурю…
Пологи качнулись, вошёл высокий воин. Уставший и совершенно потерянный, но всё равно гордо выпрямившийся, Нолдо осмотрел внимательным взглядом очаг, разжёг его жарче и, всё так же не говоря ни слова, вышел в метель.
Ветер, от которого пока ещё спасал шатёр, взвыл голодным зверем, но постепенно становилось заметно светлее: рассвет…
Кто-то снова зашёл.
— Господин Онотимо, — прозвучал из-под множества слоёв шерстяной ткани женский голос, — метель усиливается, не выходи на улицу.
— Спасибо, Мирэ, — не поднимая глаз от столбца с датами, проговорил летописец, — может быть, посидишь здесь со мной? Я — один из немногих, у кого осталось в запасе неразбавленное кленовое вино. Занятия с учениками отвлекали от холода, часто греться не приходилось.
Девушка неуверенно шагнула к выходу и всё же остановилась.
— Садись, Мирэ, — пригласил Квеннар, показывая на место у очага. — Если будешь так добра, что скрасишь моё одиночество, от которого я успел отвыкнуть, подарю тебе вот это. — Книжник указал на перетянутый серой лентой свиток. — В нём история одной любви, сказка, у которой, возможно, будет продолжение.
Эльфийка села ближе к огню и налила себе вина. Было видно, что она хочет уйти и продолжить ходить от шатра к шатру, проверяя, не замёрз ли кто, но нечто заставляет её остаться. Жалость?
— История той любви, — мечтательно улыбнулся Квеннар, — началась с пробуждения эльфов под звёздами, мерцавшими над озером. Любовь была нежной, спокойной, без страстей и пламени в сердцах. Просто однажды два эльфа поняли, что не представляют жизни друг без друга. Они везде ходили вдвоём, прятались от опасных чудовищ, находили еду и ночлег. Путешествие было долгим, путь извилистым, и однажды, когда эльфы впервые взяли на руки своё родное дитя, пришло время что-то решать, ведь малышу нужна защита более надёжная, чем простой шалаш из прутьев, а его маме необходимо больше отдыхать. Однако, любопытство гнало неугомонных квэнди в неизведанные дали, и как-то раз привело к удивительным существам. То были Пастыри деревьев, творения Валиэ Йаванны, выглядевшие так, словно эльф и могучий ясень слились воедино. Медлительные, но потрясающе сильные и умные, Пастыри деревьев приютили гостей, окружили заботой их теперь уже многочисленных детей, а потом…
Квеннар пожал плечами и, опустив глаза, какое-то время выводил тенгвы в молчании.
— А потом Вала Оромэ позвал эльфов за собой, и семья распалась: отец захотел увидеть создательницу Пастырей, а мать и дети остались в зачарованном лесу.
Допив вино, эльфийка поблагодарила Квеннара и пошла к выходу, но летописец догнал её и сунул в руки свиток.
— Когда я видел, как удаляются берега Эндорэ, — вздохнул Нолдо, — подумал, что, может, зря покидаю родные земли. Но не плыть же обратно, бросившись в море… И я начал зарисовывать то, что хранил в памяти. Это, конечно, не военная карта, зашифрованная и стратегически продуманная. Это… всего лишь моя жизнь.
Мирэ посмотрела на книжника и вдруг крепко обняла его. А потом ушла, и Квеннар снова остался один. Наедине с историей своего народа.
Где-то вдалеке послышался странный хруст.
***
«Нет-нет-нет! Я этого не слышал! Это продолжение кошмарного сна! Этого… Не было…»
Нолофинвэ слушал донесение смотрящего на него безумными глазами эльфа, и хотел, словно в раннем детстве, спрятаться с головой под одеяло. Но, увы, король сейчас не во дворце любящих родителей, он не ребёнок, и к нему пришёл не страшный старший брат, который, скорее всего, даже слова не скажет, но так посмотрит…
— Где Турукано? — севшим голосом произнёс Нолофинвэ, гордо выпрямляясь, стараясь не показывать своего состояния. — Мне он нужен. Сейчас!
«И Аклариквет. Тоже нужен. Даже больше, чем сын, — подумал король, дрожащей рукой указывая верным на вино, чтобы налили в кубок. — И Лаурэфиндэ. Все нужны… Кто ещё жив».
Опустошая последние запасы хмельного напитка, нолдоран не заметил, что сын уже пришёл.
— Отец, — прозвучали слова, словно из далёкого счастливого прошлого, которое, пусть таковым и не казалось, было чудесным, — тебе нужна помощь?
Посмотрев на сына невидящими глазами, Нолофинвэ кивнул.
— Я не могу выйти к народу, — прошептал король. — Турукано… Скажи им, пожалуйста, что всё будет хорошо.
Принц опустил взгляд. Конечно, будет. Но только не для тех, кто оказался на двух льдинах, которые всё дальше уносит в море. Не для эльфов, чья жизнь превратилась в кошмар после смерти близких, но кто обязан находить в себе силы существовать дальше. Не для безруких или безногих, или тех, кто не может шевелиться после падения со скал. Квеннар пытался учить сирот и инвалидов своему ремеслу, но теперь…
— Турукано, — прошептал король, — как ты думаешь, у тех, на льдинах… Есть шанс выжить? Может быть, течение снесёт их к берегу? Скажи, сынок.
Турукано молчал.
— Пожалуйста, — вздохнул Нолофинвэ, — мне больше не на кого рассчитывать.
Покачав головой, принц, думая о дочери, и о том, что скажет ей, вышел из шатра в золотые лучи горячего светила. Снег под ногами с хрустом слипался, следы сапог оставались чёткие и глубокие. Хэлкараксэ может быть красивым, но вряд ли кто-то будет скучать по этим землям.
Частички истории
«Может быть, стóит извиниться перед Айканаро?» — эта мысль не давала покоя ни в сиянии Итиль, ни в жаре Анар, но хуже всего было другое: стало безумно интересно, что будет, если направить чары на себя самого.
Когда часть ледяного покрова сорвалась в море, и на этот раз в беду попали в основном его подданные, Финдарато ещё больше отгородился ото всех непроницаемой стеной показного безразличия.
— Почему вовремя не заметили, что лёд расходится?! — слышался, как сквозь сон, голос королевы. — Это ведь произошло не в один миг!
— Заметили! — вспылил Айканаро, кажется, забыв, с кем говорит. — Заметили! Но как мы должны были вытащить с ускоряющей ход льдины полсотни эльфов, если глубина разлома в два-три роста? Кто успел, перепрыгнули. Я приказал спустить на воду все рыбацкие лодки! Но знаешь, почему это не было сделано? Ты давно не подходила к воде, королева? Течение не преодолеть на вёслах! Лёд тает, оно ускоряется. Я бы проклял этот поход, да не хочу уподобляться любителям громких слов!
— Если всё сказал, замолчи, — тихо, но властно прозвучал голос Артанис, и оборвались все речи вокруг.
Артаресто впервые за время, прошедшее с конфликта между королём и воином, приблизился к отцу.
— Больше не будет катастроф, правда? — спросил юный эльф, и Финдарато немного опомнился. — Что говорят другие защитники?
— Никто ничего не знает, — отозвался владыка, осматриваясь.
Когда метель закончилась, и вести о новой трагедии распространились, Нолдор сразу же двинулись в путь, уже не зная, как правильно поступить. Ясно было одно: надо убираться с севера как можно скорее.
По разбитой дороге, уничтоженной взрывом в небе и потеплением, невозможно стало ехать на санях, пришлось идти пешком, ведь останавливаться и чинить покрытие теперь никто бы не решился, и Финдарато, делая шаг за шагом, снова уходил в себя.
Айканаро опять кем-то громко командовал, и почему-то это раздражало. Может, ещё раз показать зарвавшемуся Нолдо, кто здесь главный?
Нет! Нет же!
— Моя душа… — прошептал Финдарато, всё же решив проверить себя на прочность, — одна дрожит в объятьях снегопада… В темнице…
Чары окутали сердце, сдавив его ледяными тисками, ощутилась тупая боль. Испугавшись, что зайдёт слишком далеко, король встряхнулся и стал вспоминать содержимое своего самого большого сундука. Кто, кстати, его тащит?
В общем-то, неважно. Важно, что впереди в лучах Анар поднимаются коричнево-чёрные горы.
***
О камень звякнуло стекло.
Звук был странно звонким, дрожащим, словно струна.
Волна снова бросила бутылку об опору плотины, напоминая о её существовании. Следящие за уровнем воды подданные Новэ Корабела посмотрели с моста и удивлённо переглянулись. Что это может быть?
Когда течение усилилось из-за таяния льдов, и несущиеся с севера потоки переполнили реки, рыбаки перестали использовать лодки, вряд ли кто-то рискнул бы отплыть от берега. К тому же, если всё-таки смельчаки отыскались, и их постигла беда, бутыль с вином утонула бы, а не плавала по воле волн.
Бледно-бирюзовое с переливами стекло было кристально-прозрачным, и внутри ясно виднелись свернутые листы бумаги.
— Надо выловить, — сказал один эльф другому. — Но открывать будем осторожно: мало ли что…
***
Смотря из высокого окна на обрыв внизу, Галенлиндэ заплетала вторую косу, украшая волосы алой с золотом лентой. С рождения живя у моря, эльфийка привыкла видеть его непредсказуемость во всей красе, и порой казалось, будто стихия уже не способна удивить, однако, когда течение опасно ускорилось, а с севера то и дело стали приплывать небольшие льдины или даже целые глыбы, дочь Новэ Корабела, ставшая женой Питьяфинвэ Феанариона, вновь ощутила волнение: вдруг плотина не сдержит потоки, и вода затопит Белерианд?
В задумчивости наблюдая за собирающимися над бескрайней серой гладью густыми облаками, эльфийка вздохнула. Давно не видевшись с сёстрами и мамой, Галенлиндэ скучала по ним, много раз садилась писать письма, но бросала, лишь начав… Что она скажет? Что тоскует, несмотря на замужество, которому все завидуют?
Неожиданно распахнулась дверь, и в комнату вбежал её супруг. Он был… Испуган?
— Моя Песня, — справившись с собой, выдохнул Амбарусса, обращаясь к жене, — мы уезжаем! Собирайся! И, прошу, не задавай вопросы!
***
Взгляд на север был брошен нечаянно. Беглый, мимолётный… Но вдруг остановившийся и замерший.
Тэлуфинвэ, узнав от рыбаков и смотрителей плотины о нескольких найденных посланиях в бутылках, воспринял известие не столь близко к сердцу, как его брат-близнец, и, возможно, будь у него время на размышление, поступил бы иначе, но сейчас Феаноринг просто смотрел на север.
Гонца к наместнику уже отправили, вещи собраны, надо лишь оседлать коня и…
Но север не отпускал. Тэльво смотрел в скрытую серо-чёрным мраком даль, где родилась красивая легенда о короле-воине, пожертвовавшем собой ради мира, и чувствовал, как угрызения совести впиваются в грудь.
Нет, конечно, ничего сделать нельзя. Какой смысл терзаться? Ведь…
Ничего. Сделать. Нельзя.
Вскочив в седло, Тэлуфинвэ пришпорил коня и вихрем понёсся на юг.
На холодную землю упали первые капли дождя.
***
— Я всё ещё твоя главная советница, да, мой владыка? — с едва заметной тенью кокетства серьёзно спросила Дис, поправляя шелка, которыми слегка прикрывала наготу: ровно настолько, чтобы наместник был в состоянии думать о чём-то, кроме утех в постели. — Расскажи, что за вести принёс гонец? Второй Дом перешёл Хэлкараксэ?
Макалаурэ не ответил. Он, как обычно, сидел у окна, стоявшая на подоконнике арфа играла сама по себе, на столе громоздилась куча записей, имевших мало отношения к государственным делам, но на этот раз Нолдо оделся не в халат, а так, словно собрался куда-то ехать. В изящных руках наместник держал подаренный отцом меч.
— Не хочу верить, что пришло время для его партии, — рассматривая сталь клинка, печально покачал головой Феаноринг, — но поверить вынужден. Я слишком хорошо знаю дядю Нолофинвэ: нам придётся защищаться. С его приходом вся история будет переписана, и нам в ней места не останется. То, что мы сожгли корабли, защитив от Моргота Валинор и позволив остальным Нолдор остаться дома, не ввязываясь в войну и не обрекая себя на последствия гнева Валар, теперь, когда Нолофинвэ перешёл через Хэлкараксэ, будет расценено, как угодно, но только не как благо.
— А ты сам как расценивал это? — Дис села на кровати, принялась расчёсывать чёрные волны волос.
— Я? — Макалаурэ коснулся остриём меча струн, прислушался к звучанию. — Я, моя мудрая советница, привык во всём соглашаться с мнением отца, но по возможности поддерживать старшего брата. Отец был… гением, величайшим мастером, с которым никому из нас не сравниться, но ему катастрофически не хватало той вдумчивой рассудительности, что… есть у Майтимо.
Касаясь струн смертоносным металлом, наместник приоткрыл шторы, впуская в комнату сияние Итиль.
— Нас долгое время было двое у родителей, — всё тише говорил Макалаурэ, — и, хоть умения и интересы разнились, я и Нельо понимали друг друга.
Дис молчала. Макалаурэ выдержал долгую паузу.
— Читая переданные гонцом послания, — поднял голову, встряхнувшись, наместник, — я словно сам оказывался с эльфами, пытавшимися просить о помощи. Как будто видел всё своими глазами…
***
В круговерти метели задрожал лёд, и, с треском и грохотом ломаясь, глыбы сорвались в море.
Не сразу поняв, что произошло, эльфы бросились к краю, кто-то рискнул прыгнуть, но большинство, еле держась на ногах под ударами ветра, ошарашенно смотрели на неспешно удаляющийся берег.
— Мы на льдине! — послышались возгласы и плач.
— Нас уносят волны!
— Помоги нам, Эру!
— Эру! Пощади!
— Прости нас! Не обрекай на смерть!
Уже не обращая внимания на метель, Нолдор падали на колени и молили о спасении. Льдина качалась, волны захлёстывали края, снег стегал незащищённую одеждой кожу на залитых слезами лицах. Все понимали, что обречены, ведь течение несётся на юг, где нет мороза, и, если не свершится чудо, и отколовшуюся глыбу не прибьёт к берегу, она растает.
***
— Видишь, Дис, — Макалаурэ развернул небольшой листок, — с одной стороны нарисована льдина и на ней нуждающиеся в помощи эльфы, а на другой — на Квэнья и Тэлерине мольба о помощи. Нолдор просят послать за ними лодки.
Знахарка отложила в сторону золотой гребень и опустила взгляд. Волосы мягкой волной скатились с плеча на спрятанную в шелка грудь.
— Но не это главное, моя мудрая советница, — Макалаурэ снова провёл клинком по струнам, медленно заиграл сталью хорошо знакомый эльфийке мотив. — Разорван свод небес, — чуть слышно пропел менестрель, — закат — плащом на плечи.
Он скроет боль, и станет легче…
Дыханья нет… И мир вокруг исчез
В последний миг
В цепи простых событий.
Застынет лёд в сердцах разбитых,
И только ночь услышит крик мой,
Горький, как пепел.
На призрачном пути…
Наместник отложил клинок, и музыка оборвалась. Посмотрев в глаза любовницы, Феаноринг развернул ещё один листок:
— Здесь крохотная частичка истории перехода через льды.
***
Квеннар вышел из покосившегося шатра и осмотрелся. Никто уже не кричал и не звал на помощь, занявшись тем, что более вероятно могло помочь выжить: рыбной ловлей, сооружением печей на высоких опорах, чтобы огонь был как можно выше надо льдом и не растапливал его, кто-то измерял толщину глыбы и расстояния от шатров до края, записывая цифры под схематично изображённым положением светил в небе.
«Я снова на плавучем острове, — подумал Квеннар, чувствуя нарастающее в сердце отчаяние, — только на этот раз в конце пути не прекрасный, залитый сиянием Древ, Благословенный Край… Я должен спасти летописи! Хотя бы часть из них!»
Понимая, что выглядит странно, но наплевав на это, книжник принялся бегать по льдине и требовать отдать ему бутылки.
***
— Всего выловили четыре послания, — задумчиво произнёс менестрель, нарушая тишину. — Конечно, их намного больше. Где-то на волнах качаются бесценные рукописи, часть выбросит на пустынные берега, где некому будет их отыскать, другие же попадут в руки Синдар или Авари… Сохранят ли они историю похода «мудрого» Финвэ через Вздыбленные Льды?
— А мы сохраним? — спросила Дис, отбрасывая волосы за спину.
— Мы преумножим, — наместник снова взялся за меч. — И приукрасим. Я знаю, что собираются сделать братья, и не стану их отговаривать. И тебя не заставлю следовать за мной.
— Что ты собираешься делать? — знахарка от неожиданности забыла о кокетстве и показала своё истинное лицо: резковатой и холодной женщины, которая не испытывает жалость к стонущим от боли раненым.
Но именно такой она и понравилась Макалаурэ, когда, удерживая его на грани смерти, возвращая к жизни, Дис не проявляла сострадания. В её глазах Феаноринг видел только желание побороть, пересилить и раздавить врага в лице страшных ран. Знахарка воспринимала Макалаурэ как поле боя. А потом начала его соблазнять и стала… как все.
— Я поеду на север, — твёрдо заявил наместник. — Город Феанарион скоро опустеет, и править здесь станет некем. А бежать и прятаться… Нет, Дис, хватит.
— Ты надеешься…
— Да. — Макалаурэ не дал эльфийке договорить. — Если Финьо выжил во льдах, я поговорю с ним, даже если меня после этого казнят, как предателя.
***
Лёд истончился, истаял, и, уже с трудом помещающиеся на его поверхности эльфы прижались друг к другу, обнявшись в молчаливом прощании. Квеннар провожал взглядом последнюю брошенную в волны бутылку и старался не думать о том, что сапоги уже начали промокать.
Примечание к части
Цитируется "Пепел" гр. "Чёрный кузнец"
Туивьель
В расставленных на затопленных берегах сетях трепыхалась рыба. Решив, что пора собирать улов, эльфийка, одетая в чёрное, наклонилась к воде и с удивлением обнаружила среди трепыхающейся добычи большую синюю бутыль. Стекло было красивым, словно драгоценный камень, и безукоризненно прозрачным. Наскоро наполнив вёдра окунями, карасиками и плотвичками, выпустив на свободу разную мелочь и убрав прицепившиеся бордовые водоросли, дева взяла странную находку в руки.
— Что это внутри? Рисунки?
Над верхушками деревьев засвистели стрелы, послышался пронцительный визг, переходящий в хриплое бульканье, и в дюжине шагов от эльфийки на прибрежную мель рухнула слишком крупная для птицы крылатая туша. Вода почернела, вспенилась, существо несколько раз дёрнулось и замерло.
— Не подходи! Не трогай! — закричал кто-то из ветвей, и в следующий миг, сделав сальто в воздухе, к девушке спрыгнул эльф, отбрасывая за спину короткий маскировочный плащ.
— Сулион? — удивилась эльфийка, делая шаг назад.
— Да, Туивьель, — усмехнулся юноша, — давно не виделись.
— Твоя соплеменница? — спросил, выходя из леса, Линдиро, и, увидев валинорского эльфа, девушка ахнула.
— Не совсем, — ответил Сулион, подойдя к убитой твари и осторожно пнув ногой. — Туивьель была обещана в жёны одному из сыновей нашего вождя. Не старшему, так как она дочь рыбака, а не воина. Но потом она стала выходить на промысел не с женихом, и помолвка не состоялась. Да, неверная невеста?
Девушка отступила ещё на шаг, но дальше уже была вода.
— Когда я увидела белые корабли, — тихо, но с вызовом произнесла эльфийка, — похожие на множество огромных лебедей, мне показалось, что счастье пришло в наши залитые слезами края. Но потом пришло не счастье. А такие, как он! — Туивьель указала на Линдиро. — И моё поселение опустошила война. Мы умели защищаться от орков, строили заборы из кольев, копали рвы… А теперь я живу среди таких же осиротевших женщин! И защитить нас некому. Если придут орки…
— Подожди, — сын Асталиона примирительно поднял руки, — ты не знаешь, что война окончена?
— Знаю, — прищурилась эльфийка, и только сейчас Линдиро заметил, какая она красивая: из-под чёрного платка виднелись каштановые кудри, карие с зеленоватым оттенком глаза смотрели сквозь длинные пушистые ресницы, изогнутые чёрные брови делали взгляд выразительно-ироничным, ярко очерченные губы имели очень привлекательную форму. Неудивительно, что эту прелестницу хотели выдать за сына вождя.
— Я слышала легенду о Чёрных Вратах и Короле-Воине. Маэдрос не позволит тьме вновь пасть на земли рождённых под звёздами, — Туивьель погрустнела. — Смотрите, что я нашла в своих сетях, — сказала девушка, протягивая Линдиро бутыль синего стекла. — Я не знаю, как открыть её, а символы на бумаге внутри… И Сулион их тоже не знает!
Нолдо не поверил своим глазам. Последний раз он видел такую бутылку на празднике урожая, где хвастались кленовым вином, изготовленным по особому рецепту, садовники Второго Дома. Взяв из рук Туивьель находку, Линдиро легко удалил пробку и достал свёрнутые листки. На лице эльфа за один миг сменилась богатейшая гамма эмоций, но воин быстро взял себя в руки и улыбнулся:
— Сулион сможет это прочитать. Подойди, друг.
Девушка от удивления широко раскрыла глаза, когда, выдернув стрелы из трупа крылатой твари, юный эльф взял бумаги и стал читать:
«После третьего дня бдения у строящегося склепа, из снежных могил были подняты ещё двадцать восемь тел, среди которых…»
— Что это? — перебила собрата Туивьель.
— Мы должны показать находку наместнику, — Линдиро резко развернулся, жестом позвал юного эльфа за собой, но вдруг остановился и снова посмотрел на деву. — Приезжай с сородичами торговать в Феанарион. В миле на восток есть дорога, мы сами её строили. Если следовать указателям, не заблудитесь.
Сулион кивком головы подтвердил, что идея хорошая, и, вернувшись к убитой твари, вытащил её из воды.
— Куртку себе сошью, — подмигнул юноша эльфийке, взвалил мокрую добычу на плечо и скрылся в лесных дебрях.
Проводив взглядом старого и нового знакомого, Туивьель с трудом подняла вёдра с рыбой, со вздохом взглянула в небо. Исиль… Звёзды… Надо идти домой. Делая шаг за шагом по хорошо знакомой тропе, эльфийка вдруг подумала, что новая встреча с почти сказочным героем приблизила её к легенде, что может войти в её жизнь. И непременно войдёт.
Примечание к части
Кто вспомнит первое упоминание этой девушки в фике, тому особое респектище от автора
Созидание во имя разрушения
Музыка звучала внутри скалы, поднимаясь из земных недр рокочущими раскатистыми волнами, сотрясая живую плоть, проникая в неё барабанной дробью, заставляя натянутые до предела нервы содрогаться рвущимися струнами. Звук, казалось, усиливался, не прекращаясь ни днём, ни ночью, им наполнялся воздух, который приходилось вдыхать, пропитывались обжигающие трескающуюся кожу лучи Анар и ласковое сияние Итиль, с могучими ударами горного гонга смешивался ледяной ветер и чёрный волокнистый мрак, зарождающийся в землях Моргота, расползающийся туманом, в котором умирал самый яркий свет.
Музыка. Песнь Творения. Созидание во имя разрушения.
Майтимо приоткрыл глаза и снова зажмурился. Больно… И невыносимо одиноко… А теперь враг лишил последнего, что хоть немного облегчало мучения: за волокнистой, похожей на паутину, пеленой больше не было видно неба. Осталась только гнетущая уродливая тьма.
Завывающий среди расщелин и вершин ветер вдруг стих, воздух замер. Музыка недр заиграла торжествующе, но словно где-то вдалеке, у моря, отзываясь грохочущим эхом по всей длине хребта. Послышался странный приближающийся шорох, и сквозь чёрную рваную пелену хлынул ледяной дождь.
***
Капающая с потолка пещеры вода мерно падала в лужицы на полу, булькая и оставляя на поверхности пузыри.
— Триста шестьдесят вторая, — монотонно считал пьяный эльф, — триста шестьдесят третья… Триста шестьдесят четвёртая… Триста шестьдесят четвёртая…
— Была уже четвёртая! — рявкнул, казалось, спавший орк. — Седьмая дальше!
— Ващет, шестая, — укоризненно поправил своего солдата командир, — тупорылый член!
Двое шахтёров Авари переглянулись, но промолчали. Их собрат, не обращая внимания на перепалку, продолжал пить и считать:
— Триста шестьдесят девятая… Триста шестьдесят… семидесятая…
— Может, всё-таки попробуем выйти? — осторожно поинтересовался младший смотритель шахты, удостоверившись, что его выпивка кончилась.
— Дырой в заду думаешь? — крикнул на него охранник, облизывая лезвие широкого изогнутого ножа.
В аккомпанирующем разговору рокоте недр послышался рёв пламени.
— Что вам тут надо?! — раздался издалека голос. — Кого на пику насадить, чтобы работать начали?!
Прятавшиеся от солнца шахтёры, надсмотрщики и охранники мгновенно вскочили на ноги, и кто был более-менее трезв, смог устоять, не упав. Подошедшие орки были в одежде разведчиков подземелий, которые на юго-востоке особо почитались.
— Владыка армию из-под земли созывает! — заявил один из воинов, поправляя повязку на глазу. — И выйдет она через ваши траханные-перетраханные шахты. Прочь с дороги!
— Вот прям сейчас выйдет? — стоя на четвереньках и пытаясь принять хоть какую-то более почтительную позу, спросил допившийся эльф без половых признаков.
Вопрос поставил в тупик даже командира разведчиков. И правда, неужели прямо сейчас?
— Нет! — рявкнул орк, пиная булыжник. — Но вы должны работать!
— Но там опасно! — в один голос запротестовали все. — Там на небе… горит!
— Да что вы задом хлопаете?!
Рассвирипевший разведчик в один миг подскочил к люку в потолке, выдернул промокшие тряпки и выбил замок. В шахту хлынул ледяной дождь, но никакого огня в небе не было: всюду расползался волокнистый чёрный мрак.
— Видели? — спросил разведчик. — Видели?!
Понимая, что их всех ждёт наказание, работники шахты медленно выбрались наружу, мгновенно промокнув под хлещущим с неба ливнем.
***
Сугробы быстро оседали, дороги размыла талая вода, и, даже без отдыха укладывая в вязкой грязи булыжники, орки не могли проложить хоть сколько-то надёжные пути для транспортировки грузов.
С моря дул пронизывающий ветер, то и дело к затопленному берегу течением приносило льдины.
— Все меня слышали? — заорал, срывая голос, невысокий, но очень мощный орк, держа за верёвку, стянутую на шее петлёй, эльфа-шахтёра со связанными за спиной руками. — Если ещё хоть кто-то станет прятаться от света и отлынивать от работы, последует за ним! Света больше нет! Глаза из задниц вытащили!
Злорадно насмехаясь, тюремщик поволок избитого Авари к берегу. Притянув верёвку на горле к запястьям и привязав так, что эльфу пришлось запрокинуть голову и, выгибаясь назад, согнуть руки в локтях, пинком швырнул стонущего и хрипящего рабочего на принесённую течением льдину и оттолкнул от берега.
— До всех дошло? — удостоверился тюремщик.
Дошло до всех. Даже не дождавшись последнего вопроса, и эльфы, и орки усердно взялись за дело.
— Так-то лучше, — блаженно расплылся в улыбке тюремщик.
Он уже собрался уходить с берега, как вдруг увидел между двумя чёрными глыбами странный красноватый блеск. Что-то вмёрзло в лёд. Что же это может быть? Орк, снова убедившись, что все заняты работой, пошёл посмотреть.
***
Земля дрогнула.
Вычерпывающие лопатами и вёдрами воду из затапливаемой шахты рабочие, стоя по колено в вязкой жиже, обернулись на усилившееся звучание гонга, доносящееся из недр. Пыхнуло жаром, и грязь под ногами мгновенно пересохла и растрескалась.
— Прочь с дороги! — прозвучал приказ.
Забыв про ожоги и слезящиеся глаза, эльфы мгновенно покинули шахту, в ужасе отбегая дальше от входа. На берег! К воде! Почему-то именно она казалась сейчас единственной защитницей.
Крик чаек над морем слился с рёвом сотрясаемых скал, с обрыва в солёные волны сорвались огромные чёрные глыбы. Из подземелий вышли строем странные существа, под массивными ногами которых таял лёд. Выше орков раза в полтора, мощные, но изящные и грациозные в своей чудовищной силе, с пламенем в глазницах, вооружённые огнём, принимающим форму кнута, существа остановились и осмотрелись.
— С северо-запада, — произнёс шедший впереди монстр, — движется армия врага. Все орки Приморской территории должны встать в ряды великой армии Владыки Мелькора! Нам предстоит разведка боем!
Большинство слышавших речь командира не поняли ни слова, в том числе из-за панического ужаса перед неведомыми существами. Однако про бой расслышали все и с радостным улюлюканьем ринулись готовиться к атаке.
Прощай, Феанарион!
— Что значит, делайте, что хотите?! — Туркафинвэ стоял на балконе с видом на лес, наблюдая за беспокойно летающими в сереющем небе птицами. — Он не имеет права так говорить, пока держит в руках власть!
Трое младших братьев, сидящих за столом, очень многозначительно посмотрели на беловолосого Феаноринга, и тот развёл руками.
— Я, по-вашему, неправ? Прекрасно! Тогда докажите мне обратное, мудрые и проницательные сыны Феанаро Куруфинвэ! Докажите, что это не ловушка, и Второй Дом просит помощи искренне! Что же вы молчите?
Питьяфинвэ бросил беглый взгляд на брата-близнеца, но Тэльво ушёл в себя. На совете, казалось, присутствовала только телесная оболочка. Посмотрев на Курво, Феаноринг тоже не нашёл поддержки: внешняя копия великого владыки пассивно ждал, что будет дальше, не желая пока принимать чью-либо сторону.
— Хочешь услышать мнение? — поднялся от стола старший из близнецов, и пёс Хуан, всё это время спокойно лежавший рядом с хозяином у перил балкона, дёрнув ушами, приоткрыл один глаз. — Мы будем выглядеть глупо в глазах Эльвэ Тингола и Новэ. Эпические герои! Победили полчища орков Моргота, а потом сбежали от собственного дяди.
— Боишься, что жена засмеёт? — мрачным голосом произнёс вернувшийся в реальность Тэлуфинвэ.
— Это, кстати, очень обидно, — видя закипающего Питьяфинвэ, кивнул Курво. — Но, как ни печально, наш брат с волосами цвета Итиль прав. Судя по текстам в бутылках, путь дался дяде нелегко. Отец думал, полубрат предпочтёт комфорт дворцов Валинора, но, похоже, дяде не нашлось там места.
— Его, наверно, изгнали, — злорадно предположил Туркафинвэ, гладя поднявшего голову Хуана.
— Это было бы прекрасной вестью, — не менее злорадно ухмыльнулся Тэльво. — Одна беда: во всём, конечно же, оказался виноват… наш отец.
Ни «наш отец», ни паузу перед этими словами никто не прокомментировал, однако все подумали об одном и том же. Бывший Тэлеро продолжил говорить:
— Мы не можем бросить город просто так. Надеюсь, все согласны.
— Да, — поднял брови Туркафинвэ. — Не можем. Но наш брат-наместник сказал: «Делайте, что хотите» и уехал на север. А Морьо…
— Которого ты не позвал на совет, — многозначительно взглянул на брата Питьяфинвэ.
— Морьо придётся с нами согласиться, потому что он не захочет остаться один, — проигнорировал выпад в свой адрес Тьелко. — Мы переправимся на противоположный берег и уйдём южнее. Во время охоты я с Курво много земель видели, поэтому знаю, куда мы пойдём.
— Но просто так бросить город нельзя, — с подозрением прищурился Тэлуфинвэ.
— Нельзя, — Куруфинвэ поднялся. Сейчас сын Феанаро был особенно похож на отца. Как никогда.
***
Над лесом поднялся чёрный дым.
С идущей на подъём дороги открывался потрясающий вид на клубящийся рваными клочьями истлевшей пряжи мрак над владениями Моргота на севере, и не менее зрелищные облака на юге, порождённые пламенем пожара.
Посмотрев на собранные в дорогу вещи, Макалаурэ пришпорил коня и полетел вперёд, более не оглядываясь. Промелькнула мысль, что надо было взять с собой больше ценного, но наместник отбросил её: скорее всего, братья покидали город без спешки, поэтому вывезли всё необходимое. Только вопрос — куда?
«Пепел летит, — зазвучала в голове песня, которую Феаноринг решил использовать вместо ответа на вопрос «Что происходит», если Дис или кто-то из сопровождающих верных его задаст. — Пепел хранит всё, что забыть нельзя».
Холодный ветер налетел с моря, пришлось натянуть капюшон и надёжно сколоть брошью с символом рода. Что грело лучше — шерстяная ткань или восьмиконечная звезда, сказать было трудно или вовсе невозможно. Однако сейчас это казалось неважным. Главное — успеть сказать перешедшим Хэлкараксэ сородичам всё самое важное… Прежде, чем придётся отвечать за сожжение кораблей.
Похороны славного охотника
— У меня потолок в мастерской обвалился! — вышибая ногой дверь в кузницу, выкрикнул гном с чёрно-седой бородой и абсолютно лысой головой. — А вам плевать, да?! Вот и будете сами себе оси для тачек чпокать!
— Ну и чего ты орёшь, дурачина? — флегматично поинтересовался его племянник, заливавший вместе с Тьелпе сталь в формы для изготовления инструментов. — У нас в соседнем коридоре в полу дыра со стол! И, заметь, никто не жалуется. Выделим время — заделаем.
Сын Куруфинвэ-младшего переглянулся с подбрасывающим в горн антрацит Дуилино. Эльфы знали истинную причину бездействия: когда неожиданно задрожали горы, серьёзно пострадали несколько жилых пещер, поэтому в первую очередь необходимо было восстановить жильё, и лишь потом заниматься собственным комфортом. Однако не все были с этим согласны.
— Моя сталь надёжнее того, что эти тростинки смешивают и гордо именуют прочным металлом! — не унимался гном из разрушенной мастерской. — Они мне не указ и не пример! Я в это подземелье перебрался раньше них! И не для того, чтобы какие-то иноземные выскочки решали, что важнее! Я пришёл в эту дыру в породе, потому что мне обещали тихие горы, без тряски! Мне, лучшему повозочнику и колёсному мастеру, обещали идеальные условия работы! И вот я бросаю свой родной дом под Лесистыми холмами — тихое, спокойное место! — и приезжаю сюда! И не успеваю прожить даже половину своего века, как начинаются камнепады! И это ещё полбеды! Самое мерзкое, что ни одна кривая рожа не желает решить мою проблему!
— У симметричных рож спрашивать не пробовал? — вежливым тоном поинтересовался Дуилино.
— Послушай, симметричная рожа, — угрожающе подбоченился повозочник, — если ты такой отзывчивый, то почини мне потолок, а я тебя за это на свадьбу внучки приглашу.
— Не соглашайся, приятель! Даже не думай! — захохотал его племянник. — Знаю я эти приглашения. Выпьешь кружечку эля, а когда проспишься, окажется, что жених был ты, и у тебя уже намечается прибавление семейства!
Эльфы посмотрели друг на друга и рассмеялись.
— Наугрим умеют разрядить обстановку, — отмахнулся Тьелпе. — Не то, что мы.
— Вы те ещё зануды, истина! — поддакнул помощник помощника оружейного мастера, проверяя топор. — Вот-вот должны вернуться уходившие с Амдиром ребята, которых он в гости приглашал. Расскажут, что в эльфийских лесах делается.
— Там всегда что-то делается! — с умным видом опытного знатока заявил племянник повозочника. — И вечно что-то такое, над чем потом полжизни гогочешь. Вы, тростинки, себя со стороны просто не видите. Но оно и к лучшему! Нам же веселее!
Тьелпе кивнул и продолжил работу. Он очень ждал возвращения наугрим из Дориата, надеясь узнать хоть какие-то новости. Начиная скучать по семье и звёздному небу над головой, Нолдо уже не мог полностью посвящать себя даже самым интересным занятиям. А неожиданное землетрясение добавило желания покинуть пещеры.
Не зная, куда идти, если выходить на поверхность, внук Феанаро обдумывал возможность отправиться в Дориат и там решить, что делать дальше. Может быть, погуляв по лесам и насмотревшись вдоволь на творения Варды Элентари, сердце снова захочет весёлой жизни с открытыми и беззлобными Детьми Вала Ауле. Но в этом необходимо убедиться на практике.
***
— Знаешь, Кхулум, что я больше всего ненавижу делать, но всё равно делаю, потому что это башкой долбануться, как интересно? — толкнув Тьелпе с силой, достаточной, чтобы завалить тролля, спросил гном, которого считали одним из лучших ныне живущих ювелиров.
Тьелпе догадывался. Каждый раз, когда к немуобращались «Кхулум», что означает «эльф», а не по имени или прижившемуся прозвищу, следовало ожидать насмешки в адрес Тингола или его приближённых, которые придётся выслушать, посмеяться, а потом говорить по существу. В данном случае, о визите в Дориат.
— Этот эльфокороль с именем из трёх унылых букв, — хохотал явно нетрезвый ювелир, — просит сделать новую блестяшку в честь начала Эпохи Анора. И, представляешь, мой заморский друг, что он придумал?
Разумеется, Тьелпе не представлял, однако он точно знал, что бородатый весельчак сейчас насочиняет такого, что никогда бы не пришло в голову «эльфокоролю с унылыми буквами в имени».
— Когда прибывший с вами из-за моря племянник Элу начал показывать чудеса мастерства и знания истории…
— Кто?! — сын Куруфинвэ-младшего подумал, что ослышался.
— А я почём знаю? Принц Келеборн какой-то. И когда этот Келеборн начал по-своему перестраивать историческую часть нашего Менегрота, Элу решил показать сроднику, кто здесь эльфокороль, а кто — только пришлый выскочка.
Тьелпе упорно пытался вспомнить хотя бы одного племянника Ольвэ, отправившегося в Средиземье, но не мог. Если Келеборн — перевод валинорского имени, значит, это некто Телепорно, но никого в семье короля Тэлери так не звали.
— И он заказал огромную картину из самоцветов, на которой будет и дневное и ночное светила…
Думая о том, что теперь просто обязан выйти из пещер и увидеть изменившийся мир, Нолдо представлял, как сияют волосы Артанис в лучах Анора и Исиль.
Надо уходить. Одному или с Дуилино?
— Но так как по пути назад, — продолжал говорить гном, — на тролль его знает каком бородатом году жизни скончался охотник Рор, работу я начну только после проводов. А так как ты и твой друг обязаны Рору головами, то теперь очень обязаны воздать последние почести своему спасителю.
«Прекрасно, — подумал Тьелпе, с трудом отвлекаясь от мыслей о любви, — начинать путь с похорон».
— Откажешься — скормлю троллям!
— Не откажусь, — через силу улыбнулся Нолдо. — Рор был хорошим охотником. Я не забуду его помощь.
— Вот и славно!
— Да, — задумчиво произнёс Куруфинвион, — славно…
***
Наблюдать за тем, как происходит прощание с умершим у существ, для которых смерть — нормальное явление, способным жить вечно эльфам было очень странно. Да, конечно, большинство стоявших около последнего ложа мертвеца скорбели, некоторые плакали, но никто не сходил с ума и не впадал в отчаяние от боли потери, ни для кого горе не было неожиданностью. Потому что… умерший был уже старым, что никогда не случается с эльфами.
Невольно погрузившись в воспоминания о том, что было, когда погиб Финвэ и оказавшиеся на пути врага Нолдор в Форменоссэ, как умирали от нанесённых мечами ран Тэлери, а воины Феанаро падали под градом стрел, и как потом над Лебяжьей Гаванью разносился плач, Тьелпе совершенно потерял связь с реальностью, и лишь толчок в бок заставил опомниться.
Оказалось, все наугрим, прощающиеся с собратом, ждут от Кхулума слов в адрес славного охотника.
С надеждой взглянув на Дуилино, Тьелпе увидел, как друг отрицательно покачал головой.
— Ты же племянник короля, — шепнул Нолдо, — ты из нас двоих главнее. И слово держать тебе.
— А что я скажу? Я видел Рора два раза. И сейчас — как раз второй.
— Придумай что-нибудь.
Тьелпе сделал шаг вперёд.
— Моё знакомство с Рором было кратким, — пытаясь повторять интонацию деда, когда тот говорил для семьи что-нибудь важное, начал Куруфинвион, — но я увидел главное: Рор был бесстрашен и лучший в своём ремесле. Для моего народа нет ничего важнее этих качеств. Я бесконечно благодарен ему…
Продолжить речь чужаку не дали: кто-то протяжно запел, другие подхватили. Лежащее в каменном прямоугольном саркофаге тело закрыли тяжёлой крышкой и задвинули в специально выдолбленное отверстие в скале.
— Наш добрый друг, — заговорил кто-то из многочисленной родни, разворачивая внушительный свиток, — оставил завещание. В нём сказано, что дом, в котором он жил последние годы, остаётся первой жене старшего сына, а самому, простите, здесь так и написано, «лодырю, развратнику и пьянчуге не положено даже моего плевка». Дом у озера переходит во владение второго и четвёртого сыновей. Приписка: у них большие семьи, но и лачуга вместительная. Третий сыночка сам себе на жизнь заработал, так что, простите, так и написано, «руки прочь от папиного добра, без которого не обеднеешь».
Тьелпе и Дуилино переглянулись, с трудом сдерживая улыбки.
— Если там весь документ такой, — шепнул Куруфинвиону друг, — я не выдержу и засмеюсь.
— Сундук с малахитовой печатью, — продолжал зачитывать гном, — достаётся единственной незамужней…
— Интересно, — прошептал Дуилино, — как зародилась традиция писать завещание? После похорон родня начинала делить нажитое добро не совсем по-родственному?
— Скорее всего, — кивнул Тьелпе, — как думаешь, а в Валиноре брошенные дома и дворцы тоже стали делить не совсем по-родственному?
— Надеюсь, нет, — помрачнел Дуилино. — Не хочу плохо думать о собратьях.
— И последней строкой, — добрался, наконец, до самого низа списка родич Рора, — сказано, что на поминках должны петь только любимые песни умершего, плясать под них, дудеть в охотничьи дуделки, и больше всех должны веселиться… Да-да, так и написано, «те олухи, кого я оставил без крох с богатого стола».
— Вот теперь, — печально улыбнулся Тьелпе, — мне по-настоящему жаль, что я не знал этого Рора.
Дуилино согласно кивнул и присоединился к наугрим, чтобы помочь расставить столы для прощального пиршества.
***
Первое время гости только пили, и разговоры были краткими, тихими и нечастыми, но постепенно скорость опустошения ёмкостей с хмелем увеличивалась, речи становились громче, и всё меньше касались причины застолья.
— Я хочу выйти под звёзды, — отставив в сторону стальную кружку и пододвигая тарелку с солёными кусками рыбы, сказал, наконец, другу Тьелпе. — Хочу увидеть новые светила и зелёную траву.
— И встретиться с роднёй, — кивнул Дуилино. — Что бы ни было, они самые близкие и любимые.
Неожиданный резкий пронзительный звук прервал мысли Тьелпе о том, что он как раз не уверен, хочет ли видеть отца и его братьев.
Схватив странный инструмент, состоящий из ряда дудок, седой лысеющий гном, в густой бороде которого ещё виднелись редкие рыжие волоски, снова прогудел и заявил:
— Счас спою песню, которую горланили на нашей с Рором первой удачной охоте, когда мы были юны, веселы и не женаты! Это песня нам досталась от отцов, мы вспоминали её каждый раз, когда валили тролля! Вы все её знаете, так что подпевайте!
Снова продудев, охотник отдал инструмент молодому рыжему крепышу, чтобы тот подыграл, и заголосил:
— Хэй, моя тролль-борода!
Грей меня, грей в холода.
Получерна, полуседа
Тролль-борода моя.
В тролль-бороде моей есть нора,
В той норе живут два крота.
Два крота, брата два,
На двоих одна борода у них.
Кто б мне бороду расчесал —
Кружку эля бы хвойного дал…
Сам я живу в тёмной норе.
В тёмной норе, в старой горе.
В старой горе, в чьей-то тролль-бороде!
Каждую ночь слышится мне:
Кто б мне бороду расчесал —
Кружку эля бы хвойного дал!
Многие голоса подпевали, начались пляски, но вдруг подскочил с места чернобородый с седыми прядями, но при этом выглядящий молодо, коренастый и удивительно полный мужичок.
— Верни мои гусли, Каменная Башка! — крикнул он кому-то. — Про бороду лучше меня никто не поёт! Гусли отдай, говорю! Ай, ладно, и без гуслей сойдёт!
Выпив одним махом внушительную кружку чего-то пенного, чернобородый певец схватил две большие ложки и принялся выстукивать ритм.
У славного Трора одна есть беда:
Немалой длины его борода.
И в ней постоянно водилась еда,
И хмелем душистым разила она.
Захочет Трор каши поесть посидеть,
Его борода первой пробует снедь.
Вот это да!
Вот это да!
Длинна у Трора борода!
Вот это да!
Вот это да!
Запутаться в ней — не составит труда!
У славного Трора с одеждой беда,
Штанов не видали на нем никогда,
Широкий ремень лишь носил он всегда:
Была подпоясана им борода.
И даже когда Трор в кровати лежал,
Он тело свое бородой прикрывал.
Вот это да!
Вот это да!
Длинна у Трора борода!
Вот это да!
Вот это да!
Запутаться в ней — не составит труда!
У славного Трора еще есть беда:
Немногим по нраву его борода.
Её отстригает жена иногда…
На утро опять отрастает она!
Но Трор совершенно был не виноват,
Он просто с рождения бородат.
Вот это да!
Вот это да!
Длинна у Трора борода!
Вот это да!
Вот это да!
Запутаться в ней — не составит труда!
— У наугрим тоже певцы соревнуются, — улыбнулся Тьелпе, — даже на похоронах.
— Их похороны веселее наших праздников, не находишь? — подмигнул Дуилино, наливая себе ещё эль.
Когда массивные мощные ладони легли на плечи, то оказались неожиданно нежными, провели от шеи к рукам, замерли. Понимая, чем это может обернуться, Тьелпе развернулся к подошедшей сзади девушке, бородка которой была заплетена множеством косичек с ленточками, и встал, оказавшись выше незнакомки вдвое.
— Можно с тобой поговорить, тростинка? — спросила дева, смущённо теребя тёмно-русые кудряшки около уха, в котором сверкала состоящая из крупных кабошонов сердоликовая серёжка.
Дуилино закрыл губы ладонью, но всё равно его эмоции были понятны.
— Мне нужна помощь, — краснея и смущаясь, проговорила, видимо, какая-то родственница покойного Рора. — Пойдём поговорим.
Краем глаза заметив, что за разговором очень внимательно наблюдают ещё три бородатые девы, Тьелпе понял: здесь есть подвох, но, с другой стороны, что может случиться?
Выйдя в широкий коридор, ведущий к слиянию двух ручьёв, наполняющих озеро, эльф и дева-наугрим остановились. Осмотревшись, молодуха вдруг покраснела так, что это стало заметно даже в сумраке, окрашенном факелами.
— Можно тебя потрогать? — спросила, запинаясь, дева. — Там…
— Думаю, не нужно, — покраснел в ответ Тьелпе, не зная, смеяться или бежать.
— Ты такой высокий, — приободрилась родственница покойного. — У тебя должен быть большой!.. Он.
— Да-да, всё соразмерно и пропорционально, — выпалил Нолдо, разворачиваясь и быстрым шагом направляясь обратно на пир, однако дева не думала отступать:
— Хотя бы просто покажи! Мне же интересно!
— Послушай, — попытался обойти упорную гномиху эльф, но даже в широком коридоре это оказалось непросто, — я показываю ЕГО только жене!
— Сразу бы сказал, что женат, — расстроилась, было, дева, но вдруг снова взбодрилась: — Но ведь твоей жены здесь нет! Она ни о чём не узнает!
«Что же делать?!» — запаниковал Тьелпе.
— Хорошо, — краснея, бледнея и снова краснея, выдохнул Нолдо, — Я покажу. Только не стой слишком близко. Я боюсь, что ты что-нибудь со мной сделаешь.
Пристально наблюдая за радостной юной шалуньей, Куруфинвион дождался, когда расстояние между ним и ей будет достаточным, и бросился бежать. Постаравшись зайти в зал незаметно, чтобы не привлекать излишнее внимание, эльф услышал, как чернобородый певец, найдя-таки свои гусли, голосил:
На небе ночь сменила день.
Поймал сову я — и шмяк её об пень!
Что совой об пень, что пнём об сову:
Перья в стороны летят, ого-го!
Наряжен в шкуры я и феньки из костей,
Люблю пугать собой детей!
Что совой об пень, что пнём об сову:
Мозги в стороны летят, ого-го!
А почему я сов ловлю?
Да потому что слишком много пью!
Что совой об пень, что пнём об сову:
Кишки в сторону летят! Ого-го!
Быстрее подсев к захмелевшему другу, Тьелпе, осторожно осматриваясь, выдохнул:
— Дуилино, тебе снова придётся меня защищать. И на этот раз враг страшнее тролля!
— За тобой гнался Моргот? — поинтересовался Нолдо.
— Хуже!
— Понятно… ладно, приму удар врага на себя. Встречу грудью…
— Грудью, увы, здесь не отделаться.
Эльфы посмотрели друг на друга и в голос расхохотались.
— Да, — вытирая слёзы, произнёс Дуилино, — здешние похороны определённо веселее наших праздников.
Примечание к части
Песни гр. "Тролль Гнёт Ель":
"Тролльборода" и "Что совой об пень, что пнём об сову"
и "Борода" не знаю, в чьём переводе, везде по-разному написано.
Здравствуй, Эндорэ
На закате ударил мороз. Ярко-розовое небо с оранжевой полосой у горизонта на западе, где отныне по вечерам, почему-то поменяв направление движения на противоположное, скрывалось дневное светило, слишком резко контрастировало с чёрной пеленой на востоке. Там должен был по утрам сиять рассвет.
Но не сиял: лучи Анар не пробивали волокнистый мрак, порождённый чарами Моргота.
Море осталось позади. Ломаная разновысотная береговая линия с чёрными, бурыми и серыми скалами протянулась с севера на юг, огибая заливы, теряясь во тьме. Эндорэ…
Родина Старших Детей Илуватара…
— Я устал, — неожиданно для самого себя вдруг сказал Финдекано, оседая на грязный, покрытый коркой снег.
Перед глазами всё смазалось, но даже сквозь кружащуюся туманную пелену принц Нолдор видел — многие его верные тоже не в состоянии продолжать путь: понимание, что Хэлкараксэ остался позади, подкосило ноги и вышибло слёзы.
Вытирая дрожащими руками лицо, сын короля повернул голову и посмотрел на север, часто моргая. Где-то там, наверно, всё ещё продолжают путь отец, брат и сестра, их народ… Как они? Не замерзают ли? Не голодают?..
— Мы должны найти короля Феанаро, — с трудом поднявшись на ноги, выдохнул Финдекано. — Нам надо на юг. Пойдём, братья.
— Смотри, Нолофинвион! — крикнул ушедший севернее Нолдо, спустившись к воде. Голос прозвучал… страшно. — Братья! Быстрее!
Борясь с головокружением, принц поспешил на зов. Остановившись на краю невысокого обрыва, Нолдо, сжав кулаки, переглянулся с верными.
— Думаете, это послание для нас? — чувствуя, как грудь сдавливает злоба, дрожащим голосом проговорил Финдекано. — Это… Кто он?
— Не знаю, — ответил снизу эльф. Осторожно перетащив с подтопленной льдины, прибитой к берегу волнами, стянутый верёвками труп, Нолдо развернул его лицом к собратьям. — В такой лёгкой одежде он замёрз быстро. Недолго мучился. Если…
— Да, — часто дыша, свирепея от увиденного, произнёс принц, всматриваясь в посиневшее опухшее лицо с примёрзшими к щеке чёрными волосами, надеясь никого в нём не узнать, — мучился недолго… на льдине. А до того, как на ней оказался?.. Сними с него одежду.
Нашедший мертвеца эльф удивлённо посмотрел на своего командира, но потом понял. Помогая себе кинжалом, он быстро оголял мёртвое тело, движения рук становились всё более дёрганными и неверными, и в конце концов воин выронил клинок, не вынеся увиденного: труп был покрыт застарелыми шрамами, пересекающими кожу, а также совсем свежими кровавыми ранами. Нолдор пока не знали, что это следы от кнута.
Спустив с мертвеца штаны, эльф покачал головой — ожидаемо.
— Сожгите! — сорвавшимся голосом приказал Финдекано. — И уходим на юг. Найдём укромное место, разобьём лагерь. Мы пришли воевать, братья. И теперь знаем, что за твари наши враги.
Как не помочь врагу
Тёплые лучи Анар согрели воздух, и юная эльфийка сняла капюшон, демонстрируя красивого медового оттенка волосы. Эльдалотэ знала — оба её воздыхателя сейчас сойдут с ума от восторга. Вот Умник уже язык проглотил, дар речи потерял, хотя болтал без умолку с самого рассвета.
— Ангарато! — позвала девушка возлюбленного, который шёл впереди, о чём-то переговариваясь с Халиндвэ и совершенно не обращая внимания на сияющие золотом на фоне снега и неба локоны эльфийки. — Что мне записать? Куда мы сейчас идём?
— Не отвлекай военачальника короля Финдарато Инголдо от важного разговора, юная леди-летописец, — неожиданно возник рядом совсем не тот, на кого рассчитывала Эльдалотэ.
— Господин Лаурэфиндэ, — гордо подняв голову, ослепительно улыбнулась эльфийка, — моя миссия крайне важна! Чтобы передавать знания из поколения в поколение, нужны книги.
— Ты когда-нибудь думала, что записи могут быть вредны или опасны? — вдруг совершенно серьёзно спросил военачальник короля Нолофинвэ. — Или считаешь, что твоё занятие есть абсолютное благо?
Эльдалотэ растерялась. Усмехнувшись, Глорфиндел натянул девушке на голову капюшон и очень заботливо заправил под него волосы. Подволакивая правую заднюю лапу, к хозяину подошёл лис, ткнулся мордой в ногу и бросил рядом на снег пойманную рыбу.
— Спасибо, Питьо, — с грустью улыбнулся Нолдо, видя, как стремительно стареет его четвероногий друг. — Что скажешь, Эльдалотэ? — вернулся воин к разговору. — А ты, юный светила науки? Вам никогда не приходило в голову осознание, что ваши труды могут обернуться против вас и тех, кого вы любите?
— Чтобы этого не случилось, — в сузившихся глазах ученика Квеннара вспыхнула злость, — надо сначала думать, а потом писáть!
— Да, — серьёзно согласился Глорфиндел, провожая взглядом побежавшего вперёд лиса, — надо сначала подумать. Но о чём? Например, мой друг и соратник Эктелион обычно, прежде, чем что-то сделать, думает о женщинах: понравится ли его поступок, не понравится?
— Финдэ, — возмутился идущий позади воин, — это неправда, ты прекрасно знаешь! Я далеко не всегда думаю о женщинах!
— Разумеется. Иногда ты спишь без сновидений. Однако, мои юные историки, мы отвлеклись. Подумайте, чем могут навредить летописи и при каких обстоятельствах?
— Когда Эльдалотэ перевирает факты, это несомненно может принести вред, — нахмурился Умник. — Говорит, что она дочь принца Аракано, сына короля Нолофинвэ.
— Но моего отца действительно звали Аракано! — обиженно заявила дева.
Глорфиндел посмотрел на эльфийку, словно на глупую младшую сестру. Или любимую племянницу.
— Эльдалотэ, — сказал воин, — видишь того эльфа в сине-звёздном шарфе, который проверяет охотничьи сети? Его тоже зовут Аракано. Но он не принц, а сын одного из художников, украшавших тирионский дворец. Можешь записать в своей книге, Эльдалотэ, что после рождения у нолдорана Финвэ третьего сына, которого нарекли Благородным, приставка Ара- стала часто встречаться в именах детей. Уверен, если задаться целью, можно отыскать ещё не одну дюжину тёзок твоего родителя среди моих воинов. Но, поверь, юная леди, подобная подмена родословной — далеко не самое вредное, что может случиться из-за записей.
— Это почему же? — не согласился ученик Квеннара. — Если любой желающий может вписать себя в королевскую семью, значит, и выписать из неё можно любого! И если речь зайдёт о престолонаследии…
— Летописи пишут для потомков, — усмехнулся Глорфиндел, — когда между теми, о ком написаны книги, уже не может быть распрей.
— Вовсе нет!
— Хорошо, парень. Вот простой пример: напиши, что отец нолдорана Феанаро не нолдоран Финвэ, а никому неизвестный кузнец… Некий Бруитвир. Что это изменит? Феанариони от него отрекутся? Или народ перейдёт к другому правителю?
— Это неудачный пример! — со знанием дела заявил Умник. — За Феанаро Куруфинвэ пойдут народы, независимо от его происхождения. А для таких, как Эльдалотэ…
— Каких — таких?! — возмутилась эльфийка.
— Кому больше нечем похвалиться.
— Ты просто ревнуешь!
— Тише, юная леди, — ослепительно улыбнулся воин, — жар твоих речей растопит под нами лёд. Вижу, вы никогда не думали о войне всерьёз. Ты родился незадолго до Альквалондэ, Умник? Был ещё ребёнком, когда Тэлери воевали с Нолдор?
— Да, я ещё не мог держать меч.
— Ты и сейчас не можешь, — сдержал насмешку воин, — но от тебя этого не требуется. Скажи, в твоих книгах есть карты?
Эльдалотэ ахнула, всё поняв. Умник поджал губы.
— В ваших текстах, — очень серьёзно произнёс Нолдо, — есть карты земель, городов и королевских дворцов с красивыми описаниями основных достоинств и памятных мест. Всё это, попав в руки врага, сориентирует его лучше, чем любой предатель или запуганный пленник. Есть, над чем поразмыслить, не правда ли?
Снова поправив на Эльдалотэ капюшон, Глорфиндел окликнул воина по имени Аракано и оставил книжников обдумывать сказанное.
— Это ведь не просто облака впереди, — послышался голос Халиндвэ, неожиданно обернувшегося назад. — Насколько можно рассмотреть, побережье Эндорэ скалистое, с южной стороны — залив. Я предлагаю поступить так: выслать вперёд разведку, два отряда по четыре-пять воинов, одни проверят север, другие — юг. Неприступная горная цепь и чёрная мгла над ней наводят на мысли о том, что это не просто природный объект.
Эльдалотэ ощутила страх.
— Ангарато! — крикнула дева, ринувшись вперёд, догоняя возлюбленного и бросаясь на шею. — Не уходи!
Воин короля Финдарато рассмеялся, но сжатые губы и красноречивый взгляд выражали упрёк.
— Я должен, не понимаешь?
— Неправда! — Эльдалотэ не позволила отстранить себя. — Король Нолофинвэ не рискует жизнью! И не потому, что он трус! Он понимает, насколько для подданных важна сохранность жизни владыки! Командир войска не должен быть на передовой! Если он падёт, его бойцы дрогнут!
— Его бойцы, — Ангарато стыдился поведения возлюбленной, но не прилагал усилия, чтобы её оттолкнуть, — увидев, что командир пал, преисполнятся ещё бóльшей ненавистью к врагу, всем сердцем возжелают отомстить за смерть своего друга и лидера.
— Тогда… — Эльдалотэ смахнула слёзы, — прежде, чем уйдёшь… Обручись со мной! Сделай своей невестой. Пусть все будут свидетелями нашей помолвки!
Ангарато опешил, но вдруг заулыбался тепло и искренне.
— Нет… — прошептал ученик Квеннара, сжимая дрожащие губы и из последних сил сдерживая слёзы. — Нет, Эльдалотэ… Я же… люблю тебя!
Но прозвучавшие лишь лёгким вздохом слова никто не услышал.
Ультиматум
Она такая красивая, когда спит… Такая нежная. И покорная. Прекрасное лицо по-детски наивно, с едва заметной тенью улыбки. Свободные от кос, заколок и шпилек волосы мягкими волнами шёлка обволакивают изящное плечо, выскользнувшее из-под одеяла.
Подойти? Накрыть, чтобы она согрелась? Но как решиться сделать шаг в её сторону?
Сейчас, когда разведчики покинули лагерь, в палатке снова их только двое. Только он и она. Летописцы. Ученики великого Квеннара и-Онотимо, пока ещё не знающие о трагической судьбе наставника.
Эльдалотэ спит. Удачливый соперник не преподнёс ей свадебных даров, поэтому на тонких белоснежных руках девы не появилось колец или браслетов с символами рода жениха, но её губы уже отмечены чужим поцелуем, тело помнит объятия и ласки. Да, она пока не жена. Но уже невеста.
В руке блеснула сталь. Увы, не боевая, которая так привлекает юных дев… Это всего лишь столовый прибор. Такой же неприметный, как и тот, кто его держит.
Но… Почему так? Почему жестокость и кровожадность так будоражит воображение? Неужели почётнее сжимать острый металл и быть убийцей, чем родиться тем, в чьём уме создаются целые миры, чья рука, пусть слабая, а не могучая «железная», держит лёгкое пёрышко, но эта невесомая «безобидная» вещица способна переписать историю любого королевства! Неужели только сердце убийцы умеет любить? Что за бред, Эльдалотэ?!
Тот, кто легко вонзает сталь в живую плоть, пусть даже это враг или хищник, не может быть добрым! Убийство — всегда жестокость, Эльдалотэ! Очнись!
Но она спит… просто спит и ни о чём не знает… Ни о чём… И не думает о единственном эльфе, который её действительно любит!
Что же сделать, чтобы она заметила того, кто всегда рядом? Всегда рядом, но никогда не нужен.
Всё ещё держа в ладони нож и рассматривая отражения в лезвии, Умник сел близко к Эльдалотэ, осторожно коснулся её волос кончиками пальцев. Обрамлённые пышными золотистыми ресницами синие бездны глаз, никогда не видевшие волшебного света Древ Валар и живых цветов, распахнулись и с сомнением взглянули на того, кого здесь быть не должно.
— Зачем тебе нож? — удивлённо, совершенно без страха спросила Эльдалотэ, кутаясь в одеяло.
Палатка была хорошо утеплена, ветер не задувал, и, похоже, уже давно рассвело, поэтому холод отступал.
— Полагаешь, — с плохо скрываемой злобой произнёс историк, — я и железо — несовместимые понятия?
Эльфийка понимающе улыбнулась.
— Совместимые, — с вызовом прищурившись, фыркнула дева. — Плоть легко совмещается с заточенным железом.
— Тебе кажется это забавным?
— Сейчас — да.
Умник встал и прошёлся по палатке. Нож по-прежнему оставался в руке.
— Знаешь, Эльдалотэ, — сказал Нолдо, гордо выпрямляясь и устремляя пронзительный взгляд прозрачных серых глаз на предмет обожания, — ты права. Я не смогу сейчас, выражая накопившуюся злобу, метнуть этот нож так, чтобы он красиво вонзился в центр чего-нибудь, чтобы сталь завыла и задрожала. Не смогу и воткнуть его в стол по самую рукоять, наглядно демонстрируя, как пылаю гневом. Видимо, поэтому я остаюсь в тени Железного Кулака, но сейчас, Эльдалотэ, твоей железки здесь нет.
— И? — эльфийка села, по-прежнему кутаясь в одеяло.
— Помнишь, как назывался документ, в котором были описаны последствия, что постигнут Нолдор короля Нолофинвэ и его самого, если они не покинут Альквалондэ? Помнишь, Эльдалотэ? Что написали Тэлери, когда узнали о гибели принца Айриольвэ и решили освободить свой город от захватчиков? Ты же любишь воина, Эльдалотэ, должна знать военную терминологию.
— Ультиматум, — без выражения ответила эльфийка.
— Да, — кивнул Умник, — ультиматум.
Порывшись в складках многослойной одежды, отыскав там сумку, молодой летописец достал свиток и бросил его девушке.
— Я не шучу, — сказал Нолдо, — и пусть моя рука не из железа, я найду способ получить своё.
Когда Умник вышел из палатки, на мгновение впустив внутрь золотые лучи Анар, Эльдалотэ подняла послание и осторожно развернула. Стихи. Эру! Это же смешно — угрожать женщине в стихах! Ультиматум! Создатель превеликий! А сколько было нагнетания! И в итоге — несколько строф…
Кровь моя горяча, моя воля сильна,
Я отважен и молод!
И моя, и моя наступила весна,
Но в душе моей холод!
Я стою, словно дело моё — сторона,
Я глаза свои прячу,
Но не меньше других я имею права
На любовь и удачу!
Почему, почему пощадили его
Ураганы и бури?
Почему среди льдов не загрызла его
Кошка в мраморной шкуре?
Ваше дело меня проклинать и бранить.
Вы одно только знайте:
Этой свадьбе не быть, этой свадьбе не быть,
Не бывать этой свадьбе!
Ни на что не смотря,
Он лишает меня и мечты, и надежды,
Значит вправе и я, ни на что не смотря,
Отвечать ему тем же!
Пусть на высшем суде снисхождения к себе
Я ни в ком не увижу.
Всё равно я её никому не отдам —
Не хочу, не могу, ненавижу!
Прошу тебя, не торопись,
Пойми, ведь я тебя люблю
И никому не уступлю,
И никому не отдам!
Прошу тебя, не торопись,
Подумай о судьбе своей,
Не отвергай любви моей —
Любовь моя навсегда!
Эльдалотэ почувствовала зависть — её собственные стихи теперь казались девушке глупыми, наивными, лишёнными глубины и смысла. Как же так?! Надо написать лучше, чем этот зазнайка!
— Вот вернётся Ангарато, — вылезла из-под одеяла дева, — я встречу его лаской и прекрасной песней о любви. Я напишу красивее, чем этот скучный книжный мышонок!
Надо только встать с постели и тепло одеться.
Примечание к части
Ультиматум: Ария Фернана из мюзикла "Граф Монте-Кристо"
Заслон
Дневное светило заспешило скрыться за пределами заокраинного запада, лучи, отражаясь от белого снега, больше не слепили до рези и мерцающей пелены, и разведка вышла в путь.
Незаметно для собратьев любуясь спрятанным в ладони медовым локоном, Ангарато с трудом скрывал улыбку. Эльдалотэ… Совсем ещё юное создание, нераскрывшийся бутон дивного цветка, по красоте и благоуханию не знающего себе равных. В только начавшей расцветать деве, которая ещё нескоро сможет стать женой и матерью, не было гордого холодного величия, как в королеве Артанис, но и смиренной покорности Ваньяр тоже. Эльдалотэ дивным образом сочетала в себе всю гармонию эльфийских народов, собрав лучшие качества от каждого…
Или, быть может, Ангарато просто влюбился?
— Разделяемся! — скомандовал воин из подданных Нолофинвэ, когда впереди раскинулся кажущийся бесконечным с севера на юг берег Средиземья.
Голос эльфа, прозвучавший негромко, разорвал в клочья неестественную тишину подгорного берега, где не плескались даже прибойные волны. Мрак над вершинами был словно живой: пульсировал, растекался и сжимался, будто дышал. Похожий на многослойную паутину чёрный туман то и дело сползал тонкими нитями до самой воды, ощупывал её, поднимался и таял.
— Это всего лишь морок, — попытался подбодрить своих соратников Ангарато. — Сам по себе он не опасен.
В небе промелькнула тень, и эльфы подняли головы: исполинская птица, один из Орлов Манвэ, сделал круг над горами и морем, сверкнув золотом перьев в последних отсветах заката, и скрылся в волокнистой тьме.
Снова всё стихло и замерло. Застыло во тьме, в пробирающем до костей холоде. Настало время ночи.
***
Подросший, но ещё не заматеревший зверь, резво прыгая по ледяному насту впереди собратьев, вдруг припал на лапы, прижал уши и замер.
Волколаки оскалились и зарычали, ожидая команды.
— Спускай псов, Клык, — скомандовал лидер отряда балрогов, созданных позже в большом количестве, оттого получившихся многократно слабее семерых первых огненных Майяр. — Это всего лишь шпионы. Из укрытия никому не выходить! Эльфы ослаблены дорогой, не готовы биться. Рискнут — будет сюрприз. Нет — пойдут обратно. Наша задача — дать понять этим сосулькам, что в Земли Вала Мелькора им хода нет.
Сын орочьего военачальника Шипастого Молота, а ныне глава всего рода Молотов усмехнулся.
«Командуй, подземный выродок, думай, что ты тут главный. А я поступлю по-своему».
Прибрежные скалы пока ещё надёжно скрывали воинов Моргота от зорких глаз эльфов, и лишь угрожающий рык, всё отчётливее доносящийся со всех сторон, говорил об опасности.
«Отступить сейчас, — видя среди щелей между чёрными камнями вспыхивающие оранжевым глаза, подумал воин, которого Глорфиндел назначил командиром отряда разведчиков, — или дождаться, когда враг покажет себя? Нет, мы не трýсы! Мы не побежим с поля боя!»
— Что прикажешь делать, Аракано? — спросил подошедший ближе Нолдо. — Нас учуяли какие-то твари, от которых не спасает маскировка. Примем бой и проверим их силы?
Командир недолго колебался, но в конце концов ответил.
— Примем бой.
***
— Вы это слышали? — Ангарато резко развернулся к северу, но с гор, уплотняя тьму ночи, спустился густой туман, и ничего рассмотреть не удалось.
— Рог, — не отрывая взгляд от ледяной корки под ногами, тихо сказал Халиндвэ, медленно снимая со спины лук. — Это плохо.
— Нас предупредили, — выдохнул сродник короля Финдарато, — и мы должны помочь! Но очень осторожно! Халиндвэ, беги в лагерь.
— Ни за что! — возмутился сын лучшего охотника Третьего Дома Нолдор во всём Хэлкараксэ. — Я самый меткий стрелок из всех вас! Пусть Лингвэ несёт весть.
Юный эльф кивнул и побежал по кромке воды, мгновенно растаяв во мраке.
С севера донеслись крики, вой, рык и какие-то странные, похожие на протяжный плач, звуки, леденящие души.
Рог больше не слышался, тишина снова накатила лавиной, и Нолдор поняли, что, скорее всего, спешить уже смысла нет. Крадучись пробираясь во тьме, эльфы, держа наготове луки, копья и короткие мечи, заметили проскользнувшую в тумане тень.
Ещё шаг, и лёд под ногами стал чёрным от застывшей крови.
— Аи, дырки между ног! — крикнули откуда-то сверху, и Нолдор ошарашенно замерли: тот, кому принадлежал резкий, но звучный голос, произносил слова, похожие на Квэнья! — Здесь наши земля! Вон оттуда! Или будет, как с трупами! Уйдёт туман, полюбуетесь!
Тень промелькнула снова.
— Гр-р-раз! — выкрикнул голос.
Чёрный силуэт напал. Потом ещё один.
В подтверждение своих слов Халиндвэ выпустил две стрелы, и воцарилась тишина. Лишь где-то в горах завыл ветер, налетел, закружил, рассеял туман, и стали видны трупы пары огромных зверей, похожих на волков, распластавшихся у ног Нолдор, воткнутые в лёд три копья с насаженными на них головами эльфов из отряда Аракано, расхаживающего рядом стража-чудовища, такого же, как те, убитые меткими выстрелами, разбросанные обрывки одежды и обглоданные кости, а на скале, на самом краю стоял…
Нолдор переглянулись. Воин телосложением напоминал эльфа, но точно им не был. В накидке из шкур, коже и металлических пластинах на куртке, мужчина с желтовато-серым лицом злорадно ухмылялся.
— За моей спиной отряд, — крикнул он. — И вы — слабаки против них! Идите и передайте это! Но сначала!..
Воин нагнулся и подтащил себе под ноги стянутого ремнями и верёвками командира отряда эльфийской разведки.
— Стрела не долетит до его морды! — вполголоса выругался Халиндвэ. — Слишком он высоко забрался.
Сторожащая отрубленные головы тварь, почувствовав агрессию врагов, замерла и приготовилась броситься. Сын охотника натянул тетиву.
— Имел я вас в уши! — крикнул со скалы воин, приспуская штаны и доставая член.
Халиндвэ выпустил стрелу, которая, описав в воздухе дугу, стукнулась о камни и бессильно упала на лёд. Страж зарычал.
— Имел в ноздри! — захохотал, всё быстрее натирая сжатый в кулаке затвердевший фаллос, боец, выпячивая вперёд бёдра. — Захлебнётесь, нежные девы!
Прицельно залив лицо полуживого эльфа семенем, намеренно громко крича от удовольствия, орк пинком столкнул пленника со скалы, поправил штаны и, свистнув зверю, чтобы тот следовал за хозяином, исчез во тьме.
Не сговариваясь, Нолдор бросились к лежащему в растекающейся луже крови собрату. Мёртв. После такого падения выжить невозможно.
Ангарато, дрожа от злости, потащил тело к воде и, ругаясь, проклиная Рок и Моргота, начал смывать с лица разведчика липкую мерзость.
— Нас провоцируют, — мрачно, но на удивление спокойно произнёс Халиндвэ. — Нельзя поддаваться.
— Но мы должны пройти этот заслон! — закричал Ангарато. — С боем! Пролив кровь! Отомстив за позор! Мы не можем позволить так поступать с собратьями!
Сын охотника не ответил. Он молча снял головы с копий и завернул в плащ. Обглоданные кости брать в лагерь Нолдо не видел смысла.
Плохая примета
Турукано вошёл в шатёр и замер, лишь увидев взгляды Нолдор, устремлённые на него, друг на друга, на карты и схемы. Это снова оно… Лицо Войны, эта страшная насмешка над величайшим даром Создателя — жизнью.
Лицо Войны всегда смеётся, и от этого хохота глохнут даже самые чуткие уши, перестают быть слышны голоса совести и сострадания… Остаётся лишь одно желание. Одно. Хохотать вместе с Войной, ведь её смех такой заразительный…
— Нет, ни за что, — прошептал Турукано, хотя и понимал: ему придётся… Придётся смеяться самому, чтобы не посмеялись над ним. Над его… трупом. — Отец, — чувствуя, что улыбается очень мерзко, громко и язвительно заговорил принц, — что я вижу? С тобой в одном шатре, на одном совете, за одним столом… Третий Дом Нолдор! Король Финдарато и королева Артанис! Военачальник Айканаро и ещё некие великие бойцы, коих мне пока не выпала честь узнать поимённо! Всё так плохо?
Нолофинвэ поджал губы. Да, он сам виноват: показал слабость сыну, и результат не заставил себя ждать.
— Берег охраняется, — создавая видимость спокойствия, произнёс король, — нас не пропустят в Эндорэ без боя.
— Будем воевать за право воевать? — Турукано сам понимал, что перегибает палку, но остановиться не мог. — Пожертвуем сотней-другой, чтобы потом позволить погибнуть тысячам?! Какая высокая цель! Это именно то, ради чего стоило погубить сотни жизней, переходя этот проклятый перевал! Браво, владыка!
Нолофинвэ напрягся, не в состоянии решить, как поступать. Принц, наконец, справился с собой и увидел, как Третий Дом упорно делает вид, будто ничего не было сказано, как Эктелион начал что-то усердно чертить, а Глорфиндел внимательно смотрит на сына своего короля. Пристально. Испытующе. Турукано очень не любил этот взгляд, хорошо запомнив, что если военачальник молчит и что-то обдумывает, сверля глазами оппонента, за этим последует нечто неожиданное. И вряд ли хорошее.
— Если король сам поведёт своих воинов в бой, — медленно произнёс золотоволосый Нолдо, — подобные речи станут упрёком лишь тому, кто их произнёс.
Нолофинвэ, делая глубокий медленный вдох, закрыл глаза.
— Прежде, чем бросаться на врага, — сказал король, сохраняя видимое спокойствие изо всех сил, — необходимо понять, что с нашим вооружением. Мороз мог повредить металл, мы должны быть уверены, что наши мечи не переломятся после первого же удара.
— Да я их и обломками стрел истыкаю! — вдруг вспыхнул Айканаро, подпрыгнув, словно ошпаренный. — Эти твари посмели встать на пути Нолдор! Да кто они такие?!
— Воины Моргота? — осторожно предположила Артанис, и разгорячившийся боец сразу притих.
— Нам тоже надо проверить оружие, — печально произнёс Финдарато. — Не идти же обратно.
Турукано, сверкая глазами, вдруг резко развернулся и покинул совет.
***
Белый снег. Голубое небо. Синяя вода. Чёрная мгла на востоке.
Передовой рубеж. И отступать нельзя. От врага отделяет меньше половины дневного перехода, который любая четвероногая тварь преодолеет за ничтожно короткий срок.
— Моргот точно не нападёт с моря? — с тревогой всматриваясь в тонущие в морозном тумане морские волны, спросил ученик Квеннара.
Ответа не последовало, и Нолдо продолжил осматривать сваленные кучей мешочки со снадобьями: до начала боя необходимо подготовить бинты, иглы с нитями, настои… Чтобы всё было под рукой и могло использоваться в любой момент.
«Переучивайся на знахаря, коли остался, Умник», — усмехнулся Халиндвэ, наблюдая, как превращаются в пепел отрубленные головы собратьев.
А как было не остаться? Эльдалотэ ведь не утащишь в безопасный тыл силой! А уговоры бесполезны. Молодой летописец с содроганием вспоминал, как его возлюбленная побежала навстречу вернувшейся разведке, как покачнулась, увидев переломанный труп и головы, как она согнулась в приступе рвоты, но потом отдышалась, выпрямилась и… Сказала, что будет с любимым до конца.
Почему с ним?! Почему?! Да что же в нём такого особенного, кроме золотых волос и могучего тела? О чём с ним разговаривать? О том, как он одной рукой сжимает подковы? С ним не отыскать тысячу значений, которые могут скрываться всего лишь в двух сказанных вскользь словах! Не поспорить о подтексте речи королевы Мириэль, говорившей перед народом Тэлери о дружбе Нолдор и Ваньяр. Не обсудить причины лингвистического конфликта в семье нолдорана Финвэ…
— Выше! — крикнул кто-то из возводивших в спешке стену из ледяных блоков, перегораживая перешеек в самом узком месте.
Обтёсывать глыбы не было времени, клали в спешке, неаккуратно.
— Это же временная стена! — возразил его помощник. — Скоро разбирать.
— Волки не должны к нам перебраться! Хочешь, чтобы во сне сожрали?
— Смотрите! Это ещё кто? — голос задавшего вопрос прозвучал ошарашенно, и все сразу насторожились. — Что… это…
***
Она шла медленно, неуверенно, словно из последних сил. Маленькая, худенькая девочка, грязная, босая… Дрожащая, зябко кутающаяся в какие-то лохмотья. Волосы светлые, спутанные…
С трудом наступая на режущий и обжигающий лёд, измождённое дитя выходило из тьмы, не поднимая головы.
— Это морок? — Ангарато протёр глаза.
— Нет, — испуганно прошептала Эльдалотэ, выронив записи. — Это… эльф?
Девочка не останавливалась. Она громко жалобно всхлипывала, вздрагивала, стискивала костлявыми ладошками плечики, но упорно шла вперёд, неумолимо приближаясь к лагерю совершенно растерявшихся эльфов.
— Это не ребёнок! — опомнился первым Халиндвэ. — Это морготова тварь!
Запрыгнув на выступ ледяной стены, сын охотника выпустил стрелу.
Девочка прыгнула. Это был не обычный толчок от земли, а стремительный ускоряющийся в воздухе взлёт. Поймав разящее остриё зубами, ребёнок медленно опустился на лёд и, подняв головку, широко распахнул непропорционально большие, грустные, абсолютно чёрные глаза. Выплюнув стрелу, на металлическом наконечнике которой остались глубокие следы клыков, малышка часто заморгала, по впалым грязным бледным щекам покатились крупные слёзы.
— За что?! — пронзительно завопила девочка, вскинув тощие ручонки. — Я же вам ничего не сделала!
Воздух задрожал, словно от взрыва. Нолдор зажали уши, понимая, что перед ними существо сродни Майяр. Что с ним делать?!
— Я пришла поговорить с вашим королём, — писклявый голосок вдруг зазвучал совсем рядом, и Нолдор, отпрянув назад, внимательно посмотрели на появившуяся на недостроенной стене девочку с бледно-серой кожей, болтающую ножками. — Знаете, мальчики, что такое плохая примета?
— Нашего короля здесь нет! — держа наготове лук, рявкнул Халиндвэ.
— А вот этот милашка? — подмигнула девочка, кивая на Ангарато, широко раздвинув тощие ножки, наблюдая за реакцией эльфов.
— Стрелу между бёдер захотела? — прищурился Халиндвэ.
— Хочу. Нанизывай меня! Попробуй!
Охотник опустил оружие, не ведясь на провокацию.
— Я не король, — гордо расправил плечи Ангарато.
— Но вырос во дворце, меня не обманешь, я ведь плохая примета. А для тех, кто жил в роскоши, плохие приметы особенно страшны, ведь у вас слишком много того, что можно потерять. Ваши слёзы для меня цветочный нектар, а кровь — лучшее вино, ведь в них все счастливые воспоминания приправлены пряностями лишений. М-м-м-м… потрясающее сочетание! Вот взойдёт ваш любимый Итиль… Поговорю с вашим королём, повидаю нашего.
Ангарато твёрдо решил, что обдумает и обсудит крайне неприятные слова твари со своими собратьями, когда избавится от неё.
— С королём поговорить не удастся, — твёрдо заявил Нолдо, — но мы ему передадим все необходимые сведения.
— Нет, мальчик, — пискнула тварь, отбрасывая с лица волосы, — с тобой я говорить не буду, раз ты не король.
— Я — королевский советник! — крикнул, подходя, ученик летописца. — И прибыл сюда, чтобы лично убедиться в правильности разведданных. Ваши лихие солдаты убили сына короля! И, ходят слухи, перед смертью его пытали. Сердце моего владыки исполнилось презрения к вашему, коли его воины ведут себя столь недостойно!
Удивившись неожиданной храбрости и находчивости обыкновенного книжника, воители подыграли ученику Квеннара, сдержанно поклонившись, когда он подошёл.
— Ладно, — обнажив острые розоватые клыки, улыбнулась девочка, — пожалуй, я поверю, что ваш король либо действительно далеко отсюда, либо трус, боящийся высунуть нос из укрытия. Вы обиделись на наших бойцов, но, поверьте,мальчики, ваш принц очень легко отделался. Он всего лишь умер под пытками, которые, насколько мне известно, не продлились и дня. Я лишь скажу, что берег оцеплен, и, если попробуете пройти, узнаете, что можно мечтать о смерти гораздо дольше, чем страдал ваш собрат.
— Тебе нас не запугать, тварь! — снова вскинул лук Халиндвэ, но девочка подпрыгнула и, обратившись серой летучей мышью размером с рысь, взмыла в воздух. — А ты, оказывается, смелый, — удивлённым уважительным тоном произнёс охотник, обращаясь к летописцу. — Хочешь, стрелять научу?
Умник молча кивнул.
— Вы поняли, что говорила эта тварь? — спросил Ангарато, обнимая дрожащую Эльдалотэ.
— Угрожала, — подал голос Лингвэ. — Но, что бы ни было впереди…
Он не договорил, потому что каждый и без того знал, что подразумевалось дальше: назад дороги нет.
Будущая разведка боем
Чёрно-полосатые скалы возвышались над морским побережьем, закрывая земли Мелькора от ветра и не позволяя сдувать чёрную волокнистую мглу, застилающую небо.
Вставшие лагерем за возведённой самой природой защитной стеной орки поначалу опасливо сторонились отряда Балрогов, но потом привыкли и стали вести себя раскованнее.
— Эй, подземный мужик! — закричал перепивший чего-то крепкого и вонючего воин, спотыкаясь о собственный ятаган. — Дыхни на мои угли! А то чёт гаснут, самки недодраные!
Несколько младших Майяр обернулись и безэмоционально посмотрели на пьяного бойца, безуспешно пытавшегося закурить от соседнего костра.
— Где волчий командир? — спросил Балрог, поднимаясь с нагревшегося от тела камня, под которым заблестел влагой лёд. — Почему в орочьей армии нет дисциплины?
— Какая разница, кого слать на убой? — хмыкнул его собрат. — Наша задача — узнать, что из себя представляют эльфы, пришедшие из края льдов. Если их войско велико, мы их пропустим сразу. Помнишь приказ? Нельзя положить всю армию, не позволяя Эльдар вернуться в Средиземье. Это их земля по Замыслу Эру, и наш владыка не может идти против Творца. Как и мы. Орки пусть полягут, мы — проверим силы. Летучие мыши выяснят, кто у эльфов главный, сколько мирного населения, какие запасы привезены. Соберём сведения и отступим. А потом накопим силы и нанесём удар. Ни нам, ни им спешить некуда.
Не обращая больше внимания на «низшую расу», огненные Майяр продолжили спокойное ожидание приказа наступать, чем ещё больше раздражали орков, но нападать с оружием на воинов из недр никто не решался.
***
Вылив помои в огромную яму прямо под окном и не потрудившись хоть немного присыпать землёй, молодая орчиха с грохотом швырнула железное ведро в мойку и, задрав промасленные протёртые рукава, начала полоскать его вместе с посудой, ругая дневное светило, которое страшно пугает, то и дело мелькая среди чёрной волокнистой пелены на небе. Красное, пылающее… злое!
И куда опять запропастились сёстры?! Единственный кабак на всю округу должен быть денно и нощно готов принять гостей, а разве справишься со всей работой в одиночку?! Тем более теперь, когда меньше, чем в дне пути на запад, расположилось войско.
— Эй, Песчинка! — крикнули с улицы, и орчиха, которую называли так из-за волос, цвета бурого песка, спешно попрятала всё, что не успела домыть в ящики и корзины, и побежала встречать гостя. — Наливай! Как обычно, только вдвое больше!
На крыльцо поднялся тюремщик с Приморской шахты. Частый гость. Он всегда приходил один, ни с кем не заводил разговоры, только молча напивался и, если после этого был в состоянии держаться на ногах, уходил. Если нет, спал прямо на столе, а потом, выпив ещё, шёл на службу. Но, несмотря на то, что этот орк ни разу не ввязывался в кабацкие драки сам, что обычно расценивалось, как отсутствие яиц, ни один, даже сильно пьяный любитель помахать кулаками к нему не лез: знали, чем это может закончиться.
Орчиха засуетилась в зале и на кухне, отрабатывая подаренные бусы из клыков полосатой акулы, которые можно было обменять на бочку качественной серой мукú, слушая краем уха, как заходят и другие посетители, а с ними и одна из сестёр, умеющая развлекать гостей, танцуя для них на столе — однажды увидела, как это делала чья-то наложница-эльфийка и стала повторять.
— Прикоснись ко мне руками, — ритмично и хрипло заговорила, забравшись на свой обычный помост, орчиха, — и почувствуй этот жар!
Там внутри бушует пламя,
Там внутри горит пожар!
Ты дал мне жажду!
Расставив бутыли и кружки, Песчинка заспешила на кухню, чтобы хоть что-то приготовить, но столкнулась с огромным воином, полураздетым, несмотря на мороз.
— Но не воду!
Жажда, как глоток огня! — завлекала кого-то танцовщица. — Жажда! Не проходит!
Жажда сожжёт меня!
Покорно извинившись и попытавшись обойти орка, девушка поняла, что пропускать её не входит в планы громилы. С разочарованием видя, что это простой вояка, у которого точно нет в поясной сумке ничего интересного, Песчинка решила скорее от него отделаться, поэтому даже не стала торговаться, а, отставив в сторону подносы, полезла своему гостю в штаны.
— Я могу сгореть так ярко,
Что спалю тебя… собой!
Ты почувствуй, как мне жарко!
Напои меня водой! — голос танцовщицы стал прерываться. Запыхалась.
Закрывшись с громилой в кухне, Песчинка пустила в ход губы и язык, и, когда дело было сделано, приняв скромную оплату, приступила к готовке.
С улицы доносились приближающиеся громкие голоса, из зала — знакомые слова песни, всё менее ритмичные:
«Прикоснись ко мне рукою
И почувствуй эту дрожь!
Сердцу не дари покоя!
Сердце чувством потревожь!
Ты дал мне жажду!»
Отыскав ещё вчера пожаренное мясо, Песчинка, наполнив кастрюлю водой и прибавив в печи жара, поспешила отнести закуску в зал.
Голоса с улицы приблизились, дверь распахнулась, и танцовщица злобно выругалась. Теперь, когда какой-то новый гость, явившийся в сопровождении десятка вооружённых приятелей, привёл с собой трёх эльфиек, на орчиху точно никто не посмотрит.
***
Бесправные, лишённые свободы, всё более угнетаемые среди орков, эльфийки вошли в зал, гордо подняв прелестные головки, вышагивая намеренно плавно и завораживающе, покачивая изящными бёдрами, демонстрируя волосы и с удовольствием ловя на себе похотливые взгляды. Рабыни осознавали своё положение, но, уверенные, что по-другому не бывает, гордились им, всем своим видом показывая, что они созданы делать мужчин счастливыми, и лучше эльфийки в ошейнике с этой задачей никто не справится. «Да, мы игрушки, — говорили взгляды сияющих звёздами глаз, — но игрушки любимые, без которых хозяину не обойтись!»
Песчинка подавила желание вцепиться ногтями в лицо ближе всех оказавшейся рыжей девки, и почти не дрожащими руками подала закуски.
— Я Клык из Дома Молотов, — заявил красиво сложенный, высокий воин в накидке из шкур, обводя взглядом посетителей кабака, — я готов разделить веселье, но сначала — о деле. Эти красавицы достанутся тому, кто мне вернёт меч отца. Дошли слухи, что здесь есть тот, кто его нашёл.
Говорящий слишком высокопарно орочий военачальник, всем видом демонстрировавший превосходство, раздражал абсолютно всех, однако показывать это опасались.
— А до меня дошли слухи, — поднялся с места тюремщик, — что, когда теперешняя войнушка кончится, Молоты будут лишены статуса, разжалованы из командиров, а их глава — наказан за резню в доме Острого Меча. Так что, друг и соратник, наследство тебе не пригодится: тебя будут судить.
— Судить? Меня? — Клык расхохотался, сгребая в охапку рыжую рабыню и откровенно рассматривая её тело, слегка закрытое тёплой одеждой лишь для придания большей привлекательности.
— Тебя, Клык. И знай, подвиги отца тебе не помогут.
— Даже если и так, — хищно оскалился орк, — грабить мой род я не позволю. У меня есть сыновья, которые вернут семье влияние. — Обведя ещё раз пристальным жестоким взглядом жаждущего крови волколака гостей кабака, часть из которых уже подумывали выбираться через окна, потому что дверь загородили пришедшие с главой Молотов бойцы, орк прямо посмотрел в глаза тюремщика: — Меч у тебя?
Тот молча кивнул. Слишком многие видели его находку, смысла врать нет.
— Ты всё равно труп, — тюремщик отпил из бутыли и швырнул её под ноги эльфийкам, — я бы посоветовал тебе забыть про меч повешенного. Найди смерть в бою. Как герой. А не на позорном эшафоте, как безъяицый уборщик выгребной ямы из шахты, которого на глазах у всех разделывают, а он визжит свиньёй, дрищет и струи пускает.
Возможно, орк бы продолжил говорить, но в его лбу застрял боевой топор. Кто, когда и как успел его метнуть, пьяные посетители не поняли, а когда тюремщик рухнул на пол, с воплями рванули в сторону окна, сбивая друг друга с ног.
Орчихи, хозяйки кабака, забились в угол, но, к своему ужасу, увидели, как к ним идёт один из собратьев Клыка.
— Где дом дохлого ворюги?! — рявкнул воин на полураздетую танцовщицу, и та, дрожа всем телом, беспомощно замотала головой.
— Я покажу, — пискнула Песчинка, закрывая сестру, — пойдём.
Обернувшись, орчиха по-хозяйски погрозила пальцем пытающейся прикрыться танцовщице:
— А ты здесь приберись! Вернусь — должно быть чисто!
***
Убитый тюремщик жил в небольшом подземном доме, по соседству с такими же палачами. Сюда редко приходили посторонние, поэтому, когда Клык, держа на поводке огромного чёрного зверя, сопровождаемый бойцами, рабынями и орчихой из кабака, заявился в квартал под Гранитной скалой, никто не вышел ему навстречу.
— Что вам тут надо? — крикнул кто-то сквозь чуть приоткрытое окошко в двери. — Если думаете свести счёты с палачом, казнившим кого-то из семьи, то напоминаю! — сделав паузу, орк, видимо, рассчитывал, что продолжать не придётся: и так всё поймут, но, удостоверившись в обратном, рявкнул: — Палачи друг за друга встанут стеной топоров!
— За меня тоже есть, кому поднять зады от скамей! — захохотал в ответ на угрозу Клык, натягивая поводок и заставляя своего зверя рычать. — Я пришёл в эту дыру за своим мечом, и перережу всех, если мне его не отдадут!
Воцарилась тишина.
— Покажи его дом, — очень неприятно усмехнулся Клык, обращаясь к Песчинке. — Я в долгу не останусь.
Испуганная орчиха поспешила исполнить приказ.
***
В жилище, состоящем из крошечных комнат, словно норы крыс, было идеально чисто, и даже низкие потолки были отмыты едва ли не до блеска — Песчинка это сразу заметила, позавидовала и возненавидела тех, кто так хорошо убирается.
— Никого не выпускать! — крикнул Клык оставшимся у дверей собратьям, а потом обнял за бедра рыжую эльфийку, залезая рукой ей между ног, запуская пальцы внутрь, на что рабыня бурно отреагировала, со стоном выгибая спину. — Если в доме не останется хозяев, нас сожгут, — с азартом произнёс орк, резкими движениями кисти заставляя эльфийку вскрикивать. — Огонь и рыжие волосы — это заводит! Правда, щёлочка? Однажды я подожгу тебя и возьму горящую! Буду наслаждаться твоими криками.
Рыжая рабыня постаралась не выдать испуг, продолжая изображать наслаждение.
— Верните мой меч! — неожиданно и очень громко крикнул Клык. — И я никого здесь не поимею, кроме своей наложницы!
Как ни странно, угроза сработала сразу же, и невысокий орк с наполовину сожжённым лицом вынес завёрнутый в чёрную ткань клинок.
Песчинка, увидев слегка выглянувшую рукоять из золота, украшенную стрельчатыми завитками, ахнула.
— Нравится? — хищно оскалился глава дома Молотов, отталкивая эльфийку и сгребая в охапку молоденькую орчиху. Повесив меч на пояс, Клык задрал юбки Песчинки, спустил с неё тёплые штаны и припёр к стене. — Я обещал не остаться в долгу. Подарю тебе за помощь сына. Родишь не от какого-то кабацкого пьяницы, а от великого воина из рода великих воинов! Гордись. А теперь кричи громче!
Примечание к части
Песня: кавер на песню Мадонны "Fewer" Инги Дроздовой "Жажда"
За принца Аракано!
Принц Турукано возник из морозной пелены неожиданно и совершенно один. Подходя к вставшей лагерем на узкой части перешейка передовой, сын короля сорвал со спины лук и со злостью пустил в воздух горящую стрелу, предупреждая о своём появлении.
Добравшись до воинов отца, Турукано ни с кем не перекинулся ни словом, молча отыскал ученика Квеннара и уединился с ним в палатке.
— Что-то случилось? — с надеждой на отрицательный ответ спросила Эльдалотэ, но Ангарато лишь молча покачал головой.
— Эти твари неправдоподобно ловкие! — прозвучал голос Халиндвэ, объяснявшего собратьям свои идеи. — Мы должны стрелять одновременно, и не в одну точку, а так, чтобы между наконечниками оставалось расстояние!
— Зачем стрелять, охотник, сын охотника? — вдруг появился сын короля, бледный, злой, с горящими безумными глазами. — Летучая мышь — шпион врага, но с ней надо было поговорить! Нормально поговорить! Угостить чем-нибудь, усыпить бдительность, она могла разболтать важные сведения! Вы понимаете, что второй возможности не предоставится?! Мы у врага, как на ладони! С гор видно всё наше расположение! А мы ничего за горами не видим! Если там, за скалами, большая армия, у нас нет шансов!
— Значит, — пожал плечами Ангарато, — надо лезть на скалы.
— Этого можно было не допустить! — синюшные губы Турукано задрожали. — Трагедию лучше предотвратить, чем потом бороться с последствиями!
— Мудрые речи, — глаза всегда спокойного Ангарато полыхнули, — только не своевременные. Я тебе не подданный, не стану поддакивать. Ты не видел того, что сделали те твари! С твоими собратьями! И, принц, если надо, я полезу на скалы ради безопасности тех, кого люблю, тех, кого видел лишь раз, кого не видел вовсе, и даже ради тех, кто мне неприятен! Я сделаю это, ни сказав ни слова! Не стану изображать мудреца, говоря очевидные вещи, когда уже всё стало ясно!
— Не надо, милый! — испуганно прижалась к жениху Эльдалотэ. — Нельзя принимать такие решения необдуманно! Надо дождаться Лаурэфиндэ! Он же сказал, чтобы до его возвращения только держали оборону, ничего не предпринимая!
— Из-за таких, как вы, — дрожащим голосом, через силу выговорил Турукано, — гибнут лучшие!
Резко развернувшись, принц снова ушёл в палатку летописца. Ангарато вздохнул.
— Так вот, — снова поднял лук Халиндвэ, — стрелять в этих тварей надо так, чтобы поймав одну стрелу и метнувшись ко второй, они напарывались на третью. Смотрите, я начерчу схему.
***
— Вот на этой части схемы, — развернул Глорфиндел карту с изменённым масштабом, — мы отметим расположение лодок. Хотим мы или нет, а растянуть фронт придётся любыми методами! Близко к берегу подходить нельзя, необходимо держаться на глубине. На севере стрелков будет вдвое больше. Видите, этого острова здесь нет, так отмечено самое плотное расположение…
Увидев непонимающие взгляды собратьев из подданных Финдарато, военачальник усмехнулся. Конечно, прочитать его карты, не зная ключа, невозможно.
— Готовьте лодки, — со злым азартом произнёс Глорфиндел, отходя от стола и набрасывая на плечи мех, — в каждой по два лучника и гребец. Эктелион, объясни братьям карту, а я вернусь на передний рубеж. И ещё, — воин убрал волосы под капюшон, бросил взгляд на спящего у очага лиса, — Эктелион, короля Нолофинвэ охранять тебе. Хорошо защитишь, может, принцессу в жёны получишь. Удачи, братья.
***
— Удачи, братья… — чуть не плача, прошептала Эльдалотэ, уходя в палатку, чтобы записать всё, что казалось важным.
Вспоминая, как наивно полагала, будто можно будет устроить романтическое свидание с песнями, когда Ангарато вернётся из разведки, девушка покраснела от стыда. Обмахивая ладонями лицо, чтобы выглядеть достойно перед сыном короля, эльфийка сделала глубокий вдох и шагнула вперёд, поднимая полог.
Несмотря на то, что принцесса Эленнис заботилась об Эльдалотэ, находила для неё учителей, обеспечивала тёплым укрытием, едой и вещами, девушка не называла её матерью, а принц Турукано и вовсе оставался для неё чужим, поэтому воспитанница не считала нужным посвящать его в свои дела и говорить о помолвке. Или… Может быть, сказать?
— Дядя, прости, что прерываю, — заходя в палатку, неуверенно сказала Эльдалотэ, видя, что принц всё ещё беседует с учеником летописца, — я… помолвлена с Ангарато.
Турукано застыл, Умник опустил голову, закрыв глаза.
— Это единственная хорошая новость, увы, — тихо сказал сын короля, подходя к воспитаннице жены и обнимая. От принца веяло каким-то замогильным холодом, прикосновения были неуверенными, слабыми, словно Турукано совершенно лишился жизненной силы. — Квеннара унесло в море на льдине. И не только его, Эльдалотэ. Мы снова понесли потери, а теперь столкнулись с армией Моргота. Уходим в тыл, Эльдалотэ. Я должен защитить тебя.
— Нет! Прости! — эльфийка вырвалась из объятий, что было совсем не трудно. — Я люблю Ангарато, дядя! И останусь с ним. Прости!
Умник вздохнул слишком громко и, смутившись, закашлялся.
— Эленнис была такой же, — прошептал Турукано, отводя покрасневшие глаза. — Ей никто был не указ. — Немного помолчав, Нолдо изобразил подобие улыбки: — Теперь вы двое — главные летописцы нашего народа. Будьте достойны своего великого наставника.
— Клянусь, — встал, прикладывая ладонь к сердцу, Умник, — Квеннар шёл за тобой, и я пойду. Кто бы и что бы ни встало на пути. Моё перо отныне и вовек твоё, принц Турукано Нолофинвион.
Сын короля молча кивнул и вышел из палатки, но тут же вернулся.
— Я возвращаюсь к отцу. К нолдорану. Это мой долг. Скоро здесь будет армия, мы сможем ввязаться в бойню, но… Прошу вас… Тебя, юный мудрый Нолдо, прошу. Сделай всё, чтобы предотвратить войну. Храни вас Эру… До встречи.
Умник и Эльдалотэ переглянулись.
— Не выходи замуж за воина, — мрачно произнёс летописец, когда Турукано ушёл. — Ради мира.
— Глупости говоришь, — фыркнула эльфийка, раскладывая на столике бумаги. — Не мешай работать.
Молодой Нолдо сел рядом с любимой и тоже занялся текстами.
Солнце успело скрыться за горизонтом и появиться вновь, когда с улицы донеслись возгласы: «Военачальник Лаурэфиндэ! Прибыл герой Лаурэфиндэ! Айя Лаурэфиндэ!»
Эльдалотэ мгновенно собрала записи и стрелой вылетела из палатки, одеваясь на бегу. Умник на миг замешкался, постоял на месте и поспешил за возлюбленной. Самое время пытаться предотвратить войну.
***
Глорфиндел очень внимательно выслушал всех, кто хотел с ним переговорить, после чего, ушёл в одиночестве к морю. Меч как-то сам выскользнул из ножен, сталь блеснула отражённым светом серебристых лучей Итиль.
Руки дрожат… от холода или возбуждения перед лицом смертельной опасности?
Решение уже принято, и ничего лучше придумать не удастся. Как предотвратить бойню во льдах? Иначе и не назвать грядущее сражение, к которому одна из армий не готова, её воины измотаны, оружия не хватает, позиция катастрофически невыгодная…
Есть лишь один шанс из сотни тысяч, и его необходимо использовать.
***
Обнимая Ангарато, шепча ему нежные слова на прощание, Эльдалотэ посмотрела в сторону моря и того, с кем её жених отправится к врагам. Дядя Лаурэфиндэ, который всегда поправляет своей пусть и не родной племяннице капюшон, осторожно пряча под него волосы, стоит у кромки воды, о чём-то задумался. Почему он всегда один? Он ведь такой красивый, смелый, по-своему добрый… Что не так с его судьбой?
— Ангарато, — улыбнулась Эльдалотэ, проводя замерзающими пальцами по щеке любимого, — я буду ждать тебя. Но ведь некрасиво заставлять деву ждать долго, поэтому возвращайся быстрее.
Жених не ответил. От берега уже отталкивали лодки, лучники занимали позиции, Халиндвэ помахал рукой, что-то говоря гребцу. Со стороны лагеря шёл отряд в четыре дюжины воинов. За ним вскоре последуют ещё два таких же по численности.
Эльдалотэ почувствовала, что сейчас заплачет. Ангарато хотел что-то сказать в утешение, но не нашёл слов, и в этот момент подошёл Глорфиндел. Как и обычно, поправив на эльфийке капюшон, воин ослепительно улыбнулся, хлопнул Ангарато по плечу:
— В бой, Нолдо! Бросим вызов этим тварям! Вперёд! За короля Нолофинвэ!
Подмигнув «племяннице», военачальник улыбнулся ещё ослепительнее:
— За принца Аракано!
Петь о войне становится всё проще
Набросив маскировочный плащ поверх тёплой одежды, Глорфиндел, надеясь, что подступающая к скалистому берегу армия отвлечёт внимание на себя, поспешил к наиболее удобной глыбе, по которой можно было взобраться и увидеть, что находится по ту сторону камней. Ангарато с небольшим отрядом должны были сделать то же самое, но южнее.
Течением с тающих ледников сносило лодки, и чтобы бросить якорь в нужном месте, требовалось прикладывать много усилий.
«Они должны справиться, — подумал Глорфиндел, в последний раз оборачиваясь у подножья скалы, — слишком много мы пережили в Хэлкараксэ, чтобы всё оказалось зря. Эти твари ещё пожалеют, что их Создатель захотел себе Детей».
Забравшись на вершину и увидев сквозь волокнистую пелену расположение войска Моргота, Нолдо вспомнил все проклятья, которые знал: тварей слишком много! Конечно, маловероятно, что эти жалкие уродливые пародии на эльфов — искусные бойцы, но даже если счёт убитыми будет один к десяти, а ранеными — один к пяти, это огромные цифры. Ввяжутся ли в бой те две крылатые твари? Что это вообще? Майяр? А те ребята, от прикосновения которых плавится лёд? Высокие, мощные… Их всего полсотни, разделённые на два отряда, но именно эти враги, похоже, самые сильные.
«Их тоже можно убить, — усмехнулся Глорфиндел, гладя навершие в рукояти меча, — иначе достаточно было бы одной такой твари на всех нас, и войско бы не понадобилось. Хорошо бы выманить их и проверить, чего они стóят».
Оценив расстояние от ближайшей возможной позиции для стрельбы и встав так, чтобы в случае, если оружие тварей Моргота окажется мощным, успеть уклониться и спрятаться за выступом, воин присмотрелся к отрядам существ, явно огненной природы, как вдруг откуда-то сверху, хлопая крыльями, рухнула летучая мышь, размером с рысёнка, и такого же окраса, намеренно толкнув эльфа, чтобы сбить со скалы, но Глорфиндел успел среагировать и ударом плотного кожаного наруча с ребристыми стальными нашивками отбросил тварь от себя, мгновенно схватив со спины лук, сбросив маскировочный плащ: от шпионов Моргота всё равно с его помощью не скрыться.
— Я пришёл для разговора! — крикнул Глорфиндел, целясь в мечущуюся среди плотного мрака мышь. — Но, вижу, здесь понимают только язык стали! Или я ошибаюсь?
— Ошибаешься, эльф! — пискнула мышь. — Я понимаю язык ласкового почёсывания. Мой мех очень мягкий, особенно на животике! Но тебе я не доверяю — ты злой.
— Давай так, зверушка, — хохотнул Нолдо, — сразимся, будем биться, пока кто-то один либо сдастся, либо погибнет. Победитель…
— Не-е-е-е-ет! — пронзительно заверещала тварюжка, делая круг над головой противника. — Тельце жалко. И умирать, знаешь ли, мне не понравилось. Это больно и грустно. Но твоя мысль мне понятна, Эльда. Ты хочешь славы.
— Хитрюга пятнистая! — Глорфиндел засмеялся. — Слава бывает разная, и свою страницу в летописи я уже заслужил. Ныне я здесь, чтобы решить исход битвы, не начиная её. Я вызываю на бой любого бойца из вашей армии, и если одержу победу, вы пропустите мой народ, не проливая кровь.
— Ты их король? — насмешливо поинтересовалась мышь, скрывшись в вышине в рваном мраке.
— Я тот, кто бросает вызов. Примите его или падёте под ударами наших мечей!
Пятнистая тварюжка улетела, и золотоволосый Нолдо остался на скале один, уверенный, что, чем бы не закончился поединок, если даже вызов будет принят, кровопролития не избежать.
— Прости, принц Турукано, — со злым азартом, тихо процедил сквозь зубы Лаурэфиндэ, — но воевать интереснее, чем решать споры мирным путём.
***
Пологи шатра заколыхались, завыл ветер. Королева Артанис, окинув взглядом всех, кто был на совете, сделала вдох, чтобы что-то сказать, но передумала и вышла в начинающуюся метель. Рядом сразу же возник Айканаро, вокруг шатра владык собралась многочисленная охрана, и королева, сбросив капюшон, распустила волосы. Да, они уже не такие сияющие, как при свете Древ, но всё равно прекраснее их нет ни у кого. И восхищение в глазах всех, кто был рядом, служило тому подтверждением. Однако, чем старше становилась Артанис, тем больше замечала, что её красота отталкивает и пугает гораздо больше, чем привлекает. Это ли истинное величие королевы? Но ведь… Оно обрекает на одиночество.
Взгляд упал на вбитые в лёд знамёна владык: сине-звёздное и зелёно-золотое со змеями и цветами. Трепещут на ветру на одинаковой высоте. На лице заиграла тысячами оттенков очень многозначительная улыбка: те, кто устанавливал опоры и расправлял расшитые ткани, постарались от души и никого не принизили. Может быть, исправить этот недочёт?
— Айканаро, — прищурилась королева, — наш флаг должен быть выше. Распорядись, пусть поправят. Немедленно!
Видя, как воплощается задумка, Артанис искоса взглянула на кузена.
— Айканаро, сопроводи меня. Я отправляюсь вперёд, подбодрить моих воинов. Не смей возражать своей королеве!
Нолдо кивнул.
Ещё раз взглянув на трепещущие в порывах ветра среди снежных хлопьев знамёна, Артанис, улыбаясь и, начиная дрожать от холода, но не надевая капюшон, пошла в сторону войска, намеренно стараясь держаться впереди сопровождающих её воинов.
«Я не из тех владык, — с гордостью убеждала себя дева, — что, подобно Валар, сидят на троне, окружив себя защитниками. В моём сердце нет страха перед тьмой!»
Нет, не потому что в нём та же тьма. Не поэтому.
***
Король Нолофинвэ, выслушав вошедшего в шатёр Эктелиона, со вздохом поднял глаза, потом посмотрел на Аклариквета и покачал головой.
— Финдарато, — натянуто улыбнулся король, — я ошибочно полагал, что имею дело со взрослыми эльфами. Объясни мне, будь так любезен, что за шутка со знамёнами?
— О чём ты, дядя? — не понял сын Арафинвэ, краем глаза наблюдая за шепчущимися о чём-то Ириссэ и Иттариэль, и едва ли не спящим за столом Артаресто. — Твой менестрель что-то придумал, ты поверил, а теперь виноват я?
— Причём здесь мой менестрель?
Аклариквет, наигрывая монотонную мелодию, поднял брови.
— Он поёт, придумывая несуразности, внушает их всем, и ты тоже ему веришь, — по Финдарато было непонятно, шутит он или нет. — Аклариквет уже давно правит умами, вместо тебя, дядя.
Менестрель расплылся в улыбке и опустил голову, чтобы не привлекать внимания.
— Племянник, — поджал губы Нолофинвэ, — Я понимаю, к чему ты клонишь, но, спешу разочаровать, в верности Аклариквета меня не под силу заставить усомниться ни тебе, ни кому-либо другому. Эктелион, прикрепите знамёна на место, и не допускайте больше глупых игр. Мы должны достойно дождаться вестей с места боя.
— Что бы там ни было, я ни при чём, — развёл руками Финдарато.
— Не сомневаюсь, — вполголоса произнёс король из Второго Дома Нолдор, думая уже о другом. — Аклариквет, собирайся. Пойдём к войску, обсудим всё на месте. Турукано, оставайся здесь.
Принц поднял обведённые тёмными кругами порозовевшие глаза, мутные, ничего не выражающие. Он сидел вдали от всех, держа в руках кружку с горячим отваром, но ни разу не притронулся к нему.
— Да, отец, — выдохнул Турукано. — Как скажешь. Знаешь, моя Эльдалотэ помолвлена с Ангарато. Она же ещё совсем девочка…
— С Ангарато?! — рассмеялся Инголдо. — Вот это новости!
— Да… Новости… — принц отвернулся. — Отец, пока ты ещё здесь… покажи карту. Только свою, не ту, что Лаурэфиндэ составлял.
Нолофинвэ развернул на столе большой свиток, придавил края серебряными статуэтками. Сделав знак Аклариквету и Эктелиону следовать за своим владыкой, король покинул шатёр.
— Обними папу, — шепнула Ириссэ племяннице, видя, что брат снова на грани.
— Принесите мне арфу, — обратился к верным Финдарато, — раз здесь больше некому играть, я исправлю ситуацию. О чём же спеть? Турьо, скажи, что бы ты хотел услышать?
***
— Помнишь, менестрель, как я просил тебя в первый раз сочинить песню о войне? — задал вопрос Нолофинвэ, смотря, как рассеиваются тучи, принёсшие метель.
Среди разрывов облаков на темнеющем небе всё ярче сияли звёзды, незащищённые шарфами лица неприятно покалывали мелкие снежинки, но почему-то это не тревожило. Наверно, дело в привычке.
— Это было очень сложно, — печально улыбнулся Аклариквет, натягивая шерстяной платок на нос, — я так и не смог придумать текст, но музыка понравилась гостям турнира. А участники вряд ли её заметили.
— Потом петь о войне стало проще, да?
— Намного.
Владыка и менестрель замолчали.
— Когда эта битва закончится, — заговорил снова Нолофинвэ, — мы ступим на твёрдую землю. Надо будет воспеть героев. И не забыть о простых эльфах, которые шли по льдам. А ещё, — король, посмотрел на звёзды над головой, — постарайся не упоминать меня. Ни плохо, ни хорошо, ни в шутку. И пусть твои певцы проверят, как будут реагировать Нолдор на песню о моём брате и его жестокости «Ты — слепой глупец», а также не забывайте про Финдарато. Но это потом, Аклариквет. Сначала — герои Хэлкараксэ.
— Как только победим… — посмотрел себе под ноги менестрель.
— Нам придётся победить, — взгляд короля стал обжигающе-ледяным, холоднее ледника. — Мы либо пройдём, либо все здесь поляжем. И первый вариант развития событий мне больше по душе. Уверен, Аклариквет, тебе тоже.
***
— Тебе конец, сушёный зад! — раздался снизу хрипловатый, но при этом странно звучный голос. — Я истыкаю твой труп своим торчком!
— Дрожу от ужаса! — расхохотался Глорфиндел, делая вид, что совсем не смотрит по сторонам. — Торчок — это твоё главное оружие? Как твоё имя? Что написать на твоей могиле?
— На твоей могиле, сушёный зад, напишут, — усмехнулся воин, — что тебя до смерти затыкал Клык из Дома Молотов!
Всё больше убеждаясь, что Моргот прекрасно подготовился к войне и даже научил своих бойцов языку врагов, Глорфиндел незаметно наблюдал за окружающей мглой, чтобы никакая тварь не напала в полёте.
— Моё имя ты услышишь, испуская последний вздох, — подмигнул Глорфиндел орку, наслаждаясь тем, как это его разозлило. — Раз ты здесь, значит, мои условия приняты, и если я побеждаю, твои бойцы пропускают мой народ без боя?
— Да, отмёрзший член! Но победы тебе не будет! Спускайся!
— Нет, выбитый зуб, твои дружки не похожи на честных парней! Я не стану спускаться. Поднимайся сюда! Здесь достаточно места для поединка, и обе армии увидят его исход.
Орк расхохотался и с поистине эльфийской лёгкостью взобрался на скалу. А когда в руках воина Моргота сверкнул меч, Глорфиндел не смог скрыть изумления.
Меч его отца
Нет, это был не тот клинок, который навек запомнил весь Тирион. Не это лезвие упёр пылающий ненавистью Феанаро Куруфинвэ в грудь своего «полубрата». Тот меч Лаурэфиндэ узнал бы с закрытыми глазами. На ощупь. Но оружие в руках воина Моргота было очень похожим на печально знаменитый клинок, а, значит…
— Откуда у тебя этот меч? — спросил Глорфиндел орка. — Отвечай, пока жив!
— Какая трупу разница, — хохотнул Клык, — чем его поимеют?
— Отвечай, и я убью тебя одним точным ударом, а не тысячей!
В глазах бойца Моргота полыхнула ярость: похоже, Нолдо сказал слишком умное слово. Орк не умел считать до таких больших чисел.
— Это меч моего отца! — прорычал Клык, бросаясь в атаку.
Решив, что позже подумает о том, каким образом у Феанариона могло родиться «это», и где, собственно, сам счастливый родитель, Глорфиндел увернулся от сияющего даже в непроглядном мраке клинка, ловко перепрыгивая с камня на камень. И с удивлением увидел, как противник повторил его движение. Он что, правда полуэльф?
Идея дальнейших действий пришла раньше, чем был нанесён следующий удар, и Нолдо, с оглушительно-мелодичным звоном отбив выпад в грудь, взлетел на край обрыва, ринулся вправо, но противник не последовал за ним, а зашёл с другой стороны, и Глорфиндел едва не пропустил рассекающий удар сверху. Сменив тактику, Нолдо напал сам.
Орк оказался заметно сильнее, сразу же перехватил инициативу, и Глорфинделу вновь пришлось отступать, перепрыгнув через провал на соседний камень.
Продолжая следить за движением волокон мрака, из которого в любой момент может броситься крылатая тварь, Нолдо атаковал, отвлекая внимание противника вращением клинка, орк блокировал, сталь взвыла, застонала, Глорфиндел с разворота отскочил, замахнулся.
В левой руке орка, которому так неосторожно дали время для манёвра, сверкнула сталь, и эльф, среагировав на мгновение позже, чем нужно, почувствовал, как в тело, ниже рёбер, впивается ранящий холод. Довольный успехом орк усмехнулся, и Глорфиндел, используя последние секунды, когда боль ещё не ощутилась в полную силу, бросился на обрадовавшегося успеху врага, очень незначительно ослабившего концентрацию, и, скрестив с ним клинки, ударом ноги столкнул со скалы.
***
К распластавшемуся на обледенелых камнях орку подлетело крылатое пятнистое существо, осмотрело тело и снова взмыло в воздух, скрывшись во тьме.
— Победа за нами! — закричали эльфы, весть разнеслась по воздуху радостными возгласами.
«Давайте, нападайте, летучие шпионы!» — наслаждаясь захлестнувшим азартом выигранного боя, подумал Глорфиндел, зажимая ладонью кровавую рану в левом боку, из которой торчала короткая рукоять метательного кинжала. Боль только раззадоривала, эльф жаждал продолжать бой хоть с кем, абсолютно всё равно, кто это будет. Сражаться! Несмотря ни на что!
— Финдэ! — крикнул со скалы южнее Ангарато. — Оставайся на месте! Не покидаем посты! Следим сверху, пока наши народы проходят!
— Армия! — Глорфиндел был уверен, что крикнул громко. — На берег! Защищать мирных!
Возбуждение от боя стремительно спадало, боль ощутилась резче, силы начали таять, словно лёд под ногами воинов Моргота. Осторожно сев на камень и прислонившись к скале спиной, Нолдо посмотрел на окровавленную руку, достал из поясной сумки пузырёк и с трудом открыл дрожащими пальцами. Один глоток — и всё будет в порядке…
Боль разжала зубы, эльф выдохнул и посмотрел вниз: к берегу причаливали сносимые волнами лодки, на скользкий, отполированный водой лёд выходили лучники, выстраиваясь вдоль скал, создавая защитную стену для Нолдор, которых требовалось охранять в случае нарушения врагом договорённости.
По другую сторону камней царило странное спокойствие: огненные существа не двигались с места, собратья убитого в поединке воина выкрикивали разные мерзости в адрес победителя, грозили ему стальным и плотским оружием, причём вторым — чаще и яростнее, но в целом, казалось, никто не был сильно расстроен, что сражение не состоялось.
В воздухе захлопали крылья, Глорфиндел незаметно сжал рукоять меча. Лук лежал рядом, но эльф понимал, что вряд ли сможет его натянуть. Из волокнистого мрака возникла девочка. Тоненькая, хрупкая, маленькая, с пятнистой песочно-чёрной кожей.
— Мы же договорились о мире, — пискнула посланница Моргота, — сталь обнажать нечестно!
Не разжимая руку, эльф хмыкнул в ответ.
— Честь, — выдохнул Глорфиндел, встретившись взглядом с девочкой. — Слово-то какое! Высокопарное!
— Позволь, помогу, — очень нежно произнесла посланница, подходя ближе. Эльф вопросительно посмотрел на неё, положил меч на колени. — Я помогу? Можно? Вытащу нож, рану обработаю.
Выражение лица Нолдо было красноречивее любых слов и давало понять: воин верит, что существо вытащит нож. Но потом улетит, оставив врага истекать кровью.
— Какой ты… — картинно обиделась посланница.
— Умный? — перебил Глорфиндел, слабо улыбаясь.
Он видел, вот-вот подойдет Ангарато и ещё двое эльфов, было очень интересно, что они предпримут.
— Не льсти себе! — рассмеялась с присвистом и шипением девочка, обращаясь мышью. — Самоуверенные гордецы погибают не героически, а глупо!
Вспорхнув, существо растворилось во мраке.
— Ангарато! — через силу улыбнулся Глорфиндел, видя подошедшего собрата.
— Финдэ, ты ранен?
— Пусть кто-нибудь из твоих верных поможет мне спуститься. Мне надо к Митриэль. Она будет очень рада снова меня помучить. Никому другому я это делать не позволю!
Командир разведки короля Финдарато понимающе кивнул. Посмотрев вниз на тело орка, он заметил, как сверкает лежащий на льду клинок.
— Какое красивое оружие, — удивился Ангарато.
— Меч его отца, — пожал плечами Глорфиндел, осторожно вставая с камня, поддерживаемый собратом. — Сам не понимаю, как так вышло. И, знаешь, вникать в подробности нет никакого желания.
На братскую могилу
— Он так и сказал? — удивлённо спросила Митриэль, зашивая смазанную снадобьями против боли и, на всякий случай, против ядов рану в боку воина. Меч и метательный кинжал убитого орка лежали рядом с остальными вещами Глорфиндела.
— Так и сказал, — медленно произнёс Лаурэфиндэ, чуть приоткрыв глаза.
Знахарка завязала нить, отрезала и стала осторожно накладывать бинт. Нолдо улыбнулся.
— Митриэль, — спросил он с разгорающимся озорным огоньком в синих глазах, — сейчас ты касаешься меня, а когда кому-то другому нужно зашить раны, то необходимо трогать их обнажённые тела. И… тебя это совсем не волнует?
Эльфийка с осуждением посмотрела на Глорфиндела.
— Тебе надо жениться, парень, — фыркнула знахарка. — Иначе фантазии до добра не доведут. Ты сейчас всерьёз это всё говорил? Или у тебя просто жар? Ты сам-то понимаешь, какой несёшь бред? Я вижу перед собой не красивые торсы, бёдра, ягодицы и мускулистые плечи. Я вижу резаные, рваные и кусаные раны, вижу воспалённую от яда плоть, обмороженные конечности, сломанные кости и страдание во взглядах. Финдэ, герой, ты всерьёз полагаешь, что это меня возбуждает? Милое у тебя обо мне мнение!
— Думаю, и ты не всерьёз про женитьбу, Митриэль, — закрыл глаза Нолдо.
— Напрасно, Финдэ, — закончив перевязку, поднесла воину стакан с пахучим раствором знахарка, помогая отпить. — Представь, герой, что однажды ты встретишь поистине опасного врага. И падёшь от его меча. Или чем он там будет вооружён. Что останется после тебя?
— Песни, — в полусне произнёс воин, — сказания о подвигах, ученики, перенявшие мастерство… Зачем оставлять после себя слёзы вдовы и детей? Мои родители, Митриэль, остались в Валиноре, сестра погибла. Меня больше некому оплакивать, и… Это хорошо.
— Ты не прав, герой, — сказала знахарка, но воин её уже не слышал, заснув под действием настоев.
Накрыв раненого одеялом, эльфийка посмотрела на меч с золотой рукоятью. Нет, это не Чёрного Финвэ клинок. Точно не его. Значит, этот страшный жестокий Нолдо, вероятно, жив, либо… Нет, он точно жив. Возможно, удастся увидеться… Только… Что теперь бывшие любовники скажут друг другу?
— Этот орк, — прошептала Митриэль, — не был сыном Феанариона, но… Его отец убил кого-то из братьев Морьо и присвоил его оружие. Мы идём не на родину. Не на родину… А на братскую могилу.
Единая несуществующая мощь
— Это возвращение домой, Аклариквет, — как-то совсем не радостно произнёс король Нолофинвэ, — мы должны идти с гордо поднятой головой и развевающимися знамёнами. И с песнями. Пойдём днём. Коли над землями, где живут эти твари, всегда нависает мрак, они не любят свет даже больше, чем мы. Необходимо миновать расположение войска Моргота до заката, поэтому начнём путь с первыми лучами.
Нолдоран вдруг замолчал, губы задрожали. Менестрель незаметно осмотрелся: среди предрассветного сумрака, холодного и звёздного, суетились эльфы, всюду звучали речи, но не восторженные: Нолдор старались не показывать страха перед стерегущим берег врагом, только скрыть его удавалось не всем. Нолофинвэ вдруг сорвался с места и быстрым шагом направился к сияющим золотом зелёным знамёнам.
***
Королева Артанис видела, что дядя идёт в её сторону, за его спиной клубится волокнами истлевшей пряжи мрак, а над головой блистает венец из звёзд. Чёрный и белый цвета пейзажа контрастировали с синим шёлком, серебром и сапфирами, и сестра Финдарато снова сбросила капюшон: у неё своя корона, и прекраснее ничего быть не может.
— Будь моей леди, Нэрвэн, — учтиво поклонился Нолофинвэ, подходя к племяннице и протягивая руку. — Сойдём на берег вместе. Видя нас единым народом, враг обязательно устрашится нашей совместной мощи. За твоей красотой и моим величием не будет заметно измождённого ослабленного войска и скорбной печати на лицах подданных.
— Твоя злая ирония неуместна, дядя, — прищурилась Артанис. — Я могу счесть подобные речи прикрытием для малодушия.
— Сойдём на берег вместе, — повторил Нолофинвэ. — Что будет после — решим. Но враг…
— Да, продемонстрируем ему нашу совместную несуществующую мощь.
Племянница и дядя посмотрели друг на друга. Без почтения и уважения. Без теплоты и доверия. Но ладонь королевы изящно легла в руку короля, и с первыми лучами рассвета, окрасившего небо в нежно-сиреневый, два народа Нолдор, высоко подняв знамёна, двинулись на покрытый льдом берег Средиземья.
***
— Это разве армия? — спросил собратьев Балрог, смотря на идущих по берегу Нолдор. — Больше похоже на заблудившихся во льдах олухов: лошадей, волков, коров нет, немногочисленные вещи на себе тащат, собак — раз-два и обчёлся, ни ручных птиц, ни мышей. Детей нет, но слишком много женщин, которые совсем не похожи на воинов, а тащить с собой такое количество рабынь — тупо. Мужчины тоже явно не бойцы.
— Предложим им покровительство Владыки, — отозвался его соратник, стегавший огненным бичом скалу, оставляя на камне глубокие борозды, — только сначала запугаем, пусть поймут, какие они ничтожные слабаки! То, что они называют силой, ничто, по сравнению с нашей мощью!
Приложив раскрытую ладонь к камню, воин довольно ухмыльнулся, и когда убрал руку, залюбовался на отпечаток в прочнейшей породе, оставшийся после прикосновения.
— Смотрите, морды перекошенные! — обратился к своему отряду один из смотрителей Приморской шахты, которого послали воевать за неимением лучшего командира на западном побережье. — Им приходится волочить сани с ранеными на своём горбу! О! Ну обделаться крýгом на полёт болта! А вот и лошадь! Даже две! Ну сдохнуть на месте! Эй, вы! — закричал орк, забравшись на камни в узком проходе между скалами и спустив все надетые для тепла штаны, чтобы продемонстрировать эльфам своё главное богатство. — Я завалю ваших жён, дочерей, сестёр и матерей, а потом и вас самих! И мне этого не хватит! Слышали?!
Огненная плеть в одно мгновение обмоталась вокруг ног расхрабрившегося бойца и, обжигая и калеча, сбросила орка на лёд.
— Тупой скот, — прошипел залитыми водой углями Балрог. — Передавил бы их всех!
Но вдруг прислушался. Что это? Эльфы решили защитить себячарами?
Что ж… Разведка становится интереснее и интереснее.
***
Страх сковывал сердца ледяными цепями, заставляя в ужасе смотреть в сторону прибрежных скал. Разведчики сообщили, что охраняющие вражескую территорию войска немногочисленны, однако все понимали, что даже небольшая армия способна нанести колоссальный урон прошедшим Хэлкараксэ Нолдор.
Зная, что должен делать, Аклариквет подал знак своим артистам. Племянницы менестреля с радостью хлопнули в ладоши: девушки давно ждали, когда можно будет начать развлекать уставших и измотанных угрозой нападения эльфов.
— Я коварный! Я ужасный! Йо-хо-хо-хо-хо!
Я такой злодей прекрасный! Йо-хо-хо-хо-хо!
Песню из спектакля сразу же подхватили, и страх разжал когти.
— Нагажу всем-всем-всем!
Облаю всех-всех-всех!
И ждёт меня огромный…
Шуточно запугивая эльфов, помогая с вещами и весело смеясь, племянницы Аклариквета в основном исполняли партии для Нолдор Третьего Дома, в то время как обычно игравший в спектаклях роли Валар менестрель шёл ближе к королю Нолофинвэ и как бы для себя напевал совсем другое.
— Королевство ты построил на чужой беде!
Ты — слепой глупец,
И твой конец
Тебе пророчит небо!
Артанис, величаво ступая рядом с дядей, улыбнулась. Очень язвительно. С превосходством:
— Как двусмысленно звучат строки. Они… Про Моргота? Про Феанаро? Или про великого нолдорана Нолофинвэ?
Король недолго помолчал, потом серьёзно посмотрел в глаза племянницы:
— Наши знамёна, королева, на одной высоте.
— Это ненадолго, дядя.
— Уверен, что да.
Светило Анар поднялось выше, его лучи больше не утопали в чёрном мраке. Стало чуть теплее, и эльфы, закрывая лица от слепящего света, запели громче и веселее.
— Твой выход, менестрель, — негромко сказал Нолофинвэ Аклариквету, и тот согласно кивнул: воистину, сейчас самое время для волшебства.
***
Финдарато сразу почувствовал знакомую магию.
«Только попробуй спеть про меня! — с неожиданной для себя самого злобой подумал король, уже не замечая рядом с собой ни верных воинов, ни усталых подданных. — Ты мне за всё ответишь!»
Сейчас сын валинорского владыки уже не думал о сестре, которая сошла на берег Средиземья за руку с соперником за власть, не вспоминал о сыне, который… Где он, кстати? Неважно. Даже Турукано, мрачной молчаливой тенью следовавший за отцом и то и дело обречённо смотрящий в сторону кромки воды, ничуть не трогал сердце Финдарато. В душе, наполненной желанием отыграться, не осталось места состраданию.
— Война гонит ветер ужаса, пепел веков и дней, — зазвучало пение, и от ненавистного голоса молодого короля передёрнуло. — Судьба вещей птицей кружится над головой моей.
Время, как змей, вьётся вокруг себя.
В Книге Смертей будет глава моя.
Дух оставил плоть, но покоя нет!
Я хочу сберечь заповедный свет!
Я Хранитель Свеч
На границе Тьмы!
Свет ковал мой меч
Для своей войны.
Меченый Злом!
Мёртвым огнём
Лоб твой горит — ты не скроешь клейма.
Меченый Злом!
В сердце пустом
Спрятался страх — тени сводят с ума.
Тучи крестом,
Ветер как стон,
Сила моя не растрачена мной!
Шёпот, как гром,
Меченый Злом!
Слышишь меня? Я иду за тобой!
«Иди, да не дойдёшь», — закипая гневом, который долгие годы не находил выхода, Финдарато тихо запел, но магию применил в полную силу:
— Мой путь дождём размыт.
Я потерян и разбит,
Вдоль рваных ран души моей вода струится…
Сколько так бродить?
Теплом пытаться растопить
Боль былых надежд под коркой льда.
Много лет назад совсем ещё юный и хмельной принц не слышал, как Аклариквет пел эту песню, не давая эльфам пасть духом, когда на Валинор пала тьма, но каждый, кто присутствовал на том Празднике Урожая, хоть однажды её вспоминал, ведь это был, пожалуй, единственный раз, когда менестрель короля Нолофинвэ оказался искренним. Песню о дожде знали все.
— Оставь меня,
Я боль вкусил сполна.
Сумею ли я любовь к тебе забыть?
«Получай!» — мысленно торжествовал Финдарато, видя, как Аклариквет, бледнея, отдал замолкающую арфу помощнику, чтобы тот продолжал исполнять его музыку.
— Воспоминания мои ещё живые
Дарят мне покой,
Ласкают прошлым разум мой.
В будущем тебя со мною нет…
Менестрель устоял на ногах, хотя сын Арафинвэ был уверен, что головокружение лишает равновесия, а магия сдавливает горло, мешая дышать. Осталось сделать главное.
«Ещё раз осмелишься петь про меня, убью!» — мысленная угроза нанесла удар, и Аклариквет, поддерживаемый кем-то из своих певцов, схватился за грудь. Довольный собой Финдарато, абсолютно уверенный, что через мгновение пожалеет о содеянном, наслаждался кратким мигом, пока не проснулась совесть. И, проходя мимо чёрных скал, Нолдо обернулся к прячущимся врагам и очень красноречиво показал рукой, как перережет всей армии Моргота горло.
«Им, наверно, смешно, — подумал Финдарато, — но зато мне хорошо. Или… Да, уже не хорошо. Ох уж эта совесть…»
Примечание к части
Песни:
"Меченый злом" Арии и "Вечный дождь" гр. "Дыхание пустоты"
Отбились
Растянувшись длинной цепочкой, эльфы долго шли вдоль горной цепи. День сменился ночью, ночь днём, и на закате усталые Нолдор решили сделать более-менее долгий привал, а заодно дождаться отстающих.
Скрытые чёрной пеленой земли всё ещё были по левую руку, однако никаких признаков возможного нападения не было, и даже орки больше не показывались и не кричали разные гадости.
Когда запылали костры, к небу, смешиваясь с дымом полетели искры, эльфы долго молчали, занимаясь своими делами. Крайне сложно было почувствовать себя дома, на родной земле, когда совсем рядом вражеская территория с готовой напасть армией. Нужно было спать, чтобы отдохнуть и продолжить путь, только как заснуть, ожидая атаки?
Сев у огня, Аклариквет старался прийти в себя, но не мог. Менестрель никому не рассказал о причине случившегося с ним полуобморока, а находчивые Нолдор сразу же приписали произошедшее чарам самого Моргота, устрашившегося магии музыки Света. Удобная отговорка, которая должна вызывать улыбку. Но удар был нанесён настолько точно, что даже это забавное предположение, которое, как ни странно, многие приняли всерьёз, не веселило. Аклариквет чувствовал, что его совершенно покинуло желание жить, ведь всё, что делается, не имеет смысла, а то, что хоть немного ценно, есть зло. И даже пламя костра. Оно ведь может убить… Оно — зло… Зло, цвета волос любимой женщины… которую никогда не суждено увидеть…
Душа настолько опустела, что не было ни горечи, ни слёз. Не осталось ничего, что бы связывало с жизнью, но оборвать бессмысленно-мучительное существование не хватало сил. Их не доставало даже для того, чтобы пошевелиться. Наверное, это пройдёт… И тогда музыка заиграет снова.
***
Тени напали бесшумно и стремительно. Охранявшие лагерь воины, мгновенно забыв усталось, похватали оружие, запалили факелы, пустили горящие стрелы. Эктелион, хорошо помня рассказ друга о составе армии Моргота, сразу же подал сигнал тревоги, созывая на помощь собратьев.
Вой и рык, переходящий в жалобный скулёж, послышался только когда стрелы попали в цель, разорвав леденящую душу тишину ночи. Мёртвые туши застыли на уплотнённом, расчищенном снегу, и тьму рассекли отблески звёзд и костров на отполированной стали орков.
Эльфы мгновенно приготовились к бою, стрелы полетели огненным градом, угасая в крови и талом льду. Прикрываясь щитами и трупами соратников, орки яростно бросились в атаку, крича что-то непереводимое.
Мгновенно забыв о боли и ране, Глорфиндел вскочил от костра и, понимая, что в бою сейчас бесполезен, принялся командовать отступлением мирного населения на юг.
Воины Моргота пёрли вперёд бездумно, просто толпой, поэтому быстро погибали. Нолдор с радостью видели, что это не столь опасные противники, как показалось сначала, ведь их главным преимуществом была внезапность, а в этот раз атаку ждали и были готовы отразить.
Истратив стрелы, воодушевлённые эльфы бросились на врага с мечами наголо. Орки что-то завопили на своём наречии, побросали оружие и ринулись обратно к скалам.
— Стоять! — закричал Эктелион воинам-Нолдор. — Не преследовать их! Назад! Отступаем на юг!
Повинуясь приказу командира, эльфы, собирая стрелы, двинулись прочь от скал, как вдруг по чёрным глыбам замелькали огненные змеиные языки.
Ночная тьма озарилась мрачным красным сиянием, из зазоров в каменной стене показались мощные высокие воины, вооружённые пылающими клинками и бичами, сотканными из пламени. Оплавляя под ногами камни и превращая снег в кипящую воду, Балроги в одно мгновение преодолели расстояние до эльфов и атаковали. Все разом.
Не понесшие до этого потерь Нолдор теперь падали под сокрушительными ударами плетей и магического металла, лишь самые ловкие и наименее уставшие вовремя уворачивались от нападения и могли контратаковать.
— Стреляйте в них! — Эктелион вскинул лук. — Окружаем! Кому нечем стрелять, бросайте камни! Копья! Что есть! Не сдаёмся, братья!
Балроги напирали, эльфы падали один за другим. В отсутствие рядом защищавших короля и королеву Ангарато и Айканаро, охотник Индвэ перенял командование войском владыки Финдарато Инголдо и быстро окружил трёх огненных Майяр, отрезав их друг от друга. Уворачиваясь от бичей и клинков, охотники-копейщики всё чаще ранили чудовищных противников, и остальные Балроги, поняв, что воины Эктелиона вот-вот переймут стратегию собратьев, отступили, исчезнув среди чёрных камней.
***
— Мы отбились! — радостно заявил Халиндвэ, докладывая королеве Артанис о ходе сражения.
— Победили, — поправил бойца Ангарато, смотря себе под ноги.
— Нет, — покачала головой Нэрвэн, — он правильно сказал. Мы отбились. До победы ещё далеко.
***
В предрассветной морозной мгле севера Средиземья Нолдор продолжили путь на юг, оставив позади захоронения в Хэлкараксэ, окровавленный снег на берегу моря и погребальные костры около чёрных, оплавленных огнём Утумно скал.
Покинутый город
Запах гари ощущался задолго до того, как над вершинами деревьев показались башни возвышавшегося на крутом берегу реки города. Башни… Обугленные остовы, полуразрушенные, с торчащими балками и стропилами руины.
Лес расступился, открыв взорам то, что, говорят, было прекрасным белокаменным городом с алыми знамёнами. Что же случилось? Орки снова нападают? Они уничтожили дивную твердыню?
— Жжёной плотью не пахнет, — сказал молодой эльф, сопровождавший мать, сестру и почти всех соседей, собиравшихся торговать в городе Феанарион. — Следов битвы не видно. Посланники Валар ушли сами. Похоже.
— Но… — Туивьель спрыгнула с телеги, пошла на холм. — Но почему?
Никто не ответил. Авари пытались решить, что теперь делать.
— Давайте посмотрим, может, что ценное забыли, — предложила сестра проводника, и эта идея многим понравилась.
— А если стены рухнут вам на головы?! — закричала девушка, побоявшаяся идти на поиски, но на её слова не обратили внимания, ведь у особых эльфов и вещи должны быть особые. Ради этого стоит рискнуть.
***
Город оказался сожжён дотла. Было видно, что жители покидали его, не торопясь, не бросая в спешке дома в надежде однажды вернуться. Нет, из Феанариона уходили сознательно и навсегда, не оставив ни одной целой постройки, уничтожив или вывезя всё без остатка.
Но… Почему?
Туивьель шла вдоль городской стены, рассматривая узоры, созданные из камня с таким изяществом и утончённостью, что можно было подумать, будто скульптор работал не с мрамором, но отливал из… Чего-то неизвестного, податливого и покорного фантазии мастера.
Среди причудливых изображений дворцов, почерневших от копоти, но всё равно потрясающих воображение, были удивительные, переплетённые ветвями деревья, странные животные и птицы, водопады, фонтаны, одиноко стоящие башни…
Подул ветер, гарью запахло сильнее, посыпался пепел.
Отвернувшись, чтобы в глаза не попала зола, эльфийка увидела над одними из боковых ворот крепости изображение скалы, возвышающейся над волнами. Среди низкорослых деревьев, практически лишённых крон, в небо устремлялись могучие стены, увенчанные башнями с развевающимися флагами. Это не был изящный замок, кажущийся невесомым, сотканным из лепестков и завитков вьюнов. Нет. Это была фундаментальная крепость, буквально вырастающая из неприступной скалы.
Пепел посыпался сильнее, пришлось снова отворачиваться.
— Уходим, Туивьель! — крикнула подруга эльфийке. — Здесь ничего нет. И никого.
— И что нам теперь делать? — спросила девушка, снова посмотрев на изображённую над коваными воротами твердыню.
— Товар всё равно надо продавать, — пожал плечами единственный мужчина, сопровождавший торговок. — Поедем дальше по дороге, какое-нибудь поселение в любом случае попадётся. Там и остановимся.
Туивьель кивнула. На север, так на север.
***
Конец четвёртой части
Часть пятая: Верховный Нолдоран. От чего защищается Валинор?
Они приплыли на рассвете. В первых лучах солнца остров сиял розовым и оранжевым, но красота зарождающегося дня была… Мёртвой. Почему никто не вышел встречать мореходов? Куда подевались причалы и домики на побережье? Почему на гладком золотистом песке лишь цепочки птичьих следов?
Встав на якорь у берега, Тэлери, терзаемые дурными предчувствиями, пошли вглубь острова.
***
— Папа! — закричала маленькая сереброволосая девочка, выбегая из домика на холме и стрелой летя к обожаемому родителю. — Я соскучилась! Почему тебя так долго не было? Здесь случилось ужасное!
— Милый мой! — бросилась на шею мужа эльфийка с длинной, витиевато заплетённой косой. — Я знала, что ты в порядке, но всё равно боялась за тебя! Когда небо разразилось страшным громом, на берег хлынули чудовищные волны! Смыло всё, что было у подножий холмов… А потом начала прибывать вода, с каждым днём наш остров всё сильнее затапливает! Что же делать?!
Моряк не знал, что ответить. Во время небесного взрыва в море, конечно, поднялись волны, но совсем незначительные, а усилившееся течение с севера не доставляло серьёзных проблем. Напротив, ледниковыми водами к югу сносило диковинную рыбу и мелких морских гадов, которые имеют удивительный вкус, а из тонких переливающихся панцирей можно делать украшения.
Тэлеро посмотрел на своё поселение: всех его друзей встречали одинаково: со слезами страха и горькими словами о катастрофе. Поломанные и выкорчеванные деревья, которые пока не распилили на дрова, лежали в превратившихся в болота низинах, по ним прыгали мелкие птахи и юркие пышнохвостые зверьки.
— Я боюсь оставаться здесь, милый! — заплакала эльфийка, прижимаясь к мужу. — Давай вернёмся в Валинор! Пожалуйста!
— И возьмём с собой вон ту милашку! — заявила маленькая девочка, показывая на пробежавшую по надломленному стволу белочку. — Её тоже здесь нельзя оставлять — она же утонет!
— Дождёмся ещё двух кораблей, — сказал Тэлеро, — и вместе решим, как поступить.
Бывший подданный короля Ольвэ не стал напоминать жене, что, пусть и не совсем по своей воле, но пошёл за Феанаро Куруфинвэ, плыл на корабле его старшего сына, обучал Нолдор мореходству, а после высадки на острове принял решение больше не возвращаться в Альквалондэ, поэтому для него, как и всей его семьи, закрыт путь в Валинор. С другой стороны, если вода продолжит прибывать… Выбора не останется. Придётся молить Валар о возможности выжить.
***
— Ты неважно выглядишь, племянник.
Слова прозвучали почти искренне, почти с сочувствием, которое когда-то юный Арафинвэ принимал за настоящую заботу. Но это было давно.
— Тебе не виден дарованный мне Свет, дядя? — с подозрением спросил эльфийский владыка, и Ингвэ в растерянности замолчал. Одно неосторожное слово может дорого стоить.
— Свет виден, — изображая доброе отношение, ответил бывший король Ваньяр, — но ты изводишь себя.
— Мне нужно было всё обдумать, — отрешённо произнёс Арафинвэ, смотря на вспенивающееся вдали море. — Твой взгляд на жизнь, дядя, лишён Света, и дело не в том, что ты родился во тьме. Звёзды, сотворённые Валиэ Вардой, дарили вам свои лучи, но ты, похоже, не пустил их в своё сердце. Прежде, чем позвать тебя на встречу, я долго молил Эру о вразумлении. Я должен был понять, как говорить с тобой, чтобы ты, в свою очередь, понял меня. Мне ведь бессмысленно объяснять тебе, что Валар помогут нам, не бросят и окружат заботой, и, если даже это сейчас кажется сомнительным, в итоге счастливы будут лишь покорные их воле?
Направленный на Ингвэ взгляд неествественно сияющих глаз был страшным, словно принадлежал не эльфу, а одному из воинов Вала Оромэ. Как правило, его Майяр внешне напоминали эльфов, однако производили впечатление лишённых разума и способности мыслить исполнителей воли хозяина, поэтому смотреть в прекрасные лица было страшно.
Стоя на берегу, как всегда, спокойного моря, эльфы посмотрели вдаль. Примерно в миле от берега вода бурлила и пенилась, на поверхности виднелись контуры камней, перед которыми, мерцая отражённым светом закатных лучей Анар, очень медленно поднималась прозрачная стена.
— Совсем скоро, — улыбаясь красоте лёгких волн, медленно произнёс Арафинвэ, — растают льды на севере, больше не будет Хэлкараксэ. В море поднимутся скалы, о которые разобьются даже самые крепкие корабли. Валинор накроет непроницаемый купол, и даже Орлы не смогут преодолеть его.
— Валар хотят защитить нас, — поддакнул Ингвэ, но пристально смотрящий на него племянник отрицательно покачал головой.
— Ты так не думаешь, дядя, — сказал эльфийский владыка, подставляя ладонь под падающие с неба искорки. — Ты думаешь, что Валар хотят защитить себя и свои земли. Защитить не от угрозы, нет. Ты считаешь, что Валар хотят защитить себя от необходимости помогать эльфам и остальным нуждающимся существам. Ты уверен, что справедливо полагаешь, будто Валинор станет тюрьмой. Ловушкой. Клеткой. Не представляю, дядя, как ты живёшь с такой страшной тьмой в сердце. Мне искренне жаль, я сочувствую твоей боли и молю Эру, чтобы Создатель облегчил твои страдания.
«Мне надо сказать Арьо "спасибо"? — с раздражением подумал Ингвэ. — Нет, лучше выслушаю до конца».
— Когда я совершил ошибку и пошёл за Феанаро Куруфинвэ, — продолжал монотонно говорить Арафинвэ, — я тоже думал похожим образом, и многие так заблуждались. Тогда у нас была возможность уйти в Эндорэ, и это давало ощущение свободы воли. Теперь всё изменилось.
Король наклонился к воде, поднял выброшенную на берег закрытую раковину, причудливо переливающуюся голубым и розовым, взвесил в ладони и, размахнувшись, швырнул в море.
— Я много думал о том, — снова прожигая страшно сияющими глазами дядю, продолжил монолог Нолдо, — что заставляет меня настаивать на уходе всех эльфов под землю. Правда ли то, что я искренне желаю им добра, и это чувство ничем не очернено? И, знаешь… В конце концов осознал, что неправда. Во мне та же тьма, что и в тебе, и в моём брате… И моей дочери… Я тоже властолюбив. Осознав это, дядя, я принял решение. Ты и Ольвэ можете оставаться на поверхности, взяв всех, кто этого захочет. Полагаю, подземелье не будет запечатано, и вы сможете спуститься в него в любой момент.
Помолчав немного, Арафинвэ с горечью улыбнулся.
— Должен предупредить, дядя. Говорить и думать о том, что Валинор — тюрьма, эльфы будут в любом случае, независимо от того, где в итоге окажутся. Но, владыка Ваньяр, запомни: у Нолдор, которые окажутся в «тюрьме» в пещере, будет возможность покидать её, «дышать воздухом свободы», а потом возвращаться домой. А Ваньяр и Тэлери с поверхности выйти на свободу будет некуда.
Ингвэ ошарашенно посмотрел в глаза племянника. Впервые в жизни он понимал, что его по-настоящему и окончательно переиграли. Но… как?!
— На всё воля Валар, — покачал головой Арафинвэ. — Айя Эру Илуватар.
— Айя… — повторил Ингвэ, не назвав ни одного имени. — Вечная сияющая слава…
Против Валар, как папа
— Я не оставлю моих лисичек! — топнула ногой Финвиэль, вставая из-за стола и спешно переворачивая листок, на котором рисовала. Рука висела на перевязи, тугие бинты были украшены витиеватыми узорами золотых цветов. — А под землю они не пойдут!
Нарнис промолчала. Стоя у окна, хозяйка Форменоссэ перевела взгляд на двор, где Лауранаро, несмотря на полученные при падении в лесу травмы, соревновался в искусстве верховой езды с двумя охотниками, прыгая через сложенные из брёвен препятствия. Взор то и дело устремлялся к воротам крепости, хотя эльфийка и знала, что никто в них не войдёт. И нет смысла ждать писем.
— Мама! Ты слышишь меня?
— Да, Финвиэль. Слышу.
— А почему не отвечаешь?
Дочь Нельяфинвэ Феанариона и жена Финдекано Нолофинвиона искренне желала дочери никогда не узнать причину молчания матери. Снова посмотрев на ворота, лишь краем глаза наблюдая за сыном старшей дочери, который объяснял своим новым друзьям, как правильно сделать препятствия выше, чтобы прыгать стало «не так скучно», Нарнис поджала губы.
«Лошадей бы пожалел, глупый юнец!» — разозлилась Нолдиэ, но не стала попрекать Лауранаро при простых охотниках.
Эльфийка решала совсем иные вопросы: как поступить теперь, когда Валинор признали опасным даже сами Валар и готовы пойти на крайние меры. Что делать тем, кто не испугался угрозы Моргота и не желает покидать родной дом, за который готовы бороться даже с Айну, взяв в руки оружие?
— Финвиэль, — тихо произнесла Нарнис, смотря на вставшего ногами на седло Лауранаро. Когда лошадь прыгнула через препятствие, эльф взлетел, сделал сальто в воздухе, удачно приземлился, но сразу же остановил скакуна, подозрительно медленно и осторожно слез на землю, сел на лавку у стены и, обхватив руками рёбра, согнулся. Один из приятелей протянул юному эльфу флягу. Хозяйка Форменоссэ задёрнула шторы: хватит на это смотреть.
— Мама, наконец ты обратила на меня внимание!
— Финвиэль, — с укором повторила Нарнис, а потом помрачнела, — ты готова бунтовать против Валар?
— Как мой великий предок?! — обрадовалась юная эльфийка. — Как папа, да? Конечно! Из-за моих лисят?
— Нолдор уходят с Арафинвэ под землю. Если мы останемся, придётся признать над собой власть Ингвэ или Ольвэ. С Тэлери я не объединюсь никогда! Ваньяр — наши родичи. Но меня не устроит такой расклад. Я буду требовать независимость. Пусть северная крепость станет новой и единственной обителью истинных Нолдор, не полукровок из Третьего Дома. Пусть эта земля заселится, расцветёт и обретёт славу. И королевой буду я. Ты согласна, что это хорошая идея, моя маленькая Финвиэль?
— Я не маленькая! — возмутилась эльфийка. — И я с тобой, мама!
Навстречу брату
Звуки арфы далеко разносились по реке, звенели в покрывшихся пятнами, скрученных и высушенных жарким солнцем листьях, всё ещё висящих на поблёкших ветвях, шелестели в унисон с ломкой бурой травой, вторили пению птиц.
— Не думал, что скажу это, — вздохнул Макалаурэ, отставляя в сторону арфу, — но мне очень не хватает Тьелко.
Дис, лежавшая на расстеленных на лапнике шкурах, удивлённо подняла брови.
— Сам шокирован, — снова вздохнул менестрель, — но это правда. Только с поправкой. Мне не хватает не самого Тьелко, а его исключительного таланта, дарованного Вала Оромэ. Конечно, однажды мы найдём моего дядюшку, но, понимая язык птиц и животных, это удалось бы сделать намного быстрее.
— А какую песню ты играешь, чтобы привлечь его внимание? — спросила Дис. — Я ни разу не слышала эту музыку в Валиноре.
Макалаурэ печально усмехнулся:
— Зато теперь ты слышишь эту дурацкую мелодию постоянно, в течение многих, до безумия и отчаяния похожих друг на друга дней.
— Да, — рассмеялась знахарка, — эта композиция стала заглавной темой наших поисков. У неё есть слова?
— Есть, — мелодично произнёс Феаноринг. — И они просто ужасны.
***
Рубившие для костра дрова Нолдор изумлённо переглянулись.
— Вы тоже это слышите? — спросил Финдекано, вгоняя топор в сухой ствол погибшего от жара Анар дерева на берегу реки.
Собратья ответили согласными кивками.
Решение уйти в редколесье, подальше от моря, где нет постоянного ледяного ветра, есть небольшие озёра и узкая речушка, в которых вода пресная и приятная на вкус, теперь казалось правильным вдвойне. Неужели это…
Финдекано прислушался. Да, Эру, да! Это та самая мелодия!
— Посмотри, как блестят
Бриллиантовые дороги, — чувствуя, что сейчас расплачется, подпел доносящимся звукам музыки принц. — Послушай, как хрустят
Бриллиантовые дороги.
Чтоб идти по ним, нужны
Золотые ноги.
Воспоминания нахлынули, перед глазами заиграли дивными красками картины из прошлого.
Тирион… Озарённый сиянием священных Древ Валар… Прекраснейшие дворцы с дивными садами… Цветы с переливающимися лепестками, арки, оплетённые вьюнами, усыпанные крошечными пушистыми шариками кусты, изящные деревца… И три в хлам пьяных менестреля, идущие по отливающей золотыми узорами плитке, которой выложена улица и ажурный мостик через пруд. В такие моменты каждый из них знал, что семья не одобрит общение с инакоговорящими, но… Пусть недовольные занимаются своими делами и не мешают музыкантам творить. Что именно творить — другой вопрос, и его обычно не поднимали. Менестрель должен что-то творить. А если их сразу три в одном месте, то всё сотворится само. Например, эта песня.
Посмотри, как узки
Бриллиантовые дороги.
Нас зажали в тиски
Бриллиантовые дороги.
Чтобы видеть их свет,
Мы пили горькие травы.
Если в пропасть не пасть,
Все равно умирать от отравы
На алмазных мостах
Через чёрные канавы.
Финдекано рассмеялся, но по щекам покатились слёзы. Теперь он точно знал: Макалаурэ жив. Вопреки всему!
— Я иду навстречу брату! — вытирая лицо, заявил сын Нолофинвэ. — Оставайтесь здесь, дождитесь разведчиков. — Немного подумав, принц прислушался снова и подпел доносящейся мелодии: — Парят над нами, парят,
Помрачая рассудок,
Бриллиантовые дороги
В разное время суток.
Под хрустящими под ногами сухими листьями и иголками зеленела молодая травка, появившаяся совсем недавно, когда стало теплеть, и ночью больше не замерзали лужицы, оставшиеся после участившихся дождей.
— Продолжайте укреплять лагерь и составлять карты, — с улыбкой сказал Финдекано, по очереди глядя на собратьев. — Я скоро вернусь.
Примечание к части
Песня Наутилуса "Бриллиантовые дороги"
Грядёт поспешный бой
Когда моросящий дождь, превращающийся в лёд на пологах шатров, остывших углях, брёвнах, камнях и даже одежде, не прекращавшийся трое суток, лишь ненадолго перестав, закапал снова, Нолдор подумали, что в Хэлкараксэ в морозные дни без снегопадов было гораздо лучше, чем среди бесконечной мерзкой сырости, от которой сильнее ноют незажившие раны и не спасает тёплая одежда. Радовало лишь то, что теперь можно не экономить уголь, не приходится жечь всё подряд, лишь бы согреться, ведь за дровами больше нет необходимости идти в Валинор.
— Орки следят за нами, — сидя за столом с расстеленными картами, заговорил Глорфиндел, обводя взглядом собравшихся на совете командиров. — Но сейчас меня волнует другое, братья.
Воин осторожно встал и указал на планы местности.
— Ваши разведчики составляли эти карты без шифрования, ведь так? — Глорфиндел поджал губы, криво усмехнулся. — Те, кто ходили на восток, кажется, не дошли достаточно далеко. Что их… остановило?
Командиры переглянулись, Эктелион, ответственный за южный сектор и полностью уверенный, что его планы местности максимально точны, с превосходством взглянул на воина из восточного отряда. Лаурэфиндэ выдохнул.
— Если вы не до конца понимаете значение разведки, — поднявшись с места, проговорил он, тяжело опираясь на стол, — если считаете, что самое страшное наказание за неточность карты — неодобрение короля, который, возможно, вовсе ничего не заметит, если до сих пор, пройдя Альквалондэ, Хэлкараксэ и битву у берегов Эндорэ, вы не поняли, насколько… — Глорфиндел вдруг осёкся и резким движением обнажил меч. — Если я больше не кажусь авторитетом, потому что ослаб от раны, любой из вас или все сразу можете проверить мою силу. Сейчас!
Эктелион видел, как подрагивает рука друга. Что бы Лаурэфиндэ ни говорил… Да, он ослаб.
— Я лично пойду в разведку и всё исправлю, — сказал командир восточного отряда.
— Хорошо, — Глорфиндел убрал клинок, снова опёрся на стол. — Я своими руками буду рубить головы тех, кто не понимает смысла того, что делает! Орки идут по нашим следам. Скоро мы возьмём пленных и узнаем, где крепость Моргота, как в неё пройти, как она устроена. Мирное население отправим на юг, армия пойдёт в бой. Таково Слово короля. И это решение окончательно!
***
Она вошла в шатёр, и полумрак озарился золотым сиянием. Казалось, померкли и свечи, и огонь в печи, остался только один свет.
— Я и так безмерно люблю тебя, сестрица, — прижал к сердцу ладони Финдарато, подняв глаза от книги, между страницами которой лежали засушенные цветы, — не трать силы на чары. Ты и без них прекраснейшая эльфийка Арды. Но неужели твоя красота затмила разум нашего дядюшки недостаточно, что ты вернулась ко мне?
— Наоборот, — хихикнул Артаресто. — Владыка Нолофинвэ, кажется, больше не «Ноло».
— От восхищения красотой Артанис дядюшка потерял половину имени? — заулыбался Финдарато. — Это совсем не удивительно.
— Смеётесь, — разозлилась королева-сестра, сбрасывая покрывшийся каплями дождя плащ, — а Нолофиньо собрался воевать. Прямо сейчас.
— Надеюсь, не с нами? — король картинно ужаснулся. — Мы же устали с дороги, не знаем местность, да и враг может оказаться где угодно!
— Не переживай, братец, — прищурилась Артанис, — мы в одинаковых условиях. Если, конечно, у дяди вдруг не появится подкрепление в лице не-ноло-Финьо.
— Не появится, — усмехнулся Финдарато, — даже представить не могу, что должно случиться, чтобы они помирились. И я точно знаю, что не собираюсь присутствовать при их встрече.
— Никто из нас не собирается, — резко сказала королева. — Мы не станем играть по правилам Нолофиньо. Он мне не король. Надо узнать о нашем родиче Эльвэ. Может быть, он жив, может быть, поможет нам, если, конечно, его брат действительно ни в чём перед ним не провинился. В любом случае, надо найти местных эльфов, ведь, как мы предполагаем, это Тэлери. А с ними я договориться смогу.
— Не сомневаюсь, — улыбнулся Финдарато, закрывая книгу. — Я бы, увидев тебя, без разговоров сделал своей королевой. О, кажется, уже так и поступил. И когда успел, не напомнишь, дорогая моя сестрица?
Артанис села у огня.
— Артаресто, поухаживай за леди: налей вина, подай угощение. Учись быть приятным для женщин. У меня учись. Не у папы.
***
Голос дочери звучал словно из-за грани мира, настолько далёким он казался, а слова неразборчивыми. Иттариэль пыталась отвлечь отца от тяжких размышлений, утешить, читая стихи. Наверно, это была одна из книг Элеммирэ, написанная до того, как талантливая дева-менестрель встретила сломавшую её жизнь любовь.
Сломавшую жизнь любовь…
Турукано посмотрел на дочь, изображающую какую-то романтическую сцену и, через силу улыбнувшись, негромко произнёс:
— Не влюбляйся, девочка моя. Никогда и ни в кого. Поверь, ничего хорошего из этого не выйдет.
Иттариэль замолчала и удивлённо взглянула на отца. Изумление медленно, но неумолимо сменялось осуждением, перерастая в обиду: дева старается, декламирует, а единственный, но самый главный слушатель не обращает внимания!
— Прежде, чем злиться на отца, — Турукано резко встал и начал расхаживать по шатру, сцепив руки за спиной, — выслушай. Очень скоро, когда вернутся разведчики, войско нашего короля пойдёт в бой. И я тоже. Понимаешь? Как и ты, я не имею права осуждать отца. Тем более короля. Я просто хочу, чтобы ты отнеслась с пониманием к моему невниманию к тебе и стихам о любви. Особенно, стихам о любви. И знаешь, почему? Потому что любовь многих, прошедших Хэлкараксэ, оборвется в этом… бою.
— Бессмысленном?
— Нет. Не бессмысленном. Но… слишком поспешном.
Иттариэль хотела что-то сказать, но принц многозначительно прислонил к губам указательный палец, напоминая, что о короле и отце плохо не говорят.
Слишком самоуверенные враги
Пустота обрушилась внезапно. Сразу. И обычно запаздывающее осознание произошедшего навалилось неподъёмной ношей, заставив плечи поникнуть. По совершенно непостижимой причине, именно сейчас, а не раньше, пришло понимание, как много потерь было в короткой жизни юного Нолдо.
Армия уходила на восток, а Эльдалотэ — на юг. С будущим мужем, своим стремящимся к миру королём и прекрасной королевой, а летописец стоял один среди пытающихся обустроить лагерь подданных владыки Нолофинвэ, и ему казалось, что вокруг разверзлась пропасть. Словно в одно мгновение очутившись на остроконечной вершине скалы, на высоте, с которой земная твердь кажется утонувшей во мраке бездной, книжник прижал к груди прошитую серебряной нитью стопку листов и зажмурился.
***
Открыть глаза заставил пронзительный писклявый хохот, от которого содрогнулся каждый нерв в измученном теле. Зрение не фокусировалось, было видно лишь, как сквозь болтающиеся рваными тряпками волокна мрака в небе проглядывало дневное светило, красное и угрожающее, но холодное и равнодушное.
Рокот, гул и раскаты подземного грома всё чаще звучали скрежетом неочищенной руды, которой никогда не стать благородным, поющим при ударе металлом. К постоянно меняющемуся ритму невозможно было привыкнуть и перестать замечать, но свистящие, поднимающиеся на грань слышимости вопли были тысячекратно ужаснее. И они всегда являлись предвестником очередного издевательства, после которого «простое» висение на скале в прилипшем к коже промокшем и покрывшемся льдом плаще начинало казаться счастьем.
В свалявшиеся, смёрзшиеся волосы вцепились когти, но тянуть не спешили.
— Сейчас я помогу тебе посмотреть вправо, — мерзко захихикала некрупная, по сравнению с сёстрами, пятнистая летучая мышь, — и ты увидишь, кто к нам пожаловал.
Нельяфинвэ был уверен, что ничего увидеть не сможет: как только тварь Моргота потревожит искалеченые позвонки, боль лишит и зрения, и слуха…
Зажмурившись и стиснув зубы, сын Феанаро задержал дыхание.
— Вот будет потеха! — засмеялась менее пискляво крупная серая мышь, повисая на скале вниз головой рядом с пленным Нолдо. — Я не сразу поняла, зачем Владыка приказал нам как следует накормить нашу деточку.
— Много больше, чем обычно! — взвизгнула от восторга откуда-то сверху ещё одна монстрица.
— И пусть король встретит своих подданных с особым шиком!
Мыши нарочно пока не дёргали Нельяфинвэ за волосы, чтобы он расслышал слова и понял, о чём разговор. Когтистые лапы очень осторожно повернули голову пленного эльфа, и в чёрной волокнистой пелене, закручивающейся вихрями, сын Феанаро различил вдалеке очертания войска.
И синие с серебром знамёна Второго Дома Нолдор.
***
— И что они нам сделают? — искренне насмехался, стоя на смотровой площадке западной части Тангородрима, орочий командир, крутя в руках длинный нож с двумя лезвиями. — Эти идиотины не видят, что здесь крепость. Им гора мерещится! Лестниц у них нет. Чего они припёрлись? Будут у ворот ждать, что их в гости позовут и спать уложат?
Дозорные загоготали, каждый подумав о своём.
— У нас приказ, — рявкнул, делая важный вид, коренастый вояка, жуя корень «тошниловки», от которого бывали занятные галлюцинации, — забыли? Не нападать первыми! Членососка знает, почему! Я бы их всех поимел в каждую щель по два раза! А должен пялиться с этой обделанной стены, как эти обделанные тупицы ломятся в наши ворота!
— Да пусть ломятся, — равнодушно отмахнулся одноглазый орк, плюя себе под ноги и художественно растирая, — ворота всё равно у центральных. Они пусть и думают, в какую дыру иметь этих поиметых. А мы посмотрим и передёрнем.
— Может, бабу притащим? — предложил жующий.
— Сдурел?! — завопил командир. — Бабу в караул!
— А чё тут ещё делать?
Вопрос поставил в тупик всех дозорных. Действительно, что тут ещё делать?
Командир осмотрелся. Прислушался.
— Тащи, — вполголоса произнёс орк. — Двух. Только так, чтоб ни-и-икто-о-о…
Вояка закивал и с радостью побежал исполнять приказ.
***
Озарённый волшебным сиянием зал, своды которого состояли из подвижных зеркал, казался полностью иллюзорным, кружил голову, дезориентировал, заставлял ощутить свою абсолютную беспомощность в руках Владыки Северных земель.
«Моё войско слишком малочисленно, — размышлял Мелькор, любуясь холодным угасающим блеском Сильмариля, напоминавшего отражающийся в воде свет Телпериона, перемешанный с искрами, кварцевой крошкой из часов и льдом горных вершин. — Победить можно и с таким, но бойцам нужен полководец. Балроги пугают орков слишком сильно, их презрение переходит разумные границы… хм… Эльфы, похоже, решили нападать в два захода: сначала Нольо со своими подхалимами, потом подтянется Муж-Дева и её восторженные поклонники, сражающиеся за возможность быть униженными и отвергнутыми прелестной девой вперёд всех. Можно было бы принять бой, но это снова будет стоить мне армии. Нет, лучше преумножить силы. И гонцы на юг уже отправлены».
Запертые в чёрной короне живые звёзды о чём-то переговаривались между собой, и Айну отвлёкся от размышлений, однако, как ни пытался, не смог понять их речи. Это несказанно злило, но Сильмарили синхронно пульсировали, вспыхивая зловеще ярко, напоминая: тронешь — горько пожалеешь!
Мелькор усмехнулся. Да, Камни знают свою силу. Но и Айнур знают. И используют. Тогда, когда приходит время. А сейчас можно просто понаблюдать за бессилием слишком самоуверенного врага с помощью Палантири.
Я не чудовище, брат!
Сон был очень ярким и невыразимо странным.
«Я не чудовище, слышишь?! — кричал слишком хорошо знакомый голос, чтобы его спутать с любым другим. — Не чудовище! Не чудовище!»
Заснув под звуки собственной арфы и ласковые поглаживания по волосам лёгкой руки Дис, Макалаурэ вдруг понял, что брат пренебрёг всеми мерами предосторожности, решив воспользоваться осанвэ, а, значит, он по-настоящему в отчаянии.
— Туркафинвэ, третий из сыновей Феанаро Куруфинвэ, — почему-то именно так официально обратился к Тьелко менестрель, — если тебе есть, что сказать, говори. Кратко.
Воцарилось молчание. Осталась только картинка, которую Макалаурэ не хотел бы видеть никогда, ни наяву, ни во сне.
Среди гибнущих от жгучего света Анар деревьев и кустов сияли чистейшим белым золотом волосы Феаноринга, стоящего в одиночестве около могучего ствола ясеня, толстые ветви которого росли параллельно земле. По ним очень удобно забираться высоко в крону, чтобы посидеть и помечтать. Но Тьелко собирался делать совсем другое.
— Иди, погуляй, Хуан, — с отрешённой настойчивостью, нетерпеливо бросил Нолдо. — Иди. Ну же!
Пёс не двигался с места, стоя в нескольких шагах от хозяина, настороженно подняв уши. Посмотрев в полные тревоги глаза собаки, беловолосый Феаноринг с теплотой улыбнулся:
— Хуан, ты ведь тоже скучаешь по Оромэ? Тоже чувствуешь пустоту, которую теперь не заполнить? Одному быть невыносимо, а с кем-то — тяжело, ведь… Это не дарящий ощущение счастья и целостности Вала. Это… Всего лишь… Эльфы…
Сказав это, Туркафинвэ пожал плечами. Отведя взгляд от пса, Нолдо, с горечью морщась, прошипел:
— Я приказываю тебе уйти охотиться! Мне нужен… нужна… Дичь, Хуан. Любая! Съедобная. Искать!
На этот раз пёс подчинился.
Проводив взглядом верного друга, Феаноринг посмотрел на ветку дерева над головой. В обрамлённых пушистыми белыми ресницами небесно-голубых глазах разгоралась ненависть, и Макалаурэ, зная, что не сможет помочь брату, даже если захочет, попытался что-то сказать…
«Именем Создателя Эру Илуватара, — неожиданно прозвучали слова, — приношу я Клятву и призываю в свидетели моего Слова Владыку Манвэ Сулимо, супругу его Варду Элентари и саму священную твердь горы Таникветиль! Клянусь вечно преследовать огнём и мечом…»
— Замолчи, брат! — крикнул Туркафинвэ и, высоко подпрыгнув, схватился правой рукой за ветку, повиснув на ней. — Я не чудовище! Слышишь, Кано?!
— Считай, что нет. Не слышу. Что ты мне хочешь доказать? Зачем?
— Я не знаю…
Потянулось время. Уже с трудом удерживая себя на весу, то и дело не сдерживая стон и дрожь, Тьелко всё равно продолжал это странное показательное выступление, в искренность которого, как ни хотел, Макалаурэ поверить не мог.
— Тьелко, хватит.
— Нет! У тебя нет совести, поэтому ты и уверен, что она чиста!
Менестрель не стал ничего объяснять или доказывать брату. Пусть делает, что хочет, главное, как можно дальше отсюда.
Выбежавший из леса Хуан почему-то вдруг посмотрел в глаза Макалаурэ и сказал очень знакомым голосом:
— Кано, как я счастлив встретить тебя в мире живых!
— Финьо?
С трудом вырвавшись из пут сна, Феаноринг открыл глаза.
— Финьо… Это правда ты?
Финдекано не ответил. Он просто дождался, когда Макалаурэ поднимется на ноги и крепко обнял брата, лишив возможности дышать.
— Кано… Это правда я.
Сын Нолофинвэ отстранился, и в слиянии света пламени костров и ночного небесного цветка Макалаурэ смог рассмотреть брата. Прошедшие годы сильно изменили Финьо, оставив на всегда чуть грустном задумчивом лице глубокую печать. В сияющих глазах Нолдо теперь отражались разбросанные по городу, лесу и дорогам мертвецы, пламя, ледяные пустоши и братские могилы, чужие слёзы, не нашедшие сочувствия в сердце Финдекано, и затаённое, загнанное в самую глубокую темницу души пережитое предательство. И не одно. Сын Нолофинвэ решил, что если сам не проявлял сострадания, то не имеет права требовать его для себя.
Но больно всё равно.
— Снова, как в детстве, носишь косы? — сам не зная, зачем, спросил Макалаурэ и усмехнулся, понимая, насколько глупый вопрос задал.
Финдекано не ответил. Эльф сдержанно приветствовал кивком головы и взмахом руки собратьев Феаноринга и испытующе смотрел на менестреля.
Сын погибшего владыки и наместник сгинувшего короля хотел разрядить обстановку вопросом, хочет ли Финьо снова брать уроки музыки, ведь в последний раз, когда старший наследник Нолофинвэ приходил с косами, прозвучала именно эта просьба. А после просьбы был рассказ о кошмарном сне. Про Нельо…
Всё повторяется?
Финдекано смотрел. И ждал. Макалаурэ молчал. И единственные слова, которые крутились в голове: «Мы не чудовища, брат. Не чудовища. Мы просто трýсы».
О будущейпобеде
Линдиэль смотрела из окна на волны, и ей казалось, вот-вот что-то произойдёт. Плохое… Всплывёт утопленник? Приплывут на кораблях враги?
Нет! Нет-нет-нет! Ни в коем случае не говорить об этом папе! Он ведь ЗНАЕТ, что Вала Улмо никогда не позволит злым существам выйти в море! А кто в этом сомневается… Лучше не думать о реакции папы.
Из-за двери донеслись громкие голоса, и Линдиэль замерла, прислушиваясь.
— Новэ, — говорила мама, — почему ты так уверен, что беспокоиться не о чем? Письмо от Галенлиндэ меня взволновало, а вести с плотины тревожны вдвойне!
Юная эльфийка, не задумываясь, перевела взгляд на зеркало: полюбоваться своей красотой особенно приятно, когда мир вокруг начинает казаться угрожающим.
— Моя любимая Песня Волн, — прозвучали слова отца, — Пена-на-Гребнях, тебе не о чем печалиться. С благословения Владыки Улмо мы выстроили в потрясающе краткие сроки надёжнейшие плотины, и нам теперь не страшны наводнения.
— Но письмо…
Ответа не последовало, и это несказанно встревожило Линдиэль. Не спасло даже самолюбование. И пусть из зеркала смотрела самая красивая дева семьи лорда Кирдана, прекрасное лицо всё больше портили наворачивающиеся на глаза слёзы.
Выбежав из комнаты и лишь в коридоре вспомнив, что надо было надеть что-то, кроме того, в чём спала, Линдиэль подумала, что правила этикета ерунда по сравнению с чем-то, заставившим замолчать всегда знающего на всё ответы папу.
Оказалось, разговаривали родители не вдвоём: рядом с отцом был его друг и верный помощник, двое его сыновей, внук, а также какой-то черноволосый эльф с дивно сияющими глазами. Мама Линдиэль покраснела, увидев дочь, но эльфийка решила не сдаваться.
— Что-то не так? — свысока взглянула на смутившихся мужчин и начинающего злиться отца юная дева. — Дела моего народа важнее нарядов! Или я не права?
— Похоже, правда замуж за короля собирается, — разочаровался внук друга Кирдана.
— Я не уйду отсюда, пока не узнаю правду! — начала напирать Линдиэль. — Что за вести с севера? Что с моей сестрой?
Новэ задумался, чуть скривился.
— Дочь моя, — серьёзно, без осуждения сказал Корабел, — как только ты оденешься подобающе будущей королеве, я приглашу тебя для разговора о делах. Пока же скажу лишь, что с севера пришли ещё посланники Валар. Это был целый народ. Не армия. И, как только стало известно об их появлении, лорд Амрас уехал на юг. А город Феанарион лежит в руинах.
Линдиэль ничуть не испугалась. Ей стало безумно интересно.
— Одевайся, дочь, — напомнил Новэ. — Поговорим более предметно. Например, о том, что должны доложить Владыке Тинголу.
***
Первый за долгое время солнечный день, да ещё и без ветра, радовал уже забывших о тепле смотрителей плотины, и эльфы любовались солнечными бликами на спокойной, покрытой лёгкой рябью, воде. Игра неласкового, слепящего золотого света на синих волнах казалась прекрасной и гипнотизирующей, но ровно до того момента, пока на берегу не появилась дивной красоты дева в сопровождении двух каких-то незаметных мужчин и совсем поблекших на фоне по-королевски одетой эльфийки женщин. Нолдор были вооружены луками и, скорее всего, не только ими, но другое оружие не демонстрировали.
Сияющая роскошной накидкой черноволосая эльфийка помахала смотрителям плотины рукой в знак приветствия и ступила на мост. Наблюдая за красавицей, Синдар напрочь забыли обо всём.
— Я — принцесса Ириссэ, — представилась дочь Нолофинвэ. — И пока мой владыка-отец отправился в бой, чтобы сразить врага свободных эльфов Арды, мне захотелось лучше узнать тех, с кем я буду жить под одним небом. Пока мой менестрель будет славить короля Нолофинвэ, воспевать его подвиги, а летописец расскажет о героическом преодолении тягот пути через Хэлкараксэ, я желаю погулять здесь и выслушать истории о том, как вам жилось до того, как мой отец искоренил зло в Средиземье.
Ученик Квеннара нахмурился, и принцесса прищурилась.
«Да, — говорил её взгляд, — король только ушёл в поход, и рано говорить о победе. Но неужели ты не веришь в доблесть великого владыки?»
Всё ли равно, какими войдём мы в летопись
Синие со звёздами знамёна, взлетевшие к лазурным небесам, горели смешанным с золотыми лучами Анар серебром, доспехи и клинки блистали отражённым светом ясного дня, летевшая впереди войска песня отзывалась эхом в горах. Аклариквету стоило огромных усилий петь, зажигая сердца воинов, и один бы он не справился, но помощники менестреля старались на славу и, взяв в руки оружие, словно обычные воины, отбивали ритм сталью, их голоса звучали уверенно, и мелодия сплеталась в тему войны за всё, что есть доброго в мире.
Я хочу сберечь заповедный
свет!
Я — хранитель свеч на границе
тьмы!
Свет ковал мой меч для своей
войны!
Меченый злом,
Мёртвым огнём
Лоб твой горит, ты не скроешь
клейма!
Меченый злом,
В сердце пустом
Спрятался страх, тени сводят с
ума.
Тучи крестом,
Ветер как стон,
Сила моя не растрачена мной,
Шёпот как гром,
Меченый злом,
Слышишь меня, я иду за тобой!
Чем ближе становилась окутанная тьмой трёхглавая гора, о которой пленные орки говорили, как о сторожевой крепости, тем сложнее было не показывать парализующий тело страх перед мощью Моргота. Здесь, на бескрайней равнине, царила давящая атмосфера бессмысленности и безнадёжности. Всё сильнее казалось, что земля разверзнется под ногами, а потом сомкнётся над головой, заживо похоронив в себе не желающих умирать жалких слабых существ, которым совершенно нечего противопоставить воле Айну.
Меченый злом,
Мёртвым огнем,
Лоб твой горит, ты не скроешь
клейма!
Песня звучала всё тише, неувереннее. И, смотря на своих воинов, король Нолофинвэ понял, что есть огромная разница в поведении бойцов в случае, если враг напал сам, и если приходится бросать вызов первыми.
Меченый злом,
В сердце пустом
Спрятался страх, тени сводят с
ума.
Тучи крестом,
Ветер как стон,
Сила моя не растрачена мной,
Шёпот как гром,
Меченый злом,
Слышишь меня, я иду за тобой.
Уверенный в том, что полубрат напал на Моргота первым, Нолофинвэ, ощущая разрастающуюся в душе волну ярости, выхватил меч и, высоко вскинув руку, закричал:
— Вперёд, братья! Сразим зло! Победим тьму!
Голосу короля подпели рога, заглушили его, воины зашагали увереннее, но снова хватило ненадолго: враг не нападал и не защищался. А войско эльфов шло и шло вперёд, к молчаливой, окутанной тьмой трёхглавой горе.
***
Надежды на спасение не появилось: уже давно единственным, что осталось от жизни, была боль, которая усиливалась или ослабевала, лишала сознания или заставляла стонать и кричать, не давая шептать слова Клятвы — единственного и нерушимого моста в прошлое, которое невозможно отнять даже Айну.
Когда летучие мыши убрались восвояси, Майтимо, практически потеряв ощущение реальности, тяжело, прерывисто дыша и вздрагивая, чувствовал, как сводит отвыкший от значительного количества еды желудок. Неожиданно бросило в жар, тело затрясло сильнее, внутренности скрутило. Всё, что затолкали в горло, вырвалось обратно, и боль от резкого спазма, прошив позвонки и вывихнутые суставы, лишила сознания.
***
Мерный стук сердца, аккомпанирующий скрежету подземной песни и звукам боевых рогов, вернул из тьмы забытья во тьму, созданную Морготом, и Нельяфинвэ, сжав зубы, чтобы подавить стон, с трудом приоткрыл глаза.
Далеко внизу стояло войско.
Нет, надеяться на спасение было бессмысленно: сын Феанаро не сомневался, что умрёт сразу же, как только на него перестанет действовать магия врага, но ведь собратья не оставят его вот так, они же прекратят его мучения.
Боль рвала сознание в клочья, путала мысли, и Нельяфинвэ не знал, что произносил вслух, а что лишь успевал подумать, прежде чем снова впасть в забытье и очнуться. Не знал он, и насколько громко кричал или говорил, или шептал… Но ведь даже умирающему от боли эльфу было прекрасно видно собратьев. Они же не могли его не заметить?
***
Что такое «сложное решение»?
Ровно до этого момента король Нолофинвэ был уверен, что этапы тяжёлого выбора в его жизни навсегда остались позади, что в Средиземье нужно будет лишь сражаться за свой статус, за оскорблённое самолюбие, за земли или что-нибудь ещё, но это будет простая война, где все сложные стратегические вопросы лягут на плечи военачальников.
Однако, жизнь снова безжалостно швырнула на острые камни публичного принятия решения, и хуже ситуации представить было невозможно.
— Это ловушка! — слышалось со всех сторон. — Предупреждение!
Нолофинвэ понимал, что сейчас мог бы рискнуть и войти в летописи как Храбрейший и Благороднейший из владык.
— Кто это? — эльфы не узнавали висящего на скале собрата. — А это точно не орк?
Или можно не лезть на гору самому, а послать… Нет, Лаурэфиндэ ещё слаб для этого, Турукано — тем более… Эктелиона! Да, послать его и войти в летописи, разделив славу Благороднейшего короля с Храбрейшим воином.
— Это что, Нельяфинвэ? — предположил кто-то. — Или нет…
А где тогда Феанаро? Что с остальными?
Глорфиндел бросил беглый взгляд на свой новый меч, Нолофинвэ постарался ни с кем не встречаться глазами. Особенно с бесшабашно храбрым военачальником.
Есть очень хороший шанс запомниться потомкам Всепрощающим владыкой: спасти того, кто не оценил помощь, кто бросил на произвол судьбы и суд Валар, предал… Только оценят ли это?
— Есть в Арде справедливость, — прозвучали слова.
«Это они сейчас так говорят, — думал король, смотря во тьму, — а потом я прочитаю в летописи рядом со своим именем титул Жестокий».
— Это ловушка, братья, — сказал Нолофинвэ, прогоняя мысли о том, что, называя его Мудрым, историки будут подразумевать «искусный лжец», — мы не попадёмся в неё. Как бы ни было мне жаль этого несчастного, я не стану рисковать жизнями моих подданных. Мы пришли вызвать врага на честный бой. Вызов принят не был. Мы отступим, встанем на безопасном расстоянии лагерем и проведём более тщательную разведку.
— Мы можем встать лагерем здесь, перекрыть выходы из крепости, — как-то неожиданно тихо предложил Глорфиндел.
— Нет, храбрый воин, — отрезал король. — Мы уйдём на безопасное расстояние. И это решение окончательно.
***
Мерные удары сердца заставили очнуться, открыть глаза и увидеть сквозь рваные волокна тьмы удаляющиеся синие со звёздами знамёна.
Этого не может быть…
Майтимо зажмурился, в теле нашлось немного влаги, чтобы по щекам скатились слёзы.
— Грустно это всё, — констатировал писклявый голосок. — Кажется, негодный ты был король, Нельяфинвэ Феанарион. Кушать хочешь?
Не услышав ничего в ответ, даже слов Клятвы, летучая мышь замолчала. Она сидела, зацепившись когтями за крошечный выступ в скале рядом с пленником и смотрела на страшный чёрно-красный закат, запутавшийся в паутине непобедимого мрака.
Скоро наступит время ночи.
Примечание к части
Песня "Меченый злом" гр. Ария
Рисунок Раисы Вульф
https://vk.com/photo-159936735_456239768
Легче умереть, чем ответить
— Я не готов ответить на те вопросы, которые ты мне сейчас задашь, — отвёл взгляд Макалаурэ. — Понимаю, разговор неизбежен, но…
Менестрель поджал губы, отвернулся. Финдекано по-прежнему прямо смотрел на брата.
— Хочешь, чтобы я говорил первым? — спросил сын Нолофинвэ. — Хорошо. Я разожгу для нас костёр, подальше от всех. Побеседуем вдвоём.
Дис была недовольна таким раскладом, но решила не навязываться, а разузнать всё потом. В постели. Соперничая за любовь Кано с арфой, музыкой и ним самим.
***
Когда сухие ветви сомкнулись за спиной, голоса стихли, и остались лишь звуки ночного леса, Финдекано быстро сложил костёр, не позволив себе помогать, разжёг огонь и с нежностью во взгляде залюбовался танцующими языками пламени.
— После вынужденного купания в ледяной воде, — усмехнулся сын Нолофинвэ, — я полюбил тепло всем сердцем. А после того, как…
— Прости нас, Финьо, — закрыл лицо рукой Макалаурэ, не дав сородичу договорить, — я понимаю, это невозможно, и мне никогда не загладить вины перед тобой, но…
— Не надо, Кано, — на этот раз перебил брата принц, — не извиняйся. Я понимаю, почему так случилось.
Наместник удивлённо посмотрел на Финдекано, и тот с горечью усмехнулся.
— Когда вы уплыли, — сын Нолофинвэ вдруг замолчал, полез в поясную сумку и достал маленький мешочек. — Я принесу воды, заварю тебе кое-что. Ты никогда не пробовал ничего подобного, Кано.
На лице Нолдо засияла улыбка, в которой не читались пережитые несчастья. Только тепло.
Быстро вернувшись от ручья, Финдекано поставил воду и, когда она закипела, бросил в котелок содержимое мешочка. Это были странно пахнущие сушёные ломтики чего-то молочно-белого, но понять, что это, Макалаурэ не мог.
Размешивая загустевшую похлёбку, принц ушёл в себя, улыбаясь одному ему известным воспоминаниям. Судя по всему, делиться ими Нолдо не собирался.
— Когда мы уплыли, — собравшись с духом для разговора, напомнил менестрель, — что было дальше?
— Уже можно есть, — сделал приглашающий жест Финдекано, указывая на котелок. — Знаешь, Кано, я понимаю, что через мгновение радость от встречи омрачится тем, что мы друг другу скажем. Не спеши, брат. Давай немного помолчим.
Макалаурэ с радостью согласился.
Небо было удивительно ясным, что стало редкостью после первого восхода новых светил. Крупные яркие звёзды сияли россыпью алмазов на тёмно-синем бархате, озарённом серебром светоча Итиль. Изредка долетали принесённые ветром разговоры из лагеря, то и дело рядом пели птицы, где-то далеко послышалось хриплое тявканье.
Над верхушками деревьев захлопали крылья, чёрная тень пронеслась к югу.
— Это шпион Моргота, — помрачнел Макалаурэ, — мои… наши собратья охотятся на них, но, как правило, твари летают слишком высоко.
Финдекано закрыл глаза и задержал дыхание: менестрель не продолжил речь после слова «мои», не сказал «братья», заменив на «собратья». Хотелось верить, что это лишь домыслы.
— Как ты встретил первое восхождение на небо Тилиона? — спросил Макалаурэ, подумав, что, рассказывая об этом, можно поведать всё самое главное.
Подбросив в и так жарко пылающий костёр полено, сын Нолофинвэ печально улыбнулся:
— Это было очень неожиданно и прекрасно. Слишком прекрасно. Я уже отвык от красоты и от света, и вдруг… — Глаза Финдекано загорелись. — Мы шли своим войском, не с королём.
Теперь пришла очередь Феаноринга удивляться словам брата.
— Не с… Королём?
Финдекано усмехнулся.
— Да, отец объявил себя королём. Разумеется. Он оскорбил меня, Кано. Мне всё равно, какие были у него мотивы. Так или иначе, я ушёл со своими верными один. Путь был сложным, полным приключений. Представляешь, мы построили мост изо льда через море! Скрепили канатами обломки айсберга! — эльф рассказывал и улыбался, но вдруг с печалью посмотрел на менестреля. — Многие погибли, Кано. От холода, ледяной воды, ураганов, хищников. И, да, я бы не хотел снова оказаться в Хэлкараксэ. Но, знаешь, Кано, бой против стихии я выиграл.
— А наш бой, — с горечью произнёс Макалаурэ, — вошёл в историю Средиземья. Битвой-под-Звёздами он зовётся в летописях у нас, и Второй Битвой за Белерианд называют его подданные Эльвэ.
— Не надо про Тэлери, — отвернулся Финдекано. Глаза полыхнули ненавистью.
— Десять дней, Финьо, мы проливали кровь, — дрогнувшим голосом продолжил рассказ Феаноринг, — десять дней… Мы привыкли говорить о победе, Финьо, о том, что Моргот…
Руки Макалаурэ задрожали, он полез в сумку за флягой, но сын Нолофинвэ его опередил и протянул свою.
— Такое ты тоже не пробовал, — с теплотой произнёс Нолофинвион. — Это отвар из водорослей. Во льдах вино могло закончиться слишком быстро, мы берегли запасы и искали замену хмелю. И вот, нашли. Я специально сберёг немного, чтобы угостить вас.
Отхлебнув и удивившись непривычному вкусу, менестрель перевёл взгляд на опустевшие тарелки и котелок:
— А что это было?
— Мы называли таких существ свиньями из ледяной бездны, — засмеялся Финдекано. — Из-за их облика. Но это рыба, Кано.
«Я должен всё рассказать, — чувствуя себя совершенно разбитым, подумал Макалаурэ. — Я обязан! Но, похоже, легче умереть, чем сделать это».
Выпив ещё отвара, потом вина и почувствовав, как становится не так важно, что вообще происходит в Арде, Макалаурэ, опустив глаза, полез в спрятанную под многослойной одеждой небольшую сумку.
«Я должен это сделать, — обречённо думал сын Феанаро, доставая круглый футляр. — Должен. Это. Сделать».
— Нужна помощь, Финьо, — с трудом выговорил Феаноринг, отвинчивая крышку, — как тогда, в Альквалондэ. Последнее, что я помню из сражения в гавани, — рука машинально легла на давно затянувшуюся рану в боку, — летящие вверх стрелы. Мне показалось, что они вдруг повернули обратно, стали разить тех, кто их выпустил.
— У меня мало воинов, — серьёзно ответил Нолофинвион, — повторить Альквалондэ не получится.
— Этого не нужно, — тихо произнёс Макалаурэ, развинтив, наконец, футляр.
Молча протянув брату свёрнутое письмо на двух листах, Феаноринг смотрел, как меняется лицо его бывшего ученика.
— Отец погиб в Битве-под-Звёздами, — опередил возможные вопросы Макалаурэ, — его убили огненные Майар Моргота. Отец, видя, что мы побеждаем, погнался за убегающими орками, с ним были несколько полководцев из местных эльфов и его верные друзья. А мы увязли в толпе врагов и, когда пробились и бросились следом, было уже поздно. Отца окружили столпы тёмного пламени, постепенно обретая форму огромных тварей с пылающими бичами и клинками. Мы с братьями кинулись в бой, прогнали их. Но раны отца оказались смертельными, и он умер, когда мы отступали в горы.
Финдекано молча смотрел на письмо. Макалаурэ был уверен, что брат давно всё прочитал, и не хотел знать, о чём он думает.
— Когда отец умер, — монотонно продолжил менестрель, — его тело вспыхнуло само по себе. Остался только пепел. И мы. Израненные, потерянные, с горсткой полуживых воинов и красивыми словами о доблести на устах.
Резко выдохнув, Финдекано встал и, смотря на Макалаурэ с холодом стали во взгляде, отдал оба листа.
— Вы отказались от борьбы, а Моргот вас обманул?
От прямоты вопроса по спине пробежал холод. Что бы ни говорили сыновья Феанаро Куруфинвэ, в итоге так и вышло: борьбу прекратили. Отступили. Спрятались. А после — бежали от собственной родни.
— Ты ведь не поверишь, если я скажу «Всё было не так»? — чувствуя, как от стыда становится трудно дышать, почти прошептал менестрель, пряча письма.
Сын Нолофинвэ молчал.
— Тогда я это скажу. Всё было не так, Финьо.
— Почему Майти оказался в плену? — спросил Нолофинвион. — Где остальные? И, Кано, кровь на бумаге высохла очень давно. Сколько прошло лет?
«Вот и настало время отвечать, — мысленно содрогнулся менестрель, — за всё…»
— Битва-под-Звёздами, — обречённо произнёс Феаноринг, — произошла почти сразу, как мы прибыли. После смерти отца, Майти объявил себя королём, и, не успели мы оправиться от ран, явились посланники Моргота. Предложили от его имени переговоры. Майти пошёл. А я остался наместником.
— Остальные Феанариони живы? — с напором задал вопрос снова Нолофинвион.
— Да.
— Где они?
«Лучше убей меня, но больше не заставляй отвечать!» — мысленно взмолился Макалаурэ.
— Финьо, — встав от костра и зачем-то направившись в сторону ручья, вздохнул сын Феанаро, — надо спасти Майти. Подожди, не говори ничего. Мне не на кого надеяться, поэтому, когда пришли вести о вашем появлении в Эндорэ, я бросил всё и поехал искать тебя. Выслушай, прошу! Моргот… Когда мы ответили отказом, повесил… Он… Эру, дай мне сил! Моргот повесил Нельо за руку над входом в крепость.
Глаза Финдекано расширились, взгляд замер. И, хотя принц не использовал осанвэ, Макалаурэ чётко расслышал всё, что подумал брат. Нет, он не осуждал и не обвинял. Он просто не мог понять, почему родные братья, друзья, подданные и просто те, кто считает себя стоящими на стороне добра, ничего до сих пор не сделали. Как так получилось? Как?
— Едем, — прозвучал металлом голос Нолофинвиона. — Нет. Ты останешься. Дай мне проводника, лекарства, и телегу. Пока я буду отсутствовать, пошли гонца к братьям, отвезём Майти к ним. Ему ведь нужна будет помощь знахарей, постель, покой. В лесу этого не обеспечить.
Макалаурэ кивнул. На сердце стало гораздо легче. Главное, чтобы Финьо больше ничего не спрашивал.
Не ценный пленник
Финдекано слышал свой голос, словно со стороны. Как будто кто-то другой выбирал, кому сопровождать сына короля до вражьей крепости, а кому оставаться в лагере. Словно кто-то незнакомый указывал, как сложить вещи и что брать. Что это за эльф? Почему он выбирает маршрут и маскировку, чертит путь на карте? Но… Если не он, кто тогда?
Всё происходило, как в полусне, словно Финьо вновь замерзал во льдах, и лишь цель, заставляющая пылать огонь в душе, не давала обессилить и позволить смерти победить. Командуя действиями верных, Нолофинвион с отчаянием думал о том, что великий Феанаро Куруфинвэ мёртв, что больше никогда ни одно творение не родится в его руках, молот не ударит по наковальне, перо не напишет ни строки, и никогда не прозвучит раскатом грома голос, способный заставить запылать даже воду… Всё. Конец.
Феанаро Куруфинвэ мёртв.
— Не могу поверить, — прошептал Финдекано, только сейчас заметив, что сидит в седле.
Лошади, которых дал Канафинвэ, были потомками валинорских скакунов, но родились в Средиземье, поэтому сильно отличались от предков из Благословенного Края. Это ощущалось абсолютно во всём, и заставляло сердце неприятно сжиматься.
«Феанаро Куруфинвэ мёртв, Нельо в плену, — крутилось в голове, и втородомовский принц невольно вспоминал найденный на берегу изуродованный труп, — Феанариони разбиты и сломлены, твари Моргота летают над головами. Я знал, что меня ждёт война. Только не думал, что биться придётся одному».
И вдруг именно сейчас вспомнился страшный сон из детства, в котором маленький Финьо видел себя среди тьмы, и рядом не было никого. Мысли спутались, образы смешались, однако теперь втородомовский принц окончательно уверился — у него всё получится.
Лес расступился, и эльфы плотнее закутались в маскировочные плащи, накрыли телегу. Вдали, со стороны моря послышались песни, приносимые порывами ветра, и, присмотревшись, Нолдор увидели золотые с зелёным знамёна.
— Финдарато добрался, — шепнул управлявшему телегой эльфу сын Нолофинвэ.
— Храни его Эру, — мрачно и отрешённо отозвался тот. — Смотри, Нолофинвион, на севере наши флаги.
Финдекано почувствовал, как бешено забилось сердце. Да, там, на севере, совсем близко к землям Моргота, которые Макалаурэ отметил на карте «Дор-Даэдэлот» — Земля-под-покровом-Тьмы, в первых лучах Анар, на фоне чёрной, словно живой пелены, горели серебром синие флаги.
— Турукано, Ириссэ, — улыбнулся Финьо, и тут же перевёл взгляд на вырастающую впереди горную цепь, вершины которой тонули в черноте.
Под копытами коней раскинулась грязная, скользкая равнина с посеревшей сухой травой, лишь местами зеленели островки молодой поросли.
«Эта земля пропитана кровью, — подумал принц, провожая взглядом встречные валуны. — Кровью моих собратьев. Кровью Феанаро. Я буду мстить, Моргот! И не отступлю! Буду биться до победы или последней капли моей крови! Пока руки способны держать оружие, тебе не будет покоя, проклятый Айну!»
Горы приближались, и мрак впереди лишь усиливал ненависть и жажду борьбы. За свет! За мир! За тех, кто пал по прихоти Моргота! За каждую пролитую по его вине слезу! За сломанные судьбы и разбитые сердца! Виновный понесёт наказание! Тьма не будет вечной!
***
Взгляд, направленный в Видящий Камень, был спокоен и неподвижен.
— Каков будет приказ, Владыка? — спросил отражающийся в великом множестве зеркал Балрог, пригасивший своё пламя, чтобы не нарушать подсвеченный Сильмарилями полумрак.
Мелькор молчал, наблюдая, как усердно пытается ускользнуть от его слежки жалкая горстка эльфов, осторожно приближающихся к Тангородриму.
Слегка коснувшись венчающей голову чёрной короны, Айну усмехнулся.
— Время уходит, — нетерпеливо произнёс воин, с трудом сдерживая внутренний огонь, — если эти эльфы полезут на скалу и не сорвутся, мы лишимся ценного пленника.
Оторвав взгляд от Палантира, Мелькор ехидно поднял брови.
— Ценного? Как показало время, этот эльф нужен только ювелиру, украсившему мою корону, правда, Феанаро? — рука снова тронула чёрный металл. — Что в нём ценного? Работать на меня его было не заставить, а сейчас он просто сломленный калека, который не сможет встать на ноги. Пусть спасают. Всё равно не спасут.
— Каков приказ?
— Не высовываться.
— Будет исполнено.
Проводив взглядом воина-Майя, Мелькор снял корону и посмотрел в самые сердца Сильмарилей, живые, пульсирующие. Чувствующие.
— Я слов на ветер не бросаю, — усмехнулся Айну, — но мой приказ воинам может измениться в любой момент. Из невидимых со стороны Ард-Гален бойниц могут полететь стрелы. Или могут не полететь. При этом пленник останется жив и прикован по-прежнему, а его неудачливый спаситель погибнет. Вряд ли ещё хоть кто-нибудь рискнёт приблизиться к моей крепости ради жалкого висяка. Его судьба никого не заботит достаточно, чтобы бросать вызов мне.
Сильмарили, угасая, замерцали. В зале стало совсем темно.
И лишь Палантир сиял красными лучами поднявшегося на небо дневного светила, чей свет пробивался даже сквозь сотканную чарами пелену. Отражаясь в зеркалах, алые блики рассыпались по стенам, полу и потолку, пересекаясь между собой, составляя причудливые звёздные мозаики.
Мелькор перевёл взгляд на Видящий Камень. Кто же этот герой, чья жажда славы пересилила страх составить компанию своему королю? Чья кровь течёт в его жилах? Второй Дом Нолдор? Что ж, посмотрим, насколько хватит его отваги.
Город золотой. Спасение Маэдроса
В стотысячный раз проверив, всё ли взял, Финдекано начал убеждать себя, что поступил правильно, выбрав для похода к твердыне Моргота дневное время. Какова вероятность, что твари врага приспособились к свету? Или здесь, под покровом тьмы, нет разницы во времени суток?
В сердце нарастала злость. Сын Нолофинвэ не хотел думать о Феанорингах плохо, но, вспоминая отчаявшегося и сгорающего от стыда Макалаурэ, не мог заставить себя успокоиться. Грудь рвало изнутри желание кричать проклятья, швырять камни и всё, что попадётся под руку, выхватить меч и… Убивать.
Почему? Почему те, кого Финдекано любил, оказались такими… Такими…
Братья даже не пошли с Нельо на переговоры! Неужели испугались?!
Не в силах принять услышанное и додуманное, видя, что горы уже достаточно близко, а крупные валуны, за которыми можно спрятать телегу и лошадей, закончились, втородомовский принц спешился и, снова проверив снаряжение и содержимое закрепленной на поясе сумки, молча кивнул собратьям и побежал к окутанным тьмой скалам.
***
Музыка стала слышна у подножий, когда Нолдо приблизился к отвесным склонам на полёт стрелы. Это звучала одна из тем Творения, сомнений быть не могло. Финдекано подумал, что предпочёл бы никогда не слышать этой песни, но тут же забыл об этом.
«Нельо, где же ты?» — мысленно вопрошал эльф, теряясь в бесконечном лабиринте воспоминаний и эмоций.
Горы, горы, горы… Тьма…
Изуродованный труп на берегу, и отчаявшийся, потерявший надежду Кано…
Почему, Эру?!
Горы… они все одинаковые!
Нет, они не одинаковые, они совсем не похожи друг на друга, просто музыка из-под земли не даёт сосредоточиться. Она творит, но это же Созидание во имя Разрушения! Здесь, в недрах земли зарождается жизнь с одной только целью — нести смерть!
Почему всё так?!
«Где же ты, Нельо? Может быть, всё зря? Может быть, ты уже мёртв? Нет. Не для того Моргот тебя вывесил напоказ. Ему нравится видеть и чувствовать чужие страдания. Но, враг проклятый, ты не учёл одного — это не нравится мне!»
Прислонившись спиной к на удивление тёплой скале, которую отметил на карте Макалаурэ, Финдекано постарался успокоиться. Враги не видят его из-за маскировки. Но время играет против! Сколько ещё бегать здесь, вдоль хребта, и искать?
Но и кричать — плохая идея.
Сосредоточившись, Нолдо воспроизвёл в памяти лицо Нельяфинвэ. Пламя на фоне тьмы. Это горят мёртвые деревья рядом с королевским дворцом в Альквалондэ. Майтимо смотрит в сторону дверей, теряющихся среди ажурных колонн. У ног лежит изрешеченный щит, доспех слева в пятнах крови, Нельяфинвэ одной рукой снимает шлем.
«Я не Феанаро», — звучат слова.
«Да, Нельо, ты не Феанаро. И никогда им не станешь. Никому это не под силу. Но ты — мой брат. И, даже если бы ты не был моим родичем, какая разница? Я не позволю Морготу так поступать с эльфами! Ни с одним из нас! Нельо… Услышь меня, пожалуйста!»
Финдекано закрыл глаза. Если использует осанвэ, выдаст себя. Но чары музыки действуют иначе!
Песня зазвучала в памяти — только одна из многих сотен, неожиданно напомнив о юности и первом бунте против отца.
Губы зашептали слова, и Финдекано показалось, что музыка недр сбилась с ритма.
***
— Клянусь, — с трудом шевелящимися губами шептал Майтимо, запрещая себе думать о собратьях и подбирать слова для всего, что случилось, — вечно преследовать… огнём и мечом, — эльф понимал, если пытаться анализировать или оправдать поступки родичей, станет ещё хуже, пусть даже кажется, что уже некуда, — своим гневом… любого. Будь то Вала…
Собирая по крупицам остатки сил, сын Феанаро прогонял чудовищные воспоминания о прикосновении руки Моргота к голове, невольно всплывающие при упоминании врага.
— Майя, эльф, — выдохнул, как можно ровнее, Майтимо, — или иное творение Эру…
Нет, не вспоминать! Семью… И друзей. Бывших...
— Что уже живёт или родится… позже… великое или малое, доброе или злое…
Ритмичный скрежет металла внутри горы вдруг сбился, словно столкнулись два вихря, нарушив вращение друг друга.
Or luine menel ná
I arta laurea,
Calasse ando látina
Ar elen taurea.
Майтимо подумал, что голос брата ему померещился, что от боли и отчаяния уже не спасает даже Клятва, и что враг всё же сломал его окончательно, когда безразличие сородичей было продемонстрировано слишком наглядно.
«Ты думаешь, твои братья такие же, как ты. Считаешь их героями. Меряешь своей меркой. Тебя ждёт разочарование, сын великого Феанаро Куруфинвэ. Разочарование и прозрение».
— Кое завладеет или попытается завладеть… Сильмарилем, — заглушая в памяти слова врага, оказавшиеся слишком правдивыми и пророческими, прошептал Майтимо, с ужасом понимая, что усиливается ветер. — Будет хранить у себя…
Artasse — aldeon
Salquissen lóteo,
Entasse vantar vanime
Celvar ú nóteo.
— Или станет препятствовать отвоевать…
Ve tulca minya nárefinda rá
Ar tatya — mundo, quanta henduo,
Nelya — sorno laurea menelya,
Eryar hendu calime úquétime.
— Святыню рода Феанаро Куруфинвэ… — Майтимо хотел лишь продержаться, как можно дольше, не вздрогнуть от пронизывающего холода, чтобы резкая боль, пусть неизбежная, пронзила тело хоть на мгновение позже. — Да падёт на меня вечная тьма…
Menelde látina
Min elen tintina.
Ta elya ná, a Vanima,
Tennoio elya ná!
Боль впилась в плоть, и Нельяфинвэ, стиснув зубы, застонал, невольно слушая простую, но такую дорогую сердцу мелодию, заглушившую песнь огненных недр. Спазмы свели искалеченные суставы, Феаноринг хотел дальше произносить сквозь стон слова Клятвы, но чары музыки заставили поддаться им и продолжить песню:
I mele — melima…
I faina — air’elen,
Nai tulya elenelya le
Artanna tienen.
***
— Нельо… Ты жив!
Получив ответ, Финдекано отскочил от скалы и стрелой понёсся вперёд, туда, откуда, как ему показалось, донеслось пение.
Пики Трёхглавой горы с абсолютно отвесными склонами тонули во мраке, рождающемся где-то за хребтом, крутящем длинные рваные волокна.
— Нельо! — совершенно забыв не только об осторожности, но и вовсе обо всём, крикнул сын Нолофинвэ, перепрыгивая на бегу валяющиеся в грязи под ногами камни. — Нельо!
Поднявшийся ветер принёс серые тяжёлые облака, скрыв от глаз дневное светило.
— Нельо! Это я! Финдекано! Я спасу тебя!
***
Содрогаясь от боли и холода, Майтимо посмотрел вниз. Сведённые занемевшие губы едва заметно улыбнулись.
— Финьо, — выдохнул сын Феанаро.
И вдруг понял, что сила воли, которая, оказывается, всё это время существовала и помогала удерживаться на краю пропасти, его покидает. Осознание того, что пришла ПОМОЩЬ, что на этот раз действительно рядом тот, кто не оставит мучиться под пытками, и что страданиям наступает конец, сокрушило последние заслоны, возведённые в душе отчаянным и бессмысленным желанием не сдаться, не подчиниться, не позволить себя сломить. Осколки обрушившихся со стеклянным звоном преград на пути чужой воли впились в глаза и горло, и последним, что смог осознанно выкрикнуть Майтимо, забившись в конвульсиях и подавившись рыданиями без слёз, была отчаянная просьба:
— Убей меня, умоляю! Я не могу больше!
***
— Я здесь не для этого, слышишь?! — вырвались слова, и Финдекано снова ощутил нарастающую злобу. Сыну Нолофинвэ казалось, что он ненавидит абсолютно всех и всё. Вскинув подрагивающими руками лук, Нолдо, чувствуя, как бросает в жар, выпалил: — До тебя ни одна стрела не долетит! Разве не очевидно?!
Совершенно не понимая, насколько глупо выглядел, Финьо присмотрелся, ища глазами, за что можно зацепиться крюком, чтобы начать подъём, и вдруг его взгляд остановился на том, кого он пришёл спасать.
— Эру… Как ты это допустил?..
Финдекано не мог вспомнить, когда плакал в последний раз, но был абсолютно уверен, что пролившиеся сейчас слёзы навек превратятся в ночной кошмар.
В одно мгновение из-под ног ушла земля. Сознание отказывалось принять то, что видели глаза: Майтимо, которого Нолофинвион знал ярким, сильным и ловким Нолдо с горделивой осанкой, превратился в скрюченный, дрожащий, запылённый скелет со свалявшимися гнездом посеревшими волосами. С трудом убрав за спину лук, Финдекано опёрся рукой о скалу и, хватая ртом воздух, стал судорожно вытирать льющиеся слёзы.
Порыв ледяного ветра ударил в лицо, застонал хриплым голосом, который не мог, не должен принадлежать сыну Феанаро! Может быть, правда, лучше убить его?
— Нет, — справился с собой Финдекано, — никогда! Майтимо должен жить! Вопреки этому кошмару! Назло врагу! Назло всем этим жалким трýсам, бросившим его!
Ладонь, упиравшаяся в скалу, сдвинулась в сторону и нащупала выступ. Поверхность вовсе не такая гладкая, как кажется!
— Держись, Нельо! — зачем-то снова закричал сын Нолофинвэ. — Я тебя спасу!
— Нет, — захрипел ветер, — убей. Будь милосерден.
Снова и снова бросая крюк, Финдекано проклинал Моргота, скалу, невозможность увидеть, за что хвататься, и то и дело повторяющуюся мольбу Нельяфинвэ прекратить его мучения, от которой перехватывало дыхание.
— Не смей меня об этом просить! — не выдержал старший сын Нолофинвэ, услышав «Убей меня» в очередной раз. — Замолчи! Ты будешь жить, хочешь того или нет!
Как ни странно, слова подействовали, и на склоне Тангородрима воцарилась тишина.
***
Крюк зацепился за что-то невидимое, но держался крепко, и Финдекано, проверив, хорошо ли закреплена на нём страховка, полез наверх. Руки и ноги с трудом находили опору, кирка плохо пробивала камень, но сотни миль, преодолённые во льдах, когда приходилось перебираться через скользкие высокие глыбы, крошащиеся под металлическими остриями, научили многому, а хвататься руками за тёплые камни гораздо удобнее, чем за обжигающие, рвущие перчатки льдины, к которым прилипает кожа.
Рука, ощупывая камень, провалилась в квадратное отверстие с идеально гладкими краями, но Финдекано был не в состоянии анализировать. Квадратное и квадратное. Что такого? Была лишь одна догадка — за такие «дыры» удобно цепляться.
Земля удалялась, цель становилась ближе. Понимая — торопиться нельзя, поскольку это опасно и можно сорваться, втородомовский принц прогонял невольные мысли о том, что каждый миг промедления становится ещё одной вечностью под пытками для Нельо.
«Держись, скоро всё закончится», — не сказал вслух сын Нолофинвэ, чтобы не услышать это проклятое «Убей меня» в ответ.
Выше, выше…
«Наверное, — подумал Нолдо, снова пытаясь вслепую закинуть крюк, — над Нельо должны быть пещеры. Иначе как его туда повесили?»
Кирка застряла в трещине и, с трудом выдернув её, чтобы продвигаться дальше, Финьо сделал глубокий вдох. Он почти добрался. Теперь главное — не сорваться вместе с тем, кого хотел спасти.
Майтимо не смотрел в его сторону. Содрогаясь и жутко сморщивая истончившуюся кожу, натянутую на черепе, которую язык не поворачивался назвать лицом, сын Феанаро тяжело прерывисто дышал, сквозь стиснутые зубы.
«Не спешить, не спешить!» — приказывал себе Финдекано, чувствуя, как снова начинают трястись руки.
Зацепив страховочный трос за что-то невидимое над головой Майтимо, сын Нолофинвэ отыскал опору для ног и придвинулся к брату.
— Прошу тебя, — тихо произнесли потрескавшиеся до крови сухие губы.
Решив ничего не говорить, Финдекано, одной ногой опираясь на что-то вроде бы надёжное, вторую согнул в колене, прижав к скале. Осторожно подхватив брата под грудь, Нолдо чуть приподнял его, чтобы ослабить давление на плечо. Тощее тело, оказавшееся совершенно расслабленным и неспособным держать собственный вес, содрогнулось, голова бессильно запрокинулась, Майтимо вскрикнул, и Финьо показалось, кузен потерял сознание, но лишь на миг, после чего сразу пришёл в себя.
Проклиная свою неосторожность, Нолофинвион всё же смог усадить брата на колено, положив его голову на согнутую в локте руку.
Достав из поясной сумки маленький пузырёк, который пришлось открывать зубами, Нолдо поднёс его к окровавленным губам.
— Не надо, — выдохнул сын Феанаро, — это бесполезно.
— Пей, Нельо! — рука Финдекано дрогнула. — Это снимет боль.
На сына Нолофинвэ посмотрели пустые выцветшие глаза, в которых не было ничего от прежнего взгляда. Всё умерло, осталось лишь страдание.
— Это от боли, Нельо, — повторил, холодея от ужаса, Финьо.
Мёртвый взгляд чуть ожил — в нём мелькнула едва заметная тень благодарности.
Когда пузырёк опустел, сын Нолофинвэ бросил его вниз, достал флягу с водой и помогал брату пить, пока не подействовало снадобье. Майтимо начал засыпать.
Увидев, что перекошенная, покрытая заметными даже сквозь слой чёрной пыли шрамами грудная клетка стала вздыматься и опускаться равномерно, без судорог, Финдекано очень осторожно пристегнул брата к себе двумя широкими ремнями, максимально накрыв его той грязной тряпкой, что болталась на тощих плечах и когда-то, видимо, была плащом. Пришитую к бедру металлическим кольцом левую руку принц трогать не стал, чтобы случайно не причинить брату новых мук.
Убедившись, что ремни закреплены надёжно, Финьо потянулся к стальному кольцу, удерживавшему запястье Нельяфинвэ на скале.
***
Лишь прикоснувшись к металлу, Финдекано сразу понял — всё очень плохо: сталь казалась частью руки, а не оковами, повернуть в ней запястье или подлезть под кольцо не получалось, словно проклятый металл вырастал из кости. Пытаясь схватиться за браслет, чтобы разжать его, сын Нолофинвэ ощущал, как вздрагивает ладонь брата. Скрюченные холодные костлявые пальцы с отросшими ногтями, вопреки всякой логике слегка шевелились, когда их случайно задевали, вены и жилы жутко проступали сквозь прозрачную кожу.
Сталь не поддавалась. Решив попробовать выдернуть кольцо из скалы, Финдекано принялся рывками тянуть на себя оковы. Бесполезно.
Снова пытаясь разжать зачарованный металл, эльф почувствовал, как Майтимо начал вздрагивать: то ли снадобье перестало помогать, то ли Нолофинвион слишком резко дёргал и растревожил искалеченные суставы брата.
— Именем… Создателя… — зашептал, тяжело выдыхая, сын Феанаро. — Эру… приношу я Клятву… и призываю…
Финдекано потянул на себя оковы, и Майтимо сдавленно застонал.
— В свидетели моего слова… — через силу произнёс хриплый голос. — Владыку…
Новый рывок получился ещё более резким, измученное тело содрогулось.
— Финьо, — чуть слышно прошептал Феаноринг, — умоляю, хватит. Это бесполезно, видишь? — сделав глубокий вдох, полуживой пленник издал короткий стон. — Не мучай меня больше, прошу. Ты же умеешь убивать, я знаю.
Финдекано тоже знал, но делать этого не собирался. Только не сейчас! Понимая, что другого выхода нет, ненавидя себя за то, что не смог разжать оковы, Моргота — за жестокость, Нельо — за мольбу о смерти, лишающую способности трезво мыслить, а всех остальных — за то, что не помогли раньше, сын Нолофинвэ достал из поясной сумки ещё один короткий ремень.
— Финьо, — снова прошептал сквозь стон Майтимо, — давай же. Один удар… Пожалуйста!
«Как заставить его замолчать?!» — мысленно воскликнул Финдекано.
Ответ пришёл неожиданно, когда вдруг чудовищная музыка, доносившаяся из-под земли, заиграла громче.
Очень медленно и осторожно стягивая прикованную руку брата ремнём выше кисти, Нолофинвион тихо запел, словно убаюкивая ребёнка:
— Под небом голубым
Есть город золотой
С прозрачными воротами
И яркою звездой.
Майтимо замолчал, дыхание стало ровнее.
— А в городе том сад:
Всё травы да цветы,
Гуляют там животные
Неведомой красы.
Ремень затянулся на руке, пережав вздувшиеся вены.
— А в небе голубом
Горит одна звезда.
Она твоя, о брат мой,
Она твоя всегда.
Финдекано, продолжая напевать, очень медленно и бесшумно вытащил из ножен короткий тонкий меч. Идеально заточенный.
Кто любит, тот любим.
Кто светел, тот и свят.
Пускай ведёт звезда тебя
Дорогой в дивный сад.
Взмах, удар, брызнула кровь, и рука Майтимо, неестественно вывернувшись, упала. Кисть осталась на прежнем месте, прикованная к скале, пальцы, подрагивая, медленно опустились.
Сын Феанаро замер. Отчаянно надеясь, что Нельо не умер, принц бросил меч вниз, неосознанно проверил страховку и начал спускаться так быстро, как только мог.
Нельяфинвэ застонал: сначала тихо, а потом, дрожа всё сильнее, бывший пленник Моргота начал прерывисто вскрикивать, громко и судорожно втягивая воздух.
— Держись, Нельо! — слова Финдекано прозвучали приказом броситься в бой. — Держись! Ты справишься! Ты сможешь!
Не помня, как оказался на земле, сын Нолофинвэ сорвал с себя канат, бросив его болтаться на скале, побежал к телеге, как мог быстро, оставляя кровавый след и уже не заботясь об осторожности, думая только об одном — скорее уложить в неё задыхающегося от боли Майтимо, перевязать обрубок руки, дать ещё эликсиры. И быстрее довезти к знахарям!
***
Около валуна ждали двоесопровождавших эльфов, где остальные — Нолофинвиону было совершенно наплевать. Разорвав ремни, которыми пристегнул к себе брата, Нолдо осторожно положил лишившегося чувств искалеченного эльфа на одеяла и крикнул собратьям, на чьих лицах при виде сына Феанаро застыл ужас, быстрее ехать.
Сев вместе с травником рядом с братом, который, даже лёжа без сознания, изогнулся влево, а правая рука не опускалась, Финдекано, вытирая влажным полотенцем грязь с его лица, цепляясь тканью за медный венец, вставленный под кожу головы, увидел, как под глазами Майтимо проступает чернота, лоб и губы синеют, а дыхание становится совсем слабым.
«Я не довезу Нельо до его братьев, — пришло горькое понимание, — слишком далеко».
— Тирьо! — крикнул управляющему телегой эльфу Финдекано. — К моему отцу! Быстро! Едем в лагерь Нолофинвэ!
Примечание к части
Песня "Под небом голубым"
Перевод на русский — Б.Г.,
на эльфийский — M' Aquillius – Маний Аквилий Arthoron
Награда за подвиги
— Я буду ждать тебя, слышишь? — произнесла пламенноволосая девочка, зажигая свечу.
— Не надо.
— Я сама решу, ждать или нет, ясно? Во мне кровь Феанаро! Я буду любить того, кого захочу.
— Я не стою твоей любви, принцесса.
— Никто не стóит. И что же, мне никогда никого не любить? Вот, — девочка протянула свечу, — это тебе. Когда она догорит, вспомни обо мне, и знай, что моя любовь вечна, в отличие от огонька на фитиле. Я буду ждать.
Образ эльфийки исчез, остался лишь крошечный огарок в ладони. Воск вдруг растёкся, почерневшая нить упала, пламя погасло, воспарив к небу тонкой исчезающей ленточкой дыма.
***
Глорфиндел проснулся. Воин не собирался спать, сидя над картами, но усталость взяла своё. Стянутая плоть на боку неприятно зудела, однако эльф думал сейчас о другом: он знал, к чему был сон, и, встав от стола, посмотрел на лежавшего у очага лиса Питьо. Можно было подумать, что четвероногий приятель просто спит, только сердце обмануть невозможно.
***
Молчание нависало над головами собравшихся для разговора Нолдор, заглядывало в глаза, проникая в души, парализуя тела, лишая голоса и способности мыслить.
Еле слышные звуки арфы, призванные нести радость и спокойствие, отдавались глухим эхом, словно увязая в пологах шатра, как в трясине.
— Королевство ты построил на чужой беде, — вдруг очень неприятно произнёс Турукано, глядя почти не на отца. — Это хорошая песня, Аклариквет. А то, что ты сейчас играешь, я не узнаю. Новое творение? Кого воспоёшь на этот раз?
Менестрель улыбнулся, не поднимая глаз.
— У этой песни пока нет слов, — мелодично произнёс он.
— А, ясно, — принц чувствовал, что надо остановиться, но не мог, — не было приказа писать стихи. Это ничего, скоро будет. Подробное описание того, что надо сделать!
Нолофинвэ не смотрел в сторону сына. И пусть речи Турукано были крайне неприятны, они всё же принесли пользу, нарушив затянувшееся молчание.
— Я всегда готов выслушать каждого подданного, — спокойно начал говорить король, придвигая к себе большой лист бумаги.
— А как насчёт семьи? — снова напал принц, придвигаясь к отцу вплотную. — Или, может быть, ты лучше знаешь, что нужно не только королевству, но и каждому лично?
— Турукано Нолофинвион, — поднял глаза от записей король, — в чём конкретно, по твоему мнению, я не прав? Я готов выслушать тебя как сына, как одного из моих военачальников и подданного. Как высокородного эльфа и как отца. Ты можешь высказываться или писать от имени любого из своих общественных положений или всех сразу. У меня лишь одна просьба: говори по существу, а не задирайся, словно невоспитанное дитя.
— Моим воспитанием должен был заниматься отец, — усмехнулся принц, — а чем был занят он? Перетягиванием короны нолдорана, которая ему не могла принадлежать?
— Сын, — Нолофинвэ очень медленно и практически незаметно глубоко вдохнул. Выдохнул. — Все свои претензии ко мне изложи в письменной форме, будь так любезен. Сейчас мы собирались обсудить совсем иное.
— Что, например?
— Турукано Нолофинвион, жду от тебя письменное изложение твоих желаний. А нам, в первую очередь, надо понять, где селиться, и есть ли здесь свободные территории. Если же нет, то на каких условиях возможны союзы.
Полог шатра отодвинулся, вошёл Глорфиндел, держащий с дюжину огромных свитков. Ощутился запах дыма.
— Действия врага, — с порога заявил воин, — можно расценить, как отказ от войны с нами. Моргот устрашился нашей мощи и спрятался в своей твердыне, крепко-накрепко заперев врата. Да, я это не придумал, а прочитал. В летописи, что сейчас составляется. И моё слово таково: летопись пусть остаётся летописью, а мы будем воевать не с трусливым слабаком, а с сильнейшим из Валар. Осталась самая малость: понять, как это делать.
Нолофинвэ промолчал, позволяя договорить своему полководцу.
«Его слова, — не подавая вида, насмехался про себя король, — ничуть не менее лживы, лицемерны и далеки от истины, чем летопись, рождаемая пером юного книжника. Правда в том, мой благородный герой, что абсолютно все собравшиеся здесь ждут обещанной награды. И даже ты, с жаром рассуждающий о великих подвигах, Лаурэфиндэ. Что есть воинская доблесть без должного поощрения? Надолго ли её хватит?»
Однако, посулить дары было легко, а измученные дорогой через льды эльфы готовы были верить в любую красивую ложь. Но путь в Средиземье окончен, и теперь пора выполнить обещания, а заодно отвлечь внимание народа от провала военного похода на Моргота.
Ко всему прочему, назрела ещё одна проблема, решить которую надо сейчас, пока не дошло до необходимости крайних мер.
— Турукано, — обратился король к сыну, когда военачальник Лаурэфиндэ закончил говорить, — каково твоё мнение, что должно быть сказано в летописи о том, как младший сын владыки Нолофинвэ ступил на землю предков? Каким было его пришествие? Показал ли он героизм, превосходящий остальных? Может быть, его мудрость сделала несчастных счастливыми, а страдающих избавила от мук? Или его хитрые уловки помогли побороть многократно превосходящего в силе врага? А может, милосердие…
Турукано не стал дожидаться, когда отец окончательно сравняет гордость сына с землёй, наглядно продемонстрировав, что принц сам ничем не лучше короля, которого осуждает, и покинул совет. Глорфиндел проводил его взглядом, сделал вид, что ничего не произошло, и бросил на стол все принесённые свитки, бесцеремонно потеснив уже лежавшие карты и записи.
— Мои верные начали укреплять лагерь, — серьёзно заявил воин, — два ряда частокола высотой в три роста для начала будет достаточно. В любом случае, здесь жить нельзя, и нам нет смысла строить на века.
«Да, — подумал Нолофинвэ, — здесь жить нельзя. Слишком близко к Морготу. Слишком холодно. И ничего не растёт. Но прежде, чем идти на юг, нужно правильно записать нашу историю. В нескольких книгах, чтобы можно было подарить местным королям. Они должны знать, что из земли Валар прибыл великий, гордый, непобедимый, искусный народ, чьи подвиги невозможно даже повторить, а превзойти — тем более!»
— Владыка! Владыка! — послышались приближающиеся крики, и в шатёр вбежали сразу четверо молодых эльфов: охотник, строитель, оружейник и…
Нолофинвэ ахнул. Это же… один из верных Финьо!
— Владыка!
Подданные короля наперебой пытались докладывать о чём-то невероятном, но вдруг воин из армии Финдекано одним движением вытолкал на улицу всех троих юнцов, и выпалил:
— Владыка Нолофинвэ! Твоему сыну нужны знахари. Немедленно.
— Что с ним? — ужаснулся глава Второго Дома Нолдор.
— Твой сын, — резко выдохнул эльф, — привёз умирающего короля.
Король здесь я
«Здесь король я!» — едва не произнёс вслух Нолофинвэ, чувствуя, что опять может повториться ситуация с оспариванием власти, «воспеванием заслуг» соперника за корону, бросанием в лицо страницами летописи с перечислением достижений и промахов, и, если бы речь шла о Финдарато, проблем бы не возникло, но ведь беда случилась не с ним.
— Жизнь короля должна быть спасена, — с достоинством произнёс нолдоран, — таково моё слово.
Накинув на плечи плащ с мехом, глава Второго Дома Нолдор быстро пошёл в сторону собравшейся толпы.
Вопреки ожиданиям, эмоции не захлёстывали, эльфу казалось, что он в одно мгновение напрочь лишился способности чувствовать. А самое страшное — Нолофинвэ понимал: его покинула способность мыслить. Те обрывки суждений, что роились в голове, совершенно не удавалось систематизировать, идеи возникали взаимоисключающие, рациональное казалось абсурдом и наоборот, но из всей безумной круговерти одна мысль не вызывала сомнений: если тот, о ком сейчас кричат, называя не только по имени, но и «морготов раб», и «получивший по заслугам предатель, сын предателя», умрёт в лагере своей «полуродни», это будет плохо.
И вдруг Нолофинвэ остолбенел. «Морготов раб», «предатель, сын предателя» — король. Король! Значит…
— Я не верю, — отмахнулся глава Второго Дома Нолдор, — нет, этого не может быть. Пока лично не отправлюсь в Чертоги Мандоса и не увижу Феанаро там, не поверю в его смерть, даже если все живущие мне подтвердят, что видели его труп!
Снова услышав ругань и презрительные слова в адрес племянника, Нолофинвэ встряхнулся. Надо поговорить с Финдекано!
— Я приказываю злым языкам замолчать! — выкрикнул король. — Нельяфинвэ Феанарион нуждается в помощи, и мы её окажем! Судить его сейчас никто не имеет права! Это Слово Короля!
***
Среди всеобщей суеты только одна эльфийка сидела, не шевелясь, скрестив руки на груди и отвечая горделивым молчанием на любые вопросы.
— Но это же приказ короля! — испуганно шепнула подруге знахарка, торопливо смешивая масла.
— Мне лично он ничего не приказывал, — прищурилась Митриэль. — И никто не заставит меня быть сиделкой этого Нолдо. Я не желаю ему ни здоровья, ни сил. И его страдания облегчать не собираюсь.
— Но мы должны…
— Ему — нет! А если ты ему что-то должна, иди отдавать долги!
Знахарка опустила глаза на почти готовое масло. Возможно, она поняла бы Митриэль и не осудила, если бы не была одной из тех, кто первыми подошли к телеге.
***
Покидая шатёр отца, Турукано ругал себя за недостойное поведение, которое не приносит совершенно никакой пользы, выставляет принца глупцом, а отец на его фоне выглядит мудрым, понимающим и справедливым. Сын короля уже решил вернуться и извиниться, как вдруг услышал голос брата.
Финдекано звал на помощь.
Не веря своим ушам, бросившись к строящемуся частоколу, Турукано увидел телегу с запряжённой лошадью, в которой около кучи одеял сидел Финьо и один из его знахарей, рядом ехали трое вооружённых луками всадников.
— Брат! — крикнул младший сын Нолофинвэ, оббегая торчащие из скользкой вязкой глины колья.
— Турьо! Не время! Знахарей зови! Нельо умирает! — срывающимся голосом орал Финдекано, и принц только сейчас увидел в его руках грязную окровавленную тряпку. — Знахарей, быстро! Чего вы ждёте?!
Турукано обернулся к сбегающимся собратьям.
— Именем короля! — закричал младший принц. — Знахарей сюда! Пятерых ближайших! Здесь тяжелораненый! Кровью истекает!
— Это король Нельяфинвэ Феанарион! — дрожащим голосом выпалил Финдекано. — Жизнью за него ответите! Все снадобья на себе проверять будете, прежде чем ему давать! Я убью любого из вас! Всех! Не разбираясь! Если ему навредите!
— Брат, успокойся, — Турукано подбежал к телеге, но вплотную не подошёл, видя, что Финьо не в себе. — Мы же твоя семья!
— Но не его, — прохрипел старший Нолофинвион, смотря по сторонам безумными глазами.
Воин из верных Макалаурэ спешился и встал, насколько это было возможно, близко к своему королю.
— Дай меч! — рявкнул на него Финдекано, выхватил оружие собрата и выставил клинок вперёд. — Я убью любого, чьи действия причинят вред королю! Я понятно выражаюсь?!
— Финьо, — тихо сказал Турукано, стараясь не смотреть на того, кто лежал без сознания в телеге, чтобы не скривиться от ужаса и омерзения, тем самым ещё больше разозлив брата, который и так не в себе, — послушай, самое плохое позади. Нельо теперь в безопасности, среди своей… Ладно, твоей родни. Нашей. Мы все искренне хотим помочь…
— Это раб Моргота! — послышалась насмешка в толпе.
— Финьо! — испугался младший сын Нолофинвэ. — Не надо! Я… сам разберусь. Будь с Нельо. Видишь, сюда идёт отец. При нём никто не посмеет говорить такое.
Рука Финдекано, держащая меч, задрожала. Двое знахарей, подбежавших первыми, сразу взялись обрабатывать кровавый обрубок, эльфийка-травница поднесла к носу Майтимо пузырёк, но старший Нолофинвион схватил её за запястье.
— Сначала сама!
Дева с ужасом посмотрела на принца и сделала вдох.
— Видишь, я жива, — еле слышно проговорила травница.
Финдекано отпустил знахарку и впервые с момента встречи осмысленно посмотрел в глаза брата.
— Турьо, — прошептал он, — это я Нельо руку отрубил. Он хотел умереть… Но я не позволил.
Турукано молчал.
— Я пел… — ещё тише произнёс старший Нолофинвион, — пел… А Нельо мне ответил. И я нашёл его. Он… молил о смерти, Турьо! Я ненавижу Моргота! Жизни не пожалею, но не оставлю этого Айну в покое!
Финдекано посмотрел на знахарей, освобождающих левую руку Майтимо и снимающих с его головы венец, на кровь, пропитывающую всё больше бинтов и полотенец, и глаза Нолдо снова стали безумными.
— Турьо, — покачал он головой, — Валар не знают сострадания. Но мы можем быть лучше, чем они.
Толпа расступилась, и около телеги остановился король Нолофинвэ.
— Ты простил меня, сын? — спросил он, с тревогой смотря на Финдекано.
Принц не отвечал.
— Нам необходимо поговорить, — тихо произнёс Нолофинвэ.
— Я знаю, где тебя найти, отец, — холодно отозвался Финдекано. — О состоянии Нельяфинвэ тебе доложат, как только будет ясность. Ты не знахарь и не мой охранник. Тебе незачем здесь стоять. Как и тебе, Турьо. Прости, я не хочу сейчас ни с кем говорить.
Король переглянулся с младшим сыном. Всё-таки Финьо прав: надо дождаться ясности. И продумать заранее различные варианты дальнейших действий.
Мир нереального сна
— Я послал его на верную смерть, Дис, — обречённо произнёс Макалаурэ, вернувшись к своему костру, когда Финдекано уехал.
Эльфийка вышла из шатра, зябко кутаясь в шкуры.
— Твой отец, — ответила знахарка, — посылал на верную смерть очень многих. И тебя. С другой стороны, если бы не три стрелы в твоём теле, мы никогда бы не познакомились столь близко. И, будь любезен, скажи, что…
— Разумеется, — не дал договорить любовнице Макалаурэ, — это того стоило. Не сомневайся.
Дис не сомневалась. Она знала, что её мужчина так не думает. Да, он с ней. Наверное, потому что это ни к чему не обязывает. Прекрасно!
— Ты остаёшься здесь, — холодно сказал наместник, смотря остановившимся взглядом вдаль, сквозь деревья. — Ты дождёшься Финьо и будешь заботиться о короле Нельяфинвэ, пока я не пришлю весть, куда ехать.
Ветер усилился, прошелестел в сухих кронах умирающих деревьев. Закричали птицы: одни — угрожающе, другие — жалобно, третьи — с вызовом. Не поделили удобные для птенцов дупла.
Феаноринг, долго стоявший неподвижно, одним движением развернулся и вскочил в седло.
— Подайте мои вещи! — крикнул он верным. — Вы двое — едете со мной. Остальные — ждите вестей. Дис, — наконец, улыбнулся Нолдо, — это того стоило. Честное слово.
Знахарка сделала вид, что поверила.
***
В редколесье не было дорог, и, хотя лошади резво скакали через любые холмы и овраги, Макалаурэ понимал, что теряет время. На душе было гадко, как никогда.
Необходимость принятия даже простого решения казалась сейчас непосильным грузом: если выезжать на дорогу, придётся делать крюк по ухабам, но путь напрямик, пусть и короткий, слишком труднопроходим. Что делать? Как выбрать? Как правильно? Как?
Сделав знак верным и свернув к проложенному, казалось, вечность назад тракту, наместник вспомнил, наверно, последний по-настоящему счастливый день в своей жизни. А ведь тогда он таковым не казался из-за необходимости жить в Форменоссэ, вдали от роскоши Тириона, его дворцов и площадей, где можно выступать для восхищенных или шокированных толп. Какое это удовольствие — наблюдать за бессильной злостью и завистью тех, кто хочет, но никогда не сможет спеть и сыграть, как «великий менестрель Канафинвэ Феанарион»!
В тот день, лёжа на траве и позволяя себя любить не сотне слушателей, а всего лишь одной прелестнице, Макалаурэ впервые услышал тонкую и невыносимо изящную насмешку над собой, на которую способна только умная влюблённая эльфийка.
— Мне снилась ночь, — шёпотом пропел те самые строки менестрель, с горечью вспоминая ушедшие навек мгновения, — и сквозь неё летящий всадник,
Огни погони и отчаянный побег…
Мне снилась женщина, которую спасает
Тот, кто ей верен навек.
Мне снились эльфы и короткое сраженье,
Долгое скитанье на двоих в чужой стране.
Мне снился парусник — чудесное спасенье.
Но, может быть, только во сне
Героем был ты.
Мелкий дождь заморосил, неприятно остужая кожу на лице.
Элеммирэ… В тот тёплый, озарённый светом священных Древ день она была особенно мила и привлекательна. И пусть между сердцем Макалаурэ и любой женщиной всегда будет непреодолимая преграда несбыточной мечты, которая и должна таковой оставаться, именно в то мгновение, когда Элеммирэ пропела, что верным и героем её возлюбленный может быть только во сне, менестрель вдруг понял, что рядом с ним не просто очередная потерявшая разум от его музыки пустышка.
Зачем сейчас эти воспоминания?
Макалаурэ не знал. Просто на душе было гадко. Так омерзительно, как никогда.
И вместо того, чтобы думать о предстоящей встрече с братьями, менестрель вспоминал золотые волосы и игривую улыбку покинутой возлюбленной. Нет, от этого не становилось легче, но сердце начинало петь, даже несмотря на сильнее моросящий холодный дождь.
«Всё возвратится, я снова поверю
В мир нереального сна,
Где героем был ты».
Примечание к части
Песня Ирины Климовой "Мне снилась ночь"
Есть ли шанс?
Эльфийка-знахарка испуганно переглянулась со своей помощницей, убирая пузырёк с пахучей жидкостью от неподвижного лица Нельяфинвэ. Тонкая ладонь осторожно коснулась шеи, проверяя пульс. Жив… Но почему не очнулся?
От страха перед гневом принца Финдекано, девушка побледнела и бросилась за другими снадобьями, совершенно не представляя, что в данном случае необходимо.
Король и младший принц ушли, и знахари снова почувствовали страх перед обезумевшим старшим сыном Нолофинвэ.
— Везите раненого Феанариона в мой шатёр, — как можно спокойнее, произнёс лекарь, руководивший действиями тех, кто накладывал бинты на кровоточащий обрубок, оставшийся на месте кисти.
Финдекано спрыгнул с телеги и вдруг едва не упал, с трудом устояв на подкашивающихся ногах. Похоже, именно сейчас начало приходить осознание всего, что произошло. Схватившись дрожащей рукой за флягу с водой, Нолдо вспомнил, как поил из неё прикованного к скале Майтимо, и каким страшным был взгляд брата… Ладонь разжалась, серебряная бутыль с мелодичным звоном упала под ноги. Воин Макалаурэ поддержал Финдекано под руку, забрал свой меч, который, ещё немного, и тоже полетел бы в грязь.
— Я забыл свой клинок у Моргота! — вдруг с отвращением прорычал Финдекано.
— Хочешь за ним вернуться? — надеясь на отрицательный ответ, спросил один из верных.
Нолофинвион с ненавистью посмотрел по сторонам.
— Я не оставлю Нельо одного, — неожиданно тихо ответил он, хватаясь за борт неспешно движущейся телеги.
— Почему ты думаешь, что подданные твоего отца ему навредят? — спросил воин Макалаурэ, убирая меч в ножны. — Уверен, они не станут.
— Не станут, — тяжело вздохнул Финдекано, — но и усилия прилагать не поспешат. Будут делать вид, что помогают, а сами просто дождутся, когда Нельо умрёт, чтобы потом заявить, будто ничем не смогли помочь. Как вы, знавшие про плен. Тоже ждали, что… Проблема решится сама. И ведь дождались, твари.
Нолдо из Первого Дома не стал оправдываться. Он молча поддерживал сына Нолофинвэ под руку и помогал идти к шатру знахарей следом за телегой.
***
Накинув на плечи плащ с капюшоном, закрывающим лицо, Митриэль вышла на улицу из оказавшегося ненужным госпиталя, поставленного для помощи раненым в битве с Морготом.
В битве, которая не состоялась.
Уверяя себя, что гонит туда, куда отвезли брата Морифинвэ, простое любопытство и ничто более, эльфийка наткнулась на собравшуюся около шатра толпу, и пришлось выдать себя, чтобы пропустили внутрь. С другой стороны, какой смысл таиться?
Откинув полог, эльфийка сразу увидела стоящую в центре, между раздвинутыми столами и заготовленными постелями, огромную лохань, куда наливали нагретую воду. На полу валялась куча грязных кровавых тряпок, и туда же бросали состригаемые под корень свалявшиеся, покрытые черно-серой пылью волосы.
— Сжечь это всё! — срывающимся голосом приказал мечущийся из угла в угол Финдекано, и Митриэль осторожно подошла к нему, пока не придумав, что сказать.
Нолофинвион остановился, пронзив знахарку страшным жестоким взглядом.
— Каждый из вас, — угрожающе произнёс принц, — отвечает за Нельяфинвэ жизнью! Я не стану разбираться, кто виновен. Если он умрёт, вы все последуете в Чертоги Мандоса за ним следом!
Митриэль отшатнулась и увидела, как бесчувственное тело — перекошенный скелет, измазанный в крови и грязи, осторожно опустили в лохань. Вода мгновенно почернела, её стали менять. Под слоем пыли оказалась пожелтевшая сморщенная кожа, истончившаяся и прозрачная, исполосованная жуткими рубцами.
— Выпей, Финьо, — протянул кто-то флягу, и сын короля, не задумываясь, отхлебнул.
— Митриэль, — вернув вино, тихо спросил он знахарку, — скажи мне честно: у Нельо есть шансы? Если он… — Финдекано с горечью зажмурился, надавил пальцами на глаза, — если Нельо очнётся, сможет исцелиться?
— Как и ты, — прищурилась эльфийка, — я вижу такие увечья впервые.
Нолофинвион тяжело вздохнул, снова взял чью-то флягу и, наблюдая, как Майтимо осторожно перекладывают в постель и меняют бинты, выпил. Помощница Митриэль присела рядом с кроватью, стала очень осторожно, маленькой ложечкой вливать в чуть приоткрытый рот эльфа зеленоватую жидкость.
— И больше не увидишь, — с разгорающейся безумной яростью во взгляде, произнёс Финдекано. — Никогда! Больше никто не окажется в плену этого проклятого Вала! И, если всех моих собратьев парализует страх, я один буду биться с врагом. И, пока я жив, Морготу не видать покоя!
— Твоя отвага зажжёт огонь в сердцах, — скривилась Митриэль. — И, пока жив Моргот, вы не будете знать покоя. Скажи, принц Финдекано, ты виделся с сыновьями Феанаро?
Нолофинвион не ответил. Он снова смотрел только на неподвижно лежащего брата, рядом с которым что-то очень тихо обсуждали знахари, и пил чьё-то вино, которое совсем не помогало справиться с охватывающим отчаянием.
Разные по свойствам металлы
Когда Ириссэ бесцеремонно ворвалась на затянувшийся совет, где разговоры по существу давно закончились, и бесконечно повторялись одни и те же факты, лишь по-разному трактуемые, появлению дочери короля обрадовались абсолютно все.
— Папа, — громко заявила принцесса, — мне нужен твой менестрель и ещё этот юный летописец.
Нолофинвэ поднял глаза от записей.
— Что ты задумала, Ириссэ?
— Доброе дело, — подмигнула эльфийка. — А для этого мне необходима поддержка.
— И я для этого не подхожу, — отвернулся к очагу Турукано.
— Именно!
— Ириссэ, — Нолофинвэ бросил беглый взгляд на сына, — я тоже делаю доброе дело, и мне, не меньше, чем тебе, необходима поддержка.
— Тогда я возьму только Аклариквета, — ослепительно улыбнулась принцесса.
Король согласно кивнул.
***
Сидя чуть в стороне и наблюдая за тем, как ученица Митриэль осторожно, но с нажимом, растирает пахнущей травами и жиром мазью грудную клетку, левое плечо и руку Нельяфинвэ, Финдекано потерял счёт времени. Эльф понимал, что не сможет без отдыха, но боялся отлучиться. Знахари сменяли друг друга, по очереди дежуря у лежащего неподвижно Феаноринга, меняя простыни, смазывая и массируя тело, давая эликсиры и воду. А принца сменить было, по его мнению, некому.
— Тебе пора отдохнуть, брат, — послышался, словно сквозь сон, голос Ириссэ, и Финдекано понял, что засыпал сидя. — Но сначала, дай я обниму тебя, беглец! Не представляешь, как я скучала!
Слабо улыбнувшись, вместо ответа, принц осторожно встал и прижал к себе сестру, чувствуя, как щемит в груди.
— Скажи, Финьо, ты мне доверяешь?
Отпустив эльфийку из объятий, сын Нолофинвэ вдруг увидел, с кем она пришла, и усталость в одно мгновение пропала.
— Подожди, Финьо, не злись, — примирительно подняла ладони принцесса, — я хочу сделать доброе дело: Аклариквет, увидев Нельо, устыдится и впредь не станет петь плохие слова о нём и тебе. Правда, Риньо?
Менестрель молчал.
— Ты хочешь невозможного, — зло усмехнулся Финдекано.
— Я же принцесса, — невинно улыбнулась Ириссэ.
Подойдя к постели Майтимо, эльфийка на мгновение зажмурилась. Знахарка, водя ладонями по смещённым, исполосованным шрамами рёбрам, отвела взгляд.
— Уйди, Аклариквет, — с угрозой в голосе проговорил сын Нолофинвэ.
— Пусть останется, — твёрдо заявила принцесса, осторожно погладив Феаноринга по бритой голове. — Ненадолго. Хочу, чтобы Риньо слышал мои слова. Может быть, я сейчас скажу глупость, но именно это и важно. А ты, Финьо, ложись спать. Если хочешь, прямо здесь. Свободные кровати имеются. Ты же не думаешь, что я позволю случиться беде?
Финдекано не шевелился.
— Когда я слушала рассказы тех, кто видел Май… Нельо, — опустила взгляд Ириссэ, — все повторяли, что от прежнего сына Феанаро ничего не осталось.
— Так и есть, — схватился за голову Нолофинвион, вспоминая пустой взгляд брата.
— Мне тоже сначала так показалось, — сквозь слёзы улыбнулась принцесса, — но потом я присмотрелась… Финьо, его ресницы такие же длинные и пушистые, как прежде. Знаешь, когда я была маленькой, меня пугал Нельо. Мне казалось, что он никого не любит, а меня — тем более. Я считала, что никого и ничего не может быть страшнее, чем не умеющий любить эльф. И каждый раз, видя Нельо, огромного и страшного, я пыталась отыскать в нём что-то хорошее. И находила его ресницы. Их было очень весело считать, страх пропадал. Сейчас я тоже испугалась, уже готова была согласиться со всеобщим утверждением, однако, пожалуй, не соглашусь.
Не сдержавшись, Финдекано тихо рассмеялся. Аклариквет опустил голову, всё ещё стоя у входа. Ириссэ снова стала осторожно гладить лоб Майтимо.
— Отдохни, Финьо, — нежно сказала эльфийка, — я посижу здесь. С тобой. А Риньо, если хочешь, выйдет.
Не дожидаясь ответа принца, менестрель поклонился и исчез за пологом шатра. Финдекано с облегчением вздохнул.
— Спасибо, — полушёпотом произнёс он, ложась на ближайшую постель. — Прости, что не сказал этого раньше, Ириссэ. Я тоже очень рад видеть тебя. Жаль, что встреча такая нерадостная.
— Главное, что она состоялась, — тихо отозвалась принцесса, хоть и видела, что брат её уже не слышит. — Главное, мы выжили.
***
Оказавшись на улице, менестрель снова почувствовал себя абсолютно одиноким: да, он мог подойти к любому костру, заглянуть в любой шатёр, и никто, кроме принца Финдекано, не посмел бы его прогонять, однако это понимание совершенно не согревало, а с серого неба всё сильнее накрапывал дождь. Аклариквет остро ощущал, что за последнее время было пережито слишком много тяжёлых моментов, о которых нельзя петь честно, и, возможно, вовсе нельзя. Никак. Но эмоциям, воплотившимся в музыке, необходим был выход, менестрель нуждался хоть в ком-то, кто выслушал бы его и сказал доброе слово.
Только певец слишком хорошо знал, чем в итоге оборачивается честность.
«Подвиг моего сына должен быть воспет!» — настаивал король, видимо, рассчитывая помириться с наследником, лишь забывая о главном: Финдекано спас «полуродственника» не ради славы.
«Я напишу то, что от меня ждут, — уверял себя менестрель, — но сначала мне нужно выговориться».
— Что там? Кто там в лунном свете? — начал тихо напевать Аклариквет, достав из сумки арфу-лебедя. — Это призрак в лапах смерти.
Скован цепью, отдан птицам,
Чёрный мрак в пустых глазницах.
Один во власти всех безжалостных стихий и без надежды на покров. Капкан.
Была в нём кровь, её не стало, было тело — растащили по кускам.
Дыханье смерти обожгло меня, и я хочу остаться, чтоб навек уснуть.
Ещё мгновенье — и отдам себя во власть костлявых и холодных рук.
Ноги уносили прочь от недостроенного частокола, в сторону морского побережья, где пронизывающий холод ощущался сильнее, но, слушая шум волн, менестрель переставал чувствовать себя одиноким, и замёрзшие руки, касающиеся струн — вовсе не большая плата за кратковременное счастье.
— Призрак вздрогнул, воет ветер,
Цепи рвутся в пляске смерти.
Туча крыльев, запах тленья,
Бьётся тело в исступленьи.
Себя отдав на растерзанье чёрным демонам крылатым, призрак спас меня.
Кружатся вороны над ним, но их добычей никогда не стану я.
Бегу вперёд и согреваюсь, и ведёт меня сквозь бурю неземная нить.
И сколько мне идти осталось, я не знаю, но я знаю — надо жить!
***
Эктелиону сразу не понравился предлог, под которым друг отозвал его с совета у короля. Конечно, обсуждение написания летописей и возможности переселения на юг затянулось, зашло в тупик и стало бессмысленным повторением одних и тех же слов, снова и снова упираясь в отсутствие новых данных разведки и ясности с состоянием Нельяфинвэ. Но уходить с совета вслед за менестрелем, заявив, что предоставился удобный момент обсудить личные вопросы, показалось Эктелиону невежливым.
Под ногами шмыгнула мышь, и Глорфиндел с улыбкой вздохнул:
— Питьо поймал бы её и угостил меня.
С неба накрапывал мелкий дождь, становилось холоднее. Постоянная смена погоды, скорее всего, была вызвана появлением новых светил и тем, что природа пока не приспособилась к ним, хоть и минуло немало дней. Раскинувшаяся вдоль горной цепи равнина постепенно зарастала зелёной травой, сухие кустарники тонули в юных побегах, молодые деревца тянулись к небу тонкими веточками.
— О чём ты хотел поговорить, и почему это невозможно отложить? — наблюдая за работой оружейников, спросил Эктелион.
— Теперь я знаю, чей у меня меч, — Глорфиндел обнажил клинок и, взяв его за остриё, засмотрелся на рукоять. — Знаешь, если Феанариону пришлось стать родоночальником целой орды морготовских тварей… Это чудовищно.
Стараясь держать воображение в узде, Эктелион отмахнуся:
— Лучше поговорить о том, зачем мы ушли с совета. Или... Ты это и собирался обсудить?
— Нет, конечно, — рассмеялся военачальник. — Я просто верну меч хозяину, если предоставится возможность. Сомневаюсь, что Нельяфинвэ захочет отдать такую ценность своим… кхм… наследникам.
Немного помолчав, Глорфиндел убрал клинок в ножны и посмотрел на стремительно темнеющее небо.
— Сейчас легко об этом говорить, — сдержанно начал военачальник, — однако попробуй мысленно вернуться в недалёкое прошлое. Представь, если бы король, которому ты присягал на верность, приказал лезть на скалу и спасать его племянника, ты бы полез?
Вопрос заставил задуматься.
— Король сказал, это ловушка, — с сомнением произнёс Эктелион.
— Но оказалось, ловушки не было.
Воины посмотрели друг на друга.
— Король Нолофинвэ, — Глорфиндел поправил капюшон, — лишил каждого из нас великой славы.
— Возможно, посмертной.
— Возможно. Считаешь, посмертная слава хуже прижизненной?
— А ты — нет?
— Посмертная слава не померкнет, друг мой. Её нельзя очернить последующими недостойными деяниями, невозможно оспорить и подвергнуть сомнению. Она сияет звездой на небосклоне, и до неё не дотянуться ни с добром, ни со злом.
Эктелион задумался. Он чувствовал, что друг не договаривает, но не знал, с какой стороны подойти, чтобы вызвать на откровенность.
— Я шёл в Эндорэ за славой, — заговорил снова военачальник, — и пока я жив. Король Нолофинвэ сделает всё, чтобы ослепительный блеск звезды его рода затмил все остальные, и, пусть принц Турукано во многом неправ, я поддержу его протест. Мне не нужны почести и замки в тени, отброшенной славой короля.
***
Сделав знак слугам принести вина и закуски, Нолофинвэ подозвал сына ближе и, наблюдая за летописцем, что-то усердно зарисовывающим сразу на трёх страницах, поднял бокал из аквамарина, серебра, белого золота и платины.
— В детстве, — сказал король, — я плохо разбирался в металлах, потому что мне не было это интересно. Но однажды произошло то, что заставило меня захотеть знать всё о том, из чего сделано так многое, что меня окружало: столовые приборы, зеркала, архитектурные элементы, украшения, инструменты. Я был совсем ребёнком, любил гоняться за бабочками по саду, ловить рыбок в пруду и читать книги о зверьках. Их писали специально для меня, и каждая новая сказка казалась мне бесценным долгожданным подарком. И вдруг в мой прекрасный мир врывается старший брат и приводит своего старшего сына. И, Турукано, самым неприятным в той встрече было одно обстоятельство, которое оказалось продумано до мелочей: я и Нельяфинвэ почти ровесники, он незначительно старше, поэтому нас, разумеется, сравнивали. И, как ты думаешь, о чём велись разговоры за столом, во время прогулок и прослушивания музыки? Разумеется, не о том, что интересовало меня. Говорили исключительно о металлах. Я ничего не понимал в этом, и Феанаро наслаждался триумфом, видя, как выигрышно выглядит на моём фоне его наследник. А перед уходом брат положил передо мной три игрушки. Это были маленькие, потрясающе красивые статуэтки из белого металла. Феанаро сказал: «Здесь серебро, белое золото и платина. Их ценность различна. Я хочу подарить тебе самую дорогую из них, но ты должен доказать, что достоин такого подарка. Выбирай».
Отпив вина, Нолофинвэ вздохнул.
— Сын, мой бокал из тех же металлов. Видишь разницу?
Турукано кивнул.
— Два чистых металла и сплав, — улыбнулся своим мыслям король. — Похожи на вид, но такие разные по свойствам. Как и все мы. Сын, — отставив кубок, продолжал улыбаться Нолофинвэ, — ты уже написал мне свои претензии? Я готов прочитать или выслушать.
— Я не готов говорить.
Ответ был холодным.
— Могу я войти, владыка? — послышался певучий голос, и, получив разрешение, в шатре появился Аклариквет. — Я написал то, что ты просил.
Ученик Квеннара, казалось, заинтересовался больше всех.
Менестрель осторожно тронул струны.
— Один в чужом краю, покрытом мраком,
Где горы дышат злом, кругом враги,
Ищу того, кого считал я братом,
Но всюду мгла, и некуда идти.
Умник усмехнулся и покачал головой:
— Аклариквет не зря ест свой хлеб. Так изящно напомнить о том, что принц Финдекано считал Майтимо Руссандола братом, а тот предал его, это надо иметь особый талант!
— Спою я песню про края другие, — невозмутимо продолжал менестрель. — Нам путь туда уже не отыскать,
Но в сердце о них память и поныне.
Ответь, мой друг, я не устану звать!
— «Друг», — поддакнул летописцу Турукано, тоже усмехаясь.
— Лети, стрела, мой друг в беде,
К скале прикован злом!
О, Манвэ, я зову к тебе,
Молю лишь об одном:
Дай точности стреле моей,
Отец небесных птиц!
Склоняюсь к воле я твоей,
Чьей власти нет границ.
Видя, что песня понравилась, Аклариквет поклонился.
— Это гениально! — выдохнул Турукано. — Если петь о том, что Финдекано помогли Валар, местные эльфы не узнают правду о нашем уходе из Валинора. Конечно, пусть все думают, что без поддержки Манвэ ничего бы не вышло! Вильварин, преклоняюсь пред твоим умом!
«Я напишу о спасении лучше, — заревновал к славе летописец. — Моя легенда останется в веках, а не песня этого менестреля!»
— Ты знаешь, что делать, Аклариквет, — с довольной улыбкой сказал король. — Народ ждёт твоей музыки.
***
Нельяфинвэ открыл глаза.
Примечание к части
Песни:
Театр "Седьмое Утро" "Ночь. Смерть. Безмолвие"
Гр. "Альбион" "Подвиг Фингона"
Всё будет хорошо
Размытое, словно на растёкшейся картине, женское лицо в обрамлении чёрных волос было близко и далеко одновременно. Щеки касалась тёплая лёгкая ладонь.
— Ниэль, — прошептали губы имя, которое не произносили целую вечность.
— Я Ириссэ, — ответил голос, и смазанный, скрытый пеленой тумана мир перевернулся, закрутился, полетел прочь, словно при падении вниз головой в пропасть.
***
Заметив, как Нельяфинвэ вздрогнул, знахарка подозвала других лекарей. Принцесса отошла в сторону, переводя взгляд со спящего брата на Майтимо, и увидела, как из носа сына Феанаро побежали тонкие струйки крови, лоб сморщился, лицо начало краснеть.
— Подложите больше подушек! — скомандовал целитель, хватая со стола пузырьки. — Он висел вертикально! Резкая смена положения навредить может. Оказывается…
Знахари не были уверены в правильности действий, но что-то предпринять было необходимо. Осторожно приподняв согнутое влево тело, придав ему полусидячее положение, лекари вытерли кровь с лица Нельяфинвэ. Сын Феанаро с коротким тяжёлым вздохом зажмурился.
— Выпей, господин Феанарион, — поднесла к его губам эликсир травница.
Ириссэ не хотела будить брата, но Финдекано, несмотря на усталость, спал чутко, и проснулся сразу, как только прозвучали громкие речи. Сев на кровати, сын Нолофинвэ, протирая глаза, молчал, вцепившись рукой в лежак.
Выпив совсем немного снадобья и воды, Нельяфинвэ вдруг закашлялся, изо рта потекла вязкая жидкость, тело забила дрожь. Положив Феанорингу на лоб компресс и поднеся что-то к носу, знахари с ужасом посмотрели на Финдекано.
Ириссэ обняла брата.
— Всё будет хорошо, — прошептала принцесса, — просто верь.
Сын короля не ответил, неотрывно наблюдая за перепуганными лекарями и снова впавшим в беспамятство Майтимо. Всё обязательно будет хорошо. Только когда?
Те, кого не взяли в бой
— Это что… Шёлк? — длинные тонкие пальцы юной эльфийки прикоснулись к нежнейшей зелёной ткани, расшитой золотыми узорами: птицы, хвосты которых походили на кружево, сидели на огромных цветах, напоминающих звёзды, пили нектар из сердцевин длинными тонкими клювами, изогнутые кольцами змеи оплетали стебли, словно вьюны, на листьях сияли топазами капли росы.
— Это уникальная ткань, которую уже никто и никогда не воссоздаст, — вдохновлённо заговорила дева с двумя белыми косами до колен. — Пряжу делали из пуха розовых цветов, чашечки которых раскрывались лишь при свете Золотого Древа. Но Древо мертво, и розовые цветы, лишённые его росы, тоже.
— А что ещё передали в дар твоему отцу? — спросила ошарашенная подруга одной из многочисленных внучек Кирдана, не в силах отвести взгляд от потрясающего воображение шёлка.
— Сейчас покажу! Но я ещё не всё рассказала! Только представь! Эти ткани долгое время хранились в закрытых сундуках! На страшном морозе! И совсем не пострадали!
— Такие дары не преподносят просто так, — задумчиво произнесла Линдиэль, вместе с сестрой и подругой наблюдая за счастливой сродницей, достающей из второго сундука витую диадему с прозрачными голубыми камнями.
— Разумеется! — внучка Новэ Корабела подпрыгнула и ринулась к зеркалу примерять украшения. — Папа сказал, что я скоро выйду замуж!
— За кого?! — ахнули в один голос все четыре девы.
— У меня огромный выбор! — с гордостью произнесла Толлунэль. — Ко мне сватаются двенадцать женихов!
***
— «Я повторю сколько угодно раз, что путь на юг лежит через мои земли, и только я решаю, кто, когда и по каким вопросам идёт с севера в сторону Дориата». Это слова моего лорда, и я могу повторять их бесконечно, — флегматично произносил очень высокий эльф с тёмно-серыми волосами, смотря вверх, не фокусируя взгляд.
— Похоже, мы не первые сюда приехали за последнее время, — усмехнулся Айканаро, толкнув брата в плечо. — Долго собирались.
— Я должен доложить о вас моему лорду, — отрешённо проговорил страж, устало вздохнув. — Лес здесь густой, мои воины повсюду. Вас не пропустят, обойти нас не получится — тут болота теперь на десятки миль вокруг. Дорога одна, и на ней перед вами кордон Новэ Корабела. Вам придётся ждать решения моего лорда.
— От кого вы защищаетесь? — очень серьёзно спросил Ангарато, рассматривая, на первый взгляд, вооружённого лишь коротким лёгким луком эльфа.
— Об этом вы спросите лично моего лорда, если он вас пропустит. А пока идите во-о-он к тому костру. Там сидят другие ожидающие.
Близнецы переглянулись.
— Мы ведь говорили со смотрителями плотины! О нашем приезде должны были предупредить! — вспылил Айканаро.
Стражник не отреагировал, по-прежнему стоя на дороге и смотря вверх. Нолдор подняли глаза.
На высоте крепостной стены деревья были перетянуты канатами, на которых незаметно крепились многочисленные брёвна. Если повезёт, они просто упадут и перегородят путь. Не повезёт — погребут под собой непрошенных гостей.
— Давно тут висят, — всё так же меланхолично произнёс страж. — И однажды упадут. Сами по себе. Или мы им поможем. Идите к костру. Там наши братья из Оссирианда. Вспомнили о том, что на морском побережье кто-то живёт. Идите, идите. В последнее время сухие деревья подозрительно часто и громко скрипят.
Снова переглянувшись, Айканаро и Ангарато сделали знак своим собратьям сворачивать с дороги к мелькающему среди стволов огню.
***
Возвышающаяся над морем башня сверкала в лучах рассветного солнца, серебряная отделка на ставнях и балконах слепила зеркальным блеском.
В небольшом зале под самым шпилем, в центре стоял круглый стол, окружённый высокими арками, через которые можно было выйти в расходящиеся лучами коридоры, оканчивающиеся огромными окнами.
— Славься, о великий Вала Улмо! — положил начало совету в узком семейном кругу Новэ Корабел.
— Слава Улмо! — ответили его сыновья.
— Довольны ли ваши жёны? Веселы ли дети?
Ни один ответ не разочаровал главу семейства.
— Прежде, чем обсудить дела каждого из вас, — Кирдан встал и опёрся кулаками о стол, нагнувшись вперёд, — я скажу, что думаю.
Обведя внимательным взглядом исподлобья своих наследников, эльф выпрямился и поднял закатанные рукава серой рубахи до локтей.
— Я не доверяю тем, кто опаздывает на битву, — прищурив глаза, произнёс он вполголоса, — независимо от причин опоздания. А ещё меньше я склонен доверять бойцам, коих в бой вовсе не позвали. Я много думал над тем, почемунаши защитники и освободители, узнав, что с севера прибыли их валинорские собратья, сожгли город и ушли на другой берег реки. И решил, что, если мне и придётся иметь с ними дело, то только после тщательной разведки. Я поставил им условие, что не стану ни о чём договариваться ни с одним из родов, если наши семьи не скрепят союз браком. Согласие было получено, дары принесены. Но я твёрдо решил, что не отдам ни одну из дочерей за опоздавших на битву. Пусть собратья наших спасителей довольствуются более дальней моей роднёй. В противном случае, Эльвэ узнает моё мнение о новоприбывших со всей откровенностью.
***
— Дюжина? — засомневалась Линдиэль.
— Ну… — невеста смутилась. — Нет. Мне что, помечтать нельзя?!
— Конечно. Можно! — заулыбалась влюбившаяся в валинорский шёлк эльфийка. — Рассказывай, кого выбрала.
— Я не выбрала, — ещё больше смутилась Толлунэль. — Поэтому и позвала вас. Помогите мне.
Линдиэль переглянулась с сестрой, сдерживая смех: девушки вспомнили шутку, но решили пока её не озвучивать.
— Диадему с голубыми топазами, — мечтательно произнесла Толлунэль, — прислал заморский король, сказав, что у него есть сын-вдовец, добрый, внимательный и великодушный. Ещё этот король прислал ожерелье из аквамарина на случай, если я выберу какого-то прославленного воина. Зелёный шёлк — от другого короля, у которого тоже есть сын. Юный, никогда ещё не женившийся. Ещё у этого короля есть брат, от которого в дар мне прислали браслет из золота с зелёной эмалью. И я теперь смотрю на диадему, ожерелье, шёлк и браслет, и не знаю, что выбрать. Ожерелье очень красивое! Но ведь подобное и наши мастера сделать смогут.
— Я тоже так думаю, — поддакнула любующаяся шёлком эльфийка.
— Не люби вдовца, — решила, что пришло время пошутить, Линдиэль, — жену на погребальный костёр отправил, и тебя отправит. Не люби расторгнувшего брак: с одной не ужился, и с тобой не сойдётся. Не люби холостого: ни с кем не получилось, и с тобой не сладит. А люби женатого: с супругой счастлив, и с тобой всё чудесно будет.
— Что за глупые шутки?! — возмутилась Толлунэль. — Сама за женатого выходи!
Девушки рассмеялись, а невеста обиженно надула губы.
— Я совет просила!
— Мы и посоветивали, — ухмыльнулась Линдиэль.
— Не смешно.
— Мне нравится шёлк, — сказала подруга внучки Корабела. — Это поистине уникальная вещь.
— Я тоже так думаю, — согласилась Толлунэль. — Выйду за принца.
— Как его имя? — поинтересовалась Линдиэль, и невеста опять смутилась, поняв, что не знает, потому что ей это было совсем неважно.
Эльфийки снова от души рассмеялись.
О настоящем счастье
«Я ведь так и не спросил Аклариквета о песне для Анайрэ, — думал король Нолофинвэ, смотря на рассвет, — а он ничего не сказал».
Вспоминая о жене, глава Второго Дома Нолдор думал совсем о другой женщине, и ругал себя, сам не зная, за что. Каждый раз, когда в памяти всплывал образ Нарнис, королю хотелось до беспамятства напиться. Чего добивался Майтимо, выдавая дочь замуж, Нолофинвэ не знал, но был уверен, что вовсе не того, о чём тогда говорил, — не воссоединения семьи. Нарнис всегда вела себя слишком правильно, блистала красотой, даже когда другие звёзды блекли, и это настораживало, заставляло ждать удара в спину.
И как же это было интересно! Предательство — самое низкое и мерзкое, что может случиться, однако ожидание его — бесценно. Это игра, которой можно посвятить бесконечно много времени: пытаться разгадать намерения врага, предсказать его действия, предотвратить планируемое зло. Даже если врага нет.
А наивный простачок Финьо так и не смог оценить всей прелести своей семейной жизни.
Небо становилось светлее, ярче. Совсем скоро придёт Митриэль, и разговор с ней предстоит очень сложный.
***
Взгляд эльфийки-знахарки стал сначала изумлённым, потом — понимающе-радостным.
— Это не то, что ты подумала, подруга, — некрасиво прищурилась Митриэль.
— Уверена?
— Абсолютно. Можешь начинать меня ненавидеть.
Травница отвернулась от наставницы, всё равно не веря в её искренность. Ни один лекарь не может остаться равнодушным, видя чужую боль.
Да и вовсе никто не может! Наверное… В любом случае, Митриэль не из таких. Равнодушных.
Бывшая любовница Карнистира села рядом с постелью Майтимо и внимательно посмотрела на спящего Нолдо.
— Король мне приказал находиться здесь до утра, — шёпотом пояснила знахарка своей помощнице. — А потом я должна буду говорить с нашим владыкой.
Митриэль посмотрела на читающего книгу Финдекано, сидящего в углу. Только сейчас эльфийка осознала, что наговорила лишнего.
— Из полусотни лекарей, находившихся поблизости, когда я привёз умирающего Нельо, — устало, с горечью произнёс принц, — подошли пятеро, как приказал мой брат. Будучи здесь, я многое слышал и понял. Например, то, что не могу ненавидеть всех, кого знаю. — Подняв глаза от книги, Нолдо прямо посмотрел на Митриэль. — Мне всё равно, кто вернёт Нельо к жизни. Но я буду бесконечно благодарен этим эльфам.
— Финьо, — еле слышно прохрипел вдруг Майтимо, не открывая глаз, — поговорим… — тяжёлый вздох оборвал медленную речь. — Вдвоём.
Когда знахари послушно покинули шатёр, Финдекано сел рядом с постелью. Голова Нельяфинвэ была наклонена и повёрнута влево, поменять положение бывший пленник Моргота не мог.
— Позволите войти? — послышался негромкий голос, и принц с неприязнью во взгляде обернулся.
— Да, — с трудом сказал Феаноринг, — говори. Кратко.
— У меня твой меч, Нельяфинвэ, — совершенно непочтительно, но удивительно по-дружески заявил Глорфиндел, доставая клинок из-под плаща. — Я убил орка, у которого он был. Этот… неплохой воин… сказал, что у него меч отца. Но не узнать оружие, сотворённое Феанаро Куруфинвэ, невозможно. Я бы не пришёл ночью, — пожал плечами военачальник, — только другой возможности не предоставится: я уезжаю на юг. Хочу вернуть оружие хозяину.
Майтимо ответил не сразу. По-прежнему не открывая глаз, Феаноринг улыбнулся уголками губ.
— Оставь меч себе, — прошептал Нолдо. — Он твой.
Ошарашенный Глорфиндел переглянулся с Финдекано и, спрятав клинок под плащ, вышел из шатра.
На сердце сына Нолофинвэ стало невыносимо тяжело.
Перебинтованная в районе запястья левая рука Майтимо чуть шевельнулась, пальцы, подрагивая согнулись, разогнулись, провели по одеялу. Поморщившись, Феанарион осторожно вздохнул.
— Что с Нарнис? — совсем тихо спросил он.
Финдекано улыбнулся.
— Всё хорошо, она и дочки остались в Валиноре. Поселились в Форменоссэ.
Хоть и выглядящее чуть лучше, но по-прежнему иссушенное лицо Феаноринга просияло. Выцветшие губы вдруг задрожали, из-под сомкнутых ресниц покатились слёзы.
— Финьо, — срывающимся шёпотом произнёс Нельяфинвэ, — я хочу умереть. Сейчас. Счастливым.
— Не смей меня об этом просить, — с трудом справился с собой сын втородомовского короля.
Майтимо приоткрыл глаза, скосил взгляд на примотанную к телу пропитавшимися кровью бинтами руку, на чуть уменьшившиеся чёрные гематомы на плече и локте.
— У меня не было выбора, — отвернулся Финдекано.
— Сейчас, — снова с усилием улыбнулся Майтимо, — я счастлив. Потому что, — костлявые пальцы провели по одеялу, — у меня мягкая постель. Это счастье, Финьо.
Сын Нолофинвэ задержал дыхание.
— Но скоро я привыкну, — прохрипел Феаноринг. — Дай воды, будь добр. — Отпив совсем немного, Майтимо снова закрыл глаза. — Привыкну… И не смогу жить с тем, о чём буду думать.
— Мы пришли в Эндорэ воевать, — монотонно проговорил Финдекано. — Мы должны победить Моргота.
Губы Нельяфинвэ дрогнули, улыбнулись.
— Финьо, — прошептал старший сын Феанаро Куруфинвэ, — я никогда этого не говорил… Я всегда считал себя лучше других. Даже отца. — Тяжело вздохнув, Третий Финвэ на миг зажмурился. — Ты знаешь, что он мёртв?
— Да.
— Я не был равен ему в мастерстве и науках. Но считал себя умнее. Я был сильнее многих. И думал…
Оборвав речь, Майтимо сжал зубы, на покрасневшем лице надулись синие вены. Сделав над собой усилие, старший Феанарион глубоко вдохнул, осторожно выдохнул.
— Я думал, — медленно произнёс он, — если я сильнее и умнее, то должен поддерживать… Слабых. И глупых. Но я больше не хочу этого делать. Мне абсолютно… безразлично… если Моргот сотрёт с лица Арды всё живое.
Уверенный, что брат его специально провоцирует, Финдекано сжал кулаки. Хотелось подобрать слова поддержки, сказать, что лекари поставят на ноги даже безногого, что можно полноценно жить и с одной рукой, и что от боли есть эликсиры, что, если Нельяфинвэ, сын Феанаро, сдастся, никто и никогда не сможет победить врага. К тому же, всегда есть, ради кого жить! Не все ведь… трусливые предатели.
— А как же Клятва? — неожиданно для самого себя задал вопрос сын Нолофинвэ.
Майтимо открыл глаза, направленный в никуда взгляд застыл.
Ни один мускул на лице Феаноринга не шевелился, но что-то незримо менялось, и Финдекано вдруг почувствовал себя маленьким и беспомощным рядом с неподвижно лежащим, замученным до полусмерти под пытками калекой.
— Именем Создателя Эру Илуватара, — едва заметно зашевелились бесцветные, исполосованные тонкими белыми шрамами, губы, — приношу я Клятву и призываю в свидетели моего Слова Владыку Манвэ Сулимо, супругу его Варду Элентари и саму священную твердь горы Таникветиль, — глаза постепенно открывались шире, оставаясь неподвижными и страшными. — Клянусь вечно преследовать огнём и мечом, своим гневом любого, будь то Вала, Майя, эльф или иное творение Эру, что уже живёт или родится позже, великое или малое, доброе или злое, — наверное, Майтимо было тяжело говорить, но слова произносились чётко, на одном дыхании. Медленно. Ясно. — Кое завладеет или попытается завладеть Сильмарилем, будет хранить у себя или станет препятствовать отвоевать святыню рода Феанаро Куруфинвэ. Да падёт на меня вечная тьма, если отступлюсь от своего Слова. Клянусь. Клянусь. Клянусь.
Феаноринг замолчал, и вместе с ним в тишину погрузилась чёрная звёздная ночь.
Король вражеского народа
— Почему ты спас меня? — после долгого молчания спросил Майтимо, и Финдекано, до этого момента уверенный, что Феаноринг спит, растерянно поднял глаза от книги.
Стоящая на столе свеча задрожала.
— А как иначе?
Лёжа с закрытыми глазами, Нельяфинвэ улыбнулся шире.
— Ты знаешь, как. Скажи, Финьо, почему ты не сделал этого сразу? Почему ушёл вместе со всеми, а вернулся позже и один?
Финдекано задумался. Со всеми? Вернулся?
Знахарки, вошедшие в шатёр немногим ранее и занимавшиеся приготовлением снадобий, делали вид, что ничего не замечают. Митриэль сидела в стороне, молча наблюдая.
— Май… — начав говорить имя, принц осёкся и замолчал. Нельяфинвэ улыбнулся.
— Меня теперь и Руссандол не назвать, да?
— Нельо, — выдохнул Финдекано, — я шёл через Хэлкараксэ со своими верными далеко впереди отца. В Альквалондэ, когда мы ждали корабли, случилось многое. И когда вы сожгли флот, я ушёл, никого не дожидаясь. Путь был сложным, продвигались медленно. А здесь, в Эндорэ, меня нашёл Кано. И попросил о помощи.
Майтимо не ответил, не шевельнулся, но дыхание участилось, из носа к губам побежала багровая капля.
— Мы условились, что я привезу тебя к нему, а потом — к твоим братьям, — монотонно говорил Нолофинвион, смотря, как знахарка, приложив ладони к вискам Феаноринга, делает круговые движения руками, что-то втирая в кожу. Запахло пряностями и жиром.
— Почему ты этого не сделал? — еле слышно прошептал Майтимо.
— Слишком далеко, — в голосе Финдекано прозвучала злость, которую не удалось вовремя скрыть.
— Кано… — Феаноринг снова захрипел, попытавшись говорить, а не шептать, — он уехал от остальных? Кого оставил наместником?
Сын Нолофинвэ не знал. Не дождавшись ответа, Феаноринг, чувствуя, как засыпает из-за мази, нанесённой на правую руку для безболезненной смены бинтов, задал последний вопрос:
— Ты сообщил, что я жив?
И Финдекано понял, что обещал, но забыл это сделать.
***
Сталь заблистала в свете Итиль, отразив белые лучи небесного цветка. На лезвии, остром, словно бритва, были лишь едва заметные царапины у краёв, золотая рукоять с рубинами и дивной резьбой играла переливами отражённого сияния звёзд, притягивая восхищённый взгляд.
Резко вогнав меч в ножны, Глорфиндел пошёл к высокому костру, около которого Эктелион пересчитывал перекованное заново для войска короля оружие, сломавшееся при переходе через Хэлкараксэ, и явно был чем-то недоволен.
— Серебро не горит, — сказал воин, оторвавшись от списков и посмотрев на друга. — Оно плавится, и способно снова стать смертоносным кинжалом, как только остынет. Знаешь, чьи это слова, Лаурэфиндэ?
— Нет, конечно.
— Даже не догадываешься?
— Эктелион, это мне совершенно не интересно. На рассвете я ухожу на юг, чтобы догнать Финдарато, потому что вдруг выяснилось, что договориться о встрече с местным лордом удалось только ему. И я должен попробовать сойти за своего среди Третьего Дома, чтобы узнать… Неважно. Эктелион, возьми, — откинув плащ, сказал Нолдо, протягивая меч другу, — хозяину он не нужен, а мне… Мне тоже не нужен. Он слишком вычурный, чтобы им сражаться, а лишить боевую сталь возможности проливать кровь, украсив ею стену залы, жестоко. И нечестно.
Эктелион широко раскрыл глаза.
— Бери. Сыну отдашь.
Сунув в руки друга меч, Глорфиндел собрался уходить, но воин окликнул его:
— Слова о серебре принадлежат тому, к кому ты едешь. Новэ Корабелу.
***
— У одного всё получается гладко, у другого путь лежит через ледяную пустыню, — отрешённо произнёс Нолофинвэ, смотря на светлеющее небо, заметив, что знахарка рядом. — А кто-то будет счастливчиком и везунчиком, где бы ни находился. Что бы ни делал. Как бы его не предавали. Увы, счастливчиком я не был никогда. Тебе есть, что сказать мне, Митриэль?
Эльфийка кивнула. Да, сказать есть что. Но… как? И стоит ли говорить всё?
Король и целительница стояли на небольшом холме у шатра в центре огороженного частоколом лагеря, вокруг кипела жизнь, кто-то шёл спать, кто-то только проснулся, а кто-то и не думал отдыхать. Солнце поднималось выше.
«От моих слов, сказанных сейчас, — почему-то вдруг испугалась знахарка, — будет зависеть… всё!»
Именно в это мгновение пришло понимание, что можно повлиять на ход истории, лишь правильно рассказав то, что ждёт король. Можно отыграться или проявить милосердие, разжечь огонь вражды, подлив в него свежую порцию масла, или, наоборот, охладить горячие угли.
— Твой сын, — негромко проговорила Митриэль, — собирается послать гонца к Канафинвэ Феанариону. Наместнику. Короля. Он где-то вне своих владений, и кто наместник вместо него, неизвестно. Ты позволишь гонцу уехать из лагеря?
Нолофинвэ внимательно посмотрел в глаза эльфийки. Какой же необычный цвет!
— Конечно, позволю. Но гонец поедет не один.
— А будет думать, что один? — спросила Митриэль.
Владыка не ответил. Переведя взгляд на небо, Нолдо залюбовался глубоким синим цветом.
— Как состояние Феанариона? — небрежно, словно о чём-то неважном, спросил он знахарку.
— Лучше, чем когда привезли, — в голосе Митриэль прозвучала неприязнь, — его жизни уже ничто не угрожает, но мышцы ослабли настолько, что он даже дышит с трудом. Спина изогнута дугой, и выпрямить нет возможности, плечи на разной высоте, голова не поворачивается, одна нога существенно короче другой, потому что тазовые кости смещены. К голове приливает кровь, от этого носовые кровотечения, резкие боли. Тошнит от еды, снадобий и даже простой воды! Улучшения есть, но слишком незначительные. Рана затягивается. Постепенно.
Нолофинвэ опустил глаза.
— Найдите лекарей среди местных эльфов, — сказал король после недолгого раздумья. — Полагаю, они уже выхаживали спасённых из плена Моргота собратьев. Должны знать, что делать. Я поручаю поиск тебе. Иди. Возьми верных для охраны.
Поняв, что больше ничего сказать не позволят, Митриэль почтительно откланялась и пошла вниз с холма, думая о том, что могла сделать, но даже не попробовала.
***
Солнце поднялось выше, с севера приплыли рваные прозрачные облака, и сквозь них во все стороны от светила разошлись золотые лучи.
— Звезда Дома Финвэ, — улыбнулся король. — Ариэн в своём грозном великолепии прославляет моего отца. Забавно. Интересно, что натолкнуло нолдорана на мысль о создании именно такого герба? Тогда ведь не было Анар.
«Если смотреть на звёзды сквозь лепестки цветов, — всплыли в памяти слова отца, — небесные огоньки заиграют неожиданными оттенками. Каждой звезде нужен свой цветок, чтобы стать неповторимой, а каждому цветку — своя звезда, ведь без света жизни быть не может. Звёзды влюбляются в цветы, проникают в них лучами, и на лепестках рождаются капли росы. Но однажды любовь небесной искры и лесной лилии породили не воду, а лаву. Ты знаешь, мой маленький сын, что бывает, если бросить растение в камин?»
— Знаю… — вздохнул Нолофинвэ, считая расходящиеся между облаками лучи.
Подувший со стороны моря ветер принёс запах снега: снова приплыл с течением лёд.
Мысленно перенесясь из прошлого в настоящее, втородомовский король сжал зубы: его статус опять становился сомнительным. Слишком много владык! Это нельзя так оставлять. Но как сохранить власть? Месть подтолкнула его народ к исходу и признанию Нолофинвэ королём. Месть. Морготу и Феанаро. Уверенные, что Моргот уже побеждён, Нолдор шли с огнём в сердцах, желанием заставить предателя заплатить за неблагодарность: ему помогли в Альквалондэ ценой крови и чести, а он бросил своих спасителей на суд Валар и лишил славы победителей сильнейшего из Айнур. А теперь…
Теперь уже доподлинно известно, что предатель и безумец Феанаро Куруфинвэ мёртв, его старший сын — король Нолдор! — борется за жизнь после спасения из плена. Нет, рабства. После спасения из рабства. Но, как бы то ни было, мстить ему… Вопиющая, недостойная низость. Необходимо найти его подданных, мстить которым не стыдно, раз уж Моргот не соизволил открыть ворота.
Но что делать с королём вражеского народа, попавшим в плен к тем, кого обрёк на верную, мучительную гибель во льдах?
Вражеского народа?! В плен?!
От чудовищных формулировок темнело в глазах. Это же… родня…
Эру! За что?!
Нолофинвэ еле удержался, чтобы не схватиться за голову. Солнце слепило, облака рассеялись.
Короля вражеского народа нужно судить. Когда он будет в состоянии отвечать. А пока есть время записать всё, в чём он виновен.
— Нет, — Нолофинвэ показалось, он задыхается, — нет, сейчас самое время напиться.
Идеальная помощница
Совершенно не представляя, где искать местных целителей, Митриэль направилась к плотине. На сердце с новой силой давил камень вины перед семьёй за роман на стороне, потому что ни один из сыновей не захотел сопровождать мать в пути.
«Зато смогу спрашивать о нём открыто», — утешала себя эльфийка, толком не зная, что хочет услышать в ответ на вопрос о Морифинвэ.
Оказавшись на холодном побережье, смотря на возвышающиеся над тёмной со слепящими бликами водой каменными сооружениями, Митриэль переглянулась с проводниками. Именно сейчас почему-то стало тоскливо, захотелось ощутить прикосновение к коже тёплых волн, нырнуть в прозрачную воду, долго плыть вдаль от берега и знать, что Майэ Уинэн не позволит утонуть, даже если устанешь.
Присев на корточки и тронув пальцами ласкающуюся к сероватому песку лёгкую волну, эльфийка с грустью подумала, что купаться в таком холоде совершенно не хочется. И с содроганием увидела, как с головокружительной высоты моста нырнул обнажённый мужчина, радостно крича славу Владыке Улмо. За ним последовали ещё двое, а кто-то невидимый за массивной каменной оградой громко смеялся, заявляя, что слишком трезв для подобных развлечений.
«Искажённый Тэлерин, — неожиданно родилось в голове определение, описывающее речь эльфов на плотине. — Понять можно, но слух режет».
В нескольких шагах от берега из холодных волн показалась голова с тёмно-серыми волосами. Статный мужчина выпрямился в полный рост, омываемый волнами по пояс. Митриэль была почти разочарована, что эльф правильно рассчитал глубину.
— Нолдор, — сказал незнакомец практически без акцента, — как прошла битва? Принцесса обещала молниеносную и абсолютную победу над тварями с севера.
— Битва откладывается на неопределённый срок, — с неохотой ответила эльфийка.
— Говорят, Подснежник, Моргот то есть, уже никогда не сможет восстановить силы после Битвы-под-Звёздами, когда войско Феанора разгромило полчища орков. Вам просто не с кем воевать здесь теперь.
— Тебе, эльф, не назвавший имени, совсем не интересно, зачем мы пришли?
— Догадываюсь, что не ради купания со мной, — разочарованно вздохнул Синда. Его волосы начинали высыхать на ветру, приобретая белёсый оттенок.
— Почему же нет?! — вспылила неожиданно для самой себя Митриэль. — Мы прошли Хэлкараксэ! Считаешь, это парное молоко покажется мне недостаточно тёплым?
Начав сбрасывать одежду, знахарка краем глаза заметила, что её сопровождающие тоже решили присоединиться. Действительно, надо показать, кто здесь на самом деле не боится холода!
***
«Порой желание согреться после плавания в ледяной воде заходит слишком далеко», — с досадой подумала Митриэль, проснувшись утром в постели смотрителя плотины.
И хотя, оказалось, Синда зря прятал своё естество под водой, знахарка чувствовала себя очень неловко и жалела о произошедшем.
— Мне вчера казалось, ты на самом деле ищешь не тех, о ком спрашивала, — изящно потянулся эльф, отбрасывая с лица белёсо-серые волосы. — Зачем тебе, леди из рода Нолдор, местные знахари? Вы же, валинорские, всё знаете лучше нас.
— Не всё, — вздохнула Митриэль, думая, убирать ли руку случайного знакомого с бедра, чтобы дело снова не зашло слишком далеко. С другой стороны, довольный мужчина будет более разговорчивым.
Пока размышляла, отступать стало поздно.
***
Цвет был не тот. Похож, но не тот. А, значит, не стоило рисковать даже нюхать этот раствор. На чём бы его проверить? Растения жалко, они ни в чём не виноваты. Животные тоже. Даже волколаки. Если взять новорожденного щенка и выкормить, он будет верным защитником, а не свирепым хищником. Если не заставлять его голодать, конечно. И не избивать до полусмерти.
И всё-таки, на чём же проверить получившуюся смесь?
Вспомнилось пребывание в лагере на Митриме и методы исследования новых снадобий, которые широко использовал эльф со сложным именем.
Зеленоглазка вздрогнула от воспоминаний. Отставив в сторону плотно закрытый сосуд с жидкостью не того цвета, эльфийка лёгким движением ладони разожгла огонь в блюдце, стоящем на деревянной подставке.
Колдунья не собиралась гадать или играть с иллюзиями, она просто хотела приготовить снадобье заново, но пламя вдруг ожило. Словно в далёком детстве, когда главный шаман её племени увидел во вспыхнувшем костре рождение звёзд.
В одно мгновение маленький огонёк превратился в жар недр земли, запульсировал пламенным сердцем, в воздух взлетели искры, и тремя сияющими звёздами обрушились к зарождающейся среди мрачного блеска тени. Фигура начала расти, вокруг неё появлялись новые и новые призраки — армия призраков! — и все они подчинялись центральному мерцающему образу, воплотившемуся из огня мести. Тень обладала страшной мощью, способной подчинить своей воле любое разумное существо. Только это было не порождение хаоса, но сгусток разума. Тьма и жар, слившиеся воедино. Сердце звезды, павшей в бездну. Огонь, научившийся осторожности. И ожиданию.
«Не слишком ли много силы я тебе дал, мой Пламенный?» — это голос Владыки. Вала Мелькор сотворил новую форму жизни? Вроде бы нет… Нет, это не новая жизнь.
«Эльфы придумали сказку, в которой говорилось, что пока Король-Воин сдерживает Врата Тьмы, войны не будет. Что ж, Врата отныне лишены засова».
Пульсирующая тень из пламени резко выросла, огонь разорвался в клочья, и угас.
Колдунья бросилась к столу, начала осматривать блюдце. Всё цело, всё чисто. Ни копоти, ни трещин… Что это было?!
В окно постучали.
Спешно распахнув ставни, Зеленоглазка впустила двух посланниц Владыки, одна из которых была еле жива: рваное окровавленное крыло, сломанное у самого плеча, бессильно болталось, уродливая серая голова с чёрной кожистой маской на морде падала, из приоткрытого рта капала слюна.
— Помогай, подруга! — пропищала мышь с окрасом рыси. — Если детёныш Тхурингветиль погибнет, нам обеим будет плохо! Все уже знают, что я к тебе её малышку притащила.
— Вот спасибо! — разозлилась Зеленоглазка, затаскивая в комнату раненое существо.
— Не благодари, подруга.
«Может, на мыши снадобье проверить?» — мелькнула мысль, но колдунья сразу же прогнала её.
Расстелив на столе одеяло, эльфийка взяла иглу и толстую нить, начала смазывать раны охлаждающей мазью, но вдруг услышала с улицы приближающиеся голоса.
Эльфы?! Откуда они взялись?
— Нектар! — ахнула Зеленоглазка. — Посмотри, это ко мне гости?
Мышь вспорхнула к окну, осторожно выглянула, а потом обернулась на подругу и кивнула.
— Её надо спрятать! — заметалась эльфийка, зачем-то бросая в ящики стола пузырьки и баночки. — Нектар! Улетай!
— Не могу! Они меня увидят! Останови кровь, и я заберу сестрёнку!
— Некогда! Прячься в спальне! В шкаф! Они уже здесь!
В одно мгновение ставшими непослушными руками Зеленоглазка начала пеленать в одеяло раненое существо. Пропитавшая плотную ткань чёрная кровь размазалась по столу, испачкала платье, закапала на пол. Летучая мышь вдруг очнулась, начала биться и громко скулить. Не зная, что делать, колдунья с силой стукнула существо по голове кулаком, понесла в спальню и сунула под кровать, закрыв покрывалами.
— Ты дома, хозяюшка? — звучный мужской голос сопровождался настойчивым стуком в дверь. — Мы видели свет в окне.
— Мне нечего продавать! — крикнула эльфийка. — Не готово!
— У нас гораздо более выгодное предложение! — не отступал говоривший. — Тебя хочет на свою службу эльфийский король!
— Соглашайся! — запищала из шкафа Нектар. — Нельзя упускать такой шанс! Я же всё расскажу Владыке! Считай, он уже знает об этом предложении.
Понимая, что выбора нет, колдунья наскоро переоделась в чистое платье, накинула тёплый плащ и вышла к непрошенным гостям.
— Привет вам, — сдержанно поклонилась эльфийка. — Однажды я уже помогала эльфийскому королю, и он остался доволен. Вы поэтому пришли ко мне?
— Я не знал, что ты лечила Тингола, — усмехнулся смотритель плотины. — Интересно, от каких увечий? Пощёчина жены? Пинок под зад?
— Я была знахаркой принца Мори, сына короля Фаэнора, исцеляла раны его верных во время боя с орками. Когда сражение закончилось, я вернулась домой.
Митриэль ахнула, и Зеленоглазка, до этого момента не замечавшая Нолдиэ, сразу всё поняла. И увидела вспыхнувшую в глазах эльфийки ревность. Не став успокаивать незнакомку опровержением любовных отношений с принцем, Зеленоглазка многозначительно потупила взор.
— Чем я могу быть полезна?
— А что это у тебя на щеке? — спросил смотритель плотины.
Колдунья поняла, что кровь стёрла недостаточно тщательно. Не зная, что ответить, Зеленоглазка начала тереть лицо, и тут из дома донёсся истошный жалобный вопль.
— Не стóит с ней связываться, — сказал один из сопровождавших Митриэль эльфов. — Поищем других целителей. Этой нельзя доверять.
— Нет, — вдруг очень неприятно улыбнулась знахарка короля Нолофинвэ, — как раз такая помощница нам и нужна. Собирайся в путь, прелестная дева. Эльфийские владыки ждать не любят.
Правильное слово
Эктелион смотрел вслед гонцу Финдекано, вспоминая, как тысячу вечностей назад соревновался с этим Нолдо на турнире, проверяя, чей лук более меткий. В итоге оба соперника «проиграли» принцу Турукано.
Вслед за посланником Храбрейшего из Нолдор, как теперь стали называть старшего сына короля, должны будут отправиться трое разведчиков на купленных у подданных Кирдана лошадях. Поедут в разное время, чтобы, если одного заметят, другие смогли продолжить слежку.
Эктелион для себя отдельно отметил, что собрат Макалаурэ остался в лагере. Умный ход. Интересно, кто его придумал?
Размышляя об этом, воин вспоминал о накаляющейся обстановке в лагере. Всё снова началось с разного произношения, только на этот раз отличалась не буква, часто встречающаяся в языке, а одно-единственное слово. Как же правильно: пленник или раб? Казалось бы, не всё ли равно? Однако именно эта формулировка положила начало расколу среди народа. Финдекано почти не выходил из шатра знахарей, рассказывал мало, но ведь были и другие участники спасения короля из Первого Дома.
Верные подданные владыки Нолофинвэ настаивали на слове «раб», никак не аргументируя свою позицию, лишь насмехаясь и утверждая, что мучения в лапах Моргота были заслуженной платой за сожжённые корабли и вынужденный переход через Хэлкараксэ.
«Король Нельяфинвэ был против решения отца уничтожить флот!» — вспылил однажды воин Макалаурэ, но ему быстро заткнули рот, напомнив, что суда всё равно были сожжены, а значит, его спасённый из рабства владыка не проявил достаточно воли. Чего ещё ожидать от того, кто в итоге стал рабом своего врага?
«Феанаро не заставлял брата идти за ним! — говорили оппоненты. — Он открыто заявил, что взял всех, кого считал нужным! В Хэлкараксэ нас повёл Нолофинвэ!»
Это были слишком опасные речи, которые сразу же пресекались, но думать так не переставали.
«Нельяфинвэ не подчинился Морготу, несмотря на пытки! — звучало всё чаще. — Он достоин не порицания, но восхищения!»
«Я не пойду мстить народу, чей лидер — настоящий герой!» — говорили даже такое.
***
Гонец скрылся из вида.
— Да провались всё это в бездну! — выругался Эктелион. — Лаурэфиндэ уехал недавно, я успею его догнать.
***
Ночи были холодные. Тёмные, страшные. Одинокие.
Лёжа на куче засохших веток, набросанных на полу походного шатра, кутаясь в одеяла, но всё равно замерзая, Дис прислушивалась к каждому далёкому звуку, едва слышному, обычному ночному. Почему до сих пор нет вестей от Финдекано? Первое и единственное, что приходило в голову, разумеется, было самое плохое в нескольких вариациях: либо все погибли, либо убиты только пытавшиеся спасти собрата Нолдор, а Майтимо продолжает висеть на скале, либо теперь он висит не один.
Не в силах прогнать все эти размышления из головы, знахарка искренне радовалась, что не является женой наместника, и поэтому ничего не обязана решать. Какой спрос с обычной целительницы? А была бы супругой Канафинвэ, пришлось бы посылать верных к Тангородриму узнать, что там происходит. И они бы тоже не вернулись.
Ночь тянулась невыносимо долго, эльфийка, решив больше не пытаться заснуть, оделась теплее и пошла искать неизвестные пока растения, чтобы проверить их свойства. Первые, не боящиеся холода, цветы уже раскрылись. Бело-голубые колокольчики оказались совершенно бесполезными для лекарей, зато понравятся девам в качестве неожиданного милого подарка. Жёлтые звёздочки на толстых жёстких ножках интересны на вкус, их сок напоминает отвар, который используют для заживления ран. При случае необходимо будет проверить. Мясистые корни сиреневых колосков, скорее всего, можно применить в качестве противоядия при укусе змеи. Не хотелось бы убеждаться в этом на практике…
— Тирьо! — послышались возгласы, и Дис едва не выронила собранные растения. — Тирьо! Наконец-то! Почему тебя так долго не было?!
Ответом стало долгое молчание. Подойдя ближе, Дис посмотрела на усталого настороженного эльфа, который затравленно озирался и тяжело дышал, и услышала очень неожиданную весть:
— Нельяфинвэ Феанарион спасён. Его лечат в лагере Нолофинвэ. Все живы. Но больше я ничего не скажу, буду беседовать только с наместником Канафинвэ. Где его найти?
Нолдор переглянулись. Никто не знал точного ответа, поэтому оставалось только ждать возвращения Макалаурэ.
Король и братья
Супруг вернулся слишком быстро, видимо, передумал идти, куда собирался. Он откинул полог шатра, и Галенлиндэ вздрогнула, судорожно пряча начатое письмо.
— Ты писала отцу? — словно обвиняя в измене, спросил Питьяфинвэ, встав у входа, скрестив руки на груди. — Что ты ему писала?
Эльфийка опустила глаза. Чуть подрагивающей рукой протянув мужу листок, Галенлиндэ всхлипнула и заплакала.
— Забери меня домой, папочка! — передразнивая капризную интонацию избалованного ребёнка, начал читать Феаноринг. — Даже в детстве, под гнётом орочьего племени мне жилось спокойнее! Защити меня, папа! Только ты… — Питьяфинвэ снисходительно рассмеялся. — Видимо, дальше должны быть слова о том, что папа — единственный настоящий мужчина в твоей жизни. Я прав?
Галенлиндэ закрыла ладонями глаза, плечи задрожали.
— Ну перестань, — Феаноринг смял письмо и швырнул его в огонь, — я же твой муж. Ты должна сначала жаловаться мне, а потом мы уже вместе решим, что писать твоему папе. Прежде чем ты поступишь, как подобает хорошей жене, и честно расскажешь мужу о том, что тебя тревожит, выслушай. И не реви! Не ребёнок уже. Сама давно могла бы стать матерью, если бы была хорошей женой.
— Я буду хорошей женой! — сквозь рыдания выкрикнула Галенлиндэ.
— Молчи и слушай! Я не папа тебе! Слёзы вытирать не стану! Но и давить на тебя не хочу. Я лишь объясню одну простую вещь. Тебе кажется, что жить в осаждённом орками городе было проще, чем со мной. Но если ты скажешь это отцу, он прикажет запереть тебя в какой-нибудь башне, где никто не услышит твоего бреда. Ты была избалованной дочкой лорда, сидевшей в безопасной крепости, в окружении слуг и сестёр. Но ты ничего не знала о том, какой ценой оплачивалась твоя счастливая беззаботная жизнь! А я тебе расскажу. В лесу, окружавшем твой город, был кордон Моргота, перегородивший все дороги. Вы могли бы уплыть на юг по морю, но вам негде было бы высадиться, потому что везде кишели эти твари! Твой отец платил им дань, отдавая лес, рабочих, улов и дичь. И дев! Вот она — цена твоей счастливой жизни! Ты считаешь, я чудовище, потому что сжёг город, который сам построил, и теперь тебе придётся жить в лесу без удобств. Да! Но я имел право уничтожить творение своих рук! Это было сделано, чтобы спасти тебя, глупое дитя! Ты хочешь знать правду?! Я тебе её скажу! Те, от кого мы бежали, моя родня. Да только они не друзья нам и не союзники!
Питьяфинвэ вдруг резко оборвал речь. Галенлиндэ смотрела на мужа широко раскрытыми испуганными глазами, но уже не плакала.
— Прости, я наговорил лишнего, — со вздохом закрыл глаза Феаноринг. — Я не хотел пугать тебя.
— Ты не напугал.
Эльфийка встала и подошла к супругу вплотную.
— Ты был искренен со мной. Впервые за нашу совместную жизнь. И, знаешь… Теперь я больше не жалею о своём замужестве.
Губы соединились в поцелуе, руки сомкнули объятия.
***
Тэлуфинвэ молча отошёл от шатра брата. Какая теперь разница, о чём он собирался поговорить? Никому нет до этого дела.
***
Берег реки был высоким и местами отвесным, внизу не оказалось песчаного пляжа, глубокая вода лишала возможности спуститься и просто спрятаться от посторонних глаз, смотря на быстрое течение. Ни пещеры, ни ступеней. Только отвес с торчащими корнями.
Река широкая, течение быстрое, ближайший брод далеко — внезапно не подойти ни одному врагу, а летать Нолофинвэ и его собратья, к счастью, не умеют.
Волны, волны, волны…
И бесконечное трусливое щебетание. Бесконечное!
— Да заткнитесь вы! — крикнул Туркафинвэ, сжав кулаки. — Мне бы ваши проблемы!
На миг воцарилась тишина, но потом голоса зазвучали много громче.
— Хуан, — ласково произнёс эльф, — поймай мне самого трусливого пернатого, только не загрызи случайно. Я это сделаю сам. Как понять, кто самый трусливый? Тот, у кого не хватает силы воли замолчать.
Пёс не двигался, смотря в глаза хозяина.
— Да какой толк мне от их бессмысленных пересвистов?! — вспылил Туркафинвэ. — Помогли узнать о том, что Кано нас ищет? Сообщили, где он? Благодарность моя не знает границ! Говорят, поблизости много зверья? Как будто я не понимаю, что здесь не лучшее место для нового города! Но куда нам идти? Я не собираюсь становиться вассалом какого-нибудь местного недолорда, который должен сам признать меня своим королём за то, что я избавил его лес от орков и волколаков!
Взгляд Хуана стал ещё пронзительнее.
— Я не пытаюсь оспорить твои героические заслуги, Пёс, — погрозил пальцем эльф собаке, ростом сравнимой с пони. — Но ты же понимаешь, что править должен я, а ты будешь моим… Ладно, у тебя будет трон рядом с моим. Да, мы будем равноправными правителями. Нет, Хуан, ни за что! Если ты Майя, это не значит, что я могу претендовать только на роль твоего переводчика! На роль кого?.. Ах ты… То есть, лучше согласиться на переводчика, пока ты не придумал ничего похуже? Все Айнур одинаковые! Я всегда это знал.
Туркафинвэ с грустью рассмеялся и потрепал пса за ухом. На душе стало легче.
— Я знаю, что не прав, — вздохнул Феаноринг. — Иди, помоги твоему будущему придворному певцу найти дорогу.
***
— Я не понимаю, Морьо, — вошёл к брату в шатёр Куруфинвэ, заранее подготовив длинные заумные речи на любой случай, зная, что это поможет выиграть время, за которое, если правильно предложить, Карнистир начнёт пить что-нибудь из своих запасов, и его вопросы уже не будут стоять столь остро. — Ты хочешь, чтобы я решал за всех. Но тебе не кажется это неправильным? Кано…
— Наместник Канафинвэ Феанарион, — многозначительно поправил брата Морифинвэ, поглаживая развалившуюся у него на коленях эльфийку из племени Авари. Куруфинвэ заметил, что дева весьма похожа внешне на Митриэль. Особенно цветом глаз.
— Да, наместник Канафинвэ Феанарион. Он отсутствует. Тьелко охотится. Питьяфинвэ говорит, что ему надоело строить то, что в итоге никому не нужно, а Тэльво пассивно соглашается со всем, но в итоге ничего не делает!
— А отсутствие короля Маэдроса уже стало таким привычным, что о нём даже не считают нужным упоминать, — со злорадством задел брата Карнистир. — Как же можно забыть о местной легенде? Или ты просто не хочешь вспоминать?
— Морьо, я лишь хотел сказать, что не собираюсь решать за всех.
— Знаешь, почему я вспомнил про Нельяфинвэ? — Морьо начал расшнуровывать на эльфийке платье, наблюдая за реакцией женатого брата, который по валинорским законам не имел права на личное счастье в Средиземье, раз супруга не последовала за ним. — Я о нём вспомнил не только для того, чтобы ты почувствовал себя подлецом, а чтобы указать на то, что, как и вынужденно отсутствующий Майти, здесь никто ничего решать не собирается. Поэтому мы можем со спокойной душой делать это вдвоём.
— Нет, это ложь, — начал злиться Куруфинвэ, невольно наблюдая, как платье эльфийки медленно сползает с плеч. — Ты хочешь, чтобы все решения принял я, и тогда тебе не придётся ни за что нести ответственность.
— И как ты догадался?
Ладонь Морифинвэ забралась под платье, сжала грудь девы.
— Я зайду позже, — окончательно разозлился Курво. — Нет! Зайдёшь ко мне ты! Когда сможешь думать верхней головой!
— Тебя не выпустят, — равнодушно сказал Карнистир, — мои верные у входа не просто так сидят. Так что, тебе не отвертеться, брат. Решения за всех ты принимать горазд, я не стану припоминать тебе всего, только последнее. Ты, не спросив меня, сжёг город. У нас уже были налажены связи, мы не занимали ничьих земель.
— Подожди, ты хочешь сказать, что не надо было уходить?! Да ты понимаешь, чем это могло для нас обернуться?!
— А могло не обернуться, — рука заскользила ниже, ткань платья поднялась, — а теперь мы в лесу. Мёрзнем холодными ночами.
— Ты не мёрзнешь, тебе жаловаться не на что. А теперь выпусти меня!
— Даже не подумаю. Я решал важные дела, решил, возвращаюсь… Оказывается, вы успели посоветоваться и предречь печальную судьбу нашей обители. Заметь, я поступил очень благородно и не отравил еду или вино ни одному из вас. Ах, да, вы же не слышали, что можно обработать ткань так, что она не просто будет обжигать, а разъест плоть до костей и превратит кровь в яд. Мучительная и очень зрелищная смерть неизбежна.
Морифинвэ с жаром поцеловал алые губы эльфийки, потянулся рукой к разбросанным по столу свиткам, толкнул несколько в разные стороны.
— Курво, — неохотно прервав поцелуй, сверкнул глазами Феаноринг, — возьми этот мусор, найди среди него план строительства и передай Питьяфинвэ, что если он не хочет однажды лечь спать в отравленную постель, пусть принимается за работу. А Туркафинвэ может от меня больше не прятаться. Нет, не потому, что я воспылал к нему любовью. Просто теперь прятаться бесполезно. Я его везде найду. А ты, Курво, не строй из себя оскорблённого принца. Мы не в Валиноре, и папочки рядом нет. Иди, делай, что сказано.
Встретившись с братом глазами, Морифинвэ дождался, когда тот отведёт взгляд, и ухмыльнулся, глядя на эльфийку.
— Ты тоже делай то, что должна. Объяснять, думаю, не нужно, что именно?
***
Круговая порука
Мажет, как копоть,
Я беру чью-то руку,
А чувствую локоть,
Я ищу глаза, а чувствую взгляд,
Где выше голов находится зад.
За красным восходом — розовый закат.
Скованные одной цепью,
Связанные одной целью…
Музыка звучала в воздухе, среди ветвей, в листве, в корнях и воде. Макалаурэ был счастлив. Да, он устал в пути, не столько телом, сколько душой. Да, неизвестно, как отреагируют братья на спасение Майтимо, если оно удастся. Чувствуя себя виновными, Феанариони могут повести себя…
Канафинвэ отмахнулся. Что толку об этом думать? Надо ехать. Вперёд. Или… Может, обратно? Может, вовсе не стóит встречаться с братьями?
Скованные одной цепью…
— О, как ты меня нашёл, Хуан? — увидев среди деревьев пса Туркафинвэ, Макалаурэ почти не расстроился. — Умный пёс. Хороший. Ладно, раз уж пришёл, показывай дорогу.
Примечание к части
Песня Наутилуса "Скованные одной цепью"
Их владыка
— Кано нет слишком долго, — говорила сама с собой Дис, обрывая тонкие, режущие неосторожные пальцы, листья. — Я не должна волноваться, — пыталась убедить себя знахарка, — я же знаю, что с ним всё в порядке!
Рука дрогнула, и острый гладкий листок порвался, сок окрасил кожу ярко-зелёным. Появилось ощущение покалывания. Смочив пальцы росой, Дис взялась за платок, и вдруг в тех местах, где вода соприкоснулась с оставленными соком пятнами, кожу начало больно жечь. Скорее очистив руки тканью, на которой зелёные полосы стали ярко-синими, знахарка обработала появившиеся волдыри, и задумалась. Это растение представляет собой особый интересдля науки и должно быть исследовано! Раньше рядом всегда присутствовала подруга Эль, с которой становились возможными любые невозможные эксперименты, но потом между эльфийками разверзлась пропасть соперничества. Совершенно ненаучного. И пусть битва за постель сына Феанаро оказалась выиграна, Дис не чувствовала себя счастливой. К тому же, теперь стало совершенно не с кем собирать травы.
Отмахнувшись от неуместной тоски, Дис вспомнила о том, кто определённо стоил потери лучшей подруги и возможности полностью посвящать себя интереснейшему занятию, которое было смыслом жизни с раннего детства, и снова напомнила себе, что с Канафинвэ Феанарионом всё в порядке.
***
Это чувство нельзя было назвать отчаянием. Отчаяние бессильно, оно настигает, когда впереди пропасть, по бокам — отвесные скалы, а позади остался слишком долгий путь, за время которого случилось чересчур многое, чтобы повернуть назад. Вот, что такое отчаяние.
Это не было шоком. Нет, шок обрушивается внезапно, словно обвал камней в горах. Сбивает с ног, лишает способности двигаться и мыслить, заставляя лишь судорожно искать спасения. В таком состоянии очень хочется разбрасываться обещаниями. Окажись рядом подлец… Нет, это не шок.
Может быть, разочарование? О, нет! Какое разочарование? Уже давно не осталось иллюзий, рушиться нечему.
Это ничто, пустота. Но… Почему горько?
Значит, что-то живое ещё осталось в этой тьме, где нет опоры, нет привязанности и любви. Что же осталось?
Макалаурэ вздохнул. Именно сейчас, когда Хуан привёл его к тем Нолдор, что когда-то были гордым великим народом, менестрель-наместник осознал то, о чём раньше многие говорили, как об очевидном, но с чём не желал соглашаться сам Канафинвэ: Первый Дом был велик гением Феанаро Куруфинвэ. А что теперь? Что осталось от прежнего блеска? Вот этот лагерь, больше напоминающий убежище погорельцев?
— Здесь полностью моя вина. Я ведь их владыка…
Макалаурэ произнёс вслух то, о чём не хотел даже думать. Хуан посмотрел очень проницательно и чересчур мудро. Эльф ощутил себя нашкодившим мальцом.
— За такое же время, когда мы строили Феанарион, уже были заложены стены, — вздохнул менестрель, словно оправдываясь перед псом, — а сейчас — одни спрятанные в ветках и кустах палатки. Даже рвы не потрудились выкопать.
Снова вздохнув, Макалаурэ, наклонившись в седле, погладил Хуана по холке. Верные наместника осматривались, стараясь сохранять невозмутимый вид.
«Прятаться от Нолофиньо слишком непочётно, чтобы вдохновиться на созидание», — горько усмехнулся про себя менестрель, вдруг осознав, что ему будет стыдно перед спасённым братом-королём, если покажет ему владения и подданных в таком виде.
И здесь тоже нет никаких условий для лечения…
Сдержанно приветствуя подданных, наместник решил сначала обустроить госпиталь, а потом уже привозить в это… поселение… короля.
— Отправляйся к Дис, — тихо сказал Канафинвэ ближайшему верному, — сообщи, что пока о короле придётся заботиться ей. Никаких подробностей увиденного здесь не говори. Просто скажи, чтобы ждали новых вестей и сразу же возвращайся ко мне. С подробным рассказом о состоянии нолдорана Нельяфинвэ.
Эльф кивнул и развернул коня.
Наместник проводил гонца взглядом, но, не успев обернуться, услышал знакомый родной голос. Который слышать совершенно не хотелось.
— Думай, что хочешь, брат-наместник, — с омерзительнейшей ухмылкой заговорил Морифинвэ, видя, что Макалаурэ не рад его видеть, — но я уже заставил этих лентяев работать. И, заметь, — Феаноринг очень властно притянул к себе эльфийку, которая чудом не потеряла расшнурованное платье, — я снова наладил утраченные связи с Авари.
Менестрель не ответил и не спешился.
— А теперь расскажи мне, брат, — Карнистир оттолкнул деву, которая едва не упала, путаясь в одеждах, — почему ты до сих пор жив и свободен? Ты не нашёл тех, кого искал? Знаешь, я бы попробовал тебя догнать, если бы мне сообщили о твоём отъезде чуточку ранее.
— Не старайся, Морьо, — почти беззлобно произнёс Макалаурэ, — я уже сделал для себя все выводы. И вряд ли изменю мнение.
— Я и не стараюсь, — расхохотался Нолдо, — мне действительно интересно, почему тебя не швырнули голым и связанным в какой-нибудь сугроб, чтобы послушать твои отчаянные мольбы о пощаде. Или на севере снега не осталось?
Менестрель снова промолчал, не двигаясь с места.
— Неужели ты не понимаешь, певун из отхожего места, что если хоть часть сказанного в посланиях в бутылях правда, Второй Дом понёс колоссальные потери?! Ты же понимаешь, что дядюшка ни за что не признает в этом свою вину, потому что не хочет лишиться головы? А обвинить нас — это легко и приятно. Ничто так не сплачивает народ, как общий враг. Как думаешь, кто этот Всеобщий Враг?
— Где остальные Феанариони? — с трудом сохраняя невозмутимый вид, спросил Макалаурэ, краем глаза наблюдая за Тэльво, который объяснял собратьям, куда вести дрова и камни, но заметил брата и замер, пристально его рассматривая.
Младший Амбарусса сделал знак глазами, давая понять, что хочет поговорить наедине.
Морифинвэ осмотрелся. И рассмеялся.
Снова погладив Хуана, который не спешил убегать к хозяину, Макалаурэ подумал, что не станет ничего рассказывать братьям о встрече с Финдекано, не выслушав сначала каждого. Нельо нужен покой и забота, а не творящийся здесь хаос. Наверно, лучше взять знахарей и вести их во временный лагерь на север. Главное, уехать так, чтобы Морифинвэ не узнал слишком быстро. Надо только дождаться возвращения гонца.
***
Тэльво сидел молча. Не двигаясь. В какой-то момент Макалаурэ показалось, что он пришёл говорить не с братом, а со скульптурой.
Скульптурой…
То был просто сон, который забылся сразу после пробуждения.
Второй сын Феанаро Куруфинвэ видел себя в постоянно меняющем размеры и очертания зале без какой-либо мебели, колонны то вырастали из однотонного серого пола, то проваливались в воронки. Потолка видно не было — своды тонули в тумане, который во сне Макалаурэ называл пещерной дымкой.
— Если бы не мой отец, — прозвучал голос мамы, — меня бы здесь не было.
— Махтан защищает нас, — это бабушка.
— Да! От моей семьи! От тех, кого я люблю! Это не защита! Отец унижается, оправдываясь перед Валар за мой выбор! Он врёт, говоря, что между мной и Феанаро не было любви! Но моя свадьба не была ошибкой! Я любила!
— И всё-таки ты здесь, доченька. Под защитой. И Анар не жжёт нашу кожу и не слепит глаза.
Тишина. Колонны расступились, в тумане стали видны очертания скульптур. Макалаурэ не успел рассмотреть изваяния, лишь увидел, какими огромными они стали. Их семь.
— Среди них нет тебя, — прозвучал голос мамы, — мой Макалаурэ.
— Почему? — удивился менестрель, но ответа не последовало.
Одна из скульптур дрогнула и рухнула Канафинвэ под ноги. Отколовшаяся правая рука откатилась в сторону, грудь слева разломилась, крупный осколок упал на пол, рассыпаясь прахом.
— У него больше нет сердца? — отступая от обломков, спросил Макалаурэ.
— Есть, но не для нас, — очень отчётливо сказал голос Тэлуфинвэ, и менестрель понял, что слишком углубился в совершенно бессмысленные воспоминания.
— Что? — переспросил он брата.
Младший Феаноринг покачал головой.
— С какого момента повторить?
— С начала.
— Хорошо, — вздохнул Тэлуфинвэ, — я говорил, что Морьо ездил на восток. Он хотел поговорить с местными Лайквэнди, но потом, ничего не объясняя, заявил, что Мориквэнди ему нравятся больше. Неудивительно, правда?
— А что не для нас?
— Восточные земли и их ресурсы.
Младший Феаноринг взял вино, налил себе и брату.
— Я долго ждал, что ты начнёшь разговор, — сдержанно улыбнулся он менестрелю, — но, похоже, тебе мне нечего сказать. Поэтому, первое слово за мной. Я хотел объяснить наше бездействие, — бокалы наполнились прозрачной ароматной жидкостью. — Здесь плохое место для основания города. Жить можно, но слишком скромно. Никто из нас на такое не согласится. Горы далеко, места болотистые. Здесь, конечно, безопасно. Относительно.
— Я с самого начала предлагал сделать то, что говорил и отец, и Нельо! — вспыхнул Макалаурэ, не в силах больше слушать про попытки спрятаться от Нолофинвэ. — Разделиться! Найти земли! Обустроить! Почему до сих пор…
Слова растаяли в воздухе. Скорее бы вернулся гонец!
— Я не хочу править один, — опустил взгляд Тэлуфинвэ, — для меня ничего нет хуже одиночества. Я лучше буду жить в лесу в землянке, но с близкими, чем в роскошном пустом дворце.
— Понимаю, — Макалаурэ выпил вина. — Пойду поговорю с остальными.
— Ничего, кроме сказанного мной, ты не услышишь, — неожиданно резко произнёс младший Феаноринг, но брат уже не слушал.
Посмотрев на опустившийся полог шатра, скрывший менестреля, бывший Тэлеро подумал о том, что так и не решился спросить прямо о выборе жены для Питьяфинвэ.
***
Костры пылали ярко, голоса доносились издалека, и посланник наместника пришпорил коня, вслушиваясь в песни о первом восходе Итиль.
Хотелось думать о лучшем, эльф подставлял лицо ветру, и отступала усталость.
Пламя приближалось, дорога повернула к поляне.
Нолдо понимал, что ему придётся нести Канафинвэ тяжёлые вести, но к тому, что услышал, воин оказался не готов.
А тени всё длиннее
Среди царящей вокруг суеты, казалось бы, невозможно чувствовать себя одиноким и ненужным, однако Артаресто именно так и казалось. Свободные от Моргота земли встретили эльфов братскими могилами, заросшими кустарником незахороненными останками, закованными в сталь доспехов, и резко изменившейся по сравнению с севером погодой: теплом и полным отсутствием дождей. Принц смотрел на сухие деревья и думал, что пришёл к тому же, от чего и уходил. Потом переводил взгляд на молодую поросль и понимал — Средиземье не брошено на произвол судьбы и Моргота: Йаванна заботится о природе, не давая ей погибнуть, что бы ни происходило с Ардой. Это немного согревало, и на лице расцветала невольная улыбка.
Решая, стоит ли говорить с отцом, в то время, как он что-то обсуждает наедине с сестрой, Артаресто, сам того не желая, вспомнил прошлую беседу с родителем и закусил губу. Говорить с отцом не стоит…
«Почему Новэ Корабел так легко разбрасывается дочерьми?» — спросил молодой принц, когда гонец принёс согласие на брак.
«Он не разбрасывается, — отрешённо вздохнул Финдарато, развалившись в кресле, рассматривая переливы света огонька свечи, отражающегося в бокале присланного лордом Кирданом вина. — Он заключает союзы. Отношения между соседями становятся родственными, а не просто дружескими».
«Но ведь Корабел совсем не знает нас! Как он не боится за собственных детей?!»
Финдарато ответил не сразу. Продолжая смотреть сквозь стенки бокала, король из Третьего Дома Нолдор улыбался всё шире, а потом выпил и устремил прямой пронзительный взгляд на сына.
«Видишь ли, Артаресто, — сияющие лучистые глаза пугающе потемнели, — Кирдан видел на своём веку многое. Очень многое. Но не братоубийство. А мы видели. И оцениваем мир совершенно по-другому».
Принц задумался над словами отца, а Финдарато немного помолчал и продолжил:
«За тебя я бы, не задумываясь, отправил в Чертоги Мандоса собственного кузена. А за себя — менестреля Ноло. Но Аклариквет сам виноват: он дал любому желающему ключ от своей души, спев на публике слишком важную для себя песню. У меня тоже такая есть, только никто и никогда её не услышит. Даже ты».
Артаресто был шокирован: отец не доверяет ему?! Как же так?
«А ещё, — добрее улыбнулся Финдарато, — дочери обычно пишут родителям письма».
— Сыновья тоже пишут, — прошептал принц, заходя в шатёр и давая понять слугам, что ему ничего не нужно, кроме одиночества.
Посмотрев на своё отражение в медном развинчивающемся столе, подаренном мастером Махтаном принцу Арафинвэ, когда тот любил путешествовать до Альквалондэ и обратно, Артаресто подумал, что решение не такое и плохое: свадьба с дочкой местного лорда откроет многие дороги. И если Новэ Корабел и правда считает, что прибывшие в безопасные земли эльфы — это любимая родня Феанаро, которую заботливые собратья уберегли от войны и позвали, когда бои закончились, союзы обещают быть крепкими. Только все разговоры заканчивались одним и тем же: «Главное, не болтать лишнего».
Особенно о том, что почти никто не считал сражение в Альквалондэ ошибкой и не винил Нолдор. И что, если бы не гнев Валар, никому и в голову бы не пришло поворачивать назад и отрекаться от Исхода.
Да, об этом родне короля Ольвэ знать не нужно.
Снова взглянув на стол, Артаресто почувствовал давящую тоску: почему-то именно сейчас пришло осознание, что Эпоха Древ ушла безвозвратно, окончательно. Вещи, созданные под светом Телпериона и Лаурэлин, постепенно сломаются, истлеют, потеряются… Невосполнимая утрата! Как и эльфы. Вроде бы один народ, но Тэлери Валинора и Средиземья выглядели по-разному. При всём своём, часто показном, величии, Синдар, которых довелось видеть сыну Финдарато, были серыми мышами на фоне сияющих чистейшим серебром подданных Ольвэ.
Артаресто вдруг понял, что ненавидит Моргота, как никогда. Это ведь он уничтожил то, что позволяло рождаться истинной красоте! Но почему он так презирает всё прекрасное?! Зачем окружать себя… Уродством и тленом? Вспомнились орки и их зверьё, мертвецы, тьма, холод… Неужели всё это лучше животворящего дивного сияния, которым пропитывались даже камни Валинора?!
— Я женюсь на дочери лорда Кирдана, — ладонь погладила идеально отполированную красноватую поверхность, — у меня будет своя армия! Не знаю, как, но Моргот будет повержен окончательно!
Отражение в столе смотрело решительно и таинственно. Но стоило чуть изменить угол зрения, взгляд становился отсутствующе-мечтательным. Как у отца. Артаресто поправил волосы, укладывая их так, как обычно лежат у Финдарато.
— Отец не доверяет мне. Но я хочу с ним поговорить! Сейчас. И пусть это лишь моё отражение… Хоть кто-то меня выслушает.
Представляя, как звуки природы, окружившие шатёр, складываются в мелодию, Артаресто подумал, что, став мужем, родоначальником и лордом, он, наконец, сможет принимать решения сам. А внешность будущей супруги, в принципе, не так и важна.
— Что ж, молчанья время вышло, — воображая, что отражение — это отец, тихо и вкрадчиво, имитируя любимую интонацию Финдарато, запел принц. — Ты готов меня услышать,
Лишь вспомни, как когда-то
В горький миг твоей печали
Дал тебе я обещанье,
Что буду всегда рядом.
— Помнил о тебе всегда я,
Папа, лишь тебе доверюсь,
Страхи разум мой снедают.
— Ты звал, и вот я здесь.
А тени всё длиннее!
Как безмолвен вид их и суров!
В плену у заблуждений
Будут все плясать, как скажет Рок.
А тени всё длиннее…
Тьма падёт, и скоро выйдет срок.
— Ныне больше нет порядка, — начал спорить сам с собой принц, — Если б обладал я властью…
Но стою бессильно рядом
С тем, кто делит мир на части.
Для души сильней нет боли,
Знать, что ждёт тебя потеря,
Но бороться ты неволен…
О, Эру, как я зол!
А тени всё длиннее,
Песня боли рвётся из груди,
И словно в страшном сне я,
Мой Творец не смог меня спасти!
А тени всё длиннее!
Тишина вокруг, нам в путь пора идти.
Всё решает миг.
Сколько же можно ждать?
Бей или умри!
И будет моей власть!
Моей власть!
— А тени всё длиннее, — снова запело отражение, — Пусть вершится то, что должно быть.
Замкнулся круг теснее
Тех, кто долг не даст тебе забыть.
А тени всё длиннее,
Ресто, делай шаг,
В объятия судьбы!
***
— Знаешь, моя драгоценная Артанис, — заговорил Финдарато, не оборачиваясь, когда сестра вошла к нему, — я нашёл очень милые живые цветы.
Король из Третьего Дома Нолдор сидел, закинув ногу на ногу, перед ним на столе стоял высокий бокал с водой. Мелкие пузырьки воздуха облепили тонкие зелёные стебли, над хрусталём поднимались тонкие острые листики с розоватыми прожилками и сиреневые кисти из крошечных колокольчиков. Среди них, в обрамлении круглых листочков, яркими солнечными бликами сияли жёлтые цветочки, похожие на маки, только очень маленькие. Белой россыпью, словно снежинки, букет обрамляли мелкие шарики с раздвоенными чашелистиками.
— Теперь я знаю, что не зря ушёл из Валинора, — Финдарато обернулся, и Артанис показалось — брат с трудом сдерживает слёзы. — Ты правильно сделала, вытащив меня из этой тихой заводи. Только прислушайся к ароматам, сестричка. Чувствуешь?
Именно сейчас королева поняла истинное значение слов брата: цветы почти не пахли, создавая водянистую ауру, пресную и однообразную. Разумеется, для эльфов, не видевших иных растений, даже эта ерунда покажется прекрасной.
Например, для Эльдалотэ. Создавалось впечатление, что девушка обезумела от восторга, гуляя по лесу за руку с женихом.
— Только… — вздохнул Финдарато, — я не могу видеть белый цвет лепестков. Эти нежные создания Йаванны напоминают снег. Увы, сестрица моя, почти все цветы в лесу белые.
— В Дориате, возможно, больше разнообразие растительного мира, — натянуто улыбнулась Артанис, садясь ближе к брату. — Если то, о чём говорил в письме лорд Новэ, правда, значит, наш родич Эльвэ жив и правит королевством, окружённый завесой Майэ Мелиан. И у него прекрасная незамужняя дочь.
Финдарато небрежно отмахнулся и снова отвернулся от сестры. Вроде бы случайно, зацепив бокал рукой с множеством украшений, в том числе и кольцом Арафинвэ, король с наигранным ужасом посмотрел на упавшие цветы и разлившуюся воду и равнодушно пожал плечами.
— У Эльдар в Эндорэ нет будущего, — холодно и пугающе произнёс король. — И в Валиноре нет. Артанис, ты хотела обсудить какие-то планы, интриги, ложь… Прости, сестрица, но я плохой собеседник.
— Зато колдун из тебя потрясающий, — сдержала злобу королева, — но против чар Майэ ты не выстоишь, не надейся. С Мелиан не совладать силой.
— Может быть, — повторил Финдарато облетевшую весь Валинор фразу, — Эру вложил в меня пламя, многократно более жаркое, чем вы все думаете.
Артанис фыркнула. Не хочет говорить, не надо. Главное, поддержать подкинутую Новэ Корабелом идею, что род Ольвэ вернулся не воевать, а процветать. Если же придётся вступить в войну, Ангарато и Айканаро с армией отправятся на фронт.
Не хотелось бы такого развития событий.
Выйдя из шатра брата, королева сделала знак служанкам, чтобы оставили её одну, и отправилась к реке. В чём-то Финдарато всё же прав: магия важна. Даже больше, чем хотелось бы.
Спустившись к быстрым волнам, Артанис опустилась на корточки.
— Вода, пришедшая вместе с нами, талые льды севера, хранящие память веков, всегда ли вы были холодны?
Лёгкая рука эльфийки коснулась прозрачной волны, от пальцев разошлись золотые кольца, заискрились. Совсем не как в Валиноре. Волшебство здесь иное, тает льдинкой в горячей ладони.
Светящийся круг разошёлся, расширился, искрящийся край истончился, начал угасать. Лишь на мгновение вода смилостивилась и открыла тайну: множество судеб переплелись и запутались в паутине лжи. Правды нет. Зато есть любовь.
Артанис поднялась и осмотрелась. Любовь? Как её можно выстроить на лжи? Как можно полюбить неискреннего эльфа? Откуда возьмётся единство феа, когда между мужчиной и женщиной стена тайн? Или… Это общая ложь?
— Нет, — резко развернулась королева и пошла назад, — ни один из родственников Корабела моим супругом не станет! Не собираюсь подчиняться рабу Вала Улмо Кирдану! Я не для того уходила из Валинора, чтобы снова славить Валар и жить ради них. Я дитя Эру, а не одного из Айнур. Обойдусь без валандиля Новэ!
Примечание к части
Песня "Длиннее стали тени" из мюзикла "Элизабет" в переводе Kagamine Len
Мудрость целителей
За пологом шатра было тепло и влажно, от огромной лохани поднимался пар. Запах трав заполнял воздух, и Зеленоглазка сразу поняла, что не так с составом снадобья, однако говорить не спешила: ей не давали слова и пока ничего не спрашивали. Эльфийка молча наблюдала.
Трое лекарей очень осторожно подняли с постели истощённое, бессильно провисающее тело, опустили в воду, придерживая голову. Эльф, в котором Зеленоглазка бы никогда не узнала того, с кем однажды столкнула её судьба на войне, был в полусне, не открывал глаз, лишь иногда сводил брови и что-то шептал. Подойдя ближе, колдунья сразу же посмотрела, что ещё, кроме руки, отрезано у бывшего пленника её Владыки, и с удивлением обнаружила, что остальное на месте. Поймав озадаченный осуждающий взгляд пришедшей с ней Митриэль и других лекарей, Зеленоглазка пожала плечами:
— Что такого? Мне не разрешается туда смотреть?
Заметив, как от её акцента кривится знахарка, колдунья усмехнулась:
— Можете считать меня диким зверёнышем, но именно я буду учить вас целительской мудрости. Вы все пытаетесь бросаться в бой с ядовитым змеем, но ни один из вас не знает противоядия. По-вашему, это правильно?
Никто не счёл нужным отвечать, а тем более оправдываться.
— Огнём и мечом, — нечётко проговорил Майтимо, тяжело, прерывисто дыша, когда искалеченная рука оказалась в воде, — своим… гневом… Преследовать… любого… Клянусь. Клянусь. Клянусь.
Вздох перешёл в короткий стон, эльф зажмурился. Зеленоглазка покачала головой. Глядя на страдающего от боли Нолдо, которому недостаточно помогали снадобья, эльфийка вспоминала детство и юность, когда то и дело с кем-то из близких или знакомых случалась беда, и никто не мог помочь, даже если очень хотел. Оставалось лишь сидеть рядом и отвлекать от мучений разговорами. Нередко пострадавшие на охоте или при нападении врагов эльфы, слушая родные голоса, чувствуя прикосновения любимых рук, улыбались… перед тем, как умереть.
— Принц Финдекано, — неожиданно заговорила Митриэль, обращаясь к сыну короля, внимательно рассматривающему новоприбывшую знахарку, — твой отец требует тебя к себе для разговора. Он сказал, что это крайне важно и не терпит отлагательств.
— Ничего, подождёт, — отпивая из фляги, отозвался Финьо, снова делая вид, что читает летопись Квеннара, которую дал ему брат. — Господин и-Онотимо был знатным сказочником. И его очень интересно изучать. Мой король-отец тоже сказочник, но его истории меня не впечатляют.
Митриэль поджала губы. Зеленоглазке стало безумно интересно узнать подробности, но эльфийка понимала — спешить с расспросами не нужно, поэтому молча наблюдала за тем, как лекари осторожно омывают, обтирают и укладывают обратно в постель спасённого из плена Владыки эльфа, удивившись тому, что её больше не тянет называть Нельяфинвэ похищенным рабом.
Когда рану стянули бинты, руку согнули в локте и стали туго приматывать к перекошенному, исполосованному шрамами от хлыста и когтей телу, Майтимо приоткрыл глаза и посмотрел на давнюю знакомую.
— Даже на свободе я связан, — слабо усмехнулся король Нолдор, снова закрывая глаза. — Зачем ты сбежала с Митрима?
— Испугалась, — честно ответила знахарка, рассматривая бритую голову эльфа. Волосы начали появляться, но не красно-каштановые, как раньше: теперь пламя смешалось с белой золой, особенно на висках.
— Что требовал от тебя… Моргот? — спросила Зеленоглазка, подсаживаясь к Нельяфинвэ. — Почему ты не уступил?
— Неважно, — в приоткрывшихся бесцветных поблекших глазах полыхнула белым пламенем ненависть. — Неважно, что требовал он. Главное, — Нолдо на миг стиснул зубы, — главное то, что требовал я. И в чём мне было отказано. Но я поставлю свой вопрос снова.
— Несомненно, — согласилась Зеленоглазка, — а пока придётся потерпеть. Моё лечение эффективно, но крайне неприятно. И, к сожалению, в ощущениях весь смысл.
Нельяфинвэ, глубоко вздохнув, закрыл глаза.
— Финьо, — прошептал он, — поговори с отцом. Иди.
Возможно, принц Финдекано начал бы спорить, но Майтимо, посмотрев на брата, невольно скосил глаза, остановив взгляд на искалеченной руке, и сын Нолофинвэ сразу же подчинился, не произнеся ни слова.
— Вы смазывали кожу маслами и растирали, разгоняя кровь? — спросила Зеленоглазка, взяв левую руку Майтимо и рассматривая глубокие борозды на предплечье, пересекающие след от ожога. — Это в данном случае мало поможет. Слишком много времени потребует.
Пересев ближе к голове, эльфийка стала водить пальцами по шее Нолдо, около позвоночника, точечно надавливая всё сильнее.
Майтимо начал вздрагивать и морщиться. Знахарка не просто касалась тела, она применяла чары, и создавалось ощущение, что от кончиков пальцев, проникающих до самых костей, по сосудам и нервам расползаются тонкие быстрые змейки.
Невыносимо отвратительно. Но почему-то хотелось продолжения.
— Есть земля на востоке, — заговорила Зеленоглазка ласково, надавливая на ложбинку в основании черепа, — называется Оссирианд. Это леса, горы, реки и прекрасные озёра. В тех местах живут эльфы-охотники, к которым даже орки боялись соваться, ведь на своей родине эти стрелки непобедимы. Эльфы Оссирианда редко покидают свои земли, потому что у них есть поверье…
Перестав давить пальцами, эльфийка позволила Нельяфинвэ отдохнуть, осторожно растирая шею по бокам, спускаясь к ключицам.
— Оно гласит, — голос стал ещё нежнее, — что однажды придёт большое пламя, из которого поднимется клинок. Дальше версии разнятся: на севере и западе Оссирианда считают, что меч укажет верный путь, а на юге и востоке мнение противоположное.
Пальцы снова надавили, Майтимо вздрогнул. По спине пробежала волна напряжения, отозвавшись тянущей болью в каждом позвонке, однако ощущение было на удивление приятным.
— А ещё, — нажимая сильнее, произнесла Зеленоглазка, — эльфы Оссирианда считают мой народ сгинувшим во тьме. И даже сложили о нас песню-плач.
Снова поднявшись к голове, пальцы надавили под ушами. Колдунья долго смотрела в глаза Нельяфинвэ, отпустила, коротко надавила.
Смочив руки в ароматном масле, Зеленоглазка начала растирать шею, спускаясь к ключицам, тихо напевая:
— Опустошённые тщетной надеждой,
Мы просто пленники собственных грёз,
Света лишённые, эльфы-невежды,
Мчимся среди остывающих звёзд.
Мы были нищими, мы были святы,
Небо лучилось от нашей любви,
Но, искажением мира объяты,
Мы стали просто ничьими детьми.
С утра — привычная гонка по кругу,
Дела, заботы, которых не счесть.
Игра, где мы потеряли друг друга,
Скажи, зачем нужна благая весть?
Крылья сброшены на землю,
Мы больше никогда не полетим на свет.
И в этом позабытом Валар Средиземье
Не надо звать любовь — её здесь больше нет.
Убрав руки от Майтимо, Зеленоглазка снова посмотрела Нолдо в глаза.
— А теперь, — сказала она, — попробуй повернуть голову.
Примечание к части
Песня-плач: Трофим "Крылья"
Переделанная
В Средиземье может быть только один Нолдоран
Финдекано не хотел замечать, как бледен и растерян его отец, не желал ощущать радость встречи, гнал прочь желание обнять самого близкого родственника и рассказать обо всём, что лежало на сердце непосильным грузом. Принц изо всех сил подавлял эмоции, отчаянно хватаясь за свою гордость и желание заставить отца чувствовать себя виноватым.
— Тебя называют храбрейшим из живущих, — устало улыбнулся Нолофинвэ сыну. — В летописях отныне у тебя есть ещё одно имя — Астальдо. Тебя уравняли с Вала Тулкасом, способным победить Моргота. Финдекано Храбрейший. Сын мудрого короля. Я горжусь тобой, Финьо. Не передать никакими словами, как я счастлив, что ты мой сын.
Стараясь не поддаваться способным вскружить голову почестям, принц заставил себя не улыбаться.
— Интересный способ поддерживать семейные отношения, — процедил он сквозь зубы, отведя в сторону взгляд, — сначала оскорбить, а потом возносить, приравнивая к Валар.
— Я тебя не оскорблял, Финьо, — спокойно ответил Нолофинвэ, — я спас тебя от клейма братоубийцы.
— Тэлери нам не братья! — крикнул Финдекано, ударив кулаком по столу. Зазвенели кубки. — Они хотели помешать войне с Морготом! Они на его стороне, если не поддерживают нашу борьбу! Мы не пытались их ограбить! Не пуская нас за море, они подвергали опасности всех! Мы готовы были проливать кровь ради их безопасности! Но они хотели позволить Морготу безнаказанно убивать эльфов в Валиноре! Если Валар не способны защитить нас, мы должны это делать сами! И кто нам мешает, тот против нас! Тот прихвостень Моргота!
— Астальдо, довольно, — спокойно, но властно произнёс Нолофинвэ. — Уже неважно, кто прав, а кто нет. То, что произошло в Альквалондэ, было кошмаром для всех, но ты же знаешь, что победителей либо чествуют, как благодетелей, либо осуждают, как убийц, а побеждённых обычно жалеют. Валар осудили победителей. И так вышло, что единственным преступником, оставшимся в Валиноре, был ты, Финьо. Мой сын. И я спасал тебя, Астальдо, пока ты праздновал победу.
— Ничего я не праздновал! — голос Финдекано сорвался. — Ты даже представить не можешь, что я чувствовал, когда понял, когда осознал, что сделал и что ни капли об этом не жалею! Это было правильно!
— И чудовищно, да? — Нолофинвэ сидел за столом неподвижно, смотрел на сына без сочувствия и жалости. Просто с пониманием.
— Это ничего не меняет!
— Абсолютно. Как и то, что я спасал тебя, как мог, но ты не оценил. Между нами давно встала стена непонимания, как тебе кажется. Только, Астальдо, ты не прав. Я не могу быть ровней тебе в воинской доблести, и никто не может, но я чувствую твоё сердце, сын.
Финдекано посмотрел в глаза отца и не увидел ничего, что хотел бы увидеть, что могло бы снова подлить масла в пламя семейной вражды.
— Мне очень не хватало тебя в Хэлкараксэ, Астальдо, — по-прежнему спокойно продолжил говорить Нолофинвэ, — но это, хвала Эру, в прошлом. Теперь мы снова вместе.
— Я этого не говорил, — с подозрением прищурился принц.
— Это правда, не говорил, — король встал из-за стола и подошёл к очагу. Огонь озарил лицо, залил алым отсветом синие одежды. — Я специально позвал тебя для разговора один на один, потому что никто не должен слышать того, что сейчас будет сказано. Я не требую дать ответ немедленно, Астальдо. Потому что… не имею на это морального права. Выслушай меня, сын. А потом обдумай всё. И знай, Астальдо, если бы это не было неизбежно, я не стал бы поднимать подобную тему. Сядь, пожалуйста. И выслушай.
Взгляды короля и принца встретились. Нолофинвэ видел, что любое неосторожно сказанное слово способно разрушить семью окончательно, однако чувствовал, что, независимо от отношения, Финдекано останется с отцом. Будет ненавидеть и себя, и родителя, проклинать судьбу, Моргота и даже Эру, но против своих не пойдёт. Не обнажит меч и не позволит этого другому, кем бы ни был этот «другой». Разумеется, король хотел любви сына, мечтал никогда вновь не видеть лёд Хэлкараксэ и сталь заточенного клинка в его взгляде…
— Астальдо, — со вздохом оперевшись на столешницу, Нолофинвэ опустил голову, затем снова посмотрел на сына, — ты слышал, что Эленнис мертва?
Финдекано замер, но взгляд не изменился.
— Что ещё я должен узнать? — спросил принц отца, напряжённо сжимая кулаки.
— Многое.
Королю из Второго Дома Нолдор очень хотелось напиться, заснуть, а потом проснуться дома в Тирионе, но сразу же приходило понимание, что, так или иначе, история бы всё равно повторилась.
— Ты знаешь, что Феанаро мёртв, — собравшись с духом, заговорил Нолофинвэ, внимательно смотря на сына.
— Погиб героем в Битве-под-Звёздами, сражаясь с огненными Майяр Моргота, — уточнил Финдекано, — они многократно превосходили числом и силой. И позорно бежали под натиском сыновей Феанаро.
«Плевать я на это хотел, — говорил взгляд короля, — но ты, сынок, продолжай, если хочешь, я послушаю».
— Только в твоих летописях это вряд ли будет, я прав? — зло прищурился принц.
— В наших летописях будет то, что ты скажешь, — серьёзно ответил Нолофинвэ. — А пока дай мне договорить. Феанаро уходил в Средиземье, объявив себя королём всех, кто последовал за ним. Я давал слово следовать за полубратом, и сдержал его. Соответственно, формально, Феанаро — мой король. Однако, он погиб героем в Битве-под-Звёздами, сражаясь с огненными Майяр Моргота, многократно превосходящими числом и силой. Если я правильно понял, теперь мой король — старший сын полубрата Нельяфинвэ.
— Отец… — во взгляде Финдекано застыл ужас. — Не надо. Опомнись.
— Выслушай меня, будь любезен.
— Нет!
— Выслушай! Ты знаешь, сколько моих… Подданных Феанаро, формальных подданных Феанаро, переходивших Хэлкараксэ, погибли от холода, голода и нападения зверья?! Знаешь, почему? Потому что он сжёг те тысячу раз проклятые корабли!
— Нельяфинвэ был против!
— А как он это докажет?! И кому интересны его оправдания?! Ты не понимаешь, сын, — едва не потерял самоконтроль Нолофинвэ, — что выросшие в Хэлкараксэ дети, потерявшие родителей, мужья, лишившиеся жён, отцы, похоронившие детей, хотят мести?! Представь себя в подобной ситуации! Они никогда не простят Феанаро и его сыновей, никогда не признают Нельяфинвэ королём!
— Это ты повёл подданных во льды! Ты внушил идею отмщения!
— Я дал слово!
— Феанаро освободил тебя от него, отец!
— Выслушай меня, сын, — очень тихо произнёс Нолофинвэ, — просто выслушай. Если твои слова правда, и я погубил столько жизней, за которые был в ответе, я заслуживаю смерти. И лучше, если казнишь меня ты. Справедливо и без мучений. Но сначала дай мне договорить. По решению Феанаро, король Нолдор в Средиземье один. И сейчас это Нельяфинвэ. Ты спас его из плена Моргота, избавил от страданий, мы общими усилиями вылечим его. Но, если он останется королём, я потеряю власть, а вместе с ней и жизнь.
— Это неправда, отец, — Финдекано начал закипать. — Ты говоришь, что давал слово Феанаро следовать за ним. Следовать! Не занимать его место! Следовать — означает признавать его власть и власть тех, кто будет править после Феанаро.
— Мои подданные не примут…
— Примут! Ты их лидер, отец! Они примут того, кого ты прикажешь принять! Твой певец исполнит правильные песенки, и толпа назовёт своим королём даже Вольвиона!
— Астальдо…
— Ты говоришь, Феанаро мёртв. Да! Он мёртв! А Нельяфинвэ не такой, как его отец! С ним проще договориться о разумном компромиссе! В Валиноре было несколько королей. Равноправных! Мы можем поступить так же! Пусть каждый правит своим народом!
— Против Моргота надо объединиться.
— Военный союз возможен между разными народами, которыми правят разные короли!
— Я не жажду власти, сын, — решил сменить тактику Нолофинвэ.
— Тогда что мешает тебе признать власть Первого Дома Нолдор?
Король молча посмотрел сыну в глаза. Это конец… добрым отношениям в семье. Всё.
«У меня больше нет сына».
— Герой Финдекано Астальдо… Нолофинвион… Двум королям Нолдор в Эндорэ не быть. Проблема… Может быть решена мирно. Или будет ещё одно братоубийство, когда получившие информацию о местонахождении сыновей Феанаро Нолдор Второго Дома обретут свободу действий и право на справедливую месть. За себя. За близких. За любимых. За всех, похороненных в Хэлкараксэ. Либо власть перейдёт к нашему роду, Астальдо, либо прольётся кровь. И воевать с Морготом станет некому.
— Что ты хочешь от меня… Владыка Нолофинвэ? — дрожа от негодования, полушёпотом спросил Финдекано.
— Не вмешиваться.
***
Не помня, как оказался на берегу моря, Финдекано опустился на холодный песок, смотря на быстрые волны, несущие осколки северных льдов. Серая вода, серое небо, серый песок…
В руки легла стрела с наконечником-ромбом. Зачем? Кто же знает…
Дыхание сорвалось, грудь сдавила тупая боль.
— Я не искал славы, — прошептал Нолдо, — шёл по зову сердца, не ради корысти. Я хотел помочь!
Понимая, что жалеть себя — это недостойно, принц убрал стрелу, но потом снова взял, натянул лук и выстрелил в море. Зачем?
Кто же знает…
Надо возвращаться. К отцу. К королю.
Да, он не прав. Во всём. Кроме одного: его действительно придётся защищать или казнить. И для сына выбор очевиден.
С музыкой было лучше
— У вас очень вкусное вино, — улыбнулась Зеленоглазка, возвращая флягу эльфу-знахарю. — Я бы выпила ещё, но тогда меня сморит сон, а я обещала показать травы. Кто пойдёт со мной?
— Все пойдут, — резко сказала Митриэль, заходя в шатёр после короткого разговора с королём Нолофинвэ, — а я посижу с нашим подопечным. Он спит?
— Я зажигала свечи с добавлением зёрен серого дурмана, — посмотрев на лежащего неподвижно, с закрытыми глазами Нельяфинвэ, ответила колдунья. — От него не будет дурноты, и кровь из носа не пойдёт. Жаль, действует недолго. Ладно, нам пора за травами. До скорой встречи, сестра.
Митриэль скривилась. Сестра! Ещё чего!
Зеленоглазка хихикнула и ушла из шатра вместе с остальными лекарями. Стало очень тихо.
Знахарка подошла к столу. Вот лежит корень горького листа, а здесь порошок из жгучего стебля и золотого колоса. Если чуть изменить пропорции и подогреть…
Обернувшись на Нельяфинвэ, Митриэль почувствовала, как начинает колотиться сердце: их в шатре двое, больше никого рядом! Только охрана на улице. Но ведь они ничего не увидят…
«Нет, — запретила себе думать о приготовлении яда знахарка, — нельзя осквернять своё ремесло, смысл своей жизни убийством, даже справедливым. Если и отнимать жизнь, то сталью. Здесь половина всего народа желает смерти этому Нолдо! Я смогу сказать, что кто-то проник в шатёр».
Взяв тонкий длинный нож, эльфийка подошла к постели. Рука почему-то стала непослушной, словно отнялась, пропала чёткость зрения.
«Куда ударить? — с нарастающим страхом подумала Митриэль, смотря на слабо взымающуюся перекошенную грудную клетку, обтянутую полупрозрачной сухой кожей, на которой не было ни одного участка без рубцов. — В сердце? Или лучше пустить кровь из сосудов на шее?»
От подобных размышлений стало настолько жутко, что закружилась голова. И вдруг эльфийка поняла, что Нельяфинвэ смотрит на неё.
С надеждой.
Глаза Митриэль расширились, знахарка отпрянула, и внимательный блёкло-серый взгляд наполнится тоской.
— Ты не сможешь, — прошептал, хрипя, Нолдо, опуская потемневшие, с фиолетовыми прожилками веки. — И я не смогу. Ослаб. Рука не удержит даже перо.
— Ты не спал?! — бросаясь к столу и пряча среди других инструментов нож, ахнула эльфийка. — Почему?
Ответом стала чуть заметная улыбка. Нельяфинвэ понимал — Митриэль не собирается помогать ему, поэтому не считал нужным говорить, что невозможно заснуть, когда так сильно болит проклятый обрубок! И что изматывающее желание поднять над головой примотанную бинтами к телу руку способно свести с ума. А после лечения средиземской колдуньи кажется, что каждая мышца, каждая жила, скрученная и ссохшаяся, раскрывается и расправляется. Тело оживает, но это невыносимо… Но если выпить ещё настоев, начнётся тошнота.
— Ты уже спрятала нож? — спросил Майтимо, посмотрев на знахарку. Именно сейчас старший сын Феанаро заметил, что Митриэль всё делает левой рукой: смешивает травы, наливает воду, зажигает свечу, держит иглу…
Убить ненавистного брата Морифинвэ она тоже пыталась, взяв нож в левую ладонь.
Сейчас эльфийка старается не выглядеть глупо, изображает наведение порядка на столе, протирая бутылочки и пузырьки.
Левой рукой.
А ведь раньше это совсем ничего не значило для сына Феанаро Куруфинвэ!
— Раз уж решила оставить мне жизнь, — с трудом проговорил Нельяфинвэ, — расскажи что-нибудь. Мы давно не виделись.
— Живи и страдай, — процедила сквозь зубы Митриэль. — Смерть ещё заслужить надо! И помни, в Чертогах Намо тебя не ждёт избавление, братоубийца!
— Да, там страшное посмертие, — продолжая наблюдать за левой рукой знахарки, прошептал Феаноринг, — но не хуже, чем здесь. Когда нет тела, болеть нечему.
— Надейся, — хмыкнула Митриэль, выдавливая сок из мясистого красноватого стебля, нарезанного кольцами.
Снаружи донеслись голоса, но слов было не разобрать. Кто-то спорил, громыхнул металл. Говоривших и кричавших стало больше, звуки удалились.
Нельяфинвэ закрыл глаза. Может быть, Митриэль всё же осмелится?.. Нет, увы.
***
На пути встали трое воинов, вооружённых копьями, за спиной висели щиты, звёзды на одежде и латных нагрудниках сияли, отражая свет Луны. На фоне высокого частокола воины в синем и серебряном казались продолжением звёздного неба, воплотившимся в трёх очень непохожих собратьях.
Один из Нолдор сделал шаг вперёд, чуть подбрасывая копьё и высокомерно улыбаясь, однако Зеленоглазка увидела в его взгляде совсем иные чувства, главным из которых было презрение, порождённое глубоким, ранящим сердце разочарованием. Стоявший справа от командира Нолдо смотрел равнодушно. Он для себя всё давно решил, и защищался сделанным выбором от любых ударов судьбы, словно доспехом. Тот, что держался слева, был насторожен и напряжён, готов в любой момент броситься в бой, чтобы защитить себя.
Зеленоглазка улыбнулась своим мыслям, но, казалось, уходившим вместе с ней в лес знахарям было не до веселья: они не ожидали, что их встретят с оружием в руках.
— Копья? — справился с собой старший лекарь. — Направлены на нас? Перводомовский король умер?
Стражники переглянулись и рассмеялись.
— Мы охраняем лагерь не от вас, — ответил командир, с прищуром наблюдая за Зеленоглазкой. — Мне поручили привести эту деву к королю. Нолофинвэ.
— А с ним что? — насмешливо подняла брови эльфийка. — Ему тоже требуется… размять мышцы?
Сине-серебристые воины понимающе улыбнулись.
— Нет, дева, — сказал Нолдо, — мой владыка здоров.
Зеленоглазка пожала плечами. Всё чаще мысленно возвращаясь домой, где оставила двух летучих мышей, одной из которых требовалось лечение, колдунья понимала, что обязана хоть ненадолго отлучиться из лагеря заморских пришельцев. И, разумеется, передать подробное послание Владыке. Только как это сделать?
Перехватив копьё в левую руку, воин, галантно поклонившись, подал раскрытую ладонь знахарке, приглашая пройти с ним. К сожалению, не на свидание.
***
Знамёна взвились высоко в ночное небо, на горизонте на востоке появилась оранжевая полоса. Смотря на шатёр короля Нолофинвэ, Зеленоглазка восхищалась красотой полотнищ и вспоминала белые и алые флаги, с которыми сводила судьба. Каждый новый цвет привносил в жизнь эльфийки что-то неизведанное, интересное, бесценный опыт, но каждый раз в итоге хотелось просто вернуться в уединённый маленький домик около рощи. И учиться тому, чего никто больше не умеет.
Полог шатра приподнялся, ощутился запах свечей, вина, жареного мяса. Донеслись голоса и музыка.
Музыка… медленная, успокаивающая, усыпляющая бдительность. Немного печальная. В трепете струн слышится тайна. Что же это? Так хочется разгадать!
Незаметив, как чары мелодии овладевают разумом, Зеленоглазка, сквозь сплетённую музыкой сеть, взглянула на сидевших за столом мужчин. В их верности королю не приходилось сомневаться, каждый с радостью и гордостью отдаст жизнь за владыку и умрёт с его именем на устах. Король Нолофинвэ прекрасен, его сияющий взор мудр и справедлив…
— Если он не уберёт руки от арфы, — разорвал паутину магии голос, который показался знакомым, — я уйду с совета!
Король подал менестрелю знак, и…
Зеленоглазка видела в жизни много разной магии, от приворотных зелий до способных сломить волю чар, скручивающих болью плоть. Но с таким столкнулась впервые. Наверное, нечто подобное создаёт Владыка Мелькор в своей земле, но знахарка никогда там не бывала.
Картина окружающей действительности круто изменилась, открыв совершенно иные стороны происходящего.
Потребовавший прервать музыку эльф, принц Финдекано, которого колдунья видела около постели спасённого пленника, отнюдь не был счастлив своей ролью в происходящем на совете. Он искал предлог уйти, знал, чем займётся вне шатра, и от этого сильнее злился.
Сидевший рядом с ним Нолдо, очень высокий и худощавый, судя по одежде и украшениям, тоже королевского рода, просто ждал. Он медленно переводил взгляд, наблюдал, слушал. Так ведёт себя принявший решение, но всё ещё хранящий надежду на то, что не придётся поступать, как задумано.
Воин в алом плаще. Звезда только одна, на наплечнике. Восьмиконечная. Зеленоглазка сразу узнала этот символ.
— Моё имя Аранаро, леди-целительница, — поймав взгляд эльфийки, представился Нолдо, учтиво кланяясь. — Моя благодарность тебе не знает границ.
Колдунья улыбнулась.
Рядом с Аранаро — двое мечников в синем, оба задумчивы, не смотрят ни на короля, ни на принцев. Разглядывают стоящие рядом бокалы.
— Мой король, — поклонился сопровождавший Зеленоглазку воин, — позволь вернуться на пост.
— Да, Варнондо, — доброжелательно ответил Нолофинвэ, но в глазах владыки отражалось поле боя. Кровавое месиво. Разрубленные, искалеченные судьбы, павшие на войне. Войне короля с самим собой.
Да, когда играла музыка, мир определённо был лучше.
— Садись, целительница, угощайся, — прозвучали слова, и Зеленоглазка неосознанно подчинилась. — Ты, наверное, устала.
«Да, — подумала эльфийка, — устала. Но силы, чтобы выбежать отсюда со скоростью бури, найдутся».
— Расскажи о состоянии Нельяфинвэ Феанариона, — серьёзно произнёс король, — очень подробно. И обещай, что, как только он будет способен беседовать со мной и принимать решения, ты сразу же об этом сообщишь.
— Обещаю, — кивнула Зеленоглазка, не решаясь притрагиваться к угощению. — Сделаю всё, как прикажет владыка Нолдор.
И поймала на себе взгляд принца Финдекано. Так смотрят на врагов. Но… за что?
По пути в Оссирианд
Когда высоко над дорогой, среди лишённых листвы высохших ветвей закончились ловушки и укрытия стражей-лучников, проторенный путь оборвался. Тракт ещё предстояло проложить, рабочие расчищали пространство, временно выстилая путь досками, сделанными из погибших от Солнца деревьев. С разных сторон то и дело доносились голоса рабочих, и Линдиэль с интересом вслушивалась в различие произношения. Мастера-нолдор, присланные принцем Амрасом руководить строительством, говорили одновременно певуче и резко, и, пускай валинорские собратья легко выучили язык эльфов Средиземья, а данное ему название «Синдарин» прижилось среди «Синдар», как родное, интонация и произношение оставались особенными. Дочь лорда Новэ Корабела снова поймала себя на мысли, что хочет услышать песни на Квэнья, чтобы петь их самой.
Карета остановилась, супруга брата Линдиэль недовольно вздохнула: Элиан изначально не хотела ехать, но свёкор настаивал, потому что именно в её семье было трое незамужних дочерей, и, разумеется, «им самое место по правую руку лордов Оссирианда». А теперь путь ещё и затянется. Внучки Корабела повторили вздох матери и сделали недовольно-скорбные лица. Линдиэль отвернулась к окну кареты, чтобы не показывать спутницам своего недовольства их капризами. Хотелось ехать верхом вместе с братом и его сыном, но отец утверждал, что леди не пристало скакать на лошади по незнакомым лесам.
Вспоминая наставления родителя, юная леди пыталась понять для себя, что и для чего делает отец.
«Реки Оссирианда, — объяснял Корабел сыну, благословляя в путь, — несут воды в новые для нас земли, и любимый Вала Улмо эльфийский род не может оставаться в стороне от обширных водных путей. Ты, сын мой, построишь в Оссирианде флот, невиданный ранее, и в благодарность получишь власть в Речном краю. Ты будешь моим ставленником, вассалом короля Тингола, но твои владения далеко и от меня, и от Дориата, поэтому фактически единственным твоим Владыкой останется Вала Улмо. Ты избранник Творца, Каленовэ».
«Мой брат — избранник Творца, любимец Валар, а я и его дочери — лишь будущие жёны лордов Оссирианда, — с досадой размышляла Линдиэль. — С другой стороны, мы приходим благодарителями, несём процветание и развитие, у меня будет большой выбор женихов. Выйду за самого послушного».
— Почему мы остановились, любовь моя? — нарушил симфонию звуков леса голос Элиан.
Ответа не последовало. Видимо, Каленовэ уехал далеко вперёд, а другим сказать было нечего. Однако вопрос леди не остался незамеченным, кто-то из мастеров-нолдор раздал поручения рабочим, заскрипел металл о сухое дерево, и карета тронулась с места.
***
Руины практически заросли кустарником и разнотравьем, но всё же над бурой землёй ещё возвышались обугленные остовы погибших в огне построек.
Услышав издалека приближающихся путников, с полуобвалившейся трубы, торчащей среди молодых ёлочек, взлетела стая чернокрылов, скрывшись в дуплах лишившихся коры сухих деревьев.
— Умные птицы, хитрые, — покачал головой эльф, приподнимаясь в седле. — Но мы хитрее, правда, Туивьель?
— Да уж, — хмыкнула дева, зачем-то натягивая капюшон.
— Остановимся, почтим память погибших братьев и сестёр, — сказала сродница единственного мужчины, сопровождавшего торговый обоз.
Ответив молчаливым согласием, эльфы спешились, спрыгнули с телег и подошли к небольшому холму, явно рукотворному.
— Братская могила, — сквозь стиснутые зубы процедил Авар, доставая из-за пояса обитую деревом глиняную бутыль.
— Кто похоронил тела? — спросила юная кружевница, встав вплотную к Туивьель. — Ведь, если поселение не отстроили заново, значит, живых не осталось.
— Звёздная ведьма, — серьёзно произнесла эльфийка, — и её раб-музыкант.
Мастерица понимающе кивнула.
— Раб-музыкант, — задумалась Туивьель, — я бы тоже не отказалась от такого. Это же прекрасно, когда рядом всегда есть тот, кто будет петь твои любимые песни!
— Запуганный менестрель красиво не споёт, — усмехнулся эльф, поднимаясь в седло.
— Если будет бояться спеть некрасиво, — угрожающе прищурилась дева, — споёт. Он же не захочет расстроить свою госпожу.
— Твоя правда, красавица, — рассмеялся молодой Авар и подал знак отправляться в путь. — Но я предпочитаю быть свободным, словно переменчивый ветер, который летает и в горах, и над солёной водой, и в полях, и в лесах. Он поёт для всех, когда ему вздумается, и только то, что самому нравится. Плевать он хотел на мнение о себе!
Постукивая пальцами по седлу, единственный мужчина, сопровождающий торговцев, начал песню:
— Ветер рассыпается в травах,
Друг мой, что тебе не по нраву?
Знать, пролил ты в сердце беды отраву,
Если лютня молчит.
Кровь с вином смешаются в венах,
Дует ветер тёплый весенний.
Был, как я, он глупым, слепым да верным,
Вкус полыни горчит.
Ветер мой, ветер, что ты услышишь
В шёпоте диком вольных степей?
Кто мне ответит: птицы да мыши,
Лунные блики да поступь коней.
Птицы сквозь закат прокричали:
Друг мой, что ты слышал ночами?
Предсказаний ветра напев печальный
Ведом лютне твоей.
Свистнули ободья в колесах,
Дует ветер в сторону солнца.
Кто из нас домой нынче не вернется,
Не сказал суховей.
Ветер мой, ветер, что ты узнаешь,
Отзвуки песни слыша в пыли?
Кто мне ответит, если растаешь
В высях небесных, в синей дали?
— В высях небесных, в синей дали, — подпела Туивьель, мечтательно улыбаясь.
— Смотрите, всадники! — ахнула кружевница. — Какие они… красивые!
Авари обернулись и увидели двоих сероволосых эльфов в переливающихся, словно морская гладь, плащах, на белоснежных изящных скакунах.
***
— Я не устала в пути! — начала протестовать против привала Элиан. — Мы заночуем на следующей поляне!
— Твой муж приказал остановиться здесь, — спокойно парировал охранник. — Видишь, госпожа, это излюбленное место отдыха путников: и брёвна вокруг кострищ закреплены, и ямы выгребные приготовлены, и даже дрова оставлены.
— Смотрите, — Линдиэль выпорхнула из кареты, — на стволе надпись «Удачи в дороге». Здесь были наши друзья.
Элиан поджала губы.
— Где мой муж? — требовательно спросила эльфийка, и дочери скопировали выражение лица матери.
— Лорд Каленовэ с сыном уехали вперёд, обещали скоро вернуться, — спокойно ответил охранник. — Слышишь голоса? Похоже, лорд кого-то встретил в дороге и возвращается не один.
Линдиэль прислушалась.
— Ветер, мой ветер, что ты узнаешь,
Отзвуки песни слыша в пыли?
Сердце забилось быстрее. Новые знакомые принесут в жизнь дочери Новэ Корабела новую музыку!
— И самое забавное, — донёсся смех лорда Каленовэ, — что после восхода Анора, моё имя потеряло смысл. Меня назвали Лиловым Новэ, потому что в детстве мои глаза были цвета растущей на берегу осоки, но теперь она зелёная, а не лиловая, и слово, означающее «цвета, как трава», звучащее, как и прежде, имеет совершенно иной смысл. После восхода Анора, чтобы соответствовать своему имени, я должен стать зеленоглазым. Только вряд ли такое возможно.
— Это не повод расстраиваться, — хохотнул тот, кто до этого пел.
— Я и не расстраиваюсь.
Засмеялись несколько разных голосов, Линдиэль подбежала к брату, племяннику и их новым знакомым.
— Эти добрые эльфы-торговцы, — улыбнулся своей любимой маленькой сестрёнке Каленовэ, потом перевёл взгляд на жену и дочерей, — покажут нам удобный путь в Край Семи Рек. А ещё, мои прекрасные леди, у наших новых знакомых есть много интересных товаров.
Глаза молоденьких эльфиек загорелись любопытством.
— Подходите, покажу кружева, — подмигнула мастерица.
— А у меня — изделия из кожи и кости, очень необычные украшения, подобных которым леди точно никогда не видели, — подмигнула Туивьель, с досадой замечая, что её яркая внешность снова вызывает зависть других женщин, провоцируя неприязнь и нежелание покупать товар у красотки.
Решив, что с мужчинами общаться проще, эльфийка достала короб, в котором хранила ножи из кости с красивой резьбой на рукояти. Взяв в руку длинный тонкий кинжал, Туивьель раскрутила его и метнула в дерево. Остриё воткнулось в ствол, и многие взгляды устремились на гордую своей работой деву.
— Кость обработана особым раствором, — подмигнула Туивьель, — поэтому прочна, словно железо.
— Сталь, — со знанием дела поправила Линдиэль, доставая из-за пояса короткий нож, данный в дорогу отцом «на всякий случай». — Нолдор много говорят о металлах, можно услышать столько интересного! Особенно про оружие. Как тебя зовут?
— Туивьель.
— Я — леди Линдиэль, дочь лорда Новэ Корабела. Сталь, как говорят Нолдор, это дитя разных металлов, чьи души слились воедино, сплавились вместе в огне горна. И только верный расчёт и искусная рука способны создать поистине уникальную сталь, которая не переломится от нагрузки и не затупится при работе. Но ещё важно чувствовать металл, слышать его тему. Вот ты, Туивьель, слышишь тему кости, когда работаешь с ней?
Мастерица не успела ответить. В вышине послышался свист перепончатных крыльев, и на ветку рядом с брошенным беличьим дуплом села огромная серая летучая мышь с сияющими фиолетовыми глазами.
— Сын, — вполголоса приказал Каленовэ, — защищай мать и сестёр.
— Торговцы не бросают обозы, — рассмеялся молодой Авар, многозначительно взглянув на Туивьель и кружевницу, которая доставала сундук, но вдруг поставила его на место и взялась за большой серый мешок.
Эльфы Корабела мгновенно разделились: одни окружили своих леди, другие вышли вперёд к старшему лорду.
— Вот трусишки! — пискляво рассмеялась мышь, сверкая фиолетовым огнём жестоких неподвижных глаз. — Я услышала, что вы говорили о Нолдор, вот и решила спросить, где вы их видели.
Каленовэ молча переглянулся с воинами.
— Да мы только небольшой охотничий лагерь видели! — отмахнулся охранник торгового обоза. — Ты же с севера летишь. Не видала что ли?
Синдар напряглись, но ничего не предприняли. Авар спрыгнул с лошади и скрестил руки на груди.
— Туивьель, — подмигнул эльф, поигрывая заплетённой у виска косичкой с зеленой кручёной верёвочкой, — скажи, что эта мышь близорукая.
— Полностью согласна, — эльфийка подбросила кинжал. — Поймаешь, летунья?
Тварь Мелькора захихикала, приготовилась к броску.
Но, вместо одного кинжала, в мышь полетели сразу три и сеть. Запутавшаяся в силках туша с торчащей из брюха резной рукоятью, дёргаясь, рухнула на землю, визжа и давясь кровью.
— От двух ножиков увернулась, молодец, — похвалил охранник обоза, — но кинжальчик Туивьель нашёл цель. Теперь ты знаешь, вонючая тварь, что не все Авари продались твоему хозяину.
— Надо сжечь эту мерзость, — скривился Каленовэ.
— Нет уж, это мой трофей, — подбоченилась Туивьель. — Мясо есть нельзя, а шкуру я буду носить! Жаль, попала неудачно — мех испортила.
Линдиэль подошла ближе.
— Что… это?
— Шпионка северного урода, — зло ответила удачливая охотница, выдёргивая свой кинжал из всё ещё живого тела. — Они иногда слишком доверчивы к соплеменникам рабов. Но один мой знакомый Нолдо рассказал, как поступать с этими наивными мышками. Теперь у меня есть интересное занятие на целую ночь — выделка шкуры. Только дождусь, когда эта гадость сдохнет.
***
Луна засияла высоко в небе, звёзды замерцали в лёгкой дымке, поднявшейся над речушкой. Краем глаза наблюдая за расставляющими сети собратьями, Линдиэль спустилась к воде.
— Туивьель, — приветливо улыбнулась леди, — как продвигается работа?
— Подходи, сама всё увидишь, — усмехнулась эльфийка, поправляя капюшон, — может быть, пригодится умение шить воротники из шкур вражеских тварей.
— Ты хочешь оставить голову мыши целой?
— Разумеется, — самодовольно заявила удачливая охотница, — она будет красоваться на плече. Остальная шкура станет украшением плаща на спине, из крыльев сошью перчатки.
— Ты такая… храбрая…
Туивьель усмехнулась.
— Знаешь, Линдиэль, я не всегда была смелой. Просто… Однажды я поняла кое-что. Как бы объяснить тебе, леди… Что поют в твоей семье за работой женщины? Спой. Глядишь, и моя работа быстрее пойдёт.
Дочь Корабела села на песок.
— Предчувствие любви, — тихо и мечтательно зазвучала мелодия, слетающая с губ юной девы. — Ты соткано из снов,
Невнятных, смутных слов,
Несвязанных стихов,
Где в золотой пыли
Играют свет и тень.
Предчувствие любви,
Что где-то рядом день
Нашей встречи —
Утро иль вечер,
Мгновение иль вечность —
День нашей встречи
Предчувствие любви —
Какой-то смутный страх
И новый тайный смысл
В обыденных словах.
И слезы без причин,
И глупые мечты.
Предчувствие любви,
Что где-то рядом ты,
Мой избранник,
Светлый как праздник,
Печаль моя и радость.
Где ты?
С ночи до рассвета
Жду ответа, где ты?
Где ты?
Где ты? Жду ответа
С ночи до рассвета!
Верю — будет счастье,
Знаю — будем вместе,
Вместе.
Немного помолчав и подумав, Линдиэль смутилась:
— Глупая песня, да?
Туивьель опустила обработанную чем-то жёлтым шкуру на песок и начала растирать резко пахнущей травой.
— Песня красивая, — улыбнулась эльфийка. — Очень красивая. Как и те, для кого их поют, и кто их поёт. Нас, красавиц, с детства готовят замуж, а это предполагает покорность и послушание. Подчиняться приходится всем: своим родителям, родителям потенциальных женихов, старшим братьям, иногда даже младшим, а ещё вождям племён, их друзьям и воинам, и вообще всем, чтобы быть милой, покорной и вызывать лишь желание овладеть безвольной красивой вещью. На самом деле, Линдиэль, в этом нет ничего плохого, если ты живёшь в безопасном мире без зла и тварей на севере. Но если твой мир жесток… Однажды ты, красивая и безвольная, остаёшься одна, и больше некому подчиняться, никто за тебя ничего не решает, а твоя прелестная внешность только отталкивает от тебя других женщин, а мужчины лежат в земле, сожжены на погребальных кострах или спущены по реке в похоронных лодках. Вокруг твоего опустевшего поселения кишат орки, еды нет, бежать некуда. Тогда начинают петь совсем иные песни. Тоже о любви, но… о другой её грани.
И глянет мгла из всех болот, из всех теснин,
И засвистит весёлый кнут над пегой парою,
Ты запоёшь свою тоску, летя во тьму один,
А я одна заплачу песню старую.
Разлука — вот извечный враг девичьих грёз,
Разлука — вот полночный тать счастливой полночи.
И лишь земля из-под колёс,
И не расслышать из-за гроз
Ни ваших стрел, ни наших слёз, ни слов о помощи.
Какой беде из века в век обречены,
Какой нужде мы платим дань, прощаясь с милыми?
И от чего нам эта явь такие дарит сны,
Что дивный свет над песнями унылыми?
Быть может, нам не размыкать счастливых рук,
Быть может, нам распрячь коней на веки вечные…
Но стонет север, кличет юг,
И вновь колёс прощальный стук,
И вот судьба разбита вдруг
О ветры встречные.
Эльфийки замолчали. Перевернув шкуру, Туивьель начала засовывать в осторожно вскрытый череп мыши растёртые в порошок травы.
— Ты родилась после Битвы-под-Звёздами, Линдиэль, тебе не обязательно слышать такие песни. А я… Я много глупостей совершила, — печально усмехнулась удачливая охотница, — мне казалось, что жизнь кончена. А потом… Не осталось тех, кто мог осудить меня. А остальных это не волнует. И я решила, что в женщине есть что-то, кроме внешности. Я не знала, что именно, и стала пробовать разные занятия, которые обычно лежали на плечах мужчин.
Туивьель, хитро прищурившись, взглянула на собеседницу.
— Хорошие ножи я научилась делать, правда?
Примечание к части
Песни:
Канцлер Ги "Folker's song"
"Предчувствие любви" из мюзикла "Ромео и Джульетта"
"Разлука" из к/ф "Гардемарины"
Крошка Нимлот
Глаза с портрета смотрели внимательно и оценивающе, взгляд пронизывал острейшей сталью, гипнотизировал, заставлял ощущать потерю тверди под ногами.
Картина была прекрасная и до дрожи страшная.
— Это жемчужина галереи! — восхищённо любуясь портретом принцессы, произнёс Даэрон, желая сказать приятные слова создателю галереи — принцу Келеборну.
— Чёрный жемчуг блестит иначе, — мрачным голосом отозвался Саэрос, игнорируя «племянника» своего владыки.
— Советник абсолютно прав, — ослепительно улыбнулся самозванец, — чёрный жемчуг другой. Принцесса Лутиэн — это… Сильмариль. Редчайшее сокровище, уникальное и неповторимое. Одна из трёх звёзд королевской семьи.
Поклонившись самодовольно улыбающемуся Тинголу и задумчивой Мелиан, Келеборн хотел удалиться и найти себе какое-нибудь занятие, чтобы ещё раз попробовать обдумать свои дальнейшие действия, но королева многозначительно взглянула на Тэлеро и пришлось продолжить любоваться портретом.
— Советник Даэрон, — наблюдая за бледнеющим от злости Саэросом, который ненавидел, когда менестреля снова возносили на важную государственную должность, громко произнёс король, — ты уже ознакомился с присланными Нолдор летописями?
— Да, владыка, — изо всех сил скрывая тоску в голосе, ответил безответно влюблённый певец, которому всё больше приходилось сидеть за текстами, совершенно не видясь с принцессой. К тому же теперь, когда Средиземье освободилось от орков, спасать по лесам стало некого, Лутиэн вовсе перестала обращать внимание на измученного одиночеством эльфа.
— Ты написал историю появления ещё двух братских народов в наших землях?
— Да, владыка.
— Зачитаешь на празднике.
— Да, владыка.
Тингол, смотря на менестреля свысока, угрожающе прищурился.
— Прости, владыка, — поспешил поклониться Даэрон, — но мне не будет счастья в жизни, пока прекрасная Лутиэн мне не жена. Без её любви у меня словно сердце из груди вырвали.
— Не о том ты думаешь, «советник», — скривился Саэрос, принимая бокал вина из рук слуги, — но я избавлю тебя от страданий, если будет на то воля владыки. Я сам хочу просить руки прекрасной Лутиэн.
Королева Мелиан отрицательно покачала головой, сильнее сжав ладонь мужа.
— Очень жаль, — вздохнул Саэрос, с удовольствием наблюдая за побледневшим соперником за благосклонность короля, — но я не договорил. Не о том ты думаешь, менестрель. То есть, советник Даэрон. Великий летописец и творец письменности. Сегодня особый день для всех нас, ведь мы празднуем появление первенца в семье нашего главного архитектора. На торжество приглашены даже наугрим! Наверное, менестрель, ах, то есть, советник, разумеется, не понимает, к чему я клоню. А вот к чему: в Дориате создаются семьи, рождаются дети. За годичный цикл прирост населения составляет полсотни младенцев. И всё благодаря заботе королевы! У нас, в отличие от всего остального Белерианда, нет перепадов погоды, не бывает зим и неурожаев. Даже грозы для нас лишь страшилки из внешнего мира. А теперь подумай, мудрый советник Даэрон, как разместить на нашей территории, никого не притеснив, ещё один народ? Ты понимаешь, что, оказавшись в нашем дивном краю, две тысячи эльфов очень быстро удвоят численность, и на этом дело не остановится. Силы владычицы Мелиан не безграничны, мы обязаны понимать, что невозможно бесконечно расширять границу. Поэтому, советник Даэрон, мы обязаны решить, как отказать в поселении на нашей территории валинорским братьям. Нам никто не гарантирует, что ещё через несколько лет не придут из-за моря новые народы, которые тоже неожиданно окажутся нашей роднёй. И ещё. Этот народ называет себя потомками трёх родов: Нолдор, Тэлери и Ваньяр, вожди которых, Финвэ, Ингвэ и Ольвэ, были братьями нашего владыки, родными или названными. Очень удобная позиция, позволяющая породниться со всеми, однако, Нолдор в Дориате никогда не жили. Ваньяр тоже. И я не вижу причин нарушать эту добрую традицию. Что же касается Тэлери — да, это наши родные братья, но вождь валинорских пришельцев называет себя королём, а свою сестру — королевой. И мне непонятно, на каком основании они пытаются поселиться в Дориате. В стране не может быть двух королей и двух королев. Моё мнение такое: если владыка Тингол проявит доброту к родне и позволит Финдарато жить в Дориате, пришельцы из Валинора должны будут стать нашими подданными, причём с более низким статусом, чем нынешние дориатрим. Никто не должен лишиться своего положения в обществе и даже просто подвинуться и потесниться ради чужаков. Пришли помогать и учить — пусть помогают и учат, зная своё место.
Даэрон вздохнул.
— На сегодняшнем торжестве, — умоляюще посмотрел менестрель на своего правителя, — я взял на себя обязанности музыканта и чтеца. Не королевского советника по проблемам населения и его численности, статуса эльфов, не являющихся дориатрим от рождения или создания Завесы, и их места в нашей жизни. Позволь, владыка, удалиться из галереи в зал и приступить к выполнению прямых обязанностей.
— Принцесса Лутиэн уже слышала все твои песни, — неприятно растянул губы в улыбке Саэрос, — тебе нечем её впечатлить. Только разочаруешь. Как и своего владыку.
— Позволяю, — произнесли одновременно и Тингол, и Мелиан.
Даэрон поспешил прочь из галереи, бросив последний печальный взгляд на портрет возлюбленной.
— Потрясающая воображение картина, — отрешённо произнесла королева, обводя синими глазами-безднами изображение дочери. — Над ним трудились двенадцать мастеров. Они создали настоящий шедевр и достойны полученных наград. Скажи, Келеборн, каково твоё мнение о сказанном советником Саэросом?
Самозванец ждал чего-то подобного, однако всё равно очень надеялся избежать неудобного разговора. Келеборн снова засомневался, стоит ли поступать, как Вольвион. Сын короля Ольвэ обычно соглашался со всем сразу, уходил с совета или личного разговора, и тут начиналось!
Удобно, конечно…
— Советник Саэрос прав, — осторожно согласился Келеборн, — но ты же понимаешь, владычица, что я обязан отстаивать интересы своего народа. Однако, я в Дориате лишь гость и помощник, поэтому должен знать своё место. И от имени всех рабочих, занимавшихся укреплением берегов и проверкой моста через Эсгалдуин, хочу поблагодарить тебя, владычица Мелиан, за то, что твоя Завеса стала защищать нас от жгучих лучей Анора, которые первое время доставляли много неудобств.
— Днём всё равно нельзя долго находиться под открытым небом, — всё так же отрешённо произнесла королева. — И ты, принц, не ответил на мой вопрос. Я хотела знать, что ты думаешь. И я это узнаю, поэтому лучше скажи сам.
Келеборн почувствовал, как по спине пробегает холод, лоб становится влажным.
— Мой долг — выступать в защиту моего народа, — как можно спокойнее произнёс самозванец, — но, да, видеть здесь, в Дориате, Ваньяр и Нолдор я не хочу. На то есть причины. Личные. Не имеющие отношения к делам королевства.
— Ты готов отвечать за свои слова? — глаза Мелиан стали страшными безднами. Чёрно-звёздными. Прошло мгновение, и король Тингол тоже посмотрел на «племянника» двумя провалами в ночное небо.
Закрываясь от вмешательства в свой разум, Келеборн с ужасом увидел, что теперь Майэ Мелиан уставилась на него глазами Тингола, а Тингол — глазами Майэ Мелиан.
— Должно быть, — сказали два голоса одновременно, хотя губы короля и королевы не шевелились, — причины нежелания видеть собратьев очень веские. И действительно очень личные. Можешь идти, Келеборн. Пожелай малютке Нимлот и счастливым родителям благополучия.
Чувствуя, как кружится голова, самозванец поспешил вслед за Даэроном.
Чары рассеялись, и владыка Тингол обратился к советнику:
— Саэрос, мне срочно нужен Маблунг. Как только закончится праздник, и наугрим уйдут, необходимо будет подготовить план перестройки нижних ярусов Менегрота, правильный с военной точки зрения. И доступ к этим коридорам будет закрыт для посторонних.
— Я ведь не посторонний? — заискивающе улыбаясь, спросил советник, но ответа не получил, поэтому, кланяясь, поторопился исполнить приказ, в очередной раз восхищаясь способностью короля Тингола совмещать празднования и решение государственно-важных вопросов.
***
В потрясающем воображение своими размерами зале, освещённом магическим голубоватым сиянием, исходящим от росписи на потолке, играла весёлая мелодия, и многие гости танцевали: кто-то парами, кто-то, встав в круг, кто-то — в хороводе.
Вошедшего Келеборна поприветствовали многие выжидающие приглашения на танец заинтересованные взгляды голубых, серых, зелёных и карих глаз, в которых, конечно же, не сиял свет священных Древ Валар. Девы демонстрировали наряды и причёски, поднимали бокалы с прозрачным вином и таинственно улыбались.
Мгновенно забыв о делах королевства, Келеборн встретился взглядом с художницей, рисовавшей сцены сражений и побед для Галереи Славы. Дева обычно не покидала своей мастерской, встречаться с ней удавалось только на больших праздниках, зато проведённое вместе время невозможно было считать потраченным зря — художница умела рассказывать общеизвестные истории настолько необычно и увлекательно, что самозванец каждый раз ловил себя на том, как ждёт неожиданной развязки сюжета. Которой, увы, не бывало.
— Потанцуешь со мной, прекрасная леди? — спросили губы, но глаза видели ответ заранее.
Даэрон, сидя с другими музыкантами, отвёл от принца и его поклонниц взгляд. Где же Лутиэн? Неужели она снова не придёт на праздник? Почему? Где она? И почему не позвала с собой?
Эти вопросы вставали всё чаще, и никогда не находили ответа. Хотя, нет, ответ был, но он настолько не устраивал влюблённого певца, что эльф предпочитал его не замечать.
Решив, что менестрели справятся сами, Даэрон подошёл к счастливым родителям малышки, в честь которой устроили праздник. Девочка лежала в колыбели, утопая в кружевах и шелках, смотрела на висящую над собой золотую звёздочку голубыми глазками в обрамлении белоснежных ресниц и улыбалась.
— Малышке пора спать, — извиняющимся тоном сказала мама, собираясь уходить.
— Тогда, — улыбнулся Даэрон, чувствуя, что сейчас заплачет, — я спою для Нимлот колыбельную. Можно?
Эльфийка кивнула. Менестрель смотрел на ребёнка и думал, что, скорее всего, ему не суждено прижать к сердцу собственное дитя, ведь Лутиэн…
Взяв крошку на руки, Даэрон вспомнил, как спасал младенцев из-под завалов, сгоревших домов, как уносил новорожденных из племён, где у маленького эльфа не может быть будущего, какими худыми и грязными были эти несчастные детишки… А радостная, хоть и уставшая от внимания, Нимлот, любимая семьёй, пухленькая, пахнущая маслами, одетая в белоснежные кружева, даже представить не может, как ей повезло родиться в безопасном Дориате, когда войны закончились. Оценит ли дитя этот дар? Или будет считать Завесу клетью? Как Лутиэн…
Снова думая, что ему не суждено петь колыбельные своим детям, Даэрон решил, что подарит Нимлот написанную очень давно песню, когда менестрель ещё надеялся на счастливую семью с принцессой.
Улеглось в лесу под вечер
Многозвучье птичьих стай,
Мать журавлика целует —
Поскорее засыпай.
Он на маму смотрит нежно
И качает головой:
«Я хочу увидеть небо
Голубое, голубое,
Я хочу увидеть небо,
Ты возьми меня с собой».
Прилетел залётный ветер
На зелёных парусах,
Спел он соснам корабельным
О приливах и штормах.
И журавлик несмышлёный
Вновь качает головой:
«Я хочу увидеть море
Голубое, голубое,
Я хочу увидеть море,
Ты возьми меня с собой».
Мой журавлик улетает
За леса и за моря,
Он увидит, он узнает
Как рождается заря.
И в мгновенье расставанья
Я скажу ему: «Родной,
Я хочу увидеть землю
Золотую, голубую,
Я хочу увидеть землю,
Ты возьми меня с собой».
Девочка задремала, не дослушав, и, вернув дитя матери, Даэрон взял вино и пошёл прочь из зала, чтобы не сидеть среди веселящихся гостей с печальным видом, развеяться и вернуться обратно исполнять обязанности музыканта и чтеца.
***
— Я вообще не понимаю смысла того, что сегодня в Менегроте происходит, и будет продолжаться дюжину дней, — отмахнулся лучник, выдёргивая стрелы из закреплённой на дереве мишени. — Такому маленькому ребёнку праздник не нужен.
— Зато родителям приятно, — Маблунг выпустил одновременно две стрелы, следом ещё одну и критически посмотрел на результат. — Когда у меня родился старший сын, король тоже праздник устроил.
— Ничего вы не понимаете, вояки, — прервал разговор посланник Саэроса, подходя к тренирующимся бойцам и с уважением кивая в сторону мишеней. — Чествуя лучших, владыка разжигает в сердцах подданных желание быть непревзойдёнными в своём деле, бесконечно совершенствовать навыки и…
— Рожать больше детей, — улыбнулся Маблунг, пересчитывая стрелы в колчане.
— Это тоже, — согласился посланник, поправляя многослойные манжеты. — Тебе, военачальник, придётся присоединиться к торжеству. Король приказал тебе сообщить, что ты срочно ему нужен.
— Белег, — нахмурился лучник, — командуй тренировкой. Пойдём, советник. По дороге расскажешь, что к чему.
— Нет, воин, нет-нет, ты не можешь идти на праздник одетый… В это! — запротестовал приближённый короля. — Ты знаешь, что обязан прийти в парадных одеждах и с супругой? Никто не должен подумать, будто Дориату что-то угрожает, и военачальник вызван на торжество по срочному делу!
Маблунг пристально посмотрел на посланника Саэроса.
— Я ничего не говорил, — заговорщически произнёс советник, — но ты должен сделать так, как надо. Пламя войны разжечь легко, и только в нём может закалиться сталь. Увы, произойдёт это с одной-единственной целью — победить в новой войне, ведь зачем нужен меч в мирное время?
— Из стали можно делать много того, что пригодится в обычной жизни, например, на охоте, — сумел скрыть тревогу военачальник, услышав про пламя и меч.
— Эй, боец! — послышался оклик, и эльфы обернулись.
Со стороны залива по дороге ехал верхом на гнедом жеребце Амдир, рядом с ним, помимо троих собратьев, скакали двое Нолдор в красном.
— Привет, Маблунг! — снова закричал воин. — Встречай наших пещерных гостей! Они скоро подъедут. У них гружёные повозки, движутся со скоростью улиток.
— Гостей я беру на себя, — натянуто улыбнулся советник, обращаясь к военачальнику, — а ты поспеши к королю.
— Кто это с тобой, Амдир? — крикнул Маблунг.
— Это потомок самого Феанаро Куруфинвэ! — гордо заявил воин. — С очень сложным именем. И его друг и помощник. Наугрим считают их братьями.
«Только мы не наугрим», — подумал военачальник, но не стал говорить этого вслух, тем более Амдиру, любовь которого к Детям Ауле лишала эльфа способности объективно мыслить. А «придворные интриги» вообще никогда не волновали бойца, вызывая лишь тоску и желание уйти из Дориата «на разведку», чтобы опять веселиться с наугрим.
— Я должен сказать королю, кто они, — с нажимом спросил Маблунг.
— Тьелперинквар Куруфинвион из Тириона, — гордо заявил молодой Нолдо, наслаждаясь недовольной гримасой дориатрим. Синдар будет очень непросто повторить его имя. Но они, наверно, будут стараться.
***
Музыка леса звучала тревожно, сплеталась с танцем полёта птиц и насекомых, звучала в потоках воды и кружила хороводы листьев.
Если бы идущая по незримой для детей Эру тропе Лутиэн вспоминала о Даэроне, она бы подумала, что несчастный менестрель не понимает и никогда не сможет понять, чем является истинная музыка, и почему его пение и игра не может нравиться принцессе.
Но Лутиэн не вспоминала Даэрона. Кружась вместе с ветром, напевая в унисон с рекой и задавая природе ритм, дитя Майэ Мелиан возвращалась к своей истинной сути, освобождаясь, пусть и временно, от оков эльфийского происхождения. И пусть звёзды далеко, музыка Айнур и бездна, наполненная тьмой и светом, едины и неразделимы.
Песня, танец и воплощённое дитя сплетения разных тем расцветёт и угаснёт единым целым. Прекрасным и в жизни, и в смерти.
И в пророческом видении, фрагментами доступном лишь Айнур, Лутиэн любовалась опадающими лепестками прекраснейшего цветка, именованного Ардой, которому пока ещё не суждено погибнуть, но и первоначального благоухания практически не осталось.
Жаль… Арда была так красива…
Примечание к части
Песня "Журавлик" Аллы Пугачевой
Звезда, сияющая вечно
Левая рука ожившего скелета, выбравшегося из могилы, подрагивая и напрягая скрюченные пальцы, медленно согнулась в локте и поползла по кривым рёбрам, поднимаясь к многослойным окровавленным бинтам…
«Что за ассоциации?! — ужаснулась своим мыслям даже больше, чем зрелищу, Зеленоглазка, зайдя в шатёр лекарей. — Это не восставший из мёртвых монстр! Это эльф. Которому нужна моя помощь».
Нельяфинвэ лежал молча, смотря в одну точку, часто моргая. С усилием сдавив костлявыми пальцами середину правого предплечья, Феаноринг зажмурился, уголки рта опустились.
Растиравшая розоватым маслом виски эльфа знахарка обернулась на Зеленоглазку, посмотрела устало и умоляюще.
— Как вы любите говорить? — почувствовала, что начинает злиться, колдунья. — Провались всё в бездну? Лети к Морготу? В общем, в выгребную яму ваши снадобья! И вас туда же! Иди, отдыхай! И ты тоже! — шикнула эльфийка на готовящего бинты знахаря. — Я позову. Может быть. И Митриэль передайте, что с её королём я уже поговорила. И разговор был… м-м-м-м… Наиприятнейший.
Проводив взглядом лекарей, Зеленоглазка подсела к Нельяфинвэ и, пробежавшись по неподвижному, находящемуся в полусидячем положении, телу оценивающим взглядом, хлопнула себя по бедру.
— Тебе надо выпить, — заявила колдунья. — Вина. Желательно, крепкого.
Феаноринг приоткрыл покрасневшие глаза, скривился.
— А что такого? — невинно спросила Зеленоглазка. — Хуже не будет. Тазик я поставлю рядом, на всякий случай. Так что, составь мне компанию. Ты же давно не пил вина с женщиной. Пора снова начинать.
Наполнив два бокала, эльфийка, тщательно скрывая неуверенность, произнесла тост:
— За звёзды в небе, на знамёнах и наградах!
Выпив своё вино, колдунья помогла Нельяфинвэ сделать несколько глотков и, убедившись, что ничего плохого не случилось, осторожно повернула Нолдо на левый бок, спустив одеяло на бёдра.
Пальцы надавили около позвоночника, провели в стороны и вниз.
— Ты знаешь легенду о себе? — спросила Зеленоглазка, нажимая точечно в районе лопаток. Нельяфинвэ казалось, будто пальцы колдуньи пронзают плоть насквозь. — Она гласит: только великая жертва способна избавить Арду от зла. — Горячие ладони принялись растирать шею, спускаясь к плечам. — Говорят, великий владыка-воин Маэдрос был рождён в огне горна, когда ковались мечи для армии Света. Воплотившись в слиянии пламени и стали, Маэдрос повёл за собой всех, способных идти. Он знал, что должен жертвовать, но поначалу жертвовал другими. Многие пали в войне со злом, и когда остались лишь самые близкие друзья и братья, Маэдрос не смог пожертвовать ими. — Пальцы надавили на поясницу, и Нельяфинвэ, вздрогнув, что-то прошептал. Дав Феанорингу ещё вина, Зеленоглазка продолжила: — И тогда Маэдрос принёс в жертву себя, запечатав своим телом Врата Крепости Зла. И Враг оказался заперт, словно в тюрьме, в собственной твердыне. Говорили, что, пока Врата закрыты, пока их стережёт Маэдрос, войны в Средиземье не будет.
— Дай ещё вина, — хрипло произнёс Нельяфинвэ. — Рассказанное тобой означает, что меня не надо было… спасать. Это придумали, чтобы оправдаться?
— Это просто красивая легенда о тебе, король Маэдрос, — Зеленоглазка надавила около крестца, долго не отпускала, затем начала растирать бёдра.
— Красивая… — выдохнул Майтимо. — Чересчур даже.
Колдунья не ответила. Повернув Феаноринга на спину, эльфийка растёрла ему ноги жгучей мазью и, взяв правую за лодыжку, начала осторожно поднимать, сгибая в колене.
— Если вернуться от легенд к жизни, — опять заговорила Зеленоглазка, распрямляя и снова сгибая ногу Нельяфинвэ, внимательно следя за его реакцией, — король Нолофинвэ приказал мне быстрее лечить тебя, потому что очень хочет с тобой поговорить. Ты знаешь, о чём? Я тоже не знаю — он не сказал.
Отойдя от постели, чтобы дать побледневшему, покрывшемуся холодным потом эльфу отдохнуть от лечения, Зеленоглазка выпила вина, краем глаза наблюдая, как Нельяфинвэ опять держится за искалеченную руку. Хотелось сказать, что потеря кисти — далеко не самое страшное, что может произойти, что колдунья лично знает безногих и вовсе неспособных двигаться, но, подумав, эльфийка промолчала и налила себе ещё вина.
— Есть и другая легенда, — тихо проговорила Зеленоглазка, — она гласит: однажды погаснут все звёзды на небе. Кроме одной. Это особенная звезда, которую не было видно среди братьев и сестёр. Она не была яркой или красивого цвета. Зато свет её оказался негасимым. И, знаешь, эльф-легенда, что даёт нашим сердцам эта сказка? Надежду, что каждый из нас — та самая звезда, что будет сиять вечно.
Астальдо! Астальдо!
— Астальдо! Астальдо! Воплощение доблести воина! Чести и славы! Ему нет равных среди эльфов! Астальдо! Славься, принц Финдекано Нолофинвион! Храбрейший из живущих! Не померкнет звезда его славы вовеки!
Финдекано скривился:
— Если, кроме этого крикуна, меня начнёт славить ещё и Аклариквет, я за себя не отвечаю.
«Пристрелю этого слизняка!» — подумал принц, еле сдержавшись, чтобы не произнести подобного вслух.
— Астальдо! Славься принц Финдекано Нолофинвион Астальдо!
Сын короля задержал дыхание. Да, он теперь «храбрейший, великий и доблестный». Но пойти и честно поговорить с Нельяфинвэ не хватает смелости.
«Я спас Майти, чтобы предать», — эта мысль становилась всё навязчивее, и Финдекано чувствовал, что не может просто подчиниться отцу.
— Да что тебе до Аклариквета? — равнодушно спросил Турукано, всё ещё ожидая начала разговора, для которого его позвал брат. — Ты хотел сказать мне что-то важное, так говори.
«Спас, чтобы предать».
— Слава! Вечная неугасающая слава герою Астальдо!
«Спас… И предал».
— Пойдём на берег, — процедил сквозь зубы Финдекано, — не могу слышать этих отцовских лизоблюдов.
— Финьо, — вздохнул Турукано, — а что ты хочешь слышать? Что ты — ручная собачонка Третьего Финвэ, которая боится хозяина больше, чем Моргота? Или, что ты — верный сын отца-короля, который ради его прихода к абсолютной власти, даже врага своего народа спас из плена Моргота и принёс тем самым корону папочке? Может быть, ты хочешь слышать, что можно было снять Майтимо Феанариона со скалы, не калеча? Сломать, к примеру, кости ладони и протащить кисть сквозь оковы? Хочешь слышать, что намеренно искалечил врага семьи? Пойми простую вещь, Финьо. Говорить всё равно о тебе будут. И, поверь, пусть лучше глупо прославляют.
Посмотрев в упор на младшего брата, Финдекано напрягся.
— Это твоё мнение обо мне, Турьо? Ты… Всё, что ты сейчас сказал, это твои домыслы?!
Турукано горько усмехнулся.
— Ты пойдёшь со мной на юг? — спросил он вдруг, и старший брат непонимающе нахмурился. — Отец, конечно, очень усердно оправдывал твои действия в Альквалондэ, Финьо, — пояснил очень спокойно принц, — так усердно, что выставил тебя виноватым в нашем походе по льдам наравне с Феанаро и Первым Домом. В Хэлкараксэ погибла моя Эленнис, и я… Неважно. Я просто кое-что решил для себя. Да, Финьо, я виню тебя в смерти Эленнис. И отца виню. Но ты действовал по велению сердца. Не долга, не жажды власти, славы или наживы. Поэтому я и спрашиваю: пойдёшь со мной на юг?
— Ты хочешь отделиться от родни?
— Нет. От отца. Если он станет единственным нолдораном Эндорэ, я уйду. И никогда не встану под его знамёна.
— Нет, Турьо! Мы пришли воевать с Морготом! Мы должны быть едины!
— Я не встану под знамёна единственного нолдорана Эндорэ. Потому что понимаю, Финьо, что Первый Дом никогда не отдаст корону отца добровольно. Понимаешь, что это значит?
Финдекано осмотрелся.
— Астальдо! Астальдо! — доносилисьвосторженные возгласы.
— Это означает, Финьо, — так же спокойно пояснил Турукано, — что власть отца будет построена на шантаже, крови родни и бесчестии.
— Ты не можешь уйти, — с тенью угрозы произнёс старший сын короля.
— Могу, — твёрдо сказал Турукано, — возьму треть народа и армии, как и положено одному из трёх мужчин правящей семьи, и уйду.
— Положено? Такого закона наследования нет!
— Значит, будет.
— Ты понимаешь, что для войны против Моргота нужен каждый воин?! Каждый! Ты не можешь лишить нас трети армии!
— Могу, Финьо. И ты можешь. Ещё есть шанс не очернить твой подвиг помощью подлецу.
— Это наш отец! Не смей так говорить о нём!
Турукано отвернулся, поджав губы.
— Финьо, — твёрдо, хоть и очень тихо произнёс младший принц, — за время, проведённое в Хэлкараксэ, случилось многое. И моё решение окончательно. Если отец сделает, что планирует, меня в своих союзниках он больше никогда не увидит. Я предлагаю тебе, мой брат, выбрать путь, который не запятнает твой подвиг. Ты со мной?
Финдекано отрицательно покачал головой, уже не замечая доносящихся со всех сторон восхвалений.
— Уйти с тобой, брат, — дрогнувшим от сдерживаемого гнева голосом ответил Астальдо, — означает отказаться от войны с Морготом. И бросить отца беззащитным перед гневом Первого Дома. Кто-то должен встать щитом между королём и… бывшим королём. Думаешь, мне нравится то, что происходит?! Нет, проклятье! Не нравится! Но ради победы над настоящим врагом я пожертвую всем!
— Твоё право, брат, — покачал головой Турукано. — Мне кажется, мы всё друг другу сказали.
— Так и есть.
Посмотрев друг на друга, принцы пошли в разные стороны под хвалебные песни, крики и прославления великого подвига Храбрейшего из живущих.
— Астальдо! Астальдо! Астальдо! Да сияет звезда его славы!
Улыбка и Слеза
Пальцы перебирали струны лютни, купленной у рыбака, живущего с семьёй около плотины. Инструмент звучал очень непривычно и странно, но по-своему красиво. Был в рождающихся в сердце лютни тонах удивительно зачаровывающий диссонанс: музыка играла неправильно и фальшиво, но почему-то не хотелось ничего менять. Ложь струн заставляла сердце говорить правду. И, проходя сквозь душу и плоть, на волю вылетала почти неслышная песня.
Вниз, по небесной лестнице,
Обернувшись облаком, опускался Рок.
Ты посадила деревце,
Я его от холода тьмы не уберёг.
Я за нелюбовь тебя простил давно.
Ты же за любовь меня прости…
Я не могу без тебя,
Я не могу без тебя,
Видишь, куда ни беги,
Всё повторится опять.
Я не могу без тебя,
Я не могу без тебя,
Жить, нелюбви вопреки,
И от любви умирать.
Ты посадила деревце,
А оно не вовремя в зиму зацвело,
Я за нелюбовь тебя простил давно.
Ты же за любовь меня прости…
Вниз, по небесной лестнице,
Обернувшись облаком, опускался Рок…
Понимая, что племянницы уже давно ждут разрешения войти, менестрель отложил лютню, осторожно пристроив её между альквалондской арфой и флейтой, подаренной одним из братьев в далёком детстве, и позвал эльфиек.
— Опять грустишь, дядя? — прозвенел голос старшей из дочерей сестры. — Песня для короля не пишется? Или для королевы? Хочешь, поможем?
— Песню для королевы, — взгляд Аклариквета стал пронзительным, — никто и никогда не споёт лучше, чем Канафинвэ Феанарион. И, хвала Эру, соревноваться с ним мне больше не приходится.
— Тогда в чём твоя печаль?
Менестрель задумался над ответом. Что сказать? Что сам не знает, почему тоскливо? Что с рассвета всё валится из рук, мысли путаются, и ничего не хочется? И… на самом ли деле девы желают знать, что с ним? Собираются ли помочь? Может быть, просто из вежливости спросили? Хорошо, хоть не насмехаются.
— Забудь, — отмахнулся Аклариквет, прислушиваясь к порывам ветра. Пологи шатра затрепетали. — Охотники поймали странных на вид зверьков, местные сказали, что их можно есть. Хотите попробовать? У меня есть приготовленные на костре тушки.
Посадив племянниц за стол, менестрель, расставляя блюда и бокалы, смотрел на дрожащую на ветру ткань над головой, невольно вспоминая каменные дома, и как в них было комфортно. О Хэлкараксэ думать не хотелось.
— Вкусное мясо! — похвалила еду младшая племянница. — Дядя, мы с сестрой придумали для себя дуэт. Мы хотим выступать перед публикой сами по себе, не в твоих спектаклях.
— В них тоже можно, — поправила старшая.
— Да, но главное, мы хотим свободного полёта творчества. А с тобой это невозможно.
Аклариквет опустил глаза. Девы абсолютно правы: в его театре о свободе не может быть и речи. Почему-то стало очень обидно.
— И что у вас за идея? — подавляя досаду в голосе, поинтересовался менестрель короля.
— Мы станем двумя масками: Улыбка и Слеза. И будем придумывать пародии.
— Я так понимаю, смеяться хотите не только над теми, над кем можно? — покачал головой певец. — Конечно, я хочу сказать, что не одобряю вашу затею. Я также хочу сказать, что вы испортите себе жизнь, и всё в этом роде. Но вы и сами это прекрасно знаете, однако выбор сделан. Что требуется от меня, Улыбка и Слеза? Кстати, я, кажется, догадываюсь, кто из вас какую роль взял.
— Я — Улыбка, — подмигнула младшая эльфийка, поднимая бокал. — А требуется от тебя небольшая помощь. Нам же надо где-то выступать. Ты ведь обещал, что мы будем жить во дворце с театром.
— И вы хотите иметь свой. Но и в моём играть тоже. Я правильно понял?
— Какой у нас умный дядя, да, Слёзка?
Девушки рассмеялись.
— Если мы про тебя сочиним песню, ты очень сильно обидишься? — спросила Улыбка, невыносимо мило строя детские рожицы.
— Не очень, — пообещал Аклариквет.
— Прекрасно! Значит, сестра Слезинка, расправим крылья — и в полёт! Спасибо, дядя!
Менестрель задумался.
— Подождите, пташки, — сказал он, вставая из-за стола. — Возьмите. Она теперь ваша.
В руки старшей сестры легла маленькая серебристая арфа-лебедь. Эльфийки ахнули.
— Услуга за услугу, — подмигнул Аклариквет племянницам, но глаза менестреля были печальными, — я помогаю вам, а вы споёте мои песни, которые я сам исполнить не могу.
— Договорились, — щёлкнула пальцами Слеза. — Ты самый лучший, дядя! Обожаю тебя!
Сёстры одновременно вскочили из-за стола и бросились к Аклариквету, крепко обняв. Эльф почувствовал, что, ещё немного, и расплачется.
Примечание к части
Песня В.Меладзе "Я не могу без тебя"
Иллюстрация Беллы Бергольц https://www.deviantart.com/bellabergolts/art/Illustration-812017571
Никто не едет на север
— Я не могу поверить… — прошептал Макалаурэ, закрывая глаза.
Сидя в одиночестве в шатре и запретив к себе заходить, наместник положил перед собой два листа, свёрнутых трубочкой. Их содержимое было слишком хорошо знакомо. Слишком.
— Что же мне делать? — спросил сын Феанаро пустоту. — Нельзя оставлять Нельо одного! Чувствую, что нельзя.
Противоречия путали мысли, и Макалаурэ никак не мог решить, как поступить. С одной стороны, Феаноринг понимал — дядя не посмеет убить своего племянника, которого, к тому же, станет защищать Финьо, но с другой…
— Я бы мстил, — развернув листок со стихами, прошептал наместник. Домыслы и размышления складывались в страшные слова. — Нельо стал заложником Второго Дома! Он совершенно беспомощный перед ними!
Вспоминая, что гонец сказал о состоянии брата, Макалаурэ содрогался, с трудом сдерживаясь, чтобы не закричать. Становилось чудовищно стыдно за своё бездействие.
— Я никогда себе этого не прощу.
Спрятав листы в потайной карман, наместник встал из-за стола и вышел на улицу. Темно… Даже Итиль не видно.
— Что же мне делать…
Хотелось бросить всё и, сломя голову, лететь к брату, защитить его…
Но тут же приходило понимание, что уже поздно. Поздно.
Поздно…
— У меня есть ещё пятеро братьев, у меня есть народ, который оставил МНЕ Нельо. Последними его словами для МЕНЯ была… Наша Клятва. Нельо… Он не просил защищать его. Он оставил мне, своему наместнику, выживший в Битве-под-Звёздами, народ. Я должен заботиться о народе!
Подозвав гонца, Канафинвэ посмотрел в чёрное небо, закрытое плотными облаками. Ни звёзд, ни Тилиона… Только клубящийся мрак. И холодный ветер.
— Скованные одной цепью. Связанные одной целью, — изобразив превосходство во взгляде, пропел наместник. — Друг мой верный, скачи в лагерь к моей ненаглядной Дис и передай такие слова: немедленно отправляйтесь в лагерь Нолофинвэ. Король Нельяфинвэ Феанарион должен быть в окружении своих подданных. Лечить его должны знахари из числа его верных. Охранять короля должны его воины. Дядя Нолофиньо не имеет права не пускать подданных к своему владыке.
— А ты, наместник?
— Передай, что я остался с народом короля, чтобы… — Макалаурэ понял, что не может подобрать слова.
Не говорить же, что остаётся с братьями, которые умудрились за ничтожно короткий срок превратить величайший эльфийский род в горстку бродяг. И кто это допустил?
— Я остаюсь, чтобы укрепить лагерь, — откашлялся наместник, — это мой долг. Буду ждать вестей. Возьми почтовых птиц, и в дорогу. Ах, да. Передай Дис, что я пою песни только о ней. Это скажи первым делом, понятно?
***
— Ни один мой верный, ни при каких обстоятельствах не отправится на север, ясно тебе, наместник? — косясь на развалившегося на стуле Морифинвэ, закрывшего глаза, резко встал Туркафинвэ и начал расхаживать вдоль стола. Хуан, который теперь всегда был рядом с хозяином при встречах с Карнистиром, спокойно лежал, даже не шевеля ушами, лишь иногда посматривая на эльфа, ожидая команды. — Мои воины останутся со мной!
— Я поеду на север, — вздохнул Линдиро, голос прозвучал мрачно, слова произносились медленно и монотонно, — мой отец был другом короля Нельяфинвэ, я буду верно служить нолдорану и отдам жизнь за него. Это честь для меня.
— Опять ищешь повод сбежать в леса, сын Асталиона? — прищурился Питьяфинвэ. — Господину наместнику стоило немалых трудов собрать здесь всех нас. Особенно вас, любителей охоты.
Линдиро поджал губы. Очень хотелось напомнить, что, в отличие от принца Туркафинвэ, он не просто охотился и «разведывал тропы». Вместе с Сулионом и его ребятами, старший, и теперь единственный, сын Асталиона выслеживал и убивал крылатых шпионов Моргота.
— Никто не едет на север, — спокойно произнёс Макалаурэ, кладя руку на подлокотник стоящего рядом пустого стула с очень высокой спинкой. — Мы все нужны здесь. И все наши верные. Мы — род Феанаро Куруфинвэ!
— Да гори всё в бездне! — вдруг закричал Карнистир, вскакивая и втыкая в стол кинжал по самую рукоять. — На север надо идти с армией или забыть о севере вовсе! Ты! — ткнул пальцем в Курво Морифинвэ. — Ты вечно молчишь и поддакиваешь Светлому, тряпка для мытья конюшен! Тебя за внешность отца никто уважать не станет!
— Я вернусь позже, — направился к двери Тэлуфинвэ, — когда краснолицый успокоится.
— Я не успокоюсь, рыбьи мозги! — в младшего Амбарусса полетел бокал. Туркафинвэ отошёл подальше, подозвал Хуана. — Нас предадут, непонятно?!
Макалаурэ с досадой отвёл взгляд, сдавливая подлокотник. Стоящего рядом пустого стула.
— Что, наместник?! — обратил свой гнев на менестреля Морифинвэ. — Правда глаза режет?! Если Второй Дом, превосходящий нас числом, явится с войной, нас схватят наши же «верные» и сдадут Ноло, чтобы выслужиться перед ним!
— Я никогда так не поступлю! — выхватил меч Линдиро. — Не смей оскорблять меня и моих друзей, брат короля!
Карнистир хищно улыбнулся, медленно обнажая клинок, подаренный отцом.
— Думаешь, ты искусный боец, отпрыск орочьего обрезка?
— Замолчи, Морьо! — воскликнул Макалаурэ, с ужасом понимая, что именно собирается сказать сыну Асталиона Карнистир.
— С чего бы?
— Пусть ответит за слова! — потерял самоконтроль Линдиро, но в этот момент эльфа сбил с ног Хуан и, резко развернувшись, оскалился на Феаноринга.
— Спасибо, Тьелко, — облегчённо вздохнул Макалаурэ.
— Мы укрепим лагерь, — усмехнулся Морифинвэ, убирая меч, — приготовимся к обороне. Но, знаете, что самое страшное для нас?
— Ты, полоумный, — зло сказал Питьяфинвэ.
— Не-е-ет! — захохотал Карнистир. — Не я. Просто представьте, что будет, если Второй Дом спасёт нашего брата.
Макалаурэ побледнел.
— Правильно боишься, наместник, — самодовольно заявил Морифинвэ. — Наш Нельо с дядей умеет договариваться. И, помяните моё слово, Нельо не захочет понять нас, что мы не могли его спасти, потому что остались без армии и положили бы остаток Нолдор зря. Он поведёт Второй Дом на нас войной!
Зная правду о состоянии брата и его местонахождении, Макалаурэ сжал челюсти, глубоко вдохнув.
— Поэтому, господа Феанариони, — попытался встать Линдиро, но Хуан предупреждающе зарычал, — мы должны сами собраться и рискнуть. Пойти к Чёрной крепости.
— Ты хочешь висеть рядом с королём? — ехидно спросил Морифинвэ. — Или оказаться нанизанным животом на копья с отрезанным членом и дополнительной дырой между ног? Найди тех, кто хочет, и иди!
Линдиро побелел, губы задрожали.
— Почему… — багровея и дрожа, задал вопрос воин. — Почему вы мне не рассказали? Какое вы имели право скрывать…
— Замолчи! — подал голос Туркафинвэ. — Не по статусу тебе нас судить! Тебя позвали, чтобы ты снова принял командование армией! И чтобы ты знал, что мы доверяем тебе. Сын героя Асталиона. Хуан, последи за Морьо, чтобы глупости не делал. Послушай, Линдиро, наместник Канафинвэ Феанарион прав. Никто не поедет на север. Мы все нужны здесь. Бросая город Феанарион в огонь, каждый сжёг частичку своего сердца, мы долго не могли оправиться от потери. Но сейчас должны снова построить город. Обязаны!
— Иначе я однажды не проснусь утром, да? — раздражённо уточнил Питьяфинвэ. — И моя жена тоже?
— Меня другой вопрос интересует, — сел на своё место Морифинвэ и прямо посмотрел на Макалаурэ. — И этот вопрос такой: где все те эльфы, что покинули град Феанарион вместе с тобой, наместник? Что за игру ты затеял, брат?
Канафинвэ погладил обшивку подлокотника. Такая мягкая, бархатистая. Тёплая.
— Морьо, — нараспев произнёс наместник, осторожно применяя чары, — тебе совсем необязательно это знать. Я верен своей семье и своему народу. На севере нам нужна разведка. И я оставил там тех, кому могу доверять.
— Хотел задеть меня, брат? — усмехнулся Морифинвэ, взяв два сорта вина, налив в один бокал и бросив бурые гранулы, которые, растворяясь, заклубились чёрными облаками. — Не старайся. Я тебя и так презираю. И, знаешь, за что? — выпив половину одним махом, Феаноринг хмыкнул. — Нельо сделал наместником тебя, потому что ты не ухватишься за власть и с лёгкостью вернёшь её. Но не потому, что не честолюбив. Твоё тщеславие до Тилиона дотягивается, когда встаёт. Ты вернёшь корону, потому что побоишься за неё бороться.
Хуан угрожающе зарычал.
— Это называется «честь», брат мой, — спокойно пояснил Макалаурэ. — Запомни это слово. Вдруг пригодится. Если все высказались, слушайте своего владыку. Внимательно. С почтением и любовью. Я не отказываюсь от своих слов, что каждому из нас нужны собственные земли. Но сейчас мы не обладаем достаточными ресурсами, чтобы построить шесть укреплённых городов. Поэтому, возведём один. Он станет столицей. Мощной военной крепостью. И работу необходимо начать немедленно. Линдиро, я приношу от имени брата извинения. И от своего тоже. Но, если бы ты видел то, что видели мы, понял бы, почему мы молчали. Могу я рассчитывать на твой верный меч?
— Разумеется, — мрачно произнёс сын Асталиона, встав с пола и кланяясь. — Могу я идти исполнять свой долг?
— Разумеется, — эхом отозвался Макалаурэ. — Совет окончен, завтра соберёмся в это же время. Каждый доложит, как идут дела. Да хранит вас Эру.
— И тебя, — хмыкнул Карнистир, — наместник.
Провожая взглядом братьев, Канафинвэ думал, что охрана, стоявшая вокруг шатра для переговоров, теперь, наверное, потеряла всякое почтение к своим господам. И с нетерпением будет ждать продолжения представления завтра, чтобы было, над чем посмеяться.
***
Чтобы увидеть небо, пришлось выйти на улицу.
«У домов с окнами есть огромное преимущество, по сравнению даже с самым удобным шатром, — подумал Макалаурэ, смотря на проглядывающие сквозь рваные тучи звёзды. — Можно запереться в своей комнате, сесть на подоконник и любоваться небом. И никто не заметит тебя».
Было тепло, над рекой поднялся туман, но не густой, как на Митриме, а лёгкий и прозрачный.
Митрим… как много боли связано с этим названием! Сколько эльфов теперь терзаются в бездне за то, что хотели защитить близких…
— Свет дневной иссяк, — чуть слышно пропел Макалаурэ, спускаясь к воде, слушая, как белая дымка аккомпанирует ему, — и вокруг меня пустыня,
Звон звёзд гонит прочь мрак,
Да святится Эру имя!
Я здесь, я нигде,
Но слезами боль не хлынет,
Будь свят скорбный удел,
Да святится Эру имя!
Пение проникло в темы окружающей природы, и менестрель слышал свой тихий голос из реки, из стволов и ветвей, из тумана, камней и росы на листьях.
— Ни ветра, ни сна,
Кто вспомнит меня?
Как бы я хотел плыть в лодке
Морем на закат,
Вольным быть, как зверь, свободным,
И растить свой сад.
Жить, не ведать страх.
И любить, как все
Любят на земле!
Вспоминался Валинор. Тирион. Свет Древ Валар. Живой отец. Живой дед. Счастливая мать… И Моргот. Вала Мелькор, обманывающий эльфов притворной добротой и мудростью.
А после — тьма, кровь, стрелы… Боль и понимание, что в счастливое, светлое прошлое больше нет возврата. Не будет прощения… нет, не Морготу. Прощения не будет тем, кто не смирился с судьбой. Им путь один — в Эндорэ, где всё во власти врага. Живите там. Если сможете.
— Сын небесных сфер,
Здесь лишь хищники и змеи,
Пусть ты молод и смел,
Моргот миром овладеет.
Вала поклонись —
И получишь все богатства.
Власть тьмы — вот это жизнь
В беспробудной свистопляске!
Ты ведь так хотел плыть в лодке
Морем на закат,
Вольным быть, как зверь, свободным
И растить свой сад,
Жить, не зная страх.
И любить, как все.
Любят на земле.
Свет дневной… иссяк.
И вокруг меня пустыня.
Примечание к части
Песня С.Маврина "Свет дневной иссяк"
Всего лишь один Моргот
— Астальдо! Астальдо! Айя Астальдо!
Финдекано, с равнодушием во взгляде, смотря свысока в никуда, игнорировал восхваления и приветствия, теперь преследующие его на каждом шагу. Принц уверенным шагом шёл вперёд сквозь радостно кричащую и кланяющуюся толпу, собираясь с мыслями.
— Символ воинской доблести! Да не померкнет звезда его славы!
Оттолкнув соперниц, эльфийка в искрящемся звёздами и серебряной нитью синем плаще с капюшоном, с двумя длинными чёрными косами подошла к Финдекано и надела принцу на голову венок из белых, голубых и сиреневых колокольчиков.
— Ты — гордость нашего народа, великий воин Финдекано Астальдо Нолофинвион! — нежно пропела дева, нехотя отходя с пути сына короля.
Нолдо почувствовал раздражение. Противоречивые мысли и желания заставляли ощущать себя загнанным в угол. Рука так и тянулась сорвать проклятый венок и бросить под ноги, чтобы растоптать, превратив нежные лепестки в грязное месиво, но каждый новый выкрик, прославляющий «великий светлый подвиг храбрейшего эльфа Арды», подбирался ближе и ближе к сердцу, и губы невольно улыбались всё шире.
— Славься! Славься, Астальдо!
Кто-то бросил лепестки. Что это? Фиалки? Сиреневые, розовые, голубые. Падают на плечи, путаются в волосах, их едва ощутимый, лёгкий аромат пьянит сильнее крепкого вина.
— Гордость Нолдор! Величие нашего народа! Айя Финдекано!
— Айя!
Это слишком приятно, чтобы бороться с собой. Старший сын Нолофинвэ уже улыбался широко и искренне, приветствуя взмахами руки свой народ. Народ своего отца. И заготовленные речи всё больше казались нелепыми и неуместными.
***
— На что ты смотришь? — удивлённо спросила Ириссэ пристально наблюдающую за её иглой Иттариэль. — У меня плохо получается шить?
— Нет, всё прекрасно! — испугалась, что обидела сестру отца, юная дева. — Стежки аккуратные, швы ровные, нитки в цвет. И вышивка идеальная! Просто мне казалось, что ты никогда ранее не шила.
Ириссэ усмехнулась.
— Я охотница, — гордо сказала принцесса, — Вала Оромэ учил меня многому. Например, зашивать разрезанную или разорванную плоть.
— Это совсем другое, — рассмеялась дочь Турукано.
— Возможно. Однако, аккуратность нужна в обоих случаях.
Наблюдая за работой тёти, Иттариэль забыла обо всём, нахлынули образы прошлого. В семье Нолофинвэ не любили приводить в пример швеям, вышивальщицам и кружевницам чудеса, которые творила на ткани королева Мириэль, однако совсем забыть о дивных узорах, рождённых её иглой, не получалось: платья, вышитые первой женой нолдорана Финвэ, подогнанные по фигуре, часто носила на праздниках супруга Феанаро Куруфинвэ Нерданель, в покоях тирионского дворца висели тончайшие шторы с золотыми вьюнами, на которые можно было любоваться бесконечно. Одеяла, покрывала, скатерти, салфетки… Повзрослев, Иттариэль поняла, почему эта дивная красота куда-то постепенно исчезала из дворца, оставшись лишь у Первого Дома, и решила для себя, что обязана научиться искусству вышивальщицы, чтобы повторить и превзойти шедевры иглы королевы Мириэль.
Но пока либо не хватало терпения, либо ниток, либо находились занятия интереснее, и мечта оставалась мечтой.
— Ириссэ, — снова заговорила дева, не в силах оторвать взгляд от клочков ткани, обретающих единую форму, — прости, я никогда не видела тебя за шитьём, поэтому сейчас, наверное, реагирую… глупо. Ты позвала меня поговорить, но, знаешь, я теперь ни о чём, кроме твоего занятия, думать не могу.
«Счастливая, наивная глупышка!» — усмехнулась про себя принцесса, но вида не подала.
— Как думаешь, Иттариэль, — задала вопрос Ириссэ, подняв глаза от синих и белых лоскутов, — если несколько правителей начинают соперничать за любовь народа, кто победит? Ты была малышкой, когда подобное происходило между Нолдор, но всё равно знаешь, что одни пошли за Феанаро, другие — за твоим дедом, третьи остались с Арьо. Помнишь, как говорили в Тирионе? За Феанаро пошли самые смелые, за Нолофинвэ — разумные, а с Арьо остались красивые.
Иттариэль захихикала.
— Но, видишь, как получилось? — подмигнула сестра Турукано. — И самые красивые, и самые смелые, и самые разумные оказались среди народа твоего деда. Только не думай, что нас будут за это любить в Средиземье. Здесь своих умных и красивых предостаточно. Ты знаешь о планах отца?
— Мало, — вздохнула юная эльфийка. — Его верные ушли на юг послами к лорду Кирдану, но я уже не понимаю, для чего. Планы отца меняются едва ли не каждый день, и в этом я вижу только одно преимущество: говорят, у лорда Побережья много сыновей и внуков, а, значит, шанс встретить любовь велик.
— А если влюбишься в простого рыбака или торговца? — с ноткой насмешки спросила Ириссэ. — Не только знатные эльфы бывают красивые.
— С рыбаком мне будет скучно, — отмахнулась Иттариэль, тоже сев за шитьё.
Девушки долго молчали, занимаясь каждая своей работой. Вывернув и расправив собранную, словно мозаику, из лоскутов звезду с семью лучами, Ириссэ начала набивать её обрезками ткани и зёрнами.
— Однажды, — заговорила снова сестра Турукано, — тебе, Иттариэль, придётся завоёвывать народную любовь. Может быть, тебе повезёт, и от твоего имени станут петь менестрели и трудиться летописцы, прославляя твою красоту и добродетель. Но даже в этом счастливом случае, ты должна будешь постараться делать как можно больше, чтобы восхваления не были пустословием.
Дочь Нолофинвэ задумалась, смотря на огонёк свечи. Язычки пламени отразились в сияющих глазах, и свет Валинора слился воедино с огнём, рождённым в Средиземье.
— Никто не стал бы искренне почитать твоего дядю, — отрешённо произнесла Ириссэ, — если бы он не совершил то, на что другие оказались не способны. К сожалению…
Дочь принца Турукано посмотрела на тётю — просто на отражающиеся в её глазах дрожащие огоньки, но, словно заглянула в сердце. Юная принцесса вдруг осознала, о чём именно сожалеет Ириссэ. И её можно понять: ни одной деве не захочется признать, что её коварно совратил и обесчестил трус, не способный спасти родного брата, вовсе не герой так и не оконченной войны.
Зато когда злодей оказывается храбрым и сильным, доблестным и умным, это… так романтично!
Иттариэль едва не пискнула от восторга. Фантазия разыгралась, дева представила себя в прекрасном замке, который хочет захватить красивый и пугающий, умный и храбрый враг… Разумеется, он влюбится в прелестную деву, его сердце перестанет быть каменным, в нём растает лёд. Поэтому, погибая от руки великого героя, прекрасный злодей будет шептать её имя…
— Иттариэль, — помрачнела Ириссэ, — знаешь, что в первую очередь украшает принцессу в глазах народа?
Юная дева удивлённо посмотрела на тётю.
— Это не красота, не ум, и не песни менестрелей, — поучительно произнесла дочь Нолофинвэ. — Принцессу украшает доброе сердце. Обычно это называют состраданием.
***
В шатре знахарей было очень тихо, тепло и пахло терпким разнотравием, от которого могла закружиться голова.
«Неважно, что ты думаешь, неважно, что чувствуешь, — прозвучали в памяти слова тёти, и дочь Турукано, зажмурившись, попыталась успокоиться. — Ты обязана казаться великодушной. В Валиноре правили избранники Владык Арды, и никто не смел оспаривать их власть. Здесь всё иначе».
Открыв глаза и едва не выронив книгу, Иттариэль увидела, как Ириссэ о чём-то очень тихо разговаривает с сыном знахарки Митриэль, то и дело косясь туда, куда дочь Турукано не могла себя заставить взглянуть даже мельком.
«В Хэлкараксэ, — продолжали вспоминаться слова тёти, — беда была общая, затронула всех. Кого-то больше, кого-то меньше. Но здесь, когда каждому из нас не приходится бороться за жизнь, нужно уметь показать, что тебе не безразлична чужая боль».
— Мне не безразлично, — прошептала Иттариэль, чувствуя, как всё сильнее дрожат руки, — мне очень-очень страшно!
На столе развернули непонятные чертежи, среди которых узнаваемыми были только схематические изображения эльфа. Что за круги, прямоугольники и различные сложные фигуры вокруг, Иттариэль думать не могла и не хотела. Сын знахарки говорил очень тихо, объясняя это тем, что господин Нельяфинвэ Феанарион спит очень чутко, а покой ему необходим, но кое-что расслышать удалось.
— Он сможет встать на ноги? — долетел до слуха вопрос Ириссэ, и юная дева снова зажмурилась.
Вспомнилась сказка, которую, по слухам, очень не любил нолдоран Финвэ, зато иногда, с какой-то странной улыбкой рассказывала королева Индис. «Лишь поцелуй истинной любви несёт исцеление, даже когда бессильны Валар», — так заканчивалась история о воине, которого изранил когтями враг, и от смерти спасла невеста, коснувшись его губ своими губами, а ран — пылающей в сердце любовью. А потом враг решил отомстить, и погрузил прекрасную деву в непробудный сон. Что её разбудило, догадаться нетрудно. И, разумеется, вывод следовал сам собой: королеву Мириэль разбудить некому, потому что нолдоран Финвэ любит не её.
— До исцеления далеко, — нахмурился знахарь, наклоняясь над столом. — Господин Нельяфинвэ Феанарион только начал двигать рукой, смог сгибать ноги и поворачивать голову. Спину необходимо не только укрепить, но и выправить. Для этого придумали корсет. Он фиксирует и шею и торс, постепенно вернёт позвоночнику правильное положение. Но держать вес тела мышцы смогут ещё очень нескоро. Как только господин Нельяфинвэ Феанарион сможет сидеть, мы будем вывозить его на прогулки в кресле на колёсах. Потом нолдоран Первого Дома сможет использовать для ходьбы устойчивый костыль с тремя опорами. Видишь, его можно держать одной рукой.
«Исцеление поцелуем любви, — подумала Иттариэль, не желая больше слышать все эти чудовищные подробности, — было бы намного проще. И красивее! Но почему так не бывает?! Или… просто никто никого не любит по-настоящему?»
— Дай воды, — прозвучал страшный хриплый голос, от которого дочь Турукано содрогнулась и снова едва не выронила книгу.
Знахарка поспешила выполнить просьбу, Ириссэ отвернулась от стола с чертежами и очень мило улыбнулась.
— Приветствую тебя, Нельо, — произнесла принцесса нежнейшим голоском, подходя к постели. — Узнаёшь меня?
Бледные, пересечённые тонкими шрамами от когтей, губы растянулись в слабой улыбке.
— Да, Ириссэ, — прошептал Майтимо, обводя взглядом полуприкрытых глаз гостью. — Мне уже гораздо лучше.
Левая ладонь сдавила забинтованное предплечье.
— Ты не представляешь, как я счастлива это слышать! — словно ребёнок, обрадовалась принцесса и нежно поцеловала кузена в лоб, на миг задержав взгляд на постепенно отрастающих серо-красных волосах.
Майтимо, улыбаясь, поморщился. На миг зажмурившись, Феаноринг открыл глаза и прямо посмотрел на бледную, испуганную Иттариэль, сидящую в отдалении.
— Как ты повзрослела… — вздохнул Нолдо, медленно отворачиваясь. Именно сейчас понимание прошедшего в плену времени ударило особенно больно, до нестерпимой рези в глазах. Иттариэль… маленькая девочка, сидевшая на коленях отца… И вот она здесь. Совсем взрослая. Выросла и расцвела. Превратилась в прекрасный юный цветок…
— Нельо, — Ириссэ заговорила встревоженно, — Нельо… у меня для тебя подарок. Слушай внимательно, что с ним надо делать. Дай мне руку.
Взяв горячую костлявую ладонь и заставляя себя не смотреть на страшные глубокие борозды, пересекающие след от ожога на предплечье, эльфийка вложила в руку Майтимо сшитую из лоскутов звезду, вставив её лучи между пальцами.
— Сожми, — нежно произнесла принцесса. — Чувствуешь, как зёрна массируют ладонь? Моя звёздочка поможет тебе скорее набраться сил. Сжимай и разжимай, тренируйся. А Иттариэль тебе почитает летописи Квеннара и-Онотимо. К великой скорби, сам книжник погиб в Хэлкараксэ, но многие его тексты уцелели.
Майтимо сжал кулак. Тяжело… Пальцы совсем не слушаются.
«Я должен, — подумал сын Феанаро, расслабляя и снова сжимая руку. — Должен!»
Хотелось попросить Иттариэль уйти, чтобы напоминание о времени не ранило и не лишало последних сил, но пришло понимание, что справиться с собой придётся. Так или иначе, слишком многое вокруг произошло именно в тот проклятый ошмёток жизни, прошедший под пытками, и придётся научиться без содрогания слышать и говорить о важных событиях, как, например…
О первом восходе новых небесных светил.
***
— Астальдо! Астальдо!
Встав на холме, принц Финдекано сделал над собой усилие и перестал улыбаться.
— Прошу тишины! — поднял руку сын Нолофинвэ, толпа мгновенно смолкла. — Мы пришли в Эндорэ, вернулись домой. Но чувствуем ли себя дома? Как приняли нас родные земли? Что нашли мы здесь?
Восхищённые и заинтересованные взгляды окружили плотным кольцом, сомкнулись, лишив возможности отступить. Сын короля всё больше понимал, что сказать ему нечего. Все речи Феанаро Куруфинвэ, что он помнил слово в слово, сейчас прозвучали бы неуместно, а из уст Нолдо Второго Дома — ещё и глупо. Финдекано вдруг отчётливо понял, что ему самому надо следовать за лидером, а не вставать впереди. И кого же Астальдо выбрал путеводной звездой? Отца?
«Нет! Не его! Я буду делать всё, чтобы не допустить нового братоубийства! За мир! За свет! Сильмарили — вот настоящие путеводные звёзды! Последняя священная ценность, оставшаяся у эльфов Валинора!»
Сын короля вспоминал, как, идеализируя своего кумира, сломя голову, бросился в бой, как спасал собратьев от верной гибели в огне и под градом стрел…
Теперь Финдекано понимал, что заблуждался.
«Мечу нужен щит, — подумал Астальдо, — и против меча нужен щит».
— Айя Финдекано Нолофинвион! — закричал воин, выходя из толпы и поднимаясь на холм.
Пауза в речи оказалась слишком длинной, этим успели воспользоваться.
— Айя нолдоран Нолофинвэ! — дирижировал толпой подходящий к принцу Нолдо. — Айя Астальдо! Ты будешь окружён почестями и славой вовеки! А те, кто только хотят заслужить славу, возьмут в руки оружие, чтобы защитить владыку Нолофинвэ! Возьмут топоры, пилы, молоты и зубила и начнуть строить дома! Возьмут охотничьи луки и покорят леса! Поля и реки станут нашим богатством, а горы преподнесут свои сокровища! И я, Варнондо из Тириона, полководец короля, клянусь вам: никто не посмеет вторгнуться в наши земли!
Толпа разразилась аплодисментами. Финдекано посмотрел в глаза воина, и увидел точно такое же разочарование, как у самого себя. Этот эльф когда-то верил Валар, потом королям… А теперь сделал выбор. Не такой, как Финдекано. Совершенно не такой.
— Мы пришли, чтобы быть свободными от Валар, — заговорил принц, — здесь путь к свободе преградил не Круг Судеб, но лишь один Моргот. Мы покажем ему, чья здесь земля! Пусть, поджав хвост, побитым псом возвращается к братьям в Валинор и скулит, моля о пощаде!
— Айя Астальдо! — воскликнул Варнондо.
И Финдекано понял, с кем придётся вести войну на советах и переговорах, чтобы кровь не пролилась снова.
Искажённое Морготом добро
В чёрном небе, гладком, словно шлифованный морион, светила идеально круглая, абсолютно белая луна.
Это рисунок? На камне?
На фоне светоча закружилась стая птиц. Нет, это не птицы… Это…
Мыши!
Из камня, ожив и начав пронзительно кричать, в лицо бросились мелкие твари, забираясь в глаза, ноздри, уши и рот. Сжимая зубы, можно было ощутить солёный вкус, трепетание вырывающейся живой плоти, но нападение не прекращалось. Мышей становилось всё больше, количество существ росло чудовищно быстро, и вдруг перед лицом возникла огромная чёрная морда с розовыми, словно сделанными из яшмы, круглыми глазами.
Сон оборвался внезапным раскатом грома, и понять, что страшнее — видение или разыгравшаяся буря, поначалу не получалось, однако способность ясно мыслить быстро вернулась, и Зеленоглазка, чувствуя, как всё сильнее бьётся сердце, села на кровати.
В шатре для отдыха знахарей, где разместили средиземскую гостью, никогда не царил полный покой: обязательно хоть кто-то занимался работой, вместо того, чтобы спать.
— Смотри, Зеленоглазка, — заметив, что колдунья собирается вставать, шепнула сидящая за столом ученица Митриэль, — какая прочная нить. Я ещё в Хэлкараксэ придумала укрепляющий ткань состав из жира и водорослей, а сейчас нашла замену ингридиентам, которые не найти здесь, на суше. Такую нить не разорвать. Можно лишь разрезать. Здорово, правда?
«Мне надо домой, — думала с нарастающим страхом Зеленоглазка, машинально кивая в ответ. — Сейчас подходящий момент — гроза. Все попрятались от непогоды. Я смогу проскользнуть незамеченной!»
— Во время бури, — начала судорожно придумывать колдунья, — расцветает особый цветок. Кровь гор его имя. Он обладает чудесными свойствами. Но даётся в руки он лишь тем, кто родился на его земле. Я попробую найти это сокровище. Вернусь, когда закончится гроза.
Увидев недоверие во взгляде Нолдиэ, Зеленоглазка мило улыбнулась.
— Подруга, я оставлю все свои вещи. Не думай даже, что я брошу вас без своей бесценной помощи. Жди меня, когда утихнет буря.
Знахарка согласно кивнула.
Поспешив покинуть шатёр, пока ещё кто-нибудь не проснулся, Зеленоглазка, вздрагивая от оглушительных раскатов грома и слепящих вспышек молнии, побежала через лагерь, стараясь быть незаметной среди палаток.
***
— Мистель…
— Варнондо?
— Мистель.
Кошмар приснился обоим: снова ожили страхи из прошлого, которое, они знали, больше никогда не могло повториться, однако почему-то не отпускало. Альквалондская эльфийка вновь видела страшное шествие смерти через родной город, а тирионский Нолдо, словно наяву, замерзал и убивал таких же коченеющих.
— Мистель.
Ответом стал вздох, лёгкий, словно бриз.
— Мистель. Моё сердце.
Прикосновение ладони к щеке супруги было привычным, но нежность не истаивала, подобно давно сотканному полотну. Эльфийка замечала, что к ней и к оружию муж относится одинаково бережно и неизменно трепетно, сколько бы ни служил клинок, как долго бы ни лежали в колчане стрелы.
Удар грома заставил вздрогнуть, кошмары на миг ожили вновь: кровь и копоть на белых стенах, рваные тряпки, вместо гобеленов и знамён, и лёд. Бесконечный белый лёд под чёрным небом.
— Мистель.
— Варнондо.
Супруги произносили имена друг друга, словно перекликаясь среди обломков мрамора, окутанных смрадным дымом, или боясь потеряться в метель, а потом отыскать мертвое тело. Если на зов не будет ответа — это сигнал худшей беды.
Сияющие чистейшим серебром шёлковые волны волос упали на лицо Нолдо, скатились по шее и груди, сплелись с чёрными прядями, нежные руки альквалондской эльфийки провели по щекам, мягкие губы одарили поцелуями.
Перевернув Мистель на спину, Варнондо перехватил инициативу. Зная, что времени у него немного, эльф спешил, однако делал всё, чтобы короткий миг любви стал прекрасным для обоих.
Языки соприкоснулись, тела соединились, движения ускорились.
Наслаждение нахлынуло морским прибоем, взорвало ночь новой вспышкой молнии с оглушительным раскатом грома, который на этот раз не напугал, хоть и напомнил о пережитом ужасе. И, прежде чем пробравшийся в укрытие ветер охладил разгорячённые тела, Варнондо успел ещё не раз выдохнуть самое дорогое сердцу имя. А, главное, получить ответ на зов.
Быстро поднявшись с постели, воин начал собираться в караул. Прозрачные глаза Мистель посмотрели с любовью и грустью: супруг не позволял себе надолго отлучаться с поста, даже если нуждался в отдыхе. На миг замерев на месте, Варнондо вернулся к жене, обнял за талию. Руки словно сами собой поднялись к лопаткам, прижали тонкое гибкое тело к мускулистой груди.
— Я не хочу уходить, Мистель, — словно извиняясь, прошептали губы, касаясь кончика острого ушка эльфийки. Глаза цвета стали смотрели нежно, и этот взгляд воин-Нолдо дарил только одной-единственной женщине во всей Арде.
— Останься, Варнондо, — кладя голову на грудь супруга, промурлыкала Мистель. — Что может случиться в эту ночь?
— Всё, что угодно, — вздохнул воин. — Мне надо идти.
Серебряные шёлковые волны волос проскользнули по телу Нолдо и вдруг оказались бесконечно далеко. Сразу стало холодно и пусто.
Словно во Вздыбленных Льдах. Среди умерших и убитых — замёрзших и не успевших замёрзнуть.
Чудовищное жестокое милосердие, искажённое Морготом добро.
И лишь неизменно тёплый взгляд водянистых серо-голубых глаз согревал сердце, даря ощущение покоя и счастья и веру, что всё в любом случае будет хорошо.
Мистель встала с постели, взяла арфу.
— Под созвездием Лебедя и Орла
Всё вращается времени колесо, — зазвучал серебряным колокольчиком голос. — В полутьму, будто вражеская стрела,
Улетает последний рассветный сон.
Заплетаются руки в перья крыла,
Струны рвутся в мерцающей тишине.
Я дам волю тому, что давно томилось во мне.
Снова тянутся нити с запада на восток.
Распускается сердце, словно ночной цветок.
Все деревья и птицы поют на своих языках,
Чтобы арфа запела в моих руках.
Я рисую свой странный волшебный мир,
На замшелых камнях незнакомых мне знаков узор.
Сердцебиения чёткий и гулкий ритм
Отражается эхом в хребтах одиноких гор.
Заплетаются руки в перья крыла,
Я сгораю дотла в страсти жарком огне.
Я дам волю тому, что давно томилось во мне.
Снова тянутся нити с запада на восток.
Распускается сердце, словно ночной цветок.
За плечом перепутье дорог и седая мгла,
Серебром звенящая арфа, вместо крыла.
Снова тянутся нити с запада на восток,
На заре догорит в огне золотой цветок.
Сердцебиение смолкнет, растает мгла.
Серебром звенящая арфа — вместо крыла.
— Пусть в твоей жизни меня сможет заменить только песня, — мрачно произнёс Варнондо, уходя в ночь.
Лишь на миг силуэт эльфа озарила белая вспышка, а после снова стало темно.
***
— Я не понимаю, зачем мы здесь стоим, словно опять в осаждённом Альквалондэ, ожидая нападения, — всматриваясь в залитую дождём даль, недовольно говорил воин, рисуя на земле под ногами звёзды. — В такую погоду никто нападать не станет! — Морщась из-за молнии, озарившей чёрные облака, Нолдо отмахнулся. — Наши собратья ушли в леса и горы искать ресурсы и союзников, и я очень надеюсь, что скоро снова мечей будет хватать всем, и не придётся перековывать обломки, делая стрелы и копья.
Раскат грома сотряс небо, раздался треск, вспышка ослепила, и совсем близко от лагеря полыхнуло огнём мёртвое дерево.
Эльфы встревоженно переглянулись.
— Это проделки подлеца Моргота! — крикнули по ту сторону ограждения, и сейчас в подобное верилось особенно охотно.
***
— Куда же так спешит прелестная дева в столь ужасную бурю?
На плечи легли руки в плотных перчатках, Зеленоглазка вздрогнула и замерла. Голос эльфийка узнала сразу.
— А почему доблестный командир не на посту? — колдунья обернулась, насколько позволяли держащие её плечи руки.
Вспышка молнии озарила лицо Нолдо, полыхнула отражением в холодных серых глазах. Взгляд был абсолютно равнодушным. Эльф просто делал то, что положено.
«Удобно устроился!» — с досадой подумала Зеленоглазка.
— Ты же знаешь, — понимая, что лучше не кокетничать, спокойно заговорила она, — что я не из воздуха снадобья беру. Мне для колдовства нужны ингредиенты. И некоторые из них надо собирать во время грозы! Не веришь? Видишь, я не взяла свои вещи. Я вернусь, воин.
Руки не отпускали плечи, взгляд совершенно не изменился.
— Послушай, Варн…
— Варнондо из Тириона.
— Хорошо, у тебя имя проще, чем у многих твоих собратьев. Скажи, чем у вас принято клясться, чтобы все поверили?
Нолдо отстранился. Зеленоглазке показалось, что в серых глазах воина промелькнула досада.
— Одна ты не пойдёшь, — прозвучали слова, и колдунья обречённо вздохнула.
***
Нож вонзился в мокрую землю, брызнули серые капли. Опустевшая фляга звякнула в сумке.
— Не думал, что после того, как обнаружил полынью, когда-нибудь скажу подобное, — мрачно заговорил одноглазый эльф, половина лица которого была в длинных продольных шрамах, — но прошедший день был худшим в моей жизни.
— Я тебя понимаю, Аралкарион, — смотря в полыхающую зарницами даль, отозвался его соратник, — до этого мы боролись против зла, честно пытаясь выжить. Кому-то это удавалось, кому-то нет. Но не было моральной борьбы. А прошедшим днём…
— Жаль, в карауле пить нельзя, — вздохнул третий эльф. — Придётся нарушать устав.
— Не стоит этого делать, — сказал громко, чтобы его все услышали, подходящий Варнондо. — Аралкарион, сопроводи прекрасную леди в лес. А она, в награду за защиту в дороге,приготовит тебе что-нибудь волшебное.
Остановившаяся рядом Зеленоглазка, вымученно улыбаясь, кивнула.
— Нет, благодарю, не надо волшебства, — воин вытер от грязи нож, убрал за пояс, и подал эльфийке руку. Колдунья увидела, что мизинца не хватает. — Пойдём, леди-знахарка.
Варнондо, проводив взглядом уходящих в бурю, закрылся от ветра плащом.
— Разговор с Аранаро впечатлил? — спросил он собратьев, дождался молчаливого согласия и приложил ладонь к сердцу. — Айя нолдоран Нолофинвэ.
***
Дождь постепенно стихал, не вырубленные топорами строителей участки леса приближались.
«Никогда не делала ничего более бессмысленного», — с досадой и отчаянием думала Зеленоглазка, косясь на сопровождающего её воина.
— Скажи, Ари, — вытирая с лица капли, заговорила эльфийка, — что теперь с тем, кто нанёс тебе такие страшные увечья?
— Зверь стал тёплой одеждой и едой, а мороз, — Аралкарион посмотрел на руку, — наверное, существует, как и раньше.
— Обидно, да? — усмехнулась Зеленоглазка, надеясь отвлечь Нолдо разговорами, чтобы делать вид, будто собирает нечто очень уникальное, не объясняя, что это и для чего. Придумывать не было настроения.
Воин вдруг изменился в лице.
— Нет, — сорвавшимся голосом практически выкрикнул эльф. — Не это обидно! А то, что я должен подчиняться этому бездарному бойцу, не выигравшему ни одного турнира и поединка! Я, охотник и строитель, тот, кто не подпускал тэлерийских лазутчиков к королю, пока этот Варнондо «утешал несчастную сироту»! Почему, женившись на альквалондской деве, никудышный воин стал героем?! А я, весь переход через льды защищавший короля от зверья, теперь в его подчинении?!
Зеленоглазка пожала плечами, совершенно не понимая, о чём речь. Гроза уходила к западу, аромат ночных цветов усилился и преобразился. Это интересно, прекрасно и стоит внимания.
А эльф пусть рассказывает свои истории, думая, будто его внимательно слушают.
— Я хочу быть вечно верным моему королю! — бросил в землю нож Аралкарион. — И мне неприятно такое отношение к моим заслугам!
«Бедненький, несчастненький обиженный мальчик!» — усмехнулась про себя Зеленоглазка, делая вид, что выкапывает корешки.
— А, я понял! — хохотнул Нолдо, снова кидая нож. — Держа среди приближённых воина, женатого на тэлерийской деве, король хочет казаться другом местным лордам! Будь ты проклята, лицемерная игра владык!
Колдунья выпрямилась, пряча в мешочек совершенно ненужные листья.
— Послушай, Ари, — примирительно улыбнулась эльфийка, — ты тоже можешь жениться на ком надо. Не вижу проблемы.
— Ты не видишь, — выдохнул Нолдо, выдёргивая нож из мокрой земли, — твоё право. А, знаешь, что мне пришлось выслушать на совете, который был днём?
Зеленоглазка вспомнила, что должна изображать сбор трав, и присела на корточки около мокрого молодого кустарника с огромными колючками на тонких веточках. Дождь закончился, тучи рассеялись, на горизонте забрезжил рассвет.
— Если расскажешь, узнаю, — слыша, как снова нож воткнулся в землю, медленно произнесла колдунья.
— Аранаро был моим другом, — неожиданно тихо сказал Нолдо, — давно. А вчера мне его пришлось… Допрашивать. И, знаешь, что он сказал?
Зеленоглазка замерла в ожидании.
— Аранаро долго молчал, — горько усмехнулся Аралкарион, — ничего не говоря даже королю. А потом… «Мой нолдоран, — сказал он, не подчинился самому Морготу, несмотря на чудовищные пытки. Я не имею права сдаваться всего лишь эльфам». После этого Аранаро ушёл охранять шатёр знахарей. Понимаешь, дева, что это значит?
— Что вам не запугать народ Маэдроса из легенды?
— Да причём здесь легенда?! — то ли разозлился, то ли опечалился воин, но больше не сказал ни слова.
Думая о том, что при случае обязательно выяснит подробности «дружеского допроса», Зеленоглазка нарвала жёлто-оранжевых цветочков и собралась идти дальше в лес, как вдруг со стороны дороги донеслись голоса и стук копыт. Аралкарион бросился навстречу непрошенным гостям, колдунья присмотрелась и увидела очень хорошо знакомые знамёна.
Примечание к части
Песня «Сердцебиение» гр. «Сны Саламандры»
О заблуждениях
«Я ведь знал, что это произойдёт. Однажды, — думал Нолофинвэ, чувствуя, как становится тяжелее дышать. — Я знал. И не предусмотрел возможных последствий?»
Вокруг воцарилось молчание, лишь иногда поскрипывало перо летописца, да струны арфы трепетали взволнованным сердцем, наполняя шатёр волшебством музыки.
— Я могу распорядиться не пускать непрошенных гостей в наш лагерь до конца времён, — усмехнулся Варнондо, поглаживая ножны кинжала, — или приказать им уйти. Именем короля.
— Какого из двух? — поднял брови Нолофинвэ. — Тебя ничему не научила беседа с Аранаро? Мы его по-хорошему спросили, где сыновья Феанаро, а он воспринял вопрос, словно угрозу.
— Ему не понравилась наша настойчивость, — сказал воин, сменивший в начале Исхода алые цвета на синие. — И моё присутствие на… совете. Первый Дом считает предателем любого, кто имеет чуточку отличное мнение от единственного верного.
— Ранион, — хмыкнул Варнондо, — когда вопрос, на который нет желания отвечать, задаётся в третий раз, это не понравится никому. Владыка Нолофинвэ, — поклонился воин, — разреши вернуться на пост. Я жду распоряжения, как поступить с верными наместника Канафинвэ Феанариона.
— Ты пропустишь их, — напряжённо ответил король, попытавшись взять кубок, но рука дрогнула, и нолдоран прижал ладонь к столу. — Расспросишь, кто они, откуда и зачем пришли. Но, Варнондо, эльфы короля Нельяфинвэ не должны оказаться в нашем лагере до того, как я дам разрешение. Возвращайся на пост и жди. Предупреди всех, чтобы ни под каким предлогом не пускали чужаков. Но и сводить с ними счёты никому не позволяется. Всё понятно?
— Да, мой король.
Воин, двигаясь изящно и быстро, словно змей в траве, покинул шатёр. Турукано посмотрел в сторону летописца, и тот, почувствовав взгляд, поднял голову. Не говоря ни слова, ученик Квеннара поднёс принцу записи и так же молча встал рядом. Король взглянул на младшего сына.
— Финдекано Астальдо занят подготовкой воинов? — спросил Нолофинвэ, и Турукано кивнул в ответ. — Хорошо. На этом окончим совет. Письма лорда Кирдана я прочитаю, когда вернусь. Тогда и продолжим совет… Нам предстоит крайне важное обсуждение.
Нолдоран говорил всё медленнее, погружаясь в свои мысли. Внимательно посмотрев на отца, принц Турукано отложил записи Умника.
— Я подожду твоего возвращения здесь, — скрестил руки на груди младший наследник. — Хочу узнать новости первым.
Нолофинвэ взглянул на сына. Сердце кольнуло понимание, что власть может стоить слишком дорого, но отступить было невозможно.
***
— Как дивно сияет Анар, — печально улыбнулась Дис, сидя на принесённом эльфами Второго Дома бревне. — Похоже, я буду любоваться им целую вечность.
Равнодушно наблюдая, как три дюжины верных воинов наместника разбивают лагерь около высокого двухрядного частокола, давая понять Нолофинвэ, что уходить не собираются, знахарка вспоминала о разговоре с Зеленоглазкой. Большинство рассказанного о состоянии и лечении нолдорана Нельяфинвэ было понятно, хоть сама Дис никогда не сталкивалась с подобным, однако воображение не подвело.
— Я должна быть рядом с моим королём! — снова вскипела эльфийка, вскакивая на ноги. — Я знахарка! Вы не имеете права держать меня здесь!
— Твоему королю есть, кому помочь, — отрешённо отозвался Аралкарион, прохаживаясь по деревянному настилу между рядами частокола на высоте трёх копий от земли. — Поверь, наши лекари лучше тебя знают, что делать.
— Если нас не пропустят по-хорошему, — воин, родившийся в Средиземье, соплеменник павшего в Битве-под-Звёздами вождя Авари — Халдора, присоединившийся к Нолдор и присягнувший Канафинвэ на верность, демонстративно отбросил за спину бордовый плащ, демонстрируя оружие, — мы пройдём силой.
— Ты же не Нолдо, — усмехнулся Аралкарион, — какое тебе вообще до этого всего дело? Твой чёрный народ ушёл во тьму, отрёкся от света Валинора, по вине глупости и трусости своих вождей. И теперь ты, сын Мориквэнди, будешь угрожать Нолдор?
Воин-Авар, улыбаясь, прищурился. Он видел, что соратники не хотят обнажать сталь сейчас, поэтому отступил, ничего не говоря.
— Они и правда лучше знают, что делать, — вздохнула Дис, смотря на командира верных. — Как ни горько мне это признать. Но это не значит… — начала говорить громче знахарка, — не значит, что я должна сидеть здесь!
— Никто из вас не спешил спасать вашего короля из плена, — ехидно напомнил Аралкарион, наклоняясь вперёд, опираясь на меч. — А теперь, когда герой Астальдо сделал то, на что никто из вас оказался не способен, вы вспомнили о верности. Похвально, «оторнор». Похвально.
Дис умоляюще посмотрела на командира верных Макалаурэ.
— Я не хочу зашивать ваши раны, — прошептала эльфийка, — полученные в столь бессмысленном бою.
Воин кивнул.
Наблюдая за спешной работой по обустройству лагеря, знахарка снова вспомнила более чем весомый аргумент, приведённый Зеленоглазкой, объясняющий её знания о том, как поставить на ноги даже того, кто не может шевельнуться.
«Его выбросили за ворота, — рассказала колдунья, пока шла вместе с Дис к лагерю, — связанного очень туго. Этот эльф пытался плохо работать, так он сам сказал, когда смог. Его стянули верёвками так, что получился почти идеально ровный шар. Колени и локти вывернули в неестественное положение, а в рот вставили распорку, чтобы его нельзя было закрыть. В назидание другим, этого несчастного швырнули в клетку на эшафоте около шахты, и тюремщики мочились ему в рот. Чтоб не голодал. А потом оказалось, что нельзя было так поступать с рабочим, палачей наказали, а эльфа приказали выгнать из Благословенной Белой Страны, раз его не устраивают законы. И выгнали. Так связанного и вышвырнули. Правда, передали тем, кто жил за воротами, чтобы позаботились. Вот я и… заботилась. А когда он исцелился, стал сожалеть о содеянном и решил вернуться, чтобы вымаливать прощение».
Дис мысленно содрогнулась. Да, вожди Авари, их братья и воины говорили о том, что искажение не пощадило часть их народа, что эльфы превратились в жалкое подобие самих себя, даже те, что не стали орками. Но неужели всё настолько ужасно?
«Мы гибли, калечились и не знали, как жить, — пояснила Зеленоглазка, — а Моргот, как вы его зовёте, обещал заботу и возможность не умирать. Обещал дружбу с хищниками, конец вражды с орками, знания и умения. И, да, он сдержал слово».
— А мы считали себя рабами в Валиноре, — с ужасом ахнула Дис, садясь на бревно. — Как же мы были слепы…
***
Превозмогая тянущую боль и обессиливающую усталость, радуясь, что удалось без посторонней помощи повернуться на бок, а потом — снова на спину, в то время как знахари массировали тело и разрабатывали суставы, Нельяфинвэ ждал, когда его оставят, наконец, в покое. Веки тяжелели, Феаноринг пытался не заснуть, пока не сменят бинты, чтобы посмотреть на то, что осталось от руки, и как заживает рана, но не смог.
Провалившись в сон, Майтимо Руссандол увидел себя прикованным к скале. Сознание твердило, что должно быть до крика больно, тело вот-вот забьётся в муках, и не сможет расслабиться до полной потери сил и кратковременного забытья, чтобы дать отдых мышцам для продолжения терзаний. И так бесконечно. По кругу. Снова и снова. Снова и снова. Снова и снова.
Однако во сне не было ощущений, кроме невесомости, от которой кружилась голова. А потом висков коснулись живые, тёплые руки.
«Ему корона всё равно не к надобности, — прозвучали откуда-то сверху слова, будто над пленником кто-то возвышался. — Только лишние мучения».
Ощущений не было, кроме знания, что венец родича Махтана больше не на голове. Или на голове?
«Его не отнять, — сказал отец Нерданель. — Это невозможно».
— Нет ничего невозможного, — ворвался в сон голос того, кто не хотел быть услышанным, но Нельяфинвэ спал слишком чутко и среагировал даже на полушёпот.
Чувствуя эйфорию от ощущения под собой постели и полного отсутствия боли, сын Феанаро приоткрыл глаза.
— Почему мне кажется, — через силу усмехнулся Нельяфинвэ, — что твоё появление здесь не сулит ничего хорошего?
Передача короны нолдорана. Плевок на могилу отца
Посмотрев, как знахари покинули шатёр, Нолофинвэ, как мог, спокойно взглянул на сына полубрата. Разумеется, Феаноринг выглядел гораздо лучше, чем когда его только привезли, но…
— Шутишь… — криво улыбнулся король из Второго Дома. — Значит, всё не настолько плохо. Как кажется.
Майтимо усмехнулся, Нолофинвэ отвёл взгляд, поджав губы.
— Я найду тебе ещё лекарей, — протёр ладонью глаза полубрат Феанаро, встав с места и подойдя к столу с пузырьками, бинтами и инструментами. — Что из всего этого можно пить, Нельо?
— Всё, — выдохнул Майтимо, — бери, что не кажется отвратительным по цвету и пахнет приятно.
Поморщившись от режущего слух срывающегося хрипа, занявшего место звучного, уверенного, хоть обычно и негромкого голоса, Нолофинвэ взял что-то розовое и, откупорив, отхлебнул.
— Мне нравится, — натянуто улыбнулся король, — вкусные у тебя эликсиры.
— Не все. Тебе просто повезло, — сын Феанаро, не найдя рядом подаренную Ириссэ звезду, сжал искалеченное предплечье. Было не больно, снадобья и мази ещё действовали, но, чем лучше становилось самочувствие, тем тяжелее и омерзительнее казалась жизнь.
— По-ве-зло… — эхом повторил Нолофинвэ, садясь рядом с племянником. — Несказанно…
Майтимо медленно вдохнул. Осторожно выдохнул. Повернув голову к гостю, Феаноринг широко улыбнулся.
— Ноло, что ты от меня хочешь? — задал он прямой вопрос. — Я же понимаю, ты не навестить меня пришёл. И, хотя временами у меня дико болит голова, а потом мне дают то, что ты выпил, и я не могу полноценно размышлять, находясь в полусне, выводы делать всё же в состоянии. Финьо ведь не просто так исчез после разговора с тобой. Говори, что тебе нужно.
Нолофинвэ усмехнулся, покачал головой, снова усмехнулся, встал и прошёлся по шатру взад-вперёд.
— Почему твой народ не спас тебя? — с очень странной интонацией спросил король Второго Дома Нолдор. — Твои братья мертвы?
— Ты знаешь, что нет, — поморщился Майтимо, отворачиваясь. — Мы все одной крови. Чувствуем друг друга. Если хотим.
— То есть… Ты не нужен своему народу? Хорошим ты был королём, наверное.
Сын Феанаро не пошевелился. Казалось, он даже не дышал.
— Я сказал лишнее, прости, — поджал губы король.
— Ноло, — Майтимо очень серьёзно посмотрел на дядю, — убей меня, и скажи, что корона твоя по праву… Придумай сам, по какому.
— Кано называют твоим наместником, — прищурился Нолофинвэ, — после твоей смерти корона перейдёт ему. Снова пытаешься обмануть меня? А ты подумал, что будет, если ты умрёшь в моём лагере?! Вижу, что подумал. Тебе больше не жаль свой народ, потому что твои «верные братья» не пожалели тебя! И ты с лёгкостью бросишь их на новое братоубийство, на этот раз против меня, да?
— Твоя мудрость не знает границ, Нолофиньо, — скривился Майтимо, сдавливая костлявыми пальцами обрубок руки.
Повисло молчание.
С улицы донеслись громкие голоса, кто-то решил устроить поединок за любовь «прекраснейшей девы, уступающей красотой лишь Артанис и Ириссэ». Про супругу короля, Анайрэ, не вспомнили. Прозвучали клятвы в вечной любви, независимо от исхода поединка, эльфы призывали в свидетели своих слов Майэ Ариэн и хранимое ей светило Анар, ныне сияющее в лазурных небесах.
Голоса удалились, сопровождаемые заливистым девичьим смехом.
Нолофинвэ хмыкнул.
— Нельо, — сказал он, снова пододвигаясь вплотную, — помнишь, как ты хотел прекратить бессмысленное соперничество между нашими домами? Эту губительную для нас вражду. Помнишь, как мы договорились в отсутствие твоего отца? Тогда ты рисковал, навлекая на себя гнев Феанаро. Но теперь над тобой только создатель Эру. Никто не осудит твоё решение.
— Между нами есть вражда? — с тенью ехидства спросил Майтимо, постепенно начиная чувствовать правую руку. Скоро закончится действие снадобий…
— Да, Нельо, ты был плохим королём, — осуждающе и поучительно заявил Нолофинвэ. — Мы — это наши народы. Если ты правитель, то, говоря «я», подразумеваешь всех своих подданных, в том числе ещё не родившихся младенцев и тех, кто может стать твоими подданными, поняв, что ты — лучший владыка, чем их нынешний король. И, да, хочешь ты этого или нет, вражду между нами придётся признать имеющей место.
— Ты только что сказал, — вздохнул Майтимо, чувствуя, как начинает сдавливать виски, — что мне наплевать на мой народ, и я буду рад их гибели.
— А если у тебя за это время родились племянники, Нельо? Чем виноваты дети?
— Мы все, — хриплый голос дрогнул, — когда-то были милыми крохами. А потом выросли и стали трусливыми самодовольными ничтожествами. Видишь, Ноло, детей мне тоже не жаль.
— Ты снова лжёшь, — устало закатил глаза Нолофинвэ. — Но это не поможет тебе. На этот раз. Ты прекрасно понимаешь, зачем я здесь. Будь уверен, я получу то, что мне нужно.
Сын Феанаро Куруфинвэ сжал зубы.
— Я не отдам власть над Нолдор тебе, — прищуренные бесцветные глаза полыхнули белым огнём ненависти. — Знаешь, почему? Мой отец никогда бы не сделал этого.
— Ты, Нельо, не Феанаро.
— Да, я не Феанаро Куруфинвэ. Но передача короны нолдорана тебе, полудядя, это плевок на могилу отца.
Нолофинвэ на миг опешил, но вдруг рассмеялся. Искренне.
— Я слышал, — улыбка короля из Второго Дома Нолдор засияла ярче звёзд, — что у Феанаро нет могилы.
Передача короны нолдорана. Я знаю, ты согласен
Лицо Майтимо, напоминающее череп, обтянутый иссушенной, исполосованной тонкими шрамами кожей, стало каменным, холодный равнодушный взгляд застыл направленным в глаза полубрата отца.
— И что это меняет? — скрежетнул металлом хриплый голос.
«Воистину, — внутренне содрогаясь от вида племянника, подумал Нолофинвэ. — Ничего».
— Скажи мне, Ноло, — не меняясь в лице, продолжил говорить Майтимо, — забрав у рода Феанаро Куруфинвэ власть, ты станешь нолдораном, твой род будет правящим. А кем окажутся Нолдор Первого Дома?
Полубрат Феанаро пересилил себя и посмотрел в глаза племянника. Прогоняя страх и сомнения, Нолофинвэ неожиданно для себя очень чётко осознал, что совершенно неважно, какие слова сейчас произнесёт. Ответ будет один.
— Первый Дом Нолдор, как и в Валиноре, будет великим Домом в подчинении нолдорана, — словно что-то абсолютно очевидное, сказал, пожав плечами, Нолофинвэ.
Майтимо тихо рассмеялся.
— Знаешь, Ноло, — взгляд сына Феанаро ожил, в нём проснулась ненависть и презрение, — чтобы поставить меня на колени, Морготу пришлось приказать палачам переломать мне ноги. Но, если ты решишь поступить так же, вспомни, что ты не Айну, и насильно заставить жить не сможешь. Пытки меня убьют.
«Я знал, что ты врёшь! — с трудом подавил злорадство в улыбке Нолофинвэ. — Тебе не наплевать ни на братьев, ни на народ».
— Знаешь, Нельо, — сам не осознавая, зачем, вдруг сказал король из Второго Дома Нолдор, — я понимаю, почему Моргот повесил тебя на скалу. Ты совершенно не умеешь уступать по-хорошему.
Бледные губы бывшего пленника растянулись в улыбке, однако взгляд не изменился.
— В Валиноре был нолдоран, — заговорил Феаноринг медленно, с нажимом, — остальные ему подчинялись. Здесь и сейчас нолдоран я. Ты, Ноло, глава Второго Дома Нолдор, должен мне подчиняться. И я, твой король, приказываю тебе уйти.
— Вопиющая… прелесть! — всплеснул руками Нолофинвэ. — А я-то хотел предложить тебе объяснить передачу короны нолдорана благодарностью за спасение. Похоже, речь не идёт даже о благодарности за лечение.
— Спас меня не ты.
— Я мог бы послать Финьо тебе на помощь.
— Ты послал бы сына к Морготу? Нет, Ноло, я слишком хорошо тебя знаю. Ты послал бы того, кто не так ценен для тебя. Никогда не поверю, что риск увидеть сына висящим на скале рядом со мной, для тебя показался бы оправданным. Даже ради абсолютной власти над Ардой.
— Но я старший в семье. Некрасиво передавать власть сыну, минуя отца.
— Ноло, — Майтимо, чувствуя, как всё сильнее болит голова, сморщил лоб, — я король, я и решаю, что красиво, а что — нет. И в данном случае, речь не о красоте, а о справедливости. Награждать отца, минуя героя-сына — несправедливо.
— Финьо не нужна корона, — хмыкнул Нолофинвэ.
— Это решать не тебе и не мне, — выдохнул Феаноринг, видя, как перед глазами сгущается пульсирующая пелена. — Если бы корона перешла к Финьо, он бы сам решил, как ей распорядиться… Дай мне то, что ты пил, Ноло…
Фраза оборвалась резким вдохом, бывший пленник Моргота зажмурился.
Судорожно вспоминая, какой был пузырёк, Нолофинвэ почувствовал угрызения совести: вынуждая племянника говорить на столь тяжелую тему, он поступает… не намного лучше Моргота.
«Ты не Айну, и насильно заставить жить не сможешь».
«Да, не смогу. Насильно, — вдруг пришло озарение, — но только желание жить способно сделать Нельо сговорчивее. И вернуть это желание можно исключительно уговорами… И почему мне кажется, что сейчас рядом со мной не Нельо, а его отец?»
Позвав лекарей и молча наблюдая за их действиями, глава Второго Дома Нолдор думал о том, что будет говорить дальше.
Пытаясь поставить себя на место короля-племянника, чтобы лучше понять и просчитать будущие действия, Нолофинвэ отчётливо осознал: ни одно обещание и ни одна угроза не способна подействовать. Необходимо нечто очень личное, что нужно только самому Нельо. Что-то такое, что для него крайне важно, и больше никто не способен сделать.
— Один из средиземских лордов, чьё имя Новэ Корабел, — медленно заговорил полубрат Феанаро, когда лекари снова покинули шатёр, — сказал, что после Битвы-под-Звёздами твой народ не вернулся в лагерь на Митриме, где проходили бои, а во главе с наместником Маглором и его братьями основал на реке город Феанарион. Однако, позже город оказался сожжённым. Ходят слухи, трагедия произошла незадолго до прихода моего народа в Эндорэ. Я знаю, о чём ты подумал, но, поверь, Нельо, город Феанарион сожгли не мои верные. Как бы то ни было, о местонахождении твоего народа сейчас доподлинно не известно. Также лорд Новэ Корабел говорил, что Нолдор вели исключительно мирную жизнь: строили плотины, дороги, торговали, охотились, женились на его дочерях. Никакой мобилизации армий не было.
Нолофинвэ замолчал, пытаясь понять, слушает его Майтимо или нет.
— Продолжай, я не сплю, — плохо слушающимися губами прошептал сын Феанаро, — твои истории крайне увлекательны. У меня не было другой возможности… знать, что происходило с моим… народом.
Слова произносились насмешливо, однако Нолофинвэ слышал и сам ощущал, что именно скрыто за сказанным. Да, наверное, не стоило ставить себя на место Нельо…
— Тебе придётся договориться со мной, Феанарион, — осторожно подбирая фразы, продолжил речь глава Второго Дома, — как бы ты ни противился этой истине. Ты называешь себя королём. Да, Нельо, это так. Но власть здесь в моих руках. И только в моих. Здесь мой лагерь и мой народ. Ты один среди моих подданных. Знаю, ты сейчас попытаешся сказать, что не боишься смерти, и я поверю, Нельо. Но сначала выслушай. Я не просто так рассказал про жизнь твоего народа. На протяжении всего времени, проведённого тобой в плену, твои братья, клявшиеся отвоевать Сильмарили, не предприняли для этого ровным счётом ничего. Подумай, Нельо, избавит ли тебя смерть тела от Клятвы, данной именем Эру Илуватара, создавшего твой дух?
Майтимо ничего не ответил, но, наблюдая за племянником, Нолофинвэ видел, что может собой гордиться.
— Ты же видишь сам, Нельо, — с трудом сдерживая торжество в голосе и улыбке, продолжил говорить нолдоран из Второго Дома, — кроме тебя, данное Слово ни для кого ничего не значит. Тебе придётся жить и воевать с Морготом самому. И для этого, Нельо, тебе нужен твой народ, который изначально шёл за Феанаро. Для остальных твоя цель — пустой звук и бессмысленный риск. Поэтому, нолдоран, придётся принять мои условия. Ты отдаёшь корону мне. А я исцеляю тебя и отпускаю с миром. Более того, я объявлю во всеуслышание, что никто из моих подданных не смеет даже косо смотреть в сторону собратьев, ранее именовавшихся Первым Домом Нолдор. Все попытки мстить за сожжённые корабли и вынужденный переход через Хэлкараксэ будут жёстко пресекаться. Я знаю, что ты согласен, Нельо. Отдохни, подумай. Я приду позже. С летописцем.
Стараясь больше не пытаться ставить себя на место нолдорана, потерявшего власть, мастера и воина, лишившегося руки, и просто эльфа, оставшегося без надежды на верность братства и дружбы, Нолофинвэ, не дожидаясь ответа, вышел на улицу.
В ночном небе сияли звёзды. Яркие, сверкающие, словно чистейшие алмазы. Завораживающие. Блистающие серебром на синем шёлке развевающихся на лёгком ветру гордых знамён великого эльфийского народа.
Передача короны нолдорана. Лорд Маэдрос
Высокий костёр разбрызгивал искры, словно фонтан — капли, в лунном свете огоньки играли с серебристым дымом, исчезая в прозрачных завитках. С южной стороны костра не лежали даже брёвна, и никто не подходил туда, чтобы не сидеть лицом к северу и клубящейся мгле над землями Моргота.
Митриэль слушала песню одного из помощников Аклариквета, который обычно в спектаклях читал за рассказчика, и наблюдала за своим младшим сыном, упорно делавшим вид, что с матерью не знаком. Разумеется, его жена и дочь поступали так же.
Кружась в медленном, плавном, но одновременно кокетливом танце, принцесса Иттариэль подыгрывала музыканту на маленькой лире, стреляя глазами в любующихся красотой дочери Турукано эльфов. С кем-нибудь из них можно будет потанцевать, выпить вина, забыть про… Всё! Но потом, конечно, напомнить, что рядом с принцессой место только принцу. Остальные могут и должны восхищаться на расстоянии, зная своё место у ног и трона своей леди.
Менестрелю начала подпевать супруга нового военачальника, и голос тэлерийской девы заставил смолкнуть разговоры. Митриэль в очередной раз отметила для себя, что подданные Ольвэ поют особенно. В их музыке всегда звучит морская глубина и жемчужное сияние. Нет ничего красивее, чем многоголосый хор альквалондского театра. Как жаль, что его больше не суждено услышать…
Рядом села дева в плачущей маске. Знахарка сразу узнала образ Валиэ Ниэнны и поняла, кто решил составить ей компанию.
— Сейчас Мистель допоёт, — изменившимся из-за маски голосом сказала племянница королевского менестреля, — и будет наша с сестрой очередь выступать. Знаешь, в чём секрет успеха?
Травница, чувствуя подвох, напряглась.
— Что бы ты ни делала, перед началом сообщи всем, что это исключительно ради славы твоего короля, — рыдающая маска засмеялась, зрелище получилось неприятным. — Во славу короля Нолофинвэ, Митриэль, я случайно узнала кое-что интересное для тебя. — Маска приблизилась вплотную. — Морифинвэ Феанарион жив. И до сих пор не женат. Во славу короля Нолофинвэ, разумеется.
Знахарка очень постаралась сделать вид, что новость её совершенно не заинтересовала. Абсолютно. Ни капельки. Важность этого известия меньше, чем… чем… У самой не значащей, какая только может быть.
Племянница Аклариквета рассмеялась сквозь плачущую маску.
***
Из последних сил борясь с тумянящей разум эйфорией от обрушившегося лавиной — или водопадом? — долгожданного успеха, способного вскружить голову, лишить способности мыслить, ослепить и оглушить, Нолофинвэ вошёл в шатёр. Отчаянно хватаясь за реальность, заставляя себя думать о том, что Аранаро всё ещё охраняет своего… господина, что у лагеря стоят воины намест… Канафинвэ, что придётся диктовать летописцам… что-то разумное, нолдоран, стараясь не улыбаться слишком широко, направил взгляд на ученика Квеннара.
Разумеется, счастливый правитель заметил, как смотрит на него младший сын, но осознать, что за эмоции кроются за внимательностью и ожиданием пристального взгляда, был не в состоянии.
— Кельсамо, иди за мной, — каким-то незнакомым голосом приказал король, и летописец послушно начал собирать записи, перья и чернила в сумку.
Турукано встал. Именно сейчас Нолофинвэ заметил, насколько сын выше его ростом. Или просто раньше принц немного наклонялся к отцу, разговаривая с ним?
«Как скала, возвышается», — откуда-то взялась мысль, но растаяла, только родившись.
— Для торжественного мероприятия, — сказал принц Турукано, и за спокойствием в голосе прозвучала злая ирония, — необходимы зрители. Или свидетели. В зависимости от сути события.
— Не сейчас, — думая совсем о другом и не поняв издёвки, развернулся к выходу Нолофинвэ, сопровождаемый молчаливой тенью-летописцем.
— Сейчас тоже. Я пойду с тобой, мой король-отец, и нас будут сопровождать. По двое наших верных и Аранаро как единственный Нолдо Первого Дома, находящийся здесь.
Слова сына отрезвили. Эйфория снова накатывала мощными волнами, но барьеры здравого смысла заставляли их сбавлять скорость. Пришло понимание, что впереди предстоит долгая и трудная работа, направленная на укрепление нового статуса: поверженный противник слишком слаб, ему могут начать сопереживать.
— Аклариквет, — обернулся Нолофинвэ, — ты идёшь со мной.
Турукано снисходительно улыбнулся.
***
Разминувшись у входа в шатёр знахарей с королём, который, казалось, ослеп и не видел перед собой никого и ничего, Зеленоглазка и ещё трое лекарей зашли к Феанорингу.
— Ты можешь погулять, травки поискать, — с тенью насмешки произнёс сын Митриэль, обращаясь к колдунье. — Господину Нельяфинвэ необходимо отдохнуть.
— Рано отдыхать, — послышался срывающийся от попыток говорить громко хрип. — Я бы выпил вина.
Зеленоглазка протиснулась между знахарями и подошла к постели. Что-то было не так. Точнее, всё не так. Абсолютно всё. Присмотревшись, колдунья поняла: дыхание, обычно слабое и неритмичное, ускорилось, стало глубоким. Тронув грудь, эльфийка почувствовала пугающе участившееся сердцебиение.
— Давай выпьем, — убрал от себя руку Зеленоглазки Майтимо. Ладонь была мокрая и подрагивала. — Пока Нолофинвэ не вернулся.
Колдунья послушно налила вина. Выпив свой бокал, эльфийка села рядом с постелью, помогая Феанорингу отхлебнуть. Глоток за глотком.
— Хочешь ещё? — осторожно спросила Зеленоглазка, удивляясь, как быстро опустел бокал.
— Хочу, — Майтимо со вздохом закрыл глаза и отвернулся. — Только не вина. Моё желание, увы, несбыточно.
— Кто знает, — пожала плечами колдунья, — иногда воплощаются в жизнь даже самые нереальные мечты.
Сын Феанаро хмыкнул.
— Нет, — прошептал он, — я больше никогда не смогу свернуть шею… своими собственными руками.
— Кому? — эльфийка почувствовала, что разговор продолжать не стóит, но любопытство взяло своё.
— Никому, — слабо улыбнулся Нельяфинвэ. — Как бы ни хотелось. Поэтому давай выпьем ещё. И расскажи ещё раз легенду, которую про меня придумали.
Зеленоглазка не была уверена, что пить столько вина после эликсиров — хорошая идея, но спорить не стала. Украдкой наблюдая за реакцией знахарей на свои действия, колдунья, молча извиняясь, пожала плечами и наполнила бокалы.
— За красивые легенды, — предложил тост сын Феанаро, проводя пальцами по бинтам на предплечье, медленно поднимаясь к локтю, сжимая плечо.
— Поддерживаю, — улыбнулась Зеленоглазка и начала рассказ.
***
Первым вошёл Аранаро. По лицу эльфа было видно, что он уже готов к самому худшему, но не планирует сдаваться без боя. Если погибать, говорил взгляд воина, то, прихватив с собой в Чертоги Мандоса всех, кого получится. Нельяфинвэ, шепнув Зеленоглазке отойти, встретился глазами с верным своего брата и отрицательно покачал головой.
Принц Турукано, вошедший следом в сопровождении двух мечников, вежливо кивнул Майтимо в знак приветствия. Король Нолофинвэ, уже не в силах сдерживать счастье, переступил порог, и рядом тут же возникли Аклариквет, летописец и два воина, одного из которых сын Феанаро хорошо знал. Бывший Нолдо Первого Дома очень внимательно посмотрел на Майтимо, потом на своего теперешнего короля и отвёл взгляд.
— Куда здесь можно сесть? — спросил ученик Квеннара, обводя рукой шатёр. — Мне нужен стол.
Пока сын Митриэль помогал книжнику разместиться, Турукано сел точно в тот же угол, где ранее читала летописи его дочь, Нолофинвэ справился с эмоциями и занял место Зеленоглазки. Колдунье пришлось сесть у изголовья, потому что уйти никому не позволили.
— Вы все присутствуете на важнейшем событии в истории Нолдор, — торжественно произнёс Нолофинвэ и, наблюдая за удивлением на лицах подданных, по-дружески улыбнулся. — Увы, мой племянник нездоров, поэтому церемония и праздник состоятся позже, сейчас же сосредоточимся на главном, не станем утомлять сына моего брата.
Турукано пшикнул и, скривившись, покачал головой. Умник бросил на принца беглый взгляд, тут же снова уткнулся в записи, быстро водя пером по странице.
— С этого момента, — откашлялся Майтимо, но голос менее хриплым не стал, — владыкой всех Нолдор Эндорэ становится король Нолофинвэ Финвион, старший в роду. Я передаю власть ему, и все вы тому свидетели. Как видите, это моё добровольное решение. Речь произнесу позже, на торжественной церемонии.
— Документ нельзя оставлять без подписи, — с сомнением произнёс летописец, подняв глаза от текста.
Майтимо, морщась, рассмеялся:
— Давай свой… документ.
Когда перед глазами появился лист бумаги, сын Феанаро хмыкнул.
— Похоже, — сказал он так тихо, что услышали только Нолофинвэ, летописец и Зеленоглазка, — я сам лишил себя последнего из данных отцом и матерью имён, назвав тебя, Ноло, старшим в роду. Я имел в виду твой род, но получилось… Теперь не я, теперь ты — Финвэ Третий. А я… И не Майтимо, и не Руссандол… Остаётся лишь один возможный вариант подписи на этом важном документе. Делать её я буду долго. Очень долго.
С трудом сжав костлявыми пальцами перо, сын Феанаро начал выводить кривые закорючки. Турукано молча встал, подошёл вплотную к кузену, внимательно следя за появляющимся на бумаге уродливым подобием тэнгв.
— Лорд Маэдрос, — прочитал принц, удивлённо посмотрел на бывшего нолдорана, но потом всё понял, улыбнулся и положил руку на плечо Майтимо. Сын Нолофинвэ хотел что-то сказать, однако, подумав, промолчал и, сделав знак верным, покинул шатёр.
— Мой менестрель воспоёт это великое событие, — задыхаясь, дрожащим голосом произнёс новый единственный нолдоран Эндорэ, — а теперь необходимо сообщить Третьему Дому Нолдор, кто отныне их владыка. И найти остальных Феанариони.
Спешно покидая шатёр, король и его подданные, думая о предстоящих важных делах, не заметили, как бывший нолдоран, побледнев, замер, смотря перед собой в одну точку. По вискам к отрастающим волосам, цвета огня и пепла, скатились слёзы.
— Всё хорошо, — с трудом выдохнул Майтимо, когда знахари, увидев его состояние, бросились помогать. — Мне просто нужно… время.
— И выпить? — спросил сын Митриэль, пряча дрожащие руки.
— Да, пожалуй, — часто заморгав, улыбнулся Феаноринг.
— Наливай всем, — подмигнула Зеленоглазка. — Опустошим запасы за здоровье лорда Маэдроса!
— Это хороший тост, — согласился сын Митриэль. — За лорда Маэдроса!
— За лорда Маэдроса! — поддержал оставшийся в шатре Аранаро. — За легенду!
***
Близился рассвет.
Направляясь через лагерь в свой шатёр, Нолофинвэ с трудом воспринимал реальность, и лишь звонкий девичий голос, долетевший от одного из костров, где пели и танцевали захмелевшие эльфы, заставил немного прийти в себя.
— Славься владыка Финвэ Мудрый! — крикнула племянница Аклариквета.
Весёлая танцевальная мелодия, которую играли три арфы, лира и флейта, сменилась медленным печальным напевом, слова проникали в сердце, и нолдоран почему-то остановился. Сопровождавшие его верные последовали примеру владыки.
— В чёрном кожаном плаще, — донеслось таинственное печальное пение Слезы, — ты стоишь у края обрыва.
Холоден ветер был в твоём окне,
И ты увидел небо — небо над обрывом.
В комнате холодного рассвета
На мраморном полу застыло лето.
По углам вино и кровь разлито,
И ты не заметил, как небо стало ближе.
— А небо смотрит вниз, небо смотрит вниз, — насмешливо подпела Улыбка.
— Ночной полёт над землёй, — Слеза вступила, и музыка обрела магию, — семь тысяч взмахов ввысь,
Без права возвращения.
Обретшие крылья, не спустятся вниз.
— Два поворота ключа, — пение Улыбки показалось страшной иронией, — осталось
Совершить три шага до двери.
На белые стены падёт луч рассвета,
И ты увидишь небо — небо над обрывом.
— И сребли когти вечности
По мокрому стеклу.
Три шага неизбежности
И выдох на краю.
— Небо стало ближе, небо стало ближе.
— Ночной полёт над землёй,
Семь тысяч взмахов ввысь,
Без права возвращения.
Обретшие крылья, не спустятся вниз.
— Славься король Нолофинвэ!
Только что обретший полную власть над Нолдор эльф вдруг совершенно растерялся и поспешил скрыться в шатре. Нужно придумать речь для народа! Нужно! Почему страх не путал мысли настолько сильно? Почему триумф лишил рассудка?!
«Небо стало ближе… Небо над обрывом».
Примечание к части
Оригинал песни - "Небо над обрывом" АфродеZия
Не предадут. Не теперь
— У меня для вас радостное известие, собратья! — крикнул, выпрямившись во весь рост, Аралкарион, поднимая факел. — Заканчивается моё дежурство, а тот, кто меня сменит, может оказаться не таким принципиальным, пожалеет вас и пропустит.
Дис, так и не ушедшая отдыхать в палатку, закатила глаза.
— Их пропустят по приказу нолдорана, — вышел из лагеря Варнондо в сопровождении дюжины воинов. — Мне велено сопроводить вас к Холму Слова, где вы примите участие в торжестве, а после — сможете увидеть того, к кому прибыли.
— Я знахарка! — снова запротестовала Дис, вскакивая с места. — Знахарка! Я должна быть рядом с моим королём! Мне не нужны ваши торжества!
— Наши торжества, — поправил эльфийку Варнондо. — Когда король созывает народ, отказывать нельзя.
— Мой король нуждается в моей помощи! — Дис подошла вплотную к воинам. — Вы не имеете права меня не пускать!
— Нельяфинвэ Феанарион больше не король, — спокойно, почти не показывая внутреннего напряжения, произнёс военачальник, но рука невольно потянулась к мечу на поясе. — Он отрёкся от власти в пользу короля Нолофинвэ в благодарность за спасение из плена Моргота. Отныне мы — единый братский народ, как было в начале правления нолдорана Финвэ, пока безумец Феанаро Куруфинвэ не посеял в Тирионе, а потом и во всём Амане, вражду. Мои воины сопроводят вас.
Среди Нолдор Первого Дома повисло молчание.
— Идём к Холму, — сказал собратьям командир верных Макалаурэ, — выслушаем, что нам хотят сказать.
Аралкарион смотрел на Варнондо с высоты частокола с нескрываемым презрением. Казалось, ещё немного, и Нолдо позволит себе непозволительное. Однако, отмахнувшись искалеченной рукой, воин тихо выругался и пошёл на отдых, сдержанно приветствуя собрата, заступающего в караул.
Дис трясло от злости, она хотела снова требовать пропустить её к нуждающемуся в помощи эльфу, но кто-то взял под руку и повёл в указанном Варнондо направлении.
***
Чувство было слишком хорошо знакомым и каждый раз, возникая, сопровождалось надеждой более никогда его не испытать, обещая оставить в покое. Однако снова возвращалось.
Этим чувством был страх. Парализующий, заставляющий замерзать у жарко пылающего камина и бояться выглянуть из собственного шатра. Страх внушал, что в любой момент могут ворваться свои же верные охранники и…
Нолофинвэ осушил одним махом кубок вина, присланного лордом Кирданом, совершенно не заметив ни вкуса, ни аромата, встал из-за стола, подумав, что надо сесть так, чтобы никто не мог появиться сзади, прошёлся из угла в угол.
С другой стороны, ткань пологов легко пронзит меч или копьё, опасно оказываться близко…
Может, сидеть в центре? Лицом ко входу? А если проберутся снизу?
— Всё! Хватит! — выпив ещё кубок, одернул себя нолдоран. — Я не в Хэлкараксэ! Мои подданные не гибнут сотнями, моя абсолютная власть выгодна многим! Меня не предадут. Не теперь! Торжество должно совсем скоро начаться, всё уже обсудили и решили!
Слыша пение жаворонка, Нолофинвэ закрыл глаза и постарался дышать ровнее. Церемония будет красивой. И символичной. Мастер-оружейник, чьи искусные руки создавали самые лучшие наконечники стрел, сотворил дивную вещь — солнечные часы, собрав их на Холме Слова из обломков оружия, которое не стали перековывать после перехода через Хэлкараксэ. И пусть эльфы, хоть и привыкшие к дневному свету, по-прежнему любили гулять в ночное время, ради символизма показа часов из бесполезных остовов мечей, копий, щитов и доспехов, и торжественного события — перехода абсолютной власти над Нолдор к Нолофинвэ Финвиону, праздник решили устроить на рассвете. Вражде конец. Справедливость восторжествовала! Теперь у единого народа, подчиняющегося одному королю, только один враг — злодей Моргот. Теперь, наконец, всё, как надо.
Жаворонок запел снова. Майэ Ариэн взлетела в небо, и тень на разделённом на дюжину частей циферблате часов упала на согнутый семёркой обломок клинка.
***
Семь часов, семь комнат, семь шагов,
Семь цветов, не собранных в букет,
Семь не сказанных, нежданных слов,
Как семь слёз, упавших на паркет…
Старая песня зазвучала в памяти слишком по-новому, и Аклариквет почувствовал невыносимую тоску. Менестрель нолдорана смотрел на солнечные часы, сердце билось сильнее, сопровождая резкой колющей болью каждый удар.
Воздух трепетал, всюду ощущалась дрожь от тяжёлой поступи судьбы. Или это просто игра воображения?
Менестрель знал, что от него ждут, чувствовал, как можно сплести музыкальный узор правильно, чтобы родилась новая мелодия, но сердце отчаянно противилось, хватаясь за старое.
Народ уже собирался, но певец знал — время у него ещё есть, а играть для простой публики пока могут его помощники.
Музыка в памяти не давала покоя, Аклариквет был уверен, что, если не позволит эмоциям вылиться в мелодию, если не споёт свою боль, не сможет даже взять в руки арфу.
Спустившись с холма, менестрель, тихо напевая, пошёл в сторону плотно стоявщих шатров, поражаясь совершенно новому смыслу строф, сочинённых для Нерданель ещё в прошлую Эпоху, но так и не услышанных ею.
Чёрной петлёй вьётся
Пламя с багровых стен.
Жизнь ещё не сдаётся,
Даже попавшись в плен.
Руки ещё греют
Тёмный бокал вина,
Сердце ещё смеет
Верить, что ты нужна.
Отблесксвечи в окнах,
Вновь старый день угас.
Плачу, смеюсь — можно,
Здесь у нас всё на показ.
Как холодны пальцы,
Как твой капризен рот.
Я так хочу остаться,
А ты — наоборот…
Менестрель вздохнул. Сопровождая своего владыку в шатёр знахарей, Аклариквет знал — ему не стоит этого делать, ведь…
Нет, дело вовсе не в том, что при виде Нельяфинвэ содрогались даже прошедшие Альквалондэ и Хэлкараксэ лекари, а для музыканта это тем более кошмарно. Нет. Менестрель, смотря на сына любимой женщины, думал, что Майтимо, совершенно не похожий на отца, унаследовавший внешность Махтана, мог бы быть его собственным сыном, если бы Нерданель… Не совершила ошибку.
Леди без имени в маске,
Видел тебя не раз,
Что наша жизнь без сказки?
Что наша жизнь без ласк?
Тонкий твой стан, леди,
Манит кольцо моих рук.
Может я просто бредил,
Мне не снести этих мук.
И теперь, зная, что мать чувствует боль сына даже через море, Аклариквет, понимая, как и кого должен будет воспевать, ненавидел себя, как никогда. С другой стороны, эльф знал, что, нарушив данное своему королю Слово верно служить, возненавидит себя ещё больше, поэтому хотел сделать хоть что-то такое… чтобы… уменьшить свою вину? Оправдаться перед самим собой?
Впрочем… Какая разница? Главное для королевского менестреля — петь то, что скажут, там, где скажут, и для тех, для кого скажут. А чтобы это делать, необходимо обуздать эмоции. Спеть их, выплеснуть из себя. Чтобы не мешали.
Сонной пыльцой, словно,
Разум мой опьянён,
Страсть смешается с кровью,
И буду я влюблён.
Но лишь когда дашь мне
Знак, чтоб сойти с ума —
Это последней каплей
Ляжет в бокал вина.
Алое пламя сердца,
Как ты трепещешь в ночи!
За потайной дверцей
Прячешь свои ключи.
Призрак нетленной ночи,
Признак больного дня,
Что же ты право хочешь,
Как ты убьёшь меня?
Семь часов, семь комнат, семь шагов,
Семь цветов, не собранных в букет,
Семь не сказанных, нежданных слов,
Как семь слёз, упавших на паркет.
Чтобы зайти в шатёр лекарей, потребовалось немало усилий. Решиться переступить порог не сразу хватило воли, но понимание, что надо вернуться на торжество, толкнуло вперёд. Менестрель практически не замечал знахарей, думая лишь о том, что хочет сказать и как.
«Нельяфинвэ, мы оба любим одну женщину, но никогда бы не стали соперниками, потому что наша любовь различна. Для тебя эта женщина — мать, а для меня… А я для неё — никто».
Нет, так говорить не надо…
Но как объяснить своё появление?
Путь преградила эльфийка, во взгляде которой сменяли друг друга усталость, раздражение и… восхищение?
— Господин менестрель! — ахнула дева, расплываясь в смущённой улыбке, заливаясь румянцем. — Я так люблю твои песни! Они прекрасны!
— Благодарю, — улыбнулся в ответ певец.
— Ты, наверно, по поручению нолдорана… Но… — дева совсем смутилась, — Феанарион спит. Состояние ухудшилось ночью.
Аклариквет посмотрел в сторону постели. Даже в полумраке было видно неестественную синюшную бледность лица и чёрноту вокруг глаз. Сын Нерданель лежал абсолютно неподвижно, словно неживой.
«Наверное, к лучшему, — подумал менестрель, — что мне не придётся ничего объяснять. Нельо. Лично».
— Да, — кивнул Аклариквет, — меня послал нолдоран. Дело в том, что… Нолдоран Нолофинвэ слышал, как тяжело говорить сыну… Феанаро. У него сорван голос. А у меня ещё с ледника остались мази, которые мне и моим музыкантам сделала Митриэль, чтобы мы могли петь на морозе. Нолдоран считает, они помогут Нельяфинвэ.
Знахарка, смущаясь, наблюдала, как менестрель роется в сумке, восхищённо смотря ему в глаза, взяла коробочки с мазями и, улыбаясь, замерла. Не до конца понимая, как поступить, Аклариквет осторожно обнял эльфийку, погладил по спине. Девушка пискнула от радости.
— Мне пора, — отстранился Аклариквет, чувствуя, что очень огорчает юную поклонницу. — Когда Нельяфинвэ проснётся, его придут навестить друзья. Они долго ждали этой возможности.
Полог шатра опустился. Понимая, что задерживаться больше нельзя, менестрель поспешил обратно на торжество.
Примечание к части
Песня "Романс к Алой Леди" из мюзикла "Алая маска"
Справедливость восторжествовала!
В светлеющем небе парили два орла. Исполинские птицы кружились в танце, сверкая в лучах Анар золотом оперения.
— Владыка Манвэ не оставляет Эндорэ без внимания, — совсем нерадостно произнёс Ранион, прищурив холодные серые глаза. — А я не оставляю без внимания границу. Может быть, мне, простому воину, сыну горняка, не по статусу преграждать путь семье нолдорана, но задать вопрос я обязан. Сам понимаешь, принц Турукано, мне перед твоим отцом ответ держать. Пока мой нолдоран рассказывает на Холме о светлом будущем, которое нас ожидает, я здесь с моими верными охраняю народ от возможной угрозы, и встречаю беглецов.
Турукано, скрестив руки на груди, выпрямился в седле. Ни украшений, ни вышивки со звёздами на сыне Нолофинвэ не было.
— Мы не беглецы, — усмехнулась Ириссэ, подскакав к брату, — мы всего лишь не признаём власть нолдорана. Зачем нам жить на одной земле с владыкой, которому не собираемся подчиняться?
Ранион обернулся на своих воинов.
— Твой нолдоран, — с пафосом, словно утрируя манеру Эонвэ доносить Слово Валар, заговорил принц, — получил от меня письмо. Если у тебя до сих пор нет приказа задержать меня силой, значит, нет права преграждать путь. Отойди с моей дороги, слепец.
Нолдо посторонился. Стоя и наблюдая, как в утренних лучах светила на юг уходят собратья, воин начинал понимать, за что так часто осуждали его самого.
Перебежчики! Предатели! Вы должны быть со своим владыкой до конца! Осуждаете? А сами? Вас не за что осуждать?
Мужчины, женщины, юноши и девушки. Лошади, обозы… А что вместо знамён? Утверждаешь, принц, это не бегство? Тогда почему заранее не подготовил себе флаги? Что это за синие тряпки без символа рода?
— Это почти треть нашей армии! — возмутился кто-то рядом, и Ранион молча покачал головой.
Да, тяжёлая потеря. Как теперь говорить о единстве Нолдор?
***
Когда оказалось, что в жизни может быть нечто хуже, чем предатели с оружием, и это — собственный сын с письмом, Нолофинвэ понял, что выпил слишком мало.
Финдекано вошёл на удивление спокойно. Остановился у порога, молча посмотрел в глаза отца, а потом бросился вперёд, швырнул свиток и приблизился вплотную, оперевшись руками на стол.
— Не говори, что не знал о планах Турьо! — выкрикнул принц, сверкая глазами. — Не лги мне!
Медленно выдохнув, нолдоран, стараясь совладать с эмоциями, указал раскрытой ладонью на стул:
— Сядь, сын. Налей себе вина. Я сейчас скажу тебе, не как отец, а как король…
— Нет! — продолжал нападать Финдекано. — Ты мне не король! Ты — мой отец! И только поэтому я до сих пор здесь.
Нолофинвэ изумлённо раскрыл глаза.
— Хорошо, — медленно заговорил нолдоран, выигрывая время на раздумья, — я счастлив, Финьо, что ты любишь меня. Похоже, единственный.
— И ты, конечно, не понимаешь, почему так произошло!
— Не хочу об этом говорить, Финьо. Прости. Желаю тебе никогда не понять моих чувств, что я испытываю сейчас.
Налив вина себе и снова предложив сыну присоединиться, нолдоран серьёзно посмотрел в глаза Финдекано.
— Герой Астальдо, — сказал Нолофинвэ, — я понимаю, ты не хочешь об этом думать, но, увы, есть вещи неизбежные. Сейчас я, твой отец, пойду к нашему народу и должен буду что-то им говорить. И как я буду рассуждать о счастье, обещать его и дарить надежду в таком состоянии? — закрыв лицо ладонями, нолдоран тяжело вздохнул, сложил руки домиком около губ. — Ты же знаешь, как отцы любят дочерей, Финьо. Попробуй представить, как тяжело узнать, что дочь больше не считает тебя родителем.
Финдекано выпрямился, скрестил руки на груди.
— Те Нолдор, Астальдо, — снова заговорил о делах Нолофинвэ, — мне не дети, и воспринимают меня именно как своего владыку. Мне придётся отвечать перед ними за всё. — Подавшись вперёд, король вопросительно посмотрел на сына. — Скажи мне, Астальдо, какую роль в государстве ты себе отводишь?
Понимая, что не сможет ответить сразу и исчерпывающе, а за это время отец повернёт ситуацию по-своему, Финдекано хлопнул по столу:
— Турьо послал к тебе гонца, не пришёл сам! И так случилось, что я встретил этого эльфа, он отдал письмо мне, знаешь, почему?! Потому что Турьо было всё равно, прочитаешь ты или нет! Ты понимаешь, отец, что твоя власть сейчас шаткая, как никогда? Народ Феанаро уже начал собираться здесь. А твои подданные уходят! Ты понимаешь, что это значит?!
Нолофинвэ очень медленно выпил, отставил кубок, вздохнул.
— Астальдо, Финьо, подожди, — вполголоса произнёс нолдоран. — Мы оба знаем, какие проблемы встали на пути к счастью нашего народа. Но, пойми, сын, на то мы и владыки, чтобы эти проблемы решить. И, если ты на моей стороне, Астальдо, значит, большинство трудностей уже можно считать преодолёнными. Ты ведь не бросишь меня, Финьо?
— Если я сделаю это, отец, — мрачно проговорил Финдекано, — земля Эндорэ покраснеет, залитая кровью Нолдор.
— Да, Астальдо, — с уважением согласился Нолофинвэ. — Я рад, что ты это понимаешь. Теперь я знаю, что скажу народу. Пойдём на Холм. Нас ждут.
Покорно последовав за отцом, Финдекано слышал хвалебные выкрики в свою честь и, сам того не желая, улыбался.
***
— Ты где был? — преградили путь Аклариквету вооружённые воины.
Менестрель замешкался, понимая, что без причины такой вопрос задан бы не был.
— Отвечай!
Внутренне содрогнувшись от домыслов, что могло произойти, певец учтиво поклонился.
— Я был у лекарей, — вежливо произнёс Нолдо.
— Спелся с Первым Домом? — с угрозой в голосе спросил воин, и менестрель, бледнея, сделал удивлённые глаза.
— Нет, я лишь исполняю свои песни для тех, кому они необходимы. Это мой долг. Пропустите, я должен быть с нолдораном.
Воины расступились, но, проходя мимо них, Аклариквет чувствовал исходящую от собратьев угрозу.
«Если мои песни не помогли нолдорану… — с ужасом подумал менестрель, — если всё, что я делал, оказалось, напрасным… Нет! Этого не может быть!»
Посмотрев вперёд и увидев в лучах утреннего солнца своего господина в сопровождении героя-сына и свиты, улыбающегося и спокойного, Аклариквет вздохнул с облегчением.
***
Нолдоран, облачённый в скромные одежды, с одним лишь родовым символом на груди и венцом без камней на голове, величественной походкой шёл вверх на холм. Не покидало ощущение, что провинившегося перед всей Ардой никчёмного владыку эльфов ведут на позорную публичную казнь. То и дело приходила мысль, что, может, и к лучшему, если убьют сейчас, когда корона нолдорана, наконец, принадлежит ему безраздельно, и никто не успел это оспорить. Но какой же любимой и прекрасной в такие моменты казалась жизнь! С ней невозможно расстаться добровольно!
Встретившись взглядом с занявшим своё место у холма менестрелем, нолдоран вскинул руку, улыбаясь подданным, приветствующим восхищенными криками сына владыки, прославляя его отвагу и доблесть.
— Нолдор! — звучно выкрикнул Нолофинвэ. — Мой народ! С нашим возвращением домой, в Эндорэ, справедливость восторжествовала! Теперь всё будет хорошо и правильно!
***
— Я не собираюсь это слушать! — вспылила Дис. — Меня не интересует, что здесь произошло! Я должна увидеть Нельяфинвэ Феанариона! Нолдоран он или нет, меня не касается! Я — знахарка! И должна видеть, что с ним!
— Ты поняла, кто теперь твой король? — спросил Варнондо, прямо посмотрев в глаза эльфийке.
— Всё я поняла! — сжала кулаки Дис.
— Всё — не надо. Ты должна знать, кто твой король. Знаешь?
— Да.
— Как его имя?
Нолдиэ стиснула зубы, злость полыхнула во взгляде.
— Скажи имя своего нолдорана, леди, — гораздо спокойнее произнёс Варнондо, — и я прикажу проводить тебя в шатёр знахарей. Сразу же.
— Нолофинвэ, — с поклоном процедила эльфийка.
— Проводи её, — скомандовал военачальник стоявшему слева копейщику.
Дис, смотря себе под ноги, сопровождаемая эльфом в синих латах, пошла прочь от холма.
***
Обернувшись к собратьям, которые с трудом сохраняли молчаливое спокойствие, юный эльф Форменхармо кивнул в сторону обещающего справедливость и счастье нолдорана:
— Полубрат моего короля, — хмыкнул Нолдо, — стоит рядом с отбрасывающей тень пикой и называет её часами. Говорит, что отсчёт времени новой Эпохи начался, когда с первым восходом Итиль Второй Дом ступил на землю Эндорэ. Знаете, братья, я не верю, что Нельяфинвэ добровольно отдал корону. Мой отец утверждал, что Феанаро Куруфинвэ не раз говорил: «Не верь Второму Дому!» И я не верю. Поэтому с радостью начал бы новую Эпоху с того, что нанизал Нолофинвэ на его часы.
— Если бы мой и твой король не призывал к миру, — в руках Варнондо появилось копьё, — ты был бы нанизан на это древко.
— Спокойно, Форменхармо, — смирил юного собрата капитан верных Макалаурэ, — ты делаешь поспешные выводы. Нельяфинвэ всегда был дружен со Вторым Домом, а сейчас, когда именно они спасли его из плена и лечат, он мог в знак благодарности отдать корону, чтобы показать нам, кто его семья на самом деле.
— Ха! Чушь! — возразил юный эльф. — Чтобы выразить благодарность и показать, кто семья, корону не отдают! Спасти своего короля — обязанность подданных! Они просто сделали то, что должны были сделать. А мы — нет. Мы виновны в бездействии, нас нужно лишать привилегий. Нас! А не себя.
— Только короля, недостойного править, не будет защищать народ, — очень спокойно сказал Варнордо. — Вы сами дали понять вашему королю, что он вам не нужен. Нельяфинвэ сделал вывод, что король из него плохой, а братья недостойны править. Вот и всё.
— Поговорим позже, «мудрец», — зло сощурился Форменхармо. — С оружием в руках! Бой до первой пролившейся на землю крови!
— Вызов принят, — убрал копьё в сторону воин Нолофинвэ. — На месте вашей стоянки поговорим. До душам.
— И что вы этим добьётесь? — спросила стоявшая рядом эльфийка. — Власть в руках достойного, здорового правителя. Мудрого. Не калеки. Его сын — настоящий герой. И Нолдор, наконец, объединятся. Третий Дом скоро получит известие о смене власти.
Варнондо многозначительно посмотрел на соратников. Эльфы усмехнулись.
— Вы многого не знаете, бывший Первый Дом, — хмыкнул воин в ответ на непонимающие взгляды верных Макалаурэ. — Путь через Хэлкараксэ порой был очень занятным.
***
Подходя к шатру знахарей, Дис увидела у входа Зеленоглазку и Аранаро, которые по очереди вдыхали дымок от тлеющей серо-бурой свечки, слепленной из семян, травы и странного зернистого воска.
— Моя леди! — обрадовался воин, отпрянув от колдуньи, делая вид, что не притрагивался к свече. — Как я счастлив видеть тебя!
Дис сдержанно улыбнулась.
— Я рада, — задула свечу Зеленоглазка, — что ты, наконец, здесь. Пойдём в шатёр. Лорд Маэдрос будет рад видеть кого-то из своих. Ночью ему стало хуже: переволновался днём ранее. Пришлось помогать заснуть. Я покажу, где какие снадобья, что мы ему давали и в каких пропорциях…
Дальше Дис уже не слышала. Подойдя к постели Майтимо, эльфийка сделала для себя один-единственный и самый главный вывод: Канафинвэ Феанарион больше никогда не приблизится к ней на расстояние, меньшее, чем необходимое, чтобы сообщить этому Нолдо о разрыве отношений.
Конец трофею
Красное закатное солнце окрасило синее небо в сиреневые тона. Музыка тёплого южного ветра сплеталась с мелодиями арф и голосами менестрелей, кружилась в воздухе, взлетала к чёрным облакам и белым звёздам.
«Ищу того, кого считал я братом,
Но всюду мгла, и некуда идти!» — донеслась песня, и Зеленоглазка узнала голос тэлерийской девы.
— Мистель выступала в альквалондском театре, — сказал Аранаро, утрамбовывая немногие вещи в походную сумку.
— Я тоже красиво пою, — невинно улыбнулась колдунья, — обещаю петь тебе всю дорогу, если хочешь. Я что угодно сделаю, клянусь! Только вывези меня из лагеря!
— Но зачем?
Эльфийка тяжело вздохнула.
— Я не могу сказать, прости. Просто помоги мне, умоляю! Ты же всё равно едешь к своим! Вывези меня в лес, а дальше я сама!
Воин задумался. Было принято решение ехать к теперь уже бывшему наместнику Канафинвэ двум гонцам, чтобы избежать слежки. Очевидно, нолдоран пошлёт своих верных за «бывшими перводомовцами», и невозможно будет утаить побег знахарки.
— Я тебе любые снадобья приготовлю!
«Лети, стрела, мой друг в беде!
К скале прикован Злом!» — снова принёс ветер пение Мистель. Аранаро, прислушиваясь, улыбнулся.
— Ты сделала то, — взял воин колдунью за плечи, — что было не под силу никому! Помочь тебе — мой долг. Я знаю, как тебя спрятать.
***
Два чернокрыла: старый, с седыми перьями, и молодой, с ярко-жёлтым кончиком клюва, прервали трапезу и настороженно посмотрели мудро-проницательными и агрессивно-злобными бусинками глаз на нежеланного визитёра.
— Кушайте, кушайте, пташки, — хихикнула рыже-пятнистая летучая мышь, садясь на выступ скалы, зацепившись за тёплые камни склона Тангородрима острыми длинными когтями.
Чёрная клубящаяся пелена, гонимая ветром, закружилась вихрем и улетела к востоку, открыв обзор на морской берег далеко на западе.
Птицы с сомнением покрутили головами и продолжили клевать. От прикованной к скале отрубленной кисти руки, стараниями падальщиков-чернокрылов, остался практически один костяк, фаланги пальцев отвалились, но магическая сталь крепко держала мёртвое запястье, и мощные клювы жадных птиц всё ещё выискивали между костей ладони остатки плоти.
Решив больше не задерживаться, мышь вспорхнула в закрытое чёрной пеленой небо. Вести с юга очень важные, Владыка должен узнать их, как можно скорее!
***
— Затраханные огнюки! Во все дыры поиметые! — орал страж на дозорной башне, расхаживая взад-вперёд по смотровой площадке. — Тупые затраханные огнюки!
— И чего орёшь, кусок рыбьего зада? — раздражённо спросил его соратник, засыпавший, стоя у стены. — То, что ты проморгал задом трофей, это твои затраханные дела. Кто в тот день дежурил?
— Я! И я бы успел! А эти огнюки, дырки их растянутые, мне даже подойти не дали! Полезли своими лапами, схватили и всё!
— Поимел я ногой твою пасть! Заткнись! Спать мешаешь!
Караульный пнул стену, однако притих, решив залить своё горе крепкой настойкой семян дурман-травы. Иначе, как не орать о том, насколько жизнь несправедлива к несчастному вояке, лишившегося работы палача за пьянство, когда нерадивый орк проспал казнь, которую должен был проводить? Как не хлебать горячительное, если отправили караульным на Тангородрим? Здесь совершенно нечего делать! А в тот день, когда у Владыки украли пленника, орку запретили покидать пост и стрелять в похитителя с башни. Но самое ужасное другое! Мерзкий ворюга оказался растяпой и потерял очень ценный клинок. Конечно, многие бросились за трофеем, когда пришёл приказ, что снова можно выходить за ворота. Но, как только бывший палач добежал до драгоценного оружия, откуда-то явился патруль огнюков, их командир взял своими лапищами меч и… серебро почернело и стекло на камни горячими каплями.
Конец трофею.
Осталось только пить и проклинать поиметую во все дыры судьбу караульного затраханной крепости.
Вода в подземельях
Вода прибывала.
День за днём, ночь за ночью, меняя береговую линию, подтапливая подземелья.
Спешно выпустив из тюрем отбывавших наказание нарушителей порядка, отправив бывших заключённых строить плотины и убирать в трубы подземные реки, посыльные и помощники Мелькора начали думать, как поднять на поверхность подземные фермы и поселения. И как спасти шахты.
— Если ледник продолжит таять с нынешней скоростью, — говорил Балрог хозяину псарни, расположенной глубоко под горой, — протекающая рядом с тобой река затопит пещеры за десять-двенадцать лун. Но снег может начать таять быстрее.
Волколаки настороженно наблюдали оранжевыми глазами за висящим на поясе огненного воина кнутом. Беременные самки скалились и пятились, прячась за вожаков или просто крупных самцов, недавно разродившиеся — закрывали щенков. Остальные либо сохраняли спокойствие, ведь хозяин не давал команды нападать, либо, вздыбив шерсть, негромко рычали и скалились.
В большой клети, где содержались только молодые самцы, крупный чёрный зверь с серым подпалом вдруг попятился к дальней стене, скалясь и скуля одновременно. Мгновение спустя, ещё двое волколаков поджали хвосты.
— Страх, — прищурил светящиеся глаза Балрог, — заразен. Выпусти трусов ко мне.
Орк хищно растянул губы в злой усмешке. Открыв клетку, он уверенным шагом направился к забившимся в угол, оскалившимся и вздыбившим шерсть хищникам, поигрывая хлыстом. Два волколака ринулись в стороны, третий бросился на хозяина. Орк, ловко увернувшись, молниеносным движением схватил зверя за горло и швырнул из клетки Балрогу под удар огненного бича.
Послышался жалобный вой. Сияющий пламенем хлыст взметнулся и рухнул, зверь, понимая, что выбора нет, бросился на Майя. Огненный кнут обмотался вокруг тела волколака и, прожигая густую шерсть, бросил бьющегося в путах хищника обратно в клетку.
— Этого оставь, — констатировал Балрог. — Двух других — на мясо.
Орк послушно кивнул.
— У тебя мало времени. Начинай сборы немедленно, и пусть весь посёлок поднимается в долину.
Хозяин псарни кивнул снова, и в этот момент с потолка пещеры закапала вода.
***
— Эльфы станут не нужны.
Эти слова были сказаны как констатация факта, спокойно, словно речь шла не о живых существах, чувствующих и мыслящих, а об отработанном материале.
— Но избавиться от них необходимо красиво. Чтобы народ это воспринял правильно.
Стоявшие перед неуловимо меняющим очертания троном Мелькора Майяр согласно поклонились.
— Эльфы, — продолжал говорить тот, кого собратья принципиально больше не называли Вала, — создают слишком много проблем, требуют к себе особого отношения, но при этом сами по себе — жалкие, низменные создания, трусливые и жестокие. Равнодушные. За крайне редким исключением.
Мелькор посмотрел на стоящего по центру прислужника с внешностью прекрасного эльфа. Увидев согласие в сердце воина, Айну перевёл взгляд на огромную, ростом со взрослого орка, летучую мышь.
— Покажи людям сказку, Тхурингветиль. И помни, им не нужна красота, потому что сами они далеко не прекрасны. Людям не хочется завидовать. Людям хочется жить и не ведать скорби. Пусть знают, что есть земля, где нет места хвори, где не рождаются мёртвые дети, и где мужчина в состоянии иметь сколько хочет жён. И на всех хватит сил! Люди плодовиты. Поселим их у себя, и у нас всегда будут многочисленные армии, какими бы кровопролитными ни оказывались войны. С людьми любые потери восполнимы.
Главный из семи изначальных огненных Майяр, которых Нолдор назвали Валараукар, понимающе кивнул. Остальные поклонились в знак полного согласия.
— А ты, мой пламенный помощник, — серьёзно посмотрел Мелькор на выглядящего прекрасным эльфом воина, касаясь рукой в плотной перчатке короны с дивно переливающимися в полумраке Камнями, — докажешь мне свою верность. Отправишься с Тхурингветиль, назовёшься Дарителем. И приведёшь людей ко мне. Заселишь мою страну заново. Уверен, тебе будет интересно увидеть, как зарождается связная речь у едва пробудившейся расы.
***
Оставшись в одиночестве в огромном зеркальном зале, Мелькор привстал с трона и, прихрамывая, прошёлся вдоль ряда трёхгранных колонн из серебристых стрельчатых деталей. Сильмарили, казалось, становились злее с каждым новым восходом Луны и Солнца, видимо, недовольные тем, что их, красивейших и ярчайших, так легко превзошли в блеске.
Камни неумолимо вбирали в себя часть музыки Айну, Мелькор чувствовал это. Особенно «прожорливым» был самый сияющий Сильмариль, с Камнями постоянно приходилось бороться, но это небольшая плата за безраздельное обладание величайшим сокровищем прошедшей Эпохи. Да, приходилось тратить собственную, порой трудновосполнимую энергию, однако Мелькор не собирался отказываться от опасной для себя короны.
Владыка севера Средиземья понимал, что на исцеление телесной оболочки от ожогов на руках, оставленных Сильмарилями, травмы бедра из-за падения с башни и ран на лице от когтей орла любимого брата, потребуется слишком много животворящей силы, для которой есть лучшее применение. А плоть? Подождёт. Как-нибудь в другой раз.
Мелькор посмотрел на миллиарды своих отражений в множестве крошечных зеркал неправильно-причудливых или геометрически-выверенных форм и подумал, что нет смысла говорить с братом Улмо, да только выбора нет.
— Знаю, ты не станешь отвечать, — зазвучала сквозь пространство слышимая только двум Айну речь, — но я, честный брат, ничего от вас не скрывающий, должен предупредить. Если вода продолжит прибывать, мне понадобятся новые территории. Понимаешь? Мне придётся расширять границы. Ты можешь продолжать молчать, и я тоже замолчу, ибо всё, что хотел, я тебе уже сказал. Добавлю лишь одно: я дождусь появления в моих землях Младших Детей. Посмотрю, на что они способны. И, если они удобны, а воды меньше не станет, Старшим Детям придёт очень скорый и крайне печальный конец. Если на то нет воли Творца, что-нибудь мне помешает. Но я не хуже тебя знаю, что Арда создана, чтобы в итоге перейти во владение Младших Детей. И ни один из нас против Замысла не пойдёт.
О певчих птахах
— В пении этой птицы я слышу всю свою жизнь, — отрешённо произнёс Финдарато, когда длинное послание с картинками, стихами и официальным сухим текстом было прочитано летописцем, потом дважды сестрой. — Сначала это создание щебетало беззаботно и весело, просто привлекая к себе внимание всех подряд. Этой птахе было безразлично, кто её услышит. Лишь бы слышали. И хвалили. Пусть и неискренне.
Финдарато посмотрел в глаза сестры.
— Злишься на меня? — фальшиво-печально спросил сын Арафинвэ. — Вот и на того лесного певца стали злиться, что его песни покой нарушают. Птичке пришлось попробовать жить, как положено. Поэтому и песни стали тоскливее и ещё глупее, чем в детстве. Слышишь, какой бессмысленный щебет? О, а сейчас птаха пытается повторять за соседями. У них язык другой. Тоже птичий. Но другой.
Артанис не двигалась, смотря на брата снисходительно, пряча злость из-за длинного бессмысленного разговора, но молчала, потому что знала: после множества ничего не значащих слов может быть сказано нечто крайне важное.
— Слышишь, как он теперь щебечет? Нет? То-то же. Совсем сбили с толку лесного менестреля. Вот и замолчал. Но чуть ранее, среди всей той глупой музыки было нечто важное. И кто понял, тот молодец.
— Это всё, что ты хотел мне сказать? — уточнила Артанис, выдержав паузу.
— Ты крайне проницательна, любимая моя сестрица, — вздохнул Финдарато. — Говорить я больше не буду. Как и пытаться петь не своим голосом, повторяя наречия разных дятлов, петухов, глухарей и сорóк.
— Замечательно! Браво, братец! — поднялась с места дочь Арафинвэ. — Ты же понимаешь, что придётся хотя бы иногда петь с другими птицами, и они не всегда сладкоголосы!
— Придётся, — очень-очень печально вздохнул Финдарато. — Но не мне. Для этого у меня есть ты, драгоценная моя Нэрвен. И ты прекрасно подпеваешь разным венценосным голубям.
— И что ты хочешь, чтобы я пела, мой брат-король? — прищурилась Артанис.
Финдарато с детской усмешкой пожал плечами.
— Сестричка моя златовласая! Видишь это кольцо? Тот, кто мне его подарил, остался в Валиноре. Вымолил прощение Орла. И то, как он это проделал, нам очень не понравилось. Так не понравилось, что нас даже злой Моргот, хозяин Средиземья, не напугал. Отца-Нолдо мы больше не признаём. А матушка наша — белая лебёдушка. Вот и мы. Тэлери. Только красивые, как Ваньяр. Это и споёшь нашему венценосному голубку. А заодно узнаешь, что же произошло в его голубятне на самом деле. Картинки в письме выглядят слишком сказочно.
Артанис молча посмотрела на брата, подумала и заливисто рассмеялась.
Слишком много лжи
Стрела с серыми перьями вонзилась в прикреплённую к стволу мишень, за ней полетела ещё одна и ещё.
Молодой эльф-Авар громко усмехнулся и, подбросив лук, пошёл к дереву.
— Видишь, Сулион, — мрачно-отрешённо произнёс Линдиро, — кость старого зверя слишком хрупкая. Наконечники из неё ломкие.
— Я знаю, папочка, — хмыкнул юноша, рассматривая побывавшую в мишени стрелу и оставшееся от неё отверстие. — Я начал охотиться в тот же день, что и ходить.
Сын Асталиона опустил голову. Снова отправившись охранять границы лагеря от крылатых и четвероногих шпионов врага, Линдиро надеялся, что тяжёлые размышления оставят его, только легче не становилось. Невольно додумывая, как именно погибли отец и младший брат, и сколько ещё друзей и просто знакомых встретили страшную мучительную смерть, чтобы потом оказаться в Чертогах и в виде полуразвоплощённого остатка феа терзаться среди пустоты, Нолдо не мог справиться с собой и просто жить дальше.
— В Амане, — заставил себя говорить хоть что-то сын Асталиона, — все материалы были другими. Прочными, красивыми.
— Твоя правда, — спрыгнул с дерева эльф из Альквалондэ, во время плавания присягнувший Феанаро. Сереброволосый Нолдо порылся в поясной сумке и протянул Сулиону наконечник стрелы, похожий на рыболовный крючок. — Видишь, парень, — сверкнув бирюзовыми глазами, улыбнулся бывший подданный короля Ольвэ, — какие стрелы были в валинорской гавани? Такую одним рывком не вытащишь. Незаменимая вещь для подводной охоты.
Линдиро поджал губы, вспоминая раны, полученные отцом в Альквалондэ. Сереброволосый Нолдо с интересом наблюдал за рассматривающим наконечник Сулионом.
— Хочешь, подарю?
Юный Авар радостно закивал.
— Странная штука — жизнь, — задумчиво сказал альквалондский эльф. — Сначала я защищал Айнур от Нолдор, потом сам стал Нолдо и начал защищать свой новый народ от Айнур. Когда я оказался на передовой во время Битвы-под-Звёздами, и нами, бывшими Тэлери, командовал Туркафинвэ Феанарион, послав первыми в бой, я подумал, что это правильно. Я ведь пытался помешать справедливой войне.
— Сулиону это неинтересно, — напомнил Линдиро, что надо держать язык за зубами. — Есть более важные темы.
Сулион хотел бы послушать дальше, но чувствовал — настаивать не надо. Возможно, однажды Линдир расскажет всё сам.
— Я выжил в Битве-под-Звёздами, — всматриваясь вдаль, сказал сереброволосый Нолдо, — потому что в плечо и бедро вонзились три неотравленные стрелы, которые удалось легко вытащить. И нашли меня свои до того, как я истёк кровью или оказался сожран. Раны были серьёзными, и идти на переговоры с врагом я не смог. Видимо, мне суждено ещё повоевать. Храни нас всех Эру.
Хлопнув по плечу юного Авари, эльф ушёл в чащу.
— Свистни друзьям, — поднялся с пня сын Асталиона, разглядывая мелкие грибочки с оранжевыми шляпками, — пойдём по реке на запад. Шпионов Моргота выследят ушедшие на восток и север, а нам надо собрать другие сведения.
***
Свернув с песчаного пологого берега и скрывшись среди молодой поросли и мёртвых вековых деревьев, двое эльфов, перешагивая валяющиеся стволы, не оставляя следов среди мха и травы, продолжили путь.
— Мы здесь не одни, — вдруг остановился Сулион и прижался к лишённому коры сухому ясеню.
Линдиро тоже слышал и чувствовал присутствие рядом эльфов, только не был уверен, заметили их или нет.
— Айя аран Финдарато Инголдо! — крикнули издалека. — Мы здесь охотимся! Не воюем! А что насчёт вас?
Сулион вопросительно посмотрел на друга, Линдиро нахмурился. Понимая, что внешность и акцент всё равно выдадут его, сын Асталиона скинул капюшон и распахнул маскировочный плащ, чтобы показать отсутствие боевого доспеха со звездой рода Феанаро.
— Мы тоже охотимся, — держа руки на виду, сказал Нолдо, — я счастлив встретить собратьев из Амана.
— Что-то не похоже! — рассмеялся, выходя из-за дерева высокий золотоволосый эльф с серебристым тонким луком и полным колчаном белопёрых стрел. — Меня зовут Халиндвэ. А это, — охотник указал рукой на появившегося рядом Нолдо, — мой отец Индвэ. Там, за кустами, ещё трое наших, поэтому сразу учитывайте, что нас больше. Я не угрожаю, нет, просто на всякий случай говорю. Не знаю, что вы двое тут делали, да и знать не хочу, но с этого момента вы идёте вместе с нами.
Линдиро и Сулион переглянулись. Сын Асталиона согласно кивнул, думая, что могло быть хуже, если бы в лесу встретились втородомовцы.
***
Айканаро, не находя себе места, быстро шагал из угла в угол шатра. Когда эльф оказывался рядом с камином, отсветы пламени окрашивали растрёпанные золотые кудри в оранжевый и красный.
— Я не понимаю, зачем нам эта ложь! — с жаром выпалил воин, бросая взгляды на брата-близнеца и Финдарато. — В Хэлкараксэ договор был иным!
— Тогда многое было иным, — невесело ответила Артанис, которой пришлось отложить отъезд из-за неожиданного письма из Дориата. — Я не хочу поспешных выводов, но предложение, сделанное нам этим… эльфом, может оказаться выгодным. В любом случае, ответ мы дадим после моего возвращения, и ты, Айканаро, едешь со мной.
Ангарато сидел, улыбаясь своим мыслям, словно не слушая разговоров вокруг. Артаресто молча наблюдал за отцом, демонстративно рассматривающим ромашку, которую крутил пальцами перед лицом.
— Мы все понимаем, — подалась вперёд Артанис, опираясь на стол, — что нельзя говорить Эльвэ про альквалондскую войну. Совсем нельзя! Её не было, понимаете? Да, я могу наврать, что сама, взяв в руки меч, сражалась на стороне Ольвэ, но это в любом случае братоубийство. Если мы скажем, что не принимали участия в сражении, нас обвинят в трусости. Что бы мы ни сказали, может быть использовано против нас! Гораздо лучше поддержать ложь этого Келеборна.
— Ты до сих пор не поняла, что он сообщил?! — снова вспыхнул Айканаро. — Куруфинвэ убил нашего родича Вольвиона! А этот тип выдаёт себя за него!
— Ты обещал подчиняться мне, — напомнила Артанис. — И я ещё ничего не решила. Сначала увидимся с Нолофинвэ. Однако, посуди сам, Айканаро. Келеборн предлагает сказать, что наша матушка — «его» родная сестра, а не двоюродная. Мы становимся гораздо более близкой роднёй с Эльвэ, помогаем друг другу и заодно не вспоминаем Альквалондэ. Дружим с Нолдор, а сами остаёмся Тэлери. Ты, Айканаро, как и Ангарато, будешь официально сыном тэлерийской принцессы Эарвэн. Не нравится такой расклад?
— Не нравится, Артанис, — помрачнел Нолдо, — но я обещал тебе подчиняться.
— Понимаешь, брат-защитник, — неприятно улыбнулась дочь Арафинвэ, — здесь, в Средиземье, никто не оценит сомнительный героизм подданных Ольвэ, которые не пускали хорошо подготовленную армию воевать с Морготом. Здесь, мой дорогой брат, вся земля пропитана кровью эльфов, пролитой по вине Моргота. Ты понимаешь, что подумают про Ольвэ, если мы расскажем правду?
— Я не предлагаю рассказывать правду! — всплеснул руками Айканаро. — Я говорю, что лжи слишком много! Это уже перебор!
— Вот! — поднял руку с ромашкой Финдарато. — Светлая, чистая истина! — встав из-за стола, король Инголдо молча покинул собственный шатёр, но вдруг вернулся и, остановившись у входа, заявил: — Артаресто, остаёшься тут за главного, разберёшься, что к чему, а я пойду погуляю.
В шатре замолчал даже огонь в камине.
***
И вдруг со всех сторон обрушились голоса.
— Господин Инголдо!
— Финдарато!
— Мой король!
— Владыка!
— Приветствую, господин!
— Финдарато!
— Владыка!
— Господин!
— Инголдо!
— Прекрасный день, не правда ли?
И бесконечный щебет певчих и недостаточно сладокоголосых птиц. Однако, оттого не менее настойчивых.
Сын Арафинвэ демонстративно закрыл уши ладонями и посмотрел перед собой.
— Я не желаю всех вас слушать, понятно?
— Но… как же так, король Финдарато? — растерянно спросил Халиндвэ, многозначительным жестом указывая на Линдиро и Сулиона. — Мы с отцом обнаружили в лесу Нолдор…
— Я их впервые вижу, — с отчаянием произнёс король, и вдруг его взгляд стал заинтересованным. — Мориквэнди? Мне не кажется? Как твоё имя, юный собрат?
— Сын Ветра, — почтительно поклонился Авар, — я знаю все возможные шутки, связанные с моим именем, не хотел бы слышать их снова. Прости за прямоту, владыка.
— Потрясающе! — изумился Финдарато. — О Мориквэнди я слышал лишь одни нехорошие вещи: будто они боящиеся света дикари, неспособные учиться, не знающие чести и не признающие просвещение. Но ныне наблюдаю пред собою на удивление воспитанного и вежливого юношу! Нолдо, имени которого я не имел честь узнать, прекрасный учитель.
— Я сын Асталиона из Тириона, — сдержанно поклонился Линдиро.
— Я знаю тебя и твоего отца тоже, — засияла улыбкой, волосами и украшениями Артанис, встав рядом с братом.
— Отец погиб, защищая своего короля, — голос Нолдо стал тише, тон понизился.
— Очень жаль, — искренне сказала королева, вспоминая друга Нельяфинвэ.
Неожиданно взгляд дочери Арафинвэ изменился и засиял немного смущённо. Финдарато, Халиндвэ и Линдиро обернулись на Сулиона и поняли причину такой перемены в Артанис: юный эльф остолбенел и, не отрываясь, смотрел на прекрасную деву, словно завороженный. Королева нежно улыбнулась.
— Я всё решил! — заявил вдруг Финдарато, вручив сестре ромашку. — Этот юноша покажет мне лес. Я ухожу с ним и с этим прекрасным учителем манер на прогулку, а вы тут решите все важные вопросы и не забывайте, что отныне мы не Нолдор и говорим только на Тэлерине! Молчи, сестрица! Я всё решил. Пойдём, Сын Ветра. Покажешь мне самые красивые поляны.
Артанис сделала вид, что ничего необычного не произошло, остальные последовали примеру королевы.
***
Лагерь исчез в зелёной мгле леса, и Финдарато, весь путь молча обнимавшийся с маленькой арфой, наконец, заговорил. На Квэнья.
— Потрясающий контраст! — вдохновенно выдохнул сын Арафинвэ, чарами заставляя струны чуть слышно играть однообразную тему по кругу. — Мёртвые исполины и полные жизни коротышки. — Голубые глаза эльфа потемнели, нежное сияние заискрилось колючими звёздами. — Вот оно, будущее. Хорошо, что пока не наступило. Ещё поживём. Не измельчав.
Сулион нахмурился. Финдарато вдруг щёлкнул пальцами по струнам, воздух содрогнулся, и со всех окрестных деревьев, живых и мёртвых, бросились врассыпную птицы.
— Смешно, правда? — хитро улыбаясь, поинтересовался король. — Я многое умею делать. Забавного. Знаешь, Сын Ветра, что такое Песнь Творения? Нет? Неужели твой учитель не поведал тебе тайны мироздания? Что ж, тогда это сделаю я. Предлагаю разжечь костёр и послушать саму жизнь.
Делая вид, будто что-то ищет, Линдиро ушёл вперёд. Под ногами прошмыгнула мышь, прошуршала низкая трава. Среди ветвей засвистели крылья крупной птицы.
— Остановимся здесь, — указал на небольшую полянку Сулион, и Финдарато согласно кивнул.
Сев прямо на траву, сын Арафинвэ задумчиво поднял глаза к небу.
— Я ни разу не видел в Средиземье розы, — печально произнёс король, наигрывая грустную мелодию, напоминающую капель, — не хочу верить, что эти дивные цветы здесь не растут. — Выдержав паузу, Финдарато серьёзно посмотрел на сына Асталиона. — Что вы собираетесь делать, бывший Первый Дом?
— Что? — не понял Линдиро.
— Я говорю о передаче короны нолдорана.
— О чём?!
— Вижу, — сын Арафинвэ загадочно улыбнулся, — вы не только про Песнь Творения не знаете. Что ж, расскажу. Мне прислали чудесную картинку, на которой был изображён мой бесценный кузен, преклонивший колено перед полубратом отца. Насколько я понял из сопровождающего рисунок текста, стоило Феанаро отправиться на заслуженный отдых от тягот жизни в Чертоги Намо, его старший сын наломал дров, едва не погубил свой народ и себя, а когда героический Финьо ситуацию исправил, наш нерадивый нолдоран осознал, как был неправ сам и его отец, и передал власть над Нолдор тому, кто умнее.
Сын Асталиона, засопев, побагровел.
— Что? — невинно переспросил Финдарато. — Не я это придумал. Более того, я даже лично знаю автора. Но это ли важно, друг мой?
Повисло молчание, лишь струны тихо плакали звонкой капелью.
— Прежде, чем вы уйдёте к своему народу, — вздохнул сын Арафинвэ, — я хотел бы вместе с вами вспомнить тех, кого не суждено больше увидеть под ясными звёздами. Думая о них, мы слышим Изначальную Мелодию, познаём её, плывём на волнах полутонов и причудливых ритмов. Сливаемся с Темой Арды. Откройте сердца для музыки. И вспоминайте.
Сулиону показалось, что он сильно пьян. Ощущение реальности постепенно покидало, и это было… Поистине прекрасно! Вспоминались не те, кого больше не суждено встретить под звёздами, а лишь одна красивейшая эльфийка, образ которой невозможно было прогнать из сердца. И даже зазвучавшая песня золотоволосого короля-менестреля не могла заставить думать о чём-то, кроме королевы Артанис.
— Приятно вспомнить в час заката
Любовь, забытую когда-то.
Полезно вспомнить в час рассвета
Стихи любимого поэта.
Щедра к Народу Звёзд земля,
А небеса полны угрозы.
Там кое-кто… Тра-ля-ля-ля, — Финдарато, перебирая струны, очень многозгачительно посмотрел на собратьев. — Перед грозой так пахнут розы!
Мы знаем всё, ведь мы не дети:
Опасно жить во тьме и в свете.
Но как не жить, коль, между делом,
Так любишь жизнь душой и телом!
Щедра к Народу Звёзд земля.
А небеса полны угрозы.
Кого-то там ещё… Тра-ля-ля-ля, — очень тяжело вздохнул Финдарато, — перед грозой так пахнут розы!
Примечание к части
Песня в конце - какая-то очередная "Песенка Арамиса" из "Трёх мушкетёров"
Вражде будет положен конец
Обугленная рука, утопая в полумраке и дивном многоцветном сиянии, потянулась к голове, медленно приближаясь, словно увеличиваясь в размерах.
«А ты молодец, — прозвучали слова, — настоящий король. Украшение своего рода и всего народа Нолдор».
Почерневшая ладонь коснулась темени, и, содрогнувшись от ужаса понимания, что сейчас будет, Нельяфинвэ проснулся.
Тяжело дыша, Феаноринг прижал руку к резко заболевшему сердцу.
— Именем… Создателя Эру Илуватара, — прошептал он, зажмурившись, — приношу я Клятву…
Лба коснулась тёплая нежная ладонь и холодная мягкая ткань.
«Настоящий король», — чудовищной насмешкой прозвучали в памяти слова Моргота, и, тяжело выдыхая, сын Феанаро договорил текст Клятвы.
Стало легче.
— Раз всё равно проснулся, — донёсся голос знахаря, — надо поесть.
Думая о том, что был бы рад не просыпаться, по крайней мере по причине подобных снов, Майтимо попробовал согнуть ноги в коленях, чтобы опереться на пятки, самостоятельно поднять тело и принятьполусидячее положение, но резкая боль в правом бедре и позвоночнике заставила забыть неудачную затею. Осторожно расслабив мышцы, Феаноринг стёр слёзы и, усмехаясь собственной беспомощности, посмотрел на находившегося рядом сына Митриэль.
— Пора начинать использовать корсет, — растягивая губы в кривой улыбке, произнёс Майтимо, вслушиваясь в свой голос, который действительно звучал лучше после начала применения мази. Говорить стало гораздо легче. — Без поддержки спины я не смогу двигаться.
Знахарь согласно кивнул.
— Дис, — сын Феанаро поднял глаза на сидевшую у изголовья эльфийку, — отправь Канафинвэ письмо. Напиши, чтобы ни в коем случае не приезжал сюда. И больше никого не присылал. Ни под каким предлогом! И сделай это немедленно.
***
Вечерний туман опустился на берег, среди безветрия лесные голоса зазвучали по-новому: таинственно и чарующе.
Карета ехала бесшумно, лошади ступали тихо, эльфы молчали, поэтому шорох писем казался оглушительным.
«Королевство Эльвэ, — снова перечитывала Артанис строки самозванца, — единственное по-настоящему безопасное место в Средиземье. Майэ Мелиан мало говорит и всегда рядом с супругом, однако все в Дориате знают и повторяют её слова: «Создатель Эру замыслил, что Его Дети должны жить в этой земле, и не Айнур решать, куда селить эльфов. И пусть моих сил недостаточно, чтобы противостоять Вала Мелькору в борьбе, я сделаю всё ради безопасности тех, о ком должна заботиться». Куруфинвэ разбил армию Моргота, но так уже было однажды, и в Дориате не верят в окончательную победу. Если вы пришли в Средиземье с миром и для мира, нам есть смысл договориться».
— Келеборн, — тихо произнесла Артанис. — Кто же ты такой? Не знаю никого с именем Тэлепорно.
«В Дориате не все приближённые Эльвэ рады вам, — продолжила чтение королева, — поэтому моя помощь вам потребуется».
— Мы пришли с миром и для мира, — сказала сама себе Артанис, смотря на сидящих рядом служанок, — но неужели договор с Келеборном — единственный способ этого достичь?
Развернув послание от дяди, королева посмотрела на рисунок, на котором Финьо, заливаясь слезами и смотря в небо, нёс на руках бесчувственного Нельо, сжимая окровавленную культю. Рядом были стихи, прославляющие подвиг героя Астальдо.
— Келеборн, — снова повторила Артанис, — твоё предложение я приму только если не будет иных возможностей.
Вечерняя тишина сменилась ночными звуками, поднявшийся ветер разогнал туман, и на небе воссиял светоч Итиль. Смотря из окна кареты на серебристый цветок среди звёзд, Артанис чувствовала желание посоветоваться с Айну, но поняла — Тилион настроен говорить только о любви, а это слишком неуместная сейчас тема. Письмо из Дориата и любовь — совершенно разные вещи.
***
Осторожно сняв с эльфа рубаху с кровавым пятном на рукаве, Митриэль покачала головой.
— И почему ты не пришёл сразу? — спросила знахарка, прикладывая к глубокой ране на плече смоченную обезболивающей мазью салфетку. — В героя поиграть захотелось?
Варнондо промолчал.
— Можешь не отвечать, — пожала плечами Митриэль, — но на будущее знай, что такие раны надо зашивать. Грязные тряпки — не лучшее средство для лечения.
Воин снова не ответил. Он думал о том, что надо скорее вернуться к жене и, главное, постараться ни о чём ей не говорить.
— Мистель всё равно узнает, — словно прочитав мысли Нолдо, сказала знахарка, протягивая нить сквозь разрезанную плоть, аккуратно стягивая края раны, — и лучше, если от тебя. И ещё, — эльфийка завязала узелок, отрезала нить и начала накладывать бинт, — я полностью на твоей стороне. Я всегда была частью семьи короля Нолофинвэ, помогла появиться на свет его детям, лечила его воинов, и теперь не предам. Как и ты.
Варнондо хмыкнул.
— Нас ничто не объединяет, Митриэль, — ровным тоном произнёс воин, — кроме этой раны. Но она скоро заживёт.
— Будут новые, — вздохнула знахарка, вставая и отходя от постели. — Я знаю, что случилось.
— Нет, Митриэль, — усмехнулся Варнондо, поднимаясь и неловко натягивая рубашку. — Ты даже представить не можешь, что случилось. Но, поверь, тем лучше. Благодарю за помощь. Ты, я знаю, её оказываешь избирательно.
Знахарка проводила воина внимательным взглядом, думая о том, что, похоже, близкая, хоть и оставшаяся в прошлом, дружба с Первым Домом навсегда лишила её доверия семьи и всех сторонников нолдорана.
Особенно теперь, когда случилось то, о чём промолчал Варнондо.
***
Среди шатров, поставленных верными Канафинвэ Феанариона спешно собирался народ: одни — чтобы посмотреть на поединок двух горячих сверх меры бойцов, другие — чтобы взять вещи и переместиться в лагерь нолдорана, третьи готовились в обратный путь, но были и собравшиеся в стороне воины в цветах короля Нолофинвэ, которые не подходили ни к кому и ни с кем не разговаривали.
— Выбирай оружие, нолдоранский прихвостень! — крутя мельницей клинок, выкрикнул Форменхармо. — Если есть, из чего выбирать.
Равнодушно промолчав, Варнондо взялся за копьё.
— Знаешь, сколько орков я убил? — хохотнул юный эльф, бросаясь в бой.
— Айя нолдоран Нолофинвэ, — без эмоций произнёс военачальник, уклоняясь от меча, не нападая в ответ.
Стоя на стене из частокола, Аралкарион ухмыльнулся. С другой стороны от дверей по лестнице поднялся Ранион и трое его соратников. Анар практически не было видно из-за облаков и деревьев, призрачные размытые тени удлинялись.
— Нападай! Кровь пролить всё равно придётся! — крикнул Форменхармо, когда Варнондо снова ушёл от удара, не ответив атакой. — Либо свою, либо мою.
Воин нолдорана отразил выпад и отступил, заходя слева. Копьё было выставлено вперёд, но не двигалось.
— Нападай, «мудрец» втородомовский! — снова закричал Форменхармо, сильнее злясь из-за равнодушия противника.
— Айя нолдоран Нолофинвэ! — поднял меч Аралкарион. — Великий военачальник! Покажи юнцу из уже не первого Дома, где его место!
— Я бы с радостью показал твоё место тебе! — вспылил воин из верных Макалаурэ. — Спускайся! Поговорим на языке стали!
— Хватит, братья! — крикнул Ранион. — Прекратите это безумие! Остановите бессмысленный бой!
Варнондо отбил удар и отступил. Молча. Форменхармо начал нападать яростнее, давая понять, что Второй Дом для него не указ.
— Послушайте! — бывший подданный Феанаро закричал громче. — Поймите! Объединение — это благо! Нам больше не нужно терзаться сомнениями, выбирая себе владыку!
— Потому что выбрали за нас! — захохотал юный эльф, подныривая под копьё противника и, нанося колющий удар, от которого воин не успел увернуться, сталь зацепила бок, но спасла кольчуга. Пинком отбросив от себя соперника, Варнондо ударил, выбивая меч из руки Форменхармо, и, наступив на клинок, военачальник Нолофинвэ упёр остриё копья в грудь юного Нолдо.
— Бей! — зло усмехнулся Форменхармо. — Бой до первой крови!
— Да остановитесь вы! — закричал снова Ранион. — Не разжигайте вражду снова! Это на руку врагу!
Вдруг с двух сторон от бывшего подданного Феанаро встали Нолдор, до этого державшиеся в стороне. В одно мгновение напав на не ожидавшего угрозы эльфа, ему скрутили за спиной руки и швырнули вниз с частокола.
— Это вам, верные нолдорана Нельяфинвэ! — крикнул мятежник. — Предатель Ранион! Берите и судите! И считайте это нашей присягой на верность Дому Куруфинвэ! И если сейчас нам суждено пасть от рук бывших соратников, то так тому и быть!
Варнондо бросился к скорчившемуся на земле эльфу, закрывая его собой.
— Я не позволю! — крикнул военачальник. — Никто не тронет моего воина!
Мечи выскользнули из ножен, луки и копья оказались в руках.
Проскакавших в стороне от лагеря гонцов никто не заметил.
— Отойди, тэлерийский подъюбник! — засмеялись с частокола. — Или я стреляю.
Варнондо не двинулся.
— Именем нолдорана! — голос принца Финдекано сотряс воздух. — Убрать оружие!
— Астальдо! — разнеслись возгласы и шёпот.
То ли случайно, то ли не совсем, рука лучника дрогнула, стрела сорвалась с тетивы, и Варнондо, увернувшись от смертельного удара в последний миг, схватился за плечо.
— Ты ответишь за пролитую кровь! — прогремел принц Финдекано, в сопровождении всадников выезжая из ворот. — Все, кто обнажил оружие! Все, кто угрожал кровопролитием! Именем нолдорана! Вы за это ответите!
Сталь вошла в ножны, луки оказались убраны за спины.
Варнондо по-прежнему не двигался, закрывая собой стонущего Раниона. Кровь капала на грудь лежащего на земле эльфа, но воин не обращал внимания на рану.
— Вражде будет положен конец! — провозгласил Финдекано, объезжая вокруг сражавшихся собратьев. — Именем нолдорана Нолофинвэ!
— Айя нолдоран Нолофинвэ, — натянуто улыбнулся Варнондо, бледнея на глазах.
— Айя нолдоран Нолофинвэ! — закричал с частокола Аралкарион.
— Айя Астальдо! — подхватили остальные.
«Ненавижу! — подумал Финдекано. — Как же я вас презираю! Жалкие подхалимы! В вас нет ни капли гордости!»
— Отвести их к нолдорану! — приказал принц. — Будем разбираться, кто, в чём и насколько сильно виновен. И если кто-то из вас снова возьмётся за оружие, падёт от моей стрелы! Я понятно объяснил?
Ответом стало молчание и церемонные поклоны. Скрывая презрение за маской величия и превосходства, Финдекано, пришпорив коня, въехал в распахнутые ворота лагеря отца.
Сгустились сумерки. Наступила прохладная безветренная ночь.
Пророк, не хуже Намо
Отправив к Нельяфинвэ посланника с рассказом о случившемся, нолдоран приказал привести к нему всех участников мятежа и нарушителей порядка.
Когда в шатре с владыкой остались только Аклариквет, новый главный летописец, сменивший ушедшего с принцем Турукано Умника, и старший сын, Нолофинвэ почувствовал себя очень странно. Казалось бы, протест военачальника Телперавиона должен был заставить страх предательства навалиться с новой силой, однако этого не произошло. Столько времени ожидаемый мятеж, случившись, подтвердив, что опасения были ненапрасны, вселил в сердце совершенно нелогичную бессмысленную радость. «Я же знал, что это будет!» — мысленно торжествовал воплотившимся в реальность худшим ожиданиям Нолофинвэ и с трудом сдерживал смех.
— Больше не пой про Феанаро, — широко улыбаясь, сказал нолдоран менестрелю. — Из «Сказки про Истинного Короля» убери песню о мятеже. А летописцы пусть вовсе ничего не пишут о том, что произошло. После передачи короны, вражда между Нолдор прекратилась. Окончательно. А небольшие личные конфликты не заслуживают строк в летописи.
Смех сдерживать стало невыносимо тяжело, глаза начали слезиться. Нолдоран взял подрагивающей рукой кубок и вдруг увидел, как на него смотрит сын. Не выдержав изумлённый вопросительный, с нотой осуждения взгляд, Нолофинвэ расхохотался.
— Эру! — вытирая глаза, произнёс нолдоран. — Я же знал! Я провидец! Пророк, не хуже самого Намо!
Заиграла тихая музыка, мелодия казалась лёгкой и беззаботной, но даже в ней, Нолофинвэ чувствовал, был подвох. Это песня о любви… Запретной. О которой нельзя говорить никому и признаваться себе. Это тайна, которая должна умереть вместе с хранителем.
Звуки арфы отвлекли от мятежа, и нолдоран смог спокойно выпить вина. Руки почти не дрожали.
Зашуршали листы, заскрипело перо, мелодично звякнули ножны о серебряный наруч, кубок чуть слышно стукнул о деревянный стол. Финдекано всё так же смотрел на отца, но это больше не вызывало смеха.
Полог шатра откинулся, вошёл бледный, словно обескровленный труп, Варнондо.
— Мой король, — поклонился он, — герой Астальдо, приветствую. О Ранионе заботятся знахари, — доложил военачальник. — Травмы не серьёзные. Бунтаря Телперавиона привели, он ждёт на улице. С сообщниками. Что касается меня, я готов принести извинения за нарушение порядка и понести заслуженное наказание. Мой король.
«Верные Канафинвэ теперь тоже мои воины, — чувствуя накатывающую приливной волной эйфорию, подумал Нолофинвэ. — Они тоже должны отвечать передо мной!»
— Приведи того юнца, что бросил тебе вызов, Варнондо, — улыбаясь, сказал нолдоран.
— Мой король, — появился на пороге посланник, вернувшийся от Майтимо, — лорд Маэдрос выслушал меня, сказал, чтобы я зашёл позже. Знахари утверждали в один голос, что лорду Маэдросу нужен отдых.
Нолофинвэ согласно кивнул, незаметно бросив взгляд на сына, который, стоя у стола, словно охранник, а не принц, напряжённо следил за входом в шатёр. Варнондо, бледнея всё сильнее, опёрся рукой на спинку ближайшего стула.
— Ты ранен? — как сквозь сон спросил нолдоран, и воин отрицательно покачал головой. — Хорошо, тогда пусть первым отвечает бунтарь Телперавион. Приведите.
Военачальник, сжав зубы, вышел из шатра.
***
Телперавион, растрёпанный, со злым огнём в глазах, встал перед нолдораном, гордо расправив плечи.
— Ты можешь обвинять меня, в чём хочешь, Нолофинвэ Финвион, — заговорил, не дожидаясь позволения, мятежный военачальник, — однако вспомни сначала, как радушно ты сам принимал отступников из Первого Дома Нолдор. Ты сам призывал к свободе воли, и я её проявил сейчас. Тебе это не нравится, но суд должен быть справедливым!
— Твоя правда, — сложил руки домиком нолдоран, — я действительно выступал за свободу воли, только угрожать жизни собратьям я позволения не давал. Когда Нолдор во время Исхода переходили из Дома в Дом, они не устраивали мятежи, а приходили к главе рода и приносили присягу.
— Тогда обстоятельства были иными, Нолофинвэ, — парировал Телперавион, — и да, я хотел быть услышанным и Первым Домом Нолдор, и теми, кто шёл за тобой, невзирая на смертельную угрозу Хэлкараксэ.
Нолдоран смотрел в серо-голубые, холодные, словно лёд на морской воде, глаза военачальника, которого собирался награждать за спасение многих жизней во льдах, а теперь был готов пойти на крайние меры, обвиняя в измене королю, и не мог решить, как поступить.
— Пусть войдёт Варнондо и тот, кто бросил ему вызов, — сказал Нолофинвэ, наблюдая за неподвижным, словно ледяная скульптура, сыном, надеясь увидеть в его взгляде подсказку.
Но замечал лишь пустоту.
Да, нолдоран знал — его однажды предадут, но так и не придумал, что будет делать в подобной ситуации.
***
— Хорошо, господин Нель…
— Лорд Маэдрос, — опустив глаза, сказал Феаноринг, — прежние имена больше не имеют смысла. Дис, теперь второе письмо. Для главы Второго Дома Нолдор. Передашь его нолдорану через любого верного, не лично. Текст должен быть следующим. — Отпив воды с добавлением травяного настоя, Нельяфинвэ сжал в руке подаренную Ириссэ звезду. Разжал. Снова согнул пальцы. — Я, лорд Маэдрос, сын Феанаро Куруфинвэ из Тириона, отныне самолично отвечаю перед нолдораном за всех своих верноподданных, и судить своих верноподданных имею право только я сам. Любые вопросы, касающиеся награды и наказания моих верноподданных, интересующие нолдорана, отныне решаются только в моем личном присутствии, либо в присутствии того, кого я самолично направлю, вручив доверительное письмо с печатью. Принятые без моего ведома решения, касающиеся моих верноподданных, — Нельяфинвэ закрыл глаза, сделал долгую паузу, — мной признаны законными не будут. Если у нолдорана есть ко мне вопросы, я с превеликим удовольствием на них отвечу. Это всё.
— Да, лорд Маэдрос, — улыбнулась Дис, убирая бумаги в сумку.
Сын Митриэль переглянулся с готовившим снадобья знахарем, покачал головой и сказал:
— Знаешь, оторно, ощущать себя частью легенды приятнее, чем изначально казалось.
Пришедшие вторыми Нолдор
Спустившись на затопленный морской берег, смотря на пенные гребешки волн, суетливо накатывающих на песок и гальку, Турукано обернулся к северу. Сыну нолдорана не давали покоя воспоминания о прибитых течением к плотине досках и обрывках ткани, принесённых с растаявшего ледника. Снова и снова представляя, как проваливаются в воду выстроенные в Хэлкараксэ дороги, покинутые временные поселения и… склепы, бесчисленные могилы, как мёртвые тела, оставшиеся нетленными из-за мороза, тонут в море, как их терзают глубоководные твари, Турукано хотелось кричать и рвать на себе волосы.
— Это всё отец… — сквозь наворачивающиеся слёзы и давящую боль в груди прошептал сын нолдорана. — Это всё из-за него! Моя Эленнис…
В разрывы прозрачных серых облаков проглядывали золотистые лучи Анар. Майэ Ариэн словно напоминала неразумному эльфу, что жизнь — это не только любовь, но и многое-многое другое. Например, слава и власть. Они ведь поистине прекрасны!
— Нет, — нахмурился Турукано. — Нет. Я стану вассалом Новэ Корабела. Если он действительно готов выделить мне порт, о котором писал, большего я не хочу. Я сделаю то, на что не хватило ума у Ольвэ — процветающий город на берегу моря. Мой флот не будет тосковать на привязи у причалов. Я организую морскую торговлю, мой народ сможет путешествовать по волнам, плавать далеко на юг! Корабли будут служить эльфам, а не эльфы кораблям.
Рисуя в воображении картины будущего города, сын нолдорана вспоминал песню, которую пел летописец Квеннар и-Онотимо, согревая Нолдор во время снежной бури своим гостеприимством и добрым сердцем.
Всё одно, бесконечно надеждой согрет,
Я иду в этот город, которого нет.
Там для меня горит очаг,
Как вечный знак
Забытых истин.
Мне до него последний шаг,
И этот шаг
Длиннее жизни…
— Увы, Квеннар не увидит того, на что меня вдохновил, — печально посмотрел на север Турукано и пошёл обратно к шатрам. Предстоял важный разговор.
***
— Вместе мы достигнем невозможного! — наклонившись над столом, сказал сыновьям Новэ Корабел. — Вот что они должны думать — Нолдор, которые придут на наши земли и станут моими вассалами. Они обязаны быть уверены, что наш союз для них — единственный верный путь в счастливое будущее, ведь меня и мой род никогда не покидал Вала Улмо! Славься, Вала Улмо! Хвала великому владыке!
— Аи Улмо! — подхватили сыновья.
— Эльфы из-за моря, что пришли первыми, — продолжил говорить Кирдан, — были посланы Валар для войны с врагом на севере. И свою задачу они выполнили поистине блистательно. Пришедшие вторыми, совершенно иные. Их справедливо не взяли в бой, но ведь зачем-то они появились! Я полагаю, их послали Валар, чтобы передать знания. Даже пересекая ледяной перевал, Нолдор не уставали изобретать. В Хэлкараксэ были придуманы чернила, невидимые на холоде, но проявляющиеся от тепла дыхания и рук. Нам есть, чему учиться у посланников.
Отойдя от стола к широкому балкону с видом на море, лорд улыбнулся.
— Слава Вала Улмо! — глубоко вздохнул Новэ. — Благодарю тебя! Тяга к познанию, свойственная пришедшим вторыми, делает их неутомимыми. Мы вместе достигнем невозможного. — Кирдан снова обернулся к сыновьям. — Нолдор сделают невозможное своими силами. Для нас.
***
Когда на пути кареты появились двое всадников, Артанис, выглянувшая в окно, не поверила своим глазам.
— Лаурэфиндэ? — удивлённо спросила королева. — Какими судьбами?
— Тот же вопрос к тебе, леди, — церемонно поклонился в седле золотоволосый Нолдо. — Здесь ныне наши границы, и спрашиваю первым я.
Артанис прищурилась.
«Был бы здесь Финдарато, — подумала дочь Арафинвэ, — был бы шанс попрактиковаться в магии песни».
— Я могу поговорить с тобой на более понятном тебе языке, наглец! — взъярился вдруг Айканаро, и Глорфиндел, оглянувшись на Эктелиона, захохотал:
— Желаешь отыграться?
Меч, сверкнув серебром, молнией выскользнул из ножен на поясе воина принца Турукано. Айканаро спрыгнул с лошади, выхватывая оружие.
— Возьми свой меч, — протянул Эктелион другу клинок работы Феанаро.
Глорфиндел отмахнулся, а все эльфы, сопровождавшие Артанис, и она сама застыли в изумлении.
— Это же… — ахнула дочь Арафинвэ. — Это не его меч! Я знаю истинного владельца!
— Уверяю тебя, леди, — насмешливо улыбнулся Глорфиндел, — ты даже представить не можешь, кто его хозяин.
— Ещё как могу! — эльфийка почувствовала, как внезапно охвативший гнев лишает самообладания. — По какому праву ты считаешь родовую ценность Куруфинвэ своей?! Это меч Нельяфинвэ Руссандола!
— Знаешь, леди Арафинвиэль, — очень неприятно растянул губы в подобии улыбки Эктелион, — старший сын Куруфинвэ в последнее время отличался поразительной щедростью, раздавая семейные ценности. Нет, я не скажу, что кому попало. И даже не подумаю так.
— Я жду! — напомнил о своём существовании Айканаро, и Глорфиндел, не обращая внимания на друга, спрыгнул на землю. Со своим мечом из стали и серебра.
И тут же напал. Клинки столкнулись с оглушительным звоном, полетели искры.
— Эктелион! — позвала Артанис. — Надо поговорить. Садись ко мне в карету.
Противники разошлись, две молнии из стали сверкнули отражённым светом звёзд. И снова со звоном и пронзительным скрежетом сошлись.
Дочь Арафинвэ внимательно посмотрела на воина.
— Позволь взглянуть на меч, — недобро прищурилась эльфийка. — Я его не присвою, не беспокойся.
В руки Артанис лёг лёгкий клинок с восьмиконечной звездой на рукояти. Рубин и топазы заиграли глубокими дивными оттенками. По коже пробежал холодок: металл и драгоценности помнили слишком много зла, впитали в себя скорбь и боль и хотели разделить свои воспоминания с тем, кто окажется невольным «собеседником».
Айканаро уклонился от нового выпада, зашёл справа, замахнулся и встретил жёсткий блок, отбросивший воина назад.
— Я еду к Нолофинвэ, — тихо сказала Артанис, коротко взглянув на Эктелиона и снова опустив глаза за драгоценный меч. На лезвии ни одной зазубринки! — Мне нужно знать, к чему готовиться.
Воин задумался.
— Мне известно мало, — сказал он, наконец, — многое из этого лишь чужие рассказы, но… Тебе нужно знать, что ни я, ни Финдэ больше не служим Нолофинвэ. Мы присягнули принцу Турукано, который ушёл от отца вместе с третью народа и армии.
Артанис подняла ошарашенный взгляд на Нолдо и вернула меч.
— Почему? — задала вопрос дочь Арафинвэ.
Звон стали оглушил, послышался глухой удар тела о землю.
— Встанешь и продолжим? — беззаботно поинтересовался Глорфиндел. — Или достаточно?
Эктелион улыбнулся.
— Мы проводим тебя, леди Арафинвиэль, — сказал он, слыша, как Айканаро отказался от продолжения поединка. — Поговоришь с братом сама.
Артанис посмотрела в окно кареты на хохочущего победителя поединка, запрыгнувшего в седло, и отряхивающегося злого Айканаро и вдруг с усмешкой улыбнулась: неприятно, наверно, нолдорану, подчинившему главного врага, видеть вопиющее неповиновение собственного сына. Нолофинвэ, пожалуй, крайне рассержен.
Переведённая на Синдарин легенда
Золотые лучи, проникая сквозь сухие кроны, раскрасили воздух искрящимися полосками, и молодая поросль заиграла живыми зелёными оттенками.
Напевая мелодию без слов, Эльдалотэ закружилась на траве, сбросив накидку. Тёплый ветер играл волнами волос эльфийки и лёгкой тканью платья. Зрелище завораживало, Ангарато улыбался, но на сердце было тоскливо. Зелёный… Везде зелёный и золотой. Как во дворце Арафинвэ. Но даже там палитра цвета была разнообразнее, чем в этом лесу. С нарастающей давящей печалью подумав, что Валинор, заново расцветая после гибели Древ, был всё равно намного красивее этого блёклого подобия растительности, эльф перевёл взгляд на невесту, в которой не сиял слившийся воедино свет Телпериона и Лаурелин, однако Эльдалотэ была прекрасна. В эльфийке, совсем ещё юной, но видевшей так много ужасного, скрывалось таинственное, дивное очарование, колючий холод севера и нежнейшие цветы Благословенного Края.
Эльдалотэ заметила взгляд возлюбленного и остановилась.
— Когда мы придём в Дориат, — улыбнулась дева, — снова окажемся под защитой Айну. И никакое зло не коснётся нас. Майэ Мелиан лучше других Владык Арды — она единственная приняла Замысел Эру и не стала идти против него, не увела эльфов с их земли, но окружила заботой и любовью, словно мама.
Сев на траву рядом с Ангарато, Эльдалотэ коснулась ладонью его щеки, нежно поглаживая пальцами кожу.
— Однажды, — мечтательно произнесла дева, — мы тоже станем родителями. Я буду петь нашим детям колыбельные. Ты научишь меня песням, которые пела тебе мама?
«Эльдалотэ идеализирует семью, — подумал эльф, — потому что не знает, что это такое. Не чувствовала ревности к младшим, не обижалась на недостаточное внимание мамы и папы, не сталкивалась с тем, что близкий родственник оказался ничтожеством».
— Маме не приходилось петь колыбельные нам с братом, — с нежностью накрыв своей рукой ладонь девы, печально улыбнулся Ангарато. — Когда приходило время сна, мы послушно ложились и делали вид, что сразу же заснули. Чтобы потом играть, сколько вздумается, когда взрослые уйдут.
— Обманывать маму некрасиво! — очень серьёзно возмутилась Эльдалотэ. — Но зато теперь я знаю, чего ожидать от твоих сыновей. И колыбельные, видимо, придётся придумывать самой, когда родятся послушные дочери.
— Я знаю одну песню, — с грустной усмешкой сказал Ангарато, — её пела мама нашей младшей сестрёнке, которая родилась незадолго до падения на Валинор тьмы. И, когда Куруфинвэ поднял мятеж, когда дядя повёл народ прочь из Валинора и стало ясно, что придётся расстаться, мама, зная, что я слышу, запела эту песню, сидя у колыбели.
Света луч, в кромешной тьме
В сердцах зажги огни,
К душе проникни в этой мгле,
Надежды воскреси.
Пусть этот луч добра
Сумеет увести
Вас от дорог всех бед и зла,
Что часто на пути.
Я верю в эту силу Света и Добра.
Твой мир спасёт она одна.
Сердца послушай стук, сомненья прогони,
Вслушайся в музыку своей души!
Вслушайся в эти звуки —
В сказочный напев,
В них найдёшь на всё ответ
И силы для побед.
Я верю в эту силу Света и Добра:
Твой мир спасёт она одна.
Сердца послушай стук, сомненья прогони,
Вслушайся в музыку своей души.
Ангарато замолчал, закрыв глаза и сильнее прижав ладонь любимой к щеке.
— Тогда пролились слёзы, — прошептал эльф, — и некому было утешить плачущих. Мы больше не верили Айнур, их слова бы не успокоили даже тех, кто остался в Амане. Поэтому даже в песнях звучала надежда лишь на самих себя.
***
— Синдар должны быть уверены, что мы избранники Валар, их посланники и любимые ученики, — сидя за столом рядом с Турукано, его семьёй и другими летописцами, говорил Умник, — мы уже поняли, как сильна вера лорда Новэ в Вала Улмо. Поэтому мы должны казаться покорными валандилями! И летопись обязана это отражать в полной мере.
— Ты всерьёз полагаешь, — начал искать среди стопки листов нужный текст молодой книжник, тоже учившийся у Квеннара, — будто Синдар настолько наивны, что примут твои сказки за чистый благородный металл, не заметив в нём чёрных примесей?
— А что не так, Воронвэ? — без тени иронии спросила Иттариэль. — Какая разница, правда это или нет? Кельсамо написал потрясающе красивую легенду, перевёл её на Синдарин и теперь нам действительно есть, что рассказать о себе, и о том, как нас любят Валар.
— Ты не понимаешь, принцесса, — настаивал Воронвэ, — такая легенда оставляет слишком много вопросов. Просто вчитайся! Вслушайся!
Сделав глубокий вдох, не обращая внимания на осуждающий взгляд автора, летописец начал декламировать.
— Прекрасная история! — вдохновенно произнесла Иттариэль. — Очень красивая и пробирающая до дрожи!
— Не думаю, — поджал губы Воронвэ, — что все Синдар рассуждают, как прекрасные принцессы.
— А жаль, — невинно улыбнулась Ириссэ.
— Я, слушая эту легенду, — молодой летописец не унимался, — сразу задаюсь вопросом — почему Манвэ не помог Маэдросу раньше?
— Мы ушли с Земли Валар, — напомнил Турукано, — поэтому и склонны винить Айнур. А те, кто им верит, не станут искать здесь подвох, видя только помощь Манвэ — прилетевшего орла.
— Манвэ не помог, — вступился за свою интерпретацию легенды Умник, — потому что Маэдрос его об этом не просил! Он никого не просил помочь, даже Финдекано. Он умолял о смерти!
— Значит, Орёл был послан, чтобы помочь Фингону убить собрата, — хищно усмехнулась Ириссэ. — Добрый-добрый владыка Манвэ!
— А я знаю, почему ты придираешься к Умнику, — неожиданно громко высказала Иттариэль Воронвэ. — Ты завидуешь его таланту! Кельсамо написал потрясающую воображение легенду, а ты на подобное не способен!
— Не надо, доченька, — примирительно произнёс Турукано. — Лучше, если вопросы будут заданы сейчас.
— Зачем Финьо пошёл к Морготу с арфой? — деловито поинтересовалась Ириссэ. — По голове стукнуть хотел?
Вспомнив «Сказку про Истинного Короля», написанную Акларикветом и его соавторами, эльфы рассмеялись.
— Ещё вопросы, — обречённо спросил Умник, мысленно подбирая строки для песни про Эльдалотэ. Нолдо для себя давно решил, что в летописях ни слова не напишет про Ангарато, зато любимая эльфийка обязательно будет воспеваться, как прекраснейшая дева не королевского рода.
Турукано промолчал. Свои вопросы он задал брату лично, и, если никто больше не думал о подобном, то не стóит наводить их на подобные размышления.
— Вопросы возникнут, — сказал Умник, видя, что молчание затянулось, — если начнёт всплывать правда о нашем возвращении в Эндорэ. Но тогда их зададут уже не нам.
— Летописец прав, — согласился принц. — Легенда хороша и останется такой, как есть сейчас. Текст должны знать все. Рассказывать и петь. Умник, учитель бы гордился тобой.
— Принц Турукано, — вошёл вдруг в шатёр Глорфиндел, блистательно улыбаясь и подчёркнуто церемонно кланяясь, — к тебе прибыла сестра — леди Артанис. А ко мне — мой любимый пламенный противник, страстно желающий победить меня. Поэтому, мой принц, позволь проводить к тебе сестру, а самому продолжить начатое обучение Айканаро правильно падать на лопатки, не получая при этом некрасивые синяки.
— Позволяю, — очень удивлённо сказал сын Нолофинвэ.
— Нет, брат, подожди! — вскочила с места Ириссэ. — С Артанис я поговорю сама.
Помешкав мгновение, Турукано согласно кивнул.
***
С превосходством взглянув на Воронвэ, мысленно припомнив эльфу родню — добытчиков руды и минералов, но не мастеров огранки и обработки, и тем более не имеющих никакого отношения к поэзии, Умник собрал записи и пошёл к себе в шатёр.
Страсть в сердце утихла, осталась невыносимая, сжигающая душу изнутри тоска о потерянной любви. Летописец чувствовал — успех воссияет на его пути, принц Турукано благоволит ученику великого Квеннара, но купаться в лучах славы одному…
Остановившись у шатра, Умник не вошёл внутрь, а развернулся и направился к берегу моря, как вдруг его окликнула принцесса Иттариэль.
— Кельсамо! — зазвенел серебряным колокольчиком голос. — Постой!
Подбежав к почтительно склонившемуся летописцу, дочь Турукано тронула его за плечо.
— Не слушай их, — твёрдо заявила эльфийка, — твои тексты прекрасны! И те, что просто излагают события истории, и стихи, и… Легенды! Создатель Эру! Это потрясающе! Расскажи ещё что-нибудь, пожалуйста! Хочешь… Хочешь подарю перстень?
Тонкие прохладные пальцы схватили руку летописца, в ладони сверкнул таинственно и немного пугающе крупный раухтопаз в обрамлении чернённого серебра. Увидев редкий камень, Умник даже забыл о смущении.
— Кольцо очень красивое! — восторженно произнесла принцесса. — Но ты не бойся, бери, мне оно не подходит. Не то, чтобы не нравится… Просто… Мрачное. А я люблю свет. Мне этот перстень подарила Ириссэ, а я дарю тебе. Потому что легенды стóят гораздо дороже любых сокровищ. Особенно, если история про любовь.
Ученик Квеннара смущённо улыбнулся.
— Однажды, — заговорил книжник, — юный Нолдо, одинокий и всеми непонятый, чувствующий себя чужим даже с роднёй, увидел прекрасную деву. С этого момента он старался быть поблизости от обожаемой и страстно желанной красавицы, но… Она полюбила другого.
Я теперь не знаю, как твои дела…
Нас с тобою случай свёл в бескрайних льдах.
Может, это кажется, но, всё же,
На других совсем ты не похожа,
Смотришь сквозь меня — тебя, конечно, где-то ждут.
Сожалею, что к тебе не подошёл,
О погоде разговор я не завёл.
Волосы, как Солнце, золотые,
И глаза сияют голубые,
Что погожим днём, казалось, будто дождь пошёл,
Волосы, как солнце, золотые,
И глаза сияют голубые,
Растворился в небе платья синий шёлк.
Но…
Умник оборвал строфу и посмотрел на восхищённую принцессу.
— И с кем же останется дева? — спросила Иттариэль, смущаясь. Разумеется, юная эльфийка подумала, что история про неё.
— Не знаю, — вздохнул ученик Квеннара, — могу лишь сказать, что одинокий и непонятый Нолдо никогда не отступит, пытаясь добиться своей любви.
— Спасибо! — захлопала в ладоши Иттариэль. — Моя благодарность безбрежна, словно небосклон! Буду с нетерпением и трепетом ждать новых историй!
Проводив взглядом принцессу, Умник всё-таки зашёл в шатёр.
— Мы с тобой расстались, Эльдалотэ, — прошептал Нолдо окончание стихотворения, — но, не помня обо мне,
Ты ко мне приходишь, Эльдалотэ,
Пусть пока что лишь во сне.
«Я не забуду тебя, — подумал летописец, — никогда не забуду. И ты не забудешь. Я всё для этого сделаю!»
***
— Сияешь великолепием, сестра! — картинно восхитилась Ириссэ, стискивая Артанис в объятиях. — Как ты похорошела, отогревшись в лучах Анар! Но и осторожность твоя заметна — кожа осталась белоснежной. Не гуляешь в полдень?
Дочь Арафинвэ сдержанно улыбнулась, позволяя себя тискать, но не отвечая взаимностью.
— Ладно, я всё поняла, — посерьёзнела Ириссэ, — нолдоран прислал к вам гонца с требованием вассальной присяги?
— Нолдоран? — осторожно переспросила Артанис.
— Именно, — кивнула дочь Нолофинвэ. — Нолдоран. Пойдём, дорогая сестра. Сегодня чудесная погода! Посидим на траве, выпьем вина из синих ягод, обсудим последние новости. Ты же сама прекрасно знаешь, что мужчины ничего не смыслят в мире, всё делают неправильно, и способны испортить и разрушить даже то, что, казалось бы, прочно и монолитно. Не то, что мы, женщины.
Едва заметно кивнув, Артанис пошла вслед за кузиной, сделавшей знак слугам подготовить для леди полянку.
— Твой Айканаро — находка! — рассмеялась вдруг Ириссэ. — Все мужчины сейчас будут заняты наблюдением за поединком, а потом и сами присоединятся к веселью. Поэтому нам никто не помешает.
Приобняв сестру за плечо, дочь Нолофинвэ вздохнула.
— Знаешь, — сказала она печально, — чтобы всё понять, нужно увидеться с Нельо. Если он ещё в лагере нолдорана, поговори с ним. И, знаешь… — Ириссэ поджала губы, хмыкнула. — Его пушистые ресницы совсем не изменились. Я их опять считала, как в детстве.
Артанис почувствовала пробежавший по спине холодок.
— А ещё, — голос Ириссэ дрогнул, — передай Финьо, что я по-прежнему надеюсь на его благоразумие.
— Я буду очень признательна, — сухо сказала Артанис, — если ты пояснишь.
Эльфийки сели на расстеленный поверх густой шелковистой травы синий бархат с пышными кистями из скрученных серебряных нитей, взяли бокалы и пригубили терпкое, непривычного вкуса, вино.
— А что тут пояснять? — спросила Ириссэ. — Чем, как ты полагаешь, отличается предательство от прозрения?
— Послевкусием, — не задумываясь, ответила Артанис. — Шлейфом аромата. После дождя может сиять радуга, или образоваться грязь под ногами. В этом и различие.
— Поговори с Нельо, — повторила дочь Нолофинвэ.
— Хорошо, — равнодушно согласилась Нэрвен. — Но ты, похоже, неправильно меня поняла. Я еду к дяде Нолофинвэ, чтобы отказать ему в присяге.
— Крайне любопытно, — заинтересовалась сестра Турукано. — На каком же основании?
— Род Финдарато Инголдо, — медленно произнесла дочь Арафинвэ, — не Нолдор. Мы Тэлери, близкая родня Ольвэ Альквалондского. Мы не обязаны подчиняться нолдорану, и подобные требования со стороны сына короля Финвэ просто смешны.
— Браво, сестра! — Ириссэ отставила опустевший бокал и захлопала в ладоши. — Браво! Теперь я уверена, мы найдём множество общих тем для чисто женского разговора. Не о политике.
Артанис сдержанно кивнула и подняла бокал, давая понять слугам, что пора налить леди вина.
— За понимание, — произнесла тост дочь Арафинвэ, — между разными народами.
— И за радугу после дождя, — подмигнула Ириссэ. — А грязь оставим тем, кто её заслуживает.
***
Шнуровку затягивали очень осторожно, снадобья и мази практически лишили способности чувствовать тело, однако Нельяфинвэ всё равно ощущал, как позвонки, фиксируемые плотной тканью с жёсткими деревянными вставками, щёлкают, принимая более правильное положение. Плечи по-прежнему оставались на разной высоте, правая лопатка выпирала уродливым выростом на спине, но корсет стягивал тело, заставляя его вернуться в нормальное состояние. Конечно, увы, не сразу.
Когда на шее закрепили жёсткий воротник, и подбородок лёг на обшитый мягкой тканью слегка изогнутый край, Феаноринг понял, что ему стало намного лучше. Обретшее опору тело радовалось возможности двигаться, не боясь вышибающих слёзы приступов боли. Согнутую в локте правую руку, на которой уже было совсем мало бинтов, примотали к торсу, осталось лишь одеться и попробовать сесть в специально сделанное кресло, чтобы впервые после плена увидеть небо над головой.
С горечью думая, что шнуровки теперь завязывать не сможет, сын Феанаро твёрдо решил сделать всё, чтобы научиться справляться с лентами и верёвками одной рукой, а пока придётся использовать на одежде только застёжки-ремешки. Мысль о вечной несамостоятельности вызывала стойкое отвращение, в сердце вскипела злость.
— Дай мне костыль! — практически без хрипа, сказал ближайшему знахарю Нельяфинвэ. — Я встану сам.
Никто не стал спорить, напротив, бросились помогать, поддерживая под левый локоть. Очень осторожно поднявшись на ноги, Феаноринг, тяжело опираясь на шлифованный деревянный костыль, замер, чувствуя, как нарастает боль в бедренном суставе, как дрожат ослабшие мышцы, и начинает кружиться голова.
Бросив испепеляющий взгляд на кресло с колёсами, Нельяфинвэ твёрдо решил, что никогда, ни под каким предлогом в него не сядет.
— Я пойду на улицу своими ногами, — дрожащим, с металлическим скрежетом голосом произнёс Нолдо. — А вы не дайте мне упасть. Но не более!
Знахари согласно кивнули.
***
Полог шатра медленно отодвинулся, и, делая осторожные, короткие шаги, лорд Маэдрос переступил порог и поднял полные боли и ненависти глаза к взлетающему в зенит дневному светилу. Золотому на лазурно-синем. Нолдор видели сына Феанаро и многие приветствовали его, искренне и тепло. Те же, кто таил злобу, промолчали, отворачиваясь, но Маэдрос не обращал внимания ни на благоволящих ему, ни на потенциальных врагов. Нолдо смотрел вверх, замечая каждое малейшее изменение контуров белых и серых облаков, каждый взмах крыльев птиц, и каждый оттенок синего и голубого на сияющем небосклоне. Прилетевший с востока тёплый ветер растрепал отрастающие огненно-пепельные волосы, подтолкнул вперёд.
И лорд Маэдрос сделал ещё один осторожный шаг.
Примечание к части
Песни:
Гр. Чёрный кофе "Света луч"
Игорь Николаев "Незнакомка"
Договорились
— Как же это всё могло с тобой случиться?! Эру! Ответь! — вместо ожидаемых указаний после принесённых вестей, пропел Макалаурэ.
Бывший теперь уже наместник бывшего короля видел тень изумления и раздражения в глазах своего верного Аранаро, однако ничего не мог поделать с рвущейся из груди песней.
— Но Душа бесследно
Прочь ушла за ветром —
Раз был выбор сделан,
Вот и цена!
Страшная дань!
Хохот и стон —
Смешались явь и сон.
Всё, о чём мечтал,
Оплачено сполна!
Знай, что теперь
Назад закрыта дверь!
И звучит твоя
Симфония Огня!
Вечный поток
Из тысячи дорог
Выбрал этот путь,
И время не вернуть!
Танец теней
В мерцании свечей.
И звучит твоя
Симфония Огня!
Захохотав и отмахнувшись, Макалаурэ ушёл в шатёр. Смеялся Феаноринг долго. Заливаясь слезами.
— Ну, брат, что скажешь теперь? — появился на пороге Морифинвэ. Кажется, трезвый. — На этот раз отмолчаться не получится. Я всё знаю.
— А тогда зачем мне что-то говорить? — снова начал смеяться менестрель. — Мы теперь народ Нолофиньо. Его подданные. И он вправе делать с нами, что захочет. И, знаешь, Морьо, если он решит нас казнить, я даже не скажу, что наш Мудрец не прав. Я бы на его месте нас не просто обезглавил, а сначала…
Согнувшись в приступе смеха, Макалаурэ хлопнул ладонью по столу и вытер слёзы.
— Морьо, — дрожащими губами произнёс потерявший статус наместник, — мы это заслужили.
— Да какая разница?! — зло прошипел Карнистир, бросаясь на брата, словно пантера: бесшумно, с места и стремительно. — Это что? Месть?! Руссандол нам отомстил?!
— Отпусти меня, пожалуйста, — сквозь плач и хохот выдавил слова менестрель. — Поздно бить друг друга.
— А что не поздно?! Что?!
— Я не знаю, — беспомощно развёл руками Макалаурэ, радуясь, что Морьо его больше не держит.
— Соберёмся вместе и поговорим! — резко развернувшись, Карнистир исчез за пологом шатра.
Менестрель проводил брата взглядом.
— Нет, — сказал он, вытирая лицо ладонями, — хватит разговоров. Договорились уже.
***
Сияющие, словно залитые солнцем снежные вершины, холодные голубые глаза в обрамлении белых ресниц уставились на Линдиро, лишая воли убийственной жестокостью, проступающей сквозь фальшивую вежливость.
— Но почему ты, доблестный воин, сын героя Асталиона, не выяснил всех известных Третьему Дому подробностей? — спросил Туркафинвэ, сидя за длинным столом вместе с четырьмя братьями, ласково поглаживая вроде бы спящего у ног Хуана.
Линдиро стоял и молчал.
— Когда я задаю вопрос, — ещё вежливее напомнил беловолосый Феаноринг, — необходимо отвечать.
«Нет! — боролся с домыслами Туркафинвэ, надеясь, что сомнения не отражаются на лице. — Нет! Не думать о том, что потерянный статус означает полную потерю власти! Я всё равно не ровня с простыми вояками! Что бы ни случилось! И они не должны об этом забывать!»
— Или ты, — продолжил размеренную речь сын Феанаро, — полагаешь, что я не имею права задавать вопросы? Хочешь применения силы?
Глаза Питьяфинвэ округлились, Тэльво по-прежнему неподвижно смотрел в стол, держа в руках бокал.
— Если тебе нечего сказать, можешь идти, — спокойно произнёс Курво, поглаживая письмо с остатками сломанной дориатской печати. — Необходимо мобилизовать армию, созвать ближайшие поселения. В любой момент могут прийти нежелательные визитёры.
— Правильно! — вскочил Морифинвэ. — Катись! И нам нельзя уходить в глухую оборону! Что тебе написал сын, Курво?! Третий Дом идёт в Дориат?Зачем? Что говорят подданные Эльвэ?
— Тьелпе об этом не писал, — поднял брови Феаноринг-внешняя-копия-отца. — Отцу сын пишет не о политике.
— Потому что он наивный дурак! Младенец в теле мужчины! — ударил кулаком по столу Карнистир, и Тьелко заметно напрягся. — И почему с нами нет Кано?! Где этот проклятый горе-наместник?! Он снова действует у нас за спиной! Предатель! Но я не такой! Я вам всем — слышите?! — заявляю, что сидеть на мягком месте не стану! Я еду в Дориат! И сам всё узнаю!
Чуть не сбив с ног медленно отступающего к выходу из шатра Линдиро, Морифинвэ вылетел чёрной тенью на улицу.
— Я продолжу стройку, — бледнея, проговорил Питьяфинвэ, вставая из-за стола, — укреплю внешние стены. Обсуждать мне нечего.
Проводив взглядом младшего брата, Тьелко облегчённо вздохнул.
— Курво, — сказал он тихо, — скажи, что обо всём этом думаешь?
Кудрявый черноволосый Нолдо, которого, несмотря на внешнее сходство, никто никогда не путал с отцом, с тревогой поднял глаза от письма.
— В Дориате не ждут гостей с радостью, — отозвался Куруфинвэ, — Тьелпе не уточнял причины, потому что у него там друзья, моего сына приняли радушно.
— Я не об этом, Курво, — вздохнул Туркафинвэ. — Нельо. Зачем он это сделал? И как нам быть теперь?
— Как будто непонятно, зачем, — перебил брата Тэлуфинвэ. — И нам придётся молить о прощении.
Беловолосый Феаноринг поджал губы, продолжая гладить Хуана. Больше сказать было нечего.
***
Письмо. От Майтимо.
Только написано не его рукой…
С горечью зажмурившись, Макалаурэ, которого уже в пути на север настиг гонец из лагеря дяди-нолдорана, остановил коня.
Какой знакомый почерк! Но ни слова лично от Дис. Ни приписки! Почему?..
Решив не думать о столь несущественных сейчас вещах, менестрель всмотрелся в текст. Не приезжать? Никого не посылать? Но…
— Едем немедленно! — крикнул Макалаурэ своим верным. — Быстро, как только можем! Вперёд!
В лица всадников ударил ветер, дорога понеслась под копытами, поднимая клубы пыли, разбрасывая мелкие камешки. На север! Без промедления! Больше ждать нечего.
***
Маленький, временно построенный домик у поворота реки, казалось, отдалялся с каждым шагом в сторону порога. Ближе… И дальше. Всё сложнее и сложнее идти.
— Линдэ… — выдохнул Питьяфинвэ. — Линдэ! Ты дома?
«Как было легко, когда эльфы доверяли Валар и, не боясь, использовали осанвэ, уверенные, что тайные разговоры никогда не обратятся против них самих!» — от этой мысли стало ещё печальнее на сердце.
На пороге появилась точёная фигура в серебристом платье, алой накидке и с ниспадающей до середины бёдер туго заплетённой тяжёлой косой, украшенной красно-серыми лентами.
— Линдэ…
— Что случилось, мой Свет Огня?
Прозрачные глаза эльфийки стали испуганными.
— По мне так заметно, что всё плохо? — горько усмехнулся Феаноринг. — Прости, не хотел тебя пугать. Пойдём, погуляем по берегу.
Галенлиндэ шагнула на выложенную гранитом дорожку.
— Ты можешь со мной поделиться любой печалью, — голос эльфийки дрогнул.
— Мне придётся это сделать, хочу я или нет, — снова усмехнулся Питьяфинвэ. — Идём.
С цветущих сиреневыми и белыми колокольчиками высоких кустов, трепеща на лёгком ветру, опадали лепестки, заполняя воздух стремительно тающим ароматом. Уровень реки медленно поднимался, и на мгновение Феаноринг отвлёкся от мыслей о будущем разговоре с супругой, подумав, что необходимо сделать отвод воды от строящегося города.
Над мелкой блестящей лучами Анар рябью на реке запрыгали серебристые рыбки, прилетели белые чайки.
— Амрас… — нежные ладони Галенлиндэ легли на плечи Феаноринга, и вдруг стало очень сложно дышать.
— Обещай мне, — Питьяфинвэ посмотрел в глаза жены, — что не будешь задавать вопросы. Я сам всё скажу.
Эльфийка согласно кивнула.
— Так случилось, — глубоко вздохнул сын Феанаро, — что мой брат-король отрёкся от власти в пользу нашего дяди. Тем самым Майтимо сделал нас подданными главы недружественной семьи. Ты больше не жена нолдорского принца, я теперь… Никто. Просто эльф. И я просил не задавать вопросов, но знать ты должна. Вражда между нашими семьями была замешана на крови. Ты уже поняла это, наверное. А теперь, по воле моего брата, король имеет полное право распоряжаться нашей судьбой. Жизнью. Пролить кровь. За кровь. Я не хочу быть виноватым в твоей смерти, Галенлиндэ. Уезжай к отцу. Я отдам тебе всё ценное, что имею. Ты будешь богатой невестой.
Дочь Кирдана опустила взгляд.
— Пойдём, помогу тебе собраться в дорогу, — тихо, через силу, сказал Питьяфинвэ.
— Нет, — тёплые ладони эльфийки легли на скулы Нолдо. — Я останусь с тобой. Какая бы судьба ни была тебе уготована, я её разделю. До конца и в полной мере.
— Ты просто не знаешь, что обещаешь. Неужели жизнь не дорога?
— Не задавай вопросы, — приложила мужу палец к губам эльфийка. — Просто прими неизбежное: тебе придётся делить со мной жизнь во всех её добрых и злых проявлениях. А ещё я буду защищать тебя от твоего грозного дяди.
Представив Нолофинвэ с «грозным» выражением лица, Питьяфинвэ расхохотался.
— Отрежу косу, — зловеще заявила Галенлиндэ, — и задушу его, как верёвкой. Никто не смеет обижать моего мужа, даже если он безродный бродяга. Но ты, Амрас, не безродный. И не признавать это невозможно. А статус… Ты завоюешь его снова, на этот раз сам. И тогда никто не сможет лишить тебя положения, даже старший брат.
— Спасибо, — со вздохом сказал Питьяфинвэ. — теперь мне точно нечего бояться, я уверен.
Примечание к части
Песня гр. Catharsis "Симфония огня"
Наступив на опасные грибы
Она возникла призраком из чащи леса. Тонкая, лёгкая, будто прозрачная.
Что это за морок?
— Стой! Ты куда?! — услышал, как сквозь тяжкий сон эльф. — Обезумел?!
Под ногами стало топко.
«Ты веришь в проклятья?» — спросил голос внутри головы.
«Нет! — попытался храбриться охотник. — Кто ты? Что тебе нужно?!»
«Мой или ничей?» — поинтересовался голос.
— Остановись!
И вдруг всё исчезло, тьма накрыла вязкой грязной водой, пробираясь в горло и легкие, лишая дыхания, разрывая болью грудь.
«Твой…» — выдохнул эльф, и мир перевернулся.
***
— Вытаскивайте его! Быстрее!
Охотник Индвэ, едва не проваливаясь в топь сам, начал тянуть сына на поверхность. Грязное мелкое озеро с болотистым дном пахло гнилью, воздух казался плотным и непригодным для дыхания.
Ещё двое подданных Финдарато стали, кашляя от вони, помогать другу, как вдруг увидели бегущую к ним из чащи леса эльфийку.
— Не наступайте на грибы! — закричала светловолосая дева в сером мужском костюме и коротком плаще с капюшоном.
Ловко прыгая по едва заметным островкам среди топи, неожиданно появившаяся эльфийка бросилась к распластавшемуся на серой траве в полуобморочном состоянии охотнику, выплёвывающему с кашлем вязкую грязь.
— Я помогу! — заверила дева, растирая в пальцах круглые мясистые листочки и поднося к ноздрям Халиндвэ. — Здесь опасная чаща! Вдохнёте дымок грибов, и закончите жизнь в трясине!
Вытащив из ставших бурыми золотых волос Халиндвэ чёрную улитку и выбросив в воду, незнакомка отступила назад.
— Если здесь так опасно, — насторожился Индвэ, — что в этих местах делаешь ты?
— Я родилась в роще неподалёку, — улыбнулась эльфийка. — Но это тайное место, и его хозяева не любят непрошенных гостей.
— Призрак? — отплёвываясь, спросил Халиндвэ, поднимаясь на локтях. — Ты прокляла меня? Твой или ничей?.. Что это было?!
Дева пожала плечами, но взгляд стал слегка напуганным.
— Можешь называть меня Ауриэль, — опустилась она на колени рядом с приходящим в себя охотником.
— Халиндвэ, — сказав имя, эльф снова закашлялся.
— Странное имя, — задумчиво произнесла дева, и вдруг гортанный рокот послышался из глубины леса по другую сторону трясины. — Мне пора, прости! — встрепенулась эльфийка и побежала через топь. — Если суждено, встретимся снова, Гуилин!
Охотник, вытирая с лица грязь, поднялся.
— Ты наступил не на те грибы, — констатировал отец, и Халиндвэ, не до конца понимая, шутит он или нет, согласно кивнул.
Эльф и правда чувствовал себя более, чем странно. Как невыносимо было думать, что новой встречи с Ауриэль не состоится!
Действительно, не по тем грибам прошёлся.
Об эгоизме
В доме было пусто.
Тишину нарушал лишь прилетевший с моря ветер, бесцеремонно врывающийся в чужое жильё, через распахнутые ставни на окне.
Отчаянно надеясь, что внутри никого нет, Зеленоглазка осторожно отперла дверь.
Ни одного живого звука. Только сквозняк с грохотом хлопнул ставнями, взвыл в щелях, звякнул чем-то на кухне.
Настороженно прислушиваясь, эльфийка медленно вошла в дом, бесшумно приблизилась к комнате, где оставила раненую мышь, заставляя себя надеяться, что за неплотно прикрытой дверью не прячутся присланные Владыкой орки, ожидающие возможности проучить нерадивую целительницу.
Тишина. И ветер. Надо бы закрыть ставни…
Резкий удар дерева о дерево заставил содрогнуться и едва не расплакаться. Бросившись к окну, Зеленоглазка заперла створки, вздохнула.
«В комнате никого нет! В комнате никого нет!»
Взяв из шкафа бутыль с разъедающей плоть жидкостью, колдунья слегка толкнула дверь и отпрянула назад.
Ничего. Тишина. И пустая смятая окровавленная постель.
Едва не разрыдавшись от радости, эльфийка бросилась к столу. Надо срочно написать послание Владыке! Оставить на видном месте и вернуться в лагерь Нолдор.
Как объяснить своё отсутствие?
Зеленоглазка вдруг ехидно улыбнулась. Есть кое-что. Эльфы любят оживающие сказки о чудесах, и, если сказать, что уходила на поиски чуда, полезного для короля Нолофинвэ, простят что угодно.
***
— Что пишешь? — не очень заинтересованно спросила юная знахарка, и Дис поспешила перевернуть лист.
— Я не хочу это обсуждать, — строго сказала бывшая любовница бывшего наместника, но вдруг с интересом взглянула на деву с дымящейся чашей и полотенцем в руках, перевела взгляд на лекарей, помогавших Нельяфинвэ лечь в постель после слишком длительной прогулки, снова посмотрела на деву. — Скажи, ты когда-нибудь расставалась с близким мужчиной?
Юная эльфийка хотела сказать, что потеряла в Хэлкараксэ брата и любимого дядю, но понимала: речь не об этом.
— Нет, — ответила она. — У меня не было близкого мужчины.
Дис хмыкнула.
— Может, это и к лучшему, — порвала знахарка недописанное письмо. — Нет смысла тратить чернила, если нечего сказать. Пойду посмотрю на звёзды.
***
В лицо дунул холодный солёный ветер, прилетевший с запада. Погода стремительно менялась, похоже, стоило ждать затяжных дождей.
«Нельо и ливень не остановит, — подумала Дис, смотря на созвездие Пояс Варды. — Он всё равно будет продолжать через силу ходить по лагерю, пока не начнёт падать от усталости. А ведь раньше я его только осуждала…»
Вспомнив, как при любом удобном случае обвиняла старшего сына Феанаро Куруфинвэ в эгоизме из-за его невнимания к тяжелораненому брату, знахарка горько усмехнулась: теперь брат проявил тысячекратно более чудовищный эгоизм, только на обвинения уже нет ни сил, ни желания. Хочется одного — больше никогда не видеть…
— Канафинвэ Феанарион приехал! — оборвал размышления эльфийки какой-то воин в синем плаще, спешивший сообщить нолдорану важную весть.
Дис почувствовала смятение: как быть? Поговорить с Макалаурэ самой или просто избегать его? Одно ясно — совсем не видеться с этим Нолдо не получится.
***
Веки стали неподъёмными, ощущения то пропадали, то снова возникали, и старший Феаноринг понимал, что ему до сих пор разминают перенапряжённые от непривычной нагрузки мышцы. Где-то на границе яви и сна послышался голос, произнёсший имя.
«Кано… — промелькнула затуманенная усталостью мысль. — Я же просил…»
А потом сон пересилил всё.
Принципиальный рыболюб
— Я, кажется, понял, в чём была моя ошибка, Астальдо, — тяжело вздохнул нолдоран, уверенный, что наедине со старшим сыном можно и нужно позволить себе слабину.
Финдекано с надеждой поднял глаза на отца, временно оставив без внимания расстеленные на столе карты, присланные из Дориата. Судя по чертежам, описание к которым было составлено первым советником короля Элу Тингола Саэросом Благородным, в сотне миль севернее Дориата, огромной прекрасной страны, во все стороны простираются обширные благодатные земли, которые буквально созданы для того, чтобы на них селиться. А горная цепь, удивительно ровная, словно крепостная стена, станет прекрасной защитой от угрозы с севера, обеспечит мягкий тёплый климат и одарит сокровищами из недр земли. Видимо, на юге ещё более богатые территории, раз Эльвэ так легко советует для заселения север Белерианда. Старший принц всё чаще думал о том, что именно Эльвэ, а не Ольвэ должен был плыть в Валинор королём Тэлери. Слухи о «потерявшемся» владыке ходили самые разные, некоторые эльфы и вовсе обвиняли альквалондского правителя в самом худшем. Возможно, необоснованно. Как бы то ни было, вряд ли Эльвэ не вспоминает о случившемся, и о том, как о нём дружно забыли его же подданные и родня. Наверное, им будет, о чём поговорить с Майтимо при личной встрече.
— Знаешь, в чём я допустил оплошность, Астальдо? — горько усмехнулся Нолофинвэ, наливая себе вина. — Мне не надо было отселять бунтарей и перводомовцев на одну территорию у северо-восточной границы нашего лагеря.
Финдекано закатил глаза.
— И что же пошло не так, отец? — равнодушно поинтересовался принц, снова опуская взгляд на карты. — Тебе не нравится, что всё больше твоих подданных поют песни о Битве-под-Звёздами?
Серые холодные глаза нолдорана полыхнули.
— Да, мне это не нравится, — спокойно сказал Нолофинвэ. — Что ты, принц Астальдо, можешь предложить как выход из положения?
— По поводу песен, — лицо Финдекано стало каменным, — я тебе не советчик и не певец по заказу. Для подобных вещей у тебя есть венец из мотыльков.
— Не пытайся меня задеть, сын, — прищурился король. — Или ты не понимаешь, что будет, если начнётся мятеж?
— Интересно, кто же в этом виноват? — наигранно задумался принц.
— Разумеется, Феанаро, — неприятно улыбнулся нолдоран. — Он ведь корабли сжёг. Всё плохое, что теперь происходит, является следствием его предательства.
Не говоря ни слова, Финдекано резко встал и вышел из шатра. Да, он не успел обсудить с отцом-нолдораном дальнейшие действия, касающиеся появления Канафинвэ Феанариона, однако принц сам решил, как поступит и не собирался менять решение, независимо ни от каких аргументов.
***
Окружающий пейзаж завораживал: над головой сияло искрами звёзд ясное чёрное небо, но со всех сторон надвигалась тяжёлая мгла: плотные дождевые облака с запада, волокнистая, трепещущая, словно живая, тьма с севера, туман с юга и дым с востока. Тилион скрылся где-то среди этой пелены, и лес, наполовину мёртвый, наполовину живой, казался всё более пугающим. Поэтому, когда, наконец, деревья расступились, и дорога вывела на открытую равнину, Макалаурэ вздохнул с облегчением.
— Сворачиваем на запад! — крикнул Аранаро, пришпорив коня.
Менестрель задумался. Аранаро скомандовал, куда ехать. Он сильный и искусный воин, в Битве-под-Звёздами спас свой отряд от гибели в топях, что едва не стоило ему жизни. Аранаро вынесли с поля боя едва живого с распоротым животом.
Он спас своих воинов, чтобы те смогли пойти на переговоры с Морготом.
Подумав о страшном провале планов брата и вспомнив место сражения, Макалаурэ почувствовал тошноту, однако мысль о том, что статус принца и наместника потерян, и теперь тот же герой Аранаро вполне может начать претендовать на главенство, отрезвила, словно вылитая на лицо ледяная вода. Менестрель поймал себя на мысли, что пытается прощупать струны души воина, чтобы в любой момент оглушить его нужной мелодией.
— Мы должны быть готовы к тому, что нас встретят лучники, — предостерёг собратьев Аранаро.
— Уже встречали, — усмехнулся воин рядом с Макалаурэ, — в Альквалондэ. И горько пожалели об этом.
— Только на этот раз, — помрачнел Аранаро, — Финдекано на стороне лучников.
— Этого не может быть, — твёрдо заявил менестрель. — Финьо никогда не перейдёт на сторону противника, независимо от обстоятельств.
Нолдо не ответил.
Мрак в небе сгущался, впереди стал виден высокий плотный частокол, защищающий лагерь нолдорана. До этого неподвижные, факелы и переносные фонари на стенах заметались, часть исчезла внизу, но им на смену тут же пришло многократно больше источников света.
— Это Варнондо со своими верными, — с недовольством пояснил Аранаро, — нас не впустят, если не позволит Нолофинвэ. А ещё у этого гада жена из альквалондских Тэлери.
Макалаурэ понимающе кивнул — такое супружество действительно не сулит ничего хорошего.
***
Подъехав к оставшимся за стенами лагеря Нолофинвэ перводомовцам, отступившим от стен в рощу и скрывшимся среди деревьев, Макалаурэ выслушал рассказы о случившемся и подумал, что ему очень не хватает рядом циничного и злого на язык Морьо: младший брат бы объяснил, чем выгодно сложившееся положение, и менестрель поверил бы и согласился, хотя, конечно, начал бы спорить, чтобы не выглядеть таким же бездушным.
«Кого я пытаюсь обмануть?» — неприятно сдавила виски тщательно угнетаемая мысль.
— Нет смысла ждать, — сказал Макалаурэ верным. — Но и подходить с армией — тоже. Я пойду один и поговорю с этим принципиальным рыболюбом на стене сам.
Нолдор расхохотались, но менестрель не мог смеяться — на душе было настолько гадко, что мерзкий привкус ощущался даже во рту. Отбросив мысль о том, что надо найти какую-нибудь синюю тряпку, прицепить на палку, поджечь и с этим «знаменем» гордо шагать к частоколу, Макалаурэ медленно отстегнул перевязь с мечом, снял доспехи и, накинув дорожный плащ, пошёл в сторону лагеря нолдорана.
Самый правильный и светлый поступок в жизни
С высоты стены под ноги упал факел, трава почернела, засияла алым и оранжевым.
— Ни шагу больше, Феанарион! — крикнул с частокола Варнондо. В его руках теперь не было источника света, зато алые сполохи и белёсое ровное сияние озаряли Нолдо со всех сторон: верные воины держались рядом с командиром.
Макалаурэ посмотрел на разгоревшееся под ногами пламя.
«Хорошее масло», — подумал менестрель.
— Хорошее масло смазывало этот факел, — усмехнулся вслух Феаноринг, подняв глаза на стражников. — Не жалко тратить на меня?
— Стрелы тоже не жалко, — совершенно серьёзно сказал Варнондо. — Но такого приказа не было.
— А какой был?
Воин нолдорана поджал губы.
— Когда нолдоран Нолофинвэ передаст приказ для тебя, я его озвучу, — без эмоций сообщил Варнондо.
Макалаурэ снова опустил взгляд на горящую траву. Роса постепенно гасила пламя, в воздух с шипением поднимался серый дым. Ароматный. Состав масла тщательно подбирали.
— Я правильно понял, — поинтересовался менестрель, — что мне придётся стоять здесь и ждать, что скажет твой нолдоран.
Лицо военачальника угрожающе изменилось.
— Нолофинвэ Финвион и твой нолдоран тоже, — терпеливо произнёс воин.
— Похоже, часто приходится об этом напоминать забывчивым подданным, — усмехнулся Феаноринг, но издёвка осталась без ответа.
В воцарившемся молчании звуки ночи стали слышнее, острее ощутилась прохлада. Демонстративно расхаживая около погасшего факела, менестрель начал напевать, украдкой посматривая на стражников:
— Руки Териндэ, как забытая песня под упорной иглой.
Звуки ленивы и кружат, как пылинки, над её головой.
Сонные глаза ждут того, кто войдёт и зажгёт в них свет.
Утро Териндэ продолжается сто миллиардов лет.
И все эти годы я слышу, как колышется грудь.
И от её дыханья в окнах запотело стекло.
И мне не жалко того, что так бесконечен мой путь.
В её хрустальной спальне постоянно, постоянно светло.
По реакции Нолдор было хорошо видно, кто родился после «того самого» праздника, а кто присутствовал на торжестве или просто хорошо осведомлён. Однако, несмотря ни на что, в менестреля больше не летели факелы. Конечно, любого певца задевает невнимание к его творчеству, но Макалаурэ в тот момент думал иначе: раз его не останавливают, значит можно продолжать. Нужно! Жизненно необходимо!
— Я знаю тех, кто дождётся, и тех, кто, не дождавшись, умрёт.
Но и с теми и с другими одинаково скучно идти.
Я люблю тебя за то, что твоё ожидание ждёт
Того, что никогда не сможет произойти.
Пальцы Териндэ, словно свечи в канделябрах ночей,
Слёзы Териндэ превратились в бесконечный ручей,
В комнате Териндэ на пороге нерешительно мнётся рассвет,
Утро Териндэ продолжается сто миллиардов лет.
— Достаточно, Кано! — прозвучал властно и жёстко голос Финдекано.
— Да я уже допел, — пожал плечами Феаноринг. — Признайся, ты, стоя за закрытыми воротами, слушал и вспоминал прекрасные времена.
— Отворить дверь! — приказал принц по ту сторону частокола. — Кано, надо поговорить. Проходи.
— В меня не будут бросаться факелами?
— Что для сына Феанаро огонь? — голос Финдекано потеплел. — Брат родной. Тебе ли его бояться.
***
— Слава герою Астальдо! — вроде бы искренне прозвучал со стены голос Варнондо, и остальные воины поддержали слова командира.
Финдекано не сдержал улыбку, и это очень не понравилось Макалаурэ: менестрель сразу понял, что всё действительно очень плохо. Глаза принца смотрели с добротой и печалью, словно на сердце давил груз вины. Увлекая двоюродного брата за собой, сын Нолофинвэ пошёл через лагерь к шатру сквозь восхищённые взгляды и приветствия для себя и, в лучшем случае, равнодушие в адрес сына Феанаро.
— Кано, — отодвигая полог и освещая тьму сводов фонарём, вздохнул принц, — я так виноват перед вами… Но иначе было нельзя, поверь!
Макалаурэ открыл рот, чувствуя, что потерял дар речи: менестрель ожидал от кузена чего угодно, только не извинений. Заметив изумление брата, Финдекано горько усмехнулся:
— Ты не представляешь, во что вылилось самое правильное и светлое, что я сделал в своей жизни! Вместо того, чтобы спасти Нельо, я его искалечил! Понимаешь, всё то, что сделал с ним Моргот, поправимо, а то, что сотворил я — увы… Но, умоляю, пойми меня, Кано, я, когда Нельо увидел… Я рассудок потерял, Кано. А когда… После всего, уже внизу, увидел, как Нельо… что он умирает… — сын Нолофинвэ зажмурился, — я понял, что не довезу его к тебе. Наверное, стоило рискнуть, но… Я испугался.
Макалаурэ слушал и всё больше чувствовал себя ничтожеством. Положив совершенно разбитому Финдекано руку на плечо, чтобы хоть как-то поддержать, менестрель заговорил о своём:
— Аранаро сказал, что теперь ты «на стороне лучников».
Принц не сразу понял, о чём речь, но когда пришло осознание вопроса, глаза Нолдо недобро загорелись.
— А что мне оставалось делать, Кано? — прошипел сын Нолофинвэ, наклоняясь над столом, приближаясь к брату вплотную. — Твой отец тоже не во всём был прав, но мы ведь до конца его поддерживали! А теперь речь идёт о моём отце! Я бросил его во льдах, считая едва ли не врагом, но ты даже представить не можешь, сколько раз я жалел об этом! А если я брошу отца сейчас, вы его убьёте!
Макалаурэ с сомнением нахмурился.
— Хорошо, — чуть спокойнее произнёс Финдекано, — не вы. Не ты лично. Но я никогда не поступлю, как мой младший брат! Это подло, Кано! Он ополовинил нашу армию во время военного положения! Да, я тоже бросал отца, но тогда мы все недооценили Хэлкараксэ, мы и представить не могли, что это за место! А здесь всё ясно! Мы видели угрозу, мы все видели Нельо! Турьо приходил к нему, разговаривал! А потом просто собрал «свой народ» и ушёл на юг! Он сказал, что не встанет под знамёна «единственного нолдорана»!
— Как Нельо? — спросил Макалаурэ, чувствуя, что узнал уже и так достаточно неинтересной в данный момент информации.
Финдекано вздохнул.
— Плохо, — севшим голосом произнёс Нолофинвион, — тебя проводят к нему. Прости, но я с тобой не пойду. Не смогу смотреть в глаза Майтимо. Я понимаю, что поступаю правильно, но… Иди, Кано. Тебя проводят.
Примечание к части
И снова песня гр. Наутилус "Утро Полины"
Встреча Маэдроса и Маглора. Пропасть между нами
Заря окрасила небо в нежно-сиреневый и розовый, в разрывах чёрно-фиолетовых плотных туч засияли первые утренние лучи Анар.
Макалаурэ, зябко кутаясь в лёгкий плащ, подошёл к шатру брата, зная, что о его приходе предупредили. Менестрель много раз пытался представить, что будет делать и говорить при встрече, но любая идея, в первый момент казавшаяся озарением, через мгновение начинала производить жалкое, удручающее впечатление. А потом…
Все мысли в один миг рухнули в пропасть, когда полог шатра начал шевелиться.
Вопреки ожиданиям, старший брат вышел на улицу без посторонней помощи, тяжело опираясь на массивный, растроенный к низу костыль. Очень свободная одежда болталась на тощем теле, правый рукав висел пустым, голову поддерживал широкий плотный воротник. Короткие, длиной не больше ладони, волосы были словно в снегу или в струйках дыма, на иссушенном, покрытом тонкими белыми шрамами лице, замерли, будто стеклянные, страшные бесцветные глаза.
Эльф, которого у менестреля язык не поворачивался назвать братом или его именами, посмотрел на гостя, и Макалаурэ чётко осознал, что Варнондо зря пожалел для него стрел. Это было бы милосердней, чем позволить состояться этой встрече.
— Не надо было приезжать, — вместо приветствия, сказал незнакомый хриплый металлический голос. — Но, раз уж ты здесь, заходи, взгляни на моё скромное жилище.
Знахари, словно по команде, покинули шатёр, и Макалаурэ мог бы заметить, что среди них нет Дис, однако не заметил. Как не увидел и окружающей обстановки — всё было, как в страшном сне, беспамятстве после ранения.
— Присаживайся, — продолжал чужой голос, — можешь попробовать содержимое любых пузырьков и бутылей. Возможно, и тебе повезёт — попадётся приятный на вкус настой.
— Майти… — с трудом выдохнул менестрель, делая шаг к брату, но пронизывающий заточенной сталью взгляд остановил эльфа.
— Не трогай меня, — проскрежетало железо, — спина болит.
Макалаурэ почувствовал, что сейчас расплачется, как ребёнок. Хотелось провалиться на месте, упасть на колени, в ноги, рвать на себе волосы, умолять о прощении… И, разумеется, не получить его.
— Не позорь имя отца, Канафинвэ, — видя состояние младшего брата, произнёс незнакомый эльф, который казался сейчас страшнее Моргота и всех его тварей, вместе взятых. — Что за спектакль?
Буквально повиснув на костыле, Нолдо взял тощей, изуродованной шрамами рукой стоящую в углу стола бутыль, справился костлявыми пальцами с пробкой и налил вина в два бокала.
Неуверенный, чего хочет больше: чтобы в выпивке был яд, или чтобы его не было, Макалаурэ трясущимися ладонями схватился за стекло, но поднести к губам не мог. Не помня, как сел на стул, менестрель наблюдал за очень осторожно опускающимся в мягкое кресло братом, за его замедленными движениями, за тем, как он пьёт, несказанно радуясь, что страшные мёртвые глаза смотрят куда-то в сторону.
— Что тебе здесь нужно? — поинтересовался эльф, постепенно направляя взгляд на Макалаурэ.
Выпив сразу весь бокал и едва не подавившись, менестрель чуть не поставил опустевшее стекло мимо стола, абсолютно не представляя, что ответить.
И вдруг сидящий в кресле Нолдо расхохотался. Менестрелю стало невыносимо стыдно от осознания, каким жалким он выглядит, но всё перекрывало понимание, что… Майти никогда так искренне не смеялся! Никогда! Разве что в детстве, да и то… Не так.
Совершенно растерявшись, Макалаурэ видел, что смех причиняет брату боль, но остановиться он не может. Только как ему помочь?..
Наконец, отдышавшись, уже не такой чужой и страшный эльф вытер слёзы и посмотрел на брата чуточку теплее.
— Если мне не изменяет память, — скрежетнул меч о щит, — один из сыновей Феанаро Куруфинвэ — менестрель. И, вроде бы, это ты. Я никогда не любил твои песни, потому что ты играешь нечестно, применяя чары. Но теперь, менестрель, пришло время честной игры. Напомни мне, как отвратительна твоя музыка, когда не сопровождается колдовством.
Понимая, что в ответ на язвительную речь надо хотя бы улыбнуться, Макалаурэ попробовал заставить дрожащие окаменевшие губы шевелиться, однако это оказалось непосильной задачей.
И вдруг пришло озарение.
— Пепел летит, — отчаянно борясь с непослушным голосом, запел Макалаурэ, — тенью закрыл глаза,
Пепел хранит
Всё, что забыть нельзя.
Пепел летит,
Тенью закрыл глаза,
Пепел простит
Всё, что простить нельзя.
Увидев в холодном, практически неживом взгляде страшных глаз изумление, менестрель уверился, что поступает правильно.
— Разорван свод небес,
Закат — плащом на плечи,
Он скроет боль, и станет легче,
Дыханья нет, и мир вокруг исчез…
Исчез в последний миг
В цепи простых событий,
Застынет лёд в сердцах разбитых,
И только ночь услышит крик мой,
Горький, как пепел.
На призрачном пути
Рука хватает воздух,
И рвать судьбу на части поздно:
Есть только страх, что больше не найти короткий путь
Сквозь пропасть между нами,
Нас грело страсти злое пламя —
Сгореть дотла и душу не вернуть.
Видеть и верить снегу иль пеплу?
Тьме или свету?
Тьмы или света ждать?
И только ляжет на виски пепел,
Станет мне бичом ветер,
Память обожжёт плетью,
Душу оплетёт сетью ночь.
А время не догнать —
Равняет век с секундой,
Летать с тобой мне было трудно,
А без тебя я не могу дышать!
Видеть и верить снегу иль пеплу?
Тьме или свету?
Тьмы или света ждать?
И только ляжет на виски пепел,
Станет мне бичом ветер,
Память обожжет плетью,
Душу оплетет сетью ночь.
Злая ночь стерла день,
Из души свет гоня,
Там, во тьме, вижу тень,
Что без слов ждёт меня.
Путь назад не найти,
Край судьбы я сотру,
Чтоб тебя отпустить,
Душу жгу на ветру,
Лишь пепел летит…
Осторожно поднявшись с кресла, Нельяфинвэ повесил на костыль небольшой мешочек, сложил в него пузырьки и, припадая на правую ногу, медленно направился к выходу.
— Иди за мной, — сказал страшный, но всё-таки родной голос. — Поговорим в более подходящей обстановке.
— Клянусь, Майти, — выпалил, вскакивая, Макалаурэ, — я пойду, куда скажешь, сделаю, что скажешь, и даже не спрошу, зачем это нужно! Я всё для тебя сделаю! Клянусь! Именем…
— Я тебя услышал, — прервала пламенную речь сталь. — Прошлого больше нет. И вместе с ним моих имён. Я подписал документ о передаче короны «лорд Маэдрос». Теперь это моё имя. И, Кано, так правильно.
Эльфы вышли на улицу, в лица дунул неприятный холод с моря, заморосил дождь.
— Финвэ Третий Майтимо Руссандол погиб в той битве, — продолжил говорить старший Феаноринг. — Моргот не явился на переговоры, зато выслал большое войско, которое окружило нас. Отступить мы не могли, пришлось биться насмерть. Потом, — Маэдрос остановился, посмотрел на левую руку, — потом появились те огненные твари, мне вокруг наруча обмотался раскалённый бич. Дальше всё, как в тумане, я слышал продолжающийся бой, пытался освободиться, и тут кто-то ударил меня в лицо и повалил на землю. А потом плечо пришил к земле меч.
Макалаурэ из последних сил молчал и сохранял спокойствие, вспоминая поле боя. На пути попадались знакомые и незнакомые эльфы, многие смотрели с любопытством.
— Я умер тогда, — тише сказал старший Феаноринг, — раны были тяжелы. Но чары Моргота заставили моё сердце биться. Ровно, чётко, словно идеально отлаженный механизм. И потом в плену я умирал ещё сотни тысяч раз, не выдерживая того, что делал Моргот. Но сердце продолжало биться, Кано. Не думай, что я пытаюсь заставить тебя терзаться угрызениями совести, ведь, если до сих пор этого не было, то и не будет. И тем более, я не хочу, чтобы ты говорил, как сочувствуешь моей беде. Просто ты был сейчас честен со мной, сказал то, что было на сердце, и я отплатил тем же.
Дорога повернула к широкому ручью с молодой порослью по берегам.
— Я просил не приезжать, — снова заговорил Маэдрос, — потому что один уладил бы дела лучше: Ноло, конечно, тварь… Кано, ты не представляешь, как я его ненавижу! Эта сволочь угрожала мне, лежащему в постели! — сделав глубокий вдох, старший Феаноринг улыбнулся. — Ноло тварь. Но не последняя. И он прекрасно понимает, что давить на меня, несчастного калеку, некрасиво. Что о нём подумают подданные? А теперь, Кано, здесь появился ты. И пока ты здоров и полон сил. Делай выводы.
— Я больше не оставлю тебя одного, Май… Маэдрос, — как можно искреннее заверил самого себя менестрель. — Что скажешь, то и сделаю, но только не проси бросать тебя здесь без поддержки.
Старший Феаноринг усмехнулся.
— Да, Кано, теперь, когда твоё присутствие не нужно, ты на нём настаиваешь. Молодец, Кано.
— Нет, так не пойдёт, — запротестовал Макалаурэ. — Если ты больше не Нельяфинвэ Майтимо Руссандол, то и я отныне просто менестрель Маглор, который поёт для своего брата.
Маэдрос не ответил. Осторожно подойдя к воде, Нолдо посмотрел на суетливые волны и поморщился. Канафинвэ заметил, что брат бледнеет.
— Дела обстоят следующим образом, — заговорил старший сын Феанаро, осторожно садясь на песок и опираясь спиной на склонившееся к ручью дерево, рука начала шарить в мешочке, висящем на костыле, — некоторые подданные Ноло отвергли его власть и перешли…
Макалаурэ, хоть и понимал, что задевает гордость брата, бросился помогать достать нужный пузырёк, когда Маэдрос, оборвав речь на полуслове, зажмурился, стиснув зубы. Отпив что-то розоватое и приятно пахнущее, он приоткрыл глаза и, часто моргая, посмотрел на менестреля:
— Знахари говорят, — прошептал Нолдо, — голова болит из-за спины. Выправятся позвонки, всё пройдёт. Может быть, они правы, но… Кано… Когда Моргот прикладывал ладонь мне к темени…
Маэдрос не договорил, снова закрыл глаза, дыхание стало ровным. Макалаурэ сидел рядом с братом и думал о том, что самое страшное в его жизни навсегда осталось в прошлом.
Примечание к части
Песня гр. Чёрный кузнец "Пепел"
Что есть власть
— Часть моих подданных не захотели признать мою власть, — сквозь отчаяние улыбался Нолофинвэ, запретив кому-либо, кроме Аклариквета, заходить в свой шатёр. — А единственный воин, в чьей верности я не сомневаюсь, не популярен среди подданных.
Менестрель кивнул. Не все знали, что Варнондо в начале перехода через Хэлкараксэ шёл в хвосте и со своими верными не пускал «за дровами» тех, кто замёрз сильнее других, однако в самый неподходящий момент «заслуги» военачальника ему обязательно припоминали. Либо указывали на отсутствие особых достижений в чём-либо.
А с принцем Финдекано всё ещё сложнее.
— Аклариквет, — вздохнул нолдоран, — возьми жену Варнондо в свой театр. Пусть поёт о подвигах воинов, о судьбе их жён, о том, как прекрасна доблесть… Так и скажи, что это моё решение, мой приказ, совет, что угодно. Мистель должна стать любимицей народа, если это недостижимо для Варнондо. И ещё, — Нолофинвэ улыбнулся уже искреннее и спокойнее, — надо петь о единстве. Аклариквет, я прекрасно понимаю, мне не избежать ещё одной крупной потери в рядах армии, когда Феанарион уйдет. Но после этого я не допущу дезертирства. Любые попытки будут жёстко пресекаться, и, понимаешь сам, меня не должны за это осуждать.
Менестрель опустил глаза. Да, нолдоран прав, всё абсолютно верно, но… Как и что можно про это спеть?!
***
Ощущение, что упустил нечто крайне важное, с течением времени усиливалось, волнение становилось невыносимым. Отправив певцов и летописцев заниматься важными для нолдорана делами, Нолофинвэ остался в одиночестве, наедине с расстеленными на столе картами и фальшиво-красивым текстом, рождённым пером в руке советника короля Эльвэ. Если бы владыка Нолдор сам не был искусным лжецом, он вряд ли бы заметил подвох в присланном тексте, однако интуиция не подводила: карты были фальшивкой.
— Первый Дом настроил против меня Дориат! — хлопнул по столу ладонью Нолофинвэ. — Наверное, у них завязалась дружба, когда род Феанаро прошёлся по Белерианду победным маршем освободителей от гнёта врага с севера! Моя слава должна перекрыть всё это! Если бы не Финьо… Почему от меня ушёл Турукано, а не он?! Насколько было бы проще, поменяйся они местами! Надо поговорить с сыном. Заставить его ответить, каким он видит наше будущее королевство. И кем видит себя. Но, главное, объяснить Финьо, что Первому Дому рядом с нами не место! Нельяфинвэ ясно дал понять, что подчиняться не собирается. Мне придётся применять силу, если он будет рядом, а этого нельзя допускать! Однако, знать, где засели потомки Феанаро, я обязан. И я это выясню!
Оттолкнув от себя карты, нолдоран накинул плащ, поправил венец и волосы, и с гордо поднятой головой вышел из шатра, давая знак охране сопровождать его к принцу Астальдо. Разговор предстоит неприятный, но неизбежный.
***
— Что есть власть? — перебирал струны Аклариквет, думая о том, что должен сочинить, — сладкий яд.
Её пьянящий аромат
Вдохнёшь однажды,
И нет пути назад.
Что есть власть?
Менестрель понимал, что даже племянницам вряд ли споёт эту песню, но вдохновение требовало исполнения. Хотя бы один раз. Ни для кого. В полном одиночестве.
— Это честь или напасть? — ехидно спросил сам себя Аклариквет. — Дивный сад и тёмный лес.
Сладкий яд и дар небес.
Все сокровища земли,
Все признания любви,
Жар объятий страстных жён,
Аромат заморских вин —
Всё отдашь за миг один
Воцарения на трон,
Где в руках твоих закон.
Беспределен власти пир,
Власти яд — ты всех слаще!
На миг задумавшись, менестрель перестал играть. Над чем же властвует он сам? Над кем? Вильварин вспомнил, как благоговейно его слушают другие музыканты, как соревнуются за лучшие роли в постановках. Это ведь тоже… власть. Сладкий… яд? К себе применять эти слова желания не было.
— Власть — вершить верховный суд,
Чёрным белое назвать.
Одарить иль наказать,
Иль прощенье даровать!..
«Или не даровать… отложить наказание до тех времён, когда оно покажется особенно страшным».
— Власть — быть с вечностью на «ты»,
Верить в свой высокий дар.
И под возгласы толпы
Пить божественный нектар
Незаслуженной любви.
Решив, что про любовь сейчас лучше не вспоминать, Аклариквет посмотрел на выход из шатра. Никто не войдёт. Наверное, так лучше.
— Власть — факир, она творит
С нами тысячи чудес.
Власть тебя преобразит,
Власть — и чистым стал подлец.
Власть — и в мудрецах балбес.
Это показалось забавным, менестрель решил, что однажды обязательно это кому-нибудь скажет. Разумеется, не Мудрому Финвэ. Его власть не обсуждается, ум не подвергается сомнению.
— Пусть несёт она беду
Вашим близким и друзьям,
Но в горячечном бреду
Добровольно не отдашь
Ты свой царственный венец.
Власти нет — и ты мертвец.
Что есть власть?
Примечание к части
Ария принца Веронского из мюзикла "Ромео и Джульетта"
Отголоски Дагор-нуин-Гилиат
Ритмичный бой барабанов, сопровождающий тренировку воинов, ускорился, эльфы побежали быстрее, делая кувырки и сальто через каждую дюжину шагов.
Отрабатывавшие приёмы рукопашного боя Нолдор взялись за тренировочные затупленные мечи и деревянные щиты. Грохот усилился, стал оглушающим.
Финдекано заметил приближение отца и отложил оружие, сделав знак напарнику, что продолжит позже. Если нолдоран решил явиться лично, значит, дело настолько серьёзное, что важность разговора требуется продемонстрировать публике. Принц, скривившись, пшикнул.
Сопровождавшие Нолофинвэ защитники смотрели по сторонам с подозрением: поблизости, конечно, не было ни Телперавиона, ни его сообщников, однако приближённые нолдорана были готовы к любому развитию событий.
Смотря на отца и пытаясь понять, что же произошло настолько серьёзное, что он пришёл самолично, Финдекано, вспомнив появление в лагере Макалаурэ, абсолютно не зная зачем, пошёл навстречу нолдорану, напевая начало песни о Битве-под-Звёздами:
— Ночь.
Лишь звёздный свет.
И тянет, как бездна,
Судьбы неизвестность,
Но страха нет.
Ночь.
Капли росы.
И лес обречённый
Склонился покорно,
И все видят сны.
Не спим только мы.
И мы вспоминаем о прошлом своём
И мир до войны.
Ночь перед боем коротка,
Что будет утром, знает только Рок,
В тумане светится река,
Как сверху брошенный клинок¹.
Мысленно восхитившись непревзойдённым актёрским качествам отца, ничем не выдавшего истинные эмоции, но изобразившего скорбное почтение, принц без особых церемоний поприветствовал родителя.
***
— Интересно получается, — усмехнулся Маэдрос, обернувшись на брата, — я хотел поговорить с Финьо, но, оказалось есть и другой желающий. И с ним я тоже не против перекинуться парой слов. Одна проблема — пока мы дойдём, Нолофиньо может успеть сбежать. Хотя, — старший Феаноринг прищурился, — ему невыгодно от меня бегать. Нам есть, что обсудить, и для него лучше сделать это на своей территории, в окружении своих верных.
Менестрель видел: брата раздражает неспособность нормально ходить, необходимость опираться на костыль и носить корсет. Посмотрев на беседующих напряжённо, словно чужие эльфы, отца и сына, Макалаурэ подмигнул Маэдросу и быстро пошёл вперёд, помахав нолдорану и принцу рукой. Лицо старшего Феаноринга, мгновение назад казавшееся живым, по мере того, как брат удалялся, снова начало каменеть. Осторожно делая шаг за шагом, бывший пленник Моргота устремил неподвижный взгляд на того, кому хотел сказать всего пару слов.
***
Нолофинвэ не хотел смотреть в глаза тому, кто сейчас очень медленно, но неумолимо приближался. Рядом с нолдораном был сын, его воины, собственные верные, подошёл самый бестолковый из сыновей полубрата, однако король видел только одного эльфа. Совершенно игнорируя приветствия, вопросы и дежурные фразы вокруг, Нолофинвэ двинулся навстречу очередному тяжёлому разговору.
— Я благодарен тебе, Нельяфинвэ, — тепло улыбнулся нолдоран, — за то, что избавил меня от необходимости решать дела твоих верноподданных. Приветствую тебя, я несказанно рад, что ты уже встал на ноги.
— Лорд Маэдрос, — напомнил Феаноринг. — И тебе привет, нолдоран. У меня дело к Астальдо, однако оно и тебя касается. Мои верноподданные — это и твоя армия тоже. И то, что они лишены возможности тренироваться совместно с основным войском, не принесёт пользы никому, кроме Моргота.
— Это означает, лорд Маэдрос, — прищурился Нолофинвэ, — что я должен впустить верных Канафинвэ в свой лагерь?
— ЛордМаглор, — приложив ладонь к груди, поклонился Макалаурэ.
Король улыбнулся. Снова оказавшись рядом с сыном, Нолофинвэ видел, как Финдекано, мрачнея, опускает глаза.
— Оставим церемонии, — холодно смотря на родню, сказал вдруг Маэдрос, — и поговорим начистоту. Я хочу, чтобы вы все знали: я за себя мстить не буду. Никому.
Старший Феаноринг обвёл взглядом собеседников, мельком посмотрел на тренирующихся воинов.
— Я уже заявил в письменной форме, — продолжил он говорить, — что все верные роду Феанаро эльфы отныне мои подданные, и все их дела решаю только я, о чём, разумеется, при желании узнает нолдоран. В подробностях. От меня. Но у нас есть одна нерешённая проблема.
Макалаурэ хмыкнул.
Ветер переменил направление, и Астальдо скривился, услышав, что оказывается, его песню подхватили Нолдор, проверявшие тетивы луков и готовность клинков и щитов. Отголоски Битвы-под-Звёздами аккомпанировали отвратительному разговору, который Финдекано предпочёл бы никогда не слышать:
Кони летят каменистой равниной,
Горы стеною вдали вырастают.
Яростно гонит врагов Феанаро.
Ветер свирепый свистит и стенает.
Мир содрогнулся, как будто от боли,
Воздух застыл, и земля задрожала.
Слышен напев, величавый и страшный —
Миг или вечность та песня звучала?
Мир раскололся, и пропасть раскрылась,
Вырвались молнии, вскинулось пламя.
Взрывом разбросаны эльфы и кони,
Пепел и кровь, боль и отчаянье…
Бьётся король, окружённый врагами —
Бьются с ним семеро огненных тварей.
Щит на куски разлетелся от молний,
Меч раскалился, руку сжигая.
Бьётся король, одинокий и гордый,
Помощи, видно, ждать бесполезно.
Сгинули те, кого вел за собой он,
Ближе подходят твари из бездны.
Множатся, множатся страшные раны,
Выстоит он в этой битве едва ли…
Жуткая боль затуманила разум,
Силы и кровь вытекают по капле.
Круг свой сомкнули мерзкие твари.
Пепел и дым, точно после пожара.
Руки ослабли, в глазах потемнело…
В битве неравной пал Феанаро.☆
— Да, Кано, — испепеляюще посмотрел на брата Маэдрос, — нерешённая проблема одна — мы боимся друг друга. И поэтому мои подданные сейчас за воротами лагеря!
Менестрель вдруг понял, что привык всех Нолдор Первого Дома называть своими подданными, и отвыкнуть от этого одномоментно не получится.
— Лорд Маэдрос прав, — попытался сказать твёрдо Финдекано, но всё больше выглядел совершенно разбитым и говорил всё тише. — Враг у нас один, у всех нас.
— Моргот, — подняв указательный палец, напомнил родне Макалаурэ.
— Да, он, — мрачно согласился Финдекано. — Я сам буду ответственным за то, чтобы армия была единой и подготовленной. Для верных лорда Маэдроса ворота будут открыты.
Менестрель поджал губы.
— Ты уже в состоянии ходить, сын моего брата — ещё шире заулыбался Нолофинвэ, — значит, мы можем устроить публичную церемонию. Ты, мой племянник, сам, во всеуслышание, объявишь, что передача тобой власти — нужное и правильное дело. Из-за твоего отца наш народ понёс колоссальные потери в Хэлкараксэ, а Битва-под-Звёздами не увенчалась окончательной и полной победой, ведь Феанаро просто не взял в бой две трети войска! Но, даже несмотря на это, именно мы, вечно-второй Дом, спасли тебя из плена, лорд Маэдрос.
— Сначала открой ворота, — побледнел старший Феаноринг, расширившиеся глаза неподвижно уставились на нолдорана. — Церемония должна стать торжеством для всех.
— Я сейчас же об этом распоряжусь, — спокойно согласился Нолофинвэ, холодея от взгляда племянника.
Финдекано развернулся и, взяв тренировочное оружие, ушёл к воинам.
— Господин Нолофинвэ! — крикнул подбежавший Нолдо. — Прибыла леди Артанис.
Маэдрос сделал знак брату и, коротко простившись с нолдораном, осторожно пошёл в сторону шатра знахарей, который уже начал считать своим домом.
— Мне нужно отдохнуть, — процедил сквозь зубы старший Феаноринг, — а ты, лорд Маглор, поговори с Нэрвен. Это очень важно! Выясни у неё, какие планы у Третьего Дома, каковы потери в Хэлкараксэ, и готовы ли они с нами, с Первым Домом Нолдор, общаться по-хорошему.
Макалаурэ кивнул. Перспектива возможной встречи с Артанис была настолько прекрасной, что он бы согласился на любые условия, лишь бы увидеть свою несбыточную Мечту.
Примечание к части
¹Песня гр «Гранд КуражЪ» «Ночь перед боем»
☆ Песня о Битве-под-Звёздами написана поэтессой Белое_Безмозглое https://ficbook.net/authors/2493244
Послушать песню можно тут https://vk.com/audio443220075_456241042_25cd2fc49430913276
Бескрылая мечта
Она появилась, и серый унылый вечер засиял золотом Лаурелин.
В тот момент менестрель не замечал перемен, произошедших в Артанис за время перехода через льды, Макалаурэ видел лишь Её. Просто Её. Свою Мечту и Музу. Нолдо не понял, с каким чувством прекрасная дева смотрела на подданых нового короля, и что взгляд её, адресованный верным Нолофинвэ и бывшим перводомовцам, совершенно разный, но ни в первом, ни во втором случае, добрым не был.
Менестрель любовался волшебным сиянием и терял опору под ногами.
— В Амане оплакивали тебя, — спешившись, проговорила Артанис, подходя ближе. — Многие думали, стрелы Тэлери отправили тебя в Чертоги до того, как Намо напугал эльфов пророчеством. Кое-кто даже решил, что тебя из-за «своевременной» гибели не коснётся обещанный нам кошмар посмертия.
— Я понял, — начал понемногу приходить в себя Макалаурэ, — ты не рада меня видеть, но не хочешь говорить это прямо при всех.
Только сейчас менестрель заметил, что вышедшие навстречу дочери Арафинвэ посланники нолдорана сторонятся его, словно ждут, что будет.
— Да как ты мог такое подумать, глупый?! — Артанис вдруг просияла и бросилась Феанорингу на шею. — Обними меня, — прошептала дева, едва касаясь губами уха менестреля. — Обними крепко, словно рад меня видеть!
Макалаурэ подчинился, чувствуя, как на сердце начинает давить тоска. Да, глупо было надеяться на что-то… Но почему-то надеялся. Хотя бы на искреннюю радость. Или неприязнь. А получил фальшивые объятия ради какого-то дела.
— Пригласи меня на прогулку, — дыхание пощекотало ухо, шёлк волос коснулся щеки. — Так, чтобы все слышали.
Макалаурэ подчинился. Артанис выскользнула из объятий, отстранилась, и теперь менестрель увидел её взгляд. Стало невыносимо грустно.
— Что же мы стоим? — изображая детскую радость, пролепетала эльфийка, сияя золотом на фоне серой природы. — Дела подождут! А прогулка — нет.
«Это и есть дела», — совсем сник Феаноринг, чувствуя, как в душе рождается новая песня, которая не нравится ему самому. Впервые за всю жизнь!
***
Серый пейзаж чернел, утопая в красках ночи, поднялся холодный, меняющий направление ветер, завывавший раненым зверем. Артанис, пряча ладони в накидке, шла на фоне береговых скал, сверкающих в свете фонаря в руке Макалаурэ гранитной крошкой.
— По дороге сюда, — серьёзно произнесла королева, — я виделась с Турукано.
Наверное, дочь Арафинвэ ждала от менестреля обсуждения поступка младшего сына с точки зрения политики и морали, однако Макалаурэ желал совершенно другого, поэтому…
— Плевать я на него хотел, — отмахнулся Феаноринг. — Я здесь не ради этого.
В холодном, сияющем зимним небом, взгляде Артанис заискрилась насмешка. Разумеется, эльфийка всё понимала.
— И твой вопрос, разумеется, важнее любых капризов королей, — хитро улыбнулась дева.
— Не говори, что понимаешь, — менестрель поставил фонарь на камни. — Никому нет дела до чувств. Думаешь, мой брат отправил меня к тебе, чтобы поздороваться?
Артанис очень хотела скрыть эмоции, однако не смогла. Макалаурэ хмыкнул.
— С Нельяфинвэ я поговорю сама, — нежно промурлыкала дочь Арафинвэ, подходя вплотную. — Что же касается тебя… Мы давно не виделись, в нашей жизни многое изменилось. Ты не хочешь говорить о делах королей, зато мои дела тебя наверняка заинтересуют. Так знай, Канафинвэ, это неразделимые понятия — я королева.
Артанис рассчитывала, что менестрель спросит, как такое возможно, ведь для этого надо быть женой Ноло, однако не последовало реакции даже на подобные слова. Феаноринг просто поднял фонарь, взял Нэрвен за руку и повёл вниз к морю.
— Что говорит тебе вода? — спросил менестрель, и с разочарованием увидел: Артанис нечего ответить.
Если бы Макалаурэ был готов выслушать кого-то, кроме себя, он бы узнал, что в Средиземье магия иная, и её только предстоит постигнуть. Но менестрель для себя решил, будто ему всё понятно.
— Здесь холодно, — нахмурилась Артанис, и это не было намёком, что объятия могут согреть. — Я приехала ненадолго, не хочу задерживаться у дяди. Мне пора.
Свет Лаурелин угас. Оставшись в одиночестве, наедине с почерневшими волнами, менестрель сел на камни у самой воды.
— Ты снимаешь тончайшее платье,
Стоя лицом к стене, — запел Макалаурэ, голос эхом разлетелся над морем, — и я вижу свежие шрамы на гладкой, как бархат, спине.
Мне хочется плакать от боли, или забыться во сне.
Где твои крылья, которые так нравились мне?
Когда-то у нас было время,
Теперь у нас есть дела,
Доказывать, что сильный жрёт слабых,
Доказывать, что сажа бела.
Мы все потеряли что-то
На этой безумной войне.
Кстати, где твои крылья,
Которые нравились мне?
Я не спрашиваю, сколько у тебя злата,
Не спрашиваю, сколько мужей,
Я вижу — ты боишься открытых окон
И верхних этажей.
И если завтра начнется пожар,
И дворец наш будет в огне,
Мы погибнем без этих крыльев,
Которые нравились мне.
Помолчав целую вечность и дождавшись, когда тучи рассеются, Макалаурэ вспомнил, смотря на звёзды, что мечта должна оставаться мечтой, даже бескрылая.
Примечание к части
Песня В.Бутусова "Крылья"
Дрова и другие ценные ресурсы
Ветер играл в жестокую игру с суеверной и чувствующей себя виноватой перед всей Ардой эльфийкой, то подталкивая в спину, словно подбадривая, то начиная дуть в лицо, не давая сделать шаг, предупреждая об опасности.
Продолжать ли путь? Или сбежать в леса на юге, бросив дом? Поможет ли это? Ситуация всё больше казалась безвыходной и грозящей гибелью.
«Я должна увидеть нолдорана!» — отвлекала себя от пугающих мыслей колдунья, направляясь в обход сквозь лес к лагерю Нолофинвэ.
Увидев вдали костры, эльфийка прислушалась: произношение и манера говорить даже издалека выдавала героев Митрима, и Зеленоглазка на всякий случай спряталась. Если прозвучат знакомые голоса, можно будет понять, как двигаться дальше.
— Меня ждёшь? — спросил появившийся из тьмы Аранаро, и эльфийка от испуга вздрогнула. — Боишься, что теперь не пустят обратно?
— Друг мой! — кинулась обниматься Зеленоглазка. — Как я рада! Ты снова мне поможешь?
— Да, леди, — ответил воин. — Если это было ошибкой, я её повторю.
***
Заснуть не получалось, несмотря на полностью лишившую сил усталость: ослабшее тело мучительно ныло от непривычных нагрузок — даже просто долгая ходьба превращалась в тяжёлое испытание, и лишь когда знахари, втирая согревающие масла, размяли ставшие каменными от перенапряжения мышцы, сон накрыл чернеющей пеленой волокнистого тумана, подняв на головокружительную высоту пиков Тангородрима.
«Этого больше нет, — твердило сознание, — и никогда не будет! Это лишь морок».
Из живой, пульсирующей тьмы посмотрели светящиеся глаза крылатой твари. Ещё одни. И ещё. Рваные лохмотья мрака разорвал ветер, открывая сияющий серебристый небесный светоч.
«Мы тоже умеем кусаться», — пропищал насмешливо голос, и глаза приблизились.
Содрогнувшись всем телом, Маэдрос открыл глаза. Рядом никого не было: видимо, знахари вышли из шатра поговорить. Призраки прошлого яростно набросились, терзая душу, сын Феанаро почувствовал, что не может находиться в одиночестве. Словно на скале… Лучше умереть! В бездне не останется полноценного сознания, не будет настолько тяжело.
— Именем Создателя Эру Илуватара, — прошептал Феанарион, пытаясь справиться с бессилием, — приношу я Клятву и призываю в свидетели моего Слова…
— Эту песню поют всё больше Нолдор, — тихо сказала заходящая в шатёр юная знахарка, обращаясь к Дис, следующей за ней.
— Какую? — судорожно хватаясь за реальность и жизнь, спросил Маэдрос, приподнимаясь на подушках.
Постепенно возвращалась память о том, что в полдень предстоит сообщить народу о прекращении вражды между Нолдор, а после — жить с пониманием, что предал отца. Неужели нужно было выдержать пытки Моргота, чтобы потом сдаться под натиском нескольких слов всего лишь эльфа?!
«Я предал отца! — мысль становилась невыносимой. — Отдал власть над родом Феанаро в руки сына Индис! Это худшее, что я мог сделать!»
— Песню о Битве-под-Звёздами, — улыбнулась Дис, подходя к постели и оценивающе смотря на лежащего Нолдо, замечая участившееся дыхание и сердцебиение, малейшие изменения цвета лица и взгляда. — Героев воспевают чаще и громче, сочиняют новые песни.
— Я жду, что о Битве-под-Звёздами напишет Аклариквет, — чуть смущённо произнесла юная знахарка.
Маэдрос переглянулся с Дис и рассмеялся, только глаза остались неподвижными:
— Он будет петь, что Ноло всех победил в одиночку, только не спас безумца-брата, который его не послушал и бросился в бой впереди героя?
Поклонница менестреля обиделась, замолчала и взялась за работу с сушёными травами. Дис подала Феанорингу стакан с душистым настоем.
«Песен о Битве-под-Звёздами всё больше, — делая глоток, задумался Маэдрос, — значит, Мудрый ты наш, твой венец нолдорана не столь полюбился народу, как ты рассчитывал».
Вернув знахарке опустевший стакан, Феаноринг вдруг почувствовал, что хочет есть. Это было так странно и непривычно, что заставило сомневаться, всё ли в порядке. Не чувствовалось ни тошноты, ни боли в животе, ничего. Только голод.
Понимание, что здоровье возвращается, заставило искренне улыбнуться и забыть даже о Нолофинвэ.
— Посмотрим, что ваш Макалаурэ сочинит, — вдруг очень обиженно сказала юная знахарка, — наверняка, тоже предвзято петь будет!
Дис, конечно, не подала вида, что ей неприятно говорить о бывшем любовнике, с которым так и не выяснили отношения, но эмоции скрыть не смогла. Хотелось сказать какую-нибудь колкость, только ничего не приходило в голову, и эльфийка отмахнулась — есть масса гораздо более важных дел, чем спорить, чьи песни менее предвзятые, тем более с влюблённой глупой девой.
С улицы донеслись голоса, и среди смешавшихся в общем гуле слов чётко различилось имя Артанис.
***
— Привет тебе, пограничник, — с вызовом произнёс Айканаро, поднимаясь вместе с соратником на деревянный коридор между двумя рядами частокола.
— По какому праву ты сюда заявился? — сжал рукой копьё Варнондо.
— Пока королева Артанис здесь, — поднял на уровень лица факел эльф из рода Финдарато Инголдо, — я обязан обеспечивать её безопасность, помогая воинам нолдорана охранять границы. Ты, я вижу, снова на рубеже. Неужели даже сейчас за дровами ходить зазорно?
Варнондо промолчал, но лицо Нолдо было более, чем красноречивым.
— Все наши споры — полная ерунда, — подошёл Аралкарион и с радостью поприветствовал третьедомовского собрата, вскользь поинтересовавшись делами его семьи и друзей. — Власть, корона, титулы, звания… За них готовы бросаться на своих же родственников, словно голодные звери, убивающие детёнышей! А настоящую проблему игнорируют все! Но придут орки, и мы пожалеем, что не о том думали. Помните вооружение армии Моргота? Это была добрая сталь! Не валинорская, но добрая! Я очень рад снова видеть тебя, Айканаро, и, надеюсь, ты обрадуешь меня ещё больше. Варнондо, командир, встань на моё место, а я с другом поговорю.
Военачальник побагровел. Если бы не недавняя провинность, которая очень не понравилась нолдорану, эльф ни за что не уступил бы, но теперь пришлось умерить пыл и подвинуться.
— Если и убивать друг друга, — со знанием дела сообщил Аралкарион, — то за уголь. Вы знаете, что валинорскую сталь не сделать в Эндорэ, потому что невозможно разжечь печь, как в кузнице Вала Ауле? Однако, мы все видели, что у перводомовцев оружие из стали, а не сурьмы или олова, и она точно местная — даже по цвету видно!
— Предлагаешь выяснить у Канафинвэ, где он берет антрацитовый уголь? — заинтересовался Варнондо. — Или здесь есть иное горючее?
— Именно! — ударил рукой об руку бывший охотник. — Ресурсы! Вот что важно! Чего стóит корона, если защищают её деревянные копья и ломкие мечи?
— Ни один правитель, — задумчиво произнёс Айканаро, — не выдаст местоположение ресурсов, тем более, важных для обороны.
— У Нолдор правитель один, — высокомерно усмехнулся военачальник, — и ему любой лорд обязан подчиняться.
Аралкарион посмотрел на командира очень непочтительно.
— Мы открыли ворота для верных Феанариона, — словно не замечая дерзости, продолжил говорить Варнондо, растягивая слова и делая долгие паузы, — они войдут. Как и хотели. Мы закроем ворота, и нолдоран будет распоряжаться своими подданными в полной мере. — Воин усмехнулся. — За дровами их никто не выпустит.
***
Проскользнув мимо охраны, Зеленоглазка сбросила капюшон лёгкой дорожной накидки и спокойно и уверенно пошла к шатру знахарей. Вокруг царило непривычное оживление: Нолдор ходили небольшими группами, разговаривали вполголоса, а ещё появились золотоволосые эльфы в одинаковых зелёных плащах, речь которых звучала иначе, нежели говор подданных Нолофинвэ.
Взгляд остановился на прекрасном юном воине с очень светлыми, но глубокими, словно бездонная пропасть, сияющими голубыми глазами, захотелось подойти и заговорить, только почему-то не получалось сделать ни шагу.
— Где ты была? — властно прозвучал голос Митриэль, возникшей внезапно и бесшумно, будто волколак.
«И яда в ней столько же», — с досадой подумала колдунья.
— У меня были неотложные дела, — мило улыбнулась Зеленоглазка, — при первой же возможности я обо всём доложу нолдорану.
Митриэль сказала что-то ещё, но колдунья уже не слушала: в двух дюжинах шагов впереди появилась эльфийка в белом платье с алмазным пояском и потрясающими волосами, сияющими, словно солнце, но нежнее и чарующе. В свете локонов была ласка, не чувствовался опасный агрессивный жар небесного пламени, только магия, таинственная и непостижимая. Прекрасное лицо ничего не выражало, оставалось неподвижным воплощением лика статуи из чистейшего белого мрамора, дивным и холодным.
Заметив восхищение, граничащее с шоком, в глазах колдуньи, Митриэль высокомерно взглянула сверху вниз и фыркнула:
— Я принимала роды у её матери.
Зеленоглазка посмотрела на знахарку со священным трепетом.
На холме с солнечными часами заиграла музыка, и многие эльфы направились на начинающееся торжество, однако сияющая золотом красавица не двигалась с места. Колдунья хотела подойти и задать вопрос, зачем ей быть рядом с шатром знахарей, но собравшаяся вдруг толпа перегородила путь.
— Что это значит? — насторожилась Митриэль, осматриваясь.
— Я больше не оставлю брата одного, — певуче произнёс подошедший с многочисленными верными Макалаурэ.
Травницы переглянулись: с сыном Феанаро были не только его воины, но и Нолдор, ранее считавшиеся Вторым Домом.
Полог шатра медленно отодвинулся.
Не последний из мудрецов
Это была злость, убийственная и всепоглощающая, беспощадная, но абсолютно беспомощная.
«Ты должен поблагодарить Моргота за плен! — рвалось из груди, и Нолофинвэ из последних сил молча улыбался, чувствуя, как намокает спина и ладони. — Если бы не муки на скале, кто бы тебя знал?! Ты был бы просто одним из Нолдор! Одним из многочисленных сыновей прославленного отца! Никто бы не узнал о твоей силе! Мой народ ненавидел бы и презирал тебя наравне с Феанаро! А теперь тебя уважают даже те, кто хотел твоей смерти!»
Ощущение, что из-под ног уходит земля, усиливалось с каждым новым шагом, а сверху, словно удары молота, сыпались восторженные выкрики, адресованные старшему принцу Нолдор: «Астальдо! Астальдо! Астальдо!»
И никто не прославлял нолдорана, поднимающегося на холм с часами. Даже Аклариквет играл музыку без слов, но мелодию знали все: это была песня о любви, которой не суждено сбыться, спетая, когда на Валинор пала тьма. О любви того, кто её не достоин.
***
Когда полог шатра отодвинулся, Артанис, заранее знавшая, что увидит, смогла справиться с эмоциями и улыбнуться искренне. Без страха и жалости смотря в неподвижные мёртвые глаза, королева подошла к сыну Феанаро. Нежные осторожные руки эльфийки забрали костыль, став живой опорой, вместо деревяшки.
— Однажды, — едва слышно произнесла Артанис, поддерживая двоюродного брата, помогая ему идти, — ты остановил меня на краю пропасти, не позволил ветру сбить со скалы. Теперь моя очередь.
Маэдрос почувствовал взгляд брата, ощутил его эмоции, но не посмотрел в ответ.
— Надеюсь, ты без топора, — усмехнулся старший Феаноринг, любуясь золотым сиянием волос, радуясь неожиданному теплу, подаренному гордой эльфийкой. — Вдруг перепутаешь меня с другими дровами?
— Не смешно, Нельо, — серьёзно сказала Артанис, и Макалаурэ поджал губы: брат не стал напоминать о своём новом имени!
«Я сам виноват! — с горечью подумал менестрель. — Только сам… Какой я был ничтожный!»
— Предлагаешь мне оплакивать себя? — хмыкнул Маэдрос, внимательно всматриваясь в толпу оценивающим взглядом.
— Никогда, — прищурилась Артанис, — никогда бы о таком не подумала. Видишь, я на твоей стороне. Разве я стала бы поддерживать слабака?
Старший Феаноринг промолчал. Переводя взгляд с верных Макалаурэ на «предателей» нолдорана, с сопровождения дочери Арафинвэ на подданных Нолофинвэ, Маэдрос, чувствуя тепло и поддержку двоюродной сестры, невольно улыбался уголками губ. Всё вовсе не так плохо, как могло показаться.
— Благодарю, что помогаешь идти на подъём, — понизил голос Феаноринг, когда холм приблизился.
— Спускаться сложнее, ты не знал? — слова Артанис прозвучали предупреждением. — Может понести, и тогда падение неизбежно. Скатишься в самый низ. А, падая на пути вверх, просто на время останавливаешься.
— Зависит от крутизны склона, — заставляя себя говорить о горах без содрогания, поддержал тему бывший пленник Моргота.
— Здесь холм достаточно пологий, — взгляд сияющих глаз стал озорным, — Нолофиньо бы не полез по отвесной скале. — Артанис спокойно и уверенно посмотрела в серые глаза, которые больше не казались глазами чудовища. Рядом уже был не восставший из могилы монстр, но эльф, живой и способный чувствовать. — Я приехала объявить о независимости рода Финдарато Инголдо. Удивлён?
— Пожалуй, да, удивлён.
— Ты многое пропустил, — Артанис прижалась теснее, касаясь головой чуть ниже плеча. — Когда Вала Намо передал нам радостную весть, наш с Финдарато отец прозрел и бросился вымаливать прощение Владык. Он отрёкся от власти, отдал сыну своё кольцо. — Эльфийка усмехнулась. — Мы отреклись от отца, Нельо. Но не от матери. Тебя, наверно, это не обрадует, но сейчас тебе с успехом заменяет костыль тэлерийская королева, которая пришла в Эндорэ ради собственных владений. Я не собираюсь подчиняться нолдорану, потому что не имею никакого отношения к этому народу. А теперь о приятном: взгляни, как смотрит на нас Нолофиньо.
Лорд Маэдрос широко улыбнулся.
***
Финдекано не стал подниматься на холм. Оставшись у подножья, окружённый верными эльфами и восторженными словами, принц взглядом поприветствовал Макалаурэ, подошедшего со своими воинами с другой стороны. Столько сильных, способных держать оружие мужчин… Что это значит? Нолдоран в безопасности или наоборот?
— Астальдо! Айя Астальдо! Вечная сияющая слава!
— Айя доблестный воин! Храбрейший из живущих! Да не угаснет его слава вовек!
— Айя Астальдо!
***
— Я снова чувствую себя частью легенды, — улыбнулась Зеленоглазка, с толикой иронии смотря на Митриэль. — Лорд Маэдрос и прекрасная золотоволосая леди! Что? Ты не знаешь, о чём я? Неужели эта сказка затерялась в вашей заморской Благословенной Земле? Не любили вспоминать о злых деяниях одного из Валар?
— Какая ещё сказка? — зло спросила травница, пытаясь делать вид, что слушает речь своего нолдорана, а на самом деле ища глазами в толпе сыновей или их жён.
— Жила в одном поселении прекрасная эльфийка, — нараспев заговорила колдунья, с удовольствием замечая, что её слова занимают окружающих больше речи нолдорана, — и был у неё возлюбленный жених, великий воин и охотник. Разумеется, тоже красивый. Но однажды этот эльф пропал в лесу, и все думали, что несчастного сожрал волколак. Конечно, безутешная невеста не верила слухам, ждала, надеялась. Но эльфийка была настолько красива, что в неё влюбился соплеменник. Это был… Как вы говорите, скользкий тип. Лжец и бессовестный наглец, приписывающий себе чужие заслуги, называющийся красивыми именами, присваивающий титулы. В какой-то момент его имя стало длиннее…
Поймав осуждающий взгляд Митриэль, Зеленоглазка злорадно хмыкнула.
— Этот мерзкий, но безумно привлекательный негодяй стал ухаживать за красавицей, предлагая взамен на любовь нажитые нечестным путём богатства. Дева не знала, как поступить, думала, думала… И вдруг на поселение напало войско хозя… Моргота. Это были жуткие твари и уродливые орки. Они резали, жгли, насиловали. Красавица не умела сражаться, поэтому пряталась в доме. И вдруг вылетела сорванная с петель дверь, и вошёл воин. Он был настолько страшным и отвратительным, что никто не смог двинуться с места. Орк уже собрался сделать много плохого, как вдруг увидел красавицу. Да-да, вы правильно подумали — это был тот самый жених, которого похитил Моргот, превратил в орка и заставил себе служить. Увидев любимую, он вспомнил прошлое, перебил напавших на селение орков и захотел снова жить обычной жизнью.
— Но красавица выбрала предателя и лжеца, — хмыкнула Митриэль.
— Бывший жених тоже стал предателем, — подмигнула Зеленоглазка, — он же вёл орков, которые ему доверяли, а потом перебил их. Как бы то ни было, история закончилась плохо. Красавица не смогла простить себя за то, что не приняла любимого в новом обличии, а лжец потерял нажитое нечестно богатство. И дева истосковалась, извела себя и угасла.
— Замечательная легенда, — скривилась знахарка. — Хотя, чего ожидать от Мориквэнди?
— Того же, чего и от Нолдор, — хихикнула Зеленоглазка. — Желания быть свободными от сильных мира. Учиться у них, но не принадлежать им. Я не права?
Митриэль удивлённо взглянула на колдунью, а та развела руками:
— Я ни разу не видела, чтобы вы возносили хвалу Валар. Ни один из вас ни разу не молил их о помощи. Странно, правда?
Знахарка прикусила губу. Многие ли столь же наблюдательны? Это опасно? Как теперь быть? Надо рассказать Нолофинвэ, как только завершится торжество!
***
— Мы снова собрались на этом символичном месте, — говорил с надеждой в голосе Нолофинвэ, и Аклариквет играл тише, чтобы не отвлекать от слов короля.
«Нам обещают окончательное прекращение вражды, — думал менестрель, — и головы согласно кивают, но примут ли мир сердцá? Многое ли смогу сделать для мира я? Достучусь ли до народа, если буду петь о том, как должно быть, если этого не происходит на самом деле?»
— Я передаю слово лорду Маэдросу, — сказал нолдоран, и Аклариквет услышал, как изменился голос владыки: король понимал, что именно сейчас всё зависит от сына брата-врага, от эльфа, который может забыть о благодарности за спасение и решить вернуть власть. Но иначе нельзя: народ должен видеть своими глазами, что корона передана добровольно.
Только… увидит ли?
Менестрель поймал себя на мысли, что ему в первую очередь хочется услышать, как говорит сын Нерданель, узнать, помогла ли ему мазь, и не сдержал улыбку, когда понял — старался не зря.
— Я не возьму слово вперёд королевы, — прозвучал скрежетом металла голос, и толпа замерла в недоумении. Королевы?
— Благодарю, Нельяфинвэ, — блистательно улыбнулась Артанис. — Собратья Нолдор! Я от души приветствую всех вас снова, и хочу сказать от имени Тэлери, моего народа, что здесь, в Средиземье, моё королевство, королевство моего брата Финдарато Инголдо и владения нолдорана Нолофинвэ будут дружественными государствами. Прошлое останется в прошлом, а будущее — в наших руках, и мы сделаем его прекрасным! Я верю, что мы способны жить в мире, помогая друг другу развиваться, оставаясь при этом независимыми королевствами и сохранять свою уникальную культуру, язык и традиции.
Аклариквет посмотрел на своего нолдорана. Сейчас казалось, что Нолофинвэ не услышал ничего необычного, его лицо оставалось неподвижным и доброжелательным и даже почти не меняло цвет. Артанис по-прежнему прижималась к сыну Феанаро, держа его под руку, приветствовала раскрытой ладонью народ и сияла улыбкой, и на её фоне меркло даже дневное светило, никто не замечал эмоций короля и оценивающего взгляда бывшего нолдорана.
— Я хотел бы многое сказать, — взял, наконец, слово Маэдрос, встретившись глазами с братом, — и начну с того, что выражу благодарность за спасение. Это неоценимая помощь, и нельзя подобрать слов, чтобы в полной мере описать подвиг принца Финдекано. Айя Астальдо! Вечная сияющая слава!
Толпа с радостью повторила за сыном Феанаро.
— От имени всех причастных, я приношу глубочайшие извинения за то, что корабли не были отправлены назад в Валинор, — на одном дыхании проговорил Маэдрос, когда стихли возгласы.
Видя, как злится Макалаурэ и вот-вот сделает нечто неуместное из-за того, что извиняться за сожжение кораблей пришлось тому, кто высказывался против и не принимал участия в уничтожении святыни народа Тэлери, старший Феаноринг решил быстрее закончить речь. Он уже понял общее настроение собравшихся, видел, как смотрят на Нолофинвэ те, кто останется верен до конца, и остальные, поэтому улыбнулся, вновь вернувшись взглядом к брату.
— Вражда между Нолдор отныне окончена, — чуть тише, чем хотел, произнёс старший Феаноринг, — корона перешла к Нолофинвэ Финвиону, старшему в роду. И не последнему из мудрецов.
«Зачем ты это сделал?» — задал немой вопрос нолдоран, но ответа не получил. Аклариквет заиграл громче.
Толпа не засмеялась, эльфы сделали вид, что ничего особенного не произошло, Финдекано, отвернувшись от холма, насторожился.
— Вражде конец! — взял слово Нолофинвэ, и его голос практически не дрожал. — Отныне мы снова единый народ, как и в давние благословенные времена!
— Вынужден оставить вас, — резко заявил Маэдрос, — праздновать. Слава нашему народу!
Вопросительно посмотрев на довольную Артанис, Феаноринг встретил одобрительный взгляд.
— Спуститься я тебе тоже помогу, — сказала королева. — И надеюсь, до того, как уеду, увижу тебя без костыля.
Нолофинвэ вдруг остановил племянника. Отстегнув плащ, нолдоран осторожно накинул его на плечи Маэдроса.
— Спасибо, воин, — с уважением произнёс нолдоран, — за победу в Битве-под-Звёздами. Это поистине великий подвиг. Благодаря тебе, сын моего брата, земля Эндорэ безопасна.
Артанис тихо хихикнула.
— Воистину, — полушёпотом сказала королева, чтобы слышал её только Маэдрос, — Нолофиньо не последний из мудрецов. Но ты лишил его возможности быть первым. С конца.
— Ему не привыкать быть вторым, — совершенно серьёзно ответил Феаноринг. — Не имеет значения, с какой стороны.
Музыка заиграла громко, менестрели запели о доблести и любви. Нолдоран смотрел с холма на своих подданных, и в памяти всплывала песня, забавлявшая в Хэлкараксэ, потому что адресовалась сопернику за власть:
«А я король. И что? Да ничего».
Только теперь было совершенно не смешно.
О единстве
Утром не рассвело.
В середине ночи чёрные клубы мрака устремились с севера, закручиваясь резко пахнущими гарью вихрями, от которых слезились глаза. Итиль и звёзды утонули в смрадном тумане, обрушившемся с неба и растёкшемся по равнине. Растительность мгновенно пожухла, посеревшая трава пала на землю и засохла, деревья покрылись пылью, напоминавшей ýгольную.
— Запах, как в шахте, — настороженно переглядывались эльфы. — Моргот поднял армию из недр? Он снова нападёт?
— Возможно, — подтвердили опасения приплывшие с плотины на севере Синдар Новэ Корабела. — Лорд Кирдан прислал за нами гонцов, потребовал срочно вернуться в Эгларест. Ни одно сооружение, сказал он, не стóит наших жизней.
— Раньше тьма была лишь над землями Моргота и северной частью равнины Ард-Гален, — пытаясь не показывать испуга, сказала жена смотрителя маяка, — и висела высоко над землёй, а теперь спустилась нам под ноги, ослепив глаза. Мы можем забрать женщин и детей с собой на юг. Уверена, лорд Корабел не прогонит их со своей земли.
Женщина с надеждой смотрела на вооружённых воинов, охранявших границы лагеря.
— Мы верим, — закрывая лицо от смрадного тумана, заговорила совсем юная дева, — Голодх смогут снова победить зло на севере!
***
— Я не прекращу борьбу, даже если мне придётся биться в одиночку против всех сил Моргота, — негромко произнёс Маэдрос, откашлявшись. — Я дал Клятву, и не отступлю от своих слов. Кто встанет под мои знамёна, покроет себя славой. Не отрицаю, возможно, посмертной. Однако, я знаю, страх останавливает не всех.
Присутствующие на совете в шатре нолдорана воины сохранили невозмутимый вид, ожидая слов владыки.
— Сама по себе тьма не опасна, — после паузы продолжил говорить Феаноринг, понимая, что трудно быть услышанным, оставаясь единственным представителем «бывшего Первого Дома Нолдор» среди верных Нолофинвэ. Однако, стоило поблагодарить дядю за то, что он не стал решать военные дела вовсе без участия рода Феанаро, показав после совета готовый план действий, где для неугодной родни отводилась бы роль живого щита, защищающего более ценных представителей народа. — Опасно то, что может скрываться в ней. Но подумайте сами, насколько могла вырасти численность армии Моргота за прошедшее с Битвы-под-Звёздами время? Воинов необходимо не только родить, но и обучить и экипировать! Если бы Моргот мог делать армии мгновенно, он уничтожил бы мой народ ещё до вашего прихода в Эндорэ.
— А теперь, — перегнулся через стол Аралкарион, — говори, лорд, где твои кузнецы берут уголь. Или вы нашли иное горючее? Как вы делаете оружие?
Маэдрос посмотрел на воина и рассмеялся, сверля задавшего вопросы ненавидящим взглядом. Разумеется, ответа не последовало.
— Отвоевав Сильмарили, мы бы уничтожили любую тьму, — произнёс Феаноринг уже спокойно.
— Не превращай личное дело во всеобщую цель, Маэдрос, — усмехнулся Нолофинвэ снисходительно. — Меня тебе не обмануть.
Дядя и племянник встретились глазами, повисла напряжённая тишина.
— Не тебе обвинять меня во лжи, нолдоран, — с едва уловимой угрозой парировал сын Феанаро. — Я знаю, что к войне твоя армия не готова, а о местонахождении моей тебе неизвестно…
— Нет «твоей» армии, — напомнил Нолофинвэ, — Нолдор — единый народ, ты сам это сказал. Армия тоже едина, и она моя.
— В таком случае, — иронично улыбнулся Маэдрос, — предлагаю тебе самолично командовать войском, находясь на поле боя в первых рядах. Иного командира не примут те, кто шли в бой за Феанаро Куруфинвэ.
Нолофинвэ прекрасно изобразил равнодушие, сохраняя превосходство во взгляде.
— Армией командовать буду я, — подал голос Финдекано, до этого сидевший молча и неподвижно, опустив глаза. — Король не обязан рисковать жизнью на поле брани, для этого есть полководцы.
— Найдётся ли место в твоей армии калекам? — задал вопрос Маэдрос, и принц на миг зажмурился. — Как выбираются командиры? И кто оказывается на передовой? Как ты, герой Астальдо, планируешь диктовать стратегию боя тем, кто знает о войне больше тебя?
— Не слишком ли много себе позволяет лорд на совете у короля? — поинтересовался Нолофинвэ, видя, что сын не готов дать отпор.
— Нет, — отрезал Феаноринг. — Я задал вопросы, на которые придётся ответить тому, кто слишком много возомнил о себе, получив титул нолдорана. Запомни, дядя, статус не спасёт тебя, а наоборот раздавит, если ты неправильно оценишь обстановку. Хочешь командовать армией? Вперёд! Но не удивляйся, когда что-то пойдёт не так.
Нолофинвэ внимательнее, чем могло показаться, смотрел и слушал. И понимал: нет смысла спорить. Гордость Нельяфинвэ задета, сейчас он не способен действовать и рассуждать обдуманно, хоть и не сказать, что сын Феанаро неправ.
— Мы отступим на юг, — твёрдо заявил нолдоран. — И это окончательное решение. Если Моргот развяжет войну сейчас, нам конец. Что же касается ресурсов, Аралкарион прав. Необходимо добывать и обрабатывать природные богатства совместно. Нолдор — единый народ. Трудно привыкнуть к такому положению вещей, лорд Маэдрос, но мы обязаны это сделать. Знаю, ты готов сражаться за Сильмарили даже в одиночестве, но… Ты же понимаешь, это бессмысленно. Сейчас для нас главное — обосноваться на относительно безопасной территории, собрать силы и перехватить инициативу в войне, если её не избежать.
Помолчав некоторое время, Нолофинвэ положил руку на плечо сына.
— Воюя с Морготом в Средиземье, — улыбнулся с гордостью нолдоран, — мы не дадим ему собрать силы и напасть на Валинор. Это поистине великое благо!
Хозяева чистого неба
Крик орла в утонувшей во тьме высоте смешался с завыванием шквального ветра, однако пелена не рассеялась, лишь чёрные волокна, напоминающие истлевшую пряжу, перепутались, стали похожи на свалявшиеся грязные волосы. Сбившись клоками, мрак припал к земле и затаился, пульсируя, дрожа от порывов урагана, но не убираясь восвояси.
Струи, похожие на руки из дыма, проникали в шатры, скрыться от чудовищного тумана становилось негде. И Нолдор выдвинулись в путь на юг.
***
— На востоке есть удобный широкий перевал, — говорил Финдекано отцу, — крюк придётся делать большой, зато не возникнет необходимости переходить во тьме горы или рисковать на затопленном побережье среди скалистых утёсов.
Нолофинвэ задумался. Однажды он уже принял решение идти в обход, и это стоило жизни его подданным. Ард-Гален — опасная территория. Если огненные Майяр Моргота могут внезапно появляться, где угодно, долгое нахождение среди тьмы на равнине грозит новыми потерями. Заметно бóльшими, чем неосторожность в горах или на прибрежных скалах.
— Я не верю картам Эльвэ, — сказал нолдоран после длительного молчания. — Будем полагаться только на свои сведения.
— Нельзя никому не верить! — вспыхнул принц. — Не все кругом лжецы, отец! Зачем королю Дориата нас обманывать?!
— Тебе ли не понимать этого, Астальдо, — очень спокойно сказал правитель. — Эльвэ ведь Тэлеро.
Финдекано не ответил, однако взгляд оказался красноречивее любых слов. Нолофинвэ улыбнулся.
— Уверен, — завершил разговор нолдоран, — ты не хочешь, чтобы жизнь нашего народа зависела от Тэлери и их интриг.
Молча ускакав вперёд во тьму, герой Астальдо подумал, что не хотел бы зависеть вообще ни от чьих интриг, но, раз это невозможно, выбора нет — отца нельзя оставлять без защиты. А заодно, находясь рядом, можно будет контролировать его действия хотя бы отчасти.
***
— Мне придётся спешить, — совершенно без страха и тревоги во взгляде сказала Артанис, подъехав верхом на белом жеребце к Макалаурэ. — Вы движетесь медленно, а меня ждёт мой народ, обо мне беспокоится брат.
Королева замолчала, золото волос сияло даже во мраке. Менестрель отчаянно прогонял мысли, что в свете Древ Артанис выглядела иначе, ведь прошлое не вернуть. Попробовать возродить Телперион и Лаурелин мог лишь Феанаро, и только ценой своей жизни. А теперь… ни отца, ни Древ, ни Сильмарилей…
— Если будешь впадать в уныние, — со злостью вырвала Феаноринга из тяжких раздумий дочь Арафинвэ, — станешь жалким слабаком! Недостойным своего гордого имени!
Наверное, Артанис рассчитывала, что Канафинвэ Феанарион встряхнётся, но эффект получился обратный: менестрель вспомнил разговор с братом, который окончательно лишил надежды избавиться от угрызений совести.
Нельяфинвэ... Нет, конечно же — Маэдрос вернулся с совета у нолдорана раньше, чем он завершился. Пришёл сам, без помощи и даже костыля, чем вызвал осуждение и восхищение знахарей. Буквально рухнув на постель, старший сын Феанаро потребовал найти его брата, и, когда Макалаурэ пришёл, картина предстала нерадостная: Маэдрос полулежал с закрытыми глазами, бледный, как полотно, прижимал ко лбу компресс и морщился.
— У тебя не из-за спины голова болит, — хотел разрядить обстановку менестрель, — и не из-за Моргота. Это всё из-за Ноло.
— Знаешь, Кано, — вполголоса произнёс старший Феаноринг, не открывая глаз, — почему ты до сих пор жив? Нет, не потому, что я тебя простил. Просто себя я ненавижу гораздо сильнее, чем всех вас, вместе взятых.
Переместив подрагивающей рукой смоченную в холодной воде ткань к виску, Маэдрос чуть повернул голову и посмотрел на брата. Абсолютно равнодушно.
— Иди на совет, вместо меня, — совсем тихо сказал старший Феаноринг, — сиди там молча. Потом расскажешь дословно, кто и что говорил.
Лишь на миг закрыв глаза, Маэдрос снова взглянул на застывшего в растерянности брата:
— Я сказал: иди. Сейчас!
Вспоминая об этом, Макалаурэ хотел лишь одного: вернуться в далёкое прошлое и… Просто вернуться. Просто не быть здесь, во тьме, думая о том, что даже в специально подготовленной повозке дорога дастся брату очень тяжело, но оставаться среди тьмы нельзя. А что делать дальше? Ехать в убежище братьев? Плохая идея. Быть среди верных Нолофиньо? Ещё хуже.
«Нет, нет, положение не безвыходное. Не безвыходное!» — убеждал себя менестрель, и так увлёкся, что не заметил, как Артанис исчезла среди непроглядной мглы.
***
Сияющие волшебным огнём светильников стены королевских покоев трепетали и искрились, стремительно улетали в бесконечность, отчего казались нематериальными, неосязаемыми, призрачными.
Это не подземный дворец, это лишь иллюзия. На самом деле, нет ничего, только пустота, а всё привычное лишь кажется существующим.
— Даже я?!
Задав вопрос в пустоту, Элу Тингол словно очнулся. Мелиан была, как всегда, рядом, но на этот раз где-то далеко.
— Тьма Моргота не коснётся твоих земель, — отрешённо произнесла Майэ. — Завеса не пропустит мрак. Дориат продолжит цвести, как и прежде.
— Прекрасно! — самодовольно усмехнулся король, отстраняясь от супруги. — Великолепно! Свет нужен всем, и он у меня есть. Что будут готовы отдать оказавшиеся во тьме бедолаги за чистое небо над головой?
Королева не ответила, потому что вопрос был задан не ей.
Надежда в прошлом
Море было на удивление спокойным, ветер дул попутный и сильный, волнынесли лёгкие небольшие корабли на запад, и небесные светила сопровождали эльфов, даря надежду на успешное плавание.
— Папа! — крикнула маленькая девочка, выбегая на палубу. Волосы растрепались, глаза прищурились от яркого солнца, носик смешно сморщился. — Папа! Это Майэ Уинэн поёт?
Тэлеро кивнул. Песня звучала из глубин моря, с поверхности волн, в каждой капле, разлетающейся брызгами и играющей золотом лучей Анар.
"Синяя вода,
Море без следа, без конца и края.
Синяя вода,
Ты спешишь куда?
К морю синему, там, где волны сильные,
Там где волны сильные плещутся всегда.
К морю синему поскорей неси меня,
Поскорей неси меня, синяя вода.
Синяя вода,
Облаков стада проплывают мимо.
Синяя вода, ты спешишь куда?
Ты спешишь куда?
Ивы клонятся, клонятся до пояса,
И звучит вполголоса песня ветерка.
К морю синему поскорей неси меня,
Поскорей неси меня, синяя вода".
Песня завораживала, усыпляла прелестью и чарами восхищения чудесами Арды, воплощёнными здесь, в волнах, целующих небо. Небо? Тёмное? Звёздное? Только что ведь был день!
Но изумление утонуло в красоте песни, которая окружила ореолом отражающихся в чёрной воде ночных светил.
"Разделил твою судьбу фарватер
На две части: вчера и завтра.
Разделил твою судьбу надвое,
Ты теперь навсегда со мною.
В тёмном небе Вильварин мерцает —
Это знак удачи и печали,
На любовь и царство повенчает,
Только здесь ты всё начнешь сначала.
Катится прибой
Ночью колдовской,
Шелестит волной,
Золотой волной.
Катится прибой,
Говорит со мной.
Со мной…"
Чары замутнили сознание, и в сердце зазвучала музыка, играющая красками утренней зари.
"Ветер морской
Играет парусом и синей волной,
В дымке ночной
Рисуют звёзды нам дорогу домой,
Но свет Исиль растает, скоро рассвет,
И луч Анар очертит берег родной".
Эльф увидел, что впереди поднимаются скалы, но смотреть на них не хотелось. Никто больше не устремлял взор вперёд, на Запад, к Валинору. Там всего лишь камни и мерцающий туман, в котором тонут ускоряющие бег волны, а позади — спокойное, бесконечное море… И пение Майэ Уинэн, заполнившее душу, вытеснившее сознание. Зачем думать о чём-то, когда вокруг так красиво?
— Что вы забыли на суше,
Собратья зачинщиков смуты? — вдруг изменилась песня, зазвучав голосом грома. — О, что ещё может быть хуже
Бесцельной возни сухопутной?
Там больше, чем в море, гораздо
Коварных подводных камней.
А здесь даже буря прекрасна,
Мои волны эльфов честней.
Не лучше ль стоять у штурвала,
Глотнуть настоящей свободы.
И ринуться вновь, как бывало,
В бескрайние синие воды.
О море, море моё!
Твоя колыбель, и последний приют.
Грохот… Это не шторм. Это…
***
Арафинвэ открыл глаза.
Среди сводов подземного города, где светились сами камни, казалось, что Древа ожили: иллюзорный волшебный свет напоминал сияние Телпериона и Лаурелин, и эльфы радовались жизни в пещерах, где, казалось, оживала память о счастливых днях, и не было горячего дневного светила.
— Ты спал, нолдоран, — сказал спокойный голос, и король Нолдор Валинора осмотрелся. Да, он слишком много времени провёл у серебристого холодного источника, о котором Вала Ауле говорил, что вода в нём дарит мудрость просящему. — Твоему примеру последовали многие, видишь, сколько эльфов пришли на берега? Однако я здесь по иному поводу.
Арафинвэ поднял глаза на Майя Курумо, ближайшего помощника творца гор и создателя расы низкорослых пышнобородых Норнали. Встав с каменной россыпи, Нолдо посмотрел на Айну, на этот раз напоминающего внешностью бородатого Махтана.
— Я бесконечно рад видеть тебя, — устало улыбнулся Арафинвэ. — Но я удивлён. Уверен был, что увижусь с Олорином.
— Ждёшь вестей из Лориэна? — смотря проницательными серыми глазами на эльфа, задал вопрос Курумо, однако и Нолдо, и Майя знали, откуда на самом деле ждал известия король. — Олорин всё ещё у Ниэнны. Моргот оскверняет своей деятельностью всё, созданное нами, обращая на службу зла и горы, и ветра, и воду. Растения полнятся ядом, животные — злобой. Но мы сделаем всё, чтобы не допустить скверну в Валинор. Особенно ту, что селится в сердцах видевших зло, сотворённое Морготом. Такая чернота опаснее всего.
— Да, Курумо, — покорно согласился Арафинвэ. — Я подожду, сколько потребуется. Не мне настаивать на встрече. Вести о попавших в Чертоги Намо придут тогда, когда это будет необходимо.
Майя одобрительно кивнул.
— У меня иные вести, — со странно изменившимся выражением произнёс Айну, касаясь пальцами бороды. — Когда мой владыка создавал для вас туннели, он отыскал тайную кузницу твоего брата. Вала Ауле предположил, что ты захочешь взглянуть.
Арафинвэ ахнул.
«Тайная кузница Феанаро! Найденная только сейчас! Какие ещё сюрпризы ты преподнесёшь, гордец? Сколько ещё зла принесёт твоё наследие? Как вымолить милость Эру для тех, на кого пала твоя тень?»
Снова рухнув на колени у источника, нолдоран опустил в серебристые волны ладони и посмотрел на свои руки сквозь воду.
— Идём со мной, — неожиданно жёстко сказал Курумо. — Ты должен всё увидеть сам.
***
— Стены всё помнят.
Этими словами встретил Курумо и Арафинвэ Вала Ауле, стоявший под сводами выдолбленной в камне арки.
— Здесь создавались поистине судьбоносные вещи. Но, — усмехнулся Айну, — из чего бы творил Феанаро, не будь меня и воплощений моей Песни?
Из полумрака, скрипнув вдалеке дверью, вышел ещё один Майя.
— Эонвэ! — обрадовался Арафинвэ, склоняясь перед глашатаем Манвэ даже почтительнее, чем приветствовал Вала Ауле. — Я так ждал!
— Ты не дождался, — отрезал выглядящий, словно эльф-Ванья, Айну. — Для тебя нет Слова Валар. Но не пугайся, Слова нет ни для кого. Даже для меня. Владыка Манвэ более ни с кем не делится взором Орлов.
— Поэтому я так жду встречи с Олорином, — вздохнул нолдоран, закрыв глаза. — Мой народ впадает в уныние, эльфы угасают от тоски, всё больше женщин уходят в сады Вала Ирмо, а возвращаются немногие! Я понимаю, это моя вина, как правителя! Я неустанно молю Эру о мудрости для спасения моего народа! Молю о надежде! Что ещё я могу сделать?!
Видя, как в глазах эльфа начинают блестеть слёзы, Эонвэ едва заметно скривился.
— Зайди в кузницу Феанаро, Эльда, — усмехнулся Вала Ауле, закрывая могучим телом практически весь проход в пещере. — Услышь голос камня.
Арафинвэ сделал шаг в просторный зал. Память стен обрушилась лязгом стали и ненавистью, которую не могла погасить даже боль, способная лишить сознания. Видение оказалось страшным, но недолгим, скрежет металла стих, и камни вспомнили свет, перед красотой которого померкло всё казавшееся дивным ранее. Как теперь восхищаться чем-то, если ни одно, названное глупцами совершенством, творение не сравнится…
— Это не мои мысли! — в ужасе схватился за голову Арафинвэ, но, увидев недобрую насмешку Курумо, язвительный взгляд Эонвэ и чересчур доброе понимание Ауле, эльф встряхнулся.
— Разумеется, — кивнул Вала, зажигая приклеплённые к стенам факелы, которые тут же меркли и угасали, — не твои. Стены рассказали о том, что видели. И о том, что передал им дух того, кто строил это помещение. Но впереди — самое главное. Смотри и слушай.
Нолдоран чувствовал страх. Его разум, желающий лишь света, который способны подарить только Валар, отчаянно сопротивлялся новым знаниям о тьме, о прошлом и о мыслях тех, кто неправ, но Воля Владык требовала открыться для страшных, неправильных вестей.
«Зачем?! Зачем мне это?!» — умоляло сердце, и без того уставшее от борьбы с чужой болью.
— Смотри и слушай, — сказал голос той, кого быть здесь не могло. — Ты всё поймёшь, мой пышноволосый герой. Валар дадут нам шанс создать поистине великие вещи! Неужели ты никогда не хотел сотворить уникальный шедевр?
— Но мне придётся расстаться с тобой, Мириэль, — произнёс отец, и Арафинвэ содрогнулся. Финвэ ведь мёртв! Как?!
«Слушай!» — приказал Вала Ауле.
Стен уже не было. Был лишь костёр. Высокое алое пламя. И рядом с ним двое эльфов.
Прекрасная дева, лицом и буйными чёрными кудрями слишком напоминающая Феанаро, обнажённая, с горящим азартом взглядом вскочила на ноги, выскользнув из объятий того, кто совершенно не желал вставать, и закружилась в танце.
— Да! — рассмеялась эльфийка, и Арафинвэ содрогнулся, узнав смех. Феанаро смеялся так же. — Да, мой волосатик, нам придётся расстаться. Но ты вернёшься ко мне. А потом мы уплывём вместе, и Валар помогут нам стать великими! Они научат нас создавать неповтормые вещи! Чего ещё можно желать?
— Но Мириэль…
— Молчи! И мечтай! Скоро всё это сбудется!
Музыка творения плавучего острова заиграла в сердцах, и видение показало Арафинвэ пламя. Кристаллизующееся, затвердевающее, но всё равно живое.
"Буйным теченьем реки
Музыка бьёт изнутри,
В этой мелодии жизни сила!
Тьма разбивает мечты,
Надежды, другие миры,
Но музыка сердца сотрёт, что было.
Оставь оковы на земле,
И воспари над этим миром ввысь!
Отдай свои прошлые сны,
В сомненьях себя обрети,
В бешеном танце душа кружится!
Не думай, что будет потом,
Здесь и сейчас мы живём,
Стань хоть на миг сам собой, слышишь!
Оставь оковы на земле,
И воспари над этим миром ввысь!
Мечте, своей мечте,
Открой свой мир земной,
Зажги в груди своей
Огонь!
Оставь сомненья и иди,
Мир в ожидании таких затих.
Танцуй,
Пусти в себя огонь,
Познай желаний боль,
Сомнений плен и слабость.
Танцуй,
Лети к своей мечте,
Она твоей судьбы
Одна откроет тайну!"
— Будущее даёт надежду, — вырвал из видения голос Вала Ауле. — Но порой, король эльфов, она кроется в прошлом. Ты просил для своего народа надежду. Смотри. И слушай.
Примечание к части
Песни:
"Синяя вода" из м/ф "Катерок"
Две песни "Море" из мюзикла "Монте-Кристо"
"Голос южных морей" из мюзикла "Экватор"
"Танцуй в огне" группы Catharsis
Немного драмы
Из мрака зазвучало леденящее кровь пение. Тихое, протяжное, скорбное. Страшное.
«Если ты в стране далёкой
Утомишься и уснёшь,
Птица белая с рассвета
Постучится в грудь мою.
Отложу веретено,
Погляжу в своё окно,
Но тебя, мой друг сердечный,
Не увижу всё равно».
— Что это? — Арафинвэ содрогнулся, чувствуя, как замогильный холод сковывает сердце. В памяти встали чудовищные картины прошлого. Альквалондэ. Руины и трупы, сложенные аккуратно, ровными рядами, чтобы родственники могли узнать своих павших.
«Если ты в краю пустынном
Тёмной кровью истечёшь,
Птица алая с заката
Постучится в грудь мою.
Отложу веретено,
Погляжу в своё окно,
Но тебя, мой друг прекрасный,
Не увижу всё равно.
Если ты в дали туманной
Позабудешь обо мне,
Птица чёрная к полночи
Постучится в грудь мою.
Отложу веретено,
Погляжу в свое окно,
Но тебя, мой друг бесценный,
Не увижу всё равно».
— Что я должен понимать?! — срывающимся шёпотом задал вопрос эльф, мечтая лишь об одном: скорее выбраться отсюда.
— Подожди.
Тяжёлая рука мастера Ауле легла на плечо, лишила возможности двигаться.
«Лишь услышу, как под утро
Смолкнет пенье соловья,
И душе твоей вдогонку
Полетит душа моя.
Упадёт веретено,
Хлопнет на ветру окно.
Но с тобой и после смерти
Не увижусь все равно».
Тайную мастерскую Феанаро осветило мягкое оранжевое сияние.
— Этого не может быть! — ахнул король, чувствуя, как земля уходит из-под ног. — Это морок! Я не верю!..
— Не веришь Валар? — зло усмехнулся Майя Эонвэ, и Арафинвэ в ужасе посмотрел на глашатая Манвэ. — Не веришь своим глазам, которые излучают истинный свет? Не веришь просветлённому Владыкой разуму? Не веришь в то, что Валар всесильны? Что же тогда ты делаешь в Валиноре? Бездумно ползаешь на коленях, наивно полагая, что от тебя более ничего не требуется?
Эльф остолбенел. Не зная, что ответить, он перевёл взгляд на играющую отсветами волшебного огня серебряную прялку и танцующее веретено.
Хотелось снова повторить «Я не верю», но Арафинвэ боялся произносить эти слова.
Проступающая из тьмы фигура обретала очертания, и эльфийский король ужасался сильнее. Да, он узнал сидевшую за прялкой женщину, потому что видел её в лориэнском саду.
Видел… её тело.
Арафинвэ прекрасно помнил, как сам просил отца посетить спящую Мириэль вместе, не до конца осознавая, зачем ему это нужно. Может быть, пытался понять старшего брата? Хотел знать причину неприязни?
И вот теперь первая королева Нолдор сидела напротив него, равнодушная, безучастная, всецело занятая тянущейся от колеса нитью.
— Так вот, чем так усердно занимались наши самые пугающие эльфов Владыки! — всплеснул руками Эонвэ и вдруг очень серьёзно посмотрел на Вала Ауле и Майя Курумо. — Я понял. И поговорю с нолдораном. Мне ясно, что нужно передать и как это донести. У Владыки Ауле и его подмастерья ведь есть более важные дела? Дворцы сами не выстроятся, верно?
Последние слова были сказаны с тоской в голосе.
— Верно, — спокойно согласился Ауле. — Валар снова приходят на помощь Старшим Детям Илуватара. Это мои бородатые малыши сами способны себя обеспечить и обезопасить. А эльфы…
Владыка хохотнул и, позвав жестом Майя-помощника, удалился в загибающийся дугой коридор, из которого то и дело долетали звуки работы горняков Ауле.
Эонвэ осторожно тронул прядильщицу за плечо, но эльфийка не отреагировала. Арафинвэ с ужасом смотрел на то, что когда-то было женой его отца, и пытался прогнать мысль, что между лежавшим в Лориэне телом и сидящим здесь созданием разница лишь в способности двигаться.
— Нет справедливости на свете, — нараспев заговорил глашатай Манвэ, угадывая мысли шокированного эльфа, — есть только хитрость и порок.
Финвэ так желал забрать любовь у смерти,
Но лишь посмертно выучил урок.
Ирмо обещал вернуть её, и что ж?
Он не солгал, её душа осталась.
Что ж, монстр прекрасен, а уж как похож!
Радость слепит, а ведь какая малость!
Нам равных нет, и власть Валар — закон.
Все жить хотят, как можно спорить с этим?!
Пусть погребальный слышен звон.
Ты только верь, что всё восстанет после смерти.
Исполнится желание твоё,
Ещё немного, лишь наступит полночь.
Пускай поёт победно вороньё,
И эльфам больше некому помочь.
Эонвэ прямо посмотрел в испуганные глаза короля.
— Лишь прикажи — пусть грянет нынче бал!
И пусть придёт, кого так Финвэ звал.
Арафинвэ сглотнул.
— Праздник? — с трудом выдохнул эльф, чувствуя, как дрожит голос. — О каком празднике может идти речь?! Эльфы видят во снах, как гибли их родные, чувствуют их посмертные муки! Потерявшие любимых девы не хотят жить, а матери…
— Успокойся, мой друг, — неожиданно участливо произнёс Майя, изучающе проводя рукой по белым волосам Мириэль. — Я знаю, о чём ты сейчас думаешь. Сокровище превратилось в мертвеца. Первую королеву Нолдор больше не получается называть по имени, ведь она не выглядит живой. Мириэль превратилась в Фириэль, и это так чудовищно символично! Валинор, как и эта женщина, выжжен изнутри пламенем Феанаро Куруфинвэ, и, как бы ни пытались мы, Айнур, помочь, всё становится прахом.
Глашатай Манвэ со вздохом отвёл взгляд, посмотрел на серебристое платье Мириэль.
— Сокровище стало мертвецом, — повторил Эонвэ, — и лишь возрождение Арды, её перерождение способно исцелить всех нас. Валиэ Ниэнна бессильна залечить столь глубокие раны. Но, увы, для новой Арды нужны Сильмарили, а чтобы их разбить, необходим Феанаро. Но, по слухам, он мёртв.
— И где же надежда? — обречённо спросил Арафинвэ.
— Вот она, — усмехнулся Майя. — Сидит, трудится.
Несчастному потерянному эльфу было абсолютно не смешно, однако нолдоран всё же из вежливости улыбнулся.
— Как ты думаешь, король, — Айну, наконец, отошёл от Мириэль, чем несказанно обрадовал Арафинвэ, — почему возродили именно её?
Вопрос застал врасплох.
— Я не знаю, — прошептал эльф.
— Подумай, — бездны глаз Майя уставились звёздами среди изначальной пустоты. — Подумай. И ответь.
Умоляюще смотря на глашатая Владыки Арды, чувствуя себя загнанным в угол беспомощным ребёнком, младший сын Индис выдавил:
— Я не знаю. И не хочу знать! Я ради мира в Валиноре позволил Ольвэ и Ингвэ снова называться королями своих народов! Ради счастья эльфов я готов на что угодно!
— Кроме мыслительной деятельности, я это уже понял, — усмехнулся Эонвэ. — Ты вечно ждёшь, что тебе подскажут, научат, боишься сделать самостоятельный шаг, потому что однажды это едва не привело тебя в Бездну. Но как раз тогда ты был ведомым, Арьо. Ты шёл, потому что выбрал лидера. Потом ты полз на коленях, потому что выбрал другого лидера. Но теперь лидер ты сам. Пойми, Валар доверяют тебе, это они сделали тебя владыкой. Понимаешь, аманэльда, что это означает? Кто угодно может называть себя королём в Валиноре, суть это не изменит. Владыка — ты, и последнее слово за тобой. На то воля Валар.
Снова подойдя к Мириэль, Майя тронул тянущуюся от прялки нить.
— Это шерсть, — улыбнулся глашатай, — мягкая, тёплая. — Сделав паузу, Эонвэ продолжил: — Если ты подумаешь, без страха и надежды на вразумление свыше, то поймёшь, что Фириэль здесь, так как её тело не умерло, не было убито. Но ты можешь говорить о том, что твой отец выпустил Мириэль из Чертогов, вместо себя. Это ведь такой прекрасный поступок! Достойный восхищения потомков!
Повисло молчание. Арафинвэ смотрел на занятую бессмысленной, похоже, работой эльфийку, и страх постепенно уходил.
— Знаешь, Эонвэ, — почти прошептал нолдоран, — мне жаль Ми… Фириэль.
— Прекрасно! — кивнул Майя. — Ты на верном пути, король. Понимаешь, чем хорошо это чувство?
— Кажется, да… — глаза Арафинвэ расширились. — Если Фириэль будет прежней, способной издеваться над Ольвэ, намекая ему подарками на потерянного неслучайно брата, смеяться над Ингвэ, говоря, что он милее сестры лицом, если останется гордой красавицей, живой, в отличие от многих погибших…
— По вине её сына, которого она бросила, — добавил Эонвэ.
— Её убьют из мести, — обречённо вздохнул нолдоран. — А такую, как сейчас… пожалеют.
Взгляд Майя стал холодным и злым.
— Валиэ Вайрэ, — руки Эонвэ опять легли на плечи Мириэль, — одарила свою ученицу дивной способностью ткать и вышивать узор судьбы. Что будет на ткани, то и воплотится в жизнь.
— Это правда?! — с надеждой ахнул эльф.
— Вряд ли, — хмыкнул Майя, — я это только что придумал. Но видишь, ты сразу начал надеяться. Теперь понимаешь, чем займутся девы, приходя сюда? Они будут ткать свою судьбу вместе с Валиэ Вайрэ, чьё эльфийское воплощение сейчас перед тобой. И не отрицай, ты сам готов сидеть здесь и прясть, правда, нолдоран?
Арафинвэ покраснел, однако, вопреки ожиданиям, глашатай Манвэ не рассмеялся.
— Можно добавить драмы, — с пафосом произнёс Эонвэ. — Как насчёт того, что нить должна обжигать или ранить руки? Может, если прясть из металлической стружки, красной от крови, желаемое сбудется быстрее?
— Прошу тебя, — прошептал Арафинвэ, — перестань. Я всё понял! Если это спасёт мой народ, я скажу… Я устрою праздник! Что угодно сделаю! Да, сам сяду прясть рядом с Фириэль! Даже расцелую её руки! Только отпусти меня сейчас! Умоляю! Я не могу здесь больше находиться!
— Иди, — вдруг недобро прищурившись, произнёс сквозь стиснутые зубы Майя, — с миром.
Проводив взглядом эльфа, Айну наклонился и посмотрел в полуприкрытые глаза Мириэль.
— Я с тобою после смерти не увижусь всё равно, — тихо произнесли бледные губы, опушеные ресницы дрогнули, но не поднялись.
Эонвэ огляделся. Он знал, что должен идти и свою часть дела выполнил.
Только почему-то остался.
— Может, стóит отменить закон о том, что у одного мужа должна быть одна жена? — спросил Эонвэ пустоту, зная, что его слышат. — Вдов и незамужних дев очень много, детей рождается мало, и, помня об ужасе войны, матери не хотят сыновей. Немногие рождающиеся эльфы — девочки.
— Нам некуда спешить, — спокойно ответил вышедший из тьмы Олорин. Тэлерийская внешность Майя делала его удивительно похожим на сидящую за прялкой Фириэль. — Я не раз говорил тебе, что проводить время у Грани потрясающе интересно! Разгадывать музыку феа…
— Мне это не нужно.
— Хорошо, но моё предложение в силе. Пойми, Эонвэ, ушедшие в Эндорэ рано или поздно погибнут, мы все это знаем. Те, кто ждут их, либо последуют за ними, либо утешатся. Владыки дают Детям Илуватара всё для реализации их способностей, и счастье можно найти заново, ведь оно не только в единении тел и рождении детей.
— Тебе легко рассуждать об этом, — тихо возразил глашатай Манвэ, — ты не знаешь, что это такое.
— И ты не знаешь, — невинно развёл руками Олорин.
— Мне необязательно узнавать на личном опыте, чтобы сочувствовать, — отвернулся Эонвэ. — Я думал, и тебе тоже. Но теперь вижу, что эльфы для тебя, как для менестреля свитки с нотами. Интересно, что можно по ним сыграть, используя разные инструменты, как можно сплести из одной мелодии другую… Но, Олорин, мы сейчас рассуждаем не о песнях менестрелей! Мы говорим о живых, чувствующих существах, внешность которых мы так любим примерять на себя!
— Я это понимаю, — удивлённо отступил назад Олорин. — Но ты же сам видел, что бывает, когда население разрастается. Дети — радость для сердец, эльфийки охотно станут рожать будущих жён для королей и принцев, и только представь, что у кого-нибудь родится новый Феанаро!
— Я всё понял, — напрягся глашатай Манвэ.
— Ты ничего не понял, — очень мило прозвучал вкрадчивый голос Вала Ирмо, тенью появившегося рядом с равнодушной безучастной Мириэль. — Иллюзии — вот что нужно тем, чья жизнь скрылась за траурной вуалью. Только в мечтах можно вознестись выше тяжёлой, придавившей к земле тоски. Фантазии и сны — это не только отдых от реальности, это единение с Песней Творения, недоступное когда сознание отягощено амбициями, жаждой познания и эмоциями.
Звёздные глаза Майя Эонвэ загорелись:
— Песня Творения? Она недоступна эльфам ни наяву, ни во сне! А у нас дар Творца не могут отнять ни амбиции, ни эмоции!
— И что же я слышу сейчас? — тень стала обретать цвет. — Что слышу я?
— Что вижу я? — парировал Майя, видя, как Олорин становится печальным и скучающим. — Неспящий грозный страж?
Покинул стены крепости своей?
Решился, видно, совершить вояж,
Как принято у вас, простых теней.
— Ты выглядишь, как будто верный пёс, — обрела очертания Вала Оромэ фигура Владыки Снов, — что у ворот хозяев стережёт,
Несчастный и бездомный бдит и ждёт.
И ловит запах кухни чуткий нос.
Олорин покачал головой и присел рядом с Фириэль, внимательно следя за мерными, точными движениями, похожими на работу отлаженного механизма, но не живой женщины.
— Что не так, Эонвэ? — со вздохом спросил Майя, наблюдая за эльфийкой взглядом исследователя.
Глашатай Манвэ коснулся лица Мириэль, сверля глазами Вала Ирмо.
— Немного крови, немного яда, — пропел он, проводя ладонью к уху, касаясь белых прямых волос, — и жизнь, поверь, не лучшая награда.
Немного страха, немного фальши,
И ты увидишь, что там будет дальше.
Твой лепесток увял, моя невеста,
И опустел фиал мечтаний мужа,
Но на освободившееся место
Нам кто-нибудь удачный нужен.
Немного грима, немного перца,
Чтобы, как будто, застучало сердце,
Немного влаги, немного тайны,
И все намёки будто бы случайны.
Немного пепла, немного гари,
И не поймёшь, кто рядом в паре.
Немного лака, сияют краски,
И ты увидишь мир, рождённый в маске.
Так просто это превращенье!
Она мертва? Да нет! Она жива!
Румянцем расцвело смущенье,
Подайте кто-нибудь бокал вина!
Немного правды, немного смерти,
И никого не жаль, поверьте!
Тень приблизилась вплотную, стала похожа на мерцающий звёздный сумрак.
— Довольно, Эонвэ! — приказал Ирмо. — То, что ты слуга Манвэ, не даёт тебе исключительных прав насмехаться над творениями иных Владык, сколь бы нелепыми они тебе ни казались! Не зря Манвэ перестал делиться с тобой взором Орлов. Ты не поймёшь увиденное верно.
— Я пойму верно, — поклонился глашатай, — и донесу Слово Валар до тех, кто должен его услышать. А сейчас я нужен живым эльфам. Вы здесь справитесь сами. До встречи.
Проводив взглядом сияющих бездн Майя Эонвэ, Ирмо материлизовался в весёлого золотоволосого мальчика.
— Слуга Манвэ прав, — хихикнул Айну с внешностью ребёнка, — работа не закончена. Сплети узор правильно, Вайрэ.
Примечание к части
Игра слов с именем Мириэль: мирэ — драгоценность, фир — умирать.
Песни:
Вероника Долина "Веретно"
Мюзикл "Алая маска": "Триумф призрака" и "Некромантия"
Твердыня Скорби и Порт Надежды
— Это виноград, мама! — с восторгом и удивлением крикнула Финвиэль, отбрасывая за спину огненного оттенка косу. — На южной стене вырос виноград!
Крупный чернобурый лис, дремавший в тени крепостных ворот, поднял на хозяйку недовольные глаза: громкий голос эльфийки, видимо, прервал сладкий сон.
Подвязав лозу, чтобы помочь ей разрастаться, Финвиэль сорвала с куста у ворот миниатюрную розочку песочного цвета и приколола к бирюзовому платью.
— Мама! — крикнула эльфийка. — Это же чудесно! У нас будет свой виноградник!
Сидевшая с книгой в тени раскидистого куста с острыми длинными листьями и россыпью мелких алых цветов Нарнис подняла глаза на дочь.
— У нас будет всё, — сказала дочь Нельяфинвэ, — если мы сможем отстоять свободу.
Ветер принёс с моря крики чаек, а, сменив направление, — ароматы хвои и смолы. После восхода Анар, север расцвёл южными цветами, море согрелось, но воздух не был горячим, лучи дневного светила не обжигали, и серые камни зазеленели, лес запел трелями певчих птиц, когда-то гнездившихся в окрестностях Тириона, выживших во тьме или усыплённых Валиэ Ниэнной.
После взлёта на небо Тилиона и Ариэн, север Валинора стал дивным местом, но эльфы, напуганные словами и демонстрацией силы Валар, боялись противиться воле Владык, несмотря на то, что уходить под землю хотели немногие.
— А вдруг Моргот снова нападёт на нас? — язвительно спросила Финвиэль, передразнивая интонацию тех, кто готов был на всё ради безопасности.
— Не нападёт, — прищурилась Нарнис, перелистывая страницу. — Твой папа не позволит.
«Чувство вины за непредотвращённое зло обожжёт однажды, — прочитала хозяйка Форменоссэ строку, опустив глаза в текст, — обездвижит, словно путы, и ударит в голову способным убить осознанием всего, что не было сделано. И не поможет броня самооправдания и чужой похвалы».
— Мой возлюбленный Лаурэфиндэ победит врага Валар, — гордо скрестила руки на груди Финвиэль.
«Лишь цветы будут знать имя, что прошепчет герой с последним вздохом, когда обрушится головокружительной высоты пьедестал его славы», — говорил эпизодический персонаж истории, написанной не самым талантливым книжником Амана, однако его рассказы Нарнис подарила супруга Куруфинвэ Атаринкэ, и дочь Нельяфинвэ Феанариона обещала прочитать и сказать своё мнение.
— Моя госпожа, — появился перед хозяйкой Форменоссэ защитник, охранявший южные ворота крепости, — к тебе гости. С теми же вопросами, что и три дня назад.
«Великая роль отведена допустившим великое горе, слишком поздно решившимся на великое благо».
— Как может нравиться этот бессмысленный набор высказываний? — отложила книгу Нарнис. — Зови гостя, Румьо. Возможно, на этот раз он скажет что-нибудь неожиданное.
***
От сладкого волнения бешено колотилось сердце, и мир казался пугающе-волшебным. После юга Валинора, стремительно превращающегося в пустыню, усыпанную искрящимся алмазной крошкой песком, с растущими лишь по берегам рек непривычными глазу мохнатыми деревьями с мясистыми, похожими на ладони, листьями, прячущимися в тени берегов огромными розовыми цветами, источающими дурманящие ароматы, и травянистыми кочками, разбросанными вблизи воды, север казался окном в прошлое. Лес, некогда хвойный, стал смешанным, и лиственные деревья вытесняли сосны и ели, прорастая сквозь камни, ютясь на склонах, хватаясь мощными корнями за скалистые отвесные берега.
Над головой суетились сиреневокрылые ласточки с серебристыми хвостами, взлетая до самых облаков и падая к залитой золотом Анар воде, на миг скрываясь в норках и тут же снова бросаясь в погоню за синими переливающимися насекомыми.
Вспомнив, как охотился в лесах, которые теперь изменились до неузнаваемости, молодой эльф на миг остановил коня. Вала Оромэ не позволил забрать лошадей под землю, выпустив их в поля и леса, однако научил аманэльдар призывать скакунов свистом. Золотые волосы, падающие мягкими волнами на плечи, всколыхнул порыв холодного ветра с севера, и внук ваньярского лидера Ингвэ мечтательно улыбнулся. Арафион знал, будет непросто добиться желаемого, но тем ценнее результат!
Чуткий слух эльфа издалека различил лай собак и тявканье лисиц, живущих в крепости и считающих себя такими же сторожами хозяйского дома, как и псы. Чувствующие настроение Нарнис, звери приветствовали непрошенного гостя настороженно, без радости, хотя и с должным уважением.
— Кто же успел раньше меня? — с досадой и тревогой спросил сам себя Арафион, прогоняя ревность. Нет, никто бы не стал совершать такое же безумство, как молодой Ванья из рода Ингвэ, волноваться не о чем. Но кто же, в таком случае, пожаловал в Форменоссэ?
***
— Моё решение останется неизменным, посланник, — сказала Нарнис, внимательно выслушав Майя. — Я бесконечно ценю заботу Вала Оромэ о моей семье, он всегда очень много делал для рода Феанаро, но сейчас вынуждена отказаться от помощи. Я понимаю, ты и твои братья готовы присмотреть за крепостью Форменоссэ, чтобы моя семья в любое время могла сюда приезжать, покинув ненадолго подземные дворцы, что столь любезно выстроил для нас Вала Ауле, но мой ответ таков: если Мелькор нападёт, я лучше погибну, защищая свой дом, доставшийся мне от отца, нежели буду прятаться и надеяться, что воля Владык окажется для меня выгодной.
— Злые речи, — прищурился посланник Оромэ.
— Нет, не злые.
Нарнис отошла от Майя, поглаживавшего белоснежную гриву потрясающе красивой лошади, подняла с земли палку и бросила. Молодой рыжий лис и чёрно-белый пятнистый пёс бросились за игрушкой, соревнуясь, кто ловчее, не всерьёз покусывая друг друга за уши и морду.
— Зачем жить в крепости, фундамент которой — отчаяние, а стены — обида? — задал вопрос Майя. — Неужели ты, Нолдиэ, не чувствуешь запах крови, пропитавший камни? Ты не слышишь голоса мертвецов, которые запомнил мрамор? Это проклятое место, дочь изгнанника и жена отступника. Освободись от пут зла! Оставь Форменоссэ, и время, быть может, исцелит раны этой воющей от боли постройки.
— Не пытайся запугать меня, посланник, — напряглась Нарнис. — Тебе это не под силу.
***
«Она прекрасна! — восхитился, въехав в открытые ворота Арафион, услышав лишь конец разговора. — Я даже представить не мог, насколько она хороша! Как я мог не замечать этого раньше?!»
Зная о Нарнис в основном по рассказам Индис и обманчивым впечатлениям кратких встреч на больших праздниках, где дочь старшего из сыновей Феанаро бывала исключительно с мужем, считая эльфийку ничем не примечательной представительницей рода мастера меди Махтана, Арафион был потрясён, когда пришли вести о резком протесте Нарнис против переселения под землю и требовании признать её право называться королевой и независимо править землями на севере Валинора.
Высокая, стройная, словно кипарис, эльфийка с красно-каштановыми локонами вдруг показалась внуку Ингвэ прекраснейшей из женщин, для неё захотелось совершить что-то… безумное!
— Я присмотрю за крепостью Форменоссэ не хуже самого Вала Оромэ! — крикнул Арафион, на ходу спрыгивая с коня на землю и в одно мгновение, ловя изумлённые взгляды верных дочери Нельяфинвэ Феанариона и Финвиэль, встал между Нарнис и Майя. — Не заставляй гордую Нолдиэ испытывать смятение! Она не подчинится.
Хозяйка Форменоссэ и посланник Оромэ одинаково удивлённо промолчали, ожидая, что будет дальше.
— Если женщина не может самостоятельно править землями, — начал настаивать Арафион, — если это право безраздельно принадлежит мужчинам, я готов молить Нарнис на коленях стать моей женой!
Глаза Майя неестественно расширились, стали похожими на птичьи: неподвижными и невыразительными. Финвиэль потрясённо ахнула, а потом захихикала. Дочь старшего Феанариона посмотрела на неожиданного гостя очень узнаваемым взглядом своего отца, однако холод стали быстро сменился снисходительной добротой, ведь женщина должна быть покорной и ласковой. Хотя бы с виду.
— Финвиэль, — внимательно наблюдая за каждым движением Арафиона, сказала хозяйка Форменоссэ, — поговори с посланником Вала. Пусть доблестный воин давних лет расскажет тебе обо всём, что хотел бы передать мне. А я побеседую с моим дорогим визитёром. Пойдём, сын Ингвиона, море — лучший свидетель важных разговоров. А здесь слишком много любопытных.
Делавший вид, будто всё это время спал, чернобурый лис, невозмутимо лежавший в тени около ворот, дёрнул ушами и обиженно посмотрел на Нолдиэ. Неужели даже такому важному обитателю крепости откажут в возможности послушать интереснейшую беседу?! Это несправедливо!
***
«Все Ваньяр одинаковые! Красиво и с чувством говорят, но ничего не делают», — с насмешкой размышляла Нарнис, шаг за шагом спускаясь к берегу моря.
До того, как Валар подняли из воды скалы и накрыли Аман магическим куполом, вода прибывала, течение приносило льдины, а порой — обрывки одежды, в желудках крупных рыб иногда попадались застёжки с плащей и накидок, броши, кольца… Теперь всё это осталось во внешнем мире, отступив вместе с морем перед могуществом Владык, но память прогнать невозможно.
Не задумываясь, ища глазами новые «вести» из Хэлкараксэ, которых, разумеется, не может быть, Нарнис решила не играть с Арафионом, изображая милую леди, а поговорить начистоту.
— Четвёртый и младший из сыновей второго по старшинству наследника ваньярского владыки, — обратилась Нолдиэ к выглядевшему напрочь лишившимся способности разумно мыслить влюблённым эльфу, — неужели для тебя совсем нет будущего рядом с властным предком? Неужели для тебя не нашлось дивного подземного дворца, куда можно привести прекрасную юную супругу? Не верю, что род Ингвэ обеднел.
— Причём здесь бедность и род Ингвэ? — схватился за сердце Арафион. — Я был менестрелем Валар! Я пел на священной горе Таникветиль! У меня есть всё, что я хочу. Кроме тебя.
Нарнис, до этого момента собиравшаяся быть честной, передумала — смеяться в лицо собеседнику не позволило воспитание.
— Под землёй не поют песни? — поинтересовалась эльфийка, уже сомневаясь, что не зря тратит время.
— Почему же? — быстро ответил вопросом на вопрос Арафион. — Поют. Но ведь дело не в песнях, Нарнис!
— А в том, что это больше не требуется Валар? Владыки больше не превозносят своих менестрелей?
— Правильно говорят, — сник золотоволосый эльф, угасая, словно лучи Анар среди плотных серых облаков, — что у Нолдор рода Феанаро нет сердца. Вы всё оцениваете только с точки зрения выгоды!
В этот момент дочери Нельяфинвэ показалось, что разговор окончен, и гость сейчас уйдёт, однако Арафион неожиданно воспрял, голубые глаза засияли радостью озарения.
— Неужели я настолько бесполезен, что меня нельзя оценивать с такой стороны?! — возмутился эльф, и сдержать улыбку Нарнис не смогла.
— Похоже, — с теплотой в голосе произнесла хозяйка Форменоссэ, — о Первом Доме Нолдор говорят так же, что мы не умеем любить и не знаем, что такое верность.
— Ты можешь начать жизнь заново! — чуть наклонился Арафион, нежно взяв Нолдиэ за плечи. — Со мной.
— И какова же мне будет цена, как супруге? — Нарнис не отстранялась, но всё равно была бесконечно далеко. — Муж ушёл воевать, пусть даже и навсегда, и жена решила, что брачная клятва ничего более не значит?
На удивление упорного эльфа не оттолкнуло даже это.
— Хорошо, — ещё радостнее заулыбался Арафион, — я всё понял. Скажи, владычица твердыни, наводящей ужас на Майяр Оромэ, кои зовут твою крепость Замком Скорби, чем я могу быть тебе полезен?
— Мне странно это слышать, — Нарнис снова посмотрела на море, — объясни, почему ты не хочешь жить со своей семьёй? Не всё ли равно, на земле или под землёй находится дворец? На юге действительно днём невыносимо жарко светит Анар.
— Если согласишься на моё соседство с тобой на севере, — подмигнул Арафион, — я приглашу тебя на праздник, который устроит король Арафинвэ. Сама всё увидишь. А пока, владычица моего сердца, скажи, нужен ли тебе покорнейший из слуг?
— При условии, что он не станет претендовать на мою спальню, — как бы в шутку сказала Нарнис.
— Согласен! — упал на колено эльф, нежно целуя руку Нолдиэ. Губы ласково прижались к коже, тёплые руки трепетно держали запястье и отпускать не собирались.
— Пойдём, покажу тебе то, с чем действительно нужна помощь, — высвободилась эльфийка. — Поцелуи оставь для той, кто ответит на них взаимностью.
По счастливому сиянию голубых глаз было ясно, что любой знак внимания влюблённый Ванья воспринимает, как повод надеяться. Похоже, с этим ничего поделать невозможно.
Прибрежные скалы расступились, открыв небольшую бухту.
— Теперь видишь, Благородный Ястреб, почему я не хочу уезжать, если до этого не понимал, что наследие отца для меня ценно? — улыбнулась Нарнис, но глаза остались нерадостными. — Это будущий порт Эстель.
Арафион замер, поражённый неожиданным зрелищем.
— Порт? Но…
— Ты не понимаешь, зачем он? — рассмеялась дочь Нельяфинвэ.
— Понимаю, — вдруг очень серьёзно сказал эльф, смотря на уже достроенный маяк. — Теперь понимаю.
Ванья взглянул на Нолдиэ удивительно проницательно и сочувственно.
— Скорбеть о прошлом — какой в этом толк? — заговорил нараспев бывший менестрель Валар, используя привычный метод общения с безутешными тэлерийскими жёнами, когда чары музыки могли вернуть к жизни отчаявшуюся эльфийку, хотя бы ненадолго подарив сердцу покой. Только на этот раз цель певца была иной. — Тоска не кормит, мечта не греет.
Хочешь, скуплю я весь красный шёлк
И развешу его на реях?
Хочешь, всё брошу к твоим ногам?
Хочешь, стану ещё богаче?
Хочешь, увезу тебя к тем берегам,
Где никто никогда ни о чём не плачет?
Небо, я знаю, бывает в звёздах.
Траву я помню в волшебной росе.
Просто… ты не такая,
Ты не такая, как все.
Что же ты не умерла от любви?
Что-то же ты не ушла со всеми?
Хочешь уплыть, так не жди — плыви!
Ты же даром теряешь время!
Счастье летит к тебе на гребне волны
И уходит назад с отливом.
Здесь, где все безнадёжно больны,
Я с тобой смогу быть счастливым!
Небо, знаю, бывает в звёздах.
Траву мы помним в волшебной росе.
Просто… просто ты не такая,
Ты не такая, как все!
Хочешь, приду к тебе на маяк,
Стану рядом — покорный, кроткий?
Но пуст горизонт! Путь морской иссяк:
В нём давно нет ни единой лодки!
Мечтать о принце — да какой в этом толк?!
Я ведь тоже могу быть сильным!
Хочешь, носить стану алый шёлк?
А хочешь, зови…
А хочешь, зови…
А хочешь… зови меня Финьо!
Нарнис слушала очень внимательно, не перебивая. Порой казалось, эльфийка поддалась чарам, но вдруг Нолдиэ иронично подняла брови.
— Арафион, я строю порт, чтобы развить морское сообщение с югом. Не ради Финдекано. Не для того, чтобы свет маяка показал моему супругу путь домой. Ты не веришь в мою любовь к нему, и, возможно, на то есть причины, ведь я действительно жива и не ушла в Эндорэ, спорить не стану. Пойми, я хочу, чтобы мои владения процветали. Мы сможем обмениваться ресурсами со всем Аманом, используя водные пути.
— Это неправда, Нарнис. Ты ждёшь мужа. Но знай, я тоже умею ждать.
Хозяйка Форменоссэ отвела взгляд и снова посмотрела вдаль на затерявшийся в тумане горизонт. Пустота. Нет даже ветра. Лишь волны, волны, волны.
Примечание к части
Песня из мюзикла "Алые паруса" "Ты не такая, как все"
Нарнис от Беллы Бергольц https://www.deviantart.com/bellabergolts/art/Narnis-Nelyafinwiel-841027705
Да, он вернётся, Ольвэ
— У тебя нет права на ошибку, сестра, — прошептал, вплотную приблизив губы к уху Индис, Ингвэ. — Сделай то, что должна.
Вдова нолдорана Финвэ поджала губы. Да, бывшая королева понимала, как нужно поступить, но страх лишал способности двигаться.
— Сейчас не на кого переложить ответственность, некому передать дело, — продолжал говорить Ингвэ, — это твой час триумфа или провала. Не допусти ошибку, сестра.
Индис ненавидела бы брата, если бы не ужас, панический и суеверный, совершенно необъяснимый, ведь бояться совершенно нечего! Некого…
Пещеры здесь были особенно красивы: аметистовые, агатовые, чароитовые, ониксовые и турмалиновые жилы в сводах переплетались дивными узорами, сверкали и переливались в свете ажурных фонариков, потрясающая воображение игра цвета завораживала, а едва слышимая музыка, сплетаясь с сиянием минералов, радовала сердца, и на лицах расцветали улыбки.
Жизнь под землёй становилась привычной, красота пещер манила даже Тэлери, нашедших бескрайние кристально-чистые озёра с невиданными ранее породами рыб.
«Почему я боюсь? — злилась на себя Индис. — Что она мне сделает? Она сама ушла! Сама!»
Нынешний праздник не был похож ни на один из тех, что помнила бывшая королева: эльфы впервые не соревновались в искусстве и мастерстве. Уставшие от своей и чужой скорби, тоски, безнадёжного ожидания и бесконечно меняющегося мира, спасаясь лишь ощущением благодати от общения с Айнур, аманэльдар хотели покоя, мира и тишины, которая не станет задавать вопросы и требовать ответы.
Индис отчаянно желала того же, но обстоятельства требовали действия.
Сама не зная, на что надеется, бывшая королева отыскала глазами супругу старшего сына. Анайрэ, спокойная, улыбающаяся, стояла в окружении матери и сестёр, молча отпивая хмельной мёд глоток за глотком.
«Ей что, наплевать на сгинувших во тьме мужа и детей?!» — вскипела Индис, и злость придала сил.
— Приветствую, Валиэ Вайрэ, — сделав шаги навстречу прошлому, поклонилась вдова нолдорана. — Рада видеть тебя, Мириэль.
«Твоя жизнь пуста, и всегда была такой, — навалилось, словно тяжкое забытье, видение. Чей это голос? Мириэль? Вайрэ? Эстэ? Или все три сразу? Голос звучал единой темой, но что-то резало слух. — Продолжая ткать начатое другими полотно, придётся повторять чужой узор, разве это непонятно? Конечно, можно сделать по-своему, красиво и гармонично. Оставаясь вечно второй, вечно в тени первых. Невозможно превзойти совершенство ажурного кружева, сколько ни плети верёвки. Но что нужнее: кружево или верёвка?»
Потерявшись среди образов иголосов, Индис отчаянным усилием сделала ещё шаг вперёд и, ужасаясь собственному поступку, крепко обняла Мириэль, словно давнюю подругу.
«Моего мужчину все хотят! — вспыхнул костёр на берегу озера Куивиэнэн. — Все! Но в Валиноре эльфам не позволят иметь много жён. И единственной для Финвэ останусь я!»
— Нас разделили века, — через силу улыбнулась Индис, отстраняясь. — Но теперь нам нечего делить. Я действительно рада, что ты вернулась, Мириэль. Ты — надежда для всех нас.
Обернувшись назад, бывшая королева увидела одобрительный взгляд брата. Ещё никогда это не значило для вдовы нолдорана столь много.
***
Свет окружил со всех сторон, теплом разлился по телу, завибрировал под кожей, и сердце забилось ровно, спокойно, размеренно.
Стало хорошо, и не осталось ни страха, ни сомнений. Как можно не верить в правильность действий Валар? Только слепцы способны на такую глупость. Как же их жаль, несчастных…
«Ты знаешь, как поступать и что говорить, король», — пришёл ответ на молитвы, и лицо Арафинвэ озарилось счастливой улыбкой. Да, эльфийский владыка знал, как должен поступать: необходимо быть рядом со своим народом, поддерживать его, праздновать вместе с ним. Вместе. Со всеми вместе и с каждым лично.
Даже с первой нолдорской королевой, которой, однако, внимание не требовалось.
Фириэль… Мёртвое сокровище.
Мириэль было бы неприятно видеть королём сына удачливой соперницы, но Фириэль это не трогало.
Мириэль бы задала вопросы о сыне и внуках, а Фириэль молчала в обществе Вайрэ и Эстэ, покорно опустив глаза.
Мириэль бы с проклятьями прогнала от себя Индис.
Но Мириэль здесь не было.
«Если будет на то воля Валар, — печально подумал Арафинвэ, — поговорю с матерью. Если нет — и хорошо. Зачем лишний раз напоминать себе о сотворённом этой женщиной зле? Ничего всё равно уже не исправить».
Мельком посмотрев на супругу и детей, весело проводивших время с женой короля Тэлери, владыка эльфов Амана заметил, наконец, и самого Ольвэ.
— Ты помог мне, — вздохнул король, — тогда, в Альквалондэ. И после, когда я сомневался, покидать ли дворец, вести ли народ… Сюда… Ты убедил меня, что Валар правы, что они всегда любили и заботились о нас, что это мы не понимали… Арьо… — Ольвэ с надеждой посмотрел в глаза сына Финвэ. — Арьо, скажи мне, умоляю, скажи, что… что хотя бы один мой мальчик вернётся ко мне. Скажи. Пусть это неправда, но… я не видел Вольвиона мёртвым. И сейчас, смотря на вернувшуюся спустя столько лет Мириэль, пусть и не похожую на себя… Словно это и не она вовсе! Но, Арьо, скажи мне, что мой мальчик вернётся. Пусть спустя века, пусть тоже… неузнаваемый и будто чужой. Но… живой. Скажи, молю!
Арафинвэ видел в глазах Тэлеро слёзы, и не мог промолчать.
Мудрость и добродетель
Стыд из-за несовершенства своих творений на миг пересилил все остальные чувства.
«Эру! Такое нельзя показывать! Они уродливы и абсолютно не похожи! Не доделаны! Нет! Их лучше вовсе уничтожить и переделать!»
И лишь понимание, что, скорее всего, гостья даже не смотрит на скульптуры, не позволило Нерданель расплакаться.
— Вот, м-м… — язык немел, произнести слово не получалось, пришлось прилагать неимоверные усилия, чтобы не выглядеть совсем уж глупо. — Матушка, — выговорила, наконец, Нерданель, — в ожидании возвращения мужа, твоего сына, и наших детей я создаю их образы из камня. О, м-матушка, — смущённо потупилась эльфийка, — не смотри на Макалаурэ, он совсем не получился. Он красивый, на самом деле. Остальные похожи на себя гораздо больше.
Фириэль молча шла между скульптурами, очень плавно и медленно, словно парила призраком, не касаясь пола, её тонкая прозрачная рука тронула каменную щеку Феанаро. Лицо статуи казалось более живым и настоящим, нежели неподвижная маска первой королевы Нолдор.
— Какая наша дочь храбрая! — восхищённо сказала мать Нерданель супругу, тайком наблюдая за встречей свекрови и невестки.
— И мудрая, — добавил Махтан. — Она правильно поступила, пригласив Мириэль в гости. Им есть, о чём поговорить.
Мастер и сам не верил в сказанное, но именно это хотела услышать жена, чтобы хоть немного успокоиться.
***
— Я ожидала, что мне не понравится увиденное, — сидя за большим овальным столом из меди и топаза с бокалом медового вина, сказала Нарнис, переводя взгляд со старшей дочери на мать, — но не думала, что настолько.
Ниэль, недовольно вздохнув, улыбнулась.
— Благодарю, милая, — сказала супруга Нельяфинвэ Феанариона, — ты деликатна, как никогда.
— Ты знаешь, мама, что я не о тебе и созданном тобой барельефе на сводах твоего нового дворца.
Однако слова были сказаны в пустоту: Ниэль, обладавшая удивительным чутьём на неприятные разговоры и потрясающей способностью их избегать, уже покинула гостевые покои, уйдя в спальню. Старшая из дочерей Нарнис пшикнула.
— Мама! — наклонилась через стол очень похожая на Нерданель эльфийка. — Ты думаешь таким образом заманить всех нас на север? Ты понимаешь, что даже теперь, когда перевала Хэлкараксэ больше нет, именно на севере расстояние по воде самое короткое между Валинором и Средиземьем? Если Моргот построит флот, он высадится именно на севере! Рядом с тобой! Хочешь рисковать жизнью — твоё право. Но не впутывай в эту авантюру мою семью!
Нарнис опустила глаза. Да, с дочерью, выбравшей в мужья менестреля Валар, покорного и вечно стыдящегося «злых безумств» сестры, бессмысленно говорить о Форменоссэ.
— Не горячись, Финдиэль, — примирительно улыбнулась супруга Финдекано, — расскажи мне, чем певцы владык станут заниматься в пещерах. Как здесь создавать музыку?
Дочь нахмурилась, и мать всё поняла без слов: жизнь эльфов снова превратилась в слепую надежду на мудрость Валар, и пока будущее кажется затянутым плотным туманом горизонтом.
— Тебе Лауранаро расскажет, — стиснула зубы Финдиэль, сдавливая рукой бокал, — он едет с тобой.
***
Сквозь прозрачное стекло холодного равнодушия угасших страстей Анайрэ смотрела на жизнь и не могла понять, как раньше не видела столь очевидных теперь вещей.
Пройдя сквозь волшебство снов лориэнского сада, ощутив призрачное кратковременное счастье, супруга Нолофинвэ поняла, что грёзы в итоге мало чем отличаются от реальности: они тоже заканчиваются, возвращать пережитые чувства, пытаясь повторить их, бессмысленно, и, как бы ни было горько расставаться с былым, сделать это необходимо.
«Легко говорить той, чьи близкие живы, пусть и далеко», — упрекнула Анайрэ потерявшая сына сестра, а эльфийка по имени Ариэнель, муж которой погиб в Форменоссэ, чуть мягче повторяла её слова, не желая покидать владения Вала Ирмо.
Возможно, они правы, возможно, заслуживают сочувствие, но супруга Нолофинвэ не испытывала его: сердце холодила едва заметная тень презрения к слабости. Они же Нолдор! Обязаны быть сильными!
Удивившись собственной храбрости, когда на празднике не испугалась, увидев Фириэль, а испытала нечто, похожее на досаду из-за несовершенства вернувшейся из Чертогов эльфийки, Анайрэ, теперь сидя дома перед большим многоугольным вытянутым в высоту зеркалом, похожим на ручей, бегущий среди камней, вспоминала разговор с невесткой.
«Какой смысл, — снова мысленно повторяла своему отражению Нолдиэ, — ехать на север? Что ты пытаешься доказать, Нарнис? И кому? Думаешь, я не вижу, как рядом с тобой тает нагретым маслом внук Ингвэ? Неужели ты хочешь, чтобы я наблюдала, как жена моего сына нарушает брачный обет? Я знала, Финьо тебе не дорог, ты даже не соизволила родить ему сына, а дочери будто и не его вовсе — не похожи на отца ни капли! И что ты хочешь, чтобы я видела в Форменоссэ? Твою новую грелку для кровати?»
В подобных речах не было ничего удивительного, Анайрэ нередко говорила Нарнис неприятные вещи, зная, что невестка не ответит, и злясь от этого сильнее, но супруга Нолофинвэ поражалась равнодушию к собственным речам: произнося слова, эльфийка не вкладывала в них ни малейшей частицы души, словно зачитывала правила использования кузнечного молота.
«Лучше так, чем…»
Перед глазами, застилая отражение в зеркале, встал образ безутешной женщины, с которой Анайрэ виделась в садах Лориэна. Смотря во время редких встреч на Мириан, эльфийку, которой не повезло быть женой и матерью ушедших с Феанаро, супруга Нолофинвэ убеждалась, что Ирмо и Эстэ сейчас нужны эльфам едва ли не больше остальных Валар. Мириан практически не говорила ни с кем, кроме Майя Олорина и владык Лориэна, сидела на берегу озера, смотря пустым взглядом в никуда, не реагировала даже на дочерей, а редкие фразы были посвящены Младшим Детям Эру.
«Почему проснувшихся с первыми лучами Анар любят больше нас? — иногда плакала Мириан, а потом улыбалась и повторяла: — Я знаю, они живы, мои сыновья и муж. Их не любит Эру, но они живы! Я вижу их каждый день».
***
— Мы не повторим ошибку, допущенную с эльфами, — произнёс Вала Манвэ своему ближайшему помощнику, стоя на хрустальном ажурном балконе, гладя золотистые перья на шее исполинского орла. — Младшим Детям Эру не будет дороги в Валинор. Никогда. Ни при каких обстоятельствах. Мы более не нарушим Замысел Творца, забирая кого-либо с родной земли. Наша прежняя добродетель слишком дорого нам обошлась, Эонвэ. Ты ведь понимаешь это?
Лучшая замена эльфам
Взгляд Майя Тилиона скользнул по волнам Великого Моря, устремляясь на восток. Совсем скоро рассвет, и, может быть, удастся хоть на миг встретиться глазами с Ариэн, возносящей на небо своё жаркое светило.
— Я обижусь, — всплеснула пенными волнами Уинэн, поднимаясь песней над водой, — ты провёл очередную ночь над моими владениями, но даже словом не обмолвился, а теперь ловишь взгляд небесного Пламени. А мне ведь тоже по нраву женское обличие, как и ей.
Тилион потянулся чарами музыки своей души к Майэ, она ответила поцелуем-аккордом, прозвучавшим шорохом отлива.
***
Сначала позади осталась затянутая волокнистой тьмой равнина, потом перевал, лес, широкая степь, пересечённая реками, снова лес.
— Мы почти у цели, — хихикнула обращающаяся девой летучая мышь. Кожа на этот раз казалась прозрачно-белой, глаза — неестественно большими и грустными, крошечный бесцветный ротик-ниточка не шевелился даже во время разговора, чёрные блестящие, словно мокрые, волосы лежали на спине сплошной ровной полосой.
Подобие эльфийки выглядело неестественно, и оттого уродливо, отталкивающе, именно так, как и задумывалось Мелькором.
— Моя третья кладка оказалась самой удачной, — зачем-то сообщила Турингветиль, посмотрев в глаза сопровождающему её Майя. — Детёныши наиболее умные и шустрые. Это они дорогу нашли. Даже жаль, что Владыке не требуется ещё больше моих малюток.
Даритель не ответил, мысленно прикинув расстояние до прибрежных пещер, где поселились Младшие Дети Эру, едва проснувшиеся, но уже успевшие превратить молодую рощу у реки в уродливый бурелом ради строительства отдалённо напоминающих гнёзда иволги укрытий, предназначенных для тех, кому не хватило землянок или не удалось выкопать их самостоятельно. Даже с немалого расстояния ощущался гадкий незнакомый запах. Прислужники Мелькора пока не знали происхождение вони, но догадались о её причине.
— Зато волколаки точно не заблудятся, — захихикала Турингветиль. — А мы пойдём вглубь леса, надеюсь?
Ответить не позволил ужасающий своей неблагозвучностью вопль, который, однако, был торжествующим, и рядом с Майяр, перепрыгнув куст, всё же сломав несколько веток, возник тяжело дышащий радостный мужчина, голый и грязный, с низким лбом и массивной челюстью. Спутанные волосы торчали дыбом, с них на мощное покатое плечо упало мелкое насекомое, но тут же запрыгнуло обратно.
Совершенно не испугавшись незнакомцев, дикарь завопил, захохотал и демонстративно выставил вперёд то, что по его мнению было самым главным и необходимым для предъявления при первой встрече.
Представившись столь удивительным для Майяр образом, мужчина недвусмысленно указал дубиной между ног воина Мелькора, давая понять, что пора познакомиться.
Но тут же понял, что был не прав, когда между ним и посланниками с севера возник огромный зверь, скаля жуткую пасть. Однако, вопреки ожиданиям, дикарь быстро сориентировался, во взгляде исчез страх, снова уступив место детской незамутнённой радости, мужчина, далеко отшвырнув дубинку, в одно мгновение залез на могучее в прошлом, а ныне мёртвое дерево, сел на толстый сук и высунул язык, дразня кровожадного монстра.
— А знаешь, Даритель, — хихикнула Турингветиль, — если его соплеменники такие же, как он, это и вправду прекрасная замена эльфам, не находишь?
Примечание к части
Иллюстрация Алины Саидовой https://vk.com/photo-42078757_457241103
Пора начинать заботиться
Взор Палантира нельзя было назвать всевидящим в полной мере, зато с его помощью можно было сэкономить силы, и без того тратящиеся порой без меры на создание и поддержание желаемого порядка вещей. Сделав руки нечувствительными к ожогам, Мелькор практически лишил их подвижности, правда данное обстоятельство казалось сущей мелочью, в сравнении с великими достижениями и успехами в творении. И пусть мятежного Айну более не называли Вала, он всё равно оставался одним из главных Владык Арды, в одиночку вершивим судьбы целого континента.
Да, власть — лишь иллюзия, ведь совместная мощь Айнур оставалась способной раздавить одного выскочку, было бы желание. Но такого стремления не нашлось, и Мелькор мог без зазрения совести называть себя могущественнейшим из Валар.
Кто-то хочет оспорить это? Нет? Правильно, зачем? Такое положение вещей, когда есть сильное и непобедимое зло, избавляет от большинства проблем, делая их нерешаемыми, а, значит, не требующими внимания. Никто ведь не может противостоять потоку лавы, так в чём смысл вставать на его пути?
Усмехнувшись размышлениям, Мелькор подозвал сильнейшего из огненных Майяр. Ближайшим помощникам предстоит непростая работа.
***
«Почему ты думаешь, что это сложно? — будто сквозь сон послышался голос Тхурингветиль, улетевшей в образе мыши пугать и заставлять дикарей поклоняться себе. — Здесь не Валинор, чтобы вдохновлять на великие деяния, мой командир. Людям нужно лишь позволить безнаказанно творить, что взбредёт в голову, и они всё сделают сами».
«Им никогда не превзойти эльфов в умениях, — ответил Майя, наблюдая из укрытия за небольшой группой дикарей, ушедших далеко от своего поселения. — Человек умрёт раньше, чем достигнет хоть какого-то мастерства, а передать его в полной мере невозможно. Более того, половина этих созданий абсолютно необучаема».
«Что я слышу? — захихикала мышь. — Ты отчаялся? Мой командир потерял веру в успех планов Владыки? Или в тебе неожиданно проснулась жалость к эльфам, которые, мы все тому свидетели, на сострадание не способны? Почему не отвечаешь, командир? Я знаю, ты меня слышишь. Неужели ты думаешь, что эти забавные зверушки не способны на работу в шахте, кузнице или псарне? Полагаешь, они скуют кривенькие мечики и топорики? Так убивать можно и кривенькими. Не всё ли равно? Зато их самки приносят приплод без перерыва. Выплюнет одного, уже другой зародился. Знаешь, оказывается, их детёныши бывают мертворождёнными. Но далеко не каждый раз! В этом поселении на одного взрослого уже приходится по пять детей! С учётом всех потерь при рождении и после. Ты всё ещё считаешь, что Владыка ошибался? Или причина твоего плохого настроения иная?»
Ответа снова не последовало, лишь вой волков, предупреждающих свои стаи об опасном соседстве с тварями врага с севера, прозвучал средь ночной тьмы.
***
Услышав волчий вой, отделившиеся от собратьев дикари мгновенно сбились в группу: мужчины, лбы которых были заметно выше, чем у встреченных ранее людей, схватили неплохо отшлифованные палки и окружили своих женщин и детей, готовясь защищать их даже в неравном бою.
У всех взрослых на поясе были привязаны сплетённые узлами из шерсти и волос подобия ткани, закрывающие причинные места и ягодицы, некоторые женщины носили отдалённо напоминающие бусы украшения из коры, зубов, ракушек и когтей, в волосах были вплетены веточки и цветы.
Отдав команды мужчинам с помощью жестов и подобия примитивной речи, вожак осторожно пошёл в сторону воя в сопровождении троих крепких собратьев.
***
Отступив вглубь леса, Майя отозвал волколаков и отправился дальше.
«Разве ты никого не нашёл, Даритель?» — поинтересовалась Тхурингветиль.
«Ничего, что бы нам подошло, — ответил Майя. — Полагаю, можно и не искать. Если Младшие Дети Эру плодятся настолько быстро, нам достаточно тех, кого ты сейчас впечатляешь своей удивительной природой».
Мышь захихикала. Ей и самой хотелось скорее вернуться в уютный дом, поэтому спорить посланница Мелькора не стала. Лучше заняться снами дикарей.
***
Сняв с головы корону и положив на подставку рядом с троном, Мелькор посмотрел на своё сокровище. Как же красиво!
На миг стало обидно, что скоро некому станет в полной мере оценить красоту Сильмарилей, ведь зрение и разум Младших не способны в полной мере познать их неповторимую прелесть. И к Музыке Творения люди ещё более глухи, чем эльфы. Всё самое лучшее в Арде эти создания просто не в состоянии видеть и слышать, и это так… странно…
Сильмарили для людей будут просто красивыми самоцветами, безмолвными и бездушными. Немногим лучше мастерски ограненных алмазов. Феанаро это бы очень не понравилось. Как бы он злился, если бы, впервые показывая свои творения людям, не увидел бы во взглядах исключительного восторга!
Зачем вообще об этом думать? Эру пробудил новую расу. Пора начинать заботиться.
Захват Хрен-Горы и окрестных скал
Уплотнившийся, ставший абсолютно непроницаемым мрак на небе опустился ниже к земле, и некоторое время это спасало от тепла, вода начала пребывать медленнее, однако всё равно неумолимо. Покинувшие подземные поселения орки и эльфы пытались обосноваться на поверхности, однако там, где ранее промерзшая почва хорошо держала фундамент небольших построек, теперь была вязкая грязь, на которой расползались даже шалаши. Земля, переставшая быть опорой под ногами, превращалась в топь.
***
— Я боюсь засыпать! — орал орчонок, брыкаясь и плюясь в лицо матери, за что получал мощные удары тяжёлой рукой и вопил громче и истеричнее. — Они придут! Убьют! Их звери меня сожрут!
— Да я буду только рада! — потеряв терпение, орчиха заперла сына в кладовке, напоследок ещё раз приложив по лицу ладонью. — Заткнёшься, наконец!
Остальные дети семейства Рубил сидели тихо, к тому же не все знали о случившемся прошлой ночью на восточном склоне Хрен-Горы. У подножия скалы, вершина которой и послужила поводом к именованию этого места, в гранитном склоне был выдолблен огромный дом, в котором перед вторжением из-за моря жили две семьи, общей численностью почти в три сотни. После кровопролитной бойни, мужчин практически не осталось, имя прежнего родоначальника забыли, и главенствовать стал молодой командир, утверждавший, что его отец был «звирьмарильским полководцем». Оспорить право такого важного орка быть новым хозяином Хрен-Горы никто не рискнул, и постепенно маленькие сыновья прежних родоначальников исчезли или погибли по глупости. Новый глава семьи быстро восполнил утрату: к восходу Луны в доме родилось более полусотни мальчиков. Многие успели научиться драться и убивать любыми подручными средствами и первыми попавшимися вещами, что, однако не спасло, когда вода поднялась и затопила подземные псарни.
— Я не хочу, чтобы в наш дом ворвались волколаки, — прошептала сестрёнке маленькая орчиха, забравшись в её постель.
— Не трусь! — фыркнула девочка постарше. — Хозяева псов уже нашли дом. И себе, и волкам. Нас не тронут.
— Я бою-у-усь! — сдавленно завыла в подушку младшая, и тут же была пинком сброшена с кровати.
Больно ударившись о доски пола, ребёнок разрыдался, но вдруг грохот и крики из-за закрытой двери заглушили голос орчихи. Сёстры испуганно посмотрели друг на друга, и все восемь находившихся в спальне девочек спрятались под одеяла, нащупав под подушками и матрасами заранее спрятанные ножи.
Дверь с треском рухнула на пол, ворвались трое мужчин в шерстяных плащах с мехом. Сначала они разом ринулись к кроватям, и двое, кренастые и крепкие, не глядя, разрубили первых попавшихся прячущихся детей, но вдруг третий, высокий и стройный, приказал проверить, прежде, чем убивать.
— Девочки нам пригодятся! — расхохотался он.
В ужасе от происходящего, младшая орчиха, скинув одеяло, завизжала. Высокий орк сгрёб ребёнка в охапку и повесил на плечо. Сквозь отчаянные рыдания болтающаяся на могучем плече захватчика девочка видела растекающуюся на двух изрубленных кроватях кровь, видела старшую сестру, севшую, широко раздвинув ноги, задрав ночнушку, давая понять, что пригодится новым хозяевам, видела и ту, кого не признавала роднёй из-за матери-эльфийки. Девушка, хоть и некрасивая лицом, была изящная, с пышными каштановыми кудрями. Полуорчиха отшатнулась к стене, сжимая тонкими руками нож, посмотрела большими синими глазами на ворвавшихся орков и с отчаянным криком резанула себя по горлу.
В ужасе зажмурившись, девочка вцепилась в одежду несущего её мужчины и среди мольбы о пощаде, клятв в верной службе, проклятий, стонов и предсмертных воплей родни слышала радость и торжествующие возгласы захватчиков, поднявшихся из затопленных подземных кузниц.
— Иди погуляй! — рыкнул орк, швырнув ребёнка на улицу. — Трупы уберём — пустим назад. Если не забудем!
Девочка, не в силах подняться с четверенек, посмотрела на захлопнувшуюся перед лицом дверь. На перемазанных в крови изрубленных досках висело что-то красно-золотое треугольное, с притягивающей взгляд искрой в середине. Маленькая орчиха никогда не видела звёзд и не умела считать даже до одного, тем более, до восьми, поэтому не знала, что за символ украшал алый эльфийский щит, оставшийся у воинов Моргота после Битвы-под-Звёздами, а теперь оказался на двери её бывшего дома.
Не знала, но запомнила навсегда.
Красиво горит
Не спеша присоединиться к занявшимся обустройством жизни на поверхности оркам и полуоркам, эльфы-подмастерья, садовники и другие рабы сначала сочли себя жалкими недостойными трýсами, потому что им не хотелось кровопролития, и, постепенно совсем отчаявшись, сбились в группы, жалуясь друг другу на погибшее в потопе благополучное подземное существование.
Эльфов тяготила непроглядная небесная мгла, и, соорудив из остатков необработанного железа и свинца, спасённого из кузниц, укрытие от дождя и ветра, которое, как ни странно, не рушилось, несмотря на топкую почву, раскрасили потолок углём и мелом, изобразив звёздное небо.
Безмолвие ничто не нарушало, лишь иногда с улицы доносились резкие голоса орков, перемешанные с лязгом и грохотом, однако ветер менялся, и снова воцарялась тишина.
***
Нарисованное небо притягивало взгляд, не отпускало, заставляя себя рассматривать. Эльфийский кузнец, которого орки называли Рукозадом, что, видимо, было верхом похвалы и признания заслуг, ведь только этот мастер умел делать подобие валинорской стали, запомнил уже каждый ýгольный штрих над головой, каждый меловой луч, каждый размытый переход между тьмой и светом, но всё равно смотрел, смотрел…
И вдруг понял, что нарисованное небо над головой — это та самая фальшивка, которой обернулось обещанное Мелькором счастье.
Пока жизнь текла стабильно, пусть даже и полная несправедливости, реальность не казалась чудовищной. А теперь…
Всё, что осталось лишённым будущего и свободы эльфам — лишь некачественное железо, мел и уголь. И безмолвие.
— Нет! — встал со свёрнутого плаща кузнец. — Хватит молчать! Помните, братья, как мы с нашим вождём не пошли в Валинор? Рассказывали ли вы новым поколениям, как наш вождь говорил, что нет ничего важнее свободы? Помните?
— Умирая, он отрёкся от своих слов, — напомнил друг Рукозада.
— Мы не слышали этого! — заспорил кузнец, и молодые эльфы, лишённые способности к деторождению, испуганно отшатнулись, прижимаясь друг к другу. — Так сказала нам его жена! Когда вождь умер от ран, нанесённых волком, женщина вышла к нам и передала его последние слова о том, что жизнь важнее свободы, что отречение от Валар было ошибкой, что мы должны спастись и найти путь в Валинор. Мы поверили. И теперь мы здесь. Под нарисованными звёздами!
Молодые эльфы делали вид, что не слышат.
— Неужели всем поиметь в дыру, что нас поимели?! — сам не заметив, перешёл на орочий сленг Авар, но увидев ужас даже в глазах друга, смутился. — Мелькор обманул нас, — пояснил мастер. — Жестоко и несправедливо. Вспомните, братья, что такое свобода, а вы, дети северной земли, представьте! Она прекрасна!
Сидящие вместе молодые подмастерья опустили головы, некоторые заплакали, и кузнец понял свою ошибку: о какой свободе может идти речь для искалеченных душой и телом эльфов? Зачем она им? Они ведь рождены в рабстве.
Снова воцарилась тишина. Работники затопленных подземелий не смотрели друг на друга, в основном сидели, опустив глаза, время от времени поднимая на миг взгляд к нарисованному звёздному небу.
— Лёд весенних небес, — вдруг тихо запел один из Авари, родившихся в лесах на юге, ушедший в земли Мелькора, устав бороться с нападениями орков и их зверья, — тонет в чёрной воде,
Тает сном в моих руках.
Стонет сумрачный лес —
Шлёт прощанье звезде,
Той, что меркнет в облаках.
Я семь долгих ночей
Шёл за ней по следам,
По воде лесных зеркал…
Не дурманных свечей
Верил я чудесам —
Верил ей, её искал!
И внимая огонь
Этой девы-звезды,
Я лелеял дивный дар.
Под упрямой ногой
Пели тонкие льды,
Но держали мой удар!
Билось сердце в груди,
Согревало в снегах,
И пылал костёр ночной.
Но рассвет позади —
Там, на тех берегах —
Я увидел за спиной!
Аи моя Звезда!
Мой светоч ночной,
Будь со мной.
Веди меня сквозь тьму,
Я свет твой печальный приму,
Вопреки всему!
Тлеет утренний свет,
И с холодных небес
Льётся вниз моя тоска.
Я ловлю её след,
Но и след уж исчез,
Как весенняя гроза,
И погибла во тьме
Та святая любовь,
И затих мой дивный дар.
Позабудь обо мне
И пылай вновь и вновь
Для других, моя Звезда!
Аи моя Звезда!
Творенье огня,
Ты вела меня
Сквозь царство льда,
Но сердцем была холодна,
Как сияние сна.
А я пылал во тьме —
Я сам стал ночною звездой,
Но ты оставалась немой,
Небесная смерть!
Оставь меня…
Помолчав немного среди тишины, певец встал.
— Спой ещё! Пожалуйста! — попросил юный подмастерье, но эльф отрицательно покачал головой:
— Нет, нам нужно что-то есть. Пойду посмотрю, что здесь можно добыть.
***
На улице было непривычно холодно, сыро, грязно. Эльф инстинктивно закутался в слишком лёгкий шарф, ничуть не согревающий. Очень не вовремя вспомнилось, как пугающе давно, словно и не в реальности, гулял с невестой в цветущем фиолетовом лесу, как любовался красотой девы и окружающей благоухающей природы.
«Лес был опасным», — напомнил себе Авар.
— Эй, тыкалка смазливая! — окрикнул вдруг эльфа орк с черепом зубра на голове. — Потерялась? Давай, помогу дорогу найти. Ты чья?
Обернувшись, бывший житель подземелья увидел знакомых по кузнице: во время Битвы за Железные горы, когда из-за моря вторглись захватчики, эти трое орков были слишком юны, чтобы идти в бой, поэтому были отправлены ковать оружие для спешно собираемой армии. Эльф помнил, как учил их держать молоты… И вот благодарность — оскорбления и унижение. Зато жив и не калека, да. Должен сказать спасибо.
— Это ты! — обрадовался орк с черепом зубра. — Ждёшь, когда новое жильё дадут? Не боись, скоро хозяева перережут жителей вон той норы, там как раз есть место для горна.
Не до конца решив, как реагировать, чувствуя отвращение и ужас от собственной ничтожности, эльф не мог ничего сказать. Вдруг орки изменились в лицах, выпрямились по струнке. Авар обернулся назад и увидел идущего к ним Огненного Майя. Не одного из семи, всего лишь их воина, но страх всё равно на миг парализовал.
— Пламя недр даёт вам оружие и доспехи, — громыхнул звучащий железом голос, — погаснет — и вы потеряете военную мощь. А нужны ли слабаки Владыке?
— Ты кого слабаком назвал?! — взъярился орк с черепом зубра. — Иди сюда, вулкан иметый! Иди! Я твой бич тебе на член намотаю и дёрну, понял?!
Двое приятелей попытались утихомирить собрата, Майя замахнулся хлыстом, но неожиданно направил удар совсем в другую сторону.
Не поняв, как оказался на земле, эльф хотел встать, но вдруг стало невыносимо больно. Пытаясь освободиться от обжигающих пут, притянувших руки к торсу, быстро теряя силы и способность ясно мыслить, Авар закричал, видя сквозь пелену перед глазами, как от тела начал подниматься дым — загорелась одежда и плоть.
— Эльфы, — указывая огненным мечом на бьющегося в агонии несчастного, быстро заговорил Майя, стараясь успеть сказать всё необходимое, пока кровожадный восторг окончательно не лишил орков способности мыслить, — друзья Владыки Воды. И они специально молили его, чтобы он затопил наши земли, лишив огня. Поэтому их всех надо сжечь! Не верите? Прижгите шкурку эльфа калёным железом, и на месте ожога выступит вода. Красиво горит, правда, храбрые воины?
С последним высказыванием невозможно было не согласиться.
Примечание к части
Песня гр. "Чёрный кузнец" "Звезда"
Примечание к части
НЦ. Жесть
Как остановить потоп
Из стены шахты били уже четыре мощные струи, пятая набирала мощь. Попытки остановить разрушение камня давно оставили, поняв, что это бессмысленно, и лучше направить все силы на добычу ценного угля.
— Продолжайте работать! — орал сверху смотритель, угрожая шипованной дубинкой. — Боитесь водичку, девочки? Вот эта палочка в попочке пострашнее будет! Вжик-вжик, туда-сюда! О, молодцы! Зашевелились!
Рабами-эльфами двигал только панический ужас перед пытками, перекрывающий страх пребывающей воды. Пятая струя хлынула потоком, сквозь камни пробились ещё две.
— Нам нужен уголь! — напомнил приказ орк, хотя сам понятия не имел, для чего необходим антрацит именно из его шахты, и почему нельзя заменить его «серым испражнением» других месторождений.
Авари тоже не знали — им было всё равно, что делать, чтобы угрозы не воплощались в действия. Если выжить не суждено, лучше утонуть, чем…
Неожиданный отчаянный плач, настолько громкий, что услышали его даже некоторые рабочие под землёй, перекрыл шум воды и рявкающего орка. Выгружавшие из шахты антрацитовый уголь рабы в ужасе обернулись на звук.
Холодный ветер с моря принёс дождь, но вода с неба, из невидимых за чёрной пеленой туч, не могла погасить живое пламя Огненного Майя, вышагивающего рядом с двумя орками, волокущими отчаянно сопротивляющуюся эльфийку. Следом за ними торопливо шла целая толпа из мастерской с ближайшего холма.
— Да я хоть счас их всех приведу! Всех, кто у меня живёт! — заверял каменщик с агрессией ужаса в выпученных глазах. — Нужны мне эти твари водяные! Я давно заметил, что в воде у них рыбьи хвосты отрастают! Вместо ног, слышь? Вот прям в чешуе, с плавниками! Как у селёдки! Как я раньше не понял, что сжечь их надо?!
Орки, не имевшие наложниц-эльфиек, злорадствовали, глядя на перепуганных и готовых на немедленную расправу едва ли не со всем своим семейством, лишь бы остаться живыми самим, главных мужчин родов.
— У меня сыновья от этих полурыб! — взвыл орк, чью жену волокли убивать во имя огня недр. — Но я уверен, я им не отец! Эти водяные суки перед всеми ноги раздвигали!
В растерянности наблюдая за происходящим безумием, эльфы-рабочие застыли на месте, не зная, что делать.
— Веди своих рыбохвостых! — захохотал не успевший обзавестись жёнами молодой надсмотрщик, поигрывая дубинкой. — И остальные тоже! Сожжём их всех — вода отступит!
Истошно кричащая эльфийка начала хрипеть и кашлять. Орки сорвали с неё одежду, швырнули несчастную жертву на камни, и Балрог нанёс первый удар огненным хлыстом. Эльфийка попыталась закрыться рукой, бич обмотался вокруг предплечья, кожа задымилась, покраснела, пошла волдырями. Майя рванул на себя, и обугленная кожа ошмётками полетела на мокрые от дождя камни. Следующий удар опалил щёку, плечо и грудь полумертвой от боли жертвы, хлыст взлетел, со свистом рухнул, обжигая бок и живот. Плоть начинала дымиться, сморщиваться, Балрог протащил бич, оставляя позади него оголённое мясо.
— Засунь ей плётку в дырку! — загоготал молодой орк, спуская штаны и начиная самоудовлетворяться, перевозбудившись от зрелища.
Майя ударил опять, но жертва не отреагировала.
— Сковать их! — приказал Балрог, указывая на рабов-Авари. — Одной цепью. Вместе. И сжечь.
Впервые в жизни эльфы попытались оказать настоящее сопротивление в борьбе за жизнь, но безнадёжный бой завершился быстрее, чем смотритель шахты закончил насиловать изуродованный труп жертвы Огненного Майя. Авари, лишённых возможности сопротивляться, швырнули на добытый ими же антрацит, способный гореть даже под дождём, и подожгли.
За отчаянными воплями боли, рёвом пламени и торжествующими криками орков никто не услышал, как рухнул свод шахты, и хлынула вода, не позволив спастись никому, кто был под землёй.
— На юге много ресурсов, не тронутых потопом, — сказал Балрог двум воинам-оркам, которые уже натянули штаны и были способны слушать приказы. — Придётся делать вылазки. А заодно подготовимся к войне. Эльфы, живущие в лесах за горами, тоже должны быть сожжены.
Третий Дом близко
Решение было окончательным, и в правильности выбора в сердце более не находилось места сомнениям, несмотря на то, что любой посоветовал бы поступить иначе: остаться.
Да, так было бы лучше, удобнее, безопаснее, выгоднее, и даже сам Тьелпе уговаривал бы любого не покидать Дориат. Любого. Но не себя. И на то были причины, пусть и глупые, и по-детски наивные, и сам Нолдо понимал, насколько его поведение бессмысленно, однако не мог поступить иначе, как бы ни хотел.
«Снова пытаешься противопоставлять себя остальным? — спорил сам с собой Куруфинвион. — Что и на какое место на этот раз выльешь в знак протеста?»
С невольной усмешкой взглянув на изуродованную золотом «серебряную руку», Нолдо перевёл взгляд на пустой лист. Что можно написать Артанис? И через кого передать? От мысли, что кто-нибудь может прочитать сокровенное послание, начинали дрожать руки, и Тьелпе оттолкнул от себя ненужную бумагу. Нет, лучше и вовсе ничего не писать! Ведь…
Мысли закружились ураганом. Артанис… Она, наверно, ненавидит Первый Дом Нолдор за их деяния, ведь её родная мать родом из Альквалондэ! А Феанаро… Он и его войско разгромили город, уничтожили тэлерийскую святыню, убили сродников Нэрвен…
— Келеборн… — вздохнул Куруфинвион, проводя ладонью по лицу. — Пусть ты наглый лжец, но…
Тьелпе тянуло высказать, что он думает о самозванце, однако молодому эльфу слишком сильно хотелось верить, что его великий прославленный предок не убивал сына Ольвэ. От столь глупого самообмана почему-то становилось легче на сердце, и Нолдо просто избегал встреч с тэлерийским лжецом, общаясь лишь с Дуилино, Амдиром и наугрим.
Снова взглянув на лист бумаги, Тьелпе с ужасом представил, как встречается с возлюбленной, приехавшей в Дориат… с мужем! Или… Вдруг Артанис подарит сердце кому-то из подданных Тингола, и тогда…
Понимая, что не хочет видеть прекрасные влюблённые глаза, смотрящие на кого-то другого, сын Куруфинвэ Атаринкэ встал из-за стола и продолжил собираться в дорогу.
***
Вино в бокале заканчивалось слишком быстро, однако совершенно не затуманивало разум, не приглушало страх и чувство вины за то, что жив. Отчаянное сопротивление мыслям о смерти, доводы, будто, продолжая дышать и ходить по земле, можно искупить любую вину, исправить ошибки, помочь кому-либо, создать нечто великое или просто быть счастливым, казались недостойной, мерзкой трусостью, и почему-то именно сейчас, когда пришли вести о тьме, накрывшей север, о родне короля Дориата, собирающейся поселиться в его безопасных землях, стало особенно тяжело мириться с самим собой.
Перед мысленным взором вставали картины прошлого: радостные, грустные, безмятежные и тревожные, трагичные и страшные, но всё перекрывало мучительное воспоминание: один лишь взгляд обречённого на смерть принца Вольвиона, ищущего поддержки в самый страшный момент готовой вот-вот оборваться жизни.
«Я должен был умереть с ним, я ведь давал слово!..»
«Но ведь я не обещал бессмысленно гибнуть! Я обещал защищать!»
«Защитил. Хвала и почёт».
Схватившись за голову, самозванец сдавленно застонал и выпил ещё. Сейчас казалось, что лучше пусть королева Артанис расскажет правду, и тогда владыка Тингол… А что он сделает? Прогонит со своей земли? Да… прогонит. Ну и что?
— А ведь не всё так плохо, — неожиданно для самого себя улыбнулся Келеборн.
И вино, наконец, подействовало.
***
На полном скаку встав ногами на седло, легко оттолкнувшись, Маблунг прыгнул на толстую ветку могучего фиолетоволистого ясеня, подтянулся и забрался на высоту, с которой лучше не падать. Перепрыгнув на соседнее дерево, воин в одно мгновение, легко соскакивая по качающейся кроне, слетел вниз и снова оказался в седле, сразу же выпустив стрелу в мишень, попав практически безукоризненно в центр.
Белег отвернулся к реке, чувствуя, что не в силах искренне, от души радоваться за соратника, демонстрирующего свои умения маленькому сыну и племянникам, вдохновляя детей собственным примером, показывая, на что способны бесстрашные защитники границ Дориата. Лицемерить, изображая веселье, не хотелось, и воин, прогоняя мысли о том, что не хочет жениться ни на ком, кроме принцессы Лутиэн, что, разумеется, невозможно, а, значит, мечтать о наследниках смысла нет, пошёл вдоль кромки воды, вспоминая пологий песчаный склон, что был здесь до затопления.
— В большинстве своём, дориатрим с радостью ждут прихода заморских сородичей, — издалека нараспев заговорил Даэрон, жестом давая понять воину, что хочет с ним побеседовать без свидетелей. — Но это временно, друг мой: советник Саэрос умело и с достойным лучшего применения упорством рассказывает всем и каждому подозрительные вещи. На закончившемся только что совете, который я с превеликой радостью покинул, чтобы не сидеть в пещерах, а гулять, любуясь сохраняемой магией природой, Саэрос пытался заставить меня усомниться в моём таланте книжника и певца, и, представь только, Белег… Ему это удалось!
***
— Слышал ли ты, именующий себя менестрелем и книжником. Летописцем! Слышал ли слова короля Тингола и королевы Мелиан о вестях, присланных лордом Корабелом?
Даэрон не считал себя обязанным отвечать Саэросу, но в присутствии владык приходилось подчиняться главному советнику.
— Отвечай мне, именующий себя лучшим из певцов!
— В отличие от именующего себя главным советником, — неохотно отозвался Даэрон, от вскипающего раздражения забыв даже о Лутиэн, — я внимаю словам королевской четы.
— В таком случае, ответь, ме-не-стрель, — Саэрос наклонился над столом, — как ты планируешь отстаивать престиж своего Владыки? Что предпримешь, чтобы оставаться лучшим певцом Средиземья? Ты понимаешь, что это нужно? В состоянии осознать, для чего?
Пришлось хотя бы кивнуть в знак согласия.
— А смог ли ты прочесть зашифрованное послание?
Вопрос поставил в тупик. Даэрон замер, и советник, злорадно хохотнув, откинулся на спинку мягкого стула.
— Я так и знал! — сложил ладони у губ Саэрос. — Ты не настолько умён и талантлив, каким хочешь казаться. Что ж, если Владыки позволят, я объясню всё так, чтобы понял даже ты, именующий себя менестрелем. И, знаешь, что странно? Моя юная племянница такие тонкости сразу чувствует и замечает, а потом плетёт кружева рифмы, складывает песни. Не сомневаюсь, скоро именно Нимродель будет петь на всех самых важных событиях, а не Даэрон, кому достаточно редкого внимания лишь одной слушательницы. И его можно понять! Если прекрасная принцесса Лутиэн одарит благосклонностью хоть раз, более ничьей хвалы не пожелаешь.
— Объясняй, советник, — равнодушно произнёс Даэрон, уставший от нападок и невозможности ответить.
— Я объясню, — неожиданно появился Келеборн, которого никто не звал. Принц вообще не должен был знать про совет, однако пришёл. Ощутился запах вина.
— Для начала, — Саэрос встал с места, — объясни, что ты здесь делаешь!
— В Амане, — мило улыбнулся самозванец, — было принято проводить советы в широких кругах, присутствовали все мужчины королевской семьи и даже некоторые женщины, к примеру, жена моего старшего брата и наша сестра. Отец говорил, будто в Эндорэ тоже вожди советовались со всей роднёй. Не верю, что дядя Эльвэ решил нарушить традиции.
Тингол и Мелиан молчали, держась за руки и смотря друг другу в глаза. Не получив запрета говорить, Келеборн взбодрился ещё больше:
— Принц Турукано, Тургон, как его называет Новэ Корабел, не хотел никого унизить или показать превосходство рождённых за морем. Я знаю его, и могу поклясться — Тургон никогда не был высокомерным гордецом.
— А кто был? — прищурился Саэрос.
Очень хотелось честно перечислить дюжину имён, однако Келеборн удержался от соблазна.
— Живя вблизи Айнур, — самозванец поклонился Майэ Мелиан, — невозможно возгордиться, ведь в любой момент можно встретить тех, кто красивее, сильнее, искуснее, умнее.
— Король Тингол, — перебил Саэрос, — говорил о Тургоне обратное. Этот эльф считает себя избранником Валар, ведь его брату помогал сам Манвэ!
— Король этого не говорил, — спокойно, однако твёрдо произнёс Даэрон.
— Что? — советник опешил.
— Король Тингол этого не говорил, — повторил менестрель, воодушевившись неожиданно появившейся поддержкой в лице лже-Вольвиона.
— Ты просто неверно понял сказанное, — нашёлся Саэрос, — видишь ли, как вышло? Тургон хвастается благосклонностью Валар, подвигом брата, называет отца мудрейшим, а сам при этом убегает со своим народом на юг, и, что самое интересное, не объявляет себя королём, а просит помощи вассала владыки Тингола, обещая подчиняться ему! Вы что, не понимаете? Это странно! Подозрительно!
— Принц Тургон готов подчиняться кому угодно, кроме отца, — проговорила нежным голоском Нимродель, сидевшая с арфой в отдалении, в компании ещё трёх менестрелей. — Не так всё хорошо у этого народа. Однако, за дивными строками его летописца можно не увидеть никакой тьмы, утонув в лучах таланта поэта.
Даэрон до крови прикусил губу.
***
— Теперь понимаешь, Белег, — печально вздохнул Даэрон,смотря на быстрое течение реки под мостом, — мои заслуги скоро забудут, меня сместят, и Лутиэн окончательно бросит меня. Мне не будет места ни при дворе короля Тингола, ни у ног принцессы, ни на праздниках, ни в книгах. А хуже всего то, что я не в силах изменить ситуацию. Мне действительно никто и ничто не нужно, я хочу лишь быть… любимым.
Воин промолчал.
— Я не могу петь об интригах! — взмолился менестрель. — Не могу! Не хочу! И меня этим попрекают!
Ответить снова было нечего. Молчал даже ветер. Весь Дориат в безмолвии ожидал непрошенных гостей, и до страданий поэта никому не было дела.
Пир в Менегроте
— Вы, долговязые, нихрена котелками своими не варите! — поучал уже очень нетрезвого Дуилино старый гном, подливая эльфу тёмного эля в медовуху, перепутав кружки. Разумеется, Нолдо выпил, ничего не заметив. — Ваши бошки ни на что не годятся! Борода на них не растёт, стену ими не проломить, а мыслишки такие пакостные, что содержимое брюха наружу лезет, как подумаю об этом!
Дуилино согласно кивал, взял стоявший рядом бокал, выпил, и только потом понял, что это было вино жены архитектора менегротского дворца.
— Вы даже славите друг друга так, что не поймёшь — похвалили или в рожу наплевали! — продолжал старый гном, настукивая по столу ритм любимой песенки о бороде. — Нет в вас единства, дылды! И поэтому находите проблемы на свои тощие задницы.
— Ничего подобного! — возмутился архитектор, удивляясь налитой в своём кубке смеси вина и медовухи. — У нас нормальные задницы!
Жена покраснела и быстро ушла с пира. Проходя длинными коридорами, рассматривая светильники и узоры на стенах, эльфийка решила прогуляться по Залу Славы и взглянуть на привезённые гномами картины, вазы, гравюры и мозаики. Остановившись у огромного портрета Лутиэн в центре галереи, супруга архитектора вспомнила, как странно отреагировала на изображение принцессы крошка Нимлот: малышка замерла, притихла, одной ручкой крепко ухватилась за маму, а другой потянулась к картине и расплакалась. Эльфийка не понимала поведения дочки, но сама тоже ощущала тревогу рядом с, казалось бы, гениальным шедевром. Почему-то создавалось впечатление, словно темные области рисунка — не тень, а пятна засохшей крови.
Пройдя мимо двух женщин-наугрим, с жаром рассказывавших художнице из рода Новэ Корабела о тонкостях изготовления картин из самоцветов, эльфийка взглянула на выставленные в ряд дивные кувшины из сердолика, гагата и гематита, украшенные серебром и цирконами.
— Это поющие кувшины! — с гордостью сообщила, прервав разговор, одна из женщин подгорного народа, поглаживая тёмно-русую бороду с вплетёнными зелёными витыми шнурочками. — И, когда наливаешь воду, молоко, вино или травы, дух сосудов поёт по-разному. Давай, покажу.
Неожиданно громко произнесённые слова отвлекли от удивительных творений Детей Ауле.
— Не понимаю, почему вы все так цепляетесь за жизнь в Дориате! — с жаром говорил Амдир, одетый в гномью кольчугу на голое тело, кожаные штаны с меховыми вставками и короткий маскировочный плащ. — Вам только кажется, что здесь безопасно. Не понимаешь, что вся оборона выстроена исключительно на желании королевы оберегать нас? А что, если она соскучится по своим собратьям-Айнур и уйдёт в Валинор? Ты понимаешь, что у нас нет армии, достаточной для обороны границ? Понимаешь, что если Моргот пробудит своих огненных чудовищ под Менегротом, в городе начнётся пожар, и все мы задохнёмся в дыму! А мои земли, ныне опустевшие — это далёкие, прекрасные края, где леса и реки пропитаны особой магией Средиземья. Нужно лишь правильно коснуться этих чар, и природа расцветёт по-новому, удивительно и прекрасно!
Девушка слушала неохотно, гораздо больше внимания уделяя картине, сложенной из яшмовой крошки.
— Если Майэ Мелиан захочет вернуться в Валинор, — задумчиво произнесла эльфийка, любуясь изображённой влюблённой парой, — она заберёт нас с собой.
Амдир вздохнул.
— Ладно, — сказал воин, — твоя взяла. Если ты не хочешь уходить из Дориата, мне тоже придётся остаться здесь. Когда я увидел тебя на пиру, танцующую с бородачом, смеющуюся над его шутками, вдруг понял…
Эльф опустил глаза.
— Я не хотел связывать себя семьёй, хотел быть свободным, делать, что вздумается, старался не вспоминать о тебе…
— Ты… — дева рассмеялась, покраснев от смущения. — Ты меня приревновал… к гному?!
— Глупо, правда?
— Очень.
Эльфийка вдруг бросилась в объятия воина и поцеловала в губы, не обращая внимания на гостей галереи.
С портрета смотрела Лутиэн. Живыми влажными глазами, звёздными безднами, полными тьмы и ярких искр, словно рядом с картиной пылало пламя, губительное для подземного города.
Злое предзнаменование
Всадник возник из тьмы и тумана, преградив путь.
— Надо поговорить, Артанис, — серьёзно произнёс Айканаро, и королева поймала себя на мысли, что кузен ещё никогда не был столь мрачен, даже когда Ангарато едва не погиб на охоте в Хэлкараксэ.
— Я слушаю, — ответила дочь Арафинвэ, останавливая лошадь.
Взгляд эльфа был страшным. Артанис вдруг поняла, что сейчас её поставят перед фактом, и возражать она не посмеет. Потрясённая догадкой, эльфийка ощутила холод ветра, прилетевшего со стороны моря с севера.
— Я не поеду в Дориат, — сказал Айканаро. — Знаю, это глупо, помню, что мы шли в Эндорэ не за Феанаро Куруфинвэ, что не собирались воевать… Но я так не могу, прости. Я не хочу скрываться в лесах, надеясь на защиту королевы Мелиан. Это недостойно воина — прятаться за спину женщины, пусть даже это Айну. Прости…
— Не извиняйся, — не дала договорить Артанис, — я горжусь тобой. Правда, брат мой. Горжусь, уважаю твой выбор и не смею запрещать идти своим путём. Уверена, ты ступил на правильную дорогу.
— Я тоже в этом уверен, — улыбнулся Айканаро. — И не пожалею о том, что отказался от безопасной благополучной жизни. После того, что мы видели у дяди, я на многое посмотрел иначе.
— Как и я.
Королева погладила гриву лошади, тронула вплетённые в неё бубенчики.
— Ангарато присоединится к тебе, — улыбнулась Артанис кузену. — Нельзя разлучать близнецов, не так ли? Вдвоём вы справитесь с любым врагом.
Нолдо кивнул, и тьма отступила перед пламенем ярко запылавшего факела, Айканаро развернул коня, поскакал в чёрный волокнистый туман. Огней стало больше, вереница факелов устремилась обратно на север, и сердце королевы неприятно заныло тяжким предчуствием. Или это лишь нежелание расставаться с любимыми родичами, отпускать от себя верных защитников?
Снова вспомнилось письмо из Дориата. Сила и доблесть идут в бой, им достанется слава, остальным же — интриги и нечестная игра. Вспомнив, как не смогла стать воином, как упала без чувств во время битвы в Альквалондэ, Артанис решила, что придётся смириться и принять досадный факт: меч в её руках бесполезен.
Но ведь Келеборн предлагал говорить не на языке оружия. Значит, есть шанс повернуть ситуацию так, чтобы извлечь максимальную выгоду.
Лишь бы Финдарато ничего не испортил!
***
Смотря с лесистой возвышенности вдаль на утонувшую во тьме низину, Линдиэль ловила взглядом редкие солнечные блики на реках, сливающихся воедино среди молодой зеленой поросли, начавшей чахнуть из-за недостатка света.
«Зачем Морготу этот непроглядный мрак?! — спрашивала себя дочь Новэ Корабела, радуясь, что волокнистая клубящаяся тьма не добралась до Оссирианда, осев среди заболоченных низин вдали. — Неужели врагу так противен свет?»
«Во тьме проще воплощать злые замыслы, — говорил своим новым вассалам лорд Каленовэ и повторял те же слова жене и младшей сестре. — Под покровом бесконечной чародейской ночи можно незаметно выпустить в леса полчища волколаков, перебросить войска на нашу территорию, захватить врасплох не готовых к войне, растерявшихся из-за лишившей зрения тьмы эльфийских владык».
«Накрыв Белерианд чёрным туманом, — безапелляционно утверждал собрат Туивьель, — Моргот хочет быть единственным хозяином света в мире. Будет порабощать целые народы, заманивая их сиянием дивных камней».
На пологий речной берег пастух пригнал табун лошадей, и, наблюдая, как горделивые сильные скакуны спускаются к воде, Линдиэль снова затосковала о море, о его неповторимой прекрасной музыке, о шуме волн и пенных приливах. Захотелось увидеть маму и папу, поболтать с сёстрами, поспорить с братьями, поиграть с племянниками…
Решив написать родне письма, дочь Новэ Корабела побежала в сторону своего нового дома.
***
— Слава часто бывает случайной, незаслуженной, и ты вдруг понимаешь, что тебя знают и воспевают не за то, что ты действительно умеешь и делаешь важного и ценного, а за свалившуюся неожиданную удачу, — развела руками Туивьель, показывая сбежавшимся мальчишкам шкуру исполинской летучей мыши.
Супруга лорда Каленовэ тоже смотрела с интересом, хоть и видела трофей эльфийки из рода Авари уже много раз.
— И что же ты считаешь своей главной заслугой, Туивьель? — спросила Элиан, взяв тонкими пальцами в ажурных серебряных кольцах костяной гребень, лежавший на чёрной гладкой ткани среди множества других изделий.
— Я, леди, считаю гораздо более важным, что сумела сделать кинжалы, способные разрезать шкуры вражеских слуг, — ответила эльфийка. — А то, что мой удар оказался решающим — лишь удача.
— Все подвиги, воспеваемые менестрелями и записанные книжниками — просто удача, — пожала плечами Элиан.
— Не все, леди, — не согласилась Туивьель, — порой подвигом является самопожертвование ради счастья других.
Мальчишки, насмотревшись на шкуру летучей мыши, убежали играть в охотников на крылатых тварей.
Увидев Элиан и Туивьель, а также кружевницу, изделия которой с радостью приобретала, Линдиэль решила, что письма подождут, и подошла к расстеленным на столах тканям, любуясь аккуратно разложенными изделиями.
— Странно выглядят эти браслеты, — задумчиво произнесла дочь Новэ Корабела, осторожно прикасаясь к изображению лица в костяном овале на чёрном кожаном ремне, будто порванном. Рисунок казался размазанным, но было понятно, что сделано это специально. Волосы эльфа выглядели мокрыми, прилипшими ко лбу, и при беглом взгляде напоминали стекающую с головы кровь.
— Они не просто так лежат отдельно от других, — пояснила Туивьель, — подобные памятные браслеты были традиционным украшением скорбящего. Я сделала просто имитацию, эти браслеты не несут в себе изначального смысла, потому что украшения скорби создавались из частички кости умершего, с которым нет сил расстаться. Мы жили в опасных лесах, порой волколаки сжирали своих жертв практически без остатка, и всё, что находили безутешные родственники — обрывки одежды и осколки костей.
— Не знаю, как бы я поступила, столкнувшись с таким страшным горем, — Линдиэль стала рассматривать браслет внимательнее, — не уверена, что нашла бы в себе силы жить дальше.
— Леди Линдиэль! — крикнул один из верных Каленовэ. — Лорд Кирдан прислал письмо! Твой брат зовёт тебя.
Юная эльфийка с тревогой переглянулась с Элиан. Какие вести могут быть среди павшей на Белерианд тьмы?
***
В недостроенном пока дворце, полностью собранном из дерева, без единого гвоздя, как и большинство построек в Оссирианде, лорд Каленовэ собрал всех, с кем считал нужным поделиться важными вестями. Жену звать не стал, Элиан вновь обиделась, зато Линдиэль была рада, что не придётся слушать неуместные комментарии испуганной женщины.
— Я напишу отцу, — серьёзно сказал лорд Каленовэ, смотря прямо перед собой, — что Владыка Улмо благоволит нам, и строительство первого речного порта идёт хорошо. Скажу, что тьма не достигла нас, застряв в зловонных топях, где ей самое место.
Сын Корабела хмыкнул.
— Отец написал, — задумчиво произнёс лорд, переводя взгляд с верных на сестру, — что тьма не властна над морем, и ветер с Царства Улмо разгоняет зловонный мрак на побережье. Пишет он также, что у него появился новый вассал. «Героически преодолев льды на севере, понеся тяжёлые потери, но стойко выдержав страшные испытания, выпавшие на долю Нолдор», так пишет их историк, не любящий звучание своего имени, поэтому названный нами Пенголод, «эльфы Валинора пришли на свои исконные земли». Отец дальше задаёт мне вопрос: «Если Нолдор считают себя хозяевами Эндорэ, то почему младший сын короля Финголфина Мудрого покинул отца и просится в мои вассалы?» — Каленовэ снова обвёл присутствующих внимательным взглядом голубых с сиреневым оттенком глаз. — Может ли зависть к подвигу брата толкнуть на подобный шаг, как думаете, друзья мои?
— Зависть к славе способна на многое, — вздохнул глава рыбачьего поселения на юге, казавшийся Линдиэль странно печальным. — Если подвиг велик, родные могут поступать хуже врагов.
Линдиэль вдруг подумала, что не хочет больше слушать злые речи, но любопытство взяло верх.
— Что ещё написал отец? — спросила дева, и с удивлением увидела в глазах брата зависть.
— Пенголод записал рассказ о подвиге сына короля, — неохотно ответил Каленовэ, — Фингон Отважный один пошёл к Чёрной скале Тангородрим, призвал на помощь Орла Манвэ и спас из плена короля Маэдроса, прикованного зачарованной сталью на огромной высоте, отрубив правую руку, освободить которую от проклятой стали не удалось. Орёл отнёс эльфов прочь от земель Моргота, и, Маэдрос, исцелившись, передал корону Финголфину, отцу Фингона.
Воображение разыгралось, и Линдиэль, представляя полёт на исполинском орле под облаками, мечтая тоже однажды взмыть ввысь на головокружительную высоту, сидя на спине огромной птицы и обнимая бесстрашного героя, почти не услышала слов главного оссириандского охотника, сказанных с суеверным ужасом:
— Король-воин более не сдерживает врата крепости врага! Он потерял руку, которой держал меч, и более не сможет биться. Это злое предзнаменование. Быть войне.
***
Эльдалотэ молча слушала слова жениха, и улыбаться становилось сложнее, однако желание поддержать любимого было сильнее остальных чувств. Ангарато, тяжело дыша, сухо излагал факты, из последних сил сдерживая эмоции, но в конце концов сорвался.
— Король Финдарато во всём потакает сестре! Он согласен на любые её безумства, потому что Артанис околдовала его! И теперь я вынужден ехать на опасный север, вместо того, чтобы жить счастливо на юге. С тобой!
— Я не оставлю тебя, — взяла Эльдалотэ руку жениха. — Мы будем вместе, неважно где. Я поеду с тобой, любовь моя. И не смей меня отговаривать. Я родилась в Хэлкараксэ — мне ли бояться севера?
Ангарато подумал, что должен радоваться верности супруги, но вместо этого ощущал граничащую с ненавистью неприязнь к тем, к кому предстояло ехать.
Неавторитетный герой
Среди ночи, вновь бесконечной, путаясь в сетях колдовского мрака поникли растения, лесные голоса смолкли, и даже за цепью гор, вставшей стеной между владениями эльфов Средиземья и землями Моргота, небо не было видно за клубами тьмы, похожей на истлевшую пряжу. Всё чаще слышались разговоры, мол враг готовит нападение, его армия в любой момент возникнет из тьмы, и неподготовленным к обороне эльфам не останется шансов на победу, а поражение означает неминуемую гибель или пленение, о котором, помня состояние спасённого Нельяфинвэ Феанариона, никто не мог думать без содрогания. Для Нолдор стало очевидно, что лучше биться до последнего и погибнуть, чем… так.
— Нужно выслать патрули к перевалам! — поставил кулак на стол Финдекано, смотря поочерёдно на военачальников, собравшихся за одним столом в шатре старшего сына Нолофинвэ. — Варнондо, ты отправишься…
— Нет, принц Астальдо, — бесцеремонно отрезал Нолдо, — я не уйду от нолдорана. И ты не уйдёшь. И Ранион тоже. И Аралкарион. Или ты намеренно хочешь оставить короля без самых верных? Я не желаю допускать мысли, что ты такой же, как твой младший брат.
Финдекано задумался. Вспоминая, как Турукано прислал письмо, написанное своей рукой, в котором ясно говорил, что не желает видеть в выделенных ему землях никого, кто с ним не пошёл, что лорд Новэ Корабел, говорящий от имени владыки Элу Тингола, не имеет права пускать кого-либо на свои земли, кроме верных вассалов, коими точно не являются эльфийские короли и их подданные, принц приходил в отчаяние. Как же так? Почему родной брат поступает столь… подло?
«Я сам ничуть не лучше, — корил себя старший сын Нолофинвэ, вспоминая Хэлкараксэ и свою обиду на отца. — Не мне судить Турьо».
— Возможно, ты прав, Варнондо, — с неохотой согласился принц, ощущая обессиливающее опустошение, — но в таком случае, кто должен идти? Можно ли доверять разведку во тьме «не самым верным»?
— У тебя нет выбора, герой Астальдо — прищурился воин, — ибо я не уйду. И нолдоран позволит мне ослушаться твоего приказа. Хочешь — отправляйся сам. Тебе не привыкать совершать подвиги во тьме в одиночестве. Только помни, герой Астальдо, удача тоже может предать. Забрать всю славу себе, наслаждаться похвалой и всеобщим восхищением — истинное счастье для воина. Но это и самая большая глупость, и неоправданный риск. Астальдо.
Видя, что речи Варнондо слушают и соглашаются с ними, Финдекано разозлился, лишь чудом удержавшись от бессмысленного спора, способного перерасти в никому не нужный поединок с использованием смертоносной стали.
— Я сам отправлю разведчиков, — встал из-за стола военачальник. — Негоже принцу рисковать жизнью, когда есть доблестная армия. Нолдоран говорил, что, возможно, мы останемся здесь, на этих землях, защищённые морем и горами. Мы Нолдор, и не подчинимся серостям, возомнившим себя великими и архиважными, поэтому на юг не пойдём.
— Да! — радостно поддержал Варнондо даже Аралкарион. — Наше королевство превзойдёт в величии Аман! Куда уж надутому гусю Эльвэ и его прихвостням до нас, рождённых в Валиноре! Айя нолдоран Нолофинвэ!
— Айя Астальдо, — сверля принца недобрым взглядом, процедил военачальник, и Финдекано сжал кулаки, багровея от бессильной злобы.
«Если бы я не бросил отца в Хэлкараксэ, — ругал себя сын Нолофинвэ, — если бы смирил свою гордость, не потерял бы авторитет. А теперь поздно корить себя. Я герой. Астальдо. Мне досталась вечная сияющая слава, а командование армией — Варнондо. Ненавижу!»
Было бы очень приятно и легко обвинить во всём происходящем Моргота, но Финдекано не мог, понимая, что виноват только сам, и никто более.
Фокусы вместо магии
— Почему ты одинок, менестрель? — прозвучал неожиданный вопрос, и Аклариквет с удивлением поднял глаза от гуслей, выструганных из мягкого сероватого дерева. — Нет, ты не думай, я не навязываюсь тебе в подруги, — засмеялась Зеленоглазка, садясь на корточки перед певцом. Почти вплотную. Взгляды встретились. — Я лишь не понимаю, как так вышло, что ты, королевский менестрель, до сих пор не женат. Твои песни поют и любят все, кто хоть раз их слышал, твоя музыка проникает сквозь тело, касаясь сердца, заставляя его трепетать! Неужели ни у кого из дев твоя музыка не пробудила страсть?
Аклариквет устало посмотрел на эльфийку, думая, стоит ли объяснять, что обожать песни и любить их автора — не одно и то же.
— Меня послал к тебе твой нолдоран, — видя, что менестрель не готов говорить на личные темы без подготовки, отступила колдунья, — я рассказала много интересного, и владыка позволил мне остаться у вас, даже если я больше не нужна лорду Маэдросу. Кое-что из моих знаний должно быть передано тебе. Но, певец, я из вольного народа Авари и не привыкла выполнять приказы. Даже королей! Поэтому предлагаю сделку: ты сочинишь для меня песню, а я расскажу гораздо больше, чем необходимо. Это достаточная плата за твою музыку?
Не отводя взгляда от удивительно ярких зелёных глаз, в которых не сиял свет Древ Валинора, зато горел колдовской огонь шаманского костра, обжигая и разъедая плоть и душу, будто кислота, певец отложил инструмент. От подобных ассоциаций тело пробирала дрожь, захотелось отодвинуться от излучавшей недобрую разрушительную силу девы, но эльфийка вдруг положила локти менестрелю на колени. Аклариквет внутренне содрогнулся.
— Я согласен, — поспешил ответить певец, торопливо вставая и отходя в сторону, невольно заметив, что от постоянных переходов с место на место слишком часто сворачиваемая и разворачиваемая ткань пологов шатра начала изнашиваться. Жаль… — Скажи, что для тебя спеть?
Колдунья поднялась и проницательно посмотрела на Аклариквета.
— Ты умеешь быть весёлым? — спросила она вдруг. — У тебя чувство юмора есть? Или крылья перебиты так, что только бегать, собирая рассыпанные зёрнышки, и способен, тоскуя о потерянном навек небе, которого ты даже не знал?
«Ещё одна упрекающая, — с досадой, но практически без отклика в привыкшем к насмешкам сердце, подумал менестрель. — Не слышала и сотой доли моих песен, а уже готова судить о способностях».
— Не обижайся, музыкант, — мило улыбнулась Зеленоглазка, — я просто не хочу, чтобы про меня пели что-то печальное, пусть даже дивно прекрасное. И лесть о красоте мне неинтересна. Я одиночка, привыкшая выживать там, где милое личико не поможет. Знаешь, певец, волколаку всё равно, как ты выглядишь.
«Горит свеча… — вдруг родились в голове строки, — укрыта тьмой,
В душе, пропитанной презреньем к доброте.
Горит свеча немой тоской,
Мешая жить, не видя смысла в красоте.
Мерцает свет, объятый мглой,
Он сотни раз погаснуть мог в пыли семи ветров.
Волшебный блеск во тьме ночной,
В нём тлеет память о душе — огне забытых снов…»
Подумав, что такая песня Зеленоглазке точно не понравится, менестрель отбросил ненужные стихи и с разгорающимся интересом взглянул на колдунью, которая теперь казалась тайной, загадкой, настойчиво требующей, чтобы её разгадали.
— Так что? — подбоченилась Зеленоглазка. — Менестрель короля — унылый булыжник, на котором даже мох расти побрезгует, или есть в тебе игривый огонёк, способный меня рассмешить?
Аклариквет прищурился, на лице заиграл азарт. Никогда не сочиняя песен о женщинах в отрыве от любимого образа, пропитывая каждую строку памятью о безнадёжной любви, певец вдруг понял, что сейчас надо действовать иначе. О Зеленоглазке нельзя петь, как о Нерданель, придётся отбросить привычный способ написания музыки, забыть, пусть навремя, неизменный трафарет, сердечник всей прежней поэзии. Так нужно.
И он сам хочет этого.
— Может быть, я ошибаюсь, — хитро улыбнулась колдунья, — но, похоже, я подкинула тебе непосильную задачу. Неужели я настолько не вписываюсь в твою картину мира, певец?
Аклариквет хмыкнул. Перебирая в памяти имеющиеся инструменты, эльф не мог решить, на каком из них играть для Зеленоглазки. Раньше подобных вопросов не возникало, музыка и стихи рождались единым целым, а сейчас…
Да, случались в жизни менестреля мучительные поиски нужной темы для сотворения песен, но тогда было иначе: не вдохновлял нужный сюжет, образ казался банальным или пустым, не хватало знаний… А в этот раз образ пробирал до костей морозом Хэлкараксэ, обжигал беспощадным небесным пламенем Анар. Он не был банален и пуст… наоборот! Но собрать осколки разбитой мозаики не удавалось. Каждая частичка, отделившись от целого, изменилась… Исказилась! И более не была способна воссоединиться в цельную картину с другими фрагментами картины. Ни один из осколков на это не способен.
От подобных мыслей стало страшно, и лёгкое прикосновение теплой ладони заставило вздрогнуть.
— Была я чистой, наивной, как цветок, — нараспев заговорила эльфийка, ехидно улыбаясь. — Продолжай мою песню, менестрель.
— Но оказался мир коварен и жесток, — ответил, не задумываясь, Аклариквет.
— Прелестно! — засмеялась Зеленоглазка. — То, что надо. Продолжаем.
И, перестав в мечтах парить,
Я поняла… Что я поняла?
— С волками жить — по-волчьи выть! — подсказал певец, вновь беря в руки гусли из серого дерева. — В суровом мире замороженных сердец,
Кто верит в чудо, тот… — Нолдо заулыбался.
— Слабак и не жилец! — хищно оскалилась дева. — Закройте рты, умерьте прыть!
— Пока о главном буду я вам говорить! — рассмеялся глупому тексту менестрель, думая, что никогда бы не стал петь на публике такое. Но сейчас это действительно веселило.
— Король на троне, в самом деле, полный ноль, — со злой усмешкой, сладким голоском пропела колдунья, наслаждаясь искренним ужасом в глазах Аклариквета. — И все мы знаем, кто действительно король.
— Мой путь суров и одинок, — поспешил сменить тему менестрель. — Зато меня не посадить на поводок!
От воспоминаний об Альквалондэ руки, перебиравшие струны, замерли. Поводок… Принц Астальдо никогда этого не забудет. И не простит.
— И я «Спасибо» повторю тебе, судьба, — раскинула руки Зеленоглазка, обращаясь к потолку шатра, — за то, что жизнь моя — борьба!
Тебе секрет открою, деточка, любя:
Когда не ты, тогда — тебя!
Аклариквет поднял глаза от инструмента, постарался улыбаться искренне.
— Вот так всегда, — отмахнулась колдунья. — Всегда! Хочешь что-то получить — делай сама. Иначе не дождёшься.
Аклариквет опустил глаза, продолжая играть. Мелодия постепенно менялась на печальную тему любви, гася весёлый огонёк, едва вспыхнувший в сердце.
— Прости, — сказал менестрель, — я не всегда способен оправдать ожидания быстро, без подготовки и длительных поисков.
— Ты хочешь сказать, — изумилась Зеленоглазка, — что ещё ни разу не подвёл своего нолдорана? Это возможно?
Нолдо пожал плечами, не зная, что ответить — он никогда всерьёз об этом не задумывался, просто делал то, что должен.
— Ладно… — эльфийка села рядом с менестрелем, заметив, как тот реагирует на её повышенное внимание, и решив поиграть с трепетным музыкантом. — Значит, однажды и я дождусь шедевра о себе. А теперь к делу. У тебя есть вино? Лучше, если то, светло-зелёное. На травах. Но можно и другое.
Радуясь поводу ускользнуть от нежелательных прикосновений, Аклариквет достал из-под стола первую попавшуюся бутыль. Содержимое оказалось красным.
— Когда власть ускользает из рук, — отпив вино, с довольной улыбкой произнесла Зеленоглазка, — вожди порой делают сомнительные вещи. Может быть, я сужу предвзято, с высоты финала истории, опираясь на чужие суждения, ведь лично не являюсь свидетелем того, о чём толкую…
Аклариквет поморщился от произношения эльфийки, однако промолчал, напомнив себе, что говорит она на Квэнья уже гораздо лучше, чем при первом знакомстве, хоть и перемешивает в одно собственное наречие Авари, Синдарин и язык Нолдор.
— Когда Валар пришли в Средиземье, — Зеленоглазка протянула менестрелю опустевший бокал, намекая, что пора исправить ситуацию, — на их появление отреагировали по-разному. Вождь моего народа решил, что не хочет подчиняться Валар и увёл нас подальше от, как вы говорите, валандилей. «Я сам ровня им!» — утверждал вождь, делая всё новых и новых сыновей, стараясь быть лучшим среди охотников, строителей, искателей и шаманов. Однако это удавалось не всегда, поэтому… — эльфийка приобняла Аклариквета, легонько толкнув его бокал своим и медленно отпивая кроваво-красное вино. — Поэтому однажды магия уступила место фокусам.
Менестрель очень удивился, и колдунья рассмеялась.
— Что? Знакомая история?
Ответа не последовало, но Зеленоглазка знала, что права.
— И что в итоге? — хихикнула эльфийка. — Вождь потерял уважение, приобретя презрение и насмешки одних, суеверный ужас других, и в итоге погиб при очень странных обстоятельствах, а многочисленные сыновья поделили народ и разошлись, кто куда. Судьба народа Авари печальна, певец. И некрасива. — Зеленоглазка поставила на стол пустой бокал. — А теперь о том, что я должна тебе рассказать. Легенды про истинного владыку, рождённого править, наделённого самим Эру особыми талантами, ходят по Арде с самого её зарождения, видимо. Необходимые для признания избранности способности того единственного достойного меняются в зависимости от обстоятельств, и в данный момент важнее всего остального свет и исцеление. Понимаешь, в чём магия, менестрель?
— Магия? — насмешливо переспросил Аклариквет, уже не стремясь отстраниться, слушая не произношение, а голос эльфийки — мелодичный и загадочный. Ох уж это вино!
— Разумеется, магия, — подмигнула Зеленоглазка. — Магия музыки. И света.
Примечание к части
Песня А.Щедрова "Свеча" пока не спета.
Далее - песня Феи Крёстной из мюзикла "Золушка"
Свет во тьме
Тьму озарило белоснежное сияние, отливающее оттенками голубого, словно льды Хэлкараксэ в ясный день. Волокна мрака не расступались перед вышедшим к своему народу королём, став на фоне излучаемого нолдораном света ещё заметнее и страшнее. Дрожащие нити напоминали скрюченные костлявые пальцы, что вот-вот вопьются в тело и лицо эльфа, ринувшись со всех сторон.
— Вала Оромэ? — поначалу не узнав в сияющем силуэте Нолофинвэ, ахнула эльфийка, родившаяся на берегах Куивиэнэн.
— Нет, — заспорили другие, — это наш владыка. С ним не страшна тьма Моргота! Свет Валинора в его сердце победит любой мрак! И, если угасли небесные звёзды, скрытые от нас чёрным туманом, нолдоран Нолофинвэ заменит их. Владыка исцелит наши страхи светом своей души! Поведёт нас к счастью и процветанию! Айя нолдоран Нолофинвэ! Твой народ любит тебя! Другой владыка эльфам-Нолдор не нужен!
***
— Надо убираться отсюда, Кано.
Макалаурэ успел перестать ужасаться изменившемуся голосу брата, был в состоянии не содрогаться от его вида, сам не раз хотел предложить покинуть лагерь дядюшки Ноло, но теперь, когда Майти… Маэдрос сказал это сам, стоя около аккуратно застеленной постели, смотря себе под ноги, а потом, подняв холодный, неживой взгляд на Канафинвэ, вдруг рассмеялся каким-то своим мыслям, искренне и открыто, менестрель похолодел. Его старший брат перестал казаться обтянутым кожей скелетом, больше не надевал поддерживающий шею воротник, правая рука освободилась от перевязи, а про то, что Феаноринг по-прежнему носил корсет, знали немногие, Маэдрос выбросил костыль и начал упражняться активнее, пытаясь вернуть телу способность нормально двигаться. Вроде бы, это хорошо, но…
Макалаурэ смотрел на брата и с ужасом видел, как Маэдрос, не спеша, очень осторожно присел, уцелевшей и уже не костлявой рукой вытащил из-под кровати мешок, выругавшись, развязал и…
На постель лёг простой короткий меч в неприметных ножнах, перетянутых кожаным ремнём без каких-либо украшений. Взявшись за рукоять, старший Феаноринг неловко обнажил оружие и, смотря на лезвие, гладкое, почти без зазубрин, встретился взглядом с бледнеющим братом.
— Мы уйдём на восток, — холодно произнёс Маэдрос, медленно поворачивая руку с мечом. — Но не к остальным. С ними я не встречусь, пока не буду уверен, что смогу противостоять каждому из них. Хотя бы по одному. По очереди.
Макалаурэ всё понимал. Всё. Но оттого было не менее больно.
— Надо поговорить с подданными, — выставив клинок вперёд почти не подрагивающей рукой, сказал старший сын Феанаро Куруфинвэ. — Позови ко мне Телперавиона, а потом собирай совет, Кано. Иди. И не торопись возвращаться.
Молча выйдя из шатра, менестрель посмотрел на небо. Тьма. Беспросветная. И с каждым днём холодает.
Что это за свет? Опять Ноло гуляет среди верноподданных? Как он стал таким сияющим? Нет! Это не Нолофиньо. Это… факелы?
Нолдоран-светлячок
Воин в красном плаще с выгравированной восьмиконечной звездой на наплечнике вошёл в шатёр, намеренно резко откинув полог, и потянувшийся за ним чёрный волокнистый туман отпрянул назад.
— Тьма всё-таки боится ветра, — констатировал Телперавион, кланяясь своему лорду.
Маэдрос встал и, широко улыбнувшись, сделал шаг к новому соратнику, по-дружески приобняв его левой рукой, хлопнул по спине.
— Потому что ветер, в отличие от света, льющегося от нолдорана, настоящий, — улыбнулся ещё шире Феаноринг, хотя глаза оставались неподвижными.
Телперавион хохотнул:
— Твоя правда, мой лорд. Однако есть те, кто верят в то, что Нолофинвэ правда светится.
— Нолдоран-светлячок, — скривился в усмешке Маэдрос, — и источник света расположен в том же месте, как у букашки.
Нолдор рассмеялись, бывший воин Нолофинвэ махнул рукой, рассеивая проникшую в шатёр струйку мглистого тумана.
— Телперавион, — медленно заговорил Феаноринг, садясь за стол и приглашая собрата присоединиться, — ты присягнул мне, отрёкся от власти нолдорана. Но ведь я сам передал корону. Я официально признаю власть Нолофинвэ над всеми Нолдор, я — подданный нолдорана. И, признавая моё господство, придется смириться с тем, что все мы — народ Нолофинвэ. Ты это понимаешь?
Воин задумался.
— Я слышал, как Дом Феанаро Куруфинвэ называют среди верных нолдорана, — помрачнел мятежный военачальник, — вас нарекли обездоленными, изгнанниками Благословенного Края, проклятой кровью. Однако я здесь. И, знаешь, лорд Маэдрос, почему? Потому что это честно. Я был юнцом, когда на Валинор пала тьма. Когда начался Исход, в моей семье говорили, что Куруфинвэ погубит последовавших за ним. И мы пошли за Нолофинвэ. Ты знаешь, мой лорд, сколько эльфов погибло в Хэлкараксэ? Прикинув потери, я понял — во льдах пало гораздо больше, чем потеряли вы в Битве-под-Звёздами, и среди замёрзших и утонувших были не только воины, отдавшие жизнь за правое дело. Там, на севере, погибали женщины и дети, понимаешь? И во имя чего? Придя в Эндорэ, мы не начали войну с врагом! Не попытались взять штурмом его твердыню. Нолофинвэ стал воевать с тобой! Понимаешь, что я хочу сказать? Мы потеряли четверть населения ради того, чтобы Нолофинвэ напялил корону и ходил сияющий в потёмках, сопровождаемый песнями своего продажного певца!
— Как ты хочешь штурмовать Ангамандо? — серьёзно спросил Маэдрос, сжимая и разжимая руку. — Сколько у тебя воинов?
— Мало, — рыкнул Телперавион. — Три сотни. Но я и не говорю бросаться в бой немедленно!
— Это хорошо, — отозвался Феаноринг. — Я не об этом спрашивал. Я хочу знать, по какой причине ты можешь, — Нолдо сделал паузу, — отречься от меня.
— Я был юнцом! — с жаром повторил Телперавион. — Во время Исхода за меня решал отец!
— Который погиб во льдах?
Воин кивнул.
— Я понял, — снова улыбнулся старший сын Феанаро, — мне нужны два воина, с которыми я смогу упражняться в бою на мечах: один — сражающийся правой рукой, второй — левой. В ближайшее время мы уйдём от нолдорана на восток, и должны быть готовы встретить там любого врага. Ты, вижу, соскучился по сражениям.
Серо-голубые глаза воина загорелись. Маэдрос встал и взял в руку меч.
— Спасибо за клинок, — поблагодарил Феаноринг соратника, вспоминая, как впервые сжал рукоять подаренного отцом меча. Тогда Нельяфинвэ Руссандол точно так же, как и сейчас, не знал, как обращаться со смертоносной сталью. Ещё только предстояло научиться ей владеть.
***
«Меня начала подводить интуиция, — обречённо подумал Макалаурэ, узнав скачущих впереди эльфов, разгонявших тьму пламенем факелов. — Я был уверен, что оказался один против всех, вернее… Один я, и все против меня: Нельо ненавидит за то, что бросил его в плену, остальные братья — потому что оставил их и побежал в одиночестве вымаливать прощение, Нолофиньо и его верные — за то, что я один из тех, кто жёг корабли, Моргот и его рабы — это вовсе не обсуждается, местные эльфы тоже ненавидят за что-нибудь… И вдруг — подарок судьбы!»
— Нас прислала королева Артанис, — с гордостью заявил Айканаро, остановив коня совсем рядом с менестрелем. Холодный ветер сорвал с головы эльфа капюшон, растрепал золотые кудри. — Точнее, я приехал сам, а остальных пришлось присылать. — Нолдо захохотал, оборачиваясь на собратьев. — Их нельзя винить — к вам никто не захочет присоединиться, оставаясь в здравом уме.
Видя красноречивое выражение лица Ангарато, Макалаурэ согласился со сказанным, представив, о чём думает дальний родственник, и порадовался, что не умеет читать чужие мысли без добровольного согласия хозяина размышлений.
— Эльдалотэ, — процедил сквозь зубы брат-близнец Айканаро, — познакомься — это Канафинвэ Феанарион, величайший менестрель Амана.
«Будь он тысячу раз проклят» Нолдо из Третьего Дома не добавил, по крайней мере вслух.
Эльфийка ахнула, в синих глубоких глазах вспыхнул восторг и удивление: дева, похоже, представляла прославленного сына Феанаро Куруфинвэ не таким…
«Убожеством?» — с горькой насмешкой подумал Макалаурэ, учтиво кланяясь, невольно замечая, во что превратилась его дорожная одежда.
— Господин Феанарион! — синие глаза загорелись восхищением, эльфийка спрыгнула с лошади, быстро подошла к менестрелю. — Я так много слышала о тебе! Каждый певец мечтает превзойти тебя! Твоё мастерство не даёт покоя поэтам и музыкантам!
— И королевам, — засмеялся Айканаро.
Ангарато смерил брата тяжёлым осуждающим взглядом, но промолчал. Макалаурэ мило улыбнулся.
— Господин Феанарион! — синие глаза девы стали умоляющими. — Пожалуйста, послушай одну мою песню! Это очень важно для меня! Я хочу, чтобы она была совершенной, и только ты можешь мне помочь! Прошу!
Менестрель учтиво поклонился.
— Не смею отказывать столь прелестной леди, — произнёс Феаноринг. — Как только закончится совет у лорда Маэдроса, я сделаю всё, что в моих силах, ради помощи тебе.
— Скажи, Феанарион, — деланно серьёзно поинтересовался Айканаро, смотря в сторону, — почему Ноло светится? У меня есть одна догадка, ведь мой драгоценный король Финдарато — страстный любитель растений, но спешить с выводами не хочу.
Макалаурэ пожал плечами. По правде говоря, менестреля абсолютно не волновало, что, как и почему делает Нолофиньо, однако заданный прямой вопрос разжёг неподдельное любопытство.
— Однажды мы это выясним, — подмигнул Феаноринг, смотря на близнецов и их верных, озаривших колдовскую ночь алым огнём факелов. — Надеюсь, это произойдёт скоро.
Эльдалотэ весело закивала — юной эльфийке очень хотелось разгадать секрет волшебства или убедиться, что нолдоран поистине избранник Творца. Может, его дух действительно способен прогнать злые чары Моргота? Почему бы нет?
Примечание к части
Иллюстрация от Ярино Подстолье
https://vk.com/photo-135271870_457239885
Женат на короне
От лохани поднимался пар, и неприятный холод ранней осени отступал перед ласковым теплом нагретой воды. Запах трав заполнил шатёр, смешался в терпкий аромат, слишком резкий для привыкшего к гармоничным валинорским аромамаслам Нолдо. Создавалось ощущение, что ещё чуть-чуть, и начнёт кружиться голова. Неожиданно ощутился новый оттенок в общем букете — круглые тёмные листочки оказались растёрты умелыми пальцами, и воздух стал свежим, словно утренняя ледяная роса. Запахи из лохани, от кожи и со столика, где готовилась новая смесь трав, столкнулись, смешались, стремясь полностью вытеснить друг друга, нагретый ароматный пар, клубясь, заполнил шатёр белой пеленой, которая, вроде бы, прогоняла редкие проникающие с улицы волокна тьмы.
Вода заискрилась бело-голубыми блёстками, угасающими ближе ко дну. Кожа на руках, с которых смывалась краска, стала сухой, лицо неприятно стянуло.
— Поменяйте воду, — сказала Зеленоглазка слугам нолдорана, оценивающе смотря в лохань. Ладони растёрли маслянистый зелёный плод, прикоснулись к щекам Нолофинвэ. — Так лучше?
Кожа быстро впитала целительный сок, неприятные ощущения пропали. Руки колдуньи нежно взяли предплечье Нолофинвэ, двинулись вверх, слегка надавливая. Нолдоран испытующе взглянул на таинственно улыбающуюся эльфийку.
— Дай мне готовое масло, — немного резко произнёс король, не позволяя больше себя трогать, — я сам в состоянии смазать свою кожу. Твоя задача — смешать необходимые ингредиенты в верной пропорции.
— Я умею не только приготовить настой, — кокетливо улыбнулась Зеленоглазка, — но и правильно его нанести. Чтобы было не только полезно, но и приятно.
— Я женат, не забывай, — в голосе прозвучало презрение, и колдунья подчинилась.
— Каждый на чём-то женат, — хмыкнула эльфийка с досадой, — ты, нолдоран, на короне, Аклариквет — на музыке, Маэдрос — на своей клятве, которую повторял даже во сне. Но это не значит, что нельзя…
— У меня есть жена, — с нажимом повторил Нолофинвэ, — живая, из плоти и крови. И то, что её нет рядом, не даёт мне права нарушать брачный обет.
«Я просто тебе не нравлюсь, — разозлилась эльфийка. — Не пытайся строить из себя честного мужа, нолдоран».
— Значит, — мило улыбнулась Зеленоглазка, — ты перед следующим выходом к подданным сам будешь втирать в кожу светящийся краситель? Помнишь, что сияния не будет, если не разогреть, как следует? А как обрабатывать ткань, чтобы она не горела пятнами или полосами, а слегка равномерно светилась?
— Я разберусь, Лайхениэ. Благодарю за помощь. Ты знаешь, я не забываю тех, кто мне помогает. Вообще никого и ничего никогда не забываю.
Зеленоглазка улыбнулась радостнее. Интуиция твердила, что нельзя возвращаться домой, нужно остаться здесь, с Нолдор, иначе… Иначе…
Нужно остаться. Любой ценой.
Приглашение на переговоры
Встреча была случайной и произошла лишь благодаря непроглядной тьме, в которой эльфийка не рассмотрела того, кто стоял у неё на пути, а когда поняла, с кем свела судьба, делать вид, что не знакомы, уже не было смысла: взгляды встретились, и между бывшими любовниками вспыхнула молния.
— Долго ты от меня пряталась, Дис, — печально хмыкнул Макалаурэ, поняв, что совсем забыл о своей главной советнице. Стало очень стыдно ещё и перед знахаркой, отчаяние вышибло дыхание, и жалкие попытки защититься насмешкой рассыпались прахом, разъедающим глаза до слёз. Менестрель понял, что не может больше сказать ни слова, поэтому через силу улыбнулся и пошёл своей дорогой — брат ведь велел не торопиться на совет, можно бесцельно бродить во мраке и ненавидеть себя. Никто не помешает.
Дис проводила глазами исчезнувшего во тьме Феаноринга, и, решив, что молчаливое расставание лучше бессмысленных разговоров, поспешила вернуться к собравшимся у Митриэль травникам, чтобы обсудить изменившиеся под покровом проклятой тьмы свойства растений: ядовитыми стали многие целебные травы, часть лекарственных сборов теперь была просто бесполезна, зато обычная придорожная трава замутняла сознание не хуже сильнодействующих снадобий против боли.
«Помочь исцелиться больше не удастся, — зло шутил старший из сыновей Митриэль, — но волновать это не будет ни умирающего, ни его родню».
«Зачем ты это делаешь, Моргот? — спросила сама себя Дис. — Это ведь не просто так!»
***
— Когда на Валинор пала тьма, — медленно, задумываясь надкаждым словом, говорил Маэдрос, смотря на собравшихся в шатре собратьев, — Манвэ развеял мрак Моргота ветром. Надо придумать, как разогнать потоки воздуха до скорости, достаточной, чтобы туман рассеялся.
— Мы думали об этом, — сказал эльф с длинными шрамами, пересекающими лицо наискось. — В Хэлкараксэ при строительстве временных поселений мои помощники быстро поняли, что, если дома ставить в круг, ветер в таком «дворе» усилится, ходить станет невозможно — с ног собьёт и снегом завалит с соседнего сугроба.
— Странно шутит рок, — усмехнулся Маэдрос, разминая ладонь, — только ветер способен справиться с тьмой, но не станет этого делать по своей воле. Его надо заставить. Знакомая ситуация.
— Заставим Манвэ напасть на Моргота? — воодушевился Телперавион.
Многим эта идея показалась забавной, но взгляды оставались невесёлыми.
— Надо строить реальные планы, братья, — сказал Феаноринг, обращаясь ко всем, кроме вошедшего в шатёр Макалаурэ, остановившегося на пороге. — Я шёл в Эндорэ воевать с Морготом, и обязан продолжить начатое.
— Но у Дома Финдарато Инголдо были иные планы! — подал, наконец, голос Ангарато, ударив кулаком по столу. — Мы…
— Что? — хохотнул Телперавион. — Вспомнил, как мы все хотели прийти в ставшее безопасным Средиземье, освобождённое от зла войском Феанаро Куруфинвэ, отомстить самопровозглашённому нолдорану за оскорбление, а потом жить счастливо на исконно родной земле? Не стыдно теперь думать об этом?
Ангарато поджал губы, слово взял его брат:
— Здесь нет ни одного эльфа, кто может похвастаться тем, что не совершал ошибок.
Канафинвэ, по-прежнему не решившийся подойти к столу переговоров, заметил, как изменился в лице старший Феаноринг, и к сердцу подкрался страх то ли за брата, то ли за Айканаро.
— Сейчас мы все вместе, за этим столом, а, значит, прошлое уже не имеет для нас столь большого значения, как раньше, — невозмутимо продолжал говорить третьедомовец.
— Имеет, — перебил близнеца Ангарато. — Ибо именно в прошлом, которое ты пытаешься забыть, я встретил свою невесту! Я не хочу везти её неизвестно куда, на опасную территорию, покрытую колдовским туманом! Со мной согласятся многие! Все! Все, у кого здесь есть любящие семьи!
Менестрель, наконец, осмелился встретиться взглядом с братом: в неподвижных бесцветных глазах не было совершенно никаких эмоций, зато губы улыбались всё шире.
— Хочешь сказать, Ангарато, — смотря на Макалаурэ, заговорил Маэдрос, — моя решимость объясняется одиночеством? Интересный вывод, брат. Мой отец часто осуждал меня за то, что я сужу о других по себе. Я — не осуждаю. Скажу лишь, что у тебя есть шанс помочь не только себе и невесте, но и всем, кто солидарен с тобой и не готов идти во тьму вслепую. Ты поедешь в Дориат от имени нолдорана Нолофинвэ и попросишь защиты короля Тингола для мирного населения. Я ведь могу на тебя рассчитывать, оторно?
— От имени нолдорана Нолофинвэ… — процедил сквозь зубы Ангарато. — Хорошо, лорд. Если позволишь, отправлюсь в путь немедленно. И, разумеется, отчитываться об успехе переговоров я должен тебе?
Едва заметно кивнув, старший Феаноринг поправил висящий на правом плече плащ, полностью скрывающий искалеченную руку.
— Теперь ещё одно место за столом освободилось, Канафинвэ, — сказал он почти не насмешливо. — Сможешь сидеть сразу на двух стульях. Удобно.
Дождавшись, когда, двигаясь неестественно и скованно, Макалаурэ присоединился к остальным «братьям» лорда, старший Феаноринг осторожно расправил плечи, откинувшись на спинку.
— Канафинаэ Феанарион, — официально произнёс Маэдрос, — Первый Дом Нолдор должен собраться на совет. На нейтральной территории.
В глазах менестреля застыл ужас. Смотря по очереди на присутствовавших, останавливая взгляд на бывших верных Нолофинвэ, Нолдо отрицательно покачал головой.
— Я не заставляю тебя говорить, где прячутся твои братья, — насмешливо наблюдая за становящимся умоляющим выражением лица Макалаурэ, продолжил речь лорд, — вижу, ты не доверяешь моим подданным. Скажи, лагерь на Митриме пустует?
Менестрель кивнул.
— Это единственное место, которое мы все отлично знаем, — голос старшего Феаноринга стал глухим, — встретимся на западном берегу, где дали главный бой тварям Моргота. О времени договоримся позже — у меня ещё есть незавершённые дела здесь. А ты, — Маэдрос осторожно наклонился вперёд, — Канафинвэ Феанарион, отправь братьям приглашение. От моего имени. Приглашение на переговоры.
Чем пугает тьма
Письмо читали в молчании, по очереди.
— Кано писал, — подал голос Куруфинвэ-младший, — не Нельо.
Братья понимающе кивнули.
— Это ничего не значит, — развалился в кресле около камина Туркафинвэ, посматривая на спокойно лежащего в ногах Хуана. — Не думайте, что Майтимо не способен держать перо. А, если это и так, — беловолосый Феаноринг сжал зубы, — рядом с ним есть способные управляться с более опасными вещами. Не думал, что скажу это, — Нолдо усмехнулся и, нагнувшись, погладил пса, — надо вернуть Морьо, пока он далеко не уехал. Мы должны встретить… Нельяфинвэ вместе.
Амбаруссар, снова похожие, почти, как в былые времена, поддержали сказанное.
— Птицы и звери бегут с восточных дорог, граничащих с лесами Оссирианда, — снова заговорил третий сын Феанаро Куруфинвэ, — и дело не в тьме, а в том, что или кто скрывается в ней. Охотники Края Семи Рек рады — большинство дичи теперь обосновалось на их территории, но эти безмозглые Синдар не понимают, что зверьё просто так не убегает!
— Не всем дано понимать животных, — со вздохом сказал Курво, подойдя к окну постройки, которая планировалась дворцом, но никак не могла обрести нужные очертания. Зал, где собрались Феаноринги, даже близко не напоминал помещения валинорских крепостей. Волокна мрака у земли рассеял ветер, но неба по-прежнему видно не было.
— А просто подумать, отталкиваясь от накопленного охотничьего опыта не хватает смекалки? — зло усмехнулся Туркафинвэ. — Просто. Подумать. Да, Куруфинвэ Атаринкэ, даже Синдар должны быть наделены зачатками разума.
— Тьелко, — задумчиво произнёс Тэлуфинвэ, рисуя на листе проект оконной мозаики, — тебе надо ехать в Дориат. Не Морьо. Встретимся с Нельо, а после…
— Это ещё почему? — хмыкнул Туркафинвэ. — Я более чем уверен, что с Эльвэ никому из нас не договориться. И беседовать нам не о чем.
— Ошибаешься, — голос младшего Феаноринга изменился, — ты, Тьелко, близко дружил с Вала Оромэ, ты, как никто другой, умеешь находить общий язык с Айнур! А у Эльвэ есть дочь. Она может увлечься сияющим красавцем с удивительными способностями, что сближают его с миром природы. Учти, Тьелко — принцесса не вечно будет одинокой. Однажды она может влюбиться. И не в тебя.
Туркафинвэ рассмеялся, но смех был страшным.
— Я не стану связываться с дочкой Эльвэ, — отвернувшись, произнёс беловолосый Феаноринг. — Это ничего не даст. Я понимаю, чего ты хочешь, Тэльво. Думаешь, я страдаю от одиночества, жалеешь меня. Но, дорогой брат, нежное чувство не на того направлено. Это вы все ещё пожалеете, что не дали мне умереть.
Питьяфинвэ пшикнул.
— Ты о народе подумай, — Тэлуфинвэ покосился на старшего близнеца, — мы уже не просто армия, пришедшая из Валинора, взявшая с собой лишь мечи. Ты сам говоришь, что тьма напугала даже зверьё. А женщины и дети, Тьелко? Им ведь тоже есть, чего бояться, так? Кто скрывается во мраке?
Туркафинвэ скривился и промолчал, не желая передавать то, что рассказывали бесполезные трусливые птахи.
— В Дориат я не поеду, — сказал он, наконец, — и женщина мне не нужна. Притворяться влюблённым даже ради благой цели не стану.
— Может быть, не придётся притворяться? — хмыкнул Куруфинвэ. — Говорят, принцесса поистине прекрасна.
— Веселитесь, веселитесь, — сощурил голубые глаза Тьелкормо, — скоро не до смеха будет.
Стук в дверь прервал беседу, и, услышав слова посланника, очень похожий внешне на Феанаро Нолдо бросился на улицу.
***
Рассказать хотелось очень многое, слова рвались на волю из самого сердца, но губы долго оставались неподвижными: Тьелпе был уверен — отец не услышит его или поймёт неправильно.
— Спасибо, что не искал меня и не тащил силой обратно, — единственное, что выдавил из себя Куруфинвион, сдержанно отвечая на объятия истосковавшегося родителя. — Я, возможно, упустил единственный в жизни шанс стать героем, блуждая в подземельях, пока вы сражались с Морготом, зато узнал о Детях Ауле больше, чем любой из вас.
Видя, что отец почти не слушает его слова, Тьелпе отошёл на шаг назад и ухмыльнулся с превосходством:
— Наугрим, узнав о тьме с севера, уходят на восток, за леса. Там безопасно, не то, что здесь. Говорят, под землёй может стать слишком жарко.
Куруфинвэ, казалось, только сейчас заметил, что сын не молчит.
— Ты ничуть не изменился, — рассмеялся Феаноринг. — Наугрим есть чего опасаться, это правда. Здесь земля богата ресурсами, которые можно найти лишь вблизи вулканов, но ни одна из гор с нашей стороны равнины Ард-Гален не опасна, а если Моргот живёт в окружении огненных хребтов, это его проблема, ведь лава не дойдёт до наших владений, даже если разбить склон "котла Ауле" — слишком далеко. Да и как ты себе представляешь разлитые "котлы Ауле"? Моргот их поднимет и перевернёт? Надорвётся, Тьелпе. И на себя опрокинет. Помнишь, Вала Ауле показывал нам, как строить из лавы? Красиво получается. Представляю, как будет сверкать Моргот, заточённый внутри застывшего огня недр. Представляю, на что это будет похоже.
Проведя много времени с Наугрим, Тьелпе услышал в последних словах отца совсем не то, что тот имел в виду, и рассмеялся. Куруфинвэ скривился.
— Можешь считать, что знаешь о вулканах больше меня, — хмыкнул Феаноринг, — но не забывай, я был усердным учеником Вала Ауле и своего отца, и деда. В отличие от тебя.
— По дороге сюда, — всё ещё улыбаясь, невозмутимо продолжал говорить Куруфинвион, — я встретил Морьо. Он сказал много странного…
— Да, — согласился Курво, — нам с тобой есть, что обсудить. Пойдём в дом. Это, конечно, не менегротский дворец, зато у тебя есть все шансы достроить эту развалину так, чтобы она заблистала роскошью.
Тьелпе кивнул. Почему-то именно сейчас, смотря на бледное подобие скромного жилища, унылое и кажущееся заброшенным, он понял, как сильно соскучился по своей семье.
Пастыри деревьев
— Ауриэль! Ауриэль! Отзовись!
Голос эльфа увязал в накрывшей лес тьме, словно в трясине, глох, едва сорвавшись с губ, не отзываясь привычным эхом.
Халиндвэ чувствовал: отец ищет его, волнуется, но сейчас это казалось чем-то малозначительным.
— Ауриэль! Где ты?
Доверившись чутью охотника и памяти, эльф бежал вслепую сквозь неподвижный чёрный туман, уверяя себя, что боится не за свою жизнь, а за возлюбленную деву. Как она? Что с ней? Вдруг нуждается в помощи?
Откуда-то из глубины сознания на поверхность отчаянно рвались остатки здравого смысла, крича, что надо возвращаться, иначе помощь понадобится самому герою, его опять придётся вытаскивать из болота, но сердце не желало слушать.
— Ауриэль!
«Она не слышит меня из-за мглы! — в отчаянии подумал Халиндвэ, чувствуя под ногами хлюпающую жижу. Один неверный шаг с тропы и… — Но я не сдамся!»
— Ауриэль!
Во тьме показались блёклые огоньки, и охотник насторожился: если это болотные обманщики, на них нельзя смотреть — утопят. Однако, свет был иным. Живым и, ко всему прочему, на слишком большой высоте, достигающей два эльфийских роста.
«Болотные огни не летают, — напомнил себе охотник, — они жмутся к земле, играют в прятки среди травы».
Халиндвэ вдруг с удивлением понял, что сияние напоминает ему о Валиноре. Но как? Почему?
Огоньки двигались медленно, пáрами, и Нолдо с замиранием сердца понял — это глаза. Зеленовато-жёлтые, выражающие интерес к случайному гостю. Сделав шаг назад, эльф вдруг наткнулся на препятствие, которого не было здесь ещё мгновение назад.
Сквозь густой, словно материальный, мрак раздались странные гортанные звуки, среди которых Нолдо показались соединённые в длинные цепочки слоги, преимущественно «Ла-ла-ла».
— Орков здесь нет! — раздался голос эльфа. — И смердящих тварей с их грязным предводителем! Они прошли на восток, потом на север, и больше о них никто не слышал. Но вонь стоит на тех дорогах до сих пор. Говорят, эти твари для потехи ломали деревья и убивали без меры животных и птиц не для еды или одежды, а ради потехи, их самки выбрасывали в кусты новорожденных детёнышей живьём, и, умирая, такие существа невыносимо воняют. Хотя и при жизни тоже. Пусть идут к этому вашему Морготу, и провалятся вместе с ним к Балрогам!
— Ты мне это говоришь? — с сомнением спросил Халиндвэ, отступив от препятствия позади.
— Тебе. Ауриэль сказала, что ты ищешь её, просила провести тебя в наше безопасное селение. Думал, Гуилин, о ваших встречах никто не знает? Я её брат, между прочим.
— Я хочу забрать Ауриэль в Дориат, — сказал в сторону голоса Халиндвэ.
— А почему ты уверен, что Майэ Мелиан способна защитить от тьмы Моргота лучше, чем сотворённые Валиэ Йаванной Пастыри деревьев? — поинтересовался эльф. — Майяр — слуги Валар, что бы они о себе ни говорили. А Пастыри — создания со свободной волей, пробуждённые ради защиты жизни от смерти.
— Они же не эльфов созданы защищать, — с сомнением произнёс Нолдо, но в ответ услышал лишь смешок и гортанное «Ла-ла-ла».
— Ты пойдёшь с нами? — спросил ещё один голос. — Или продолжишь блуждать во тьме, рискуя наткнуться на грязного предводителя зловонной толпы или его зверьё?
— Я пойду к Ауриэль, — напомнил Халиндвэ.
— Тогда, — сказал брат эльфийки, — позволь Энтам довезти себя. Ходить по нашей земле вслепую даже мы сами не решаемся.
***
Когда болотистая низина осталась позади, непроглядная тьма рассеялась, и Халиндвэ поставили на землю. Всё ещё не веря, что встретил легендарных существ, о которых крайне редко упоминал Вала Оромэ, объясняя юным охотникам, что нельзя просто так уничтожать растения, Нолдо присмотрелся к Энту, который нёс его через топь. Существо выглядело похожим на то, что рисовали Майяр Йаванны, обучая юных эльфов способностям распознавать свойства трав и угадывать характеры животных: перепутать с деревом его было невозможно, и, несмотря на похожее на ствол в серой коре тело и мощные руки с гладкой коричневой кожей, Энт скорее напоминал заросшую мхом скалу, чем растение.
Глаза цвета корицы с зелёным огоньком на удивительно милом лице посмотрели с интересом, мощная рука тронула золотые волосы эльфа, бормотание зазвучало певуче, и Халиндвэ показалось, что среди множества повторяющихся слогов слышатся похожие на Квэнья слова.
— Пойдём, друг, — сказал брат Ауриэль, посмеиваясь. — Ты же не хочешь, чтобы муж этой красавицы заревновал.
Массивная рука отпустила волосы Нолдо, глаз с зелёным огоньком подмигнул эльфу, и, разворачиваясь, чтобы уходить, существо послало Халиндвэ воздушный поцелуй.
Синдар рассмеялись, однако Нолдо стало не по себе. Вдруг муж этой Энтицы действительно ревнивый? Пастыри деревьев ведь очень сильные, эльф для них — сухой прутик.
— Когда лес накрыла тьма, — пояснил, указывая дорогу через чащу, брат Ауриэль, — Энты отправились спасать зверьков и птах. Мы присоединились. Пастыри деревьев не очень любят компанию, но мой предок был исследователем, он смог подружиться с Детьми Йаванны, обучал их эльфийской речи. Как видишь, получилось не очень. А потом, — Синда хмыкнул, — мой предок уплыл за море. Узнав о том, что с Запада пришли посланники Валар, мы, его потомки и супруга, надеялись, что увидим нашего сродника снова. Но пока этого не произошло.
Халиндвэ задумался. Мало интересуясь историей, охотник почти не общался с летописцами и не читал их книг, однако мысль о том, что знает предка своей невесты, настойчиво возвращала во льды Хэлкараксэ. Неужели он действительно знает того, о ком речь? Точнее… знал.
Примечание к части
Эротика в исполнении эпизодических персонажей
Ясное рассветное небо
Шалаш был удивительно просторным, с высокими сводами, состоял из прутьев и стелющихся по ним цветущих вьюнов. Поселение находилось на холме среди редколесья, ветер то и дело долетал с реки, разгоняя и без того неплотный мрак, серебристый свет струился сквозь разрывы в колдовской мгле. Днём, видимо, редкие лучи Анар успевали коснуться зелёной листвы, поэтому живые дома друживших с Энтами эльфов не погибли из-за кромешной тьмы, лишь слегка пожухли, что могло объясняться обычным приходом осени.
***
Плотная накидка соскользнула на выстланный лапником пол, на неё упали две костяные шпильки. Перешагнув оказавшееся под ногами платье, эльфийка кокетливо растрепала волосы и, дразня бёдрами жениха, который никак не мог справиться с завязками и ремешками на своей одежде, легла на постель, томно выгибая спину.
— Теперь мы помолвлены, Гуилин, — с придыханием произнесла Ауриэль, наблюдая, как любимый пытается избавиться от пояса дрожащими от страсти руками, — обещай, что последняя ночь для меня в родном доме станет первой ночью жизни нашего наследника. Если обещаешь, помогу снять штаны.
— Это шантаж, — изобразил осуждение Нолдо и резким движением порвал непослушные завязки.
— Я готова искупить вину, — с наигранным ужасом очень соблазнительно облизнула губы эльфийка. — Иди ко мне. Надеюсь, мне не придётся соперничать в искусстве любви с Энтицей.
Халиндвэ уже не слушал. С жаром обхватив талию Ауриэль, Нолдо начал страстно целовать упругие грудки, округлившиеся от напряжения. Бёдра эльфийки требовательно обхватили мускулистое тело охотника, нежные губы стали с горячими выдохами прихватывать кожу на шее и мочку уха. Сдавливая пальцами плечи и руки будущего супруга, Ауриэль наслаждалась его красотой и мужественностью, искрящимся золотом волос и таинственным обжигающим светом, невиданным в Сумрачных землях. Двигаясь всё быстрее, эльфийка жадно впилась губами в губы Халиндвэ, с жаром, сквозь стоны наслаждения выдыхая его имя.
***
Прилетевший с реки ветер разогнал тьму, раздул пламя высоких костров, и впервые за долгое время, проснувшись утром, эльфы увидели ясное рассветное небо.
Прекрасный день
Меч с лязгом вошёл в ножны, и Маэдрос поморщился: звук выкованной в Средиземье стали резал слух скрежетом, не идущим ни в какое сравнение с песней валинорских сплавов.
«Не думал, что однажды пожалею, что отдал меч отца, — с досадой усмехнулся про себя Феаноринг, вспоминая, как желание умереть заставило отказаться от последней ценности, оставшейся от родителя. — Глупо было думать, что мой меч нужнее кому-то другому, что жизнь вот-вот закончится. Я ведь прекрасно знаю Финьо! Он бы не убил меня».
Поблагодарив двух воинов Телперавиона за тренировку, Маэдрос прислушался: среди постепенно рассеивающейся тьмы звучало множество голосов и песен, однако тот единственный певец, который был нужен, молчал.
Поджав губы и опустив взгляд, старший сын Феанаро Куруфинвэ размял плечи и, сделав несколько наклонов и поворотов корпусом, пошёл в сторону реки.
С каждым днём холодало, приходилось одеваться теплее, и перчатки из тонкой кожи, которые теперь неизменно носил Маэдрос, более не казались неуместной деталью одежды. Под ногами хрустели опавшие сухие листья, тьма постепенно рассеивалась, разумеется, из-за дивного сияния великого нолдорана, часто выходящего к народу в сопровождении менестреля и верных воинов, радуя сердца целительным светом и прекрасной музыкой.
Холодная вода бежала мутным серым потоком, из-за недавнего дождя берег размыло, и несколько кустов оказались в реке. Лишь молодые сосны и кедры оставались неизменно зелёными и полными жизни среди всеобщего осеннего увядания.
Проверив, хорошо ли держится на правой руке набитая лоскутами перчатка, Маэдрос сделал знак незаметно сопровождавшим его верным отойти дальше назад: здесь опасаться некого.
***
Издалека заметив брата, Макалаурэ встал с лежащего на песке бревна и замер, не уверенный, стóит ли идти навстречу. Менестрелю казалось, он уже привык ко всем произошедшим с Маэдросом переменам, кроме одной: раньше Нельяфинвэ почти всегда ходил с неподвижным, будто вытесанным из камня, лицом, но его глаза были красноречивее любых слов и мимики, а теперь ситуация изменилась на противоположную. Почему? Майтимо носил маску безразличия, возвышая себя над остальными, изображая равнодушие с тенью презрения? А теперь… Его больше не надо изображать?
Внутренне содрогнувшись от подобных размышлений, Макалаурэ смотрел, как брат, улыбаясь, шёл к нему, и сердце падало в пятки.
— Привет, Кано, — совершенно беззаботно произнёс Маэдрос и вдруг крепко обнял побледневшего менестреля. — Сегодня прекрасный день!
Не зная, как реагировать, Макалаурэ осторожно взял брата за плечи.
— Знаешь, Кано, — видя растерянность и граничащий с паникой страх во взгляде менестреля, рассмеялся старший Феаноринг, — когда я проснулся утром, вдруг понял, что у меня ничего не болит! И даже после тренировки всё в порядке.
«Ты поделился радостью… со мной?!» — так и не смог сказать вслух Макалаурэ, чувствуя, что дышать стало трудно.
— Мы не станем ждать возвращения Ангарато здесь, — отпустив брата, сказал серьёзнее Маэдрос. — В этом нет смысла. Я отправлю письмо в Дориат и сообщу, где мы будем.
— Рассчитываешь, что Ангарато приедет на Митрим не один? — смог, наконец, сказать хоть что-то Макалаурэ.
— Нет, — рассмеялся старший Феаноринг, — на это рассчитываешь ты.
Повисла напряжённая тишина. Налетевший со стороны моря холодный ветер растрепал серо-каштановые волосы Маэдроса, Нолдо убрал их от лица. Правой рукой. Макалаурэ подумал, что те, кто не знают об увечье сына Феанаро Куруфинвэ, не заметят отсутствия кисти.
— Мы поклялись вернуть Сильмарили, — помрачнел старший Феаноринг, голос снова стал хриплым, — мы не должны уходить на юг.
— А зачем тогда Ангарато поехал в Дориат? — задал вопрос Макалаурэ, но вдруг посмотрел в глаза брата и…
«Майти боится селиться на севере? — ужаснулся менестрель. — Он надеется, что удастся жить в безопасном месте, воюя лишь при крайней необходимости?»
— Из-за ресурсов, Кано, — вздохнул Маэдрос, — если Тингол не пустит нас на юг, придётся сложно. Мы должны построить крепости в горах, на высоте, чтобы каждый дом стал дозорной башней, смотрящей на врага. — Старший Феанарион нахмурился, долго молчал, дыхание ускорилось, и Макалаурэ понял, что прав в своих домыслах. — Мы сможем добывать металл сами, но нам необходим и лес тоже.
Менестрель кивнул.
— Где твой меч? — неожиданно задал вопрос Маэдрос. — Не разучился держать его?
— Не уверен, — улыбнулся Макалаурэ.
— Пора вспомнить, как обращаться с оружием, Кано. У тебя всё ещё меч отца?
Услышав ответ, старший Феаноринг посмотрел на висящие на поясе простые ножны. Клинок, выкованный Куруфинвэ, казался слишком лёгким, в бой Нельяфинвэ брал более массивное оружие, а сейчас управляться с тяжёлым мечом не представлялось возможным. Очередная насмешка судьбы!
— Прошлого больше нет, — зачем-то сказал Маэдрос, хлопнув брата по плечу. — Есть только будущее, за которое, Кано, нам придётся бороться вместе.
Скала против волн
Вода столкнулась с камнем и отступила, атаковала вновь, разбиваясь с отчаянным злобным рёвом, но не сдаваясь. Бессмысленно. И завораживающе.
Смотря на холодное солёное море, стараясь не ассоциировать его с бессчётными пролитыми слезами, растаявшим ледником и утонувшими могилами, Турукано чувствовал — здесь ему не место, и никогда не удастся почувствовать себя дома. Но возможно ли это хотя бы где-нибудь?
Видимо, нет. Была бы жива Эленнис… Но её не вернуть.
Придётся принять судьбу и заставить себя любить этот утёс с его вечной борьбой против морских валунов.
— Это прекрасное место для нового города! — восхищённо говорил Новэ Корабел, и родня, стоявшая рядом, согласно кивала. — Орки боятся воды — с моря не подойдут, а с высоты открывается хороший обзор, и ты всегда будешь заранее знать о непрошенных гостях. У тебя будет порт, и ты в любой момент сможешь уплыть от опасности в тихую гавань южнее. Воистину, Тургон! Это дивный утёс, хвала Владыке Улмо! Если бы не ненавистные северные твари, мой род давно бы обосновался здесь, но мы были лишены возможности расширять владения. Теперь же, благодаря помощи Вала Улмо, который привёл по морю корабли с великим воинством Валинора, освободившим наши земли, мы можем дышать полной грудью! Слава Вала Улмо!
— Слава Вала Улмо! — подхватили сородичи Кирдана, и Турукано почувствовал себя загнанным в угол: восхвалять кого-либо из Валар не было ни малейшего желания, однако, общаясь с Синдар Эглареста, нельзя демонстрировать неприязнь к Айнур.
— Вечная сияющая слава, — натянуто улыбнулся Турукано, очень неожиданно для себя оказавшись в крепких объятиях Новэ Корабела.
— Нам надо многое обсудить, Тургон, — сказал Кирдан, хлопая вассала по спине, словно близкого родственника. — Пойдём в шатёр, выпьем вина, восславим Владыку и решим все возникшие вопросы.
У Турукано вопросов не возникло, однако отказаться от приглашения было бы некрасиво, и сын нолдорана, ловя на себе радостные взгляды дочери, летописца и верных, пошёл прочь с обдуваемого холодными ветрами скалистого берега.
***
— Много бед и испытаний выпало на нашу долю, — вдохновенно рассказывал Умник собравшейся толпе о переходе через Хэлкараксэ, наслаждаясь всеобщим вниманием, — Вздыбленный Лёд был страшным местом, и лишь самые смелые, самые сильные духом отважились идти опасной неизведанной тропой! Обжигающий ледяной ветер сбивал с ног даже могучих воинов, снег ранил кожу, словно лезвия, а от мороза не спасала никакая одежда, на нас нападали голодные звери, под идущими проваливался лёд, и невозможно было выбраться из полыньи, но мы презрели опасность и скорбь! Пламя сердец согревало нас, а нолдоран поддерживал подданных, переживая лишения вместе с нами, разделяя боль каждого сородича! Финголфин шёл впереди, закрывая нас своим телом от ураганных порывов, прокладывая в сугробах тропы, проверяя посохом из чистейшего серебра, крепок ли под нами лёд.
— Как прекрасно он рассказывает! — восхищённо вздохнула Иттариэль, улыбаясь летописцу. — Могу слушать его речи бесконечно!
Ученик Квеннара благодарно посмотрел на дочь своего лорда. Золотые волосы, синие сияющие глаза… Как же она красива! В ней живёт свет Древ Валар, и искрится наивная доброта.
Но, увы, она не Эльдалотэ.
***
— Ненавижу, когда воспевают несуществующие подвиги королей, которых по своей воле или против неё защищают воины и просто отважные мужчины и женщины! — зло бросил Глорфиндел, уходя от холма, где развлекал толпу рассказами молодой летописец.
— Мы не можем выставлять напоказ разлад с нолдораном, — попытался успокоить друга Эктелион, — а королей, уж так повелось, принято славить. Ведь, если владыка недостоин песен и хвалебных страниц летописи, почему народ его терпел? Сам не лучше?
— А мы и не терпим недостойного! — всё же тише произнёс Глорфиндел. — Твой меч заскучал в ножнах, друг мой, — со злым азартом оскалился Нолдо, — нельзя скрывать от глаз столь дивное оружие! Покажи этим серостям мастерство кузнецов и мечников Валинора! Это вызов, друг! Защищайся!
Сталь запела, зазвучав двумя непохожими голосами. Сверкая светом Анар, время от времени пробивающимся сквозь рассечённую ветром плотную ткань облаков, два клинка, сталкиваясь, высекали искры, взлетали и обрушивались на противника, но оба эльфа знали: пропущенный удар не станет роковым — друг вовремя остановит руку.
Синдар отвлеклись от рассказа летописца, многие завороженно рассматривали валинорские мечи, восхищаясь их красотой, глубоким, похожим на колокольный, звоном ударов и мелодичным свистом рассекаемого воздуха.
Рубин в рукояти блеснул каплей крови, сталь прозвучала скорбно и угрожающе, но прервавший жёстким блоком полёт клинка работы Феанаро Куруфинвэ лёгкий меч с серебряной рукоятью и сложной гравировкой, изображающей переплетение цветов и звёзд, запел весело и звонко, заставляя голоса боли и мести замолчать. Свет солнца заиграл на отполированном металле, в золотых волосах эльфа, и в толпе послышались восхищённые женские вздохи.
— Кто этот воин? — спросила дева с косой, сплетенной из множества мелких косичек.
— Один из героев-Нолдор, — ответила стоявшая рядом. — Наверное, самый отважный из всех!
— Самый красивый — точно! — нежно захихикала эльфийка с тёмно-серыми вьющимися волосами и бросила в сторону сражающихся венок из рябины.
Глорфиндел с разворота отпрыгнул назад и убрал клинок в ножны.
— Друг мой, — рассмеялся воин, — принимай трофей: венок, видимо, символ особого внимания.
Поклонившись толпе, Эктелион поднял венок, но, увидев, разочарованный взгляд девы, всё понял и, с усмешкой покачав головой, вернул сплетённые рябиновые веточки кудрявой эльфийке.
— Глорфиндел и Эктелион — великие воины, — провозгласил летописец, снова обращая внимание публики на себя, — они сражались с полчищами огненных чудовищ, кои зовутся Балрогами, и повергли тварей врага обратно в их смрадную бездну!
— Да, мы можем, — подмигнул Лаурэфиндэ другу. — кто из вас, Синдар, хочет проверить наше мастерство на своей шкуре?
Желающих нашлось немного, однако достаточно, чтобы двухголосье валинорской стали утонуло в сбивчивом беспорядочном скрежетании оружия воинов Кирдана.
***
— Я не задержусь здесь надолго, — лишь войдя в шатёр, Новэ Корабел в одно мгновение перестал быть радостным и вдохновлённым, — придётся вернуться в Эгларест. Мне понадобится твоя помощь, Тургон.
Сын нолдорана выжидающе посмотрел на собеседника.
— Не думай, что я хочу тебя использовать! — примирительно поднял руки Кирдан. — И я не считаю, что ты отныне обязан исполнять любую мою прихоть. Мне лишь нужна помощь, которую именно ты можешь оказать. Нужны воины.
Выдержав паузу, лорд позвал кого-то из младшей родни, чтобы накрыли стол и подали вино.
— Пока Моргот сидит за горами, — вполголоса заговорил Кирдан, когда прислужники ушли, — мы должны расселиться по всему Белерианду и даже дальше на юг и восток! Если земли станут густозаселёнными, оркам будет сложно нас атаковать — на каждом шагу эти выродки встретят мощные эльфийские крепости. И, кроме вас, Нолдор, строить их некому. Гномы готовы помогать, да только они не возьмутся за города на поверхности, а под землёй не все жить согласны.
«Воины, строители… — подумал Турукано, — что ещё?»
— У тебя дочь не замужем?
— Лорд Новэ, — пресёк нежелательный разговор сын нолдорана, — не будем обсуждать этот вопрос без Иттариэль. Про строителей я понял. А что насчёт воинов? Разве идёт война?
— Хвала Владыкам, нет! Но в Оссирианде тьма, а там мой сын. Я должен быть уверен, что с ним и его семьёй всё в порядке. Заодно по пути присмотрите места для будущих городов. И, мой дорогой друг Тургон, знай: дева не должна тосковать в одиночестве. Знаешь, чем это может обернуться? Твоя доченька выберет мужа, от которого ты, любящий отец, будешь в вечной печали.
— Не хочу обсуждать подобное, — мягко парировал Турукано, — но, конечно, я буду бесконечно счастлив, если моя дочь выберет в мужья твоего сына.
— Мы поможем этому произойти, — поднял бокал Кирдан. — Хвала и вечная слава Вала Улмо!
Турукано взял вино и поддержал тост:
— Вечная сияющая слава.
На границе Завесы
Лес изменился внезапно и практически до неузнаваемости, расцвёл удивительными цветами, заиграл странными, немного пугающими красками, ветер зашелестел в кронах, и птицы запели в такт мелодии осени, которая здесь вовсе не ощущалась. Дориат жил своей собственной жизнью, и было в ней что-то…
Неправильное.
Деревья, умершие во всём Белерианде из-за взошедшего на небосклон солнца, процветали здесь, будто ничто в Арде не менялось с пробуждения эльфов. Лес переливался фиолетовым, лиловым, пурпурным и чёрным, удивительно гармонируя с юной зеленью новой Эпохи. Казалось, будто часть природы Дориата жила по принуждению, порабощённая чарами, против воли продолжала мучительное существование, и песня ветра в кронах напоминала заунывный плач, но была настолько красивой, что хотелось слушать бесконечно. Молодая зелень, словно весенняя, звенела серебряными колокольчиками росы, радуя сердце, даря радость даже измученным противоестественной жизнью древним ясеням, кустарникам с сиреневыми кистями на чёрных ветвях и крошечным цветочкам-звёздочкам, прячущимся среди фиолетово-красной травы.
Артанис неожиданно для себя вдруг поняла, что хотела бы слушать музыку Скрытого Королевства вместе с Макалаурэ. Ему бы, наверное, понравилось… А какие песни бы Кано сочинил, гостя здесь!
Одёрнув себя, дочь Арафинвэ посмотрела на сидящих рядом с ней в карете служанок: кажется, они рады переменам. Мысли упорно возвращались на север, на холм с солнечными часами, а потом — во тьму, где нет жизни, невозможно дышать, но именно там остались те, кто… кто…
— Повезло этой серенькой мышке! — захихикала одна из служанок, заставив вернуться из мира грёз в реальность, и Артанис с вялым интересом подумала — рад ли переменам, грядущим в его бессмысленной жизни, Артаресто?
***
— Ты будешь дарить мне шелка и драгоценности, мой барсик? — промурлыкала Толлунэль, но голос эльфийки дрожал. Даже Артаресто, не сближавшийся с девами до помолвки с внучкой лорда Кирдана, видел: невеста много слышала о том, что надо делать с мужем, но очень этого боится. — Будешь, правда?
Надеясь, что подарки придадут деве уверенности, Артаресто стал вспоминать, куда ставили сундуки с ценностями, и с разочарованием понял: в карете будущих молодожёнов нет ничего в нужной мере прекрасного.
— Закрой глаза, — мягко сказал принц, посмотрев на изменившийся до неузнаваемости пейзаж за окошком, — дай мне руку.
Ладонь эльфийки оказалась холодной и чуть влажной, Толлунэль послушно сомкнула веки, серые длинные ресницы задрожали. На тонкий палец скользнуло кольцо из добытого в Хэлкараксэ золота, которое, в отличие от валинорского, было чуть зеленоватым. Толлунэль открыла глаза и тоненько запищала от восторга, поднеся к лицу новое украшение в виде переплетённых цветочных стеблей.
Подарок придал юной эльфийке смелости, она потянулась к жениху, складывая губы для поцелуя.
— Мы ведь ещё не женаты! — в ужасе ахнул Артаресто, понимая: ещё чуть-чуть, и этот нюанс перестанет иметь для него значение.
— Прости, пожалуйста! — испуганно отпрянула Толлунэль, прижимая руку с новым кольцом к груди, словно боясь, что обиженный жених заберёт подарок назад. — Умоляю, прости! Я буду делать всё, как надо!
«Что бы ещё ей подарить, чтобы она так не переживала? — задумался Артаресто, рассматривая украшения на своей одежде. — Может быть, брошь? Она красивая, не слишком большая, и под цвет глаз подойдёт».
За окном кареты засмеялись своим разговорам проезжавшие мимо всадники, послышались звуки песни и ржание лошадей. Кто-то восславил короля Финдарато, на что владыка, также ехавший верхом, очень мило напомнил, что хвалить его совершенно необязательно: он и сам знает, как прекрасен во всех отношениях.
Вдруг эльфы дружно замолчали, и послышался приветственный зов рогов.
***
На границе Дориата солнечный свет был почти таким же горячим, как и в землях за Завесой, не рассеиваясь и не изменяясь чарами Майэ Мелиан, и Маблунг быстро ощутил неприятное покалывание кожи лица. Ехавший рядом Белег поморщился.
— Волосы большинства эльфов, пришедших на наши земли, — мило пропела племянница советника Саэроса, подъезжая на белоснежном жеребце к воинам в первых рядах, — золотые, словно небесное светило или драгоценный металл. Я обязательно воспою их красоту!
— Нимродель, — постарался сказать спокойно Белег, чтобы не показать неприязни к деве, занявшей место Даэрона абсолютно незаслуженно, — красота волос — не главное, что можно сказать о наших гостях.
— И что же главное? — прищурилась менестрель. — Каково твоё мнение, лучник?
— Среди них есть раненые, — произнёс словно самому себе Маблунг, — госпожа Нэрвен просила помощи для них, рассчитывая на наш целительный источник. Если эльфы, утратившие способность двигаться, снова встанут на ноги, это будет прекрасная тема для песен.
— Маблунг, — с интересом улыбнулась Нимродель, — мне нравятся твои речи. Расскажи ещё что-нибудь.
— Нет, — твёрдо отрезал воин, — не сейчас. Трубите в рога, братья! Встретим заморских гостей с должным уважением и почтением. А ты, Белег, сразу займись ранеными.
Родная стихия для Артанис
— Я не хочу жить под землёй! — вдруг замерла на месте Толлунэль, и слёзы покатились по щекам. Эльфийка посмотрела в сторону оставленной на берегу кареты. — Не хочу! Я… Я люблю небо над головой! Плеск волн и крики чаек!
— Тише, тише, — попытался успокоить невесту Артаресто, остановившись вместе с ней на мосту через Эсгалдуин. — Мы с тобой поженимся в красивейшем подземном городе, погостим у моего родича, а после поедем на север. Я не хочу жить под опекой отца и тёти! Совсем скоро обсужу своё решение с отцом.
— А я — со своим дедом! — радостно ответила Толлунэль. — И тогда ты станешь лордом, не зависящим от других, а я — твоей независимой леди. И никто нам не будет указывать!
«Особенно моя тётя», — подумал Артаресто, но вслух этого не сказал, лишь обнял невесту, осторожно гладя по спине.
На ажурные перила моста села небольшая птица с серебристо-сиреневым оперением, посмотрела на эльфов чёрными бусинками глаз, с присвистом чирикнула. Ей ответили из густой фиолетово-зелёной листвы, птаха стремительно вспорхнула, исчезнув среди крон, и её место на мосту занял яркий солнечный блик, отразившийся от зеркальной поверхности воды.
***
Родник был полноводным, кристально-прозрачным и мелодично журчал по крупным искрящимся в свете солнца камням. Берег зарос высокой шелковистой травой с голубыми, переливающимися серебром цветами, по которым порхали чёрно-белые бабочки.
Артанис видела: назвавшиеся целителями эльфы не в восторге от её присутствия во время лечения раненых, но дочь Арафинвэ считала, что обязана быть рядом со своими подданными, пострадавшими по её, пусть и косвенной, вине.
Деревья склонились к воде, чуть касаясь лёгких волн кончиками продолговатых листьев.
— Тебе не о чем беспокоиться, госпожа, — сказала юная темноволосая эльфийка с зелёно-карими глазами, — чудодейственный источник способен исцелить любую хворь.
— Мне нельзя быть здесь? Почему? — с нажимом спросила Артанис, сверля взглядом деву.
— Нет, конечно же можно! — быстро ответила знахарка постарше. Светловолосая.
Внимательно наблюдая за тем, как пострадавших в Хэлкараксэ Нолдор на носилках поднесли к источнику, дочь Арафинвэ присела и тронула легкую прохладную рябь. На миг показалось, будто пальцы стали частью ручья, растворились в нём, слились воедино со всей водой Арды, погладили холодную руку Майэ Уинэн, запутались в волосах Майя Оссэ, заструились сквозь рог самого Вала Улмо, звуча его голосом.
— Вода — твоя стихия, принцесса, — послышались слова, словно внутри грудной клетки, и Артанис узнала ощущение: так говорят Айнур, когда хотят быть услышанными издалека. — Ласковая, животворящая, проникающая даже в самые недоступные уголки мира. И непокорная. Ты знаешь, что невозможно сжать воду, уменьшая объём сосуда, в который она налита? Видела, что бывает с таким сосудом?
— Я всегда любила воду более огня, земли, воздуха и металла, общалась с ней, словно с сестрой, — поднялась на ноги Артанис и посмотрела на приближающееся сияние звёзд. — Рада встретиться с тобой, владычица, не ожидала увидеть тебя здесь.
— Я тоже была удивлена, что ты не отправилась во дворец на пир в честь вашего приезда, а сопровождаешь раненых к источнику. Однако, это делает тебе честь, принцесса. Теперь я не сомневаюсь, что поступила правильно, позволив твоему народу жить под моей защитой. Уверена, принцесса, мы подружимся. Можешь называть меня просто Мелиан.
От удивления и неожиданной похвалы Артанис растерялась. Ощущение близости Айну, когда-то привычное, сейчас заставляло чувствовать себя беспомощным младенцем, пробуждало желание задать тысячу вопросов и, получив ответы, тут же придумать новые.
— Смотри, Галадриэль, — прозвучал голос звёздной бездны, — твоим подданным становится лучше.
Дочь Арафинвэ обернулась на лекарей, и с замиранием сердца увидела, как друг Ангарато слегка пошевелил ногой.
— Не веришь своим глазам? — улыбнулась Мелиан. — Напрасно, дитя. Здесь тебе придётся снова привыкнуть к чудесам.
***
Отсутствия королевы на пиру не заметил даже сам Элу Тингол, уверенный, что держит супругу за руку, разговаривает с ней, делит общие размышления и чувства.
Подыгрывая на арфе поющей о первом восходе Луны Нимродель, мысленно злясь на несправедливость судьбы и не находя глазами в толпе гостей Лутиэн, Даэрон хотел только одного: скорее убраться отсюда. Неважно, куда именно. Взгляд остановился на странно притихшем Келеборне, который вёл себя непривычно скованно, словно появление сородичей его не сильно обрадовало. С другой стороны, мало кто принял уроженцев Валинора с открытой душой, за что можно «благодарить» советника Саэроса и его прихвостней.
«Да гори оно всё лесным пожаром!» — мысленно выругался менестрель, отдал арфу одному из своих учеников и пошёл прочь с торжества.
Проходя мимо накрытых столов, Даэрон едва не столкнулся с очень хмельным эльфом с прекрасными золотыми волосами, сияющими голубыми глазами и множеством изящных украшений. На руке, державшей полный кубок вина, было удивительно красивое кольцо с короной и змеями. Эльф чересчур мило улыбался окружающим, церемонно кланялся особо прелестным на его взгляд девам, а потом, увидев Келеборна, который хотел подойти поговорить, указал на принца и, высоко подняв брови, заявил:
— А с тобой, проходимец, я вообще не желаю иметь ничего общего. Приблизишься — упадёшь замертво. Понял?
Келеборн понял, побледнел и смешался с толпой, а обиженный на всю Арду менестрель покинул, наконец, ненавистный зал, не придав хмельным речам абсолютно никакого значения.
Нелепо, смешно, безрассудно
Прошлое обрушилось внезапным ледяным потоком, снова открыв зажившие, казалось бы, раны. Воспоминания о самом страшном дне жизни, воплотившиеся в подошедшем Тэлеро, заставили Артанис прервать разговор с искалеченными эльфами, самочувствие которых после целебного источника заметно улучшилось, однако до полноговыздоровления было ещё очень далеко.
— Ты… — выдохнула дочь Арафинвэ, с нарастающей в сердце злобой смотря на нежданного визитёра.
Эльф стоял без оружия, совсем в другой одежде, был один, смотрел без страха ожидания приказа стрелять, однако Артанис видела его таким, как тогда: в облачении альквалондского лучника, готового спустить тетиву, если принцесса попытается бежать из дворца принца Вольвиона.
— Нет, госпожа, это не я, — отходя в сторону, чтобы не быть услышанным посторонними, миролюбиво улыбнулся Тэлеро и протянул запечатанное письмо. — Мой лорд Келеборн просил организовать встречу с тобой, и, признаю, это оказалось непросто: твои верные служанки никому не говорили, где тебя найти, во дворце и во всём Менегроте никто не видел прекрасную леди Галадриэль с самого прибытия аманэльдар в Дориат. Принц Келеборн настаивает на встрече, принцесса. Все вопросы задашь ему лично. Что касается меня, — Тэлеро осмотрелся, сделал многозначительную паузу, — я восхищён твоей красотой более, чем раньше, и приношу глубочайшие извинения за то, что угрожал тебе оружием. На то была не моя воля, леди.
Артанис посмотрела на письмо. Неожиданная мысль, что в Дориате вообще ничего и нигде невозможно делать тайно, даже на супружеском ложе, заставила покраснеть и засомневаться в правильности решения подыграть лжецу, но, вспомнив, чем грозит разоблачение, подумав о новом нолдоране, случившемся в его семье и во всём великом роду Финвэ, Нэрвен осознала: вскроется один незначительный обман — быть катастрофе.
Украдкой взглянув на текст послания, Артанис поймала себя на мысли, что Келеборн выбрал весьма странное место для встречи. Долго думал, наверное.
***
Две белки, серая и светло-рыжая, игриво петляя, обгоняя друг друга, пробежали у ног и, запрыгнув на могучее дерево, скрылись в дупле.
«Наверное, дома их ждёт бельчонок», — с улыбкой подумала Артанис и сделала знак служанкам, чтобы ждали её здесь. Дальше надо идти одной.
В этой части леса берега затопило из-за таяния ледника, на них появились молодые заросли камыша и рогоза, а совсем рядом раскинулись кусты шиповника с черными листьями. Образовавшийся на границе двух Эпох хаос в природе ещё только предстояло упорядочить, вернуть в мир красоту и гармонию, и Артанис чувствовала желание принять в этом самое активное участие.
Берег поднялся из воды, под густыми зарослями вьюна, часть листьев которого была фиолетовой, а часть — зелёной, виднелись гладко отёсанные камни.
«Здесь назначена встреча», — с волнением подумала дочь Арафинвэ, мысленно перебирая в памяти образы тех, кто мог оказаться тем самым Тэлепорно. С Феанаро из Альквалондэ уплыли в основном корабелы, их было не меньше сотни. Кто же из них? Ведь вряд ли обычный рыбак или портовый менестрель смог бы достоверно выдать себя за принца…
Кто же ты, Тэлепорно?
Вдруг в отвесном склоне открылась откидная дверь, и на образовавшийся мост вышел тот, о ком Артанис почему-то не вспомнила, хотя видела не единожды.
— Добро пожаловать в Дориат, дорогая племянница, — улыбнулся самозванец, почтительно кланяясь, как было принято при дворе короля Ольвэ.
Артанис прищурилась.
— Значит, это ты, — констатировала эльфийка без каких-либо эмоций.
— Тоже назовёшь меня проходимцем? — снисходительно усмехнулся Келеборн, однако дочь Арафинвэ видела в глазах самозванца страх.
— Не уверена, что ты заслуживаешь столь высокого звания, — съязвила дева.
Тэлеро рассмеялся, а потом прямо посмотрел на собеседницу.
— Рыба гниёт с головы, — неожиданно серьёзно сказал Келеборн, и его слова почему-то заставили Артанис внутренне содрогнуться, — каждый народ получает такого правителя, которого заслуживает. Лучше бы я сам тогда вышел на бой.
Дочь Арафинвэ не отвела взгляда, пытаясь понять, какой смысл был вложен в сказанное.
— Все боялись, — опустил глаза Келеборн, — мы боялись Нолдор, они — нас. Но, в отличие от народа Феанаро, мы, Тэлери, были уверены, что доплывём, что Улмо не позволит штормам погубить нас. Мы знали. Нолдор — нет.
Видя, что Артанис неприятно слышать намёки на трусость её родни, Тэлеро покачал головой.
— Знаешь, как выглядел перед казнью Вольвион? — спросил он с нажимом. — Сына короля унижали и морили голодом! Знаю, ты скажешь, что мой принц был не самым лучшим представителем рода Тэлери, и я соглашусь, что это так. Более того, я скажу, что ни один его бывший подданный не захотел умереть вместе с ним!
— Ты в том числе.
— Да, и это не делает мне чести. Я был готов биться в войске Феанаро, хотел искупить вину кровью. Но, когда его сын довёл похищенную из Альквалондэ деву до самоубийства, насильно сделав своей женой, я понял, что никогда не буду сражаться рядом с Нолдор.
Артанис со вздохом отвернулась, Келеборн не мог понять, верит ему эльфийка или нет, осуждает или отнеслась с сочувствием.
— Что за слова ты произнёс в начале рассказа? — спросила дочь Арафинвэ, снова посмотрев Келеборну в глаза. — Про рыбу, правителя и бой.
— Это сказал Вольвион перед тем, как лишился головы, — быстро ответил самозванец.
Поджав губы, эльфийка сделала шаг в сторону, из травы вспорхнули голубые бабочки, рассыпались по поляне и снова исчезли, словно их не было. Келеборн подошёл ближе, смотря себе под ноги.
— Жертва Вольвиона была напрасной, — тихо произнесла Артанис. — Айриольвэ, освободившись, не вернулся к отцу. Он сбросился с башни портового дворца.
— Знаешь, — Келеборн закрыл глаза и тяжело вздохнул, — позвав тебя на встречу, я ждал чего угодно: шантажа, угроз, обвинений, торга, насмешек… А в итоге мы рассказали друг другу ужасные вещи, и теперь я не знаю, что ещё говорить.
— Почему ты привёл меня сюда? — спросила подрагивающими губами дочь Арафинвэ.
— Потому что это не вызовет подозрений, — пожал плечами самозванец. — Здесь не просто набережная: это система водоотвода, а ещё… — сделав паузу, Тэлеро улыбнулся, — пойдём, покажу. Большинство этих туннелей строили наугрим, но кое-что пришлось дорабатывать мне. Не боишься, что я тебя здесь убью, как слишком осведомлённого свидетеля моих злодеяний?
— Тогда, посмотрим, кто кого, — усмехнулась Артанис и пошла вниз по единственному более-менее пологому участку берега. Желание узнать больше об устройстве подземного города пересилило даже очень спорные чувства, испытываемые по отношению к бессовестному лжецу, которого хотелось назвать множеством слов, гораздо более обидных, чем просто «проходимец».
***
Освещаемые зеленоватыми светильниками туннели соединялись между собой узкими ходами, двери которых были двойными и закрывались очень плотно. В потолке временами попадались люки, отмеченные различной гравировкой, смысл которой понять не удавалось.
— За дверью впереди, — сказал Келеборн, посветив фонарём перед собой на вытянутой руке, — вход в город. Войдя здесь, окажемся недалеко от дома главного архитектора. Обернись назад. Видишь, наверху один из люков очень широкий? Нам уже встречались такие раньше, в других туннелях. Думаю, самое время рассказать, для чего это.
Артанис слушала с большим интересом.
— Через большие люки можно быстро выбраться на поверхность, в них встроены лестницы. А маленькие люки с узорами-волнами находятся под рекой или специально выкопанными водоёмами. Откроешь — хлынет поток. Менегрот, принцесса, не так безопасен, как кажется. Представь, что будет, если здесь начнётся пожар.
Дочь Арафинвэ напряглась, не комментируя.
— Откроем люки, вода зальёт огонь. Но от дыма спасутся немногие. Майэ Мелиан говорила, что не допустит катастрофы, защищая город чарами, но наугрим настояли при строительстве на создании защиты от огня. Говорят, под землёй предостаточно жидкого пламени, которое только и ждёт, чтобы вырваться на волю и опустошить земли.
Осмотревшись и подумав обо всём увиденном, Артанис взяла фонарь из руки Келеборна.
— Скажи, мой дорогой дядя, — с лёгкой насмешкой произнесла дочь Арафинвэ, — праздник в честь пришедших в Дориат гостей ещё продолжается?
— Полагаю, да, — пожал плечами Келеборн, забирая назад фонарь.
— Пригласи меня на торжество, — хитро улыбнулась эльфийка, — люблю посещать пиршества в сопровождении дядюшек.
— Я должен об этом знать? — осведомился самозванец, снова лишившись светильника.
— Нет, я оценила прелесть общества дяди в Хэлкараксэ. Ты всё пропустил.
— Зачем тебе мой фонарь?
— Я ведь принцесса, а, значит, получаю, что хочу. А хочу я без причины.
Решив не спорить, Келеборн открыл дверь в город, и на эльфов полился таинственный сиреневый свет, смешиваясь с долетавшей издалека песней, которую исполнял какой-то хмельной эльф, подражая манере Даэрона:
Нелепо, смешно, безрассудно,
Безумно. Волшебно!
Ни толку, ни проку,
Не в лад, невпопад… Совершенно!
Приходит день, приходит час,
Приходит миг, приходит срок —
И рвётся связь.
Кипит гранит, пылает лед,
И лёгкий пух сбивает с ног.
Что за напасть?
И зацветает трын-трава,
И соловьём поёт сова,
И даже тоненькую нить
Не в состояньи разрубить
Стальной клинок.
Нелепо, смешно, безрассудно,
Безумно… Волшебно!
Ни толку, ни проку,
Не в лад, невпопад совершенно.
Приходит срок, и вместе с ним
Озноб, и страх, и тайный жар,
Восторг и власть,
И боль, и смех, и тень, и свет —
В один костер, в один пожар!
Что за напасть?
Из миража, из ничего,
Из сумасбродства моего —
Вдруг возникает чей-то лик
И обретает цвет, и звук,
И плоть, и страсть!
Нелепо, смешно, безрассудно,
Безумно… Волшебно!
Ни толку, ни проку,
Не в лад, невпопад.
Совершенно!
Примечание к части
Песня волшебника из мюзикла "Обыкновенное чудо" (йогурт ни при чём)
Вчера был трон, сегодня — это вот...
— А я говорил, что какой-то дурень проектировал арку у входа! — даже сорвав голос, всё равно продолжал ругаться мастер-гном из тех немногих, что ещё не покинули Дориат. — Я говорил! А меня не послушали! А теперь эти гении архитектуры, у которых мозги слишком высоко от земли, вот их ветром и выдувает, жалуются, что светильники не удается правильно и красиво разместить! Нет, ну ты понял вообще? Понял?! Их пустые безбородые котелки, в которых даже вода подгорит, варить не умеют! Мастера хреновы!
Рыжебородый собеседник мастера согласно кивал, думая о чём-то своём.
Наугрим шли по Галерее Славы, на удивление пустой и тёмной. В полумраке таинственно сияла фосфорицирующая краска на картинах художницы из Бритомбара, утверждавшей, что секрет светящихся рисунков ей поведал шаман давно сгинувшего во тьме племени Авари, завещав никому не раскрывать тайну состава смеси, иначе благословенный блеск звёзд, слившийся с обычными маслами, нечестные сердца используют во вред. Наугрим лишь посмеялись над глупой сказкой, ведь состав светящейся в темноте краски именно подгорное племя открыло первым, и никакого секрета здесь нет, просто ингредиенты найти нелегко, но если задаться целью, вполне реально.
— Да я же даже чертёж им сделал же! — начал брызгать от злости слюной мастер, заметив, что друг недостаточно внимателен к его речам. — Я же сделал! Вот этими руками!
— Тише! — вдруг прервал пламенную речь рыжебородый. — Смотри! Это ж Даэрон. Пьяный что-ли?
Наугрим остановились и посмотрели в полумрак.
Бывший главный менестрель короля Тингола, историк и создатель письменности сидел на полу, прислонившись к стене, рядом лежала опустевшая бутыль и бокал, откатившийся к ногам, в руках тоскливо пела лютня. Даэрон расположился напротив главного сокровища Галереи — огромного портрета принцессы Лутиэн и, неотрывно смотря в прекрасное лицо, что-то неслышно шептал. Заметив наугрим, менестрель обернулся к гостям Дориата и запел вслух:
— Мой друг, художник и поэт, в дождливый вечер на стекле
Мою любовь нарисовал, открыв мне чудо на земле.
Сидел я молча у окна и наслаждался тишиной.
Моя любовь с тех пор всегда была со мной.
И время, как вода, текло, и было мне всегда тепло,
Когда в дождливый вечер я смотрел в оконное стекло.
Но год за годом я встречал в глазах любви моей печаль,
Дождливой скуки тусклый след… И начал блекнуть чувства цвет.
И вот, живой утратив свет, угас чудесный яркий день,
Мою любовь ночная укрывает тень.
Весёлых красок болтовня, игра волшебного огня…
Моя любовь уже не радует меня.
Поблекли нежные тона, исчезла высь и глубина,
И чётких линий больше нет — вот безразличия портрет.
Глаза в глаза любовь глядит, но взгляд не весел, не сердит,
Бесцветных снов покой земной молчаньем делится со мной.
И вдохновенное лицо утратит добрые черты,
Моя любовь умрёт во мне в конце концов.
И капли грустного дождя струиться будут по стеклу,
Моя любовь неслышно плачет, уходя.
И радугу прошедших дней застелит пыль грядущих лет,
И также потеряют цвет воспоминания о ней.
Рисунок тает на стекле, его спасти надежды нет.
О, как же мне раскрасить вновь в цвет радости мою любовь?!
А, может быть, разбить окно и окунуться в мир иной,
Где солнечный рисуя свет, живёт художник и поэт…
Сыграв последний аккорд, Даэрон печально улыбнулся, неловко потянувшись за бокалом.
— Дайте выпить, пожалуйста, а я вам ещё спою, — беспомощно попросил пьяный эльф, и наугрим не смогли ему отказать.
***
Саэрос, произносивший длинную и не слишком добрую речь о гостях Скрытого Королевства на ухо Элу Тинголу, вдруг замолчал на полуслове, уставившись, открыв рот, на золотое сияние, озарившее зал, словно в подземный город вошло Солнце. Мелиан многозначительно взглянула на советника, и её голос прозвучал в сердце циничного эльфа, до сего момента уверенного, что не имел этого органа:
«С прибытием аманэльдар в Средиземье прибавится красоты. Разве это не благо?»
Протест в душе советника пересилил восхищение появившейся в зале Артанис, Саэрос хмыкнул:
— Келеборн готов оказывать повышенное внимание любой деве и даже нескольким сразу! Не понимаю, почему гордые прекрасные эльфийки позволяют относиться к себе столь неуважительно!
— Выпей, мой мудрый советник, — с насмешкой произнёс король, смотря на супругу, любуясь её собранными в причудливую причёску волосами, — принц Келеборн и его родственница давно не виделись, рады встрече, вот и проводят время вместе за милой беседой. Волноваться не о чем. У тебя ещё будет немало возможностей познакомиться с Галадриэль ближе.
«Милая беседа… — с досадой подумал Саэрос, не в силах отвести взгляд от волшебно-красивых волос принцессы. — Не зашла бы за рамки приличия!»
***
Ласковая ладонь эльфийки лежала в руке принца, казалось бы, спокойно и неподвижно, однако, пальцы то и дело чуть шевелились, будто нечаянно, будто невольно поглаживая кожу, и мурашки бежали от кисти к локтю, поднимались на плечо, разбегались по спине, сводя мышцы мучительным напряжением. Это что, чары?
Тонкая ладонь вдруг выскользнула из руки, и пустота едва не сбила с ног.
«Ты хочешь использовать меня! Я всё понял! Я не позволю!» — отчаянно бились в виски мысли, но Келеборн обречённо осознавал — на этот раз его переиграли: Артанис слишком красива! Не стоило надеяться остаться хозяином положения, доверившись дочери Арафинвэ. И пусть она такая же раба лжи, пусть точно так же запуталась в сетях интриг…
Она прекрасна!
И воля покидала окончательно. Сейчас, находясь среди сотен гостей торжества, Келеборн видел лишь одну Артанис — золотоволосую, сияющую, словно священное Древо Лаурелин, в струящемся белом с бирюзовыми волнами платье, сверкающую бриллиантами и белым золотом. Видел, любовался, и был готов на что угодно, лишь бы снова взять её за руку, ощутить убивающие душу чары.
И, чем дольше находился рядом с Артанис, тем невыносимее казалась мысль, что придётся расстаться. Келеборн прекрасно видел колючий холод в сияющих глазах «племянницы», но становилось безразлично даже это. Как же такое произошло? Когда?!
Тэлеро уже не знал, ему было всё равно.
Рука потянулась к ладони эльфийки, взгляд дочери Арафинвэ стал торжествующим: да, она сделала это, сломала волю самозванца, а, значит, теперь её партия ведёт, оставив Келеборну роль едва слышимого аккомпанемента.
Но самозванец был счастлив даже такому незавидному положению. Главное — вместе.
***
Подошедший к королю Тинголу гонец учтиво поклонился, и в толпе прошелестели шепотки: от лорда Кирдана всегда прилетают интересные вести, а сейчас — и подавно. Бритомбарский эльф с нашивкой в виде корабля и летящей над ним чайки отдал запечатанный свиток и, получив приглашение присоединиться к пиру, пока советник Саэрос подготовит ответ для лорда Новэ, пошёл сквозь сверкающую толпу к перебравшимся в Дориат собратьям, но вдруг на пути возник сияющий золотом и светом далёкого Валинора родственник короля.
— Хочешь ли ты знать, — спросил Финдарато ошеломлённого посланника, — что гонит волны на берега?
Синда удивился, но потом понял — собеседник пьян, поэтому принял из рук слуги бокал и предложил тост, однако интерес валинорского гостя уже переключился. Финдарато, пританцовывая в такт играющей в зале музыке, пошёл мимо посланника сквозь толпу, встретившись глазами с Майэ Мелиан. О чём думала владычица, сказать было трудно, зато свои соображения Инголдо решил озвучить.
Переведя взгляд на Келеборна, сын Арафинвэ очень неприятно улыбнулся.
— Безмолвною толпой стоит народ, — вкрадчиво запел Финдарато, с радостью наблюдая за реакцией сестры, напрочь игнорируя её молчаливый упрёк. — Палач, топор, коротенькая лесенка.
Вчера был трон, сегодня — эшафот!
Такая вот неверная профессия.
Ах, короли, короли, короли,
Флаги и трубы победные,
Скольких из вас кое-как погребли,
Где закопали неведомо…
Айя Феанаро Куруфинвэ! — добавил Финдарато, по-прежнему демонстративно не замечая испепеляющего взгляда сестры. — Ах, короли, короли, короли,
Свет и надежда народные!
Как же лжецы-хитрецы провели
Вас, короли благородные?
Был ночью бал, а на заре — в поход.
Кривой дороги глиняное месиво.
Вчера был трон, сегодня — гниль болот.
Такая вот забавная профессия.
И пусть твердит какой-то идиот:
За морем всем жилось легко и весело!
Вчера — почёт, сегодня — это вот… — Финдарато обречённо развёл руками и вздохнул: — Такая вот паскудная профессия…
Артанис, видя, что брат замолчал, обрадовалась, но Финдарато вдруг продолжил петь:
Ах, Валар, вы — Арды всей короли,
Стали для нас неугодными.
Может для этой поганой земли
Слишком уж вы благородные?
Ах, короли, короли, короли,
Было дано вам, а вы не смогли,
Чучела вы огородные!
Глаза Артанис полыхнули, и пламя в них показалось неприятно-знакомым, словно в зале была не третьедомовская принцесса, а совсем иной представитель народа Нолдор.
— Чего ты добиваешься, Финдарато?! — прошипела Нэрвен.
— Ничего, — развёл руками Инголдо. — Ничего не добиваюсь, потому что всё равно никто из нас не добьётся здесь большего, чем успел к этому моменту. Можно расслабиться.
— Почему? — язвительно поинтересовалась Артанис.
— Скоро увидишь, драгоценная моя сестрица. Радуйся жизни, ведь она всё равно бессмысленна!
Примечание к части
Песни:
Даэрон — К.Никольский "Мой друг - художник и поэт"
Финрод — И.Наджиев "Ах, короли"
Розы среди яблонь
Как и большинство гостей праздника, не до конца поняв спетую на Квэнья песню Финдарато, король Тингол рассмеялся словам о том, что в Валиноре не было идилии между эльфами и Валар: стало приятно думать, будто упущенная возможность оказаться в Благословенном Крае в итоге обернулась выгодой и более высоким статусом, чем у тех, кто по разным причинам покинул Валинор.
— Позовите Даэрона, — приказал Тингол советникам, решив, что лучше создателя письменности вряд ли кто-то сможет разобраться в тонкостях валинорского наречия, а король должен понимать не только каждое слово, сказанное подданными, но и возможный подтекст, кроющийся между строк.
— Смею огорчить, дедушка, — всё также пританцовывая, подошёл Финдарато, — но твой менестрель даже пьянее меня, поэтому ещё более бесполезен.
Король от души рассмеялся, королева мило улыбнулась.
— В таком случае, — сказал Тингол, — предпочту твою компанию. Расскажи что-нибудь интересное о заморских краях и знай, долгие истории меня нисколько не пугают. Могут лишь наскучить.
— Моя не наскучит, — радостно заявил Финдарато. — Ибо расскажу я о том, как в Тирионе, дивном заморском городе разрастался розовый куст. И был он так прекрасен, что все любовались им, окружали заботой…
— И не заметили, как места другим цветам не осталось, — усмехнулся Тингол. — Но с моим королевским садом такого не произойдёт. Мои садовники умеют своевременно искоренять сорняки.
— Разве роза — сорняк? — удивился Финдарато.
— Если выросла среди яблонь, там, где ей не место, роза будет считаться сорняком. И даже шипы её не спасут от стального лезвия в руках садовника.
Королева Мелиан молчала, сыну Арафинвэ казалось, её вовсе нет здесь. Размышления прервал очередной посланник.
— Финрод, — снова обратился к родичу Тингол, — о твоём брате говорят, будто он отстал в пути, явился сейчас, и ведёт себя агрессивно. На то есть причины. В чём они?
— Даже не представляю! — рассмеялся Финдарато. — Я слишком пьян, чтобы размышлять о подобном.
— Тогда, — поднял бокал король, — рассказывай сказки. А серьёзные беседы отложим до более подходящей обстановки. Даю своё слово, что на этот раз не стану прерывать тебя.
***
Строки хаотично ложились на лист, мысли излагались невнятно, и Эльдалотэ понимала, что ей было бы стыдно за такой текст перед учителем.
Жаль, что теперь некого стыдиться…
Сидя на витой скамеечке из тонких прутьев, напоминающей корзинку, эльфийка думала, что никогда не видела возлюбленного жениха таким, как последние дни, особенно перед отъездом в Менегрот. Ангарато стал… странным. Казался злым и напуганным больше, чем перед боем с орками.
В Дориате было гораздо теплее, чем на севере Белерианда, и Эльдалотэ радовалась возможности снова носить лёгкое платье. Убрав с колен лист бумаги, дева посмотрела на хозяев дома, в котором остановилась: муж и жена, оба сероволосые, похожие, словно брат и сестра, подстригали цветущие кусты, обсуждая вполголоса новых соседей. Эльдалотэ было безумно интересно слушать язык дориатрим, отличающийся произношением и некоторыми речевыми конструкциями от наречия подданных Новэ Корабела, с которыми пришлось пересекаться ранее. Разумеется, валинорский Тэлерин звучал красивее и гармоничнее, и, понимая друг друга, Тэлери Валинора и Синдар даже в беседе говорили каждый на своём языке. Эльдалотэ находила это забавным.
— Я надеюсь, дети наших детей не станут заключать браки с этими пришлыми гордецами, — говорил жене хозяин дома.
— Но ведь сердцу не прикажешь! — вздыхала эльфийка.
— Я прикажу! — настаивал супруг.
Эльдалотэ мастерски делала вид, что занята записями, надеясь подслушать нечто более интересное. Когда же вернётся Ангарато?
С дороги донеслось ржание лошади, и к дому подъехал сероволосый эльф с кораблём и чайкой на груди.
— Прелестная леди, — поклонился в седле посланник лорда Новэ, — мы виделись до того, как север накрыла тьма: я ездил на плотину. Тогда ещё не разделились золото и уголь.
— Золото и уголь? — с сомнением переспросила Эльдалотэ, догадываясь, что речь о цвете волос представителей Второго и Третьего Домов Нолдор.
Гонец рассмеялся.
— Да, это самое… как бы выразиться… приличное из шуток, леди. Я еду в Невраст. За небольшое вознаграждение передам письмо.
— Невраст? — эльфийка терпеть не могла чувствовать себя глупой невеждой, а сейчас уже дважды показала непонимание слов малознакомого Синда, и уже начинала злиться.
— Да, Невраст. Утёс и небольшая прибрежная зона севернее Бритомбара. Это владения моего лорда, и сейчас в Неврасте поселился его новый вассал лорд Тургон со своим народом. Я помню, до помолвки ты была одной из его подданных. Повторяю предложение: за небольшое вознаграждение я могу очень быстро доставить послание.
— Лорд Тургон? — опять пришлось переспросить.
— Турукано, кажется, по-вашему.
Это был словно удар ледяного ветра в лицо. Послание… Во владения принца Турукано… Может быть, правда написать Умнику? Он же…
«Прошу тебя, не торопись,
Пойми, ведь я тебя люблю!
И никому не уступлю, и никому не отдам!
Прошу тебя, не торопись!
Подумай о судьбе своей,
Не отвергай любви моей,
Любовь моя навсегда».
Эльдалотэ встала, отложила листок. Представив на миг, как вскакивает в седло к незнакомцу, убегает от жениха-принца ради влюблённого летописца, чтобы жить с ним в скромном доме на высоком утёсе, с которого слышен шум волн, а с крыльца виден горизонт, где небо целует море, эльфийка зарумянилась, опустив глаза.
— Похоже, это вопрос жизни и смерти, — усмехнулся гонец, — раз леди думает так долго.
— Мне некому передать письмо, — натянуто улыбнулась Эльдалотэ. — Счастливой дороги, Синда.
— Счастливо оставаться, Нолдиэ, — помахал рукой эльф и ускакал прочь, а когда обернулся, увидел лишь утонувший в пламени заката лес.
Синие знамёна в тумане
Он возник сгустком чёрно-алого мрака, воссиял на фоне тьмы осенней ночи блеском металла и светом Валинора. Спрыгнув с вороного жеребца на покрытую инеем землю и обведя взглядом так и не ставший городом лагерь, Морифинвэ устремил взгляд сквозь приветствующих собратьев, встретившись глазами с тем, кто так сильно желал его возвращения, и Туркафинвэ, многозначительно поглаживая Хуана, без какого-либо выражения на неподвижном лице, обрамлённом переливающимися серебром Итиль волосами, посмотрел на брата.
— Поговорим вдвоём, без свидетелей? — задал вопрос Карнистир, медленно доставая из поясной сумки письмо Тьелко, демонстративно выставляя послание напоказ.
— Пожалуй, — отозвался беловолосый Феаноринг.
Толпа расступилась, стоящие поодаль Амбаруссар выдохнули: Морифинвэ, похоже, не собирался совершать опрометчивые поступки. Только не сейчас. Братья понимали — встретить расплату за трусость лучше вместе.
— Иди в дом, любовь моя, — успокаивающе сказал жене Питьяфинвэ, и голос почти не дрогнул. — Тебе не о чем беспокоиться.
Галенлиндэ с замиранием сердца послушалась, и, проводив супругу взглядом, Феаноринг посмотрел на близнеца.
— Нельяфинвэ не простит нас, Амбарусса, — произнёс он вполголоса. — Что бы мы ни сделали.
— Я знаю, Амбарусса, — мрачно улыбнулся Тэлуфинвэ. — В письме сказано о переговорах, и мы все прекрасно поняли подтекст.
— Да, Амбарусса, поняли, — Питьяфинвэ крепко пожал руку близнеца. — И встретим судьбу достойно. На этот раз.
— Так и будет, Амбарусса, — ответил на рукопожатие младший Феаноринг. — Думаю, лучше нам приехать на Митрим раньше Нельяфинвэ.
Тэльво не озвучил соображения о возможной засаде, но это и не требовалось. От грядущих переговоров можно было ожидать чего угодно, однако худшая перспектива представлялась наиболее вероятной, и продолжать откладывать отъезд стало бессмысленно.
— Собираемся в дорогу, Амбарусса, — в один голос произнесли близнецы, искренне улыбнувшись своему единодушию. — Будь, что будет. А здесь оставим за главного Куруфинвиона. Думаю, никто не выскажется против.
***
Белый туман лежал плотной однородной пеленой, чёрные завитки мрака, ещё оставшиеся после отступления колдовской тьмы, танцевали над водной гладью, то теряясь во влажной дымке, то снова возникая перед глазами.
— Мы прибыли не первыми, — обернувшись к братьям, совершенно не радостно сообщил ехавший впереди Туркафинвэ. Белая лошадь Феаноринга сливалась с туманом, и лишь плащ эльфа проступал сквозь плотный сумрак кроваво-красным пятном. — Птицы поют о синих знамёнах и добрых щедрых великанах: кормят пернатых, не отстреливают.
— Синие знамёна, — напрягся Куруфинвэ Атаринкэ, — Нельяфинвэ теперь считает этот цвет своим?
— Если это так, — тихо произнёс Морифинвэ, — всё ещё хуже, чем я думал.
Окружённые со всех сторон верными, словно готовясь принять бой, Феаноринги переглянулись. Митрим… Озеро Холодных Туманов. Место боевой славы и позорного бегства.
Где же ветер?! Сколько можно двигаться вслепую?
— Руины Феанариона не заняты, — помолчав немного, сказал Туркафинвэ, — синие знамёна расположились севернее. И не тронули ни одного гнезда, — хмыкнул Нолдо, покачав головой. — Наверное, это для нас очень важная информация.
— Я бы тоже не стал занимать пепелище, — оскалился Карнистир.
— Если руины не заняты, — скривился беловолосый Феаноринг, — значит, засады нет.
— Она и не нужна, — отозвался Питьяфинвэ, смотря на близнеца, — нас мало, а у Нолофиньо при любом раскладе найдётся пара тысяч воинов, жаждущих пустить нам кровь.
— А, сделав это собственноручно, — поддакнул Тэлуфинвэ, — Майтимо докажет верность новому нолдорану.
— Ты ещё скажи, — с содроганием произнёс Туркафинвэ, — что мы обнаружим Кано повешенным на обугленной городской стене! Не понимаешь, какую чушь несёшь?
Амбаруссар замолчали. Стихли и голоса птиц. Западный берег приближался, со стороны моря задул ветер, и туман начал рассеиваться.
***
Покрытые копотью белые стены заброшенного города, скрытые туманом, казались вновь тлеющими после пожара, но на этот раз дым был не удушающе-горячим, а ледяным, пробирающим до костей. Тонкие волокна чёрного мрака змеями ползали по мрамору, появляясь из разломов и бойниц, скрываясь в трещинах, прячась в ямах, истаивая на ветру.
Алые знамёна взвились в затянутое пеленой серое небо, по зеркальной глади озера разлетелся приветственный звук труб.
— Первый Дом Нолдор! Какими судьбами? — с насмешкой на лицах появились из тумана трое воинов в синем с серебром.
— Это был наш город, — очень спокойно произнёс Куруфинвэ, выезжая вперёд. — Здесь мы разгромили орков в Битве-под-Звёздами.
Морифинвэ скривился, вспоминая не всегда героическое поведение брата, ныне с пафосом заявлявшего о подвигах.
— Чем докажешь, Феанарион? — рассмеялся командир в синем. — Эту крепость мог возвести кто угодно.
— Кто угодно?! Ты сказал — кто угодно?! Не разбираешься в возведении стен — лучше молчи! — вспылил Питьяфинвэ, поняв, что его достижения в архитектуре приравняли к бездарному подобию валинорского искусства градостроительства, создаваемому средиземскими серостями. А тот факт, что воин не заметил его, мастера, авторских штрихов, взбесил особенно сильно.
— Не кипятись, Феанарион, — презрительно свысока отмахнулся командир, — мы ушли во тьму искать пригодные для жизни территории, и нашли это прелестное туманное озеро. Его берега пустовали, и мы отметили на карте с печатью нолдорана, что это земли короля Нолофинвэ. Насколько нам известно, ни Эльвэ Синголло, ни лорду Новэ они не принадлежат. Соответственно, ничто не мешает нолдорану Нолофинвэ считать их своими. Более того, вы с некоторых пор подданные нолдорана, и ваш статус пока не определён, значит, ваши земли — собственность короля. Ещё вопросы?
— Где Нельяфинвэ? — словно не услышав всего сказанного, спросил Тьелкормо, выезжая вперёд.
Воины нолдорана с сомнением переглянулись.
— Я не стану отвечать, — резко изменился в лице командир в синем, напрягся, словно приготовившись к бою.
Феаноринги посмотрели друг на друга, Туркафинвэ подозвал свистом Хуана.
— Я объясню, — взял слово Куруфинвэ-младший, — Рингаро, — обратился он к главному из воинов Нолофинвэ, — мы давно знаем друг друга, нас объединил интерес к выращиванию самоцветов, но потом, увы, разъединили обстоятельства. Однако, помня о нашей давней дружбе и совместных занятиях с Майя Курумо, я хочу обойтись сейчас без вражды.
— Попробуй, Феанарион, — хмыкнул Рингаро, держа руку на эфесе.
Курво сделал глубокий вдох. Спиной чувствуя, как ухмыляется Карнистир, как злятся Амбаруссар, а Тьелко готов спустить пса, Нолдо с силой сжал поводья.
— Мы приехали сюда на встречу с братом, — сам удивившись спокойствию своего голоса, произнёс Куруфинвэ. — Нельяфинвэ позвал нас сюда.
— А, приехав, вы обнаружили вражескую засаду? — от души расхохотался Рингаро и его соратники. — Ладно, мы не враги. И о вашей договорённости ничего не знаем. Нельяфинвэ здесь нет, и где он, нам неизвестно. Мы же составляем карты владений нолдорана, охраняем исследователей местности и охотимся. Предлагаю разойтись мирно и не мешать друг другу заниматься тем, для чего пришли.
— Он так говорит, — сказал на ухо близнецу Тэлуфинвэ, — потому что у него мало бойцов, понимает, что не перебьёт нас без потерь.
— Засядем среди руин? — предложил Питьяфинвэ. — В крайнем случае, наша позиция будет выгодной.
— Тупейшее безумие! — выругался Морифинвэ. — Но нам придётся так поступить. Занимаем крепость, Первый Дом Нолдор! И выставить караул, где это только возможно!
Это уже не братство
Стрела с коричневым оперением сорвалась с тетивы, исчезла в предрассветном тумане. Уверенный, что цель поражена, Сулион спрыгнул с полуобвалившейся стены и обернулся на Линдиро, привалившегося спиной к остову дозорной башни.
— Ты когда-нибудь охотился на ласточек? — с азартом спросил молодой Авар, вглядываясь в полупрозрачную влажную пелену, среди которой виднелись верхушки деревьев. — Не знаю, почему сейчас вспомнил об этом… В детстве я с братьями ходил на берег реки: перед наступлением долгого тепла туда прилетали ласточки. Знаешь, как сложно поймать эту птичку, не причинив ей вреда?
Сын Асталиона покачал головой, даже не услышав, что говорил ему друг. Давно запретив себе вспоминать Тирион, семью и тосковать о прошлом, Нолдо пытался решить, что теперь делать. Отправившись на войну с Морготом в числе верных Нельяфинвэ Руссандола, после Битвы-под-Звёздами сын Асталиона остался одним из четверых выживших воинов старшего Феаноринга и должен был считаться верным наместника Канафинвэ. Однако Макалаурэ вовсе не занимался делами подданных, поэтому Линдиро оказался предоставлен сам себе, а теперь, когда Нельяфинвэ вернулся, пора вспомнить о присяге. Поговорив с соратниками сын Асталиона понял, что верные старшего сына Феанаро Куруфинвэ хотят подтвердить готовность продолжать службу в войске Нельяфинвэ, независимо от статуса бывшего нолдорана, и согласны принять наказание за бездействие и отсутствие попыток спасти из плена своего лидера.
Линдиро отчаянно надеялся, что кровопролития не будет, сыновья Феанаро вспомнят, что они родные братья, а враг у всех один, и это Моргот…
— Феанариони не были обязаны рисковать, спасая из плена Нельяфинвэ, — почему-то заговорил вслух Нолдо, смотря в туман, — поскольку не было шансов на успех. Шесть оставшихся сыновей Феанаро имеют полное право не осуждать себя за бездействие, и никто не может осудить их.
Сулион внимательно посмотрел на друга.
— Только это уже не братство, — пожал он плечами и снова занялся охотой.
***
Клинки со звоном столкнулись, заскрежетали и разошлись. Новый удар, блок, полетели искры. Маэдрос ещё недостаточно уверенно владел мечом, сражаться левой рукой ему было явно неудобно, но кое-что пугало Макалаурэ по-настоящему: старший брат никогда раньше во время тренировок не бил в полную силу, менестрель был уверен, что, если пропустит удар, клинок Нельяфинвэ его не ранит. Теперь же создавалось ощущение, что ошибка может стоить жизни или нескольких пальцев — как повезёт.
Нет, это только кажется, это не может быть правдой!
Макалаурэ отступил назад, посмотрел на Телперавиона, водившего по исцарапанному неровному клинку точильным камнем.
— Орочий меч, — пожал плечами Нолдо, — копья и топоры у них получаются явно лучше. Когда войско Моргота напало на нас на берегу моря, мы проверили, насколько крепка их сталь. И вот что я скажу: для удара в спину во время попойки или убийства во сне это оружие подходит идеально. А о наши доспехи ломается.
— Это из-за мороза, — видя, что брат не спешит продолжать тренировочный поединок, сказал Маэдрос, убирая оружие, — слышал, валинорская сталь тоже потеряла прочность в Хэлкараксэ.
— Не настолько, — хмыкнул Телперавион.
— Возможно, — кивнул старший Феаноринг, — однако не стоит забывать, брат, что во время Битвы-под-Звёздами орочьи клинки с успехом пробивали наши доспехи. Да, если сравнить нолдорские латы и то, что напяливают орки, прочность нашей стали больше многократно. Но на каждого эльфа на поле боя пришлось не менее дюжины вооружённых тварей. Они берут числом, понимаешь? Из дюжины единовременных ударов хотя бы один достигнет цели непременно.
— Это не значит, что у нас нет шансов на победу, — прищурился Телперавион.
Маэдрос усмехнулся и посмотрел на меч орка в руках собрата.
— Когда мы шли в бой, — угрожающе произнёс старший Феаноринг, — всем казалось, наш гнев способен смести врага, сравнять твердыню Моргота с землёй. Но во время битвы бывали моменты, когда полчища орков словно разрастались: чем больше убиваешь, тем больше их становится. А хуже всего, проклятые твари, умирая, тоже испытывают боль, как и мы, и видеть это бесконечно способны не все. Усталость и ранения замедляют движения, в бою неизбежно теряешь близких, а враги не заканчиваются. Я бы солгал, брат, если бы сказал, что в моём войске никто не дрогнул.
Телперавион встал.
— Они все мертвы, лорд, — заявил Нолдо, — а мы живы. И, научившись на ошибках предшественников, будем отважнее, опытнее и сильнее. Бросившись в бой с Морготом, — Телперавион обнажил свой клинок и, крутанув, подбросил, а затем вогнал остриём в землю, — вы знали о нём слишком мало. Вы помнили его мудрым заботливым Вала, который предал доверие, убил вашего деда и короля, вы хотели отомстить, восстановить справедливость, стать независимыми от Валар, которым больше не могли доверять, защитить близких. Вы видели вероломного предателя и потакающих его прихотям Айнур. Но мы, лорд, видели другое. Мы все видели, что Моргот сделал с тобой, и каждый понял, на что на самом деле способно это чудовищное творение Эру. Мы все видели, что Айнур не испытывают сострадания к нам, и в это поверили даже те, кто раньше сомневался. Мы все видели, как ты боролся за жизнь, и победил. Лорд Маэдрос, ты уже победил Моргота, потому что, несмотря ни на что, ты снова здоров, держишь меч и готов продолжить войну. Айя Нельяфинвэ Майтимо Феанарион! Айя Маэдрос!
Макалаурэ повторил за соратником, двое Нолдор, тренировавшиеся вместе с ними, присоединились к восславлению.
— Айя нолдоран! — крикнул, подъезжая, всадник в синем плаще. — Только не убивайте. У меня важные известия.
Нолдор убрали оружие.
— Великий Нолофинвэ, — с пафосом сообщил эльф, поглаживая гриву лошади, — священным светом своего сердца рассеял тьму даже около туманного озера к югу отсюда, и мои собратья смогли рассмотреть сынов Феанаро Куруфинвэ, которые тебя ждут, Маэдрос.
— Моргот сам свой мрак рассеял, — хмыкнул Телперавион, отвернувшись, — жаль, мы не поняли, зачем нужно было его нагонять.
— Нас устрашать пытался, — отмахнулся Макалаурэ.
Телперавион покачал головой.
— Надо поговорить, Кано, — сдержанно улыбнувшись в ответ, сказал Маэдрос. — Вдвоём.
***
На берегу реки снова стало светло: колдовская тьма полностью рассеялась, холод наступающей ночи задрожал рваными порывами ветра. Издалека доносились голоса: горячий спор о том, кто первым нашёл холм и имеет право на нём строить дом, был уже на грани серьёзной потасовки.
— Мы поедем на Митрим, когда придут вести от Ангарато, — негромко произнёс Маэдрос. — Я сообщу ему, чтобы тоже ехал в наш лагерь.
Макалаурэ молча смотрел на брата, согласно, понимающе кивая. Взгляды Феанорингов встретились, Маэдрос вдруг тяжело вздохнул и, закрыв глаза, прислонился к могучему в прошлом, но мёртвому ныне ясеню. Привычно испугавшись за здоровье спасённого из плена родича, менестрель прокрутил в голове сотни вопросов, однако не задал ни одного. Снова тяжело вздохнув, старший Феаноринг улыбнулся уголками губ.
— Ты заставляешь меня жить так же успешно, как Моргот, — открыв глаза, усмехнулся Маэдрос. — Если бы ты не оказался таким никчёмным наместником, Кано, я был бы уже в Чертогах Намо, и радовал Валар тем, что очередной бунтарь повержен. Но, видя тебя, зная остальных, я понимаю: сражаться с Морготом вы не будете, а Ноло раздавит вас. Уничтожит то, что осталось от рода Феанаро. И вы ему позволите!
Макалаурэ показалось, что это худшее обвинение, услышанное за всю жизнь.
— Ты даже представить не можешь, как я не хочу ехать на Митрим, — снова закрыл глаза Маэдрос. — Знаю, я должен исполнить Клятву, и, как бы ни ненавидел это ничтожество Нолофинвэ, понимаю — он был прав! — помолчав немного, старший Феаноринг широко растянул губы в улыбке. — Расскажи мне что-нибудь о своём правлении в качестве наместника.
— Чтобы снова дать повод оскорблять меня? — не выдержал Макалаурэ, однако не ушёл.
Маэдрос не ответил, молча вытащил меч из ножен, взмахнул, с разворота вонзил лезвие в сухой ствол. Полетели щепки.
— Нам не нужна грызня за территорию, — сказал старший Феаноринг, прямо посмотрев на брата. — Я поговорю с Ноло, пусть даст мне карту с отмеченной границей своих земель. Из Дориата придёт карта с их отметками. С Оссириандом проще — у них естественные границы.
Маэдрос продолжал говорить, параллельно упражняясь с мечом, но Макалаурэ не слышал слов, думая о том, что теперь все шестеро братьев, что бы ни происходило, останутся пленниками чувства вины, и именно оно в итоге будет диктовать окончательные решения и толкать на поступки. Кто мог представить, что подобное возможно? Хорошо, что отец об этом не узнает…
Руины Феанариона
Выехали на рассвете, когда закончился дождь.
Ангарато молчал с самого возвращения из Менегрота, не отвечал на ласку, полностью замкнулся в себе, и Эльдалотэ от этого волновалась сильнее. Очень хотелось утешить любимого, поддержать, расспросить обо всём… А ещё больше хотелось, чтобы Ангарато успокоил её саму, но жених словно обратился холодной мраморной скульптурой.
Лошадь шла неспешно, ровно, чёрная и фиолетовая листва осталась позади, уступив место запоздалой осенней зелени, золоту и багрянцу леса. Пение птиц стало менее мелодичным и разноголосым, превратившись в сбивчивое чириканье, вдалеке послышался волчий вой, и неповторимая чарующая атмосфера Дориата истаяла бесследно. Под копытами зашуршали сухие опавшие листья, подул холодный ветер, гонящий с севера серые тяжёлые тучи.
«Жизнь — это клетка, — родились в воображении строки, и Эльдалотэ представила себя запертой в ледяном дворце, — та клетка, где одна ты,
Иль сон, который и в детстве ты гнала:
В нём от всех,кто любим, стеклом отделена ты,
И, как ни бьёшься, не разбить стекла.
Когда мне грустно, тогда пишу я письма,
Куда — не знаю, не знаю и кому.
Но между ним и мной опять стекло повисло!
Опять преграда каждому письму.
Стекла так много: глаза, мозаики в окнах…
Я так надеюсь, что вот исчезнет мгла,
Случится чудо вдруг — и вдребезги все стёкла!
И между нами больше нет стекла!
Но жизнь лишь клетка, та клетка, где одна ты,
Иль сон, который и в детстве ты гнала:
В нём от всех, кто любим, стеклом отделена ты,
И, как ни бьёшься, не разбить стекла…»
***
Поднявшийся ночью ветер рассеял туман, завыл среди развалин, засыпал крепостной двор сухими листьями.
— Я знаю, Последыш, мы поступили правильно, когда сожгли город, — убирая с лица растрепавшиеся волосы, сказал брату Питьяфинвэ, — но, смотря на обугленные остовы стен, я вспоминаю, как создавал их в своём воображении, как переносил на бумагу, как строители возводили постройки, камень за камнем, как город, белоснежный и прекрасный, поднимался с земли, вырастая новой твердыней…
Тэльво приобнял близнеца, не говоря ни слова.
— Надеюсь, в Тирионе мои творения целы, — вытирая глаза, вздохнул Феаноринг. — И наша скульптура, изображающая отца с Сильмарилями. Правда, будь я на месте Валар, первым делом убрал бы её с глаз долой.
— Я думаю, Малявка, — улыбнулся Тэлуфинвэ, — у тебя ещё будет возможность выстроить город, именно такой, какой ты сам захочешь. Для себя.
— Для нас, Амбарусса, — вытер лицо Питьяфинвэ, отворачиваясь от ветра.
— Для нас, — кивнул Тэльво.
Сквозь пролом, образовавшийся на месте ворот, во двор вбежал Хуан и, весело виляя хвостом, швырнул к ногам эльфов пойманную лису.
— Хороший пёс, — благодаря за неожиданный подарок, Питьяфинвэ погладил Хуана по холке. — Даже мех не испортил.
Ткнувшись мордой в руку Феаноринга, пёс, резвясь, будто щенок, скрылся в лесу за разрушенной стеной.
Пронзительно вереща, откуда-то сверху во двор рухнул пушистый клубок, полетели перья, злобно чирикающие птахи разлетелись в разные стороны, но потом снова продолжили драку на остове сторожевой башни.
— Нам пора бросить жребий, — вышел к братьям Туркафинвэ, провожая взглядом воюющих пернатых, — похоже, Нельо соизволил к нам приехать. Птицы не различают цвета, синие знамёна для них «сливаются с небом», а на этот раз ассоциации иные.
— А причём здесь жребий? — в один голос спросили Амбаруссар.
— Кто будет встречать Нельяфинвэ? — пояснил беловолосый Феаноринг. — Или есть добровольцы? Может, всем вместе сидеть в шатре и ждать? Или все дружно выйдем к воротам?
Близнецы переглянулись.
— Мы должны быть вместе, — тихо сказал Тэлуфинвэ. — Всегда. А сейчас — особенно.
***
Лес редел, впереди между деревьями появился просвет, дорога поднялась на холм, открывая прекрасный вид на отражающее тяжёлые осенние облака озеро с туманной дымкой у западных берегов.
Со стыдом и ужасом представляя, что совсем скоро придётся показать брату обгорелые руины на месте города боевой славы, а потом каким-то непостижимым образом говорить с остальными Феанорингами, Макалаурэ подъехал к Маэдросу вплотную.
— Мы ведь не в бой идём, — с неуверенной улыбкой произнёс менестрель, доставая из сумки маленькую арфу. — Из засады нападать не собираемся. Какой смысл ехать в молчании?
Не дожидаясь реакции неподвижного, словно статуя, старшего Феаноринга, Макалаурэ тронул пальцами струны, намеренно не применяя чары.
— Круговая порука мажет, как копоть, — невинным голосом запел менестрель, и позади раздались смешки. — Я беру чью-то руку, а чувствую локоть,
Я ищу глаза, а чувствую взгляд,
Где выше голов находится зад.
За красным восходом — розовый закат.
Скованные одной цепью,
Связанные одной целью.
Можно верить и в отсутствие веры,
Можно делать и отсутствие дела.
Нищие молятся, молятся на
То, что их нищета гарантирована.
Здесь можно играть про себя на трубе,
Но как не играй, все играешь отбой.
И если есть те, кто приходят к тебе,
Найдутся и те, кто придёт за тобой,
Также скованные одной цепью,
Связанные одной целью.
Скованные одной цепью,
Связанные одной целью.
Связанные.
Маэдрос по-прежнему молчал и не двигался, однако Макалаурэ был уверен — что-то в брате незримо изменилось.
— Смотрите! — крикнул Аранаро, поравнявшись с Феанорингами. — Нам навстречу выехал Линдиро и его отряд аборигенов.
Братья посмотрели друг на друга, поняв всё без слов. Вдали рассеялся туман, открыв взглядам руины города.
Примечание к части
Песни: "Скованные одной цепью" Наутилуса
"Стекло" из мюзикла "Метро"
Встреча Феанорингов. Уходим на восток
Полог просторного шатра откинулся, и на пороге возникли две фигуры, одна из которых абсолютно не интересовала собравшихся на совет. Никто даже не заметил приветствия, прозвучавшего из уст брата-менестреля, не потрудился ответить. Все взгляды застыли на том, кто сейчас мог и, скорее всего, хотел вершить судьбы присутствующих.
Наслышанные о спасении старшего сына Феанаро из плена, братья сразу посмотрели на его руки и, увидев две перчатки, засомневались в правдивости слухов. Лишь меч, висящий на поясе справа, наводил на мысли, что всё же рассказы не врут.
Макалаурэ сделал шаг вперёд и снова попытался заговорить первым, но лишь Куруфинвэ-младший равнодушно кивнул в ответ.
— Здравствуй, брат, — встал с места Морифинвэ, прямо смотря на Маэдроса. — Вот мы и собрались. Как ты хотел.
— Я рад, — сухо ответил старший Феаноринг, занимая место во главе стола, вроде бы случайно отодвинув от себя стул, на который должен был сесть Макалаурэ.
Именно сейчас, когда Маэдрос снял с плеча сумку левой рукой, а правая осталась неподвижно согнутой в локте, братья окончательно удостоверились в правдивости рассказов об увечье.
— Я готов выслушать каждого из вас, — совершенно без эмоций произнёс старший сын Феанаро, но невозможно было не заметить, как белеет его непривычно худое, в тонких шрамах лицо.
— Отвечать перед тобой, Нельо, мы должны все вместе и в равной степени, либо никто! — неожиданно уверенно и громко заговорил Туркафинвэ, опустив руку на голову лежавшего в ногах Хуана. — Мы все виновны или невиновны одинаково! Несправедливо судить одних и миловать других. Я знаю, на улице ждёт приказа твоя новая армия, выделенная нолдораном, и её достаточно, чтобы отправить нас всех в Чертоги Намо. Однако, Нельо, знай — я не позволю зарезать меня, как безвольную скотину! Все или никто!
Амбаруссар переглянулись. С надеждой.
— Ты мог сам спасти себя, Нельо! — засверкал глазами Туркафинвэ, теряя контроль над эмоциями. — Ты мог притвориться покорившимся и убить себя при случае, например, проглотив что-то режущее. От подобной травмы не спасёт никакая магия! Но ты сам хотел что-то всем доказать и терпел боль! Сам! По своей воле! И хочешь обвинить в своём выборе нас?!
Маэдрос закрыл глаза, задержав дыхание. Сейчас ему казалось, что под ногами разверзалась пропасть, открывая пустую равнину Ард-Гален, сводя тело воспоминанием о боли, убивая душу безнадёжным отчаянием и пониманием бессмысленности борьбы, которую, однако, прекратить нельзя. Нельзя!
— Тьелко! — одёрнул брата Макалаурэ.
— Что, дорогой мой наместник сгинувшего короля? — не унимался Туркафинвэ. — Помирился с Нельо, вымолил прощение, и теперь считаешь, что тебе позволено указывать мне, как поступать? Когда у тебя было законное право раздавать приказы, ты им не пользовался! Теперь поздно!
Куруфинвэ-младший, краснея, закрыл ладонью лицо.
— Что ты несёшь, Тьелкормо? — на удивление устало и медленно произнёс Морифинвэ. — Послушай, Руссандол, я признаю твоё право учинить расправу надо мной и всеми, кто по твоему мнению виновен. И хочу, чтобы ты знал: я виноват больше всех, потому что не позволил даже пытаться убить тебя. Знаешь, почему? Издеваясь над тобой напоказ, Моргот всем продемонстрировал, какое он безжалостное чудовище. Я ничуть не лучше него, согласен. Можешь изрубить меня на куски прямо здесь, но в таком случае признай право выжившего сына Асталиона сделать с тобой то, что сотворили с его отцом! — голос Карнистира становился громче и громче, переходя в крик. — Не отрицай, Руссандол — все, кто пошёл за тобой на переговоры с Морготом, погибли по твоей вине!
На белое, бескровное лицо старшего Феаноринга пала тень.
«Ты думаешь, твои братья такие же, как ты. Считаешь их героями. Меряешь своей меркой. Тебя ждёт разочарование, сын великого Феанаро Куруфинвэ. Разочарование и прозрение».
Лорд Маэдрос открыл глаза, и в шатре вдруг стало очень тихо.
— Куруфинвэ, — вполголоса произнёс старший Феаноринг, — Питьяфинвэ, Тэлуфинвэ? Вам есть, что добавить?
— Нельо, — спохватился Курво, — я не хочу раздора! В чём-то я согласен с братьями, но мы же вместе росли, мы вместе шли за отцом, вместе принесли Клятву… Я знаю, что ты хочешь сказать, и оправдываться не стану, лишь хочу предложить помощь с рукой. Я могу сделать механизм, чтобы хоть как-то компенсировать отсутствие кисти!
— Ах, подхалим! — зло оскалился Морифинвэ.
— Амбаруссар? — прервал начавшийся спор Маэдрос.
Близнецы переглянулись, Тэльво посмотрел на Туркафинвэ, потом на Макалаурэ.
— Всё уже сказали, — отмахнулся Питьяфинвэ. — Я хочу, чтобы это быстрее закончилось, и мне уже всё равно, как именно.
— О жене подумай, — полушёпотом напомнил Тэлуфинвэ, и близнец совсем сник.
Медленно поднявшись с места, Маэдрос достал из сумки свёрнутые рулонами карты.
— Мне ясно, о чём вы думали в моё отсутствие, — натянуто улыбнулся Феаноринг. — Придавите края листов. Прежде, чем позову Ангарато, который ездил по моему поручению в Дориат, скажу одну вещь.
— Ангарато? — подался вперёд Карнистир. — В Дориат?! Я не понял, почему меня отозвали?! И почему…
— Морифинвэ, — негромко произнёс Маэдрос, однако брат, как ни странно, замолчал, — я сейчас говорю. Собрав вас здесь, я собирался решить политические и территориальные вопросы, а не семейные. Я уже говорил это нолдорану, и теперь повторю вам: мстить за себя я не буду никому. Даже Морготу. Никому, ясно? А теперь о важном. Я отдал власть над всеми Нолдор Нолофинвэ. Теперь он нолдоран, и мы его подданные.
— Подожди, Нельо, — поднял от стола ладони Туркафинвэ. — Постой. Ты больше не нолдоран. Это означает, что я, как равный тебе по происхождению, не обязан тебе подчиняться. Ты присягнул Нолофинвэ, но я этого не делал и делать не собираюсь! Я готов был признать твою власть надо мной, а Ноло мне не король! Я прикажу Хуану помочиться на его трон, если предоставится возможность!
— Я отдал корону ради прекращения вражды, — слишком спокойно сказал старший из сыновей Феанаро. — Нам не нужна новая междоусобица.
— Вот и молодец! — всплеснул руками беловолосый Феаноринг. — Ты лишил себя статуса, но я тут ни при чём! Не надо мне указывать, ты мне больше не король! И вот что я ещё скажу. Если Ноло попробует мне указывать, он получит стрелу в глаз, но перед этим ему на корону нагадит какая-нибудь разжиревшая ворона!
Сдержать смешки не смог никто.
— Я больше скажу! — не унимался Туркафинвэ. — Ноло ничего нам не сделает. Знаешь, Нельо, почему?
— Я подписал документ о передаче власти «лорд Маэдрос», — сообщил то, чего так долго ждал Макалаурэ, старший Феаноринг. — Это теперь моё имя.
— Нет проблем, Маэдрос, — согласился Тьелко. — Ноло не позволит воевать с нами его сын. Что бы ни говорили во Втором Доме, Финьо всегда был за нас. А Ноло не нужны проблемы с наследником. Поэтому, всем предлагаю поступить, как я. Если единственный, кого я признал бы нолдораном, не нолдоран, значит, я сам себе владыка. Можешь, Маэдрос, считать это мятежом и, храня верность своему королю, казнить меня самым позорным способом.
— И меня тоже, — хмыкнул Морифинвэ. — Ноло мне не король. И после того, что сделал, не родня. Не советую ему приближаться ко мне на полёт стрелы.
— Я поддерживаю мятеж и объявляю себя королём, — невинно улыбнулся Куруфинвэ-младший.
— Мы тоже, — с размаха пожали руки Амбаруссар.
Опустив глаза на карты, Маэдрос скривился, однако его гримаса выражала скорее одобрение, нежели осуждение.
— Плевать я хотел на Нолофинвэ! — захохотал Карнистир. — Пусть засунет корону себе туда, где она доставит ему больше радости! Или это сделаю я!
— Может быть, позовём Ангарато? — осторожно спросил Макалаурэ. — Без него территориальные вопросы не решатся.
Морифинвэ налил себе в бокал два сорта вина, насыпал пахучего бурого порошка и согласно махнул рукой.
Полог шатра колыхнулся.
***
Ангарато выглядел взбешённым.
Однако внешне не проявилась и тысячная доля эмоций, кипевших в душе эльфа. Увидев Артанис, спевшуюся с королевой Мелиан и проходимцем Келеборном, Финдарато, подружившегося с Эльвэ и счастливых собратьев, которым позволили остаться в Дориате, Ангарато хотел сохранить хотя бы внешнее спокойствие, но когда советник Саэрос начал озвучивать условия проживания в Королевстве-под-Завесой, насмехаясь и шантажируя валинорских Тэлери, брат-близнец Айканаро не выдержал.
И сейчас, стоя перед Феанорингами, держа трясущимися руками карты и письма, Ангарато то белел, то багровел, обливаясь холодным потом.
— А ну выкладывай, как есть! — мгновенно забыл о содержимом бокала Морифинвэ. — Что ты наговорил Эльвэ?!
— Из-за вас, — задыхаясь от бессильной ярости под тяжёлыми взглядами Феанорингов, бросил на стол бумаги эльф из Третьего Дома Нолдор, — из-за вас, проклятый род, мы несли потери в Хэлкараксэ! И даже здесь из-за вас…
— Да по какому праву ты вообще попёрся в Дориат, змеёныш?! — заорал Карнистир, едва не проломив стол ударом кулака. — Кто ты такой, чтобы поливать грязью величайший нолдорский род?! Да тебе, змей, до нас, как до звезды в небе!
Отобрав присланную из Дориата карту у Амбаруссар, которые хотели изучить границы, Феаноринг швырнул её в лицо Ангарато.
— По какому праву этот тёмный эльф Тингол указывает нам, где мы должны жить?! — пунцовое лицо Карнистира, казалось, сейчас лопнет.
— Чёрный Финвэ назвал Эльвэ тёмным эльфом, — словно невзначай, произнёс Тьелко, гладя Хуана.
И вдруг Маэдрос рассмеялся. Уже не вздрагивающий от искреннего хохота старшего брата Макалаурэ снисходительно взглянул на опешивших от неожиданности Феанорингов.
— Плох король, что не охраняет свои границы, — с непонятной интонацией, выражающей то ли угрозу, то ли насмешку, сказал Маэдрос. — Что ж, пусть Эльвэ благодарит Эру, что его соседями на севере будем мы, а не орки Моргота.
Окинув взглядом притихших братьев, старший сын Феанаро Куруфинвэ положил правую руку в набитой лоскутами перчатке на карту Белерианда, составленную его разведкой, взгляд застыл, словно у мертвеца, и сталь в голосе проскрежетала мечом по доспеху:
— Уходим на восток.
Ты поймёшь меня, Галадриэль
Рассеянный золотистый свет полуденного солнца мерцал полупрозрачными лучами, падающими сквозь раскидистые многоцветные кроны.
— Ты находишь мой лес странным? — спросила Майэ Мелиан, прогуливаясь вдвоём с Артанис по тоненькой извилистой тропинке.
Дорожка казалась не шире шёлковой ленты для вплетения в волосы, но дочь Арафинвэ с удивлением замечала, что ни она сама, ни королева не наступают в траву. Что за иллюзия?
— Нет, владычица, — заверила эльфийка. — Мне нравится лес в Дориате. Он необычен и прекрасен своей уникальностью. Он хранит память об ушедшей Эпохе.
— Ты поймёшь меня, Галадриэль, почувствуешь сердцем, для чего нужна такая память. Это настигнет тебя, — сказала вдруг Мелиан, — однажды. Ты узнаешь, что ощущается в душе, когда нечто, что было частью твоей жизни, покидает тебя, когда мир, в котором ты сама была полна надежд и сил для самых смелых поступков, меняется безвозвратно. В этот миг возникает непреодолимое желание вернуть прошлое, вцепиться в него мёртвой хваткой живой любви, которая хочет дарить счастье, а не причинять боль, не желая признать, что это невозможно.
Артанис стало не по себе.
— Ты ведь видела любовь, знаешь, что это такое, — Майэ проницательно посмотрела на эльфийку. — Жизнь Старших Детей Творца бесконечна волею самого Эру, но точно так же может оборваться по его воле. Это часть Замысла, который в полной мере неведом никому из Валар.
— Твои слова звучат злым пророчеством, — напряглась Артанис, невольно вспомнив, что Айнур всегда стараются вначале запугать эльфа, а потом говорить с ним по существу, чтобы манипулировать ослабленной страхом волей. — Зачем это? Я могу изменить свою судьбу и избежать грозящего мне зла?
— Я взялась учить тебя, — ушла от ответа Мелиан, — потому что именно ты можешь перенять хотя бы часть моего умения. Лутиэн бы могла, но у неё свой путь, который слишком далёк от моего. Не ей должна я передать знания. Но для успешного обучения между наставником и воспитанником должно быть полное доверие. Понимаешь?
Это был самый неудобный вопрос из возможных. По крайней мере, так сейчас казалось. Дочь Арафинвэ вспомнила знания, которые успела дать ей владычица Дориата за два дня, и поняла, что хочет продолжать учиться, ведь впереди долгие годы! Сколько можно узнать! Но ценой какой правды? Какую из многих некрасивых тайн готова открыть Артанис ради новых способностей? Какую придётся выдать? Или… все?
Прерывать обучение очень не хотелось. Артанис, оказавшись в Дориате, поняла, как сильно скучала по общению с Айнур, а теперь, когда, казалось, жизнь вошла в стабильную колею, что-то опять случилось не так. Но что?
Мелиан проницательно посмотрела в глаза эльфийки, и дочери Арафинвэ показалось, будто она падает в холодную прекрасную бесконечность, летя среди мерцающих огней в никуда, без цели и смысла, просто полёт ради полёта.
— Это хорошо или плохо? — спросила королева, вернув Нэрвен на твёрдую землю. — Действие ради действия, без идеи и конечной цели?
— Я не понимаю, — попыталась не дать себя запутать Артанис, запрещая думать о заданном вопросе.
— Поймёшь, если захочешь. Когда у тебя нет конечной цели, когда ты живёшь только настоящим, не помня прошлое и не мечтая о будущем, тебя никому не удастся использовать. Никто не сможет творить зло твоими руками и с твоего позволения, если все будут знать, что тебе безразлично. Научись отстраняться от чувств, Галадриэль.
— А если я не смогу?
Мелиан задумалась.
— Цель ради цели, — сказала Майэ в пустоту, — то же, что и действие ради действия, с одной лишь разницей: до желаемого конца ты будешь идти эмоционально, жертвуя частички себя, своей личности, бросая под ноги ноты из сокровенной темы, нарушая целостность мелодии. Это страшнее, чем может казаться, пока нанесённый феа ущерб незначителен.
Артанис молча ждала, когда будет сказано главное. Проводя большинство времени с пострадавшими в Хэлкараксэ собратьями, держа в поле зрения Келеборна и слишком много пьющего вина в последнее время Финдарато, дочь Арафинвэ не знала подробностей жизни Менегрота, и даже верные служанки мало помогали в сборе вестей и слухов, потому что ещё недостаточно хорошо усвоили дориатский диалект Синдарина, да и откровенничать при чужаках никто не спешил: валинорские эльфы слишком сильно отличались внешне от местного населения, и смешаться с толпой не представлялось возможным.
— Эльф по имени Ангрод еле сдерживал слёзы, умоляя позволить Нолдор жить на безопасной земле, — сказала, наконец, Мелиан. — Он утверждал, что Домов Нолдор несколько, и не все несут разруху, что род Финарфина никогда никому не причинял зла, но волею Рока вынужден страдать, расплачиваясь за чужие деяния. Ангрод не хотел пояснять суть своих жалоб на несправедливую судьбу и, получив ответ, что в Дориате могут жить только подданные Элу Тингола, удалился. — Владычица снова прямо посмотрела на эльфийку. — Он уехал. Но вопросы остались.
Сердце дочери Арафинвэ упало.
— Возможно ли доверие между учителем и учеником, основанное на уважении тайн друг друга? — стараясь не показать страх от произнесённых слов, спросила Артанис. — Выдать чужую тайну — преступление, как и нарушение клятвы.
— Похоже, у тебя есть веские причины стоять на своём, — серьёзно сказала Мелиан. — Я тоже считаю, что любовь важнее ненависти, и только любовь способна прекратить кровопролитную вражду. Я правильно понимаю?
— Если будет на то воля Эру, — напряглась эльфийка, — владычица узнает всё, что пожелает. Но не от меня.
— Живущим вечно, — отрешённо улыбнулась королева, — нельзя любить то, что ушло. Мы должны существовать здесь и сейчас, и это главное, чему каждой из нас необходимо научиться. Ты поймёшь меня, Галадриэль. Но, будь моя воля, я бы уберегла тебя от такого понимания.
О многозначных словах
Впервые за многие годы Саэрос чувствовал себя по-настоящему счастливым. Сердце советника ликовало, радуясь сложнейшей задаче, подкинутой судьбой. Перед страстно влюблённым в дворцовые интриги эльфом словно положили настольную игру-лабиринт, в который есть тысяча входов, но лишь один даёт шанс найти правильный извилистый путь с развилками и тупиками за каждым поворотом. Продумывая в голове дюжины дюжин вариантов дальнейших действий, перечитывая снова и снова переведённые в трёх различных версиях контекста слова Ангарато, Саэрос ликовал: вот оно — истинное удовольствие!
Что же подразумевал этот эльф? Может быть, простачок Даэрон что-то недопонял? Он ведь тоже не носитель родного для аманэльда языка. Но кого ещё спросить? Кто будет честен и добросовестно выложит все накопленные знания и случайные догадки?
Король Тингол был на совете с самыми доверенными приближёнными, и впервые без своей королевы, чем также несказанно радовал Саэроса: советник, наконец, мог быть уверен, что владыка думает именно своей головой, а не повторяет внушённые чарами жены фразы.
— Ты уверен, Даэрон, что это слово может означать только лишения, на которые идут добровольно ради некой цели? — напирал советник на менестреля, который, хоть и рад был, что снова нужен королю, всё ещё таил обиду за продвижение Саэросом своей племянницы.
— Да, уверен, — резче, чем полагалось, произнёс Даэрон, — вынужденные лишения, которые выпадают на долю без возможности выбора — совсем другое слово. А действия, совершённые под гнётом угроз…
— Хорошо, — перебил советник. — А мог ли Ангрод говорить в переносном значении? Или клеветать? Может быть, у него личные счёты с кем-то из Нолдор? Почему он называл себя Нолдо, если он брат Финрода и Галадриэль, которые из рода Тэлери? Или это «названный брат»? Что ещё может означать это слово, Даэрон?
«Оставь меня в покое! — мысленно взмолился менестрель, с ужасом видя энтузиазм и неподдельный интерес в глазах короля и понимая: владыка и советник увлечены поиском смысла слов Ангрода настолько, что могут заниматься этим не одну сотню лет. — Я понятия не имею, сколько значений у слова "onoro"! И не хочу давать вам лишние поводы для размышлений! Отпустите меня, пожалуйста!»
— А что, если «братом» называют также и тех, кто предал братство? — с тенью издёвки в голосе поинтересовался Тингол, и Даэрону захотелось плакать.
***
Сон? Или явь? Мечта? Что впереди? Как правильно поступить? Стóит ли искать справедливость, способную навредить тем, кто помог, спас от врага, освободил и дал возможность дышать полной грудью?
Кирдан вышел к морю, вспоминая прежнюю береговую линию: она была прекрасна, изящно извиваясь лентой жёлтого песка, ласкаемая солёной водой с отражением звёзд. Сейчас холодный ветер с севера гонит тяжёлые облака, вот-вот повалит мокрый снег, уровень моря перестал подниматься, но песчаный пляж уже никогда не восстанет вновь из волн.
Понимая, чем может обернуться немилость короля Тингола, лорд Новэ покачал головой. Кирдан вспоминал, как из крошечного клочка земли, осаждённого орками, его владения расширялись и расцветали, влияние и авторитет в Белерианде быстро возрастали, в том числе и с помощью союзников и защитников Нолдор. Но что делать, если своенравному и весьма недальновидному королю вдруг захочется потешить самолюбие, выказав презрение тем, кто спас население Средиземья от угрозы с севера? Что, если личные дела Тингол решит превознести над государственными?
Вспомнив о переданных гонцом короля посланиях, Новэ сделал вывод: необходимо следовать политике короля, однако своя выгода всё же важнее.
— Великий Владыка Улмо! — устремляя взгляд к горизонту, нараспев произнёс Кирдан. — По твоей воле остался я на этих берегах, хоть и мог бы выстроить невиданный доныне флот и уплыть со всеми, кто мне дорог, на Заокраинный Запад! По твоей воле я подчинил эльфам прибывающую с ледника воду и обуздал восточные реки! Ты сохранил жизнь моему роду и прислал помощь из Валинора, когда наши силы были на исходе! Я не устану благодарить тебя, мой единственный Владыка! Сделаю всё, что в моих силах, только дай мне знак!
Ветер с севера усилился, пригнал на каменистый берег волну, выбросив из моря полумёртвого палтуса со следами зубов на чешуе и обгрызанными плавниками. В пасти рыбы что-то блестело, и, присмотревшись, лорд Новэ с изумлением обнаружил застрявший в глотке морского хищника кулон-звёздочку с синим камнем в центре.
Теперь дорога красивая
Стрелы вылетели из тьмы абсолютно бесшумно, и если бы лучники могли целиться точнее, не ослепляемые колдовским мраком, пали бы все волколаки, охранявшие идущих на север людей. Выжившие и легкораненые звери бросились в нападение, скрывшись в непроглядной черноте.
— За лорда Каленовэ! — послышались выкрики, и стрелы полетели снова. — Смерть рабу тирана! Убейте смрадных тварей и их грязного предводителя!
— Смерть Саурону! Сдохни, Бауглирмул! Грязный раб тирана!
Тхурингветиль обратилась летучей мышью и взмыла в воздух. Призвав чарами волков к порядку, воин Мелькора направил одних в атаку, а другим приказал кружить вокруг растерявшихся людей, словно вокруг неспособного думать стада, чтобы не разбежались и не сгинули в лесу. Среди истошного визга женщин, временами напоминавшего поросячий, и воплей детей, испугавшихся ора матерей, послышалось рычание, похожее на звериное, и, схватив деревянное и костяное оружие, сделанное для дикарей щедрым Дарителем, мужчины племени бросились в слепую атаку. Майя хотел поначалу остановить дикарей, но, подумав, не стал мешать: погибнут всё равно не все — волколаки успешно справятся с небольшим отрядом эльфов, беременных женщин много, а выжившие в бою мужчины смогут гордиться собой, возьмут столько жён, сколько захотят, и численность племени восстановится очень быстро. И столь же быстро преумножится.
Обезумевшая от страха женщина, закутанная в шкуры, выпучив пустые глаза и выставив вперёд грязные руки, бросилась к Майя, жалобно воя, моля таким образом о помощи. Стрела с белым оперением пролетела между ней и воином Мелькора, женщина рухнула на четвереньки, подползла и начала вылизывать сапоги Дарителя. С отвращением, однако осторожно, оттолкнув от себя дикарку, Майя, закрываясь щитом, показал, как надо прятаться за телеги и деревья, а сам всмотрелся во тьму. Криков доносилось всё больше, стрел летело заметно меньше.
— Будь ты проклят, Саурон! — крикнул кто-то, видимо, умирая.
Злую усмешку ненавистного врага этот эльф не увидел.
***
Оказавшись высоко в кронах, в последний миг увернувшись от выпущенной из мощного лука стрелы, летучая мышь проследила, откуда неслась оперённая смерть, и ринулась во мрак.
Удар в живое тёплое тело оказался достаточным, чтобы сбросить эльфа с дерева, и, довольная собой, Тхурингветиль снова взмыла вверх. Маневрировать между ветвями существу столь крупного размера было непросто, однако азарт боя, охвативший прислужницу Мелькора, оказался сильнее любых сложностей. Не замечая ран, оставленных сучьями на перепонках крыльев, мышь бросилась ещё на одного стрелка. Соратник потенциальной жертвы заметил опасность, выстрелил, и Тхурингветиль пришлось резко менять курс. Едва не врезавшись в сухой ствол векового ясеня, летучая мышь выбила из рук случайно замеченного во мраке эльфа лук, впилась когтями в лицо. Давясь криком боли, воин выхватил кинжал и вонзил во врага. Быстрая реакция спасла прислужницу Мелькора от гибели, однако боль резанула в основании крыла, и, саданув лапой по глазам лучника, мышь полетела вверх на безопасное расстояние.
Понимая, что рана не позволит нападать, Тхурингветиль осторожно спустилась ниже и, сорвав клыками ветку, швырнула её в натянувшего тетиву стрелка. Рука эльфа дрогнула, и в этот миг нечто с диким воплем потащило его вниз.
Серьёзно не пострадав при падении с дерева, эльф оттолкнул от себя напавшего дикаря, воняющего смесью запахов различных видов испражнений, и попытался вскочить на ноги, но со всех сторон налетели другие желающие победить врага и, хоть были гораздо слабее лучника и намного менее ловкие, жестокость, с которой они бросались, напоминала ярость изголодавшихся зверей, учуявших кусок мяса. Вцепившись в эльфа зубами и когтями, дикари принялись рвать его одежду и плоть, выплёвывая в лицо откушенные уши, пальцы и куски носа. Потеряв от боли сознание, оссириандский воин очнулся повешенным за руки на суку, лодыжки были крепко стянуты, а стопы жгло всё сильнее. С трудом сфокусировав зрение, эльф с ужасом понял, что под ним разожгли костёр. Заметавшись и закричав, пленник увидел плящущих вокруг дикарей: и мужчин, и женщин, и совсем крошечных детей, смеющихся над страданиями истерзанной жертвы, и двух спокойно стоявших слуг главного врага — воина в чёрных латах с выгравированной волчьей мордой и хрупкую темноволосую деву, бледную, с неестественно-большими грустными глазами и ниточкой-ротиком, с окровавленными бинтами на плече и груди.
— Мы уйдём, — снисходительно произнёс Майя, равнодушно наблюдая за умирающим в жаре костра эльфом, — а твоему лорду украсят дорогу восемнадцать тел, развешенных на деревьях через каждые полмили. Пусть знает, что нельзя нападать на Младших Детей Эру, которых защищает могущественнейший из творцов Арды. Не усвоит урок — горько пожалеет.
Животные какие-то
Наблюдая при помощи чар за приближающимися к воротам крепости людьми, Мелькор был доволен: Младших Детей, похоже, создали как раз для него — ни одна раса в Арде не подходит миру, каким видел его лишённый звания Вала Айну, лучше, нежели эти создания, ибо даже достойнейшие из них не в силах победить немощь своей плоти, а это гораздо важнее и удобнее, чем может показаться на первый взгляд. За неимением в Средиземье других Владык Арды, людям придётся служить замыслам Мелькора, вольно или невольно, подчиняясь или изображая борьбу.
Властелин северных земель Средиземья видел, как радуются рассеивающейся тьме дикари, думающие, что это некий знак свыше, а не обычное снятие ненужной теперь завесы, которая скрывала от посторонних глаз путь людей в их новый дом, наблюдал, как дети бросили недобитого палками птенца и радостно завизжали открывающимся величественным воротам, прочитал написанные на лицах и во взглядах взрослых восторг и чувство избранности. Поход сквозь тьму к лучшей жизни мог бы быть воспет в песнях и прославлен в летописях, но все взрослые члены племени умрут раньше, чем научатся говорить, а дети вырастут неграмотными, не способными складно выражать мысли. Лишь через несколько поколений люди, уверенные, что изначально жили на севере, за горами, смогут оставить о себе хотя бы рисунки на камнях, которые будут очень отдалённо напоминать то, что должны передавать в красках и деталях.
Зато эта горстка Младших очень быстро восстановит численность населения земель Мелькора, преумножит его, и смешать орков с людьми не составит труда. Лучшая замена эльфам, какую только можно представить, а, значит…
Всё просто прекрасно!
***
Пылающий хлыст со свистом ударил по камням, оставив глубокие пузырящиеся борозды. Все голоса мгновенно стихли, замолчали даже два последних раба-эльфа, которых не успели убить, потому что ещё не решили, как именно это сделать. Обсуждение было длительным и казалось оркам крайне забавным, особенно веселила реакция обречённых. Перепробовав разные способы расправы над шахтёрами, смотрители хотели придумать нечто новое, чего ещё не делали, однако не хватало воображения. Единственное, что удалось предложить — заставить эльфов самих изобрести для себя изощрённую казнь. Реакция рабов настолько развеселила орков, что те напились и закусили даже не приготовленным мясом шахтёра, которого убили, методично раскрошив все кости рук, ног и рёбер.
Появление Балрога стало неожиданностью и далеко не приятной, но, разумеется, никто не осмелился выказать недовольство. Усиленно изображая трезвость, орки встали, вытянувшись струной и почтительно оскалились.
Смерив оценивающим взглядом дрожащих и беззвучно плачущих обречённых на смерть рабов, огненный Майя замахнулся хлыстом, и под ноги одного из эльфов выпали его внутренности, вывалившиеся из дымящейся продольной раны, рассёкшей живот от солнечного сплетения до паха.
Орки разочарованно переглянулись: слишком быстро, это уже не возбуждает. Однако кровь и крики боли подействовали отрезвляюще, и смотрители шахты, наконец, заметили, что вместе с Балрогом пришли шестеро мужчин, внешне не похожих ни на эльфов, ни на орков. Низкорослые, кривоногие, сутулые, новые рабочие смотрели исподлобья, с подозрением, но без страха или заискивания: орки сразу почувствовали, что эти незнакомцы будут ждать удобного случая захватить главенство, причём совершенно неважно, в чём.
Люди рассмотрели орков, перевели взгляды на последнего живого эльфа и вдруг начали переминаться с ноги на ногу.
— За девку что ль приняли? — загоготал один из смотрителей, и, подойдя к привязанному к столбу рабочему, сдёрнул с того штаны, демонстрируя то, что не отрезали при рождении.
Новоприбывшие мгновенно среагировали, начали возмущённо мычать и размахивать руками, а потом почему-то подрались. Орки лишь пожали плечами: к новым рабам придётся приспособиться — это животные какие-то.
***
Малыш был очень милым и спал на удивление спокойно. Немолодая уже орчиха взяла ребёнка на руки, присмотрелась: дитя и дитя, немного напоминающее эльфёнка, только ушки маленькие и круглые.
Младенец открыл глаза, посмотрел на женщину, сморщил мордашку и захныкал — голодный. Орчиха осмотрелась: улица пустовала, что неудивительно в это время суток. Корзинка с подкидышем была намеренно оставлена у крайнего дома посёлка именно сейчас — мать не хотела быть замеченной.
Недоумевая, как можно бросить новорожденное дитя, а, главное, зачем это делать, женщина подняла корзинку и понесла плачущего ребёнка в дом.
Она — песня
— Кто она?
Неожиданный вопрос заставил вздрогнуть, и шокированный менестрель понял, что не слышал, как к нему вошла гостья. Но как такое возможно? Снова колдовство? Или фокус?
Однако пришлось признать — сердце обрадовалось неожиданному появлению эльфийки.
— Расскажи мне, я хочу знать.
Аклариквет обернулся на, видимо, возникшую из воздуха эльфийку и невольно засмотрелся в её яркие зелёные глаза. Менестрель снова поймал себя на мысли, что травница ассоциируется у него с музыкой, её образ поёт и сплетается с темой внутреннего мира Нолдо, а сейчас мелодия эльфийки заиграла новыми, незнакомыми ранее аккордами и ритмическими узорами, без которых судьба Аклариквета теперь была бы не цельной. Нет, музыка, зазвучавшая много лет назад при встрече с Нерданель, не стала тише, осталась неизменно-прекрасной, но больше не причиняла страданий, превратившись в самое дорогое в жизни воспоминание, неиссякаемый источник вдохновения и самые красивые картины прошлого, оттенки которых никогда не померкнут, а звуки станут только прекраснее и волшебнее.
Зеленоглазка заинтересованно подняла брови.
— Мне попросить у нолдорана приказ, обязующий тебя отвечать на мои вопросы? — с нажимом уточнила эльфийка, медленно проводя изящной рукой по грифу серебряной арфы.
Надеясь, что в ближайшую вечность никто не захочет войти в его шатёр, Аклариквет остановил ладонь Зеленоглазки, положив свою руку поверх её.
— Инструменты, — очень серьёзно сказал менестрель, — не любят, когда их касаются незнакомые пальцы. Можно нарушить целостность создаваемого ими волшебства.
— Чары творишь ты, а не вещь, — пожала плечами эльфийка, однако руку убрала. — Так кто она?
— Песня, — попытался уйти от ответа Аклариквет. — О верной любви, единственной на всю жизнь, которая не предаст, несмотря ни на какие испытания и соблазны, несмотря на обиды и непонимание. Песню сочинил и пел я, но звучала она не из моих уст. И радовала кого угодно, кроме меня самого.
— Какой же ты зануда! — устало вздохнула Зеленоглазка. — Похоже, если ты и напишешь обо мне балладу, она прозвучит погребальным плачем.
Менестрель опустил голову, вспоминая ледяные гробницы в Хэлкараксэ, прощальные слёзы и цветы, сделанные из лоскутов ткани и бумаги. Смерть в образе морозной ночи, урагана, полыньи, голодного зверя или непосильного груза трагедии входила в каждую семью, отнимая самое близкое и дорогое.
— Я не зануда, — прогоняя мысли о пережитых и разделённых трагедиях, улыбнулся Аклариквет. — Просто не понимаю тебя.
— А я не хочу, чтобы меня понимали, — прищурила прекрасные зелёные глаза эльфийка, став ещё привлекательнее, — я просто хочу быть рядом с тем, кто меня не пугает, рядом с кем я смогу заснуть, не боясь быть убитой во сне или на утро обнаружить себя связанной и подготовленной для жутких экспериментов. Я не тешу себя иллюзиями, что ты доблестный воитель и сумеешь спасти меня от любой беды. Я точно знаю — не сумеешь. И никто не в силах защитить меня. Но с тобой не хочется расставаться, и я желаю сблизиться, но каждый раз между нами встаёт призрак. Кто она, певец? Только не отвечай «Песня», я это уже слышала, и такая формулировка меня не устроила.
Возможно, Аклариквет снова начал бы увиливать от ответа, придумывая красивые фразы, если бы Зеленоглазка не обняла его. Тепло тела, пропитанного чужой, пугающей магией, музыка, рождающаяся в сердце и таинственное сияние взгляда лишили способности мыслить.
— Жена злейшего врага моего короля, — всё-таки придумал уклончивый ответ менестрель, и эльфийка рассмеялась.
— Не знала, что Моргот женат, — хихикнула Зеленоглазка, хитро подмигнув. — Пожалуй, у меня и правда нет шансов с такой соперницей.
Аклариквет смотрел, как меняется взгляд эльфийки, понимал, что обижает деву разговорами о другой, но ведь травница сама просила рассказать!
— Ты сказал, что она — песня, — голос Зеленоглазки вдруг стал ласковым, — спой мне её. Хочу узнать, что такое любовь менестреля.
«Нет! — мысленно запротестовал певец. — Никогда! Песни о Нерданель никогда не прозвучат для другой женщины!»
Но вдохновение твердило противоположное, подсказывая строки новой баллады, которая, конечно, об Алой Леди, но написана для загадочной девы из Средиземья. С неохотой освободившись из объятий, дарящих неповторимое ощущение магии, пробирающейся крошечными змейками под кожу, музыкант взял серебряную арфу и, с чувством вины из-за невыполненной работы вспомнив, что должен писать песни для нолдорана, запел о любви:
— В сердце жизни свет,
Я познать его готов,
Прочь уплыв от прежних берегов!
Мне не быть с тобой…
Боль разлуки, горечь слов,
Расставанье — плата за любовь!
Помни обо мне,
Верь, и я вернусь
К берегам бескрайним.
Постучу дождём,
Ветром прикоснусь
Тихим утром ранним.
Там, где слёз в тишине
Серебристый свет,
Вспомни обо мне,
Пусть я лишь поэт,
Проклятый изгнанник!
В сердце посмотри:
Плод запретный — жар любви…
Крылья — дар заоблачных высот!
Первый луч зари —
Новый день меняет мир,
Разрушая тайны волшебство!
И настанет день
В мире суеты,
Но не разбудишь ты
И не согреешь взглядом!
Всё отдам за миг,
За короткий миг —
Боль свою забыть
И быть с тобою рядом,
Просто рядом быть!
Кто я?
Гость в чужом краю!
Шаг мой
Жизнь перечеркнул.
Сон мой —
Память прошлых дней!
Помни обо мне,
Верь, и я вернусь
К берегам бескрайним.
Постучу дождём,
Ветром прикоснусь
Тихим утром ранним.
Вспомни обо мне,
Пусть я лишь поэт,
Проклятый изгнанник!
Ладонь Зеленоглазки легла на замершую на струнах руку менестреля, по коже растеклось волнами ласковое участливое тепло. Эльфийка больше не пыталась соблазнять певца, и он был за это бесконечно благодарен.
Примечание к части
Песня группы Гранд-Куражъ "Помни обо мне"
Хитлум. Туманная Земля
Чуткий сон звучал серебряными колокольчиками на детской игрушке, которую подвешивают к колыбели, бубенчиками для украшения волос и животворящей росой священных валинорских Древ. Нолофинвэ видел супругу, гладящую по головке младшего сына, целующую крошечные пальчики, обхватившие её мизинец. Маленький Турукано хотел играть, даже несмотря на усталость, капризничал и тянулся ручкой к висящему над головой расправившему крылья золотому с белым орлу.
«У Турьо не было такой игрушки», — подумал Нолофинвэ, почему-то усомнившись в достоверности сна, который всё больше уходил от реальных воспоминаний в фантазии — обстановка дворца уже ничем не напоминала тирионскую, утратив неповторимую изящность и изысканность, приобретя вычурность и нагромождённость грубых узоров.
Анайрэ обернулась на супруга. Что на ней за платье?
«Ты не спишь? — спросила она. — И наш сын тоже. Это неправильно, невозможно: кто-то из вас должен заснуть. Ты споёшь Турукано колыбельную? Или он тебе?»
«Но я ведь и так сплю! — с изумлением произнёс нолдоран, и вдруг зазвучала музыка. — Это не здесь, не во сне, — сообщил Нолофинвэ супруге. — Это исполняют на улице, в моём будущем городе в Земле Тумана. Если бы ты была смелее, разделила бы славу со мной. Только представь: я теперь хозяин земель Феанаро в Эндорэ! Они теперь мои, как и корона!»
Однако Анайрэ отрицательно покачала головой, и её губы зашевелились в такт доносящейся песне.
По лазоревой степи
Ходит ветер молодой,
С белой гривой до копыт,
С позолоченной уздой.
Монистовый звон
Эльфийских стремян —
Сияньем рождён
И сумраком прян.
Из кувшина через край
Льётся в небо молоко.
Спи, мой милый, засыпай,
Завтра ехать далеко.
Рассвета искал —
Ушёл невредим,
Меня целовал
Не ты ли один?
Как у двери нолдорана выросла трава.
Я ли не твоя стрела, я ль тебе не тетива?
Ты — сердце огня,
Ты — песня знамен,
Покинешь меня,
Ветрами пленён.
Рыданием струн —
В дорожный туман,
Небесный табун,
Тяжелыйколчан.
Чужая стрела,
Исиль — пополам,
Полынь да зола —
Тебе, нолдоран.
Тревожить ковыль — тебе в других берегах,
И золотом стыть — тебе в далёких горах.
А мне — вышивать
Оливковый лён,
Слезами ронять
Монистовый звон.
Обручью костра
Навеки верна —
Тебе не сестра,
Тебе не жена.
Маленький Турукано посмотрел на отца глазами взрослого эльфа — с холодной, долго подавляемой ненавистью, и Нолофинвэ проснулся.
«Что-то не так! — крутилось в голове. — Я должен собрать совет, пусть принесут все собранные сведения! Я обязан понять, о чём меня предупреждал сон!»
Хотелось надеяться, что видение было лишь отражением тоски по дому, жене и сыну, однако нолдоран уже решил для себя, что всегда, что бы ни происходило, рассчитывать приходится на наихудшее развитие событий.
***
Напряжённо вглядываясь в полог шатра, Финдекано сидел абсолютно неподвижно, лишь едва заметно ритмично постукивал пальцем по столу. Нолдоран задал немой вопрос и получил беззвучный отрицательный ответ, слишком ожидаемый, но от этого не менее болезненный: Турукано не присылал писем, и неизвестно — читал ли отправленные отцом послания.
— Вот теперь всё по справедливости! — донёсся с улицы торжествующий возглас. — Земли Феанаро, швырнувшего нас в Хэлкараксэ на верную смерть, наши! Корона — наша! Эру нас не оставил! Всё было не зря!
Сидящий напротив нолдорана Аралкарион довольно хмыкнул, Варнондо сделал вид, что улыбается, Ранион согласно кивнул. Да, судьба щедро наградила тех, кто не отступил, кто выжил. Финдекано остался с каменным лицом, по-прежнему постукивая по столу. Ритм не соответствовал исполняемой Акларикветом музыке, мешал менестрелю, однако тот не подстраивался под принца, продолжая свою мелодию, уверенный, что лучше знает, какие темы должны звучать во время совета у нолдорана.
Посланник лорда Новэ сидел, опустив глаза, интересуясь, будто бы, исключительно вином в кубке и закуской в тарелке.
— Гонцов из Эглареста и Бритомбара, — вежливо, однако с нажимом, сказал Нолофинвэ, — я встречаю едва ли не чаще, нежели собственных подданных.
Посланник Кирдана согласно кивнул, мол именно так и должно быть, как же иначе?
— При этом, — взгляд нолдорана стал угрожающим, — вестей из Невраста я не получаю, хотя это, насколько мне известно с ваших же слов, владения вассала вашего лорда.
— Вести от вассалов господина Новэ, — вежливо улыбнулся посланник, — передаются лично господину Новэ, и разглашению не подлежат. Однако, король Финголфин, я могу передать моему господину твоё требование ответа от лорда Невраста на письмо, которое готов взять с собой и доставить до адресата.
Финдекано вздохнул, со злостью хлопнув ладонью по столу, Варнондо, сверля глазами принца, криво усмехнулся.
— Обездоленные пока не передали карты, — с плохо скрываемой неприязнью в голосе нарушил повисшую тишину Ранион. — Они ушли на восток и северо-восток, но точное местоположение неизвестно. Ангарато и Айканаро обещали прислать гонцов, утверждают, будто им есть, что предложить дорогим соседям. Все вести пока туманны.
— Как и наши владения, — то ли пошутил, то ли сказал с горечью Финдекано.
— Доподлинно известно лишь одно, — невозмутимо продолжил говорить бывший верноподданный Первого Дома Нолдор, — на границе с Оссириандом произошла стычка воинов лорда Каленовэ и…
— Доподлинно об этом ничего неизвестно, — перебил Раниона посланник Корабела. — Не нужно множить слухи и домыслы. Если господину Новэ потребуется помощь, ты, король, узнаешь об этом первым. Я всем сердцем желаю быть твоим гостем, король Финголфин, бесконечно долго, однако не могу позволить себе подобной роскоши, ибо мой господин ожидает моего возвращения. Прошу подготовить ответное письмо и не забыть о последнем пункте, где задавался вопрос о возможности заключения брачного союза прекрасной внучки господина Новэ, чьей красе могут позавидовать Валар, с одним из достойнейших твоих подданных.
Нолофинвэ кивнул, мысленно вопрошая небо: «Когда же у Новэ закончится холостая родня?!»
— Аралкарион, — перевёл взгляд на заскучавшего Нолдо король, — необходимо выбрать лучших строителей и отослать на озеро Митрим. Это памятное место должно стать мемориалом для потомков, посещая который, каждый сможет погрузиться в славную историю народа Нолдор. Приказ должен быть исполнен в кратчайшие сроки.
Примечание к части
"Двери нолдорана", то есть, Тамерлана, и даже не нолдорана Тамерлана - песня гр. "Мнльница"
Для того, кто умел ждать
— Ай, то не пыль по лесной дороге стелется,
Ай, не ходи, да беды не трогай, девица,
Колдовства не буди,
Отвернись, не гляди!
Змей со змеицей женятся.
Слова слетали с губ шелестом опавших под снег жёстких ломких листьев и мягких тонких иголок. Митриэль не хотела, чтобы её пение кто-либо слышал, да и вовсе не хотела петь, но музыка рвалась из груди ранящим душу воспоминанием о… любви?
— Лиха не ведала, глаз от беды не прятала…
Митриэль, сидя в повозке с другими знахарями, отправившимися к Туманному озеру, чтобы изучить местные растения и, разумеется, оказывать помощь строителям, вспоминала изумление, сменившееся пониманием, в глазах нолдорана, когда сообщила ему, что хочет ехать на Митрим.
«Ты была рядом с моей семьёй долгие годы, — напомнил Нолофинвэ, произнося нарочито официальную речь из-за слишком многих свидетелей разговора, — ты помогала появиться на свет моим детям и внукам, обещала быть верной лично мне. Я достаточно проницателен, чтобы не задать тебе неприятных вопросов. Скажу лишь, что обязую тебя вернуться, как только увидишь на Митриме то, что ищешь».
Травница не была уверена, что поступает правильно, но знала — иначе не сможет. Необходимо поставить точку в этой отвратительной истории, и сделать подобное можно лишь одним способом.
— Зелье змеиное отыскать не сумею я,
Золото глаз на тебя поднять не посмею я…
«Хватит!» — одёрнула себя Митриэль, переводя взгляд с дороги на расчищаемый от леса высокий холм.
— Здесь будет дворец принца Финдекано! — ахнула юная знахарка, сидевшая от Митриэль через три мешка с тёплой одеждой. — Но… Астальдо такой светлый, прекрасный, смелый! Он лучший из всех, кого я знаю! Зачем он выбрал такое уединённое и мрачное место?
— Оно сейчас кажется уединённым и мрачным, потому что не обжито, — хмыкнул управляющий лошадью Нолдо, — скоро всё изменится, и здесь тоже станет светло и радостно.
Митриэль опустила глаза на бегущую под колёсами дорогу. Полный смятения и надежд путь заставлял уноситься мечтами то в прошлое, то в будущее, напрочь игнорируя настоящее, не оставляя ему места ни в мыслях, ни в сердце.
Поездка казалась мучительно долгой, но пролетела мгновенно, растаяв льдинкой в кипящем котле, обесценив проведённые в пути дни и подготовку к ним одной лишь брошенной фразой, когда помощник архитектора, встретив на подъезде к Туманному озеру обоз и увидев Митриэль, сразу же сказал о Первом Доме Нолдор:
«Их здесь больше нет».
***
— Это озеро нужно именовать Несбывшейся Надеждой, — мрачно сказала племянница Аклариквета, сценический образ которой — маска-Улыбка, — Феанаро Куруфинвэ пришёл сюда полный надежд на победу, но погиб, а его народ, надеясь обосноваться здесь, в итоге был вынужден бежать. Теперь это наша земля. Мы тоже пришли с надеждой.
Слеза и Мистель с недовольством взглянули на певицу.
— Думаете, наши надежды сбудутся? — отмахнулась Улыбка, достав из сумки крепкое вино. — Мечтайте!
— Что собираетесь здесь строить? — спросил эльф с волосами цвета воробьиных перьев. — Лорд Новэ готов помочь с работой на воде. Вам ведь нужен будет речной порт на южном берегу?
Эльф явно засматривался на серебристую изящную Мистель, и жена Варнондо смутилась.
— Дядя специально нас сюда отослал, чтобы мы не мешали его любви с колдуньей! Думает, я ничего не вижу? — вдруг выкрикнула дева-менестрель, выпив почти треть бутылки.
— Ревнуешь, Улыбка? — хитро улыбнулась Слеза.
— Да провались ты в топь и нахлебайся болотной жижи! — набросилась та на сестру.
— Мы хотели свой театр, нам его предоставили! Чем ты недовольна?!
Мистель развела эльфиек.
— Я не знаю о порте, — ответила жена военачальника подданному Кирдана. — Мы приехали на Митрим, чтобы выстроить город, центром которого будет мемориал в честь победы в Битве-под-Звёздами.
Колючий, немного насмешливый взгляд посланника вдруг изменился, став удивлённо-восхищённым, глаза влажно заблестели. Часто заморгав, эльф достал небольшой листок, завёрнутый в ткань тонкий уголёк и начал писать.
— Лорд Новэ поможет вам, — спешно заверил Синда, — мы все благодарны вашему народу, ваш подвиг не в силах воспеть в полной мере никакие оды! Слова бессильны перед величием вашей победы! С кем мне поговорить, чтобы узнать, чем можно помочь?
— Я провожу тебя к моему мужу, — улыбнулась Мистель. — Только боюсь оставить подруг одних — подерутся…
— Иди уже, — огрызнулась Улыбка. — Мне есть, что обсудить с сестрой.
Слеза забрала бутылку, отпила и удивлённо подняла брови:
— Шутишь? Обсудить? Без применения кулаков?
— Провались в топь, — лениво отмахнулась Улыбка и, осмотревшись и удостоверившись, что народ вокруг есть, хоть и занятый своими делами, засияла театральной радостью. — Лорды и леди! — крикнула она. — Обожаемая публика! Во славу нолдорана Нолофинвэ мы со Слезой готовим пьесу. Хотите взглянуть на репетицию? Порадуйте нас подарками, и мы не станем утаивать свой талант!
В одно мгновение заплетя себе несколько кос на манер старшего сына короля, Улыбка, наблюдая за собирающейся толпой, принесла из палатки арфу, алые ленты и серебряную чашу для вознаграждения.
Усадив сестру на шкуры и дав знак изображать страдание, дева-менестрель заиграла воздушную печальную мелодию.
— Обожаемая публика! — нараспев заговорила племянница Аклариквета. — Я расскажу вам, как братская любовь способна творить чудеса!
Подозвав жестом Мистель и отдав ей инструмент, чтобы аккомпанировала, Улыбка, нежно обняв плачущую сестру, надевшую красный парик, стала наматывать ей на правую руку алую ленту, гладить по голове, утешая, и тихо петь:
— Вместе с запахом выжженых солнцем полей,
Тёмной птицею в сердце входит новая осень.
Ты плетёшь свой венок из траурных лент,
Из увядших цветов и почерневших колосьев.
Но кто знает, чем обернутся холода и потери
Для того, кто умел верить?
И кто знает, когда над водою взойдёт голубая звезда,
Для того, кто умел ждать?
Тебе больно идти, тебе трудно дышать,
У тебя, вместо сердца, открытая рана,
Но ты всё-таки делаешь ещё один шаг
Сквозь полынь и терновник к небесам долгожданным.
И однажды пробудится магия, и откроются двери
Для того, кто умел верить.
И ненастным морозным утром в горах расцветёт миндаль
Для того, кто умел ждать.
Гнётся вереск к земле, потемнел горизонт,
Облака тяжелеют, в них всё меньше просветов.
Ты сидишь на холме неподвижно, безмолвно,
Все слова уже сказаны, все песни допеты.
Но я знаю, найдутся ключи и откроются двери
Для того, кто умел верить.
И над тёмными водами мрака взойдёт голубая звезда
Для того, кто умел ждать.
Обречённо скользит одинокая лодка
Сквозь холодные воды бесконечной печали.
Только небу известно всё о нашем сиротстве
И о боли, что связана клятвой молчания.
Где-то есть острова утешения и спасительный берег
Для того, кто умел верить.
Серебряная чаша наполнялась, хотя сцена нравилась в основном девам, а мужчины лишь с насмешкой наблюдали, как их растроганные до глубины души возлюбленные вытирают слёзы. Улыбка тронула сестру за подбородок, приподняв её голову так, чтобы их взгляды встретились.
— Там рождаются новые звёзды, — полушёпотом пропела солистка, — и в горах расцветает миндаль
Для того, кто умел ждать.
Примечание к части
"Невеста полоза" гр. Мельница (уже была темой Митриэль, может даже кто-то помнит, в какой момент ;))
"Для того, кто умел верить" гр. Флёр
Финдарато Ном Забавный
— Ах, короли, короли, короли! — очень неприятно рассмеялся Финдарато, выходя из парадного зала в длинный изогнутый коридор.
Не заостряя внимание на задевающих самолюбие нюансах общения с Тинголом, сын валинорского короля просто принял решение.
Пока новопровозглашённые Тэлери строили дома в окрестностях Менегрота, справляли свадьбы и радовались счастливому завершению тяжёлого пути через ледяной перевал, Финдарато всё больше понимал своего сына: жизнь в Дориате, под покровом Завесы должна была напоминать Валинор, но…
Не напоминала.
Возможно, это было к лучшему, однако ощущение непонятной, бессмысленной тоски не покидало.
Пройдя по длинной галерее и вскользь похвалив всех встреченных мастеров, Финдарато приблизился к сидящему около портрета Лутиэн менестрелю, обложившемуся свитками, перьями и чернилами разных цветов, словно собирался не писать, а рисовать.
«Зато поймут все, переводить не придётся», — хотел пошутить сын Арафинвэ, однако не стал.
— Я знаю прекрасное применение этим листам, — мило улыбаясь, произнёс Финдарато, и его слова сопроводил понимающий хохот двух наугрим, особо польстившихся на похвалу эльфа. — Я не это имел в виду, — поучительно сообщил сын Арафинвэ, — а то, что господин Даэрон что-то переводит и адаптирует, а я на этой бумаге напишу приказы: сделаю моих любимых приближённых лордами, разрешу выбирать земли, подданных, создавать армии, организовывать торговлю… А подпишет приказы моя любимейшая сестра.
Даэрон и наугрим переглянулись. Мастера захмыкали, а менестрель с сомнением уточнил:
— Сестра? Не владыка Тингол?
Финдарато отмахнулся, и один из гномов хлопнул его по плечу.
— Мой король за такое засунул бы мне в зад ось от телеги! — загоготал мастер. — Но Элу вряд ли на нечто подобное способен, так что валяй.
Инголдо, улыбаясь ещё милее, бесцеремонно забрал бумаги у попытавшегося не дать свитки менестреля и увидел, что на некоторых начаты стихи.
— О ней? — делая участливый вид, Финдарато указал взглядом на портрет.
Смутившись и став печальным, Даэрон улыбнулся дрогнувшими губами.
— Она не любит меня, — попытался отмахнуться певец, но было слишком заметно, что он вот-вот расплачется. — Скажи, Финрод, у тебя есть жена?
— Да, — не сразу ответил вмиг помрачневший Финдарато. — Мастера наугрим, у вас есть что-нибудь веселящее? Я не могу рассказывать о подобном трезвым.
Даэрон попытался сопротивляться снова, но когда в руках оказался кубок с элем, сдался.
— Ты не представляешь, менестрель, — заговорил сын Арафинвэ, — что мне пришлось пережить, будучи женатым! Это худший кошмар, какой только можно представить!
— О, да! — согласился один из мастеров, второй молча кивнул. — Что может быть хуже супружеской жизни?!
— Моя супружеская жизнь, — печально вздохнул Финдарато, улыбаясь элю в кубке. — Она была чудовищна! А в сравнении с этим несказанно дивным напитком она кажется ещё кошмарнее!
Даэрон, наконец, заулыбался.
— Тебе весело, менестрель, — поучительно сказал Инголдо, — а я страдал! И, знаешь, почему? Потому что самая красивая эльфийка в Арде — моя сестра, с которой я рос и соперничал за любовь мамы; сестра, которая выводила меня из себя своим ужасным характером, которая сводила с ума всех, кто её видел! Иногда мне хотелось придушить её, но… Как навредить такой красоте? И я из-за сестры обижал жену, позволял моей драгоценной Артанис унижать моего сына, говорить нелестные вещи об отце и родне матери… А сейчас я задаюсь вопросом: почему я сам не пытаюсь рассорить мою обожаемую сестру с её этим Келеборном, как она развела меня с моей Амариэ? Почему не мщу за свою кошмарную семейную жизнь?
— Ты для этого слишком благороден, — с уважением произнёс Даэрон, и наугрим подлил ему эля.
— Воистину это так! — Финдарато уставился на менестреля. Оценивающе. Как на соперника.
Всё навязчивее вспоминались льды и осознание собственной убийственной мощи. Даэрон тоже силён. Но насколько?
Решив узнать возможности певца, Инголдо, грустно вздыхая, запел как бы о себе и Амариэ, на самом деле, нащупывая струны израненной души менестреля:
— Ночь унесла тяжёлые тучи,
Но дни горьким сумраком полны.
Мы расстаёмся, так будет лучше,
Вдвоём нам не выбраться из тьмы.
Я помню всё, о чём мы мечтали,
Но жизнь не для тех, кто любит сны,
Мы слишком долго выход искали,
Но шли бесконечно вдоль стены.
Я любил и ненавидел,
Но теперь душа пуста,
Всё исчезло, не оставив и следа.
И не знает боли в груди осколок льда.
— Я соревновался в силе музыки с Маглором, — вдруг сказал Даэрон, и Финдарато понял: его замысел раскрыт. Но как? Обычно замечают, когда уже поздно.
— Я думаю, лучшее для менестреля — это странствие! — быстро сменил тему Инголдо. — Сейчас я допишу послания сестрёнке, и мы уйдём из душного города, стены которого давят на чувствительные души музыкантов!
— Ном, — сказал один наугрим другому.
— Что? — переспросил Финдарато.
— Мудрец, — пояснил Даэрон. — Тебя уважают подгорные мастера.
— Я безмерно счастлив, мои бородатые братья! — воскликнул Инголдо. — Составите мне и Даэрону компанию в странствии по лесам Дориата? Уверен, вам тоже есть, что спеть.
— Главное, у нас всегда найдётся выпить, — со знанием дела поднял указательный палец мастер. — А когда есть, что выпить, то и песни будут.
— Твоя правда, брат, — кивнул Финдарато.
— Ном, — по-дружески улыбнулись гномы.
Вручив исписанные тэнгвами листы первому встречному, сын Арафинвэ и его новые друзья направились прочь из города.
***
— Ты, как никто другой, можешь повлиять на своих собратьев, — настаивал Саэрос, глядя прямо в глаза Келеборну.
Уверенности советнику придавало присутствие на совете исключительно коренных дориатрим. Самозванец понимал — Саэрос нарочно позвал его одного, чтобы диктовать свои условия, не встречая протеста. Жаль, догадаться об этом заранее не хватило ума.
— Ты же понимаешь, что король не обязан подстраиваться под подчинённых, — нарочито спокойно говорил главный советник, — поэтому те, кто хотят жить в Дориате, а они сами этого хотят, обязаны быть угодны королю. Я искренне считаю невежливым говорить при владыке на языке, который он может недопонять. Нет, я ни в коем случае не сомневаюсь в честности твоего народа, Келеборн, однако, во избежание досадных недоразумений, объясни валинорским Тэлери, что в Дориате говорят только на одном языке. Нехорошо, когда в зале не каждый способен в полной мере понять каждого. То же касается и книг.
Келеборн чувствовал на себе взгляды собравшихся, невольно вспоминал поведение принца Вольвиона и понимал — сын короля Ольвэ никогда не был в подобной ситуации.
— Принцесса Галадриэль, — поклонились появившиеся в дверях слуги, объявляя о желании Артанис присоединиться к совету, о котором она не должна была знать.
Силуэт эльфийки засиял золотом волос, заиграл бриллиантами и жемчугом, зашелестел тончайшими шелками. Саэрос сразу же притих и словно уменьшился в росте, Келеборн почувствовал приливающую к лицу краску.
— Я говорила с Владычицей Мелиан, — коротко поприветствовав совет, блистательно улыбнулась Артанис, как бы случайно задев рукой плечо Келеборна. — Король всё ещё не дал разрешения на браки между дориатрим и аманэльдар, что печально весьма, ведь сердцу не указ никакие законы.
— Это правильно, — ожил Саэрос, — я полностью поддерживаю решение Владыки, что кровосмешения быть не должно. Вы ведь не завоеватели, а братский народ. Вот и будьте нам братьями и сёстрами, а не супругами.
— Владыка Синголло бесконечно мудр, — ещё ослепительнее улыбнулась Артанис, — и я не планировала обсуждать его решения. Я пришла за Келеборном.
Главный советник не поверил, однако решил не задавать вопросов. Пока. И лишь, зло прищурившись, наблюдал, как радостный принц покидает зал под руку с прекраснейшей девой.
***
Как только в бело-бирюзово-золотых покоях закрылась дверь, Артанис перестала быть ласковой, и, отстранившись от Келеборна, указала на заваленный свитками стол.
— Мой брат — глупец! — выпалила эльфийка, разворачивая первый попавшийся лист. — Он занялся самоуправством и продемонстрировал это некоему верноподданному Тингола, который незамедлительно сообщил обо всём королю! Эльвэ, как говорит Мелиан, посмеялся и сказал, что обожает милейшего Финдарато, потому что он забавный. Но ты же понимаешь, что нельзя разбрасываться чужими землями? Понимаешь, что Финдарато подставил меня?
— Понимаю, — кивнул Келеборн, завороженно рассматривая золотые волосы Артанис, дивно переливающиеся в мерцании свечей. Да, сейчас они сияли не так, как в Валиноре, когда Благословенный Край полнился радости и надежд, когда были живы Древа, но всё равно отвести взгляд не представлялось возможным. Эльф помнил, что и мечтать не смел так близко общаться с нолдорской принцессой, не мог рассчитывать даже просто быть замеченным.
— Тоже хочешь попросить у меня локон? — взъярилась Нэрвен, видя, что внимание собеседника фокусируется не на том.
— Нет, — отрешённо произнёс Келеборн, глупо улыбаясь. — Я хочу попросить стать моей женой. Таким образом ты докажешь своё бескорыстное отношение к королю и Дориату в целом, продемонстрируешь, что не пытаешься получить влияние за счёт договорного брака, что поддерживаешь решение Тингола о недопущении кровосмешения. Ты получишь выгоду и мою любовь. Разве этого мало?
Артанис замерла.
«Нет, — думала дочь Арафинвэ, проникая взглядом в сердце самозванца, — не мало. Просто это…»
Нелепо, смешно, безрассудно, безумно.
Волшебно.
Примечание к части
Песня группы "Ария" "Осколок льда"
Башня Морской Звезды
Ладонь чесалась всё навязчивее и болезненнее, и, сняв перчатку, Ангарато увидел множественные зеленоватые волдыри на коже.
«Здесь мы и простимся, — произнёс в памяти голос Карнистира, одного из обездоленных безземельных самопровозглашённых королей Белерианда, — может, ещё и встретимся. Однажды. Но я надеюсь — никогда».
А потом было рукопожатие, во время которого Ангарато почувствовал странный аромат, исходящий от Феаноринга. Нужно было понимать, что конфликт, возникший на совете, не мог сам собой сойти на нет: Карнистир неспроста носит имя «Чёрный» Финвэ! Ругая себя за наивность, брат Айканаро спешно натянул перчатку, чтобы не пугать Эльдалотэ. Решив как можно скорее поговорить со знахарями, размышляя, стóит ли пытаться догнать умчавшихся на север сыновей Феанаро, Ангарато прижал горящую зудящую руку к животу и, подумав, что не хотел бы умереть вот так глупо, поспешил к лекарям.
***
Впереди вдоль дороги полыхало пламя.
Морифинвэ, скакавший верхом впереди обоза вместе с дюжиной верных, остановил коня и сделал знак сопровождающим проверить, что происходит.
— Можете проезжать, добрые путники, — послышался голос из ветвей, и к Нолдор по верёвочной лестнице, сброшенной с высокой кроны, спустился сероволосый эльф в зеленой одежде. — Огонь для вас не опасен. Моё имя — Лепасур, я служу лорду Каленовэ. Мы здесь, чтобы очистить дорогу от скверны, принесённой Сауроном и его слугами. Гниль и смрад воцарились на многие мили, деревья и кусты изломаны, всюду мусор. Пришлось выкопать вдоль дороги просеки и сжечь всю эту мерзость.
Карнистир удивлённо поднял бровь и, усмехнувшись, обнажил меч.
— От скверны, говоришь? — глаза Феаноринга загорелись. — Я буду рад напоить мой клинок проклятой кровью этого Саурона и его вонючих слуг! Это ведь прихвостни Моргота? Орки?
— Нет, — брезгливо поморщился Синда, — хуже.
— Как интересно, — лицо Морифинвэ стало пугающим, — я бы взглянул на их трупы. Вы ещё не всё сожгли?
Лепасур осмотрелся.
— Можно уйти вперёд, обогнав огонь, — задумался сереволосый эльф, — только лучше запастись благовониями.
— Сопроводи меня, — промолвил с интонацией короля Карнистир, — о запахах можешь не беспокоиться. А после, когда я удовлетворю своё любопытство, мне нужно встретиться с лордом Оссирианда.
Синда кивнул.
— Дайте нашему новому другу коня, — хищно улыбнулся Феаноринг, словно предлагал съесть скакуна. — Обгонять пожар пешком — глупое занятие.
***
Здесь два огня шли навстречу друг другу, злые, что широкая дорога с одной стороны и глубокая просека с другой не дают удовлетворить ненасытную жадность и пожрать весь лес, поля, степи и, конечно, главного врага — воду. Два пламени, с юга и с севера, с жаром и рёвом стремились соединиться, чтобы вместе угаснуть, ведь их встреча будет означать, что палить больше нечего.
Карнистир, проведя ладонью по измазанному копотью и пеплом лицу, спешился и пошёл с дороги в пока не тронутый пожаром осквернённый лес. Дым уже добрался сюда, но пока не разъедал глаза и не слепил. Феаноринг и четверо верных присмотрелись: кроме поломанных кустов и обугленного ствола одного из деревьев, ничего особенного не было. Видимо, эльфы лорда Каленовэ уже успели здесь убраться.
Лепасур переливчато засвистел, ему ответили, и Синда перевёл взгляд с чащи на попутчиков:
— Я подозвал тех, кто хоронили наших погибших, они должны знать больше остальных. Не уверен, что они будут словоохотливы…
— Будут, — заверил Карнистир, — как только поймут, что, зная врага изнутри, открываешь больше возможностей его убить.
— Огонь будет здесь к вечеру, — сказала вышедшая из дыма эльфийка с длинной рыжеватой косой. — Мы успеем выкопать найденные трупы. Если Пилинэль их не изрубила на кусочки.
— Что толку мстить мертвецам, — тихо произнесла дева, тоже с рыжеватой косой. — А вот живые меня запомнят.
— У Пилинэль здесь погиб брат, — пояснил Лепасур, — эти твари подвесили его на дереве и подожгли.
— Я буду поступать с ними ещё хуже! — выкрикнула эльфийка. — Они не заслуживают быстрой смерти!
— Хорошая девочка, — расплылся в улыбке Карнистир, — ты мечтаешь о воплях ужаса и боли, которые станут для тебя сладчайшей песней? Хочешь умыться в крови врагов, словно в чистейшей росе, а брачное ложе выстлать содранной с живых тварей кожей?
Слова Чёрного Финвэ заставили содрогнуться всех, кроме той, кого должны были напугать. Пилинэль удивлённо посмотрела в глаза Феаноринга, и её взгляд заиграл злым огнём.
— Да, — сказала дева, — этого я и жажду.
— Что ж, — усмехнулся Карнистир, — тогда веди меня к могильнику. Надеюсь, трупы ещё хотя бы немного напоминают себя живых.
Эльфийка пошла вперёд в сгущающийся дым.
— У многих павших, — вновь заговорила она, — были жёны, сёстры и дочери, и у всех — матери. Мы решили поставить здесь небольшой мемориал, когда погаснет пламя пожара.
Дева продолжала говорить, но Карнистир её не слышал: среди дыма и скорби Феаноринг вспомнил то, о чём мечтал забыть, и не мог. Разговоры о мемориале неожиданно создали в воображении образ высокой ажурной белой башни, которой ещё нет, но она обязательно будет построена.
И губы еле слышно прошептали:
«Будь ты проклята, вечная память!»
***
В конце обоза появилась новая небольшая телега, содержимое которой укрыли особо тщательно. Когда два огня — северный и южный, встретились, пожар начал угасать, и дорога в Оссирианд стала серой от пепла. Кое-где вдоль просеки ещё тлели обугленные стволы, сажа оседала на лица и одежду, дым заметно ухудшил видимость.
— Ветер, мой ветер, — напевал кто-то позади, видимо, рассчитывая таким образом изменить погоду, призвать шквалистые порывы и рассеять удушливую дымку. — Ветер, мой ветер…
«Манвэ плевал на твои песенки с вершины Таникветиль», — мысленно усмехался Карнистир.
Проехав дымовую завесу, эльфы остановились на привал. Песни стали громче, постепенно угасали скорбные ноты, уступая место весёлым.
— Я бы рассказала колдунам про этот поход, — неожиданно оказалась у костра рядом с Морифинвэ Пилинэль. — Прости, владыка, я не знала, что ты король Гелид, а имя твоё Морфин.
— Оставь это, — отмахнулся Феаноринг, уже успевший выпить вместе с Синдар новоизобретённое совместными усилиями зелье, — меня твои соплеменники называют Карантир, и пусть так и будет. Не хочу быть роднёй Тваре-фину даже по имени. Выпей с нами и расскажи, что за колдуны, и почему у тебя рыжие волосы?
Эльфийка смутилась.
— Владыка Карантир, — хихикнула она, — на берегу озера с голубыми камнями растёт трава, которая красит не только ткань или шерсть. Можно не раскрывать секрет приготовления настоя? Я хочу быть единственной, кто умеет так делать.
— Если я приглашу тебя в свои будущие владения, где ты разбогатеешь на своём знании, ты поедешь? — серьёзно спросил Морифинвэ и с интересом наблюдал за испугом и интересом во взгляде девы. Значит, устрашить её всё-таки возможно!
— Твой путь в новые земли, — прошептала дева, — лежал через огонь очищения! Но ты всё равно взял с собой скверну, утверждая, что ради науки. Это очень символично! Колдуны…
— Я и сам могу придумать пророчество, не хуже этих фантазёров! — рассмеялся Карнистир, налив Пилинэль настоя. — Но если я скажу, что это доброе предзнаменование, ты поедешь со мной? В моих владениях ты будешь жить во дворце! В собственном крыле огромного белоснежного замка! И девы со всего Белерианда станут приезжать к тебе, чтобы перекрасить волосы. Они будут платить тебе серебром или золотом!
— Я умею строить мосты и маяки, — слегка заплетающимся языком сообщил Лепасур, — лучше всех! И тоже свои секреты мастерства не выдаю. Можно поехать с тобой и жить в собственном дворце?
— Я хочу выстроить высокую белоснежную башню до самого неба, — голос Феаноринга стал очень странным, — воздушную, словно лебяжий пух. Она должна стоять у воды и отражаться в поверхности. Украшать своды станут изображения прекрасной девы с рыбьим хвостом, вместо ног, а называться башня будет Эаринэль.
— Морская звезда? — удивился один из верных Морифинвэ, начиная понимать.
— Её судьба навек сплетена с моей, — выпив ещё, продолжил речь Карнистир. — Я стал королём, у меня будет всё, о чём я мечтал, но прошлое не уйдёт. И она всегда будет частью меня. Если бы она могла смотреть моими глазами и видеть то, что я вижу, что бы она подумала? — сделав паузу, Феаноринг расхохотался. — Она бы прокляла меня, и я бы не обиделся!
— Ты книги читаешь моими глазами, — запел вдруг Лепасур, который, казалось, мгновение назад спал. — Ты тело ласкаешь моими руками,
Ты носишь мой запах, ты пьёшь мои вина,
Тогда почему же мне так тоскливо?
Морифинвэ удивился: эльф очень точно уловил настроение, пусть и понял ситуацию неправильно — бедняге никогда бы не пришло в голову, что за тайна связывает Феаноринга и призрак из прошлого.
— Я вижу на солнце лишь тёмные пятна, — подсказал продолжение Морифинвэ.
— Я делаю шаг — ты два шага обратно, — подняла кубок Пилинэль. — Никак не дойти нам навстречу друг другу,
Как солнце с луной бежим мы по кругу.
— Мы таскаем друг друга за волосы, — рассмеялся Карнистир, — мы толкаемся около пропасти,
Мы вдвоем босиком на луне.
— Мы рядом, но ты уплываешь все дальше, — запел дальше Лепасур, давая понять, что певцу пора налить ещё. — Мы оба не можем простить этой фальши,
Я тоже не сахар, я рву наши нити,
Мне трудно дышать, мне так хочется выть!
Я ночью один, ты одна днём и ночью,
Тебя я зову, ты не можешь помочь мне!
Как загнанный зверь, я мечусь под огнями,
И холод на сердце, и снег под ногами.
Я готов рушить и строить крепости,
Я сломаю все копья о мельницы!
Долечу! Доплыву до тебя!
Я готов рушить и строить крепости,
Я сломаю все копья о мельницы,
Я пойду босиком по луне!
Не придумав дальше, Синда замолчал, выпил. По щекам Пилинэль вдруг побежали слёзы, и, осторожно приобняв Карнистира, дева прошептала:
— Как солнцем вечерним над глохнущим садом,
Я, даже исчезнув, с тобой буду рядом.
— Я сброшу, как змей, свою старую кожу, — подпел Морифинвэ. — Я стану мудрее, я стану моложе.
— Мы залезем на небо по лестнице, — ожил Лепасур. — Только так суждено с тобой встретиться.
Мы пойдем босиком по луне!
Пилинэль выпила ещё и стала обниматься смелее.
— Майя Тилион, — сказал Морифинвэ, глядя в небо, — вряд ли обрадуется моему присутствию в своих владениях. Но я его спрашивать не стану. Подвинется!
Примечание к части
Песня гр. Ва-Банк "Босиком по луне"
Иллюстрация от Ярино Подстолье
https://vk.com/photo-135271870_457239973
А как же легенда?
— И тогда, в миг гибели последней надежды, когда мир рушился, а в небе гасли звёзды, прилетела птица с синими перьями, — рассказывала собравшимся детишкам эльфийка, продающая изящные кружевные ленты. — Птица была столь прекрасна, что её красота исцелила Арду и вновь зажгла крошечные светильники на небосклоне.
— Смотрите! — крикнула девочка, примерявшая браслет из речных ракушек, вставленных в мельхиор. — Красные флаги! Чьи они?
— Это легенда! — ахнула кружевница, теребя за рукав подругу. — Смотри, Туивьель! Воины, победившие полчища врага, пришли в наши земли!
Эльфийки восхищённо засмотрелись на алый звёздный шёлк. Как создать столь тонкую лоснящуюся ткань и добиться такого роскошного оттенка, мастерицы не представляли.
***
Визит был настолько неожиданным, что Линдиэль растерялась: брат давно не заходил к ней сам, обычно сообщая о письмах отца через слуг. Подруги и служанки дочери Новэ Корабела, не дожидаясь соответствующих распоряжений, вышли из покоев, оставив лорда и леди наедине.
— Как твои баллады, сестра? — без интереса, зато очень вежливо спросил Каленовэ.
— Всё хорошо, — улыбнулась дева.
— Иногда мне кажется, — тепло рассмеялся лорд, — что ты снова начнёшь петь, вместо того, чтобы говорить.
— Жаль, мне нечего тебе припомнить, — прищурилась эльфийка, — старший брат.
Каленовэ усмехнулся.
— Это привилегия родившихся раньше, — печально произнёс сын Новэ Корабела, — младшие не видят взрослых родственников беспомощными неумехами, глупыми, слабыми… Но и чувств, испытываемых к младенцам, которые у тебя на глазах растут, учатся, познают мир, любят, вы, младшие, не узнаете. И даже после рождения собственных детей, вы не понимаете, что такое любовь старших к младшим.
Опустив взгляд, Линдиэль промолчала, чувствуя, что брат обеспокоен и… словно извиняется! Сердце забилось быстро, и дева вдруг поняла, что ещё никогда в жизни ей не было настолько страшно, как сейчас: о братской любви не говорят просто так! Тем более, в подобном тоне.
— Что случилось? — встала от стола с расстеленными тканями, на которых девушки совместными усилиями создавали узор, Линдиэль. — Говори прямо.
Сын Новэ Корабела снова замялся.
— Послушай, Линдиэль, — после небольшой паузы сказал эльф, — через наши земли пролегает путь короля Нолдор, называющего себя Карантир, сын Феанора. Гонец к отцу был спешно отправлен, птицы с письмами улетели, я надеюсь на разъяснения, но, какими бы они ни оказались, я не хочу ввязываться в передел власти между Голодрим. Финголфин объявил всем соседям, что именно он есть законный король народа Нолдор, однако один из его сыновей присягнул на верность нашему отцу, во всём помогает ему и нам, сейчас именно воины Тургона из Нолдор спешно отправлены на север Оссирианда, а также по пути следования Саурона, чтобы найти, откуда пришли те смердящие твари, убившие наших собратьев.
— А что Карантир?
— Мы должны разобраться, Линдиэль. Но главное, что необходимо помнить — мы сильны единством. Если Карантир, сын Феанора — король, он должен быть нашим другом. И роднёй. Помнишь, сестра, ты говорила, что станешь королевой?
Дочь Новэ Корабела ахнула.
— Как только придут вести от отца, — спокойнее улыбнулся Каленовэ, — устроим пир. — Лорд обнял сестру. — Может быть, об этом короле и были твои песни.
***
— Это точно подданные Обездоленных? — спросил воин своего командира, и тот утвердительно кивнул, отворачиваясь от холодного ветра, резко хлестнувшего по лицу.
— Проклятая зима! До сих пор ненавижу снег!
— Местным нас не понять. И Обездоленным тоже! Я бы им показал, как сильно зол… на снег!
Потеряв след странного народа, идущего во тьме на север, и не найдя новых мест его обитания, верные лорда Турукано решили, что все эти странные существа ушли в земли Моргота. Собираясь вернуться в Невраст, воины заметили вереницу обозов, движущихся в сторону Оссирианда. Флаги в основном были алыми, но попадались и чёрные с белой звездой.
— Морифинвэ захотел обозначить себя, — хмыкнул командир отряда. — Нам здесь нечего больше делать, — сказал он после паузы, понимая, что встреча с Обездоленными может вылиться в ненужное бессмысленное побоище. — Возвращаемся в Невраст.
***
Лорд Каленовэ развернул письмо, и его лицо просияло.
— Кажется, это простое недопонимание, Линдиэль, — с облегчением вздохнул эльф. — Король Нолофинвэ утверждает, что род Феанора — тоже его подданные, у него есть соответствующий документ, поэтому, мы делаем вывод, что неверно перевели слова Карантира. Сложный язык этот Квэнья! Кажется понятным, однако лишь на первый взгляд.
Дочь Новэ Корабела улыбнулась.
— Что ж, брат, значит, мне необязательно становиться женой сына Феанора?
— Я не буду заставлять тебя, сестричка. Однако настоятельно прошу взглянуть на владыку Карантира. Может быть, он понравится тебе. Отец благословил ваш брак.
Не зная, радоваться или нет, Линдиэль всё же не сдержала улыбку: деве хотелось позлить жену и дочерей брата, которые точно имели на нолдорского короля собственные планы.
***
Лёд тронулся.
Проверив сети и помахав рукой рабочим, снова принявшимся за строительство портов, Туивьель пошла домой. Хотелось обсудить с кем-нибудь разговоры, ведущиеся обычно вполголоса, о том, что не просто так народ владыки Карантира отправился в новые земли, не дожидаясь весны. Конечно, всем нравилось объяснение, будто Голодрим пришли в Средиземье воевать с Морготом, поэтому не собираются отсиживаться за горами, а заселят территории, где другие жить не осмелились, и Туивьель бы устроили такие слова. Но… Как же легенда? Неужели она оказалась простой выдумкой, Король-Воин больше не король и не воин, и его освобождение не стало предзнаменованием войны?
Улыбнувшись окликнувшему её строителю, Туивьель на миг подумала вернуться к реке и поговорить с явно неравнодушным к ней эльфом, но в последний миг почему-то передумала. Лучше пойти с друзьями на охоту — скоро многие звери поменяют шкуры, мех перестанет быть ценным. А эльф-строитель из-за весеннего тепла вряд ли охладеет к красавице, тронувшей сердце.
О будущей королеве
Собранный без использования гвоздей огромный плетённый шатёр, напоминающий перевёрнутую корзинку великана, был сделан так, чтобы пропускать свет, но держать талую воду. Весна только началась, однако солнце уже грело достаточно, чтобы с деревьев за день успевал стаять снег.
Внутри шатра было достаточно тепло, чтобы не приходилось кутаться в меха, и Линдиэль с радостью демонстрировала голубое платье, сшитое из присланного отцом шёлка, подаренного лордом Тургоном. Конечно, жена и дочери брата тоже носили изысканные ткани, но Линдиэль знала, что дружба со швеями, кружевницами и другими умелицами способна сделать красоту блистательной, затмевающей всю другую прелесть. Дочь Новэ Корабела не сомневалась: Туивьель и её подруги обязательно сделают так, чтобы именно Линдиэль была самой неотразимой среди сотен приглашённых эльфиек.
Гости собирались, и о происхождении лордов можно было догадаться по служащим им животным: с северных окраин приезжали, запрягая в сани огромных собак, с востока — на оленях, и лишь ставленники Новэ Корабела использовали лошадей. Вспомнив легенду о Фингоне Отважном, Линдиэль представила, что король (или лорд, попробуй пойми) Карантир прилетит на исполинском орле. Это было бы так волшебно!
Но сказочный король возник среди взлетевшего из-под копыт белоснежных скакунов снега, мелодичного ржания лошадей, ледяного ветра и переливчатого звона бубенцов, словно чёрно-алая тень, пугающий призрак, вооружённый клинком, сотканным из самой тьмы. В седле вместе с ним сидела рыжеволосая эльфийка с видом хозяйки положения, две другие девы, тоже крашеные, ехали на своих лошадях рядом. Сопровождающие воины слегка отстали от своего господина, и Линдиэль, вышедшая было навстречу, незаметно вернулась в шатёр. Разочарованная и обиженная.
***
Элиан проводила внимательным взглядом погрустневшую сестру супруга, придирчиво всмотрелась в подъехавшего к шатру короля Нолдор и богатство его одеяния, оценила, насколько грациозно он спешился, и как элегантно помог сойти на расчищенный снег сначала сидевшей с ним в одном седле спутнице, а потом и двум другим, отметила для себя манеры и причёски эльфиек, удостоившихся благоволения владыки, и ринулась к дочерям.
— Гаэруиль, — спешно заплетая младшей дочери косу, подражая причёске главной из спутниц Морифинвэ, заговорила полушёпотом Элиан, — будь смелее, веди себя более открыто, и сделай некапризное лицо, ясно? Ты, Оэруиль, сама себе косу заплети! Нет, лучше две! Выйди из шатра! Смотри в глаза королю и плети! Смотри на короля, как на своё любимое чернично-творожное пирожное. Иди! Что стоишь?! Каленуиль! Цветы из волос убери! Их ткань дёшево выглядит!
Фыркнув, словно унюхавшая чужой запах лиса, Линдиэль подошла к накрытому столу, около которого сидел менестрель с лютней и что-то негромко бренчал, подыгрывая себе на удерживаемой зубами губной гармонике.
— Это нечестно, мама! — запротестовала старшая дочь. — Мы же сёстры! Не должны соперничать за мужчину!
— Молчи и делай, что говорю! — шикнула Элиан. — Это лучший кандидат в мужья из всех возможных!
— Вот сама за него и выходи! — со злостью бросила юная эльфийка и, толкнув сестру, не знающую, куда деть цветы из волос, направилась к Линдиэль. — Тётя, пойдём на улицу песни петь. И музыканта возьмём. Здесь всё равно никто его слушать не станет — только и думают, как замуж выйти!
Дочь Новэ Корабела тоже думала об этом, но, устыдившись столь незамысловатых целей перед племянницей, приняла предложение. Главное, попасть не в тот проём, через который будет заходить король Карантир.
***
— Привет тебе, лорд Карантир, — вежливо поклонился Каленовэ, выходя навстречу дорогому гостю.
— Король Карантир, — с гордостью поправил Морифинвэ, — нолдоран.
Поняв по смятению лорда, что говорит пугающие вещи, Феаноринг рассмеялся:
— Серый брат, пусть слуги проводят моих спутниц и верных воинов на праздник, а с тобой нам есть, что обсудить. Жаль, не удалось сделать это раньше.
Каленовэ смущённо улыбнулся, боясь, что придётсялгать о причинах промедления.
— Я знаю, ты должен был собрать сведения, — снисходительно-понимающе усмехнулся Морифинвэ. — Сам поступил бы точно так же. Надеюсь, здесь найдётся тихое место, где можно побеседовать по существу?
— Безусловно, — ещё более напряжённо проговорил сын Новэ Корабела, — но я должен сказать жене, что отлучусь.
— Понимаю, — утрированно-серьёзно кивнул Феаноринг. — Однако долго ждать не люблю.
Каленовэ, натянуто улыбаясь, откланялся и исчез в праздничном шатре.
***
Войдя в шатёр, лорд Каленовэ сразу же поймал на себе недовольно-удивлённые взгляды жены и двух дочерей.
— Где король Карантир?! — требовательным тоном прошипела Элиан, сверля супруга глазами.
— Я должен вместе с ним отлучиться ненадолго, — пробормотал сын Новэ Корабела заранее заготовленные слова, — где Линдиэль?
Леди вдруг подобрела, выражение лица приобрело мягкость, улыбка расцвела нежностью, и ласковые тёплые руки, обняв лорда за шею, пробрались в волосы, трепетно теребя затылок. Губы приблизились, ощутилось лёгкое горячее щекочущее дыхание.
— Твоя сестра не хочет замуж за короля, — промурлыкала Элиан, — зато наши дочери сгорают от нетерпения узнать, кого из них сделает своей женой владыка Карантир.
Губы мягко поцеловали щёку, скользнули к уголку рта.
— Выдадим одну из дочерей замуж, — прошелестел горячий ласкающий выдох, — родим сыночка. Я назову его в твою честь, мой господин.
Каленовэ понял, что забыл, зачем заходил в шатёр, но одно знал точно: его дочь обязана стать королевой.
За владык Таргелиона!
Гостя в Оссирианде, Морифинвэ видел много удивительного, особенно, что касалось принципов создания жилищ, словно обитали здесь не эльфы, а пчёлы, и только собратья Кирдана создавали постройки, привычные на вид, поэтому Феаноринг думал — Каленовэ уже ничем не сможет его удивить.
И ошибался.
— У тайных стражей самые точные карты, — пояснил лорд, показывая на сброшенную с высокой кроны верёвочную лестницу. — Мы поднимемся в дом-дупло одного из защитников Оссирианда, откуда обозревают окрестности. Это словно смотровая площадка маяка в зелёном море леса.
Морифинвэ показалось, что про маяк и море Каленовэ сказал специально — проверить реакцию собеседника, получив от отца невыгодные для Нолдор слухи, однако всё же решил, что это могут быть его домыслы, не более. А если Ноло и его лизоблюды начнут наговаривать на непокорную родню, горько пожалеют, что не держали языки за зубами.
— Что ж, — пожал плечами Феаноринг, — в дупло, так в дупло. Мне лишь хотелось бы знать, насколько крепкое это сухое дерево, ведь, если я не ошибаюсь, всё, что росло до Эпохи Анар, погибло.
— Достаточно крепкое, — не очень уверенно произнёс Каленовэ, — ствол обрабатывают живой смолой и маслами, а крону закрывают вьюном, и мёртвое дерево не выделяется среди живых. Согласен, однажды придётся убрать весь сухостой.
По-прежнему уверенный, что его проверяют, Морифинвэ жестом предложил Каленовэ подниматься в дупло первым. Конечно, маловероятно, что Синдар решили убить Феаноринга, однако, если бы они задумали нечто подобное, то в присутствии верных воинов, которые всегда сопровождают Карнистира, это возможно сделать лишь подстроив несчастный случай. Например, оборвавшуюся лестницу или отломившийся сухой сук, на котором она закреплена.
Однако, Каленовэ взобрался на дерево быстро и без подозрительного скрипа подпиленных ветвей, поэтому Морифинвэ почти отбросил подозрения. На миг возникло желание поддержать разговор о кораблях, обмолвившись, что верёвочная лестница напоминает использовавшиеся во время плавания из Валинора, однако решил не затрагивать опасную тему: Ноло мог легко распространить слухи, будто корабли Тэлери были сожжены ради забавы, а также желания посмеяться над лучшей половиной народа Нолдор и их честнейшим героическим лидером, который, конечно же, победил бы Моргота сам, один, отняв славу у буйно помешанного Феанора.
Мысленно пожелав дяде-нолдорану много счастья, Морифинвэ поднялся в дупло.
***
С замаскированной в кроне смотровой площадки открывался прекрасный обзор на север Оссирианда, где далеко за лесом клубилась тьма над Дор-Даэделот, и Феаноринг, не желая поднимать ещё одну неудобную тему, отвернулся к выходящему на запад окну.
— Насколько обширна известная вам территория? — поинтересовался Морифинвэ, подходя к небольшому балкону, смотрящему на восток.
— Много открытий предстоит будущим путешественникам, — уклончиво ответил Каленовэ, закрепляя на столе карты, — говорят, при вожде Денеторе Тэлери Оссирианда были полны желания развиваться, искать что-то новое, путешествовать, не боясь орков Моргота. Но, как известно, самые храбрые и достойные погибают первыми, часто, не оставив потомков. Денетор забрал с собой в бездну и сыновей, и внуков, мужская линия рода прервалась.
— А что насчёт женской линии? — спросил Морифинвэ, и поначалу удивился, наблюдая за нарастающим напряжением в лице и движениях лорда. Но потом догадался о причине.
— Говорили разное, — взвешивая каждое слово, ответил Каленовэ, — каждая дева, желавшая стать женой моего сына, утверждала, будто великий прославленный Денетор — её предок.
— Я понял, — загадочно улыбнулся Феаноринг.
— А теперь, — скопировал его мимику Каленовэ, — карты. Ты же знаешь, что Элу Тингол приказал изображать своё королевство вчетверо больше, чем оно на самом деле? Ни одна карта, составленная в Дориате, не достоверна.
Морифинвэ кивнул.
— С моими картами дела обстоят иначе, — дружелюбно произнёс сын Новэ Корабела. — Чертежи на столе точны до мелочей. А это, — голубые с сиреневым оттенком глаза эльфа засияли, когда Синда достал из потайного кармана плаща небольшой свиток, — карта богатств недр. Многие из них уже заняты, но далеко не все.
— Я не останусь в долгу за помощь, — заинтересовался Феаноринг, — ты же понимаешь, богатый сосед — это выгодно.
— Господин Карантир, — подумав, проговорил Каленовэ, — у моей семьи есть нерушимая традиция: заключая договорённости и союзы, мы скрепляем их браком между членами заинтересованных семей.
— Я единственный представитель своего рода, — с неплохо скрываемой настороженностью сказал Морифинвэ, — ибо его основатель.
— Тогда нам тем более не составит труда договориться! — обрадовался сын Новэ Корабела. — У меня три дочери, господин Карантир.
Заметив, что Нолдо не спешит соглашаться, Каленовэ расстелил на столе ещё карту владений.
— Мои дочери красивы, как и леса, которые могут стать твоими, и будут плодовиты, как земли, что расположены в восточной части твоей потенциальной территории. И они могут оказаться потомками Денетора, если хорошенько изучить историю семьи моей супруги Элиан.
— Не старайся, серый брат, — рассмеялся Карнистир, прикидывая возможности, которые никогда бы не пришли в голову Каленовэ. — Я соглашусь увести в мои будущие земли всех троих дев, и, поверь, назад они не попросятся. Одна станет женой мне, две другие выберут женихов из моих лордов или военачальников.
— Я подумаю над этим, — усмехнулся сын Новэ Корабела, просияв от неожиданного успеха.
— Думай, а пока расскажи, действительно ли эти горы к востоку от равнины Таргелион принадлежат гномам?
Лорд кивнул.
— Тогда, — самодовольно улыбнулся Феаноринг, — я готов отметить границы своего королевства. И, мой будущий тесть, мы вместе обрадуем будущую королеву, показав обширные территории, которые скоро станут её владениями. Надеюсь, дорогой тесть, на твоих картах Таргелион не вчетверо больше, чем на самом деле?
***
— Конечно, нет, разве что… Совсем немного! — рассмеялась Пилинэль, встряхнув потрясающими локонами рыжеватого оттенка. — Я никому не раскрываю секрет красоты моих волос. Но за вознаграждение сделаю и тебе такие волосы, леди.
Линдиэль, поначалу испытавшая негативные эмоции по отношению к спутницам короля Карантира, оказавшись с ними около костра в компании музыканта, поняла, что зря думала о незнакомках плохо. Почему-то очень понравилось, что ни одна из троих эльфиек не бросилась на шею вернувшемуся владыке, когда тот в сопровождении Каленовэ и верных присоединился, наконец, к празднующим в шатре.
Убрав локоны под капюшон, Пилинэль взяла запечённого кролика.
— М-м-м-м, — блаженно закатила глаза рыжеволосая дева, — вкуснейшее мясо! — хитро переглянувшись с подругами, эльфийка проницательно посмотрела на дочь лорда Каленовэ. — У меня в последнее время на удивление прекрасный аппетит!
Оэруиль побледнела и, наскоро попрощавшись с Линдиэль, поспешила к матери и сёстрам.
***
— У меня тоже есть мечта, — отрешённо улыбаясь, с кубком ароматного вина в руке, нараспев говорил Морифинвэ, когда Оэруиль вошла в шатёр и добежала до родни. — Однажды мне она приснилась. Это была высокая белая башня на берегу дивного озера. Из самого высокого окна выглянула прекрасная сребровласая дева. Она встала на подоконник, а потом прыгнула и взлетела к ночному светилу, обняв его хранителя Тилиона. Дева и Майя стали целоваться и танцевать на фоне звёздного неба, а потом красавица вернулась в башню. Так повторялось несколько раз, я смотрел на прекрасную эльфийку и влюблялся в неё всё сильнее.
Оэруиль видела, как её мать и сёстры пытались понравиться черноволосому королю с безумными серыми глазами, в которых горел чудовищный огонь, как во взгляде монстра, заискивающе смотрели на него, томно вздыхали.
— Я захотел догнать прекрасную деву, — продолжал нолдорский король, — захотел, чтобы она целовала меня, а не этого небесного дурака! Я поднялся на башню, побежал к окну, в котором снова стояла моя любовь, бросился к ней, попытался обнять, схватить, но мои руки сомкнулись на пустоте — прекрасная эльфийка уже взлетела. И тогда я тоже прыгнул в небо. За ней. И упал.
Элиан и две дочери едва не рыдали от наигранного умиления.
— Король Карантир, — вздохнула супруга лорда Каленовэ, — ты будешь прекрасным мужем одной из моих дочерей. Кого из них желаешь сделать счастливой?
Оэруиль посмотрела на своих сестёр. Понимая, что мать не отступится, а сёстры слишком юны и глупы, чтобы видеть, кто перед ними, дева почувствовала, как задрожали губы.
«Я люблю сестричек, — вспомнив Гаэруиль и Каленуиль крохами, которым пела колыбельные, дева поняла, что сделает всё, лишь бы защитить их. — И не дам в обиду!»
— Я старшая дочь владыки Оссирианда, — стерев с лица скатившиеся слёзы, громко произнесла Оэруиль, — я и стану королевой!
«Я стану королевой, — подумала эльфийка, поймав на себе многие взгляды, среди которых не было ни одного искреннего, — я выживу! Взлечу до небес, кто бы ни пытался помешать!»
По взгляду Карантира было понятно, что ему всё равно, кто станет его женой. Элиан тоже было неважно.
«Мама…»
— Да процветают ваши земли, король Карантир и королева Оэруиль! — поднял тост лорд Каленовэ.
«Папа!»
Присоединиться к чествованию будущих молодожёнов поспешили все гости праздника, и единственной искренней эмоцией во взглядах и голосах было желание выпить прекрасного вина. Неважно, по какому поводу.
Повод для гордости
Взгляд снова и снова устремлялся на недостроенный дворец.
Сколько раз были предприняты попытки закончить работу, но руки каждый раз опускались, словно сама судьба не позволяла довести дело до конца, ведь… В этом не было смысла.
— Тебе всё же стоит отправляться в путь, Амбарусса, — обернувшись на младшего брата, вздохнул Питьяфинвэ. — Бери наших подданных, мою Галенлиндэ и уезжай в земли, указанные Нельо.
— Мы уедем только вместе, Амбарусса, — мрачно отозвался Тэлуфинвэ и пошёл на сторожевую башню, не дожидаясь резких возражений.
Оставшись последними из братьев на принадлежащей новому нолдорану земле, близнецы понимали: встреча с разведчиками Нолофинвэ неизбежна. Питьяфинвэ всерьёз готовился к бою: его жена вскоре должна была родить, поэтому Феаноринг не трогался с места, считая, что дальний путь сквозь снег и мороз может навредить будущей маме и малышу, а в верных дяди видел врагов, едва ли не более злобных, чем орки.
«Нолдор умнее тварей Моргота, понимаешь? — говорил младшему близнецу старший. — Поэтому более изобретательны! Вражда окончена лишь на словах и бумаге, а как на самом деле всё обстоит, никто из нас не знает!»
Тэлуфинвэ молча соглашался с братом, с горечью думая о самоотверженности, с которой Малявка готов защищать жену и будущее дитя, и чувствовал, как сдавливает грудь: он сам тоже обязан был поступать так же! И не поступил…
«Обещай мне, Последыш, — чертя схему расположения ловушек в лесу, дрожащим от злого напряжения голосом произносил Питьяфинвэ, — если ситуация станет безнадёжной, помоги Галенлиндэ спастись. Беги вместе с ней! Нет, не говори, что я должен быть с женой. Нет, я не смогу жить, зная, что не сделал всего ради её безопасности. Не смогу защитить — лучше погибну! Но задержу врагов, дам вам шанс! Да, я послал за помощью к братьям. Но, Амбарусса, мы слишком поздно заметили врагов».
Тряхнув головой, чтобы прогнать воспоминания, Тэлуфинвэ посмотрел на север. Синие знамёна. Они уже близко.
— Где она?! — послышался снизу ужасающий крик старшего Амбарусса. — Где Галенлиндэ?!
***
— И что нам делать, командир? — с неуверенностью в голосе спросил воин с сине-звёздной нашивкой на груди. — Отвечаю, обездоленных там в лагере немного, и больше половины — женщины и дети, но воины готовы к бою. Что, если на нас нападут из засады? Мы ведь не планировали сражения! Мы лишь разведка!
— Думаю, надо поговорить с обездоленными, — медленно произнёс главный из отряда.
— А если они начнут стрелять без предупреждения? Может, уйдём отсюда?
Предложение могло показаться смешным и жалким, однако никто не захохотал в лицо говорившего.
— Послушайте, братья, — подал голос эльф с набитой картами и записями сумкой, — я полагаю, мы можем отметить эту территорию владениями лорда Маэдроса, без каких-либо уточнений. Сами посудите: лорд Маэдрос — глава всех Обездоленных, они в его подчинении, и не имеют поимённого значения для нолдорана. Я отмечу на карте, что здесь тоже земля короля Нолофинвэ, а заправляет делами старший Феанарион. Население — около трёх тысяч. Приблизительно. Уверен, считать никто не станет. Рельеф местности начерчу близко к реальному. Ну что, как вам такое предложение?
Эльфы переглянулись. Идея действительно казалась заманчивой, на лицах засияли сдержанные улыбки.
— Рисуй карты, — отмахнулся командир отряда. — И не растягивай удовольствие.
Где-то высоко, среди обледенелых крон заунывно запел ветер, подтаявший днём снег начал превращаться в хрупкую корку. Со стороны расположения Обездоленных послышался хруст тонкого наста.
Нолдор, словно по команде, обернулись на звук, воины схватились за луки, остальные — за что получилось: в основном, за сердце или голову.
Из ранних вечерних сумерек, погрузивших замерзающий лес в полумрак, вышли три тёмные фигуры.
Дюжины взглядов, в которых страх и нежелание проливать кровь не слишком тщательно скрывались за маской презрительного превосходства, одновременно стали удивлёнными. Осуждение и восхищение отразились на лицах, вылились в слетевшее с губ скомканное приветствие.
— Рада видеть всех вас в моих владениях, — демонстрируя брошь-звезду на плаще, улыбнулась в ответ вышедшая на шаг вперёд эльфийка. — Я — внучка лорда Новэ Корабела и супруга Амраса, сына Феанора, моё имя Галенлиндэ. Можете чувствовать себя, как дома, в безопасности. Мой муж — прекрасный защитник этих земель.
— Но это земли короля… — возмутился было один из исследователей местности, осмелев от того, что из леса появились всего лишь три женщины, одна из которых беременна, и это видно даже сквозь многослойную тёплую одежду. Однако договорить ему не дали.
— Леди Галенлиндэ, — поклонился командир отряда, — мы здесь не для того, чтобы гостить и веселиться. Нам необходимо составить карты границ нолдорских земель, отметить ресурсы и рельеф, поселения. Мы не хотели напугать вас.
Эльфийки переглянулись и захихикали, закрывая губы ладонями в тонких кожаных перчатках.
— Вам не о чем беспокоиться, господа, — касаясь живота, просияла Галенлиндэ. — Пойдёмте с нами, поговорите с владыками Амрасом и Амродом лично.
— Нет, госпожа, — поклонился командир, — нам уже пора в путь. Благодарю за приглашение. — Повернувшись к своим, Нолдо махнул рукой. — Уходим на юго-запад!
Улыбнувшись сопровождающим служанкам, леди Галенлиндэ пошла обратно к мужу, с легкой усмешкой представляя его реакцию на рассказ о «подвиге» жены и гордясь собой, как никогда.
Куруфинвион-вновь-не-главный
Птицы взлетели в серое с просветами небо, призывно закричали, закружились чёрно-буро-рыжим вихрем и устремились на север.
— Не понимаю, что творится у Амбаруссар, — перекрикивая на полном скаку бьющий в лицо ветер, заговорил с братом Куруфинвэ-младший. — То им нужна военная помощь, то не нужна, то утверждают, что на них напали, то сообщают, будто не так поняли намерения проходивших мимо мирных втородомовцев.
Туркафинвэ промолчал, словно не услышал.
Летя верхом на быстроногих жеребцах по оттаивающей весенней равнине, двое обездоленных эльфов осматривали своё новообретённое королевство.
— В бездну этих Амбаруссар, — отозвался, наконец, беловолосый Феаноринг, поправляя капюшон. — Я думаю о том, как поделить земли. Между нами с тобой, Курво.
Эльф с внешностью Феанаро закусил губу.
«Поделить между нами, — подумал самый похожий на отца сын, — Тьелко решил разделить владения пополам, не учитывая, что у меня есть наследник. Как это по-братски!»
— Остановимся у реки, — показал рукой вперёд вправо Туркафинвэ. — Есть у меня одна задумка.
В разрывы туч полилось дневное золото лучей, серый пейзаж заиграл живыми красками. На подтопленном берегу в прогалинах уже появились первые тускло-голубые цветы.
— Я не хочу, чтобы мои земли граничили с Нельо, — спрыгнув с коня, сообщил Туркафинвэ удивлённо поднявшему бровь брату. — Что ты на меня так смотришь? Не понимаешь, почему? Прекрасно! Северная часть равнины — твоя. Вот по этой реке границу и проложим. А я буду как можно чаще напоминать о себе нашему любезному другу Тинголу. Не нравятся Нолдор? Не хочет пускать в свои леса? Пусть попробует запретить это Хуану!
Зло рассмеявшись, беловолосый Феаноринг свысока взглянул на брата.
— Разожги костёр, Курво. Чтоб пламя до неба!
И, пока Куруфинвэ-младший думал, зачем это нужно, и почему делать это должен он, Туркафинвэ сбросил на подтаявший влажный снег толстый шерстяной плащ с мехом, потом куртку. На вопросительный взгляд брата Феаноринг рассмеялся и, раздевшись полностью, спрыгнул с берега в ледяную воду. Молниеносно появившийся рядом Хуан последовал за хозяином, подняв фонтан заигравших золотом брызг.
— Что ты наделал, пёс! — изобразил укор в голосе Тьелко, выныривая и убирая с лица волосы. — Я рассчитывал согреться с помощью твоей шерсти! А теперь придётся полагаться только на огонь. Курво, за дело! Ты же не хочешь, чтобы мы с Хуаном мёрзли.
— Знаешь, братишка, — очень язвительно сказал Куруфинвэ, собирая костёр, — ты, возможно, мечтаешь поселиться на юге у границ Дориата, чтобы развлекаться, выводя из себя синдарских вояк, но меня такой расклад не устроит.
— Неужели? — хмыкнул Туркафинвэ, снова скрываясь под водой. Чтобы продолжить разговор, Атаринкэ пришлось ждать несколько бесконечно долгих мгновений.
— Я не хочу жить один, — изобразил равнодушие к собственным словам и поведению брата Куруфинвэ-младший. — В Амане у меня была жена, дети, племянники, другие дальние родственники, а здесь — никого не осталось. Все разъехались, и Тьелпе будет строить жизнь отдельно от меня: женится или опять уедет к наугрим. Я останусь в пустом дворце, и это неприемлемо. Не для меня быть королём-одиночкой.
— Женись, кто мешает? — пожал плечами Туркафинвэ, вылезая из воды, усиленно делая вид, будто ему не холодно ни капельки.
Взгляд Куруфинвэ был настолько красноречивым, что Тьелко даже не стал ехидничать, в душе уважая позицию брата.
— У меня есть идея, — взяв прут, принялся чертить на снегу Курво, краем глаза наблюдая за спешно одевающимся Туркафинвэ и радостно отряхивающимся Хуаном. — Коли граница между нашими владениями будет пролегать по реке, выстроим огромную крепость, состоящую из северной и южной половин, находящихся на разных берегах, но соединённых мостом или целой системой мостов и подводных переходов. Один туннель можно проложить под рекой. Архитектуру своего дворца каждый спроектирует сам, насчёт украшения моста ещё предстоит подумать. Может, сделать его из двух половинок, которые будут оснащены подъёмным механизмом? Что скажешь?
— А что я могу сказать? — с трудом сдерживая дрожь в голосе и готовые застучать зубы, ответил Туркафинвэ, устраиваясь около костра. — Давай вино подогреем. А Хуан нам обед поймает. Я думал не о том, как будет выглядеть мой дворец. Если бы не Ноло, я жил бы в лесу в шалаше из прутьев и шкур. Но ведь этот гад будет хвастаться своими городами! Наши здания обязаны быть роскошнее! Подождём с проектами, пока эта скотина свои хлева отстроит.
— Я к нему не поеду, — скривился Куруфинвэ-младший, — даже если он мне все свои богатства пообещает! Даже ради того, чтобы посмотреть на его дворец, а потом возвести у себя лучший!
— А ради того, чтобы сжечь его дворец? — хитро улыбнулся Тьелко, и Феаноринги рассмеялись. — Я построю на границе с Ноло несколько крепостей, — посерьёзнел беловолосый Нолдо, — его подданным не будет хода в мои земли. Прикажу воинам убивать без разбора любого лазутчика с запада! Никого не пускать!
— А если… — Куруфинвэ-младший не договорил, но очень многозначительно посмотрел на брата.
— Ей тем более не будет дороги сюда, — голубые глаза эльфа полыхнули ненавистью. — Никогда! Ты до сих пор этого не понял?!
***
Кольцо получалось идеальным, с совершенными изгибами и выверенными линиями. Положив перед собой овальную пластинку из серебра и тщательно закрепив, Тьелпе начал гравировку. Маскируя женское лицо под изображение изящного дворца, потомок Феанаро Куруфинвэ с горечью думал, что не знает, как теперь выглядит его любовь. Конечно, она по-прежнему красивейшая из женщин, но какой стала её красота? Гордой, нежной, пугающей, соблазнительной, а, может, холодной и отталкивающей? Или печальной…
Всё сильнее сожалея о том, что поспешил покинуть Дориат и не увидел Артанис хотя бы краем глаза, мельком, просто чтобы иметь возможность рисовать её настоящую, а не лик из прошлого, Куруфинвион гравировал штрих за штрихом, изгиб за изгибом.
Устремляясь в полёт за мыслью создателя, изображение то смеялось, то грустило, то плакало, то любило, однако многогранность образа терялась каждый раз, когда узор казался законченным, выражение лица застывало. Нанеся позолоту на врата и арки замка, изображающие волосы Артанис, Тьелпе взял крупный идеально прозрачный циркон. Если сделать огранку-кабошон и закрепить на пластинке с гравюрой, мимика нарисованного лица снова оживёт в преломлении света.
«Моя любовь заслуживает мужа-короля, — подумал мастер, поворачивая кольцо так, чтобы лицо под камнем улыбнулось. Малейшее движение — и взгляд больше не ласковый, а пренебрежительный. — Если я потребую у отца земли, смогу ли называться нолдораном? Или при живом родителе сын не имеет прав на трон? Может быть, стоит просить земли у дяди Майтимо, чтобы они были независимыми от территорий моего отца? Но тогда, снова как младший, я должен буду стать вассалом лорда Маэдроса? Мне это не подходит! А если договариваться о владениях с Нолофинвэ, я стану его подданным, меня возненавидит родня. Хотя… мы и так его подданные! Что же делать?»
Промелькнула мысль поехать в Дориат, но серебряное лицо в обрамлении волос-позолоты осуждающе посмотрело сквозь циркон на в конец запутавшегося в интригах королей эльфа, и Тьелпе, сделав глубокий вдох, сел за стол с картами. Королевства, королевства, королевства… Все вокруг короли! Все! Кроме Тьелперинквара Куруфинвиона.
Примечание к части
March of Maedhros - так на картах были отмечены земли Маэдроса.
Здесь мы имеем крайне интересную игру слов:
March - многозначное слово, означающее одновременно месяц март, предел, марш (победный или шествие войска) и пограничную территорию в военной терминологии.
March of Maedhros
Зима следовала за Нолдор, продвигаясь на север вместе с ними, а земли, остававшиеся позади, согревались солнцем и расцветали.
Пронизывающий холод и суровый ветер, верные спутники на всём пути, однако не пожелали остановиться у подножья гор, и, ослушавшись приказа эльфийского лорда, продолжили упорное продвижение к землям Моргота. Наступающим тёплым дням это казалось позорным бегством, признанием поражения.
Какое приятное заблуждение!
— На юге Белерианда уже благоухает май, — закрываясь от мелкого ледяного дождя, вздохнул Макалаурэ, — а здесь лишь начало марта. Ранняя весна, Маэдрос. Арда пробуждается от тяжкого зимнего сна, казавшегося ей смертью, окончательной, безнадёжной. Это новая жизнь, возрождение.
— Это граница, Кано, последний предел эльфийских земель, — тихо произнёс старший Феаноринг. — И на границе — мы. Не с добром, и не со злом. Сами по себе. Мы отделим тьму от света, и не подпустим их друг к другу.
Макалаурэ было страшно, однако отступать сын Феанаро больше не собирался. Смотря на величественный горный хребет, кажущийся таким близким, но на самом деле ещё далёкий, менестрель через силу улыбнулся — он догадывался, какие чудовищные ассоциации вызывают скалы у брата, хотел поддержать, пусть и не был уверен, что это возможно.
— Ветра венчают эти горы, — заговорил Макалаурэ. — Особенно ту вершину, что скрыта сейчас в тумане.
— Её будет венчать алое знамя, — напряжённо проговорил Маэдрос, — множество алых знамён с гербами тех, кто бросит вызов тьме и отречётся от света ради борьбы, кто сможет поверить в победу, несмотря ни на что. Моргот будет видеть наши флаги, наши башни, и эта мощь станет вечным напоминанием ненавистному врагу о том, что не всех можно сломить.
Вокруг лорда собирались его верные, на лицах читалась вдохновлённая решимость. Старший сын Феанаро Куруфинвэ, казалось, никого не замечал, взгляд бесцветных холодных глаз, напряжённый и отражающий страшную память, постепенно загорался всепожирающим неукротимым белым пламенем.
— Химринг приветствует нас, братья! — словно только сейчас заметил своих воинов Маэдрос. — Видите, туман у вершины рассеивается? — Внимательно взглянув на кровного брата, которого давно так не называл, лорд понизил голос: — Тебе ещё не поздно повернуть назад, Кано. Боишься — признай это сейчас и уезжай.
«Ты сам боишься, я знаю! — промолчал менестрель, чувствуя, как закипает кровь. — Ты боишься Моргота и страшишься снова попасть к нему в плен! Боишься гор и высоких склонов, боишься новых сражений и чудовищной гибели тех, кто дорог! Боишься! И отыгрываешься на мне! Спасибо. Но я заслужил, спорить не стану».
— Именем Создателя Эру Илуватара приношу я Клятву, — вместо ответных обвинений, начал произносить Канафинвэ Феанарион, говоря громче и громче, — и призываю в свидетели моего Слова Владыку Манвэ Сулимо, супругу его Варду Элентари и саму священную твердь горы Таникветиль! Клянусь!
— Клянусь вечно преследовать огнём и мечом, своим гневом любого, — с ненавистью прищурив глаза, вскинул меч Маэдрос, — будь то Вала, Майя, эльф или иное творение Эру, что уже живёт или родится позже, великое или малое, доброе или злое, кое завладеет или попытается завладеть Сильмарилем, будет хранить у себя или станет препятствовать отвоевать святыню рода Феанаро Куруфинвэ! Да падёт на меня вечная тьма, если отступлюсь от своего Слова! Клянусь! Клянусь! Клянусь!
— Клянусь! — клинок Макалаурэ засверкал, словно серый лёд на горной реке. — Клянусь! Клянусь!
О способности любить
Год за годом растут большие города,
Всё для народа в любое время года!
Нам навстречу встаёт великая страна!
Так добрый вечер! Привет с большого бодуна!
Слегка рифмованные вопли, отдалённо напоминающие некий мотив, разносились по утренним сиреневым сумеркам, и дориатрим, что пока не планировали просыпаться, однако были варварски вырваны из мира грёз, наглядно и весьма доходчиво демонстрировали своё недовольство незванными гостями поселения. Лишь изредка находились оценившие шутку эльфы, присоединявшиеся к весёлой компании.
— Мы рады встрече! — вопил еле державшийся на ногах гном, однако продолжавший прикладываться к внушительной фляге. — А если кто-то нездоров,
Так я отвечу, что мы без знахарей
Увечья лечим бокалом доброго вина!
Так добрый вечер! Привет с большого бодуна!
Его собрат, чуть более трезвый, обнимал собутыльницу, пытался подпевать, однако постоянно путал слова, ругался и плевал себе под ноги. Трое эльфов, тоже пьяных, шли чуть позади. Двое хлопали в ладоши, третий абсолютно не в такт подыгрывал на серебряной арфе, однако, замечая его, разбуженные дориатрим переставали выкрикивать проклятья и, смутившись, плотнее закрывали окна.
— Ты что поёшь, приятель? — самый широкоплечий из эльфов догнал орущего гнома и хлопнул по плечам. — Какой добрый вечер? Сейчас утро.
— Да? — удивился певец, оценивающе взглянув внутрь фляги. — Как скажешь, брат Амдир! Что ж, с добрым утром! Привет с большого бодуна!
Из ближайшего окна прилетело зелёное яблоко, стукнув орущего гнома в лоб.
— О, закуска! — обрадовался обнимавший женщину бородач и нагнулся поднять фрукт.
И упал. Эльфы попытались помочь, но ни поставить на ноги пьяного друга, ни поймать какое-то чересчур прыткое яблоко так и не смогли.
— Менестрель короля, называется! — крикнули из окна. — Позор!
Даэрон отставил арфу и со вздохом беспомощно развёл руками.
— Меня Тингол выгнал! — чуть не плача, всхлипнул певец. — Теперь при дворе поют все, кроме меня! Я никому не нужен. Кроме моих друзей.
— Здесь ты и твои друзья тоже никому не нужны! — голос из окна стал угрожающим. — Особенно утром! Особенно этот светящийся валинорец!
Поймавший, наконец, шустрое, словно хорёк, яблоко, Финдарато удивлённо посмотрел на захлопнувшиеся ставни.
— А я-то чем виноват? — спросил сын Арафинвэ, пробуя добычу на вкус. — Я вовсе молчу.
— А надо было петь, — со знанием дела сообщил Амдир.
— Если бы пел я, — заплакал, словно дитя, Даэрон, — никто бы не заметил!
— Спорим, заметили бы? — изучающе осмотрев огрызок, спросил Финдарато. — Спой, и посмотрим, чем бросят в тебя.
— Главное, чтобы не копьём, — снова со знанием дела заявил Амдир. — Когда я вернусь домой, в меня жена, наверно, именно этим оружием и швырнёт. Надеюсь, промахнётся.
— Ты сколько уже не был дома? — очень серьёзно поинтересовался обнимавший женщину гном.
— Давно, — отмахнулся воин. — Лучше не думать об этом.
— Если устроит скандал, — снова зарыдал Даэрон, прижимая подрагивающую руку к груди, — значит, ей не всё равно! Амдир, поверь, ничего нет хуже равнодушия! Пусть лучше ненавидит, проклинает, бьёт… Только не молчит! Не исчезает из твоей жизни!
Засиявший лазурью и золотом рассвет запел переливчатыми трелями утренних птиц, в такт которым захрапел опустошивший, наконец, флягу певец-бородач.
— Равнодушие после подаренного тепла и надежды, — голос менестреля стал срываться, — убивает, терзает так, как не способен даже огонь! Не знаю, как и зачем я живу…
— Не начинай снова, линдо, — отбросил в сторону огрызок Финдарато. — Лучше спой, и посмотрим, как на тебя отреагирует искушённая публика.
Четверо Синдар, присоединившиеся к гуляющим, с интересом посмотрели на Даэрона.
Заметив, что Амдир, не спавший уже три ночи, тоже задремал, обняв приятеля из подгорного королевства, менестрель заиграл очень тихо, однако сына Арафинвэ это не устроило. Попытавшись применить чары, чтобы музыка стала громче, Финдарато случайно изменил мотив, сбив ритм. Посмотрев на струны с осуждением, словно серебряные нити самовольничали без постороннего вмешательства, Даэрон вдруг вдохновлённо улыбнулся.
— Хорошая мелодия, — просиял певец. — Я знаю, какой нужен текст.
Занятые работой в своих садах эльфы, не спавшие в эту ночь, поняв, что сам Даэрон собирается петь, собрались вокруг нетрезвой компании.
— О прекрасная даль, поглотившая небо! — запел менестрель короля, смотря на лучи, льющиеся сквозь зелёную и фиолетовую листву. — Облака, как к любимой, прижались к земле.
Где ты и я под простой, да не скошенной крышей
Ищем друг в друге тепло.
Что нам ветер на вопрос мой ответит,
Несущийся мимо, да сломавший крыло?
И, упав между нами, так недолго любивших,
Разбил он объятья, как простое стекло.
С недовольством и разочарованием наблюдая за улыбками собравшихся Синдар, явно не собиравшихся ругаться и кидать в певца первым попавшимся под руку предметом, Финдарато фыркнул и взял у задумавшегося о чём-то грустном гнома выпивку, с разочарованием заметив, что запасы уже пора пополнять.
— Мы стояли на прошлом, Эпохи встречая,
Уходили года, где исчезли они?
Где еще одну жизнь одна смерть обвенчала
Парой вспышек огня, да в эти тёмные дни…
Что нам ветер на вопрос мой ответит?
Несущийся мимо, да сломавший крыло…
И, упав между нами, так недолго любивших,
Разбил он объятья, как простое стекло.
— Понравилась песня? — встал сын Арафинвэ, пафосно вскидывая руки, обращаясь к завороженной публике. — Полагаю, менестрель заслуживает вознаграждения в виде бутыли доброго вина. А лучше — двух!
— Только не разбивайте их о наши головы, пожалуйста, — вполголоса добавил Даэрон.
— А что заработаешь песнями ты, Ном? — очнувшись от чар менестреля, хохотнул гном, осторожно обняв прикорнувшую на его плече подругу.
— Я? — удивился Финдарато. — Разумеется, злато и серебро. Но, увы и ах, жители этого поселения небогаты, а мне совесть не позволит забрать у них последнее.
Сын Арафинвэ видел: многие дориатрим демонстративно игнорируют его, и от души желал Тинголу с его подлыми советниками, настраивающими Синдар против валинорских Тэлери, однажды столкнуться интересами с Нолофинвэ. Любопытно было бы наблюдать такое противостояние.
— Спой ещё! Пожалуйста! — окружили бледного и снова едва не рыдающего Даэрона юные эльфийки, напрочь игнорируя чужака-Финдарато.
Посмотрев на спящих друзей и почувствовав обиду из-за неприязни дориатрим, сын Арафинвэ незаметно встал со скамьи и поспешил дальше от дороги в сторону рощи.
«Почему нытьё Даэрона так нравится девам?! — мысленно злился эльф, смотря сквозь сплетение ветвей на искрящуюся впереди реку. — Если этот дурак и с Лутиэн был таким унылым, понимаю, почему она охладела».
Смотря на удивительный неповторимый дориатский лес, Финдарато шёл вперёд, срывая ярко-зелёные ягоды с вереницы чёрных кустов, растущих вдоль берега. Под ногами попадались бордовые колоски, похожие на рожь, и золотистые цветочки, напоминающие звёздочки. Утренняя прохлада сменялась дневным теплом, смотря на небо, свет которого рассеивался чарами Завесы, эльф попробовал на вкус крупные синеватые ягоды, растущие на ярко-зелёном вьюне, опутавшем древнее дерево с чёрно-красными мясистыми листьями-каплями. Возвращаться к собутыльникам совершенно не хотелось, и, спустившись к речке, которую при желании можно было перепрыгнуть, Финдарато пошёл вниз по течению, рассчитывая добрести однажды до Эсгалдуина. Зачем? Да ни зачем.
Русло постепенно расширялось, на пути стали попадаться родники. Время от времени встречались дориатрим, набирающие воду, купающиеся, проверяющие сети или стирающие одежду, и большинство, вполне ожидаемо, игнорировали чужака, либо презрительно отворачивались. Конечно, это не стало причиной тоски по Валинору, однако Финдарато снова усомнился, что не зря послушал сестру и отправился в Средиземье.
Впереди река разделилась надвое, и, следуя за вереницей тёмно-зелёных остролистных кустарников с белыми благоухающими цветами, сын Арафинвэ прошёл мимо нескольних высоких ажурных построек. Заметив, что начало смеркаться, эльф удивился, как быстро прошло время и решил, что пора немного отдохнуть. Очень вовремя на пути попались заросли мягкого трилистника.
Потом снова был путь и отдых под раскидистым нежно-сиреневым деревом на ковре из бирюзового мха.
Очень неожиданно для себя Финдарато понял, что ему скучно без зануды-Даэрона, вечно пьяных наугрим и неунывающего Амдира.
«Придётся самому себе песни петь», — подумал сын Арафинвэ.
В голову полезли доставляющие дискомфорт воспоминания о сестре и её сообщнике, об Эльвэ с его отвратительными придворными, о Валиноре…
«Верна ли мне Амариэ? — вдруг подумал Финдарато. — Она ведь красива, мила и добра…»
— Шагов наших нить, — тихо запел эльф, устремляясь мыслью домой, в прошлое, — по отчей земле,
По тонкой тропе бесконечной жизни
Не изменить,
И тысячу лет
Просить у небес мы будем ответ.
И с каждым днём
Дальше от нас
Кажется свет…
Странное чувство родилось в сердце: ощущение чужого присутствия заставило насторожиться. Опасность? Вроде бы нет. Или да?
Решив сделать вид, будто ничего не заметил, Финдарато стал напевать громче, используя чары, чтобы заставить себя слушать.
— Только одно
Крыло за спиной
Навеки осталось от пары крыльев…
Что впереди?
Нельзя угадать,
Но нам в небесах уже не летать.
Светоч мой, нам не взлететь
С тобой в тени наших лёгких крыльев,
Светоч мой, здесь на земле мы забыты судьбой.
И вдруг почувствовал ответную магию, которая напрочь лишала ощущения реальности. Где земля, где небо? День или ночь? Дождь? Ветер? Или ясно? Сколько прошло времени?
Видение наползло утренним туманом, холодным и таинственным, словно недобрые чары.
«Смог бы ты полюбить кого-то, кроме себя самого?» — спросил красивый и одновременно пугающий голос.
Амариэ? Нет, кто-то или что-то подражает её интонации.
«Ты слишком уверен в своей исключительности!» — начало обвинять видение, и Финдарато, почувствовав злость, обрёл способность контролировать странный сон.
«Уверен не более, чем ты! — парировал эльф. — И, в отличие от тебя, незримый собеседник, обоснованно! Чего нельзя сказать о тебе».
«Не суди, не зная, с кем имеешь дело! — рассмеялся призрак. — Лучше допой песню. Нельзя обрывать мелодию».
Захотелось замолчать в знак протеста, но почему-то не получилось.
— По отчей земле,
Считая шаги,
Мгновенья и вздохи до встречи с небом,
Тысячу лет
Мы будем идти
И видеть таких, как мы, на пути.
— Только на миг, — подпел красивый звенящий голос, который не мог принадлежать эльфийке. — С верой в полет
Свет обрести…
— Светоч мой, нам не взлететь, — продолжил мелодию Финдарато, понимая, что здесь не может быть Илмариэ, и страстно желая знать, с кем общается, — с тобой, в тени наших легких крыльев,
Светоч мой, здесь, на земле мы, забыты судьбой.
Гладь небес — и счастье, и мука,
Видя свет, брести по земле.
Светоч мой, там, в небесах
Мы обвенчаны звёздной пылью,
Ветер вдаль без нас летит над уставшей землёй.
Но дальше идём,
И день за днём
Всё ярче свет в нашем небе…
Образ проступил сквозь белёсую дымку, замерцал серебряными искрами. Финдарато понял, с кем свёл его случай.
— Нельзя заставлять страдать того, кто любит тебя, принцесса, — зачем-то сказал эльф с интонацией строгого родителя. — Или ты, как и все Айнур, не знаешь, что такое сострадание?
Видение обрело чёткость контуров, и эльф почувствовал, как утопает в звёздных безднах глаз.
— Тебе не понять меня, — без упрёка произнесла Лутиэн. — Даже если всем сердцем возжелаешь этого. Но я вижу в твоём взгляде интерес познания, а не плотскую страсть, ты действительно хочешь поговорить со мной, а не жениться на дочери короля.
— Я никогда бы так не поступил! — с нотой возмущения произнёс Финдарато. — Даэрон — мой друг, и он любит тебя!
— Друг, — Лутиэн усмехнулась. — Ты не знаешь его. Как можешь судить? Не знал, что слабость духа толкает на подлости?
— Принцесса, — вздохнул сын Арафинвэ, — Даэрон хороший. И он страдает! Некрасиво так поступать.
— Меня ты считаешь жестокой, — нараспев произнесла дочь Мелиан. — Сколько видел ты на свете, что судишь обо всём?
Нас Эру сотворил,
Только, что ни говори,
Не видишь ты, что мир вокруг — твой дом!
Он наш дом!
Ты думаешь, что ты везде хозяин,
Земля твоя и тем лишь хороша.
А нам друзья и камни, и деревья,
Есть у них имя, сердце и душа.
Ты равными себе считаешь только
Тех, кто мыслит и выглядит, как ты,
Но вдруг ты след увидишь незнакомца,
И откроешь в нём нежданные черты.
А слыхал ли ты, как песни волк поёт Луне?
Пытался ли язык зверей понять?
И сумеешь ли волшебные картинки
На лету цветами ветра рисовать?
Захочет лес тебе дарить прохладу
И соком сладких ягод напоить.
Но цену им прикидывать не надо,
Это всё вам за злато не купить.
И ливни, и ручьи — мои родные,
Все птицы и зверьки — мои друзья,
Крепятся наши связи вековые,
Эти нити разорвать никак нельзя.
Тот, кто юный тополь срубит,
Не увидит тень от его листвы,
Не услышит он, как песни волк поет Луне,
Не сможет он язык зверей понять.
И не сумеет он волшебные картинки
На лету цветами ветра рисовать.
И к чему землей владеть,
Коль при этом не уметь
На лету цветами ветра рисовать?
Финдарато показалось, что прошло лишь мгновение, в котором уместилась вечность. Понимание слов Лутиэн было близко и бесконечно далеко, общение с ней не напоминало встречи с Айнур в Валиноре: дочь Эльвэ, разумеется, не была эльфийкой, но и Майэ она не казалась. Ощущение сбивало с толку, сын Арафинвэ поймал себя на том, что считает принцессу искажённой Айну. Неправильной, но именно от этого прекрасной. Восхитительной!
— Ты знаешь то, о чём я хочу рассказать, — неожиданно Лутиэн приложила ладони к лицу эльфа, и мир рухнул во тьму. — Ты видел, что будущего нет, и нет смысла в бесконечной жизни, если Песнь Творения конечна. И как стать целостным существу, состоящему из несовместимых половинок? Могущественный дух, угнетённый в слабом теле, обречён мечтать о свободе и не получать её. Но я не Даэрон, не стану жаловаться. Лучше покажу тебе кое-что.
Финдарато не был уверен, что всё ещё жив, но так, как сейчас, ему не было хорошо ни разу в жизни. Окружающую черноту рассекли лучи. Цвету сияния не существовало названия.
— Мир меняется постоянно, — прозвучал голос принцессы, оглушая и лаская, — а мы — нет. Свет остаётся светом, неважно, что излучает его. Тьма всегда будет тьмой, но жизнь течёткаждый раз по новому руслу.
— Любовь тоже остаётся любовью, — выдохнул Финдарато, наблюдая, как кружатся звёздные вихри в мерцающем мраке, как облака света, пульсируя, сливаются воедино, вспыхивая новой жизнью.
— Да, — неожиданно согласилась Лутиэн, и эльф снова ощутил землю под ногами. — Ничего нет сильнее любви, так многие говорят. Но, чтобы любить, нужна великая сила духа, нужна целостность. Я — несовместимое сочетание феа и хроа, Даэрон — слабак. А ты, — принцесса рассмеялась, совсем, как обыкновенная эльфийка, — эгоистичный гордец. Но, может быть, однажды мы изменимся к лучшему.
— И научимся рисовать цветами ветра, — подмигнул Финдарато.
— Я умею, — хитро улыбнулась Лутиэн. — Смотри.
В воздухе закружилась пыльца, листва и лепестки, разноцветные пятна заполнили лес, упали в реку, сделав воду пёстрой.
— Не говори никому, что видел меня, — прошептала принцесса.
— Не скажу, — отозвался эльф, — но ты поступаешь некрасиво.
Лутиэн задумалась.
— Ты тоже, — серьёзно сказала дочь Мелиан. — Тебя заждались друзья. Знаешь, я думаю, мы должны вернуться вместе. Какая разница, можем ли мы любить и понимать друг друга? Мы ведь просто можем хорошо проводить время вместе. И никто не заставит нас вернуться в Менегрот.
— Твоя правда, никто не сможет.
И не заставил бы. Если бы не письмо от нолдорана Нолофинвэ.
Примечание к части
Песни:
Дюна "Привет с большого бодуна"
ДДТ "Дождь"
Чёрный кузнец "Ангел мой"
ОСТ "Покахонтас" "Цвета ветра"
Власть, которую придётся доказать
— Мне тоже уйти, отец?
Нолофинвэ поднял глаза на сына, маскируя за изображаемой усталостью тревогу.
«Разумеется, — подумал нолдоран, отодвигая от себя гору свитков и писем, — с тобой я буду говорить, когда всё окончательно решу».
— Да, Астальдо, — тепло произнёс король, беря в руки пустой лист, — я должен всё обдумать. Созову совет снова в самое ближайшее время.
Наблюдая, как посланники и воины встают из-за стола, поставленного в центре недавно выстроенного зала для торжественных встреч, Нолофинвэ незаметно сделал знак Аклариквету остаться. Поднявшийся было с места менестрель сел обратно, невольно засмотревшись на неоконченную звёздную лепнину на потолке. Дворец нолдорана, даже недостроенный, блистал роскошью, пусть и гораздо более сдержанной и строгой, нежели в Тирионе.
— Строительство твоего собственного замка идёт хорошо? — поинтересовался король, внимательно посмотрев на верного певца. — Всё соответствует твоим пожеланиям?
— Разумеется, мой владыка, — улыбнулся Аклариквет. — Дворец превосходит мои ожидания.
Нолдоран молча кивнул, снова посмотрел на свитки, аккуратно сложенные на столе.
— Нам предстоит большая работа, Вильварин, — напряжённо произнёс Нолофинвэ, однако в серых глазах играл живой весёлый азарт. — Задача стоит крайне непростая! Только представь, певец: в моей власти посмели усомниться!
Аклариквету показалось — король сейчас рассмеётся. Владыке нравится происходящее? С другой стороны, по сравнению с творившимся в Хэлкараксэ кошмаром, мелочные интрижки средиземских лордиков и правда кажутся забавными.
— И, знаешь, кто создал нам проблемы? — в голосе Нолофинвэ прозвучала горечь. — Ни в коем случае нельзя допустить разговоров, что это мой младший сын Турукано! Да, он ушёл от короля-отца не для того, чтобы самому стать королём, что было бы легко объяснимо и понятно даже Эльвэ! Став вассалом лорда Новэ, Турукано… — речь нолдорана оборвалась, губы дрогнули, однако король быстро справился с собой. — Мы — посланники Валар, Аклариквет. А кто, как ни живущий на побережье Кирдан, наиболее близок и любим владыке Улмо и его помощникам — Оссэ и Уинэн? Эльвэ, женившись на Майэ Мелиан, стал избранником Айнур. Что для нас, посланников Творцов Арды, власть обычного эльфийского короля, когда есть столь великие владыки? Турукано, — Нолофинвэ посмотрел в глаза менестреля, — не предатель и я не плохой отец и король, поведший народ гибельным путём через Хэлкараксэ. Мой сын не винит меня в смерти жены, ведь в этом виноват Феанаро, уничтоживший в огне ценнейший флот! Святыню братского народа! Это безумец Феанаро виновен в бедах, которые нам пришлось преодолевать! Но извинения уже принесены его сыном, Нельяфинвэ полностью искупил вину отца, и взаимные обиды забыты.
Король и менестрель вновь встретились взглядами: оба понимали, что озвучено не всё и даже не главное.
***
— Смотри, сынок, — очень ехидно произнёс Питьяфинвэ, обернувшись к сидящему на высоком стуле, чтобы доставать до стола, огненноволосому ребёнку, — этот эльф утверждает, что я не король, твоя мама не королева, а ты, мой мальчик, не принц.
— А дядя Тэльво? — с деловым видом поинтересовался мальчик, тронув пальчиками изящный золотой венец.
— И он тоже не король, как утверждает этот эльф.
— А кто король? — нахмурился маленький принц. — Кто этот обманщик?
Питьяфинвэ даже не улыбнулся, наблюдая за побелевшим от злости посланником Нолофинвэ, которого заставляют отчитываться перед ребёнком.
— Отвечай, Нолдо, — поторопил Феаноринг. — Принц Карнифинвэ не любит ждать.
— Здесь всё написано! — бросил эльф на стол письмо. — Ответ я заберу на рассвете! И в ваших интересах его подготовить!
Дверь оглушительно хлопнула, и Питьяфинвэ захохотал, потрепав сына по волосам. Мальчик, недовольно морща носик, поправил венец.
— Что хотел этот странный Нолдо? — спросила Галенлиндэ, медленно и горделиво появляясь в зале, шелестя белоснежным шёлком огромного расшитого шлейфа. — Он не выглядел дружелюбным.
— Этот наглец заявил, что ты не королева! — стукнул кулачком по столу Карнифинвэ.
— Фу, какой невоспитанный! — то ли о посланнике Нолофинвэ, то ли о своём сыне сказала свысока эльфийка, посмотрев на изящное жемчужное кольцо на безымянном пальце правой руки. — А что ещё сказал наш неожиданный гость?
***
Письмо зашуршало в руках младшего из сыновей Феанаро Куруфинвэ, сминаясь в уродливый комок, а потом вспыхнуло от пламени свечи и рассыпалось прахом в медном блюдечке. Серые глаза Феаноринга пронзили гонца Нолофинвэ безжалостной сталью.
— Передай своему нолдорану, — жёстко произнёс Тэлуфинвэ, — что, я, король Амбарусса Второй Феанарион, не намерен докладывать о границах, ресурсах, расположении городов и численности населения тому, кто держал в плену моего брата и угрожал войной роду Феанаро. Кроме того, никаких торговых и других союзов с Нолофинвэ я заключать не собираюсь, а его посланники, прибывающие в мои земли, отныне будут считаться шпионами и понесут соответствующее наказание.
— Мне позволят уехать? — побледнел гонец.
— На этот раз позволят, — Тэлуфинвэ откинулся на спинку ало-золотого трона. — Уходи, пока я не передумал.
***
Озираясь и не зная, что делать, трое Нолдор в синих плащах со звездой короля Нолофинвэ с опаской смотрели на величественный дворец, зажавший реку с двух сторон, словно в клещи. Здание ещё только начало подниматься к небу, но уже казалось роскошным.
— Надеюсь, нам не придётся переходить мост? — с надеждой спросил верных стражей Куруфинвэ-младшего посланник. — На границе с землями лорда Туркафинвэ…
— С королевством светлого владыки Туркафинвэ из рода Феанаро Куруфинвэ, — поправил стражник с угрозой в голосе.
— Светлейшего, — уточнил воин со сверкающим, идеально гладким щитом.
Подданные Нолофинвэ переглянулись, не в состоянии решить, как поступать: признать право Феанорингов называться королями означало неподчинение нолдорану. Или всё-таки жизнь дороже? Кто знает, на что способны озлобленные Обездоленные? Более того, необходимо выполнить задание владыки — привезти сведения. Если для исполнения приказа нужно назвать самозванца королём, это не измена, а средство достижения цели.
— На границе с королевством Его Светлейшества Туркафинвэ Феанариона, — поклонился один из гонцов, — нам угрожали расправой. Поэтому не хотелось бы снова подвергать жизнь опасности.
Воины переглянулись и высокомерно рассмеялись. Действительно, глупо было думать, что во владениях Куруфинвэ Атаринкэ, которого, однако, несмотря на потрясающее внешнее сходство, никогда не путали с великим отцом, можно чувствовать себя в безопасности.
На мосту на противоположном берегу реки появились лучники, и эльфы в синем мысленно простились с близкими.
***
Краем глаза поглядывая на сына, участливо смотрящего на перепуганных до полусмерти гостей, Куруфинвэ-младший обвёл взглядом готовых к любому приказу верных и пригласил посланников дяди за стол.
— Вам нечего бояться, собратья, — спокойно напомнил о том, что Нолдор — один народ, Феаноринг, — я не желаю кровопролития в своих землях и готов к дружбе с государствами-соседями. Однако дружба должна быть равноправной и взаимовыгодной, основанной на доверии и взаимном уважении. Спрашивая меня о делах моих земель, дядя сначала должен предоставить сведения о себе. Это будет справедливо, не так ли?
***
Нолофинвэ посмотрел на свиток с остатками зелёной печати.
— Айканаро и Ангарато, — сказал нолдоран вполголоса, — утверждают, что они Тэлери, поэтому не мои подданные. Морифинвэ не пустил в свои владения моих посланников, а лорд Каленовэ не стал рассказывать о землях соседа, взявшего в жёны его дочь. Обмолвился лишь, что у королевы всё прекрасно. В итоге единственные точные границы, которые я могу нанести на карту — это Предел Маэдроса на севере. Если бы не вечно снующие по моим землям подданные Кирдана, передающего сведения в Дориат, было бы проще.
Повисла пауза, Аклариквет по привычке тронул струны арфы.
— Нам нужны песни о братстве, единстве и доблести моего народа, — вздохнул Нолофинвэ. — Я напишу письмо лорду Маэдросу, объясню, что его братья снова разжигают вражду, которую он прекратил, принеся великую жертву, пойдя против памяти отца. Неужели это было зря? Пусть повлияет на братьев. А, как только будут достроены дворцы столицы, Аклариквет, я устрою общий пир. Это будет великий Праздник Объединения, где я объявлю себя верховным нолдораном, королём над королями. Но до этого момента, Аклариквет, Синдар должны узнать о том, что это традиционный для Нолдор Амана титул. Понимаешь? История нашего народа, мой верный менестрель, снова требует твоего вмешательства.
***
Раствор позеленел, вспенился и вдруг испарился ароматным облачком, оставив на стенках прозрачного сосуда едва заметный золотистый налёт, невидимый, когда налито белое вино.
— Это просто фокус, — пожала плечами Зеленоглазка, — однако, разумеется, я знаю, как сделать отвар опасным. С появлением на небе Анора изменилось всё в растительном мире, но я уже успела изучить свойства листьев и корней, родившихся на обновлённой земле. И, знаешь, Митриэль, мне очень приятно, что ты сама решила посоветоваться со мной.
Знахарка опустила глаза, губы напряжённо сжались.
— Это растение, — незаметно, однако очень внимательно наблюдая за Нолдиэ, продолжила говорить колдунья, — приспособилось к новому свету, лишь слегка изменив цвет листьев, а цветы его стали крупнее и ярче. Это «язык змеи», его так из-за свойств сока называют: яд и снадобье в одной капле. Или приятная добавка в вино, особенно яблочное. Прекрасный вкус получается!
— Значит, — заинтересовалась Митриэль, — можно приготовить очень вкусный яд? А как быстро подействует? Что с противоядием? Его придумали?
Зеленоглазка загадочно улыбнулась.
— Сок языка змеи нейтрализует яд волколака, значит, яд волколака может остановить действие змеиного языка. Есть и более доступные средства, однако не столь эффективные.
— Мне нужно знать об отраве, которая не знакома моему народу, — с нажимом сказала Митриэль.
— Гораздо важнее иметь при себе что-то, неизвестное подданным врага, — тихо произнесла колдунья, — сейчас многие эльфы готовы щедро одарить того, кто сделает яд, способный мгновенно убить попавшего в плен воина. Главное — успеть принять.
Взгляды эльфиек встретились, знахарка помрачнела.
— Да, лучше сразу умереть, чем… — не договорила Митриэль.
«Почему мне кажется, что у тебя иные цели, целительница? — усмехнулась про себя Зеленоглазка. — Кого же ты решила отравить?»
— Есть сыпучий камень, — изучающе глядя на собеседницу, осторожно проговорила колдунья, — если его раскрошить и скипятить, а потом смешать с крапивой, получится яд, который убьёт сразу от одного лишь соприкосновения с телом. Сама понимаешь, что будет, если смазать этим одежду или край бокала.
— Мгновенно? — лицо Митриэль вдруг стало страшным. — Или даст время? Отравителю, наверное, будет интересно понимать, что умирает от яда, который не успел изучить и найти от него спасение.
— С нами обеими это может произойти, — отмахнулась Зеленоглазка. — Например, по неосторожности. И, если суждено, избежать не сможем. Остаётся надеяться, что конец пути ещё очень далёк.
Митриэль отрицательно покачала головой, и колдунья заинтересовалась ещё больше, хоть и понимала: разговорить Нолдиэ вряд ли удастся.
Мы вернём то, что у нас отняли
Под утро заморосил неприятный холодный дождь, серое небо опустилось на вершины гор, словно огромная туша чудовища — на ряд копий.
Удивляясь странным ассоциациям, Макалаурэ пришпорил коня, и его верные тоже ускорили скачку.
Несмотря на беспросветную серость вокруг, на сердце у менестреля было легко, музыка в воображении сплеталась узорами ритма и аккордов, вспоминались пока не ставшие песнями строки, и, хотя получалась нелепость, Феаноринг улыбался.
— Смотрите! — крикнул вдруг Аранаро, указывая на юг. — Это знамёна Оссирианда?
— Похоже на них, — согласился Макалаурэ, — сочетание кораблей и леса — их особенность.
Всмотревшись во влажный утренний туман, спустившийся со склонов, менестрель прикинул численность движущихся в Химринг эльфов — не менее шести сотен вооружённых копьями и луками воинов, примерно половина из них — всадники.
— Неужели лорд Новэ решил оказать военную помощь Нолдор? — усмехнулся Макалаурэ, но Аранаро остался серьёзным.
— Нет, господин Канафинвэ, — покачал головой воин, — мы сейчас видим тех, кто понимает, что есть Белерианд, а есть Дор-Даэделот. Есть мы — эльфы и гномы, а есть Моргот и его твари. Есть мир, есть война. Жизнь и смерть. И мы, жители Белерианда, должны победить. А где ещё быть настоящим героям-защитникам? Конечно, на границе.
Серая дымка рассеялась, сквозь облака засияли золотистые лучи, и на вершине грозной горы, выбранной лордом Маэдросом для строительства города-крепости, заалел флаг со звездой рода Феанаро Куруфинвэ.
— Дальше без проводника нельзя! — встал на пути всадников воин, которого Макалаурэ запомнил по весьма показательному эпизоду в самом начале Исхода: недовольный диктатурой Феанаро, эльф сорвал восьмиконечную звезду с плаща и заявил: «Я не позволю указывать мне, когда я должен спать, есть, любить жену, тренировать искусство боя и справлять естественные нужды!» Похоже, нолдоран заставил этого свободолюбивого эльфа делать вещи похуже, раз он снова вернулся в Первый Дом. Ах, да, не в Первый Дом, а к обездоленным бродягам.
Осмотрев внушительную стену, возведённую примерно в трёх лигах от склона горы, менестрель заинтересовался — что же успел придумать его брат за время, прошедшее с их расставания, что теперь по земле лорда Маэдроса нельзя ходить без специального сопровождения?
Находившиеся поблизости новоприбывшие Синдар уважительно закивали.
— Мы вокруг своих поселений тоже ловушки выкапываем, — гордо заявил широкоплечий эльф в плаще, украшенном шкурой волколака. Макалаурэ стало очень неприятно слушать о том, что такая жизнь — нормально и почётно, однако воспоминания об упрёках брата и предложении признать своё малодушие и убираться на безопасный юг заставили изобразить гордость за свой род.
Восточный склон горы исчез под строительными лесами, по пути к скалам то и дело попадались строгие каменные дома, выглядящие маленькими крепостями, но больше всего бросалось в глаза, что в каждом дворе росли плодовые деревья, вдоль дорог на камнях была насыпана привезённая с юга плодородная почва, на которой колосились неприхотливые злаковые. Отовсюду доносились детские голоса и стук деревянного оружия.
Пустовавшие совсем недавно территории ожили за считанные солнечные годы.
Пройдя извилистой путанной тропой к подножью, Макалаурэ и его верные остановились у ещё одной могучей стены, по верху которой свободно могли проехать пять-шесть всадников, и увидели вышедшего навстречу из массивных ворот Телперавиона, не выглядевшего дружелюбным.
— Владыка Маэдрос ждёт вас, — сообщил Нолдо тоном обвинителя.
Феаноринг попытался сохранять любезность, с интересом и восхищением рассматривая закреплённые на скале подъёмники, чтобы подойти к которым потребовалось преодолеть широкий ров по мосту, висящему на цепях. Промелькнула мысль, что жители Химринга имеют полное право гордиться своей землёй.
Войдя на подъёмник и, по мере удаления от земли, смотря на владения брата с нового ракурса, Макалаурэ понял замысел: от внешних ворот нельзя пройти или проехать по прямой — самому очевидному пути: непрошенных гостей ждут ловушки, замаскированные под посевы, а на полях насыпаны холмики, за которыми можно спрятаться, чтобы встретить врага стрелами.
«Видимо, для собственного войска пути скрыты от глаз, — подумал менестрель. — И я тоже недостоин знать дороги «для своих».
— То, что вас пропустили за ворота, — словно прочитал мысли Феаноринга Телперавион, — говорит о доверии к вам владыки. Это великая честь.
Макалаурэ напрягся: бывший верный нолдорана никогда не был столь отстранённым и официальным в разговоре. Подобная перемена точно не может означать ничего хорошего.
Решив не думать о худшем заранее, Макалаурэ пытался сравнивать зарождающуюся в скале крепость с Форменоссэ. Да, безусловно сходства прослеживались, особенно это касалось большого количества башен, число которых росло с высотой. Мысленно прикидывая размер флага на вершине, который точно не меньше небольшого пшеничного поля, менестрель не заметил, как оказался в длинном зале из серого мрамора с головокружительно высоким потолком. На стенах между массивными колоннами висели багровые гобелены с изображениями событий, связанных с родом Феанаро Куруфинвэ. Присмотревшись, Макалаурэ обратил внимание, что каждое полотно имеет сюжет, так или иначе имеющий отношение к огню, на каждом сияют золотом восьмиконечные звёзды.
В двух ближайших колоннах открылись невидимые ранее двери, вышли приветствующие гостей стражи. Подняв голову, менестрель понял, что под потолком есть незаметные за гобеленами балконы, с которых удобно стрелять во вторгшихся врагов. В конце зала было возвышение, на котором мог бы стоять трон, однако там находились только гобелены и висящие на стене мечи и щиты с гербом Первого Дома Нолдор.
Стоявший у выходящего на север окна лорд Маэдрос, рядом с которым вполголоса спорили друг с другом две девушки, наконец, обратил внимание на гостей. Пятеро воинов, у троих из которых мечи висели с правой стороны, поприветствовали Канафинвэ Феанариона, и Макалаурэ мысленно порадовался их спокойствию и дружелюбию.
— Ты на удивление быстро добрался, Кано, — сдержанно улыбнулся Маэдрос и окинул быстрым взглядом всех находившихся рядом, — оставьте меня с сыном Феанаро Куруфинвэ наедине.
Дождавшись, когда зал опустеет, не считая неизвестного менестрелю количества тайно присутствующей стражи, старший Феаноринг указал правой рукой в чёрной кожаной перчатке на вид из окна.
— Смотри, какой прекрасный обзор, Кано. Ард-Гален, как на ладони. И Тангородрим виден даже в плохую погоду. Я думаю над возведением крепостей на равнине. Строить будем так, чтобы ускорять ветер между зданиями, и тогда тьма нас не накроет. Когда соберу достаточно воинов, мы подойдём к Морготу вплотную, укрепимся и продолжим наступление. — Маэдрос, не отводя внимательных глаз от земель врага, скрытых вдали чёрным туманом, словно ожидая нападения, неприятно улыбнулся. — Кано, это правда, что твоя долина до сих пор не укреплена?
Макалаурэ опустил взгляд.
— Ты понимаешь, Кано, что находишься в очень удобном для атаки месте? — по-прежнему смотря на север, язвительно поинтересовался лорд Химринга. — И то, что ты называешь себя Маглор, король Поющей Долины, не делает тебя героем. Вы, сыновья Феанаро Куруфинвэ, заявляете о независимости от нолдорана, власть которого признана мной, и это задокументированно! Вы дерзили посланникам короля, непонятно, на что рассчитывая. Думаете, если Ноло решит воплотить свои угрозы в жизнь, я приду каждому из вас на помощь?
— Маэдрос, — попытался уйти от неприятного разговора Макалаурэ, — ты сам отправил меня в долину рядом с перевалом. Ты сам доверил мне удобное для атаки место…
— Кано, — направленный на Тангородрим взгляд стал страшным, — ты много раз повторил, что будешь мне помогать. Помощь нужна на том перевале. А ты занят строительством дворцов. Хочешь красивой жизни? Пожалуйста! Но сначала обеспечь военную мощь! Армия нам понадобится очень скоро.
— Я буду делать, что скажешь, — поспешил согласиться менестрель.
— Знаю, — усмехнулся Маэдрос. — Мы все хотим вернуть то, что у нас отняли. Нам нужно больше воинов.
«Сильмарили, — с горечью подумал менестрель, — святыня рода Феанаро, дивные звёзды, родившиеся в руках мастера».
— К тебе потянутся ещё больше, — с теплотой сказал Макалаурэ, — если будут видеть, что ты веришь в победу. Моргот силён, кажется непобедимым, с ним готовы воевать те, кто не может смириться с творимым им злом, но сражаются они без надежды. Просто не могут иначе. Но ты, Маэдрос, своим примером показав, что не всех можно сломить даже чудовищными пытками, что необходимо продолжать бой, можешь дать надежду каждому, кто готов встать в твои ряды. Скажи, кто были те девы, которых я видел здесь?
— Вышивальщицы, — усмехнулся лорд Химринга, всё так же неподвижно наблюдая за тьмой на севере.
— Каждая из них будет счастлива стать твоей женой. Маэдрос, не хмыкай. Пойми, что не все готовы жить только ради мести и героической гибели в неравном бою, большинство хочет будущего без войны не только для себя, но и для своих потомков. Если ты, герой и символ борьбы, одинок, если ты строишь крепость без запасного выхода, и хочешь стоять до конца, это будоражит сердца, зажигает в них пламя, но не даёт надежды. Хочешь, чтобы твоё население, твоя армия росла — покажи всем, что ты сам веришь в победу, в жизнь после войны, в будущее без врага. Женись, брат, пусть у тебя будет хотя бы один ребёнок. Знаю, куда ты хочешь меня послать, но учти, я прав.
— И где же твоя дорогая Дис? — скривился старший Феаноринг. Не получив ответа, Маэдрос вдруг оторвался от созерцания территорий врага. — Я не просто так тебя позвал, — очень серьёзно произнёс лорд. — Моргот предлагает переговоры.
Менестрель побледнел. Одновременно рухнули пол из-под ног, потолок на голову, и всё это полетело в бездну. В реальность вернул страшный своей искренностью смех старшего брата.
— Не бойся, — снисходительно улыбаясь, сказал Маэдрос. — Я пошутил.
Прислонившись к колонне, Макалаурэ закрыл глаза.
«Я заслужил эти издёвки, — начал успокаивать себя Феаноринг. — Заслужил. Нечего теперь обижаться».
— Ноло в панике, — усмехнулся старший сын Феанаро Куруфинвэ, — в его власть над Нолдор не верит Дориат, а теперь шесть королей-Феанарионов заявили о независимости. Нолофинвэ не может угрожать соседям, так как за ним следят подданные Корабела, поэтому пытается остаться сияющим добром. Он собирает всех на Праздник Объединения, Кано. Однако, насколько мне известно, никто приезжать не собирается.
Смотря на север, Маэдрос коротко рассмеялся, но вдруг резко изменился в лице.
— Я — подданный нолдорана, — недобро запылавшие глаза сощурились. — И обязан явиться. Ты, Кано, едешь со мной. Мы вернём то, что у нас отняли.
Надёжная подделка
— Я не хочу уезжать, Лутиэн! — тяжело дыша, сжал возлюбленную в объятиях Даэрон, наслаждаясь прикосновениями её бархатистой кожи. — Знаю, это мой шанс вернуть авторитет при дворе, но мне ничего этого не нужно! Я хочу только любить тебя, мне больше ничего не надо! Прошу, скажи, что не бросишь меня снова!
Губы принцессы заставили менестреля замолчать, язык нежно тронул, скользнул по зубам. Её тело прижалось плотнее, руки сползли по бёдрам, возбуждая, лишая способности мыслить.
Теряя ощущение реальности, не понимая, жив или уже мёртв, Даэрон, утопая в чарах наслаждения, чётко осознавал лишь одно: Лутиэн не нужен слабак, она хочет, чтобы менестрель отправился на торжество, устраиваемое нолдораном, увидел что-то новое, и потом рассказал своей возлюбленной. Это станет ещё одним поводом побыть вместе мучительно короткое мгновение, без которого, однако, жить невозможно.
***
Все взгляды были устремлены на невесту.
Сверкая волшебным золотом волос, бриллиантами и жемчугом среди бескрайних шёлковых волн платья, Артанис была молчаливая и задумчивая, изображая загадочность.
— Ты настолько сильно не хочешь за меня замуж, Алатариэль, что не в состоянии улыбнуться? — почти равнодушно поинтересовался Келеборн, сжав ладонь будущей супруги. — Я сейчас отдал бы всё, чтобы это было не так.
Артанис улыбнулась. Смотря на гостей, заполнивших зал, напоминающий драгоценную друзу со множеством разноцветных кристаллов, эльфийка думала о том, что очень хотела бы поехать на устраиваемый дядей праздник, но не должна делать этого, ведь она теперь тэлерийская принцесса, шпионить в пользу Эльвэ не собирается, к тому же вот-вот станет женой…
«Нолдорское прошлое отныне не имеет смысла для меня, — убеждала себя дочь Арафинвэ и Эарвен. — Род Финвэ для меня чужой».
Убеждала, но понимала — этого никогда не будет.
— Знаешь, Келеборн, — на этот раз искренне, хоть и печально, улыбнулась Артанис, — перед боем в Альквалондэ я впервые в жизни говорила с Вольвионом наедине, стоя совсем рядом на балконе дворца. С одной стороны, дядя был мне неприятен своим нежеланием бороться против врага, вечными недоговорками, неискренностью… Но с другой… Я смотрела на него и думала: мы оба из королевских родов, оба одиночки по жизни, он — сияющее серебро, я — волшебное золото, словно Древа Телперион и Лаурелин. Я подумала, что, объединившись тогда, мы смогли бы предотвратить кровопролитие. Но Вольвион запер меня, а сам сбежал.
— И пролилась кровь, — опустил глаза самозванец. — И бесчестье пало на правых и виноватых.
— Не было правых, — жёстко сказала Артанис. — Но Валар выбрали виновных, и толпы обрадовались. Я возненавидела Валинор, Келеборн. И отца стала презирать. Мелиан чувствует это, часто говорит мне, что я пожалею о прошлом, что буду каяться, но… Я пока не могу в это поверить. Я не хочу назад, не хочу видеть отца.
— Свечение поддельного Телпериона тебе совсем не нравится? — улыбнулся Келеборн, уходя от неприятной темы. — Может быть, мои ветви не столь красиво сияют, зато крепче и надёжнее?
— Ты же предатель и лжец, — с азартным огоньком в глазах рассмеялась эльфийка. — Конечно, надёжнее. Тебе нужны гарантии сохранения тайны, поэтому придётся постараться быть мной любимым.
— С превеликой радостью!
В зале заиграла музыка, и владычица Мелиан, сверкая платьем, дала знак жениху и невесте подойти для произнесения брачной клятвы.
***
— Пока Даэрон занят сочинением музыки, — со скрытой насмешкой произнёс Тингол, делая вид, будто не наблюдает за гостями свадьбы, — тебе, мой советник, надо разобраться, почему нолдоран Финголфин столь настойчиво зовёт на торжество моего племянника Финрода. Я более чем уверен, для соблюдения традиции коронации верховного нолдорана, о которой почему-то ни слова не сказано в переданных нам летописях Дома Феанора и лорда Тургона, совсем не обязательно присутствие тэлерийских принцев.
— Это нечестная игра, я с самого начала говорил, — обрадовался Саэрос. — И песни, которые будет петь Даэрон или другой менестрель, который отправится к Финголфину, должны дать понять, что мы не простачки, и всё понимаем. Нимродель написала балладу о чести, полагаю, она достойна исполнения на королевском празднике.
— К Финголфину поедет Даэрон, — отрезал Тингол, — ты же не хочешь, чтобы твоя племянница вернулась в Дориат с мужем-Нолдо и будущим Нолдо во чреве?
Советник с ужасом откашлялся.
— Да, владыка, я полностью согласен, пусть едет Даэрон.
— Нолдоран Финголфин, верховный или из низов, — высокомерно улыбнулся король, — не заслуживает моего особого почтения. Отправлю к нему своего летописца и военачальника Маблунга для охраны в пути. Что касается тебя, советник, выясни у Финрода, что хочет от него сын Финвэ.
Саэрос был не в восторге от перспективы общения с племянником короля, однако учтиво поклонился и отправился на поиски крайне неприятного в общении валинорского эльфа, не соизволившего прийти на свадьбу к собственной сестре.
***
— Я не поеду на Праздник Объединения, — заявил Финдарато, лишь заметив идущего в его сторону советника. — И ничего не знаю о будущем торжестве. Более того, если бы и знал, ничего говорить бы не стал.
Саэрос, переведя взгляд с эльфа на портрет Лутиэн, около которого сын Арафинвэ распивал вино с Амдиром и Белегом, мечтательно улыбнулся.
— Господин Финрод, — вежливее некуда произнёс советник, — я бы не стал мешать тебе праздновать свадьбу сестры, однако…
— Король приказал, — перебил Финдарато, отдав бокал лучнику и медленно направившись к Саэросу. — Эльвэ приказал тебе шпионить за мной, потому что ты — самый преданный слуга своего господина. Ты вызнал всё, что смог, у моего брата. Теперь моя очередь быть допрошенным?
В воздухе зазвенела магия, и Белег поморщился, чувствуя, как чары, пусть и направленные не на него, начинают струиться сквозь плоть.
— Мой слуга, хвалю тебя, — тихо запел сын Арафинвэ, подражая интонации Тингола, проникая колдовской мелодией в сердце опешившего Саэроса. — Ты сделал в точности так, как я просил.
А теперь давай Финрода сюда —
Он так беспомощен, мне он уже мил. — Засмеявшись, почувствовав страх в душе Синда, Инголдо сменил интонацию, изобразив самого советника:
— Нет, постой! Не так всё просто!
Теперь ты выслушай меня!
Не хочу быть слугой, низких почестей уродством,
Свободу мне дай, и Финрод будет у тебя.
Наслаждаясь произведённым эффектом, озвучив то, о чём Саэрос боялся даже помыслить, Финдарато нанёс магический удар, заставив советника покачнуться, потерять связь с реальностью. Перед глазами дориатского эльфа вырос лес. Зелёный, хвойный, мрачный. Это не Королевство под Завесой. Сердце сковал панический ужас, и то был страх смерти. Очень дрянной смерти…
— Если мир скудных эмоций
Меня поедает без отвращения, — запел страшно изменившийся голос Финдарато, — разум того, чья суть — дитя Солнца,
Погубит нас за год и мгновения.
Рядом был кто-то, от кого исходила угроза, кто-то красивый, страшный и безумный. Саэрос увидел чёрные волосы. Нолдо?! Нет. Кто это? Что за существо?
Лес. И воплощение проклятия самого Моргота! Страх. Смерть.
— Необходимость выживать —
Это свойство каждого,
И ты перестанешь существовать
Без умения, в этом мире столь важного.
Беги! Тебе от меня всё равно не скрыться!
Беги! Разве ты не знал, я играю с тобой!
Время пришло судьбе твоей сбыться,
И я иду за твоей душой.
Твоё дыхание, словно бритва,
Режет страницы твоей же молитвы.
Я знаю об этом, ты слышишь меня.
Пусть страх первобытный направляет тебя!
Беги! Тебе от меня всё равно не скрыться!
Беги! Кончились игры, догорает огонь.
Время пришло судьбе твоей сбыться,
Стрела свистит за твоей спиной.
— Оставь его, приятель! — голос Амдира разорвал сети чар, и Саэрос, схватившись за голову, бросился прочь. — Он тебе отомстит, Ном, — сказал воин.
Но Финдарато лишь отмахнулся. Отомстит? И как, интересно?
Примечание к части
Песни из рок-мюзикла "Повелитель снов" "Смерть слуги" и "Беги!"
Гордость отца
Море далеко, и каким бы высоким ни было окно, не увидеть непокорных волн, опасных и завораживающих. Перевала Хэлкараксэ больше нет, и ничто не соединяет две земли: Аман и Эндорэ.
Только память.
Одинокий дворец, похожий на наконечник стрелы, утопающий по мраке ночи, озарял бесконечно далёкий и безразличный свет манящих звёзд.
В широко распахнутое окно ворвался пахнущий лесом ветер и голоса птиц. Когда-то очень давно можно было добежать до дворца Феанаро и спросить Тьелко, о чём поют сегодня пернатые, а потом сочинять музыку с Кано и Финдарато.
Створка двинулась, свет Итиль нежно заиграл с мозаичным узором, трель ночного певца зазвенела ближе. Бутыль почти опустела, и Финдекано вспомнил пустоту, поглотившую его в Альквалондэ после одержанной победы. Если бы не Нарнис…
Обернувшись и посмотрев на портрет супруги на стене, герой Астальдо печально улыбнулся. Наверное, кроме самого Финдекано, никто во всей Арде не верил, что дева из Первого Дома Нолдор может любить принца из Второго.
Но Финдекано не просто верил. Он знал, не сомневался, и поэтому был способен справиться с чем угодно, даже обрушившимся раскалённым потоком пониманием того, как несправедливо устроен мир.
А сейчас Нарнис так же далеко, как и счастливое прошлое, когда можно было сочинять глупые песенки с Макалаурэ и Финдарато, и спрашивать Тьелко, о чём щебечут птахи с розово-золотым оперением.
— О чём поёт ночная птица,
Одна в звенящей тишине?
О том, с чем скоро разлучится
И будет видеть лишь во сне, — полушёпотом начал произносить Финдекано, вспоминая путь во льдах, гибель верных соратников и то, как сам не раз избежал смерти лишь чудом. — О том, что завтра в путь неблизкий,
Расправив крылья, полетит.
О том, что жизнь глупа без риска,
И правда всё же победит.
Ночные песни птицы вещей
Мне стали пищей для души.
Я понял вдруг простую вещь —
Мне будет трудно с ней проститься.
Холодным утром крик последний
Лишь бросит в сторону мою.
Ночной певец, я твой наследник,
Лети, я песню допою!
С картины смотрели пронзительные серые глаза.
— Я спас твоего отца, Нарнис, — покачав головой, вздохнул герой Астальдо, — но как всё обернулось? Хотя, это неважно. Главное, Нельяфинвэ жив и свободен. Я знаю, Нарнис, он победит нашего врага. Знаю! Если не Нельо, то никто. И я сделаю всё, чтобы помочь ему. Тебе очень повезло с отцом, любимая.
Допив остатки вина, Финдекано подумал, что давно пора идти тренироваться в стрельбе из лука на полном скаку среди ночного леса и в утренних сумерках. Наверное, соратники уже заждались.
Осторожно коснувшись нарисованного лица, сын нолдорана улыбнулся.
— Мне не так повезло с отцом, как тебе, — тихо сказал принц, — но праздник, который он устроит, действительно необходим. Наша семья, забывшая о родстве, соберётся вместе, и, рано или поздно, мы сможем договориться, объединиться и вновь стать единым сильным государством. Иначе быть не может, Нарнис. Я знаю.
***
«Ты гордился бы мной, отец? — мысль уколола даже не кинжалом. Тонкой швейной иглой. — А ты, брат? Полубрат. Чем бы ответил мне? Тебе пришлось бы признать поражение передо мной, Гениальный Финвэ, Искусный Финвэ, непревзойдённый изобретатель и учёный, которого почитают наравне с создателем письменности! Кузнец и ювелир, лидер, за которым слепо шёл народ! Тебе, да, тебе пришлось бы признать мою победу! И, знай, сын вышивальщицы, отец был бы рад этому. Ты, наконец, перестал бы давить на него, тебе пришлось бы признать его право на счастье без тебя! И… Знаешь, Феанаро, кажется, я привык к мысли, что ты мёртв. И даже верю в это и не жду, что ты ворвёшься в мой дворец и станешь мне угрожать. Да, ты мёртв, полубрат. Знаю, ты не оставил бы своего сына висеть на скале. Даже того, кто имел наглость спорить с тобой».
Посмотрев изображение мемориальной колонны, недавно установленной в горах, где по рассказам умер полубрат, Нолофинвэ подумал, что этой дани памяти вполне достаточно. Имя Феанаро Куруфинвэ нельзя предать забвению, но и слишком прославлять не стоит.
«Анайрэ бы осудила меня, — печальная усмешка тронула губы нолдорана. — Не разобравшись и даже не попробовав разобраться. Я оказался бы виноват во всём, но ни одного способа разрешить трудности предложено бы не было».
Откуда-то снова взялась обида на супругу, однако Нолофинвэ подумал, что сгинувшая в огне войны любовь уже не имеет никакого значения. Анайрэ не из тех, кто будет вечно тосковать, она найдёт силы жить и способы сделать свой мир снова комфортным.
«Я был уверен, — подойдя к картам на стене, нолдоран оценивающе осмотрел закрашенные белые пятна, представленные в выгодном для короля свете, — что мои владения огромны. Мои! Не семи разных королей! Моя страна больше, чем у Тингола со всеми его вассалами! Моя! Я — верховный нолдоран! И в моём подчинении может быть хоть сотня других нолдоранов! Феанариони не могло прийти в голову, как я их перехитрю! Вам не тягаться со мной, дети полубрата!»
В руки лёг лёгкий серебряный венец без камней и множества завитков. Его носил юный принц Мудрый Финвэ, сын Индис. Вечно второй.
Короли в Валиноре не нуждались в особых знаках отличия, ведь эльфийских владык выбрали Валар, аранам не было необходимости доказывать власть драгоценностями. Роскошно выглядеть могли все жители Амана, когда хотели. Но как объяснить это Эльвэ, о котором ходит молва, как о ревностном ценителе редких красивых вещей? Интересно, сундуки Финдарато сильно опустели за время пребывания в Дориате?
Для великого торжества необходим особый венец. Венец верховного нолдорана! Но каким он должен быть? Синдар обязательно спросят о традициях!
«Нет, венец не должен быть медным! — стало вдруг не по себе. — Всё, что было на сыне Феанаро во время пленения, проклято Намо и Морготом и уничтожено! Корона Нельяфинвэ была наследием его отца, а не Махтана! Никакой меди! И не нужно мне подобие золотых венцов Феанаро! Только серебро! Или платина. И звёзды. Прозрачные камни в белом металле. Или синие?»
Вспоминая символику рода Финвэ, нолдоран отодвинул от себя разложенные на столе драгоценности.
— Отец, — чувствуя наваливающуюся боль и сожаление о безвозвратно утерянном, прошептал король. — Отец… Я всего добился своей головой, меня не делали избранником Валар. Они недооценили меня! Все недооценили! Гордись мной, отец! Твой сын вернул истинную, незапятнанную славу великому роду Финвэ! И сделал это сам!
Примечание к части
Песня К.Никольского "Ночная птица"
Праздник Объединения. Единственный достойный противник Моргота
Пламя взвилось до утонувшего во тьме неба, разлетевшиеся во все стороны искры превратились в звёзды.
— В пламени рождается сталь. И слабая, и сильная. Ты мог бы сделать верный выбор.
Понимая, что это всего лишь сон, Маблунг попытался проснуться, но видение не отпускало.
— Но почему это так важно? — задал вопрос в пустоту воин. — Мой король дал мне копьё, чтобы я служил ему!
— Не лги себе, что нет разницы между смертью-подвигом и гибелью ради чужой низменной гордыни.
Пламя погасло, на вершине высокой горы воссиял на фоне алого знамени сверкающий клинок с рукоятью-звездой.
— Зависит всё, что в мире есть, — просыпаясь, услышал Маблунг голос Даэрона, — от поднебесной выси. Но наша честь, но наша честь от нас одних зависит.
Впереди в лучах рассветного солнца заиграли серебром и золотом шпили нолдорских дворцов.
***
— Стой, мой брат! Взгляни своей смерти в глаза!
Навсегда мы оба останемся здесь!
Актёр в белых сверкающих одеждах и венце с перьями преградил путь вышедшему на сцену эльфу в чёрном.
Собравшиеся на дворцовой площади Нолдор узнали снова игравшего Моргота Аклариквета, многие обрадовались или рассмеялись, а Синдар, прибывшие из Эглареста, Бритомбара и Оссирианда, просто завороженно наблюдали за неожиданным поворотом сюжета прекрасно-благостной до этого момента Валаквэнты.
— Навсегда мы оба останемся здесь!
За спиной Манвэ появился смеющийся полуголый растрёпанный эльф, с хохотом поигрывающий массивной золотой цепью. Рядом встал артист в жёлтом парике и мечом в ножнах из перьев.
— Тебе ли, ничтожный, мне угрожать? — захохотал Аклариквет, поднимая молот, размером с него самого.
— Стукни его, Риньо! — крикнули из толпы. — Чтоб перья и пух полетели!
— Уходи с моей дороги, глупец! — менестрель нолдорана замахнулся, но цепь обмоталась вокруг рукояти.
— Было время, — запел артист с мечом, — рукой стояли к руке. Ныне время лицом к лицу нам стоять!
Молот упал под ноги хохочущего эльфа, Моргот отпрянул:
— Поверить не могу! Ты ли мой послушный брат?
Где преданный твой вид? Где твой покорный взгляд?
Тот брат, что верил мне, во мрак со мною шёл…
— Тот брат сгорел в огне, который ты разжёг! — выкрикнул Манвэ, изображая плач.
Между спорящими возник эльф с завязанными глазами в серых ниспадающих одеждах. Эльф в золотом парике обнажил меч, из ножен полетели перья. Остриё направилось в горло Моргота, Тулкас намотал цепь на кулак, посматривая в сторону появившегося Намо.
— Делай выбор, делай выбор! — запел хор Валар.
— Делай выбор, брат! — с мольбой произнёс Манвэ. — Делай, пока Песнь Сотворения жива!
— Посмотри мне в глаза, — со страхом и сомнением произнёс Моргот, обращаясь к «слепому» Мандосу. — Покажи, что ты видел!
***
Гостей собиралось всё больше, дворец нолдорана заполняли лорды и их приближённые, прибывшие по приглашению Нолофинвэ, на площади веселились остальные: члены семей и слуги высокородных эльфов, а также мастера, приехавшие со своими изделиями, менестрели, ждущие возможности выступить на главной сцене, и просто любопытные. И в парадном зале, и на улице разместилось достаточно столов с угощением, однако представление занимало публику больше, нежели вино и закуска.
Наблюдая, как меняются декорации, как на сцене появляются деревья с фиолетовой и багровой листвой, Туивьель, сопровождающая сестру лорда Каленовэ, часто заморгала, печально улыбаясь. Линдиэль была совсем юной, когда взошедшее на небо солнце сожгло привыкшие к звёздному свету растения, поэтому не так остро переживала пробудившую воспоминания о прошлом сцену. Сам сын Новэ Корабела отправился гулять вдоль реки за городом, подальше от шумного празднества, чтобы обсудить с отцом отказ нолдорана Карантира приехать к своему владыке. Это была далеко не единственная странность, волновавшая Каленовэ, однако лорд не хотел делиться переживаниями с младшей сестрой, а женой и дочерьми — тем более.
— Закончитсяконцерт, — вздохнула Туивьель, — отправляюсь на Площадь Мастеров. Может быть, мои изделия заинтересуют гостей нолдорана.
— Твой плащ заинтересует явно больше, — усмехнулась Линдиэль, замечая любопытные взгляды, направленные на шкуру морготовой твари, висящую на плече эльфийки. — Закончится представление, ты сделаешь мне причёску, и будешь свободна для любых занятий.
Туивьель весело подмигнула. Смотря на сцену, где Нолдор пытались изображать Авари, мастерица любовалась игрой, наслаждалась музыкой и почти не думала о том, что валинорские эльфы даже представить не могут, как на самом деле жили отрекшиеся от света.
В центре помоста, между бордовым и чёрным деревьями, стояла сребровласая эльфийка в порванном грязно-белом платье с пятнами крови, а сзади неё мелькали жуткие тени.
— Пробил Час Презрения,
Исполнилось пророчество,
Скомканы сомнения,
Страх и одиночество.
Жить невыносимо,
Умирать не страшно,
Выживает сильный,
Слабый — в списках павших.
В войне, где бьётся свет и тени,
Не сможет правда победить.
В пьянящем пламени презренья
Лишь тлеет искорка большой любви.
— Иди со мной! — позвал деву лучник в белоснежных одеждах.
— Оставайся! — захохотал Моргот. — Со мной ты не будешь тосковать. Уходить опасно!
— А оставаться глупо! — выкрикнул артист, изображавший Оромэ.
— Прошлое неясно, — закрыла лицо руками эльфийка, — будущее скупо. Здесь, в Эндорэ.
Снова появившийся на сцене Манвэ указал на Моргота, перевёл взгляд на мечущиеся тени:
— Безразличье пыли
В суматохе смерча,
Обреченность жизни,
Неизбежность смерти.
Всё, что было свято,
Потеряло ценность!
Волки среди братьев,
Пробил Час Презрения!
На сцену вышел кудрявый черноволосый эльф в алом с восьмиконечной звездой. Рядом встали семеро воинов, не узнать образы которых было невозможно. Подняв мечи, Нолдор запели:
— На излёте стрелы уходящей Эпохи
Из последних песчинок в песочных часах
Зарождается буря в традициях строгих,
Поднимая со дна боль, презрение и страх!
— Мы дадим бой! — закричал изображающий Феанаро актёр. — Мы победим врага и освободим Средиземье от тьмы! В Сумрачном Крае будут править звёзды!
***
— Я никогда в жизни так не наряжался, — всё сильнее краснел Даэрон, рассматривая себя в огромном зеркале, где свободно могли любоваться собой две дюжины модниц.
На менестреле сияли алмазы и бериллы, расшитая серебром мантия должна была затмить слепящим блеском скромные, как надеялся Тингол, одеяния нолдорана.
— На меня посмотри, — процедил сквозь зубы Маблунг. — Что за рыбья чешуя на мне, вместо нормальных праздничных лат? Почему я должен сверкать весь с ног до головы, да ещё и опалами? И почему мой плащ выглядит, словно шлейф принцессы? Однако, менестрель, приказы короля не обсуждаются. Если вырядить нас так — в интересах королевства, значит, надо с гордостью блистать. И не строить кислые рожи.
Даэрон пошёл через зал, стараясь не замечать взглядов на себе. Может быть этим эльфам, в основном в строгих, но при этом роскошных одеждах синего, белого и серебристого оттенков и нравился наряд дориатского менестреля, но проверять это у певца не было душевных сил — Даэрон знал, что не выдержит насмешек.
Выйдя на широкий балкон с перилами-скульптурами, изображающими изящные деревца с напоминающими звёзды листьями, менестрель посмотрел на площадь.
— Иронично, — с грустью улыбнулся певец, обернувшись к Маблунгу, — я впервые за весь путь рад, что Лутиэн не рядом. Если бы она слышала тех, кто выступает на сцене, больше никогда бы не взглянула в мою сторону. Я ничтожество, Маблунг. Не понимаю, зачем вообще я здесь, зачем я в Арде?
Воин не ответил. Вспоминая времена, когда Даэрон применял своё искусство против врагов, Маблунг отметил для себя, что тогда менестрель не задавался вопросом о смысле бытия. Он жил и знал, что полезен.
— Астальдо! — закричал и в толпе. — Герой Астальдо! Вечная сияющая слава великому герою! Айя Астальдо!
В дальнем конце зала возник принц Финдекано в сверкающих доспехах из белоснежного металла. Его сопровождали такие же блистающие серебром воины, и Маблунг явно утратил последнюю напускную уверенность в себе.
— Астальдо! Вечная сияющая слава!
Снова посмотрев на друга-воина, Даэрон совсем сник.
— Не представляю, как буду петь для нолдорана, — вздохнул несчастный эльф,
— Это твой долг, певец, — обречённо произнёс воин, словно перед безнадёжным боем, — исполни его до конца.
***
Сжимая пальцами маленький мешочек на поясе, Митриэль делала вид, что просто пьёт вино около сцены, наслаждаясь выступлением артистов, однако взгляд знахарки то и дело устремлялся на сходившиеся к площади дороги. Кто по ним едет? Неужели снова не он? Неужели?.. Да, не он.
Ожидание, ожидание, ожидание… Что может быть мучительнее!
***
Артисты, изображающие Феанаро и сыновей, бросились на Моргота.
— Мы будем драться на земле,
Под солнцем и в кромешной тьме,
Мы будем драться в небесах,
Мы будем драться до конца,
Мы будем драться, чтобы жить
За тех, кто первым был убит,
Враг, словно призрак без лица,
Мы будем драться до конца,
Мы будем драться!
Легко уклонившись от мечей Феанорингов, Аклариквет-Моргот развернулся и нанёс удар молотом в грудь Феанаро. Увидев, что отец мёртв, сыновья замерли, а потом отступили за кулисы, остался только один — в красном парике и шлеме с высоким алым гребнем, с ало-звёздным знаменем в руке. Встав между лежащим Феанаро и Морготом, Нельяфинвэ направил меч на врага.
— Это тот же актёр, — сказала Митриэль подошедшая ученица, — что и в Альквалондэ куклу изображал. Многообещающе, правда?
Эльфийка захихикала, прикрыв рот рукой, знахарка сделала вид, что ей тоже очень весело. Но почему дороги пустуют?! А кто это подъезжает? Нет, снова не его знамёна.
Нападая на врага, актёр в красном парике двигался, как танцор, с лёгкостью и изяществом парящего сокола, но у воинов в толпе это вызывало насмешку.
— Такого бойца даже ребёнок победит, — рассмеялся Ранион, следивший за порядком на площади.
Первый же пропущенный удар повалил Нельяфинвэ на колени, алое знамя упало под ноги Моргота, и, встав на полотно, враг положил молот на голову поверженного эльфа, заставляя склониться ещё ниже. Шлем с высоким гребнем упал на сцену, Моргот пнул его в сторону.
— Сложно быть героем среди трусливых союзников? — поинтересовался Аклариквет.
— Мир рухнул! — обречённо то ли пропел, то ли выкрикнул сын Феанаро. — Свет меркнет! В грязь знамя! Мной проигран этот бой!
Боль гложет, месть греет, смерть манит…
О, зачем я ещё живой?!
Бесконечность коварства и вранья
Со мной играет, шутя!
Я запомнил навек твои слова!
Ты оставил мне жизнь.
Это ты зря…
— Ты ранен, — захохотал Моргот, — раздавлен, в капкане, истекает кровью волк.
— Но злоба грудь жалит, даст силы мне вернуть кровавый долг! — прохрипел, пытаясь подняться, Нельяфинвэ, но молот придавил ещё ниже. — Пусть разорваны в клочья все миры
И сгинут в море огня!
Ты забрал у меня две трети судьбы,
И оставил мне жизнь…
Эльфы и эльфийки, грязные, растрёпанные, закованные в цепи, многие на коленях, появились на сцене, ужасаясь, смотря на убитого Феанаро и его поверженного сына.
— Развеянный по ветру пепел презрения, — пение-плач разлетелось по площади, — где наше спасение? Кругом только пыль руин!
Не остановить игру чёрного гения
Рабов поколения,
Ведь тёмная ночь за ним!
Со злорадной ухмылкой придавив голову Феаноринга к полу, Моргот вытер ноги о знамя рода Феанаро.
— Гордость искрится, но стóит ли биться, если остался один? — рассмеялся Аклариквет, с невольным замиранием сердца всматриваясь в толпу. — Не осудят тебя — победитель не будет судим!
Жалость не знающий, всепоглощающий
Хаос неумолим!
Вспыхнешь яркой звездой и оставишь лишь пепел и дым!
Труп или раб?
Решай, славен ты или свят?
Сам решай, кто такой:
Ты герой или просто живой?
Смерть? Или плен?
Вопрос в положении колен!
Выбирай жизнь и мрак,
Феанарион, ты не дурак.
Подцепив молотом подбородок эльфа, Моргот заставил его поднять голову, чтобы стоящий на коленях Феаноринг выглядел ещё более жалко.
— Пусть разорваны в клочья все миры
И сгинут в море огня! — торжествовал враг. — Я забрал у тебя две трети судьбы
И оставил лишь жизнь.
Знай, всё было зря!
***
Краем глаза взглянув на толпу, заполнившую дворцовую площадь, Халиндвэ, взяв под руку жену и тайком наблюдая, как юный сын Гельмир, весело улыбаясь, засматривается на разодетых эльфиек, смеясь, приветствует их, говоря шуточные комплименты, отправился к мастерам, решив оценить искусство Мориквэнди, Синдар Оссирианда и эльфов с морского побережья.
— Сын, — напряжённо сказал Индвэ, хлопнув Халиндвэ по плечу, — думаю, тебе и другим лордам, присланным сюда Финдарато, надо идти к нолдорану. Я не люблю копаться в дворцовых интригах, и с радостью познакомился бы с эльфами Оссирианда, чтобы отправиться с ними на охоту. Поэтому присмотрю за твоей семьёй, а ты исполняй приказ принца.
— Принцессы, — ухмыльнулся молодой лорд, — Финдарато мне ничего толком не сказал, кроме того, что «Кто-то же должен поехать». Артанис была более разговорчива. И щедра. Однако, я пока не вижу здесь того, кому она хотела передать послание.
— Иди, Гуилин, — мягко сказала Ауриэль. — Встретимся на закате. Здесь же.
Со стороны торговых рядов послышался заливистый заразительный смех Гельмира, из-за которого можно было начать хохотать, даже не зная, о чём пошутили. Посмотрев в сторону сына, веселившегося вместе с продававшими кованые изделия мастерами, над шутками которого уже смеялись все, кто оказался рядом, лорд Халиндвэ поцеловал супругу, поклонился отцу и пошёл в сторону высоких резных золочёных ворот.
***
На сцене появились Нолдор в синих плащах, на одном из воинов сиял венец.
— Орки наступают! — крикнул он. — Им нет числа, силы здесь неравны!
Смерть вижу я под ногами толпы!
Вала копил, умножал свою злость!
Новый рассвет нам лишь гибель несёт!
Моргот, ничуть не испугавшись новых противников, поставил ногу на спину поверженного Феаноринга.
— Мир на весах! — запел Аклариквет, внимательнее прежнего наблюдая за реакцией публики. — Всё в пепел и прах!
Раб под сапогом!
Новый порядок рождён!
Но вдруг во вспышке света на сцене появился эльф в сияющих доспехах, роскошном венце и с красивым зеркально-гладким мечом.
— Нет, не позабыты отвага и честь! — запел изображающий нолдорана Нолофинвэ актёр. — Время держать удар!
Знай, не принесут нам великих побед
Дни ожидания под пение фанфар!
Нам на судьбу не пристало роптать,
Моргот вызвал шторм,
Надо бурю встречать!
Здесь, за стеной, будут жёны с детьми,
Мы примем бой, ради новой зари!
Моргот, смотря на сияющего эльфа, оттолкнул от себя Нельяфинвэ, и к распластавшемуся рядом с Феанором поверженному Нолдо подбежал воин в венце, накрыл своим синим плащом и вынес за сцену.
— В Сумеречном Крае править Нолдор должен истинный король! — закричал актёр-Нолофинвэ. — Тот, кто избран Судьбой!
— Это я, глупец! — с сомнением в голосе усмехнулся Моргот. — Тебе не победить!
— Выходи на бой! — пафосно воскликнул нолдоран.
— Для Вала смерти нет, — очень неуверенно и даже чуть заискивающе пропел Аклариквет. — К чему нам воевать?
Без тьмы не виден свет,
Ты это должен знать.
Меч в ножны убери, давай поговорим.
Ты видишь чёрный дым?
В нём смерть живёт внутри!
Но истинного короля это не впечатлило:
— Для эльфа смерти нет,
И не тебе решать,
Когда здесь и кому придётся умирать!
Я на твоём пути не просто так стою!
Я призываю к бою! Тебе тут не пройти!
— Да я уже прошёл! — фальшиво рассмеялся Моргот. — Безумец, посмотри!
Твой братец — хладный труп.
В сердцах лишь страх внутри!
Наивен вызов твой, судьбу тебе не взять!
Здесь не тебе решать, кто мёртвый, кто живой.
— Мне всё равно, кто ты! — напал Нолофинвэ. — Каким ты дышишь злом.
Я тоже — меч судьбы! Владею ремеслом —
Уменьем убивать ни в срок и ни в черёд!
— Но так же и тебя любой убьёт! — отразил удар враг.
— Но кто кого — как знать! — снова выпад эльфа.
— Не думай, что пришёл
На вызов чести я! — молот отбросил короля назад, но тот снова начал наступать. Моргот отразил атаку. — Прости, но ты смешон!
Что стоит жизнь твоя?
— Но ты пришёл, — тяжело выдохнул Нолофинвэ, вновь бросаясь на врага. — Теперь
Лишь смерть рассудит нас!
— Ты не несёшь потерь? — поинтересовался Моргот.
— Поверь, не в этот раз! — клинок со звоном столкнулся с молотом, эльф захохотал. Торжествующе. — Я вижу, ты юлишь, как будто жалкий трус!
Тебя я не боюсь! А ты уже дрожишь!
Моргот отступил.
— Кому здесь смерть — решают небеса! — медленно пропел Аклариквет. — Я — лезвие серпа или коса.
Я просто, право, веселюсь тут, как могу,
Как это принято в моём Кругу,
И умереть нисколько не боюсь.
Эльф увернулся от обрушившегося удара, однако молот задел его, и король покачнулся.
— Ну что ж, мой бой не каждому под стать, — усмехнулся Моргот. — К тому ж, гостей я приглашаю лично.
Тебе, мой друг, есть время прошептать
Молитву Эру. Мне то безразлично.
Ты проиграл свой бой.
Прости, король.
Сокрушительный удар молота повалил Нолофинвэ на землю.
— А ты знаток изящнейших манер! — через силу выдавил эльф. — Да только воин никудышный, право!
Я знаю, смерти нет, гори, отрава!
Из последних сил выбросив меч вперёд, король сразил врага.
Торжествующие Нолдор начали прославлять владыку, подняв его и обнимая по очереди, а появившийся на сцене Манвэ стал оплакивать павшего Айну.
— Очнись, мой брат! — запел Сулимо. — Очнись, пока не поздно!
Ты видишь мир, каким он страшным станет!
В нём по пустыням пламя полыхает!
В нём меркнет свет, и в небе рвутся звёзды.
Очнись, мой брат! Пока не поздно!
Моргот поднялся. Взглянув на собравшихся вокруг него Валар, Чёрный Враг, подумав, поднял молот.
— Я такой, каким меня создал Творец! — голос Аклариквета начал набирать силу. — И не вам пытаться изменить меня! Я видел твоё страшное пророчество, Намо, но ни ты, ни кто-либо другой не смеет указывать мне, как править Ардой! Если мне суждено пасть от меча истинного короля Нолдор, да будет так. Но сначала всё Средиземье станет моим, будет жить по моим порядкам! Установленным мной законам!
Развернувшись, Моргот пошёл прочь со сцены, однако вдруг остановился у занавеса.
— Я буду ждать тебя, единственный достойный противник. Приходи, сразимся.
Примечание к части
Песни:
Мюзикл "Последнее испытание": "Битва Близнецов" и "Беги, мой брат"
Мюзикл "Дорога без возврата": "Час Презрения" и "Это зря"
Ария "Машина смерти"
Мюзикл "Алая маска" "Дуэль Доктора Чумы и старого рыцаря"
Праздник Объединения. Мы пришли за справедливостью
Река блистала золотом полуденного солнца, молодой зелёный лес, где, силами подданных нолдорана, не осталось сухостоя, благоухал ароматами лета, однако что-то было не так.
— Птицы молчат, — с тенью тревоги в голосе произнёс лорд Каленовэ, подходя вместе с отцом к берегу.
Сопровождающие своих господ воины настороженно смотрели по сторонам и прислушивались, но тишину не нарушал даже ветер. Лес сейчас напоминал погружённый в сон безвременья Валинор, когда Ниэнна пыталась спасти от гибели зависевшие от света Древ Валар растения. Однако средиземским Тэлери неоткуда было знать о тех событиях, поэтому отец и сын оценивали обстановку иначе.
— Затишье перед бурей, — напрягся Новэ Корабел. — Поговорим и пойдём в город, где можно скрыться от непогоды.
— Меня волнует дочь, — серьёзно сказал Каленовэ. — Выйдя замуж, она почти разорвала связь с семьёй. Письма приходят редко, и словно пишет не она. Я хотел встретиться с Оэруиль здесь на празднике, но никто из земли Таргелион не поехал к нолдорану.
Высоко в синем небе проскользнули две исполинские тени. Сверкая золотом оперения, Орлы Манвэ, кружась, будто играя, устремились на северо-восток.
— Я хотел бы найти их гнездовье, — мечтательно улыбнулся Кирдан. — Думаю, лорд Тургон поможет мне в этом. Заодно его верные отправятся на поиски белой корабельной древесины. Скорее всего, белые деревья погибли из-за небесного пламени Анора, но я не теряю надежды. — Подумав мгновение, Новэ приобнял сына. — Скажи, что ещё тебя тревожит. О дочери не беспокойся. Верные лорда Тургона обязательно посетят земли родича их господина. Нолдор всегда смогут между собой договориться. И не забывай, сын: коли Владыка Улмо позволил Феанаро и его армии доплыть в наши земли, значит, они не могут быть злом. Слава Вала Улмо!
— Слава Вала Улмо! — улыбнулся Каленовэ. — Всё так, отец, — снова посерьёзнел лорд, — но я вижу, что нолдоран Финголфин не пользуется любовью и уважением подданных. Его родня называет себя королями, не пускает в свои земли послов верховного нолдорана, и вообще никогда раньше не говорили о таком титуле. Я не могу доверять этим эльфам, отец! Но они мои соседи! А лорд или король Карантир теперь мой зять, и он действительно делает свои владения процветающими и помогает Оссирианду!
— Верь Владыке Улмо! — благоговейно посмотрел на воду Новэ. — Славься, Владыка!
— Славься, Владыка!
Тишина стала ещё более угрожающей. Застывший воздух словно звенел, река остекленела, будто остановилось течение. Даже солнце, казалось, прекратило путь по сияющему небосклону.
Неожиданно воины Кирдана и Каленовэ вскинули луки, из-за деревьев у оврага вдали раздался голос:
— Оставайтесь на месте, если не готовы отдать жизнь за короля Нолофинвэ Финвиона!
— Он нам не король! — крикнул Новэ, давая знак своим опустить оружие.
— Хорошо, — прилетел ответ.
— В городе наши семьи! — продолжил переговариваться Корабел.
— Никто не пострадает, — пообещал голос. — Если не вступит в ряды верных воинов Нолофинвэ.
— Значит, нам нечего бояться, — побледнев, выдохнул Коленовэ, — можно оставаться и ждать, когда утихнет буря.
— У тебя есть идеи получше? — прищурился Новэ. — Я могу отправить в город своих защитников, чтобы они привели мою семью? — спросил он у ставшего заметным среди леса отряда в ало-золотом.
— Только без оружия, — предупредил командир. — Повторяю, нам не нужно кровопролитие. Мы пришли за справедливостью.
***
Проходя по залу, словно стрела сквозь незащищённую плоть, через расступающуюся толпу восхищённо приветствующих гостей, принц Финдекано, никого не замечая, искал глазами ближайших советников отца. Почему сам нолдоран не торопился к подданным, сын короля понимал, и именно поэтому считал, что обязан переговорить с Нолофинвэ. Конечно, ещё оставалась надежда, что Феаноринги соизволят явиться на торжество, но время шло, а ситуация не менялась. И если Финдарато прислал своих доверенных лиц, то ни один из сынов Феанаро не сделал даже этого!
— Что-то здесь не так… — прошептал Финдекано.
Решив во что бы то ни стало найти отца, Астальдо, стараясь не вслушиваться в происходящее на сцене, посмотрел с балкона на площадь. Принц поймал себя на мысли, что ему очень не нравится большое количество воинов Варнондо, окруживших собравшиеся толпы и перегородивших выходы на улицы.
Ощущение, что должно случиться нечто плохое усиливалось вместе с нарастающим разочарованием: Финдекано так надеялся, что Праздник Объединения разрешит конфликты между роднёй, а на деле всё вышло совершенно не так. Опять.
Рассчитывая, что отец в своих покоях, принц спешно покинул зал торжеств, мельком окинув взглядом роскошный сине-бархатный трон на искрящемся звёздами возвышении с вычурной платиново-сапфировой короной, венчающей спинку. Ювелиры говорили, что в Средиземье сложнее работать с металлами, требующими высоких температур плавления, но чего ни сделаешь ради короля?
Выходя в плавно поднимающийся по дуге коридор, Финдекано услышал, как в зале заиграла очень непривычно звучащая музыка.
***
Что бы ни думал о своём наряде Даэрон, мелкий эсгалдуинский жемчуг, имевший едва заметный песочный оттенок, действительно красиво смотрелся в пепельно-белых волосах менестреля, привлекая внимание дев.
Гостьи из Оссирианда смотрели на дориатского певца с надеждой, а на дочерей лорда Каленовэ, которым из-за знатного родства всегда будут доставаться лучшие женихи, с неприязнью. Эльфийки Эглареста и Бритомбара были уверены в успехе больше, нежели подданные Каленовэ, поэтому выглядели добрее. Эльфийки из Валинора наблюдали за Даэроном с интересом исследователя-натуралиста, открывшего новый вид насекомых.
Изо всех сил стараясь не принимать это близко к сердцу, не слышать произносимые с восхищением имена других певцов, рядом с которыми, по мнению Нолдор, Даэрону абсолютно нечего делать, и не думать, что сделанная специально для праздника арфа выглядит гораздо лучше, чем играет, а петь придётся то, что сочинила племянница Саэроса, менестрель взялся за инструмент.
***
На сцену снегопадом сыпались белые лепестки, Мистель, рассказывавшая публике о подвиге Нолдор в Хэлкараксэ, запела исполненную Акларикветом у ледяного склепа песню-плач.
— Пока артисты готовятся к новому выступлению, — весело улыбнулась своей подруге-помощнице Линдиэль, не впечатлившись выступлением альквалондской девы-менестреля, — я зайду во дворец, хочу поговорить с женой брата. Постараюсь не задерживаться.
Туивьель отрешённо кивнула, думая об увиденном спектакле. Несмотря на прекрасную музыку и качественно подготовленную постановку, эльфийка не могла сказать, что в восторге от зрелища: не так, абсолютно не так представляла себе легенду о Короле-Воине мастерица.
«Возможно, однажды, — подумала Туивьель, — я спою мою любимую историю по-своему».
***
— На землях, войною пылающих,
Которых покинуть нельзя,
Эпоха досталась нам та еще,
Но плакать не будем, друзья!
Пусть редко удача встречается,
И выстлан не розами путь,
Но всё, что на свете случается,
От нас не зависит ничуть.
Зависит всё, что в мире есть,
От поднебесной выси!
Лишь наша честь, лишь наша честь
От нас одних зависит.
Даэрон пел, думая о том, как ужасно играет его арфа, и как глухи все вокруг, что не слышат этого. Менестрелю казалось, он исполняет полнейшую ерунду: вот, девы из Оссирианда заскучали уже, подданные Новэ Корабела делают вид, что им нравится, а сами ждут баллады о любви. И тут Даэрон заметил, как переменились взгляды валинорских эльфиек. Им… нравится?
— Нам времечко выпало то ещё! — приободрился Даэрон. — О чём предстоит песни спеть?
Одно у души есть сокровище,
Оно называется «честь».
Возможно и трубы победные,
И славу отдать, и почёт,
Но с честью до вздоха последнего
Достойнейший лишь проживёт.
Зависит всё, что в мире есть,
От поднебесной выси,
Но наша честь, о, наша честь
От нас одних зависит.
***
— Отец, — с порога начал напирать Финдекано, войдя в покои нолдорана, — это глупость! Нелепица!
— И что ты предлагаешь, герой Астальдо? — очень тяжело вздохнул Нолофинвэ. — Извиниться перед гостями и сказать, что я передумал?
— Я не знаю, — начал было говорить принц, но отец вдруг резко развернулся к нему, глаза запылали жарче горна:
— Вот и не лезь в советники, герой! Ты никогда не мог ничего мне посоветовать! Ты всегда доставлял мне одни проблемы! Из-за тебя я пошёл в Хэлкараксэ! Я выгораживал тебя перед Валар, Тэлери и даже самим Эру! А ты только критикуешь меня, осуждаешь и бросаешь, когда больше всего нужен!
— Ты постоянно называешь меня героем Астальдо, — стиснул зубы Финдекано, — это зависть к моей доблести? Славе? Я не был на концерте, но слышал кое-что. Кажется, там воспевали твою храбрость и избранность.
— Зачем ты пришёл, Финьо? — глубоко вздохнул Нолофинвэ. — От того, что будешь говорить мне очевидные вещи, проблема не решится. Лучше иди веселись, а я посмотрю в окно. Прекрасный вид, не правда ли?
Принц прошёлся по длинному, выложенному яшмовыми плитами балкону. Колонна с цветами, колонна с завитками, а здесь что? Лабиринт? Не успев подумать, зачем ему это нужно, Финдекано начал искать путь в центр паутинки запутанных цветных коридорчиков, Нолофинвэ печально рассмеялся:
— А ты всё ещё ребёнок, герой Астальдо, и не ищи в моих словах подвох. Ты — мой сын, Финьо, мой первенец и единственный оставшийся со мной наследник. Наверное, ты прав, мне действительно надо пойти к гостям. Но извиняться перед ними не проси.
— Нет, отец, — вдруг побледнел Финдекано, посмотрев с балкона. — Оставайся здесь.
Нолдоран почти не изменился в лице, просто замер, словно одна из узорчатых колонн.
— Это не бутафорский Моргот, чтобы вызывать на бой! — рванул с места Астальдо. — Это…
— Маэдрос, — не своим голосом произнёс король. — Настоящий.
Примечание к части
Песня "Честь" Игоря Наджиева
Праздник Объединения. Остановись, Нельяфинвэ!
Войско появилось словно из ниоткуда: в толпе на площади, оказалось, давно уже были верные старшего сына Феанаро под видом гостей торжества. Воины Макалаурэ подошли из леса.
Маэдрос сбросил золотой плащ с капюшоном, оставшись в доспехах со звездой, вскинул руку, и от него, словно сметённые взрывной волной, отпрянули ничего не подозревавшие эльфы.
— Приветствую, гости узурпатора! — крикнул страшным голосом чудовища Феаноринг. — Меня привело личное дело, не касающееся всех вас. Уходите! А нолдоран Нолофинвэ пусть выходит ко мне для разговора. На этот раз, дядя, — Маэдрос обернулся к дворцу, — твои силы не превосходят мои! Поговорим на равных!
Не встречая никакого сопротивления со стороны шокированной толпы и не получивших приказа атаковать воинов короля, старший сын Феанаро пошёл в сторону ступеней дворца.
***
— Никто не покинет площадь, и никто больше не войдёт на неё, — с каменным лицом преградил путь Макалаурэ и его верным Варнондо. — Ты воспользовался играющей музыкой для маскировочных чар, но теперь выдал себя, и дальше тебе нет дороги.
Менестрель задумался. Военачальник нолдорана не обнажал сталь, и это было понятно: один пущенный в ход клинок положит начало бойне. Варнондо не хотел быть в ней виновным.
— Выпусти эльфов с площади, — наблюдая за начинающейся паникой, попросил Макалаурэ.
— Нет, — отрезал воин, — я не предоставлю вам поле для боя.
— Я обещал верным Новэ Корабела, что они смогут вывести из города его семью.
— Твои проблемы.
Решив больше не тратить время на бесполезные переговоры, Феаноринг отошёл назад к своим воинам.
— Будьте готовы ко всему, — негромко сказал Макалаурэ. — Но помните об изначальной цели нашего появления.
***
Не до конца понимая, что происходит, потерявшись среди зала где-то между троном, Даэроном, балконом и вскрикнувшей от испуга Элиан, Линдиэль увидела пролетевшего сине-серебряной стрелой мимо неё Нолдо, на ходу отстегнувшего ножны с мечом и бросившего их на мозаичный янтарно-мраморный пол. Сверкающая белым металлом и синими камнями рукоять оказалась под ногами дочери лорда Кирдана, и дева осторожно, с замиранием сердца и дрожью в руках, подняла драгоценное оружие. Ноги сами понесли к выходу из зала. Сначала очень медленно, но постепенно быстрее и быстрее.
***
— Нельяфинвэ! Остановись!
Выбежав из дверей дворца, Финдекано замер у лестницы на пути Феаноринга, демонстрируя, что не вооружён.
— Остановись! Прошу тебя!
Маэдрос застыл на месте. Пылающий белым пламенем ненависти взгляд стал насмешливым.
— Тот, кого ты ненавидишь, мой отец! — дрогнувшим голосом произнёс принц.
— Жалеешь, что спас меня? — хохотнул Маэдрос. — А я не просил этого делать. Я хотел смерти, а ты искалечил меня! Сделал беспомощным перед тем, кого сейчас защищаешь!
Взгляды эльфов встретились. Чем дольше Финдекано смотрел на брата, тем сильнее чувствовал, что Маэдрос не безумец, и ненависть не сожгла его сердце в прах. Подавив обиду на злые слова, принц сделал глубокий вдох.
— Я дал тебе шанс! — выкрикнул Астальдо, смотря вниз на замершего у ступеней Феаноринга. — Шанс, Нельяфинвэ! Шанс отомстить, шанс выжить и быть счастливым! Мы ведь одна семья! Плевать на корону! Плевать на моего отца и Моргота! Ты жив, и это главное! Ты свободен!
— Нолофинвэ поступил подло! — зло прищурился Маэдрос. — Он должен ответить за это!
— В Арде есть справедливость, Нельо, — тише сказал Финдекано. — Поверь. Ты нужен всем нам, Нельо! Но не во дворце в венце короля на голове. Ты нужен нам, как символ справедливости и борьбы! Ты единственный, в кого поверит любой! За тобой пойдут в бой, потому что знают — ты победишь. Ты или никто! Я верю, Нельо! Неужели этого так мало?
Маэдрос не ответил. Повисло долгое молчание, сын нолдорана вздохнул.
— Отец не выйдет к тебе, Нельо, — ещё тише произнёс Финдекано. — Прошу, не пробивайся к нему с боем.
Снова встретившись взглядом с принцем, Феаноринг захохотал.
— Твоя взяла, герой Астальдо! — крикнул Маэдрос и обернулся на площадь. — Мы достаточно повеселились здесь, братья! Нас ждёт граница! И тебя тоже, герой Астальдо, — почти без насмешки, сказал старший сын Феанаро. — Если ты действительно герой.
Во взгляде Финдекано затеплилась надежда. Снисходительно рассмеявшись, лорд Маэдрос развернулся и пошёл прочь от дворца. Финьо смотрел Феанорингу вслед, и, несмотря на восхищение толпы и доносящееся прославление «Айя Астальдо!», принцу хотелось разбить себе голову о ближайшую колонну.
Праздник Объединения. Уходим
Тишина, практически не прерываемая даже осторожным шёпотом, взорвалась аплодисментами и восславлениями, когда двери зала распахнулись, и, неуверенной походкой, словно раненый в тяжёлом бою, вошёл герой Астальдо. Стоявшая близко к выходу Линдиэль ринулась вперёд, увязая в толпе, протянула принцу брошенный меч.
Финдекано, словно ища кого-то глазами, совершенно не обратил внимания, кто протянул ему оружие, потянул на себя клинок, ножны упали под ноги толпе, а сам Астальдо, не замечая опасной обнажённой стали в руках, пошёл через зал в сторону ведущего к отцу коридора.
Принц не заметил Линдиэль, а дочь Кирдана запомнила каждую мелочь: заплетённые косы среди густых переливающихся чёрных волос, падающих ниже плеч, бледное суровое лицо, выделяющиеся скулы, серые с голубоватым оттенком, сияющие дивным светом, печальные глаза, чёрные, красиво изогнутые брови, тонкий нос, волевой подбородок с небольшой ямочкой, бескровные напряжённые губы с чуть опущенными уголками, тяжёлое дыхание, сине-звёздное одеяние, сверкающий доспех, неровную, но твёрдую походку. А как осторожно Финдекано взял рукоять меча! Его сильные пальцы с мелкими шрамами могут быть нежными…
Толпа рассеялась: кто поспешил к выходу, кто — за принцем, а Линдиэль смотрела только на лежащие на янтарно-мраморном полу ножны. На них уже успели наступить…
Осторожно подняв драгоценность, дочь Новэ Корабела почувствовала, как бешено колотится сердце.
— Леди Линдиэль! — воскликнул один из воинов лорда Кирдана. — Ты в порядке? Уходим отсюда, скорее! Леди Элиан!
«Уходим», — подумала эльфийка, с нежностью прижимая к себе ножны, зная, что навеки оставит здесь своё сердце.
***
Приготовившийся было применить магию, чтобы обезопасить себя и собрата, Даэрон вдруг почувствовал, как его грубо схватили под руку и потащили к выходу на площадь.
— Не спорь! — приказал Маблунг, едва не волоча менестреля. — Забираем вещи и уезжаем немедленно! Я не собираюсь наблюдать, как Нолдор восстанавливают справедливость! И тебе не советую!
С последним высказыванием Даэрон был готов согласиться, поэтому больше тащить его не пришлось.
***
Наблюдая за происходящим около дворца, Макалаурэ испытывал крайне противоречивые чувства. Ожидая насмешек от Варнондо и его воинов, Феаноринг пытался придумать ответы на различные вероятные колкие фразочки, однако ни одной шутки не последовало. Стоявший с абсолютно неподвижным лицом военачальник дал своим воинам знак, и Нолдор короля расступились, пропуская уходящих с площади верных соратников Маэдроса.
Бывший наместник своего брата не осуждал решение отступить и в душе был рад, что Маэдрос не развязал войну, однако боялся непонимания в рядах простых воинов. Ничего похожего на ропот и недовольство в глазах собратьев не было, и Макалаурэ облегчённо вздохнул. Кажется, всё совсем неплохо. Или только кажется?
***
Испугаться Туивьель не успела. Рядом с эльфийкой возникли два ало-золотых воина, но ни один не брался за оружие.
— Город захвачен? — со страхом и ощущением сказки спросила мастерица, только сейчас поняв, насколько удачным оказался выбор красного платья. — Я ваша заложница?
Эльфы развеселились.
— Мы не берём пленных, — сказал стоявший справа. — С нами идут добровольно. С радостью.
«Вот она, настоящая легенда! — словно опьянев от происходящего, подумала Туивьель, наблюдая за противостоянием на ступенях дворца. — А не этот глупый, хоть и красивый фарс, показанный на сцене».
— Нолофиньо, похоже, посчитал сына полубрата недостойным своего внимания, — хмыкнул воин слева.
— Конечно, — ответил соратник, — Нолофиньо только с Морготом сражается. В мечтах!
Туивьель рассмеялась вместе с воинами и несколькими стоявшими рядом Синдар из северо-восточной части Оссирианда.
— Доблестные воители, — осторожно спросил один из подданных лорда Каленовэ, — почему ваш командир назвал нолдорана узурпатором? Разве Маэдрос не сам передал корону дяде?
— Нолофиньо угрожал войной, если королём не станет, — зло ответил эльф справа от Туивьель.
— Но ведь Астальдо спас Маэдроса из плена? — снова спросил Синда. — Или слухи врут?
— Не врут. Братья с армией не спасли, а Финдекано сделал это один. И Нолофиньо воспользовался беспомощностью пленника.
— Всё было не так! — осмелел кто-то из подданных Нолдорана. — Род Феанаро — братоубийцы и предатели! Наш король Нолофинвэ Финвион дал слово сражаться вместе с полубратом против Моргота! А Феанаро устроил резню в альквалондской гавани, похитил у Тэлери корабли, а потом сжёг, бросив нас в Валиноре, чтобы мы отвечали перед Валар за братоубийство, которого не совершали! Нам пришлось идти через проклятый ледяной перевал! Мы гибли сотнями! Род Феанаро обязан был заплатить за это!
— Ты лжёшь, глупец! — вспылил воин слева от Туивьель, и эльфийке стало по-настоящему страшно.
— Братоубийцы! — осмелел ещё кто-то в толпе. — Вы и здесь, на празднике, резню устроить хотите!
— Закрой рот! — рявкнул воин Маэдроса. — Мы уходим. Слышали, что сказал командир? О резне мечтали вы, а мы искали справедливости. Но какая правда может быть у труса и лжеца?
— Как ты смеешь говорить такое о моём короле?! — едва не бросился в драку Нолдо из Второго Дома.
Туивьель зажмурилась, кто-то подтолкнул в спину, видимо, желая уберечь от случайных ран, если начнётся потасовка.
— Мы уходим, — прозвучал совсем рядом металлический голос, и эльфийка с благоговейным трепетом открыла глаза. Легенда! — С нолдораном мне говорить не о чем. А вы, храбрецы, — обратился Маэдрос к притихшим подданным Нолофинвэ, — собиравшиеся сражаться в рядах Феанаро Куруфинвэ, теперь можете вступить в армию его сына. Вы ведь пришли уничтожить Моргота, а не Первый Дом Нолдор?
С замиранием сердца подняв взгляд на воплотившуюся в жизнь сказку, Туивьель увидела, как Маэдрос смотрел по очереди на всех спорщиков, а потом его кажущиеся стеклянными глаза заметили шкуру морготовой твари на плече эльфийки. Мастерица замерла, словно вмиг лишившись способности двигаться, и только сердце колотилось всё сильнее. И лишь одна мысль повторялась по кругу: «Такой взгляд не может принадлежать рабу». Осознание этого пугало до дрожи и восхищало до потери рассудка.
Живые глаза цвета стали смотрели в мёртвые фиолетовые, не отрываясь, левая ладонь в чёрной перчатке сжалась в кулак, и вдруг Маэдрос, заулыбавшись, посмотрел, наконец, на Туивьель.
— Откуда у тебя эта шкура? — спросила легенда, и эльфийка едва не пискнула от радости.
— Мы ехали в Оссирианд, — с трудом шевеля окаменевшим языком, выдавила из себя мастерица, но вдруг Маэдрос, ещё раз торжествующе взглянув в мёртвые фиолетовые глаза мыши, указал своим воинам путь с площади, освобождённый расступившимися верными короля.
— Надо уходить, — сказал Феаноринг, — пойдём с нами, дева. Как твоё имя?
— Туивьель…
— Наши знахари расположились за городом, Туивьель, мы отдохнём там перед дорогой в Химринг, заодно подождём тех, кто захочет сражаться с настоящим врагом. Там и расскажешь свою историю. Я в долгу не останусь, даю слово.
«Знахари… — снова стало страшнее, чем радостнее. — Значит, Нолдор предполагали бой».
Разум осторожно подсказывал остаться на площади, отдать этому страшному эльфу понравившуюся вещь, дождаться Линдиэль и возвращаться в Оссирианд, но…
— Это величайшая честь для меня! — воскликнуло сердце.
— Не бойся, — металлические ноты в голосе Маэдроса смягчились, — у нас только один враг. И это точно не ты.
Однако взгляд легенды скользнул по толпе, остановился на окнах дворца, и Туивьель поняла, что врагов на самом деле больше. Но почему-то это было абсолютно неважно. Словно заворожённая, эльфийка пошла следом за любимой сказкой.
***
Ничего не выражающим взглядом проводив воинство Маэдроса, а потом и семью лорда Кирдана с сопровождавшими верными, Варнондо тяжело выдохнул, словно всё это время вовсе не дышал.
— Братья, — заговорил военачальник, постепенно усиливая голос, — вы спасли город, население и своего нолдорана! Вы! Доблестные воители армии короля! Если бы мы освободили площадь, как хотели жаждущие крови Феанариони, здесь всё было бы усеяно трупами. И наивный принц ничего не смог бы сделать своими глупыми речами!
— Наивный принц, говоришь? — усмехнулся подошедший верный Финдекано. — Тебя вызывает твой военачальник, герой Астальдо, о котором ты посмел говорить столь дерзкие слова. Вызывает к королю! Посмотрим, как заговоришь ты при своих владыках.
Варнондо почти не изменился в лице. Посмотрев на воинов, командир сказал:
— Охраняйте площадь и дворец! И знайте, братья — ни перед Финдекано, ни перед королём от своих слов я не откажусь.
Праздник Объединения. Что сказать Тинголу
Не сразу поняв, что происходит, Аклариквет выглянул из-за занавеса на площадь. Мистель, исполнявшая песни о Хэлкараксэ, убежала со сцены, спрятавшись в самом надёжном, как ей казалось, месте — среди сундуков с реквизитом. Там уже сидели исполнители ролей Феанаро, Нельяфинвэ, Амбаруссар и Финдекано, делая вид, что помогают прятаться Йаванне, Ниэнне и двум морготовым рабыням. Остальные осторожно наблюдали за событиями около дворца, сняв с себя сценические костюмы.
— Я больше не буду петь наш дуэт, — прошептал Аклариквету актёр, игравший Нолофинвэ. — Меня засмеют.
— Этот спектакль мы повторять не будем, — помрачнел главный королевский менестрель. — А сейчас надо продолжать выступление.
— Я не пойду! — отчаянно запротестовал Нельяфинвэ. — Не хочу в Мандос!
— Продолжать? — фыркнула Варда. — Уверены, что заготовленные сценки еще актуальны?
Аклариквет уверен не был. Вероятность, что необходимо срочно менять репертуар, слишком велика, пренебрегать ей нельзя. Но что тогда петь?
Взглянув на своих артистов, смотрящих полными надежды глазами, не увидев энтузиазма даже в племянницах, чьи песни должны были зазвучать с восходом луны, менестрель, сняв с себя все сценические атрибуты и оставшись в повседневной одежде, вышел к публике.
Совершенно не представляя, что петь, Аклариквет решил импровизировать, ведь на него всё равно никто не обращал внимания, а большинство эльфов поспешили покинуть площадь.
Оставшиеся подданные короля Нолофинвэ были растеряны, наверное, ждали появления владыки, который, разумеется, всё объяснит.
«Нолофинвэ не вышел к сыну Нерданель, — подумал певец, — но к народу придётся. Я должен успокоить эльфов, отвлечь их, чтобы толпа не гневалась на своего верховного нолдорана».
Тронув струны арфы, Аклариквет увидел, как народ начинает его замечать. Почему-то стало очень страшно, но отступать было поздно.
— Игры в добро и зло, — начал петь менестрель, не зная, какой будет следующая строчка, не придумав идею и не представляя, что именно хочет донести до публики, просто поддавшись зову сердца, — вечны, как мир,
Где проходит души излом.
И нужно решать:
Кем быть и к чему стремиться.
В мире, забывшем стыд,
Где-то живёт такой же как ты —
К цели спеша, он не может остановиться.
Время пришло — теперь выбирай:
Амана свет или Сумрачный Край,
Прочь убежать или в битву ввязаться смело?
Страшно, когда стоишь у черты,
А за чертою такой же как ты,
Только с огнём в глазах —
Его выбор сделан.
Реакция собравшихся на площади эльфов была самой разной, однако большинство смотрели с одобрением. Злую, словно морготов волколак, Митриэль обнимала её счастливая ученица, радовавшаяся выступлению любимого певца, и знахарка постепенно успокаивалась. Никого из присланных Финдарато лордов видно не было, Синдар из Оссирианда тоже, зато верноподданные Новэ Корабела продолжали гулять, словно ничего не случилось. Хорошо это или плохо, менестрель не думал. Сейчас главным было петь. Хоть что-то.
— Игры в любовь и смерть
Вечны, как мир,
Где от страсти легко сгореть.
И нужно решать,
С кем быть и чему отдаться.
В мире, где правит страх,
Чувства сжигая в огне костра,
Делая ход, ты поймешь, что устал бояться.
Время пришло — теперь выбирай:
Амана свет или Сумрачный Край,
Прочь убежать или в битву ввязаться смело?
Страшно, когда стоишь у черты,
А за чертою такой же как ты,
Только с огнём в глазах —
Его выбор сделан!
— Ты лучше всех, Мотылёк! — крикнула появившаяся на площади Зеленоглазка, не собиравшаяся приходить на праздник, но, видимо, решившая узнать, что случилось. — Лучший певец! И не только.
Посмотрев друг на друга, менестрель и травница улыбнулись, на душе стало легко, и пришло понимание, что всё хорошо. Или не имеет значения.
***
Вошедшего в зал военачальника встретили пристальные взгляды, и лишь лорд Новэ продолжал говорить, будто ничто не изменилось:
— Мой род не из пугливых, нолдоран, а мои подданные видели вещи страшнее одержимого жаждой мести эльфа, вопрос у меня совсем в другом. И не только у меня. Владыка Финголфин, ты не можешь не понимать, что, каким бы я ни был влиятельным лордом, у меня есть король Элу Тингол и королева Мелиан, перед которыми я отчитываюсь о своих делах. И что я должен рассказать о произошедшем сегодня? Скажи мне, верховный нолдоран.
Варнондо видел, с какой ненавистью смотрит на него принцФиндекано, и это, пожалуй, было способно взбодрить. Ситуация сложилась крайне сложная и противоречивая, необходимо было сохранить рушащийся мир между народами, но жениться на ещё одной деве-Тэлери военачальник не мог — Мистель не поняла бы подобной политики.
Найдя место за столом подальше от принца, Варнондо стал слушать повисшую в зале для переговоров тишину.
— Какая сторона ситуации наиболее интересна твоему королю? — прекрасно держа себя в руках, уточнил Нолофинвэ.
— Моему владыке Элу, — откинулся на спинку мягкого стула Корабел, — будет очень лестно узнать, что его границы защищены гораздо лучше, чем твои, и что армия Дориата, в отличие от твоей, согласна с титулом своего господина. Однако не стоит забывать, что мой король, пусть и амбициозен порой сверх меры, честолюбив и падок на лесть, отнюдь не слеп. Он с самого первого известия о второй волне пришельцев из-за моря считал вас не воинами-освободителями, а захватчиками, и теперь его подозрения подтвердятся, Финголфин.
— Значит, — снова уточнил нолдоран, — то, что Маэдрос перепутал друзей с врагами, подрывает мой и без того шаткий авторитет?
— Этого могло не быть, Финголфин, — серьёзно объяснил Новэ, — но прозвучало слово «узурпатор». Может быть, мои верные неправильно поняли бы ваш диалект, однако Маэдрос использовал старую версию языка Тэлери, на котором «узурпатор» имеет лишь одно значение. И произносится практически идентично на всех наречиях тех времён. Мой король не любит недопонимания, Финголфин. И если родной племянник обвиняет тебя в том, что ты отнял у него корону и, судя по всему, отвоёванные у орков земли, то чего ждать нам, владыкам обширных территорий Белерианда, не являющимся тебе родственниками? Можем ли мы спать спокойно, не опасаясь за свои границы? Ты не взял жену из Синдар, твои сыновья и дочь тоже не связали себя узами брака с подданными Тингола. Это ли не угроза нашей независимости от тебя? И теперь я тоже не желаю объединять наши семьи, чтобы мне не пришлось воевать против внуков. Существующие браки я расторгать не стану, если мои дети сами этого не захотят, однако и новых не заключу. Надеюсь на понимание, Финголфин.
— Судя по твоим словам, — продолжал уточнять нолдоран, — я должен отвечать за безумный поступок племянника?
— Лорд Маэдрос, — очень спокойно и не спеша пояснил Кирдан, — единственный из сынов Феанора, не назвавший себя королём. Значит, он твой подданный. И ты доводишь вассалов до вооружённого бунта?
— Феанарион безумен, — печально вздохнул Нолофинвэ, косясь на сына, — лишился рассудка в плену. Очнувшись после освобождения, Маэдрос сказал, что ненавидит всех, что не жалеет даже детей, потому что из милых малышей вырастают подлецы, трусы и предатели. Я не поверил, однако теперь вижу — злые слова не были горячечным бредом.
— Я вижу, это небезосновательное обвинение, — поднял брови Новэ. — Но, выгораживая себя, Финголфин, ты выставляешь Нолдор в ещё более невыгодном свете для возможных союзников. Жестокий безумец во главе армии, призванной защищать мирное население? А если Маэдрос настолько опасен для своих же, почему он до сих пор не в тюрьме?
Финдекано уже трясся от злости. Изо всех сил сохраняя молчание, принц сжал кулаки, уставившись в стол.
— Нолдоран Финголфин, — снова повторил вопрос Кирдан, — верховный нолдоран, для себя я выводы сделал, но мне необходимо знать, что я должен сказать королю Элу Тинголу. Если ответ необходимо обдумать и обсудить, я готов ждать до утра. Но не дольше.
Почти ничто в лице и позе Нолофинвэ не выдало его состояния.
— Отец дал мне имя Мудрый Финвэ, — дыша очень ровно, произнёс нолдоран, когда за лордом Новэ и двумя его сыновьями закрылась дверь, губы короля почти не дрогнули, — и мне по силам решить эту задачу. Начнём по порядку. Вы все слышали, что сказал Новэ. Времени мало, и нам некогда выяснять причины случившегося и искать виновных. Будем последовательны, Нолдор. В случае, если от нас отвернутся Синдар, что мы теряем?
— Они не смогут за нами открыто шпионить, — криво улыбнулся Варнондо.
— Тебе не давали слова! — вспылил Финдекано. — Ты заблокировал площадь, не выпустив тех, кто был ни при чём!
— Ты тоже уверен, что Маэдрос мог устроить новую резню? — практически без иронии спросил Варнондо.
— Не он! Толпа могла спровоцировать воинов!
— Как полагаешь, мой король, — обратился командир к Нолофинвэ, — Синдар уже знают, что наш прославленный герой Астальдо — такой же братоубийца, как и лорд Химринга?
Финдекано побагровел.
— И что выходит? — подытожил Варнондо. — На северном фронте во главе армии жестокий безумец, а нолдорана охраняет его сообщник. Выходит, верховный нолдоран ничего не имеет против массового убийства Тэлери. Вот какой вывод сделает Тингол.
— Тебя это радует? — с трудом сдерживая гнев, выговорил принц.
— Ни капельки, — голос воина чуть дрогнул. — Но было бы правильнее, если бы Финдекано командовал войсками на границе с Морготом, а не Маэдрос. Принц и лорд найдут общий язык, их военная мощь станет надёжным щитом для всех нас, и Синдар не будут нервничать, что у них под боком высокородный эльф, купавшийся в кровавой славе. Если я правильно понял, Маэдрос звал тебя на север, герой Финдекано.
— Это мудро, — согласился нолдоран. — Но требует времени обдумать. Сейчас же есть вопрос важнее, и я его озвучил.
— Ресурсы у нас свои, — взял инициативу главный составитель карт, — да, южные земли более плодородны, однако у нас хватает исследователей, способных создать удобрения. Дичи в лесах достаточно, побережье моря и Митрим богаты рыбой. Что касается военной поддержки, ни Дориат, ни Кирдан лично, насколько мне известно, на ход Битвы-под-Звёздами не повлияли.
— Значит, мы ничего не теряем, так? — снова уточнил Нолофинвэ. — А наша граница на севере будет безопасна в любом случае, ведь Феанариони клялись вечно сражаться с врагом, похитившим Сильмарили. Даже если шестеро из них забудут о клятве, Маэдрос точно не забудет. Финдекано, ты бы отправился на север за воинской славой? Заодно будешь знать, чем занят и что планирует твой лучший друг. И, в случае чего, встанешь на его пути там, где мирного населения минимальное количество.
От обиды, что отец принял сторону Варнондо, Финдекано хотелось выхватить меч и разрубить стол в щепки. Опустив взгляд на оружие, принц только сейчас заметил, что ножен нет. Решив, что это его абсолютно не заботит, Астальдо встал.
— Твоя правда, отец, — подавляя в сердце лишающую дыхания злость, принц сдавил край стола. — Я соберу верных и уеду в горы Эред Ветрин. Надеюсь, мои земли никто не займёт в моё отсутствие.
— От ссоры с Синдар пострадает больше всех Предел Маэдроса, — проводив глазами покинувшего совет Финдекано, переглянувшись с главным охотником, сказал составитель карт, — своих ресурсов в тех землях недостаточно, и нам придётся обеспечивать границу. Я бы не стал рассчитывать, что Маэдросу помогут братья, однажды бросившие его в беде.
Нолофинвэ согласно кивнул, уже примерно представляя, что напишет Тинголу.
— Я бы сказал Корабелу, — подал голос молчавший всё это время Ранион, — что появление Феанорингов — часть спектакля. Просто Синдар слишком серые, чтобы оценить шутку.
— Тингол тоже недостаточно серебристый для понимания столь тонкого юмора, — хмыкнул Варнондо. — Ты ещё скажи, что Праздник Объединения сделали площадкой для тренировки войск, и это было плановое учение.
Раниону это показалось крайне забавным, Нолофинвэ сдержанно улыбнулся.
— Мы ничего не теряем от разрыва отношений с Дориатом, — подытожил нолдоран. — Значит, ничего объяснять Тинголу я не стану.
Примечание к части
Песня из сериала "Игра" "Его выбор сделан" исп. И.Легостаев
Только моя Легенда
В вечерних сумерках таяли облака и кроны стремящихся к звёздам молодых сосен. Дорога утопала в тумане, и красота леса становилась настораживающей.
— Войско, даже небольшое, — напряжённо произнёс Маблунг, — не может появиться из ниоткуда и пропасть в никуда. Мы движемся быстрее, потому что налегке. Постараемся избежать встречи с Маэдросом.
Даэрон промолчал, думая о том, как мечтал увидеться с Феанорингами. Но, увы, жизнь снова посмеялась над желаниями менестреля.
Ветер стих, на чёрном небе засияли звёзды, ещё немного, и взойдёт луна.
Резко остановившись, Маблунг прислушался.
— Они далеко, — с облегчением вздохнул воин, — и нам в другую сторону. Разминёмся.
— Нет, — твёрдо сказал менестрель. — Нет. Я слышу голос моего друга. Я должен с ним увидеться. И, скажи мне, герой, с каких пор тебя стали пугать авантюры? Едем к Нолдор!
Военачальник короля Тингола с улыбкой покачал головой, махнул рукой и согласился.
***
— Я смотрю на лес, на дорогу, на солнечное небо, и вспоминаю Альквалондэ, — сказала Дис своей подруге, стоя около наскоро поставленного шатра. — И Битву-под-Звёздами. Войско ушло, мы остались. Наш удел — ждать, а потом спасать жизни и видеть, как умирают те, кому помочь не получилось.
— Полагаешь, битва всё же будет? — вздохнула Эль, обняв эльфийку, с которой больше не разделяло соперничество за любовь Феаноринга-менестреля. Подружившись снова, знахарки решили, что ни один мужчина не стóит того, чтобы из-за него ссориться.
Вслушиваясь в тишину залитого золотыми лучами леса, Дис пожала плечами.
— Я думаю, если Маэдрос вернёт корону себе, это будет правильно, — задумчиво произнесла Эль. — Знаю, что говорили старшие про вождей, желавших борьбы и мыслящих, как воины, мол, они не годятся для мирной жизни, но, Дис, мы все помним пророчество Намо: нам не увидеть мира. Наша жизнь в Средиземье будет вечной войной с непобедимым врагом, поэтому король-воин для нас единственный правильный вариант.
Бывшая главная советница Макалаурэ снова пожала плечами.
— Я не знаю, — вздохнула она, — не хочу об этом думать. Я сейчас утешаю себя тем, что смерть от меча не такая страшная, как от укусов волколака.
Знахарки переглянулись — им было, что вспомнить об этом страшном яде.
Ожидание тянулось очень долго, Дис с подругой ушли в шатёр, множество раз перепроверили, все ли снадобья заварены и смешаны, подготовлены ли ложа и инструменты.
— Слава роду Феанаро Куруфинвэ! — послышались с улицы голоса. — Госпожи целительницы и господа знахари, сегодня для вас работы не будет!
Эль и Дис переглянулись. Может быть, эльфийкам показалось, что интонация кричавших не была только радостной? Или что-то всё же пошло не так?
***
Всё происходило, словно во сне или со хмеля.
Туивьель ехала на данной Маэдросом лошади, слышала, что ей пообещали потом проводить, куда она скажет, но эльфийка знала — утруждаться не придётся. Решение уехать в крепость-легенду, чтобы быть хоть чуточку ближе к самому главному, что только может происходить в Белерианде, стало окончательным и бесспорным. В качестве кого отправляться на северо-восток? Неважно. Наверное, это колдовство, лишающее воли, но оно так украшает жизнь!
— Я видела ваш флот, — каким-то не своим голосом сказала Туивьель, когда очутилась у высокого костра. — Это было настоящее чудо!
Севший напротив Маэдрос помрачнел, и эльфийке снова стало страшно. Тронув рукой закреплённую на плече голову летучей мыши, мастерица неуверенно улыбнулась.
— Мы ехали с Митрима по торговым делам и встретили лорда Каленовэ с семьёй и верными, направлявшегося в Оссирианд, — начала рассказ Туивьель.
— С Митрима? — спросил с удивлением старший Феаноринг.
— Да, меня позвал в новоотстроенный город один из собратьев, мы приехали, а на берегу одни обгорелые руины.
Макалаурэ поджал губы, взялся за вино. Прислонённая к бревну серебряная арфа заиграла что-то очень грустное. Смерив брата недобрым взглядом, Маэдрос снова выжидающе взглянул на Туивьель.
«Легенда! — невольно заулыбалась смущённая вниманием эльфийка. — Ему действительно интересен мой рассказ! Но… почему?»
— Встретившись с лордом Каленовэ, мы устроили привал, и вдруг прилетела шпионка врага, спросила про расположение лагеря Нолдор. Хотела получить сведения, а получила дыру в брюхе.
Привычка демонстрировать свои изделия заставила Туивьель нарисовать на земле кинжал, которого, конечно, с собой не было — деве не могло прийти в голову, что на празднике может пригодиться клинок.
— Я делаю метательное оружие, которое можно носить и просто для красоты. Оно полностью из обработанной кости, на рукояти и лезвии гравировка. Такое оружие очень острое и прочное. Обманув шпиона, я с собратьями метнули в тварь клинки. Мой удар оказался смертельным.
Маэдрос ничего не говорил, казалось, целую вечность.
— Надеюсь, тварь подыхала долго. Спасибо за рассказ, — наконец, произнёс старший Феаноринг, смотря на левую руку в чёрной перчатке. Правую скрывал плащ. — Тебя проводят, Туивьель, здесь никто не станет тебя удерживать.
— Нет! — кажется, слишком резко и отчаянно запротестовала эльфийка. — Я еду с вами. С… тобой, нолдоран.
Удивлённо подняв бровь, лорд Химринга посмотрел на брата и усмехнулся, а потом снова его пугающие бесцветные глаза уставились в мёртвые фиолетовые бусины на шкуре.
— Странно играет с нами Рок, — покачал головой старший Феаноринг, — я думал, сегодняшний день можно считать очередной постыдной глупостью. Я должен был идти до конца там, на площади, и пошёл бы, если бы не Финьо. Но то, что он сказал, похоже, было знаком судьбы.
«Знаком судьбы? — с наивной, но такой сладкой надеждой подумала мастерица. — Слова о возможном счастье?»
Смотря на Маэдроса, Туивьель пыталась представить, каким он был раньше, до того, что с ним случилось, хотела угадать, что и как в нём изменилось, что претерпело наибольшие перемены. Вряд ли живший в Благословенном Крае эльф мог смотреть так… так…
Страшно? Будоражаще?
В старшем сыне Феанаро воплотилось всё, чем может очаровывать и притягивать опасность, словно за время пленения на скале Нолдо сам стал отвесным склоном, скрывающим в себе вражескую твердыню. Как же тянет покорить этот склон! Эту вершину. Или… хотя бы прикоснуться. Говорят, камни Тангородрима тёплые…
Туивьель встала с бревна, прошла мимо пышущего жаром костра и села рядом с Легендой. Потянувшись к застёжке плаща, эльфийка хотела отдать шкуру твари тому, для кого трофей, похоже, гораздо важнее, чем для удачливой метательницы кинжалов.
Но почему-то отдала всю себя.
Это было словно наваждение, чары, лишившие рассудка, швырнувшие в пучину безвременья. Эльфийка утонула в нахлынувшем восторге, забыв, как и почему оказалась в бордово-золотом шатре, на расстеленных шкурах неизвестных ей животных с пятнистой шерстью, мягкой и тёплой.
Внезапно вспыхнувшая страсть горячим ураганным ветром оглушила и ослепила, лишила способности дышать, а потом медленно угасла в ласковом поцелуе, накрывшем одеялом сна.
***
Видение ворвалось в безмятежные грёзы обрушившейся тьмой, льющейся кровью и металлическим скрежетом.
— Зачем ты здесь? — спросил Туивьель кто-то незнакомый. Или это ответ на вопрос о прошлом Легенды? Таким были его голос и интонация? — Кто ты? Сможешь ли стать той частью души, что умерла под пытками?
— Конечно, да! — уверенная в себе, без малейшей тени сомнения заявила эльфийка. — Я смогу! Я здесь для этого!
Видение начало рассеиваться, голос больше не звучал, однако Туивьель чувствовала: ей не верят. Не до конца. Недоверие обидело, словно брошенная в лицо насмешка: «Знаю я цену ваших слов!»
Но была и надежда. Слабая, едва живая. Пульсирующая, будто сердце.
Сон разлетелся тысячами осколков, когда лежавший неподвижно Маэдрос содрогнулся всем телом и, тяжело скоро дыша, крепко прижал к себе Туивьель. Губы бесшумно зашевелились, и, как бы ни хотела эльфийка понять произносимые слова, сделать это не удавалось. Осторожно положив ладонь на судорожно вздымающуюся грудь, чувствуя, как бешено бьющееся сердце постепенно успокаивается, Туивьель коснулась губами плеча Феаноринга.
— Подожди, — хрипло прошептал Маэдрос, освободив левую руку из-под спины эльфийки и сжав лежавшую на поднимающейся и опускающейся уже медленнее груди ладонь. — Не говори ничего.
Туивьель замерла. Феаноринг переместил руку эльфийки чуть выше солнечного сплетения, прижал к себе, замер, лишь губы слегка подрагивали. Сделав несколько глубоких вдохов, Легенда сморщил лоб, сдвинул ладонь на живот.
Не понимая, что происходит, но чувствуя: это едва ли не жизненно важно, Туивьель боялась пошевелиться. Вопросов рождалось всё больше, но не хватало смелости их задать.
Маэдрос, закрыв глаза, улыбнулся уголками рта, положил ладонь эльфийки себе на лоб и очень медленно провёл в направлении затылка.
— Про меня говорили, что я восстал из мёртвых, что должен жить для борьбы, но тот мир, который принёс мне смерть, не отпускает, возвращается снова и снова, снова и снова, — прямо посмотрев в испуганные непонимающие карие глаза, тихо произнёс Феаноринг. — Я хочу, чтобы мой возродившийся мир ассоциировался с тобой.
Туивьель показалось — лорд пожалел о сказанных словах, проявив непростительную для воина-легенды слабость. Но… это было так прекрасно! Не зная, что делать и говорить, эльфийка невольно заулыбалась и, часто моргая, выдохнула:
— Да!
***
Проводив взглядом брата, уходившего в шатёр, Макалаурэ заулыбался. Может быть, это действительно шанс для Маэдроса продолжать жить, не смотря всё время в окно крепости, с ненавистью и подавляемым страхом ожидая нападения врага? Если рядом есть любящая женщина, тьме из прошлого придётся отступить перед живым теплом.
«А ещё, — подумал менестрель, отложив бутыль и взявшись за арфу, — ласка способна отвлечь от навязчивой злобы в адрес Нолофиньо. Любовь ведь важнее короны. Если, конечно, это не любовь к короне».
— Обалдеть! — с наигранной досадой всплеснул руками Сулион, подходя к костру. — Туивьель меня даже не заметила! Или сделала вид?
Линдиро, сев напротив Макалаурэ, вытащил из костра лишние поленья и, когда пламя опустилось, закрепил над огнём пойманную дичь.
— Я не стал бы этого говорить, — напряжённо произнёс сын Асталиона, — если бы не был уверен. Только, увы, я не сомневаюсь, что наше эффектное появление на Празднике Объединения, завершившееся отступлением ни с чем, нам всем ещё аукнется. Маэдрос поступил так, словно не был уверен в своей правоте, понимаете? Я-то знаю, что его остановило. Но тем, у кого нет совести, этого не понять.
— Предлагаешь опять пойти к Нолофиньо? — поднял глаза от арфы Макалаурэ, и Сулион захохотал. Заметив Дис, вместе с подругой уходящую в лес, менестрель, сам не зная, зачем, решил привлечь внимание бывшей советницы. — Луч солнца золотого, — запел Феаноринг, — тьмы скрыла пелена,
И между нами снова
Вдруг выросла стена.
Ночь пройдёт, наступит утро ясное,
Знаю, счастье нас с тобой ждёт.
Ночь пройдёт, пройдёт пора ненастная,
Солнце взойдёт.
Солнце взойдёт…
Ускорив шаг, знахарки скрылись за деревьями.
— Ну и ладно, — отмахнулся Макалаурэ. — Сулион, видишь, эта песня для привлечения дев неэффективна.
— Зато, кажется, Даэрона привлекла, — от души рассмеялся Линдиро, обернувшись к дороге, откуда донеслось знакомое пение. — Он, конечно, не дева, но против тоски сгодится.
***
— Руки Териндэ, как забытая песня под упорной иглой, — запел Даэрон, зная, что именно эта музыка должна представить его Феанорингу Маглору лучше любых приветственных слов. — Звуки ленивы и кружат, как пылинки, над её головой.
Сонные глаза ждут того, кто войдёт и зажгёт в них свет.
Утро Териндэ продолжается сто миллиардов лет.
И все эти годы я слышу, как колышится грудь,
И от её дыханья в окнах запотело стекло,
И мне не жалко того, что так бесконечен мой путь.
В её хрустальной спальне постоянно, постоянно светло.
Маблунг улыбнулся, пришпорил коня.
***
— Лучше бы, друг мой, ты это для нолдорана спел, — засмеялся Макалаурэ, вставая от костра и бросаясь обнимать менестреля.
— Вот и ещё один повод вернуться к Нолофиньо, — снова стал мрачным Линдиро.
Не оценив шутку, дориатский военачальник напрягся.
— Я бы проехал как можно дальше от вас, — прищурился Маблунг, — если бы мой подопечный не возжелал поговорить с тобой, сын Феанора.
— Как я счастлив, что хоть кто-то желает со мной пообщаться! — воскликнул Макалаурэ, отпустив Даэрона из объятий. — Тебе рассказали, как я сражался с Валараукар?
— С Балрогами? — ахнул королевский менестрель. — Ты услышал их музыку? Сможешь мне спеть?
— Я попробую, — с сомнением сказал Феаноринг, — только уйдём подальше от неподготовленных слушателей.
Прихватив вино и сушёные фрукты, менестрели удалились в сумрак летней ночи.
— Может быть, я тоже удостоюсь захватывающей истории? — очень недобро спросил Маблунг, садясь рядом с Линдиро. — Признаюсь, я не люблю разные дворцовые интриги, не вникаю в них, но ровно до тех пор, пока они не начинают представлять угрозу мирному населению.
Сулион с любопытством посмотрел на сжавшего зубы друга.
— Что может быть прекраснее историй о любви? — мечтательно произнёс молодой Авар, поднимая глаза к звёздам. — Если смотреть на небесные огоньки сквозь лепестки, мир преображается. Ты знаешь, воин, что каждой звезде необходим свой цветок?
С гордостью за способного ученика покосившись на непрошенного гостя, сын Асталиона вежливо предложил Маблунгу разделить трапезу.
— От прямого вопроса уйти будет сложнее, — хмыкнул эльф из Менегрота. — Значит, его я и задам. Что заставило почитаемого в Белерианде героя Маэдроса приходить на праздник к своему дяде и спасителю с армией?
Все эльфы, слышавшие вопрос, отреагировали сначала, как на шутку, а потом на лицах отразилась злоба.
— Уже неважно, — сказал Линдиро, встретившись глазами с подошедшим Аранаро, — гораздо важнее другое. Ты знаешь, что Моргот напал на Валинор, несмотря на то, что все Валар и Майяр были в сборе? Понимаешь, что, если враг захочет и приложит достаточно усилий, дориатской завесе не выстоять? Силой или хитростью, Моргот уничтожит вас.
— Мы встали на пути врага, — гордо высказал Аранаро, — возводим крепости, собираем армии. Наши кузницы пышут жаром, создавая доспехи и оружие. Каждый меч, рождённый в искусных руках Нолдо и пламени горна — это творение на благо всего Белерианда!
Сулион пшикнул, насмехаясь над показавшимися неуместными пафосными речами, Линдиро смерил друга недовольным взглядом.
Не обращая внимания на собратьев и неожиданно изменившегося в лице дориатского воина, Аранаро продолжал:
— Может быть, нам всем суждено погибнуть, может быть, нельзя изменить срок, но я уверен, что на обстоятельства своей смерти повлиять мы в силах. И граница, Маблунг, это тот рубеж на карте, где слава и героизм, где нет места низкой подлости. Погибнуть на границе — остаться в легендах и хвалебных песнях. А защищать короля в его дворце — не всегда честное правое дело. Как ты считаешь, честный воин, защищать нолдорана Финголфина — похвально?
— Для его сына — безусловно, — прищурился воин Тингола. — Остальных судить я не стану. И учти, будь так любезен, что я не Амдир, считающий, что его королевства больше нет, значит, вся Арда и дом и не дом одновременно. Я присягнул Элу Тинголу, меня никто не заставлял.
Слова дались крайне тяжело, воспоминания о речах обезумевшей женщины снова заставляли сомневаться.
— Я найду вашу границу, если посчитаю нужным, — мягче произнёс дориатрим.
— Возвращаются! — хохотнул Сулион, указывая обглоданной косточкой в лес. — Слышите?
Аранаро и Линдиро понимающе посмотрели друг на друга с улыбкой.
— Пальцы Териндэ, словно свечи в канделябрах ночей, — пели на два голоса Макалаурэ и Даэрон, соревнуясь, кто придумает более вычурную вариацию основной мелодии. — Слёзы Териндэ превратились в бесконечный ручей,
В комнате Териндэ на пороге нерешительно мнётся рассвет,
Утро Териндэ продолжается сто миллиардов лет.
И все эти годы я слышу, как колышится грудь.
И от её дыханья в окнах запотело стекло.
И мне не жалко того, что так бесконечен мой путь.
В её хрустальной спальне постоянно, постоянно светло.
***
Туивьель не заснула после нового всплеска страсти, напротив, ей казалось, что опьянение ушло, и практически в полной мере вернулась ясность рассудка.
Не уверенная, спит её Легенда или нет, эльфийка не задавала вопросов и не двигалась с мгновения, когда, направляемая сильной, но заботливой рукой, положила ладонь на лоб Маэдроса. Туивьель чувствовала тепло, ощущала себя нужной и была абсолютно счастлива. Взгляд скользил по умиротворённому лицу и мерно вздымающейся груди, и теперь Туивьель ясно видела всё: замечала, как Феаноринг прятал правую руку между шкурами, рассмотрела зажившие и постепенно становящиеся незаметными шрамы по всему телу и на лице, жуткий след от ожога на левом предплечье, широкий рубец на левом боку, пепельно-серые пряди в огненно-каштановых волосах. А ещё эльфийка узнала тайны, которые Маэдрос вряд ли кому-либо рассказывал. По крайней мере, так хотелось думать.
«Его жизнь — отныне моя жизнь, — радовалась Туивьель, снова рассматривая спокойное неподвижное лицо, — только моя! Только я могу прогонять чудовищ из прошлого, только мои руки имеют право касаться моей Легенды! У этой привилегии нет цены, но я готова платить бесконечно!»
Примечание к части
Песня Трубадура из "Бременских музыкантов" и "Утро Полины" Наутилуса
Глава "Вражда" небесной книги
Растерянность и пассивное подчинение словам отца и брата отступили стремительным отливом, чтобы буйной прибойной волной нахлынул протест, когда черноволосый эльф с алой звездой на груди принёс для леди Линдиэль письмо.
Туивьель уезжает на север в Химринг?! Как же так?
— Авари всегда стремились к тьме! — фыркнула Элиан, свысока смотря на сестру мужа. — Хорошо, что в нашем окружении их стало меньше.
Перепутавшийся с мечтами, воспоминаниями о любимом образе и непониманием происходящего страх исчез, и Линдиэль, снова забыв о манерах, которые должны быть присущи леди, бросила недоеденный ужин в костёр, перепрыгнула бревно, на котором сидела, сбив с него подушки, и ворвалась внезапным ураганом в шатёр отца. Эльфийку ничуть не смутили удивлённые и даже осуждающие взгляды собравшихся Синдар, и, заняв свободное место за столом, Линдиэль уставилась на лорда Кирдана.
— Почему мы уехали? — потребовала ответа дева, и Каленовэ, смутившись, опустил взгляд. — Почему никто не поинтересовался, может быть, я хотела остаться?
— Я не могу подвергать опасности семью, — совершенно невозмутимо ответил дочери Новэ. — Ходят слухи, что Нолдор способны на умышленное убийство друг друга. Массовое убийство, Линдиэль. А ещё молва твердит, будто Нолдор и Тэлери враги. Я не стану делать поспешных выводов и поеду в Дориат только после посещения Виньямара. Уверен, лорд Тургон мне всё объяснит. Однако, я говорил это нолдорану, и повторю вам: если Нолдор действительно враги народу Ольвэ, родному брату нашего короля, нам придётся разорвать с ними дружбу. Мы все оказались в непростой ситуации: Синдар и Нолдор создали множество семей, и нам придётся требовать от живущих на наших землях отречься от своего народа. Я слишком хорошо знаю нашего короля, друзья мои, поэтому и постараюсь решить вопрос мирно. Терять связь с родными или, тем более, враждовать я не хочу.
— Если Нолдор братоубийцы, — твёрдо заявил Каленовэ, — я заставлю дочь вернуться домой и признаю её брак с королём Карантиром недействительным! Мне не нужны такие союзники!
Взгляд лорда Новэ был неоднозначным, однако в нём преобладало несогласие с сыном.
— Моя семья вернётся в Оссирианд! — более прежнего вскипел Каленовэ. — Немедленно! А я еду с тобой, отец. И пусть Тургон даже не думает уходить от ответа!
— Мы не можем заставить его выдавать тайны семьи, — напомнил Кирдан. — Но лорд Тургон обязан помнить своё подчинённое мне положение.
— Как я мог быть так слеп! — схватился за голову сын Новэ Корабела. — Отдал дочь в жёны одному из братоубийц!
— Нолдор не братоубийцы! — запротестовала Линдиэль. — Не все…
Под пристальным взглядом отца эльфийка смутилась, вспомнила, что на совете нужно быть парадно одетой и красиво причёсанной, и замолчала.
— Оставьте меня с дочерью, — твёрдо сказал Кирдан, — да одарит всех нас великий Вала Улмо мудростью, глубокой, словно Его царство. Слава Владыке!
— Слава Владыке Улмо! — ответили Синдар и спешно покинули шатёр.
Проводив взглядом собратьев, Новэ наклонился к Линдиэль.
— Кто он? — вполголоса спросил лорд покрасневшую от смущения эльфийку. — Насколько далеко всё зашло? Отвечай!
— Он не братоубийца, отец! — вдруг почувствовала себя маленькой и беспомощной Линдиэль. — Он храбрый и справедливый! Он настоящий герой!
— Герой?
— Да! Астальдо… Я только имя его услышала… Астальдо.
— Принц Фингон, — задумался Кирдан, — и что у вас было?
— Я ему меч отдала, — всхлипнула дева. — Он меня даже не заметил.
— Вот и хорошо, — улыбнулся лорд, — я уже говорил, что не хочу воевать с внуками, поэтому браков между Синдар и Нолдор отныне не будет.
— Но если слухи не подтвердятся? — чуть не плача, спросила Линдиэль. — Если вражды не будет?
Взгляд Кирдана был красноречивее любых слов.
— Ты же говорила, что хочешь власти, девочка моя, — напомнил лорд. — Леди должна думать о благе народа, а не о своих желаниях. Брак с Нолдо навредит Синдар, Линдиэль. Ты не можешь поступить так безответственно. — Увидев отчаяние в глазах дочки, Новэ смягчился. — Ты поедешь в Виньямар к лорду Тургону вместе со мной.
Линдиэль улыбнулась, вытерла слёзы и бросилась отцу на шею.
***
Воронвэ стоял на пороге зала с таким лицом, что главный летописец Тургона, и без того недолюбливавший вечно придирающегося к словам Нолдо, не стал скрывать недовольство его появлением.
— И ради чего мне пришлось вернуться на берег? — спросил Воронвэ, постукивая мыском по мрамору.
— Ради того, чтобы снова уплыть и надолго, — пшикнул Умник, — только прихватив с собой больше экипажа. И выходите дальше, берите все корабли. Зря рисковать нельзя, но на берегу должно остаться как можно меньше наших. Все, кто готов уехать по торговым делам, должны уехать немедленно и максимально далеко. Исследователи — уйти глубже в леса.
— И зачем? — повторил интонацию главного летописца моряк. Нолдо злился, что ему досталось лишь составление сборника легенд побережья, которые нужно записывать, плавая по морю практически бесцельно, а по сути проверяя, насколько хороши отстраиваемые Синдар Новэ корабли.
— Чтобы нас сложно было выселить с этой земли, — неожиданно резко сказал Турукано, и Воронвэ, открыв рот, но так ничего и не произнеся, ушёл. — Кирдан нам не враг, — обратился лорд к Умнику. — Думаю, он сам не хочет остаться без таких безотказных помощников, поэтому и дал мне время подготовить ответ для него и отдельно для короля нашего, Элу Тингола. Подумай, Кельсамо, как объяснить, что наши руки не в крови, что мы пришли не со злом и не хотим разрывать союз. И что мы не прокляты Валар. Может быть, предложим совершить какое-нибудь чудо? Я знаю, друг мой, ты сможешь спасти всех нас.
Турукано говорил, но сам не до конца верил собственным словам, поскольку быть вечным слугой средиземского лорда бывшему валинорскому принцу совершенно не нравилось, однако лучшей перспективы для своего народа сын Нолофинвэ не видел.
— Мне нравится, как Синдар называют меня Пенголод, — отрешённо сказал летописец, вчитываясь в пересказанные посланниками Кирдана события Праздника Объединения. — Неужели правда этот бессовестный певец устроил на сцене поединок твоего отца с Морготом? Это же глупый, бессмысленный фарс, недостойный королевского менестреля! Что за не стоящий трухлявого пня пафос?
Турукано печально улыбнулся, не комментируя: лорду Невраста было сейчас не до вечного соперничества летописцев и певцов о том, кто лучше несёт историю и культуру в массы. В сердце сына нолдорана теплилась надежда, что, так или иначе, всё обойдётся.
***
На улице совсем стемнело, когда лорд Новэ скомандовал привал. Корабел не сообщил семье, что предупредил вассала о предстоящем разговоре, и думал в основном о том, как успокоить сына, чтобы тот не наломал дров.
Виньямар был уже совсем близко, остановка на отдых не требовалась, однако Кирдан тянул время.
***
Уйдя от костра в сторону мелодично звучавшего родника, Линдиэль сбросила обувь и вошла в прохладную прозрачную воду, переливающуюся серебром в свете небесного ночного цветка.
Серебро… Так сверкал клинок и звёзды на доспехах Астальдо. Небо синее, как его плащ. О чём печалился в тот миг прославленный, купающийся в любви толпы герой? Почему его взгляд был столь печален и… безразличен?
Пройдя вверх по ручью, Линдиэль, надеясь, что никто за ней не наблюдает, тихо запела:
— В одной небесной книге,
Что пишет звёздами Варда,
В главе «Любовь», наверно,
Строка про нашу тайну.
Есть в той небесной книге,
Что пишет звёздами Варда,
Цена разлук и боли —
Расплата за любовь,
Соединило небо
В едино быль и небыль.
Как сладок плод запретный
Дражайшего секрета!
В другой небесной книге,
Где козни, ложь, интриги,
В главе «Вражда», как странно,
Гербы с двух наших флагов.
Готова я молиться,
С самой судьбой сразиться!
Чтоб нам соединиться
В объятиях любви.
Перевернём страницу,
Ту, где вражды граница,
И повторять мы будем
Главу «Любовь» по буквам.
Ведь в этой главной главе
Всё обо мне и тебе!
Пусть той небесной книги,
Что пишет звёздами Варда,
Слова не канут в лету,
Сияя ясным светом.
Соединило небо
В едино быль и небыль.
Прекрасней нет сюжета,
Под ясным звёздным светом.
Линдиэль была слишком занята своими мечтами, чтобы видеть и слышать, поэтому не заметила наблюдавших за ней отца и брата.
— Найди сестре мужа, Каленовэ, — тихо произнёс Кирдан, — пока не случилась беда.
Оссириандский лорд понимающе кивнул. Да, хватит уже бед от Нолдор.
***
Иттариэль бежала по коридору беломраморного дворца быстро, словно легконогая лань.
— Отец! Отец! Что случилось? Почему лорд Новэ уехал так быстро? Что происходит?
Турукано со вздохом обнял дочь.
— Всё будет хорошо, моё золотце, — погладив деву по волосам, тихо произнёс сын Нолофинвэ. — Новэ лишь спросил, сколько моих подданных создали семьи с местными, я ответил, что не меньше шести сотен, лорд выслушал и ушёл.
— Это значит, всё хорошо?
Отстранив дочь, Турукано кивнул. Сейчас владыке Невраста хотелось только одного — чтобы Иттариэль не волновалась. Пусть хоть у неё не будет горестей и тревог.
Примечание к части
Песня из мюзикла "Ромео и Джульетта" - сцена на балконе. Изменена сильно
Уходя из-под Завесы
Завеса чар приоткрылась, словно раздвинулись плотные красивые шторы, и взгляду эльфийки предстали два сухих дерева со скрученными серыми листьями на поникших ветвях.
— Там, где бессильна настоящая магия, поддерживающая жизнь, — сказала Майэ Мелиан, — на помощь приходит иллюзия. Я не успела спасти весь умирающий под светом Анар лес, поэтому часть растений скрыты от глаз. Наш путь в Арде, Галадриэль, не всегда настоящий, такой, как мы хотим, такой, каким должен быть, иногда приходится быть единственной живой среди мертвецов, но власть предполагает, что вокруг владыки обязана петь и цвести жизнь. — Королева Дориата посмотрела в глаза ученицы. — Найди и покажи мне ещё одно мёртвое дерево.
Артанис осмотрелась. Прощупывая магией каждый ствол, дочь валинорского короля увидела, как усыпанная розовыми цветами зелёная вишня открыла себя настоящую. На сердце стало неприятно тоскливо.
— Мне нравилось учить тебя, Галадриэль, — улыбнулась Майэ Мелиан, — ты очень способная, и однажды сможешь стать великой владычицей. Это был наш последний урок. Благодарю тебя, дитя, за чудесно проведённое время.
Ахнув, но так ничего и не спросив, Артанис поняла, что оправдались, похоже, самые худшие ожидания.
***
В глазах главного королевского советника сияло торжество. Да! Всё случилось именно так, как он и говорил! Даже ещё отвратительнее! Теперь все видят: мудрый Саэрос был прав — Нолдор не союзники для дориатрим!
Маблунг, сжав зубы и кулаки, молчал. Кем он теперь должен стать? Он, воин, считавший едва ли не самым главным в жизни — честь, верность слову и благородство, обязан исполнять волю короля, но что это за воля? Может быть, стоило уехать на север?
— Ты не можешь так поступить, дядя! — с выражением обречённой решимости на посеревшем лице прервал речь Тингола Келеборн. — Это несправедливо! За дюжину солнечных дней все эльфы, говорящие на Квэнья и других валинорских диалектах, должны покинуть свои дома и выйти в путь? Что за наказание ждёт тех, кто продолжит говорить на родном языке? А тех, кто не успеет выехать в срок? И почему Тэлери должны отвечать за безумства Нолдор?
Закрыв глаза, Маблунг, казалось, окаменел.
— Я позволю остаться всем желающим, — невозмутимо улыбнулся король, взяв за руку супругу, — в моей тюрьме.
Саэрос рассмеялся, многие находившиеся в зале совета дориатрим разделили веселье.
— Странные шутки, дядя, — напирал Келеборн, чувствуя, что перегибает палку, однако иначе поступить не мог.
— Неужели? — с намёком на угрозу поинтересовался Тингол. — Почему я должен терпеть на своей земле и делиться её ресурсами с теми, кто предал Айнур? Вам оказали великую честь — вывезли из опасной тьмы, а вы, словно бешеные псы Моргота, вцепились вонючими клыками в кормящую вас руку! Нолдор напали на подданных моего брата! Говорят, пострадала даже моя родня, а ты, Келеборн, защищаешь агрессоров! Если бы вы были верны Айнур, вы остались бы в Валиноре, не предали бы родителей, которые не проливали невинную кровь!
— Что насчёт тебя самого, сын короля Ольвэ? — вкрадчиво спросил Саэрос. — Какова твоя мотивация? Почему ты, пострадавшая сторона, защищаешь наших общих врагов?
С огромным трудом сохранив каменное лицо, самозванец промолчал. Сейчас ему очень не хватало поддержки Финдарато и Артанис, которых снова не позвали на совет. С другой стороны, точное местонахождение Инголдо не знал, похоже, никто, но супруга могла бы помочь. Наверное…
Сидевший рядом с внушительной стопкой листов Даэрон делал вид, будто занят исключительно записями. Уловив паузу в разговоре, лорд Новэ поднялся, незаметно тронув за руку дочь.
— Я лично присутствовал на торжестве у Финголфина, — начал речь Кирдан, косясь на багровеющего сына, — однако не обладал достаточной властью, чтобы допрашивать нолдорана или его родню. О резне в валинорском порту, называемом Лебяжьей Гаванью, говорили только в ссоре, и, похоже, потери сильно преувеличены, а причины искажены. Мы все читали письмо моего вассала Тургона, где он упоминает страшную Клятву, данную Феанором и его сынами. Именно Клятва заставляет Нолдор проливать кровь, но не страсть к убийствам. Сильмарили, прекраснейшие из камней, — вот цель Феанорингов, и они не отступятся от своего Слова, ведь клялись именем самого Эру! Я не защищаю нолдорана Финголфина, но изгонять со своей земли Нолдор не стану. Владыка Элу, владычица Мелиан, мы все помним условия моего вассалитета, и, если дружба со мной более не устраивает короля, мои владения готовы снова стать суверенным государством. Да будет на то воля Владыки Улмо! Слава великому Вала!
— Слава Вала Улмо! — повторили за отцом Каленовэ и Линдиэль.
— Моё решение окончательно, — улыбнулся Тингол, однако уверенности в его голосе поубавилось. — На моей земле больше не будет звучать Квэнья под страхом тюрьмы! Все Нолдор и лояльные им Тэлери изгоняются в дюжину дней, независимо от заслуг и родства. За Неврастом, лорд Кирдан, я установлю собственный контроль. Что касается исполнения моей воли, Маблунг, если что-то пойдёт не так, ты лично ответишь головой! Иди, воин, выводи своих соратников на улицы.
Проводив взглядом побагровевшего командира, Каленовэ громко выдохнул.
— Я запрещу Нолдор охотиться в моих лесах! — заявил лорд Оссирианда, игнорируя предупреждающий взгляд отца. — И рыбачить в моих реках! Никакого товарообмена с нами! Я верен моим владыкам, а пришлые братоубийцы отныне мне враги!
— Я высоко ценю твою честность и преданность, — самодовольно улыбнулся Тингол, переводя взгляд на Келеборна. — Так что насчёт тебя, племянник?
Келеборн молча встал. Не до конца уверенный, что поступает правильно, самозванец, однако, принял решение, и знал, что не изменит его.
***
Отрешённо наблюдавшая за спешно складывающими в сундуки вещи слугами, Толлунэль тихо вздыхала.
— Нам изначально здесь не нравилось! — развёл руками Артаресто, словно извиняясь перед приехавшим для важного разговора лордом Новэ. — Просто Дориат — самое безопасное место Белерианда, и я не хотел спешить покидать его. Ради супруги.
— Толлунэль писала мне, — медленно проговорил Кирдан, — я обдумывал разные варианты, чтобы предложить вашей семье. Увы, мой сын Каленовэ непреклонен и проявляет удивительную для меня твердолобость, поэтому Оссирианд для вас закрыт. Становиться подданной нолдорана своей внучке я не позволю, и, тем более, ехать в земли бунтарей. Владыка Улмо вразумил меня, и, если твой отец, Ородрет, действительно богат, он сможет устроить благополучное будущее и себе, и вам.
Найдя на заставленном предметами обихода столе свободное место, лорд Новэ расстелил карту.
— Видите эту реку? — указал Корабел на тонкую синюю линию, ведущую к северу. — Здесь, между возвышенностями, русло расширяется, образуя мелководье, которое в засушливое время становится бродом. В центре реки можно сделать насыпной остров и возвести на нём крепость. Это будет безопасный, надёжный город, защищённый от врагов самой Ардой — чтобы добраться до вас, тварям Моргота придётся преодолевать реку. Углубите русла, возведите разводные мосты, и станете неприступными!
«Только снова придётся жить в подчинении отца», — с досадой подумал Артаресто, благодарно улыбаясь родичу жены.
Возможно, сын Финдарато Инголдо стал бы пытаться найти компромисс, не соглашаясь со всем сказанным сразу и безусловно, однако Толлунэль так искренне обрадовалась, что эльф растаял и промолчал.
***
Меч и кинжал скользнули в ножны, руки ловко застегнули ремни на перевязи, и Амдир, наблюдавший за вооружавшимся Келеборном, хохотнул:
— Я всегда знал, что ты лжец, принц! Воина я вижу за лигу! Не хочу думать, что ты дезертир, поэтому не стану ничего спрашивать.
— Спасибо, — поблагодарил самозванец.
— Ты мне нравишься, — рассмеялся Синда, проверяя пальцами остроту своего меча. — И жена у тебякрасавица. Я рад, что смог помочь вам. Земли, где я родился, практически пустуют, а теперь туда придёт дивный народ, рождённый в Благословенном Краю! Я буду править на юге, пока мой сын растёт, а повзрослеет — отдам ему венец, и пусть Амрот вершит судьбы, сидя на троне, а я — с оружием в руках полезнее Средиземью. Ты и Галадриэль берите северную половину. Там потрясающий лес! Даже сейчас.
— Надеюсь, — вздохнул Келеборн, — мы не погибнем здесь, защищая от тинголовой стражи моих собратьев.
— Послушай, что я тебе скажу. Маблунг — хороший парень. Не верю, что он допустит кровопролития. Но, сам понимаешь, за всеми не уследить.
Келеборн понимал, поэтому и собрал всех, кто согласился стать отрядами защитников изгнанных из Дориата валинорских изгоев. Покинуть Королевство-под-Завесой необходимо без потерь.
А воспоминание о взгляде супруги, когда она услышала о планах мужа охранять её народ от армии Тингола, грело душу и развеивало любые сомнения в правильности выбора.
***
Ветви плакучей ивы склонились к воде, слегка касаясь игривых волн кончиками листьев. Разросшийся в шелковистой траве серебристый вьюн деловито облетали шмели и синекрылые бабочки.
— Мне жаль, что вы уходите, — сказала Лутиэн, тронув Финдарато за плечо. — Наугрим тоже решили не ввязываться в конфликт и покинули наши земли. Мне будет не хватать наших прогулок, мой друг.
Почти не думая, что Даэрону не нравится совместное времяпрепровождение его возлюбленной и валинорского эльфа, Инголдо обнял арфу.
— Не говори мне о политике, ладно? — отмахнулся сын Арафинвэ. — Лучше выпьем вина. У меня ещё осталось.
Ловя себя на мысли, что Лутиэн не просто напоминает Илмариэ, а намного красивее и веселее гордой и отстранённой Майэ Варды, Финдарато улыбнулся.
— Мне не хотелось ехать в Дориат, — нараспев заговорил эльф, слегка задевая струны, — а теперь не хочу покидать его.
Лутиэн вспорхнула ещё одной синекрылой бабочкой, закружившись в танце среди серебристых цветов, звуки арфы слились с чарующим голосом принцессы:
— Птицей певчею, пронзая в вышине синеву,
Я летала безмятежно, как во сне, наяву.
Не боялась ни запретов, ни угроз на земле.
Гордо возносилась над ковром из роз всё смелей.
— Сколько видно чудес
С высоты, с высоты! — подпел Финдарато. — Но дороже небес
Мне земля, где есть ты.
— Не говори же о политике со мной! — передразнила Лутиэн, посмеиваясь. — Встреча не долгая, дружба не вечная.
Глаза закрыв, в смятеньи слышу голос твой.
Ты птица гордая, ты птица певчая,
Я отпускаю тебя.
Увидев вновь погрустневший взгляд Инголдо, дочь Тингола коснулась его щёк.
— Что с тобой случилось, милый друг?
Ты устал?
Отчего тебя пугает вдруг высота?
— Сколько видно чудес
С высоты, с высоты… — наигранно вздохнул Финдарато, — но дороже небес
Мне земля, где есть ты.
Не отпускай меня, мне сладок этот плен,
Ведь песня нежная, не бесконечная.
Высот не нужно мне любви твоей взамен,
Я птица вешняя, я птица певчая,
Но не могу без тебя!
Пустив слезу, сын Арафинвэ рассмеялся и совершенно бесцеремонно обнял Лутиэн. Принцесса не возражала.
— На всё воля Эру, Финрод, — тихо произнесла дочь Тингола. — Нам пора прощаться.
— Увы, это так, — снова театрально всхлипнул Финдарато.
— На всё воля Творца, — повторила Лутиэн, подняв глаза к небу. — И немного — наша собственная. Может быть, ещё увидимся. А пока, прощай.
Примечание к части
Песня Аллы Пугачевой "Птица певчая"
Победа подлости над силой
Чёрный щенок с густой жёсткой шерстью угрожающе оскалился, попытался зарычать, щуря злые красные глаза. Трое более крупных сородичей, не обращая внимания на слабого, обгладывали брошенную в клеть руку эльфа. Остальное досталось взрослым особям по соседству.
— Не жилец, — равнодушно взялся за нож псарь, но Даритель остановил его.
— Это умные звери, — гордо сказал Майя, зажигая прикреплённый рядом с собой на стене факел лёгким движением руки. — Сила часто уступает хитрости.
В конце длинного коридора, в стенах которого были встроены клетки, находились два особенных вольера, расположенные напротив друг друга.
Майя и орк пошли вперёд, наблюдая за волколаками за покрытыми следами клыков решётками: грызущимися, сношающимися, кормящими детёнышей, играющими, спящими и просто сидящими на одном месте.
— Мать от щенков пора забирать, — указал Даритель рукой на окруженную подрастающим потомством самку, — иначе сожрёт.
Даже не высказанный приказ был исполнен немедленно, и снова способная рожать волчица оказалась в компании молодых самцов. Конец коридора приближался, из особых вольеров всё громче слышалось всхлипывание.
Взрослые полуэльфы-полуорки были заперты отдельно от детей, напротив них. Возможно, здесь попадались и родственники.
— Ну что, — хмыкнул псарь, смотря на трясущихся мужчин и женщин, — выбирайте, кого сегодня скормлю новому выводку? У щенят только что мамку отняли, они голодные.
Чем больше узники напоминали орков, тем активнее указывали на соседей по грязному, никогда не вычищаемому вольеру.
— Шутка! — заржал, брызгая слюной, псарь. — Вы для молодняка слишком жёсткие и большие. Вами подавиться можно!
Открыв решётку, за которой вопили от страха дети, орк схватил первого попавшегося ребёнка, запер замок, доволок упирающегося орущего мальчика, слишком похожего на эльфёнка, до подросших щенят и швырнул на съедение.
Абсолютно спокойный до этого Даритель вдруг резко развернулся и быстро пошёл прочь из псарни, лишь на миг задержавшись у одной из решёток. Презрительный злобный взгляд стал заинтересованным — настало время победы подлости над силой: мелковатый чёрный щенок, прижавшись к стене клетки, так и не получивший еды, лежал, свернувшись клубком, изредка посматривая светящимися красными глазами на крупных собратьев. Зверёныш умел ждать и дождался, когда сытые щенки разлеглись, некоторые заснули.
Один ловкий прыжок и мощный укус в шею лишил самого мускулистого волколака возможности проснуться. С жестокостью, напугавшей остальных волколаков, мелкий зверь начал рвать и пожирать плоть, угрожающе рыча.
Майя и орк довольно улыбнулись.
— Хороший щенок, — усмехнулся Даритель. — Буду его дрессировать сам.
Жена и королеваТело, неловко размахивая руками и ногами, отчаянно крича, полетело с балкона на белокаменную лестницу далеко внизу. Вопль оборвался, ступени заалели.
Отпрянув от окна, эльфийка закрыла лицо руками, боясь взглянуть на возвышающуюся в слепящем свете, бьющем из арки, чёрную фигуру. Красивый, но пугающий до полуобморока голос ударил раскатом грома:
— Предашь меня — полетишь следом.
***
Лишь выехав из отчего дома, Оэруиль оказалась в полном одиночестве, окружённая слугами, охраной и чёрно-алой роскошью, сопровождаемая ощущением абсолютной ненужности никому из сотен эльфов, находящихся поблизости. Тоска по маме и сёстрам навалилась сразу же, как позади сомкнулся лес, и, кроме бесконечных деревьев, из окна кареты ничего не стало видно.
«Она тебе не соперница! — постоянно повторяла мать, собирая невесту короля Карантира в дорогу. — Ты — дочь лорда, а Пилинэль — всего лишь сестра обычного воина. В ней нет ничего, кроме крашенных волос!»
«Ты слишком многого не хочешь видеть, мама, — думала Оэруиль, наблюдая из окна кареты за ускользающим в прошлое знакомым лесом, — Пилинэль не просто так много ест, а её умение красить волосы почему-то очень нравится нолдорану Карантиру!»
«Ты — уже почти жена, а эта простушка — нет».
Дочери лорда Каленовэ всё больше казалось, что её замужество нужно и выгодно всем, кроме неё самой. Разве это справедливо?
Вспомнив, что хотела справиться с трудностями и выжить в самых сложных ситуациях, Оэруиль попыталась понять, что хорошего в медно-рыжем красителе для волос. Да, это редкий цвет, среди Синдар и вовсе не встречающийся. Можно получать выгоду с дев, желающих выглядеть необычно. Вот, значит, что привлекает короля! Выгода!
«Но… чем могу быть полезна я? Ничем?»
Мысль удручала. Внучка всезнающего избранного Валар лорда Кирдана привыкла жить по указке, не проявляя инициативу, зная, что каждый её поступок оценивают мать, отец, дед и ещё целый семейный совет. Отступишь от заданного направления — всеобщее порицание. Зато и похвала за правильные успехи огромна. Можно купаться в лестных словах!
А теперь нет ни похвалы, ни указаний, ни порицания. Ни-че-го. Только лес и горы, и сотни безразличных эльфов вокруг.
Решив во время следующего привала непременно поговорить с будущим мужем, Оэруиль попыталась вспомнить, какие темы интересны таинственному Нолдо, но на ум приходило лишь одно — Башня Морской Звезды.
***
— Ты же перегородишь древний гномий тракт! — ахнул Лепасур, смотря на внесённые в карту Таргелиона правки.
— Что-то я не заметил активного использования этой дороги, — смотря взглядом заговорщика, оскалился Морифинвэ. — Гномам небезопасно покидать их подземные дома, однако теперь всё изменится. Мой дорогой племянник провёл немало времени с наугрим и подтверждает — мастера они прекрасные. Моя крепость станет перевалочным пунктом между гномами и, например, моим братом Маэдросом, остро нуждающимся в оружейниках и строителях.
— Я не понимаю, в чём подвох, — с интересом заулыбался Синда, — но уверен, он есть.
— Всё честно, оторно, — голосом, не вызывающим сомнений в искренности, сказал Феаноринг. — Расскажи лучше, что насчёт моей башни? Ты обещал помочь.
— Я обещал не просто помочь, а возвести! — вдохновенно всплеснул руками Лепасур. — И вот несколько набросков, которые я сделал в пути.
Оэруиль хотела подойти незаметно, но это оказалось непосильной задачей: леди сразу же увидели и слуги, и охрана, и начали учтиво приветствовать дочь уважаемого лорда.
— Королева Таргелиона, — доносились восхищённые голоса, и лишь Морифинвэ и его новый друг-архитектор не замечали обиженную Оэруиль, занимаясь исключительно своим проектом.
— Дорогой мой жених, — очень постаралась произнести без нервной дрожи дочь Каленовэ, — любовь моя, сердце истосковалось по твоему обществу.
— Что ж, душа моя, — вовсе не равнодушно отозвался Карнистир, — в таком случае можешь составить нам компанию и сказать своё мнение о необходимой и достаточной глубине фундамента башни, высота которой составит примерно двадцать таких эльфиек, как ты. Подумай, чтобы одна дева держала шпиль, украшая собой постройку, а другие девятнадцать поддерживали её, скольких прелестниц придётся зарыть в глину и песок, известняк или дроблённый гранит? Как тебе такие расчёты?
Увидев, как Оэруиль испугалась, хоть и пыталась не подавать вида, Морифинвэ посмотрел на невесту взглядом хищника, голос понизился:
— В башне, которую мы проектируем, заключена феа погибшей принцессы. Прекрасной, но коварной и жестокой, искусно создававшей видимость хрупкой хрустальной статуэтки. И так вышло, что принцесса захлебнулась в пролитой ей самой крови. Слишком много её оказалось, понимаешь? Можешь себе представить дворцовый пруд, где вместо воды, алая вязкая жидкость? Теперь феа, всё ещё не насытившись, живёт в этой задумке, и, как только башня вознесётся к небу, сияя белоснежным мрамором и серебром шпилей и куполов, принцесса потребует новой крови.
Дочери лорда Каленовэ стало не по себе. Не понимая, шутит король или нет, эльфийка увидела идущую к красному Феанорингу Пилинэль, сопровождаемую девами и вооружёнными воинами, и почувствовала, как на глаза наворачиваются слёзы: Карантир взял руку «простушки, которая для дочери лорда совсем не соперница» и нежно поцеловал, смотря на скрытый свободной одеждой растущий живот.
— Взгляни, моё сокровище, — приобнял Феаноринг эльфийку с крашенными волосами и показал ей отметину на карте, — этот дворец будет твоим. Мы сделаем так, чтобы караваны торговцев шли непрерывно. Уверен, гномьи женщины, глядя на прекрасных эльфиек, будут готовы многое отдать, чтобы стать хоть чуточку похожими на тебя.
В глазах Пилинэль мелькнуло недовольство, и, поняв причину, Оэруиль не сдержала улыбку: «недостойная простушка» хотела жить с королём, а её отселяют и достаточно далеко. Замечательно!
С ненавистью взглянув на высокородную соперницу, Пилинэль гордо посмотрела вокруг, поблагодарила Карнистира за будущий дворец поцелуем и вместе с сопровождением удалилась в свой шатёр с вышитым серебряными сплетёнными ветвями высоким куполом. У входа дежурили два копейщика из уроженцев северного Оссирианда. Будущая королева старалась не думать, что её собственный шатёр не такой роскошный, как у Пилинэль. Это ведь только кажется!
Да. Кажется.
***
Лес начал редеть, изменились звуки вокруг, дорога пошла на подъём, и спереди донеслись восторженные голоса.
Карета остановилась, и будущая королева вышла на заросшую островками колосков полянку. Чёрно-красно-звёздные знамёна взвились в небо, впереди над высоким обрывом кружил ветер и перекрикивались чайки. Подойдя к склону, смотря на серое, затянутое плотными облаками небо, нависшее над бескрайней равниной, Оэруиль вдруг поняла лишь одно: перед ней её собственное королевство. Её. Собственное. Королевство.
Что делать с этим пониманием, эльфийка совершенно не знала, но чувствовала: королева должна быть главной, ведущей, а не ведомой. Да, её этому не учили родители, но ведь перед глазами всегда был пример всесильного главы огромной семьи!
Идея пришла внезапно и показалась воистину гениальной.
***
— Не понимаю, чем ты недовольна, — говорила сестра Пилинэль, когда на очередном привале в шатёр к своей сопернице вошла будущая королева. — Кроме её появления.
Сказав это, эльфийка рассмеялась и вышла на улицу.
— Привет тебе, Пилинэль, — очень вежливо улыбнулась Оэруиль, присаживаясь на подушки. — Как твой малыш?
— Он будет старше твоих сыновей, если таковые родятся, — гордо заявила рыжеволосая Синдиэ, — перед лицом Рока жена короля — я, а не ты. Мы обе это знаем. Что бы ты ни хотела мне сказать, слова услышаны не будут. И знаешь, я постараюсь сделать так, чтобы мой дворец был роскошнее твоего.
Дочь лорда Каленовэ ответила не сразу.
— Пилинэль, — сказала она, наконец, — ты видела, что я не хотела выходить замуж, на то была воля родителей. Если союз между Оссириандом и Таргелионом обязательно должен быть скреплён брачным союзом, на это также воля Рока. Я не хочу, чтобы твой ребёнок рос во злобе.
— Боишься, что он вырастет ненавидящим тебя военачальником? — свысока спросила эльфийка, поглаживая округлившийся живот.
— Эльфы не воюют друг с другом, — с удивлением произнесла леди, — но и ссор я не хочу. А если твой сын станет воином, ему непременно захочется уехать в Химринг, чтобы защищать Белерианд от врага на севере.
— Ты не пошлёшь моего сына в пекло! — вскрикнула Пилинэль. — И не надо мне рассказывать о славе и подвигах! О посмертных песнях и балладах! О мемориалах со списками славных имён! Ты не теряла близких! Не знаешь, что ни одна почесть на свете не заменит родного брата!
— Значит, — удивившись собственной сообразительности, улыбнулась Оэруиль, — мы вместе должны делать всё, чтобы наша страна жила в мире. А для этого вражды не должно быть между нами, понимаешь? Нам нужно договориться, Пилинэль.
— О чём?
— О мире. Тебе тоже не будет пользы, если мой отец и дед станут настороженно относиться к королю Карантиру. И, коли уж так сложилось, ты будешь для нолдорана женой, а я — королевой. Любовь и тепло достанутся тебе и твоему… Вашим детям. Мне же — корона. Как тебе такое предложение?
Произнеся леденящие душу слова, Оэруиль не заплакала. Слёзы не пролились и когда Пилинэль с радостью согласилась, и во взгляде рыжеволосой эльфийки исчезла затаённая злоба. И после, выходя из шатра, будущая королева улыбалась.
Лишь ночью, когда никто не видел и не слышал, посмотрев из окна кареты на сияющие в чёрном небе звёзды, дочь лорда Каленовэ схватила шёлковую подушку, прижала к лицу и разрыдалась.
Будет буря
Склон горы был почти отвесным, однако умелые золотоискатели ловко выбивали в камне ступени и продвигались вперёд. Точные удары кирки из высокопрочной стали находили малейшие трещины в монолитной скале, привычные к пещерам и расщелинам ноги опирались на плохо различимые глазу выступы, и отряд гномов упорно шёл к намеченной цели.
— Ещё немного, парни! — с азартом крикнул предводитель, в тёмно-коричневой бороде которого блестели золотые кольца — признак королевского рода. — Мы почти дошли! Видите, за тем буро-красным камнем выход из пещеры на плато? Там и отдохнём.
Солнечный свет пробился сквозь плотные облака, выглянул из-за чёрного склона, залил лишённую растительности землю золотом. Увы, не тем, которое искали добытчики.
— Улов не растерял по дороге? — спросил рыжий гном своего младшего брата, бросившего сумки около будущего костра. — Озеро осталось далеко позади, лезть опять через ущелье желающие вряд ли найдутся.
— У нас запасов полно! — отмахнулся юный золотоискатель, доставая заточенные палки, нанизывая на них недавно пойманную рыбу. — Кто огонь разожжёт?
Оказавшийся ближе всех к углям чернобородый, чуть располневший с годами, но всё ещё очень сильный горняк взялся за дело.
— Мне нравится твой план, друг Азагхал! — хохотнул старший из рыжих гномов. — Если мы правда найдём тут золото или что другое ценное и позовём соседей из Ногрода разрабатывать ресурсы вместе, это нас сплотит! Повторюсь, я считаю, ты должен быть нашим королём, а не твой брат. Прости, что хороню вашего отца заранее, но ты сам понимаешь: час его близок. Это огромная утрата для нас всех.
— Неизбежная, — мрачно ответил Азагхал, раскладывая вещи. — Если мой старший брат, будущий король, в чём-то не прав, Творец наградил меня смекалкой, чтобы направлять его. Вспомни, как многие были против переселения сюда, в Белегост, когда подземный жар пошёл в западные горы. Но мы теперь видим, это оказалось верное решение — недра здесь богаче, а камни податливее.
— Если я вернусь с пустыми руками, жена обещала меня обрить. Всего! — загоготал чернобородный, любуясь разожжённым огнём. — Так что, оставьте вашу дружбу народов королям. Мне важнее моя борода! Эль остался или на воду переходим?
Юный рыжий гном с гордостью достал бутыль.
Облака разошлись, голубое небо засияло полуденным солнцем, среди серых ошмётков туч закружили вороны.
— Дурное предзнаменование, — нахмурился, разливая по деревянным кружкам эль, чернобородый.
— Нельзя считать знамением весть о том, что давно ожидаемо, — задумчиво сказал Азагхал, всматриваясь в небосклон. — Только не похоже, что эти птицы к нам прилетели. Пока смерть обошла стороной.
Подувший с юга ветер принёс запах хвои и смолы, на горизонте с востока уплотнились тёмно-синие облака, сверкнула зарница.
— Не будем задерживаться, — проверяя готовящуюся рыбу, произнёс молодой гном, — гроза собирается. Но, согласитесь, братья, как это будоражит — приближение бури!
Достав из сумки небольшие походные гусли, самый старший из отряда, практически седой золотоискатель сел спиной к чернеющим облакам.
— Над скалистыми хребтами,
Где бывает снег в июле, — начал он песню, и собратья подхватили, — над еловыми лесами,
Что забраться вверх рискнули,
Над замшелым камнем, над ручьем,
Где пылает солнце горячо,
На потоках восходящих,
Словно горный уголь чёрен,
Чёрен, будто ночь незрячих,
Видел я, как кружит ворон.
В небесах из синего стекла
Надо мной чернеют два крыла.
Расскажи мне, ворон,
Расскажи, крылатый,
Как найти мне гору,
Что скрывает злато?
У какого бора,
Над какой стремниной
Я погибну скоро
Под камней лавиной?
Скоро год, как я оставил
Тёмных городов похмелье,
И свои стопы направил
В эти дикие ущелья.
Не распутать каменный клубок
Тем, кто не был долго одинок.
Я безумен? Ну, так что же!
Не безумнее, чем горы.
Поздно! Думать здесь негоже!
Нынче стану я, как ворон.
В небесах из синего стекла
Будет нынче дважды два крыла.
Помогите, горы,
Мне собрать все силы!
Дай перо мне, ворон,
Для моих для крыльев,
Дай мне сил подняться
Над скалистым склоном,
Дай мне оторваться
От моей погони.
Мне заменит хриплый клёкот
То, что раньше было словом,
Мне ответит грозный рокот
Всех вулканов на суровом,
Непонятном раньше для меня
Языке подземного огня.
Отражаясь совершенно
В ледяных озерах боли,
Словно молния, мгновенно
Сердце вырвется на волю.
Кто найдёт тогда мои следы
На лазурных зеркалах воды?
Не ищи — не сыщешь
Ни следа на камне!
Слушай — не расслышишь,
Что поёт вода мне.
Только над горами,
Над еловым бором,
Надо льдом, снегами,
Кружит чёрный ворон.
Костёр вдруг задрожал, и в далёком раскате грома один из языков пламени, будто ожив, соскользнул на камни, закружился и, затанцевав в сторону расщелины, упал вниз, рассыпавшись искрами, разлетевшимися по камням золотыми огоньками.
— Там, куда огонь указал, жила! Отвечаю! — закричал чернобородый. — Отвечаю! Азагхал! Мы нашли! Это величайшая удача!
— Ура! — подхватили искатели. — Переждём грозу и возьмёмся за дело!
Гром прогремел совсем близко, сверкнула молния, на землю упали первые капли. Наскоро собравшись, гномы поспешили спрятаться в ближайшей пещере и, уходя, увидели, как в темнеющем небе, где уже не летали с криками вороны, кружил исполинский орёл с дивным золотым оперением.
***
— Сколько лет прошло, а я всё не понимаю, как можно не помириться с братом, даже таким… особенным, как твой, — отставил кружку, в которой закончилась крепкая медовуха, мастер-гном и, бурча себе под нос, полез в печь проверять температуру.
— А мне оно надо? — сверкнул глазами Эол, опуская в воду раскалённую сталь. — Передам ему очередную цацку, и пусть радуется ещё год. Однажды, Нори, я сделаю ему шипованный доспех. На задницу. Но сначала найду себе новое жильё, подальше от нынешнего.
Гном загоготал, едва не поджёг бороду в печи.
— И что тебе, друг-эльф, мешает это сделать сейчас?
— Я не могу решить: наружу должны быть шипы или внутрь.
Вошедший в кузницу подмастерье тоже засмеялся, с грохотом водрузил на стол огромный ящик с заготовками.
— Интересно, — хмыкнул он, — если ты переселишься к нам в Ногрод, твой брат пришлёт к нам армию, чтобы мы привели ему тебя в цепях?
— Тингол заставит нас сделать Эолу такой же доспех, только неснимаемый! — схватился за живот мастер.
— Пусть в Белегост едет, — предложил подмастерье. — Один из сыновей их доживающего свой век короля нашёл богатую золотую жилу, а теперь приглашает наших горняков, обещая, что разработка будет вестись на равных условиях, то есть, мы увезём всё, что добудем. Как тебе идея, Эол?
Стерев пот со лба, брат дориатского владыки скривился:
— Нет, пока меня устраивает мой договор с Элу. И с вами. Перед отъездом я снова заберу несколько мертвецов, у которых родни нет.
— Зачем они тебе, эльф? — брезгливо осведомился подмастерье.
— Я тебе покажу, — оскалился Эол. — Пойдём.
— Сходи, полюбуйся, — хмыкнул Нори. — Много интересного увидишь.
Молодой гном с любопытством посмотрел на самодовольно выпрямившегося эльфа с новым клинком в руках.
— Я покажу и расскажу такое, о чём ты не слышал никогда, — таинственным шёпотом произнёс брат Тингола, — но услуга за услугу: ты сделаешь на этом лезвии гравировку на каком-нибудь неизвестном языке, которая означает «Однажды ты подохнешь от жадности, любимый родственник».
Увидев испуганный взгляд подмастерья, Эол расхохотался и хлопнул гнома по плечу:
— Я не осуждаю тебя за незнание особых тайных наречий! Напишешь на Тэлерине. И подпись свою поставишь.
На этот раз гном понял, что эльф шутит и, облегчённо вздохнув, рассмеялся.
***
Дом Эола, выстроенный в городке мастеров Ногрода, сильно отличался от типичных гномьих построек высотой и утончённостью, а ещё мрачностью, которую придавало обилие чёрных кованых деталей декора в виде хвостатых звёзд. Эльф жил здесь, когда надолго приезжал в гости к знакомым кузнецам, в остальное время дом пустовал.
Однажды, появившись после длительного отсутствия Эол обнаружил в подполе ящерицу, с тех пор часто делал гравировки и различные предметы интерьера в виде пресмыкающихся.
— Знаешь, зачем мне трупы? — зловеще спросил эльф молодого гнома, наслаждаясь произведённым эффектом, особенно ярко проявившимся, когда медленным осторожным движением брат дориатского короля запер входную дверь и спрятал ключ в потайной карман. Надев плотные перчатки, Эол многозначительно поднял брови. — Из них получаются прекрасные скульптуры.
— Эти твои шуточки, кхулум! — отмахнулся подмастерье, стараясь не показывать, что боится. — Нори говорил, ты изобретатель, а не живодёр.
— А, может быть, мы просто с ним заодно?
Юный гном осмотрелся. Среди изображений тянущихся к хвостатым звёздам ящериц попадались чертежи странных механизмов, похожих на шарнирные рычаги, только гораздо более сложные. Добавив освещения, Эол поманил приятеля жестом в угол комнаты и отдёрнул штору, висевшую у стены.
— Не может быть! — изумился подмастерье, увидев выполненный из металла скелет своего собрата.
Эльф тронул крошечный рычажок на лучевой кости, и стальная рука медленно сжалась в кулак.
— Это всё предстоит доработать, — гордо сказал Синда, — и я рассчитываю на помощь мастеров-гномов. Только представь, юный друг, как будут рады горняки, лишившиеся на работе пальцев или рук целиком, если мы научимся делать функциональные протезы! И как весело можно отпугивать непрошенных гостей, если их выйдет встречать железный скелет!
Подмастерье захохотал.
— Эол, ты гений! Может, составишь компанию нашему королю, когда он поедет на свадьбу к соседу-Нолдо? Преподнесёшь нолдорану Карантиру какой-нибудь оригинальный подарок.
— Странные дела творятся, — с подозрением прищурился эльф, почёсывая шрам на щеке, — сегодня уже в третий раз меня пытаются отправить к королю. Это явно недоброе предзнаменование. С тех пор, как поссорился с братом, мне кажется, что следующая личная встреча с королём, особенно, эльфийским, станет для меня последним, что я сделаю в жизни. Так что, ни свадьбы, ни похороны, ни рождения детишек владык меня никоим образом не касаются. Я приехал для дела. Им и займусь. Полагаю, Нори тоже ехать к королям не собирается, и этого мне достаточно.
Эол продолжал что-то говорить, а юный подмастерье смотрел то на скелет, то на висящий на стене среди кованых звёзд и ящериц меч, подобных которому гном никогда не видел: если бы не был уверен, что оружие боевое, подумал бы, будто клинок изготовлен из обсидиана.
— Красивый, правда? — гордо спросил эльф. — Садись за стол, нальём чего-нибудь, и я расскажу, откуда взял для него металл. И, знаешь, в чём главная ирония? Уйдя за мечтой, я нарушил закон Дориата, за что мог поплатиться жизнью. А теперь этого закона не существует! Представляешь? Наступило мирное время, границы открыты. Но я всё равно не вернусь. Гад на севере притих, но он снова развяжет войну, и мой брат опять закроет границы. Сейчас, возможно, никто не верит в это, но я знаю. Головой могу поклясться — война будет и гораздо раньше, чем вы все можете предположить. Ты ещё вспомнишь мои слова, поймёшь — я был прав. И, чтобы потом не сокрушаться о потерянном времени, начинайте готовиться сейчас. Белегост хочет объединиться? Соглашайтесь. Одиночка может спрятаться от врагов, а целый народ — нет. Я воевал против уродов из-за чёрных гор, знаю, что говорю.
Примечание к части
Песня "Ворон" группы "Мельница"
Иллюстрация от Алины Стрениной https://vk.com/wall-178818294_694
Старый правитель
Полысевший, седой, иссушенный старостью гном полулежал в кресле, почти не заметный среди роскошных ковров, шкур, покрывал и подушек, которые всё равно не помогали немощному телу согреться. Полуслепой взгляд был направлен в стену, на которой висел искусно вышитый гобелен, окружённый инструментами: любимыми и часто использовавшимися, с многочисленными следами работы, красивыми, полученными в дар, и просто сувенирными, применить которые для дела невозможно. Обычно подобные вещи дарят любящие женщины.
Вошедшие сыновья понимали — отец не заметил их: не увидел и не услышал, не только из-за слепоты и глухоты, но и потому, что погрузился в думы о прошлом, тихо напевая:
— Было время, был я беден
И любой работе рад.
На еду хватало меди
Только-только, в аккурат.
Было время, был я весел
Без причины, просто так.
Отзвучало столько песен
В незнакомых городах!
Было время, я при деле,
Остальное — трын-трава…
Мигом годы отсвистели,
Отрезвела голова.
Ночь яблоком стучит в окно,
А в округе теряется птицы крик…
Знаю, знаю, знаю одно —
Был душой я молод, а теперь старик,
Был душой я молод, а теперь…
— Ты и сейчас, словно только что перекованная и заточенная секира! — фальшиво бодро сказал старший сын, практически переходя на крик, чтобы быть услышанным.
Старый гном медленно обернулся, сухое морщинистое лицо просияло.
— Вам повезло, что я женился поздно и умру раньше, чем вы одряхлеете и станете неспособными сделать ничего полезного для нашего народа. Поняли намёк, дети?
Уже давно женатый старший сын с улыбкой отмахнулся, Азагхал гордо подбоченился.
— Что, я молодец? — смеясь, спросил он отца, и тот хрипло засмеялся.
— Конечно, мой мальчик, — вздохнул старый король. — Когда в одни города пришла вода, в другие — подземный огонь, именно ты настоял на переселении, а не продолжении бесконечной борьбы со стихией. И вот мы здесь. В Белегосте.
— Мы не могли всё бросить и убегать, отец! — заспорил старший из сыновей, хоть и обсуждалось всё уже не один десяток раз. — В строительство домов каждый вкладывал душу, каждый любит своё жилище! Мы обязаны отстаивать себя и свои интересы!
— Стихия, — прошептал старый король, — неодолима. Ты, словно эльф, считаешь себя сильным и мудрым, как Вала, а то и сам Создатель! Эльфы думают, будто способны противостоять вышедшему из берегов морю! Эльфы не верят, что нельзя ничего противопоставить несущемуся потоку лавы! И ты, сын, туда же! Народ погубишь, и сам раньше времени в могилу сойдёшь!
Тяжело вздохнув от усталости от долгой эмоциональной речи, старик закрыл глаза и прошептал, хмурясь из-за кажущейся излишней заботы наследников, принявшихся поправлять подушки:
— Не зовите мать и сестёр. Не пора ещё. Эзгедхал, Азагхал, расскажите, что вы думаете об эльфах?
Братья переглянулись: отец решил обсудить новых соседей? Или вновь вспомнить давних друзей?
— Я, может, и стар, — попытался говорить с сыновьями, словно с маленькими, король, — но всё ещё не лишился разума! Помню, кто я для моего народа! Знаю, что некий герой, ныне завладевший землями к западу от нас, хочет дружбы. А знаете, что такое «дружба» в понятиях эльфа? Ну? Чего притихли? Может, по-вашему, пещерное озеро быть другом? Смотришь в воду, подсветив фонарём или факелом — красота! И рыба водится, и напиться вдоволь можно. Но истинной глубины не узнать, она всегда не такая, как кажется. Оступишься — конец тебе. Вчерашний друг уже злейший враг. Но и без воды в пещере долго не протянешь.
— Предлагаешь им не доверять? — уточнил Эзгедхал. — Нам не стоит принимать приглашение нового соседа на свадьбу?
— А ты вечно будешь ждать моего совета, сын? — вопросом на вопрос ответил старик. — Азагхал, ты поедешь к эльфам. О чём с ними договоришься?
— Соседи недавно обосновались на новой земле, мы можем помочь в строительстве. За вознаграждение, конечно.
— Да! — подхватил старший сын. — Никто не умеет работать с камнем так же хорошо, как мы, дети Ауле! Мы чувствуем камень, слышим его голос, это наша стихия!
— А эльфы, — засмеялся младший, — это вода, опасная лживостью, но необходимая.
— Какие вы молодцы, дети, — вздохнул гномий король, закрывая глаза. — Когда начал задумываться о смерти, мечтал, чтобы было не страшно оставить свой народ наследникам. И мне не страшно. А как бы вы хотели встретить последний час?
Вопрос прозвучал приговором. Обоим сыновьям стало страшно, слова мгновенно забылись, кроме одного: «Нет!»
— Я хотел бы найти богатое месторождение, — через силу заговорил Эзгедхал, — чтобы знать: ресурсов хватит на много поколений.
— Мне хотелось бы знать в свой последний час, — начал тянуть время Азагхал, не придумав, что сказать, — что наш народ в безопасности. Что теперь, с этого момента, больше не придётся переселяться из-за врагов.
Повисло молчание. Старик долго неподвижно смотрел на гобелен на стене, на висящие вокруг инструменты, потом опять, подслеповато щурясь, взглянул на сыновей.
— Азагхал, — тихо, но твёрдо произнёс умирающий король, — ты — мой наследник. Я оставляю Белегост тебе. Правь справедливо, мой мальчик.
Младший брат с изумлением посмотрел на старшего, но не увидел в глазах Эзгедхала злобы. Наоборот, казалось, он почувствовал себя избавившимся от непосильной ноши.
— Идите, дети, вас ждут, — кивнул в сторону двери старик, снова смотря на стену. — Дальше я пойду один.
Примечание к части
Песня "Ночь" группы "Любэ"
Тайны прошлого и грандиозные планы на будущее
Длинная тяжёлая коса эльфийки, чёрная от природы, но теперь с вошедшим в моду красноватым оттенком, лежала змеёй в высокой траве. Сидевшая на тёплой земле дева рисовала. Штрих за штрихом, лист за листом. Медлить нельзя — нолдоран Карантир требовал отправить письма в Оссирианд в самые короткие сроки! Все тексты уже продуманы и записаны, осталось закончить рисунки.
В руках зашуршал большой квадратный листок: на нём будет изображение королевского дворца, изящного, воздушного, стремящегося шпилями к небесным светилам. Самое главное — расположить рядом могучие деревья с раскидистыми кронами так, чтобы они казались маленькими, словно игрушечными, на фоне великого сооружения. Разумеется, эльфы Оссирианда должны понять намёк, насколько слабы они по сравнению с королевством Нолдор на равнине Таргелион.
Оценив получающийся рисунок, эльфийка с опаской подумала: не слишком ли большими выходят сосны? С другой стороны, чересчур маленькие могут оскорбить Синдар. Но лучше пусть недовольны останутся они, чем нолдоран Карантир.
На край другого, пока ещё чистого листа, села синекрылая бабочка. Здесь будет нарисована королевская чета. Счастливая, в объятиях друг друга.
А на следующей бумаге должна быть карта. Художница мало понимала в планах местности, запоминая нужные маршруты так, чтобы в воображении рисовались прекрасные пейзажи, а не сухие схемы, но даже ей было очевидно — карта расходится с реальностью. На первый взгляд несущественно, но почему указана лишь одна дорога, причём не самая удобная?
В общем, какая разница? Главное, завершить работу в срок.
— О, Еловая Веточка! — радостно воскликнул ехавший верхом в сторону озера Лепасур. — Почему ты сегодня без своих любимых хвойных украшений?
Девушка игриво пожала плечами.
— Посмотри, какие у меня эскизы, — загадочно произнёс архитектор, спешиваясь и садясь рядом с эльфийкой. — Чтобы закончить работу быстрее, я и мои мастера поселимся на берегу. Башня Морской Звезды должна быть возведена в самые короткие сроки! И к строительству и отделке не будет допущен никто, как выразился владыка Карантир, посторонний.
— Владыка торопится со свадьбой, не закончив даже свои дворцы, — смущённо заулыбалась дева, — наверное, он очень сильно влюблён в свою невесту!
— Всё очень непонятно и интересно! — таинственно заговорил Лепасур, игнорируя разговоры о свадьбе. — Посмотри эскизы!
Эльфийка, которую Синда назвал Еловой Веточкой из-за постоянно носимых украшений и амулетов из хвои, взглянула на рисунки. В глазах отразилась ревность к чужому таланту художника, протест и нежелание вникать в чьё-либо творчество, кроме своего.
— Посмотри! — рассмеялся, всё поняв, архитектор. — Видишь, с внешней стороны стены и колонны украшены открытыми раковинами с жемчугом, который взлетает вверх, словно пузырьки воздуха в воде, нанизываясь на нить, превращаясь в бусы. — Лепасур говорил с большим и большим жаром. — Но дальше, приглядись, нить рвётся, и жемчуг рассыпается звёздами в небе!
Посмотрев внимательнее, дева заинтересовалась: в узоре действительно скрывался тайный смысл, завораживающий и пробуждающий желание найти разгадку.
— Но это не самое главное! — обрадовался эльф, заметив, что собеседница больше не смотрит с равнодушным презрением. На траву легли масштабные схемы отделки внутренних помещений: лестничных пролётов, потолков и главного купола.
От изумления дева ахнула: на эскизах были изображения, складывающиеся в удивительный сюжет. Прекрасное существо — эльфийка с рыбьим хвостом вместо ног, обнимала лебедя в жемчужной короне. Чем выше по стенам поднималась роспись, тем сильнее сливались два непохожих образа воедино — в венценосную птицу с лицом женщины, взлетевшую к звёздам на куполе.
— Мы залезем на небо по лестнице, — стал напевать Лепасур, вспоминая первое обсуждение башни, — только так суждено с тобой встретиться.
Мы пойдем босиком по луне! — Помолчав короткий миг, эльф собрал эскизы и запрыгнул в седло. — Мне пора, Еловая Веточка — работа ждёт. Но теперь и ты знаешь, что в Башне Морской Звезды кроется тайна, — вдохновенно произнёс Лепасур, — которую я непременно разгадаю!
***
Лёжа абсолютно расслабленно среди шелков и кружева, постепенно теряя ускользающее ощущение эйфории, Морифинвэ думал, что здесь, в Эндорэ, всё не так, и даже лоснящаяся ткань не идёт ни в какое сравнение с валинорским совершенством — сказываются свойства почвы, на которой произрастает корм для гусениц-прядильщиков, отсутствие животворящего света Древ и, видимо, наличие Моргота.
Однако, сам Феаноринг выглядел очень выигрышно на фоне «тёмных» Тэлери и Мориквэнди, понимал это и наслаждался превосходством, которого невозможно было достичь, живя в Тирионе в тени гениального отца, короля-деда, более красивых или талантливых братьев, а также целой армии Валар и Майяр, рядом с любым из которых эльф, что бы ни делал, всегда останется ничтожным глупым слабаком.
Здесь, в Эндорэ, всё иначе. Не так, как в Благословенном-трижды-проклятом крае.
Улыбнувшись приятным размышлениям, Морифинвэ двинул бёдрами, давая Пилинэль понять, что она не должна расслабляться.
— Я буду богат, как Вала Аулэ! — блаженно сообщил Феаноринг, кладя руки под голову. — Гномий тракт — не просто золотая жила! Это сокровищница, размеры которой даже не снились Тинголу! Только представь, умница моя, ресурсы Оссирианда: щедрые дары их лесов, гномьи сокровища: неповторимые, уникальные изделия искуснейших мастеров — и всё это моё!
Ласки эльфийки настойчивее и настойчивее заставляли забыть о всех прочих радостях, руки и губы умело заставили мир перестать существовать, оставив в жизни место только наслаждению. Импульсивному, скоротечному и совершенно неважному, однако не становящемуся от этого менее желанным.
«С Пилинэль не хочется играть», — пришла неожиданная мысль, когда дыхание вновь стало ровным. Это было досадно, но не более: предательница Митриэль осталась в прошлом, зачем думать о ней?
Однако приятная усталость упорно смешивалась с воспоминаниями о краснолистных кустарниках, ядовитых травах и песне о полозе.
«Ай, то не пыль по лесной дороге стелится,
Ай, не ходи, да беды не трогай, девица,
Колдовства не буди,
Отвернись, не гляди!
Змей со змеицей женятся!»
Заставляющие хмуриться картины прошлого начали давить на грудь, и Карнистир приложил немалые усилия, чтобы отбросить их. Как бы то ни было, любые воспоминания меркли на фоне грандиозных планов на будущее, где наугрим будут не только неиссякаемым источником дохода, но и добровольными помощниками в любом сложном деле, например, строительстве.
Представив, как усердные бородачи возведут крепость, которая станет преградой на их собственной торговой дороге, Морифинвэ усмехнулся. Всем, кто захочет обмениваться товарами с подгорным племенем, придётся делиться богатством с хозяином тракта, ведь только Владыка Таргелиона способен сделать путь для гномов безопасным. Или опасным, если откажутся платить.
Прекрасная перспектива!
— Я хочу, чтобы ты родила мне много сыновей, — недобро оскалился Феаноринг, показывая движением бёдер, что эльфийке отдыхать рано. — Ты не похожа на своих соплеменниц, в тебе есть огонь, который мне нравится. Моя кровь возвеличит эти серые земли, и твоё чрево, похоже, лучший сосуд, который можно здесь найти.
Пилинэль заставляла себя радоваться даже такой сомнительной избранности, с энтузиазмом и фантазией подходя к ублажению короля.
— Ни тебя, ни нашего сына не должно быть на моей свадьбе, понятно? — очень невовремя приказал Карнистир, и эльфийка словно упала из тёплого блаженного полусна в ледяную воду. — Тебе будет, чем заняться, когда начнут собираться гости.
— Разумеется, мой владыка, — взяла себя в руки Пилинэль. — Я не разочарую тебя, душа моя.
— Я знаю, — самодовольно усмехнулся Морифинвэ. — Ты у меня умница.
Примечание к части
Строка из "Невесты полоза" гр. "Мельница"
Оружие, которое послужит любви
Из окна «Мастерской Очарования» открывался прекрасный вид на строящуюся на месте старого гномьего тракта дорогу. Споры рабочих тоже было хорошо слышно.
— Эти плиты начнут скользить зимой в слякоть! — с абсолютной уверенностью в правоте утверждал мастер из Ногрода, проводя большим пальцем по поверхности шлифованного камня. — Красивый узор не спасёт от холода и сырости! И ледяная корка пристанет!
— У нас есть секретные составы для обработки гранита и мрамора, — загадочно произнёс в ответ Нолдо, следивший за разгрузкой телеги с бордюрным камнем, — мы многому научились в Валиноре, гном, умеем возводить надёжные стены даже высоко в горах. И каждое знание имеет свою цену.
Рассмеявшись, подруга Пилинэль отошла от окна.
— Не верю, что Голодрим продадут секреты мастерства кому-либо, ведь даже нам запретили разглашать составы красок для волос.
— Я бы и без запрета не стала делиться знаниями, — фыркнула любовница короля, — но ты же понимаешь, можно поделиться частью технологии. — Хитро улыбнувшись, эльфийка договорила: — Которой всё равно не воспользоваться без оплачиваемой помощи того, кто знает всё.
Разговор пришлось прервать из-за подъехавших к «Мастерской Очарования» карет: одной эльфийской — утончённой, с серебристыми украшениями, сделанными,скорее всего, из сурьмы оссириандскими умельцами, и тремя гномьими, больше напоминающими повозки для дорогих товаров — яркими, вычурными, с громкими бубенчиками, заставляющими обратить внимание на себя.
— Мне кажется это забавным, — собираясь выйти встречать гостей, хихикнула Пилинэль, взглянув, как девы не хотят пропускать друг друга вперёд, желая отдаться в руки мастериц раньше остальных. Эльфийка едва не спровоцировала драку, заявив, что, в отличие от женщин-гномов, приехала ненадолго, ведь и так прекрасна. — Заметь, бородачки не стремились причёсываться с нашей помощью, а теперь, на третий день гуляний, пересмотрели свою неправильную точку зрения.
— У гномих интересные волосы, — потёрла ладонью о ладонь вторая мастерица, — совсем не такие, как у нас. Я собрала состриженные кудряшки, как ты просила, Пилинэль, уже начала изучать действие на них наших красок.
— Краски красками, — обернулась в дверях любовница короля, — у нас главная задача другая: мы обязаны научиться имитировать валинорский блеск волос, желательно, чтобы он получался стойким, а не на один вечер.
— С маслом на голове не каждая захочет ходить, — вздохнула сестра Пилинэль, готовя полотенца, — воск бы подошёл лучше, но мы все знаем его неприятные недостатки. Возможно, если научиться менять его свойства, добьёмся нужного результата.
В дверь, словно таран в старые ворота, влетела коренастая бородатая женщина, звеня многочисленными тяжёлыми украшениями.
— Сделайте меня эльфийкой! — крикнула басом гостья, и мастерицам пришлось собрать всю силу воли, чтобы не рассмеяться. — У меня есть, чем заплатить! Вы будете богаты, если всё получится!
Из-за двери послышался хохот других желающих поправить причёску.
— Скальпы поснимаю! — пригрозила кулаком гномиха. — Захлопнули тявкалки! А вы, красавицы, принимайтесь за работу!
— С превеликим удовольствием! — в один голос пропели две мастерицы, усаживая гостью в мягкое кресло.
— Только не тяните волынку! Я хочу скорее вернуться на праздник! Вы даже не представляете, девочки, что там происходит! Но, так и быть, я вам поведаю.
***
Непрекращающаяся стройка в родном Тирионе никогда не нравилась Макалаурэ, даже если результат обещал превзойти по великолепию и функциональности даже самые смелые ожидания, поэтому уезжая из Поющей Долины, где, казалось, никогда не закончится возведение защитных укреплений, на свадьбу к брату, менестрель надеялся увидеть хотя бы здесь что-то, кроме верениц телег с блоками, брёвнами или металлическими конструкциями, строительных лесов и спорящих с мастерами архитекторов, однако ожиданиям не суждено было сбыться.
Рассчитывая получить разумное объяснение, зачем Карнистир решил играть свадьбу в лишь начинающем существование городе, где даже дворец пока мало напоминает жилище короля, Макалаурэ смотрел по сторонам и начинал понимать старшего брата, наотрез отказавшегося принять приглашение. Конечно, дело было не в стройке, не только в ней, но о более веских причинах бывший наместник думать не хотел.
Встретившие Феаноринга верные короля Таргелиона, провожая в гостевой зал дворца, пытались сделать путь интересным, рассказывая совершенно не волнующие менестреля новости, и лишь доносившиеся из сада рифмованные вопли на незнакомом языке заставляли улыбаться.
— Брат мой наилюбимейший! — бросился обниматься Морифинвэ, лишь увидев Макалаурэ в дверях, и менестрель не на шутку испугался, ожидая чего угодно, кроме искренней радости.
Представив, как между лопаток вонзается отравленный кинжал, второй по старшинству сын Феанаро содрогнулся, и король Таргелиона, видимо, всё поняв, расхохотался.
— Не бойся, — похлопал Карнистир брата по плечу, — на моей свадьбе никто не умрёт.
— А где невеста?
— Зачем она тебе? Гуляет где-то. Я не знаю и знать не хочу, чем она занята. Пойдём лучше ко мне, поговорим без лишних глаз и ушей.
Макалаурэ кивнул. Следуя за младшим братом по коридору с незаконченной росписью и лепниной, завешанными тканью арками и замотанными колоннами, Феаноринг вспоминал свою жизнь, пытаясь понять, не провинился ли в прошлом перед Морьо достаточно, чтобы оказаться замурованным в недостроенную стену и умереть как раз после окончания торжеств.
«Если бы Нельо не настоял, чтобы я ехал, ни за что бы не появился здесь!» — злился на себя Макалаурэ, глупо улыбаясь встречающимся на пути нетрезвым гостям.
— Тебе нет причин нервничать, брат, — мгновенно стал серьёзным Карнистир, когда дверь в небольшой зал для переговоров закрылась на три ключа. — Финвэ Третий хорошо устроился под нолдораном, обязуясь защищать его границы, а ты, хоть и король, как и я, живёшь на том же рубеже, что и наш старшенький. Ему невыгодно, чтобы у тебя были сложности с ресурсами и безопасностью, потому что твои проблемы поставят под сомнение способность великого пограничника защищать своего владыку, так что вы оба на содержании Елвафиньо.
— Знал бы дядя, как ты его назвал…
— Можешь ему передать! — захохотал Морифинвэ, наливая в бокалы что-то, не слишком похожее на вино. — Пусть знает, насколько мне отвратителен. И ещё, не смей при мне называть эту тварь дядей, ясно? Иначе я могу забыть, что ты мой родственник, Кано.
Повертев в руке бокал с приятно пахнущей, но очень подозрительной жидкостью, Макалаурэ отставил его в сторону и прямо посмотрел на брата.
— Ты хотел сказать нечто важное?
— Было дело, — хмыкнул Карнистир, опустошая одним махом хрусталь и наполняя снова. — Я погорячился, поставив Ангарато на место. Не думал, что скажу это, однако говорю. Зря я ему устроил дружеское рукопожатие. Вреда это не принесло, но напугало, и теперь эта трусишка и капризуля, нажаловавшаяся на нас Тинголу, не хочет сотрудничать. И не ухмыляйся так! Айканаро делится торфом с Третьим, утверждает, что на меня не хватит. Но ты же видел мои земли, пока ехал? Или не думал о том, что вокруг мелькало? Заметил, ЧТО там росло?
— Да ничего я не заметил, — отмахнулся Макалаурэ, недовольный, что его снова учат жить.
— Правильно! — всплеснул руками Карнистир. — Там ничего не растёт! А я не собираюсь зависеть от урожая по соседству! И вот, что я тебе предлагаю, Кано. Слушай внимательно. По другую сторону Таргелиона, от тебя и Третьего, находятся гномьи города. Понимаешь, к чему я клоню? У них есть металлы и оружейные мастерские. И всё, что нужно защитникам нолдорана Елвафиньо — договориться со мной. Я сделаю так, что гномам станет выгодно возить товар к вам на север, а вы организуете мне дортонионский торф. По рукам?
— У тебя Оссирианд рядом, — пожал плечами Макалаурэ, совершенно не желая вникать в торговые дела и быть передаточным звеном между не стремящейся общаться напрямую роднёй.
— Увы, удобрений от них не дождаться, — вздохнул владыка Таргелиона, — искать торфянники в непроходимых буреломах — неблагодарное занятие. Возможно, когда часть леса будет вырублена, удастся найти болота, но это произойдёт нескоро, а урожай мне нужен сейчас. Я могу договориться с тестем о торговле мехом. С вами, жители холодного севера. Хорошая мысль?
Решив, что даже если в бокале отрава, это не так страшно, как разговоры про дела, Макалаурэ выпил ароматный настой, и настроение заметно улучшилось. Замуровывание в стене или колонне неожиданно показалось крайне романтичным, особенно, если из каменного плена спасёт прекрасная дева.
— Я напишу мои предложения в письме, — серьёзно сказал Карнистир, видя незаинтересованность брата, — передашь Третьему. Вижу, с тобой бесполезно разговаривать. Иди веселись, может, невесту встретишь. Если она вдруг станет меня искать, скажи, чтоб не искала: мне надо дела решать с Белегостом. Это город такой на востоке.
— Ладно, — обрадовался возможности сбежать подальше менестрель и поспешил в зал, где веселились те, кто приехал развлекаться, а не ломать голову над товарообменом.
***
— Ты знаешь, кто мой отец? — гордо спросила гномиха, смотря в зеркало на мастерицу, расчёсывающую её роскошные кудри. — Он тот, кто прогнал из наших пещер поганых коротышек! Он смешал золото с изумрудами, сделав его зелёным! Он возвёл в Ногроде стены, которым не страшен подземный огонь! С ним я и приехала, чтобы помочь строить крепость. А знаешь, девочка, в чём соль? Твой король предложил выгодную сделку! За помощь обещал делиться прибылью. Сечёшь?
Сестра Пилинэль понимающе кивала, заплетая крутые кудри мелкими косами, чтобы сложить в замысловатую причёску. Часть волос предстояло распрямить с помощью широкого валика и специального воска, смочив горячей водой.
А что делать с бородой, было непонятно.
Несколько приходивших перед праздником гномих вовсе запрещали прикасаться к волосам на лице, утверждая, что бороды для их народа символ мудрости, могущества, силы и величия.
— Брей начисто! — приказала гостья, указывая на подбородок и щёки.
Эльфийка подчинилась, однако, лишь начав, поняла, что всё не так просто, как могло показаться: на месте жёстких чёрных волос оставались едва заметные точки, которые из-за количества и плотности расположения создавали на смуглой коже серый налёт.
— Эй, так не пойдёт! — возмутилась гномиха. — Убирай!
Совершенно не представляя, как это сделать, запаниковавшая мастерица подумала, что волоски необходимо удалить с корнем, но не выщипывать же по одному!
— Воспользуйся пудрой, — подсказала Пилинэль, судорожно вспоминая, какие травы могут помочь вытравить щетину, не оставив ожогов.
Чуть осветляя кожу, на грубоватое лицо ровно легла косметика, и желавшая сменить расу дева заулыбалась:
— Теперь я ему точно понравлюсь. Только помогите мне затянуть талию, чтоб, как у тебя, красуля!
Эльфийки переглянулись. Ему? Кто же этот счастливчик?
***
Решив, что сидеть в покоях, заперев двери, во время собственной свадьбы неправильно, Оэруиль вышла во двор. Было ясно: до приезда родни можно развлекаться, как угодно, потому что муж всё равно занят своими делами, посвящать в которые супругу не планирует.
Обнаружив во дворе в тени деревьев и беседок в основном влюблённые парочки, дочь лорда Каленовэ отправилась на площадь, где под звуки многочисленных дудок пели и плясали девушки гномьего и эльфийского рода.
— Как хотела меня мать, — басовито горланила наполовину седая коренастая женщина, прыгая в обнимку с заметно нетрезвой подругой, собрав вокруг себя широкий хоровод, — да за первого отдать.
А тот первый — он какой-то нервный!
Ой, не отдай меня, мать!
Оэруиль заулыбалась, подошла ближе и тут же оказалась втянутой в круг танцующих.
— Как хотела меня мать
Да за другого отдать.
А тот другий ходит до подруги!
Ой, не отдай меня, мать!
Как хотела меня мать
Да за третьего отдать.
А тот третий, что в поле ветер!
Ой, не отдай меня, мать!
Заметив выходящего из дворца Макалаурэ, только приехавшие Туркафинвэ и Куруфинвэ Атаринкэ помахали брату в знак приветствия. Увидев гномов, Тьелпе сразу же присоединился к безудержному веселью, среди гуляющих отыскались знакомые и знакомые знакомых, что стало веским поводом налить эльфу огромную чарку крепкой медовухи.
— Как хотела меня мать
За четвёртого отдать.
А четвёртый ни живой, ни мёртвый!
Ой, не отдай меня, мать!
— Долго ещё они собираются это петь?! — скривился Туркафинвэ, блистая в тусклых лучах закатного солнца, затмевая собой небесное светило. — Это кошмар! Пойдём отсюда.
— Предпочитаешь, чтобы спел я? — хитро заулыбался Макалаурэ, наблюдая, как племянник, согнувшись пополам, танцует в обнимку с юной рыжей бородачкой.
— Чтоб вас всех Намо запер у себя! — прошипел беловолосый Феаноринг. — И меня тоже, но подальше от вас.
— Питьвэ не приедет, — подал, наконец, голос Куруфинвэ, оторвавшись от созерцания выпивающего вторую чарку сына, — у него скоро ребёнок родится. Зато Тэльво хотел о чём-то важном переговорить с гостями Карнистира. Хочет посоветоваться насчёт крепости на скале. Говорил, хочет узнать, как проверить надёжность породы.
— Это ему до-орого будет стоить, — вздохнул Макалаурэ, вспомнив разговор с Морифинвэ. — Разорится с такими помощниками и будет не только обездоленным, но и нищим. Зато в крепости.
— Как хотела меня мать
Да за пятого отдать.
А тот пятый — пьяница проклятый!
Ох, не отдай меня, мать!
Посадив на плечи играющую на губной гармонике гномиху, Тьелпе, приплясывая, подошёл к Феанорингам и, смеясь, повлёк отца в хоровод. Смерив злым взглядом весёлую толпу, Туркафинвэ быстрым шагом направился во дворец. Макалаурэ последовал за ним.
— Как хотела меня мать
Да за шёстого отдать.
А тот шёстый мал да недорослый!
Ой, не отдай меня, мать! — продолжала песню гномиха, подмигивая эльфам. — Как хотела меня мать
Да за сёмого отдать.
А тот сёмый — пригожий да весёлый —
Он не схотел меня брать!
Оэруиль взяла волынку у решившей отдохнуть и выпить эля гномихи, и заиграла на удивление красиво и гармонично.
— Она умеет пользоваться нашим инструментом! — ахнули с восхищением гостьи из Ногрода.
Куруфинвэ-младший захлопал в ладоши, и вдруг перед ним появилась разодетая пышноволосая девушка с красиво заплетённой бородой.
— Ты прекраснее всех, кого я видела! — сообщила гномиха, блистая украшениями. — Давай потанцуем.
Подумав, что обычно таким образом знакомятся юноши, Феаноринг опустил глаза, чтобы убедиться — перед ним леди, ведь такая пышная грудь не может быть у мужчины. Заметив взгляд на декольте и поняв это, как заинтересованность, бородачка просияла.
— Называй меня Изумрудик, — вцепилась в эльфа гномиха, слегка двигаясь в такт музыке. Сильные руки девушки, стискивавшие талию Курво, спустились ниже, пальцы сжались.
— Изумрудик, что ты делаешь! — попытался вырваться Феаноринг, но не привыкшая к отказам любимая дочка славного гнома не отступала. Сняв с шеи один из кулонов с причудливой формы необработанным сапфиром, девушка сунула драгоценность в руку Куруфинвэ.
Мысль о том, что можно было бы создать из этого камня, сделала взгляд мастера теплее, любопытство творца отразилось на лице, и гномиха торжествующе подпрыгнула.
— Вот ещё подарок! — предвкушая победу, воскликнула Изумрудик, потащив ожидающего удобного для побега момента эльфа к скамейке, где гуляющие сложили вещи. Порывшись в огромной сумке из мягкой кожи с чешуйками, девушка вытащила красивый кинжал и вручила Феанорингу.
Сразу представив ценность вещи, Курво попытался отказаться.
— Бери! — приказала Изумрудик. — А то по роже получишь!
С трудом удержавшись от язвительного «Не допрыгнешь», сын Феанаро с умилением посмотрел на подарок.
— Знаешь, чья это работа? Это сам Телхар выковал! Потомок великого оружейника древних королей и битв! Самый известный ногродский мастер! У каждого на слуху! Цени мою щедрость, красавчик! Отец говорит, что этот ножик разрежет даже железный забор! — похвалилась гномиха. — Поэтому должен служить мастерству. А я считаю, этот симпатичный кинжальчик создан, чтобы послужить любви!
Поняв, что эльф сейчас снова попытается сопротивляться, девушка погрозила кулаком.
— Я вернусь! — заявила она. — И найду тебя!
***
Макалаурэ не обратил бы внимания на резвящихся в коридоре дворца мальчишек, понарошку стреляющих друг в друга из игрушечных луков, прячась за обмотанными тканью колоннами. Возможно, и вовсе бы не заметил детей, если бы вдруг не прозвучал очень знакомый голос. Изумлённо обернувшись, менестрель увидел черноволосого эльфёнка, со злой гримасой на личике колошматившего провинившегося в чём-то приятеля. Теперь знакомым казался не только голос, и сын Феанаро по привычке осмотрелся: нет ли рядом канделябра или чего-то ещё, что любил использовать в качестве аргументов в спорах маленький Морьо.
Одёрнув себя, вспомнив, что страшный в гневе братик давно не ребёнок, ещё раз взглянув на крикливого драчуна, Макалаурэ решил, что его, в общем-то не волнует сходство какого-то мальчишки и Карнистира. Мало ли похожих эльфов? Ну и пусть Тьелко тоже удивился и теперь ухмыляется.
Мало ли в Арде похожих эльфов?
***
— А ещё я подслушала, — говорила своей маме юная эльфийка, пришедшая в «Мастерскую Очарования» изменить причёску, видимо, считая, что девушки, занимающиеся волосами, глухие, — что у короля Карантира плохие отношения со всей роднёй! Ходят слухи, будто об этом узнал гномий владыка Азагхал, и теперь сомневается, с кем и какие союзы заключать. А ещё, я, кажется, понравилась сыну одного из эльфийских королей! Ты же заплатишь за всё, что я попрошу, чтобы ослепить принца моей красотой? Мам, ну пожалуйста, только представь: я могу стать принцессой!
— Да, разумеется, это выгодное вложение, — поддакнула Пилинэль, выставляя на стол множество масел, духов, красок и различных украшений для волос на любой вкус. — Заплатить сейчас чуть больше, чем планировали, зато потом стать принцессой и купаться в роскоши — это ведь чудесно! Каждая о таком мечтает!
Радуясь, что не придётся делать из гнома эльфа, по крайней мере сейчас, когда составы для полного удаления волос с лица не придуманы, мастерицы, мило улыбаясь, принялись в красках описывать не очень верящей в успех дочери женщине, как преобразится и без того красивая дева.
Неожиданно дверь распахнулась, и в мастерскую, едва не сбивая друг друга с ног, ввалились трое наугрим.
— Верните всё, как было! — закричал с виду почтенный гном, толкая вперёд хорошо знакомую всем здесь посетительницу. — Что вы из неё сделали?!
— Я сама хотела! — начала защищать эльфиек Изумрудик. — Я хочу замуж за Куруфина! А как понравиться ему с такой бородой?!
— Моя дочь глупее самки тролля! — закричал отец, всплеснув руками. — Позоришь семью! Зачем тебе кхулум? Зачем ты ему? И что у вас родится?!
— Мне не нужны дети!
— Зато мне нужны внуки!
Повисло молчание, словно именно сейчас каждый осознал, что в данном месте в данное время проблему решить невозможно. Мать нерадивой гномихи обняла дочь и мужа, и все трое ушли. С лестницы донеслись снова разгорающиеся споры, удаляющиеся, что не могло не радовать.
— Вы волшебницы! — ахнула мама будущей принцессы. — Вы сделали из девы-наугрим красавицу! Пожалуй, вам действительно под силу сотворить принцессу из моей дочери. Делайте, что считаете нужным.
Юная эльфийка с радостным писком вскочила с кресла и стиснула в объятиях всех по очереди, чуть не плача от счастья. Смешивая ароматные масла, Пилинэль, ласково улыбаясь наивному восторгу своей дорогой гостьи, подумала, что не хотела бы родить такую глупую дочь.
***
Проверяя, действительно ли подаренный кинжал способен резать кованый забор, Куруфинвэ-младший представлял реакцию Морифинвэ, когда тот увидит, что стало с оградой небольшого дворцового фонтана, и это очень веселило. На удивление острый и вроде бы прочный клинок и выглядел необычно: покрытое резьбой лезвие можно было рассматривать вечно, каждый раз воображение рисовало разные картины: от заклинаний на неизвестном языке до пейзажей и портретов. Однако, чем дольше Феанарион изучал кинжал, тем сильнее мастеру казалось, что это декоративное оружие, не способное стать боевым товарищем.
«Он создан послужить любви».
«Пожалуй, — задумался Атаринкэ, проводя пальцем по стали, состав которой на вид отличался от всех известных валинорскому кузнецу сплавов, — гномиха была права: лучше пусть оружие послужит любви, чем любовь заставит взяться за это оружие».
Словно в знак согласия с мыслями эльфа в дворцовом парке запел соловей. И звёзды засияли ярче.
Примечание к части
Гномы пели народную песню "Как хотела меня мать..."
Изумрудик: "Сделай меня эльфийкой!" https://vk.com/photo-185183650_457239143
Сделали https://vk.com/photo-185183650_457239209
Те, кто хотят войны
Боевой топор с глухим стуком вошёл в податливое дерево, глубоко погрузившись в истекающий пахучей смолой пень.
— Ты поделился с нами богатой золотой жилой, Азагхал, — сказал очень широкоплечий и мощный даже по меркам горняков наугрим, подойдя к приехавшему на месторождение королю, желающему посмотреть, как идёт работа, — у нас тоже есть предложение. Слышал о системе пещер Жадная Тролльчиха? О карликах, присвоивших сокровища недр? Слухи об их богатствах снова ползут, словно термиты из разорённого логова.
Увидев сомнения во взгляде возможного союзника, гном отмахнулся.
— Что тебя смущает, Азагхал? Ты знаешь, как никто другой, что эти карлики не мастера и не добытчики. Они сидят на несметных богатствах своими дряхлыми вонючими задницами, жирея от безделья! Их надо согнать с сокровищ!
Поняв, что королю не нравится подобная речь, догадавшись о нежелании воевать ради наживы, ногродский горняк сменил тактику.
— Да не пойдём мы с войной и разрушением! Мы ж не орки какие! Придём и заставим этих бездельников работать. Они трусы, им одной оплеухи на каждого достаточно, чтобы задницы подняли и взялись за долото! Дать им разок пинка, чтоб сидеть больно было, работать и начнут! И, — гном, заговорщически осмотревшись, заговорил вполголоса, — нам помогут эльфы — наши добрые соседи. Знаешь, о чём у нас договор с Краснолицым? Он даёт воинов, а мы ему — треть сокровищ. Но, друг мой, Азагхал, ты же понимаешь, я не столь щедр с эльфами, поэтому охотнее поделюсь с тобой, чем с таргелионским королём.
— Нарушишь договорённость? — серьёзно спросил король Белегоста.
— Я лишь немного её переиграю, друг. Я же не хочу ссориться с теми, кто взялся охранять нашу торговую дорогу.
Внимательно смотря на подмигивающего собеседника, Азагхал думал, что не хотел бы ввязываться в сомнительные дела, но, к сожалению, его собственное влияние в Ногроде не настолько велико, чтобы заставить собратьев одуматься: как они могли позволить чужаку перегородить их тракт? Эльф говорит о безопасности, но королю Белегоста всё больше казалось, что дань, которую приходится платить за пользование дорогой, нужна вовсе не стражам крепости Карантира. Выходит, гномы содержат чужую армию, платя за пользование собственным трактом! Азагхал уже не раз думал о строительстве другого пути, который будет проходить севернее. Проблема, тормозящая работу, заключалась лишь в желании объединить Ногрод и Белегост, а владыки Ногрода прекрасно договорились с таргелионским эльфом-королём — видимо, им сотрудничество оказалось взаимовыгодным.
«Зачем тебе Ногрод? — спрашивал Азагхала брат. — Хочешь править двумя городами? Одного мало? Жажда власти затмила разум?»
Белегостский король хотел думать, что это не так. Нет, он не жаждет абсолютной власти, он лишь хочет благополучного будущего для наугрим.
«И только ты, управляя всеми, сможешь его обеспечить?»
— Белегост — мирный город, — твёрдо заявил Азагхал собрату из Ногрода. — Мы не пойдём воевать в пещеры на юго-западе. Зато, друг мой, охотно поможем в работе и поиске месторождений, поделимся своими находками. Как и вы, полагаю.
Гном выдернул из пня топор и согласно кивнул. Конечно, безусловно, как не поделиться с братьями?
***
Рассматривая новые клипсы из удивительного розоватого серебра, Оэруиль думала о своей роли в жизни таргелионского королевства.
Встречаясь с мужем-нолдораном исключительно на торжествах или во время редких совместных поездок по стране, эльфийка чувствовала себя красивым, нравящимся народу атрибутом власти короля, чем-то вроде изящного венца или герба на знамени. Не самая плохая роль, пожалуй, только заниматься лишь выбором нарядов, причёсок и подарков для уважаемых персон Оэруиль считала скучным и утомительным. К внешности королевы подходили с научной дотошностью, словно к геральдике: если предстояло выйти в народ, предполагалось менять детали одеяния едва ли ни на каждой улице, ведь для ювелиров необходимо демонстрировать любовь к изысканным украшениям, чтобы мастера чувствовали свою востребованность, портные должны замечать акцент на множестве изысканных тканей и вышивке, конюхам приятно увидеть свою королеву верхом на дивном скакуне, а как показать навыки в выездке в роскошном платье? А ещё есть охотники, оружейники, пекари и многие-многие другие, кому необходимо нравиться, при этом подчёркивая свою верность происхождению, оставляя в меняющемся образе место родовой символике лорда Новэ и Оссирианда, сочетающейся с восьмиконечной звездой на чёрно-красном фоне.
С гномами было проще: от королевы требовалось лишь знание песен подгорного народа, умение под них танцевать и способность, не морщась, пить горький крепкий эль.
Подумав ещё раз о том, что именно угнетает и заставляет чувствовать себя несчастной, Оэруиль поняла — дело в том, что совершенно не с кем поговорить по душам, открыто и честно, не как королева с восхищёнными подданными, но как обычная эльфийка, у которой есть свои мысли, чувства и желания.
Неожиданно вошедшая служанка, смотря испуганно и умоляюще, положила на стол письмо.
— Пожалуйста, госпожа, не спрашивай ничего! — чуть не заплакала дева, и дочь лорда Каленовэ позволила ей уйти.
Что-то случилось?
Однако содержание письма оказалось абсолютно обычным, не способным ужаснуть — в нём было сообщение о благополучном течении дел в пещерах, отсутствии потерь среди воинов Карантира, найденных месторождениях и начале вывоза положенной доли сокровищ. Что же страшного случилось? Неужели последняя строчка об отмене поездки в южные поселения на границе с Оссириандом несёт в себе тайный жуткий смысл?
Абсолютно уверенная в обратном, Оэруиль решила для себя, что служанка просто боится за кого-то, отправившегося вместе с наугрим за сокровищами в занятые какими-то тварями подземелья. Дочь лорда Каленовэ слышала истории Авари о том, как некоторые племена эльфов, позже ушедшие на север, за чёрные горы, устраивали охоту на маленьких подземных уродцев, больше походивших на дикое зверьё, нежели на способных к осмысленной речи созданий Творца. В страхе перед лихими охотниками коротышки бежали под землю и на долгие годы пропали. Удивительно, что снова кто-то о них вспомнил.
Донёсшиеся с площади голоса заставили забыть о делах и старых сказках.
— Да я не продам столько, сколько заплачу за дорогу! — кричал седой гном, размахивая оглоблей.
— Зато твой зад цел! — орал на него сверстник, видимо, компаньон. — Лучше золотом платить, чем отверстием между булками!
Крики удалились, им на смену пришло не слишком слаженное пение, доносившееся с гружёного обоза:
— У пруда сидел художник,
Тосковал о чём-то своём,
По воде водил ладонью,
Наблюдал, как солнце встаёт.
Вдруг лицо в воде прозрачной
Тот художник увидал.
«Кто ты?» — несколько смутившись,
Он тихонько прошептал.
Но в ответ не услышал слов,
Лишь заиграла его душа:
В этом лице он узнал её,
Ту, что так сильно ему нужна.
Лишь она ему нужна,
Та, что смотрит из пруда.
И художника русалка
Нежно за руку взяла,
Одурманив его взглядом,
Вдруг под воду увела.
И упал на дно художник,
Погрузившись в вечный сон.
И заплакала русалка:
«Ах, зачем же умер он?»
Но в ответ не прозвучало слов,
Лишь заиграла его душа:
После смерти он узнал её,
Ту, что так сильно была нужна.
Лишь она была нужна,
Та, что смотрела из пруда.
Подумав, что поездка к границам Оссирианда всё равно отменилась, значит, можно посвятить время себе, Оэруиль решила отправиться к Башне Морской Звезды, чтобы провести время с бывшими подданными отца, занимающимися нескончаемой работой над странным таинственным сооружением на берегу всегда неподвижного, словно замершего в безвременье, озера.
Если и есть в Таргелионе кто-то, с кем можно быть хоть чуточку откровенной — это Лепасур и его мастера.
***
В небольшом зале для переговоров стоял терпкий запах трав, от которого у гнома начала кружиться голова.
— Слушай, друг-эльф, брось эти фокусы и открой окно! — возмутился глава ногродских торговцев, вытирая глаза. — На большом совете ты всех чем-то опоил, и вопросов не задали, но ты должен понимать, что ответы дать придётся!
— Я понимаю, — непривычно дружелюбно улыбнулся Морифинвэ, толкнув резную створку и впустив в помещение свежий воздух. — Поэтому здесь именно ты, мой друг. Я не хотел посвящать вас в свои семейные дела, и теперь ты сам понимаешь причину. Что бы сейчас ни говорили Синдар, ты знаешь меня и видишь, что я не сумасшедший, жаждущий крови братоубийца, я даже простил предателя-дядю, прогнавшего меня с моей земли, на которой я обосновался, прибыв защищать Белерианд от тварей с севера. Хочешь что-то сказать? Спросить?
— Пожалуй, да, — гном почесал бороду. — Мне нравится союз с тобой, эльф, — заговорил торговец, немного подумав, — но мне необходимо разумное объяснение тем слухам, что распускают твои сородичи.
— Пожалуйста, — ещё шире улыбнулся Морифинвэ, — я дам любое объяснение. Почему мы, родня «верховного нолдорана», отреклись от родового имени? Всё просто, друг мой. Я и мои братья — титульная, старшая ветвь королевской семьи, но мой дядя силой отобрал у нас корону. Если бы мы продолжили носить имя Финвэ, «верховному нолдорану» пришлось бы трудно предоставлять красивые доказательства своего права на власть. Но у меня иной мотив. Дядя предал память нашего родоначальника, угрожал нам войной, чтобы получить корону. Он больше не родня мне, и род Финвэ, который теперь представляет Финголфин и его потомки, отныне не моя семья. Я так решил.
— И твой брат, явившись на Праздник Объединения, хотел устроить там бойню?!
— Ха, — Феаноринг потёр руки, — Маэдрос всегда был… не самым умным из нас. Его выходка дорого обошлась всем, и наш сегодняшний разговор — лишь начало проблем.
— Именно, — поддакнул гном, радуясь свежему воздуху, — Синдар теперь считают вас врагами!
— Знаю, — король Таргелиона скосил глаза на письмо лорда Каленовэ и скривился в ухмылке, вспомнив, где сейчас гонец, доставивший неприятные вести, и с каким ответом уехал в Оссирианд в сопровождении воинов посланник независимого владыки Карантира. — Я тебе так скажу, друг мой: да, я убивал эльфов в аманском порту, но делал это не потому, что мне вдруг этого захотелось. Я шёл воевать с общим врагом, с тем, что сидит здесь на севере и не даёт житья ни Синдар, ни наугрим! А эти безмозглые агрессивные гуси напали на нас и засыпали стрелами! Пусть они родня Тингола, да хоть кого угодно! Я клялся преследовать врага, шёл на него войной! Как я должен был поступить с его пособниками?
— Ты не объяснишь это Тинголу, друг.
— А я и не собираюсь! — багровея от разгоревшейся злобы, вскочил из-за стола Карнистир. — Тингол мне никто! И дружбу с ним я бы засунул Морготу в одно из отверстий! Я не узурпатор, зовущийся «верховным нолдораном», которому надо доказывать право на власть и клянчить дружбу с соседями! В добрых отношениях со мной мои соседи заинтересованы сами!
— Твоя правда, — решил успокоить разбушевавшегося эльфа торговец. — Я больше скажу: меня устраивает твоя независимость от Финголфина, потому что, если ты был бы его лордом, пришлось бы делиться данью ещё и с ним. А я не хочу делиться ни с кем, кроме моего дорогого компаньона, сотрудничество с которым приносит выгоду, перекрывающую любые вложения.
— Мой род, — с меньшим жаром произнёс Феаноринг, — был дружен с Вала Ауле, тем, кого вы зовёте Махал. Мы учились у вашего Создателя, Отца и Покровителя. Разве стану я нападать на его детей?
Видя, что гном доволен ответами, король взял ещё одно письмо.
— Синдар, если хотят войны, получат её. И вы, — Морифинвэ прямо посмотрел на торговца, — обеспечите меня оружием. Хорошая сделка, не правда ли? Наши распри могут принести выгоду разумному помощнику. Я верю в тебя, друг.
Примечание к части
Песня КиШа "Та, что смотрит из пруда"
Встань, королева
Царившую на берегах озера тишину не нарушал ни ветер, ни пение птиц. Молчание сопровождало королеву Таргелиона всю дорогу, некоторые верные странно отводили глаза, словно боялись обсуждать нечто опасное, и дочь лорда Каленовэ понимала происходящее по-своему: владыка Карантир умел держать в страхе подданных, поэтому, если даже в погоне за сокровищами подземных карликов дела шли не так хорошо, как об этом объявлялось, говорить вслух о плохих новостях запрещалось, если нет желания однажды обнаружить пепелище, вместо мастерской.
Башня Морской Звезды засияла вдали устремлённой в небо стрелой в блёклом луче солнца, пробившемся сквозь рваные тёмные облака. Высокая, белая, одинокая. Словно монумент на братской могиле.
— Владычица Оэруиль! — увидев свою королеву с балкона, закричал Лепасур и выбежал навстречу.
В глазах архитектора был даже не испуг. Эльфийка сразу поняла, что собрат абсолютно уверен в своей способности исправить какую-то совершенно безнадёжную ситуацию, например, спасти прекрасную принцессу от чудовища, которого может испугаться сам Моргот.
— Ты правильно поступила, приехав! — выпалил эльф, и королева подумала, что визит в Башню Морской Звезды был ошибкой. — Это знак судьбы! Я как раз думал над тем, как помочь тебе!
— Но мне не нужна помощь, — отстранилась королева, — я приехала узнать, как идут дела.
— И узнаешь! Вижу, король не сказал тебе ни о чём. Хотел держать в неведении, чтобы ты не сбежала. Но именно это и надо сделать!
Недоумение сменилось страхом. В первый момент показалось абсолютно неважным, что произошло, хотелось полностью довериться давнему знакомому, который ЗНАЕТ, как лучше и где безопасно. И только неожиданно нахлынувшее воспоминание о виде равнины Таргелион с холмов, когда растерянная эльфийка впервые ощутила себя владычицей, заставило встряхнуться.
— Успокойся, Лепасур, — примирительно улыбнулась Оэруиль, — мне ничто не угрожает.
— Ты не знаешь правды! — глаза эльфа стали безумными. — Ты должна спасти себя! И, раз смогла сбежать из дворца, должна вернуться домой!
— Я дома, Лепасур.
Эти слова как будто ударили архитектора по лицу. Ахнув, он замотал головой, указывая на башню.
— Я расскажу тебе всё, — словно задыхаясь, произнёс эльф. — Пойдём, поговорим там, где не услышат посторонние.
Уверенная, что не надо идти с Лепасуром, тем более, в одиночестве, оставив сопровождение на берегу озера, Оэруиль всё же согласно кивнула и направилась к белоснежной лестнице, напоминающей поверхность морской раковины тридакны. Королева должна знать о происходящем в её владениях.
***
Засмотревшись на узоры, украшающие внутренние стены башни, Оэруиль не заметила, как поднялась почти под самый купол. Здесь всё ещё продолжались работы, часть лепнины отсутствовала, росписи практически не было, похожий на открытую раковину балкон огораживал металлический каркас будущих перил.
— Я говорил, что разгадаю тайну этого сооружения! — выпалил Лепасур, указывая на прекрасное лицо, смотрящее со стены. — Теперь мне всё понятно! Голодрим через слово проклинают Моргота, но сами ничем его не лучше! Они не посланники Валар, а изгнанники! За резню, устроенную ими в гавани, где жили наши собратья, Голодрим были прокляты Владыками Арды! Тэлери существовали мирно, не зная оружия, строя корабли и любя свои творения всем сердцем! А безумный, жаждущий крови Феанор и его народ напали на них и перебили всех, кто пытался защитить собственные детища от воров!
Оэруиль не могла поверить в услышанное, поэтому страх и любопытство угасли, уступив место сожалению, что приехала сюда.
— Ты сомневаешься в моих словах, вижу, — вздохнул архитектор. — Но посмотри на лица, изображённые на стенах! Твой король понимает, что совершил зло! Его гложет чувство вины, поэтому здесь строится такой монумент!
— Если у Карантира есть совесть, — негромко медленно произнесла эльфийка, — значит, он не чудовище.
— Ты не понимаешь! — словно не услышал Лепасур. — Правда всплыла, как мертвецы, сброшенные в воду, чтобы скрыть преступление! Так ведь поступили Голодрим, надеясь, что Валар не узнают о бойне? Но Владыки узнали. А теперь знаем и мы! Твой отец потребовал вернуть тебя домой! Он сказал, что отныне его земли закрыты для братоубийц, запятнавших себя невинной кровью!
Оэруиль побледнела, вокруг вдруг стало темно. Уже вечер? Нет, рано ещё для сумерек…
Чьи-то руки не дали упасть. Ах, да, кроме Лепасура здесь никого нет.
— Бежим, королева! — снова чётко прозвучал голос эльфа. — Под башней есть ход, ведущий к роще у реки. Запрём за собой дверь, и нас долго не смогут найти!
Попытавшись освободиться из объятий, дочь лорда Каленовэ услышала приближающиеся шаги — по лестнице кто-то поднимался. Не меньше дюжины… Воинов?
— Мне сразу сообщили о твоём отъезде, Оэруиль, — прозвучал голос короля, и голова снова закружилась. — Мне пророчили предательства, и я ни капли не удивлён, что в главных ролях опять рыбий народ.
— Я не… — попыталась оправдываться королева, но вдруг поняла, что всё ещё в объятиях другого мужчины, и слова застряли в горле.
— Ты нужна мне, — произнёс Карантир. — А он — больше нет.
Трое черноволосых латников, сверкая и звеня металлом, в одно мгновение оказались рядом, и дочь лорда Каленовэ очутилась в закованных в холодную сталь руках. В дверях стояли уже не только воины короля, но и рабочие, которых пригнали на площадку под куполом, чтобы все видели, как нельзя поступать с владыкой.
Король Карантир указал взглядом на балкон, и двое верных в одно мгновение скрутили успевшего лишь коротко вскрикнуть архитектора, подтащили к остову перил, а Оэруиль подвели к окну, из которого было прекрасно видно всё. Лепасур пытался вырваться, но резко, с мерзким хрустом вывернутые назад руки лишили способности сопротивляться, и Нолдор с лёгкостью перебросили ненужного королю эльфа через стальной каркас ограды.
Тело, неловко размахивая руками и ногами, отчаянно крича, полетело с балкона на белокаменную лестницу далеко внизу. Вопль оборвался, ступени заалели.
Отпрянув от окна, эльфийка закрыла лицо руками, боясь взглянуть на возвышающуюся в слепящем свете, бьющем из арки, чёрную фигуру. Красивый, но пугающий до полуобморока голос ударил раскатом грома:
— Предашь меня — полетишь следом. Но сначала решим проблему с твоим отцом.
— Я с ним договорюсь! — умоляюще простонала Оэруиль, падая на колени. — Я всё улажу, клянусь!
Одинаковые прекрасные лица на стенах смотрели с безразличной печалью.
Морифинвэ сделал шаг к супруге. В её глазах, полных слёз, Феаноринг видел тот же страх, что и во взгляде Айриэль, однако дочь лорда Каленовэ не выглядела понимающей свой крах виновницей трагедии, эльфийка испугалась не наказания за причинённое зло: Оэруиль чувствовала себя маленькой рыбкой, случайно заплывшей в логово акул.
Ещё один шаг вперёд, дочь лорда Каленовэ задрожала всем телом, зажмурилась, снова закрыла лицо руками. Мокрую от слёз ладонь сжали сильные горячие пальцы, убрали от глаз.
— Встань, королева, — приказал король, слегка потянув на себя. — Нам пора в путь. Поговорим с твоим отцом.
Поднявшись на ноги, Оэруиль, всё ещё роняя слёзы и дрожа, неожиданно почувствовала гордость: грозный владыка из Благословенного Края, вселяющий ужас в собратьев, проклятый самими Валар за кровавую бойню, объявивший войну Морготу, поднял её, простую средиземскую девушку, с колен и полагается на её, обычной эльфийки, помощь! Потрясающе! Удивительно! Прекрасно! Сёстры бы такого точно не добились!
Оссирианд против Таргелиона
Река. Широкая, полноводная, богатая рыбой и ценной дичью. Русло перегородило путь, словно отделив благополучное прошлое от пугающего будущего: перейдёшь на другой берег, и мирное время останется позади навсегда.
Лорд Каленовэ медлил. Сын Новэ Корабела понимал — страшное будущее уже наступило, независимо от того, на каком берегу он сейчас находится, но путающиеся мысли заставляли стоять на месте.
«Не спеши, сын! — упрашивал отец, когда настало время расстаться после посещения Дориата. — У тебя нет жены-Майэ, над твоими владениями не создана Завеса чар, охраняющая от зла! Не делай глупостей! Оссирианд принял тебя как благодетеля, им не нужен покровитель, готовый развязать войну из-за сплетен!»
«Забери нашу девочку домой!» — рыдала Элиан, а дочери испуганно поддакивали маме.
«Я поеду к верховному нолдорану, поговорю с ним! Попрошу помочь» — настаивала Линдиэль по понятной брату причине, поэтому Каленовэ приказал сестре забыть о своём безумии.
Река. Спокойная, глубокая, синяя, словно залитое солнцем небо. На том берегу нет густого леса, лишь рощицы, молодые, зелёные, с радостно щебечущими суетливыми птахами. Там будущее.
Обернувшись на своих воинов, лорд тяжело вздохнул. Копья и луки. Что они могут против валинорской стали, против гномьих доспехов?
«Мне нельзя уступать и пытаться договориться, торгуясь и действуя себе во вред, — убеждал себя лорд, вспоминая владыку Элу Тингола, отца, посланника Карантира и бесконечные условия дружбы с соседями, сыплющиеся со всех сторон. Взаимоисключающие. — Я не могу показать подданным, что ради выгоды, даже их собственной, готов бросить хоть одного уроженца Оссирианда в беде!»
«Не спеши, сын! Владыка Улмо позволил Голодрим доплыть в Эндорэ!»
— Что было в письме? — спросил воин в шкуре медведя. — Зачем ты отпустил гонца Краснолицего? Надо было заключить его под стражу и предложить обмен пленными!
— Я должен попробовать не отвечать злом на зло, — спокойно произнёс Каленовэ.
— Ты об этом горько пожалеешь, лорд! — словно угрожая расправой, предостерёг эльф. — С кем ты пытаешься договориться по-хорошему?! С безжалостными убийцами, вырезавшими целый город?! Не пощадившими ни женщин, ни детей?!
И без того уставший от изматывающих предчувствий и сомнений, сын Новэ Корабела перевёл взгляд на реку.
«Ради детей и супруги, — подумал оссириандский лорд, — я должен показать себя достойным правителем. Вала Улмо! Вечная слава тебе! Прошу, будь сегодня на моей стороне, а не за проклятых братоубийц! Я не знаю твоих помыслов и целей, не ведаю, что пелось в Изначальной Теме, и каким должно быть будущее. Но, молю, великий Владыка! Молю! Будь сегодня на моей стороне! Пусть не случится зла!»
Увидев, как в разрыве облаков ярче засияло солнце, Каленовэ тронул коня.
— К переправе! — скомандовал лорд. — Сегодня, здесь, в дельте реки свершится судьба нашей родной земли! Приложим все усилия, чтобы грядущее было светлым!
***
— Ни шагу вперёд, Каленовэ! — крикнул король Карантир, когда расстояние между Нолдор и Синдар сократилось до полёта стрелы. — Сам видишь, условия здесь диктую я.
Сын лорда Кирдана словно услышал мысленные справедливые упрёки и обвинения подданных, со всех сторон надавила злость тех, кто напрасно доверял своему благодетелю: впереди, окружённые сотней воинов с мощными луками и мечами на перевязи, в сверкающих доспехах из ногродскойстали, на деревьях качались подвешенные на немалой высоте металлические клети, в каждой их которых находилось по одному эльфу из Оссирианда, которые на свою беду оказались в Таргелионском королевстве в момент вспыхнувшего конфликта. На земле, под решетчатыми камерами аккуратно сложили хворост.
— Я не шучу, Каленовэ, — усмехнулся Карнистир, — и не бросаюсь пустыми угрозами. Хочешь, чтобы твои подопечные были живы, и авторитет непоколебим, убери кордон с границы, продолжим плодотворное сотрудничество.
Стоявшая рядом с супругом Оэруиль смотрела себе под ноги, что совершенно не мешало горделивой осанке. Для отца было самым важным, что дочь не связана и не выглядит истощённой или избитой, не производит впечатление пленницы, хоть таковой и является.
— Знаешь, что было бы сейчас самым правильным со стороны твоего родителя? — негромко спросил жену король. — Выпустить стрелы в моих пленников. А потом — в меня. Но, как ты можешь догадываться, подобного приказа не последует.
Оэруиль на миг зажмурилась.
— Отец, — крикнула королева Таргелиона, — ты поступаешь опрометчиво, разрывая союз со мной. Это не мудро, отец!
Словам дочери лорда Каленовэ удивились все. Бросив короткий взгляд на мужа, подданных и оссириандских воинов, Оэруиль взяла из рук одного из верных супруга факел и приказала запалить его.
— Отец! — голос королевы сорвался. — Нарушая договор с Таргелионом, ты обрекаешь мой народ на бедствия. Твой лес необходим нам, и мы готовы платить за него. Пересмотри решение о запрете пересечения границ! О прекращении товарообмена.
Факел, разгораясь, окрашивал лицо Оэруиль алыми отсветами. Морифинвэ внимательно наблюдал за происходящим и прекрасно видел: лорд Каленовэ не верит, что его дочь на стороне врага, полагая, будто бедную девочку необходимо спасать от кровожадного чудовища.
— Я отпустил твоих посланников, Карантир! — крикнул сын Новэ Корабела. — Отпусти моих подданных! После этого обсудим условия перемирия.
— Ты заботишься о своих подданных, отец, — крикнула королева Таргелиона, не обращая внимания на полившиеся из глаз слёзы, — а я — о своих! Если тебе покровительство Тингола важнее торгового союза со мной, так тому и быть!
Факел дрогнул в руке эльфийки и, сопровождаемый изумлённым взглядом Морифинвэ и его верных и ужасом Синдар Оссирианда, упал на кучу хвороста под ближайшей к королеве клетью. Раздался крик ужаса и боли, Оэруиль побелела, но с её уст не слетел приказ потушить пламя.
— Видишь, Каленовэ, — захохотал Карнистир, — твоя дочь со мной заодно! Не ожидал такого поворота?
Ненавидя себя и одновременно восхищаясь собственной решимостью, королева Таргелиона взяла ещё один факел.
— Нет, — тихо сказал жене Феаноринг, — нам нужны заложники. Не убивай всех сразу. Хотя, ещё одного можно.
— Отец! — крикнула Оэруиль, вскидывая руку с разгорающимся огнём. — Одумайся!
— Это ты одумайся! — закричал в бессильной злобе Каленовэ, видя направленные в свою сторону натянутые луки. — Если умрёт ещё хоть один мой подданный, мы спустим тетивы. Может быть, это будет стоить нам жизней, но и с вашей стороны неизбежны потери! Последний раз предлагаю тебе, Карантир, сын Феанора, отпусти мою дочь и подданных, и я пересмотрю запрет на охоту в моём лесу!
— Я не верю тебе, Синда, — рассмеялся король Таргелиона. — Пленные останутся у меня, пока я не увижу письменный договор о передаче мне северной части леса. И знай, Каленовэ, даже без договора я получу то, что мне надо. — Забрав у едва державшейся на ногах жены факел, Морифинвэ посмотрел на обугленный труп, прилипший к раскалённым прутьям клетки. — Вопрос лишь в цене, Каленовэ.
— Разговор окончен! — срывающимся голосом крикнул сын Кирдана. — Я не стану воевать с тобой, сосед. Но если увижу в своих лесах чужаков, мои воины будут стрелять без предупреждения!
Чувствуя одобрение подданных, ужасаясь поступку дочери и стараясь не замечать хохота Карантира, лорд Каленовэ приказал своим верным возвращаться домой. И подумать, как освободить пленных собратьев.
Морифинвэ, смотря на удаляющихся в вечернем сумраке Синдар, обнял едва не падающую без чувств супругу.
— Я ошибался в тебе, Оэруиль, — полушёпотом произнёс Феаноринг, и сердце эльфийки бешено заколотилось. — Прости мою невнимательность. Я исправлюсь, обещаю.
Содрогнувшись всем телом и громко всхлипнув, королева Таргелиона зарыдала, вцепившись в плащ супруга, накинутый поверх доспеха со звездой.
— Нам пора домой, морской цветочек, — хмыкнул Морифинвэ, сажая жену к себе на лошадь. — У нас выдался трудный день. Но, знаешь, что самое главное? У наших врагов день был ещё хуже. Это ли не повод для радости, да, цветочек?
Окно, выходящее на север
Он вошёл, и мрачно-красивый зал серого мрамора с бордово-красными гобеленами озарило пламя заката. Сразу перестали существовать все находившиеся поблизости эльфы — для них не осталось места в жизни и мыслях, образы растаяли в огне пристально смотрящих глаз. Губы успели выдохнуть приветствие, чтобы тут же смолкнуть, сомкнувшись в страстном поцелуе. Руки стиснули спину, крепко прижимая растаявшую в объятиях до безумия обожаемого мужчины эльфийку, подняли над полом, мир закружился в вихре страсти, стремительный полёт к звёздам показался падением в бездну безвременья и неожиданно завершился в мягкой постели и полумраке спальни.
В пронзительном и, даже спустя немалое время вместе, пугающем взгляде на краткое мгновение мелькнула благодарность и нежность, но этого хватило, чтобы Туивьель почувствовала себя по-настоящему счастливой. Всё, что казалось любовью и близостью раньше, в прошлой жизни, не шло ни в какое сравнение с чувством, возникавшим сейчас, когда, не говоря ни слова, не слыша ни слова, эльфийка знала заданные вопросы, полученные ответы и её ладонь, прижатая сильной горячей рукой к широкой мощной груди оставалась неподвижной.
— Расскажи мне, — тихо произнёс Маэдрос, смотря в потолок, — когда кто-то из твоих братьев поступал не по совести, шёл против долга, и его деяния могли навредить семье или даже всему народу, что делал отец? Остальные братья? Как было в других племенах?
Туивьель могла бы удивиться вопросу, если бы почему-то не была уверена, что её Легенде не нравится опыт собственного прошлого. Сейчас эльфийка словно видела картинки, среди которых Маэдрос искал ответ, но каждый раз отбрасывал найденное:
«Не то. Это не решение. Так будет только хуже».
— Я должен положить конец конфликту одного из своих кровных братьев и Оссирианда, — пояснил лорд Химринга, не дождавшись рассказа, — потому что сам в нём виноват. И понимаю — лучше от противостояния Карнистира и Каленовэ не будет никому.
Увидев, как любимый улыбнулся, Туивьель смутилась: да, она действительно хотела начать доказывать, что её Легенда ни в чём не виноват, уже даже подобрала аргументы. Он всё понял, и ему, похоже, смешно… Прижавшись щекой к плечу Маэдроса, эльфийка заговорила, осторожно подбирая слова:
— В нашей семье сложно было действовать во вред друг другу ненамеренно. Мы жили в постоянной борьбе за существование, и лишь предательство могло считаться преступлением. Я уверена, ты сам знаешь, как поступают с предателями.
Лорд Химринга прищурился, поджав губы. Туивьель поняла, он не хочет обсуждать остро вставшую в последнее время тему «резни в аманском порту», когда слово «предатель» бросали при каждом удобном случае в адрес и Тэлери, и Нолдор, и Валар, и Моргота. Однако двое уроженцев Альквалондэ, живущие в Химринге, на удивление отважно приняли главный удар молвы на себя, утверждая, что ложь Чёрного Врага может смутить даже самый ясный разум, что нельзя судить однозначно, тем более, прошлого не вернуть, а Моргот всё ещё жив, здоров, полон сил и гадких замыслов. В итоге даже оссириандские Синдар, прибывшие на границу, чтобы вместе с Нолдор служить делу добра, остались в Химринге, утверждая, что среди сплетен и наветов, способных запутать любого, в одном они уверены без малейшего сомнения: лорд Маэдрос никогда не перейдёт на сторону врага, будет биться с ним до победного конца, и только это важно.
— Наши племена, — ещё осторожнее заговорила Туивьель, — разделились на тех, кто выбрал рабство, и тех, кто хотел свободы. В итоге дорого заплатили и одни, и другие.
«Но это не значит, что я одобряю выбор рабов!»
«Я это знаю».
Словно через силу убрав от груди ладонь эльфийки, Маэдрос поднялся, быстро оделся. Он снова уходил в себя, замыкая помыслы на борьбе с врагом, думая, нет ли злых вестей о нападении, напряжённый, становящийся пугающим взгляд устремился в выходящее на север окно, которое никогда не закрывали ставни или шторы.
— Строительство идёт слишком медленно, — процедил лорд Химринга сквозь зубы, обернулся, с тревогой посмотрев на Туивьель, и вышел из спальни, захлопнув за собой массивную дверь, которую очень непросто выломать, даже используя таран.
Воцарилась тишина.
Побег ради улыбки
«Ты не можешь ничем помочь! — почти кричал старший брат, но получал в ответ молчаливое «Могу!». — Сделаешь только хуже и себя подвергнешь опасности! Глупая девочка, возомнившая невесть что!»
Около дверей теперь стояла охрана, не выпускающая Линдиэль из покоев, разумеется, для её же блага. Каленовэ перестал делиться с сестрой новостями, поэтому последнее, что узнала эльфийка: вывоз леса на севере Оссирианда продолжается, а всех, кто пытается этому мешать, подвешивают за ноги на деревьях. Некоторых удаётся вовремя снять. Писем от Оэруиль больше не приходило, среди Синдар поползла молва, будто дочери лорда нет в живых.
— Это ты ничего не можешь сделать, братец! — прошипела Линдиэль, смотря в окно на качающиеся на ветру деревья. — Ты — заложник вечно указывающего отца, веры в Вала Улмо и своего положения лорда-благодетеля! Ты хочешь быть хорошим для всех, Каленовэ, поэтому слаб и беспомощен. А я, в отличие от тебя, свободнее самого ветра!
Загнанный в дальний уголок сознания голос разума напоминал о том, что сбежать из охраняемого дворца крайне сложно, семья будет беспокоиться, можно оказаться очередной пленницей страшного соседа, в лесу придётся охотиться или искать съедобные растения, могут напасть хищники, однако стремящееся к любимому сердце ничего не желало слышать.
Взяв в руки самый дорогой на свете свёрток, Линдиэль развернула ткань. Серебро и сапфиры заиграли в огне свечей, причудливые узоры словно ожили, затрепетали тонкими веточками на ветру.
«Ножнам нужен меч, — подумала дочь Кирдана, пряча сокровище, — а мечу — ножны. Без них оружие опасно не только для врага, но и для своего владельца».
Эта мысль казалась более чем весомым аргументом для побега, и Линдиэль, тихонько напевая, смотря на язычки пламени, похожие на наконечники стрел, стала размышлять, как обмануть обитателей дворца.
***
— Я правда ничего не знаю! — зарыдала служанка, упав на колени перед кажущимся безумным лордом Каленовэ и его женой, в последнее время выглядящей живым мертвецом. — Я просто пришла, как обычно, а потом заснула.
— Линдиэль её опоила, — зло сказала Элиан. — Охрана говорит, в последнее время эта бедняжка всё время ходила в плаще с капюшоном, закрывающим лицо.
— Госпожа Линдиэль попросила меня! И ничего не объяснила! — взмолилась испуганная девушка.
— Видишь, какая интриганка твоя сестра? — ещё сильнее разозлилась бледная, осунувшаяся леди. — Заставила служанку ходить в плаще, чтобы потом усыпить её и, переодевшись, незаметно сбежать.
— Её скоро найдут, — заверил сам себя Каленовэ.
— Да, — усмехнулась дрожащим голосом Элиан. — Обязательно найдут. Либо наши верные, либо головорезы соседского короля.
Лорд Каленовэ резко развернулся и стрелой вылетел за дверь.
— Конечно, твой отец поможет, — скривилась леди, посмотрев супругу вслед. — Пошлёт на поиски воинов своего вассала Тургона. Только что-то нет пользы от их визита в Таргелион. Говорят, не подпустили к границе?
Ответа не последовало, и супруга лорда, подняв с колен рыдающую девушку, ласково обняла её.
— Ты не виновата, что твоя госпожа оказалась подлой интриганкой и подставила тебя, — заговорила Элиан. — Кто же мог знать заранее, на что способна милая с виду эльфийка из уважаемой семьи?
***
Лес казался страшным, как никогда ранее, а тьма обыкновенной ночи — непрогляднее колдовского мрака. Шелест крыльев. Что это? Шпион врага?
На полном скаку, пришпоривая коня снова и снова, петляя между живых и мёртвых стволов, Линдиэль вскинула лук, но никого уже не было поблизости.
Чувствуя, что её уже хватились и ищут, дочь лорда Кирдана сильнее сдавила бока скакуна. Только бы не догнали! Только бы не догнали!
Путать следы уже не было ни времени, ни смысла, и, видя, как светлеет небо, эльфийка посмотрела на дорогу, едва виднеющуюся между деревьями, вдоль которой держала путь.
Мысль, что придётся углубиться в чащу, напугала до дрожи, однако, вспоминая отрешённо-усталый взгляд любимого, его бледное лицо, прекрасные сияющие глаза, Линдиэль понимала, что опасный путь сквозь лес — ерунда по сравнению с грядущим счастьем, которое подарит возможность увидеть Астальдо улыбающимся. Конечно, ей. Конечно, потому что влюбится. Сразу же! Он ведь не сможет не оценить самоотверженность бьющегося только ради него сердца!
Под копытами зачавкала жижа, пришлось повернуть севернее. Жгучее дневное светило взлетело в зенит и покатилось к закату, лес чуть поредел, а позже и вовсе осталась только молодая поросль. И руины. Старые, давно заброшенные.
Решив ни за что не оставаться в этом скорбном месте, Линдиэль, чувствуя накатывающую усталость, погладила гриву коня и снова сдавила пятками бока. Не время отдыхать! Только не здесь.
Неожиданно возникший впереди одинокий силуэт в длинном сером плаще с низко опущенным капюшоном напугал сильнее морготовой твари. Или… это она и была? Что это? Призрак?
Фигура обернулась и ушла с пути всадницы, а потом скинула капюшон, оказавшись пепельноволосым эльфом с некрасивым шрамом на щеке. В руке он держал большую суму, видимо, что-то собирал в этих местах.
— Не в Дориат ли скачешь, красотка? — насмешливо крикнул незнакомец.
Голос почему-то напугал ещё больше, и Линдиэль рванула вперёд, насколько хватало сил коня.
— Передавай привет Элу! — долетели слова, которым эльфийка предпочла не придавать значения.
Лес сомкнулся за спиной, снова поредел впереди. Опять дорога? Да что за напасть?!
Понимая, что привал необходим, Линдиэль свернула в чащу. На поиски еды сил уже не было, и, решив сначала выспаться, эльфийка нарвала еловых ветвей, соорудив себе хоть какую постель. Страх встретить крылатых или клыкастых чудовищ пересиливал сон, закрыть глаза было невозможно, однако в какой-то момент веки невыносимо потяжелели, и дочь лорда Кирдана, проваливаясь в мир грёз, увидела вдалеке в просветах между деревьями, на фоне фиолетового закатного неба голубые знамёна с белоснежным виньямарским маяком.
Получившие благословение Вала
— Твой дворец воистину великолепен, верховный нолдоран, — не слишком восхищаясь, сказал лорд Кирдан, пробегая внимательным взглядом по потолку и колоннам. — Понимаю, почему среди причудливых узоров нет изображений Валар. На твоём месте, я бы тоже не стал украшать портретами обидчиков своё жилище. Однако, я не на твоём месте, верховный нолдоран, и, надеюсь, никогда там не окажусь.
Нолофинвэ был крайне не рад внезапному визиту вассала Тингола, понимая — ничего хорошего от встречи ждать не придётся. Приказав Аклариквету играть музыку, похожую на шум моря, король надеялся на чуть большую благосклонность Корабела, чем можно было рассчитывать изначально. Судя по начавшимся отвлечённым разговорам, метод работал.
— Владыка Элу Тингол будет недоволен, узнав, что ты здесь, — медленно проговорил Нолофинвэ, поглаживая изящный подлокотник трона.
Кирдан рассмеялся, хлопнув по плечу стоящего рядом сына, тот хмыкнул, опустив глаза.
— Неужели ты думаешь, верховный нолдоран, — приложив ладонь к груди, поклонился лорд Новэ, — что я прибыл сюда тайно, и меня можно будет этим шантажировать?
Задумчивое лицо короля изменилось, наглядно продемонстрировав, что владыка, пусть и имеющий славу не самого честного эльфа, никогда бы даже не подумал о подобном, и его оскорбляет столь гадкое мнение добрых соседей.
Переглянувшись с сыном, Кирдан снова стал серьёзным.
— То, что у тебя среди украшений дворца нет Валар, — заговорил лорд, уже не любуясь потолком, — не делает тебя злодеем, ведь Моргот тоже Вала. Если отвергать всех владык Арды, нельзя обойти стороной и его. Но я не для этого приехал, верховный нолдоран. И хотел бы поговорить с тобой не здесь, в тронном зале, где нас слышат не меньше сотни тех, с кем я не имею желания обсуждать столь деликатные вещи. И, если твой сын, доблестный Астальдо, здесь, учти, разговор и не для него тоже. Не пойми неправильно, не сочти за оскорбление, однако я верю Вала Улмо, который не позволил Фингону Отважному сесть на корабль. Слава Владыке Морей!
Удивлённо подняв брови, Нолофинвэ понял, что никогда ещё не смотрел на переправу и сожжение тэлерийского флота с этой стороны. Неужели, после всего совершённого, Феанаро оставался для Айнур «своим»? Но почему? Он же отступник, предатель, убийца!
Как Моргот и его приспешники, которым, однако, Валар никогда не мешали по-настоящему…
Решив, что сейчас не время думать о старшем брате, Нолофинвэ поднялся с трона, ласково проведя ладонью по мягкому бархату на подлокотнике, делая вид, что не замечает насмешливых взглядов Синдар. Пусть смеются, завистники, которым никогда не видать собственного венца владыки! Пусть!
***
Дверь в маленький зал для переговоров закрылась плавно и бесшумно, на столе в сиянии заполненных светящейся жидкостью ламп переливался радужными бликами изящной работы хрусталь, вазочки заполняли фрукты и ягоды, которые давно должны были сойти.
— Второй урожай, — с нажимом произнёс Нолофинвэ, давая понять, что разрыв отношений с южными территориями вредит как раз южанам, ведь они никогда не задумывались о дополнительном удобрении почв, а кто знает, как и когда может снова измениться мир. Вдруг на небе внезапно возникнет ещё одно светило или угаснет имеющееся?
— Ты мудр, Финголфин, — гораздо менее официально, чем раньше, заговорил Кирдан. — Только одной мудрости мало. Знаешь, зачем я здесь?
Взгляды владык встретились. Корабел не спешил раскрывать замыслы, выжидая реакции нолдорана, и Нолофинвэ понимал: первая поднятая им самим тема расскажет о том, что беспокоит «заморского» владыку, дав в руки Синдар лишние рычаги управления.
«Не дождёшься, хитрец», — читалось сквозь наигранное безразличие во взгляде серых глаз, и лорд Новэ отступил.
— Ты ведь называешь себя верховным нолдораном, — улыбнулся Корабел. — Вот и покажи всем свою силу и власть! Наведи порядок среди Нолдор. Ты знаешь, что произошло на востоке? Слышал о произволе Таргелиона? Не думай, что я хочу тебя использовать в своих целях, но мне просто больше некого просить о помощи. Заодно, помогая мне, у тебя будет веский повод встретиться с сыном. С Тургоном.
Губы Нолофинвэ поджались, но внимательно наблюдавший за собеседником Кирдан успел заметить, как они дрогнули.
— Подумай, Финголфин, — с нажимом сказал лорд Новэ, — совместное доброе дело может сблизить и примирить даже в конец рассорившуюся родню.
«Это не так, — подумал король, — увы. Но то, что для тебя, Кирдан, семья — более важный аргумент, чем доказательство власти, делает тебе честь».
— Ты прав, лорд Новэ, — демонстративно взяв из вазочки горсть сиреневых ягод второго урожая, улыбнулся Нолофинвэ. — Я разберусь со своим народом. И, знаешь, ты был прав, говоря про Вала Улмо. Уверен, те, кто снискал его благословение на путь через море, прекрасно разберутся между собой без моего прямого участия. От меня придёт приказ, и проблема решится в кратчайшие сроки.
По глазам Кирдана трудно было сказать, верит ли он нолдорану, однако выбора у лорда всё равно не было.
Кто положит конец вражде?
Дверь отворила едва прикрытая полотенцем эльфийка с мокрыми, почти закрывающими лицо волосами, пахнущая ароматным сбором полевых трав.
— А, это ты, Митриэль, — разочарованно вздохнула Зеленоглазка, и на ней тут же оказалась одежда. — Я надеялась на другого… гостя.
— Не хотела тебя разочаровывать, — хмыкнула знахарка, — но у меня срочное дело.
— У всех всегда срочные дела, — пожала плечами колдунья, впуская Митриэль в свою «летнюю мастерскую».
Живя в холодное время во дворце королевского менестреля, где Зеленоглазке принадлежал целый этаж восточного крыла, в котором селились все артисты, их родня и многочисленные гости, колдунья на лето переезжала «ближе к природе», чтобы из окна не видеть вечно шумную сцену и трибуны, напоминающие водоворот.
— Тебе тоже нужно приворотное зелье? — подмигнула колдунья и рассмеялась, заметив реакцию. — Не убивай меня, пожалуйста! Я же пошутила!
— Ты делала настой красного трилистника? — перешла к делу знахарка, останавливаясь у шкафа с многочисленными стеклянными сосудами, часть из которых была заполнена весьма неоднозначным на вид содержимым.
— Тоже нашла этот чудо-цветочек? — зелёные глаза эльфийки-Авари загорелись интересом. — Коварное растеньице. Почти, как оскорблённая женщина. Это я не про тебя, что ты злишься?
— Да, я нашла чудо-цветик, — дрожащим голосом произнесла Митриэль, остановив взгляд на развешенных на ниточке пучках трав. — И не хотела бы обсуждать его свойства со своими собратьями. Ты лучше поймёшь, что я пытаюсь сделать.
— Трилистник не изменяет цвет и вкус еды, если его при заваривании смешать вот с тем белым настоем, — указала рукой колдунья. — Но, сама понимаешь, дарить секрет его приготовления я не планировала.
Митриэль бросила на стол звякнувший металлом мешочек. Проверив содержимое, Зеленоглазка взяла небольшой листок и чернильницу и начала писать рецепт.
— Как я рада, что застала тебя дома, дорогуша! — ввалилась в дверь еле держащаяся на ногах племянница Аклариквета, выглядящая совсем не весёлой. Впрочем, как всегда. — Надеюсь, ты не вернёшься во дворец с наступлением холодов. Но я не об этом, гадина. Ты чем моего дядю опоила?! Почему он на тебя засматривается?!
Вбежавшая следом Слеза, извиняясь и смущённо улыбаясь, утащила сестру на улицу.
— Каждый раз, — вздохнула колдунья, — каждый, к Морготу, раз, когда эти двое едут на Митрим или в гости к дяде, Улыбка вваливается ко мне с претензиями. И, знаешь, что самое обидное? Её драгоценный дядюшка ещё ни разу не… Ты поняла меня, подруга. Да, не напоминай, что мы не подруги.
— Простите сестрёнку, — снова появилась в доме Зеленоглазки Слеза, — обещаю, однажды я смогу провести её этой дорогой мирно. Вот, держи. — Дева, весело улыбаясь, поставила на стол сливовое вино. — Давайте выпьем за встречу, опьянеем, как Улыбка, и нам больше не будет её поведение казаться неприемлемым.
Колдунья рассмеялась, достала бокалы.
— Митриэль, — сделав глоток, заговорила племянница менестреля, — поехали дальше с нами. Мы хотим поставить потрясающий спектакль в Театре Туманов на Митриме. Ты никогда не угадаешь сюжет! Зато, увидев, поймёшь, почему постановка не будет показана на королевской сцене.
— Я отправляюсь вместе с воинами нолдорана в Таргелион, — чуть подобрев от вина, сказала знахарка.
— Вы никуда не едете, — отмахнулась Слеза, доставая из сумки мешочек с завернутой в виноградные листья вишней в тонком тесте, — слухи о войске, которое выступит из Хитлума на границу Таргелиона с Оссириандом распустила дочка Кирдана. Она утверждала, что лучше всех знает, как остановить войну, что вместе с Астальдо пойдёт в бой в первых рядах, а когда узнала, что герой Финдекано давно на севере в горах, приуныла и затихла, однако молва разошлась.
— Нолдоран сам говорил, что вышлет армию! — громко заявила Митриэль.
— Конечно, вышлет, — кивнула Слеза, смакуя лакомство, — только не из Хитлума, а из Химринга. Пусть старший заботливый братец снова понянчит младшего, отшлёпает по попке за баловство. Хотя, говорю вам со всей ответственностью, любящий старший брат никогда не отшлёпает младшего! Может быть, лишит гостинцев, и то ненадолго! Как можно долго сердиться на маленького ребёнка, который смотрит на тебя обиженными глазками?
Зеленоглазка расхохоталась, племянница Аклариквета, мило улыбаясь, подняла бокал:
— Так что, Митриэль, хитлумские знахари остаются дома.
— Ни за что! — вспылила травница. — Я поеду в Таргелион!
— Конечно, — понимающе кивнула Слеза, — я понимаю, тебя зовёт долг, ты хочешь помогать раненым. — Подмигнув Зеленоглазке, дева допила вино и встала из-за стола. — Мне пора, прекрасные леди. Жду вас в театре на Митриме. Представление будет потрясающим!
— Я поеду в Таргелион, — прошипела Митриэль, проводив глазами певицу, — с армией или без неё!
Колдунья безразлично пожала плечами, дописала рецепт и вручила знахарке, думая о том, что ни одно растение не может быть опаснее оскорблённой женщины, поскольку не способно передвигаться по земле.
— Я исполню свой долг! — словно во время воинской присяги, выпалила Митриэль. — И мне ничто на этот раз не помешает! Вот увидишь!
Зеленоглазка снова пожала плечами. Долг нолдорской знахарки не имел для неё абсолютно никакого значения.
***
В высокое стрельчатое окно гостевых покоев дворца виднелось розовеющее закатное небо.
— Ты так и представилась верным лорда Тургона: Линдиэль, дочь лорда Новэ Корабела, владыки Эглареста и Бритомбара, окрестных земель и прибрежных вод, избранника Великого Вала Улмо? — спросил поникшую, печальную деву Кирдан. — Они тебе поверили или узнали?
— И узнали, и поверили, — вздохнула Линдиэль, вытирая носик, — но что толку? Отвезли меня к тебе, но мои слова ничего не решили!
— Тебя не пустили на север, — покачал головой Новэ, медленно прохаживаясь от изображения прекрасной золотоволосой женщины под руку с мужчиной, очень похожим на верховного нолдорана, изображённых в одном углу, до двух дивных деревьев из золота и серебра — в другом, минуя вылепленные фонтаны, чудных животных, дворцы и цветочные аллеи. — Я говорил тебе, Линдиэль, Фингон не пара тебе. И не потому, что ты недостойна его или он — тебя. Нет! Просто так сложилось, что Астальдо — принц народа, пролившего кровь родни твоего короля. Знаю, ты не хочешь этого слышать и понимать, но придётся, Линдиэль.
— Не хочу! — всхлипнула эльфийка, закрыв лицо ажурной салфеткой.
Посмотрев на картину на стене, где золотоволосая женщина, положив голову на плечо похожего на верховного нолдорана мужчины, держала на руках дитя, лорд Новэ задумался.
— Хорошо, — сказал он, наконец, — на всё в нашей жизни воля Великого Владыки, которого мы почитаем. Твоему личному счастью мешает вражда между Тэлери и Нолдор? Прекратишь её — выйдешь замуж за принца Фингона.
— Но как?! — беспомощно зарыдала Линдиэль.
— Ты же заинтересована в становлении мира, тебе и думать, леди, — напомнил Кирдан. — Знай, если именно ты примиришь Таргелион и Оссирианд, я распоряжусь, чтобы не лорд Каленовэ, а леди Линдиэль правила Краем Семи Рек. Владычице обширной богатой земли проще привлечь внимание принца, чем одной из многих дочек некоего господина, не так ли?
Понимая, насколько безнадёжно предложенное дело, эльфийка расплакалась ещё громче, однако отец не стал жалеть её, а, положив карту с отмеченными землями и дорогами перед дочерью, молча вышел из покоев, лишь обернувшись в дверях.
— Завтра едем в Эгларест, — сказал Корабел. — Обсудим твой план по урегулированию конфликта в дороге. Надеюсь, ты проведёшь ночь, думая о будущем народа, а не проливая глупые девичьи слёзы. Королева.
Линдиэль посмотрела на отца и поняла, что он не шутит. Это проверка, испытание, которое необходимо пройти достойно.
Или отступить и смириться с участью несчастной неудачницы на веки вечные.
Стёртые с ладоней слёзы остались на ажурной салфетке, руки развернули карту. До рассвета ещё много и катастрофически мало времени, поэтому тратить его впустую непозволительно!
Пожар на севере
В ладонь лёг крупный камень округлой формы, неровный, с выпуклостями и выемками, и Тэлуфинвэ, зажмурившись, отложил находку в сторону. Холодный мёртвый булыжник напоминал головку новорожденного ребёнка.
Вспомнив счастливого брата-близнеца, у которого росли уже двое детей, младший из сыновей Феанаро надавил пальцами на глаза, сделал глубокий вдох и поднял взгляд на строящуюся крепость. Помощь наугрим, безусловно, неоценима, но их проекты так не похожи на творения эльфов…
Неожиданно Феаноринг поймал себя на мысли, что тоскует по юности в Валиноре, когда… Нет, всё хорошо не было, однако ещё не случилось ничего плохого, только кто же знал, насколько ценны мгновения безмятежного покоя в сердце?
Видя своего короля, строители радостно приветствовали Тэлуфинвэ, хвастаясь сделанной работой, облака рассеивались, и пока не ощутимое начало осени пьянило ароматами зрелых плодов, приносимых всё ещё по-летнему тёплым ветром из садов у подножья горы, на которой возводилась крепость.
И лишь очень далеко на севере собирались тяжёлые чёрные тучи. Нет, это не тучи. Это…
Дым?
***
Холодный влажный ветер рвал знамёна, поднятые высоко над головами воинов, моросящий дождь не прекращался третий день, осложняя путь, размыв дороги.
Линдиро, на удивление весёлый, распевал песни с соратниками, и Сулион, привыкший, что друг обычно серьёзен и задумчив, решил для себя: это стратегия, направленная на то, чтобы напомнить таргелионским эльфам о родстве и мирных намерениях.
Когда пришёл приказ от самого верховного нолдорана вмешаться в конфликт на юго-востоке, используя только силы Химринга, лорд Маэдрос уже знал о делах брата и дважды высылал в Таргелион гонцов с поручениями. О результатах поездок и о решениях, принятых на совете, спешно собранном владыкой Химринга, Сулион, разумеется, не знал, однако, прибывший из Поющей Долины Маглор открыто заявлял, что знамёна у идущих к Карантиру Тёмному воителей должны быть родовыми — алыми с восьмиконечной звездой. И никаких синих флажков!
«Скажи, друг Сулион, — смеялся король-менестрель, — ты же не хочешь знать, что будет с вами и голубыми полотнами, если их увидит Морифинвэ?»
Решение, что отряд возглавит тот, кто ни с кем не успел поссориться, чьего отца любили и уважали, приняли быстро. Линдиро выслушал, что требуется делать, и сразу же начал готовиться в путь.
«Наше войско, — говорил соратникам сын Асталиона, — должно встать нерушимой стеной между Таргелионом и Оссириандом. Мы должны быть стеной, равнодушной и к Нолдор, и к Синдар. Для нас, мощной стены, неважно, кто хочет нарушить границу и мир. Мы должны стоять и не подпускать враждующих эльфов друг к другу! Мы — стена! Мы против войны! Мы за мир! Мы не против Синдар или Нолдор! Мы против их вражды!»
Сулион выкрикивал славу командиру вместе со всеми, но видел: его друг словно в чём-то сомневается. И теперь, когда до таргелионского кордона осталось менее полдня пути по скользкой от дождя дороге, решил поговорить с Линдиро откровенно.
Нолдо долго молчал в ответ на заданный вопрос. Дождь успел закончиться и начаться снова, усилиться и стихнуть.
— Знаешь, Сулион, — сказал, наконец, Линдиро, когда в сером небе промелькнула крылатая тень, но силуэт терялся в дымке, и понять, что за существо, не удалось, — в день гибели моих отца и брата я решил для себя, что отомщу. Я не знал, как именно, но это не имело значения, особенно, когда мне сказали, насколько страшной была смерть родных. Химринг, возвысившийся на границе между добром и злом, стал для меня надеждой на отмщение. Уверен, Маэдрос знает это, однако отослал на юг именно меня. Почему, Сулион? Я помню слова отца, когда мы только отплывали из Альквалондэ. Он был тяжело ранен, но силён духом. «Я шёл за Феанаро Куруфинвэ, — сказал отец тогда, — я шёл за моим другом Нельо не ради себя, я готов пожертвовать своей жизнью, готов принять любую, самую страшную участь ради победы над злом! Если там, за гранью бытия, меня ждёт вечная тьма, но я буду видеть живыми и строящими счастливое будущее в мире без Моргота мою жену и детей, детей их детей и всех остальных, ради кого пролил кровь, мне не будет страшна никакая бездна! Даже если и не увижу… Но, погибая, и проваливаясь в бесконечный мрак, я буду знать, ради чего все это пережито! Мы — эльфы! И мы знаем, что такое самопожертвование во имя тех, кого любим!» Я помню его слова, мне часто снится палуба и отец, говорящий о борьбе. И я не понимаю, почему мне отказали в возможности отомстить? Ты ведь осознаёшь, Сулион — вражду между Таргелионом и Оссириандом не закончить одним днём. Мы встанем лагерем надолго! На годы, дюжины лет! А в это время на севере начнут бить морготовских тварей. Почему не я? Неужели… Неужели, Сулион, мой отец не заслужил отмщение? Неужели брат погиб недостойно?
Всадники проскакали вперёд, запели трубы и рога.
— Смотрите, кто приехал! — появились из небольшой рощи воины в чёрно-алом со звёздами на латах. — Линдиро! Сколько лет! Ребята! Какая встреча!
Верные Маэдроса и Карантира принялись радостно обниматься.
— С таким караулом нам точно скучно не будет! Добро пожаловать в самое богатое королевство Белерианда, братья-Нолдор!
***
Полученные и пока не отправленные письма завалили стол.
«Брат мой, — гласило письмо от Линдиэль, — подумай, действительно ли тебе необходимо противостояние с Голодрим? Я знаю, ты пошёл на конфликт ради нашего владыки Элу Тингола, но сам король никак не поощряет тебя. Если владыка Элу Тингол не присылает своих воинов, не помогает вооружением и другими необходимыми ресурсами для армии, почему ты должен действовать в его интересах, вредящих тебе? Этого ли хочет от нас Вала Улмо, брат?»
Каленовэ понимал истинные мотивы сестры, видел — отец не пытается смирить дочь, позволяя ей пробовать влиять на историю Белерианда, и лишь беспомощно вздыхал: даже если Тингол неправ, его поддерживает супруга-Майэ. Что можно противопоставить силе Айну? Пожалуй, стоит написать в ответ, что появившиеся на границе с Таргелионом воины с алыми знамёнами хорошо помогли, привезя с собой не только оружие и стройматериалы для укрепления рубежа, но и неприхотливые саженцы, чернозём и удобрения, чтобы вырастить на равнине собственный лес. Любые стычки пресекаются сразу же, как только возникают, что означает отсутствие смысла в попытках повлиять на ситуацию, ведь это может нарушить хрупкое удобное равновесие.
Конечно, лорд понимал: если случится что-то непредвиденное, Нолдор, разумеется, объединятся с Нолдор, а убийцы не могут быть друзьями своим жертвам, но это совсем необязательно сообщать чересчур инициативной сестре.
— Господин Каленовэ! — вбежал к лорду разведчик, не потрудившийся снять с себя маскировочные веточки. — На севере большой пожар! — Увидев взгляд сына Кирдана, воин, тяжело дыша, улыбнулся. — Увы, нет, горит не дворец Карантира. Дым поднимается за его владениями. Словно охвачен огнём целый город! Похоже, это снова Моргот! Выступим на север?
— Нет, — выдохнул Каленовэ, пряча задрожавшие руки. — Укрепляем наши рубежи. Разошлите гонцов, на северной границе соберите главные силы.
«Если я вышлю войско за свою территорию, Таргелион этим воспользуется, и я останусь без земель».
Вскочив из-за стола, оссириандский лорд бросился сообщать жене, что надо срочно уезжать всей семьёй на юг, к Дориату. Если пожар на севере — дело рук Моргота, надеяться на лучшее крайне неразумно.
Дагор Аглареб. Начало сражения
Провожая до городских ворот послов Белегоста, следовавших из Химринга через Поющую Долину в сторону дома, Аранаро удивлялся, что даже сейчас, на прощание, наугрим не задают неудобных вопросов о конфликтах между эльфами. Им это совсем неважно?
Посмотрев на флаги на сторожевых башнях — алые, с арфой на фоне восьмиконечной звезды, старший из наугрим с лёгкой насмешкой покачал головой:
— Твой король хочет пугать Моргота музыкой? Но, знаешь, вы молодцы, что сделали ворота, открывающиеся в сторону Зелёной Равнины, а не внутрь крепости. Натиск лучше сдержат в случае нападения. И всё же передай своему королю, когда он вернётся, что проще заплатить нам за помощь в укреплении стен, чем строить их заново после первого же набега с севера.
— У нас хлипкие стены? — с сомнением спросил Аранаро, поднимая глаза на красно-белые крепостные ворота с башнями, бойницами и проходом между рядами зубцов, достаточным, чтобы разъехались трое всадников.
— Нет, кхулум, они не хлипкие, — захохотал в бороду старик, — но, здесь всё слишком пафосное. Все эти белоснежные девы с арфами, полураздетые, на фоне красных арок с цветами, птицы, звёзды… Это ты, кхулум, смотришь на свою крепость и восхищаешься. А безмозглые рабы скота из-за гор, увидев такое, набросятся вдвойне яростно. Они зубами камень разгрызут и поимеют ваших мраморных дев, своими «копьями» проделав необходимые отверстия. Они будут бить ваши цветные окна и витражи с особой радостью, испражняясь изо всех дыр от счастья, видя, как шедевры превращаются в труху. Красота — для них вызов, понимаешь, кхулум? Живя по соседству с уродами, напоказ надо выставлять штыки с нанизанными головами их соплеменников, а не своё искусство.
— И чем мы тогда будем отличаться от этих… уродов?
— А что тебе важнее, — снова расхохотался гном, — показать всем, какой ты исключительный, или устрашить врага? Ладно, кхулум, нам пора в путь. Король Азагхал обязательно посетит ваши владения, как только завершит дела в Ногроде. Бывай!
Попрощавшись с послами, Аранаро дождался, когда закроют крепостные ворота, и пошёл по мощёной гранитом улице. Розовато-серые плиты, идеально подогнанные, складывались в цветочный узор, зелёные газоны усыпала золотая листва. Возвышающиеся с запада и востока горы закрывали Поющую Долину от холодных ветров, и здесь всё ещё было тепло и зелено.
Мимо с весёлыми криками пробежала играющая с собаками детвора, проехала почтовая карета. Кто-то ещё собирал последний урожай в своих садах, выращиваемый в основном на корм животным — здесь, на севере, фрукты и ягоды рождались мелковатые и несладкие, особенно в сравнении с привозимыми с юга плодами.
Выйдя на дворцовую площадь, где, как обычно, кипела жизнь, Аранаро свернул к реке. Прибрежная скала, искристо-серая, струилась малыми и большими водопадами, хорошо маскирующими пещеры. Гора была военной крепостью.
Обернувшись на пустующий дворец короля Маглора, в начале лета уехавшего к брату в Химринг, вспомнив слова посла Белегоста о скульптурах и окнах, Аранаро помахал рукой знакомым воинам у ворот и пошёл к водопадам. Гости уехали, пора продолжать разведку.
***
В предрассветной холодной дымке, оседающей инеем на желтеющую траву, неожиданно растаяли все звуки жизни. Тишина задрожала, зазвенела, и вдруг наполнилась нарастающей какофонией криков, хохота, ругани, лязга металла и топота.
Наблюдая за скрытыми во мраке за горами землями врага со сторожевых постов, воины не поверили открывшейся их глазам картине: из неразличимых во тьме щелей в скалах, словно полчища термитов, совершенно хаотично мельтеша, меняя направление, сталкиваясь и устраивая драки, орки хлынули на равнину, заполняя её живым потоком, который, несмотря на полнейшее отстутствие строя и дисциплины, двигался, однако, в нужном направлении. Даже беглого взгляда хватило, чтобы понять: численность стремительно приближающегося войска сравнима со всем населением Белерианда, и поднявшие тревогу эльфийские воины, которым выпало первыми встретить врага, поняли: им не выжить в этой лавине. Прочитав во взглядах друг друга обречённую решимость погибнуть, убив как можно больше морготовых тварей, стражи Поющей Долины взялись за оружие.
— Нас здесь полсотни! — со злым блеском в сияющих серых глазах крикнул командир. — Целых полсотни! Каждый из нас стóит в бою тысячи этих тупых гадов!
— Подтверждаю! — готовя бочки со смолой, хохотнул сребровласый эльф. — Нолдор прекрасные бойцы! Но и Тэлери хорошо стреляют. Объединимся — и нас не победить!
— Мы бессчётные годы сражались против этих муравьёв во тьме лесов! — зажигая факелы на зубцах, процедил с оссириандским акцентом лучник. — И, наконец, мне выпало счастье уничтожить целую толпу одним махом! Это ли не истинное счастье воина?!
— Да! — закричали трое Нолдор, подкатывая новые бочки. — Посмотрим, как они будут гореть, забираясь на наши стены!
— У нас тут есть кое-кто, знающий, как обрушить град стрел на наступающих, — хлопнул по спине сребровласого собрата командир. — Покажи, как это делается!
— Братья! — крикнул воин из верных Макалаурэ, поднявшись на стену. — Кто доживёт до прихода подмоги, всех назначу в высшее командование! Если я паду, скажите о моём решении королю, передайте с моих слов! Слава героям! Нас полсотни. Но каждый стóит тысячи! Битва-под-Звёздами закончилась победой! Повторим наш подвиг, братья!
Дагор Аглареб. Прорыв во врата
Беспорядочный бег и толкотня на выходе из подземелий, через которые на Ард-Гален хлынуло войско, сопровождались воплями командиров, пытавшихся перекричать вооружённую толпу:
— Заберём их цацки!
— Поимеем их жён и дочерей!
— Вдов!
— Да! Поимеем их вдов!
— Это лучше!
— Разорим их погреба!
— И поимеем вдов!
Бойцов, не впечатлённых перспективой близости с эльфийками, которых молодое поколение орков, людей и полуорков никогда не видело, взбадривали Балроги, демонстрируя пылающее оружие и бичи, загораживая путь к бегству.
— Долбанные горящие ушлёпки с долбанными горящими хлыстами! — заорал кто-то в толпе, обезумев от страха перед боем, однако тут же замолчал.
Если бы были живы командиры, сражавшиеся с эльфами сотню лет назад, им стало бы стыдно от творящегося в войске беспредела, однако их потомки, привыкшие к новому поколению, растущему с людьми, в землях, где поощрялась лишь агрессия и размножение, ради успеха которого выводились новые виды трав, не видели в происходящем ничего особенного. Обезумевшая толпа опасна для врагов по другую сторону равнины, независимо от причины безумия: курево это, крепкое пойло, страх расправы или всё вместе.
— Поимеем вдов! — прозвучал самый воодушевляющий лозунг, и толпа ускорила бег.
Когда подземелья опустели, вторая часть войска, более организованная, взяла телеги, гружёные бочками с чёрной маслянистой пахнущей гнилью жидкостью, и двинулась в сторону отмеченных на карте проходов на юг, которые нужно освободить от захватчиков и разрушить построенные ими стены напути. После, когда преград не останется, можно будет выпустить волков.
Охраняющим нечто особо ценное в подземельях Балрогам ввязываться в бой запретил сам Владыка.
***
Живая волна из плохо защищённых, а часто и вовсе полуголых тел, грязных, дурно пахнущих, волосатых, хлынула на стену, в одно мгновение завалив оборонительный ров утыканными стрелами трупами и, редко, перекидывая брёвна.
— Имел я ваших вдов и вас самих! — орал снова и снова орочий командир, у которого были очень узнаваемые для эльфов доспехи — золотые со звездой.
Латники в нолдорской броне мелькали среди основной массы нападавших, размахивая чёрными флагами без каких-либо символов.
— Мы — чёрное войско Чёрной Страны! Вы узнаете нашу мощь! Мы вас всех поимеем! — доносились угрозы.
Лишь на краткий миг показываясь между зубцами стены, чтобы опрокинуть бочку со смолой или маслом, а вслед послать горящую стрелу, эльфы не видели конца войску врага: равнина Ард-Гален кишила орками, будто кто-то разворошил исполинский термитник. Каждый выпущенный катапультами из-за стены камень мгновенно тонул в живой массе, не причиняя армии Моргота хоть сколько-нибудь ощутимого урона.
— Ваше жёлтое масло, — заорали снизу, поднося лестницы, — моча! А наше чёрное — сила! И моча у вас уже кончилась! Вся в ваших штанах!
Далёкий звук рогов со стороны города заставил эльфов улыбнуться: подмога уже близко!
Первые лестницы зацепились между зубцами, и орки с поразительной прытью полезли на стену, устроив давку, сталкивая соратников вниз.
— Куда прёшь, урод?! — орали друг на друга на сильно изменившемся за совсем короткий срок наречии воины Моргота. — Я старше! Я первый пойду!
Эльфы бросились опрокидывать лестницы, уворачиваясь от полетевших в них топоров и ножей.
***
Укрепляя с внутренней стороны ворота, в которые враги били не только тараном, но и своими телами, с разбега кидаясь на кованые створки и дико вопя, Нолдор увидели, как со стены в нескольких шагах от них упал эльф с оссириандским гербом на нагруднике. Без головы.
***
— У нас мало времени! — кричал Аранаро, разделяя воинов на тех, кто бросается в бой немедленно, тех, кто остаётся оборонять центральную часть Поющей Долины, и тех, кто обеспечивает безопасность отступающего на юг мирного населения.
Оставаясь в отсутствие короля Канафинвэ Феанариона за главного, Нолдо понимал, что именно сейчас владыка нужен своему народу, как никогда, но, даже если Макалаурэ отправился в Поющую Долину сразу же, как разведка донесла о приближении врага, он вряд ли успеет приехать до того, как все решения будут приняты. А, возможно, битва в его владениях к тому времени вовсе закончится.
— У Моргота над нами преимущество, — сказал уже тише командиру отряда, уходящего с мирным населением Аранаро, — его крылатые шпионы всё видят сверху, нет смысла прятаться, просто бегите быстрее. И… Пусть каждый будет готов к бою, даже дети! В плен никто попасть не должен, понятно?
Командир кивнул, мрачнея на глазах. Не должен. Лучше быстрая смерть.
Воины, отправившиеся к воротам у входа в Долину, затрубили в рога, Аранаро поспешил к дворцу. Оборонительная крепость обязана нанести решающий удар и выдержать любой натиск, если враг прорвётся. Когда прорвётся.
***
Нолдорский командир, толкавший со стены лестницу, вдруг с коротким вскриком схватился за лицо и упал на спину, отброшенный вонзившимся по самую рукоять топором. В одиночку отбросить лезущих орков у его соратника не хватило сил, эльф выдернул оружие из головы мёртвого собрата и швырнул в ближайшего врага, практически добравшегося до зубцов. Воин содрогнулся, отпустил руки и полетел вниз, сбив ещё нескольких соратников, однако их место тут же заняли другие, и на верхнюю часть стены хлынула орущая от предвкушения лёгкой победы лавина.
Бросившись на врагов с мечами и копьями, оставшиеся эльфы попытались как можно дольше не пускать врагов к спуску в крепостной двор. К воротам.
***
— Подмога близко, братья! Держите гадов! — успел крикнуть воин из верных Макалаурэ, перед тем, как его бедро насквозь прошило копьё.
Попытавшись убить ещё хотя бы одного врага, Нолдо, размахнувшись уже не так ловко, получил топором в бок и упал, чтобы быть затоптанным рванувшей вниз толпой.
Среброволосый эльф, окружённый врагами, пропуская новые и новые удары, со стоном осел на камни, орки подхватили его и швырнули со стены на державших ворота защитников. Нолдор попытались как можно осторожнее поймать и оттащить в сторону умирающего соратника, но в это время с двух сторон набросились взявшие стену враги.
Боевой рог протрубил громче, защитники ворот, падая под сокрушительными ударами обезумевших от успеха орков, видели, как навстречу пришедшим на битву воинам Поющей Долины бойцы Моргота открыли крепостные врата.
Дагор Аглареб. Осквернение Поющей Долины
Увидев с дозорной башни оборонительной крепости, расположенной через реку от королевского дворца, как врата распахнулись, и в Долину хлынула торжествующая толпа, практически не встретив сопротивления и буквально растоптав эльфийское войско, Аранаро понял: это конец. Город обречён, как и все, кто попытается встать на пути живой вооружённой лавины.
Сколько времени смогут воины короля Канафинвэ сдерживать морготово войско? Как далеко успеют уйти мирные жители?
Может быть, придёт подмога? Да, ей взяться неоткуда, но…
Скомандовав готовиться к бою, Нолдо вдруг вспомнил Тирион. Если Валар хоть в чём-то не врали, если, пусть и по прошествии многих веков в бездне, суждено вернуться домой, как это будет?
Смотря на приближающуюся толпу, размахивающую оружием и орущую мерзости, Аранаро вспомнил окровавленную, заваленную трупами Лебяжью Гавань и понял, что лучше навек угаснуть, рассеяться и исчезнуть, чем вернуться туда, где правят Валар.
***
— Коней на мясо! — быстро поняв, что оседлать чужаку эльфийского скакуна невозможно, заорал орочий командир в нолдорском доспехе, срывая знамя со шпиля дозорной башни на воротах крепости. — Нажрёмся на всю жизнь!
Оглушительно хохоча, перекрывая даже карканье стаи падальщиков, тучей кружащей над обречённым королевством, воин Моргота резанул алое полотно, рассёк арфу и звезду в центре и, надев на себя, подпоясался и загоготал ещё громче. Вместе с другими командирами подгоняя бойцов на штурм преграды на пути к югу, сами военачальники оставались позади, собирая наиболее ценные трофеи.
И теперь, стоя на смотровой площадке и наблюдая, как нескончаемая озверевшая от крови и смерти толпа несётся на штурм, орочьи командиры обнялись.
— Хренгоряне всех поимеют! — сказал глава семьи сыновьям. — К ночи это всё будет нашим!
***
В опускающейся вечерней полутьме крики боя окончательно сменились воплями бурно празднующих победу бойцов Моргота. Мёртвых и тяжелораненых никто не замечал, оставив там, где их настигла сталь, и все улицы оказались завалены окровавленными телами.
Наступая на хрустящие под коваными сапогами кости рук, ног, рёбер, поскальзываясь на окровавленных латах, щитах и шлемах, одетый в знамя Канафинвэ Феанариона орк вошёл в тронный зал дворца. Из погреба уже приволокли огромное количество запасов, завалив бочками, мешками и ящиками весь пол. Садясь прямо на муку, крупу или заготовленные овощи, орки, хохоча, поглощали полусырое мясо, запивая огромным количеством вина, испражняясь тут же, не отходя далеко от места пиршества. Бойцы с волосами на лице, по которым то и дело проползали мелкие насекомые, а кожа была в воспалённых буграх и язвах, жрали особенно жадно. Их то и дело выворачивало, но они всё равно продолжали пир, не зная, что такое безмерное развлечение может убить не хуже вражеской стрелы.
Срывая шторы с окон, гобелены и картины со стен, орки и их волосатые соратники с особым удовольствием уничтожали или разрисовывали кровью и свёклой всё, до чего дотягивались.
— Это, значит, трон! — заржал конём командир, смотря на слишком вычурный по его понятиям стул. — Тут, значит, король сидит! А я сюда буду срать! Это будет мой горшок!
Идея лидера показалась его армии гениальной. Кого-то снова бурно стошнило, над этим засмеялись громче, чем над испражняющимся на бархатное сидение военачальником, и тому пришлось постараться запердеть так, чтобы вновь привлечь внимание.
Несколько вшивых бородачей приволокли еле живых от ран и укусов эльфов, найдя их среди куч трупов воинов и лошадей, и, затянув у пленников на запястьях, сведённых за спинами, верёвки, подвесили на недоломанных карнизах и остовах настенных подсвечников.
— Глядите, как смешно дрыгаются! — схватились за животы бойцы Моргота.
— Как во чёрной землюшке, — начали горланить песню те, кто ещё мог ворочать языком, — лютой, злой сторонушке,
Выпадали детушке
Палки да колодушки.
Ах, он обиды зачерпнул, зачерпнул
Полные пригоршни,
Ну, а горе, что хлебнул, —
Не бывает горше!
Пей отраву, хоть залейся!
Благо, плату не берут.
Сколь верёвочка ни вейся —
Всё равно совьёшься в кнут.
Гонит неудачников
По миру с котомкою,
Жизнь течёт меж пальчиков
Паутинкой тонкою.
А которых повело, повлекло
По лихой дороге,
Тех ветрами сволокло
Стражникам под ноги.
Тут на милость не надейся —
Стиснуть зубы да терпеть!
Сколь верёвочка ни вейся —
Всё равно совьёшься в плеть!
Ох, лихая сторона,
Сколь в тебе ни рыскаю,
Лобным местом ты красна
Да верёвкой склизкою!
А повешенным заморская страна
Голы пятки лижет!
Эх, досада, мать честна! —
Ни пожить, ни выжить!
Ты не вой, не плачь, а смейся —
Слёз-то нынче не простят.
Сколь верёвочка ни вейся —
Всё равно укоротят!
Ночью думы муторней.
Плотники не мешкают.
Не увидеть утречка —
Больно рано вешают!
Ты об этом не жалей, не жалей —
Ну что тебе отсрочка?
На верёвочке твоей
Нет ни узелочка!
Да лучше ляг да обогрейся —
Я, мол, казни не просплю!
Сколь верёвочка ни вейся,
А совьешься ты в петлю!
***
Следовавшие за передовой воины, подойдя уже глубокой ночью к вратам в Поющую Долину, которые выглядели так, словно на них бросался исполинский волколак, впивавшийся в камень зубами и когтями, злорадно усмехнулись. Всюду валялись раздавленные трупы, убирать которые, разумеется, было лень.
Выкатив бочки с горючей чёрной жидкостью, орки стали лить её на стены, лестницы внутри башен, крыши рядом находящихся зданий.
— Дадим понять ушастым гадам, что это наша территория! — вопили в пустоту бойцы Моргота. — Сожжём их стены на нашем пути!
Пламя вспыхнуло неожиданно горячо и ярко, орк, бросавший факел, сам оказался объят огнём. Побежав, не разбирая дороги, он дико заорал, кто-то из соратников вылил на него ведро воды.
Огонь не погас, а разлился вместе с жидкостью по дороге, чёрный смрадный и какой-то маслянистый дым с раскалёнными хлопьями повалил от горящих зданий, мгновенно закрыв небо. Дунул ветер, загорелся сад рядом с одним из домов. Это не входило в планы орков: жечь весь город приказа не было!
Уже не пытаясь тушить пожар, орки, на ком ещё не успела вспыхнуть залитая горючим одежда, бросились бежать.
— Спасайся, кто может! — заорали в ужасе только что изображавшие бесстрашие рабы, рванув к центру города.
Пламя, захватывая новые и новые дома, дворы и сады, последовало за ними.
Примечание к части
Орочья песенка: Владимир Высоцкий "Верёвочка"
Дагор Аглареб. Тол-Сирион
Заснуть не удавалось долго, несмотря на усталость. То ли сказывалось очередное новое место, то ли далеко не первая ссора мужа и свёкра из-за того, кто первым должен ступить на остров, созданный по благословению Вала Улмо на Его любимейшей реке, то ли из-за порванного платья…
— Где ещё я найду такой шёлк! — всхлипнула вслух эльфийка, садясь на постели.
Артаресто обернулся на жену, внимательно всматриваясь в пейзаж за окном. Леса, вырубленные на берегах Сириона, заменят постройками, а здесь, на острове, скоро будут возведены стены крепости. Великой, как Вала, благословивший на сооружение замка Минас-Тирит. Пока здесь лишь небольшие временные домики, но это гораздо лучше кочевых шатров, на которые пришлось сменить дворцовые покои Менегрота. Да, Артаресто не нравилось под землёй, тем более, рядом с тётей, но снова чувствовать себя бездомным было ещё хуже.
— Такого шёлка больше нет нигде в Арде! Почему? — вырвал из задумчивости вопрос супруги.
— Потому что нет больше нигде в Арде шелкопрядов, создававших его, — равнодушно пожал плечами сын Финдарато. — Так как не растут любимые ими цветы. Всё меняется, Толлунэль, не стоит цепляться за прошлое.
— Да! — эльфийка вскочила с постели и подошла к окну, посмотрев на продолжающих работу строителей. — Я выращу дивные, неповторимые сады! Выведу таких диковинных шелкопрядов, что мои шелка потрясут всю Арду! Они будут лучше твоих валинорских из прошлого!
— Твой любимый Вала, — усмехнулся Артаресто, — сказал бы, что на порченной Морготом земле нельзя создать ничего прекрасного. Это будет лишь тень шедевров, рождённых в земле непорочной. Звёзды могут отражаться и в чистой, и в грязной воде, оставаясь самими собой, но нам, не летающим в небе, достанется искажённая смрадная картина мира, красоту которой мы будем видеть лишь потому, что хотим этого, ведь любим воду и звёзды и помним их непорочными.
— Звёзды — символ Голодрим, — прищурилась внучка Кирдана, — вода — моего рода. Хочешь сказать…
— Нет, — отмахнулся Артаресто, — я не имел в виду ничего, что может тебя задеть. Прости и иди ко мне под одеяло. Остров хорош всем, кроме открытости сырым ветрам. Однако, я тебя согрею, моя жемчужинка.
Толлунэль посмотрела на мужа непонимающими глазами, абсолютно без интереса, снова думая исключительно о шелках и шелкопрядах. Рассветный сумрак, овеваемый холодными по-осеннему ветрами, порозовел и заполнился пением птиц, которое, однако вдруг стихло, по реке донеслись далёкие выкрики. Очень далёкие, однако приближающиеся.
***
Телега проехала по деревянному мосту, сгрузила отёсанные блоки и поехала назад. На реке не прекращалось строительство набережных, независимо от погоды и времени суток. Проект порта утвердили сразу, потому что спорить с предложившим его лордом Новэ никто не рискнул, с каменными мостами же дело обстояло иначе.
— Послушай, король Инголдо, — с напором говорил черноволосый сероглазый эльф, мягкое сияние взгляда которого выдавало в нём уроженца Эндорэ, переселившегося в Валинор уже взрослым, — я строил мосты в Тирионе, и знаю, как лучше и нам, и реке. Понимаю, проект твоего сверстника Питьяфинвэ ближе и понятнее, но, при всём моём уважении к вашему родичу и моему дорогому другу Финвэ, я не согласен с предложенным Феанарионом чертежом: нельзя так располагать опоры, когда речь идёт о полноводной реке.
Устало посмотрев на схемы, Финдарато перевёл взгляд на светлеющее небо. Подошедший юный эльф с золотистыми волосами помахал рукой ещё одной подъезжающей телеге с металлическими заготовками.
— Отец сейчас на охоте вместе с дедом, — радостно сообщил юноша, — никто меня не отвлекает уроками стрельбы и выделки шкур. Владыка Финдарато, господин Орландир, вопрос опор мостов станет менее острым теперь, когда наугрим прислали нам сталь, о которой говорил учивший меня в Дориате мастер. Нам понадобится защита от воды для металла, но специальные составы тоже можно купить у наугрим.
— Гельмир, сын Халиндвэ, — рассмеялся Финдарато, — ты слишком легко распоряжаешься чужим богатством.
— Прости, король, — поклонился юноша, — я лишь хочу, как лучше.
Архитектор Орландир улыбнулся.
Стало совсем светло, подул холодный ветер, принеся с севера странные тревожные звуки.
— Это что, далёкий бой? — насторожился Орландир.
— Похоже, — прислушался сын Арафинвэ. — На всякий случай надо созвать всех с берегов на остров и разобрать мосты. Орки в воду не полезут.
— Отец! — выбежал из дома Артаресто. — Надо выставлять лучников на позиции! Готовить к бою!
— А смысл, дитя моё? — меланхолично поинтересовался Финдарато, наблюдая, как Гельмир, на бегу заверив мать, что всё будет хорошо, бросился в лес на правом берегу искать отца и деда, как эльфы спешно покидают дома, перебираясь на Тол-Сирион. — Орки, конечно, безмозглые твари, но не настолько, чтобы приближаться к лучникам, находящимся от них через реку. Им вообще нет смысла выходить из леса на побережье. О каком бое ты говоришь?
Вооружившись лёгким копьём, повесив на спину колчан и лук, Ауриэль поспешила за сыном. С ней вместе ринулись на берег ещё несколько дев и жён, чьи мужья охотились в лесу. С огромным трудом пробившись сквозь встречную толпу, спасающую не только себя, но и ценные вещи, эльфийки выбрались на берег.
— Разбирайте мосты! — крикнула супруга Халиндвэ. — Мы переплывём на лодках! Орки в них не сядут, ибо станут лёгкой мишенью для горящих стрел!
Эльфийки побежали на причал. Большинство судёнышек, однако, уже отогнали на остров, чтобы не предоставить врагам возможность нападения, три из них Ауриэль с другими женщинами спрятали в кустах для себя.
— Мы не станем разбирать мосты, — приказал Финдарато, смотря в сторону леса, освещённого послеполуденным солнцем, прислушиваясь. — Лучше сожжём при приближении врага.
— Как скажешь, отец, — разозлился Артаресто, не разделяя мнение родителя.
— Ах, короли, короли, короли, — пропел Инголдо, наблюдая за всеобщей суматохой, — свет и надежда народные!
Как же лжецы-хитрецы провели
Вас, короли благородные? — взгляд владыки устремился на сына, словно ожидая ответа.
Принц покачал головой. Время, казалось, неслось слишком быстро, не позволяя эльфам успеть укрыться на безопасном острове, земля начала подрагивать, на мостах усилилась беспорядочная суета.
На правом берегу в лучах опускающегося к закату солнца появился всадник в зелёном плаще с золотым огнём.
— Мне удалось обогнать войско орков! — крикнул Нолдо, вставая в стременах. — Моргот пошёл на хитрость, атаковав сразу все ближайшие территории! Мы приняли бой, остановили часть армии, но не меньше трёх тысяч тварей бегут сюда по обеим берегам Сириона. Будьте готовы, собратья! Кордон на Эред Ветрин, возможно, уже вступил в бой, Дортонион отразил первый натиск, но всех врагов удержать мы не можем — их слишком много. Если армия готова — выступайте. Если нет — готовьте и преследуйте орков. Нельзя пустить их на наши земли!
— Это приказ Нельяфинвэ Феанариона? — уточнил Финдарато. — Или верховнейшего нолдорана Нолофинвэ? Или моего родича Айканаро, который до сих пор не решил, чей он вассал?
— Это приказ лорда Маэдроса, — с гордостью объявил гонец, разворачивая коня. — В бой, братья-эльфы!
— Я не поменяю решение, — ответил на вопросительные взгляды подданных сын Арафинвэ. — Мы не готовы к бою, поэтому переждём на острове. Дальше — по обстоятельствам.
Ещё больше разозлившись, Артаресто быстро ушёл в дом. С правого берега Сириона отчалили последние лодки, а на левом среди деревьев замелькали воины Моргота.
***
Лес, никогда не пугавший Гельмира, сейчас казался по-настоящему чудовищным. Кроны, сомкнувшиеся над головами эльфов, бросившихся на поиски родни, создавали ощущение зачарованной клетки, дрожащая под ногами земля стала хрупкой, будто гнилые доски: вот-вот провалится.
— Ягодка! — громким шёпотом сказала Ауриэль шедшей рядом эльфийке. — Бери остальных, держите путь южнее. Обойдёте ловушки, найдёте свою родню. Будьте готовы стрелять во врагов, они уже близко.
Дева с длинной каштановой косой кивнула и, жестом позвав остальных, исчезла среди сосен.
— Пастыри Деревьев далеко, — улыбнулась Ауриэль сыну, но её лицо стало пугающим, — однако давно, задолго до нас, они были здесь. Земля помнит. Пастыри Деревьев не любят орков. Память, пропитавшая древний лес, поможет нам.
Вручив ошарашенному Гельмиру своё копьё и лук, супруга Халиндвэ раскинула руки, и юноше показалось, будто силуэт матери начал расплываться.
— Защищай меня, если подберутся, — произнёс странный голос, который не мог принадлежать эльфу.
Оглядевшись, чувствуя, как всё сильнее дрожит и будто истончается земная твердь, Гельмир снова посмотрел на мать и в ужасе отпрянул: перед ним было скрюченное, гнилое дерево с облетевшей корой, вывернутой сердцевиной, из которой капала едко пахнущая смола, вокруг роились мухи, по обугленным узловатым ветвям ползали жирные личинки.
Отпрянув от ужаса и омерзения, юный эльф вспомнил, как шептались в Дориате, мол Нолдор выбирают в жёны лесных ведьм, которые лишают их и без того скудного ума.
Его мать — лесная ведьма?!
Дерево со скрипом повернулось, и Гельмир вдруг понял, что не помнит дороги назад. Всё вокруг смазалось, перепуталось: стволы, кроны, кусты и кочки стали абсолютно одинаковыми, словно в зеркальном лабиринте. Среди мха заиграли огоньки, послышался смех, напоминающий детский.
— Во мраке мир исчез, — захихикали наперебор неприятные голосочки, звёздочки под ногами заплясали, закружились, отступили, потом снова ринулись к эльфу, словно зазывая следовать за ними, — а на пути лишь лес
Вознёсся от земли до небес.
Дышит древней тайной сень тенистых крон,
Среди вас известен он дурной славой:
В чаще издревле стоит зелёный трон,
Царь лесной всесилен, лесом правит он!
Чувствуя головокружение, Гельмир понял, что поддался чарам. Внутренний протест подавила пляска огоньков, эльф сделал шаг, и вдруг вокруг его запястья сомкнулись шершавые замшелые ветки, перед лицом зашипела, широко разинув пасть, змея, свесившись с узловатого сучка.
В ужасе содрогнувшись, сын охотника очнулся от чар. Колдовское дерево по-прежнему выглядело неприятно, однако больше не держало его и не шевелилось. Лес обрёл привычные очертания, огоньки исчезли. И только крики приближавшихся врагов доносились всё громче.
***
— Смотрите-ка, домики! — загоготали орки, приблизившись к новому поселению на берегах Сириона.
— Звездощит! — скомандовал боец в нолдорских доспехах. — Ты остаёшься со своими здесь. Это теперь ваш лагерь. Остров тоже должен быть захвачен! А мы — дальше на юг! Ты и ты — по берегу, эти — через лес. Бегом!!! Разделиться на десять отрядов!
Орк по прозвищу Звездощит, полученному из-за доставшегося от отца, выигравшего в кости у какого-то пьяницы, щита с восьмиконечной звездой, оскалился. Поселение пустое, а на острове жить вечно в изоляции не удастся — скоро зима, а там ни леса, ни тёплых домов. И река замёрзнет. Зажатым с двух сторон эльфам придётся сдаться. От мысли об этом у бойца потекли слюни.
— Всё будет, командир, — пообещал орк удаляющимся на юг соратникам.
***
Деревья сомкнулись над головой и за спиной отряда, голоса птиц смолкли, темнота ночи ослепила. Не понимая, в чём дело, орки, боясь показать друг другу свою растерянность, делали вид, будто ничего не происходит, и шли вперёд, не отклоняясь от выбранного курса.
— Сквозь лес огни летят, — запели красивые женские голоса, отражаясь со всех сторон эхом, — проснулося дитя,
Стук сердца всё быстрей,
Пугает шум ветвей.
— Это ещё что? — удивились морготовы бойцы, но быстро поняли: — Дурные девки одни загулялись! Песенки поют!
— Заблудились!
— Давайте поможем им найти дорогу!
Дружный хохот воинов утонул в дивном манящем пении:
— Поодаль Царь стоит,
И взгляд его блестит,
Ребёнку тихо он говорит:
«Мальчик мой, пленён красою я твоей,
Ты запал мне в сердце, ранил мне душу,
Будешь ты расти средь моих сыновей,
Слушать пенье птиц и шум седых ветвей.
Оглянись, юный друг,
Забудь про свой испуг,
Мой лес красив и богат,
И в нём тебе я рад,
Веселье, счастье подарю,
Иди ко мне, я говорю,
Иди ко мне, с того же дня
Ты будешь счастлив у меня».
— Эй! Нам не до баб сейчас! — рявкнул командир, но почти все воины уже разбрелись по лесу, уйдя в том направлении, откуда слышались голоса. — Вернулись! Быстро!
— Оглянись, юный друг, — совсем рядом прозвучала музыка, и надо мхом затанцевали огоньки, — забудь про свой испуг,
Смотри, дитя, красив мой лес,
И полон он чудес.
В объятьях царских дочерей
Забудешь о войне своей,
Пойдём со мной, я не шучу,
Тебя я так не отпущу!
Не заметив, что не помнит обратной дороги, орк побрёл на огни. Он шёл, а песня звучала, и на сердце становилось легко, как никогда. Казалось, не было никогда захвативших дом соседей, убивших всех взрослых в семье, а детей избивавших и выгонявших на мороз, не было работы в шахте и собственноручных сожжений эльфов-рабов, насилия над мёртвыми эльфийками, забитыми огненными бичами Балрогов, не было подготовки к войне, когда…
Резкая боль рванула живот и грудь, тело забилось, пытаясь освободиться от кольев в медвежьей яме, на которые нанизалось. Давясь кровью и хрипя, орк всё ещё не понимал, что произошло, и не успел понять до самой смерти.
***
— Это морок какой-то, — хмурился Индвэ, посматривая на лежащего рядом сына.
Спрятавшись от приближающейся армии Моргота в небольшом овраге, охотники видели, как орки, то и дело оказываясь достаточно близко от них, вдруг уходили в сторону, попадаясь в ловушки для зверей.
Выпустив стрелу и снова спрятавшись за склоном, Халиндвэ пожал плечами. Крик подстреленного орка стих.
Прислушавшись, эльфы поняли: основная часть войска ушла на юг, с реки по-прежнему доносились голоса морготовых бойцов, но земля уже почти не дрожала, и с севера никто не приближался.
— Надо попробовать вернуться к нашим, — вздохнул Халиндвэ, — посмотрим, что происходит у Сириона.
Индвэ кивнул сыну, охотники осторожно выбрались из оврага.
— Гуилин! — позвал голос Ауриэль. — Наконец-то ты нашёлся!
— Папа! Дед! — радостно закричал Гельмир, выходя из-за деревьев, практически волоча на себе мать.
— Что с тобой? — в ужасе рванул к жене Халиндвэ, но Ауриэль, упав в его объятия, улыбнулась:
— Просто скажи, что я красивая. Я же красивая, Гуилин?
— Разумеется, — кивнул охотник, гладя блестящие белым волосы супруги.
Гельмир промолчал, решив, что не хочет обсуждать увиденное и услышанное этой ночью.
Примечание к части
"Лесной царь" в версии Woodscream
Дагор Аглареб. Колодец
Когда казалось, будто ничто во всей Арде и за её пределами не способно остановить стремительную скачку на восток, впереди встала преграда.
Это была не усталость, которую легко снимает короткий отдых, не дождь или даже град с порывами ураганного ветра. Это не была река, где всегда найдётся брод, и не гора, что легко преодолима через перевал или обходима вдоль подножья. И даже не лес с тайными коварными топями.
На пути встала война.
Повеявший с небольшой реки ветер принёс звуки и запахи, от которых Митриэль содрогнулась. Словно наяву увидев горящие дома с запертыми внутри жильцами, умирающих в страшных муках эльфов, тщетно пытавшихся защитить себя и близких, и бесчисленные толпы диких злобных тварей, нахлынувших с севера.
Знахарка остановила коня.
Перед глазами встала новая картина: орки осядут на этих землях, размножатся, расселятся и постепенно уничтожат всё, что с любовью и вдохновением создавали эльфы, вкладывая душу.
«Если пришла невиданная ранее беда, — подумала Митриэль, — необходимо поступить так, как никогда ранее не поступала».
Вспомнились слова о долге. Да, ещё совсем недавно казалось, будто избавить Белерианд от Морифинвэ Феанариона — важнейшая задача, но теперь судьба наглядно показала: нет, искусство травницы нужно совсем не в Таргелионе.
Осмотревшись по сторонам, Нолдиэ устремилась обратно в чащу: в лесу, готовящемся к зимнему сну, ещё остались подходящие грибы и коренья, не успевшие утратить свойства сока.
***
Совсем рядом захлопали перепончатые крылья.
Со вздохом закрыв глаза, Митриэль поняла, что всё-таки выдала себя, разводя даже совсем маленькие костерки для приготовления зелья.
— Не бойся, — сказала полосатая чёрно-белая летучая мышь, садясь высоко на ветку, — мы ведь обе девочки, у нас много общего.
— Ты хочешь со мной договориться? — удивилась знахарка, прислушиваясь, с какой стороны засада.
— Нет, — пискнуло существо. — Не я. Ты хочешь. Ты же понимаешь, что мой хозяин совсем скоро одержит победу? Королевство на востоке пало, сожжено и захвачено, второе вот-вот постигнет та же участь. Широкая река — наша, и это за считанные дни. Как думаешь, насколько быстро орки снова завоюют Белерианд? Полагаешь, я блефую?
— Я не знаю, — пожала плечами Митриэль, изо всех сил борясь с дрожью. — Но, даже если это так, зачем я… зачем ты мне?
Летучая мышь подпрыгнула на ветке, обернулась миниатюрной девочкой с полосатой кожей и повисла на дереве, обняв ствол руками и ногами.
— Ты колдунья, — неприятным голосочком хихикнуло существо, — мой хозяин любит колдунов. С начала времён Владыка обучал магии своих помощников, а они приносили важные сведения. Ты ведь знаешь, как это легко и приятно — учиться у Властелина Арды, а теперь познала изучение природы без помощи тех, кто владеет знанием. Тяжело, правда?
В голову Митриэль полезли очень нехорошие подозрения, что она лично знакома с «помощницей Моргота».
— Не называй его так даже мысленно! — зло взвизгнула девочка, спрыгивая на мох. Встав на четвереньки, существо оскалило мелкие острые клычки. — Пока ты не подумала о Владыке, я не знала твоих мыслей, но теперь слышу их, будто ты сама всё говоришь. Ты желаешь мне зла!
Знахарка, ругая себя за неосторожность, закрыла разум от постороннего посягательства.
— Ты не хочешь мне поверить, — снова превратившись в мышь, шпионка Моргота взлетела на дерево. — Боишься. Но я напугаю тебя ещё сильнее. То поселение, в которое ты ехала, захватил мой дорогой друг по имени Зазубренный Топор. У него всё оружие похоже на пилы, потому что раны от такого лезвия более болезненные и заживают дольше. У него собственные волки с ядовитыми клыками, а ещё — нет жены. В Чёрной Стране с недавних пор не живут эльфы даже в качестве рабов, но орки, захватывая южные земли, планируют изменить это досадное обстоятельство.
— Ты хочешь выслужиться за мой счёт сразу перед двумя хозяевами? — слишком резко спросила Митриэль. — Приведёшь одному шпионку, другому — жену?
— Выбор за тобой, — захихикала мышь, выпучив оранжевые глаза. — Либо ты жена Зазубренному Топору, либо игрушка всему его войску. Там… тысячи полторы взрослых сильных мужчин. Могу понять, выбор непростой.
Знахарка задумалась. Даже если вражеская тварь врёт, план может сработать. Главное, не думать о цене! Не сейчас!
На глаза очень некстати навернулись слёзы.
— Хорошо, — дрожащим голосом сказала Митриэль. — Только сначала мне нужно подойти к колодцу. Хочу пить и умыться чистой водой, а не из очередного лесного ручья, где песок попадается.
— Нет проблем, — пискнула мышь, оборачиваясь девочкой. — Мы должны идти за руку, иначе никто даже не спросит, зачем ты здесь. Сделает по-своему.
Не в силах перестать плакать, знахарка пошла в сторону когда-то мирного, счастливого поселения.
***
Лес поредел, расступился и эльфийку, ведущую под уздцы коня, ступающую за руку с полосатой девочкой, встретил протяжный угрожающий волчий вой, перешедший в рык. В одно мгновение перекинувшись в летучую мышь, тварь рванула вперёд, преградив путь оскалившемуся зверю.
— Очередная девка! — захохотали охранявшие лагерь орки, и Митриэль, только-только справившаяся с собой, заплакала снова.
— Сначала Топор! — завизжало крылатое существо. — А потом, если повезёт, кто поумнее. Явно не ты!
— Для этого умным быть не надо! — гордо заявил стражник под дружное одобрение соратников.
Дорога поднялась на холм, и, прежде чем увидеть цель, знахарка заметила растянутых на земле между колышками и деревьями эльфиек. Две из них, избитые до ран и ссадин, искусанные, грязные, кажется, были уже мертвы — между ног несчастных потемнела и впиталась в землю кровь. Одну, находящуюся на последнем издыхании, насиловали двое, а привязанную рядом — заживо жрал огромный волк. Эльфийка не кричала, только вздрагивала, выпучив глаза и хватая ртом воздух.
На деревьях были развешаны освежеванные трупы, около большого костра жестоко дрались четверо вояк, настолько пьяных, что постоянно валились с ног, но потом снова вставали и продолжали потасовку. Однако были и те, кто занимался делом, тренируясь в метании копий и ножей, рукопашном бое, строили укрепления и что-то относительно спокойно обсуждали. Это напугало гораздо больше, чем творящийся рядом кошмар: Митриэль понимала — враг разумен, способен продумать стратегию дальнейшего нападения, что само по себе гораздо опаснее безмозглых пьяных дикарей.
Понимая — ждать нельзя, увидев цель, Нолдиэ, смаргивая слёзы, поспешила к колодцу около самого большого и почти не тронутого дома. Нагнувшись к воде, Митриэль увидела, как внимательно за ней следит полосатая тварь, значит, любое движение будет замечено.
Постаравшись не думать о том, что делает, травница оперлась на руки, оттолкнулась и прыгнула в колодец. Оказавшись в холодной воде, Митриэль с силой ударила сумкой о каменную стену, пнула содержимое ногой, и, поняв, что стекло раскололось, вдруг расхохоталась сквозь рыдания. На шее затянулась верёвка, с силой рванула вверх, и, едва не потеряв сознание от боли и удушья, знахарка услышала многое о своём будущем, однако кое-что радовало: никто не понял, зачем на самом деле она прыгнула в колодец.
Дагор Аглареб. Дортонион
— Факелы Химринга горят! — разнеслась по Дортониону пугающая весть.
Все знали, что лорд Маэдрос установил сигнальные башни на вершинах ближайших к своей крепости гор. Их было четыре — по количеству граничащих с Морготом владений. Горит один факел — атакован один рубеж. Если два…
Сейчас пылали три из четырёх огней, и воины Ангарато и Айканаро приготовились к бою.
— Почтовых птиц перехватят летучие мыши! — сжимая от злости кулаки, выкрикнул старший из близнецов, вбегая на спешно собранный совет. — Орки увязли в лесу, их отбросят пограничные войска, но нас обошли с запада! Гонцы с передовой сообщили о тварях, марширующих по Сириону!
— Ловушки на севере леса остановят многих непрошенных гостей, — очень тихо сказал Айканаро, словно уйдя в себя. — Не знаю, сколько было отправлено из Химринга птиц, но одна всё же долетела. Приказ — атаковать. И преследовать. Нам надо разделиться, брат.
— Что значит — приказ?! — вспылил Ангарато. — Феанариони нам не короли! Да, я помню договор, но почему за нас решают, как нам вести войну?! Как оборонять наши границы?! Наши ресурсы и так используются старшими сыновьями Феанаро, словно это их собственные богатства! А теперь мы должны оставить свои земли и наступать?!
— Да, — коротко ответил младший из близнецов. — Ты выступаешь на запад, отбиваешь у врага Сирион. Я иду на север. Полагаю, к тебе присоединится Финдекано и кто-то из Химлада. Не спорь. Разногласия дают время врагу и отнимают у нас. Выступаем!
Быстро и крепко обняв брата, Айканаро покинул совет, за ним ушли его верные. Ангарато, видя ситуацию по-своему, однако, решил последовать плану действий, который принесла птица из Химринга.
Возможно, это хороший план. Хоть и не единственный верный.
***
Дневное светило закрыли белёсые, рассеивающие свет облака, небольшой замок на холме в дельте реки стал казаться брошенным и забытым.
Выбежав из дверей, увитых живым вьюном, Эльдалотэ понеслась сквозь собирающееся в бой войско, не видя никого вокруг, не слыша голосов: для неё существовал только один-единственный эльф — любимый муж, который, облачившись в доспехи, сел на коня и вскинул меч.
— Братья! — крикнул Ангарато. — Враг хитёр! Его армия обошла наши владения с запада, чтобы напасть с юга, где нет непроходимых лесов и смертоносных ловушек, где пролегают широкие торговые дороги и множество мирных поселений! Мы не должны допустить это! В бой! Остановим морготовых тварей! Защитим наш народ! Спасём тех, до кого добрался враг! Мы нужны Белерианду, братья! И мы победим!
Эльдалотэ видела, супруг заметил её, горящий беспощадным огнём взгляд изменился: пламя стихло, став не опаляющим, но тёплым, глаза теперь смотрели печально.
— Не смей прощаться со мной! — крикнула леди, бросаясь к мужу и хватая его закованную в холодную сталь руку. — Ты вернёшься, и я напишу книгу о твоих подвигах!
Посмотрев на супругу с печальной улыбкой, дортонионский лорд покачал головой.
— Обещай мне наследника, Эльдалотэ, — тихо произнёс Ангарато, — и тогда я обязательно вернусь. Я хочу, чтобы у меня были две причины жить: ты и наш сын. А летопись…
Нолдо многозначительно посмотрел в глаза жене, словно задавая немой вопрос — не жалеет ли она о том, что выбрала воина, а не книжника, что оказалась на окружённой врагами земле вместо безопасного побережья. Эльдалотэ хотела ответить однозначно и не могла: не в силах представить жизнь без любимого Ангарато, ученица Квеннара всё равно не забыла отдавшего ей сердце летописца. Как он? Как вообще жить, зная, что любимая предпочла другого? Образ из прошлого часто вставал незримой тенью между супругами в любой спорной ситуации, и сейчас возник снова.
— Летописи есть кому написать.
— Я напишу лучше! — скрестила руки на груди эльфийка. — Вернёшься, и я сделаю всё, что ты захочешь. И даже то, что не можешь представить!
Ангарато наклонился к супруге, нежно поцеловал дрогнувшие губы. Сердца забились в унисон, тёплое дыхание слилось воедино, и тень прошлого растаяла. С трудом отстранившись, смаргивая слёзы, леди подумала, что единственное её желание сейчас — пусть этот поцелуй не окажется последним!
***
Когда пришло осознание, что настало время вступать в войну с Морготом, а, значит, изначальная цель пути через Хэлкараксэ достигнута, и вот он — момент истины, который покажет, чего стоит каждый, считавший себя непобедимым героем, Айканаро почувствовал — главный бой предстоит не с орками, а с самим собой. Воспоминания обо всём причинённом Морготом зле вспыхнули ярче пламени Анар, опьянив, лишив способности мыслить, ослепив желанием немедленно расправиться с врагом. Захотелось кричать, обвиняя предателя-Вала во всех бедах Арды и лично его, Айканаро, несчастьях, огонь в сердце полыхнул слишком горячо, обжёг до боли. Нолдо, испугавшись собственной безумной ярости, очнулся.
Нет, нельзя терять рассудок. Кто же тогда будет командовать войсками? Кто-нибудь, конечно, найдётся — вспомнились нескольких искусных бойцов и хороших стратегов. Да, найдутся. Только уступать им место главнокомандующего Айканаро не собирался.
Просмотрев донесения из леса, убедившись, что отряда, который перехватывает пробирающихся сквозь ловушки и болота орков достаточно, чтобы расправляться с ними, военачальник перевёл взгляд на дорогу в Химринг. Если армия врага на неё выйдет…
Моргот не может не знать об этом пути — крылатым тварям прекрасно видно расположение всех дорог. Ангарато защитит запад и юг, если опять не начнёт вести себя глупо, что с ним стало часто происходить после того, как он влюбился, однако сейчас не время для нежных отношений, и вряд ли брат поступит безрассудно. Перед остальными стоит иная задача.
— Очистим лес! — громко объявил Айканаро. — Отстоим восточный тракт! И погоним орков обратно в их проклятые земли! Мы победим, я уверен.
Дагор Аглареб. Маэдрос
Стол, высотой чётко до подоконника, стоял впритык к выходящему на север панорамному окну из трёх широких створок, ветер, треплющий алые полотна знамён на крышах и шпилях башен, с воем разбивался о стекло, выл в арках и под мостами, стонал среди строительных лесов на очередном оборонительном ограждении: камень, остающийся после прокладывания многочисленных туннелей внутри скалы шёл на возведение новых и новых стен на пути врага, что порой казалось излишней предосторожностью.
— Проекты отца сохранились не полностью, — смотря в окно, а не на схемы, процедил сквозь зубы Маэдрос, словно обвиняя в этом Макалаурэ, сидящего рядом за столом. — Когда мы прибыли на Митрим, он создал множество чертежей метательных механизмов, передвижных и встраиваемых в стены, но всё это лишь незавершённые наброски, а то, что успели сделать, погибло в огне на южном берегу озера. И восстановить проекты некому!
— Мы потратили целое лето, продумывая оборону в горах и ущельях, — напомнил менестрель, зажигая ещё одну свечу. Близилось утро, скоро станет светло и без огня, но пока он необходим.
— Всё это слишком сложно, для воплощения таких проектов потребуется дюжина лет! И, возможно, не одна. Даже наугрим не могут понять, как построить подобные механизмы!
Макалаурэ показалось, старший брат хотел продолжать говорить, но почему-то замолчал, замер, смотря в окно.
— Я их уничтожу! — прозвучали на вдохе слова, с улицы донеслись смешанные с ветром звуки гонга и рогов.
Ужасающее чудовище, в которое в одно мгновение превратился только что относительно спокойно рассуждавший о строительстве защитных сооружений лорд Химринга, сорвалось с места и бросилось к двери. Испугавшись брата сильнее, чем неизвестно чего случившегося, Макалаурэ посмотрел в окно. И всё понял.
***
«Нельо, остановись!» — захотелось крикнуть вслед, но менестрель чувствовал: это не сработает, и не только потому, что он — не герой Астальдо. Просто… Верховный нолдоран не виноват перед Нельяфинвэ Феанарионом настолько, как провинился Моргот и его твари.
Ещё раз посмотрев в окно на кишащую врагами равнину Ард-Гален, оценив направления движения живой массы, вспомнив собственную армию и укрепления, владыка Поющей Долины тяжело вздохнул, понимая — его королевство обречено.
Дис… Аранаро… и ещё сотни имён прозвучали в памяти, сотни лиц, улыбающихся, серьёзных, сердитых или печальных промелькнули перед внутренним взором, чтобы растаять в обрушившейся волне осознания: им не помочь. Может быть, кому-то повезёт спастись. Или нет.
Ринувшись к дверям, Макалаурэ хотел присоединиться к брату, которым, похоже, завладела слепая ярость, способная заставить совершить роковую ошибку.
«Как он будет сражаться?! — на грани паники подумал менестрель. — У него же одна рука! Левая…»
Крепость наполнилась шумом, от которого всё внутри сжималось, сразу вспомнились все полученные ранения и то, как долго и тяжело они заживали. И пришло новое осознание: надо покончить с врагом, тогда всё самое худшее, случившееся в жизни, больше никогда не повторится.
— Владыка Канафинвэ, — возник на пути Телперавион, — твой брат приказал передать тебе, чтобы ты командовал в крепости. Нужно немедленно от имени лорда Маэдроса разослать гонцов всем соседям с приказом нападать. Не обороняться, не отступать, а нападать, оставив у своих границ лишь необходимый минимум воинов.Отправить птиц с посланиями. Каждое письмо должно быть продублировано трижды! Ты должен в любой момент быть готов обеспечить отступление населения Химринга на юг или принять здесь беженцев из других земель. Подготовить госпитали и места погребения.
Слушая верного воина своего старшего брата, Макалаурэ поначалу хотел оспорить приказ, но потом вспомнил о своём давнем назначении. Наверное, странно королю оказаться наместником лорда, с другой стороны… Король, похоже, остался без королевства.
— Я всё понял, — кивнул менестрель, — благодарю. Удачи в бою, воин.
— Я не подведу, — ударив себя в грудь, поклонился Телперавион. — Мы вернёмся с победой!
«Теперь можете идти и пытаться победить Моргота, которого победить нельзя ни одному эльфу, ни армии эльфов, ни кому-либо другому, кроме Айнур», — очень некстати вспомнились слова Майя Эонвэ.
Чем, интересно, он занят? Соскучился?
С горечью улыбнувшись безвозвратно ушедшему прошлому, потерявший королевство король поспешил выполнять приказ брата-лорда.
***
Не видя собравшихся вокруг верных, Нолдор и Синдар, не замечая, как совсем юный сын Телперавиона помогал облачаться в доспехи, закреплять на «бесполезном обрубке» щит, обещая и впредь быть рядом, стать самым лучшим и полезным помощником, не слыша даже собственный голос, который произнёс команду: «За мной!», и воины с радостью бросились в битву, Маэдрос провалился в бездну прошлого.
«Король! Сдавайся! Ты нужен живым! Мы всё равно тебя доставим Владыке! Сдавайся, и никто больше не умрёт!» — прогремел в ушах мерзкий акцент пленившего сына Феанаро морготова командира.
Защищённый сталью боевой конь нёсся вперёд, и вот уже под копытами оказалась раздавлена орочья голова, на которой не было шлема, но всадник практически не видел вражеской армии, в которой увяз вместе с верными.
«В бой!» — кричал словно отделившийся от своего владельца голос, слышимый будто со стороны, и никто в войске Химринга не дрогнул и не замешкался.
Лёгкий клинок рассёк волосатое грязное лицо, проткнул горло, снёс половину головы, разбросав в стороны окровавленные ошмётки, а горящие неистовой ненавистью бесцветные глаза искали среди армии Моргота знакомые силуэты. Они должны быть здесь! Обязаны! Каждый из них подохнет сегодня! Где они? Где?!
Где тот поганый ублюдок, посмевший насмехаться:
«Открой глаза, король, посмотри, что с твоим народом!»
И выродок, сломавший волю Асталиона:
«Твой король пришёл в себя! Пошли, поздороваешься. Вернее, попрощаешься. Вот твой король! Разрешаю сказать последнее слово!»
Копыта раздавили грудь очередного орка.
«Зря я пошёл за тобой, король Нельяфинвэ», — нанесли удар всплывшие в памяти слова друга, и меч рубанул чью-то голову, вышиб из дрогнувшей руки топор. Щит отбил копьё, с размаха снёс половину лица какого-то испугавшегося смерти вояки.
«Я всегда знал, что эльфы слабаки!» — захохотал голос из прошлого.
Где же ты, тварь? Выходи! Тебе же нечего бояться, раз я слабак и трус! Прячешься за спинами тех, кто смелее тебя?
Под ударом меча рухнуло тело, клинок вонзился в глаз, вырвался обратно, разбрызгивая кровь. Щит переломил хлипкий топорик, потом — чью-то руку, выбил зубы.
На миг плечо резанула боль, отдалась в спине, напомнив насмешку орочьего командира, гордого собой:
«Пленник готов к допросу».
— Я уничтожу вас всех до единого! — заорал Маэдрос, снова зарубив кого-то, и эльфийское войско с радостью и воодушевлением повторило слова полководца.
Который этого не услышал, потому что в ушах прозвучал голос Моргота:
«Это всё, что ты хочешь мне сказать?»
— Уничтожу!
Конь раздавил тело, кишки с чавканьем разлетелись в стороны от лопнувшего живота. Меч рассёк очередную голову, кровь брызнула в глаза Маэдроса.
«Письмо ты напишешь. Вопрос лишь в том, что будет этому предшествовать. Решать тебе, Третий Финвэ».
Замахнувшаяся на Феаноринга рука с мечом отлетела далеко в сторону, искалеченный орк погиб под копытами коня. Эльфийский клинок вонзился в грудь нового врага, щит сломал ещё одному напавшему шею.
«Ты ведь хочешь выйти отсюда? Хочешь избавиться от боли? Думаешь, хочешь умереть? О, нет, Третий Финвэ, не-е-ет. Ты хочешь жить. Меня тебе не обмануть! Очень хочешь! Жизнь… Ты ведь любишь её. Звёзды в небе, море, горы… Озёра… Любишь. И хочешь снова увидеть».
— Я хочу лишь, чтобы вы все сдохли! И ты, Моргот, вместе с ними! — выкрикнул Маэдрос, отнимая ещё чью-то жизнь.
«Может быть, обойдёмся без палачей?»
«Да падёт на меня вечная тьма, если отступлюсь…»
«Отступишься! Я поставлю тебя на колени. Мои верные слуги это сделают. Они знают, как».
«Господин хотел видеть его на коленях! Эй, ты, заморская тварь! Слышал желание хозяина?»
Боль рванула в груди, обожгла сбоку, кровь снова залила лицо под шлемом. Издав то ли крик, то ли вой, то ли рык, бывший пленник Моргота с силой ударил коня и понёсся на врагов, а за ним следом — его верные, которые не чувствовали страха рядом с летящим сквозь чужую армию командиром. Следуя за Маэдросом, круша орков, словно те вообще не сопротивлялись, эльфы ощущали только восторг грядущей победы. Даже умирая.
«Пиши! Братья должны знать, что ты жив! Пиши, что тебя отпустят на свободу, если они откажутся от войны и уйдут! Пусть признают поражение и мои права на Сильмарили!»
— Пусть! — сам себе крикнул Маэдрос. — Но я не признáю никогда!
«А ты молодец, настоящий король. Украшение своего рода и всего народа Нолдор. Ты думаешь, твои братья такие же, как ты».
— Нет, уже не думаю. Но тебе это не поможет, выродок! Будь ты проклят! Проклят! Проклят!
Орков, казалось, становилось всё больше, но тем радостнее было их убивать. Взмах меча вдруг оказался болезненным, зато голова врага улетела далеко влево, с чавканьем лопнув под копытами лошади. Совсем рядом блеснул металл, конь Маэдроса заржал, орк дико завопил, но тут же резко притих и упал. Щит отбил топор, потом копьё, превратил перекошенное от страха лицо в кровавое месиво.
«Хозяин прислал нас заботиться. Красивые волосы, я хочу их расчесать. А ты пока ещё покорми нашу «деточку».
«Что сделать сначала, милая? Покормить нашу деточку или подточить ей коготки?»
«Пусть скажет «А-а-а!»
С ужасающим криком послав коня вперёд, передавив с десяток врагов, старший сын Феанаро не заметил, что войско Моргота изменило направление движения.
«Свет Священных Камней Хозяина Севера принадлежит только одному Владыке. И никто, никто, слышишь? Никто! Не имеет права даже мечтать обладать величайшим сокровищем нашего господина. А тот, кто лишь допустит подобную мерзкую мыслишку…»
Чтобы убить орка, пришлось его догнать. Совсем рядом пролетел брошенный кем-то камень, вслед за ним промелькнула отсечённая кисть.
«Ты уже стал сговорчивее?»
— Никогда! Я уничтожу тебя!
«Ты ещё помнишь, как это — когда нет боли? Когда можешь ходить, бегать босиком по траве, лежать в мягкой постели с желанной женщиной, возводить крепостные стены, брать на руки своё дитя… И чувствовать счастье, восторг, страсть, мечтать достичь большего… Чувствовать. И радоваться жизни. Потому что боли нет».
«И почему же ты должен отвечать за всех, Третий Финвэ? Это ведь несправедливо, правда?»
— Не тебе рассуждать о справедливости, тысячу раз проклятый предатель!
«Грустно это всё. Кажется, негодный ты был король, Нельяфинвэ Феанарион. Кушать хочешь?»
Бедро словно облили кипятком. Маэдрос неожиданно очнулся, посмотрел на поле боя, будто увидев его впервые, только сейчас здесь появившись.
— Орки бегут! — едва не испепелив взглядом собственное войско, заорал Феаноринг. — Не позволим отступить! Перебьём всех до последнего! Вперёд, братья! Обгоняем уродов! Ни один не должен выжить! Ни один не спасётся! Не спрячется в твердыне Моргота! Смерть врагу!
И конница рванула в погоню, обходя обезумевших от ужаса орков с востока, чтобы перекрыть путь отступления. На этот раз домой не вернётся ни один раб!
Дагор Аглареб. Maglor's Gap
Синие знамёна взлетели к чёрному небу, затрепетали на ветру, который налетел ураганом, едва не сорвав звёздные полотна. Порывы усилились, с лоснящейся ткани полетела облупливающаяся краска, словно с давно заброшенного дома. Под синевой открылся алый шёлк с восьмиконечной звездой, мокрый, будто в крови, дымящийся чёрными клубами, разбрасывающими обжигающий пепел.
На сердце стало тяжело, возникло ощущение, что разлука с любимой семьёй случилась именно в это мгновение, и даже призывное пение боевых труб показалось скорбным плачем.
Сон растаял вместе с остатками синей краски на знамёнах, и принц Финдекано поднялся с наскоро заготовленной лежанки.
Обосновавшись в горах на границе между Морготом, отцом и остальными, герой Астальдо принял решение не строить дополнительных крепостей, чтобы не тратить время и ресурсы, укрепив лишь имеющиеся заслоны от врага, созданные самой Ардой. Ставка была сделана на мобильность армии, которая в любой момент сможет переместиться в необходимую точку на карте Белерианда. Расставив на пути с севера западни на случай нападения Моргота, воины Финдекано завели негласное правило не обсуждать политические дела королей и лордов ни по-плохому, ни по-хорошему, а заниматься исключительно безопасностью границ.
Выйдя из палатки в заполненный встревоженными голосами, пением труб и звоном стали утренний сумрак, сын верховного нолдорана услышал слово ohta.
— Война? — рванув к краю обрыва, откуда между расступившимися скалами открывался вид на север, ахнул Финдекано и обернулся на ожидающих приказа верных.
Снова посмотрев на Ард-Гален, Астальдо понял одно: любое действие опоздало на целую вечность, ведь обогнать вышедшее из берегов живое море, хлынувшее из-за гор, словно прорвав плотину, не представляется возможным, а, значит, поселения у берегов Сириона неизбежно пострадают. Оценив численность своих воинов и расположение лагеря, принц понял: ждать орков здесь смысла нет — трусливые твари поспешат захватить лёгкую добычу, а не бросятся в атаку на хорошо подготовленное войско, находящееся среди труднопреодолимых гор.
— Нас слишком мало, чтобы атаковать в лоб, — стиснул зубы сын верховного нолдорана, — поэтому разделимся.
«Я не оставлю отца без помощи, — отрешённо подумал принц, присматриваясь к своим командирам. Они боятся? Рады возможности показать себя? Растеряны? Что отражают их глаза? — Но и командовать собой не позволю! Сам решу, кого и как поддержать!»
— Я ухожу на юг, на Сирион, — громко произнёс Астальдо. — Остановлю орков там, где настигну. Со мной пойдут лишь добровольцы, остальные — ждите приказа верховного нолдорана! Присоединитесь к его войску.
Возражений не последовало. Финдекано снова посмотрел на равнину. Впервые в жизни он не чувствовал в себе силы бросить вызов врагу, и это было очень странно, хоть и понятно: хаотичная живая масса, хлынувшая с севера, казалась не войском, которое необходимо уничтожить, а стихийным бедствием, что можно только переждать в безопасном укрытии.
Проклиная себя за подобные мысли, Астальдо поспешил выдвинуться в путь. И, уже покидая лагерь, получил два приказа: с востока и запада. Взаимоисключающих.
«Немедленно нападать всей мощью!» и «Отступить к Митриму, не теряя времени».
— Передайте королю в ответ, — усмехнулся принц, порвав письма, — что подкрепление ждёт основных сил на границе. И помните — мой приказ для вас важнее вестей от нолдорана. — Сделав паузу, Нолдо продолжил: — Лорд Химринга должен быть уверен, что мы нападём, не медля ни мгновения, и уже собираем всю нашу мощь.
Верные кивнули. Финдекано поднял глаза на свои знамёна цвета закатного неба — синие, с холодным фиолетовым оттенком.
Цвет, который так часто носила Нарнис, выйдя замуж за эльфа из рода врагов своей семьи.
«Я знаю, ты любишь меня, — улыбнулся воспоминаниям сын Нолофинвэ, — знаю. И пусть все вокруг не верят, мне это безразлично».
Звёзды с разным количеством лучей на сине-фиолетовых полотнах засеребрились и ослепительно вспыхнули в пробившихся сквозь плотные облака лучах Анар. Лучники, оседлав коней, поспешили на юг: помощь обязана прийти, пусть и с опозданием.
***
«Мы за этим и шли в Средиземье, забыл? — спрашивал сам себя Нолофинвэ, чувствуя донимающий холод рядом с жарко горящим камином. — Неужели надежда на мирное существование рядом с Морготом оказалась сильнее здравого смысла?»
Радовало только одно: теперь никто больше не спросит, почему верховный нолдоран не призвал к ответу своего нерадивого лорда, посмевшего публично оскорбить владыку и подвергнуть опасности мирное население.
«Мне даже не пришлось запрещать сыну полубрата появляться в Туманном Краю, — думал Нолофинвэ, держа дрожащие руки над огнём, который уже начал обжигать кожу, но по-прежнему не согревал, — Нельяфинвэ и сам не явился бы сюда. А теперь, когда мой героический племянник отбил атаку на Химринг, когда от него в страхе побежал многократно превосходящий числом враг, мне не нужно даже напоминать, что нельзя быть жестоким по отношению к несчастной жертве Моргота».
— Я же понимаю, — зачем-то сказал огню верховный нолдоран, вздрогнув от холода, — что верный своему Слову Феанарион никогда не пойдёт против короля, которого сам короновал.
Сердце неприятно сжалось, и, усиленно не понимая, за что может быть стыдно великому правителю Нолдор, Нолофинвэ Финвиону, эльф отвернулся от камина, взглянув на стол, куда военачальники сложили карты.
«Никто больше не осудит меня за то, что я позволил оскорбить себя, ведь моё милосердие принесло плоды, — взгляд упал на пограничный кордон Маэдроса, от которого шла красная линия в направлении к Ангамандо, и Поющую Долину — перечёркнутые чёрной стрелой владения Макалаурэ Феанариона. — Даже если скажут, что любой смог бы удержать рубеж, всерьёз так не подумает никто. Любой — не удержал. И теперь вместо его королевства на карте Белерианда брешь… щель, через которую орки лезут в наши… В МОИ земли!»
Ледяная дрожащая рука зачеркнула «Поющая Долина», написав новое имя для погибшего королевства величайшего менестреля Амана: «Дыра Маглора». Эту карту обязательно увидят все. Особенно Кирдан. Пусть расскажет своей большой родне, какой славный герой защищает эльфийские границы.
Выпив вина и поняв, что хмельной напиток тоже не согревает, верховный нолдоран накинул тёплый плащ с меховой оторочкой.
«Вступать в бой сейчас нельзя, — твёрдо решил верховный нолдоран, проводя глазами по направлению движения армии врага вдоль берегов Сириона. — Пусть Белерианд отбивают Феанариони своими силами, пусть теряют воинов. Их армии поредеют, тогда самозванные короли будут сговорчивее».
Стало теплее, Нолофинвэ снял плащ. Карта ясно говорила: Хитлуму нечего опасаться, ведь войско Моргота, хоть и многочисленное, плохо обучено, недисциплинировано и слабо оснащено, а, значит, пусть и с потерями, Восточный Белерианд победит.
Решив, что камин пылает слишком жарко, верховный нолдоран пригасил пламя и улыбнулся.
— Позовите Аклариквета! — крикнул король слугам. — Срочно!
Дагор Аглареб. Симфония огня войны
Чёрный удушающий дым валил гигантскими клубами от гибнущего города на северной границе владений Макалаурэ Феанариона, но казалось, пламенем охвачена вся долина, и спешащие в Химлад беженцы отчаялись увидеть близких, оставшихся, чтобы дать бой врагу, живыми.
— Смотрите! — указал сопровождающий воин на приближающийся отряд. — Это верные Куруфинвэ Атаринкэ!
— Мы спасены! — закричали, заплакали, засмеялись голоса. — Спасибо, Эру! Спасибо, герои!
— Мы нужны не здесь, — тихо произнесла Эль, пристально посмотрев на подругу.
Дис замерла. Да, это правда. В Химладе, куда не дошла война, есть, кому позаботиться о сиротах и погорельцах, а на улицах, в домах и кто знает, где ещё в Поющей Долине, брошенные на произвол судьбы, истекают кровью те, кого, может быть, есть шанс спасти.
— Тебе страшно? — спросила Эль, и Дис покраснела.
Да, очень страшно.
— Помнишь пророчество Намо? Помнишь, как мы решили, что искусство врачевания нужнее не там, где мир и покой? Помнишь, Дис?
— Помню, — отрешённо ответила знахарка, думая вовсе не о заточении в Чертогах и посмертном наказании. Травница вспоминала о бывшем наместнике сгинувшего короля.
Канафинвэ Феанарион снова оказался не у дел именно тогда, когда был нужнее всего. Да, наверное, это спасло его, но неужели можно продолжать жить, зная, что уничтожено пламенем всё, о чём ты должен был заботиться?
«Снова из глубин мелодий свет струится,
Но из глаз твоих опять печаль сочится!
Как же это всё могло с тобой случиться?!
Эру, ответь!
Но Душа бесследно
Прочь ушла за ветром,
Раз был выбор сделан,
Вот и цена!
Страшная дань!..
Хохот и стон,
Смешались явь и сон.
Светлая мечта
Оплачена сполна!
Знай, что теперь
Назад закрыта дверь!
И звучит твоя
Симфония Огня!..»
Да… В этом весь Кано. В пассивных сожалениях о непоправимом, непосильном и безнадёжном, льющихся неописуемо красивой музыкой бессчётных слёз.
«Что есть правда? Ты когда-нибудь была честна сама с собой? Чувствовала, как больно ранит истина, если сбросить доспехи лжи?»
Слова звучали в памяти, перед глазами вставал дивный образ, прекрасный и чарующий, который теперь вызывал отвращение: как обычно, лежавший на спине поверх одеяла, одной рукой обнимая эльфийку, а другую положив на живот, Макалаурэ, однако, был слишком красив и талантлив, чтобы презирать его искренне, всем сердцем. Когда-то Дис могла бесконечно любоваться лицом менестреля, его едва заметной улыбкой, бледной кожей, пушистыми ресницами и чёрными нежно вьющимися волосами, шёлковыми волнами лежавшими на подушке, и, казалось, любила это ничтожество даже сейчас, когда в огне погибала Поющая Долина и её защитники. Да, снова хотелось гладить скулу любовника, скользить рукой по подбородку, проводить кончиком пальца по кадыку, спускаясь во впадинку, обводить ключицы и, положив руку Макалаурэ на грудь, целовать и покусывать кончик уха.
«Яркий свет не приемлет лжи, — заговорило прошлое, — но как быть, если всё, что у меня есть, соткано из нитей самообмана, моего или тех, кто рядом? Что делать, если всё это рождённое во тьме враньё дорого?
Когда в чертоги тишины
Ты входишь —
Сам Творец и Судья,
Тогда в сиянии Итиль
Находишь
Струны в сердце Огня!
Узоры нот рождаются в тебе!..
Только во тьме
Звезда горит сильней —
И звучит твоя
Симфония Огня!
Правда здесь, Дис. Вот она: именем Создателя Эру Илуватара приношу я Клятву и призываю в свидетели моего Слова Владыку Манвэ Сулимо, супругу его Варду Элентари и саму священную твердь горы Таникветиль! Клянусь вечно преследовать огнём и мечом, своим гневом любого, будь то Вала, Майя, эльф или иное творение Эру, что уже живёт или родится позже, великое или малое, доброе или злое, кое завладеет или попытается завладеть Сильмарилем, будет хранить у себя или станет препятствовать отвоевать святыню рода Феанаро Куруфинвэ! Да падёт на меня вечная тьма, если отступлюсь от своего Слова! Клянусь! Клянусь! Клянусь!»
Знахарки встретились глазами.
— И я клянусь идти до конца, спасая жизни тех, кому еще можно помочь, — произнесла Дис, думая, что обязана быть лучше, чем Кано. Вернее, надёжнее, смелее. — Мы возвращаемся, — громко сказала знахарка. — Спасём, кого сможем.
***
Ветер повеял с севера, принеся заунывные стоны, вой волков и пьяные протяжные вопли. В блёклых лучах Итиль, с трудом пробивавшихся сквозь смрадный удушающий мрак, звуки сливались с гулом сквозняков, доносящимся от руин, создавая искажённое подобие пения горна.
Долину заволокло едким дымом, от которого заслезились глаза и запершило в горле.
Из тьмы возник силуэт. Грязный, вонючий, пьяный и очень счастливый воин из армии Моргота, качаясь, хохотал, продолжал пить и громко разговаривал с невидимым собеседником, вертя за волосы отрубленную голову с настолько обезображенным лицом, что узнать погибшего эльфа не представлялось возможным. Знахари, прятавшиеся за стеной брошенного дома с обвалившейся после пожара крышей, лишь понадеялись, что увечья были нанесены после смерти, а не послужили её причиной.
Орк говорил. Непонятно, с кем, и непонятно, о чём, можно было лишь догадаться, что вонючий туман ему вставил, поэтому надо ещё выпить, чтобы было совсем хорошо. Подойдя ближе к затаившимся эльфам, воин вдруг согнулся пополам и начал бурно изрыгать содержимое желудка.
— Странный орк, — поморщился один из знахарей, отправившийся в Долину вместе с Эль и Дис. — Кожа не жёлтая, глаза светлые, весь заросший, словно облезлый наугрим.
Не говоря ни слова в ответ, второй лекарь метнул во врага нож, и тот рухнул в собственную блевоту. Рука по-прежнему держала отрубленную голову за волосы, по камням растеклась алая кровь. Алая? Не такую видели пережившие Битву-под-Звёздами валинорские мятежники на земле, трупах врагов и своём оружии.
Ветер подул с юга, дышать стало легче. Скорбный гул погибшего королевства стих, и стали слышны мелодичные трели птиц из нетронутых пока рощиц.
Резко сменив направление, потоки воздуха, воняющие гораздо отвратительнее, чем дым над вратами в Долину, принесли звуки злого торжества и леденящие душу стоны. Ветер рыдал в деревянных и металлических обломках зданий, и в этом была своя, пусть и чудовищная, но музыка, сопровождаемая ускоряющимся стуком сердец тех, кому пришлось её слушать.
— Нам нужно найти дом, — сказал чуть слышно знахарь, осторожно вытаскивая свой нож из трупа и забирая оружие воина Моргота. — Моё жилище, к сожалению, слишком далеко и, скорее всего, уже стало пеплом.
— Я не хочу знать, что случилось с моим домом, — прошептала Эль, вытирая слёзы, очень внимательно смотря на орка. Странный. Очень странный. И почему-то возникало ощущение, что этому несчастному надо было помочь, а не убивать, ведь он не издёвка Моргота над природой эльфов, а новая, лишь начавшаяся жизнь! Её нельзя обрывать! Её необходимо беречь, направляя в верное русло, будто исток реки, ещё такой маленький и незаметный, но великий в грядущие эпохи. — Сулкар, — ещё тише сказала травница, помогая оттаскивать мертвеца с дороги, — то, что здесь творится, неправильно! Мы не должны воевать! Мы обязаны делать мир прекрасным, а не заливать его кровью.
Ветер подул очень сильно, запах гари сдавил горло.
И вдруг издалека, из темноты донеслись звуки музыки. Арфа? Похоже, что-то упало на струны инструмента, прокатилось по ним.
Знахари обернулись и увидели среди деревьев почерневший от копоти дом без дверей и окон, зато с целой кровлей и не выглядящий готовым вот-вот рухнуть, во дворике валялись обломки утвари: орки уже были здесь, забрали всё ценное, поэтому вряд ли вернутся вновь.
То, что надо! Взятых с собой запасов хватит на первое время, потом можно будет охотиться, по очереди отлучаясь в лес. Да и какой смысл загадывать на такой большой срок, если нет гарантии наступления нового дня?
Арфа прозвучала снова. Очень тихо, словно умирая.
Оглянувшись с тревогой на собратьев, Дис бросилась в дом, вбежала в обугленный дверной проём, но вдруг отпрянула, коротко вскрикнув. Испугавшись, что выдала себя и друзей, эльфийка зажала рот и, смотря глазами, полными ужаса, указала рукой во тьму. Сулкар, переглянувшись с Эль и ещё одним знахарем, сделали шаг за порог.
Среди обломков мебели и обезображенных фрагментов тел, у стены висела за руку эльфийка-травница, оставшаяся в Поющей Долине для помощи воинам, из распоротого живота до самого пола тянулись внутренности, качающиеся от ветра, задувавшего в разбитое окно. Кишки задевали струны валяющейся под телом треснутой арфы, словно наигрывая мотив для написанных кровью на стене стихов, которые, видимо, и написала не дождавшаяся помощи знахарка, умирая от боли, но не сдаваясь:
Когда окончится война,
Мой мальчик испечёт мне хлеба,
Земли коснётся тишина,
Непостижимая, как небо.
И в этой хрупкой тишине
Рок имена и судьбы свяжет,
Замрут созвездья в вышине
И чей-то голос тихо скажет:
«Мама, я вернулся домой,
Мама, я вернулся живой.
Намо простит нам с тобой всё сполна,
Когда окончится война».
Когда окончится война
Единой верой в милосердье,
Любовь останется одна
Для всех надеждою последней,
Ведь год от года без любви
Живя во лживом чуждом свете,
Мы стали Валар не враги,
А просто брошенные дети.
— Мы шли слишком медленно, — прошептала Эль, оседая на залитый кровью пол.
— Знаю, — тихо сказал Сулкар, осматриваясь, — что никто не хочет оставаться здесь. Но это был госпиталь. Судьба привела нас сюда. Похороним… всё, что найдём, и будем делать то, за чем пришли. Возьми себя в руки, Эль. Ты же сильная.
Знахарка поднялась. Да, сдаваться нельзя. Не сейчас!
«Я сильная».
***
Тела валялись прямо на улицах, свисали из окон домов, наполовину торчали из дверных проёмов, кто-то застрял в ветвях или распластался на крыше: здесь, в окрестностях центральной части Поющей Долины, был кровопролитный бой, надежды найти кого-то живым таяли с каждым найденным трупом.
Чтобы сделать поиски более эффективными, эльфы разделились парами, а Сулкар остался сторожить госпиталь. Продвигаясь вдоль улицы, которая совсем недавно была прекрасной и светлой, а теперь оказалась затянута дымом и залита кровью, завалена изуродованными телами, Дис и её помощник Камилот свернули в сторону домов, прячась за деревьями и садовыми арками. Из некоторых зданий доносились голоса: в основном ругань. Прислушавшись, эльфы поняли, что командиры требуют двигаться дальше на юг, так как пришло подкрепление, но далеко не все солдаты согласны идти в бой, потому что придётся покинуть дома, которые, даже пострадавшие от войны, лучше «дыр», в которых приходилось жить на родине.
Обогнув сотрясаемые криками и поднявшимся грохотом металла и дерева постройки, знахари оказались около ямы на заднем дворе, где около горы трупов кружились стаи мух. Во мраке было заметно шевеление, и, надеясь, что среди мертвецов есть живые, эльфы подошли ближе, заметив, что почти все тела полностью раздеты: вещи павших пригодятся живым. Что-то зашуршало, заурчало со всех сторон, и сквозь тьму и смрадный дым проступили три… четыре пары горящих оранжевых глаз.
***
Звуки, долетевшие с соседней улицы, были чудовищны. Эль содрогнулась — среди неразборчивой ругани, грохота, лая и рыка прозвучали знакомые голоса. Они кричали.
— Что нам делать? — прошептала знахарка, неожиданно оказавшись среди обгорелых, ещё тлеющих алыми искорками руин, куда её затащил шедший рядом лекарь. — Что?
Земля задрожала. Слабо, едва заметно, однако ощущение усиливалось, с ветром прилетел дым и звуки марширующего войска. Слишком беспорядочного для эльфов…
— Подкрепление с севера, — процедил сквозь зубы эльф. — Надо уходить. Мы здесь ничем уже не поможем, лишь зря погибнем.
— Сарвэ, нет! — запротестовала дева. — Мы спрячемся, переждём!
— Уходим!
Сильные горячие и почти не дрожащие руки потащили знахарку между чёрных стен, и вдруг ветер принёс звуки удара стали о камень. Кто-то застонал, а другие голоса заорали, что пора выступать на юг, и мимо едва успевших спрятаться Нолдор пробежало не менее трёх дюжин вооружённых оборванцев. Земля дрожала сильнее, ритмичнее. С соседней улицы долетели лай, рычание и крики. Похоже, волки подрались за добычу, но кто-то растащил зверьё. Ветер сменился, стон прозвучал опять.
— Я знаю этот голос, — прошептала Эль, — мы должны, Сарвэ!
Знахарь кивнул, и эльфы осторожно пошли к дому, где разгорался пожар: воины Моргота, уходя, решили спалить уже ненужное жилище.
***
На пороге лежала собака с перебитыми лапами и выколотыми глазами, ещё живая, несмотря на сильно обгоревшую шкуру на спине, словно животное тыкали факелом. Сарвэ наклонился, и пёс замер, лишь вздрогнув в момент удара ножом.
Подрагивающие в такт земле осколки цветного стекла в окне чуть слышно звенели, сквозняк раздувал пламя на шторах.
— Кто здесь? — крикнула Эль, кашляя от дыма. — Мы пришли помочь! Где вы?
Ответа не последовало, знахари побежали осмотреть комнаты. Сколько успеют.
Дверь скрипнула, перекосилась и упала на пол, открыв отвратительную картину, которую отказывалось принять сознание: посреди помещения, в крови, вине и других вонючих жидкостях неподвижно лежали четверо эльфов в неестественных позах, словно после падения с высоты. Наверное, так и было — Эль узнала воинов, оставшихся оборонять крепость. Скорее всего, их сбросили со стены и, ещё живыми, переломанными, притащили сюда.
Трое уже умерли, их успели обобрать. На четвёртом воине лежал сверху мёртвый орк со спущенными штанами, которого кто-то пригвоздил к пленнику копьём, ударив со спины. Успел ли боец из морготовой армии сделать то, что планировал, было непонятно, да и не имело значения: эльф подавал признаки жизни, а пожар разгорался сильнее.
— Быстрее, Сарвэ! — зарыдала Эль, понимая, что копьё глубоко вошло в пол, и у знахаря не хватает сил его выдернуть или, тем более, сломать.
Потянув вместе, Нолдор справились, искалеченный эльф, у которого на теле не осталось живого места, тихо застонал. Дышать стало тяжело от дыма, пыхнуло жаром.
— Аранаро! Мы спасём тебя! — начала уверять травница, вместе с Сарвэ волоча верного воина Канафинвэ Феанариона по лестнице. — Держись, умоляю!
Путь перегородил огонь, эльфы бросились сквозь пламя, надеясь, что одежда и волосы не успеют загореться. Выбежав во двор, знахари увидели пьяных врагов, горячо спорящих из-за найденной сумки с женской одеждой. В руках воинов Моргота блеснула сталь.
— Беги! — приказал Сарвэ, осторожно укладывая Аранаро на плечо травницы, чтобы было удобнее нести. — Беги! Спасайся!
Эль подчинилась. Понимание, что против двух пьяных орков у знахаря шансы есть, однако вокруг слишком много морготовых тварей, которые, конечно, придут на шум борьбы, убивало волю. И лишь невыносимо обострившееся желание выжить заставило перестать чувствовать тяжесть безвольно висящего тела, откуда-то появилось умение бегать очень быстро. Под звон оружия, крики, вой огня и ветра, дрожь земли и стук собственного сердца Эль бросилась сквозь мрак и дым, мимо руин, трупов, обугленных деревьев и разбросанных обломков чего-то красивого. Быстрее! Быстрее в тот страшный осквернённый дом, который вопреки всему ещё способен дарить надежду! Быстрее! Быстрее!!!
***
Сулкар отворил дверь. Он не спросил, где Дис, Сарвэ и Камилот, не удивился, зачем Эль притащила мертвеца. Знахарь молча обнял подругу, помог ей сесть на отмытую от крови скамью и протянул бутыль.
— Земля дрожит, — прошептал Нолдо, — мы ничего не сможем сделать против войска, зато в состоянии помочь в тылу. Тебе лучше? Идти сможешь?
Знахарка, не понимая, на какой вопрос отвечает, кивнула. Она не расслышала слов, сейчас эльфийке было совершенно безразлично, что произойдёт дальше, но раз кто-то что-то предлагает, это, наверное, хорошо и правильно. Смотря сквозь собрата, травница остановила взгляд там, где больше не висел труп. И пусть на стене уже не было кровавых тенгв, Эль видела их и могла прочитать:
«Мама, я вернулся домой,
Мама, я вернулся живой.
Намо простит нам с тобой всё сполна,
Когда окончится война».
Примечание к части
"Симфония огня" гр. Catharsis
Очень сильно изменённая песня Трофима "Когда окончится война"
Дагор Аглареб. Вылазка с обречённого острова
Дождь собирался долго. Небо сперва затянуло белёсо-серой пеленой, а позже над островом нависла фиолевая туча, что пришла с юго-запада, словно её отправил лорд Новэ Корабел на помощь своей внучке. Хлынувший водопадом холодный осенний ливень заставил орков спрятаться в захваченных домах, сделал невидимыми на реке маленькие лодки.
«Строишь из себя героя! — злился Финдарато, наблюдая с пристани, как сын вместе с верными исчезают в серой пелене. — Что и кому ты хочешь доказать?! Уверен, будто горстка воинов способна уничтожить многочисленный отряд орков? Думаешь, вот-вот подойдёт подмога из Дортониона? А если нет? Что, если не успеет?»
И неожиданно, и ожидаемо вспомнился ставший ненавистным родственник, не пожелавший защищать аманэльдар от Моргота. Финдарато невольно сравнивал Эльвэ и Ольвэ, кровных братьев, и понимал, что при схожей любви перекладывать ответственность и действовать чужими руками, всё же правители Королевства-под-Завесой и Лебяжьей Гавани отличаются весьма значительно. Ольвэ, прятавшийся за спинами детей и народа, боявшийся Валар и мнения Владык о себе, жил исключительно ради удовольствия без оглядки на соседей, и, если бы те сами не контактировали с ним, не показывался бы из дворца-ракушки, считая себя слишком редкой и хрупкой жемчужиной, которую нельзя тревожить, чтобы ненароком не поцарапать уникальное сокровище.
«Только ты не жемчужина, — скривился Финдарато, — а скользкий моллюск, который даже в пищу не годится!»
Эльвэ другой… Другой, но ничуть не лучше! Инголдо злился всё сильнее, не отрываясь смотря вслед исчезнувшим в дожде лодкам. Почти не удивляясь вновь проснувшейся жестокости, сын Арафинвэ от всего сердца желал родичу, прогнавшему с безопасной земли народ Нолдор, сполна познать тревогу за детей, оставшихся бессильными перед врагом, лишёнными возможности и желания прятаться под Завесой.
Вспомнив, что у Эльвэ только одна дочь, которой он, Финдарато, зла не хочет, Инголдо глубоко вздохнул. Лутиэн… Вот истинное сокровище Дориата, но правитель не понимает этого. Сын Арафинвэ с печалью подумал о прогулках с принцессой — мысль о том, что Эльвэ присваивает себе всё самое красивое и лучшее, снова пробудила злобу.
— Если ты, дорогой родственник, — сказал Финдарато дождю, — заберёшь ещё что-либо, принадлежащее мне, ты об этом горько пожалеешь! Если успеешь. Но, будь уверен, твой народ станет проклинать тебя и твою жадность!
Дождь усилился, подул ветер, с берега долетел шум, состоящий из плохо различимых звуков, однако нетрудно было догадаться, что именно происходит.
***
— Когда братья обойдут орков со стороны леса, — пытаясь хоть что-то разглядеть на берегу, сказал Артаресто, держа наготове лук и краем глаза наблюдая за эльфами, вычерпывающими из лодки воду, — врагу придётся выйти на берег под наши стрелы. Главное, чтобы нас не заметили заранее.
Помня по рассказам воевавших с Морготом, будто орки видят гораздо хуже, чем эльфы, сын Финдарато Инголдо был уверен, что засевший в домах отряд ослеплён дождём и туманом.
А ещё очень хотелось доказать, что отец неправ.
Да, подмога из Дортониона может не прийти. Зато есть все шансы дождаться подкрепления из Ангамандо! Неужели отец не понимает, что даже если у Моргота нет флота, и его рабы не полезут в воду, Сирион зимой замёрзнет! С острова нет выхода, и Орландир не успеет спроектировать и построить обещанные туннели под рекой до морозов. Тол-Сирион обречён.
От мысли об этом снова стало страшно. Артаресто пытался сосредоточиться на злости в адрес отца и орков, но сердце колотилось всё сильнее. Вычерпывавший воду рядом с принцем эльф сделал слишком резкое движение рукой, сын Финдарато вздрогнул, оступился и упал, ударившись лбом о край сидения.
Из-за абсурдности случившегося стало нестерпимо смешно и обидно, Артаресто, зажимая рот рукой, расхохотался сквозь слёзы, осторожно ощупывая вздувающуюся шишку.
***
Овраг быстро стал скользким, начал наполняться водой, в наскоро выкопанную землянку стал забрызгивать дождь.
Халиндвэ, низко нагнувшись, зашёл в укрытие и, делая вид, что совсем не замёрз и не промок, сел к огню.
— На берегу всё по-прежнему, — сказал эльф, подняв глаза на родню. — Предлагаю снова обсудить, как быть дальше.
Ауриэль взяла из рук мужа подстреленную дичь, занялась приготовлением еды.
— А что тут обсуждать? — хмыкнул Индвэ, проверяя сети и кинжалы. — Гельмир, это выдвижное лезвие слишком тугое. Механизм должен быть послушным, иначе, пока ты с ним справишься, зверь справится с тобой.
— Ты неправильно делаешь, — спокойно возразил юный мастер. — Достаточно одного резкого нажатия…
— Гуилин, — тихо сказала мужу Ауриэль, поставив дичь на огонь, — я думаю, нет смысла пытаться пробиться на остров. Остальные орки шли на юг, зато восточные земли должны быть защищены твоими собратьями. Мы можем попробовать отправиться в их владения, когда стихнет дождь.
— Я не хочу бросать короля, которого сам для себя избрал, — покачал головой Халиндвэ, — что я за верный, если оставлю Финдарато Инголдо в час нужды?
Эльфийка молча опустила глаза.
— Странный шум, — вдруг насторожился Индвэ, поднимаясь от костра. — Пойду проверю.
— Я с тобой! — вскочил на ноги Гельмир, накинув плащ и схватив оружие.
— Орки? — Халиндвэ встал так, чтобы за ним не было видно Ауриэль, если кто-то заглянет в землянку.
Пожав плечами, дед и внук ушли в дождь.
***
Среди неподвижных теней, в которые превратились стволы деревьев, возникла ещё одна — маленький в сравнении с исполинами-соснами силуэт, мечущийся, жалобно воющий, падающий на скользких мокрых корнях, неловко поднимающийся и снова несущийся по странной ломаной траектории.
Гельмир спрятался за массивный лишённый коры ствол. Индвэ ушёл вперёд, его не было видно, и юный эльф почувствовал страх и неуверенность: перед ним был орк, сомнений не осталось, это враг, которого нужно…
Убить…
Мастер отчётливо осознал, что не может этого сделать: руки в раз онемели, зрение потеряло чёткость.
И вдруг морготов воин возник прямо перед эльфом. В ужасе посмотрев на Гельмира, задрожав всем тщедушным телом, совсем ещё юный орк, плача и скуля, отшатнулся и упал на колени. В широко раскрытых чёрных глазах заблестела слезами мольба о пощаде.
Рука мастера, неуверенно державшая рукоять кинжала, разжалась.
Орк начал указывать в сторону берега реки и что-то лепетать, воя и рыдая всё громче и отчаяннее, а Гельмир пытался убедить себя в том, что твари, сотворённые Морготом из эльфов, обречены на страдание, потому что это не Дети Эру, но искажённые существа, разрешения на жизнь которым Илуватар не давал, что если не убить врага, он убьёт тебя и твоих близких, но… Но…
Рука снова сжала рукоять, и орк, оглушительно завизжав, зажмурился. Гельмир замахнулся, словно для удара двуручным мечом, кинжал полоснул по горлу врага, и содрогающееся булькающее тело осело в чернеющую лужу.
— Эй, ты в порядке? — руки потрясли за плечи, юноша поднял глаза и увидел отца своего отца, склонившегося над ним. Когда успел сесть в лужу около трупа, Гельмир не помнил. — Ты ранен?
Ответить эльф не мог. Безвольно повинуясь, он встал на ноги и пошёл туда, куда повели. Индвэ всё понял и не стал ничего говорить, ведь сейчас в один миг повзрослевший и познавший войну юноша не способен воспринять даже добрые вести.
***
— Это же опасно! — с восхищением, а не страхом ахнула Толлунэль, выглядывая из окна, но практически ничего не видя из-за холодной мерцающей стены дождя. — А если они не вернутся?
Девушки и женщины, собравшиеся в большом доме, чтобы вместе пережить начавшуюся войну, смотрели друг на друга с надеждой: да, отцы, братья, мужья и сыновья многих решили устроить вылазку и перебить захвативших левый берег орков, это может грозить неудачей и гибелью, но должно окончиться хорошо!
— Помнишь, Толлунэль, — спросила одна из родственниц, переехавшая вместе с супругой Артаресто на Тол-Сирион, — что рассказывали старшие сёстры? Помнишь истории о том, как они жили в осаде? О том, как сражались, будучи окружёнными?
— Когда победить свой страх не могу, — кивнула внучка лорда Кирдана и запела песню, которую во владениях Новэ Корабела практически не вспоминали, не желая думать о войне, однако то и дело эта музыка звучала из уст Тэлери побережья, — я, взявшись за нить, вперёд бегу.
— Та ниточка — ты, отважный герой, — подпела родственница, — который в душе всегда со мной.
Мой справедливый брат,
Мой идеал для всех!
Твой непреклонный взгляд —
Победа и успех.
— Для сердца героя, — раскинула руки Толлунэль, представляя вернувшегося с победой супруга, — надежду дарить границы нет!
Для сердца героя
Лишь правда — яркий свет.
Для сердца героя
Частичку себя отдать, зажечь огонь
В сердцах во тьме ночей —
Цель, которой нет важней.
Ты — честь и пример, стоишь на своём,
Как воин Добра в борьбе со Злом.
Ты — в небе звезда,
Ты — мой ориентир,
Признаться должна:
Ты мой кумир.
Как в лабиринте зла
Спасительная нить.
Ты нас ведёшь туда,
Где Истина — любить.
— Отчаянье и страх, — вздохнула темноволосая дева, сжимавшая в руках вышитый волнами платок, — знакомы всем, но не тебе,
Мой луч спасения во тьме!
Ты — кумир души моей!
Дверь распахнулась.
— Ородрет! — взвизгнула Толлунэль, бросаясь к мужу.
Стиснув любимого в объятиях, эльфийка заметила огромную шишку у него на лбу. Артаресто мог поклясться, что супруга обрадовалась возможности понянчить своего героя гораздо больше, чем факту, что герой жив.
— Ты ранен! — запищала от восторга, усиленно изображая тревогу, внучка Кирдана. — Я должна перевязать тебя! Тебе же больно! Бедняжка мой! Только не умирай! Как же я без тебя?
Понимая, что сопротивление бесполезно, Артаресто позволил себя лечить, коротко сказав остальным, что берег свободен, однако есть те, кому действительно необходима помощь. Потерь, увы, избежать не удалось.
Примечание к части
Песня из мюзикла "Тетрадь смерти" "Сердце героя"
Дагор Аглареб. Слишком лёгкая победа
От удара кулаком на столе подпрыгнула посуда и игровые кости с непристойными рисунками. Орочьему командиру выпало не «потное вымя», как он загадывал, а «драная щель», и, снова саданув по столешнице, он рассчитывал, что кость перевернётся правильно.
— Провались к эльфу в зад! — заорал Звездощит, долбанув ещё раз.
— Э, брат, — возмутился самый трезвый из игроков, — ты чего это? Обмануть меня захотел?
— Ты что обо мне подумал, вонючий зад? — ещё громче крикнул командир. — Я тебе сраный эльф что ли, брата обманывать?!
И опять, якобы от возмущения, долбанул по столу. Кость легла «выменем» вверх. С довольной гримасой потянувшись за выигрышем — найденным в брошенных домах застёжкам, крючочкам и булавкам с головками-цветочками и жемчужинками, Звездощит вдруг получил толчок в плечо.
— Куда лапы тянешь?! — рявкнул самый трезвый игрок, допивая грибной отвар, пришедший на смену закончившемуся вину из эльфийских запасов. — Мой выигрыш!
— Чего?! — завопил командир. — Все видели — я угадал, как кость ляжет!
— Ты её перевернул, эльф затраханный!
— Ты кого эльфом назвал?!
Массивная бутыль разбилась о голову посмевшего усомниться в честности военачальника солдата, кровьхлынула по лицу на пол.
Не разбираясь, что произошло, кто прав, а кто нет, другие игроки с радостью кинулись в драку. На шум прибежали из соседних домов, не обращая внимания на проливной дождь. В ход пошли стулья, вырванные доски пола, ставни и межкомнатные двери.
Увернувшись от летящей в голову тумбочки, Звездощит увидел, как перед ним рухнул собрат со стрелой в спине. Потом ещё один. Сообразив, что ситуация стала опасной, командир вскочил на пока ещё относительно целый стол и выпрыгнул в окно.
***
Что войско движется в верном направлении, стало ясно издалека, когда со стороны реки донеслись несвязные вопли и треск дерева.
Ангарато вздохнул. Сражаться с такими врагами — это не героизм и никому не делает чести. О победе над таким сбродом даже песен писать никто не захочет, ведь какая слава может быть для хорошо экипированной армии, уничтожившей горстку пьяных дикарей? Да, конечно, все понимают, что если не стереть с лица Арды это отродье, в мире не останется красоты и гармонии, только грязь, но уборка мусора ещё никого не делала великим…
Скомандовав нападение, дортонионский лорд взялся за лук, видя, что не все захватчики левого берега заняты побоищем в поселении у реки: из-за скрытых пеленой дождя деревьев на эльфов бросился небольшой отряд, часть которого, поняв численность врага, кинулась врассыпную. В эльфов полетели камни, ветки, шишки и поленья, словно путь преградили не орки, а белки или бобры.
Скривившись от досады и отвращения, что приходится сражаться против неведомых несмышлённых зверушек, Ангарато спустил одну стрелу, вторую, третью, и вдруг с дерева к нему на лошадь спрыгнул орк, неожиданно умный, раз понимал важность гибели командира войска. Морготов воин растерялся, когда обнаружил, что спина эльфа защищена прочным доспехом, не пробивающимся с первого удара ножом, и лорд попытался столкнуть врага, но тот вцепился мёртвой хваткой и, прежде чем умереть от меча оказавшегося рядом дортонионского воина, вонзил короткое лезвие под правый наплечник Ангарато. Чувствуя, что рана не серьёзная, эльф стряхнул с себя труп и, не обращая внимания на притупляющуюся боль и онемение вокруг пореза, продолжил стрелять по живым мишеням, словно охотник, выследивший стаю. Лёгкий бой против недостойного врага. Впрочем, это к лучшему.
Решив не догонять разбегающихся врассыпную орков, убив лишь тех, до кого долетели стрелы, эльфы ринулись на берег Сириона.
***
Те немногие орки, успевшие понять, что на них напали, прекратили драку, бросили поломанную мебель и, всё-таки пытаясь прихватить ценные булавочки и застёжки, ринулись к окнам. Путь отступления в лес перекрыла армия Дортониона, с севера и с юга на берегу возникли воины Артаресто. Бойцы Моргота рванули к реке, но когда в них с воды полетели стрелы, резко развернулись и бросились в бессмысленную отчаянную атаку на эльфов, рассчитывая убить хоть кого-нибудь.
Схватка закончилась быстро, и сын Финдарато, довольный собой и тем, что удалось доказать отцу правоту, сошёл на почерневший песок.
Ангарато спешился, гордо вскинув голову, смотря на родича с деланным превосходством.
— Приветствую, освобождённый принц, — по-доброму усмехнулся лорд, хлопнув Артаресто по наплечнику и вдруг со вздохом поморщившись. — Правый берег скоро будет очищен отрядом Финдекано, — сообщил командир, прижав левую ладонь к груди справа. — Я оставлю тебе своих раненых, и мы поскачем дальше на юг.
Сын Финдарато присмотрелся к лорду: что-то с ним было не так, особенно с глазами. Зрачки будто перестали реагировать на свет.
— С тобой всё хорошо? — осторожно спросил Артаресто, наблюдая, как Ангарато неуверенно взял флягу и начал жадно пить, пролив часть воды.
Тяжело оперевшись на седло своего коня, военачальник подозвал одного из своих соратников.
— Идите на юг без меня, — тихо и замедленно произнёс лорд, — командуй войском. Я ранен, не смогу с вами.
Стиснув зубы, Ангарато сжал плечо и вдруг начал кашлять, словно задыхаясь. Артаресто и двое его верных помогли побелевшему, словно полотно, эльфу не упасть, довели до лодки.
— Пузырёк, — прошептал еле слышно дортонионский владыка, — жёлтый. Сумка на поясе.
И снова согнулся, давясь и кашляя. Из носа потекла кровь. Уложив Ангарато на дно лодки, эльфы поспешили доставить родича короля на Тол-Сирион.
Сын Финдарато Инголдо посмотрел на место боя. Победа была лёгкой и быстрой, врагов перебили, однако среди павших есть двое эльфов, ещё четверым нужна помощь лекарей. Почему так? Почему даже победа сопровождается горем и болью? На сердце стало тяжело, Артаресто поёжился. Потери… Их мало, но утешит ли это родню павших? Заживут ли раны быстрее? Победа имеет свою цену…
Но это не означает, что отец был прав!
Дагор Аглареб. Колодец 2
Финдекано смотрел и не верил своим глазам: по пути на юг принц рассчитывал встретить засаду, разрушенные поселения, сожжённый лес, перегороженные дороги или спрятанные под ветвями ямы с заострёнными кольями, однако ничего этого не было, словно орки не догадывались о вероятном преследовании. Зато всюду валялись объедки, бутылки, битая посуда, рваные вещи, изуродованная мелкая живность, а порой попадались и трупы, просто выброшенные в кусты. Сбиться со следа морготовой армии было невозможно.
Однако произошедшее здесь, на берегу небольшой реки в захваченном поселении, превосходило по кошмарной абсурдности всё виденное ранее.
Орки, со стоном и руганью стоя на четвереньках, пили воду прямо из реки, словно зверьё, многих сразу же тошнило, кто-то не успевал спустить штаны и дристал кровью прямо так, некоторые неподвижно лежали лицом вниз на мокром песке, обдаваемые волнами.
Решив не тратить стрелы и время, Астальдо и верные осторожно двинулись дальше в сторону домов, где картина повторилась, только вместо реки использовались оставшиеся после дождя лужи.
Огромные волколаки, доходящие в холке до груди эльфам, жрали трупы и лениво скалились на незваных гостей.
— Проклятое место, — решил Финдекано, медленно доставая из колчана стрелу. — Перебьём хищников и двинемся дальше.
— Эру! — воскликнул ускакавший вперёд Нолдо. — Что это?!
Эльфы пришпорили коней, рванув к закричавшему собрату, стараясь не замечать вышибающей из седла сладковатой вони.
Река повернула за холм, деревья расступились, около красивого дома, превосходящего размером остальные постройки, открылась картина, от которой поплыло сознание: среди пока ещё изрыгающих содержимое желудков и уже мёртвых орков, обглоданных костей, разбросанных кусков тел и вбитых в землю кольев лежали привязанные за руки и ноги эльфийки, которых доедали или сношали волколаки.
Заорав от захлестнувшей злобы, Нолдор начали стрелять в зверей, давить копытами коней корчащихся воинов Моргота и не остановились, пока все звуки вокруг не стихли.
Спешившись, но не чувствуя под собой ног, Финдекано побежал к пленницам. Стараясь не смотреть на полусъеденные тела с вывалившимися кишками и висящей клоками кожей, с откушенными грудями и выеденными глазами, Астальдо бросился к светловолосой эльфийке, у которой не было одной ноги, однако девушка всё ещё дышала и шевелилась. Рядом с ней была растянута между кольями темноволосая Нолдиэ с залитым кровью лицом, полусъеденной левой рукой и грудью, между широко разведённых ног которой валялся убитый зверь, не успевший удовлетворить свою плоть в полной мере. Женщина дёргалась и пыталась кричать, не понимая, что сейчас к ней прикасаются не враги и не звери, а пришедшие на помощь собратья.
Осторожно положив светловолосую деву на приготовленные наскоро носилки, Финдекано снова осмотрелся.
— Ничего здесь не трогайте! — крикнул один из верных, критически осматривая стоящее около дома с резным крыльцом ведро воды. — Похоже, кто-то отравил колодец.
Дагор Аглареб. О горностаях
Птица впорхнула в открытое окно.
Возможно, она не хотела этого делать, вероятно летела по своим личным или семейным делам, может, была голодна или устала, однако ни одно из этих обстоятельств не волновало того, кто заставил птаху сесть на подоконник.
Чёрные бусинки с любопытством смотрели на висящие вдоль стен головы лесных зверей, на расстеленные по полу шкуры, словно намеренно избегая встречаться с сияющим гипнотическим взглядом небесно-голубых глаз.
Эльф сомневался. Разведка доносила и хорошие, и плохие сведения, зато пернатые с уверенностью щебетали о том, что «хищники из холодной земли» отступают, падальщики сыты, а им, любителям мошек, ныне раздолье, ведь вокруг гниющих трупов всегда роятся гигантские стаи «еды». Запасов хватит надолго.
«Хоть кому-то польза от Моргота», — мрачно усмехнулся про себя Туркафинвэ, всё-таки поймав настороженный взгляд чёрных бусинок.
Сомнения терзали всё сильнее: не вступить в сражение с Морготом, наверное, неправильно, с другой стороны, до сих пор ни Амбаруссар, ни любимый дядюшка, ни Морьо, ни Оссирианд этого не сделали, про Тингола и говорить нечего, однако ход войны уже переломился, и Белерианд постепенно освобождали от орков силами Курво, «героя Астальдо» и Дортониона. Третий Финвэ встал с войском у самых гор, подойдя вплотную к землям Моргота, преградив пути отступления для струсивших орков. Говорят, «великий воин с пылающим взором» не боится даже возможного появления на Ард-Гален Балрогов, ведь их плоть уязвима для оружия. К тому же, кто не хочет сразиться с убийцами великого Феанаро?
«Умеешь ты найти слова, Третий Финвэ», — со смешанным чувством подумал Тьелкормо, всё ещё сомневаясь, нужно ли посылать птицу…
В Виньямар.
Совсем немного удивляясь практически полному безразличию к войне, мельком вспоминая, как его героизм не произвёл должного впечатления ни на отца, ни на братьев, Туркафинвэ понимал, что не может справиться с нахлынувшими чувствами, которые, казалось, давно погибли, замурованные в окаменевшем сердце.
А виновником стал маленький зверёк.
Весть о нападении на владения Кано настигли Тьелко и Курво в лесу на охоте, и владыка северной половины Химлада поспешил организовать оборону, собирать войска на границе и готовить приют для беженцев. Беловолосый Феаноринг заверил брата, что поможет всем необходимым, и, когда тот ускакал в сторону своего дворца, Туркафинвэ тоже собрался домой, когда вдруг увидел в пока ещё зелёной траве самку горностая. Зверёк поймал добычу, торопился в своё убежище, но почему-то остановился и посмотрел на эльфа. Рыжеватая шёрстка красиво лоснилась в рассеянных лучах Анар, глазки глядели вопросительно.
И Туркафинвэ почувствовал, как пропасть разверзлась под ногами. Снова. Как Эпоху назад.
Ириссэ… В детстве она неудачно пошутила про горностаевую шаль, сильно расстроив дедушку непониманием, какое зло несёт враг, обманывающий несчастных зверушек, беззащитных перед его силой и коварством. Король Финвэ был страшно разочарован, обиделся, словно ребёнок, и Анайрэ пришлось пообещать провести с детьми воспитательную беседу, ведь в Земле Валар не может быть пособничества злу даже в помыслах!
«Знаешь, а я всё ещё хочу горностаевую шаль, — однажды прошептала уже взрослая дочь принца Нолофиньо на ухо без памяти влюблённому Феанорингу, — только никому не говори! Это секрет!»
В тот момент Туркафинвэ не был способен что-либо говорить, поэтому не стоило волноваться, а теперь, снова балансируя на краю пропасти, смотрел на зверька, который фыркнул и юркнул в норку, откуда мгновением раньше показался ещё один горностай с ожогом на мордочке.
Можно было призвать Хуана и заставить поймать дичь, но зачем? Всё равно не сезон…
***
Беловолосый Феаноринг посмотрел на птицу. Что сможет рассказать глупое трусливое создание, если слетает в Виньямар? А что хочет узнать сам Тьелко?
— Бесполезная тварь! — прошипел Туркафинвэ, снимая со стены лук. — Улетай! Может быть, сумеешь обогнать мою стрелу.
Примечание к части
Здесь речь идёт о сказке, которую пересказывал со слов Финвэ Финдекано в главе "Три посланника"
https://ficbook.net/readfic/6544987/17215081#part_content
Дагор Аглареб. О грядущей окончательной победе
Небо и глаза, которые в него смотрели, были одинаково серые и непривычно тусклые. Запах гари ощущался слабее — сменился ветер, и птицы, собиравшиеся в стаи, закричали громче.
— Королева Оэруиль прекрасна! — совершенно искренне восхищался сменивший брата в карауле Нолдо, глянув в сторону оссириандской границы. — Она — лучшее, что породила ваша земля, и в итоге досталась нам!
Линдиро оторвался от молчаливого созерцания облаков, перевёл взгляд на костёр по ту сторону пограничной стены. Сулион ловко перепрыгивал с зубца на зубец, соревнуясь в ловкости с одним из воинов владыки Таргелиона. Синдар открыто наблюдали за соседями с другого берега реки, демонстрируя высокомерное презрение к ребячеству и играм.
— Не им нас осуждать, — процедил сквозь зубы воин в чёрно-красном доспехе, прибывший с посланием с севера. — Если бы не пустоголовый баран Каленовэ, и Таргелион, и Оссирианд сейчас бы вместе помогли очистить Поющую Долину от захватчиков. И вы бы тут не сидели, а со своим лордом стояли у самого Ангамандо! Однако, у меня есть новости, которые порадуют даже тебя, сын Асталиона. Если наши расчёты верны, а они верны, можешь не сомневаться, окончательная победа над Морготом скоро будет одержана.
Сулион, широко раскрыв глаза, остановился, балансируя на мыске на острие деревянного зубца.
— Нолдор, — с гордостью заявил воин, — это не Синдар и Авари, не эльфы сумерек. Мы не станем прятаться по лесам и пещерам. Мы уже перехватили инициативу в войне, и…
***
— …сомкнём кольцо осады вокруг владений Моргота! — высоко вскинув меч на фоне гор и собственных знамён, кричал Маэдрос, привставая в стременах. — Мы не уйдём с Ард-Гален! Запертый в неплодородных холодных землях враг вынужден будет сдаться, когда от голода вымрет его армия!
— Валар нас пугали предательством, — рассмеялся Телперавион. — Но предадут не нас, а одного из них! Когда закончится еда, народ восстанет против своего владыки, который уже ничем не сможет их запугать!
— Морготу придётся просить нас о пощаде! — выкрикнул лорд Химринга, и воины с радостью и восторгом воздели клинки в небо.
Проехав сквозь расступающееся войско, Айканаро, сняв шлем, поклонился в седле старшему сыну Феанаро Куруфинвэ:
— Я и мои верные уничтожили всех орков, попавшихся по пути из наших земель сюда. Тол-Сирион освобождён, граница Химлада очищена.
Маэдрос кивнул. Юный Хеправион с восхищением смотрел на лорда Химринга, изредка с гордостью поглядывая на отца.
— Мы застроим Ард-Гален, — испепеляя глазами равнину, снова заговорил Феаноринг. — Здесь повсюду будут сооружения, способные выстоять даже при атаке Валараукар! Однако, раз огненные монстры до сих пор не напали на нас, можно считать, что Моргот потерял власть над ними.
Торжествующий смех прокатился над войском раскатом грома.
— Каждое государство эльфов выставит на границу армию, и если орки прорвутся сквозь нашу оборону, — громче и громче произносил сын Феанаро, — их встретят мечи союзников!
Хеправион радостно закричал, подняв алое знамя как можно выше.
— Скоро здесь будут освободители Поющей Долины, — сказал Телперавион с гордостью.
— И не только они, — рассмеялся Маэдрос. — Мы всех встретим так, как они заслуживают.
***
Вокруг мелькали размытые тени, все здания казались одинаковыми, тьма и дым слепили. Куда ведёт эта улица? Не в западню ли?
— Очнись! Очнись, Эль!
Кто-то тряс за плечи, знахарка чувствовала, всё слышала, но проснуться не могла. Или так только казалось? Похоже, гарь и снадобья подействовали слишком сильно.
— Очнись! Мы спасены! Посмотри!
Эль не поняла, на самом деле открыла глаза или нет, однако среди мечущихся теней появились зелёные пятна.
— За Дортонион! — закричал кто-то из мрака. — Смерть врагам!
— Не надейся, ряженая девка! — захохотал на отдалённо похожем на Квэнья языке резкий голос. — Я тебя раздену и поимею!
Эль приняла слова орочьего командира на свой счёт и расплакалась. Сулкар снова потряс знахарку за плечи:
— Опомнись! Посмотри! Пришло войско лорда Айканаро! Сейчас будет битва! Мы должны помочь раненым!
Слова подействовали. Эльфийка твёрдо встала на ноги и вытерла продолжающие литься слёзы.
— Забыла, кто ты?!
— Нет, — прошептала знахарка, — нет, я помню. Помню, правда.
***
— Я порву твоё платье в цветочек! — издевался орк над дортонионским командиром, красуясь перед своими ржущими товарищами. Надетый, словно накидка, через дыру в центре звезды алый флаг, снятый с башни на вратах Поющей Долины, потемнел от грязи, происхождение которой эльфы предпочли не угадывать. — А потом порву твой зад!
Воспитанный в Валиноре, в семье, близко дружившей с королём Ингвэ, военачальник побагровел от негодования и потерял дар речи. Да, он уже сражался против «насмешки над Замыслом», но ещё ни разу не выпадало счастье вступить с морготовым отродьем в разговор.
— Что, блондинка? Я слишком горяч для тебя? — загоготал орк, поправляя флаг, чтобы нитки, торчащие из дыры, не лезли в рот. — Хренгоряне всем кажутся горячими. Но блондиночка привыкнет раздвигать ножки!
Эльф выхватил меч.
— Тогда двойной стыд тебе, слизняк с хреновой горы, — смог-таки выдавить слова дортонионский воин, — тебя проткнёт блондинка, так и не раздвинув ножки! В бой! За Белерианд! Очистим нашу родину от скверны!
Командир в трофейном плаще сразу же отступил, пропуская вперёд своих бойцов, подбадривая их криками и угрозами поиметь трусов во все дыры, а после — их родителей, жён, братьев, детей и всех потомков до хрен-какого колена.
«Эру! — взмолился про себя эльфийский военачальник, глядя на несущуюся на него пьяную толпу с выпученными глазами, в грязной рванине, размахивающую ржавым недоразумением. — Почему мы должны быть врагами выгребной ямы?!»
Войско Дортониона быстро рассредоточилось, занимая ближайшие постройки, чтобы сбросить на орков град стрел. В первую очередь стреляли в волколаков, поскольку именно звери представляли наибольшую опасность, будучи смелее и разумнее бойцов Моргота. И уж точно трезвее.
Не ожидав слаженной хорошо организованной атаки многочисленной армии, орки бросились бежать, прикрываясь менее проворными соратниками.
Улица покрылась новым слоем утыканных стрелами мёртвых тел.
***
Руки не слушались. Пытаясь хоть немного отмыть закопчённый разбитый стол, в развороченной кухне, чтобы разложить на нём бинты и расставить пузырьки, Эль вздрагивала от каждого резкого звука, долетавшего с улицы.
— Когда окончится война, — шептала знахарка, пытаясь справиться со страхом и вернуть ощущение реальности, — единой верой в милосердье,
Любовь останется одна
Для всех надеждою последней.
Грохот оглушил, словно совсем рядом обрушилась каменная стена. Несколько голосов закричали, завизжали, взвыли. Донеслось удаляющееся ржание лошади.
— Ведь год от года без любви
Живя во лживом чуждом свете,
Мы стали Валар не враги…
Дверь слетела с петель, рухнула на пол. Эль содрогнулась, в ужасе прижалась к стене, не чувствуя тело, будто парализованная. Ворвавшийся в дом орк, одетый в знамя Поющей Долины, воняющий экскрементами, не заметил, что в помещении кто-то есть, поднял с пола дверь и, трясясь от страха, начал прилаживать её на место.
«А просто брошенные дети…» — мысленно закончила фразу Эль, понимая, что враг прибежал спасаться, а не убивать.
Однако ей выбора не осталось. Нащупав непослушной рукой нож, эльфийка бросилась на воина Моргота, занятого починкой петель, и ударила его между лопаток. Оружие застряло в грязном луче восьмиконечной звезды, кровь залила рисунок на полотне, пол и ладони травницы.
***
Внеся раненого эльфа в приспособленный для госпиталя дом, в котором почему-то не оказалось двери, Сулкар увидел приободрившуюся, готовую к работе Эль, занятую снадобьями, за идеально чистым, хоть и немного поломанным столом. Посмотрев пустыми глазами на собрата, широко улыбнувшись, знахарка указала на заготовленные лежанки.
Уложив раненого и заметив, как странно двигается Эль, склоняясь над нуждающимся в помощи воином, Сулкар увидел, что из шкафа у стены вытекает чёрная жидкость. Вопросительно взглянув на подругу, получив в ответ лишь глупый смешок, эльф открыл дверцу.
Завернутый в грязное окровавленное знамя труп рухнул на пол, Эль зашлась истерическим хохотом, уткнувшись в бинты. Наверное, прятать орка в шкафу весело, видимо, это была шутка.
Но Сулкар не засмеялся.
Дагор Аглареб. Герои
Это было неправильно. И очень некрасиво со стороны замужней женщины, ведь ей не положено интересоваться другими мужчинами, жена должна любить мужа, а потом отдать часть сердца детям и детям детей.
Но Толлунэль, воспользовавшись высоким статусом, пошла узнать, как дела у раненого лорда прекрасной плодородной земли.
Супруга Артаресто надеялась не встретиться ни с кем, кроме лекарей, однако у дверей покоев, где разместили Ангарато, принцесса столкнулась с очень печальным Орландиром, вполголоса переговаривавшимся со знахаркой.
— У лорда было с собой сильное противоядие, — объясняла девушка, — только благодаря ему господин Ангарато выжил. Но домой сможет вернуться нескоро.
— Госпожа Эльдалотэ сама приедет к мужу, как только узнает, — покачал головой архитектор. — Знаешь, леди, я рад, что живу на острове: здесь не нужно строить склепы ни изо льда, ни из камня, ни из дерева. Мёртвые уходят в царство владык вод.
Толлунэль, гордо выпрямившись, прошла мимо Орландира и знахарки и оказалась в пахнущем травами помещении. Аромат был резкий, терпкий, супруга Артаресто сразу подумала, что не хотела бы такие благовония для себя, однако любой растительный запах лучше того, чем пахнет кровь.
Ангарато лежал на животе, рана на плече распухла, из неё сочилась прозрачная жидкость. Эльфийка смотрела, как знахарка прикладывает к искалеченной плоти компрессы, и в глубине души завидовала возможности прикасаться к потрясающе красивому мускулистому телу. Золотые волосы аккуратно лежали на подушке, тёмно-коричневые, почти чёрные ресницы дрожали, дыхание было частым, тяжёлым.
— Эльдалотэ, — шептали влажные губы. — Эльдалотэ.
Задаваясь вопросом, произносил бы Артаресто в горячке имя жены, Толлунэль взяла смоченную в травах горячую ткань и приложила к воспалённой ране. Знахарка, не говоря ни слова, направила руку принцессы, показывая, как правильно обрабатывать кожу.
— Эльдалотэ…
Представляя Ангарато, храбро сражавшегося в одиночку против целой армии гораздо более достойных врагов, чем были орки на самом деле, жена Артаресто думала, что её супруг, часто видя рядом такого прекрасного и доблестного родича, сам мечтал стать таким, ведь именно лорд Дортониона, как никто другой, достоин любви принцессы!
Артаресто обязан стать таким же! Однажды. Когда-нибудь. Иначе и быть не может!
***
— Я хочу в Валинор, в Лориэн, — прошептала эльфийка, отпив воды и закрыв глаза. Из-под ресниц по-прежнему лились слёзы. — Пожалуйста, отправьте меня в Лориэн! Я хочу жить в мире грёз, где нет… Всего этого! Я не могу так больше! Я не хочу жить! И не хочу умирать! Мне страшно…
Финдекано отошёл от постели, чувствуя усиливающуюся боль в груди: Митриэль была для старшего сына нолдорана неотъемлемой частью жизни с самого рождения, и пусть раньше это не ощущалось, теперь, когда с травницей случилась беда, принц в полной мере осознал, как дорога ему верная помощница матери. Тоже не представляя, как жить, став жертвой произошедшего в поселении зверства, Астальдо понимал и то, что выполнить просьбу Митриэль невозможно. Вспоминая, что в первый момент даже не узнал избитое, залитое кровью лицо, Финдекано готов был проклинать себя за то, что не пришёл на помощь раньше.
— Я отомщу им, Митриэль, — сказал принц, положив ладонь на здоровую руку знахарки, на которой были все пальцы, целая кисть, и не приходилось гадать: отрезать конечность по локоть или нет. — Ты совершила настоящий подвиг. Многие враги передохли от твоего яда, других с лёгкостью добили мы, потому что они не могли сопротивляться. А те, кто решил, что место проклято, и сбежали в леса, будут найдены моими верными. Вечером мы уйдём на юг искать орков.
— Я не хочу отмщения! — задыхалась от рыданий эльфийка, которой, похоже, не помогали никакие снадобья. — Я хочу в Лориэн! Забыть! Забыть! Всё забыть!
Отвернувшись ко входу в наскоро поставленный шатёр, сын нолдорана вспомнил, почему пришлось отказаться от мысли остановиться в брошенных орками домах и брезгливо поморщился.
— Отправь послание нашим на север, — тихо произнёс Финдекано ближайшему собрату, — сообщи, что мы живы, что идём на юг. Добьём… морготово зверьё и вернёмся.
Нолдо кивнул. Светловолосая эльфийка, спасённая вместе с Митриэль, проснулась и тоже заплакала. Молча. Астальдо зажмурился. Очень хотелось верить, что письмо всё ещё есть, кому отправлять, что несчастные женщины, выжившие в плену орков, смогут найти силы и не сдаться теперь, что приехав в лагерь Эред Ветрин, они обе не окажутся снова в лапах чудовищ. Надежда — это всё, что осталось, когда уверенность пала в пламени войны.
Выйдя на улицу, Финдекано поднял глаза на знамёна. Небо вот-вот станет такого же цвета, значит, пора в путь. Нельзя ждать, давая армии Моргота время для совершения новых зверств!
***
Волны пели, и в их музыке слышались победные трубы, ветер вспенивал гребешки, гнал воду на скалы.
— Ты не можешь знать, что происходит в глубине, что таится там, где не достичь дна, — сказал лорд Новэ дочери, стоя на причале в ожидании корабля из Виньямара. — Лучи Анора сверкают на поверхности золотом, завораживая красотой, пробуждая желание покорить стихию. Но ты же понимаешь, каким чудовищем может стать море, если растревожить бездну. В нём просыпается убийца, Линдиэль.
— Я не желаю снова слушать об этом, — с трудом сохраняя спокойствие, процедила Линдиэль. — Я уже говорила — Астальдо не…
— А каких вестей ты ждёшь сейчас, не отрываясь смотря на приближающийся парус?
Вопрос выбил опору из-под ног. Да, Линдиэль пришлось признать: она ждёт вестей, что её возлюбленный убил всех врагов, и его снова славят как героя.
Убил…
— Я… — эльфийка смутилась. — Я хочу знать, что Астальдо жив, что с ним всё в порядке. Лорд Тургон ведь его брат, он должен знать.
Кирдан не ответил. Молча наблюдая, как команда корабля сходит на берег, он смотрел на молодого капитана, сероглазого, черноволосого, несколько высокомерного, и думал, что лучше бы дочь влюбилась в него, раз уж ей так нравятся эльфы-голодрим.
— Слава Владыке Улмо! — провозгласил Новэ, приветствуя вассалов.
— Слава Владыке, — сдержанно поклонился мореход. — Твой корабль, вверенный мне в этот раз, должен носить имя «Счастливчик», ведь за всё время плавания мы ни разу не попали в непогоду, и рыба ловилась легко. А на семнадцатый день нам явилась сама Майэ Уинэн: в своём излюбленном обличие кита она плыла рядом с кораблём, и мы слышали дивную музыку!
— Я очень рад, Воронвэ! — восхищённо воскликнул Кирдан, обнимая Нолдо. — Тебе и команде необходимо отдохнуть, а после расскажешь мне во всех подробностях, какие разультаты принесли мои доработки.
Линдиэль вопросительно посмотрела на отца, Воронвэ ослепительно улыбнулся.
— В Виньямаре готовы к войне, — серьёзно сказал подданный лорда Турукано. — Мой господин просил передать, что его верные рвутся в бой, ждут приказа, а пока патрулируют границы, но ни одного сражения ещё не произошло.
— Я знаю, кто особенно рьяно рвётся в драку, — усмехнулся Кирдан. — Но мне придётся разочаровать героя Глорфиндела: владыка Тингол против войны. Максимум, что дозволено его подданным — защищать границы, чтобы королевство не подвергалось опасности.
— Что слышно про Астальдо? — не выдержала Линдиэль, снова забыв о манерах.
— Госпоже придётся запастись терпением, — всё ещё улыбался Воронвэ, — о подданных верховного нолдорана нам ничего не известно.
«Верховный нолдоран, — подумала дочь Новэ Корабела, — как же красиво звучит этот титул! Словно из песни о подвигах, о великой стране и величайшем народе! Но почему, почему эти дивные эльфы нам враги? Почему я не могу исправить ситуацию?»
В сердце рождалась музыка: немного печальная из-за разлуки с любимым, но грусть терялась в торжестве героизма и свете звёзд. Линдиэль не хотела думать о плохом, слушая мелодию моря. Что бы ни было в глубине, волны пели о победе.
Дагор Аглареб. Вовремя прерванная история
Купаясь в холодных золотых лучах утреннего солнца, на фоне розоватого небосклона парил исполинский орёл. Птица долго величаво кружила над равниной, лесами и горами, пролетев над сожжённой разорённой долиной, над погребальными кострами около твердыни на горе Химринг, вдоль дортонионского тракта и по берегам Сириона. Эльфы смотрели вслед вестнику Вала Манвэ, восхищаясь красотой, лелея надежду, что появление орла — доброе знамение. Верить в это хотелось даже отрекшимся от Валар Нолдор, пусть никто из них и не подал виду.
День окрасил небо в лазурь, и в слепящих лучах солнца птица скрылась за горным хребтом.
***
— Выходи, Чёрный враг на бой! — кричал один из химрингских командиров, разъезжая вдоль неприступных скал. — Что же ты? Воинов своих на убой бросил, а сам показаться боишься? Выходи! Продемонстрируй нам мощь великого Вала!
По Ард-Гален прокатился хохот. Айканаро, собиравшийся возвращаться домой, остановил коня.
— Моргот боится, — презрительно отмахнулся дортонионский лорд, — а мы — нет. Он чувствует это, вот и не показывается.
— Удобно сидеть за высокими горами, сокрушить которые у врага не хватит сил, — усмехнулся воин в фиолетовом плаще, прибывший с вестями из лагеря Эред Ветрин. — Однако, как верно говорил владыка Маэдрос, долго так существовать невозможно. Ресурсы у нас, значит, мы — хозяева положения. И Белерианда.
— Слава владыке Маэдросу! — закричал воин, звавший Моргота на бой. — Слава великому герою!
Эльфы дружно закричали, радость и торжество в голосах невозможно было не расслышать или подвергнуть сомнению. Старший сын Феанаро Куруфинвэ вышел из шатра, приветствуя армию. Телперавион и ещё двое воинов подхватили лорда Химринга и подняли, выкрикивая хвалебные речи, повторяя долетающие со всех сторон вести об уничтожении вражеских отрядов в лесах, об освобождении Поющей Долины и берегов Сириона. Подкрепление Моргот не высылал, и эльфы радовались долгожданному успеху. План осады Ангбанда выглядел более чем убедительным.
— Нолдоран явился! — крикнул пробившийся сквозь ликующую толпу Нолдо в алом подкольчужнике. — Может, поприветствуем?
— Может, не будем? — захохотал воин, звавший Моргота. — Пусть нолдоран сначала в Ангбанд постучится. Может, чёрная скотина считает, что мы недостойны её скотиньего внимания? А нолдорану отказывать неприлично. Так и скажем Нолофиньо: если Моргот к тебе выйдет, значит, ты настоящий король, законный, истинный, верховный, единый, любым титулом можешь называться. Не выйдет — всё, никакой ты не владыка!
От души смеясь над шуткой, Нолдор ещё выше подняли на руках Маэдроса, подбросили, поймали, снова подбросили.
— Отпустите, будьте любезны, — улыбаясь, попросил Феаноринг. — Я хочу говорить с нолдораном, стоя на своих ногах, без дополнительной опоры. Это редкое удовольствие, нельзя упустить возможность.
Хеправион в один момент оказался рядом, принеся доспехи и предлагая помочь с застёжками. Маэдрос посмотрел на неподвижную перчатку на правой руке, тронул предплечье под плотным рукавом, словно что-то проверяя.
— Телперавион, — твёрдо произнёс лорд Химринга, — мне нужны точные расчёты, сколько воинов должен направить на Ард-Гален верховный нолдоран. И по ресурсам: что мы будем требовать от Хитлума и в каком количестве. Раз Нолофинвэ решил почтить нас визитом, пусть хотя бы не зря тратит драгоценные силы на преодоление столь огромных расстояний.
Поспешив выполнить приказ, Нолдо, усмехаясь, удалился. Все взгляды теперь устремились на юго-запад, откуда всё громче доносилась боевая песня, звучащая в такт подрагивающей земле.
***
Путь был долгим и полным тяжких дум, которые не давали забыться сном даже после вина и травяных настоев. И хотя впереди патрулировал дорогу верный Варнондо со своими воинами, позади следовал Аралкарион с лучниками, Ранион следил за безопасностью своего короля, защищая фланги, к тому же долетали вести о победном эльфийском марше по Белерианду, что лишний раз доказывало — поездка безопасна, тревога не отпускала. И дело было не столько в вероятной встрече с орками, сколько в необходимости понимания, как правильно повести себя в лагере воинов-победителей.
Нолофинвэ знал: хвастаться подвигами своего войска, шествовавшего по незанятой врагом территории, бессмысленно. Зато сведения, полученные от нескольких захваченных дезертиров армии Моргота, с которыми беседовал Варнондо, поймав поодиночке в лесу, наверняка отличаются от того, что, вероятно, узнали верные жаждущего отмщения Маэдроса: он ведь, разумеется, был слишком жесток во время допроса, отыгрываясь на орках за свои страдания, а значит, испуганные замученные пленники говорили много, лишь бы их оставили в покое — поскорее убили и больше не мучили. Только в таких словах вряд ли будет хотя бы ничтожная доля правды.
Вероятно, всё не так, но это единственное, в чём король мог быть лучше подданных. Да, конечно, заслуги народа — это заслуги владыки, только многие ли готовы это признать? Как повернуть ситуацию на пользу себе сейчас, когда непосредственного участия в победе верховный нолдоран принять не успел?
Тревоги добавило отсутствие в Эред Ветрин сына. Ожидаемо, безусловно, однако обидно: не покидало ощущение неприязни со стороны наследника. Нолофинвэ чувствовал — с Финдекано всё в порядке, он жив и не ранен, а то, что его нет на Ард-Гален, скорее всего, к лучшему, но…
Зазвучавшая далеко впереди песня Аклариквета, которую подхватило войско короля, заставила внутренне содрогнуться: вот он, момент истины. Вот оно — легендарное место…
«Где-то здесь Феанаро принял последний бой. А теперь празднует победу его сын, — подумал верховный нолдоран, чувствуя, как сердце бьётся слишком быстро, и начинают дрожать руки. — Что говорить героям битвы? «Теперь моя очередь явиться на твой праздник с армией, Нельяфинвэ Феанарион?» Пожалуй, лучше не надо».
Знамёна цвета полуденного и закатного неба затрепетали на ветру. Нолофинвэ выехал вперёд и посмотрел вдаль на того, с кем предстояло беседовать. Высокий по прозвищу и росту, сын полубрата, который должен был наследовать корону отца, едва заметно прихрамывая, шёл по направлению от ворот Ангбанда, и солнце светило ему в спину, от чего чернёный доспех казался совсем тёмным. Шрамы от когтей крылатых тварей на лице по-прежнему были заметны, Феанарион проходил мимо сложенных горой чёрных щитов и знамён без гербов — трофеев, принесённых из освобождённых руин, оставшихся на месте Поющей Долины.
«Дыры Маглора», — молча скривился верховный нолдоран, злорадствуя, что в завершившейся победой эльфов битве пало непокорное ему королевство. Хотя бы одно.
Да, сражение с орками закончилось, однако для короля бой только начинался и поражение могло стоить слишком дорого, поэтому допустить его нельзя. И здесь не поможет ни армия, ни Аклариквет, ни оружие, созданное лучшими мастерами.
Это поединок, о котором не споют песен.
Но проиграть его нельзя.
***
Война гонит ветер ужаса,
Пепел веков и дней.
Судьба вещей птицей кружится
Над головой моей.
Время, как змей,
Вьётся вокруг себя.
В Книге Смертей
Будет глава твоя!
Ослепительно сияя в золоте лучей Анар идеально отполированным доспехом без единой царапинки и вмятинки, горделиво восседая на белоснежном жеребце, верховный нолдоран, улыбаясь, приветствовал народ под пение своего менестреля и войска.
Ко мне не слетятся вороны
Душу мою клевать.
Их путь — на четыре стороны
Силы врага призвать.
Время потерь
Льётся, печаль храня.
В Книге Смертей
Будет глава твоя!
Военачальники в сине-звёздных плащах сопровождали своего короля и, разумеется, видели, как смотрят на них, а особенно на Раниона, «обездоленные» и «перебежчики», но делали вид, будто им это безразлично. Мистель, тоже в доспехе, пусть и парадном, не способном стать защитой в бою, ехала рядом с мужем, сняв шлем, чтобы демонстрировать серебристые волосы. Аклариквет оставался незаметным позади воинов.
Посмотрев на Маэдроса с высоты седла, верховный нолдоран застыл, всё так же улыбаясь, выжидая реакции полуплемянника.
Меченый Злом!
Мёртвым огнём
Лоб твой горит, ты не скроешь клейма!
Меченый Злом!
В сердце пустом
Спрятался страх, тени сводят с ума.
— Сегодня великий день, — всё же заговорил первым Нолофинвэ, не дождавшись хвалебных речей в свой адрес. Возможно, воины просто заслушались песней. — Битва, выигранная нами, войдёт в летописи под именем Венчаная Славой! И ты, герой Маэдрос, достоин почёта более всех — твоё имя будет записано следом за моим.
В небо мостом
Ветер, как стон,
Сила моя не растрачена мной.
Шёпот, как гром,
Меченый Злом!
Слышишь меня? Я иду за тобой!
Феаноринг усмехнулся:
— Поистине великая честь, нолдоран. Я рад делить победу с достойными участниками Славной Битвы, а для тебя есть более важный разговор о дальнейших планах на войну. Моей армии требуются ресурсы.
— Моей армии, — уточнил Нолофинвэ, спешиваясь.
Айканаро молча ухмыльнулся.
— Армии Белерианда, — взгляд холодных прозрачных глаз Феаноринга запылал.
Король почувствовал, как накаляется обстановка.
«Здесь Мистель, — напомнила совесть, — она не сможет защитить себя. Очередная случайная жертва бессмысленной междоусобицы?»
— Поздравляю с победой, великий военачальник! — провозгласил Нолофинвэ, протягивая Маэдросу левую руку, надеясь, что жест не будет воспринят как милость победителя к проигравшему.
Меченый Злом!
Мёртвым огнём
Лоб твой горит, ты не скроешь клейма!
Нолдоран не успел удивиться, что сын полубрата в ответ подал правую руку, тронув её пальцами левой, и лишь содрогнулся, когда предплечье мёртвой хваткой сдавил какой-то механизм, явно металлический, скрытый кожаной перчаткой. Незаметно вырваться не представлялось возможным, Нолофинвэ почувствовал себя совершенно беспомощным, ведь чтобы вонзить в него кинжал, достаточно одного мгновения. Да, потом убийца падёт под мечами и стрелами верных королю, но самому владыке это уже не поможет…
В небо мостом
Ветер, как стон,
Сила моя не растрачена мной.
Шёпот, как гром,
Меченый Злом!
Слышишь меня? Я иду за тобой!
— Наугрим — прекрасные мастера, — восхищённо произнёс Маэдрос, снова тронул предплечье, и механизм разжался, — у них чутьё на то, что нам приходилось учить, занимаясь с Вала Ауле.
Выровняв дыхание, надеясь, что цвет лица в норме, Нолофинвэ улыбнулся. Через силу.
— А ты не утратил чувство юмора, племянник, — с трудом изобразил веселье король. — Рад за… всех нас.
— Приглашаю в мой шатёр для переговоров, — смотря с высоты своего роста, без выражения сказал Маэдрос. — Для будущей окончательной победы над врагом армии необходимы ресурсы. И ты, верховный нолдоран, сможешь их предоставить. Ты ведь хочешь быть увенчанным не только короной, но и славой освободителя Арды от зла?
Нолофинвэ кивнул, стараясь не думать, что, говоря о короне, Феаноринг промолчал слово «чужой». В обещанный счастливый конец войны хотелось верить настолько отчаянно, что голос сомнений не был слышен за ликованием.
Меченый Злом!
Слышишь меня? Я иду за тобой!
Тьма будет повержена! Слава героям! Слава Нолдор!
Слава верховному нолдорану!
***
— Знаешь, милая Туивьель, что такое счастливый конец истории?
Канафинвэ Феанарион смотрел в одно из многих выходящих на север окон крепости Химринг и осторожно касался струн арфы из белого и красного золота.
Атмосфера в замке была напряжённой, словно перед боем — женщины, оставшиеся без мужей, братьев и сыновей, оплакивали близких, однако присутствие духа не покидало никого: эльфийки утверждали, что очень скоро Моргот заплатит за каждую отнятую жизнь, каждую сломанную судьбу, каждую пролитую слезу. Мальчики родятся, вырастут храбрыми воинами и отомстят. Иначе и быть не может!
Туивьель подняла глаза от резьбы, которой покрывала лезвие кинжала.
— Счастливый конец?
— Да, — кивнул менестрель, — знаешь, что это?
Избранница лорда Химринга с сомнением пожала плечами.
— Это не свадьба с прекрасным принцем, — нараспев произнёс Макалаурэ, — и не обретение сокровища. Счастливый конец — это вовремя законченное повествование. Историю надо оборвать на самом светлом, самом добром эпизоде, и тогда даже очень страшные моменты покажутся не такими ужасными. Я задумался об этом, когда узнал, что битва выиграна, что мы победили. И если сейчас вдруг Эру решит уничтожить Арду, мы умрём счастливыми, полными надежд. А если придётся жить дальше, то я буду вынужден ехать в свои разорённые владения. Уверен, дорогая Туивьель, что увижу там нечто чудовищное, способное перекрыть радость от одержанной победы. И счастливого конца не случится.
Эльфийка посмотрела на брата своего любимого мужчины, высоко подняв брови.
— Считаешь меня слабаком, да? — вздохнул менестрель. — Что ж, твоё право. Певцов любят клеймить за их талант. Но знай, милая, если бы не мы, будущие поколения никогда не узнали бы историю предшественников. Сама посуди: кому интересно читать скучные летописи, изложенные в тысячах томов из тысячи страниц? А музыку любят все. Музыка создала Арду, и мы, менестрели, как никто другой, близки к познанию Песни Творения! Жаль только, никто из нас не может спеть для себя финальный аккорд так, чтобы он был наполнен восторгом и радостью. Кстати, ты мне не ответила, прекрасная леди, что ты считаешь счастливым концом.
Туивьель опустила глаза на лезвие. Гравировку ещё долго делать, узор покрыл только треть клинка с одной стороны.
— Полагаю, ты прав, — улыбнулась избранница Маэдроса, взглянув на Макалаурэ снисходительнее, — это вовремя прерванное повествование.
***
Конец пятой части
Примечание к части
Войско нолдорана пело "Меченый злом" группы "Ария"
Часть шестая: Бдительный мир. Фириэль
Чертог был бесконечным, словно время в понимании существа из плоти и крови: ни стен, ни потолка, и даже дверь, в которую вошла эльфийка, утонула в полумраке и скорбной песне сидящей за прялкой женщины.
— Я с тобой и после смерти не увижусь всёравно…
Индис вздрогнула.
— Привет тебе, Мириэль, — с трудом выдавила слова вторая супруга нолдорана Финвэ, — я приехала вместе с братом, рассчитывала увидеть Валиэ Вайрэ…
— Если ты в краю пустынном
Тёмной кровью истечешь,
Птица алая с заката
Постучится в грудь мою.
Отложу веретено,
Погляжу в своё окно,
Но тебя, мой сын прекрасный,
Не увижу всё равно.
Бывшая королева содрогнулась. Разумом понимая, что Мириэль поёт о своём Феанаро, Индис чувствовала: слова адресованы ей, а не в пустоту.
Серебристое сияние волос женщины усилилось, полилось сквозь тьму струями расплавленного металла, и только теперь эльфийка рассмотрела, что к прялке идут вовсе не нити из шерсти, шёлка или хлопка: первая нолдорская королева ткала нескончаемые гобелены, используя собственные многочисленные расплетённые косы, окрашивая полотна кровью с пальцев, раня их о кончик веретена.
— Понимаю, глупо верить в сказки, — с нарастающим страхом смотря, как узелок за узелком сплетается изображение красного венца на неестественно склонённой набок голове, — но я хотела попросить Валиэ Вайрэ о помощи. Может быть… Она смилостивится и соткёт для моего сына путь домой?
«Он дома, — вдруг то ли пришёл ответ, то ли родилось понимание абсурдности мольбы. — Это ты в гостях. И хочешь обвинить хозяев в нерадушии?»
— Если ты в дали туманной
Позабудешь обо мне,
Птица серая, как дымка,
Постучится в грудь мою.
Отложу веретено,
Погляжу в своё окно,
Но тебя, мой сын бесценный,
Не увижу всё равно.
«Горы тоже умеют проливать кровь», — подумала Индис, смотря на вышитые изображения скал, с вершин которых стекали алые струи, устремляясь к деревьям, замкам и эльфам.
Серебристое сияние начало угасать, и Фириэль вдруг подняла глаза на гостью. Вторая жена Финвэ снова вздрогнула, видя, чем стала вернувшаяся из садов Лориэна эльфийка.
«Мы обе любим одного мужчину! — всплыли в памяти резкие слова, сказанные с угрозой, и вдова нолдорана поняла, что хотела бы вновь услышать этот звонкий, полный истинно нолдорского высокомерия голос. Даже врагу невозможно пожелать произошедших с Мириэль перемен! — Мы обе не знаем, за что его любим! Только это ничего не меняет! Это мой мужчина, и ни ты, ни кто-либо другой не отнимет у меня моего драгоценного волосатика!»
«Она даже мужа не уважала, — вспоминала Индис. — Любила, но не уважала. Не считала выше себя, не готова была жертвовать своими амбициями ради него. Мириэль воспринимала Финвэ, как любимого ребёнка, как объект умиления и обожания. Разве так надо относиться к мужу? Почему нолдорана это устраивало? Почему он, не дождавшись подобного от меня, стал горевать о прошлом?»
— Я с тобой и после смерти не увижусь всё равно…
От прозвучавшего холодным ветром замогильного голоса стало совсем тоскливо и страшно.
— Прощай, Мириэль, — почувствовав, как слеза скатывается по щеке, прошептала Индис, зная, что прощается не с призраком соперницы, а с собственной надеждой на то, что смерть — это не конец.
Фириэль посмотрела пустыми неподвижными глазами и произнесла:
— Птица чёрная к полночи постучится в грудь твою.
Содрогнувшись всем телом, вдова нолдорана, боясь не найти выход из этого страшного места, отпрянула назад и очутилась в длинном светлом коридоре, где оставил её брат, отправившись говорить с Владыкой Манвэ. Отчаянно хотелось надеяться, что Ингвэ повезёт в беседе с Вала больше, чем его сестре.
***
Красота дворца действовала усыпляюще, рассеивала внимание множеством прекрасных картин и скульптур, в каждой из которых таилась целая история, заключённая в символах и мельчайших деталях композиции. Можно было потратить вечность, но так и не понять до конца, о чём думает изображённый герой сюжета, с какими эмоциями смотрит на мир и зрителя. Ингвэ знал: если Валар не хотят видеть у себя гостя, но тот посмеет прийти, наглеца ждёт бесконечное блуждание среди застывших в камне или на холсте образов и событий, нередко противоречащих друг другу, недосказанных и путанных, и, ориентируясь на них, визитёр окончательно собьётся с пути, потеряв даже имевшиеся изначально крупицы истины и здравого смысла. Зато обретёт уверенность, что он уже всё понял, и вот за этим поворотом…
— Тебя ждёт Владыка Манвэ, благочестивый Ванья, — со странным выражением на прекрасном лице такого же благочестивого Ванья произнёс Эонвэ, выйдя прямо из стены, из центра фрески, изображающей глубочайшую печаль Валар о падении Нолдор, где сильнее всех горевал, проливая бессчётные слёзы, сам Сулимо. — Мне велено передать, что разговор с тобой будет вестись при помощи осанвэ или не состоится вовсе.
Ингвэ оторопел. Нет, он не планировал лгать…
— Значит, волноваться не о чем, — очень мило по-ваньярски улыбнулся Эонвэ.
Эльфу стало не по себе. Глашатай Владыки внимательно посмотрел в синие сияющие глаза гостя, и лицо Майя стало серьёзным:
— Ты ведь хочешь блага для своего народа и должен понимать, что не всё можешь выразить словами. Что есть речь? Это мысль, полёт которой закончился обретением материального облика. Арда не приемлет иного развития, и мы обязаны подчиняться её законам. Но чтобы понять суть, необходимо возвращаться к изначальному нематериальному. — Посмотрев ещё внимательнее на эльфа, Эонвэ с усмешкой отмахнулся. — Ингвэ, никто не собирается копаться в твоей голове. А если и собирается, то с той же целью, с какой ты пришёл — ради блага твоего народа. И не начинай о данной Эру свободе Воли и остальном подобном, хорошо? Если ты не в состоянии правильно оформить мысль в слова, обижаться нечего.
Ингвэ был уверен — где-то рядом Илмариэ, и она смеётся, но прекрасная помощница Варды не показывалась, лишь потолок сиял звёздами всё ярче.
«Да, ты знаешь, чего я хочу, — подумал эльф, завороженно наблюдая за игрой искрящегося света, — я мечтаю снова видеть звёзды над головой, а не свод пещеры, каким бы красивым он ни был».
— Значит, ты на верном пути, — сказал Эонвэ почти без иронии. — С балкона дворца открывается дивный вид на небо. У тебя будет достаточно времени, чтобы полюбоваться творениями госпожи Элентари.
***
— Твой хрусталь полнится вином, а мой — светом, вот разница между нами, Дитя Эру, — произнёс Владыка Манвэ, используя обычную речь.
Вала стоял на играющем в лучах закатного солнца прозрачном балконе, огромном, как площадь. Завитки, из которых состояло сооружение, по-разному отражали свет, меняли оттенки, вспыхивали и угасали. Небо было сине-розовым, абсолютно безоблачным. Владыка Ветров и всей Арды, призрачный, недосягаемый и прекрасный, отошёл от ажурных перил, и на его месте остался такой же силуэт, несколько большего роста и шире в плечах.
Тулкас.
Эонвэ положил руку на плечо Ингвэ, и эльфу стало совсем не по себе.
— Ты не нашёл здесь обещанное, так? — Манвэ взглянул на гостя, потом — на небо. — Эонвэ говорил о звёздах, а ты видишь только Ариэн во всей её прекрасной пламенной мощи. Мой глашатай обманщик, похоже. Может быть, потому что слишком много общался с безумцами?
Ингвэ почувствовал, как становится холодно.
— Я оплакиваю павших, и слёзы мои проливаются дождём, смывающим кровь и грязь, но израненые тела, увы, не исцеляются от моей скорби. И мертвецы не восстают из праха. Я любил твоего друга, Ингвэ, и его сына, что бы тот ни творил…
Тулкас хохотнул, отошёл в сторону, и на его месте остался ещё один силуэт, отличающийся лишь лёгким рыжеватым оттенком волос и бородой. Вала Ауле посмотрел на эльфа недобро.
«Говори, — прозвучало в голове Ингвэ требование, — что тебя не устраивает в чертогах, сделанных мной?»
Пытаясь думать деликатнее, владыка Ваньяр прилагал усилия, чтобы не задавать вопрос: почему Ауле здесь? Если бы были претензии к нему, с ним встречу бы и просил…
— Света стало больше, звуки — громче. Мир подстроился под Младших Детей, — улыбнулся Манвэ, подходя ближе, из-за его спины мерцающей тенью вышла Элентари. — Люди слепы и глухи, слабы телом и оттого — духом. Каждый из них способен на многое, но лишь в краткий миг своей весны и лета. Им не место в Земле Валар. Но ты, Ингвэ, мудрый, светлый и прекрасный эльда, настоящий друг для Валар, почему решил, что сделанное для тебя недостаточно хорошо?
— Я так не думал! — чувствуя, что разговор уходит совсем не в ту сторону, заговорил эльф, однако Сулимо приложил палец к губам: осанвэ, только осанвэ.
«Мой народ готов служить Валар, — попытался сформулировать мысль Ингвэ, — это счастье для Ваньяр. Но мы не можем делать это в полной мере, живя далеко от Владык, прячась в подземелье».
«Ариэн слишком горяча для вас!» — прозвучал голос Ауле.
«В тени гор им будет хорошо, — прозвенела колокольчиком Варда. — Отец Илуватар будет рад видеть, что его Дети живут вместе с нами».
«В нашей тени», — уточнил Тулкас.
«Я расширю дворец Манвэ, — согласился Ауле. — Ваньяр смогут переселиться на Таникветиль. На отвёрнутую от света сторону».
— Вот видишь, слова не нужны для понимания, — подбодрил Эонвэ растерявшегося эльфа. — А теперь взгляни на небо. Я тебе не лгал.
Ладья Майэ Ариэн уплыла за горы, на стремительно чернеющем небе зажглись звёзды: прекрасная недосягаемая россыпь драгоценных камней, похожих и разных, но одинаково чарующих.
— Спасибо, — вздохнул Ингвэ, — за счастье, которое могут дать только Владыки Арды. Спасибо, что не поскупились.
Преклонив колено перед Манвэ и остальными, эльф продолжал смотреть на звёзды, которые здесь, в горах, были особенно прекрасны.
Примечание к части
Песня "Веретено" Вероники Долиной
Дом Нарнис Нельяфинвиэль
Облака затянули низкое северное небо, заморосил неприятный дождь.
Арафион с подозрением посмотрел на море, серое и холодное. Безразличное. Иногда казалось, что даже любопытный сверх меры Майя Оссэ не заглядывал сюда, однако сегодня ощущалось присутствие Айну. В сочетании с непогодой это обстоятельство настораживало: возникало стойкое ощущение произошедшей беды.
Лёгкие волны осторожно касались пристани и маяка, лодка с алой звездой мерно покачивалась, даже не натягивая канат.
— Я не хочу разговаривать о возвращении, — сказал, не поворачиваясь, Арафион, зная, кто теперь стоит за спиной.
— Мне можешь ничего не говорить, — равнодушно произнёс Майя, посланник Оромэ, чаще других бывающий на севере Валинора. — Я сопровождал к Нарнис гостей, и они рассчитывали на встречу с тобой тоже. На всякий случай король Ингвэ передал своему сбившемуся с пути внуку письмо, готов был умолять, чтобы я доставил послание лично. Мне несложно его даже прочитать для уверенности, что родич ваньярского владыки узнал содержание столь важного текста.
Удивляясь, что Ингвэ снова называют именно королём сами Айнур, Арафион обернулся к помощнику Вала Оромэ и взял письмо.
— Ты не хотел жить под землёй, — с пониманием в голосе сказал Майя, — тебе нравилось петь во дворце рядом с Владыками, ты любил слушать свой голос, летящий с ветром над Валинором, окрашенный искрящейся пылью. Ваньяр уходят из подземелья, Ингвэ с семьёй будет жить в новом крыле дворца Владыки Манвэ Сулимо, твои собратья выстроят дома под сенью священной горы Таникветиль, защищённые от жара Ариэн, видя небо над головой. — Посланник замолчал, внимательно смотря из-под маскировочной зелёной маски на эльфа.
«Или ты слишком увлёкся видимостью свободы и созданием иллюзии бунта? — задал Майя беззвучный вопрос. — Ты придумал себе любовь? Ради чего, аманэльда?»
Арафион опустил письмо. Моросящий дождь усилился, ветер погнал волны, лодка закачалась заметнее. Зная, что Майяр не служат гонцами для эльфов, за исключением редчайших случаев, когда Валар ждут ответ от кого-то, кто не может приехать сам и всё сказать лично Владыкам, внук ваньярского короля молча пошёл на конюшню. Портовые дела могут подождать, нужно скорее встретиться с важными гостями Форменоссэ.
***
С намокших под дождём цветов винограда падали капли, исчезая в высокой траве.
— Этим ягодам не суждено созреть — не ко времени народились, обманувшись осенним теплом, — печально сказал Румил, отходя от окна и устремляя взгляд на книжный шкаф.
Финвиэль с любопытством рассматривала прославленного исследователя. Лауранаро, пряча от сидящей у камина матери бинты на груди, перекинутые через шею, приобнял здоровой рукой задумчивого и словно испуганного отца.
— Что-то случилось там, — Румил вздохнул, — за морем. И, похоже, снова беда пришла к Нолдор Финвэ. Многие бывшие жительницы Тириона, отпустившие мужчин из своих семей на войну, видели в одно время страшные сны. Мало кто рассказывал об их содержании, но несколько женщин, не выдержав тяжких предчувствий, ушли в сады Ирмо.
Элеммиро погладил сына по руке, тот почти не поморщился. Финвиэль, зная, почему племянник снова с травмой, всё-таки сдержала насмешку.
— Сады Лориэна, — мрачнея на глазах, произнёс менестрель, — не для всех путь обратно в нормальную жизнь. Лучше там не оказываться.
— Именно поэтому я забираю сына в наш новый дом! — едва ли не крикнула Финдиэль. — Великий король Ингвэ добился для своего народа неописуемой, невообразимой чести! Мы не посмеем её отвергать!
Нарнис посмотрела на дочь без осуждения и удивления, с тенью усталости. В последние годы вокруг северной крепости выросло новое поселение, куда съехались женщины и немногие оставшиеся в Валиноре мужчины-Нолдор Первого и Второго Домов, не пожелавшие жить под землёй. Большинство поняли, что пещеры не для них, после нескольких лет попыток быть счастливыми во дворцах Ауле.
«Наверное, Валар недовольны тем, что крепость, служившая тюрьмой мятежникам, стала процветающим городом, вот Финдиэль и нервничает», — подумала дочь Нельяфинвэ Феанариона, наблюдая, как Лауранаро начинает злиться на мать.
— Зачем ты приучаешь моего сына к оружию, которое не имеет отношения к охотничьему?! — перешла на обвинения эльфийка, и муж попытался успокоить её, погладив по руке.
— Это наша семейная традиция, — спокойно пояснила Нарнис. — Наш предок Феанаро Куруфинвэ спроектировал стальные мечи и доспехи, научил сыновей владеть ими.
— Забавно, — вступил в разговор Румил, убрав на место толстую книгу с описанием вымерших растений центрального Амана, — что, похоже, единственное достижение моего любимого ученика, которое принято помнить, это оружие для братоубийства. А ведь все здесь присутствующие говорят на языке, который мог бы носить имя Феанаро, будь его создатель тщеславнее. Однако Искусник ни одно творение не назвал в свою честь, и это достойно, не правда ли? Только никто это, похоже, не ценит, и, пользуясь ситуацией, все вокруг забывают, плодами чьих трудов пользуются. Вы даже представить не можете, каково это: собрать по крупицам и бусинкам множество используемых в речи форм слов, послушать звучание каждого, проникнуться заложенной сутью, прочувствовать, пропустить сквозь своё сердце, чтобы понять, какой вариант благозвучнее и в наиболее полной мере отражает смысл! А грамматические конструкции! Нужно ли уничтожить вероятную двусмысленность или недосказанность на корню или оставить место для домысла? Знаете, сколько споров было об этом? Мой добрый друг Квеннар уставал от нападок Феанаро, считая его слишком мелочным, а Куруфинвэ отстаивал своё мнение, доказывая правоту до тех пор, пока все присутствующие с ним не будут согласны. Или перестанут присутствовать.
— Отец моего отца, — улыбнулась Нарнис, — любил ясность и однозначность у других, а для себя и близких создавал целые словари особых выражений, которые понимать правильно могли только те, кто имел доступ к тайным книгам. Мне нравилось говорить с кузинами при других так, чтобы никто нас не понимал.
— Да, это забавно, — не слишком уверенно согласился Румил. — Однако никто из рода великого лингвиста не продолжил его дело, и я ничуть не удивлён: Феанаро слишком много требовал, был нетерпим к непониманию и тем самым отбивал интерес к науке.
Книжник замолчал, взял с полки обитый серой кожей с позолотой томик. Нарнис смутилась.
— Это очень милые стихи, — заулыбался Румил, поправив собранные в хвост чёрные волосы, — поэтесса была очень юной, когда писала их. — Отложив сборник и взяв толстую книгу, обитую красным деревом, языковед пролистал несколько страниц. — Я не верю, что Феанаро уничтожил словарь Валарина, — твёрдо произнёс Нолдо, — зашифровал — возможно.
— Почему же? — Лауранаро сел в кресло и блаженно улыбнулся, удобно устроив раненую руку. — Феанаро изучил собственное наречие Валар и решил не делиться знанием, которое давало ему власть. Сложись обстоятельства иначе, мой великий предок смог бы вместо Майя Эонвэ доносить Слово Валар эльфам. По своему усмотрению.
— Вот и уезжай из его обители в благословенный город на склоне священной горы вместе со своей семьёй! Благочестивой семьёй! — снова пошла в наступление Финдиэль.
— Ещё чего, — усмехнулся молодой эльф. — Мне нравятся традиции Форменоссэ, народ, живущий здесь, и Валар далеко. А шпионы Оромэ, разъезжающие в окрестностях, нам даже помогают — зверей гонят в ловушки. Только по гонкам с Валиэ Нессой по лесам скучаю.
Элеммиро не дал супруге вспылить, Румил долистал книгу в деревянном окладе, поставил на полку, взял небольшой томик в простой обложке.
— Я должен признаться, Нарнис, — заулыбался языковед, посматривая в сторону Финвиэль, сидящей с холстом и угольком, — мне не хватает Феанаро. Да, не только Квеннар уставал от него, но жажда познания и созидания, которая пылала в его душе, зажигала огонь в сердцах всех, кто оказывался рядом. Одни хотели превзойти гения, другие — ему понравиться, третьи — доказать, что он неправ. А теперь всё угасло, соревноваться не с кем. Нет желания совершенствоваться. И я подумал…
— Нет! — в один голос запротестовали Финвиэль и Лауранаро.
— Жаль, — погрустнел Румил. — Я надеялся найти ученика из рода Куруфинвэ.
Нарнис взглянула на книжника.
— Финвиэль, — сказала хозяйка Форменоссэ дочери, — останься с гостями, а мне нужно поговорить с господином языковедом. Пойдём, Румил. Можешь брать с собой любые книги, которые заинтересовали.
Нолдо с радостью полез в полку и, набрав целую библиотеку, последовал за дочерью Нельяфинвэ Феанариона в мокрый от недавнего дождя виноградный сад.
***
Перевернув сиденье скамьи сухой стороной, гость Форменоссэ сел и продолжил, рассматривая заинтересовавшие книги, говорить о том, что волновало.
— Понимаешь, Нарнис, без развития любое дело угаснет, истает, истлеет, растворится… Можно это называть, как угодно, суть одна: я не хочу быть бессильным свидетелем гибели того, что люблю больше всего в жизни.
— Говорят, — осторожно предположила Нолдиэ, — всё дело в отсутствии света Древ.
— Даже если это так, — серые спокойные глаза вдруг вспыхнули, обдавая жаром, — что мне теперь делать? Смириться и покорно наблюдать за безразличием к науке?! В Валиноре практически не рождаются дети, а в Сады и Чертоги продолжают уходить безвозвратно! Всё искусство выглядит пустым: это бездушные картинки и тексты, в которых нет жизни и идеи, только тоска и бессилие! Это красивые одинаковые между собой порождения умирающей культуры, и я не могу это видеть, Нарнис!
Дочь Нельяфинвэ Феанариона молчала. Наблюдая за чернобурой лисой, лениво изображающей охоту на какого-то грызуна, Нолдиэ хотела поддержать книжника, только не знала, как, поэтому решила дождаться, когда он выскажется.
— Ты не представляешь, Нарнис, что я чувствую, когда вижу тексты своих учеников, которые переписывают фразы друг друга, даже не изменяя их! Авторы не создают, а копируют! А художницы, у которых все Валар и эльфы на одно лицо? И природа до Древ, во время и после — одинаковая! Понимаешь, это катастрофа, Нарнис! Никто не хочет вкладывать душу! Это не творцы, это бездельники! Играющие с красивым трафаретом дети! И самое страшное, Нарнис, они никак не наиграются.
— Но почему ты считаешь, что именно род Феанаро способен изменить ситуацию? Ты говорил с дочерьми Куруфинвэ Атаринкэ?
— Похоже, я просто в отчаянии хватаюсь за прошлое, Нарнис. Я помню, как твой дед был увлечён нашим общим делом, — глаза книжника заулыбались, — он всегда приходил в нашу библиотеку заранее, перед началом общих собраний, но однажды… — Румил чуть смутился. — Однажды Феанаро влюбился. И стал приходить точно ко времени. Ни мгновением раньше. А один раз даже опоздал! Это было незадолго до свадьбы. Он тогда пришёл счастливый и совершенно не способный думать о науке. А потом, спустя годы, снова начал приходить заранее, или вовсе ночевал в библиотеке.
Нарнис опустила глаза. Крупная зелёная гусеница спустилась с виноградного листа, ниточка блеснула на солнце, показавшемся из облаков. Во двор въехал, сверкая парадным доспехом, Арафион.
— Может быть, ты пойдёшь ко мне в ученики? — безнадёжно спросил Румил, гладя ладонью кожано-стальной переплёт пособия по обработке меха, тоже потерявшего актуальность с гибелью Древ.
— Я? — внук Ингвэ так искренне удивился, что Нарнис рассмеялась. — Нет, я на такое не способен. Но, клянусь, если ты поможешь мне жениться на этой прекрасной эльфийке, старший из наших сыновей станет твоим учеником.
— Друг мой, — почти спокойно произнесла дочь Феаноринга, — господин Румил просит помощи, а не дополнительных проблем.
— Она прекрасна, правда? — восхищённо ахнул, хватаясь за сердце, Арафион.
— Правда, — кивнул книжник. — И умна. Я приехал ненадолго: поговорю с поселенцами за стенами Форменоссэ и… отправлюсь домой ни с чем. Такова воля Рока.
— Таков твой выбор, — словно обвиняя, заявил внук Ингвэ. — А я сказал посланникам моей семьи, что отныне чту традиции Дома Нарнис Нельяфинвиэль, поэтому хожу в металлической одежде, а на юге в ней слишком жарко. Они обрадовались и уехали счастливые.
Нарнис встала со скамьи, посмотрела на играющего с грызуном лиса.
— Ты не такая, как все, — снова пропел бывший менестрель Валар, — ты не такая, как все!
Примечание к части
Нарнис от Беллы Бергольц https://www.deviantart.com/bellabergolts/art/Narnis-Nelyafinwiel-841027705
Потому что на то Воля Валар
В полумраке крошечной комнатки без мебели, с одной лишь узкой дверцей пахло воском и сгорающим фитилем. Тонкий дымок, поднимавшйся от единственной свечи, которая однако не сгорала, сколько бы времени ни проходило, то таял под низким потолком, то стелился по нему, струясь и дрожа в практически застывшем воздухе, реагируя на движения стоявшего на коленях эльфа.
Сухие бескровные губы практически беззвучно задавали только один вопрос:
— Manan?
И каждый раз, тяжело выдыхая «Почему?», Арафинвэ мысленно обращался за помощью и советом к тем, кого боялся, кого считал всемогущими, ради чьей благосклонности готов был идти на жертвы, отчаянно пытаясь совладать с ненужными эмоциями, хаотичными и разрушительными.
— Manan?
«Почему, о великий Владыка Манвэ, Ты отнимаешь дары, данные тобой? Я это заслужил, знаю! Но почему? В чём я был неправ? Я обманул Твоё доверие? Подвёл Тебя? Я никудышный владыка? Почему Ты не даёшь мне знать, когда я сбиваюсь с пути? Я хочу быть полезным и нужным Тебе, клянусь! Я утратил Твоё расположение? Почему? Что со мной не так? Ты считаешь мою любовь неискренней? Не веришь в меня больше? Умоляю, скажи!»
— Manan?
«Почему, о Элентари, любимейшая Валиэ, одним Детям Эру позволено любоваться творениями Песни Твоей, а другим нет? Я и мой род недостоин жить под украшенным Тобой небом? Замаранные кровью звёзды на знамёнах моих братьев навек лишили меня права видеть настоящие светила?»
— Manan?
«Почему, справедливейший и грозный Намо, пророк и наставник, почему я, не проливший кровь собратьев, получивший прощение, продолжаю чувствовать вину за чужие деяния? Почему я не знаю, как искупить причинённое зло? Почему никто не говорит мне, что я должен сделать?! Почему не могу догадаться сам?»
— Manan?
«Почему, о великодушная и милостивая Валиэ Ниэнна, меня ранит чья-то свобода от меня? Почему мне больно оттого, что мой родич больше не мой подданный? Почему я готов умолять о возвращении абсолютной власти над аманэльдар, которой у меня не было изначально? Почему это ранит? Почему… Ты не исцеляешь меня? Чем я прогневал Тебя? Не молчи хотя бы Ты! Вразуми меня, умоляю! Клянусь, я всё сделаю!»
— Manan?
«Почему, искуснейший Вала Ауле, Ты не гневался на отвергнувших Твои дары? Позволено ли мне, брату изгнанных королей, сыну злой женщины, сказать своё мнение Тебе? Имею ли я право голоса? Что будет со мной и моим народом, если я тоже отвергну Твои дары? Почему мне не положено знать об этом?»
— Manan?
«Почему, благодетельная Владычица Йаванна, я не смог вдохновить свой народ на рождение детей? Моя семья полнится, несмотря на горькие потери, так почему мой пример не стал путеводным для Нолдор? Помоги, молю! Я в отчаянии!
Почему?..
Почему?»
Огонь свечи задрожал, когда Арафинвэ пал ниц то ли от усталости, то ли от беспомощности. Ароматный дымок рассеялся в воздухе, капля воска скатилась слезой на пол. Пересохшие губы задрожали:
— Manan?
«Почему я теряю влияние?
Почему меня это волнует?! Я такой же, как мой заблудший брат? Что мне сделать, чтобы не быть таким?! Вовсе отречься от власти? Но будет ли это лучше для Нолдор? Валар ведь сами избрали меня!
Почему теперь я чувствую себя ослепшим и оглохшим в центре лабиринта?! Валиэ Вайрэ, где же твоя путеводная нить? Позволь нащупать её, молю! Не оставь меня!»
— Manan?
«Владычица Эстэ! Почему я так слаб? Почему не сопереживаю Владыке Манвэ, думая о своей никчёмной скорби?! Молю, Валиэ, дай мне надежду! Дай мне силы надеяться! Может, я должен быть утешением и радостью для Владыки Арды, должен сделать всё, чтобы осушить его слёзы, пролитые о моих братьях, о моём народе, который я не уберёг и не вразумил? Могу ли я надеяться, что способен дарить радость Владыке Манвэ? Молю, позволь мне надеяться! Пожалуйста…»
— Manan?
«Почему, Вала Ирмо, мой народ продолжает видеть страшные сны? Почему я не могу утешить скорбящих? И почему я злюсь, осознавая своё бессилие? Почему готов обвинять невиновных? Почему я обвиняю Валар?! Я не смею! Не должен! Что со мной не так? Почему я не могу взять страх и боль моего народа на себя? Вала Ирмо, почему я не могу видеть страшные сны вместо них? Избавь мой народ от скорби, умоляю тебя! Я готов страдать сам, только пусть Нолдор будут счастливы!
Почему я чувствую, что молю об этом ради сохранения власти?»
— Manan?
«Что со мной не так?! Эру…»
Огонь свечи горел ровно, словно не поднимающий головы эльф перестал не только двигаться, но и дышать. Дымок струился к низкому потолку, расползаясь по гладко отёсанному камню. В воцарившейся тишине больше не звучали вопросы, лишь воск, слеза за слезой, скатывался на пол.
Свеча начала таять.
***
Эарвен стояла на берегу озера. Серебро волос и одеяния, отражаясь в подсвеченной фонарём кристально-прозрачной воде, походило на путь Тилиона, сияющий по ночам на поверхности моря. Маленькая девочка с белоснежными волосами пускала самодельный кораблик, украшенный пёрышками.
— Папа! Что с тобой? — пискнула малышка, заметив идущего среди рядов причудливых сталагмитов Арафинвэ. — Давай я тебя утешу! Поцелую! Возьми меня на ручки!
Тяжело вздохнув, валинорский король прижал ребёнка к груди, чувствуя, как маленькие губки касаются щеки.
— Нэрвен никогда не была ласковой, — словно обвиняя кого-то, произнесла Эарвен, поднимая из воды кораблик. — Муж-дева! Зачем женщине красота, если она не делает счастливым супруга?
Девочка погладила отца по голове, снова чмокнула в щёку, ткнулась носиком.
— Я всё сказал им, — смотря невидящими глазами на жену, глухо проговорил избранник Валар, словно не замечая ласки дочери.
— И что теперь? — без интереса спросила королева.
— Я сказал им и повторю тебе — никто не обязан подчиняться мне, оставаться со мной, если не желает этого.
***
— Править вами, мой народ, — говорил Арафинвэ, стоя на возвышении в центре огромной пещеры, — я решил не сам, на то была Воля Валар. Я не вправе заставлять вас слушаться меня, и отречение от меня — не есть отречение от Владык Арды, не есть бунт против наших благодетелей, против их воли и решений. Народ Тэлери, чья королева — моя супруга, всё ещё такой малочисленный, может снова отделиться и уйти к морю, снова избрать своим лидером Ольвэ, допустившего кровопролитие в Альквалондэ. Да, Ольвэ невиновен, он оставался верен Валар и не боялся заплатить любую цену, чтобы доказать любовь к Владыкам. Это ли не самый правильный путь? Если ныне Ольвэ и Тэлери более не мой народ, если в ваших глазах я более не избранник Валар, я не смею спорить. Уходите, и никто из эльфов не встанет у вас на пути. — Посмотрев на толпу, король почувствовал прилив сил, это ощущение укрепило веру в правильность произносимых слов. — Нолдор, — голос Арафинвэ стал громче, — переселение нас под землю было Волей Валар. Кто-то счёл это наказанием? Что ж, возможно вы правы. Наш народ запятнал себя кровью, показал свою несостоятельность и неспособность принимать верные решения. Это были не лично вы, не лично я, но сейчас самое время быть честными перед самими собой. Вспомните, многие ли из нас осудили братоубийство? Многие ли осудили Феанаро, а не Ольвэ? Сейчас самое время вспомнить, в какой момент мы осознали совершённую нами ошибку в выборе пути. Взглянем правде в глаза, братья! Мы не повернули назад, увидев окровавленную гавань и сложенные рядами трупы. Мы не начали молить о прощении, смотря на рыдающих сирот. Мы пошли бы дальше. За Феанаро. Пошли бы войной против одного из Айнур, кого мы не имеем права судить! Однако мы готовы были вершить «справедливость». Что же остановило нас? Да, братья, нас остановил страх перед наказанием. Нас заставило одуматься злое пророчество, но не совесть. И теперь, посмотрев правде в глаза, мы можем понять, чего достойны, а чего — нет. Заслужили мы любовь Валар? Заслужили мы прощение Тэлери? — Обведя взглядом собравшийся народ, король тяжело вздохнул. — Волей Валар я стал нолдораном, хоть никогда не стремился к власти. Волей Валар мы пришли в подземный город. И я останусь здесь, независимо от вашего выбора. Я, один из вас, один из Нолдор, осознал, что не способен принимать верные решения, поэтому должен подчиняться тем, кто знает, как для меня лучше. Я буду жить здесь, в выбранном для меня доме, даже если останусь в одиночестве. Ибо такова Воля Валар!
***
Эарвен отошла от воды, серебристое отражение в озере исчезло.
— Владыки Арды не могут быть неправы, — улыбнулась мужу королева, — ты поистине достойнейший из эльфийских владык. Я всегда это знала.
Ещё один данный судьбой шанс
Ароматный дымок поднимался из крохотной чашечки, наполненной измельчёнными листьями. Терпкий запах тлеющего растения расползался над столом в ажурной садовой беседке, словно утренний туман по реке, и, вдыхая его, Олорин переключал внимание с музыки чужих видений на собственные впечатления, чтобы систематизировать всё услышанное и прочувствованное.
Сколько сортов ускилле растёт в садах владыки Ирмо, и сколько новых ароматов можно получить, добавляя к табачным листикам цитрусы, мяту, ягоды или сладости в разных пропорциях. Интенсивность горения тоже регулируется…
Подумав, что музыку феа можно представить одним из сортов ускилле, в котором звучат сладкие, пряные, холодные или бодрящие ароматы наполнителей, Майя Олорин с грустью посмотрел на рассеивающийся в искрящемся воздухе дымок. Ароматы живых растений тоже хороши, но, когда они сгорают, становятся изысканными. Огонь, уничтожая их, дарит сторонним наблюдателям короткое, но неповторимое яркое наслаждение.
Жаль, что кому-то суждено погибнуть в пламени ради удовольствия других. Может быть, хоть некоторым ароматным травам всё же будет дан шанс выжить? Может быть, они смогут им воспользоваться?
***
Тишину нарушало лишь потрескивание фитилей и лёгкий шорох шёлка рукавов платья, коснувшихся простыни и одеяла. Золото волос эльфийки потемнело в полумраке, заиграло алыми отблесками. Лёгкая прохладная ладонь, чуть дрогнув, легла в горячую руку лежащего в постели эльфа.
Ангарато, щурясь, посмотрел на супругу и улыбнулся. Сидевший рядом в кресле Финдарато, что-то рассказывавший кузену перед появлением гостьи, просиял.
— Эльдалотэ, прекрасный цветок, что расцвёл среди снегов! — с пафосом произнёс сын Арафинвэ. — Золотые лепестки, дивный аромат пыльцы, изящный тонкий стебель…
Ангарато скривился.
— Что такое, братец? — испуганно расширил глаза владыка острова. — Я не собирался уводить у тебя жену! Просто согласись — цветок, выросший в Хэлкараксэ, это истинная диковинка! Знаете, что я думаю?
Ангарато устало вздохнул, закрыл глаза, на лице Эльдалотэ отразилась тревога.
— Зачем вам с прелестной супругой половина Дортониона? — с нажимом спросил Инголдо. — Что вам этот лес, которым вы даже не владеете? Посуди сам, братец, ваши ресурсы делят между собой все, кому не лень! А что вы получаете взамен предоставленных богатств?
— Лорд Маэдрос защищает Белерианд от орков, — удивляясь непониманию, негромко сказала эльфийка, осторожно гладя супруга по волосам.
— Однако, будем честны, — хитро улыбнулся Финдарато, — наш прославленный герой — подданный дяди Нолофинвэ. Ты лучше меня знаешь, что это означает. Сначала твои ресурсы идут нолдорану, а он уже решает, что передать в Химринг, а что оставить себе. Я понимаю, вы отдаёте не безвозмездно, однако, скажи, братец-лорд, зачем тебе это?
Не открывая глаз, Ангарато глубоко вздохнул.
— Ты тоже хочешь наши с Айканаро богатства? — спросил он полушёпотом.
— Нет же! — рассмеялся король. — Избавь меня Эру от ресурсозависимости! У меня идея лучше. Подумай, может быть, сама судьба привела тебя на Тол-Сирион и заставила здесь задержаться? Отдай Дортонион Айканаро. Пусть раздаривает лес кому хочет, а ты с твоим драгоценным цветком оставайся на моём острове под защитой Вала Улмо. Скоро здесь будет мощная крепость…
— Финдарато, — выдохнул раненый Нолдо, на лбу проступил пот, — я вернусь в Дортонион. Я так решил. Благодарю за предложение. А сейчас позволь побыть наедине с моим прелестным золотым цветочком.
— Зря отказываешься, — развёл руками Инголдо, направляясь к двери. — Но дело твоё. Отдыхай, набирайся сил: они тебе понадобятся, раз жена рядом.
Чуть сдвинув брови, Ангарато сжал зубы, снова тяжело вздохнул, рука, дрогнув, сильнее сжала ладонь Эльдалотэ.
Взяв со стола травяной отвар, эльфийка помогла любимому сделать несколько глотков и, стараясь скрыть тревогу во взгляде, погладила мужа по щеке.
— Помнишь, — убаюкивающим тоном заговорила леди, — как я расплакалась, когда Лаурэфиндэ говорил о войне? Мне тогда было так стыдно за себя! А потом, когда мы с тобой вместе разгребали снег, я хотела поделиться своими стихами о тебе, но постеснялась. Они такие смешные, такие наивные!
Видя, что Ангарато, хоть всё ещё улыбался, начал засыпать, эльфийка чуть слышно запела:
— Ты знаешь, мама, он какой?
Он не такой, как все,
Он не такой, другой!
Надёжный, ласковый, родной.
Он только мой, он мой.
А я за ним, как за стеной.
Ты знаешь, он… он такой смешной!
А я до слёз наговорилась с тишиной…
Ты хоть во сне побудь ещё со мной.
Как холодно и одиноко,
Как страшно решать самой!
А мне на мгновенье только
Услышать бы голос твой.
Любовь, словно снег, подступает,
Мне с ним хорошо молчать.
И если ты слышишь, мама,
Скажи, что ему сказать.
Осторожно поцеловав чуть приоткрытые губы, ощутив горячее дыхание, ласково коснувшись лба самого дорого на свете мужчины, Эльдалотэ сбросила платье и легла рядом со спящим супругом, прижавшись к нему всем телом, чтобы, проснувшись, Ангарато чувствовал поддержку и тепло, которые порой важнее самых чудодейственных снадобий.
— Знаешь, — вдруг прошептал Нолдо, не открывая глаз, — я должен поблагодарить проклятого Феанариона за то, что жив. Если бы Карнистир не сыграл со мной шутку с ядом на руке, я не носил бы с собой противоядия. Иронично, однако именно Морифинвэ я обязан жизнью.
— Не думай об этом, — Эльдалотэ поцеловала мужа в шею. — Главное, ты со мной. И нас никто и ничто не сможет разлучить. Никогда.
Ангарато не ответил.
Огонь на фитилях затрепетал, поднялся выше, на стене заплясали тени. Среди воцарившейся тишины было слышно, как где-то далеко за окном шумят волны, подпевая ветру. Где-то там вдали — дортонионский лес, он ждёт возвращения лорда и леди, как дом всегда ожидает своих хозяев, сколь долго бы они ни отсутствовали.
Примечание к части
Песня "Мама" Дианы Гурцкой
За и против Голодрим
Дверь небольшого дома, выстроенного на сомкнувших кроны деревьях с зелёной и красной листвой, распахнулась, на крыльце возник золотоволосый ребёнок с цветущей палкой в руке. В рассеянном Завесой Мелиан свете Анора малыш отбрасывал очень большую тень, знал это и, похоже, гордился собой.
— Что тебе надо в моём доме, бродяга?! — угрожающе замахнувшись, спросил с высоты эльфёнок.
Молодой Синда в кожаном доспехе с улыбкой взглянул на стоявшего рядом отца.
— Я не просто путник и тем более не бродяга. Моё имя Амдир, я славный герой войны за Белерианд, — почтительно пояснил старший эльф. — Мы следим за порядком, помогаем безопасно покинуть владения Элу Тингола тем, кому здесь не место.
— Дориату не нужны воины! — заявил со всей ответственностью мальчик. — Нас защищает королева Мелиан! Уходи к Морготу, раз хочешь воевать! Или к Голодрим!
— Такой маленький, — засмеялся командир, — а уже рассуждает, как Тингол. Пойдём, Амрот, нам здесь не рады.
— Не рады! — угрожающе потряс палкой крошка-эльф. — Папа говорил, вы на стороне Голодрим! Вы не любите моего короля!
— Я люблю свою жену, — со знанием дела уточнил Амдир, присматриваясь, нет ли засады, — а к королям испытываю совсем иные чувства.
— Трандуил, вернись в дом! — с тревогой позвала ребёнка женщина. — Голодрим уже почти покинули нашу землю. Скоро их здесь не останется. Бояться нечего.
— Это я боюсь?! Я?! — вскипел малыш и бросился в дом доказывать, какой он храбрый.
— Видишь, Амрот, — с теплотой улыбаясь, сказал сыну Амдир, — мать знает, как заманить дитя в дом. Умница.
Молодой эльф покачал головой.
— Мне жаль покидать королевство, — вздохнул он, смотря на маленький домик на сомкнувших кроны деревьях. — Здесь безопасно, красиво…
— Ты заблуждаешься, сын, я уже говорил тебе и повторю снова: в Дориате колдовство не только для обороны. Я и сам догадывался, а после того, как поговорил с Голодрим, укрепился в уверенности: Майэ Мелиан гораздо слабее Моргота и ненападение на нас — лишь вероятный взаимный договор между Айнур. Но кто нам гарантирует, что Моргот не нарушит слово или что там у них? Помнишь шутку Саэроса? «Голодрим думают о чести не больше, чем Моргот». Он отчасти прав, Амрот. Более того, Мелиан, живя в Валиноре, была прислужницей Вала Ирмо, дарующего сны, хозяина сада, в котором можно грезить и отдыхать душой. В Дориате, Амрот, много иллюзорного. Гораздо больше, чем ты думаешь.
— Да откуда тебе знать? — вспылил юный эльф, пнув ногой покрытую сиреневым мхом кочку.
Амдир внимательно взглянул на сына.
— Предложи ей уехать с тобой, — серьёзно сказал воин.
— Я предлагал, — помрачнел Амрот. — Она отказалась.
***
Решиться на разговор было очень трудно, а поймать момент, когда дева сидела одна, окружив себя инструментами, а не друзьями, родственниками, поклонниками и подхалимами, ещё тяжелее. Молодой эльф чувствовал, как способность к связанной речи покидает его, умение выражать мысли исчезло, сила воли… А была ли она?
Подойдя к племяннице королевского советника, играющей то на арфе, то на лире, то постукивающей деревянной палочкой по пластинкам из стекла, сын прославленного воина покраснел. Нимродель подняла глаза. Сидя у небольшого пруда под украшенным аметистом и яшмой, имитирующими листву, сводом пещеры на фоне фресок, изображающих танцующие пары, эльфийка с белыми, словно снег на горной вершине, волосами поправила зелёное с розовой вышивкой платье и не слишком мило улыбнулась.
— Я знаю, Амрот, сын Амдира, что ты хочешь напомнить мне о том, как мы познакомились на пиру в честь свадьбы старшего сына военачальника Маблунга, как я прекрасно пела, и никто даже не вспомнил про Даэрона, слушая меня, как ты был очарован моей…
— Нимродель, — Синда бросился вперёд, нежно взял деву за плечи, — прошу, не надо. Не говори, как Саэрос, не пытайся копировать его манеру. Я знаю, ты не такая!
— И какая же я? — подняла белоснежные, идеальной формы брови эльфийка. — Красивейшая, мудрейшая, великодушнейшая, гениальнейшая? Да, я такая.
Опустив взгляд, Амрот требовательнее сжал плечи девы, и та вырвалась, отстранилась.
— Послушай, — сказала менестрель без насмешки, — может быть, когда-то в детстве, любуясь картинами с изображениями пар, слушая песни о чувствах, тайком подглядывая за целующимися дориатрим, восхищаясь королевской четой, я мечтала о любви. Это были фантазии маленькой девочки, которой я давно не являюсь. Скажу тебе больше, Амрот, сын Амдира: в моих детских снах любовь была прекрасной и простой, без интриг и преодолений, без прошлого и с прекрасным будущим. Так не бывает, сын воина, вставшего на сторону голодрим. Так не разрушай мою прекрасную невинную фантазию, которая мне дорогá.
— Я люблю тебя! — выпалил Амрот, уверенный, что умрёт, сказав это. Однако, не умер.
Нимродель поджала яркие манящие губки. Изящные руки, украшенные гномьим серебром и бериллами, нежно взяли лиру, и сын Амдира возненавидел инструмент, которому доставалась ласка, недоступная эльфу. Опустив белоснежные пушистые ресницы, дева хитро улыбнулась.
— Лишь вчера
Весь мир объятья раскрывал, — нежным, слегка насмешливым голоском пропела менестрель. — Лишь вчера
Легко леталось так во сне!
Но ты сам дверь нарисовал,
На камне дверь нарисовал.
Белую-белую дверь
На гранитной стене.
В нарисованной чаще нельзя заблудиться,
И не съест никого нарисованный зверь.
Только веришь ты, веришь ты, веришь, что может открыться
Эта белая дверь.
Эта белая-белая дверь.
***
— Я глупец, — обречённо произнёс Амрот срывающимся голосом. — Никчёмный глупец!
— Нет, — Амдир потрепал сына по голове. — Ты всего лишь влюблён. Не отчаивайся, никто не знает, как сложится судьба. Порой в Арде случаются самые невероятные события: я видел, как изменился мир, когда на небе появились Исиль и Анор… — Синда замолчал, подумал и отмахнулся. — Мир изменился, сын, а война продолжается. Слышал, о чём говорил Белег?
Юный эльф слышал, но Моргот волновал его не более, чем новый кинжал Тингола, подаренный каким-то дальнимродственником.
«Я верю, — думал Амрот, — верю! Нарисованная дверь откроется!»
***
Последние покидающие Дориат аманэльдар, которых в Королевстве-под-Завесой уже не называли Тэлери, скрылись за поворотом дороги, и Келеборн, убедившись, что никто не преследует народ королевы Артанис, дал знак защитникам уходить с позиций, и в этот момент на пути появился небольшой отряд.
Предводитель был темноволос, непривычно высок и широкоплеч, альквалондский самозванец сразу вспомнил худшие моменты свой жизни, хоть и понимал — перед ним не может быть Нолдо из рода Финвэ.
— Ты ведёшь народ на убой, — заявил командир, сверкая холодными бесцветными глазами. — С чего ты взял, что там, за Завесой, сможешь обеспечить чью-либо безопасность?
Келеборн не понял, чего хочет этот незнакомый эльф, живущий на южной границе Дориата вдали от Менегрота. Взгляд валинорского Тэлеро оказался очень красноречивым, и Синда усмехнулся:
— Леди Галадриэль — не Майэ Мелиан. И даже не та, кого принято называть лесными ведьмами за дружбу с непонятными древоподобными существами. Твоя жена слабее, и её чары не сделают землю скрытой от зла. Хотите свободы — уходите к Энтам. Полагаю, вы, эльфы Амана, спокойнее воспринимаете странные творения Валар, чем мы, не видевшие Света Древ.
— Благодарю, — сдержанно улыбнулся Келеборн.
— Не стóит, — незнакомец осмотрелся. — Я — потомок великого вождя Денетора, моё имя Орофер, и однажды мой род снова станет славным и многочисленным. Ты ещё услышишь обо мне, беглец. И помни: развитие и процветание возможно только в безопасности. Вот причина, по которой я — подданный Тингола.
«Амбиции — это, безусловно, прекрасно, — подумал самозванец, снова ощущая окрыляющее прикосновение чар, как в тот самый день, когда было принято решение бежать от Феанаро. — Однако, нужно нечто большее. Например, удача».
— Защитники Дориата, — увереннее заговорил Келеборн, — утверждают, что орки не добрались до границ Завесы, были перебиты воинами-Нолдор.
— Маблунг — глупец, — отмахнулся Орофер, — а Белег, любимчик принцессы, и подавно. Поэтому я и не служу под их командованием. Мы — охотники, не воины. Но если будет необходимость, поохотимся не только на оленей, но и на орков. — Посмотрев по сторонам, эльф покачал головой. — Что ж, не стану тебя задерживать. Надеюсь, ещё увидимся однажды, а ты послушаешь мой совет, примешь к сведению. Помни: самая сильная магия во власти творений Йаванны, а не в прекрасных глазах твоей жены.
Келеборн хотел поспорить, однако передумал: нет смысла терять время, пытаясь доказать свою правоту тому, кто абсолютно уверен в собственной. А принадлежность к роду Денетора обычно приписывали себе те, кто хотел выглядеть авторитетнее, не имея других аргументов. Хотя… не альквалондскому лучнику осуждать кого-то за присваивание чужого имени.
«Всё это неважно, — мысленно одёрнул себя Тэлеро. — Главное, я скоро увижу Артанис. Кем бы мы ни были теперь, мы вместе, а это оправдывает любой пройденный ранее путь».
***
Поверхность воды искрилась, хотя рядом не было ни одного источника света. Небольшая плоская чаша, казалось, начала разрастаться, поглощая весь мир, преобразуя реальность в иллюзию, а видение — в жизнь.
Артанис многое хотела увидеть и многих, однако сердце требовало показать только…
Прогнав ненужные, мешающие сосредоточиться эмоции, дочь валинорского короля присмотрелась к искрящейся звёздами тьме воды.
И мельком увидела его лицо, сосредоточенно-напряжённое, глаза всматривались вдаль, в огонь. Пришла догадка: это видение из прошлого. Оно не нужно. Совершенно не нужно.
Налив ещё воды, королева без королевства спросила совет.
«Правь, — сказала вода, меняя обличия, — у тебя есть народ. Ты знаешь, что подданные важнее чётко очерченных границ. Можно править многими, не имея постоянной территории для жизни, не строя дворцов, обходясь лишь походными шатрами, наскоро сделанными из подручных материалов, однако пользуясь влиянием и авторитетом. А можно сидеть в пустом замке на необитаемой земле, называться владычицей и гордиться собой, но по нраву ли тебе такое правление? Ты знаешь ответ».
— Я прошла Хэлкараксэ, — напомнила себе Артанис, — училась у Мелиан. Я не простая эльфийка из глухих дебрей. Я королева. И буду носить этот титул достойно.
Примечание к части
Песня "Белая дверь" Пугачёвой
О новой жизни
Она позволяла прижаться к себе, обхватить руками, не двигалась, чтобы не разорвать объятия, не отстранялась от поцелуев, но была слишком далека и холодна, словно неживая скульптура из редчайшего мрамора, прекрасная и холодная.
Голова эльфа кружилась, словно после слишком большого количества вина, перед глазами расплывался любимый силуэт, мерцал и дрожал, как будто Даэрон смотрел на Лутиэн сквозь пелену слёз.
Розовое закатное свечение неба окрашивало размытое прекрасное лицо в дивные нежные цвета, и менестрель, боясь, что рядом не любимая, а фантом, осыпал поцелуями щёки, лоб, губы, шею, убеждаясь с каждым прикосновением, что Лутиэн здесь, её можно ощущать, обожать и согреваться теплом безучастного бархатистого тела.
Желание стать единым целым с любимой давило на грудь, убивая все другие чувства и мысли, заглушая музыку, рождающуюся в сердце менестреля, обрывая лишь начатую мелодию. Ничто не имело значения, всё рухнуло в бездну и исчезло, осталась только Лутиэн и позволение целовать её прекрасное подсвеченное закатом лицо. Нарастало чувство страха, что любимая вот-вот исчезнет, и…
Конец.
Сияющие звёздами глаза вдруг сфокусировались на Даэроне, эльф вздрогнул от неожиданности, чуть отстранился и увидел, как призрачный силуэт обретает чёткие формы. Голова сначала закружилась сильнее, но ощущение падения резко прекратилось, и, снова чувствуя реальность и твёрдую опору, Даэрон понял, что внутри него образовалась пустота, спасение от которой совсем рядом — надо лишь не отпускать любимую из объятий, тогда есть шанс выжить…
— Ты должен поговорить с моим отцом, — холодно сказала Лутиэн, наматывая на палец прядь волос менестреля, критически рассматривая её, — спеть ему, насколько важна для Арды новая жизнь. Пойми, мы не должны подарить её только одному из Айнур, Эру не так замыслил. — Посмотрев на Даэрона внимательнее, принцесса вдруг заливисто рассмеялась. — Хотя, забудь всё, что я сказала. Мой отец не станет тебя слушать.
Менестрелю захотелось сказать, насколько обидно ранят его подобные слова, что он не заслужил насмешек и готов быть лучше и полезнее, достаточно лишь намекнуть, и он всё сделает, но вдруг эльф увидел в глазах любимой войну и словно провалился в бездну дыма, огня и удушающей вони, исходящей от горящей плоти и чёрной маслянистой жидкости, растёкшейся по окровавленным стенам. Даэрон увидел орков и… кого-то ещё — существ, очень отдалённо напоминавших эльфов, грязных, обросших, в язвах и волдырях, с жёлтыми и чёрными редкими зубами, кричащих что-то гадкое, хохочущих над умирающими…
Видение растаяло, Даэрон в ужасе затряс головой.
— Нельзя, — сказала Лутиэн, вставая с шелковистой травы, — чтобы новая жизнь была в одних руках.
«Новая жизнь, — подумал менестрель, — почему ты говоришь не о наших совместных детях? Почему не видишь меня своим мужем, любимая?»
Принцесса, закружившись, словно под одной ей слышимую музыку, прислонилась спиной к дереву, погладила ствол, подняла глаза к темнеющему небу.
— На следующем пиру, — мечтательно произнесла дочь Майэ Мелиан, — я хочу танцевать только с тобой, под твою арфу, под твой голос. Но для этого тебе придётся придумать что-то, гармонирующее с мелодией моей души. Думай обо мне, когда обнимаешь гриф, когда ласкаешь струны.
Даэрон почувствовал рвущийся из груди беззвучный крик отчаяния: «Как же так?! Ты не понимаешь, что я всегда, всегда думаю только о тебе?! И на совете, и во время пиров, и когда просто иду по коридорам Менегрота… Каждый вдох и выдох — это ты! Только ты!»
С мыслью, что всё бесполезно, менестрель опустил голову. Ему уже ничего не хотелось, навалилась убивающая волю усталость. Лутиэн подошла, тронула за подбородок, потянула вверх, посмотрела в глаза.
— Вставай, певец, — прощебетала принцесса, — пора браться за работу.
И Даэрон снова покорно подчинился.
Шанс доказать исключительность
Бальный зал, украшенный зеленоватыми фонарями, казался полупустым — в памяти ещё свежи были впечатления от совместных праздников с валинорскими эльфами.
Напоминая дориатрим, что большое свободное пространство удобно для весёлых танцев, Нимродель, схватив за руку Нимлот и юную племянницу Белега, завлекая гостей дворца в хоровод, запела песню, с недавних пор ставшую любимой у Саэроса:
— Он пришёл, лишь на час опережая рассвет,
Он принёс на плечах печали и горицвет.
Щурился на север, хмурился на тучи,
Противосолонь обходил селенье,
И молчали ветры на зелёных кручах,
И цветные птицы стерегли деревья.
Ты не наш — в синих окнах трепетали огни.
Ты продашь, ты предашь, убийца, — знали они.
Нимлот, отпустив руки, подбежала к накрытому столу и, надеясь, что строгий отец не видит, налила себе в бокал с нектаром крепкого вина.
— Постучался в двери там, где вишни зрели, — веселила гостей Нимродель, вскользь посматривая на занятого своей арфой Даэрона, — к той, что пела песни да низала бисер,
Где играли звери, где плясали перья,
О незваном госте прошуршали листья:
Ты чужой, ты другой, твой народ — Голодрим.
Но подожди, за Завесою дожди, не ходи, пережди.
Семья посланника из Бритомбара, находившегося в это время на совете у короля Тингола, неохотно поддерживала веселье, больше из вежливости: враждебные к Нолдор настроения в Дориате могли означать будущие требования прогнать из Невраста лорда Тургона и его народ, а подобное положение дел не нравилось пользовавшимся плодами трудов валинорских умельцев Синдар.
— Где же память твоя — низа оловянных колец?
Где же сердце твоё — серебряный бубенец? — Нимродель снова затянула в хоровод раскрасневшуюся от вина дочку главного архитектора, Нимлот начала подпевать деве-менестрелю, не всегда угадывая слова:
— Обронил дорогой, подарил собратьям,
Обобрали орки за гнедой горою;
Я тебя впустила, я тебя простила,
Не горюй о сердце — я скую другое.
Как узнать, удержать перекати-поле?
Приютить, обольстить, не пустить на волю!
Горы ждали весны, посылали солнце за ней.
Сосны видели сны, как им мачтами стать кораблей.
На пороге бросил ворох горицвета,
Только отвернулась — он уже далёко,
А в гнездо пустое на дубовой ветке
Колокольчик-сердце унесла сорока.
И не надо звать, ведь твои слова — как трава под ноги.
Как тростник, птичий крик, краткий миг дороги.
Гонит ветер на восток через воды и песок, через горький-горький сок полыни.
Не догнать, не поймать, не узнать твоё имя!
Решив всё же поговорить с королём о волнующих Лутиэн проблемах новой жизни, Даэрон оставил ученикам инструменты и, коротко поздоровавшись с гостями из Невраста, отправился на совет.
***
Прибывшие из Эглареста посланники лорда Новэ Корабела очень терпеливо внимали речам советников Тингола и находили время восхищаться красотой Майэ Мелиан, задумчиво сидевшей рядом с супругом, чуть касаясь его руки.
— Эти проекты выглядят жалко, — высокомерно произнёс владыка Элу, насмехаясь над докладом о помощи Нолдор Невраста в строительстве портов и дорог. — Наугрим делают лучше и быстрее.
— Разумеется, — почтительно согласился эльф из Эглареста, — у владыки всё лучше, чем у его подданных, иначе и быть не может. Однако, я не помню, чтобы наугрим занимались работой в прибрежных зонах. Лорд Кирдан желает быть полезным короне, вот и предлагает посильную помощь.
Поняв, что падкий на лесть король может не вовремя смягчиться, Саэрос наклонился вперёд.
— Это не предложение помощи, — ехидно заявил советник, — а попытка сохранить у себя вассалов, неугодных владыкам Дориата. Эльфы лорда Корабела успешно поставляют нам жемчуг, перламутр и моллюсков, рыбу и даже водоросли, которые можно есть, они отыскали для нас богатства на дне Эсгалдуина, но для всего вышеперечисленного не нужны голодрим. Знаю, лорд Корабел не хочет уступать, а Владыка Тингол пока не настаивает, однако лично я не вижу в голодрим ничего уникального, за что следовало бы держаться, рискуя благосклонностью своего короля.
Посланник дал знак слуге принести ещё одну шкатулку и поставить её рядом с принесёнными ранее дарами. Саэрос почувствовал, что партия проиграна. Судорожно соображая, как перехватить инициативу, советник увидел заходящего в зал Даэрона и улыбнулся, словно хищник, выследивший лёгкую добычу.
— Господин менестрель! — радостно заговорил Саэрос. — Не удалось самоудов… самоутвердиться музыкой, и вот великий певец здесь, на королевском совете! С теми же самыми намерениями и грядущими, не превосходящими прошлые, успехами.
И без того бледный и уставший Даэрон побелел, словно мраморная колонна рядом с ним, однако даже не посмотрел в сторону ненавистного эльфа.
— Владыка Элу Тингол, — чарующим голосом произнёс менестрель, — Владычица Мелиан, чьей красоте завидуют бриллианты и редчайшие жемчужины, принцесса Лутиэн говорила со мной о новой жизни в Арде, о том, что нельзя подарить её лишь одному из Айнур, имея в виду врага на севере.
— В Дориате нет места никому, кроме моего народа, — твёрдо сказал Тингол, рассматривая содержимое новой шкатулки с инкрустированной изумрудами серебряной крышкой.
— Айнур должны подчиняться Творцу, — напомнила королева, и Саэрос равнодушно пожал плечами:
— Вассал Владыки Элу Тингола, лорд Кирдан утверждает, что тесно общается с Вала Улмо. Так пусть и решает проблемы с новой жизнью во славу своего короля. Я полагаю, эта новая жизнь разумна?
Вспомнив видение, Даэрон засомневался. Советник хмыкнул.
— Однажды Лутиэн выберет достойнейшего, — загадочно улыбнулась певцу королева.
— Это точно будет не он, — усмехнулся Саэрос, указав ладонью на влюблённого эльфа.
— Не будь жестоким, — напомнила Мелиан советнику, — иначе кто-то поступит жестоко с тобой.
— Прости, моя королева, — очень почтительно произнёс приближённый владыки Дориата. — Я готов в полной мере искупить свою вину.
«Конечно, не передо мной», — с обидой подумал Даэрон, однако промолчал.
Сев рядом с посланником лорда Новэ, менестрель с интересом взглянул на чертежи.
— Знаешь, певец, — почти без иронии в голосе произнёс Саэрос, — говорят, в недавней битве, названной летописцами Дагор Аглареб, королевство твоего друга пало. Теперь на карте Дыра Маглора, которую придётся залатать. — Дождавшись, когда Даэрон достаточно испугается за судьбу Феаноринга, советник продолжил говорить: — Твой друг отсутствовал в своих владениях во время захвата. Он был в Химринге и пережил осквернение своей долины. Ты рад? Я не поступаю жестоко?
Даэрон промолчал, однако цвет лица эльфа стал менее походить на трупный.
— Лорд Кирдан не должен тратить мои ресурсы на бесполезный вражеский народ, — отложив изящные украшения, резюмировал Тингол. — Что же касается беспокойства моей дочери, я скажу лишь, что на всё воля Рока, да, моя прекрасная супруга?
Королева Мелиан улыбнулась, погладив руку мужа. Смотря на взаимную любовь своих владык, менестрель готов был расплакаться и снова умолять на коленях отца Лутиэн о свадьбе с принцессой. И поступил бы так, если бы не убедился ранее на собственном опыте, что в этом нет смысла. Лучше сообщить любимой, что выполнил её просьбу, и тогда она снова станет ласковой.
***
С моря прилетел холодный ветер, принёс сильный затяжной дождь. Сидя у окна, ученик летописца Квеннара молча наблюдал, как его лорд выслушивал посланника Новэ Корабела, и с каким лицом стоял около огромной карты на стене вернувшийся из Эглареста Воронвэ. На самом деле, Умника интересовало лишь положение дел в Дортонионе, причём исключительно касаемо Эльдалотэ, однако книжник вникал и в остальные известия и распоряжения, делая собственные выводы о том, что происходит в Белерианде.
— Он врёт, — выпалил мореход, когда посланник покинул зал. — Я кое-что слышал, будучи в их порту, и могу с уверенностью утверждать, что Кирдану на самом деле ничего подобного Вала Улмо не говорил.
Турукано промолчал, выжидательно смотря на своего подданного, давая понять, чтобы тот рассказал подробнее.
— Кирдан не взял с собой в Дориат нашего посланника, — заговорил снова Воронвэ, — потому что мы «голодрим» и говорим на языке братоубийц.
— Зато взял наши изделия, — на первый взгляд равнодушно отозвался второй сын второго сына Финвэ.
— Да, и наши разработки, — скривился мореход, — и теперь нам подкидывают просто сказочные задания! А всё ради чего?
— Похоже, Эльвэ слишком высоко высунул нос из своего серого плаща, — сжал зубы Турукано. — Кирдан говорит, будто король-под-юбкой благосклонен к нам и уважает всех своих подданных, однако это ложь.
— Именно, — согласился Воронвэ, — это ложь. Нам в любой момент могут предъявить обвинения в том, что мы не совершали, и неизвестно, чем это обернётся.
— Для вас, — лорд Невраста обвёл взглядом советников, — скорее всего, ничем. А я могу поплатиться головой. Ни за что.
Воцарилась тишина. Нолдор не смотрели друг на друга, Умник, делая вид, будто что-то записывает, рисовал портрет Эльдалотэ, выхватив из памяти мгновение, когда прекрасная дева улыбалась ученику Квеннара, а не проклятому мужлану из Третьего Дома. Да что у них может быть общего?! С ним ведь не о чем говорить! Будь он хоть трижды герой самой славной битвы, Железный Кулак не пара Цветку!
— Я знаю, как поступить, — нарушил молчание Турукано. — Если нам суждено стать эпизодом сказки, мы будем её главными героями.
***
Сталь ударилась о сталь, потом о дерево, снова и снова, полетели щепки, зазвенел металл о камень, и раздался заливистый смех эльфа, заигравшегося с оружием.
Глорфиндел посмотрел на лежащий у ног меч, потом — на превратившийся в труху щит друга и отмахнулся:
— Похоже, я слишком впечатлился предстоящим приключением, руки не держат клинок.
— Мне кажется, я ничего глупее в жизни не делал, — с озорным огоньком в глазах сказал Эктелион. — И я в восторге!
— Да, — золотоволосый Нолдо поднял меч, критически осмотрел появившуюся зазубрину, — я совершил в жизни очень много глупостей, за некоторые мне стыдно, за другие — нет, одни я вспоминаю со смехом, вторые — предпочитаю не возрождать в памяти, а то, что нам предстоит… Знаешь, приятель, это в любом случае войдёт в историю. Только представь летопись Дориата: Первый Дом, род Феанаро Куруфинвэ, проклятый Владыками Арды и эльфами, уничтожил уникальные корабли из белой древесины, которые строил лично брат короля Эльвэ, зато Второй Дом, а точнее, самая лучшая часть Второго Дома, восстановит сокровище, казавшееся навсегда утраченным. Или просто не выполнит задание своего лорда, не найдёт ту самую древесину, не построит корабли-лебеди, и… не знаю, что будет. Скорее всего, ничего интересного.
— Сказать честно, — Эктелион попытался найти хоть одну целую дощечку на щите, — я не верю, что мы найдём «белую рощу». Корабли для Тэлери строили в Эпоху Древ, когда в небе над Эндорэ не было ничего, кроме звёзд. Мы с тобой прекрасно понимаем, что большинство растений погибли из-за тщеславия Ариэн, которая затмевает любой, даже самый яркий свет, тем самым перегревая воздух и сжигая всё неприспособленное к жару Анар. Часть природы смогла приспособиться, изменив цвет листвы и форму корней, научившись питаться по-новому, появились иные виды деревьев и трав, зелёных и светолюбивых.
— Друг мой, — отмахнулся Глорфиндел, — не думай о плохом. Лучше подумай о том, что нам дали шанс доказать свою исключительность и избранность судьбой. Ты же понимаешь, что на самом деле Тинголу не нужны корабли-лебеди? Он в жизни никуда не плавал и не собирается! А Кирдан умеет строить суда из иных пород древесины. Наш поход в леса — это попытка лорда Новэ доказать дориатскому королю, что нас нельзя прогонять, проклиная, как братоубийц или их сообщников. Это ведь исключительная милость Валар — дать нам, замаранным невинной кровью Нолдор, шанс на спасение душ — позволить создать то, что мы уничтожили и осквернили, убивая хозяев священных лодок!
— Мы…
— И мы тоже, — серьёзно сказал золотоволосый воин. — Пусть и защищаясь сами и защищая своего короля. Я не верю в некое священное искупление, друг, мне просто нравится предстоящее приключение.
Повесив на пояс меч с инкрустированной рубином звёздной рукоятью, Эктелион кивнул. Нолдо сомневался, что его собрат не верит в возможное прощение, потому что отчаянно верил в него сам, хоть и не признавал этого. Но… что, если и правда можно смыть с себя кровь и позор? Что, если всё-таки есть шанс на счастливую жизнь здесь, в Средиземье? Свет Валинора, оставшийся в сердцах родившихся под сенью священных Древ, не угас! Что, если он воссияет снова?
Примечание к части
Песня "Чужой" группы Мельница
Танец без правил
Небольшой зал полностью состоял из зеркал, поэтому казался растворяющимся в бесконечности искажённого иллюзорного мира зачарованным чертогом, откуда вроде бы бессчётное множество выходов, но на самом деле нет ни одного.
Золотоволосая эльфийка в лёгких серебристых туфельках из мягкой кожи и простом белом платье с едва заметной изящной вышивкой в тон ткани кружилась по янтарно-перламутровому полу, притягательно выгибая спину и вытягивая шею, вскидывая руки, играя с невесомым подолом манящими движениями ног.
Раскрасневшийся от будоражащего воображение зрелища менестрель, которому выпала честь играть для леди Иттариэль музыку во время её танцев в одиночестве, когда эльфийка оттачивала мастерство, старался сложить ткань рубашки так, чтобы спереди ниже пояса было как можно больше складок, однако это было сложно сделать, одновременно извлекая мелодию из флейты. Музыка получалась всё более вымученная, и Синда, окончательно смутившись, закрыл глаза, чтобы не видеть чарующий танец, иначе дыхание совсем собьётся.
— Я хочу игры, — с укором пропела нежным голоском дочь лорда Турукано, — пусть темп и ритм меняется, бросая мне вызов, заставляя подстраиваться, разгадывать, фантазировать, подчиняться! Моя воля сейчас в твоих руках, Эгалмот, она в плену твоей флейты, так будь хозяином положения! Будь господином, который приказывает подчиняться, не установив правила. Будь жесток и несправедлив в своей музыке, заставляя меня танцевать, не зная, какая мелодия заиграет в следующий миг!
С ужасом и стыдом думая, что у него есть невеста, менестрель снова поправил рубашку и, выровняв дыхание, всё-таки справился с собой. Судорожно соображая, что в Арде жестокое и переменчивое, эльф подумал о Великом Море. Представив волны, которыми играет ветер, крепко зажмурившись, Эгалмот начал творить мелодию, неожиданно даже для самого себя меняя шторм на штиль, бриз на ураган, пенные барашки на способные рушить города валуны. Иттариэль подчинялась музыке, отдавая себя танцу без остатка, менестрель не видел этого, но чувствовал, слышал в смехе и вздохах, шорохе ткани и касаниях туфелек пола. Приоткрыв глаза, эльф увидел золотой вихрь, взмывающий вверх, словно лучи Анора среди белого платья облаков, серебряные молнии сверкали бесчисленными вспышками в мириадах отражений, и эта дивная красота всецело подчинялась флейте в подрагивающих руках музыканта.
— Ты гений! — выдохнула Иттариэль, медленно опускаясь на пол.
Грудь эльфийки часто вздымалась, золотые локоны упали на лицо и плечи, синие сияющие дивным светом глаза смотрели восхищённо. Эгалмот снова покраснел.
— Я обещала тёте прогулку, — весело улыбнулась Иттариэль, — когда вернусь, продолжим.
Менестрель кивнул, не зная, хочет остаться или сбежать как можно дальше. Может быть, найти для леди другого музыканта? Представив на своём месте удачливого конкурента, Эгалмот навсегда отбросил эту мысль и, галантно подав руку, помог Иттариэль встать.
— Ты гений, — снова прошептала дочь Турукано, и менестрель с жаром поцеловал ладонь девы, отчаянно ругая себя за недостойное поведение.
Но иначе уже не мог и, не успев расстаться, с замиранием сердца ждал следующей встречи.
***
Солнце стремительно скрылось в тяжёлых тучах, на берегу моря вдруг стало холодно, мокрый снег полетел редкими крупными хлопьями, ветер начал срывать с головы шаль, однако прошедшие Хэлкараксэ эльфийки не заговорили вслух о том, что оделись слишком легко, не ожидав резкого изменения погоды.
— Поедешь со мной на охоту? — спросила Ириссэ. — Хочу отправиться в Оссирианд. У подданных сына нашего лорда есть ручные соколы, которых используют, как ловчих. С беркутом можно ходить даже на волков и косуль, не только на птиц. Хотя я бы с радостью убила парочку лебедей и послала их чучела Тинголу. Можно ещё добавить белых гусиных перьев в конверте с подписью: «Храбрецу под юбкой».
— Может быть, лучше дяде Канафинвэ? — иронично спросила Иттариэль. — Хотя нет, ему надо подарить иглу и синие нитки. Дыру зашить.
Дочь Нолофинвэ расхохоталась.
Ветер усилился, девушки ушли от берега, скрывшись за скалами.
— Только представь, — кутаясь в тёплую накидку, снова заговорила Ириссэ об охоте, — прекрасная гордая птица, парящая в бледно-голубом зимнем небе, среди заснеженных вершин и крон, искрящихся в золотых лучах дневного светила! А потом, выследив добычу, хищник стремительно бросается вниз и наносит смертельный удар, побеждая даже того, кто несоизмеримо сильнее.
Иттариэль мечтательно улыбнулась.
— Может быть, — предложила дочь Турукано, — нам отправиться на поиски белых деревьев?
— Зимой в Оссирианде все деревья белые, — подмигнула Ириссэ. — И они действительно существуют. Так что? Поедешь со мной?
Ветер поменял направление, снег повалил сильнее, тая на земле и камнях.
— Когда начнётся зима, выезжать будет поздно, — подтолкнула племянницу дочь нолдорана.
Подумав немного, Иттариэль покачала головой:
— Нет, я лучше буду совершенствовать искусство танца.
— В тепле, — смеясь, добавила Ириссэ, и дочь Турукано изобразила обиду и несогласие, ведь как может бояться холода прошедшая Хэлкараксэ эльфийка из рода Нолдор?!
Снег превратился в дождь, находиться на улице стало совсем некомфортно. Иттариэль ничего не говорила ни отцу, ни кому-либо другому о том, как сильно порой скучает по тёплому аманскому лету, которое не сменялось иными сезонами с холодными дождями, морозом, слякотью и хмурым небом. Наверное, и теперь там не бывает плохой погоды. Жаль, нельзя вернуться в Тирион хотя бы… хотя бы… хотя бы на день.
О жертвах битвы в пещерах на берегу реки Нарог
Короткий тонкий меч, только что выкованный искусным подгорным мастером, лёг в руки высокого крепкого юноши. Тронув пальцем лезвие, уже вполне взрослый черноволосый эльф обернулся к гному, преподнёсшему дар, и уставился на кузнеца холодными и безжалостными глазами не знающего запретов ребёнка.
— Кровь или волос? — задал вопрос Нолдо. — Я должен проверить остроту клинка.
— Нельзя унижать друзей, — поучительно произнёс сидящий у камина, выложенного чёрным мрамором, Морифинвэ. Сполохи огня окрасили лицо Феаноринга алым.
— Я про себя, — по-прежнему гордо, но гораздо менее высокомерно произнёс юноша, небрежно отбросив прядь со лба, ловко заправив её под алую тесьму, стянувшую волосы в хвост.
— Кровь — лучший учитель, — с почти незаметной грустью в голосе сказал король Таргелиона, смотря в огонь камина.
— Да я бороды не пожалею, чтобы доказать, что моя сталь самая острая! — вырвал волос наугрим и подбросил. — Руби, юный лорд!
Эльф размахнулся, сталь сверкнула серебряной молнией, и под ноги Нолдо упали два коротких волоска, вместо одного длинного.
— Ну? — самодовольно скрестил руки на груди мастер. — Что я говорил?
Морифинвэ перевёл взгляд от огня на кузнеца.
— Как так вышло, — с нажимом задал вопрос Феаноринг, — что трое моих верных пали в вашей войне? Как были ранены другие шестнадцать?
— Господин Карантир, — развёл руками наугрим, не понимая, что не так, но на всякий случай сменив тон на извиняющийся, — господин Карантир, это же… ну, война была. Мы напали, они оборонялись. Мы же… это… знали, на что шли.
— Я хочу знать обстоятельства, — нолдоран опёрся подбородком на вытянутые пальцы. — Я слушаю, Глаин.
— Я знаю не всё, — начал оправдываться наугрим. — Но расскажу, что видел сам.
— Я слушаю, — выражение лица таргелионского короля не предвещало ничего хорошего в случае неповиновения.
— Сначала всё шло гладко, — начал рассказ подгорный кузнец, краем глаза посматривая в сторону юного вооружённого новым мечом эльфа, — а потом мы спустились уровнем ниже…
***
— На нас напали! — в ужасе кричал завёрнутый в грубо обработанную кожу с некрасиво торчащим мехом низкорослый гном, летя выпущенным из катапульты снарядом по коридору, ведущему к жилым пещерам. — Напали! Переростки! Спасайтесь!
— Не сей панику, тупая башка! — заорал на собрата вышедший вперёд охотник на ящеров, то и дело оборачиваясь на завизжавших женщин, хватающих детей и пожитки, толкающих друг друга с пути, рванувших спасаться хоть где-нибудь. — Что им от нас надо?
— Они сожрут наших детей! — отчаянный выкрик матери с младенцем на руках едва не обрушил свод пещеры. — Они жрут детей! Поэтому такие огромные вырастают! Не отдам моего Мима!
— Да кому он нужен?! — рявкнул рядом мужчина и потащил оглушительно рыдающую женщину в сторону реки.
— Спасайтесь! — продолжал орать увидевший врагов гном-карлик. — Прячьтесь!
— Переростки не встретили сопротивления? На их пути были пещеры рыбаков и каменщиков! — попытался выяснить обстановку охотник, однако не был услышан.
— Нас убьют! — вопили со всех сторон. — Ограбят! Съедят наших детей! Заберут богатства! И съедят детей!
— Моего Мима!!!
Охотник на ящеров, видя всеобщую панику, начал осматриваться. Неужели все эти гномы не понимают, что убежать не успеют? Единственный шанс для женщин и детей спастись могут дать мужчины, если возьмутся за оружие и задержат врагов, сколько смогут.
— Ну?! — крикнул охотник. — Кто смелый? Кто защитит наше племя? Кто не забыл от страха, как держать копьё и топор?
— Дубину! — подхватил, отталкивая от себя жену и ребёнка, крепкий бородач с кожаной повязкой на бёдрах, увешанной металлическими бляхами. — Моя дубина размозжит черепа этих тварей!
— И моя кирка тоже! — взревел заросший чёрными волосами карлик, вылезая из своей землянки, а за ним выбралась слегка седая женщина с двумя огромными тесаками.
Один за другим жители пещер взялись за оружие.
Молодая мать, уверенная, что враги пришли съесть её младенца Мима, вдруг остановилась, посмотрела на сына, поцеловала в лоб и сунула ребёнка в руки юной девушке, подтолкнув бежать быстрее, а сама вернулась в жилище из шкур, взяла кочергу.
И в этот момент из тьмы полетели стрелы.
***
Осторожно поднявшись на вершину холма у реки, где располагались входы в пещеры, Нолдо из Таргелиона с четырьмя собратьями и дюжиной ногродских наугрим огляделись. Смотря из-под капюшона маскировочного плаща на выбирающихся из щелей между камнями карликов, Ньярвэ скосил глаза на подгорного соратника.
— Посмотрим, сколько их, — тихо сказал гном, — и нападём сзади. Перебьём недоделков Великого Махала!
— Хочешь их ограбить и истребить? — спокойно осведомился эльф.
— На нашей земле нет места этим гадам, — процедил сквозь зубы ногродский боец. — И сокровища им не нужны: они их использовать не умеют. Перебьём, скинем трупы в Нарог, пусть река их унесёт подальше.
Ньярвэ посмотрел на беглецов. Вряд ли они смогут оказать сопротивление, и от этого стало ещё неприятнее. Вспомнилось, что в Валиноре не приходилось осознавать таких ужасных вещей, как сейчас здесь, на холме у Нарога: необходимо убить всех взрослых, потому что выжившие могут мстить, и детей надо лишить жизни, так как без опеки они медленно мучительно погибнут. Лучше уж сразу…
Нолдо видел, как вдалеке за восточным склоном пытаются скрыться в лесу ещё несколько дюжин беглецов, а наугрим, не такие зоркие, как эльфы, не видят их. Незаметно сделав знак своим, давая понять, чтобы молчали об увиденном, Ньярвэ перевёл взгляд на карликов, которых засекли воины из Ногрода.
— Нападаем! — скомандовал эльф, и отряд ринулся вниз с холма.
***
Трое гномов-карликов, сопровождавших беженцев, шли позади, прислушиваясь, нет ли погони, но вдруг шум борьбы, крики ужаса и плач донеслись снаружи, из казавшегося спасительным леса.
Посмотрев в щели между камнями на побоище, защитники поняли — сражаться с врагами бессмысленно, шансов выжить нет.
— Я знаю, что сделать, — зло проговорил мужчина в шкуре ящера. — Я всю жизнь охотился и умею превратить дичь в охотника. За мной, братья!
***
Когда стрелять по разбегающимся среди деревьев карликам стало бессмысленно, отряд Ногрода взялся за мечи и топоры, однако, даже наугрим, решительно настроенным перебить неудачные творения Великого Махала, оружие почему-то казалось непривычно тяжёлым и неудобным.
Новые и новые маленькие тела падали на землю, заливая её кровью, такой же красной, как у эльфов и наугрим, и нападавшие старались избегать встречаться взглядом друг с другом.
Вдруг до стороны нарогских пещер донёсся жуткий хриплый свистящий вой и топот, под ногами начали подрагивать камни. Обернувшись, Ньярвэ увидел несущихся ящеров, отдалённо напоминающих игуан, только на гораздо более длинных ногах. Эльфы схватились за луки, наугрим бросились добивать убегавших карликов.
Чудовища, размером с телёнка, неслись, ломая кусты и молодые деревца, словно чем-то сильно перепуганные, и не замечали впивающихся в тела стрел.
— Уходим! — крикнул Ньярвэ, пытаясь отбежать с пути несущихся тварей, но вдруг мощный удар хвостом в грудь отшвырнул Нолдо на сломанное деревце, торчащее колом из земли. Кольчуга гномьей работы выдержала, а позвоночник — нет.
***
— Господин Ньярвэ погиб от рук злобных коротышек, — вздохнул Глаин, — они набросились на него, словно злобные волчата, многих он убил — доблестный воитель! — но и сам пал от сотен нанесённых ран.
Нолдоран Карантир покачал головой, давая понять, что рассказ необходимо продолжать.
***
Бой в пещере был недолгим. Из нападавших не погиб ни один воин, а павших карликов считать не стали. Наскоро перевязав раны, ногродский отряд отправился искать спрятанные в жилищах сокровища.
Трое пленных коротышек послушно рисовали планы подземных коридоров, отмечая, где видели искры на стенах и золотые полоски под ногами.
— Им нельзя верить, — вполголоса сказал воин-Нолдо своему командиру. — Пока шестеро наших залечивают раны, я хочу проверить коридоры, отмеченные тупиками.
— Не стóит, Сильямо, — задумчиво произнёс главный в отряде эльф, — Ноэгит Нибин слишком напуганы, чтобы врать. Они не похожи на героев.
— Наугрим говорят, карлики коварны, — настаивал воин.
— Хорошо, — согласился командир. — Проверь.
Взяв несколько кусков кожи со схемами коридоров, Нолдо пошёл мимо озера по зачеркнутой на карте дороге.
И рухнул в глубокую расщелину, когда под ногами вдруг провалилась земля.
***
— Герой Сильямо пал из-за коварства проклятых коротышек! — зло сообщил Глаин, ударив кулаком по столу. — Они отметили золотую жилу там, где под тонким слоем почвы пустóты! Проклятые коротышки!
***
— Слишком накладно искать всех Ноэгит Нибин, — собрав совет в самой красивой захваченной пещере, начал говорить старший брат Глаина, командовавший армией Ногрода, — мы уже потратили уйму времени на слежку! Я предлагаю вплотную заняться поиском сокровищ, добычей богатств недр, но хорошенько охранять рабочих, кладовые и обозы. Начнём вывозить ценное в Ногрод без промедления! А когда месторождения истощатся, уйдём. Строить здесь город я бы стал только за очень большую оплату: сами видите — везде пустоты, которые только в очень дождливые и снежные годы заполняются водой, а в остальное время опасны; ящеры обитают по соседству, да ещё и карлики хотят вернуться, будут досаждать. Если здесь селиться, придётся крепость возводить, искусственно заполнив пустоты, укрепив своды, изолировав хищников. Вот скажите, нам оно надо?
— У нас в планах не было здесь обосновываться, — согласился другой командир. — А вы, эльфы, что скажете?
— Сомневаюсь, что кто-нибудь из Нолдор пожелает жить под землёй, не видя неба, — сказал занявший место погибшего Ньярвэ воин. — Мы поможем вам, как договаривались, а потом вернёмся в Таргелион.
— А что с Ромбаро? — спросил Глаин, помня об эльфе, которого затянуло в водоворот и унесло течением во время попытки построить мост через подземную реку.
— Мы выловили тело, — сказал его родич, — за лигу к югу. Кто поедет в Ногрод в ближайшее время, сообщите в Таргелион о случившемся.
***
— Карлики похитили Ромбаро спящим, задушили и бросили в реку, — скорбно сообщил Глаин, вздохнув. — Гадкое племя!
Морифинвэ криво ухмыльнулся, наблюдая за реакцией сына, следя за его готовностью верить каждому сказанному слову, не проверяя.
— Я оказал твоему народу помощь, — медленно проговорил Феаноринг, снова смотря в огонь, — и мне пришли известия о смерти моих верных. Я не могу это так оставить, Глаин, ты же понимаешь, поэтому требую трёх мастеров-наугрим в вечное служение мне лично и ещё шестнадцать воинов на время, пока раненые не вернутся домой здоровыми. Полагаю, это справедливо.
— Я должен обговорить это… — взвешивая все "за" и "против", задумался гном, — с королём Азагхалом!
— С Азагхалом? — Морифинвэ отвёл взгляд от пламени. — Вы признали его королём? И давно? Или это сделал лично ты и прямо сейчас?
Юный Нолдо рассмеялся, поигрывая мечом. Сквозь неплотно закрытые тяжёлые бордовые шторы с чёрно-серебристой вышивкой пробилось полуденное солнце, зеркально отполированное лезвие засверкало огнём.
— Нет, — хохоча, словно над шуткой, сказал Глаин, — это общее решение, только пока не принятое окончательно. У Ногрода и Белегоста слишком много разногласий.
— Во избежание разногласий ещё и со мной, хранителем вашего торгового пути, — с едва заметной насмешкой произнёс Карнистир, — предлагаю выполнить мои условия. Я ведь справедлив и милостив. Со мной приятно иметь дело.
Шутка была смешной, однако даже юный сын нолдорана не улыбнулся. Проводив глазами почтительно откланявшегося ногродского мастера, Морифинвэ вздохнул и налил себе странно пахнущего вина.
— Азагхал, — словно пережёвывая имя гномьего короля, проговорил владыка Таргелиона, — с ним ещё предстоит договориться. Но, чувствует моё сердце, это будет непросто.
Примечание к части
Иллюстрации от Алины Стрениной:
https://vk.com/photo-178818294_457239234
https://vk.com/photo-178818294_457239237
https://vk.com/wall-178818294_318
Наша бесплодная земля
Молодая гномиха с рыжевато-каштановыми кудряшками смущённо теребила заплетённую в бороде косичку с зелёной ленточкой, под цвет глаз. Её слишком открытое платье притягивало взгляд к ложбинке в вырезе на груди, украшенной кулоном с крупным хризолитом в золоте.
— Могу я подать эль или медовуху? — поинтересовалась девушка, складывая губы, словно для поцелуя. — Что принести на закуску? Мясо или птицу?
Эзгедхал взглянул на брата с интересом, но тот нахмурился.
— Ничего пока не нужно, благодарю, — холодно отозвался владыка Белегоста, не обращая внимания на уходящую виляющую бёдрами гномиху.
— Зря ты так, — осудил старший брат, — это же не просто очередная дочка каменщика или точильщика. Её отец — лучший ювелир Ногрода. Женись и объедини города. Ты же этого так хочешь.
— Это неправильная стратегия, — Азагхал откинулся на спинку обитого расшитой кожей стула. — Я согласен с тобой, что свадьба с девушкой из Ногрода — хорошая мысль, но действовать надо в обратном направлении. Если я женюсь на дочке ювелира сейчас, мне тоже придётся идти на уступки, но это неприемлемо. Если я и женюсь, то на девушке, семья которой не участвовала в событиях на Нароге. И свадьба будет только после того, как я найду ответы на мои вопросы.
Старший брат покачал головой, не соглашаясь с королём.
— Тебе надо посоветоваться со старшими, — сказал Эзгедхал, раскуривая трубку.
— Отец говорил, что жениться надо поздно, — напомнил Азагхал, — а он был мудрейшим из Кхазад. Свадьбой нельзя решать проблемы народов, брат. Жениться надо по любви!
Посмотрев на портрет отца на стене, выложенный самоцветами, король всё-таки позвал так мечтавшую услужить ему девушку, дав понять, что теперь можно и пировать.
— Не знаю пока как, но мне придётся пересмотреть торговые дела с Таргелионом, — по-прежнему глядя на портрет отца, произнёс Азагхал, вроде бы не замечая прислуживающую за столом дочь ювелира. — Думаю, прибывшие ко мне гости из Ногрода станут убеждать меня, будто торговый союз с Карантиром — единственный верный путь, однако я уверен: мы, гордый народ Великого Махала, не должны водить дружбу с недостойными и тем более позволять угнетать и использовать себя с целью обогащения за наш счёт.
Во взгляде дочери ногродского ювелира за одно мгновение наигранная влюблённость сменилась честным непониманием, переросла в искреннее восхищение, но потом уступила место настоящему страху, взрощенному на жадности до богатства, которое при такой политике может заметно поубавиться.
— Кхазад не должны продавать друг друга ни за медь, ни за золото! — продолжал говорить Азагхал, и его брат, поняв, зачем король это делает, сдержал улыбку. — Самое ценное, что у нас есть — уважение других и наше собственное к самим себе! Но как можно уважать себя, если продавать братьев и собственную честь? Неужели жажда обогащения сильнее гордости?
Эзгедхал тайком взглянул на ошарашенную девушку, которая, вымученно улыбаясь, ждала позволения уйти, чтобы побежать к отцу с докладом.
— Такими речами, брат, ты убиваешь в зародыше возможность договориться с Ногродом, — сказал, наконец, старший наугрим.
— Я объединюсь, с кем смогу, — серьёзно ответил король, — не все наши соседи жадны до безумия.
— Хочешь перессорить Ногрод и потом поддержать тех, кто против таргелионской дани? Может, с Оссириандом поговорить?
— Я думал об этом, — неохотно признал Азагхал, — и понял — плохая идея. Мои действия могут стать искрой в шахте. Хотя, я уверен, эльф Каленовэ многое бы отдал и сделал, если бы кто-нибудь вернул домой его дочь. Но, знаешь, брат, мне кажется в этом конфликте неправ именно Каленовэ. Карантир, может быть, и не самый честныйЭзбад, однако мне он нравится больше, чем Избад Оссирианда.
В двери осторожно постучали. Получив позволение войти, в зале появилась светловолосая дева с тёмно-русой бородой, голубыми глазами и чёрными длинными ресницами. Одетая в синий эльфийский шёлк, гномиха выглядела настолько очаровательно, что невозможно было не улыбнуться.
— Ты любишь путешествовать, дочь золотоискателя? — спросил Азагхал, наблюдая, как не привыкшая быть служанкой дева пытается расставить блюда.
— Да, Thanu men, — мило улыбаясь, поклонилась гномиха.
Братья переглянулись. «Мой король»? Семья этой девы признаёт Белегост главным над Ногродом? Или это лесть?
Вошедшая дочь ювелира с ревностью взглянула на соперницу, тряхнула кудрями и грудями, налила в золотые кубки эль.
— Путешественники любят находить новые тропы, не так ли? — поинтересовался Азагхал.
— Да, Thanu men, — в один голос заверили девы.
Вошла ещё одна юная гномиха, черноволосая, с вплетёнными в бороду золотыми нитями с крошечными кристаллами кварца, принесла душистые травы к мясу.
Когда все три высокородные прислужницы, наконец, удалились, Эзгедхал с облегчением вздохнул и выпил сразу половину кубка.
— Я принципиально не стану пользоваться «безопасной дорогой», — неожиданно резко заявил Азагхал, — и сделаю ещё один тракт, за пользование которым гномы платить не будут. Если жадность для них важнее гордости, пусть видят в моей позиции только выгоду. А потом, постепенно, народ Белегоста собственным примером научит их уважать самих себя.
***
Визит супруга был очень неожиданным, и хотя Оэруиль знала: бояться ей нечего, похолодела от страха. А ещё, эльфийка поймала себя на мысли, что никогда ранее не испытывала эмоций, захлестнувших сейчас. Причины этому были более чем банальные — несколько дней назад таргелионской королеве пришлось провести долгий, хоть и весёлый, вечер с гостями из Ногрода, приехавшими по делам торговли и вооружения. Оэруиль удивляло, что наугрим абсолютно не заботит угроза с севера, зато военные дела на границах внутри Белерианда, своих и чужих, гномьих и эльфийских, почему-то очень тревожили жителей Ногрода, в особенности купцов. Дочь лорда Каленовэ была удивлена, узнав, что Нолдор из павшего северного королевства охотно обменивали ценные вещи на помощь в строительстве домов и восстановлении хозяйств, и торговцы брали плату уникальными изделями или редкими материалами, нанимали работников, а сами перепродавали полученные сокровища, получая немалую, а порой и поистине колоссальную прибыль.
Одна из таких вещиц досталась таргелионской королеве в качестве подарка: брошь в виде восьмиконечной звезды, обрамлённой серебряными и золотыми ветвями. Наверное, эта драгоценность была кем-то любима… Может, хозяина уже нет в живых? Хотелось надеяться, что смерть его была лёгкой.
Весь вечер велись разговоры о нарядах, способах окрашивания волос и удаления «растительности» с лица, а потом одна из женщин, у которой щёки были гладко выбриты, не осталось усиков, и лишь на подбородке росла длинная рыжеватая коса, выпила залпом внушительную кружку медовухи, грохнула ей по столу так, что зазвенела посуда, и выпалила:
— Я этой твари голову оторву! Потом оторву зад и поменяю их местами! А мой муж не заметит разницы, потому что суёт свой стручок засохший во все три её дупла! А она и рада! Увела чужого мужика и кувыркается от счастья, подставляя то верх, то низ!
Обычно Оэруиль старалась не слушать и не поддерживать подобные разговоры, считая их мерзкими и недостойными леди, однако в этот раз что-то изменилось, королева почему-то приняла слова обиженной гномихи близко к сердцу…
И теперь, смотря на мужа, который пришёл сам, а не прислал за супругой, значит, случилось нечто крайне важное, Оэруиль не могла думать ни о чём, кроме того, как её супруг «суёт стручок в кувыркающуюся любовницу». От неожиданного отвращения стало дурно, эльфийка отвела взгляд, чтобы не видеть лицо проклятого убийцы и тюремщика для собственной жены, которого сейчас хотелось ударить первым попавшимся под руку острым предметом и бить до тех пор, пока не иссякнут силы.
— Мы должны действовать сообща и очень осторожно, — услышала, наконец, слова супруга Оэруиль. — Азагхал не принял моё приглашение и уехал в Химринг.
— И что? — пытаясь не морщиться и не представлять постельные утехи короля, бездумно спросила королева.
«Может, не стручок, а корневище?» — звучал в памяти насмешливый вопрос жены одного из ногродских военачальников.
«Стручок! Мне лучше знать!»
— Мы не можем допустить разлада с наугрим! — пытался спокойно объяснить Морифинвэ, садясь напротив Оэруиль и заглядывая супруге в глаза.
«А я даже не знаю, стручок у него или корневище», — думала дочь лорда Каленовэ, незаметно ища взглядом что-нибудь острое.
Разыгравшееся воображение рисовало отвратительные картины, будто взгляд Карантира пачкает Оэруиль грязью из чужой постели, кровью и копотью, снова вспоминался худший день жизни, когда пришлось бросить факел под висящую на дереве клеть… И тот, когда Лепасура сбросили с Башни Эаринэль…
— Азагхал должен стать нашим союзником, — расслабленно развалился в кресле таргелионский владыка.
«Мне уже всё равно не отмыться, — мысли пошли по кругу. — Я хочу отнять ещё одну жизнь!»
— Ты должна поехать в Химринг и сказать, что конфликт между мной и твоим отцом исчерпан, сделать так чтобы Маэдрос убрал своих воинов с моей границы! — продолжал говорить король, всё вальяжнее устраиваясь среди подушек, прикрыв глаза. — Поиграли в войну и довольно. Азагхал должен понять, что Синдар не правы по отношению к нам, что с нами можно и нужно сотрудничать.
На столе и низкой тумбочке было достаточно острых инструментов для шитья, однако Оэруиль не могла взяться ни за один из них. Карнистир посмотрел на жену выжидающе, снял с пояса короткий кинжал чернёного серебра и положил между собой и дочерью Каленовэ.
— Возьми, — закинув руки за голову, снова развалился в кресле король, прикрыв глаза. — Подаришь Азагхалу.
Королева взглянула на оружие, потом на мужа.
— Ладно, мне надоело ждать, — отмахнулся Карнистир, сел ровно, забрал кинжал и снова повесил на пояс. — Я ждал, что ты набросишься на меня с той изящной тонкой спицей, я перехвачу твою руку, когда остриё будет опасно близко к моему горлу, мы упадём на пол, я подомну тебя под себя, отниму спицу и, приставив к артерии на твоей нежной шее, стану твоим мужем не только формально. Но ты такая скучная, что у меня от ожидания пропала вся охота. Поэтому, пожалуйста, королева Таргелиона, отбрось глупые мысли о мести и давай вдвоём подумаем о будущем нашей неплодородной земли.
«Нашей неплодородной земли…» — с нарастающим отчаянием в сердце подумала Оэруиль.
Но почему-то поняла, что не может не подчиниться. Да, Таргелион — никому не нужная раньше территория, теперь её собственное королевство, которое процветает только за счёт средств богатых соседей. Другого пути нет, такова воля Творцов Арды. Значит, надо бороться за чужое, чтобы процветало своё.
***
Стремительно густеющий раствор пах неприятно — слишком резко, кисло и насыщенно, после вдыхания начинало нестерпимо чесаться в носу, однако именно в таком составе и пропорциях мазь эффективно и быстро удаляла даже густые жёсткие волосы с нежной бархатистой кожи юного гномьего личика.
— Мы обязаны убрать этот запах! — вдруг выкрикнула Пилинэль, опускаясь на стул и закрывая лицо руками. — Знаю, если добавить… добавить… хоть что-то…
Плечи эльфийки задрожали, помощница подошла и обняла её.
— Не расстраивайся так, ты что? — попыталась успокоить хозяйку Мастерской Очарования девушка. — Мы придумаем, как сделать приятный аромат.
— К Морготу это всё! — всхлипнула Пилинэль. — Будь она проклята, эта мазь! И всё остальное!
— Что с тобой? Чем я могу помочь, скажи?
Вытирая льющиеся слёзы, непризнанная законом жена нолдорана Карантира замотала головой:
— Мне никто не поможет. Никто. Только Эру, только его милость. А сейчас я должна взяться за работу. Должна, понимаешь?! Что бы ни было. Что бы я ни услышала вчера… Умоляю, не спрашивай, что я слышала! Не надо, прошу! Я хочу… всё забыть.
***
— Это не просто гномья сталь, — похвалялся старший брат перед младшим, который уже догнал его в росте и ширине плеч. — Этот меч выкован из сплава, часть металлов которого добыта в пещерах у Нарога. Больше нигде во всём Белерианде нет таких залежей!
— Я тоже хочу такой меч!
— Будет и тебе. За заслуги. Знаешь, чем мы с тобой займёмся? Намечается веселье.
— Какое?
— Некоторые коротышки уверены, что север Таргелиона безопасен, что там можно построить дорогу. Но они забыли про дыру на карте Белерианда, через которую недавно проникло целое полчище кровожадных тварей. Говорят, Дыра Маглора залатана, а орки Моргота перебиты. Так говорят. Но ведь разговоры часто лживы.
Младший из братьев непонимающе посмотрел на старшего.
— Если кровожадных тварей на севере Таргелиона нет, — пояснил первый наследник нолдорана Карантира, — ими на время станем мы.
Матери, случайно услышавшей разговор сыновей, осталось только тихо уйти, ускользнуть незаметной тенью, постараться смириться и жить дальше.
О чём шептал чёрный дождь
Пылающее во тьме глубочайших недр пламя окрасилось чистейшим золотом, засияло ослепительно-прекрасно, полыхнуло из множества трещин земной тверди, закружилось вихрем, соединяя тяжёлые медлительные потоки лавы и невесомые быстрые языки. Огонь замерцал, заклокотал и расступился, оставив на чёрных камнях пульсирующий пылающий комок. Окружённый семью столпами тёмного пламени, не излучающего, но поглощающего свет, сверкающего рязрядами молний, шар разделился надвое, осел и растёкся, оставив на обугленной тверди два крошечных тельца с четырьмя лапками, вытянутыми треугольными головками и длинными хвостиками. Озорные глазки без страха смотрели на огонь, из со свистом разевающихся пастей с тоненькими зубками показывались раздвоенные змеиные язычки. Ощупывая длинными хрупкими пальчиками горячие камни, новорожденные дракончики старались держаться рядом друг с другом. Нежные чешуйки одного блистали чистым золотом, второго — с едва заметным зеленоватым отливом.
Музыка творения, сотрясавшая горы ударами гонга, барабанной дробью и звуками боевых рогов, стихла, заиграла пьянящей мелодией, усыпляющей и подавляющей волю и разум, оставляя место лишь простому и главному — продолжению рода. И лишь редко звучащие колоколом аккорды встряхивали живых существ, напоминая, что рождающиеся младенцы Земли Владыки Мелькора — будущая армия, которая поставит Арду на колени.
***
Утром пошёл снег, оседая на камнях, делая их похожими на застывшие лица. Ветер то усиливался, то стихал, белый покров менял очертания и выражения на серых подобиях голов, словно вдыхая в них жизнь, не спрашивая, нужна ли она мёртвым обломкам скалы.
Вернувшись в лагерь на Эред Ветрин, Финдекано выслушал рассказы собратьев об окончании Славной Битвы, о стратегии Маэдроса, которая предполагала, что весь Белерианд должен служить… нет, не сыну Феанаро Куруфинвэ, а общей цели, направленной на уничтожение зла путём осады владений Моргота, чтобы запереть злодея в ледяной бесплодной пустыне, обрекая его население на голодную смерть. О том, что Маэдрос преследует собственную цель — отвоевать Сильмарили, и что именно старший сын Феанаро Куруфинвэ теперь управляет делами и Нолдор, и Синдар, объединившихся ради общей войны, никто не говорил, а размышляли немногие, полностью одобряя такой расклад, считая героя Маэдроса королём без венца.
Вскользь подумав об этом, Астальдо отмахнулся. Короли, короны…
Слишком ярким даже спустя годы было воспоминание о замученном до полусмерти Майтимо, бессильно повисшем на руках у Финдекано, умоляющем избавить его от боли, лишив жизни. А теперь и новые жертвы Моргота снова и снова вставали перед глазами. Среди них Митриэль, изуродованная, оставшаяся без руки знахарка, которая, лишь немного оправившись от яда и ран, упросила увезти её во владения лорда Новэ, ведь только на него есть надежда, что однажды великий мастер-кораблестроитель сделает судно, способное доставить потерявшую силы жить эльфийку в Валинор, в Сады Вала Ирмо. И не нужны Митриэль ни почести, ни награды за её подвиг, ни слава… Она хочет только одного — всё забыть.
— Моргот должен быть уничтожен! — сжал кулаки Финдекано, проходя сквозь метель к резной колонне, выстроенной на месте гибели Феанаро. — Даже если смерть одного из Айнур может нанести вред Арде и Песне Творения, невелика беда! Покорно жить в мире, где зло безнаказанно, никто не обязан! И никто не смеет обрекать Детей Эру на мучения! Этому нет прощения и объяснения! Если Арда не может существовать без зла, так пусть не существует вовсе!
С колонны смотрело множество одинаковых лиц, нарочно сделанных не похожими ни на кого из Первого Дома Нолдор. Просто безликие некто. Никто. Всего лишь эльфы, павшие в Битве-под-Звёздами вместе с Феанаро Куруфинвэ. Склонившись перед мемориалом, Финдекано мысленно вспомнил имена всех, кого знал, кого проводил на отвоёванные корабли, и кого потом не встретил в Эндорэ. Снег летел всё сильнее, падал на лицо и таял от тепла кожи, стекая слезами.
«Когда закончится метель, — подумал сын нолдорана, — поеду на Ард-Гален к Нельо».
Положив ладонь на камни у основания колонны, Астальдо представлял картины последнего боя величайшего из Нолдор и сожалея, что не был рядом и не смог спасти Феанаро для продолжения борьбы, клялся себе, что будет бороться до конца и не оставит тех, в кого верит.
— Клянусь, — шептал окутанный снежным вихрем Астальдо. — Клянусь!
***
Решиться ехать в свои разрушенные владения Макалаурэ не мог долго. Даже когда пришла весть с Ард-Гален, что можно покинуть Химринг для решения своих проблем, менестрель отчаянно пытался найти себе какое-нибудь применение в крепости брата, и лишь сообщение о том, как на хитлумских картах называется павшая по вине Моргота Поющая Долина, заставило взять себя в руки.
Куруфинвэ вместе с сыном встретил брата на границе своих земель и, изображая радость, поздравил с победой.
— Во всём есть хорошая сторона, — попытался поддержать несчастного короля, искавшего среди готовых вернуться в Долину беженцев близких друзей, владыка северной части Химлада. — Орки, захватив твоё королевство, застряли там, празднуя и деля добычу. Пока одна половина подкрепления, пришедшая после боя, жгла пограничную с Морготом территорию, другая увязла в заваленных трупами и пьяными собратьями улицах, пытаясь заставить войско протрезветь и продвигаться на юг, тем самым дав нам время для контрнаступления. Знаешь, судя по рассказам верных Айканаро, лучше сожги дворец и отстрой его заново в другом месте, а на пепелище сделай памятное захоронение.
Макалаурэ не ответил, не в силах понять, чего хочет сам: увидеть в красках, что сделали с его королевством, или действительно сжечь всё, не глядя, что не дожгли орки, а потом решить, как быть дальше. Самым ужасным во всей этой ситуации была необходимость восстановить крепость именно в том же месте, где она и была, учтя прошлые ошибки и всё-таки согласившись на помощь наугрим. Макалаурэ отчаянно отметал лишь зарождающиеся мысли о возможности поставить кого-то наместником и уйти подальше от… всех. И от старшего брата, которому клялся в верности и помощи, и от Моргота, которого поклялся покарать за отца и деда и отвоевать Сильмарили, и от своего народа, которому пусть и не клялся ни в чём, всё равно обязан обеспечивать достойную жизнь или героическую смерть с последующим воспеванием в балладах. Конечно, в глубине души менестрель надеялся, что придёт письмо из Химринга с требованием бросить «дыру» и вернуться в крепость Маэдроса, чтобы заправлять делами, пока лорд осаждает Ангбанд, но прекрасно понимал — это лишь несбыточная мечта. Очередная.
А главной мечтой сейчас было увидеть Дис. Макалаурэ знал, чувствовал, понимал: не увидит. Эль здесь тоже нет, но про неё уже несколько раз говорили, как храбрая травница спасала раненых верных Айканаро, что она и сейчас в освобождённой Д… дыре вместе со своим помощником. Помощником. Не подругой.
Куруфинвэ и Тьелпе остались на своей земле, догорающей лишь красками осени, а Макалаурэ продолжил путь на пепелище.
На юге павшее королевство выглядело не столь ужасно, как представлял Феаноринг. На теневой стороне тонким слоем лежал снег, на солнечной — кое-где виднелись зелёные травинки среди пожухлой поросли. Несколько уцелевших зданий будто бы жались друг к другу, пряча за собой обугленные руины, где до сих пор ощущался запах гари.
Сделав над собой усилие, Макалаурэ толкнул лошадь в бока, заставляя себя не отворачиваться и не зажмуриваться, смотреть в глаза реальности.
Дорога шла на север, и всё кошмарнее становился пейзаж: снег запорошил чёрные развалины и холмы между ними. Холмы… раньше их не было, и Феаноринг всё-таки зажмурился, представляя, сколько мертвецов пришлось засыпать землёй.
Постепенно домов не осталось, на месте зданий виднелись лишь заснеженные горы обломков. На месте входа в оборонительную крепость в скале валялись камни и фрагменты стен, замуровавшие тех, кто, возможно, оказался внутри. То там, то здесь попадались бочки в чёрных подтёках, и Макалаурэ вспомнил о горючей жидкости, с помощью которой жгли его владения. Смрадную вязкую мерзость залили в руины крепости через щели в завале и подожгли, не оставив шансов обречённым воинам.
— Дни, недели, года… — едва слышно прошептал менестрель, представив последние мгновения жизни своих верных, защищавших Поющую Долину, — утро, вечер и ночь…
Где был я, когда
Шёл чёрный дождь?
Где был я, когда
Шумел гнилой листопад,
Что красной крыл пеленой
Дорогу для наших солдат?
Что он шептал, когда шумел на ветру?
Что говорил, бросая в лица листву?
О чём молил, ложась под ноги солдат?
О чем просил? — Просил вернуться назад…
На другом берегу реки раскинулась опустевшая площадь и одинокий дворец, на первый взгляд выстоявший. Да, не осталось ни одного целого окна, а вместо восьми алых флагов на башнях развевался только один полностью чёрный над парадным входом, но это ведь мелочи… Подъехав ближе, Макалаурэ покачал головой: мраморные ступени были все в сколах, словно их нарочно били чем-то острым и тяжёлым. Ворота сорвали с петель, тоже чем-то истыкали. Понимая, что дальше зрелище будет гораздо хуже, менестрель спешился и, стараясь не смотреть на сопровождающих верных, вошёл в свой замок.
«Дни, недели, года…
Утро, вечер и ночь…
Где был я, когда
Закончился дождь?
Где был я, когда
Снег сменил листопад?
Где был я, когда
Погиб последний солдат?»
Видя, что стало с некогда прекрасным зданием, проходя по коридорам и залам, зайдя в свои покои, сын Феанаро Куруфинвэ принял решение.
И, смотря на пламя, всё быстрее, с нарастающей жадностью охватывающее дворец, Канафинвэ, стараясь спрятать слёзы, прошептал:
— Мороз, ветер, пурга —
Бесконечная ночь.
Жаль, что не умер, когда
Шёл чёрный дождь.
Примечание к части
Гранд-Куражъ "Дождь"
Что написать?
Снова оказавшись в отчем доме, будто вернувшись в детство, Линдиэль чувствовала себя одинокой и беспомощной среди, казалось бы, огромной понимающей и любящей семьи, готовой поддержать и помочь, что бы ни случилось. Лорд Новэ не запирал дочь и не держал в неведении о происходящем в Белерианде, брал с собой на советы и в поездки, всячески давая понять, что не забыл про обещание, однако ситуация не менялась и не улучшалась, и не было ни одной идеи, как всё исправить. Дева понимала: проблема только в короле Тинголе, ведь именно он даже слышать не хотел о Голодрим, в то время как нолдоран Финголфин готов был объединяться и дружить с соседями. Это соседи отвергали его дружбу!
Выйдя на берег моря и смотря на волны, Линдиэль молча молила Вала Улмо о помощи. Неужели любовь не может примирить поссорившиеся народы? Почему глупая, ненужная вражда делает несчастными даже тех, кто в ней не виноват?
«Почему я не могу быть с тем, кого люблю?!»
Леди понимала: королю Тинголу нужен повод, совершенно незначительный, тогда лорд Тургон тоже окажется изгнан на восток, и будет потерян последний шанс на примирение Голодрим и Тэлери.
«Вала Улмо! Молю! Великий Владыка! Пусть найдётся Белая роща! Пожалуйста!»
Вспоминая недавний сон, эльфийка снова задала вопрос морю:
«Я видела любимого на фоне стены огня, и он сам был огнём. Я тянулась к нему, словно солёный прибой, отражая сполохи пламени, тáя горячим паром. А между нами, столкнувшимися стихиями, появлялся островок, сверкающий, красивый… Словно свет звёзд! Это же означает, что мы будем вместе?»
— Леди Линдиэль! — позвала служанка, выбежав из замка, на ходу кутаясь в плотную шерстяную накидку, стараясь не наступать в нерасчищенный снег. — Прибыли гости! Ты не поверишь, госпожа, кто их прислал!
Облака расступились, выглянуло холодное зимнее солнце.
— Кто? — со слабым интересом спросила дочь Кирдана.
И ахнула, услышав ответ.
***
Вихрем влетев в свои покои, Линдиэль заметалась.
«Верные героя Астальдо! Они прибыли! Надо им передать письмо для Него! Но что в нём написать? И ножны передать, чтобы Астальдо вспомнил меня! Что же написать?!»
Схватив перо и лист, бросив на стол рядом с чернильницей, дочь Новэ Корабела пискнула и запрыгала от радости. Это шанс! Шанс напомнить о себе! Шанс добиться встречи! Встречи… тайной? Пусть тайной! Главное… главное…
Что написать?!
От радости хотелось разрыдаться и хохотать, дева пыталась собраться с мыслями, но каждый раз теряла нить размышлений.
Что написать? Признаться в любви? Открыть сердце и рассказать всё, что тревожит? Честно сказать о том, как тяжело вдали от любимого, с которым разделяет вражда между народами?
Или создать завесу тайны? Написать лишь пару слов с призрачными намёками, и пусть герой Астальдо сам обо всём догадается?
Нет, глупая идея!
Снова стало грустно. Что же написать? Как при помощи нескольких строк заставить полюбить себя?
Решив воплотить на бумаге первое, что приходит на ум, когда перед глазами встаёт любимый образ, а потом показать маме и посоветоваться, Линдиэль, улыбаясь сквозь слёзы и не чувствуя ног, села за стол. Дрожащая рука взяла пёрышко, пощекотав кончиком нос.
Не так важно, что написать. Главное, это должно быть искренне, от сердца.
***
Прибывшие в Эгларест Нолдор держались особняком, в основном молчали, обменивались короткими редкими фразами вполголоса. Двенадцать высоких прекрасных эльфов с сияющими дивным светом холодными глазами ходили по набережной в сопровождении сыновей Кирдана, внимательно слушая рассказы о выходах в море и пока невыполнимом требовании Вала Улмо очистить дно в заливе Лосгар. Линдиэль каждый раз вздрагивала, слыша это страшное название, придуманное кем-то из пришедших с севера эльфов. Сам лорд Новэ предлагал именовать то место на карте в честь Феанора, освободителя и защитника, однако эта идея не нравилась ни верховному нолдорану, ни, тем более, владыке Тинголу.
Теряя от волнения рассудок, чувствуя, как подкашиваются ноги, дочь Кирдана подбежала к посланникам своего героя.
— Вот, — протянула эльфийка ножны, завёрнутые в бирюзовую шаль. — Ваш… принц… потерял их на Празднике у владыки Финголфина. Отдайте ему, пожалуйста. — С ужасом подумав, что маленькая записочка, занявшая место меча, может потеряться, дева начала надёжнее заворачивать ткань. — Это не всё! — чувствуя себя непростительно глупо, выпалила Линдиэль. — Я сейчас письмо маме покажу и тоже принесу.
Ни один Нолдо не засмеялся и даже не улыбнулся. Братья девушки смущённо отвели глаза.
Рванув в дом, ругая себя за недостойное леди поведение, эльфийка поспешила в покои матери, понимая, что гости надолго не задержатся: их привело некое дело, и, судя по всему, оно уже сделано.
Надо спешить, иначе будет поздно.
***
Сначала бесконечными показались ступеньки, потом — коридор, потом невыносимо долго открывалась дверь…
Однако, войдя в просторное светлое помещение, Линдиэль увидела лишь тьму и ужас, мгновенно забыв, для чего пришла.
Женщина сидела за столом, где обычно любила вышивать супруга лорда Кирдана. Чёрная шаль спускалась до глаз, скрывая лицо тканью и тенью от неё, накидка прятала левую сторону тела, правая рука постоянно чуть заметно двигалась, то касаясь салфетки, то постукивая пальцами по краю столешницы, то теребя ткань одеяния.
— Я могу отработать своё пребывание здесь, — сказал пугающий мёртвый голос, мелодичный, и от этого ещё более страшный. — Постепенно научусь пользоваться правой рукой. Я много знаю о травах… — Женщина не договорила, взглянула на Линдиэль: — Приветствую, прекрасная леди. Я могу быть полезной тебе.
— Мне? — дочь лорда Новэ опешила, подумав, что не покажет этому страшному призраку письмо.
— Когда мы пришли в Эндорэ, — женщина в чёрном заговорила чуть менее пугающе, и Линдиэль заметила, как мама немного расслабилась, а потом и вовсе встала с кресла у окна и достала угощение, — вы практически не умели лечить от яда волколака. Но мы, Нолдор, нашли быстрые и эффективные противоядия. И поэтому я сейчас здесь, с вами. Жаль только, не целиком. А ваши колдуньи только и умеют, что приворотные зелья продавать.
Супруга лорда Кирдана не была согласна с насмешкой, однако спорить не стала.
— Я была травницей при королевском дворе, — продолжила гостья, — и многое умею. Это я помогала детям нолдорана Нолофинвэ прийти в мир.
Линдиэль ахнула.
— Конечно, мой муж сделает всё возможное, — заверила леди, украдкой поглядывая на дочь. — Наши вассалы как раз отправляются на поиски легендарной древесины, из которой строили корабли сами Владыки Арды!
— Но… — Линдиэль села ближе к женщине в чёрном. — Что тебя привело? Зачем тебе корабли?
— Мне будет достаточно одного, — с горечью произнесла тень.
— Госпожа Митриэль, — пояснила супруга лорда Новэ, — хочет вернуться в Валинор.
Забыв про письмо, влюблённая эльфийка с надеждой посмотрела на гостью: от неё можно узнать о герое Астальдо всё! И… что если Митриэль, прежде чем уплывёт из Средиземья, познакомит одного из детей нолдорана с девушкой, которая не может без него жить?
В ожидании зрелищ
Зимний лес, окутанный туманом, словно призрачной шалью, безмолвствовал, погружённый в безветренный сон. Морозное утро пахло снегом и свежестью, лучи Анар окрашивали сугробы в нежно-розовый, а стволы — в оранжевый.
Плотно закрыв окна и двери, чтобы сохранить в здании театра тепло, Мистель села на ведущие к сцене ступеньки и взяла лютню. Вокруг супруги военачальника суетились декораторы, проверяя, какие изображения и цвета будут эффектнее смотреться из зала при разном освещении.
— Как по синему по морю лебедь белая плыла, — запела Мистель балладу, которую сочинила своему супругу — единственному, по её мнению, Нолдо, способному на добрые поступки по отношению к слабым, — над волнами расправляя горделивые крыла,
А над нею в дальней выси сокол ясный воспарил,
Гладь морскую озирая, в небе ласковом кружил.
Младшая племянница Аклариквета пшикнула:
— Ты можешь быть интересной и любимой публикой. Но не будешь. Хочешь знать, почему? Все понимают, о ком ты поёшь, а к нему хорошо относятся не наши зрители, а те, кто вокруг нолдорана вьются. Слава верховному нолдорану!
Мистель проигнорировала, продолжая балладу, подбирая музыку:
— Лебедь белая чуть слышно песню грустную поёт,
Бьётся нежными крылами, треплет пену шумных вод.
Видно чует, видно слышит ветра злого зычный глас,
Что грозит её в пучину опрокинуть в сей же час.
Слеза легко толкнула сестру в бок, та резко отмахнулась и бросила в сторону платье из сундука с реквизитом.
— Что это за барахло?! — воскликнула Улыбка. Однако вежливо замолчала, услышав, что проигрыш закончился.
— Камнем легкокрылый сокол с неба к лебеди упал
И любимую до солнца на груди своей поднял.
Он до берега родного лебедь белую донёс
И упал любимой подле бездыханным на утёс.
— Тэлери, — будто оскорбление, выдохнула имя народа Улыбка. Снова посмотрев на сундук с реквизитом, дева-менестрель подбоченилась. — Нужно больше ярких красок! — крикнула Нолдиэ. — Больше, сочнее! Мы все здесь ненавидим зиму! Её красота у каждого ассоциируется со смертью! Никаких блёклых тонов! Только цвет! Только жизнь! И веселье! Насмешки! Фарс!
Старшая сестра захихикала. Мистель снова начала напевать, только уже без слов, наигрывая вариации мелодий, прислушиваясь и выбирая ту, что нравится больше.
— Эта зима, в отличие от бесконечной губительной ночи Хэлкараксэ, — сказала супруга Варнондо, — дарит нам надежду на долгожданный мир. Я сама видела, когда ездила с мужем на Ард-Гален.
Эльф, крепивший сине-звёздный занавес, заинтересовался.
— Я уехала, когда в лагерь Маэдроса прибыл принц Финдекано, — отложив лютню, продолжила говорить Мистель. — К тому времени уже было решено, что воины нолдорана вернутся в Хитлум, лишь три сотни будут находиться на Ард-Гален, на западной его части перед Эред Ветрин, лагерем Астальдо.
— И кто там главный? Ранион? — хихикнула Улыбка, перебирая парики.
— Да, — удивилась догадливости певицы Мистель. — Ранион.
— Шпионить за Финьо будет! — рассмеялась младшая племянница Аклариквета. — Бывший перводомовец пресечёт любую попытку повторить его подвиг по смене стороны! Это определённо достойно оды! Только способен ли героизм Раниона превзойти героизм Астальдо? Бывший Первый Дом против бывшего Второго! Делаем ставки, леди и лорды!
— Астальдо не предаст отца, — осторожно сказала Слеза, поглядывая на воодушевившуюся супругу Варнондо.
— Он не предаст лорда Маэдроса, — с нажимом произнесла Мистель. — Я видела знамёна Эред Ветрин — они фиолетовые, понимаете? Астальдо убивал моих собратьев, бросившись на помощь Куруфинвэ, а теперь так же самоотверженно будет сражаться за Маэдроса, его сына. Не за своего отца, нашего короля. Мой муж и его верные готовы отдать жизнь за верховного нолдорана, а герой Астальдо уже показал, на чьей он стороне, бросив отца в Хэлкараксэ. Принц Финдекано такой же, как его брат. Я не скажу этого слова, но вы меня поняли, думаю.
— Предатели? — зло захохотала Улыбка. — У них разные мотивы. Принц Турукано предал отца из-за любви к погибшей жене, а Финдекано…
— Тоже из-за любви? — заливисто рассмеялась Слеза, Мистель смущённо заулыбалась.
Накинув на себя фиолетовую шаль и в одно мгновение заплетя две косы, младшая племянница Аклариквета взяла бутафорский меч и с наигранно-восхищённым выражением лица запела:
— На твоем гербе — роза ветров,
На моем — переломленный меч,
Но оба мы знаем цену слов
И горечь непрожитых встреч.
На твоих плечах — пепел тысяч костров,
На моих — дотлевающий плащ,
Но когда засияет луна,
Я услышу твой плач
И встречу тебя
На перекрестке миров.
Нам горячая кровь стала печатью,
Дорога нам стала вечной судьбой.
И нет смысла гадать, когда будет снова
Возможность просто быть рядом с тобой.
Но тебя опять призовёт твой долг,
А меня — темнокрылая смерть.
И останется белая память и черный камень —
Ступенька с небес!
Слеза покраснела ярче своего парика, эльф, крепивший занавес, громко рассмеялся.
— Я доработаю сценку, — угрожающе сказала Улыбка жене военачальника. — И мы поспорим: кому будут громче аплодировать, тот выигрывает состязание и даёт задание проигравшему.
— Все Нолдор жестокие и азартные, — осуждающе ответила Мистель. — Я согласна.
***
За окном стремительно темнело, и хотя наступающая ночь была простой сменой времени суток, мысли невольно обращались к худшему развитию событий: что, если это снова тьма Моргота, из мрака вот-вот возникнет некая неведомая ранее сила, против которой ещё не придумали оружия и стратегии? Что, если через мгновение все, кто на Ард-Гален, окажутся мертвы, и некому станет оборонять Белерианд… и Хитлум?
Встряхнув погасшие светильники, чтобы жидкость снова заиграла красками, запалив все свечи и дождавшись, когда в покоях станет светло, насколько это возможно, верховный нолдоран посмотрел на карту на стене, предназначенную для гостей: земли Моргота на ней не было, площадь Хитлума превосходила Дориат, Невраст и всё побережье, вместе взятое, синим флажком был указан Химринг, пограничная территория и кордон Маэдроса отмечались голубой линией, идущей на восток и юг, захватывая Таргелион, Химлад и степи, на которых обосновались Амбаруссар. Да, гости должны знать, что верховный нолдоран правит всеми Нолдор, даже если те именуют себя королями.
Карта, разложенная на столе, была иной: здесь в реальном масштабе отмечались только стратегические природные объекты: горные цепи, реки, озёра и некоторые основные дороги. На северо-востоке чёрным пятном красовалась Дыра Маглора и территории, попавшие под удар врага в Славной Битве. Копии этой карты были разосланы всем соседям с комментарием о том, что через плохо охраняемую сыном Феанора щель могут снова пробраться орки.
Третья карта, присланная из Дориата, переданная через гонцов Кирдана, без дела лежала в ящике стола. Принцип её составления был тот же, что и у висящего на стене изображения Белерианда, только здесь королевство Эльвэ, а не Нолофинвэ, было особо крупных размеров.
Единственный чертёж с настоящим масштабом и правильным расположением природных и рукотворных объектов бережно хранился в запирающемся на ключ сундуке вместе с подробными описаниями местности, больших дорог и мелких троп, дополнительными картами, поясняющими размещение мелких рек, поселений, болот и рощиц, а также бродов и в какое время года где можно перейти на другой берег.
Небо окончательно почернело, сквозь тучи не светили звёзды и даже Итиль. Да, это просто тучи. Обычные, не колдовские.
Подумав о том, что на Ард-Гален идёт спешная застройка для удобной расстановки осадных орудий и размещения войск, стены возводятся с расчётом, чтобы между ними разгонялся ветер, способный рассеять мрак, создаваемый Морготом, Нолофинвэ немного успокоился. Да, войско сильно и достаточно многочисленно. Это хорошо.
Есть лишь одна проблема.
— Лорд Маэдрос, — процедил сквозь зубы верховный нолдоран, доставая подробный план будущих крепостей на Зелёной Равнине. — Сейчас все готовы тебя слушать и верить любому твоему слову, не слыша ни подтекста, ни лжи, ни недоговорок. И пока длится война, так и будет. А я не для того шёл к власти над Нолдор, чтобы ты мной командовал. Я помогу тебе победить, сын полубрата, а после буду править мирным Белериандом, и ты уже не воспользуешься своими боевыми подвигами, чтобы использовать меня. Подписанный тобой документ о передаче короны у меня, и я готов напомнить тебе о твоём же добровольном решении. Так что, отвоюй свои Сильмарили, которые уже никому не нужны в освещённой лучами Итиль и Анар Арде, а я полюбуюсь, как вы с братьями перебьёте друг друга за сияющие камешки. Хотел бы я это увидеть и посмотреть, как отреагирует Феанаро, понимая, что зря сделал всего три Сильмариля, родив семь сыновей.
Одна из свечей догорела. Нолофинвэ, возможно, не заметил бы этого, если бы не тьма за окном, а сейчас все мысли мгновенно сконцентрировались на поиске замены потерянному огоньку. Он обязательно найдётся! Иначе быть не может.
Примечание к части
Ужасно привязчивая песня из мюзикла "Голубая камея" "Лебедь и сокол" (слушать на свой страх и риск) и "Перекрёстки миров" Дэна Назгула
Воины Эндорэ
Тенью среди теней в белой мгле мелькнула фигура наездницы, и мёртвые фиолетовые глаза отразили пламя костров. Одна за другой в морозной дымке проявлялись и обретали краски жизни силуэты эльфов Химринга, сопровождавших Туивьель к своему лорду.
Несмотря на ветер и мороз, на равнине вовсю кипела жизнь, путь всадникам то и дело перегораживали возы и телеги, гружённые стройматериалами, провизией и другими необходимыми вещами, кто-то приезжал с юга и востока, кто-то наоборот отправлялся в сторону Дортониона, Таргелиона, Хитлума или Поющей Долины.
Туивьель осмотрелась. Зная, что ей очень к лицу белый мех капюшона, а накинутая на плечи шкура морготовой твари неизменно производит впечатление на всех, кто её видит, эльфийка с улыбкой ловила на себе восхищённые взгляды, ожидая, когда её проводят к возлюбленному лорду. Большинство шатров, принадлежавших воинам Химринга, выглядели одинаково, алые знамёна красовались по всему расположению войска, поэтому леди не могла найти нужное жилище самостоятельно.
Вокруг мелькали счастливые воодушевлённые грядущей победой эльфы, со всех сторон доносилось бравое пение:
— Враг, трепещи!
Подними свой меч и щит!
Мы воины! Воины Эндорэ!
Враг, трепещи!
Подними свой меч и щит!
Мы воины! Воины Арды всей!
Проникнувшись общим воодушевлением, Туивьель громко подпела собратьям и, смеясь, обернулась в сторону Трёхглавой горы, словно услышав зов. Маэдрос вышел из шатра, снег посыпался с тканевого купола, открыв золотые звёзды. Взгляд лорда Химринга был торжествующим и злым, в нём пылала жажда мести и крови, капюшон чёрного шерстяного плаща не полностью закрывал волосы цвета огня и пепла, на поясе справа сверкала сталь. Феаноринг посмотрел на Туивьель с жестокой гордостью победителя, на миг встретившись взглядом с мёртвыми фиолетовыми глазами. Эльфийка, чувствуя себя ненужной здесь, среди войска, боясь осуждения, ласково улыбнулась, и лицо Маэдроса изменилось: торжествующая усмешка уступила место нежности.
На мгновение.
Неожиданно герой битвы замер, отвёл глаза и с ненавистью посмотрел в сторону Ангбанда, скрытого снежной пеленой, а потом снова с теплотой взглянул на избранницу и раскрыл руки для объятий.
Туивьель спрыгнула с лошади и бросилась на шею любимого.
***
Вернувшись с небес на землю, почувствовав под собой тёплую постель, а рядом обожаемого мужчину, с которым, хоть и разъединившись телами, продолжала ощущать себя единым целым, леди Химринга прижалась щекой к груди Маэдроса.
— Мне казалось, ты забыл обо мне, — с шуточным укором тихо произнесла Туивьель, нежно проводя рукой от ложбинки в основании шеи к солнечному сплетению, ниже по животу, обведя по кругу пупок и снова устремившись вверх.
— Ты приехала, — улыбаясь с закрытыми глазами, ответил Маэдрос, спрятав правую руку между подушек, — и прогнала из моего шатра дюжину важных для победы над врагом эльфов. Заметь, я до сих пор не приказал тебя казнить за нанесённый военной кампании вред. Пожалуй, это что-то значит.
— Что же? — осторожно прихватывая губами и трогая кончиком языка кожу на плече, груди и шее своего лорда, поинтересовалась Туивьель. Ладонь соскользнула на бок, провела до груди, спустилась к бедру, двинулась на внутреннюю сторону.
— Тьма может быть ласковой, — горячая рука Маэдроса поймала запястье эльфийки, прижала в груди слева. — Ты из рода тёмных эльфов Мориквенди, и здесь в шатре сейчас нет света. Это означает очень многое — тьма не всегда зло. — Ладонь прижала руку Туивьель. — Чары врага, сковав сердце, заставляли его биться всегда одинаково, словно это не часть живого тела, но какой-то механизм. Это противоестественно и мучительно. А твои чары действуют совсем иначе.
Леди Химринга понимала, о чём говорил любимый: от её прикосновений грудь вздымалась чаще, а сердце стучало быстрее. Маэдрос загадочно улыбнулся, на этот раз направляя руку избранницы вниз. Туивьель, добравшись поцелуями до губ своего лорда, сияя от счастья, хотела рассказать, как сильно соскучилась, как волновалась, как ждала встречи, но словно слышала ответ: «Я знаю», поэтому ничего не говорила.
***
— Враг, трепещи!
Подними свой меч и щит!
Мы воины! Воины Эндорэ!
Лишь встав плечом к плечу,
Зло — предав мечу!
Мы воины! Воины Эндорэ!
Песня разлеталась по равнине, новые и новые голоса подхватывали её, и проехавший из метели в метель герой Астальдо чувствовал гордость за свой народ. Неважно, что было до Дагор Аглареб, главное, что будет теперь.
— Здесь собрались все,
Все воины Эндорэ,
Они встали в строй,
Ждут клич, призыва — в бой!
Замерли войска,
Победа так близка.
И запоют рога,
Вселив веру в их сердца!
На Ард-Гален принца Финдекано встречали не столь восторженно, как обычно бывало во владениях нолдорана Нолофинвэ, однако приветствовали гораздо искреннее и теплее. Всё ещё недоумевая, зачем отец отправил на равнину войско под командованием Раниона и разместил его между Эред Ветрин и основными силами на равнине, Астальдо перечитывал подробный рассказ о ходе Славной Битвы, присланный с Тол-Сириона. Автором письма была леди Эльдалотэ, также присутствовала приписка от короля Финдарато, и принцу всё больше казалось, что перед ним изложенная на бумаге сказка любимого деда про абсурдно жутких врагов, прекрасных воинственных дев, спасающих мужей, о глупых героях и неизменной неустранимой угрозе, отступившей лишь на время. Если бы сам не участвовал в битве, сын Нолофинвэ не поверил бы ни единому слову, однако приходилось признать: написанное — правда, пусть и приукрашенная, отличающаяся от сказок Финвэ разве что безоговорочной верой в победу добра над злом, ощущавшейся не только в самом тексте, но даже почерке составителей письма.
— И если я умру здесь, то братья придут в тот миг, — вырвала из задумчивости песня разгребающего снег около строящейся стены эльфа, — возьмут мой меч, семье моей рассказав то, как я погиб,
Но до тех пор я в строю, врага нисколь мне не жаль!
И всех, кто встал на пути, пронзит моя сталь!
Финдекано подумал о будущем расположении на Ард-Гален своей части войска, вспомнил, как давно не был в хитлумском замке, который вроде бы его собственный… Отмахнувшись от бесполезных размышлений, сын нолдорана отправился выяснить, не нужна ли помощь в разорённых владениях Макалаурэ, и как организовано неусыпное патрулирование территории осадного лагеря, расположенного на местности, где в любой момент в любом месте из-под земли могут возникнуть Валараукар. Мысль о том, что есть вероятность встретиться лицом к лицу с убийцами Феанаро, заставляла сердце биться быстрее, в груди вспыхивало пламя жажды мести. Моргот заплатит за всё совершённое им зло тысячекратную цену!
— Враг, трепещи!
Подними свой меч и щит!
Мы воины! Воины Эндорэ!
Лишь встав плечом к плечу,
Зло — предав мечу!
Мы воины! Воины Эндорэ!
***
Письмо прилетело на крыльях мохнатой серой птицы. Осмотрев посланника, эльфы заметили кровь и проплешины на месте вырванных перьев, что ясно давало понять — летучие мыши Морготане попрятались, а продолжают слежку.
***
Туивьель, укрывшись тёплым плащом, наблюдала, как юный Хеправион, с восхищением смотря на Маэдроса, передал ему письмо и, откланявшись, спешно покинул шатёр, как её любимый мужчина, её Легенда, долго серьёзно всматривался в текст, покачал головой, однако потом улыбнулся.
— Я знал, что мы с Азагхалом сможем договориться, — негромко произнёс лорд Химринга. После недолгого молчания, Феаноринг обернулся к избраннице, сел рядом с ней на постели. — Что ты знаешь о существах, которых называют Ноэгит Нибин, ниблинги?
Заметив, как отреагировала Туивьель, Маэдрос придвинулся ближе, смотря выжидающе:
— Пещеры у реки Нарог. Окрестные леса. Территории южнее.
Около эльфийки развернулась карта.
— Я понимаю, о ком речь, — окончательно смутилась леди Химринга. — Авари сначала принимали их за лесных зверей, потому что эти существа не разговаривали с нами. Охотники развешивали их головы и скальпы, как трофеи, на стенах землянок, их кожу выделывали, но она была тонкой и плохо держала тепло. Ещё до моего рождения Авари поняли, что охотятся на разумных, говорящих существ, когда однажды выследили целое племя, поэтому перестали убивать ниблингов, однако я помню по детству, что в моём доме были изделия из их костей и даже несколько скальпов. Лишь когда один из братьев отца ушёл со своими воинами по следу какого-то страшного чудовища, которое сбежало на юг через лес, оставив за собой полосу мёртвой земли, Авари окончательно избавились от всех подобных трофеев — их взяли с собой в качестве талисманов охотники за тварью. — Туивьель натянуто улыбнулась. — Говорят, мясо карликов невкусное, плохо прожаривается и остаётся жёстким, даже если его специально обработать.
Маэдрос усмехнулся, смотря на карту. Его избранница, ловя каждое малейшее движение и изменение позы своей обожаемой Легенды, придвинулась вплотную, положила голову на плечо, одна рука погрузилась в волосы, осторожно касаясь затылка, вторая заскользила по груди. Феаноринг прижал к себе ладонь эльфийки, потом поднёс к губам и поцеловал.
— Времена изменились, — констатировал лорд Химринга, — теперь охота на Ноэгит Нибин не считается нормой, однако, похоже, не все с этим согласны. Король наугрим Азагхал хочет посетить нас лично и скоро будет здесь. Он готов выделить мне войско и помочь со строительством, однако в письме говорится о некоторых нерешаемых без моего вмешательства проблемах. Чувствую, разговор состоится интересный.
Взгляды стальных серых и тёплых карих глаз встретились. Слова о любви не прозвучали, но объятия и поцелуи были красноречивее любых фраз, когда дыхание, сердцебиение и сама жизнь стали едиными для двоих.
А снаружи у шатра, слишком долго не получая позволения войти, стоял гонец из Химринга с очень неожиданным письмом.
***
Дюжина всадников скакала сквозь морозный туман, не сбавляя скорости стреляя по расставленным мишеням. Им навстречу летели другие наездники, отрабатывая манёвры на случай внезапного нападения Огненных Майяр.
— Левее! — командовал Финдекано, выпуская стрелу за стрелой. — Разойтись! Темп! Заходим по дуге! Залп!
Третья дюжина Нолдор прискакала против ветра, бьющего в лица, слепящего глаза. Рассеялась.
— Дистанцию шире! Вправо по дуге! Не стрелять!
Отряды встретились, едва не сталкиваясь, разошлись, развернулись и, маневрируя на переменчивом ветру, растянулись, замыкая в кольцо предполагаемого противника.
— Главное, не попасть друг в друга! — крикнул Финдекано, закашлявшись от ударившего ледяного ветра. — Поставьте здесь мишени! Повторим манёвр! Не попадите друг в друга, слышите?! Цельтесь точнее!
Всадники разошлись, ураганный порыв сменил направление, закружил начинающуюся метель. Отъехав в сторону, чтобы взглянуть на тренировочное поле с расстояния выпущенной стрелы и представить варианты атаки, сын нолдорана вдруг увидел одного из вернувшихся из Эглареста верных. По загадочному лицу Нолдо было ясно: его привело не обычное дело.
— Тебе крайне важное и деликатное послание, — сказал эльф, почти не улыбаясь. — Не смею интересоваться подробностями, я лишь передаю этот свёрток.
Думая исключительно о вероятных перемещениях Валараукар по Ард-Гален, если их окружить и начать расстреливать, сколько времени в запасе у воинов до момента исчезновения врагов, Финдекано взял из рук Нолдо посылку и очень удивился, развернув ткань. Однако ещё большее изумление ждало героя Астальдо, когда из казавшихся потерянными навсегда ножен выпала крошечная записка с одним лишь словом и подписью.
— Леди Линдиэль хотела передать ещё и письмо, однако передумала, — пояснил с хитрой улыбкой посланник. — Но обещала, что напишет его позже. Непременно.
Взглянув ещё раз на записку и убрав её обратно в ножны, герой Астальдо отдал их собрату, чтобы тот отнёс к его шатру, а сам подумал, что неплохо подготовился к нападению морготовых тварей, составив не менее дюжины стратегий и манёвров в зависимости от времени года, погоды, освещения и численности своей армии и вражеской, зато к признанию в любви готов не был совершенно.
***
«Это тюрьма. Очередная тюрьма для меня, откуда нельзя выбраться живой. Ещё одна тюрьма, в которой ко всему прочему холодно».
Всю дорогу из своего дворца сопровождаемая, нет, не конвоем, охраной, Оэруиль мечтала скорее доехать в прославленную крепость на скале, представляя её великой и прекрасной, выстроенной с возвышенным изяществом и ажурной лёгкостью искуснейшей работы по камню.
Однако увидев бесконечный лабиринт серых высоких стен с узкими мрачными бойницами, проехав по дорогам, где легко угодить в смертельную ловушку, и, наконец, добравшись до самой твердыни, подойти к которой мешал сбивающий с ног ветер, дочь лорда Каленовэ чуть не расплакалась.
«Тюрьма. Снова тюрьма».
Очень быстро пропали все желания, кроме одного — спрятаться от урагана.
— Кто так непродуманно строит?! — не выдержала в конце концов эльфийка. — Что это за мастера?!
И услышала сказанное вполголоса на Квэнья «глупая женщина». Конечно, это говорилось не королеве, Оэруиль могла бы выразить протест, но супруг не отправил с ней вместе никого из личной охраны и приближённых дочери Каленовэ, поэтому эльфийка чувствовала себя совершенно беспомощной и бесправной пленницей.
— Ветер разгоняется специально, госпожа, — снизошёл до объяснений один из воинов короля Карантира, — если Моргот снова попытается погрузить Белерианд во тьму, Нолдор смогут противостоять мраку более эффективно, нежели узурпатор-светлячок из Хитлума.
— Благодарю, — с трудом сохраняя спокойствие, выдавила из себя Оэруиль.
— Химринг прекрасен, — восхищённо произнёс воин, — это истинное воплощение суровой мощи! Это рукотворная скала, доработанная мастерами-строителями и стратегами-оружейниками. Это великое строение, госпожа. Твердыня поистине достойна наивысших похвал! Посмотри на знамя на вершине горы! Почувствуй гордость за великий народ, стать частью которого тебе выпало счастье.
Таргелионская королева, напряжённо улыбаясь, покорно позволила проводить себя через единственный попавшийся на пути безветренный двор, на подходе к которому её едва не сбило с ног крутящим вихри ураганом, провести сквозь путаные коридоры и лестницы через зал, мост, снова коридор и мост, всё из серого камня, и гобелены, гобелены, гобелены… Красный, багровый, кровавый, бордовый, алый… и золотые звёзды с восемью лучами.
«Да, — подумала Оэруиль, — живя здесь, любой захочет убивать».
И впервые за всё время замужества дочь лорда Каленовэ поняла, что мечтает попасть домой. К супругу. Скорее бы доехал гонец до лагеря на равнине Ард-Гален и передал лорду Маэдросу, что его ждёт королева!
Примечание к части
Песня - кавер группы Радио Тапок на песню МANOWAR "Warriors of the world"
Упустишь миг сейчас, потом уж не горюй
— Странные обстоятельства свели нас, эльда! — доброжелательно хохотнул Азагхал, смотря снизу вверх на Маэдроса, стряхивая иней с бороды и густых бровей. — Впрочем, с вашим народом всегда так: если суждено встретиться, это произойдёт весьма необычно. На этот раз я, король славного народа, вместо того, чтобы пересидеть зиму в уютной пещере, пользуясь расположением милых дев и попивая мёд, еду к самому Морготу под стены, в лютый мороз и пургу, потому что у меня по соседству творится невесть что! И я не стал ждать до весны, потому что наслышан, будто вашему племени зима не помеха.
— Нам ничто не помеха, тханэ Азагхал, это правда, — согласился лорд Химринга, учтиво склонив голову и чуть подавшись вперёд.
— Оставь, эльда, — отмахнулся гномий король, — весь Белерианд тебе обязан свободой. Тебе и твоему отцу, вечная ему слава! Ваш подвиг неизмеримо ценен тем, что вы, бессмертные Дети Творца, готовы погибнуть ради общего блага! Нам-то что? Всё одно в землю ляжем и к Отцу отправимся. Чуть раньше, чуть позже, какая разница? И встретить конец надо достойно, а не допившись хмеля до звериного рыка в драке за нецеломудренную девку.
Стоявшие рядом с Маэдросом воины поклонились королю в знак благодарности. Хеправион гордо улыбался, смотря то на отца, то на лорда, Финдекано оставался серьёзным и задумчивым, ожидая окончания затянувшегося приветствия на морозе среди шатров, знамён и стройки, чтобы продолжить тренировки своих воинов меж каменных завалов и зарослей кустарника.
Гномы с интересом рассматривали эльфов, заостряя внимание на знаках отличия, всё с большим любопытством наблюдая за скромно стоявшим в тени своих ало-звездных подданных сыном верховного нолдорана.
— Я привёз вино, — заговорщически подмигнул Азагхал, словно знал Феаноринга уже не одно столетие, — давай, приглашай уже в укрытие. Знаешь же, разговор есть.
Маэдрос, помня, что король просил оставить церемонии, улыбнулся и, дав знак воинам расходиться по своим делам, указал рукой на шатёр. Туивьель, вежливо поклонившись, ушла к высокому костру, где гости из Белегоста решили устроить праздник в честь встречи двух народов и уже выкатили бочки хмельного мёда.
— Ваши жёны прекрасны, — заулыбался подгорный король, — но знай, эльда, нет ничего приятнее прикосновения нежной мягкой шелковистой бородки девы! Непередаваемое ощущение!
— Не стану спорить, — рассмеялся Феаноринг. — Но и проверять тоже.
Зайдя в шатёр и сев около сложенного из чёрно-серых камней очага, эльф и гном взяли пенящиеся кубки.
— Под землёй всё меньше безопасного жилья, как и на поверхности, — заговорил слегка нараспев Азагхал, — я родился в горах вблизи Туманной земли, но постепенно нам пришлось оставить город за городом, уходя на восток. Недра наполняются набирающим мощь огнём.
— Балроги, — кивнул Маэдрос. — Их число растёт.
— Я бы не был так уверен, что дело в них, — покачал головой владыка наугрим, — но спорить с тобой не буду, потому что не знаю причины наступления пламени. Давай выпьем за наше знакомство, аманэльда.
Понимая, что гном говорит так специально, давая понять, насколько хорошо осведомлён о тех, к кому приехал, Феаноринг нарочно не начинал разговор, выжидая, чем будет интересоваться важный гость.
— Здесь, среди войска, правишь ты, — внимательно смотря на Маэдроса, заговорил Азагхал, — здесь ты — верховный нолдоран. И сын короля даже не пытается пользоваться своим происхождением, скромно стоя в стороне. Если бы не было его отца, ты правил бы не только войском. Я прав?
«Он меня проверяет, — подумал Феаноринг, — сравнивает с Морьо и молвой, что ходит обо мне? Ославил же я себя… Какой я был глупец!»
— Когда мой народ объявил войну Морготу, — отпив мёда и похвалив напиток, стал говорить лорд Химринга, стараясь не показывать голосом неуверенности, — я дал Клятву отомстить врагу. Моргот убил моего деда, с этого всё началось.
— Получается, чтобы отомстить за одну жизнь, ты готов пожертвовать тысячами?
Маэдрос усмехнулся и поднял кубок.
— За будущую победу, — негромко произнёс сын Феанаро. — Моргот — враг для всех, не только для меня. И ни один воин на равнине Ард-Гален не явился сюда в цепях и ошейнике. Каждый пришёл сам, по зову своего сердца.
— И волен уйти в любой момент?
— Не уйдут, — с уверенностью сказал Маэдрос.
— За победу! — поднял кубок Азагхал. — Знай, эльда, Кхазад — народ мирный, однако и от войны нос не воротим. Но мой род очень разборчив в выборе врагов, и я хочу знать, с кем имею честь встретиться… хм… под звёздами на знамёнах. Я люблю сотрудничать с теми, кто в моих глазах достоин уважения. Твоя армия делает благое дело, и я с радостью увеличу её численность. Но мне нужна помощь с соседями.
— Лорд Карантир? — делая глоток поинтересовался, Феаноринг.
— Нолдоран Карантир, — поднял кубок, словно для тоста, гномий король, — так он себя называет. Но на твоей карте его земля — часть владений Нолофинвэ, однако на картах Таргелиона… — Азагхал рассмеялся, махнул рукой. — Сам догадаешься, эльда. И вообще, хватит на меня смотреть, как на морготова шпиона! Будь так добр, Финвэ Третий!
Услышав своё родовое имя, Маэдрос внутренне содрогнулся: слишком много раз звучало оно из уст тех, кого сын Феанаро ненавидел. Отпив из кубка намного больше, чем собирался, лорд Химринга постарался не измениться в лице.
— Я разборчив в выборе врагов, Кхузуд, — заверил Феаноринг. — Жизнь вносит коррективы в наши планы, однако есть нерушимые истины и устои. Я уже сказал, что принёс Клятву, и готов снова это повторить. Что же до сложности с твоим соседом, у меня есть интересная новость: его жена ждёт меня в моей крепости.
Азагхал удивился.
— Я не хотел уезжать с Зелёной Равнины, — задумчиво произнёс лорд, — моё место здесь, среди воинов, рядом с Морготом, чтобы этот предатель и убийца видел меня и знал: я не оставлю его в покое! Но и Химринг не могу забросить. Мы поедем в крепость вместе, а руководить осадой я оставлю Астальдо. Главнокомандующим. Моим наместником на Ард-Гален станет Телперавион, под его началом будут твои воины.
— И строители, — напомнил гномий король.
— И строители.
— Покажи мне свой лагерь, — снова поднял кубок Азагхал, — подробно. Я должен знать, чем могу помочь. Мне тоже есть, за кого мстить Морготу, хоть я и не знал столь далёких предков, однако это мой народ, моя семья. И пусть этот отмороженный тиран знает, что не только аманэльдар мстительный народ.
Позвав своих собратьев, король потребовал наполнить опустевшие кубки и пригласить музыкантов.
— Нам предстоит непростой день, — пояснил Азагхал, — надо отдохнуть и поговорить на отвлечённые темы. К примеру, владыка земли Ард-Гален, расскажи мне, любопытному королю Белегоста, из чьей шкуры вы делаете себе кожаные доспехи для зимы?
— Ноэгит Нибин мы не отстреливаем, — как бы в шутку сказал Маэдрос и понял, что дал самый правильный ответ из возможных.
Азагхал развеселился, выпил половину кубка мёда и хлопком в ладоши приказал музыке играть, да так, чтобы заглушить и вой метели, и звуки стройки, и другой шум, доносившийся с улицы. Сейчас всему этому не было места в шатре, где и так слишком многое напоминало о войне.
***
— Мы затеяли пирушку, значит, время звать подружку —
Нашу местную известную, весёлую дурнушку! — донеслась издалека едва слышимая песня. — С ней мы много плясок спляшем, а когда покинут силы,
Сляжем, как один, на месте, прямо на пол, мы все вместе!
Если бы бравый напев летел с юга, востока или запада, Оэруиль, гулявшая по коридорам крепости и рассматривавшая изображения на гобеленах, не услышала бы его, но выходящие на север окна твердыни никогда не закрывались ни ставнями, ни шторами, были узкими и высокими, словно вытянутые бойницы, с тонкими, легко бьющимися стёклами, которые совершенно не приглушали шум улицы.
— Наравне она пьёт с нами — этому мы только рады,
Ведь в течении пирушки эльфкой чувствует себя дурнушка!
В кружке дно уж видно — это мы исправим быстро,
Весело она хохочет — заведёт, кого захочет!
Химринг мгновенно ожил. Эльфы, ещё мгновение назад напоминавшие вытканные на гобеленах образы, отрешённые, молчаливые, словно безымянная толпа в сюжете, где их роль эпизодична и не содержит диалогов, обрели речь и цвет, эмоции, индивидуальность.
О том, что лорд вернётся из осадного лагеря со дня на день, говорили часто, с радостью и гордостью, готовились, словно к великому празднику, а некоторые эльфийки, слыша имя хозяина Химринга, смущались, а потом злились. Оэруиль догадывалась о причинах.
Посмотрев по сторонам, встретившись взглядом с воином на кровавом гобелене, воздевшим меч, в который била молния, королева Таргелиона посмотрела на двух своих охранников, прислушалась к доносящемуся с улицы гомону — дочь лорда Каленовэ знала эту шутливую песню. Выбежав на балкон, выглядевший подъёмным мостом, который можно в любой момент сделать частью стены, Оэруиль громко запела, надеясь не успеть замёрзнуть до того, как её заметят:
— На здоровье пей, родная, и опять долей до края,
Чтобы снова в пляс пуститься.
Раз пуститься, два пуститься…
Удивительное дело — с каждой выпитою кружкой
Я все чаще замечаю: не дурна собой дурнушка!
Разложили на столе, поваляли по земле…
Всю еду, как говорится, не поваляешь — не поешь!
Ерунда для нас еда, пенный эль — вот это да —
Стоящая, настоящая, пьянящая вода!
Мы не смотрим на гордячек —
На занудных крачек,
Нам дурнушкиной щеки румянец
Краше глупых, трезвых раскрасавиц!
Восхищению наугрим не было предела, как и удивлению эльфов. С гордостью посмотрев на девушек Химринга, королева Таргелиона весело помахала с балкона гостям и, быстро накинув шубу из серебристого соболя, поспешила во двор, словно опять была всего лишь дочерью одного из многих сыновей лорда Кирдана, которая может позволить себе не думать вообще ни о чём, кроме нарядов.
Прошлое не вернуть, но без памяти о нём жизнь абсолютно невыносима.
***
— Она очаровательна! — восхитился таргелионской королевой Азагхал, заходя по высокой крутой лестнице в распахнутые тяжёлые кованые ворота. — Твоему брату очень повезло с женой!
— Мне — больше, — улыбнулся Маэдрос, ведя под руку Туивьель.
Телперавион согласно кивнул и ушёл вперёд проверить, всё ли хорошо подготовили к возвращению лорда и прибытию гостей. Юный эльф, казалось, был счастливее всех находившихся в Химринге и окрестностях жителей Белерианда, буквально сиял от радости.
Приветствуя своих подданных, Феаноринг чувствовал, что ему всё ещё непросто смотреть сверху вниз на короля наугрим без превосходства, как на равного, а не будто на странную говорящую зверушку. Невольно вспоминался понимающий языки животных брат, и возникали мысли, что Тьелко будет намного проще дружить с Детьми Ауле, чем кому-либо.
— Нет, ты видел её, друг-эльда? — захохотал наугрим. — Как можно говорить с такой милой девушкой о серьёзных неприятных вещах? Придётся постоянно смотреть на её лысый подбородок — других недостатков не найти. Ну не могу я заявить идеальной девушке, что её супруг — проходимец!
— А мне, значит, говорить такое о моём брате можно? — всё ещё улыбаясь, осведомился лорд Химринга.
Гномий король рассмеялся ещё громче.
Оказавшись в своей крепости, Маэдрос мысленно всё равно оставался в лагере на Ард-Гален. И хотя сейчас со всех сторон летели прославления и поздравления с победой, сын Феанаро думал о том, что укрепления не готовы, полчища орков снова могут хлынуть из трещин в скалах, число Валараукар неизвестно, и если они возникнут посреди лагеря…
Ладонь Туивьель в мягкой перчатке сжала предплечье чуть сильнее, погладила, другая рука тронула плечо.
«Всё будет хорошо, не беспокойся».
Взгляд тёплых карих глаз заставил улыбнуться.
— Я назвала сына в твою честь, лорд Маэдрос! — подбежала вдруг эльфийка с младенцем на руках. — Его отец пал в битве, но сын вырастет и отомстит! Спасибо тебе, владыка, за веру в будущее!
— Это самая лучшая похвала, Феанарион, какую только можно заслужить! — с искренним уважением произнёс Азагхал. В лице короля что-то неуловимо изменилось, и Маэдрос ощутил: с этого момента можно с уверенностью считать гнома своим другом.
Туивьель посмотрела на ребёнка с печальной улыбкой и отвела глаза.
Из серо-красного коридора, освещённого оранжевым пламенем факелов, выступили чёрно-бордово-серебрянные эльфы: Оэруиль и верные Морифинвэ шли навстречу хозяину крепости, словно на поле боя. Дочь лорда Каленовэ, демонстративно вышагивая так, чтобы роскошный мех шубы выглядел как можно выигрышней, смотрела на Маэдроса с одной лишь надеждой, что её скорее отпустят домой. Неважно, чем закончатся переговоры, главное, побыстрее.
— Владыка Азагхал, — изображая горделивую снисходительность, всё-таки улыбнулась Оэруиль, — лорд Маэдрос, приветствую вас от имени моей прекрасной обширной земли.
— На которой ничего не растёт, — шёпотом произнёс один из наугрим, сопровождавший своего короля, — поэтому они будут воевать с пещерным народом, у которых тем более неплодородная земля за право первенства в споре, у кого меньше урожая.
— Это не только повод для насмешки, но и крупная проблема, — ещё тише сказал другой бородач, — и мы здесь не для веселья.
— Когда столь прекрасная леди запела про дурнушку, — целуя руку Оэруиль, весело заговорил король наугрим, — я понял, насколько умна и добра владычица Таргелиона. Я очень сожалею, что встретились мы по столь неприятному поводу.
— Напротив, — глаза эльфийки вдруг остекленели, — повод более чем приятный. Мой супруг и мой отец больше не нуждаются в армии верховного нолдорана. Или мне стоило сразу ехать к Его Сиятельству Нолофинвэ?
Азагхал взглянул на Маэдроса, эльф и гном поняли друг друга без слов — дочь лорда Каленовэ говорила явно заученными фразами, дающими чёткое представление о позиции Таргелиона по отношению к Хитлуму и прилегающим территориям. Осталось назвать Поющую Долину «Дырой», и можно считать ещё одну войну объявленной. Или королева нарочно хочет рассорить братьев?
— Завтра в полдень соберёмся на совет, — без интонации проговорил Феанориг, стараясь не делать поспешных выводов и невольно смотря на Туивьель: леди заговорила с эльфийкой, держащей на руках будущего героя, желая малышу вырасти великим воином, которым станет гордиться не только мать, но и весь Белерианд.
Конечно, избранница лорда Химринга не скажет вслух, что мечтает о сыне, даже не намекнёт…
— У нас есть целая ночь для веселья! — констатировал Азагхал. — Королева Оэруиль обязательно оценит песни моих братьев, которые она ещё не имела счастья услышать.
— Непременно, владыка, — окончательно превратилась в мраморную статую дочь Каленовэ и так же побелела. — Уверена, мы сможем подружиться в эту ночь, и завтрашний совет пройдёт легко и приятно.
— Конечно, прелестная госпожа! — заверил король.
Названный в честь старшего сына Феанаро младенец вдруг захныкал, Туивьель посмотрела на ребёнка с грустью, Оэруиль — с плохо скрываемой неприязнью, чем крайне удивила всех, кто это заметил. Королева Таргелиона, разумеется, не стала объяснять, что с некоторых пор любой младенец напоминает ей о детях мужа, ведь всё равно никому нет дела до чувств ничего не значащей для Арды эльфийки.
— До встречи на совете, королева, — сухо произнёс Маэдрос, ускорив шаг.
— До встречи на празднике, красавица, — уточнил Азагхал, и супруга Морифинвэ немного ожила, хоть и продолжала выглядеть одной из зверушек, убитых ради своей же шубы.
— До встречи, господа, — неуверенно произнесла Оэруиль, чувствуя на себе взгляд с гобелена: женщина, чьи волосы напоминали пламя, смотрела изучающе, не слишком дружелюбно, однако и не враждебно. Словно… не слишком любящая родственница, как, например, мать мужа.
Зажмурившись и тряхнув головой, дочь лорда Каленовэ пошла в свои покои. Необходимо было решить, в чём идти на праздник — от этого может зависеть слишком многое.
***
Из выходящего на север окна виднелись далёкие огни костров.
«Ты не чувствуешь себя дома здесь, в Химринге?»
Вопрос задан не был, Туивьель сидела за столом у южного балкона покоев, плотно закрытого на зиму, и перебирала свои зарисовки, решая, какую из них доработать и перенести на костяную рукоять.
— Мы шли в Эндорэ, — вслух сказал Маэдрос, неотрывно смотря сквозь тонкое стекло, — и отец говорил, что это возвращение на Родину. Мы хотели однажды найти то самое озеро, где пробудились эльфы, некоторые думали, это мог быть Митрим, но я помню по рассказам, что на берегах Куивиэнэн всегда было тепло, а Туманное озеро холодное. Говорили, путь от родных земель был очень долог, и преодолели его только благодаря помощи Валар. Но мне нравится думать, что однажды эльфы смогут пройти той дорогой сами. Когда-нибудь моя военная крепость станет не нужна, и тогда… Может быть, даже не я, а те, кто придут после, найдут священное для нашего народа место в Арде.
— Не ты? — Туивьель побледнела, хотела начать спорить и убеждать, но словно услышала несказанные слова:
«Похоже, во время плена я так сильно и долго хотел умереть, что привык к этому желанию».
— Может быть, — продолжал говорить вслух Маэдрос, смотря в окно, — на священных для нас берегах обосновались орки. А возможно, Куивиэнэн высох или заболотился, зарос кустарником или лесом, и теперь его невозможно отыскать. Вероятно, те, кто помнят прекрасное чистое озеро, искрящееся в свете звёзд, не найдут к нему путь, потому что местность сильно изменилась. Я не обещал отцу найти Куивиэнэн, поэтому не стану делать этого в ущерб главному.
— Главному? — леди чувствовала, что не должна спорить: в глубине души с самой первой встречи с Легендой жило страшное понимание — близость с любящей женщиной, готовой выполнять роль целительной мази для облегчения боли от незаживающих ран — это тонкая нить, держащая прославленного героя на краю пропасти. Да, есть ещё его война, данное отцу Слово и, возможно, что-то кроме, но всё это не делает счастливым, не наполняет взгляд светом. Туивьель видела: только ей Маэдрос улыбается без отражающейся в глазах смертоносной стали. Нельзя спорить. Но…
— Может быть, — словно не услышал Феаноринг, — Куивиэнэн напоминает Иврин? Оно красивое, многих вдохновляет на творчество. Скажи, ты хотела бы найти озеро, на берегах которого пробудились твои предки?
— Я хочу сделать это вместе с тобой.
— Значит, — по-прежнему не отрываясь от созерцания вида за окном, медленно произнёс Маэдрос, — придётся ждать, когда умрёт население земель врага. Мужчины, женщины, дети, им всем суждено погибнуть от голода и холода там, за Железными Горами. Если не умрут они, смерть будет грозить нам. Понимаешь, во что превратил Арду Моргот?! Понимаешь, что и почему я считаю главным? Я смотрю на север и вижу своих воинов, которые пришли и встали под мои знамёна. Да, возможно, я нужен здесь…
— Ты нужен мне, понимаешь? Но я не нужна там, среди войска, — голос эльфийки дрогнул.
— …в Химринге, но всё равно не останусь надолго. Проведу завтра совет, всё быстро решу и уеду.
— Уедешь, — опустила глаза Туивьель, — и я останусь одна. Ты постоянно говоришь так, словно не вернёшься назад! Ты всё время думаешь про Моргота и его обречённое население, а что насчёт меня, Маэдрос Феанорион? Ты готов пожертвовать жизнью ради будущего Арды, как и все твои воины, но кому ты оставишь свою твердыню? Та женщина с ребёнком на руках говорила о надежде, а на что надеяться мне?
Воцарилось молчание. С улицы донеслись весёлые крики и пение, среди голосов наугрим слышалась мелодичная эльфийская речь.
— Даже мастера Белегоста признают — Крепость Холодных Ветров неприступна уже сейчас, — тише и медленнее, чем прежде, заговорил лорд Химринга, не отрываясь от окна, — а когда здесь поработают наугрим, никакой армии будет не одолеть нас. — Впервые за весь вечер Маэдрос оторвался от наблюдения за севером и прямо посмотрел на избранницу, только абсолютно без выражения, словно взгляд устремился в пустоту. — Тебе нечего бояться.
Туивьель ужаснулась, и, заметив реакцию леди, Феаноринг будто очнулся.
— Я не брошу тебя одну, — чуть заметно улыбнулся Маэдрос, подойдя к столу с заготовками и положив живую руку на плечо избранницы.
Схватив ладонь любимого, словно пытаясь не дать ему уйти, Туивьель прижалась щекой к предплечью своего мужчины и крепко зажмурилась.
— Мне нужно подумать о том, что говорить завтра, — отрешённо произнёс Маэдрос, поцеловав избранницу в макушку. — Необходимо решить все вопросы сразу, не растягивая на дни и недели. Но я не представляю, как это сделать, не посылая их всех к нолдорану.
Голоса на улице стали ещё громче, создавалось впечатление, что в Химринге собрались гости исключительно ради веселья, и никому не хочется думать ни о политике, ни о войне. Ничто, даже ветер и мороз, не в силах было помешать петь и танцевать тем, кто хотел развлечения в эту долгую зимнюю ночь.
***
На кострах подогревали вино, добавляя в него сушёные фрукты и ягоды, жарили мясо, кипятили воду, вокруг пели и танцевали гости и жители крепости, но постепенно внимание всех привлекла стремительно увеличивающая численность компания, состоявшая из мужчин-наугрим и девушек-эльфиек. Встав в круг, хохоча и хлопая в ладоши очень нетрезвому Нолдо с лютней, гуляющие подпевали менестрелю и по очереди раскручивали чьи-то пустые зелёные ножны на лежавшем в центре латном нагруднике со звездой. Тот, на кого указывал обитый позолоченной сталью конец, должен был поцеловать оказавшегося с противоположной стороны игрока. Разумеется, многие жульничали, подталкивая соседей или меняясь местами. То и дело требуя ещё вина, певец самозабвенно исполнял свой шедевр, всё больше путаясь в словах:
— Ты с ней рядом,
Ты с неё не сводишь глаз.
Пусть она молчит сейчас,
Но она так прекрасна!
И в твоих мечтах
Уже горит на губах
Её нежный поцелуй…
Если любишь, будь смелей, она поймёт!
Посмотри — она так ждёт!
И медлить опасно!
Если ты готов, то не нужно слов,
А нужен поцелуй!
Ножны остановились, указав на эльфийку, из-под красного капюшона которой свисала толстая коса цвета меха серой норки на оторочке. Девушка, посмотрев, кого придётся целовать, рассмеялась и побежала обнимать другую деву в бобровой шубе.
— А как же мы?! — разочарованно крикнул чернобородый юноша, подбоченившись.
— Подожди, и тебе повезёт! — толкнул его сосед.
— Если не повезёт, я напьюсь… как он! — указал наугрим на менестреля, самозабвенно распевавшего:
— Ша-ла-ла-ла-ла-ла!
Что же он?
Похоже он смущён!
Но где же поцелуй?
Ша-ла-ла-ла-ла-ла!
Слушай нас!
Упустишь миг сейчас!
Потом уж не горюй.
Ножны повернулись, и крупный по меркам жителей Белегоста мужчина с заплетённой в косы каштановой бородой радостно потёр руки, готовясь к объятиям совсем ещё юной Нолдиэ в песцовой шубе. Дева захохотала и чмокнула гнома в раскрасневшийся на морозе нос.
— Всё так тихо,
Ветер шелестит, сквозя,
Времени терять нельзя!
Всё так быстротечно!
У неё нет слов, и не надо слов —
Ей нужен поцелуй!
Рыжий уроженец Белегоста в дорого выделанной кожаной куртке на меху нежно поцеловал в щёку эльфийку в красном шерстяном капюшоне, пошарил по карманам и подарил ей брошь в форме змея с рубином в пасти.
— Ша-ла-ла-ла-ла-ла!
Смело в бой,
Не бойся, мы с тобой!
Ну, где твой поцелуй?
— Воу-воу! — начал подпевать напившийся неудачливый игрок, выходя из круга к менестрелю и обнимая его, что оказалось очень кстати — эльф уже едва не падал.
— Ша-ла-ла-ла-ла-ла!
Ты влюблён,
И будет сладок он —
Ваш первый поцелуй.
— Воу-воу!
— Ша-ла-ла-ла-ла-ла!
Вы вдвоём,
Ты слышишь? Мы поём!
Ей нужен поцелуй!
— Воу-воу!
— Ша-ла-ла-ла-ла-ла!
Всё вокруг твердит тебе, мой друг,
Скорее поцелуй!
— Воу-во-о-оу!
Тех, кто отвлёкся от вращения ножен и рассчитывал, что два пьяных в хлам певца тоже сомкнут объятия, ждало разочарование: менестрель всё-таки упал, и добрые собратья унесли его в тепло. Наугрим, оставшись без музыки, продолжил пить из ближайшего котла, даже не заметив, что там кипела вода, а не подогревалось вино.
***
— Ша-ла-ла-ла-ла-ла!
Что же он?
Похоже он смущён?
Но где же поцелуй? — напевала, смотря на заходящего в её покои лорда Химринга, Оэруиль. — Ша-ла-ла-ла-ла-ла!
Слушай нас!
Упустишь миг сейчас!
Потом уж не горюй.
Видя вопросительный взгляд старшего брата своего супруга, королева Таргелиона, изображая абсолютное спокойствие и снисхождение, сидела у стола рядом с одним их северных окон, на которые приказала повесить плотные шторы, и переставляла с место на место свечи.
— Хмельным гулякам будет стыдно за поведение этой ночью, — брезгливо произнесла дочь лорда Каленовэ, незаметно ловя направленный на закрытые окна взгляд хозяина крепости.
— Однако я не хмельной, — садясь достаточно далеко от жены брата и отодвигая штору с ближайшего окна, медленно произнёс Маэдрос, — и не планирую делать нечто такое, чего придётся стыдиться.
По ставшему испуганным лицу королевы было ясно — она тоже не собирается. Напускная уверенность мгновенно слетела с эльфийки, держащая свечу рука задрожала, и Феанорингу показалось — Оэруиль сейчас заплачет.
— Зачем эта встреча, королева? — задал прямой вопрос Маэдрос. — Сегодня в полдень мы все соберёмся на совет и обговорим волнующие нас вопросы.
— У лорда были планы на ночь? — снова попыталась играть Оэруиль, однако совсем сникла, поняв, что это бесполезно, когда вместо ответа получила молчание и выжидающий взгляд страшных бесцветных глаз.
«Все Нолдор чудовища!» — ужаснулась эльфийка, вымученно улыбаясь.
— Я не люблю неожиданности, — снизошёл, наконец, до пояснений Маэдрос. — Когда ко мне среди ночи тайно приходит один из верных брата, говоря, что меня срочно ожидает королева, это заставляет думать о плохом.
Оэруиль вдруг встала, подошла к занавешенному окну и распахнула шторы, после чего выжидающе взглянула на Феаноринга, видимо, рассчитывая, что он станет добрее и сговорчивее. Маэдрос действительно посмотрел на королеву менее враждебно. Обрадовавшись пониманию, как наладить отношения, дочь лорда Каленовэ, просияв, отодвинула загораживающую обзор ткань на всей северной стороне покоев. Удостоверившись, что сработало, Оэруиль, широко улыбаясь, села ближе к своему ночному гостю.
— Я не всё могу сказать на совете, — заговорила королева, снова взявшись за свечки. — Вернее… на совете я буду говорить то, что хотел передать мой супруг. Но, лорд Маэдрос, ты же знаешь своего брата!
Аргумент подействовал лучше открытых штор, и Феаноринг посмотрел на собеседницу с пониманием.
— Я не могу никому открыто угрожать! — умоляющим тоном выпалила королева. — И не могу сказать честно, что не соглашаться на условия короля Таргелиона опасно! Я лишь прошу: пожалуйста, сделай так, как он просит!
— Что же он просит?
— Убрать воинов нолдорана с нашей границы с Оссириандом… — Голос эльфийки задрожал, когда взгляд Маэдроса снова изменился. — И убедить Азагхала, что политика Ногрода правильная, гномы должны объединиться и идти прежним курсом, либо… Либо не объединяться вовсе!
— Я не имею права указывать Азагхалу, что ему делать, — прямо посмотрел на королеву Феаноринг, однако в его глазах не было ничего, что могло напугать, — я всего лишь лорд, которому выпала великая честь — благосклонность владыки наугрим. Азагхал выделит верховному нолдорану войско и строителей, и все они будут под моим началом лишь из-за исключительной удачи.
— Ты не желаешь своему благодетелю добра?! — вспылила из-за кажущегося непонимания Оэруиль.
— Я лишь повторяю, что эти вопросы мы вместе решим на совете.
— Нет! Это не выход! Вы соберётесь вместе и не станете меня слушать!
Маэдрос вздохнул.
— Королева, — сказал Феаноринг после недолгого молчания, — полагаю, тебе стоило приглашать не меня, а владыку Азагхала.
— Я хотела! — разозлилась дочь лорда. — Но он развлекается метанием топора в ледяную гору! Я пошла к нему! И он не стал меня слушать, потому что я действую не в его интересах, не в интересах Ноэгит Нибин, и даже не в интересах Оссирианда и Ногрода! От моей просьбы хуже всем, и мне тоже! Знаешь, что он сказал? Он сказал, что сделает всё для демонстрации твоему брату, насколько неэффективна его политика, ведущая и без того небогатые земли к полному разорению! Понимаешь?!
— Поговорим на совете, — встал Маэдрос и, задёрнув шторы и сдержанно поклонившись, вышел за дверь.
Лорд Химринга сделал для себя все необходимые выводы, большинство из которых обсуждать не планировал ни с таргелионской королевой, ни с Азагхалом, ни с ближайшими доверенными Нолдор.
И тем более — с братом.
Примечание к части
Песни:
Гр. "Тролль гнёт ель" "Весёлая дурнушка"
И из мюзикла "Русалочка" "Поцелуй"
Здравый смысл стихийного бедствия
День выдался тихим и морозным, после вчерашней метели всюду остались глубокие сугробы, однако скорый приход весны ощущался в воздухе, звенел в весёлом пении птиц.
Нолофинвэ смотрел в окно на площадь и спешно расчищающих её эльфов, и пытался представить, как выглядит теперь Аман и родной город.
Во что Арьо превратил Тирион? В игрушечный замок с милыми маленькими двориками?
Нолдоран!
Его, наверное, любит народ, одаривают благосклонностью Валар, и жена не бросает…
Сейчас Валинор представлялся дивным благодатным местом, где всё хорошо, нет соперничества за владения, войны, Моргота и сыновей Феанаро.
То и дело возникали мысли, что Анайрэ может страдать из-за отвергнувших Валар мужа и детей, что нельзя было оставлять супругу одну. Да, пришлось бы потрудиться, уговаривая идти в Эндорэ, в пути Анайрэ требовалось бы слишком много заботы и поддержки, но зато…
— Мы были бы вместе, — вздохнул верховный нолдоран, чувствуя себя одиноким, брошенным и всеми презираемым неудачником в венце с кроваво-красными камнями. Конечно, можно позвать Аклариквета, и верный менестрель споёт, как сильно Нолдор любят своего короля, только какой в этом смысл?
Уйдя от окна, Нолофинвэ пошёл вдоль стены, устремляя взгляд на портреты в изящных рамах из серебра и опалов. С картин со спокойствием и мудростью смотрели отец, мать, супруга, сыновья и дочь. Дальше располагались изображения невесток и внучек — младшая девочка Финьо, сейчас уже взрослая, на полотне оставалась ребёнком, послушным и милым, пусть и с колючим взглядом озорницы. Не покидало ощущение, будто нужно подготовить место ещё для кого-то, однако задумываться об этом не хотелось. Ириссэ и Турукано за всё время, прошедшее после их отъезда, ни разу не прислали письма отцу, и на сердце было тяжело от понимания, что это означает. Финьо тоже не ответил на просьбу приехать, однако ходили слухи, будто герой Астальдо собирается посетить свой замок, временно оставив осадный лагерь, когда вернулся из Химринга…
— Финвэ Третий! — сжал кулаки верховный нолдоран, мгновенно забыв и о детях, и о соседях, и о Валиноре. — По какому праву ты принимаешь в МОЮ армию наугрим, не спросив меня?! Где доклады о ходе осады?!
Рванув к столу, Нолофинвэ взялся за перо.
— Что тебе нужно, чтобы скорее расправиться с Морготом? Что ещё, кроме перечисленного ранее? Нет, в письме это обсуждать нет смысла, придётся вызывать Маэдроса в Хитлум.
Немного поразмыслив, король решил, что надёжнее отправить за племянником своих верных, которые не позволят сыну Феанаро снова поступать необдуманно, и точно привезут его к нолдорану без армии, жаждущей некоей надуманной справедливости.
О прибытии на Ард-Гален воинов владыки можно даже не предупреждать: пусть Третий Финвэ не забывает, кто и кем правит на самом деле.
***
Охотник бросил взгляд на двух эльфиек абсолютно без интереса и почтения, несмотря на высокое происхождение одной из них.
— Госпожа Линдиэль, оставь эти разговоры, — рука в перчатке из мягкой кожи пошарила в мешочке, достала красивое полосатое перо. Протянув его дочери лорда Кирдана, эльф недобро улыбнулся. — Мне доставляет удовольствие истреблять тех, кто может помешать почтовым голубям твоего отца безопасно долететь до цели. Однако, если я нахожу гнездо с яйцами или птенцами, всегда отвожу егерям, чтобы те вырастили и воспитали ручных хищников для охоты. Твой брат, живя в Оссирианде, говорят, тоже увлёкся разведением ястребов и соколов.
Линдиэль было совершенно неинтересно, чем занят брат, из-за которого, в том числе, рушилось её личное счастье, эльф заметил равнодушие и перевёл взгляд на молчаливую женщину в чёрном.
— Письма долетят до адресатов, — заверил охотник.
С тревогой посмотрев на Митриэль, дочь лорда Кирдана пошла в сторону реки.
— Почему ты не хочешь принять помощь семьи? — спросила, наконец, леди знахарку. — Даже если мой отец найдёт Белую рощу, быстро построить корабли не получится. Ждать в окружении родных легче, чем среди чужих.
— Письма достаточно. Из него и узнают — я в порядке, — голос Митриэль прозвучал, словно из-под земли. — Но я понимаю, к чему ты клонишь, дитя. Слышала, как твоя мать говорила, что лорд Новэ не станет удерживать тебя, если ты захочешь нанести визит Хитлуму, потому что ты всё равно сбежишь.
Линдиэль покраснела, однако смущение лишь разозлило деву. Взглянув на знахарку с вызовом, леди фыркнула и дала понять, что ждёт продолжения разговора. Митриэль усмехнулась, подошла к ледяной воде, стараясь не наступать в грязные проталины, тронула лёгкие волны.
— Однако, — голос знахарки стал глухим, — ты обязана вернуться обратно не позднее, чем через дюжину недель. В случае неудачи, разумеется. А неудача будет. И не спорь. Я принимала твоего драгоценного Астальдо из лона матери, знаю этого Нолдо лучше, чем его собственный отец.
— Зря я открыла тебе сердце! — разозлилась Линдиэль, однако, не ушла.
— Нет, не зря, — строго произнесла Митриэль. — Мы все совершаем безумства из-за любви, и я смогу помочь тебе не пострадать от них. Поверь, я, как никто из твоей родни, знаю, что такое безумие.
— Так может сказать каждый! — фыркнула Линдиэль, чувствуя отчаяние и протест против понимания, что Нолдиэ права.
— Хочешь меня проверить? — из-под низко опущеной чёрной шали сверкнули зелёно-карие глаза. — Хорошо. Я поеду к младшему сыну и возьму с собой тебя. Ты узнаешь, как добраться до своего любимого Астальдо, и отправишься прямиком к нему в объятия, только не забывай одну ма-аленькую, незначи-ительную деталь.
— Не забуду, даже если захочу, — поджала губы дочь Корабела. — Но только ни ты, ни вся моя родня, ни даже сам Вала Улмо не убедит меня, что любящие супруги добровольно расстались навек!
Митриэль хмыкнула.
— Любовь — это безумие, — страшно оскалилась знахарка. — Ищешь здравый смысл и логику встихийном бедствии? Неблагодарное занятие, дитя. Абсолютно неблагодарное.
***
Крепость-стрела встретила хозяина выглянувшими из-под снега первоцветами, звенящими ручейками, щебетанием птах и тёплыми золотыми лучами Анар, льющимися с безоблачного нежно-голубого неба. Нолдор, присматривавшие за владениями принца Финдекано в его отсутствие, обрадовались приезду своего господина и сразу начали рассказывать о жизни Хитлума, в том числе и о новых шутках в адрес Астальдо и Феанорингов.
— Все, кто одобряет подобное, — из последних сил сохраняя спокойный тон, выдавил из себя Финдекано, — отныне не смеют приближаться к моему дому на полёт стрелы. Я лично расправлюсь с каждым, кто посмеет насмехаться надо мной и родом Феанаро! Даю вам время до середины весны, чтобы оповестить об этом Хитлум и моего отца, а после — выполнять мой приказ. Я и мои верные должны поимённо знать всех, распускающих языки!
Сыну верховного нолдорана казалось — ярость вот-вот лишит рассудка. Проклиная себя за то, что уехал из осадного лагеря и снова оказался в грязи политических интриг, Астальдо оседлал коня и полетел, не разбирая дороги, в лес, надеясь успокоиться и вернуть себе способность здраво мыслить.
— Как они смеют насмехаться над теми, кто проливает кровь, защищая их от Моргота! — выкрикнул в пустоту воин, едва не задыхаясь от встречного ветра и нахлынувшей злобы. — Как смеет отец ставить свои амбиции выше совести и здравого смысла?!
Эхо, возможно, отвечало герою Астальдо, соглашалось с ним, но эльф не слышал долетающих слов из-за оглушающего ветра. Летя сквозь мелькающие деревья по заснеженной тропе, сын нолдорана мысленно возвращался в прошлое, шаг за шагом, выстраивая цепь событий и понимая, что каждый раз, когда случалась беда или совершался неверный выбор, первопричиной оказывались деяния Моргота. Астальдо не знал и знать не хотел, для чего враг делал те или иные поступки, Нолдо видел последствия и уверялся — предателя надо остановить любой ценой.
— Уничтожу! — выкрикнул Финдекано, чувствуя, как на сердце становится легче, как возвращается ясность ума.
Понимая, что до победы можно не дожить, Астальдо начал думать о том, сколь важно стоять до конца за тех, кто не отступится ни перед какой опасностью, нужно поднять на борьбу как можно больше новых воинов, для которых не имеет значения, кто сидит на троне. Первостепенно одно: чётко понимать, кто враг и всем сердцем желать его уничтожения.
Дорога повернула обратно в сторону крепости, и Финдекано сделал глубокий вдох. Да, герой Астальдо приезжал убедиться, что его место на равнине Ард-Гален, среди войска, а не здесь, в тишине и покое.
Решив в ближайшее время встретиться с отцом для весьма неприятного, однако необходимого разговора, принц подъехал к воротам, спрыгнув с лошади, передал поводья слуге и пошёл в свои покои, вспоминая слова хранителей замка о залежавшихся письмах. Надеясь, что на столе нет любовных посланий, Финдекано посмотрел на портрет супруги.
«Надо заказать мастерам медальон с изображением Нарнис, — подумал эльф, улыбаясь картине. — Чтобы носить его, не снимая».
Нежно тронув нарисованное лицо, сын нолдорана сел за стол и взялся за письма.
Летние цветы ранней весной
В большом поселении, называемом Городком Знахарей, расположенном на границе леса около короткой дороги до дворца верховного нолдорана, всегда кипела жизнь, независимо от времени суток и погоды.
Разминувшись на подъезде к Городку с тремя обозами, развозившими стеклянные сосуды, инструменты и готовые снадобья, гости увидели детей, играющих в поле боя, оттаскивая в «безопасное место» раненых, перевязывая их и понарошку отпаивая лекарствами, после чего те вскакивали и бежали получать новые «раны», чтобы всё повторилось по кругу.
— Когда я была ребёнком, — замогильным голосом произнесла Митриэль, — играла в похищения чудовищами и спасения из их лап. Иногда чудовища оказывались заколдованными эльфами, которых надо было полюбить и поцеловать, тогда страшилища добрели и становились красивыми, отбросив рога и пугающие маски. Или просто умывшись водой из озера. Мои дети играли в создание новых языков и названий для цветов в саду, пытались учить птиц разговаривать и делили двор на две части, изображая сыновей нолдорана. Я и представить не могла, что однажды малыши станут играть в войну.
Линдиэль практически не слушала. Дочь лорда Кирдана с интересом наблюдала, как рассматривают её свиту прохожие, и снисходительно улыбалась.
— Приветствую, Нольдор! — помахала леди встречным. — Я решила посетить вас для обмена знаниями и опытом. Желаю видеть, как живёте вы, чтобы перенять лучшее для процветания моего народа!
Митриэль взглянула на молодую деву с уважением: молодец, красиво лжёт. Именно так и должна вести себя леди. Знахарка хотела что-то сказать, однако в одно мгновение забыла обо всём, когда увидела на пороге одного из многих похожих между собой домов младшего из сыновей, которого обогнала его дочка, спеша помочь «раненым». Девочка не знала Митриэль, и сейчас от этого стало особенно больно.
Нолдо посмотрел на мать, не скрывая тревоги, помедлил лишь мгновение и поспешил ей навстречу.
***
Пользуясь первым по-настоящему тёплым деньком, менестрели решили устроить репетицию на главной сцене под открытым небом. Подготовка к Празднику Середины Весны шла полным ходом, смотрители дворцовых оранжерей пересаживали самые пышные цветочные кусты в специально сделанные горшки, которые на время торжества разместят вдоль дорог и на площадях. Сцену также планировали украсить живыми вьюнами, и Аклариквету приходилось выслушивать длинные лекции о том, как не заморозить растения за время концерта.
— Если будут соблюдаться необходимые условия, — в сотый раз повторяла эльфийка с замысловатой причёской из кос, подколотых в форме дуг, — мои неженки не пострадают от холода. Главное, помни, певец — цветы реагируют на музыку. Будете исполнять что-то нехорошее, загубите ни в чём не повинные создания!
Актёр, уже неоднократно игравший роль старшего Феанариона и получивший прозвище Тьялинельо, опустил глаза.
— Поверь, красавица, — сказал он со вздохом, — песни о весне плохими не бывают.
— Потому что в песнях о весне не поют про лужи на дорогах, — послышался насмешливый голос Митриэль, и Аклариквет поспешил подать знахарке руку, помогая подняться на сцену.
Линдиэль наблюдала молча, стоя в стороне у кареты в окружении своих верных, сопровождаемая одним из братьев и его сыном, их слугами, защитниками, охотниками…
«Астальдо собирался приехать! Астальдо собирался приехать!» — крутилось в голове.
Чем ближе ко дворцу верховного нолдорана подъезжала дочь лорда Новэ, тем больше разговоров слышала о том, что принц Финдекано планирует быть на Празднике Середины Весны. Линдиэль не обратила внимания на причину приезда любимого героя, ведь её совершенно не интересовало, что и про кого поют, ведь главное… Главное…
Сама судьба свела её с Любимым!
«Соединило небо
В едино быль и небыль!
Как сладок плод запретный…
Прекрасней нет сюжета!»
— Я хочу увидеться с твоей подругой, менестрель, — помешал мечтать голос Митриэль. — Мне есть, за что благодарить её.
— Лайхениэ пока не уехала из дворца, — почему-то смутился Аклариквет. — Но у неё тоже подготовка к празднику. Много желающих приобрести у кудесницы нечто волшебное.
Знахарка удивилась. Лайхениэ? Кудесница? Нечто волшебное? Неужели дикарке удалось-таки очаровать королевского менестреля?
— Надеюсь, ты поговорил с племянницами? — с очень недовольным видом произнёс Тьялинельо, обращаясь к Вильварину. — Ты же не хочешь, чтобы верные принца Финдекано им объясняли, что можно петь, а что — нет.
— У них будет выступление только в наших постановках, — успокоил собрата Аклариквет. — А насчёт принца не волнуйся — он отходчивый.
«Почему эти всего-лишь-менестрели не называют Фингона Астальдо?!» — неожиданно даже для себя возмутилась Линдиэль, чувствуя непреодолимое желание подняться на сцену и, не стесняясь своего сопровождения, объяснить максимально доходчиво этим недостойным, как правильно величать героя. Лишь подошедшая Митриэль отвлекла от навязчивой злости.
— Пойдём, милое дитя, — со странной нежностью произнесла знахарка. — Пока моя давняя знакомая не уехала в свой летний домик, и пока я здесь, хочу поговорить с ней. Да и тебе будет интересно знакомство: ты ведь любишь дружить с Авари.
Согласившись лишь для того, чтобы ожидание встречи не было невыносимо долгим, Линдиэль послушно направилась вместе с Митриэль в сторону восточного крыла дворца нолдорана. Какая разница, чем заниматься, пока рядом нет Астальдо? Жаль, нельзя заснуть и проснуться в его объятиях, пусть даже через сотню лет! Во сне время не ощущается.
***
Уже издали стало ясно — в восточном крыле кипит жизнь: кто-то громко спорил, кто-то пел, звенела посуда, хлопали двери, играла самая разная музыка, лаяли собаки, и щебетали ручные птицы. Навстречу постоянно попадались весёлые компании и влюблённые парочки, кто-то шутливо играл в снежки, с трудом находя последний не растаявший снег в достаточном количестве.
— Её жилище можно найти по запаху, — дружелюбно произнесла из-под шали Митриэль. — Чувствуешь аромат трав? Не задыхаешься ещё?
Линдиэль задыхалась, но не от эликсиров, сердце ныло сильнее, голова начинала кружиться, а ноги — подкашиваться:
«Астальдо приедет! Он приедет! Может быть, уже приехал? Где остановился? Как с ним встретиться? Как он отреагировал на моё признание? Прочитал ли письмо?.. Почему мне так плохо без него?»
Вспоминая любимое лицо, дочь Кирдана не заметила, как оказалась в огромном помещении, напоминающем библиотеку, только вместо книг на бесчисленных полках стояли стеклянные сосуды причудливых форм, различных размеров с самым неожиданным содержимым.
Остановив взгляд на плавающей в оранжевой жидкости освежеванной ящерице с тремя глазами, дева на миг отвлеклась от изматывающих эмоций.
— Привет тебе, подруга, — первой заговорила Митриэль, наблюдая, как Зеленоглазка спешно проверяет оплату за свою работу и выставляет перед двумя юными девами ряд маленьких бутылочек с розовой полупрозрачной жидкостью, искрящейся многочисленными крошечными пузырьками.
— Здесь всё, — констатировала колдунья, торопя покупательниц. — Закончится — приходите снова. И тебе привет, подруга.
Эльфийки посмотрели друг на друга, яркие зелёные глаза травницы стали влажными. Достав из-под стола широкую плоскую бутыль с прозрачной жидкостью, колдунья вопросительно взглянула на незнакомую гостью.
— Это Линдиэль, младшая дочь лорда Кирдана, — пояснила Митриэль, — она пришла со мной за компанию. А я… — знахарка присела на стул, ещё сильнее кутаясь в чёрную шаль, — я хочу отблагодарить тебя, Зеленоглазка.
— Брось, не нужно, — отмахнулась колдунья. — Единственное, что я хотела бы узнать — живы ли воин Аранаро и травница Дис. До меня доходили вести, будто в… — эльфийка осеклась, внимательно посмотрела на малознакомую гостью. — Будто во владениях Маглора, сына Фаэнора, никто не выжил, однако, я знаю, это не так: многие нашли спасение в Северном Химладе.
— Мне нечем порадовать тебя, — Митриэль посмотрела из-под шали на бокалы, быстро заполняющиеся ароматной жидкостью. — Аранаро похоронен вместе с другими защитниками Долины, говорят, там будет огромный мемориал в память о павших героях. Дис пропала. Ходят слухи, будто попала в плен к оркам, её не нашли ни живой, ни мёртвой. Вероятно, тело скормили волколакам.
Зеленоглазка помрачнела и, молча подняв бокал, выпила. Линдиэль сделала глоток. Сладковатый вкус настоя отчаянно не сочетался с горькой темой разговора.
— Жаль, что принц полез не в своё дело, — перевела тему колдунья, осторожно трогая голубой цветок в стакане на столе, — начал указывать менестрелям, что им петь.
Линдиэль мгновенно возненавидела эльфийку, посмевшую сказать подобное, Зеленоглазка заметила изменившийся взгляд девы и улыбнулась.
— Я о своих интересах беспокоюсь, прекрасная леди, — пояснила колдунья, — Улыбка и Слеза сочинили песню о том, что в погребе Владыки Арды есть особое вино, которым он на праздниках поил народ Амана, чтобы те любили Валар. Но как-то раз один из эльфийских королей украл бочонок у Манвэ, чтобы наполнить бокал девы, которая не замечала его. В общем, выпила в итоге не дева, а её брат, только это уже неважно, песню всё равно петь не будут. Дело в том, что подобные истории заставляют юных эльфиек идти ко мне, чтобы я сварила нечто подобного действия.
Митриэль злобно усмехнулась из-под чёрной шали.
— Так что, — резюмировала Зеленоглазка, — из-за обидчивости принца я несу убытки.
Повисло молчание. С улицы доносились громкие разговоры и пение, в бокалах на столе заиграл прозрачный настой.
— Спасибо тебе, — снова сказала Митриэль, сделав глоток, — не знаю, насколько хорошо ты готовишь вино любви народа к королям, но яды делаешь поистине лучше всех. И я действительно исполнила свой долг. — Помолчав немного, знахарка продолжила: — Я поняла, что на самом деле является моим долгом и предназначением, но теперь жду лишь корабль в родные земли. Не могу больше здесь находиться.
Удивлению Зеленоглазки не было предела.
— Ты уедешь? — ошеломлённо спросила колдунья.
— Мой отец ещё нескоро построит корабль, способный пересечь море, — произнесла Линдиэль с недовольным выражением на лице, — может пройти и дюжина лет, и две. Плавание слишком долгое, вода солёная, дерево даже с пропиткой не выдержит. Мы все надеемся на Белую рощу.
— Белая роща, — мечтательно улыбнулась Зеленоглазка. — Сказочно звучит. Я бы, наверное, тоже хотела уплыть куда-нибудь в волшебную страну. Митриэль, возьмёшь меня с собой?
Знахарка от души рассмеялась из-под чёрной шали: то ли посчитала, что рано об этом говорить, то ли подумала, будто колдунья шутит. А может, была уверена, что Мориквенди, однажды отвергнувшим свет Валинора, нечего надеяться на второй шанс.
Ведь Рок не прощает виновных.
***
Синие флаги сливались с лазурным небом, белый снег на крышах и шпилях походил на лёгкие весенние облака, золото лучей Анар играло на серебре ажурных балконов и оконных стёкол, притягивая взгляд новоприбывших гостей праздника, чьи знамёна не казались частью воздушного купола.
— Астальдо! Слава герою Астальдо! — разлетелось над площадью.
— Айя Астальдо!
— Вечная сияющая слава!
Финдекано смотрел в толпу, встречался взглядом со знакомыми, кому-то кивал, другим махал рукой, некоторых демонстративно не замечал. Сын Нолофинвэ знал — с отцом удастся поговорить в любом случае, поскольку никого из соседей не приглашали, важных советов за закрытыми дверями проводить не планируется. Тем лучше — не придётся ждать, а значит, можно будет скорее вернуться в осадный лагерь.
Спешившись при въезде на площадь, Астальдо посмотрел на летние цветы, украшавшие праздник, прислушался к голосам и долетавшей со сцены музыке.
— Ещё зима, ещё искрится
Снег на деревьях в вышине, — пели многоголосием эльфийки, подражая альквалондскому хору. — Но с каждым днём всё громче птицы
Звенят, щебечут о весне.
Кружась в танце, девы в цветочных платьях побежали сквозь толпу, осыпая гостей разноцветными лепестками. Из пёстрого вихря к Финдекано вышел светловолосый эльф с кораблём и чайкой на груди, сопровождаемый верными. Сын Нолофинвэ удивился: родня Кирдана? Они не собирались приезжать.
— Прекрасного весеннего дня, герой Астальдо, — поприветствовал эльф. — Рад видеть тебя в этот чудесный день. Позволь представить мою сестру Линдиэль.
Едва не лишаясь чувств от волнения, дочь лорда Новэ на негнущихся ногах вышла из-за спины брата.
— И пусть порой мороз ярится, — долетела песня и новый вихрь из лепестков, — ещё стоит на реках лёд,
Но птицы знают, знают птицы —
Весна идёт!
Весна идёт!
Линдиэль, пряча дрожащие руки, справилась с собой, подняла глаза.
«Он всё понял! Астальдо понял, кто я!»
— Могу я поговорить с юной леди наедине? — вежливо спросил Финдекано, делая шаг в сторону цветочной арки, стряхивая лепестки с плеча.
Не дождавшись ответа брата, эльфийка рванула вперёд, любуясь прекрасным мужественным лицом возлюбленного, таким близким и красивым на фоне летних цветов, распустившихся весной, несмотря на морозы.
— Ликуют, радуясь, сердца, стремясь в простор лугов, — запели на сцене каноном. — Идёт весна, идёт в гирлянде из цветов.
Весна идёт, весна поёт, звенит ручей.
Идёт весна в короне из лучей.
Лепестки снова посыпались, и сердце Линдиэль едва не вырвалось из груди.
— Эти цветы неуместны здесь, — посмотрел на арку Финдекано, сверкая серебром парадного доспеха на фоне синего одеяния и розовых вьюнов. — Их время — лето, они замёрзнут.
— Можно согреть лепестки и стебли заботой, — дрожащим голосом пролепетала дочь Кирдана.
— Линдиэль, — посмотрел, наконец, на деву принц, — я пришёл в Эндорэ с войной и ради войны. Пришёл проливать кровь врагов. В моей жизни нет места для любви и семьи, и ни ты, ни кто-либо другой не изменит этого. Надеюсь на понимание или хотя бы уважение к выбранному мной пути.
Дочь Кирдана, чуть не плача, посмотрела в сияющие глаза любимого Астальдо. Взглянула внимательно, как никогда…
И увидела, почувствовала, поняла: стоявший перед ней Нолдо смотрел на неё, как на одну из Тэлери, народа предателей, вставших на пути справедливой войны с врагом, проливших кровь тех, кто хотел избавить Арду от зла. Всего лишь одна из них. Такая же, как они.
Линдиэль вдруг поняла, что Астальдо действительно братоубийца, как и остальные Голодрим, только… только…
Он не такой! Он… другой! Единственный!..
Любимый…
— Мне жаль, Линдиэль, — холодно и невыносимо равнодушно произнёс Финдекано, — твоя любовь останется без ответа.
Лепестки взлетели вверх, начали опадать мерцающей пеленой. Стоя на фоне летних цветов среди весеннего мороза, герой Астальдо сдержанно откланялся и растаял в порыве ледяного ветра.
Слёзы покатились по щекам эльфийки, обжигая нежную кожу, от боли в груди захотелось кричать, только не было сил. В одно мгновение жизнь стала невыносима и безрадостна, надежды умерли, холод пробрал до дрожи. Линдиэль, забыв гордость, бросилась в объятия к брату и разрыдалась.
— И пусть порой мороз ярится, — долетела песня, — ещё стоит на реках лёд.
Но птицы знают, знают птицы —
Весна идёт!
Весна идёт!
Примечание к части
Песня из мюзикла "Сердце Снегурочки" "Весна"
О планах Химлада
Уйдя вперёд на полсотни шагов от своего отряда, Глорфиндел, Эктелион и Галдор — Синда из Эглареста, строивший плотину, а потом обосновавшийся в Неврасте, женившись на подданной лорда Турукано, поднялись на высокий холм и осмотрелись.
— Ну что, куда пойдём? — рассмеялся золотоволосый Нолдо, оборачиваясь из стороны в сторону.
— Не представляю, — развёл руками Эктелион и снова взялся за флейту, переговариваясь с птицами с помощью незамысловатой мелодии.
— Давайте рассуждать здраво, — убрав в поясную сумку маленькую карту, предложил Галдор, — я понимаю, вы не воспринимаете наш поход всерьёз, но я не могу относиться легкомысленно к тому, что связано с именем Вала Улмо. Слава великому владыке!
Нолдор с усмешкой переглянулись, однако промолчали.
— В окрестностях Химлада искать бессмысленно, — продолжил рассуждать Синда, — лорд-охотник, понимающий языки животных и птиц, у которого на службе весьма необычная собака, нашёл бы чудесную рощу, будь она поблизости от его границ. Митрим и Хитлум в целом тоже отпадают — проклятое озеро не может быть на одной территории с благословенными деревьями. Я полагаю, Белая Роща, вероятно, находится в Оссирианде, в лесных дебрях. Известно, что чащи неисследованы, территория изучена на сотую долю или меньше!
— А как насчёт тех земель, что граничат с Дориатом, которые принято считать нехорошим местом? — спросил Эктелион, прервав музыку. — Или сама мысль о том, что нечто священное может находиться на территории с дурной славой претит тебе? Но подумай, валандиль, почему белую древесину считают священной? Лишь потому, что Айнур её выбрали для строительства кораблей, но ведь это объясняется надёжностью, не более.
Галдор посмотрел на Нолдо, как на умалишённого.
— Только не начинай эту вашу песню, Голодх, — всё-таки взял себя в руки Синда, — про то, что кузницы Вала Ауле отличаются от наших только температурой пламени, ткань выглядит иначе лишь благодаря определённому порядку узелков, валинорские арфы звучат иначе исключительно из-за формы грифа и так далее. Мы оба знаем, что без благословения Владык ничего хорошего никогда не выходит. — Посмотрев по сторонам, потом снова в карту, уже другую, эльф покачал головой. — Ладно, я понимаю, вы пошли в это путешествие просто так, от скуки, чтобы лорду не отказывать. А я действительно хочу найти эту рощу. На том и порешим: делайте, что хотите, только не мешайте. Вы оба и так прославленные герои, а для меня это, может быть, единственный шанс в жизни сделать хоть что-то действительно важное, достойное песен.
— Я и так могу написать о тебе музыку, — пожал плечами менестрель, — для этого необязательно становиться великим.
Галдор не ответил, убрал карту.
— Я думаю, — подал голос Глорфиндел, — нам всё-таки нужно ехать в Химлад. Туркафинвэ Феанарион, если согласится помочь, значительно упростит нам задачу. Я слышал, птицы не различают цвета, но белый намного светлее любого другого оттенка листвы. Уверен, Феанарион сможет объяснить пернатым, что именно хочет узнать.
— Мне казалось, род Феанора не дружен с соседями, — с сомнением предположил Синда.
— Однако попробовать стоит, — с напором сказал золотоволосый Нолдо, давая знак, что пора уходить с холма и продолжать путь. — Дебри оссириандских лесов — это, безусловно, интересно, особенно учёным, а восточные земли и того занятнее, однако блуждать вслепую — плохая идея. Ты прав, я пошёл бесцельно, без веры в успех поисков, рассчитывая исключительно на пользу от изучения новых земель, путей, ресурсов, знакомства с какими-нибудь племенами, да и просто чтобы не сидеть на одном месте. Но если ты действительно хочешь найти рощу, если веришь, что это возможно, хорошо. Давай искать. И начнём с Химлада. Или боишься страшных злобных сынов Феанаро Куруфинвэ?
Галдор посмотрел с вызовом — эльфа задели слова о трусости.
— Разумное решение, — сказал он так, словно сам именно это и предлагал. — Едем в Химлад.
***
Пробежав по мосту через реку, соединяющему берега и дворцы, Хуан с весёлым лаем подпрыгнул, ради потехи клацнув клыками, пугая бабочек. В Средиземье не водились золотые и серебристые летуньи, синекрылые выглядели блёкло по сравнению с аманскими, о розовых или зелёных можно было лишь с грустью вспоминать, но подобная мелочь, разумеется, ни капли не волновала четвероногого охотника.
Из молодой травы вспорхнули мотыльки, еле успев спастись от лап огромного пса, из норы в нору прошмыгнула полёвка. Ткнувшись мордой в кротовый бугорок, Хуан чихнул и помчался в поле, веселясь, словно щенок.
Трое огненноволосых эльфов на белых скакунах пронеслись ураганом через едва успевший просохнуть заливной луг, задорно крича, соревнуясь друг с другом в скорости.
— Хорошо Амбаруссар своих коней натренировали, — с уважением покачал головой Куруфинвэ, — пожалуй, правильно близняшки выбрали себе занятие для получения прибыли. Таких лошадей любой приобрести захочет.
— Я надеюсь, Амбаруссар не станут продавать своё достоинство ради наживы, — отрезал Туркафинвэ, свистом отдавая приказ Хуану обогнать лошадей.
— То, с чем ты заставляешь нас согласиться, — спокойно сказал Атаринкэ, — может принести убытки, ты же понимаешь?
— И что?! — начал нападать третий сын Феанаро. — Я лучше откажусь от дворцов из золота, чем стану иметь дело с узурпатором! Или ты согласен считаться подданным Нолофиньо, братишка?
— Я не собираюсь признавать сына Индис своим королём, Тьелко. Но торговать с Хитлумом мы можем, как соседи, завысив цены на товары.
Рассмеявшись, беловолосый Феаноринг хлопнул брата по плечу:
— Нолофиньо отнял у нас всё, Курво: земли, статус, даже лошадей, взамен тех, которые по нашей якобы вине пали в Хэлкараксэ! Мы должны были начинать жизнь с чистого листа, потому что…
Куруфинвэ ждал продолжения обвинений, которые теперь должны были прозвучать в адрес Майтимо, однако Тьелко неожиданно замолчал и пошёл на мост, нежно проводя рукой по изящным перилам. Злое сияние в голубых глазах начало угасать.
— Я тебя прекрасно понимаю, — двинулся следом самый похожий на Феанаро сын, — и, поверь, только рад не иметь никаких дел с Нолофиньо, я лишь пытаюсь представить, как организовать наш торговый и военный союз. Мы можем объединиться с Морьо…
— О, да-а! — снова зло рассмеялся Туркафинвэ. — Заплатить золотом за внесение нас в список тех, кто имеет право голоса при принятии решений относительно гномьего тракта, добычи и продажи руды и самоцветов, а также изделий из них. И платить за это ежегодно! Уверен, братец, что подобное элитное членство себя окупает?
— Не уверен, — честно признался Куруфинвэ. — Однако наугрим платят.
— Их дело, а я не позволю себя обманывать. Вот скажи, братишка, тебе нравится идея Морьо продлить Гномий Тракт через твои земли на тех же условиях, на каких он существует в Таргелионе?
— Нет, благодарю, — улыбаясь, отмахнулся Куруфинвэ, — мне не нужна искусственно безопасная дорога среди опасной по неизвестной причине территории. И военный союз я с Морьо заключать не хочу, но понимаю, нужен хотя бы договор.
— Разумеется, — отозвался беловолосый Феаноринг, наблюдая, как старший сын Питьяфинвэ соревнуется с Хуаном в скорости, а отец и дядя веселятся, глядя на это, — я думаю, нужно подписать бумагу, в которой будет очень чётко оговорено, какая военная помощь должна быть оказана каждым и каждому в случае нужды. Но, Курво, в дела Оссирианда я не полезу. Мне недавно Руссандол письмо прислал. Знаешь, что он от меня хотел?
— Даже не представляю, что можно от тебя хотеть, — съязвил Атаринкэ.
— Вести дела с Оссириандом, представляешь? Говорит, это прекрасные охотничьи угодья, в которые нужен доступ, и я лучше всех смогу найти общий язык с местными лесничими. Уверял, будто его воины обеспечивают безопасность синдарских границ от Морьо, и это плюс в глазах лесных эльфов. Понимаешь, что это значит? Наш таргелионский брат окажется в статусе врага, которого осадили войска эльфов, словно Моргота.
— Руссандол со всеми действует одними методами и с врагами, и с друзьями, и с роднёй, — криво усмехнулся Куруфинвэ.
— Как думаешь, почему так? — прищурился Туркафинвэ. — Может, просто всех считает врагами? Ты об этом не думал?
— Поэтому ты не хочешь делать, что он говорит?
— Да, поэтому. Если я сейчас полезу в Оссирианд, настрою против себя Морьо, который, в отличие от Руссандола, меня врагом ПОКА не считает: у нас какой-никакой нейтралитет. И учти, братишка — Руссандол, в отличие от нас, подданный Нолофиньо, и сам это признаёт. Я не подчиняюсь узурпатору, значит, и его лже-лордам. — Поймав взгляд Куруфинвэ, Тьелко поморщился. — Я помню о Клятве. И, если Моргот нападёт, готов дать бой. Об этом можно не заключать договора.
Хуан отбежал в сторону, резко развернулся и сшиб молодого Нолдо на землю. Эльф и пёс покатились по траве, послышался смех и урчание.
— Пора им заканчивать игры, — снова сощурился Туркафинвэ, — иначе я запрещу Питьвэ привозить сына на советы, пока тот не повзрослеет.
Атаринкэ не стал комментировать, думая, как будет говорить о необходимости помощи братьев, если снова до Северного Химлада дойдут орки. Этот вопрос гораздо важнее выяснения, кто чей подданный, и должен быть решён в кратчайшие сроки.
***
Выйдя из кузницы, Тьелпе понял, что напрочь потерял счёт времени: уверенного, будто ещё в разгаре день, эльфа встретил почти угасший закат.
— Поехали в Ногрод, Дуилино, — предложил сын Куруфинвэ-младшего другу, догадываясь, что и тот соскучился по подгорным мастерам.
— Хорошая мысль! — обрадовался Нолдо. — Это именно то, чего мне не хватало с тех пор, как грянула Славная Битва. Когда выезжаем?
— Да хоть сейчас! — рассмеялся Тьелпе. — Думаю позвать с собой Карнифинвэ: пусть займётся истинно нолдорским ремеслом, отвлечётся от коневодства. Только поедем не прямиком на восток, а с заездом к Макалаурэ.
Друг пожал плечами, мол, с заездом, так с заездом, и Куруфинвион вздохнул с облегчением: очень не хотелось объяснять цель визита.
С самого первого известия о падении Поющей Долины химладскому принцу показалось, будто все в тайне злорадствуют о беде Канафинвэ Феанариона. Что это? Зависть к таланту? Желание отыграться на ком-то за свои ошибки и недостойное поведение?
Тьелпе чувствовал, что дядя Кано, как никогда, нуждается сейчас в поддержке, но ни один Нолдо не стремится её оказать, ехидно посмеиваясь над новым объектом на карте Белерианда с очень красноречивым и обидным названием. Почему никто из Феанорингов не высказал Хитлуму протест против оскорбления?
Разумеется, сам принц Тьелперинквар Куруфинвион тоже не планировал учить соседа-нолдорана манерам, однако чувствовал: необходимо увидеться с Макалаурэ, чтобы помочь, пусть и простым участием.
Может быть, заодно удастся узнать нечто важное, что по одному ему известным соображениям скрыл бы от принца отец.
***
Галдор, уткнувшись в карты, делая отметки и записи, шёл вперёд, намного обогнав собратьев, часть из которых разбрелась по лесу, время от времени пересвистываясь.
Неожиданно раздался громкий крик птицы-серокрыла, чьё племя с появлением на небе новых светил измельчало и стало агрессивнее, совсем рядом захлопали крылья, и главный энтузиаст поисков Белой рощи замер на месте, ругаясь и вытирая голову маленьким полотенцем.
— Сдаётся мне, друг, — подошедший Глорфиндел почти не язвил, — это предупреждение от химладской стражи. Дальше путь закрыт, или над нами пролетит не одна птица, а целая стая. Боюсь, от такого «бесчестья» отмыться будет невозможно.
— Это была твоя идея! — брезгливо швырнув измазанную в помёте ткань и пытаясь её поджечь, воскликнул Галдор. — А король-птичник издевается над нами!
— Над тобой.
— Нет, друг мой! Над нами!
Обозлённый Синда вскинул лук, беспорядочно целясь в кроны, и вдруг совсем рядом просвистела стрела с пятнистыми перьями.
— Уходим! — скомандовал Глорфиндел. — Обойдём Химлад с юга!
Силы для мести
Пройдя от берега до острова по намокающему тёмному льду, Финдарато, с хитрой усмешкой смотря за реакцией сына и остальных наблюдателей, вспорхнул на песчаный откос.
— Ничего не останется от нас, — пропел владыка Тол-Сириона, ожидая, когда сын всё-таки скажет, что нельзя выходить на тонкий лёд, — нам останемся, может быть, только мы,
И крылатое вьётся пламя между нами,
И любовь во время зимы. — Посмотрев на обеспокоенных верных, Инголдо рассмеялся: — Сложно выполнять приказ своего короля, когда он противоречит прямым обязанностям?
— Отец, прекрати! — Артаресто обнял хмурую супругу. — Ты запретил своим защитникам идти с тобой на лёд, чтобы не проломить его из-за большой массы, пошёл на реку один и веселишься, наблюдая, как мы волнуемся?!
— Да, — невинно развёл руками Финдарато, — а то у меня возникли сомнения в любви народа ко мне. Теперь вижу — любит.
Ничего не останется от нас…
Рассмеявшись произведённому эффекту, Инголдо пошёл в тепло. Артаресто облегчённо вздохнул. Принц не хотел думать ещё и про выходки отца: хватало неприятного осадка от прощания с королём — или лордом? — Ангарато.
Взглянув на супругу, стараясь не показывать раздражения, ревности и волнения, Артаресто пытался слушать разговоры мастеров, среди которых больше всех старался доказать правоту юный Гельмир, утверждавший, будто готов ехать хоть в Ногрод, хоть ещё дальше, найти способных помочь мастеров, если среди Нолдор никто не знает, как спроектировать механизм или лодку, способную разбить лёд в случае атаки орков среди зимы.
Зато Орландир ходил довольный: земля скоро прогреется, и можно будет начать проектирование туннелей под рекой. Да, остров — безопасное место, однако… Вдруг орки Моргота научатся летать?
Снова взглянув на супругу, Артаресто попытался понять, смотрит ли она на других мужчин, в памяти по-прежнему всплывали прощальные слова Толлунэль, сказанные Эльдалотэ:
«Не всем везёт получить в мужья отважного прекрасного сильного мужчину! Думаю, ты понимаешь, что подруг у тебя быть не может».
Казалось бы, что такого? Обычные женские разговоры. Однако… Сын Финдарато Инголдо не мог отделаться от мысли, что его жена завидует супруге Ангарато, считает, что дортонионский владыка лучше, чем…
«Чем я?»
И что надо сделать, чтобы доказать обратное? Лежать в горячке, повторяя имя любимой? Притвориться умирающим?
От подобных размышлений стало смешно и до отчаяния грустно.
— Толлунэль, — вдруг решил, что его посетило озарение, Артаресто, — когда дороги станут проходимее, поедем в разорённые владения Канафинвэ Феанариона, посмотрим, чем сможем помочь. Его земли больше остальных пострадали в войне, нельзя бросить собрата в беде. В мирное время тоже есть место для подвига, любовь моя.
Эльфийка сначала посмотрела на мужа скептически и пугающе равнодушно, однако постепенно её взгляд потеплел: видимо, подумав, Толлунэль поняла, что помощь — не менее достойное песен деяние, чем повторение в бреду имени любимой. Артаресто радостно заулыбался.
***
Ветер… Непрекращающийся ледяной ветер, от которого не спасает ни шарф, ни тёплая одежда. Он срывает с головы капюшон, треплет волосы, пробирается в самую незаметную щёлочку в стене, наслаждаясь подаренной свободой: теперь на пути нет преград, можно лететь, расправив крыла, сквозь ущелье в долину и дальше, дальше, дальше, ломая тонкие веточки и холодя кожу.
Раньше ветер не властвовал здесь, разбиваясь о стены, не пускавшие шквалы в земли Канафинвэ Феанариона, но теперь стало ясно: создавать иллюзию мирного королевства на границе с врагом бессмысленно, непростительно глупо и смертельно опасно. Война — это война, и Поющая Долина — один из рубежей, здесь в любой момент снова вспыхнет пламя битвы.
Макалаурэ не мог находиться в своём временном жилище долго — стены словно сближались, грозясь раздавить беззащитного перед мощью камня эльфа, одиночество угнетало, но говорить ни с кем менестрель не мог. Не понимая, почему до сих население не покинуло «дыру», найдя себе более тёплое, безопасное и не имеющее столь позорное название место, Феаноринг ходил по улицам, лишь для вида интересуясь, как продвигается строительство.
Ветер… Ветер, ветер…
Его звуки всё ещё напоминали плач и злое торжество. Запоёт ли Долина когда-нибудь иную песню?
Менестрель хотел попробовать проникнуть мыслью в глубинную суть рыданий природы, в сердце мелодии, сбить скорбную тему, заставив ветер звучать иначе…
«Пепел простит всё, что простить нельзя!» — единственное, что играло в душе, забивая все иные ноты, и Канафинвэ хотелось упасть на холодные камни, став невидимым, чтобы исчезнуть для всех в Арде.
Дыра Маглора! Насмешка, которая горит несмываемым клеймом. Надо как-то жить дальше, ведь другие смогли!
Макалаурэ почувствовал, как отчаяние набирает мощь, наполняет силой самого эльфа. Ноги понесли в дом, и сын Феанаро Куруфинвэ достал из далеко спрятанного сундука отцовский меч. Позор нельзя смыть даже кровью, может спасти лишь забвение. А, если и умирать, то в бою с врагом, зная, что сделал всё возможное для исполнения Клятвы, данной брату, отцу и самому создателю Эру Илуватару.
***
Клинки столкнулись, и два голоса стали зазвучали диссонансным аккордом: валинорский меч мелодично пропел медленно затухающую тревожную ноту, в то время как выкованное в Средиземье оружие скрежетнуло хриплым подобием музыки, сразу же смолкнув.
Макалаурэ поморщился. Звуки войны отвратительны, режут слух. Глухой удар в деревянную обшивку щита гораздо приятнее, но нельзя вечно обороняться, необходимо нападать.
И получать блок, от дребезжания во время которого сводит зубы.
Вспомнив, с каким мерзким звуком лезвие проходит сквозь доспех и плоть, менестрель содрогнулся и пропустил удар в плечо. Совсем лёгкий, не болезненный — собрат, с которым проходила парная тренировка, остановил клинок.
«А Нельо так больше не делает, не жалеет противника, — с болью и горечью подумал Макалаурэ, вспоминая, как помогал брату учиться владению мечом левой рукой. — Я бы сейчас был серьёзно ранен, если бы фехтовал с ним».
Стараясь не думать о музыке сражения, Феаноринг замахнулся щитом, уклонился от выпада, нарочно сильно ударил клинком о клинок, заставляя себя привыкнуть к мерзкому скрежету.
Почему раньше кровопролитие не пугало?
Подумав об этом, уворачиваясь от щита, менестрель понял, что всегда пугало, но до первых ран — недостаточно. После же страх перед болью, смертью своей и близких, гибелью воинов, чьи семьи потом будут страдать, только нарастал, делал руки ватными, и никакая ненависть к Морготу не могла заставить снова рваться в бой.
— Именем Создателя Эру Илуватара, — одними губами прошептал сын Феанаро Куруфинвэ, удерживая перед глазами образ умирающего отца, — приношу я Клятву, — рука увереннее сжала оружие, ноги почувствовали, как опора становится крепче, надёжнее, — и призываю в свидетели моего Слова Владыку Манвэ Сулимо, супругу его Варду Элентари и саму священную твердь горы Таникветиль!
Голос валинорской стали наполнился злым торжеством, песня зазвучала победно, заглушая и скрежет, и фальшивые ноты.
— Клянусь вечно преследовать огнём и мечом, своим гневом любого: будь то Вала, Майя, эльф или иное творение Эру, что уже живёт или родится позже! — Макалаурэ показалось, он произнёс слова слишком громко, однако это ни капельки не волновало ощутившего прилив сил для мести Нолдо. — Великое или малое, доброе или злое, кое завладеет или попытается завладеть Сильмарилем, будет хранить у себя или станет препятствовать отвоевать святыню рода Феанаро Куруфинвэ!
Мечи столкнулись, средиземская сталь застонала. Или это не металл, а противник? На лезвии кровь? А что в глазах? Радость боя? Рана раззадорила эльфа?
Перепрыгнув направленный в бедро клинок, Феаноринг захохотал от переполняющего грудь азарта сражения.
— Да падёт на меня вечная тьма, если отступлюсь от своего Слова! Клянусь! Клянусь!
Щит оглушительно затрещал сначала под ударом меча, а потом, упав на влажные от тающего снега камни, — под ногой Канафинвэ. Мощный взмах выбил клинок из окровавленной ослабшей руки. Всё. Враг обезоружен.
Враг?!
Светловолосый эльф, смеясь и почти не морщась, проиграв поединок, начал бинтовать предплечье.
— Я рад, что ты в порядке, мой король, — сказал воин. — Теперь мы точно победим.
— Клянусь! — зло и громко произнёс Макалаурэ, и менестрелю показалось, будто ветер стал теплее.
Страстное желание верить
Верить хотелось слишком сильно.
Кошмары прошлого накатывали волнами памяти о боли, но каждый раз разбивались о нежные прикосновения рук женщины, без которой невозможно было бы искренне улыбаться жизни.
Разговор о будущем и о наследии больше не звучал, однако мысль не отпускала.
Почему нет? Что мешает? Отсутствие веры в правильность собственной стратегии войны? Сомнение в реальности победы? Но если счастливый финал невозможен, для чего жертвы? Неужели тот, в кого верят тысячи, не верит сам в себя?
Вспомнив Нарнис новорожденной крохой, Маэдрос крепче обнял Туивьель, молча играющую с его волосами. Горячее податливое тело эльфийки напряглось и чуть изогнулось, прижимаясь к бедру животом.
Дочерям не мешает слава отцов, какая бы она ни была… Так ли это? Возможно. Однако для сыновей история рода многократно важнее. Лучи славы или клеймо позора — вот главное наследие для нового мужчины в семье.
Так неужели герой, которого считают великим, может допустить, что его имя станет сродни оскорблению? Столь сильно неверие в собственные возможности? Но ведь тысячи верят и следуют на смертный бой! Какие могут быть сомнения?
Тёплая ладонь медленно поползла по груди, заставляя сердце ускорять ритм, мягкие губы коснулись чуть выше рубца на боку. Потом — ниже.
Желание думать растаяло льдинкой, упавшей в разгорающийся костёр, осталась лишь отчаянная надежда на лучшее. Как можно не верить в себя после всего?!
Новое прикосновение губ заставило дыхание сбиться, ласковые руки скользнули за спину, спустились ниже поясницы, медленно сжимая пальцы.
Зная, что это последняя ночь в Химринге перед отъездом в осадный лагерь неизвестно на сколько дней, месяцев или лет, Маэдрос, как никогда, хотел знать, что всё не напрасно. Нельзя, невозможно, непозволительно сомневаться!
Желание верить пересилило всё. И, отвечая на ласки избранницы, лорд Химринга подумал, что снова не устоял перед чарами, заставляющими сердце биться быстрее и быстрее, поэтому Туивьель получит всё, что пожелает.
Морготово Золотко
Золотистый ящер длиной с руку взрослого орка, переливаясь в отсветах пламени, старательно перебрался через зеленоватую самку, которая уже сейчас была заметно менее активная, зато росла быстрее самца, особенно вширь. Дракончик замер, осмотрелся и ткнулся мордой в мягкий бок. Было видно: юной рептилии нравилось играть с сестрой, карабкаясь по ней, скатываясь и залезая снова.
«Отстань, мелкий гаденыш!» — отругала брата заимствованной у Балрогов фразой самка, однако ящер и не думал прекращать, вскоре снова оказавшись на чуть сгорбленной спине.
Радости добавляла обещанная охота, первая для юной рептилии — настала пора учиться добывать еду для себя и сестры, однако никто не объяснял, кого нужно ловить, поэтому существо решило искать что-то, напоминающее на вид и запах то, что приносили ходящие на задних лапах звери.
«Кстати, а можно ли охотиться на них?» — закралась озорная мысль, порождённая не голодом, но исключительно любопытством.
«Можно, — откуда-то взялось понимание. — Попробуй».
Улыбаясь во всю пасть, жутко скаля тонкие многочисленные клычки, дракончик сполз с тёплой сестры и поспешил к открывшемуся впереди проходу в скале, озарённому странным сиянием.
***
Закрытое плотным куполом мглы ночное небо заиграло чарующими красками.
Голубой, золотой, розовый, оранжевый и бессчётное множество оттенков света Сильмарилей озарили колдовской мрак, однако люди, живущие в землях Мелькора, увидели только зелёный и белый.
Владыкасевера Средиземья усмехнулся: какие же примитивные эти Младшие! И взглянул на стоявшего рядом предводителя Огненных Майяр, а после, украдкой, на Дарителя. Он всё ещё злится, что люди необучаемы? Или смирился?
Одна из многочисленных дозорных башен, замаскированных под скалу, на смотровой площадке которой стояли Айнур, возвышалась среди заросшей кустарником равнины. Ягоды, массивными гроздями висевшие на ветвях, были ядовиты для орков и им подобных, однако коротконогие толстые и неповоротливые подобия кабанов с удовольствием поглощали плоды, хрюкая и чавкая. Запах сырости, исходивший от ягод, приманивал стаи птиц, гнездящихся в последних ледяных пещерах заокраинного севера. За день охоты можно было наловить дичи, которой в достатке хватило бы на небольшой город.
— Йаванна, — устало ухмыльнулся Мелькор, чувствуя, что Сильмарили жгут уже опасно горячо, вот-вот загорятся волосы, а значит, пора рассеивать чары тьмы и переставать принуждать Камни в короне сиять, — твоя очередь мне завидовать. Попроси Манвэ, пусть покажет тебе, как плодятся на моей земле народы, скот, птицы и цветочки разные. Я знаю, как этому помогать и активно пользуюсь. Видишь, каких зверушек я вывел на корм рабам? Тебе не нравится, как они выглядят? По-твоему, они искажённые уродцы? Ах, ты против рабства! Прости, но я люблю называть вещи своими именами, а не придумывать ненужные красивые слова. Главное — суть. Замысел. А он у нас един, как и Творец.
Даритель, не двигаясь, делал вид, будто смотрел вниз со скалы на объедающих кусты ненасытных существ, однако незаметно наблюдал за своим господином и тем, как нелегко тому постоянно творить в одиночку, поддерживать плодородие почв и самок, снова и снова делясь энергией жизни. Даже у Круга Валар силы не безграничны, что уж говорить о том, кто захотел единоличной власти!
Что ж, то был добровольный выбор, по-своему достойный, по крайней мере, с точки зрения совершившего его. Да, теперь предводителю Балрогов Готмогу приходится помогать владыке спускаться по лестнице, ведь лечить тело Моргот не желает, но это ведь тоже добровольный выбор.
Посмотрев сквозь угасающее сияние Сильмарилей на пики Тангородрима, скользнув взглядом к подножью, Даритель увидел сверкающую чешуёй ящерицу, осторожно выползяющую из расщелины.
«Преподай нашему Золотку пару уроков жизни», — приказ господина сдавил голову железным обручем, и прекрасный лицом Майя поспешил исполнить волю более могущественного — пока — Айну.
***
Ощупав лапками землю и удивившись, насколько она холодная, ящер поднял голову, посмотрел на угасающее сияние, подобного которому никогда не видел и даже не представлял, что такие оттенки существуют, прислушался к шуму вдалеке. Множество голосов сливались вместе, дракончик мог понимать эмоции, вкладываемые в крик, однако хотелось разобраться лучше, узнать подробнее: эти испуганные и радующиеся звери — еда или нет? Может, они тоже няньки, рядом с которыми тепло и не скучно? Сначала няньки, потом еда. Почему нет?
Яркие цвета в небе угасли, тучи стали рассеиваться, однако дымка осталась, поэтому ящер не узнал о существовании звёзд. Оказавшись в привычном мраке, морготово Золотко, уверенный, что сияние и восторженные крики были в его честь, поспешил по каменистой земле в сторону голосов, время от времени останавливаясь и трогая раздвоенным языком или пальчиками впервые увиденные растения. Вкусными они не были, однако впиваться в стебли зубами оказалось весело, и, отгрызая палки, трепя их и подбрасывая, дракончик клыкасто улыбался во всю пасть и, радостно шипя, подпрыгивал. Нахождение вне сводов пещеры нравилось всё больше, ящер отшвырнул превратившуюся в труху ветку, ринулся к зарослям чего-то ароматного и с удивлением замер, когда в небо метнулась стая птиц. Найдя это забавным, дракончик отступил назад, разбежался и прыгнул. Ветки оказались острыми, сок ягод — горьким, дичи больше не нашлось — всю распугал. С трудом выбравшись из зарослей, существо, недовольно урча, направилось дальше, всматриваясь в окружающий пейзаж.
***
Еда не может быть невкусной, а всё, что удаётся разгрызть — пища, которой всегда недостаточно. И нет в существовании большего наслаждения, чем поглощать новые и новые яства.
Похожие на кабанов животные, среди которых попадались двухголовые или сросшиеся телами мутанты, пожирали растущие на густых низкорослых кустах вдоль скал кисти ягод, срывая их вместе с ветвями.
Отталкивая подрастающих детёнышей от еды, крупный боров выдрал с корнем молодой побег и мгновенно прожевал его, не обронив ни щепки и не выплюнув землю с корней. Наслаждаясь быстро проходящим ощущением наполнения бездонного желудка, животное неожиданно почувствовало нечто, мешающее удовольствию: ляжку пронзила боль, от которой не получилось избавиться, тряхнув ногой. Обернувшись и увидев нечто, впившееся в тело, боров взвыл и заметался, пугая стадо.
***
В первый момент юный дракон не осознал грозящей опасности, поэтому изо всех сил держался за свою добычу, наслаждаясь вкусом крови и сочного мяса, однако, когда обезумевшие от страха животные заметались, инстинкт подсказал, что крупные особи способны затоптать маленького ящера, поэтому, разжав клыки, морготово Золотко бросился прочь к скале и вскарабкался высоко, как смог. Разумное существо, смотря вниз, ожидало мести, боясь, что дичь превратится в охотников, окружит убежище врага, придумает способ добраться до него, однако ничего подобного не происходило: часть стада разбежалась, найдя новую еду, остальные как ни в чём не бывало вернулись к кустам, сначала поглотив растоптанных в давке детёнышей. Укушенный ящером боров, хромая, зарылся в заросли, усердно прореживая их.
Видя, что о нём забыли, дракончик спустился на землю и, гордо подняв морду, зашагал вдоль стада, снисходительно поглядывая на безмозглых и очень вкусных, только слишком больших — пока — животных.
Гордость Чёрной Страны
Стучать в дверь и плакать было бессмысленно: обожравшись возбуждающей стояк-травы до потери способности ворочать языком, глава орочьего семейства принялся с усердием увеличивать численное преимущество своего рода над соседями, которые не принимали настои в превышающих норму количествах.
«Вот и сидите на задницах! — хохотал над ними Тычок, получивший прозвище за совсем не ратные подвиги. — А у меня уже во-о-он сколько сыновей! Войско! Моё семя!»
Абсолютно уверенный в исключительности своей наследственности, Тычок держал дома столько жён, что не мог всех сосчитать: их ведь больше, чем пальцев на руках. Дети рождались и рождались, и пусть старшие уходили из отчего дома, сколько-то сыновей не вернулись с войны, однако всё равно самой непослушной дочери однажды оказалось негде спать, поэтому пьяная злая мачеха, готовая скоро вновь разродиться и, похоже, двойней, угрожая девочке ножом, выгнала ребёнка в холодную дождливую ночь.
Поняв, что семья не откликнется на мольбу пустить хотя бы на коврик у порога, малышка, которую ещё не скоро можно выдать замуж, а в работе оказавшаяся никудышной, вытирая слёзы и дрожа от холода, поплелась прочь, не разбирая дороги, вздрагивая от ветра и долетающих звуков голосов, боясь попасть к злым старшим. Стараясь оставаться незаметной и не приближаться к домам, охраняемым волками, чтобы не стать их едой, орчиха, попытавшись согреться, побежала к дороге, ведущей к реке: может быть, удастся поймать рыбу.
Поймать? Нет, это слишком сложно, и вода холодная. Гораздо проще украсть у рыбаков. Главное, дождаться, когда они напьются своей вонючки.
Разыскивая расставленные сети, смотря на проплывающие косяки рыб, девочка промочила ноги и замёрзла окончательно, поэтому, стуча зубами и снова горько рыдая, маленькая орчиха стала прыгать на одном месте и растирать ладони.
Вдруг совсем рядом что-то прошмыгнуло к береговой пещере. Что-то блестящее. Девочка присмотрелась.
***
Ящер ещё никогда в жизни не видел так много воды, ледяной настолько, что стало больно намокшим лапкам, клычкам и язычку. Забравшись в первую попавшуюся нору, чтобы согреться, маленький дракон увидел сияющие злые глаза хозяина жилища, услышал угрожающее шипение. Посмотрев внимательнее, морготово Золотко понял: перед ним кто-то совсем не крупный, мохнатый и вряд ли сильный.
Еда!
В одно мгновение сгруппировавшись и прицелившись, ящер бросился на дичь и сомкнул челюсти на шее.
Пища с шерстью оказалась непривычной, однако вполне приятной на вкус. Вспомнив, что дома осталась большая тёплая сестра, Золотко подумал: ей необходимо принести угощение, только дичь уже закончилась — слишком хотелось есть…
Может быть, найдётся ещё?
Пробравшись вглубь пещеры, дракончик увидел трёх зверёнышей, понял, что они все одновременно поместятся в пасти.
Клыки щёлкнули, тушки постепенно затихли и обвисли, сдавленные мощными челюстями.
***
Отчаянно пытаясь согреться, маленькая орчиха из последних сил прыгала на месте, уже не оборачиваясь на вход в нору: любопытство растаяло под натиском голода и страхом, который, однако, ощущался всё слабее: девочка уже почти не боялась встретиться со взрослыми. Сделают с ней что-то плохое? Пусть, лишь бы согрели и накормили.
— Помогите мне! — закричала малышка дрожащим голоском. — Помоги-и-ите!
И вдруг почувствовала пристальный взгляд.
Светящиеся закручивающимся лавовым потоком глаза со зрачком-щёлочкой внимательно смотрели с золотой треугольной морды, в пасти висели три мёртвых детёныша ондатры. Орчиха испугалась неожиданно крупной ящерицы, оказавшейся совсем рядом, однако почему-то не смогла пошевелиться, чтобы убежать.
«Там нора свободная, — услышала она голос в своей голове. — Хочешь — иди. Живи».
Ощущение было, словно во сне пришёл один из старших братьев, который реже всех бил младших сестёр и жену. Он был добрый, девочка иногда скучала по нему.
Дракончик моргнул, морок растаял. Орчиха увидела, как ящер развернулся и убежал за поворот реки, а потом услышала зов одной из мачех. Малышка не знала, почему эта женщина побежала искать выброшенного на улицу ребёнка, ведь неизвестно какая по счёту жена Тычка никогда не рассказывала о том, как её саму в детстве вышвырнул из родного дома тот, кого в Чёрной Стране с гордостью величали Звездощит. О нём говорили, будто герой, прошедший победным маршем по всей длине реки Глубокая Щель, погиб в бою, оказавшись в одиночестве против целого полка врагов, и убил всех, но последний, умирая, пронзил великого воина мечом.
Достойная гибель для столь великого орка, который станет примером многим поколениям бойцов.
О чём помнят камни
Музыка, облачённая в материю, словно в доспех, была поистине прекрасна своим устрашающим уродством.
Здесь всё звучало неправильно, некрасиво и вывернуто, перекручено и спутано, однако в подобном хаосе присутствовал некий смысл и порядок, до понимания которого, казалось, оставался последний ничтожно короткий шаг.
Камни подземелий шептались, говорили друг с другом, и память прошлого оживала под ударами кнута палача. Сейчас наказывали за какую-то незначительную провинность человека — молодого мужчину, у которого было немало седых волос. Орк с наслаждением стегал окровавленную спину плетью, однако заметно осторожничал: знал, что люди почему-то внезапно умирают, если их сильно бить. А какая радость в смерти жертвы? Её ведь больше не получится мучить.
Палач снова и снова задавал один и тот же вопрос, заставляя бесконечно повторять, что этот раб отныне никогда, ни при каких обстоятельствах ни на что не пожалуется.
И человек не пожалуется — он усвоил урок.
Человек.
А камни помнили эльфов, передавали друг другу знания о прошлом, и чем дальше тайный коридор приближался к подземельям Утумно, тем громче рыдали сами стены.
Рука Майя коснулась каменной кладки: здесь не только мрамор — под слоем идеально подогнанных блоков давно истлела плоть, запертая много веков назад ещё живой. Эти эльфы умирали от голода и удушья, замурованные в стенах, ставшие строительным материалом для скрытых туннелей.
Среди однородного мрамора обнаружилась более поздняя кладка: здесь когда-то была камера. Камни помнили, как юные, недавно проснувшиеся у берегов дивного озера Дети Эру оказались объятыми страхом пленниками.
«Что вы такое? — спрашивал Вала с безжалостным любопытством сильного. — Для чего вы годитесь?»
Камни помнили, как Айнур, обитатели подземной цитадели, поняли, что нельзя просто приставить на место оторванную ногу или голову, и если эльф перестал кричать, плакать и дёргаться, то скоро его плоть начнёт истлевать, поэтому нельзя позволять существам затихать. Совсем как обычным зверькам.
Мрамор помнил смех прислужников Вала, когда со стола на пол опустили на четвереньки юношу, пронзённого спицей по всей длине тела, одним концом выходящей через рот, другим — между ног. Айнур казались смешными попытки эльфа вымолить пощаду.
Где-то здесь неподалёку появились первые орки. В камнях ещё звучали аккорды Песни Творения — изменённой, упрощённой, неприятной на слух, зато лёгкой в бесконечном повторении.
Однако путь Майя лежал не сюда: Дарителю нужно было проведать волколаков и решить, кого взять с собой для обучения дракона. Сам Владыка Чёрной Страны всё реже выходил из тронного зала, поэтому перепоручал большинство дел верным Майяр. Первоочерёдным и самым неотложным заданием сейчас было покинуть крепость Ангбанд и вывести с Тангородрима всё ценное, оставив гору пустой.
«А на кольцо, украшающее один из склонов, — усмехался Мелькор, — пусть любуются осаждающие. Не снимайте его».
Даритель остановился перед дверью. Камни помнили страх и боль эльфов, и Майя ни капли не сочувствовал этим жалким существам, давно погибшим, забытым всеми.
Слабым. Трусливым. Ничтожным.
Эльдар! Народ Звёзд! Глупые создания, считающие себя венцом творения Эру! Но даже на строительный материал для подземных туннелей они оказались непригодны. Волколаки — гораздо более достойные уважения существа, знающие, что такое верность. Может быть, объединённые в одно со зверями, эльфы обретут заявленное величие? Или за них это сделают люди.
***
Любопытство гнало вперёд. Юная рептилия знала: надо отнести угощение сестре, однако было очевидно, что драконица не останется голодной рядом с заботливыми няньками, значит…
Можно не торопиться!
Поддавшись желанию узнать новое, Золотко спрятал добычу под камень, запомнил место и побежал на север.
С каменистой возвышенности, заросшей колючими кустами с красными ягодами, открывался вид на небольшую впадину, заполненную странной жёлто-зелёной водой, от которой поднимался резко пахнущий пар. Дракончик попятился назад, не решаясь подходить — чутьё предостерегало: опасность! Ящеру неоткуда было знать, что кислота теперь сильно разбавлена чистой водой из подземных источников, переполнившихся из-за таяния ледников, поэтому «проклятые» озёра, разбросанные по северу и западу Белерианда, больше не имели способности растворять плоть без остатка за краткий миг, могли только обжечь, а для чешуйчатой шкуры и вовсе стали безопасны. Главное, не пытаться утолить жажду необычной зелёной жидкостью.
Поверхность озера чуть всколыхнулась, словно от игры косяка рыб, всплыли многочисленные мелкие пузырьки, а потом — один огромный, от которого разошлись кольцами волны.
Вспомнив, что дичь бывает слишком крупной и сильной, ящер побежал прочь от впадины, но вдруг из-за камней вышли три огромных чёрных мохнатых зверя, отрезая пути отступления, кроме одного — назад к зелёной дымящейся воде.
***
Майя смотрел на юное золотое прекрасное существо, сотворённое Песней Пламени, пока ещё не представляющее, насколько сильным ему суждено стать в будущем. А пока это всего лишь крупная испуганная ящерица.
— Почему ты боишься своих соратников? — с удивлением и насмешкой спросил Даритель дракончика. — Волколаки — разумные существа, они знают, кого необходимо убивать, а кто друг. Понимаешь, Золотко?
Наблюдая за насторожившейся рептилией, Майя вспоминал, как видел через Палантир зарождение новой жизни, рост и развитие невиданных ранее существ, про подобных которым любили рассказывать сказки эльфы, давая им причудливые имена. Скоро Белерианд увидит воплотившийся в реальность плод воображения Детей Эру.
Нет, они даже представить не могли столь опасную красоту! Особенно Младшие.
«Я не трус! — ответил дракончик. — Просто они большие!»
— Враги, — заговорил помощник Мелькора, — не здесь, малыш. Они там, на юге. Видишь чёрные пики? За той Трёхглавой горой раскинулись огромные территории, которые… — Даритель сделал паузу, напряжённо застыв. — Те земли богаты и плодородны, красивы. Они принадлежат твоему Создателю, но враги захватили их. Ты вырастешь и прогонишь ненасытных тварей со своей территории. А пока запомни, малыш, как выглядят друзья. Их нельзя есть, Золотко. И убивать ради забавы — тоже.
Дракон с непониманием посмотрел на говорившего с ним Айну.
— Убивать — весело, — с каменным лицом пояснил Даритель, — не обязательно есть того, кому откусил голову. Врагов очень много, ты не сможешь скормить их всех своим сородичам. Поэтому будешь убивать их ради развлечения. А сначала попробуй поймать хоть какую-то дичь, соревнуясь со своими новыми друзьями. Посмотрим, кто больше наловит. И знай, волколаки не станут подыгрывать тебе.
Взглянув по очереди на чёрных лохматых хищников, дракончик фыркнул, рассчитывая поймать норных существ, которых не смогут добыть крупные длинноногие звери, а Майя, заправляя чуть волнистые волосы цвета угля, растрепавшиеся на ветру, под капюшон, ждал, когда в очередной раз подлость одержит победу над силой.
Враги за горами
— А ну пошла работать, щель вонючая! — заорала на человеческую женщину орчиха, хватаясь за шампур, единственный не занятый готовящимся в печи жирным мясом с луком и репой.
Ударив с размаха не успевшую увернуться несчастную, старшая жена главы семейства, увидев кровь, проступившую на плече и спине рабы, озверела и принялась колотить женщину с неистовой силой.
— Башкой повредилась?! — сбежались на шум другие обитатели дома и начали оттаскивать обезумевшую хозяйку.
— Эта дырка вонючая не работает! — выла, вырываясь, орчиха. — Согнулась и скулит! Больную изображает! Я из неё дурь вышибу! Пусти!
Изогнувшись с поразительной ловкостью и быстротой, хозяйка дома впилась зубами в державшую её руку, но старшая дочь дёрнула за волосы с такой силой, что едва не сняла скальп. Челюсти разжались. С размаха ударив вырывающуюся мать головой в нос, молодая орчиха швырнула женщину на пол и наступила на грудь:
— Сама ты дырка! Мою рабу не трожь, самка червя!
Мать оттолкнула дочь, бросилась на неё, снова щёлкая зубами. Молодая орчиха схватила стул, замахнулась, но хозяйка дома впилась ей в горло, кровь сначала брызнула, а потом полилась. Женщина, выпучив глаза, затряслась, захлёбываясь, засипела, забулькала, дёргая руками и ногами, и вскоре замерла.
Избитая рабыня забилась, рыдая, в угол, повторяя с подвизгиванием:
— Я всё сделаю! Я всё сделаю! Я всё сделаю!
С тех пор, как в посёлке, граничащим с рудником, не осталось взрослых мужчин из-за битвы, наречённую в народе Ведром Слёз, здесь всем заправляли старшие жёны или матери погибших глав семейств. Всегда недолюбливавшие друг друга женщины, боявшиеся демонстрировать неприязнь при мужьях, теперь открыто воевали друг с другом, и каждый день на задние дворы выбрасывались новые трупы.
Подрастающие мальчики боялись матерей, мачех и старших сестёр, отыгрывавшихся на слабых «недомужах», срывая злость и обиды, накопившиеся за время подчинения сильным мужчинам.
Сыновья росли забитыми, трусливыми и с малолетства спивались или скуривались дурман-семян.
— Труп вынеси! — взревела зверем орчиха, облизывая со рта кровь дочери. Снова взявшись за шампур, хозяйка дома замахнулась теперь на сестру, слишком усердно оттаскивавшую её от рабыни. Орчиха, пригнувшись, с визгом убежала. — Вынеси труп! — заорала вдова хозяина на избитую человеческую женщину. — Можешь слазить ей между ног. В последний раз. Знаю, чем вы любили по углам заниматься, когда мужчины занимались мной!
Последнее было сказано с особой гордостью. Бросив презрительный взгляд на слишком любопытного маленького внука, орчиха размахнулась шампуром, словно дровосек топором, и ребёнок упал, схватившись за истекающее кровью плечо.
— Вон отсюда! — пинком швырнула малыша с лестницы хозяйка, мстя таким образом своей мёртвой дочери. — Или убью!
Хныкая и дрожа, орчонок с трудом приподнялся на четвереньки и выполз за дверь.
***
Глаза цвета лавы внимательно посмотрели на ребёнка, серого от грязи, словно маскирующегося среди луж, камней и редкой растительности.
Как и дракон, малыш передвигался на животе, однако звуки издавал какие-то странные.
А ещё, ящер сразу оценил размеры встреченного существа: орк был не больше самогó Золотка в длину, и, судя по движениям, не отличался ловкостью и силой. Создавалось впечатление, будто детёныш не жилец, однако дракончик помнил: орки — друзья, а значит, не еда. Сожалея о том, что нельзя принести этого младенца в качестве добычи, чтобы не проиграть соревнование с волколаками, Золотко толкнул лбом неуклюжее тельце, повалил на бок, куснул за руку. Орчонок слабо расплакался, дракон снова поддел мордой ребёнка, переворачивая на спину. Встав передними лапами на ввалившийся подрагивающий живот, ящер посмотрел в заплаканные чёрные глаза: существо оказалось неразумно, истощено и непригодно для игры или общения.
Потеряв интерес к новому знакомому, Золотко перепрыгнул еле живое тельце и заторопился к реке, догадываясь, что мохнатые звери здесь ему не конкуренты в поиске норных зверьков.
***
Лёгкая серая дымка, закрывающая небо, нехотя пропускала лучи солнца, однако проходя сквозь пелену, свет терял золотой оттенок и яркость, рассеивался и становился усыпляюще-приглушённым, словно от ночника.
Запах растущих у подножий тёплых гор трав дурманил, возбуждал плоть, заставлял самцов, забывая обо всём, шарить глазами в поисках самок. Сейчас, когда мужское население земель Мелькора сильно сократилось, плодиться стало особенно важно.
— Хих, — фыркнула летучая мышь, размером с рысёнка и такого же окраса, садясь на скалу, уцепившись когтями за невидимый глазу выступ. — Странно, не правда ли, друг мой, не слышать голосов внутри крепости Ангбанд?
Пробегавший внизу волколак остановился и поднял морду.
— Здесь стало так пусто! — вздохнула Нектар, повернув голову в сторону последних уезжающих на восток повозок.
— Трёхглавая гора больше не основная кузница и псарня, — обернувшись коренастым, мрачного вида мужчиной, сказал хищник. — Здесь теперь не с кем поболтать, да? Но ты можешь слетать к эльфам.
— Нельзя, — превратившись в девочку с пятнистой кожей, тварюжка спрыгнула на руки собеседнику и обхватила его за шею. — К тому же мне не хочется снова слушать вопли о том, как сильно трепещат враги, то есть мы. Хотя, знаешь, — Нектар провела ладошкой на шершавой щеке мужчины и спрыгнула на землю, — недавно я слышала другую песню. «Меченый злом, мёртвым огнём лоб твой горит, ты не скроешь клейма!» Меченый, понимаешь?
Волколак захохотал, снова обращаясь зверем. Девочка подпрыгнула и, обретя перепончатые крылья, взмыла ввысь.
— Меченый злом! Слышишь меня? Я иду за тобой! Ха-ха-ха! — снова сев на скалу, Нектар фыркнула. — Интересно, долго эти глупые эльфы будут сидеть на равнине у наших ворот, тратя свои ресурсы в ожидании, когда мы потратим свои?
— Мы не потратим, — отозвался, убегая волколак.
— Знаю, — фыркнула мышь. — А они — нет.
Скала стала горячей, Нектар перелетела на выступ выше, потом и на вершину пика, где поднимался пар из высокогорного озера.
Здесь слышалась совсем иная музыка: то была лишь зарождающаяся мелодия полёта. Грозная, страшная, чарующая.
Тайная.
Пока ещё такая несовершенная, но прекрасная в будущем.
***
Золотко вернулся домой. Родная пещера вдруг показалась маленькой, а сестра — огромной. Забравшись на тёплое мягкое тело, наблюдая, как драконица изучает и осторожно ест принесённое угощение, ящер думал, с чего начать рассказ о приключениях: с удивительных растений и животных, со света в небе или зелёной воды? Может, про орков или норных животных? Про реку или скалы? Про соревнование с волколаками?.. Нет, игра не завершилась победой, поэтому не надо о ней. Может быть… про врагов за Трёхглавой горой?
«Да, — согласилась сестра, — про врагов интереснее».
Я лишь передаю слово верховного нолдорана
Отряд уходил на восток.
Эльфы пошли не по тому же пути, что днями раньше использовали наугрим во главе с королём Азагхалом, и, хотя взяли с собой маскировочные плащи, утверждали, будто собираются посетить Д… Долину Маглора, а после отправятся проверить, на самом ли деле всё так хорошо на границе Оссирианда и Таргелиона. Количество взятого с собой оружия удивляло: если миссия исключительно мирная, для чего тащить целый арсенал?
Разумеется, вопросов не задавали, а члены отряда, с улыбкой или серьёзно, говорили о надежде на урегулирование никому не нужного конфликта, об оказании помощи разорённым владениям брата героя Маэдроса, однако все понимали: отряд уходит пусть и ради мира, но, похоже, с войной, которой, разумеется, не было бы, не сей Моргот смуту в Валиноре и не устраивай кровопролитие в Средиземье.
Выслушивая рассказ Телперавиона о делах осадного лагеря в своё отсутствие, лорд Химринга ехал верхом вдоль подножья Тангородрима, смотря то на горы, то на строящиеся сооружения, сравнивая сказанное с увиденным своими глазами. Вынужденно задержавшись в крепости из-за метелей, Феаноринг невольно ждал плохих вестей и, не слыша их, задавал новые и новые вопросы, уверенный, что не может быть всё хорошо.
— Где Финдекано? — спросил, наконец, Маэдрос, и на сердце стало легче, когда выяснилось, что герой Астальдо уехал домой, а значит, его верные, скорее всего, начали тренироваться меньше, работать медленнее, потеряли бдительность в разведке. Это плохие новости. Хорошо, что такие незначительные и, вероятно, надуманные.
На Ард-Гален было заметно теплее, чем в более южных районах, здесь уже сошёл снег и появилась первая трава. Равнина по праву носила имя цвета растительности.
Территорию от Железных гор Моргота до эльфийских владений от входа в Долину и до Пепельных гор Эред Ветрин, названных так в память о Феанаро Куруфинвэ, ведь именно здесь оборвалась жизнь великого Нолдо, разделили вдоль тремя рядами строящихся стен со рвами, за которые уже начали выставлять катапульты и готовить запасы камней, масла, смолы и другого горючего. Весь арсенал предполагалось размещать непосредственно в стенах, караул вести поочерёдно на первой, второй и третьей линии обороны, постоянно сменяя друг друга. Опыт падения Поющей Долины показал, что сдержать несметные полчища орков с помощью одного заслона невозможно, необходимо несколько «волнорезов» на пути вышедшего из берегов смертоносного потока.
Синдар, не видевшие до появления в Белерианде Нолдор столь грандиозных сооружений, как крепости и дворцы аманэльдар, трудились с упорством и благоговением, с непреклонной верой в успех, ведь теперь-то, когда такие великие мастера и воины встали на пути врага, победа будет непременно одержана. Наугрим же старались во всём превосходить эльфов, однако с удовольствием перенимали опыт, а не только делились собственным.
— Лорд Маэдрос! — послышался голос подъезжающего воина из Оссирианда с алой звездой на груди. — К нам пожаловали посланники нолдорана. Верховного.
— Айя Астальдо? — с улыбкой поинтересовался Телперавион.
— Нет, не храбрец, — хмыкнул Синда.
Взгляд Маэдроса вдруг полыхнул.
— «Аста» и «аиста», — прошипел Феаноринг, — бесстрашие и трусость. Разница лишь в одной букве, а какая существенная! Всего одна буква — и вот уже лучший друг теряет силу духа и верность перед лицом смерти!
«Аисталион, — беззвучно прошептали губы, глаза прищурились. — Астальдо… Ты тоже дрогнешь однажды, храбрец».
Воины промолчали, не споря с командиром, однако ни один из них не верил, что Финдекано может проявить малодушие.
— Это Варнондо с отрядом, — пояснил Синда, — говорят, дело крайне важное, ведь касается самого короля Нолофинвэ!
— В таком случае, — справившись с эмоциями, неприятно улыбнулся в ответ Маэдрос, — у меня тоже неотложное важное дело, которое я должен решать здесь. Передай военачальнику Варнондо, что я готов принять его в ряды осаждающих крепость врага, но ничто иное обсуждать с ним не намерен.
***
— Тебе придётся оставить громкие слова для своих подданных, герой Феанарион, — спокойно произнёс Варнондо, заходя в шатёр лорда Химринга, — ведь, в отличие от твоих бойцов, я понимаю, что кроется за всеми этими гордыми речами: ты ведёшь свою игру, сын Куруфинвэ, внук Мириэль Сериндэ, и пытаешься защитить своё право делать это в тайне от короля и тех, чьими руками действуешь. Не думай, я не пытаюсь тебя задеть, напоминая об увечье, иронизируя, будто собственной длани ты лишился, поэтому приходится использовать чужие. Поверь, я знаю, что, независимо от количества и работоспособности конечностей, никто не любит пачкаться сам. Я здесь, чтобы исполнить приказ короля. Нашего верховного нолдорана.
— «Я лишь передаю слово Валар», — скривился Маэдрос, наблюдая, как Хеправион разливает подогретое вино.
Воин владыки Нолофинвэ хмыкнул:
— Я не удостоился столь высокой чести. Однако моё донесение не менее важно, чем сообщения Майя Эонвэ. Верховный нолдоран вызывает тебя в Хитлум. И это не терпит отлагательств.
Феаноринг удивлённо поднял брови.
— Я останусь твоим наместником, — не особенно радостно сообщил Варнондо, — это тоже приказ верховного нолдорана.
— Я не уеду, пока не вернётся Финдекано, — твёрдо сказал Маэдрос.
— Хорошо, — равнодушно согласился верный короля. — Кроме того, ты должен ехать один в сопровождении моих воинов. Слово Валар.
— Нет, так не пойдёт! — возмутился Хеправион, до этого занимавшийся исключительно подачей на стол. — Я — верный оруженосец лорда Феанариона! И поеду с ним!
Взгляд Варнондо был очень красноречив. «Чего ещё можно ожидать от сына перебежчика? — читалось в глазах воина. — Неповиновение власти, пренебрежение манерами…»
— У меня приказ, — без выражения произнёс воин нолдорана. — Я обязан его исполнять.
— Это не прихоть, а необходимость! — юный Нолдо, казалось, вот-вот схватится за оружие.
— У меня приказ, — спокойно повторил Варнондо. — Видишь ли, сын Телперавиона Верного, за несколько лет до твоего рождения лорд Нельяфинвэ Феанарион явился к нашему королю на большой всенародный праздник с армией. Лишь великая мудрость нолдорана и доблесть принца Финдекано предотвратили кровопролитие. За подобный поступок лорд Нельяфинвэ Феанарион должен был заплатить жизнью, однако нолдоран милосерден, поэтому отпустил безумца с миром, дав сыну Феанаро Куруфинвэ шанс отомстить за отца и вернуть семейную ценность. Ты всё ещё не понимаешь, почему нолдоран хочет видеть лорда Маэдроса одного?
— Я не армия, я всего лишь один-единственный оруженосец, — спокойнее, но ничуть не менее настойчиво проговорил Хеправион.
— Всё в порядке, — широко улыбнулся Феаноринг, отпивая вино, однако неподвижные глаза делали выражение лица пугающим. — Я поеду один. Только дождусь Астальдо и закончу некоторые дела.
— Верное решение. — Так и не притронувшись к угощению, Варнондо откланялся и ушёл, бесшумно исчезнув за пологом шатра.
— Это неправильно… — снова запротестовал Хеправион, однако Маэдрос жестом приказал замолчать.
— Запомни одно, оруженосец, — негромко сказал Феаноринг, — в моё отсутствие в лагере главный — твой отец. Каждый мой воин должен выполнять распоряжения только твоего отца и тех, кого он назначит сам. Строители-наугрим не исключение. Воины Нолофинвэ — гости здесь, их нельзя посвящать в наши дела, что бы они ни говорили. Они гости, а не помощники.
— Я понимаю разницу, — надулся юный Нолдо. — И подчиняюсь, мой лорд.
Маэдрос рассмеялся, отставил пустой кубок. Второй по-прежнему оставался полным, и вино в нём вздрогнуло от несильного удара по столешнице.
— Уверен, — гораздо спокойнее сказал Феаноринг, смотря сквозь своды шатра, — мы с верховным нолдораном сможем договориться.
Кто убьёт верховного нолдорана?
Запах гари прилетел с пронизывающим холодным ветром, едва всадники приблизились к затаившейся в просвете между скалами долине.
«Сквозит, словно в ветхой постройке, — подумал Карнифинвэ, пряча лицо под шарф, — это не дыра, это щель. Звучит ни капельки не лучше».
Юному сыну Питьяфинвэ Феанариона было непонятно, почему его отец и дяди посмеиваются над бедой брата. Обычно принц подыгрывал семье, но в сердце всё больше зарождались сомнения.
В детстве было весело называть папу и маму «король и королева», грубить нехорошим посланникам верховного нолдорана, петь оды независимости рода Феанаро Куруфинвэ и ставить себя выше «этих серых неучей» и «подлой полуродни», однако по мере взросления Нолдо всё чаще задавался вопросом: а так ли всё на самом деле?
Долгое время юный принц не мог понять, что именно его смущает, но когда на совете во дворце дяди Тьелкормо обсуждали расстановку военных сил на северной границе, в голове Карнифинвэ всё встало на свои места, и сформулировался вопрос:
«Если узурпатор Нолофинвэ — подлец и агрессор, нарушивший слово, данное полубрату, если действительно тот, кто называет себя верховным нолдораном, обещал следовать за Феанаро Куруфинвэ, а в итоге занял его место шантажом и угрозами, почему два самых достойных, как говорят среди Нолдор, эльфа подчиняются такому ничтожеству? Неужели нельзя собраться всем народом и прогнать подлеца с позором?»
Думать о том, что, вероятно, узурпатор Нолофинвэ не такой уж плохой, было неинтересно, поэтому Карнифинвэ не рассматривал подобную версию и ехал в восстающие из пепла владения дяди Макалаурэ с мыслью встать во главе мятежа против недостойного правителя. Как можно требовать справедливости в войне с Морготом, когда нет торжества правды среди самих эльфов?
В мыслях Карнифинвэ уже всё продумал, просчитал, какое количество воинов сможет взять под своё командование, и сколько должен будет выделить дядя Макалаурэ, чтобы не пришлось обращаться за помощью к не желающим браться за оружие родичам.
Мечты устремлялись дальше, сын Питьяфинвэ представлял идеальное эльфийское королевство, во главе которого стоит достойнейший… Да, хотелось самому быть таким, но…
Гарью и золой пахнуло сильнее, и юный принц увидел огромную гору обломков — обугленных, в чёрных подтёках, словно от краски, с красивой резьбой и остатками лепнины.
Лежащий отдельно обломок, видимо, был величавой колонной, а вон тот рядом — винтовой лестницей. Это — голова скульптуры, у которой теперь нет носа и части волос, а рядом — фрагмент торса от другой статуи, меньшего размера.
— Приветствуем вас, господа, в Поющей Долине, — вышли из открывающихся ворот стражи с алыми нашивками с арфой и звездой на груди. — Господин Тьелперинквар Куруфинвион, рады видеть в наших землях.
Непрекращающийся ветер вдруг резко ударил в лица, Дуилино, ехавший рядом с принцем, отвернулся от порыва, невольно рассматривая обломки. Это было красивое здание. Жаль, красота не спасает от зла.
Тьелпе вежливо поздоровался с собратьями и пришпорил коня, Карнифинвэ обогнал родича, хвастаясь своим быстроногим жеребцом. Сопровождавшие принцев верные поспешили следом.
***
Владыка Канафинвэ Феанарион сидел вооружённый и в боевых доспехах среди строящегося зала на высоком стуле, который мало напоминал трон, и молча кивал говорившим с ним посланникам старшего брата.
— Я поеду назад в осадный лагерь незамедлительно, — с жаром и оссириандским акцентом заявлял Синда, сверкая глазами не хуже Нолдо, — как только ты, владыка, составишь перечень необходимых тебе ресурсов для скорейшего восстановления армии и крепостей. Население нуждается в еде? Одежде? Мы дадим всё, что сможем!
Вошедшие в зал племянники короля не услышали ответа посланнику и даже не поняли, было ли сказано хоть что-то. Эльфам показалось, будто дядя вот-вот наденет ещё и боевой шлем, опустит забрало и притворится пустыми доспехами, являющимися лишь украшением парадного помещения, однако, увидев родственников, Макалаурэ ожил.
— Мои дорогие! — просиял Феаноринг. — Какая радость видеть вас! Давайте уйдём из этого некрасивого зала и прогуляемся. В последнее время у меня очень много гостей, и каждый обязан увидеть главное. А перечень необходимого составят мои верные советники.
Карнифинвэ сразу почувствовал, что зря рассчитывал на помощь в своей задумке, однако решил не делать поспешных выводов.
Накинув защищающие от ветра тёплые плащи, Нолдор оставили похожий на руины строящийся дворец и двинулись в путь.
***
— Пока это просто большая насыпь, — нараспев замогильным голосом произнёс Макалаурэ, медленно спускаясь с лошади, словно раненый воин. — Но скоро будет красивый мемориал с именами всех, чья жизнь оборвалась в той битве. — Менестрель поджал губы и прямо посмотрел на племянников: — Знайте, Нолдор — в Дыре Маглора не принято называть сражение, в котором пала Поющая Долина, Славной Битвой, потому что… Мы себя ославили слишком громко. И слишком много потеряли. Для нас Дагор Аглареб — это вечное напоминание о страшном поражении и позоре. Дагор Аглареб для народа — горе, для владыки — несмываемый стыд. Я никогда не смогу искупить вину перед теми, кто доверял мне.
Тьелпе промолчал, смотря на холм.
— Это вина Моргота, не твоя! — с жаром выпалил Карнифинвэ. — Война продолжается, и мы победим! Каждая смерть будет оплачена врагом тысячекратно!
— Я уже не верю в это, — опустил глаза Макалаурэ, медленно вынимая из ножен меч. Тонкий, изящный, словно не оружие, а украшение. — Если бы не Клятва… жаль, не умер, когда шёл чёрный дождь…
— Мы не можем требовать справедливости от судьбы, — понял, что сейчас самое время говорить о своих планах, Карнифинвэ, — потому что сами живём неправильно!
Макалаурэ замер в изумлении и непонимании, потом печально улыбнулся и посмотрел на племянника сквозь поднятое лезвие меча.
— Карньо, — с горечью усмехнулся менестрель, — я своими руками не убил ни одного эльфа или орка, напав первым. Все, чья кровь обагрила мою сталь, пытались убить меня и моих близких. Я защищал и защищался, делал то, что должен был. Я был прав, проклятье! Однако в тех битвах падал от ран, и едва не погиб, сражаясь с Валараукар, а теперь вынужден видеть, как умирает мой народ, точно так же не нападавший первым. Какая справедливость?
— Я не об этом, дядя! — увлечённый идеей, выпалил сын Питьяфинвэ. — В твоих бедах виноват не ты, а враг! Я же говорю об иной справедливости! Почему мы позволяем подлецу разъединять наш великий народ?
Теперь настала очередь сына Куруфинвэ-младшего удивлённо смотреть на кузена.
— Мне кажется, как раз наоборот, — пожал плечами Тьелпе, — вечно ссорившиеся Дома Нолдор объединились ради борьбы с Морготом.
— А я не о нём! — с нарастающим жаром заявил Карнифинвэ. Сейчас юный эльф стал удивительно похож на своего прославленного деда. — Узурпатор Нолофинвэ разделил Нолдор на тех, кто за него и тех, кто не желает лизать сапоги лжецу и клятвопреступнику! Почему лучшие из нас должны быть заложниками нечестной политики?! Мы обязаны покончить с порочным королём! Заставить его отречься от венца и молить прощение за содеянное!
— Хотел бы я на это посмотреть, — съязвил химладский принц.
— Ты увидишь! — не понял иронии сын Питьяфинвэ. — Я сделаю всё, чтобы положить конец убийственной для Нолдор власти узурпатора! Новый честный король объединит нас, и никто не будет враждовать или стыдиться своего владыки!
— Будет смена игры, — пропел Макалаурэ, убирая меч, — будет новый король…
Семь королей, сказка и сон!
Только для власти ты был рождён,
Именно ты изменишь страну,
Именно ты…
— Я не смеюсь и не шучу, — продолжал напирать Карнифинвэ, — Нолдор должны быть единым братских народом, и помеха этому одна — узурпатор Нолофинвэ!
— Какое неожиданное заявление, — печально хмыкнул Канафинвэ, смотря на могильный холм. — Обычно винят Моргота или Феанаро, в крайнем случае, Первый Дом в целом или всех Валар сразу. Ты новатор, мой юный друг. Однако я разочарую тебя: Нолофиньо нужен Белерианду.
— Он позорит наш народ! — возмутился Карнефинвэ.
Тьелпе скривился и покачал головой.
— Не могу не согласиться, — пожал плечами менестрель. — И, возможно, наш дорогой верховный нолдоран доиграется и падёт от руки… хм… Если подумать, много кто может однажды отправить Нолофиньо в Чертоги Намо на перевоспитание. Например, я. Дядя оскорбил меня, разослав по Белерианду карту с Дырой Маглора. Или лорд Маэдрос. Почему нет? Из-за Нолофиньо он предал память отца. А, может, это будет стрела Астальдо, которому надоедят смешки за спиной. — Макалаурэ задумался. — Снова смена игры, снова новый король…
Семь королей! Власть и борьба!
Только она изменит тебя,
Ради неё ты был рождён,
Час отведён!
Да, Карнифинвэ, может быть, ты соберёшь армию, ворвёшься в покои верховного нолдорана, приставишь меч к его груди и попытаешься заставить покаяться и отречься от короны. А он не захочет, и тебе придётся тоже стать братоубийцей, как и всем нам, Феанарионам. Или… — Канафинвэ заулыбался. — Нолдорана предаст и убьёт самый верный его воин. Например, Варнондо. Почему нет? Этот Нолдо достаточно амбициозен, чтобы устать вечно служить и подчиняться подлецу без авторитета. А потом… хм… Потом Аклариквет перейдёт на службу к новому верховному нолдорану и сочинит дурацкий спектакль о том, что истинный король оказался недостаточно истинным, поэтому Моргот его убил в неравном бою.
«Король пробыл свой последний срок,
Ждал новой жизни глоток!»
И не дождался, глотнув смрад смерти. Но пока Нолофиньо, как и мы, враг Моргота. Враг нашего врага, понимаешь?
Карнифинвэ ответ не устроил, однако юный принц не стал спорить, решив искать союзников в других землях.
Примечание к части
Немного цитируется "Семь королей" Power Tale
Какой-то другой Тьелперинквар Куруфинвион
В пути с Тол-Сириона в Поющую Долину, пролегающему через владения героя Ангарато, эльфийке не нравилось абсолютно всё, начиная от погоды и заканчивая постоянно встречающимися воинами в синих плащах.
В чём дело? Откуда их столько? Битва ведь закончилась! Почему здесьсплошь верные владыки Нолофинвэ? Дортонион окончательно отказался от статуса королевства, приняв подданство верховного нолдорана? Опять что-то случилось?
И впервые в жизни Толлунэль по-настоящему испугалась. За себя.
Здесь, в лесу, нет крепких каменных стен, нет Завесы и своей армии, нет реки, защищающей остров… Ничего нет! Только дорога, деревья и горстка вооружённых эльфов, в глазах которых решимость… Убить свою госпожу, чтобы она не попала в плен к оркам! Но что бойцы Моргота могут сделать?! Неужели стоит лишать жизни прекрасную эльфийку? Неужели нельзя договориться? Откупиться? Очаровать… Орки ведь… бывшие эльфы…
Ах, да, рядом есть защитник-муж, но… Но…
Он не герой. Пока что. Вот у Эльдалотэ…
Карета ехала тихо, каждый долетающий из леса звук казался приближающейся опасностью. Толлунэль взглянула на молчаливого супруга и, подумав, прижалась всем телом крепко-крепко. Артаресто вздохнул, продолжая молча смотреть в окно, рука эльфа погладила плечо супруги.
— Тебе нечего бояться, — словно успокаивая себя, проговорил вполголоса Артаресто, — я знаю, с нами ничего не случится, ведь впереди у нас с тобой только счастье и светлая дорога жизни сквозь бесконечные века без войны. Моргота скоро победят, Арда расцветёт заново…
— Победят? — отстранилась Толлунэль. — Без твоей помощи?
Сын Финдарато по-доброму улыбнулся, но Толлунэль поняла супруга неправильно.
— Ты не воспринимаешь меня всерьёз?! — разозлилась эльфийка. — Тебе наплевать на мои чувства? Считаешь, только твоё мнение важно? С чего ты решил, что муж имеет право решать за жену? То, что ты родился в Амане, не делает тебя лучше других!
Артаресто хотел честно сказать, что ничего не понял, однако решил промолчать. Путь был ещё долгим, и хотелось провести его мирно, не выясняя, кто главнее и по какой причине, ведь непоколебимая уверенность сына Финдарато в том, что руководит ситуацией всегда тот, кто умнее, обидела бы Толлунэль.
Пресекая дальнейшие разговоры, эльф наклонился к супруге и стал целовать её тёплые, но пока неласковые губы. Принц от души надеялся, что любимая жена не заговорит о том, что хочет погостить у… Эльдалотэ, разумеется. Артаресто приготовил возражения, многократно прокрутил в голове фразы, продумав каждое слово и интонацию, но всё же мечтал обойтись без неприятных бесед, особенно, если их можно заменить поцелуями.
***
Вой пробирающего до костей ветра жители Поющей Долины называли плачем по погибшим собратьям, однако юный Карнифинвэ смотрел на развевающиеся алые знамёна со звездой и арфой и слышал пение боевых труб. Вспоминался день из казавшегося далёким детства, когда в королевство Амбаруссар прибыл гонец в сияющем звёздами синем плаще.
Маленький Нолдо не понимал, зачем этот нежеланный гость приезжал, и почему папа смеялся, читая вслух письмо вместо сказки на ночь для сына, однако хорошо запомнил текст, над которым для вида хихикал, чтобы не казаться глупее короля-отца.
«Верховный нолдоран Нолофинвэ дал слово брату, что последует за ним, куда бы тот ни шёл, Валар свидетели.
Верховный нолдоран Нолофинвэ сдержал слово, принеся великие жертвы из-за предательства брата.
Вы, клявшиеся, знаете ценность данного слова и обязаны уважать своего владыку. Так по какому праву позволяете себе…»
Далее шёл список недопустимых для верных подданных верховного нолдорана Нолофинвэ действий, над которыми отец хохотал до слёз.
Тогда маленький эльф не понял, зачем приезжал гонец, однако теперь всё стало ясно: узурпатор прислал своего лизоблюда с вестями о случившемся на Празднике Объединения, с целью рассказать свою версию событий до того, как это сделает Маэдрос.
Ради того, чтобы успеть раньше других, Нолофинвэ рисковал жизнью подданного, послав его во враждебное королевство.
— Я должен торопиться, — сжал кулаки принц, — неизвестно, что ещё придёт в голову узурпатору! А дядя-менестрель пусть смеётся, но очень скоро он узнает, чего я стóю!
Ветер зарыдал громче, ноты скорби затронули в сердце юного эльфа растревоженные струны жажды справедливости. Резко развернувшись на каблуках, Карнифинвэ поспешил вернуться в гостевой дом, чтобы начать собираться в путь и поторопить Тьелпе: какой смысл сидеть в этой унылой дыре? И так провели здесь слишком много времени!
Однако надежды на скорый отъезд в Ногрод разбились об известие о прибытии гостей с Тол-Сириона, и сын Питьяфинвэ решил попробовать обсудить свои доводы с принцем Артаресто.
***
Возможно, горы были прекрасны в своём мрачном величии. Может быть, суровая природа севера могла манить и заставлять любить себя. Вполне вероятно, неприступные скалы на фоне холодного блёклого неба будоражили воображение, а вход в ущелье пробуждал фантазии о сказочных сокровищах и существах, охраняющих их, однако Толлунэль ощущала только холодный ветер, видела горы обломков и мрачных стражей, и эльфийке хотелось расплакаться.
Выйдя из кареты, супруга Артаресто театральными жестами расплела причёску, чтобы длинные белые волосы драматично разлетались на ветру, сделала очень трагическое лицо и вздохнула:
— Ах, почему я выбрала шёлк? Я ведь всегда любила песни о героях и должна была знать, что истинные воины не дарят невестам нежные ткани! Присылали ведь мне драгоценные венцы, ожерелья, кольца, браслеты и пояса, инкрустированные бриллиантами, рубинами, опалами, изумрудами и топазами! Мне присылали мечи и щиты с гербами поверженных врагов, их окровавленные латы и шлемы! Почему я выбрала шёлк?! Ах, почему?!
Артаресто, краснея, закрыл ладонью лицо. Надеясь, что жена просто намекает на то, что хочет новые подарки, принц Тол-Сириона обнял Толлунэль и повёл к открывающимся навстречу воротам Поющей Долины.
***
Карнифинвэ чувствовал себя лишним на пиру, который всё-таки решил устроить король-менестрель Макалаурэ по случаю приезда дальней родни. Постоянно ловя на себе изучающий взгляд беловолосой эльфийки, сын Питьяфинвэ еле сдерживался, чтобы не съязвить на тему своего отношения к роли второго мужа в тэлерийском семействе.
Толлунэль не понравилась юному принцу сразу, даже несмотря на миловидную внешность: родственница по линии матери своими пафосными рассуждениями о героизме производила впечатление неумной избалованной особы.
«Чего ты от неё хочешь? — сдержанно насмехался Тьелпе во время традиционного посещения памятного захоронения, когда Толлунэль начала высказывать своё мнение о подвигах. — Эта женщина не знала лично ни одного из лежащих здесь. Имена ни о чём ей не говорят, лиц она не видела, все эти эльфы — лишь безликие никто, ставшие образом самоотверженного славного героизма в глазах постороннего. Обычный женский эгоизм».
Однако Карнифинвэ не мог успокоиться. Когда родственница матери стала рассуждать о том, что на осаду никогда не пойдёт честный воин, а настоящий великий боец не позволит себя осадить, подразумевая, что войско Маэдроса — жестокие подлецы, а народ Кирдана — сплошь недостойные трусы, сын Питьяфинвэ выругался и поспешил оказаться подальше от этой… этой…
И теперь на пиру, против желания замечая Толлунэль, юный Нолдо сжимал кулаки и пытался дышать ровнее, не в силах решить, кто вызывает больше презрения: глупая женщина или её безвольный муж.
Выделяясь на фоне носящих траур тихих эльфиек Поющей Долины далеко не в лучшую сторону, внучка лорда Новэ смогла-таки найти собеседницу и принялась обсуждать с ней планы на дальнейшую супружескую жизнь.
— Вот что я думаю, — выпивая бокал за бокалом вино, которое, по её же словам было абсолютно невкусным, говорила Толлунэль, — не каждый муж достоин родить сына. Я много думала об этом и вот что решила…
Карнифинвэ, в опасной близости от родственницы беседовавший на тему дальнейшего пути с дядей и Тьелпе, был бы рад не слушать, но, к великому сожалению, получалось само собой.
— …однажды я, как и положено жене, захочу детей, — взяв новый бокал, с умным уверенным видом утверждала эльфийка, — и тогда у меня появится дочь, которую я правильно воспитаю, чтобы она не повторяла моих ошибок в выборе мужа. Она будет знать, кто достоин её, а кто нет. Вот два примера замужних женщин, которые для меня показательны: первый — жена родича моего мужа. Она счастлива, потому что любит своего супруга. А как его не любить? Он красив, отважен, самоотвержен и не боится смерти в бою. А когда был тяжело ранен, в бреду повторял имя своей избранницы. Вот это идеальная семья, у них обязательно родится сын и станет великим героем! Второй пример — родная тётя моего Артаресто, которая вышла замуж за дориатского принца.
— Что?! — в один голос ахнули Макалаурэ и Тьелпе, и Карнифинвэ очень удивился такой реакции, зато Толлунэль обрадовалась повышенному вниманию.
— Я говорю, что блистательная Галадриэль, сестра моего свёкра, — пояснила эльфийка, — вышла замуж за какого-то родственника Элу Тингола, и все твердят о счастливой любви между ними, однако, я, как женщина, утверждаю: этот брак не может быть по любви, Галадриэль не может считать такого обычного эльфа достойным себя, поэтому сыновей ему не родит. Может быть, однажды решится на дочь для себя.
Сын Питьяфинвэ увидел, как посмотрели друг на друга король Поющей Долины и химладский принц.
— Пойдём выпьем вдвоём, — предложил побелевшему, словно снег, племяннику Макалаурэ, и тот сразу же согласился.
***
— Наверное, так лучше…
Голос Макалаурэ, сплетаясь с ветром, летел против потока воздуха, рассекая его заточенной сталью, а не рассеиваясь бессильным прахом.
Дядя и племянник сидели на открытом балконе отстраиваемого заново дворца, разлив по кубкам вино, однако так и не притронувшись к хмельному напитку.
— В день, когда сама собой оборвалась струна, я понял: случилось что-то плохое с близким для меня эльфом. Что-то непоправимое. Это даже не смерть, а какая-то недожизнь, полужизнь, существование во сне, от которого невозможно проснуться. Это темница безвременья, добровольное заточение, что избрала она сама — песня, которую больше никто не услышит.
Менестрель не касался струн, сидел, обнимая играющую под действием чар арфу, гладя изящный витой гриф.
— Она называла меня героем, но в голосе звучала насмешка. Она умела смеяться и не боялась делать это, в отличие от многих, очень многих!
— Элеммирэ? — уточнил Тьелпе, сомневаясь, о той ли деве говорит весьма непостоянный в отношениях родич.
— Элеммирэ… — Макалаурэ посмотрел на затянутое низкими облаками небо. — Она заслуживала любви, а я лишь слушал её музыку, которая звучала лично для меня, но воспринимал, словно играющего для многочисленной публики менестреля на площади. А знаешь, почему так вышло, Тьелпе?
Сын Куруфинвэ-младшего равнодушно пожал плечами.
— Я не любил её, Тьелпе, — опустил голову король Поющей Долины, — и не должен этого стыдиться, ведь никто не властен над чужим сердцем. Пойми одно: мы не обязаны любить в ответ и не смеем заставлять любить себя.
Губы химладского принца дрогнули, эльф взялся непослушной рукой за кубок, начал пытаться пить.
— Ты когда-нибудь думал о правдивости слухов про Индис? — задал неожиданный вопрос Макалаурэ, но Тьелпе был не способен размышлять, мечтая лишь об одном — не расплакаться. — Я думал, — продолжал говорить менестрель, — потому что знал: я могу заставить чарами песни любить себя. Помнишь рассказы о том странном дне, когда нолдоран Финвэ, давно знавший Индис, внезапно влюбился в неё? Будущая королева сидела в саду дворца брата и пела. Пела, понимаешь? Я много раз прислушивался к голосу этой женщины, пытался почувствовать в нём чары… Я искал и не находил, зато ощущал магию в себе. Мне достаточно было просто… Спеть нужную песню для Артанис, и мы бы поженились. Но, Тьелпе, даже не найдя подтверждения слухам, я день за днём смотрел на то подобие чувства, которого добилась от Финвэ Индис, и понимал — мне такого не надо. Поэтому подменял любовь стремлением к теплу, но это не одно и то же, Тьелпе. Знахарка, благодаря которой я до сих пор жив, была для меня чем-то важным, но и без неё жить я способен. Это как тёплая постель. В ней мягко и комфортно, о ней скучаешь на морозе, в неё стремишься, устав. Однако спать можно и на камнях. Холодно, жёстко, но можно.
Судорожно вздохнув, Тьелпе надавил на глаза пальцами, выпил и отвернулся.
— А Нэрвен — это вода. От жажды любой из нас будет долго и мучительно умирать. Артанис — кровь, бегущая по жилам сквозь сердце и плоть, слёзы, льющиеся из глаз от горя и радости. Она дождь и снег, реки, водопады, Великое Море и сокровенное озеро, на берегах которого пробудилась жизнь. — Менестрель тронул струны. Ласково, трепетно. — Я называл Артанис мечтой. Я ошибался. Без мечты жить можно, а без воды — нет.
Сын Куруфинвэ-младшего поджал губы. Чем больше и красивее говорил Макалаурэ, тем фальшивее казались его речи. Мечта, вода, постель… Что за мишура?
Вспоминая любимый образ, борясь с желанием узнать как можно больше про мужа любимой, чтобы бесконечно находить в сопернике паскудные недостатки, Тьелпе думал, что однажды непременно докажет прекраснейшей эльфийке, что достоин её любви. Только, видимо, это будет какой-то другой Тьелперинквар Куруфинвион, более удачливый, смелый и способный на великие дела.
«Кто-то другой. Не я».
Примечание к части
Подробнее о помолвке и выборе жениха Толлунэль можно прочитать здесь https://ficbook.net/readfic/6544987/19497902#part_content
Её имя Нерданель
В зеркальной поверхности зеленовато-розовой жидкости отражалось лицо внимательно смотрящего в чашу эльфа. Колдунья знала: её друг видит сейчас совсем не то, что она, и никто не может знать, какие картины показывает заговорённая жидкость. В свою очередь, гостю лучше не вникать в состав налитого в чаше зелья, главное понимать, что нельзя прикасаться к красивым переливам на поверхности и тем более пить «цветную воду».
— Что же напророчил тебе яд на этот раз? — хихикнула Зеленоглазка, прямо посмотрев на менестреля.
«Видит ли он тьму, которая каждый раз открывается мне? — думала эльфийка из рода Авари, не озвучивая этот вопрос. — Или просто я смотрю на мир глазами того, кто дал мне умения?»
— Её имя Нерданель, — поднял глаза от чаши Аклариквет и посмотрел на подругу с доверием столь неожиданным, что колдунья опешила. — Я всегда прошу чары показать мне её.
— Я не ослышалась? — ахнула Зеленоглазка. — Ты… Ты назвал её имя?
— Да, — с виноватой улыбкой пожал плечами певец, — назвал.
Сердце эльфийки дрогнуло: никогда раньше дева не представляла, что существует нечто, ближе и важнее любви, которая однажды соединяет двоих чужих друг другу эльфов узами семьи, но теперь поняла: доверие — вот истинное сокровище, не имеющее цены. Это духовная близость, которую нельзя пачкать близостью тел.
Зеленоглазке стало стыдно за прошлые попытки соблазнения менестреля. Как же глупо было надеяться на ответные чувства! Захотелось хоть чем-нибудь помочь.
Искренне.
— И что ты видишь? Как дела у Нерданель? — пытаясь изобразить неподдельный интерес и участие, спросила колдунья.
— Нерданель, — снова опустил взгляд Аклариквет, — пытается жить дальше. Она погрузилась в прошлое, ушла в него, как и большинство оставшихся в Валиноре. Но даже в прошлом меня для неё нет и быть не может. И в будущем нет. Но это правильно, ведь я сделал для её семьи слишком много зла.
Зеленоглазка не стала спорить, однако хотела сказать хоть что-нибудь, чувствуя — молчать нельзя.
— Может быть, дождёшься вместе с Митриэль кораблей на Запад? — улыбнулась колдунья. — Вернёшься к Нерданель.
— Зачем? — отмахнулся менестрель. — В этом нет смысла. Здесь я нужен моему королю, а кому я нужен в Амане? — Отклонившись от чаши на спинку стула, Аклариквет ответил на улыбку. — Спасибо, Лайхениэ. Мне пора. Приезжай на восьмой день в мой театр — одна из песен будет для тебя.
— Я подумаю над твоим предложением, — подмигнула колдунья, не сильно желая покидать любимый летний домик вдали от суеты. — Похоже, придётся ответить любезностью на любезность — ты навестил меня, теперь моя очередь.
Встав из-за стола, певец традиционно оставил подруге мешочек с содержимым, превосходящим ценностью оплату колдовства, однако даже представить не мог, чем на самом деле отплатил за бессмысленную помощь.
Проводив взглядом Аклариквета, Зеленоглазка чувствовала себя младенцем, мгновение назад впервые посмотревшим на новый для себя мир, совершенно не представляя, как жить в нём.
Соперница-война
Слеза упала на холодную сталь, блеснула серебром, скатилась на край острия и, тратя себя на путь по клинку, истаяла, не достигнув кончика тонкого лёгкого меча.
Ощущение, что выпила бочку ледяной воды, не покидало, наоборот казалось, лишь усиливалось. Тёплые лучи небесного светоча согревали кожу, но всё внутри умирало от холода, лицо некрасиво искажал плач.
«Я пришёл в Эндорэ с войной и ради войны. Пришёл проливать кровь врагов. В моей жизни нет места для любви и семьи, и ни ты, ни кто-либо другой не изменит этого».
— Почему? — дрожащим голосом спросила Линдиэль, с силой сдавливая рукоять. — Почему я должна соперничать за любовь Астальдо с войной? Как выиграть такое состязание? Хочешь поймать рыбу — мысли, как рыба, стань рыбой. Но как мыслит война? Как стать войной?
Вспомнив рассказы родни об орках, долгие годы осаждавших Эгларест и Бритомбар, эльфийка содрогнулась.
— Я должна хотеть убивать их! — решила Линдиэль. — Жаждать проливать их кровь, стоя спиной к спине с Астальдо, защищать его до последнего вдоха!
Прогоняя голос разума, твердящий, что герой из-за моря не позволит деве защищать себя, рискуя жизнью, и попытки опеки заденут его гордость, дочь лорда Кирдана вытерла слёзы и спустилась с крыльца во двор, где ждал высокий черноволосый эльф.
Почему-то именно сейчас, смотря в серые холодные глаза, Линдиэль вспомнила слова матери, сказанные на грани крика и обвинений, когда дочь заявила, что уезжает из дома, чтобы выучиться искусству войны и вступить в ряды войска героя Астальдо:
«Мой муж, твой отец, запретил задерживать тебя, потому что Вала Улмо дал знак: в мёртвой рыбе была драгоценная звезда, что означает успех кажущегося бесполезным дела. Может быть, это про тебя, нелюбимая непослушная дочь, высосавшая у меня душу, словно впившаяся в плоть пиявка! Погибнешь — не надейся на погребение в семейном склепе!»
Линдиэль хотела, чтобы подобные речи не ранили её, но оставаться равнодушной к словам матери не представлялось возможным, и, страдая от неразделённой любви, эльфийка чувствовала себя окончательно растоптанной после тяжёлого прощания с домашними.
Нолдо терпеливо ждал, делая вид, что не замечает слёз, бегущих по лицу девы, смотрел с почтением, с которым положено было всем верным лорда Турукано относиться к родне господина Новэ Корабела. Этот эльф прекрасно справлялся с отведённой ролью.
Встав напротив воина, которого… попросили? обязали? вынудили?.. учить Линдиэль владеть мечом, взяв тренировочный клинок, эльфийка попыталась в точности повторять каждое движение мастера, сосредотачиваясь лишь на необходимости уметь наносить гибельные удары, не думая о сути смерти. Для получения таких навыков не найти учителя лучше, чем Нолдо, сумевший раз за разом лишать жизни собратьев-тэлери: поднялась рука на своего — чужого тем более не пожалеет.
***
Ириссэ покидала Оссирианд со смешанным чувством. Возможно, если бы тот пепельноволосый охотник, держащий красивых белых ястребов, не начал настаивать на свадьбе, виньямарская леди задержалась бы дольше, однако эльф всё испортил.
Смотря в синее небо, Ириссэ улыбнулась сияющей золотом Майэ Ариэн.
— Ты меня понимаешь, — вздохнула Нолдиэ, — когда в тебя влюблён тот, кто не нужен, нет желания находиться рядом.
Взмывая выше лёгких перистых облаков, сверкая оперением, над побережьем парил Орёл Манвэ, медленно направляясь к северу. Наблюдая за исполинской птицей, сестра лорда Турукано возвращалась мыслями в оссириандский лес, вспоминая, как симпатичный и уверенный в своей исключительности охотник учил дорогую гостью владыки Каленовэ общаться с ястребами.
«Смотри, Аредэль, — с гордостью говорил миловидный Синда с дурацким именем, — как стремителен полёт моего друга? Тебя удивляет, что я называю птиц друзьями?»
Ириссэ подобное ничуть не удивляло, а вопрос лишь вызвал насмешку:
«Девы Семиречья столь недалеки умом, что не понимают, как можно дружить с кем-то, отличным от них внешностью и более умным?»
Охотник рассмеялся. Дочь нолдорана знала, у него есть сестра, мать, племянницы, однако эльф слишком хотел завоевать внимание прекрасной Нолдиэ, чтобы помнить о гордости и ценности настоящей семьи, поэтому был согласен поддержать даже злую шутку.
«Так ты готова рискнуть… хм-м-м… подружиться с моим ястребом?» — задал вопрос Синда.
Сокол взмыл к морозному искрящемуся небу и рухнул на не ожидавшую нападения косулю. У жертвы не было шансов на спасение.
«Да», — сказала Ириссэ, смеясь, смотря на охотника свысока.
Потом были жаркие объятия, однако виньямарской леди пришлось немало выпить не слишком вкусного и будто разбавленного вина, чтобы не думать, насколько этот серый эльф с дурацким именем всё делает не так. Не так интересно, не так страстно, не так…
Не так, как Тьелко.
«В песнях вьюги проходит ещё один год, — вспомнилась больно ранившая песня менестреля отца, — Безразличие, холод, интриг хоровод.
Бой, чтоб выжить, точнее, чтоб существовать,
Чтобы завтра завязнуть в сугробах опять.
Заливает души пустоту сладкий яд,
Королева зимы — не жена и не мать.
Отправляешься в путь, забирая с собой
Раскалённое сердце жертвы другой.
Презирая законы, купаясь в вине,
Разрывая одежды, летая во сне,
Неприступных вершин ослепляющий свет надежды.
Отдавая себя зову плоти одной,
Неизбывной тоски, разрывая покой,
Несмотря ни на что, остаёшься собой, как прежде.
Небесной красоты земное воплощенье,
Неуловимый призрак, исчезающий в ночи,
Отдавшие тебе своей души горенье,
Как мотыльки для пламени свечи…
Не стоят ничего, как та игрушка,
Затерянная в памяти навек
В прекрасном светлом парке, где её девчушкой
Оставила на мраморной скамье».
Соколы и ястребы забивали дичь, а наивный Синда влюблялся всё бесповоротнее, видя, как его птицы благосклонны к гостье, как доверяют ей, как разрешают гладить белые, пятнистые, серые и коричневые перья. Охотник тоже позволял ласкать себя и, чувствуя, что теперь не сможет жить без холодной гордой Нолдиэ, окончательно разочаровал её в себе.
«Что ты делаешь?» — изумилась Ириссэ, когда эльф упал перед ней на колени.
«Будь моей навек! Стань моей женой!» — взмолился друг птиц.
Дочь верховного нолдорана уехала в тот же день и теперь, подъезжая к владениям брата, со странным чувством смотрела на парящего в небе Орла Манвэ.
Нет! Туркафинвэ Феанарион недостоин любви точно так же, как и тот глупый Синда! Нет! Тьелкормо заслуживает гораздо больше порицания, чем наивный оссириандский охотник, ведь бросил брата в беде!
Недоумевая, как могла впустить в своё сердце такого жалкого Нолдо, Ириссэ направилась к брату, надеясь услышать хоть что-то приятное или просто отвлекающее.
«Как я могла полюбить недостойного? Как могла корить себя за то, что бросила его? И почему, проклятье, делаю это до сих пор?!»
***
— Можно мне поехать на Митрим, папа? — умоляюще посмотрели синие горячо любимые глаза, и Турукано не смог сдержать улыбку.
«Как же она похожа и не похожа на Эленвэ, — подумал виньямарский лорд, снова ловя себя на том, что только после смерти жены признал её право называться мужским именем. — Иттариэль досталась от мамы красота: милые черты, фигура, волосы и глаза. А воспитаннице Эльдалотэ Эленвэ подарила силу духа».
— Линдиэль рассказывала про театр, я хочу побывать там! Папа, ну пожалуйста!
«Эленвэ не стала бы спрашивать», — с печальной улыбкой подумал Турукано и помрачнел, снова вспоминая ледяной склеп и последующее потепление, из-за которого похороненные в Хэлкараксэ эльфы оказались сброшенными в море на растерзание хищных тварей.
— Не стоит тебе ехать туда, — чувствуя, как сводит челюсть, процедил сын верховного нолдорана. — Я приглашу митримский театр к нам.
Смотря на пискнувшую от радости племянницу, сидевшая на накрытым столом Ириссэ пшикнула: эта дева никогда не повзрослеет. Дождавшись, когда Иттариэль, пританцовывая, убежала веселиться дальше, леди перевела взгляд на брата. Турукано заметно напрягся.
— Тебе нравится здесь? — отрешённо спросил сестру лорд.
— Ответить честно? — Ириссэ рассмеялась. — По сравнению с Хэлкараксэ, здесь благодатная Таникветиль!
— Когда-то я и представить не мог, что мы с тобой помиримся, — смотря всторону, тихо произнёс Турукано. — Я думал, ты вечно будешь ненавидеть меня. И мне это не казалось обидным — я сам злился, уверенный, что ты — главный позор нашего великого семейства.
— Что случилось, Турьо? — почувствовала неладное эльфийка.
— Я всем говорю, что мы должны процветать, что Кирдан для нас благодетель и помощник. Но в итоге мы подчиняемся Эльвэ, и я постоянно ощущаю давление с его стороны. Я понимаю, Новэ желает нам добра, потому что это выгодно ему. Как ты думаешь, если наши подданные, рискуя встретить в лесу морготовых тварей и орков, найдут белые деревья, может быть, нам стоит построить корабли и…
— Вернуться домой?
— Я не знаю, — тяжело вздохнул Турукано. — Просто жить слугой какого-то средиземского лордика — это совершенно не то, к чему можно было бы стремиться! Феанаро уводил народ из Валинора ради свободы, мы пошли тоже ради чего-то. Я не до конца понимал, чего хотел от Эндорэ, но, Ириссэ, точно не этого!
— В таком случае, — резко встала из-за стола леди, чувствуя раздражение из-за мямлящего брата, — я пойду и пообщаюсь с тем, кто знает, чего хочет. А ты пока соберись с мыслями!
Лорд Невраста проводил сестру взглядом, думая о том, что женщинам гораздо проще жить, ведь им не приходится брать ответственность за судьбы народов.
***
Движение руки с мечом было словно замедленным танцем: девушка устала, поэтому поднимала оружие с усилием, а опускала слишком резко, будто роняя, однако Линдиэль снова и снова, не жалуясь, пыталась нападать и отражать, блокировать и уходить, отступать и бросаться в атаку, пока, наконец, не пошатнулась и не упала на мраморные плиты. Мастер меча подошёл совершенно равнодушно, упёр остриё клинка в часто вздымающуюся грудь девушки.
— Да, знаю, — прошептала дочь лорда Кирдана, — я убита. Опять.
От обиды хотелось расплакаться, особенно удручало понимание, что на дальнейшую тренировку нет сил. Да что там тренировка! Даже встать не получается!
— Позволь отвлечь тебя от военных дел, леди, — подошла бодрым шагом Ириссэ, поигрывая длинным охотничьим ножом. — Твой брат передаёт тебе привет и желает успехов в любви. — Леди Невраста внимательно смотрела на бледную, с красными пятнами на лице и синяками на руках дочь своего сюзерена и не пыталась помочь той подняться. — Я привезла интересные вести и диковинки, хочу поделиться с тобой.
Линдиэль с трудом встала на колени, оперлась на дрожащие руки и осторожно поднялась и выпрямилась. Чудом попав мечом в ножны, эльфийка послушно поплелась за Ириссэ в сторону дворца.
«А ты упорная, — оценила сестра Турукано вероятную будущую родственницу, — но воительницей тебе не стать: ты слишком зависима от желания быть под мужчиной и пока не поняла, насколько это глупо».
— Спасибо, — вдруг тихо сказала Линдиэль. — Мне давно надо было отдохнуть, но я не могла сказать об этом. Ты меня выручила.
— На войне тебе никто отдыхать не даст, — слишком резко заявила Нолдиэ, тут же пожалев об этом и решив сменить тему: — Ты когда-нибудь пила настойку из калины и костяники? Один мой знакомый охотник из Семиречья готовит очень интересные напитки.
Сейчас дочь Кирдана была согласна на что угодно, лишь бы сесть и отдохнуть, поэтому с радостью приняла предложение.
***
Морской ветер сегодня был на удивление ласковым и тёплым, волны ластились к скалам, облака неспешно плыли по небу, тянулись призрачными волокнистыми нитями к светилу, будто гладя сияющий лик.
— Расскажи о планах отца, — отпивая непривычное на вкус ягодное вино, задала вопрос Ириссэ, делая вид, что не замечает, как Линдиэль растирает бедро. Видимо, пропустила чувствительный удар. — Мой брат стремится угодить дорогому сюзерену, только не знает, с чего начать. Турукано боится, что поиски Белой рощи затянутся, и владыка Новэ подумает, будто его хотят обмануть, лишь создавая видимость выполняемого поручения. Воронвэ с командой занимаются кораблями, но Турукано уверен — недостаточно. Воины моего брата готовы на любые подвиги ради…
— Прости, леди Аредэль, — печально произнесла Линдиэль, сжимая и разжимая покрасневшую от тренировок ладонь, — я ничего не знаю. Я… я хотела стать королевой или хотя бы владычицей Оссирианда, мечтала о славе прекрасной правительницы, но теперь не хочу ничего, кроме… Леди Аредэль, хоть ты помоги мне! Скажи, какие девушки нравятся твоему брату?
Ириссэ хотела пошутить, сделав вид, будто не поняла, о каком из двух родных и множества двоюродных идёт речь, однако почему-то не стала.
— Финьо никогда не любил повышенное внимание к себе, — вдумчиво заговорила леди Невраста, — даже когда сочинял песни, предпочитал исполнять их не на публику, не в больших компаниях или на пирах. Финьо нравилось петь лично для кого-то.
— Для той, — голос дочери лорда Кирдана сорвался, — что бросила его?
Ириссэ задумалась. Она и сама не питала тёплых чувств к супруге брата, поскольку Нарнис всегда казалась закрытой раковиной, красивой и величавой снаружи, но внутри могло таиться что угодно: жемчуг, пустота, дохлый моллюск, ядовитый слизняк или полезная вкусная улиточка. И, разумеется, присутствовала ревность, однако сейчас, говоря с Линдиэль, Ириссэ боролась с желанием отстаивать честь супруги Финьо в грубой форме.
— Какую помощь ты хочешь просить? — насколько это было возможно вежливо поинтересовалась виньямарская леди, надеясь всё же разговорить дочь сюзерена на интересующую тему.
— Расскажи, какой я должна быть, чтобы понравиться Астальдо?
Ириссэ задумалась. К ажурной скамейке, на которой сидели эльфийки, подлетели три синих мотылька, закружились, заиграли и спрятались в молодой душистой траве.
— Какой я должна стать? Прошу, скажи мне! — уже почти умоляла дочь лорда Кирдана.
— Честной, — ответила, наконец, виньямарская леди. — Ложь — единственное, что твой Астальдо никогда не простит. Разумеется, если обман вскроется. Так что, — Ириссэ хитро улыбнулась, — делай выводы, красавица из рода Тэлери.
Линдиэль показалось, её окатили ледяной водой, и теперь холод внутри не встречал никакого сопротивления извне. Тэлери… Война… как можно честно бороться с такой сильной соперницей?
Бокал вина оказался выпит одним махом.
— Я пойду дальше тренироваться, — заявила, с трудом вставая, Линдиэль. — Поговорим позже.
Проводив взглядом дочь сюзерена, Ириссэ покачала головой:
— Нет, деточка, с тобой мне говорить больше не о чем.
Примечание к части
Песня "Йеннифэр" из "Дороги без возврата"
Обмен любезностями
— Если ты полагаешь, что нам не о чем говорить, ты серьёзно заблуждаешься.
— Слова разлетелись по залу осколками былого величия народа Нолдор, и собрать их, увы, не в силах никто.
— Позволяешь себе дерзкие речи, уверенный в моём великодушии и долготерпении?
— Ты зависишь от меня, поэтому придётся быть снисходительным к моим причудам. Печально, наверное.
— Ты даже не представляешь, насколько.
Двое Нолдор не смотрели друг на друга, демонстративно разглядывая узоры на колоннах и пейзаж за окнами. Два голоса: глухой хрипловатый и красиво льющийся звучали по очереди, после затяжных пауз.
— Не боишься находиться со мной в одном помещении без охраны? — ехидно поинтересовался Маэдрос, подходя к картине с изображением Нарнис.
— Необходимость разговора без свидетелей перевешивает мои вероятные ложные страхи, — продолжая смотреть на то, как за окном ничего не происходит, равнодушно ответил Нолофинвэ.
— Однако все знают, что я здесь. В чём смысл скрытности?
— Да, все знают, что ты здесь. Не догадываешься, почему?
Маэдрос не ответил, продолжая рассматривать картину, постепенно переходя от изображения дочери к изящной раме.
— Я хочу, чтобы те, кто мне верен, знали, кому мстить в случае моей внезапной гибели, — пояснил король.
— Очень самоуверенно полагать, будто найдутся желающие рисковать ради мертвеца, — голос Феаноринга неприятно изменился.
— Ради живого тоже совершают подвиги лишь единицы, — верховный нолдоран по-прежнему не смотрел на племянника, — однако, герои всё же есть.
— Хорошо, — зло рассмеялся Маэдрос, переведя взгляд на портрет Финвэ, — учту на будущее, что придётся убить тебя тайно и не похваляться впоследствии тем, что избавил народ Нолдор от позорной власти узурпатора.
— А какой власти заслуживают предатели и братоубийцы? — невинно поинтересовался Нолофинвэ, мёртвыми глазами смотря в одну точку где-то в районе фонтана на площади.
— Я бы спросил, для чего тебе, столь светлому сияющему владыке, такой отвратительный народ без чести, — снова насмехался Феаноринг, — запятнанный невинной кровью, отвергнувший дивных Валар. Однако ответ мне известен.
Впервые за мучительно-долгий и напряжённый разговор король обернулся на собеседника. В глазах горела ненависть, однако нолдоран улыбался.
— Ты ошибаешься, — неестественным голосом произнёс Нолофинвэ. — Опять. Далеко не в первый и не в последний раз. Ты не прав, полагая, будто я столь жаден до власти, что готов править кем угодно, лишь бы захватить больше земель. Можешь мне не верить, однако ты, как никто, знаешь цену рукописному документу, и я готов сделать такой для тебя. Прямо сейчас.
Сев за стол, верховный нолдоран манерно расправил на столе лист бумаги, церемонно придавив края бронзовыми фигурками воинов, неспешно обмакнул красивое, переливающееся синим и зелёным перо в чернила и начал медленно выводить тэнгвы, читая вслух написанное.
— Ты хочешь сказать, — пересечённые уже практически незаметными шрамами губы Маэдроса растянулись в улыбке, но верхняя половина лица не двигалась, — что не претендуешь на земли Моргота после победы? Интересный получается расклад.
— Ты сможешь жить там и называть себя, кем хочешь, — спокойно пояснил Нолофинвэ.
— Дор-Даэделот, Земля Страха и Ужаса, обретёт нового владыку, — Феаноринг подошёл вплотную и опёрся на стол руками: живой и металлической, не отличимыми на вид в перчатках, — лорда, являющегося подданным верховного нолдорана. Ты всё ещё пытаешься сказать мне, что земли Моргота не будут твоими?
— Ты считаешь, мне нужны владения на севере, за Железными Горами?
— Догадываюсь, что нет. Однако, расширив на карте границу, ты больше не будешь вторым в Белерианде по размеру королевства.
Верховный нолдоран устало поднял глаза.
— Ты совсем не в состоянии разговаривать со мной по-хорошему? — спросил он племянника. — Может быть, хотя бы попытаешься?
— Попробуй заставить, — всё так же жутко скалился Маэдрос, и Нолофинвэ покачал головой.
— Именно поэтому, Финвэ Третий, — вздохнул нолдоран, — я и хотел беседовать наедине: при свидетелях мне пришлось бы применять силу, чтобы ты был вежлив и почтителен со своим королём. Но когда нас никто не слышит, мне главное, чтобы ты узнал всё необходимое, а уж как на это будешь реагировать, останется между нами.
— Или ты просто постыдился сказать при свидетелях, что хочешь отправить меня и других героев войны с их семьями в земли, в которых невозможно жить.
Взгляд правителя выразил искреннее непонимание.
— Это неудачная шутка, Маэдрос, — спокойнее прежнего пояснил Нолофинвэ. — Ты говорил, в Битве-под-Звёздами армия Моргота была разбита, однако всего через десять лет… — Нолдоран печально рассмеялся. — Однажды я привыкну считать года по календарю новых светил, только сейчас не до этого. Просто представь, Маэдрос, всего за какие-то жалкие десять лет твари за Железными Горами расплодились так, что смели армию Кано и заполонили север Белерианда. Ты считаешь подобное возможным на голой мёрзлой земле?
— Моргот — один из Валар, — напомнил Феаноринг, понимая, что разговор принимает неудобный оборот.
— Манвэ говорил, что Моргот не может творить жизнь самостоятельно: ему необходимо брать имеющиеся формы и лишь потом изменять их. Искажать. Обращать во зло. Он не может из ничего создать полчище орков и пропитание для них.
— Морготу для этого необходима помощь Матери Трав и Зверей, да? — Задав вопрос, Маэдрос насладился произведённым эффектом: Нолофинвэ всерьёз испугался и не смог вовремя взять себя в руки. — Не хочется думать, что мы воюем сразу против всех Валар?
— Зато тебя, вижу, забавляет твоя исключительная храбрость, — собрался с духом нолдоран. — Однако, если ты прав, и Моргот — лишь остриё копья, которое направило на нас единое войско Айнур, в чём смысл осады? Если ресурсов достаточно…
— Валар не всесильны, — повторил слова отца Феаноринг, — иначе орки не расселялись бы вне земель своего драгоценного покровителя.
— Или они такие же безумные властолюбцы, как я, — широко улыбнулся Нолофинвэ, — и тоже рисуют на картах обширные несуществующие границы. Но мы отвлеклись. Если осада не приведёт к победе измором, каков твой план, будущий король самых кошмарных территорий Арды?
— Защищать границы, параллельно работая над созданием орудий, способных рушить горы. По-другому нам не добраться до Моргота.
— Мы будем тянуть время, и орки снова расплодятся.
Маэдрос кивнул, но на самом деле думал совсем о другом: лорд Химринга представлял, как идёт по выжженной войной, залитой кровью и заваленной телами друзей и врагов Земле Страха и Ужаса, опустевшей и мёртвой, теперь условно принадлежащей ему, и понимал — это совсем не то будущее, к которому хочется пробиваться с боем.
— Твои братья не вступают в ряды осаждающих? — очень вовремя задал вопрос верховный нолдоран. — Берегут свои армии до твоей победы? Как думаешь, зачем?
«Сильмарилей три, а нас семь», — нежеланная мысль снова напомнила о бездействии родни во время плена.
— Я бы посоветовал тебе настоять на их вступлении в ряды твоей армии, — смотря в глаза племянника, продолжал говорить Нолофинвэ. — И оставил бы их на наиболее опасных рубежах. Но, конечно, так поступают только злобные узурпаторы, а честные братоубийцы не опускаются до подобных интриг.
Хмыкнув, Маэдрос промолчал и отошёл от стола.
— Обмен любезностями окончен? — спросил верховный нолдоран. — Мы сможем обсудить наши планы и составить списки необходимых ресурсов для дальнейшей войны при советниках?
— Пожалуй, — отозвался Феаноринг, снова смотря на портрет дочери, — я нужен на Ард-Гален, и чем быстрее вернусь, тем лучше.
Искусство требует жертв
Огоньки затанцевали в траве, закружились, ускоряясь, словно подхваченные ветром бабочки.
— Здесь захоронение, — пояснил Галдор, отступив назад.
— Его стерегут птицы? — изобразив невинность, спросил Эктелион.
— Не думаю, что пернатым есть дело до погребённых в земле тел, которые нельзя склевать, — сделал вид, что не понял шутку, Синда. — Это у вас, менестрелей, погибших оплакивает и небо, и река, и травы… Что и кто угодно, кроме близкой родни. Видимо, матери и жёны скорбят недостаточно романтично.
Идущий чуть позади Глорфиндел, казалось, побледнел. Или просто дневной свет изменил цвет лица прекрасного эльфа.
— Здесь земля топкая, — сказал золотоволосый Нолдо, останавливаясь. — На болоте точно не растут деревья. Поворачиваем южнее.
Равнодушно пожав плечами, Эктелион заиграл мелодию для переклички с собратьями и прислушался к ответам.
— Не все отозвались, — делая вид, что не волнуется, произнёс менестрель, хотя сердце упало: вспомнилась страшная находка в трубе водоотвода в пригороде Альквалондэ. — Но по цепочке передают, что всё в порядке. Не смотри на меня так, Лаурэфиндэ! Я просто не хочу, чтобы наша бессмысленная авантюра обернулась трагедией.
Эктелион был уверен — Галдор сейчас начнёт свою обычную песню про желание и выпавшую, наконец, возможность войти в историю, про шансы на успех, которые каким-то чудесным образом зависят от целеустремлённости, даже если цель абсолютно абсурдная, однако ничего подобного не произошло, и Синда, просто отмахнувшись, пошёл вперёд в обход болота.
Ладья Майэ Ариэн соскользнула за лес, небо почернело и засияло россыпью крупных звёзд. Галдор заметно повеселел.
— Год сменяет год, — улыбаясь, сказал единственный эльф, по-настоящему веривший в осмысленность похода, — мои глаза давно привыкли к свету Анора, но каждый раз, когда наступает ночь, я радуюсь душой. Когда на небе впервые появились яркие светила, у меня в саду перепугались птицы, а в окрестных лесах пропала дичь. Потом стали гибнуть привычные мне цветы и деревья, и пусть на их месте поднимались над землёй новые юные растения, ощущение безвозвратно ушедшего прошлого не покидало. Да, под светом звёзд нас едва не уничтожили орки, а враг с севера пытался поработить, но в ласковом сумраке ночи были одержаны великие победы, после которых надежда возвращалась в наши сердца. А новый свет… В нём, словно в небесном костре, сгорело всё, что связывало память с тем, что я считал прошлым. Теперь, думая о своих воспоминаниях, я не могу отделаться от мысли, что всё это я придумал, и моё детство, юность, влюблённость, познание мира — просто фантазии.
Эктелион начал подыгрывать словам друга, меняя мелодию в зависимости от интонации.
— У вас тоже так? — словно ища сочувствие, спросил Синда.
— Нет, — печально ответил Глорфиндел, дав команду собратьям остановиться, собираясь залезть на высокое дерево и осмотреться.
Оказавшись над землёй на высоте в половину крепостной стены, золотоволосый Нолдо снова заговорил:
— Мы шли из Благословенного Края, где привыкли к негасимому сиянию Древ. Потом на Валинор пала тьма, которая пугала даже уроженцев Эндорэ, потому что никто из них не хотел вспоминать опасное прошлое на берегах Куивиэнэн. Свет Телпериона и Лаурелин был для них… — Глорфиндел задумался. — Те эльфы воспринимали свет, как символ безопасности. Глупо! Освещение лишь меняет цвет того, что нас окружает!
Услышав, как Эктелион начал подыгрывать теперь ему, военачальник лорда Турукано сделал важный вид:
— Давай торжественную музыку! Я хочу рассказать, чем обернулся для нас восход светил! Тилион удивил нас, даже впечатлил! К томумоменту передовые строители дорог и временных лагерей в Хэлкараксэ уже добрались до Эндорэ, воины и охотники прошли и того дальше, и пусть большинство тащились позади, было решено считать, что Майя Тилион приветствовал нас, вернувшихся на Родину. Но Ариэн…
Эктелион безошибочно почувствовал настроение друга, и снизу донеслась тревожная мелодия. Лаурэфиндэ не выглядел взволнованным или печальным, умело скрывая «постыдные» эмоции под маской злого веселья и цинизма, однако давнего приятеля-менестреля ему было не обмануть.
— Эта горячая женщина, получившая власть на небе, — скривился золотоволосый Нолдо, — растопила у нас почву под ногами! И пока вы горели вместе с лесом, мы слепли из-за отражающегося от снега света и тонули в ледяной воде, проваливаясь в трещины исчезающего с поразительной скоростью ледника! Айя Ариэн! Вечная сияющая слава!
— Неправильно ты рассказываешь, — брезгливо поморщился Эктелион, — ну кто же так мерзко говорит о важнейших событиях Арды?
— Любой, способный думать, — отрезал Глорфиндел, спрыгивая с дерева.
— Это явно не про тебя, — вдохновенно произнёс менестрель.
— Я видел лисью тропу, — перевёл тему военачальник, — проверю, повезёт ли мне в этот раз. Знаю, у меня не будет второго Питьо, но мне слишком понравилось дружить с рыжими хвостатыми хитрюгами.
— Прекрасно, — нараспев сказал Эктелион, — иди. А я пока расскажу, как на самом деле мы встретили первый восход новых светил. Ладно, это не совсем правда, зато именно мою версию будут рассказывать детям.
***
Галдор нагнулся к траве, поднял сухой черенок, критически осмотрел.
— Эта веточка прилетела издалека, — задумчиво произнёс Синда, — жаль, она не белая. Однако, я готов искать хоть сотню лет, хоть две.
— Даже совсем неопытный валинорский садовник сказал бы тебе, что за это время можно самому вырастить любой гибрид, если задаться целью, — чуть менее нараспев, чем раньше, сказал Эктелион.
— И ты не понимаешь… — начал было обижаться вдохновлённый искатель, однако менестрель отрицательно покачал головой:
— Нет, я понимаю сакральный смысл поиска тех самых деревьев, а не замены им. И знаю цену уникальности. А ещё, как музыкант, понимаю, для чего нужны драмы на ровном месте, трагедии из ничего и боль ради боли. Однако, друг мой, стараюсь сам в подобном не участвовать, хоть и не запрещаю это другим. Я даже готов присутствовать рядом и создавать соответствующую атмосферу, чтобы страдалось лучше.
Перестав изучать траву и мох, Галдор выпрямился, посмотрел на сотоварища и вдруг громко рассмеялся.
— Я могу и смешнее рассказать, — делая вид, что не всматривается в лес в поисках белых деревьев, загадочно произнёс Эктелион. — Рванул, значит, гордый и независимый от Валар народ Голодрим в Средиземье через страшные ледяные земли, где никто никогда ранее не бывал. Все ведь хотят подвигов и войти в историю. А Голодрим — гордые и независимые! Они любят врываться на страницы летописи так, чтобы в книге дыра прожглась. Что ты смеёшься? И пошли Голодрим такие все из себя на пафосе, размахивая шёлковыми знамёнами и прорубая себе путь сквозь льды мечами, сверкая глазами и доспехами, прямиком к Морготу! Долгим и трудным был пусть, особенно, если учесть, что, кроме знамён и брони никто ничего с собой не взял, даже шапки и перчатки, однако гордые и независимые от Валар Голодрим…
— Хватит, прошу тебя! — покраснел от хохота Синда.
Эктелион заиграл очень фальшивую мелодию, сильно переврав прославившуюся на весь Белерианд войсковую песню Второго Дома Нолдор.
— И с первым восходом светоча Исиль, — снова заговорил менестрель, — великий гордый народ весь разом ступил на землю Эндорэ. Мы, представляешь, сразу поняли, что вот здесь уже Средиземье. Прямо на камнях написано было и линия прочерчена.
— Знаешь, друг из Валинора, — глубоко вздохнув, выдавил слова Галдор, — если ты в таком стиле будешь рассказывать о том, как мы нашли Белую рощу, клянусь, я утоплю тебя в фонтане в моём саду.
— Будет обиднее, если это будет мой собственный сад, — печально вздохнул Эктелион, всем видом показывая, что готов заплатить любую цену за свободное творчество.
Искусство требует жертв.
То, что не суждено увидеть
Лисья тропа петляла среди мхов: зверь путал следы, убегая к воде. Похоже, поблизости были охотники, и жертва пыталась увести опасность подальше от дома и, если повезёт, спастись самой.
Наскоро набросав план пройденного вдоль ручья пути, Глорфиндел свернул вглубь леса. Странное ощущение, внезапно возникнув, усиливалось с каждым шагом: казалось, будто впереди некая «нехорошая» территория, от которой стоит держаться подальше, поэтому Нолдо, решив не искушать судьбу игрой с чужим колдовством, вернулся к воде и, перепрыгнув быстрый поток, оказался на другом берегу.
Тучи, прилетевшие с ветром, рассеялись, и Майя Тилион бросил сияющий луч с неба под ноги эльфу. Песок заискрился, словно кристаллическая крошка в часах, свет скользнул к воде, маня проследить за собой взглядом, сверкнул в журчащей прозрачной ряби, и Глорфинделу показалось на миг, будто в воде отразились белоснежные высокие башни.
«Нельзя вечно бежать от своих страхов, — вроде бы не насмехался Тилион, — и без потерь жизнь невозможна».
— Ты уверен, что сказал нечто новое для меня? — усмехнулся вслух золотоволосый Нолдо, останавливаясь.
Луч снова скользнул к эльфу, осветил металлические застёжки куртки.
«Ты напрасно позволяешь страху перед болью потерь управлять своей судьбой, Лаурэфиндэ».
— Послушай, приятель, — Глорфиндел вытащил из сапога кинжал и рассёк загадочно сверкнувшим лезвием потоки небесного серебра, — я не для того ушёл из Амана, чтобы в Эндорэ слушать проповеди Айнур.
Эльф был уверен: Майя рассмеялся в ответ.
«Когда бы знать, что завтра ждёт, — запели лепестки ночных цветов: плывущих среди звёзд и тех, что смотрели на него с земли. — Как угадать событий ход?
Какой Судьба готовит бал:
Поминки или карнавал?
И тайный смысл угадать
Намёков, знаков и примет:
Что нам Судьба сулит понять?
Вопросы есть, ответов нет…
Судьба, Судьба,
Добра ты или зла?
Палач или судья?
Что в книге зим и лет
Начертано тебе,
Скажи, Судьба!
Судьба, Судьба,
Добра ты или зла,
Скажи — палач или судья?
Что прячешь ты во тьме,
Известно лишь тебе.
Я знать хочу — зачем, друзья,
Судьба игру ведёт со мной?
Зачем всё время слышу я
Её дыханье за спиной?
Зачем Судьба внушает страх,
Грозя отнять свои дары?
Игрушки мы в её руках,
И предрешён исход игры!»
Свет неожиданно угас — небо снова закрыли набежавшие тучи, и песня, завибрировав, смолкла.
— Айнур… — сжал зубы Глорфиндел, сдавив пальцами рукоять, — будьте вы прокляты! Смеяться с недосягаемой высоты над теми, кто никогда до вас не достанет — поистине достойное занятие!
Кусты едва заметно шелохнулись, эльф мгновенно среагировал и обернулся: подросшие лисята, мальчик и девочка, торопились спрятаться от непрошенного гостя в своём лесу. Поняв, что оказались замеченными, зверьки замерли, самочка злобно зашипела, ощерилась, но тут же была слегка укушена братом, закрывшим её собой.
Золотоволосый Нолдо вздохнул. Эти двое слишком взрослые, чтобы приручать, к тому же разбивать семью и брать кого-то одного — жестоко.
— Я же не Айну, — зло рассмеялся эльф, бросив взгляд на небо и убрав оружие. — Защищай сестру, как следует, малыш, — сказал Глорфиндел лису. — Найди ей хорошего мужа, способного охранять нору от разных…
Нолдо не договорил. Свистнув и дождавшись ответа собратьев, искатель Белой рощи пошёл дальше на юг, наблюдая, как стремительно светлеет затянутое тучами небо.
***
Странная поляна возникла посреди леса призрачным видением: золотые цветы, один за одним, раскрывались повсюду, поднимая из травы сияющие головки, лепестки дрожали на неощутимом ветру.
«Это твоя могила», — прозвучали слова, и Лаурэфиндэ захотел снова выругаться в адрес Тилиона, однако не стал, понимая: на этот раз дело не в Майя — сейчас на небе властвует пылающая Ариэн.
«Смотри на то, чего не суждено увидеть».
По краю поляны побежал ребёнок, и золотоволосый воин ужаснулся, узнав в мальчике самого себя.
— Это чары! — попытался прогнать видение эльф, путаясь в мыслях и ощущениях.
Мальчик с кудрявыми золотыми волосами сорвал цветок и посмотрел яркими синими глазами куда-то всторону.
«Их нельзя рвать!» — крикнул мелодичный женский голос, и Глорфиндел не узнал его. Но почему? Если ребёнок — он сам, значит, рядом должен быть кто-то из родни или знакомых.
«Я ничего не рвал, мама!»
Мальчик бросил стремительно увядающее растение и побежал прочь, а за ним медленно, неумолимо и пугающе последовал прибой. Вода была грязной и жутко пахнущей, слишком ощутимо и реально захлюпала под ногами, Глорфиндел вдруг очнулся, споткнувшись о корень, и понял, что опять зашёл в болото. Отступив назад, Нолдо снова за что-то зацепился, и ощущение точно было настоящим, не иллюзией.
Остановившись и осмотревшись, готовясь в любой момент броситься в бой, воин услышал голоса: с трёх сторон долетело женское завораживающее пение, однако сознание от него не затуманивалось, создавалось ощущение, будто здесь рады незванному гостю и по-своему приветствуют.
«Кто скачет хладной мглой?
Отец ли? Сын младой?
Во мраке мир исчез,
А на пути лишь лес —
Вознёсся от земли до небес.
Дышит древней тайной сень тенистых крон,
Средь веков известен он дурною славой:
В чаще издревле стоит зелёный трон.
Царь лесной всесилен, лесом правит он!»
— И я вас приветствую! — поклонился Нолдо, стараясь говорить на Синдарине без акцента.
Корни под ногами вдруг ожили, поползли прочь от эльфа, словно испуганные змеи. Ближайшее невысокое дерево шевельнулось и вцепилось веткой в волосы Глорфиндела. Раздался девичий смех.
Одним быстрым движением вытащив из-за пояса нож и срезав прядь, воин освободился и отпрянул, внимательно смотря на землю в ожидании новых ловушек.
«Мальчик мой, пленён красою я твоей,
Ты запал мне в сердце, ранил мне душу,
Будешь ты цвести среди моих сыновей —
Слушать пенье птиц и шум седых ветвей.
Оглянись, юный друг,
Забудь про свой испуг,
Мой лес красив и богат,
И в нём тебе я рад,
Веселье, счастье подарю,
Иди ко мне, я говорю,
Иди ко мне, с того же дня
Ты будешь счастлив у меня».
— Я здесь по делу, — решил не ввязываться в бой с неведомым противником Глорфиндел, выжидая и пытаясь разобраться, кто здесь и чего хочет, постепенно начиная понимать, с кем свёл рок. — Мой лорд желает найти белые деревья. Он скучает по временам до Светил, мечтает окружить себя белоснежными рощами. Вижу, вы, как никто, близки лесам, поэтому прошу о помощи именно вас. Я шёл к вам за советом, не желая никому здесь зла.
Эльф был уверен: хозяева здешних мест чувствовали ложь, однако больше не нападали.
«Оглянись, юный друг, — снова прозвучали голоса, — забудь про свой испуг,
Смотри, дитя, красив мой лес
И полон он чудес.
В объятьях царских дочерей
Забудешь о судьбе своей,
Пойдём со мной, я не шучу,
Тебя я так не отпущу».
— Скажи честно, что и для чего тебе нужно, — произнёс вышедший из-за дерева темноволосый эльф, и Глорфиндел от удивления в первый момент опешил, увидев слишком знакомое лицо, однако потом понял — нет, это не Квеннар, просто похожий мужчина.
Рядом с незнакомцем зашевелилось дерево, Нолдо присмотрелся и восторженно ахнул: вот они какие, дивные творения Йаванны, которым не нашлось места в Валиноре!
— Скажи честно, — повторил почти идентичный летописцу внешне эльф, указав на Энта, — при нём.
— Чистосердечное признание и раскаяние смягчит мой приговор? — рассмеялся припёртый к трясине Глорфиндел. — Если я выдам сообщников, мне сохранят жизнь и позволят остаться с вами в качестве слуги?
Клинок выскользнул из ножен, синие глаза воина вспыхнули.
— Ты же понимаешь, это бессмысленно, — незнакомец погладил могучую руку Пастыря Деревьев. — Даже юный Энт способен справиться с тобой. Ты просил помощи, и мы готовы оказать её при одном условии.
— Нет! — золотоволосый Нолдо отпрыгнул назад, быстро пробежал через топь и, практически не измазавшись, выбрался на траву, всё ещё держа перед собой оружие.
— Ты не найдёшь, что ищешь, — рассмеялся вслед слишком похожий на Квеннара эльф, — потому что боишься дарить тепло! Твоё милосердие — убийство без боли. А живое и угнетённое нуждается в заботе! Уходите! Здесь ничего для вас нет!
«Смотри на то, что не суждено увидеть. Посмотри в последний раз!»
Призрачная поляна, усеянная золотыми цветами, истаивала позади, постепенно скрываясь за тёмными стволами. Воин не обернулся. Он осторожно пошёл к собратьям, слушая исчезающий вдали незнакомый женский и собственный детский голос, и, несмотря на всё сказанное, теперь почему-то не сомневался, что Белая роща найдётся.
Примечание к части
Песни:
"Судьба" из мюзикла "Ромео и Джульетта"
"Лесной царь" Woodscream
Кто сильнее боится
— Не смей мне это говорить! И ты тоже! Поняли?!
Стоявшая у двери «Мастерской Очарования» эльфийка многозначительно переглянулась с помощницей, и обе совершенно серьёзно посмотрели на ворвавшуюся, словно таран в ворота крепости, гномиху.
— Чтобы не сказать лишнего, госпожа, — вымученно улыбнулась мертвенно-бледная хозяйка мастерской, — мы должны знать, что именно не говорить.
— Что тощая корова ещё не лань! — зло выпалила Изумрудик, садясь в самое мягкое кресло перед самым большим зеркалом.
— Ты прекрасно выглядишь, госпожа, — снова изобразила радость и восхищение Пилинэль, начав ласково разглаживать крупные локоны сильно похудевшей гномихи.
Даже через многие слои роскошных тканей и драгоценностей было видно, что дева ест слишком мало, стараясь выглядеть стройнее, однако коренастая ширококостная гномиха при всём желании не сможет походить фигурой на эльфийку. Только Изумрудик не желала принимать неугодную правду.
— Мы с семьёй у вас в Таргелионе проездом, — сообщила, рассматривая своё отражение, гостья «Мастерской Очарования». — У нас есть важные дела на юге, и мне удалось уговорить отца заехать в Химлад. Кстати, дорогая моя, — зарумянилась гномиха, обращаясь к совершенно несчастной Пилинэль, — я привезла тебе подарки, а главное, хочу сказать: твоя мазь действительно не даёт расти волосам на лице! Я теперь могу не бриться по четыре дня, представляешь! Нагнись ко мне — расцелую! И ты почувствуешь, какие нежные у меня щёки, хотя я уже третий день без бритвы.
Эльфийка покорно подчинилась. Неожиданная нежность всегда грубоватой Изумрудик была неприятна и мила одновременно, и Пилинэль почувствовала, что сейчас расплачется.
— Я знаю, о чём вы все подумали, — захохотала гномиха, — но нет, не надейтесь на новый спектакль! Артистам надоело. Гонорар маловат. Я еду на Нарог. — Она сделала многозначительную паузу. — К мужу. Он там самый важный гном! А в Химлад забегу на денёк-другой по торговым делам. Но, конечно, кое-кто должен узнать, что главное сокровище его жизни досталось другому!
Незаметно вдохнув терпкий аромат содержимого крохотного пузырька, Пилинэль неестественно зарумянилась поверх трупной бледности. Улыбка красивее не стала.
— Пусть этот неудачник знает, — с плохо скрываемой обидой в голосе продолжала говорить Изумрудик, — что если долго смотреть на девушку, можно увидеть, как она выходит замуж! Вот так-то. А теперь, девочки, вы меня выслушали, спасибо, что не назвали тощей коровой, пора приниматься за работу! Я должна быть ослепительна сегодня вечером! Какой-то эльфийский художник будет писать мой портрет — папочка договорился. Представляете, как это важно, и сколько я готова заплатить, чтобы мой дивный лик остался в веках жемчужиной или… нет, бриллиантом какого-нибудь роскошного дворца? Отвечу: вы не представляете.
Мастерицы заулыбались, и даже Пилинэль смогла пересилить себя и немного развеселиться, несмотря ни на что.
***
— Нет, мне её не жаль! — Оэруиль сама в глубине души удивилась собственной злобе, но эмоции захлестнули, и самообладание пало в неравном бою. — Ни капли сочувствия к этой женщине!
Смотря на удивлённую служанку, надеясь, что та всё передаст ненавистному королю-супругу, дочь лорда Каленовэ обернулась к зеркалу, потом к окну, подошла к двери, затем к другой, вернулась к столу с угощением.
— Засахаренные яблоки! — фыркнула королева. — Сушёная клюква и черника. Знаешь, когда это всё собирали?
— Госпожа, — снова заговорила Нолдиэ, верная своему владыке, — Пилинэль просила тебя, как мать…
— А я не понимаю её, — злобно прищурилась законная супруга Морифинвэ Феанариона, — у меня нет детей. А моя матушка относилась ко мне, словно к товару, который можно обменять на благосклонность нового соседа.
— Мне вовсе необязательно это знать, — извиняющимся тоном произнесла, поклонившись, служанка, — я готова передать любое письмо…
— Я не собираюсь писать писем, — начала изображать высокомерие и уверенность королева, — я вообще не планирую отвечать этой женщине!
Приказав прийти всем девушкам, прислуживающим ей по приказу мужа, рассчитывая распустить нужные сплетни, делая вид, что созвала «верных помощниц» вовсе не для этого, а лишь чтобы выразить негодование, дочь лорда Каленовэ продолжила представление, всё сильнее дрожа и запинаясь:
— Пока я, ваша королева, мёрзла в жуткой крепости на севере и на заснеженных дорогах, пока выслушивала насмешки наугрим, недостойных даже смотреть на меня, пока подвергала свою драгоценную жизнь опасности, находясь на границе с владениями врага Белерианда, эта попрошайка грелась в тёплой уютной мастерской, обласканная МОИМ мужем, одариваемая драгоценностями и любовью народа! Незаслуженной! И о чём смеет просить эта грязная подушка? Чтобы я убедила короля пощадить плевки её чрева, засунуть их мамочке под крылышко, и тем самым нанести непоправимый вред планам таргелионского владыки?!
— Пилинэль просила не как… политик, — вступила в разговор ещё одна шпионка, — она молила, как мать, чьи сыновья…
— Я. Не. Мать. — Угрожающе напомнила Оэруиль. — Я её не понимаю. Грязная подушка в своём письмишке корявенько нацарапала разные несуразности о том, что между нами есть давний договор, что мы заодно. Хочу, чтобы вы все поняли, что королева заодно с теми, кто действует во благо её королевству. Если сыновья Пилинэль обязаны послужить Таргелиону, умерев за него, мать должна быть счастлива, что от плевков её никудышного лона может быть хоть какая-то польза великой славной стране!
Чувствуя, что вот-вот сорвёт голос, Оэруиль откашлялась, взялась за графин, но вдруг отдёрнула руку.
— Моя дорогая, — очень некрасиво улыбнулась королева служанке, стоявший дальше всех у стены, — выпей сначала ты.
Девушка опешила, однако во взгляде не появился страх, что одновременно обрадовало и разозлило дочь оссириандского лорда: эльфийке было невыносимо думать, что из всех присутствующих больше всех напугана она сама.
— Мой супруг, твой король, — растягивая слова, заговорила Оэруиль, — умеет готовить яды. Не думаю, что он захотел бы отравить свою королеву, однако кто-либо другой мог совершить двойное преступление: украсть то, что принадлежит владыке и покуситься на жизнь владычицы. Пей. Твоя вероятная смерть не столь губительна для Таргелиона, как моя! Пей!
Теперь девушку охватил настоящий ужас: то ли от безумных речей Оэруиль, то ли от вероятности отравления, то ли от всего сразу. Покачнувшись, эльфийка подошла к столу, трясущимися руками попыталась взять графин, но не смогла его поднять.
— Напои её! — приказала королева «главной шпионке».
Служанка, изо всех сил делая покорный взгляд, начала исполнять волю госпожи.
И, наблюдая за вынужденными напоказ подчиняться эльфийками, понимая, что яда в сосуде нет и быть не может, Оэруиль вспоминала письмо Пилинэль и наслаждалась страданиями соперницы. Да, Карантир не был нужен дочери лорда Каленовэ в качестве супруга, рожать от него детей королева не стала бы и под страхом смерти… хотя… Если под страхом смерти, может, и стала бы, но Пилинэль… Эта нестираная простыня, наконец, поняла, что рано праздновала победу! Теперь пусть оплакивает сыновей, о деяниях которых стыдно говорить честно.
Как искажает свет
Подвешенный на дереве освежеванный баран, гниющий и смердящий, был одет в штаны и рубаху, какие носят наугрим, и любой, кто пошёл бы неохраняемой дорогой через таргелионское редколесье, увидел бы предупреждение. Слетевшиеся серокрылы и вороны с удовольствием лакомились воняющей плотью, придавая висящей туше ещё более зловещий вид.
— Уберём или оставим? — спросил Нолдо ближайшего соратника.
— Ха, — усмехнулся вставший под алые знамёна Химринга оссириандский эльф, — те, кто хотят сделать эту дорогу опасной, любят общаться путём красочных посланий. Что ж, наша очередь оставить знак.
Сняв со спины лук и достав белопёрую стрелу, Синда оторвал красный лоскут от нашивки на рукаве, привязал на древко и спустил тетиву. Пронзённая туша закачалась, птицы разлетелись, недовольно каркая.
— Подождём ответ в укрытии, — хмыкнул третий участник похода. — По реакции станет ясно, с кем имеем дело.
***
Редколесье шепталось и хохотало голосами птиц, животных и листвы. Песня ветра насмехалась над перетявкивающимся и скулящим зверьём, улетала к воде и с новой силой бросалась на берега, заглушая и рассеивая недружный беспорядочный хор.
— Мы ждали короля-коротышку, — фыркнул юный черноволосый эльф, — а в итоге наш висячок получил стрелу.
— Король здесь вряд ли появится, — невидимый в маскировочном плаще Нолдо постарше внимательно всмотрелся в рассеивающийся утренний туман. — Я хотел бы подвесить коронованного коротышку, а не тушу барана, тогда бы точно карлики забыли о планах строить тракт в обход нас.
— А я предлагал поймать одного из рабочих.
Братья переглянулись: младший смотрел с жестоким озорством, старший — с безжалостным расчётом.
Кривоватый кинжал с мутным, местами ржавым лезвием блёкло отразил лучи восходящего солнца, крутанувшись в ловких пальцах первого сына таргелионского короля.
Тише листвы прошелестели шаги, рядом с Нолдор призраком возникла девушка с падающими чуть ниже плеч светло-пепельными волосами.
— Они рядом, — прошептала эльфийка. — Похоже, хотят, чтобы мы знали, кто они и зачем пришли.
— Химринг, — повторил ухмылку отца младший Морифинвион. — Уверен, отец скоро договорится с дядей Маэдросом. Золотоносному Таргелиону есть, что предложить скудно существующему северу, правда, Ривиан?
Прозрачные глаза юной девы алчно блеснули. Принцы знали, почему дочка коневода ввязалась в опасную игру: эльфийка не стремилась завоевать любовь принцев, но обогатиться была совсем не прочь, поэтому вместе со своими старшими братьями присоединилась к отряду «орков». Отсутствие интереса со стороны девы задевало сыновей таргелионского короля, однако оба старались не показывать досаду, чтобы не давать повода смеяться над собой.
— Какое дело пограничникам до наших сборов дани? — подбоченилась Ривиан. — Хотят, чтобы мы делились прибылью?
— Разумеется, — старший принц как бы случайно коснулся выбившейся из-под капюшона светлой прядки, совсем нечаянно задев бархатистую щёку девушки. — И ведь не брезгует наш доблестный истребитель орков Моргота претендовать на их, то есть, наше, орочье добро.
— Но ведь на самом деле мы не орки, — Ривиан явно не нравилось называться некрасивым существом.
— Почему же? — Нолдо, будто бы по-дружески, обнял деву, мельком наблюдая недовольство младшего брата. — Разве проклятье не обращает добро во зло?
Глаза авантюристки загорелись азартом.
— Послушай, прелестная орчиха, — продолжил говорить принц, обнимая подругу крепче, — что рассказывал нам отец, твой владыка. Король Карантир родился в Светлом Амане, где эльфы не видели изъянов в своих господах. Отец говорил, что рабы должны быть слепыми, и слишком яркий блеск Валинора справлялся с этой задачей не хуже тьмы Моргота. А когда свет погас, прозревших прокляли.
***
Морифинвэ сидел в пышном кресле, играя роскошными перстнями на изящных пальцах.
— В Тирионе, — полуприкрыв неподвижные глаза, медленно рассказывал таргелионский нолдоран сыновьям, — как и во всём Валиноре, любили говорить об искажении. Стоило произойти чему-то, не вписывающемуся в шаблон идеального королевства, Валар сразу вспоминали о своём нерадивом собрате и о том, что он исказил Арду на этапе её создания. Мы все порчены, и нет смысла тешить себя самообманом, будто тьма не властна над нами. Всё, что начинается во имя добра, неминуемо обращается лихом, зло извращает нас, проникая с воздухом в грудь, с едой — в желудок, с тем, что мы видим и слышим — в сердце. Это искажение, которое является неотъемлемой частью бытия. А что есть искажённый эльф?
— Орк? — осмелился спросить тогда ещё маленький старший сын Карнистира Феанариона.
— Да, орк, — слова прозвучали равнодушным приговором. — А мы к тому же прокляты. Нам нет смысла ждать милости от судьбы, поэтому мы не обязаны быть милостивы сами. Нам нечего терять, а значит, и бояться не за что.
— Но… отец, — голос более взрослого ребёнка задрожал, младший же от страха и вовсе не мог сказать ни слова, — зачем тогда ты родил нас? Если мир такой страшный…
Морифинвэ словно ожил. Неподвижные глаза широко раскрылись, вспыхнули, забегали, будто в поисках жертвы, в которую в следующий миг полетит инкрустированный алмазами кинжал.
— Пусть они знают, что меня не запугать, — не своим голосом произнёс нолдоран. — Пусть наблюдают, как продолжается жизнь тех, кто прозрел, кто не захотел ползать на коленях, ослеплённый тьмой или блеском, пусть…
Король Таргелиона жутко оскалился, изображая довольную улыбку.
— Пусть видят, как искажает свет.
***
— Пусть видят, как искажает проклятый свет, — гордо повторил старший принц, поднимая руку с кинжалом.
— Пусть! — рассмеялась Ривиан, отняла орочье оружие и метнула.
Ржавый клинок вонзился в тушу по самую рукоять, туда, где у гнома находилась бы ягодица.
— Вот вам, жадные до орочьего золота северяне, ответ на вашу стрелу!
***
— Они ведь совсем дети…
Даже привыкший к унылому виду своего друга-наставника Сулион заметил, как помрачнел больше обычного Линдиро.
— Что нам делать?
Вопрос командира отряда, следившего за порядком на границе Таргелиона и Оссирианда прозвучал мольбой о помощи, однако бессмысленной: гонец с севера прибыл как раз за поддержкой.
— Мудрый расчёт, — издевательским тоном произнёс Сулион, перечитывая послание и посматривая на собравшихся соратников, — Карантир отправил на самый важный рубеж сыновей, чтобы дать понять Химрингу, насколько серьёзны планы Таргелиона? Карантир же понимает, что его брат не станет убивать собственных племянников ради торговых дел Белегоста!
Линдиро посмотрел на своего ученика с восхищением: да, не зря столько времени потратил, обучая тёмного эльфа.
— Мориквенди умнее, чем кажутся, — попытался пошутить сын Асталиона, поочерёдно глядя на гонца и друга. — Я думаю, Сулион, мы не станем возвращаться в Химринг.
Удивлённо и заинтересованно взглянув на наставника, Авар усмехнулся в сторону реки и оссириандского кордона на противоположном берегу:
— Мы не подчинимся приказу лорда Маэдроса, решившего, что пограничный конфликт исчерпан?
— Нет, ты не так понял, — Нолдо похлопал по плечу гонца, — если лорд Маэдрос согласен увести войско с территории Карантира, оставив здесь лишь небольшой отряд разведки, это его право, и мы уйдём. Но не в Химринг. Мы пойдём на строящийся тракт.
— Но… зачем?
Сулион не был против очередной авантюры, глаза молодого эльфа весело засияли, однако не задать вопрос он не мог.
— Лорд Маэдрос, что бы ни говорил, зол на братьев, — серьёзно пояснил Линдиро. — Я не хочу, чтобы он мстил Карантиру, отыгрываясь на его сыновьях, какими бы они ни были.
— Благая цель! — обрадовался Авар.
— Именно, — повеселел сын Асталиона. — Собирайся в путь, друг мой. Миротворческая миссия продолжается.
***
Вечер пылал кострами и тихо плакал мелким дождём. Оссириандский кордон видел, что алые знамёна уходят, остаются лишь чёрно-красные, и с тревогой ждал приказа лорда Каленовэ.
Ветер изменил направление и, прилетая с севера, зазвучал прощальной песней, исполняемой у догорающего костра сыном славного валинорского героя, погибшего в Битве-под-Звёздами:
— Я мечтаю вернуться с войны,
На которой родился и рос,
На руинах павшей страны,
Под дождями из слёз.
Но не предан огню тиран,
Объявивший войну стране,
И не видно конца и края этой войне.
Я пророчить не берусь,
Но точно знаю, что вернусь,
Пусть даже через сто веков
В страну не дураков,
А гениев.
И поверженный в бою,
Я воскресну и спою
Во имя возрождения страны,
Вернувшейся с войны.
Примечание к части
Песня Игоря Талькова "Я вернусь"
Примечание к части
Иллюстрация Беллы Бергольц
https://www.deviantart.com/bellabergolts/art/Illustration-821194256
За стихи огромное спасибо Туманному Колодцу🥰 https://ficbook.net/authors/347896
Я — пламя
Озаряя бесконечные беломраморные ступени винтовой лестницы, огонь поднимался на самый верх. Пламя алело на стенах, заставляя тени, отбрасываемые лепниной и барельефами, плясать под свою музыку, навязывая собственную тему.
«Огонь есть благо, — думала та, что несла факел. — Горящие угли в очаге согревают дом в мороз, кипятят воду и жарят мясо».
Свет позади быстро угасал, белые ступени таяли в сумраке, словно лёд в согревающейся весенней реке, всё ещё тёмной и холодной, но уже губительной для снега.
«Огонь — целитель, способный остановить льющуюся кровь».
Тени метнулись в стороны, спасаясь от убийственного света.
«Но огонь — палач».
Рука с факелом задрожала, лица на стенах ужасающе исказились, словно стремительно приближаясь к нежеланной гостье, жутко разевая рты и выпучивая провалы-глаза, протягивая неестественно худые длинные руки со скрюченными пальцами.
— Отстаньте от меня! — крикнула несущая факел. — Прочь! Это моя земля! И эта башня со всеми её призраками тоже моя! Подчиняйтесь!
Пылающее древко затрещало, заискрило, огонь содрогнулся, и тени заметались хаотично, словно растревоженные пчёлы. Белые ступеньки показались розовыми.
«Огонь — убийца, — снова пришла мысль, — одних жертв щадит, лишая жизни во сне, в беспамятстве, ласково отравив ядовитым дымом. Обречённые не узнают, что обречены… Других же огонь истязает. От ожогов можно умирать долго, крича от боли ночи напролёт…»
Лестница оборвалась. Впереди открылась круглая площадка с тем самым балконом.
«Что происходит с попавшими в кольцо пламени? Любой превращается в топливо, и это неизбежно. Одних хватает надолго, другие распадаются прахом мгновенно… выжить может лишь тот, кто сам…
Пламя».
Рука с факелом провела дугу, сомкнув кольцо. Здесь всё сделано из камня, поджечь нечего. Разве что позвать снизу тех, кто сопровождал свою госпожу-рабыню и сделать из них живой костёр.
Только Морской Звезде это не повредит.
Лица, лица, лица… Стены смотрят оживающими в отсветах огня и тенях глазами, шепчутся голосами ночи. Все одинаковые.
Выйдя на балкон, чувствуя, как от слёз мутнеют небо, озеро и лес, Оэруиль посмотрела на ступени, где уже не было кровавых следов, однако память рисовала их слишком отчётливо.
«Я пришла сюда подумать о письме отца… Почему именно в Башню Эаринэль? Почему вспоминаю несчастного наивного Лепасура? Я ведь… Всё равно не смогу уйти. Я… пламя».
И тема Морской Звезды словно подчинилась. Лица стали не угрожающими — заинтересованными.
«И снова ночь.
Ты в камне многоликом
Вновь различаешь не жену, не дочь.
Вины чужой уж постарели крики —
Огнём их гонишь прочь.
Оставлена, забыта. Мой двойник.
Ненужная в сияющем величьи.
Весь побелел фасад. Застыл. Поник.
И не сменить ей скорбного обличья.
Она, как призрак, морок, жалкий блик».
Оэруиль ступила в центр комнаты, подняла голову, смотря на узоры, сливающиеся в очертания глаз, волос, носа и губ. Почувствовав прилив сил и небывалую лёгкость, королева зашептала, водя факелом, следя за тенями, заставляя образ на потолке стать покорным и печальным:
— Её я госпожа!
Здесь всё моё! Все призраки и тени!
Все слуги, что скитаются, дрожа!
О пол пусть бьют колени,
Посмертием и жизнью дорожа.
Огонь мне муж, любовник, верный друг.
Мой ласковый палач.
От тьмы хранит. А коль погаснет вдруг —
Предсмертным станет плач.
Я факелом черчу защитный круг.
А лица, лица… лица, как одно,
Все шепчутся во тьме.
Понять им, глупым, правду не дано —
Давно не страшно мне.
И вовсе не темно.
На щеках ощутилась влага, однако кожа осталась сухой.
«Неужели это слёзы призрака, которого обжёг мой огонь? Что ж, пусть знает: я здесь. И я — пламя!»
Не союзники
Шум леса звучал гармоничным слаженным многоголосьем, подпевая трелями птиц игривому журчанию сливающихся воедино могучих рек.
— Великий Вала Улмо! Славься, Владыка!
Эльфы говорили в унисон, слова улетали с ветром к южному порту.
— Слава тебе, Вала Улмо! Благодарим тебя за всё, что делаешь для нас и нашего народа!
Проплывающий мимо гружёный стройматериалами корабль рассёк блистающую в сиянии ночного светоча реку, на берег побежали таинственно шепчущие волны.
— Это ты во всём виноват! — вдруг набросилась на супруга леди Элиан, не обращая внимания на стоявших рядом дочерей. — Ты, владыка Оссирианда, сын славного Новэ Корабела! Ты не досмотрел за юной сестрой, судьбу которой доверил тебе отец! Ты допустил, что Тэлери Края Семи Рек отправились на службу на север к недругу нашего короля Элу Тингола! Ты выдал дочь за жестокого алчного безумца, и теперь веришь присланному из Таргелиона письму?!
Лорд Каленовэ виновато взглянул на Гаэруиль и Каленуиль, девушки сделали вид, будто заняты безмолвной беседой с владыками вод.
— Ты не веришь, что ответ на письмо прислала сама Оэруиль? — беспомощно спросил жену сын Кирдана, отчаявшись найти простое решение сложной задачи.
Когда с границы между двумя рассорившимися землями ушли воины Химринга, в Оссирианде приготовились к худшему, однако появилась и надежда, что лорду Маэдросу удалось смирить вероломного брата, и леди Элиан настояла на том, чтобы отправить дочери послание.
«Останешься в отчем доме так долго, как пожелаешь», — главное, что говорилось в приглашении для таргелионской королевы-пленницы посетить родной Оссирианд.
Родной? По крайней мере, роднее враждебной бесплодной равнины!
***
Смотря вниз с белокаменного балкона Башни Морской Звезды на трепещущую гладь озера, Оэруиль услышала голос волн, каким помнила его по детству в Эгларесте. Слушая песню Владычицы Вод, юная эльфийка представляла, как Майэ Уинэн тянется к небесному цветку, маня в объятия, а Тилион в ответ на любовь осыпает озеро серебром.
«Полуночной крови полны волны,
Привели тебя на дно когда-то.
Преданный, возвышенный, влюблённый,
Вечный странник, ты плывёшь куда-то».
— В моей жизни нет любви, — прошептала Оэруиль, переведя взгляд на факел. — Ни супружеской, ни родительской. И строки письма отца полнятся страхом, но не заботой и желанием помочь. Я не побегу от своей судьбы к тем, кто боится.
«Катится прибой
Ночью колдовской,
Шелестит волной,
Золотой волной.
Катится прибой,
Говорит с луной…»
— Любовь достаётся многим, — глаза дочери лорда Каленовэ сузились. — А трон — лишь избранным!
Изящный взмах тонкой руки швырнул факел в озеро, и пламя, описав в воздухе сияющую дугу, в короткий миг угасло в воде.
Близился рассвет.
***
— Наша дочь не вернётся и не приедет с визитом, — ещё неувереннее произнёс оссириандский лорд, — пока не будет прислано приглашение для её мужа. Лишь тогда Таргелион подумает о возможности переговоров.
— И ты считаешь, Оэруиль могла такое написать?! — глаза Элиан загорелись яростью, по щекам покатились слёзы.
— Могла, — вдруг ответила младшая дочь Каленовэ, и волны, набегающие на берег, рождённые рассекающим плоть реки кораблём, подпели эльфийке.
— Думаю, скоро придёт письмо от самого Карантира, — смотря на успокаивающуюся воду, произнёс Каленовэ. — Если слухи правдивы, на берегах Нарога продолжаются стычки. Не знаю, правильно ли это, Элиан, но если мы хотим помириться с соседом и снова общаться с дочерью, надо помочь выгонять гадких карликов из золотоносных пещер.
— Ты обезумел?! — леди ужаснулась. — Хочешь бросить свой народ на бессмысленную войну?
— Бессмысленную? — снова обречённо вздохнул лорд. — В том, что я сказал, нет смысла?
Супруга и дочери промолчали, лишь голос волн звучал по-прежнему чарующе и маняще, зазывая в ласковую тёмную глубину:
«Разделил твою судьбу фарватер
На две части: на вчера и завтра.
Разделил твою судьбу надвое,
Предпочтешь ли путь вперёд застою?
В тёмном небе Вильварин мерцает:
Это знак удачи и печали,
На любовь и царство повенчает.
Сделай шаг, и всё начнёшь сначала.
Катится прибой
Ночью колдовской,
Шелестит волной
Золотой.
Катится прибой,
Говорит с луной.
С луной…»
***
В дверях кузницы появился голый по пояс мужчина.
Он был очень странным представителем народа Синдар, и, увидев мрачного эльфа с платиново-серебристыми волосами, чертами изуродованного ожогом лица пугающе похожего на альквалондского правителя, Тьелпе растерялся и не знал, какой вопрос задать первым.
— Называй меня владыка Эол, — хохотнул мастер, сутулясь из-за низкого для него потолка наугримской кузницы.
Выйдя в коридор к только прибывшим гостям Ногрода, эльф, полураздетый и перемазанный сажей, неожиданно тепло поздоровался с гномами, а на Нолдор бросил презрительный изучающий взгляд, словно в его мастерскую посмели без спроса залезть соседские дети.
— Я бы испытал на тебе одно своё изобретение, — язвительно заявил Эол, пренебрежительно рассматривая Карнифинвэ, — даже несмотря на то, что ты не девочка.
Юный сын Питьяфинвэ побагровел от злости, став почти под цвет своих волос.
— Да знаешь ли ты, тёмный эльф, зачем я здесь?! — вскипел Нолдо, хватаясь за оружие.
Тьелпе, Дуилино и наугрим ринулись предотвращать драку, верные химладского принца приготовились защищать своего господина, однако Эол ни капельки не смутился, оставаясь неподвижным и мерзко улыбаясь.
— Если ты пришёл узнать секреты моего мастерства, чтобы потом наживаться на них, — тоном наставника произнёс брат альквалондского правителя, — учти, что сделав лишь три незаметных надреза на твоём тщедушном тельце, я навсегда лишу тебя способности шевелить руками и языком.
— Да как ты смеешь мне угрожать! — начал вырываться Карнифинвэ, но держали его слишком многие, и попытки освободиться не увенчались успехом.
— Ты мешаешь мне работать, — тоном выносящего приговор судьи, заявил Эол и скрылся за тяжёлой кованой дверью.
— Да будь он проклят! — крикнул вслед юный Нолдо.
— Его проклинали не раз и не два, задолго до твоего рождения, — отмахнулся чернобородый гном, успокаивающе хлопая сына Питьяфинвэ по плечу. — Как видишь, на него это не действует. Однако ты сказал занятную вещь, кхулум. Ты прибыл не просто в гости? Знаешь, парень, я нормально отношусь к твоему племени, принимаю у себя и готов делить не только эль, но и кузницу, однако мне надо знать, что привело в Ногрод юношу, кричащего про особые цели.
— Он не собирался делать что-то плохое, — вышел вперёд Тьелпе, вспоминая, как приходилось постоянно повторять наугрим «Поймите меня правильно».
— А я и не думаю о плохом! — расхохотался гном. — Ты меня понял неправильно!
Куруфинвион поджал губы.
— Этот малец, который длиннее меня вдвое, — продолжал ногродский мастер, — настоящий храбрец, да ещё и эзбад, так?
— Я не лорд, я сын короля, — спокойнее сказал Карнифинвэ.
— Ещё лучше! — обрадовался гном. — Мы, Кхазад, народ практичный: есть дело, есть ресурсы, будет и договор! Расскажи, юный тан, что за дело привело тебя в Ногрод.
Переглянувшись с Дуилино, Тьелпе попросил рыжего мастера проводить их в выставочный зал, где можно полюбоваться новыми достижениями кузнецов и ювелиров, оружейников и изготовителей кованых скульптур и мебели. Снова выслушивать глупые речи родственника про узурпаторов, величие народа и честных правителей желания не было совершенно.
***
— Видишь ли, какое дело, юный тан... — заговорщическим тоном произнёс чернобородый гном, когда вместе с Карнифинвэ устроился за столом в небольшом трактире около развилки торговых дорог.
Через десять лиг пути соединялись с главным Гномьим Трактом, ведущим в земли эльфов, безопасным и удобным благодаря великому светлому нолдорану Карантиру, построившему вдоль торгового пути поселения и выставившему посты охраны на всём протяжении.
— Все знают, что богатства много не бывает, все стремятся его получать бесконечно, — вдохновенно говорил гном.
— Разве все? — сын Питьяфинвэ отхлебнул пенный напиток, осмотрелся.
В трактире было около двух дюжин посетителей, из них трое эльфов, включая самого Карньо. Четверо ногродских мастеров пришли с жёнами, и женщины веселились значительно более шумно, чем мужчины. Радовало, что Эола здесь не было.
— Послушай, — хохотнул чернобородый мастер, — каждый, кто говорил о том, что не хочет богатства, однажды находил достаточную гору золота, чтобы возжелать её. Ты просто пока не дорылся до той сокровищницы, что способна впечатлить тебя.
— Не думаю, — содержимое кружки было горьковатым, однако приятным и хмелящим, но Карнифинвэ с радостью выпил бы что-нибудь приготовленное эльфами, пусть даже серыми.
Юный Нолдо хотел одного: поговорить о том, что волновало лично его, однако отец научил, что сначала надо выслушать предложение, и лишь после предлагать самому.
— А ты представь, кхулум, — чёрные глаза мастера загорелись алчным огнём, — огромные пещеры, полные сокровищ! Золото, серебро, алмазы и рубины! Изумруды и сапфиры! А самоцветы!.. Их столько, что можно легко прямо там, в нарогских пещерах выстроить город-дворец: один зал полностью золотой, второй — серебряный, третий — яшмовый, четвёртый — малахитовый, пятый — из жадеита… Я несколько дней могу перечислять! Кхулум, я сам смогу всё это сделать, как только наберу команду! И есть лишь одна проблема!
— Пещеры заняты? — слишком скептически поинтересовался сын Питьяфинвэ.
— А ты догадливый малый! — тяжёлая ладонь обрушилась на плечо эльфа. — Да. Заняты. Дело в том, что поганые карликипостоянно снова возвращаются. Мы хотели прогнать их, забрать сокровища и уйти, но недра оказались слишком богатыми, мы не можем их забросить! Нужно, чтобы кто-то поселился в тех пещерах, кто-то свой, друг, понимаешь?
— Друг и военный союзник.
— Конечно! Мы готовы платить этому другу за возможность добывать ценности в его пещерах, сами ему город отстроим, только пусть возьмёт на себя гадкое племя коротышек!
Карнифинвэ ничего не ответил и не сказал о своих планах. Юный принц сухо поблагодарил мастера за гостеприимство и пошёл прочь из трактира, краем глаза заметив подозрительно внимательный взгляд одного из сидевших за большим столом эльфов. Сын Питьяфинвэ не сказал, что не станет осквернять свою благую цель грязным союзом с нечестными наугрим, ведь нельзя бороться за добро, совершая зло.
Алчность не соратник для справедливости.
***
К берегу прибило тело.
Волны ласково омывали труп, и мокрые драгоценности, торчащие из широко раскрытого рта и порванной щеки роскошно блестели в лучах полуденного солнца.
Ноэгит Нибин от всего сердца отыгрались на случайно попавшемся на пути одиноком и не совсем трезвом эльфе.
Поваленный на землю, золотоискатель оказался забит до смерти озверевшими карликами, а после, когда тело перестало подавать признаки жизни, в окровавленный рот затолкали столько драгоценностей, сколько смогли засунуть, разорвав губы и щёки.
Волна толкнула труп, качнула голову, и на песок упало золотое кольцо-змейка, усыпанное раскрашенными эмалью цветами. Изящное ожерелье заиграло радугой, провалившись сквозь синюшную рану, открывающую зубы, свисая изящными нитями, тонкими и витыми, словно лоза или льняная прядь, и на нём заблистал дивными красками крупный бриллиант.
Ноэгит Нибин хотели, чтобы нашедшие тело задумались о том, до чего доводит жадность, однако, их ждало разочарование: попытки воззвать к голосу разума с помощью насилия оказались тщетными.
Примечание к части
Песня из мюзикла "Экватор" "Голос южных морей"
Прекрасное далёко
Полуприсев на постели, опираясь спиной на пышные подушки, Эльдалотэ, отчаянно борясь с накатывающим сном, потребовала принести книгу для записей. Живот был всё ещё большим, но уже не тяжёлым и не двигался: маленькая жизнь теперь не принадлежала матери безраздельно, начав свой собственный путь в Арде.
Эльдалотэ хотела написать очень многое, только не было сил. Думая о том, что Ангарато захочет дать сыну имя на своё усмотрение, леди, видя, как неровно выходят расплывающиеся перед глазами тэнгвы, собралась и написала рядом с датой самое главное:
«У правителя благодатного края Дортониона родился первенец Арагарон».
***
Казалось, глаза закрылись лишь на мгновение, однако сухая простыня и лежавшая не на коленях, а рядом книга говорили об обратном. Сидевшая около постели знахарка, увидев, что госпожа проснулась, просияла и взяла из колыбели крошечный свёрток.
Чисто вымытый и запелёнутый малыш спал, сложив губки бантиком. Эльдалотэ коснулась ладонью опустевшего живота, подумав, что будет скучать по ощущению шевелящегося внутри дитя, даже несмотря на то, что порой это доставляло неудобства.
Быстро открыв книгу и проверив, не приснилось ли записанное имя новорожденного лорда, убедившись, что никто не исправил текст, Эльдалотэ с замиранием сердца взяла на руки сына.
Малыш был похож на обоих родителей, но более всех напоминал отца леди — простого эльфа из Благословенного Амана по имени Аракано. Ученица великого летописца со стыдом вспомнила, как пыталась присвоить чужие титулы, и как её за это отчитал…
Умник. Интересно, как он?
Захотелось написать в Виньямар письмо, чтобы сообщить о рождении сына, но вдруг малыш тихонько захныкал, и мама приложила ребёнка к набухшей груди.
— Слышу голос из прекрасного далёка, — тихо запела Эльдалотэ, — голос утренний в серебряной росе,
Слышу голос, и манящая дорога
Кружит голову, как в детстве карусель.
Арагарон улыбнулся. От понимания, что малыш узнал мамину речь, леди расплакалась.
— Прекрасное далёко, — полушёпотом продолжила убаюкивать сына Эльдалотэ, — не будь ко мне жестоко,
Не будь ко мне жестоко, жестоко не будь!
От чистого истока в прекрасное далёко,
В прекрасное далёко я начинаю путь.
Погладив с трепетной нежностью крошечную головку с пушистыми золотыми волосиками, эльфийка приложила ребёнка к другой груди и вытерла слёзы.
— Слышу голос из прекрасного далёка,
Он зовёт меня в чудесные края,
Слышу голос, голос спрашивает строго —
А сегодня что для завтра сделал я?
Я клянусь, что стану чище и добрее,
И в беде не брошу друга никогда,
Слышу голос, и спешу на зов скорее
По дороге, на которой нет следа.
Прекрасное далёко, не будь ко мне жестоко,
Не будь ко мне жестоко, жестоко не будь!
От чистого истока в прекрасное далёко,
В прекрасное далёко я начинаю путь.
Примечание к части
Песня "Прекрасное далёко" из фильма "Гостья из будущего"
Война и жизнь
— Я понимаю, брат, тебе сейчас не до королевства, — в голосе Айканаро практически незаметно звучала зависть, — однако попробуй сосредоточиться. Пожалуйста.
Ангарато, не в силах сдерживать улыбку, поднял глаза от карты, на которую на самом деле не смотрел.
— Послушай, — продолжал говорить лорд севера Дортониона, — победа в Дагор Аглареб ослепила многих, и помогает этому пламя тщеславия, разожжённое в сердцах участников осады великим героем Маэдросом, а масло подливает нолдоран. Мы с тобой понимаем, почему это выгодно полководцам, не станем вмешиваться, но в то же время я не собираюсь бросать все силы на осаду Железной тюрьмы. Надеюсь, ты тоже.
— Я хочу только одного, — сияющие глаза Ангарато стали печальными, — чтобы Эльдалотэ и Артахэр жили в безопасности.
— Всё ещё спорите про верное произношение имени первенца? — Айканаро уже приготовился пошутить, что брат вот-вот уподобится горячо любимому Вторым и Третьим Домами Нолдор Феанаро Куруфинвэ, однако почему-то не стал.
— Арагарон — красиво звучит, — молодой отец сразу оживился, когда речь зашла про наследника, — но мне больше нравится мой вариант. Он не такой напыщенный. Звучит более… честно?
Айканаро практически совсем не выдал эмоций и, разумеется, не назвал глупостью подобные рассуждения. Вместо этого Нолдо взял уголёк и начертил на карте четыре овала вблизи границы дортонионского леса с Ард-Гален.
— Странные орки напали на нас той осенью, — скривился Нолдо, — они словно… — эльф задумался. — Леса, по которым шло войско Моргота и места боёв выглядят так, будто моих бойцов пытались забросать мешками с мусором. Мы не успели убрать всё до зимы, и когда снег стаял, глазу открылись дивные картины. Когда мы пришли в Эндорэ и дали бой, орки мне показались иными.
На карте появились крестики и галочки. Ангарато делал вид, что наблюдает, слушает и понимает.
— Ты знаешь, куда ушла Артанис? — спросил вдруг новоиспечённый отец. — Я не хочу оставлять жену и сына здесь.
— В Химринге, — глаза Айканаро вспыхнули, — растят сыновей, с рождения внушая им радость битв и гордость подвигов, мальчики слышат от отцов и матерей, что пришли в мир, чтобы избавить его от тьмы и зла, а потом жить счастливо в новой Арде, где не будет искажения. Если ты не согласен, то…
— Я трус?! — Лорд юга Дортониона резко встал. — Проклятые Феанариони! Пусть говорят, что хотят, но не ломают мою судьбу!
— Значит, — Айканаро усмехнулся, — ты хочешь переждать тьму за спинами других, кто проливает кровь ради твоей безопасности, а потом, проклиная их, пользоваться плодами их трудов, не замечая их жертв? Да ты, смотрю, многому научился у Айнур, брат мой.
— Это неуместная шутка, Нарьо!
Шутил воин или нет, он уточнять не стал, лишь перевёл тему:
— Наши земли местами заболочены. Там мог бы расти ценный лес, но вместо этого — гнилая опасная вода. Нам необходимо рассчитать и спроектировать каналы так, чтобы не иссушить землю, а равномерно оросить её. У тебя есть на примете кто-то способный заняться этим?
Ангарато кивнул, продолжая думать о возможности встречи с Артанис.
На карте появилась ветвистая пунктирная линия, пересекающая «заболоченные» овалы.
— Вот так будут проходить дороги, когда уберём топи, — пояснил Айканаро, — а ещё я хочу сделать дополнительный водоотвод в направлении Сереха. Пусть опасное место станет ещё опаснее, а враг об этом знать не будет, руководствуясь при планировании атаки прежними, более не актуальными сведениями. Однако насчёт возобновления почтовой связи с Артанис ты прав. Если она смогла найти и занять безопасную территорию, необходимо договориться о возможности отступления в её земли. Не для нас, Ангарато — для тех, кто не способен сражаться, а не ради желающих прятаться за спинами более храбрых. Я никогда не скажу тебе этого при свидетелях, но сейчас мы одни: женившись, брат, ты перестал восхищать своей доблестью. Ещё немного, и к тебе потеряют уважение воины. Подумай об этом, брат. У тебя растёт сын, и будь уверен, Арагарон Артахэр захочет гордиться родителем, а Эльдалотэ — мужем. Конечно, жена-летописец, это почти как Аклариквет для Нолофиньо: прославит правильно и независимо от заслуг. Но сына, Ангарато, летописи не обманут.
— Я бы вызвал тебя на поединок за оскорбление, — очень тихо произнёс муж ученицы Квеннара, — но тогда мне придётся объяснять верным, за что именно я собираюсь проливать кровь брата, словно перводомовец, и либо врать, либо давать им повод для насмешек. Поэтому скажу одно: ты поймёшь меня, когда женишься.
Лорд севера Дортониона отбросил за спину золотые кудри, высокомерно усмехнулся.
— Я не женюсь, — приложив ладонь к сердцу, произнёс Нолдо, — пока Моргот не падёт. Не хочу метаться и выглядеть загнанным в угол. Как ты.
***
Артаресто долго думал, стоит ли говорить супруге о рождении на свет нового лорда Дортониона.
Громче всех остальных чувств кричала ревность:
«Сообщи! Расскажи, сколь красив и крепок сын великого Ангарато! Посмотри в глаза жены и почувствуй, как ей обидно! Насладись!»
Чуть тише, зато ласково и маняще говорило сочувствие:
«Толлунэль — слабая женщина, нуждающаяся в сильном мужчине рядом, который поможет и поддержит, не осудит за малодушие, но поможет стать лучше».
И совсем еле слышно шептала нежность, напоминая о красоте Толлунэль, о её милой наивности и такой очаровательной глупости. Эта взрослая эльфийка так и не выросла, осталась маленькой девочкой, которая желает всё и сразу, ничего не давая взамен.
Артаресто почувствовал, что хочет просто обнять супругу, а неприятные для неё новости пусть прозвучат из уст кого-то другого.
***
Смотря на почти вертикальный спуск в подземный ход, напоминающий колодец, Гельмир с сомнением обернулся на архитектора Орландира и его помощников. Взгляды мастеров горели азартом и радостью начала достижений, значит, всё в порядке, и закладка сети туннелей под рекой идёт без проблем.
Лестница из стальных прутьев закончилась освещённой бело-голубыми фонарями недавно выравненной площадкой, где спешно ставили жилые палатки и складывали печи для кузниц, чтобы большинство работы можно было делать непосредственно на стройке. Для вывоза земли и камней подготовили отдельный ход — пологий и с глубокими колеями, чтобы гружёные телеги шли ровно, не отклоняясь от курса.
— Известняка, песка, глины и гальки из-под дна Сириона, — рассуждал Орландир, раздавая рабочим списки и схемы, — хватит, чтобы расширить остров и выстроить на нём ещё один дворец. Думаю, принцу Артаресто понравится эта идея.
— Зачем нам столько дворцов? — Гельмир оторвался от изучения первого примерного расположения основного туннеля и с недовольством посмотрел на архитектора. — Ты сам резко высказывался против предложенных нолдораном Амрасом проектов застройки, где основу составляли три небольшие крепости, от которых шли дороги, а побережье защищала стена. Ты говорил, что центр нужен один — замок короля, и город должен строиться вокруг него.
— Ты не видишь разницы? — главный архитектор, казалось, обиделся. — Я не хочу жить в военной крепости! Зачем окружать себя стенами, когда можно придумать систему шлюзов, чтобы снести волной вражеские лодки в случае нападения?! Мы должны придумать и создать корабли, способные разбивать лёд зимой, и тогда нам не придётся жить как в тюрьме.
Сын охотника задумался. Да, жить в тюрьме, напоминающей о войне, на которой нужно убивать, а потом во сне видеть умоляющие глаза, не хотелось. Страшные болезненные воспоминания сдавили грудь, порождая желание скорее уничтожить всех врагов, чтобы после больше никогда не думать о провопролитии.
— Как быстро вода затопит туннель, если его… слегка повредить? — прищурился Гельмир, снова смотря на план, выбирая самое удобное место для расположения… люка? Механизма, открывающего тайную дверь? Чего-то, что нарушит целостность потолка?
Одно неверное движение, и Сирион уничтожит всех зашедших в подземелье.
— Зависит от масштаба повреждения, — с гордостью и страхом сказал Орландир, тоже взглянув на схему. — Вижу, ты хорошо приживаешься на поле боя, в которое превратил Арду Моргот. Но не все такие, мой мальчик.
По направлению к выходу из подземелья мимо мастеров прошёл ювелир, проведший три дня, копаясь в собранной для вывоза земле. По лицу эльфа было видно, что поиски увенчались успехом, и материала для изделий хватит надолго.
— Я вернусь завтра, — создатель украшений помахал увесистым мешочком, глухо звякнувшим окаменелыми ракушками.
Орландир улыбнулся.
— Ты не видел мира, — с грустью приобнял молодого мастера архитектор. — Мира, означающего отсутствие войны. Райнэ или, как говорит твоя мама, сид. Не Арда или Ардон. Поэтому, строя дом, ты думаешь не о том, как сделать, чтобы он простоял вечно, а о ловушках для врагов, и как правильно подпилить несущие конструкции. Знаешь, почему я отверг проект нолдорана-феаноринга Питьяфинвэ? Его крепость — заготовка для костра. Если её захватит враг, достаточно лишь правильно перекрыть дымоход главной печи, и весь город сгорит меньше, чем за полёт Тилиона по небу. А я… понимаешь, Гельмир, я видел и райнэ, и другие времена, и знаю: надежда есть. Захваченный город с его прекрасными дворцами и мастерскими можно отвоевать и очистить от вражеской грязи. Это сложнее, чем уничтожить, но мне слишком дорого то, что я создаю.
Гельмир снова посмотрел на план коридора. Идеальное место для люка нашлось на удивление быстро, и примерная скорость воды в уме рассчиталась легче, чем казалось изначально.
— Научись подстраивать своё ремесло под ту Арду, в которой живёшь, — продолжал всё настойчивее Орландир. — Послушай историю одного Нолдо, чьё имя означает «воин», но кто сумел стать мирным учеником Валар. Этот эльда первым взялся за оружие, когда твари Моргота стали нападать на только начинавших жить квэнди у озера Куивиэнэн. Махтан затачивал камни и палки, обрабатывал кость и учил других, как спасать от чудовищ себя и любимых. Однако, оказавшись в Валиноре, воин стал кузнецом и, как видишь, однажды приняв решение закончить с войной, не взялся за оружие снова.
Механизм для открывания люка нарисовался в воображении, и Гельмир с сомнением посмотрел на Орландира: вряд ли удастся убедить жаждущего убежать от войны эльфа в необходимости крайних мер. Хотя… Что-то ведь заставило архитектора уйти из Валинора.
— Я знаю, как сделать люк на пересечении туннелей под Сирионом, — без предисловий сказал молодой мастер и быстро набросал схему. — Клянусь тебе, я сам его открою, если ситуация станет безвыходной. Никто не должен жертвовать собой ради моего плана.
Орландир молчал долго. А потом согласился.
Примечание к части
Секс в "Сильмариллионе". Против этого? Пролистываем;)
Действительно любит
Келеборн появился из сумеречной мглы, и вечерняя тень рассеялась, расступилась перед чарующим сиянием — в шедшем навстречу эльфе жил волшебный свет Валинора, но дело было не в памяти о Телперионе и Лаурелин. Артанис услышала слова «Всё в порядке», увидела последних покинувших Дориат подданных и поняла, что счастлива, как никогда в жизни.
Королева защитила свой народ! Сделала то, что не удалось ни Ольвэ, ни Феанаро, ни даже Валар! А она смогла! Нашла и повела за собой тех, кто признали её власть и правоту, помогли друг другу в трудное время, не подняли мятеж и не предали. Союз с Амдиром оказался верным выбором, и теперь королева-благодетельница может быть уверена в себе и своих силах.
Путь через Вздыбленный Лёд не стал ошибкой, а уход из Дориата — катастрофой. Все, кто не верили в Нэрвен, указывали ей её место, подавляли и пытались лишить сил и стремлений, были неправы! Особенно мать. Вечная рабыня в венце королевы!
— Всё хорошо, Алатариэль, все целы, — Келеборн улыбнулся с осторожностью — видимо, взгляд Артанис оказался чересчур красноречивым.
Королева посмотрела на подданных, рассмеялась и почувствовала, как её мир рождается заново.
Валинорское золото священного Древа, с которым отождествляла себя эльфийка, волею Рока объединилось с серебром, пусть и не столь прекрасным и высокородным, зато готовым самоотверженно идти за своей владычицей-супругой. Шаг за шагом, прикосновение за прикосновением, слово за словом, фраза за фразой, две судьбы пошли одной тропой, и теперь…
Кем бы Келеборн ни был раньше, сейчас, в тяжёлое время для народа, альквалондский Тэлеро поступил поистине благородно, и Артанис, чуть не плача, с отчаянной радостью бросилась в объятия мужа, а перед долгим страстным поцелуем из её уст прозвучала только одна фраза:
— После расскажешь.
***
Сначала Келеборн был слишком уставший и телом, и душой, чтобы понять происходящее, а когда осознал, было уже поздно: его гордая холодная, вечно отстранённая жена, эта прекраснейшая в Арде эльфийка, которую не впечатляли никакие ласки, взяла супружескую жизнь в свои руки. Подобное точно смертельно для простого неподготовленного эльфа, но пути к спасению больше нет.
Поваленный на незастеленную постель, слыша, как рвётся одежда, Келеборн, привыкший к мысли, что Артанис согласилась выйти за него замуж ради выгоды, ошеломлённый и растерянный из-за внезапного порыва страсти, попытался перехватить инициативу, но Нэрвен, оправдывая данное матерью имя муж-девы, села на супруга верхом, прижала его плечи к подушке и, приблизив прекрасное лицо вплотную, выдохнула:
— Будешь сопротивляться — прикажу заковать в цепи!
Бедра и колени Артанис сдавили торс почувствовавшего себя беспомощным Тэлеро, платье, в одно мгновение лишившись шнуровки, полетело на пол.
— Я люблю тебя, — прозвучали ударом по голове слова, слетевшие с ярко очерченных губ, — не представляешь, как я соскучилась!
Боясь, что произнесённое супругой всего лишь сон, или Никто-из-Альквалондэ ослышался, Келеборн неуверенно провёл руками по телу супруги, спустившись с талии вниз, оглаживая округлости, но Нэрвен вдруг перехватила его запястья, прижала к постели, изогнулась гибкой змеёй, скользнула вниз и легла между ног мужа. Золотые волосы рассыпались по телу, ласково щекоча шёлковыми прекрасными волнами.
Артанис с довольным урчанием пантеры страстно впилась губами в возбуждающуюся плоть, ускоряя движения, с вожделением и озорством щекоча языком. Локоны закользили по разгорячённой влажной коже, и обострившиеся ощущения заставили эльфа застонать. Содрогнувшись всем телом, Келеборн сжал губы, но вдруг услышал:
— Мне нравится, когда ты кричишь. Громче!
Пришлось подчиниться.
Руки Артанис размазали по торсу супруга выплеснувшуюся жидкость и, не дав отдохнуть, принялись ласкать снова.
— Кричи! Я хочу видеть, как счастлив главный и самый ценный представитель моего народа.
Никто-из-Альквалондэ с энтузиазмом исполнил приказ. Усталость накатывала снова и снова, но требовательные ласки заставляли тело забывать об отдыхе.
— Громче!
***
Видя, как Келеборн мечется, стонет и кричит, поддаваясь каждому прикосновению, Нэрвен теряла голову и входила в азарт. Наблюдение за наслаждением супруга, постепенным нарастанием напряжения, усиливающейся дрожью, учащающимся дыханием полностью вытеснило мысли о собственном удовольствии, хотелось бесконечно трогать и смотреть, любоваться беспомощным перед страстью телом и подчинять его, не оставляя ни капли свободы от настойчивых ласк.
Внезапно вспомнился аманский порт и залитая светом Древ Валар Ириссэ, намекавшая на возможность поиграть в секретную игру. От мыслей об этом стало не по себе, несмотря на любопытство: Ириссэ никогда бы не позволила себя уничтожить в постели, а Келеборн готов на всё.
— Кричи громче! Да!
К тому же у женщины нет самой милой и забавной игрушки, к которой так и тянутся руки и губы.
— Давай же! Ещё!
***
Где-то на границе сознания понимая, что за пологами шатра всё прекрасно слышно, Келеборн чувствовал — ему неважно. Пусть слышат, пусть завидуют! Или не завидуют, плевать! Главное — Артанис здесь. Она впервые настоящая! Прекрасная, жестокая, страстная! Она здесь, а не далеко в мечтах. Она здесь.
И действительно любит.
О праве выбора
— Ты чувствуешь волшебство этих земель, Амрот? — Амдир улыбался радостно, словно рассказывал маленькому ребёнку весёлую, но немного страшную историю. — Посмотри вокруг, вдохни полной грудью!
Молодой эльф тронул стрелы в колчане.
— Мне кажется, отец, — покачал он головой, — здесь каждое дерево разумно, и пустить стрелу в ствол — преступление. Вода в реке словно шепчется с травой, и если долго слушать, можно выучить их язык. Я хотел бы привезти сюда Нимродель, и я добьюсь её приезда! Скажу… Она ведь менестрель! Ей необходимы новые впечатления!
Амдир хлопнул сына по спине.
— Здесь, где мы сейчас ходим, — сказал воин, — были дома рыбаков. Наличники и ставни украшали изделиями из костей речных обитателей и ракушек. А иногда для создания узоров использовались моллюски. Высушенные разными способами улитки приобретают интересные оттенки, и это широко использовали. Теперь разрушены и засыпаны землёй и те дома, хозяева которых мастерски сушили и вырезали, и те, что почти не были украшены. Мои края были заброшены слишком долго, сын. Но теперь пришло их время.
Амрот присел на корточки, тронул усыпанную белоснежными крошечными цветами-звёздочками траву, мечтательно улыбнулся.
— Посоветуй, отец, — немного зарумянился эльф, — когда мне стоит поехать в Дориат за… ней?
Совсем близко запел соловей. Трель зазвучала печально и до слёз прекрасно.
— Я знаю, Маблунг — хороший парень, — словно сам с собой заговорил Амдир. — Однако, неизвестно, как повернулась бы история, если бы у нас не было воинов. Понимаешь, сын… Военачальник Тингола знает, что такое совесть, честь, сострадание и любовь. Но точно так же Маблунг знает, что есть слово короля. Тут, видишь ли… вопрос окончательного выбора. Ты же знаешь, что Маблунг — не придворный лизоблюд, как Саэрос, способен жить вне роскоши дворца, даже в уединении. Опытный воин и следопыт способен безопасно вывезти семью за пределы Завесы Мелиан, уйти на восток и жить спокойно без вечного давления со стороны не слишком честного владыки. Я уверяю тебя, сын — никто из защитников Дориата не стал бы преследовать своего друга и наставника, Маблунга бы не заставили платить дань, как Эола, сделав вид, что просто потеряли след. Однако, дориатский герой остался верен Эльвэ. Краснел, бледнел, ругался…
— Зачем ты мне это говоришь? — поднявшись, скривился Амрот.
— Затем, сын, что в глазах дориатрим мы, ушедшие с Голодрим, предатели. И Маблунг поступит так, как прикажет Тингол. А что придёт в голову этому зазнавшемуся надутому индюку, никто из нас не знает.
— Ты специально это говоришь, чтобы я отказался от бессмысленной борьбы за любовь?! — молодой эльф с силой и бессилием ударил кулаком в могучий мёртвый ствол, провёл по осыпающейся коре раскрытой ладонью. — Но я не откажусь! Я увезу Нимродель из тюрьмы-под-завесой! Я открою эту трижды проклятую белую дверь!
— Выжди время, — спокойно посоветовал Амдир, — может быть, Нолдор и Синдар ещё помирятся. А пока у тебя есть дела здесь. Я должен уехать на север: нам необходимо восстановить почтовое сообщение с Маглором и, возможно, кем-то ещё. Я не могу доверить столь важное дело кому-либо, поэтому самолично отвезу птиц и передам карты дорог. А ты будешь править этой волшебной землёй. Руководи так, чтобы до Нимродель долетели песни о твоём величии.
Амрот со вздохом закрыл глаза. Да, отец прав во всём сказанном, но как же тяжело думать о народе, когда каждый вдох отдаётся невыносимой болью в груди!
«В нарисованной чаще нельзя заблудиться,
И не съест никого нарисованный зверь.
Только веришь ты, веришь ты, веришь, что может открыться
Эта белая дверь. Эта белая-белая дверь».
***
Дверь открылась медленно, словно входивший не был уверен, в свой ли дом зашёл. Тёмные волосы, словно снег, припорошили крошечные лепестки, мелкие круглые листочки зацепились за ткань плаща. Эльф сделал медленный шаг за порог, и рисунок на ковре у входа дополнился белыми и зелёными вкраплениями.
— Теперь у нас есть ещё один дом, любовь моя, — сказал жене Орофер, неотрывно смотря на сидящего за столом сына.
— Значит, это правда. — Юный эльф, практически догнавший отца в росте, встал и самодовольно заулыбался. — У меня вопрос только один: если мы, гордые Дориатрим, верные подданные Великой Владычицы Мелиан и Достойнейшего Владыки Элу Тингола, презираем братоубийц-голодрим, почему не брезгуем занимать их оставленное жильё?
— Может быть, — мягко и устало произнёс глава семьи, заметив, что дочь тайком слушает, не решаясь выйти из комнаты, — потому что домá не виноваты в том, что оказались построены злыми эльфами? Камень не может решать, кто станет отёсывать его, дерево не выбирает лесоруба, а дичь — охотника?
— Это слова Владычицы Мелиан, — примирительно улыбнулась супруга Орофера. — Королева говорит, что нельзя осуждать того, кто лишён права выбора.
— Но мы, матушка, права выбора не лишены. — Трандуил быстрым шагом направился к дверям. — Мои друзья понимают меня, в отличие от вас, «семья»!
— В рот смотрят и поддакивают, — захихикала сестра. — А тех, кто так не делает, ты не видишь в упор!
Бросив испепеляющий взгляд на юную деву, Синда ринулся к лестнице.
— Друзья, — вздохнула супруга Орофера, — они стали нашему мальчику дороже любящих родителей!
— Мы не можем лишать сына свободы воли, — тихо сказал, садясь за стол, глава семейства. — Интересно, семья Саэроса осудила его за присвоение целого поселения? А дети военачальников? Что они сказали отцам? Неужели лучше, если все брошенные здания покроются мхом и порослью, исчезнув в кустарнике и вьюне?
— Не знаю, что лучше, — печально опустила голову эльфийка, расправляя руками кружевную салфетку. — Я просто хочу мира в моей семье. Скажи, мой любезный муж, почему Голодрим, даже покинув наши земли, продолжают сеять здесь раздор? Почему они всегда приносят войну и горе?
Орофер не ответил, потому что не хотел рассказывать о том, сколько усилий пришлось приложить, чтобы уходившие из Королевства-под-Завесой Нолдор не оставили за собой выжженную пустыню. А больше всего хотелось умолчать о том, что сам на месте аманэльдар поступил бы точно так же.
Примечание к части
"Белая дверь" Аллы Пугачёвой
О чудодейственных органах
В руках ещё не возмужавшего мальчишки, извиваясь проворной змеёй, засвистела плеть.
Улыбаясь, скаля редкие крупные зубы, зеленоглазый и непривычно белокожий орк снисходительно посмотрел на горбящуюся из-за болей в пояснице мать: человеческая женщина была молодой, но уже не могла делать больше половины необходимой работы, однако, чем слабее становилась, тем больше пыталась командовать дома, гадя исподтишка.
— Я знаю, это ты постель дерьмом заляпала! — угрожающе выпучил узкие глаза юный полуорк.
«Эта женщина хочет, чтобы её старший сын убил жену, которая пытается командовать в доме, так как, в отличие от этой несчастной, здорова, — думал, наблюдая за не-едой Морготово Золотко, пытаясь вслушиваться в неразборчивое подобие разумной мысли. — А младший из детей раскрыл замысел. Скорее всего, он со временем и станет главой этого семейства».
Прячась среди горы вещей вперемешку с мусором, в том числе и гниющим, валяющимся прямо в коридоре, ведущем на кухню, дракон, выросший в длину уже до размеров входной двери, оставался незаметным между одеждой, посудой, объедками, обломками и, кажется, мёртвыми младенцами.
«Не-еда» вела себя странно. Морготово Золотко пытался понять, почему эти вертикально ходящие существа поступают так, а не иначе, и пока не находил объяснений. Живя в тёплой тихой пещере с мягкой большой и уютной сестрой, на которую можно забраться и с наслаждением устроиться на упругих боках, ящер не видел ничего привлекательного в постоянной ругани, драках, порче собственных вещей и сношении с теми, кто противен во всё остальное время.
— Я тебя родила! — закричала в ответ на побои сына мать.
Когда-то эта женщина была сильнее ребёнка, и помнила себя именно такой, однако время, болезни и тяжёлый труд сделали тело немощным, и сейчас терпевший унижения и избиения подросщий полуорк понял: настал его час отомстить.
Дракон вспомнил, как совсем ещё недавно видел дома, где жили только «самки», а редкие детёныши-самцы были трусливые и жалкие, трясущиеся при виде матерей. Но теперь подрастали младшие сыновья, которые сначала вызывали умиление у деспотичных вдов, оставшихся без железного контроля мужей, на третьих, четвёртых и так далее младенцев просто не оставалось сил после убийственного воспитания старших.
Не переносившие друг друга невестки, золовки, матери и дочери порой тайком убивали детей друг друга, поэтому доходящее до абсурдного желание уберечь милых малышей создавало из орчат и полулюдей чудовищ, ненавидевших тех, кто их опекал, заботливо избивая до полусмерти за попытку выйти из запертой комнаты в опасную кухню, после чего неизменно следовали объятия, поцелуи, слишком горячие для материнских. Лишённые «мужнего молота» женщины легко возбуждались от любых ласк и, не имея возможности выплеснуть страсть, жестоко отыгрывались на более слабой, но не миленькой родне.
Запоминая без понимания поведение и мысли «не-еды», Золотко ждал, что будет дальше, рассчитывая в суматохе стащить из этого дома что-нибудь интересное или вкусное. Возможно, даже в подарок сестре.
Неожиданно в мусорной куче прямо рядом с притаившимся драконом один из трупов оказался живым. Тощая грязная рука в запёкшейся крови вцепилась рептилии в хвост, и ящер от неожиданности выпрыгнул из укрытия.
Увидев в своём доме чудовище, жители подняли крик и вой, юный полуорк толкнул мать в сторону дракона, вопя:
— Жри её! Сожри её, тварь ползучая, под хвост поиметая! Её жри! Понял?! Её!
Увернувшись от упавшей в кучу мусора изрыгающей проклятья не-еды, дракон, развеселившись от наблюдения за перепуганными существами, ринулся к окну, куда сиганул, спасаясь от кровожадного чудовища, малец с плетью.
***
Мусорная куча, мутная вонючая лужа, размытая дорога, заросли низкого колючего кустарника, снова дорога, только на этот раз выложенная крупными булыжниками, кто-то спящий на траве или, может быть, мёртвый; разбросанный мусор, низкий забор, огород, несколько деревьев, покосившаяся изгородь, дорога, лужа…
Полуорк-получеловек бежал со всех ног, то и дело нагибаясь, хватая камни и швыряя в преследовавшего дракона. Попадал он редко и не сильно, только удар в глаз острым краем булыжника заставил Золотко бросить игру.
Остановившись, чтобы потереть лапой ушибленное место, ящер осмотрелся. Двуногое существо, вопящее и скулящее от радости, что кровожадный монстр отстал, побежало в сторону небольшого озера, на берегах которого обычно паслись стада, и догонять его уже не хотелось. Зато в нескольких шагах левее канавы с отходами находился интересный дом, в котором что-то готовили. Что-то…
Незнакомое на запах. Вероятно, вкусное.
— Он у нас дурачком уродился, — монотонно приговаривал женский голос, — пусть мозги эльфа покушает.
— Тратить на него мозги?! — заорал кто-то.
— Руки убери! Тебе тоже достанется! — рявкнул третий голос.
— Мне на какой дрочёный тычок они сдались?
Над входом в дом, немного более чистый и аккуратный, чем соседние, висел череп, напоминающий человеческий, с идеально ровными и белыми зубами.
Притаившись под крыльцом среди обломков костей, распугав крыс, дракон прислушался к мыслям тех, кто бурно ссорился за массивной дверью, украшенной металлической изогнутой пластиной с изрубленной восьмиконечной звездой. Даже пыльная и в подтёках, вещь была удивительно красивой, под слоем грязи виднелся благородный блеск золота.
В доме, помимо споривших, находился кто-то молчавший. Хозяин? Возможно, однако сам орк настолько привык чувствовать себя ничтожным рабом, чьей жизнью могут распоряжаться, как угодно, тратя её на бессмысленные прихоти, что не осознавал своё главенство даже здесь, в собственном доме. Орк помнил, как более удачливый брат выгнал его на улицу, когда отца — прославленного командира Сильмариллового полка, убили в пьяной драке. Помнил он и слухи о том, как брат потерял семейную ценность — добытый в славном бою меч поверженного эльфийского короля. Короля, который сам стал повешенным на крепостной стене трофеем, тоже в итоге утраченным.
Морготово Золотко заинтересовался. Заставляя молчаливого орка думать и вспоминать, преодолевая сопротивление ленивого и затуманенного разума, дракон хотел узнать как можно больше интересного, например, как злоба управляет сильными, но трусливыми.
Молчавший орк знал, что тогда, много лет назад мог бы убить и брата, и всех его жён и наложниц, и детей, сам встать во главе дома Молотов, однако испугался и убежал.
Зато живой! И смог спрятаться от новой войны.
— Не сношай мою репу! — снова заорал голос, и ящер подполз ближе к двери. — Знаешь, что мне надо!
Молчаливый орк боялся. Страх говорил ему, что все находившиеся рядом опасны, особенно этот кричавший. Если ему не дать, что он хочет, быть беде.
И страх породил разрастающуюся с невероятной скоростью ложь. Морготово Золотко безошибочно распознал воспрянувшее над остальными чувствами желание врать больше и красивее, чтобы сбить с толку агрессора, и молчаливый орк вкрадчиво заговорил.
Дракон не понимал, почему никто из собравшихся в доме не чувствовал лжи, ведь существо, испуганно врущее, даже пахнет иначе, чем раньше, а уж как меняется интонация!
Однако, слушая торопливую речь, которая становилась всё громче, Золотко начал понимать, почему хозяину дома верили: обманщик говорил, что если ешь эльфийские яйца и тыкалку, никогда не потеряешь способность сношать всё, в чём есть дыры, а это почему-то было крайне важно для собравшихся, даже для самок. Только вот незадача: добыть этот чудодейственный орган очень сложно, ведь эльфов в Чёрной Стране истребили. Орк утверждал, что сохранил в подвале трупы с тех незапамятных времён, когда в каждой семье были рабы из этого удивительного народа, поэтому у него ещё осталось немного мозгов для детей-дурачков и необходимые органы для стареющих мужчин. А когда Владыка захватит южные земли…
Дракон задумался: а вдруг правда хищнику передаются от жертвы её качества, и если постоянно есть трусливых существ, сам станешь трусом?
Так во-от почему жители Чёрной Страны не для еды!
Предатель аулендиль
Понять, иллюзорны ли открывавшиеся взгляду картины, было сложно даже для Майя. Состоявший из зеркальных фрагментов зал вибрировал и звенел изнутри, подземная твердыня полнилась жаром, от которого нагревалась почти до кипения вода в фонтанах. Расположение бассейнов определить не получалось, и приходилось осторожно делать каждый шаг, чтобы не провалиться в кипяток. Столь глупо терять материальную оболочку на потеху Вала совершенно не хотелось.
Отражения рассыпáлись осколками, искажая картину мира и путь к цели. Зал не был погружён во мрак, но среди бесконечного мерцания бликов найти дорогу не представлялось возможным.
Закрыть глаза, довериться ощущениям — вот единственный верный способ не заблудиться в мириадах зеркал. От Песни Творения невозможно было скрыться, но её тема, как бы чудовищно диссонансно ни звучала здесь, не касалась Дарителя непосредственно, поэтому не мешала чувствовать верную дорогу.
А ещё одним и, пожалуй, главным путеводителем было дивное трёхголосье, льющееся сквозь тьму и зеркала волшебной музыкой света. Живые кристаллы плакали и мечтали, надеялись и отчаивались, снова и снова зовя своего создателя, своего… отца.
Кто может считать одушевлённой вещь, не способную двигаться? Разумной — не умеющую говорить? Лишь тот, кто в состоянии слышать, или, кто вложил собственный дух в кажущийся мёртвым предмет.
Открыв глаза и увидев, как дивно преобразился свет Сильмарилей, отражаясь в зеркалах, Майя вдруг понял, почему путь через зал давался столь трудно: Даритель был снова недоволен результатами работы, Мелькор знал это, однако считал, что лучше быть не может, и критика неуместна.
— Ты предал своего наставника Вала Ауле, — сказал непонятно откуда владыка севера Эндорэ, — оставшуюся в Валиноре семью, помогая мне. Я жду, когда же ты предашь и меня, ученик Ауле, которого эльфы могли бы называть Майрон Аулендил. Однако, пока ты открыто высказываешь мне недовольство, я могу творить спокойно, не ожидая удара исподтишка.
— Я не предатель, — остановился на месте Майя, — у каждого из нас свобода воли и выбора в пределах Замысла Творца.
Зеркала вокруг ритмично задрожали, словно вся крепость хохотала над словами Дарителя.
— И что же тебе позволяет делать свобода выбора в отношении меня? — спросил Мелькор, и Майя, наконец, увидел и трон, и владыку.
И Сильмарили.
Живые кристаллы радовались раздору между своим похитителем и его помощником. Веселились сквозь горький плач.
Восседая на вычурном троне, Вала выглядел роскошно, подражая облачению на валинорских праздниках, однако корона лежала на подставке, а не красовалась на голове владыки.
— Находиться здесь добровольно, — поклонился Майя.
— На колени! — приказал вдруг Мелькор, и Даритель удивлённо замер. Что случилось? Обычного почтительного приветствия теперь недостаточно?
Под троном засветились красным неподвижные глаза.
«Удачный экземпляр, — подумал про чудовище Майя, — но я могу создать лучше».
Под ставший невыносимо громким плач дивных камней помощник Вала опустился на одно колено, как обычно преклонялись аманэльдар перед своими королями. Это явно было совсем не то, чего хотел владыка, однако на большее не был согласен сам Майя.
— Свобода воли, — усмехнулся Мелькор. — Она слишком ограничена желаниями тех, кто рядом.
Сильмарили замерцали, свет начал блекнуть.
— Рад служить, повелитель, — низко поклонился появившийся словно из кипящего бассейна предводитель Балрогов.
Даритель поднялся, осматриваясь. Сияющие под троном глаза отражались даже в тех зеркалах, где не должны были, двигались, оставаясь на одном месте. Волк здесь не один?
— Следи за порядком, Призывающий, — добродушно улыбнулся Мелькор помощнику, не нуждавшемуся в осознании свободы выбора, — мы не должны показываться за южными горами. Пусть боевые гимны эльфиков разобьются о стену нашего молчания. Пускай не видят нашей реакции на свои действия. Ни-ка-кой. И когда их героизм окажется бессмысленным, эльфики набросятся друг на друга, ослабят сами себя. Тогда и нападём. А пока, мой Призывающий, готовь армию, взращивай поколения бойцов, следи за порядком в шахтах. Вода перестала прибывать?
Балрог кивнул, кланяясь, довольный, словно остановившийся потоп — его личная заслуга.
Мелькор заулыбался ещё добрее и сделал едва заметный жест рукой. С бесконечной высоты теряющегося во тьме и свете, зеркалах и паре потолка, хлопая крыльями, слетела огромная мышь огненно-рыжего окраса. Опустившись рядом с Балрогом, существо обернулось эльфоподобной девушкой, только со значительно более округлыми формами.
— Расправьте крылья, мои дорогие! — с пафосом взмахнул руками в жутких ожогах владыка. — Пусть ваш полёт впечатляет рабов и заставляет их быть ещё покорнее!
Пар, пламя и свет слились воедино, Балрог и летучая мышь исчезли, оставив после себя не отражающуюся в зеркалах тьму.
— Волей или неволей, — усмехнулся Мелькор, демонстративно отвернувшись от Дарителя, — ты служишь Валар. И любые твои изобретения тоже.
— К чему этот разговор? — не понял Майя.
— Ты хочешь продолжать творить, несмотря на это знание, бывший аулендиль? Или просто не можешь иначе?
«Да, каждый из нас не может иначе, поэтому мы здесь».
Мысль прозвучала слишком громко, и Мелькор, покачав головой, осторожно надел корону. Сильмарили практически угасли, их пение смолкло.
— Мне не нравится план сидеть за горами, — честно сказал Даритель. — Здесь нет нужного мне материала.
— Только поэтому?
— Пожалуй, да, — отвечая, Майя смотрел в глаза под троном.
Кто может приказывать этому существу? Способно ли оно помнить задание и следовать воле хозяина далеко за пределами тронного зала? Нужно ли это качество? И как его развить, если нет возможности покидать северные земли?
Вопросов было много, ответы ещё предстояло найти, но первым успехам уже можно было порадоваться.
Примечание к части
Здесь "аулендиль" — это не имя, как "ученик (друг) Ауле".
Контекст тот же, как в иногда используемом слове "валандиль" — друг Валар.
Для Нолдор в Эндорэ — почти ругательство ;)
Оборотень
— Зачем это существо сделали зависимым от изменения темы света формой и содержанием? — рассуждал вслух Тилион, поднимаясь на стремительно темнеющее ясное небо. — Что за новое искажение?
Однажды избравший путь большинства Айнур, а ныне хранитель серебристого цветка, Майя с брезгливым любопытством смотрел на нечто среднее между орком и человеком, с отчаянным криком бегущим на запад вслед за угасающим светом дня.
— Нет! — кричало, заходясь рыданиями, существо. — Нет! Постой, солнышко! Не уходи! Не бросай меня! Я не хочу опять…
Тилион присмотрелся. Вспоминая волков-майяр, называвших себя волколаками — ядовитых чудовищ, гордых своим искажением, которые при желании могли выглядеть Детьми Эру, хранитель ночного светоча не понимал, для чего Мелькор и его искусный помощник пытаются сделать смертное подобие оборотней, ведь эта затея всё равно обречена на провал. В отличие от орков, меняющиеобличие создания не способны воспроизводить себя, а, судя по тому, как долго и сложно делается каждый «экземпляр»…
Им там в Ангбанде заняться что ли нечем? Да, оборотня-человека проще заслать во вражеский лагерь, чем волколака-Майя, но неужели он способен быть настолько полезен, что есть смысл тратить на творение столько сил?
Тилион допускал: через завесу сумрака, которую Мелькор поддерживал над своими землями, он видит, слышит и чувствует не всё, однако мысль о том, что именно самый удобный живой ресурс — люди — и заставил того-кто-больше-не-именуется-Вала сделать пелену гораздо менее плотной, казалась крайне забавной. Да, увы и ах, человеческое тело не может без света, и пришлось бы тратить чересчур много сил, поддерживая угасающую жизнь тысяч, десятков тысяч, сотен тысяч… Проще поступиться принципами и поверить, наконец, — Тилион и Ариэн не шпионят в пользу Валинора.
Существо, корчась и воя, упало на четвереньки. Чем выше поднималась в небо ладья Тилиона, чем ярче становилось сияние цветка, тем больше серебристых лучей падало сквозь волокнистый неплотный мрак, достигая страдающего от происходящей трансформации тела. Свет ускорял процесс, и, если бы подул ветер, разгоняя колдовскую тьму, несчастный быстрее бы перестал чувствовать боль и страх, утратив мышление Дитя Эру и приобретя чутьё зверя. Но чары Мелькора заставляли воздух высоко над своими землями быть неподвижным.
Обернувшись волком, порождённая искажением тварь тоскливо завыла, посылая бессмысленную мольбу Тилиону — Майя, лишённому какой-либо власти в Арде.
Близилась полночь, и Уинэн снова начала заигрывать с хранителем цветка, дразня ревнивого вспыльчивого супруга, чтобы море теряло покой.
Страсть — это так захватывающе!
Священное пламя и пресная лужа
— В ней есть скрытое пламя страсти, не то, что в тебе, девочка-тень. Тебе не добиться его внимания.
Слова ударили несравнимо больнее тренировочного меча, и Линдиэль заплакала. Да, слёзы много раз проливались во время обучения, мастер никогда не замечал эмоций будущей воительницы, но Ириссэ сейчас не делала вид, будто не видит. Сестра любимого продолжала добивать и так уже едва живую жертву с наслаждением играющегося хищника:
— Прекрасная Нарнис пропитана благословенным светом священных Древ, в ней пылает огонь рода Феанаро Куруфинвэ. Чтобы сразить мужчину, ей достаточно одного взгляда, едва заметного движения, томного вздоха. А ты? Твои слова о любви и приезд к Финьо не заставили его тебя заметить, Тень. В твоих жилах вода, а не кровь, ты пресная, словно лужа на площади после слишком затянувшегося и оттого наскучившего дождя. Думаешь, ты научилась держать меч и стрелять из лука? Но этим ты не стала выделяться из безликой толпы. Подумай сама: сияющее загадочными красками жаркое пламя с одной стороны, и обыкновенная лужа с другой. Что выберет герой Астальдо? Уверяю тебя, что даже умирая от жажды, он предпочтёт сгореть попыткам напиться, ползая на брюхе по грязи.
Линдиэль молчала, заливаясь слезами обиды, злости и такого нежеланного понимания, что сестра любимого Астальдо знает, о чём говорит. Ведь не будет же она врать и говорить неприятные вещи просто чтобы причинить боль. Это же бессмысленно и жестоко!
Кузнецы продолжали работу, как ни в чём не бывало, только, словно нарочно, одни стали громче стучать молотами и хлопать дверцами, другие же наоборот начали двигаться чуть осторожнее и производить меньше шума.
— Знаешь, красавица-тень, — продолжила язвить Ириссэ, демонстративно рассматривая фиолетово-бордовый синяк на скуле дочери Кирдана, — чем виньямарские кузницы отличаются от валинорских, где ковались доспехи воинов Астальдо?
— Я не знаю, — из последних сил взяла себя в руки Линдиэль, осознав, как жалко выглядит, рыдая при всех.
«Я пришла, чтобы знать, как делают оружие, — напомнила себе дева, — чтобы видеть, как плавится металл, как соединяется сплав, как заливается форма. Я хотела знать хоть немного того же, что знают Нолдор. В конце концов, я обязана контролировать создание доспехов для себя! И не просто делать при этом вид, что разбираюсь в технологии!»
— Я…
Линдиэль резко глубоко вздохнула и, понимая, что сейчас будет выглядеть ещё омерзительнее, не в силах сдерживать плач, выбежала прочь, зарыдав громко и отчаянно, словно обиженное дитя. Прислонившись спиной к стене кузницы, дева посмотрела на небо, море, белоснежные башни Виньямара и с горечью зажмурилась. Всё тело болело от тренировок, однако постепенно мышцы привыкали, становилось легче, и пропущенные удары ощущались слабее.
— Я смогу! — прошептала дочь лорда Новэ. — Смогу! Но… не сейчас.
Эльфийка медленно сползла по стене и села на корточки, не открывая глаз. Линдиэль казалось, будто на неё сейчас смотрит вся родня и знакомые. Смотрят и осуждают, насмехаются, а у бедной девушки нет сил им ответить.
Поэтому лучше просто не открывать глаза.
***
Ириссэ посмотрела вслед дочери Кирдана.
«Жалкая курица!» — со злостью подумала леди, переводя взгляд на заготовки кинжалов.
Зайдя в кузницу, чтобы увидеться с одним знакомым мастером и сделать ему особый заказ, сестра лорда Турукано, случайно встретив Линдиэль, вспыхнула, словно сухая трава от брошенного факела.
Ириссэ не хотела понимать, что влюблённая бедняжка оказалась в гораздо более безнадёжном положении, нежели сама Нолдиэ из далёкого Тириона, когда рок заставил делать выбор: бороться за любовь или отступить в уютный папин дворец. А ведь чувство было взаимным, Тьелко с лёгкостью бросил бы всё ради втородомовской принцессы! Линдиэль же приходится ломать себя и свою судьбу, лишь бы подобрать ничтожные крупицы внимания того, кому совершенно не нужна.
Ириссэ не хотела этого понимать, однако понимала и злилась всё сильнее. Желание раздавить, уничтожить напоминание о собственной слабости проникало ядом в кровь, пробуждая невыносимую тягу увидеть Тьелкормо.
Побороться за любовь? Лучше поздно, чем никогда? Нет, просто доказать ему и немножечко себе, что не боится стражи на химладских границах, не дрогнет, посмотрев в глаза тому, чью любовь предала.
Однако было и другое чувство: лишающая сил неуверенность, что в подобном поступке есть смысл. Да, можно бросить всё и рвануть на восток, преодолеть преграды на пути к нолдорану сердца, получить или не получить прощение, убедиться, что смогла сделать то, что хотела. И что дальше? При любом раскладе всплывут старые обиды, начнутся обвинения и припоминания, результатом которых станет расставание и возвращение в Невраст.
Ириссэ посмотрела на заготовки кинжалов. На одном из них будет выгравировано сердце, разрубленное надвое мечом с восьмиконечной звездой на рукояти — тем самым оружием, которое навек запомнил весь светлый Тирион.
Ради чужой жадности
Гнилая туша барана качалась на ветру, с мокрого от дождя тряпья лилась вода.
Пролетавшая мимо птаха села на торчащую между полуоголённых рёбер стрелу, осуждающе чирикнула и вспорхнула, не дожидаясь, когда в неё тоже воткнётся смертоносное остриё, или собьёт камень.
— Поехали к отцу, — предложил младший сын Карнистира, вернувшись в палатку после патрулирования дороги. С непромокаемого маскировочного плаща стекали струи воды. — Доложим обстановку, отдохнём от пряток по лесам. Что думаешь?
Старший посмотрел на поддерживавшую в сложенной из камней жаровенке огонь Ривиан: при ней нельзя демонстрировать слабость! Однако принц и сам хотел домой. И дело было не в страхе перед опасностью или сложностями выживания вдали от дворцов и слуг, и, разумеется, не в понимании, насколько дурными вещами занимаются. Уже слишком долгое время игра в орков была неинтересной, превратившись в бесконечное и бессмысленное рассматривание пустой зарастающей дороги, которой вообще никто не пользовался, строительство не начиналось, а присутствие рядом химрингских шпионов уже не впечатляло и не будоражило воображение.
Наследнику Чёрного Финвэ стало скучно.
Конечно, Нолдо понимал: нельзя бросать дело, ведь белегостские жадные коротышки в любой момент могут заявить о себе.
— Мы ненадолго, — продолжал упрашивать младший брат.
Держа алый от жара прутик, Ривиан поднялась и посмотрела на трёх других соратников, пережидавших дождь в палатке принцев.
— Я останусь вашей наместницей, владыки, — шутливо поклонилась дева, понимая, что её серьёзные намерения никто не воспримет сразу должным образом, придётся отвоевать первенство. Интересно, что придётся делать? И кто воспротивится её вероятному главенству более остальных? Скорее всего, это будут собственные братья. Старший заявит, что командовать должны более высокородные, например, присутствующий здесь сын валинорского оружейника. Средний наверняка рассудит иначе: «Если уж главенство перешло к нашему роду, руководить обязан старший, но так как он не хочет, то старший из желающих. То есть я».
А вот этот лучник обязательно напомнит, что женское дело — выращивать сады и семейные древа, а мужское — срезать в них сорняки и нежелательные мешающие побеги. Другими словами, война — не для девы, но раз уж пришла, не лезь в командиры.
— Договорились, — пожал соратнице руку наследник Морифинвэ. — Мы уедем ненадолго и вернёмся, скорее всего, с подкреплением, чтобы выгнать отсюда шпионов. Наугрим должны знать, что остались без поддержки своего драгоценного защитника, один на один с нами. Плати или воюй! А воевать наугрим не умеют.
— Придётся платить, — захохотала Ривиан, подбросив закрутившийся в воздухе кинжал.
— Придётся, — подтвердил старший принц. — Платить или заплатить.
— Слова почти одинаковые, а разница огромная! — приободрился его брат.
— Да, огромная. Стихнет дождь — двинемся в путь.
Ветер усилился, пологи палатки задрожали, крупные капли барабанной дробью застучали по натянутой ткани.
Младший принц подошёл к деве вплотную, приобнял за плечи, с требовательной нежностью посмотрел в глаза. Ривиан в первый миг растерялась, испуганно посмотрела на старшего сына нолдорана, на троих соратников…
Вывернувшись змеёй из неожиданных объятий, эльфийка прищурилась с хитрой улыбкой.
— Вернёшься с армией, — сказала она, — поцелую.
— Моя армия будет больше и лучше обучена, — с нажимом сказал наследник Морифинвэ.
— Значит, поцелую тебя, — рассмеялась Ривиан, снова начав заниматься жаровней, но вдруг с ухмылочкой отойдя всторону. — Халдир, — позвала дева, — отныне поддержание тепла в палатке — твоя забота.
Эльф опешил, однако, видя, что на стороне Ривиан дети короля, подчинился.
Дождь начал стихать, и чтобы сразу доказать своё главенство и его полезность, Ривиан с важным видом распорядилась перепроверить прошлые разведданные о расположении и численности шпионов из Химринга, а также подтвердить отстутствие наугрим на «опасной» дороге.
— Если увидим коротышек, действуем, — зло сощурилась дева. — Баран почти сгнил. Его пора заменить более впечатляющим трофеем.
***
Ни одна веточка не хрустнула, не послышался шорох мха, не скользнула между редких стволов тень, однако Ривиан чувствовала — здесь кто-то есть. Подать сигнал своим, чтобы подошли ближе?
Понимая, что медлить нельзя, эльфийка однако замешкалась. Желание утвердиться лидером повторяло: необходимо постараться решить проблему самостоятельно. Самостоятельно! Без поддержки! Это ты должна помогать, а не тебе!
Вспоминались рассказы первых проснувшихся эльфов о выборе вождей, Ривиан мысленно подбирала себе подходящую роль. Да, все изначально были равны, но кто-то оказывался изобретательнее, начинал искать и создавать, а заинтересовавшиеся — помогать в работе, другие же брались готовить еду, чтобы мастера не отвлекались от своего дела, третьи — защищать их всех от чудовищ. Эльфы сами выбирали себе наиболее удобное и понятное занятие, и везде постепенно кто-то один начинал командовать остальными, потому что оказывался догадливее, находчивее и сообразительнее.
Вспомнилась и потешная история про предка таргелионского нолдорана: у Финвэ были самые красивые и очень длинные волосы, которые, конечно же, хотелось расчесать, уложить, ещё больше преобразить, поэтому девы и даже юноши соревновались, кто искуснее причешет главное украшение племени. Конечно, цветы, ракушки и другие милые штучки для локонов легко выпадали, сползали и теряли вид, поэтому Финвэ ограждали от работы, заботясь о нём, как о произведении искусства. Когда же пришёл сияющий дивный Вала Оромэ, созывая эльфов в Валинор, Нолдор выбрали послом именно Финвэ, как самого красивого и бесполезного в хозяйстве, а по тому, как рассказывал Айну о благословенной земле, сам собой делался вывод, что именно такой представитель народа звёзд идеально подходил для чудного заморского края.
Подумав, что не желает быть в своём отряде «вождём для красоты», Ривиан поборола волнение и вышла из укрытия.
— Я знаю, ты здесь! — крикнула эльфийка в сторону сломанного недавней бурей клёна. — Выходи, поговорим.
— Прекрасное предложение! — прозвучал весёлый голос, и дева удивилась странному, почти незаметному акценту.
Одним прыжком перемахнув сломанный ствол, перед Ривиан на безопасном расстоянии встал, широко улыбаясь, высокий худощавый эльф с карими глазами.
— Сейчас я перед тобой один, госпожа орчиха, — сказал химрингский шпион, — но здесь поблизости мои друзья, и если со мной что-то случится, они это так не оставят. В итоге не выживут ни правые, ни виноватые, но провалена окажется ваша миссия, не моя. Я ведь должен остановить вас, пусть и ценой жизни, а вам нужно не пускать наугрим на опасный тракт. У мертвецов это не получится, задание окажется не выполненным, а мой бренный прах обретёт славу останков героя. Ты ведь не такого результата хочешь, я прав?
Всё это время готовившаяся напасть эльфийка, поражённая сказанным, продемонстрировала, что не вооружена, подняв раскрытые ладони и невольно смутившись того, что руки не очень чистые: воин из Химринга казался доблестным героем в сверкающих идеально начищенных латах, рядом с которым она, девушка, проведшая слишком много времени в разведке, выглядела растрёпанной замарашкой. И пусть на эльфе не было ни зеркально блестящего доспеха, ни дорогого плаща, украшенного драгоценностями, воображение оказалось сильнее разума.
— Называй меня Хасолсэль, — по-мужски поклонилась Ривиан, — а как твоё имя?
— Сулион, — приветливо улыбнулся эльф, осматриваясь.
В опасной близости действительно никого не было, а вероятные противники находились примерно на том же расстоянии, как и соратники, поэтому в случае стычки силы оказались бы равны.
— Видишь ли, Хасолсэль, — Авар сцепил руки в замок около подбородка, — Химринг в конечном счёте тоже не заинтересован в дополнительном тракте на севере, потому что его могут использовать враги. При плохом раскладе. Это означает, что надо охранять ещё и эту дорогу, но Химрингу нужна армия, сконцентрированная на равнине Ард-Гален, а не рассеянная по всему Белерианду. Поэтому нам, невольным обитателям этого редколесья, лучше встретиться и обсудить возможности решения общей проблемы, возникшей из-за излишней бережливости наугрим.
— Карлики любят свои кошельки! — усмехнулась дева.
— Их содержимое, — с хитрой улыбкой уточнил Сулион. — Так что насчёт предложения поговорить? Уверен, мы сможем найти решение, выгодное для всех. В конце концов, я слышал, Карнистир готов идти на уступки и сотрудничать: нолдоран свободно продаёт членство в своём совете по торговым делам.
Ривиан удивилась. В подробности дел короля её никто никогда не посвящал.
— Ты ведь тоже хочешь решить проблему мирно? — спросил Авар, взглянул в глаза девы и увидел ответ.
Серые, с голубоватым и одновременно зелёным оттенком отражающие небо зеркала смотрели с жестоким любопытством: я ещё не убивала, но хочу узнать, как это.
Сулион внутренне содрогнулся, подумав, что перед ним и правда орчиха, однако отступать было поздно и бессмысленно.
— Я согласна, — с пугающей интонацией произнесла Ривиан. — Проводи меня в ваш лагерь.
Всё ещё неотрывно смотря в глаза девы, назвавшейся дочерью Боевого Топора, Авар, сам не зная, зачем, отчаянно пытался найти в глубине небесного отражения что-то доброе, светлое, справедливое, ведь если не найдётся, придётся придумать это хорошее самому и поверить в него искренне, всем сердцем. Почему-то третий вариант развития событий эльф не рассматривал.
***
Костёр пылал жарко, пламя поднялось высоко в ночное небо, искры взлетали к звёздам, но, танцуя среди неподвижных белых огоньков, угасали слишком быстро, освобождая путь спешившим следом.
Пришедшая с двумя соратниками — не с братьями — Ривиан присмотрелась к тем, с кем предстояло беседовать. Двое черноволосых сероглазых эльфов держались чуть в стороне, скептически смотря на всех собравшихся. Ещё один, явно из рода оссириандских Тэлери, тоже с алой нашивкой на рукаве, беззаботно занимался приготовлением еды, но его безмятежность была слишком неестественной, поэтому дева чувствовала — этот блондинчик здесь опаснее всех.
Сулион подошёл к сидевшему почти вплотную к костру Нолдо, тепло поприветствовал. Это его отец? Дядя? Отец отца? Интересно, где мать?
— Значит так, юная леди и те, кто пришёл в качестве её охраны, — устало подняв глаза, пренебрежительно медленно произнёс один из стоявших в стороне воинов, держа руки скрещенными на груди, — мы все здесь не по своей воле, все выполняем приказы: кто — лордов, кто — командиров, кто — королей. Мы все здесь лишь исполнители, но это не означает…
Эльф многозначительно замолчал, подошёл ближе, и Ривиан показалось, что химрингский шпион неестественно огромного роста. Или ей просто было страшно?
— Скажи, юная Хатолсэль, — совершенно серьёзно проговорил воин, — что будет, если ты ослушаешься своего короля? Что грозит тебе лично и твоей семье? Что ты потеряешь, поступив не по приказу?
— А мне не надо приказывать! — начала нападать в ответ эльфийка, наблюдая, как Сулион смотрит на неё, как реагируют свои и чужие. Объявив себя главной, Ривиан обязана была доказать право на лидерство. — Я всецело согласна с решениями нолдорана Карантира! Я готова на всё ради процветания моего королевства!
— Вот! — обрадовался химрингский шпион долгожданной фразе. — Те самые слова. А понимаешь ли ты, юная дева, командир отряда, что лучше для королевства, и чем это отличается от личного блага короля?
Эльфийка разозлилась, чувствуя, что ей пытаются продемонстрировать её глупость, тем самым сделав управляемой и покорной. Старшие братья всегда так поступали с ней, а отец — с матерью. Всё ещё в силах сдерживать злость, Ривиан посмотрела на соратников, которые будут только рады провалу зазнавшейся девчонки, оценила, что с воинами Химринга им не справиться, если начнётся бой, и выдохнула:
— Ваши предложения, господа Нолдор.
***
— Это всё бессмысленно, — тихо сказал Линдиро Сулиону. — Что бы мы сейчас ни решили между собой, последнее слово останется за королём Белегоста, владыкой Таргелиона и лордом Маэдросом. И, заметь, ни одно наше действие не решит проблему.
— Значит, — с усилием улыбнулся Сулион, — мы привязаны к этой тропе на веки вечные. Такова воля Рока.
— Нет, — с нарастающей злобой во взгляде стиснул зубы сын Асталиона, — я уверен: наугрим появятся здесь. Однажды они придут. И тогда нам придётся встать между подданными Азагхала и Морифинвэ, но, увы, здесь не граница с Оссириандом, за наугрим не стоит огромное королевство, хранимое Айну, поэтому Феанарион не станет церемониться. Ты видел глаза его «орков»? Они пришли убивать. Мы должны будем поступить с ними так же.
Заметив, как друг и ученик помрачнел и напрягся, Линдиро вздохнул, перевёл взгляд на пламя костра.
— Видишь ли, — словно через силу продолжил говорить Нолдо, — Моргот исказил Арду, сделал её непригодной для счастливой жизни. И даже в несчастье нас преследует невезение. После всех свалившихся на меня бед, я мечтаю лишь об одном — отомстить за отца и брата, но не могу этого сделать! Мне приходится воевать против эльфов, вместо того, чтобы находиться в осадном лагере на Ард-Гален! Я тысячи тысяч раз пытался представить, как пробираюсь на территорию врага сквозь его неприступные скалы, как убиваю орков из засады. По одному, да, но ведь капля по капле заполняется море! Я бы наслаждался местью, и даже если бы это никак не облегчало посмертные муки отца и брата в чертогах Вала Намо, я уверен, пролитая мной кровь сделала бы мир чище.
— Если мы убьём этих эльфов, которые поджидают в засаде наугрим, Арда станет лучше? — задал во тьму вопрос Сулион, и получил ответ:
— Да, как это ни печально. Понимаешь, нужно устранить тех, кто не боится и не чурается подобных дел. Остальным будет наука. Нас прислали защищать наугрим, и мы выполним приказ, Сулион, нравится нам это или нет. Но сам понимаешь, я буду до последнего пытаться решить проблему мирно.
Кто-то подбросил в костёр хворост, и огонь с треском полыхнул, выбросив сноп искр.
В дерево рядом со стоявшим встороне химрингским эльфом воткнулся кривоватый ржавый нож. Нолдо не шевельнулся, Ривиан хмыкнула:
— Ты знал, что тебе ничего не грозит. И я тоже это знаю. Вы не тронете нас, потому что вы не орки.
— Снова недопонимание, — покачал головой шпион, находившийся рядом с девой. — Я, как и все мои собратья, хочу положить конец войне с Морготом, а вы нам мешаете. Как ты не понимаешь, что если враг прорвёт осаду, и его войско хлынет в ваши земли, твоего Карантира не спасут разбросанные по лесам кучки лже-орков, ему понадобится подготовленная армия, которая будет на его границах, а не в чужих владениях на берегах Нарога.
— Что вы можете нам предложить, чтобы мы захотели быть на вашей стороне? — милейшая улыбка озарила личико девы.
Нолдо промолчал, вернулся к соратнику около дерева.
— Мы видели вас, — подытожил Линдиро, — вы — нас. Выводы сделаны, однако я надеюсь, что мы ещё побеседуем и договоримся до чего-то более приемлемого для всех заинтересованных сторон.
— Не с нами надо вести беседы, — глаза Ривиан сузились, — а с жадными коротышками. Пусть не скупятся на золото — у них его много!
Сулион посмотрел на резко развернувшуюся деву, на её исчезающий во мраке ночи силуэт, потом взглянул на собратьев и бросился вслед уходящим «оркам».
***
Звёзды в чёрном небе были абсолютно такими же, как и в любую другую ночь, однако Авар смотрел на них словно впервые в жизни.
— Хасолсэль! — окликнул Сулион деву. — Постой!
— Я слышала, что ты бежишь за мной, — снисходительно заявила Ривиан, следя за реакцией своих сообщников, — и если бы хотела с тобой поговорить, обернулась бы сама.
Друзья девы рассмеялись, заставив Авара смутиться. Опустив глаза, эльф увидел, как красиво переливаются под ногами мелкие камушки, как завораживающе искрится гранит и крупный песок в свете небесного цветка.
— Я знаю, — подошёл ближе Сулион. — Знаю, ты не зло. Прошу тебя, одумайся! Чужая жадность — это совершенно не то, за что стоит умереть, понимаешь?
Туча, поднявшаяся над восточной стороной редколесья, показалась живым воплощением твари из бездны, меняющей причудливые формы, глубокого и таинственного цвета.
— Ты меня не знаешь и судить не можешь, — скривилась Ривиан, внимательно смотря в глаза эльфа. — Придумал себе что-то, не имеющее ничего общего с реальным положением вещей!
— Я ничего не придумал! Я говорю, как есть!
Песня ветра прозвучала печально и прекрасно, предупреждая о скором дожде.
— Ты не знаешь ничего о том, как есть, — усмехнулась эльфийка, ещё внимательнее взглянув в тёплые встревоженные глаза.
Сделав быстрый шаг вперёд, Ривиан мимолётным движением коснулась губ Сулиона и, отпрянув, рассмеялась, видя произведённый эффект.
— Сейчас опять сделаешь неверные выводы, — хихикнула дева, подмигнув своим соратникам. — Но на этот раз твои домыслы меня хотя бы позабавят. Идём, братья, дождь начинается.
— Не умирай за чужую жадность! — крикнул вслед «оркам» Авар, чувствуя кожей влажный холод ночи.
Хотелось сказать ещё очень многое, только было некому. Разрываясь между отчаянным желанием снова догнать Хасолсэль и необходимостью вернуться к своим, Сулион решил отправиться дальше на восток, чтобы убедиться лично в отсутствии приготовлений к строительству тракта.
Шутливый поцелуй-издёвка всё ещё ярко ощущался на губах, и невозможно было перестать улыбаться. Звёзд, красивых и таинственных по-новому, не было заметно за дождевыми облаками, но Сулион знал расположение небесных искр, и ничто не могло помешать смотреть на них сквозь тучи, видеть в своём воображении далёкие огоньки и представлять их такими, какими хотелось.
О планах Белегоста
— Представляешь, моя дивная Камея, — нежно обнимая супругу за округлые упругие плечи, почёсывая её аккуратно заплетённую бороду, украшенную серебряной тесьмой, мечтательно говорил Эзгедхал, развалившись на подушках, — там крепость — продолжение скалы! Думаю, гору своротить проще, чем эту твердыню! А какие там жители! Представляешь, их лица светятся улыбками! Они устраивают весёлые праздники, танцуют прямо на улицах! Песни поют! А какие могучие стены! Смотришь — и сердце радуется! Гордость берёт за строителей! Дух борьбы и победы витает там в воздухе, ты дышишь верой в счастливый исход, чувствуешь силу этого народа! Великую силу!
Женщина улыбнулась. Муж много раз говорил о Химринге, не уставая снова и снова восхищаться.
Встав с постели, Эзгедхал накинул фиалкового цвета халат и натянул любимый ярко-синий колпак, который заметно преобразился при помощи купленного у эльфов красителя.
Картинно сев за стол и закинув ногу на ногу, брат белегостского короля церемонно поднял стоявший для красоты серебряный бокал с ониксовым виноградом, изображая, что говорит тост.
— Эльфы показали, как правильно пить их вино! — поучительно произнёс гном. — Если его просто хлебать кружками, так и не поймёшь, чем этот дивный напиток отличается от забродившего сока, который вот-вот плесенью покроется. Тут всё непросто! Сначала надо вдохнуть аромат! Не так, как проверяешь, испортилась еда или нет, а долго, оценивающе! Нюхаешь, а потом подливаешь ещё! И, представляешь, когда вина на донышке, оно пахнет сладко, словно сироп какой! Но по мере наполнения чаши становится более терпким и пряным! Эльфы говорят, что можно понять, достаточно ли для тебя налито, когда больше всего нравится, как пахнет.
Эзгедхал с довольной улыбкой сытого кота хмыкнул.
— Но как понять заранее, что, подлив ещё четверть чарки, запах не станет совсем дивным?
— Вижу, ты много экспериментировал, мой дорогой, — рассмеялась жена, поворачиваясь так, чтобы пышная грудь выглядела наиболее соблазнительно.
— Немало, — с весёлым огоньком в глазах произнёс гном. — А когда выстроим короткий путь в северные королевства, будем делать это чаще.
***
— Виновата ли я, виновата ли я,
Виновата ли я, что люблю?
Виновата ли я, что мой голос дрожал,
Когда пела я песню ему?
Виновата ли я, что мой голос дрожал,
Когда пела я песню ему?
Задорный напев молодой гномихи со светлыми, словно льняное полотно, волосами разливался звонким ручьём по залу, сопровождаемый музыкой множества дудок и трещоток. Тёмные высокие своды озаряли огни ажурных светильников, купленных у Нолдор из Поющей Долины, а также сделанных мастерами Белегоста массивных ярко горящих ламп. Приобретая в большом количестве товары, изготовленные в восстающей из пепла и руин земле Маглора, сына Феанора, которые были подгорному королевству в общем-то без надобности, Азагхал однозначно давал понять собратьям и соседям, на чьей он стороне.
— Владыка заскучал? — спросила сладким голоском внезапно очутившаяся рядом дочь главного воеводы новосформированного войска. — Владыка знает, о ком поёт эта дева?
Размышлявший за весёлым шумным столом среди пирующих о готовом проекте северной дороги, которая должна стать свободной для всех, наугримский король подумал, что интерес к нему этой милой рыженькой гномихи вовсе не случайный: её отец осознаёт своё особое положение в обществе Белегоста, ведь армия теперь развивалась даже быстрее золотодобычи и строительства. Юная дева разумно полагает, что королю выгодно жениться на дочери воеводы.
— Целовал-миловал, целовал-миловал,
Говорил, что я буду его.
А я верила всё и, как роза цвела,
Потому что любила его.
— Одна юная особа захотела замуж за эльфа, — придвинувшись вплотную к Азагхалу, чтобы молодой король чувствовал тепло и аромат аккуратно уложенных волос и тела, гномиха, в образе которой в совершенстве соблюдались традиции народа Кхазад, заговорила чересчур ласково и свободно для искренней симпатии, — влюбилась и совсем голову потеряла, бедняжка. Разумеется, конец истории печальный. В песне о ней и поют. Но как бы красиво ни звучал рассказ о чьей-то глупости, я уверена, каждый обязан хранить верность своему роду, выбирать пару из своего круга, ровню себе по уму и способностям, чтобы преумножать богатство, а не растрачивать его.
— Ой ты, мама моя, ой ты, мама моя!
Отпусти ты меня погулять.
Ночью звёзды горят, ночью ласки дарят,
Ночью все о любви говорят.
Азагхал видел: те, с кем он планировал беседовать на серьёзные темы, заняты элем, музыкой и вниманием дев, пьют, хохочут, водят хороводы и заводят знакомства для себя или своих детей, значит, разговоры стоит отложить. Можно было бы обратить внимание на дочь воеводы, но почему-то король уверился — эта девушка не подходит ему в жёны, не может стать его королевой. Почему? Моргот знает!
А ещё было немного обидно, что совсем не получается веселиться наравне со всеми. Да, каждый будет рад развлекать своего Тханэ, любой готов подлить эль в и так полный кубок, музыканты могут сколько угодно раз спеть желаемую песню, сплясать или спародировать глупых воинственных соседей, однако всё это было совершенно неинтересно. Азагхал хотел только одного: обсудить волнующие вопросы и убедить самого себя, что беспокоиться не о чем — всё продумано до мелочей, предусмотрено любое, самое худшее и неожиданное развитие событий, никто и ничто не застанет врасплох.
— Дева должна выбирать мужа не только сердцем, но и разумом, — дочь воеводы слегка наклонилась, её волосы коснулись руки короля.
— Виновата сама, виновата во всём!
Ещё хочешь себя оправдать!
Так зачем же, зачем в эту тёмную ночь
Позволяла себя целовать? — смеялась певица, обнимая одного из своих музыкантов.
Прибывший из Ногрода мастер-оружейник, всем своим видом давая понять, что развлекаться не планирует, подсел к Азагхалу.
— «Проклят навеки будет тот, кто поселится в нашем доме», — совершенно серьёзно произнёс гном, поправляя густую чёрную бороду, — так сказали карлики, когда опять пришли в мои шахты.
— Твои? — король Белегоста обрадовался долгожданной возможности поговорить о делах, пусть даже беседа не обещала быть приятной.
— Мои братья нашли месторождения, мои ученики их разрабатывают, а подмастерья помогают создавать прекрасные вещи из добытых сокровищ. Как думаешь, Эзбад, чьи это шахты?
«Эзбад, — подумал Азагхал, — этот мастер приехал не ради объединения народов Кхазад».
— Ты думаешь, мастер, — спокойно произнёс владыка Белегоста, — уроженцы нарогских пещер действительно могли проклясть свой бывший дом и тех, кто займёт его?
Гном задумался.
— Как говорит нолдоран Краснолицый, — ответил он после долгого молчания, — нельзя проклясть того, кто уже проклят. Ты же знаешь, что говорят о пришедших из-за моря эльфах?
— Я не верю этим сплетням, — резко заявил Азагхал, — слишком хорошо знаю аманэльдар, чтобы позволять себя обманывать тем, кто им завидует!
— Полагаешь, Валар не могли проклясть эльфов из зависти? Легендарный Феанор собрался делать то, что не осмелился ни один из Владык-воинов! Однако, не будем об этом, вижу, разговор неприятен тебе. У меня деловое предложение. Нарогские пещеры надо заселить, выставить постоянный гарнизон, воины которого будут заинтересованы в защите своего дома, ведь никогда и никто не станет по-настоящему доблестно сражаться за чужое. Ты хочешь объединения Кхазад. Полагаю, мы смогли бы стать единым народом при условии совместной разработки богатейших недр.
— И Ногрод готов пересмотреть оскорбительные условия торгового договора с Краснолицым нолдораном?
— Эзбад Азагхал, — протянул мастер, с досадой качая головой, — эзбад, эзбад! Ну почему же оскорбительные? И Нолдор, и Кхазад одинаково вкладываются в Торговый Союз и совместно получают прибыль! Выгода взаимная, и никто не в обиде. Ты хочешь объединения народов, так сделай единство выгодным! Полагаешь, будто гордость и громкие слова о величии способны прокормить? Это недальновидно, эзбад.
В повисшую паузу в разговоре ворвалась весёлая музыка с грустными словами:
— Виновата ли я, что мой голос дрожал,
Когда пела я песню ему?
Рыжеволосая дева ловко переплела одну из косичек в бороде, сделав её похожей на ржаной колосок.
— Я думаю, — мило улыбнулась дочь воеводы, — гордость и громкие слова способны на большее, чем тебе кажется, торговец. Нельзя поступаться честью и достоинством ради малой победы, потому что в конечном счёте слава озарит заслуживающих её, а не тех, кто лишь набивает карманы, подбирая брошенные безделушки, словно объедки, доставшиеся голодному псу с праздничного стола.
Посмотрев на деву с удивлением и уважением, Азагхал подумал, что поспешил с выводами. Может быть, стоит обратить внимание на эту милую умницу?
— Я построю собственные дороги, — заявил король Белегоста, — расширю город, обустрою мастерские и разведаю новые месторождения. Нам не будет нужды в войне и дележе прибыли с эльфами. Понимаешь выгоду, мастер?
Ногродский гном поправил массивный золотой пояс, инкрустированный рубинами и цирконами.
— Я бы взглянул на твои проекты, Эзбад, — задумчиво сказал он, принявшись рассматривать печатку на указательном пальце. — Слова звучат красиво, но я не привык вкладывать своё богатство в сомнительные дела.
Искренне радуясь удачному продолжению делового разговора, Азагхал забыл про дочь воеводы и позвал ногродского гостя в свой кабинет. Когда остальные напразднуются, можно будет обсудить планы в широком кругу, а пока достаточно и одного заинтересованного собеседника.
Примечание к части
Народная песня "Виновата ли я"
Гномы-Нолдор
— Тётя Изумрудик, тётя Изумрудик! Расскажи нам сказку! Пожалуйста!
Маленькие наугрим сбежались к вернувшейся домой гномихе и сразу же кинулись обниматься. Новая семья Изумрудик была намного больше её рода: у мужа оказалось пять сестёр и трое братьев, не считая десятков двоюродных и троюродных, у которых были свои дети и даже внуки. Молодняк сразу полюбил новую родственницу, такую необычную и красивую внешне, тонкую, как тростинку, которую обхватить за талию способен даже малыш.
Дети шептались, что Изумрудик много общалась с эльфами, поэтому так необычно выглядит и может рассказать кучу интересных небылиц!
Пройдя в огромный зал для игр, где все светильники располагались высоко над полом, и даже взрослый гном должен был подставить лестницу, чтобы зажечь или погасить их, ребятня принялась гоняться друг за другом, таская за косички и кудряшки, отбирая браслеты и брошки, толкаясь и периодически жалуясь любимой тёте на особо ловких родственников, которых не удавалось легко поймать. Дети постарше сели за стол, чтобы послушать истории, мальчик в забавном красном колпачке с кисточкой вдруг вытащил из-за пояса настоящий кузнечный молот.
— Я буду, как великий Махал! — заявил ребёнок. — Создам из глины, камня и воды новую расу крошечных Кхазад! Они будут бояться, что я их убью, обрушив свой молот им на головы, поэтому будут покорны моей воле!
— Убери инструмент, — строго, однако не резко сказала Изумрудик. — Пока ты не достиг искусства, достаточного для такой работы.
— А никто не достиг и не достигнет! — подбоченился мальчик. — Мастерство Махала нельзя повторить!
— Неужели? — Изумрудик почувствовала обиду: этот будущий кузнец слишком легко сдаётся и находит себе оправдания. — А знаешь ли ты про великий народ Нолдор? Слышал о том, как их обучал Владыка Махал, но они превзошли его в искусстве, и ушли от своего наставника, потому что больше не нуждались в нём? Слышал ли, как Моргот захотел узнать секреты мастерства Нолдор и попытался захватить вольный народ в рабство? Долго бились они за свободу, потому что не хотели делиться секретами мастерства с тем, кто угрожает Арде войной! Никто не сдавался врагу, однако вождь Майдрос попал живым в плен к Морготу, но даже под страшными пытками не выдал тайны, поведанные его народу Великим Махалом, а те, что узнали сами Нолдор своим трудом — тем более. Тогда понял Моргот, что не сломить ему волю великого народа, и отпустил Майдроса. Калекой вернулся вождь к своим собратьям, однако не пал духом и продолжал изучать таинства творения из камня и металла.
— Это были наши братья-Кхазад? — ошарашенно спросил будущий кузнец.
— Да, разумеется, Нолдор — это одно из племён Кхазад, — погладила Изумрудик по голове своего племянника. — Мы самый достойный и славный народ Арды! И ты, юный мастер, тоже можешь превзойти в умении самого Махала! Главное — трудись.
Дети снова отвлеклись на игру, гномиха осторожно взяла пальцами подаренный мужем кулон в виде капли, увитой золотыми нитями. Прозрачный минерал ещё не имел названия — его недавно нашли в нарогских пещерах, начали обрабатывать и только научились сохранять при огранке дивные голубые и розовые переливы внутри камня.
Изначально кулонов было два, очень похожих, отличавшихся в основном размером, но судьба разлучила братьев-кабошонов, и один остался у наугрим, а второй нашёл хозяина в Химладе.
***
Странный, но очень красивый на вид минерал блестел изнутри всеми оттенками сиреневого, розового и синего в зависимости от угла падения света. Сплетённая вокруг камня золотая корзиночка мешала изучению структуры, поэтому была осторожно снята и лежала в шкатулке с другими деталями украшений, пока не пригодившихся.
Кто знает, сколько из них в итоге окажутся забракованными окончательно?
В письме для сына подробно рассказывалось, где и как добывают столь необычные самоцветы, и, отправляя в Ногрод послание, Куруфинвэ Атаринкэ планировал закупить нарогские минералы для совместной с Тьелпе работы, если сын всё-таки вернётся в Химлад в обозримом будущем.
«Ты же не собираешься ехать на Нарог сам?» — напал с вопросом Туркафинвэ, узнав, что брата заинтересовали богатства пещер.
Пришлось сказать, что нет, и отправить на залитые кровью берега верных помощников.
Однако мысль о том, что хорошо бы иметь собственные разработки в богатых недрах не давала Феанорингу покоя, и когда в гости заехал богатый мастер из рода наугрим с дочерью, которая на этот раз, хвала Эру, не стала угрожать и требовать взаимности, Куруфинвэ внимательно выслушал возможные варианты более эффективного и безопасного освоения пещер. Однако, поскольку ни наугрим, ни Морифинвэ ничего толком не решили насчёт дальнейшей стратегии на Нароге, Феаноринг решил вести свои дела без участия кого бы то ни было, кроме, пожалуй, сына, который утверждал, что прекрасно проводит время в кузницах Ногрода.
Куруфинвэ не напоминал сыну о детских выходках, хотя желание позлорадствовать было очень сильным. Интересно, чем бы занимался в Эндорэ Тьелперинквар, если бы не стал мастером металла?
Вспомнив Валинор и счастливые годы с семьёй, Куруфинвэ ощутил, как защипало глаза. Сердце чувствовало: с женой и дочерьми всё в порядке, от этого становилось легче, однако тоска не отпускала, и очень хотелось верить, что после победы над Морготом в Тирион всё-таки позволят вернуться хотя бы для того, чтобы забрать оттуда семью.
Атаринкэ посмотрел на карту.
— Тьелко пусть делает со своей армией, что хочет, — сказал сам себе Феаноринг, — а я отправлю верных на север. Надо избавиться от этого проклятого Вала, и продемонстрировать его собратьям, что они не такие всесильные, как хотят показать нам.
Примечание к части
Иллюстрации от Алины Стрениной:
https://vk.com/photo-178818294_457239224
https://vk.com/photo-178818294_457239364
Орочья королева
Со стороны восточных гор потянулись обозы. Забравшись так высоко, как позволял молодой и пока ещё сравнительно тонкий клён, Сулион увидел достаточно, чтобы не осталось сомнений: наугрим из Белегоста начинают строительство тракта.
Зная, что не приходило никаких новых распоряжений ни из Химринга, ни из Таргелиона, Авар чётко и ясно осознал: новая война неумолимо приближается, и пусть это обстоятельство не вызывало удивления или недоумения — Сулион практически не знал спокойной жизни, на этот раз всё было иначе. Мир молодого эльфа изменился окончательно и бесповоротно, и, спрыгнув с дерева, Авар ринулся сквозь замершее в безветрии редколесье назад. К ней.
***
— Зачем пожаловал, шпион химрингский? — за три сотни шагов до лагеря встретили Сулиона двое эльфов нолдорана Карнистира.
— Я пришёл к Хасолсэль, орки, — огрызнулся Авар, смотря поочерёдно противникам в глаза, а не на демонстрируемое оружие.
— К кому? — в один голос спросили таргелионские бойцы, и Сулион растерялся: они не знают свою предводительницу? Или дева вовсе не главная в отряде?
— Я пришёл на переговоры к вашей орочьей королеве, — невинно улыбнулся Авар.
— Так бы и сказал! — захохотал вооружённый длинным луком Синда.
— Знаешь, юноша, что бывает с теми, кто ходит на переговоры к оркам? — ехидно поигрывая ножом, поинтересовался Нолдо. — Их насаживают на копья.
— Вы не настоящие орки, — без тени страха хмыкнул Сулион, — поэтому и на копья насаживаете понарошку. Считайте, что я уже умер под пытками и снова ожил, чтобы продолжить игру. А перед смертью выдал вам своё имя и намерения.
— Зачем тебе Ривиан? — спросил лучник, прищурившись. — Знаешь, чья она невеста?
Увидев, как отреагировал подлый шпион на слова о занятом сердце девушки, оба эльфа ухмыльнулись.
— Послушайте, — взял себя в руки Сулион, — неважно, чья невеста глава вашего отряда. Она сказала, что принимает решения от имени братства. Мне необходимо поговорить с ней!
Видя, что слова не возымели действия, Авар начал бросать под ноги всё носимое при себе оружие, лишь на миг пожалев о том, что, возможно ему не отдадут назад ни любимый нолдорский кинжал, ни доставшийся в наследство от дяди метательный нож.
— Можете взять меня в плен, орки, — поднял ладони Сулион. — Только позвольте поговорить с той, что назвала себяХасолсэль!
— Кажется, это ты заигрался в доблестного разведчика, а не мы — в морготовых рабов, — усмехнулся Синда, нацеливая стрелу в грудь безоружного противника. — Орки не умеют изготавливать такие луки. И меткость у них так себе. А я не промахнусь. Иди за моим другом и знай: я тоже могу забыть, что в игре всё понарошку.
С надеждой, что дорогие сердцу памятные вещи не будут потеряны, Авар увидел, как Нолдо поднял брошенное им оружие. Почему-то именно сейчас возникло чёткое понимание, что затея абсолютно бессмысленная, но эльф помнил, сколь дивно преобразился мир после случайной встречи в лесу, поэтому был согласен на любые безумства, лишь бы не утратить способность видеть эту красоту.
***
Костёр был низким, скрытым под каменными блоками и совершенно не дымил, запах готовящейся пищи рассеивался лёгким ветром. Небольшой ручей, наполнившийся недавними дождями, снова начал мельчать, однако в траве по-прежнему бодро квакали лягушки.
— Взгляни, Ривиан, кого мы в лесу поймали! — крикнул издали Синда, видимо, давая понять кому-то невидимому поблизости, что всё под контролем, либо рассчитывая, что услышат другие шпионы. — Этот парень так хотел увидеться с тобой, что готов был на любые жертвы.
Эльфийка поднялась с бревна, прекраснее прежнего сияя в рассветном розовом сумраке. Сулион невольно заулыбался. Забыв о том, что объявил себя пленником, Авар бросился к деве, упал перед ней на колено и прижал её руку к губам. Ривиан снова стало неловко из-за сажи на коже, которую, наверное, неприятно целовать, смущение окрасило щёки ярче зари, дева попыталась изобразить высокомерное превосходство, но попытка оказалась провалена, и соратники засмеялись.
— Думаю, вам стоит поговорить наедине, — скривился старший брат девушки, — а я пока решу, что делать с карликами на востоке наших земель. Каждому найдётся занятие по уму и способностям.
— Я решу, — вернула облику горделивость Ривиан. — Но сначала я действительно должна поговорить с… парламентёром.
— Ах, с парламентёром! — хохотнул брат, однако, к его изумлению, остальные члены отряда не поддержали насмешку. Эльф замолчал, снова занявшись проверкой снаряжения.
Дева крепко сжала ладонь Сулиона и потянула на себя.
— Встань, воин из Химринга, — с пафосом произнесла Ривиан, — нам есть, что обсудить, поэтому предлагаю разжечь отдельный костёр в отдалении и побеседовать.
— Рискуешь, подруга, — хмыкнул Нолдо, пленивший Сулиона, — он же из этих Мориквэнди! Он смутит твой разум!
Эльфийка смерила собрата недовольным взглядом и пошла вниз по ручью. В голове предводительницы «орков» созрел план, продиктованный отнюдь не разумом, однако иное развитие событий Ривиан уже не рассматривала.
***
Утро чудесно преобразило небо, голоса леса зазвучали обновлённо и весело, однако кое-где были немые участки, и Сулион знал — в этих местах затаились его друзья или враги. Ривиан тоже это понимала, но совершенно не подавала вида, будто во всей Арде сейчас существовали только двое эльфов.
Дева остановилась, факел, зажжённый от лагерного костра, опустился на лежавшую у спуска к ручью толстую ветку.
— Чья ты невеста? — задал неожиданный вопрос Сулион, эльфийка с непониманием взглянула в тёплые карие глаза. — Не хочешь говорить? — вздохнул Авар. — Не говори. Просто знай, что он не любит тебя, раз заставляет делать всё это.
— Заставляет? — Ривиан прищурилась.
— Если бы любил, сделал бы всё, чтобы защитить от беды.
— И что ты можешь сделать, чтобы защитить меня? Что, шпион химрингский? Теперь моя очередь задавать неудобные вопросы.
Огонь быстро разгорался, древко факела легко вошло в мох около кочки с грибами, Сулион почувствовал на себе пристальные взгляды тех, кто затаился поблизости. Все они сейчас думают о том, как быть дальше, учитывая начало строительства тракта, в то время как влюблённого Авара интересовало лишь одно.
— Стань моей женой, Хасолсэль, — краснея, выдохнул Сулион. — Давай сбежим отсюда. Уйдём. Далеко на восток! Отправимся на поиски священного озера! Хочешь, я сделаю вид, будто похитил тебя? Прошу, не рушь свою жизнь!
На губы эльфа легла узкая рука, заставляя замолчать, Авар схватился за неё, словно утопающий за плывущую рядом ветку, спрятал между ладонями.
— Оказывается «верные» химрингского лорда не такие уж и верные, — усмехнулась Ривиан. — Ради первой встречной девы способны на дезертирство.
— Это не так! — Сулион отпустил руку эльфийки и нежно, пусть и крепко, взял за плечи. — Я никогда не предам того, кто спас мою семью!
— Значит, это хитрый план, — отступила назад Ривиан, освободившись из объятий. — Ты пытаешься вскружить мне голову, увести от собратьев или заставить шпионить в твою пользу. Знаешь, мне даже немного жаль, что ты не влюбился в меня на самом деле.
— Почему ты не веришь… — начал было Сулион, но замолчал, смотря, как девушка сбросила горящую ветку в ручей.
— В следующий раз, — твёрдо сказала Ривиан, — я не позволю тебе уйти живым. Но сейчас отпущу. И даже прикажу вернуть твоё оружие. Надеюсь, лорд Маэдрос займётся, наконец, своими делами и перестанет лезть, куда не просят. И ты последуешь его примеру.
Девушка, подняв воткнутый в мох факел, сделала знак Сулиону, чтобы шёл впереди, и сейчас Авар был бы рад оказаться подло убитым: смерть от удара в спину виделась самым простым решением всех проблем и вообще единственным из возможных.
Новый приказ
— Странные вести долетают до нашего городка, госпожа мастерица, — задумчиво смотря в зеркало на свою преображающуюся причёску, произнесла сероволосая эльфийка, желавшая стать медноволосой.
Пилинэль, уже сверх всякой меры наслушавшаяся историй про поиски женихов, невест и сбежавших домашних животных, проблемы воспитания сыновей, дочерей и дрессировки охотничьих собак, сложности соседства эльфов с гномами и гномов с эльфами, и также о покупке и производстве удобрений и стройматериалов, которые идут в ущерб семейной казны, обязанной быть потраченной на книги, драгоценности и немножко наряды, не хотела вникать в очередную проблему очередной гостьи, тем более, что вернувшиеся сыновья поехали сразу к отцу, так и не повидавшись с матерью. Конечно, было радостно удостовериться с чужих слов, что дети в порядке, но не такого отношения хотелось измученному беспокойством сердцу.
— Очень странные вести. Говорят, нолдоран Карантир больше не хочет посылать своих воинов и рабочих на Нарог, потому что войска необходимы на севере. Ходят слухи, Дыра Маглора по-прежнему не заделана, и орки время от времени прорываются сквозь неё. Гномий Тракт теперь охраняется особо бдительно, поэтому возросла плата за каждую лигу пути, ведь защитникам необходимо достойное содержание! А ещё приходится следить за состоянием покрытия дороги! Говорят, из-под берегов водоёмов могут выбегать огромные тролли и ломать всё, что попадётся на пути!
***
— Вы должны всячески препятствовать строительству северного пути, — задумчиво смотря мимо сыновей, произнёс Морифинвэ, поигрывая инкрустированными крупными изумрудами чётками. — Пусть наугрим начнут считать свою дорогу проклятой. Создайте им атмосферу ужаса, непонятного и непредсказуемого. Это должно выглядеть колдовством, злыми чарами Моргота.
Бесцветные сияющие глаза таргелионского короля сверкнули злым торжеством.
— Я знаю, вы умные Нолдор, сможете всё сделать правильно: и себя не подвергнете опасности, и меня не подставите. Что касается воинства Химринга, скоро все узнают, как плохо охраняется граница с Морготом, ведь орки всё равно разгуливают по Таргелиону, тьма врага приносит беду в мои земли, поэтому Маэдросу придётся забрать своих воинов на границы, чтобы усилить кордоны.
— Но что делать, если наугрим не остановят пропадающие стройматериалы и инструменты, рушащаяся дорога или что-то в этом роде? — с сомнением спросил старший принц, наслаждаясь удобным сухим креслом, тёплым камином и вкусной, тщательно приготовленной едой, понимая, как ненадолго этот приятный комфорт.
Лицо нолдорана стало неподвижным. Устремлённый на драгоценный подсвечник взгляд будто остекленел.
— Орки агрессивны и трусливы, — отрешённо произнёс Морифинвэ, вспоминая первую встречу с этими существами, когда воины Моргота показались достойными противниками, однако более поздние события и рассказы говорили об ином. Возможно, дело в желании наделить ненавистного врага худшими качествами, но ведь тогда и победа над ним легка и не почётна? — Орки будут нападать на обозы, воровать и портить всё, до чего дотянутся, но при малейшей угрозе для себя станут разбегаться врассыпную по лесу и надёжно прятаться.
— Но если…
Владыка Таргелиона напрягся, украшенная роскошными перстнями рука сжалась в кулак, и Феаноринг приподнялся над столом.
— Хочешь убивать — отправляйся в Химринг! — выкрикнул, багровея Морифинвэ. — Иди и предай моё дело!
Младший сын боялся смотреть на отца, не смотреть тоже было страшно, взгляд заметался, юный Нолдо задержал дыхание, чувствуя, как начинает бешено колотиться сердце. Старший вжался в спинку кресла.
— Самое большее, на что способны орки по отношению к великому народу Наугрим, — ударив по столу и выпучив глаза, продолжил орать Карнистир, — напугать! Избить! Схватить, раздеть и заставить голышом бегать по лесу, жрать камни и траву и пить конскую мочу! Но ни один гном не должен быть искалечен или убит! Ни один!
Владыка Таргелиона опёрся на столешницу, подался вперёд.
— Пока я не прикажу, — сказал сын Феанаро Куруфинвэ тише и спокойнее, кровь отлила от лица.
Принцы поспешно встали и, почтительно, словно верные слуги, кланяясь отцу, покинули кабинет. Осталось дождаться, когда соберётся необходимый по численности отряд, и вернуться в лесок, куда уже отправился гонец с новыми распоряжениями. Воля короля должна быть донесена и исполнена в точности и незамедлительно.
Слава великому правителю!
***
Накинув маскировочный плащ, посланник исчез среди редких стволов и низких кустарников. Высокий Нолдо с равнодушным видом залил костёр.
— Приказ есть приказ, — натянуто улыбнулся химрингский воин, поправив пояс с оружием и принявшись собираться в путь. — Сказать по правде, мне он больше по душе, чем предыдущий.
Линдиро пожал плечами: да, сидеть и наблюдать, ожидая причин защищать наугрим — не самое приятное занятие, особенно вкупе с пониманием, что именно подразумевает под собой «защита». А теперь, похоже, приободрился и немного успокоился даже Сулион.
— Таргелионский нолдоран не захочет, чтобы лорд Маэдрос снова прислал войска на его границы, — продолжил говорить воин у кострища, — поэтому, уверен, не встанет на защиту тех, кого Химринг во всеуслышание объявит преступниками и вредителями, мешающими дружбе эльдар и наугрим.
— Лорд Маэдрос так не поступит, — покачал головой Линдиро, — ты невнимательно слушал гонца. Если Морифинвэ Феанарион попытается защитить своих «орков», Белегост узнает, кто эти вредители на самом деле, поэтому Таргелион не вступится за разбойников.
— Это его подданные, — с сомнением возразил Синда с луком за спиной. — Карантир обязан…
— Здесь всё сложнее, — спокойно пояснил сын Асталиона, тоже начав собираться в путь, — если Морифинвэ попытается защитить тех, кто нападает на белегостских наугрим, он по сути признает, что способен идти против собратьев своих ногродских союзников. Это может не понравиться гномам, и торговые отношения окажутся под угрозой. Я уверен, что ради выгоды Морифинвэ пожертвует небольшой орочьей шайкой.
— Ты не можешь знать наверняка, — оссириандский эльф готов был начать спор, но Линдиро дал понять — разговор окончен.
Сулион молча покачал головой. Эльф чётко решил для себя, что станет защищать свою Хасолсэль и от врагов, и от друзей, и от опасности, и от справедливости.
Диверсанты сельдяного короля
— В море буря до небес —
То сердит сельдяной король.
Бьёт по дну он своим хвостом,
Пенит волны своей бородой.
Выйдет в море лишь смельчак,
Да и то, если слишком пьян.
Скажет кхулум: «Не дорога
Ему совсем своя голова!»
Мощная тягловая кобыла размеренно переставляла ноги, ритмично шагая вперёд к намеченной погонщиком цели. Подыгрывая себе на губной гармонике, коренастый бородач с руками кузнеца пел о море, которого никогда не видел, но, пообщавшись с Нолдор из Поющей Долины, наслушался достаточно, чтобы вдохновиться на стихосложение.
— Сельдяной король, за столом
До утра не сомкнём мы глаз.
В твою честь смочим в хмеле усы,
На всю ночь о тебе рассказ.
Каждый кормщик, каждый рыбак
Знает и чтит своевольный твой нрав.
Каждый взывает к милости твоей,
На тропу тресковую встав.
Триста фунтов веса в тебе,
Да целых триста футов в длину!
Сидя на троне, в своей глубине
Обводишь взглядом рыбью страну.
Понимая, на кого намекает певец, строители будущего Свободного Тракта рассмеялись.
Лошадь покорно остановилась, услышав команду, тяжёлый воз замер на месте, перестав скрипеть.
— Ось вот-вот треснет! — перебивая музыку гармоники, крикнул рыжебородый гном, заглянув под дно. — Перегрузил!
— Не треснет! Добротно сколочена, — отозвался рабочий, вместе с помощниками снимая на землю мешки.
Певец спрыгнул в лужу, подражая похожим на танец движениям эльфов.
— Сельдяной король, всё равно
Вера в победу живёт в нас!
Поскорей бы настала пора,
Поскорей бы дождаться утра!
Братец, допивай свой эль,
Да давай спать — рано вставать.
Крепкая сеть готова давно —
Негоже ей без дела скучать!
А поутру наточим багры
Да выйдем в море с первой зарёй.
Будет на пиру копчёная сельдь —
Уж не обессудь, король сельдяной!
Седой гном хмыкнул, поправив съехавший на глаза колпак, и уткнулся в карту.
— Помните условие эльфов, которое они больше всего любят повторять? — сурово спросил строитель. — Рубим одно дерево — сажаем два. Да так, чтобы те не засохли! Иначе Пастыри разгневаются и станут мешать работе.
— Здесь Пастырей никто отродясь не видал, — фыркнул в бороду перегрузивший воз мастер, — но ссориться с друзьями Азагхала, потакая собственной лени, я бы точно не хотел.
Яркий дневной свет озарил расчищенную разровненную основу под будущий тракт, которую уже успели подготовить на участке почти в лигу выехавшие первыми из Белегоста строители, и седобородый мастер довольно хмыкнул, щурясь от безжалостных золотых лучей.
— Не люблю поднебесные земли, — протёр он глаза, — слишком много света, и ветер постоянно дует. А летом ещё и пыльца в нос забивается!
Собратья были абсолютно согласны, однако все понимали, что нельзя безвылазно сидеть в любимом тёплом подземном доме.
— Поутру наточим багры
Да выйдем в море с первой зарёй.
Будет на пиру копчёная сельдь —
Уж не обессудь, король сельдяной! — снова пропел гном с гармоникой, осматриваясь и приветствуя собратьев, что далеко впереди строили дома вдоль будущего тракта.
И сомкнувшееся вдали редколесье ответило наугрим таинственным шёпотом листвы.
***
Ночная тьма сгущалась по-летнему быстро, однако увлечённые работой наугрим не заметили смены времени суток, пока не взошла луна, и не изменились звуки вокруг. Шорох, шелест, присвист, стрёкот и уханье становились неуловимо громче, ближе и резче, словно произносились с каждым разом более нервно.
— У нас не всё гладко, — сказал, наконец, усталый мастер, пришедший поприветствовать новоприбывших на строящийся тракт. Посматривая на каменщиков, разгружавших массивные отёсанные плиты, гном словно с укором качал головой. — Вы знаете, проведя здесь совсем недолго, я убедился, что Кхазад ещё только предстоит покорять лес!
— Хочешь сказать, нам здесь не место?! Надо возвращаться в пещеры?! — пряча тревогу за протестом, подбоченился молодой рудокоп.
— Я этого не говорил!
— Но подразумевал!
— Да откуда ты знаешь, ЧТО я подразумевал?! Соображай, на кого бочки катишь, молокосос!
— Седина не признак ума!
Одновременно бросившись друг на друга с рёвом и кулаками, наугрим едва не затоптали только что сложенный костёр.
Поспешив разнять собратьев, мастера подняли шум, от которого разлетелись испуганные птицы, и лишь одна сова почему-то наоборот перебралась ближе, сев на толстую ветку, торчавшую над сложенными пирамидой блоками.
— Ах ты мерзкий мешок перьев! — стареющий рабочий швырнул в птицу первую попавшуюся палку. — Шпионить вздумал?! На этот раз ты у меня получишь!
— Точно из ума выжил, — вырвался молодой гном и с вызовом посмотрел на собратьев. — Слышали, что он мелет?
— Что совой об пень, что пнём об сову! — перебил спорщиков певец, процитировав старую охотничью прибаутку. — Мозги в стороны летят! Йо-хо-хо!
— У неё нет мозгов, — посмеялся над своей шуткой каменщик, сильнее раздувая костёр.
— Это от пня летят! — со знанием дела сообщил певец.
Захохотали все, кроме рабочего из первых прибывших на стройку.
— Ржёте, как кони пьяные, но вы ещё поймёте, что ничего смешного тут нет, — заявил гном, начав чертить что-то на земле. — А знаете про эльфийского короля по имени Келегорм Волшебник?
— Про Тьелкормо слышал, — кивнул певец. — Келегормом Прекрасным и Светлейшим зовут его наши местные эльфы. А про Волшебника слышу впервые.
— Этот король-колдун понимает язык всех зверей, птиц и гадов от мала до велика! — выпучив глаза, взмахнул руками мастер, оторвавшись от чертежа на песке. — Он может приказать любому червю шпионить за нами! Любой мошке! Вон, села на тебя комариха, кровь выпила, а после отнесёт своему господину! И никто не знает, что король-колдун Келегорм сделает с ней! Может, наложит на тебя чары, и ты по гроб жизни служить ему станешь! И после смерти тоже!
— Точно чокнутый, — чуть тише прежнего сказал молодой гном.
— Ха! Вот увидите сами! — на чертеже появились стрелки и круги. — У нас на стройке очень странные дела творятся! То пропадёт что-нибудь, то… Вот три ночи назад у нас повсюду дохлые вороны со свёрнутыми бошками попадались! То в котле, то в постели, то среди поленьев. Пятна крови на песке появлялись, а ещё… Разровняем мы площадку, только отвернёмся — тут же всё изрыто!
— Этого не может быть, — покачал головой хозяин перегруженной телеги. — Сдаётся мне, вы отвлекаетесь надолго и с крепкими напитками.
— А почему я сов ловлю? — снова подпел гном с губной гармоникой. — Да потому, что слишком много пью!
Взяв из-за пояса охотничий дротик, певец размахнулся, подражая изяществу эльфов, выбросил руку вперёд. Сова с уханьем взлетела, но тут же камнем рухнула на землю.
— Сколько ни позируй, — поднял подстреленную дичь хозяин воза, — меткости тебе это не прибавит. Если бы не мой выстрел, шпион Келегорма Волшебника всё бы про нас рассказал своему господину. Особенно подробно про то, как сильно некоторые Кхазад боятся неведомого короля-колдуна, использующего в своих чёрных целях комарих.
— Что совой об пень! — видя, как разозлился обвинённый в трусости мастер, попытался разрядить обстановку музыкант.
— Эй! Смотрите! — занимавшиеся разгрузкой новоподъехавших телег наугрим закричали тревожно. — У воза с провизией колесо пропало!
— Как пропало? Не может быть! — подбоченился седобородый строитель.
— Ну, что я говорил? — довольный тем, что оказался прав, мастер просиял. — Моргот знает что творится!
— И трёх плит не хватает! — вскрикнул каменщик. — А остальные в крови!
Подстреливший сову гном прищурился.
— Я и не на таких тварей по подземельям охотился, — тихо сказал он. — Кто со мной, ребята? Разберёмся с этими шпионами.
***
Тень проскользнула среди погружённых во тьму деревьев, двигаясь недостаточно легко и быстро, чтобы опытные убийцы подземных чудовищ промахнулись.
Запутавшись в сети и получив чувствительные удары стрелами со снятыми острыми наконечниками, которые не ранили, однако оставляли болезненные гематомы, незнакомец вдруг выругался на ногродском наречии, но тут же спохватившись, замолчал.
— Этого не может быть! — ахнул молодой рудокоп, подойдя ближе и рассмотрев вредителя. — Зачем?!
Охотники окружили замершую на земле добычу.
— Нам некогда с ним разбираться, — мрачно произнёс седой мастер. — Отправим в Белегост. Король Азагхал решит, как поступить. Лучше давайте усилим охрану наших телег.
Пойманный гном снова выругался и смачно плюнул собратьям под ноги.
***
Птичья голова бессильно повисла на свёрнутой шее, тонкие пальцы, измазанные сажей и песком, брезгливо отряхнулись.
Бросив очередную мёртвую ворону в мешок, Ривиан развернулась, чтобы продолжить ловлю, но вдруг увидела направленную в грудь стрелу с пятнистым оперением.
Примечание к части
Песни группы "Тролль гнёт ель" "Сельдяной король" и "Что совой об пень, что пнём об сову"
Свободный Тракт
— Тхану мен, — торопливо поклонился королю гном родом из Белегоста, недавно женившийся на ногродской девушке, — мой государь, Ногрод нам не враг! У нас говорят, что орки промышляют на севере Таргелиона, некоторые отважные Кхазад отправились очистить землю от этих тварей! Вредить нашим рабочим никто не собирался! Уверен, это какое-то недоразумение!
Небольшая пещера, служившая обычно складом дешёвых стройматериалов, а теперь ставшая тюрьмой для пойманного диверсанта, была надёжно заперта, у двери выставили охрану, и Азагхал, лично взглянув в глаза заключённому, хотел вернуться в свой дом, чтобы в уединении всё обдумать, но на пути возник встревоженный подданный, озвучивший то, что хотели бы услышать многие: вражды между городами не будет. Попытки владыки Белегоста объединить Кхазад скрепили узами брака не один десяток семейств, члены которых теперь боялись за своих близких.
Кроме того, гномы с севера и с юга вместе разрабатывали золотоносные жилы, добывали руду и самоцветы, кузнецы ездили из города в город для обмена опытом, кто-то в итоге переселялся, покинув отчий дом, где оставалась родня. Неужели теперь придётся всё бросать и возвращаться?
Конечно, хотелось думать, что строителям тракта мешают орки Моргота и только они.
— Недоразумения будут устранены, — твёрдо заявил Азагхал. — Кхазад объединятся, и наше величие возрастёт, превзойдя мощью самые могучие горы!
Разумеется, красивые слова мало успокаивали, однако встревоженный гном поклонился на этот раз спокойнее и с благодарной улыбкой, смотря на своего короля с надеждой и доверием.
— Оружейник Дарви ещё в Белегосте? — спросил Азагхал охрану и, получив ответ, отдал молчаливый приказ.
***
— Можешь оставить меня здесь, заковать в цепи или приказать высечь, — храбрился чернобородый гном, почти твёрдыми шагами заходя на ставший тюрьмой для диверсанта склад. — Твоё право, эзбад. Знай только вот что: я не шпионил и не отсылал никому сведения, которые узнал от тебя о строящемся тракте. Я не шпионил, но понимаю и готов поддержать тех, кто против торгового пути на севере. Если тебе так хочется личной дороги, эзбад, хорошо, проложи её для себя, вымости златом и яшмой, сделай нефритовые бордюры и возведи берилловые таверны на протяжении всего пути! Но только не лезь в устоявшиеся торговые отношения, которые выгодны всем, но почему-то оскорбляют тебя!
— Не стану повторять то, что уже говорил, — Азагхал не собирался запирать ногродского оружейника вместе с вредителем, привёл мастера лишь чтобы показать его собрата, который теперь обязан понести наказание, однако чернобородый гном ясно демонстрировал свою позицию: если его неугодный белегостскому королю собрат осуждён, то и остальные, думающие так же, должны оказаться в заточении.
Азагхал рассчитывал на совсем иную реакцию со стороны Дарви и теперь прилагал немалые усилия, чтобы скрыть растерянность.
Оружейник прошёл вглубь склада и сел рядом со съёжившимся на полу пакостником.
— Ты был неправ, брат, — сказал мастер, хлопнув сердитого гнома по спине. — Но я скорее поддержу тебя, чем этих гордых любителей красивых речей. Как тебя звать, брат?
Пойманный в редколесье мужчина нахмурился пуще прежнего и молча отодвинулся.
Не зная, как поступать дальше, Азагхал вышел в коридор и, когда замок щёлкнул, отправился в свой дворец. Что делать дальше, король не представлял, но ещё хуже — гномий владыка не знал, можно ли кому-то рассказать правду, посоветоваться или хотя бы просто выговориться.
Что если уже все вокруг против строительства Свободного Тракта? Как делать добро, не причиняя зла?
***
Высокий статный всадник на длинноногом чёрном жеребце, сверкая доспехами и восьмиконечной звездой на шлеме с алым гребнем показался наугрим настоящим исполином. Чёрно-красный плащ эльфа переливался, словно драгоценный камень, висящие на поясе ножны сверкали в лучах утреннего солнца.
Оставив чуть позади две дюжины своих верных, таргелионский посланник подъехал к строителям, демонстративно топча разложенные вещи и выровненную площадку, и, смотря сверху вниз с насмешкой, развернул свиток с печатью нолдорана Карантира.
— Вы нарушаете наши границы, — заявил эльф, наслаждаясь реакцией наугрим на своё эффектное появление. — Это земли короля Карнистира Феанариона, и владыка не давал разрешения на работу здесь. Однако король милостив и готов договориться. Золото способно решить многие спорные вопросы. Или вы предпочитаете сталь?
Гномы переглянулись.
— Но это не Краснолицего земля! — тихо сказал старший каменщик собратьям. — Мы сверяли карты!
— Вот именно! — громко заявил седой гном, недавно поймавший ногродского вредителя. — Карты говорят, что здесь ничейная территория! Земля Краснолицего на треть лиги южнее! Там, за холмом!
— Глаза протри, карлик, — зло и гордо усмехнулся эльф, указывая на свиток. — Или слеп стал к старости? Умишком ослаб?
— Да кто ты такой, чтобы оскорблять почтенного мастера?! — взъярился молодой гном, прорвавшись вперёд сквозь пытавшихся остановить его собратьев.
Сопровождающие посланника верные подъехали ближе, многие положили руки на оружие.
— Я — Алмарил, сын нолдорана Морифинвэ Карнистира Феанариона, родившегося в Тирионе, что в священной земле Валинор, потомок великого нолдорана Финвэ и владыка этих земель наравне с отцом. Мой дед — Феанаро Куруфинвэ освободил Белерианд от гнёта Моргота! — высокомерно сообщил эльф, смотря на наугрим с безжалостным ожиданием повода напасть. — Что-то мне подсказывает, коротышка, ты не сможешь похвастаться подобной историей рода.
— Зато я сам достойный мастер и заслужил уважение своими собственными делами! — побагровел рабочий, готовый кинуться на вооружённых эльфов с кулаками.
— Я бы приказал отрубить тебе обе руки, — задумчиво поднял глаза принц. — Но я же не орк какой-нибудь. Поэтому повторяю предложение: либо вы платите за использование земли нолдорана, либо убираетесь отсюда.
— Послушай, Алмарил, сын нолдорана, — поклонился седой мастер, заслоняя собой вспылившего собрата, — мы — простые рабочие и не можем ослушаться приказа нашего короля. Если ты действительно тот, за кого себя выдаёшь, если мы действительно оказались на твоей земле, я готов уйти, но прежде мне необходим приказ моего короля. Если ты действительно принц Таргелиона, тебе стоит ехать не к нам, простым каменщикам, угрожая и тыкая бумажками. Тебе надо говорить с равным по статусу — с королём Азагхалом.
— Равным? — Алмарил растянул губы в жуткой ухмылке. Совсем как его отец. — Эльфы — дети самого Эру Илуватара, а наугрим — всего лишь одного из Валар, коих Нолдор более не чтут.
— Ваше почитание никак не отражается на величии народа, — осторожно напомнил гном.
— Я хотел по-хорошему, — с сожалением вздохнул принц, — но вижу, зря потратил время. Я сейчас говорил с вами, чтобы избавить от лишней работы, твердолобые коротышки! Вы могли прекратить её сейчас и отправиться домой! Но не-ет! Вы будете усердно строить, пока я не решу вопрос с вашим королём. А я его решу, не сомневайся! И тогда вам придётся разобрать то, что вы тут сделаете, и посадить на место все срубленные деревья!
— Но мы их и так сажаем!
— Нет, не новые в стороне. Придётся вернуть те, что здесь росли, восстановить этот лесок в его первозданном виде. А иначе придётся понести наказание за самоуправство в чужих владениях. Подумай над моими словами, коротышка, если есть чем.
Всадники, сверкая золотом и сталью, тронули коней и двинулись на восток, как бы случайно затаптывая костры, сбивая палатки и разбрасывая аккуратно собранные кучи песка и камешков.
— Тварь морготова! — выругался молодой строитель, пнув кочку.
— Что будем делать? — спросил только прибывший из Белегоста каменщик.
— Никакой он не принц, — отмахнулся гном, уверенный, что вокруг все животные шпионят в пользу короля-колдуна. — Это Алмаглин, старший сын Пилинэль — эльфийки, что волосы травами перекрашивает. Она не жена нолдорану, а так.
— И что, что не жена? — нахмурился седой мастер. — Если нолдоран дал сыну титул, значит, этот Алмаглин или Алмарил принц. Да и какая нам разница, кто он? Я думаю так: у нас есть приказ — строить дорогу, поэтому мы будем строить. Придёт приказ разобрать — разберём. Мы — простые рабочие, и это наш щит на случай нападения разных высокородных особ. Пусть друг с другом разбираются, а мы своё дело делать будем. И делать на совесть!
Швырнув палкой в сторону дупла, откуда донеслось чириканье, мнительный строитель радостно согласился.
— За работу, братья! — бодро закричали наугрим, берясь за инструменты и начиная собирать разбросанные по поляне и дороге вещи.
На юге за лесом собиралась гроза.
***
Стоянка была покинута, и нигде не находились условные знаки, в каком направлении искать следующую. Это показалось ещё более странным, чем не встреченные на пути соратники.
Когда братья приняли решение разделиться: старший едет на переговоры в Белегост, а младший продолжает орочью деятельность, второй сын таргелионского короля поначалу чувствовал досаду, но потом, осознав, что при таком раскладе не придётся соперничать за Ривиан, взбодрился. Однако теперь, не находя своих сообщников, Карналмарил всерьёз забеспокоился.
— Тебе нечего волноваться, кхулум, — не особенно почтительно сказал предводитель гномьего отряда из Ногрода, присоединившегося к таргелионским «оркам» в обмен на помощь Карантира на Нароге.
Разумеется о присутствии наугрим на строящемся тракте, а эльфов — в золотоносных пещерах ниббингов никто не должен был знать, и юный сын Карнистира побаивался честно говорить о своих переживаниях и подозрениях. Вдруг гномы, узнав о сложностях задачи и возможной огласке, перейдут на сторону собратьев?
Выбрав новое место для стоянки, разделив своих сообщников — эльфов и наугрим — на отряды, юный принц, всё больше волнуясь, отправился туда, где висело послание для Белегоста и замер, увидев, что на месте ряженой туши мерно покачивалось алое химрингское знамя.
***
Расстеленное на широкой кровати покрывало из соболиного меха ласково щекотало кожу, согревало обнажённое тело. Пилинэль была рада, что супруг прислал за ней, хотела снова почувствовать себя счастливой избранницей дивного эльфа из Земли Валар, такого страшного и прекрасного, что от эмоций способно разорваться сердце.
Хотела и заставляла себя не думать о плохом.
Среди длинного сверкающего серебром чёрного ворса заиграли чарующими красками крупные цветные бриллианты, небрежно брошенные украшенной перстнями рукой.
— Мех выглядит одинаково, независимо от того, с разрешения лорда были убиты зверьки или нет, — задумчиво произнёс Морифинвэ, распахивая шёлковый халат. — Единственные, кого действительно стоило бы спросить — сами соболя, но никто этого не собирается делать, разумеется.
Сквозь тяжёлые шторы, вышитые золотой нитью, почти не пробивался свет угасающего дня, с улицы доносились весёлые голоса.
Владыка Таргелиона сел рядом с эльфийкой, провёл ладонью вдоль изящного бедра, спустился до колена, снова поднялся к талии и выше, слегка сдавил упругую грудь, тронул шею. Рука провела по бархатистой коже, пальцы пробежали по ключице, обогнули плечо, устремились к соскам, надавив на них, ладонь ненадолго замерла, потом поднялась и легла на живот любовницы ниже пупка.
— Ты больше не хочешь от меня сыновей? — прижав эльфийку к постели, задал вопрос Морифинвэ, и сердце Пилинэль заколотилось. — Не доверяешь мне? Разлюбила? — голос таргелионского короля стал резче. — Тебе не удастся обмануть или подставить меня, даже не надейся.
— Я люблю тебя! — выдохнула эльфийка, задрожав. — Сразу полюбила, как впервые увидела!
Пилинэль хотела подняться, чтобы лаской доказать свои чувства, но Морифинвэ надавил сильнее.
— Ты знаешь, что может подтвердить твои слова, — с подозрением произнёс Феаноринг, вставая и одеваясь.
— Уходишь? — с ужасом спросила эльфийка, не зная, чего ждать.
— Я даю тебе время решить, со мной ты или нет, — равнодушно ответил нолдоран. — Можешь попробовать сбежать. Но если ты будешь здесь, когда я вернусь, наше семейное древо продолжит рост.
Хлопнула дверь, оглушительно щёлкнул замок.
Бриллианты сверкали среди меховых волн драгоценными слезами, навек застывшими и безмолвными. Кому-то они обошлись слишком дорого, а Пилинэль получила их в дар, непрошенный и нежеланный. Одни позавидуют, другие останутся равнодушны, кто-то, возможно, искренне порадуется успеху мастерицы очарования.
«Наверное, — подумала эльфийка, осторожно взяв два чёрных и один прозрачный бриллиант в ладонь, — ни в ком, абсолютно ни в ком никогда не будет сочувствия. К этому надо привыкнуть, как бы ни было тяжело».
Власть порочных королей
Холодный ветер со снегом нещадно бил в лица, однако, несмотря на непогоду, работа продолжалась: рвы углублялись и растягивались, стены медленно поднимались из земли, словно звучавший из уст Нолдор, Синдар и Кхазад боевой марш был частью Песни Творения, создающей военные укрепления:
— Враг, трепещи!
Подними свой меч и щит!
Мы воины! Воины Эндорэ!
Лишь встав плечом к плечу,
Зло придать мечу!
Мы воины! Воины Эндорэ!
Проглядывавшая из-под снега зелёная трава казалась неуместной здесь, но, вспоминая название равнины, Варнондо соглашался с тем, что именно так и должно быть. Уже привычно приготовившись к худшему, Нолдо запретил своим бойцам конфликтовать с кем-либо в осадном лагере, однако, как ни странно, никто из верных Маэдроса не провоцировал стычки. Да, порой хитлумских эльфов откровенно игнорировали, слушая приказы исключительно ставленника Феаноринга — Телперавиона, но ни одного обидного или язвительного слова не было произнесено ни в адрес верховного нолдорана, ни его посланников. Молча или с равнодушным поклоном приветствуя верных Нолофинвэ, Нолдор и Синдар не подпускали тех ни к работе, ни к тренировкам, ни к документам, поэтому прибывшие на Ард-Гален эльфы из Хитлума оказались абсолютно не при делах и предоставлены сами себе, словно их поместили в стеклянный сосуд, изолировав от кипящей вокруг жизни.
Наугрим, что удивительно, были вежливее, порой даже первыми начинали беседы о возможности в будущем договориться о совместных горных разработках, и Варнондо для себя решил: дело в том, что гномы уважают избранного Маэдросом короля. Пожалуй, не самая удачная формулировка для письма в Хитлум.
Хладнокровно оценивая ситуацию, военачальник верховного нолдорана безучастно смотрел вокруг и делал выводы.
Не для короля — для себя.
Боевая Песнь Творения сменилась музыкой мщения, которую принесли из маглоровой Дыры недавно вернувшиеся гонцы.
«Холод в глазах пустых,
И за тобой горят мосты.
Рушится небо вниз
Под алый блеск зарниц.
Вперёд!
Ты повёл полки
Взмахом руки
За горизонт.
Вперёд!
Сердце гложет страсть.
Слава и власть —
Вот твой закон!
Светлый город покорён,
Стал кормушкой для ворон.
Ты сегодня победитель,
Твой сияет трон!
Но в урочный час
Ты падёшь среди теней,
И разрушат эльдар
Власть порочных королей!
В огне
Власть Валар — лживых королей!»
Варнондо поднял глаза на склон Тангородрима: где-то там, на высоте, превосходящей любое рукотворное строение, теряясь в ледяном тумане, по-прежнему вбито в скалу кольцо из неведомого колдовского металла, который оказался сильнее рук, духа и оружия великого героя Астальдо.
— В огне власть Валар — лживых королей! — выкрикнул рядом какой-то Синда, передавая собратьям стальные прутья, даже не думая о том, что верные верховного нолдорана могли и хотели присоединиться к работе.
— Время летит вперёд, — продолжала звучать и творить песня мести, — и за спиной палач встаёт.
Герб твой фальшивый смят,
И ждут кинжал и яд.
Смотри!
Пламя скалит пасть.
Слава и власть —
Лишь звук пустой.
Смотри!
Плавится закат,
И бьёт набат
За упокой.
— Здесь сплошной камень! — крикнул Нолдо, выбираясь изо рва. — Придётся повозиться. Боюсь, не успеем расширить до возвращения лорда Маэдроса! Мы тут втроём и за дюжину дней не управимся! Кто может подсобить?
Слова заставили встрепенуться всех, кто их услышал. Вокруг просившего помощи эльфа мгновенно собралась готовая взяться за работу толпа.
«Война, на которую я шёл из Валинора, — подумал Варнондо, — изменилась. Это больше не торжество идеи и цели. Это культ личности. Феанаро вёл эльфов за свободой, за светом и справедливостью. Маэдрос ведёт за собой».
Снова посмотрев на исчезающий во мраке склон, военачальник подумал, что восхищение и граничащее с поклонением почитание старший Феаноринг, безусловно, заслужил, и, представляя себя, оказавшимся в плену Моргота, Варнондо мысленно содрогался и не был уверен, что не сломался бы и не согласился на рабство или что угодно другое, лишь бы прекратить мучения, однако это не отменяло настороженности по отношению к тому, на кого обрушилось абсолютное и безусловное доверие сразу нескольких народов. Это ведь такой соблазн! А Маэдрос далеко не эталон благородства.
В отличие от хитлумских площадей, где «Айя Астальдо» неизменно звучало по поводу и без него, здесь, в осадном лагере на равнине Ард-Гален не кричали славу химрингскому лорду, однако при любом упоминании его приказов или событий, связанных с ним, в глазах и эльфов, и прибывших помогать со стройкой гномов загорался огонь…
— Фанатизма? — спросил сам себя Варнондо, вспоминая, что именно так аманэльдар смотрели на Валар, когда верили в их всесилие и неисчерпаемую благодетель.
Взгляды собравшихся здесь сильно отличались от тех, что устремляли на Маэдроса его друзья и верные, когда старший Феаноринг ещё носил иные имена. Но теперь почти все те Нолдор мертвы, и нет больше искреннего единодушия и братской радости быть полезными тому, кого уважаешь.
На смену дружбе пришло поклонение.
К счастью, не все аманэльдар пали в Битве-под-Звёздами и после, и Варнондо хорошо запомнил, как воины Айканаро, встретившись во время Славной Битвы с бойцами из Химринга, смотрели с привычным уважением на сына великого отца, видя в нём только старшего Феанариона, который, конечно, молодец, герой, Моргота не испугался, но куда ему до Феанаро Куруфинвэ! В аманэльдар Второго и Третьего Домов не было слепого восхищения, однако Варнондо понимал — если Маэдрос позовёт, за ним пойдут, не спросив, куда и зачем.
Немногие Авари, вставшие под химрингские знамёна, вдохновлялись подвигом своего нового лорда, который наглядно продемонстрировал, что Морготу можно и нужно противостоять, что рабство — неверный путь, и необходимо бороться с врагом до победного конца. Однако не только это влекло Мориквэнди в осадный лагерь: воюя против Айну плечом к плечу с отрекшимися от власти и покровительства Валар, потомки отвергнувших поход в Аман эльфов получали подтверждение правоты выбора своих предков.
«Айнур нам не друзья!» — смаковали греющие душу слова эльфы сумрака и целовали алые звёздные знамёна.
Конечно, пугающий огонь фанатизма вспыхивал не во всех глазах, однако для верного военачальника верховного нолдорана было важнее всего то, что герой Астальдо — принц Финдекано Нолофинвион — точно так же, как и Мориквэнди, юные Нолдор и оссириандские Синдар, преданно и с готовностью выполнять приказы смотрел на старшего сына Феанаро Куруфинвэ.
Да, те, кто шли за главой Первого Дома, приняли в свои сердца нового лидера.
Неужели все они забыли пророчество Вала Намо? Неужели не помнят, что, следуя за Феанаро, попадёшь в бездну, пав от руки палача? Да, каждого сразит что-то своё, но итог всё равно один. Маэдрос идёт дорогой отца, значит, каждому прекрасно известно, куда ведёт этот путь.
— Чёрный город покорён, — ворвалась в размышления песня, сложенная в Поющей Дыре, — кровь на полотнах знамён.
Кто сегодня победитель?
Пал твой чёрный трон!
Да! В урочный час
Враг лишился силы всей,
И разбили эльдар
Власть фальшивых королей!
В огне
Власть Валар — лживых королей!
Варнондо пошёл в шатёр, одинокий среди толпы. Отодвинув полог и бросив последний взгляд на трёхглавую Невольничью гору, воин негромко продолжил песню:
— Течёт песок
Времён,
И алый шёлк
Знамён
Покроет пыль
В Кругу теней.
Тускнеет блеск корон,
Но опустевший трон
Снова ждёт порочных королей.
Усмехнувшись, Нолдо скрылся от холодного ветра и музыки творения, звучавшей из уст эльфов и гномов, и с издёвкой поклонился сам себе:
— Да ты менестрель, Варнондо из Тириона, не хуже самого Аклариквета!
Примечание к части
В начале кавер Радио Тапка на Мановар Warriors of the world
После - Грандъ-Кураж "Мир бумажных королей"
Примечание к части
Март тут неспроста. March of Maedhros - это название владений Маэдроса на карте Белерианда, где "march" - очень многозначное слово: март, кордон, граница, марш. Соседство победного марша, защиты границ и ранней весны - прекрасная основа сюжета.
Долгий поцелуй затянувшегося марта
В открытое северу окно подул тёплый ветер, играя солнечными бликами на стене. Шёл «четвёртый месяц марта», как говорили о химрингском лете гости, мороз до поры отступил, и сердца радовались недолгому сезону без снега и метелей.
Долгий поцелуй сделал тело податливым, покорным и способным лишь поддаваться нахлынувшим чувствам.
— Спасибо, что приехал, — выдохнула счастливая Туивьель, до неожиданной встречи уверенная, что её Легенда ещё долго не вернётся в крепость.
Живая рука со страстью погрузилась в волосы химрингской леди, объятия стали крепкими до дрожи.
— Спасибо, что ты есть, — прошептал Маэдрос, — спасибо Эру, что привёл тебя ко мне! Какая же ты красивая!
Феаноринг начал осыпать поцелуями ладони Туивьель, и эльфийке вдруг стало не по себе. Чтослучилось?
— Если бы не ты… — Феаноринг не договорил, но леди всё поняла. Услышала несказанное.
«Ненавижу! Сил нет перебороть это!»
Лорд Химринга закрыл глаза, поднял голову, зажмурился с тяжёлым вздохом.
«Я предал память отца».
«И пролил бы кровь снова, чтобы отомстить за свою слабость».
«Погиб бы сам, не исполнив Клятву, предав свой народ…»
— А как же я? — спросила вслух Туивьель, чувствуя, как из-под ног уходит опора, запоздало понимая, какой неуместный вопрос задала: что значит «как же я?» Легенда приехал домой, в Химринг, вместо того, чтобы после визита к верховному нолдорану вернуться в осадный лагерь!
Приехал за поддержкой, находясь на грани ошибочного рокового шага, не желая совершить его, борясь с собой, ища тепла и ласки.
Поцелуй продолжился, выбросив из реального мира. Металлическая кисть не касалась тела эльфийки — к спине прижималось тёплое сильное предплечье. Левая ладонь сдавила руку Туивьель, остановила на груди, леди ощутила бешеное биение сердца, постепенно успокаивающееся. Ритм становился завораживающим, эльфийка почувствовала, что начинает дышать в такт ему, тáя мартовским снегом, сливаясь с Великим Морем, исчезая среди бескрайних вод и с упоением называя это любовью.
— Мы, — чуть отстранившись, улыбнулся Маэдрос, взгляд бесцветных глаз потеплел.
Свет в окне стал ярче, тени стремительно летевших по небу облаков — чётче.
— Я писала тебе на Ард-Гален, — ласково произнесла леди, проводя ладонью по щеке Легенды. — Столько писем тебе за всю жизнь не приходило, сколько я отправила за этот короткий срок.
Маэдрос осторожно коснулся ладонью округлившегося живота избранницы, посмотрел в окно.
И вдруг с усмешкой задёрнул шторы.
***
На небольшой круглой площади внутри северной части крепости, как всегда, кипела жизнь.
Вдоль стены проскакал верхом молодой Нолдо из городской стражи, тренировавший крупную гончую, заставляя собаку не только не отставать от лошади, но и обгонять, бросаться на грудь, шею и морду, где крепились специальные пластины, чтобы пёс мог вцепиться клыками, не поранив скакуна.
Туивьель вышла на площадь прогуляться и взглянуть на ногродских торговцев, которые приезжали всё чаще и расспрашивали всё больше.
Шпионы под видом мастеров?
Вслух подобные мысли никто не высказывал, однако в общении с наугрим эльфы Химринга соблюдали осторожность. Леди хотела спросить торговцев, смогут ли они привезти не готовые изделия, а необработанную кость подземных ящеров из нарогских пещер. В прошлый раз Туивьель получила решительный отказ, а один бородатый мастер, разведя мощными короткими руками, хмыкнул, широко улыбаясь:
— Госпожа, ты же понимаешь, что мы все хотим заработать! Ты ведь тоже любишь жить в тёплом доме со слугами, носить драгоценности и красиво выделанные меха! Зачем же просишь нас действовать в ущерб своему кошельку? Готовые изделия стоят дорого, а за материалом госпожа может съездить сама, коли столь велико желание поработать с диковинной костью.
Понимая, что ответ снова будет таким же, и что в нарогскую войну Химринг ввязываться не собирается, Туивьель решила хотя бы просто посмотреть на гребни и броши, поэтому остановилась около разложенных на чернённой коже украшений.
Придирчиво выбиравшая что-то эльфийка заметила леди и обернулась, смотря с вызовом.
— Прекрасные гребешки, не правда ли? — фыркнула дева. — Могли бы быть. Только роспись никуда не годится.
— Тебе виднее, — с равнодушной вежливостью улыбнулась Туивьель, узнав художницу, занимавшуюся росписью крепостных коридоров и залов с самого начала строительства Химринга.
— О, да, твоя правда, мне виднее! — эльфийка сверкнула прозрачно-голубыми глазами. — Я замечаю больше, чем многим бы хотелось.
Наблюдая в лице и позе, а также слыша в голосе девы вызов, избранница химрингского лорда поняла, в чём дело, однако решила не подавать вида. По крайней мере пока.
— Я вижу, как женщины ведут себя с мужьями и прекрасно понимаю мужчин, которые не задерживаются дома надолго, — заявила художница, вертя в руках брошь с изображением целующейся пары. — Многие жёны, — злые прекрасные глаза многозначительно посмотрели на Туивьель, — почему-то с радостью принимают на себя роль перины и подушки, которые нужны лишь иногда, когда муж устал. Но как только он выспался и выплакался, постель ему больше не требуется. Однако умная женщина сможет стать для супруга гораздо бóльшим и ценным.
— А для умных красавиц, — вмешался торговец, — у меня есть особые украшения. Вот, посмотрите.
Взгляд голубых глаз едва не испепелил гнома.
Туивьель бездумно посмотрела на украшения для умных, чувствуя с трудом преодолимое желание высказать художнице всё, что о ней думает.
«Завистница! — стучало в висках. — Представляешь себя на моём месте с уверенностью, что подчинила бы Легенду, сделав его безвольным и покорным рабом, бегающим за тобой на цыпочках и смотрящим в рот? И нужен был бы тебе такой недомуж?»
Хотелось высказать, что сердцу, искалеченному тьмой, нужна нежность и понимание, что…
— Что ж, всем достаются разные дары от Эру, — осторожно взяв спицу с тонкой резьбой, словно это кинжал, медленно произнесла Туивьель, — кто-то рисует, а кому-то достаётся лучший мужчина. Надо хранить свой дар, а не коситься на чужой.
— То, что присвоено, даром не является, — зло сказала художница, вернув товар торговцу. — Глупые женщины быстро разочаровывают мужчин, так что, рано судить, кому и какие дары достанутся.
«Сколько ещё женщин думают так же? — с тревогой подумала химрингская леди, смотря вслед быстро уходящей художнице. — Вдруг эта завистница права? Вдруг в лагере на Ард-Гален есть те, кто хотят отнять у меня мою Легенду?»
— Я оружием не торгую, — видя, как держит спицу Туивьель, заговорщически произнёс гном. — Но мой племянник…
— Нет, благодарю, — вздохнула эльфийка.
— Прекрасная госпожа, — поклонился торговец, жестом подзывая возившихся с товаром помощников, — правда ли, что отряды разведки планируют идти на восток, в земли предков?
— Да, — ответил подошедший эльф с повязкой на правом глазу. — Планы строятся. По рассказам Мориквэнди нам известно, что земли за восточным хребтом заселены тварями Моргота, из-за которых эльфы сумрака в основном и переселились в Белерианд.
— Либо сгинули, как вы любите говорить, Калаквэнди, — с обидой сказала Туивьель. — Но теперь вы тоже поняли нас, перестав признавать власть Валар. Отец моего отца говорил, что нельзя доверять тому, кто непомерно могущественнее тебя самого, и приводил такой пример: нравятся тебе милые маленькие птахи, предположим, серые певуньи, и ты наблюдаешь за ними год, два, три, видишь, как на них нападают хищники, как змеи или более крупные птицы уничтожают гнёзда, понимаешь горе родителей, теряющих детей, и решаешь, что хочешь защитить голосистых пернатых. Но вместо того, чтобы очистить лес от хищников, либо научить полюбившихся птичек защищаться, ты расставляешь сети, ловишь певуний и тащишь в свой дом, закрывая все входы и выходы, чтоб не разлетелись глупые создания. Но представь, что будет, если такое жильё загорится, или в него проникнет хищник: несчастным птичкам не спастись. К тому же, хозяин однажды может не вернуться домой, и все его любимчики умрут от голода.
— Я слышал, Мориквэнди шли на запад, надеясь, что Валар всё же снова позовут в свои земли, озарённые благословенным светом, — с горечью и затаённой злобой произнёс одноглазый Нолдо. — Или что кто-то построит корабли. Но ваши воины оказались слабы, чтобы помочь Новэ Кирдану избавиться от осады, поэтому вы прятались по лесам, лишь изредка выходя из укрытий для охоты или рыбалки.
— Спасибо вам за нашу свободу, — улыбнулась Туивьель, инстинктивно погладив ставший заметным живот.
«Новэ Корабел, — подумала химрингская леди, — может быть, Линдиэль вернулась к отцу, поэтому не отвечает на письма, которые я отправляла в Оссирианд?»
— Хотим мы или нет, — воин взял у торговца шкатулку и стал смотреть, чем её можно наполнить, выбирая украшения и большие и совсем крошечные — детские, — на восток идти придётся. Мы должны знать, не собирается ли там армия. Пока мы осаждаем север, Моргот может ударить нам в тыл или с фланга. Этого нельзя допустить.
«Мы шли в Эндорэ, — вспомнила Туивьель слова Маэдроса, — и отец говорил, что это возвращение на Родину. Мы хотели однажды найти то самое озеро, где пробудились эльфы, некоторые думали, это мог быть Митрим, но я помню по рассказам, что на берегах Куивиэнэн всегда было тепло, а Туманное озеро холодное. Говорили, путь от родных земель был очень долог, и преодолели его только благодаря помощи Валар. Но мне нравится думать, что однажды эльфы смогут пройти той дорогой сами. Когда-нибудь моя военная крепость станет не нужна, и тогда… Может быть, даже не я, а те, кто придут после, найдут священное для нашего народа место в Арде».
— Кхазад пойдут на восток с вами, эльфы, — сказал торговец, жадно сверкая глазами, — отберём у чёрного гада наши богатства! Пусть засунет своих чудищ обратно в свои пещеры и поглубже! Хватит портить нам жизнь!
— Если бы Моргот с вами торговал, вы бы его врагом не считали, — недобро произнёс остановившийся рядом Синда с украшенным волчьим мехом плащом, висевшем на согнутой в локте руке.
— Если бы Моргот создавал что-то, заслуживающее продажи и покупки, — парировал гном, — он не был бы Морготом!
Эльфы переглянулись и с уважением кивнули торговцу: его аргумент, пожалуй, был неоспорим.
***
Поцелуй был долгим, но, увы, не бесконечным, и Туивьель захотелось плакать. Сдержать эмоции не удалось, лицо некрасиво сморщилось, горячая рука, пока без перчатки, провела по щекам, стирая слёзы.
«Не уезжай», — единственное, что хотелось сказать, только какой в этом смысл?
Прощальный стремительно холодеющий взгляд бесцветных глаз стал ранящим и страшным, соскользнул с Туивьель к северу, и Маэдрос замер, словно изваяние из стали, — высокий, величественный и пугающий до дрожи, а потом вскочил в седло и вместе с верными скрылся за городскими воротами.
Слёзы стало некому стереть с лица, Туивьель громко всхлипнула, как могла быстро побежала в крепость. Снова вспоминались слова печальной песни, произносить которые было страшно: вдруг сказанные вслух, они напророчат беду?
«Разлука — вот извечный враг девичьих грёз…»
Нет, это ненадолго. А после снова будет встреча и поцелуй.
И март, который может показаться нескончаемым.
Об уважении
— Нам нет смысла сидеть здесь просто так.
Слова воина заглушил ветер, внезапно завывший за пологом шатра. Дождь закончился, тучи разошлись, и небесное золото снова пролилось на зелёную равнину, однако теплее не стало.
— Но мы должны быть здесь, — задумчиво произнёс Варнондо, тонкими штрихами рисуя на обратной стороне карты женское лицо. — Приказ Верховного Нолдорана.
Рингаро нетерпеливо вздохнул.
— Понимаешь, командир, — воин обернулся на вход в шатёр, — наше пребывание… бессмысленное нахождение здесь не идёт на пользу ни военному делу, ни образу армии короля, ни самому королю. Нас выставляют бесполезными болванами, которым ничего нельзя доверить!
— Замолчи, — негромко приказал военачальник, вставая из-за стола. — Приказ короля для нас важнее любых домыслов!
— Это так! И я не предлагаю делать ничего, что может идти против воли владыки Нолофинвэ! Пусть часть отряда остаётся в осадном лагере, а остальные, — Нолдо подошёл ближе, посмотрел Варнондо в глаза, — остальные идут на разведку за Железные Горы. Мы узнаем, что происходит в земле врага на границе с нами, и станем героями и в глазах нолдорана, и даже этих самодовольных «героев»! И, командир, в своих собственных.
Последняя сказанная фраза очень неожиданно заставила Варнондо побледнеть. Рингаро изумлённо замолчал, отошёл к столу, нагнулся к картам.
— Знаешь, что я говорил обезумевшим от мороза эльфам, которые пытались убежать обратно в Валинор? — полушёпотом спросил военачальник, посмотрев безумными глазами на соратника. — Я останавливал их, готовых разорвать меня в клочья, демонстрировал оружие и говорил, что для их же блага они обязаны вернуться, ибо в противном случае сгинут во тьме, не добравшись до покинутой земли, куда нам больше нет дороги по воле Валар. Я говорил, что убью их прямо сейчас из милосердия, не бросив погибать мучительно от холода, голода и зверья. А что я делал на самом деле, Рингаро?
— Выполнял приказ, — максимально спокойно и равнодушно пожал плечами Нолдо, не желая вспоминать Хэлкараксэ. Полынья, засыпанные снегом палатки, растерзанные охотники… Всё это уже в прошлом, и пусть там и остаётся. — Я понял, командир, — кивнул воин, — ты останешься в лагере, а я…
— Нет, — отрезал Варнондо. — Нет. Скоро вернётся принц Финдекано, его верные пусть и отправляются в разведку. Они пришли сюда рисковать жизнями, а мы — нет. Приказ…
— Верховного нолдорана, — договорил Рингаро. — Слушаю и повинуюсь.
***
Горы расступились, открыв взору превратившуюся в строительную площадку равнину. Издалека доносились голоса и музыка, и Финдекано улыбнулся, понимая, что на войне чувствует себя спокойнее и счастливее, чем рядом с отцом и всеми теми, кто прославляет его, не гнушаясь играть нечестно.
Желание достучаться до родителя, пробудить в его сердце то светлое, за что сын хотел любить и уважать его, по-прежнему мучило Астальдо, в памяти снова и снова прокручивался разговор, изначально бессмысленный, но не начать который Финдекано не мог.
Хотелось схватить отца за плечи, встряхнуть, чтобы тот очнулся, прозрел, пробудился от морока…
Но каждый отчаянный порыв разбивался о прочнейший щит насмешки.
Жаль, не существует столь неуязвимого металла — из него бы делать доспехи для воинов!
— Ты не прав, отец, — сказал вслух Астальдо, и воспоминание засмеялось в ответ язвительными словами короля:
«Клеть одиночества, стена непонимания и пропасть презрения — вот всё, что осталось несчастному верховному нолдорану. Вот всё, что встало между ним и его семьёй, его народом и всей Ардой!»
***
Нолофинвэ поднял к росписному потолку раскинутые руки, замер, потом посмотрел на сына и от души рассмеялся.
— Финьо, прошу, скажи, что ты не считаешь так!
Принц Финдекано медленно прошёлся по залу, демонстративно смотря себе под ноги.
— Знаешь, сын, — на этот раз почти серьёзно заговорил король, — ты зря полагаешь, что я не понял твоих чувств и проигнорировал требования заткнуть рты моим певцам. Поэтому у меня есть встречное предложение: ты делаешь своё дело так, как считаешь нужным, и я не вмешиваюсь, поскольку в военном деле смыслю меньше тебя, а ты в свою очередь не лезешь в дела власти.
— Однажды я уже послушал тебя и не вмешался, — глаза Астальдо вспыхнули, — и теперь венец нолдорана — позор, а не высшая честь! Стыд, а не заслуженная награда! Клеймо вместо признака исключительного величия!
Скептически взглянув на сына, Нолофинвэ улыбнулся, и принц узнал это выражение лица: в детстве, когда маленький Финьо пытался доказывать, что знает нечто, в чём на самом деле не смыслит, отец всегда молчал и смотрел точно так же. А потом говорил то, что заставляло мальчика подчиниться.
— Я не отказываюсь от своих слов, — вздохнул король, — и если заслуживаю смерти, готов принять её от тебя. Жаль только одного — я не увижу, как ты, мой сын, возьмёшь мою корону себе.
— Я не… — начал возражать Финдекано, однако отец жестом приказал замолчать.
— Ты думаешь, что с моей смертью восстановится справедливость. Но это не так, дорогой мой Астальдо. Ты найдёшь причины, почему должен править сам. Обоснования будут вескими, убедительными, красивыми, ведь иначе получится нечестно.
— Власть — оковы для чести! — ударил по столу кулаком Финдекано.
— Именно! — шире улыбнулся Нолофинвэ. — Поэтому ты возьмёшь столь тяжкую ношу на себя.
— Не переводи тему, отец! Перестань смеяться надо мной! — окончательно разозлился Финдекано, рванул к двери, однако остановился на полпути и обернулся. — Я с самого начала знал, что ты не захочешь слушать моё мнение, однако должен был сказать его, чтобы ты потом не делал вид, будто не знал. Твоя политическая игра оскорбительна для меня, и я не стану мириться с тем, что задевает мою честь! Знай это и не забывай.
— Моя игра — мой статус, а заодно — твой авторитет, — парировал верховный нолдоран. — Подумай сам, кем бы ты был без отца-короля? Верным слугой Нельяфинвэ Феанариона? Беспрекословным исполнителем его воли и планов? Ты уже им стал, но хотя бы имеешь титул принца, поэтому не потерялся среди тысяч безликих и безымянных эльфов Второго Дома Нолдор. Пойми, сын, одну простую вещь: если тебя не уважают, в этом твоя и только твоя вина.
***
Финдекано выругался.
Высланные вперёд верные уже возвращались, и по встревоженным, однако горящим азартом глазам герой Астальдо понял: разговор с отцом скоро сотрётся из памяти, вытесненный настоящими, нужными для Арды деяниями.
И это будет правильно.
Разведка в землях врага
Перепончатые крылья захлопали совсем близко, и гномы, прилаживавшие к угольно-чёрной скале огромный бур, резко подняли головы, а их охранники вскинули оружие, однако никого рядом с собой не увидели. Звук повторился слева, сразу же справа и одновременно спереди и сзади, словно целая стая морготовых тварей окружила бородатых мастеров.
— Чего вы добиваетесь? — захихикал сверху тоненький свистящий голосок. — Пики Трёхглавой Горы нерушимы, и вашей тыкалке не по зубам чёрные камни.
Щёлкнули арбалеты. Наугрим стреляли вслепую, ориентируясь на голос, и, наконец, увидели свою мишень: размером и окрасом похожая на рысь крылатая тварь с уродливой мордой сидела высоко на скале, только совсем не там, откуда доносилась речь.
— Сгинь, чудище! — крикнул рыжий гном, часть подбородка которого уродовал ожог, поэтому борода росла неравномерно.
— На себя посмотри! — огрызнулась мышь. — Твой пра… прапрадед посимпатичнее был. Жаль, пил слишком много перед битвой — боялся, видимо, сильно. А пьяница для орков — лёгкая добыча.
Взъярившийся гном, выкрикивая проклятья, выстрелил в тварь — болт не долетел и половины необходимого расстояния, тогда бородач принялся швырять булыжники, и монстрица нарочно подначивала его, хихикая всё громче и противнее.
— Да утихни ты! — принялись успокаивать собрата наугрим. — Не обращай на неё внимания! Делом займись!
— Ну уж нет! — вырвался мастер и начал осматриваться. — Я до неё доберусь!
— Иди, иди ко мне, дурачок! — расхохоталась мышь, обращаясь девочкой. — Я тебя приласкаю.
— Да ты выглядишь омерзительнее червя! — смачно сплюнул гном, резко потеряв интерес к монстрице.
Худенькая миниатюрная девочка с пятнистой кожей и глазами кровопийцы широко раздвинула тощие ножки и тоненько захихикала:
— Кроме меня тебя всё равно некому приласкать, так что… Поднимай и поднимайся.
— Мы скоро своротим твою гору! — крикнул коротко стриженный стрелок с арбалетом. — Тогда и поговорим. На равных.
— Не своротите! — махнула ножкой монстрица, жест получился резким и абсолютно не соблазнительным. — Тыкалку сломаете.
Гномы перестали обращать внимание и продолжили сверлить не поддающийся стали камень.
***
— Я не верю, что мы можем пройти незамеченными Морготом, — вполголоса произнёс Финдекано, оборачиваясь на собратьев. — Но от орков скрыться способны. Конечно, попытки сверлить Тангородрим вряд ли кто-то воспринял, как серьёзную угрозу, но внимание они, безусловно, привлекли.
— И отвели от нас. Умеешь ты мотивировать в опасный поход, герой Астальдо, — полушёпотом сказал эльф, кутавшийся в плащ с медвежьим мехом. — Но ты прав — лучше знать реальное положение вещей и признавать его, чем тешить себя красивыми громкими словами о скорой лёгкой победе.
«Если тебя не уважают, в этом твоя и только твоя вина», — прозвучали в памяти слова, пробудившие в душе сомнение: вдруг все те, кто пошёл в земли врага на разведку, на самом деле не считают своего принца лидером? Плохо это или нет? И… насколько плохо?
— Я говорю правду, потому что не вижу смысла врать, — отрезал Финдекано, — надеюсь, здесь нет трýсов, которым требуется ложь о слабом глупом враге, чтобы не бояться с ним воевать!
Разведчики молча переглянулись. Путь в захваченные Морготом земли шёл через скалы, прилегающие к морю — более низкие и менее отвесные, нежели обрывающие равнину Ард-Гален склоны. К сожалению, перебросить через них армию не представлялось возможным — войско заметили бы издали и просто расстреляли или забросали камнями.
Погода менялась быстро и непредсказуемо: ещё мгновение назад ледяной ветер обжигал лица, заставлял слезиться глаза и обрывал дыхание, а теперь ощущалось приятное тепло, однако затишье обещало быть недолгим — с северо-запада приближались стремительно темнеющие дождевые облака.
— Наша главная проблема, — прогоняя из памяти голос отца, постарался спокойнее говорить Финдекано, — крылатые шпионы врага.
— Мы увидим, насколько бдительны Валараукар в землях своего господина, — зло усмехнулся проверявший, где лучше закрепить тросы, Нолдо.
Сын нолдорана напрягся. Его речь кажется недостаточно значимой? Есть более серьёзная проблема, которую он не успел озвучить, пока не перебили?
От понимания, насколько Турукано, похоже, был прав, говоря, что отец обесценил и осквернил подвиг спасения из плена сына Феанаро, забрав венец нолдорана, принц едва держал себя в руках.
— Тебе не давали слова! — резко сказал Астальдо, и собрат равнодушно замолчал. — В бой вступать нельзя — нас слишком мало. Если увидим войско — сразу же уходим. Но если попадётся одиночка…
Он не договорил: и без того очевидно — нельзя отпускать живым орка, которого придётся допросить, и Финдекано испытывал смешанные чувства. Вспоминались страшные картины захваченных морготовой армией поселений, замученные пленные, в сердце вскипала жажда отмщения, слепого уничтожения любой твари, созданной или искажённой врагом, однако в глубине души эльф не хотел этого делать — понимание, что враг совершенно без жалости бросит на убой тысячи, сотни тысяч живых созданий, лишь бы не подпустить к себе эльфов, душило волю к борьбе.
«Зачем я думаю об этом?» — встряхнул себя Астальдо, начиная осторожный подъём на скалу.
«Стрел в колчане много, — вспомнился голос одного из Майяр Оромэ, обучавшего охоте в степи, — и они практически неотличимы друг от друга. Наконечник к наконечнику, древко к древку, перо к перу, лежат в покое, одинаково безликие, мало значащие для того, кто взял их с собой. Неотличимыми ложатся они на тетиву, и лишь поражённая цель имеет смысл, лишь ту стрелу заметишь, которая пронзит тебя самого».
«Нет же! — заспорил с собой Финдекано, тряхнув головой. — Эти слова звучали иначе! В них не было затаённой угрозы и тёмной безнадёжности. Не было! И не должно быть!»
В Амане всё было иначе. Но правильнее ли?
— Нам действительно необходимо знать, что происходит за этими проклятыми горами, — тихо сказал находившийся рядом Нолдо, и Финдекано почувствовал нарастающую злость, вспомнив, как его встретил верный военачальник отца.
***
Взгляды эльфов остановились друг на друге, словно столкнувшиеся клинки.
«Тебе не место во главе армии!» — вспыхнула неприязнь в серых глазах.
«Как и тебе!» — загорелось в ответ пламя в голубых.
— Пока принц Астальдо решал вопросы личного характера, — как бы вскользь сказал, поклонившись, Варнондо, — нам стало ясно, что необходимость разведки сейчас острее, чем когда-либо.
Обведя глазами воинов, собравшихся на совет, верный нолдорана остановил взгляд на Рингаро, продолжая говорить со всеми:
— В то время как военачальник Нельяфинвэ Маэдрос Феанарион отбыл в Хитлум по приказу короля, ответственность за происходящее в осадном лагере легла на меня. Таков приказ нашего владыки. И я утверждаю: мы обязаны знать реакцию врага на наши действия! Соберите информацию до возвращения командира Маэдроса Феанариона.
«Может быть, мне и не место во главе твоей армии, Астальдо, — победный взгляд снова устремился на Финдекано, — только у тебя нет армии — твоими верными распоряжается Феанарион, а по приказу короля…»
***
Колдовская тьма начала сгущаться.
Чем выше на скалу поднимались эльфы, тем сложнее становилось фокусировать зрение и концентрировать внимание: создавалось ощущение, будто с каждым вдохом усиливалось опьянение. Узкий перевал тонул во мраке, терял чёткость, троился и смазывался.
«Нет! — сказал сам себе Финдекано. — Нет! Что бы ни приказывал король, своими верными командую я сам! И отвечаю за них головой! За их жизни, за их поступки».
— Ждите здесь, — тихо произнёс Астальдо, но голос прозвучал громовым раскатом, горы дрогнули, эхо прокатилось по хребту и рассыпалось мерцающими звёздами по камням внизу.
— Что за морготовы шутки?! — не таясь, выругался эльф, рядом с которым пролетел внушительный камень, и на этот раз магия не усилила речь.
— Нам нет смысла таиться, — скривился сын нолдорана. — Однако соблюдаем осторожность всё равно. И помните: живыми не сдаёмся!
Тьма замерцала осколками зеркал, отражавшими дневной свет, Финдекано осторожно перебрался через режущую лезвиями глыбу и посмотрел на земли врага.
Взору открылась пустота.
Чёрный мрак, похожий на волокна истлевшей пряжи, медленно скручивался дрожащими завитками высоко над мёртвой растрескавшейся землёй, запах дыма, гнили и серы ощущался достаточно сильно, чтобы понять — если спуститься со скалы, дышать станет невозможно.
Закрыв лицо шарфом и сделав знак собратьям поступить так же, Астальдо жестом приказал спускаться.
***
Глаза цвета лавы смотрели из брошенного дома с любопытством. Что это за существа? Они ощущаются совсем иначе, нежели все встречавшиеся ранее.
Запахи, излучаемая энергия, удивительное свечение, которое не похоже ни на что, виденное прежде.
Кто они? Еда?
***
— Здесь давно никого нет, — пожал плечами эльф в плаще с медвежьим мехом, — дома заброшены. И этот, — разведчик указал на повешенного на толстом суке орка, — с зимы, похоже, болтается.
— Эта, — уточнил Нолдо, вышедший чуть вперёд. — Там женщина.
Финдекано осмотрелся. Проделав немалый путь вдоль хребта, сворачивая на дороги, которыми ранее явно пользовались местные жители, эльфы не встретили ни одного разумного существа, а попадавшееся жильё неизменно пустовало. Однако ощущение присутствия кого-то мыслящего и опасного возрастало и тревожило всё сильнее.
— Здесь кто-то есть, — произнёс вслух эльф в плаще с мехом. — Говорю вам как охотник.
Наскоро составлявший на ходу карты разведчик коротко кивнул в знак согласия.
— Сюда подошёл! — крикнул Финдекано, используя скудные познания в орочьем наречии, порой удивительно напоминавшем Квэнья, не совсем уверенный в значении произносимого. — И нагнулся!
Эльф в плаще сдержал смешок.
***
Глаза цвета лавы прищурились.
«Меня позвали?» — с сомнением подумал юный дракон и решил, что к тёплой сестре хочет больше, чем к этим странным светящимся существам.
Бесшумно скользнув сквозь дыру в полу, ящер поспешил скрыться среди давно не пополнявшихся мусорных куч.
Пища или нет эти незнакомые пришельцы, можно выяснить позже. Сейчас всё равно есть не хочется.
***
— Я хочу всё это сжечь, — спокойным голосом констатировал Нолдо, выйдя из опустевшего дома и посмотрев на собратьев совершенно безумными глазами.
— Привлечём лишнее внимание, — покачал головой Финдекано, — если, конечно, есть, чьё.
— Ты просто не видел, что внутри! — голос эльфа сорвался. — Я был уверен, что орки ненавидят нас, поэтому рушат наши дома, убивают и насилуют жителей! Но посмотри туда! Они же сами здесь жили!
Сын нолдорана подошёл ближе и понял, что за порогом ступить просто некуда: грязные тряпки, на которых высохла плесень, валялись прямо на полу вперемешку с гнилой едой, истлевающими испражнениями, посудой, которую тоже, видимо, неоднократно использовали вместо ночного горшка и ни разу не мыли, а потом просто бросали в кучу мусора за дверью комнаты, взяв новый котелок.
— Я всё понял, — побагровел Финдекано, задыхаясь от отвращения.
— Нет! — настаивал Нолдо, желавший сжечь дом. — Посмотри налево! В ту, поросшую грибами гору!
Взглянув, Астальдо почувствовал, что его сейчас стошнит — среди уже неопознаваемого хлама лежал труп ребёнка, умершего, похоже, от голода.
— Будь проклят, Моргот! — выругался Финдекано и захлопнул дверь. — Будь ты проклят!
— Ну что, сожжём эту выгребную яму? — спросил воин.
Задумавшись над ответом, борясь с подступающей рвотой, сын верховного нолдорана зажмурился, выдохнул и осмотрелся:
— Нет, надо сначала найти того, кто наблюдал за нами.
Эльф с картой вдруг насторожился, смотря вниз на покрытую сетью трещин землю.
— Здесь следы, — сказал он. — Странно плоские. Не видел раньше такого строения стопы.
— Только не надо его звать, — с доброй усмешкой произнёс эльф в плаще с мехом, — напугаем ещё больше.
Отпечатки стоп виднелись в пыли, но пропадали на камнях, понять, куда двигалось существо, не представлялось возможным.
— Похоже, мы опоздали, — указал рукой составитель карт. — Здесь побывал огромный волк.
Эльфы переглянулись. Запалив факел, Финдекано прислушался: в некоторых домах скрипели окна и двери, в щелях стонал ветер, пролетая по заваленным мусором комнатам и вынося из помещений гадкую вонь. Но присутствия кого-либо живого больше не ощущалось.
Неожиданно из глубокой ямы за дорогой с жалобным воем показалось что-то очень грязное и волосатое, державшее во рту нечто, вряд ли пригодное для еды.
Медленно выползая на поверхность, существо, отдалённо напоминавшее мужчину, выплюнуло то, что жевало, и, зарыдав, пало ниц, умоляюще скуля.
— Мне противно даже находиться рядом с ним, — скривился Нолдо, державший карту, — не то что трогать! Как будем брать его в плен?
— Он сам за нами пойдёт, — хмыкнул охотник, — надо только еду показать. А там отмоем, накормим, глядишь, и заговорит понятнее. Или даже станет ручным зверьком.
Финдекано помрачнел. Вспоминая, как Феанаро обвинял Валар в утаивании предстоящего пробуждения Младших Детей Эру, эльф не хотел думать, что Владыки Арды были правы, изолировав от этих чудовищ прекрасных умных эльдар. Хотелось надеяться, что сейчас у ног рыдает какая-то новая разновидность орка, а не один из тех, «кто придут после».
Закрывавший небо чёрный мрак стал плотнее, но подувший ветер немного рассеял волокна колдовской пряжи, однако светлее не стало — ладья Ариэн исчезла за горами, и небо стремительно меркло.
Заманивая странное оркоподобное создание в укрытие в скале, выбранное разведчиками для отдыха, воины старались не подпускать непонятное существо близко, внимательно наблюдая за каждым его движением.
Неожиданно житель морготовых земель замер и заплакал, причитая на вполне понятном языке:
— Солнышко! Ну за что?! Не надо!
Сквозь колдовской мрак пробилось серебристое сияние ночного светоча, и существо, отчаянно взвыв, опрокинулось на спину.
В одно мгновение вскинув луки, эльфы приготовились стрелять, однако спускать тетивы не спешили, наблюдая, что будет.
Худое грязное слабое тело скорчилось, забилось в судорогах и вдруг начало покрываться шерстью. Рыдания зазвучали звериным рыком, и существо резко изогнулось, подпрыгнуло и огромным чёрным волком бросилось на лучников, словно специально провоцируя.
Послышался звук спускаемой тетивы, и на покрытую трещинами сухую землю, орошая её тёмной кровью, упало тощее истыканное стрелами тело то ли орка, то ли какого-то иного искажённого существа.
Сказка про Истинного Короля 2
Путь на Тол-Сирион начался со злости и обиды, а когда в дороге неожиданно догнал гонец короля Макалаурэ, добавилось ещё большее разочарование: владыка не смог честно в глаза сказать что-то важное, поэтому прислал письмо? Как это… недостойно!
Однако, развернув неожиданно внушительный свиток с арфой и звездой на печати, Карнифинвэ начал читать, и взгляд быстро сменился от скептически-презрительного до горящего весёлым азартом. И хотя юный Нолдо ощутил досаду, что дядя не хочет сам воплотить свой замысел, приписка «Видишь ли, королю это не по статусу», действительно всё объясняла.
Дорога на Тол-Сирион заиграла новыми дивными красками, разбрызганными кистью Обездоленных.
«Арду создала музыка, — прочитал Карнифинвэ, — музыка её и изменит».
***
Сияющие синие бездны глаз короля Острова-на-Сирионе засмеялись раньше и гораздо искреннее, чем губы. Финдарато Инголдо изящным жестом приказал подданным оставить его наедине с племянником и расхохотался.
— Я бы отправил тебя на орочий праздник вместе с королём-менестрелем, придумавшим такое, если бы однажды не услышал песню, перевернувшую для меня мир, смешавшую все краски жизни и позволившую прикоснуться к чему-то истинному и сокровенному, о чём было так страшно думать, что даже Валар боялись и старались придать память забвению.
Посмотрев на племянника, сын валинорского нолдорана слишком тяжело вздохнул, чтобы это выглядело искренне. Карнифинвэ чувствовал: ему слишком много недоговаривают, а, вероятно, откровенно лгут, но уважал право родственника не говорить об истинных мотивах поступков.
— Руки Сериндэ, как забытая песня под упорной иглой, — тихо запел Финдарато, и сыну Питьяфинвэ показалось, будто дышать стало труднее, словно на грудь и спину сильно надавили, — звуки ленивы и кружат, как пылинки над её головой.
Сонные глаза ждут того, кто войдёт и зажгёт в них свет,
Утро Сериндэ продолжается сто миллиардов лет.
И все эти годы я слышу, как колышится грудь,
И от её дыханья в окнах запотело стекло,
И мне не жалко того, что так бесконечен мой путь.
В её хрустальной спальне постоянно-постоянно светло.
Взгляд сияющих глаз устремился на юного Нолдо, стал пристально-изучающим.
— Дед был бы недоволен тобой, — произнёс король с осуждением, которое, похоже, было направлено не на Карнифинвэ, а на события в воспоминаниях. — Знаешь, когда я услышал, как наш драгоценный Макалаурэ пел о Мириэль Териндэ на празднике в честь королевы Индис, то не сразу осознал, как сильно меня самого изменила эта глупая шутка Первого Дома. Конечно, я знал, что мой дед-нолдоран был женат дважды, что моя родная бабушка — вторая королева Нолдор, слышал о том, что Феанаро Куруфинвэ выступал за неизменность и чистоту языка, который сам создал, взяв за основу работы Румила-книжника. Феанаро считал, что никто, кроме него, не смеет вносить правки в Квэнья, будь то написание или произношение, составление новых слов или преобразование имеющихся. Но… — Финдарато снова испытующе взглянул на племянника. — Его любящий отец выбрал путь противостояния с сыном. И, знаешь, именно после исполнения той песни я понял, насколько глубока пропасть между Феанаро и Финвэ. Сын любил отца, прощая тому всё, обвиняя в некрасивых поступках всех, кроме него. А отец поступал наоборот.
Король отмахнулся и взял в руки свиток со сломанной печатью Поющей Долины.
— Мы устроим торжество в честь твоего прибытия, — загадочно улыбнулся Финдарато. — С тобой прибыли мастера из Ногрода, их надо поприветствовать с размахом. Пусть споют для нас, а мы — для них. Получится чудный культурный обмен.
Карнифинвэ рассмеялся. Да, пожалуй, дядя Макалаурэ прав — нужно использовать против врага его же оружие. И то, что одному королю покажется не по статусу, для другого может стать приятным развлечением.
***
Сверкая украшениями и переливами шелков, окружённая таинственным шорохом дорогих тканей и шёпотом завистниц, Толлунэль вошла в зал, держа под руку супруга, однако отстранившись от него, насколько это было возможно, заинтересованно всматриваясь в толпу гостей. Внучка прославленного лорда Новэ наблюдала, как радостно мастер Гельмир беседует с наугрим, обсуждая строительство подземных туннелей, и, разумеется, не могла оценить, насколько безумными становились проекты по мере опустошения кубков с пенным хмелем.
Толлунэль вдруг стало обидно, что она не разбирается в столь интересном вопросе, принцесса извинилась перед супругом и подсела к мастерам, потребовав для себя кубок тёмного эля. После первых же глотков Толлунэль заметила, что гномы перестали казаться странными уродцами, которых невозможно воспринимать всерьёз, теперь наугрим выглядели милыми бородатыми толстячками, их захотелось потискать за щёки и бока.
— Туннель под рекой, — с деловым видом говорил гном, по которому было непонятно, пьяный он или просто шутит, — надо укрепить так, чтобы вода не продавила. А она, змея такая, в любую щель пролезет! Любой камень прогрызёт! Нужен очень прочный материал для потолка. О! — мастер указал на ожерелье Толлунэль. — Надо заставить всех жителей острова сдать алмазы, расплавить их и залить в стены коридора. Алмаз воде не по зубам!
Отпив эля, Толлунэль с энтузиазмом расстегнула ожерелье и бросила на стол. Инкрустированные искусно огранёнными бриллиантами ленты и цветы из белого и жёлтого золота заиграли радужными переливами, отразившись в серебряных кубках.
— Я лично за этим прослежу! — заявила эльфийка, приняв искреннее удивление во взглядах за восхищение.
— Но алмаз же не… — начал говорить Гельмир, потом посмотрел на гномов и расхохотался.
— Договаривай, сын Гуилина! — нахмурилась принцесса. — У каждого есть своё дело, в коем он смыслит лучше других, но это не повод смеяться над теми, кто не знает! Скоро у меня будут шёлковые сады, я стану производить ткани нежнее аманских! И, знай, мастер-строитель, твоя принцесса не будет смеяться над теми, кто ничего не смыслит в шелках! Твоя принцесса их научит разбираться!
Пересевший с другого конца стола Орландир, ещё трезвый, осторожно взял украшение и вернул растерявшейся Толлунэль.
— На строительство и ювелирные изделия, — с видом всезнающего мудреца сообщил архитектор, — идут разные виды алмазов, моя принцесса. Те, что носят на шее и руках, не подойдут для укрепления туннеля.
— Они для этого слишком красивые, — поддакнул, наливая Орландиру эль, гном.
Вероятно, супруга Артаресто возмутилась бы шуткам или расстроилась из-за своего глупого поступка, если бы не была достаточно пьяна, чтобы тут же забыть про неловкую ситуацию, когда заиграла музыка.
***
Гномьи певцы, приплясывая, выкатили в центр зала бочки, разместившись под лестницей, ведущей к пустующему трону. Заводная мелодия заставила улыбнуться даже обиженную принцессу.
Я проснулся из-за шума,
Из-за дрожи по земле.
Я встаю, иду угрюмо,
И вокруг всё, как во сне:
На опушке тролли пляшут,
Водят странный хоровод,
Пиво пьют, руками машут.
Что за морготов народ?!
«Эх! — воскликнул Дедотролль. — Наливай Хмельтролль вина!
Хватит тискать Бабутролль,
Ведь у ней тролльседина!
На волынке Дудкотролль
С Девкойтролль играй, давай!
Ну, а ты, Курилкатролль,
Троллетрубку мне отдай!»
Я смотрел, как танцы троллей
Продолжаются всю ночь,
Вот уже и солнце всходит,
Всё танцует хоровод!
Тролли в камни обратились —
Им до ночи тут стоять,
Но как только солнце скрылось,
Тролли принялись орать!
«Эх! — воскликнул Дедотролль. —
Наливай, Хмельтролль, вина!
Хватит тискать Бабутролль,
Ведь у ней тролльседина!
На волынке Дудкотролль
С Девкойтролль играй, давай!
Ну, а ты, Курилкатролль,
Троллетрубку мне отдай!»
Артаресто присоединился к танцующим, приглашая супругу веселиться вместе с ним. Толлунэль окинула взглядом хмельных гостей, фыркнула и, бросив в толпу драгоценное ожерелье, побежала в хоровод.
— Мне не нужны бриллианты, — мило произнесла принцесса, обнимая мужа, — ведь настоящее и единственное моё сокровище — это ты.
Искренне обрадовавшись неожиданной похвале, сын короля расплылся в счастливой улыбке и крепко прижал супругу, нежно поцеловав мягкие тёплые губы.
— А теперь, дорогие гости, — сказал собравшимся в зале эльфам и гномам Нолдо с арфой, когда закончилась весёлая песенка, — «Сказка про Истинного Короля».
Повисло молчание, лишь инструмент волшебно звучал, заставляя забыть обо всём, кроме музыки.
— Бывает ли доброе дело бескорыстным? — спросил менестрель пустоту, осторожно касаясь струн, отвлекая слушателей от вынесшего стул и канделябр для одной широкой свечи помощника и собиравшейся за спиной толпы в синем. — Подвиг тоже должен быть оплачен, ведь герои хотят не только книжной славы, а те, кто направляет доблестных храбрецов, мечтают об истинной власти.
Эльф с вышитым на груди созвездием Мотылька подошёл к подсвечнику и поставил на него алое блюдце с горсткой золы.
— Это был случайный ожог, — запел «Мотылёк», изображая очень многим знакомую интонацию втородомовского менестреля, — и земля ушла из-под ног.
Я — пепел, я — пепел.
Сыновья, убитые горем,
Со скалы развеют над морем.
Я — пепел, я — пепел.
Пепел — это для них навсегда,
Слишком рано погасла звезда,
Обгоревшие клочья небес…
Только я зачем ещё здесь?
Вышедший к арфисту Нолдо в венце с гербом Второго Дома с пафосной печалью развёл руками:
— Красный цветок исторгает из себя
Ядовитые брызги безудержных чувств.
Страсть, жуткая огненная страсть,
Как жгучая лава, как раскалённая стрела.
К стулу подвели следующего участника представления, в котором немногие узнали принца Карнифинвэ, но все увидели Майтимо Руссандола со скрытой бинтами рукой, висящей на перевязи, идущего с помощью эльфа в синем, волосы которого сплелись тугими косами.
— Что это? — спросил «Маэдрос», указывая на пепел, но ему тут же завязали рот и, усадив на стул, привязали к спинке верёвкой.
— Увы, — развёл руками ещё пафоснее эльф в венце, — чтобы восстановить справедливость, чтобы корону получил Истинный Король, необходим справедливый суд над твоим отцом. А так как пепел безмолвен…
— Говорить за него буду я, — поклонился «Мотылёк». — И за тебя тоже.
Карнифинвэ замотал головой, пытаясь сказать «Нет», но вышло мычание. За столами начали смеяться.
— Ты сознался в делах, за кои вам век прощенье молить, — запел кучке золы желавший справедливости Нолдо. — Мой народ милосерден, значит, тебя готовы простить.
Кайся, брат мой, во всех деяниях,
Повтори же свои признания.
Повтори и моли в смирении
О прощении, о прощении!
Ты сознался, что в Первом Доме не чтили память отца.
Оскверняли ученья Валар и отреклись от Творца.
Манвэ трон для вас был ошейником,
Нолдор гнали с земель священных вы.
Брата бросил на растерзание
Ради власти завоевания.
Попытки «Маэдроса» возразить ничего не дали, а «Мотылёк»печально вздохнул:
— Да.
— Вала Моргот учил вас истово от зари до зари, — запела хором толпа, — чтобы чёрной своею истиной щедро вас одарить.
— Да.
— Встав на путь разрушенья мира, вы
Объявили себя кумирами.
Светлый Аман с его твердынями
Заменили своей гордынею!
— Да!
— Уподобясь отродьям мерзким,
Себе искали рабов.
— Нет! — смог освободить рот Карнифинвэ, но его снова завязали.
— Да!
— С королями вы были дерзкими,
Где же дерзость клинков?
— Да!
— Финвэ память за власть вы продали!
Дважды продали! Трижды продали!
Признавая лишь флаги красные,
Вырезали народы братские!
— Да!
— Ваши лгут летоописания, лжёте вы и теперь.
Запечатав уста лобзанием, их замкнули, как дверь.
Исказили тенгвара символы,
Ради власти родню забыли вы.
Отворите уста нечистые
Ради истины, ради истины!
Свет всобщего просвящения —
Вовсе не Первый Дом!
Ваша слава — лишь допущение —
Чем грозила потом?
Сознаешься ли в этой мерзости?
Кайся, брат, пред народом в дерзости!
Повтори же свои признания!
— Он признался во всех деяниях! — радостно констатировал арфист.
— Да! — подтвердил «Мотылёк», подошёл к Карнифинвэ.
Эльф с косами снял с головы привязанного к стулу принца венец, передал в руки «голоса золы», а тот преподнёс своему королю.
— Что есть мудрость? — спросил, тронув струны, менестрель. — Накопленные за годы знания? Или умение их правильно трактовать? Мудрость — не просто хранение в памяти множества слов. Мудрость — умение расставить их в верном порядке и вложить в верные уста.
Сказав это, арфист скинул плащ, поклонился, и вдруг его образ дрогнул и расплылся, а потом стал чётким, и все присутствующие узнали короля Тол-Сириона.
Сквозь смех и аплодисменты, сотрясшие зал, громко и от души прозвучали слова одного из гостей-гномов:
— Да что б вас всех Моргот побрал, грёбаные эльфы!
Примечание к части
Музыка:
"Утро Полины" гр. Наутилус
"Танец троллей" гр. Тролль гнёт ель
"Пепел" Fleur
"Отречение" из мюзикла "Тампль"
Иллюстрация от Ярино Подстолье
https://vk.com/photo-135271870_457240069
Белое деревце
Сталь клинков, столкнувшись, разбросала искры, заскрежетала, когда одно лезвие проскользило по другому, обманное движение лёгкой руки вдруг изменило направление, короткий неожиданный удар застал врасплох, и мастер оружия увидел свой меч, падающий на плиты под ногами.
— Второй раз тебе не удастся так сделать, — усмехнулся Нолдо, смотря на свою ученицу с ревностью, словно оружие должно было хранить верность только ему, но неожиданно совершило вероломное предательство. — Я запомнил последовательность твоих движений. Знаешь, что я подразумеваю?
— Знаю, — тяжело дыша, произнесла Линдиэль, смотря на учителя со злым торжеством.
— Сможешь?
— Смогу!
Дочь лорда Новэ сказала на эмоциях, устав от собственной слабости, неловкости и бесполезности, над ней открыто насмехалась сестра любимого, а остальные думали то же самое, только молчали. И вдруг… вдруг…
Успех!
Пусть незначительный, пусть мимолётный и вовсе случайный. Пусть!
Это успех, и он дал Линдиэль уверенность — такую же иллюзорную, но слишком сладкую, чтобы забыть и перестать в неё верить.
— Смогу! — повторила эльфийка, уже не замечая неверия в глазах мастера, понимавшего разницу между разоружением противника на тренировке и убийством врага в настоящем сражении. — Я поеду на Ард-Гален! Там моё место!
Линдиэль не заметила скептического взгляда Нолдо и была счастлива настолько, что до конца обучения не чувствовала ни усталости, ни боли от пропущенных ударов.
Глубокой ночью, побежав на побережье, с радостью несясь против ветра, дочь Новэ Корабела чувствовала, как поёт душа.
Волны разбивались о скалы, звёзды сияли волшебно ярко.
— Вала Улмо! — крикнула Линдиэль. — Слава тебе, великий Владыка! Спасибо! Спасибо! Теперь я знаю, что могу ехать навстречу любви! Спасибо! Негасимая слава тебе!
Ночь, своей безжалостной рукой обозначит цель, — сложились слова в песню, — неотвратимого движения клинка.
Что мне помешает завладеть его душой?
Печально странно — до чего она легка!
И смех разольётся на все времена и века,
И ветер проснётся, поманит себе на крыла,
А я его обману, стану птицей сама!
Я взмахну сизым крылом!
Что была моя боль, то окажется сном,
И ветер закружится с песней вешней.
Один взмах стальным клинком
Рассечёт мою кровь на «тогда» и «потом»,
И я забуду, что значит быть прежней.
Прочь! Сомненьям места нет на наших небесах.
Теряет чёткость загустевшая печаль в глазах,
И страх упасть и не очнуться на руках
Наутро превратится в серый прах.
И сладко, и горько, наивно плывут облака.
Создатель! Как ловко ты не дал эльфам крыла,
Я тебя обману — стану птицей сама!
Ночь замерцала звёздами, засияла лунным серебром, волны стихли вместе с замершим ветром. Счастливая эльфийка не замечала ничего вокруг, и даже странного оживления на главной площади белокаменного Виньямара, когда Галдор, отправившийся вместе с отрядом на поиски Белой Рощи, вернулся один и, ни с кем не заговаривая, поспешил на встречу с лордом Турукано.
***
Лес расступился, открыв взорам очередное болото.
— Остановимся на привал, — задумчиво произнёс Глорфиндел, сбросив с плеча сумку. — Нет ни сил, ни желания идти вперёд.
Галдор посмотрел на соратника с таким изумлением, словно у того выросли оленьи рога.
— Я пойду дальше, — сказал Синда, видя, что Эктелион тоже удивлён поведению друга, — скоро вернусь.
С северо-запада долетел свист-перекличка, и менестрель ответил голосом флейты.
— Иди, — равнодушно отмахнулся золотоволосый Нолдо, доставая купленное в недавно встреченном поселении медовое вино.
Эктелион посмотрел на друга с ещё большей тревогой, так и не решив, какой именно вопрос задать, однако, когда Галдор скрылся за деревьями, Глорфиндел, отпив уже немало хмеля, заговорил сам.
— Бессмысленность происходящего меня убивает, — со злостью выдохнул Нолдо, снова делая глоток. — Всё бессмысленно! Глупо! Пусто. Словно предрешённое будущее в бездне уже наступило. Мы идём по пути, которого нет, к цели, которой нет, в будущее, которого тоже нет!
— Раньше тебя это не заботило, — стал наигрывать безмятежную мелодию Эктелион.
— Раньше. Раньше впереди было что-то, кроме пустоты.
Внимательно взглянув на Глорфиндела, менестрель подумал и вдруг рассмеялся:
— Я знаю, что случилось! Тебе стало не с кем и не за что сражаться. Может, бросим всё и поедем нервировать Моргота, распевая песни на Ард-Гален?
Реакция друга заставила внутренне содрогнуться.
— Я не хочу войны, с кем бы она ни была, и неважно, правы ли те, на чьей мы стороне, — мрачно произнёс золотоволосый Нолдо, бросая под ноги опустевшую флягу. — Но и в мире жить не могу.
Понимая, что сказать нечего, Эктелион заиграл мелодию, которая раньше казалась забавной.
Раньше…
***
Пройдя сквозь заросли кустарника с липкими листочками, перепрыгнув ручей и едва не оставив сапог в болоте, Галдор остановился и осмотрелся. Место казалось слишком тихим для этого времени года, и безмолвие насторожило, однако эльф быстро понял, в чём дело: поросль здесь была относительно молодой, под ногами рассыпались трухой давно заросшие мхом упавшие стволы. Всё говорило о лесном пожаре, случившемся на рубеже Эпох. Внимательно смотря, нет ли на земле змей, искатель отправился в сторону единственной поющей птицы, голос которой звучал глухо, видимо, из дупла примерно в ста шагах к востоку.
— Надеюсь, ты не в сговоре со стаей хищников, — хмыкнул эльф, обращаясь к пернатой, — не заманишь меня в логово чудовищ.
Захлопали крылья, голос смолк.
— Боишься, я разорю твоё гнездо?
Вопрос остался без ответа, шорох среди мха привлёк внимание — молодая, ещё короткая змейка скользнула из-под бревна в сухие листья: зелёные, серые, бурые…
Взгляд застыл на маленьком листочке — слишком светлом на фоне однотонных и пёстрых собратьев.
Нагнувшись и присмотревшись, Галдор почувствовал головокружение — неужели?.. Нет, этого не может быть, не может!
Дрогнувшая рука нежно взяла крошечную серебристую драгоценность, бархатистую на ощупь, улыбка озарила лицо. Закружившись на месте, пытаясь понять, откуда упал листок, искатель с замиранием сердца начал всматриваться в кроны, заметался из стороны в сторону, и вдруг увидел то, что так отчаянно надеялся найти.
***
— Я нашёл, братья! Я… Мы нашли! Представляете?!
Едва не выронив флейту, которая, казалось, давно играла сама по себе, пока менестрель, любуясь звёздами, думал о словах друга, Эктелион посмотрел на бегущего навстречу Галдора.
— Белое, — выдохнул Синда, протягивая дрожащие ладони с драгоценным листочком, — деревце.
— Деревце? — Глорфиндел медленно поднялся на ноги, погасшие глаза равнодушно посмотрели на собрата. — Одно?
— Да какая разница?! — воскликнул счастливый искатель, прижимая сокровище к сердцу. — Останьтесь с ним, посторожите! Оно же… такое беззащитное! А я — к лорду Турукано! Он должен знать! Он решит, как поступить!
— Нам рощу надо найти, а не одно деревце, — равнодушно отвернулся золотоволосый Нолдо, но Галдор, сунув в руки Эктелиону карту, уже подхватил вещи и бросился к собратьям, оставшимся присматривать за лошадьми на поле около леса.
— Пойдём, — хлопнул друга по плечу менестрель. — Посмотрим, что наш соратник отыскал.
***
Турукано посмотрел на сидевшего рядом летописца, который ждал распоряжений.
— Никто не должен знать, что ты нашёл белое дерево, — тихо произнёс виньямарский лорд, глядя прямо в глаза удивившемуся Галдору. — Если рощи нет, корабли строить не из чего. Поищите ещё, но зря не рискуйте.
Видя, что Синда расстроен реакцией господина, Турукано начал судорожно соображать, как подбодрить подданного, но ничего не приходило в голову.
— Постарайся найти рощу, — повторил сын Нолофинвэ, и Галдор с поклоном удалился.
— Символично, — сказал вслед закрывающимся дверям Умник, — что отыскалось лишь одно чахлое деревце, растущее на пепелище и болоте. Словно Валиэ Йаванна показывает нам, отступникам, во что мы превратились.
— Пусть Валар посмотрят на себя, — зло парировал Турукано. — Не мы зачахли, Кельсамо. Они. Вот что символизирует найденное деревце.
— Что писать в летописи?
Ответом стало молчание, и страница осталась пустой.
Примечание к части
Галдор и деревце. Иллюстрация Беллы Бергольц https://www.deviantart.com/bellabergolts/art/Illustration-840132181
Песня Ясвены "Птица"
Целебный источник
Ступая босиком по шелковистой траве, бросив бессмысленные попытки встретить ту, что не желает быть найденной и заключённой в объятия, эльф шёл среди зелёных и сиреневых деревьев к берегу ручья.
Любящие солнечный свет растения постепенно вытесняли своих предшественников, даже несмотря на Завесу Мелиан, древние цветы почти утратили запахи, которые помнил Даэрон по годам юности. Всё менялось. Но к лучшему ли? Возможно, только точно не для менестреля.
Каким увлечённым и любопытным был когда-то молодой эльф! Смелым, открытым новым знаниям! Счастливым и свободным.
Отбросив с лица светло-пепельную прядь, Даэрон сдавил в кулаке рубашку на груди.
Лутиэн ворвалась в жизнь менестреля сорвавшейся с неба звездой, вечно стремящейся обратно, но падающей снова и снова в объятия безнадёжно влюблённого поэта.
Вспоминая себя прежнего, Даэрон в конце концов понял, что хочет вернуть способность жить без боли, думать о чём-то, кроме принцессы, ведь ей совершенно не нужна жертвенная любовь всего-лишь-подданного. Зачем мучить себя и докучать ей?
Спустившись на песок, залюбовавшись искрящимися волнами целительного источника, Даэрон сбросил рубашку и, намочив ладони, прижал их к сердцу. Разумом понимая, что от любви исцеления нет, менестрель всё равно надеялся на чудо. Умывшись и отпив прохладной воды, эльф закатал штаны и пошёл вдоль берега, наслаждаясь ласковым прикосновением журчащего ручья.
На сердце действительно стало легче, захотелось раствориться в целительных волнах, бежать вместе с ними в неведомые дали и однажды, когда Лутиэн подойдёт к ручью, подплыть к ней, омыть лицо и руки, напоить собой, стечь прозрачными каплями со щёк и подбородка на шею и грудь, лаская бархатистую белую кожу, исчезая на ней, растрачивая себя на нежность.
— Я не могу перестать думать о Лутиэн, — прошептал Даэрон, смотря на искрящиеся волны. — Пожалуйста, родник, исцели мои раны. Из-за них я становлюсь слабым и никчёмным, превращаюсь в обузу для той, кого люблю!
Снова отругав себя за то, что любая мысль сводится к дочери короля, менестрель наклонился к воде и ещё раз умыл лицо. Прикосновение капель было ласковым, успокаивающим, дарило надежду если не на исцеление, то хотя бы на облегчение изматывавшей тоски. Менестрель почувствовал, как сквозь раны в сердце струится музыка, но не причиняет боли, а лишь заставляет грустить о том, что Лутиэн всё равно не понравится сочинённая влюблённым глупцом песня. Может быть, хотя бы живая вода порадуется посвящённой ей музыке?
Все звуки вокруг стихли, ветер замер, листья и трава не шевелились, словно приготовившись слушать.
— Поёт день и ночь в сторонке родной
Заветный родник лесной, — чуть слышно произнёс Даэрон, видя в отражении вместо себя любимое лицо. — И нет холодней, и нету вкусней воды даже в Арде всей.
Я помню, в жаркий день июля
Земля, ручьём звеня,
Как будто ковш мне протянула,
Чтоб напоить меня.
Живи, родник, живи,
Родник моей любви,
Любви к земле одной,
К земле навек родной.
Вода родника — живая вода,
Она, как любовь, чиста.
Пусть струйка тонка, тонка и легка,
С неё началась река.
А мне всегда родник бессонный
Слышен в любой дали,
Словно звучит с глубин бездонных
Голос родной Земли.
Живи, родник, живи,
Родник моей любви,
Любви к земле одной,
К земле навек родной.
Волны ласково касались ног, сияли рассеянными лучами дневного светила. Ощущение времени пропало, одиночество перестало ранить, водя по живому трепещущему сердцу заточенным лезвием тоски. Целебная вода смешалась со слезами, и дышать стало легче.
Примечание к части
За Даэрона спел Сергей Беликов "Живи, родник"
Олорин
На краю было темно и тихо. Чёрно-белый вязкий поток растекался медленно, словно густеющий мёд, собирался полосатыми каплями, скатывался в пропасть и повисал, бесконечно растягиваясь.
Майя Олорин прислушался.
Безмолвие пело голосами распадающихся тем, и звуки были поистине прекрасны.
Густой поток приблизился к ногам, разделился надвое и обогнул Олорина змеями — белой и чёрной.
Вязкая текучая масса набирала силу, струи становились широкой глубокой рекой, к двум чётким цветам прибавился третий — алый, появившийся изнутри жидкости.
Пение тишины перестало быть монотонным, постепенно превращаясь в многоголосье, подхватывая и продолжая рассеивающиеся в Бездне темы. Струи начали терять густоту, растекаясь быстрее, обретая оттенки синего и жёлтого, смешивая краски в зелёный, оранжевый и сиреневый.
Лицо-маска со светящимися белыми глазами приблизилось. Выглядевший юным Тэлеро Майя ощутил прикосновение лебяжьего пуха — ласковое и тёплое и, смотря на изменяющийся поток, падающий в темноту с края, слышал несказанное стражем-плакальщицей.
«Целительница Арды, — восхищённо подумал Олорин, глубже и отчётливее осознавая, в чём разница между врачеванием мира и лечением тех, кто обитает в нём. — Она прекрасна и могущественна! Только Ниэнна по-настоящему делает благо, у которого нет искажённой тени, злой обратной стороны. Только она!»
Звуки бездны удалялись, во тьме мерцали пульсирующие сгустки света, рассыпаясь искрами, но всё равно сохраняя притяжение друг к другу и внутри себя. Этим феа нельзя обрести прежнюю целостность, невозможно окончательно рассеяться и угаснуть. Они страдают, ища покой, но полёт бесконечен, как и музыка.
Чёрный и белый распался на множество оттенков, впитался в твердь, и на краю Бездны Вала Намо воцарился покой и тишина, как остановившийся поток времени после долгого кровопролитного сражения.
***
Зачарованный сад Лориэна распахнул прозрачные ажурные врата, словно сам по себе, но Олорин знал — его ждали, поэтому не обманывался гостеприимством.
Владения Вала Ирмо казались пустынными лишь для тех, кто хотел их таковыми видеть, на самом же деле здесь нашли приют очень многие, кто не смог справиться с горем и страшными предчувствиями.
Посмотрев на высокие мощные стволы древних исполинов-деревьев, Майя попробовал представить, как бы видели их те, чьи темы звучали в Бездне. Закрыв глаза, Айну возрождал в памяти мелодии, и окружающий пейзаж изменялся: листва становилась красная или фиолетовая, реже — зелёная, стволы удлинялись, разветвлялись или наоборот уменьшались в размере. Одни росли, сохранившись в звучании темы крошечными всходами, вытянувшимися в юные деревца, а потом — в раскидистые ясени, клёны или ивы, в тени которых можно отдохнуть одному или в компании тех, с кем хочется провести время. Другие звучали одним лишь аккордом, запомнившимся мимолётным впечатлением или смешным мгновением утраченной жизни. В некоторых мелодиях деревья были безликим стройматериалом, различавшимся не формой и густотой листвы, плодами и цветами, а свойствами смолы и древесины.
Неожиданный аккорд заставил задуматься. Олорин понял, что вспоминал темы, которые нравились лично ему, казались ближе и понятнее, но ведь Бездна пела по-разному! Истинное исследование заключается в познании всего, а не только одной грани!
Прислушавшись к мелодиям из воспоминаний, которые не казались гармоничными лично Олорину, Майя увидел грязный снег, на котором лежали неаккуратно наломанные дрова и торчащие из каменистой земли тонкие пеньки, заточенные кольями, высотой примерно с руку эльфа. Древесина пропиталась кровью, кое-где остались ошмётки плоти.
Переведя взгляд на беседку у озера — дивную ажурную постройку, меняющую оттенки в зависимости от освещения, Олорин увидел грубо сколоченный дом, а воспроизведя в памяти более грозную тему из Бездны, оказался во тьме подземелья, где лязгал металл, и страшные крики сотрясали стены.
«Это тайное знание, — понял Майя, заглушив неприятную для себя мелодию. — Воспользовавшись им, можно узнать, как устроена крепость Мелькора и всё в его землях! С помощью пения феа воссоздаётся полная чёткая картина! Если бы такие сведения попали в руки аманэльдар… Но они не должны даже допускать мысли, что могут навредить владыкам Арды! Зато Мелькор прекрасно понимает: у Круга Валар есть преимущество над ним, ведь все умершие по его вине оказываются у нас».
Колечко ароматного дыма отвлекло от ненужных мирному Айну размышлений, Олорин улыбнулся подошедшей Валиэ, в руках которой горела лампадка.
— Снова предлагаешь мне ускилле? — рассматривая выглядевшую любящей матерью Эстэ, спросил Майя, доставая из сумки трубку.
От воды на берег потянулся искристый прозрачный туман, и любопытство напомнило о темах из Бездны — тех, в которых музыка дымки над озером звучала аккордами опасности и смерти.
— Здесь не Митрим, — загадочно произнесла Эстэ, указывая лампадкой на благоухающий розовый куст. — Такие цветы там не растут.
Купаясь в ароматах и оседающей на кожу искрящейся пыльце, на дороге появилась эльфийка, и Олорин подумал, что с его нежеланием видеть в садах Ирмо кого-либо, кроме хозяев, похоже, решили не считаться.
— Тебе настолько неинтересны живые? — насмешливо поинтересовалась Эстэ. — Напрасно. Арда должна быть живой, и это наша забота, мой дорогой помощник. Однако, должна признать, не изучив смерть, не поймёшь и жизни.
К эльфийке подошёл ребёнок — прекрасный лицом синеглазый златокудрый мальчик, во всё ещё милом, но уже смышлённом возрасте, со слишком взрослым для малыша взглядом.
— Ты — мой будущий сынок? — спросила Нолдиэ, не узнав одно из воплощений Вала Ирмо.
— Ей не требуется ответ, — пояснила Эстэ, — она уже всё сама придумала и уверена, будто это пророческое видение. Её муж погиб во время бури у берегов Альквалондэ, тело выбросило на берег, похоронили его в общей могиле. Бедняжка так и не узнала о судьбе супруга.
Валиэ замолчала, наблюдая сквозь дымок лампадки и трубки за разговором хозяина сада и вдовы.
— Слышал, что говорил Владыка Снов? Надежда всегда в прошлом, — продолжила Эстэ. — Каждый строит мечты о будущем, основываясь на том хорошем, что было когда-то с кем-то. Даже мы.
Олорин с тревогой взглянул на Валиэ.
— Ты допускаешь правоту Мелькора? — спросил он со страхом.
— Нет, — спокойно ответила супруга хозяина Садов Сна, — он не прав в действиях. Но наше пребывание в Арде — это действительно воспитательная мера со стороны Отца. Мы спели что-то против Изначальной Темы, уверенные, будто нам хватит мудрости и искусства создать по-своему способный жить мир. И теперь Круг Валар доказывает, что все мы имели право голоса, надеясь, что Замысел в нашей свободе и силе, а Мелькор… Он не надеется. Он не верит, что мы способны творить наравне с Отцом, не верит в процветание, считает, что нас ждёт крах и делает всё, чтобы доказать свою правоту.
— В итоге, — Олорин сделал глубокий вдох через трубку, — правы все, только по-своему. Поэтому Круг не идёт против Мелькора. Но я раз за разом задаю себе один и тот же вопрос: что, если Отец призовёт нас к ответу?
— Арда замкнута на себе, — не слишком уверенно произнесла Эстэ, — Чертоги Намо надёжно изолируют умерших от живущих, их голоса не слышны нигде и никому, мы надеемся, что сможем всё исправить, что Отец не узнает о наших ошибках, потому что действия обратимы, а Мелькор, похоже, рассчитывает призвать его гнев на наши головы, пока есть, что ему продемонстрировать.
— В прошедших боях погибло слишком много, — напомнил Олорин, голос Майя дрогнул.
— Надежда, — вздохнула Эстэ, пуская лампадку в полёт, — всегда в прошлом. Для Весны надежда в детях, для Лета — в славе и торжестве искусства, для Осени — в сохранении того, что было дорого Весной и Летом.
Валиэ не сказала о Зиме, Олорин не стал настаивать. Даже если во сне, смерти и увядании есть надежда, она слишком надуманная, и от этого становится невыносимо печально.
Цена безопасности
По подземной реке, освещённой расставленными по берегам бирюзовыми фонарями, плыла лёгкая белая лодка-лебедь. Ловко и бесшумно работая веслом, девушка мечтательно смотрела в прозрачную воду, любуясь игрой пёстрых рыбок со светящимися полосками на чешуе. Свод пещеры сначала сузился, потом расширился и поднялся головокружительно высоко, заблистал золотыми и розовыми кристаллами. На дне реки мастера выложили узоры, изображающие Майяр: Оссэ и Уинэн, украсив их опалами и перламутром. Здесь часто можно было встретить гуляющих — пещера образовывала широкий зал, где Майя Курумо сделал длинный ряд танцующих фонтанов, брызги которых отливали дивными оттенками искрящихся в сводах самоцветов. Сюда приходили петь менестрели, правда, после того, как Ваньяр ушли на Таникветиль, музыка стала совсем однообразной и в равной степени печальной, о чём бы ни пели подданные Арафинвэ Финвиона, великого короля аманэльдар.
Многие помнили иные песни, но боялись исполнять, ведь наследие изгнанников проклято, как и они сами.
Весло послушно опускалось в воду, толкая лодку вперёд, где свод пещеры снова опускался. За поворотом открылось облюбованное рыбаками место, и дева приветливо помахала рукой знакомым.
Потолок опустился совсем низко, пришлось пригнуться. Течение ускорилось, далеко впереди послышался шум водопада. Дальше нельзя. Даже если бы нашёлся смельчак, рискнувший отправиться в неизведанные коридоры, его остановили бы камни пещеры — потолок лежал на воде, и ни одна, даже самая маленькая лодка не могла бы протиснуться под ним. Валар позаботились о безопасности неразумных подопечных.
Плыть назад против течения было сложно, эльфийка мысленно обратилась к Уинэн за помощью.
Если бы кто-то был рядом, дева запела бы новое восславление для любимой Майэ, придуманное после того, как Тэлери спустились в пещеры, следуя зову своего нового короля, и называла бы Уинэн Владычицей Подземных Вод. Но эльфийка из Альквалондэ помнила слишком много, чтобы просто так отбросить прошлое: она видела священный свет Древ, плакала, когда пала тьма и удивлялась ярко сияющим в чёрном небе звёздам, слышала крики и лязг битвы, а после, в обрушившейся тишине, больше никогда не смогла обнять старшего брата и не видела дивных белоснежных кораблей в порту. Помнила дева и восход новых светил, и страшную бурю, когда взорвалось небо.
Картины, навек оставшиеся в сердце, неизменно ассоциировались с морем и любовью к Майэ-покровительнице, которой юная эльфийка пела хвалу, именуя Хранительницей Великих Вод.
Разве может подземная речушка сравниться с морем? Конечно, нет.
Снова поравнявшись с собратьями-рыбаками, путешественница подхватила песню, что распевали, танцуя на берегу, юные Тэлери:
— Быть бы мне деревом на берегу реки,
Стужею северной корни мои крепки,
Горечью горькой листва на моих руках,
Выпью глотком одним воду твою, река.
Быть бы мне птицею в волнах на небеси,
Звонкой зарницею вешней бессонницы,
Как расплескала бы перьями пёстрыми
Воды ли талые мимо овес-травы.
Как была горем — теперь обернусь бедой,
В небе три зори, а мне не видать одной.
Полны тоскою кисельные берега,
Плачь молоком своим, плачь обо мне, река.
Река-река, далеко до моря,
Река-река, звала за собою,
Расскажешь, как добраться домой?
Ведь ты, река, звала за собою меня.
Эльфийка замолчала, задумалась, а когда вынырнула из омута размышлений, с радостью увидела, что доплыла до зала с фонтанами, в котором пел что-то красивое и печальное золотоволосый менестрель из народа Нолдор.
Дева вздохнула, подпевать ему не хотелось.
Уроженка Альквалондэ помнила музыку, которую исполнял для павших духом после кровопролития Тэлери, другой нолдорский менестрель — проклятый отступник, имя которого теперь тоже нельзя произносить. Иногда дева жалела, что не ушла вместе с ним в Средиземье, пусть он и не звал, пусть для этого и пришлось бы преодолевать страшную ледяную пустыню, пусть понимала, что была слишком юной для столь смелых поступков… Пусть!
Теперь ей остались только его песни, которые нельзя исполнять вслух, чтобы не обидеть Валар. Что ж, пожалуй, это небольшая цена безопасности.
***
— Это невысокая цена безопасности, — как обычно спокойно произнёс король Ингвэ, смотря на внука, словно на врага. — Полагаю, будет лучше не выпускать тебя из дворца, словно неразумное дитя.
Владыка замолчал, взгляд изменился с обвиняющего на выжидающий.
Арафион не хотел конфликтовать с могущественным, уважаемым самими Валар дедом, однако здравый смысл и выдержка подвели, когда молодой Ванья увидел в царственном родиче то, о чём говорили шёпотом двоюродные сёстры: после того, как «безотказный мямля» Арьо, вечно, вечно смотревший в рот маме, папе, брату, сёстрам и даже собственным детям, неожиданно занял эльфийский трон Амана, с угрозами и обвинениями в страшных преступлениях убрав с дороги сначала мать, а потом и дядю, смирив родню Ольвэ и заручившись безоговорочной поддержкой Валар, Ингвэ сильно изменился буквально за день, вернувшись после разговора с племянником совершенно другим эльфом. Шептались, будто поражение сломало короля, но Арафион не верил, однако сейчас чувствовал в собеседнике слабость и неуверенность в собственных силах, которая появляется у потерпевших сокрушительное поражение от противника-слабака, и не мог скрыть насмешку.
— Запереть? — хмыкнул бывший менестрель Валар. — Меня? И как же ты это обоснуешь?
— Я должен перед кем-то отчитываться? — усмехнулся Ингвэ. — Я? Король любимейшего Владыками народа, живущий во дворце на священной горе Таникветиль? — Взгляд синих глаз стал проницательным, в нём снова появилась уверенность и мудрость, которая с детства отталкивала шаловливого внука, желавшего сохранять свои крайне важные секреты в тайне. — Ты думаешь, руссандолова дочка заметит твоё отсутствие и прискачет на огре вызволять своего похищенного возлюбленного? Представляю, как посмеются над тобой, узнав, что крепость-склеп, выстроенная проклятым родом, тебе милее дворца Валар!
Уже жалея, что потратил столько времени на дорогу, и утешая себя лишь тем, что вдоволь налюбовался красотами родной земли, Арафион осуждающе покачал головой.
Выйдя на балкон и посмотрев вниз с высоты, превосходящей полёт любой птицы, молодой эльф прислушался к разносимому искрящимся ветром пению менестрелей Валар, безошибочно различив среди причудливых переплетений исполняемых без слов мелодий знакомые голоса. Возможно, внук короля хотел бы снова петь для Владык, но только при условии, чтобы Нарнис была рядом.
— Похоже, ты не понимаешь, — не дождавшись разумной реакции, вздохнул Ингвэ, и Арафион безошибочно распознал интонацию нетерпеливого беспокойства. — Ты приехал домой, но пытаешься вести себя, словно посол на переговорах с враждебно настроенным соседом. Но ты должен понять одну лишь простую вещь: единственный враждебно настроенный сосед — это крепость-склеп Форменоссэ, жители которой не желают признать ошибки своих сородичей и жить нормальной безопасной жизнью, как все. Просто представь: Моргот может напасть на Валинор в любой момент, и его удар придётся не по нам, живущим на Таникветиль, ни по подземному городу, — вспомнив про племянника, король Ваньяр снова изменился в лице, однако быстро взял себя в руки, — а по незащищённому поселению, у которого нет достаточных ресурсов для спасения от мятежного Айну!
— Именно поэтому я здесь! — всплеснул руками Арафион, уходя с балкона. — Я не ищу твоего покровительства! Я хочу справедливости! Неужели ты не понимаешь, что Нарнис не сможет нормально жить среди тех, чья родня погибла по вине её отца, деда и мужа?! Если Нарнис не хочет сидеть взаперти и страдать в одиночестве, боясь выйти из дома, это её выбор, и она имеет на него право! Точно так же, как и другие женщины, что решили переехать в Форменоссэ, ища покровительства и поддержки дочери одного из изгнанников, потому что тоже хотят понимания, а не порицания! Они не хотят жить среди тех, кому их соседство причиняет боль, будоража страшные воспоминания! Почему кто-то должен…
— Потому что на то воля Валар, мой мальчик, — вздохнул Ингвэ, мечтательно улыбаясь. — Я понимаю, чего ты хочешь. Ты ждёшь, чтобы тебя принял сам Владыка Манвэ, выслушал и выделил армию Майяр для защиты Форменоссэ от вероятной угрозы из-за моря. Ты же в свою очередь не желаешь понять ни меня, ни кого бы то ни было, и вместо того, чтобы попытаться вразумить обезумевшую от горя женщину, раз уж она тебе столь дорога, ты хочешь заставить Валар потакать её прихотям!
Внук короля опустил глаза, вспоминая разговор с отцом и матерью, который был точно таким же. Родичи по-своему правы, разумеется, но и неправы тоже.
— Прежде, чем осуждать, — словно прочитал мысли Арафиона Ингвэ, — прими тот факт, что не все хотят и могут воевать, и их тоже нельзя осуждать за это.
«Нельзя, — подумал бывший менестрель Валар, — но очень хочется».
— Я не к тебе приехал, — зло произнёс молодой эльф, направившись к дверям, не замечая будто бы живых картин и скульптур, которые словно следили за каждым движением гостя, — владыка. Пойду к тем, от кого есть хоть какой-то шанс услышать разумные речи! И не пытайся приказать задержать меня!
Ингвэ покачал головой, проводил взглядом внука и обернулся на портрет Майэ Илмариэ, висевший над столом. Прекрасное нарисованное лицо улыбнулось, помощница Валиэ Варды ступила со стены в зал, сверкая лиловым звёздным платьем.
— Ты всё правильно говорил, эльда, — мелодично произнесла дева, касаясь щеки короля. — Как жаль, что не тому собеседнику. Как жаль!
***
— Это невысокая цена безопасности и звёздного неба над головой.
Услышав неожиданно прозвучавшие слова в пустом коридоре, Арафион вздрогнул и обернулся.
— Цена? — переспросил эльф, понимая, что перед ним совершенно точно не тот, кого видели глаза, обманутые чарами.
— Цена, — повторил Ингвэ, постепенно превращаясь в Эонвэ. Только сейчас внук короля заметил, что образ Майя напоминал ваньярского лидера всегда, словно Айну был родным братом эльфа. Случайно ли это?
— Ты похож на Ингвэ больше, чем он сам на себя, — попытался пошутить Арафион, не уверенный, что перед ним действительно глашатай и верный слуга Манвэ: мало ли, кто и зачем решил обмануть гостя из Форменоссэ?
— Хочешь, буду похож на тебя? — равнодушно пожал плечами Эонвэ. — Или… Например, на принца Финдекано?
Эльф сжал зубы.
— Не злись, — отмахнулся Майя, — это бессмысленно. Кстати, должен предупредить: если ты хотел обратиться к госпоже Вайрэ за помощью в сплетении двух нитей судеб в одну, есть вероятность, что когда зайдёшь в её чертог, встретишь там Фириэль. Готов к такому повороту событий?
— Я не собирался к Вайрэ, — отвернулся Арафион, принявшись рассматривать кажущуюся полупрозрачной и светящейся изнутри стену. — Мне нужно поговорить с Манвэ.
— Лучше не стоит, — заверил глашатай. — Поверь, если ты не произносишь перед именами Владык «господин», «госпожа», Вала или Валиэ, это означает, что твоё отношение слишком негативное, и ты недостаточно артистичен, чтобы скрыть его. Однако господин Манвэ бесконечно мудр, поэтому и послал к тебе меня, чтобы я сообщил юному принцу, что у него нет причин злиться на Владык и беспокоиться о жителях Северной крепости. Господин Манвэ передаёт, чтобы ты немедленно отправлялся в обратный путь, и сопровождать тебя буду я и Майя Курумо. Мы вдвоём решим, как именно Владыки могут помочь вам обезопасить жилище. Таково Слово Валар.
Эонвэ развёл руками и очень мило улыбнулся.
— Слышал, Арафион из рода короля Ингвэ? Ты отправляешься в путь немедленно!
***
Майя Курумо, похожий одновременно и на эльфа, и на гнома, бросил с высоты седла быстрый изучающий взгляд на Арафиона, затем понимающе кивнул Эонвэ и послал коня в галоп.
— Тебе тоже кажется, что подмастерье Вала Ауле подозрительно азартный? — то ли в шутку, то ли нет, произнёс глашатай Манвэ, садясь на появившегося из радужного облака единорога. — Несерьёзный он какой-то, не то, что я. Именно поэтому он служит всего лишь кузнецу, а я — королю! А ты кому бы предпочёл служить, эльф, кузнецу или королю?
Внук Ингвэ не ответил, догадываясь о подвохе. Оказавшись верхом, Ванья подумал, что уже почти забыл, как это — дружеское расположение Айнур, а сейчас ему напомнили: конь скакал на удивление быстро, при этом ветер не бил в лицо, не трепал волосы, и возникало ощущение, будто можно делать, что угодно, например, встать на седло и танцевать, не боясь упасть. На сердце стало легко и абсолютно беспричинно весело.
Конь Майя Курумо встал на дыбы, заржал, развернулся и подскакал к Эонвэ.
— Знаешь, что мне не нравится во всём происходящем? — серьёзно спросил помощник Вала Ауле. — Наша земля снова начала делиться на север и юг. Раскол на Формен и Хьярмен, мирный или нет, всегда становился предвестником катастрофы. Светильники Королевы Звёзд — первый и ярчайший пример.
— Госпожу Варду любой горазд критиковать задним числом, — нахмурился помощник Манвэ. — Ещё немного, и ты встанешь на сторону того, чьё имя неприлично произносить при эльфах.
— Я лишь высказываюсь в поддержку идей моего мастера, — нахмурил густые рыжие брови Курумо, — живущим на земле Детям Творца не нужен свет, направленный сверху вниз. Если бы мы создали светящиеся потоки, а ещё лучше, светящиеся камни, которых было бы везде в достатке, как обычной гальки или гранита, свет бы не представлял интереса для того, чьё имя не для эльфийских ушей. Однако, заметь, Вала Ауле не стал мешать Владычице Звёзд навязывать своё мнение и портить её творения, несмотря на то, что его видение отвегли. Да, свет не был бы чем-то уникальным, но ведь менее важным бы от этого не стал.
— Тогда труды Валиэ Варды обесценились бы, — напомнил Эонвэ. Сияющий чарующими переливами белый скакун под ним вдруг расправил крылья и взмыл в воздух. — Полёт только кажется блажью, Курумо! — крикнул свысока Майя. — Это счастье, друг мой приземлённый!
— А падение и последующее разрушение — трагедия, — покачал головой помощник Ауле.
— Поддерживаю, — прищурился Арафион, которому надоело, что при нём говорят, словно взрослые при ребёнке, — Светильники Варды были плохой идеей — кто-нибудь обязательно залез бы на один из них и упал оттуда. Но это не значит, что я одобряю их уничтожение.
— А что вы на меня смотрите? — скакун Эонвэ сложил крылья, и Майя оказался на земле. — Я разумнее и осторожнее, чем кажусь. Я не полез бы на Светильники! Ваш покорный глашатай даже поддерживает общее настроение и поёт правильные песни, как менестрели Владык:
Видел во сне, что яркий свет
Залил мрак дней, и мир обрёл цвет,
Ткань Арды стала, как пёстрый сатин,
Выставкой загадочных картин.
Курумо пустил коня в галоп, в одно мгновение практически исчезнув из вида, скрывшись среди залитых лучами Анар пальм. Несмотря на разгар дня, Арафион не чувствовал обжигающего кожу жара, но понимал: это снова демонстрация благосклонности Айнур.
— Чудилось мне, что нет вражды, — самозабвенно напевал Эонвэ, — Эльдар возводят над Бездной мосты,
И ни один брат другому не волк,
Не страшно зайти за порог.
Мы всё могли изменить, сберечь, спасти,
Но для истории нет обратного пути.
Грезилось мне, что каждый день
Лучше вчера, отошедшего в тень,
А где-то выше ведётся отсчёт,
Каждой потери и взлёта.
Видел я сон, и в этом сне
Счастье былое вернулось ко мне —
Парить во тьме, новый мир создавать…
Жаль, что проснуться придётся опять.
Ведь мы могли сохранить
Всё то, что есть,
Но кто-то сверху смеётся,
Глядя на нас с небес.
Арафион задумался.
— Знаешь, Эонвэ, — сказал он, наконец, — вы, Айнур, порой слишком стараетесь быть похожими на нас, до абсурда! Учти, это выглядит недостоверно.
— Видишь, — пожал плечами Майя, — я точно такой же плохой актёр, как и ты.
Внук короля Ваньяр хотел так же, как и Курумо, ускакать вперёд, но почему-то не получилось. Да, дружба с владыками имеет не только положительные стороны.
— Хочешь привезти в Форменоссэ какие-нибудь необычные ростки? — спросил очень по-доброму Эонвэ. — Вдруг получится вырастить, например, манго? Заодно подкините подмастерью Курумо работы — пусть думает, как обеспечить ваши сады необходимым теплом и удобрением. Сам он, скорее всего, этим заниматься не станет, позовёт к вам кого-нибудь из свиты Валиэ Йаванны. Ты не думай, я не шучу и не издеваюсь, я же не кое-кто с неприличным именем. Сам поразмысли, если вам будут помогать Айнур, если их станет вокруг вас много, другие аманэльдар перестанут считать жителей Северной крепости отступниками и сообщниками проклятых изгнанников.
Арафион остановил коня.
— Какие, говоришь, взять ростки?
Небесно-синие глаза Майя стали озорными:
— Бери всё, что сможешь унести.
Взглянув на глашатая Манвэ, эльф искренне улыбнулся, на этот раз действительно поверив, что рядом с ним друг, а не слуга господина, исполняющий приказ.
— Спасибо, — тихо произнёс Арафион, спрыгивая на искрящийся алмазной пылью песок, сложившийся причудливыми узорами разных оттенков золота.
— Если нельзя создать новый мир, — громко произнёс Майя, снова взлетая в небо, — необходимо сохранить имеющийся, даже если его уже необратимо испортили. Учитывай это, эльф, тебя тоже касается.
— Да, конечно, — отмахнулся внук короля Ингвэ, полностью погрузившись в мечты о том, как Нарнис будет рада помощи и благодарна за неё.
Может быть, сердце прекрасной Нолдиэ ответит на любовь теплом?
Примечание к части
Песни:
"Река" гр. Мельница
"Мы всё могли изменить" Анатолия Щедрова
Об умении летать
Со смотровой площадки на самой северной башне крепости открывался вид на залитое звёздным и лунным светом море.
В раскидистых кронах дубов и ясеней на скалистом берегу звучали голоса ночных птиц, ветер подпевал пернатым, играл прибойными волнами и лодками у причала. Огонь маяка сиял, словно ещё одно светило, и, смотря на него, Нарнис со вздохом то и дело переводила взгляд на горизонт — чёрный и пустынный.
— Под небом голубым
Есть город золотой, — тихо запела дочь Нельяфинвэ Феанариона, вспоминая, как супруг играл для неё свои баллады, сидя в саду, залитом дивным светом Древ, — с прозрачными воротами
И яркою звездой.
А в городе том сад —
Всё травы да цветы,
Гуляют там животные
Неведомой красы.
Глаза цвета стали взглянули на звёздное небо и снова застыли, смотря в бесконечную морскую даль. Набросив капюшон, чтобы ночная прохлада не прогоняла с башни, Нарнис достала недавно прилетевшие письма и заставила себя посмотреть на бумагу. Вид на север всё равно неизменен, сколько ни жди.
— А в небе голубом
Горит одна звезда,
Она твоя, о милый мой,
Она твоя всегда! — продолжила мамину песню Финвиэль, тоже поднявшись на смотровую площадку. — Кто любит — тот любим,
Кто светел — тот и свят.
Пускай ведёт звезда тебя
Дорогой в дивный сад.
Нарнис сдержанно улыбнулась дочери, снова посмотрела на горизонт.
— Лауранаро решил жениться, — смеясь, сообщила девушка, — говорит, что познакомит невесту с тобой, потому что ему важно только твоё благословение. Лауранаро утверждает, что у них с любимой абсолютное взаимопонимание и согласие, он хочет стать основателем нового великого Дома Нолдор, учтя ошибки прошлых лидеров и взяв всё лучшее из накопленного наследия.
— Он будет творить непонятно что, — грустно улыбнулась Нарнис, — а я окажусь виноватой, что позволила.
— Нет же!
— Да, Финвиэль. Знаешь, что мне написала матушка? Она утверждает, что не может устроить свою жизнь из-за меня. Говорит, Валар могли бы пойти на уступки для жён изгнанников, позволить им выходить замуж снова, однако вся семья должна отречься от рода преступника, а я так никогда не поступлю.
— Я не слышала про такое решение Валар, — удивилась девушка.
— И я не слышала, — пожала плечами Нарнис, — поэтому считаю, матушка хочет упростить себе жизнь, вернув меня под своё крыло.
— Конечно! — с жаром согласилась Финвиэль. — Бабушка не могла встретить кого-то лучше, чем твой папа, это невозможно!
— Ты просто не знаешь, что такое свадьба по договорённости, — ласково сказала дочь Нельяфинвэ Феанариона, — родители не всегда оказываются безоговорочно правы в выборе судьбы детей.
— Ты не любишьпапу?! — шутливо-угрожающе спросила Финвиэль, и Нарнис рассмеялась.
Ветер сменился на северный, стал холодным и влажным.
— Я видела странный сон, — задумчиво сказала Нарнис, поправляя волосы, в сумраке ночи кажущиеся цвета запёкшейся крови, — там был темноволосый мальчик, который называл меня сестрёнкой и жаловался, что папа его обижает и не любит. И, знаешь, что самое странное? — хозяйка Форменоссэ посмотрела на море. — Я сказала, что это нормально, потому что он никого не любит. Услышав это, малыш обрадовался, пообещал мне сделать что-нибудь хорошее и убежал. Удивительно было и то, что ребёнок не был похож ни на кого из моих знакомых.
— Мне снился похожий сон, — воодушевилась Финвиэль. — Только младенец был с белыми волосами и в венце из звёзд. Он просил спрятать его, уверяя, что не сделал ничего дурного.
— Можно было бы спросить о значении таких видений у Вала Ирмо, — задумчиво произнесла Нарнис, — но почему-то я не хочу никому о них рассказывать.
Дочь кивнула матери в знак согласия.
Ветер изменил направление и вдруг вовсе стих. Воздух заискрился, засиял радугой, с неба словно посыпались звёзды.
— Я вернулся, прекрасные леди! — донёсся весёлый крик, и к перилам подлетел на белоснежном крылатом единороге Арафион, держа в руках букеты сиреневых лотосов.
— Судя по эффектному появлению, не один, — улыбнулась хозяйка Форменоссэ, взяв цветы для себя и дочери.
— Именно! — ловко спрыгнув со скакуна, эльф перемахнул ограждение и встал на колено перед Нарнис, нежно целуя руку. — Валар больше не считают нас отступниками! Нам помогут жить в безопасности и процветать! Со мной приехали Майя Курумо и глашатай Манвэ, они обещали поддержку в любых вопросах!
— С одним условием, — сказал, поднявшись по лестнице, словно обыкновенный гость, а не хозяин летающего единорога, Эонвэ, — я не пью хмельных напитков в компании эльфов. Разве что совсем немного. Эх, были времена, когда я слепо доверял Нолдор, но, увы, они прошли, и, знаешь, Нарнис из рода Феанаро Куруфинвэ, по чьей вине?
— По твоей, — прищурилась Финвиэль.
— Воистину, — вздохнул Майя. — А теперь, ко всему прочему, некий эльда отобрал моего коня и летает по Валинору на крыльях любви.
— Можно я тоже полетаю? — сделала щенячьи глазки юная эльфийка. — Ну пожалуйста!
— Сначала я хотел бы пригласить твою маму в небо, — нараспев, однако не используя чары, проговорил Арафион. — На небо за звездой, высоко,
Тихий полёт — это легко!
«Не забывай, помни меня, — всплыли в памяти стихи из книги, когда-то подаренной одной из многочисленных родственниц, — ты не один, навсегда вдвоём.
Не забывай пламя огня,
Где мы с тобой греем себя.
Не забывай сердце моё,
Песни мои навсегда с тобой.
Не забывай ночи без сна,
Где мы с тобой, я не одна».
— Нет, я не умею и не хочу учиться летать, — сухо ответила хозяйка Форменоссэ, чувствуя что-то странное внутри. Сожаление? Ощущение перебитых крыльев? Но когда это произошло? Беда случилась с ещё совсем несмышлённым птенцом, которому не позволено было учиться владеть небом? — Финвиэль, — натянуто улыбнулась дочь Нельяфинвэ Феанариона, — слетай за Лауранаро и его невестой. Они же хотели моё благословение?
— Да! — захлопала в ладоши юная дева. — Эонвэ, я тебя обожаю!
С чувством чмокнув в щёку Майя, эльфийка вскочила на перила и прыгнула на спину единорога.
— Лети, коняшка! — засмеялась Финвиэль, исчезая в радужно-сверкающем воздушном потоке.
— Мой скакун меня никогда не простит за то, что на нём полетят сразу три всадника, — печально вздохнул глашатай, потирая расцелованную щёку. — Но что поделать, я сам виноват. Госпожа Нельяфинвиэль, покажи мне и Курумо свою крепость: нам необходимо знать, как сделать её настоящей неприступной твердыней, остающейся безопасной, что бы ни происходило в Арде, одинаково надёжной и для летающих, и для не летающих. А наш затейник Арафион займётся цветами. Ваньяр — украшение Амана, пусть подтверждает статус.
Не интересуясь реакцией друга на шутку Айну, Нарнис пошла вниз по лестнице, чтобы выйти на северную стену, более других нуждающуюся в защите от внезапных, но всеми ожидаемых угроз. Хозяйка крепости мысленно составляла план писем, которые отправит многим, а в первую очередь маме, где сообщит о том, что её право жить, где хочет, признали даже Валар, значит, эльфам тоже пора пересмотреть отношение.
Примечание к части
Песни
"Под небом голубым" в переводе БГ
"Высоко" Юлии Савичевой
Незаслуженные непосильные дары
Прочнейшая нить, которую не может разрубить ни одно известное в Арде оружие, оборвалась сама. Хрустальный звон сотряс чертог, ткань начала расползаться, рисунок распался на цветные волокна, с прозрачного купола над колоннами посыпались звёзды, рассекая лучами воздух, словно стальные лезвия. Долетая до пола, они угасали с шипением, подобно тонущим в воде углям.
«Это судьба каждого из королевства, — сказала Вайрэ, смотря глазами-безднами сквозь пространство. — И твоя тоже. Тебе придётся вернуться к тому, кто дал тебе могущество, хочешь ты того или нет».
«Для меня нет пути назад, — ответила издалека Майэ, сияя звёздным вихрем. — Владыка Ирмо отпустил меня, и я зашла слишком далеко».
«Хорошо, что ты это понимаешь. А осознаёшь ли, что сломала судьбу Дитя Эру, дав ему незаслуженное могущество, которое искажает его? Признай, что нет».
«Я рядом с ним! Я — часть него, как и он — часть меня! Мы поддержим друг друга, что бы ни случилось, Вайрэ!»
«Звёзды осыпались, — равнодушно произнесла Валиэ. — Я должна была предупредить тебя, Мелиан».
«Спасибо, я сделаю всё, чтобы предотвратить катастрофу».
«Знаю, ты слышишь голос Бездны, и понимаешь — однажды он прозвучит для тебя, Дарительница Любви».
«Это неправда! Нет!» — голос Майэ Мелиан растаял во мраке.
Последняя звезда сорвалась с нити, с шипением угасла под ногами Прядильщицы.
«Да».
***
Чертог Прядильщицы растаял, пророчество уступило место зачарованной реальности.
«Я люблю его, Вайрэ, — вслед исчезающей музыке гаснущих звёзд прошептала Мелиан, — да, я использовала эльфа, чтобы стать независимой от Круга, но неужели мои дары ему — это только зло?»
Тишину, царившую вокруг, не нарушало даже дыхание Эльвэ.
«Это вы пошли против Замысла Отца! — наполняя мысль чувствами Дитя Эру, подумала Айну. — Вы! Не я. Я осталась обучать и защищать эрухини на выбранной для них земле. Я стала одной из них, могу лучше понимать желания и стремления, делить боль и радость! Я познала материнство и супружество! Не испугалась жить на одной земле с Мелькором, доказала ему, что он не единоличный владыка Эндорэ! А вы…»
Майэ посмотрела на лежащего рядом в роскошной, выстланной шелками постели, мужа. Он не спал, просто, как обычно, когда Мелиан общалась с другими Айнур или творила чары Завесы, закрывал глаза и молчал, слушая доступные существу из плоти и крови ничтожные отголоски Изначальной Темы. Да, Тинголу открыто больше, чем любому из Детей Эру, и муж Майэ знал это, гордился и смотрел свысока на недостойных.
«Где я допустила ошибку? В чём? — спросила саму себя Мелиан, понимая, супруг чувствует её смятение, слышит ноты сомнения, черпая нектар жизни из единой с Майэ чаши.
Ласково коснувшись лба эльфа, проведя ладонью по направлению к затылку и, краем глаза наблюдая за расцветающей на прекрасном лице улыбкой, королева Дориата заглянула в память супруга — те времена, когда Эльвэ ещё не стал частью самой Майэ.
***
Они стояли на берегу втроём. Три выбранных Вала Оромэ посла, которым предстояло увидеть Землю Валар и убедиться — это не ловушка.
Эльвэ смотрел свысока на обоих собратьев, и дело было не только в росте — сребровласый эльф уверился, что эти двое боятся больше, чем он сам.
«Ингвэ готов пойти, потому что не верит в свои силы и согласен подчиняться любому, у кого есть власть, Финвэ оказался послом Нолдор — был вытолкнут вперёд при выборе, кому отправиться — потому что не слишком полезен в жизни племени, а непомерно амбициозная Мириэль поддержала отъезд любимого, чтобы повысить его статус».
— Если жизнь перестала радовать, — с насмешкой приподнял бровь будущий владыка Дориата, — можно и нужно рисковать. Бездействие — вот что по-настоящему пугает.
— Пугает? — дрогнувшим голосом усмехнулся Финвэ.
«Пытается казаться храбрецом. Безуспешно».
— О каком страхе может идти речь, когда нам предложили помощь Владыки Арды! — фальшиво восхитился Ингвэ.
«Напуган ещё сильнее, чем друг-Нолдо».
Об эльфах, что ушли во тьму, отказавшись от помощи Валар, говорить боялись даже больше, чем пути через море и признания страха перед дорогой.
«Но почему так? — думала Мелиан, проникая сквозь ткань сна в таинства души. — Почему осудили тех, кто не отрёкся от Воли Творца?»
Лёгкая ладонь Айну снова провела от лба до затылка эльфа, губы Тингола дрогнули, улыбка стала угасать, однако не исчезла — приятные ощущения превосходили горькие воспоминания.
Мелиан снова чувствовала то, что века назад уверило её — этот эльф подходит ей, как никто другой: сердце сребровласого красавца требовательно искало любви. Эльвэ, как никто другой, старался выглядеть красивее, поступать безумнее, говорить интереснее всех окружающих. Мелиан казалось, он стремился быть лидером своего народа, чтобы его все обожали, потому что…
Пробиться глубже в память Майэ не хотела — нет смысла тревожить давно зарубцевавшиеся раны, однако, продолжая гладить Эльвэ по голове, королева всё же уловила воспоминания о деве, с которой рядом пробудился будущий владыка Дориата. Похожая на Тингола, словно родная сестра, эльфийка была восторженно-наивной, любила плести венки из краснолистых цветов, украшать ими своего горячо любимого супруга. Однажды она пропала, и Эльвэ не хотел верить, что среди многочисленных костей, найденных в последующие годы, были и её останки.
«Так пойди и найди её! — очень вовремя прозвучали слова Ольвэ, брата Эльвэ, который всегда оставался в тени. — Если тебе столь дорога эта женщина, иди! Или забудь о ней и уходи в Валинор одиноким!»
Почему речь так больно ранила будущего короля Дориата, Мелиан не понимала. Может быть, никто и никогда не любил и не восхищался Эльвэ так самозабвенно, как эта несчастная глупышка, поверившая, что всадник-тень покажет тайную поляну с дивными цветами?
«Все вокруг будут счастливы, а ты — нет», — прозвучали судьбоносные слова Ольвэ, которые позже сломали ещё много судеб, эхом отзываясь в голове овдовевшего нолдорана Финвэ.
— Я найду своё счастье! — заявил Эльвэ, не обращая внимания на попытавшегося остановить его Эола. — Здесь же Владыки Арды. Они помогут мне! Я — вождь! Я первым из эльдар ступил на Благословенный берег! Я не просто один из эрухини!
— Погибшие эльфы возродятся в священной земле Валар, озарённые светом Древ, — подняв ладони к звёздам, произнёс Вала Оромэ. — Идите за мной, вы видели, как прекрасен наш край. В нём нет и никогда не будет горя.
«Все считают мой цветочек погибшим, — молча протестовал Эльвэ, желая доказать правоту, не в силах признать, что верит в невозможное. — Пусть! Они увидят, что ошибались! Им придётся извиниться передо мной!»
Рука Эльвэ легла поверх ладони Мелиан, остановив её на лбу. Майэ почувствовала тепло и благодарность.
— Ты сказала, — одними губами произнёс Тингол, словно в полусне, — что мы будем, как Манвэ и Варда. Ты пела, а я почему-то знал слова, хотя никогда ранее не слышал этой музыки.
Мелиан стала воспроизводить в памяти чары сотворения и транформации. Они сопровождались видениями, которые, вероятно, пророческие, но смысл их был неясен даже спустя столько времени.
«Знаешь, любимая, чёрное — это
Как небо без звёзд, как пещеры без света, — звучала сквозь Айну и эльфа тема любви, обретая форму, подобную сияющему образу Владыки Сулимо, нежно касавшегося лица супруги Элентари, волосы которой казались воплощением бездны, — и с чернотою моё очевидно родство».
«Знаешь, любимый, — улыбнулась Варда, отвечая на ласку касанием губ, — белое — это
Как брызги и перья, летящие в лето.
И белое было всегда мне милее всего».
Образы разделились, материлизовались, теперь призрачные Валар отступили в тень, а Мелиан, обретая слишком настоящую плоть, видела похожую на себя деву с такими же угольными кудрями, которая танцевала под музыку менестреля со светло-пепельными волосами, а словно в другой реальности гордая лучница-Нолдиэ соблазняла охотника с ресницами цвета снега.
«Мы сами не рады,
Но нас не переделать.
Стоим у ограды по разные стороны.
Чернила досады
И нежности в белом
С тобой всё равно мы поделим поровну, — ласково звучали напряжённые слова. — Чёрное с белым смотрится.
Чёрное с белым сходятся,
Словно с картины сводится
Краска ушедших лет.
Память, как птица, влетает без стука
И бьётся о белую стену разлуки,
Тебя от неё отсекая, как недуг».
Пары распались, и менестрель растаял белой дымкой. Танцевавшая дева ринулась в объятия эльфа с белоснежными ресницами, а его охотница медленно пошла во тьму к…
Эол? Откуда он здесь?
«Чёрной преградой встаёт воздаяние,
И падает в чёрную горечь сознания
Наше беспомощное расцепление рук».
«Останусь ли прежней, — запела уже не Мелиан, а похожая на неё дева из видения, — иль стану сильнее?
Мой выбор, прошу тебя, благослови!
Нет в мире надёжней,
Нет в мире прочнее,
Чем эта преграда для нашей любви!»
Оттолкнув того, кого только что обнимала, плясунья увлекла в танец мужчину, в волосах которого была и ночь, и дым, и снег. Кудри девы начали выцветать.
«Чёрное с белым кружатся,
Рамки решений сужены.
О, Эру, дай нам мужества
Сделать последний шаг!
Наши объятья крошатся,
Наши утраты множатся.
Чёрное с белым — прошлое,
О, Эру, дай нам знак!
Чёрное с белым — разница,
Чёрное с белым дразнятся.
Что нам в конце останется?
Нас не вернуть назад.
Все наши фразы сложные,
Все недомолвки прошлые…
Нам нужно нечто большее,
Чтобы не знать утрат».
— А ещё ты сказала мне, — прошептал, посмотрев на супругу, король, будто очнувшись ото сна, — что я зашёл в зачарованный лес, что заблудившийся должен остановиться и ждать, когда его найдут. И я ждал. Слишком долго, любимая. Но слуги Оромэ не искали меня, мой народ, восхищавшийся мной, называвший вождём, — тоже. Ты показала, как на самом деле «ценят» эльфов те, кто предлагает заботу и помощь.
— Тебя бросили не все, — напомнила Мелиан, освободив руку и погладив волосы супруга, впитавшие совсем немного света Древ, сияющие едва заметно и оттого таинственно. — Многие остались верны.
— А должны были все.
Эльвэ сел на постели, отсутствующий взгляд стал яснее.
— Они не заслуживали такого прекрасного владыку, как ты, — в шутку сказала Мелиан, и вдруг поняла, о чём говорила Валиэ Вайрэ: Тингол понимал лесть буквально, потому что хотел этого.
«Дары были незаслуженными, непосильными», — подумала Айну и с ужасом поняла, что не должна была так думать, потому что её и Эльвэ мысли едины, и теперь эльф будет считать, что пришёл к такому выводу сам.
— В них больше света Амана, — вдруг сказал Тингол о валинорских отступниках, и музыка единой души сбилась, — их слава героев-воинов затмевает мою славу защитника. Для них не авторитеты Айнур, значит, мой статус твоего избранника им безразличен или даже противен. Я должен знать, чем полнятся их сокровищницы! Нельзя допустить, чтобы их богатство превзошло моё. Я не должен померкнуть на их фоне, Мелиан.
Взгляды супругов встретились, дополняя единство душ и тел.
— На всё воля Рока, — вздохнула Майэ, и эльф знал заранее, что она скажет это, а королева понимала — подобных слов недостаточно.
— Я сам позабочусь о своей славе, не стану утомлять тебя, любовь моя, — прозвучал, разрушая мелодию любви голос, и унизанные звёздами нити лопнули.
Примечание к части
Песня из рок-оперы "Элоя" "Чёрное с белым"
Дары провинившихся
— Это что? — Морифинвэ рассмеялся, однако смотрел настороженно, словно готовясь броситься с оружием на собственных гостей в случае угрозы с их стороны.
Когда в огромный зал, сверкающий самоцветами и золотом, две дюжины наугрим внесли нечто огромное и плоское, завернутое тканью, гости таргелионского нолдорана не знали, чего ожидать.
Хитро смотря на короля, ногродские мастера засуетились, что-то прикрутили под шёлковым полотном, и открыли изумлённым взорам собравшихся стол из чистого золота, за которым могли разместиться около пятидесяти гостей.
— Роскошный дар! — восхитился Феаноринг, жестом приказывая поставить себе подаренный предмет мебели, вместо уже имеющегося дубового. — Это хорошая попытка возместить мне потери, которые понесли мои верные в ваших пещерах. Омытое кровью золото блестит ярче.
Сидя рядом с супругом на стуле, полностью сделанном из разноцветной яшмы и обитом вышитым золотом бархатом, Оэруиль внимательно наблюдала за пирующими гостями и невольно замечала, что гномы заимствуют у эльфов стиль одежды и украшений, а эльфы — у гномов. Ногрод и Таргелион всё больше говорили на смеси языков и походили на единое королевство, где правил, разумеется муж дочери оссириандского лорда. Понимание было таким приятным, что Оэруиль искренне заулыбалась и тронула блистающую перстнями руку Морифинвэ. Король удивлённо поднял бровь, усмехнулся и взял рубиново-золотой кубок.
— За тебя, моя королева, — неискренне улыбнулся Феаноринг, — люблю, когда приятно удивляешь.
Напоминание о переговорах с отцом заставило внутренне содрогнуться, но дочь лорда Каленовэ скрыла нахлынувшие эмоции надменным взглядом.
— Я больше не боюсь тебя, — тихо произнесла королева Таргелиона. — Я была в Башне Морской Звезды и заставила её призраков подчиняться мне.
— Призрак только один, — угрожающе прищурился Морифинвэ, отставляя в сторону опустевший бокал.
— Нет, — уверенно заявила Оэруиль. — Я видела, их много. И они признали меня владычицей. — Эльфийка замолчала, наблюдая за супругом — не прикажет ли он убраться с пира или онеметь. Ничего не происходило, король внимательно слушал. — Проклятье превратило морские звёзды в небесные, — продолжила Оэруиль, — их свет злой и блёклый, он сбивает с пути и ослепляет, но теперь этот свет тоже подчиняется мне.
— Полагаешь, теперь и я стану твоим слугой? — после паузы задал вопрос Морифинвэ.
Таргелионская королева с изумлением взглянула на мужа, не услышав в голосе ни насмешки, ни угрозы. Неужели он спросил серьёзно? Нет, не может быть. Это игра.
— Нет, — попыталась сказать с теплотой Оэруиль, — тебе лишь придётся найти новых призраков.
— Я не стану поставлять тебе рабов бесплатно, — теперь уже громко захохотал Феаноринг. — Вокруг и так слишком много желающих нажиться за мой счёт.
«Разве не наоборот?» — подумала дочь лорда Каленовэ, однако решила не спрашивать вслух.
Среди многоголосого шума в зале звучала музыка. Звучала странно, однако Оэруиль быстро поняла, что её смутило, и песня перестала казаться неправильной: наугрим, приехавшие из Химринга, исполняли эльфийскую песню, долетевшую через осадный лагерь из земель врага. Музыка пугала, слова — тем более, а дочь лорда Каленовэ, невольно вслушиваясь, представляла героями баллады не страшную искажённую Морготом тварь и случайную жертву, а сидевшего рядом супруга и саму себя.
— Не удержаться мне от побега, не скрыть жадных глаз, — пел пьяный чернобородый гном, жутко таращась, — гонит проклятье по талому снегу бежать в этот час.
Поздно молиться, смеяться и плакать — Итиль на небесах!
Вижу послание пламенных знаков, и жжёт алым кровь на губах!
Я стал кошмаром, сумрачным стражем твоих страшных снов,
Тёмною силой обезображен, не трать лишних слов.
Эру, смотри, как меня убивает пожар нового дня!
Ты, отрекаясь, бежишь, проклиная, туда, к свету, прочь от меня!
Прочь! Уходи, не смотри мне в глаза!
Свет позади, нет дороги назад!
Да, это месть, беспощадная месть…
Я — тот, кто есть, да, я тот, кто я есть!
Прочь! Беги! Ступай! Я жду тебя…
— Внимательно слушала? — спросил Морифинвэ, когда певец принял из рук благодарной публики бочонок. — Это тоже разведданные, королева. И они, пожалуй, наиболее правдивые из всех, что были сказаны за прошедшую дюжину дней. Помнишь, что рассказали ногродские торговцы? А химрингский гонец? А мой сын Алмарил? Письмо из Белегоста?
— Да, — боясь сказать что-то неправильно, вздохнула Оэруиль. — Торговцы говорили, будто лорд Маэдрос больше не воюет с врагом, занявшись делами своего города… Нет, не города. Королевства? Я слышала…
***
— Владыка Карантир, — поклонился гном, колпак, плащ и волосы которого звенели украшениями и весили едва ли не больше, чем сам поджарый мужчина, — в Химринге, кажется, забыли о войне! Все только и говорят о переменах, грядущих в крепости-страже! Мы с сыновьями внимательно слушали, но мало поняли, прости, владыка, нашу глупость! — торговец низко поклонился. — Говорят, после рождения наследника, лорд Маэдрос издал указ, что отныне в Химринге говорят исключительно на языке Квэнья, всех детей необходимо обучать только единой грамоте, которую создал Феанаро Куруфинвэ, остальные же языки Белерианда должны изучаться и исследоваться, но не использоваться в пределах города. Говорили, будто этот указ идёт вразрез с политикой верховного нолдорана! Но, владыка, я простой торговец, мне ничего не понятно! А ещё в осадный лагерь пришло войско из Химлада! Говорят, их послал Куруфин, сын Феанора!
***
— Ты слышала, — ухмыльнулся Морифинвэ, — а поверила? Поверила, что торговец настолько прост, чтобы ничего не понять? Поверила, будто лорд Маэдрос, именующий себя на языке твоего народа, неожиданно решил продолжать дело отца, вступив в конфронтацию с королём, которого сам назначил? Если это правда, моя дорогая королева, у меня появился повод для гордости и опасения.
— Химрингский гонец, — задумчиво произнесла Оэруиль, — ни словом об этом не обмолвился.
— Разумеется, владычица призраков Башни Морской Звезды, — открыв перстень и высыпав что-то ароматное в кубок с вином, хмыкнул Феаноринг, — у него была иная задача. Мой брат, — речь ненадолго прервалась задумчивым молчанием, — хочет торговаться со мной. Возможно, мне придётся уступить, но сначала я рассмотрю все стороны дела. К тому же пир продолжается, будет ещё много вестей.
— Принц… — начала говорить про Алмарила Оэруиль, но Морифинвэ поднёс палец к губам.
— Песня, — перевёл король тему, — она пропитана страхом. Помнишь слова наугрим, ездивших в осадный лагерь, чтобы разузнать, какие товары можно туда привозить? «Эльфы не дрогнули, столкнувшись лицом к лицу с чёрным ужасом земель под названием Дор-Даэделот! Владения Моргота мёртвые и пустые, наполнены злом и вселяют ужас, но только не в воинов Нолдор!» Однако обмолвились, будто лорд Маэдрос не порадовался, узнав, что герой Астальдо ходил на разведку за Железные Горы. Вместо награды, сын верховного нолдорана получил резкие слова.
— Даже храбрейшие боятся Моргота? — осторожно предположила королева.
— Да, драгоценная моя, — поднял кубок Морифинвэ, — и песня это подтвердила. За тебя, владычица призраков!
Дочь лорда Каленовэ с улыбкой выпила. Кто-то снова пел, но слишком неразборчиво — хмель делал своё дело. Взглянув, как красиво смотрятся на золотом столе расшитые ажурные салфетки под блюдами и вазами, эльфийка невольно просияла, и Феаноринг это заметил.
— Этот подарок заставил меня задуматься, — прищурился Морифинвэ, осторожно проводя рукой по краю столешницы. — В юности вещи сами появлялись у нас дома, потому что мой отец постоянно получал дары. Каждый мастер и мастерица, считавшие себя лояльными Первому Дому Нолдор, старались угодить великому Феанаро Куруфинвэ. Я воспринимал это как должное, не задумываясь о мотивах этих эльфов. А сейчас мне интересно: моего отца одаривали, потому что он был сыном короля? Или, как сейчас, мне принесли этот золотой стол, стараясь искупить вину? Но в чём все эти эльфы могли быть виноваты перед отцом? Что они ему сделали? Ответь.
— Я не знаю, — пожала плечами королева, пытаясь представить Аман и его обитателей.
— Спроси призраков, — захохотал владыка Таргелиона и отвернулся, наблюдая за входящими в зал важными гостями.
Примечание к части
Песня гр. "Чёрный кузнец" "Прочь!"
О запаздывающих вестях
Всю дорогу с Тол-Сириона Карнифинвэ был вынужден обсуждать прелести Гномьего Тракта, однако считал, что это не большая плата за возможный успех.
Снова поверить ногродским наугрим заставил владыка островной крепости-стража с гордым названием Минас Тирит, Финдарато Инголдо.
Когда песня о суде над прахом Феанаро стала звучать из многих домов, и Карнифинвэ узнал, что путь через Вздыбленные Льды не сплотил, а наоборот окончательно рассорил Второй и Третий Дома Нолдор, сердце юного принца возликовало. Однако Финдарато ясно дал понять, что не собирается вступать в открытую конфронтацию с дядей.
— Видишь ли, дорогой полуплемянник, — шутливо нараспев говорил король, прохаживаясь с бокалом в руке вдоль укреплённой белоснежной набережной — достроенной её части, залитой золотым светом дня, — Дом Финдарато Артафиндэ — это не воины или интриганы. Мы просто эльфы, которые хотят быть счастливыми в своих владениях, здесь, в Белерианде, на этом милом острове. Я понимаю, что ради счастья придётся пролить кровь, ведь наши земли захвачены врагом, но идти войной против родственника я, прости, не готов.
Однако, когда Карнифинвэ снова начал доказывать, что титул нолдорана осквернён, владыка Минас Тирита неожиданно сдался.
— Не хотел посвящать тебя в свои планы, — взяв из рук идущего позади слуги взамен опустевшего бокала полный, печально вздохнул Финдарато, — но ты вынуждаешь меня. Видишь ли, щедра к Народу Звёзд земля, — певуче произнёс король, его голос стал искренне печальным и неожиданно глухим, — а небеса полны угрозы… Кого там опять… тра-ля-ля-ля. Перед грозой та-ак пахнут розы!
Карнифинвэ не хотелось слушать поэзию, однако принц давно понял: с менестрелями по-другому общаться невозможно и надо терпеть, скрипя зубами. Желательно беззвучно.
— Я не хотел, — снова театрально и лживо вздохнул Финдарато, — но скажу. Я много думал о будущем. Знаешь, не стану врать тебе — я не вижу его, впереди у меня тьма, холод, боль и стыд, желание раствориться в небытии, чтобы оказаться преданным забвению и вычеркнутым со страниц летописи. Не представляю, как дойду до такого конца, но точно знаю — это неизбежно. Не надо меня утешать или разубеждать, ладно?
Не в силах воспринимать услышанное всерьёз, юный Нолдо просто ждал, когда уже король соизволит говорить по существу. Возможно, заглянуть в будущее было бы интересно, однако принц слишком не хотел увидеть провал своей затеи или что-то плохое, связанное с семьёй, поэтому даже не пытался представлять, что ждёт впереди. Хотелось жить здесь и сейчас.
— Недавно я видел сон, — задумчиво произнёс Финдарато, отворачиваясь от кричавшего голосами чаек ветра, — мой отец хотел узнать, как мои дела.
Сказав это, владыка островной крепости надолго замолчал, словно сомневаясь, во что стоит посвятить родича, а во что — нет.
— Отец тоже был во мраке, но тьма, окружавшая его, не казалась злом и безнадёгой. Это было всего лишь подземелье. Я пытался всмотреться, удалось плохо, но всё равно пещеры показались красивыми. Там ощущалась безопасность. Я почти забыл об этом сне, но приехали наугрим, желающие что-то мне продавать и заговорили…
— О пещерах у Нарога, — не выдержал Карнифинвэ. — Да, эти наугрим только и твердят, что им необходима помощь с уничтожением каких-то мерзких карликов!
— Ноэгит Нибин, увы, необучаемы, — печально вздохнул Финдарато, — сидят в золотоносных пещерах, а распорядиться богатством не могут. Я подумал, что нарогские подземелья могли бы стать убежищем для моего народа в случае новой войны. Живя в Дориате, я много общался с наугрим, и ни разу не сталкивался с нечестностью, исходившей от них. Дети Ауле гораздо честнее и открытее нас.
Эти слова заставили Карнифинвэ задуматься. Теперь идея ногродских гномов не казалась чем-то однозначно плохим, и юный принц сам заговорил с наугрим о возможной взаимопомощи.
— Для успеха любого дела необходимо золото, — ухмыльнулся мастер-оружейник, поглаживая роскошную кудрявую бороду. — А ты пытаешься ввязаться в опасную игру, парень. Если попадёшь в лапы верховно-нолдорановых вояк, не сносить тебе головы. Поехали со мной на совет, который планирует мой друг-эльф из Таргелиона, там и решим, как быть дальше. Учти, малыш, там, где бессильна сталь, золото может быть поистине могущественным!
***
Дорога из обычной песчаной сначала стала усыпанной грунтом, а позже — вымощенной идеально подогнанными плитами, которые не скользили даже в дождь и холод. На равнине без леса и холмов разгонялся ветер, песок и мелкие камешки били в лицо, однако понимание, что очередной долгий путь скоро завершится, грело душу.
Соревноваться в скачке верхом с наугрим было бы нечестным, поэтому Карнифинвэ пришлось забыть о любимом развлечении. Любуясь дивными лесами вдали, эльф думал, что однажды съездил бы туда на охоту, если предоставится возможность. Но пока пограничная застава между Оссириандом и Таргелионом выглядела совсем не обнадёживающе, и юный Нолдо понимал: хочешь дружбы с дядей Карнистиром — забудь о маминой родне. Как-то это неправильно…
Таргелион впечатлял. Сын короля Питьяфинвэ Феанариона уже был здесь, однако страна так быстро менялась, что создавалось впечатление, будто с последнего визита прошла эпоха и даже не одна. Неизменным осталось бледное, часто серое небо, пыльная каменистая почва и снующие под ногами муравьи, жуки и мыши. Зато дорог и домиков вдоль них стало больше. Постройки были небольшие, аккуратные и очень уютные на вид, в основном белые с красными или коричневыми крышами. По улицам постоянно кто-то ходил и ездил, однако на плитах не виднелись сколы или трещины. Вокруг жилищ земля была чёрного цвета — её закупали в лесистом Дортонионе и южнее — у родителей Карнифинвэ. Юный принц нередко слышал, что Оссирианд, враждуя с Таргелионом по прихоти пещерного королька, теряет намного больше, чем приобретает, и сейчас видел, в чём это прявляется: торф, древесина, шкуры, ягоды, прирученные лесные звери и птицы, и многое-многое другое могло бы приносить доход лорду Каленовэ и повышать его авторитет.
Могло бы, если бы не исказивший Арду Моргот, разумеется, из-за которого рассорились добрые соседи.
— Остановимся здесь, — указал на трёхэтажный деревянный дом управлявший большой телегой, гружёной торговцами и самым ценным для них товаром, седой гном в синей накидке с остроконечным капюшоном. Глаза игриво заиграли, морщин на лице словно стало меньше.
Карнифинвэ абсолютно не устал, однако успел понять — к менее выносливым стареющим наугрим надо относиться с пониманием. К тому же, домик и правда выглядел уютным: белый, с крыльцом, ставнями и наличниками цвета оранжевой зари, тёмно-коричневой крышей и мозаичными окошками с изображением цветов в вазах. Принц помнил, что видел очень похожие постройки в других таргелионских поселениях, и каждый раз это был не просто трактир, где любой путник найдёт отдых и обед — здесь располагались также комнаты с ароматными бассейнами, во время нахождения в которых можно было не только помыться, но и похорошеть: кожу предлагали смазать нежным смягчающим маслом, а волосы сделать сияющими или изменить их цвет. Были и небольшие лавки с драгоценностями, тканями и домашней утварью. В прошлый раз Карнифинвэ слишком спешил, поэтому не смотрел на убранство помещений, желая лишь набраться сил и скорее продолжить путь, но теперь на душе было гораздо спокойнее, и Нолдо, уже не столь яростно стремившийся воплотить свой замысел и всё меньше веривший в успех, неторопливо осмотрелся. Среди обычных для эльфийских поселений предметов мебели и светильников, в глаза бросались шкафы и тумбы явно гномьей работы, а также многочисленные портреты девушек и женщин, демонстрирующих причёски и красиво уложенные бородки. Одно лицо попалось несколько раз: на некоторых картинах изображённая сребровласая сероглазая эльфийка была совсем крохой, на других — милой маленькой девочкой. На раме красовалась подпись: «Митриэль Таурсэль».
Дочь короля.
Решив, что при случае спросит у сыновей нолдорана Карантира, почему их портреты не украшают принадлежащие матери мастерские очарования, которые теперь можно увидеть в любом конце Таргелиона, Карнифинвэ тут же забыл об этом и пошёл в трапезную — если не составлять наугрим компанию во время распития эля, можно утратить с трудом заработанное доверие подгорного народа. Теперь этого допустить не хотелось.
***
Почему управлявший повозкой гном так хотел остановиться именно в этом трактире, стало понятно почти сразу — немолодая, однако совершенно не седая женщина с причудливо заплетённой лентами бородкой поднесла к столу кубки с пенным напитком и села рядом с дорогим гостем.
— Может быть, всё-таки переедешь ко мне? — после нежного поцелуя спросил возничий, не замечая ни еды, ни хмеля.
— Может, лучше ты ко мне? — улыбнулась гномиха.
— Не хочу жить с эльфами, — фыркнул мужчина.
— А мне с ними нравится. — Женщина встала и удалилась на кухню.
Снова будто постаревший гном долго пил, роняя пену на стол, потом, довольно охнув, отставил полупустой кубок и пристально посмотрел на заскучавшего Карнифинвэ.
— Вот скажи мне, парень, то есть, твоя светлость сиятельная, — хмыкнул стремительно пьянеющий возничий, — что в вас, эльфах, хорошего?
Простой шутливый, казалось бы, воспрос поставил юного принца в тупик.
— Вот видишь, — вздохнул гном, снова берясь за кубок, — ты сам не знаешь. Ничего в вас хорошего нет! И смерть не чтите! Этот ваш король — подлец из подлецов, если устроил то, о чём рассказывают! Нельзя судить того, кто не может защититься!
— Это же была шутка, — неуверенно произнёс Карнифинвэ, переводя взгляд на других наугрим за столом.
— Не оправдывай его! Он сдохнет так же позорно, как жил, вот увидишь!
На сердце юного эльфа стало гадко — ему и в голову не могло прийти, что кто-то способен воспринимать постановку на сцене Минас Тирита буквально!
— Подлец король, ох, подлец! — снова заявил гном, и Карнифинвэ понадеялся, что не начал краснеть от стыда.
— Не надо о почившем владыке так, — печально произнесла снова подошедшая с угощением женщина, не поняв, о каком именно короле идёт речь. — Все мы не без изъянов, а наш бедный Тханэ, по крайней мере, о народе заботился, не правил единолично, все решения принимая большим советом Сынов Семи Прародителей! Вот скажи, будет ли наш новый Тханэ таким? Станет ли хранить устоявшиеся традиции?
— Тханэ умер? — не поверили своим ушам наугрим. — Когда? Как?
Женщина пожала плечами, снова уходя от пирующих.
— Вести опаздывают порой на целую жизнь, — вздохнул, поднимая кубок, молодой торговец, сидевший рядом с Карнифинвэ. — Однажды сестра прислала мне письмо, что родила дочку. Пока я собирался приехать в гости, выяснилось: малышка погибла, неудачно упав из колыбельки. Это случилось раньше, чем я узнал о её приходе в мир.
Неожиданное печальное обсуждение навеяло мысли о письме, отправленном родителям с Тол-Сириона. Слов не нашлось и на страницу, а тёплых — и на пару строк. Неправильно это…
Эльф почувствовал себя подлецом, хуже ненавистного верховного нолдорана. Может быть, отправить ещё письмо? А заодно и подарок сестрёнке? Вспомнились рассказы отца о странном устройстве, которые в детстве казались волшебной сказкой. Если бы нолдоран Амбарусса-старший не показал однажды сыну чёрный шар, надёжно спрятанный в замке, к которому нельзя было прикасаться ни при каких обстоятельствах, юный Нолдо бы не верил в истинность историй о возможности общения практически на неограниченном расстоянии.
«Никто из нас не смог повторить изобретение отца, — с раздражением сказал тогда Питьяфинвэ, снова оборачивая чудесную вещь плотной тканью. — Как думаешь, почему? — Разумеется, маленький Нолдо не догадывался, и тогда Феаноринг с ещё большей досадой выпалил: — Отец никогда не делился с нами секретами мастерства. Он считал, что его идеи очевидны любому, не понимают лишь безнадёжные глупцы. Великий Феанаро Куруфинвэ знал много! Однако не мог осознать элементарного: не все вокруг дураки, это ему повезло родиться исключительно умным. И что делал этот «обыкновенный эльф», окружённый недоумками? Если кто-то из нас, его глупых сыновей, которые просто ленились трудиться, просил научить какому-либо мастерству, Феанаро давал нам полный расчёт или схему, но с допущенной ошибкой, из-за которой ничего не получалось, и говорил — мы сами должны понять, что не верно. Над устройством Палантира мы с дядей Курво бьёмся до сих пор, отправляя друг другу подробное описание попыток повторить Видящие Камни и переделать отцовские. Их нельзя использовать, не сделав скрытыми от проникновений сторонней воли, потому что сейчас любой Айну с лёгкостью перехватит ведущийся при помощи Палантира разговор. Камни связаны между собой, и один из них у Моргота».
— И кто ж теперь король? — вернул в реальность резкий голос пожилого гнома. — Неужто Дурин Рыжий? Вот длиннобородый проходимец!
— Пока до нас долетят вести об имени нового Тханэ, — усмехнулся молодой торговец, наблюдавший за прошедшей через зал эльфийкой с многочисленными бутылочками в сетчатом мешочке, — он уже успеет смениться.
— Его имя в любом случае Дурин, — развёл руками отвергнутый возлюбленной возничий, — и он лишь новое перерождение Праотца! Какая разница, что именно изменилось в его внешности?
— Да, это несущественно, — согласился его сосед, — а вот новые черты характера, пожалуй, важны.
— Я думаю, Дурин Рыжий неплох, — вступил в разговор молчавший до этого каменщик, приезжавший на Тол-Сирион для обмена опытом подводного строительства. — Он хитрый, и не позволит Азагхалу устанавливать свои порядки в нашем городе. Вы ведь слышали про оружейника Дарви?
Карнифинвэ отвлёкся и утратил нить разговора, размышляя о том, как бы не застрять в этом милом месте надолго и выдвинуться в путь уже завтра. Это будет относительно легковыполнимой задачей, если ночью наугрим лягут спать, а не просидят за столом, опустошая погреба. Только не загонять же их в постели силой!
Подошедшая неожиданно эльфийка с оссириандской внешностью мило улыбнулась сразу всем и заговорщически подмигнула.
— Я слышала, вам не нравится, что вести долетают слишком медленно, — ласково пролепетала дева, — наши гонцы очень скоры и берут недорого. А если наймёте посланника сразу на несколько лет, оплата ещё уменьшится. — Прозрачные глаза весело засияли. — Я могу поделиться интересными слухами на любую тему. Чем подробнее — тем дороже. Если с вами есть дети, могу заменить няню.
— Слушай, милая, — отмахнулся самый пьяный гном, — я могу заплатить тебе или сразу твоей хозяйке, чтобы ты больше не предлагала нам ничего и никогда?
— Разумеется! — девушка подставила мешочек, в который упал крупный аметист.
— Старайся, старайся, малышка, — возничий отставил пустой кубок. — Скоро так просто драгоценности не заработаешь. У короля твоего намечается совет, где будет полностью пересмотрен обмен товаров! У всего будет своя цена! И не камешками расплачиваться станем!
— Желаешь услышать об этом подробнее? — сразу оживилась эльфийка.
— Нет! — в один голос рявкнули наугрим и Карнифинвэ, и дева, смеясь, вспорхнула бабочкой к выходу из зала.
— Затратное это дело, — вздохнул молодой торговец, проводив сплетницу взглядом, — систематизировать стоимость товаров: придётся договориться о мерах, единых хотя бы для большинства: вес, длина, толщина, состав, мастерство создателя… Но без этого уже никак, согласен.
— Тебе просто обидно, что на этом больше всех заработают не купцы, а изготовители весов и разных штук для замера, — отмахнулся возничий. — Но потом и на твоей улице настанет праздник: все эти штуки для оценки товара будут закупать в огромных количествах!
Карнифинвэ опёрся лбом на руку и с тяжёлым вздохом закрыл глаза. Эльф понимал — необходимо разобраться в том, о чём сейчас говорят, чтобы не оказаться за бортом «телеги дохода» королевства и каждого жителя в отдельности, но это осознание вгоняло в тоску. В висках стучала лишь одна мысль:
«Может, кто-нибудь разберётся за меня?»
Мастер ведения переговоров
— Вы! Недоумки! Грязное орочье племя! Нет, по сравнению с вами орки — мудрецы! — Алмарил, сын нолдорана Карнистира, казалось, сейчас взорвётся из-за охватившего гнева. — Как вы это допустили?! Почему ничего не делаете?! Думать разучились?! Ах, да, вы ведь никогда и не умели!
Юный таргелионский принц чувствовал, что вот-вот расплачется от отчаяния, поэтому изо всех сил скрывал постыдные эмоции гневом, однако, как бы ни ругался, видел: производимое впечатление остаётся недостаточным. Да, конечно, его слушают, не перебивая, кивают, вроде бы соглашаясь, но…
Они в душе насмехаются?
Большинству этих эльдар Алмарил годился в сыновья или даже внуки, и пусть это не было существенной проблемой для командира, которого окружают те, кто добровольно принял подчинённое положение, сын таргелионского нолдорана понимал — статус статусом, а уважение необходимо заслужить.
А что сделал он?
***
Владыка Белегоста принял гостей в просторной сталактитовой пещере, подсвеченной особым видом грибов, выращиваемых прямо на потолке, их мутноватый блеск играл в ощетинившихся копьями минералах, искрился и рассеивался, создавая приятный таинственный полумрак. Столы стояли в два ряда, на возвышении в конце зала располагался трон, выполненный из похожих на сталактиты пластин из сардоникса и сердолика.
Алмарил не думал, что попадёт на столь грандиозный пир, рассчитывая на разговор в узком кругу, поэтому, оказавшись в толпе гостей, несколько растерялся. Осматриваясь и стараясь оценить обстановку, принц заметил музыканта с гуслями на коленях и дудочкой в зубах, который сидел в отдалении, самозабвенно перебирая струны и насвистывая. Почему-то этот светловолосый гном очень не понравился эльфу, захотелось сказать ему что-то неприятное о его умении, точнее, неумении творить мелодии, однако Алмарил решил, что сделает это позже при удобном случае, если таковой выдастся.
Недалеко от выхода из пещеры располагалась низина с глубоким быстрым ручьём, который использовался пирующими для справления нужды — здесь было достаточнотемно, и валялось немало валунов, за которыми удобно скрываться от посторонних глаз в столь деликатные моменты.
Как оказалось позже, жадность до угощений заставляла некоторых наугрим, уже и так растолстевших до того, что еле помещались на скамьях, бегать к воде освобождать желудок для новых порций.
Поняв это, Алмарил больше не мог ничего взять в рот в подобной компании и сел так, чтобы не видеть мерзких толстяков даже краем глаза.
Ещё одним удивительным открытием для юного принца стало то, что именно здесь, у ручья-вонючки с ним пытались заводить серьёзные разговоры о делах, напрочь отказываясь продолжать беседы в более приятной обстановке, делая вид, будто знать не знают этого таргелионского эльфа.
«Передай отцу это, — прячась за угловатый камень у воды, достал из штанов маленький свиток лысый старик, седые волосы которого, росшие только внизу затылка, были заплетены в тонкие косы, — и никому о нём не говори».
«Что это?» — спросил Алмарил, думая, куда положить тайное послание. Не сидеть же на нём!
«Не помню тебя на советах, парень, — насторожился гном, не желавший открывать содержимое письма. — Но для тебя есть другое предложение. Поговорим после того, как Азагхал озвучит свои планы».
«Ты ведь тоже против Свободного Тракта? — когда ушёл лысый, перехватил Алмарила молодой толстяк с весёлыми синими глазами, блестящими азартом из-под густых бровей цвета зрелой пшеницы. — Я думаю, это неправильная позиция. Нам лучше совместно с твоим отцом создать дефицит стройматериалов, чтобы Азагхалу пришлось принять помощь Ногрода и Таргелиона, а потом предъявить счёт и права на распоряжение трактом».
«Подожди возвращаться на пир», — остановил принца в нескольких шагах от берега очередной неожиданный собеседник.
«Что ещё?» — огрызнулся Алмарил, смотря на гнома свысока с презрением. Как вообще можно воспринимать всерьёз этих уродливых коротышек, которые ростом и до груди не всегда доходят?
«Ты же поможешь Дарви бежать? Ты за этим на самом деле приехал?»
Эльф ответил презрительным молчанием, а гном заговорщически подмигнул, обещал поговорить позже, однако, как и другие местные интриганы, впоследствии упорно делал вид, будто ни о чём с сыном таргелионского нолдорана не беседовали.
Твёрдо решив больше ничего не пить, чтобы не пришлось выходить из зала до окончания торжества, Алмарил делал максимально гордое и отрешённое лицо, придавая своей персоне значимости, однако довольно скоро заметил, как те несколько женщин, что присутствовали на пиру, стали посмеиваться, бросая короткие взгляды в его сторону.
Да что эти бородатые уродины себе позволяют?!
— Мы готовы обсудить разногласия, — стоя перед троном Азагхала, говорил всё громче и увереннее посол Ногрода, представившийся братом нового короля. — Великий Дурин приглашает тебя на общий большой совет в Таргелион, заодно король Белегоста оценит красоту Великого Торгового Пути!
Алмарил заметил странные напряжённые взгляды трёх присутствовавших на торжестве Нолдор с алыми звёздами на одежде. Химринг? Им-то что опять надо?
— Наш прежний владыка, увы, принял решение уйти к Праотцам раньше срока, не дожидаясь старческой слабости, — продолжал говорить посол, — и это достойный выбор! Новый Тханэ не уступает в мудрости прежнему, однако кое-что в устройстве города будет иначе.
— Зачем королю Азагхалу самолично ехать в Таргелион? — спросил один из эльфов со звездой. Голос прозвучал громко, чтобы услышали все, заглушил речь гнома.
— Как зачем? — не растерялся посол. — Знать с чужих слов и видеть своими глазами — несравнимые вещи!
Владыка Белегоста молчал.
— У меня тоже к вам вопрос! — выпалил раньше положенного Алмарил, вставая с места, забыв об указаниях отца говорить только про возможность создания взаимовыгодного торгового союза. Безопасного, разумеется. — Почему химрингские воины позволяют себе находиться на нашей территории и устанавливать свои порядки?! Почему нам приходится поступаться нашими интересами из-за лорда Маэдроса, который даже не нолдоран?
Тишина, воцарившаяся в зале, должна была заставить юного принца задуматься о приличиях и вспомнить цель визита, однако Нолдо сейчас знал только одно: он и вся его семья, их жизнь и процветание — это месть творцам Арды и всем, кто почитает их. Наугрим славят Великого Махала, но Вала Ауле предал доверие Нолдор! Он предал дружбу и превратился из учителя и наставника во врага! Его дети не могут быть честными! Они такие же, как их создатель!
— У Владыки Дурина одна лишь просьба, — проигнорировав дерзкого юнца, продолжал ногродский посол, — для успешных совместных дел королям необходимо относиться друг к другу по-братски честно и милосердно. И, конечно, переносить такое отношение на народ.
— Я должен отпустить тех, кто угрожал безопасности моих строителей? — впервые за долгое время заговорил Азагхал.
— Это будет мудро и милосердно, — поклонился посол.
— Я не услышал ответ на мой вопрос! — продолжил настаивать Алмарил.
— И не услышишь, — прищурился один из воинов, чуть подаваясь вперёд.
— По какому праву верный лорда так разговаривает с принцем?! — вспылил сын нолдорана, и женщины засмеялись смелее, видя, что их мужья не против такой реакции.
Химрингские эльфы перестали замечать Алмарила, Азагхал громко приказал всем замолчать.
— Воины лорда Маэдроса, — медленно проговорил белегостский король, — это армия верховного нолдорана Финголфина, статус которого, насколько мне известно, выше статуса любого из нолдоранов.
— Это не так! — попытался протестовать принц, однако приказ молчать повторился снова.
— Я ждал приезда вестников из Таргелиона, — продолжил говорить Азагхал, — подготовил ответ, потому что знал, о чём пойдёт речь. Однако теперь я не намерен передавать свои слова через тебя, незрелый юнец, не знающий правил приличия! Ты в моём доме оскорбляешь моих гостей! С твоим отцом я поговорю лично по приезду в ваши земли. Тебя же здесь я больше не задерживаю.
— Прости, владыка, — попытался исправить положение один из сопровождавших Алмарила верных. — Я приношу глубочайшие, покорнейшие извинения! Мой король распорядился передать тебе письмо и…
— Нет, — отрезал король Белегоста. — Я не приму из ваших рук послания, потому что не верю таким, как ваш принц, а значит, не стану доверять его прислужникам. Повторяю: в моём городе вас больше никакое дело не задерживает. Это слово правителя!
***
— Недоумки! Вы должны были отстоять честь своего принца!
Окончательно осознав, что ругань не помогает перестать бояться появляться на глаза отцу, Алмарил постарался подумать о более страшной лично для себя новости: заранее отправив письмо родителю, чтобы тот успел успокоиться и выпустить пар до приезда сына, принц в скором времени получил из дома известие, что его «орки» были ещё более неосторожны, чем примкнувший к ним гном, и попались химрингскому патрулю.
— Ривиан… — с тревогой вздохнул юный Нолдо, невольно смотря на север.
До королевского дворца оставалось совсем немного, однако страх и гордость всё громче твердили эльфу, что с отцом лучше не встречаться.
Выпрямившись в седле и окинув снисходительным взглядом успешно сдерживающих насмешки и неодобрение верных, Алмарил вскинул руку.
— Мы допустили, — громче, чем следовало, провозгласил сын нолдорана, — чтобы наши собратья прослыли преступниками. Это грязная ложь! Мы должны отправиться в Химринг и требовать справедливости! Никто не смеет заключать под стражу жителей великого славного Таргелиона и обвинять в мерзких преступлениях!
Принц подумал, что его младший брат правильно поступил, когда, узнав о произволе воинов лорда Маэдроса, вернулся из леса домой. И сам цел, и теперь в глазах Ривиан будет выглядеть трусом. Двойная выгода, которой необходимо воспользоваться!
— Мы едем в Химринг! — повторил принц, уже представляя себя героем-спасителем прекрасной девы. — Со мной пойдёт каждый, кому претит несправедливость!
***
Карнифинвэ, вдоволь наобщавшись с наугрим, был уверен, что больше ничему и никогда не удивится, однако случайно услышанная речь эльфа, которого называли сыном нолдорана, повергла юношу в искреннее изумление.
Захотелось расспросить подробнее о преступниках и несправедливости, появилось ощущение неслучайности встречи, однако эльф отбросил мешающие сосредоточиться на будущем совете размышления.
Химринг? Несправедливость? Нет, эти два слова не могут сочетаться между собой.
Отвернувшись от таргелионского принца и его верных, провозглашавших нечто странное на всю округу, Карнифинвэ поспешил на встречу с дядей. Впереди уже хорошо виднелся невысокий пологий холм с мрачноватой крепостью, освещённой солнцем с тыла, поэтому казавшейся чёрной.
«Словно торчащие из земли лезвия, — подумал Нолдо, рассматривая приближающиеся башни, — клинки, острия которых украшены резьбой и вычурными зазубринами, рвущими плоть, оставляющими страшные и более болезненные раны».
Внутренне содрогнувшись от подобных ассоциаций, Карнифинвэ окинул взглядом землю вдоль дороги: пыльная, серая, твёрдая.
Таргелион. Бесплодная равнина, на которой, вопреки разуму и логике, кипела жизнь.
Имя останется в веках
— В сундуки богатства прячет
И дрожит на них скупой.
Кто смеётся — тот не плачет!
Веселись, пока живой!
Пляскам нашим нет предела,
Хоть придёт кирдык большой!
Подождёт любое дело!
Веселись, пока живой!
Песня первой встретила Карнифинвэ и торговцев, когда открылись двери в зал. Чёрные со стороны площади массивные створки, словно отлитые из жидкого внутри стекла, оказались абсолютно прозрачными, если смотреть на них из зала.
В воздухе курился ароматный дымок, и юный Нолдо не смог с уверенностью распознать все его компоненты. Вспомнилась пропахшая гарью Поющая Долина, и воображение насмешливо нарисовало картину погибающего в огне таргелионского дворца: стены-клинки с ужасающим скрежетом рушились в ревущее пламя, в чёрное клубящееся смрадным дымом небо взмывали снопы искр и пепла.
— Мы не прокляты, — долетел нетрезвый смех, и мёртвое снова стало живым, — просто хотим такими казаться! Проклятье — щит от совести.
— Наш любимый узбад Троро
Спит с женою, но с чужой, — прозвучала весёлая песенка, — всё жена узнает скоро!
Веселись, пока живой!
Веселись, пока живой!
Развлекаться совершенно не тянуло, и даже любопытный восхищённый взгляд молодой девы со странным оттенком волос, замеченный случайно, не заставил отвлечься от мрачнеющих размышлений.
— Приветствую, дядя, — твёрдым быстрым шагом подойдя ближе к таргелионскому нолдорану, сдержанно поклонился Карнифинвэ. — Айя Феанаро!
***
— Малец знает, с чего начинать разговор, — тихо сказал королеве Морифинвэ, когда принц после обмена вежливыми приветствиями удалился из зала отдохнуть с дороги и собраться с мыслями перед важным советом. — Надеюсь, он понимает, что не следует со всеми так здороваться.
Оэруиль натянуто улыбнулась. До неё долетели слова весёлой песенки, от которых стало тяжело на душе:
«И кузнец, и белошвейка,
И торговец, и портной —
Все мы здесь одна семейка!
Веселись, пока живой!»
Семья… Честная, настоящая, пусть и не родная по крови. Что их объединяет? Совместные гулянья с распитием хмеля?
«Меня и родителей не объединит даже это, — вздохнула Оэруиль, чувствуя себя одинокой в компании, где все дружны между собой, но только не с ней. — А уж здесь на тёплые отношения тем более рассчитывать не придётся».
— Взяв большую сковородку,
Ждёт меня жена домой, — пели хором трое наугрим, — только эль щекочет глотку!
Веселись, пока живой!
Морифинвэ отвернулся от супруги, очень долгое время молчал, однако его безмолвие оглушало, до боли звенело в ушах, сдавливало грудь и шею. Казалось, что-то должно случиться. Что-то…
Страшное!
«Я его не боюсь! — напомнила себе королева, мысленно возвращаясь в общество призраков башни. — Он, может быть, и зло, но только не для меня».
Самодовольные размышления прервались одномоментно, когда в зале среди изменившейся в один миг музыки появилась Пилинэль за руку с маленькой дочкой.
«Митриэль! Юная госпожа Митриэль!» — пронеслось по залу, и бездетная королева поджала дрогнувшие губы.
Мать принцессы не села за стол. Подойдя к королю, эльфийка с волосами цвета ранней зорьки выжидающе взглянула на него и в ответ получила сдержанный кивок, после чего сразу отошла в зал, чтобы покинуть пир, однако путь женщине и малышке преградили два ногродских ювелира.
Кланяясь нолдорану, гномы с восхищением посмотрели на принцессу, потом переглянулись и, словно не замечая насторожившихся таргелионских воинов, достали из-за пазух шкатулки из серебра и опала.
— Это не просто драгоценности, — сказал один из наугрим, открывая крошечный замочек, — это уникальнейшие вещи! Мы берегли их для прекрасной Митриэль!
Любопытным взглядам гостей предстали две миниатюрные шпильки и брошь из белоснежного металла с серебристым блеском, который, однако, не был похож на платину или белое золото.
— Недра одарили нас крошечной жилой драгоценной руды! — задыхаясь от восторга, выпалил старший мастер. — Дивны её свойства! Удивителен цвет! Мы сразу вспомнили прелестные кудри юной Митриэль, когда увидели очищенный металл, поэтому и сделали для принцессы украшения из него.
— Как вы именовали свою находку? — поинтересовался, отпивая вино, Морифинвэ, внимательно наблюдая за дочерью, с любопытством примеряющую подарки.
— Пока никак, — развёл руками младший ювелир. — Мы хотели на совете…
— Пусть зовётся в честь принцессы, — со странной интонацией произнёс нолдоран, смотря сквозь прозрачные двери. — Митрил.
— Прекрасная мысль! — дружно восхитились наугрим, однако Оэруиль не была уверена, что всем гномам безоговорочно понравилась идея назвать уникальное ископаемое сокровище именем эльфийки.
— Митрил! — радостно воскликнули за столом. — Звучно! Ёмко! Словно удар доброго клинка! Славься, принцесса Митриэль!
— Оставайся с гостями, — серьёзно приказал Феаноринг супруге, словно забыв о происходящем вокруг. — Я и Пилинэль уходим на совет, а твои нежные ушки для такого слишком чувствительны. Развлекайся и не кажись унылой. Сегодня великий день, королева! В летопись вписан новый дивный металл! Его имя должно остаться в веках, даже если падут все королевства.
Кубок поднялся со стола, легко коснулся губ и снова встал на прежнее место. Оэруиль не решилась сказать что-либо уходящему супругу и лишь растерянно посмотрела на опустевший трон.
Вслед королю, его ближайшим советникам и Пилинэль играла пугающе красивая музыка, которая очень нравилась юной принцессе, оставшейся на пиру в сопровождении многочисленных нянек, а королеве хотелось спрятаться и разрыдаться от пронзавших сердце слов, срывавшихся с пухлых алых губ гномьей певицы.
— Широка река,
Глубока река,
Не доплыть тебе с того бережка.
Тучи низкие прячут лунный свет,
Полететь бы мне, да вот крыльев нет.
Во сыром бору злой огонь кипит,
Конь черней, чем ночь у огня стоит.
Бьёт копытом он — ищет седока,
Оттолкнул тот конь наши берега.
Постучалась в дом боль незваная,
Вот она любовь, окаянная!
Коротаем мы ночи длинные,
Нелюбимые с нелюбимыми.
Чёрная вода далеко течёт,
Унесло весло, да разбило плот.
Были ласточки — стали вороны,
Рано встретились, поздно поняли.
Двери новые — не сорвать с петель,
И одна беда стелит нам постель.
Широка река, эхо долгое,
Конь черней, чем ночь ходит около.
Постучалась в дом боль незваная,
Вот она любовь, окаянная!
Коротаем мы ночи длинные,
Нелюбимые с нелюбимыми.
Примечание к части
Песни:
"Веселись, пока живой!" из мюзикла "Леонардо"
"Широка река" Надежды Кадышевой
Умный lapse
Из непривычно узкого и высокого окна открывался вид на перекрёсток дорог. Стекло разделяли три длинные створки, выпуклые из стены, поэтому обзор был лучше, чем с балкона вровень с фасадом в соседнем зале.
По плитам торговых путей громыхали обозы, цокали копыта, а дети, подражая взрослым, запрягали собак в садовые тачки и пытались изображать богатых купцов, навешивая на себя родительские украшения.
Карнифинвэ присмотрелся к защищающим от северного ветра конструкциям, возведённым возле домов: около высоких стен с флюгерами лежали свёрнутые рулонами плотные ткани и тонкие перины — жители Таргелиона заранее готовились к возможному граду, способному погубить с огромным трудом выращенный урожай.
— Ты не торговец, тебе незачем присутствовать на совете, — сказал без предисловий Морифинвэ, и юный Нолдо напрягся.
— Дядя?
Конечно, нолдоран может заходить, когда хочет и куда хочет, однако до этого момента сын Питьяфинвэ был уверен — здесь тоже никто не воспринимает всерьёз юного соседского принца, внимания придётся добиваться.
И вдруг такой визит.
— Род мастера Махтана, — внимательные бесцветные глаза с таинственным сиянием уставились на Карнифинвэ. — Отчаянные храбрецы, для которых семья важнее личных амбиций, не так ли?
Феаноринг сел в кресло под картиной с изображением сцены сражения под ясным звёздным небом. Фигура Феанаро Куруфинвэ была узнаваема на полотне даже при беглом взгляде.
Сын Питьяфинвэ растерялся. Не зная, что ответить, юный эльф ждал, как повернётся разговор.
— Расскажи, племянник, — криво усмехнулся Морифинвэ, постукивая изящными пальцами по подлокотникам, — чем тебе не угодил верховный нолдоран? Только честно и без красивых слов. И, особенно важно, без всех тех глупостей, которые вбивал тебе в голову папа. Я хочу услышать твоё собственное мнение, если таковое имеется.
— Мы не можем победить зло, пока сами зло! — сжал кулаки принц. — Если наш правитель подлец, из-за которого народ разобщён, в нас слишком мало света, чтобы победить тьму!
— Ты будешь удивлён, дорогой племянник, — хмыкнул таргелионский король, сверля его глазами, — но создаваемую Морготом тьму свет не одолеет. На это способен только ветер. Мрак — словно чёрный дым от пожара, и когда ты среди него, ни один фонарь не рассеет колдовские смрадные клубы. Ты, наивный глупец, понятия не имеешь, что такое истинное зло.
— Хочешь мне объяснить это? — сделал вид, что насмехается, Карнифинвэ, однако сердцем понимал — дядя может рассказать то, что не говорил никто больше.
Нолдоран Карантир некоторое время молчал, смотря уже сквозь собеседника.
— Да, — согласился, наконец, Феаноринг, — потому что кое в чём ты прав. Нашей грызнёй за корону мы вредим себе очень значительно. Пока король, записавшийся в летописи под именем Финвэ Нолофинвэ Финвион, чтобы никто не сомневался в его родстве с Финвэ, не пришёл в Эндорэ, Белерианд был един: серые, чёрные, светлые, зелёные… Мы все подружились, стали налаживать связи, и тут…
Внезапно речь таргелионского правителя замедлилась, взгляд сфокусировался на Карнифинвэ, и тот ожидающе поднял брови. Разговор упёрся в избегаемую всеми без исключения тему, и на лице юного Нолдо очень ясно и однозначно прочиталось: «И ты, дорогой дядя, испугаешься об этом говорить».
Морифинвэ вопросительно улыбнулся и вдруг расхохотался.
— Не надейся, — усмехнулся, скрещивая руки на груди и откидываясь на спинку кресла, король, — я не трус.
Юный Нолдо почувствовал азарт, как перед опасной шалостью в детстве: напротив сидел дядя, о котором почти не рассказывали плохого, однако не договаривали так много, что можно было подумать, будто приходишься роднёй едва ли не самому Морготу.
Сейчас король и принц оказались вдвоём в не слишком большом помещении, между Карнифинвэ и дверью встала преграда в лице опасного дяди, из окна прыгать высоко, на помощь звать некого, да и стыдно. Ловушка захлопнулась, и спровоцировала это излишняя дерзость.
— Возможно, — хитро улыбнулся Карнифинвэ, стараясь говорить спокойнее, но без насмешки, — никто и никогда не рассказывал, что произошло, когда узурпатор Финвэ Нолофинвэ Финвион прошёл через льды.
— По трупам своих верных подданных, — равнодушно и как бы вскользь уточнил нолдоран. — Знаешь, лапсэ, в чём разница между смертью короля и любого другого создания Эру Илуватара?
— Для кого? — снова смелея, гордо выпрямился и скрестил руки на груди, как дядя, Карнифинвэ.
— Для меня, — словно нечто очевидное, произнёс владыка Таргелиона.
— Я одного не могу понять, — начал злиться принц, — почему, когда я говорю о справедливости, меня сразу подозревают в жажде расправы над верховным нолдораном? Почему все считают, что эльф, о котором в летописи Белерианда нет ни одного плохого слова, не готов к мирному честному разговору? И почему, в таком случае, я до сих пор не в заключении? Вы все надеетесь, что я без вашего вмешательства попробую свергнуть узурпатора? Если мне это удастся, власть вернётся к роду Феанаро. Не удастся — погибну, и каждый родич разведёт руками, мол, ничего не знал, а что знал, то не воспринял всерьёз?!
Морифинвэ захохотал так искренне, что юный Нолдо опешил.
— Послушай, лапсэ, — снова назвал племянника младенцем нолдоран, — ты умнее, чем я сначала подумал, однако не умеешь расставить правильные мысли в правильном порядке, поэтому до сих пор ничего не понял. — Взгляд жестоких проницательных глаз стал по-настоящему страшным. — Между узурпатором и всем остальным Белериандом, прям как я — между тобой и спасительной дверью, встал лорд Маэдрос.
Насладившись замешательством племянника, который хотел казаться полнейшим храбрецом, Морифинвэ демонстративно пересел в другое кресло — далеко от выхода.
— Я могу подвинуться, — усмехнулся Феаноринг. — А мой брат — нет. Мне неприятно об этом думать, но я допускаю вероятность, что Майтимо считает семьёй Второй Дом, а не Первый. Наш отец всегда враждебно относился к Финвэ Нолофинвэ, даже когда тот именовался скромнее, и был жив мой дед. Мы, конечно, поддерживали идеи родителя, но… Я не сказал бы, что понимали до конца и были готовы отстаивать в ущерб своим интересам. Я не сказал бы и что мы сами были единомышленниками и друзьями. У нас, лапсэ, всякое случалось. Но когда отец погиб, каждый из нас повёл себя настолько гадко, что, уверен, стыдится по сей день и никогда себя не простит.
Страшный взгляд смягчился, глаза проследили путь до двери, губы некрасиво растянулись.
— Ты всё ещё не сбежал, лапсэ? Что ж, я снова тебя недооценил. А ты, вероятно, переоцениваешь меня. Ты знаешь, что я предатель? Отец рассказывал тебе, как все мы, гордые сыны великого Феанаро Куруфинвэ, бросили в плену брата, а потом испугались мести дяди за сожжённые корабли? Ты знаешь, что никто из нас не поддержал идею отца уничтожить флот, и он сделал это тайно, пока мы спали? Понимаешь, что потом за безумие родителя и трусость братьев отвечать пришлось Майти одному? Как, ты считаешь, он после этого к нам относится?
Карнифинвэ растерялся окончательно. С одной стороны, не покидало ощущение, что его обманывают, но кто и в чём, понять не получалось. С другой — неожиданная откровенность наводящего на многих ужас дяди растопила лёд в сердце, появилось приятное чувство взаимного доверия, а мысль, что родственник не такой и плохой, грела душу.
— Значит, — озарение обрадовало ещё больше, — дядя Маэдрос мог передать власть добровольно?
— Сомневаюсь, — равнодушно пожал плечами Морифинвэ. — Об этом лучше спросить у него лично.
— Да! — согласился юный Нолдо. — В любом случае, я должен убедиться в этом сам. Хватит домыслов.
— Умный лапсэ, — констатировал Чёрный Финвэ, поднимаясь. — Мне пора на совет. А тебе — собираться в путь. — Глаза загорелись торжеством. — Промедление не нужно ни одному из нас.
Самый дешёвый товар
К нахождению в зеркальном зале нужно было привыкнуть, однако не у всех это получалось сделать быстро: уже немолодой, но ещё бодрый мастер, утверждавший, будто именно он в конечном счёте решает, насколько ценны минералы и изделия из них, снова и снова поворачивался то одним боком, то другим, поглаживал бороду, поправлял редеющие пряди на макушке.
— Я скоро стану папашей в пятый раз! — гордо заявил ювелир, втягивая украшенное топазовыми застёжками пузо. — Разные ведуны в один голос заявляют, что это будет мальчик, которому суждено изменить ход истории!
— Ход истории изменим мы. Здесь и сейчас, — сухо сказал Морифинвэ, смотря на отражения в зеркалах, проверяя, все ли гости соблюли договорённость и не взяли оружие.
Феаноринг не боялся нападения или провокации со стороны Белегоста, однако понимал: чьи-то интересы в любом случае будут задеты, и отстаивание их может перерасти в серьёзную драку с применением не только кулаков.
Но пока всё было мирно, хотя некоторые гости смотрели друг на друга враждебно, значит, именно они попытаются обесценить товары друг друга.
Пилинэль стоило немалых усилий, чтобы не смотреть на короля ласково и соблазнительно: эльфийка понимала — не время. Покажет себя плохим деловым компаньоном — потеряет расположение, а ничего страшнее представить было невозможно, даже воспоминания о нападениях орков не вызывали такого ужаса, скорее, отвращение и злость, но не страх.
С таргелионским нолдораном дело обстояло совершенно иначе: свет его глаз, едва заметное сияние кожи и блеск волос пугали и отталкивали, но в то же время взгляд оторвать было невозможно. И жить без него тем более.
— Вижу, все собравшиеся с нетерпением ждут начала совета, — заговорил Карантир, подаваясь вперёд, наклонившись над столом. — В представлении никто не нуждается, так как все уже успели познакомиться во время пира. Нам необходимо подтвердить или опровергнуть некоторые важные известия. Азагхал приедет?
— Азагхал дал согласие явиться, — с раздражением произнёс седой поджарый гном с непропорционально большими ладонями. — Я думал, мы его дождёмся.
— Когда белегостский король изволит доехать, — хмыкнул сидевший через стол молодой торговец, — его богатства успеют упасть в цене вдвое, а он и не поймёт, почему.
Многие засмеялись, однако Морифинвэ хлопнул по столу, сверкнув глазами.
— Сможешь обосновать — обесценишь! — угрожающе повысил он голос. — Но никто не может одно назначать уникальной вещью, другое — дешёвкой просто так! Когда мой отец создал Сильмарили, их ценность никто не мог определить, потому что кристаллы сродни творениям самих Валар, и даже Владыки Арды не могли понять, как сделаны светящиеся камни! Подобного творения нет и не будет, и цену ему назначить не под силу ни одному из вас! Потому что они стоят глупости, жадности и жизни тех, кто помешает мне отвоевать святыню моего рода! Я дал Клятву за морем, и повторил её умирающему отцу!
В воцарившемся молчании не слышался ни ветер за окнами, ни даже сиплое дыхание некоторых наугрим.
— Сильмарили не имеют материальной цены, — спокойнее сказал Феаноринг, — но всё остальное имеет. В Амане у нас не было чёткой системы, потому что ресурсов было в достатке, добывать их не составляло труда, искать не приходилось, и всегда хватало на любые цели. Чаще всего мы либо менялись изделиями, либо делились знаниями в обмен на вещи. Если, например, ювелиру захотелось бы получить скульптуру в свой сад, которую сделал сосед, он мог заплатить за неё, предположим, необработанной бирюзой по весу. Равноценный обмен?
Наугрим дружно почесали бороды.
— Если скульптура из бирюзы, — взял слово заросший волосами хранитель ногродской сокровищницы, — то нет. А если из дерева или гипса…
— Дерева? — хмыкнул советник Морифинвэ, занимавшийся делами Тракта. — Какой породы? Редкой? Ценной свойствами для корабелов или годящейся лишь на дрова, даже не ароматные? По какой причине это дерево стало скульптурой — баловством, а не необходимостью? Оно старое и высохшее? Грибами поросло?
Пилинэль поджала губы — эти наугрим совершенно не понимают ценности живых растений! Живых! Их тоже надо приравнять к товару и назначить стоимость? И животных так же?! Может, и эльфов с наугрим продавать начнём?
Взгляд скользнул по участникам совета, остановился на нолдоране, и тяжёлый вздох невольно вырвался из груди: да, так и будет. Осталось лишь подобрать критерии.
— Для оценки нужно что-то… — заговорил хранитель казны. — Общее и всем понятное. Что-то, что можно подарить другому. Ценность такого дара условная, разумеется.
— Можно использовать кусочки нержавеющих сплавов разного состава, — развёл руками ювелир.
— И наносить гравировку, чтобы даже далёкие от металлургии торговцы понимали, что держат в руках, — уточнил советник нолдорана.
В глазах присутствовавших на совете эльфов уже горел огонёк интереса: вещицы, которые можно дарить за товар, имеющие цену, должны иметь название! Взгляд Морифинвэ стал злорадным.
— Знаю, — сказал нолдоран, скалясь, — вы тоже об этом подумали. Если вещь для товарообмена будет названа «даром», её имя окажется созвучным с дориатской королевой. Мне кажется, это прекрасная идея!
— Мириан? — предположил советник, ухмыляясь. — Похоже, эльфийки больше не захотят называть так дочерей.
— Да, мы станем расплачиваться мирианами, — загадочно произнёс Морифинвэ. — Осталось придумать, как они должны выглядеть.
— Причём здесь владычица Мелиан?! — возмутился старый гном, поправляя колпак, прикрывавший лысину. — Я уважаю Дориат и его…
И тут же получил тычок в бок. Посмотрев на угрожающе глядящих соседей, мастер притих.
— Надо решить, из чего делать мирианы! — снова подал голос ювелир. — Золото, серебро, мельхиор? Медь? Сплавы? Какие по составу?
— Медь пусть ценится дешевле остальных, — с нажимом произнёс Морифинвэ. — Она разъедает себя и всё, что рядом. Такие мирианы будут быстро покрываться некрасивым налётом.
— А зачем они тогда? — нахмурился казначей.
— Они нужны, — зло прищурился нолдоран. — Самой низкой стоимости.
***
— Ты должен сообщить отцу и дождаться его благословения! — встал перед Карнифинвэ один из верных, и юный эльф опешил.
— Это решать мне, друг, — прищурился принц.
— Ты подвергаешь себя опасности, собираясь на север! Ты слышал, какие слухи ползут из осадного лагеря? За Железными Горами живут не только орки, но и чудовища, меняющие облик, злобные, обезумевшие от страданий, на которые обречены проклятием врага!
— Я не боюсь опасности! И не моему отцу рассуждать о трусости! — Карнифинвэ почувствовал, как всё внутри закипает. — Ты слышал, что говорили о нас Синдар из пещер? Помнишь, как радостно нам об этом сообщили гонцы узурпатора?! Я был ребёнком, но меня уже тогда оскорбило такое мнение о нашей семье!
«На берег сошли посланники Валар, — говорилось в дориатской летописи, написанной странными угловатыми символами, придуманными местным книжником Даэроном и для эльфов, и для помощников-гномов. — Семь алых знамён взвились в чёрные небеса. Звёзды на шёлке взлетели к звёздам на куполе над Ардой. Отец вёл шестерых сыновей, а за ними пылало пламя, в котором погибал дивный флот и младший из Феанарионов — юный мальчик, мудрый не по годам, разгадавший безумие отца и принявший волевое решение вернуться к любящей матери».
— Ты понимаешь, кем выставили моего дядю?! — полыхал едва ли не жарче тэлерийских кораблей принц. — Трусом! Клятвопреступником! Предателем! Да он заслуживал бы смерти от руки отца, и никто бы не стал скорбеть о нём, поступи он так!
Верные смотрели на своего лидера по-разному: одни — с уважением, другие — с тревогой, третьи — с осуждением, однако более никто не посмел перечить ему.
— Думаете, Синдар на этом остановились?! — вскакивая в седло, выкрикнул сын Питьяфинвэ. — Потом то же самое стали сочинять уже о моём отце — вашем короле!
Эльфы переглянулись. Теперь они смотрели без тревоги, глаза горели желанием доказать лживость распускаемых слухов.
Городские ворота открылись, и всадники двинулись на север, громогласно прославляя бесстрашных нолдорских владык.
***
Отражающиеся в зеркалах лица выглядели заинтересованными, глаза горели, каждый был готов вступить в дискуссию, не желая слушать других, но пока держали себя в руках.
— Хорошо! — ювелир начал записывать понравившиеся идеи, сразу же зарисовывая примерные эскизы. — Мелкие и наименее ценные мирианы будут из меди. Те, что дороже — бронзовые?
— Нет, — отрезал Морифинвэ, — много чести этому металлу. Серебро.
— Подождите, — запротестовал казначей, — какое ещё серебро? Хотите вместо чистой оплаты получать подделку из мельхиора и сурьмы?
— По весу и твёрдости легко отличить, — пшикнул ювелир, чертя круги и овалы с только ему понятными обозначениями.
— Это тебе! А твоя жена не разберётся! И ищи потом нечестного торговца!
— Пальцы таким отрубать! — саданул огромным кулаком по столу лысый гном. — По локоть!
— На первый раз можно просто сломать, — спокойно предложил нолдоран. — Однако, счетовод Квили прав — лучше не допустить обман, чем потом бороться с его последствиями.
— Ты плохо смотришь за своей гильдией! — неожиданно взъярился ювелир на главного торговца. — Твои собратья прослыли врунами!
Не дав начаться драке, соседи по столу растащили побагровевших наугрим, эльфы переглянулись.
— Систему наказаний за подделку мирианов мы разработаем позже, — недобро прищурился нолдоран. — А пока вернёмся к серебру. Полагаю, ювелиры знают, как проверять чистоту металла, смогут сделать этот способ доступным для… широкой продажи.
— Слава королю! — захохотал глава торговцев. — Расцеловал бы!
Морифинвэ хитро улыбнулся.
— Давайте систематизируем то, что уже есть, прежде, чем придумывать новое, — недовольно пробурчал ногродский казначей. — Пойдём от меньшего к большему. Какой товар будет стоить один медный мириан?
Воцарилось молчание, нарушаемое тихим и не очень шёпотом, готовым вот-вот перерасти в спор.
— Я повторяю вопрос, — ещё больше нахмурился казначей, — что будет стоить один медный мириан?
— Корона верховного нолдорана! — зло пошутил Морифинвэ, хохоча, а гном, пожав плечами, записал первый из оценённых по новой системе товаров и перешёл к следующему пункту.
Нападение на Гномьем Тракте
Дорога бежала вперёд, исчезая в утреннем тумане. Недавно посаженные вдоль неё деревья в большинстве прижились, некоторые даже цвели, пусть пока и не пышно. Ледяная роса искрилась на траве, зеленевшей вокруг корней, где хорошо вскапывали и удобряли почву. Вся остальная равнина оставалась неприглядно-серой с редкой кустистой порослью. Узкий приток Гелиона перегородил путь, колёса и копыта застучали по широкому красивому мосту, сразу за которым раскинулось маленькое поселение. Здесь же предлагалось отдохнуть и путешественникам, и их коням и ослам.
— Если перевозите охотничьих птиц, — улыбнулась эльфийка с длинной пепельной косой, кутающаяся от утреннего холода в лёгкий плащ, — через три дома от нас живут смотрители. У них есть корма, лекари, клети. А ещё они покупают и продают птенцов и яйца. Пока по старой системе оценки.
Выглянув из крытой повозки, Азагхал сел обратно на скамью и внимательно посмотрел на брата.
— Тебе тоже кажется, будто нас на самом деле не ждут в Таргелионе? — задумчиво спросил король.
Эзгедхал пожал плечами.
— Слушай внимательно, что говорят встречные эльфы, — с угрозой в голосе произнёс белегостский правитель, — они все рассуждают об изменениях, которые успели произойти, и слухи о которых уже разлетелись. Мы приедем, а законы уже приняты, понимаешь? И что нам останется делать? Либо согласиться, либо начать оспаривать, но в этом случае мы окажемся одни против всех.
— Не нагнетай, — отмахнулся Эзгедхал.
— Мы не будем здесь останавливаться, едем дальше! — приказал гномий король, снова выглянув из повозки.
Слова эхом передали и сопровождавшие белегостского правителя наугрим, и несколько эльфов из химрингской стражи, утверждавшие, что лорд приказал присутствовать на совете в Таргелионе, даже если не было личного приглашения для верных верховного нолдорана или его самого. Нолдор с алыми звёздами на одежде говорили, будто не претендуют на право голоса, но в участии отказать им не имеют права. Не посмеют.
Девушка с длинной пепельной косой помахала высокородным путникам вслед сначала синим платком, потом красным и ушла в дом. Воин с сияющими светом Валинора глазами недобро прищурился и, сделав знак своим, пришпорил коня.
Без остановки проехав егерей, королевский обоз двинулся дальше на запад. Уже попадавшийся на пути приток Гелиона повернул и снова оказался на пути, берега заболотились, однако плиты и камни тракта были настолько идеально подогнаны и скреплены, заходя один в другой, словно мозаика, выпуклыми элементами, что не расходились и не проседали.
— Мы на севере целую вечность будем строить подобную дорогу, — угрюмо произнёс Азагхал, поглядывая то на брата, то под колёса.
— Тоже усомнился в целесообразности? — съязвил Эзгедхал.
— Не смешно, — вздохнул король, — представь, как будет выглядеть приказ об отмене строительства. «Тханэ сначала хотел собственный тракт, но потом понял, что недостаточно велик для такой затеи и передумал».
— Но лучше так, чем упрямо тратить ресурсы на то, что в итоге не окупится.
Азагхал зло взглянул на брата.
— Обсудим это ещё раз после совета, — буркнул король.
— Ты говорил, будто нас не ждут, и совет уже закончился. Можно обсуждать.
— Я сказал: не смешно! Мы не знаем, что без нас решили, не высказали мнение и ни с чем ещё не согласились! Мы не можем корректировать свои планы!
Река потекла вдоль тракта, берега стали крутыми, послышались голоса птиц и жаб. Удивительно громкие.
***
— Проще сделать мирианы квадратной или прямоугольной формы! — высказался вдруг ногродский писарь, что-то усердно зачеркивая в записях. — Берёшь металлическую ленту и нарезаешь.
— Карманы и кошельки будут рвать углами, — спокойно сказал его сосед, засмотревшись в зеркало на стене напротив. — А так-то да, можно и треугольниками или пирамидами нарезать.
Книжник покраснел так, словно произнёс нечто крайне постыдное, уткнулся в записи, бурча что-то в усы.
— Полагаю, — заговорил хранитель ногродской казны, — корона моего владыки Дурина будет оценена столь же высоко, как и сокровище твоего отца, нолдоран Карантир, и не превратится в товар, который можно продать любому, у кого хватит сбережений.
— Корона и титул — не одно и то же, — нехорошо сощурился Феаноринг, и Пилинэль испугалась, узнав этот взгляд, — у владыки может быть несколько венцов.
— У Дурина при каждом перерождении остаётся та же самая корона, что у самого первого его воплощения! — начал настаивать казначей. — Это древняя священная ценность! Это не просто украшение!
— Я услышал тебя, — напряжённо произнёс Морифинвэ, переводя взгляд по очереди на каждого участника совета. — Для каждого есть что-то священное и не имеющее материальной цены. Предлагаю сделать отдельный список таких вещей, пополнять по необходимости, а пока займёмся простым и понятным: распишем стоимость материалов, которые легко доступны и не требуют сложной обработки: например, галька, глина, песок.
— Но если это всё берётся из реки… — начал говорить торговец и вдруг замолчал, заулыбавшись. — Гениально! Можно заявить права на землю, любой её участок, и продавать составными частями!
— Для этого необходимо, чтобы твои границы признавали соседи, — всё так же напряжённо сказал нолдоран, и Пилинэль почувствовала, что от страха не может сосредоточиться. Что он сделает?! Что собрался сделать? — Право на владение необходимо отстоять, не так ли?
— То есть, — уточнил казначей, — я, присланный сюда лично моим владыкой как самый заслуживающий доверия советник, могу с уверенностью ему сообщить, что венец Дурина бесценен и не окажется товаром?
— Что оскорбительного в слове «товар»? — возмутился купец. — Неужто проблема в том, что в древности не умели добывать и обрабатывать дорогие металлы даже ради королей, и корона проиграет в цене многим вещам, используемым ныне в обиходе обычными хозяйками?!
— Да, можешь, — застыл Карантир, взглядом приказывая всем замолчать. — Что же касается границ и договорённостей о землях, вопрос ещё предстоит решить.
— С Азагхалом? — уточнил гном, являвшийся одним из смотрителей тракта. — Он ведь явится сам, в отличие от Дурина?
— У нашего владыки дела в Ногроде, и есть доверенные подданные, в честности и самоотверженности которых он не сомневается, — с гордостью напомнил казначей. — Потомок прародителя никогда не сравнится авторитетом с возродившимся прародителем!
Эльфы переглянулись. Вспоминая кошунственную ложь, которой окружали Валар своих подопечных, никто из аманэльдар не мог всерьёз верить подобным заявлениям, однако вежливо промолчали, к тому же авторитет Азагхала Таргелиону действительно не был нужен абсолютно.
— Да, — кивнул Морифинвэ, — он прибудет лично.
***
Лес в один момент заполнился криками, которые из звериных быстро стали вполне членораздельными и похожими на речь.
Из-под берега полетели стрелы, гномы и эльфы среагировали быстро, однако не сразу, и двое охранников Азагхала упали, обагряя камни и плиты тракта пролившейся кровью.
— Защищайте короля! — закричали, выхватывая оружие, наугрим.
Эзгедхал мгновенно вскочил с места, заслоняя собой брата, но тот, рыча подземным ящером, оттолкнул его и, замахиваясь топором, выпрыгнул на траву около тракта.
Мгновенно вспомнились рассказы об орках, услышанные от Нолдор и собратьев, столкнувшихся много веков назад с этими кровожадными тварями, и ещё сильнее захотелось уничтожать морготову скверну, расползшуюся по прекрасной чистой земле.
Откуда-то взявшийся неведомый ранее боевой азарт заглушил голос разума, Азагхал не заметил, откуда на голове вдруг взялся шлем, в руке — щит, а толпа орков, показавшаяся со стороны реки, превосходящая и наугрим, и эльфов числом, вызывала только радость — много тварей поляжет!
Страха не было, в груди полыхала злость.
Наверняка не ожидавшие серьёзного сопротивления орки, высокие и низкорослые, перемазанные в грязи, с ветками и листьями на головах и одежде, хотели отступить, но со стороны реки стеной встали химрингские воины. Азагхалу показалось, будто Нолдор знали о возможности нападения и подготовились. Или они просто всегда начеку и могут в любой миг ввязаться в битву? Прекрасно обученная армия!
Твари с воплями бросились на наугрим, король увидел, как его брат схватился за бедро и осел на камни, топор выпал из слабеющих рук. Страшно заорав, Азагхал кинулся в толпу врагов, но между ним и орками тоже встала ало-звёздная крепость. Эльфов было не больше дюжины, но казалось, будтоцелое войско.
Крики начали стихать, остались лишь стоны раненых.
Бросившись к брату, крича собратьям, что нужна срочная помощь, король заметил, хоть и не осознал, как эльфы, быстро расправившись с напавшими тварями, потащили мертвецов в сторону от обоза и сразу же подожгли, на ходу добив раненых.
— Мы не берём пленных, — пояснил гномам командир химрингского отряда, остановив странно напряжённый взгляд на скорчившемся у ног враге, державшемся за распоротый живот. Эльф будто медлил, не зная, как поступить, но когда понял, что другие это заметили, всадил меч в грязное, но совсем не уродливое лицо морготовой твари, и бросил труп удивительно высокого орка в разгорающееся пламя. — Быстрее сожжём, чтобы не воняли.
Слишком сильно волнуясь за истекающего кровью, стремительно бледнеющего брата, Азагхал не увидел в произошедшем ничего странного.
— Всё будет в порядке, — заверил занимавшийся Эзгедхалом знахарь, — вовремя перевязали.
— Оставим раненых в ближайшем селении, — поднялся на ноги Азагхал, рассматривая окровавленный топор, совершенно не помня, когда и кого им убил. — На совет я доеду. И скажу, что их хвалёный тракт нихрена не безопасный! И в орочье дерьмо тут вляпаться может любой добрый странник! Карантир говорит, будто мы должны платить за безопасность! Где она, эта безопасность?! Где, я спрашиваю?! — Король сделал глубокий вдох и с благодарностью посмотрел на мрачных Нолдор. — Я до могилы буду благодарен вам и вашему лорду за неоценимую помощь. Спасибо, братья! Не знаю, как отплатить вам, но, не сомневайтесь, в долгу не останусь!
Эльфы переглянулись, долго молчали, потом посмотрели на догорающий костёр и стали готовить послание в Химринг, отойдя на достаточное расстояние, чтобы наверняка не быть услышанными.
Примечание к части
Секс. Сюжет будет в следующей главе.
Игра, чтобы проигрывать бесконечно
Предрассветный сумрак лениво рассеивался, сиреневые облака расступались, открывая розово-оранжевое небо с гаснущими звёздами: сначала маленькие и блёклые исчезли с синеющего купола, но постепенно дошла очередь и до самых ярких.
— Я уже потерял счёт дням с начала совета, — усмехнулся, заходя в спальню, Морифинвэ. — Кажется, это может продолжаться бесконечно, однако нам придётся прерваться, чтобы начать использовать новую систему товарообмена. Это необходимо. Мы должны держать всё под контролем, выявляя недочёты. Увы, даже первый из мудрецов не может предусмотреть всего.
Пилинэль, изящно вытянувшись на постели, прячась под тончайшим алым шёлком, напрягла грудь, плавно согнула ногу в колене, соблазнительно повернув бедра, вытянула ступню и, захватив ткань пальцами, повлекла её вниз, открывая завлекательно выгнутое тело.
Лоснящийся шёлк заскользил от шеи к груди, оглаживая округлости, скатываясь волнами в ложбинки и лаская плавные изгибы. Блеск глаз изменился, став маняще-томным, кончик языка выглянул, коснулся губ, надавливая на них, увлажняя.
— Тебя тоже возбуждает игра воображения, — пока не приближаясь, задал вопрос Морифинвэ, — когда ты представляешь, что в твоей ладони лежит крошечный кругляш, но на самом деле это не просто кусочек металла, а целый город различных вещей, которые можно за этот кругляш купить? Ты смотришь на мириан в ладони, а видишь бесконечные полки, как в дворцовой библиотеке, только заполненные не одними книгами, а чем угодно! Тем, что хочется именно тебе! Что ты захочешь получить в дар больше: новую драгоценность, которую выберу я, или возможность купить то, что решишь сама? Что тебе милее: свобода или зависимость от моего мнения?
Горящий разыгравшейся фантазией взгляд устремился на Пилинэль, но не на её слегка движущиеся бёдра и скользящие по коже руки и шёлк. Карнистир смотрел эльфийке в глаза.
— Производство мирианов тоже будет чего-то стоить, — откинув ткань ловким движением ноги и сев на постели, широко раздвинув бедра, скрыв наготу волосами, подняла брови Пилинэль. — Гораздо приятнее будет получать их, не вкладывая, подобно тому, как делают мои мастерицы, рассказывая сплетни и напевая колыбельные за вознаграждение. Но как оценить слова мирианами?
— Те, что ты произнесла сейчас, — Морифинвэ приблизился, нагнулся, оперевшись руками на шёлк, его лицо оказалось к эльфийке вплотную, — очень дорогие. Я бы оценил их митриловым мирианом, первым по весу.
— Такие разве есть? — возбуждённо засмеялась любовница нолдорана, выгибая спину, чтобы грудь привлекла внимание показавшимися из-под волос сосками.
— Для тебя — будут.
Взгляд безжалостных прозрачных глаз потеплел, тонкие губы и нос коснулись горла Пилинэль, нолдоран сел рядом, отодвинул красно-рыжие волосы, прижал ладонями соблазнительные округлости.
— Расскажи, что ещё ты придумала.
Руки стиснули мягкое податливое тело, эльфийка обхватила любовника ногами, давая понять движением бедёр, куда стоит направить горячие ловкие пальцы.
— Это игра, — изогнувшись и запрокинув голову, выдохнула она, сжимаясь при каждом движении, — в которой победитель получает всё, а проигравшие хотят играть снова, снова, снова…
Раздвинув напряжённые ноги ещё шире и красиво вытянув ступни, эльфийка задышала скоро и громко, с короткими стонами хватая маняще приоткрытым ртом воздух.
— Снова… Снова! Снова!
Пульсация разгорячённой плоти, разлившийся по телу жар и невыносимо сладкая дрожь оборвали речь, волосы намокли от пота и прилипли ко лбу и спине.
— Игра, — тяжело дыша, прошептала Пилинэль, вставая на колени и целуя низ живота Морифинвэ, — в которой каждый платит ни за что.
О самом дорогом
«Его имя Карналмарил».
Безмятежный сон без сновидений вдруг прервался незнакомым мужским голосом, однако пробуждение не наступило, забытье стало тяжёлым, швырнув Пилинэль в лес на берег узкой быстрой реки.
Младший из сыновей поднялся с земли, стоя спиной к матери, начал стряхивать с себя ветки, листья и грязь.
«Прости, мама, — сказал он глухо, — я думал, что всё рассчитал верно».
«Мне не за что тебя прощать!» — выпалила Пилинэль, но её мальчик лишь покачал головой и пошёл прочь.
Любовница нолдорана хотела последовать за ним, только почему-то не получалось, а Карналмарил вдруг начал уменьшаться в росте, снова становясь ребёнком. Отойдя очень далеко, малыш, совсем недавно научившийся держать в руках простые инструменты для работы с дощечками, обернулся и, чуть не плача, протянул сломанную поделку, которую эльфийка хорошо помнила:
«Прости, мама, я думал, что всё рассчитал верно!»
Мир вдруг перевернулся, Пилинэль ощутила под собой постель, но была уверена, что именно сейчас её младший мальчик появился на свет, и знахарка даст прижать младенца к груди.
«Его имя Карналмарил», — произнесла эльфийка, протягивая руки в пустоту.
И проснулась.
Внутри словно лопнула струна.
***
— Я говорю, что нельзя оценивать рожь и пшеницу одинаково! — уже не мог сидеть на месте гном, изначально собиравшийся обсуждать только оценку оплаты работы каменщиков. — И не может зерно стоить столько же, сколько перо для подушки! Как вы вообще додумались их уравнять?!
Странно напряжённый нолдоран Карантир, словно и не отдыхавший во время двухдневного перерыва, тяжело вздохнул, закатив глаза.
— Что, по-твоему, дороже, Дорин? — усталым тоном спросил таргелионский король. — Зерно или гусиное перо?
— Да я почём знаю?! — ещё больше разозлился гном. — Но оценивать их одинаково нельзя!
— Почему же? — деловито уточнил ногродский казначей. — Я, например, считаю, что работа оружейника должна оплачиваться дешевле, чем служба воина, а труд летописца — дороже их обоих, чтобы его сложнее всего было подкупить. Понимаете же, что историю потомки узнают из текстов, и если их писать нечестно, потеряется смысл изучения прошлого. Дороже оплачиваться должно то, от потери чего больше ущерб.
— Историю пишет победитель, — хмыкнул Морифинвэ, — жаль, я никогда не узнаю, что насочиняли обо мне в Валиноре.
— А казначей и подавно должен жить в достатке, — добавил приближённый Дурина, — иначе он, видя богатства владыки, может преисполниться завистью.
— А зачем нанимать на службу тех, кому нельзя доверять? — спокойно поинтересовался эльф — хранитель тракта.
— Надеюсь, это не намёк на меня, — предостерёг гном, — мы, ближайшее окружение владыки, наследуем дело от отца! Пусть мы не перерождаемся абсолютным священным воплощением предка, но наши знания и умения передаются от отца к старшему сыну, а если нет сына, то старшему сыну старшей из родивших сына дочерей! Право наследования священно и незыблемо!
— Главное, чтобы по наследству передавалось понимание, что богатство короля и королевства — не одно и то же, — Морифинвэ взял собственные записи, пробежался глазами по первым четырём листам, замер в задумчивости. — Я полагаю, необходимо разобраться вот с чем, — нолдоран испытующе посмотрел на собравшихся, — какое количество мирианов должно быть произведено в каждом городе каждого королевства? Да, мы можем оценить казну, когда придём к согласию, сколько стоит золото и драгоценные камни. Но нам предстоит так же учесть ресурсы недр, богатства леса и рек. Полагаю, каждый осознаёт, что наши земли богаче, чем соседские. Но понимания мало: мы должны это объяснить и доказать. Короли и лорды за нашими границами попытаются завысить стоимость своей казны, и мы не должны этого допустить.
— Разорим Оссирианд и Хитлум! — захохотал ювелир, хватаясь за живот. — И Белегост заодно!
— Второй Дом Нолдор должен оставаться вторым, — вовсе не осуждая сказанное произнёс Феаноринг, злорадно улыбаясь, — желательно, с конца. Мой отец был главой Первого Дома, а тот, кто называет себя верховным нолдораном, — лишь следующим после него. Но эта тварь хитрая и подлая, словно не эльф, а морготово творение.
— Второй всегда остаётся вторым, — загоготал ответственный за торговлю гном, — даже у собственной жены!
Дружный смех прокатился по залу, сотрясая зеркала.
Морифинвэ быстро снова стал серьёзным и мрачным — разговор с Пилинэль заставил нервничать ещё больше, усилив нехорошие предчувствия. Эльфийка даже не пошла на продолжение совета, объяснив это необходимостью появиться в своей мастерской и проследить, всё ли в порядке.
Она соврала, и нолдоран это знал.
— Простите, господа, что так долго возился! — буквально вбежал в зал запыхавшийся гном с идеально бритой головой, длинная каштановая борода которого была заплетена в две косы, соединяющиеся за спиной. — Приветствую, господа! Я принёс! Смотрите!
Глаза мастера горели восхищением.
Кажется, только сейчас вспомнив, что не снял рабочие рукавицы, лысый кузнец торопливо заткнул их за пояс и дрожащими от волнения непослушными руками развязал мешочек.
На стол с мелодичным громким звяканьем, требуя всеобщего внимания, упали медные, серебряные и золотые кругляши и овалы. С трудом справившись с непослушными пальцами, гном развернул свиток с описанием состава металлов, технологии, времени, потраченного на создание форм и отливку.
— Они прекрасны! — похвалился создатель первых в истории Арды монет. — Удобны! Весят немного! И на них понятные клейма!
— Мелкие, — тут же придрался казначей. — Старики не рассмотрят.
— Они на ощупь могут проверять! — гордо заявил кузнец. — Я это предусмотрел!
— А почему на меди редкие штрихи, на серебре частые, а на золоте ещё и перекрещены? Почему не наоборот? — наперебой заспорили наугрим.
— Изобрази портрет Дурина!
— Нет! Главу гильдии торгашей!
— Как ты меня назвал?!
Вокруг первых мирианов зашуршали листы бумаги, заскрипели перья, загремели стулья и голоса — теперь, когда каждый на совете мог увидеть своими глазами и потрогать то, о чём столько времени говорили, всем захотелось сделать по-своему.
В поднявшемся шуме шаги оказались неслышимыми. Эльф в чёрно-красной одежде таргелионского стража незамеченным прошёл сквозь зеркальный зал, и его слова, сказанные спокойным тоном гонца, не уловил практически никто.
— Азагхал? — побледневший нолдоран напрягся, голос дрогнул. — Он передал через своего вестника, что выполнил условие договора с Дурином и отпустил заключённого под стражу вредителя и его сообщника, и скоро будет здесь?
— Да, — ответил воин, — Азагхал передал, что нолдорану придётся снизить стоимость пользования Трактом, потому что орки на нём нападают даже на королей.
— Проклятая Дыра Маглора! — громко прошипел Карнистир. — Через неё лезли и продолжают лезть морготовы твари, угрожая безопасности моим гостям! Мой брат — безответственный болван! И куда смотрит хвалёный военачальник верховного нолдорана Маэдрос?! Почему орки свободно гуляют по Белерианду?!
— Нам не о чем беспокоиться, — заверил таргелионский страж, — химрингские бойцы, сопровождавшие Азагхала, уверяют, что проверили все окрестные овраги, пролески и болота. Врагов нигде нет.
— Прекрасно! — став мертвенно-землистого цвета, поднялся из-за стола Карнистир. — Пока обсуждается то, как… — нолдоран вдруг запнулся, глаза забегали. — То, как должны выглядеть мирианы, я отлучусь. Мне надо в тишине подумать об организации хранилищ для… мирианов, и каким образом сделать хранение прибыльным. Сокровища должны не просто лежать, а разрастаться!
— Кому не нравятся условия безопасности дороги, — выкрикнул вдруг бородатый хранитель Тракта, высунувшись из кучи голов над мирианами, — пусть платит дополнительный взнос в общую казну! Организуем сбор и в случае ограбления или ранения заплативший получит компенсацию! И вообще! Азагхалу лишь бы оправдать строительство своего тракта! Не удивлюсь, если он врёт, и никаких орков на его пути не было! А если и были, то что?! Этот гордец полагает, что охранять два пути проще, чем один?! Он хочет сказать, что на севере безопаснее, чем на юге?! На севере?! Рядом с землями Моргота?! Он издевается?!
— Ты прав, приятель, — втянул его обратно казначей. — А теперь объясни, что ты тут нарисовал, каменная башка.
Морифинвэ вышел в коридор, показавшийся абсолютно пустым, холодным и бесконечным, ведущим во тьму, в какую сторону ни иди. А если останешься на месте — под ногами провалится пол.
Снова не несбыточная мечта
Король Дурин Рыжий развернул письмо, глаза пробежались по тексту, застыли в одной точке.
— Выйди, брат, — сказал владыка глухо, — выйдите все.
Посмотрев на карту на стене, потом снова на письмо, гном с тяжёлым вздохом опёрся лбом на широкую, но гладкую без мозолей ладонь.
Карта, письмо, карта, письмо.
Взяв схему дорог и основных городов, Дурин сжал в пальцах деревянную палочку, обозначающую примерную длину дневного перехода, и стал считать.
— Чего ждёт от меня народ? — пробурчал гном, покусывая усы. — Военных подвигов? Вряд ли. Но Азагхала привлекает именно это. Белегостский король-с-секирой заручился поддержкой самой могучей армии Белерианда и считает, что может мне диктовать условия. Особенно теперь, когда совместная с Таргелионом попытка устранить неугодного соседа потерпела крах.
Черенок переместился вдоль гор с севера на юг.
— И он, пожалуй, прав.
Отложив палочку, Дурин взял записи, составленные при его предшественнике.
— Маэдрос и Карантир — родные братья, — покачал головой гномий король, снял расшитый золотом и хризобериллом кафтан, оставшись в одной льняной рубахе. Страницы летописи зашуршали громче. — Голодрим пришли из-за моря для освобождения Средиземья от Моргота, злого хозяина несчастной земли. Все семь сынов Феанора прибыли ради войны, и что бы ни говорили сейчас, им нужны союзники-воины. Союзники, которых можно в первых рядах послать на убой?
Посмотрев на свод пещеры, приспособленной под кабинет, залюбовавшись доработанными мастерами природными узорами, Дурин представил, как в его дом врываются враги и рушат прекрасные творения Махала, вздохнул и сел писать.
Если война сейчас в большем почёте, чем мир, да будет так.
***
— Я уезжаю, лорд Тургон, — гордо подняв голову, радостно улыбнулась Линдиэль, встав перед вассалом отца в позе воина. — Спасибо за всё, что ты сделал для меня.
— Это мой долг, леди, — с равнодушной доброжелательностью произнёс сын верховного нолдорана.
— И ты исполнил его на совесть, как и подобает верному подданному, — похвалила дочь лорда Кирдана Нолдо, уверенная, что это именно то, что ему будет приятно услышать.
Турукано напрягся, однако улыбаться не перестал.
Линдиэль, думая о том, что, возможно, ещё очень долго не увидит брата своего любимого Астальдо, посмотрела на Нолдо как-то по-иному, не так, как раньше.
Чувствуя себя сильной и подчинившей сталь, эльфийка заметила то, что было скрыто от её взгляда раньше: неуверенность, зажатость, закрытость…
Лорд выглядел уставшим и загнанным в угол, исхудал и осунулся, словно став ниже ростом, в глазах по-прежнему сиял дивный валинорский свет, но он был какой-то нездоровый, угасающий.
Не то, что у его сестры!
Линдиэль, коротко попрощавшись, грациозно развернулась, соединив в движении танец и бой, вышла за дверь, расписанную удивительными переплетёнными растениями, и еле сдержалась, чтобы не ударить стену.
«Леди Аредэль Белая! Королева Зимы, как поют иногда о ней! Прекрасная женщина с чёрными, словно бездна, локонами и снежно-мраморной нежнейшей кожей! Гордячка, алые манящие уста которой источают яд, а в глазах одно лишь презрение!
У-у-у! Придушила бы!»
Выйдя из дворца, который давно перестал восхищать, Линдиэль взглянула на заполненную народом площадь. Холодный ветер нагнал серые тяжёлые облака на блёклое низкое небо, начал моросить дождь, однако эльфы продолжали слушать менестреля, который рассказывал о переходе через Вздыбленные Льды, исполняя песни, сочинённые в те тяжёлые времена страшных испытаний.
Дочь лорда Новэ прислушалась.
— А если там, под сердцем, лёд, — напевал музыкант, мечтательно любуясь совсем не красивыми тучами, — то почему так больно жжёт?
Не потому ли, что у льда
Сестра — кипящая вода,
Которой полон небосвод?
Зима приходит за теплом,
В горячих пальцах снежный ком,
И никаким неверным снам
Не замести дороги нам
В ночь под невидимым крылом.
Кипит гранит, пламя взвилось,
И так отроду повелось,
Что всем клинкам и кораблям
Дают девичьи имена.
Что ж остается делать нам?
Вслепую вновь перелистай
Пергамент нам доступных тайн —
Лёд, раскаленный докрасна,
Любовь страшнее, чем война,
Любовь разит верней, чем сталь.
Вернее, потому что сам
Бежишь навстречу всем ветрам,
Пусть будет боль, и вечный бой,
Не поднебесный, не земной,
Но обязательно — с тобой.
Ничего не останется от нас,
Нам останемся, может быть, только мы,
И крылатое вьётся пламя
Между нами, и любовь во время зимы.
Ничего не останется от нас,
Нам останемся в лучшем случае мы,
Хорошо, что уже не страшное пламя пляшет, как любовь во время зимы.
— Любовь не страшная! — засмеялась Линдиэль, сбрасывая тёплую накидку прямо на плиты. — Любовь прекрасна! А вы дальше бойтесь своих желаний, не верьте в себя и сидите страдайте!
Побежав через площадь, эльфийка, уверенная, что все сейчас на неё смотрят, чайкой взлетела на прибрежные скалы, разделась и прыгнула с обрыва в холодное море.
Вынырнув со смехом и радостным криком, дева посмотрела, как красиво напрягаются ставшие сильными мышцы рук, груди, живота и бёдер. Тело стало упругим и прекрасным! Астальдо непременно заметит и оценит, как изменилась «всего лишь одна из дев-Тэлери». Теперь Линдиэль не никто! В её руке меч сверкает небесной молнией! Кольчуга струится чешуёй по телу и совсем не кажется тяжёлой!
Выбравшись на каменистый берег, прикрывая наготу серыми прядями, дочь лорда Новэ быстро оделась и полетела собираться в путь к своей мечте, которая снова не казалась несбыточной.
Примечание к части
Песня гр. Мельница "Любовь во время зимы"
Пришедший на помощь сиятельный принц
— Я ведь не из робких,
Все мне по плечу!
Сильный я и ловкий,
Манвэ проучу! — горланили шестеро наугрим, сворачивая с пути будущего рва огромный валун.
Ривиан перетянула верёвкой накрытый грубой тканью груз, водружённый в телегу, и вытерла со лба пот. Непрекращающийся ветер на равнине Ард-Гален холодил намокшую от тяжёлой работы кожу, тело начала пробирать дрожь, однако была и положительная сторона: от усталости и озноба притуплялось ощущение постоянной слежки оттуда, с севера, из-за страшных мрачных гор, вершины которых тонули в колдовском мраке.
И даже забывалось желание отомстить за отнятую свободу. Сулион, сын ветра, клялся в любви, а что в итоге?! Спас жизнь? Избавил от бесчестья?! Конечно! Пусть и дальше так думает! Какое он имел право решать за других, что для них лучше и правильно?!
— Дул сильный ветер, крыши рвал.
И, несмотря на поздний час,
В округе вряд ли кто-то спал —
Стихия не на шутку разошлась.
Но вдруг какой-то парень с криком побежал
И принялся махать метлой:
«Ах, Манвэ, негодяй, ты спать мне помешал,
А ну-ка выходи на бой!»
Потянув на себя очередную верёвку на очередной связке вывозимого со стройки груза, Ривиан уже не так увлечённо, как раньше, подумала о своих фантазиях про спасение из заточения. Когда, оказавшись в химрингской крепости в страшном подземелье, пугающем пустотой и замкнутостью, дева с соратниками ждали решения лорда: что делать с вредителями, угрожавшими добрым наугрим, в голове родилась глупая милая история о том, как вечно храбрящийся, но на самом деле трусишка Карналмарил Каранаглар, младший сын нолдорана Карантира, всё-таки преодолеет страх и отомстит кроваво-звёздному воинству и гадким коротышкам за свою принцессу. Да-да, именно принцессу! Предки Ривиан, разумеется, были королями, павшими от когтей чудовищ. Карналмарил, мечтала Ривиан, придёт и, победив всех, обязательно разобьёт нос дураку Сулиону!
— Я ведь не из робких,
Все мне по плечу! — горланили гномы, возводя очередную стену. — Сильный я и ловкий,
Манвэ проучу!
«Мы должны благодарить лорда Маэдроса за милосердие! — непонятно чему радуясь, уверял проклятый Сулион, поехав в осадный лагерь вместе с осуждёнными на тяжёлую работу на равнине хулиганами.
— Девчонка! — окликнул Ривиан проходивший мимо гном с тачкой. — Тебе пора еду готовить!
Захотелось сказать, что сама разберётся, когда пора, а когда нет, однако эльфийка решила не спорить — если Нолдо, требующий называть себя «лорд Телперавион», окажется недоволен работой провинившихся, могут отправить обратно в тюрьму, а сидеть в тёмном подземелье Ривиан совершенно не хотелось. Оглянувшись на продолжавших орать песню строителей, дева отправилась на кухню.
— И ветер закружился, заметался
И ели начал с корнем рвать:
«Откуда этот сумасшедший взялся,
Что хочет с Манвэ воевать?»
Но парень не сдавался и метлой махал,
И удалялся вглубь полей.
И впрямь неплохо с ветром воевал!
А Вала становился злей.
«Я ведь не из робких,
Все мне по плечу.
Сильный я и ловкий,
Манвэ проучу!»
Но вдруг метла со свистом улетела прочь,
И храбрый парень — вслед за ней.
А после этого спокойней стала ночь —
Исчез во мраке дуралей.
Его под утро пастухи нашли в стогу —
Он очень крепко спал,
А ветер песни напевал ему
И кудри ласково трепал.
Пологи шатра трепыхались, казалось, колышки вот-вот вырвутся из земли, или лопнут тросы. Вот бы и этот нескончаемый ураган кто-нибудь прогнал!
— Я буду помогать тебе, Хасолсэль, — неожиданно очутился среди посуды и печей Сулион. — Считай, что вся работа уже сделана!
Замедлив движения, Ривиан хитро прищурилась и, плавно ступая, такая грациозная и изящная даже в грязной рабочей одежде, которую забыла снять из-за неожиданной встречи, обошла Авара по дуге, качая бёдрами. Покрасневшая на холоде тонкая ладонь обхватила ручку сковороды.
— Ветер стихнет однажды, — словно угрожая, полушёпотом, растягивая слова, произнесла эльфийка, — воцарится тишина, и ты, мой тюремщик, познаешь покой.
— Тюремщик? — Сулион попытался изобразить насмешку, но вышло плохо.
— Ах, да, разумеется, — угрожающе приподняла массивную посуду дева. — Ты же мой спаси-итель! Ты защитил меня от злых владык! И теперь я раба доброго господина. Благодарю, о, благодетель!
— Злись, сколько хочешь, — отмахнулся Авар, продолжая готовить, — однажды ты оценишь мою помощь.
— Однажды, — похлопала сковородой по ладони Ривиан, — мы все обманемся, как в старой сказке об отступниках, оставшихся в Средиземье ради сгинувшего в дремучей чаще вождя. Будем думать, будто Айнур служат нам, обещая защиту и покой, однако…
Гнев Валар не пройдёт,
И ветер большой дорогу найдёт,
Разрушит горы и скалы,
И ветру земли будет мало.
Завоет он смертной тоской.
Но не в ветре покой.
А после ветра — огонь,
Летящий как бешенный конь,
Сжигающий всё на пути,
Который насквозь никому не пройти,
Поскольку он льётся рекой.
Но не в огне покой.
А после огня — тишина
Обрушится словно стена,
И возвратятся сны,
Которым не будет цены!
И никому не дано сил изменить жребий свой,
Ведь в той тишине покой.
Сулион помрачнел.
— Тебе, Сын ветра, — фыркнула эльфийка, подходя ближе, — не нравятся здешние ураганы? А моя история прозвучала страшным пророчеством, потому что непонятно, о чём в ней речь? — Сковорода опасно приблизилась. — Знаешь, даже делая за меня мою работу, ты остаёшься моим тюремщиком. Этого не отменить.
Молодой Авар изобразил, будто ему совершенно не обидно, что дерзкие слова не ранят и не причиняют боль, однако все силы ушли на то, чтобы остаться и продолжить готовить, а не убежать в неизвестном направлении, поддавшись отчаянию. Возможно, помогло присутствие ещё троих эльфов, то и дело что-то приносивших и уносивших. Если бы не они…
С улицы вместе с шумом ветра донеслись голоса, и один из них заставил Ривиан вздрогнуть. Неужели?..
Бросив сковороду и забыв о том, как надо изображать соблазнительную леди, эльфийка побежала к выходу из шатра.
***
Вечер запылал зарёй и кострами, голоса послышались издалека, и Карнифинвэ быстро понял, что догнал кузена, недавно отправившегося в Химринг. До крепости было ещё немало лиг, слухи об орках в лесах беспокоили, несмотря на желание быть бесстрашным, поэтому сын короля Питьяфинвэ решил, что лучше продолжать путь одним большим отрядом, а не двумя маленькими и двинулся в сторону лагеря брата.
— Мы должны показать, что не боимся их! — выкрикивал, быстро ходя туда-сюда между кострами Алмарил, сейчас особенно сильно похожий на отца. — Они лезут в наши дела! Мешают развивать наше королевство, заставляя всё отдавать войне! Почему наши мастера должны трудиться на войну? Почему мы должны жертвовать своими интересами и своим будущим ради войны? Маэдросу не хватает войск?! Это ложь! Его бойцы вольно гуляют по всему Белерианду и делают, что хотят! А вот ресурсов на севере действительно мало! Вот что нужно жадному лорду!
Карнифинвэ не мог представить, что можно столько времени говорить плохо о герое, которого уважали даже подданные Тингола, однако сейчас наблюдал льющуюся нескончаемым потоком злость, рождавшуюся в сердце юного эльфа. Судя по взглядам верных таргелионского принца, красноречиво говоривших, что сын нолдорана повторяется, ничего нового давно не говорит, все уже всё поняли и устали от его злобы, Алмарил потерял авторитет, если вообще когда-либо его имел. Неужели сам этого не видит?
— Вот скажи, что тебе надо в Химринге? — вместо приветствия, напал принц на кузена. — Тоже восхищаешься жадным подлецом, видящим врагов не только в собственной родне, но даже в мёртвых камнях?! Веришь, что Маэдрос борется за справедливость? Но на самом деле он жаждет абсолютной власти!
Брови Карнифинвэ поднялись практически до линии волос, когда Алмарил, наконец, заметил скептицизм собеседника. Замерев на месте, покрасневший от эмоций Нолдо скрестил руки на груди и натянуто улыбнулся:
— Хорошо, думай, что хочешь, путник. Я знаю, мои родичи посылают в Химринг подмогу, потому что войско Маэдроса странным образом уменьшается. Не догадываешься, почему? Хочешь пополнить ряды мертвецов?
— Спасибо за заботу, брат, — решил, что пора представиться принц, — я Карнифинвэ, сын Питьяфинвэ Амбарусса. И мои планы отличаются от озвученных тобой. А зачем ты сам едешь в Химринг, если тебе настолько неприятен его хозяин?
Алмарил вдруг побледнел, обернулся на своих воинов. Карнифинвэ спешился, отдал коня ближайшему слуге, подошёл ближе.
— Потому что с его прихвостнями-наугрим невозможно вести переговоры! — выпалил сын таргелионского нолдорана. — Маэдрос везде засунул своих воинов и послов, и они диктуют тупоголовым соседям, что делать! А когда мы попытались сами охранять наши границы, этот гад заключил наших подданных под стражу! Объявил преступниками!
Скептические и, неожиданно, встревоженные взгляды верных Алмарила удивили и озадачили гораздо сильнее, чем произнесённые слова: эльфы боятся, что их принц сболтнёт лишнего?
Ощущение, что все вокруг лгут и пытаются использовать новоприбывшего эльфа, накатило штормовой волной, едва не сбило с ног.
— Поговорим наедине, брат, — помрачнел Карнифинвэ и быстро пошёл прочь от костров.
***
Тишина опускающейся ночи заухала, застрекотала, завыла и залаяла, серебристый светоч пролил таинственное сияние на равнинное редколесье.
— Я не вру! — догадавшись о подозрениях, выпалил Алмарил, когда лагерь остался на достаточном расстоянии, чтобы не быть услышанными. — Я в отчаянии! Помоги, прошу! Понимаешь, это не может быть случайная встреча! Не знаю, что тебе надо в Химринге, и мне, в общем-то наплевать! Но, прошу, помоги! Я остался один, понимаешь? Брат струсил и спрятался дома, отец из меня сделает колонну во дворце, если я приеду и расскажу, что не договорился с Белегостом! А моих друзей Маэдрос принял за вражеских лазутчиков и заключил под стражу! Я должен их выручить! Помоги, умоляю!
— Постой, — Карнифинвэ нахмурился, — почему король Таргелиона не выручает своих подданных? Почему ты прячешься от отца и не можешь попросить помощи у него? Твои друзья действительно сделали нечто дурное?
— Да пусть даже так! — выпалил Алмарил. — Это мои друзья! Ладно, не друзья, но мы делали одно дело, понимаешь? Пока я ездил по всем этим дурацким советам, они сидели под стражей! Я ничего не знаю об их судьбе, и никто не пытался им помочь!
— Почему?
— Да какая разница?!
— Ты просишь меня о том, на что никто не соглашается, а твои верные не верят в успех — я вижу это по их глазам! — разозлился Карнифинвэ и с просыпающейся в сердце жалостью понял, что не сказал ничего нового для юного принца. — В отличие от тебя, я не считаю лорда Маэдроса жадным лжецом, и пока не увижу этого сам, не поверю!
— Ты его не знаешь!
«Да, не знаю, — мысленно согласился сын Питьяфинвэ. — И, возможно, идеализирую».
— Нам всё равно по пути, — вздохнул Карньо, подняв глаза на плывуший по небесному куполу Итиль. — Чем нас больше, тем безопаснее: на многочисленный отряд орки не нападут.
— Они не нападут, — подмигнул и рассмеялся Алмарил. — Можешь мне поверить. Предлагаю не задерживаться на привале и срезать путь, проехав сквозь болота. Я хорошо знаю эти места.
Не задавая больше вопросов, Карнифинвэ молча согласился. Далеко на севере клубилась мгла, чернее ночи, и Нолдо показалось, будто раньше тьма была не такая чудовищная и живая. Она что, разумная?
От подобных мыслей стало по-настоящему страшно, однако принц пересилил себя. После разговора с Алмарилом желание бороться за справедливость пошатнулось ещё сильнее, возникло ощущение, что народ вполне заслуживает своего правителя, но возвращаться домой, так ничего и не сделав, Карнифинвэ не мог.
Тьма на севере страшная, зато она действительно враг, тут сомнений быть не может, и все, кто объединяется против неё, — соратники, которым нет смысла плести друг против друга интриги. И неважно, кто кем правит, ведь главное — уничтожить зло Арды, искоренить его, тогда и души очистятся, и в сердцах, наполненных светом, не будет места для грязи. Пожалуй, это лучшее, что пришло в голову за последние несколько лет, и стало гораздо легче дышать.
***
Красно-серая мощная твердыня, венчающая скалу, словно вырастая из камня, показалась Карнифинвэ очень символичным продолжением будоражащей воображение легенды о пленённом короле-воине, запечатавшим своим телом врата крепости всеобщего врага: не пав духом на скале, ставшей для него безжалостным палачом, теперь Маэдрос сам подчинил себе гору, и его звёздные знамёна взвились к небесам выше морготовой тьмы.
Принц невольно заулыбался.
На значительном расстоянии от подъёма всадников встретила стража, потребовавшая подробно изложить цель визита.
— Оставьте меня! Отойдите назад! — неожиданно твёрдо и уверенно приказал Алмарил.
— Малец растёт, — с уважением покачал головой старший из таргелионских воинов, сиявший валинорским светом. — После гибели Древ дети стали взрослеть слишком быстро. Пожалуй, даже скорее, чем в звёздные годы до Амана.
Алмарил вернулся быстро и, казалось, за несколько мгновений стал старше на сотню лет.
— Лорда Маэдроса нет в Химринге, — сказал принц, кусая губы, — и моего отряда тоже. Осуждённых увезли на Ард-Гален строить крепости и копать рвы. Под стены Моргота…
Воины переглянулись, сопровождавшие принцев слуги заметно напряглись.
— Можно подождать возвращения лорда в Химринге, — с наигранным равнодушием пожал плечами Карнифинвэ, спиной чувствуя, что его слова поддержит большинство находившихся рядом эльфов.
Алмарил посмотрел на север, потом на своих верных и снова отвернулся к землям врага.
— Нет, — сказал юный Нолдо, опустив глаза. — Я поеду в осадный лагерь. А вы — как хотите.
— Что значит, как хотите? — возмутились таргелионские воины, устремляясь на север вслед за пришпорившим коня принцем.
— Эй, кузен! — окрикнул Карнифинвэ. — Я с тобой!
Миновав химрингский кордон и в последний раз взглянув на красно-серую крепость со звёздными знамёнами, Нолдор поскакали по каменистой холодной земле к зеленеющей далеко впереди равнине.
***
Ривиан добежала до выхода из шатра, вдруг резко остановилась, обернулась на Сулиона, который делал вид, будто не смотрит на неё, и твёрдым неспешным шагом вышла на улицу.
— Господин Алмаглин Карантирион, принц земли Таргелион, — официально заговорила эльфийка, учтиво кланяясь, хотя глаза выдавали озорство и лживость церемоний, — бесконечно рада видеть тебя здесь! Благодарю за неоценимую помощь и за то, что разрешили творящуюся здесь несправедливость.
— Он ничего не разрешил!
Голос Телперавиона, вышедшего вперёд и загородившего собой сына нолдорана, прогремел боевым рогом. Стоявшие рядом эльфы, часть из которых дева видела впервые, были напряжены и мрачны, что говорило о плохом положении дел. Заметив среди новоприбывших красноволосого сероглазого эльфа, отдалённо напоминавшего чертами лица лорда Маэдроса, Ривиан сразу возненавидела его и представила, как вцепится ему в лицо, словно бешеная рысь.
— Твой принц ничего здесь не решает, — твёрдо произнёс химрингский военачальник, которого эльфийка предпочла бы никогда в жизни не видеть, — и даже несмотря на то, что я не могу предъявить ему то же обвинение, что и всей вашей шайке, хотя и уверен — вы заодно, никто здесь не станет относиться к принцу Алмарилу с почтением.
— Но возможность поговорить с Ривиан ты мне обещал! — расправил плечи и вскинул голову сын нолдорана. — Как и с остальными! И я требую письменный документ с подробным описанием обвинений и наказания! Это мои подданные, воин! Мои!
Телперавион усмехнулся. Швырнув сумку ближайшему слуге, Алмарил бросился к девушке и повлёк её против ураганного ветра за шатёр, где складировали инвентарь.
— Я уже говорил, у меня свои дела, — на всякий случай напомнил Карнифинвэ химрингскому военачальнику. — Я прибыл к лорду Маэдросу по личному делу, и хотел бы решить его не откладывая.
Телперавион коротко кивнул. Ветер ударил с какой-то звериной злобой, взвыл в строящихся стенах, зарычал и заплакал, понёсся бешеным вихрем к чёрным скалам на севере, откуда за эльфами и гномами наблюдала пара внимательных любопытных глаз.
***
Оказавшись вне зоны видимости суетившихся строителей и воинов, напряжённых, несмотря на долгое отсутствие активности морготовых тварей, Алмарил крепко обнял Ривиан, с отчаянной страстью впившись в её губы. Девушка вздрогнула от неожиданности, однако сопротивляться не стала.
— Я с ума сходил! — выдохнул Нолдо, едва не душа в объятиях эльфийку. Даже в тёплой одежде её тело было таким хрупким, таким податливым и беззащитным, что у Алмарила закружилась голова. — Когда узнал, что так случилось, я себе места не находил! Сразу рванул к тебе на выручку! Один! Пока брат дома отсиживается.
— И ты не побоялся позора? — томно выдохнула дева, до сих пор так и не обняв своего принца в ответ.
— Мне наплевать! Я должен спасти тебя!
Принявшись осыпать поцелуями обветренное лицо эльфийки, со страстью гладя её по спине, Нолдо дрожал всем телом, будто в лихорадке.
— Ривиан, как хорошо, что ты в порядке! Я заберу тебя отсюда! Клянусь! Мы сбежим вместе! Я спрячу тебя, и никто-никто не сможет тебя отыскать! Мы будем жить вдали от всех, тихо и спокойно! Никаких больше глупых авантюр! Никакого бессмысленного риска! Только ты и я!
Покорно дождавшись, когда Алмарил закончит с поцелуями, девушка отстранилась.
— Убежим? — переспросила она.
— Да! Я спрячу тебя! Буду защищать…
— Подожди, Глин, ты сам понимаешь, что говоришь?
— В чём дело? — глаза сына нолдорана стали злыми. — Тебе мало моей любви?
Ривиан отошла на шаг в сторону, Алмарил начал наступать, эльфийка попятилась.
— Ты понимаешь, что нас будут преследовать? — громче, чем следовало, заговорила девушка. — И не кто-то, а эти, химрингские! И они нас найдут! Они сообщат твоему отцу, и король заберёт своего наследника обратно во дворец! А я отправлюсь обратно в тюрьму! Знаешь, какая темница в крепости? Это тёмное крошечное подземелье, холодное, пустое! Без окон и дверей, с люком в потолке! Туда опускают на верёвке и поднимают так же! Оттуда нельзя сбежать! Это каменный мешок для орков, подготовленный заранее на случай нападения! И меня заточили, словно морготову тварь! Знаешь, почему?
— Я не брошу тебя! — заорал, багровея, принц, снова пытаясь схватить эльфийку за руки.
— Бросишь! Тебя заставят!
Резко развернувшись, дева побежала обратно на кухню:
— Оставь меня! Ты мне ничем не поможешь!
***
Обернувшись на шум, Сулион инстинктивно напрягся, незаметно взяв длинный нож.
— Оставь меня! — крикнула, появившись в шатре, Ривиан. — Я никуда с тобой не пойду!
— Уходи, откуда пришёл! — приказал, словно военачальник, Авар, загораживая собой девушку, демонстративно отведя в сторону нож, однако не выпуская оружие из руки. — Что тебе тут надо?
— Это из-за него ты отвергаешь меня?! — выпучив глаза, заорал принц, выхватывая меч.
— Нет! Не надо! — в ужасе завизжала Ривиан. — Алмарил! Прошу!
— Ты любишь его?! — продолжал вопить сын таргелионского нолдорана. — Так пусть он заслужит твою любовь кровью!
— Нет!
— Да! — Сулион осторожно оттолкнул девушку. — Только выйдем отсюда.
Не замечая разрыдавшуюся эльфийку, Авар и Нолдо, испепеляя друг друга глазами, вышли из шатра, держа наготове оружие, как вдруг боевые рога запели тревогу.
Примечание к части
Песни:
КиШ "Смельчак и ветер"
"Притча" из мюзикла Леонардо
Гаснущий дивный свет
— Я не хотел этого говорить, Нельо, но ты ведёшь себя странно, — вполголоса произнёс Финдекано, когда из небольшого каменного здания, где проводили советы, вышли военачальники всех собравшихся в осадном лагере немногочисленных войск. — Я повторяю: земли Моргота пустые, орки там не плодятся, я сам это видел! И мои воины, которых я позже отправлял на разведку, подтверждали это.
— Твои воины, — не поднимая глаз от писем и карт, тихо проговорил Маэдрос, — врут, повторяя твои слова. Они боятся ходить далеко в земли врага и понимают, что их слова никто не проверит. По той же причине.
— Я могу пойти сам, но ты мне не позволяешь! — развёл руками сын верховного нолдорана. — Когда я вернулся из разведки, ты, вместо благодарности, размазал меня по равнине, обвиняя в бессмысленном риске, который мог дорого стоить эльфийской армии!
— Можешь считать, что я был не прав, — не двигаясь и словно не дыша, всё так же тихо процедил Феаноринг, — но я настаиваю на том, чтобы ты не ходил за Железные Горы. Лучше не проверяй, Финьо, что будет, если ослушаешься.
Финдекано отвёл взгляд. Желание высказать очень-очень многое набирало силу, словно лесной пожар на сухостое, сдерживаться становилось крайне сложно, однако принц прилагал все оставшиеся силы. Нельзя! Нельзя терять самоконтроль! Не сейчас.
— Нас мало, — выдавил из себя Маэдрос, читая какое-то письмо. — Мы должны пополнять ряды армии! Свет Валинора угасает — тех, кто видел Древа, всё меньше! Мы исчезаем в блёклой серой массе, и даже наши средиземские потомки — не мы. И Моргот сделает всё, чтобы стереть нас с лица Арды. Тогда свет Древ останется только в Сильмарилях…
Каменное лицо сына Феанаро стало страшным.
— Я живу в осадном лагере, — напомнил Финдекано, — у меня нет народа, который мог бы заводить семьи.
— Я не о тебе говорю, — резко произнёс Маэдрос, грохнув по письму металлической рукой. — Но ты можешь и должен влиять на решения отца. Пусть создаёт особые условия для семей с детьми! Пусть строит города вдали от войны, изображая видимость безопасности! Чем больше сыновей у родителей, тем больше почестей для Дома! В конце концов, он же мудрый, пусть придумает что-нибудь!
— Не последний из мудрецов? — печально улыбнулся Финдекано.
Феаноринг рассмеялся.
— Мы должны сохранить нашу культуру, Финьо, — впервые за долгое время голос со скрежетом стали смягчился, взгляд ожил. — Знаю, тебя это не касается и не волнует, ты ведь из Второго Дома Нолдор, для вас важнее доказать, что мой отец был не прав, неважно в чём.
— Ты обвиняешь в этом меня?! — Финдекано вскочил с места, сжимая кулаки, начал ходить вдоль стола. — Меня?! Или это попытка заставить меня чувствовать вину, чтобы я подчинялся?! Я что, делаю это недостаточно усердно? Я, сын правителя, подчиняюсь лидеру обездоленных изгнанников! Тому, кого спас из плена, рискуя жизнью!
— Вину? — скривился Маэдрос, уткнувшись в длинный свиток. — По мнению Валар, мы все виноваты в том, что родились, и Моргот любезно согласился помочь братьям исправить эту неприятную оплошность Творца.— Металлическая рука в кожаной перчатке глухо ударила о столешницу.
Астальдо не был уверен, специально ли брат напомнил об увечье и том, что за ним последовало, или это вышло случайно, однако вспыхнувший гнев стих.
— Я попросил тебя остаться, Финьо, — сухо произнёс Маэдрос, — потому что не хотел говорить о делах при верных Курво. Он правильно поступил, прислав нам подкрепление, я рассчитываю, что остальные поступят так же, но этого недостаточно. Ты можешь не верить в способность Моргота снова набрать полчища орков, и это твоё право — ты видел пустые брошенные земли собственными глазами, но мы должны быть готовы к худшему. Я говорю всё это тебе, а не кому-либо другому, потому что знаю — ты не испугаешься и сможешь понять услышанное правильно. Здесь и сейчас неважно, как мы произносим слова и на каком языке, как относимся к трудам моего отца и готовы ли нести накопленные им знания потомкам. Посмотри на карту. Она не такая, как в хитлумском дворце — она правильная. И численность наших войск указана без прикрас. Цифры здесь приблизительные, разумеется, однако картина ясна: Канафинвэ потерял армию полностью, поэтому я поделился своей. Дагор Аглареб проредила наши войска, а за прошедшие годы родилось недостаточно, чтобы восполнить утраты.
Финдекано смотрел на цифры, и его лицо мрачнело.
— Мне приходится рассеивать силы по Белерианду, — пояснил очевидное Маэдрос, положив ладонь на правое предплечье и резко сдавив его. — Я понимаю, верховный нолдоран не захочет ослабить защиту своей персоны, однако ты можешь предложить ему какой-то план, кроме моего убийства, который даст понять мудрому владыке, что не стоит бояться за свою жизнь, защищая только северные границы.
Астальдо покачал головой, однако промолчал — оказанное доверие льстило, хотя умом принц понимал: если Феаноринг считает всех вокруг трýсами, до сих пор не убедившись в обратном, это плохо, потому что он может оказаться прав.
— Однако есть и хорошие новости, — по-прежнему сдавливая и медленно массируя руку, Маэдрос указал глазами на письмо, лежавшее в стороне. — Кажется, гномий король добился-таки своего, и объединил народ. Обещает скоро приехать и всё рассказать лично.
— Дети Ауле — отважные бойцы, — покачал головой Астальдо, снова садясь за стол. — Думаю, если вывести новую породу лошадей, которая будет им по росту, у нас появится дополнительная конница.
— Я тоже считаю, что на Ард-Гален нельзя размещать плохо маневренное войско, потому что Балроги могут появиться из-под земли в любой момент, и где именно, предсказать невозможно.
В дверь неожиданно постучали. Получив разрешение войти, Хеправион с гордостью поставил перед Феанорингом еду и обернулся к сыну нолдорана:
— В твоё войско прибыло подкрепление от лорда Новэ Корабела.
— Это прекрасная новость! — выпалил Маэдрос, по-дружески хлопнув по плечу оруженосца. — Что за войско? Надеюсь, у них не вёсла в качестве оружия?
— Увы, нет, — рассмеялся Хеправион. — Нечто более дальнобойное.
— Интересные дела, — поднялся с места Финдекано. — Приятно осознавать, что верховный нолдоран заботится о безопасности народа. Я сообщу во всех подробностях, как именно распоряжусь новыми силами, — словно обычный воин, отчеканил принц, спешно покидая дом для советов.
— Хорошо, что герой Астальдо на нашей стороне, — улыбнулся оруженосец, кладя на стол послание с химрингской печатью, адресованное лично лорду, не предназначенное для посторонних глаз.
Маэдрос не ответил, собрал прочитанные письма и, скомкав о столешницу, бросил в печь.
— Мой племянник, прибывший три дня назад, ещё не уехал в тёплый безопасный дом, когда увидел, что здесь творится?
— Нет, господин, — улыбнулся юный Нолдо. — Принц Карнифинвэ помогал на конюшне, пока прибывший с ним принц Алмарил добивался возможности увидеть своих подданных. Сын короля Питьяфинвэ утверждал, будто лучше всех нас знает, как правильно ухаживать за лошадьми. Безусловно, это была шутка.
— Пусть зайдёт, — напряжённо произнёс Маэдрос, — пока мы не продолжили спорить: стоит подходить ближе к Тангородриму или нет, и сколько воинов должны уйти на восток, чтобы выстроить крепости там. Решение этих вопросов слишком затянулось.
Хеправион кивнул и исчез за дверью среди порывистого ветра. Посмотрев ему вслед, Феаноринг взялся за письмо из крепости.
Текста было немного, однако эльф перечитывал его снова и снова, потеряв счёт времени.
К реальности вернул звук боевых рогов.
Бой с Глаурунгом. Золотой ручей на Невольничьей скале
В тусклом дневном свете, где зелёная трава казалась единственным цветным пятном во всём пейзаже, переливаясь серебром и бирюзой, по равнине скакала всадница на серой в яблоках лошади. Вырвавшись далеко вперёд, оставив позади свиту и воинов, леди с гербом лорда Новэ Корабела на доспехах спешила в осадный лагерь.
Выйдя навстречу, Финдекано и двое его военачальников понимающе переглянулись: да, эльфийка не была гордой тэлерийской принцессой с войском верных, вставшей на пути справедливой войны, однако серебряная дева, ведущая лучников, вызывала у аманских Нолдор только одну ассоциацию.
Эльфийка подскакала вплотную и, легко спрыгнув на траву, улыбаясь, сняла шлем, но увидев, как изменилось лицо героя Астальдо, когда он понял, кто перед ним, дочь лорда Новэ внутренне сжалась в испуганный трепещущий комок.
По-мужски преклонив колено, Линдиэль хотела начать произносить заготовленную речь, как вдруг поняла, что не помнит из неё ни слова. А обожаемый Астальдо смотрел сверху вниз безжалостным взглядом, в котором было лишь равнодушие и желание избавиться от ненужной вещи.
— Я не верю, что лорд Корабел прислал тебя, — произнёс любимый голос, по которому так скучало сердце! — Ты не понимаешь, леди, что война — не смотрины? Здесь находятся не для того, чтобы познакомиться, влюбиться и пожениться. Здесь убивают врагов!
— Я выучилась быть воином! — поднялась Линдиэль, пытаясь гордо улыбаться. — Я готова вступить в ряды твоей армии!
— А я не готов принять тебя. Твои пара сотен, конечно, хорошая подмога, и я бы оставил их здесь защищать наши границы, но ты, леди, отправишься домой немедленно!
— Я имею право не подчиниться, — стараясь не выдать эмоции, заявила дева. — И останусь на Ард-Гален со своими воинами!
— Их луки достаточно мощные, чтобы пробить нолдорские доспехи? — свысока поинтересовался Финдекано. — Если нет — думаю, стоит поучиться делать оружие у своих валинорских сородичей, только, увы, их, похоже не осталось в живых. Хочешь погибнуть и подставить Хитлум под гнев Дориата? В этом твой план, девочка?
— То, что я девочка, — задыхаясь от обиды, выпалила Линдиэль, — не означает, что я не могу сражаться против Моргота в твоей армии!
— Не значит, — усмехнулся Астальдо. — Но ты пришла сюда не воевать, а найти жениха. Тебе это не удастся. Уезжай домой, или я отправлю тебя в Эгларест под конвоем!
— Я докажу… — начала было спорить эльфийка, но звенящий голос утонул в криках и пении боевых рогов.
— Не подпускайте её к оркам! — приказал сын верховного нолдорана своим верным и, оседлав коня, поспешил на зов.
Рога запели снова.
***
Скала была тёплой. Пальцы на мощных лапах цепко хватали любой, даже незначительный выступ камня, острые края не могли поранить кожу, прочную и эластичную, мускулы напрягались, перекатываясь под сияющей тысячей оттенков золота гладкой чешуёй, ящер осторожно поднимался вверх.
Выше, выше.
Эту расщелину не видно за чарами Владыки, но только глаза цвета лавы не обмануть.
Ловко продвигаясь по отвесной скале, ящер, длиной тела, не считая хвоста, превосходивший четыре эльфийских роста, шёл на звук, давно привлекавший юную рептилию. Это были голоса, которые дракон уже не раз слышал в своей родной земле, однако там, за горами, слова и пение звучали иначе. Почему?
Ящеру объяснили слуги хозяина, что эльфы приходят в чужие земли шпионить, выведывать слабые места и лазейки, чтобы потом вторгнуться и захватить родину дракона, убив всех её обитателей, расселиться самим, не оставив и следа существования иных форм жизни. Эльфам только дай волю — они всё заполонят и переделают под себя!
«Белериандцы шпионят в наших землях, трусливо прячась от коренных жителей, боясь просто подойти и познакомиться, — думал дракон, — что они хотят пронюхать? И почему мы не ходим к ним?»
Подрастающая рептилия видела и слышала, что хозяин недоволен строительством каких-то странных конструкций на равнине за горами, однако орки, похоже, слишком трусливы даже для того, чтобы прогнать непрошенных гостей дальше на юг. Неужели это так сложно?! До такой степени боитесь? А я — не боюсь!
Приподнявшись на лапах и став высотой со взрослую лошадь, ящер, переливаясь дивными оттенками золота в неярком дневном свете, рассеянном волокнистой тьмой, посмотрел в щель между скалами, достаточную, чтобы пролезть к эльфам и, наконец, проверить, еда они или нет.
Пожалуй, этот вопрос был самым важным и требовал ответа, как можно скорее.
***
Небо разделилось надвое, словно треснувшая глыба льда или рассечённая острым клинком ткань. В разрыв облаков пролился дневной свет, озаряя чёрные склоны Тангородрима. Среди острых, словно лезвия, камней заблестела золотая струя, как сначала показалось стражам осадного лагеря, но когда дивной красоты ручей обрёл форму гигантского ящера, эльфы мгновенно подняли тревогу.
Воины спешно встали на позиции, те, кто не был облачён в доспехи, организовали отступление строителей на юг. Остальные начали готовиться к бою, уверенные, что вслед за неведомым существом на Ард-Гален хлынет полчище орков.
Зарядив катапульты, спрятанные за ближайшей к Тангородриму стеной, эльфы и гномы стали ждать, когда невероятно красивый переливающийся в лучах Анар ящер приблизится.
— Золотой червяк! — храбрился, хохоча, низкорослый даже для гнома светловолосый бородач, проверяя тросы катапульты. — Интересно, если его разрубить надвое, половинки будут дружить?
— С тобой — нет, — продолжил всем известную и давно ни для кого не смешную шутку стоявший рядом гном в несоразмерно большом шлеме, однако вокруг поднялся дружный хохот. — Зато с ним подружатся наши булыжники!
***
Глаза цвета лавы присмотрелись, зрачки сузились, затем снова расширились. Да, догадки дракона подтвердились полностью: на юге за горами живут трýсы — то, как изменился звук и запах равнины, невозможно было не заметить даже на значительном расстоянии.
«Сила всегда пугает, — ответил однажды на вопрос Золотка Даритель, — тебя всегда будет сопровождать страх тех, кого встретишь, ведь ты силён. А ещё, — морготов слуга ласково погладил чешуйки на шее рептилии, — ты красив, поэтому станешь объектом зависти. Понимаешь, что это значит? Ужас перед мощью вкупе с пониманием своего уродства на твоём фоне заставит окружающих ненавидеть тебя и желать уничтожить, во что бы то ни стало, даже если ты будешь бесконечно нести добро и пользу».
«Даритель был абсолютно прав, — подумал дракон, прислушиваясь к своим ощущениям. — Там внизу меня боятся. Немногие восхитились моей прекрасной чешуёй, пересилив страх, но даже они готовы уничтожить меня, не разобравшись. Агрессивная трусливая еда! Остаётся надеяться, что хотя бы вкусная».
Вспомнив, как ради потехи забрался в сад к одному семейству и развлекался тем, что раскидывал хвостом орков, они разбегались со смешными воплями, а потом заперлись в доме и стали кидаться разными предметами, ящер подумал, что теперь, когда вырос и окреп, можно очень далеко отшвырнуть любого эльфа или бородатого коротышку. Захотелось проверить, как высоко они летают.
Стремительно спускаясь со скалы, озарённый лучами дневного светила, Морготово Золотко мысленно насмехался над боящимися существами внизу: их запахи менялись совсем некрасиво, а кто-то и вовсе потерял контроль над собой, дёрнулся, и огромный рычаг отправил в воздух в сторону Невольничьей Горы здоровенный булыжник.
Мгновенно сообразив, для чего по всей равнине расставлены похожие приспособления, дракон вспомнил, как однажды полез по склону, оказавшемуся заброшенной каменоломней, и на маленькую рептилию обрушилась целая мраморная лавина, однако юркому Золотку удалось избежать большинства ударов, а те камни, даже крупные, что достигли цели, не причинили сколько-нибудь ощутимого вреда.
Решив, что глупые трусишки невозможно смешны в своей ничтожности, юный дракон пополз быстрее.
Бой с Глаурунгом. Чистый прекрасный огонь
Алмарил вдруг оказался на земле.
Запоздало поняв, что тревожное пение рогов и крики отвлекли от соперника, и оплошность мгновенно обернулась пропущенным ударом в челюсть, эльфу осталось лишь наблюдать, как тот, к кому сбежала Ривиан, стрелой влетел на склад оружия, пробыл там всего одно мгновение, и выбежал на улицу, облачившись в лёгкую кольчугу, шлем, с мечом на поясе и луком за спиной. Куда исчезла неверная дева, сын нолдорана не понял. Пока растерявшийся принц поднимался с земли, по лагерю успел разлететься приказ быть готовыми к бою, но не нападать первыми. Кто-то подхватил выронившего клинок сына Морифинвэ под руки и затащил в телегу, где сидели в основном строители, а также те немногие женщины, которые помогали по хозяйству.
— Мы отступим в Химринг, — пояснил возница. — Там подождём новых приказов.
— Начинается бой? — спросила пахнущая супом гномиха с пшеничными косами.
— Похоже на то, — кивнул её бородатый сосед. — Говорят, какой-то золотой червяк ползёт. Ждут появления орков.
— Я прибыл с армией! — возмутился Алмарил и в один миг спрыгнул с телеги.
Понимая, что погорячился, назвав своё сопровождение столь громким словом, однако не желая показаться слабаком, сын нолдорана Карантира закричал, что было сил:
— В бой, великий Таргелион!
***
Карнифинвэ не знал значения подаваемых караульными сигналов, однако невозможно было не понять: случилась беда. То, насколько быстро вспыхнул огонь сторожевых башен на востоке и западе осадного лагеря, потрясло — юный принц не думал, что караул постоянно бдит на посту, который не пригождался годами.
Разлетевшиеся по равнине приказы прозвучали так, словно на Ард-Гален ежедневно нападали орки, и каждый здесь знал, что в такой ситуации делать.
Каждый.
Но не Карнифинвэ.
— Залезай! — крикнул с проезжающей мимо повозки гном, однако Нолдо отрицательно покачал головой.
— У меня отряд всадников, — пояснил принц, — мы умеем держать оружие и сможем помочь на поле боя.
— Тогда тебе во-о-он в тот шатёр! — махнул кнутом, подгоняя лошадь, возница.
Коротко кивнув, Карнифинвэ поспешил в указанном направлении, чувствуя себя совершенно растерянным и беспомощным, несмотря на внешнее спокойствие, которое совершенно непонятно как, ещё удавалось сохранять.
— Золотой червяк! — слышались выкрики. — Глаурунг!
— Ползёт, тварь!
— Он узнает, как бьют по башке наши булыжники!
«Это не червяк, — холодея изнутри, словно вместо крови по сосудам побежала талая вода, подумал юный Нолдо, — это дракон из страшной сказки прадеда, которую рассказывал отец: Вала Мелькор в безумии своём брал живых существ из недр земли, глубин морей, чащ лесов и даже с купола неба, искажал их плоть и дух отвратительно переиначенной Песней Творения, после чего отпускал совершать зло. И были среди чудовищ крылатые львы с хвостами змей, тигросоколы, волки с головами коз и страшные ящеры, созданные из обыкновенных медянок. Но когда-нибудь Вала Мелькор сотворит не просто озлобленных от страданий чудовищ. Это будут разумные твари, прекрасные, но жестокие, непобедимые и беспощадные, перед которыми даже храбрейшие воины падут на колени!»
— Нет, — сжал кулаки Карнифинвэ, косясь на своих верных, ожидавших приказа. Они надеются спрятаться в крепости? — Нет! Если я и паду, то только замертво! Мы вступим в бой, когда в наших мечах и луках будет нужда! Ждите меня! Готовьтесь к битве!
Прогоняя отчаянную надежду, что сражение не состоится, юный принц побежал на срочно собранный военный совет.
Нельзя надеяться! Нельзя! Это… это… глупо.
***
— Подземные ящеры — сильные, но безмозглые твари! — с превосходством говорил седой гном в колпаке из мягкой кожи с пышной меховой оторочкой. — Главное, не попасть под удар хвоста! Окружаем — и добиваем копьями!
— Стрелы неэффективны? — уточнил с сомнением влетевший в шатёр Финдекано. — Мощные луки не пробьют шкуру?
— У нас не было мощных луков, — развёл руками белегостский боец.
— Но и таких ящеров не было, как я понял, — выдохнул сын верховного нолдорана.
— Надо рассредоточить войска по равнине, — громко произнёс Маэдрос, смотря совершенно безумными глазами на собратьев. Валинорский свет запылал белым слепящим огнём. — Мы не знаем, сколько этих червей, не знаем, когда и где будут Валараукар — а они будут! И, конечно, ждём нового падения восточного рубежа. — Металлическая рука глухо ударила по карте, перо в живых пальцах начертило кресты и пунктир. — Расставляем войска так. При точечной атаке соседние расположения быстро придут на помощь. — Взгляд на миг поднялся от карты, остановился на вошедшем Карнифинвэ, бледном, словно полотно. — Сигнальные огни все увидели? Подтверждение есть?
Эльфы кивнули.
— Ящер, — тише проговорил Маэдрос, — это отвлекающий манёвр. Не бросайте на него основные силы.
— Я разберусь, — со злым азартным огнём в глазах заявил Финдекано, исчезая за пологом шатра.
— Подойдите, — Феаноринг снова посмотрел на карту. — Смотрите, кто где должен встать.
***
Золотым ручьём соскользнув с чёрной скалы на зелёную траву, дракон на миг замер, а потом резко сорвался с места и побежал с ошеломившей воинов осадного лагеря скоростью в сторону самой низкой части недостроенной стены.
— Огонь! — скомандовали эльфы и наугрим, и катапульты отправили в воздух камни, из-за зубцов полетели стрелы.
«Это разве огонь? — искренне изумился ящер, вспоминая недра своей родной горы и собственные необычные способности. — Они не знают, что такое пламя?»
Ловко увернувшись от булыжников и каких-то слишком мелких копий, которые летели удивительно точно и с расчётом вероятной траектории движения цели, дракон удивился, как такие глупые создания могли столь грамотно предугадать, куда швырять камни и остальное, однако решил, что это вышло случайно, и, одним молниеносным движением перемахнув ров с кольями, пополз по вертикальной стене, не давая вылить на себя ничего липкого и горячего, однако придумав хитрый план и заставляя примитивных существ испачкать маслом, или что там у них, как можно бóльшую площадь укрепления.
В дракона полетели несколько факелов, поджигая разлитую жидкость, разочаровывая Золотко тем, насколько слабое и холодное получилось пламя, и, главное, тем, что глупые трусишки, оказывается, умеют пользоваться огнём. Сюрприз не удастся!
С досады решив, что хватит изображать жертву, ящер остановился, напрягся и отбил ударом хвоста обратно за стену падающий с зубцов горящий снаряд. С удовольствием прислушавшись к удивлённым возгласам воинов, не ожидавших, что кто-то может быть умнее них, — частая ошибка глупцов, кстати, — Золотко взобрался на укрепление и, улыбаясь во всю пасть, выдохнул настоящий, чистый и прекрасный огонь.
Бой с Глаурунгом. Собственная воля
Оставшаяся ждать неизвестно чего Линдиэль почувствовала сильное головокружение и накатывающую тошноту.
Сколько прошло времени между разлетевшимися по Ард-Гален сигналами тревоги, заалевшими на сторожевых башнях пламенем новой разлуки с любимым, и чудовищной вспышкой на севере, куда устремился Астальдо, дева понять не могла — всё было, словно во сне, однако одно дочь лорда Новэ знала точно: те Нолдор, которые по приказу своего принца остались сторожить её, должны были защищать блистательного героя, помогать ему, а не стоять тут абсолютно бессмысленно.
Что, если это стоило жизни Финьо?..
— Воины Эглареста и Виньямара! — крикнула, пытаясь сфокусировать зрение и не упасть, Линдиэль. — Враг снова напал на наши земли! Уничтожьте его! Уничтожьте вы, если не смогли иные!
Понимая, что надо оседлать коня и рвануть в бой, эльфийка еле удержалась на ногах, всё тело затрясло.
Кто-то из Нолдор протянул флягу.
— Ты всё правильно сделала, леди, — сказал неожиданно ласково черноволосый сероглазый эльф. — Командиры нужны в тылу, они не должны бросаться в бой в первых рядах. Твоих воинов направят туда, где помощь нужнее всего, твой вклад в победу оценят по достоинству. Не беспокойся.
«Он так легко говорит о смерти?» — ужаснулась дева, понимая однако, что сейчас ей и самой абсолютно наплевать на своих верных и их судьбу. Главное, чтобы любимый был жив и не ранен!
***
Дым и молчание встретили всадников с побережья, когда те достигли крайних укреплений. Запах гари был необычным, не похожим ни на один ощущавшийся ранее, клубящийся едкий смог слепил глаза.
— Рассредоточиться! — приказал командир.
Синдар рассеялись во тьме, пытаясь найти врага, но единственное, что удавалось рассмотреть среди дыма — валяющиеся между горящими оплавленными руинами стен обугленные останки, больше напоминавшие головешки, чем эльфов или наугрим.
Шквальный ветер взвыл в остове укрепления, дым на миг рассеялся, с тлеющей стены прямо на всадника упала половина туловища, прилипнув ошметками плоти к доспехам, почерневшая голова отвалилась под ноги лошади, всё остальное, колыхаясь в порывах ветра, повисло на зубцах. Создавалось ощущение, что мужчину пожевали огромные челюсти, а затем выплюнули в огонь.
Вскрикнув от омерзения, всадник напугал своего скакуна, и конь понёсся прочь от дыма, пламени и вони.
С трудом успокаивая своих лошадей, находившиеся поблизости Синдар присматривались и прислушивались, но тишину нарушал лишь вой ветра и душераздирающий треск ломающегося от жара камня.
— Обойдём стену, — махнул рукой командир.
Помнивший отгремевшие много лет назад сражения эльф послал коня вперёд, но тот вдруг заупрямился, замотал головой, начал пятиться. Заметив это, Синдар, не сговариваясь, спешились и осторожно, держа наготове оружие, пошли сквозь дым и ветер. Новый шквал рассеял странно пахнущую пелену, мрак, задрожав, расступился, рассыпавшись искрами и пеплом, и на эльфов посмотрели внимательные глаза — страшные, прекрасные, проницательные. Потеряв способность двигаться, стоявший ближе всех к дракону воин увидел очень медленно летящий в его сторону хвост, а, оказавшись над землёй, почему-то теряя способность сделать вдох, — струю пламени, в которой исчезли собратья. Полёт был плавным, неспешным и бесконечно долгим, лишь рвущая боль в груди мешала ощущать эйфорию неожиданной свободы и невесомости. Если бы ничто не мешало дышать, жизнь была бы поистине прекрасной, даже несмотря на слишком быстро меркнущее небо.
Падение на камни разрушенной стены эльф уже не почувствовал.
***
Конь нёсся, словно безумный, опалённый хвост, бабки и задние ноги выглядели чудовищно, однако животное, похоже, не чувствовало боли. Ещё один скакун с отчаянным ржанием пытался спастись от огня, рьяно перебирая копытами, волоча по земле дымящееся тело.
Алмарил совершенно не понимал, что происходит: по рассказам старших у юного Нолдо создалось впечатление, будто армия дяди — это вечно бдящее огромное сияющее войско, которое стеной встаёт перед врагами и, продвигаясь вперёд, сметает их, рубя на куски и втаптывая в грязь. Однако сейчас таргелионский принц наблюдал совершенно иную картину: войско, весьма немногочисленное, разделилось на группы и чего-то ждало, пока на севере разгорался пожар и гибли защитники Белерианда.
Где-то в глубине души юный принц порадовался, что его обидчики получили своё, однако всё перекрывало понимание — они такого не заслужили. Любые обвинения в адрес воинов осадного лагеря теперь казались полнейшей глупостью, а собственные поступки — мерзостью. Стало невыносимо стыдно. Особенно за отца.
— Да что вы стоите?! — закричал ближайшему расположению сын таргелионского нолдорана. — Ваших братьев убивают?
— Приказ, — пояснил старший из охраны своему принцу. — Так надо.
— Тогда вперёд, мои воины! — ещё громче провозгласил верным Алмарил. — Там всего один червяк! Один! Мы что, его победить не сможем?
В глазах своих охранников таргелионский принц видел сомнение: лорд Маэдрос не отдавал приказа наступать, и не все поняли это правильно — некоторых напугала неизвестность.
— Вами командую я! — заявил Алмарил. — И мы проведём разведку боем! Тому, кто уничтожит морготову тварь, замок построю!
Мимо снова пронёсся обезумевший конь, и, прогоняя страх злобой, эльфы ринулись в сторону клубящегося дыма.
***
Перепончатые крылья захлопали совсем близко, мохнатое пятнистое существо присмотрелось, выбрало самый целый и не горячий кусок стены и село рядом с доедающим обугленную лошадь драконом.
— Хозяин тобой недоволен, золотой приятель, — хмыкнула летучая мышь, осматриваясь.
Присмотрев среди углей и праха более-менее целый массивный гномий шлем, вампирша подняла его и поставила на плоскую голову ящера.
— Тебе идёт, — рассмеялась мышь.
— И чем же недоволен хозяин? — с сомнением поинтересовался дракон.
— Ты показал себя раньше времени, папкин бунтарь! — подбоченилась крыльями монстрица. — Ты — секретное оружие Чёрной страны! Секретное! Было. До этого момента. Думаешь, тебя просто так не выпускали в Белерианд на прогулку?
— Я хочу сам решать, когда выходить, а когда нет.
— Не поверишь, дорогой малыш, — наставительно пропищала монстрица, — мы все этого хотим. И чтобы такое стало возможным, нам надо убрать с дороги врагов, засевших в своих крепостях на юге.
Отогнав крылом дым, мышь хмыкнула:
— Непривычно слышать здесь тишину, а не: «Вра-аг! Трепещи! Подними свой меч и щит!» Или: «Власть Валар — лживых королей!» А, или совсем забавное: «Меченый злом! Слышишь меня? Я иду за тобой!» Кажется, будто без этих глупых песенок происходит что-то неправильное. Эх, привычка-привычка!
— Я вернусь, когда захочу! — заявил дракон, принюхиваясь. — Мне здесь нравится! Можно есть, кого угодно!
— В этом ты абсолютно прав, малыш, — отмахнулась монстрица, взлетая. — Не подведи хозяина, дорогуша!
Дракон уже не следил за ненужной собеседницей — кто-то приближался, и удовлетворить любопытство требовалось немедленно.
***
Ещё не успев собрать воинов для атаки, однако уже примерно представляя, как необходимо действовать, Финдекано начал получать одно донесение за другим. Известия необходимо было как-то систематизировать, понять, какие из них важны и вносят корректировки в план атаки, а какие можно забыть, едва услышав или прочитав.
Например, Синда из войска Корабела, выглядевший безумным от увиденного, говорил, будто от пламени ящера горит сама земля и камни, но можно ли ему верить? Тэлери ведь трýсы, в своё оправдание придумают, что угодно.
Однако, выжившие наугрим и Нолдор говорили о том же самом, поэтому пришлось признать — лорд Кирдан прислал достойных эльфов. По крайней мере, некоторых.
— Что же получается? — озвучил размышления Астальдо. — Глаурунг использует наши укрепления против нас самих? Он поджёг каменные стены, ему нипочём рвы, он может увернуться от стрел и катапульт, и теперь сидит среди горящих руин, бросаясь на тех, кто пытается его убить?
Подлетевший стрелой всадник вручил письмо.
— Мы должны спровоцировать червя уничтожить остальные стены? — задумчиво спросил бумагу Финдекано.
— Да, — ответил подъехавший эльф, спешиваясь, и только сейчас сын верховного нолдорана понял, кто перед ним. — И мы поможем.
Финдекано взглянул в серые глаза племянника: так ли смотрели Нолдор Второго Дома на вспыхнувшее в Альквалондэ сражение? Так ли наблюдали за орками, захватившими мирные поселения?
Нет, не так. Карнифинвэ не понимал, что на самом деле происходит, не чувствовал ни своей ответственности, ни тяжести последствий в случае поражения. Здесь, на поле боя, не было никого, кто был бы ему по-настоящему дорог, кем бы он восхищался, но и ненавистного врага юный Нолдо пока не принял в своё сердце. Сын одного из Амбаруссар пришёл, потому что так надо, и уйдёт, если отпустить. Карнифинвэ просто знает цену своим способностям наездника и готов их применить. Хорошо это или плохо, Астальдо оценить не мог, да и времени на раздумья не было.
— Начнём атаку на рассвете, — мрачно сказал Финдекано, бросив взгляд на темнеющее небо. — Мы не знаем, насколько хорошо эта тварь видит в темноте, а для нас задымлённая ночь — плохой союзник. Выставить двойной караул!
Карнифинвэ поклонился. Смотря на невысокого и не слишком широкоплечего по меркам валинорских Нолдор командира, немного флегматичного и задумчивого, волосы которого на висках были собраны в косы с золотыми лентами, юный принц не мог до конца поверить, что перед ним ТОТ САМЫЙ Астальдо, бесстрашный герой, о котором поют песни. Да здесь половина воинов выглядят внушительнее!
Поражаясь неуместным размышлениям, сын Питьяфинвэ всмотрелся во тьму. Нолдо видел, как многочисленный отряд уходил на восток, как знахари поставили шатёр в опасной близости от предполагаемого поля боя, стали помогать тем, кому это требовалось, и вдруг в сгущающейся тьме на север проскакал конный отряд с узнаваемыми знаками отличия.
— Приказа нападать не было! — изумился Карнифинвэ. — Или мы просто не знаем?
— Здесь командует Астальдо, — мрачно произнёс ближайший верный принца, — но, кажется, не все об этом слышали.
***
Вечерние сумерки смешались со смрадной мглой, шквальный ветер ударил в лицо, заставив закашляться.
Подъехав вплотную к горящим стенам, Алмарил вдруг понял, что не знает, как быть дальше. Отступать? Возможно, это некрасиво, зато разумно. Или действовать по обстоятельствам?
Лошадь заупрямилась, не желая идти в дым, и юный эльф спешился. Потрепав, словно на прощание, скакуна по шее, принц отпустил поводья и дал знак верным рассредоточиться. Изначальный план окружить червя и расстрелять из луков оставался в силе, однако дым слепил, темнота становилась непроглядной.
Прислушиваясь к каждому шороху, внутренне содрогаясь от треска горящего камня, Алмарил подумал, каким был дураком, воюя ради наживы против своих же собратьев, впустую тратя силы и время, когда здесь, на севере творится такой кошмар. Стараясь не отвлекаться на самобичевание, таргелионский принц сделал шаг против ветра, и вдруг стена, вдоль которой он продвигался, с оглушительным скрежетом рухнула, раскалённые камни полетели во все стороны, и, с трудом отбежав в сторону, чтобы не пострадать, Алмарил увидел огромную золотую плоскую голову, отдалённо напоминающую змеиную, на которой красовался обугленный гномий шлем, выглядевший напёрстком, водружённым на сжатый кулак. Почему-то забыв, что вооружён, и обязан подать сигнал тревоги, таргелионский принц, словно в вязкий омут, медленно провалился во внимательный взгляд прекрасных глаз цвета лавы.
Бой с Глаурунгом. Планы меняются
— Дай мне тот отвар! — неожиданно выкрикнула знахарка, и Ривиан, оставшаяся в лагере помогать лекарям, вздрогнула. Какой из них? Правый, левый, горячий, по центру? — Да тот! Тот!
Понимая, что травница не в себе от вида еле живого эльфа, которого чудом спасли из огня, дева подала сразу все настои.
На светловолосом воине почти полностью сгорела ткань одежды, а металл доспехов припёкся к коже. Эльф был в сознании и, похоже, всё чувствовал. От понимания этого у Ривиан дрожали руки, а на глаза наворачивались слёзы. Лекари втроём держали несчастного, пока знахарка пыталась напоить его усыпляющим снадобьем, но воин не мог сделать глоток, задыхаясь от боли и сотрясаясь всем телом.
С поля боя его притащил на себе Нолдо, сидевший теперь в стороне и самостоятельно перевязывающий обожжённые руки. Больше раненых не было, и понимание этого скорее ужасало, нежели радовало.
Светловолосый эльф сдавленно вскрикнул, лекари сильнее придавили его к столу.
— Говори с ним, — сказал на ухо Ривиан Нолдо, закончив с бинтами. — Рассказывай что-нибудь, отвлекай.
— Но что? — дева безуспешно пыталась смаргивать слёзы.
— Что угодно. Главное, не молчи. А я пойду обратно.
Эльф не пояснил, куда ушёл, однако и так всё было ясно.
На негнущихся ногах подойдя к обожжённому воину, стараясь не смотреть в страшно искажённое муками лицо, Ривиан осторожно взяла сведённую судорогой руку и, заставляя себя не замечать, как знахарка пытается отмачивать приплавившиеся стальные доспехи, чтобы не отрывать их вместе с кожей, тихо запела первое, что вспомнила — любимую колыбельную из детства:
— Память прольётся дождём с небес:
Ночь наступила, и ветер стих.
В мире подлунном полно чудес,
Речь поведу об одном из них.
Промокнув пот и слёзы с лица эльфа, стараясь не задевать обожжённые участки кожи, дева взглянула в светло-зелёные глаза, смотревшие с мольбой о помощи.
— В давние дни, говорят, жила
Юная дева в лесной глуши,
Силою слов исцелять могла
Раны на теле и боль души.
Мокрая дрожащая рука вздрогнула, больно сдавила ладонь Ривиан. Эльфийка не хотела знать, что сейчас сделала знахарка, доставив этому несчастному новые муки, поэтому просто смотрела в светло-зелёные влажные глаза. Казалось, взгляд начал мутнеть, расфокусироваться, это могло означать только одно, поэтому дева очень хотела верить, что ей померещилось. Продолжая напевать, Ривиан погладила холодеющие пальцы:
— Искренность взгляда и шёлк волос,
Лёгкость движений и запах трав.
Деву прозвали Принцессой Роз
За красоту и отважный нрав.
Лишь от себя отвести беду
Тщетно пыталась она сама,
Ведь розы не будут цвести в саду,
Если наутро придёт зима.
Там, где гуляла Принцесса Роз
Нынче лишь пепел и вороньё —
Северный Ветер её унёс
И заточил во дворце своём.
Прочно от мира отгородил,
Сеть заклинаний замкнув в кольцо,
Чтоб из живущих лишь он один
Мог любоваться её лицом.
Пробовал всё: и хвалу, и лесть —
И постепенно вошёл во вкус:
Сколько подарков дарил — не счесть,
Чтобы добиться взаимных чувств.
Только принцесса опять грустит,
Участь оплакав свою стократ:
Ведь незачем розам в саду цвести,
Если никто не заходит в сад.
С улицы донеслись крики, призывающие в бой, Ривиан содрогнулась, узнав голос и представив Алмарила, умирающего от ожогов у неё на руках, однако, услышав, что, стоило ей замолчать, раненый воин снова застонал, судорожнее сжимая холодеющую мокрую ладонь, эльфийка заставила себя не думать про бывшего друга: он пока ещё жив и здоров, сам о себе позаботится. Главное, чтобы её собственные родные братья не пошли в бой! Только не они! И не Сулион!
— Где-то во льдах потерялась цель,
Мир скрыла снежная пелена…
Но сколько бы здесь ни мела метель,
Вслед за зимою придёт весна.
Северный Ветер не ждал врагов
И волноваться не стал всерьёз,
Что послан на север был Чёрный Волк,
Чтобы покончить с Принцессой Роз.
Прежде сомнений таких не знал,
Зверь, что был выучен убивать,
Только при взгляде глаза в глаза
Он не осмелился меч поднять.
Без оправданий и лишних слов
Волк предложил ей уйти с собой —
Чтоб роза для всех расцветала вновь,
Как предназначено ей судьбой.
Отсоединённый, наконец, от тела оплавленный кровавый нагрудник с глухим звоном упал на пол, эльф протяжно застонал, дёргаясь в держащих его руках. Знахарка принялась смазывать и прятать под бинтами изуродованную плоть, шепча что-то себе под нос.
— Видел лишь новой весны рассвет, — дрожащим голосом продолжала Ривиан, — как они выбрались за порог.
Северный Ветер погнался вслед,
Только проворней был Чёрный Волк.
Вечно себе задаём вопрос,
Где потеряем мы, где найдём…
Так полюбила Принцесса Роз
Чёрного Волка, а он — её.
Силу волшебную отдала,
Чтобы навеки остаться с ним,
Полную чашу добра и зла
Им предстояло испить двоим.
Рука начала разжиматься. Взгляд светло-зелёных глаз стал бессмысленным, лишь тень мольбы осталась немым вопросом: эльф понимал, что умирает, и не успеет дослушать историю до конца, но так хотелось узнать финал! Ривиан беспомощно оглянулась на знахарку, и та обречённо кивнула, отходя с бинтами и отварами в сторону. Из последних сил сдерживая слёзы, дева погладила мокрые, измазанные сажей волосы воина и, наклонившись ниже, прошептала, не в силах даже говорить вслух, не то что петь:
— Нынче не знают в краю теней,
Было ли всё это или нет.
Но розы цветут с каждым днём пышней,
И не бледнеет их алый цвет.
Посиневшие губы чуть заметно улыбнулись и застыли.
С улицы снова донеслись голоса, но слов разобрать не удалось. Ривиан отпустила мёртвую ладонь, села на пол рядом со столом и зарыдала. Дева никогда раньше не видела этого эльфа, а, случайно встретив, прошла бы мимо, не заметив, но теперь он стал для неё важнее самого близкого родственника, навек оставшись в памяти тем, кому не удалось помочь.
***
— Планы меняются. Выступайте!
Карнифинвэ вздрогнул, не ожидав нового приказа.
«Меня посылают в бой? — ужаснула мысль. — А если я погибну? А вдруг подведу?!»
С растерянностью и ужасом посмотрев вокруг, юный Нолдо понял, что в атаку поведёт один из командиров войска Астальдо, и его отряд превосходит числом верных Карнифинвэ.
— Червя атаковала слишком малочисленная и неопытная армия, — пояснил Нолдо, вскакивая в седло и надевая шлем. Карнифинвэ обратил внимание, что воин облачился во многослойную кожу, поверх которой была лишь лёгкая кольчуга, к седлу прикрепил копьё, а за спину повесил мощный лук. — Наша задача — не давать чудовищу отдыхать. Мы измотаем его до прихода основных сил и отступим. Будем атаковать по очереди. Вперёд, братья! За Белерианд!
***
Сквозь чёрный дым пробились серебристые лучи ночного небесного цветка, золотая чешуя засияла единым цветом двух металлов.
«Айнур вечно пытались проникать в наши мысли, — прозвучали в голове Алмарила слова отца, всплывшие из глубин памяти. — Они научили нас общаться мысленно, без слов, а сами подслушивали и, зная, о чём мы думаем, манипулировали нами. Но мы умеем прогонять их грязную волю из своей тайной жизни».
Попытавшись загородиться от чар пронизывающего лавового взгляда, юный принц ощутил резкую вспышку боли в затылке, ахнул и вдруг увидел сквозь кровавую мерцающую пелену, как его верные выпускают в чудовище стрелы. Ни одна не воткнулась в тушу, но ящер отвлёкся от упавшего на колени эльфа и, ударив его хвостом, отбросив до ближайшей стены, развернулся к новым атакующим.
Оценивать, насколько сильно повезло, что нападение лучников отвлекло врага, и тот недостаточно размахнулся, чтобы перебить жертве позвоночник, Алмарил не стал: врезавшись в оплавленные камни и рухнув в кучу обломков к обгоревшим мертвецам, таргелионский принц, после гипнотического взгляда дракона всё ещё не до конца понимая, где находится, попытался подняться, однако тело не слушалось, а голова гудела и сильно кружилась. Когда, наконец, удалось сфокусировать зрение, юный Нолдо увидел дым, огонь и слившееся воедино дивное сияние небесного серебра с земным золотом. Послышались крики, эльф понял, что сейчас прямо здесь гибнут те, кого он привык видеть рядом, злость придала сил, однако ни пошелелить правой рукой, ни опереться на ноги не получалось — тело словно онемело. С огромным трудом повернувшись и взяв в левую ладонь что-то вроде камня, Алмарил с неимоверным усилием швырнул этот предмет во врага, надеясь хоть немного отвлечь его внимание. То, что оказалось оторванной кистью в латной перчатке, упало слишком близко к самому бросавшему, и принц, вскрикнув от отчаяния и злобы, запустил в дракона чем-то ещё. На этот раз снаряд достиг цели, и враг мгновенно среагировал — обернулся и, замахнувшись хвостом, обрушил остатки стены, под которой лежал Алмарил. Пытаясь закрыться от падающих камней, эльф подумал, что очень хочет ещё хотя бы раз увидеть маму, папу, брата и сестрёнку.
***
Лошадь перемахнула горящие камни и нырнула в чёрный дым.
— Не стрелять вслепую! — прокатились эхом голоса командиров, перекрикивавших ржание испуганных коней — не каждое животное могло перебороть страх или оказаться достаточно глупым, чтобы лететь в огонь к дракону.
Ужас происходящего отступил под натиском гордости за своих скакунов — Карнифинвэ видел, как лошади, выращенные и выдрессированные в землях Амбаруссар, не мешкая, подчинялись седокам, даже когда…
Дивного цвета струя пламени осветила ночь, земля дрогнула — где-то рухнула очередная стена, и нолдорский командир приказал двигаться по сходящейся дуге, окружая чудовище.
— Берегитесь хвоста и морды! — предупредил собратьев один из всадников. — Не останавливайтесь ни на миг! Двигайтесь, если хотите жить!
— Двигайтесь! — закричал Карнифинвэ, которому слова «если хотите жить» показались очень смешными. — Если собираетесь убить морготову гадину! Чьих стрел в туше окажется больше, получит собственный табун!
— На раненых не отвлекайтесь! — произнёс страшные слова командир. — Но и не топчите! Запоминайте, где видели, поможем потом.
От сказанного в сердце вскипела ярость, конь перемахнул груду чего-то оплавленного, и, едва не наехав на объедки лошади, сын нолдорана Амбарусса-старшего, держа в поле зрения время от времени исчезающих в дыму собратьев, понёсся туда, где недавно так красиво пролился проклятый огонь.
Примечание к части
Ривиан пела песню группы Чароит "Сказание о Принцессе-Розе".
Пы.Сы.:
Интересно, здесь кто-нибудь скажет #живиАлмарил?))
Бой с Глаурунгом. Мерзкие воришки
Стрелы практически не ранили золотую шкуру ящера, однако удары были чувствительными, а когда новый наконечник попадал в уже ушибленное место, становилось действительно больно.
К тому же сказывалась усталость, накатившая после слишком сытного обеда: молодой дракон не рассчитал и съел чересчур много, ведь всё было такое необычное и вкусное!
Как правило, после еды требовался отдых, но эти неугомонные эльфы, похоже, не спят ни днём ни ночью! Как так? Они что, не едят? Нет, не может быть.
Ночь мерцала звёздами, сияла серебром небесного цветка и дивным жарким пламенем Утумно, не тёмным, как у Балрогов — поглощающим свет — оно было настоящим, первозданным огнём, способным поджечь любую материю и даже саму ткань Арды. Юный дракон чувствовал это, однако понимал, что ещё слишком слаб и не сможет использовать свои таланты в полную мощь.
Стрелы летели беспорядочно, непредсказуемо, и, стоило повернуться к одному врагу, как тот тут же исчезал в дыму за руинами, а удары ощущались совсем с другой стороны.
Решив, что глупые эльфы не должныобмануть умного дракона, Золотко с силой ударил хвостом по стене, делая вид, будто обрушил её, чтобы броситься в атаку, а сам ринулся в ров, ломая и выворачивая колья, подняв над собой клубы сажи, чтобы стать под ней незаметным. Брюхо неприятно жгло, и ящер понял, что сильно поранился. Но это ничего, заживёт. Медленно приподняв голову, дракон осмотрелся, однако пока рядом не было никого съедобного, лишь сквозь дым слегка виднелся небесный цветок, медленно опускавшийся к горизонту.
***
Треск рушащейся стены заставил вздрогнуть, Карнифинвэ обернулся на звук и увидел сквозь искры и дым, как всадник в кольчуге со звёздами рухнул под ударами огромных камней. Стрелы рассыпались из колчана, копьё отлетело в сторону, эльф сдавленно вскрикнул и замолчал.
«Не отвлекаться на раненых!» — вспомнил принц, но вдруг понял, что не сможет. Вероятно, пройдя многие сражения, сердце любого окаменеет, однако юный Нолдо впервые столкнулся с необходимостью игнорировать чужую боль. Развернув коня, Карнифинвэ в одно мгновение спрыгнул на обугленную землю, попытался освободить эльфа, придавленного умирающим конём, но быстро понял — сам не справится. Привязав поводья павшей лошади к седлу своей, принц оттащил ещё вздрагивающую тушу в сторону, осторожно приподнял застонавшего собрата и, с огромным трудом взобрашись на скакуна, поспешил туда, где, помнил, находился ближайший знахарский шатёр.
Кто-то проскакал мимо, потом вернулся, забрал копьё и стрелы и расворился во мраке.
Дым, дым, дым, нестерпимый жар и невозможность сделать вдох. Позади не слышался новый грохот и крики, что показалось странным, однако мысли были заняты спасением собрата, поэтому тишина не насторожила и не испугала.
Быстрее, быстрее! Миновать эту горячую задымленную тюрьму, в которую превратились сторожевые укрепления! Скорее! Сквозь чёрный мрак — под спасительный свет звёзд.
Когда цель уже казалась близка, Карнифинвэ зачем-то обернулся, словно услышав зов, которого на самом деле не было. Вспышка света вдруг озарила предрассветный сумрак, и эльфу показалось, будто на поле боя зажглось ещё одно солнце.
***
Прятаться во рву оказалось скучно. Неужели действительно удалось обмануть глупых эльфов так легко, что они теперь не могут найти такого большого ящера?
Однако побитая стрелами шкура и расцарапанное брюхо всё же не позволяли сильно возгордиться, приходилось прислушиваться и принюхиваться, чтобы кто-нибудь опять чем-нибудь исподтишка не швырнул.
Подняв голову и взглянув на постройку над собой, ящер подумал: интересно было бы выяснить, что внутри — вдруг там тоже куча разных любопытных ароматных вещиц, как в орочьих домах? Здесь ведь тоже кто-то живёт, иначе для чего это здание?
Присмотрев ближайшее подходящее окно, Золотко быстро прополз по стене, под которой прятался, перебрался на башню и пролез внутрь.
Вопреки ожиданиям юного дракона, внутри не оказалось разнообразно пахнущих куч, однако повсюду были расставлены и разложены разные симпатичные предметы, подобных которым в орочьих домах практически не встречалось, хотя щиты, мечи и арбалеты попадались абсолютно такие же. Эльфы что, ходили в чужие земли обворовывать население?!
С трудом поместившись в лестничный пролёт, дракон спустился в погреб. Судя по запаху, здесь не хранилось ничего съедобного, зато, похоже, именно отсюда приносили горючее масло.
Быстро потеряв интерес к постройке, ящер пополз наверх, но вдруг услышал шум, который обычно издавала еда, прежде чем сделать что-то мерзкое.
***
Командир остановил лошадь, жестом показал ближайшим соратникам спешиться:
— Червь спрятался, надо его найти.
— Мы его напугали? — с надеждой в голосе спросил Нолдо из верных Карнифинвэ.
— Или ранили, — задумчиво произнёс военачальник. — Все морготовы твари трусливы, вечно разбегаются, прячутся… Но мы не можем позволить себе потерять врага из вида.
— Там, где он обрушил стену, его нет, — пытаясь всмотреться в дым, произнёс поднявший копьё эльф. — Не понимаю, как мы упустили червя.
— Рассредоточиться, — тихо приказал командир, — найти врага и подать сигнал. Мы должны его уничтожить. — Нолдо вдруг помрачнел. — Если увидите раненых, окажите помощь, пока затишье. Но до прихода Астальдо поле боя не покидать!
Разъехавшись вдоль разрушенных стен, где шквальный ветер собирался в вихри и крутил пепел, эльфы стали всматриваться в завалы камней, рвы и широкие проходы между постройками. Везде попадались обгорелые трупы или фрагменты тел, опознать которые не представлялось возможным.
Из-под крупных обломков под тлеющими развалинами текла кровь. Проезжавший мимо Нолдо спешился и, прислушиваясь к звукам вокруг, осторожно отодвинул оплавленный блок. Под каменной крошкой виднелась покорёженная сталь доспехов, одна рука воина, казалось, лежала отдельно от тела, светлые волосы слиплись от крови. Эльф лежал в неестествннной позе на боку, словно упав с высоты — похоже, находился на стене, когда дракон ударил по ней хвостом. Проверив пульс, Нолдо понял, что помогать уже поздно, и продолжил путь.
***
— Вот он! Смотрите! — воин в лёгкой кольчуге поверх плотного поддоспешника синего цвета указал на восток. — Видите ту башню? Червяк в ней спрятался! Мы сможем уничтожить его! Я знаю, как туда войти, чтобы сразу попасть на склад, где хранится горючее. Подожжём — башня рухнет. Главное — не дать червю выползти! Раз он от нас спрятался, значит, нужно окружить постройку на безопасном расстоянии и для вида стрелять. Как вам такой план?
Эльфы единогласно поддержали и поспешили к залитому небесным серебром, скрытому в чёрном дыму строению.
***
Осторожно выглянув из смотрового окна, чтобы не обнаружить себя раньше времени, Золотко заметил — еда расположилась далековато от его укрытия, и уже готова стрелять. Прикинув расстояние до эльфов и дальше — до ближайшей стены, за которой можно укрыться и внезапно обрушить её на мерзких воришек, а после — спалить тех, кого не раздавит, ящер напрягся, сверкающим быстрым ручьём скользнул на внешнюю стену и через мгновение оказался на земле под градом стрел. Раздались изумлённые крики. Удалось обхитрить еду?
Золотко перемахнул заваленный обломками ров, ринулся прямо на всадников, которые, однако, не бросились от страха врассыпную, а принялись стрелять в упор, поэтому несколько наконечников глубоко вонзились в шею и лопатку. Ящер скрылся за стеной, нанёс удар хвостом, и в этот миг земля содрогнулась, и светлеющее предрассветное небо озарил огненный шар.
***
Ладья Тилиона исчезла за горизонтом, небесный купол начал светлеть.
— В бой! — крикнул Финдекано, облаченный в лёгкий пластинчатый доспех, держа в руке полностью закрывающий лицо шлем без горючих вставок, вроде волосяного гребня. — Покончим с проклятым червём!
— Подожди! — закричала подъезжающая верхом Линдиэль. — Подожди, Астальдо!
Спрыгнув с коня, дева, не обращая внимания ни на кого вокруг, ринулась к любимому и, бросившись на него, словно хищница на жертву, впилась в губы, крепко обхватив руками за шею.
Опешив от неожиданности, Финдекано недостаточно сильно оттолкнул эльфийку, поэтому объятия разорвать не удалось.
Рассвет засиял последними гаснущими звёздами и розовой зарёй, Линдиэль не позволяла прервать поцелуй, решив, что ей плевать на чьё-либо мнение о её поведении.
На севере прогремел взрыв, огненный шар взлетел к небу. Финдекано, наконец, вырвался и одним махом взлетел в седло.
— Моё войско погибло! — срывая голос, закричала эльфийка, чувствуя себя раздавленной тяжёлым взглядом того, кому готова бесконечно дарить нежность. — Ты не позволяешь мне идти с тобой! А что, если мы больше не увидимся?!
— Твоё войско погибло, — в глухом шлеме любимый голос изменился, став пугающим и неестественным, — приведи новое.
— Но… — выдохнула эльфийка, смотря, как Астальдо со своими воинами уезжает туда, где только что до самого неба взвился беспощадный злой огонь. — Я же…
Двое Нолдор, оставшиеся охранять дочь Новэ Корабела подошли, переглянувшись.
— Есть выжившие, — сказал один из них. — И тебе следует навестить их в госпитале, леди. Это твои подданные, они шли в бой по твоему приказу.
Линдиэль кивнула и обернулась на юго-восток. Да, надо привести новую армию, и дева знала, где её взять.
Бой с Глаурунгом. Непростительный провал
Уворачиваясь от летящих со всех сторон камней, практически ничего не видя в клубах пыли и дыма, едва не сталкиваясь между собой, эльфы разъехались в стороны, пытаясь снова окружить врага. Думать о том, насколько бессмысленной оказалось уничтожение башни, сейчас было не время — давила необходимость срочно придумать новый план действий. Огонь, полыхавший на месте руин, озарил алым остовы защитных укреплений, ставших не только бесполезными перед лицом новой угрозы, но и создавшими дополнительную опасность для воинов. Как же так вышло?!
В дыму не был виден рассвет, и лишь пение рогов, возвестившее приближение Финдекано, ознаменовало для воинов наступление нового дня.
***
— Астальдо! — вдруг ворвался в тяжкий сон чей-то крик. — Астальдо! Рассвет! Мы продержались! Мы герои, братья! Мы продержались!
С огромным трудом приподняв тяжёлые веки, ощущая невыносимую резь в глазах, Алмарил почувствовал жжение в горле, дышать стало тяжело, словно на грудь надавила скала. Попытавшись позвать на помощь, эльф закашлялся, давясь и задыхаясь, от рванувшей тело боли снова помутилось в глазах, накатила чернота.
— Здесь кто-то есть! — крикнул вроде бы знакомый голос. Да, это один из верных Карньо.
— Держись, парень! — сказал кто-то ещё. — Пей.
Над головой что-то убрали, стало гораздо светлее, к губам приложили флягу. Алмарил снова закашлялся, сквозь слёзы увидел брызнувшую на бутыль кровь. С трудом сделав пару глотков, таргелионский принц почувствовал, как боль отступает, оставшись в основном в ребрах, правом плече и ногах, особенно, в левом бедре. Веки снова потяжелели, захотелось спать.
***
— Если мы его здесь оставим, — сказал Нолдо из верных Карнифинвэ, — он точно умрёт.
Его собрат покачал головой. Где-то совсем рядом снова слышались крики боя — Финдекано приказывал стрелять и метать копья, не жалея запасов.
— Надо вытаскивать, — согласился Нолдо, кивнув на массивный обломок стены, придавивший ноги эльфа. Остальные камни были не крупными, их быстро отбросили. — Если бы я оказался на его месте, и мне бы не помогли собратья, я бы, умирая, их проклял.
С неимоверным усилием сдвинув обломок, на месте которого осталось кровавое месиво, воины осторожно перетянули искалеченные конечности сдавленно закричавшего и снова давящегося кашлем Алмарила, и вдвоём понесли его вдоль относительно целой, поэтому, вероятно, безопасной стены.
***
Карнифинвэ совершенно растерялся, не понимая, куда теперь бежать: в госпиталь, чтобы доставить раненого и убедиться, что он в надёжных руках, бросаться на выручку своим, оставив этого эльфа здесь или… что?
К счастью для юного принца знахари сами подбежали к нему с носилками и забрали воина, который уже не выглядел живым, однако судить Карнифинвэ не спешил. В очередной раз посмотрев на полыхающее пламя, слыша звуки рогов, Нолдо беспомощно обернулся на лекарей, и один из них, покачав головой, протянул сыну Питьяфинвэ флягу с чем-то очень терпким. В другой ситуации принц ни за что бы не взял в рот такой отвар, но сейчас думать совсем не получалось, а разлившееся по телу тепло вздобрило, и как-то сразу стало ясно, что надо просто скакать обратно в бой. Может быть, это самый важный день в жизни? Может, единственный шанс доказать, что пришёл в мир не зря? В конце концов, на поле боя есть ещё раненые — их надо спасти!
Озарение заставило сердце забиться чаще, Карнифинвэ взлетел в седло и понёсся в дым и пламя, под пение рогов и боевые кличи.
«Победа не может достаться Морготу, — подумал принц, — потому что это несправедливо».
И теперь сомнения растаяли окончательно.
***
Когда из пасти вместо струи пламени вырвались лишь несколько язычков огня, дракон понял — всё-таки надо отдохнуть и набраться сил. Торчащие из шеи и лопатки стрелы задевали камни, становилось по-настоящему больно, а вытащить их не получалось. Снова спрятавшись во рву, ящер притих, рассчитывая, что его снова не заметят, однако небо стремительно светлело, а ветер разгонял дым, улучшая видимость, словно специально помогая эльфам.
Звуки и запахи еды приближались, Золотко напрягся: придётся атаковать, бросаясь непосредственно на всадников, а это означает новые воткнутые в тело стрелы. Больно! Это нечестно и обидно!
Осторожно двинувшись по дну рва, со злостью выворачивая колья, дракон решил попробовать нападать из засады, тут же снова прячась.
Гадкие, мерзкие, но такие вкусные эльфы!
***
Всматриваясь в дымящиеся разрушенные стены, Финдекано, держа наготове лук, ехал вперёд, сохраняя в поле зрения ближайших всадников. То и дело под копытами коня попадались обгорелые или полусъеденные трупы, под некоторыми разобранными завалами виднелась кровь, и желание уничтожить Моргота со всеми его тварями застилало глаза кровавой пеленой.
Отчаянное ржание лошади позади заставило обернуться, и Финдекано увидел, как рухнувший на землю всадник пытается подняться, а его скакун изо всех сил вырывается из пасти золотого ящера, тянущего животное за перекушенную ногу.
Швырнув в дракона притороченное к седлу копьё, сын верховного нолдорана поскакал на врага, выпуская стрелы, крича собратьям, чтобы тоже стреляли. Видя, как ящер, отпустив искалеченного коня, увернулся от копья и кинулся прятаться за стену, Финдекано перемахнул развалины, приземляясь прямо на спину твари. Лошадь едва не упала, когда дракон проскользнул под копытами, но, обернувшись, принц увидел на золотой шкуре кровавые полосы. Выстрелив снова, Астальдо громче закричал собратьям, и те постепенно сужали кольцо вокруг вражеского монстра.
Ещё сохраняя способность уворачиваться от стрел, которые всё чаще впивались в уже имеющиеся на теле раны, Золотко ринулся прочь от Финдекано, однако быстро понял, что прятаться больше негде: эльфы сомкнули кольцо.
Заметавшись на истыканной стрелами земле, Золотко видел мелькающих всадников, которые двигались по кругу, постепенно приближаясь, перепрыгивая руины и каменные завалы. Попытавшись выдохнуть огонь, но снова убедившись, что не получится, дракон сориентировался и рванул на север, собирая на себя стрелы. На пути встала преграда в виде всадника, ящер увернулся от летящего копья, впился в ногу лошади и, повалив её, отбросил в сторону со своей дороги.
Смотря только на чёрные скалы и скрытые чарами бреши в них, не обращая внимания на звуки погони, Золотко, вздрагивая от болезненных ударов наконечников и ноющих ран, из последних сил спасался от погони, почти не замечая боли, когда ранами на животе задевал обугленные развалины.
— Стреляйте! Стреляйте в него! — заорал на своих воинов Финдекано. — Его нельзя упустить! Его надо убить! Стреляйте!
Нещадно стегая коней и посылая вслед слишком прыткому дракону град стрел, эльфы неслись по разрытой, дымящейся, заваленной обломками равнине, однако золотой ящер неумолимо удалялся, преодолевая напрямик препятствия, которые всадникам приходилось огибать, и в конце концов золотой ручеёк скрылся внутри чёрной скалы.
Всадники остановились у подножья Тангородрима.
— Продолжаем преследование? — спросил один из воинов, подъехав к своему командиру.
— Нет, — тихо произнёс Астальдо и вдруг закричал: — Рассредоточиться! Уходим отсюда! Здесь могут напасть Валараукар! Возвращаемся в лагерь и ждём новых приказов! Ищите раненых!
Нолдор подчинились. Разворачивая коня, Финдекано посмотрел наверх — туда, где в твердь скалы было вбито заколдованное кольцо, выругался и поспешил собрать военный совет, чтобы сообщить, как подвёл всех, кто на него надеялся, и убить вражескую тварь не смог. Отчаяние лишило сил, Астальдо готов был броситься на меч от понимания своего провала. Пусть военачальники решат, как и когда его казнить, изгнать, лишить права командовать армией, запереть в темнице для орков…
Как же так получилось?! Почему?! Что было сделано неправильно?! Где просчёт?!
Чувствуя, как по щекам побежали слёзы, Финдекано снова обернулся на чёрные тонущие в колдовском мраке вершины Тангородрима.
— Будь ты проклят, Моргот! — прошептал герой Астальдо. — Будь проклят ты сам и всё, что ты делаешь!
Что это было?
Вода из опрокинутого ведра пролилась на тлеющие камни, чёрный дым со змеиным шипением уступил место белому пару.
Пожары в осадном лагере усердно тушили, и пусть всё ещё ожидали нападения орков или Балрогов, смолкнувшие было разговоры слышались всё громче, чаще и бодрее.
Небо затянуло облаками, пламя угасло, не оставив на Ард-Гален иных красок, кроме серого, чёрного и белого.
— Здесь мы его настигли, — обречённо, словно перед казнью, рассказывал Финдекано о ходе сражения. — Начали стрелять, и он сбежал вон туда.
Маэдрос проследил за движением руки кузена. Феаноринг и сын верховного нолдорана шли вдвоём по руинам, осматривая то, что осталось от защитных укреплений. Отчасти Астальдо был рад, что совет собирать пока не стали, и Маэдрос решил сначала выслушать подробный рассказ о битве, посмотреть на разрушения своими глазами, а уже потом что-то решать, но с другой стороны, хотелось скорее объявить о своём поражении, признать вину и понести наказание, чтобы чувство собственной ничтожности не давило неподъёмной глыбой на сердце. Это было невыносимо.
— Твои воины правильно сделали, что нашли сына Морьо, — неожиданно сказал Маэдрос, и Финдекано от удивления замер.
— Мы не искали его специально, — развёл он руками, — воины помогали всем раненым.
— Значит, молодцы, что не добили из милосердия, — мрачно произнёс Феаноринг. — Его надо вернуть отцу живым.
Астальдо хотел поинтересоваться, почему только в случае Алмарила это важно, ведь каждый павший — чей-то родственник, однако мысль снова переключилась на собственную вину в проигранной битве, и Нолдо промолчал.
— Глаурунг легко ползает по стенам? — задал вопрос Маэдрос, касаясь правой перчаткой покрытой пеплом разломанной арки.
— Да, — Финдекано ответил неохотно — ему показалось, будто кузен ищет для него оправдания, и это вызвало внутренний бурный протест. — И я это не рассчитал!
— Никто не рассчитал, Финьо.
Отойдя в сторону, Феаноринг снова провёл рукой по засыпанной золой обугленной каменной кладке. На голову и плечи ложился кружащийся в воздухе пепел, то здесь, то там поднимались столпы белого водяного пара.
— Не знаю, что это было, Финьо, — заговорил сын Феанаро после долгого молчания, — не понимаю, зачем это существо ворвалось к нам. Может быть, Моргот хотел проверить, насколько оно сильно? Но почему вслед за ним не пришло войско орков? Я могу предположить только одно. — Взгляд Маэдроса скользнул с трогающей стену металлической руки на пики Тангородрима. Глаза замерли, словно замёрзшая вода. — Моргот хотел показать нам, что обладает силой, против которой нам не выстоять. Он снова заставляет меня отказаться от борьбы за Сильмарили.
— Да причём здесь Сильмарили?! — с ненавистью выпалил Финдекано, мгновенно забыв о чувстве вины. — Можно подумать, Моргот — твой личный враг, который сделал зло только тебе, украв светящиеся камни! Да всех его преступлений не перечесть! Списки заняли бы тирионскую библиотеку!
— Я понимаю, Финьо, — напряжённо ответил Феаноринг, — просто мне кажется, будто сейчас прилетит какая-нибудь морготова тварь и позовёт от его имени на переговоры.
Сын верховного нолдорана опустил глаза. Снова воцарилось молчание, время от времени прерываемое только шипением воды и краткими речами эльфов и гномов, передающих и наполняющих вёдра.
— Нет смысла восстанавливать укрепления, — заговорил, наконец, Маэдрос, прямо смотря на кузена, — на равнине Ард-Гален будет достаточно лёгких временных построек и постоянно бдящей армии. А в горах нужна ещё крепость, Финьо. Там, где твой лагерь. Попроси наугрим помочь со строительством, пусть твой отец выделит ресурсы. — Бросив взгляд на кучу обомков, Феаноринг стукнул металлической рукой по остову стены. — И будем изготавливать снаряды с шипами для катапульт.
Ветер ударил в лица, серая пыль закружилась вихрями.
— Ты нужен здесь, Финьо — тихо и хрипло проговорил Маэдрос, посмотрев кузену прямо в глаза, словно проверяя его готовность подчиняться, — крепость пусть строят без твоего участия. И у тебя теперь есть ещё один помощник в работе с лошадьми. Он и о раненых животных позаботится, и здоровых воспитает. А вот воин из него не получится, не гони мальчишку в бой.
Финдекано кивнул. Карнифинвэ действительно производил впечатление спокойного и рассудительного эльфа, который будет хорошим знахарем, призванным лечить, а не убивать.
— Нам нужна ещё одна крепость, — снова напомнил Маэдрос. — Распорядись начать строительство. И ещё, Финьо, нам необходимо самим распространить сведения о нападении ящера — максимально достоверные, чтобы жители Белерианда могли подготовиться к атаке подобной твари. И узнать подробности, Финьо, они должны от нас, а не от придворных сказителей твоего отца. Думаю, ты понимаешь меня.
Астальдо кивнул.
«Да, — подумал сын верховного нолдорана, — я понимаю. Прекрасно понимаю!»
Happy nation
Состоявший из тысяч зеркал зал не двигался, однако создавалось ощущение, будто он вращается одновременно в восьми направлениях, а вся отражающая поверхность растекается ртутными лужами. У любого существа, кроме Айнур, закружилась бы голова, потерялась способность ориентироваться в пространстве, поэтому было так забавно наблюдать за тремя оборотнями, на цепях и в строгих ошейниках, в данный момент выглядевшими, как люди, которых заставляют ползать на четвереньках: мужчина и две женщины, одна из которых скоро должна была разродиться, затравленно озирались, жались друг к другу и к державшему их Балрогу, боясь вероятных ожогов меньше, чем непонятной дезориентирующей круговерти.
— Дракон не подпускает к себе никого, кроме сестры, — сообщил Готмог, почтительно кланяясь. Главный среди Огненных Майяр стоял рядом со своим собратом, приведшим оборотней, был облачён в полный доспех и держал в руке рогатый шлем. — Но похоже, нам не о чем беспокоиться — его раны несерьёзны, и яда в них нет.
Даритель, находившийся вблизи трона Мелькора вместе с ластившейся к нему Турингветиль в облике девы с перепончатыми крыльями летучей мыши, молча наблюдал, как ведут себя его гибриды, когда находятся с чужими. Похоже, им всё равно, кто держит цепь.
— Ты всё ещё считаешь, что твои несчастные подопытные, эти жертвы неумелых экспериментов, лучше, чем созданный мной народ? — Мелькор не смотрел на Дарителя, направив взгляд сквозь искажённое зеркалами пространство, словно рассматривая что-то, невидимое для остальных. — Ты слышишь, как дивно сейчас поют Сильмарили в моём королевском венце? А ведь это плач. Не ода и не баллада, не боевой марш, это рыдание о том, что в Арде больше не создаётся ничего великого. По их мнению. И ты сам видишь разницу между моими творениями и твоими: орки, какими бы они ни были на придирчивый взгляд любителей лоска, живут так, как им нравится, они счастливы, Даритель. Драконы — тем более! Ты видел, как любят друг друга золотые ящерки? Как они ласковы, когда вместе, как дорожат близостью! Они счастливы! А что же сделал ты? Твои перекидыши страдают! Жизнь приносит им мучения, а ведь они тебе не враги. Или ты не умеешь отличать чужих от своих и хочешь отомстить всем сразу без разбора? Скажи, что кричат в агонии твои жертвы?
Майя не ответил, хотя в ушах, как сейчас, прозвучали отчаянные вопли: «Терзай себя сам, чудовище! Почувствуй то же, что и мы!»
— Волков ты хорошо обучаешь, — Мелькор посмотрел на прячущихся под троном и за ним зверей, заметных только в отражениях в зеркалах: алые, оранжевые и жёлтые глаза сияли отблесками пламени. — Твои собачки прекрасны! Не вижу смысла пытаться наделить их качествами людей.
— Мне нужны эльфы, — напрягся Даритель, незаметно оттолкнув от себя Турингветиль и бросив взгляд на Балрогов, стоявших неподвижно в ожидании приказов.
— Зачем, мой верный бывший аулендиль? — криво усмехнулся владыка. — Тебе не нравятся люди, которых ты сам привёл ко мне? Интересно, по какому принципу выбирал? Взял лучших из лучших? Или нет? Если ты хотел играть по своим правилам или ошибся в сортировке, пеняй только на себя. Я тут ни при чём.
— Люди слабы, необучаемы и постоянно болеют! — всё ещё спокойно пояснил Даритель. — Мне нужны эльфы.
— Ты хочешь отдать приказ моим пламенным Майяр доставить тебе рабов для экспериментов?
Крылатая вампирша довольно пискнула, потирая изящные тонкие руки.
— Этого не будет, — твёрдо заявил тот, кого больше не называли Вала, — по крайней мере, пока не возникнет какой-то особой необходимости. Поэтому Готмога и его помощников я более не держу здесь. Идите и готовьте недра, следите за орками, обучайте армию. Мышенька, ты тоже свободна.
Даритель подождал, когда слуги его господина удалятся, и подошёл ещё ближе к трону.
— Надо заниматься воспитанием орков! — словно уставший от бестолковых учеников мастер, процедил он, видя недовольство владыки, однако не желая отступать. — От их грязи люди болеют чаще! Они уже рождаются больными и мрут тысячами, заражая друг друга какой-то дрянью!
— Они успевают размножиться, прежде чем дохнут, численность растёт, а ничего другого от них пока не требуется, — поправив корону, улыбнулся Мелькор. — Не понимаю, почему тебя так отторгает хаос.
— Это не хаос! — выпалил Майя. — Это грязь! В ней нет и не может быть прогресса!
— Прогресса? — владыка искренне расхохотался. — Какого прогресса? Зачем? — Перестав смеяться, Айну подался вперёд, Сильмарили замерцали и практически угасли, в зеркальном зале воцарилась тишина. — Если ты не разделяешь моих планов, я не могу доверять тебе.
— Прошу меня извинить, господин, — высокомернее, чем следовало, произнёс Даритель, — я не могу разделять того, чего не понимаю. Я не тупоголовый орк, смысл жизни которого — совокупляться и плодиться, пока случайно не погибнешь.
Выразительный взгляд правителя говорил: «Да неужели?»
Майя поджал губы и сделал глубокий вдох.
— Я знаю, что мы готовимся к войне, но не понимаю…
— Мы не к войне готовимся, бывший верный ученик Вала Ауле, — усмехнулся Мелькор, не уставая припоминать своему помощнику отречение от светлых Айнур. — Мы ведём подготовку к властвованию всем Средиземьем, а для этого нам не требуются умные подданные. На данном этапе нам нужны полчища любых способных убивать существ, которые сметут сопротивление, выжившее после главного удара. Однако кое в чём ты прав, аулендиль. Эльфы нам пригодятся, но только позже: тебе необходимо будет приучить хищников к их мясу. И, конечно, некоторых ты обучишь работать на нас. Ты же так мечтаешь об этом! Хочешь сделать то, чего не достиг Ауле? Стать любимым учителем, от которого нельзя уйти? Интересно, тебе важна причина верности? Страх так же хорош, как восхищение? Или даже лучше?
Вопросы продолжали сыпаться, зеркала закружились влево, а отражения в них — вправо. Майя начало казаться, будто он стоит на тонком мостике над пропастью, в которой осколки стекла ощетились, оскалились тысячами клыков и лезвий, остриями копий, потолок и пол вдруг поменялись местами и сомкнулись громадной пастью. Понимая, что это лишь морок, Даритель всё равно не смог не среагировать, и хохот Мелькора вырвал из мучительной иллюзии.
— Того, кого боишься, — сквозь смех проговорил Айну, — никогда не захочешь превзойти. Ты будешь мечтать его уничтожить.
«Это правда, — подумал Даритель, — как и всё, что ты говоришь. К сожалению».
— Теперь ты знаешь о наших планах больше, — прозвучал голос из зеркал колонны. — И можешь радоваться, что в твоём распоряжении будут эльфы. А если научишь их плодиться, как орков, я подарю тебе половину Эндорэ. Хочешь ту забытую землю, где пробудились Старшие Дети Илуватара? Хочешь владеть ею безраздельно? Может быть, там и орки культурными станут, кто знает?
Даритель поклонился. Пение Сильмарилей выстрелило в зеркала, словно три струи волшебного фонтана, разлетелось рассеянными аккордами и тонами, даже в хаосе сохраняя печальную неповторимую гармонию. Звуки осели волшебной росой Древ и языками пламени, проросли отражением взвившихся в небо огненных цветов. Видение растаяло, но музыка продолжала играть в зеркальной многогранной пустоте.
— Когда победа будет за мной, — сказал Мелькор, довольно улыбаясь, — Сильмарилям не придётся прятаться, ведь никто больше не станет преследовать их. Покушаться на свободу Кристаллов станет некому.
***
Она впервые проявила настоящую заботу.
Не фыркая и не отпихивая слишком навязчивого порой брата, золотая с изумрудным отливом драконица, массивная, тёплая и очень сильная, ласково толкнула мордой грустно поскуливающего Глаурунга, перевернув на бок, и начала осторожно вылизывать его израненое брюхо. Дракон пискнул ещё жалобнее, за что был нежно, однако со строгостью укушен: такое поведение не подобает самцу!
Обиженный ящер прикрыл лапами кровавые полосы, демонстративно подставил спину. Сестра фыркнула, обняла брата огромной лапой и принялась осторожно выкусывать торчащую из лопатки стрелу, засевшую глубоко в мышце.
— Как же это мило! — полушёпотом пропищала полосатая, словно зебра, летучая мышь, повиснув высоко под сводом пещеры. — Можно любоваться бесконечно!
Рыже-коричневая вампирша, устроившись рядом, согласно прошуршала крыльями. Чёрная крупная монстрица чувствительно укусила полосатую, чтобы не мешала отдыхать своим визгом.
Мыши знали: здесь в пещере всегда незримо присутствуют Балроги, поэтому лучше не шуметь — порой эти могучие воины слишком агрессивны и пускают в ход огненные бичи по поводу и без оного.
Драконица отбросила окровавленную стрелу, металл звякнул о камни, соскользнул с края пропасти и исчез далеко внизу, откуда поднимался жар и алый свет. Глаурунг благодарно заурчал, сестра принялась методично вылизивать содранную на спине шкуру, из которой торчали ещё четыре оперённых древка. Язык часто и ласково касался окровавленной плоти, боль чувствовалась всё слабее, зато раны начинали невыносимо чесаться, но твёрдая тяжёлая лапа не позволяла ёрзать, а широкий хвост запросто мог отвесить оплеуху, поэтому приходилось молча терпеть и наслаждаться заботой любящей драконицы. Она ведь ещё никогда не была такой внимательной и доброй!
Принявшись выкусывать следующую стрелу, сестра сильно придавила Глаурунга к камням, он недовольно заурчал, но хлопнувший по затылку хвост напомнил о правилах поведения сильных самцов.
«Люблю тебя, моя красавица, ты самая лучшая!» — передал мысль ящер и получил в ответ взаимное признание.
Стрела поддалась, практически безболезненно покинула тело. Сестра ткнулась в морду брата, ласково подбадривая, смотря со снисходительной добротой. Лапы снова надавили на лопатки, и тяжёлые челюсти с жуткими клыками ласково прикусили плоть рядом с торчавшим древком.
Глаурунг подумал, что ради столь нежного повышенного внимания можно подставляться под стрелы эльфов хоть каждый день! Лишь бы любимой сестре не надоело заботиться.
Примечание к части
Иллюстрация https://www.instagram.com/p/B_-E-fgJSHB/?utm_source=ig_web_copy_link
Свободное племя людей
Воздух у лесного озера наполнился теплом, голосами птиц и детским смехом, однако веселье быстро переросло в драку — это стало понятно по изменившимся звукам, доносившимся с берега.
Мысли, означавшие: «Куда смотрит нянька, почему не разнимает малышей, они же могут пострадать», обозначились одним только протяжным «У-у-у-у», и старуха, которой не было ещё и сорока солнечных лет, похромала на шум, потирая опухшие колени.
— У-у-у-у-у!
Голос практически полностью седой женщины был всё ещё громким и мог приструнить даже некоторых юношей, которые знали за собой грешки, поэтому произнесённое в их адрес «У-у-у-у-у!» заставляло устыдиться и просить прощения. Самым обидным для детей и молодёжи было то, что привязчивая старуха, несмотря на скрученные шишковатые суставы, могла неожиданно и очень больно стукнуть своей тяжёлой, как у крупного мужчины, рукой, а ещё была абсолютно неподкупна: никогда не принимала подарков и угощений, не давала себя приласкать и стояла над душой, пока не исправишь то, что натворил.
— У-у-у-у-у! У-У-У-У-У-У-У-У-У!
В узловатых пальцах с силой сжалась дубинка, которой обычно прогоняли или убивали непрошенных гостей землянок и шалашей: крыс, ежей, лисиц, барсуков или змей.
— А-а-а-а! — завизжала детвора на разные голоса, сообщая друг другу, что пора прятаться, чтоб не пришлось мириться и играть тихо под присмотром злой бабки.
Женщина помоложе, высокая и улыбчивая, нянчившаяся с гуляющими мальчишками и девчонками, виновато пожала плечами, однако подойти к своим подопечным не дала. Сама недавно разродившись и поэтому закрывая груди шкурками кроликов, ведь ветер — коварный враг кормящих матерей, нянька, что-то лопоча, погладила главного драчуна по спутанным вьющимся волосам и продемонстрировала, что вшей у него нет, значит, заботятся о мальчике хорошо и не надо тут у-у-укать. Всё под контролем!
Погрозив палкой и поправив висящую на бёдрах рысью шкуру, старуха, охая, поплелась обратно в шалаш, который построил её муж, сколько-то зим назад погибший в проруби на рыбалке. Его брат и внук выбраться смогли, но скоро умерли от простуды.
— Ня-ня-ня! — начала лепетать няня, снова собирая вокруг себя малышей. — Мя-мя-мя!
Дети захихикали, захлопали в ладоши.
— Дать! — заплакала кроха с заплетёнными волосами, указывая на цветущую ветку кустарника. — Дя-а-а-а-ать!
— Не-не, — погрозила пальцем няня, и её жест повторили девочки постарше. — Ням!
Одним словом объяснив, что эти цветы рвать нельзя, потому что на их месте скоро созреют съедобные плоды, женщина стала показывать, как плести игрушки из травинок и колосков. Большинство малышей заинтересовались, принялись за работу: у одних получалось, у других нет, одни делали для себя, другие — в подарок, одни просто повторяли за няней, другие пытались мастерить по-своему. А кто-то не заинтересовался, начал скучать и снова полез в драку, косясь на жилище вредной старухи.
— У-у-у-у-у-у-у! — с шуточной угрозой промычала няня, и подопечные залились хохотом, забыв и про поделки, и про возню.
— Ляля! Ляля! — позвали из землянки у поворота полноводного ручья.
Все матери называли детей так, однако каждый ребёнок знал голос своей мамы, отзывался только на него. Трое ребятишек побросали плетёную траву, ринулись на зов, девочка постарше подняла поделки младших братьев и сестры и понесла их маме в подарок. Остальные продолжили игру, ожидая, когда позовут есть.
***
Племя давно перестало быть единой семьёй, где охотники и собиратели разом приносили пропитание на всех: с растущей численностью это стало невозможным, семьи начали разделяться, а некоторые сильные и здоровые мужчины и вовсе уходили куда-то в лес, забрав с собой и родителей, и детей, и внуков. Оставшиеся у озера называли себя «Мы», а ушедших — «Те». Уходившие исчезали из жизни своего бывшего племени, о них либо совсем забывали, либо говорили с печалью, объясняя детям, что они живут в бесконечно огромном страшном лесу, но здесь, где «Мы», безопасно, а вот «Те» ушли, поэтому теперь пропали, и никто больше не видел.
«Мы — тут, Те — там». Всё.
— Мы-мы-мы-мы-мы-ы-ы! — донеслись крики из-за деревьев, похожие на вой или пение, означавшие удачное завершение охоты и любовь к родному племени.
Ожидавшие возвращения братьев, отцов и сыновей женщины и дети подхватили веселье, «Мы-мы-ы-ы» зазвучало со всех сторон.
Костёр для приготовления еды разожгли хранители огня. Их было четверо: один молодой и три старика, которым стукнуло немногим больше лет, чем неподкупной воспитательнице, здоровье быстро ухудшалось, поэтому каждый из них уже готовился умирать, подобрал холмик, где закопать косточки, ведь если не придать тело земле, оно станет ужасно вонять, и все трое присматривали себе преемников. Хранить огонь в племени — крайне ответственная задача: найти его очень трудно, а сделать самим — невозможно! Поэтому нельзя допустить, чтобы пламя погасло.
Разумеется, люди не помнили, как впервые увидели лесные пожары, когда из-за жара нового дневного светила погибли почти все растения звёздных эпох, а потом сухостой начал гореть. От огня в ужасе бежало всё живое, однако на опушке полыхающего бора было тепло холодными осенними ночами, только далеко не каждый человек решался подойти к погибающим в пламени деревьям, поэтому нашлись те, кто додумались принести огонь в родную землянку.
Никто не помнил и не мог передать потомкам, как двое молодых мужчин, соперничая за девушку, что летом плела самые красивые венки, побежали навстречу пламени. Другие побоялись идти с ними, оставшись в холоде и сырости, согреваясь теплом друг друга, уверенные, что безумным храбрецам конец.
Мужчины ушли вдвоём, а вернулся только один и, разумеется, рассказать о судьбе другого он не смог бы, даже если бы захотел.
Но герой не захотел.
Принесённый им огонь быстро погас, пришлось идти снова. Чтобы пламя снова не исчезло, когда ветка распалась прахом, на поддержание горения пошли засушенные венки избранницы, сжигая которые, девушка плакала, однако в землянке действительно стало теплее, только на слишком короткое время. Тогда смельчак ушёл на пугающе долгий срок, а вернулся с целой охапкой хвороста и показал другим, что за дровами для огня ходить совсем не страшно, и с этим справится даже дитя.
С тех пор костры в жилищах стали гореть постоянно.
Не помнили люди и то, как однажды их предки не уследили за очагом, утратив пламя, а лесной пожар уже потух. Снова замерзая и не имея возможности делать всё то, чему научил огонь: готовить, делать прочную посуду из глины и прижигать раны, племя в отчаянии ходило по чащам в поисках пламени, пока однажды во время грозы в дерево не попала молния.
Восприняв это событие, как нечто божественное, люди стали часто обращаться к небу, словно к живому существу, прося помощи в самых разных делах и нередко видя ответы на мольбу.
***
Обучать друг друга и передавать опыт и знания, которые невозможно рассказать из-за отсутствия нужных слов, было крайне сложно, немного изменило ситуацию в лучшую сторону случайно полученное умение рисовать.
Дети часто баловались, чертя пальцами или палочками на песке птичьи следы. Самые сообразительные изображали простые сюжеты охоты крупных птиц на мелких, пресекая миниатюрные отметины большими. Но когда на речной гальке, коре или среди мха люди с фантазией начали замечать упрощённые, схематические, отдалённо похожие на окружающие предметы изображения, которые легко повторить тростинкой на земле, нашлись желающие запечатлеть целые истории, перерисовывая всё, что попадалось на глаза. Угли, оказалось, могут раскрашивать стены землянок, а трава — даже шкуру и мех! Сок ягод сделает изображение ещё интереснее, да и запах останется приятный. Начало получаться воссоздавать на одежде, коре и камне зелёную траву, чёрные волосы, красный огонь, а иногда удавалось откопать красящие белым камни для изображения лиц и снега.
Майэ Ариэн, понимавшая, что не сможет общаться с людьми так же легко, как с эльфами, которых знала в Валиноре, всё же подсказала Младшим Детям Эру, как изображать предметы более похожими на оригинал: если обвести тень, подловив удачный момент, пропорции практически сохранятся, таким способом можно даже выкроить одежду! Тем более, люди быстро заметили, какими острыми бывают сломанные кости, как легко они прорывают плоть, поэтому стали использовать их в качестве орудий, значит, с кожей животных тоже дело наладится, как только сообразят, как и где отрезать.
Постепенно люди научились рисовать истории, планы местности и обучающие картинки, поэтому хранители огня кое-как смогли передавать и сохранять свои знания, которые, увы, не каждому следует доверять, как и само пламя — его ведь можно использовать против своих же соплеменников!
Костёр разгорелся, глиняный котёл водрузили на жерди. Рядом сложили ещё горсть поленьев, подожгли.
***
В племени, называвшем себя «Мы», люди не думали о создании семей: понравились — сошлись, получилось — родили. Нет — и не надо, и так работы хватает: приготовить, убрать, собрать и запасти еду, сделать из шкурок одежду, заготовить дрова, разведать новые полянки и речки взамен истощившихся, наделать новых орудий труда, позаботиться о больных, старых и малых, а ещё успеть отдохнуть.
Так бы и продолжалось дальше, если бы в тот момент, когда закипел второй котёл, из леса не явилась толпа незнакомцев с грозным улюлюканьем.
— «Мы!» — стуча себя в волосатую, покрытую шрамами грудь, крикнул крупный мужчина с внушительной дубиной в руке. — Я! — показал он на себя. — Мой! — ткнул пальцем в ближайщего амбала. — Мой! Мой! — пересчитал своих собратьев, которых было намного больше, чем пальцев на всех четырёх конечностях. — Мои! — обвёл вооружённое племя рукой, давая понять, что все они — его сыновья или внуки. — «Мы»!
— «Мы»? — возмутился старший из живущих у озера, догадавшись, что явились когда-то ушедшие сородичи и теперь хотят главенствовать здесь. — «Мы» — мы! — он указал на своё племя, объясняя, кто здесь свой, а кто нет. — Ты, — скрюченный палец старика погрозил дерзкому громиле, — не «Мы»! Ты — «Те»! Там! — указал дедок направление, в котором следовало идти.
— «Мы» — мы! — возразила вооружённая толпа.
Вернувшиеся охотники, несмотря на усталость, вышли вперёд.
— «Мы» — мы и вы, — предложил объединиться по-хорошему поймавший больше всех лисиц и медведей мужчина, объясняя жестами, что не хочет вражды, однако главный должен оставаться неизменным.
— Но-но! — возразил пришелец, давая понять, что привык руководить.
— Няня, ляля, тятя? — попросил бывших собратьев старик показать своих женщин и детей, желая знать, есть ли угроза для его собственной семьи: если слабые члены общины выглядят забитым загнанным зверьём, их вождя надо прогнать любой ценой.
Пришелец категорически отказался, снова демонстрируя взрослых сыновей.
Даже не задумывавшимся о подобном ранее людям было ясно: столько потомков одного возраста от одной жены не родить.
— Я — «Мы»! — снова заявил счастливый многодетный отец, и самые уважаемые мужчины племени, поразмыслив, согласились на все условия.
В конце концов, не устраивать же драку с такимиагрессивными людьми? Может быть, они будут добывать больше еды и смогут заготовить больше дров?
Однако, сделав для себя выводы и решив впредь заранее предотвращать вторжение новых «Тех», родители стали женить сыновей и выдавать дочерей замуж даже против их воли.
***
Наблюдая, как одна из самых любимых жён расчёсывает подрастающей дочке волосы, разбирая колтуны ловкими пальцами, удачливый охотник улыбался во весь щербатый рот и хотел сделать ещё детей. Однако возникало и другое желание — как-то помочь супруге и удивить её.
Иметь сразу несколько жён с недавних пор могли некоторые мужчины племени: семья вождя и лучшие в своём деле охотники, мастера, рыболовы или знахари. Ремесло, как и право на большую семью, по наследству не передавали: своим и чужим детям пытались объяснять сразу всё, и те сами выбирали, чему учиться. Как правило, это было занятие, которое приносило наибольшее удовольствие и легче делалось. Конечно, попадались и лентяи, но на них находились те, у кого лучше всех получалось их наказывать.
Несколько мгновений подумав, чем заняться сначала: подготовить жене сюрприз или сделать ещё ребёнка, охотник выбрал второе, а после отправился к мастеру, занимавшемуся изготовлением орудий из кости и камней, за советом.
Жестами и характерными движениями нижней части тела объяснив, чем внезапно так сильно впечатлила жена, мужчина с надеждой уставился на соплеменника:
— Ы-ы-ы?
— Угу, — кивнул тот.
Через недолгое время мастер сделал первый гребень из кости, который напоминал раскрытую ладонь. Любимая жена охотника сначала ничего не поняла, потом удивилась, обрадовалась и согласилась, что срочно нужны ещё дети, а дочка, которой вручили гребень, побежала хвастаться новой странной вещью перед соплеменниками.
— О! О-о-о! Ах! — на разные голоса удивлялись дети и взрослые, няня взяла странную вещицу, потянула с неё прицепившийся волос, только он не соскользнул, а порвался, издав мелодичный тихий звук, едва-едва слышимый, однако, когда женщина повторила неожиданный фокус, подозвав детишек ближе, это так развеселило ребятню, что каждый начал дёргать у себя волосы, привязывать к гребню и тренькать. Потом в ход пошли травинки, колоски, вьющиеся стебли. Дети быстро вспомнили, что у лесных зверей бывают усы, которыми тоже можно поиграть, надо лишь попросить охотников срезать их с морды дичи, и вскоре у мастеров значительно прибавилось работы по изготовлению гребней и приделыванию к ним усов или нескольких сплетённых для прочности волос. Постепенно костяные основы заменили деревянными, так как для треньканья прочность не требовалась, к тому же теперь даже ребёнок мог сам украсить новую игрушку, выцарапав на ней что-нибудь одному ему понятное.
Воспевать название племени стало возможным не только на разные голоса, с присвистом или притопом, но и с аккомпаниментом.
***
Напав на след зверя, охотники долго петляли, однако в конце концов вышли к норе. Год был урожайным, поэтому птиц, рыб и зверей в лесу находилось в достатке, и, убив волчицу, мужчины посмотрели на её двух щенков с сомнением: какой смысл их резать? Мяса мало, шерсти тоже, зубы даже на украшения не сгодятся, кости мелкие.
— О-о-о! — вдруг замахал руками один из людей, объясняя, что у него появилась идея.
Недавно охотники притащили из леса зайчат — детям на потеху, так зверьки выросли, расплодились, теперь можно пообедать, не уходя из родной землянки. Главное, следить, чтоб не убежали, но можно же перебить задние лапы.
— О! Ага! — согласился его брат.
Действительно, если волчат подрастить, мяса и шкур больше получится. А кормить теми же зайцами можно или вечно лезущими везде крысами. Почему бы не попробовать? Год хороший, еды на всех хватит.
В тот момент люди ещё не знали, что выросшим с ними волкам не придётся калечить лапы для верности хозяевам.
Снегири и драконы
Усиливавшийся ветер качал верхушки деревьев, швырял в путников ветви и шишки. То и дело принимался накрапывать дождь, однако недостаточно сильный, чтобы прятаться в палатке. Продолжая путь в неизвестном направлении, эльфы почти не разговаривали друг с другом, лишь Эктелион время от времени играл на флейте, подавая сигналы собратьям и передразнивая птиц.
Галдор, вернувшись из Виньямара, стал удивительно молчаливым, грустным и безынициативным, в каждом разговоре вспоминая несчастное белое деревце, которому необходима забота, иначе зачахнет, зато Глорфиндел на удивление взбодрился, начал смеяться и шутить, хотя синие глаза Нолдо словно плакали.
Ветер изменил направление, деревья качнулись, издалека донеслись голоса, которые не могли принадлежать птицам и животным.
— Похоже, нам повезло, — сказал друзьям неунывающий Нолдо, как заведённый составлявший карты, несмотря на переменчивую погоду, бессмысленное хождение по лесу и безрезультатные поиски, — здесь какое-то поселение. Если они не видели белые деревья, то, может быть, хотя бы поделятся какой-нибудь полезной информацией. Или же мы просто весело проведём время с новыми знакомыми.
Послышался приближающийся собачий лай, потом оклик, и псы замолкли. Из-за деревьев показался очень молодой эльф в простой одежде. Кудрявый черноволосый юноша с пронзительными серыми глазами улыбнулся путникам и заговорил на совершенно незнакомом наречии, однако быстро сообразил, что его не понимают, и перешёл на довольно странный, однако переводимый Синдарин.
— Прекрасный день, друзья, — сделав немного похожий на танцевальный жест рукой, поздоровался парень. — Это ваши земли?
— Нет, — сказал Эктелион.
— Да! — с нажимом произнёс одновременно с приятелем Глорфиндел.
— Не знаю, — в один голос с Нолдор отозвался Галдор.
Юный эльф удивился, а потом рассмеялся.
— Не прогоняйте нас, друзья, — очень искренне попросил незнакомец.
— Почему мы должны прогонять вас? — удивился менестрель, крутя в руках флейту.
— Почему ты называешь нас друзьями? — раздражённо спросил золотоволосый воин, наконец, поняв, чем его так настораживает юноша: эльф говорил не на Квэнья, разумеется, но произношение слишком напоминало говор Феанаро Куруфинвэ и его ближайших сторонников, которые не давали нормально жить и работать языковедам всего Валинора, если те пытались произносить слова «неправильно». И ладно бы только языковедам…
— Скажи «друг» и войди, — развёл руками эльф, посматривая куда-то вверх — видимо, в кронах прятались его собратья, — это наша поговорка. У вас так не говорят, когда приходят куда-то, где ранее не бывали?
— Нет, — не желая больше слышать режущую ухо речь, Глорфиндел отошёл к составителям карт.
— И куда ты собираешься войти? — впервые за долгое время миролюбиво улыбнулся Галдор.
— Вероятно, в ваши владения, — пояснил юноша. — Прошу меня правильно понять. Мы идём с востока. Наша земля, которую предки с огромным трудом отвоёвывали у чудовищ многие века, отравлена. — Эльф задумался. — Нет, это неправильное слово. Она не отравлена, она… осквернена? На ней стали гибнуть растения, от воды заболели все, кто её пил. В лесах появились пауки… — Снова напряжённо замолчав, Авар поднёс к губам палец. — Мы не смогли отвоевать землю снова, пришлось уйти. Наш народ пошёл по пути предков, потому что вперёд всегда лучше, чем назад. Нет, не поэтому. Это была дорога мечты для наших предков, они пели о том, как будет хорошо там, за морем.
— А почему вы не пошли? Ты знаешь? — заинтересовался Эктелион, услышав про песни.
— Мать матери моей матери, — эльф снова задумался, потом махнул рукой, — поссорилась с сестрой. Говорят, Мир была очень ревнивая, боялась, что её любимый кудрявый красавец выберет другую жену, прогоняла от него всех девушек, даже собственную сестру Хириэль — мою прабабушку, даже когда та вышла замуж! Мне рассказывали, будто Валар, пришедшие за эльфами, вели себя, словно… словно… ловцы! Охотники это сразу почувствовали, но некоторые не захотели довериться интуиции. К тому же три избранника вернулись красивые, сияющие и счастливые. Мириэль ушла, Хириэль осталась.
— Я сразу понял, дело нечистое! — неожиданно вернулся Глорфиндел. — Говоришь, у вас земля отравлена? А скажи, друг, ты ведь много странствовал, видел где-нибудь белые деревья?
Юноша удивился так искренне, что ответ больше не требовался.
— Вы не знали? — всё-таки продолжил тему незнакомец. — Это ещё одна причина, по которой не все пошли за Валар: белые деревья специально вырастили, чтобы срубить и построить корабли! Что, если владыки так же относились ко всему живому — создавали, чтобы использовать?
Нолдор переглянулись, Синда понимающе кивнул.
— Но так нельзя думать, — серьёзно сказал Авар. — Нельзя никому не доверять. Порой даже тот, кто казался врагом, на самом деле друг и помощник. Но я не имею в виду нашего общего врага с севера, разумеется. Он один против всех в нашем мире.
— Мы не нашли рощу, — неожиданно подытожил Глорфиндел, очень стараясь не смотреть на юношу, как на дурачка, — зато отыскали лорду Турукано народ, независимый от Кирдана. Мне кажется, это гораздо важнее, чем порубленные на дрова деревья.
— Как твоё имя, друг? — спросил Эктелион, полностью согласный с соратником.
— Келебрех, — поклонился Авар, — возможно, я потом расскажу, почему меня так называют, но пока — тайна!
Решив, что сопроводить небольшое племя Мориквэнди к лорду Турукано важнее, нежели продолжать бессмысленные поиски, подданные сына верховного нолдорана отправились в поселение, чтобы помочь собраться в дорогу.
— Танцуй, — стал напевать на почти забытом древнем наречии Келебрех, жестами давая понять кому-то в ветвях, что всё хорошо, — впусти в себя огонь!
Познай желаний зной,
Сомнений тлен и слабость!
Из кроны ближайшего бука выглянула девушка:
— Приветствую, друзья!
Эктелион помахал ей рукой и начал подыгрывать новому другу на флейте.
— Оставь оковы на земле, — продолжал напевать юноша с чёрными кудрями, — и воспари над этим миром ввысь!
Мечте, своей мечте открой
Свой мир земной,
Зажги в груди своей Огонь!
Оставь сомненья и иди,
Мир в ожидании таких затих.
Танцуй,
Пусти в себя огонь,
Познай желаний боль,
Сомнений плен и слабость.
Танцуй,
Лети к своей мечте,
Она твоей судьбы
Одна откроет тайну!
***
Иттариэль впорхнула в кабинет отца разноцветной бабочкой, кружась в танце под одной ей слышимую музыку, серебряные туфельки мелькали, искрясь, среди парящих складок воздушного платья. Улыбка и румянец на лице девы однозначно давали понять, что ещё одно мужское сердце в Виньямаре разбито.
— Всё веселишься? — усмехнулась Ириссэ, отходя от окна и облокачиваясь на спинку стула брата. — Даже жаль тебя расстраивать.
— Не надо меня расстраивать, — смущённо захихикала девушка, краснея ещё сильнее. — Мне очень нравятся эльфы, пришедшие к нам с востока! У них такой интересный диалект! Они поют странные, но такие красивые песни!
— Турьо, — вздохнула леди, — может, правда, твоей дочурке лучше петь и танцевать в неведении?
— Не надо иронии, — Турукано поднял голову от бумаг, худое лицо было синюшно-бледным. — Не время, правда. Ты не понимаешь, что произошло?
— Понимаю, — Ириссэ гордо отбросила чёрные локоны за спину, — пора готовить очень мощное охотничье снаряжение.
— Тебе бы только шутить! — взорвался виньямарский лорд, Иттариэль испуганно посмотрела на отца. — Смеёшься! Веселишься! Но мы не нашли древесину для кораблей, а ведь это было бы спасением! Теперь Кирдан обвинит меня в бездействии! Понимаешь, что я буду виноват, если морготовы монстры проберутся сюда?! Ты понимаешь, что может сделать полчище таких тварей, если по словам химрингского гонца всего один червяк сжёг и разрушил строящийся осадный лагерь на Ард-Гален?! Понимаешь, Ириссэ?
— Тише, — леди приобняла брата за плечи, — тише. Я понимаю, что всё очень плохо. Тебе, брат, удалось запугать дочь и даже немного взволновать меня. А теперь давай подумаем вместе — что теперь делать.
— Я не знаю, — честно признался лорд.
— Спроси у Вала Улмо, — подмигнула Иттариэль. — Новэ Корабел всегда так делает.
— У Вала Улмо? — бездумно отозвался Турукано. — Нет. Нет, дочка. Но кое в чём ты права, да. Я возьму мастеров и поеду к Финдарато.
— Зачем? — в один голос спросили эльфийки.
— Пусть расскажет, как сделать насыпной остров. Я очень надеюсь, что огнедышащая тварь не умеет плавать.
***
— Дракон?
— Золотой червь?
— Глаурунг?
— Новый облик Балрога или искажённая ящерица?
— Моргот научился создавать жизнь?
— Что делать?!
Дворцовая площадь наполнилась встревоженными голосами, воин в алом плаще со звездой Феанаро на груди напряжённо прищурился, косясь на дортонионских лордов, не уверенный, стоило ли вот так собирать народ и сообщать о новой угрозе с севера. Может быть, имело смысл сначала подготовить хоть какой-то план обороны?
Айканаро и Ангарато говорили в основном о том, что необходимо обезопасить лес от огня, а если пожар всё-таки случится по вине какой-либо огнедышащей твари, нужны защитные просеки, а лучше — каналы с водой. Дороги тоже необходимо охранять от непрошенных гостей. Да, разумно, однако всё это уже говорилось не раз, делалось стабильно, стало привычным, а угроза пугала новизной, и старые способы защиты теперь казались бесполезными. Осадный лагерь же пал! Камни горели! Сама земля полыхала!
— Каждый должен понимать, — постоянно перебивал брата Айканаро, — что бежать и прятаться смысла нет! Моргота надо победить! Мы выстроим ещё крепости! Усилим оборону! Встретим любого врага лицом к лицу и не побежим в ужасе, кто бы ни бросил нам вызов! Мы отстоим нашу землю! Победа будет за нами, ибо наш дух не сломить!
Химрингский гонец видел смятение в глазах эльфов, и пусть лорд подбадривал их, всё равно многие боялись и не могли этого скрыть. Даже второй владыка Дортониона не выглядел уверенным в своих силах, постоянно поднимал глаза на окно дворца, в котором виднелся женский силуэт, и смог сосредоточиться на общении с народом, лишь когда закрылись шторы.
— Мы победим, — подтвердил Ангарато, — иначе и быть не может.
***
Эльдалотэ отошла от окна.
— Оставьте меня! — последнее, что смогла сказать леди служанкам, прежде, чем заплакать.
«Я должна быть сильной! Должна! Должна! Я летописец! Я не могу сдаться!»
Вспоминая Квеннара и Умника, отчаянно смахивая слёзы, Эльдалотэ схватилась за вино и пила до тех пор, пока не закружилась голова.
— Эру! Почему? — прошептала эльфийка, думая о сыне и угрозе, с которой придётся столкнуться её мальчику. — Почему? Зачем ты позволяешь Морготу создавать чудовищ, живущих только ради убийства?!
Обернувшись на книгу, где лишь половина страниц была исписана, Эльдалотэ взялась за перо. Хмель и слёзы туманили взор и разум, леди не была уверена, что способна написать хоть что-то стоящее, но не могла иначе: сейчас ей было необходимо излить страх и боль на бумагу.
Рука начала выводить не слишком ровные тенгвы, на строчки капали слёзы.
«Читала в детстве эту сказку мама мне:
Жила в лесу волшебном стайка ярких птиц,
И в тот же вечер я их видела во сне,
Под тихий шёпот потревоженных страниц.
Там снегирей качались мирно гнёзда на ветвях,
И никому неведом был крадущий волю страх.
Так безмятежна жизнь была их птичья, словно сон,
Но появился в том лесу дракон.
Казалось, крылья есть, и птицы в том сильны,
И бездна неба им Создателем дана.
Мог лишь безумец пожелать себе войны,
Но где есть сила — сразу меркнет разум там.
Горячий дым залил тот лес, и кровь со всех сторон,
И бил набатом в чёрном небе колокольный звон.
В глазах врагов застыла кровь приказами «убить!»
Как было раньше — никогда не быть.
Давно я выросла, но страх в моей душе —
Той старой сказки затаившийся дракон.
Он наготове, он всегда настороже,
Сжигать, что близко мне — таков его закон.
Посмотри вокруг себя — сколько боли среди нас!
Строишь свою жизнь, а кто-то уничтожит всё за раз.
Кто-то верует в любовь, а кто-то развязывает войны,
Кому-то режет слух и глаз, когда вокруг него спокойно.
Он в каждом из нас, и придёт его час,
Он в каждом из нас, да, придёт его час!
Он в каждом из нас до поры сидит.
И я в финале не уверена: кто всё ж победит.
Снегири — гори огнём!
Снегири…»
Захотелось уткнуться в грудь супруга, зарыдать, словно дитя, но Ангарато не было рядом — конечно, лорд должен быть со своим народом. А жена… Жена подождёт. Пусть её утешат книги, ведь именно в них можно найти правильные слова на все случаи жизни.
И смерти.
«Снегири — гори огнём!
А драконы — им плевать на законы».
Примечание к части
Песни:
Catharsis "Танцуй в огне"
Элизиум "Снегири и драконы"
Финрод и Тургон на Тол-Сирионе. Новое имя родного города
Тол-Сирион пел и танцевал.
Звуки музыки далеко разносились по реке, жизнь кипела, и веселье, царившее на самом острове и в поселениях на берегах полноводной реки, оказалось невозможно заразительным. Хотя старые тэлерийские песни, впервые исполнявшиеся ещё во времена переселения в Валинор, и постепенно обретшие новые куплеты и мелодии, были последним, что хотел бы услышать сейчас Турукано, на сердце виньямарского лорда стало немного легче, к тому же сын верховного нолдорана видел, как его верные радуются беззаботным танцам, поэтому невольно разделил общее настроение.
Поначалу запаниковавшие после известий о морготовом драконе эльфы, похоже, привыкли к мысли о новой угрозе и продолжили жить, как прежде. Никто ведь не нападает — какой смысл горевать заранее?
На Тол-Сирионе играли сразу несколько свадеб, весна расцвела и согрела уже тёплыми, но ещё не горячими лучами Анар холодную землю, поэтому песни звучали как никогда душевно. Пытаясь не вспоминать собственную свадьбу, чтобы опять не захотелось отправиться вслед за супругой, заставляя себя думать о чувствах дочери, Турукано вымученно улыбнулся танцевавшим на причалах эльфам. Все пришвартованные лодки, как одна, были выкрашены в белый, стилизованными под лебедей, и сын верховного нолдорана начал искать в этом глубинный смысл или злую иронию судьбы.
— Пускай за кормой в лёгкой пене дней
Забудется сон золотой лагуны, — пела дева с деревянными гуслями, стоя по бёдра в воде прямо в платье.
Ей подпевали все гуляющие, на пристань выкатывали новые бочки с вином. Появление высокородного гостя с целым войском верных заметили не сразу, а когда увидели, практически не обратили внимания, лишь некоторые вежливо предложили присоединиться к веселью.
— Где всё было вскользь, невпопад, нелепо
И, в общем, зазря, — громче и громче звучала песня. — Вдали от земли во сто крат видней,
Зачем рисковать ненадёжной шхуной,
И как тяжело нас, порой, тянули ко дну якоря.
Оставшимся ждать помаши рукой,
Навряд ли ты к ним возвратишься снова
В размеренный быт и возню привычной
Портовой тоски.
Им не объяснить, что такой покой
Порою ужаснее шторма любого,
А звёзды в ночи и родней и ближе,
Чем все маяки.
Было ли, не было плаванье верным,
Время покажет потом.
Волны сомнений с ветрами разлуки —
Пусть, лишь бы сдюжили снасти.
Лишь бы под небом спасительной твердью
Встретился в море шальном
Еле заметный, почти позабытый
Маленький остров по имени «Счастье».
— Тол-Эрессеа, — услышал Турукано от кого-то из своих, — не думал, что о нём до сих пор вспоминают. Интересно, когда ледник растаял, не потонул ли наш Остров Надежды?
— А если и потонул? — пожал плечами лорд, спешиваясь и присматриваясь к гуляющей толпе, пытаясь понять, кто мог бы помочь с переправой. — Какой смысл в нём теперь? Тол-Эрессеа — лишь символ того, что однажды эльфы пошли на зов Валар. Это просто кусок земли, который когда-то был для нас едва ли не священным символом новой прекрасной жизни, но теперь таковым не является. Даже если до него доплыть и высадиться, в Валинор тебя никто не повезёт.
— А я и не захочу, — отмахнулся воин. — Мне хватило опеки Валар! Когда всё хорошо, я и сам о себе могу позаботиться, а когда плохо — им до меня дела нет.
— Возможно, кто-то считает иначе. — Турукано посмотрел на море. — Вероятно, от дракона только остров и спасение.
Тот факт, что Глаурунг напал один, без сопровождения Балрогов и полчищ орков, радовал и обнадёживал, но лучшие предположения казались слишком нереалистичными, поэтому их старались не озвучивать.
— Лишь бы под небом спасительной твердью
Встретился в море шальном
Еле заметный, почти позабытый
Маленький остров по имени «Счастье».
Невольно подпев весёлым гулякам, Турукано заметил, что его верные всё же нашли кого-то, способного организовать переправу, и это оказался давний знакомый.
— Рад видеть тебя, принц Турукано! — обрадовался Халиндвэ, одетый неожиданно нарядно и даже, кажется, безоружный. — Сегодня прекрасный день! А преодолеем реку — станет ещё лучше! Мой сын женится, принц Турукано!
— Я давно не принц, — сам не зная, что вкладывая в слова, натянуто улыбнулся сын верховного нолдорана. — Поздравляю от всего сердца, охотник.
— А я — давно не охотник! — рассмеялся Нолдо. — Я лорд.
— Как и я, — покачал головой виньямарский владыка. — У нас лишь размеры земель отличаются.
— Размер не имеет значения, — со знанием дела сообщил подданный Финдарато. — Главное — содержание.
Турукано молча согласился.
Скооперировавшись, эльфы острова и побережья подготовили лодки, и сын верховного нолдорана, выходя на причал, снова погрузился в раздумья: река зимой замерзает, поэтому нет смысла делать остров даже в широком русле. Надо узнать, что по этому поводу думает сам Финдарато.
***
Одна пара молодожёнов уединилась в лодке, взяв с собой вино и угощение. Убрав вёсла, они просто плыли по течению и целовались, а художник, которого попросили запечатлеть столь важный момент жизни, ловил понравившиеся мгновения, пока судёнышко не удалилось, и воспроизводил на холсте.
Вторые праздновали порознь, каждый со своими друзьями и роднёй, и Турукано засомневался, точно ли эти наряженные эльфы отмечают свою свадьбу?
Третья пара стояла на недостроенном мосту. Невеста была одета в узнаваемом эгларестском стиле, а жених внешне слишком напоминал охотника Халиндвэ, чтобы не догадаться о родстве. Рядом с ними пили вино архитектор Орландир, трое наугрим и очень серьёзный эльф с гербом лорда Новэ. Вся компания горячо обсуждала устройство моста, невеста, подбоченившись, словно копируя гномью манеру доказывать правоту, утверждала, что понимает в плотинах больше, чем кто-либо здесь, потому что её отец в этом лучший специалист, и Гельмир пусть не спорит с умной женой. Молодой супруг смущённо улыбался, обнимал и целовал свою избранницу, и Турукано, печально вздохнув, отвернулся, подумав, что общее важное любимое дело — лучшая скрепа для семьи. Если бы он сам всегда был рядом с Эленвэ, может быть, она не погибла бы. Или смерть не разрушила бы семью, забрав сразу обоих. Но тогда бы Иттариэль потеряла и маму, и папу…
Лодка причалила, виньямарский лорд сошёл на берег, навстречу попалась четвёртая пара — оба молчаливые и задумчивые, словно свадьба была для эльфов не праздником, а военным советом.
— Я в них верю, — сказал какой-то прохожий своим друзьям, указывая на Гельмира, — они мост до самого Валинора построят!
Крепость-страж на острове сияла белизной полированного мрамора и сочетанием золота с серебром. Турукано смотрел на знамёна с факелом и арфой, думая, что отречение от родовой символики отца — ещё одно общее, что есть у него и Финдарато.
Неожиданно неприятно удивило новое значение имени родного города, которое изначально имело смысл исключительно мирный: высокие башни, из окон которых открывается прекрасный вид на окрестности. А что теперь? Война превратила «Тирион» в «Тирит» — бдительного караульного, смотрящего сверху вниз в поисках врагов.
Желание вернуть прошлое сдавило горло.
— Лишь бы под небом спасительной твердью
Встретился в море шальном
Еле заметный, почти позабытый
Маленький остров по имени «Счастье».
Кто-то пропел, и Турукано невольно повторил дарящие бессмысленную надежду слова, чувствуя, что уже практически готов поверить в Тол-Эрессеа и его способность снова довезти в Аман любого желающего.
Из дворца вышли эльфийки, по меркам Средиземья одетые красиво. Сначала они улыбались искренне приветливо и заинтересованно, однако, увидев брошенный на них высокомерно-презрительный взгляд виньямарского лорда, мгновенно посерьёзнели и, с отрешённой почтительностью поприветствовав визитёра своего короля, сопроводили в гостевой зал.
Когда открылись резные двери, навстречу кузену быстрым шагом вышел Финдарато, одетый словно для охоты.
— Пошли отсюда, — крепко обняв Турукано, бросил слова владыка Тол-Сириона. — Надеюсь, ты разумный эльф и не хочешь пообщаться с моей невесткой о подвигах и боевых заслугах, которых у тебя нет, а должны быть непременно. Чтобы этого избежать, необходимо успеть покинуть дворец, пока она тебя не увидела. Ты же ко мне приехал, а не к ней, правда?
Решив на всякий случай согласиться, сын верховного нолдорана дал понять своим верным, что можно веселиться во дворце, сопровождать лорда не нужно, и, приобняв кузена, позволил увести себя на украшенный знамёнами и скульптурами берег.
Поймав взгляд Турукано, остановившийся на зелёных полотнах, Финдарато развёл руками:
— У каждого из нас должен быть факел на гербе, не понимаю, чему ты удивляешься. Если бы среди павшей на Аман тьмы Феанаро Куруфинвэ не зажёг факелы, никого из нас не было бы здесь. С тех пор каждый несёт в памяти одну из частиц того общего огня с тирионской площади, хочет он того или нет. Признаёт или не признаёт.
— Считаешь, это было правильно?
— Что? Решение покинуть Валинор?
Финдарато прошёл мимо скульптур с узнаваемыми лицами, но сколько бы Турукано ни всматривался, нигде не видел изображение Арафинвэ Финвиона. Наверное, это не странно, хотя таковым и казалось многим. Почти всем, кроме самого Нолофинвиона. Спустившись к воде, владыка Тол-Сириона сел прямо на песок, потом лёг и широко раскинул руки, чересчур мило улыбаясь.
— Мы можем создать свой Аман здесь, Турьо. Мы сами можем быть Валар для местных жителей. Вопрос лишь в том, надо ли это нам. Я, будто Вала Улмо, поднял со дна Сириона остров и теперь живу на нём. Да, это не моя личная заслуга, но, сам посуди, хоть раз хоть один Вала вспоминал в перечислении своих подвигов помогавших ему Майяр?
Турукано покачал головой. Сев рядом с братом, Нолдо посмотрел на воду: всё ещё холодную, но уже по-летнему журчащую и ярко-синюю. Даже такая могучая река, как Сирион, казалась по сравнению с морем ласковой и покорной, лишённой грозного величия и не вызывала немого восхищения перед силой, которую нельзя превозмочь.
— Я не Вала, — снова переведя взгляд на Финдарато, заговорил виньямарский лорд, — поэтому не забываю заслуг тех, кто был рядом в трудный момент. Ты уже спасал меня однажды, и я снова вынужден просить об этом. Если орки и драконы припрут нас к воде — мы обречены!
— Не забываешь тех, кто помог однажды, чтобы воспользоваться снова? — хитро улыбнулся Финдарато. В сияющих небесной синевой глазах застыл лёд Хэлкараксэ — режущий, злой.
— Нет же, — Турукано почувствовал, как между ним и кузеном встала нерушимая стена взаимного недоверия и нежелания говорить откровенно: Финдарато подозревает, что брат донесёт обо всём сказанном сегодня Кирдану, а тот, в свою очередь, Тинголу? — Я лишь хотел просить обучить моих мастеров делать острова. Река — плохой защитник зимой, но неврастское побережье практически не замерзает.
— Питьятол-Алассэ, — процитировал звучавшую на праздновании песню про маленький остров «Счастье» владыка нового Тириона. — Ты действительно считаешь, что сможешь поднять участок суши со дна моря? Хотя, если женишься на родственнице Кирдана, полагаю, удастся и не такое.
— Я не предам память Эленвэ, — отвернулся к реке Турукано. — И дочь против воли замуж не выдам.
— Полагаю, напрасно. Артаресто счастлив с Толлунэль.
Это было сказано так искренне, что стена недоверия начала разрастаться — сын верховного нолдорана вдруг осознал: Финдарато совершенно ничего не имеет против родства с лордом Новэ, каким бы тот ни был, и этот факт сомкнул уста виньямарского лорда, изначально желавшего рассказать, как устал бесконечно исполнять волю «избранника Улмо».
— Уверен, что будешь доволен выбором дочери? — насмешливо спросил Финдарато. — Ладно, это не моё дело. А пытаться выдать замуж Ириссэ я тем более предлагать не стану. Не хочу оказаться расстрелянным из её лука.
— Думаю, родичи Кирдана тоже этого не хотят, — попытался разрядить обстановку Турукано.
Король Тол-Сириона вдруг поднялся, с золотых волос посыпались песчинки, блёклые и некрасиво-оранжевые на фоне валинорского сияния. Финдарато прочитал по глазам брата его мысли и понимающе покачал головой.
— Мне сначала показалось странным, — прищурился сын аманского нолдорана, — что ты решил говорить про остров со мной, а не с Кирданом, да и сейчас кажется, однако, вижу, ты не захочешь объяснять, поэтому придумаю причину сам. Уверен, она будет не хуже и не лучше настоящей. Пожалуй, прикажу принести нам вино. Скоро закат, а мы ещё не подняли ни одного бокала. Знаешь, иногда так хочется пользоваться осанвэ по всяким дурацким поводам, чтобы Валар слушали эту ерунду и устали от нашей глупости.
Поднявшись на набережную и дав знак скучавшим на лавочке верным, что пора позаботиться о своём короле, Финдарато вернулся, и Турукано прочитал в его взгляде неприязнь, которая возникает, когда задумал нечто некрасивое, а рядом тот, кто может догадаться, но так не хочется упасть в грязь лицом!
— Перед грозой так пахнут розы, — вздохнул Инголдо, милейше улыбаясь. — Расскажи, действительно ли на большой земле всех так перепугали вести из осадного лагеря?
— Из того, что от него осталось? — уточнил сын верховного нолдорана.
— Вести с руин всегда страшны, — задумчиво произнёс владыка Тол-Сириона, — однако это не значит, что угроза касается всех. Скажи, Турьо, что говорят в Дориате о новой зверушке Моргота?
— А им-то что?
Турукано взял из рук слуги Финдарато вино и постарался не сболтнуть лишнего, не говорить про Дориат с несдержанно негативной интонацией — вдруг у брата и с Тинголом сохранились добрые отношения?
— Да, супруга-Майэ защитит от любой беды, — нараспев произнёс король, поднимая глаза к зажигающимся на темнеющем небе звёздам. — Надо было мне жениться на Илмарэ. Но, видимо, помощница Варды Владычицы Звёзд считала, что я слишком хорош для неё, поэтому не предложила. И теперь я здесь, с арфой и факелом. И, знаешь, о чём думаю, смотря на свои знамёна? Огонь нужнее всего там, где нет других источников света. Возможно, факел Феанаро Куруфинвэ снова указывает мне, куда идти, и я послушно пойду.
— Куда? — чувствуя, что Финдарато после бокала вина стал откровеннее, заинтересовался Турукано.
Ответа не было долго.
— Как ты думаешь, — заговорил, наконец, король Тол-Сириона, — почему Мелиан не спряталась на острове?
— Поссорилась с Улмо? — хмыкнул сын верховного нолдорана, однако шутка осталась неоценённой.
— Когда я жил в доме, построенном до моего рождения, независимо от того, в Тирионе или в Альквалондэ, — подлив вина, сразу выпив и наполнив бокал снова, продолжил свою мысль Инголдо, — я не задумывался, как там всё устроено, что можно было бы сделать иначе. Я просто жил. — Он усмехнулся. — В Амане вообще думать было не принято: надо было жить СЧАСТЛИВО. Хочешь ты этого или нет, ешь счастье с рук Валар и не забывай нахваливать и просить добавки, даже если уже тошнит. И мне нравилось, представляешь? А теперь, когда надо строить самому, когда на мне ответственность за народ, который надо защитить от врага, я ничем не могу быть доволен. Всё не так, понимаешь, Турукано? Я смотрю на стены — и они кажутся недостаточно высокими, надёжными, крепкими, перевожу взгляд на внутреннее убранство и понимаю, что оно… бедное? Украшения скучны — они не сияют так, как сверкал при свете Древ даже обыкновенный гранит!
«Маленький остров по имени «Счастье», — пропел мысленно виньямарский лорд. — Питьятол-Алассэ. Который, увы, больше не дарит надежду».
Стена недоверия оставалась неприступной и несокрушимой, однако Турукано показалось, что с кузеном, наконец, появилось взаимопонимание: они оба осознали, что беззащитны перед врагом, и отныне готовы действовать решительно.
Примечание к части
Маленький остров по имени "Счастье" - песня Трофима
Примечание к части
Во второй половине главы секс.
Как устрашить врага
Сияющий светом Валинора эльф с очень тяжёлым взглядом серых глаз вышел из самого слабоосвещённого угла и протянул письмо.
Встречать утро, занимаясь важными и не самыми приятными делами, совершенно не было желания, однако, проводив в путь кузена, Финдарато решил больше не откладывать давившее на сердце решение.
Не отклоняясь от спинки трона, король внимательно посмотрел на гостя и, вытянув руку, но пока не касаясь письма, высокопарно произнёс:
— Расстроишь меня — воспою!
Тяжёлый взгляд гостя стал изумлённым, многие присутствовавшие в зале эльфы и наугрим рассмеялись.
— Это поистине страшная угроза! — сказал гном с длинной чёрной бородой. — С эльфийскими менестрелями лучше не шутить!
— Мне нечем расстроить тебя, владыка, — немного растерянно произнёс посланник. — Здесь просто самые новые данные, присланные в Ногрод из нарогских пещер.
— Из нарогских пещер? — удивился Артаресто, до этого момента занятый исключительно едой и беседами с супругой и ближайшими соседями по столу.
Менестреля, сидевшего с арфой в центре зала, вообще никто не слушал.
— Ты не поверишь, сын мой, — вздохнул Финдарато, рассматривая тексты и схемы в свитке, — но Вала Улмо явился мне ночью. Он напомнил, что все обречены, однако есть шанс отсрочить исполнение пророчества тюремщика Намо Мандоса. Мы можем поступить, как Майэ Мелиан, скрывшись от врага под землёй. Вспомните, как нам нравилось в Дориате.
— Что? — с негодованием спросила супруга Толлунэль. — Опять под землю?!
Принцесса говорила негромко, однако её речь тут же подхватили, и зал грянул несогласием и сомнением.
— Подземные воды — тоже владения Вала Улмо, — попытался успокоить родичей Кирдана один из Нолдор, однако вопрос стоял совсем не о реках и морях.
— Мы — народ звёзд! — возмутился смотритель причала, и Орландир согласно кивнул. — Да, мы можем расписать под небосклон свод пещеры, но это будет фальшивка! Менегрот прекрасен, однако если бы не усыпляющие чары бывшей пособницы Вала Ирмо, там было бы невозможно жить!
— Безопасность важнее, мой народ, — понимая, что не найдёт всеобщего понимания и ища глазами тех, кто поддержит затею, громко произнёс Финдарато, чарами заставляя слушать себя, а свой голос — звучать громче. — Вала Улмо показал мне наш будущий город. Он прекрасен, братья и сёстры!
Разумеется, родня лорда Новэ не могла не отреагировать на слова про любимого владыку, и Финдарато мог бы гордиться своей смекалкой, если бы не Толлунэль, которая, несмотря на традиции семьи, отстаивала собственное мнение.
— В крепость Минас Тирит вложено столько сил и надежд! — ахнула супруга Артаресто, смотря вокруг полными слёз глазами. — Остров Тол-Сирион — тоже дар Вала Улмо!
— Под землёй для нас откроются новые интересные перспективы, — неожиданно поддержал короля Гельмир, и Орландир не поверил своим ушам.
— Ты согласен уйти с острова? — тирионский архитектор, казалось, вот-вот упадёт в обморок от шока. — Но как же так, Гельмир? Мы же создали этот город с первых камешков! Подняли на пустой земле! Прорыли туннели и возвели стены! Это же наше детище!
— Ты не понимаешь? — сын охотника Халиндвэ посмотрел на старшего товарища и наставника горящими глазами увлечённого новым делом энтузиаста. — Ты слышал о пещерах? Бывал в них? Пробовал строить подземные города? Неужели не интересно узнать, как это делается?
— Но ведь у пещер есть хозяева! — с ужасом выдохнул архитектор.
И прочитал в глазах друга скорбную решимость, словно услышав несказанные слова: «Я уже убивал, мне нечего терять».
— Разумеется, крепость не будет пустовать, — с улыбкой развёл руками Финдарато, видя, что сторонники его затеи есть, и немало. — Это ведь стратегически важный рубеж в войне против всеобщего Чёрного Врага! Конечно, здесь останутся войска. Этот вопрос мы решим на совете, который будет завтра в полдень. А пока продолжим свои дела, соберёмся с мыслями, чтобы всё обсудить, ничего не упустив.
Эльф с тяжёлым взглядом поклонился, собираясь уходить, однако король остановил его:
— Элендил, в бумаге написано многое, но, уверен, не всё.
— Разумеется, владыка, — слишком почтительно для валинорского Нолдо из Первого Дома произнёс посланник. Похоже, вынужденное проживание у наугрим сделало его покорнее. — Господин Тьелперинквар Куруфинвион заинтересовался пещерами Нарога, однако не располагает армией, а его отец отправил свои войска в Химринг.
— На оборону нам хватит того, что есть, — задумчиво кивнул Финдарато, теряясь в противоречивых чувствах: эльфы шли в Эндорэ, чтобы вернуться на родину, а не отобрать земли у местных жителей. Если добро ведёт себя, как зло, остаётся ли оно добром? Но с другой стороны, какой смысл в мёртвом добре, когда зло живёт и процветает? — Богатство нарогских пещер окупит все наши вложения и приумножит казну. Нас ждут несметные сокровища и безопасность — в этом клянутся наугрим, а они врать не станут.
— Фелагунд! — воскликнул чернобородый гном, выбегая вперёд и кланяясь. — Отныне мой народ будет величать тебя Мастером Камня и другом Кхазад!
— Это великая честь для меня! — ослепительно улыбнулся король Тол-Сириона.
Орландир решительно покинул зал и пошёл по белокаменной улице, украшенной цветущими деревьями и фонтанами, в сторону площади. Смотря на стены дворца и защитные укрепления с ажурными окнами-бойницами, Нолдо твёрдо решил, что на это раз останется со своим детищем до конца.
Даже если остров покинет всё живое.
***
Её руки сегодня были ласковыми, как никогда ранее, губы — трепетными и нежными, а тело податливым и мягким, гибким, упругим, покорным.
Отвечая на каждое движение, остро реагируя даже на незначительную, мимолётную ласку, плоть сжималась и пульсировала, грудь часто вздымалась, дыхание стало громким и тяжёлым, с приоткрытых губ, то и дело жадно хватавших воздух, слетали стоны, носик мило сморщивался, а взгляд, томный и затуманенный страстью, устремлялся на любимого супруга, восхищённо рассматривая его гибкое изящное тело, влажное и горячее. Понимание, что желанная женщина обожает и всецело принадлежит своему мужчине, возбуждало снова и снова, ночь любви растянулась на всё утро и половину дня.
— Я уже опоздал на совет, — прошептал сквозь поцелуй Артаресто, тут же забыв, о чём говорил, когда ловкие пальцы Толлунэль стали играть с его волосами, кончиками ушей, проводить по шее и спине до самой поясницы.
— Пусть подождут, — томно простонала эльфийка, выгибая спину, прижимаясь бёдрами и низом живота, впуская в себя возбуждённую плоть. — Они боятся дракона, — выдохнула Толлунэль, ускоряя и замедляя движения, сжимая руками низ ягодиц, легонько хлопая по ним, — а я не боюсь.
Дыхание стало частым и громким, Артаресто подмял супругу под себя и, нажимая пальцами на самые чувствительные зоны, страстно целуя грудь, прикусывая соски и кожу, насладился бурной реакцией любимой на ласки, когда короткие стоны перешли в крик.
Тело свело невыносимо приятное напряжение, мгновение показалось вечностью, и, чувствуя, как бешено колотится сердце, Артаресто рухнул на подушки, поднимая Толлунэль на себя и с силой прижимая.
— Ты победишь любого дракона, — прошептала эльфийка. — Пусть пронзённая мечом тварь красуется на наших знамёнах! Арфа и факел могут уходить, петь и светить во тьме подземелий, а наши флаги взовьются до звёзд! Подыхающий в муках монстр украсит башни Минас Тирита, чтобы враг устрашился нашей мощи!
Сын короля Тол-Сириона слушал восторженные речи, и лесть всё глубже проникала в сердце.
— У нас обязательно родится красавица дочь, — продолжала мечтать вслух Толлунэль, опустив руку между ног мужа, перебирая пальцами и скользя ладонью, — она будет прекрасней всех в Арде! И выйдет замуж за победителя драконов! Ведь именно такой и должна быть судьба принцессы.
Уже готовый идти на совет к отцу и повторить речи жены слово в слово, Артаресто почувствовал новую волну возбуждения, и губы эльфийки тут же отреагировали, обхватив влажную гладкую плоть. Язык и руки ловко задвигались, светлые волосы щекочущей волной рассыпались по ногам и животу.
Хотелось только одного — наслаждаться ласками, ни о чём не думая, и желание в полной мере осуществлялось, не оставляя места в жизни ни разуму, ни обязанностям.
Песня горного водопада
— Ну что, брат, побывал на священном острове, поднятом самим Вала Улмо для нашего драгоценного Финдарато? — Ириссэ встретила Турукано на подъезде к городу, гарцуя на вороной кобыле.
Леди, похоже, собиралась на охоту, и сын верховного нолдорана неожиданно для себя подумал, что ему повезло не стать попавшейся на пути стрелы жертвой.
— Я не получил ответа, — виновато произнёс лорд, невольно размышляя о мести судьбы за разрушенную любовь сестры.
Что стоило юному глупому принцу сделать вид, будто не нашёл беглянку? Зачем надо было выслуживаться перед отцом, которого теперь презирает? Ради чего он, заносчивый гордец, считавший себя умнее и правильнее всех, своими собственными руками уничтожил союз двух судеб, и теперь Ириссэ здесь, одинокая и озлобленная, с презрением в холодном сердце смотрит на любящие семьи и детей, смеётся над нежностью, но на самом деле совершенно беспомощна, беззащитна и несчастна! А безмозглый зазнавшийся втородомовский принц, сломавший ей судьбу, обязан опекать сестру, держать при себе и хранить, словно величайшее сокровище. Он ведь сам лишил её того, кто мог и хотел это делать, следовательно, обязан заполнить образовавшуюся пустоту!
— Значит, зря ездил, — рассмеялась Ириссэ. — А мне один Синда рассказал, что в Первой Битве за Белерианд орков напугало отсутствие яда на стрелах эльфов — морготовы твари подумали, что эльфы едят трупы врагов, поэтому не травят их, чтобы не испортить мясо. Неужели они не знали, что многие яды перестают быть опасными, когда туша хорошо прожарена?
Зло расхохотавшись, охотница пришпорила коня и, выпустив стрелу в ствол рябины, рванулавперёд, призывая слуг и составивших компанию лордов не отставать.
Бросив взгляд на прибрежные скалы, Турукано понял, с кем должен поговорить как можно скорее.
***
Доставая книги с верхних полок шкафа, не уступавшего длиной небольшой улице, Умник критически посмотрел на стремянку, на которой стоял, и, переведя взгляд на своего лорда, серьёзно заявил:
— Если к штурму крепости готовиться заранее, привлечь мастеров и не жалеть ресурсы, можно рассчитать размеры и конструкцию лестниц так, чтобы их нельзя было ни отбросить, ни завалить на бок, ни поджечь. Опоры нужны надёжные и крепкие, материал не должен легко нагреваться. Я хотел бы поделиться наработками, но не решил, кому лучше их отправить.
— Всем сразу, — раздражённо отозвался Турукано, листая записи, присланные из Бритомбарского книгохранилища в начале дружбы с Кирданом. — Чтобы ни у кого не было преимущества перед другими.
— Я надеюсь, — летописец прямо посмотрел на своего лорда, — неважно, у кого из эльфов лучше вооружение. Я надеюсь, — рука книжника указала в сторону полок с валинорскими записями, находившимися через три секции справа, — эльфам не понадобится вооружаться друг против друга, превосходя военной мощью соседа. Я на это надеюсь.
— Хорошо, но разработки либо оставляй у себя, либо раздавай всем, — процедил сын верховного нолдорана. — Ты сам видел, что бывает, когда кто-то вооружён лучше. Неоднократно видел.
— Видел, — согласился ученик Квеннара. — И не хочу увидеть снова.
— Тогда не способствуй этому.
В библиотеке было немало эльфов: одни что-то писали, другие возились со своими личными шкафами, закрывающимися на замки, третьи изучали новые поступления. Умник краем глаза следил, насколько интересны собратьям часто обновляющиеся записи корабела Воронвэ, однако никак не комментировал и не показывал эмоции на сей счёт.
Спрятав подальше какой-то листок, летописец спустился к лорду с увесистыми томами в руках.
— Рассказы о том, что было до нашего возвращения в Эндорэ, значительно разнятся, — менторским тоном заговорил летописец, садясь рядом с лордом. — Кому будем верить?
— Я хочу хотя бы примерно понимать, с кем имею дело, — словно не услышал Турукано.
— Род Денетора, главного лидера сопротивления северному врагу, официально считается погибшим, — открыл нужную страницу Умник. — Но, разумеется, многие стараются себя к нему причислять. Однако, — книжник сделал многозначительную паузу, посмотрев лорду в глаза, — мы все видим, насколько «охотно» воюют Синдар в большинстве своём. В отличие от славного «предка». Восточный Оссирианд не в счёт, они не имеют к родне Кирдана прямого отношения, и сейчас речь не о них, так?
Турукано кивнул.
— Хронология сильно разнится, — продолжил листать книги Умник, — однако суть везде одна: после того, как Денетор спас весь Белерианд ценой жизни своего народа, каждый вождь спрятался в свой угол, будь то гном, эльф или какой-нибудь Майя из приспешников Моргота, ведь ни один из них не пытался защитить своего владыку от гнева остальных Валар и не последовал в Мандос вместе с ним. Началось вялотекущее противостояние, которое я бы назвал взаимным преследованием или охотой, когда две стороны периодически выслеживали друг друга поодиночке. Эгладор к тому моменту уже стал скрытым королевством, поэтому больше всех горя хлебнули Мориквэнди, которых то ли забыли позвать под Завесу, то ли не нашли, то ли не захотели искать. Наугрим же рассеялись и заняли многие подземелья на севере и востоке, воюя по мере сил с разными подземными тварями.
— Я думаю, Мелиан просто недостаточно сильна, чтобы защитить всех желающих, — задумчиво произнёс сын верховного нолдорана, — она ведь не Вала, её чар не хватит на значительные территории.
— Мне нравится эмоциональный текст вот этого автора, — холодные глаза ученика Квеннара весело загорелись, пальцы быстро нашли нужный разворот. — Некий Серый Посох пишет, будто защиты великой владычицы лишены те, кто сам от неё отрёкся! Представляю, как новорожденные Авари отрекаются от Мелиан. «Помыслы их были черны и устремлены ко тьме даже против воли их и по неведению. Каждое слово оскверняло честь светлой королевы, каждое деяние несло вред. Навеки скрыла от них свой благой народ дивная владычица!»
Виньямарский лорд улыбнулся.
— Так или иначе, Кирдан тоже оказался без поддержки Майэ, — продолжил листать книги летописец, — не могу представить, чтобы лорд Новэ оскорблял Мелиан каждым действием и помыслом. Видимо, поэтому я пишу историю для тебя, мой владыка, а не для Тингола. Итак, Кирдан остался один со своей тогда ещё немногочисленной семьёй против чудовищ Моргота, которые бесконтрольно плодились и бегали по лесам, где вздумается. Огородив себя водой — каналами, реками и морем, Корабел, казалось, справился с проблемой хищников, но не тут-то было.
Ученик Квеннара замолчал, уткнувшись в текст, Турукано понимающе покачал головой:
— А потом Манвэ отпустил на свободу любимого братишку.
— Да, — помрачнел книжник, — Владыка Сулимо отпустил на свободу Моргота, приказав Намо не говорить эльфам ничего из его пророческих знаний о будущем.
Лицо сына верховного нолдорана вытянулось, рот открылся, но ни одного слова произнесено не было.
— Ладно, признаю, — примирительно поднял руки Умник, — это мои домыслы, которые не нравились даже Квеннару, однако он ни разу не говорил, что я не прав. Да, в Валиноре привыкли любить печального задумчивого Манвэ. А я привык слышать от родни, что вечно кислое лицо — признак неискренности. Кстати, я подумываю переписать своё семейное древо, лорд Турукано. Сделаю его максимально приятным для твоих подданных, чтобы моим словам охотнее верили.
Виньямарский владыка снова удивился, однако на этот раз согласился без дополнительных вопросов.
— Мы ушли от темы, Кельсамо, — напомнил Турукано, пододвигая к летописцу толстую книгу со стёртым гербом.
— Да, Кирдан остался в окружении орков, которые мгновенно расплодились и организовались в армию, как только Моргот освободился. По одним записям, Новэ долго вёл войну, кровопролитные сражения длились годами, но в какой-то момент сопротивление было сломлено. Однако ни сам корабел, ни бóльшая часть его родни не погибла. Поэтому, — Умник взял другую книгу, — правдоподобнее выглядит версия, что Кирдан, верный почитатель Вала Улмо, отказался признать господство Вала Мелькора, однако силы были неравны, но…
— Но Кирдан, не став рабом Моргота, смог подкупить орков, осадивших его земли, — покачал головой сын верховного нолдорана. — Сомневаюсь, что в летописях указано, как именно договаривались с врагами Синдар.
— Я бы не стал осуждать главу большого семейства, который пытается спасти детей, — осторожно сказал книжник, снова сверля глазами лорда, — однако…
— Да, Кельсамо, — понимающе покачал головой Турукано, — осуждать мы не станем, но и предметом торга Кирдана с Морготом становиться не хотим.
Повисло молчание, которое нарушало лишь шуршание страниц.
— Господин Пенголод, — проходя мимо, мило улыбнулась светловолосая зеленоглазая дева, — владыка Тургон, прекрасный день, не правда ли?
Вежливо поздоровавшись, собеседники снова сосредоточились на разговоре.
— Я правильно понимаю, — понизил голос виньямарский лорд, водя глазами по библиотеке, — что орки и разные другие твари чаще нападали в лесах на равнинах? Это так, Кельсамо?
Летописец, сдвинув брови, зашелестел страницами.
— Не торопись, друг, — совсем тихо сказал Турукано. — Не спеши. Я принял решение, что уведу свой народ из Невраста. И ты, мой друг, поможешь понять, куда уходить, а составители карт отыщут подходящее место. Это будет тайный город, Кельсамо. Никто не будет знать, где он находится.
Летописец замер.
— Никто? — серые проницательные глаза застыли, губы дрогнули.
— Никто, — с сомнением повторил лорд. — Это будет тайный город.
— То есть, — Умник вдруг просиял, — мы просто исчезнем? Были — и вдруг нет? И никто нас не найдёт?
— Да-а, — прищурился владыка. — К чему этот разговор?
— Если Эльдалотэ поедет со мной…
— Нет, Кельсамо, не надо, — испугался Турукано, видя, как всегда разумный эльф на глазах теряет рассудок, — не делай глупостей!
— Почему? — смотря абсолютно безумно, засмеялся летописец. — Она будет счастлива со мной! И в безопасности! Я спрячу её, и никто её не найдёт! Нам будет хорошо вместе, ведь у нас неисчерпаемые темы для разговоров! Сотни тысяч историй! Бесконечные ряды книг! А сколько ещё предстоит написать! Что у моей Эльдалотэ общего с этим мужланом-воякой? Что держит её рядом с ним?
— Любовь, Кельсамо, — по-настоящему ужасаясь перемене в друге, через силу спокойно сказал сын верховного нолдорана. — Оставь её, будь благоразумен.
— Я не смогу! Она снится мне, её образ…
Оборвав речь на полуслове, летописец тяжело вздохнул и нежно погладил резную кожаную обложку.
— Клянусь, — дрожащими губами прошептал Умник, — что никто никогда ни при каких обстоятельствах не узнает от меня о существовании нашего тайного города. Клянусь, что не сделаю ничего, что сможет подвергнуть нас опасности. Клянусь, что исчезну из жизни Белерианда, как тает песня в горах, прозвучав эхом среди вершин, весенним полноводным ручьём, водопадом меж скал…
Нолдо не договорил. Казалось, он сейчас заплачет, и Турукано понимал, почему: уйти в тайный город означает навсегда потерять любовь, утратить надежду даже на случайную встречу, на неожиданное письмо.
Всё. Конец так и не начавшемуся счастью.
Невольно вспомнив про Ириссэ, сын верховного нолдорана покачал головой. Сколько ещё судеб сломает бессмысленная вражда? Что останется, когда отзвучит в горах песня водопада?
Какова она — мелодия тишины? И суждено ли её кому-нибудь услышать?
И равнина Ард-Гален запела снова
На западе вспыхнули сигнальные огни, и перед глазами вдруг потемнело.
Макалаурэ посмотрел на свой дворец, однако увидел вовсе не восставший из пепла красно-белый замок — блёклое подобие былой роскоши Поющей Долины — память нарисовала копоть и гадкие рисунки на стенах, чёрные разводы на обломках, растущие захоронения…
Но всё это вдруг стало неважным: один раз пало королевство, падёт снова — какая уже разница? Земля осквернена, пропитана слезами и кровью, и этого уже не изменить.
Возможно, того, что сейчас вдруг показалось жизненно важным, ценнее всего в Арде, не изменить тоже, и отношение брата никогда уже не станет лучше, однако Макалаурэ осознал чётко, как никогда: он обязан быть рядом с тем, кого однажды бросил на произвол судьбы, спасовал перед собственным страхом.
Однажды, тогда, в прошлом.
Но не теперь.
— Я поклялся, что всегда буду рядом, — прошептал менестрель, дрожащими руками растирая слезящиеся глаза.
Сигнальные огни пылали, стражи на башнях подняли тревогу, на улицах воцарился шум.
— Проконтролирую организацию обороны, — сам себе сказал правитель Поющей Долины, — и отправлюсь с частью войска к Нельо. Это будет правильно.
К огню на сигнальных башнях добавился далёкий дым: сначала один столп, потом второй, третий, первые два расширились и соединились, превращаясь в сплошную непроницаемую клубящуюся стену, поднимающуюся до самого неба, заменяющую собой облака и гасящую свет. Ни звёздам, ни солнцу или луне не осталось места в мире, поглощаемом пламенем. Словно вражеская армия, дым начал наступление по всем фронтам, и на его фоне с запада шло небольшое войско с алыми знамёнами.
— Смотрите! — крикнули на Синдарине караульные. — Подмога от Маэдроса!
Макалаурэ показалось, что под ним разверзлась земля. Осадный лагерь атакован, а старший брат, вместо того, чтобы бросить все силы на оборону своей территории, защищает соседний рубеж?
— Это проявление любви или желание унизить, показав, насколько я ничтожный воин? — усмехнулся менестрель, представив, что мог бы спеть про себя.
Подумать о том, что стратегически важный, плохо охраняемый рубеж необходимо защищать даже ценой ослабления других границ, помешали нахлынувшие эмоции. Стена дыма разрасталась, сигнальные огни полыхали, алые знамёна приближались.
А рядом не было никого из тех, кто раньше шёл в бой вместе с Канафинвэ Феанарионом.
Потерявшись в противоречивых чувствах, понимая, что ситуация в Поющей Долине взята под контроль без его непосредственного участия, король-менестрель начал собираться в путь на Ард-Гален.
***
Уезжая с израненной и обожжённой Зелёной равнины, Линдиэль оглядывалась сотни, тысячи раз.
Да, дочь лорда Кирдана понимала: Астальдо занят войной, у него гора дел, он женат, в конце концов! Да, конечно, он не поедет вслед за ней даже для того, чтобы просто пожелать лёгкой дороги. Да, о тёплых словах и поцелуях не следовало мечтать.
И вопреки всему, да, Линдиэль надеялась, хотела, ждала. Злилась и сдерживала слёзы, улыбалась через силу и старалась смеяться над собой. Отмахивалась, отвлекалась, пыталась петь, но снова оборачивалась, до рези в глазах всматривалась в дым, далёкие руины и шатры.
Ждала, ждала, ждала…
И не дождалась.
В последний раз остановившись уже у подножья гор на перекрёстке дорог, ведущих в Поющую Долину, Химринг, Хитлум или дальше на юг, Линдиэль со злостью закричала в пустоту, совершенно забыв о том, что едет не одна, и что слуги и охрана могут не понять её чувств. Леди было наплевать на всех и всё, кроме своей безответной любви, поэтому, от всего сердца выругавшись, дочь Новэ Корабела пришпорила коня.
На юг! А потом — на восток, за реку. Одно войско пало — надо привести другое.
Таково слово Астальдо.
***
— Дурная девка, — сказал Азагхалу про Линдиэль воин из Белегоста, выехавший вместе с отрядом навстречу своему королю и теперь наблюдавший издалека за недостойным леди поведением дочери лорда Новэ. — Бойцов своих без толку положила, к командиру Фингону лезет целоваться, теперь вон понеслась куда-то. Будь я её отцом, запер бы дуру дома, отходил ремнём, как следует, а потом выдал замуж за сурового мужика, чтоб спуску не давал. Ишь, распоясалась девка! Что себе позволяет!
Король и его приближённые лишь отмахнулись: что им до какой-то вздорной девчонки, когда столько важного произошло за совсем короткое время! Письма летят десятками, гонцы спешат на все стороны света, и всё равно жизнь обгоняет даже самого прыткого скакуна.
Азагхал пребывал в растерянности: с одной стороны, совет в Таргелионе преподнёс неожиданные приятные вести, но в это же время на севере впервые за правление нового короля понесли военные потери Кхазад, и владыка понимал: он должен что-то сделать. Но что? С одной стороны война, с другой — новые торговые правила, с третьей — предложение Дурина Рыжего, и всё это нужно провернуть с максимальной выгодой для своего народа и себя лично.
Как же поступать? У кого спросить совета? Похоже, только у предков.
Наугрим двинулись в путь дальше на север, весёлые песни сначала стали тише, потом и вовсе смолкли: все взгляды и внимание притягивали каркающие впереди вороны, взлетающие, дерущиеся и снова опускающиеся на равнину, а над ними в вышине, где парили одни лишь облака, кружили два исполинских орла с дивным золотым оперением.
— Красота призвана утешать в горе, — пробурчал в усы гномий воевода, — интересно, почему мне хочется взяться за самострел?
— Понятия не имею, — отозвался его собрат, поправляя рогатый шлем. — Но теперь и мне хочется.
— Поберегите запасы дротиков, — хмыкнул охранник короля. — Нам ещё орков ими тыкать.
Ворон что-то напугало, чёрная каркающая туча поднялась мерцающим роем над равниной, ринулась к западу в лес. Орлы сделали круг над Ард-Гален и скрылись среди тяжелеющих туч.
С востока донеслись звуки приближающегося войска.
***
Ветер, которому порушенные укрепления на Зелёной равнине теперь не задавали чёткого направления, хаотично метался средь руин, выл, стонал, бросался на преграды и, разбиваясь о них, с новой силой нёсся, не встречая сопротивления, по заваленным обломками проходам между обугленными стенами, вырываясь за пределы построек и яростно трепля пологи знахараких шатров.
Тех немногих раненых, кого можно было перевезти в каменные здания позади укреплений, отправили в надёжные укрытия при первой же возможности, оставив лёгкие палатки лишь на случай нового нападения и для помощи воинам, которых пока не решались тревожить дорогой, даже короткой.
Совсем рядом кто-то неожиданно громко заплакал, послышались сдержанные проклятья, потом голоса удалились, однако сон растаял, и тело скрутил приступ кашля. От боли в переломанных рёбрах перед глазами замерцали огоньки. Пока мышцы находились в состоянии покоя, и раздробленные рухнувшей стеной конечности не напрягались, снадобья приглушали мучительные ощущения, но проклятый кашель, от которого на подбородок и грудь брызгала кровь, заставлял напрягаться, тревожа искалеченные руки и ноги, оставалось лишь пытаться сдерживать крик и мечтать о том, чтобы кто-нибудь избавил от страданий.
— Этому уже не поможете, — сказал где-то рядом удивительно знакомый голос, — чего вокруг него толпитесь?
С ужасом подумав, что речь о нём самом, давясь кашлем и стоном, Алмарил попытался сморгнуть слезы, чтобы посмотреть на тех, кто рядом. Достать туго перебинтованными руками до лица не получалось, однако показавшееся мучительной вечностью мгновение после пробуждения закончилось, и знахарка, прижимая к глазам и лбу своего подопечного прохладную ткань, поднесла к его носу что-то ароматное, а потом помогла сделать глоток маслянистой пахучей жидкости. Кашель прекратился, и боль немного разжала когти, однако дышать приходилось очень осторожно, и это тоже раздражало, но хотя бы видно окружающих стало лучше.
— Я не безнадёжен, — с трудом проговорил Алмарил, злясь на бегущие из глаз слёзы. Сейчас казалось, что лучше бы вообще не было ни рук, ни ног.
— При прошлой нашей встрече сложилось иное впечатление, — снова сказал знакомый голос, и, с трудом сфокусировав зрение, сын таргелионского нолдорана рассмотрел владыку Белегоста. — Однако сейчас я говорил про твоего умершего соседа. И, знаешь, парень, мне приходилось видеть спасённых из-под завалов в горах. Поверь, большинство из них выглядели хуже, чем ты сейчас, однако выжили и даже почти не хромали впоследствии.
Юному принцу стало стыдно. Облегчающее боль снадобье практически избавило от неприятных ощущений, слёзы перестали катиться по лицу, и Алмарил, сделав над собой усилие, посмотрел в глаза гномьего короля.
— Извини, — тихо, но твёрдо произнёс сын Морифинвэ. — В нашу прошлую встречу я вёл себя хуже безмозглого орка. Прости меня.
Азагхал хмыкнул, сев рядом с заставленным пузырьками столиком.
— Однако, в отличие от безмозглых орков, что были лучше тебя, — взгляд внимательных глаз, смотревших из-под густых бровей, стал испытующим, — ты жив и прослывёшь героем. А их ждёт забвение и посмертное порицание.
— Они не заслуживают большего, — со злостью выпалил Алмарил и снова закашлялся.
— Я зашёл проведать тебя, — примирительно улыбнулся гномий владыка, когда новая порция лекарства подействовала, и эльф смог продолжить беседу, — потому что выдалось время перед советом у твоего дяди. Хотел понять, сильно ли тебя ударило по голове. Рана на виске выглядит несерьёзно, однако, судя по твоим речам…
— Я не шучу, и жара у меня сейчас нет, вроде бы, — серьёзно сказал принц, — мне правда очень стыдно за моё поведение. — Алмарил замолчал и вдруг улыбнулся. — Представляешь, владыка Азагхал, был момент, когда мне казалось, будто последним, что я увижу в жизни, будет морготова тварь с гномьим шлемом на голове. Но потом ящер развернулся, шлем упал, а после и я. Упал. Это было так глупо…
Отпив снадобье, эльф осторожно вздохнул.
— Почему твой брат не с тобой? — неожиданно спросил король Белегоста.
— Он дома, — равнодушно отозвался Алмарил. — Я давно его не видел.
Азагхал задумчиво отвёл глаза.
— Надеюсь, — произнёс он после молчания, — когда поправишься, останешься таким же разумным, как и после удара по голове.
Сын таргелионского нолдорана хотел засмеяться, но было слишком больно, и помешал кашель. Ненавидя свои переломанные рёбра, Алмарил, зажмурившись, задержал дыхание, а когда открыл глаза, рядом сидели только лекари.
Интуиция подсказывала, что Азагхал приходил не просто так, что произошло нечто важное, о чём, возможно сказано вслух не будет, к тому же гномий владыка сильно изменился с прошлой встречи, но думать обо всём этом не осталось сил. Хотелось закрыть глаза и отпустить себя, заплакать, закричать, чтобы кто-нибудь пожалел, только от одной мысли об этом становилось невыносимо стыдно.
— Что ты сидишь? — зло спросил знахарку юный принц, прищуриваясь. — Делай что-нибудь! Сколько я должен вот так валяться?! И почему снадобье горькое? Нечем разбавить? Или не умеешь?
От излитой злобы легче не стало, ощущение стыда только усилилось, однако подобное поведение немного вернуло в привычное прошлое и по крайней мере жалости к себе не осталось ни капли — одно презрение.
Но ведь именно такого отношения и заслуживает воплотившаяся в эльфа месть создателям Арды, не так ли? Значит, всё правильно.
***
Обсудив наедине с Маэдросом всё самое важное сразу после бегства морготового червя, исследуя руины осадного лагеря, Финдекано решил, что на совете ему нет смысла терять время, поэтому отправился к своим воинам, пока не определившись, самому ехать к отцу или отправить кого-то, дав подробные инструкции.
Проезжая мимо знахарских шатров, поставленных прямо на руинах, с тяжёлым сердцем осознавая, почему проще было переместить лекарей к раненым, а не наоборот, Астальдо снова едва не начал мысленно четвертовать самого себя за проигранную битву, однако разговор с Маэдросом, как ни странно, буквально вернул к жизни, и побег монстра теперь воспринимался позором для Моргота, а не для воинов Белерианда.
Стоявшая у палатки светловолосая девушка, о которой говорили, будто она в чём-то провинилась, поэтому и оказалась в опасной близости от Моргота, ласково гладила бинты на руке Сулиона, и Финдекано, почему-то остановив на ней взгляд, замедлил коня. Молодой Авар смотрел на эльфийку с нежностью, с которой всегда любуются хозяйкой своего сердца влюблённые мужчины, а она…
Сын верховного нолдорана невольно сравнил жесты, движения, взгляд и улыбку девы с образами из памяти. Что-то встревожило, вызвало смятение и беспокойство. Что-то неуловимое, непонятное.
Мысль перенеслась обратно из прошлого в настоящее, лошадь пошла быстрее в сторону большого костра.
***
— Вот так и бывает, — говорил Линдиро соратникам, стараясь хотя бы временно отвлечь от мыслей о потерях, — прозвища появляются порой из ничего, как и моё — Певец. За всю жизнь в Валиноре я сочинил только одну хорошую песню, но она так понравилась моим друзьям и брату, что мне стали говорить много лестных слов, назвали прекрасным менестрелем! А у меня просто было вдохновение.
Сына Асталиона слушали далеко не все: кто-то молчал, неподвижно смотря в огонь, кто-то пил, некоторые обсуждали вполголоса пережитое сражение с чудовищем.
— Та песня была о любви, — отворачиваясь от ветра, продолжал Линдир, — и сейчас я вдруг понял, что слишком давно не пел про чувства. Война захватила меня целиком, не оставив места ничему иному. А ведь было иначе. У нас у всех было иначе.
Было так, я любил и страдал, — начал напевать Нолдо, — было так, я о ней лишь мечтал.
Я её видел часто во сне
Ввысь летящей на белом коне.
Что мне была вся мудрость скучных книг,
Когда к следам её губами мог припасть я?
Что с нами было, королева грёз моих?
Что с нами стало, моё призрачное счастье?
Наши души купались в весне,
Наши головы были в огне.
И печаль с ней, и боль далеки,
И, казалось, не будет тоски.
Ну, а теперь хоть саван мне готовь,
Смеюсь сквозь слёзы я и плачу без причины.
Мне вечным холодом и льдом сковало кровь
От страха жить и от предчувствия кончины.
Понял я, больше песен не петь.
Понял я, больше снов не смотреть.
Дни тянулись с ней нитями лжи,
Аман слал нам одни миражи.
Я жгу остатки праздничных одежд,
Я струны рву, освобождаясь от дурмана,
Мне не служить рабом у призрачных надежд,
Не поклоняться больше идолам обмана.
Финдекано спешился и подошёл к костру. Музыка смолкла, но в сердце продолжала играть, снова пробуждая воспоминания.
Нарнис… Она дарила нежность и вечное сомнение. Все вокруг говорили, что женщина из Первого Дома Нолдор не может любить мужчину из Второго. Все говорили! Но Финьо не верил. Он убеждал себя и остальных, что Нарнис любит его! Каждый её поступок потерявший голову принц хотел считать доказательством искренности чувств, готов был верить во что угодно сам и заставлять верить других!
«Я жгу остатки праздничных одежд,
Я струны рву, освобождаясь от дурмана,
Мне не служить рабом у призрачных надежд,
Не поклоняться больше идолам обмана».
В Валиноре всё было обманом, и лишь ложь самим себе могла создавать для аманэльдар иллюзию счастья.
«А ведь в чувствах Линдиэль невозможно усомниться», — пришла нежеланная мысль, вызвавшая злой отчаянный протест: «Я не предам Нарнис! Я не предам Нельо!»
Рука с ненавистью и презрением вытерла губы, поцелованные проклятой девой из рода Тэлери.
«Я пришёл воевать! Я пришёл побеждать! И только это важно!»
— Пусть пророчит мне ветер северный беду! — вскинув кулак, запел на свой лад Астальдо, надеясь поднять собственный боевой дух, забыть о неуместных мыслях и помочь своим воинам справиться с тяжёлыми мыслями. — Я пройду и через это, но себе не изменю!
Ветер, бей сильней! Раздувай огонь в крови!
Дух мятежный, непокорный, дай нам знать, что впереди,
Чтобы жить вопреки!
Нолдор и Синдар подхватили настроение командира. Подбросив угля в костёр, чтобы пламя взвилось выше, и огонь снова стал другом, а не врагом в осадном лагере, эльфы начали вскидывать оружие, в небо полетели искры и стрелы. На фоне чёрной ночи засиял заточенный металл, затмевая свет творений Варды, зато звёзды на знамёнах вспыхнули ярче прежнего.
— Снова бежать по лезвию бритвы, — пел Астальдо слова, не давшие пасть духом в Хэлкараксэ. — Словно загнанный зверь, не считая потерь,
И вновь рисковать собой.
Может лучше лежать тенью забытой
На горячем песке от страстей вдалеке,
Где царит тишина и вечный покой?!
Лучше честная боль, чем фальшивая радость!
Зло под маской добра не приемлет душа, хоть разум готов принять.
Мне судьбою дано подниматься и падать,
И я знаю теперь: одиночества плен
Лучше праведной лжи нового дня.
Дышит кровью рассвет, но не сыграна пьеса.
Время крадёт каждый наш шаг, безмолвье своё храня.
Что нам грядёт? До конца неизвестно,
Но я знаю одно: никому не дано дрессированным псом сделать меня!
Пусть пророчит мне ветер северный беду,
Я пройду и через это, но себе не изменю.
Ветер, бей сильней, раздувай огонь в крови!
Дух мятежный, непокорный, дай мне знать, что впереди!
Чтобы жить вопреки!
— Жить вопреки! — закричали воины, и погрузившаяся в безмолвие равнина, где из-за нападения морготовой твари стихли бодрые победные возгласы, запела снова.
Примечание к части
Песни:
Владимир Высоцкий "Было так"
Гр. Кипелов "Жить вопреки!"
Моргот тоже может ошибаться
Ветер влетел в открытые окна, принеся грохот телег, камней, перекликающиеся голоса и бравое пение.
Карнифинвэ поёжился, поймал едва не упавшие со стола бумаги, однако интуитивно чувствовал, что не стоит трогать ставни и говорить о том, что их следует затворить. Наверное, роль играло полное невнимание к сквозняку со стороны военачальника Телперавиона, оруженосца Хеправиона и неожиданно появившегося в осадном лагере Канафинвэ Феанариона, упорно делавших вид, будто всё в порядке.
Кажется, только сейчас заметив, что окна во всех постройках на равнине Ард-Гален выходили на север и восток, а двери располагались с запада или юга, сын старшего Амбарусса осторожно взглянул на Маэдроса, неподвижно стоявшего, опираясь на подоконник, смотревшего мёртвыми глазами в одну точку где-то вдалеке на высоте горного хребта.
Он точно слышит, что говорят на совете? Может быть, нужна помощь?
— Я им всем показал, где гоблины испражняются! — видимо, пытался разрядить обстановку Азагхал, говоря о серьёзном громко, беззаботно и шутя. — Финвэ Третий, твой Чёрный Краснолицый брат — крайне своеобразный аманэльда! Я бы сказал, что он мыслит, словно и не эльф вовсе, а сын Великого Махала! Ты знаешь, что он оценил твою землю в одну семидюжинную от своей?
— Я не собираюсь продавать Химринг, — попытался улыбнуться старший Феаноринг, однако губы, дрогнув, скривились, словно сведённые судорогой. Глаза оставались неподвижными.
— Знаешь, что меня удивило? — белегостский король беспечно засмеялся, однако собиравший с пола всё-таки слетевшие от ветра бумаги Карнифинвэ заметил, как неприятно изменился взгляд гнома. — Твой героический племянник, спасённый из-под завала, сказал, что приехал сюда один, оставив брата дома, однако Алмарил-младший меня не встретил, когда я прибыл в Таргелион. Или всё же встретил?
Маэдрос развернулся. Шире распахнув веки, ардгаленский военачальник впервые за всё время совета отошёл от окна и взял в металлическую руку бокал с вином.
— Я не был в Таргелионе, — сухо сказал Феаноринг, — а мои верные обеспечивают безопасность в окрестностях земель Карнистира, так как после падения Поющей Долины орки могли расселиться на восточных территориях до самого Семиречья.
— Мы можем обсудить после совета, — испытующе посмотрел на друга-эльфа гномий король.
— Нет, — взгляд горящих белым огнём ненависти глаз заметался от северного окна к собравшимся в небольшом зале для переговоров гостям. — Я не стану обсуждать то, чего не знаю ни сейчас, ни после. Что же до торговых вопросов, Таргелион не предоставляет мне никаких ресурсов и изделий, однако пользуется моей военной мощью. Полагаю, не Морифинвэ устанавливать цены на мои земли, а наоборот. Его границы и дороги стóят мне на данный момент трёх сотен прекрасно обученных бойцов. Полагаю, их ценность невозможно занизить.
— Пусть попробует, — очень мило пропел Макалаурэ, любуясь ножкой резного деревянного кубка.
Шутка показалась смешной всем, и Азагхал, одним махом опустошив свою чашу, не стал говорить о том, как его встретили в землях Чёрного Феаноринга.
«Рад видеть тебя, — трупного цвета лицо нолдорана с багровыми кругами под глазами было похоже на чудовищную маску, руки подрагивали, глаза влажно блестели. — Что же задержало в пути славного Тханэ?»
Тогда владыка наугрим начал гневно высказываться насчёт безопасности Тракта, заявил, что химрингские воины помогли расправиться с орками, и в итоге напавшие были перебиты все до одного, и в этот момент таргелионский король неожиданно покинул совет, став ещё бледнее, сказав, что должен отлучиться.
Не возвращался Карантир долго. Многие на совете были уверены, что Пилинэль будет присутствовать на продолжении обсуждения важных торговых дел, особенно теперь, когда владыка ушёл, но её нигде не было, что тоже показалось странным.
Осколки мозаики в голове гномьего владыки складывались в очень некрасивый витраж, а масла в огонь подливали косые взгляды ногродских собратьев, однако неожиданное письмо от Дурина Рыжего изменило всё.
— Я им все-ем показал, где нора дохлого тролля! — хлопнул ладонью по кулаку Азагхал, с плохо скрываемой тревогой смотря на снова застывшего у окна Маэдроса. — А ногродский глава оказался умнее, чем многие думали. Он решил, что надо возродить правление семерых отцов, как это было изначально. Семь владык должны разделить обязанности, выбрав для себя наиболее подходящую сферу деятельности. И предложил мне отвечать за военные дела! Я теперь король-воин! Все достойнейшие мужи отныне станут вершить правосудие под знамёнами Азагхала Освободителя! Финвэ Третий, слышишь, я рассчитываю затмить славой тебя! Как думаешь, что для этого необходимо сделать?
— Убить того золотого червяка, — ответил за промолчавшего брата Макалаурэ, любуясь плачущей свечой, пламя которой едва не сбивалось ветром. — Даже великий Астальдо не смог.
— Он объяснил, почему? Сможем в следующий раз добить тварь? — поинтересовался белегостский король.
Маэдрос, не отворачиваясь от окна, вдруг заговорил, тихо и хрипло:
— Что, если какая-то из крепостей атакована, уже пала, но не успела подать сигнал, поэтому мы не знаем? — старший Феаноринг стал похож на призрака. — Что, если из земли восстали чудовища и убили всех ядовитым дыханием, поэтому нет дыма от пожаров? Я знаю, что говорю полный бред, но не могу об этом не думать. Мы должны быть уверены, что в тылу всё хорошо! Я не понимаю, что это была за вылазка, когда на нас напал червь! Но я должен понять! Объясните мне!
— Что? — попытался говорить успокаивающим тоном король Поющей Долины. — Меня здесь вовсе не было, а по рассказам можно сделать вывод, что никто ничего не понял. Почему ты не допускаешь возможности ошибки со стороны Моргота? Может быть тварь вырвалась на волю, хотя вовсе не должна была.
— Не должна, — согласился Маэдрос, стараясь дышать ровнее, — ты понимаешь, что значит, если ошибка Моргота стоила нам настолько дорого?! Думайте! Говорите, что это могло быть, кроме случайности?!
— А что тебе дадут домыслы? — менестрель встал из-за стола, подошёл ближе к брату, смахнувшему перчаткой пот со лба.
— Хотя бы примерное понимание, к чему готовиться. Повторю, нам нужен безопасный тыл! Мы не можем защищаться со всех сторон, но пока мне некого отправить на восток за горы. В итоге мои воины гибнут из-за ошибок Моргота!
— Пока Таргелион не помирится соседями, безопасный тыл вряд ли возможен, — развёл руками Азагхал.
— Я не могу на это повлиять! — повысил голос Маэдрос, с силой сдавив подоконник.
— А верховный нолдоран? — почувствовав, что настало подходящее время, вклинился в разговор Карнифинвэ. Молодой эльф понимал: сейчас, когда химрингскому лорду задают вопросы, и тому приходится отвечать, он не сможет проигнорировать и разговор о короне. — С ним возможен мирный диалог о справедливости? Хитлум — это безопасный тыл или скрытый враг?
Макалаурэ испуганно посмотрел на закрывшего глаза неподвижного брата, потом, осуждающе — на племянника, после — на гномьего короля с надеждой, что тот не услышал вопроса.
— Хорошо, что ты здесь, Карньо, — словно про осуждённого на казнь, которого не придётся искать для исполнения приговора, сказал Маэдрос. — Мне говорили, что ты много болтаешь лишнего, но пока ты со мной, все будут считать, что ты такой же пойманный вредитель, как те Синдар из таргелионских окрестностей. Хотел навредить королю — теперь рискуешь жизнью на войне. Всё справедливо.
— Я не собирался никому вредить! — вспылил молодой принц.
Макалаурэ рассмеялся, подошёл к племяннику, обнял за плечи.
— Тебе повезло, что ты здесь, — повторил за братом Феаноринг. — И в осадном лагере ты действительно нужен. А сейчас давай говорить о делах, ради обсуждения которых мы собрались.
— Мне кажется, мы всё решили, — немного разочарованно произнёс Карнифинвэ. — Я послал письмо отцу, сообщил, что жив и здоров, что мне нужны лошади и воины. Без прикрас и утаиваний описал всё, что видел во время битвы. Я понял, чему должны быть обучены скакуны, и рассказал об этом.
— Какие знамёна будут теперь на передовых рубежах? — спросил Азагхал, рассматривая карту с нанесёнными разрушениями. — Ты полагаешь, друг-аманэльда, что мы точно не знаем, где именно расположены передовые рубежи? Твой народ не упрекнёт тебя за то, что, имея в помощниках другую расу, ты в первую очередь рискуешь именно своими собратьями? Я уже говорил, Финвэ Третий, мы, смертные Кхазад, не выбираем, жить нам или нет, но вы — другое дело.
— Жить в мире, где правит Моргот? — усмехнулся Телперавион. — Мы выбрали смерть, король. Либо свою, либо врага. Но мириться с его произволом мы не собираемся! Он нам не владыка!
— Я должен лично убедиться, что на Химринг не было нападения, — вдруг сорвался с места Маэдрос, ринувшись к двери, — что никто не лез из-под земли. Я лично задам вопросы! Кано, остаёшься в лагере, командует в моё отсутствие Телперавион. Хеправион, выезжаем!
Хлопнула дверь. Азагхал поднял глаза от карты.
— Я видел много смертей, — подбирая слова, произнёс белегостский владыка, — одни были глупыми: дети и взрослые дураки лезли в опасные ущелья, в воду, не умея плавать или пьяные, засыпали на холоде, пробовали есть незнакомые ягоды и грибы. Другие — бессмысленными, когда, влезая в долги, не могли расплатиться и вместо того, чтобы идти работать, бросались в пропасть. Третьи — от старости, когда становились немощными, бесполезными, больными, обузой для родни, которая врёт, что ты всё такой же умный и любимый, а сами устали от твоего присутствия рядом. Были и другие ситуации, не хочу упоминать, однако есть возможность выбора: пасть в бою, уничтожая врага. Вот это почётно. Ты ещё в силах, значит, не обуза близким, тебя запомнят героем, а не пьяницей и бездельником. Поэтому я здесь, и со мной придут те, кто рассуждает так же. Теперь я король, и смогу собрать огромное войско! А заодно прекращу бессмысленную резню на Нароге. Ни один гном больше не погибнет в этих проклятых пещерах!
— Выпьем за это, — поднял тост Макалаурэ.
Карнифинвэ взглянул на бордовое вино, память нарисовала пролитую на камни кровь, сочащуюся из ран, окрашивающую алым руки и одежду того, кто пытается помочь. Принц вновь, как и во время боя, почувствовал, словно вытекающая из разорванной плоти жизнь впитывается в него, и никогда уже нельзя будет смыть эти красные разводы, как ни старайся.
— Мы не можем решить, как быть с оборонными сооружениями на Ард-Гален, — поставив на стол кубок, развернул прежний план застройки Телперавион. — Владыка Азагхал, твоя помощь будет неоценима.
— Ты абсолютно прав, друг мой, — нараспев произнёс менестрель и, улыбаясь, закрыл ставни на окнах.
Воздух в переговорной замер, посторонние звуки стихли. Стало гораздо теплее и спокойнее.
***
Взвившиеся выше серых облаков ало-звёздные флаги на башнях колыхались на ветру. Тяжёлая ткань плохо поддавалась ураганным порывам, словно нехотя повинусь слишком могучей стихии. Химринг разрастался, и к главному знамени прибавлялись новые и новые полотна, порой отличавшиеся оттенком, размером и формой, но все, как одно, прославлявшие род величайшего из Нолдор — Феанаро Куруфинвэ. Глядя на венчающую гору твердыню, вырастающую из скалы, невозможно было произнести слов «обездоленные проклятые изгнанники», даже если очень хотелось.
Величавое спокойствие, царившее в крепости, оживляло веселье на улицах и площадях, под небом и в теле горы. Город жил и радовался, встречая каждый новый день песнями и надеждой на будущее. Ощущение собственной мощи придавало уверенности и дарило счастливые улыбки: мы сможем защитить не только себя, но и других!
Тяжёлые расшитые шторы по бокам окон лениво отвечали порывам ветра, теперь даже прозрачное стекло не отгораживало комнату от улицы, чтобы не приглушать доносившиеся звуки.
Туивьель ступила через порог в спальню, куда, наконец, через слишком долгое время после прибытия в Химринг, пришёл любимый. Он выглядел чужим и потерянным, столь дорогое для эльфийки единство душ словно куда-то пропало, истаяло, исчезло мартовским снегом. Подойти и просто обнять того, чьи тайны столь бережно хранила, чья искренность и доверие были ценнее всего на свете, не хватало сил — останавливал страх.
Но почему? Как же так?
Маэдрос сидел у окна, как часто бывало раньше, ветер трепал его посеревшие красно-каштановые волосы, в полумраке казавшиеся совсем тёмными. Он молчал и не двигался, словно вместо живого эльфа в комнату принесли очень реалистичную скульптуру, от которой не исходило ни эмоций, ни чувств.
Стало ещё страшнее, Туивьель показалось, что даже в детстве, живя в опасном лесу, не боялась так сильно, и когда погибли почти все мужчины семьи, потеря ощущалась иначе: было больно, горько, пустота в сердце лишала сил и желания жить, накатывало безразличие к собственной судьбе, но не страх.
Что же теперь? Как заставить себя сказать хоть слово? Как шагнуть вперёд? Это ведь делалось сотни раз! Что мешает сейчас?
Зажмурившись и бесшумно глубоко вдохнув, Туивьель вспомнила мёртвые фиолетовые глаза монстрицы, подумала о том, что так и не узнала, какую роль в жизни Легенды сыграла эта тварь…
Легенды…
Мысленно назвав любимого придуманным для него именем, эльфийка почувствовала прилив сил. Поправив волосы, леди выдохнула и подошла к совершенно чужому Нолдо, которого, казалось, видела впервые в жизни. С трудом подняв потяжелевшую руку, Туивьель осторожно положила ладонь на лоб любимого и медленно провела по волосам в сторону затылка.
Маэдрос, судорожно вздохнув, закрыл глаза, дрогнувшие ресницы заблестели. Химрингская леди продолжила гладить своего лорда по голове, второй рукой ласково обняв его, прижимая ладонь к груди и ощущая, как жизнь и тепло возвращаются в казавшееся мёртвым тело. Больше не было страшно, любимый перестал быть чужим, лишь ощутилась боль и тяжесть, которую невозможно выносить в одиночестве. Живая горячая рука Маэдроса сжала лежавшую на груди ладонь Туивьель, и эльфийка едва не расплакалась от радости, чувствуя, что Легенда снова вернулся к ней. Значит, жизнь продолжается.
Очень хотелось, чтобы всё стало, как тогда, в тот день, запомнившийся особенным, потому что…
Потому что любимый закрыл окно шторами, потому что в тот миг он действительно верил в лучшее. Будет ли так снова? Будет?
Возможно, но только не сейчас.
Феникс 2
Под утро приснился корабль.
Это не был белоснежный лебедь из навек оставшейся в легендах древесины, и даже не одно из серых суден растущего флота лорда Новэ Корабела.
Странные, рассеянные туманной дымкой лучи Анар, слишком блёклые и словно безжизненные, запылённые, лились серо-жёлтым потоком на паруса, которые, наверное, должны быть белыми, но их цвет напоминал истлевший пергамент. Корабль не выглядел красивым даже издалека — его словно сколотили в спешке, боясь, что потом будет поздно, и чем больше приближался, тем заметнее становились гниющие на глазах плохо обработанные доски.
«А что хотеть при небрежном выборе древесины? — сказал кто-то. — Из чего строили, то и получили».
«Любой материал можно грамотно обработать, — заспорила женщина. — Если постараться, а не пускать процесс на самотёк».
«Надо просто отремонтировать!» — весело заявил резковатый голос.
«Проще сжечь».
Последние словатак напугали, что сон начал рассеиваться, моментально забылось, кто произносил страшный приговор, перед глазами засиял брошенный на покрытую червями палубу факел, но пламя мгновенно погасло, залитое сочащейся из досок гнилью.
От ужаса и отвращения Аратэльмо проснулся.
На башнях города ещё не возвестили наступление нового дня, однако эльф понимал — это вот-вот произойдёт. Отец решает в Химринге абсолютно всё, даже когда кому просыпаться и засыпать, хотя сам появляется здесь не часто. Почему никто не меняет устои, пока лорда нет? Какой смысл в вечном военном положении в безопасной крепости, расстояние от которой до вражеской твердыни прекрасно позволяет успеть подготовиться к нападению, и внезапной атаки быть просто не может?
По какой причине чья-то воля единолично ведёт целый народ? С какой стати кто-то решает за других, что им делать? Что, если он ошибается?
Сквозь плотно закрытые окна донеслись голоса рогов, Аратэльмо встал с постели, отложил книгу, с которой заснул и взглянул на оставленные на столе записи.
— Почему отец решил за меня, что я должен уходить на восток, проводить там разведку и обустраивать земли в тайне от всех? — спросил пустоту юноша, убирая со лба волнистые чёрные пряди. Карие глаза сузились, веки дрогнули. — Победа в Славной Битве была одержана легко! Ещё несколько таких сражений, и война закончится! По сути, она уже закончилась, ведь земли Моргота пусты! Отец считает, что я трус, поэтому хочет меня спрятать? Может, он просто сам трус и лишь прикрывает свой позор прошлыми случайными заслугами?
Свечи на столе давно догорели, в камине слабо потрескивали дрова. Откуда они привезены? Из благодатного Хитлума, где нет постоянной муштры, где живут спокойно, не оглядываясь постоянно на север? Спокойный туманный край, в котором всеми обожаемый Маэдрос, сын Феанора не имеет безоговорочного влияния.
Снова посмотрев на записи, Аратэльмо зло скривился.
— Какой у тебя отвратительный почерк! — повторил слова отца юный эльф. — Тенгвы должны быть безукоризненно ровными! Ты ведь наследник Феанаро Куруфинвэ! Как ты произнёс это слово? Повтори правильно! Я найду тебе нормального учителя!
Да, к сожалению, отцу было всё равно, как относился сын к своему наставнику и как больно было с ним расставаться. Не видя рядом родителя, мальчик привязался к занимавшемуся с ним науками книжнику, и неужели отсутствие абсолютного успеха в учёбе должно было положить конец дружбе? Нового наставника юный Аратэльмо принял холодно, однако не хотел, чтобы из-за его лени и невнимательности страдали другие, поэтому занимался прилежно, со страхом и неприязнью ожидая приезда отца, который снова начнёт проверять свои владения, заглядывая в каждую щель и заставляя всех выполнять его приказы и отчитываться о каждой мелочи.
И за что мама его любит?! Почему смотрит в рот и поддерживает?!
Сгребя со стола нужные и очень нужные записи, Артельмир Нельяфинвион швырнул их в камин. Бумага из льняного волокна и пергамент из бычьей кожи едва не потушили слабо горящий огонь, но эльф вовремя раздул пламя. Смотря на свою чернеющую подпись на практически превратившемся в пепел плане пути в восточные земли, сын химрингского лорда вспомнил, как в далёком детстве захотел выяснить, что означает его имя, в честь кого оно, только спросить у папы побоялся, поэтому решил поговорить с мамой, когда она снова осталась одна.
«Это был не проживший жизнь мальчик, — сказала Туивьель, с нежностью смотря на свою маленькую копию, но Аратэльмо ревниво искал фальшь в её взгляде, уверенный: мама хотела, чтобы сын был копией отца, — юный воин, который верно следовал традициям Дома и служил своему лорду. Храбрый, сильный, с огнём в глазах. Он был дружен с твоим папой».
«Подчинялся ему?!» — задав вопрос, сын химрингского лорда надеялся, что услышит отрицательный ответ, хоть и знал — это невозможно.
Все обязаны слушаться и повиноваться великому Маэдросу!
Неотрывно смотря на сгорающие бумаги, юный Нолдо поймал себя на мысли, что боится реакции отца, когда тот узнает об уничтожении ценных сведений. Решив быстро восстановить хотя бы самые важные записи, Аратэльмо сел за стол и обнаружил, что ни одного листа в комнате не осталось.
Спешно закрыв очаг, эльф ринулся в библиотеку.
Книгохранилище не было огромным, как в Хитлуме, или разнообразным, как в Дортонионе, но хотя бы имелось, в отличие от Поющей Долины, где после «осквернения» не осталось старых записей, а новые создавались медленно. Аратэльмо знал, как легко химрингская библиотека превращается в ловушку и где лазы в стенах, как найти здесь оружие и рычаги, чтобы залить всё маслом. Воины гордились лордом и архитекторами, женщины восхищались своими защитниками, а сын героя чувствовал себя здесь в западне.
Все центральные стеллажи огромного помещения были заняты книгами на той разновидности Квэнья, о которой в Хитлуме говорили «устаревший диалект». В углах и на менее почётных полках располагались тексты на остальных языках Белерианда, однако почти все тома, независимо от авторства, были либо о военном деле, либо летописи Первого Дома Нолдор.
Звёзды, звёзды, звёзды…
Звёзды на бесконечных мрачно-красных гобеленах, которые положено называть торжественными, звёзды на обложках книг и даже мебели. Всюду серый и оттенки красного, словно в мире нет иных цветов.
Вспоминая дивные леса Хитлума и Дортониона, связывая увиденное с образами, рождавшимися в воображении, когда мама рассказывала о своей жизни до Химринга, Аратэльмо представлял себя вождём вольного народа, но каждый раз мечты разбивались о рассказы отца о войне, в которой почему-то нельзя участвовать. Неужели осада вражеских земель — это для избранных? А остальные должны бежать неизвестно куда, главное, заранее, чтобы не подвести в бою?
«В тебе кровь Мориквэнди, — говорил отец Аратэльмо, и сын воспринимал это, как обвинение, — твоё место в лесах. Ты сможешь найти и обустроить безопасное убежище для Эльдар на случай нашего поражения».
Нашего? То есть, Авари — не эльфы?!
Однако страх из-за сожжённых записей пересилил обиду, и юный Нолдо пошёл сквозь ряды книг, чтобы взять из хранилища новые листы. Заранее придумав, что ответит, если встретит кого-нибудь из учителей или близких знакомых, почему пришёл сюда сам, Аратэльмо пробегал глазами по переплётам, невольно замедлился, увидев название «Хроника битв за Белерианд. Даэрон из Дориата».
«Слишком поэтично, — критиковал автора отец, — никогда не воевавший менестрель пытается воспевать тех, кого ни разу не видел! Хотя, многие описывают битвы намного хуже».
— Сам бы записал, — прошептал юный Нолдо, — раз никто не знает, как надо. Сделай сам! Покажи пример!
Стилизованный под измазанный в крови пергамент, переплёт с надписью «Деяния Моргота» перетянул на себя внимание. Эта книга была ещё пафоснее, однако её химрингский лорд не считал плохой. Возможно, причиной было отсутствие конкретного авторства, что подразумевало общее мнение народа, а не чьё-то личное. Возможно, любое, даже нелепое описание злодеяний врага казалось бывшему пленнику, а ныне полководцу, уместным. Или, возможно, потому что в «Деяниях», в отличие от остальных исторических книг, убийство валинорского нолдорана, избранника Валар — Финвэ не было показано героическим сражением эльфа и многократно превосходящего силой Айну. Здесь, не как в летописях Хитлума, говорилось, что Моргот не просто смёл с пути препятствие в виде вооружённого Нолдо, а нарочно отыскал его, безоружного, и зверски замучил до смерти. При таком изложении истории нельзя оправдать врага тем, что он мог случайно убить мешавшего агрессора, и слова великого Маэдроса о том, что нельзя давать второй шанс предателю и надеяться, что тот исправит содеянное, звучат особенно убедительно. Но что если злодеяния Моргота преувеличены, а история гибели Финвэ не до конца правда? И причины, по которым отец не рассказывает про плен, могут быть очень разными…
Аратэльмо понимал, что никогда и никому не должен подобного говорить, и от необходимости лгать даже близким становилось ещё гаже на сердце. Мельком взглянув на книгу с огненной птицей и почему-то вспомнив рассказ отца о погребальных кострах, на одном из которых и закончился путь в мире живых для того неизвестного мальчика Аратэльмо из Тириона, Артельмир Химрингский завернул за угол, открыл дверь в архив…
— Я забыла запереть, прости, — виновато сказала любимому учителю сына лорда прекрасная дева с сияющими прозрачно-серыми глазами, спешно поправляя платье и волосы.
— Ничего страшного, — улыбнулся книжник, давая понять, что Аратэльмо может войти. — Мы с тобой позже продолжим, моя душа. Наше обсуждение новой книги о нарогских пещерах оказалось столь увлекательным и приятным, что я буду бесконечно счастлив продолжить.
Дева рассмеялась и выпорхнула в основное помещение библиотеки. Осторожно поправив рубаху, летописец начал вставать со скамьи, Аратэльмо бросился помогать: Ондимо, валинорский каменщик, во время Исхода стал воином, но в Битве-под-Звёздами лишился левой ноги до самого бедра. Сидеть стало удобнее, чем ходить или, тем более, сражаться в доспехах, и Нолдо вспомнил о детском увлечении стихами и историей.
— Это правда, что на осадный лагерь напал дракон? — спросил Ондимо, подойдя к стопке книг в углу комнаты, возвышавшейся до подбородка эльфа.
— Червяк, — пожал плечами Аратэльмо.
— У него не было лап? — уточнил летописец, деловито перебирая записи.
— Полагаю, были, — юный лорд остановил взгляд на том, зачем пришёл, и пусть поговорить с бывшим учителем очень хотелось, тревога брала своё.
— У червей нет ног, — серьёзно сказал книжник, достав энциклопедию подземных существ. — Здесь только подтверждённые данные о представляющих опасность животных недр. Хеправион, твой «горячо любимый» приближённый отца, передал рисунки очевидцев с места битвы, и ни на одном из них дракон на червя не похож. Воины между собой могут обзывать врага, как хотят, но мне нужна достоверность. То, что Моргот — чёрный враг, не означает, что он полностью цвета угля.
— Я пришёл за листами для чертежей, — виновато опустил глаза Аратэльмо. Уходить не хотелось совершенно.
— Если нужна помощь, — начал говорить Ондимо, и сын химрингского лорда, не дослушав, согласился. В одиночку пришлось бы возиться в два раза дольше.
— Однажды я уйду в восточные земли, — сказал Нельяфинвион, — жаль, не смогу взять тебя с собой, однако, можешь быть уверен, я стану отправлять посланников, и сведения, приносимые ими, будут максимально точными и достоверными.
— Если выполнишь обещание, — улыбнулся летописец, почти не хромая, шагая в сторону коридора, — это будет лучшее, что ты сделаешь для меня.
— Выполню, — заверил Аратэльмо. — Клянусь.
Преграда к доверию
Недружелюбная равнина, которую Линдиэль запомнила с детства благодаря забавному названию — Царство-над-Весёлым-Потоком, раньше выглядела пусто и уныло, и смеялись там только воды широкой реки, протекающей между высокими пустынными берегами. Теперь же здесь кипела жизнь, особенно вдоль дорог, где практически каждый дом был и торговой лавкой мастеров, и таверной, а завезённая из плодородных краёв земля вокруг построек чернела на фоне сероватой пыльной родной почвы.
И в каждом доме жили семьи. Одни — мирно и ладно, другие — нет. Линдиэль смотрела, как жёны отчитывали мужей за недостаточно успешную торговлю, а мужья жён — за небрежное ведение хозяйства, родители ругали детей за баловство и непослушание, а дети родителей — за излишнюю строгость и требовательность, кто-то обижался, плакал, даже дрался, а дочь лорда Новэ едва не рыдала оттого, что у всех есть семьи, но только не у неё. Даже скорбящие казались эльфийке счастливыми, ведь им хотя бы есть, о ком плакать.
Помня обещание отца, Линдиэль, наконец, поняла, каким образом можно исполнить задуманное, и для начала решила встретиться с племянницей и её наводящим ужас на соседей супругом.
— Владыка Карантир не принимает гостей, — сообщили встретившие Линдиэль верные короля. — Нам приказано сопроводить тебя, леди, к королеве.
Дочь лорда Новэ недовольно поджала губы. Да, она слышала про затянувшийся совет, касавшийся торговых дел, хотела бы попасть на него, однако настаивать не решилась.
Эльфы свернули на восточную дорогу, ведущую вдоль гелионского притока в небольшой лесок, расположенный в низине у озера. Гарцуя на белоснежной длинноногой лошади, облачённая в доспех Линдиэль ловила на себе удивлённые и восхищённые взгляды Синдар, и гордилась собой. Это немного отвлекало от грустных мыслей.
Домиков попадалось всё меньше, местность стала неровной, а после двух глубоких оврагов началось редколесье, пересечённое дорогой из белых камней.
— Весной и летом здесь всюду птицемлечник, — сказал Синда в цветах королевского дома, — крошечные звёздочки, но их так много, что травы не видно. Высаживать что-то другое запрещено.
Солнце начало клониться к закату, небо потемнело, и редколесье заполнилось туманным мраком. Впереди засиял белый мрамор.
— Оэруиль теперь живёт здесь? — указала Линдиэль на башню, всё чётче проступавшую во тьме среди сторонившихся непрошенных гостей тонких стволов.
— Госпожа королева проводит в Башне Морской Звезды много времени, — кивнул посланник, — мы думали, владыка Карантир будет против, однако он лишь посмеялся и позволил супруге находиться здесь столько, сколько пожелает.
Белая одинокая башня заблистала серебром в таинственном свете ночи, озеро заиграло искрами звёзд.
— Эаринэль, — выдохнул кто-то рядом, и дочь лорда Новэ вздрогнула.
Прекрасная изящная постройка совершенно необъяснимо пугала, словно блуждающий огонёк над болотом, скрывшем массовое захоронение. Чем ближе Линдиэль подъезжала, тем слышнее становилась музыка, доносящаяся из высокого стрельчатого окна: арфа не пела, она тренькала, рвано и не мелодично, будто на последнем издыхании. Огонь внутри башни дрожал и метался, словно в помещении носился ураган.
Стало очень страшно.
— Удержи меня, — послышалось замогильное пение, слова растягивались, голос дрожал, и ноты звучали чудовищно надрывно, — на шелкову постель уложи меня,
Ты ласкай меня,
За водой одну не пускай меня.
Удержи меня…
— Ждите меня у входа, — приказала Линдиэль, и, делая вид, будто ничего особенного не происходит, пошла по белоснежным ступеням, которые казались липкими и скользкими, тень, падающая от эльфийки, окрашивалась алыми подтёками, словно камни делились страшными воспоминаниями с новой гостьей, желая предупредить или просто напугать из шалости.
Внутри башни горели факелы, неверный свет пламени оживлял изображения на стенах, казалось, будто именно нарисованные и вылепленные лица заманивали вымученным пением, повторяя: «Удержи меня, на шелкову постель уложи меня».
Сосредоточившись на ступенях, Линдиэль поднялась в широкую комнату, где сидела племянница, склонив голову на арфу. Чёрное лоснящееся платье разлилось по полу сверкающими волнами, корпус инструмента был из тёмного дерева, и на фоне озарённого розовым и оранжевым белого камня таргелионская королева казалась не живой эльфийкой, а провалом в стене.
— Привет, Оэруиль, — по-мужски поклонилась Линдиэль, демонстрируя роскошный доспех.
— Облачившись в металл, любой становится храбрым, — печально усмехнулась дочь оссириандского лорда, — но нельзя ходить в нём всё время. Однако, стоит стать уязвимой, тебя сразу же попытаются раздавить.
— Увы, с этим ничего не поделать, — пожала плечами воительница, садясь рядом с дочерью брата. — Я хотела переговорить с твоим мужем по поводу военного положения на севере. Помоги, пожалуйста, я в долгу не останусь.
Пламя факелов задрожало с новой силой, ворвавшийся в окно ветер едва не задул огонь.
— Считаешь, я могу повлиять на мнение короля? — задумалась Оэруиль. — Даже не знаю. Перед моим отъездом у нас состоялся странный разговор.
***
Безучастно следя за тем, как служанки собирали вещи своей госпожи в дорогу, таргелионская королева вспоминала обрывки разговоров на пиру, проходившем параллельно заседанию торгового совета, и невольно пыталась оценивать всё, что оказывалось перед глазами: платья, украшения, мебель, роспись на стенах, перья, чернила, бумагу…
— Выйдете все! — прозвучал властный глухой голос, и Оэруиль испуганно вздрогнула, встав с кресла.
Захотелось тоже повиноваться приказу, однако здравый смысл или интуиция подсказывали, что лучше не шутить.
— Сядь обратно, — с пугающей интонацией произнёс Карантир и, когда супруга повиновалась, подошёл сзади, взял её волосы в руки, начал осторожно поглаживать, расчёсывая пальцами. — Странно, что ты не пытаешься перекраситься, — словно обвиняя в предательстве, сказал король, аккуратно разбирая пряди и раскладывая по спинке кресла. — Ты действительно считаешь, что «серые эльфы» красивее валинорских Калаквэнди?
— Нет, — ахнула Оэруиль.
— Боишься меня, — королеве показалось, будто голос стал печальным. — Боишься.
Руки продолжали осторожно водить по волосам, королеве очень хотелось, чтобы муж оставил её в покое и ушёл, но вдруг Карантир начал тихо напевать, и властительнице Таргелиона показалось, будто супруг вот-вот заплачет:
— Ай, то не пыль по лесной дороге стелится,
Ай, не ходи, да беды не трогай, девица,
Колдовства не буди,
Отвернись, не гляди!
Змей со змеицей женятся.
***
— Я не знаю, что случилось, — словно окостеневшие пальцы Оэруиль потрогали струны, — но между нами словно рухнула одна из преград, мы как будто стали ближе друг к другу. Карантир, я чувствую, доверил мне нечто сокровенное, только не понимаю, что. В его семье случилась беда из-за приворотных чар?
— Я тем более не знаю, — отрезала Линдиэль, — мне важно другое: скажи, когда я смогу поговорить с твоим мужем о войне на севере?
— Между мной и супругом, — дочь оссириандского лорда закрыла глаза, — пала одна из преград, и я не хочу, чтобы она появилась снова.
— Понимаю.
Быстро встав, воительница снова поклонилась, прощаясь: смысла оставаться в Башне Морской Звезды больше не было, и Линдиэль поспешила назад к слугам, чтобы немедленно отправиться в дальнейший путь.
— Удержи меня, — долетела рваная мелодия, — на шелкову постель уложи меня. Удержи. Удержи…
Когда закрылась входная дверь, свет в окне заметался, померк и вскоре полностью угас. Осталась только тьма и серебристое сияние Итиль на белоснежном мраморе, помнившем пролитую алую кровь. Небесные творения Варды скрылись за сумрачной дымкой, и теперь во всём Таргелионе, казалось горела только одна-единственная звезда — на шпиле Башни Эаринэль.
Примечание к части
И снова вспомнили о "Невесте полоза" гр. Мельница
Ты слишком Нолдо
Элиан застыла перед зеркалом, невидящими глазами смотря сквозь отражение, руки замерли на хризолитовой камее, лицо стало напоминать гипсовое изваяние.
— Сестра приехала ненадолго, — всё ещё лёжа в постели, лениво потянулся Каленовэ, — тебе не о чем беспокоиться.
— Разве? — оссириандская леди медленно повернулась, глаза расширились. — Линдиэль только появилась у нас, и тут же начала распоряжаться твоими делами! Она приказала собрать военный совет, требует выделить воинов для помощи на севере, а лорд Каленовэ лежит в своей кровати и ждёт, когда буря стихает сама! Ты не понимаешь, что поступаешь глупо?!
— Это не женское дело, — отмахнулся сын Новэ Корабела, делая вид, будто его не волнует происходящее. — Для тебя и дочек организован пир, я и сын пойдём на совет. Тебя не должно волновать присутствие Линдиэль, даже если она вооружена, облачена в доспех и готова броситься на любого, кто с ней не согласен. Это моя сестра, и мне она ничего не сделает.
Не желая терять лицо и опускаться до упрёков на повышенных тонах в адрес родственницы мужа, Элиан фыркнула и, гордо вскинув голову, украшенную диадемой из серебряных цветов, покрытых пёстрой эмалью, вышла из спальни. Лишь когда стихли шаги супруги, Каленовэ спешно поднялся и начал собираться на встречу с вассалами, которая точно не предвещала ничего хорошего.
***
— Дай мне копьё, Арастур! — Линдиэль, одетая в лёгкую кожаную рубашку и штаны по фигуре, поймала брошенное ей оружие и метнула в висящую на дереве мишень, раскачиваемую ветром.
Синда в плаще из оленьей шкуры с уважением захлопал в ладоши. Его собратья-охотники поддержали восхищение ловкостью девы.
— Я мечтаю прошить насквозь морготову тварь! — выпалила эльфийка, подбоченившись. Пепельные волосы, собранные в высокий хвост, трепал ветер, рубаха прилегала к сильному изящному телу. — Его золотая чешуя кажется неуязвимой, но я знаю — это не так!
— Наугрим сказали бы, что Глаурунг — ценный товар, — хмыкнул эльф с волчьим воротником, — а мне просто хочется поохотиться на эту прыткую дичь.
— И мы поохотимся! — проводив глазами поразивший мишень дротик, заверила Линдиэль. — Нужно лишь убедить вашего лорда в необходимости военных действий.
— Убедим, — зло прищурился Арастур, — покажем этим ничтожным Голодрим, кто в Белерианде настоящие охотники на чудовищ!
Сидевший поодаль эльф с лютней, тихо игравший что-то для влюблённо смотревшей на него девы с потрясающе длинной косой, в платье из шерсти с меховыми вставками, расплылся в улыбке и сменил мелодию на более быструю и насмешливую.
Охотники узнали музыку, одобрительно рассмеялись.
— Однажды под вечер лесною тропой, — запели дружно эльфы, знавшие слова, — с войны возвращался заморский герой.
Тропинка исчезла, он сбился с пути,
Не знает, бедняга, куда же идти.
И вспомнил он матушки давний зарок:
«В лесу ночевать опасайся сынок!
Там в чаще глухой не один уже год,
А может лет сто или двести живёт
Лесная царевна — прекрасна как ночь!
Утопицы злобной и призрака дочь,
Ей в чёрные очи опасно смотреть —
Заманит в болото на верную смерть!»
Но вот перед ним расступились кусты,
Девица стоит неземной красоты.
Он бросил котомку и кинулся прочь.
Девица зовёт, предлагает помочь:
«Селенье в другой от тебя стороне!
Там топь впереди, возвращайся ко мне!»
Не видя дороги — в глазах пелена,
Он в топи бежит, шепчет: «Это ОНА!»
Храбрец повзрослевшей сестры не узнал,
Ведь дома он очень давно не бывал!
И сгинул в лесах под зловонной водой.
Девица с котомкой вернулась домой.
А мать в той котомке нашла амулет,
Что сыну дарила на помощь от бед.
«Проклятая ведьма с болотного дна!
Я знаю, сгубила сыночка она!»
Понимая, что оссириандцы смеются над всеми Нолдор, в том числе и над Астальдо, Линдиэль почувствовала закипающую злобу.
— Голодрим — не трусы! И не боятся маменькиных страшилок! — выкрикнула дочь лорда Новэ Корабела. — Я сражалась с ними бок о бок, и ни один Голодх не побежал от опасности! Их не пугал ни огонь, ни зверь! Это сильные и смелые воины!
— Которые нуждаются в защите женщины? — мило уточнил певец.
— Ты, — задыхаясь от гнева, ощущая дрожь во всём теле, выдавила эльфийка, — не боец, но я готова сразиться за честь Голодрим с любым, кто захочет выйти на поединок от твоего имени!
Верные Линдиэль в ужасе ринулись к своей леди, но та выхватила короткий меч.
— Назад! — крикнула дева своим охранникам. — Или прогоню с позором! Ну что, кто готов защищать честь этого вонючего орочьего языка?!
— Его честь я защищать не готов, — усмехнулся Арастур, доставая два длинных охотничьих ножа, — поскольку не уверен в её наличии. Мне просто интересно понять, чего ты стóишь, воинственная дева.
— Побольше, чем этот грязнослов! — продолжала закипать Линдиэль, теряя самоконтроль.
Желание разорвать в клочья посмевших оскорбить великого любимого Астальдо помутило рассудок, застлало глаза кровавой пеленой.
Словно взбесившаяся пантера, бросившись на врага, дева рубанула со всей силы, инстинктивно повторяя заученные приёмы, однако теряя точность из-за нахлынувших эмоций.
Удивившись, с какой ненавистью Линдиэль нанесла с размаха удар, Арастур засомневался, выдержит ли сталь его клинков такой напор, однако интерес лишь усилился, и, блокируя новый выпад, охотник стал присматриваться к жаждущей крови хищнице, улавливая каждый взгляд, каждое малейшее движение, изучая повадки.
Удар, звон, скрежет, новый удар.
Линдиэль развернулась, выбросила вперёд ногу и носком сапога выбила противнику запястье. Удивлённо посмотрев на упавший под ноги нож, Арастур примирительно поднял уцелевшую руку и медленно убрал оружие обратно за пояс. Решив, что не стоит доводить до кровопролития, ведь дева настроена более, чем серьёзно, а она всё же сестра оссириандского лорда, охотник примирительно поклонился.
— Я не смог отстоять честь певца, — улыбнулся Синда, косясь на побледневшего менестреля. — Он теперь в твоём распоряжении.
— Что вы делаете?! — раздался приближающийся голос Каленовэ. — Линдиэль! Сестра! Пожалуйста!
Эльфийка только сейчас опустила направленный в грудь противника меч.
— Ничего, — ехидно подняла брови дева, — просто теперь один музыкант обязан вечно петь хвалебные оды Голодрим. Вот и всё.
Лорд в ужасе зажмурился, потом обернулся на юного сына, следовавшего за ним. Похоже, Линдиэль и правда хуже стихийного бедствия.
***
— Что такое, брат? — неожиданно посерьёзнела Линдиэль, сама не заметив, как начала копировать мимику, жесты и интонацию Финдекано. — Ты позволяешь своим певцам оскорблять соседей, а потом удивляешься, что от тебя отвернулась родная дочь?! В угоду кому ты стараешься? Отец далеко, Элу Тингол ещё дальше! А Голодрим здесь, за рекой! Это ты стравил Таргелион и мирный Оссирианд! Ты! И теперь Моргот перебьёт рассорившиеся народы поодиночке! Ты, а не кто-либо другой, не позволяешь лучшим охотникам Белерианда вступить в ряды воинов Хитлума! Если бы не ты, Глаурунг был бы мёртв и пущен на шкуры и мясо, а не сбежал бы обратно в Дор-Даэдэлот! Хочешь помочь Морготу победить, рассеивая армию эльфов?!
— Я не позволю моим подданным сражаться в одном строю с братоубийцами! — закричал Каленовэ. — Это позор! Это то же самое, что переметнуться на сторону врага! Давай, сестра! Командуй армией орков!
— Сиди в своём доме и трясись от страха дальше! — заорала Линдиэль, срывая голос. — Ты трус! И твой сын такой же! И ваш король! Будьте вы все прокляты, слышишь?!
— Ничего себе разговоры, — встал между опешившим братом и разъярённой сестрой Арастур. — А ты не просто дева, ты — волчица, в отсутствии вожака, пытающаяся занять место лидера стаи. Знаешь, леди, когда у тебя родится сын, я, не раздумывая, встану под его знамёна, а пока готов лишь заверить, что твои слова мне нравятся больше, нежели лепет испуганного лорда.
Певец и дева с поляны давно пропали, но этого никто не заметил, с любопытством наблюдая за разгоревшемся спором.
— Подожди судить, Гроза Оленей, — подошёл к Арастуру Синда в одежде из медвежьих шкур. — Род Корабела много делает для нас, не требуя полного подчинения, и его глава мудр и справедлив. В отличие от собственных детей, увы. Леди и лорд помирятся, а мы окажемся вдали от родных краёв и поляжем в чужой войне.
— Это наша война! — уже готова была кинуться на вождя Линдиэль, однако её остановил всё тот же охотник.
— Подожди, дева, — Арастур снова примирительно поднял руки, — дела не решаются сгоряча. Верить на слово я не привык, но иных источников сведений у меня нет. Мы хотели провести встречу и посоветоваться в доверенном кругу, но ещё до начала успели не только поссориться, но и подраться.
Дочь Новэ Корабела гордо выпрямилась.
— Хорошо, — согласилась она. — Сделаем то, ради чего собрались. Брат, проводи гостей в сторожевое гнездо. Ждите меня там за бокалом вина и отвлечёнными беседами. Я скоро присоединюсь.
***
— В наши леса им не добраться, — уверенно заявил эльф с северо-востока Семиречья. — Любое, даже самое многочисленное войско увязнет в чаще. Наши края влажные, пересечённые ручьями и протоками, нам не страшен огонь. Вражеское войско остановят деревья, а эльфы расстреляют орков и их зверьё из засады.
Скрытая в кронах смотровая площадка, сотканная, словно гнездо иволги, из сотен тысяч ветвей, на которой было решено провести совет, располагалась на надёжно укреплённом мёртвом дереве, окружённом молодыми ясенями, пока недостаточно могучими, чтобы перенести на них большой охранный пост.
В холодном свете солнца живая листва вокруг приобретала оттенки медных сплавов, становясь похожей на наконечники стрел.
— Войны нам не избежать, — сказала сидевшая чуть в отдалении эльфийка-провидица с вплетённой в волосы травой. Рядом с ней находился молчаливый собрат, неподвижный, словно спящий, однако его рука крепко держала ладонь девы. — О грядущей беде шепчут колосья в далёких полях и корни в наших лесах, плачут дожди и реки, озёра полнятся кровью и пламенем из подземных источников. Мы должны помочь другим и себе, но так, как помогают древа: укрыть, накормить, спрятать. Живое растение не есть воитель, оружием становится только мёртвое. Лишь будучи убитым даст оно огонь, яд или оружие.
— Однако, мы не деревья, — поднялся Арастур, подходя к краю площадки, устремляя взгляд на север. — Мы охотники, которые привыкли брать верх над зверем, даже если это колдовская тварь врага. Возможно, леди преувеличивает…
— Она врёт, — вдруг перебил подданного Каленовэ, косясь на неизменно молчаливого сына, чтобы тот поддержал отца. Поймав удивлённые взгляды собратьев, лорд примирительно развёл руками. — У леди своя игра, она давно не отстаивает интересы отца и семьи в целом. Своего народа тоже! Увы, Голодрим умеют смущать разум не хуже самого Моргота.
— Я всё слышу, брат, — неожиданно, без предупреждения поднялась на совет Линдиэль, и сидевшие за плетёным из ивовых прутьев столом мужчины изумлённо раскрыли глаза.
***
Собираясь присоединиться к брату и подвластным ему оссириандским вождям, дочь лорда Новэ медлила, понимая, что абсолютно всё идёт не так, как ей нужно.
Разумеется, это было ожидаемо, предсказуемо и даже, наверно, очевидно, но…
Линдиэль слишком хотела верить в успех, поэтому верила, верила, верила… Однако, встретив непонимание и скепсис, дева неожиданно для себя совершенно потеряла твёрдость духа и надежду на успех. Дело показалось абсолютно невыполнимым, мечта — несбыточной, и, даже забыв закрыть дверь в покои, где не была уже много солнечных лет, Линдиэль села перед зеркалом, посмотрела, во что «превратилась» юная милая дочка прославленного лорда и с отвращением замерла: растрепанные неухоженные серые волосы, злое испуганное лицо, грубая одежда, фигура, утратившая женственность, однако не ставшая мужественной, загрубевшие жилистые руки… Душа зарыдала, разрываясь в клочья, но по лицу не скатилось ни единой слезы, губы не задрожали, даже дыхание не сбилось. Это было так странно и пугающе, что Линдиэль захотелось закричать от ужаса, и где-то глубоко внутри так и происходило, только застывшее отражение в зеркале оставалось неизменным. Дева вдруг осознала, что сейчас пойдёт на совет, где её совершенно справедливо выставят посмешищем, не пожалеют чувств и не отнесутся с пониманием к неопытности в военном и государственном деле.
— Это всё из-за него! — широко раскрыв неподвижные глаза, прошептала Линдиэль. — Из-за Астальдо. Если бы он был добрее ко мне…
Слова оборвались, эмоции сжались испуганным зверьком и вместе с внутренним криком рухнули куда-то в холодную бездну равнодушия.
— Пусть смеются, — чуть заметно улыбналась леди. — Пусть попробуют.
— Они не посмеют, — ласково произнесла появившаяся словно из отражённого в зеркале мира средняя из дочерей Каленовэ.
— Посмеют, Каленуиль, — угрожающе тихо произнесла Линдиэль, дыхание участилось. — Как и ты посмела войти, не спросив и не послав слуг предупредить меня. В твоей семье наглость и бесцеремонность — нормальное явление!
Оссириандская леди отошла в сторону, опустила глаза. Одетая в платье, украшенное сочетанием меха нутрии, бобра и норки, с причудливым ожерельем из кости, в лёгких кожаных туфельках с лентами и в широких деревянных браслетах на тонких запястьях, Каленуиль выглядела уроженкой Края Семи Рек, а не родственницей владыки морского берега.
— Пожалуй, ты права, — печально согласилась леди, — я нагло и бесцеремонно наблюдала за тобой, пока остальные были на пиру. Я хотела поговорить про сестру, потому что мама и папа отказываются вести долгие беседы о ней, письмами мы не обмениваемся, а я волнуюсь за Оэруиль, скучаю и хочу увидеть, но, сама понимаешь, это невозможно. Хочешь мёда? — внезапно сменила тему эльфийка, и Линдиэль не сразу поняла, о чём речь.
Лишь когда в тонких, словно прозрачных, руках племянницы появилась плетёная бутыль из ивовой коры, дочь Кирдана догадалась, что сродница предлагает выпить сладкого хмеля.
Решив, что хуже всё равно некуда, дева отмахнулась:
— Наливай!
— Зачем? — заулыбалась Каленуиль. — Выпьем так, словно на охоте в засаде.
Резко, со смехом выхватив у племянницы мёд, Линдиэль сделала большой глоток. Дочь лорда Каленовэ приняла бутыль назад, осторожно отпила.
— Ты слишком «одна из них», из Голодрим, — сказала Каленуиль, розовея то ли от хмеля, то ли от смущения. — Смелая, открытая, гордая. Ты отталкиваешь тех, частью чьего народа раньше была. Кажешься чужой.
— Дай мёд, — заинтригованно прищурилась Линдиэль, стараясь подавить желание снова высказать племяннице всё, что думает о вмешательстве в её жизнь. — Я буду пить, а ты рассказывай, что тебе нужно, и как этого добиться.
Щёки Каленуиль стали пунцовыми, эльфийка замолчала, и воительница поняла, что значили слова «отталкиваешь тех, частью чьего народа раньше была».
— Прости, пожалуйста, — словно ребёнка, погладила племянницу по волосам Линдиэль. — Ты права, я какая-то слишком Нолдо.
Девушки рассмеялись, и Каленуиль перестала смущаться.
— В этом и проблема, — согласилась оссириандская леди, — ты хочешь договориться с Тэлери, но ведёшь себя подобно их врагу. И выглядишь так же. Ужасно.
Линдиэль наигранно мужицким жестом, словно Нолдор и правда гномы, вручила мёд племяннице и подбоченилась перед зеркалом.
— Арастур — брат моего мужа, — нежно произнесла Каленуиль, подходя к сестре отца и красиво укладывая растрепавшиеся волосы на мускулистые плечи. — Я смогу повлиять на него. Семья лорда Новэ почитаема в Оссирианде, дедушка славится здесь благодетелем, но, поверь, — ласковые тёплые руки развязали шнуровку на рубахе, полуоголили грудь, подслащённое хмельным мёдом дыхание коснулось шеи около уха, — совершенно неважно, кто именно из рода Корабела правит в Оссирианде. Ты забыла, кто ты. Пора вспомнить.
***
Линдиэль поднялась на один уровень с братом и его подданными и, наблюдая, какое впечатление произвела, самодовольно прищурилась.
— Прекрасно выглядишь, леди, — произнесли восхищённые голоса, которые не слишком много значения имели для дочери Кирдана, важнее было изумление и пока что лёгкий испуг брата.
— Ты восхитительна, сестрёнка, — вымученно произнёс Каленовэ.
— Наконец-то ты заметил, — гордо улыбнулась дева. — Я уже не надеялась.
***
— Вала Улмо избрал нашу семью, — замурлыкала Каленуиль, взяв резной костяной гребень и масло шиповника, — однако Владыка не избирал моего отца. Это была удача, шанс для него. Но что вышло? Папа выдал меня замуж за вождя оссириандских Лаиквэнди, рассчитывая укрепить своё положение, только не учёл одну вещь, — ловко справившись с пылью и колтунами в волосах, дочь лорда стала укладывать пряди в причёску, — я часто смотрела в сторону Таргелиона и видела, как мой муж пытается не позволять Голодрим использовать наш лес. Но ни одна, ни другая сторона не хотели убивать друг друга, понимаешь? Этого хотел только мой отец, потому что боялся гнева короля, которого видел пару раз в жизни! Те воины, что ушли по зову Химринга на север, не возвращаются, но не потому, что погибли.
— Да! Они верны командирам! — снова стала превращаться в «слишком Нолдо» Линдиэль, но племянница нежно коснулась её губ.
— Мужчины придумали много оружия, — посмотрела в отражённые в зеркале глаза девы оссириандская леди, — а против нашей красоты они бессильны. Но важна не только внешность. Нужна магия, которая, словно аромат масла, окутывает образ. Нужно настроение. Не стоит идти на совет к Тэлери в алом платье со звездой Феанора.
— Я понимаю, — дочь Кирдана позволила украсить свои волосы тканевыми цветами и речным жемчугом.
— Я попрошу принести подходящее платье, — подмигнула Каленуиль, — а пока натру тебя маслами. И расскажу нечто важное.
Рубашка начала сползать с тела, по коже побежали мурашки.
— Ты забыла, что такое любовь к себе.
Тёплые ладони соединились, разогрели масло, стали водить круговыми движениями по плечам, оглаживая сильные мышцы, массируя, втирая, ласково надавливая.
— Расслабься, — голос пьянил, словно крепкий мёд, — и знай, что ты лучше тех, кому пытаешься нравиться, за чьё внимание борешься.
Линдиэль слишком захмелела, чтобы спорить, поэтому невольно обмякла и блаженно улыбалась, чувствуя, как приятно спадает напряжение в шее и спине.
— Если бы не я и другие оссириандские жёны, — продолжала ласково мурлыкать Каленуиль, — наши леса были бы залиты кровью, ведь мужчины не любят договариваться по-хорошему и заставляют нас быть такими же. Если бы мой муж всегда выполнял приказ своего лорда, никакие химрингские войска не остановили бы войну в нашем краю. Но женщины сделали так, чтобы вражда была больше на словах, чем на деле.
— Тебе не нравится политика отца? — прямо поинтересовалась Линдиэль, и по сморщившемуся носику племянницы поняла, что снова спросила слишком по-нолдорски.
— Он всё решает сам, не давая права голоса ни маме, ни мне, ни Оэруиль, и стоит на своём даже когда видит, что не прав. — Ласковые тёплые руки прошлись вдоль позвоночника до поясницы, по коже рассеялось приятное покалывание, мышцы стали мягкими и податливыми. Линдиэль уже готова была мурлыкать и довольно потягиваться от удовольствия. — Он настаивает на неверном пути, который не нравится его подданным. Когда у меня родился брат, мой муж… Да, я подслушивала, нагло и бесцеремонно. Муж сказал брату и друзьям, что лорд теперь уверится в правоте ещё больше, потому что обрёл помощника. И что однажды ситуация изменится, хочет Каленовэ этого или нет. Понимаешь, женщины предлагали помочь посадить лес на равнине, чтобы Таргелион не нуждался в оссириандских ресурсах, а мужчины готовы жечь свои угодья вместе с вторгающимися врагами. Я не хочу трагедии, а чтобы её избежать, папа должен отказаться от своего лидерства. Это нельзя сделать быстро, увы, но мы с тобой способны встать во главе Оссирианда, если ты будешь слушать мудрые советы.
— Предложишь мне выйти замуж за Арастура и родить от него сына? — так и не отучилась от прямых вопросов дочь Кирдана.
— Полагаю, моего сына будет достаточно, — проводив глазами принесённое служанками платье и украшения, мило улыбнулась Каленуиль. — А ты просто дашь понять своему брату, что он не справляется с обязанностями. Скажешь это так, чтобы поняли все. А он — не обязательно. Главное, чтобы папа испугался оставаться владыкой. Будь красивой, Песня, и одеждой, и причёской, и речами. Ты ведь не с Голодрим говоришь, дорогая. Снимай свою воинственную одежду, полюбуйся телом и укрась его. Пусть охотники забудут, на кого надо расставлять сети, и сами попадутся в ловушку.
Где-то глубоко в душе Линдиэль хотела протестовать, причём просто так, без конкретной причины, но деве сейчас было слишком хорошо, чтобы позволять себе негативные эмоции.
Каленуиль поднесла к обнажённой эльфийке платье, расшитое листьями, цветами, птицами и шишечками, с меховыми и кожаными вставками, и, очень хитро улыбаясь, тихо запела свадебную песенку, которую знали все девушки Эглареста и Бритомбара:
Ты подросла — замуж пора,
О, Эру, дай тебе не знать всё, что я прошла!
Настал твой час женою стать —
Жених был здесь с утра.
Мужья — наша цель, мужья — наша боль,
Без них пуста постель, и такова наша роль.
Мужчина — наш король,
Ему покорной быть изволь!
Грустно, но, однако,
Нам нельзя без брака,
Женский жребий наш —
Нужно выйти замуж!
И даже день один
Нельзя нам без мужчин!
Многозначительно посмотрев на племянницу, Линдиэль засмеялась, и Каленуиль заговорщически кивнула. Эльфийки прекрасно поняли друг друга.
***
— Что ж, — наслаждаясь произведённым эффектом, произнесла дочь лорда Новэ, — а теперь давайте решим, кто хочет вписать своё имя во все летописи Арды, уничтожив непобедимого дракона. Полагаю, желающих будет много, а не только хрупкая прекрасная дева.
Примечание к части
Песни:
"Лесная царевна" гр. "Сказки Чёрного леса"
"Мужья - наша цель" из мюзикла "Ромео и Джульетта"
Бегство Нолдор
Зеленоватые светильники и алые факелы, освещавшие пещеру, отражались в прозрачных внимательных глазах цвета морской воды.
Гельмир смотрел на карту, переводил взгляд на покрытый сталактитами свод, снова возвращался к схемам и чертежам, и в голове эльфа вырисовывались картины будущего города.
— Теперь понимаешь, о чём я? — беспокойно тараторил гном, тыча в бумагу пальцем. — Вот здесь нужен мост, а в этом месте — туннель. Тебе понятно, почему?
Сияющие глаза эльфа снова пробежались по утопающим во мраке сводам. Сталагмиты, словно бдительные стражи, стояли повсюду, будто готовые в любой момент атаковать чужаков. Только некому было скомандовать наступление.
— Вы считаете, что копать под дельтой реки — плохая идея? — посмотрел на собеседника Гельмир. — Не уверены в надёжности почвы? Или просто для красоты мост возвести решили?
Гном переглянулся с собратьями, стоявшими чуть поодаль и рассмеялся:
— Мы же для вас, эльфов, строим! Конечно, хотим красиво сделать. Но вот в этом месте мост укреплять сложно, а тут пустоты — туннель хорошо проляжет.
Гельмир согласно кивнул.
— Послушай, эльф, — похлопал его по спине строитель, — тебя в шутку что ли назвали Весёлым Сокровищем? За всё наше знакомство ты ни разу не улыбнулся!
Нолдо посмотрел в глаза гнома и криво усмехнулся, не произнеся ни слова. Зачем кому-то знать о том, как весёлый смешливый мальчик увидел войну, стал её частью, как глаза впервые посмотрели в лицо смерти, а руки причинили её?
Если эти наугрим могут шутить и веселиться, зная, что где-то неподалёку отряд эльфов проверяет, очищены ли коридоры и тайные ходы от последних Ноэгит Нибин, это лишь говорит об их особом видении мира и восприятии жизни, а не о том, что серьёзный эльф — какой-то неправильный.
Сам не зная,зачем, тронув короткий меч, висевший на поясе, будто боясь, что оружие исчезнет в самый неподходящий момент, Гельмир прислушался к тишине подземелья. Город начинали строить, не дождавшись окончательной победы над злобными карликами, поэтому необходимо было оставаться настороже, что забавляло одних и пугало других, однако воины заверяли, будто опасаться уже нечего.
Что ж, это было именно то, что каждый желал услышать.
Сталагмиты-стражи безмолствовали и не двигались, покорные воле отсутствующего на посту командира. Без него — это всего лишь минералы, такие же неживые, как и те, кого они не смогли защитить.
***
Они шли по трупам. Священный валинорский свет сливался воедино с пламенем, и пещерная тьма в ужасе бежала перед безжалостным натиском чуждого здесь сияния, швыряя под ноги могучих воинов Нолдор давно разлагающиеся и свежие, ещё тёплые, маленькие тела.
Новый шаг вперёд заставил в ужасе отпрянуть: Элендил увидел то, что осталось от карлицы, и сомнений не возникло — убитую стрелой женщину жрал ящер, скорее всего, такой же, как тот, что напал на заблудившихся в подземельях Нолдор. Ужас ослепил и оглушил, эльф едва не выронил факел.
«Я хочу домой! — вышибла дыхание мысль. — Домой! В окрестности Тириона! Будь ты проклят, Феанаро Куруфинвэ!»
Пытаясь справиться с собой и не вспоминать, что, идя к свободе, оказался слугой наугрим, Элендил увидел, как воины выходят вперёд него, кто-то другой уже ведёт остальных, это понимание должно было встряхнуть, однако Нолдо не чувствовал под собой земли и собственных ног.
— Будь ты проклят, Феанаро! — прошептал он, смотря на факел, вспоминая, как зажёг огонь среди павшей на Валинор тьмы, как раздаривал казавшееся благодатным пламя свободы и борьбы. И что теперь? — Теперь я здесь, — прохрипел эльф, — добиваю остатки какого-то несчастного народа, чтобы спрятаться от врага, с которым клялся воевать.
На миг захотелось, чтобы вот этот, только переставший дышать ниббинг с торчащей из глаза эльфийской стрелой, лежавший неподалёку от недоеденной женщины, оказался жив и способен нанести роковой удар по врагу, но именно это отчаянное желание заставило прийти в себя и встряхнуться.
— Здесь трупы! — пренебрежительно произнёс Элендил ближайшим соратникам. — Грузите!
Телега, одна из многих, ещё не переполнившаяся маленькими уродливыми телами, подкатила вплотную, убитого ниббинга закинули поверх истлевших мертвецов, найденных в коридорах и тайных залах. Стрелу выдернули из глаза и, смыв кровь, убрали в колчан, чтобы снова пустить в дело, если бывшие хозяева нарогских пещер ещё не осознали, кому теперь принадлежит их дом.
Валинорский свет и пламя факелов продвигались вглубь подземелий, очищая их от гнили, рассеивая тьму. И беспощадное неумолимое наступление остановить было невозможно.
***
На стремительно темнеющем небе россыпью загорались мелкие и крупные звёзды, вырисовывались очертания созвездий, серебром засиял ночной цветок.
Нарог сверкал отражением светил, лёгкие волны, журча, накатывались на мягкий прибрежный песок, ласково омывая камни, оставляя на них блестящие пузырьки.
Ночная тьма искрилась серебром всё ярче, к берегу одна за другой причаливали изящные белоснежные лодки. Эльфы, взрослые, юные и совсем ещё крохи, ступали на песок, сияющий золотой и серый блеск волос заполнял пустынные подходы к заросшим зеленью скалам.
Со стороны леса подходили черноволосые Нолдор в ало-звёздных плащах и сверкающих сталью и золотом доспехах.
Ночной светоч Итиль ярко воссиял в чёрном небе, и в скрытой тенью скалы пещере заиграли дивными волшебными переливами узорчатые врата.
Вспыхнул факел. Король Финдарато, держа огонь высоко над головой, окружённый верными эльфами и друзьями-наугрим, поднял ладонь.
Под изумлённый вздох толпы врата начали раскрываться, чернота подземелья озарилась алым, заиграла торжественная музыка, верные владыки подняли зелёные знамёна с арфой и факелом.
— Слава великому народу Эльдар! — провозгласил Финдарато, торжествующе улыбаясь. — Слава великому народу Кхазад!
— Славься, Фелагунд! — прогремели наугрим, вскидывая молоты и другие орудия для работы с камнем.
— Хвала милостивому Вала Улмо! — улыбаясь в сторону Синдар, пропел Финдарато, и разгоравшийся факел отразился в драгоценных украшениях нолдорского короля. — Сегодня наш новый дом открыл для нас свои двери! Принесём же благодарность всем тем, чья неоценимая помощь, чей тяжёлый труд сделал город в пещерах на Нароге безопасным для нас! Их имена — имена героев — навеки вписаны в летопись Нарготронда! Нарготронд! Таково имя нашего нового дома! Братья и сёстры, здесь, в Нарготронде, мы сможем исполнить все мечты, которые не воплотились в Амане и на Тол-Сирионе! Здесь, в этом благословенном месте, куда привела нас милостивая судьба и укрыла от опасности, мы обретём счастье в полной мере! Всё, чего жизнь не додала ранее, отныне хлынет изобильным потоком, нам останется лишь правильно воспользоваться теми возможностями, что открываются теперь! Знаю, какие сомнения возникали, пока строился город: многие не хотели прощаться со звёздами над головой, заменяя их сводами пещер, какими бы красивыми ни были узоры на них. Многих отталкивала невозможность путешествовать. А кто-то не желал отказываться от привычной еды и охоты, подземная замена которым показалась неравноценной. Я это говорил и повторю снова: Нарготронд — скрытый, тайный город, но не запертый! Это не тюрьма, это наш новый дом! Охотники и садоводы будут пользоваться угодьями в окрестностях, путешественники и исследователи смогут по-прежнему познавать мир, а потом возвращаться в безопасный дом, который никогда не отыщет враг.
Подъехавший со стороны леса Тьелпе обернулся на Дуилино.
— Финдарато говорит правильные вещи, — кивнул Куруфинвион, — но я всё же предпочту жить в Химладе, приезжая гостем в Ногрод и Нарготронд, живя там столько, сколько захочу, а потом возвращаясь в земли отца. Всё-таки не место народу звёзд под землёй, что бы ни говорили про безопасность.
Дуилино покачал головой, но согласен он с принцем или нет, было непонятно.
— Насколько мне известно, — Тьелпе пробежал глазами по белоснежным лодкам-лебедям, — обустроен только самый центр Нарготронда, где соорудили дворец и дома ремесленников. Всё остальное ещё только предстоит возвести, однако Финдарато слишком торопился покинуть кажущийся опасным остров.
— Дворец тоже не достроен, — кивнул Дуилино, — жить в нём можно, но о роскоши пока речи не идёт.
Сын Куруфинвэ-младшего понимающе кивнул.
Король Инголдо продолжал речь, всё больше увлекаясь чарами, поэтому факел в его руке горел уже неестественно ярко:
— Отныне и навек Кхазад — наши братья! Отныне и навек Нарготронд, созданный Детьми Великого Махала, станет нашим кровом! Берите факелы, зажигайте от моего пламени и следуйте за мной, мой звёздный народ!
— Что-то мне это напоминает, хоть и звучат совсем иные слова, — улыбнулся Тьелпе.
— Это Бегство Нолдор, мой друг, — повторил его интонацию Дуилино.
Эльфы взглянули на загорающиеся у входа в пещеру алые огни. Пламя вспыхивало в руках и устремлялось к небу, а потом исчезало под сводом подземелья. Толпа, устремившаяся за своим королём, всё ярче озарялась алым, музыка арф манила за собой, её звучание приглушалось, удалялось, таяло в спасающейся от огня темноте.
— Знаешь, друг, — вздохнул химладский принц, — я смотрю на всё происходящее и хочу только одного…
Тьелпе замолчал, словно ожидая вопроса, однако собрат его не задал. Факелы по-прежнему загорались и исчезали в пещере.
— Я хочу, — после долгой паузы продолжил сын Куруфинвэ-младшего, — чтобы всё сказанное Финдарато сбылось именно так, как он обещает. Это ведь хорошее желание, правда?
— Очень хорошее, принц Тьелперинквар. Самое лучшее.
Примечание к части
Иллюстрации от Алины Стрениной:
https://vk.com/wall-178818294_573
https://vk.com/wall-178818294_410
Город, стоящий у солнца
Из высокого окна открывался вид на холодное потемневшее осеннее море. Одинокий корабль возвращался в порт, и по флагам двух цветов на мачтах было ясно, что скоро можно ждать новых интересных записей от Воронвэ.
— Мне будет его не хватать, — печально произнёс Кирдан, провожая судно глазами. — Всех вас.
Турукано поджал губы. Да, можно было не приезжать в Эгларест, а лишь отправить письмо, поставив своего лорда перед фактом, но сын верховного нолдорана чувствовал — так нельзя, нужно всё обговорить лично.
— Многое изменилось, — встретился взглядом с подданным Кирдан. — Я слышал, над Тол-Сирионом развеваются синие знамёна с поверженным золотым драконом. Не рано ли хвалиться подобным?
— Это не похвальба, думаю, — пожал плечами виньямарский лорд, смотря на корабельные флаги: звёздное ночное небо и солнечное дневное с парящей чайкой. — Это мечта. Почему бы не сделать своим знаменем мечту?
— Куда вы уходите? — неожиданно задал долгожданный вопрос Корабел, и Турукано напряжённо замер, отведя взгляд от моря.
***
— Вам тоже кажется, что это лучшее место для города? — спросил молодой следопыт со стальными глазами Нолдо и волосами цвета выгоревшего пепла, часто встречающимися у Синдар. — Что скажете, владыка Тургон, лорд Пенголод?
Сын верховного нолдорана улыбнулся: летописец Кельсамо, которого Синдар называли на свой лад Пенголод, почти всегда говорил только на Квэнья, хотя знал все наречия, с которыми сталкивался, а средиземские Тэлери называли вещи исключительно по-своему, не стремясь переучиться на язык собственного лорда. Виньямар говорил на двух разных, хоть и похожих наречиях, и это согревало сердце напоминанием о навеки покинутом доме.
— Город в кольце гор? — уточнил Умник, наклоняясь к карте. — Ты говоришь, Ровал, никто не найдёт это место, однако сам его нашёл. Как?
— О, это долгая история! — воспрянул молодой полунолдо. — Мы с друзьями двигались на восток в поисках Белой Рощи, не отклоняясь от курса, и вскоре ушли от остальных на расстояние, на котором уже не слышали переклички. Некоторое время лес был достаточно густым, а потом вдруг началась вырубка, причём очень грубая: на месте пней не сажали новые деревья, всюду валялся мусор. Мы решили обойти это место стороной, и наткнулись на гниющий орочий труп с пробитой головой, сорванной одеждой, связанными за спиной руками.
***
— Что будем делать? — схватила Ровала сзади за плечи невеста.
Ситуация накалилась: исследователи, уходя в леса, понимали, что могут встретить опасность, поэтому взяли с собой оружие и научились им пользоваться, однако никто из молодых эльфов ещё не воевал, зная лишь по сдержанным рассказам старших, кто такие орки, и почему они зло. Однако убитый не вызывал ненависти, скорее, жалость, ведь было понятно — умер он в муках.
Пятеро молодых мужчин и две девушки сбились вместе, осторожно пошли назад, чтобы с безопасного расстояния от возможного местонахождения орков подать сигнал своим с просьбой помощи.
***
— Мы увидели отряд вооружённых орков, — с жаром выпалил Ровал, посматривая на своего владыку. — Мы бились доблестно, подражая тебе, лорд Турукано! Мы все знаем историю великой битвы на северном перешейке, когда с первым восходом Итиль синие звёздные знамёна взвились над Сумеречным Краем. Орки напали на шествующих во главе с королём Нолдор, и пал в неравном бою принц Аргон, Благородный Вождь, но братья отомстили за его смерть. Принцы Фингон и Тургон бились с врагами с доблестью армии Валар!
Всё шире улыбаясь, Турукано многозначительно посмотрел на своего летописца, и Умник хитро подмигнул.
— Мы перебили орков! — закончил рассказ Ровал и вернулся к карте. — А после пошли вверх по течению реки.
***
— Не бойтесь, — заверил молодых исследователей командир подоспевших на зов воинов, — орков поблизости нет, иначе мы бы их слышали. Мы проверим окрестности, а вы можете продолжать поиски рощи.
Желая казаться героем в глазах невесты, Ровал, разумеется, не показывал, что нервничает, однако на сердце было очень неспокойно. Одной рукой сжимая ладонь возлюбленной, а другой придерживая рукоять кинжала, эльф повёл друзей вверх по течению узкой речушки, на заросший кустарником холм.
Деревья расступились, открыли искателям неожиданную картину: орк, похоже, раненый и сильно пьяный, пытался забросать камнями подросшего орлёнка с перебитым крылом. Птенец отчаянно кричал, спасаясь от летевших булыжников, прыгал по траве, вжимал голову, а преследователь, качаясь и падая, ругался на пернатого и обещал поиметь его труп в глаз и клюв.
Ровал сам не понял, зачем схватил с земли камень и, пока другие подавали сигналы тревоги, швырнул в голову врагу. Пьяный ловец рухнул, как подкошенный, и сразу же заснул.
— Птенчик! Я тебе помогу! — ринулся к орлёнку эльф, и в этот момент прилетевшая откуда-то сверху стрела вонзилась в лопатку морготовой твари, тело, вздрогнув, замерло.
***
— Я взял птенца, — сказал Ровал, — пообещал вылечить его, и весь дальнейший путь слушал шутки о судьбе, подбросившей эльфу по имени Крыло птаху с перебитым крылышком. А в тот момент, когда я поднял орлёнка с земли…
***
— Смотрите! — восхищённо воскликнула дева, прижимаясь к жениху и указывая на небо. — Это же Торондор!
Эльфы подняли головы. Среди рваных полупрозрачных облаков на фоне сияющей лазури парила исполинская золотая птица, сиянием перьев едва не затмевая Анар. Орёл Манвэ летел в сторону гор, и почему-то виньямарские путешественники решили следовать за ним.
***
— Вы пошли за Орлом и вышли в долину? — уточнил Умник, скептически смотря на Ровала.
— Да! Это было настоящее чудо! — воскликнул молодой эльф. — Поверьте, город невозможно будет найти, не зная дороги! А к чужим эти сведения не попадут.
Турукано посмотрел на летописца: смирился ли прославленный Пенголод с вечным одиночеством вдали от любимой или по-прежнему мечтает убежать вместе с ней?
Хотелось верить, что разум победит, и несчастная любовь не станет причиной гибели тайного города.
***
— Не хочешь говорить о планах своему лорду? — сухо поинтересовался Кирдан, не получив немедленный ответ.
— Я не раб тебе, Новэ, — почувствовал нарастающую злобу Турукано, стараясь, однако, сдерживать себя, чтобы не наговорить лишнего.
— Ты прав, не раб. Но всё же я имею право знать — с тобой уходит часть моего народа, и ты сам называл меня своим господином.
— Неврастские Тэлери сделали выбор и стали моим народом! — твёрдо заявил сын верховного нолдорана. Понимая, что надо как-то смягчить ситуацию, Турукано посмотрел на море. — Вала Улмо сказал мне, что я могу спасти подданных, уведя в тайное место, о котором никто не должен знать.
— Это тайное место, — после задумчивой паузы поинтересовался Кирдан, — остров или побережье?
— Нет, — сдался виньямарский лорд, — это место никак не связано с морем. Оно окружено сушей.
Новэ Корабел очень долго молчал.
— Вала Улмо посоветовал тебе уйти от моря, — покачал головой Кирдан, когда Турукано уже хотел заговорить сам. — Мы с тобой по-разному понимаем этот знак, и моё мнение таково: моему и твоему народам действительно не по пути. Ты волен идти, куда вздумается, и более ничего мне не должен.
Сын верховного нолдорана мог бы возрадоваться неожиданно решённой проблеме, однако почему-то счастливым себя не ощутил.
***
Ураганный ветер рвал кроны деревьев, выл, швырял на землю ветви, небо лило холодные потоки, било градом.
С замирающим от ужаса сердцем Галдор изо всех сил нёсся туда, где, он знал, росло хрупкое белое деревце, для которого, наконец, нашли новый дом. Стараясь не думать о том, что может увидеть лишь сломанный пенёк, эльф отчаянно ругал себя за неспособность добраться до цели скорее.
Вой ветра, бьющие в лицо ветви, шишки и листья, град, холод…
Быстрее! Быстрее же!
Впереди показался тонкий белый ствол. Ураган рвал резные беззащитные листочки, швырял их в грязные лужи, прибивал к земле ледышками. Сорвав с себя плащ, Галдор укрыл несчастное деревце и сам прислонился к нему со стороны ветра.
— Не бойся, — не обращая внимания на удары градин, прошептал эльф, гладя белоснежную кору, — я не дам тебя в обиду. А закончится буря, заберу с собой туда, где всегда будет хватать света, влаги и удобрений, где тебя станут почитать и восхищаться тобой! И никакой град, никакой ураган тебе не будет страшен!
Вой ветра стал совсем чудовищным. С безразличием в сердце понимая, что думают об отчаянном безумце оставшиеся в укрытии собратья, Галдор тихо запел, уверенный, что помогает не бояться и не мёрзнуть деревцу, а не себе самому:
— Нам бы добраться домой,
В город янтарного света.
Через пустыни, лёд и огонь,
Через паденья и боль.
Нам бы вернуться домой,
В город, стоящий у солнца.
В город, где с нами
Встретятся вновь
Вера, надежда, любовь.
И словно услышав эльфа, ветер стих, град прекратился, дождь ослаб, а среди разрывов рваных серых туч ласково засияло прекрасное золотое солнце.
Примечание к части
В конце главы Галдор спел припев из "Города, стоящего у солнца" гр. Маврин
Шаг
От резкой боли хотелось кричать, однако, до хруста стиснув зубы, Алмарил не произнёс ни звука и снова наступил на левую ногу, заставляя себя делать шаг за шагом, зная — постепенно будет легче. Да, потом, когда ходить станет совсем невыносимо и придётся лечь, останется лишь одно желание: сдохнуть, а когда подействуют снадобья — спать. Но сейчас, пока есть силы, надо бороться.
Шаг.
Кажется, прошла вечность, прежде чем спала кровавая пелена перед глазами, и стала видна пустота вокруг.
Алмарил прогнал из шатра всех: и знахарей осадного лагеря, и лекарей, которых прислал отец, узнав из письма дяди Маэдроса о ранениях сына. Эти ничтожества только мешают! Они всё равно ничего не могут сделать, чтобы помочь по-настоящему, так пусть лучше не крутятся перед глазами!
Шаг.
И снова боль, от которой всего трясёт. Остальные травмы уже зажили, и ненавистный кашель, хвала Эру, закончился. Лишь раздавленное обломком стены бедро всё ещё не срослось.
— Эти жалкие недоучки, — прошипел, вытирая слёзы, эльф, вспоминая слова знахарей, рисуя в памяти их лица, — говорят, будто я должен радоваться, что ногу смогли сохранить! Собрали из клочков и крошева и пришили! Молодцы! Как смогу, буду перед вами на коленях ползать!
Шаг. Ещё.
Застонав больше от усталости терпеть, чем от стихающей боли, Алмарил подумал о том, как поедет домой.
Шаг.
Ненависть ко всему миру натолкнулась на воспоминание о брате и сестре. Лицо Карналмарила почему-то не удавалось представить чётко, образ смазывался, словно смешиваясь с грязью и кровавой пеленой боли, зато малышка Митриэль, эта глупая приставучая зазнайка, смотря большими бирюзовыми глазами сквозь время и пространство на старшего брата, заставляла улыбаться.
Шаг.
— Я хочу остановиться
В месте том, где есть покой, — прошептал Алмарил, наступая на ногу увереннее, слыша в памяти голос сестрёнки, поющий красивую песенку, которую почему-то запрещал исполнять отец, словно это не милые детские стихи, а проклятье.
Шаг.
— В чистом озере умыться
И побыть самим собой. — Тяжело вздохнув, принц вытер лицо. — Крики чаек у причала,
Где есть я и где есть ты,
Это озеро — начало
И моей мечты.
Шаг. Слишком уверенный и резкий.
Согнувшись и вцепившись ослабшими после переломов руками в бедро, Алмарил снова сделал…
Шаг.
— Я хочу познать свободу,
Как полёт из сладких снов, — выдохнул эльф, вспоминая, как учил сестрёнку рисовать и делать кораблики. — И набрать в свои ладони воду
С отражением облаков.
Ощутить тепло заката
И печаль ночной луны,
Слышать волны из затакта
Озера мечты.
Шаг.
Казалось, пройдены были уже многие лиги, миновало несколько эпох, но на самом деле постель до сих пор оставалась совсем рядом. От злости на собственную слабость Алмарил хотел излить ненависть на кого-нибудь, но никого не было рядом по его собственному приказу.
Шаг. Сразу же ещё один. И ещё.
— И все слова
Значат намного больше, — попытался успокоить себя воспоминанием о сестричке принц. — И музыка —
Её суждено познать.
Шаг.
Боль в бедре ослабла, но растеклась по всей ноге, сводя мышцы, парализуя колено.
Снова полезли в голову самые тяжёлые мысли, от которых пропадало желание бороться: Алмарил вспоминал тех, кто был ему дорог, и чувствовал, что никто из них на самом деле его не любит.
Шаг. И снова неосторожный. Сдавленный короткий стон.
Почему не приехала мама? Неужели отцу, вечно твердившему, что сыновья — это месть проклявшим Нолдор владыкам Арды, достаточно было отправить лекарей в лагерь, чтобы спокойно спать? Брат настолько трус, что теперь вообще не выходит из дома и никому не показывается?
Шаг.
О Ривиан Алмарил думать уже не хотел. Зачем? С ней скоро состоится разговор, который… который…
Шаг. Больно, но терпимо.
— Оглянись вокруг —
Ты услышишь сердца стук, — через силу улыбнулся Алмарил воспоминанию о маленькой сестричке, — в час, когда ветер мой голос унёс
К озеру сладких грёз.
Шаг. Второй, третий.
Да, до визита в Таргелион ещё далеко — пока даже малейшая тряска в пути покажется пыткой, но однажды придётся показаться на глаза отцу. Но сначала…
Шаг.
Осторожно выпрямившись, Алмарил медленно приблизился к выходу из шатра.
Шаг, и в глаза ударил ледяной свет зимнего солнца.
Знахари, стоявшие у самых пологов, спешно расступились, не желая снова выслушивать неприятные речи принца.
Боль в ноге притупилась окончательно, и, осторожно ступая по расчищенному снегу, Алмарил направился в сторону перестраиваемой защитной крепости.
Ветер на равнине Ард-Гален снова обрёл направление: возводимые заново стены обуздали беспокойные хаотичные вихри, подчинив их камню.
Ветер. Сул. Всё здесь напоминает об удачливом сопернике! Жаль, не получится снести его голову или пронзить грудь мечом. Здесь не получится — это владения дяди Маэдроса, но попадись Сулион там, где его некому защитить… Хотя, чем он виноват? Он просто влюблённый глупец.
— Как и я сам, — процедил принц, ступая всё увереннее. Да, потом будет очень плохо, но это потом. Не сейчас.
Алмарил не видел новый проект оборонительных укреплений, однако слышал достаточно, чтобы понять смысл открывшегося взгляду: всюду ставили стропила, балки, накладывали доски, расширяли и углубляли рвы. По рассказам эльфов и наугрим, принц понял, что стены будут расположены под углом, чтобы по ним нельзя было легко вскарабкаться ползучим тварям, а все проходы на подъём и спуск сделают узкими, чтобы дракон не поместился в них. Если же тварь всё-таки взберётся на стену, спуститься плавно не удастся, придётся прыгать, и тогда проломится потолок ловушки, и тварь провалится на стальные штыри, которые прошьют монстра насквозь.
Звучит многообещающе.
Равнина Ард-Гален полнилась звуками кипящей жизни: грохотали телеги и сани, стучали и дребезжали инструменты, свистел ветер, перекрикивались строители, издалека доносилось ржание лошадей и голоса всадников, отрабатывавших военные приёмы. Изредка звенела сталь.
— Где преступница Ривиан? — спросил Алмарил знакомого эльфа из верных Карнифинвэ, перевозившего сено.
Принц мог бы приказать привести девушку к нему, но стоять или сидеть было ещё невыносимее, чем ходить, а лёжа клонило в сон, поэтому Нолдо решил дойти до девушки самостоятельно, к тому же тренировки в любом случае необходимы. Эльф указал на оборудованный под кухню шатёр.
— О тебe узнал я вo вчерашнем странном снe,
Всё, чтo я увидел, будет вечнo жить вo мнe.
Если ты захочешь обo всём мнe pассказать —
Ветep знает, гдe меня искать! — пел какой-то Синда, тоже заметно хромая.
«Нет, — почувствовал накатывающий жар таргелионский принц, — нет! Это просто песня, она не имеет отношения ко мне и Ривиан! Я слышу её случайно!»
— Голoc твой нa небe шепчет нежныe словa,
Я в одном уверен — толькo ты всегдa правa.
Если ты захочешь обo всём мнe pассказать —
Ветep знает, гдe меня искать.
Bесенний день ворвался в этo небo,
Я вспомнил, гдe я нe был, o чем мечтал.
Остановиться мнe бы, нo я всю ночь летал.
Кутаясь в шерстяную накидку, Ривиан вышла с кухни, и порывы ветра растрепали её светлые волосы, выбивавшиеся из-под капюшона. Девушка была испугана, однако не показывала этого, только Алмарила было не обмануть: он прекрасно видел состояние бывшей подруги.
— Идём со мной, — тихо сказал таргелионский принц, заранее подготовив слова, чтобы не принять помощь, не позволить взять себя под руку, но Ривиан так и не предложила.
— Что ты хочешь? — спросила девушка, оглядываясь на шатёр, из которого вышла.
— Что я хочу, — эхом повторил Нолдо, решив не озвучивать свои многочисленные желания, например, напомнить об обязанности подданных подчиняться владыкам.
От холода и ветра нога заныла мучительнее, Алмарил помассировал бедро, мысленно проклиная ослабшую руку. Суетящиеся строители остались позади, никто больше не проходил мимо, поэтому принц решил, что можно говорить открыто.
— Скоро я поеду домой, — посмотрев в глаза девушки, тихо сказал Алмарил. — Ты едешь со мной.
— Меня не отпустят, — словно радуясь этому, усмехнулась Ривиан. — Я же преступница!
— Со мной отпустят. Как жену.
— Алмаглин, сын Карантира, — осмелела эльфийка, — я не стану твоей женой по той простой причине, что твой отец этого не позволит. Я…
— Дело не в моём отце, — остановился принц, перенося вес тела на правую ногу. Глаза бывших соратников встретились. — Дело в тебе. Не надо говорить про моё и своё происхождение, про браки с равными и другую подобную чушь. Ты сама не хочешь быть со мной.
— Это обвинение?
— Где ты была, когда я выл от боли, словно морготов волколак? Ты ведь знала о моём состоянии! Так почему не пришла просто посидеть рядом? Просто спросить, как я? Ты ведь знаешь, как это важно — внимание того, кто дорог! Но тебя это не волновало! Тебе на меня наплевать! Думаешь, ты будешь любить того паренька? Не будешь. Ты не способна на любовь.
Ривиан отступила на шаг назад.
— Допустим, — понимая, что успеет сбежать в случае опасности, дева приготовилась ринуться в сторону шатра, — я такая ужасная, чёрствая, неблагодарная… Что же ты от меня ждёшь? Любви, на которую я не способна?
— Я готов мириться с этим, Ривиан, — сделал шаг к эльфийке Алмарил, вздрогнул и побледнел. — Пойми только одно: ты или моя, или ничья. Я не шучу, Ривиан.
— Не тебе решать, с кем я буду.
— Мне.
Таргелионский принц отступил назад и, не говоря больше ни слова, пошёл в шатёр. Верные и лекари пытались помочь, но Алмарил прогонял их, не позволяя приближаться, и лишь у самого полога разрешил взять себя под руку и практически повис на знахаре.
Ривиан долго стояла в раздумьях. Не зная, как поступить, девушка покрутилась на одном месте и бросилась бежать в сторону уцелевшей части крепостной стены.
***
Метель внезапно набросилась на Ард-Гален голодным зверем: только что небо было голубым и чистым, и вдруг в одно мгновение посерело, помрачнело и опустилось до самой земли, крутя завывающие вихри. Наскоро собрав и укрыв всё, что могло пострадать от снега и мороза, воины и строители спрятались в палатки, башни и на склады — кто куда успел добежать.
Оказавшись в компании дюжины белегостских строителей и двух оссириандцев, Сулион достал из сумки припасённое яблочное вино.
— Сам готовил? — спросил эльф с зажившим ожогом на щеке. — Нет? Тогда просто учти на будущее: вино получается лучше, если к кислому сорту яблок добавлять сладкий, но не слишком много. Лучше сделать отдельно напитки разных сортов, а смешивать уже когда разливаешь по бокалам.
Рассуждая об этом, Синда успел выпить и вино, и эль, блаженно заулыбался, растирая замёрзшие руки.
— Это же ты — Сулион? — спросил вдруг гном, показавшись из-под многих слоёв шерстяного шарфа.
— Да, а что? — удивился Авар.
— Тебя дева искала.
— Да, друг, — кивнул захмелевший эльф, — Ривиан хотела тебя найти, причём какое-то важное дело не могло подождать даже конца метели.
Увидев, как изменился в лице молодой воин, как он смутился и заволновался одновременно, присутствующие заулыбались.
— Кто помнит эту песню? — продолжая пить вино, подмигнул Синда со следами ожогов. — Есть древние Перворождённые? Остальным не понять.
Над рекой над тихой рос кудрявый Клён, — стал он напевать, многозначительно поглядывая на раскрасневшегося Авара, — в белую Берёзу был тот Клён влюблён.
И когда на небе звёздный свет сиял,
Он своей любимой нежности шептал.
А Берёза отвечала, шелестя листвой:
«У меня есть милый — Ветер полевой».
И от слов от этих сразу Клён сникал: «Ветер? Что ж, так Ветер…»
И опять шептал:
«Белая Берёза, я тебя люблю!
Протяни мне ветку нежную свою!
Без любви, без ласки пропадаю я!
Белая Берёза, ты — любовь моя!»
— Пойду к Ривиан, — вскочил с места Сулион, — где она была?
— На кухню вернулась, видимо, — пожал плечами гном, нежась около огня. — Где ей ещё быть?
Кивнув собственным мыслям, молодой воин поспешил в разыгравшуюся метель.
***
В непокорённой камнем круговерти метели два смазанных силуэта бросились друг другу в объятия. Найти кого-то среди обезумевшего вихря было невозможным, но они смогли, чувствуя, куда нужно идти.
— Сулион!
— Хасолсэль!
— Не называй меня так, ты ведь знаешь моё имя.
— Как скажешь, моя орочья королева.
— А так — тем более не называй!
Ветер завыл, вышибая дыхание, глуша голоса.
— Что случилось? Почему ты искала меня?
— Ничего, пойдём. Обними крепче преступницу, чтобы ветер не похитил её у тебя и не заточил в ледяную тюрьму!
— Я сам ветер, договорюсь с ним как-нибудь.
Сулион мог бы подумать о том, что дева, столько времени державшая его на расстоянии, не воспылает страстью внезапно, но влюблённый эльф хотел быть счастливым, отчаянно надеялся на лучшее, поэтому, прижимая к себе хрупкую девушку, старался скорее увести её в укрытие, пряча за своим телом от яростной стихии, веря, что сможет спасти Хасолсэль от любой беды. Лишь бы она позволила оберегать себя!
Продвигаясь в белой режущей и обжигающей пелене, две смазанные фигуры нашли дверь и бросились внутрь помещения, не задумываясь, что это за место.
Закрыв за собой дверь, эльфы принялись целоваться, жадно лаская друг друга, гладя по заснеженным мокрым лицам, волосам под капюшоном и шарфом, шее, пробираясь под одеждой на спину.
— Вам надо уединиться! — засмеялся престарелый гном. — А то нам завидно.
Только сейчас заметив, что рядом кто-то есть, а ещё то, что вокруг полно боевых топоров, щитов, мечей, копий и луков, Сулион взял со стены факел и открыл первую попавшуюся маленькую дверь.
— Эй! Осторожно! Горючее! — крикнул вслед седой бородач, но его голос оборвался, когда щёлкнул засов.
Пламя озарило каменные стены, низкий потолок и бочки с маслом.
Ривиан расхохоталась, вырвала факел из руки Сулиона, закрепила на стене.
Промелькнувшие в голове слова про опасность пожара и домыслы, что смерть не страшна, если настигнет в объятиях любимого, стёрлись из памяти новым поцелуем.
Авар начал сбрасывать с себя одежду, с ужасом думая, что никогда раньше не был близок с девушкой и понятия не имеет, что надо делать. Ривиан тоже смутилась из-за неопытности, но желание исполнить задуманное заставляло забыть о стыде.
Швырнув плащи на пол, Сулион от волнения не мог справиться с завязками и застежками ни на себе, ни на деве, эльфийка попыталась помочь, но и её пальцы совершенно лишились ловкости.
Краснея и смущаясь ещё больше, влюблённые испуганно посмотрели друг на друга, замерли, а потом рассмеялись, и этот смех вернул уверенность, страсть и способность снимать одежду.
Сулиону хотелось сказать Ривиан, какая она красивая и желанная, как долго он ждал этого момента, что уже потерял надежду, но слова терялись, рассеивались и забывались, исчезая в разливающемся по телу трепетному волнительному теплу.
Девушка очень постаралась изящно опуститься на расстеленные на полу одежды, понимала, что получилось неловко и скованно. Однако Ривиан видела, что Сулиону сейчас не до её зажатости — он пытается справиться с собственным страхом плохо проявить себя.
— Обними меня, — как-то не так, как надо, улыбнулась и прошептала эльфийка, очень стараясь принять соблазнительную позу.
В трепещущем свете факела кожа сияла розовым и оранжевым, опасное здесь пламя горело неярко и не слишком жарко, но любая искра могла стать последним, что увидят в жизни отчаянные влюблённые. Однако обоим было всё равно.
Запутавшись в штанах, Сулион опустился на колени перед любимой, кое-как справился с непослушной одеждой, осторожно обнял девушку за бёдра, любуясь точёной фигурой. Ривиан взяла его руки и направила, шире раздвинув ноги. Видя, как эльф колеблется, не зная, что делать, девушка приподнялась, напрягая ягодицы.
— Я хочу быть твоей женой, — прошептала она увереннее. — Твоей. То, что произойдёт здесь — это наша свадьба. Все, кто сейчас за дверью, подтвердят, что мы отныне вместе навсегда. Не заставляй меня ждать, любимый.
Сулион слышал сказанные слова, только понять их не мог, утопая в нахлынувших эмоциях ожидания многообещающей неизвестности.
Ривиан говорила что-то ещё, но для эльфа всё это ничего не значило — он хотел сделать всё правильно, чтобы желанная долгожданная любимая Хасолсэль была довольна, искал, пробовал, нажимая сильнее, слабее, чаще, поглаживая и целуя. Дева снова подалась вперёд, перехватывая инициативу, и плоть двоих соединилась в одно.
Примечание к части
Тут есть песни:
"Озеро мечты" от Азбуки Хит
"Ветер знает" группы Браво
"Клён" автора не знаю, исполнял много кто.
Кто помнит, когда ещё песня про клён звучала в тексте, тому особый респект)
Ривиан и Сулион от Анастасии Миненковой (18+) https://psv4.userapi.com/c856416/u150732334/docs/d13/a9068892eac4/bez_tsenzury.jpg?extra=19FbuXIEWYDTZc_T0GXxh7GOAcKgQdbGN9VdsRmxKP6m2WICEv2xLRSoYB1vUtG7kOCnJRtN3JHu4yIE4X3IlR8Gm0-XOyCtX-SKgWKIPREJoSd45-hGQHMSPcWkudgYC_UOJGTata0YnM1ne-MRKC0smb0
Леди Астальдис
Отбросив от себя руки супруга и вывернувшись из объятий, Элиан демонстративно запахнула плотную накидку. В комнате было достаточно тепло, и этот жест мог означать только одно — леди собралась уходить.
В другое время Каленовэ стал бы задавать вопросы, пытаться остановить супругу, желая провести время с ней, попробовал бы уговорить, обещая подарки или интересные прогулки, но сейчас на это не осталось сил — лорд не мог думать ни о чём, кроме накалявшейся обстановки, понимая, что ситуация развивается совершенно не в его пользу и расходится с его интересами.
— Это всё ты, глупая девчонка! — ругаясь на сестру, сел сын Новэ Корабела за стол, когда за Элиан закрылась дверь, взял бумагу и фазанье перо. — Отец узнает обо всех твоих делах! Ты не сможешь творить в моих владениях, что пожелаешь!
Каленовэ обмакнул перо в чернила, но так и застыл, не в силах собраться с мыслями — внимание неминуемо переключалось на вопрос: что делает сестра? О чём она говорит с Арастуром, пока в совете сделали перерыв? Как она смеет решать что-то за спиной брата-лорда?! По какому праву она уединилась с чужим подданным, и почему ни один оссириандский вождь не воспротивился этому?!
«Что же с твоим авторитетом?» — задавали вопрос голоса сестры, дочерей, жены, а теперь и собственный.
Бросив перо на стол, Каленовэ резко встал.
— Я вернусь на совет, не дожидаясь Линдиэль! Нет! Не так! Я приду, — задыхаясь от злости, процедил лорд, — и скажу, ЧТО каждый будет делать дальше. Это будет приказ! Моё решение, которое никто не посмеет обсуждать! Никто, даже ты, сестра! Даже ты!
***
Охотник превратился в дичь.
Или это только кажется?
Линдиэль зашла в небольшую комнату, где разместился Арастур, и заметила на стене пару охотничьих трофеев, которых здесь раньше не было. Эльф привёз их с собой или успел обзавестись, гостя у Каленовэ? Впрочем, какая разница?
Сейчас дева видела перед собой не вождя Лаиквэнди из Края Семи Рек, а мужчину, которому есть дело до неё.
Очень личное дело.
Желание отнестись к симпатии или даже чему-то большему со скепсисом и цинизмом разбивалось о невольное сочувствие: Линдиэль слишком хорошо помнила, каково это — быть отвергнутой тем, кого любишь.
Арастур влюблён? Вряд ли. Возможно, просто заинтересован, однако дочь лорда Новэ видела: эльф проявляет к ней не простой и не фальшивый интерес: глаза охотника перестали смотреть с превосходством сильного, и это точно не было притворством. Значит…
Сердце Линдиэль дрогнуло.
«Он может полюбить меня, — понимание заставило закачаться пол из прочнейшего дерева. — И хочет этого».
— Присаживайся, леди, — наигранно смело произнёс Арастур, — позволишь называть себя Прекрасной или предпочтёшь величаться Мудрой или Бесстрашной?
«Астальдо…» — сердце забилось невыносимо часто.
— Доблестной, — как бы в шутку ответила дева. — Линдиэль Астальдис.
— Как пожелает леди.
Глаза эльфов встретились.
«Предчувствие любви, — вдруг зазвучала в памяти песня, напоминая о юности дома, о пути в Оссирианд и встрече с Туивьель, — ты соткано из снов,
Невнятных смутных слов, несвязанных стихов,
Где в золотой пыли играет свет и тень,
Предчувствие любви, что где-то рядом день
Нашей встречи,
Утро или вечер,
Мгновение иль вечность…»
Взгляд Арастура теплел, Линдиэль не могла не улыбаться, ласкаемая его светом. Прозрачные глаза эльфа любовались гостьей, но подобное внимание не заставляло чувствовать себя раздетой, не вызывало стыда — лишь пробуждало гордость собой, добавляло уверенности.
Как этого не хватало всю жизнь, а особенно последние несколько лет!
— Каленуиль давно ведёт свою игру, — неожиданно сказал охотник, подавая гостье вино. Как трепетно он это сделал! — И не видит её деятельности только Каленовэ. Вожди могут пресечь инициативу леди, однако позволяют ей делать всё. Догадываешься, почему?
Линдиэль могла бы сказать, что племянница умна и проницательна, великодушна, справедлива и мудра, поэтому, как никто, достойна почитания и уважения не просто как жена вождя, но как вождь, наравне с ним, однако губы не проронили ни слова, зато взгляд стал слишком красноречивым, выдав истинные мысли, и Арастур вдруг по-настоящему смутился.
«Я снова слишком Нолдо! — одёрнула себя Линдиэль. — Нельзя тыкать мужчин носом в понимание, как много можно добиться, правильно выбрав мужа!»
— Леди Каленуиль хочет мира, — словно оправдываясь, произнёс охотник, — и мы все его хотим, кроме Каленовэ. Я понимаю его: он был нужен Оссирианду, когда приносил новые знания и навыки, когда был для нас благословением Вала Улмо, но… — эльф приблизился к девушке, казалось, вот-вот обнимет её. — Но потом наши мастера переняли опыт, и лорд-чужеземец перестал быть необходим. Ради каких благ он нам? Милость Элу Тингола? Она не нужна никому за пределами Завесы, леди Астальдис. Тингол не придёт сюда сам и не пришлёт армию, даже если мы попросим. А требовать что-либо с правителя, которого охраняет Майэ, мы не сможем. Понимаешь?
Линдиэль кивнула. Голос Арастура был таким ласковым, интонация — уважительной, а улыбка — доброй, что дева таяла, снова ощущая себя юной и не познавшей боль.
«Ещё зима, ещё искрится
Снег на деревьях в вышине, — вспомнился кошмарный день, когда разбились девичьи мечты, когда едва оперившийся птенец попытался взлететь за звездой и упал на землю вместе с лепестками роз, которые не должны цвести зимой. — Но с каждым днём всё громче птицы
Звенят, щебечут о весне.
И пусть порой мороз ярится,
Ещё стоит на реках лёд,
Но птицы знают, знают птицы —
Весна идёт! Весна идёт!»
Птенец упал и едва не погиб от боли, но сила духа победила, стремление достичь цели осушило слёзы, и в небо взмыла гордая юная орлица, способная уничтожить противника, многократно превосходящего мощью.
Неужели сиюминутная лёгкая добыча стоит того, чтобы отказаться от мечты о звезде? Но что, если надежда тщетна?
— Каленовэ, — продолжал говорить Арастур, — дал нам многое, но теперь его упорство неуместно. Голодрим защищают северные границы, а мы обязаны их ненавидеть. Ты, Астальдис, предлагаешь единственно верный путь — путь борьбы с Морготом, помогая Голодрим. И я повторю, что уже говорил: если Вала Улмо избрал род Корабела для правления в Оссирианде, твой сын был бы принят нами, как наследник великой женщины.
«Это не понравится Каленуиль, — напряглась Линдиэль. — С другой стороны, если соединить судьбу с Арастуром, взять узды правления Краем Семи Рек в свои руки, то не всё ли равно, что думает племянница?»
Твёрдость, воспрянувшая от мыслей о власти, безжалостно рассекла удобные тёплые размышления о лёгкой добыче, в которую превратился охотник.
Вспомнился прыжок со скалы в ледяную воду, сильные волны и ветер, которые лишь рассмешили, а, покорившись, приласкали.
«Ночь своей безжалостной рукой обозначит цель
Неотвратимого движения клинка.
Что мне помешает завладеть твоей душой?
Печально странно, до чего она легка!
И смех разольётся на все времена и века,
И ветер проснётся, поманит себе на крыла,
А я его обману — стану птицей сама!
Я взмахну сизым крылом —
Что была моя боль, то окажется сном,
И ветер закружится с песней вешней.
Один взмах стальным клинком
Рассечёт мою кровь на «тогда» и «потом»,
И я забуду, что значит быть прежней».
Неужели теперь надо отступиться от выбранного пути?!
Под нежным взглядом эльфа Линдиэль снова едва не дрогнула, подумав, что, возможно, судьба преподнесла великий дар, но…
— Нет.
Дочь лорда Новэ Корабела встала из-за стола, не притронувшись к вину.
— Нет, Арастур, — содрогаясь от болезненных воспоминаний и понимания, что сейчас своими руками рушит вероятный успех, как могла твёрдо произнесла Линдиэль, — я пришла в Оссирианд с войны. Пришла оттуда, где пролилась кровь друзей и вернусь обратно проливать кровь врагов. В моей жизни нет места для любви и семьи и интриг ради власти, и ни ты, ни кто-либо другой не изменит этого. Рассчитываю на понимание или хотя бы уважение к выбранному мной пути.
Очень надеясь, что не побледнела и не покраснела, леди направилась к двери.
— До встречи на совете, — долетели слова охотника, но осознать, с какой интонацией они были произнесены, Линдиэль уже не смогла.
Примечание к части
Песни:
"Предчувствие любви" из мюзикла "Ромео и Джульетта"
"Песня Весны и Весенних ветров" из мюзикла "Снегурочка"
"Птица" Ясвены
Заплатишь за пролитые слёзы
Письма с громким стуком оказались придавлены к столу раскрытой ладонью.
— Да, — глухо произнёс Алмарил, не поднимая глаз на знахарей и воинов, присланных отцом, — надо ехать сейчас, пока зима неначалась в Таргелионе. Нет смысла задерживаться.
«Нет смысла откладывать, — мысленно поправил себя принц, переводя взгляд на опостылевшую ненавистную кровать, потом — на выход из шатра. — Ожидание хуже всего».
— Мне понадобится много снадобий, — мрачнее прежнего проговорил сын таргелионского нолдорана, подняв глаза на лекаря. — Или я сделаю так, что страдать вы будете вместе со мной. — Алмарил тяжело вздохнул. — Про Ривиан всё правда?
— Я слышал это от её братьев, — скорбно изображая сочувствие, кивнул верный принца. — Она действительно стала женой какого-то местного вояки.
На короткий миг повисло молчание.
— Ну давайте, хвалите своего владыку, — выпрямился на стуле Алмарил, болезненно щурясь, словно после сна, — меня. Не нолдорана.
— Ты сделал поистине благое дело, — наперебой произнесли верные, и на этот раз в их словах не ощущалось насмешки. — Подданные Таргелиона свободны, благодаря тебе.
— Лорд Маэдрос оказался не таким страшным, как все думали? — хмыкнул со злым торжеством принц. — Думали, моё требование отпустить преступников домой не удовлетворят? Ард-галенский полководец слишком легко пошёл на уступки, и это вас удивляет?
Да, Алмарил ждал похвалы, задавая вопросы не для анализа ситуации. Юному эльфу было абсолютно наплевать, почему удалось договориться с САМИМ Маэдросом, чтобы кучку таргелионских преступников отпустили восвояси с условием неповторения злодеяний. Лояльность лорда воспринялась как должное.
На душе сына нолдорана было настолько гадко от собственной слабости, перенесённой боли, жажды отмщения проклятому червяку и целой мелькающей вереницы чувств к предательнице Ривиан, что казалось, будто лишь безусловное обожание подданных способно хоть как-то облегчить состояние.
— Я великий правитель и лидер своего народа! — напряжённо заявил сын нолдорана. — А теперь приведите ко мне неблагодарную подданную. Мне надо с ней поговорить.
Выпив снадобье, стараясь не увлечься и не принять слишком много, чтобы не захотелось спать, Алмарил сдавил постепенно набирающими силу пальцами бедро. Сейчас, ещё немного, и плоть начнёт неметь. И будет хорошо.
Надо немного подождать.
«Она стала женой тёмного эльфа», — как сейчас прозвучал в памяти голос верного, но на этот раз глаза остались сухими.
Боль в бедре показалась приятной и целительной для сердца и оскорблённой гордости. Смакуя мучительные ощущения, погружаясь в них полностью и растворяясь без остатка, Алмарил посмотрел вслед опускающимся пологам шатра и, не замечая оставшихся рядом собратьев и лекарей, неслышно выдохнул:
— Ты заплатишь мне за пролитые слёзы.
***
За окном невысокой постройки, находившейся за одной из уцелевших стен, примыкавшей к дозорной башне, шёл снег. Крупные рыхлые хлопья летели то медленнее, то быстрее, меняя направление, поднимаясь к небу и обрушиваясь на израненную землю осадного лагеря.
— Ты так и не ответила мне.
Сулион начинал разговор снова и снова, по-разному задавая один и тот же вопрос, но Ривиан не знала, что сказать.
В комнате было уже совсем холодно: огонь в печи догорал, согревали лишь одеяла и тепло тела любимого. Эльфийка знала — нужно лишь дать знак лаской или поцелуем, и супруг подарит долгие мгновения счастья, после которых не получится думать о плохом, но Ривиан сейчас совершенно не хотела близости.
Встав, чтобы подбросить угля, Сулион неестественно сосредоточенно смотрел только на кочергу, угасающий огонь, сажу и дверцу очага. Каждое движение было напряжённым и скованным, точёное сильное тело, обычно ловкое и гибкое, стало неуклюжим, словно у подвыпившего гнома, старающегося казаться трезвым.
Ривиан смотрела на мужа, и сердце болезненно щемило.
Очень хотелось излить всё, что жгло душу, рассказать о страхах и домыслах, даже самых нелепых и невозможных, но уста смыкало понимание: от жалоб будет только хуже.
«Если я скажу, что свобода, которую щедро подарил своим подданным принц Алмарил, это не благо, но ловушка для меня, — думала Ривиан, — Сулион попытается меня защитить, и подвергнет себя опасности. Лучше молчать».
— Ты хочешь вернуться домой? — перефразировал вопрос Авар, и эльфийке захотелось оказаться где-нибудь далеко отсюда, чтобы не отвечать. — Мы всё равно вместе навсегда, — обернулся Сулион, смотря с фальшивым весельем, — и твоё отсутствие рядом будет разжигать в моём сердце пламя борьбы со злом. Я буду ещё сильнее хотеть закончить войну как можно скорее, буду сражаться ещё яростнее. А после победы я вернусь с поля боя, и мы больше никогда не разлучимся.
— Спасибо, — Ривиан закрыла глаза, но сдержать слёзы не получилось.
Совершенно не представляя, что делать, таргелионская подданная чувствовала, что, как бы ни поступила, ничего хорошего не выйдет.
В дверь громко постучали и тут же бесцеремонно открыли. На пороге стояли слишком хорошо знакомые Ривиан эльфы в чёрно-алом со звёздами, и, повинуясь их воле, помилованная преступница начала собираться на встречу со своим владыкой, которого теперь невозможно было считать другом и соратником, как раньше.
***
— Ты изменилась, — вместо приветствий и всего остального, что могло быть сказано, произнёс Алмарил, сидя в кресле с множеством подушек, укрыв ноги тёплым одеялом.
— Я теперь жена, — Ривиан замерла у входа, боясь находиться наедине с тем, кто раньше казался привлекательным и желанным.
— Ты сделала это специально, чтобы спрятаться от меня, а не из-за любви, и я презираю тебя за это. Ты ничтожество. Жалкая орчиха в теле эльфийки.
«Она прекрасна, — думал принц, внимательно рассматривая чужую любимую. — Ей к лицу супружество, она стала сочным плодом, вызревшим среди беспорядочной кисти перепутанных лепестков. Она была милой в своей едкой дерзости, а теперь по-настоящему красива».
— Зачем я здесь? — дрогнувшим голосом спросила Ривиан.
— Ты забыла добавить «мой принц».
— Мой принц.
«Такая покорная! — усмехнулся про себя Алмарил. — Боится! Даже интересно, понимает ли, чего именно страшится, или просто перепугалась настолько сильно, что растеряла гордость? Прекрасная жалкая женщина!»
— Могу ли я знать, зачем я здесь, мой принц?
Сын таргелионского нолдорана посмотрел эльфийке в глаза. Иронизирует? Хорошо, если так. Не хочется думать, что она стала настолько ничтожной. С другой стороны, это именно то, что хотел увидеть проигравший соперник.
— Нет.
— Могу я уйти?
— Нет.
Ривиан решила ничего не делать и не говорить больше. Застыв безучастной скульптурой, эльфийка просто ждала, когда это непонятно что закончится. Совершенно не представляя, что происходит, чувствуя себя абсолютно беспомощной, та, что называла себя орочьей королевой, незаметно следила за каждым малейшим движением Алмарила, надеясь понять, как улучшить кажущееся безнадёжным положение.
Нолдорский принц посмотрел прямо, всё ещё щурясь, словно после сна, но взгляд был ясным. Ривиан чувствовала: в сердце бывшего друга борются свет и тьма.
«Интересно, почему она выбрала того паренька? — чувствуя, что пора поменять положение ног, Алмарил осторожно двинулся, сел удобнее, чтобы конечности не затекали. — Это был самый простой путь? Самая лёгкая добыча? Интересно даже, когда этот несчастный перестанет быть комфортным, кто пострадает следующим?»
— Ты поедешь в Таргелион, — заговорил сын нолдорана, соединив пальцы в замок и прижав к губам. — Не ври, что будешь скучать без мужа — я не поверю тебе. Пожалей глупца: скажи ему, что уезжаешь на время. Я вернусь сюда с войском, когда закончится зима, и ты сможешь приехать тоже. Думаю, должна понимать, что твоему дурачку опасно ехать в Таргелион после всего, что он сделал.
— Да, — напряжённо поклонилась Ривиан, — конечно, мой принц.
«Тварь, — подумал Алмарил, вдруг поняв, прочувствовав то, о чём говорил отец, рассказывая о проклятии. Боль и злоба, измотав, вдруг стали доставлять наслаждение. Смакуя ненавистные ранее ощущения, понимая, что его, слабого и больного эльфа, всё равно боятся и бессильно презирают, не желая принять его власть и смириться с ней, Нолдо растянул губы в неприятной улыбке. — Прикидываешься покорной рабой, желая раздавить, поработить, уничтожить меня, заставить ползать на коленях! Это всё зависть низкородных к высокородным! Вам никогда не стать такими, как мы, и вы ненавидите нас за это! Ты забыла только одно, лживая гордячка! Я — проклятие этого мира».
— Иди. На рассвете мы выезжаем. Лучше приди заранее, орчиха.
От радости окончания этого непонятного свидания, запоздало думая, что, возможно, надо было не бояться, а вести себя по-дружески, по-женски ласково, проявить заботу и сочувствие, ведь видно же, что Алмарил всё ещё слаб и страдает от травм, Ривиан, забыв вежливо попрощаться и поклониться, ринулась прочь из шатра, не поднимая глаз на стражу.
Нет-нет-нет! Не смотреть на них! Совсем неважно, о чём они думают! Главное, сказать Сулиону, что всё будет хорошо.
***
Множество глаз провожали уезжающих с Ард-Гален таргелионских эльфов, особенный интерес вызывали подданные нолдорана Карантира у белегостских Кхазад, оставшихся в осадном лагере и, не унывая, продолжавших строительство. Когда же последние всадники скрылись в начинающейся с новой силой метели, на равнине жизнь потекла по-прежнему, словно ничего в мире не происходило и не менялось.
***
— Было так, — начал напевать Линдиро, когда воинам и строителям снова пришлось прервать работу и укрыться от снегопада, — я любил и страдал.
Было так — я о ней лишь мечтал.
Я её видел часто во сне
Ввысь летящей на белом коне.
Что мне была вся мудрость скучных книг,
Когда к следам её губами мог припасть я?
Что с нами было, королева грёз моих?
Что с нами стало, моё призрачное счастье?
— Сейчас тебя некому перебить, чтобы начать свою тему, — улыбнулся вернувшийся из караула Нолдо, делавший вид, будто совсем не устал и не замёрз. — Астальдо уехал.
— Я прерву, — печально отозвался из угла комнаты Сулион, — потому что не хочу слушать песни о любви. Ни о счастливой, ни о несчастной.
Авар понимал, что не единственный здесь, столкнувшийся с разлукой, и его ситуация далеко не самая печальная, поэтому не говорил о своих чувствах, но после выпитого вина и прозвучавших слов не сдержался.
— Астальдо пел бы о борьбе, — с улыбкой продолжил говорить караульный, садясь ближе к огню и растирая руки. — И все мы отозвались бы и голосами и сердцами. Финдекано — тот воин, рядом с которым веришь, что всё возможно, что победа близка, и враг слабее, чем кажется.
— И рядом с Маэдросом так же, — согласился Синда, притащивший огромный мешок с шерстяными одеялами. — Когда он ведёт в бой, не страшно никакое орочье полчище. Во главе с Феанарионом войско, словно заточенный клинок, врезается в незащищённое тело врага, рассекая его и уничтожая в нём жизнь.
— Да, Маэдрос — это острие меча, — согласился Линдиро, ложась на расстеленные шкуры и закрывая глаза. — Раньше этот клинок держал Феанаро, а теперь — оставшаяся после него клятва и жажда справедливости.
— Мы все хотим закончить войну, — кивнул из угла Сулион, — хотим, чтобы не было этого проклятого Моргота! Если бы не он, мы жили бы мирно и счастливо!
— Мы тоже многое можем решить и изменить, — не согласился согревшийся караульный. — Только не всегда хотим. Мне нравится думать, что если не будет Моргота, в Арде воцарится мир, но мне есть, что вспомнить о Валиноре без Моргота, и мир там был не у всех.
— Потому что мы боролись с последствиями его злодеяний, — отозвался сын Асталиона.
— Мечтаешь вернуться? — хмыкнул Нолдо у печи, проверяя готовность еды. — Помню твою песню про возвращение с войны. Но куда ты хочешь пойти с поля боя, замаранный несмываемой кровью?
Линдиро не ответил, и никто не продолжил разговор — каждый хотел победы и безусловного счастья после неё. Думать о том, что это, вероятно, несбыточно, не хотелось.
— Я мечтаю вернуться с войны, — запел вдруг светловолосый эльф, до этого молча возившийся с инструментами, — на которой родился и рос,
На руинах павшей страны,
Под дождями из слёз.
Но не предан огню тиран,
Объявивший войну стране,
И не видно конца и края этой войне.
Я пророчить не берусь,
Но точно знаю, что вернусь,
Пусть даже через сто веков
В страну не дураков,
А гениев.
И поверженный в бою,
Я воскресну и спою
Во имя возрождения страны,
Вернувшейся с войны.
***
Метели и ветра остались далеко позади, дни пути смешались в один бесконечный. Алмарил не показывался из кареты, никак не напоминал о себе, и Ривиан начала верить в лучшее. Братья, общавшиеся с охраной принца, выяснили, что сын нолдорана приказал отпустить их домой, высадив у ближайшей к родному поселению дороги, но самой эльфийки это не касалось: воины говорили, будто Алмарил берёт её с собой, потому что бывшая преступница решила весной вернуться в осадный лагерь, значит, должна быть с остальной армией.
Такое объяснение звучало логично и не вызывало вопросов, однако Ривиан всё равно было страшно и, прощаясь с братьями, эльфийка чуть не разрыдалась.
***
На привал остановились в до боли знакомом месте.
Холодный влажный ветер ворошил опавшие сухие листья, гоняя их вдоль берегов полноводного ручья, тяжёлые тучи неслись по небу, в разрывах между ними вспыхивали блёклые белёсые лучи Анора.
Окружённая верными принца, Ривиан чувствовала себя заложницей. Сидя у костра, который, словно алое знамя, трепал мечущийся по редколесью ветер, эльфийка думала о том, чем будет заниматься в таргелионской столице, понимая, что вряд ли стоит рассчитывать на жизнь во дворце.
Взгляд застыл на пламени, танцующем на поленьях. Алые и золотые языки ласково уничтожали беззащитное дерево, костёр то взвивался в небо, то прибивался к земле порывами ветра, и, зачарованно любуясь игрой света и тени, Ривиан подумала, что единственное приятное событие предстоящей поездки — это будущая встреча с Карналмарилом, который гораздо добрее брата. Младший сын нолдорана совсем другой, он только пытается казаться злым и страшным. И получается это у него очень фальшиво!
— Сколько было свидетелей твоей свадьбы? — неожиданно прозвучал голос Алмарила, осторожно идущего от кареты к костру.
— Я… не помню, — содрогнулась всем телом эльфийка.
— Двое? Трое? Четверо? Дюжина?
«Какая ему разница?!» — ужаснулась Ривиан, холодея от накатывающего страха.
— Трое…
— Я хочу посмотреть, что происходит на северном тракте, — дав знак верным следовать за ним, сказал принц. — Идём, орочья королева.
Эльфийка встала, чувствуя, как отнимаются ноги. Алмарил был вооружён, как обычно, только без доспехов, надев на плотную куртку лишь лёгкую кольчугу, набросив на плечи меховую накидку. За ним последовали три воина, и это настораживало ещё больше, хотелось убежать прочь. Только как?
Ручей обмелел, свернул в овраг и исчез среди глины, началась заброшенная вырубка.
— Помнишь, здесь была одна из наших стоянок, — печально посмотрел вокруг таргелионский принц, — а там за кустарником — засели химрингские. Дальше на восток мы подвешивали тушу, но сейчас, похоже, нет смысла туда идти. Гномов здесь давно не было. Либо они прекратили стройку окончательно, либо на зиму.
Вспомнив о разговоре в осадном лагере, Ривиан сделала решительный шаг вперёд и коснулась плеча Алмарила.
— Тебе тяжело идти? — максимально искренне и участливо спросила она, давая понять, что готова помочь. — Нога всё ещё сильно болит, поэтому не хочешь продвигаться сквозь лес дальше?
Взгляд Алмарила устремился на бывшую соратницу, и эльфийка ощутила головокружение: в светло-серых глазах Нолдо не было совершенно ничего из виденного ранее. Совершенно ничего.
— Понимаю, жалкое ничтожество, тебя это не тронет, но всё-таки скажу, — произнёс принц, давая знак верным быть настороже, — ты должна помнить, что у тебя есть семья, бóльшая часть которой — мои подданные.
Ривиан громко ахнула, лицо некрасиво сморщилось, из глаз покатились слёзы.
— Не надо, — прошептала эльфийка, — пожалуйста.
Воины принца подошли ближе.
— Я хочу, чтобы всё закончилось там же, где и началось, — очень спокойно проговорил Алмарил. — С того, с чего началось.
— Что ты хочешь сделать со мной? — плача, выкрикнула Ривиан. — Прошу, не надо! Я могу быть полезной для тебя, как раньше!
— Как раньше — не нужно. А оркам — орочья смерть.
— Нет!
— Да.
Помилованная преступница сорвалась с места, но тут же оказалась схвачена за руки двумя таргелионскими воинами. Третий осторожно опустил почти до земли толстую ветвь ясеня, достал из заплечной сумки длинную верёвку.
— А теперь доделай начатое, грязная орчиха! — лицо принца побелело, потом побагровело, глаза вспыхнули чудовищным огнём. — Завязывай петлю! И на дерево!
Ноги эльфийки подкосились, рыдания стали громче.
— Поверь, если не сделаешь это сама, будет хуже! Я сотворю всё то, что собирался сделать с трупом, с тобой живой!
Меч с режущим слух лязгом покинул ножны, бледно блеснул в угасающем дневном свете, устремился к животу бывшей соратницы, раздвигая слои плотной одежды.
— Я выпущу твои кишки и подожгу их! — заорал Алмарил, срывая голос. — Это не быстрая и не лёгкая смерть, будь ты проклята, ничтожная тварь!
— Сам будь проклят! — крикнула Ривиан, трясущимися руками взяв верёвку, но не в силах с ней справиться.
Принц расхохотался.
— Ты так и не поняла, — смахивая вдруг покатившиеся слёзы, покачал головой сын нолдорана, — я и есть проклятье. И твоё тоже. Завязала?
Не до конца веря, что всё происходит на самом деле, и что бывший друг, бывший воздыхатель, способен на те зверства, о которых говорил, Ривиан, стараясь подчиняться и хоть немного сдержать рыдания, завязала петлю.
— Теперь — вокруг ветки.
Видя, как дрожащая воющая эльфийка пытается закрепить удавку на ясене, Алмарил вдруг подумал, что верные могут осудить его за подобное, но с другой стороны…
— Ты оскорбила меня, предала своего владыку, подставила нолдорана и опозорила честь короны, провалив свою миссию, — произнёс словно чей-то чужой голос, сказанные слова моментально забылись, принц ощутил, как немеет держащая меч рука.
— Почему я?! — отчаянно выкрикнула Ривиан.
— Лезь в петлю! Иначе выпотрошу живьём! — заорал уже своим узнаваемым голосом Алмарил, ощущая прилив сил.
Тонкие бледные руки, дрожа, продели голову в верёвку. Светлые волосы растрепались, прилипли к мокрому от слёз покрасневшему пятнами лицу — уродливому сейчас, но такому красивому раньше!
— Затяни!
Язык вдруг занемел, и последнее слово оказалось невнятным, но произнести чётче не получалось. Принцу казалось, будто удавка завязалась на его собственной шее, а не у бывшей соратницы.
Эльфийка подчинилась, воин, державший ветку, отпустил руки.
Ясень с рваным сдавленным вдохом выпрямился, не опавшая до конца крона задрожала, сухие листья посыпались мимо отчаянно забившегося тела, всё ещё пытавшегося жить и дышать, хватавшегося сведёнными судорогой пальцами за верёвку на шее и выше, чтобы спасти себя. Грудь с отчаянным сипом вздымалась, ноги дёргались так, что слетела обувь. Выпученные мечущиеся глаза полопались, покраснели, но вдруг затуманились, застыли, руки бессильно повисли.
Сам не зная отчего закричав, Алмарил бросился к телу, словно хотел обнять, но в последний миг отстранился и одним взмахом рассёк мёртвую плоть вместе с одеждой. Невидящими глазами посмотрев на выпадающие внутренности, эльф зажмурился и далеко не сразу смог попасть клинком в ножны.
— Орчихе, — давясь слезами и едва не падая на высохший мох, прошептал принц, — орочья смерть.
Примечание к части
Песни: В.Высоцкий "Было так"
И.Тальков "Я вернусь"
Музыка-однодневка
Сон слишком походил на явь, особенно тем, что не удавалось пробудиться. Самым страшным было чёткое понимание: кричать и звать на помощь бесполезно — рядом никого нет. И пока сердце в панике металось, а разум искал способы освободиться от оков забытья, глаза смотрели с высоты полёта летучей мыши на благодатные туманные земли. Да, здесь отзывалось эхо войны, и многие лица выглядели напуганными, однако в целом Хитлум жил прежней жизнью, в которой у каждого было своё место.
«Посмотри на города и дороги. Покажи их, нарисуй глазами карту на чистом листе».
— Нет! — попыталась выкрикнуть эльфийка, чтобы разбудить себя собственным голосом.
«Ты пользовалась помощью Владыки, так помоги ему теперь в ответ!»
Глаза видели пути, по которым приходилось ездить, здания, в которых бывала…
— Нет!
«Услуга за услугу, дорогая. Ты покажешь дороги, а я — её. Ты же хочешь знать, кто она, как выглядит, чем занимается. Ты мечтаешь понять, чем она лучше тебя, и как это исправить! Я помогу».
Каким-то неимоверным усилием, не применявшимся никогда ранее, колдунья разорвала связь с бывшими союзниками и, обливаясь холодным потом, села на кровати, громко судорожно дыша.
Возвращение из летнего домика в восточное крыло дворца менестреля не заладилось с самого начала, когда в пути на каждом шагу попадались патрулировавшие дороги воины, спрашивавшие обо всех увиденных животных и птицах. Зеленоглазка поначалу недоумевала, для чего нужны подобные сведения, а патрульные не спешили объяснять, однако всё же нашёлся среди Нолдор один собрат средиземской колдуньи, который рассказал, что зверьё и пернатые не только могут быть шпионами врага, но и материалом для создания новых чудовищ, как уже случилось с какой-то несчастной ящерицей.
«Не хотел бы я оказаться на месте этой тварюжки», — сказал Авар, прощаясь и желая лёгкого пути.
Однако сложности на этом не закончились. Оказалось, что из осадного лагеря приехал принц Финдекано и потребовал от отца выселить на максимально далёкое расстояние от дворца всех менестрелей, особенно Аклариквета и его семью, поэтому артисты отправились на Митрим, рассчитывая, что этого достаточно. Оказалось — нет. Астальдо заявил, что если не прекратятся спектакли во всех театрах, независимо от их сюжета, потому что разбираться, где есть политическая игра, а где нет, ему некогда, он заберёт актёров в своё войско.
«С меня хватит!» — бросила в лицо дяде концертное платье Улыбка, забрала сестру и уехала на юго-восток.
«Прошу тебя, — Аклариквет, догнав Зеленоглазку на тракте, был готов встать на колени, — прими у себя моих певцов! Я что угодно для тебя сделаю, отдам всё, что у меня есть, только спрячь их. Ты же понимаешь, что будет, если Тьялинельо и остальные окажутся среди воинов Первого Дома!»
Несмотря на приближающиеся холода, колдунья согласилась и пришлось возвращаться. Оставалось надеяться, что главный враг хитлумского искусства не пробудет у отца всю зиму, чтобы не пришлось утеплять и достраивать летний дом, ведь большое жильё одинокой эльфийке будет в тягость, а размещать всех, кого нельзя отправлять на Ард-Гален, в двух комнатах, кухне, коридоре и на веранде — крайне неудобно. Артисты-Нолдор, разумеется, умели не только петь и танцевать, поэтому быстро соорудили похожие на лестницы кровати, прибив их к стенам так, чтобы в одном помещении могли с комфортом ночевать восемь эльфов: трое — по периметру, двое — на полу, и это почти решило все проблемы. Зеленоглазка убрала свои вещи в кладовую, а что не уместилось, упаковала в мешки и увезла на зимовку в восточное крыло дворца, по новой преодолев все сложности поездки, связанные с патрулями и допросами.
Оказавшись практически в одиночестве в огромном пустом помещении, колдунья не раз ловила себя на мысли, что лучше мёрзнуть и тесниться в компании друзей или даже малознакомых эльфов, чем день за днём слушать эхо собственных шагов.
А теперь ещё и чары…
Вскочив с постели, колдунья начала собираться в дорогу. Нолдор, занявшие её дом, вполне способны подвинуться ещё немного.
И вдруг раздался стук в дверь. Не узнать его было невозможно — только один эльф во всей Арде стучал так: робко, но в то же время настойчиво, давая понять, что отказ впустить его не принимается, тихо, только не услышать не получится.
Зеленоглазка удивилась, однако была настолько рада визиту, что не стала ничего спрашивать, а просто открыла дверь и крепко обняла гостя.
— Ты уезжаешь? Куда? — Аклариквет сразу заметил собранные в дорогу мешки. — Что случилось?
— Мне надоело быть одной, — почти честно сказала эльфийка, отпустив менестреля из объятий.
— Значит, твой отъезд слегка откладывается, — улыбнулся королевский певец, проходя в покои и садясь за резной стол у высокого стрельчатого окна. — У меня к тебе совершенно неотложное дело.
— А ты смелый, — с интонацией, с которой обвиняют в глупости, сказала Зеленоглазка, — приехать сюда, не дождавшись, когда принц вернётся на войну…
— Господин Финдекано запретил мне петь, — деловито поднял указательный палец менестрель. — Но ездить по Хитлуму я пока свободен. К тому же, как ты понимаешь, я не просто музыкант, а советник верховного нолдорана, притом ближайший, пусть меня так и не называют, факт это не отменяет. Я не имею права вечно прятаться и пропускать важные встречи у владыки. Если даже меня не допустят на совет, я переговорю с господином Нолофинвэ после. Принц рано или поздно уедет, и мои артисты должны будут сразу же приступить к работе.
— Так, — заварив ароматные травы и добавив сушёных ягод и мёда, наигранно-серьёзно произнесла колдунья, — что привело тебя к королю, я поняла. А как насчёт меня?
— Твой маленький домик без тебя скучает, и никакая весёлая толпа не в силах заменить хозяйку, — заулыбался Аклариквет, принимая горячую чашку из рук подруги. — Надеюсь, это не приворотное зелье?
— Дорогой мой Вильварин, — танцевальным движением развернулась и оперлась бедром о стол Зеленоглазка, — я пока не сошла с ума от безответной любви к тебе настолько, чтобы рисковать жизнью ради ночи в твоей постели. Ты представляешь, что со мной сделает верховный нолдоран, если я лишу тебя способности соображать даже на недолгое время?
— Нет, — сделал невинные глазки менестрель. — Не представляю. Может быть, отправит на Ард-Гален?
— Хм, — погладила подбородок эльфийка, подняв глаза к расписному потолку, — а там меня, пожалуй, станут чествовать как героя за такое благое деяние.
Аклариквет искренне расхохотался, однако Зеленоглазка внутренне содрогнулась, представив, что окажется близко от земель бывшего владыки.
— Спасибо, что приняла меня, напоила, согрела, — начал вдруг грустнеть менестрель, — а я собирался испортить тебе настроение. Просто, Лайхениэ, — певец отвернулся к окну, — мне больше некому это рассказать. Не артистам же.
Аклариквет замолчал. Колдунья хотела спросить очень многое, но чувствовала: не стоит, друг всё скажет сам.
И точно не нужно говорить: «Опять дело в Нерданель?»
— Моя музыка, — менестрель закрыл глаза, — она как бабочка-однодневка. Забавное сравнение, звучащее из уст эльфа по имени Мотылёк, да? Но это так. Я каждый раз, что бы ни писал, душу наизнанку выворачиваю, сжигаю себя изнутри, проживаю сотни чужих судеб, принимая на себя никогда не существовавшие боль и радость. Силой заталкиваю в себя чужие чувства и эмоции, преобразую в истории, которые убивают меня, как личность… Потом я возрождаюсь, вспоминаю, кто я, пою, со мной выступают мои артисты… Проходит миг, и мои песни, которые я с таким трудом создаю, становятся не нужны. Понимаешь, любой повар сейчас бы посмеялся надо мной, но это разные вещи. Да, блюдо готовится и съедается, но рецепт живёт. С моей же музыкой всё иначе. Каждая песня существует только самой собой, только пока её поют. Я сочинял прекрасные…
Оценивающе посмотрев на молчаливую собеседницу, Аклариквет попытался понять — кажется ли в её глазах смешным и жалким. Колдунья была спокойна, не выражала никаких эмоций, однако это не означало безразличия — менестрель ощутил душевное тепло, поэтому улыбнулся и махнул рукой.
— Ладно, признаю, мои песни отвратительны. Но каждая из них для меня шедевр и венец творения! Ты не слышала и половины всего, что я написал! А знаешь, почему? Потому что их никто не поёт! Я лил кровавые слёзы вместе с городом Альквалондэ, я вдыхал желание жить в отчаявшихся. Да, я пел ужасные вещи о Нолдор, но именно такая музыка была нужна Тэлери. И что же? Пожар войны утих, и смолкла моя музыка. Я рисковал быть убитым сторонниками Феанаро, когда исполнял выстраданные баллады о нём, принимал на себя главный удар молвы, но Феанаро погиб, и теперь никто не осмеливается вспоминать мои стихи. Столько сил было потрачено на то, что придали забвению! Я замерзал в Хэлкараксэ, но шёл и пел для тех, для кого нужно! Праздник Объединения! Мой спектакль был гениальным! Но и его больше никогда нельзя будет поставить на сцене…
Аклариквет тяжело вздохнул, допил остывший отвар.
— Прости, — морщась, словно от чего-то кислого, произнёс менестрель. — Я слишком много хвалю себя и ещё больше жалуюсь. Это недостойно мужчины, я ничтожество и бездарность. Но мне теперь гораздо легче, могу идти по делам.
Зеленоглазка удивлённо подняла бровь.
— И что это было? — спросила эльфийка. — Я думала, мы опять поколдуем, а потом споём.
— Мне нельзя петь, — важно напомнил Аклариквет, вставая из-за стола. — Но как только станет можно, я приду снова.
Необходимая Обездоленному крепость
Блистательная чистая красота городских дворцов и площадей Хитлума казалась отвратительной насмешкой над реальностью. И пусть где-то в глубине души ещё жила и дышала способность понимать, что ради сохранения и преумножения счастья народа и ведётся война, принять разумом, что кто-то способен жить и радоваться, никак не помогая борьбе, даже не интересуясь судьбами тех, кто их защищает, погибая и калечась, изнемогая от тяжёлой работы и замерзая, Финдекано не мог. Смотря на весёлых красивых эльфов в нарядных одеждах, в чьих глазах сияла беззаботная радость, а с губ слетало восхищение героем, Астальдо с трудом подавлял нарастающее желание схватить за грудки первого попавшегося праздного бездельника и хорошенько встряхнуть, напомнив, что такое жизнь в Белерианде на самом деле.
Эти улыбки, эти поклоны, эти песни… Всё это ложь! А правда… Правда там, на севере. Правда в обугленных обломках, из-под которых торчат искалеченные тела, правда в криках боли и предсмертной агонии, в отнимающейся от усталости руке, держащей меч. Правда — в сбежавшей морготовой твари, которая обязательно вернётся снова. Правда — во тьме и отчаянии, в борьбе со всем этим злом, в сражении, ведущемся до потери сил, когда уже нет ни веры, ни надежды на победу, но отступать и сдаваться нельзя.
А вы… вы…
В голове прокручивались самые злые слова, которые только знал Финдекано и, видя его состояние, прохожие начали замолкать и сторониться. Сопровождавшие принца верные всё понимали, но никак не комментировали происходящее, полностью солидарные со своим лидером, однако не желавшие подливать масла в огонь без особой надобности.
Изящная красота хитлумской столицы бросала вызов всей Арде: Валар, наблюдавшие глазами орлов за Средиземьем, должны были видеть, как Нолдор создают шедевры архитектуры и искусства без их помощи, соседи-Синдар, определённо, преисполнялись восторга и зависти, поскольку никто ранее, даже наугрим, не строили ничего подобного. А Моргот… Если он увидит, как живёт сын убитого им короля, пусть сожрёт сам себя от злости, что не может подчинить лучших из Детей Эру!
Финдекано чувствовал сердцем этот вызов, где-то в глубине души гордился отцом и мастерами, но снова и снова вспоминал, как среди дивной роскоши смеются над проливающими кровь Нолдор Первого Дома и самим Астальдо за дружбу с Феанорингами и до хруста в суставах сжимал кулаки.
Да как вы не понимаете, что вся эта ложь ради статуса — лишь блажь?! Правда не в ней! Только здесь, в блистательном Хитлуме, неприглядная истина никому не нужна.
Переведя взгляд на усыпанную цветами площадь, Финдекано сделал глубокий вдох. Неважно, как живёт отец. Главное — договориться с ним о строительстве ещё одной крепости, а дальше — пусть делает в своём иллюзорном мирке, что хочет.
***
Огромный зал, казавшийся бесконечным во всех направлениях, освещался холодными лампами с искрящейся жидкостью, и Финдекано подумал, что при случае напомнит отцу, кто и для чего изначально придумал такие светильники. Разумеется, его портрета здесь не было.
Решив, что сначала поговорит по делу, а уже потом, возможно, позволит себе колкости, принц взглянул на тех, кто ждал его появления. Да, разумеется, отец собрал ближайших подлиз заранее, подготовил к беседе с неугодным членом семьи, вечно обрекающим Дом и весь народ Нолдор на беды своим раболепным почитанием мятежного лидера!
Вот они все: по правую руку от короля разместился военачальник Варнондо — приспособленец и наглец, смеющий перебивать сына нолдорана! Рядом с ним — верный глупец, не привыкший думать Аралкарион, лишь строящий из себя важную персону. Слева — предатель Ранион. Да, он не единственный эльф, сменивший лорда во время Исхода, но этот подхалим не изменил мнения даже после гибели «угнетателя» Феанаро и передачи короны! Он такой же лжец, как и…
Аклариквет…
Увидев менестреля, сидевшего чуть поодаль, Финдекано почувствовал, как становится жарко и трудно дышать. Все пятеро Нолдор выглядели не просто королём и подданными, они были единым целым, властью, короной, созданной искажённой Песней Творения из лжи, предательства, зависти, беспринципности и ненависти к чужим успехам. Это был единый механизм, полноценный и отлаженно работающий, в котором не было места для новых деталей, мирно живущий на безопасном расстоянии от войны.
Финдекано почувствовал накатывающее безразличие, появление на совете показалось абсолютно бессмысленным, и единственное желание, возникшее сейчас было — полюбоваться портретами Нарнис и дочек среди длинной череды картин.
— На севере нужна ещё одна крепость, — не своим голосом произнёс принц.
— Я давно об этом говорил, — словно нечто само собой разумеющееся сказал Варнондо, смотря с превосходством. — Но герой Астальдо решил полагаться на мобильный лёгкий лагерь, полагая, будто этого достаточно. Герой Астальдо ждал, когда крепость потребуется Обездоленным. Без приказа изгнанника начало строительству не было бы положено.
— Крепость необходима нам всем, — примирительно улыбнулся верховный нолдоран, положив ладони на стол. — И необходимо возвести её в самые короткие сроки, пока торговые дела востока Белерианда не затронули наши интересы.
«Пока Карнистир тебя не разорил», — подумал сын верховного нолдорана, но промолчал.
— Мы обязаны войти в торговый совет! — с жаром выпалил Ранион.
— Если бы ты не сменил лорда, — хмыкнул Финдекано, смотря на приготовленный для него стул, но не садясь, — вероятно, уже состоял бы в доверенных лицах Морифинвэ Финвиона.
Бывший перводомовец напряжённо поджал губы.
— Я построю любую твердыню, какую захочет химрингский лорд, — серьёзно посмотрел на сына Нолофинвэ, — но у меня есть условие.
Принц пшикнул.
— Не говори, будто я не понимаю, что защита границ необходима всем нам, — пояснил нолдоран, стараясь успокоить Финдекано, однако никак не воздействуя на приближённых. — Я всё прекрасно понимаю. Но и ты пойми, Астальдо: Первый Дом всегда был враждебен нам, и сейчас ситуация изменилась не полностью.
— Говори условие, отец, — не стал дослушивать принц.
— В Химринг будет направлено моё посольство, которое останется постоянно жить в городе. Я понимаю, ты сейчас начнёшь возмущаться, но дослушай до конца: в Хитлум, в свою очередь, будет отправлено посольство Химринга.
Финдекано закрыл глаза и вздохнул: эльф чувствовал — отец снова что-то задумал, это опять какая-то интрига, суть которой, разумеется, подлая и опасная для него же самого, но спорить принц не хотел, поскольку не понимал, где подвох и как его устранить.
— Строительство я начну немедленно, — довольно улыбнулся Нолофинвэ, взявшись за перо и бумагу. — Не смею более отвлекать героя Астальдо от войны.
— Эти светильники, — почти дойдя до двери, обернулся Финдекано, — придумал Феанаро Куруфинвэ для работы под землёй, где нельзя использовать открытое пламя. Холодные лампы с жидкостью внутри позволяли работать без участия Вала Ауле и Майя Курумо, обеспечивавших безопасность эльфов. Это был один из символов того, что нам не нужна опека Владык. Теперь ты, отец, используешь технологии брата, не уважая его память.
— Принц, — вздохнул верховный нолдоран, — ошибается, полагая, будто я не помню добра. Крепость в Пепельных Горах станет не только защитным сооружением, но и мемориалом, хранящим память о лучшем и величайшем, что создавалось народом Нолдор. Война закончится, сын, а твердыня останется.
— Я не уеду, пока не увижу готовый проект, — словно угрожая Аклариквету, произнёс Астальдо. — А когда его доделают, отправлюсь проверить начало строительства.
— Я очень рад, что ты хочешь больше времени провести с отцом, — просиял Нолофинвэ, — это лучшее, что я сегодня услышал. Поверь, я сделаю всё, чтобы тебе не захотелось уезжать от меня, чтобы ты чувствовал себя здесь дома, словно ничего плохого не случилось ни в твоей жизни, ни в судьбе нашего народа и всей Арды.
Финдекано посмотрел на короля и приближённых. Единый отлаженный механизм. Единый организм, единый дух, словно братство Айнур в Песне Творения.
Оставаться здесь не хотелось, с другой стороны, нужно больше времени уделить разговорам по существу, а заодно попытаться настоять на своём видении ситуации. Нолофинвэ всё понял и, указывая сыну на пустующий стул, приказал слугам принести вино и угощение.
Аклариквет, скромно опустив глаза, заиграл громче.
Не уходи со злом в сердце
Серые камни, алые и бордовые гобелены, длинные узкие коридоры, в стенах которых тайные ниши и бойницы. Проходящие мимо девы заискивают, мужчины — почтительно здороваются.
«Вот бы оказаться там, где никто не знает отца! Или хотя бы не знает, что это мой отец!»
Аратэльмо посмотрел на своё отражение в прозрачном оконном стекле. Говорят, во дворцах обычно цветные мозаичные витражи, но ведь Химринг не дворец! Это великая военная крепость великого воина, героя и лучшего в Арде лорда, за которым не страшно идти в бой и на смерть, который сможет победить самого Моргота, ведь однажды уже почти сделал это, когда не стал рабом врага свободных народов!
«Я совсем не похож на Нолдо, — в очередной раз подумал эльф, смотря на своё лицо в стекле, — но считаюсь им, потому что мой отец — часть этого народа».
Прилетевшие из Хитлума вести всколыхнули город, а сын лорда снова почувствовал себя не у дел: его судьбу давно решили, не поинтересовавшись мнением, и снова об этом напомнили, а новая демонстрация отсутствия власти и даже просто права голоса в родном Химринге всколыхнула утихшие, казалось, обиды.
«Почему ты всегда на стороне мужа?!» — единственное, что спросил у матери Аратэльмо, и получил ожидаемый ответ женщины, которую учили подчиняться мужчинам: «Потому что он прав».
Юный лорд покачал головой и пошёл дальше по коридору. Серое, красное, серое, красное.
— Приветствуем, лорд Артельмир! Светлого дня!
«Да сколько вас ещё встретится на моём пути?!»
Вечно откладывавшийся поход в восточные земли внезапно стал делом завтрашнего дня, и что особенно удивило, бывший учитель вдруг позвал для разговора к себе в библиотеку. Аратэльмо очень надеялся, что не по приказу отца, ведь если это так, беседа точно не состоится.
***
Личное книгохранилище Ондимо было небольшим, здесь бывший каменщик и воин собирал только самое ценное лично для себя и практически ничего из этого не давал читать посторонним.
Зайдя внутрь относительно небольшого помещения, Аратэльмо с удивлением обнаружил на приставленной к самому высокому шкафу лестнице маленькую девочку со светлыми волосами желтоватого оттенка.
— Папа! — серьёзно говорила малышка. — Здесь три связки листов не по порядку разложены!
Обвинительный тон речей крохи был таким забавным, что сын лорда не сдержался.
— А ты не смейся! — видимо повторяя слова мамы, заявила девочка. — Лучше помоги!
— С удовольствием, леди, — умилился Аратэльмо и, сняв эльфиечку с лестницы, поднялся к полке с перепутанными бумагами сам.
— Сложи на столе, — послышался голос Ондимо, — оставь для юной леди её работу, а сам иди ко мне в кладовую. Побеседуем без свидетелей.
Оставив девочку с горой записей, Аратэльмо зашёл в низкую дверь.
Среди гор свитков и непонятного назначения карт и схем стол удалось рассмотреть не сразу. Ондимо сидел над толстенной книгой, страницы которой были из разного материала, и сын лорда понял: это древние рукописи, составлявшиеся в несколько столетий, поэтому сохранили в себе историю развития производства принадлежностей для письма.
— Если тебя просил со мной поговорить лорд Маэдрос, я лучше сразу пойду, — неожиданно резко высказал Аратэльмо, — не хочу испортить впечатление от нашей дружбы.
Бывший учитель посмотрел на юного Нолдо точно так же, как в далёком детстве, когда однажды задал вопрос в пустоту: «Глупый ребёнок, когда же ты ума наберёшься? Молись, чтобы тебя научили лёгкие испытания, а не страшные беды».
Ни тогда, ни сейчас это не возымело должного эффекта, и Аратэльмо отреагировал по-старому:
— Если отец с твоей помощью пытается оправдываться передо мной, пусть забудет эту идею! Думает, я не понимаю, что он отправляет меня в дикие земли, чтобы мне не с чем было сравнить правление лорда Маэдроса? Конечно, в лесу любой вождь поблекнет на фоне его славы! И в Хитлум отправят не меня по той же причине! Верховный нолдоран мудр, его земли процветают, народ не живёт по удару гонга и пению рогов! Города и селения знают, что такое полноценная мирная жизнь, и мне запрещено видеть это, чтобы я не посмел усомниться в исключительности отца! Но он опоздал! Я давно усомнился!
Ондимо молча опустил глаза.
— Я бы посоветовал не уходить из дома со злом в сердце, — негромко произнёс книжник, — и помириться с отцом. Я добавил бы, что нужно прийти к матери, обнять её и сказать, что дороже нет никого в Арде. А ещё я бы напомнил о книге в библиотеке, которая стоит на полке среди белериандских военных летописей, такая в красном кожаном переплёте. Я посоветовал бы перечитать её, потому что ты, кажется, забыл историю своей семьи. Однако, — бывший воин прямо посмотрел в глаза юному лорду, — я помню себя, уходившим из Валинора, помню, что думал об учителях и их мудрости, поэтому ничего советовать не стану. Но обещание, данное мне, ты сдержать должен.
— Вот и прекрасно, — гордо заявил Аратэльмо. — Значит, я был прав, и разговор не состоится.
— Нет, — рассмеялсяОндимо, — ты был не прав. Я подготовил для тебя некоторые полезные записи о растениях и свойствах грибов, которые не растут в Белерианде, но ранее встречались в восточных землях. Что там сейчас, никто точно сказать не может, но, полагаю, мир не изменился настолько неузнаваемо, что все прежние сведения потеряли актуальность. Садись, я покажу, где о чём сказано. А потом возьмёшь со средней полки второго слева шкафа всё, что посчитаешь нужным.
— Обещай, что ни слова не скажешь о моём отце, — прищурился сын химрингского лорда.
— Даю слово.
Аратэльмо с сомнением посмотрел на бывшего учителя, медленно опустился на стул. Противоречивые чувства заставляли сердце тревожиться: с одной стороны, хотелось больше никогда не видеть отца и весь его город, но с другой, было очень больно оттого, что придётся расстаться с Ондимо. Увы, одноногому эльфу в дальнем опасном походе точно не место.
Песня ветра смолкла
— Сочувствую я гонцам, — отпивая горячее вино, сказал Азагхал, прислушиваясь к воющей за окном метели, — всю зиму их гоняли по северу Белерианда, независимо от погоды.
— Кони справились, — гордо поднял тост Карнифинвэ, — всадникам оставалось лишь теплее одеваться.
— Трава под снегом на Ард-Гален давно зелёная, — поэтично произнёс Макалаурэ, отставляя бокал и берясь за арфу. — Значит, холода и у нас скоро закончатся.
— Да, и я отправлюсь в логово чудовищ, — загадочно улыбнулся сын старшего из Амбаруссар.
— Ты же так об этом мечтал, племянник, — жутко улыбаясь, отпил вино Маэдрос, смотря в одну точку далеко за окном. — Мне нравится, что ты говоришь про будущую миссию без страха.
— А чего мне бояться? — рассмеялся Карнифинвэ, косясь на Макалаурэ. — Из всех многочисленных документов, которые описывают деятельность послов, ни в одном не говорится о возможной угрозе. Наоборот! Сказано, что Особо Важные и Ценные Гости должны быть обеспечены благами, привилегиями и безопасностью наравне с правящей семьёй.
— Ты же понимаешь, что это не совсем так, и ценные гости приедут не для улучшения взаимодействия разных земель верховного нолдорана между собой? — старший Феаноринг перестал улыбаться.
— Конечно, понимаю, — кивнул его племянник, — именно поэтому Аратэльмо был срочно выслан из Химринга.
— Всё это безумно сложно, но до жути морготовой интересно! — расхохотался Азагхал, видя, как Маэдрос напрягся при упоминании сына. — Не удивлюсь, если однажды эльфийские короли вцепятся друг другу в глотки, как бешеные волки. Но пока у вас есть общий враг, вы на него отвлекаетесь. За вас, Эльдар! — поднял тост белегостский владыка.
— За нашего посланника в дивные земли! — многозначительно улыбнулся Макалаурэ, допил свой бокал и тронул струны. — Вот мой сбылся сон:
Сквозь дивный свет
Ведёт тропа в Страну Чудес!
О, тот сладкий зов!
Манит меня
К себе Волшебная Страна!
Тебе пел эту песенку папа, а, Карньо?
Семь королей, сказка и сон!
Только для власти ты был рождён,
Именно ты изменишь страну!
Именно ты!
Семь королей, власть и борьба!
Только она изменит тебя,
Ради неё ты был рождён.
Час отведён!
— Я не буду там петь твои песни, — засмеялся Карнифинвэ, — Страна Чудес их не оценит. Ни про Мириэль, ни про власть. Но, дядя, обещаю, что спою свою.
— И что это за песня? — искренне поинтересовался менестрель.
— Я пока не сложил её, — подмигнул юный принц.
— Между прочим, про Чудесную Страну придумал не я, — словно от чего-то плохого, отмахнулся Макалаурэ, — это песня одного золотоволосого короля, которую он сочинил, вдохновившись тем, что его взяли из тёмного Средиземья в светлый Валинор. Но текст был такой занудный, что нравился только Валар, и то не факт, однако песня пошла в народ, и было время, когда многие её переиначивали. Но потом забыли, да, потому что появился гениальный я, и моя музыка затмила всё.
— Думаю, верховному нолдорану надо петь наши застольные, — хохотнул Азагхал, наблюдая за приносившими закуску прислужниками. — Пусть злится оттого, что Кхазад с ним не дружат. А ведь никогда Дети Махала не ошибались в выборе тех, с кем иметь дело! Если ты друг для подгорного народа — это лучшая характеристика для тебя!
Хеправион, проверяя, ничего ли не требуется его лорду, заулыбался.
— Всё прекрасно складывается! — стукнул по столу металлической рукой Маэдрос, откидываясь на спинку стула. — Нолофинвэ сам загнал себя в западню, желая доказать соседям добрые отношения с Домом Феанаро. Направив в Химринг своего верного шпиона Варнондо и его актрису-жену, полудядя думает, будто сможет управлять моим городом.
— Он не сможет, — заверил Карнифинвэ.
— Ты так говоришь, племянник, — усмехнулся Макалаурэ, — будто собираешься лишить нолдорана власти в Хитлуме.
— Я хорошо знаю историю Исхода, — угрожающе прищурился сын Питьяфинвэ, — и знаю, чья на самом деле это земля.
Маэдрос продолжал смотреть в одну точку за окном, но в мёртвом взгляде засияло восхищение.
— Видеть и верить, — вдруг запел король-менестрель, — снегу иль пеплу?
Тьме или свету?
Тьмы или света ждать?
Химрингский лорд вдруг ожил и с каким-то странным выражением на изменившемся лице взглянул на брата. Феаноринги поняли друг друга, а остальным оставалось лишь догадываться, о чём промолчали двое Нолдор.
— Пепел летит, — ритмичным полушепотом произнёс Маэдрос, — тенью закрыл глаза.
— Пепел хранит, — тихо допел Макалаурэ, — всё, что забыть нельзя.
***
Дождавшись потепления, Азагхал тронулся в путь в свой город. Прошедшая на равнине Ард-Гален зима предоставила слишком обильную пищу для размышления, к тому же король-воин оказался отрезан от Ногрода, где за прошедшие недели могло случиться абсолютно что угодно, а потеря контроля за проблемной конфликтной территорией заставляла гномьего владыку страдать от бессонницы. Лига за лигой удаляясь от осадного лагеря, белегостский владыка пытался систематизировать вопросы и вероятные ответы на них, однако получалось плохо.
«Аманэльда Маэдрос настолько доверяет мне, что обсуждал в моём присутствии политические планы, о которых не положено знать Фингону?»
«Знает ли аманэльда о том, кто на самом деле был на Гномьем Тракте, и прав ли я в своих догадках?»
«Насколько на самом деле единодушны братья Феанарионы, и стоит ли опасаться подставы от Химринга ради выгоды Таргелиона?»
«Стоит ли покупать место в торговом совете аманэльда Карантира или лучше требовать безусловного членства?»
«А может, торговый совет меня и вовсе не касается?»
«Как мотивировать воевавших ради наживы собратьев сражаться за общее благо, которое нельзя оценить мерой золота?»
«Нет, это бесполезная затея, придётся искать дополнительные источники обогащения для воинов. Но какие?! Какие сокровища есть у Моргота, кроме Камней Феанора?»
«Что делать со Свободным Трактом?!»
Вопросов возникало всё больше и больше. Совместная с эльфами война против общего врага требовала взаимного доверия, и Азагхал чувствовал: на Маэдроса можно положиться, он не предаст ради выгоды или власти, не струсит и не спрячется за спины верных, но как насчёт остальных воевод?
Ответов не было.
Деревья плавно двигались навстречу обозу, ветер становился теплее. Белегостский владыка развернул карту. Да, это здесь.
— Остановимся, — приказал король-воин подданным, сам не до конца понимая, что именно хочет увидеть на месте столь многообещавшей стройки.
«Похоже, мне необходимо подтверждение догадок, — задумался Азагхал, ступая на мокрую весеннюю землю. — С другой стороны, даже если я не встречу сейчас орков, это ничего ровным счётом не значит!»
Кое-где зеленели кочки, многие деревья покрылись ранней прозрачной листвой, первые цветы подняли головки, и всюду слышалось задорное щебетание.
Начались места, много раз виденные на картах: здесь у оврага должен был располагаться самый западный пост охраны, рядом с ним — небольшое поселение, всего пара-тройка дворов. Ручей предполагалось расширить, объединив в один несколько источников, чтобы в нём водилось больше рыбы. Дальше планировалось…
— Владыка Азагхал! Владыка Азагхал! — крикнули шедшие впереди воины. — Здесь труп на дереве! Давно висит. Что птицы не доклевали да зверьё не дожрало, сгнить успело.
— Орк? — задал вопрос король, не уверенный, какой ответ хочет получить.
— Теперь уже непонятно, — отозвались гномы, — но волосы светлые. Хотя, сейчас у Моргота и такие бойцы попадаются.
— Надо похоронить, — громко произнёс Азагхал. — Какие традиции у народа этого мертвеца, мы не знаем, поэтому просто предадим земле. Благо, она уже оттаяла. И проверьте, нет ли засады.
Гномы повиновались. Опасения, что в редколесье могут прятаться орки, не подтвердились, поэтому выхваченное было оружие снова убрали в ножны и заткнули за пояса. Осторожно сняв с дерева останки, белегостские подданные закопали их на поляне у ручья, где за кустами зарастала мхом неиспользуемая никем дорога. Когда-то именно здесь, среди многоголосой песни ветра встретились орчиха и химрингский шпион.
«Хасолсэль! Постой!»
«Я слышала, что ты бежишь за мной, и если бы хотела с тобой поговорить, обернулась бы сама».
«Я знаю, ты не зло. Прошу тебя, одумайся! Чужая жадность — это совершенно не то, за что стоит умереть, понимаешь?»
«Ты меня не знаешь и судить не можешь. Придумал себе что-то, не имеющее ничего общего с реальным положением вещей!»
«Я ничего не придумал! Я говорю, как есть!»
«Ты не знаешь ничего о том, как есть. Сейчас опять сделаешь неверные выводы. Но на этот раз твои домыслы меня хотя бы позабавят».
«Не умирай за чужую жадность!»
Песня весеннего ветра смолкла.
Засыпав могилу землёй, гномы продолжили путь прежним курсом.
Примечание к части
Песни:
"Гость извне" из метал-оперы "Урфин Джюс и его деревянные солдаты" проекта Power Tale
"Семь королей" из метал-оперы "Семь подземных королей" проекта Power Tale
"Пепел" гр. Чёрный кузнец
Иллюстрации Алины Стрениной
https://vk.com/photo-178818294_457239551
Слава принцу Алмаглину!
Над дворцовыми башнями вдали сгущалась ночная тьма, смешиваясь с дождевыми тучами. На востоке и западе небо было ясным и звёздным, но путь тагрелионского принца лежал в становившийся непроглядным мрак.
Всё произошедшее за прошедший год смешалось в голове, и, не в силах разобраться в собственных чувствах, ощущая лишь пустоту, заполнить которую можно было только одним способом, Алмарил готовился встретиться с отцом и, казалось, мгновение назад знал, что хотел сказать, но чем ближе становился дом…
Дом. То место, где называли проклятым и учили мстить всему миру? Это дом?!
Месть сладка, она действительно лечит раны, но только делает это, нанося новые, ещё более болезненные, и старые кровоточащие рубцы начинают казаться ерундой или даже благом. О временах, когда были только те муки, вспоминаешь с грустью, как о чём-то хорошем.
С матерью видеться не хотелось — Алмарил понимал, начнутся расспросы, объятия, поцелуи и слёзы, от которых жизнь покажется ещё отвратительнее. Однако принц осознавал, встреча неизбежна, ведь по сестрёнке он соскучился и хотел бы провести с ней хоть немного времени: Митриэль абсолютно безразлична жизнь брата, она будет говорить только о себе, о своих успехах и проблемах, можно будет просто сидеть и поддакивать, наблюдая за её забавными, по-детски глупыми важными делами.
Тучи затянули весь мир, и звёзд не стало видно нигде. Начался холодный дождь, который бывает только поздней осенью: мрачный, медленный, затяжной, будто привычная, уже не болезненная скорбь, от которой, однако, почему-то по-прежнему плачут глаза.
О приезде старшего принца уже, разумеется, знал весь Таргелион, и навстречу выехали многочисленные верные.
Интересно, будет ли среди них брат или отец?
Отец — вряд ли. Он ведь занят торговыми делами! Пожалуй, стоит спросить его, как же так вышло, что Азагхал не остался на совете, а рванул в осадный лагерь.
Думать о встрече с Карналмарилом не хотелось — он ведь обязательно спросит…
Впереди запели рога, среди тьмы к низкому небу взвились звёздные знамёна. Пора почувствовать себя дома, принц Алмаглин, сын нолдорана Карантира. Дома. В месте, где учили ненавидеть.
***
Главная «Мастерская Очарования» жила своей обычной жизнью: одни делали причёски и красили волосы, другие занимались кожей лица и тела, принимая ароматные ванны, используя масла, молоко, мёд, яйца и отвары из самых разных трав и корешков, кому-то хотелось подчеркнуть контуры губ, глаз и бровей, чтобы линии выглядели ярче и чётче, подчеркнуть скулы или зрительно уменьшить носик. В последнее время гномихи часто просили сделать аккуратной линию роста бороды, охотно платили за изящную стрижку усов, требуя, чтобы мастерицы превращали их в узкую чёрточку или закручивали в определённых направлениях, а также выражали желание, чтобы лишние волосы на щеках не вырастали максимально долго. Эта задача оставалась самой сложной, однако травницы делали успехи и здесь.
Главной проблемой было не допускать насмешек над гномихами со стороны эльфиек, приходивших в Мастерскую с гораздо менее сложными и дорогостоящими запросами, которые, к тому же, не желали принимать новую систему оценки привычных услуг.
Принцесса Митриэль сидела в мягком кресле и, надувая губки, капризно рассматривала своё отражение в огромном зеркале с виноградной рамой. Щёчки румянились слегка больше естественного, лоб, нос и подбородок были светлее обычного, а глаза выделялись ярче, и цвет становился по-настоящему волшебным.
Митриэль очень нравилось отражение, а ещё приятнее было выделяться красотой среди всех девочек поблизости. Принцесса ещё не расцвела, поэтому юноши видели в ней ребёнка, однако мальчики-ровесники стремились привлечь внимание красавицы, порой очень глупыми способами, но отчитывать их и наблюдать послушание было неописуемо приятно! А ещё интереснее — изображать обиду, когда никто не сделал ничего плохого. Расстроенная принцесса мгновенно становилась центром внимания, и тогда одни начинали осыпать свою маленькую госпожу комплиментами, другие расспрашивать, чего бы она хотела, а третьи — искать виноватых и обещать наказать их. Безумно приятно!
Улыбнувшись отражению, девочка нахмурилась, давая понять, что причёска выходит немного не такой, как на картинке.
— Между прочим, — с удовольствием заметив, что мастерицы всё поняли и принялись исправлять, сказала Митриэль, — мой новый портрет скоро доделается, к нему уже сковали раму, а следующий будет нарисован здесь. Я хочу, чтобы художник изобразил меня перед этим зеркалом, и чтобы было видно всех, кто делает меня красивой. На фоне, конечно.
— Это великая честь, госпожа, — ахнули эльфийки. — За твоей красотой нас всё равно не будет заметно.
— Мои волосы затмят вас своим блеском! — на полном серьёзе согласилась принцесса, и с этим невозможно было поспорить: травницам практически удалось воссоздать валинорское сияние, которое, конечно, требовало постоянного поддержания, не обладая стойкостью. Но дочку нолдорана это ни капельки не смущало.
Волосы Митриэль, окружённые особой заботой, росли пышными и длинными, спустившись уже ниже колен, серебристо-платиновые волны переливались красивее самого дорогого шёлка, и девочка очень любила слушать комплименты про драгоценный гномий металл.
— Твои волосы прекрасны! — не уставала восхищаться мастерица, втиравшая в кожу головы ароматную прозрачную вязкую жидкость. — По праву истинное серебро названо в твою честь, госпожа Митриэль! Уверена, наугрим тоже величают сокровище твоим именем, просто стесняются признаться, боясь, что недостойны столь высокой чести!
— Правильно считают, — ещё больше надула губки принцесса. — Глупые некрасивые коротышки! Фе!
— А мы помогаем им становиться привлекательнее, — улыбнулась эльфийка, смазывая руки Митриэль маслами. — Каждая девушка хочет нравиться юношам.
— Коротышкам? — фыркнула девочка. — Ещё чего!
— Нам пора, моя дорогая, — появилась в дверях Пилинэль, и дочка сразу оценивающе посмотрела на маму:
— Тебе не идёт причёска, — заявила Митриэль, — и что с твоим лицом? Ты не использовала маски и румяна? Почему такая бледная?
— Я была занята, — вздохнула эльфийка, — а сейчас нам нужно спешить — твой брат Алмарил вернулся с войны! Надо его встретить!
— А когда приедет Каранаглар? — требовательно спросила принцесса.
Пилинэль, разумеется, постаралась не измениться в лице, а остальные мастерицы знали только то, что официально объявил король: младший принц ушёл патрулировать опасные северные границы и пропал вместе с отрядом. Поиски продолжаются.
— Скоро, моя красавица, — ласково сказала мама. — Заканчивай с причёской и пойдём.
Увидев недовольный взгляд дочки, означавший, что далеко не все процедуры близки к завершению, а некоторые ещё даже не начинались, неофициальная супруга нолдорана вздохнула:
— Милая, увидишься с братом — продолжишь наводить красоту. Обещаю.
Митриэль нехотя поднялась, гладя сверкающие волосы.
— А я точно покажусь Алмарилу красивой? — с сомнением спросила принцесса.
— Разумеется! — ответили в один голос мастерицы. — Твой брат-принц будет восхищён!
— Тогда я иду!
Пилинэль приобняла дочку и вышла вместе с ней во двор, где давно уже ожидала карета.
***
«Владыка знает о твоём прибытии, принц Алмарил, и как только освободится, вы сможете увидеться».
«Карналмарил с отрядом отбыл на север в середине весны, и с тех пор от него нет вестей. На поиски отправлены воины нолдорана».
В середине весны! Конечно!
Старший сын Морифинвэ Феанариона сел на постель и посмотрел на свои покои. Как же здесь всё отвратительно! Пропитано ложью и жаждой наживы! Невозможно тут находиться!
Но, раз собирался оставаться ДОМА до весны, то так тому и быть, окончательно станет ясно, что делать здесь нечего.
— Карналмарил отбыл на север, — повторил полушёпотом принц, — это неправда, не может быть правдой. Если бы на границе с контролируемой Маэдросом территорией был таргелионский отряд, да ещё и под предводительством принца, об этом бы говорили в осадном лагере, но там чётко знали, что север от Моргота защищают лишь две крепости Феанарионов. Все остальные — на подхвате, либо поставляют ресурсы. Аглар не мог быть официально отправлен на север, но и наших орков там не осталось: одни попали в химрингскую тюрьму, другие ушли. Среди тех, кого захватил Маэдрос, не было моего брата!
Алмарил попытался вспомнить момент, когда потерял связь с Агларом, однако не мог. Просто однажды перестал чувствовать общие воспоминания, но когда это произошло, сказать точно не получалось.
Так или иначе, выводы напрашивались самые неутешительные.
Словно в полусне смотря на роскошь покоев, Алмарил вспоминал грязь, дым, копоть и боль, запах бесконечных снадобий, собственной крови и пыли от обломков стены, ощущение, как чёрно-серое удушающее облако оседает на лицо, а совсем рядом золотая тварь убивает воинов Таргелиона, и всё, что может их предводитель — швырнуть камень, отвлекая внимание чудовища на себя.
— Сынок!
«О, нет, мама…» — успел подумать принц, прежде чем оказался стиснут в объятиях.
Пилинэль, казалось, вот-вот подхватит своего ребёнка на руки, словно он снова младенец. Чуть отстранившись, эльфийка стала рассматривать Алмарила так, будто впервые увидела, и единственное, что подумал принц: «Надеюсь, она не спросит, откуда рубец на виске и не потребует демонстрации целостности всего остального. Ещё не хватало отчитываться за каждый шрам!»
— Я могла бы не приходить! — капризно заявила Митриэль, устраиваясь среди расшитых подушек и демонстрируя волосы. — Невнимательный брат меня даже не заметил.
— А вот и нет! — заставил себя улыбнуться Алмарил, и, вырвавшись из объятий мамы, схватил сестру и подбросил.
— А-а! Ты что творишь, грубиян?! — возмутилась принцесса. — Растрепал меня, помял платье! Лицо хоть не трогай!
Хохотнув по-злодейски, сын нолдорана чмокнул сестрёнку в щёку и отпустил, с любопытством наблюдая, как девочка рванула к зеркалу, зовя служанок, чтобы те поправили всё, что испортил невоспитанный брат.
— Пойдём поговорим, — тихо произнёс Алмарил, приобнимая мать.
Пилинэль кивнула.
Проходя в другой конец покоев, принц думал, что здесь было бы просторно даже морготовому червю, а одному эльфу находиться в таком помещении вовсе бессмысленно. Пустота… зачем она? Слушать эхо собственных шагов и голоса?
— Ты знаешь, что случилось с Карналмарилом? — без церемоний задал вопрос принц, когда вместе с матерью сел за стол у окна.
— Прошу тебя, — прошептала Пилинэль, судорожно смахивая слёзы, — пожалуйста, сынок, не уезжай больше! Особенно, на войну!
— Я уеду, и это не обсуждается, — резко произнёс Алмарил. — Отвечай, ты знаешь, что произошло?
— Нет, — едва слышимый голос женщины задрожал, — никто не знает.
— Он мёртв, да?
На вопрос ответа уже не требовалось: реакция матери всё сказала лучше любых слов. Сдержанно ответив на объятия, принц вспоминал разговор с Азагхалом, планы отца, и картина складывалась яснее ясного.
«Теперь меня некому спросить про Ривиан», — отстранённо подумал убийца, не чувствуя совершенно ничего. Хотелось только остаться одному и напиться, чтобы заснуть очень надолго, а после пробуждения отправиться готовить войско, а весной уйти на север. И никогда не возвращаться сюда. Домой.
С отцом видеться больше не осталось ни сил, ни желания. Зачем? Бросить ему в лицо свою боль и обиды? Но что это изменит?
— А теперь скажи мне, какая я красивая, но не смей трогать, ясно?! — неожиданно появилась окружённая служанками Митриэль.
— Ты самая красивая эльфийка во всей Арде, — серьёзно произнёс Алмарил, встав из-за стола и отойдя от матери, посмотрев в глаза сестрёнке, — любой сочтёт за счастье стать твоим избранником.
«Но я бы держался подальше от такой девы», — не озвучил свои мысли принц.
— Я хочу побыть один, — обернулся сын нолдорана к матери. — Пожалуйста. Я сам к тебе заеду.
Проводив глазами родню и их сопровождение, Алмарил закрыл лицо руками.
«Всё самое худшее уже случилось, — подумал он, вспоминая, где в покоях может остаться вино, — я виноват или не я, неважно, но теперь уже всё равно, кого ещё предстоит потерять. А если это неизбежно, лучше уйти самому».
***
«Принц Алмарил приехал!»
Да, он приехал. После стольких недель отсутствия, после долетавших злых вестей! Говорят, в конце пути даже сам садился в седло. Да, кто-то считает это подвигом, ведь эльфы, которых не коснулся свет валинорских Древ, тяжелее справляются с травмами.
Неужели наша сила — лишь следствие милости Владык?!
Принципиально не признавая очевидную вещь, запрещая себе думать о том, что опровергнуть невозможно, таргелионский нолдоран Карантир вышел из зала совета и направился в свои покои.
В голове всё ещё крутились числа, столбцы, строки, огромные бесконечно дополняемые фолианты с перечислением всего, что можно продать и купить, схемы разделения товаров на группы для упрощения оценки, предложения и требования мастеров и воинов, обоснования для высокой и низкой стоимости, а главное, способы недопущения чужих умников до знания, как работает система, чтобы никто не мог оспорить принятые Таргелионом меры.
Уже все участники совета поняли: обсуждениям и спорам не будет конца, поэтому главам торгового союза придётся постоянно собираться и обсуждать новые проблемы, ведь пускать на самотёк дела, от которых зависит богатство, нельзя, а ещё необходимо создать целую гильдию писцов, которые смогут развёрнуто и доходчиво, однако лживо, отвечать на вопросы тех, кому правду о стоимости товаров и ресурсов знать не положено. Несколько эльфов и гномов уже взялись за работу, но с навалившейся горой дел они не справлялись.
Надо встретиться с выжившим сыном. Но как себя вести?
Морифинвэ стиснул зубы. Дети с младенчества видели, как строг отец с подданными и соседями, как спрашивал с ногродских гномов за каждого погибшего воина. Теперь придётся так же спрашивать с оставшегося в живых сына? А придётся ли отвечать самому? Да, король не обязан отчитываться ни перед кем, а отец? Как поступить? Забыть о родстве и сухо отчитать горе-посланника-Алмарила за проваленные переговоры с Белегостом, побег и последующие военные потери? Оценить ущерб и выписать долговую грамоту?
— Принц Алмарил не выходит из покоев, никого не впускает, поэтому не сможет прийти, — напряжённо сообщил слуга, и Морифинвэ вздохнул с облегчением.
Значит, есть время всё ещё раз обдумать.
***
«Нет, владыка не может принять тебя, принц Алмарил, приехали важные гости из Белегоста».
«Увы, принц снова никого не желает видеть. Да, последним приказом было принести вина».
«Принц Алмарил, твой отец передал, что завтра в полдень желает встретиться. Да, мой принц, я передам, что сегодня вечером ты уезжаешь на охоту».
«К сожалению, нолдоран Карантир отбыл в Ногрод, пока ты охотился. Когда вернётся, неизвестно».
***
Алмарил вышел во двор, где с раннего детства учился держать клинок. Сколько их сменилось? Отец был против деревянного оружия, говоря, что воин с таким мечом сам становится тупым, как фальшивое лезвие.
Сначала оружие было маленьким и лёгким, потом начало утяжеляться, удлиняться, изменялась форма рукояти, и лишь одно оставалось неизменным — заточка.
Воин из отцовской армии, которого Алмарил позвал для тренировки, ждал команды начинать.
— Ты убивал Тэлери в Альквалондэ? — неожиданно спросил принц, и вопрос удивил мечника.
— Да, двое пали от моей руки, прежде чем я упал от стрелы.
— Они были слабее? Там были женщины?
— Командовала женщина, — осторожно пояснил Нолдо, пытаясь понять, к чему этот разговор. — Кто в нас стрелял, мы не разбирались.
— Начинаем, — приказал принц.
Клинки сверкнули в лучах Анар, ещё холодных, но середина зимы миновала, и свет становился теплее.
В зеркально отполированной стали отразилось блёклое голубое небо, стены дворца, камни и плиты площади, лица воинов, заснеженные деревья. Сменяющиеся калейдоскопом картины чередовались, сопровождаемые свистом, звоном и учащающимися выкриками и овациями собиравшихся случайных зрителей.
Нанося очередной удар и готовясь остановить его, если противник не сможет отразить выпад, Алмарил вдруг подумал, насколько же фальшива мирная жизнь на границе с войной: здесь даже поединок на мечах — лишь фарс на потеху публики.
— Ты сражаешься, окружённый толпой, Алмаглин из дома Феанора, — вдруг раздался голос нолдорана Карантира, — и совсем не думаешь о том, что любой здесь может желать тебе смерти. Ты мог быть убит в самом начале поединка брошенным в спину кинжалом или охотничьим дротиком.
Развернувшись, уйдя от удара и демонстративно убрав в ножны меч, давая понять, что тренировка окончена, Алмарил встал напротив отца, скрестив руки на груди.
— Удивительно, что мы всё-таки встретились, — хмыкнул принц. — Что ж, прошло столько времени, что я уже не вижу смысла вести долгие разговоры. Весной я уйду на войну с Морготом, взяв с собой столько воинов, сколько ты готов выделить на обеспечение безопасности Белерианда.
— Хорошая формулировка, — покачал головой король, — правильная. Своих воинов ведь ты потерял.
— Мы сражались и погибали наравне со всеми на Ард-Гален! — вспылил сын нолдорана. — Я первым принял бой с чудовищем, позволив более опытным воинам подготовиться к атаке! Не принижай заслуги павших собратьев, отец!
— Я всего лишь называю твои ошибки правильными именами, — с превосходством рассмеялся Карнистир. — Ты сбежал на передовую, не имея никакого опыта ведения войны, бросил в бой с неведомым противником своих лучших воителей, едва не погиб сам, и теперь снова желаешь повторить пройденный путь? Тебя жизнь ничему не научила?
Толпа, разумеется, не засмеялась, но знакомое ощущение, когда все вокруг считают дураком, заставило сбиться дыхание.
«Я вас ненавижу! Каждого, кто здесь находится!» — подумал Алмарил, сжимая кулаки.
— А что насчёт тебя? — багровея и покрываясь потом, с трудом проговорил принц. — Ты не несёшь потерь? Ты всегда всё продумываешь и контролируешь? Особенно хорошо получается защищать от бед своих детей!
Таргелионский нолдоран не изменился в лице и даже не напрягся.
— Ты считаешь себя настолько жалким, что вменяешь мне обязанности няньки по отношению к себе? И после этого уверен, что кто-то пойдёт в бой по твоему зову?
Воздух на площади замер и зазвенел оглушительной тишиной. Принц хотел что-то сказать в ответ, но горло перехватило, словно затянувшейся петлёй. Взгляд отца говорил яснее ясного: «Ты уже пожалел, что попытался обвинять меня при народе?»
— Я пойду на север, даже если ты отберёшь моего коня, всех верных и оставишь без последней рубахи! — высказался, наконец, Алмарил и рванул ко входу в своё крыло дворца.
— Спасибо за идею, сын! — расхохотался Морифинвэ, давая знать подданным, что над этим стоит посмеяться. — Пожалуй, именно так я и поступлю! А если ты заслуживаешь лучшего, тебя поддержат те, кто согласится воевать с тобой плечом к плечу. Оденут, накормят, дадут коня и доспехи. Может, и оружие даже. Слава Алмаглину из Дома Феанора!
— Слава! — прокатилось по толпе, и принц, заставляя себя не слушать смех, скрылся в дверях.
— Слава принцу Алмаглину! Слава! Слава!
Сиреневый цвет надежды
Мир утонул в фиолетовом закате. Плащ цвета вечерней зорьки укрыл плечи, ветер попытался растрепать туго заплетённые светлые волосы, бросив в лицо запахи расцветающей весны.
Линдиэль развернула коня и, снисходительно смотря на окружавших её оссириандских воинов, самодовольно улыбнулась. Да, она не королева, но эти эльфы — её подданные.
Прошедшая зима изменила всё.
***
Каленуиль была недовольна и встревожена, и дочь лорда Новэ приготовилась выслушивать упрёки, однако их не последовало. Напротив, племянница начала фальшиво улыбаться.
— Ты потрясла Арастура, — сладким голоском произнесла Каленуиль, — он сказал, что никогда не встречал девушку, которая не пыталась его соблазнить.
Линдиэль с огромным трудом сдержала смех.
— Арастур сказал, — продолжила Каленуиль, снова начиная ластиться, — что лорд Новэ Корабел воистину великий вождь, раз вырастил такую дочь. Теперь никто в Оссирианде не усомнится в том, что сам Вала Улмо избрал Кирдана, и Край Семи Рек никогда не оспорит его власть и благодетель. Арастур сказал, — тёплые руки легли на плечи, кончики пальцев приятно нажали в основании шеи, пробежались вдоль позвоночника, — что ты, не согласившись на близость с ним, дала понять, насколько серьёзны твои намерения, доказала, что не просто строишь из себя важную персону, чтобы удачно выйти замуж, а действительно беспокоишься о судьбе народа. Лорд Кирдан правильно сделал, что направил леди Астальдис в Оссирианд, чтобы она передавала волю Вала Улмо. Она, не Каленовэ.
Ладони надавили на спину, расправили лопатки.
— Мне кажется, или ты считаешь меня мужчиной? — как бы в шутку спросила Линдиэль, и племянница заливисто рассмеялась.
— Похоже на то, прости. Но я не могу иначе воспринимать того, кто носит доспехи. Если не нравится, я не буду прикасаться к тебе.
Линдиэль очень нравилось, поэтому дочь лорда Новэ с милой улыбкой позволила продолжать.
— Если Кирдан одобрит твои действия, — пропела Каленуиль, — моему отцу останется только собрать пожитки и вернуться в Бритомбар. Ты станешь в Оссирианде «волей Владыки Улмо», а я помогу с её осуществлением в твоё отсутствие. Прекрасная стратегия, правда?
Не согласиться было невозможно. Линдиэль думала, что во время обучения владению мечом ей очень не хватало ласковой племянницы, умеющей расслабить напряжённые мышцы. Хотя, в то время у Каленуиль не было причин для особого отношения к родственнице.
— Отец говорил, — блаженно прикрыв глаза, произнесла дочь Кирдана, — что Оссирианд будет моим, если я установлю мир с Таргелионом.
— Это не так сложно, дорогая, — промурлыкала племянница, — владыки многое говорят и записывают, но это далеко не всегда соответствует действительности. Мир давно установлен, осталось это продемонстрировать.
— Как?
— Когда ты уведёшь воинов на север, я приглашу дедушку в гости. Он всё увидит сам.
***
В гаснущем сиреневом небе одна за одной зажглись звёзды.
Зимой дорогами мало пользовались, зато теперь северный путь был изрыт колеями и следами копыт. Вдали пылали костры, и ехавшие впереди эльфы сообщили, что это ногродские торговцы, держащие путь в Химринг, а затем — в Дортонион.
— Как бы ты ни спешил, — сказал оссириандский воин леди, — найдутся купцы, что опередят тебя на день.
— А ещё они могут торговать не только товаром, — задумалась Линдиэль. — Присоединимся, поговорим.
— Леди чрезвычайно мудра, — улыбнулся эльф.
Дочь лорда Новэ не стала озвучивать истинные мотивы желания пообщаться с наугрим: дело было вовсе не в важных сведениях и слухах, а в том, что подгорный народ дружен Нолдор, значит, умеет находить к заморским эльфам подход.
«Ты слишком Нолдо!» — звучало в памяти практически обвинение.
Но…
***
Линдиэль посмотрела на Каленуиль, пришедшую поздно вечером, тайно, словно на свидание, о котором не положено знать мужу.
— Я принесла вина, — улыбнулась племянница, садясь на край постели. — И кое-какие интересные новости.
— Новости? За три ночи перед отъездом воинов на Ард-Гален?
Понимая, на что смотрит Каленуиль, Линдиэль смутилась и подтянула одеяло. Кто же знал, что спать обнажённой — плохая идея?
— Да, — дочь лорда Каленовэ налила вина. — Арастур забрал очень многих охотников и нескольких вождей из своей родни, а это означает, что мой муж остаётся старшим из глав родов. Это было непросто, дорогая, но мы справились.
Бокалы мелодично звякнули, сладковато-пряный вкус поцеловал губы. Стало теплее на душе.
— Надеюсь, ты сделаешь нашу жизнь ещё лучше, — загадочно улыбнулась Каленуиль. — Увы, мои дети принимаются обществом как коренные Лайквэнди, их называют потомками вождей Оссирианда. Это безусловно прекрасно, однако означает то, что моё влияние принижается, ведь я всецело подчиняюсь своему новому народу.
— Речь снова заходит о том, что мне нужны муж и сын? — опять по-нолдорски прямо и резко спросила Линдиэль, и дочь Каленовэ сморщила носик.
— Никто не вправе заставлять тебя.
— О, это истина! — хмыкнула леди, допив вино. — Однако, я уже поняла, что этот разговор будет повторяться бесконечно, и…
Внезапно слова закончились, натолкнувшись на стену незнания, что говорил брат про нерадивую сестру.
— Хорошо, — Линдиэль вздохнула, — я буду честна.
Каленуиль впервые за долгое время искренне обрадовалась. Она этого долго ждала?
— Если я и выйду замуж, то лишь за одного эльфа, и…
— Он из Голодрим, — с довольной улыбкой договорила племянница.
— Да, — смутилась дочь Кирдана.
— Ещё лучше! Это будет доказательством мира между Голодрим и Синдар!
— Возможно, только есть проблема, — покраснела Линдиэль.
— Это не проблема, дорогая, — Каленуиль приблизилась вплотную, взяла за плечи, на лице ощутилось подслащённое пряным вином дыхание. — Теперь ты — владычица Семи Рек, леди Оссирианда, знающая, насколько красива и желанна! Но правильно одеться придётся.
— Об этом я и хотела говорить.
***
Дочь лорда Новэ посмотрела на сиреневый плащ. Да, Каленуиль была непреклонна, утверждая, что нельзя надевать цвета Дома, пока ты не стала его частью, поэтому…
«Синий — не вариант. Возлюбленный считает своим лидером кого-то, чей флаг алый? Но ты не из его рода, дорогая! Какого, говоришь, оттенка знамёна возлюбленного? О, нет, холодный тёмно-лиловый тебе не к лицу, ты должна подчёркивать нежность и женственность! Сиреневый — вот то, что надо! Уверена, мастерицы успеют подготовить тебе несколько нарядов».
И мастерицы успели, создав удивительное сочетание нежности ткани и твёрдости металла. Линдиэль не поверила своим глазам, увидев платья, которые, казалось, нечем дополнить, но вдруг у гномов что-то найдётся?
Тронув поводья, леди устремилась к кострам.
***
Эльфов встретили два очень похожих гнома, отличавшихся только количеством седины в волосах и морщин на лбу.
— Я же говорил, что леди заинтересуют торговцы! — радостно пихнул старший младшего.
— А я и не спорил! Живы-здравы будьте, господа эльфы. Мы охраняем караван и с радостью проводим гостей к интересующим товарам и их хозяевам.
— Меня интересуют новости в первую очередь, — слукавила Линдиэль, и гномы многозначительно закивали.
— Должны предупредить, что мы недостаточно давно выехали из дома, чтобы делиться вестями, — начал оправдываться менее седой гном, — никто ещё не узнал секрет зимних цветов, за который обещают столько золота, что можно будет построить дворец, как у короля Тингола.
— Странные вы какие-то охранники, — прищурился воин рядом с Линдиэль, — у вас оружия при себе нет.
Гномы переглянулись и загоготали.
— А это во-о-он тот тип сказал, что дороги безопасны, мы и поверили! — вытирая слёзы, произнёс старший.
— Он был просто невозможно убедителен, когда мы его подобрали!
— Ном! Мом! — позвал гномов-охранников обвешенный дешёвым серебром очень толстый собрат, отходя от пылающего всё жарче костра. — Не задерживайте гостей! Ведите сюда.
— Я хотела бы купить, — чуть неуверенно заговорила Линдиэль, приблизившись к огню, — новости. Что за цветы, растущие зимой? И почему вы уверяете, будто дороги безопасны? Значит ли это, что враг повержен?
— Это значит, — вдруг прозвучал неожиданно мелодичный для наугрим голос, принадлежавший высокому худощавому мужчине, завёрнутому в какую-то поношенную тряпку, — что осада крепко держит врага за горло. Я знаю — дороги безопасны.
— А что с цветами? — дочь Кирдана села на бревно на значительном расстоянии от странного эльфа.
— Сказки о том, что в Дориате вечное лето, потому что принцесса Лутиэн любит цветы, а папа-король настолько велик, что может приказать зиме не наступать? — хмыкнул мрачный незнакомец, опуская голову, словно нарочно пряча лицо за давно немытыми чёрными прядями. — Но все мы знаем, кто на самом деле правит Королевством-под-Завесой.
— Торговцам не нужны сказки, — потёр пухлые ладони с короткими пальцами лысый гном, ворочивший угли, — торговцам нужна прибыль от сказок. И, между прочим, я повторяю своё предложение не заезжать в Химринг. Что мы там забыли, а? Когда стало известно, что приедут послы Мудрёны, половина города опустела. Остался только гарнизон! И что мы им продавать будем? Оружие они по договорённости у Белегоста берут, я свои товары так дёшево не отдам!
— Химринг опустел? — удивилась Линдиэль. — Почему?
— Да кто этих эльфов разберёт? — отмахнулся торговец в серебре. — Башкой проще полено переломить, чем понять, что у дылд в мозгах творится!
— Тут и понимать нечего, — тихо, с пренебрежением проговорил кутавшийся в тряпьё мужчина, ловко собрал из прошлогоднего дудника и каких-то измельчённых кореньев курительную трубку и, запалив от костра, втянул дымок.
Только сейчас дочь Кирдана заметила, что на странном незнакомце нет обуви. Ужаснувшись про себя, эльфийка отодвинулась ещё немного дальше.
— Первый и Второй Дома Нолдор, — протянув худую руку к огню, произнёс оборванец, — никогда не были дружны, и это никому не под силу исправить. Хитлум шпионит за Химрингом, потому что не может подчинить, а это важно, ведь Маэдрос, даже не будучи королём, имеет влияние на всю родню, и если он потребует склониться перед короной, каждый Феанарион преклонит колено. Верховный нолдоран хочет абсолютной власти, но она ему не по зубам.
— Ты интересно рассуждаешь, — появился из темноты Арастур, демонстрируя гномам подстреленную дичь, которую непрочь обменять на какой-нибудь товар. — Откуда такие сведения?
— У меня было очень много времени подумать, — бросил в костёр то, что осталось от дудника, бродяга.
— Откуда ты? Почему один?
— С юга, — пожал плечами эльф, — шёл один, потому что любой, кто взялся бы сопровождать меня, впал бы в немилость владыки. Я знаю, дороги безопасны, поэтому запретил идти со мной. Да и не нужны мне случайные попутчики! Друзья мертвы, невеста стала женой моего брата, дела семьи меня не касаются.
«Врёт, — подумала Линдиэль, вставая. — Это опасный бродяга. Не хочу быть рядом с ним».
— Я бы взглянула на украшения, — мило улыбнулась леди, и сразу трое торговцев засуетились, бросились к своим телегам. — Мне нужно что-то из белого металла, подходящее к сиреневому платью.
— Аметисты! — обрадовался увешанный серебром гном. — Альмандин, шпинель, топаз! Пурпурит и халцедон! Тончайшая работа!
Радуясь, что нашлось много подходящих изделий, Линдиэль поспешила прочь от костра, с недовольством заметив, как Арастур проявил явное сочувствие к бродяге. Эльфийка могла поклясться, что этот страшный незнакомец теперь составит им компанию в пути, ведь охотника не убедить в том, что далеко не каждый путник нуждается в опеке. У лесных жителей свои законы.
Примечание к части
Иллюстрация Алины Саидовой https://vk.com/photo-42078757_457241048
Настало время для зелёного
— Не знаю, почему, но мне жаль, что всё меньше тех, кто помнит равнину Ард-Гален сиреневой, а не зелёной, — говорил словно сам с собой светловолосый эльф в оленьей шкуре на плечах, что-то чертя на огромном листе, занимавшем два сдвинутых стола, — прошлое безвозвратно уходит, и ощущение необратимости со временем становится тяжелее. Не знаю, почему.
— С прошлым связаны воспоминания, которые лучше, чем действительность? — спросил Сулион, зайдя в помещение, чтобы взять инструменты.
— Я бы не сказал, — отозвался воин, — просто мне кажется, что зелёную растительность я никогда не полюблю так, как любил красную, фиолетовую и чёрную.
— Я помню, как было, — обернулся к окну Авар, — люблю память об этом, но все мы должны принять, что время сиреневого прошло. Настала эпоха зелёного.
***
Одинокий всадник далеко обогнал всех, кто ехал в сторону осадного лагеря, алый химрингский плащ развевался на усиленном скоростью ветру. Вести были срочными, и промедление могло дорого обойтись.
Солнце не успело ещё покатиться к горизонту, когда Нолдо с явной примесью синдарской крови влетел в башню, где жил Маэдрос во время пребывания на Ард-Гален.
Хеправион тепло поздоровался с посланником, Макалаурэ, собиравшийся утром уезжать в Долину, удивлённо взглянул на неожиданного гостя, поклонившегося в дверях и назвавшего своё имя.
— Как, говоришь, тебя зовут? — переспросил менестрель, косясь на брата.
— Майдрос, — повторил Нолдо, деловито выкладывая изсумки свитки.
— Нет, Кано, — рассмеялся старший Феаноринг, — я ему не отец. Однако, если бы однажды матушка Майдроса не встретила меня у входа в химрингскую крепость и не сообщила, что назвала сына в мою честь, Туивьель бы не настаивала на рождении Аратэльмо. Так что, я вечно благодарен Сириан за пополнение в своей семье. В хорошем смысле. Хеправион, налей Майдросу вина, накорми с дороги.
— Благодарю, лорд, — снова поклонился гонец, садясь за стол, — новости срочные. Здесь план будущей западной крепости, это отчёты о торговле, здесь список привезённых ресурсов из Дортониона, а это — то, что ещё предстоит привезти, нужна твоя подпись, лорд. Это письма, — свитков на столе стало слишком много, Кано переложил несколько на тумбочку.
— Я разберусь, — перебил Маэдрос, — отдыхай.
— Не знаю, почему, — отозвал брата в сторону Макалаурэ и заговорил очень тихо, — но мне кажется, я завтра не уеду.
— Уедешь, — твёрдо заявил старший Феаноринг, — даже если на лагерь нападёт армия драконов, которых можно убить только пением.
— Ладно, — покорно согласился менестрель. — Тогда я, пожалуй, начну собираться.
Проводив взглядом брата, химрингский лорд посмотрел на занимавшегося столом Хеправиона и монотонно заговорил:
— Финдекано вернулся, значит, мы едем в крепость. Я лично встречу особо ценных гостей. Насчёт ресурсов всё решу сам, а не через гонцов. Отправимся после того, как прибудут воины из Оссирианда.
— Я обогнал их совсем немного, полдня, не более, — сказал Майдрос, быстро закончив с едой, — к вечеру-ночи должны подойти.
— Хорошо, — отрешённо ответил старший Феаноринг, снова сфокусировавшись на северном окне, — значит, быстрее выйдем в путь.
Неподвижно постояв некоторое время, Маэдрос сгрёб со стола свитки и письма и ушёл в кабинет этажом выше.
***
В закатных розовых лучах перед идущим на север войском раскинулась изрытая застроенная равнина, на пути начали попадаться склады, кухни, знахарские шатры, всюду ходили эльфы и гномы, встречались укрепления и огромные выгребные ямы, которые спешно поливали едко пахнущими жидкостями, засыпали землёй или поджигали. Дорога разветвлялась, петляла между рвов и стен и в конце концов рассеялась среди строительных и тренировочных площадок.
— Спасибо вам за всё, — сказал Арастуру бродяга, спрыгнув с телеги и подойдя к ехавшему верхом охотнику, когда войско остановилось. — Дальше я знаю, куда идти, здесь недалеко. Клянусь отплатить добром за добро.
— Вовсе не обязательно! — отмахнулся оссириандский вождь. — Главное, не поминай лихом и не клевещи за спиной. Это уже очень много!
— Да, немало, — согласился эльф. — Мы не прощаемся, я ведь тоже остаюсь воевать, значит, до скорой встречи.
— До скорой встречи.
Бродяга быстро пошёл в направлении дозорных башен, и оссириандские эльфы удивлённо переглянулись: как отреагируют лорды на этого странного оборванца, который упорно отказывался практически от любой помощи и не взял ни еды, ни одежды, почти весь путь голодая, лишь изредка что-то собирая в лесу?
— Где я могу найти принца Астальдо? — послышался голос Линдиэль, и Арастур сразу же отвлёкся от размышлений о бродяге. — Да, мы прибыли к нему. Да, я не планирую ждать до утра.
«Дивная леди! — восхитился про себя охотник. — Настоящая королева! Владычица земель Семиречья и моего сердца».
***
Маэдрос обернулся на вошедшего эльфа, и его застывший взгляд мгновенно ожил, выразив искреннее изумление.
— Хеправион, — прокашлялся лорд, — а этот бродяга не врал, он действительно мой племянник Алмарил. Оставь нас.
Оруженосец подчинился.
— Что, дядя? — зло усмехнулся сын таргелионского нолдорана. — Удивлён?
— Более чем, — широко улыбнулся Маэдрос, встал из-за стола и вдруг крепко обнял племянника. — Что произошло? Почему я ничего об этом не знаю?
— Да вот так, — пожал плечами Алмарил, осматриваясь. — Я, пожалуй, не стану садиться — здесь слишком чисто.
— Приведи себя в порядок и приходи, — спокойно сказал химрингский лорд, и тут же уточнил: — Тебе не во что одеться?
— Да, это проблема, — принц развёл руками, демонстрируя тряпки, в которые был завёрнут. — Я рассчитываю, что мне выделят что-то, положенное твоим воинам. Я же пришёл вступить в ряды войска.
— Да, Хеправион всё сделает, — заверил Маэдрос, — а потом возвращайся и расскажешь, что с тобой случилось.
— Я проклят, — снова пожал плечами принц, — что удивительного в моём нынешнем положении?
Лицо лорда снова выразило недоумение, однако говорить что-либо племяннику он не стал: пусть сначала приведёт себя в то состояние, в котором не зазорно садиться на чистый стул. Сейчас это более срочное дело.
***
— Значит, Крепость Исток.
Воин в синем плаще посмотрел на своего командира, недавно вернувшегося из Хитлума.
— Да, Исток, — выдохнул Финдекано, пробегаясь взглядом по собравшимся верным, словно ища среди них предателя. — Барад Эйтель будет воздвигнута на месте нашего лагеря в Эред Ветрин. Как только крепость будет достроена, мы уйдём с Ард-Гален и обоснуемся там. Равнина будет в первую очередь служить своеобразным волнорезом для войск Моргота, но живая сила здесь останется по-минимуму.
— Ловушки остановят даже монстров, — кивнул лучник рядом с принцем.
Полог шатра отодвинулся, ночная тьма озарилась зеленоватым светом фонарей, и вошла Линдиэль, сопровождаемая тремя воинами.
Нолдор не смогли сдержать восхищения: на изящной леди была меховая белая накидка, почти не закрывавшая лёгкое не по погоде сиреневое платье из тонкого шёлка, на длинных рукавах и корсаже которого сверкала причудливая имитация серебряного доспеха. Эльфийка демонстративно почтительно поздоровалась с принцем, и Финдекано замер.
— Приветствую, лорды, — процедил сын верховного нолдорана, — садитесь, располагайтесь, мои верные расскажут вам о будущем и нынешнем расположении войск, а мне необходимо переговорить с леди без свидетелей.
Накинув простой шерстяной плащ, Финдекано вывел дочь лорда Кирдана на улицу, стараясь галантно держать её за руку, но был слишком напряжён, чтобы это получилось.
— Астальдо, — выдохнула дева, чувствуя, что ничего хорошего разговор не предвещает.
— Линдиэль, — принц сделал глубокий вдох, сложил ладони перед лицом, — я не знаю, откуда тебе известно про Нарнис, или твоё платье — лишь случайное совпадение, но я…
Финдекано осёкся, видя, как глаза цвета морской волны начинают влажно блестеть. Стоявшая рядом эльфийка не была врагом, она сейчас выглядела совершенно беспомощной и потерянной, невольно вспомнилось, как страдала из-за любви сестра. Да, Ириссэ не подавала вида, а мать всячески оберегала чувства дочери, но невозможно было не заметить затаённую в сердце боль.
— Линдиэль, — гораздо ласковее произнёс принц, держась на безопасном расстоянии, чтобы не оказаться внезапно и против воли поцелованным, — прости мою грубость, я действительно мог быть слишком резок, но я лишь хотел прояснить кое-что.
Эльфийка зябко укуталась в накидку от налетевшего холодного ветра. Финдекано снял плащ.
— Я хочу укрыть тебя, но пообещай, что не станешь кидаться в объятия, когда я подойду ближе.
— Хорошо, — сквозь слёзы рассмеялась Линдиэль, вытирая лицо и покорно позволяя себя согреть.
— Прошу, пойми, — ласково произнёс сын верховного нолдорана, — я не предам брачную клятву, данную другой женщине. Не пытайся занять её место! — голос снова стал резким. — Здесь и сейчас мы собрались, чтобы обсудить расположение войск с учётом нынешних и будущих оборонительных сооружений! Понимаешь? Я здесь веду войну.
— Да, — прошептала дева, — понимаю. Я тоже здесь, чтобы вести войну. А ещё… Пусть ты не можешь быть со мной ради любви, но ради победы — это другое! Я буду полноправной владычицей Оссирианда, если выйду замуж и рожу сына, и ты…
— О, Эру, — закрыл глаза Финдекано. — О, Валар, от которых я отрёкся и был уверен, что больше никогда не помяну ни добром, ни злом! Политика, Линдиэль, никогда, ни при каких обстоятельствах не должна строиться за счёт чьих-то чувств! И нельзя использовать любовь как орудие и шантажировать ей! Нельзя, понимаешь? Да, знаю, так делает каждый второй или даже первый лорд, но я не они! Для меня всё ещё важны принципы и клятвы, и пусть Арда искажена, хоть я и не верю в это, пусть сама суть каждого живого существа испорчена, я это не приму и не смирюсь. Ты говоришь, что пришла ради войны. Но за что ты собираешься воевать? Против чего? Ты не понимаешь, что мы все здесь бьёмся с самой тканью Творения, с искажением, с тем самым злом, на которое ты пытаешься меня толкнуть! И это не вынужденная мера, не помощь в войне, это блажь, Линдиэль! Это твоя прихоть и каприз. У меня есть дочери, Линдиэль, я знаю, что такое капризы маленьких леди.
Дочь лорда Новэ судорожно вздохнула, чувствуя, что несмотря на все попытки стать сильной, рядом с Астальдо превращается в крошечного слепого птенца, который выпал из гнезда.
— Если ты здесь только ради меня, — прозвучали приговором слова, — уезжай.
— Я, — попыталась справиться с дрожью в голосе Линдиэль, — уеду, но ненадолго. Мне нужно решить свои дела с отцом и Оссириандом. Герой Астальдо желает мира в Арде, но не хочет установить добрые отношения даже с соседями! — Неожиданно проснувшаяся злоба придала сил. — Ты не понимаешь, что завтра может не наступить ни для кого из нас, но наш союз, брачный союз, может скрепить то, что вы, Голодрим, разрушили! Это вы пролили невинную кровь, и мне плевать, что об этом говорят ваши летописцы! Ты видишь во мне врага, я это чувствую, но я — самый удобный союзник! Ты молил Эру о помощи, и вот я здесь, Астальдо! Вместе мы всё преодолеем! Мы будем непобедимы!
— Глупая девочка, — покачал головой принц. — Давай вернёмся в шатёр, и больше никогда не начнём разговоров о нас.
— Я не обещаю того, чего не смогу выполнить, — процедила Линдиэль, — я не откажусь от тебя.
Астальдо не ответил, подошёл к шатру, галантно отодвинул полог. Оссириандская леди вскинула голову и прошла к сидевшим за столом воинам, лишь слегка задев любимого краем подола, но Финдекано показалось, что его с размаху ударили по коленям плетью.
***
Маэдрос посмотрел на вновь появившегося в кабинете племянника, заметил, как тот с блаженной улыбкой устроился на удобном стуле, и что уже не выглядит измученно-бледным: значит, поел. Одежда, подходящая по росту, разумеется висела на исхудавшем эльфе, и, видя всё это, старший Феаноринг помрачнел: худшие ассоциации невольно лезли в голову, левая ладонь сама собой сдавила право плечо.
— Рассказывай, Алмарил, — максимально спокойно произнёс химрингский лорд, взяв чернильницу и бумагу и пододвинув к племяннику. — Вместе решим, что ты напишешь отцу.
— Достаточно одной фразы: твой сын благополучно добрался до Ард-Гален.
— Уверен?
— Да.
— Пиши. Но учти, воин, мне этого недостаточно. — Маэдрос внимательно посмотрел в глаза Алмарила. — Теперь ты мне не только родня, но и часть моей армии.
— Что я могу сказать? — пожал плечами принц, отложив перо. — Я провалил миссию в Белегосте, сбежал на войну…
Алмарил осёкся. Желание спросить дядю о брате разрывало грудь изнутри, но останавливало понимание, что услышать правду в лицо нет сил. Зачем спрашивать и без того очевидную вещь?
— Потом вернулся и понял, — принц отвёл взгляд, — что не хочу действовать по указке отца, потому что… У меня иные планы на жизнь.
Сделав паузу и ожидая вопроса, за что и почему король Таргелиона выгнал сына, оставив его даже без одежды и обуви, надеясь на осуждение родителя и сочувствие к себе, Алмарил вдруг понял — не дождётся, Маэдрос смотрел спокойно, без эмоций, словно думая о чём-то своём.
— И я, — сын Карантира вздохнул, — отец стал давить на меня, я сказал, что отправлюсь на Ард-Гален даже если у меня отберут последнюю рубаху. Он рассмеялся мне в лицо, а потом спросил, чего я жду, почему до сих пор дома. Было ещё холодно, я хотел дождаться тепла, но… Когда отец так сказал, я просто сбросил всё, что на мне было и пошёл прочь. — Алмарил вдруг расхохотался, Маэдрос широко улыбнулся. — Я шёл и кричал, чтобы никто не смел ко мне подходить и помогать, но слуги всё-таки догнали и вручили шерстяное одеяло, сказав, что это не одежда и не в счёт. Я взял и пошёл дальше. Было очень холодно, меня в какой-то момент начало трясти, но я из принципа шёл медленно. Зуб на зуб не попадал! И только когда стал уверен, что меня не видно из дворца, побежал. Долго бежал, несколько дней точно. Согрелся быстро, но в какой-то момент понял, что больше не могу без еды и отдыха. Там был пролесок, я нашёл какое-то гнездо, не помню, как ел и заснул, а потом проснулся от холода и снова побежал.
Взгляд лорда был потрясающе красноречивым, Алмарил почувствовал заливающую лицо краску.
— Потом я увидел ногродских торговцев. Сначала боялся к ним подходить — вдруг узнают и вернут домой? Но в конце концов не смог не подойти — у них было тепло от костра и хоть какая-то компания. Они меня не узнали, я представился Авармарилом.
— Забавная игра слов, дед оценил бы, — покачал головой старший Феаноринг.
— Да, богач превратился в бездомного, — кивнул принц. — Мы с гномами какое-то время шли, но мне не доверяли, даже не пускали в телегу — за товар боялись. А потом встретили войско Оссирианда. Уверен, если бы они поняли, кто я, убили бы или взяли в заложники и стали шантажировать отца. Сначала я бежать хотел, но потом решил, что вызову этим подозрение и стал вести себя, наоборот, нарочито нагло. Сработало, дядя! В итоге вожди Семи Рек помогли своему врагу, и вот я здесь.
Химрингский лорд застыл, смотря в одну точку далеко за окном.
— Есть хочешь? — глухо спросил он племянника, и тот от души рассмеялся:
— Нет, спасибо, я уже опустошил некоторые твои запасы. Немного обидно, что меня здесь могут узнать и спросить, почему я без армии.
— Это неудивительно, — отрешённо произнёс Маэдрос, — ты поссорился с отцом и потерял влияние. Народ остался там, где безопасно, их больше не вёл долг службы.
— Это неправильно, наверное.
— Ты шёл один, день сменялся ночью. Ты ждал, что тебя догонят?
Алмарил вдруг зажмурился и ничего не сказал, а химрингский лорд ничего больше не спросил, потому что прекрасно знал ответ на свой вопрос.
***
Сиреневая рассветная зорька догорела, на небе осталась зелёная полоса, постепенно сливавшаяся с яркой лазурью.
Линдиэль, поправив капюшон, пришпорила коня.
«Нет, это не бегство и не покорность воле Астальдо! Я сама Астальдо! Астальдис! Леди Астальдис! Я уеду и вернусь. И ты больше никогда не сможешь сделать мне больно! Можешь не верить, можешь забыть, но от судьбы тебе не уйти!»
Это не зло
Это был сон.
Красивый и лёгкий, словно игра света и тени на полупрозрачном расшитом шёлке, подброшенном в пропитанный светом воздух.
Светом Священных Древ Валар.
Это был сон во сне, когда Индис увидела себя прежнюю. Как же сильно изменилась бывшая королева Нолдор! Вроде бы всё так же прекрасна, но словно и не она вовсе.
Это было словно отражение прошлого в разбитом зеркале будущего, где настоящее кажется бесконечным погружением в забытье, что должно называться безмятежным счастьем.
Индис привыкла к ощущению пьянящего приятного безразличия — им окутывала атмосфера нового Валимара, спрятанного на теневой стороне благословенной горы Таникветиль, которую…
«Феанаро очернил своей кровавой клятвой! Да как он посмел осквернять священную твердь?!»
Казавшийся безмятежным сон задрожал, загудел рогом, потемнел.
«Проклятая кровь! Отступники! Изгнанники! Прочь с Благословенной Земли! Чтоб ваши уста не произносили здесь слов, влекущих во тьму!»
Так говорят, так шепчут, так поют, рыдая о злых днях мрака, но неужели Феанаро настолько могущественен и велик, чтобы его слово что-то значило для Эру и Таникветиль? Кто он такой, этот сын Мириэль, чтобы иметь столь мощное влияние на Арду?!
Мои сыновья принесут миру больше! Они подарят свет!
«Предать забвению всех, кто нёс горе! Их нет и никогда не было в нашей жизни! Валинор — Земля Счастья!»
Покоя…
Сон во сне заискрился золотом Лаурелин, и затуманенным грёзой глазам Индис открылся дворец, ныне заброшенный и заросший вьюном, но в образах из видения ступени и колонны были целы и сверкали чистейшей белизной. По озарённой священным Древом лестнице поднимался Он.
Живой. Прекрасный. Усталый.
«Что же ты медлишь?» — спросила себя прежнюю Индис.
«Мне страшно, — ответил сон. Прекрасный сон! Чистый и юный, погружённый в цветение весны и чистой надежды. — Я ведь обманываю себя, уверяя, что не делаю ничего плохого!»
«А что плохого в том, чтобы осчастливить себя и утешить того, кого любишь? Вспомни, как ты разгадывала его душу, применяя врождённый талант Ваньяр чувствовать Великую Тему!»
Золотая лира мелодично заиграла, словно сама собой.
«Что не смогла дать она, но сможешь ты? Он глух и слеп, так веди его! Веди к блажеству!»
«Что я могу дать? Вечность, покорность, ласку и детей. Много детей! Я сплету воедино «навсегда» и «мимолётно», могущество и слабость, покой и вечное движение».
«Видеть тебя всегда, — полилась песня из души, изменяемая и дополняемая чарами, — хочется мне сейчас,
Мысли твои читать
В каждом движеньи глаз.
А ещё иногда
Слышать дыханье так,
Чтобы был каждый вздох
В такт.
Нежной своей рукой
Вылепила тебя,
Как ветер — бархан песка.
Как стебель творит земля.
Знаю, что получу
Всё, что ни захочу,
Только бы мне успеть
Спеть.
Я у твоих ног,
«Спасибо» не говори.
В этом тебе помог Рок,
Его и благодари».
«Индис?» — он лишь сейчас заметил, что в саду кто-то есть.
«Финвэ…»
Нолдоран развернулся и пошёл вниз по белоснежным ступеням, залитый благословенным светом Лаурелин и музыкой, колдовство наполнявшее которую навек осталось скрыто.
Это то, о чём никогда не узнали сыновья и дочери. То, что нельзя рассказать всё понимающему брату. Это не просто чары музыки. Это…
Само искажение.
Примечание к части
Немного искажённая песня Наталии Власовой "Я у твоих ног"
Аманэльдар не теряют надежды
Навстречу королевской семье распускались под ногами цветы, сияние светоча Анар рассеивалось, рассыпалось тысячами играющих оттенков, расступаясь, словно открывающиеся шторы, запахи трав ощущались ярко, в них можно было погрузиться, как в тёплые ласковые волны летнего моря или сладкого сна.
Нолдоран Арафинвэ смотрел на улыбающуюся супругу, но видел совсем не то, что хотела демонстрировать королева: душа прекрасной сребровласой эльфийки плакала.
— Полагаешь, не стоило нам выходить из Дворцов Вала Ауле? — спросил король вполголоса. — Тебя расстроил вид заброшенных домов?
Эарвен промолчала. Королева понимала, что нельзя бесконечно прятаться от правды, пока отголоски скорби долетают извне через связь сердец и сны. Большинство аманэльдар согласны смириться с горькой участью других и не замечать её, однако Сады Лориэна неумолимо пополнялись, а в Чертоги Мандоса уходили не только из Эндорэ. Обосновавшиеся на Таникветиль Ваньяр замкнулись, отгородились, оборвав связи с «оставшимися у подножий», их музыка стала звучать красивее прежнего, только слишком монотонно: так бывает, когда менестрель находит для себя кажущееся идеальным созвучие и теперь все песни строит вокруг него. А что осталось другим? Прошлое оказалась под запретом, ведь любые упоминания даже хороших событий Эпохи Древ неумолимо твердили о бедах и разжигали в сердцах желание обвинять, оправдывать и искать утешение, которого просто не существует.
Арафинвэ долгое время провёл в уединении, не взяв с собой даже воды, а когда вышел, потребовал от супруги ехать вместе с ним в Сады Вала Ирмо, чтобы поддержать тех подданных, кто ещё способен вернуться к жизни из целительных грёз.
Старший из родившихся после Исхода сыновей нолдорана, Артаресто, отправился вместе с отцом и матерью, и всё увиденное по дороге стало шоком, заставившим молодого принца буквально онеметь: залитые солнечным и лунным светом навеки оставленные дворцы, сады, площади, улицы и небольшие домики были погружены в скорбное безмолвие, заросли деревьями и травами, но нигде не встречались животные, птицы или насекомые, ничто не нарушало замершую тишину.
Уже после заката королевская семья молча проехала очередную улицу, как вдруг из большой ажурной беседки, заросшей остролистым вьюном, донеслось пение без слов. Вдоль стены дома промелькнула тень.
— Я должен посмотреть, что здесь, — остановил карету нолдоран и вместе с верными ступил на тёмную траву, посеребрённую лучами Исиль.
Эарвен и Артаресто последовали за ним.
Колонны и купол беседки были покрыты узорами, составленными из имён, ещё видневшихся сквозь вьюны, а за столом, положив беловолосую голову на руки, неподвижно сидела девушка, тело которой тоже оплели витые стебли. Это скульптура?
Ветер с далёкого побережья принёс шум моря и солёную прохладу.
— Не трогайте здесь ничего, пожалуйста, — сказал из темноты женский голос, — мне не нужна помощь, я просто жду.
Эарвен беззвучно заплакала от ужаса, Арафинвэ сжал ладонь супруги.
— Я не уйду отсюда, — снова донеслись слова, — путь по морю закрыт, а Владыки предрекли ушедшим из Валинора смерть. Но они обещали, что все однажды вернутся, и моя Иримэль тоже. Либо по морю, когда падут все преграды, либо пробудится из камня, когда придёт время. Моей королеве не место в этом мрачном саду.
— Я счастлив, — со спокойной улыбкой произнёс нолдоран, понимая, что с Эарвен говорила женщина, перебравшаяся сюда из Альквалондэ, и не признающая Нолдо владыкой, — что мой народ не теряет надежду.
***
Из земли поднялся дивный цветок, в одно мгновение сформировав крупный бутон на уровне груди пришедших в Сады эльфов. Напоминающие капли, заострённые к кончикам лепестки, сиреневые сверху, золотые внутри, распахнулись, открыв ласковое сияние, из которого поднялась девочка в простом платьице с отражающими свет волосами. Подпрыгнув и затрепетав расправившимися за спиной крыльями, как у бабочки, Майэ мило улыбнулась и поздоровалась, выбросив в сияющий воздух искрящуюся пыльцу.
— Мы все ждём чьего-то возвращения, — пропела Айну, вставая на ноги. Крылья исчезли, волосы перестали выглядеть зеркальными. — В Садах скучают по Мелиан, но мы все знаем, она скоро вернётся.
— Какую надежду ты ищешь здесь? — спросила Валиэ Эстэ, лишь контуром проступив из сверкающего радугой воздуха. — Какую надежду несёшь? Кого хочешь забрать?
— Со мной уйдут те, кто готов, — спокойно произнёс Арафинвэ, бросив беглый взгляд на жену и сына. — А ещё, я должен кое в чём убедиться.
— Твоя вера слабеет, — без обвинений сказала Владычица Садов Лориэна, — ты сам это понимаешь, пытаешься бороться, но всё безуспешнее и безуспешнее?
— Да, — эльфийский король упал перед Эстэ на колени, жена и сын сделали так же. — Я должен увидеть, должен убедиться.
— Идём, — Валиэ стала зримой и ласковой.
Впереди расступились деревья и цветущие кустарники, птицы разлетелись в стороны, чертог, казавшийся далёким, стремительно приблизился, вырастая перед эльфами с каждым ударом сердца.
Арафинвэ хорошо помнил это место, и легко отличил бы иллюзию от реальности. Сомнений не было — сейчас нолдоран стоял на пороге тех самых покоев, возведённых среди благоухающих садов и журчащих фонтанов, где всегда светло, но можно спать, не прячась за шторами.
Комната была покрыта золотой искрящейся пылью, убранная постель пустовала.
— Видишь, Мириэль здесь нет, — улыбнулась Эстэ. — И больше никогда не будет. Однако её наследие никогда не оставит в покое Арду, её кровь снова и снова будет напоминать о себе. Впитается в землю одна — воспрянет другая.
Арафинвэ дал знак жене и сыну выйти.
— Я пришёл, чтобы поддержать тех, кто отчаялся, — склонил голову нолдоран, — но сначала мне самому необходима помощь. — Он снова опустился на колено, трепетно взял руку Валиэ, прижался щекой. — Я чувствую, знаю, мой сын идёт не по тому пути, и это сводит меня с ума! Прошу, пообещай, что он не погибнет, что бы ни натворил! Умоляю, заверь меня! Мне необходимо это знать, иначе я паду духом, возненавижу себя и… — По щекам эльфа скатились прозрачные капли. — Я не справлюсь, не оправдаю доверия!
— Новая жизнь, — произнесла Эстэ, кладя руку на лоб Арафинвэ и ласково проводя по направлению к затылку, — это всегда новая надежда.
Наугламир. Символ дружбы Эльдар и Кхазад
Тёмные своды пещеры постепенно покрывались изящными узорами, и было сложно поверить, что украшения — творение рук не эльфов или Айнур, а гномов, никогда не стремившихся к воздушному изяществу.
— Всё ради тебя, Мудрый Повелитель Камня! — не уставали повторять наугрим, возводя новые и новые чертоги, расширяя нарогские пещеры, вывозя из них руду и минералы.
Нарготронд рос на глазах.
Воины, патрулировавшие тайные лазы и окрестности, приносили исключительно добрые вести, и Нарготронд всё громче звучал весёлыми песнями. Первые родившиеся в новом городе на Нароге мальчики получили титулы лордов и собственные подземные залы, которые ещё предстояло обустроить, однако архитектор Гельмир с энтузиазмом взялся за работу, одинаково вкладывая душу в проекты дворцов и для своего первенца, и для недавно появившегося на свет братика, и для остальных собратьев. Гномы старались строить всё сами, однако некоторые мастера-Нолдор завоевали особое доверие, и сын Гуилина входил в их число.
Нарготрондские охотники, в шутку называвшие себя Секретной Гильдией Добытчиков, проложили тайные тропы от города через леса и поля, и теперь можно было безбоязненно ходить за дичью и на разведку.
Жизнь снова стала казаться лёгкой и прекрасной.
***
Парадный зал сверкал драгоценным убранством, и, восседая на троне, Финдарато Инголдо, то и дело прикасаясь унизанными перстнями пальцами к расшитой самоцветами мантии, смотрел на спешивших к нему мастеров-наугрим, прокручивая в памяти предыдущий большой пир по случаю открытия новой богатой золотоносной жилы.
***
— День за днём уносит ветер, год сменяет год, — пела чарующим голосом Ауриэль, держа на руках младенца, ей подпевали сидевшие за столами эльфы и гномы, — пусть сегодня каждый песню для души найдёт.
Север, юг, восток и запад, горы и моря,
Все друзья сегодня с нами, мы одна семья.
Мы дарим вам сердца свои,
Примите их, друзья.
Пусть не погаснет свет любви,
Ликуй и пой, земля!
— Как ты назвал сына? — спросил у Халиндвэ Финдарато, подняв глаза на гобелены со своим гербом.
— Гвиндор, — с улыбкой ответил охотник.
— Мальчику повезло с отцом, — загадочно произнёс король.
— Владыка Фелагунд! — кланяясь, подбежали наугрим, отталкивая друг друга. — Наша находка прекрасна! Золото чисто, как свет солнца! Если бы не ты, нам никогда не добраться бы до неё! Мы хотим по-особенному отблагодарить тебя!
Перед Финдарато на пол с грохотом поставили сундук.
— Выбирай любые драгоценности, и мы сделаем тебе какое пожелаешь украшение! Ему не будет равных!
Эльфийский король опустил взгляд на сверкающие в свете факелов и фонарей камни.
— Север, юг, восток и запад, звёзды и цветы, — лилась песня. Маленький Гвиндор что-то лепетал и пытался играть мамиными волосами. — Не прожить на свете этом нам без доброты.
Мы дарим вам сердца свои,
Примите их, друзья.
Пусть не погаснет свет любви,
Ликуй и пой, земля!
На сердце стало тяжело. Финдарато снова вспомнил свои предчувствия, что впереди только тьма и стыд, и ощущение, что предвиденное будущее уже наступило, сдавило грудь.
— Мне не нужны драгоценности — своих хватает, — стараясь говорить как бы в шутку, сказал король, чувствуя, как немеет челюсть. — Но от дружеского подарка не откажусь. Пойдёмте в мою сокровищницу, и вы сами выберите камни, которые вдохновят вас на работу. Уверен, привезённые мной из Валинора драгоценности не оставят ювелиров равнодушными.
Глаза наугрим загорелись ярче факелов на стенах, и Финдарато вымученно улыбнулся.
— Это будет символично, — певуче произнёс владыка Нарготронда, — дружба Эльдар и Кхазад воплотится в прекраснейшем творении лучших мастеров, объединив средиземское искусство и валинорские сокровища. Я уже в предвкушении чуда!
— Слава Фелагунду! — завопили гномы. — Слава!
— Ликуй и пой, земля!
***
Финдарато снова посмотрел на гномьих мастеров, несших шкатулку из золота и крупных изумрудов, перевёл взгляд на пирующих. Халиндвэ с семьёй снова в центре внимания, рассказывают о тайных тропах и безопасности окрестностей, только Гельмира с ними нет — видимо, занят работой, не смог отвлечься на веселье. Рядом с Индвэ сидит его друг с супругой, у которой вот-вот родится сын. Имя мальчику дали заранее — Эдрахиль. Тоже будущий лорд нового города.
Король поймал себя на мысли, что под землёй дни, отсчитываемые огромными часами со светящейся жидкостью, и пением арф, слишком похожи друг на друга, ведь нет смены погоды. Да, в Валиноре при свете Древ тоже всегда было одинаково светло и ясно, за редким исключением, когда сияющую росу Лаурелин и Телпериона поднимали облаками в небо и проливали дождём, однако растения цвели по-разному, плоды созревали в своё отведённое время, а камень? Он всегда остаётся камнем.
Нынешний пир очень походил на предыдущие, разве что песня звучала новая: миловидная гномиха с белыми кудряшками пританцовывала и заставляла гостей водить хороводы.
— Задумал да старый дед другой раз жениться.
Сидел, думал, думал, думал — другой раз жениться.
Если стару жену взять — работать не станет.
Сидел, думал, думал, думал — работать не станет!
Взглянув на отцовское кольцо, утопая в его чарующем сиянии, сын валинорского нолдорана подумал, что даже не представлял, размышляя о власти, где и чем будет править.
— Молодую жену взять — его не полюбит.
Сидел, думал, думал, думал — его не полюбит!
А коли полюбит, то не поцелует.
Сидел, думал, думал, думал — ведь не поцелует!
А коль поцелует — отвернётся, плюнет.
Сидел, думал, думал, думал — отвернётся, плюнет.
Другой раз жениться — дело не годится.
Сидел, думал, думал, думал, думал — передумал!
Под дружное веселье мастера подошли к дивной красоты трону, который не уступал в роскоши драгоценному креслу Элу Тингола.
— Прими наш скромный дар, Фелагунд, — хитро улыбаясь, гном с цепочками, вместо лент, в бороде открыл шкатулку, и приготовившийся изображать фальшивый восторг Финдарато искренне восхитился: покоившееся на зелёном бархате короткое ожерелье было элегантным и роскошным. Несмотря на обилие сияющих камней, карканет не выглядел массивным и тяжёлым — украшение казалось тонким, словно льняная прядь. Наугрим подошли к работе основательно, и король изумился, как изящно его родовая символика превратилась в изделие из золота. Сомнений быть не могло — ожерелье делали именно для Друга Гномов, а не просто взяли имеющуюся заготовку.
Финдарато подумал, как красиво бы смотрелось дивное украшение на шее Артанис, смешанные с тоской и колкой обидой нежные чувства заставили глаза часто заморгать.
— Имя сокровищу Наугламир! — торжественно провозгласили в один голос ювелиры. — Примерь, Фелагунд!
Слуги быстро принесли зеркало и помогли поменять ожерелье из крупных бериллов на эталон изящества, моментально притянувший все взгляды и вызвавший вздох восхищения.
— Слава великим мастерам! — воскликнул Финдарато, крепко обнимая гномов и приглашая за стол.
Говорить о том, что в Валиноре подобному сокровищу вряд ли бы кто-то удивился, король, разумеется, не стал.
— Ну что, мои дорогие подданные, — хитро заулыбался владыка Нарготронда, демонстрируя новое украшение, — кто в этом зале самый красивый?
Дружный смех и аплодисменты рассыпались по узорчатым сводам пещеры.
— Финрод Фелагунд! — закричали гости. — Мудрый Прекрасный правитель дивного Нарготронда!
***
Тёплый летний ветер принёс свежий запах воды, смешанный с ароматами цветов, и охотник Индвэ с загадочной улыбкой показал маленькому внуку дорогу между заросшими лесом холмами. Гельмир, неохотно оторвавшийся от работы, впервые за долгое время повеселел и шутливо подтолкнул братишку вперёд, подмигнув отцу.
— Закрой глаза, Гвиндор, — сказал он мальчику, — иди, прислушиваясь и ориентируясь на каждое дуновение ветра, прощупывай ногами почву, ощути, как сама земля ведёт тебя.
Гуилин неслышно следовал за маленьким сыном, но тот, конечно, не знал, что отец рядом, честно не подглядывая.
Это был первый раз, когда юный лорд пошёл с семьёй на охоту так далеко, поэтому от волнения захватывало дух.
— Ощущаешь — загадочно спросил Гельмир, — как изменилось всё вокруг? Порой полезно для единения с миром прочувствовать его, не используя глаза. Необходимый навык для живущих под землёй может пригодиться и под небом.
Гвиндор закивал.
— Можно уже посмотреть?
— Да.
Мальчик убрал ладошки от лица и пискнул от восторга: золотое летнее солнце отражалось от лёгких волн синего озера, на берегах которого росли сиреневые и розовые цветы, порхали бабочки, а на деревьях пели птицы.
Халиндвэ сбросил одежду и прыгнул в воду, Гельмир последовал за ним, Индвэ помог внуку справиться с завязками и остался с малышом на мелководье, показывая, как найти на дне ракушки.
— Озеро Иврин, — сказал охотник, — самое красивое во всём Белерианде, в нём много рыбы и съедобных моллюсков. Может быть, тебе однажды повезёт, и ты найдёшь здесь жемчужины, но мне пока не удавалось.
Гвиндор коварно заулыбался, опустив руки в воду, делая вид, будто достаёт ракушку, а сам резко подбросил сложенные лодочкой ладони, обрызгав деда.
— Ах ты, маленький проказник! — погрозил пальцем эльф, делая вид, что сейчас обольёт внука с ног до головы.
Пронзительно вскрикнув, Гвиндор побежал от преследующих брызг на берег, спрятался в цветущем кусте.
От души хохоча, Гельмир вышел на песок и дал братику закрытую ракушку:
— Вылезай, сейчас обсохнем и пойдём обратно. Тайные тропы на то и тайные, чтобы много по ним не гулять. Но мы скоро снова сюда вернёмся.
Маленький лорд схватил подарок и неловко выбрался из куста, весь облепленный лепестками.
— Не смейся! — надул губки Гвиндор, видя, как брат снова над ним потешается. — Я обижусь. И домой не хочу!
Облака, на миг закрывшие солнце, погасили золотое сияние озера, а когда снова лучи заиграли на волнах, вернувшаяся красота заставила отвлечься от капризов. Ветер принёс ароматы трав с другого берега и крики чаек.
— Подрастёшь, — сказал Индвэ, — возьму тебя в дальнее путешествие, и мы обойдём Иврин кругом. Покажу тебе броды на реках, ягодные поляны, рощи. А пока, малыш, отряхни лепестки и топай вместе с братом домой. Ясно?
Гвиндор закивал.
Уходя с берега, маленький эльф постоянно оборачивался и думал о том, что обязательно нарисует дивное озеро, когда придёт домой.
***
На песок у воды вышел отряд воинов с зелёными флагами. Сопровождавшие короля эльфы подвели лошадей к выходу из нарогских пещер, и Финдарато, гордо и одновременно мило улыбаясь, запрыгнул в седло.
— Ну что, братья, — пропел владыка, — отправимся на прогулку на север? Мне кажется, засиделись мы под землёй, не так ли, Народ Звёзд?
Возражений, разумеется, не последовало, и Нолдор из блистательного Нарготронда двинулись вверх по реке.
Примечание к части
Иллюстрация Беллы Бергольц https://www.deviantart.com/bellabergolts/art/Finrod-841938299
Песни "Золотого Кольца" "Ликуй и пой, земля!" и "Задумал да старый дед".
Гордость драконьих знамён
Небесного цвета флаги с поверженным золотым драконом взвились над башнями Минас-Тирита, яркое солнце заиграло на шпилях и куполах крепости, волнах могучего Сириона и стальном облачении участников праздничного турнира, устроенного в честь владычицы Тол-Сириона. Сверкая оружием и доспехами, воины выходили и выезжали верхом на арену под радостные крики трибун и летящие цветочные лепестки.
Толлунэль, блистая драгоценностями в платье и причёске, разрумянившаяся от вина и азарта, бросилась на шею супруга, готовившегося к бою.
— Мой герой, — ласково промурлыкала эльфийка, — я уверена, ты покажешь себя достойно!
— Ты так говоришь, — напрягся Артаресто, — словно не веришь, что я могу победить.
Толлунэль отстранилась, но руки по-прежнему оставались сомкнуты на шее супруга.
— Я? Не верю? — фыркнула леди. — И кто же посмеет быть лучше своего принца? Слышали? Кто посмеет быть лучше владыки Ородрета, будет иметь дело со мной!
Толпа дружно рассмеялась, Толлунэль впилась в губы принца.
— Я знаю, — с придыханием прошептала эльфийка, — противники сильны, знаю, — голос стал томным, взгляд манящим, — кто-то из них способен одолеть тебя. Но ты, — ладони ласково погладили по щекам, — должен сражаться так, чтобы я захотела прямо здесь повалить тебя на песок и придаться страсти. Сделай так, — грудь Толлунэль стала вздыматься чаще, — чтобы я изнемогала от желания, но была вынуждена ждать окончания торжества, а потом молила тебя о пощаде, прося скорее взять меня на супружеском ложе. Проигрывай, ничего не боясь, но делай это так, чтобы я стонала от изнеможения в ожидании ласк.
Артаресто почувствовал, что готов, но совсем не к тому бою.
— Знаешь, — мягкие ласковые губы приблизились к уху, коснулись мочки, кончик языка тронул кожу, — если выиграешь достойно, я рожу тебе сына. Иди.
От удивления эльф опешил. С детства привыкнув к тому, что женщины его никогда не уважали — любили, да, но не превозносили, а иногда и вовсе унижали: Артанис намеренно, а Толлунэль случайно, сейчас Артаресто вдруг ощутил, что супруга действительно им восхищается. И понимал, почему.
Нолдор и Синдар, оставшиеся на Тол-Сирионе, поначалу не говорили об ушедших в Нарготронд вообще, а потом начали подшучивать, порой очень недобро. Толлунэль не уставала повторять, что храбрость и героизм, свойственные тем, кто поднял драконьи знамёна, не даны сбежавшим в заячью нору, и злые слова порождали смех над роднёй и высокое мнение о себе. Решение Артаресто остаться на острове возвысило его в глазах жены, теперь её отношение тешило самолюбие сына Финдарато Инголдо, который, наконец, обрёл статус и положение, о котором не мог и мечтать.
— Вала Улмо с нами! — повторяли жители острова. — Величайший из Владык! С его покровительством мы непобедимы! Слава Хозяину Моря! Слава! Слава!
На башнях запели рога и трубы, воины обнажили клинки, и солнце засияло ярче, отражённое в полированной стали.
— Слава леди Толлунэль! Слава владыке Ородрету!
Гондолин. Чему можно научиться у Валар
Странной формы кинжал был небрежно брошен на стол, сильная жилистая рука в кожаной перчатке сдавила массивный кузнечный молот.
Отойдя от горна, беловолосый эльф, сутулясь из-за низкого потолка, отложил инструмент и критически осмотрел углы мастерской.
— Уже уезжаешь? — спросил зашедший попрощаться гном с ещё не отросшей бородой.
— Сам-то как думаешь? — хмыкнул эльф, подбросив и поймав длинный гвоздь. — У меня есть обязательства перед одним родственником, у которого выдолблен мозг, а вместо него напиханы испражнения. Но, малец, открою тебе секрет — все короли такие.
— Разве только короли? — рассмеялся подмастерье.
— Не только, — задумчиво отозвался Эол, — но на остальных я сам испражняюсь, а короли — на меня.
— Логично, — почесал заросший подбородок гном.
— Более чем.
Эльф накинул на голый торс почерневшую от сажи рубаху и вручил гвоздь приятелю.
— Засунь его в зад какому-нибудь Нолдо, — скривился брат Тингола. — И передай от меня пожелание счастья.
— Почему именно Нолдо? — захохотал подмастерье.
— Потому что Тэлери в кузницу не придут, — пожал плечами Эол. — Счастливо оставаться.
Гном проводил взглядом эльфа и, подбросив и поймав гвоздь, хитро улыбнулся, зная, кто именно из Нолдор может в ближайшее время появиться в Ногроде. Правда, шутку он вряд ли оценит по достоинству.
***
Намокший после дождя лес шумел громче обычного, однако эльфийский патруль и отступники-дориатрим легко обнаружили друг друга и, не видя смысла таиться, вышли из укрытий.
— Что вам тут надо? — спросил Эол, встав на шаг впереди сопровождавших его слуг и служанок, больше напоминавших шайку, соскучившуюся по хорошей драке.
— Мы должны обеспечить отсутствие посторонних глаз на пути лорда, — очень мило улыбнулся молодой черноволосый сероглазый эльф, демонстрируя, что за оружие браться не планирует.
— Как тебя звать, раб какого-то там лорда? — хмыкнул брат Тингола, потом посмотрел на своих спутников и растянул губы в отвратительной ухмылке. — На самом деле, мне плевать. Засунь своё имя себе в зад, а лорду передай, что я сношал его владения в каждое окно и каждую дверь.
— Вот это орочье наречие! — не смог скрыть за насмешкой обиду воин. — Однако вы не орки, значит, драться с вами я не стану.
— Очень жаль, — нахмурился Эол. — А я так рассчитывал посадить тебя и твой отряд на колья! Ты меня разочаровал, раб. Идём, мои верные друзья, — сказал он слугам, и патрульные изумлённо заморгали, увидев перед собой пустоту.
— Что это было? — спросила девушка, красная от злости.
— Понятия не имею, — отозвался Келебрех, оборачиваясь. — Но этот тип явно сбежал из морготова рабства. Как и Рог. Такой же странный.
— Я бы сказала, что мне его жаль, — процедила девушка, — но не скажу.
— И я не скажу, — вздохнул эльф. — Однако свою задачу мы выполняем хорошо: с пути лорда Тургона этот тип убрался, хвала Эру.
Соратники Келебреха покачали головами и пошли дальше, отправив в лагерь весть о том, что в этой части леса попадаются колдуны.
***
Вечерний сумрак медленно опустился на далёкие горы, звёзды скрылись за низкими рваными облаками.
Воздух стал прохладным и вязким, словно перед грозой, птицы перестали весело перекликаться, лишь изредка звучали одиночные трели.
— Я боялась, что лорд Кирдан не отпустит мою семью в горы, — говорила шедшая рядом с Эктелионом светловолосая дева, — мне тогда пришлось бы тайно бежать с тобой.
Менестрель улыбнулся, впервые за бесконечно долгие годы чувствуя себя счастливым. Юность Нолдо наступила вместе с павшей на Валинор тьмой, потом был Исход и война с Тэлери, после — Хэлкараксэ, а в долгожданном Эндорэ — метания в поисках дома, рощи и потаённой земли…
Узнать, что такое счастье, Эктелиону было просто неоткуда, а чужой пример слишком часто оказывался трагическим, вселяя в сердце страх надеяться на лучшее.
И вдруг словно сама судьба указала путь: когда лорд Турукано объявил о переселении в тайное место, которое безусловно безопасно, ведь, по секрету, рядом живут Орлы Вала Манвэ, а этоозначает, что Моргот туда не сунется, и неважно, по какой причине — страх или сговор, в жизни менестреля появилась девушка, назвавшая себя Флейтой.
И в сердце Нолдо расцвела уже не ожидаемая весна.
— Но меня кое-что волнует, — опустила глаза эльфийка, — целый город уходит с побережья, пусть и группами, пусть окружённый патрулями и скрытый чарами. Я боюсь, Эктелион, что нас заметят.
— Не заметят, мы же не теряем бдительность.
Вдруг сверху упала сеть, и спрыгнувший с дерева Глорфиндел повалил друга и девушку на мох.
— Настоящая война ещё даже не началась, а вы от неё уже устали настолько, чтобы не смотреть по сторонам? — наигранно по-доброму рассмеялся воин, одним движением встав на ноги и освободив Эктелиона и Симпину. — Было бы совсем невесело, если бы ловушку подготовил не я.
— Ты завидуешь мне! — изображая добрую шутку, обвинительным тоном произнёс менестрель, и Нолдор посмотрели в глаза друг другу испепеляюще.
— Не думай, что я столь прост, чтобы всё сводить к отношениям, — пшикнул, наконец, Глорфиндел, взгляд сияющих синих глаз стал теплее, хоть и высокомернее. — Меня волнуют гораздо более важные проблемы на нашем пути, но тебе, друг, не до них.
— Завидуй молча, — рассмеялся, остывая, Эктелион. — Сам мне меч отдал, чтобы я подарил его сыну. Что теперь за претензии?
— Я не хочу увидеть твой изуродованный труп, — зло сказал золотоволосый Нолдо, резко развернулся и скрылся в зарослях боярышника.
Обняв Симпину и отряхнув с неё мох, менестрель снова забыл обо всём на свете, отчаянно хватаясь за надежду на счастье. Сердце бешено колотилось, дышать становилось трудно, а губы глупо улыбались, но ради таких мгновений можно было пожертвовать вечностью.
***
Остановившись около раздвоенного клёна, Глорфиндел ласково тронул ствол, достал флягу и отпил крепкого вина.
«Это снова братоубийство! — вспоминились злые слова, брошенные в лицо лорду Турукано на последнем совете перед выступлением из Виньямара. — Мы собираемся повторить то, за что нас изгнали из Амана!»
«Неужели? — встряла в разговор Ириссэ, буквально заткнув рот и брату, и его оппоненту. — Тебя, кажется, не просили принести головы соседей».
«Женщины, — высокомерно скривился Лаурэфиндэ, — только дашь им право голоса, как они сразу сделают всё, чтобы уничтожить тебя!»
«Что? Прости, что ты сказал?» — сестра лорда, казалось, вот-вот схватится за оружие.
«Я скажу так, — золотоволосый воин нагнулся через стол к Турукано, — тайный путь и тайный город означают, что секретность придётся охранять. Я прекрасно понимаю, что это значит, и готов быть одним из «Орлов», приносящих вести и защищающих подходы к городу, но такая верность, лорд, будет лишь при одном условии. Да, я полагаю, что имею право требовать, потому как прекрасно понимаю: мне придётся убивать собратьев, которые волей или неволей узнают путь в Ондолиндэ. Мне придётся не подпускать их к спасительным вратам, что тоже означает смерть. Это война против своих! Но я согласен оставаться верным тебе, родич, если ты сохранишь верность моей сестре!»
Услышав эти слова, Турукано ничуть не смутился, зато Ириссэ сразу же притихла и помрачнела. Не дожидаясь дальнейших разговоров, Глорфиндел сгрёб со стола свою часть карт и удалился с совета, чтобы не стать врагом для собственного лорда.
***
В прозрачной дымке, словно вуалью закрывавшей небо, парили два исполинских орла. Играя друг с другом, птицы, разумеется, наблюдали с высоты своего полёта за суетой внизу и передавали увиденное Владыке Арды. Никто не знал, что думал Манвэ, получая вести из падающей перед натиском тьмы земли Эндорэ, лишь тюремщик Намо Мандос молчаливо переговаривался с братом-королём, но их речи оставались тайной даже для Варды и Вайрэ.
Валинор отгородился от зла. Земля Валар не видит тьмы, не знает боли и страданий, в Благословенном Краю есть место только свету. Только… счастью.
***
Много дней и ночей сменили друг друга, прежде чем глазам ушедших вперёд разведчиков открылась заветная долина в кольце неприступных гор.
***
— Мы пришли в наш новый дом, — произнёс, поднявшись на огромный островерхий камень, Турукано, подозвав к себе сестру, дочь и шурина, — и, верю, останемся здесь навсегда. Нам не придётся больше метаться в поисках, бояться за свою жизнь и жизнь близких, и наше появление в тайной долине не случайно. Мы отреклись от Валар, считая их никудышными владыками, однако их пример многому может научить нас. Не желая побороть зло, они укрылись от него, ушли с пути тьмы. Мы поступили так же. Мы сохраним жизни, а если Эру однажды восстановит справедливость в Арде, мы сможем открыть наши границы и с радостью впустим к себе всех желающих!
В стремительно светлеющем ясном небе одна за одной гасли звёзды, горизонт начинал розоветь.
Белоснежные с едва заметными голубыми узорами одежды и серебряный крылатый венец лорда Турукано переняли оттенок рассвета. Ириссэ, сверкая тёмно-синим платьем, усыпанным звёздами из горного хрусталя, ослепительно улыбаясь, провела в воздухе раскрытой ладонью, как иногда приветствовала аманэльдар Варда Элентари. Иттариэль снова казалась маленькой девочкой, смущённой и немного испуганной, её улыбка и опущенные ресницы, напряжённые плечи выглядели очень мило и трогательно, а платье, немного напоминающее одеяние Ириссэ придавало образу воздушности, и возникала невольная ассоциация с Майэ Илмарэ, даже несмотря на царственность Айну и стеснительность принцессы. Глорфиндел, тоже в белом с голубым, встал, гордо выпрямившись, опираясь руками на меч. На груди воина красовалось изображение орла, и многие вспомнили глашатая Владыки Манвэ.
Изначально Турукано не планировал изображать Валар со свитой, это вышло случайно, когда выяснилось, что вся символика тайного города так или иначе связана с главными его защитниками — орлами, а также белоснежным деревом. Леди Ириссэ начала шутить, что отрекшиеся от Валар сами превратились в Айнур, однако менять что-либо в облачении никто не стал.
— Мы больше не изгнанники! — продолжил говорить Турукано. — Теперь, в безопасности, мы будем свободны и воспрянем от тяжкого сна! Мы расправим крылья, снова расцветёт наука и ремесло! Арда была сотворена музыкой, и мы здесь создадим свой мир песней камня — Ондолиндэ! Гондолин.
К подножью камня подошёл Галдор с супругой, одетые в зелёное. В руках эльфа была огромная кадка с маленьким белоснежным деревцем, которое уже не выглядело чахлым, его ветви окрепли, листочки налились влагой и стали ещё ярче.
— Мы пришли сюда не судить, ибо сами столкнулись с судом и знаем ему цену, — голос лорда стал громче, — однако каждый понимает свою ответственность перед собратьями, поэтому обязуется хранить тайну нашего города, что бы ни произошло.
Для деревца осторожно выкопали ямку, пересадили его из кадки в землю. Галдор и супруга поклонились новому символу города, и все присутствовавшие поступили так же.
— Мы пришли с надеждой на неповторение ошибок. Мы не будем зависеть ни от одного короля или лорда. Отныне я сам здесь король! И каждый, кто захочет, станет лордом и главой своего Дома. Остальные же вправе выбрать, кому служить.
Небо залилось утренним золотом, свет озарил долину, и тень от гор медленно отступила. Крошечные белые листочки заиграли серебром.
— Как только деревце укоренится, — сказал Галдор, — я срежу черенки и рассажу их по долине. Возродим священную для Тэлери Белую Рощу!
— Так и обустраивали Аман для эльфов, — рассмеялась Ириссэ. — Собрались владыки с помощниками, создали безопасное место, украсили и пригласили Детей Эру.
— А знаешь ли ты легенду о появлении символа Гондолина? — наигранно плавно подошёл Пенголод и взял Галдора за плечи. — У священного Древа Телперион был росток Галатилион, который, в отличие от родителя, не светился. Белоснежное дитя росло около самого красивого дворца величайшего города Тириона, который, разумеется, принадлежал брату дивной королевы Индис, и дерево почиталось наравне с Дарящими Свет. Уходя из Амана, твой владыка не захотел расстаться со святыней и срезал побег с Галатилиона. Весь путь через Хэлкараксэ лорд Тургон бережно хранил отросток, а потом прятал его от глаз завистников и врага, чтобы, наконец, посадить его здесь.
«Проклятые сказочники», — мысленно выругался Глорфиндел, поджав губы и закатив глаза, с трудом промолчав о том, что, выходит, нолдорский принц смог сберечь никому не нужное дерево, но не сохранил жизнь жены.
— Летописцы должны говорить только правду, — недовольно произнёс Галдор.
— Ты, а не король, сделал белое дерево символом своего Дома, — отмахнулся книжник, — никто не претендует на твои заслуги, а сказка — это просто сказка. Или здесь ещё есть кто-то, кто не устал от правды?
Купаясь в небесной лазури, сияющей золотом дня, парили исполинские орлы. Эльфы улыбались и приветствовали своих защитников, которые, разумеется не ответили и даже не приблизились, оставшись так же недосягаемо высоко.
— Слава королю Тургону! — провозгласили эльфы, радуясь концу пути и золотым лучам дня, не замечая, как за горами собираются тучи. — Славься, благословенный Гондолин!
— Айя аран Турукано! Айя Ондолиндэ!
— Да звучит Песня Камня вечно!
Примечание к части
"Рассвет Гондолина" от Беллы Бергольц https://www.deviantart.com/bellabergolts/art/Iluustration-865177454
Невысказанный приказ
Весна цвела и пела, ветер был переменчивый, становясь то тёплым, то холодным, а лучи Анар сияли на металлических украшениях стен и окнах дворцов, сине-белые фасады которых, устремляясь к небу, казалось, растворялись в нём, становясь единым целым с куполом Арды. Белые голуби кружили над шпилями, танцуя в воздухе, а на площади играла весёлая музыка.
Скакуны цвета снега легко несли седоков к ажурным воротам, Карнифинвэ смотрел на лошадей хитлумской стражи и обычных горожан, и снисходительно улыбался: да, Первый Дом отдал табуны Второму, расплачиваясь за ошибку Нолофинвэ, потащившего народ через непроходимые льды, где пали животные, но всё равно род Феанаро Куруфинвэ в конечном счёте восстановил своё превосходство. Это было видно даже без состязания, а если устроить скачки… Нолофинвэ просто негде тренировать лошадей, а Питьяфинвэ Феанарион ни за что не пустит в свои земли прихвостней узурпатора и коней его тренировать не станет.
Если об этом напомнить знающим и рассказать тем, кто не в курсе, такой факт не станет украшением короны верховного нолдорана, дав понять, что его личная армия не самая лучшая.
«Да, в честь особо ценного гостя в Хитлуме обязательно нужно устроить скачки!» — мысль развеселила настолько, что принц рассмеялся.
Девушки на площади оборачивались на алые знамёна, улыбались прибывшим Нолдор, однако в основном взгляды были снисходительными, не раз прозвучало слово «обездоленные», а ещё — «родич морготова раба».
Карнифинвэ ощутил закипающую злобу, захотелось припомнить всему Хитлуму «суд над пеплом», однако разум взял верх над эмоциями.
«Если народ разобщён, — заставлял себя искать положительные стороны в отвратительной ситуации принц, — в этом виновен правитель. Разобщённый народ — слабый народ! Это тоже необходимо напомнить верным подданным верховного нолдорана. Только надо дождаться нужного момента. И не наделать перед этим глупостей!»
Снова невольно вслушавшись в разговоры толпы, Карнифинвэ понял, что некоторые принимают его за Артельмира Химрингского, что позволяет называть принца «сыном раба».
Решив больше не задерживаться на площади, чтобы не сорваться и не сделать какую-нибудь глупость, сын нолдорана Питьяфинвэ поспешил во дворец.
***
Оказавшись во дворце обожаемого родственника, Карнифинвэ оказался в неожиданно дружелюбной обстановке: все встречавшие гостей эльфы радовались, приветствуя послов, и это даже не выглядело фальшиво.
«Они враги, не забывай! — твердил себе принц. — Не купись на улыбки и ласковые речи!»
Смотря на добрые лица, сын нолдорана Питьяфинвэ вспоминал песню короля-менестреля:
«Мой народ милосерден, значит, тебя готовы простить.
Кайся, брат мой, во всех деяниях,
Повтори же свои признания.
Повтори и моли в смирении
О прощении, о прощении!»
Вокруг сияла роскошь. Карнифинвэ рос во дворце, и для него не было в новинку драгоценное убранство, однако хитлумский замок потрясал слиянием красоты и истории, рассказываемой лепниной, живописью, фресками и оконными мозаиками. Ходя по коридорам, можно было узнать о сотворении Арды и злых деяниях Моргота, мешавшего другим Айнур создавать прекрасное, о борьбе диссонанса и благозвучия в Айнулиндалэ, о пробуждении эльфов и рождении гномов, о долгом пути в Аман и обустройстве его для жизни Народа Звёзд.
Принц очень хотел отыскать несоответствия в истории, воплощённой здесь, и тем, что рассказывал отец, однако не находил. Неужели придётся признать, что не каждый камень в Хитлуме пропитан ложью?
«Ваши врут летоописания, лжёте вы и теперь!
— Нет!
— Да!»
«Свет всеобщего просвящения —
Вовсе не Первый Дом!
Ваша слава — лишь допущение —
Чем грозила потом?»
— Ладно, — сказал сам себе Карнифинвэ, заходя в отведённые для него покои, — я действительно перегибаю. Какой может быть авторитет у конченного лжеца?
Ванна оказалась подготовлена, и, погрузившись в приятно тёплую воду, Нолдо попытался не дать себе расслабиться и думать о хорошем. Здесь же кругом враги! Они специально будут стараться переманить ценного гостя на свою сторону! Этого нельзя допустить!
«Ты сознался в делах, за кои вам век прощенье молить», — вспомнилось начало песни, и Карнифинвэ подумал, что очень хотел бы с кем-то поговорить о своих мыслях, но ведь дворец узурпатора Нолофинвэ полон шпионов! Ни при ком нельзя даже обмолвиться, что Макалаурэ, дав племяннику текст песни, буквально рассказал, что должно делать, очутившись на территории врага: нужно заставить узурпатора признаться во всём содеянном. Да, он не станет говорить сам, поэтому нужно, чтобы за злодея сказали другие.
Дядя Маэдрос не требовал восстановления справедливости и свержения верховного нолдорана, он просто сказал, что нужно присутствовать во дворце и присылать письма с рассказом, как обстоят дела в Хитлуме, но…
Карнифинвэ посмотрел на слуг, усердно занятых своим делом. Если оставить только своих, это будет выглядеть недоверием, а зачем настораживать врага? Пусть думает, что его гость недостаточно умён для интриг.
«Дядя Маэдрос послал в Хитлум меня, — мысль, много раз вспоминавшаяся, снова вернулась, — меня, того, кто хотел справедливости и возвращения короны роду Феанаро. Значит, это был невысказанный приказ. И я его исполню».
Слуга поднёс вина и фруктов, принц невольно напрягся: здесь точно нет какого-нибудь лишающего разума зелья? С другой стороны, если особо ценный гость станет вести себя странно, об этом сразу сообщат в Химринг, так что…
Карнифинвэ с улыбкой поднял бокал.
— Слава нолдорану! — радостно, повторяя интонацию встречавших во дворце эльфов, произнёс сын Питьяфинвэ. — Негасимая слава! Сияющая во тьме и повергающая мрак в бездну!
Слуги искренне поддержали тост и продолжили заниматься своими делами, а принцу осталось лишь отчаянно бороться с мыслью, что здесь слишком хорошо, чтобы думать плохо.
***
Двери в тронный зал распахнулись, особо ценного гостя и его сопровождение встретила музыка. Звучание сопровождалось чарами, ошибиться было невозможно, и Карнифинвэ вдруг осознал, что полностью солидарен с дядей Маэдросом, крайне негативно относившимся к колдовству, связанному с игрой на публике. Пока магию песни не использовали на нём лично, принц не понимал, что в этом плохого, но теперь готов был схватиться за оружие.
«Я не позволю вам заставить меня любить Хитлум, пока здесь правит клятвопреступник! Это не его земля!» — мысленно отсёк ласковые, как бы ненавязчивые чары принц и смог, наконец, спокойно осмотреться.
За накрытыми столами сидели гости, среди которых не было ни одного гнома, зато попадались золотоволосые эльфы, практически не встречавшиеся во владениях Феанорингов.
Для Карнифинвэ было подготовлено место рядом с верховным нолдораном, и принц узнал всех приближённых, о которых говорили старшие родственники: Аралкарион с обезображенным лицом, Ранион — ничем не примечательный Нолдо, однако самый говорливый, вечно выглядящий извиняющимся, а музыканта и представлять не требовалось.
Взгляды одетых в основном в оттенки синего гостей обратились на посла, и Карнифинвэ почувствовал себя раздетым. Ощущение было отвратительным, однако принц взял себя в руки и с гордым видом направился к королю, слыша, как его представляют подданным узурпатора.
— Приветствую тебя, дорогой родственник, — очень по-отечески улыбнулся Нолофинвэ, когда сын старшего Амбарусса сел на обитый бархатом стул. — Я был уверен, Маэдрос отправит ко мне Аратэльмо, однако я нисколько не разочарован твоим появлением. Мне лишь хотелось бы узнать, что стало причиной твоего приезда.
— Причиной моего приезда? — изумился Карнифинвэ. — Полагаю, особое доверие лорда Маэдроса. Более того, у меня нет собственной крепости, которую не мог бы надолго оставить, я не командую армией и не имею личных владений, поэтому совершенно свободен и открыт для непростых задач, требующих отъезда в чужие земли.
— Почему ты, а не Тьелперинквар или один из сыновей Морифинвэ? Почему не Аратэльмо?
«Меня не жалко», — прозвучала мысленная насмешка, которую очень захотелось высказать, причём как можно громче, однако остановило понимание: злые слова, пусть и показывающие некрасивую правду о вражде внутри дома Финвэ, которая, безусловно, не красит верховного нолдорана, никому ничего нового не скажут. Более того, никто здесь не встанет на сторону чужака в ало-звёздных одеждах, украшенных искусственно выращенными драгоценностями — традиции Дома Феанаро явно не ассоциируются в Хитлуме ни с чем хорошим.
«Пожалуй, — подумал Карнифинвэ, — стоит выяснить истинное отношение подданных к событиям истории Исхода и становлению Финвэ Нолофинвэ Финвиона верховным нолдораном. Не может быть, чтобы всех всё устраивало».
— Я не знаю, — просто развёл руками принц.
— Понимаю, что лорд Маэдрос перед тобой не отчитывался, — усмехнулся король, — но что ты сам думаешь по этому поводу?
— Я думаю, — сын нолдорана Питьяфинвэ внимательным взглядом окинул гостей пира, — что мне просто повезло. Я оказался в осадном лагере, когда на Ард-Гален напал Глаурунг, и это было ужасно. Пламя, рушащиеся стены, множество раненых… Я выносил из огня воинов, пытался успеть доставить лекарям, но это удавалось не всегда. Я воспринимал каждую смерть, как личную трагедию, понимал, что так нельзя, но не мог иначе. Возможно, именно это обстоятельство стало решающим, и меня отправили с мирной миссией.
— Лорд мог прислать вас обоих.
«Да что он от меня хочет?! — безмолвно воскликнул Карнифинвэ. — Я этого Аратэльмо ни разу в жизни не видел! А то, что слышал, мне не сказало ровным счётом ничего! Этого эльфа словно никогда не рождалось! Что я могу о нём рассказать?»
— Однако, — взял себя в руки принц, — он этого не сделал.
Находиться рядом с королём становилось всё тяжелее: давило обязательство отвечать, отчитываться и невозможность перехватить инициативу. Снова ощутилась магия звучавшей песни, Карнифинвэ невольно прислушался.
«Сквозь дымку слёз, сквозь горя тьму
Народ спешил навстречу счастью своему.
Волна потерь, волна разлук
Не смоет зов сердец и цепь надёжных рук.
Идти вперёд, не отступать,
Не испытав несчастья, счастья не понять.
Забыть про боль, держать штурвал,
Способен жизнь любить лишь тот, кто смерти ждал.
Среди штормов, среди невзгод
По морю, знаем, к нам корабль уже плывет.
Назло судьбе, назло врагам
Он паруса свои раскрыл семи ветрам!
Бесценный груз, бесценный дар —
Любовь и веру он с собой в дорогу взял.
И вот дивись — огонь и прах.
«Ждать и надеяться» — вся мудрость в двух словах!»
Многие взгляды, направленные на особо ценного гостя, стали испытующими, и Карнифинвэ понял — ему не показалось, пели действительно про те самые корабли.
— Что ж, — улыбнулся верховный нолдоран, — не стану докучать тебе неинтересными разговорами. Отдыхай и веселись. Дела подождут.
— Благодарю, король, — как мог вежливо, произнёс принц, не понимая, каким образом должен веселиться, когда ощущение, что находишься на допросе, усиливается с каждым мгновением.
Однако, миссия была возложена, невысказанный приказ отдан, и сын нолдорана Питьяфинвэ поднял бокал. Веселиться? Как пожелаешь… узурпатор.
Примечание к части
Песни:
Рок-орден Тампль "Отречение" из мюзикла "Тампль"
"Ждать и надеяться", театр "Седьмое утро"
Никому не интересный посланник
— Здесь и правда вечный март, — с тенью грусти сказала Мистель, приобнимая мужа и ласково кладя голову ему на плечо. — Это очень поэтично, даже холод практически не заметен, если не задумываться, что давно наступило лето. Зимы здесь суровы, но солнечны, и в воздухе витает дух надежды, свойственный только ранней весне. Мне нравится Химринг, я рада, что мы приехали сюда.
Варнондо не ответил, только положил руку на ладонь супруги, лежавшую на его предплечье.
Химринг. Неприступная крепость на скале, которая не стала домом для верного подданного верховного нолдорана после долгого пребывания в её стенах, и не будет никогда. Это тюрьма, в которой заточён дух войны.
Бесконечные ловушки в каменном лабиринте на подступах к городу показались излишними, поскольку создавали трудности самим Нолдор, с другой стороны, осуждать Маэдроса за повышенное внимание к обороне язык не поворачивался. Можно было бы посмеяться в подобной ситуации над кем угодно, но только не над ним.
Варнондо, хоть и не подал виду, удивился, как буднично отреагировали в Химринге на приезд посланников Хитлума. Неужели появление верных не слишком почитаемого здесь короля настолько всем безразлично? На стенах, как ни в чём не бывало, несут караул бдительные стражи, площади полны весёлым народом, а буквально в шаге от поющих песни горожан тренируются воины, и никто — абсолютно никто! — не обращает внимания на Нолдор в сине-звездных плащах. Возможно, это впечатление обманчиво, однако Варнондо действительно ожидал совсем иного приёма. Может быть, в Химринге просто не осталось тех, кому есть дело до политической игры? Основные силы по-прежнему на равнине Ард-Гален и в Дыре Маглора, некая группа эльфов отбыла патрулировать восточные территории незадолго до появления гостей. Это ли не причина полного отсутствия интереса?
Поначалу Варнондо надеялся, что ситуация поменяется, однако время шло, холодный вьюжный март сменялся тёплым зелёным, снова приходили метели, после них — цветение деревьев, а особо ценные гости оставались всё в том же положении просто присутствующих в Химринге эльфов, неизвестно зачем явившихся.
Лорд Маэдрос появлялся редко и оставался ненадолго, приезжая, словно исключительно ради жены. Варнондо отправлял письма верховному нолдорану с вопросом: «Есть ли необходимость ехать в осадный лагерь?», надеясь сделать свою миссию осмысленной, однако раз за разом получал отказ.
Думать о том, что оказался в абсолютно нейтральном городе, где нет места ничему, кроме подготовки войск, и теперь придётся просто присутствовать в холодной крепости, наблюдая, как ничего не происходит, было совсем не весело — подобное положение вещей в планы Варнондо не входило. Неужели прославленному военачальнику придётся принять роль казначея и бесконечно разбирать записи о припасах, закупках и отправке грузов по маршруту Хитлум-Химринг-Ард-Гален — единственному, касающемуся верховного нолдорана, вопросу? Только есть одна проблема: эта должность давно занята, значит, принимать решения по-прежнему будут другие, и особо ценному гостю останется только с умным видом перекладывать стопки бумаг.
Да, именно ради такой работы и стоило ехать в эту серо-красную тюрьму!
— Не думала, что нашему малышу суждено родиться здесь, — улыбаясь в ответ каким-то прохожим, сказала Мистель, трогая едва заметный животик. — Мы так далеко от моря!
Не ответив жене, военачальник посмотрел на солнечные часы в форме меча с восьмиконечной звездой. Пора идти в библиотеку — Ондимо давно обещал собрать важные записи, которые могут пригодиться особо ценному гостю.
«Надеюсь, — с горькой насмешкой подумал Варнондо, — книжники не уехали из города».
— Поговори с леди Туивьель, — обернулся к супруге посланник. — Я буду рад, если вы подружитесь.
Мистель поцеловала мужа и, шепнув, что будет ждать его в спальне на закате, пошла через площадь в сторону самых высоких городских башен. Холод солнечного марта заставлял кутаться в тёплую шаль, однако совершенно не вызывал неприязни — ощущение весны заставляло петь сердце и сиять глаза. Эльфийка не была уверена, что сможет найти общие темы для разговора с женщиной, всю жизнь проведшей во тьме в лесах, понимание, что придётся притворяться, говоря комплименты, портило настроение, но с другой стороны, можно представить, что играешь на сцене, и тогда любое общение становится интересным. Главное, справиться с изменчивым настроением.
Улыбнувшись своим мыслям, Мистель сделала шаг чуть в сторону от вымощенной багровым гранитом дорожки и вдруг почувствовала, что камни на подходе к башне будто лежат на тонком настиле над пустотой. Видимо, здесь тоже спрятана яма с кольями на дне. Ужаснувшись догадке, эльфийка поздоровалась со стражей и попросила сообщить госпоже Туивьель, что к ней пришла гостья, которой ни в коем случае нельзя отказать в радушном приёме.
«Не думать о ловушках! Не думать о ловушках!» — повторила про себя Мистель и, через силу улыбаясь, пошла вверх по серой лестнице с красными гобеленами на стенах.
***
Покои леди Химринга находились почти под самой крышей, однако над окнами комнаты было достаточно места для ещё одного этажа, где располагались бойницы, сейчас наглухо закрытые, обманчиво похожие на часть каменного узора.
Стараясь не думать о том, что в крепости всё пропитано войной, Мистель, ставшая сверх всякой меры ранимой из-за беременности, расплакалась прямо на пороге покоев, и химрингская леди всё сразу поняла.
— Я была такой же, — ласково сказала Туивьель, усаживая гостью в мягкое кресло, — когда носила Аратэльмо под сердцем. Рыдала из-за любой мелочи.
— Война и страх перед ней — не мелочи, — без толку вытирая льющиеся слёзы, с трудом проговорила жена Варнондо.
— Это правда, — вздохнула леди, поставив перед Мистель травяной отвар и сушёные фрукты. — Но мы же знаем, что относительно скоро всё закончится. Разведка доносит, что земли врага пустеют, армии у него нет.
— Ты в это веришь?
— А почему не верить? — Туивьель собрала со стола свои поделки и сложила в ящик с подписью «Заготовки». — На тварей Моргота ведётся постоянная охота, они практически не встречаются в лесах. Орки-мужчины были перебиты в Дагор Аглареб, а чтобы вырастить новые поколения, нужны ресурсы, которых за Железными Горами нет.
— Но лорд Маэдрос говорил другое! — Мистель выпила отвар, хотела съесть яблочную дольку, однако передумала и положила обратно в тарелку. — Он говорил с верховным нолдораном непочтительно, когда приезжал, а потом, после тайной беседы, молчал на советах, только подписывая королевские бумаги и давая на подпись свои.
— Ты ведь знаешь причину разлада между верховным нолдораном и лордом, — напоказ равнодушно пожала плечами Туивьель.
— Да, — прозрачные глаза цвета моря стали злыми, — но все мы обязаны уметь прощать!
Химрингская леди улыбнулась, опустив глаза.
— Ты знаешь, как я познакомилась с мужем? — снова промокнув слёзы кружевной салфеткой, спросила Мистель. — Его собратья уничтожили мой город, убили семью короля, перерезали половину населения! Ты знаешь, что твой муж был там. И он не из тех, кого ранили в первые мгновения боя и вынесли без чувств. Ты знаешь, что он убивал Тэлери.
— Как и твой, ведь так? Ты к этому клонишь? — Туивьель задала вопрос совершенно спокойно, без каких-либо эмоций.
— Да, как и мой. Но мы обе понимаем, что по какой-то причине наши мужья не могли поступить иначе, и готовы простить их. Я, уроженка Альквалондэ, живу среди Нолдор, понимаешь? И мой долгожданный ребёнок будет Нолдо. Смогла бы я находиться среди тех, кого ненавижу, кого не смогла простить?
— Мне трудно судить, — ушла от ответа леди, — скажи, чем тебя угостить? Когда я ждала ребёнка, мне постоянно хотелось странных блюд. Я пойму, если ты попросишь цветов с клумбы, присыпанных толчёным камнем.
— Нет, мне достаточно фруктов, — печально улыбнулась супруга Варнондо, — рыба, которую я бы хотела, здесь всё равно не водится.
Туивьель посмотрела на гостью: с самой первой встречи избранница химрингского лорда заметила, что Мистель крайне замкнута и не говорит откровенно даже с мужем, это женщина, которая выдаёт желаемое за действительное, доказывая всем, что счастлива.
«Зачем ей дружба со мной? — думала леди. — Она считает, что через меня повлияет на моего супруга? Глупость. Очень наивно так полагать. Я — жена, а не советница».
— Мориквэнди не враждовали с Нолдор, — снова заговорила Мистель, всё-таки съев несколько долек яблока, — ты не сталкивалась с неприязнью к себе за то, что принадлежишь не к тому народу.
— Это не совсем так, — Туивьель налила себе вина, тоже взялась за сушёные яблоки, — Нолдор — гордые эльфы, они, так же, как и Тэлери, считают себя лучше остальных. Вы, Калаквэнди из Благословенного Амана, свысока смотрите на всех уроженцев Средиземья. А нас, изначально отвергнувших всех Валар разом, к тому же постигла слава рабов тьмы.
Мистель очень хотела изобразить удивление, но сыграла на этот раз плохо. Химрингская леди посмотрела на гостью, чувствуя, что жалеет супругу посланника Хитлума всё сильнее: бедной эльфийке пришлось столько пережить, чтобы в итоге оказаться на чужой земле с ребёнком под сердцем, вынужденной играть в игры, которые лично ей абсолютно не нужны.
— Это не пустословное обвинение, — со вздохом сказала Туивьель, — Моргот оставил нам только два пути: медленно, один за одним гибнуть в неравном бою с чудовищами, заполонявшими леса, или жить вечно в земле за Железными Горами. Те Авари, что отказались от помощи Валар, и были достаточно горды, чтобы продолжать умирать в чащах, стали придумывать более эффективные способы борьбы с шантажистом, а другие выбрали вечную жизнь.
— За это нельзя осуждать, — сдвинула брови Мистель.
— Выбор оказался неверным. Стремившиеся выжить превратились в орудие, помогающее в войне против остальных эльфов, — пожала плечами леди, — и весь народ оказался заклеймён. Так что, у нас с тобой больше общего, чем тебе кажется: и Тэлери, и Авари для Нолдор враги в равной степени.
— Я именно это и хотела сказать, — рассмеялась сквозь слёзы гостья, — но ты меня опередила. Мы обе замужем за Нолдор, и обе никогда не сможем чувствовать себя равными их народу.
— Мужчины, — ласково произнесла леди, — наше счастье. И наша трагедия.
— Когда Аратэльмо вернётся? — спросила, гладя живот, Мистель.
— Когда Моргот падёт, — вздохнула Туивьель. — Восточные земли сейчас тоже во власти тьмы, но оплот её осаждён, однако мы не знаем, могут ли войска врага нанести удар с неожиданной стороны. Мой сын возглавил поход на оставленные Авари территории. Он будет защищать наши восточные рубежи.
— Это очень страшно, — промокнула слёзы супруга Варнондо. — Когда я жила в Лебяжьей Гавани и была менестрелем, то пела о любви, о мечтах, о счастье. О том, что это моё прекрасное будущее. Жаль, слова не оказались пророческими.
— Ты пела о любви к Валар? — с хитрой улыбкой спросила Туивьель.
— Да, конечно, я ведь не из Авари, — слегка обиженно произнесла Мистель. — И я умела играть на хрустальных и керамических сосудах с помощью серебряной палочки. Но это, конечно, не так красиво звучит, как струны.
Помолчав немного, уроженка Альквалондэ разложила дольки в тарелке так, чтобы получилась звезда.
— Что плохого в любви к покровителям? — спросила вдруг Мистель. — Да, я любила Валар, но моя любовь была требовательной, и я не смогла простить владыкам то, что они не защитили меня. У Валар нет главного, что я нашла в Нолдо — жертвенности и самоотверженности. Ты тоже любишь мужа за эти качества?
Туивьель улыбнулась.
— Какие песни ты поёшь будущему малышу? — перевела тему леди. — Говорят, они влияют на характер дитя.
— Это неправда, — отмахнулась гостья. — Сама подумай, хоть одна мать поёт нерождённому ребёнку, что он вырастет надменным гордецом, способным на убийство, готовым ради власти на подлость, лжецом и интриганом? Или пророчит девочке любовь к оружию?
— Интересные были бы песни, — рассмеялась Туивьель.
— Возможно, — кивнула Мистель, — но я бы предпочла их никогда не слышать.
Погладив ладонью живот, супруга посланника тихо запела:
— Когда-то мир сиял и для меня,
В нём каждый миг был радостен и нов.
У ног играла пеною волна,
Не знали мы ни горя, ни оков.
Вот так живёшь, не ведая порой
О том, что предначертано тебе,
О том, что для тебя готова роль
В жестокой и пустой чужой игре,
Где не мы выбираем пути,
Нас несёт бесконечный поток,
И чему суждено с нами произойти,
То случится в назначенный срок.
И лишь во сне способна полететь
Я лебедем к далёким облакам!
Вновь счастья ждать и беззаботно петь,
Бежать навстречу ласковым ветрам.
Если мы выбираем пути,
Где дорога к родным берегам?
Как хочу я ключи от свободы найти,
Недоступные нашим врагам!
Туивьель посмотрела на окна комнаты: одни занавешаны плотными шторами, другие приоткрыты, впускают в помещение холодные золотые лучи.
— Спасибо за угощение, — с грустной улыбкой произнесла гостья, вставая, — мне пора. Я зайду завтра, если не возражаешь, принесу несколько своих книг. Уверена, такого в химрингской библиотеке нет.
— Конечно, приходи. Пока мужья решают судьбы королевств, мы можем себе позволить просто беседовать на отвлечённые темы.
Мистель радостно согласилась, однако глаза всё равно выдали её: да, жена посланника хотела бы просто говорить ни о чём, однако положение обязывало поступать иначе.
Проводив гостью до двери, Туивьель подошла к северному окну и отодвинула шторы. Постепенно начинало смеркаться, и в вечерней дымке вдалеке тонул осадный лагерь, из которого вот-вот должен был вернуться Маэдрос.
— Легенда, — просияла леди, представляя долгожданную встречу. — Надеюсь, ты приедешь с миром в сердце.
***
— Не думал, что когда-нибудь снова с тобой встречусь, Варнондо, — сказал Ондимо, сидя за столом и смотря на гостя испытующе. — А когда ты приехал, мне казалось, что особо ценным гостям будет не до книг.
Посланник верховного нолдорана промолчал.
— Я приготовил для тебя интересные записи, можешь брать в покои или читать здесь, если больше нечем заняться. Библиотека в твоём распоряжении.
— Благодарю.
Двум Нолдор, часто встречавшимся у Вала Ауле, когда тот обучал работе с камнем, было, о чём поговорить, но ни один, ни второй не хотели вспоминать прошлое и делиться им.
— Сложно принять, что твоим королём стал втородомовец, которого не привык уважать? — всё-таки задал вопрос Варнондо.
— Уважение… — Ондимо достал из стола сшитые алой лентой листы, критически осмотрел и убрал назад. — Любой из Пробудившихся и их первых потомков скажет, что своих лидеров мы любили. Они были для нас не королями, перед которыми преклоняли колено, но дражайшими родственниками. Нолдоран Финвэ, похоже, последний из таких вождей. Первым Квэнди не требовалось уважение, а вам, аманэльдар, это оказалось жизненно необходимо, и не каждый владыка смог изменить себя. Короли привыкли, что их любят, что они не обязаны отстаивать статус, ведь кто пойдёт против обожаемого родича? Мы были, как дети. Помнившие Куивиэнэн не хотели меняться, а жизнь заставляла. — Ондимо вдруг прямо посмотрел на Варнондо. — В итоге, у нас правит король, который считает, что его и не любят, и не уважают?
— Зато есть лорд, уверенный в обратном, — отрешённо произнёс посланник верховного нолдорана, осторожно взяв со стола книги.
— У него есть причины так думать, — пожал плечами летописец.
— У обоих есть причины.
Обернувшись в дверях, военачальник ещё раз взглянул на давнего знакомого. Если бы Нолдор остались в Амане, Ондимо был бы невредим.
За окном пропели рога, ударил гонг. Для смены караула не время, да и сигнал другой.
Что могло произойти?
Примечание к части
Песня из рок-оперы "Орфей" "Плач Персефоны"
Дивное светило Народа Звёзд
Дорога свернула от леса к горам, нагромождение скал расступилось, открыв ажурные бело-красные ворота, тусклые в этот невзрачный облачный день.
— Какими судьбами, король Финдарато Инголдо? — заулыбался старший воин в плаще со звездой и арфой.
— Финрод Фелагунд, мудрейший, справедливейший и великодушнейший из живущих, — пафосно провозгласил, выезжая вперёд на белоснежном скакуне, нарготрондский владыка. — Друг гномов, покоритель камня, хозяин самых красивых сокровищ Средиземья! Я прибыл к вам в гости, чтобы озарить своим ликом скучные серые скалы. Вы уже видите, как мир вокруг озолотился?
— Разумеется, государь, — поклонилась стража. — Позволь сопроводить тебя во дворец Канафинвэ Феанариона.
— Только не смотрите на меня слишком долго, — предостерёг Финдарато, отпив из фляги, снятой с пояса, — ослепнете.
Эльфы дружно рассмеялись.
— Твоя воля, друг гномов Финрод Фелагунд.
— С этим титулом всё очень сложно, — вздохнул владыка Нарготронда, убирая флягу. — Прошу, не заставляйте меня грустить, ведь другом я являюсь лишь для ногродских Кхазад, а в Белегосте меня или не знают, или даже не любят! Представляете, какой кошмар?! Подумать об этом страшно! Поэтому для эльфов я просто король Финдарато Инголдо, светлейший мудрейший великодушнейший государь. Без уточнения списка друзей, недругов и равнодушных.
— Как прикажешь, светлейший мудрейший великодушнейший государь, — поклонились стражи.
— Какие вы умнички, — умилился владыка. — Нолдорану Канафинвэ очень повезло с подданными.
— Благодарим, светлейший мудрейший великодушнейший государь!
Финдарато рассмеялся, и нотки грусти прозвучали в его голосе почти неслышно. Король посмотрел на отцовское кольцо, утопая в чарующем блеске граней символа власти. Зелёный камень перстня превратился в бездонный омут.
— Веселее! — крикнул Финдарато, посылая коня вперёд. — Пойте песни! В ваши земли пришло счастье в моём лице!
Взошедшее вновь солнце
Рождает новый день.
Мой путь судьбою создан:
Идти на свет и к высоте,
Пронзая тень!
Для всех один и тот же
Путь жизни и любви,
Но отступив, не сможешь
Преодолеть подъём, найти
И обрести
Жизнь на высоте!
Стать солнце-королём
И светом той любви,
В сердцах что лёд с огнём!
Быть на высоте,
Сомнения распять,
Забыв про страх, взять волю в руки
И судьбою стать!
Быть на высоте!
Славьте ваше дивное светило, Народ Звёзд! Любуйтесь его дивным ликом!
— Слава! Негасимая! Немеркнущая! Сияющая слава!
За спиной Финдарато закрылись городские ворота, и Поющую Долину озарило золото дня.
***
— Нет! Только не посещение братской могилы! Что угодно, только не это!
Реакция Финдарато на традиционное для гостей Поющей Долины приглашение к памятному захоронению, где покоились тела погибших в Славной Битве эльфов, привела Макалаурэ в замешательство.
— Хватит с меня братских могил.
Канафинвэ Феанарион внимательнее посмотрел на кузена, пытаясь понять, в чём причина столь бурной реакции. То, что Финдарато не в себе, Феаноринг заметил сразу, но поначалу надеялся, что ему показалось.
— Видишь ли, Инголдо, — в сердце правителя Поющей Долины вдруг возник протест против сострадания и желания пойти навстречу родственнику; бывший наставник не испытал ни капли жалости к ученику, который блистал роскошью на фоне королевских покоев, но выглядел при этом совершенно потерянным и брошенным, — ты сейчас стоишь на полу, под которым в землю впиталась кровь. В этой комнате после битвы висели изуродованные трупы, валялись части тел, а мебель и остальное убранство было уничтожено и вымазано в испражнениях. Я сжёг дворец, приказал выстроить новый, но Долина всё помнит, и ничто не смоет кровь и грязь со всего, что здесь находится. И для меня крайне важно то захоронение, и не только потому, что там, возможно, покоится хотя бы клочок одежды моей Дис, а потому, что это мой народ, который защищал свой город и весь Белерианд!
— Вина-то хоть нальёшь? — печально спросил, пугающе мило улыбаясь, Финдарато. — Я всё объясню, правда, только…
Макалаурэ ничего не хотел видеть, понимать и замечать, однако от него всё равно не ускользнуло, как кузен побледнел. Угостив родича хмельным напитком, Феаноринг выпил сам, рассчитывая успокоиться: всё-таки надо быть снисходительнее к чужим слабостям. Поставив одну маленькую арфу на стол, вторую — большую — пододвинув к гостю, а третью — ласково обняв, Макалаурэ чарами заставил играть два ближайших к себе инструмента, намекая Финдарато, что пора присоединиться. Сын валинорского нолдорана посмотрел на струны совершенно бессмысленным взглядом.
— Слушай, Кано, — выпив третий подряд кубок, нагнулся над столом Инголдо, — ты не думай, что я трус и сбежал в неизвестном направлении со своими самыми недостойными подданными, в то время как герои остались на острове, помогая замыкать кольцо осады. Я прекрасно понимаю, как это выглядит со стороны, и не пытаюсь оправдаться, я лишь хочу сказать, Кано, я клянусь тебе, что вступлю в битву по первому зову. Мои разведчики получат сигнал тревоги, если что-то случится, и мы ударим в полную силу!
— Зачем ты передо мной оправдываешься? — прямой взгляд короля Поющей Долины не сулил ничего хорошего.
— А перед кем мне оправдываться? Перед подданными? Или друзьями-гномами? — Финдарато снова выпил, по-прежнему не обращая внимания на молчавшую рядом арфу. — Кано, ты единственный во всём Белерианде, да что там, во всей Арде, с кем я могу открыто говорить. В Тирионе ты был моим другом и учителем, я ценил тебя больше, чем родного отца. Собственно, сейчас ничто не поменялось, поэтому я здесь.
— Послушай, Финдэ, — Макалаурэ ласково погладил арфу, — за то, что ты увёл половину войска с Тол-Сириона, тебя не поблагодарит не только Нельо, который каждого бойца считает, но и твои названные братья из Дортониона — ты здорово усложнил их жизнь. И это ещё не всё. Спрятавшись где-то под землёй,ты клянёшься вступить в бой по первому зову. Но каким образом тебя звать? Как ты узнаешь, куда выступать? Или ты хочешь сделать это наобум? По-твоему, Нельо должен отправлять тебе гонцов или птиц через передаточное звено, местоположение которого известно? Ты прекрасно знаешь, что мы не можем дать тебе один из Палантиров, и сами не используем их из-за Моргота. Как ты представляешь своё участие в войне?
— Я бы обсудил это с Нельо лично, — вздохнул король Нарготронда. — А сейчас мне просто необходимо поговорить. С тобой, Кано. Мои верные пусть посетят мемориал и захоронение, воздадут дань памяти павшим, но, умоляю, не проси об этом меня! Знаешь, что мне пришлось самому создать несколько таких вот исторических мест, только посещать их некому? Чтобы спасти от смерти свой народ, мне пришлось отдать приказы, за которые я себя никогда не прощу! Этот проклятый Нарготронд с его трижды проклятыми сокровищами мне опостылел сразу же, как только я там поселился! Камни помнят прежних хозяев! Но я понимаю, что не мог отказаться от предложения гномов, потому что обязан защитить свой народ! Я должен был что-то предпринять, когда на осадный лагерь напал дракон!
— Если ты пьёшь с ворами, опасайся за свой кошелёк, — нараспев произнёс Макалаурэ, по-прежнему не касаясь струн. Арфы играли сами.
— Кано! — схватился за голову Инголдо. — Я правду говорю! И мне не до шуток.
— Если ты пьёшь с ворами, опасайся за свой кошелёк.
Если ты ходишь по грязной дороге, ты не сможешь не выпачкать ног.
Если ты выдернешь волосы, ты их не вставишь назад.
И твоя голова всегда в ответе за то, куда сядет твой зад.
Правда всегда одна…
— Кано, пожалуйста!
— Что? — серые глаза Феаноринга смотрели совершенно безжалостно.
— Я хотел поддержки и совета, а ты смеёшься надо мной.
— Считаешь, незаслуженно?
Финдарато опустил взгляд.
— Знаешь, Финдэ, — немного добрее произнёс Макалаурэ, — военные дела надо решать не со мной. Мы отправим птиц, узнаем, где сейчас Нельо, и поедем к нему. Соберём совет, обсудим возможные пути для войск, а пока, брат, сделай милость, прояви уважение ко мне.
— Хорошо, — сдался Инголдо. — Но, предупреждаю, я буду много пить.
— Я тоже, — помрачнел Макалаурэ, отставив арфу. — Не меньше, чем ты.
Эльфы замолчали, вспоминая самые тяжёлые потери, а потом, так же не говоря ни слова, встали из-за стола и пошли к выходу из покоев.
Примечание к части
Песни:
"Быть на высоте" из мюзикла "Король-Солнце"
"Тутанхамон" гр. Наутилус
Ловушки только для врагов
В приветственном пении рогов и труб в небо над Химрингом взвилась стая белых голубей, среди которых оказался незаметным один почтовый, быстро покинувший одомашненных собратьев и устремившийся на север.
— Жители славного города Химринга! — провозгласил Финдарато, гарцуя впереди всего сопровождения. — Приветствуйте и восхваляйте посетившего вас светлейшего прекраснейшего государя Финрода Фелагунда! Кстати, — Инголдо обернулся на своих верных, — а почему вы не учите, как правильно меня хвалить? Езжайте вперёд и расскажите заскучавшим за мрачными стенами Нолдор, как крупно им повезло!
Макалаурэ, следовавший чуть позади кузена, со смехом покачал головой. Игра на публику в исполнении нарготрондского короля была очень забавной со стороны, однако Феаноринг знал, что за чертой города лучше не отвлекаться от заданного стражами направления, ведь один шаг в сторону — и ты попадаешь в вечность, подготовленную врагам. Друзья же знают — нельзя нарушать правила, установленные хозяином твердыни. Да, лабиринт из серого камня с ловушками закончился, охрана крепости сказала, что дальше безопасно, но вдруг тонкая извилистая дорога до крепостной стены здесь протоптана не просто так?
Появившаяся словно из-под земли городская стража открыла ворота, которые Канафинвэ раньше никогда не видел, и гости, отворачиваясь от шквального ветра, зашли в серо-красный город.
***
Сложив книги в сумку, Варнондо вышел на балкон библиотеки. Над главной башней Химринга не подняли флаг со звездой из мечей, значит, приехал не Маэдрос.
Решив, что особо ценный гость обязан знать всё самое важное из жизни города, посланник верховного нолдорана направился по коридору к выходу из библиотеки, расположенному ближе всего к центральным воротам Химринга, однако, оказавшись на улице, Нолдо из Второго Дома обнаружил, что толпа собралась совсем с другой стороны. Теперь, чтобы оказаться в первых рядах, придётся приказать охране расчистить путь.
Мысленно выругавшись на вечно возникающие на ровном месте сложности, Варнондо призвал своих воинов, ожидавших на площади, и двинулся в сторону радостно кричавших горожан.
***
Подхватив весёлое настроение высокородных гостей, толпа начала наперебой славить сиятельного Финрода Фелагунда, друга гномов, покорителя камня и самого доброго и прекрасного государя всея Арды.
Макалаурэ посмеивался, думая в основном совсем о другом: получив письмо брата, Маэдрос приказал отправляться в Химринг, сухо добавив, что сам прибудет в ближайшее время. Также было особо отмечено, что ничего обсуждать в стенах крепости он не планирует.
Навстречу двум королям вышел Телперавион, гордый своим положением наместника в городе, тепло приветствуя новоприбывших, и владыка Поющей Долины в очередной раз почувствовал отвратительный привкус прошлого позора. Вспоминать о том, как сам был наместником старшего брата, хотелось меньше всего, но от следа минувших дней в судьбе избавиться было невозможно. Приходилось заставлять себя радоваться чужому успеху.
Финдарато и его свита весело распевали песни, нарготрондский король незаметно смотрел на гномов, попадавшихся среди эльфов, и пытался понять по акценту и одежде, откуда они. Похоже, в основном на площади веселились ногродские торговцы, что немного успокаивало — можно не ждать косых взглядов.
— Приветствую вас от имени верховного нолдорана Финвэ Нолофинвэ Финвиона, господа Нолдор, — Варнондо не назвал ни одного из прибывших владык королём. Всё-таки пробравшись сквозь толпу, когда встречающие уже успели прикатить бочки и наполнить гостям кубки прямо у городских ворот, посланник учтиво поклонился.
— Какая встреча! — улыбка Инголдо утратила тень грусти и перестала казаться доброй. — Что за важная миссия на этот раз, Варнондо? Не пускаешь подданных дядюшки Нолофинвэ за Предел Маэдроса? Неужели власть верховного нолдорана так тяжела для народа, что они готовы бежать под опеку любого Вала, даже если это Моргот?
Подданные Финдарато дружно рассмеялись, Макалаурэ прекрасно изобразил, что не слышал речей кузена, а посланника Хитлума вообще не видел, Варнондо совершенно не изменился в лице, привыкший к подобного рода выпадам в свой адрес. Наместник Телперавион также не отреагировал на речь нарготрондского короля и появление особо ценного гостя:
— Сегодня мы празднуем ваш приезд, — улыбнулся соратник лорда Маэдроса, — покои для вас подготовлены. Верные Химринга проводят вас, как только пожелаете этого.
— Я хорошо знаю, куда идти, — кивнул Макалаурэ, — спасибо, друг. Рад тебя вновь увидеть.
— И я безмерно рад.
Варнондо отступил назад, давая дорогу всадникам.
— Не понимаю, — сказал он, обращаясь к Финдарато, — зачем нужно вновь разжигать вражду, которая была погашена столь дорогой ценой. Я думаю, лучшее, что каждый из нас может сделать, это помочь быстрее закончить войну. Разве я не прав?
— Ты всегда прав, — провозгласил король Инголдо. — Но только на словах.
— Хорошая шутка, — кивнул посланник верховного нолдорана, решив не продолжать разговор и обойтись без напоминания, что сам Финдарато остался бы без немалого количества подданных, если бы Варнондо и его отряд честно не выполняли свою работу.
В опустившейся на Химринг ночи прозвучал гонг, и весёлые голоса на площади моментально стихли, улицы опустели.
Макалаурэ кивнул Инголдо на незаданный вопрос о строгости местных порядков, и братья вместе с сопровождением отправились в отведённые для них покои.
***
— Феанаро сказал взять с собой лишь мечи, и он был безусловно прав, — произнёс вполголоса сын Асталиона, критически оценивая только что углублённый участок рва, розовый в утренних лучах Анар.
Осадный лагерь никогда не спал, однако в последнее время на Ард-Гален стало тише, чем в прежние годы: большинство Нолдор Второго Дома ушли к строящейся твердыне Барад Эйтель, гномы Белегоста не успели восполнить потери и пока не приезжали новые мастера, эльфы Первого Дома и их соратники разделились между Долиной Маглора, Химрингом и равниной, однако это, казалось, никого не беспокоило: Маэдрос уверял, что нет смысла превращать Ард-Гален в крепость, равнине достаточно исполнять роль караула и передового отряда. Со временем дежурство в осадном лагере предполагалось сделать поочерёдным, отправляя большие отряды из разных крепостей.
Сулион вогнал лопату в землю, серьёзно посмотрел на друга.
— Я не могу поверить, что Ривиан бросила меня, — произнёс Авар, разминая руки, — и меня выводит из себя неизвестность и невозможность вытрясти из Алмарила правду о том, что произошло в ту зиму.
— Принц тебе даже под пыткой не расскажет, — усмехнулся Линдиро, показывая двум гномам, как расположить колья на дне рва, — ты же понимаешь, что это позорная страница его жизни? Мы не знаем, что именно произошло, но если Алмарил Таргелионский вдруг остался без войска, привилегий и даже одежды, значит, очень вероятно, он натворил такого, что отец прогнал его и запретил своему народу следовать за опальным принцем.
— Я всё понимаю, — Сулион снова взялся за лопату, — и просто не хочу думать, что Ривиан не любит меня и не стала искать возможность приехать. С другой стороны, здесь опасно, поэтому она правильно делает, что не возвращается.
Эльфы замолчали. Издалека донеслись голоса тренировавшихся в стрельбе оссириандских эльфов, что-то увлечённо обсуждавших с Нолдор принца Финдекано.
— Однажды мы победим, — вдруг тепло улыбнулся Линдиро, — и с этого дня ни одни влюблённые, ни одна семья больше не разлучатся. Так должно быть, Сулион, и так будет.
***
Два противника нападали одновременно, и несмотря на то, что бой был тренировкой, каждый из троих сражавшихся бил в полную силу.
Надёжно закреплённый на правом предплечье треугольный щит мощным ударом отбил один клинок и принял на себя другой, в то время как меч в левой руке сделал опасный выпад в сторону ближайшего соперника.
Маэдрос выбирал для тренировок двоих бойцов: правшу и левшу, и требовал от них боя «двое на одного». Подобная тактика помогала не только оттачивать мастерство мечника, но и учиться не терять голову в окружении врагов. Вспоминая себя во время Дагор Аглареб, старший Феаноринг понимал, что не погиб только благодаря невероятной удаче, отделавшись несколькими лёгкими ранениями. В следующий раз может так не повезти, необходимо уметь контролировать себя и не бросаться без оглядки на вражеское войско.
Противник-правша сменил меч на копьё, левша взялся за лук с учебными стрелами, способными только ударить, но не ранить. Бегая вокруг сражающихся, эльф целился в Маэдроса, отвлекая от копейщика. Закрываясь щитом и уворачиваясь от наступающего противника, Феаноринг прикинул, как в реальном бою, имея две руки, можно было бы избавиться от лучника, метнув в него кинжал. Теперь же такое возможно только при совместной тренировке с оруженосцем.
— Лорд Маэдрос! — послышался голос Хеправиона, словно мысленный образ обрёл плоть. — Срочное послание из Хитлума!
Противники мгновенно опустили оружие и разошлись в стороны.
Взяв письмо, химрингский лорд двумя пальцами сломал печать с восьмиконечной звездой, не помогая себе правой, развернул бумагу. На лице старшего сына Феанаро Куруфинвэ не отразилось совершенно ничего, пробежав глазами текст, Маэдрос убрал послание за пояс и обратился к оруженосцу:
— Хеправион, мы должны выехать в Химринг до полудня, как и планировали.
— Конечно, лорд, — радостно поклонился Нолдо.
— Иди.
Меч снова выскользнул из ножен, затупленная стрела легла на тетиву, копьё устремилось в противника. Ард-Гален залило золото дня, и колдовская тьма, созданная Морготом, закрывавшая плотным пологом его владения, казалось, окончательно отступила за проклятые Железные Горы.
Честные песни о Первом Доме
Дни стояли тёплые и солнечные, в садах созревали первые урожаи, отголоски войны не долетали давно, и земли Амбаруссар жили спокойно.
На городской площади с весны обосновались ногродские торговцы: одни уезжали, другие занимали их шатры, потом возвращались первые, вторые отправлялись за товаром.
— Я только что говорила с одним бородачом, — подбежала к матери-королеве юная дочь, играя объёмным подолом серебристого, под цвет волос, платья, — он сказал странную вещь: неужели правда, что хитлумские товары всё-таки будут продаваться в наших владениях, потому что это необходимо для войны на севере?
— Возможно, Геллин, — пожала плечами Галенлиндэ, смотря с ажурного балкона на большой фонтан в форме лилии, — но я против, и уже говорила, почему: товары узурпатора худшего качества, чем остальные, их всегда оценивают ниже всех, а наугрим, покупая дёшево, продают потом по обычной цене.
— Но ведь по качеству должно быть видно…
Королева сделала знак дочери замолчать, не желая снова обсуждать, кто и каким образом определяет стоимость изделий, продуктов и ресурсов, и почему почти всегда товары из Хитлума покупаются неофициально. А главное, не хотелось объяснять, чем недоволен верховный нолдоран, которого в землях Амбаруссар не признают королём, и почему очередные торговые споры заставляют Галенлиндэ волноваться за старшего сына. Карньо часто присылает письма, утверждая, что всё в порядке, но так ли это на самом деле? Весточка, прилетевшая сегодня, тоже на первый взгляд была добрая, однако сердце матери тревожилось всё сильнее.
Геллин откинула за спину волосы и, дав знак служанкам следовать за своей госпожой, снова поспешила на площадь, где неожиданно громко и красиво зазвучала музыка. Принцесса не сразу увидела, что две девы-менестрели, одетые в мужскую одежду, по очереди играют на маленькой серебряной арфе-лебеде, и рождавшаяся музыка была поистине волшебной.
— Как странно… — пела девушка с красными волосами, печально склонив голову, — я покинут роднёй, что меня опекали, но так неизвестны мне были.
Как странно…
Моё детство прошло среди них, но я их не любил, и меня никогда не любили.
Как странно!
Не знаю, за что неожиданно изгнан, жестоко отвергнут.
Как странно!
Для них я ничто, и в действительность эту придется поверить.
Как страшно!
Тьма кругом и внутри, словно нечисть, крылатая ночь вырастает из бездны!
Как страшно!
Куда мне идти? Все дороги отсюда, сквозь бурю идут в неизвестность.
Как страшно!
Впереди ничего, как мне выжить в огромном и сумрачном мире?
Как страшно…
Вокруг никого. Неприступные скалы и холод меня окружили.
Как странно…
Это худший из снов, и ему суждено было сбыться.
Как странно!
Расставание без слов, так прощаются тени у берега с пирса.
Как страшно!
Я остался один между морем и белой безмолвной пустыней.
Как страшно!
Что же там впереди, я немею от страха, и кровь в моих жилах от холода стынет.
Вторая дева, черноволосая, с заплетёнными косами, деловито и снисходительно оперлась на плечо печальной певицы и, усмехаясь, стала исполнять свою партию:
— Кто виноват, что ты устал,
Что не нашёл, чего так ждал,
Всё потерял, что так искал,
Поднялся в небо и упал?
И чья вина, что день за днём
Уходит жизнь чужим путём,
И одиноким стал твой дом,
И пусто за твоим окном?
Кто виноват, скажи-ка, брат:
Один женат, другой богат,
Один смешон, другой влюблён,
Один дурак, другой твой враг?
И чья вина, что там и тут
Друг друга ждут и тем живут,
Но скучен день, и ночь близка,
Забыты тёплые места?
Кто виноват, и в чём секрет,
Что горя нет, и счастья нет,
Без поражений нет побед,
И равен счёт удач и бед.
И чья вина, что ты один,
И жизнь одна, и так длинна,
И так скучна, а ты всё ждёшь,
Что ты когда-нибудь умрёшь?
И меркнет свет, и молкнут звуки,
И новой муки ищут руки,
И если боль твоя стихает,
Значит будет новая беда.
Геллин радостно хлопала менестрелям, не понимая, что имели в виду переодетые мужчинами девы, однако выступление показалось принцессе забавным. Дочь короля немного обижалась на родителей, что те совершенно не посвящали её в дела, готовя только к будущему замужеству, однако папа обычно был более расположен к разговорам, поэтому Геллин решила оставить свои вопросы до его возвращения с охоты.
***
Закрыв двери в покои, Карнифинвэ попытался глубже дышать, чтобы не выругаться вслух — передадут ведь узурпатору каждое слово! Да, Нолофинвэ и сам понимает, как к нему относится «обездоленный» Первый Дом, но знать, что нервы гостя сдают, а значит, победа над посланником одержана, он не должен. Решив воспользоваться лучшим, что было во дворце — ванной, принц распорядился всё подготовить, а сам подошёл к окну и посмотрел на площадь, откуда только что спешил уйти: к прославлявшему узурпатора народу ещё предстояло привыкнуть, и эта задача была поистине непосильной.
— К тебе важный посетитель, господин, — поклонился дворцовый слуга, давая понять, что отказать в приёме нельзя. — Лорд Вильварин.
— Кто? — недоумённо переспросил Карнифинвэ, но тут же догадался сам. — А, менестрель Аклариквет. Пусть заходит.
Стало любопытно. Принц был наслышан, будто именно певцу по имени Мотылёк узурпатор обязан своим авторитетом, сам успел убедиться, что это не пустые слова, и теперь тот самый эльф пришёл поговорить наедине. Намечается поединок вооружённых идеями и принципами противников?
Что ж… Начнём.
— Приветствую, господин Карнифинвэ из рода Феанаро, — скромно поклонился музыкант, невысокий, худой, незаметный и не запоминающийся, явившийся без инструмента. — Это частный визит, я не по просьбе владыки пришёл. Прошу прощения, если помешал или доставил неудобства. Я не отниму много времени.
— Это замечательно, — сухо сказал принц, снова демонстративно отвернувшись к окну, поймав себя на том, что невольно скопировал поведение дяди Маэдроса, однако совсем по иной причине. Или не по иной? Неужели ему тоже глубоко противны все, кто находится рядом?!
Неожиданная мысль заставила похолодеть, стало обидно за себя, не сделавшего родичу ничего дурного, а в сердце ощутилась боль сострадания — как же тяжело, должно быть, живётся тому, кто всех вокруг презирает! Нет, причина не в презрении. Дядя просто всегда ждёт нападения врага. Да.
— Когда приехал принц Финдекано, герой Астальдо, великий воин, самый доблестный и храбрый, — речетативом произнёс Аклариквет, — мне пришлось вывезти из города весь свой театр, и тогда мои племянницы всё бросили и уехали на юг. С тех пор от них не было вестей, во владениях верховного нолдорана их никто не видел. Я знаю, что обо мне думают в народе сыновей Феанаро, но сейчас я прошу не как… лизоблюд лживого короля, а просто как родственник исчезнувших девушек. Напиши, пожалуйста, письма с просьбой найти моих племянниц. Я не верю, что они не дают концертов. Они точно где-то выступают, их несомненно видели многие. Пусть просто сообщат мне, что девочки целы и невредимы.
«Не вздумай его жалеть! Не вздумай! Не смей! — начал приказывать своему сердцу Карнифинвэ. — Делай, что должен, но не сочувствуй!»
— Да, разумеется, я сделаю всё, что смогу, — медленно проговорил принц, с усилием отворачиваясь от окна. — Только это не так просто.
Прямо посмотрев менестрелю в глаза, пытаясь увидеть ложь или неприязнь, сын нолдорана Питьяфинвэ не нашёл ничего, кроме тревоги и опаски, привычной неуверенности и ожидания агрессии со стороны собеседника.
«Не жалей его! — снова приказал себе Карнифинвэ. — Это враг!»
— Если бы было просто, — печально улыбнулся Аклариквет, — я бы уже получил вести. Может быть, уговорил бы племяшек вернуться. Но ты же знаешь, господин, я могу оплатить любые расходы на поиски. Проблема ведь не в средствах, а в том, что Дом Феанаро не пустит за свои границы верных короля, независимо от их целей.
«Не шути! Даже зло! Шутка — путь к дружбе! Не говори, чтобы отплатил тебе песней! Ни хвалебной тебе, ни злой насмешкой над узурпатором!»
— Границы тоже не проблема, когда есть такой ценный гость, как я, — сел в кресло рядом с музыкантом Карнифинвэ. — Сложность в другом: менестрелей, в том числе и странствующих, много. Ты ведь не хочешь получать письма от всех подряд?
— Поверь, господин, — покачал головой Аклариквет, — моих племянниц ни с кем не спутать. Они исполняют песни, которые поначалу можно не понять, но если догадаться, о чём речь…
— Захочется проучить шутниц, — догадался принц. — Что-то нехорошее про Дом Феанаро.
— Можно и так сказать, — смутился менестрель. — Им кажется это смешным, они не понимают, что мне совсем невесело бывает от того, что исполняется на сцене или улице. Мне до сих пор стыдно за то, что я по незнанию пел о Феанаро обличительные слова, когда он уже был мёртв. Та песня была нужна не столько господину Нолофинвэ, тогда ещё не ставшему верховным нолдораном, сколько всему народу Нолдор, оставшемуся в Валиноре из-за сожжённых кораблей.
«Только не про корабли!» — хотел было привычно повторить слова дяди Тэлуфинвэ принц, однако вдруг подумал, что никогда не слышал доводов тех, о ком среди Нолдор Первого Дома было принято говорить «не оценившие заботу», «ненадёжные союзники», «ослеплённые жаждой власти» и тому подобное.
— И какая музыка была столь необходима для народа? — спросил Карнифинвэ, прищурившись.
— Честная.
Ответ возмутил до глубины души, однако что-то помешало вспылить и выгнать певца за дверь. Карнифинвэ заметил, что Аклариквет странно внимательно смотрит на него, словно пытаясь что-то разглядеть во внешности. Поняв, что принц увидел слишком пристальный взгляд, менестрель смутился и поник. Решив не выяснять, что ещё с ним не так, кроме родства с Феанаро, Карнифинвэ изумлённо поднял брови:
— Честной? Прости, музыкант, но я не помню нечестных восхвалений в адрес главы Первого Дома.
— Но не было и честного обличения. — Аклариквет приободрился, заговорив о своей музыке. — Нолдор не осознавали, что им это нужно, а когда я запел…
Лицо менестреля стало мечтательным, глаза посмотрели слишком выразительно, чтобы не понять — музыкант очень хотел спеть ту самую песню, и вероятный риск уже не пугал: Аклариквет любил своё творчество слишком самозабвенно. Карнифинвэ сдержанно рассмеялся.
— Я бы послушал, что это было, — несколько неуверенно произнёс потомок Феанаро. — Думаю, мне тоже не помешает знать, какая музыка жизненно необходима моим собратьям. Только обойдись без магии, будь добр.
Аклариквет встал и поклонился, словно со сцены:
— Рождён среди волков,
Жестокостью своей храним,
Ты взошел на трон!
Твой род теперь непобедим!
Отточенный клинок
Сверкает молнией в руке,
И непокорных он
Заставит дань платить тебе.
Вновь содрогнется мир
От твоих побед,
И твоя звезда
Вдаль за горизонт
Тебя ведёт!
Ты слепой глупец!
И твой конец
Тебе пророчит небо!
Зло слабей добра!
Твоя звезда
Тебя сотрёт со света!
Я построил, ты разрушишь
На обугленной земле!
Королевство ты построил
На чужой беде!
В твоих глазах огонь
Испепеляет все кругом,
Ты не услышишь стон:
Повержен враг! Он обречён!
Ты превзошёл себя!
Твоей рукою правит свет!
Но помни об одном:
Твоей душе в огне сгореть!
Вновь содрогнется мир
От твоих побед,
И твоя звезда
Вдаль за горизонт
Тебя ведёт!
Ты слепой глупец!
И твой конец
Тебе пророчит небо!
Зло слабей добра!
Твоя звезда
Тебя сотрёт со света!
Я построил, ты разрушишь
На обугленной земле.
Королевство ты построил
На чужой беде!
— Я всё понял, — сказал Карнифинвэ, промолчав о том, что по-своему обиженный народ, конечно, был прав, рассуждая таким образом, и то, что Нолофинвэ позволил выпустить пар, распевая на улицах злые песенки, вероятно, помогло сохранить хоть какой-то мир и, конечно, удержать власть Второго Дома над всеми остальными, — теперь хочу отдохнуть перед советом. Пусть скорее подготовят портреты твоих племянниц, чтобы отправить письмами моей родне. До встречи завтра, музыкант-советник.
— Просто музыкант, — поклонился Аклариквет. — Спасибо, господин Карнифинвэ из великого славного рода Махтана. Помни и гордись своими предками, особенно, по линии Нерданель. Прости за навязчивость. Будь счастлив.
В какой-то момент принцу показалось, что менестрель никогда не уйдёт, но наконец двери за ним закрылись, и сын нолдорана Питьяфинвэ вздохнул свободно. Теперь можно расслабиться в тёплой ароматной воде. Должно же быть в пребывании на вражеской территории хоть что-то хорошее!
Примечание к части
Песни: театр Седьмое утро "Как странно!"
Воскресение "Кто виноват"
Троя "Кривое озеро"
Ты же понимаешь, Карнифинвэ...
Утро началось с кратковременной грозы и очень раннего визита миловидной юной девы, представившейся Райвен, дочерью воина Аралкариона.
— Мне велено сопроводить тебя на совет, господин Карнифинвэ, — сказала высокая и сильная эльфийка, однако старавшаяся казаться скромной и хрупкой.
— Сейчас? — удивился принц. — Но ведь ещё не время.
Дева пожала широкими плечами, чуть сжимаясь, стеснительно опуская голову, смотря, однако, прямо на Карнифинвэ, милейше улыбаясь:
— Мне лишь велели тебя сопроводить.
— Я подумал — для охраны, — невыносимо серьёзно отозвался принц, демонстративно медленно закалывая на плече алый плащ с золотой восьмиконечной звездой. — А если я что-то сделаю не так, ты скрутишь меня и бросишь в подвал, заковав в кандалы.
Райвен искренне рассмеялась и взглянула на сына нолдорана Питьяфинвэ оценивающе.
— Не думаю, — смелее сказала девушка, — что смогу справиться с тобой одна.
— Стражу позовёшь, — равнодушно бросил Карнифинвэ, поправив воротник и звезду. — Веди, куда собиралась.
— Знаешь, господин, — снова смущённо поклонилась эльфийка, — а мне нравится мысль пленить тебя. Прости.
Принц проигнорировал намёк, вышел вместе с Райвен и верными из покоев и направился в маленький зал, расположенный в дальнем конце крыла, сквозь украшенный сценами из жизни нолдорана Финвэ коридор. Взгляд остановился на сцене «зарождения любви» между королём и его второй супругой.
— Очень романтично, правда? — приблизилась вплотную дочь Аралкариона.
— Сыновья Индис — поистине достойные её потомки, — отстранился принц, — как и мать, вечно стремятся заполучить чужое.
Дева опешила, в серых глазах отразился испуг. Карнифинвэ, довольный своей дерзостью и произведённым эффектом, сделал знак леди, чтобы вела в нужном направлении, не задерживаясь.
Небольшой полностью нежно-голубой с серебром зал распахнул казавшиеся хрустальными двери, и принц оказался в помещении, наполненном голосом арфы Аклариквета и пением хрупкой девы с пышными каштановыми волосами в тончайшем нежно-розовом платье.
— Дай прикоснуться к тебе рукой, — лилась музыка весенним ручьём, серебряным колокольчиком и трелью соловья, — позволь услышать голос нежный.
Моя любовь спешит рекой,
Как будто без надежды.
Я так хочу сойти с ума,
Когда дышу с тобою рядом;
Когда на улице весна
Сменилась листопадом.
Невольно ожидая подвоха и ловушки, Карнифинвэ не смог по достоинству оценить красоту песни и девы, которую Аклариквет поспешил представить, назвав Нелладель, дочерью героя Раниона, а лишь напряжённо прислушивался к собственным ощущениям.
«Мне даже предоставили выбор! — мысленно «восхитился» сын нолдорана Питьяфинвэ. — Две девы, и такие разные! Сейчас я буду терзаться сомнениями и подпишу всё подряд!»
— Я говорю, не открывая глаз, — продолжала петь Нелладель, — и ты не веришь грустным взглядам.
Хочу услышать только раз,
Другого мне не надо.
Я встану солнцем над тобой,
Я стану ночью безмятежной.
Позволь услышать голос твой.
Позволь услышать голос твой.
Карнифинвэ, удобно устроившись за столом и взявшись за ломтик ароматного хлеба с ягодами, почувствовал, как Райвен злится и уже готова наброситься на соперницу. Принц подумал, что с удовольствием взглянул бы на нечто подобное. Перекусив и убедившись, что никакого колдовства в музыке нет, по крайней мере явного, особо ценный гость Хитлума заметил, наконец, что Нелладель действительно очень красиво поёт. Невольно заслушавшись, Карнифинвэ пропустил момент, когда в зал вошли отцы девушек. Оба почтительно поздоровались молчаливыми поклонами, одинаково наигранно сделали вид, будто им неинтересно, обратил ли внимание посланник Химринга на их дочерей, одновременно сели за стол и взялись за книги.
Музыка продолжала литься, приятный лёгкий сумрак вдруг рассеялся золотом Анар, когда одновременно с появлением верховного нолдорана слуги открыли шторы на окнах. Карнифинвэ показалось — король светился особенно волшебно, и лучи дневного светила усиливали это чарующее сияние.
— Тебе пора столкнуться с тем, что всё самое важное всегда решается либо до советов в огромных залах с толпами послов, либо после. Если ты ещё этого не узнал, конечно, — по-доброму произнёс Нолофинвэ, садясь на жемчужно-сапфировый трон во главе стола. — Леди пока свободны, вас позовут. Аклариквет, ты нужен мне по правую руку.
Арфа смолкла, двери закрылись, и воцарилась залитая золотом трепещущая тишина. Карнифинвэ точно не знал, из-за чего, но ему вдруг стало по-настоящему страшно.
— Я рассчитывал научиться здесь многому, — почтительно склонил голову принц, судорожно соображая, что говорить и о чём вообще могут спросить.
— Это очень хорошо. — Верховный нолдоран погладил подлокотники трона, словно те были живыми и нуждались в ласке. — Сегодня ты узнаешь очень многое о государственных делах, но сначала ответишь на несколько моих вопросов.
Карнифинвэ напрягся ещё сильнее: вопросов? О чём? Как ответить так, чтобы никого не подставить?
— Ты много путешествовал, принц, — пальцы верховного нолдорана сложились домиком, — что ты можешь сказать о своём пребывании на Тол-Сирионе?
«Он всё знает! — ужаснулся про себя Карнифинвэ. — И теперь допрашивает».
— Я приезжал по торговым делам вместе с наугрим из Ногрода, — почти не соврал сын Питьяфинвэ.
— Каким именно?
— В основном это касалось Гномьего Тракта и пещер у Нарога. На Тол-Сирионе немало ювелиров, наугрим пытались договориться о добыче и сбыте ресурсов и изделий.
— А кого представлял ты, Карнифинвэ?
«О, Эру! — мысленно взмолился принц. — Что я должен отвечать?!»
— Нолдор, — развёл руками сын Питьяфинвэ, — я получил сведения и передал отцу.
— Какие сведения?
— По большому счёту, никакие. Речь в основном шла о том, что наугрим требуется возможность безопасно добывать ресурсы на Нароге, им необходим постоянный пост охраны, а лучше город, который бы служил для защиты от Ноэгит Нибин, часто нападавших на шахтёров. Однако ни Таргелион, ни Химлад, ни Тол-Сирион не давали согласия на такой союз.
— А Химринг? — холодные серые глаза короля едва заметно сузились.
— Химринг — лишь один из твоих городов, — невинно взглянул на владыку Карнифинвэ, — никто не стал бы что-то предлагать Маэдросу в обход тебя.
Нолофинвэ с милейшей улыбкой посмотрел на своих приближённых и расхохотался.
— Дорогой мой полуродственник, — выдохнул и заговорил спокойно верховный нолдоран, — со мной можешь не играть: я прекрасно знаю, что позволяет себе лорд Маэдрос, и что достаточно много вопросов решается за моей спиной. Увы, пока призвать его к ответу я не могу, однако это не значит, что так будет вечно.
«Ты сознался в делах, за кои вам век прощенье молить».
От воспоминаний стало одновременно смешно и крайне неприятно, однако мысль о том, что рот не заткнут, придала сил.
— Владыка тоже позволяет себе многое, и не всё идёт на благо Нолдор, — перешёл в наступление Карнифинвэ, однако ни одной из ожидаемых реакций не увидел: верховный нолдоран совершенно не смутился и не разозлился.
— Ни один мудрец не может предугадать всех последствий своих деяний, — терпеливо пояснил король, — а к власти для того и стремятся, чтобы была возможность позволять себе больше, чем кто-либо. Поэтому я имею право устраивать любые представления, Финдарато тоже. А ты…
Верховный нолдоран не договорил, сделал многозначительную паузу.
— Я правильно тебя понял, Карньо, — снова сменил интонацию на дружескую Нолофинвэ, — что твой визит на Тол-Сирион ничего не дал?
— Правильно, — принц помрачнел.
— Сочувствую, — подозрительно искренне сказал верховный нолдоран. — А теперь твоя очередь задать вопрос мне.
От неожиданности Карнифинвэ потерял дар речи.
«Дорогой мой полуродственник, — прозвучали в голове слова, — со мной можешь не играть».
Неужели есть возможность узнать ответ, который столько времени хотел получить? Но будет ли король честен?
«Конечно, нет, — пришла догадка. — В разговоре о передаче короны нет никакого смысла».
— Пока мне не о чем спрашивать, — улыбнулся принц. — Благодарю за оказанную честь.
— Хорошо, — кивнул Нолофинвэ. — Тогда переходим к главному. Я знаю, что ты был в Ногроде и Таргелионе, ты общался с членами торгового союза. Мне нужно знать всех, кого ты там видел.
Ранион пододвинул к сыну нолдорана Питьяфинвэ лист и перо.
— Но я не был на совете! — начал злиться Карнифинвэ. — Меня не допустили!
— Но и без присутствия в зале ты видел тех, кто тесно связан с главами Ногрода и Таргелиона. Напиши их имена и должности, а также, где именно проходили советы, как долго, чем все эти эльфы и гномы занимались в свободное время. Кто отвечает за Гномий Тракт? Одинаковы ли расценки для жителей разных городов и королевств?
Принц почувствовал, как одновременно отказались подчиняться и глаза, и руки, взяться за перо не получалось. Король, менестрель и оба воина пристально смотрели на химрингского посланника, не двигаясь, выжидающе, пронизывающе и сковывающе.
«Сознаешься ли в этой мерзости?
Кайся, брат, пред народом в дерзости!
Повтори же свои признания!»
— Но я действительно ничего не знаю! — выпалил Карнифинвэ. — В Ногроде и Таргелионе я был просто гостем, меня волновал лишь конфликт в Доме Финвэ, я хотел узнать правду, и получил ответ на свой вопрос. Торговые дела меня не интересовали совершенно! А потом я поехал к дяде Маэдросу и попал в гущу боевых действий! На Ард-Гален напал Глаурунг! Перед лицом реальной опасности все эти мелочные склоки совершенно бессмысленны!
— Ты видел войну, — спокойно сказал Нолофинвэ, — это потрясло тебя. Но ты должен понимать, что кроме неё, есть ещё мирная жизнь, которая важнее. Да, лорд Маэдрос защищает тех, кто не может сражаться, но их жизнь тоже непроста, и в отсутствии войны враги никуда не деваются, они просто другие. Ты здесь, чтобы сохранять и поддерживать благополучие мирного населения, Карньо. И для этого мне необходима информация, которой ты располагаешь.
— Я же сказал, что ничего не знаю, — тише произнёс Карнифинвэ. — В Ногроде говорили только про те пещеры на Нароге и захвативших сокровища карликов, а в Таргелионе я побеседовал с дядей Карнистиром и уехал. Сразу же. Я не видел ни его сыновей, ни послов, ни торговцев.
— О чём вы говорили?
«Финвэ память за власть вы продали!
Дважды продали! Трижды продали!
Признавая лишь флаги красные,
Вырезали народы братские!»
— Я спросил, есть ли шанс помирить Дома Нолдор, — вздохнул принц, непослушными руками отодвигая от себя бумагу, — и дядя сказал, что мир держится на воле Маэдроса, который считает Второй Дом своей семьёй в большей степени, чем Первый. И что корона была передана добровольно, а дальнейший конфликт просто надуман, его на самом деле нет, но жадные наугрим стараются поддерживать слухи о вражде, чтобы не давать эльфам договориться между собой без участия Ногрода. Гномы пытаются нажиться на наших разногласиях.
— Ты считаешь, это правда? — Нолофинвэ тронул губы сложенными домиком пальцами.
«Повтори же свои признания!»
— Да, — выдохнул Карнифинвэ, мечтая о том, чтобы всё это скорее закончилось. — У меня нет причин думать иначе.
— Наугрим жадные, это правда, — покачал головой верховный нолдоран, — и сегодняшний совет, который состоится совсем скоро, подтвердит данный факт. Что же насчёт семьи… Карнифинвэ, — взгляд короля стал пугающим, — мира в Доме Финвэ нет и не было, и виной тому вовсе не я и даже не Моргот, как бы странно это ни звучало. Виновен только один эльф — и это Феанаро Куруфинвэ. Его уже нет, но посеянные им семена прорастают и колосятся, и я хочу, чтобы ты понимал, Карньо: мира нет. То, что ты здесь находишься в статусе ценного гостя, не означает великую оказанную честь. Это обмен пленными, если тебе, видевшему войну, так понятнее. Мы с Маэдросом оказали друг другу наивысшее доверие, отправив самых важных для себя советников или родню в лапы врага. Ты же понимаешь, Карньо, что это гарантия на случай неправильных действий друг друга? Твоя жизнь в моих руках, как и жизнь Варнондо в руках Маэдроса. Однако, если ты станешь мне полезен, то перестанешь быть пленником. Ты можешь жениться на дочери одного из моих приближённых, и тем самым ещё больше обезопасить себя, однако обязан понимать, что за измену короне будешь казнён сразу же, независимо от наличия жены и детей. Бери бумагу и пиши то, что я просил.
Карнифинвэ с трудом взялся за перо.
— Не пытайся меня обмануть, — прозвучала новая угроза, — всё, сказанное и написанное тобой, будет тщательно проверяться.
Принц замер, совершенно растерявшись.
— Ты можешь дать мне список позже.
Хоть какое-то послабление обрадовало настолько, что загнанный в угол эльф едва не расхохотался сквозь слёзы.
— Нам пора идти в главный зал. Если кого-то из наугрим узнаешь, немедленно говори, где видел и при каких обстоятельствах.
Как-либо отреагировать не хватило сил. Лежавший на столе белый чистый лист отвлекал внимание от всего остального.
— Понял, Карньо? Ты услышал меня?
Карнифинвэ напряжённо замер, закрыв глаза, тяжело вздохнул и сказал только то, что, возможно, избавило бы от дальнейших изматывающих вопросов:
— Да.
Примечание к части
Песни: Александр Шоуа "Голос твой", "Отречение" из мюзикла "Тампль"
Как строить крепость?
Райвен и Нелладель сразу же возникли около принца, как только тот вышел из дверей зала. В руках откуда-то взялось вино, нежные тёплые ладони коснулись плеч.
— Ты можешь устраивать любые праздники и набирать любых артистов. А также не брать для участия кого угодно, Карнифинвэ, — прозвучал голос верховного нолдорана словно из колодца. — После совета мы обсудим, каких развлечений тебе не хватает в Хитлуме.
«Твоей казни, узурпатор», — с ненавистью подумал принц и очень понадеялся, что не сказал этого вслух.
— Райвен, — отдавая бокал Нелладель, устало улыбнулся сын Питьяфинвэ, — ты смогла бы одна защитить меня от многочисленной вооружённой до зубов стражи?
— Она бы не стала, — ответил за дочь Аралкарион, — потому что это её народ.
— Я так и знал, — скорбно вздохнул принц. — Что ж, предложение верховного нолдорана мне понравилось. Я как раз думал о празднике, которого мне очень не хватает. Я соскучился по скачкам.
— Больше скучать не придётся, — заверил Нолофинвэ.
Коридор был украшен валинорскими пейзажами. Ничего конкретного изображено не было: просто сады, леса, реки, море, крошечные фигурки эльфов вдалеке. Где-то фон золотился, где-то серебрился. Карнифинвэ заметил, что отдыхает, смотря на роспись, словно погружаясь в добрую сказку.
Нелладель что-то тихо запела без слов, и нарисованная природа будто ожила.
— Ты очень талантлива, — улыбнулся принц девушке.
— Благодарю, — наигранно смутилась дочь перебежчика.
— Значит, вы продолжаете стоять на своём, — донесся голос Нолофинвэ, ушедшего далеко вперёд по коридору.
— Да! — выпалил кто-то из появившихся навстречу наугрим. — Я сейчас покажу все чертежи и объясню, что никого не обманываю!
— Ногрод зарекомендовал себя не лучшим образом, — сказал словно сам себе Аралкарион, однако услышали все, кто были рядом. — И сейчас подтверждают это.
Двое Синдар, которых Карнифинвэ сразу узнал, почтительно поздоровались и прошли в большой зал.
Наугрим не стали ждать ни приветствий, ни официального объявления начала заседания. На столах мгновенно расстелили карты, вставая на колени на стулья, чтобы удобнее доставать до разных углов чертежей.
— Эту проблему придётся решать тебе, — вполголоса произнёс верховный нолдоран, чуть заметно обернувшись к принцу.
— Под страхом смерти? — хмыкнул Карнифинвэ.
— Именно, — совершенно невозмутимо согласился король. — Ты никогда не думал, почему именно гномам доверяют строительство эльфы, живущие в Средиземье? Может быть, потому что Дети Ауле переняли от своего творца больше таланта к этому? Почему подгорному бородачу достаточно взглянуть на камень, чтобы понять его свойства, а нам нужно взвешивать, пилить, крошить? Почему гному хватит бегло посмотреть на скалу или пещеру, и в его голове уже готов проект дворца, а мы закопаемся в чертежах? Я уверен, сейчас в руках наугрим наша победа над Морготом, мастера Ногрода это понимают и торгуются. Ты не захотел говорить мне, кто имеет доступ к законам торговли, но от этой информации сейчас зависит, как пойдёт строительство Барад Эйтель! Вся внешняя торговля с недавних пор почему-то крайне невыгодна для меня, хотя раньше было по-другому. Мы оба знаем, кто стоит за попыткой разорить Хитлум, и это необходимо предотвратить. Однако я понимаю, ты будешь только рад, если у меня возникнут проблемы, мне придётся признать, что я никудышный король, и корона перейдёт обратно к Первому Дому, поэтому никогда не доверю тебе торговые дела, даже не пытайся шпионить. Но…
— Король! — настойчиво встрял мастер-гном, полулёжа на столе. — Твоё перешёптывание с советником — это безусловно важно, но я хочу получить ответ на свой вопрос.
Нолофинвэ изумлённо поднял бровь.
— Ты позволяешь себе слишком много, — с угрозой произнёс Аралкарион.
— Ладно-ладно, молчу, — поднял ладони строитель.
— Но Барад Эйтель, — продолжил король полушёпотом, — другое дело. Эта крепость нужна всем нам. Ты же знаешь, что её возведение — инициатива лорда Маэдроса?
— И что требуется от меня? — Карнифинвэ посмотрел на чертежи, пытаясь понять, почему некоторыеобъекты и зоны жирно выделены красным.
— Ты должен объяснить ситуацию со строительством лорду Маэдросу, но чтобы понять суть проблемы, тебе придётся ехать в Эред Ветрин и посмотреть всё собственными глазами. Может быть, будет достаточно просто поменять мастеров. — Сделав паузу, Нолофинвэ потёр ладони, словно омывая руки. — Я слушаю тебя, гном.
— Великая честь для меня! — совсем распластался на чертеже строитель, указывая на обведённую красными кругами схему рельефа. — Вот! Если устраивать каменоломню здесь, а, спешу заметить, больше негде, работа пойдёт быстро, и перевозка обойдётся недорого, хотя я бы очень рекомендовал оплатить дополнительную охрану и взнос на случай нападения орков, землетрясения или ещё какой беды. Компенсация хорошая будет. Но если каменоломня здесь, то я сразу говорю, что моя бригада за работу не возьмётся, потому что материал будет хрупким. Придёт тролль, жахнет кулачищем по твоей стене, и нет стены! Я из такого камня строить не возьмусь, я — гном ответственный, мне никогда ещё за свою работу стыдно не было! Поэтому предлагаю брать гранит и мрамор во-о-о-от отсюда. Может показаться далековато, перевозка дороже, зато качество, за которое мне как мастеру стыдно не будет.
— Видишь, — снова тихо заговорил верховный нолдоран, — этот строитель только что пытался обмануть нас. Я поручаю тебе разобраться в ситуации. Если не получится найти честных мастеров, будем строить крепость сами, но Маэдрос должен знать, что из-за интриг его брата Морифинвэ страдает оборона Белерианда. Ты ведь понимаешь, что я прав? И такая политика может стоить жизни не только тебе, но и очень-очень многим.
Признавать, что узурпатор прав, не хотелось совершенно, думать, что дядя Карнистир ради наживы способен навредить войне с Морготом, тем более, однако пришлось принять хотя бы то, что от него, Карнифинвэ, сейчас действительно очень многое зависит.
— Значит, я выезжаю, — с готовностью заявил принц.
— Да, только сначала выслушай всё, что мастера скажут.
Верховный нолдоран отошёл от строителей к накрытому столу и, дождавшись, когда на нужное место перенесут трон, сел рядом с Синдар, часть которых была знакома Карнифинвэ по осадному лагерю.
— Владыка, — очень мило улыбнулась королю дева, ростом ниже дочери Аралкариона, однако едва ли ýже в плечах.
Карнифинвэ видел, что Синдар не замечают его, а гномы требуют внимания, поэтому перевёл взгляд на чертежи. Нелладель подала вино и так же внезапно исчезла, как появилась.
— Король Финголфин, — сказал Кирдан, зачем-то тронув дочь за плечо, — возможно, я рискую, приезжая сюда, однако на то была воля Вала Улмо. Я получил одобрение моего Владыки, поэтому и прибыл к твоему двору.
— Владыки Тингола? Не поверю, — напряжённо улыбнулся Нолофинвэ.
— Нет, с королём Элу я не беседовал, однако знаю, что его позиция по отношению к Голодрим стала менее жёсткой. Видишь ли, когда из Земель-под-Пологом, которые вы зовёте владениями Чёрного Врага, выполз червь… Кстати, сколько у него было голов?
— Одна, — Нолофинвэ в задумчивости вспомнил изображения дракона.
— Хорошо, что не три, — улыбнулся Кирдан, скосив взгляд на дочь. — Так или иначе, в Дориате стало чуть менее спокойно, чем раньше.
— Догадываюсь, — кивнул верховный нолдоран. — Самому Королевству-под-Завесой ничто не угрожает, но остальные земли не получают никакой военной поддержки, при этом всё равно обязаны считать Тингола своим королём. А теперь ещё и дракон, да по слухам с тремя головами!
— Да, это так, поэтому мы получили больше свободы действий по защите себя от вероятной угрозы.
Кирдан отпил вино, задумался. Линдиэль и остальные Синдар сидели, не шевелясь.
— В Оссирианде не всё гладко, — снова заговорил лорд Новэ, — я слышал, ты тоже недоволен действиями Таргелионского… Правителя.
Когда Кирдан не назвал Карнистира ни королём, ни нолдораном, ни лордом, Нолофинвэ с тенью ехидства улыбнулся.
— Я тоже недоволен, — продолжил речь Новэ, — так что, у нас с тобой больше, чем один общий враг. Однако моё предложение совсем иного характера. Моей дочери нужен муж, от которого она родит сына, и этот мальчик станет правителем Края Семи Рек. Ты понимаешь, что это значит?
— Прежде чем вы решите мою судьбу, — поспешила пояснить Линдиэль, — я хочу уточнить, что моим мужем может стать только герой Астальдо и никто более.
Обрадовавшийся было верховный нолдоран нахмурился.
— Прости, если подобное предложение оскорбило тебя, — начал объяснять Кирдан, однако Нолофинвэ сделал знак молчать.
— Я сам, — произнёс король вполголоса, — сын второй жены, и не могу оскорбить память отца, осуждая кого-то за повторный брак. Однако мой отец женился по любви, несмотря на многие злые слова о, якобы, привороте песней. Я знаю — мои родители любили друг друга. Мой сын Астальдо оставил супругу и дочерей в Валиноре, и нам неизвестна судьба его семьи, однако я должен сказать, что принц женат не просто на деве, но на единственной дочери лорда Маэдроса, и я могу лишь догадываться о реакции моего вассала на вторую женитьбу своего зятя.
Кирдан посмотрел на дочь без каких-либо эмоций.
— Но если Астальдо полюбит меня? — отчаянно спросила Линдиэль, судорожно поправляя широкие рукава тяжёлого платья цвета морской волны. — Если полюбит?
— Это плохая идея, дочь, — тихо проговорил лорд Новэ. — Я не хочу, чтобы ты стала врагом одного героя, выйдя замуж за другого.
— Полагаю, Финдекано способен отстоять свои интересы перед кем угодно, — примирительно произнёс Нолофинвэ, — в конце концов, именно моему сыну Маэдрос обязан жизнью и свободой. Скажу открыто: мне нравится идея брака между Финдекано и Линдиэль, поскольку при всех вероятных опасностях и рисках пользы от союза наших детей гораздо больше, чем вреда. Я не могу решать за сына и не стану этого делать, однако и препятствовать его счастью не планирую.
Линдиэль засмеялась, закрыв лицо ладонями. Кирдан, всё такой же мрачный, промолчал.
— Астальдо полюбит меня, отец, — заверила эльфийка, — вот увидишь.
Нолофинвэ взял массивный свиток и углубился в изучение списков товаров, которые предлагалось покупать и продавать. Из Дортониона совсем не пришло вестей, и это означало только одно: Айканаро и Ангарато напрямую торгуют с Химрингом в обход верховного нолдорана. Прекрасно! Просто потрясающе! Чья, интересно, это инициатива? Можно было бы спросить Карнифинвэ, однако ответа, скорее всего, не последует. Пожалуй, стоит снова попытаться направить родне Финдарато послов и заставить Дортонион действовать в интересах короны. Если подчинить близнецов, Таргелион останется без торфяных удобрений, а значит, будет вынужден пересмотреть отношение к Хитлуму. Карнистиру придётся уступить трон короля торговли более достойным эльфам.
Непростая задача, однако, пожалуй, выполнимая.
О сосновых саженцах
— Давно надо было тебе башку с плечами сровнять! Сковородкой! Из которой ты без остановки жрёшь! В кого ты такой тупой уродился?! Вот же наказал меня Великий Махал за мою лень! Работала б усерднее, нормальный бы сын родился! Умный! А не с пустой башкой-глиняным горшком бездонным!
Уже традиционные ежедневные вопли немолодой, однако полной сил гномихи снова сотрясли горы вокруг лагеря принца Финдекано, который теперь переформировали из военного в строительный.
— Родила же такого недоумка, а! Как же так, Великий Махал?! За что?!
От бородатой рыжей женщины постоянно доставалось то мужу, то взрослому сыну, и утихомирить буянку не удавалось даже воинам, которым применять силу не позволяло достоинство, а по-хорошему гномиха не успокаивалась, пока не добивалась своего. Как её терпела семья, оставалось загадкой, зато было понятно, почему взрослый сын до сих пор холост.
— Я вас обоих ящеру скормлю, ясно?! Обоих! Вы — моё наказание за то, что мамку не слушалась! А ведь говорила мне мамка работать и не лениться, чтоб мужа хорошего Великий Махал послал! Счас я вас проучу, бездари! Счас проучу, бездельники! Проучу, дармоеды! А ну идите сюда, пустоголовые горшки!
Финдекано покачал головой и отмахнулся, давая понять недавно прибывшему в лагерь Карнифинвэ, что не стоит обращать внимания: поорёт и стихнет. Сын нолдорана Питьяфинвэ про себя удивился тому, что великий прославленный герой Астальдо не может или не хочет поставить на место какую-то полоумную гномиху. Снова пришлось осознать — великий воин вовсе не спаситель от любой беды, но это понимание не желало укладываться в голове и быть принятым сердцем.
— Да что за наказание?!
Послышался глухой удар, крики резко удалились.
— Я не вижу проблемы, о которой пишет отец, — равнодушно произнёс Финдекано, пробежав глазами письмо, которое не было запечатано. — Если наугрим говорят о высокой стоимости работы, значит, это оправдано. Моё мнение таково: пусть король меньше вкладывает в театр и праздники, тогда не придётся экономить на крепостях.
Карнифинвэ опустил взгляд. Да, желание злорадоствовать в адрес узурпатора заставляло чувствовать удовольствие от нерешаемых проблем, которые валятся на незаслуженно коронованную голову, однако что-то не давало согласиться с Финдекано. Чувство справедливости? Нежелание позволить обмануть себя? Амбиции, не позволявшие смириться с проваленной миссией, независимо от того, кто именно её возложил?
Однозначного ответа не было, зато внутренний протест нарастал, и Карнифинвэ перешёл из пассивного созерцания в прямое наступление.
— Принц Финдекано, — громче и резче, чем хотелось, выпалил сын Питьяфинвэ, — нельзя позволять обманывать себя даже в мелочах! Даже друзьям! Даже близким родственникам!
В отражавших блёклое холодное небо глазах Астальдо тоскливое равнодушие сменилось печалью.
— Род Феанаро, — негромко произнёс сын верховного нолдорана, — всегда был образцом честного отношения друг к другу и ко всем вокруг. Кому-то это нравилось, кому-то нет, зато каждый знал, чего стоит в глазах Первого Дома Нолдор. Род Феанаро не жил в мире с другими и собой, однако всегда решал вопросы открыто, а иногда бросал нерешёнными, но тоже без скрытых мотивов и спрятанных за спиной ножей. Я очень рад, Карнифинвэ из рода Феанаро, что тебя задевает ложь, что ты не привык к ней. Но жизнь не всегда такая, как нам нравится. Тебе это сложно понять, но мне действительно наплевать, пытаются ли моего отца обмануть строители-наугрим. Я бы позволил им делать свою работу так, как они считают верным, а после окончания заплатил бы вдвое больше, чем они просят. Это всё не имеет значения, потому что идёт война, и в любой момент может снова появиться какая-нибудь тварь и превратить любого из нас в обугленную поломанную тушу. Я должен думать о том, как уменьшить потери при внезапной атаке, а не о том, кто и как пытается нажиться за счёт Крепости Исток. Скажи, ты можешь ответить мне на вопрос, кто и когда нападёт на Ард-Гален в следующий раз? Нет. И никто не может. А я должен, потому что отвечаю за свою армию. Нам нужна эта крепость, как можно скорее, и это важнее цены за работу.
Крики гномихи, судя по доносящимся ударам, бьющей мужа, сына или сразу обоих, снова приблизились, Финдекано поморщился.
— Эти трудяги, — отрешённо произнёс старший сын Нолофинвэ, — уже проделали огромную работу, выбрав место для фундамента высоких башен и крепостной стены, заложив часть каменной кладки. Да, они пьют, дерутся, шумят день и ночь, но в их руках дело спорится. Ты, Карнифинвэ, сейчас рассуждаешь, как мой отец, хватаясь за гордость, статус, амбиции и Моргот знает, что ещё. Но для этого не время сейчас. Я приехал в Эред Ветрин проверить, как идут дела, в ближайшие дни вернусь на Ард-Гален отрабатывать с войском манёвры, к тому же снова нужно отправлять разведку в земли врага. Думать о том, сколько можно сэкономить, используя разные каменоломни, мне абсолютно некогда.
— Я понимаю это, — взял себя в руки химрингский посланник, — и готов сам разбираться с проблемой.
— Я своё мнение сказал, — голос Финдекано стал твёрдым, как никогда, — и лорд Маэдрос со мной согласен: верховному нолдорану следует расформировать королевский театр, перестать вкладывать в артистов. Населению будет достаточно менестрелей, играющих для своего удовольствия на улицах, неподкупных и непредвзятых, военные расходы можно будет увеличить, и подобные неприятные ситуации больше не возникнут.
— Я не думаю, что в казне недостаточно золота на все нужды, — попытался продолжить спор Карнифинвэ, однако Астальдо забрал остальные письма и ушёл в свой шатёр, который ничем не отличался от всех остальных.
Понимание, что ситуация зашла в тупик, заставило химрингского посланника почувствовать растерянность. Если проблема так и не решится, что сделает узурпатор? Устроит новый допрос, обвиняя в сговоре с Ногродом и Таргелионом? С другой стороны — и что? Начинать бояться угроз? Как бы не так!
— Да за что ж мне Великий Махал таких бестолковых мужиков послал?! — снова близко завопила гномиха.
— Заприте её где-нибудь одну и пригрозите дюжиной ударов кнутом, если подаст голос! — сорвался вдруг Карнифинвэ на своих верных.
Эльфы поспешили исполнить приказ, и как только женщина поняла, что ей грозит, взвыла бешеным волком:
— Да на кого ж вы моих мальчиков оставляете?! Да они ж без меня пропадут! Голодные будут! Замёрзнут! Они глупые и беспомощные совсем! Они только кажутся взрослыми, но на самом деле…
Вопли внезапно стихли, химрингский посланник облегчённо вздохнул. Со строителями ещё предстоял серьёзный разговор, и то, что крикливую женщину приструнили — намёк каждому, что не все эльфы воспринимают гномов милыми смышлёнными коротышками, чем-то вроде вечных детей или ручных зверушек. Хотите серьёзных дел — относитесь к партнёрам соответственно. И чужую казну считать не позволено никому!
***
Финдекано внимательно прочитал письмо с печатью Эглареста, отложил всторону, потом посмотрел на послание от отца, которое было основательно запечатано, снова пробежался глазами по тексту авторства лорда Новэ, даже не взглянул на маленький конверт от леди Линдиэль, молча взял все три письма и с проклятьем швырнул в печь.
***
Ранняя весна запела первыми ручьями, когда согретый тёплым золотом Анар снег начал таять. Пробуждавшийся после зимы лес наполнился трелями птиц, в проталинах подняли головки первые цветы. Вечнозелёный Дортонион снова дышал ароматами трав и созревающих почек.
Заполненный укрытыми тканью саженцами воз остановился у просеки, несколько эльфов спрыгнули на влажную землю и взялись за лопаты.
— Справа от нас, — сидя на лошади, развернул карту юный золотоволосый эльф с гордым взглядом сына высокородных родителей, — осушенное болото. За ним есть ещё одна топь. Её водой необходимо заполнить рассекающие лес рвы и проверить, не стали ли они слишком мелкими. Нельзя допустить их зарастания — если орки нападут и подожгут лес, пожар распространится на огромные территории.
— Всё поняли, лорд Арагарон, — отозвались трое эльфов, размечая, где сажать молодые деревца на месте прошлогодней вырубки.
Молодая эльфийка с двумя толстыми золотистыми косами ловко расчертила свой участок и взяла тонкую маленькую сосну, прозрачная крона которой ярко зеленела.
— Орки — не так страшно, — уверенно сказала дева, подняв синие, как весеннее небо, глаза на Арагарона, — я слышала, твой отец с лёгкостью разделывался с ними.
— Это подлые твари, — польщённый сын Ангарато заулыбался, — они трусливы, слабы и жалки, мерзкие морготовы рабы! Но именно тем и опасны. Мой отец едва не погиб от яда, которым была смазана стрела одного из этих гадов.
— Но ведь слухи о Глаурунге гораздо страшнее! — сделала испуганный вид эльфийка, сажая деревце. Золотые косы, спускавшиеся до бёдер, и несколько выбившихся из-под мехового капюшона кудряшек делали её личико ещё более милым.
Арагарон привык к повышенному вниманию дев, однако никогда раньше не возникало желания продолжить разговор, начатый традиционной похвалой в честь владыки-героя Ангарато и его прекрасной мудрой супруги. Что же изменилось сейчас?
Юный лорд спрыгнул с коня, вручил карту болот и просек одному из верных и взял с воза ещё один саженец сосны. Подавая деревце эльфийке, Арагарон понадеялся, что его руки соприкоснутся с пальцами девы, однако та взялась за ствол осторожно, не задев сына дортонионского владыки.
— Как твоё имя? — спросил, непривычно смутившись, лорд.
— Вирессэ, мой господин, — ответила эльфийка, осторожно опуская деревце в заготовленную ямку.
— Страх, — чувствуя себя героем, заговорил Арагарон, — может защитить тебя, если ты не позволишь ему захватить свой разум. Весть о Глаурунге напугала всех, я не верю, что чьё-то сердце не дрогнуло, когда из осадного лагеря прилетели письма. Правильно говорят, что вести с руин всегда страшны, угроза может быть преувеличена, однако именно боязнь за свой народ заставила моего отца пересмотреть план дорог и противопожарных просек. До появления Глаурунга мы смело осушали болота, но теперь понимаем, что топи в лесах необходимы, пусть и не в таких масштабах, как были изначально. Мы стали тщательнее убирать сухостой, превращать болота в озёра, где водится рыба, и откуда можно будет брать воду в случае пожара.
Ещё одно деревце встало корнями во влажную весеннюю почву.
— В середине таких озёр мы сделаем островки, где расположим сторожевые башни. Туда можно будет отступить в случае внезапной атаки, — продолжал всё вдохновеннее рассказывать Арагарон, подавая новую сосенку, любуясь милыми золотыми кудряшками. Вирессэ слушала всё с бóльшим восхищением, и на этот раз руки эльфов сомкнулись.
— Мой отец сможет защитить свой народ, Вирессэ. И я всегда буду следовать за ним.
Ранняя весна пела первыми ручьями, согретый тёплым золотом Анар снег быстро таял. Просыпавшийся после зимы лес наполнялся трелями птиц, в проталинах поднимали головки первые цветы. Дортонион снова дышал ароматами трав и созревающих почек, и вместе с природой от долгого зимнего сна пробуждалась любовь.
***
Айканаро въехал верхом в городские ворота, сопровождаемый верными и приветственным пением рогов. Лорд сиял, словно ещё одно светило, торжествующая улыбка не угасала на лице. Привычно игнорируя кокетливые приветствия женщин, дортонионский владыка, гордый и самолюбивый, направился в сторону гостевого дворца, чтобы отдохнуть с дороги, а после — переговорить с братом.
Айканаро излучал силу и уверенность, и лишь самые близкие различили бы фальшь. На самом деле, лорд был крайне взволнован и понимал, что вряд ли проблемы смогут быть решены легко.
***
— Ты слушаешь, меня, Эльдалотэ? — громко спросил Ангарато, леди, наконец, оторвалась от книги, куда что-то сосредоточенно записывала. — Или ты сейчас можешь думать только о сборе сведений о возлюбленной сына? Нехорошо шпионить за собственными подданными, драгоценный мой Цветочек!
— Тебе совсем не интересно, что за семья у той, кого наш сын хочет взять с собой в Хитлум в качестве невесты? — синие глаза Эльдалотэ опасно сузились.
— Меня больше волнует причина нашей поездки, — помрачнел, отворачиваясь к окну, лорд. — А что до семьи… Я однажды влюбился в дочь принца Аракано, и ни разу не пожалел о своём выборе.
Эльфийка покраснела и снова уткнулась в книгу, перо усердно заскрипело.
— Знаешь что, — нашла в себе силы для ехидства леди, — я была сиротой, значит, родители на меня влиять не могли. А воспитывала меня семья принца Турукано. Принцесса Эленвэ была достойной женщиной, о которой нельзя сказать ничего дурного. Квеннар, ставший мне вторым отцом, тоже был уважаемым Нолдо. А что насчёт Вирессэ, второй дочери одного из сотен смотрителей леса? Какой пример подавала ей мать, всю юность проведшая в исходе из Валинора, потерявшая отца во время рыбалки на леднике?
— Цветочек, прошу, не продолжай, — со смехом отмахнулся Ангарато, — оставь прошлое прошлому.
— Я понимаю, что претензии Нолофинвэ тебя волнуют больше всего, — обиделась леди, — ты правитель, и должен решать государственные задачи, но ты ещё и отец! Айканаро приехал, вы всё с ним обсудите, а потом мы все вместе поедем в Хитлум, и, прошу тебя, не забывай об интересах семьи! Нолофинвэ мне почти как дед, я смогу попробовать задобрить его, однако, дорогой супруг, даже не вздумай идти у нолдорана на поводу! Что бы я ни говорила о сынах Феанаро и о нём самом, сейчас авторитет у Феанарионов, а власть и статус Второго Дома — только слова. Присоединимся — потеряем всё.
— Раз моя мудрая жена так говорит, — Ангарато обнял Эльдалотэ, погладил золотые локоны, — значит, так и будет. Не переживай, Цветочек, всё будет хорошо.
— Не будет, — вдруг замерла леди, перо в руке дрогнуло. — Я снова видела во сне огонь.
О вере в лучшее
Смотря из окна хитлумского дворца на площадь, где собирался народ, Карнифинвэ невольно вспомнил слова принца Финдекано о том, что надо меньше вкладывать в праздники. Нет, не надо. Иначе можно сойти с ума и перебить друг друга. А если выпустить пар на состязаниях, жизнь покажется гораздо приятнее, даже если проиграешь.
«Узурпатор слишком легко согласился на мои условия проведения скачек и гуляний, — думал Карнифинвэ, мысленно готовясь к соревнованиям, исход которых был в общем-то предрешён. — Хочет позволить мне почувствовать себя победителем, чтобы я расслабился. Хитрый подлец!»
Однако подобные мысли ни на что не влияли: принц чётко понимал — ему необходима такая игра, чтобы отдохнуть душой. Приятный мерзкий самообман.
Пребывание в Пепельных Горах выжало все соки, однако сын нолдорана Питьяфинвэ мог гордиться собой: после невыносимо долгих месяцев почтовых переговоров с Ногродом, Химрингом, Таргелионом и Белегостом, когда Нолдор уже самостоятельно сделали весь фундамент, возвели часть крепостной стены и две сторожевые башни, проблема поиска стройматериалов неожиданно решилась с помощью мастеров Азагхала, однако нанимать строителей-наугрим желания больше не было, и Нолдор плотно взялись за работу сами, используя привозимые гномами камни.
Заранее рассказав верховному нолдорану обо всём в письме, Карнифинвэ вернулся в Хитлум, то и дело мысленно возвращаясь к последнему разговору с принцем Финдекано перед его отъездом на Ард-Гален.
Это произошло перед мемориальной колонной, поставленной в память о Второй Битве за Белерианд.
«Звёзды были на небе, — сказал Астальдо, — звёзды были на знамёнах. Сражение шло под сияющими творениями Элентари, и многие, погибая, в последние мгновения жизни видели над собой острые, словно клинки, лучи. Я хочу, чтобы каждый помнил о том, что мы воюем за мир. За звёзды, которые не будут ассоциироваться с оружием».
Казалось бы простые слова почему-то упорно не укладывались в голове, порождая новые и новые вопросы, путали мысли и эмоции, вызывая смятение в сердце. В этой проклятой искажённой Арде всё не так, как должно быть, и если есть шанс это исправить, надо приложить все возможные усилия и даже больше, но кто готов идти на жертвы? Почему большинство хочет стать свободными и счастливыми за счёт других?
Чувствуя себя слишком уставшим для таких тяжёлых размышлений, Карнифинвэ направился к выходу из дворца, чтобы присоединиться к праздничным гуляниям, с радостью отметив для себя, что поставленные условия выполняются, и ни один артист королевского театра не поёт на площади, уступив место на публике для всех желающих, не замаравших репутацию политической игрой.
Это было очень приятно.
***
Поначалу скрыв лицо капюшоном, но потом решив, что принципиально не станет прятаться, Аклариквет начал бесцельно ходить среди толпы. Менестрель видел своих артистов с семьями и друзьями, которые тоже присоединились к общему веселью, некоторые даже танцевали и подпевали тем, на кого их сегодня заменили. Неужели им правда весело?
На сердце стало гадко, жизнь показалась ещё невыносимее. Аклариквет понимал — тоска пройдёт, это всего лишь обида и ревность, неспособность принять, что кто-то другой имеет право петь, а он — нет, однако легче не становилось. Менестрель напоминал себе, что очередной запрет на выступления временный, что уже через два дня можно будет снова заниматься делом всей жизни, главное — перетерпеть, вынести то короткое мучительное время, когда ему приказано молчать, а другие поют.
Хотелось упасть на камни и выть, рвать на себе волосы, но лучше просто тихо напиться.
С этой мыслью Аклариквет пошёл к огромной бочке с вином, где проводил время один из его артистов.
— За нашу музыку, — поднял тост эльф, морщась в сторону уличных музыкантов, — за осмысленные тексты, за наши идеи, Вильварин! За то, что мы всё делаем не просто так.
— Да, — кивнул Аклариквет, — за наш театр.
Подошёл Тьялинельо с женой и младшей дочкой, занятой исключительно своей куклой. Супруга понимающе кивнула и ушла вместе с ребёнком, оставив музыкантов около бочки.
— Я буду помнить только эти глаза всегда, — запели те, кому это разрешили, и несмотря на то, что песня была красивой, все трое артистов брезгливо скривились, — я буду верить лишь в чистоту этих искренних слёз,
Когда забудешь ты меня и на рассвете уплывёшь,
Оставив в память лишь букет увядших роз.
Я буду помнить только этот голос всегда,
Он, как лесной ручей, будет ласкать сердце моё,
Когда, укрывшись от дождя, надвинув мокрый капюшон,
Останусь с осенью наедине вдвоём.
Музыканты опустошили бокалы.
— Я была уверена, что не встречу тебя здесь, — внезапно положила руку на плечо Аклариквета Зеленоглазка. — Я бы не пошла, если бы не была уверена, что многие девы захотят казаться в глазах мужчин краше, чем они есть. Но самое интересное, — колдунья тоже налила себе вина, — что не только девы желают выглядеть обманчиво прекрасными.
— Я буду помнить только эти слова всегда, — пели по очереди эльф и эльфийка, похожие друг на друга, словно брат и сестра, — как много слов с пожелтевшими листьями, с ветром умчались вдали,
Когда забыла ты меня и на рассвете уплыла,
Как уплывают от причала корабли.
Толпа всё увлечённее подпевала, к ногам артистов клали цветы и подарки, среди которых иногда попадались круглые серебряные и медные мирианы.
— Я не могу их слушать, — вдруг сморщился Тьялинельо, словно вино оказалось горьким.
— Я тоже, — согласился второй певец, — но уверен, если бы это исполнял кто-то из нас, мы были бы в восторге.
— Вот вы лицемеры! — рассмеялась Зеленоглазка, демонстрируя платье цвета малахита. — Риньо, — взгляд колдуньи стал интригующим, — я, конечно, не хочу разрушать вашу горестную идиллию, но мне надо с тобой поговорить.
— И когда ты скажешь «Прощай»,
Я вернусь в светлой радости край, — пели многие и многие голоса, — и увижу в нём улетающих птиц,
Я возьму краски, я возьму холст,
Я налью вина и скажу тост,
И смахну пыль с пожелтевших страниц.
— Не морщись так, хорошая песня, — рассмеялась Зеленоглазка, отводя покорного её воле менестреля от других артистов, — Митриэль приехала. Она с сыном и внуками, семья пытается ей помочь, но бедняжка ничего слышать не хочет. Позволяет о себе заботиться, а сама только и говорит о возможности вернуться в Валинор. Может, встреча с тобой её немного взбодрит. И тебя заодно. Когда помогаешь другим, самовлюблённость немного уменьшается.
Менестрель посмотрел на подругу с осуждением, однако спорить не стал.
Вокруг танцующей девы, летящее платье которой было похоже на тончайшие лепестки цветов, колышащиеся на ветру, собралось много народа, некоторые эльфийки копировали замысловатые движения, подпевали арфам и бросали заинтересованные взгляды на одиноких Нолдор.
— Привет тебе, купленный певец Второго Дома, — мрачно произнесла скрытая под чёрной шалью женщина, и Аклариквет не смог понять, шутит Митриэль, вспоминая валинорское прозвище менестреля, или это агрессия.
— Рад снова встретиться, — улыбнулся Вильварин, краем глаза замечая одобрительный взгляд Зеленоглазки.
— Я бы хотела, — севшим голосом сказала знахарка, — в следующий раз увидеться в Амане. Знаешь, как это было тогда, целую жизнь назад? Мы, уставшие, не знавшие комфорта, в каких-то обносках, увидели с плавучего островка свет впереди. Сначала сияние Древ не касалось нас, но чем ближе мы становились, тем больше преображались. Благословенный свет пропитывал нас, дарил силы и лёгкость, ощущение радости. Телперион и Лаурелин подарили нам красоту, мы расцвели, будто заново зародились и выросли на Древах Валар, став лепестками их драгоценных цветов. Что сейчас в Валиноре, мы не знаем, но я верю — Валар смогут дать мне то, о чём я молю.
— Возможно, — предпочёл согласиться Аклариквет.
— Ты ещё поймёшь, что мы зря ушли сюда. И тогда скажешь «да» искренне.
— Когда у тебя корабль? — спросил и тут же отругал себя за глупость и бестактность менестрель.
— Скоро, — с вызовом подняла голову Митриэль. — Кирдан построит корабли, способные доплыть до Амана. Это его миссия, возложенная Вала Улмо.
— Конечно, — уверенно согласился Аклариквет, — однажды мы все вернёмся в Землю Валар.
— Я хочу сладости, — положила щёку на плечо менестреля Зеленоглазка. — Угости меня.
Певец с удивлением посмотрел на колдунью, чувствуя, что дело в чём-то другом — эльфийка что-то задумала, видимо, решив поднять другу настроение. Что ж, если не удалось приободрить Митриэль, можно попробовать развлечься самим.
***
Аралкарион и Ранион встретились глазами. Оба воина-советника отвечали за безопасность гуляющих, следя, чтобы из ниоткуда не появилось чьё-нибудь войско. С восьмиконечными звёздами на алом фоне.
— Твоя дочь прекрасно выглядит сегодня, — натянуто улыбнулся бывший славный охотник, изуродованное лицо которого скрывалось за глухим шлемом.
— Благодарю, оторно, твоя тоже. — Бывший перводомовец спешно поклонился. — Потрясающее платье, удивительная причёска! Столько труда вложено! Жаль будет, если напрасно.
— Не надейся, — отрезал Аралкарион. — Моя Райвен больше интересует посланника, нежели твоя Нелладель. Петь умеют многие, а навык обращаться с оружием есть далеко не у всех. Женщина должна уметь постоять за себя и защитить не только детей, но и супруга, если тот ранен.
— Твоя правда, разумеется, — кивнул Ранион. — Твоё мнение я услышал. Сегодня станет известно, что думает сам Карнифинвэ.
— Почему ты так уверен? — напрягся прославленный охотник. — Уже много времени ничего не ясно, с чего вдруг ситуация должна измениться?
— Праздник — хороший повод, — мечтательно произнёс советник-перебежчик. — Придётся мне готовиться к свадьбе.
— Почему тебе?! — вспылил Аралкарион.
Глаза обоих воинов сверкнули. Решив не продолжать опасный разговор, Ранион снова поклонился и пошёл через площадь, делая вид, будто усиленно следит за порядком.
Аралкарион остался на месте. Размышления были не самыми приятными: да, Карнифинвэ, конечно, не Феанаро, хвала Эру, однако в нём та же кровь, принц уверенно стоит за Первый Дом, а значит, отдать за него дочь — это обречь деву на вечное метание между родáми, которые никогда не помирятся. С другой стороны, Нолофинвэ достаточно мудр и лоялен к своим приближённым, чтобы не допустить беды, значит, Райвен ничто не угрожает. Воля верховного нолдорана — закон. К тому же, дочери нравится потенциальный жених. Аралкарион подумал, что хочет успеха своей девочки хотя бы ради того, чтобы насолить перебежчику из Первого Дома.
***
Проходя сквозь толпу, Ранион незаметно обернулся на охотника.
«Нолдоран хочет выгоды, значит, Райвен подослали к Карнифинвэ лишь для создания иллюзии выбора. Она не соперница Нелладель ни внешне, ни умом. И ведь очевидно: если наследник Феанаро Куруфинвэ женится на дочери того, кто ушёл от тирана к его «полубрату», значит, поддерживает эту позицию, и сам готов поступить так же».
Уверенный в своей правоте, воин осмотрелся. Ничего подозрительного на площади не происходило, многие давно ушли к арене, где, скорее всего, уже развлекались конники. Взгляд на мгновение остановился на показавшихся знакомыми эльфах-музыкантах: мужчине, сидевшем, опустив голову, полностью погружённом в игру на деревянной лире, и женщине, которая пела вместе с ним. Казалось, менестрели совершенно не готовились к выступлению, но этот факт совсем не портил впечатление. Ранион слушал, но смотреть на музыкантов почему-то не мог — всё время что-то отвлекало внимание. Решив, что надо заниматься своим делом, воин пошёл дальше, невольно вслушиваясь в удаляющуюся песню:
«Верю я: ночь пройдёт,
Сгинет страх.
Верю я: день придёт,
Весь в лучах.
Он пропоёт мне
Новую песню о главном.
Он не пройдёт, нет,
Лучистый, зовущий и славный!
Мой белый день!
Сколько зим ночь была,
Сколько лет?
Будет жизнь, сгинет мгла,
Будет свет!
Он пропоёт мне
Новую песню о главном.
Он не пройдет, нет,
Лучистый, зовущий и славный!
Мой светлый день!
Я войду в радость дня, «блудный сын».
И скажу: «Вот и я, здравствуй, мир!»
Он пропоёт мне
Новую песню о главном.
Он не пройдёт, нет,
Лучистый, зовущий и славный —
Мой чудный мир!»
Примечание к части
Песни: В. Пресняков "Я буду помнить" и Ж. Агузарова "Верю я"
О настоящем огне
— Я радуюсь, что вы откликнулись на приглашение, — проникновенным голосом, словно копируя манеру Вала Манвэ, произнёс Нолофинвэ, занимая место на трибуне рядом с Ангарато, — и печалюсь от понимания, что после расставания снова долго не увидимся. Скажи, родич, что мешает тебе общаться со мной чаще?
— Править королевством совместно с братом и женой оказалось не так просто, как я рассчитывал, — напряжённо сказал дортонионский владыка, улыбаясь сидевшей рядом супруге, которая делала вид, будто её совершенно не интересует разговор с верховным нолдораном.
— Я вижу, что возникла путаница с границами и торговыми договорённостями, — ещё печальнее вздохнул Нолофинвэ. — Формально, вы объявили себя Тэлери, во главе с королём Финдарато Инголдо, однако владыка Эльвэ считает вас Голодрим, не признавая своей роднёй. Таким образом, вы официально считаетесь из рода Нолдор, а значит, моими подданными. Как и все остальные Нолдор.
Эльдалотэ беззвучно рассмеялась, отвернувшись к сидевшему рядом сыну и его невесте. Арагарон начинал злиться, мать это прекрасно видела.
— Спокойнее, — тихо произнесла супруга Ангарато. — Не давай волю эмоциям.
— Хорошо, — прошипел юный лорд, встал со своего места и, ничего не говоря, пошёл прочь с трибуны.
Вирессэ растерялась, не зная, что делать, хотела последовать на женихом, однако Эльдалотэ вдруг нежно взяла её за руку.
— Нет, — тихо сказала леди, — не потакай капризам мужчины, иначе самой придётся становиться мужем.
Растерянная девушка напряжённо уставилась на арену, не понимая тонкостей происходящего, а просто делая вид, что наблюдает. Однако зрелище постепенно захватило внимание своей пугающей красотой. Лорд Айканаро и незнакомый эльф с красно-каштановыми волосами и золотыми звёздами на груди, верхом на дивно красивых лошадях, кружились в странном танце. У обоих всадников в одной руке был лёгкий меч, а в другой — факел, горящий искрящимся бело-голубым огнём.
Кони ступали плавно, скрещивая ноги, шагая то вперёд, то назад, изящно разворачиваясь и переходя на лёгкую рысь, а после — снова на шаг. Ощущение головокружительного танца завораживало, отвлекало от сверкающей стали и бело-голубого искрящегося пламени.
— Путаницу с границами мы сможем решить после праздника, — продолжал говорить верховный нолдоран, не обращая внимания на разносивших вино и закуски слуг.
— Путаницы нет, — напряжённо ответил Ангарато, смотря, как брат встал в седле, размахнулся клинком и, казалось, сейчас одержал бы победу над соперником, разрубив и тем самым погасив его факел, однако красноволосый Нолдо в последний момент уклонился, конь обманчиво подался назад и сразу же вперёд, сталь сверкнула лучом Анар, и бело-голубой огонь из руки лорда Айканаро упал на песок, быстро угаснув.
— Да что б тебя волколак покусал, Карньо! — в шутку выругался дортонионский владыка, поздравляя своего противника с победой под дружные крики толпы. — Но больше я на такое не попадусь — я разгадал твой манёвр!
Карнифинвэ молча согласился, однако понимал, что неопытный в подобных играх Айканаро проиграет снова и снова. Обведя взглядом трибуны, принц остановил взгляд на аплодировавшем ему верховном нолдоране. Судя по лицам его гостей, узурпатор либо одерживал безусловное лидерство в споре, либо это должно было вот-вот произойти.
— Молодец, мой принц! — крикнула окружённая подругами Райвен, бросая на арену цветок.
— Хвала победителю! — мелодично пропела Нелладель, красуясь, демонстрируя волосы и открытое платье. — И рвётся сердце глупое на части, — полилась с ярко очерченных губ песня, — любви срывая тайную печать,
И можно всё отдать за это счастье,
За это счастье можно всё отдать!
Карнифинвэ улыбнулся дочери Раниона, посмотрел на искрящийся факел. Обычно победитель дарил свой огонь кому-нибудь на трибуне, выбирая либо жену, либо сына, либо кого-то из друзей. Можно было также отдать трофей проигравшему противнику, напоминая тем самым, что бой был просто шуткой, не имевшей никакого значения ни для кого из собравшихся.
— Смотреть в окно, как угасает вечер,
Листком осенним на ветру дрожать,
И можно всё отдать за эту встречу,
За эту встречу можно всё отдать!
Взгляд снова скользнул по зрителям. Узурпатор опять что-то говорил лорду Ангарато, и тот мрачнел на глазах. Нолофинвэ посматривал на химрингского посланника, видимо, ожидая, что факел подарят ему, и это будет символично: когда-то самопровозглашённый король Феанаро зажигал огни, а теперь пламя, как и корона, добровольно передастся в руки Второго Дома. Дортонионский владыка сидел, смотря невидящими глазами прямо перед собой, его супруга делала вид, будто любуется вышивкой своего платья, а девушка рядом с ней, видимо, родственница, с украшенными цветными лентами косами цвета золота с интересом наблюдала за происходившем на арене.
— И ты придёшь ко мне из ниоткуда, — песня Нелладель звучала призывно, пробуждая в сердцах тепло, однако принц не оборачивался на голос, невольно засмотревшись на милые золотые кудряшки, обрамлявшие юное испуганное личико, — когда уже душа не в силах ждать,
И можно всё отдать за это чудо,
За это чудо можно всё отдать.
Карнифинвэ поймал взгляд синих глаз, в которых отражалось смятение и робкая надежда на помощь, какая бывает у ребёнка, стыдящегося признать, что разбил или потерял ценную вещь.
— И рвётся сердце глупое на части,
Любви срывая тайную печать,
И можно всё отдать за это счастье,
За это счастье можно всё отдать.
В голове сложилась мозаика, однако принц так до конца и не понял, что именно вложил в свой поступок. Послав коня к ограде, сын нолдорана Питьяфинвэ изящно поклонился узурпатору и его гостям, а в следующий момент сияющий факел оказался в руках смущённой растерявшейся Вирессэ.
— Этот огонь сегодня победил, — сказал Карнифинвэ, с улыбкой наблюдая за реакцией короля, лорда, леди, Райвен и Нелладель, — возможно, сейчас не лучший день в истории Арды, но я хочу, чтобы мы его запомнили.
Синие глаза стали ещё испуганнее, руки дрогнули, однако удержали древко.
— Милый, — шепнула Эльдалотэ супругу, — не всё так плохо, как ты думаешь. Посланник Химринга на нашей стороне, он поддержит позицию Дортониона, и сейчас ясно дал это понять самому нолдорану. Это прекрасно, любимый.
Ангарато согласно кивнул.
Развернув коня, принц дал знак, что пора начинать следующий поединок.
— Род Феанаро, — ухмыльнулся верховный нолдоран, смерив тяжёлым взглядом Вирессэ, — всегда отличался неумением вести переговоры.
— Мне казалось иначе, — мило пропела Эльдалотэ, снова взяв невестку за руку.
— Казалось, — подчеркнул Нолофинвэ.
— Видимо, не следовало уходить, — резко произнёс Арагарон, возвращаясь на своё место.
— Ты абсолютно прав, сын, — гордо заявила дортонионская леди, — как только правитель даёт слабину, всё лучшее переходит в руки более сильного.
— Спасибо, мама, за поддержку, — ещё сильнее занервничал юный лорд.
— Но меня никто не забирал, — попыталась успокоить жениха дева, — это же просто игра.
— Всё, происходящее здесь, игра, — фыркнул Арагарон, — и мне она не нравится.
— Ты — один из владык Дортониона, — тихо напомнила Эльдалотэ, — не забывай.
— Я знаю, что нужно сделать, — радостно улыбнулась Вирессэ. — Я всё улажу.
Сын лорда Ангарато поджал губы. Изначально будучи против поездки в Хитлум, Арагарон всё больше укреплялся в своей правоте: верховный нолдоран точно настоит на своих условиях, бессмысленно надеяться на чудо, а теперь ещё и Вирессэ привлекла внимание другого мужчины. Может быть, нет смысла ревновать, ведь невеста не давала поводов, однако сын Ангарато не мог избавиться от мысли, что безусловно проигрывает на фоне потомка великого Феанаро за счёт славы предка, каким бы ни был сам, даже полным ничтожеством.
— Пойдём, — встала Вирессэ, держа догорающий факел одной рукой, второй потянув жениха за собой. — Уладим недоразумение.
Эльдалотэ одобряюще кивнула.
Праздник подходил к концу, участники увели лошадей в конюшню, и верховный нолдоран недвусмысленно дал понять, что пора продолжить беседу в более подходящей обстановке. Ангарато заранее готовился делать упор на то, что карты лживы, сведения тем более, заключённые торговые договоры никто пересматривать не станет, ибо условия устраивают всех участников, а сторонние эльфы, независимо от их статуса, должны мириться и подстраиваться, однако чувствовал — проще справиться с оголодавшим хищником в Хэлкараксэ, чем с Нолофинвэ, пытающимся навязать свою власть.
— Не сдавайся, — шепнула Эльдалотэ, взяв мужа под руку.
Это были очень важные слова, крайне своевременные, но вряд ли могли на что-то повлиять, увы.
***
Белоснежный конь с серебристой гривой неодобрительно фыркнул, не давая погладить себя. Карнифинвэ отошёл от стойла и обернулся на звук шагов.
— Я надеялась на особое внимание, — сказала Райвен тоном обиженной собственницы, — но раз меня лишили такой радости, я решила развлечь себя сама: хочу покататься верхом вокруг города. И, пожалуй, предложу тебе составить мне компанию.
«Интересно, Нелладель обиделась и теперь станет сторониться меня, — подумал принц, — или тоже сейчас придёт с предложениями?»
Мысленно представив вероятную реакцию узурпатора на добровольное отсутствие ценного гостя на очередном совете, Карнифинвэ посмотрел на деву, ласково расчёсывавшую пышную гриву вороной кобылы. Райвен, скорее всего, была искусной наездницей.
— Увы, — принцучтиво поклонился, — у меня есть неотложные дела и обязательства, которые я не могу игнорировать.
— Жаль, — вздохнула дочь Аралкариона, — но ради тебя я не собираюсь отказывать себе в удовольствии.
Со стороны входа снова послышались шаги и голоса, и сын Питьяфинвэ с огромным удивлением увидел идущих в его сторону эльфов — ту самую родственницу леди Эльдалотэ и…
— Я — лорд Арагарон, владыка благодатного края Дортонион, — представился золотоволосый эльф, — Вирессэ — моя невеста.
— Рад за вас обоих, — улыбнулся Карнифинвэ. — Я здесь представляю интересы Химринга, моё имя, полагаю, вы слышали во время праздника.
— Я хотела вернуть трофей, — вышла вперёд дева, протягивая уже не горящий факел.
— Зачем? — искренне удивился принц. — Это ведь не представляющий никакой ценности кусок дерева. Его можно было просто выбросить.
— Но ведь это огонь победителя, — снова по-детски смутилась юная эльфийка, став невыносимо милой.
— Нет, это баловство! — рассмеялся принц. — Настоящее пламя не искрит на потеху публике, оно не холодное синее. Оно алое и горячее. Огонь победителя не на конце деревянной палки, он в сердце.
Взяв ненужный факел из руки невесты Арагарона, Нолдо безразлично бросил его в корзину с лопатами, граблями и совками.
Верхом на длинноногом чёрном коне, нарочито медленно мимо проехала Райвен, бросив вызывающий взгляд на Карнифинвэ, но тот сделал вид, что ничего не заметил, зато синие глаза Вирессэ засияли восхищением.
— Вы — гости Хитлума, — официально вежливо произнёс принц, — если желаете, можете брать лошадей. Почти все скакуны здесь любят компанию эльфов.
— Почти? — с вызовом уточнил Арагарон, снова начиная злиться, но почему-то не решаясь сказать невесте, что пора уходить.
— Да, здесь есть кони, не желающие признавать никого, кроме хозяев, которые, к сожалению, мертвы, — спокойно пояснил Карнифинвэ, снова невольно засматриваясь на милые золотые кудряшки Вирессэ.
— А если я, важный гость Хитлума, — начал нападать юный лорд, — захочу именно того коня, который никого к себе не подпускает?
— Не то чтобы никого, — не смог не принять вызов сын нолдорана Питьяфинвэ. — Орка не подпустит, а по возможности затопчет. Эльфа же может принять новым хозяином, но придётся постараться. Не уверен, что в этом есть смысл, ведь от лошадей масса другой пользы, помимо верховой езды.
— Я хочу подчинить себе такую лошадь, — тоном, не предвещавшим ничего хорошего, заявил Арагарон.
— Но зачем? — испугалась Вирессэ, торопливо поправляя кудряшки.
— Я же важный гость, это моё желание.
— Нет-нет, лорд, — Карнифинвэ напрягся, словно для боя, — важные гости должны быть в безопасности в Хитлуме, а после — вернуться домой целыми и невредимыми! Если тебе, лорд, нужен боевой конь, побывавший в схватке, я могу подготовить такого скакуна, усмирить его, но делать такое наезднику, никогда не сталкивавшемуся с одичавшими лошадьми, не позволю.
— Хорошо, — свысока согласился Арагарон. — Я согласен.
— Нам пора идти, — попыталась ласково вразумить жениха дева, однако тот даже не отреагировал.
Карнифинвэ начал отстёгивать плащ, посмотрел в прекрасные глаза чужой невесты. Если в песни Нелладель была магия, она явно сработала неправильно, перепутав цель — Вирессэ, почти незаметная в толпе с первого взгляда, нравилась сильнее и сильнее при более длительном знакомстве, и это было совершенно необъяснимо. Принц просто чувствовал, что ещё немного, и не сможет оторваться от невыносимо милого личика в обрамлении золотых завитков, которые так хочется тронуть, поиграть с ними…
Сделав над собой усилие, химрингский посланник отвёл взгляд. Сняв с себя всё лишнее, что могло запутаться, зацепиться или ранить, Нолдо указал на трёх лошадей в дальнем конце конюшни:
— Выбирай, лорд.
— Какой тебе больше нравится, любимая? — спросил Арагарон, не смотря в сторону девы.
— Я бы не выбирала из них, — натянуто улыбнулась Вирессэ, с мольбой смотря на Карнифинвэ.
— Это мудро, — согласился принц. — Приехав в Хитлум, я привёз своих лошадей, они спокойные, сильные, красивые. Не лучшие представители рода, конечно, но определённо превосходят местных во всём.
— Нет, это неинтересно, — отрезал лорд. — Мне подойдёт вон тот конь.
Равнодушно пожав плечами, сын Питьяфинвэ дал знак гостям покинуть конюшню.
Осторожно, с тихими уговорами, выведя выбранного гостем скакуна на улицу, принц посмотрел на Арагарона, стоявшего гордо, скрестив руки на груди. На миг возникло желание позволить зазнавшемуся дураку самому попробовать подчинить лошадь, однако здравый смысл взял верх. Кроме того, слишком сильно хотелось покрасоваться перед Вирессэ, чтобы она пожалела, что поспешила с выбором жениха.
Бросив короткий взгляд на эльфа, которого уже мысленно называл исключительно соперником, Карнифинвэ выдохнул и запрыгнул на спину жеребцу, не позволявшему не только гладить себя, но и надевать седло.
Примечание к части
Песня из мюзикла "Голубая камея" "И можно всё отдать"
Достижимое невозможное
Когда Аклариквет вошёл в зал для советов в узком кругу, на его лице сияла такая счастливая улыбка, что все присутствовавшие несказанно удивились. Менестрель явно был не в состоянии сосредоточиться, зазвучавшая музыка никак не могла обрести целостность.
Заметив недовольство, которое вызвала у Нолофинвэ несобранность менестреля, Ангарато усмехнулся, а Эльдалотэ, сидя рядом с хитлумским летописцем, как бы сама себе сказала:
— Зато мы можем быть уверены, что колдовства нет.
— Я бы не опустился до такого, — с обидой произнёс верховный нолдоран, говоря тоном любящего родственника. — Я рад видеть тебя счастливой женой и матерью, мне приятно, что ты не исчезла вместе с названным отцом. Повторюсь: я надеюсь видеться чаще.
— Хотелось бы для этого менее неприятных поводов, — пожала плечами леди, отложив перо. — В память о вырастившей меня принцессе Эленнис, я готова написать в летописи, что наш приезд был чисто семейным событием, никак не связанным ни с политикой, ни с торговлей, если ты, дедушка, поведёшь себя, как родня, а не как владыка вражеской земли.
— Мы не враги друг другу, — наставительно напомнил Нолофинвэ, — у всех жителей Арды враг только один — Моргот, и его рабы, конечно же, которые на нас нападают. Однако некоторые родственники забыли об этом, и мы здесь собрались, чтобы обсудить сложившуюся ситуацию.
— А почему среди нас нет забывших о родстве Нолдор или их представителей? — поинтересовалась леди, снова взявшись за перо. — Или мы собираемся решить важные вопросы, затрагивающие их интересы, у них за спиной?
— Вовсе нет, — совершенно искренне ответил нолдоран, — просто есть вещи, которые касаются только Химлада и Дортониона.
— Или родню, забывшую о родстве, забыли пригласить? — снова напала Эльдалотэ. — Или они забыли приехать?
— Твои выпады не послужат на пользу дела, воспитанница принцессы Эленнис, — печально вздохнул король.
— А мои выпады ни на что не повлияют, — серьёзно заявила леди, — мы с супругом и его братом — подданные владыки Финдарато Инголдо, и если ты пожелаешь перекроить договоры, тебе следует беседовать с равным себе по статусу. Мы же можем лишь выслушать твою волю и принять к сведению.
Айканаро и Ангарато переглянулись. Гордый за супругу лорд снисходительно улыбнулся неженатому брату, тот пшикнул и отвернулся. Нолофинвэ, казалось, ни капли не смутило сказанное.
— А я не имею права нарушать договор с Химрингом и решать политические вопросы, не ставя в известность их посланника, если он, конечно, не в отъезде по государственным делам, — монотонно заговорил король. — Как ты можешь видеть, Карнифинвэ отсутствует по неизвестной нам причине, и мы вынуждены его ждать, либо придётся позже рассказать ему об уже заключённых и перезаключённых договорённостях.
— Думаю, стоит дождаться всех участников предполагаемого совета, — подался вперёд Айканаро, спешно переводя взгляд на каждого присутствовашего. — И в идеале, как верно заметила леди Эльдалотэ, необходимо созвать все заинтересованные стороны.
— Они будут созваны, — заверил Нолофинвэ.
— Когда? — начал напирать неженатый лорд.
— Не думал, что придётся отчитываться перед тобой, — с высоты своего статуса произнёс король.
— А я не думал, что называющий себя верховным нолдораном не в состоянии подготовиться к важной беседе! — выпалил Айканаро, вызвав удивление брата и одобряющий взгляд леди. — Если приглашения не высланы, сколько нам ждать, находясь в твоих землях и запуская свои дела, пока ты соизволишь собрать соседей, а те, наконец, отзовутся и прибудут?! Ты полагаешь, будто каждый из нас готов пожертвовать своими интересами ради твоей выгоды?!
— Тише, Нарьо, — попытался успокоить его Ангарато, однако Эльдалотэ бросила на мужа испепеляющий взгляд, и тот не стал продолжать речь.
— Я не собираюсь молчать о том, что меня пытаются обманывать и использовать! — казалось, Айканаро сейчас превратится в извергающийся вулкан.
— Успокойся, лорд! — приказал верховный нолдоран. — Не смей повышать на меня голос, или я велю вышвырнуть тебя за дверь!
— Не стоит утруждаться! — выпалил дортонионский владыка, резко встав и отбросив стул.
Быстро, словно выпущенная из тугого лука стрела, дойдя до дверей, Айканаро с силой толкнул створки и скрылся из вида.
— Кто-то ещё желает уйти? — с натянутой фальшивой насмешкой поинтересовался Нолофинвэ, явно не рассчитывавший на подобный поворот.
— Полагаю, лорд Ангарато, — неожиданно ответила Эльдалотэ. — Он устал и желает отдохнуть, а его верная жена-летописец передаст во всех подробностях происходившее на совете.
Глаза дортонионского владыки расширились, однако медленный кивок супруги заставил подчиниться.
— Я готова записать всё, что необходимо знать хозяевам моего благодатного края, дедушка, — ласково пропела леди, — теперь нет необходимости ждать сверх всякой меры задержавшегося принца Карнифинвэ. Кстати, послание для моего короля Финдарато Инголдо я тоже готова записать и передать. Полагаю, это облегчит твой непосильный труд, дедушка.
Воцарилось молчание, лишь арфа играла о чём-то своём, тайном, недоступном для непосвящённых.
— У меня есть обязательства перед Химрингом, — пояснил Нолофинвэ, — и прежде, чем что-то решать, необходимо дождаться посланника лорда Маэдроса.
— Письмо для моего короля никоим образом не имеет отношения к военным делам осадного лагеря, — мило улыбнулась Эльдалотэ, уставшая скрывать волнение, однако всё ещё державшаяся естественно свободно.
— Касается, — настойчиво повторил верховный нолдоран. — Аралкарион, найди Карнифинвэ и приведи на совет. Немедленно.
Воин подчинился.
Краем глаза посматривая, что отмечает хитлумский летописец, Эльдалотэ спешно копировала все его слова на левой стороне разворота книги, а свои записи вела на правой. Внимательно наблюдая за поведением названного родственника, леди думала, что обязательно выяснит у Карнифинвэ тонкости договора о ценных гостях, когда принц всё-таки соизволит почтить своим присутствием верховного владыку Нолдор.
Нолофинвэ опустил взгляд на стол, думая о том, что ситуация развивается по худшему сценарию, и мирно решить возникшие проблемы, похоже, не удастся. Но возможен ли путь силы? Насколько разрушителен он для власти верховного короля? Есть ли шанс победить, не потеряв всё?
Внутренний голос подсказывал, что ответ отрицательный.
***
Конь встал на дыбы так стремительно, что едва не опрокинулся на спину, изогнулся, упал на передние ноги, низко опустив голову.
В последний момент ухватившийся за гриву, а потом за шею скакуна Карнифинвэ соскользнул вбок, однако не позволил себя сбросить, закинул ногу и снова оседлал лошадь.
Арагарон хмыкнул, поочерёдно смотря то на невесту, то на принца, делая вид, будто ничего особенного не происходит.
Задние ноги ретивого коня взлетели в воздух, оттолкнулись, снова взмыли, эльф с огромным трудом удержался, чтобы не перелететь через голову и не оказаться на земле.
Вирессэ ахнула и закрыла лицо руками, Арагарон побледнел, понимая, чем ситуация может обернуться, однако постарался не подать виду, что испугался.
Конь заржал, затряс головой, снова встал на дыбы и повалился на бок. Не отпуская шею скакуна, Карнифинвэ, слыша испуганный выкрик девы, извернулся, не позволив придавить себя, сжал руки сильнее, давая понять, что не отступит. Лошадь замерла, тяжело дыша явно не от усталости, и вдруг резко вскочила, низко опуская голову, подбрасывая задние ноги. Эльфа швырнуло, словно невесомую пушинку, Карнифинвэ кувырком полетел вперёд, однако успел снова схватиться за гриву, подтянулся к шее, качнулся, перенося вес тела и снова очутился на спине коня. Лошадь понеслась вперёд, то и дело пытаясь сбросить седока, но вдруг замедлила шаг и, недовольно тряся головой, пошла спокойно.
Широко улыбаясь, одновременно пытаясь выровнять дыхание, принц дружески похлопал коня по шее, что-то тихо говоря.
— Не могу поверить! — восхитилась Вирессэ. — Это же невозможно!
— Только кажется таковым, — спешился рядом с гостями Хитлума Карнифинвэ. — Но ведь именно мечты о невозможном и делают нашу жизнь прекрасной, когда вокруг тьма, опасность, злоба…
Арагарон поджал губы.
— Я принесу седло, — отводя взгляд, сказал принц. — Можете веселиться, а мне пора вернуться к делам.
Сын лорда Ангарато, стараясь не выдавать истинных эмоций, подошёл к присмиревшему скакуну, осторожно погладил гриву цвета тёмного серебра.
— Если бы всё невозможное было так же легко достижимо, как объездка лошади, — продолжил рассуждать Карнифинвэ, вернувшийся с седлом в руках, — Арда была бы поистине прекрасна. Или давно бы погибла.
Посмотрев в широко раскрытые синие глаза Вирессэ, принц улыбнулся и всё-таки тронул золотой завиток у виска рядом с ухом невесты Арагарона.
То ли юный лорд этого не заметил, занимаясь лошадью, то ли не придал значения, поэтому ничего не сказал. Дева смутилась, опустила голову, и сын нолдорана Питьяфинвэ, не слишком почтительно поклонившись, пошёл прочь с конюшни.
***
— Мы так ничего не решим, — первое, что услышал сын нолдорана Питьяфинвэ, заходя в зал для советов в узком кругу: дортонионская леди, похоже, защищала семью, словно лиса, учуявшая охотника, поэтому путающая след, — мои земли — лишь часть огромного королевства, владыка которого не согласен с границами, прочерченными тобой. Ни я, ни мой супруг, ни его брат не имеют права решать что-то без ведома короля Финдарато Инголдо и принца Артаресто.
На мгновение все взгляды устремились на Карнифинвэ, который по пути из покоев на совет собрал всех, кто его разыскивал, и принц нарочито плавно поклонился, остановившись в дверях:
— Простите, пришлось задержаться: гости, не менее ценные, чем я, потребовали особого внимания.
— Твоё присутствие ни на что не повлияет, кроме соблюдения договорённости с Химрингом, — мило улыбнулась Эльдалотэ. — Дортонион здесь лишь в качестве передаточного звена между двумя королями, не более.
— Я так понимаю, — принц почувствовал, что разум отстаёт от языка, но остановиться почему-то не смог, — мне придётся ехать вместе с лордами Ангарато и Айканаро, чтобы устранить проблему? Я же понимаю, что в тайном городе короля Финдарато нас не примут. А решать сложные вопросы я умею — с гномами вышло вполне успешно.
— Но мы не гномы, — невозможно мило улыбнулась Эльдалотэ, — с нами так просто не сладить.
— Не делай поспешных выводов, леди, — многозначительно поднял указательный палец принц.
— Об этом мы побеседуем отдельно, — подал, наконец, голос верховный нолдоран. — А пока садись и выслушай, какая проблема у нас возникла.
Карнифинвэ покорно сел, понимая, что ему абсолютно наплевать, что там за неприятности у клятого узурпатора. Главное — во что бы то ни стало поехать в Дортонион.
Охота Финрода с Маэдросом и Маглором. Будущий властелин ничего
Золотая ладья начала взлёт на меняющее цвет небо. Розовый, фиолетовый, оранжевый и зеленоватый уступили место множеству оттенков голубого и белого.
Майэ Ариэн скептически осмотрелась. Может быть, напомнить о неубранном сухостое и погонять Пастырей Деревьев, устроив небольшой пожар в непроходимой чаще? Или высушить пару недоречушек, чтобы людишки перепугались и побежали на поиски нового дома? Ах, да, они ещё могут начать копать! Это так смешно выглядит!
Посмотрев на Арду с высоты небесного купола, Айну вдруг подумала, что хочет покрасоваться. Начав напевать мелодию одной из своих тем, Ариэн вспорхнула над золотой ладьёй, кружась сияющим вихрем вокруг жгучего плода Древа Лаурелин, и люди, побросав работу, в изумлении замерли, восхищаясь дивным ореолом вокруг своего любимого дневного светила, уверяясь, что это добрый знак свыше, и скоро должно произойти чудо.
***
Холодный, только чуть более слабый, нежели зимний, ветер колыхал ало-звёздные знамёна на городских башнях, разгонялся в каменном лабиринте вокруг города-крепости и с воем стаи волков улетал прочь, оставаясь бессильным против мощных стен. Музыка Химринга звучала счастьем и уверенностью в победе, не оставляя места безнадёжному страху перед тьмой.
— Я понимаю, ты и так делаешь одолжение, разговаривая со мной, — после долгого молчания не удержался и съязвил Варнондо, — но мне необходимо соблюдать правило договора между верховным нолдораном и лордом Маэдросом. Я обязан написать письмо о том, какие вопросы здесь решаются и должен принимать непосредственное участие в жизни города.
— Ты и принимаешь, — почти без насмешки посмотрел на бывшего командира Телперавион. — Все записи об урожаях, привозе и вывозе товаров, прибыли и убыли населения, данные о поголовье скота, нуждах строительства и многом-многом другом проходят через тебя. Ты можешь считать себя самым осведомлённым о делах Химринга эльфом во всём Белерианде.
— Ты же понимаешь, что я здесь не для этого, — попытался объяснить по-хорошему хитлумский посланник. — Меня не порадовало, что лорд Маэдрос нарушает договор, подписанный им лично. По какому праву он решает оборонные дела за моей спиной?
— Ничего подобного не происходит, — развёл руками химрингский наместник. — Мой лорд уехал вместе с роднёй на охоту. Ему необходим отдых, разве не понятно?
— Мне другое понятно.
Варнондо встал из-за стола, прошёлся по кабинету бывшего подчинённого. Посланник короля изначально понимал, что ничего не добьётся, однако должен был попытаться ради собственного успокоения. Известия об ухудшении отношений с Дортонионом лишь подливали масла в огонь, военачальник всё сильнее чувствовал себя бессильным и одураченным, мечтал вернуться в Хитлум и заняться чем-нибудь действительно нужным, а не присутствовать в чужом городе в качестве предмета мебели.
— Ни ты, — наклонился над столом с расстеленными картами наместник, — ни верховный нолдоран не понимаете одной простой вещи: здесь, в Химринге, расположена крепость, куда можно отступить в случае разгромной атаки врага, где идёт основная подготовка войск, хранятся припасы и экипируется армия. Здесь не королевский дворец, и никто не занимается перетягиванием корон, земель, торговых путей и чужой казны. Это военный город, понимаешь?
— Просто военный город, где говорят и пишут по завету Феанаро Куруфинвэ, где не признают королевские цвета и разве что полы не моют флагами Второго Дома Нолдор.
— У тебя достаточно власти, чтобы распорядиться начать это делать, — совершенно серьёзно предложил Телперавион. — Возможно, это повысит твой авторитет в городе.
— Сомневаюсь.
Не попрощавшись с наместником, Варнондо вышел за дверь и посмотрел на низкое северное небо через окно-бойницу. Красные знамёна на фоне серых туч, багровые гобелены на серых стенах… Везде два этих цвета, словно кровь, ещё тёплая и уже остывшая на мёртвых камнях. Вечное напоминание о войне.
Посланник нолдорана пошёл в свои покои, думая о супруге. Не хотелось жалеть о прошлом и думать о том, как могла бы сложиться судьба, если бы решения были приняты другие. Что сейчас в Валиноре? Как живёт Альквалондэ? Что с Тирионом? Эти вопросы могли заставить чувствовать себя невыносимо гадко, однако на них всё равно не было ответов, поэтому какой смысл терзаться догадками? Нужно жить здесь и сейчас.
Открыв дверь и зайдя в, пожалуй, единственное не красно-серое помещение во всём городе, Варнондо услышал слова швеи, часто приходившей в гости к Мистель. Мастерице очень нравилось подгонять одежду под растущий живот, готовить пелёнки и крошечные рубашечки, обшивая их кружевом и украшая узорами.
— Я так счастлива, что могу тебе помочь! — говорила радостная эльфийка, шурша тканями. — Многие годы назад я шила праздничные платья для маленьких девочек. Нет ничего прекраснее, чем видеть радость на милом личике, когда малышка примеряла перед зеркалом новый наряд.
— Ты можешь заниматься этим и теперь, — ласково произнесла Мистель. Её голос всегда прекрасен, можно бесконечно слушать, не отрываясь, забыв даже о дыхании.
— Нет времени, — погрустнела мастерица. — Теперь мне нужно применять свои умения на знамёнах и одежде для воинов. Редко удаётся порадовать себя и кого-то рядом красотой мирных нарядов.
— Ты можешь уехать подальше от границы.
— Нет, я сделаю всё, чтобы скорее закончить войну. А когда враг падёт, снова буду радовать своим умением детишек и их счастливых родителей.
Варнондо остановился у открытой двери, молча подумал и не стал заходить к супруге, решив не мешать беседе. Женщины лучше поймут друг друга в вопросах материнства, а сказать добрые слова ни о чём сейчас не получится. Поэтому, если нет хороших новостей, лучше совсем ничего не говорить.
***
— Твой драгоценный супруг рассказывал тебе о том, как путешествовал по Благословенному Аману?
Финдарато задал вопрос Туивьель, совершенно не думая: он лишь хотел прервать давно затянувшееся молчание, которое создавало гнетущую атмосферу ожидания чего-то плохого.
— Что, по-твоему, мой лорд должен был мне рассказать? — очень мило улыбнулась химрингская леди.
Путь из города-крепости был долгим и мог бы стать весёлым, если бы не давящее ощущение предстоящих тяжёлых разговоров, которые, Финдарато понимал, будут сосредоточены на нём лично, придётся давать ответы на неудобные вопросы и думать о том, что хотелось бы навек выбросить из головы.
Лес постепенно густел, становилось темнее и прохладнее, голоса чащи звучали ближе и таинственнее.
По дороге «на охоту» нарготрондский правитель понял, что не стоит поднимать тему, почему не стали звать с собой остальных Феанарионов, нельзя задавать вопросы об осадном лагере, не стоит первым заговаривать с Нельяфинвэ, которого, кстати, запрещено называть родовыми именами, и теперь он исключительно лорд Маэдрос и никто более, а ещё — ни в коем случае не надо вспоминать о Нолофинвэ, ни по-хорошему, ни по-плохому.
Всё сильнее ощущая себя младенцем в компании малознакомых взрослых, Финдарато с досадой заметил, что ищет хоть какого-то одобрения, пусть даже и равнодушного.
— Об изучении севера, например, — улыбнулся король Нарготронда, спешиваясь и наблюдая, как верные, сопровождавшие его самого, Кано и Маэдроса, готовят лагерь. Около химрингского лорда постоянно находился сын его наместника — Хеправион, помогая абсолютно во всём, однако делая это совершенно ненавязчиво и без лишних разговоров.
Взгляд Туивьель сказал яснее любых слов: конечно, Маэдрос рассказывал. Его избранница знала больше, чем кто-либо в Арде, однако явно не собиралась делиться с посторонними разговорами для двоих.
— Зато никто из вас не знает, что такое переход через Хэлкараксэ, — гордо заявил король Нарготронда. — И слава Эру!
— Воистину, — рассмеялся Макалаурэ.
— Зачем вы вообще пошли?! — вдруг развернулся Маэдрос, до этого момента занятый шатром. — Неужели не понятно было, что путь затянется, что это опасно, в конце концов?! Вы могли бы заставить этих жалких Тэлери уговорить Оссэ помочь вам с кораблями! Но вы же даже не попытались!
Финдарато догадался, что не стоит вспоминать о сожжении кораблей.
Хеправион спешно поставил на середине поляны между кострами стол и стулья, разложил карты. Как ни странно, это мгновенно успокоило химрингского лорда, переключив его внимание на затянувшуюся войну.
— Еду и вино нам принесут, — отрешённо заговорил Маэдрос, садясь на южную сторону стола. Конечно, из-за леса не виднелись далёкие Железные Горы, однако напоминать об этом явно было лишним и бессмысленным. — Предлагаю сразу решить все важные вопросы, а потом можно будет ехать назад.
— Не сразу ведь, — примирительно улыбнулся Макалаурэ, бросив взгляд на занятую у костра Туивьель. Костюм для охоты, похожий на мужской, был очень к лицу химрингской леди.
— Я точно останусь, — заявил Финдарато, стараясь хотя бы создать видимость спокойствия. Это же не допрос, зачем так нервничать?
— Видно будет, — помрачнел лорд, смотря то на карту, то на север. — Думаю, я должен всё объяснить. Слова, сказанные в Химринге, о том, что мне нужен отдых в кругу семьи — ложь. Здесь сейчас только хроа, феа — по-прежнему в осадном лагере.
Туивьель, как бы случайно оказавшаяся рядом, ласково тронула своего избранника за плечо, ладонь скользнула к шее, коснулась волос. Хоть это и не будет сказано, леди чувствовала, что нужна рядом, ведь на самом деле душа непобедимого несгибаемого героя-воина навсегда осталась прикованной к чёрной скале.
«Как-то раз Моргот спросил: помню ли я, каково это — когда нет боли, — прозвучали однажды на фоне бушевавшей за окном пурги, когда не было видно за белой мглой далёких Железных Гор, из уст Легенды чудовищные слова. — Врагу я не ответил, а ты имеешь право знать, что не помню. Исиль, Анар, песни о первом их появлении на небе… Я видел новые светила, наблюдал рождение новой Эпохи, но ты же понимаешь, при каких обстоятельствах? — Ответить было невозможно, промолчать тоже. Туивьель отреагировала нежностью. — Я очень хочу, чтобы мой переродившийся мир был тобой, и когда ты рядом, так и есть».
Фраза оборвалась поцелуем, Туивьель понимала — нет смысла продолжать разговор, ведь пока ненавистный Моргот жив, Легенда не сможет освободиться от оков. Но и следовать за любимым по пятам, как привязанная, глупо. Думать о том, что Легенда заставляет себя жить и любить, но на самом деле уже не способен быть счастливым, леди не хотела. Даже если это и так, вместе можно попытаться переломить ситуацию.
Живая рука тронула пальцы эльфийки, но тут же снова вернулась на карту.
— Надеюсь, ты не думаешь, что Варнондо тебе поверил, когда ты с двумя королями уехал из города, сказав, что это чисто семейная прогулка? — хмыкнул Макалаурэ. — Конечно же, мы не станем обсуждать ничего, кроме крепких родственных уз и милых сплетен о том, кто на ком женился и сколько детишек родил!
— Варнондо не ради шпионажа в Химринге, — бесцветные неподвижные глаза пугающе расширились, — выслеживать у меня нечего, и Нолофинвэ это знает. Варнондо нужен для того, чтобы нанести мне удар в спину после того, как я уничтожу Моргота, чтобы народ не сверг Нолофинвэ с трона, желая снова короновать меня. Я уверен — если бы полудядя знал, что сможет вести войну сам, я бы уже погиб от меткой орочьей стрелы между лопаток. Однако я должен делать вид, что не понимаю опасности, изображать дурачка, поверившего в то, что после победы в войне стану единственным полноправным властелином Дор-Даэделот.
— Властелином чего? — едва не расхохотался Финдарато, косясь на принесённое вино.
— Ничего, — отрезал Маэдрос. — Это ложь, которую мне пришлось принять на веру. Если бы не Финьо, — Феаноринг сделал глубокий вдох, — я бы наплевал на всё и даже одной рукой свернул бы шею этому скоту, пусть и ценой своей жизни.
Костры горели всё ярче, небо начало темнеть.
— Ничего не останется от нас, — всё-таки решил разрядить обстановку Инголдо, запев грустную песню из Хэлкараксэ в пафосно-шутливой манере, — нам останемся, может быть, только мы,
И крылатое вьётся пламя между нами,
Как любовь во время зимы.
— Красиво, — мечтательно улыбнулась Туивьель. — Споёшь эту песню потом у костра, когда закончите с делами?
— Пренепременно! — обрадовался Финдарато.
— Бери перо, — приказным тоном сказал Маэдрос, по-прежнему сидя неподвижно. — За столом остаёмся только только мы трое, остальные — уходите.
Выдержав паузу, дождавшись исполнения распоряжения, химрингский лорд понизил голос:
— Финдэ, рисуй полукруг в любом произвольном месте и от него линии до Тол-Сириона, Дортониона и Таргелиона. Старайся не пересекать озёра и топи. А между делом покажи пальцем, где твой город.
Финдарато почувствовал, как начинают дрожать руки. Почему-то сразу перестала соображать голова, выбрать произвольное место для лже-Нарготронда оказалось абсолютно непосильной задачей. С трудом правильно указав расположение своего города, Инголдо начал чертить что-то на границе с владениями Амбаруссар.
— Я всё понял, — старший Феаноринг прищурился. — Учитывая, что ты о любой атаке Моргота узнаешь последним…
Маэдрос оборвал речь, металлическая рука придавила карту.
— По озвученному тобой раскладу сил, — заговорил, обращаясь к Финдарато, Канафинвэ, — получается, что твоё войско не годится для решающего удара, когда вражескую армию уже потрепала передовая и основные силы Белерианда. Вы слишком малочисленны и придёте нескоро. Кроме того, необходимо понять, как разместить сигнальные огни, чтобы Нарготронд их увидел, но и не выдать ваше местоположение. Ты же понимаешь, что крылатая почта ненадёжна, а гонцы могут не доехать или задержаться?
— Зачем вы оба заставляете меня чувствовать себя кругом виноватым?! — не выдержал Инголдо. — Я защищаю свой народ! Я говорю, что готов прийти на помощь по первому зову!
— Благодарю, кузен, — мрачно произнёс Маэдрос. — Кроме тебя самого, никто здесь не обвинял короля Финдарато Третьедомовского в трусости и никчёмности.
— Вот спасибо! — владыка Нарготронда выпил вина, обречённо посмотрел на то, что нарисовал.
— Можешь не благодарить, — улыбнулся Макалаурэ. — Лишь твоя голова всегда в ответе за то, куда сядет твой зад.
— Замолчите оба, — неожиданно устало произнёс химрингский лорд. — Я примерно представляю, как разместить маяки. — Левая рука взяла перо, быстро расставила крестики. — Помню, Финдэ говорил, что его город скрыт под землёй, однако жители и охотятся, и выращивают сады, значит, на поверхности всегда есть кто-то, способный сообщить об угрозе. Да, на войско Нарготронда рассчитывать не приходится: мы уже и сами видели, и читали в летописях Даэрона, что Моргот всегда бросает в бой все силы разом, сметая любое сопротивление за счёт многочисленной озверевшей от жажды крови толпы. Пока бойцы Финдарато подойдут, мы либо уже победим, либо нарготрондские воины окажутся в окружении превосходящих количеством орков.
Перо вернулось в чернильницу.
— Прекрасный вывод! — Инголдо почувствовал, как в сердце закипает злоба.
— У тебя есть другие предположения? — мило, но с едва заметной угрозой в голосе поинтересовался Канафинвэ. — Лично я вижу ситуацию точно так же.
— Рано выводы делаете, — спокойно пояснил Маэдрос, подняв глаза на поднимавшееся в чёрное небо ночное светило. — Войско Нарготронда необходимо, чтобы прикрывать отступление. Расскажи, насколько велик твой город, какое количество беженцев сможет укрыть, и, исходя из этого, мы с тобой, Кано, должны решить, где следопыты проложат тропы для мирного населения всех расположенных рядом земель.
— Неужели я всё-таки для чего-то пригодился? — ехидно поинтересовался сын валинорского нолдорана.
— Чего-то? — в голосе старшего Феаноринга скрежетнула сталь. — Ты сделаешь то, ради чего, говоришь, спрятался и ополовинил армию собственного сына!
— Это важное дело, — напомнил Макалаурэ, осторожно хлопнув брата по плечу. — Есть те, кому нужно укрытие, а не меч в руке.
— Рисуй план пещер, Финдэ, — тише сказал Маэдрос. — С цифрами.
По какому-то никому незаметному молчаливому приказу подошёл Хеправион, разложил на столе новые карты, которые в основном оказались пустыми.
— Это мои будущие владения, — с кривой усмешкой процедил Маэдрос, снова взяв перо. — Плохо разведанные. Я не один год пытаюсь понять, как и что может быть расположено у Моргота, беря за основу знания о Таникветиль. Мы обезопасили Белерианд, окружив врага, наши леса безопасны, но я не верю, что Моргот ничего не делает и просто позволяет нам одерживать верх. Наугрим говорят о подземном огне, который разрастается, и, видимо, именно с его помощью создаются Валараукар и Глаурунги. Однако новые твари явно слабее тех, что напали на нашего отца на Ард-Гален. Качество перешло в количество?
— Когда отец хотел сделать из меня кузнеца, — мечтательно произнёс Макалаурэ, — показывая, как создавать разные красивые штуки из золота, Вала Ауле говорил о подземном огне, необходимом для зарождения самых красивых минералов.
— В Валиноре вулканические горные цепи для этого и служили, — кивнул старший Феаноринг, — в тайных кузницах Ауле, расположенных внутри гор, куда эльфы не могли заходить из-за убийственного для тела жара, создавались лучшие сплавы, рождались удивительные кристаллы и можно было переплавить что угодно. Но Моргот — не Ауле. И если он тоже использует вулканы, то явно не для сотворения чего-то красивого.
— Но и армию Балрогов он не создаст, — уверенно сказал Макалаурэ. — Потому что, если бы мог, давно бы это сделал.
Маэдрос кивнул, замер над картой.
— Я, пожалуй, пойду к костру, — Финдарато встал, уверенный, что его сейчас снова в чём-нибудь обвинят, когда посмотрят план подземного города.
— Ты можешь охотиться, если хочешь, — отрешённо произнёс химрингский лорд. — Если у меня будут к тебе вопросы, я их задам.
— Прекрасно! — король Нарготронда допил вино.
Пламя костров пылало ярко, искры взлетали, казалось, до самых крон. Эльфы пели песни, многие танцевали, но на фоне занятых войной Феанарионов это выглядело странно и неправильно, возникало ощущение, что все вокруг поступают подло и глупо. Веселиться и отдыхать душой в такой обстановке Финдарато не смог бы, даже если бы захотел.
Примечание к части
Вспомнили песню Мельницы "Любовь во время зимы".
Что нельзя построить на острове
«С меня хватит!»
Эта мысль не была внезапной, однако Финдарато казалось, будто раньше не приходило в голову просто встать и уйти.
«Почему я должен сидеть здесь и ждать, когда Нельо, вокруг которого вьются жена, брат и слуга-оруженосец, соизволит меня о чём-то спросить?!»
— Хочу погулять по лесу с удовольствием, — заявил Финдарато, уверенный, что всем здесь по большому счёту наплевать, чего он хочет и куда собрался.
Когда король Инголдо садился у костра и пел, создавалось впечатление, что слушали его только верные и Туивьель. Химрингская леди всегда была вежливой и чуть отстранённой, улыбалась отрешённо, то и дело поглаживая накинутую на плечи шкуру морготовой слуги, в мёртвые фиолетовые глаза которой было по-настоящему страшно смотреть. Остальные эльфы в основном разговаривали о чём-то своём, зато когда Кано брался за инструмент, ему дружно подпевали, особенно, если речь заходила о Валар и Клятве Феанаро:
«Круговая порука
Мажет, как копоть.
Я беру чью-то руку,
А чувствую локоть,
Я ищу глаза, а чувствую взгляд.
Где выше голов, находится зад,
За красным восходом — розовый закат.
Скованные одной цепью,
Связанные одной целью!»
— Мы обо всём договорились, — подошёл Маэдрос, неожиданно спокойный. Видимо, это было как-то связано с долгим пребыванием вместе с леди в шатре. — Пока, я понимаю, прямой связи с Нарготрондом Химрингу не наладить, но через передаточные звенья всё организуем.
— Через Артаресто можно мне передать любые сведения, — важно заявил Финдарато.
— По реке быстрее, — согласился лорд, — ты прав. Я рассчитываю, что ты быстро передашь своим следопытам примерные карты троп, чтобы они проложили пути для мирного населения.
— Моя армия придёт по первому зову, — с нажимом заявил Инголдо, вскакивая в седло.
— Боевая слава покоя не даёт? — беззлобно хмыкнул старший Феаноринг. — Хочешь, чтобы про тебя сочиняли легенды, воспевая подвиги?
— В этом есть что-то плохое? — Финдарато гордо посмотрел сверху вниз.
— Во всём есть, — отвёл взгляд химрингский лорд. — Нам нужна многочисленная армия, а твоё войско не такое большое, существенно не изменит расклад сил. Держите оборону, будьте на подхвате.
— Моей армией я командую сам!
Последние слова были сказаны с не предвещавшей ничего хорошего интонацией, однако Маэдрос, казалось, уже не слушал кузена.
Король Нарготронда пришпорил коня и вместе с верными скрылся в чаще леса.
***
Сон был очень странным и больше походил на те видения, о которых рассказывали пережившие тяжёлые ранения воины, особенно, если оружие оказывалось отравленным.
До Тол-Сириона оставалось совсем немного, в пути велись интереснейшие разговоры на исторические темы, к тому же леди Эльдалотэ рассказывала увлекательно, в красках и лицах, однако, видимо, слишком большое количество информации в какой-то момент утомило девушку, и Вирессэ заснула, прямо сидя в карете. Приближавшийся за окошком берег Сириона расплылся и вдруг вспыхнул огнём какого-то неестественно красного цвета.
Пламя полыхнуло совсем рядом, испугало, зато чуть поодаль было тепло и хорошо, но почему-то ощущалась опасность от тайного огня, которого пока не видно, который кажется подчинённым. Неожиданно стало отчётливо ясно: лучше пройти через жар сейчас, сгореть от стыда, но выжить, чем поддаться ласковому лету, которое обернётся гибелью в ревущем огне страшного пожара.
Сполохи взметнулись прямо перед лицом, и Вирессэ, содрогнувшись, проснулась. Леди Эльдалотэ посмотрела на невесту сына понимающе: спокойные грёзы всё чаще сменялись тревожными видениями, и ничто не помогало избавиться от гнетущих предчувствий.
— Тол-Сирион — весёлое место, — сказала с улыбкой супруга Ангарато, кивая в сторону окна кареты, из которого виднелась сияющая в звёздном и лунном свете великая река. — Но каждый раз меня приводит сюда путь печали и трудных преград. Надеюсь, ты не узнаешь страшного чувства, когда твой любимый на грани жизни и смерти. Тот визит к королю Финдарато я хотела бы никогда не вспоминать.
— А сейчас нам необходимо решить торговый вопрос, — попыталась заговорить по делу Вирессэ.
— Да, — Эльдалотэ взялась за книгу в синей обложке, пролистала около пятидесяти страниц и что-то быстро записала. — Видишь ли, в чём проблема: наш король мог бы лично поехать к верховному нолдорану и всё обговорить, но ситуация вышла иной — владыка Финдарато Инголдо уехал из города и последней вестью от него было распоряжение для следопытов, а также указ, что в его отсутствие все вопросы решает принц Артаресто. В итоге совет о торговых делах собрались провести на Тол-Сирионе, так как сын нашего короля отказывается покидать крепость Минас Тирит. Верховный нолдоран пришлёт своих доверенных лиц, из Таргелиона и Ногрода, вероятно, тоже кто-то будет. И, моя дорогая Апрельская Дева, пока мужчины станут хвастаться друг перед другом разными глупыми умениями, мы с тобой должны всё повернуть на пользу себе.
Вирессэ согласно кивнула, надеясь не выдать волнения. Очень хотелось получить ответ на вопрос, который задать не хватало смелости, ведь…
Нельзя интересоваться посторонними мужчинами! Хотя, что такого, если спросить про всех послов поимённо? Это ведь простое любопытство! А на самом деле, что это? Лучше ли будет, если принц Карнифинвэ не приедет вообще? Да, так станет спокойнее. Конечно. Зачем вообще думать об этом эльфе?
Берега Сириона стали высокими, скалистыми, лес поредел, и взглядам дортонионских послов открылся остров с величественной крепостью, на башнях которой развевались синие флаги с поверженным золотым драконом.
***
«Тебе пора столкнуться с тем, что всё самое важное всегда решается либо до советов в огромных залах с толпами послов, либо после».
Слова узурпатора снова и снова звучали в голове, заглушая пение и весёлые голоса пировавших в Минас Тирите гостей. Решив, что увидел и услышал сегодня достаточно, Карнифинвэ вышел на террасу, нависавшую над морем.
«Мы снова ничего не решим», — подумал принц, вспоминая высокомерно насмешливые взгляды почувствовавшей власть Толлунэль, и радостного Артаресто рядом. Невестка короля Инголдо опьянела от своего нового статуса, когда Финдарато сначала скрылся в тайном городе, а потом пропал и оттуда, и теперь напоминала при каждом удобном случае, что именно герой Артаресто отныне глава Третьего Дома Нолдор и своего великого рода.
«Это наш сын — принц Инглор», — гордо говорила леди Минас Тирита всем и каждому, но особенно — лорду Ангарато, толкая вперёд и демонстрируя, словно товар на ярмарке, разодетого и вычурно причесанного, будто девочка, насупившегося сероволосого ребёнка, из всей родни наиболее похожего на лорда Новэ. Далее шло перечисление бесконечных, вероятно несуществующих, блистательных талантов мальчика, часть из них предлагалось доказать прямо здесь и сейчас, а малыш обиженно смотрел на сладости и мечтал просто поиграть за столом с ровесниками, которым повезло родиться не в королевской семье.
«Этой женщине наплевать на союзы и договорённости — Толлунэль хочет исключительно личной славы, и леди Эльдалотэ уже стала лучшей подругой для глупой принцессы, написав о ней что-то очень лестное в своих летописях, — размышлял Карнифинвэ. — Эта псевдо-королева живёт только своими интересами, не имеющими никакого отношения к государственным, и принц Артаресто вполне доволен подобным раскладом. Так почему я должен…»
Мысль оборвалась воспоминанием о Вирессэ, умилённо смотревшей на маленького Инглора, бросавшей вопросительные взгляды в сторону Арагарона, и пальцы с силой сдавили белоснежные перила террасы. Отражённый в волнах Сириона свет Анар до слёз резал глаза, принц обернулся на пировавшую толпу.
— Мы ясно сказали, — прогремел из зала поверх сотен голосов бас ногродского посла, — что приехали просто в гости! Мы хотим выпить и покутить в компании родичей нашего друга Фелагунда, а торговлю обсуждать будем только с членами союза, в который никто из присутствующих не входит. Ха-ха-ха! Наливай, ребята! Подымем кубки за Дурина Рыжего и Карантира Чёрного! Да не иссякнут наши золотоносные жилы! За благого Фелагунда! Ура-а!
— За великого правителя Ородрета из родаФинрода! — прозвенела леди Минас Тирита. — За принца Инглора!
— За владычицу Толлунэль! — этот тост, скорее всего, первой подняла супруга дортонионского лорда, но подхватили всем залом.
«Похоже, стратегия леди Эльдалотэ стремительно набрала популярность, — подумал Карнифинвэ, снова отворачиваясь к воде. Волны могучей реки ослепительно сверкали золотом, лёгкие пенные гребешки завивались воздушными кудряшками. — Каждый прикрывается отсутствующими королями, и ничего с этим сделать не получится. Зачем только дядя Карнистир пытался меня запутать, говоря о добровольной передаче короны? Беспокоился обо мне? Думал, я решу восстановить справедливость огнём и мечом?»
Взгляд скользнул по воде: ярко-синей с золотыми кудрявыми волнами.
Принц уже не раз ловил себя на мысли, что единственная вещь, которую он способен сделать, может окончательно испортить абсолютно всё, и разрушить его собственную жизнь, но по-другому, казалось, уже невозможно. Как изо дня в день видеть Вирессэ с другим, чувствовать её взгляды в спину, но не получать внимания, оборачиваясь?
Карнифинвэ ощущал, как способность мыслить здраво покидает его вместе с начинавшим угасать днём, пытался хвататься за ускользающее благоразумие, но любые попытки оказывались тщетными. Небо меняло цвет, тени удлинялись, с воды потянуло холодом.
«Она пока не жена. Ещё есть время. Сейчас или никогда».
Обвинив себя в трусости из-за бесконечных промедлений, назвав голос разума малодушием, сын нолдорана Питьяфинвэ ринулся с террасы через зал, не обращая внимания на предложения выпить и спеть.
Не время. Не сейчас. Может, уже и никогда.
***
Сегодня всё было по-другому, и это пугало.
Руки, обычно сдержанно ласковые, требовательно сдавили талию, притянули к телу, прижали к низу живота.
— Но… — уперевшись ладонями в грудь жениха, Вирессэ попыталась освободиться.
Глаза юного лорда страшно сузились, и собственные покои показались девушке захлопнувшейся ловушкой.
— Ты не любишь меня? — неожиданно прямо спросил Арагарон, чуть отстраняясь, однако не отпуская невесту.
Эльфийка окончательно растерялась. Да, она не раз уже думала о том, что на Тол-Сирионе очень романтично, и провести первую в жизни ночь любви можно было бы именно здесь, слушая через открытое окно плеск волн и крики чаек, вдыхая свежий влажный воздух и растворяясь в неведомых ранее чувствах. Но мечты были только мечтами, Вирессэ представляла нечто прекрасное и абстрактное, а когда рядом возник мужчина, пусть и будущий супруг, требующий близости, дева поняла, что хочет остаться одна. Что же случилось? Что отталкивало от жениха? Может быть, сердце шептало о неправильных чувствах Арагарона? Он ведь сейчас не полон нежности и любви, в его душе пылает нечто тёмное, злое. Ревность?
«Ревность, — согласилась интуиция, — и желание сделать невесту собственностью, поставить авторское клеймо на изделии, зарубку на тонкой коре саженца. Но зачем? Этого нельзя…»
— Не надо, — вывернулась из объятий Вирессэ, — твоя мама будет против.
Поняв, что сказала страшную глупость, дева покраснела от стыда. Возможно, она бы вспомнила, как надо было себя повести правильно, чему учили старшие женщины в семье и более опытные подруги, спокойно выяснила бы причину беспокойства любимого и убедила, что он волнуется напрасно, но Вирессэ была слишком юной для подобной мудрости.
— Я хочу провести вечер, как обычно, — умоляюще произнесла дева, — почитать друг другу стихи, вместе нарисовать что-нибудь.
— Скучно.
— Да, ты прав. Я бы хотела обсудить прошедший день. Леди Эльдалотэ много рассказывала принцессе Толлунэль, я хотела…
— Скучно, — бросил Арагарон и демонстративно ушёл, приказав слугам закрыть за ним дверь.
Испуганная Вирессэ не догадалась, что жених хотел быть остановленным на пороге или хотя бы в коридоре, поэтому осталась молча сидеть, смотря на щёлкнувший замок.
«Не потакай капризам мужчины, иначе самой придётся становиться мужем», — вспомнились слова леди Эльдалотэ, и невеста лорда Арагарона понадеялась, что поступила правильно, однако покои вдруг показались пустыми, давящими и незнакомыми.
Заскользив взглядом по стенам, словно что-то ища, девушка подумала о единственном недостатке жизни на небольшом острове — невозможно построить огромный дворец с комнатами, в которых разместится и бассейн, и библиотека. В Дортонионе тоже не было таких замков, зато в Хитлуме роскошь выглядела поистине головокружительно.
Ветер подул в открытые окна, Вирессэ подошла к центральному и выглянула. Среди вечерних сумерек далёкий лес на другом берегу казался таинственным и волшебным, девушка поймала себя на мысли, что ждёт, как из-за погружавшихся во тьму стволов на песок выйдут Пастыри и заговорят на своём тайном наречии.
— Ни слова, юная леди, иначе меня бросят в темницу и лишат головы, — вдруг возник прямо под окном Карнифинвэ, схватившись руками за подоконник. Как он поднялся по гладкой стене, Вирессэ даже думать не хотела.
— Я тебя сброшу сейчас! — громко прошептала невеста дортонионского лорда. — В воду! Чтоб не разбился.
— Спасибо за заботу, леди.
Забравшись в окно и спрыгнув на пол, принц с гордостью и азартным огоньком в глазах посмотрел на эльфийку:
— Давай сбежим отсюда. Сейчас.
Примечание к части
Упоминалась песня Наутилуса "Скованные одной цепью"
Полёт
— Я поступил отвратительно, дядя…
Не ожидав визита племянника, который собирался провести время совсем в иной компании, Айканаро вернулся за стол с вином и сбросил походный плащ, в котором собирался ночью плыть на другую сторону реки, чтобы развлечься охотой — должно же быть хоть что-то приятное в этой бессмысленной поездке. Порой лорду казалось — брат берёт его с собой на советы исключительно для устрашения оппонентов, давая понять: если не договориться с Эльдалотэ по-хорошему, придётся иметь дело с Айканаро. По-плохому. Возможно, это было правдой.
— Я поступил отвратительно, понимаешь?! — уже почти паниковал Арагарон.
— Я тоже, — съязвил лорд, ещё не решив, хочет ли он продолжать беседу, или сразу отправит юнца к родителям — пусть им жалуется. — И не раз.
— Нет, я про Вирессэ.
Сын Ангарато сел рядом с дядей, смотря умоляюще.
— И что ты хочешь от меня? Совета? — Айканаро рассмеялся. — Давай выпьем, обсудим прекрасных дев. Однако, мой дорогой племянник, ты должен понимать, что нет смысла спрашивать о любовных делах у холостяка, ведь я скажу тебе, что ты ещё слишком молод для женитьбы, что ты ещё очень мало познал того, чего супруга никогда не позволит. Женатый воин способен стать героем только посмертно, совершив какой-нибудь самоотверженный подвиг, закрыв собой соратников от вражеских стрел. А холостой может позволить себе странствовать и геройствовать, сколько пожелает, не думая о чувствах жены и детей. А ещё, что самое страшное, женщине необходимо трепетное и непрерывное внимание, на которое мне жалко душевных сил. — Посмотрев на поникшего родича, лорд снова расхохотался. — Может, пойдёшь поговоришь с отцом?
— Нет! — Арагарон напрягся, глаза испуганно расширились. — Он меня не поймёт!
— Я не понимаю тем более, — отмахнулся Айканаро, наливая себе вина.
— Я бы тоже выпил, — смутился юноша.
Бокал наполнился, аромат поманил скорее пригубить хмельной напиток. Пусть это и лживое удовольствие, зато приятное.
— Мне надо успокоиться, — твёрдо заявил Арагарон, наливая себе ещё. — А утром я всё исправлю.
***
— Я согласна.
Вирессэ сама не поняла, зачем сказала это: хотела ли насолить жениху или вечно проверявшей её будущей свекрови, была ли это попытка не дать посмеяться над собой — очевидно ведь: этот храбрый принц-конник никуда её не поведёт, а просто играет в героя, готового на всё ради выдуманной любимой. Сейчас услышит «Да» и испугается.
— Правда? — Карнифинвэ не поверил своих ушам, отчаянно сгрёб в охапку девушку, поднял над полом, закружил.
Уже было готовый долго уговаривать прелестную златокудрую леди, объясняя, что всё равно завоюет её сердце, что не отступит, даже когда она выйдет замуж и станет матерью чужих детей, что несмотря на своё положение пленника в Хитлуме, способен защитить супругу, а земли верховного нолдорана в любом случае охраняются от врага надёжнее любых других королевств, принц моментально забыл обо всём и прижался носом и губами к макушке Вирессэ, снова поставив деву на ноги.
— Правда, — с вызовом повторила невеста Арагарона. — Только я не смогу сказать служанкам собирать мои вещи — они тут же сообщат леди Эльдалотэ. Поверь, лучше, чтобы этого не произошло.
— Тебе не нужны вещи.
— Согласна. Полезли.
Вирессэ ринулась к окну и в этот момент поняла, что боится и высоты, и самого факта побега.
Огонь. Сгореть и выжить сейчас, чтобы не погибнуть в пламени потом.
— Ты хотела сбросить меня в воду, — усмехнулся Карнифинвэ. — Теперь прыгай сама.
— И прыгну.
Голова сильно закружилась, дева, взобравшись на подоконник, отшатнулась назад, но вдруг сильные и одновременно нежные горячие руки снова крепко обхватили талию, погладили спину.
И начался полёт.
Сначала стремительный — вниз, потом, среди тёплых волн — вверх, дальше, крадучись, — вдоль стен, по лестнице, через коридоры.
— Не волнуйся, — уже в своих покоях сказал принц, раздавая указания опешившим верным, — никто не удивится моему отъезду среди ночи: эльфы, родившиеся до Солнца и Луны, спят не по ночам, а когда хочется. Я, правда, не застал прежние Эпохи…
— Я не волнуюсь, — заверила Вирессэ, по-хозяйски подойдя к столу и начав пить вино прямо из бутылки. — Я бы хотела увидеть Древа Валар, но наслышана о том, что при вас, Нолдор Первого Дома, такое говорить небезопасно.
— Я тебе позже объясню, что не так с Древами Валар, — Карнифинвэ начал переодеваться в сухое прямо при всех, — а пока, леди, позволь о себе позаботиться. Не убегать же с острова в компании ценного хитлумского гостя в мокром платье.
— А может, я хочу быть в мокром платье?
— Желание леди — закон, — рассмеялся принц.
Голый по пояс, он подошёл к эльфийке и накинул на её хрупкие плечи свою рубашку, с которой до сих пор капала вода.
— Прекрасно! — подняла тост бутылкой вина Вирессэ. — Когда выезжаем?
— Как только будет готова первая лодка, — напрягся вдруг Карнифинвэ. — Накинь плащ, чтобы тебя не узнали стражи. Спрячь волосы.
Ещё глоток вина, и полёт продолжился. Коридоры, лестницы, берег реки, переправа. Плеск рассекаемых волн, крики чаек, и сияющая серебром Итиль чёрная вода.
— Знаешь, принц, — захмелевшая Вирессэ вдруг по-мужски грубо схватила Карнифинвэ за грудки, лодка качнулась, — если ты всё это устроил только из-за политики, чтоб её Моргот сожрал, я тебя прокляну, понял?
— Понял, — примирительно поднял ладони сын нолдорана Питьяфинвэ. — Понял, моя Весна.
Полёт закружил среди лесов, когда уже начался рассвет. Звёзды стремительно гасли, небо заиграло дивными красками зари.
Карнифинвэ и невеста дортонионского лорда неслись на белоснежном жеребце далеко впереди всех верных принца, ветер пьянил, словно гномий эль, хотелось хохотать во весь голос, кричать от восторга и крепче обнимать своего…
Кого?
— Кто ты для меня? — спросила Вирессэ, уже практически задушив принца в объятиях.
Вопрос неожиданно отрезвил. Карнифинвэ замедлил коня, обернулся, провёл ладонью по бархатистой щеке девушки.
Давно промелькнувшие вдоль дороги мемориалы в память сражений в Дагор Аглареб остались незамеченными, зато новая колонна в форме меча с именами павших притянула взгляд. Война продолжается, и кто эльфы на ней? Будущие победители? Игрушки всесильного Вала?
— Твой персональный безумец? — печально усмехнулся сын Питьяфинвэ.
— Да, мне нравится такой вариант, — мягкие губы Вирессэ коснулись ладони.
Колонна-меч молчаливо проводила беглецов, будто смотря глазами всех записанных на ней воинов.
— Я везу тебя в Хитлум, — решил, что пора объяснить происходящее, Карнифинвэ. — Конечно, представлю своей женой.
— Меня там знают невестой другого эльфа, — напомнила дева.
— Да, и меня не похвалят за то, что я сделал, но мне всё равно. Я люблю тебя и не смог бы жить, зная, что ты с другим.
— Врёшь.
— Нет, я честен.
Сам не веря, что сказал это, Карнифинвэ покраснел. Непривычная непосредственность Вирессэ удивляла, однако не отталкивала — было в ней что-то настоящее, искреннее, открытое. Возможно, сейчас она играла, пряча за резкостью страх, но какое это имеет значение? Эльфийка была честна, а это именно то, чего особо ценный посланник Химринга не видел уже слишком давно.
Ласковые ладони погладили эльфа по животу, объятия стали нежнее, и сидеть вдруг оказалось очень неудобно.
— Что же бедный принц будет делать, — голосок Вирессэ зазвенел злорадно, — когда лорды и леди Дортониона призовут его к ответу?
— Что-нибудь придумаю, — отмахнулся Карнифинвэ, чувствуя, что сейчас абсолютно не способен на мыслительную деятельность.
— Вместе придумаем, — заявила чужая невеста, и её рука соскользнула вниз.
Вздрогнув и с новой силой залившись краской, принц остановил лошадь.
— Нас догонят, — сам не зная зачем, сказал эльф.
— И что они сделают?
Вирессэ спрыгнула на землю, сбросила в траву плащ. Золотые волосы, ещё сильнее завившиеся от воды, сводили с ума. Карнифинвэ отчётливо понял, что уже неважно, кто что подумает, скажет и как поступит. Главное, он сейчас рядом с той, ради чьей любви не страшно совершать безумства.
Одежда полетела под ноги, беглецы слились в поцелуе, лаская друг друга, наслаждаясь каждым прикосновением.
— Мне нравится, — выдохнула Вирессэ, оказавшись на небрежно расстеленном плаще, — что я могу поступать, как хочу, а не как надо. Дерево никогда не растёт, как желает смотритель леса.
Договорить, что леди Эльдалотэ надоела нравоучениями и советами о том, как положено делать леди, эльфийка не успела, забывшись, окончательно потеряв голову от вина и ласк. Где-то вдалеке слышались голоса — скорее всего, это приближались отставшие верные принца.
Взмыв до самого небесного купола, собрав в ладони звёзды и коснувшись серебряной и золотой ладьи, Карнифинвэ и теперь уже не чужая невеста, а его супруга, наскоро собравшись, вскочили в седло и продолжили стремительный полёт через лес, который теперь казался неузнаваемым и сказочно прекрасным.
Месть на шёлковой бумаге
Текст послания был очень осторожным, будто крадущийся хищник, неуверенный в своих силах, выбравший слишком крупную добычу. Фразы переплетались, поясняя друг друга, постоянно возвращаясь к одному и тому же, кружась, словно артист, танцующий на слишком маленькой сцене. Какая ирония!
Рука в кожаной перчатке протянула письмо, губы с давно незаметными шрамами растянулись в кривой злой насмешке.
Макалаурэ опешил: брат впервые дал прочитать адресованый ему лично текст! Арде приходит конец?
— Посмотри, — рассмеялся Маэдрос. — Это того стоит.
Справившись с недоумением, менестрель взглянул на бумагу, улыбка начала расширяться, и в конце концов Феаноринг с хохотом хлопнул в ладоши:
— Нолофиньо — не последний из мудрецов, поэтому понимает, что нельзя мешать в одном котле политику, торговлю и семейные дела, особенно, если это котёл, в котором варят суп из него самого.
— Прекрасно сказано! — химрингский лорд подошёл к окну своего кабинета. Флаги на башнях лениво качались на шквальном ветру, начинался мелкий холодный дождь, напоминавший, что осень не за горами.
— А ты думаешь иначе? — Макалаурэ, собиравшийся уезжать в своё королевство, теперь рассчитывал, что для него найдутся дела рядом с братом — земли, ставшие могилой тысячам эльфов и разных других тварей, по-прежнему источали скорбь, сколько бы времени ни приходило.
— Не думаю, — Маэдрос опёрся руками на подоконник, ветер растрепал длинные волосы цвета дыма и огня. — Понимаешь, Нолофиньо некому доверить миссию в Химринге, кроме Варнондо и его шайки, и если мой король отошлёт Карньо из Хитлума, по сути, ни за что, я выставлю Варнондо за ворота и не дам проводника. Уверен, такой расклад верховного нолдорана не порадует.
— Может быть, вовсе завершить этот бессмысленный шпионаж? — владыка Поющей Долины поправил расшитые свободные рукава рубашки. Звёзды, цветы, арфы и лиры… Красиво и безмятежно. Жаль, такой мило-беззаботной жизнь больше не может быть.
— Если ты считаешь происходящее бессмысленным, — речь Маэдроса замедлилась, голос напряжённо заскрежетал, — уезжай прямо сейчас.
— Я уеду, потому что и так собирался это сделать, — спокойно заговорил менестрель, — но сначала объясню, что имел в виду.
— Это бессмысленно. — Слова прилетели с ворвавшимся в окно северным ветром.
— О, месть меня настигла! — рассмеялся Макалаурэ, чувствуя, что ходит по краю. — Твой с Нолофиньо обмен диверсантами бессмысленен, потому что ничего в корне не меняет. Разгуливающие по твоим улицам синие плащи выполняют функцию декоративных вставок в фасады зданий, внося разнообразие в цветовую гамму крепости, сам Варнондо погряз в бумажной работе, и его существование не приукрашивает даже общий вид города. Это твоя заслуга, я восхищаюсь тем, как ты повернул себе на пользу…
— Кано, — прервал старший Феаноринг становившуюся всё более пафосной речь, — убирайся в отхожее место, из которого высунулся.
— Я тоже скучаю по Валинору и далёким счастливым дням при свете Древ, — поддержал шутку менестрель. — Но дай договорить. Карнифинвэ в Хитлуме сыграл роль последнего клина, который забивали в и без того треснутый камень. И теперь, когда удар молотом нанесён, небольшой острый конус намертво засел в глыбе, по которой побежала паутина разломов. Всё это скоро рухнет и погребёт под обломками инструменты достижения цели.
Маэдрос опустил голову, однако Макалаурэ был уверен — взгляд остался направленным в сторону Железных Гор.
— Это не месть, Кано, — тихо произнёс химрингский лорд.
— Неужели?
— Ты понимаешь, что произойдёт, если Нолофиньо укрепит авторитет? — Маэдрос обернулся, взгляд был совершенно отсутствующий. — Когда… — Феаноринг запнулся, снова облокотился на подоконник. — Я думал, всё бессмысленно. Я проклинал Арду, Эру, судьбу и всё, известное мне, понимая, что выжил под пытками, чтобы пасть от руки полудяди. Я ничего не отдал Морготу, а Нолофиньо забрал у меня всё, понимаешь? Я был уверен, что вы, Нолдор Первого Дома, снова поступите так же, как когда я оказался на скале, и понимал — на этот раз сопротивляться не получится. Но вы, пусть и не сразу, вспомнили, кем родились.
Химрингский лорд замолчал, король-менестрель опустил глаза, жалея, что начал разговор — от стыда и страшных воспоминаний хотелось броситься на меч.
— Я думал, мне придётся защищать от полудяди остатки моего народа, который я всем сердцем ненавижу, — старший Феаноринг хмыкнул, — однако вы сами смогли о себе позаботиться. И теперь, когда Нолофиньо вкусил все прелести формальной власти, нося чужую корону и титул, за которым ничего не стоит, нельзя давать ему в руки настоящий авторитет. Ты понимаешь, что, обозлившись, он уничтожит всех нас, если станет силён?
— Я понимаю, почему ты так думаешь, — тяжело вздохнул Макалаурэ, хотя очень старался этого не сделать. — Не хочу спорить.
— Боишься?
— Да, — менестрель поднял глаза на брата. Сильного, здорового, с ровной спиной, без бинтов и корсетов. Весь этот кошмар давно в прошлом, но забыть невозможно.
— Это хорошо, — то ли пошутил, то ли нет Маэдрос. — И запомни — я прав, потому что единственный из всех действую. Остальные либо смотрят в рот, либо прячутся. Вот скажи: как ты думаешь, где сейчас Финдарато? Мы расстались с ним почти год назад! С тех пор он не появлялся ни в своих владениях, ни в чужих.
— Ты прав, — как бы в шутку развёл руками менестрель. — Окончательно и бесповоротно. И абсолютно во всём.
***
«Незаслуженно оскорбили? Отомсти! Не хочешь мстить обидчику? Бери меч и вымещай злость на врагах! Нет врагов? Устроим турнир!» — У дяди Айканаро на всё был один ответ — заточенный клинок.
«Нельзя так просто отступать, сын! За то, что тебе дорого, нужно бороться до победного конца! Ты должен выиграть или пасть, но отступать нельзя! Любовь не пройдёт с годами, она будет напоминать о себе, медленно убивая тебя. Борись, сын, если действительно любишь. Пройди это испытание с честью!»
— Тебе легко говорить, папа! Мама никогда не предавала тебя!
За окном дни сменялись ночами, а юному лорду казалось, что наступило какое-то бессмысленное безвременье, наполненное ноющей болью в груди.
— Всё это к лучшему, мой мальчик.
— Мама?
Эльдалотэ, как всегда, вошла, не спрашивая и не предупреждая. Когда-то давно леди объяснила свою привычку тем, что ей необходимо убеждаться в благополучии близких, порой слишком часто и неожиданно. Даже если объективно ничто не могло случиться, эльфийка слишком хорошо помнила безмолвные замёрзшие жилища, поэтому порой позволяла себе бестактность — когда-то это спасало жизни. Может быть, сейчас тоже?
В руках леди снова было много принадлежностей для письма, однако Арагарон видел только вино, налитое в бокал и пролитое на стол.
— Вы с Вирессэ не пара, — подсела к сыну мать.
— Лучше ничего не говори, — огрызнулся юный лорд. — Надоели советчики!
— Вспомни, как вы познакомились, — словно не услышала леди. — Вы вместе сажали лес на месте вырубки. Вас объединила работа, которой с раннего детства занималась Вирессэ. А ты? Чем ты занимался с детства? Нравилось ли тебе сажать лес? Не думаю, что молодые сосенки настолько увлекли бы тебя, чтобы посвятить жизнь лесничеству. Но именно это нужно было сделать ради жизни с Вирессэ в любви и согласии.
— Но я сделал её леди! Она стала жить во дворце! Ей показалось мало, и она решила стать принцессой?! — Арагарон не заметил, что мать отвечала сама на заданные собой же вопросы.
— И чем же дворец лучше леса? — Эльдалотэ придвинулась вплотную, как в далёком детстве, когда учила сына красивому письму. — Зачем преуменьшаешь роль тех, кто заботится о деревьях? У каждого свой путь, и ты, любящий дворцы лорд, должен искать жену среди тех, кто думает так же, как и ты сам.
— Мне не нужна другая жена! — эльф выпил вина, схватился за голову. — Я верну Вирессэ! Я отомщу этому Нолдо за похищенное у меня сокровище!
Эльдалотэ удивлённо подняла брови.
— Помнишь, — голос леди дрогнул, — я читала тебе о том, как Тэлери мстили Нолдор за разрушенный город, похищенные корабли и гибель принца Айриольвэ? Помнишь, что я говорила об этом?
— Да, да, что никто от этого не стал счастливее.
— Именно, — леди расправила на столе лист бумаги. — Вспомни, зачем мы приехали на Тол-Сирион.
— Да я понятия не имею, зачем! — вспылил Арагарон, ударив кулаком по столешнице. — Всё происходящее — бессмысленный фарс!
— Вовсе нет, — Эльдалотэ погладила сына по голове. — Мы хотели дать понять верховному нолдорану, что торговый союз Таргелиона ради него перезаключать никто не станет, а теперь у нас есть формальный повод вообще разорвать любые отношения с Хитлумом. Наша военная помощь Химрингу и осадному лагерю — это вклад в общее дело, важность которого не позволяет ставить личные дела выше него.
— Как же вы мне надоели! — выдохнул сын Ангарато, снова берясь за бутылку, но мать перехватила его руку.
— Ты отомстишь, — сказала леди. — Мы отомстим. Для этого я здесь. И для этого у нас есть перья, чернила и шёлковая бумага.
***
— Я не утверждаю, что это правда, — Нолофинвэ, одной рукой держа письмо, а другой поглаживая драгоценный подлокотник трона, посмотрел на Аралкариона и Раниона, сидевших за столом рядом со своим королём.
В маленьком зале для переговоров в узком кругу царила напряжённая тишина, Аклариквет мог бы разрядить обстановку музыкой, однако верховный нолдоран дал понять, что сейчас не время для игры.
Седьмая Песня Истины?
Король собрал ближайших советников, получив ответ из Химринга, и только теперь решил обсудить произошедшее на Тол-Сирионе и письмо от дортонионской леди. До этого момента владыка Нолдор делал вид, будто особо ценный гость Хитлума не сделал ничего необычного.
— Карнифинвэ изначально был настроен враждебно, — Аралкарион скосил взгляд на Раниона. Оба эльфа, конечно, молчали о личной обиде, однако и без слов было ясно — за дочерей каждый из них готов мстить при первой возможности.
— Враждебный настрой — не проблема — каждый волен думать, что пожелает, — верховный нолдоран чуть заметно улыбнулся. — Меня волнует другое: Эльдалотэ мне не чужая, и я не хочу допускать, что она клевещет. Более того, слова о том, как химрингский посланник говорил обо мне нехорошие вещи, подкрепляя их тем, что живёт рядом со мной, и всё сам видит, выглядят правдоподобно.
— Леди предупредила тебя, — согласно кивнул Ранион. — Я верю, что Карнифинвэ мог намекать, будто единственная помеха для объединения Нолдор — это ты, верховный король, и давал понять, что поддержит любой мятеж против тебя, действуя изнутри, агитируя хитлумское население.
— Его надо изгнать с позором! — едва ли не выкрикнул Аралкарион.
Аклариквет поджал губы, задержал дыхание, выпрямился, словно собираясь что-то сказать, однако остался безмолвен, как и его арфа.
— Я знал, что Карнифинвэ против моей власти, однако Маэдрос утверждал, будто его посол для меня опасности не представляет. — Нолофинвэ плавным движением запястья бросил письмо на стол. Бумага, кружась, легла рядом с подсвечником. — Но если Карнифинвэ действительно намекал гномам Ногрода и эльфам Третьего Дома и Таргелиона, что от меня нужно избавиться, и обещал помощь, это очень серьёзная проблема.
— Изгнать!
— Нет, Аралкарион. Я долго думал о случившемся, и понял, что лучше держать Карнифинвэ при себе, не спуская глаз. А вы, мои верные советники, должны быть готовы действовать решительно при первой же угрозе.
Воины кивнули.
— С этого момента, — Нолофинвэ застыл, словно каменное изваяние, — химрингский посланник более не будет допущен ни на один важный совет, и не будет иметь права покидать Хитлум. Письма, которые он отправляет, будут тщательно проверяться на предмет шифров. Если он говорил Таргелиону, что меня нельзя включать в Торговый Совет, потому что я намеренно стану вредить Нолдор Первого Дома, если он утверждал, что я не хочу победы над Морготом, потому что считаю его личным врагом умалишённого полубрата, а не всеобщим, это станет известно из переписок.
Верховный нолдоран замолчал. Тишина снова сделала воздух густым и дрожащим, воины переглянулись.
«Седьмая Песня», — с ужасом подумал Аклариквет, не понимая, откуда взялись подобные мысли.
— Никто не поверит столь наглой лжи, мой Благородный Вождь, — заверил короля Ранион. — Предлагаю добавить это имя в летописи, как ещё один титул верховного нолдорана.
— Аракано, — кивнул Нолофинвэ, — Аргон на Синдарине. Возможно, оно мне подойдёт.
— А предателя мы призовём к ответу, — твёрдо произнёс Аралкарион. — Либо вскроется обман, но я уверен — леди Эльдалотэ не лжёт.
— И я уверен, — поддакнул бывший перводомовец.
— Карнифинвэ нужен мне целым и невредимым, — напомнил верховный нолдоран.
— Будет исполнено, — хохотнул прославленный охотник. — Принц останется в живых, но будет связан по рукам и ногам. Иносказательно, разумеется.
— Прекрасно, — улыбнулся Нолофинвэ.
«Прекрасно, — мысль била молотом, вышибая почву из-под ног, — если я в ближайшее время не решу проблемы с Таргелионом, меня весь Белерианд будет считать нищим!»
— Есть ли вести о Финдарато? — сказал вслух верховный нолдоран. — Я должен говорить лично с ним, раз никто из его приближённых ничего не решает.
В двери неожиданно постучали, на пороге появился слуга, торопливо объявивший о новых визитёрах.
— Кто прибыл?! — ошарашенно повторил Нолофинвэ, привстав с трона.
— Кто? — ахнул Аклариквет, не веря своим ушам.
— Это шутка? — скривился Аралкарион.
— Нет, вы не ослышались, — поклонился слуга, не находя слов для объяснения.
И в зале снова прозвучала Седьмая Песня Истины.
Встреча Финрода с людьми. Эльфы лучше Валар!
Лес густел стремительно, словно давая понять, что не желает видеть у себя непрошенных гостей, или будто бы что-то скрывая. Какие ещё тайны могут хранить творения Йаванны, кроме прячущихся в зарослях хищников или морготовых тварей, чей яд если и не убьёт, то страшно искалечит?
Финдарато обернулся на верных. Воспоминание о том, как Хеправион искренне заботился о своём лорде, порождало желание требовать чего-нибудь нереального, например, заставить чащу расступиться.
— Восточнее отсюда есть тропа, — сказал эльф с нарготрондским знаменем. — По ней можно выйти к реке, а вдоль берега дойдём до брода.
— У тебя есть какой-то задуманный маршрут, следопыт? — с тенью ехидства поинтересовался король, намекая, что проложенные кем-то другим дороги его не интересуют.
— Их много, — эльф поклонился.
— Все известные и хоженные пути мне не нравятся, — с нажимом произнёс Финдарато, осматриваясь. — Ни одного знакомого попутчика я не выбрал бы для себя. И даже если все дороги и просеки, будь то скрытые горные тропки, торговые широкие тракты или незаметные ходы разведчиков и охотников, ведут во тьму, я хочу, чтобы мой путь был особенным и проложенным мной самим. Каждая дорога начиналась на нехоженной земле, значит, под нашими ногами и копытами наших коней сейчас рождается история. Мы въехали в чащу леса? Пройдём буреломы насквозь, как лодка рассекает волны, навстречу новой неведомой судьбе!
— Слава владыке Инголдо! — провозгласили верные, и спешились — ехать дальше верхом не представлялось возможным.
Оставив троих эльфов следить за лошадьми и вещами, король с остальной свитой двинулся сквозь казавшийся непроходимым лес.
Среди плотно сомкнувшихся крон не ощущался ветер, практически не был виден дневной свет и сияние звёзд и зорь, зато летнее тепло ощущалось ласковым и манящим, пьянили ароматы хвои, листвы, смолы и трав. Неожиданно лес поредел, потянуло запахом трясины, и золотые лучи Анар рассеялись в мутном тумане.
«Правильный ли это путь? — промелькнула мысль, и Финдарато, осторожно ступая по всё более топкой земле, отмахнулся: — Какая разница, верный или нет, если конец известен? Главное, это свой, уникальный путь, единожды выбранный и никем не навязанный».
Со дна болота поднялись пузырьки, послышался то ли далёкий вой, то ли тяжкий вздох самой почвы, меж расступившимися кронами показалось безоблачное небо, медленно меняющее цвет с блёкло-голубого дневного на сине-сиреневый вечерний. На душе стало тоскливо, и чтобы развеселить себя и собратьев, командир отряда воинов запел, вторя словам своего короля:
— Негаснущее Солнце
Нам ночью дарит день.
Твой путь судьбою создан:
Идти на свет и к высоте,
Пронзая тень!
Для всех один и тот же
Путь жизни и любви,
Но отступив, не сможешь
Преодолеть подъём, найти
И обрести
Жизнь на высоте!
Стать солнце-королём
И светом той любви,
В сердцах что лёд с огнём!
Быть на высоте,
Сомнения распять,
Забыв про страх, взять волю в руки
И судьбою стать!
Быть на высоте!
Финдарато улыбнулся, однако в его сердце звучала совершенно иная музыка — тайная, неспетая вслух песня, которой нарготрондский король стыдился и боялся, как и предчувствий о собственном будущем, а теперь — и своего реального настоящего. Своего сегодня, здесь и сейчас.
«Над болотом туман,
Волчий вой заметает следы.
Я бы думал, что пьян —
Так испил лишь студеной воды
Из кувшина, что ты мне подала,
Провожая в дорогу,
Из которой я никогда не вернусь,
Жди — не жди, никогда не вернусь.
Словно раненый зверь,
Я бесшумно пройду по струне.
Я не стою, поверь,
Чтоб ты слёзы лила обо мне,
Чтоб ты шла по следам моей крови во тьме —
По бруснике во мхе,
До ворот, за которыми холод и мгла.
Ты не знаешь — там холод и мгла.
Ты однажды вдохнёшь
Терпкий ладан холодной луны,
В сердце сдвинется нож,
Боль поднимется из глубины.
Неужели ты ждёшь воплощение беды —
Духа сумрачной стали,
Чтобы снова дать мне напиться воды,
Этой пьяной хрустальной воды?
Но не сомкнуть кольцо седых холмов,
И узок путь по лезвию дождя,
И не ищи — ты не найдешь следов,
Что Воин Вереска оставил, уходя».
Болото осталось позади, однако липкая вязкая тёмная тоска осталась, сливаясь с безбрежным мраком завладевшей Ардой ночи, и снова оказавшись в чаще, Финдарато не заметил, что под ногами начали попадаться не только мхи, ягодные кустики и упавшие ветки.
«И не ищи в морозной мгле следов,
Что Воин Вереска оставил, уходя».
— Смотрите! — остановил своих воинов командир. — Это что-то рукотворное! Только кто мог такое сделать?
— Орки? — предположил знаменосец.
— Не думаю, — не показал эмоций Финдарато, присматриваясь к странной вещице. — Я никогда ранее не видел ничего подобного.
Фигурка была грубо вырезана из дерева, напоминала нечто четвероногое с головой, похожей на орочью, только глаза представляли собой не чёрточки, а круги. В прорези в районе макушки были напиханы завянувшие жёлтые цветы.
— Похоже на существо, о котором говорили разведчики осадного лагеря, — напрягся командир, — а кто мог сделать оборотня? Только тот, кто его видел. Значит, лес опасен.
— Нет, — отмахнулся Финдарато, — присутствие орков мы заметили бы по совсем иным признакам. А что до этой фигурки… Придумать можно и то, что никогда не встречалось.
Не согласиться было сложно. Подняв непонятный предмет и увидев, что лапы существа подвешены на волосяных нитях для подвижности, Инголдо окончательно уверился — здесь были не орки.
Присмотревшись, эльфы заметили следы, оставленные три-четыре дня назад: ноги были босыми и в мягкой обуви без жёсткой подошвы, большими и маленькими. Здесь, похоже, что-то искали, возможно, грибы.
— Надо выяснить, что за существа обитают неподалёку, — заинтересованно сказал Финдарато, втайне надеясь, что встретит выжившее племя Ноэгит Нибин и сможет им чем-нибудь помочь, хотя и понимал — отпечатки стоп слишком большие для крох-гномов.
Скрыв себя магией, эльфы пошли по следам, и довольно скоро среди деревьев показались дымки костров. Воздух стал свежим и влажным — существа расположились около реки или большого озера. Вероятно, это не временная стоянка.
Снова отметив для себя, что по пути не попадается большое количество мусора, поломанных деревьев и расчленённые трупы, Финдарато уверился: перед ним не морготовы рабы, а кто-то совсем иной.
Неужели…
Догадка заставила сердце забиться чаще. Пусть Валар и пытались скрыть грядущее появление в Арде Младших Детей Эру, однако Феанаро, изучивший язык Айнур, узнал больше других обитателей Амана, и говорил о Придущих Следом открыто.
Надежда стать первым, кто встретил новых созданий Творца, окрылила Финдарато, и, приказав своим верным ждать в засаде и не показываться, нарготрондский король пошёл в сторону костров.
Всё ещё скрываясь за маскирующими чарами, Финдарато, прислушиваясь к незнакомым звукам и запахам, подошёл к поляне, которая явно была расширена искусственно: судя по всему, толстые стволы поджигались у основания и таким образом делались ýже и менее прочными. Пни выкапывались вручную, многие из них теперь служили столами и стульями около костров: на одних располагалась глиняная кривоватая посуда с простыми узорами в виде штрихов, на других — инструменты, которые казались слишком ненадёжными для хоть какой-нибудь работы, однако, судя по всему, все эти странные приспособления для чего-то служили и вполне справлялись со своими функциями.
Немного удивило, что тёплое время года и наличие рядом воды, в которой можно мыться, не помогали странным созданиям быть чище и меньше пахнуть. Или они, как орки, лишний раз к воде не подходят? Боятся, потому что не умеют плавать?
Стоянка полнилась странными звуками, издаваемыми при дыхании во сне теми, кто, по всей видимости, должны были караулить сородичей, защищая от ночных хищников. Из аккуратных и не очень шалашей доносились охи-вздохи, плач детей и ленивая ругань — судя по всему, на шум, мешавший отдыхать. У костров стояли глиняные котлы с вполне узнаваемым содержимым, которое хоть и не пробуждало аппетит, в еду вполне могло сгодиться, а также были чаны с водой, чистой и не слишком, варёными ягодами, а рядом со спящими охранниками стояла чаша с забродившей черноплодной рябиной. Немудрено, что стража оказалась не слишком бдительной. На низких ветвях сушились шкуры, а некоторые пеньки были накрыты плетёнными из травы или тонкой коры ковриками.
Финдарато осмотрелся. Да, занявшие поляну создания — не орки, однако эльф готов был поклясться, что видел похожих существ в армии Моргота. Враг нашёл Младших Детей Эру раньше?
Не до конца понимая свои чувства, однако абсолютно уверенный, что Айнур поступили отвратительно, даже не предложив свою помощь юной расе, бросив её на захваченной безжалостным собратом земле, Инголдо чётко осознал, что обязан не допустить полного порабощения Морготом этих существ.
— Пусть Валар и пытались принимать облик Эльдар, — прошептал король Нарготронда, — они не стали похожими на нас. Мы, Народ Звёзд, лучше них. Мы не бросаем в беде ни сильных, ни слабых! Мы — Старшие, мы — первые творения Отца, и мы — лучшие!
Взгляд упал на лежавший у одного из костров предмет. На самом деле, на поляне было разбросано очень много что, и применение большинству вещей придумать оказалось непросто, если это не игрушки, конечно, однако то, что привлекло внимание Финдарато, очевидно предназначалось для музыки. Это было изделие из дерева, напоминавшее формой рог, с натянутыми поперёк то ли скрученными жилами, то ли тонкими верёвками и нитями разной толщины. Любой менестрель, валинорский или средиземский, даже не посмотрел бы на это недоразумение, взял бы свою арфу, лиру или лютню и показал бы дикарям, как должен выглядеть инструмент, ведь плохо сделанный, он оскорбляет Тему Творения, однако Финдарато захлестнули эмоции, среди которых невыносимо остро ощущалась жажда хоть какой-то справедливости. Да, эти существа не умеют ничего делать нормально. Но ведь это из-за безразличия Валар! На несчастных брошенных Младших буквально наплевали те, кто обязан был проявить заботу!
— Я не Айну, — гордо сказал сам себе Финдарато. — И не побрезгую спуститься со священной горы к нуждающимся.
Сбросив капюшон маскировочного плаща и развеяв чары, прославленный король со множеством имён и титулов сел на голый пенёк посреди обжитой дикарями поляны, взял примитивный музыкальный инструмент и заиграл.
Примечание к части
Использованы песни:
"Быть таким, как я" из мюзикла "Король-Солнце"
"Воин Вереска" гр. Мельница
Песня для Младших Детей
— Ух-ух-ух! — пыхтел мощный коренастый мужчина, слишком долго ёрзая на матери своих многочисленных детей, тщетно стараясь сделать ещё одного. — Ух! Ух! О-о-о… Фу-ух.
Собранный из веток шалаш на лето оставили без утеплённой крыши, сменив её на несколько слоёв лапника, слышимость с улицы стала лучше, поэтому ребёнок, рыдавший по соседству, мешал сосредоточиться на самом важном деле в жизни. Это в молодости ничто не могло отвлечь от любимого занятия, а сейчас…
— Ух! Ух! Ух-ух-ух! — продолжил пыхтеть мужчина, а жена подбодряла его стонами, умело изображая удовольствие.
Кто-то прикрикнул на ребёнка, тот зарыдал громче, присоединились всхлипы малыша постарше.
— Да я вас! — воскликнул так и не сделавший очередного наследника дикарь, слезая с женщины и прикрывая мощной ладонью без одного пальца обвисшую мужскую силу. — Да вы у меня!
И вдруг заиграла музыка. Непривычно громко и проникновенно.
Сначала струны звучали по очереди, без какой-либо мелодии — кто-то будто пробовал инструмент, но даже такие бессистемные касания создавали тему, в которой слышались весенняя капель, начинающийся после долгой засухи дождь или слёзы умиления старухи, взявшей на руки новорожденного внучка. А потом зародилась мелодия, прекраснее которой дикари никогда не слышали. Младенец перестал плакать, зато слёзы выступили на глазах взрослых. Люди начали осторожно выглядывать из укрытий и, поражённые красотой и светом неожиданного гостя, в страхе и восторге хватались за сердце.
Сияющий незнакомец с волосами цвета солнечных лучей огляделся, и его небесные глаза, будто звёзды, озарили души смотревших на него дикарей. Прекрасное лицо неведомого дива украсила улыбка, и к волшебной музыке добавилась песня.
У племени не существовало слов для выражения столь сильного восхищения, большинство онемело от потрясения. Люди не высказали догадки, однако многие подумали об одном: сияющие волосы цвета солнца наводили на однозначный вывод — само светило спустилось с небес, чтобы развеять слепящую близорукие глаза тьму ночи.
Не понимая слов песни, взрослые уверились, что Солнце поёт о том, как прекрасен его небесный дом, ныне покинутый, о том, как сердце тоскует по оставленным благословенным чертогам, но ради того, чтобы осветить путь недостойным и слабым, стоит терпеть невзгоды, ведь жизнь любого существа на земле полна боли и скорби, и Солнце решило разделить людскую печаль, чтобы облегчить её. Это великая жертва, требующая вечной благодарности! Непомерной и непосильной.
И только дети, не знавшие пока и своего родного простейшего языка, поэтому полагавшиеся только на интуицию, не научившиеся выдавать желаемое за действительное, уловили иные нотки в дивной песне, и заулыбались.
С трудом сохраняя серьёзное лицо, Финдарато украдкой посматривал на затаившихся среди ветвей верных, понимавших его язык, и наслаждался произведённым эффектом.
— Ох, козлятушки, вы ребятушки,
Остаётеся вы без матушки, — пел сказку нарготрондский король, подражая своему деду, — в огород иду за капустою,
Может волк прийти — сердцем чувствую!
Надо сидеть — слышите вы? —
Тише воды, ниже травы!
Надо сидеть — слышите вы? —
Тише воды, ниже травы!
Восхищённые дикари высовывались из укрытий всё смелее, и только спящие охранники поляны продолжали самозабвенно храпеть.
— Вы на семь замков запирайтеся! — с наставительной и очень серьёзной интонацией продолжал петь Финдарато. — Лишь на голос мой откликайтеся.
Ох, боюсь я за вас, ребятушки!
Ох, не вышли бы обознатушки!
Из-за ближайшего дерева послышался смешок, однако слишком тихий, чтобы быть услышанным людьми, которые были абсолютно уверены в глубокомысленности нравоучений сияющего гостя-Солнца. Конечно, он пел о непреложных истинах, которые только начинавшим жить Детям Эру ещёпредстояло познать, принося великие жертвы и терпя невзгоды.
— Не волнуйся, мамочка:
Будет всё в порядке!
Знаем мы из сказочки —
Волк ужасно гадкий!
С удивлением заметив, что можно привыкнуть и к запахам, которые в большинстве оказались вовсе не отвратительными, а даже весьма притягательными вопреки первому нелестному впечатлению, а тошнотворные, похоже, служили предупреждением, что от воняющего тела лучше держаться подальше, и к звуку примитивных струн, Финдарато представил, в каком ужасе были бы его родители и жена, увидев, чем он занят. Реакцию остальных родичей будет шанс лицезреть самолично.
— Семеро, семеро, семеро козлят
Весело, весело, весело шумят! — подмигнув на удивление смелому ребёнку, который медленно подходил ближе и тянул ручонки, чтобы потрогать ткань плаща, нарготрондский король сдержал смех. — Весело Всезнайке,
Весело Болтушке,
Весело Топтушке,
Весело Бодайке,
Весело Мазилке,
Весело Дразнилке
И другой Дразнилке.
Ну, давайте, братцы,
Прыгать и бодаться!
Верные засмеялись громче.
Подумав, что поступает некрасиво, шутя над теми, кто отсутствует, или не может достойно ответить, Финдарато решил больше так не делать, однако желание реализовать вдохновение до конца убедило — издёвка не станет добрее, если окажется короче или длиннее, к тому же, раз дикари слушают, и им явно нравится, нет никакой разницы, о чём песня, коли приносит радость. А остальные… Сами те ещё шутники.
Значительно понизив голос и сделав его немного хриплым, Инголдо изобразил злого голодного волка, прикинувшегося козой, однако постарался никого из племени не напугать, а своих — не уморить от смеха:
— Отворите поскорей мамаше дверь!
Я устала, я голодная как зверь!
Пабуду-ба, пабуду-ба, паба-ба!
Взлетев на высокие ноты для партии козлёнка, Финдарато мысленно вздохнул о слишком малом диапазоне недоинструмента:
— Твой голос на мамин совсем не похож!
Ты голосом толстым фальшиво поёшь!
— Вас кормила я, поила молоком,
А теперь мой голос даже не знаком?!
Пабуду-ба, пабуду-ба, паба-ба.
— Твой голос на мамин совсем не похож —
Ты голосом толстым фальшиво поёшь!
Дикари ахнули, услышав в пении достойный легендарного эпоса бой песенных Тем Добра и Зла, Света и Тьмы, Жизни и Смерти. Две Музыки, рождённые одним Творцом, но оказавшиеся по разные стороны черты, сошлись в поединке, где победитель мог быть только один.
Финдарато всей кожей ощутил желание слушателей — всем им, пережившим слишком много невзгод, не знавшим, что может не быть горя, хотелось счастливого конца там, где финал был неизбежно трагичным. Эльфийский владыка чётко осознал — он не может обмануть ожидания, поэтому будет единственным, кто знает страшную правду о конце сказки.
— У порога, видно, буду помирать! — тише и мрачнее запел Инголдо. — Не пускаете домой родную мать!
Отворяйте, не валяйте дурака!
Я козлиха, но охрипшая слегка!
— Твой голос на мамин совсем не похож!
Ты голосом толстым фальшиво поёшь!
Произнеся последние строчки победно, Финдарато выдал подобие трели, насколько позволяли струны, и доброжелательно посмотрел на дикарей, чуть приподняв инструмент, надеясь, что жест будет понят верно, и хозяин сего творения покажет себя. Сделал такое — научится мастерить лучше, ведь теперь есть, кому помочь мудрым советом.
Примечание к части
Полагаю, все знают, что это за сказка, но если вдруг не в курсе, знайте - это "Волк и семеро козлят на новый лад".
О верных Финрода Фелагунда
— Молодец наш король! — захохотал эльф с собранными в короткий хвост золотыми волосами. — Я рад, что государь не позволяет Феанарионам безнаказанно командовать собой!
— Сомнительное наказание, Филинквэ, — отозвался с дерева Орикон, похоже, до сих пор недовольный тем, что ему пришлось надолго покинуть жену и маленького сына Эдрахиля. Старший из его детей — следопыт Миньятолос отправился вместе с отцом сопровождать короля и сейчас молча смотрел на поляну и её неприглядных обитателей.
— Надо сообщить остальным, что мы нашли племя, и, похоже, это те самые Младшие Дети Эру, о которых упорно молчали Валар, — черноволосый эльф выглянул из своего укрытия. — И в Нарготронд тоже. Не думаю, что эти существа опасны для нас, вооружённых луками, но о такой находке молчать нельзя. Неизвестно, во что превратится подобное племя через пару дюжин лет, если оставить его без присмотра.
— Правильная мысль, Сайвэ, — Филинквэ ниже опустил капюшон. — Идём вместе, чтобы, слушая тебя, никто не подумал, будто ты поел не тех грибов.
— Они решат, что мы обедали вместе, — рассмеялся Нолдо, быстро зашагав в направлении оставленных присматривать за лошадьми собратьев.
Орикон переглянулся с сыном. Эльфы думали об одном и том же — стоит показать себя, дать знать дикарям, что красиво поющее дивное создание явилось к ним среди ночи не одно, ведь мало ли, какая дурь взбредёт в голову членам племени? Может, они решат съесть неведомого гостя или разобрать на сувениры и колдовские амулеты?
Незаметно подав владыке сигнал с вопросом, Орикон получил отрицательный ответ и напрягся сильнее прежнего. Похоже, нарготрондский король совсем не думал о возможной опасности, исходящей от любого существа, наделённого разумом и желаниями.
***
Опомнившись от потрясения, когда дивная музыка смолкла, жутковатого вида существо, судя по форме груди — женского пола, ринулось оттаскивать назад ребёнка, который уже почти дошёл до неведомого прекрасного сияющего солнечным золотом гостя. Малыш запротестовал, и тут же получил тяжёлую оплеуху от испуганной матери, или кем ему была эта заботливая дикарка?
Финдарато снова поднял инструмент, улыбаясь ещё милее. С одной стороны, находиться в окружении не слишком приятно выглядевшего племени было, мягко говоря, некомфортно, но с другой — король чувствовал, что наконец может быть действительно нужен и полезен, и никому своей помощью не навредит.
— Я, — сын валинорского нолдорана положил ладонь на грудь, желая дать понять, что пытается представиться, — аманэльда, Нолдо. Я — Финдарато Инголдо Арафинвион из Дома Финвэ, что в Тирионе на Туне, в далёком Благословенном Амане. Финрод Фелагунд, друг гномов Ном. Владыка Нарготронда, Тол-Сириона и Дортониона.
«Ном, Ном», — пробежали шепотки, и король с досадой подумал, что, конечно, неразвитый народ станет называть его самым просто произносимым гномьим прозвищем.
Один из спавших охранников неожиданно всхрапнул очень громко и, похоже, испугавшись изданного самим собой звука, содрогнулся и с сонной неразборчивой руганью сел, мотая головой.
Финдарато сдержанно рассмеялся, и вдруг из замершей в отдалении толпы выступил крупный, относительно чистый и почти не вонявший сильный мужчина с разрисованным телом, волосы и борода которого были чёрными с редкой малозаметной проседью. Дикарь был местами прикрыт беличьими шкурками, на шее висели многочисленные бусы из всего, что можно найти в лесу. Сделав несколько очень уверенных шагов вперёд, храбрый член племени затормозил, обернулся — похоже, он был уверен, что за ним кто-то последует, однако этого не произошло. Несколько мгновений поколебавшись, дикарь, слегка побледнев, однако сделав натянуто-злое лицо, скоро кивая сияющему гостю, будто заранее со всем соглашаясь, тыкая себя в грудь, повторяя при этом «Бу-бур-бур», обошёл Финдарато по широкой дуге и вцепился в горло спящему на посту собрату.
По аналогии с наугрим, Финдарато оценил примерный возраст смельчака — было похоже, что это зрелый отец семейства, ещё способный к продолжению рода.
«Да ладно! — прозвучал в памяти возглас одного из «лучших друзей-гномов», когда, ещё на Тол-Сирионе, Инголдо принимал решение уходить в пещеры на Нароге, а это было тяжело сделать без солидного бочонка хмеля и весёлой компании — одиночество заставляло думать о собственной ничтожности перед Валар, зато с неунывающими наугрим всегда, пусть и ненадолго, возвращалась вера в себя. — Да не может быть! Неужели у эльфов никогда не опускается долото?! Никогда-никогда не наступает вечный интимный покой? Да ладно! — А когда выпито стало совсем много, ногродский посланник обнял Финдарато и наставительно заговорил вполголоса: — Никогда, слышишь, Ном, никогда и никому не говорите, дивнюки хреновы, что у вас вечная могота! Иначе соберётся армия обвислых и оторвёт ваши светящиеся яйца!»
— Буур! — одной рукой держа ошалевшего собрата за горло, а другой со страшной силой лупя себя в мощную грудь, завопил дикарь.
Толпа, испуганно смотря то на Финдарато, то на дерзкого храбреца, стала кивать, махать руками, повторяя «Ном», «Буур» и ещё много простых непонятных слов, о смысле которых, однако, Инголдо начинал догадываться: вышедший вперёд мужчина, похоже, считался здесь главным и теперь был обязан призвать к ответу опозорившихся перед Номом соплеменников.
Первой мыслью было: не дать дикарю расправиться с пьянчужкой, однако что-то подсказывало — лучше не вмешиваться. В конце концов, охранники действительно крайне безответственно подошли к своим обязанностям, и стоило представить, как в такой ситуации поступил бы сам Финдарато. А Маэдрос?
Разговоры вокруг стали громче, и нарготрондский король поймал себя на мысли, будто слышит нестройный, необученный музыке хор, в котором кто-то хотел солировать, другие же солировали против воли, а третьи — подпевали основной теме. Это звучало отвратительной какофонией, где тема вождя, ища поддержки смолкнувшей музыки Нома, хотела утвердиться, заставляя другие мелодии играть сдавленно, испуганно, ведь не мог же лидер бояться один или больше других.
Тема Младших Детей Эру, какой её смог услышать Финдарато, была ужасной, грязной и фальшивой, однако что-то в ней притягивало, заставляло вслушиваться, искать красоту, которая пока незаметна, словно алмазы в толще породы. Ни один камень не выглядит прекрасным сразу: даже самый дивный берилл изначально грязный, неровный и не блестит. То же ощущение возникало и с дикарями: сын Арафинвэ отчаянно верил — они могут быть прекрасны, если рядом окажется тот, кто захочет этому поспособствовать.
Вдруг нестройный хор голосов смолк. Финдарато не сразу понял, что произошло, однако, догадавшись, еле сдержал смех: вождь, рассчитывая на своих бойцов, которые не вышли вместе с ним, накинулся на пьянчуг без оружия, зато спавшие на посту охранники поляны были вооружены и довольно быстро вспомнили об этом. Получив увесистой дубинкой, главный дикарь рухнул на землю, однако быстро вскочил, и на этот раз подмога всё-таки пришла.
Финдарато подумал, что находиться рядом с дерущимися — совсем не то, чем хотелось бы заниматься в эту дивную ночь, однако бежать или вмешиваться — тоже плохая идея. Пытаться разнять даже умных и образованных принцев порой непросто, а уж этих…
И вдруг Инголдо с ужасом понял — оставшиеся в стороне члены племени ждут от него помощи. Подумав, что поднимать оружие на дикарей будет совсем нечестно, а чтобы нанести удар чарами музыки, понадобится время, нарготрондский король медленно встал, и в этот непростой момент помощь пришла с очень неожиданной стороны.
Ветви ближайшего дерева вдруг заколыхались, и на поляну, сияя золотыми волосами и развевающимся плащом, спрыгнул, будто спустился с неба, один из прятавшихся в засаде верных.
— Мо-ой госуда-а-арь! — запел эльф, делая вид, будто обращается к звёздам с мольбой. — Э-эти существа-а опа-асны. Может быть, уйдё-ом?
— Не-ет, Эрьярон! — подыграл Финдарато. — Нам не-ечего бояться: Младшие Дети никогда не видели зла от эльфов, поэтому не причинят нам вреда.
— Слу-у-ушаюсь и повину-у-уюсь!
Поняв, что солнечных гостей уже двое, люди растерялись — ведь дневное светило в небе только одно, так откуда же ещё взялось? — и драка стихла. Из кучи-малы постепенно выбрались все участники потасовки, и вождь, снова постучав себя в грудь, отдал какой-то приказ. Толпа затрепетала.
Что произошло в следующий миг, ни Финдарато, ни Эрьярон не поняли: к ним подошли двое стариков, державших на глиняных подносах тлеющие угли. Кроме того, дряхлые мужчины привели эльфам совсем юного мальчика и девочку, только-только становившуюся девушкой.
— Заче-ем они на-ам? — очень пафосно пропел Эрьярон, делая вид, что снова обращается к небу.
— Понятия не име-ею! — провозгласил Инголдо.
Пока старики с углями и юнцами пытались что-то объяснить сияющим гостям, вождь и ещё несколько мужчин примерно его возраста выгнали горе-охранников за пределы поляны. Три женщины, громко рыдая, таща за собой детей, последовали за ними в чащу.
— Скажем, чтоб не изгоняли? — устав петь пафосно, упростил мотив собрат Финдарато.
— Пожалуй, это не наше дело, — спустился на низкие ноты король, и старики чуть не уронили свои подносы, почему-то испугавшись.
— Бо-ольше так не пой, мой владыка! — Эрьярон был потрясающе серьёзен.
— Ла-адно! — согласился Инголдо, прозвенев трелью соловья.
Решив, что тема музыки проще и понятнее, чем дети и угли, нарготронский король снова взял инструмент и вопросительно посмотрел в толпу. Глаза стариков с подносами вспыхнули негодованием, оба дедка начали что-то бормотать, делать губами «Пуф-ф-ф!», мотать и без того трясущимися головами, а мальчик и девочка восхищённо любовались эльфами, которые, увы, не могли ответить взаимным восторгом.
В толпе поднялся шум, и в сторону сияющих солнцем гостей вытолкнули испуганного юношу, тоже разрисованного, растрепанного, исцарапанного, словно после драки с рысью, с короткой редкой бородёнкой. Человек смущённо посмотрел на эльфов, но когда Финдарато заулыбался и, положив инструмент на землю, отошёл чуть назад, музыкант вдруг радостно взвыл, запрыгал, закружился, схватил то, на чём только что играл Инголдо, начал неистово терзать струны, кувыркаясь через костёр, потом с диким воплем выпрямился, разбил инструмент себе об голову и начал самоудовлетворяться, счастливо подвывая.
Нолдор переглянулись. Не сказав друг другу ни слова, оба подумали об одном: если подобное поведение одобрить, всё племя начнёт так делать, а наблюдать столь нелицеприятную картину желания не было совершенно.
***
Спешно преодолевая путь через чащи и болота, порой передвигаясь по деревьям, не касаясь земли, Сайвэ и Филинквэ добрались до оставленных сторожить лошадей собратьев, когда рассветная зорька окрасила небо нежными оттенками оранжевого, розового и бирюзового.
— Да, случилось, — ответил на незаданный вопрос черноволосый следопыт, обращаясь к своему кузену Воримо, вместе с которым во время Исхода ушёл из Первого Дома в Третий, понадеявшись на бесхитростную спокойную мудрость принца Арафинвэ. Но когда верность младшему сыну Финвэ стала означать униженное покаяние перед Валар, братья последовали в Хэлкараксэ вместе с новым главой Третьего Дома Нолдор — Финдарато Инголдо и впоследствии были рады, что поступили так, поскольку позорное положение обездоленных, лишённых статуса и почестей последователей Феанаро теперь их не касалась, как и безвольное поклонение более не уважаемым Айнур.
— Что, Сайвэ?
— Мы нашли Младших. И я не уверен, что рад этому.
Филинквэ молча подсел к костру, былая весёлость начисто стёрлась с лица охотника. Сероглазый сероволосый юный полусинда посмотрел на озадаченных соратников, не понимая, что их так встревожило.
— Видишь ли, Эсуил, — сказал ему Сайвэ, — король Финдарато, Финрод Фелагунд, постоянно пытается в Эндорэ с кем-нибудь дружить. И знаешь, чем это оборачивается? К примеру, прекрасная дева из дивного Валинора вышла замуж за ничем не примечательного серого эльфа, и родился ты. Но, пожалуй, это единственное последствие, за которое не стыдно и не страшно.
Полусинда прищурился. Да, Сайвэ нередко иронизировал над коренными жителями Эндорэ, считая себя лучше них, однако привыкать к этому не собирался и подумывал однажды устроить настоящий поединок, чтобы, пусть и проиграв, хорошенько проучить язвительного собрата.
— Наш светлый владыка, Эсуил, — продолжал говорить следопыт, — пытался стать другом Тинголу. Что из этого вышло? Мы оставили в Дориате выстроенные дома и дороги, сады, драгоценности, приобретённые в Валиноре знания, а выгнали нас, словно мы самолично предали Эльвэ! А всё почему? Потому что мы братоубийцы, как и все Голодрим! Потом владыка Инголдо подружился с наугрим. Союз оказался скреплён войной. И знаешь, о чём я теперь думаю? Я надеюсь, что ради дружбы с Младшими Детьми Эру нам не придётся убивать их собратьев.
— Не уверен, что нам нужна их дружба, — хмыкнул Филинквэ, поворачивая вертела над костром.
— Нам — нет, а королю, похоже, да, — черноволосый следопыт взглянул на кузена, ища поддержки.
— Посмотрим, чем это обернётся. Хотя, признаю, начало наших взаимоотношений вышло забавным, — охотник подбросил в огонь хворост.
— Что произошло? Расскажите об этих созданиях! — заинтересовался Эсуил, забыв обиды.
— Сначала я хочу понять, к чему был этот разговор, — появился из-за деревьев эльф с редкой внешностью: золотыми волосами Ваньяр и карими глазами Авари. — В беседах о заключённых в Средиземье браках между аманэльдар и недостойными их дикарями ты, Сайвэ, не раз плевался ядом, и однажды ответишь за это, когда я получу позволение короля причинить вред его ближайшему верному. Но сейчас я услышал гораздо худшие речи, чем обычно. В моей семье всегда с недоверием относились к перебежчикам, независимо от обстоятельств, заставивших отречься от своего лидера, и теперь я снова слышу подтверждение правоты родичей. Ты, бывший верный Феанаро Куруфинвэ, хочешь снова сменить владыку и подбиваешь на это нас?
— Никогда не понимал тех, кто шёл за Феанаро и называл его своим лидером, — вступился за собрата Филинквэ. — Своего лидера необходимо поддерживать и защищать, но Феанаро так себя вёл, что у его сторонников просто не оставалось друзей! Я не хотел оказаться верным лорда, который вечно воюет один против всей Арды, умудряясь настроить против себя любого, кто имел несчастье оказаться в поле его зрения. Защищать короля от каждого встречного — нет, благодарю. Это слишком большая честь для простого охотника.
— А я ни за что не присягнул бы Нолофинвэ, — Воримо встал рядом с кузеном, давая понять, что не позволит выяснять отношения силой. — Во Втором Доме мне не нравилось, что я проигрываю в искусстве менестреля этому опарышу Аклариквету! Кому угодно можно уступить первенство, но только не ему!
— Ха! — Сайвэ скрестил руки на груди. — Я знаю одного любителя витать в облаках, который пошёл в Исход с Финдарато ради Артанис. Этот глупый эльда всегда был влюблён в Нэрвен, но не смел ей сказать и даже присягнуть на верность: знал — она однажды выберет в мужья другого, и понимал, что не сможет вечно быть рядом, видя её недоступной. Видя её чужой женой! А на службе у короля Финдарато остаётся надежда иногда слышать о любимой, знать, как у неё дела, а, может, и увидеть вновь когда-нибудь. Но в итоге, вместо мечтаний о прекрасной Нолдиэ, этот глупец проводит время то с гномами, то с этими существами, которые воняют не лучше орочьего войска!
— Ни за что бы не стал рядиться орком, — вдруг сказал Эсуил, снимая с огня дичь, — даже если это вопрос жизни и смерти! Это мерзко! Недостойно! Вы слышали о странных орках в Таргелионе? Химрингские воины молчат о военных делах, зато верные короля Маглора пару раз обмолвились о том, что их обвиняют в безответственности, приписывая плохую службу на границе, мол, сквозь «Дыру Маглора» орки лезут. Но воины уверены, что мимо них никто не мог пройти, а после Аглареб всех прорвавшихся в Белерианд врагов перебили!
— Стать орком — худшее, что может случиться с эльфом, — кивнул золотоволосый кареглазый воин. — Однако я хочу услышать объяснения!
— Йавиэрион, — Филинквэ похлопал юного собрата по плечу, — никто здесь не думает о предательстве. Я пошёл за моим королём не только потому, что мой лучший друг Индвэ долго меня уговаривал, приводя разные аргументы. Я любил Валар и готов был многое им простить, готов был верить, что всё снова будет хорошо, но ни один из оставшихся в Амане королей более не казался мне достойным, а Валар считать непосредственными лидерами, минуя арана, не решался. Кто я, чтобы настолько приблизиться к ним? Валар не меня избрали. — Охотник хмыкнул. — Уходившие в Эндорэ владыки тоже казались мне не теми, за кем я бы следовал, не оглядываясь. Я никогда не понимал вражды Феанаро и Нолофинвэ, не оправдывал ни одного, ни другого, поэтому очень рад, что король Инголдо выше подобных дрязг. А заодно мне не обидно, что моя жена не пошла со мной в Исход. Если уж самого Финдарато не поддержала супруга, то и мне горевать не о чем.
— Мы отвлеклись, — Сайвэ посмотрел в ясное синее небо. — Воримо, пойдём со мной к поляне с дикарями, а Филинквэ останется здесь — расскажет остальным, кто на этот раз будет нашими друзьями. Полагаю, надо готовиться к неожиданностям.
***
Посмотрев с неодобрением на почти достигшего высшей степени блаженства дикого менестреля, сын валинорского нолдорана обернулся к Эрьярону и очень осуждающе покачал головой.
— Финдарато Инголдо, Финрод Фелагунд Ном, — плавно положив ладонь на грудь, произнёс нарготрондский владыка, — не хочет это видеть. Некрасиво!
Какая-то седая женщина испугалась, бросилась обнимать занятого собой музыканта. Тот мгновенно рассвирипел, потому что очень хотел закончить дело, но его отвлекли, и желание пропало. Не обращая внимания на истошно орущего и вырывающегося соплеменника, старуха начала что-то умоляюще кричать и размахивать свободной от крепкого объятия рукой.
— Не знаю, что она имеет в виду, — тихо сказал Эрьярон, — но тебя явно поняли неправильно.
— А как сделать, чтобы поняли правильно? — съязвил Финдарато.
Верный собрат пожал плечами, сделал шаг в сторону от своего владыки и показал жестами, что демонстрировать возможности своего достоинства следует там, где никто не видит.
Люди испугались ещё больше, женщина уволокла куда-то горе-музыканта, и воцарилась тишина.
— Может, уголь на подносе надо было взять и поджечь? — предположил Эрьярон.
Король развёл руками. Надеясь, что не каждое его действие будет сопровождаться публичным самоудовлетворением или паникой дикарей, Инголдо взял из-за пояса кремень.
Старики с углями, злые и растерянные, заметив внимание, приободрились, подтолкнули вперёд юнцов.
Немного подумав, Финдарато подмигнул собрату и дал знак бдившему поблизости Орикону.
Третий золотоволосый эльф оказался на поляне и протянул своему королю щит, украшенный символом Нарготронда.
Нарисованный на металле факел так потряс стариков, что они оба затряслись и упали бы, если бы на помощь не подоспели собратья.
Финдарато хотел снова запеть, потому что из всего, что он делал, дикари спокойнее реагировали именно на музыку, но вдруг горизонт начал светлеть, восходящее солнце озарило верхушки деревьев, и люди, до этого момента считавшие Инголдо небесным светилом, а других эльфов — вероятно, его детьми, поэтому боявшиеся к ним приближаться из-за опасности сгореть в небесном священном пламени, поняли — перед ними вовсе не солнце. И страх, смешанный со священным трепетом, сменился иными чувствами.
Правитель народа алкарим
Палач нанёс последний из положенных ударов хлыстом и облизнулся, смакуя попавшую на лицо кровь виновного.
Колдовской мрак, скрывавший земли «чёрного врага эльфов» Мелькора от жара лучей светоча Ариэн, давно смешался с едким смрадным дымом множества печей, сжигавших уголь, жидкое топливо и мусор в чудовищных количествах, и люди всё чаще болели: кашляли, задыхались, покрывались сыпью и экземами. Чем больше была примесь орочьей крови, тем проще переносилось загрязнение воздуха, тем реже рождались нежизнеспособные уродцы, однако всё равно из-за недостатка света и еды кривоногие и сутулые, прыщавые беззубые полулюди умирали всё более молодыми, тяжко хворали с ранней юности, население росло лишь за счёт ежегодной беременности способных рожать женщин и ненасытной жажды мужчин долбить каждую дырку между ног, чему хорошо способствовала растущая всюду сорная трава, облегчавшая боль, снимавшая усталось и быстро возбуждавшая даже покойника. Плодившиеся в том числе против желания и в результате насилия самки обеспечивали своего владыку рабами и воинами в достатке, а качество потомства от людей не требовалось.
Кровь была везде: на помосте, где стегали подвешенных за руки преступников, на палачах, на земле, даже на ближайших зрителях.
Сегодня к месту казни согнали рабов со всех ближайших шахт, мастерских и стройплощадок — ситуация возникла крайне серьёзная, не случавшаяся ранее. Каждый обязан был увидеть, что стало с преступниками, и понять, как страшно наказание за бунт. Разве это сравнить с обычной поркой, на которую кто-то посмел обидеться?
«Неосторожное слово — удар! — приличными словами прокручивал в памяти выкрики протестовавших Даритель. — Непочтительный взгляд — удар! Недостаточное усердие в работе, независимо от причины — удар! И хорошо, если изобьёт надсмотрщик-орк. Если за дело возьмётся Балрог — шансов выжить не останется — огненный бич будет хлестать редко и вроде бы не слишком сильно, не то что орочий кнут, но боль, постепенно вгрызающаяся в раны, оставленные тёмным пламенем, сведёт сначала с ума, а потом — в могилу!»
А чего они хотели? Чтобы Айнур им служили? Как бы не так!
Связавшись с людьми, владыки севера Средиземья узнали, во что может превратиться разъярённая толпа смертников, которым нечего терять. Айнур впервые столкнулись с тем, как глубоко презирающие друг друга мало живущие особи объединяются во злобе, будто становясь единым обезумевшим организмом, стихией, с общей волей и одной лишь целью — уничтожить. Ни орки, ни кто-либо другой, никогда так не поступали.
— Подданные Сияющего Владыки! — раздался с помоста звучный, усиленный колдовством голос. — Здесь и сейчас мы подводим итог глупейшего поступка, ознаменованного попыткой орков и людей жить в мире в нашей благодатной земле!
Стоя среди замученных до смерти или полусмерти бунтарей, Даритель водил внимательным взглядом по толпе. Грязной кровожадной тупой необразованной толпе, пустые, затуманенные алкоголем и травой взгляды которой выражали страх, усталость, похоть и желание посмотреть на казни ещё. Блистая чернёными доспехами и дивной красотой, Майя понимал — его люто ненавидят, однако слишком боятся, чтобы напасть. Даже все разом. Мозги заработали! Надо же! Эти жалкие выкидыши Творца поняли, что Айнур, будь то волколаки, крылатые вампиры, Балроги или сам Даритель, неуязвимы для ничтожных кусков гнилой плоти. Пусть захлебнутся в своей злобе, пока мы блистаем над ними!
Турингветиль с подрощенным выводком крупных, словно человеческие дети, мышей подлетела к помощнику Мелькора и, обратившись женщиной, встала рядом, молча наблюдая, как вампиры вцепились в одного из недобитых бунтарей.
— Кто-то смог объединиться ради общей цели, кто-то — нет, — продолжил говорить Даритель, сохраняя презрительный тон. — Однако не все двинулись в верном направлении, события последних дней не оставили сомнений в том, что перемены необходимы.
Майя снова обвел взглядом собравшихся.
— Все уже знают, чем обернулась не скреплённая суровыми законами дружба между орками и людьми, — с затаённой угрозой произнес Даритель. — Сейчас самое время исправить допущенные ошибки.
Два крупных волка устроились у ног хозяина, щуря светящиеся оранжевые глаза на толпу.
«Давайте, грязные твари, — думал Майя, смотря на подданных уже-не-Вала внизу, — назовите меня Сауроном! Я с радостью скормлю вас всех волкам! Живьём! Будет мне зрелище — не всё же вас развлекать!»
— Перед всеми нами стоит сложная и ответственная задача, — намеренно говорил всё более трудными для понимания выражениями помощник Мелькора, — вернуть земли Сияющего Владыки Алкара, дарящего вам свой дивный свет, если вы этого заслуживаете. Вы ведь помните, как волшебно сияет небо, когда вы радуете своего господина? Вы помните?
Толпа отозвалась, некоторые взгляды, на удивление, прояснились. Конечно, люди видели свет Сильмарилей совсем не так, как эльфы и, тем более, Айнур, — для близорукой вонючей массы смрадных, гниющих заживо тел прекраснейшие творения Феанаро Куруфинвэ казались блёкло-золотыми, серебристыми, с едва заметным голубоватым отливом, а небесный купол, когда по нему разливалось дивное сияние смотрелся зелёным, однако даже такая примитивная картина людям нравилась, пробуждая в их сердцах что-то вроде добра. Надолго, конечно, не хватало, и природная ничтожность снова подавляла желание стать лучше, однако…
Даритель остановил взгляд на семье одного из бунтарей, которую притащили к месту казни силой. Странно, остальные приходили сами и орали громче других, будто мятежники позорят их род — было бы, что позорить! — и надо ещё больше страданий доставить этим предателям. Страх расправы открывает «лучшие» стороны никчёмных недодушонок. Но, похоже, бывают и исключения, только вряд ли хорошие — вероятно, некоторые боятся даже требовать расправы над теми, из-за кого могут пострадать, а вовсе не поддерживают их втайне, как могло сначала показаться.
Жалкие! Жалкие ничтожества! Выкидыши Творца!
— Чтобы отвоевать земли Владыки Алкара у захватчиков, — осторожно сняв с плеча ладонь Турингветиль, Даритель дал понять — не стоит его трогать, — нужно подготовить великую армию! Это тяжёлая долгая работа! К моему глубокому сожалению, некоторые полагают, что тяжёл труд недостаточно, поэтому создают дополнительные сложности. Чтобы в дальнейшем не возникало подобных недоразумений, мной принято решение объединить два народа в один. Теперь нет орков и людей! Есть единый великий народ Алкара! Алкарим! Это решил я — тот, кто является наместником вашего всесильного покровителя! Светлый Владыка создаёт всё, чем вы смеете пользоваться, не благодаря его! Он прощает вас, но я не стану! Я — тот правитель, которого заслуживает народ алкарим, честным трудом или предательством. Награда будет по работе! Решение окончательно! Каждый, кто против — выходите вперёд и умрите рядом с вашими лидерами!
Повисшую на несколько мгновений тишину нарушила начавшаяся возня: люди и орки принялись толкать друг друга, желая подставить врага, по-мелочи в чём-то насолившего.
Турингветиль хмыкнула:
— Знаешь, наместник, а ты много на себя берёшь. Придумываешь какие-то новые слова, именуешь народы и самого Мелькора, говоришь от его имени и величаешь себя правителем.
— И что? — Майя презрительно взглянул на толпу, в которой, разумеется, не нашлось желающих умереть за идеи казнённых мятежников. — Все мы прекрасно знаем, что бессильны против Вала, и он это знает тоже. Мелькору некогда заниматься делами этой швали, нам с тобой известно, почему. И также мы знаем, что в результате в Землях под Чёрным Пологом останутся орки, а люди нужны для иного.
— А пока они пойдут на корм моим детёнышам, — игриво шепнула вампирша.
— И на мои разработки.
Несколько ударов огненных бичей успокоили толпу, и Даритель растянул губы в улыбке.
— Не все мятежники были приговорены к смерти, — с сочувствием произнёс помощник Мелькора, — поэтому семьи могут забрать с дыб своих отцов, сыновей и братьев, чтобы самим решить, как поступить с такой роднёй дальше. Остальные алкарим — возвращайтесь к работе!
Толпа завизжала, зарыдала, кто-то начал ругаться, орать и выть, и сквозь отвратительную какофонию воплей, плача и проклятий прозвучали возгласы подхалимов:
— Слава Мелькору! Слава Алкару! Слава наместнику! Сияющая слава!
***
Ощущение тихого семейного счастья всё чаще сопровождалось едкой ревностью, которая снова заставляла вспоминать о желании странствовать, чувствовать опасную свободу, которая слаще уютного комфорта. Застывший горячий воздух пещеры, подсвеченный реками лавы далеко внизу, и регулярную вкусную еду, приносимую знакомыми с рождения няньками, сильнее и сильнее хотелось променять на гуляющий по бескрайним просторам холодный ветер, недосягаемое небо, ледяную воду и агрессивно настроенную пищу.
На одиночество. И охоту.
Когда после неудачной вылазки за горы на юге зажили раны, отношения золотых драконов Мелькора сильно изменились: заботливая нежность огромной грузной самки стала восприниматься иначе. Теперь любая игра или ласка казалась будоражащей, возбуждающей. Манящей. Глаурунг ощутил нечто новое — видимо, вступив в бой, ящер повзрослел и заматерел, начало хотеться совсем иных ощущений, и пришло понимание — чем на самом деле порой занималась в своих домах не-еда, и почему некоторые особи носились с маленькими своими копиями, словно с чем-то ценным. Золотой ящер и его прекрасная драконица познали новую удивительную грань жизни, самка начала толстеть, лениться, требовать больше еды от нянек-Балрогов, которые были уже втрое меньше своей подопечной, а потом…
В пещере стали появляться яйца.
Возникло мимолётное желание попробовать их на вкус, однако сестра так страшно оскалилась, что Глаурунг впервые в жизни её по-настоящему испугался. Впервые заметил, какая она огромная и сильная. И… неужели драконица полюбила кого-то ещё? Что-то ещё, кроме своего единственного брата, и теперь смеет командовать, а не только заботиться?
Желание доминировать толкало на риск — броситься и укусить, однако здравый смысл подсказывал — не надо. Сестра теперь охраняет эти продолговатые гладкие камни, пульсирующие и растущие с каждым днём, защищает так, словно это величайшее сокровище. Но что в них такого ценного?
Лучше уйти охотиться, чем думать об этом!
«Не смей покидать пещеру раньше срока!» — буквально сровнял с землёй приказ, прозвучавший в черепной коробке, вынуждая Глаурунга подчиниться своему создателю, однако пришло приятное осознание — впереди великие дела, а значит, терпение будет вознаграждено.
А неповиновение — наказано. Подчиняйся! Или пожалеешь.
Пульсирующие камни росли, деформировались, вызывая всё больше любви у самки и всё меньше интереса у самца, однако, когда сияющая скорлупа стала трескаться, отваливаться неровными кусками, открывать миру живых крошечных детёнышей, Глаурунг перестал скучать, лёжа далеко в стороне от семьи, подобрался ближе и снова начал вспоминать свои приключения среди поселений «не-еды», невольно пытаясь понять, как поступать с выводком, опираясь на виденные много раз житейские ситуации.
Крошечные ящерки, в основном золотистые, слепые, неуклюжие и трясущиеся, жались к матери, пищали, присвистывали, высовывали из беззубых пастей язычки, трогали слабенькими полупрозрачными лапками острые камни и мягкое тело родительницы, толкали друг друга, грозно шипя.
На спинках пары серых детёнышей по бокам от хребта виднелись по два странных выроста, похожих на… Пока что ни на что не похожих, просто странных.
Отца крошечные дракончики сторонились, прятались под брюхо матери, а Глаурунг смотрел оценивающе и вспоминал орочьих младенцев.
Если опираться на опыт «не-еды», часть молодняка полагается выбросить в кучу разных странных вещей, а об остальных надо трепетно заботиться и обучать жизни, однако предчувствие говорило о другом: орки — не только не еда, но ещё и не пример для подражания.
Глаурунг почему-то твёрдо знал: его предназначение — война, но чтобы уйти за горы, необходимо наплодить множество самцов и самок, которые, в свою очередь, станут приносить потомство, множа армию Владыки. Видимо, раз из пещеры никому выходить не позволено, войско драконов — тайное, и даже тем, кого есть нельзя, знать о нём не положено.
Что ж, да будет так. Если цена свободы — многочисленный шипящий выводок, содержащийся в тайном подземелье, заплатить её не только не трудно, но и весьма-весьма приятно.
О восточном фронте
Крупный сильный мужчина, отличавшийся от сородичей удивительно здоровым видом, стоял в стороне и молча наблюдал, как братья и мать притащили окровавленного, избитого до полусмерти отца.
Главу семейства попытались отмыть в спешно принесённой из колодца воде, однако преступник отрицательно замотал головой.
— Я всё, — прохрипел он, — счас подохну. Подойдите все.
Под словом «все» подразумевались четверо сыновей, младшему из которых недавно исполнилось двенадцать. Дочери, сестра, мать и жена не считались за людей, многие отцы даже точно не знали, сколько девочек родилось в их семьях, поэтому призыв женщин не касался, и нарушить приказ даже умирающего мужчины было страшно, несмотря на любопытство.
— Валите отсюда, сыны, — синеющими непослушными губами произнёс мятежник. — Валите! Тут нечего ловить. Сгниёте. — Сделав хриплый тяжёлый вдох, отец семейства сдавленно простонал и выдохнул: — Заживо.
Взгляд остановился и начал стекленеть.
Жена вдруг отчаянно завопила, и все понимали, почему: теперь ей точно не жить — вдов, даже почётно потерявших мужей на войне, презирали и могли закидать камнями просто так, а потом скормить оборотням или отдать на опыты тому, кого, как говорили крылатые мыши, за горами называют Сауроном. Вероятные участи казались почти одинаково кошмарными, женщины в ужасе и отчаянии шли на крайние меры.
Однако, на самом деле, далеко не все боялись превратиться в человека-волка: те, кто лично встречались с жертвами экспериментов, если выживали, запоминали, насколько сильны и здоровы становились бывшие чесоточные-чахоточные, ослабленные срамными болячками старики. А что может быть лучше мощи мускулов и прекрасного самочувствия? Ради такого можно и потерпеть! Говорят, у оборотней вечный железный стояк!
— Сдох, гад, — с неплохо контролируемой злобой выплюнул слова старший сын мятежника.
Смотря на свою семью, к которой ненадолго приехал с восточного фронта, боец жалел, что оставил соратников. Да, вдали от дома порой становилось без причины тоскливо, хотелось увидеть родню, дом, дворик и небольшой сад, искупаться в речке за холмом…
Но эта слабость теперь могла стоить всего, достигнутого тяжёлым трудом.
Младшие братья подняли тело отца, понесли на задний двор, чтобы швырнуть в канаву, где уже покоились останки нескольких поколений родичей, живших в этом домишке. Женщины спешно накрыли стол и исчезли с глаз долой.
— Ульг! — позвал старшего средний брат, когда труп был успешно сброшен в канаву. — Поговорить надо.
Сев за скрипучий истыканный стол, сыновья мятежника выпили перебродивших ягод.
— Что делать будем?
Взгляды обратились на успешного вояку: братья понимали — совсем скоро народ придёт в себя от потрясения и начнёт мстить за нарушенный покой.
— Говорите, что тут было, — угрожающе оскалился Ульг, жутко вращая светло-карими глазами.
— Да сучок ему в трубу! — выругался средний брат, недавно удачно женившийся на дочке пекаря. — Зад у них зачесался! Типа, сук, орки людям житья не дают! Эти огнюки, жопы им потушить, тоже задрали! Волколюди жрут детей! Типа, затыкать их в нос, людям житья нет! А почему? Потому шо мы слабее! Но, сук, жопу им поджечь, нас больше, людёв, значит. Вот собрались толпой и…
— И вас поимели, — старший грохнул по столу железной кружкой. Дерево отчаянно заскрипело.
— Да мы-то тут причём, братиш? — третий из сыновей развёл руками. — Батя нам ничё не говорил! Ну клянусь те! Вон! Алкаром и его свитой клянусь!
— Так вам и поверят.
Самый младший мальчишка захмелел с пары глотков так, что сначала зарыдал, полулёжа на столе, а потом заснул.
— И чё делать?
— Батя сказал — валить! — средний закусил сухарём с вяленым мясом, снова выпил. — Перед смертью не врут!
— На восток захотели? — явно напрягся Ульг. — Я за вас ручаться не стану.
— Ты должен, слышь! — взъярился второй сын бунтаря. — Должен, сучок тебя дери! Нам тут крышка!
— Будешь на меня орать — убью!
Третий брат подлил родичам пойла, отвлекая от начинавшейся потасовки. Спорить и уговаривать, он понимал, было бессмысленно — Ульг слишком боится за своё место в восточном войске, чтобы кого-то по собственной инициативе рекомендовать — это ведь ответственность! А вдруг братья подведут? Нет, Ульг рисковать не станет. Слишком жирный кусок подбросила ему жизнь, чтобы так опрометчиво поступать.
Восточный фронт! Это не сидеть сиднем взаперти, горбатясь в шахтах, каменоломнях и кузницах, не доедая, замерзая и терпя унижения от всех не-людей, живущих по соседству. Это не вечное напоминание, что благодатный Даритель вывел людей из тьмы и дикости, привёл к истинному свету и настоящему Владыке Мира, служение которому — честь, счастье и главный смысл жизни любого человечка! Хотели людишки помощи и спасения, не хотели — теперь ДОЛЖНЫ по гроб жизни! Все бесчисленные потомки тех первых спасённых. Работайте, жалкие человечки, отрабатывайте! Благодарите! Целуйте сапоги, которыми вас пинают! Верёвку, которая стягивает руки и шею! Говорите «Спасибо», что ещё можете дышать, пусть и не полной грудью.
А Восточный фронт — это свобода!
Под командованием могущественного воина, о котором говорили, будто он равный по силе Дарителю, бойцы — орки и люди, которым запрещено под страхом смерти враждовать между собой, очищают земли Светлого Владыки от скверны. Говорили, это неплохо удавалось, и большинство захватчиков были вынуждены уйти на запад, либо стали пищей для воинов Владыки. Да, мясо врагов очень полезное! Все знают, если регулярно съедать эльфьи размножалки, собственный торчок будет крепок до глубокой старости!
Восточный фронт — это мечта!
Говорили, будто удалось сломить последнее сопротивление, отравив землю. Кто не передох — сбежал с превратившихся в мёртвый песок почв. Только потом вдруг почему-то понадобилось подкрепление. Срочно понадобилось!
Поползли странные слухи, однако командир Фанкиль утверждал через гонцов, что проблема решена, только воинов нужно больше. Много больше!
Вот Ульгу и повезло! Попал на Восточный фронт.
— Отец сказал — валить! — не унимался второй сын. — Я не хочу подохнуть! Не хочу!
Неожиданно в кухне появилась его жена, делая вид, будто принесла печёной репы. Покрутив бёдрами перед мужем, женщина повизжала из-за мощных шлепков по ягодицам, демонстративно выпятила грудь и снова удалилась.
— Видели?! — выкрикнул подобревший муж. — Любая наша баба, даже немытая, лучше орчихи после купанья! Валить надо! Валить! — Затравленно осмотревшись, мужчина нагнулся над столом. — На самом деле, братиш, я кое-что знаю. Батя, яма ему периной, — голос превратился в хриплый шёпот, — говорил, что надо валить от господ, мать их кверху задом, потому что мы им не ровня, сук, а значит, дыра драная, нас никогда не станут ценить выше коровьей лепёшки, которая ток на удобрение годится!Что б их затыкали до смерти в нос и дырки от глаз!
— И чё? — прищурился старший, которому было вполне комфортно подчиняться командиру-Майя.
— Да ничё. Валить надо. Вот чё! Перед смертью, братиш, не врут!
***
Ветер носился по выжженной ядом равнине, перенося отравленную пыль на пока ещё зеленеющие поля. Вихри закручивались воронками, метались среди рассыпавшихся в прах кустарников, швыряли в стороны трупы мелких зверьков. Год-два, и земля снова начнёт плодоносить, но уже не для эльфов.
Высокий тонкий мужчина с длинными волосами — огненными на солнце и серебристыми — под луной, совершенно не выглядевший воином, однако облаченный в доспех с чёрной короной на нагруднике, стоя на высоком холме, осмотрел возможное будущее поле боя. Состоится сражение или нет, сказать было невозможно, похоже, даже пленник, схваченный четыре дня назад, не был уверен в планах эльфов, однако быть готовыми дать бой нужно всегда. Наместник Мелькора на востоке хорошо это знал и поэтому не ослаблял бдительность.
Орки и люди, проверяя окрестности, путались в показаниях, однако многие утверждали, будто видели не только своих привычных врагов, но и низкорослых бородатых мужичков. Вероятно, воинам показалось, или в их верности пора усомниться — под такое описание попадает немало мелькоровских бойцов. Однако, не стоило исключать возможности неожиданной помощи гномов. Зачем им это, ещё предстояло выяснить.
Шесть дней назад разведка заметила маленький отряд шпионов, рыскавший по округе. Вскоре лазутчики попали в засаду. Военачальник Фанкиль удивился, когда эльфы, поняв своё безнадёжное положение, сразу же, убили себя, и лишь один замешкался, поэтому оказался здесь — в крепости Фангли, которая, конечно, не Утумно или Ангбанд, но тоже весьма грозная твердыня, куда лучше не попадать врагам Владыки Мелькора.
— Пленник ответил на вопросы? — наместник обернулся к идущему в его направлении воину-человеку. Тонкое белое лицо Майя, не темнеющее от лучей Анар, не выглядело угрожающе, однако любой боец знал: милая эльфоподобная внешность Айну — коварно обманчива.
Боец отрицательно покачал головой, склонился перед владыкой. Несмотря на жару, мужчина был одет в кожаный доспех поверх плотной многослойной рубахи — готовился к сражению заранее.
Глаза Фанкиля вспыхнули пламенем Утумно. Что ж, магия — значит магия.
***
Камера без потолка, напоминавшая колодец, где наместник Мелькора держал пленника, находилась высоко, в отдельно стоявшей башне. Днём здесь невыносимо пекло, а ночью становилось холодно, на стенах то и дело дежурили стервятники, проверяя, не готов ли для них обед.
Черноволосый кареглазый эльф, иссеченный кнутом и избитый палками, к ногам которого были прикованы неподъёмные гири, лежавший на раскалённом от прямого солнца каменном полу, слабо отреагировал на появление новых мучителей. Последние дни состояли исключительно из побоев, а в рот попадала только собственная кровь. Руки, скованные за спиной, за которые поднимали над полом при помощи цепей и колеса, страшно болели, словно их переломали. Вероятно, так и было, и пленнику казалось, что он уже готов молить о смерти, согласившись на любые условия.
Фанкиль подошёл ближе, дал знак сопровождавшим людям, и совсем рядом загремела цепь. Эльф в ужасе сжался, хотел закричать, но почему-то онемел, корчась в беззвучных рыданиях, и пусть ещё ничего не успело произойти, сомнений не возникло — его снова сейчас поднимут за скованные за спиной искалеченные руки.
— Почему ты считаешь эту землю своей? — задал вопрос Майя, не ожидая в ответ слов — ему нужны были мысли и эмоции. — Ты слишком юн! Ты родился не в этих краях. Священная для первых эльфов земля чем является для тебя? Кто ты? Зачем ты здесь? Не понимаешь, кто настоящие хозяева Арды и каждой песчинки на её поверхности? Здесь нет ничего вашего, разве непонятно? Кто ты? Назови своё имя. Кто послал тебя сюда? Кто этот глупец, мечтающий о прекрасной жизни на берегах озера Куивиэнэн? Кто этот слепец, уверенный, будто прошлое можно вернуть? Мир никогда не станет таким, каким был изначально, а ты, по вине пославшего тебя на смерть гордеца, больше никогда не обретёшь свободу. Вечные мучения — отныне твой удел, и, знай, дитя, никто не найдёт тебя здесь, потому что…
Цепь ещё не подняла заметавшегося в ужасе пленника над полом, но уже начала тянуть вверх запястья.
— Никто не знает, где ты.
Отчаянный крик, всё-таки вырвавшийся из окровавленной, покрытой синяками и ранами груди, больше похожий на мольбу, чем на вопли боли, заглушил металлический скрежет, распугал стервятников, однако бравая песня, долетавшая с улицы, звучала громче, заполняя собой окрестности и камеру-колодец. Будет бой? Нет? Неважно! Мы — здесь хозяева отныне и навек! А высунут носы захватчики — пожалеют, что на свет родились!
«На широко поле
Да на высокий берег
Ехали вояки — десять тысяч лошадей.
И покрылось поле,
И покрылся берег
Сотнями порубанных, пострелянных людей.
Любо, братцы, любо,
Любо, братцы, жить!
С нашим командиром не приходится тужить!
Любо, братцы, любо,
Любо, братцы, жить!
С нашим командиром не приходится тужить!
Просвистели стрелы,
Первая взлетела,
Первая взлетела — в ногу ранила коня.
А за ней вторая,
А за ней вторая —
За ней вторая в сердце ранила меня!
Командир наш знает, кого выбирает —
Грянула команда, да забыли про меня.
Им досталась воля да весёла доля,
Мне досталась пыльная горючая земля.
Жинка погорюет, выйдет за другого,
За мово товарища, забудет про меня.
Жалко только волюшки во широком полюшке,
Солнышка горячего да верного коня.
Любо, братцы, любо,
Любо, братцы, жить!
С нашим командиром не приходится тужить!
Любо, братцы, любо,
Любо, братцы, жить.
С нашим командиром любо голову сложить!»
Примечание к части
Песня народная (казачья) "Любо, братцы, любо"
Снадобье Народа Звёзд Феанаро Куруфинвэ
«Самая крепкая любовь — это любовь к мечте, к надежде, а вовсе не привязанность к живому эльфу рядом или воспоминанию о мёртвом».
Сказавший эти слова давно ушёл в небытие, которое аманэльдар называли Чертогами Намо — бездной-тюрьмой. Ушёл не по своей воле, а потому что за него решил враг. Эльфа нет, но память осталась, и теперь Туивьель снова спорила с запавшим в душу высказыванием. Да, лорд Маэдрос — надежда и мечта, символ борьбы и победы там, где, казалось бы, нет шансов на хороший исход, но любовь к нему строится вовсе не на этом!
Поднявшись на смотровую площадку башни с главным химрингским знаменем, размеры которого поражали, а вложенный в его создание труд — восхищал, леди прошлась по кругу, обходя окна-бойницы, рассчитанные на разные виды оружия. Молчаливый бдительный караул поприветствовал госпожу и снова замер, словно состоял из каменных скульптур. Туивьель огляделась. Невозможно смотреть одновременно во все стороны, необходимо выбрать одну.
Север? Привычное, всегда открытое глазам направление. Именно там находятся и страшнейшая опасность, и светлейшая надежда. Всё худшее и самое лучшее оказалось в той стороне, где осадный лагерь на равнине Ард-Гален сдерживает полчища тьмы из-за Железных Гор.
Восток? Сердце неумолимо стремилось в земли, где родилась и сама Туивьель, и все первые эльфы, пробудившиеся на берегах Куивиэнэн. Восток. Опасная неизвестность, куда ушёл сын.
Юг? Спорные территории, которые каждый владыка считает своими. Глупо и мелко. Зачем посягать на чужое, когда можно создавать и украшать своё?
Запад… Туда звали Валар, туда стремились эльдар, а кто отказался, лишился права называться Народом Звёзд, хотя точно так же проснулся под чёрным небесным куполом, освещённым творениями Варды Элентари. Не пошли за Валар — не эльфы? С другой стороны, что даёт именование? Моргот, пусть его и не называют больше Вала, не перестал быть одним из хозяев и создателей Арды. Глупец не станет умнее от лестного прозвища Мудрец.
«А я не стала Нолдиэ, хоть и считаюсь женой Нолдо».
Запад. Оттуда ушли те, кто больше не мог оставаться слеп и глух к реальности, кто не желал быть нем и коленопреклонен. Те, кто хотели стать хозяевами своей жизни, своих творений, отвечать за собственный выбор только перед собой и теми, кто важен.
Далекий Запад за морем — земля Валар. Запад Белерианда — владения Феанаро Куруфинвэ, отнятые у его потомков узурпатором-полудядей.
Туивьель не замечала, что думала словами Нолдор, которые слышала в Химринге, и коим безоговорочно верила, потому что хотела этого. Потому что любила одного из них.
Север, восток, юг и запад.
Четыре стороны, смотреть в которые одновременно нельзя. Но какую выбрать?
«Легенда всегда устремлён сердцем и взглядом на врагов. Значит, и я должна поступать так же».
Привычно поправив на плече голову убитой морготовой твари, Туивьель вышла на северную часть стены, где балкон, она знала, можно обрушить правильной комбинацией рычагов, расположенных на пути отступления вглубь башни. Подставив лицо шквальному ветру, всегда метавшемуся здесь на высоте, эльфийка со вздохом закрыла глаза. Вихрь сменил направление, ударил в спину. Леди представила, как сбрасывает с себя шкуру летучей мыши, и та, мёртвая, лёгкая, насильно лишённая всего, что тянуло бы к земле, расправит призрачные крылья и полетит. Но не к своему хозяину — зачем ему труп? Она полетит без цели и направления, подчиняясь только переменчивым порывам ветров.
Но… Выбросить шкуру будет означать отказ от того, что связало воедино две судьбы: Туивьель и её Легенду. Эльфийка прекрасно понимала — она осталась бы незамеченной в толпе, если бы не застывшие мёртвые глаза на морде чудовища.
Завистницы, которые хотели бы занять место Туивьель в постели и сердце химрингского лорда, не решались на открытые притязания, однако то и дело до леди долетали злые речи о том, что однажды она устанет, истощит себя, превратится в смятый исписанный лист, на котором больше не останется места для изливания души, поэтому бумажку придётся заменить. Туивьель злилась на мысли соперниц о том, что Маэдрос лишь принимает любовь и заботу, ничего не отдавая взамен, и такое положение вещей не является следствием его эгоизма или чего-то ещё. Просто тёмная эльфийка не заслуживает большего.
Туивьель почувствовала катящиеся по щекам слёзы, когда их остудил порыв ветра. Давно ли она заплакала? В тот момент, когда обернулась на север, а сердце требовало посмотреть на восток?
«Ты же так просила сына! Ты мечтала о детях, так почему не позволила сбывшейся мечте сделать тебя счастливой? — задавала сама себе вопрос леди. И отвечала: — Потому что я счастлива и так».
Туивьель закрыла лицо от ветра. Оставаться в Химринге одной всегда было тяжело, но до рождения Аратэльмо находилась масса увлекательных занятий, которые забылись и стали неинтересны в сравнении с заботой о долгожданном сыне. Однако Туивьель хорошо помнила зароки матери: «Не бывать в семье двум главам! У мужчины должна быть жена, у женщины — муж! А дети принадлежат нам лишь пока они беспомощны. Вырастая, потомки не имеют права претендовать на место предков! Дети обязаны строить свою жизнь отдельно от родителей, а если им кажется, будто мама и папа не додали любви, то пусть ищут тепло в собственном брачном союзе!»
Аратэльмо, как и положено мужчине, пытался стать главным в жизни семьи и матери, но так быть не должно. Для жены нет никого важнее мужа.
Слёзы продолжали катиться по щекам, чёрные кудри, растрепанные ветром, липли к лицу, дышать становилось всё тяжелее.
Туивьель знала — караульные смотрят только со стен, не на свою леди, ведь никто не посмеет взглянуть в сторону избранницы лорда, однако громко плакать при посторонних не хотелось, но и сидеть взаперти больше не находилось сил. Когда Легенда рядом, важен только он один, его чувства, его слова и мысли. Но когда его нет…
«Не думай о себе. Не думай! Скучай, мечтай о новой встрече! Ты можешь в любой момент поехать на Ард-Гален!»
Однако Туивьель понимала — находиться рядом с Легендой постоянно не сможет: недолгие, быстро проходящие дни со всплесками страсти, откровенными короткими разговорами, сопровождающимися ощущением, будто каждое прикосновение ладони к телу любимого — это нанесение снадобья, снимающего боль с открытых ран, которым не суждено затянуться, а потом прощание, вероятно, навсегда, — единственный возможный путь, по которому получится идти вместе. Тяжело, больно и страшно, но такая судьба дарит настоящее счастье и понимание — тёмная эльфийка действительно нужна великому герою из Благословенного проклятого Валинора. Нужна! Жизненно необходима!
Но быть бальзамом постоянно невозможно. Любое снадобье рано или поздно закончится — сосуд опустеет, аромат выветрится.
Туивьель со вздохом подняла влажные глаза на небо, где шквальный ветер пытался трепать слишком тяжёлое знамя. Алое полотно лениво качалось, демонстрируя стихии своё горделивое величие.
«Меня могут не считать эльдиэ, но я живу под звёздными знамёнами! Я — одна из Народа Звёзд Феанаро Куруфинвэ!»
Одиночество давило на грудь, однако леди была уверена — она не хочет, не может сейчас желать скорее увидеться с любимым — совсем нет душевных сил, чтобы молчать о своей боли. Отчаянно не хватало счастливых дней, когда Тэльмо был младенцем, утыкался крошечным мягким носиком в грудь, когда наступало время кормления, гладил ладошкой мамин живот, хватался пальчиками за сорочку, а потом засыпал на руках.
Тех дней, когда он ещё не пытался оспаривать главенство отца, его слова и решения.
Можно ли жить счастливо, когда кроме воспоминаний ничего нет?
— Я не знаю, — бессильно выдохнула леди, заставляя себя не смотреть на восток.
«Моргот исказил Арду, — прозвучали в памяти слова Легенды, — и продолжает искажать. Но когда он будет повержен, Ниэнна залечит раны мира, исправит нанесённый злом урон. Я знаю это, ведь жил в Амане и говорил с Айнур о многом. Верь мне — увидишь, так и будет».
Жил в Амане…
Нет, Туивьель слишком много плохого слышала про Валар и Благословенный Край, чтобы хотеть там побывать, упоминание Валинора рождало совсем иные желания: леди не могла отказаться от мысли, что отдала бы очень многое ради знания, каким был Легенда до пленения, которое он называл смертью.
«На поле боя, в подвале, а потом — на скале, — неохотно говорил химрингский лорд, сидя у северного окна с вином и множеством бумаг, видя, что избранницу беспокоит валинорское прошлое любимого, особенно, наличие семьи, — я снова и снова умирал. Каждая новая гибель обрывала нити в прошлое, в какой-то момент остались только самые крепкие волокна, отвечавшие за боль. Моргот убил во мне всё, и единственное, что я мог чувствовать… — речь оборвалась, Феаноринг задержал дыхание. — Ты возродила меня. То, что было до плена, не имеет никакого значения. Моя жизнь началась заново».
Туивьель знала — это ложь, поэтому терзалась, ревновала, беспокоилась, и всё сильнее хотела верить, что после победы над врагом её любимый останется с ней, даже если снова захочет вернуться в Аман. Леди надеялась, что Ниэнна исцелит не только Арду. Если можно врачевать слезами раны целого мира, что стоит помочь эльфу?
Леди вытерла глаза, вспоминая свои сны, в которых видела прекрасного гордого тирионского принца, в огненно-каштановых волосах которого не серел пепел седины, глаза цвета стали были живыми всегда, а не только рядом с избранницей, эльф не нуждался в протезе, а тело не уродовали бесчисленные шрамы. Его голос звучал чистой музыкой, без дребезжания и скрежета, речь не обрывалась на полуслове, потому что никогда не начинались тяжёлые разговоры о пережитом кошмаре, который нет сил вспоминать, только забыть невозможно.
Тот эльф из снов был весел и открыт, заботлив, любил всем сердцем свою семью и даже пел младшим братьям колыбельные, кормил с ложечки.
Вроде бы успокоившись, мечтая о прекрасном, Туивьель вдруг снова заплакала, и на этот раз не сдержала громкие всхлипы. Может быть, сны о прошлом — только её фантазии, возможно, влюблённая, уставшая от борьбы за жизнь Легенды эльфийка выдавала желаемое за действительное, и грёзы просто показывали картинки, которые рисовало воображение. Пусть! Когда враг падёт, станет ясно, правдивы ли были видения.
«Что, если я перестану быть нужна? Что, если я — лишь снадобье, которое не требуется здоровому?»
Звёзды рассыпались по ночному небу сияющей алмазной крошкой. Туивьель, подняв голову, вытерла слёзы, обернулась на восток, думая о том, что Валар, глупо и подло отомстившие Мориквэнди за отказ следовать в Аман, лишив гордых эльфов права называться Народом Творений Элентари, не смогут отнять у Авари звёзд Феанаро на алых знамёнах. А позже, когда Сильмарили вернутся к настоящим владельцам, искры Варды в небе и вовсе станут не нужны.
Мысли об этом придали сил, но с губ неожиданно слетела песня короля Финдарато, услышанная на охоте:
«Ничего не останется от нас,
Нам останемся, может быть, только мы,
И крылатое вьётся пламя между нами,
И любовь во время зимы».
Примечание к части
Туивьель от художника Олега Гудкова https://vk.com/photo-165095034_457239920
Иллюстрация от RAI https://vk.com/photo-185183650_457239221
"Любовь во время зимы" гр. Мельница
Атани
Эрьярон переглянулся с Финдарато, Орикон остался неподвижным.
Эльфы заметили, что отношение к ним изменилось, только не могли понять, как именно, и чего теперь ожидать.
— Двигайся, не замирай, словно окаменел, — как бы пошутил Инголдо, — вдруг Младшие тоже знают сказку про троллей, которые на свету булыжниками становятся?
— Есть вероятность, что эти тролли существуют, — пожал плечами Эрьярон.
— И Младшие их видели, — отозвался Орикон. — Так или иначе, надо что-то делать.
Финдарато снова заулыбался, пытаясь расслышать музыку душ окруживших его существ, однако пока не получалось ровным счётом ничего. Вероятно, причина крылась в нём самом — воспринимать дикарей спокойно, без иронии и отвращения было практически невозможно.
— Тьфу! — вдруг неожиданно чётко произнесла крупная женщина. — Лялька! Ням.
Действительно, из одного из шалашей послышался усиливавшийся детский плач. Пробудившееся дитя словно встряхнуло всех, люди вспомнили о своих обычных повседневных делах, начали озираться и метаться, не зная, уходить или ждать чего-то от непонятного гостя, который всё-таки не солнце.
— Э… — послышались позади со стороны леса голоса. — Э-э? Э-э-э!
— Кажется, кто-то вернулся с ночной охоты, — констатировал Орикон. — Их ждал большой сюрприз. Государь, я подумал, — эльф поджал губы, — уходи. Спасайся, а мы прикроем. Если я не вернусь к семье, не забывай лорда Эдрахиля, он ведь один из первых детей Нарготронда, пусть будет окружён заботой, знает историю своей семьи.
— Нет, — шепнул Финдарато, — я говорил уже: эти существа не видели от нас зла, поэтому не сделают его нам. Но в одном ты прав — надо что-то делать. Сложите им костры нормально, а я помогу с шалашами. Покажу, как правильно верёвки скручивать.
Нолдор подчинились. Однако, стоило верным короля двинуться в сторону огня, старики с подносами оттолкнули своих юнцов и бросились наперерез эльфам, отчаянно жестикулируя в направлении неба: похоже, испугались, что незнакомцы хотят потушить пламя, потому что оно теперь есть в вышине, но ведь солнце вечером зайдёт, а угли к тому времени уже остынут. Катастрофа!
Надеясь, что дедули имели в виду именно это, Эрьярон сделал то, что собирался продемонстрировать Финдарато — достал кремень и легко поджёг лежавшую под ногами сухую ветку.
Дикари разом ринулись смотреть, как так получилось, едва не посбивав друг друга с ног, окончательно отрезав короля Нарготронда от подданных.
Молодая женщина, пряча за себя детей, вдруг оказалась совсем близко к Инголдо, нечаянно коснулась его, отшатнулась в ужасе, а потом начала пристально рассматривать, склонив голову на бок. Мило улыбаясь и не показывая истинного отношения к грязной дикарке, руки которой, на удивление, были чистыми, эльф попробовал объяснить, что хочет помочь, коснулся груди и смиренно повторил: «Ном».
Женщина очень внимательно осмотрела Финдарато, пшикнула на детей, и те сразу же бросились в украшенный венком из незабудок шалаш.
— Ту! — буквально приказала дикарка, указывая королю на гладко отшлифованный пенёк. Неповиновение из-за непонимания требования рассердило привыкшую к дрессировке детей няньку, и «Ту-у!» зазвучало нетерпеливо. А потом женщина топнула ногой: — Ата-та!
Инголдо почувствовал, что если сейчас не подчинится, то его накажут, словно одного из малышей, и, с трудом сдерживая смех, осторожно сел. Нянька просияла. Когда дети принесли связки сушёной травы и котёл с пахучим отваром, женщина взяла что-то вроде грубой тряпицы и деревянный гребень, который вряд ли мог хорошо расчесать длинные локоны, однако, пожалуй, следовало радоваться, что в племени принято хоть как-то ухаживать за волосами. Орки и Младшие из войска Моргота явно не считали нужным заботиться о внешности. Может, у них считается, что чем грязнее и отвратительнее, тем лучше?
Пока Финдарато думал, женщина начала производить странные манипуляции с его головой. Надеясь, что не обреет налысо, король всё же на всякий случай успокаивал себя — даже если и обреет, волосы со временем отрастут. Всё поправимо, нечего волноваться! Ощутился запах трав, руки дикарки оказались заботливыми и ласковыми, примитивный гребень легко скользил и не дёргал. Инголдо поймал себя на мысли, что манипуляции с волосами оказались приятными. Это немного удивило и несказанно обрадовало.
— Что ты делаешь? — указав на свою голову, а при слове «ты» — на дикарку, спросил эльф.
— Не! Не ты! Няня, — поучительно заявила женщина, тыкая себя в грудь. — Ня-ня. Ня-а-ня-а. У?
«Она что, хочет, чтобы я повторил? Считает, у меня не получается?» — от этой догадки Финдарато едва не расхохотался, зато возникло понимание — нельзя бросаться на чужих со своими знаниями и умениями — нужно позволить дикарям обучать себя, и тогда они будут готовы принять помощь и совет.
— Няня, — мило улыбнулся король, — что это?
— Бр-р-р, фу! — изобразила лицом гримассу отвращения женщина, при этом её руки показали что-то суетливое и бегающее кругами по макушке. — Нет! — она ткнула в отвар, которым только что смочила волосы Финдарато.
«Лечит что ли?» — засомневался эльф, однако осознавал — он пока слишком плохо знает, с кем имеет дело, поэтому пытаться что-то быстро понять бессмысленно. Лучше наблюдать.
Маленький мальчик подошёл с разжёванной на конце веточкой и начал демонстративно чистить зубы, намекая, что надо составить ему компанию. Пришлось снова подчиниться. Дети и их взрослые опекунши начали собираться вокруг Финдарато, матери принесли младенцев, вокруг поднялся шум, и нарготрондский король окончательно потерял из виду своих верных, оказавшихся не в столь милой компании, как их владыка.
***
Оправившись от потрясения, когда сияющий золотом гость оказался не солнцем и не его частью — ведь светило взошло на прежнее место и целиком, старики с углями переглянулись. Орикон напряжённо замер, смотря то на демонстрировавшего горящую ветку друга, то на дикарей, снова ожидая худшего. Пока все молодые члены племени с восторгом и интересом что-то говорили в сторону Эрьярона, а мужчина, который, видимо, был здесь вождём, рассматривал кремень, старики менялись на глазах, причём не в лучшую сторону: один из них был ошарашен и только мычал нечто злобно-нечленораздельное, зато второй не потерял самообладание и продемонстрировал богатую гамму эмоций, которая однозначно не предвещала ничего хорошего. Испуг, что огонь погасят, сменился потрясённым непониманием — когда ветка заалела, в мутноватых глазах прочиталось немое восклицание: «Как?!» А потом появился новый страх, только злой и тщеславный, а ещё — протест. Орикон именно сейчас понял, что эти люди занимали в племени некое особое место, авторитет их основывался на работе с огнём, а теперь положение избранных оказалось под сомнением, и реакция на чьё-то превосходящее мастерство явно не будет столь позитивной, как у музыканта.
— Фу! Фу-фу! — заверещал старик, кинулся к Эрьярону, схватился на горящую палку, погасив в кулаке огонь, а потом с торжеством начал демонстрировать ладонь без ожогов, видимо, давая понять, что пламя было ненастоящее.
Многие рассмеялись, вождь равнодушно вернул кремень эльфу, и племя бы потеряло интерес к произошедшему, если бы не юноша, у которого ещё не росла борода, однако смотрел он глазами зрелого мужа. Паренёк был, как и многие, с заплетёнными тёмными волосами, со шкурками лесных зверьков на бёдрах, а на руке красовались многочисленные браслеты из травы. Протянув Эрьярону ветку, он жестом показал, что хочет попробовать разжечь огонь сам.
— Лучше не надо, — стиснул зубы Орикон, однако его собрат, похоже, пошёл на принцип, желая продемонстрировать превосходство перед диким племенем, поэтому вручил юноше кремень и показал, что делать.
— Ата-та! Ата-та! — в один голос завопили сразу несколько женщин разного возраста, видимо, мать, сёстры или ещё какие-то родственницы. — Ата! А-та!
— Цыц! — прикрикнул на них вождь. — Не ата-та! — Потом взглянул исподлобья на старика, который снова приготовился кидаться в бой, и погрозил кулаком: — Цыц!
Руки юноши оказались крепкими и ловкими, с четвёртой попытки дикарь смог правильно высечь искру. На палке заплясал огонёк, и Эрьярон осторожно указал пальцем на язычок пламени, а потом произнёс:
— Велка. Вел-ка.
— Велка, — неуверенно повторил парень и очень обрадовался, увидев одобрение эльфа.
— Олвен, — тронул Эрьярон ветку.
— Олвен.
— Пф-ф-ф-ф-ф-ф! — возмутился старик, но снова услышал команду «Цыц!» и вместе со своими помощниками, или кем они ему приходились, удалился в странное жилище из глины и камней.
«Похоже, — подумал Орикон, провожая вероятных недругов взглядом, — их дом такой, потому что там всегда горит огонь. Любой иной доступный материал слишком пожароопасен».
— Ата-та! — снова кто-то кого-то отругал, и эльф придумал, как станет называть Младших Детей Эру, но пока озвучивать не стал.
— Ойвен! Ойвен! — начала повторять за эльфом откуда-то взявшаяся маленькая девочка, голая, зато в венке. — Вейка! Ойвен! Вейка!
— Лапсэ, — указал на ребёнка Эрьярон. — Вендэ.
— Япсе! — обрадовалось дитя.
Паренёк дал знак рукой, и около эльфов возникло не меньше дюжины малышей разного возраста, наперебой что-то тараторивших.
— Наша речь им кажется смешной? — обернулся на соратника Эрьярон.
— Похоже на то, — улыбнулся Орикон. — Но раз ввязался, развлекай.
Тем временем, юноша уже продемонстрировал и вождю и остальным, что огонь настоящий и способен поджечь всё то же, что и получаемое привычным путём пламя, и тут произошло неожиданное: к эльфам, расталкивая друг друга, кинулись взрослые, размахивая совсем непонятными и отчасти узнаваемыми вещами, демонстрируя их достоинства и повреждения и нечленораздельно требовательно крича. Одни явно хвастались, другие просили помощи.
— Я не собираюсь это все чинить! — вспылил Эрьярон. — Я им не слуга!
— Да, — спокойно согласился Орикон. — Мы не слуги. Но подсобить можем. И, я считаю, обязаны.
— Пусть это король решает, — зло процедил эльф, которому уже сунули в руки недоплетённое полотно, что-то вроде молотка и сломанный о голову музыканта инструмент. — Если владыка Финдарато прикажет, я подчинюсь.
Сказав это, Эрьярон вручил собрату всё, что ему дали, и ринулся сквозь толпу искать своего короля.
— Миньятолос! — позвал сына Орикон. — Выходи из засады. Помоги отцу. Я один тут не справлюсь.
Неохотно подчинившись, эльф присоединился к родителю, вызвав бурный восторг племени своим появлением словно из ниоткуда.
— Вдвоём мы тоже не справимся, — ужаснулся Миньятолос, когда около него возник коренастый седой мужик, притащивший нечто, сколоченное из брёвен, напоминавшее гибрид обеденного стола и сидения для отхожего места.
— Но если мы сейчас сбежим, мне будет стыдно всю жизнь, — обречённо вздохнул Орикон.
— Пожалуй, — согласился с отцом сын, наблюдая, как местный изобретатель теперь волок в его сторону свой следующий шедевр — видимо, заготовку скульптуры, но что это должно напоминать, эльфу было страшно подумать.
— Япсе! — указала на него девочка в венке и захихикала.
— Ещё и обзываются, — обиделся Миньятолос. — Зачем Эрьярон их научил? — Отрицательно покачав головой, Нолдо указал в сторону ушедшего собрата: — Лапсэ. — Ткнул себя в грудь: — Вано.
— Когда они поймут, что значит это слово, — с укором произнёс Орикон, — тебя засмеют. Негоже юноше представляться красавчиком незнакомой девочке. У тебя что, нет других достоинств?
— Хм… — Миньятолос почесал подбородок, критически взглянув на оказавшуюся у ног деревянную растопырку совсем непонятного назначения. — Я читать умею. Сойдёт за особое достоинство?
Эльфы посмотрели друг на друга, однако не рассмеялись — обоим шутка показалась слишком грустной. Да, жизнь многим обделила брошенных на произвол судьбы Младших Детей Эру, однако им можно помочь. Да, это кажется практически невыполнимой задачей, но попробовать стоит.
***
Сидя на пне и ловя звучавшие вокруг слова и фразы, Финдарато всё ещё пытался услышать музыку — тему Младших Детей Эру, отвлечься от собственных впечатлений и невольного клеймения новых знакомых, однако получалось плохо, время шло в безуспешных стараниях добиться от себя невозможного, как вдруг король Нарготронда подумал, что его волосы обрабатывают слишком уж долго. Или женщине просто понравилось расчёсывать золотые волнистые пряди? Уж очень ласково она стала гладить гребнем и руками, а любого подходившего близко буквально облаивала, словно обозлившийся сторожевой пёс.
Озарение заставило напрячься. Если у этой… дикарки возник сексуальный интерес, насколько далеко может всё зайти? Интуиция подсказывала: нельзя открыто показывать страх. Ни в коем случае! И позволять играть собой тоже.
Финдарато начал вставать. Женщина, почувствовав, что драгоценные волосы выскальзывают из рук, на миг сжала пряди, но потом, видимо испугавшись негативной реакции прекрасного гостя, отпустила и отступила на шаг, подтащив к себе детей и гордо скалясь. Неестественная улыбка как бы говорила: я проявила заботу, результат идеален, ты теперь не противный, а ещё у меня куча мальцов, поэтому ты мне ничего не сделаешь!
— Фу! Фу! Ну-у-у! — вдруг совсем рядом завопил коренастый мужчина с проседью и лысиной. — У-у-ух!
— Я не-е! — завизжала женщина, которую дикарь начал таскать за волосы.
Нарготрондский король обернулся на шум. Пробившийся к нему сквозь толпу Эрьярон схватился за кинжал.
Дикари моментально отреагировали на драку соплеменников, поднялся гам, однако, к своему изумлению, Финдарато показалось — по жестам и интонациям он начал понимать, в чём обвиняли друг друга мужчина и женщина, и что предъявляли им обоим собратья. По всему выходило, что у мужа плохо работает то, что между ног, и причина этому вряд ли лысина, на которую указывали защитницы жены, но отсутствие волос означало преклонный возраст, как раз и являвшийся причиной сложностей в постели. Вставшие на сторону агрессора мужчины махали в сторону эльфов, давая понять, что даже если у мужа не поднимается хозяйство, пялиться на других нечего.
— Цыц! — крикнул издалека вождь, и ругань стихла.
— Эти дикари хотят заставить нас работать на себя! — выпалил Эрьярон, потом вспомнил, что говорит с королём и поклонился. — Прости, владыка, но это унизительно!
Финдарато вдруг хитро заулыбался.
— Няня, — обратился он с милейшей улыбкой к окружённой детьми женщине, указывая на верного и трогая волосы.
— Что? — занервничал Эрьярон.
— Ничего, — ещё милее просиял Инголдо, — просто тебя сейчас сделают чистым, а потом мы пойдём по поляне, заглянем в дома, оценим, чем именно можем помочь, я всё запишу, и ты помчишься с тайной миссией в Нарготронд, по пути передав приказ всей моей свите собраться здесь. Засада в лесу больше не нужна, а я здесь останусь надолго — мне понадобятся верные эльфы.
Нолдо с недоверием посмотрел на дикарку, осторожно сел на пень, напряжённо сцепил руки.
— О нашей находке, — продолжал речь король, переходя на пение, чтобы дикари слушали музыку, не пугаясь непонятного для себя общения незнакомцев, — не должен знать никто, помимо тех, кого я укажу в письме. Если начнут спрашивать, что за сборы, отвечай молчанием, потому что на то воля твоего владыки. Таково Слово Финрода Фелагунда, друга гномов и Младших Детей Эру.
Эрьярон согласно кивнул, радуясь скорому отъезду. Да, разумеется, потом придётся вернуться, но когда это ещё будет! Собрать всё нужное для тех, у кого нет ничего — дело очень не быстрое.
Примечание к части
Няня (художница Алина Саидова) https://vk.com/photo-42078757_457241130
На что вдохновляет любовь
— Вдохнови меня.
Слова прозвучали из полумрака мастерской, и это не была просьба, приказ или мольба. С изящно очерченных губ, подсвеченных снизу холодным зеленоватым сиянием стоящего на столе фонарика, слетело спокойное, отрешённое высказывание, словно говоривший не вложил в речь совершенно никакого смысла. Собранные в хвост золотые волосы эльфа отливали бронзой.
Гельмир не двигался, будто став частью каменных узоров на стене, однако его глаза, сейчас казавшиеся ярко-зелёными, оставались слишком выразительными для скульптуры.
— Я не хочу создавать без тебя прекрасное.
Эльфийка заулыбалась, на щеках заиграл румянец, заметный даже в бледном свете ламп.
Когда-то именно такие слова заставили её влюбиться, вопреки всему, что говорила мама, утверждая, будто Голодрим и их средиземские потомки, даже от смешанных браков, слишком высокомерны и никогда не станут относиться к «серости», как к равной. Дева приводила в пример многочисленные счастливые семьи Невраста, однако родительница ничего слышать не хотела. Дева уже почти поверила, а потом…
«Я хочу, чтобы камень преображался под звуки твоего имени».
«Твои волосы завораживают, словно дымчатый кварц».
«Я буду восхищаться тобой, Солмелиэ, и называть Лайталиэль».
Дева неоднократно спрашивала себя: что нашёл в ней этот прекрасный Нолдо, пусть и родившийся в Средиземье, поэтому не пропитанный сиянием Древ Валар, но спрашивать не решалась. Гельмир называл её Вдохновением и Восхищением, а это, скорее всего, означало…
«Я смотрю на необработанные глыбы, на первородные скалы и вижу в них дух, который прекрасен, но искажение Арды заточило его в форму, не выражающую суть, скрывающую красоту. Но я-то вижу, насколько прекрасна душа камня, прикасаюсь к нему, применяя свои таланты и навыки, и дух породы обретает крылья, освобождается, оживляет рукотворные изделия, красота которых теперь соответствует внутреннему содержанию».
— Не двигайся, Лайталиэль, — Гельмир встал из-за стола и положил ладони на плечи супруги.
— Мне нужно стать дымчатым кварцем, который ты отыскал в глубокой тёмной пещере?
— Да. И камень всегда неподвижен и безмолвен.
— Ты хочешь сделать из меня произведение искусства? — взгляд эльфийки стал игривым.
— Конечно, — мастер обошёл вокруг супруги, взял в руки её серо-коричневую косу, заплетённую из множества тонких косичек, украшенных жемчугом. — Я применю свой талант и мастерство, чтобы ты парила.
Голос Гельмира звучал таинственно, от него по коже пробегали мурашки.
Лайталиэль замерла, стараясь даже дышать незаметно. Фонари светили ровно, без трепета, свойственного огню свечей, воздух оставался неподвижным, как и всегда под землёй, и единственное, что выглядело живым среди будто остановившегося времени, — руки эльфа, осторожно расплетавшего подсвеченные зелёным косы. Глаза Гельмира долго оставались словно остекленевшими, уставившимися куда-то сквозь бесконечную толщу породы, но постепенно взгляд поменялся.
— Волосы каждый раз создают неповторимый узор на твоём теле, — прошептал, приблизив губы вплотную к уху супруги, мастер, — они осторожно опускаются на плечи, смело рассыпаются по спине, а, свободно падая на грудь, скатываются в ложбинки, оставляя на выпуклостях ажурную сетку, тончайшую, словно паутинка. Понимаешь, о чём я буду думать, давая задание подмастерьям сплести многослойную стальную сетку для укрепления ворот?
Платье упало Лайталиэль под ноги, блеснув в полумраке зелёными волнами шёлка. Волосы легли на обнажённое тело новым неповторимым рисунком, пальцы еле ощутимо провели вокруг шеи, заскользили вниз, обводя каждую, даже едва заметную, выпуклость и впадинку, не упуская ничего, не оставляя без внимания ни малейшего участка кожи. Левая рука крепко обняла чуть выше талии, прижав спину эльфийки к животу супруга, правая — спустилась между ног, начала гладить, надавливая чаще и проникая глубже.
— Не двигайся, — прозвучали слова, когда выполнять условие игры стало невыносимо.
Лайталиэль умоляюще простонала, и губ коснулись горячие пальцы. Ладонь осторожно повернула её голову, нежный поцелуй приказал оставаться безмолвной. Рука выскользнула из тела, с нажимом двинулась вверх, оглаживая ягодицы, поднялась по спине, перебралась к груди, пальцы поочерёдно сдавили соски, левая ладонь спустилась вниз и продолжила прерванные ласки.
Невольно вздрагивая и напрягаясь, Лайталиэль часто задышала, изогнулась, сильнее прижимаясь к Гельмиру. По телу пробежала дрожь, напряжение оглушило и ослепило, заставляя биться в крепких объятиях, словно пойманная птаха.
— Камень вновь покорён, — прошептала эльфийка, уронив голову на грудь мужа, когда смогла сделать глубокий вдох. — Как всегда.
— Ты вдохновила мастера, — улыбнулся Гельмир, — только совсем не на то, что тот собирался делать. — Он засмеялся, подхватил супругу на руки и в одно мгновение очутился вместе с ней в узковатой для двоих постели у дальней стены мастерской.
Лайталиэль казалось — она больше не хочет ласк, но когда под спиной ощутились прохладные мягкие одеяла, а между ног ласково затрепетал язык, эльфийка снова воспылала желанием предаваться любви.
Когда тела задвигались в такт, ускоряя темп, изображённая на тонущем в полумраке потолке золотая арка, сквозь которую сияли белые лучи, словно приблизилась, свет залил всю комнату, озарил подземелье, даря ощущение свободы, а потом померк, вновь став нарисованным.
— Король Фелагунд не обидится на тебя за такой герб? — спросила Лайталиэль, когда супруг лёг рядом, положив руку ей на живот и уткнувшись носом в плечо. — Арка, которую ты сделал символом своего рода, выглядит так, словно ты хочешь сбежать из подземелья.
Гельмир приподнял голову, глаза озорно засияли.
— Не обидится, — загадочно улыбнулся мастер. — Владыка сам этого хочет.
— Но не может воплотить.
— Да, это так. — Эльф приподнялся на локте, рассыпал серо-коричневые волосы супруги по обнажённой округлой груди, залюбовался. — Арка — символ свободы, выхода из тьмы на свет, который недоступен никому из нас, пока враг не повержен.
— А когда Моргот падёт, мы покинем Нарготронд?
— Не знаю, — опустил глаза Гельмир. — Думаю, ты сама решишь, где жить в мире без войны.
— Я? А что насчёт тебя? — Лайталиэль не любила моменты, когда супруг начинал уходить в себя и мрачнел: создавалось впечатление, будто он не верит, что ему суждено увидеть победу над Морготом, но почему-то не боится этого, а полагает… Справедливым? Почему?
— Я знаю, — палец опустился на сосок супруги, слегка пощекотал, — что в любое время, какое бы страшное оно ни было, есть место для истинных шедевров. Я знаю, — Гельмир посмотрел в глаза жены, взгляд был ясным, уверенным, — что могу создать нечто поистине великое. Чувствую это. — Он сделал паузу, посмотрел на арку, изображённую на небольшом гобелене. — Ещё в юности я понял, что могу быть лучше всех, кого знаю. Когда Орландир, ученик Валар, показывал мне принципы работы архитектора, я видел, что чувствую всё то, о чём он говорит, чему его обучали долгие годы. Мне просто не хватало опыта и навыков. Но, знаешь, все эти знания… Они не основа настоящего шедевра. Понимаешь, ничто в Арде не приносит пользу абсолютно всем, не нравится каждому, каким бы красивым ни было. Не знаю, как это объяснить, но я не горжусь ни одной своей работой.
Лайталиэль захотелось сказать, что некрасиво так откровенно напрашиваться на комплименты, что Гельмир, сын Гуилина, давно взрослый мальчик, муж и отец, и не должен впадать в ребячество, мысли отразились на лице, поэтому мастер наигранно вздохнул, ласково улыбнулся и сразу же перевёл скучный для обоих разговор в песню:
— Пой, моя лира! Пусть ветром ворвётся во тьму
К той, чьей любовью моё сердце дышит,
Музыка воспоминаний, пронзив тишину,
И счастливый финал для истории нашей напишет.
Пусть только услышит! Она пусть услышит!
Меня пусть услышит.
Лайталиэль погладила мужа по щеке, потянулась за поцелуем, и в этот момент в дверь постучали.
Примечание к части
Песня из рок-оперы "Орфей" "Пой, моя лира"
Вместо тысячи слов
Ни единая ветка не колыхнулась, не зашуршали сухие листья на мху, однако Халиндвэ заметил приближение собрата и обернулся.
— Ты один? — изумлённо спросил лорд-охотник. — Почему?
До тайного восточного входа в Нарготронд отделял почти день пути по бурелому, на таком расстоянии можно было не прятаться, а в случае неожиданной встречи с теми, кому не положено знать о подземном городе, сказать, что держишь путь на Тол-Сирион. Однако появившийся среди густой листвы эльф был прекрасно осведомлён о нахождении убежища короля Финдарато Инголдо.
— Долгая история, — Эрьярон резко бросил под ноги вещи, затравленно осмотрелся. — Я рад, что встретил именно тебя, Халиндвэ. Удели мне немного времени до заката, и я пойду дальше. Надеюсь, у тебя нет никаких сдвигов в голове, по причине которых тебя следует именовать исключительно «лорд Гуилин»?
Охотник с сомнением взглянул на собрата, решив не озвучивать, что сдвиги в голове из двоих находящихся здесь эльфов явно не у него. Состояние Эрьярона всерьёз вызывало беспокойство, и Нолдо стало совсем не до шуток.
— Что случилось, друг? — задал он вопрос.
Верный короля сел на свёрнутый тёплый плащ.
— Что случилось? — глаза Эрьярона всё больше казались безумными. Халиндвэ невольно вспомнил самые тяжёлые испытания, выпадавшие на долю аманэльдар, решивших покинуть Благословенный Край — после трагедии или в ожидании чего-то дурного взгляды эльфов менялись примерно так, как сейчас случилось с собратом из свиты короля. — Наш владыка нашёл тех, чьё появление в Арде утаивали от насВалар.
— Кого? — опешил лорд-охотник. — Младших?
— Да…
Эрьярон сделал вид, будто сплюнул, начал судорожно копаться в вещах, а когда, наконец, нашёл флягу, долго пил.
— Я не понимаю, друг, — заговорил, наконец, с присевшим рядом собратом верный короля, — за что нам это выпало? Почему именно мы должны были встретить то племя? Скажи мне. Скажи, мы что, больше всех Тэлери убили в Альквалондэ? Разве не мы пытались помогать беженцам, боявшимся возвращаться в Лебяжью Гавань? Разве не мы защищали народ от хищников и мороза в Хэлкараксэ? Почему именно король Финдарато должен был встретить этих дикарей?! Ты не понимаешь, что мне не нравится? А я объясню: мы нашли их, и теперь ни один из нас, видевших то, как эти несчастные выживают, не сможет спать спокойно! Нет, ты не думай, что мне их жаль! Эти существа мне глубоко отвратительны!
Халиндвэ согласно кивнул, хотя был уверен — собрат жалеет тех, с кем свела судьба, просто не хочет признать.
— Король послал меня к твоему отцу, — выдохнул Эрьярон, снова отпив из фляги и, со злостью потряся опустевшим сосудом, убрал его в сумку. — Наша находка должна оставаться в тайне от тех, кто не будет принимать непосредственное участие в помощи дикарям, пока король не решит, что делать дальше.
— То есть, я… — охотник указал себе в грудь.
— Король доверяет твоей семье. Говорит, вы можете посодействовать и не откажетесь это делать. Необязательно все, разумеется, — Гвиндор ведь ещё слишком юн для подобных дел. Жён тоже лучше оставить дома.
— Это опасно, что ли? — Халиндвэ напрягся. — Ну-ка выкладывай, брат. Подробно. И в точности, как было.
Эрьярон усмехнулся, уверенный, что не скажет и половины того, что видел, поскольку некоторые вещи оказались за гранью понимания эльфа, никогда не считавшего себя впечатлительным, ранимым или ярым моралистом.
***
Поначалу лица, голоса, фигуры и запахи сливались в общую галдящую мечущуюся массу, в которой выделялись только некоторые из первых рискнувших подойти и заговорить, однако постепенно Финдарато начинал замечать отдельные картины из жизни племени, а ещё — реакцию Эрьярона, которая была самым интересным из происходившего на поляне у пока безымянной речушки.
— Сейчас ты начнёшь выстраивать жизнь этих существ, как считаешь правильным, а потом тебя отблагодарят исходом дикарей, — сочетая в голосе и выражении лица недоумение, отвращение, жалость и желание сбежать, проговорил верный, наблюдая, как на берегу около воды старушка учила юную деву присыпать что-то между ног песком, похоже, та сильно поранилась, а рядом стояли несколько юношей и обсуждали происходящее с такими выразительными лицами, что было прекрасно понятно, о чём они думали. Как с этим сочеталась кровь, эльф недоумевал. Или… это не рана, а течка, как у животного?!
Шокированный догадкой, Эрьярон замер с открытым ртом, тронул короля за руку, пытаясь указать в направлении поразившей до глубины души компании, но Финдарато смотрел совсем в другую сторону:
— Нет, мой друг, — мечтательно улыбнулся владыка Нарготронда, — исхода не будет. Вспомни, из-за чего мы отреклись от Валар: нас возмутило, что для владык брат-преступник и убийца, живодёр и вор дороже, чем те, кого они сами клялись защищать от него же. Валар нарушили данное нашим предкам слово, предали своё обещание, которое и повело Народ Звёзд за море. Но мы — не Айнур. Мы пережили предательство тех, кому верили. Неужели ты допускаешь, что после этого сами поступим так же?
Эрьярон отвёл взгляд и снова ужаснулся: горбатая и совершенно седая старуха избивала палкой до крови молодую женщину, держа ту за волосы и указывая на пустой котёл около костра, а совсем рядом абсолютно невозмутимо сидела мать, вылизывая хныкавшего новорожденного, словно щенка.
Со стороны костров, где остался вождь, донеслась жуткая ругань с использованием только одного слова, вылетавшего из разных глоток с отличавшейся интонацией и глухие звуки ударов, Финдарато снова улыбнулся и, вопросительно взглянув на няню, которая стояла рядом, ожидая неизвестно чего или просто считая теперь эльфов своими подопечными детьми, пошёл в первое попавшееся на пути жилище, однако вдруг встретил неожиданное сопротивление: из шалаша пущенным катапультой снарядом вылетел седой скрюченный дедок с чудовищно узловатыми суставами. Перегородив королю путь, он начал подхалимно заглядывать в глаза, кланяться, что-то лепетать, упорно закрывая собой проход в домик из палок и глины или иной коричневой субстанции.
— Он там труп прячет? — спросил, безумно скалясь, Эрьярон.
— По запаху судишь? — хмыкнул Финдарато. Лицо Инголдо по-прежнему сияло улыбкой, однако руки начали подрагивать. — Знаешь, друг, зачем нужны друзья? И верные, и свита, и охрана? Чтобы вот в такие моменты поддерживать своего друга или короля. Пожалуйста, будь так любезен, исполняй свои обязанности, а не заставляй меня утешать моего храброго подданного.
Эльф, опустив глаза, поджал губы и сделал глубокий вдох сквозь ткань плаща.
— Что там? — Финдарато обернулся к няне, указывая на жилище старика, попутно заметив, как вокруг снова собирается разнопахнущая толпа любопытных.
— Ой-ой-ах, — скорбно запричитала женщина, сдавив щёки чистейшими ладонями. — А-ай! — отмахнулась она, показывая всю безнадёжность ситуации.
— Спасибо, — поблагодарил король. — Я всё понял.
Няня просияла, начала что-то угукать малышам, а те наперебой, хоть и тихо, попытались повторить сказанное эльфом.
— Вот! Ном! Ном! — раздался гордый голос справа. — Тут! Моё-о-о! Вах!
Крепкий, почти лысый мужичок с густой тёмной бородой и длинными мощными руками хлопал огромными ладонями и, улыбаясь полубеззубым ртом, указывал на просторный, по местным меркам дом, около которого женщина со спутанной косой подметала вязанкой прутьев и без того чистейшую территорию, где не валялось ни листочка, ни шишечки. Запах хвои, доносившийся из жилища, немного перебивал неприятные ароматы, а когда Финдарато, бледнея, но пока сохраняя приветливое выражение на лице, заглянул внутрь, юная дева, украшенная бусами из волчьих клыков и венком из папоротника, начала хвастаться сушёными грибами и рыбой, развешенными вдоль стен.
— Хозяюшка, — похвалил Эрьярон, войдя следом за своим владыкой, стараясь не думать, что может всерьёз приглянуться дикарке. — Молодчина.
— Смотри, — Финдарато просиял, хотя глаза едва не плакали, — племя знает соль.
— Ну и что? — не понял верный. — Видимо, где-то здесь есть залежи. Ты думал о Младших, что они совсем ни на что не способны?
— Не знаю, — дрогнувшим голосом произнёс король. — Пожалуй, лучше ничего не буду говорить по этому поводу.
Пока появившиеся из глубин жилища дикари разного возраста и пола демонстрировали кучи новеньких шкур — видимо, кровати, лавки и срубов и досок, Финдарато устремил взгляд на огромный пень в центре дома, служивший, видимо, столом. Переглянувшись с Эрьяроном, Инголдо понял, что подумал о том же, о чём и его верный: Младшие Дети Эру гордятся постройкой, возведённой вокруг того, что осталось от вековой ели. Да, эльфы тоже используют творения Йаванны, но ведь на месте вырубки всегда высаживаются молодые деревца, а здесь нигде нет юной поросли.
— Смотри, друг, — словно утешая себя, опять улыбнулся Финдарато, — у них есть разделение на спальню и кухню. Занимаясь супружескими делами, хозяева не мешают остальным обедать.
— Достойно, — кивнул Эрьярон.
С улицы донеслись отчаянные вопли, перекрывшие вновь поднявшуюся ругань, эльфы вышли из шалаша, и голоса моментально стихли, однако представшая взглядам картина от этого лучше не стала: старичка, не пустившего Финдарато в жильё, дружно избивали и пинали соплеменники, толкая в сторону леса, а его ветхий домик пытались поджечь.
Сорвав с себя плащ, Финдарато легко сбил огонь, не успевший разгореться, и демонстративно вошёл в шалаш, надеясь, что сможет сдержаться, и его не стошнит от вони. Глазам предстала жуткая картина давно не вычищаемого жилья, которое выглядело и выгребной ямой, и отхожим местом одновременно, а в голове крутились вопросы: «Почему старичку никто не помогал? Он преступник? Или просто раньше никого не волновала грязь в его доме? А почему сам не убирал? Ослаб от прожитых лет? Где его потомки? Может, до появления эльфов, Младшим не приходило в голову, что демонстрировать грязь стыдно? Старичка теперь хотят изгнать, чтобы вид полянки не портил, а домик — сжечь?»
— Эрьярон, — выйдя на улицу, глубоко вздохнул король, стараясь не кашлять, — надо срочно научить Младших делать грабли, если не умеют, или приучить пользоваться, если ленятся, а потом показать, как вычистить и проветрить такой дом. Можно временно разобрать часть крыши…
Не договорив, Финдарато подошёл к избитому старичку, который пытался встать с земли, поднял его и, оглядев остальных, громко приказал:
— Фу! Кыш!
Люди метнулись в стороны, дедок расплакался и поплёлся в дом, около которого лежал брошенный эльфийским королём плащ. Эрьярон, словно только сейчас заметив вещь своего владыки, спешно поднял слегка почерневшую местами ткань с земли.
— Оставь, — вздохнул Финдарато, снова пытаясь улыбнуться, — сделай лучше грабли.
***
— Дай вина, оторно, — нервно произнёс Эрьярон, посмотрев Халиндвэ в глаза. — Не говори, что у тебя нет. Пожалуйста.
Испугавшись даже представить, что произошло бы в случае отказа, охотник протянул другу бутыль в кожаном чехле.
— Видишь ли, оторно, — отхлебнув и с благодарностью вернув хмельной напиток, Эрьярон покачал головой, — у меня впервые в жизни нет слов. Я знаю четыре языка и их бесчисленные наречия, но сейчас не могу высказаться ни на одном, понимаешь?
— Пора учить орочий, — совершенно серьёзно посоветовал Халиндвэ.
— Драная дырка? — не менее серьёзно спросил верный короля. — Поверь, орочий слишком беден, чтобы выразить глубину раздолбанной дыры, в которой я побывал. И скоро там окажутся ещё некоторые наши собратья. Ты просто представь: это сборище взрослых с интеллектом младенцев. Они могут общаться целый день при помощи одного слова, и всем всё понятно!
— Знаешь, мне кажется, ты зря недооценил этих существ, — лорд-охотник стал совсем серьёзным. — Заметь, как часто мы, Старшие Дети Эру, не можем объяснить друг другу что-то при помощи тысяч слов. А Младшим достаточно только одного. Подумай об этом.
— Ха! — Эрьярон посмотрел на тускнеющее небо в кружеве высоких тёмных крон. — Да, я не спорю — можно приучить дикарей мыться, одеваться, чистить дом себе и тем, кто сам уже не в состоянии, можно даже научить их произносить дюжину слов, но гадкую натуру не исправить! Знаешь, что я наблюдал такого, отчего сделал неутешительнейшие выводы по поводу новых друзей короля?
— Боюсь представить, — вдруг захохотал Халиндвэ, взял бутыль, отпил. — Прости, не хотел тебя обидеть.
— Смейся-смейся, — с укором покачал головой верный короля, — только сейчас станет не до веселья. Просто представь: пока владыка Финдарато ходил и смотрел, какая помощь потребуется племени, естественно, большинство дикарей забыли о своих повседневных делах. Да, конечно, некоторые мужья били жён за неготовый обед или внимание к нам, а те, в свою очередь, колотили супругов, не знаю, за что именно, однако в основном все наблюдали за нами. И тут вдруг поймали вора. Представляешь, какой-то местный самец начал под шумок подворовывать из чужих домов.
— Не представляю, что там можно красть, судя по твоим рассказам.
— Я тоже. Но для дикарей имущество их соплеменников ценно. И что ты думаешь произошло, когда вора заметили?
— Он извинился? — снова не удержался от шутки Халиндвэ.
— Ещё версии.
— Ну, не знаю. Свёл счёты с жизнью, потому что не смог вынести позора?
Эрьярон замер, потом посмотрел на собрата и расхохотался до слёз:
— Нет, Моргот тебя обворуй! Нет! Этот дикарь, поняв, что попался, бросил себе под ноги всё награбленное и начал с неистовой яростью втаптывать в грязь! А ещё я заметил, как особые блюстители чистоты вокруг дома, выметающие каждую соринку, не гнушаются мусорить на соседской территории. Понимаешь? Свой труд для них важен, а на чужой абсолютно наплевать!
Халиндвэ задумался.
— Так что, оторно, — констатировал Эрьярон, вставая и отряхивая плащ, — подумай хорошенько, соглашаться или нет на миссию. Это не лёгкая прогулка.
— Что ещё было?
— Я уехал вечером. Младшие, похоже, спят каждую ночь, поэтому, когда поляна затихла, король отправил меня в путь.
Охотник тоже поднялся, по-дружески тепло простился с собратом и пошёл проверять сети.
Эрьярон, конечно, сказал много плохого, однако Халиндвэ почему-то не испугался и не испытал отвращения, скорее, наоборот — в сердце загорелись азарт и любопытство.
А может быть, просто хотелось подольше не возвращаться под землю.
***
Летняя ночь опускалась быстро, звёздное небо ещё не озарилось светом цветка Майя Тилиона, звуки вокруг практически стихли, и, сев в одиночестве у костра, Финдарато отчаянно надеялся, что ему позволят спокойно подумать.
Эрьярон недавно уехал, Орикон и Миньятолос занялись установкой шатра в отдалении от поляны Младших, и будто бы бесконечный день теперь, наедине с собой, казался страшным сном. Правитель Нарготронда, Тол-Сириона и Дортониона пытался систематизировать в голове всё увиденное и услышанное, но почему-то любые размышления сводились к одному: как эти бедняги переживают зимы?
Перед глазами вставали картины из Хэлкараксэ, Финдарато ужасался мысли о том, что даже много знавшим и умевшим валинорским мастерам было тяжело в морозы, многие погибали от холода, а как справляются несчастные необразованные дикари?
Вспомнилась музыка смерти в снегу — тема, оставшаяся от какого-то эльфа, встретившего свой конец среди бури, и почему-то Инголдо понял: он на верном пути понимания Младших. Ощущение взбодрило, король стал очень тихо напевать давно не звучавшие слова, пытаясь поймать и не упустить мгновенное озарение:
— Метель собою воскресит
Все мои тайные страхи.
Нет больше сил… Мне больно!
И так хочется уснуть.
Моя душа одна дрожит
В объятьях снегопада,
В темнице ледяных оков
Держу к спасенью путь.
Ослабший разум шепчет мысли,
Устремляясь ввысь:
«Пройди сквозь снег! Не сдайся!
И найдёшь свой путь домой!»
Но пусть он лжёт, легко понять,
Что всё теряет смысл
Пред грозно наступающей,
Безжалостной зимой…
Что кто-то идёт в его сторону, Финдарато заметил заранее, но до последнего не подавал вида, надеясь, что отсутствие реакции заставит непрошенного собеседника пойти восвояси, однако, молодой парень, которого эльф не мог не узнать, очень виновато опустив голову, сел рядом и протянул глиняную чашку, полную ягод.
— У? — с видом несчастного ребёнка спросил местный музыкант, сам себя лишивший инструмента. — У? На.
Финдарато понял, что не может отказаться от подарка, а когда принял его из рук молодого дикаря, тот вскочил и с покорнейшим извиняющимся видом начал бить себя по опозоренному публично достоинству, ругая свой отросток разными словами, среди которых попадались привычные «Фу» и «Цыц», а ещё «Бе», «Н-н-на!» и «Бо!»
Стараясь не засмеяться, Финдарато отставил чашку, крепко взял парня, который оказался более, чем на голову ниже эльфа, за плечи и усадил обратно на бревно, отрицательно кивая. Совершенно не представляя, как объяснить, что публичное самоудовлетворение — это ерунда, не причина обижаться, и главное — не повторять подобные выступления, король съел несколько брусничек, а потом протянул чашку дикарю, давая понять, что хочет разделить угощение с ним и надеясь на отсутствие в племени связанных с совместным поеданием ягод предрассудков. Музыкант посмотрел на эльфа глазами ребёнка, которого сначала наказали, а потом дали гостинец. Искренне обрадовавшись, парень отправил в рот голубику, рванул к кустам, принёс оттуда три травинки, ловко натянул их между пальцами и начал дудеть на разные лады.
В одном из шатров заплакал ребёнок, послышалась ругань, и менестрель, хихикнув, вжал голову в плечи, произнеся удивительно чёткое:
— Упс!
— Упс, — повторил Финдарато, — слишком громко.
— О! — дикаря, похоже, настигло озарение, и он убежал в сторону нескольких близко поставленных домов, где эльфы днём побывать не успели.
Понимая — надежда тщетна, однако всё же мечтая о том, чтобы горе-музыкант остался в своём жилище и, желательно, лёг спать, Инголдо посмотрел на бдивших у границы леса охранников. Эти, в отличие от предыдущих, не пили ничего перебродившего и не садились, а медленно прохаживались вдоль владений своего вождя, то и дело осматриваясь.
«Маэдросу бы понравилось», — усмехнулся про себя Финдарато, однако злые, навеянные обидой мысли моментально развеял вернувшийся музыкант, притащивший деревянную коробочку и отёсанную палку.
— Во! Стук-постук! — гордо заявил местный менестрель. — Тс-с-с-с!
Потряся рукой, дикарь продемонстрировал, что внутри его дивного ларца что-то лежит, а когда ударяется о стенки, получается треск и шуршание. Палка, видимо, предназначалась для ударов по коробочке, однако менестрель вдруг с силой саданул себя по голове и загоготал, а потом посмотрел на небо и, блаженно улыбаясь, пропел:
— Ля-а-а!
Финдарато всё-таки рассмеялся, и дикарь, увидев это, обрадовался ещё больше.
— Стук-постук? — спросил эльф, надеясь переключить внимание музыканта, чтобы тот бил всё-таки не себя по голове.
— Стук! — деловито начал объяснять дикарь, указывая на палку. — Постук! — тронул коробочку. — Не стук! Постук!
— Я понял, — кивнул Финдарато. — Палочка — стук, коробочка — постук.
— У-у-у-у! Да! — подпрыгнул от счастья музыкант и снова засмотрелся в небо, где уже сияла луна.
«Я не верю, — подумал вдруг король Нарготронда, — что Младшим нравится их жизнь. Этого просто не может быть. Они, наверняка, мечтают о лучшей доле, возможно, представляют себя в каких-то сказочных обстоятельствах, фантазируют о чём-то, просто пока не могут это выразить ни в музыке, ни на словах, ни на рисунке. Уверен, они тоже хотят создавать красоту вокруг себя, хотят сами быть прекрасными. Я постараюсь помочь, и кто способен это оценить, станет счастливее».
И в этот момент в лунном сумраке ночи вновь прозвучал восхищённый возглас, вмещавший в себя многие тысячи слов:
— Ля-а-а!
Примечание к части
Песня гр. "Дыхание пустоты" "Не плачь"
Мы поступим, как Моргот?
— Можно, я спрячусь, не буду одеваться, а когда ты поговоришь с тем, кто пришёл, мы продолжим? — Лайталиэль произнесла это настолько ласково, что Гельмир не смог отказать.
Накинув халат, мастер вышел в коридор, заранее готовясь высказать недовольство по поводу вмешательства в крайне ответственный рабочий процесс, однако, увидев деда, выглядевшего странно озадаченным, решил оставить иронию.
— Дело государственной важности, — заявил без предисловий Индвэ. — Я рассчитывал обсудить его, сидя за столом, а не стоя в дверях.
— Подожди. — Гельмир спешно вошёл в мастерскую, сообщил супруге, что всё-таки одеться придётся.
Лайталиэль разочарованно подчинилась.
— Мне ничего не нужно, я сыт, вина не хочу, требуется только стул, — заявил с порога Индвэ, устраиваясь за столом, выбрав свободное от чертежей и заготовок место. — Твой супруг, прекрасная леди, срочно нужен королю. Речь идёт о… строительстве.
— Где на этот раз? — поинтересовалась, сев рядом, эльфийка. — На воде и под водой было, на земле и под землёй тоже. В воздухе?
— Гельмир, — охотник серьёзно посмотрел на внука, — король говорит, что о его приказе могут знать только непосредственные участники предстоящей миссии.
— Хорошо, ладно, — Лайталиэль кивнула. — Я ничего не слышала, ничего не знаю. Ухожу.
Проводив взглядом супругу, мастер взял из рук деда письмо. Выразительные глаза эльфа медленно округлились, выдавая искренне изумление.
— Подожди, — дочитав, Гельмир встал, прошёлся по комнате, посмотрел на гобелен с аркой, на прикреплённый к стене чертёж, — Финдарато хочет сказать, что Моргот прибрал к рукам несколько племён Младших и постепенно доберётся до всех, если мы его не опередим? Он намекает, что в Дагор Аглареб мы убивали вовсе не орков, созданных Морготом, а Детей Творца?! То есть, Моргот заставляет нас убивать наших «младших братьев»?!
Сжав кулаки, Гельмир запрокинул голову и сделал глубокий вдох.
— Получается, так, — кивнул Индвэ. — Мы не можем позволить врагу продолжать творить зло и впутывать в это нас.
— Но зачем такая таинственность? — перешёл в нападение мастер. — Какой смысл скрывать находку? Или король считает, что его народ слишком нежный для подобных зрелищ? Он за кого нас принимает?!
— Успокойся, пожалуйста, — охотник посмотрел прямо в глаза внуку, — просто скажи, когда сможешь отправиться в путь, и мы поедем. Эрьярон утверждал, что жён надо оставить дома, но я полагаю, Ауриэль составит нам компанию: её связь с лесом и дружба с Пастырями Древ пригодятся нам всем.
Гельмир молча согласился.
— Нет смысла ждать, — оперевшись руками на стол, прищурился мастер. — Поехали.
— Знаешь, мальчик, — усмехнулся Индвэ, наблюдая за спешно начавшимися сборами внука, — я готовился долго говорить, даже оправдываться, объясняя, что на берегах Куивиэнэн эльфы пробудились такими же дикарями, как сейчас эти Младшие, что я сам был ничуть не лучше, что в глазах Валар мы выглядели отвратительно и жалко, поэтому сейчас не имеем права воротить нос от племени. Хотел пошутить, что король Финдарато написал «все Дети Эру схожи, и обнаруженные в лесу почти, как эльфы», однако слово «почти» здесь определяющее. Но вижу, ты сам сделал для себя выводы, и ничего пояснять не нужно.
— Да, дед, — отмахнулся Гельмир, — у меня есть своя голова на плечах и собственное мнение. Давай не будем обсуждать тех, кого не видели. Ты уже готов отправляться? Мне нужно собрать обозы, а для их незаметного перемещения требуется дорога. Она есть? Отец скоро вернётся?
Индвэ только развёл руками. Внук и в детстве часто задавал много вопросов, на которые не было ответов, но тогда он делал это ради потехи, веселясь над поставленными в тупик взрослыми, а теперь…
Война всё изменила, разрастаясь и захватывая новые территории, народы и сердца. Весь Белерианд сейчас надеется на осадный лагерь и Химринг, но нельзя грезить безмятежно, словно в Садах Вала Ирмо. Кто знает, что ещё придумает Чёрный Враг.
***
— Мне это не нравится! — насупился юный лорд, грозно топнув.
Наверное, подобное действо должно было впечатлить всех вокруг, однако большинство лишь снисходительно улыбнулись.
— Гвиндор, — спокойно сказала младшему брату супруга Лайталиэль, оставшаяся в доме за старшую леди, — когда лорду что-то не по душе, он должен постараться решить проблему, а если это невозможно,
— вести себя с достоинством.
— Мне не дали вести себя с достоинством! — заявил Гвиндор, манерно откинув со лба золотую прядь, с обидой наблюдая за последними сборами уезжавшей родни. — Я мог бы проявить себя, но меня не взяли!
— И хорошо, — буркнул сын Гельмира, спокойно стоявший около временно проложенной тропы для телег.
— Не обижай моего младшего героя, — с укором сказала Ауриэль невестке. — Когда он повзрослеет, обязательно превзойдёт всю семью в мастерстве и принесёт негасимую славу нашему роду. Да, Гвиндор?
— Да, мама, — просиял юный лорд. — Только вы сами меня взрослым не считаете, поэтому с собой брать не хотите!
— Вечно у тебя все виноваты! — пшикнул сын Гельмира, демонстративно отворачиваясь от ровесника-дяди.
Ауриэль покачала головой и ловко запрыгнула в телегу.
— Лорд Эдрахиль, — улыбнулась супруга Халиндвэ юноше, так и не дождавшемуся вестей от отца и старшего брата, — при первой же возможности ты и мама получите письма. Обещаю. А ваши послания передам первым делом!
Телеги тронулись, жители Нарготронда, вышедшие проводить в путь близких, а также родня верных короля Финдарато, тепло простились с собратьями, желая удачи и благополучного результата нелёгких трудов.
Врата тайного города заперлись и скрылись за завесой чар и густого вьюна. Следопыты и строители стали спешно разбирать временную дорогу позади телег, выравнивая и пересаживая кусты так, чтобы ничто не выдавало расположение Нарготронда, а, наблюдая за этим с удалявшегося обоза, Ауриэль чувствовала, как стирается путь в прошлое. Что-то бесповоротно менялось, и это, вероятно, к лучшему.
***
Собрав платиново-серебристые волосы в хвост, Эсуил огляделся. Провести лошадей через бурелом не представлялось возможным, поэтому Сайвэ вместе с кузеном Воримо и следопытом Филинквэ двинулись со скакунами вокруг чащи, а остальные верные нарготрондского короля, взяв вещи, отправились прямиком к поляне. Прозрачные серые глаза эльфа, пока остававшегося в укрытии, скользили по обиталищу дикарей, и выражение лица становилось всё красноречивее.
— Нам предстоит много работы, — подбадривающе улыбнулся Йавиэрион, блеснув среди ветвей золотыми волосами, словно солнечный блик. Тёмные глаза, сейчас казавшиеся совсем чёрными, сузились. — Полагаю, первое, что необходимо сделать — поговорить с королём. Эрьярон был слишком впечатлён, чтобы высказываться по делу. Хотя, скажу честно, не уверен, что владыка Финдарато впечатлён меньше.
Йавиэрион и Эсуил часто держались вместе, объединяемые смешанным валинорско-средиземским происхождением, порой становясь объектами иронии тех, чьи семьи «сохраняли чистоту наследия», поэтому сейчас двое полуаманэльдар ушли вперёд остальных верных нарготрондского короля и первыми добрались до цели.
Карие и серые глаза смотрели сквозь густую хвою и видели оживлённую суету вокруг своего владыки. Картина отторгала и настораживала: Финдарато оказался один среди толпы низкорослых, не выше его плеча, подобий эльфов или, скорее, орков, полураздетых, нечёсанных, грязных, вонявших даже на значительном расстоянии. Все эти существа: взрослые, дети и совсем дряхлые старики не выказывали королю никакого почтения, галдя одновременно с его речью, словно ученики, которым почему-то непонятно, что наставника необходимо слушать молча, а король, будто не замечая неуважения, объяснял, как правильно сложить крышу из досок, вытесанных явно не этими вот дикарями, попутно используя слова на Квэнья, видимо, приучая Младших к нормальной речи.
— Они не смогут это повторить, — вздохнул Эсуил.
— И что? — Йавиэрион рассмеялся. — Тебе есть до этого дело?
— Никакого.
Полусинда хмыкнул и вышел из укрытия. Заметившие его люди почему-то отреагировали совсем не так, как рассказывал Эрьярон и другие впечатлившиеся: восхищение, возникшее в первый момент, быстро сменилось какой-то обречённой жалостью, и Эсуил по-настоящему растерялся. Что с ним не так? Младшие тоже что-то имеют против смешанных браков между аманэльдар и «серыми»? Откуда им вообще о таком знать?! Нет, наверное, дело в чём-то ином.
Сомнения развеял Йавиэрион, вышедший следом и встретивший обычную реакцию на эльфа.
— Что со мной не так? — изумлённо спросил друга Эсуил.
— Даже не представляю, — задумчиво произнёс полуавар. — Может, причина в том, что до этого Младшие видели только золотоволосых?
— Неважно, — отмахнулся полусинда, но вдруг оказался объектом повышенного внимания: трое явно немолодых женщин с отвислой грудью и заметно выпиравшими животами принесли чашки с ягодами и какой-то отвар, давая понять, что всё это надо немедленно употребить.
Эльф опешил больше прежнего.
— Я боюсь это есть и тем более пить! — не знал, смеяться или плакать, Эсуил.
— Не отравят же они тебя, — пожал плечами Йавиэрион и, решив подбодрить друга, потянулся к неожиданному угощению, но тут же встретил явное недовольство дикарок.
Подошедшая следом за соплеменницами молодая женщина стала пихать Эсуилу жареное мясо, похоже, заячье.
— В чём дело? — совсем растерялся полусинда. — Что им надо?!
— Накормить тебя, разве не понятно? — золотоволосый эльф рассмеялся. — Кушай, друг. Иначе не отстанут.
— Но я не хочу!
— Похоже, это никого не волнует.
— Тебе придётся принять дары, — трагически вздохнув, произнёс нараспев Финдарато, выбравшись из толпы и подойдя к верным. — Если я правильно понял Няню, ты выглядишь слабым и больным, к тому же слепым, и если тебя плохо кормить, быстро умрёшь.
— Что?! — Эсуил был шокирован.
— Ешь, мой друг: мы не хотим, чтобы ты умер, — еле сдерживая смех, проговорил Инголдо.
— Спасибо за заботу, — обречённо отозвался «не жилец» по человеческим меркам, осторожно принимаясь за угощение.
Финдарато окинул взглядом поляну, взгляд сияющих синих глаз вдруг стал серьёзным и мрачным. Оба верных удивились, не видев подобного выражения на лице владыки ранее.
— Видите, — король указал глазами на галдящую толпу, в которой снова началась драка, — как много детей? И, несмотря ни на что, здесь очень многие женщины, от совсем юных до весьма почтенных, беременны. Кроме того, заметьте, братья, как мы нравимся большинству Младших.
Владыка сделал многозначительную паузу, выжидающе посмотрел на верных, однако понимания с полуслова не встретил. Возможно, дело было в том, что Эсуил оказался вынужденно занят поправкой здоровья, а Йавиэрион краем глаза наблюдал, чтобы терапия не возымела обратного эффекта.
— Дело в том, — понизил голос Финдарато, словно кто-то посторонний здесь мог понять его речь, — что я понял, зачем Морготу были Младшие. Мы все видели полчища, несущиеся в наши земли с севера, и никто не размышлял, откуда они в таком количестве взялись.
— Хочешь сказать, что мы должны поступить, как Моргот?! — в карих глазах полуавара смешалось ярое осуждение и робкое, казавшееся постыдным воину одобрение.
— А что нам остаётся? — непочтительный тон снова совершенно не смутил Финдарато, король не стал напоминать о своём статусе даже в шуточной форме. — Ты же понимаешь, что Младшие будут воевать либо за нас, либо против нас? Видишь, какие они агрессивные? Наша задача, мои верные братья, — голос владыки начал преисполняться пафоса, лицо вновь стало вдохновенным, — дать Младшим знания, умения и глубокую привязанность к эльфам, сделать так, чтобы Вторые Дети Эру любили Народ Звёзд и оставались верны нам, что бы ни делал, что бы ни обещал враг. Научите их сражаться. Покажите, как сами это умеете. Пусть даже Младшие никогда не смогут нормально говорить, мечи в руках удержат крепко. А теперь… — Инголдо поднял голову к небу. — Выполняйте приказ своего дивного Короля-Солнце, Финрода Фелагунда, Нома, Друга всего живого, кроме Моргота и ещё небольшого списка существ, нечаянно оказавшихся в Арде. Вперёд, мои верные!
Эсуил, оторвавшись от еды, переглянулся с другом. Да, идея понятна, и такой подход к делу оказался эльфам гораздо больше по душе, чем выглядевшая бессмысленной забота о тех, кто её всё равно не способен оценить.
Сталь выскользнула из ножен, четыре длинных кинжала скрестились, словно сплетясь лезвиями, мелодичный звон смертоносного металла зазвучал весело, ведь бой, разыгравшийся на поляне, был ненастоящим, однако люди не поняли, что случилось и в первый момент смолкли и застыли, открыв рты.
Финдарато наблюдал. Орикон и Миньятолос, закончив свои дела и временно оторвавшись от помощи местному изобретателю, пытавшемуся смастерить крылья, способные поднять в небо взрослого мужчину, подошли к королю.
Отражая лучи Анар на шалаши, деревья, землю и в глаза случайным зрителям, двое эльфов танцевали с кинжалами, кружась и меняясь местами. Некоторые дети заметили метавшихся по поляне солнечных зайчиков и принялись гоняться за ними. Взрослые члены племени либо завороженно наблюдали за поединком, либо продолжали свои дела, словно ничего не происходило.
— Вы тоже это видите? — спросил Финдарато вставших рядом верных. — Взгляды Младших.
Орикон понимающе кивнул, Миньятолос, не задумавшийся об этом ранее, присмотрелся.
— Дети любопытны, озорны, смешливы — в общем-то, как и маленькие эльдар или наугрим, — вкрадчиво заговорил король, понижая голос. — Но взгляните на взрослых. Они стареют, значит, смертны, как и гномы, но почему в их глазах отражается совсем не то, что мы видели у Детей Ауле?
Верные пожали плечами.
Клинки замелькали чаще, Эсуил перепрыгнул направленный в него кинжал, сделав сальто в воздухе. Йавиэрион с разворота встал перед противником, лезвия со звоном столкнулись. Дикари начали выкрикивать нечто нечленораздельно-подбадривающее и, судя по очерёдности звучавших голосов, наблюдатели разделились на два лагеря: одни хотели победы «солнца», другие — «лунного дохлика».
Миньятолос озадаченно взглянул на короля.
— На этот вопрос пока нет ответа, — улыбнулся Финдарато. — Но я его найду. Я слышал тему смерти, почувствовал, что она для Младших даже важнее, чем для всех остальных, только пока не могу составить в голове цельную картину, сплести мелодию. Я смотрю в эти пустые глаза женщин, которые, словно не живые существа, а механизмы: ходят без остановки, носят воду, готовят еду, что-то шьют, лупят детей, визжат из-за нападок мужей, но их глаза не реагируют ни на что. У мужчин я почти не вижу этого.
— Странно, да, — согласился Орикон.
— Но это не самое важное сейчас, — посерьёзнел Финдарато, — я заметил, что дети повторяют наши слова легче, чем взрослые, а старики на это и вовсе не способны. И я подумал, — король обвёл внимательным взглядом поляну, — надо обучать только молодое поколение. Если они способны говорить на нашем языке, писать, красиво рисовать и петь, мы получим не только армию для передовой и охраны своих королевств. Это будут полноценные подданные.
— Нет, владыка, не надо! — в синих глазах Орикона отразился ужас. — Я не смогу забыть, какими они были! И не поверю, что, научившись писать и говорить, Младшие перестанут воровать, унижать друг друга и сношаться под каждым кустом. Я не вижу в них света.
— Хочешь сказать, разума? — насмешка короля заставила задуматься. — Они, по-твоему, совсем зверьё?
Верный промолчал, а нарготрондский владыка улыбнулся печально:
— Может быть, ты и прав. Посмотрим, как проявят себя те, кого мы попробуем обучить.
В этот момент к сражавшимся эльфам выбежал молодой дикарь, зачем-то сорвав с себя все шкурки, которыми прикрывался, и демонстрируя длинную дубину в руке и между ног.
— Интересно, — с трудом сдерживая смех, проговорил Миньятолос, — он собирается сражаться двумя клинками, как Эсуил и Йавиэрион?
Судя по движениям мужчины, он был абсолютно уверен в своей силе и ловкости, поэтому собирался, пока эльфы танцуют, огреть одного из них по голове, рассчитывая, что манёвр проделать проще простого.
Эсуил развернулся, поднырнул под лезвие собрата, вонзил один из своих кинжалов в землю, освободившейся рукой вырвал у дикаря дубину и ударом ноги в грудь повалил мужчину на землю, а потом бросил палку, снова взял свой клинок и продолжил поединок.
Возгласы толпы выразили изумление, восторг и осуждение, только непонятно, в чей адрес.
А потом за оружие взялись дети, причём как мальчики, так и девочки. Поломав ближайшие кусты, маленькие дикари, несмотря на протесты родителей и няни, начали дубасить друг друга. После первого же попадания, как правило, начинались слёзы и жалобы, а победителю доставалось от опекунов проигравшего. То ли показалось, то ли нет, но мальчики реагировали на победы и поражения эмоциональнее девочек, рыдая и смеясь капризнее и громче.
— Займись воспитанием, — громко и пафосно пропел Финдарато Миньятолосу, привлекая внимание племени к своему приказу: все должны видеть, как солнечный гость послал своего собрата с миссией. — И говори с ними только на Квэнья.
Верный кивнул, пошёл в сторону разыгравшихся детей, и вдруг в него прилетела дубина от едва поднявшегося с земли дикаря. В последний момент поймав палку, эльф поблагодарил побагровевшего от злости мужчину и встал около будущих защитников Белерианда.
— Смотрите и повторяйте, — начал первый урок воин. — Кто будет шалить — проиграет бой.
Дети, слегка оробев, сбились в кучу, но палки не бросили, видя, что эльф достал из-за пояса кинжал.
Вдруг в отдалении послышались душераздирающие вопли, донёсшиеся из леса вверх по реке. Дикари встрепенулись и заголосили в ответ.
Избранный
Крики далеко разнеслись по лесу, и двое верных нарготрондского владыки, добиравшиеся на поляну с остальными вещами, поспешили на звук. Среди неслаженных воплей слышались относительно ритмичные бодрые удары, похоже, дерева о дерево и дерева о натянутую кожу.
В голову полезли самые худшие подозрения.
— Это орки?! — Наргелион, родившийся в семье бывших подданных Арафинвэ Финвиона через год после Дагор Аглареб, никогда не видел бойцов Моргота живьём, зато слышал о них достаточно, особенно, от воинов Химринга и Поющей Долины, поэтому мечтал однажды хорошенько проредить вражескую армию. — Орки, да, Эрривион?
Синда, родом из Бритомбара, отправленный лордом Новэ поднимать Тол-Сирион и строить крепость, принявший подданство короля Финдарато, не ответил: вопли были чересчур неорганизованными даже для рабов Моргота — если орки отбивали ритм и пели, это звучало хоть и грубо, резало слух и вызывало желание заткнуть уши, чтобы не слышать произносимую мерзость, но это были именно песни, а не непонятный набор выкриков.
Однако, прислушавшись, верные короля Финдарато заметили: мелодия в доносившемся гомоне всё же была. Эльфы уловили странное настроение: в том, что подразумевалось боевым или торжественным маршем, звучала какая-то безнадёжная тоска, совершенно неуместная и необъяснимая. Подойдя ближе, нарготрондские эльфы увидели толпу из трёх сотен дикарей, которые, к счастью, не были орками, и смогли расслышать постоянно повторявшиеся в различных сочетаниях слоги: «У-ра! Бур! Бу-ур!»
— Вряд ли это войско, — Эрривион серьёзно посмотрел на собрата, — видишь, сколько с ними детей? И палки не у всех. А лосиные кости, которыми некоторые размахивают, явно не сойдут за оружие.
— А рога они зачем нацепили? — хмыкнул Наргелион. — И головы животных?
— Нравится, видимо. Ты ещё наших дев спроси, зачем им украшения.
Молодой воин усмехнулся.
— Пожалуй, нам следует поспешить, — снова нахмурился Синда, — не знаю, зачем это подкрепление направляется в сторону поляны нашего короля, может, они мирные и дружелюбные, но я слишком долго сидел в осаждённом орками городе, чтобы сходу доверять незнакомцам.
Наргелион кивнул, и верные, обогнав странную толпу, поспешили к поляне, пока не выдавая своего присутствия.
***
— Пожалуй, мы могли догадаться, что племя здесь не одно, учитывая, как быстро они плодятся, — с досадой произнёс Финдарато, смотря на выходящих из-за деревьев дикарей, большинство которых, видимо, изображали лесное зверьё, нарядившись в шкуры с головами волков, медведей, лосей и кабанов. Голос короля дрогнул, и находившиеся рядом верные, тоже испугавшиеся внезапного нашествия, встали вокруг своего владыки. — Они не сделают нам зла, — снова повторил Инголдо, выравнивая сбившееся дыхание, — потому что не видели зла от нас.
Орикон хотел возразить, напомнив, что в искажённой Морготом Арде есть неблагодарность, беспричинная агрессия и убийства ради развлечения, однако произошедшее в следующий миг заставило забыть о философии.
Используя вывороченные с корнями молодые деревца и отломанные толстые ветви, дикари, к которым пожаловали гости, вытолкали в центр поляны огромный камень, разместив его между тремя самыми большими кострами, около которых вновь возникли старички с подносами, углями и юными помощниками.
— Бу-ур! Бу-ур! — донеслось со всех сторон, и к камню поднесли на руках мужчину, которого здесь считали вождём, высоко подбрасывая его с радостными воплями.
Усадив его на вершину глыбы, дикари начали вскидывать руки к небу и в сторону эльфов, после — на своего лидера, а потом принялись тыкать пальцами в новоприбывших ряженых и недвусмысленным жестом показывать на землю. Соседнее племя с радостными восторженными воплями «Ого!» и «Угу!» дружно попадало на колени перед восседавшим на камне вождём.
— Не хочу сказать, что сам хотел бы такого почитания, — очень язвительно произнёс Финдарато, — однако я предполагаю, что поклоняться здесь должны нам, а не использовать нас для повышения собственного статуса.
— Почему-то я почти не удивлён, — разочарованно отозвался Орикон, — эти атани-ататани сейчас пытаются унизить соседей тем, что мы выбрали это племя, а не другое, значит, Буур и его бууринги чем-то лучше остальных. А ведь им просто повезло! Это ведь не личная заслуга их вождя!
— Спокойно, брат мой, — неприятно улыбнулся Финдарато, — неужели тебя задевает отсутствие почитания со стороны необразованных дикарей?
Верный короля напрягся. Из укрытия вышли Эрривион и Наргелион, однако занятые почитанием Избранного вождя дикари не заметили их появления.
— А меня задевает, и я это признаю, — снова стал милым Инголдо. — Я хочу, чтобы меня любила каждая букашечка в Арде, но Моргот исказил даже их, поэтому насекомые не понимают, кто здесь истинное сокровище мира. Что ж, такова моя печальная судьба — быть недооценённым! Но мы отвлеклись. Смотри, брат мой, видишь ли ты, какие взгляды на нас бросают те углехранители? Они явно ненавидят нас. Но за что? За умение разжигать огонь? Мы покусились на их авторитет?
— Вероятно, — кивнул Орикон.
— Как думаешь, чем это может быть опасно для нас?
— Не знаю, — снова напрягся верный.
— Можно пофантазировать, — нараспев произнёс Финдарато, — мы ведь все видели, на что способны даже лучшие из аманэльдар ради власти.
— Значит, они не лучшие! — начал злиться Орикон.
— Разумеется, — согласился король. — Потому что лучший — я.
Верные, улыбаясь, дружно поклонились.
Только прибывшее племя всё ещё продолжало ползать на коленях перед Избранным эльфами вождём, однако некоторые отвлеклись от неистового почитания, и Финдарато увидел няню, о чём-то разговорившуюся с похожей на себя женщиной из ряженных. Наблюдение заставило задуматься и оставило неприятный осадок: сначала дикарки обрадовались друг другу, обнялись, а потом начали, судя по всему, делиться новостями, то хлопая себя по животу и изображая, как он увеличивается, то показывая руками качание младенца, потом опускали ладони к земле и рывками поднимали, демонстрируя, как вырастает что-то или кто-то, но то и дело гостья, одетая в шкуру кабана, возвращалась к последовательности жестов «живот-качание», после которых следовал отчаянный взмах и символическое вытирание слёз. Няня кивала, и её глаза постепенно стекленели, как у многих женщин в племени. Почему-то этот факт больно резанул по сердцу, нарготрондский король понял, что нехочет видеть по-своему заботившуюся о нём дикарку безжизненной, почувствовал желание помочь, однако, совершенно не представлял, как.
Поговорив с, видимо, родственницей, няня, печально опустив голову, отошла в сторону, обняла двух первых попавшихся под руку детей и уткнулась в них, похоже, ища утешения. Малыши стали ласково гладить свою опекуншу по спине и рукам, что-то мило лопоча.
— Мы! — гордо провозгласил с камня вождь. — Мы! Да!
Старики с углями начали хрипло поддакивать, толпа загудела.
— Смотри, король, — Миньятолос указал в новых подошедших к поляне дикарей, — кто это с ними?
Инголдо с трудом отвёл взгляд от няни, взглянул в ту сторону и удивлённо поднял брови: к камню с вождём подошла старуха за руку с очень маленьким мужчиной, отдалённо напоминавшим ниббинга, однако, ещё более непропорциональным, страшно кривоногим, с настолько короткими руками, что вряд ли достал бы до собственной макушки. Лицо уродца было словно сплющено, глубоко запавшие глаза смотрели пристально и страшно.
— Это ещё кто? — снова приготовился к бою Орикон.
— Это нам только предстоит выяснить, отец, — отозвался Миньятолос.
Тем временем карлик, тяжело дыша и вытирая пот, подбоченился, топнул ногой и, не выказывая абсолютно никакого почтения зазнавшемуся дикарю, начал что-то требовать. Вопреки ожиданиям эльфов, основанным на отношении наугрим к низкорослым собратьям, вождь отреагировал весьма сдержанно и почтительно и подозвал кого-то, к кому обратился «Бу».
Из толпы, которая не кланялась и не ползала, вышел крупный молодой парень со светлой густой щетиной и торчавшими дыбом пшеничными волосами, на удивление чистый, зато сильно пахнувший сыростью. Подойдя к уродцу, мужичок легко подхватил того на руки и понёс к эльфам.
Верные короля озадаченно переглянулись, Финдарато снова злорадно заулыбался.
— Неужели, — неприятным тоном произнёс нарготрондский владыка, — мы удостоились хоть чьего-то внимания! Видимо, большего не заслуживаем.
Карлик, словно уродливый младенец, сидя на руках здоровенного мужичка, подался вперёд, глубоко посаженные тёмные глаза уставились в лицо Орикона — ближайшего к нему эльфа.
— Ном? — противным голоском произнёс то ли человек, то ли ниббинг, с трудом ворочая языком, будто кривящийся рот был чем-то набит.
— Я — Ном, — спокойно пояснил сын валинорского нолдорана, не особенно радуясь перспективе встречаться взглядом с непонятным существом, однако, выбора, похоже, не было. — Финдарато Инголдо Артафиндэ Арафинвион…
— Фин… дарато? — на удивление чётко повторил уродец, несмотря на не слишком послушный выпадающий язык.
— Финдарато Инголдо, — поражённый до глубины души, повторил король.
— Финдарато Инголдо. И?
— Артафиндэ.
— Ар-та-фи…
— Финдэ.
— Артафиндэ.
Эльфы были потрясены.
— Я — Огогом! — показал короткой кривой ручонкой на себя карлик. — Не Ого, не Ого-ого! Огогом.
Догадываясь, что имя уродец получил за свои удивительные способности и крайне необычную внешность, Финдарато протянул руку, чтобы поздороваться по-дружески, карлик на мгновение задумался, потом ответил на рукопожатие, шаловливо подмигнул, указал на вождя, до сих пор восседавшего на камне, наклонил непропорционально большую голову и хлопнул себя между глаз:
— Не бум-бум.
А потом надрывно рассмеялся.
О непочётной службе
— Не понимаю, почему нельзя наступать осторожнее, — снова принялся кривиться следопыт Сайвэ, смотря на бездумно вытоптанные толпой Младших Детей Эру бесчисленные тропы, большинство из которых прокладывать смысла не было.
— Ты всю дорогу жалуешься, не надоело? — попытался успокоить друга Филинквэ, однако это оказалось невыполнимой задачей.
— Вырви мне язык и скорми дикарям! — зло выпалил Нолдо, с презрением наблюдая шок на лицах членов племени, впервые увидевших лошадей. Несколько взрослых навалили от страха зловонные кучи и даже не подумали присыпать землёй, однако не это заставило эльфа вскипеть от негодования: Сайвэ увидел, как восхищение красотой коней возбудило некоторых дикарей до такой степени, что стало заметно сквозь слои шкурок на поясе. — Мало того, что нас с Воримо король не оставил при себе, когда мы приходили, а приказал слушать распоряжения Эрьярона, так ещё оказалось, что нельзя уехать в Нарготронд! А теперь я должен наблюдать, как эти грязные ничтожества пялятся на прекрасных животных! Мне теперь хочется помыться самому и тщательно выкупать скакунов, потому что кожей чувствую, как эти похотливые взгляды пачкают всё, на что обращаются!
Воримо со вздохом отвёл глаза от племени и собратьев, уставившись на рябой ствол вековой лиственницы.
Король почти не обращал внимания на своих верных, собрав вокруг себя четверых любопытных, которым было интересно пытаться повторить слова и фразы на Квэнья. Остальные, вероятно, справедливо полагали себя недостойными произносить столь дивные звуки, поэтому занялись делами себе под стать.
— И не надо меня обвинять в попытках вызвать жалость или устроить заговор против короля! — снова принялся высказываться Сайвэ, нервно отбрасывая с лица чёрные пряди, растрёпанные неожиданным порывом ветра с реки. — Мой выбор сделан, и я не предам данное слово. Дело в другом! — Следопыт погладил гриву лошади, подошёл ближе к другу и кузену: — Я молчал об этом, но больше не буду. Просто скажите мне: вам тоже показалось, что король Финдарато специально взял меня и Воримо, собираясь навестить сыновей Феанаро?
— Ты даже здесь злой умысел усмотрел? — рассмеялся Филинквэ. — И попытку нашего владыки показать, что с ним перводомовцы более счастливые, чем с Феанарионами?
— Я не об этом, — напрягся Сайвэ, чувствуя, что понимания не найдёт.
На поляне тем временем творилось нечто невообразимое, считавшееся, судя по всему, праздником: пока Орикон объяснял троим совершенно растерянным дикарям, как и чем правильно распиливать доски, а Миньятолос передавал обязанности учителя фехтования Эсуилу, нервно оглядываясь по сторонам, племя начало складывать огромные костры вокруг камня с вождём и стариками с подносами, местный менестрель принялся скакать, словно умалишённый, стуча палкой по всему попадавшемуся под руку и довольно ритмично и мелодично подвывать, по всей видимости, пытаясь повторить песенку о козлятах, а остальные прыгали, хлопали, кидали что-то в костёр, от чего запах дыма становился очень странным, а сами дикари — и подавно.
Решив на всякий случай держаться подальше от неизвестного дурмана, эльфы отошли к реке, встав так, чтобы ветер относил от них гарь, а Финдарато принялся уговаривать безразличную ко всему няню убрать от костров детей.
— Сайвэ, Воримо, — Миньятолос вдруг позвал братьев для разговора, отводя их на значительное расстояние от остальных верных своего короля, — у нас большая проблема, которую недооценивают абсолютно все. Я пытался говорить с отцом, но он меня не послушал.
— А почему ты считаешь, — следопыт хмыкнул, — что я тебя пойму?
— Я знаю, что поймёшь. Ты и Воримо более других заботитесь о… — сын Орикона сделал глубокий вдох. — О своём статусе.
Братья переглянулись.
— Я всё объясню, — Миньятолос осмотрелся. — Понимаете, Младшие, они… Они не такие, как мы и наши предки. Я слышал доводы о том, что первые эльфы выглядели дикарями на фоне Валар, и готов был соглашаться с ними, но сейчас моё мнение изменилось.
— Это радует, — Сайвэ хмыкнул.
— Меня — нет, — серьёзно ответил сын Орикона. — Мы никогда не считали себя лучше Валар.
— Рано я порадовался, — вздохнул Нолдо с разочарованием.
— Я неверно выразился! Да, мы считаем себя лучше Айнур в чём-то, но… Ты видишь, что возомнили о себе Младшие?! И без какой-либо причины! Да, может быть, мы тоже думаем о себе незаслуженно хорошо, но ведь не настолько!
— Юный лорд, — скривился следопыт, снова поправляя волосы, — ты даже представить не можешь, насколько моё мнение о себе выше Таникветиль. Однако это не значит, будто я не осуждаю дикарей за их гордыню. Им нельзя. Мне можно.
Воримо рассмеялся, Миньятолос печально улыбнулся:
— Я сейчас всё объясню. Младшие ещё ничего не достигли, ничему от нас не научились и даже не попытались, но уже считают себя лучше нас. Вождь племени, у которого мы оказались в гостях, требует поклонения соседей, словно наше появление на его территории сделало из него Айну! Мы ничем не провинились перед этими существами, но некоторые из них уже заранее нас презирают!
— Постой, — Сайвэ провёл раскрытой ладонью перед лицом, словно рассеивая морок. — Ты хотел говорить о статусе, а не про всенародную любовь. Поверь, второе меня не интересует совершенно.
— В этом и проблема, — пожал плечами Миньятолос, — король Финдарато нуждается в нашей помощи. Мы, его верные, должны сделать так, чтобы Младшие уважали и любили владыку!
Воримо, до этого момента равнодушно смотревший куда-то в неподвижную чащу, где не ходили Младшие, поэтому было чисто, и растения оставались в целости, обернулся на собрата и от души рассмеялся:
— Послушай, Миньо, ты сейчас мне напомнил историю о попытке убегать от судьбы. Сайвэ знает, а мне сейчас не хочется её рассказывать. Суть в том, что я не желал присоединяться ко Второму Дому Нолдор из-за Аклариквета, который мало того, что считался лучше меня в искусстве пения, так ещё и сочинял такое, от чего мне хотелось избить этого мерзкого певца его же арфой. Металлической, желательно. Литой. А сейчас судьба догнала меня здесь, на поляне с дикарями, где дорогой золотоволосый собрат требует воспевать владыку, не способного поддерживать свой статус самостоятельно. Знаешь, что я сейчас хочу тебе сказать?
— Какой смысл для них петь? — совершенно серьёзно указал на обезумевшую от веселящего дыма толпу Сайвэ. — Они всё равно ничего не поймут. Лорд Миньятолос, похоже, решил сделать нашими руками грязную работу — запугать этих убожеств, чтобы они преклонялись перед правильным, выгодным для нас вождём. Мне интересно, дорогой собрат, что ты предлагаешь? Или ждёшь, когда мы сами догадаемся о том преступлении, которое подразумевает твоя золотая головка?
— Не нападай на ребёнка, — очень обидно пошутил Филинквэ, однако следопыт и правда умерил пыл.
— Младшие нас не замечают! — старший сын Орикона махнул в сторону костров. — Им не нужны наши знания и умения!
— Не обобщай, — кивнул на весьма колоритную компанию нарготрондского короля Воримо.
— Просто… — Миньятолос смущённо опустил глаза, покраснел, посмотрел на собратьев, потом снова под ноги. — Мне обидно, что моего короля никто не ценит. Меня это задевает! Я хочу служить тому, кто пользуется авторитетом! Разве вы думаете не так же? Я не верю, Сайвэ, что тебе безразлично мнение окружающих!
Нолдо-следопыт с подозрением прищурился, молодой лорд вздохнул, понимая — придётся говорить всё, как на духу, иначе никто не станет слушать или поднимут на смех. Сейчас подобное развитие событий казалось худшим из возможных.
— Я, возможно, не знаю всего, — сын Орикона снова замялся, — я ведь часто проводил время вдали от короля, но его авторитет мне всегда казался шатким, я… Я просто не думал об этом! И знаю многое лишь по рассказам… Я не размышлял, что король Финдарато всегда был в тени кого-то: то отца, то сестры, то Нолофинвэ. О моём лорде, принце, короле пели мерзкие песни, таким образом умаляя его авторитет. Финдарато был готов подчиняться Тинголу, а король Дориата не принимал его всерьёз! Сыновья Феанаро тоже обращались с моим владыкой, как с неразумным ребёнком! Но я не думал об этом, пока то же самое не повторилось здесь, на этой поляне с дикарями!
Сайвэ понимающе кивнул, Филинквэ демонстративно занялся лошадьми, Воримо хмыкнул.
— Меня не задевало, когда леди Артанис, — золотоволосый эльф снова смутился, — сияла на фоне моего владыки, а он оставался в тени, мне не казалось обидным, что названные братья Финдарато совершали подвиги и купались в лучах славы, мне было наплевать на ложный авторитет Нолофиньо. Ситуация с Эльвэ была неприятной, но у короля Дориата жена — Айну! Какие тут разговоры про статус?! Но… — Миньятолос совсем зажался, будто уменьшаясь в росте. — После встречи с сыновьями Феанаро у меня словно что-то перевернулось в восприятии. Тогда я не понял, что именно, а теперь чётко осознаю — я сам выгляжу жалким, служа неуважаемому королю.
— Не служи, — пшикнул Сайвэ. — Тебя здесь никто не держит, и отсутствие вряд ли заметят.
— Нет! — запротестовал сын Орикона. — Я никогда так не поступлю!
— Пожалуй, юный лорд прав, — вернулся к разговору Филинквэ. — Мы действительно должны помочь нашему королю обрести нужный ему и приятный нам статус. На то мы и верная свита, чтобы поддержать своего короля в трудную пору.
— Сделаем владыку Финдарато Артафиндэ Инголдо великим! — провозгласил Воримо, театрально двигая руками, будто играл на арфе. — И войдём в легенды как самые знаменитые подданные самого авторитетного короля Арды. Айя Финдарато Инголдо! Слава мудрейшему и добрейшему эльфу во всём Эа! Слава!
Миньятолос, Филинквэ и Сайвэ пожали руки в знак договорённости, а на поляне продолжилось бурное веселье, участники которого, похоже, давно забыли, по какому поводу собрались.
Беор
Когда лучи солнца ещё не приняли облик прекрасных существ и не спустились к людям, чтобы рассказать об их истинном пути и избранности Творцом, в небольшом племени, жившем на берегу лесного озера с заболоченным дальним берегом, у какой-то там по счёту жены вождя родился то ли третий, то ли не третий живой сын. Были, конечно, и дочери, и несколько мертворождённых, однако появление мальчика стало важным событием, так как в тот день бушевала страшная гроза, и четверо детей главного мужчины племени погибли от удара молнии во время купания.
Хранители огня решили, что новый младенец будет стоить всех погибших по силе тела и духа, станет великим вождём и совершит такое, что даже представить невозможно, однако мальчик рос абсолютно обыкновенным: как и его сверстники озорным, любопытным, не особенно сильным, отличаясь, пожалуй, только хитростью — малец, названный Трах-Тах в честь грозы, во время которой пришёл в мир, быстро понял, что к нему почему-то относятся по-особенному, и научился этим пользоваться. Старший брат как-то вдруг превратился в бессменного охранника для младшего, самая красивая девочка племени стала любимой женой, как только Трах-Тах понял, чем ещё хорош отросток между ног, кроме возможности налить вонючую лужу в шалаш вредного соседа, а самая работящая из незамужних женщин заняла место главной супруги и хозяйки.
Юный Сын Грозы был достаточно хитёр, чтобы понимать — его положению завидуют, и как только умрёт отец, почитание может выйти боком, поэтому, когда ещё не отросла борода и даже усы, но уже родились первые сыновья, Трах-Тах собрал друзей своих братьев и вместе с ними перебрался на другой берег озера, обосновавшись рядом с болотом, которое могло служить естественной защитой от особо злобных соплеменников, даже при живом вожде то и дело тайком показывавших юному зазнайке внушительного размера кулаки.
Старший брат легко разбирался с недоброжелателями парой ударов дубинки, а если не мог справиться один, на помощь тут же приходили повзрослевшие сыновья и друзья, с которыми он вместе охотился и ел у костра грибы, от которых становилось весело. Трах-Тах временами присоединялся к общей компании, но каждый раз после этого ему было настолько плохо, что желание развлекаться отпало, и появился новый повод сомневаться в избранности Сына Грозы. Не может есть смешные грибы? С ним точно что-то не так. Слабее брата и многих других? Однозначно ошибка природы.
Трах-Тах это видел, злился, но понимал — доказать обратное не получится, поэтому, когда в очередной раз более сильный соплеменник из подросших юнцов, лупя себя в могучую волосатую грудь, попытался оспорить лидерство в племени, угрожающе, с намёком спросив, кто тут главный, хитрый лидер пожал плечами и указал на старшего брата: «Вжух». Наглец сразу же сник, а Вжух, названный так за то, что всё делал быстро — и приходил на помощь Трах-Таху, и бил, и бегал, и остальное — сначала не понял, а потом обрадовался.
Но больше всех был рад его сын Жуух, не такой шустрый, как отец, уверенный, что сила лучше хитрости, потому что… Лучше.
Со Вжухом во главе племя могло больше не прятаться от соседей, а Трах-Тах начал стремительно стареть и грустить, всё чаще уходя в лес в одиночестве. Соплеменники уже практически не помнили об избранности бывшего вождя, и это особенно расстраивало привыкшего к почестям мужчину. Даже жёны охладели, и перестали рождаться дети, но как-то изменить положение вещей уже не осталось ни желания, ни здоровья.
Гуляя с каждым разом всё дальше, Трах-Тах однажды добрёл до соседей, о существовании которых никто не знал: это было племя охотников, принципиально не ловивших вонючую рыбу, признававших только сильное ловкое зверьё. Сыну Грозы объяснили, что надо побеждать того, кто превосходит тебя в зоркости, мощи мускулов, скорости и смекалке, есть его мясо, носить шкуру, тогда лучшие качества поверженного передадутся тому, кто его превозмог. Трах-Тах, непривычный к подобной еде, отравился сразу же, как попробовал сырое мясо, и думал, его убьют, посчитав слабаком, однако в племени нашлись добрые люди, которые отпоили чужака травами и даже не прогнали.
Самым удивительным среди новых знакомых был своеобразный талисман — уродец, ростом с младенца и огромной головой. Обычно такие дети умирали вместе с матерью сразу после рождения, но этот странный малыш выжил и даже как-то по-своему повзрослел — оставшись маленьким, отрастил щетину на лице и седину в волосах. Уродец умудрялся предсказывать погоду и поведение дичи, иногда угадывал болезни и даже понимал, какая женщина сможет родить много, а какая умрёт после первой же беременности. Удивительный карлик был почитаемым и уважаемым сильными здоровыми соплеменниками, и Трах-Тах с удовольствием общался с необычным знакомым, с радостью видя, что не везде мощь мускулов считают важнее смекалки.
Выздоровев после попытки стать сильнее, Сын Грозы вернулся к соплеменникам и рассказал о соседях-охотниках, делая зарисовки на песке. Вжух и остальные решили, будто рядом с ними живут полулюди-полузвери, ужаснулись и не рискнули с ними знакомиться, однако Жуух понял историю по-своему, рассмотрев в соседях то, что более образованные существа называют благородством. Юный сын Вжуха впечатлился и потребовал познакомить его с соседями, обещая вечно служить и защищать Трах-Таха, даже если все от него отвернутся. Сын Грозы расплакался и повёл племянника к новым знакомым.
Но только впечатлённый ряженным в лесных зверей племенем юноша сел у костра и попробовал странное курево через длинную полую палку, со стороны далёкой реки прибежали два ошарашенных мужчины с выпученными глазами, растеряв по дороге висевшие на бёдрах шкурки.
— Там! — показывали они назад, откуда прибыли. — Мы! К нам! Там Ном!
А потом оба подняли руки к небу, упали на колени и начали выть:
— Буур! О! Буур! У! О-о-о!
Узнав манеру почитания и вспомнив, как быстро слава сходит на нет, Трах-Тах засмеялся, карлик удивлённо взглянул на него, потом — на поклонявшихся своему вождю соседей и подхвативших их настроение собратьев, хлопнул сидевшего у костра Сына Грозы по колену и тоже рассмеялся.
Новоприбывшие злобно указали на небо, потом на землю.
— Ном! Буур!
— Угу, — отозвался уродец, но его голос заглушил общий рёв соплеменников, которые, конечно, ничего не поняли, кроме того, что надо срочно бежать к соседям и поклоняться их вождю.
— Туда! Там! Мы! — вопили всё громче. — О-о! Буур! О-О-О!
Решив тоже посмотреть на какое-то произошедшее диво, Трах-Тах и Жуух отправились к реке, двигаясь на всякий случай позади племени охотников.
Хитрость иногда всё-таки важна — вдруг там что-то опасное, а вовсе не хорошее?
Примечание к части
И кто же здесь Беор?😇
Счастливое неведение
Обоз осторожно двигался через лес. Впереди наступала осень, а сзади исчезала спешно разбираемая дорога, проложенная для удобства езды. Путь в увядание, пока практически неощутимое, но уже неотвратимо наступавшее, проходил сквозь сердца, ложась на лица тенью тяжелевших облаков, превращая веселье на губах в печальные улыбки воспоминаний.
Уйдя далеко вперёд, чтобы проверить, безопасна ли дорога, Халиндвэ с отцом и супругой разделились и разошлись по лесу, лишь изредка пересвистываясь, подражая осенним трелям птах. Индвэ с сыном сами не заметили, как стали изображать пение валинорских пернатых, погибших вместе с Древами Валар, но бережно хранимых в памяти аманэльдар. Услышав незнакомый свист, средиземские лесные певуньи насторожились, на всякий случай смолкли и попрятались.
Впереди заблестела в лунном свете река, значит, заветная поляна близко. Крупные звёзды на стынувшем небе таинственно мерцали, завораживая своей волшебной непостижимой красотой, и было сложно представить, что скоро придётся столкнуться с чем-то совсем неприглядным.
Индвэ ушёл севернее, Халиндвэ подозвал мелодичным свистом супругу.
— Сегодня прекрасная ночь, Гуилин, — улыбнулась Ауриэль, любуясь посеребрёнными лучами Итиль золотыми волосами мужа. — Вдохновляющая на песни и любовь. Я начинаю снова мечтать о детях.
Лорд-охотник обнял жену, пошёл вместе с ней в сторону песчаного берега.
— Вернёмся в Нарготронд — сможем воплотить любые мечты, — прошептал он, словно боясь нарушить гармонию погружённого в мерцающий мрак леса громкой речью.
Ауриэль не ответила, снова залюбовавшись на звёзды.
— Слышишь? — по-прежнему тихо спросил Халиндвэ. — Арфа.
Эльфийка кивнула. Вдали замерцал костёр, и вместе с ещё робким холодным ветром прилетел голос, который невозможно было не узнать. Супруги поспешили на ало-золотистый свет огня.
***
Финдарато сидел один около сложенного из сосновых веток костра и ласково обнимал игравшую под действием чар арфу, склонив голову на ажурную золотую деку. Увидев Халиндвэ и Ауриэль, король улыбнулся.
— Спит земля, — запел Инголдо самым возвышенно-таинственным из своих голосов, словно пытаясь соперничать с непостижимой Магией Творения, создавшей небесные светочи. — Укрыты дымкой облаков поля и города.
За бортом балластом прошлого вся жизнь и дом,
Объятый сном.
Безмолвие уносит за собой
В пространство нереальности чужой.
Музыка продолжала играть, Финдарато поднял голову:
— Эрьярон не с вами? Он приедет?
— Приветствую, государь, — поклонился Халиндвэ, Ауриэль почтительно опустила голову. — Конечно, приедет. Мы идём впереди обоза, проверяя, не опасна ли дорога. А почему ты здесь один?
— Мне нужно было подумать, — синие сияющие глаза на вдохновенно улыбавшемся лице выдавали беспомощную растерянность. — Слишком о многом, чтобы делать это в большой компании.
Ауриэль осмотрелась.
— Они здесь, — с удивлением констатировала эльфийка. — Младшие. Прячутся за деревьями.
— Знаю, — кивнул король, — они слушают мою песню, а потом перепоют её по-своему, и это будет ужасно, а им понравится.
— Значит, уходить смысла не было, — улыбнулся Халиндвэ, подготовив себе и супруге места у огня, чтобы сесть рядом с владыкой.
— Почему же? — взгляд Финдарато стал меняться. — Пусть ощутят, что недостойны моей музыки. Моей настоящей музыки. Пусть подумают, чего могут лишиться, почитая не того вождя. Вдруг я уйду настолько далеко, что они не смогут меня догнать?
Охотник непонимающе переглянулся с женой.
— Не каждый способен принять вождя, который намного лучше во всём, — пояснил Инголдо. — Недосягаемо лучше. В этом Старшие и Младшие Дети Эру немного схожи. Но на самом деле для меня это не так важно. Ни мне, ни вам не нужно требовать уважения ото всех, ведь некоторые просто недостойны почитать нас, а опускаясь до мелочных угроз и заставляя всех себя любить, применяя силу и шантаж, мне видится отвратительным. Сами посудите: Валар требовали послушания, и теперь мы их презираем. Нолофинвэ требует величать его верховным нолдораном, и его мы тоже презираем. Вспомни, Халиндвэ, как легко Феанаро отпустил всех, кто не захотел идти с ним, оставив при себе лишь верных единомышленников, которые не боялись стать частью легенды, идти рядом с тем, кто бросил вызов Айну, пусть даже это смертельно опасно. Феанаро всегда делил эльфов на своих и остальных. Меня это задевало, но теперь я понимаю — он был прав, и собираюсь поступить так же. Я разделю Младших, когда они проявят себя, обучаясь у нас. Разделю и оставлю около себя только тех, кто нам пригодится. Остальные отправятся на север. И там их научат почитать того, кого скажут.
Арфа продолжала играть, Финдарато поднял сияющие глаза к небу, в яркой синеве радужек отразились звёзды.
— Но всё это я давно обдумал, а пришёл сюда по другой причине, — снова стал казаться растерянным Финдарато, — я не могу осознать и принять сердцем то, с чем столкнулся. Младшие… — король напряжённо сморщился, словно сдерживая слёзы, — они несчастны без какой-либо причины.
Ауриэль поджала губы, заметно напряглась, Халиндвэ посмотрел на короля с непониманием.
— Я догадываюсь, что и как говорил вам Эрьярон, поэтому хочу объяснить свою точку зрения, — нарготрондский владыка тронул струны, магия музыки ослабла, мелодия зазвучала трагически. — Эрьярон многого не видел. После его отъезда произошло столько событий, перевернувших мой мир, что я уже не понимаю, где небо, а где лишь блики на воде. Твой отец, мой верный друг, наверняка много говорил тебе про Куивиэнэн, а после моего письма — и подавно. Мне достались по наследству истории деда, нашего великого нолдорана Финвэ. Я многое слышал от наугрим, но они не помнят предков, рассказывают лишь легенды. В любом случае, и мы, эльфы, и гномы не сможем до конца понять Младших. Да, на берегах Куивиэнэн наши предки оказались предоставлены сами себе и беззащитны перед Морготом. Но…
Финдарато замолчал, ещё сильнее хмурясь. Звёзды мерцали всё ярче, Майя Тилион, показавшись среди чёрных островерхих крон, весело поприветствовал старых знакомых, с кем иногда общался в Благодатном Амане.
— Я стал называть Младших — Фирьяр, «смертными», — мрачно произнёс Инголдо. — Да, умереть может любое существо, но здесь другой случай. Просто представьте: я познакомился с женщиной, весёлой и заботливой, сильной, отчасти даже умной. И вдруг у неё умирает дочь, рожая дитя. Младенец умер тоже. И это, неслыханное для нас событие, у Фирьяр — обычное дело, однако реагируют они на него очень остро. Моя подруга в одночасье превратилась в дряхлую старуху, безразличную ко всему. Почему так? Если для Младших смерть — вечный неизменный спутник, почему они скорбят столь сильно? Фирьяр постоянно страдают какими-то хворями: то воют от зубной боли, то рыдают, потому что не могут испражниться, то прихватывает живот, то ноют суставы и позвоночник. Кто-то слепнет, кто-то глохнет, кто-то теряет рассудок, превращаясь из разумного существа в нечто несусветное. Бывает, промучившись от боли ночь, умирают дети или совсем молодые. Я подружился с юношей, который мастерил разные музыкальные штуки и даже играл на них. Он был странный, но забавный. Добрый. Стук-постук. — Финдарато печально покачал головой. — Я так и не понял, что случилось, видимо, мой приятель что-то не то съел ради эксперимента — он мог делать глупости просто так, ему это казалось весёлым. Умирал он в чудовищной агонии, это было страшно и отвратительно, а хуже всего, что никто не смог ему помочь. А ещё, — нарготрондский король тяжело вздохнул, — Фирьяр совсем не приспособлены к жизни в своём же мире. Я видел, что происходит, когда они случайно ранятся или сажают под кожу занозу. Может возникнуть жуткое воспаление, которое приводит к гибели. Для них Арда гораздо враждебнее, чем для нас, друзья мои.
Снова воцарилось молчание, лишь струны плакали во тьме холодевшей ночи. Над рекой нависла белёсая дымка.
— Глаза переживших много горя Фирьяр делаются пустыми и мутными, — отрешённо произнёс Финдарато. — Разум затупляется, мужчины и женщины становятся неспособны мыслить и чувствовать. И это ужасно, мои верные подданные. Худшее, что я когда-либо видел. Запомните прекрасное счастливое неведение, пока не встретились взглядом с таким существом.
Халиндвэ взял супругу за руку, нежно погладил.
— Когда общаешься с Младшими, — Финдарато снова заиграл с помощью чар, — нужно понимать, что для каждого из них завтра может не наступить без какой-либо причины. Любой, независимо от возраста, может просто не проснуться с утра.
С севера приползли серые обманчиво-лёгкие облака, ветер задул сильнее, звёзды затрепетали, будто испуганно.
— Я не верю, — со вздохом опустил взгляд Инголдо, — что Младшим нравится их жизнь. Этого просто не может быть! Я пытался разгадать их души, расслышать музыку, понять тему, но она звучит слишком разрушительно. А всё, что было прекрасным в такой мелодии, оказывалось просто иллюзией. Но именно надежды и фантазии — лучшее, что есть в страшной нелепой судьбе Фирьяр.
Заиграв снова пальцами, сын валинорского нолдорана тихо запел, и ночь, сумрачная и холодная, показалась светлее:
— Сквозь туман,
Прочь от смятения души
Спешим к другим мирам.
Больше нет
Любви, что многих держит на земле.
Надежды нет!
Есть точка невозврата из мечты —
Лететь на свет таинственной звезды!
Плыть в серебре лунных морей,
Солнце нам вслед пошлёт свой ветер,
Плыть по волнам в тот океан,
Что называется Бессмертие.
Может быть,
Наивны мы, и нет нигде других дорог судьбы.
Может быть,
Нам не найти во тьме маршрут туда, где время спит.
Есть точка невозврата из мечты,
Похоже, мы смогли её пройти.
И плыть в серебре Лунных морей,
Солнце нам вслед пошлёт свой ветер,
Плыть по волнам в тот океан,
Что называется Бессмертие.
Есть точка невозврата из мечты.
Прятавшиеся за деревьями дикари начали подпевать, по-своему коверкая незнакомые слова. Самые навязчивые вышли из укрытия, направились к костру, и, смотря на одетых в небрежно раскроенные, неумело обработанные шкуры сутулых, тощих, кривоногих людей, нечёсанных и давно немытых, Халиндвэ думал только о том, чтобы случайно не встретиться с ними взглядами. Счастливое неведение вдруг показалось бесценным, а желание продлить его хоть на мгновение — жизненно необходимым.
Примечание к части
Песня "Точка невозврата" гр. Ария
Великая ценность неувядающей красоты
Стряхнув с маскировочного плаща снег, Эрьярон повернул рычаги тайного входа в подземелье, прошептав слово-ключ. Перед тем, как исчезнуть во мраке, эльф зачем-то обернулся, проверяя, не оставил ли следов, хотя и знал — беспокоиться не о чем, бдительность не ослаблялась ни на миг.
Арда менялась безвозвратно, кто-то всё больше тосковал о прошлом, однако перемены были и в лучшую сторону: Майя Ариэн по-своему перекроила многое, следуя лишь одной ей понятной логике, некоторые вещи казались чудовищными, однако то, как лучи Анар повлияли на снег, не могло не радовать — белоснежный покров стал гораздо плотнее, чем тот, который приходилось преодолевать во тьме Хэлкараксэ, поэтому теперь, правильно распределяя вес тела, можно ходить, не только не проваливаясь в сугробы, но и не выдавая себя отпечатками обуви. Конечно, у Младших так не получалось, и это обстоятельство, вкупе с тысячей других, вызывало досаду и ощущение безнадёжности попыток обучить атани-ататани хоть чему-нибудь полезному.
Отбросив неприятные мысли и сосредоточившись на том, кому и какие письма необходимо раздать, верный короля Финдарато Инголдо двинулся сквозь мрак путаных коридоров, в которых заблудился бы любой, не знавший правильной дороги и не умевший распознавать оставленные Гельмиром отметины, указывавшие верное направление.
— Ха-ха-ха! А вот и гонец! — загоготали из-за поворота коридора, где находилось небольшое богатое рыбой озерцо. На его берегу часто кто-то разбивал лагерь и веселился, прихватив с собой выпивку, а закуску ловя и готовя по мере необходимости. На этот раз здесь оказались хорошо знакомые ногродские наугрим, уже изрядно хмельные. — Привет, кхулум! Ответ привёз?
Эрьярон коротко кивнул.
— Садись, выпей с нами!
Эльф сам не заметил, как оказался у костра с огромной флягой в руках.
— Твой король очень удачно исчез из города, — загоготал рыжий оружейник, часто курсировавший между Ногродом, Таргелионом, Тол-Сирионом и с недавних пор — Нарготрондом. — Его разыскивает ваш главный нолдоср…
Гном осёкся, переглянулся с собратьями, и наугрим покатились со смеху.
— Не выражайся так при эльфах, — пожурил приятеля седобородый лысый торговец. — Тебя Эол плохому научил.
— Ваш Эол был не далёк от истины, — процедил сквозь зубы Эрьярон, выпив больше, чем собирался. — В целом, ответ моего короля вы и так знаете, поскольку он не поменялся с прошлого раза: о местонахождении не сообщать, в Нарготронде правят сейчас лорды, которые не имеют права ничего решать без владыки, принц тоже не может подписывать бумаги, поэтому верховный нолдо… ран должен ждать возвращения Короля-Солнце.
— Может, расскажешь по секрету, где Фелагунд? — подмигнул рыжий оружейник. — Нам-то можно знать.
— Это и не секрет вовсе, — пожал плечами эльф, критически рассматривая жареную рыбу, — король устал от забот и уехал к родне. Просто владыка Фелагунд не хочет сообщать о месте, где охотится, чтобы его не заставляли решать дела государства. Сами посудите: если я выдам, где мой король, к нему тут же нагрянут гонцы. Отдых не удастся.
— За наших владык! — поднял тост самый пьяный гном, который, казалось, спал.
— За тех, кого мы сами признаём владыками, — многозначительно уточнил Эрьярон, выпил, отдал флягу и поднялся. — Ответ Фелагунда для вас и всех остальных таков: «Вернусь — всё сам решу».
— Замечательно! — обрадовался оружейник. — Именно на это я и рассчитывал.
— Все рассчитывали, — уточнил лысый собрат. — Мы погостим у вас ещё немного, а как мороз спадёт, двинемся в путь. Сани у нас по любым сугробам пройдут, а вот носы, увы, замерзают. Так что, кхулум, заходи на огонёк, как с делами покончишь.
Эрьярон кивнул и снова, погрузившись в не самые приятные размышления, двинулся вниз по створчатому коридору, всё больше напоминавшему дворец. Весёлый смех удалялся, а впереди был полумрак и тишина.
***
Равнодушно взглянув на письмо от старшего брата, Гвиндор фыркнул, словно лис, унюхавший что-то неприятное, и отвернулся к незаконченной картине, около которой лежала двустворчатая ракушка, залитая в кубик смолы.
— Думаешь со всеми подарками Гельмира так поступать? — улыбнулась Солмелиэ-Лайталиэль, помня, как маленький Гвиндор, боясь не найти жемчужину, не стал открывать раковину, которую достал из озера брат, и попросил превратить её в украшение для стола. Теперь надежда, что сокровище внутри всё-таки есть, никогда не умрёт. — Письмо тоже читать не станешь, чтобы ничем себя не расстроить?
— Я лорд! — снова фыркнул юный эльф. — Делаю, что хочу.
«Сейчас снова напомнит, что родился у великого охотника, который кормил весь народ Нолдор в Хэлкараксэ, доставая со дна моря чудовищ, — с досадой подумала супруга Гельмира, всё ещё мило улыбаясь, — потом скажет, что его мать — единственная во всём Нарготронде женщина-тавариль из народа Хранителей Леса. Это всё, разумеется, веские причины задирать нос даже ребёнку, который ещё ничего в своей жизни не сделал».
— Да, — согласилась эльфийка, не желая спорить с капризным юнцом, который непременно расскажет матери, как его не уважали в отсутствие главной леди семьи, а портить отношения со свекровью явно не стоило, — письмо твоё, и ты вправе сжечь его, не читая. Но я уверена: Гельмир написал много интересного. — Солмелиэ посмотрела на сияющую золотой краской картину: — Озеро Иврин?
— Да, — Гвиндор насупился. — Не хочу дорисовывать. Мне плохой сон приснился.
— Расскажешь? — леди села за стол, ближе к брату мужа.
Юный лорд нахмурился, подошёл к картине, с подозрением взглянул на гостью.
— Я красиво нарисовал, — даже не спросил, а констатировал факт эльф.
— Когда закончишь, станет ещё лучше, — Солмелиэ не стала обижать мальчика напоминанием, что пока хвастаться рано да и нечем особо.
— Мама назвала бы это шедевром, — напомнил, как правильно разговаривать с лордами, Гвиндор. — Мне приснилось, — взгляд эльфа снова усремился на рисунок, — будто всё, что я люблю принадлежит кому-то другому. Тому, кто совсем не ценит красоты моего озера, солнечного света, тепла и свободы. Ему ничего этого не нужно, он… Плохой.
— Да, — с удивлением согласилась супруга Гельмира, — это правдивый сон. Всё, что мы любим, хочет уничтожить один из Айнур.
— Моргот, знаю, — Гвиндор со злобой посмотрел в пустой стакан для смачивания кисточек. — Но во сне был не он. Я не видел лица, не запомнил голоса. Я просто не хочу, чтобы у меня забрали моё озеро.
— Оно не твоё, лорд, — покачала головой эльфийка, — потому что находится не в Нарготронде. А твои владения здесь.
— Люблю — значит, моё.
— Пусть плохой сон тебя не беспокоит, — улыбнулась Солмелиэ. — Ты так воспринимаешь природу, потому что родился под землёй и не можешь часто выходить из пещер. Для тебя небо, ветер и светила — нечто диковинное, недоступное, а для остальных, живущих по ту сторону каменных сводов, — красота обыденна. Но это не значит, что на Тол-Сирионе не ценят великолепие солнечной и лунной дорог на волнах.
— Я прочитаю письмо, — неожиданно повеселел Гвиндор, оторвался от пустого стакана с кисточками, сел за стол. — В одиночестве.
Леди кивнула и вышла за дверь. Звать брата мужа гулять с другими мальчишками — пустое занятие: либо не пойдёт, либо в итоге начнётся драка. Наказывать юного лорда — себе дороже. Пусть лучше занимается любимым делом, а супруге мастера Гельмира есть, что обсудить с подругой, пока их сыновья вместе веселятся в любимой пещере.
Может быть, действительно, беспокоиться не о чем.
***
Просторный подземный зал, подсвеченный разноцветными фонарями, загоравшимися и гаснувшими по очереди, создававшими таким образом чарующие сочетания оттенков, был оборудован специально для детских игр, где можно было найти сотни интересных занятий по душе: забраться по канатам на высоченный потолок, разрисовать каменную глыбу, попробовать себя в качестве скульптора, музыканта, строителя или разобраться в военном деле, составляя карты, стреляя из лука и практикуя удары мечом или копьём по специальным подвижным мишеням. Двигая фигурки на досках, более усидчивые дети выигрывали друг у друга сладости и поделки.
— Короля нет в городе, — всегда спокойный и послушный Эдрахиль сегодня был, как никогда, боек и, забравшись на потолок, одной рукой держась за канат, другой размахивал деревянным мечом, — поэтому владыкой буду я. Подчиняйся, Ормир!
— Не буду! — полез за другом сын Гельмира. — Если король уехал, он оставляет наместника! А если не оставил — правит совет! Ты в него не входишь!
— Это всё не так! — заявил юный лорд, угрожая несогласному «подданному» оружием.
— Сынок! Не будь глупым мальчишкой! — слова мамы мгновенно изменили Эдрахиля — золотоволосый эльф сразу же растерял весь напускной гонор и снова превратился в милого ребёнка.
— Прости, прошу! Я тебя люблю! — крикнул он сверху, начав спускаться.
— Так-то лучше! — рассмеялся Ормир. — Маменькин сосунок.
— Как ты меня назвал?! — второй сын Орикона спрыгнул на каменный пол, выстланный имитацией газона, сделанной из многослойной ткани с травой-шёлковыми лентами. — Повтори это моему клинку!
— Эдрахиль! — снова позвала мама. — Подойди. Разговор есть.
Супруга Гельмира, сидевшая рядом с подругой, наблюдая вместе с ней за детьми, представила, как бы повёл себя Гвиндор, если бы тоже оказался здесь: скорее всего, чтобы развязать драку и доказать, что самый сильный и ловкий, юный лорд встал бы на защиту слабого, то есть Эдрахиля, делая вид, будто проявляет благородство, но на самом деле самоутверждаясь, и с новой силой разжёг бы уже утихнувший конфликт.
— Я больше не буду задираться, честное слово, — обещание, сказанное виноватым, но каким-то слишком подхалимным, а оттого лживым тоном, заставило вернуться к реальности.
— Конечно, ты же хороший мальчик, — потрепала сына по золотым кудрям супруга Орикона, и её сияющие угасшим светом Валинора глаза стали ласковыми. — Иди, играй. Но не дерись.
Эдрахиль обнял маму, расцеловал, снова обнял, после чего, разумеется, был полностью оправдан и прощён.
Солмелиэ улыбнулась.
— Я не понимаю, что именно меня тревожит, — заговорила она подруге, когда мальчик снова присоединился к сверстникам. — Гельмир пишет, что у него всё хорошо. Тавариль Ауриэль постоянно присылает любимому сыночку послания, даже несколько каких-то странных вещиц отправила, смастерённых Младшими. Гвиндор, конечно же, был рад, что его, юного лорда, поделки лучше, чем нечто корявое, созданное взрослыми…
— Я знаю, что беспокоит тебя, — Лирулин зачем-то начала расплетать косу, — меня это тоже волнует. Мы пришли в Нарготронд, чтобы защититься от дракона. Мы — те, кто здраво оценил свои силы и не начал кричать на весь Сирион, будто никакой ящер нам не страшен. Мы не боимся признать свою слабость по отношению к армии Моргота. Мы спустились под землю, ради выживания! Но что в итоге происходит? Король заставляет наших мужей патрулировать окрестности, хотя с этим прекрасно справились бы верные принца Артаресто. А дальше больше? Владыка уехал, отыскал какое-то дикое племя, и наши мужья теперь обязаны обслуживать недоразвитых неблагодарных существ! Ты знаешь, что эти отвратительные болезные создания пытаются затаскивать эльфов в свои шалаши для постельных утех?! Гельмир тебе говорил?
Солмелиэ кивнула, вспоминая красивые строки из письма, заставившие насторожиться:
«Похоже, появление в нашем лагере моей матушки совершило переворот в сознании Фирьяр, как называет Младших Детей Эру владыка Финдарато. До того, как Фирьяр увидели эльфийскую женщину, они, похоже, не считали нас кем-то, способным на размножение обычным способом, полагая, вероятно, что мы распускаемся в лучах солнца, подобно дивным цветам. Однако, стоило матушке прийти на поляну, взгляды и шепотки Фирьяр пропитались совсем иным интересом, нежели ранее. Конечно, вождь и хранители огня сразу же стали намекать, что хотели бы себе жён-эльфиек, ведь это нормально — подарить женщину кому-нибудь уважаемому. Король Финдарато долго пребывал в растерянности, ведь уважения лидеры племени пока не заслужили, однако знать им это совсем необязательно, апотом кое-как объяснил самым понятливым, что эльфийские женщины вступают в брак исключительно по любви и только один раз, а если их принуждать к близости, прекрасные девы сразу же умирают. Вроде бы нас поняли правильно».
— Гельмир писал, что недоразумение легко разрешилось, — попыталась успокоить и подругу и себя Солмелиэ.
— Орикон тоже меня постоянно утешает, — пшикнула Лирулин. — Пишет: «Жаворонок мой, не беспокойся, твоя любовь защитит меня от любой напасти!» Но это же не правда. Я знаю немало любивших, ныне вдовствующих.
— Не накручивай себя, — улыбнулась супруга Гельмира.
— Да, ты права. — Женщина встала с ажурной скамьи и позвала сына. — Пойду домой, постараюсь отдохнуть и успокоиться. Спасибо за добрые слова.
Проводив взглядом подругу и обнимавшего её сына, Солмелиэ достала из-за пояса письмо мужа, решив перечитать дорогие сердцу строки в бесчисленный раз, воспроизводя в мыслях любимый голос.
«Казалось бы, мы расстались совсем недавно, вроде бы только вчера, но я скучаю так, словно не видел тебя целую Эпоху. Каждое мгновение превращается в вечность, когда тебя нет рядом, моя Хитмирсель».
Лайталиэль, зарумянившись и невольно улыбаясь, недовольно пшикнула:
— Знаю я, как ты скучаешь! Занят интересным делом и вспоминаешь обо мне только когда требуется особое вдохновение! Или друзья напомнили, что Эрьярон скоро поедет с письмами в Нарготронд, и надо бы вспомнить о семье.
«Однако, как бы ни тосковал по тебе, как бы ни было одиноко, я не хочу, чтобы ты приезжала».
— Это ревность? — рассмеялась эльфийка. — Боишься, что я променяю тебя на какого-нибудь дикого вождя?
«Когда мы только приехали, начались первые заморозки по ночам, и кое-кто из нас предлагал ничего не делать, наблюдая, как дикари самостоятельно переживают зиму. Это же так интересно! Однако нашлись те, кто заявили, что не позволят ставить подобные эксперименты над живыми существами, поэтому всем пришлось встать на сторону добра и милосердия».
Далее следовал схематичный, однако понятный рисунок проекта домика, рассчитанного на обычную семью с поляны, по принципу «как сейчас» — «что изменится».
«Особого внимания заслуживают попытки приручения диких животных. Знаешь, Лайталиэль, что удивляет меня больше всего? Фирьяр сами себе мешают развиваться. Одно из племён неплохо научилось выращивать у себя кабанов, так соседи посчитали это новое умение чем-то плохим. То же самое и с нашими советами: чем успешнее эльфы обучают смертных, тем больше между Фирьяр ссор и злобы. Это очень сложно понять, поэтому приходится просто принять факт: дикари в большинстве своём не хотят учиться и ненавидят тех, кто пытается развиваться. Чем больше познают одни, тем сильнее гордятся и кичатся своим невежеством другие».
Солмелиэ перечитывала эти слова вновь и вновь, безуспешно пытаясь найти разумные причины для подобного поведения. Не могут же Фирьяр презирать друг друга просто так?
«Смертные, похоже, сами не верят в себя, но я готов поспорить на мешок гномьих мирианов, что Младшие в состоянии приручить не только кабанов, волков и лисиц, но и волколаков Моргота».
Эльфийка заулыбалась, поправила прядку, убрав её за ухо.
«Среди смертных всё сильнее раскол, и мы в этом отчасти виноваты. Однако, как и предложил король Финдарато, мы сейчас обучим, кого сможем, и уведём им в свои земли. Но не бойся — в Нарготронде Фирьяр не будет».
Именно последняя фраза пугала больше всего: неужели Младшие Дети Эру — чудовища?
«Было забавно наблюдать, как старший сын твоей подруги пытался заставить Фирьяр уважать нашего короля. Он подговорил всегда готовых к бою Сайвэ и Воримо запугивать тех, кто поклоняется вождю, всячески демонстрируя силу, например, уводя их по одному в лес с помощью чар, заставляя блуждать, ходя по кругу, а потом легко выводя на родную поляну. Конечно, моя матушка, узнав о таком, была крайне недовольна, напомнила Миньятолосу, что лес создан Йаванной не для того, чтобы самоутверждаться за его счёт, а мы все знаем, что с народом Таварим лучше не спорить, поэтому шутникам пришлось сменить тактику на более жёсткую — отказывать в обучении и даже малейшей помощи не понимающим, кто здесь главный. И тогда в спор вступили местные авторитеты».
Подняв глаза от письма, мельком взглянув на сына, демонстрировавшего пока незнакомой девочке умение забираться по стене без помощи канатов, Солмелиэ попыталась представить, как именно происходила борьба за статус.
«Пока я, твой верный любящий супруг, занимался строительством и обучением способных на умственную деятельность Фирьяр, хранители огня племени вступили в войну. Знаешь, Хитмирсель, моё Дымчатое Сокровище, их аргументы оказались весомее наших. Мы были слишком заняты добрыми делами и не сразу поняли, что имеют в виду два старичка, у которых в жёнах не только слишком юные девы, но и отроки, что однажды займут места своих наставников-мужей и будут беречь пламя для всего племени. Однако, поняв, вынуждены были согласиться с их правотой: огонь уничтожит любого, значит, именно он здесь главный. Да, Лайталиэль, эти старички проверили, обжигает нас пламя или нет. Хранители оказались хитрыми, и, подойдя к Орикону, самому доверчивому среди эльфов, ткнули его в руку горячим углём. Разумеется, появился ожог. С этого момента нас стали уважать ещё меньше, а тех, кто принимает нашу помощь, отныне глубоко презирают свои же собратья. Логика проста: огонь — самый главный, самый сильный. Хранители избраны огнём в незапамятные времена, значит, вправе решать всё и делать, что хотят. Увы, Хитмирсель, учиться эти Дети Эру не желают, поэтому поддерживают тех, кто либо не способны к получению знаний, либо ленятся».
— Кошмар, — произнесла вслух Солмелиэ, снова и снова возвращаясь к не укладывавшимся в голове строкам. — Кошмар…
Вздохнув, эльфийка продолжила чтение:
«Но знаешь, что бы ни было здесь, я рад главному: посмотрев на Фирьяр, я окончательно уверился — во время нападения войска Моргота на Тол-Сирион я убил именно орка, а не одного из Детей Эру. Пожалуй, только ради одного этого знания стоило ехать сюда».
Эльфийка покачала головой. Да, супруг слишком часто вспоминал о Славной Битве, и тогда его сияющие вдохновением глаза угасали, становились мёртвыми и невидящими. В такие моменты были бессильны любые слова и ласки, и только воля самого мастера помогала ему выбираться из пропасти снова и снова.
«Однако королю Финдарато Инголдо, похоже, безразличны все эти дрязги. Владыка сказал нам, что Фирьяр пока годятся исключительно для пополнения войск на севере, вот только ко многоуважаемым сыновьям Феанаро вести их стыдно».
Солмелиэ рассмеялась.
«Владыка пошёл дальше и с огромным трудом объяснил четверым самым сообразительным Фирьяр, что эльфийские девы не выходят замуж и не рожают детей во время войн, поэтому Младшим Детям Эру необходимо как можно скорее победить Моргота, тогда они сами, даже после смерти, их сыновья, внуки, правнуки и вообще все-все потомки возьмут в жёны самых прекрасных эльфиек. На вопрос: «Можно ли сразу несколько?» король лишь многозначительно покачал головой».
Не зная, хохотать или уже пора начинать плакать, супруга Гельмира взяла следующий лист.
«Когда же Эрьярон сказал, что не станет воевать бок о бок с не желающими понимать элементарных вещей существами, он сразу же получил наставление от короля обучить Фирьяр так, чтобы с ними стало можно сражаться вместе. И не только сражаться! Работать, жить, веселиться. Однако, сказав всё это, владыка отправил трясущегося от злости верного с письмами в Нарготронд и добавил, чтобы обратно тот не торопился».
Просмотрев картинки, нарисованные явно наскоро, но всё равно неплохо иллюстрировавшие внешность и быт дикарей, Солмелиэ продолжила читать, перевернув неинтересную для себя страницу о подробностях обучения смертных работе с простейшими инструментами.
«Представляешь, Хитмирсель, я тоже удостоился титула Ном, как и наш король. Смертные, похоже, стали называть так всех, кто им кажется умным. Я заслужил столь высокую честь, когда показал, как добыть смолу, не нанося дереву непоправимого вреда. Конечно, Фирьяр, не признающие авторитет эльфов, тут же срубили две сосны, доказывая, что не нуждаются в обучении и всё будут делать традиционно, но знаешь, их собратья в большинстве отреагировали на подобные действия негативно. Это меня порадовало».
— Если Тавариль Ауриэль научит дикарей сажать деревья на месте вырубки, — снова заговорила вслух Солмелиэ, — я больше никогда не усомнюсь в правильности её воспитания и перестану осуждать за чрезмерную любовь к младшему сыну.
«Матушка пригрозила позвать своих друзей-Пастырей, если смертные не начнут беречь растения».
— Да! Правильно! Пусть настучат им сучками по макушкам!
Ормир подошёл к матери, сел рядом и грустно опустил голову. Похоже, все друзья и подруги разошлись, с оставшимися детьми играть было неинтересно.
Отдав сыну свою книгу, Солмелиэ продолжила читать письмо, больше не комментируя вслух.
«Пока я писал тебе о деревьях и нежелании некоторых Младших учиться у «номов», ко мне в шатёр заходил один из тех немногих Фирьяр, с которыми мне удалось найти общий язык. Этот юноша перенял нашу манеру кланяться королю Финдарато и быстро научился нескольким несложным фразам на Квэнья и Синдарине. Называет он себя Жуух. Недавно этот смышлённый атан стал подвергаться постоянным насмешкам за дружбу с эльфами. Особенно сложно стало, когда его дядя, какой-то уважаемый член племени, простудился и начал болеть. Мы его несколько раз лечили, но несчастный старик снова и снова хворает. Жуух утверждает, будто каждую зиму повторяется одно и то же, однако хранители огня и вождь Буур начали упрекать нас, указывая на больных, старых, уродцев и обвиняя, что мы не в силах их исцелить, а должны. Один из сыновей Буура, поначалу друживший с нами, тоже принял позицию отца, что весьма расстроило Миньятолоса. Зато Жуух всё больше доверял нам, выучивал новые сложные фразы, стал кем-то вроде переводчика для своих собратьев, и за это почти каждый встречный соплеменник при встрече с ним мог вдруг начать воротить нос, плеваться, кривиться и произносить презрительное «Бе-э-э».
И знаешь, Сокровище, как поступил наш юный друг? Он сказал королю Финдарато, что гордится презрением со стороны дураков и лентяев, поэтому возьмёт себе это ругательство именем и будет носить его с честью, передавая потомкам. По аналогии с Бууром наш Жуух стал зваться Беором. Мне кажется, это очень достойный поступок».
Солмелиэ посмотрела на сына. Пожалуй, кое-что в поведении Фирьяр можно ставить в пример для детей.
«А когда погода испортилась, в шатре-кухне собралась большая компания: король Финдарато, Орикон с сыном, я, Эсуил, наш сосед-менестрель Ненарион, Беор с дядей Трах-Тахом, странный малыш Огогом и один из охотников с соседней поляны, которого мы нашли в лесу и вовремя оказали помощь. Бедняга едва отогрелся, сразу принялся всех развлекать, распевая странные песни, одну из которых узнал наш владыка и начал подпевать. Беор воодушевился, взялся переводить с Фирьярина на Квэнья, и мы выяснили, что звучала история про волка, в которого влюбилась чья-то невеста. Дева сбежала в лес и пропала, а несчастный жених остался один до конца дней. Возможно, изначально речь в песне шла вовсе о другом, а любовь женщины и зверя — издержки перевода и забытых или додуманных новым исполнителем куплетов, но, увы, спросить автора о его замысле уже никогда не удастся — бедняга умер от отравления то ли грибами, то ли ягодами незадолго до нашего приезда. Говоря нам об этом, король Финдарато мрачнел и качал головой. Чтобы разрядить обстановку, Беор стал предлагать перевести наши песни для своих собратьев, но владыка Инголдо, загадочно улыбаясь, сказал, что не любую музыку эльфов можно адаптировать для наречий других народов. Не стоит даже пытаться. Орикон и Миньятолос, похоже, знали больше меня, поэтому поняли, в чём здесь шутка, но объяснять отказались, зато Ненарион подхватил идею, сказав, что Фирьяр вдохновили его на песню. Я слушал и вспоминал тебя, моё Восхищение и Сокровище. Смотри, какие прекрасные стихи!
Течёт времён река,
Мир ускоряет бег,
Проходит сквозь века
Невечный человек,
В нём сила есть одна,
Способная во мгле
Историю свою
Творить назло судьбе.
У жизни ярок флаг,
Цветущие сады,
Но неустанно мрак
В них путает следы.
И лишь одна она
Спасёт от темноты,
Укажет путь в обход
Любой твоей беды —
Бессмертная любовь —
Сияющая нить!
Связала две души,
И нас не разлучить.
Звездой в ночи она
Тебя ко мне вела,
Бессмертная любовь
С собою позвала.
Бессмертная любовь —
Единственный итог,
Когда берёт своё
Неотвратимый рок.
И всё же на судьбу
Мы смотрим свысока,
Когда в твоей руке
Лежит моя рука.
Бессмертная любовь
Нам дарит силы жить,
Прощаясь — не терять,
Теряя — находить.
Пути её никто
Не знает наперёд,
Бессмертная любовь
С собою нас зовёт.
Увы, перевести дивные строки действительно не удалось, зато Беор пообещал, что научит эльфийским языкам всех, кого сможет: его народ обязан говорить красиво. Хочется верить, что наш друг не станет применять силу, заставляя сидеть над книгами не способных к науке или желающих совершенствоваться в чём-то ином».
Задумавшись о том, что тема бессмертия для Фирьяр очень животрепещущая, Солмелиэ перевернула лист и посмотрела на своё изображение в объятиях призрачного силуэта. Да, Гельмир не рядом, но его любовь всё равно всегда остаётся в сердце, ощущается кожей.
«Здесь я в полной мере осознал ценность неувядающей красоты и постараюсь объяснить её смертным, которым такой дар от Эру, увы, не достался. Я хочу дать Фирьяр понимание, что неувядающая красота окружающего мира и рукотворных творений со временем не портится, но её можно сломать, обращаясь неосторожно. Это касается и живых эльфов. Да, некоторые предлагают запугивать дикарей и не подпускать к себе, но я хочу и буду верить в силу любви и созидания, в умение восхищаться и ценить прекрасное, поэтому сделаю всё, что в моих силах, чтобы достучаться до ожесточённых скорбью сердец».
Примечание к части
Песня из рок-оперы "Орфей" "Бессмертная любовь"
Сила сочувствия
Верховный нолдоран ошарашенно посмотрел на своего верного менестреля, Аклариквет непонимающе пожал плечами.
— Подождите, не спешите с выводами, — Ранион встал с места, прошёлся по залу, обернулся к слуге. — Ты утверждаешь, что в Хитлум пришли посланники Финдарато Арафинвиона и привели с собой тех самых существ, которых Валар называли между собой Младшими Детьми Эру? Но… Зачем?
Вошедший в зал Нолдо, кивая и кланяясь, отдал Нолофинвэ свиток, завёрнутый в грубую салфетку, сплетённую из сушёной крапивы.
— Аклариквет, — голос верховного нолдорана прозвучал нервно, брови дёрганно поднялись, губы растянулись в подобии усмешки, — это не письмо, это песня! Думаю, ты знаешь, как и перед кем её исполнить.
Менестрель озадаченно взглянул на исписанный какими-то странными чернилами грубо обработанный кусок кожи. Глаза певца расширились.
— Мой племянник Артафиндэ, называющий себя правителем Тол-Сириона, Дортониона и окрестных земель на берегах реки Сирион, — смотря испепеляющим взглядом сквозь стены дворца, заговорил Нолофинвэ, — полагает, будто занят гораздо более важными делами в масштабах Арды, чем мои торговые интересы. Посему не соблаговолит уделить внимание моим вопросам, зато оказывает неоценимую помощь в войне с Морготом, присылая мне войско, которое надо лишь где-то разместить, причём можно без удобств, потому что оно неприхотливо, кормить, желательно не реже раза в день, и обучать простейшим строевым командам. Очень скоро численность подкрепления удвоится, и если вовремя пресекать потасовки, количество бойцов начнёт множиться поразительными темпами, поэтому Моргот нас больше не сможет брать числом. Кроме того, Финдарато пишет, что именно этих существ наравне с орками использовал враг во время Дагор Аглареб, то есть, мы сможем биться с Морготом его же оружием. Улучшенным при помощи обучения у эльфов. Сын моего брата в конце письма, которого бы не было, если бы Фирьяр не обработали кожу и не смешали чернила, напоминает, что щедрого благодетеля и неоценимого помощника в войне, конечно, можно не благодарить, но это будет крайне обидно, несправедливо и печально.
— А главное, — Аклариквет с улыбкой опустил глаза, — утверждает лорд Арафинвион, абсолютно незаслуженно.
— Это провокация, — король побелел, глаза пугающе расширились, — если сейчас я заявлю, что не собираюсь брать на службу неизвестно кого, поползут слухи, будто принц Карнифинвэ прав, и мне действительно нет дела до войны. Но если я приму подарок Артафиндэ, мне придётся согласиться, что мои торговые интересы неважны.
Нолофинвэ сжал пальцами подлокотники трона, руки дрогнули:
— Вы ведь понимаете, что затягивающаяся осада земель Моргота играет на руку Первому Дому и против меня?! Даже если всё правда, и армия быстро станет многочисленной, что толку? Мы ведь ничего не делаем! Мы не атакуем! А знаете, почему?
Аклариквет сделал вид, будто что-то записывает, Аралкарион и Ранион переглянулись.
— Потому что моей армией командует бывший раб врага, который боится нападать на бывшего хозяина!
Слова, с ненавистью брошенные верховным нолдораном, разлетелись по залу, разбились о вычурно расписанные стены.
— Я бы мог передарить ценное подношение, — выдохнул Нолофинвэ, пытаясь успокоиться. — Но если Финдарато прав, и войско быстро умножит численность, надо оставить Младших у нас. Я не отдам Феанарионам такую мощь. По крайней мере, Маэдрос точно не получит под своё командование армию, превосходящую мою по силе.
Верховный нолдоран замолчал, тишина зазвенела натянутой струной.
— Не пускайте этих существ в города, — проговорил медленно, едва ли не по слогам Нолофинвэ, — проведите лесными тропами в Барад Эйтель, и пусть принц Финдекано подготовит себе войско из этого живого материала. Себе. Не лорду Маэдросу. Объясните это герою Астальдо. Объясните так, чтобы он понял, а не отмахнулся, как обычно. Ясно?
Верноподданные короля кивнули, и снова воцарившаяся в зале тишина ответила верховному нолдорану абсолютным согласием.
***
Рассветные лучи ещё не успели заглянуть в окно спальни, но видимое сквозь раскрытые створки небо уже посветлело.
— Я думала, ты спишь, — прошуршав тяжёлой сине-звёздной шторой, отделявшей постель от остального помещения, произнесла Вирессэ, с тревогой посмотрев на сидевшего среди подушек супруга.
— Я видел, как ты уходила, но не стал мешать, — отведя взгляд, напряжённо произнёс Карнифинвэ. — В какой-то момент даже подумал: если ты тайком сбежишь от меня, это будет правильно. Я ведь ничтожество. Глупец. Мне доверили важнейшее дело, а я…
Эльфийка опустила ресницы, перекинула золотые локоны со спины на грудь, зная, как муж любит на них смотреть, и Карнифинвэ действительно улыбнулся.
— Спасибо, что вернулась, — принц надавил пальцами на глаза. — Я подвёл всех, кто на меня рассчитывал, сломал жизнь тебе. Кажется, я только сейчас осознал, что сотворил: это было… как если бы командир разведотряда вдруг бросился безоружным на передовую и начал голыми руками душить первого попавшегося орка из вражеской армии, которой нет числа, и одна случайная смерть абсолютно ничего не изменит. Зато свою миссию этот командир провалил и лишил собственную армию важного звена. Знаешь, чего я добился?
— Да, — Вирессэ снова погладила волосы, лёгким движением сбросила накидку и села на кровать рядом с супругом. — Я опять начала подозревать, что ты меня не любишь, а просто использовал в своих подлых интригах против узурпатора, однако план провалился, как ты полагаешь, и я стала не нужна, потому что теперь все твои мысли заняты исключительно страхом наказания за ошибку. Ты боишься того, на кого работаешь, сильнее, чем смерти и позора.
— Отвратительно, правда? — Карнифинвэ согнулся, схватившись за голову.
— Да, мерзко, хуже некуда.
Вирессэ подсела вплотную, прильнула к мужу, погладила плечо, спину.
— Мне больше нет доверия, — отчаянно вцепился в ладонь супруги Карнифинвэ. — Ни твоего, ни чьего-либо. Я даже письма не смогу отправить, не дав их прочитать Нолофинвэ! Я вижу, что происходит нечто важное, но мне никто ничего не говорит! И послания для меня не прилетают. Я не знаю, пишет мне лорд Маэдрос или нет и по какой причине!
— Надо же, как повернулось дело, — наигранно задумчиво подняла глаза к потолку с изображением звёздного неба и устремлённых к нему золотистых и розовых ветвей Вирессэ. — Мой злобный похититель оказался совсем беспомощным и попал в западню. Он теперь совсем не страшный и даже очень милый. Так и хочется укрыть одеялом, согреть, приласкать…
— От таких слов ещё хуже, — сдавленно произнёс принц. — Я действительно не держу тебя, Вирессэ. Уходи, не губи свою жизнь.
— Ты сказал это, не посмотрев на меня, — эльфийка крепче обняла мужа, — значит, решение не принято. — Ладонь ласково заскользила по красно-каштановым, с медным оттенком волосам, Карнифинвэ тяжело вздохнул. — Мне кажется, ты не знаешь, на что способно сочувствие.
— Всё бессмысленно, понимаешь? — сын старшего Амбарусса встретился, наконец, взглядом с женой. — Я изначально был пленником здесь, но моя роль была активной, я имел возможность ходить на советы, решал дела короны, мог влиять на политику, а теперь превратился в бесправного заключённого!
— Ты хочешь отослать меня домой, чтобы вернуть доверие врага?
Карнифинвэ болезненно сморщился, отвёл глаза. Рука принца крепче сжала ладонь эльфийки, взгляд скользнул по спальне в сторону засиявшего лучами Анар окна.
— Я уже ничего не смогу сделать, — тихо ответил потерявший доверие химрингский посланник. — Нолофинвэ не дурак — не станет давать мне второй шанс.
Вирессэ положила голову на плечо мужа, золотые волосы рассыпались по его груди.
— Тебя оклеветали, — сказала эльфийка, дотянувшись губами до шеи Карнифинвэ. — Или выдали намерения, угадав их.
— Почему ты так думаешь? — принц напрягся.
— Сочувствие — великая сила! Я ведь бедная несчастная девушка, похищенная буквально со свадьбы от любимого жениха злобным перводомовцем, который силой принуждает меня, горемычную, исполнять роль жены. Мне теперь не вернуться домой, потому что я опозорила семью и честь лорда Арагарона. Оскорбила всех, кого только можно, но виновен же ты, злобный вор. Меня многие жалеют и готовы помочь хотя бы просто дружеской беседой. Сказать плохо о тебе в Хитлуме готов любой встречный. Но я-то вижу — ты со мной не ради политики.
Карнифинвэ зажмурился, опустил голову, по-прежнему сжимая ладонь супруги.
— Ты говоришь, — Вирессэ ласково тронула щёку мужа, провела по скуле кончиком пальца, — не можешь ни отправить, ни получить письмо. Скажи, мой злобный похититель, тебе действительно есть, что передать в Химринг?
Принц внимательно посмотрел в глаза жены, лицо изменилось — ценный хитлумский гость начал приходить в себя.
— Ты назвала меня мелочным трусом, — угрожающе прищурился сын нолдорана Питьяфинвэ, отпуская руку эльфийки, — бессовестным манипулятором, ничтожным подлецом и жалким подхалимом. Ты настолько сильно презираешь меня? Или намеренно хотела оскорбить?
— Я должна была убедиться, что это не так, — словно ничего не произошло, промурлыкала Вирессэ, щекоча своими волосами грудь супруга. — И мне нужно было понять, насколько всё плохо.
— И что же ты поняла? — Карнифинвэ отстранился. — Насколько низко я пал, что даже позволяю говорить себе любые гадости?! Увидела, какой я безвольный слизняк?! Открыла моё истинное отвратительное нутро?!
— Тише, — поднесла палец к губам эльфийка, — мне лишь нужно было оценить глубину твоего отчаяния. Прости, что ставила эксперименты на живом Нолдо. Я не считаю тебя всем тем, что ты перечислил, правда. Просто я знаю, как помочь, однако рисковать без веской причины не хочу.
— Даже не думай… — начал протестовать принц, но его губы прижал изящный пальчик.
— Мне здесь сочувствуют. Не доверяют, нет. Но жалеют. Полагаю, один раз я смогу уехать как бы домой, предпринять попытку побега от тебя или честно сказать, что скучаю по родителям. Так или иначе, мне помогут покинуть Хитлум против твоей воли, конечно, мой жестокий тюремщик. Я найду способ передать письма или добраться тайком до Химринга, но при одном условии! Послания от тебя должны быть действительно важными. Ты же понимаешь — я не смогу сбегать от тебя постоянно, а потом возвращаться, жалуясь, что дома меня считают предательницей?
Карнифинвэ сгрёб супругу в охапку, уткнулся в шёлковые золотые волосы, сердце эльфа бешено колотилось, словно пытаясь вырваться из груди.
— Вирессэ…
— Да, мой похититель.
— Не называй меня так, хорошо?
— М-м-м…
— Пожалуйста.
— Как скажешь, мой…
— Ни слова больше.
Сияние утра заполнило спальню, тёмно-синее небо на потолке заиграло лазурными красками. С улицы донеслись весёлые голоса, и атмосферу вечного праздника, столь усердно создаваемую верховным нолдораном в Хитлуме, невольно подхватили даже те, у кого совсем не было причин для радости.
Лучшая замена эльфам на передовой
— Если бы только мог предположить, что когда-нибудь буду участвовать в создании обучающих книг и толковых словарей, я больше времени проводил бы с летописцем Квеннаром, когда была такая возможность. Но мне бы не пришло в голову, что я когда-либо стану заниматься одним из любимых дел Феанаро Куруфинвэ.
Двое эльфов шли среди опадавшей под ноги оранжевой, золотистой и бордовой листвы, серые тяжёлые облака медленно затягивали голубое небо, ветер кружил среди сухой травы, играя головками поздних цветов.
— Почему ты постоянно мешаешь мне спокойно жить? — с шуточным укором спросила Зеленоглазка. — Почему, Мотылёк? То мне приходится прятать твоих артистов от разгневанного принца, то вытирать слёзы жалости к себе с твоего грустного личика, то скрывать нас чарами от воинов Астальдо, чтобы спеть дуэтом на празднике, а теперь…
— Заметь, — со знанием дела поднял указательный палец Аклариквет, — каждый раз что-то новое. Я очень оригинален и никогда не повторяюсь.
— Можно я тебя стукну? — потёрла ладонью кулак колдунья.
— Нельзя, — покачал головой певец, — я под защитой короля. И уже давно понял, что не хочу быть битым даже за дело или в искупление. Хотя, раньше мне это казалось выходом. Иногда.
Эльфийка поправила волосы, прищурилась:
— Думал, если Нерданель разобьёт тебе нос, это как-то повлияет на ваши отношения?
— Я был наивным глупцом, — отмахнулся Аклариквет, отворачиваясь в сторону скорого заката. — Зато теперь знаю, как странно порой исполняются желания: я хотел занять место Куруфинвэ, и займу его. Пусть и совсем не в той сфере жизни, о которой мечтал.
— Я не представляю, как ты будешь составлять словари для этих Фирьяр, — усмехнулась Зеленоглазка. — То, что я о них слышала, создаёт весьма удручающее впечатление.
— Всё проще, чем ты думаешь, — по-прежнему смотря на запад, отозвался менестрель. — Необходимо научить их всего одной вещи.
— Раз обучение поручили тебе, Мотылёк, я примерно догадываюсь, какой именно.
— Да, догадываешься. Первое слово, которое должен научиться писать каждый атан — Нолофинвэ. Если это будет единственный набор символов, усвоенный кем-то, — не страшно. Каждый атан обязан знать, что это имя их Владыки, правившего Благословенными Землями за морем задолго до появления Фирьяр в Арде; Вдадыки, что правит сейчас и будет править вечно, и это истинное благословение Творца. Также Фирьяр должны будут знать, что о Нолофинвэ можно говорить только определённые слова: мудрый, справедливый, прекрасный, доблестный. Допускается использование «самый», «в своём роду», «среди Нолдор», «из эльфов». Возможно, я расширю список, если увижу, что ученики попались способные.
— И как ты это увидишь? Расскажут помощники?
Аклариквет помрачнел.
— Да, в Барад Эйтель мне путь закрыт, однако я знаю: принц Финдекано не станет препятствовать моей деятельности.
— Боюсь, он сожжёт твои словари, Мотылёк, — рассмеялась Зеленоглазка, как бы по-дружески приобнимая менестреля.
Аклариквет тоже очень по-дружески отстранился.
— Нет, Лайхениэ, — взгляд певца выразил странные эмоции, которые колдунья не смогла разгадать. — Владыка Нолофинвэ — его отец, и что бы наш великий герой ни думал, как бы ни относился к происходящей, на его взгляд, несправедливости, Астальдо не подвергнет опасности отца. Никогда. Представь, что будет, если, как говорит лорд Финдарато, число Фирьяр быстро умножится? Если это будет огромная толпа, имеющая доступ к оружейным складам, которая может вдруг усомниться в правах короля на трон? Я не думаю, что Астальдо настолько наивен, и готов ради своих идеалов ввергать свой народ в войну. Однажды принц остановил жаждавшего справедливости кузена, поэтому и сейчас не отдаст отца на растерзание.
— Пожалуй, ты прав. — Зеленоглазка задумалась. — Полагаю, ты просишь меня ехать в Крепость Исток, чтобы я не только занималась целительством вечно болеющих и непонятно отчего мрущих Фирьяр, но и для обмена письмами, так?
— Ты потрясающе мудра, — подмигнул менестрель.
— Я постараюсь уговорить Митриэль присоединиться ко мне. Уверена, новое сложное дело должно ей помочь справиться с болью.
— Хочется в это верить.
Эльфы пошли дальше по тропе среди осеннего леса. Зеленоглазке пора было собираться в путь, однако слишком хотелось провести ещё хоть немного времени в приятной компании, поэтому колдунья не спешила расставаться, а менестрель её не торопил.
И лишь когда ладья Майэ Ариэн заскользила к горизонту, дороги Аклариквета и Зеленоглазки вновь разошлись.
***
Айканаро, сидя верхом на белоснежном жеребце, внимательно смотрел сверху вниз на не способную спокойно стоять строем в ожидании приказа командира толпу. Взгляды смертных мужей, направленные на возвышавшегося над ними прекрасного, сияющего светом Валинора эльфа в доспехах из серебра, украшенных малахитом и бериллами, были в основном напуганными, а оттого злыми. Один из будущих воинов Дортониона, молодой мужчина со светло-русой бородой, постоянно переминался с ноги на ногу, поднимал и опускал глаза, и лорд почувствовал — что-то здесь не так, однако думать об этом не хотелось.
Мысли были заняты иным, в основном вопросами:
«Почему Финдарато прислал этот сброд мне? Если кому и мстить, то Ангарато за слишком длинный язык, из-за которого Тингол изгнал Нолдор Третьего Дома, свою родню, из безопасного Дориата! Как командовать этими созданиями? Они же не понимают, что вообще здесь происходит!»
Толпа, которую язык не поворачивался назвать войском, ёрзала, крутилась, что-то мычала и переходила на ор, то и дело начинались драки.
— Тихо стоять! — выкрикнул Айканаро, подавляя желание взяться за кнут и пытаясь вспомнить, как сам впервые оказался в строю, однако это не помогло: эльфам с самого начала было ясно, что военная подготовка — нечто крайне важное, поэтому необходимо внимательно слушать командира, не отвлекаясь и сосредоточившись на деле.
Фирьяр не понимают, зачем здесь находятся? Но Финдарато говорил, что объяснял. Забыли?
Мужчина со светло-русой бородой снова начал смущённо улыбаться и странно пожимать плечами, Айканаро ощутил резкую неприязнь к этому существу, бóльшую, чем к кому-либо здесь, поэтому перевёл взгляд на остальных.
«Выбери среди них самых толковых, — вспомнился совет Финдарато, — и пусть руководят остальными. Это будет мудрый путь. Ты же понимаешь: мы не можем допустить, чтобы всех Младших забрали к себе Моргот и наш властолюбивый сосед?»
Дортонионский лорд подумал, что в данный момент ему абсолютно наплевать на политику и амбиции родича, потому что все эти мерзости тянут за собой ещё бóльше отвратительного — например, этих вот смертных. Да, можно сейчас скомандовать бег, но с какого раза они поймут, как, куда и с какой скоростью бежать? Как рассчитать для них нагрузку, если, как говорит Финдарато, они могут умереть, подняв что-то слишком тяжёлое или от чересчур долгого оплодотворения самки?
«Почему меня должно это заботить? — мысленно отмахнулся Айканаро. — Всё равно перемрут. Чуть раньше, чуть позже…»
Эта мысль, как ни странно, приободрила. Лорду даже русобородый мужчина показался чуть менее отвратительным, чем ранее.
— Тренируйте их, как будто это не выдрессированное зверьё, — высокомерно и слегка нараспев отдал приказ Айканаро.
Эльф видел — его верные тоже не в восторге от новых обязанностей, однако выбора не было: если Младших не сделать своими подданными, они превратятся в рабов врага. Это очень, очень печальная правда.
***
— Поговори с братом, пожалуйста! — Эльдалотэ уже очень долгое время не смотрела в свои записи, полностью переключив внимание на мужа, однако не так, как тому бы хотелось. — Пусть не просто дрессирует смертных, словно скотину, пусть научит их быть Детьми Эру, а не животными!
Ангарато вздохнул.
— Послушай, герой моих девичьих грёз, — попыталась пошутить леди, — не расстраивай всё ещё живущую во мне юную эльфийку, мечтающую о любви великого героя! Речь о нашем будущем!
— Как всегда, — улыбнулся лорд, обнимая супругу за талию, прижимая к себе.
— Мы уехали с Тол-Сириона на грани войны с Нолофинвэ и родом Куруфинвэ! — жёстче произнесла Эльдалотэ, не отстранясь, но и не отвечая на ласку. — И не говори, будто не понимаешь этого. Ты знаешь, что твой названный брат-король не станет защищать нашу семью, если возникнет вопрос о личном деле?
— Я считаю правильным, что Финдарато не лезет в дела всех подряд родичей, как любили поступать с нами Валар.
— Будешь так говорить, — прищурилась леди, — запишу в летописи, что лорд Ангарато бросил Дортонион на произвол судьбы, столкнувшись с незначительными семейными трудностями, и с тех пор правил Сосновым Краем его не по годам мудрый доблестный сын. И хоть пришлось юному правителю тяжко, не сдался он под гнётом испытаний, в отличие от потерявшего достоинство и гордость отца.
— Я знаю, ты этого не сделаешь, — улыбнулся владыка Дортониона, однако по лицу лорда всё равно было видно — угроза впечатлила.
Эльдалотэ вопросительно подняла брови:
— Ты знаешь, кому и для чего Инголдо направил войска Младших? Ты интересовался?
Ответа не последовало, но в нём и так не было надобности: леди прекрасно знала отношение супруга к возложенным не на него обязанностям — абсолютно равнодушное.
— Его высочество Финдарато Инголдо, убийца драконов, огров и грифонов, гроза упырей и горгулий, и прочей дряни, — процитировала эльфийка песню, которую давно не вспоминали во избежание конфликтов, — рассказал сыну в письме чуть больше, нежели остальным, а принцесса Толлунэль, рассчитывая впечатлить меня осведомлённостью, как бы случайно сболтнула, будто вопреки изначальному замыслу король отправил смертных не только Нолофинвэ. И речь совсем не о тех немногих избранных Фирьяр, что остались в землях Инголдо. Догадайся, герой моих девичьих грёз, кому ещё в руки попало это секретное оружие?
— Боюсь не угадать и расстроить юную романтичную особу, живущую в твоём сердце.
Объятия стали крепче, Эльдалотэ поняла: ещё немного, и говорить что-либо станет совсем бесполезно. Надо спешить!
— Инголдо отправил Фирьяр в земли Амбаруссар! Понимаешь, что это значит для нас?
— У тебя нет причин для беспокойства, Цветочек, — ласково произнёс лорд, гладя супругу по спине.
— Зря ты так думаешь, — поучительно заговорила эльфийка, — уверена, об этом наш король договорился с лордом Маэдросом. В Химринг, разумеется, смертных не пустит верховный нолдоран, в Поющую Долину их отправлять — тоже лишний раз нервировать Нолофинвэ, ведь как бы ни называл себя Макалаурэ Феанарион, какие бы титулы ни приписывал, очевидно — он вассал своего старшего брата. Однако здесь возникает вопрос: если Инголдо хотел дать перспективное войско Феанорингам, почему не выбрал для их расположения Химлад? Эти земли ближе к Морготу. И я тебе скажу причину. На самом деле, Фирьяр в землях Амбаруссар — это запасное войско Маэдроса, а точнее — нашего врага Карнифинвэ, находящегося с важной государственной миссией в Хитлуме. Теперь, если верховный нолдоран задумает навредить Феанорингам, с юга придёт разъярённая толпа дикарей. Но для нас важно не это. Понимаешь, что произойдёт, если вдруг твой сын захочет отомстить обидчику?
Ангарато отпустил руки, помрачнел.
— Как я счастлива, что ты меня понял! — просияла Эльдалотэ. — А теперь, когда ты осознал всю важность ситуации, прошу: поговори с братом. Пусть готовит такое войско, которое сможет представлять любые наши интересы и в Дортонионе, и за его пределами. А самое важное: в случае успеха обучения эльфам больше не нужно будет бросаться на передовую и принимать главный удар. Это сделают те, для кого смерть — нормальный неизбежный исход. Со временем мы сможем полностью заменить состав армии, оставив Эльдар только командирами, которые будут руководить боями из тыла. Нам больше не придётся проливать кровь, понимаешь?
— И я перестану быть героем грёз для той милой девочки, что до сих пор живёт в сердце мудрой леди, — вздохнул Ангарато.
— Любой, даже самой глупой девчонке, — Эльдалотэ обняла супруга, посмотрела снизу вверх с восхищением, — достаточно памяти о прежних вынужденных подвигах. Фирьяр будут воевать и погибать, встречая геройски положенную им судьбой кончину, а мы, Народ Звёзд, охраняемые преданными войсками, станем только творцами и исследователями, как и задумывал Создатель Илуватар. Сможем мы добиться этого или нет, зависит только от нас. Пришло время действовать, мой великий герой.
***
Море шумело монотонно и тоскливо, усыпляюще. Серые холодные волны лениво накатывались на скалы. Пробивавшиеся сквозь тяжёлые низкие тучи блёклые лучи рассеивались в воздухе и словно вовсе не достигали остывавшей земли.
Линдиэль подошла к обрыву, посмотрела вниз. Больше не хотелось никому ничего доказывать, демонстрировать, объяснять…
Да, ещё недавно дева скинула бы одежду и прыгнула в море, презрев холод и опасную высоту, но теперь…
Зачем? Ради кого? Всем ведь безразлично.
Предстоял тяжёлый разговор с отцом. Оссирианд отказывался считать своим главой лорда Каленовэ и его наследника, однако сын Новэ Корабела не уезжал из Края Семи Рек и по-прежнему пытался игнорировать Линдиэль и недовольство местных вождей. Каленуиль что-то тайком делала, однако не делилась успехами с родственницей, хоть и уверяла, будто полностью на стороне любимой тётушки. Ощущение топкости почвы под ногами раздражало Линдиэль, и леди приняла решение снова вернуться к отцу. Бесконечные метания и невозможность что-то решить истощили морально, дочь лорда Новэ чувствовала себя разбитой и потерянной. Если снова ехать к Финдекано, то в каком качестве? Герою Астальдо не нужна была влюблённая юная дева, не пришлась по душе воительница и королева. Какой ещё образ можно примерить на себя?
Снова взглянув на море, Линдиэль, не вспомнив и не придумав ни единой песенной строчки, медленно, словно через силу, пошла в нависавший над обрывом замок с кораблём и чайкой на флагах.
— Соберись! — приказала себе леди. — Ты обязана уговорить отца забрать из Оссирианда Каленовэ! Хватит пустых разговоров и бездействия! Пусть я и бездетна и не замужем, я смогу править Краем Семи Рек! Арастур мне не указ! И Каленуиль тоже! Никто мне не указ! Я буду править одна, если не добьюсь любви Астальдо. Я… справлюсь.
То ли это ветер сбил дыхание эльфийки, то ли эмоции захлестнули, будто мощная волна. Линдиэль вытерла непонятно откуда появившиеся слёзы и пошла по белёсо-серой лестнице вверх, не замечая ни охраны дворца, ни слуг, ни родню. Существовала только цель за бирюзовой дверью небольшой комнаты с высоким окном, через которое видно море и далёкий горизонт на западе, где каждый вечер гаснет солнце.
Только цель. И никаких эмоций.
Только…
Открыв дверь, Линдиэль, уверенная, что увидится лишь с отцом, на миг растерялась, зато неожиданная встреча отрезвила и спустила на твёрдую землю: за большим круглым столом сидели двое старших братьев, мать, отец и Митриэль, по-прежнему в чёрном, с полуприкрытым расшитой вуалью лицом.
— Будущая королева впервые пришла позже всех и выглядит незаинтересованной, — вроде бы иронизируя, но с искренней тревогой произнесла леди Побережья. — Здесь проходит крайне важный совет, доченька.
— Я же сказала, что готова отработать возможность уплыть в Валинор, — изуродованная знахарка нервно затеребила застёжку на плече.
— Владыка Улмо до сих пор не позволил мне построить корабль, на котором я не побоялся бы отправить сородичей за море, — спокойно пояснил Кирдан, прямо смотря в скрытые вуалью безумные глаза. — Владыка Улмо говорил мне, что лорд Тургон — тот, с кем вместе я смогу воплотить свой замысел, что именно его род должен ступить на палубы моих кораблей и пересечь бескрайние воды, однако потом лорд Тургон ушёл и, как он сам сказал, по совету Владыки Улмо. Я не понимаю, как так вышло, не хочу никого обвинять во лжи, однако без лорда Тургона действительно разработки замедлились.
— Но я ведь рассказала вам о смертных! — на грани крика выпалила со всхлипом Митриэль. — Я рассказала о планах Хитлума!
— Да, и ещё ты заверила, что ради возвращения в Валинор и забвения готова отречься от своего ремесла, даже когда оно очень нужно, — с сомнением произнёс Кирдан.
— Не осуждайте меня! — задрожала всем телом женщина. — Вам меня не понять!
Линдиэль бросилась к не сдержавшей слёзы целительнице, обняла.
— Митриэль, — прошептала дева, гладя вздрагивающие плечи, — пойдём на берег. Поговорим вдвоём.
— Но ты мне тем более не поможешь! — зарыдала знахарка.
— Обещаю, что сделаю всё возможное.
— Возвращайтесь быстрее, — строго сказал Кирдан, переглянувшись с сыновьями. — Ты хотела говорить о чём-то важном.
Линдиэль коротко кивнула. Да, хотела, но планы Хитлума важнее превратившегося в зловонное неподвижное болото Края Семи Рек. Вдруг это поможет сбыться несбыточному?
***
Волны разбивались о прибрежные скалы в такт монотонной, но в то же время срывающейся речи знахарки, а Линдиэль слушала и представляла вовсе не то, о чём пыталась сказать Митриэль.
Фирьяр. Смертные, за которыми будущее белериандской армии. Пока это лишь горстка дикарей, не до конца понимающих, что происходит, но, если верить королю Финдарато Инголдо, за совсем короткий период, проведённый с эльфами, некоторые из этих существ научились регулярномыться, одеваться и самостоятельно шить себе неплохую на вид и крой одежду, говорить простыми фразами и с готовностью вступили в армию, толком даже не выяснив, за что и против чего предстоит сражаться.
Но им нужна помощь целителей, потому что Фирьяр не просто уходят из жизни, когда наступает их время, но и страдают от непонятно откуда берущихся хворей, причём часто достаточно заболеть одному, и уже через два-три дня лежит в горячке половина племени. И не все в итоге выздоравливают.
«Если моему Астальдо не нужна обычная дева, воительница и королева, то, быть может, его сердце затронет целительница? — мысли носились бешеным вихрем, заставляя стремиться на север. — Мой любимый герой по себе знает, что такое боль от ран, поэтому не сможет не оценить мои умения врачевать! Он поймёт, что сможет рассчитывать на мою помощь, если вражеская стрела заденет его».
От понимания возможной необходимости помощи дева содрогнулась, невольно подумав, что, вероятно, никакое искусство не спасёт от смертельных ударов оружия. Возможно. Но сейчас Астальдо жив, и можно сделать ещё один шаг навстречу мечте.
— Митриэль, — прошептала дочь лорда Новэ, — прошу тебя, умоляю: поехали в Крепость Исток вместе! Ты научишь меня исцелять смертных, а я найду для тебя мастеров-корабелов. Мой отец не станет ничего делать без благословения Улмо, но я… Я слишком много общалась с Нолдор и переняла их отношение к Валар. Мы не станем ждать. Мы будем действовать, Митриэль. И добьёмся своего.
Знахарка подняла глаза на Линдиэль. Лицо под расшитой вуалью выражало отчаяние и неверие, однако женщина кивнула в знак согласия, а волна, прошуршав по камням, сыграла заключительный аккорд долгого разговора.
Север ждёт. Надо спешить, чтобы успеть до зимы. Хотя… Разве мороз и сугробы — помеха для прошедшей Хэлкараксэ эльфийки и молодой влюблённой девы, не видящей преград на пути к счастью, даже если самая прочная из них — нежелание избранника отвечать взаимностью?
***
На поляне было непривычно пусто. И чисто. Вокруг набирались сил юные саженцы, берег был разровнен и укреплён, места для костров стали каменными, большинство ныне оказавшихся не нужными ушедшим хозяевам шалашей превратились в крепкие тёплые дома, водоотводы защищали жилую территорию от ливневой воды, зато те места, где теперь росли овощи, щедро снабжались влагой.
Трах-Тах сам не знал, зачем наведался к соседям, с которыми так и не вышло дружбы. Может быть, попрощаться?
Мужчина не ушёл вместе с эльфами, чувствуя, что не осилит дорогу — сердце от любой нагрузки билось теперь совсем неровно, болезненно, а в глазах темнело. Наверное, грядущая зима станет для Сына Грозы, так и не оказавшегося великим вождём, последней. От подобных мыслей было грустно, хотелось спеть что-нибудь на эльфийском, но память подводила.
Взглянув на притихшую поляну, где уже никогда не появятся последовавшие за Номом умница Огогом, молодчина Жуух с семьёй, певец Сокол, охотник Туча и весь его род, и многие из тех, кого Трах-Тах видел, но не запомнил, Сын Грозы с трудом вздохнул и потёр ноющую слева грудь. Больно. И руки немеют. А занятые своими делами мужчины и женщины не станут обращать внимание на одинокого старика. И детей здесь почти не осталось… Да если даже обратят, то что? Если уж сами эльфы бессильны перед смертью…
Трах-Тах взглянул на трясущегося от злости хранителя огня, с руганью сжигавшего огромные чертежи. Сын Грозы знал, что это за бумаги: один из мастеров, с несложным именем Геми, золотоволосый, с внимательными, смотрящими прямо в душу глазами, покидая поляну, оставил свои наработки, сделав вид, будто забыл о них, а когда Трах-Тах напомнил, только молча подмигнул и запрыгнул в телегу. Оказалось, зря старался: вождь Буур решил жить по-старому, своим умом и советом хранителей огня, а властолюбивые старики, разумеется, сразу же принялись уничтожать всё, что напоминало о ненавистных «номах».
Стараясь дышать глубже и осторожнее, всё тяжелее опираясь на палку, Сын Грозы поплёлся прочь, сам не зная, куда идёт.
Он не увидел, как молодой сын вождя Буура, мечтавший уйти с эльфами, но побоявшийся перечить отцу, в тайне от всех набрал коры и начал восстанавливать по памяти погибшие в огне чертежи мастера с несложным именем, которое, однако, так и не удалось запомнить правильно.
О письмах из королевства Амбаруссар
Письмо прилетело на крыльях белоснежной голубки с пышным хвостом, которая, на удивление не стала жертвой ни одного крылатого шпиона Моргота или обыкновенного хищника. Этот факт заставил с уважением вспомнить про охотников, охранявших почтовые пути в лесах, и взглянуть на север с большей уверенностью, нежели мгновение назад.
Стаи перелётных птиц кружили на фоне холодного серого неба и величавого алого знамени, химрингские башни, словно копья, грозили уплотнившимся облакам, приказывая расступиться.
— Я поеду в осадный лагерь на рассвете, — сказал лорд Маэдрос сидевшим с ним за столом соратникам. Хеправион с радостной готовностью кивнул, наблюдая, как его командир ловко расправляет свёрнутое письмо пальцами левой руки.
— Всегда готов принять на себя все обязанности, — приложил ладонь к груди Телперавион.
— Майдрос, — обратился химрингский лорд к названному в его честь темноволосому эльфу, — ты едешь со мной, я подготовлю послания для наместника, и тогда ты сразу вернёшься в крепость.
— Это правда, что на Ард-Гален дрожала земля? — задумчиво спросил Хеправион, обернувшись к северному окну. — Что за новое войско верховного нолдорана? Не пора ли отослать домой Варнондо? Как продвигается строительство Барад Эйтель? На эти вопросы нужны ответы?
Маэдрос кивнул, перевёл взгляд по очереди на каждого присутствовавшего собрата.
— Моргот давно не проявлял себя, — негромко, однако очень чётко произнёс химрингский лорд. — Мы ничего не знаем про него, зато ему прекрасно известно про нас всё или очень многое. Мы должны понимать, что бьёмся против одного из создателей Арды, и ничто не мешает Морготу спеть что-то, о чём мы не можем даже подумать. Однако, братья, это не причина сдаваться. Я не сдался, когда пал от ран, опутанный обжигающим бичом Балрога. Не сдался, когда меня избивали, резали и ломали, и даже когда Моргот применял против меня свою магию. Поверьте, это хуже любых пыток, но я не сдался. Вися на скале, я не молил врага о пощаде, и хотя единственным желанием было — скорее умереть, я не сдался. Когда Моргот задавал вопросы и предлагал принять его условия, в ответ он слышал только Клятву, что дали мы, сыны Феанаро, на тирионской площади. Это злило врага, заставляя яростнее нападать на меня, скованного по рукам и ногам, но я не сдавался, потому что моя слабость стала бы предательством по отношению к моему народу. И я знаю, что каждый из вас, каждый из тех, кто следует за мной, способен проявить такую же силу воли и проявит, если заставит жизнь. Никто из нас не сдастся врагу, даже оказавшись в плену. Я знаю.
Напряжённый голос Феаноринга дрогнул, дыхание участилось.
— В моём войске нет тех, в кого я не верю, — сжав кулак, продолжил речь Маэдрос. — Каждый воин — герой. Нынешний или будущий. Герой славный и великий. И если Моргот снова нападёт, — взгляд по-прежнему следил за реакцией собеседников, не обращаясь на север, — мы отобьём атаку. За нами — мирный прекрасный Белерианд, который не способен защитить себя сам.
Никто не сказал про успешно защищавшего себя с помощью чар жены Тингола. И пусть подумал о короле-под-завесой каждый, воины Предела знали: нет смысла вспоминать о том, кто словно не считает себя частью Арды, отгородившись и от света, и от тьмы.
— Мне необходимо переговорить с Телперавионом, — чуть тише произнёс Маэдрос.
Как только зал опустел, Феаноринг ещё раз взглянул на послание, принесённое голубкой, бросил лист в камин и прямо посмотрел в глаза наместника:
— Предложи Варнондо отправить жену и ребёнка в Хитлум. Знаю, он, скорее всего, откажется, однако мы обязаны дать понять Нолофинвэ, что наши дела касаются только непосредственных участников, но никак не их близких. Если дядя забыл, что он не орк, пусть вспомнит. Если полагает, будто Моргот сделал орком меня, пусть видит — это не так.
— То, что Варнондо приехал с супругой и родил наследника, как раз и говорит о доверии к нам, — пожал плечами Телперавион. — Я бы не стал тащить семью в лапы врага.
— Мы не знаем, что для приближённых Нолофиньо важнее: его благосклонность или жизнь близких. Вспомни Тэлери, оторно. Для них мнение Валар оказалось ценнее населения целого города. А что стоит всего две жизни?
— Нолофиньо — не Вала, — криво усмехнулся наместник.
— Но ценят его ничуть не меньше, — задумчиво отозвался Маэдрос. — Вероятно, что и больше.
— Я поговорю с Варнондо, как только соберу для него гору документов на подпись, — с хитрой ухмылкой сказал Телпериавион, смотря, как в камине догорала бумага.
Никто не узнал, что было в письме, и кто его прислал.
***
Перо спешно металось по бумаге, Вирессэ чувствовала себя глупой девочкой, которая только учится писать, делая помарки практически в каждом слове, исправляя, переписывая и снова ошибаясь. Успокоиться не получалось.
Да, о её приезде сообщили заранее, и семья мужа ждала новую родственницу, однако больше, чем саму эльфийку, ожидали новостей из Хитлума.
Леди Галенлиндэ не отходила от Вирессэ ни на шаг, засыпая вопросами: ожидаются ли дети и когда, почему Карньо не приехал сам, а его письма в последнее время одинаковые и бессмысленные.
Супруга химрингского посланника очень хотела поделиться захватывающим приключением, в которое превратилась дорога: за Вирессэ не было погони или длительной слежки — сопровождение, выделенное в Хитлуме, повернуло назад на дортонионской границе, где жену особо ценного гостя встретил отец. Пробыв с родителями только две ночи, Вирессэ поспешила в королевство Амбаруссар, чтобы именно оттуда отправить письма в Химринг. Ожидание, что из-за каждого куста подглядывают шпионы верховного нолдорана, даже не оправдавшееся, оказалось таким захватывающим, что Вирессэ, добравшись до родни супруга, сияла от счастья, чем очень порадовала и обоих владык, и особенно королеву. Поделиться эмоциями очень хотелось, но, к сожалению, было нельзя, поэтому пришлось придумать для новой родни складную легенду о себе, внезапной любви с Карнифинвэ и о честной политике Хитлума. Слова не должны были напугать семью мужа, и для никогда не имевшей дело с интригами эльфийки такая задача оказалась крайне сложной, поэтому Вирессэ решила говорить мало, не по делу и показывать себя наивной дурочкой, чтобы не пришлось отвечать на вопросы по темам, о которых Карнифинвэ запретил упоминать при родителях.
Как ни странно, спектакль пришёлся по вкусу и нолдорану Питьяфинвэ, и его брату, и даже юной сестре Карньо, для которой самым интересным было узнать, можно ли тоже поехать в Хитлум ради поисков красивого жениха с собственным дворцом. Когда оказалось, что нет, дева потеряла интерес к гостье и занялась своими делами.
Однако королева Галенлиндэ что-то почувствовала.
***
За окном кружилась необычно ранняя метель, сквозь прозрачные облака по-прежнему проглядывало солнце, и оттого становилось теплее, пусть и только на сердце.
Вирессэ сидела в отведённых для неё покоях, не замечая окружающей обстановки, отчаянно пытаясь справиться с непослушным пером и чернилами, особенно невидимыми, заранее ужасаясь, сколько ошибок наделала, не имея возможности перечитать путаные послания. Для Карнифинвэ было самым главным передать лорду Маэдросу, что посланник из Хитлума не уедет, продолжит делать всё возможное и найдёт способ исправить положение и свою чудовищную оплошность, а Вирессэ от себя добавила слёзную просьбу защитить супруга, заверив, что готова помогать любыми средствами, лишь бы Карнифинвэ ничто не угрожало.
«Пожалуйста, умоляю, лорд Маэдрос…»
— Мой сын всегда был бунтарём, — прозвучали с порога слова леди Галенлиндэ, бесшумно вошедшей к невестке. — Знаешь, милая, — королева плавно подошла к столу, не глядя на разбросанные бумаги, плавно опустилась на стул, с улыбкой взглянула на пронизанную солнцем метель, — даже в утробе этот мальчик заставлял свою маму бросаться на подвиги и защищать свою землю от узурпатора. Теперь твоя очередь, да?
— Карньо не заставляет меня, — испуганно ответила Вирессэ, складывая письма стопкой. — Он сам всё делает, что нужно. Я приехала познакомиться просто…
— Мать не обмануть, — печально улыбнулась Галенлиндэ, — я знаю — мой сын всё-таки попал в беду. Это должно было рано или поздно случиться, он так долго искал проблемы… Скажи честно, Вирессэ, чем мы можем ему помочь?
— Письмами, — сдалась юная эльфийка, — понимаешь, матушка, Карньо… Он… Мы с ним сбежали. Я бросила жениха — дортонионского лорда, сына владыки Ангарато, а его мать стала в отместку распускать слухи, будто Карньо хочет поднять бунт против верховного нолдорана.
— Это не слухи, — вздохнула королева, — мой сын этого всегда хотел. Отец научил его, что узурпатор отнял у нас земли, власть, опозорил память родоначальника, корону нолдорана, а теперь распускает грязные сплетни про потомков Феанора… И наш мальчик бросился в бой, как только вырос. Скажи, — Галенлиндэ побледнела, — он оказался в тюрьме?
— Нет, — испуганно округлила глаза Вирессэ, — во дворце! Просто под пристальным надзором. И не может отправлять и получать письма, если их не читает верховный… узурпатор.
— Попробуем что-нибудь придумать, — пообещала королева. — А ты молодец, что не побоялась последовать зову сердца. Это очень достойно, милая. Знай, ты можешь рассчитывать на мою помощь, и никто не узнает об этом. Вместе мы сделаем для Карньо больше, чем по отдельности.
— Да, — чуть не заплакала супруга бунтаря, — спасибо! Спасибо, матушка!
Сквозь пронизанную солнечным золотом метель на север полетели птицы, среди которых сверкала белоснежным оперением пышнохвостая голубка.
***
— Я хочу уехать ненадолго, а когда вернусь, наше королевство станет иным.
Тэлуфинвэ посмотрел в глаза брата-близнеца, и Питьяфинвэ почувствовал пробежавший по спине холод.
— Что случилось, Последыш? — попытался пошутить старший над младшим, однако веселее не стало.
— Я поеду в Лосгар, — взгляд Тэлуфинвэ на миг замер, словно остекленев, а потом устремился на запад. — Да, не стану ждать весны. Да, это бессмысленно, Амбарусса.
— Но ты всё равно зачем-то должен туда съездить.
— Да.
Братья, когда-то абсолютно одинаковые внешностью, повадками и манерой говорить, сейчас выглядели совершенно разными: яркий, уверенный в себе Питьяфинвэ, блиставший драгоценностями и лоснящимися тканями, казался противоположностью мрачного осунувшегося Тэлуфинвэ, одетого, словно в разведку.
Амбаруссар вышли в заснеженный сад, где не пели птицы, зато веселились горожане, строя крепости и скульптуры изо льда, причудливо раскрашивая их и заполняя по-зимнему молчаливую улицу музыкой, под которую хотелось закружиться в танце.
— Когда Артафиндэ прислал нам смертных, — заговорил после долгого молчания Тэлуфинвэ, — я сначала не придал этому особого значения, как и ты, Амбарусса-малявка. Но потом стал размышлять и понял, что хотел бы обсудить появление Младших в нашей жизни с Иримэль. Я знаю, что ты сейчас думаешь. Да, моей Иримэль нет в Лосгаре, да, беседовать с ней либо невозможно нигде, либо получится в любой точке Арды, потому что близкие навек остаются в наших сердцах. Но я чувствую, что должен поехать в Лосгар. А прежде чем отправлюсь, хочу, чтобы ты знал: я полностью пересмотрел свою жизнь и планы на будущее.
Питьяфинвэ поправил мех капюшона и воротника, тронул драгоценную брошь в виде звезды.
— Надеюсь, поездка не затянется, — голос старшего близнеца выдал эмоции, которые очень хотелось скрыть.
— Да, не стану терять время, — кивнул младший. — А сейчас, выслушай, Амбарусса.
Мимо, смеясь, пробежала девочка, поправляя на голове расшитый шерстяной шарф. Бело-серебристые волосы растрепались, малышка убрала прядки с лица и, уворачиваясь от снежков, летевших со всех сторон, бросилась прятаться за прозрачной скульптурой воина, похожего на призрака.
— Мне не нужен титул нолдорана, — загробным голосом произнёс Тэлуфинвэ, — потому что мне даже некому его передать, если я погибну. Править нашими землями будешь ты, Малявка, а я займусь нашей новой армией. И знаешь, когда мы отвоюем Сильмарили, я не стану претендовать на них. Меня постоянно гложет воспоминание о том, как я отрёкся от семьи, от отца, его имени и своего народа. Я помню решение Нельо, но ведь он больше не король и не указ для меня. Может быть, единственный, кто в нашей семье достоин Сильмарилей — это твой сын, Амбарусса. А мой удел отныне — безопасность наших границ.
Питьяфинвэ не ответил. Грустные мысли заставляли ненавидеть звучавшую весёлую музыку, старший из близнецов, опустив глаза, молча кивал, хотя младший давно ничего не говорил.
«Снова порознь? — протест в душе Питьяфинвэ набирал силу. — Но ведь мы мечтали править вместе!»
— Мы — Амбаруссар, — гордо вскинул голову старший близнец. — Двое, как один.
— Разделив обязанности, мы станем сильнее, — впервые за вечность улыбнулся Тэльво, и брат радостно хлопнул его по плечу.
— Мы — Амбаруссар. И наша сила всегда вдвое больше, чем у любого другого королевства.
***
Эльфийка вошла в наскоро поставленный разукрашенный шатёр, и запах крепкого вина ударил в нос. Сестра полулежала на шкурах, одна из которых сохранилась ещё с Валинора, хотя и выглядела потрёпанной — рыжеватый мех давно выцвел, став бледно-жёлтым, а чёрно-белые пятна перестали казаться контрастными. Отпив из внушительной и почти опустевшей бутыли терпкий хмель, Улыбка, подняв растрёпанную голову и поправив упавшее с плеча платье, с подозрением посмотрела на сестру.
— Я не уверена, что идея ехать выступать рядом с военным лагерем, где собрались эти дикари, удачная, — остановилась у выхода Слеза, медленно стягивая перчатки, сомневаясь, что хочет оставаться с пьяной девой.
— Ты вечно не уверена, — хрипловато отозвалась Улыбка, взявшись за нож и покрутив перед лицом. — Всегда всё решаю я. А ты трусишка, оттого и посредственна. Твоя музыка скучна, сестричка. Талант должен быть дорого обрамлён роскошной рамой храбрости. Если боишься, значит, никогда не запомнишься. Не поняла до сих пор? Куда ты ходила?
— Хотела посмотреть на нашу новую публику, — напряглась Слеза. — И решила, что не хочу петь для них. Здесь полно знахарей и травниц, заезжают торговцы, есть воины-эльфы. Им и буду посвящать музыку.
— Дура, — глаза Улыбки сверкнули, как сталь её ножа, — смертные никогда не видели и не слышали ничего лучше, чем наши песни, даже если мы начнём выступать без подготовки. Они будут отдавать нам всё, что имеют, понимаешь?
— Они так смотрят, что после встречи с ними хочется мыться!
Пьяная эльфийка не ответила, задумалась.
— Когда солирую я, главная ты, потому что Улыбка сквозь Слёзы — это всё равно плач, — заговорила она после паузы, сменив тему. — Когда солируешь ты, главная я, ведь Слёзы от Радости — веселье. Это как-то странно и неправильно, не находишь?
— И к чему это?
— Да так, мысли просто. Тебя, значит, смущает похоть. Напрасно. Нас никто не даст в обиду, а вызывать желание — это ведь тоже искусство.
Нож снова повернулся в руке, Улыбка допила вино, встала и, полураздетая, согретая вином, выглянула из шатра, не ощущая холода. Чёрные волосы припорошил снег, лунный свет отразился в помутневших глазах.
— Не смей писать дяде, ясно? — вдруг напала на сестру певица, угрожающе демонстрируя заточенное лезвие. — Если Аклариквет не смог защитить нас в Хитлуме, значит, мы справимся без его подачек. Я пока не придумала, кому подарить арфу-лебедя, но у нас она не останется.
— Я бы не стала писать, не сказав тебе, — Слеза сняла тёплую одежду, устроилась у камина, нарочно игнорируя нападки, понимая — это из-за хмеля.
— Если узнаю, что ты предала нас, — Улыбка поцеловала кончик ножа, — я сделаю тебя более похожей на Маэдроса, добавив шрамов на лице.
— Что? — сестра сжала кулаки. — Как ты смеешь мне угрожать? Проспись! Умойся снегом и ложись в постель!
— Нет.
Пьяная эльфийка вышла из шатра в одном платье, послышался весёлый визг — видимо, прыгнула в сугроб, а через мгновение вернулась, искрясь звёздочками, которые быстро таяли, делая тело мокрым.
— Не смей писать дяде, — повторила Улыбка.
Слеза со вздохом покачала головой, и вдруг из неприятных мыслей вырвал звон бьющегося стекла.
— Бери арфу! — приказала, стоя среди прозрачных осколков певица. — Играй то, что я сейчас напою. Сделай это музыкой.
Голос эльфийки зазвучал немного фальшиво, однако задумка оказалась понятной, и струны чарующе зазвенели.
— Нет! — выбирая из стёкол самые крупные и ровные, крикнула Улыбка. — Нужно больше страсти! Вспомни, как на тебя смотрели смертные! Ненавидь их, презирай и играй. Да! Вот так. Умница!
На пол капнула кровь, однако деве было безразлично: хмель и вдохновение напрочь оторвали от реальности. Продолжая напевать, делая это всё чётче, Улыбка достала из мешка с реквизитом венец из гибкой проволоки, вплела в него окровавленные стёкла: одно большое и два поменьше.
Сбросив платье и накинув на голое тело чёрную шубу из соболя, натянув высокие сапоги и украсив себя кроваво-стеклянной короной, певица рассмеялась.
— Я — Моргот Бауглир! — заявила дева, выдыхая терпкий запах вина. — А ты будешь… Не знаю, надевай свой красный парик, изобразишь какого-нибудь моего пламенного раба. Балрога или злого Майя.
— Раздеваться я не стану, — твёрдо заявила Слеза.
— Трусиха, — зло бросила Улыбка. — Играй. Пойдём танцевать! Думаю, здесь не стоит петь про родню короля, а про врага — почему нет?
В лагере давно объявили отбой, однако многие всё равно не спали, и это были в основном не караульные, а те будущие защитники Белерианда, что хотели особого внимания знахарок или просто не понимали, зачем надо слушать командиров, которые даже не изгоняют за провинности из племени. Эльфы, которым владыка Тэлуфинвэ поручил обучать Фирьяр, пока не поняли, как общаться со взрослыми мужчинами, ведущими себя, словно дети малые, поэтому в основном наблюдали и ждали, когда те сами поймут: если не лечь спать вовремя, утром будет трудно проснуться. Однако время шло, а выводы не делались. Редко кто оказывался способен к построению логических цепочек даже из двух звеньев, но дело было не столько в неспособности, сколько в нежелании поступаться сиюминутными прихотями без угрозы серьёзного наказания.
Так или иначе, лагерь почти не спал.
Около стоявшего в отдалении пёстрого шатра вспыхнул высокий костёр. Две эльфийки закружились в танце под пропитанную страстью музыку, смазанное светящейся краской стекло в короне сияло во тьме ночи.
— Где твой кинжал? — запела, обращаясь к сестре, Улыбка. — Вот моя грудь.
Мне по-другому уже не уснуть.
А ночь так длинна, и тень не видна.
По пути сорвавшихся звёзд идём ты и я.
Где твой кинжал? Вот моё сердце.
Мне после всего никуда уже не деться.
А ночь так длинна, и твоя тень не видна.
А ночь так светла, и твоя тень не видна.
Ночь уводила дорогой во мгле,
И жизнь коротка, и луна в огне.
Холодом веет от забытых домов,
А мы уходим в сторону пустынных холмов,
Где ночь так длинна, и твоя тень не видна,
Где ночь так светла, и твоя тень не видна.
Ночь уводила дорогой во мгле,
Жизнь была коротка, и луна в огне.
Танец вдвоём на пустыре,
И ночь так длинна, и луна в огне!
Ночь пройдёт, вьюгой рассвет дымку сметая,
В пустыне подлунной растает.
Слеза играла и танцевала, а сама надеялась лишь на то, что воины-эльфы защитят от похотливых смертных её и сестру. Никакой иной награды за музыку уже не хотелось.
Примечание к части
Песня "Танец на пустыре" группы АфродеZия
Митрил или дракон
Пещера была похожа на заколдованный сад, в котором живые растения чья-то злая воля обратила в камень. Мастера искусно воплотили расцвет весны и лета, сделав его холодным и вечным, зато нетленным.
— Нашим собратьям пошло на пользу общение с Нолдор, — обняла Эзгедхала супруга, любуясь прекрасным творением каменщиков, таинственно сиявшим в свете белых, зелёных и розоватых фонарей.
Старший брат короля Азагхала согласно кивнул, почёсывая бороду. Тёплая уютная супруга отвлекала от напряжённых размышлений, однако тема «того самого серебра» поднималась в последнее время слишком часто, чтобы не думать о тщетных поисках.
В Белегосте не раз пытались оспорить главенство Тханэ-торговца, коим прослыл уроженец Ногрода Дурин Рыжий. Кхазад утверждали, что первый из семи королей так или иначе всех заставляет мыслить, как барыги, и это касается не только мастеров, но и воинов, и добытчиков! После того, как преклоняющиеся перед Таргелионом гномы нашли драгоценную жилу истинного серебра, многих подгорных жителей охватило настоящее безумие, подогреваемое, разумеется, обещанной наградой!
Молодые юноши и даже девушки, лишь отрастив бороды до груди, бросали дома и отправлялись на поиски того самого металла, который никто не называл прямо, обычно говоря «серебро» и многозначительно подмигивая. Конечно, Дурин Рыжий, обещавший королевские почести и вознаграждения удачливым искателям, узнав, во что вылилась его инициатива, пошёл на попятную, напомнив подданным, что если митрил не будет найден, катастрофы не произойдёт, однако лавину остановить не удавалось. Возможно, просто плохо старались.
На место, где нашли митрил, снова и снова приезжали исследователи, выискивая особые приметы, изучая состав почвы и залегающие рядом минералы, колдуны пытались почуять особую дрожь породы, которая укажет верный путь. Гномы отчаянно молили Великого Махала о новых богатых залежах «того самого серебра», однако всё было бесполезно.
«Да я вам вот, своими руками клянусь! — уверял рудокоп, ранее считавшийся удачливым. — Я нашёл точно такое же место! И цветы так же растут, и лисы кругом обходят слева направо! И птичий помёт есть. И муравьи красные в три дороги разбегались! Но как глубоко бы мы ни копали — ничего!»
Такие истории слышались всё чаще, золотоискатели начинали пить, переставали спать, уходили из семей или не женились вовсе.
«Пока не найду, — миг-миг, — серебро, — миг-миг, — домой не ждите!»
Такие слова звучали пугающе часто, и Эзгедхал, один из сыновей которого тоже увлёкся поисками, всё сильнее волновался о судьбе рода.
Супруга лишь вздыхала и, обнимая детей, просила их не бросать семью, ведь ничто не стоит дороже любимых родственников. К тому же богатства королевскому роду и так достаточно.
«Дурин нарочно увлёк мой народ этим проклятым митрилом, — подвёл однажды итог Азагхал. — Он подрывает мой авторитет, давая понять, что война не нужна народу Кхазад, лишая меня армии. Видите ли, Дурин выступает за традиционные ценности — поиск и преобразование подземных сокровищ! А безопасность — не традиционная ценность?! Война против врага нужна только эльфам?!»
Каменные цветы не источали ароматы, однако всё равно казались живыми. Глядя на тончайшие лепестки, Эзгедхал представил, как обезумевшие от желания найти «миг-миг-серебро» собратья вдруг решат, что вырезанные в стенах пещер растения тоже попадают под «ту самую» примету. Мало ли, какие цепочки следов совпадут? Или ящер какой пробежит? И тогда здесь разломают всё…
Брат гномьего короля с ужасом подумал, что ему самому стало интересно, есть ли митрил за этими прекрасными неживыми садами.
***
Мастер Телхар был не только умелым, но и хитрым. Если ему поручали важную работу, он, доделав её, собирал семью, учеников, друзей и подмастерьев, демонстрировал им результаты многодневных трудов и заставлял хвалить себя, а потом распространять на всю округу слухи о том, какую гениальную вещь сделал великий Телхар, достойный наследник прославленного предка, чьё имя носит. После подобной огласки заказчик уже не мог предъявлять претензии, потому что оказался бы затоптан толпой тех, кому не хотелось получить ремня от скорого на расправу мастера, и остальных, поверивших авторитетному мнению большинства. Да и как можно быть недовольным работой потомка «того самого Телхара, оружием которого была выиграна Первая Битва за Белерианд»?
Однако в этот раз дело обстояло несколько иначе.
К рано овдовевшему, весьма привлекательному гному, пшеничного цвета бороду которого ещё не припорошила седина, часто приходили в гости даже совсем молодые девушки, восхищавшиеся славой искусного кузнеца и ювелира. Молва о том, как дивно Телхар творит свои изделия, мешала трезво оценивать их качество или уместность, а в ярко-синие большие глаза в обрамлении пушистых песочных ресниц юные гномихи просто не могли не влюбляться, к тому же уважение к мастеру, построенное на агрессии в адрес недругов, создавало обманчивое впечатление, будто с таким мужем жена будет в безопасности.
«Там был дракон, представляешь, Избаду мен? — ластясь, словно кошка, мурлыкала молодая дева с модной ныне причёской: борода заплеталась мелкими косичками и убиралась назад, соединяясь за ушами с косами, подколотыми так, чтобы получались петли. — Огромный золотой ящер, опасный и прекрасный, непобедимый! Он набросился на лагерь, что расположен среди Зелёной Равнины, смёл ограждения, сжёг и искалечил защитников, и лишь общими усилиями воинам удалось прогнать чудовище!»
Телхар слышал от вернувшихся из осадного лагеря строителей и семей не вернувшихся воинов, что некая тварь внезапно выросла из-под земли прямо в башне со складом горючего. А так как морготов монстр — это оживший огонь недр, произошёл пожар и взрыв, уничтоживший укрепления. Но, как и любое пламя, чудовище угасло, оставив после себя лишь угли.
«Ерунда какая-то!» — отмахивался от полусказочной истории Телхар, даже не думая соболезновать родне погибших, решив для себя, что собратья просто напились на складе горючего и случайно его подожгли.
Однако слова девы прозвучали вполне правдоподобно, и мастер заинтересовался. Хитрый гном подумал, что целенаправленное нападение дракона — это провокация, рассчитанная, что войско ринется в бой на неприступные скалы Ангбанда, и тогда Моргот разобьёт армию. По слухам, командиры не поступили глупо, поэтому осада продолжилась, а не оказалась прорвана, что не могло не радовать.
«Дракон, говоришь? — спросил деву Телхар. — Вроде тех, что встречаются в пещерах?»
Гномиха не знала и лишь повторяла: золотой, прекрасный, опасный, огнедышащий.
Мастер задумался и понял: ящер из земель врага может стать символом для объединённого войска Кхазад и вернуть лидирующий статус Азагхалу среди семи королей. Кто, если не подгорный народ, веками охотившийся на разных подземных тварей, нужен теперь Белерианду, чтобы победить морготовых ящериц? Может, хватит бесполезных поисков митрила, понравившегося таргелионскому нолдорану-торгашу, поэтому и объявленному нереально ценным? Кхазад, тратя время, силы и ресурсы на новые шахты, не приносящие доход, разоряют сами себя, а Дурин Рыжий только и делает, что смотрит в рот обогащающемуся за его счёт эльфу.
Хватит! Наш король — Азагхал! Потомок великих славных владык! Да, он выбрал путь воина, но именно это и нужно сейчас всем жителям Эндорэ. Враг должен пасть, а потом уже можно и торговлей заняться.
Конечно, Телхар не видел себя среди воинов Белерианда, заранее решив, что кузнецу место в кузнице, а не на поле боя, ведь это просто пустая трата ценного ресурса. Но идея поддержать короля Азагхала засела в голову никогда не воевавшего мастера, и Телхар взялся за работу.
Заранее объявив всем, что делает нечто грандиозное, способное затмить славой даже деяния великого предка, гном начал с того, что вспомнил: для войска никто и никогда не куёт доспехи и оружие по индивидуальной мерке. Есть некий усреднённый ориентир, его и придерживаются.
Отмахнувшись от очередного роя воспоминаний о «глупых придирках», то и дело звучавших в адрес мастера, будто бы «развесовка у ножа неправильная», «лезвие загнуто неудобно», «застёжка браслета не защёлкивается одной рукой», «серьги слишком тяжёлые» и многого-многого другого, Телхар начал делать набросок будущего легендарного шедевра, смотря на висящий в центре стены боевой топор.
Сейчас это оружие использовать было уже нельзя — могло рассыпаться в руках, зато, находясь на видном месте, оно эффективно защищало Телхара от критики, напоминая о великом предке, давая понять, что мастерство, передавшееся от отца к сыну и дальше никуда не исчезает, а наоборот приумножается с каждым новым поколением.
А самому Телхару топор напоминал о том, что предок был славен, заслужив это собственными руками, а не чужими языками.
— Я тоже сделаю великое дело, — начал спорить с реликвией мастер, — и тоже не лично для себя! Вот скажи, тебе нравится массовое помешательство на митриле? Мне не нравится! Наши собратья просто дураки и сами виноваты, что, найдя уникальную жилу, потратили её на украшения для эльфийской принцессы, а себе ничего не оставили. Вот и поделом им! А я возьму нашу традиционную сталь и золото!
Топор, разумеется, никак не прокомментировал речь мастера.
— Ногрод был прекрасным городом! — продолжил доказывать правоту Телхар, рисуя свой будущий шедевр с разных сторон. — Но потом пришли эти заморские торгаши! Нет, я не против союза, но Дурин не прав! Хал и Хар были братьями, основавшими два великих рода! Потомки Хала стали королями, Хара — мастерами! То, что в Первой Битве за Белерианд наши рода потеряли друг друга, и наследники Хара оказались во владениях Дурина — лишь случайность! Мы думали, Халы сгинули!
Оружие на стене даже не звякнуло в ответ.
— Я убрался из Ногрода вместе со всей семьёй и подмастерьями, как только понял, что часть моего заработка уходит в бездонные сокровищницы Карантира. С чего б мне делиться с этим разбойником в короне?! И не надо мне говорить, что я просто не выдержал конкуренции с теми, кто работал тщательнее!
Боевой топор Телхара-оружейника по-прежнему молчал.
Не дождавшись ответа от реликвии и решив, что молчание — знак согласия, мастер закончил чертёж и пошёл созывать учеников, чтобы работу, начатую по собственной инициативе, хвалили уже на этапе наброска углём.
Драконий шлем
Разыгравшаяся метель скрывала сплошной белёсой пеленой мелькающих снежинок чёрные скалы Земель-под-Пологом, ветер выл стаей волколаков и оборотней, рыдал тысячами голосов, словно после кровопролитного сражения, снег оседал на лицах, стекал по тёплой коже бесчисленными слезами и, капая на грудь, замерзал неподвижным мёртвым льдом.
Однако эльфы не остановились переждать непогоду, а продолжили путь, лишь сменив направление, двинувшись более удобной дорогой.
Маэдрос спешил на линию фронта, словно толкаемый вперёд невидимой и неощутимой другими силой, а следовавшие за ним верные не замечали на пути преград и сложностей.
Остановились воины только достигнув конца пути, где их встретили очень неожиданные, пусть и долгожданные соратники.
***
— Мы успели до непогоды! — гордо заявил король Азагхал, умудряясь, стоя на земле, смотреть свысока на эльфийских всадников.
Двери главной башни крепости осадного лагеря открылись навстречу хозяину, и лорд Маэдрос, спрыгнув с лошади, тепло поприветствовал ожидавших его приезда белегостских наугрим.
— Я слышал, будто Крепость Исток превратилась в приют для бездомных! Это правда? — загоготал гномий владыка, ступая по направлению к обеденному залу рядом с другом-эльфом, причём делая это гораздо горделивее, нежели любой из Нолдор.
— В ближайшее время узнаю подробности, — отозвался химрингский лорд. — Майдрос мне в этом поможет, а потом отправится домой. Если есть, что сообщить в Химринг, сделать это можно будет через него.
Молодой темноволосый Нолдо, шедший рядом с Хеправионом, почтительно кивнул.
— Знаешь, эльф, какая опять странная штука получается, — просиял Азагхал, поправляя роскошный золотой пояс, — сейчас должен быть очень торжественный момент, а мне нравится, что здесь никому не нужен пафосный пышный пир с глупыми длинными речами и фальшивым восторгом в глазах.
— Здесь никто не хочет тратить время на подобное, — Маэдрос снова начал уходить в себя.
— И это замечательно! — воскликнул гномий король.
— Переждём метель, отправим разведку, — буднично отозвался Хеправион, открывая дверь в зал перед своим лордом и его гостями. — Выясним, что скрывает Крепость Исток.
— Разведку мы отправим к Морготу, — пояснил Феаноринг, посмотрев на оруженосца невидящими глазами, — а в Барад Эйтель я поеду сам.
— Вот так между делом и вершится история! — вскинул руку Азагхал. — У меня для тебя есть подарок, кхулум. Ни за что не догадаешься, какой.
***
День Становления Белегоста праздновали в этот раз особенно пышно, потому что на него пришлась свадьба племянницы короля. Гномы пили и веселились, дарили друг другу сувениры с символом города: золотой жилой и киркой, однако нельзя было не заметить, что на некоторых изображениях жёлтый цвет драгоценного металла был заменён на белый.
Эзгедхал начал кипятиться, однако супруга заверила мужа, что не стоит принимать столь близко к сердцу новые веяния моды, которые всё равно быстро забудутся. А тем более в такой счастливый день. Брат владыки нехотя согласился.
Сидя за общим столом, однако не в силах разделить безмятежное веселье, король Азагхал размышлял о том, что как только прибудут ногродские собратья, сразу же начнутся разговоры о торговле, Таргелионе и правильности отказа от второго торгового тракта на севере, а эту тему поднимать, особенно в праздник, желания не было совершенно.
Владыка с грустью вспоминал, как раньше, пока правил отец, даже подумать не мог о том, что однажды пригласит на торжество кого-то настолько неприятного для себя, поэтому будет надеяться, что этот гном не придёт. Возможно, от тоски спас бы крепкий эль, но ведь негоже королю напиваться при подданных!
Вдруг заиграла торжественная музыка, перебив веселившихся в зале престарелых рудокопов, а в дверях появились самые нежеланные из возможных гости, впереди которых гордо вышагивал светловолосый гном, неся в руках что-то ослепительно блестящее.
***
Когда работа над великим творением была уже практически завершена, а слава о будущем изделии разлетелась даже за пределы города, в мастерской Телхара появился старый знакомый.
— Не думал, что ещё когда-то с тобой встречусь, брат, — пробасил оружейник Дарви и, прихрамывая, шагнул через порог. — Когда ты сбежал в Белегост, мы с ребятами тебе вслед многое пожелали.
Телхар отступил назад за стол, незаметно взял миниатюрный молот.
— Я не один здесь, — всё понял Дарви, — не отобьёшься. Но не бойся — наши владыки заключили мир, значит, и личные обиды подданных утратили значимость. Скажи лучше: работу доделал? Сильно накосячил или как обычно?
— Что тебе надо? — думая, как позвать на помощь подмастерьев, огрызнулся кузнец.
— Мир, как обычно.
Оружейник, сильнее хромая, прошёлся вдоль столов, заглянул в остывшую печь, оценивающе покрутил в руке уголь.
— Мне пришлось ехать в Белегост, чтобы показать всем: конфликт окончательно и бесповоротно исчерпан, несмотря на то, что за время заточения в подвале я застудил колено, и теперь, сам видишь, каковы последствия. Но я всё забыл. Теперь дело за тобой, перебежчик.
— И что же это за дело?
— Прочисть уши и слушай.
Дарви снова прошёлся по мастерской, увидел на полке в дальнем углу нечто внушительного размера, накрытое плотной тканью. По взволнованному взгляду собрата чернобородый гном понял, что догадался верно. Осторожно сняв полотно, оружейник взял в руки практически законченное изделие, осмотрел, взвесил и, хмыкнув, поставил на место.
— Вручать пойдёшь вместе с нами — гостями из Ногрода, — продолжил речь пойманный на строившемся тракте диверсант, — вспомнишь заодно, откуда родом сам. И когда преподнесёшь, скажешь…
***
— С гордостью и глубочайшим уважением, — улыбаясь так, что открывались все зубы сразу, провозгласил, лишь появившись на пиру, Телхар, — от имени ногродских Кхазад я, а точнее, все мы приподносим тебе, великий Тханэ, наш славный Узбад, этот дар.
В свете фонарей и живого пламени в руках мастера заблистал золотом и сталью дивной работы боевой шлем, полностью закрывавший лицо. Среди витиеватых узоров, складывавшихся в тайные символы, виднелись небольшие прорези для глаз, а место гребня занимал готовый броситься в бой огнедышащий дракон.
— Самому доблестному из Кхазад! — воскликнул Телхар. — Самому храброму и честному воину! Самому достойному полководцу от вечно благодарного народа!
***
Едва только Маэдрос и сопровождавшие его эльфы расселись за столом, Азагхал дал знак своим воинам принести ценный дар, о котором говорил с самого начала.
— Это тебе, аманэльда, — улыбнулся гномий король. — За твои подвиги. За небывалую силу воли. За то, что всех нас побуждаешь к борьбе. За то, что спас меня, в конце концов! Кхулум, если бы не твои парни, мы бы с тобой сейчас не разговаривали! Спасибо, друг! От всего сердца!
Химрингский лорд от неожиданности замер. Живая и металлическая руки взяли шлем с драконом вместо гребня, напряжённые губы дрогнули, улыбка вышла неестественной.
— Не благодари, аманэльда, — отмахнулся Азагхал, снова смотря на эльфа свысока. — Я просто подумал, что сам себя ты беречь не станешь, так хотя бы я позабочусь о сохранности твоей буйной головушки. Кто-то же должен.
— Твоя правда, гном, — рассмеялся Феаноринг и взялся за вино.
Нолдор и Кхазад подняли кубки. За окнами главной башни осадного лагеря всё так же бушевала метель, одинаково ослепив караульных армии Белерианда, шпионов Моргота и орлов Манвэ, поэтому появилась возможность просто отдохнуть в ожидании светлого ясного неба.
Лживый безопасный Аман
Каждый раз, когда во тьме ночи начинало клонить ко сну, возвращались одни и те же мысли.
Одни и те же навязчивые, изводящие воспоминания двигались по сужающемуся кругу, словно готовые напасть хищники.
Бросок — и у жертвы снова не оставалось ни единого шанса спастись.
Цепкие когти впивались в сердце, пронзая насквозь, невидимые оковы сдавливали его, не давая биться, и не отпускали, пока воображение не заканчивало рисовать исправленную картину одного лишь события из прошлого.
Даже устав до изнеможения, убийца не мог заснуть, не представив в мельчайших деталях, как должен был поступить, исполняя приговор.
— Надо было связать за спиной руки, — шептали губы, почти не отрываясь от вина. — Почему я не подумал об этом?!Зачем было заставлять её делать всё самостоятельно?! Я вынес приговор. Я должен был исполнять. Связать за спиной руки, чтобы она не подтягивалась на верёвке, продлевая мучения! Накинуть на голову мешок! Завязать глаза! Зачем ей было видеть приготовления?!
Вино быстро заканчивалось, а воображение всё ещё тщательно прорисовывало правильную казнь неверной возлюбленной.
— Не нужна была жестокость! — застонал убийца, от напряжения свело челюсть. — Мне была нужна её смерть, а не страдания!
Вцепившись в волосы и едва не выдрав клок, Алмарил почувствовал, как накатывает тяжёлая болезненная усталость, словно во время лечения от ран. Бессильно рухнув на узкую постель в углу небольшой комнаты дозорной башни, таргелионский принц подумал, что со временем становится только тяжелее. Почему-то сначала, когда страх перед встречей с отцом перекрывал всё, не возникало желания вернуться в прошлое и казнить Ривиан без жестокости. Мыслей об этом не было и потом, когда принц принял решение бросить всё и посвятить себя отмщению золотому червю.
Впервые совесть взяла убийцу за горло, когда лорд Маэдрос проявил доброту и заботу к превратившемуся в бездомного племяннику. Чем лучше складывалась жизнь, чем дружелюбнее были окружающие, тем невыносимее становилось существование.
Снова напомнили о себе усердно прогоняемые мысли о том, что у самого есть любимая сестра, с которой тоже кто-то может поступить так.
Нет! Никогда! Митриэль будет жить вечно! Вечно и счастливо.
Как и Карналмарил, и Ривиан. Они тоже обретут бессмертие в Валиноре.
Отец говорил — Валар лжецы, надо жить и процветать назло им, отвечая проклятьем на проклятье.
«Вы сами и ваши потомки — месть Творцам Арды и всем, кто их почитает!»
— Пусть так, — прошептал в потолок Алмарил. — Я — проклятье. Но Карналмарил был добрым и светлым, несмотря ни на что. И Ривиан… Я верю, что Валар не солгали только в одном: погибшие невинные эльфы пройдут Чертоги Намо, миновав их, словно отправившись в лёгкий полёт сквозь короткую тёплую ночь, а потом возродятся в Земле, где нет зла и горя.
Нолдо ещё раз представил, как надо было правильно привести приговор в исполнение, чтобы не мучить виновную. Стало немного легче от понимания, что в следующий раз, если придётся кого-то казнить, оплошности не возникнет.
Посмотрев на метель за окном, сын нолдорана Карантира закрыл глаза и представил, как Ривиан и Карналмарил проснулись от долгого сна среди дивно сияющего леса, около кристально чистого озера. Эльфийка заплакала от радости, и её слёзы исцелили раны юноши, лишившие его прежней жизни среди зла и несправедливости. Теперь для двоих влюблённых всё сложится иначе. Они будут счастливы в прекрасной земле без боли и горя.
— Я хочу остановиться
В месте том, где есть покой, — тихо запел Алмарил, сквозь полусон ловя призрачные видения, рисуемые спасительной фантазией, и призванный из воспоминаний образ глупой любимой сестрёнки — единственной из всей родни, заставлявшей скучать по дому, — в чистом озере умыться
И побыть самим собой.
Крики чаек у причала,
Где есть я и где есть ты,
Это озеро — начало
И моей мечты.
Я хочу познать свободу,
Как полёт из сладких снов,
И набрать в свои ладони воду
С отраженьем облаков.
Ощутить тепло заката
И печаль ночной луны,
Слышать волны из затакта
Озера мечты.
И все слова
Значат намного больше,
И музыка —
Её суждено познать.
Оглянись вокруг —
Ты услышишь сердца стук
В час, когда ветер мой голос унёс
К озеру сладких грёз.
Отвернувшись во тьму комнаты, сын нолдорана напомнил себе, что его путь — проклятье и месть. А свет, пусть и не существующий, — всего лишь надежда, без которой стало совсем невыносимо жить.
***
Короткую остановку, во время которой постоянно приходилось оглядываться и прислушиваться, сложно было назвать привалом — казалось, за время, проведённое в нише среди чёрных скал, воины Белерианда устали сильнее, чем при преодолении отвесных склонов, охранявших земли врага от чужаков. Во время перехода через перевал эльфы постоянно ожидали атаки с воздуха, из-под земли или из невидимых глазу расщелин, однако не было гнетущего ощущения, будто небесный купол обрушился, придавил к земле и вот-вот расплющит.
— Я могу ошибаться, но по эту сторону Железных Гор раньше не было настолько тепло зимой, — задумчиво произнёс Нолдо, обычно ходивший в разведку с отрядами принца Финдекано, отправленный сейчас с воинами лорда Маэдроса, чтобы наглядно показать изученные маршруты и пойти новыми. — Моргот, конечно, пытается повторять опыт Вала Ауле, используя подземные кузницы, но мы с собратьями ещё в прошлые разы лично удостоверились, что внутри Трёхглавой Невольничьей Горы никого нет. Мы нашли полдюжины замурованных дверей, но, сколько ни ждали, оттуда никто не выходил и не пытался открыть снаружи.
Сулион равнодушно кивнул и отошёл от соратников. Осторожно выглянув из укрытия, Авар всмотрелся в затянутое неплотной чёрной мглой небо. Похожий на колышимые ветром волокна истлевшей пряжи мрак кружился, съёживался, чуть расступался, скручивался спиралью, рвался, обвисал лохмотьями и снова взлетал вверх, поднимаемый порывом ветра. Отвратительное удручающее зрелище, однако, завораживало, Сулион сам не заметил, как начал представлять, будто колдовская тьма живая и разумная, вот-вот что-то скажет или пропоёт, лишит воли и способности мыслить, поработит и навеки оставит блуждать во вражеской земле.
«Мальчик, останься со мной!
Здесь, за холодной рекой
Вдруг прозвучит голос мой
На берегах тишины.
Приди, останься со мной,
Здесь, за холодной рекой,
И мы прогоним долой
Твои печальные сны».
Рука легла на плечо, и Сулион вздрогнул, будто внезапно проснувшись.
— Пойдём на восток, — сказал Линдиро, осматриваясь. — Мне показали тропу, которой уже неоднократно пользовались. Проследуем мимо заброшенного селения, выясним, безопасно ли там по-прежнему.
— Алмарил явился без войска, но всё равно пытается командовать! — наконец заговорил о том, что не давало покоя уже давно, Авар. — Почему он решает, кому идти в земли Моргота, а сам при этом сидит в крепости?! Он хочет от меня избавиться, но теперь боится открыто нападать, потому что в подчинении у дяди?!
— Тише, — напрягся сын Асталиона, натягивая капюшон тёплого маскировочного плаща. — Понимаю твою злость, но разделить не могу, поскольку рад, что Морифинвион не с нами. Пусть сидит в башне и несёт караул. Когда-нибудь ты успокоишься и поймёшь — так лучше для всех.
Эльфы осторожно двинулись вдоль тёплой скалы. На земле, несмотря на отсутствие снега, совсем не было растительности. Неожиданно камни склона задрожали, посыпалась крошка и пыль, и совсем рядом с разведчиками из казавшейся монолитной горы брызнул кипяток.
Еле успев отшатнуться, Линдиро и Сулион бросились к ближайшему валуну, чтобы не ходить слишком долго по открытой местности.
Нити колдовской мглы устремились вниз, словно нацелившись на незванных гостей, чтобы схватить их истлевшими корявыми лапами, пронзить изломанными копьями. Лишь у самой земли волокна вдруг задрожали и повернули назад, хаотично рассеиваясь.
В царившем вокруг безмолвии слышалось лишь шипение кипятка, и Сулион невольно содрогнулся.
— Мне кажется, — прошептал другу Авар, — я бы всё отдал за то, чтобы снова услышать звуки нашего лагеря.
Линдиро молча кивнул, вспоминая, как хоронили весёлых наугрим, придумавших и распевавших песню про смельчака, гонявшего метлой ураган. Проклятый червяк уничтожил своим тёмным пламенем самое светлое, что было на Ард-Гален.
— Мне казалось, — выдохнул молодой эльф, поглядывая на небо, где сквозь отступивший мрак стало видно вечернюю зорьку, — что называть что-то ужасное страшным сном — нормально. Но знаешь, то, что творится здесь, не сравнится ни с одним кошмаром, даже…
Сулион не договорил, однако друг знал, о чём тот молчит. Как-то раз во время затяжного дождя, всматриваясь в горы на севере со сторожевой башни, Авар, выглядевший потерянным и нервным, долго собирался с мыслями, а потом поделился тревогой.
«Неделю назад во сне я видел мою Хасолсэль, — заламывая пальцы, начал рассказ эльф, — она говорила, будто жалеет о том, что оставила меня одного. А ещё попросила, когда у меня будет свободное от войны время, приехать и встретиться с ней на «том самом месте». На нашем месте. Даже если свидание окажется коротким, моя Хасолсэль будет счастлива. Я не понимаю, Линдир, если она скучает, почему не вернётся? Или… это просто мои фантазии превратились в сон?»
Сын Асталиона слушал своего ученика и чувствовал, как возвращается к жизни. Валинорскому Нолдо то и дело начинало казаться, что всё бессмысленно, пусто, мертво, поэтому нет причин бороться, руки опускались, и пропадало желание делать новый вдох. Но Сулион, который, несмотря ни на что любил, жил, радовался и печалился, заставлял вспомнить о том, что ещё совершенно ничего не закончено и не потеряно, путь продолжается, и конца ему не видно.
Линдиро тогда подумал о доме, семье, о своих мечтах, надеждах на новую встречу после возвращения с победой…
«Я сам виноват, понимаешь?» — начал вдруг корить себя Авар, а в душе валинорского воина уже звучала музыка.
«Ты поедешь на ваше место?» — спросил Нолдо.
Ответ был отрицательным. Сулион не стал объяснять, что не может бросить службу, что никогда не простит себе, если в его отсутствие на лагерь снова кто-нибудь нападёт, а он ничем не сможет помочь, что…
«Есть вещи, которые важнее личного счастья. Она сама от меня ушла. Выбор сделан».
«В нашем доме забытом
Веет холодом,
Где твоё тепло? — тихо запел Линдиро. — Помню, как здесь было
Солнечно, а потом
Солнце вдруг зашло
За горизонт,
И тьма украла счастье,
Я сам его оставил так легко.
Уйти из этих снов
Не в моей власти.
Ты рядом,
Но всё так же далеко».
Слушая друга, Сулион качал головой, давая понять, что от подобных песен легче совсем не становится, однако Нолдо не думал менять тему:
«Что имеем — не ценим,
Видно, сказано было обо мне.
Не хранил, отпустил,
И вот наказан я,
Хоть по всей земле ходи, зови
И пой,
Но нет ответа,
А в нашем доме мечется сквозняк,
Лишь одинокий вой
Шального ветра,
И всё на свете наперекосяк».
Когда музыка смолкла, и вокруг снова воцарился шум дождя, Авар вдруг задал неожиданный вопрос:
«Вы, аманэльдар, ушли из Валинора по своей воле. У вас были веские причины. Так почему я всё чаще слышу, что вы тоскуете по оставленному дому и прошлому? Понимаю, ты сейчас пел про меня, но ведь и о себе тоже».
Тогда сын Асталиона отвечать не захотел.
***
— Помнишь, — печально улыбнулся Линдиро, косясь на мечущийся волокнистый мрак, — ты спрашивал, почему аманэльдар тоскуют о Валиноре? Думаю, тебе пора узнать, что каким бы отвратительным и лживым местом ни была Земля Валар, там не приходилось каждый миг опасаться за свою жизнь. Это оказалось ценнее, чем мы все полагали.
Никогда не знавший мира Авар пожал плечами и, встряхнувшись, пошёл вперёд, практически невидимый в опускавшихся сумерках.
Неожиданно он остановился.
— Здесь мертвец! — удивился Сулион, жестом подзывая друга.
Брошенное поселение, давно превратившееся в руины, было ещё достаточно далеко, чтобы подумать, будто труп притащили оттуда хищники. К тому же, тело выглядело целым, разложившимся от времени, а не обглоданным.
Колдовская тьма на миг полностью скрыла поднявшийся в небо ночной светоч, но вдруг резко метнулась в стороны, словно круги по воде от брошенного камня. Серебристое сияние хлынуло на бесплодную землю, и эльфам показалось, будто труп едва заметно шевельнулся.
Примечание к части
Песни: "Озеро мечты" Данила Цыбин
"Сон" из рок-оперы "Орфей"
Секретные условия договора с самим собой
— Ты башкой своей тупой подумал, что будет, если нас накроют? — молодой бритый наголо мужчина со следами недавней драки на лице толкнул соратника в бок. — Мы должны эту хрень поймать и вернуть в загон, а не пути для побега искать!
— Даже не думай меня закладывать, — не менее избитый напарник с рыжеватыми космами напрягся. — Я ведь скажу, что ты со мной заодно.
— Каждый раз, когда кто-то заговаривает о побеге на юг, его сразу на дыбу и колотят до смерти! А то и поимеют всем, что под руку попадётся.
— Здесь у нас респектив нет!
— Ага-ага, а помнишь, что стало с теми, кто это говорил?
Обоим ловцам разбегавшихся подопытных Дарителя было, что вспомнить, и какое-то время мужчины молчали.
— Слушай, ты ряльно считаешь, что лучше быть на правах скотины для жратвы? — снова вспомнил аргументы мятежников рыжий. — Да я полно народа знаю, кто готов валить вот прям щас!
— Но не валят!
— И чо? Потом свалят. Ты пойми, пока мы, «человеки болезные», делаем всю самую грязную, тяжёлую и опасную работу, орки жрут, пьют, нас дубасят, а наших девок натягивают! А те потом рожают этих уродов! Ты посмотри вокруг! Почти не осталось светловолосых человеков! Одни плосколицые чёрные!
— И чо?
— Да ничо! Свалим за горы — свободными станем! Сами будем жрать, пить и девок натягивать!
Мужчины загоготали и вдруг, наконец, увидели следы давно разыскиваемого существа.
— Эй! Йульг! — позвал ушедшего в другую сторону третьего собрата мечтавший о побеге ловец. — Иди сюда! Мы его нашли! Он к горам через Дерьмосело побежал!
— Если не выследим до темноты, придётся прятаться в сарае каком-нибудь, — предостерегающе произнёс подошедший человек: немолодой, поджарый, с поредевшими светлыми волосами, один глаз быт перевязан давно не стиранной полоской ткани. — Ночеет уже.
Ловцы посмотрели на небо, затянутое тусклой клубящейся, словно дым от пожара, мглой.
— Успеем, думаю, — вытащил из сумки за плечами сеть заговорщик. — Раз нигде кровавых следов нет, значит, хрень вонючая не жрала ничего. Быстро выдохлась, значит.
Собратья согласно кивнули и двинулись по следам в сторону гор. С началом сумерек мужчины прошли по краю заброшенного Дерьмосела и вышли на заваленную валунами и мусором равнину.
Вдруг издали донёсся душераздирающий вопль, от которого все трое замерли на месте и, возможно, намочили штаны.
***
Полугнилой труп заблестел в лунном свете, словно плоть была влажной. Сияние Исиль, поначалу сверкая на покрытой пятнами коже, начало блекнуть, словно впитываясь в тело, поглощаясь им, и мертвец постепенно стал чёрным провалом во тьме.
Сулион инстинктивно схватился за кинжал, и в этот момент труп подпрыгнул не меньше, чем на половину роста эльфа, в полёте превратившись в волка с проплешинами на шерсти и содранной местами до рёбер шкурой. С душераздирающим воплем, сочетавшим в себе отчаянный крик и звериный рёв, монстр бросился на эльфа, тот успел отскочить и метнуть в морду твари клинок, однако оборотень был мёртвым и не заметил вонзившееся в глаз лезвие.
— Бежим! — крикнул Линдиро, срываясь с места.
Оба воина понимали — нельзя приводить чудовище к остальным и подвергать их опасности, поэтому ринулись в разные стороны, прочь от собратьев.
— Его надо поджечь! — голос Сулиона прозвучал надрывно. — Я отвлеку! Запали факел!
Однако монстр словно понял речь жертвы и, резко сменив направление, кинулся на Линдиро. Сын Асталиона увернулся, выставил вперёд меч, прикидывая, как изрубить чересчур прыткое чудовище на куски и не оказаться растерзанным.
Сулион поджёг факел, побежал на помощь.
***
— И чо терь делать? — спросил рыжий ловец остальных, прячась вместе с ними в брошенном гнилом сарае. — Эти двое счас грохнут собственность Дарителя, а отвечать нам.
— Счас скажешь, что надо валить! — лысый угрожающе поправил пояс с ножами. Грубая ткань штанов, намокнув, натёрла между ног, ловец уже мечтал снять с себя тряпки и как следует почесаться, но ситуация совсем не располагала.
— Притащим труп и скажем, что нашли таким, — вращая глазами, оскалился Йульг. Было заметно, что он не так спокоен, как хотел показать. — И выслеживать этих гадов из-за гор мы не пойдём — чай не разведка. Это орочье дело, не наше. Мы — простые ловцы, а не армия. Если спросят — скажем, что видели каких-то чужаков. Не спросят — не скажем. А кто сейчас высунется, яйца отрежу и пожарю себе на завтрак.
Рыжий и лысый синхронно кивнули, хотя и думали о сказанном совсем разное.
***
Закрывавший небо волокнистый туман сложился в жуткую морду, клубясь и сжимаясь, будто хохоча.
До прятавшихся в нише скалы эльфов долетел страшный вопль, верный принца Финдекано вскочил, словно подброшенный катапультой.
— Оставайтесь здесь, я с братом пойду — мы лучше знаем местность. Надо убедиться, что всё в порядке.
Возражений не последовало, воины остались в укрытии, достав оружие.
Вопль прозвучал снова.
***
Оборотень сразу среагировал на огонь, метнулся в сторону, и вдруг по какой-то немыслимой дуге прыгнул за спину Линдиро, оттолкнулся и молниеносным броском повалил эльфа на камни. Сын Асталиона, придавленный лицом вниз, смог ударить мечом, серьёзно повредив плечевой сустав твари, поэтому хватка ослабла, и, увернувшись от пасти, эльф ударил снова, снеся часть черепа монстра с правой стороны.
Не замечая увечий, существо посмотрело на отчаянно сопротивлявшуюся жертву очень разумными глазами и впилось зубами в предплечье эльфа, ломая кости руки, державшей клинок. Линдиро закричал, инстинктивно пытаясь вырваться, чудовище завыло ему в такт, не разжимая челюстей.
Бросившись с факелом в атаку, Сулион увидел направленный на него взгляд существа и опешил. Так смотрят… эльфы?
Придавив всеми четырьмя лапами отчаянно вырывающееся тело, монстр продолжал выть, держа зубами болтающуюся руку, потом вдруг разжал пасть, схватил челюстями выроненный сыном Асталиона клинок и прыгнул на нового противника.
Линдиро перевернулся на спину, попытался взять кинжал, но от боли трясло так сильно, что пальцы не слушались, а перед глазами всё искрилось и плыло. Казалось, будто кости предплечья горят изнутри, и пламя постепенно распространяется в сторону кисти и локтя.
Сулион, опомнившись, бросился вперёд, решив засунуть факел твари между оголённых рёбер, но разумный взгляд монстра дал понять — план разгадан. Отпрыгнув далеко в сторону, оборотень, держа в зубах клинок, бросился бежать на северо-восток.
— Преследуем его! — издали крикнул воин принца Финдекано. — На расстоянии! Он может привести нас в логово! Или к оркам! Узнаем, где они засели!
Сулион подбежал к другу, сидевшему, скорчившись, на камнях. Дав ему снадобье, снимающее боль, Авар осторожно срезал окровавленный рукав, чтобы обработать рану. Кровь блестела в серебристом свете Исиль, но вдруг сияние ночного цветка начало гаснуть, соприкасаясь с изувеченной плотью, словно впитываясь в кожу.
Наверное, показалось.
Бинты, наложенные на раны, пропитались почерневшей во тьме кровью, Сулион быстро присыпал землёй следы сражения и обернулся к другу, пытаясь понять, сможет ли тот идти, протянул руку.
Линдиро неловко поднялся на ноги, не приняв помощь, и, сильно хромая, пошёл в сторону укрытия. Всё-таки взяв собрата под руку, Сулион погасил факел и поднял глаза к беззвучно хохотавшему в небе волокнистому мраку. На сердце было до боли тревожно.
***
— Йульг, чо делать? — беспомощно спросил лысый ловец, ёрзая от невозможности как следует почесаться.
— Ничо, — нервно оскалился тот. — Принесём хозяину, что останется. Прикинь, если даже обугленные куски по ночам станут на народ кидаться? Вот потеха-то будет!
Мужчины загоготали. Им было мало известно о тех, за кем приходилось убирать дерьмо, приносить корм и периодически хоронить, однако часто выпадало видеть, как человек, в чём-то провинившийся, постепенно менялся под действием каких-то эликсиров или ещё непонятно чего. Вроде бы некоторым вливали в разрезы на теле кровь волков, и многие от этого умирали. А один вот… умер, труп вовремя не убрали, а он ночью и убежал. Днём валялся разлагался, а во тьме вскакивал и бросался на всех подряд. Обедал, видимо. Сожрёт скотину какую-нибудь и опять валяется. А подойти страшно! С каждым разом страшнее! Кажется, кинешь сеть на эту падаль, а она ка-ак…
Ловцы сначала надеялись, что мертвеца днём сожрут, но ни одна ворона близко не подлетала! Уж если вороны боятся… Потом рассчитывали, что труп сам распадётся и не сможет бегать даже с помощью магии. Какой там! Теперь вот вся надежда на чужаков. Пусть разберутся с опасной хреновиной.
Решив переждать в укрытии, трое людей из народа Алкарим достали выпивку — всё равно пока высовываться нельзя, ведь они ж не армия, чтобы с чужаками из-за гор отношения выяснять. Пусть эти вражины проклятые разберутся с монстром, а потом, днём, можно будет и решить, чо дальше делать.
***
— Не все бросаются словами, давая клятвы перед неблагодарной трусливой толпой, которую пугает обязательство ответа за сказанное, — с сарказмом произнёс Мелькор, любуясь отражением света Сильмарилей в бесчисленных зеркалах тронного зала, — однако это не значит, что никто не даёт самому себе молчаливого слова. Посторонние уши не слышали его, поэтому не могут знать, в чём заключается обет, не подозревают о его существовании. Но он есть. И такая клятва ничуть не менее опасна, нежели высказанная вслух, брошенная на растерзание стаи шакалов.
Голос Айну звучал странно — казалось, говоривший сильно пьян, однако находившиеся в зале Балроги и Даритель знали — это не так. Причиной заторможенной растянутости речи были истраченные силы, не успевавшие восполняться: Мелькор готовился к невиданной доселе войне, которая должна стать не только разрушительной и победоносной, но и прекрасной.
Между властителями Средиземья прямо в воздухе засияла карта Белерианда с намеченными путями будущего наступления армии из Утумно. В зеркалах иллюзорный план не отражался, и его свет не падал на стоявших рядом Майяр.
— Мне нравится, что я один стóю всех остальных, — вяло рассмеялся больше-не-Вала. — Я один сохраняю и приумножаю богатство моей земли. Мои братья и сёстры не воюют против меня открыто, но и не делятся силой. Это… Тоже война. Говори, Созывающий.
Балрог, словно только вернувшийся с поля боя, облачённый в шипастый доспех, с рогатым шлемом на голове и плащом-крыльями за спиной, учтиво поклонился. В рассеянном сиянии Сильмарилей, пронизывавшем тьму подземного зала, Огненный Майя казался исчезающе прозрачным.
— Люди не бунтуют открыто, — сразу перешёл к делу Готмог, — но идея побега глубоко засела в их головах.
— Когда снова поднимут мятеж, — полусонно произнёс Мелькор, трогая обожжённой влажной рукой, покрытой полопавшейся чёрной коркой, металл короны, — накажите самых крикливых. Накажите показательно и эффектно. Скажите оркам, пусть делают, что хотят, и чем это будет отвратительнее, тем богаче окажутся дары. Пообещайте ночь любви с вампиршей, например. Слиток золота. Придумайте что-нибудь. Главное, не обещайте ничего заранее, иначе организуют подставы и провокации, внесут хаос в ряды будущих воинов. Но если кто-то всё же сбежит — не преследуйте.
Даритель переглянулся с Созывающим.
— Люди, — хмыкнул, словно засыпая, больше-не-Вала, — уйдут, надеясь на свободу? Не-ет, они хотят главенства. А получат ли эти ничтожные слабаки власть в землях, занятых эльфами? Понимаете, о чём я?
Балроги хохотнули.
Бывший Вала закрыл глаза:
— Приказ понятен?
— Будет исполнено, Владыка, — поклонился Готмог. — И ещё: Фанкиль сообщал, что у него всё под контролем, однако выступить нам поддержкой на востоке он не сможет.
Мелькор усмехнулся, будто сквозь сон:
— Мерзкий двуличный гад. Думает, он мне нужен. Как бы не так! А ты, — Владыка приоткрыл глаза, взглянул на Дарителя, — нагло паразитируешь на моей силе, ничего не давая взамен. Ты мне не дитя и не отец, чтобы безвозмездно пользоваться моими ресурсами.
Майя остался неподвижен, лишь слегка поднял бровь.
— Нам хватит сил, чтобы занять Белерианд после атаки, — взгляд Мелькора стал пронзительно-изучающим, Даритель покачнулся, как от резкого приступа головокружения. — Ты, бывший аулендиль, пойдёшь с войском на Сирион. Рад, что не придётся убивать любимчиков твоего учителя и их верных друзей?
— Мне выпала лёгкая мишень, — улыбнулся Майя.
— Проиграешь — наш договор утратит силу. Да, аулендиль, не только клятвы бывают невысказанными, но и условия сделок.
Сильмарили разом угасли, в зале воцарился мрак. Только отмеченные огнём пути на карте по-прежнему светились, не отражаясь в зеркалах.
— А звёздочки, похоже, тоже со мной о чём-то договорились, не сообщив всех деталей сделки, — хмыкнул бывший Вала из кромешной тьмы. — Ничего, рано или поздно у вас не останется секретов от своего господина. И это правильно, да, мой пламенный слуга?
Главный Балрог боязливо и потрясающе учтиво поклонился, так и не поняв, что Владыка обращался не к нему.
Победа пафоса над здравым смыслом
Метель прошла стороной, лишь краем вихревого плаща зацепив окрестности новой эльфийской твердыни, медленно и величественно восстававшей из камня. Крепость Исток ещё только строилась, но про неё уже пели хвалебные оды, в которых утверждалось, будто именно Барад Эйтель станет последней и единственной надеждой Белерианда, когда — или если — падут все остальные твердыни. Горы низвергнутся однажды, земли опустятся под воду, погибнут все враги и защитники свободных эльфийских земель, и только гордые шпили на башнях древней крепости будут по-прежнему виднеться над морем, потому что даже могучие волны не властны над памятью о величайшем из эльфийских владык, самом доблестном и светлом из всех живших ранее и живущих ныне.
— Это отвратительно, — скривился Хеправион, встав рядом со спешившимся Маэдросом, готовый помочь, если потребуется.
Менестрель с гербом Нолофинвэ самозабвенно пел о будущей катастрофе, без которой, похоже, невозможно продемонстрировать величие верховного нолдорана. Певца не смущал холод, эльф совсем не сторонился прибывших из Химринга перводомовцев, давая понять, что встречает гостей наравне со стражами крепости.
— Это странно, — задумчиво произнёс Маэдрос, всматриваясь в скрытый морозной дымкой перевал в горах. — Финьо раньше не допускал у себя отцовских концертов. Видимо, с приходом новой армии поменялось больше, чем я думал.
— Надо пригласить сюда владыку Канафинвэ, — заговорщически улыбнулся оруженосец. — Интересно, как бы в таком случае запели эти нолдоранские подлизы.
— Они знают своё дело, — с уважением произнёс химрингский лорд. — И делают его с усердием, которого не хватает многим действительно полезным мастерам. Таким сложно противостоять, и похоже, герой Астальдо сдался на милость победителя.
Слова прозвучали слишком зло, верные химрингского лорда напряглись.
Ворота строившейся крепости были открыты и для гостей, и для мастеров, и для воинов, то и дело выезжавших на Ард-Гален для тренировок. Маэдрос критически осмотрел будущую твердыню, не сказал ни слова, однако по взгляду можно было догадаться: Феанарион недоволен.
— Когда мы только выехали, — усмехнулся химрингский лорд, обращаясь к Хеправиону, — мне было немного совестно от того, что я решил сделать, но теперь моя совесть абсолютно чиста — в Барад Эйтель пафос успешно преобладает над здравым смыслом.
Оруженосец заулыбался.
За гостями не закрыли крепостные ворота, ожидая обоз из Хитлума, Нолдор Первого Дома свободно двинулись на подъём по достаточно широкой, чтобы разъехались два всадника, улице, которая когда-то была узкой тропкой между отвесных скал.
— Если бы здесь командовал не Финьо, — Маэдрос посмотрел на вершины склонов, где расположились небольшие незаметные постройки, — ни за что бы не пошёл этой дорогой.
— Мы же не орки, — нахмурился Майдрос, — зачем нам на головы что-то сбрасывать?
— Могут перепутать меня с Морготом. Случайно, — спокойно пояснил Феаноринг.
Дорога петляла между скал, каждый поворот был слепым. Наконец впереди возникли недостроенные башни и вполне законченные два крыла центрального дворца, подойти к которому можно было только по подъёмному мосту.
Навстречу гостям верхом на белоснежном скакуне выехал сам Финдекано, выглядевший встревоженным и напряжённым.
— Нельо! — сын верховного нолдорана заулыбался, словно с плеч упала гора. — Знаю, ты прибыл по делу и не надолго, но даже короткий визит поможет мне смириться с нахождением здесь. Скажи, что всё происходящее крайне важно для нашего общего дела, и мой боевой дух снова воспрянет.
— И ты скажи мне это, — крепко обнял спешившегося кузена Маэдрос. — Я должен знать, что за пополнение в нашем войске.
— Пока это исключительно балласт, от которого я уже мечтаю избавиться, — вздохнул Финдекано. — Но, увы, это моя ноша. И только моя.
Феаноринг понимающе кивнул.
На территории строившейся крепости не носился ураганный ветер, однако в стенах виднелись дополнительные ворота, открыв которые, можно создать мощный шквал. На площади не было ни одного бассейна для фонтанов, зато присутствовали ряды скульптур, которых в темноте легко спутать с живыми эльфийскими воинами. Интересный отвлекающий манёвр.
— Сейчас пополнение моего… — сын верховного нолдорана осёкся, посмотрел в глаза Маэдроса, — нашего войска сидит в обеденном зале дворца и слушает песни отцовских менестрелей. У меня такое чувство, Нельо, что отец хочет составить у Младших впечатление о нас, как о способных только красиво выезжать на поле боя и не менее красиво развлекаться всё остальное время бездушных бестелесных сущностях, которых нельзя понять, поэтому лучше даже не пытаться сблизиться.
— Старшие — высшая раса, — понимающе покачал головой Маэдрос, — Младшие — низшая.
— Не уверен, что это правильный подход.
— С наугрим бы такое не сработало.
— Но Фирьяр — это не гномы.
Кузены задумались. Финдекано дал знак сопроводить гостей во дворец, а сам, обещав присоединиться позже, отправился в сторону городских стен проверить, всё ли в порядке, и заодно подумать в спокойной обстановке, слушая ветер, а не пение отцовских артистов.
***
Чем ближе становилась Крепость Исток, тем меньше существовал для Линдиэль окружающий мир.
Абсолютно всё стремительно обесценивалось, сердце билось сильнее с каждым шагом коня, а мысли сосредотачивались на любимом образе, однако на этот раз невозможно было понять и однозначно определить, какие именно чувства разрывали грудь, заставляя дрожать руки и губы.
«Воин должен всегда быть настороже, запоминать тропы и вероятные тайные лазейки. Для обычного путника лес — охотничье угодье, красивые пейзажи, грибы и ягоды, а для воина — место, где за каждым деревом таится враг».
Так говорил мастер меча, объясняя разницу между мирным жителем и бойцом, Линдиэль казалось — она усвоила урок. Однако путь до Барад Эйтель стёрся из памяти, словно его не было, дочь лорда Новэ находилась будто в полусне, и лишь на миг пришла в себя в гостевых покоях, когда встал вопрос выбора платья. Сказав: «Только не фиолетовое!», дева снова потеряла связь с реальностью, не понимая, что дальше делать, хотя изначально план казался яснее ясного.
Заметив в зеркале на себе бирюзовый наряд и прозрачные украшения, на миг вернувшись к поэзии и представив себя волной, Линдиэль снова утонула в тяжких размышлениях: да, скоро произойдёт новая встреча. И? Снова повторится то же, что и всегда? Ненависть к неудаче настойчиво тянула гадкие грязные лапы к любимому образу. Вступив в неравную схватку с убийственными эмоциями, эльфийка вдруг обнаружила себя в небольшом по меркам Нолдор светлом зале, украшенном пока только картинами, вероятно, привезёнными из Хитлума, а не написанными здесь.
Вокруг были равнодушные учтивые эльфы в синем и фиолетовом, а также низкорослые перепуганные существа, с редкими тусклыми волосами, рябой болезненной кожей в странных волдырях, бородатых, сгорбленных, странно улыбавшихся беззубыми ртами и удивительно чётко наперебой повторявшими только одно слово:
— Нолофинвэ, Нолофинвэ, Нолофинвэ!
Наверное, Линдиэль могла бы ужаснуться отвратительному зрелищу и страшному диссонансу, который возникал из-за того, что смертных нарядили, как эльфийских воинов, однако дева была слишком занята внутренней борьбой и лишь подумала, что имя верховного нолдорана, похоже, здесь используется вместо вежливого приветствия.
Оказывается, Митриэль всё это время была рядом, и когда дочь лорда Новэ очутилась за столом, знахарка язвительно напомнила, что именно этих уродов Линдиэль так спешила начать лечить. Неужели теперь чем-то недовольна?
Не сумев хоть как-то отреагировать, леди выпила вина, что-то вроде бы съела, а потом увидела, как знакомая травница, обычно называемая колдуньей, тепло разговаривает с появившимся в зале ард-галенским командиром, которому, говорят, однажды спасла жизнь.
«Лорд Маэдрос», — равнодушно подумала Линдиэль, взглянув на друга своего любимого Астальдо, и снова выпила вина.
— Посмотри, милая леди, на этих животных, — снова зло скривилась под вуалью Митриэль, — посмотри, как они таращатся на картины.
Дочери лорда Новэ было абсолютно безразлично, что вырванные из естественной среды обитания дикари, видя портреты эльфийских королев и принцесс, особенно тех, что были изображены полуобнажёнными, начинали нервно гыгыкать, пускать слюни и теребить себя между ног. Занятая личными переживаниями дева не замечала, как ответственные за воспитание смертных Нолдор одергивали своих подопечных, и те, делая испуганные глаза, извиняющимся тоном повторяли: «Нолофинвэ».
Линдиэль бы не почувствовала даже шторм и потоп, но когда в зале появился сам Астальдо, сердце девы вдруг ушло в пятки, словно любимый прямо с порога набросится на нежеланную гостью с обвинениями, оскорбит, унизит, изобьёт…
Мысли рванули в каком-то совершенно безумном направлении, Линдиэль уставилась на Финдекано, а когда тот почувствовал взгляд и обернулся, громко всхлипнула и, сдерживая из последних сил слёзы, выбежала из зала.
***
Далеко уйти не получилось: мороз на площади быстро отрезвил, и дочь лорда Новэ вернулась в тёплый коридор дворца.
— Что случилось, Песня? — появилась перед всё-таки заплакавшей девой Зеленоглазка, покинувшая зал следом за ней.
— Я просто глупая девчонка, вот что случилось, — всхлипнула Линдиэль, обнимая себя за плечи. — Что там происходит сейчас?
— Пойдём. — Колдунья повела леди в сторону зала, однако внутрь эльфийки не зашли: обойдя кругом заполненное торжественными голосами помещение, оказались на закрытой на зиму террасе, с которой можно было наблюдать за происходящим на торжестве через покрытое изящными узорами окно.
Звуков слышно не было, и даже менестрель, что-то самозабвенно тренькавший на золотой арфе, оставался немым. В какой-то момент танцевавшие вдали от столов эльфы расступились, и в центре всеобщего внимания оказался принц Финдекано, одетый весьма скромно, без родовой символики, в фиолетовом плаще с одной лишь застёжкой-звездой. Волосы были убраны назад, заплетены в украшенные тонкими золотыми лентами косы, на поясе висел меч, ножны от которого Линдиэль помнила отчётливо, словно только вчера держала в руках.
— Видишь, — заговорщическим тоном произнесла Зеленоглазка, — как смертные смотрят на эльфов? Понимаешь, что они боятся нас, а не любят?
Дочери лорда Новэ было это совершенно не интересно. Она завороженно наблюдала, как рядом с её любимым Астальдо появился химрингский лорд — отец ненавистной соперницы!
«Маэдрос Высокий», — вспомнила нечасто произносимое прозвище Феаноринга Линдиэль, видя, насколько тот выше кузена ростом.
— Ты знаешь, что смертные женщины считают беременность болезнью? — продолжала говорить о своём Зеленоглазка. — Меня уже не раз просили от этого вылечить!
Дочь лорда Новэ равнодушно пожала плечами. Какая разница, что делают эти существа? Ведь там, за окном, Маэдрос, странно улыбаясь, вручил герою Астальдо стальной с золотом шлем искуснейшей работы! Жалко отдавать — это видно!
— Митриэль сказала: ты хочешь помочь знахарям, — не замолкала колдунья, — можем приступить к работе. Во время праздника кто-нибудь из смертных обязательно подавится от жадности, когда допустят к столу, ещё с дюжину съедят слишком много и будут умирать от обжорства. Около полусотни с утра не смогут встать с постели из-за похмелья, а кто-нибудь обязательно пострадает в пьяной драке.
Линдиэль вдруг словно очнулась. Да! Она приехала помогать Фирьяр. Оставаться на пиру всё равно нет сил, а любимый Астальдо, похоже, готов обнимать всех, кроме Линдиэль, так что нет смысла сидеть и страдать, наблюдая, как отец соперницы свысока беседует с тем, перед кем должен на коленях ползать!
— Покажи, где вы лечите больных, — вздохнула леди. — Не хочу здесь больше оставаться.
Зеленоглазка кивнула. Бросив последний взгляд на внимательно и радостно рассматривавшего шлем с золотым драконом принца Финдекано, колдунья повлекла за собой Линдиэль в сторону отдельно стоявшей небольшой постройки — госпиталя, который спешно расширяли из-за внезапно выросшего количества пациентов.
***
Встав из-за стола и кивнув Хеправиону, что пришло время для торжественного момента, Маэдрос направился сквозь расступавшуюся на его пути толпу в центр зала, сверкая звёздами на алом одеянии. Взгляд бесцветных глаз застыл, будто неживой, и люди, пугаясь привлечь внимание огромного страшного эльфа, затихали, опуская головы, отворачиваясь от картин и кладя руки на стол, как того зачем-то требовали наставники.
— Принц Финдекано, — лицо обратившегося к родичу лорда чуть смягчилось, — заслуженно именуемый Бесстрашным! Ты сам знаешь, насколько велики и неоценимы твои заслуги перед народами Арды и лично передо мной. Ты всегда делал и продолжаешь делать то, что не по силам другим. Каждый может испугаться опасности, боли и смерти и отступить. Но только не ты. И поэтому, следуя за тобой, Астальдо, воины обретают бесстрашие, сравнимое с твоим. Ты вселяешь даже в отчаявшиеся сердца уверенность, что до победы остался лишь один шаг, один последний бой, и именно сейчас нужно выступить вперёд и смести врага, как кристально чистая волна смывает с берега оставленную рабами Моргота грязь. И если кто-то и достоин одержать окончательную победу над всеобщим врагом, то это ты, Финдекано. Ты и твои бесстрашные воины.
Вышедший к брату сын верховного нолдорана улыбался, опустив взгляд. Очень хотелось задать только один вопрос: к чему это всё? Нельо надиктовывает королевским менестрелям, что следует петь?
— Наугрим Белегоста, — выражение лица Маэдроса, наверное, должно было стать приветливым, однако теперь выглядело ещё более отталкивающим, чем до упоминания гномов, — преподнесли мне драгоценный дар. — Феанарион задержал дыхание. — За то, что я спас их короля от орков.
Маэдрос взял из рук оруженосца скрытый под тканью до этого момента шлем и продемонстрировал собравшимся.
— Эзбад Азагхал сказал, что мои подвиги достойны столь ценной награды. Но сделанное мной не идёт ни в какое сравнение с подвигами моего народа, моих воинов и твоими лично, Финдекано. Гребень шлема изображает дракона, который бежал в страхе перед тобой и следовавшими за тобой бойцами, Астальдо. Этот дар должен принадлежать тебе, не мне.
Держа шлем железной рукой, Маэдрос протянул его кузену.
— Ты спас меня, — продолжил он речь, — а я так тебя и не отблагодарил. Пришло время исправить эту непростительную оплошность, забыть всё, что мешало мне сказать тебе: «Спасибо, брат». Если бы не некоторые обстоятельства, я сделал бы для тебя не только шлем, но и полный доспех в собственной мастерской, своими руками.
Финдекано напрягся, не понимая, есть ли в словах кузена подвох, специально ли Феанарион пытался задеть того, кого сначала столь усердно славил, а после напомнил однажды брошенные со злостью слова:
«Жалеешь, что спас меня? А я не просил этого делать. Я хотел смерти, а ты меня искалечил!»
Зато именно страшно обидное обвинение было произнесено по-настоящему искренне.
Взяв гномий подарок, сын верховного нолдорана оценил, что полностью закрытое металлом лицо — это безусловно хорошо, но обзор становится чересчур ограниченным. Кроме того, слишком большой вес снизит маневренность.
— Я знаю, Нельо, — с доброй улыбкой посмотрев в застывшие бесцветные глаза, тихо произнёс Финдекано, — ты тоже не отступишь. И тоже не испугаешься. Спасибо тебе за всё.
— Айя Астальдо! — провозгласил Маэдрос, выжидающе уставившись на уже готовых прятаться под стол людей. — Айя Астальдо!
По взгляду Феаноринга было ясно, что лучше повторить его слова в точности, а не лепетать тщательно заученное «Нолофинвэ».
— Айя Астальдо! — закричали воины-Нолдор, и смертные, чуть взбодрившись, стали пытаться повторять новые сложные слова.
Славя великого героя и смотря на своего лорда, Хеправион вспоминал, как Маэдрос примерял гномий подарок. В тот момент никого рядом не было, только оруженосец как обычно помогал по мелочам.
«Такое массивное украшение головы потянет её к земле не хуже отнятой силой короны, — усмехнулся химрингский лорд, сняв шлем и вручив Хеправиону. — Когда ты врубаешься в толпу орков, нужна максимальная маневренность, а тяжёлый доспех или один даже элемент доспеха будет тебя замедлять. В итоге толпа повалит тебя, и встать ты уже не сможешь. — Маэдрос посмотрел в зеркало, выставив вперёд скрытый перчаткой протез. — Отец сделал для нас лёгкие шлемы с открытыми лицами и высокими гребнями нашего родового цвета. Я не вижу причин отказываться от его наследия».
«Можно просто оставить драконий шлем у себя, — предложил Хеправион. — Но не использовать».
«Нет, Азагхал обязательно спросит, почему я не надеваю его подарок. И если я скажу, что отдал его своему спасителю, как поступил и сам гномий король, меня поймут и не затаят обиды. Поверь, это лучше, чем сказать влюблённому в своё изделие мастеру, что с его шедевром что-то не так. И гораздо правильнее, чем если эльф начнёт критиковать гнома».
С последним утверждением поспорить было невозможно, и Хеправион полностью поддержал решение своего лорда.
Больше никто не пойдёт в разведку
Закрывшая небо чёрная мгла сгустилась настолько, что воцарилась кромешная тьма. Колдовской мрак запульсировал, захохотал, разевая огненную пасть и вдруг ринулся вниз, скаля стальные клыки. Пышущий из нутра чудовища жар опалил кожу, зубы впились в руку, а когда, задыхаясь от боли, беспомощный перед чудовищной силой чар, эльф открыл рот и сделал судорожный вдох, истлевшие волокна тьмы, жётские, режущие, словно колючая проволока, устремились через горло внутрь тела, опутывая органы,впиваясь в них, проникая в ткани, становясь их частью, неотъемлемой, жизненно необходимой, но бесконечно причиняющей сводящую с ума боль.
В глаза ударил нестерпимо режущий свет, Линдиро проснулся и тут же зажмурился, отворачиваясь от невыносимо яркого огня, сдавленно застонал, переходя на крик.
В рот что-то засунули, почувствовался запах трав, от которого свело грудную клетку, от невозможности сделать вдох из глаз полились слёзы.
— Становится только хуже, — тихо произнёс ард-галенский воин, снова пытаясь хоть как-то помочь собрату. — Я всё перепробовал из того, что взял с собой. Надо отправить в лагерь, но как мы его через горы перевезём?
Сулион, молча сидевший у едва тлевшего костра, со вздохом закрыл глаза. Когда Линдиро кое-как добрёл до укрытия, ему было плохо, но не настолько! В какой-то момент показалось, будто эльф легко справится с раной, а потом он заснул и…
— Я попробую идти, — сдавленно прошептал сын Асталиона, — только уберите этот свет. Глазам больно.
Разведчики ошарашенно переглянулись — свет? Здесь нет ни фонарей, ни факелов, только едва тлеющие угли.
Линдиро, дрожа всем телом, медленно сел, прижимая руку к животу. Пытавшийся лечить собрата Нолдо снова дал ему снадобье, начал, смачивая ткань пахучей жидкостью, разматывать бинты. Предплечье выглядело очень странно: переломы будто срослись, опухоль и синяки практически прошли, рваная плоть стянулась, начала рубцеваться, но кожа выглядела сухой, как у животного, а при попадании на неё света темнела.
Болезненно щурясь, отворачиваясь от костра, сын Асталиона тяжело вздохнул:
— Как вы думаете, что со мной?
Эльфы не ответили.
— Видимо, — прошептал Линдиро, — польза от нашего похода за Железные Горы только в том, что теперь мы знаем о нападающих на прохожих мёртвых оборотнях. Раньше видели только живых. А на мне можно будет ставить эксперименты, чтобы создать лекарство от их укусов.
Попытавшись улыбнуться, раненый эльф поджал губы, по лицу снова покатились слёзы.
— Если я не двигаюсь, только хуже, — тяжело дыша, произнёс Линдиро, неловко поднимаясь. — Пойдём, пожалуйста. Или… — Нолдо, не в силах смотреть на едва заметные язычки огня, сгорбился, пряча глаза. — Можно, я пойду один?
— Ты что?! — Сулион подскочил, как ошпаренный. Не спрашивая, взяв у собрата сумку с лекарствами, Авар подхватил друга под руку и повёл в обратный путь.
***
— Ты это видишь, а?! Видишь, тупая долбанная в глаза башка?! — начал орать, обращаясь к Йульгу, лысый ловец непослушных тварей Дарителя. — Следов, тычок твой дрочёный, нет! Нет долбанных следов! Но они здесь проходили! Чужаки эти долбанные! Я, долбанный тычок, видел!
Ответом стал тяжёлый удар в челюсть, брызнула кровь, и мужчина, рухнув под ноги собрату, выплюнул последний из передних зубов.
— Заткнись, — прошипел Йульг, разминая кулаки. Внимательно наблюдая, как рыжий ловец рассматривает догорающие изрубленные останки твари, которую необходимо было поймать, мужчина опустил руку на пояс. — Ну чо решил? — спросил он вечно говорившего, что надо валить, собрата. — Чо дальше-то?
— Ну чо-чо? — начал вставать с корточек рыжий. — Надо…
Договорить не дал молниеносный удар ножа, в одно мгновение рассёкшего горло. Кровь хлынула на зашипевшие угли, запах стал ещё отвратительнее.
— Бежать хотел, гад, — угрожающе оскалился Йульг. — Собственность хозяина убил, нас хотел подставить. Но теперь его труп послужит хозяину верно.
Лысый, в ужасе вытаращив глаза, поднялся.
— Вот долбанный гад! Подставить хотел! Ха! Но Йульг молодец! Разобрался с крысой!
Подняв вдвоём за руки и за ноги труп собрата, ловцы положили его на расстеленную сеть, затянули верёвки и потащили по земле в сторону спрятагной в ближайшем заброшенном селе телеги.
***
Линдиро шёл медленно: то хромая, то вздрагивая, то сгибаясь и впиваясь здоровой рукой в тело. Смотреть на свет Исиль, даже почти скрытый колдовской тьмой, Нолдо не мог, а когда начался день, видимо обезумев от боли, сорвал бинты с руки и завязал себе глаза. Сулион то и дело пытался как-то помочь другу, но любые снадобья спасали совсем ненадолго. Путь тянулся мучительно бесконечно.
На очередной вынужденной остановке, когда Линдиро, выпив настой, буквально рухнул без памяти, собратьев догнал воин из отряда Финдекано, вернувшийся после успешной погони за монстром.
— С тварью покончено, — сообщил, дыша ритмично, словно всё ещё на бегу, разведчик. — Жаль, к логову она нас не привела. Я помогу вам перебраться через перевал и поспешу вперёд, в Барад Эйтель — до неё здесь ближе. Вам навстречу отправятся знахари, помогут быстро, как смогут.
Сулион равнодушно кивал, смотря на неподвижно лежавшего друга.
— Пойдём, — прошептал Линдиро, тяжело вздыхая. — Помогите встать.
Эльфы подняли сдавленно застонавшего собрата и двинулись к горам, которые были недалеко, но путь до них растянулся на целую вечность.
***
Потеряв счёт дням и каждый раз, когда кто-нибудь заходил к целителям, вздрагивая — не Астальдо ли это, Линдиэль поняла одно: смертные, поселившиеся в Барад Эйтель, были больны абсолютно и полностью, однако со временем здоровье многих улучшалось, Фирьяр даже выглядели всё приятнее.
«Полагаю, — настойчиво советовала Зеленоглазка, — если беременных женщин хорошо кормить, родится и вырастет нормальное поколение».
Митриэль на подобные речи реагировала крайне цинично, напоминая колдунье про общего знакомого, который бы с радостью ставил опыты на неизученных организмах. Зеленоглазка шутку не поддерживала и никак не комментировала подобные речи, а порой одергивала знахарку. Митриэль лишь ухмылялась в ответ.
Однако, несмотря на демонстрируемое равнодушие и презрение к Фирьяр, валинорская травница исправно участвовала в обсуждении и проверке новых рецептов.
***
День начался, как обычно, с визита зачастившего к лекарям молодого мужчины, который жаловался, что ему больно мочиться, а хочется постоянно. Любые примочки, эликсиры и мази имели кратковременный эффект, и никто не мог понять, что является причиной хвори, а объяснить что-либо несчастный смертный не мог.
Выслушав невнятное мычание, среди которого, хвала Эру, не звучало уже надоевшее всем слово «Нолофинвэ», Линдиэль собралась пойти в соседнее помещение, чтобы принести новый запас измельчённых трав, и тут к знахарям буквально ворвался растрёпанный заснеженный воин с абсолютно безумными глазами.
Пока он объяснял, что случилось, Митриэль, казалось, оживала, слыша о беде, произошедшей с кем-то знакомым, однако когда речь зашла о том, чтобы срочно ехать на Ард-Гален, тут же сделала вид, будто очень занята и отвлечься не может.
— От тебя толку не будет, — заявила Зеленоглазка, обращаясь к Линдиэль и недобро косясь на валинорскую знахарку. — Оставайся и готовься… Не знаю, к чему. Лечи пока этого страдальца писающегося.
Через мгновение в помещении стало тихо и, несмотря на присутствие Митриэль и вечного пациента, очень пусто и почему-то страшно.
***
Когда перевал остался позади, и с едва живого Линдиро сняли страховку, сын Асталиона прислонился к склону и бессильно сполз на землю, неловко повалившись на бок.
— Свет… — прошептал Нолдо. — Он везде. Он жжёт. Уберите, пожалуйста. Спрячьте меня! Это невыносимо!
Накрыв собрата плащом, не боясь замёрзнуть в пути, воин принца Финдекано бросился бегом к временному лагерю, где оставили лошадей.
Колдовского мрака на небе больше не было, ночной сумрак сменился ярким сиянием ясного морозного дня, и, видя страдания друга и наставника, Сулион мысленно проклинал горячий золотой светоч.
— Не могу лежать, — сдавленно произнёс сын Асталиона, вздрогнул, съёжился, — пойдём.
Оставаясь накрытым плащом с головой, Нолдо поднялся, сделал шаг от чёрных скал, потом ещё, задышал хрипло, с усилием. Всё больше повисая на плече Авара, Линдиро принялся стонать, спотыкаться, а потом стал волочить ноги, не в состоянии делать даже небольшие шаги.
Железные Горы удалялись, эльф терял силы, стонал уже на каждом вдохе, Сулиону пришлось остановиться и разжечь костёр, чтобы хоть немного согреть полумёртвого друга, однако огонь оказался не способен помочь: лежавшего на расстеленном одеяле Линдиро вдруг начало колотить, словно в лихорадке, он стал судорожно хватать ртом воздух, сбросил с лица плащ, чтобы ткань не мешала дышать, захрипел, впился пальцами в горло, выгнулся назад и так и застыл, словно превратившись в мраморную скульптуру.
Не веря, что друг мёртв, Сулион схватился за голову. Авар сидел у тела, не замечая ни холода, ни постепенного угасания дня и совершенно не представляя, что делать дальше.
Всё равно изменить ничего уже нельзя.
***
— Что?! — Линдиэль вскочила со стула, широко раскрыв глаза.
— Да, мы опоздали, — отрешённо проговорила Зеленоглазка, заходя в комнату и бросая равнодушный взгляд на пучки сушёной травы. — Когда приехали, увидели только одного эльфа, который не нуждался в нашей помощи, и догоревший погребальный костёр недалеко от Железных Гор. Бедняга сказал, что его друг умер днём, а ночью покрылся шерстью, однако не ожил, в отличие от монстра, напавшего на него в Дор-Даэделот. Я так думаю: если бы наш горемычный собрат остался в Землях Моргота, чары Айну сохранили бы ему жизнь. Но не скажу, что это хорошо.
Митриэль посмотрела на колдунью сквозь чёрную вуаль.
— Если бы глупый тёмный эльф не сжёг тело, мы могли бы изучить яд, который убил беднягу. Но вы, тёмные, никогда не оказываете настоящую помощь. Искаженцы!
— Да в отличие от тебя… — чуть не набросилась за знахарку Линдиэль, но Зеленоглазка остановила её:
— Никому не станет лучше от нашей ссоры, леди. Я не обидчивая.
— Молодец, — усмехнулась Митриэль, проверяя содержимое пузырьков. — Знаете, каковы результаты нынешней разведки? Они не в том, что мы больше узнали про оборотней Моргота. И даже не в том, что снова есть потери с нашей стороны. Результат в том, что отныне больше никто не пойдёт в разведку. Готова поспорить на что угодно.
Линдиэль очень хотела возразить, однако Зеленоглазка снова дала понять — не стоит. Эльфийки замолчали, и только ветер за окном завыл голосом волка.
Начиналась метель.
Белая Дева
Звезда из лоскутков в основном синего цвета удобно легла в ладонь, рука сжалась, сдавливая мягкую податливую и совершенно бесполезную вещицу.
В голове рождалось всё больше вопросов: «Брат издевается? Или искренне считает, что мне это нужно? Сжечь тряпку или?..»
Однако выпустить звёздочку из руки не хватало сил, и, сев в кресло у стены, украшенной многочисленными охотничьими трофеями, прекрасный лицом эльф с белоснежными волосами и небесно-голубыми глазами в обрамлении пушистых, кажущихся прозрачными ресниц с горечью сморщил лоб, снова невольно вспоминая то, о чём так мечтал забыть.
Конечно, у нолдорана Келегорма было предостаточно забот, требовавших обдумывания здесь и сейчас, например, вести из Нарготронда, приносимые глупым племянником от не менее глупого кузена.
Фирьяр… Странные существа, названные Валар Младшими Детьми Эру. Возможно, от них есть или будет польза, однако зачем превращать свои земли в грязный Фиримар?
Лучи из лоскутков приятно пощекотали между пальцами, и Туркафинвэ, мгновенно забыв про дела Химлада, в неисчислимый раз перевёл взгляд на письмо с химрингской печатью.
«Ириссэ сшила звезду для меня, когда я восстанавливался после плена, — гласил ровно аккуратно написанный текст. — Тогда эта вещь оказалась очень нужной, практически незаменимой, но теперь я чувствую себя прекрасно, и тренировать левую руку более нет нужды. Поэтому, случайно найдя у себя подарок Ириссэ, я решил отослать его тебе».
— Чтобы вещь, которая когда-то спасла тебя, лорд Маэдрос, — сжал зубы Туркафинвэ, — теперь уничтожила твоего ненавистного брата.
Однако нахлынувшие воспоминания и чувства, столько лет усердно подавляемые, пересилили злобу. Феаноринг взял вино, смахнул со стола письмо и, откинувшись на спинку кресла, закрыл глаза.
Ириссэ снова ощущалась рядом. Её руки и губы скользили по коже, сердце безнадёжно влюблённого эльфа бешено колотилось, возникало непреодолимое желание расспросить про ненавистную обожаемую женщину всех обитателей леса, но всё-таки гордость в итоге взяла верх.
Туркафинвэ открыл глаза и подался вперёд, облокотившись на стол.
Вино цвета крови наполнило бокал, по телу разлилось приятное тепло, однако память зачем-то снова подбросила картины прошлого, калейдоскопом собравшиеся в историю несбывшейся любви.
— Да чтоб всё в бездну рухнуло! — выкрикнул Феаноринг, невольно вспоминая, каким весёлым получился обещавший быть скучным праздник, когда Ириссэ оказалась рядом. Обнажённая.
— Над рекой, над тихой рос Кудрявый Клён, — выпив ещё, громко запел Туркафинвэ, словно рассчитывая солировать хором развешанных по стенам звериных голов. — В Белую Берёзу был тот клён влюблён.
И когда над речкой вечер наступал,
Он своей Берёзе тихо напевал:
«Белая Берёза, я тебя люблю!
Протяни мне ветку нежную свою!
Без любви, без ласки пропадаю я.
Белая Берёза, ты — любовь моя!»
Подойдя к окну, чтобы холодный ветер немного отрезвил, но вместо этого ещё живее представив, как под музыку, казавшуюся глупой и скучной, проживал счастливейшие моменты жизни, химладский правитель закричал мгновенно смолкнувшим птицам:
— А Берёза отвечала, шелестя листвой:
«У меня есть милый — Ветер Полевой».
И от слов от этих сразу Клён сникал.
«Ветер? Что ж, так Ветер». И опять шептал:
«Белая Берёза, я тебя люблю!
Протяни мне ветку нежную свою!
Без любви, без ласки пропадаю я.
Белая Берёза, ты — любовь моя!»
Но однажды Ветер всё услышал сам,
Чёрным ураганом он на Клён напал,
И в неравной схватке пал Кудрявый Клён,
И пропел он песню сквозь прощальный стон:
«Белая Берёза, я тебя люблю!
Протяни мне ветку нежную свою!
Без любви, без ласки пропадаю я.
Белая Берёза, будь ты проклята! Ты — любовь моя!»
Мысленно метаясь от твёрдого решения избавиться от подарка до бессмысленного желания сохранить в память о счастье хоть что-то, кроме глубоких, до сих пор ноющих ран на сердце, Туркафинвэ вернулся к столу и почти опустевшему графину.
— Я не стану узнавать, как живёт Ириссэ! — начал убеждать себя Феаноринг. — Никогда! Мне абсолютно наплевать, чем она занимается и с кем делит постель! Да пусть хоть со всеми мужчинами Белерианда!
Поняв, что мысль о вероятной неразборчивости бывшей возлюбленной гораздо приятнее допущения, что она счастлива с кем-то одним, Туркафинвэ потребовал принести ему ещё вина.
Синяя лоскутная звёздочка так и осталась лежать в крепко сжатой ладони, и отпустить её было совершенно невозможно.
***
Критически осмотрев содержимое сундука с платьями, Ириссэ поняла одно: идея полностью отказаться от родовых цветов и носить только белое — интересная, но что-то в ней не так. Размышляя над этим, Нолдиэ пришла к выводу, что любое общество, особенно запертое в замкнутом пространстве, так или иначе всё равно разделится на группы, которые объединятся внутри себя по некоему признаку, и даже если ходить полностью в белом, давая понять, что не принадлежишь ни к одному Дому или какой-либо иной группе эльфов, в какой-то момент образуется «белое общество, не принадлежащее ни к одному другому обществу». Смешно?
Не очень.
В быстро строившемся тайном городе идея отречения от символики прошлого была повсеместной, особенно воодушевились те, кто уходили с обидой на лорда или короля.
Белый, белый, белый…
Отказ от прошлого, от обязательства защищать свой герб, который на самом деле своим не является. Мы более не те, кем были раньше! Не с теми, с кем были раньше!
Белый. Цвет обновления. Цвет чистого листа, на котором можно написать, что угодно. Радость для летописцев!
А что насчёт Белой Девы? Теперь это имя приобрело иной смысл — эльфийка без прошлого, имевшего разные цвета, которые не нравились семье. Белое платье — символ того, что история жизни началась здесь, переписана заново.
Удастся ли принять это и действительно отказаться от памяти?
Можно ли не взять себе ни один из уже придуманных и только создаваемых символов Ондолиндэ, оставшись просто Белой Девой? Есть ли в этом смысл?
Возможно. По крайней мере, стоит попробовать.
Примечание к части
Песня "Белая берёза", поют все, кому не лень.
Семь Врат Гондолина
— Мне кажется, Орёл, каждый должен делать свою работу и не мешать другим, уверяя, будто лучше знает, как правильнее. Мы уже поднимали эту тему ранее. Обстоятельства изменились, а твои претензии остались прежними.
Глорфиндел неотрывно смотрел на монотонно говорившего летописца, нагнувшись над столом, опираясь на него руками в кожаных защитных перчатках.
Библиотека быстро отстраивалась, расширяясь во все стороны, даже под землю, и пока была самым грандиозным сооружением зарождавшегося города.
— Я повторю, друг-книжник, — угрожающе приблизился воин, — даже в закрытой комнате, без свидетелей, нельзя называть меня и моих помощников Орлами. Я — лорд мирного дома Золотого Цветка. Герб видишь?! — Глорфиндел, зло сверкая синими глазами, ткнул себя в грудь, где на белой шёлковой рубахе красовалась изящная вышивка.
— Нельзя бояться всего, Лаурэфиндэ, — спокойно сказал летописец, пытаясь просчитать по взгляду мирного лорда вероятность получить синяк на лице.
— Может быть, поэтому я до сих пор жив, что всегда ожидаю удара с любой стороны? — Глорфиндел продолжал напирать. — Ты не помнишь пророчество, увиденное нами в Альквалондэ? Или ты потому и не повернул назад, что тебе не угрожал Тюремщик Намо? Ты знаешь, что каждый из нас столкнётся с предательством?
— Вала Намо не пощадил меня, — тоже чуть подался вперёд Пенголод. — Но, как ты знаешь, для Синдар я не аманэльда, но уроженец Невраста от союза Нолдо и девы из рода Кирдана Корабела. Увы, родители не пошли со мной в горы, пожелав остаться у моря. Я не знаю никакого Намо и в Альквалондэ не был. Однако хочу напомнить: я переписал свою историю не из страха, а ради лучшего взаимопонимания между мной и другими жителями Гондолина. Ты же видишь, мирный лорд Дома Золотого Цветка, — здесь есть немало Тэлери, которых мы, конечно, зовём Синдар, но от этого они не перестают быть одним народом с подданными Ольвэ. Я не смогу быть дружен с народом, если меня станут сторониться из-за происхождения. А летописцу должны верить и доверять.
Воин выпрямился, скрестил слишком сильные для мирного лорда руки на груди. Взгляд перестал быть угрожающим, казалось, Глорфиндел вот-вот рассмеётся:
— Вижу, ты готов к диалогу, друг-книжник.
— Абсолютно верно.
В библиотеке находилось немало эльфов, занятых в основном восстановлением по памяти книг, которые не удалось перевезти в новый тайный город, однако были и те, кто писали истории своих семей, гербов и особо примечательных деяний. Какова была доля правды в перечислении подвигов, оставалось лишь догадываться.
— Ондолиндэ — город-мечта, — нараспев произнёс мирный лорд. — И никто из нас не хочет, чтобы мечта разрушилась. Мне очень жаль, что приходится снова напоминать о том, как важно не описывать в деталях расположение улиц, зданий и, в особенности, защитных сооружений.
— Не представляю, как ты живёшь, видя в каждом предателя.
Глорфиндел усмехнулся.
— Ты же понимаешь, что весь Белерианд знает о том, как лорд Турукано ушёл вглубь суши, бросив процветающий портовый город? — понизил он голос. — Орлы летали широкими кругами, вводя в заблуждение случайных встречных, и у многих сложилось ложное представление о примерном нахождении Песни Гор. Разброс составил не менее двух сотен миль, и это прекрасно, однако останавливаться нельзя. Келебрех и его собратья продолжат появляться в разных частях Белерианда, так или иначе говоря про дела лорда Турукано, а заодно принося вести для законопослушных горожан, которые не нарушают запрет на выход из долины. Невозможность пользоваться прямой голубиной почтой создаёт немало сложностей, но это решаемо. А вот твои красочные тексты — проблема действительно серьёзная.
Пенголод наклонил голову вбок, поднял брови.
— Я помню твои слова, мирный лорд, — с улыбкой заверил летописец, — может, всё-таки присядешь?
Отбросив за спину золотые вьющиеся пряди, Глорфиндел мягко опустился на стул напротив Умника.
— В моих книгах, — произнёс, загадочно улыбаясь, Пенголод, — содержатся загадки, которые не разгадать не знающему правды. А ещё, мирный лорд Дома Золотого Цветка, я согласился на встречу с тобой именно в библиотеке, потому что не хотел выносить свой собственный план обороны города, который пока никто не видел. Зная твою любовь к шифрам, Лаурэфиндэ, уверен — ты останешься доволен моей работой. Идея носит не только чисто оборонительный, но и магический характер. Песня должна звучать Темой Творения, иначе, Орёл, какой в ней прок?
Глорфиндел прищурился, Пенголод примирительно развёл руками, потом открыл ящик стола и вытащил карту, размеры которой позволяли детально изобразить Хитлум.
— Смотри, — вдохновенно проговорил летописец, — любуйся городом, словно с высоты полёта Торондора, и слушай.
По краям листа появились подсвечники и статуэтки из дерева, мрамора, бронзы, железа, серебра, золота и стали, изображавшие мирных эльфов с флейтами, арфами, кузнечными молотами, прялками, кистями и свитками.
— Это карта обновлённого Валинора, — хитро улыбнулся Умник. — Видишь, вот гора Таникветиль, и на ней белоснежный дворец.
Понимая, что речь про замок короля Турукано, золотоволосый воин усмехнулся. Беседа нравилась всё больше.
— Вокруг расположены мелкие поселения и крупные города, в том числе, Тирион, Валимар и Альквалондэ.
— Мне кажется, Эктелиону лучше не знать, как ты его отметил, — вспомнив трагедию друга в Лебяжьей Гавани, с нажимом произнёс Глорфиндел.
— Он поселился ближе всех к воде, сделал у себя Площадь Фонтанов. Как ещё я должен его называть? — невозмутимо парировал Пенголод. — Но самое главное — вот. — Летописец указал круговым движением на горы, обрамлявшие «Валинор». — Не только тебя беспокоит, что весь Белерианд знает об уходе лорда Турукано с земель лорда Новэ Корабела. И я создал модель защиты города из семи ворот. Это шифр, мой друг. И сейчас ты получишь от него ключ.
Внимательный взгляд мирного лорда с вышитым на груди цветком говорил о том, что он уже догадывается, о чём речь.
— Внешние Врата, — словно начиная эпическую балладу, нараспев заговорил Пенголод, — будут деревянными. — Фазанье перо в руке летописца провело по изображённому недалеко от входа в долину поселению, выглядевшему обыкновенным рядом простых домиков. — Чужаки станут думать, будто здесь живут крестьяне, разводящие скот, выращивающие овощи и фрукты. И так и будет, мой мирный друг! Деревянные Врата станут для нас поставщиком шкур, мяса и многого другого, что сложно вырастить в горах. Крестьяне и охотники на первый взгляд, жители Деревянных Врат — это на самом деле хорошо обученное войско, способное дать отпор тем, кого не обманет вид простого селения. Чтобы предупредить об опасности остальных, построим на их территории специальный маяк, но такой, чтобы не привлекал внимания. Голубятню, например.
Глаза Глорфиндела горели всё большим интересом.
— За Деревянными вратами будут Каменные. Небольшой город на скалах у входа в нашу долину. По моей задумке его должны принимать за Гондолин. Там должны быть башни, крепостная стена и дворец.
— Каменные Врата — крепость-арсенал, — догадался золотоволосый воин.
— Полагаю, это должно быть главное гнездо Орлов Манвэ, — согласился Пенголод. — Далее — врата Бронзовые.
— Какой интересный выбор металла, — хмыкнул цветочный лорд.
— Это же Песня, друг мой! Между землями Чёрного Врага и всем остальным Белериандом встал медный венец, и охраняемый им предел несокрушим. Но в нашем городе медь и олово равны по силе и значимости, поэтому и Врата не Медные, а Бронзовые.
— Учитывая их расположение, — Глорфиндел заинтересовался настолько, что снова встал со стула и навис над столом, — здесь идёт резкое возвышение между скал, где проход очень узок. Это должны быть действительно ворота, в прямом смысле слова, в которые упрутся враги, если пройдут два предыдущих заслона.
— Именно, — согласился Пенголод. — Даже я, обычный книжник, понимаю, что, застряв около Медных Врат, непрошенные гости будут закиданы сверху камнями.
— Не только, — помрачнел воин.
— Далее — магия. Враг будет сбит с толку, а случайный путник напуган, ибо следом идут Врата Железные. Каждый, оказавшийся перед ними, решит, будто очутился на захваченной Морготом территории.
Глорфиндел от души расхохотался.
— Здесь, — продолжил водить пером по карте Пенголод, — широкое место, идеально подходящее для ловушки. Мы все наслышаны, как жадны орки до чужих сокровищ, поэтому за Серебряными Вратами мы расположим пустое, производящее вид брошенного поселение, однако каждый дом станет смертоносной западнёй. Представь, что подумают орки, увидев защитное укрепление из серебра? Конечно, что жители очень богаты! Воины Моргота забудут, зачем шли, бросятся грабить.
— Для той же цели следующие Врата из золота, так?
— Да, но также это сакральный союз серебра и золота, во все Эпохи даривший Арде свет: великие Светильники Иллуин и Ормал, озарявшие Весну мира, Благословенные Древа Телперион и Лаурелин, дарившие Валинору животворящее сияние, небесные ладьи Исиль и Анар, сопровождающие нас отныне денно и нощно.
— А крайние Ворота — самые прочные, — кивнул воин. — Сталь из всего перечисленного — наилучший выбор, и если бы не особый смысл, вложенный тобой в план защиты нашего Валинора, я бы посмеялся над сказочностью происходящего, однако, Умник, мне придётся признать — ты гений.
— Песнь Творения звучит среди гор, — мечтательно произнёс летописец, убирая с карты фигурки: сначала деревянные, потом каменные, следом — бронзовые и железные, за ними — серебряные, золотые и стальные. Бумага свернулась, города на столе больше не было.
— Я запомнил твою идею, — выпрямился Глорфиндел. — А карта Валинора, столь подробная, нам больше не нужна. Надеюсь, и в остальном ты меня услышал.
Пенголод кивнул, понимая, на что намекал воин — нарисованный город придётся сжечь.
— Если нам суждено быть преданными, — серьёзно сказал летописец, — это случится не по моей вине.
Мирный лорд сделал рукой прощальный жест, быстро пошёл в сторону выхода. Проводив его взглядом, книжник достал из стола новые бумаги и подсвечник в виде цветка из золота, зажёг огонь. Воск, тая, закапал слезами на сияющие лепестки, и это тоже была загадка Умника, ответ на которую знали очень немногие.
Примечание к части
Салгант от Беллы Бергольц https://vk.com/photo-81241182_457241454
Лорд Арфист
Пройдя по широкой улице, заставленной стройматериалами и лестницами, поэтому сузившейся до такой степени, что практически нереально было разойтись вдвоём, Келебрех осмотрелся, поприветствовал знакомых, занятых работой, и повернул на большую по меркам Гондолина площадь, однако, вдвое меньшего размера, нежели виденные в Виньямаре.
Прекрасный белокаменный Виньямар!
Открытый всем ветрам город на побережье моря, который не казался каменной клеткой, а здесь, в тайном убежище, ощущения были совсем иными. Конечно, привыкнуть можно ко всему. Более того, Орлам, в число которых входил Келебрех, придётся часто вылетать за пределы долины, а кто-то и вовсе поселится в Деревянных Вратах, что будет означать практически полную свободу, однако Авар, уверенный, что не хочет посвятить себя охоте, скотоводству и уходу за садами, со смешанным чувством думал о своём будущем. Раньше, привыкший ко сну под открытым небом эльф, не задумываясь остался бы на окраине-передовой, но только не теперь, когда разговор в библиотеке в одно мгновение перевернул мир слишком часто рассказывавшего всем подряд о своей семье юноши.
Пока Келебрех жил на границе с Краем Семи Рек, постоянно путешествуя по землям к востоку от Белерианда, говорить о родителях и даже более дальних родственниках приходилось для пояснения, что он не из «диких» Мориквэнди, занимавшихся разным нехорошим колдовством, а из тех, что отреклись от Валар позже, после более тесного знакомства. До встречи с аманэльдар Келебреху не приходило в голову, что, рассказав о близких, можно нажить себе врагов, потому что родня вошла в летописи не самым лучшим образом.
Но почему так?
Ведь быть кому-то братом, сыном, племянником, внуком — не значит разделять взгляды! Сколько есть примеров непримиримых разногласий в семьях из-за слишком отличающихся позиций касаемо любой мелочи! Отец и сын не всегда заодно, а дочь может не понимать ценностей матери. Для выживавших среди опасностей захваченного Мелькором и его прислужниками Средиземья Авари было важнее одинаково мыслить, нежели похоже выглядеть.
«Скажи «Друг» и войди».
Поговорка на все случаи жизни, но в Гондолине это работало иначе: у Голодрим в ходу было слово «Брат» или «Названный брат», то есть кровное родство ставилось выше духовного. Или Авар что-то неверно понимал?
Так или иначе, однажды зайдя в библиотеку и разговорившись с Пенголодом, Келебрех узнал о семье столько, что голова пошла кругом, зато сразу стало понятно негативное отношение некоторых соратников, в том числе и командира Глорфиндела. Воин, конечно, хвалил за заслуги, храбрость и смекалку и никак не ущемлял дальнего родственника Феанаро Куруфинвэ, однако Келебрех чувствовал себя рядом с главным Орлом крайне некомфортно. По-прежнему было проще общаться с такими же «отступниками», никогда не признававшими ни Валар, ни Тингола, и своими силами спасавшимися от северного тирана.
А сегодня к одному из собратьев у молодого эльфа было особое дело. Предстоял очень непростой разговор.
***
— Жарко тут у тебя, — громко выдохнул Талаган, неуклюже встав со стула и приоткрыв дверь напротив распахнутого окна. Сквозняк пошевелил скатертью из грубой плотной ткани, и необычно выглядевший эльф, наконец, сложил веер, протёр изящно вышитой салфеткой мокрый лоб и снова сел рядом с собратом, чтобы покончить, наконец, с бочонком крепкого вина. — Не представляю, как ты живёшь в кузнице.
— Ха, — усмехнулся мощный черноволосый кареглазый мужчина, одетый в рабочий фартук и плотную рубаху, удивительно контрастируя со своим разодетым в расшитые шелка с кружевами и украшениями гостем. — Если мне пришла в голову идея, я хочу сразу её воплотить. Увы, друг, я не могу везде таскать с собой горн, как ты — арфу.
— А ещё, — нарядный эльф с тёмно-серыми волосами, невысокого роста и очень полный, допил внушительный кубок, подлил себе ещё вина, поднял тост, — ты называешь себя монстром, как Балрог, только не айнурского происхождения, поэтому тебе положено жить в проклятом пекле. За тебя, Рог!
— Да-а, — с удовольствием отхлебнул хмельной напиток кузнец, — Моргот хотел сделать из меня простого орка, но я стал могучим чудовищем! И теперь накую столько оружия, что хватит всей Арде! Хвала Творцу, мы встретили собратьев, способных и защитить, и дать ресурсы. А мы защитим их.
— Слушай, Рог, — сразу изменился в лице Талаган, снова вытирая пот между складками подбородка, — у меня семья, я должен о них заботиться! Я воевать не стану.
— Знаю, — беззлобно отмахнулся кузнец. — И приглашать к себе домой не станешь, потому что не станешь тратиться на гостей — семью же надо кормить! Жену и дочь нарядить, сыновей обеспечить! Я бы тебя пинками выгнал, если бы не знал столько лет. Если бы не наше общее прошлое.
О том, что дети у Талагана не родные, Рог не сказал бы вслух никогда. Всем, давно знакомым с, вероятно, единственным толстым эльфом во всей Арде, было известно, что Салгант, называвший себя Арфистом на оссириандский манер, родившийся в рабстве Владыки Севера, не был полноценным мужчиной физически. Невольника с рождения лишили возможности иметь потомство, но мальчик, несмотря на укрощающее нрав увечье, оказался с характером, к тому же рос очень красивым и статным.
О том, что произошло однажды в подземных садах, Талаган часто рассказывал после второго бочонка вина, однако любые попытки сочувствовать себе пресекал сразу же, угрожая отравить особо слезливых, чтобы не страдали от жестокости мира.
Второй бочонок на столе Рога как раз подходил к концу.
— Проклятые орки! — стукнув кулаком по столу, уже не заботясь о целостности и чистоте кружевных рукавов, процедил Талаган. — Мало им было, что мы работали за еду! Так они ещё требовали, чтобы мы их развлекали! Видите ли, если ты не мальчик, значит, девочка! Я и сказал одному особо навязчивому, мол, уговор есть уговор: я рощу им урожай на своём квадрате, честно отдаю, ничего себе не забираю, хотя голодаю, как и остальные, а мог бы не быть таким дураком. «Ах ты голодаешь!» — засмеялись эти две твари. Скрутили меня, и в тюрьму. Примотали к дыбе и давай в глотку пихать всё подряд. Думали, сдохну, наверное, но хозяин-то запретил в своей земле помирать! И я начал толстеть, как боров на убой! Эти твари ржали конями и что только мне в глотку ни совали — в основном корм для скота. А потом какой-то их надсмотрщик узнал и испугался, что за такие эксперименты с них всех шкуры спустят — нечего тратить ценный продукт на раба, да ещё и в таком количестве! И меня отпустили, только ни нагнуться нормально, ни присесть я уже не мог. Так они с особым усердием начали с меня урожай требовать! Избивали так, что казалось, всё. Но помирать хозяин запретил.
— А потом мы познакомились, когда потоп начался. Большинство совсем раскисли, сдались, но я же Монстр! — погрозил кому-то невидимому Рог. — Катастрофы — моя стихия! Стихия Искажённого!
Салгант поднял кубок:
— За нас, Искажённых, но не сдавшихся.
Разумеется, толстый поневоле эльф завидовал собрату, что тот был сильным и высоким, поэтому в рабстве оказался в кузнице, а тех, кто делал тяжёлую работу, как правило, не лишали никаких органов, однако считал, что его собственная жизнь сложилась лучше, чем у Рога, а значит, счёт равный.
— За твою семью, Арфист! — кузнец поставил новый бочонок, оценивающе взглянул, хватит ли жареного мяса.
— Знаешь, когда мы сбежали, то, чем дальше уходили от гор, тем мне хуже становилось, — язык Талагана начал заплетаться. — Но потом вроде ничего стало. Привык, видимо. А когда встретили вдову с детьми… Понимаешь, я сразу подумал — это мой шанс на нормальную жизнь. Я же бывший раб, многое умею, но главное — я хочу, чтобы моим близким работать не приходилось. Я всех вокруг заставлю трудиться на мою семью, а они пусть жизни радуются.
— Прохвост! — захохотал Рог.
— И у меня получается! — погрозил пухлым пальцем толстяк.
— Кажется, — кузнец посмотрел за окно, — наш приятель пришёл всё-таки. А мы уже почти всё выпили, и ты своими запасами не поделишься.
— У меня семья, — напомнил Талаган.
— Жадный ты просто, — отмахнулся Рог, наблюдая через приоткрытую дверь, как гость, засматриваясь на новые изделия на стенах, приближался к кузнице, служившей одновременно и спальней, и обеденным залом.
— Трезвый пьяному не товарищ, — снова погрозил пальцем Арфист. — Но так и быть, на Келебреха это не распространяется.
— Это хорошо, — улыбнулся молодой эльф, проходя в распахнувшуюся от сквозняка дверь и садясь за стол. — Похоже, я опоздал, но зато принёс вино, которое приобрёл на химладской границе.
— Теперь и там Гондолин появился? — хмыкнул Рог.
— Да, — отмахнулся Келебрех. — Но это не то, о чём я хотел поговорить.
— И всё-таки, трезвый пьяному не товарищ, — заявил Талаган. — Пей.
Пришлось подчиниться. Пока молодой Авар собирался с мыслями и отпивал из кубка, толстый эльф обнял свою маленькую арфу, которую почти всегда носил с собой, и тихо заиграл, то и дело останавливаясь и задумчиво смотря в потолок. А потом вполголоса запел:
— Призрачно всё в этом мире бушующем.
Есть только миг — за него и держись.
Есть только миг между прошлым и будущим —
Именно он называется «Жизнь».
Вечный покой сердце, может, обрадует
Тем, кто от бед головою поник.
А для звезды, что сорвалась и падает,
Есть только миг — ослепительный миг.
Время стрелой вдаль летит сквозь столетия.
Но отчего страшно гнаться за ним?
Чем дорожу, чем рискую на свете я?
Мигом одним — только мигом одним.
Счастье дано повстречать иль беду ещё?
Есть только миг — за него и держись.
Есть только миг между прошлым и будущим.
Именно он называется «Жизнь».
— Мне очень стыдно, — когда музыка доиграла, Келебрех опустил глаза и поджал губы, — но, Рог, я понял, что зря говорил, будто кузнецы — простые работяги без фантазии. Можешь меня назвать безмозглым слизняком, тряпкой для задницы или как угодно иначе, я даже почти не расстроюсь.
— Вот новости! — зло сощурился «монстр». — Птичка прилетела и ми-ило так щебечет! С чего бы столь усердно пушить хвост, желторотый?
— Я случайно узнал, что в моём роду был величайший мастер Валинора, который прославился ювелирным мастерством. И кузнечным тоже.
— Феанор? Ты не шутишь? — выпучил глаза Салгант.
— Дальняя родня, я полагаю, — отмахнулся Рог. — По линии матери. И наш орлёнок решил, что хочет быть, как знаменитый родич, кузнецом? А что ж ко мне-то пришёл? Я ведь просто бывший раб Моргота. Недостоин я столь высокой чести.
Келебрех вздохнул.
— Лорд Арфист, — серые глаза молодого эльфа стали грустными, — если уговоришь Рога учить меня, я обещаю бесплатно украсить твой дом кованым декором.
— А вот это было подло! — расхохотался кузнец. — Ладно, я не хочу выслушивать аргументы Талагана. Согласен, птенец. Приходи завтра, а пока либо пей и говори про что-то приятное всем, либо проваливай к невесте. Когда у вас свадьба?
Келебрех улыбнулся, налил себе и собратьям вина:
— Скоро. Можете начинать готовиться.
По лицу лорда Арфиста стало ясно, что он уже заранее не рад предстоящему обязательству преподносить дары, и это показалось очень смешным. Решив отвлечь внимание друзей, Талаган снова тронул струны:
— Есть только миг между прошлым и будущим.
Именно он называется «Жизнь».
Примечание к части
Песня из к/ф "Земля Санникова" "Есть только миг"
Чему не научили Валар
Город медленно рождался из когда-то неотёсанных скал, словно скульптура — из куска мрамора в руках вдохновлённого идеей мастера.
«Всё-таки Валар не умеют создавать Красоту Завершённую, бросая любое творение на стадии заготовки. Видимо поэтому Эру и населил Арду своими Детьми, чтобы те талантами и усердием украсили мир по-настоящему, преобразовывая Материалы в Шедевры».
Посещавшие всё чаще подобные мысли со временем переставали казаться странными:
«Разве неправда, что Красота Изначальная — горы, пещеры, песчаные берега, холмы и реки — намного проще и оттого менее интересна, нежели обработанный эльфами камень или сверкающий металл, спрятанный глубоко в земле и вовсе не видимый глазу? Зелёный склон, увенчанный прекрасным замком, коронованный ажурным мостом поток, украшенный сложными узорами подземный коридор — разве это не лучше любой дикой необузданной картины Арды? Да, эльфы пришли в мир, чтобы сделать то, на что не способны Валар. Или способны, но слишком ленивы для создания сложного, прекрасного и гармоничного. Венец их Творения — Арда Искажённая, каждый аккорд в Теме которой звучит диссонансом. Мы сможем подняться выше Айнур в своём мастерстве. И Песня Гор станет исполняться без фальши».
Турукано отошёл от окна, бросив последний взгляд на небо: белые и серые, прозрачные и тяжёлые облака, обгоняя друг друга, деформируясь, сливаясь и распадаясь, неслись стихийной лавиной, гонимой чудовищной силы ветром.
Да, где-то там, над горами, бушуют страшные ураганы, но их отголоски не долетают в тайную долину. Здесь тепло и тихо, даже когда холод или зной воцаряются в окрестных землях.
«Тебе бы понравилось в Ондолиндэ, — мысленно обратился к жене король Тургон. — Может, замкнутая территория вызвала бы у тебя недовольство, зато брату некуда бежать. Ты в любой момент могла бы показать ему, кто здесь лучший боец».
Закрыв глаза, владыка провёл ладонью по столу, спинке стула, тронул узор на скатерти.
«Ночь нас подождёт.
Не зажигай огня —
С тобой сияние звёзд.
Здесь так хорошо!
Не потревожит сон
Сомнения стон
И жалобный перезвон.
И навсегда с тобой
В памяти образ мой».
Уже не хотелось проклинать смертносные Вздыбленные Льды, пустота в душе перестала причинять боль. Турукано не знал, как отреагировал бы, если бы какая-нибудь дева влюбилась в него, зато прекрасно знал мнение своего Орла, поэтому предпочитал даже не думать о подобном. Любви всё равно уже никогда не будет, а король может править и без королевы.
«Просто кончилась зима!»
Раньше, думая о том, что не сделал всего для супруги, лишил чего-то важного, и тем самым толкнул на роковой поступок, перечеркнувший возможность остаться в Валиноре, Турукано чувствовал, как холодеют руки, тело становится безжизненным, а сердце будто замедляется, но теперь пришло иное понимание: это Валар не смогли сделать для эльфов главное. Дав ресурсы, небрежно созданные, будто наскоро и без души, Владыки, не умеющие любить сами, не научили любви Детей Эру, а кто умел — тех попытались уничтожить, поставив перед страшным выбором: чувства и лишения или унижение и комфорт. Придумав для аманэльдар удобные вовсе не для них правила, заставляя жить под постоянным надзором, хозяева мира учили подчинению и послушанию, не интересуясь, искреннее оно или нет.
Но те, кто не любят друг друга, не смогут жить в мире! Не станут проявлять сочувствие и уважение! Не поймут, не простят, не захотят сопереживать!
Турукано взглянул на резные своды. Во дворце Манвэ на горе Таникветиль каждому гостю открывалась история Арды. Картины, лепнина и скульптуры оживали, рассказывая прекрасные легенды о сотворении мира Песней, о Темах каждого Вала и Майя, о том, как сплеталась ткань бытия, и как призрачное видение шара обратилось плоской твердью, на которой предстояло проснуться жизни.
Вспоминая, как ходил по волшебным коридорам вместе с женой, Турукано снова критически осмотрел собственные покои.
«Но в дальнем краю
Светится дождь во мгле,
Играя с мокрой луной.
Дай руку свою,
Я расскажу тебе,
Как быстрая тень
Манила вслед за собой,
Но наступил тот день,
И мы нашли дорогу домой».
— Я дома, — похоже, убеждал сам себя король. — Я — владыка тех, кто отрёкся от Валар. Одни раньше, другие позже. Да, Нолдор пришли в Эндорэ дорогой крови, нам в спину бросали угрозы и проклятья, но наш путь всё равно ведёт к свету. Мыотреклись от Валар, но это не обида и не месть, а лишь признание того, что мы другие. Мы — сами для себя Айнур, и я не допущу ошибки хозяев Валинора. Айнур думают — Нолдор ненавидят Тэлери. Это не так! В моём королевстве лорды-Голодрим и лорды-Синдар равны! Мы — едины и распоряжаемся собственной судьбой сами. Мы не требуем друг от друга фальшивого послушания! Мы ценим и любим каждого, ступившего на нашу землю, решившего спрятаться от навязанной нам войны. Мы дорожим, поэтому защищаем.
Промелькнула мысль о том, что два равноправных языка Гондолина всё равно не совсем равноправны, и Синдарин слышится гораздо чаще, однако король Тургон слишком хотел, чтобы всё было хорошо, чтобы думать о подобном. Синдарин проще — вот и используется шире. Даже Пенголод пишет летописи на двух языках, и Квэнья встречается всё реже.
Разве что в тайном крыле библиотеки, отмеченном на всегда запертых дверях золотисто-розовым цветком, содержались записи только на наречиях Валинора, но в это книгохранилище никому не было входа. Летописец не говорил, что надеется однажды привести в тайный город любимую женщину и отдать ей огромное помещение для работы и отдыха, однако Турукано понимал это без пояснений.
В такие моменты начинало казаться, что Гондолин основали неудачники, не прижившиеся в других землях, отвергнутые, брошенные, осиротевшие, нищие…
Как и несчастное белое деревце, случайно найденное в лесу и ставшее символом города. Однако было обстоятельство, внушавшее новоиспечённому королю уверенность в правильности действий: когда эльфы, придя в долину, начали удобрять почву, на ней стали расти берёзы, пусть и не такие, как были до Исиль и Анар, не те, что стали знаменитыми кораблями. Берёзы уже не были полностью белоснежными с серебристой листвой, как символ города-мечты, но понимание, что удалось воссоздать Белую Рощу, окрыляло.
— В моём дворце история Арды должна быть рассказана лучше, чем на Таникветиль, — заявил сам себе король Тургон, продумывая, что скажет мастерам, которым предстоит воплотить его замысел. — Поручить работу необходимо Нолдор, Тэлери и Авари в равной степени! Нужно научить валинорскому мастерству всех, кого заинтересуют его секреты! Пусть основательность и изобретательность Голодрим объединится с упрощённой лёгкостью Синдар, а Мориквэнди внесут в общее творение контраст, добавив тёмных тонов. Но эта тьма не станет искажением! Это будет изначальный звёздный сумрак, пробудивший эльфов, которому остались верны отрекшиеся от зова Оромэ. Пусть новый прекрасный безопасный мир будет крошечным островком среди Искажённой Арды, зато здесь воцарится покой и любовь, и это именно то, что мечтала дать своей дочери лучшая женщина в Эа. Зима закончилась!
Примечание к части
Песня "Просто кончилась зима" Алёны Свиридовой
Примечание к части
В конце нца
А ещё есть песня из мюзикла "Гиперборея. Симфония северного ветра" "Венок"
Фальшь наказуема
Иттариэль кружилась в танце, поднявшись на самую высокую из построенных белокаменных стен дворца. Легко взлетая на зубцы, высоко поднимая изящные ножки в мягких серебристых туфельках и делая плавные движения руками, невообразимой дугой выгибая спину, золотоволосая принцесса в лёгком платье, состоявшем из множества тончайших лент разной ширины, казалась солнечным лучом среди кружева облаков, обещавших тёплую ясную погоду.
Многое изменилось вокруг. Больше нет привычного зеркального зала и шума моря за окном, а менестрель играет не так свободно, смущённый ревнивым взглядом супруги, носящей дитя. Да и сам Эгалмот уже не просто музыкант из Невраста — он лорд Дома Небесной Дуги, давно не исполняющий задорные песенки, разгуливая по улицам. Возможно, он и для Иттариэль не играл бы, не будь она принцессой — не отказывать же дочери своего короля!
Иттариэль видела перемены, но не желала их замечать. Пусть всё будет иным, пусть. Но танец останется прежним.
И так же неизменно парят в головокружительной высоте орлы с золотым оперением.
***
Ириссэ проводила взглядом пару птиц, появление которых среди облаков всегда казалось ей не добрым, но дурным предзнаменованием. Мельком посмотрев на племянницу, купавшуюся в музыке и восхищении подданных, сестра короля подумала, что любовь народа — безусловно важная вещь для правящей особы, но завоёвывать её надо всё-таки иначе, однако глупая дева слишком слаба для настоящих поступков, а вечно нянчиться с ней и тащить в верном направлении нет никакого желания.
Самой же Ириссэ сейчас совсем не нужен был народ и его доброе отношение. Белая Дева точно знала одно: в городе она не останется, но где селиться в таком случае? Каменные Врата — точно нет. Крепость-страж — это тюрьма, клетка, ловушка для дичи, а не жилище охотника, как уверяют Орлы.
Но и Деревянные Врата тоже не подходят: там свободы больше, да только жить, постоянно помня о незримой границе, за которую нельзя уходить, — это тоже невидимая цепь, ошейник от которой с каждым днём сильнее давит на горло.
Орёл и орлица, сверкая золотом оперения, показались в разрыве облаков, день становился теплее.
«А ведь я сама виновата в своём непокое, одиночестве и метаниях, — подумала вдруг Ириссэ, смотря за птицами, у которых, наверное, скоро будут птенцы. — Я сделала выбор в пользу отца, родства с которым теперь стыжусь. Да, Тьелко тоже хорош! Он убийца и трус, бросивший брата в беде, но если бы я была рядом, возможно, жизнь сложилась бы иначе».
Дочь верховного нолдорана подумала, что прошлое всё равно не вернуть, и отношения с оскорблённым гордым Феанарионом никогда вновь не станут доверительными и тёплыми, но…
«Я обязана перед ним извиниться. За сломанную судьбу, за свою трусость, за глупость, за то, что не ценила любовь».
Ириссэ не признавалась даже самой себе, что мечтала вновь быть вместе, ведь кем в таком случае она станет для Тьелко? Да, можно надеяться на прощение и свадьбу с последующим совместным правлением благодатным Химладом, но это глупо! Глупо! Какой бы сладкой ни казалась мечта, как бы ни грела она сердце. Однако… Что, если Турьо позволит уехать? Вдруг Тьелко не откажется выслушать?
Дальше в дело вступит проверенный способ убеждения мужчин, и да, конечно, всё получится.
Глупо! Но иначе уже невозможно. И пусть брат только попробует не позволить уйти. Арестует и казнит? Пусть попробует! Пусть! И тогда все увидят, что король Тургон действительно отвечает за свои слова, каким бы тяжёлым выбор ни был.
Эта мысль немного напугала, однако Ириссэ слишком разозлилась на себя, чтобы страх имел какое-то значение.
Стало жаль, что рядом нет Аклариквета, у которого можно отобрать арфу и сыграть, потому что стихи, рождавшиеся в голове, сами собой ложились на музыку:
«Сердце стынет в тюрьме ледяной,
Бьётся птицей, грустит о свободе.
Для чего в нём пылает огонь?
Почему мне нельзя быть собой?
Неужели любовь всё испортит?
К стебельку стебелёк
Я сплету свой венок,
Загадаю простое желанье.
Пусть плывёт по волнам
К сумрачным берегам
В незабудки вплетённая тайна.
Лёд и пламя, тьма и чистый свет,
Долг или мечта? Что одержит верх?
Да, наверное, глупо мечтать,
Ведь в мечтах никакого нет проку.
Но душа моя жаждет тепла
И отчаянно рвётся туда,
Где не будет вовек одинока.
Я плету свой венок:
Словно солнце — глазок,
Лепестки голубые, как волны.
Стебелёк к стебельку,
У судьбы я прошу,
Чтобы он полюбил, чтобы вспомнил.
Лёд и пламя, тьма и чистый свет.
Долг или мечта? Что одержит верх?
Я безумна, я в плену страстей.
Как найти во тьме
Путь к самой себе?»
Ноги сами понесли в сторону дворца, глаза видели только цель, а сердце билось всё яростнее.
«Я добьюсь свободы или смерти! И это мой выбор, моё решение. Больше никто мне не указ — ни отец, ни брат, ни сама судьба!»
***
Мост над рекой утонул в тумане, одинокая фигура медленно шла сквозь сумрак и казалась бы полностью чёрной, если бы не снежно-белые сияющие волосы. Силуэт двигался неуверенно, пошатываясь, словно под ногами был не камень и металл, упиравшийся в земную твердь, а палуба корабля, качавшаяся на бушующих волнах.
Королевские дворцы Химлада, разделённые рекой, казались исполинскими призраками, проступавшими среди утренних миражей, и лишь блеск золота выдавал в них рукотворные постройки.
***
Тьелпе отошёл от окна, обернулся к сидевшему за столом отцу.
— Финдарато говорит, что смертным нельзя под землю, — пожал плечами химладский принц, пробегая глазами по развешанным вдоль стен картинам, мозаикам и охотничьим трофеям, — без света они болеют, становятся нервными и агрессивными, либо наоборот — теряют интерес к жизни. Но объяснить им это невозможно, поэтому проще запретить, придумав какой-нибудь пугающий закон или, например, древнее пророчество, которое гласит: «Как только смертный ступит в ворота Тайной Пещеры, всему эльфийскому роду придёт конец! Один за другим погибнут величайшие светлые владыки и заберут с собой во тьму каждого, кто служил им!»
Куруфинвэ хмыкнул и покачал головой.
— А что придумать нам? — спросил отца Тьелпе, сняв с руки массивный браслет гномьей работы и положив на стол рядом с яшмовой шкатулкой.
— Пока мы можем беззаботно отдыхать, — улыбнулся сыну владыка северной части Химлада. — Финдарато разделил свою находку между всеми, кому не повезло чем-то насолить нашему Королю-Солнце, и на нас не хватило.
— Ты! — в дверях возник совершенно пьяный Туркафинвэ и указал резным стилетом на племянника. — Убирайся отсюда!
Принц изумлённо поднял брови.
— Убирайся, я сказал!
— Тьелко, — встал с места Куруфинвэ. — ты не у себя дома. Но ещё немного, и окажешься там. Против своей воли.
— Мне плевать, Курво! Я не хочу говорить при свидетелях.
Мутные глаза беловолосого Феаноринга попытались сфокусироваться на племяннике. Стилет медленно опустился.
— Дорогой мой Тьелперинквар, — оскалился Туркафинвэ, — будь так любезен — пойди погуляй. Мне с твоим папой надо обсудить, какое дерьмо орочье эта наша жизнь. И прости, если нагрубил.
— Просто прекрасно, — покосился на отца принц, но тот смотрел только на брата. — Поеду в Ногрод.
Проследив, как племянник вышел и хлопнул дверью, третий сын Феанаро рухнул в кресло около низкого стола с цветами, откинул голову.
— Курво, — выдохнул он, поднимая к лицу стилет, — я хочу сдохнуть. Прямо сейчас. Ты не представляешь, как мне надоели все эти соседи, которые постоянно пытаются с нами о чём-то договориться. Они мне не нужны! Я не хочу их видеть. Давай уедем, а?
— Куда? — усмехнулся Куруфинвэ, снова садясь на место, стараясь не выдать волнение.
— Не знаю. В лес. В глушь. Возьмём Хуана, поохотимся. Да, мы только недавно вернулись, но я чувствую, что хочу просто уйти, и чтобы никто меня не нашёл. Никаких писем, никаких гостей, послов, смертных этих. Никакой войны…
Самый похожий внешне на великого отца сын покачал головой.
— Хорошо, — согласился он, подумав, — только скажу, чтобы Тьелпе не уезжал.
— Да пусть едет! Всё равно твой лапсэ ничего решать не будет, а с гномами хоть научится чему-нибудь.
Куруфинвэ, всё ещё улыбаясь, кивнул. Идея сорваться, всё бросить и отправиться на охоту была интересной и главное приятной, а различные «но» можно и не заметить. Совершенно случайно.
— Ты готов к дороге? — спросил брата Курво.
— Да, — отозвался тот, рассматривая кончик стилета, — отправляемся. Возьмём с собой лишь мечи.
Шутка могла бы показаться смешной, однако на этот раз никто из братьев не улыбнулся.
***
В пещере, оборудованной под кузницу и небольшое жилище, царила напряжённая тишина. Каждый раз, когда подходило время выплаты владыке Дориата выкупа за свободное проживание за границами Королевства-под-Завесой, Эол полностью уходил в себя, и слуги знали: к хозяину лучше не обращаться ни по какому делу, а если он что-то попросит — выполнить молча, не поднимая глаз, иначе беды не избежать.
Эльфийка с волосами цвета тёмного серебра была крепко привязана к постели, специально сконструированной для того, чтобы лежавшее в ней тело оказывалось абсолютно беспомощным и подвластным хозяину пещеры. Широко раздвинутые ноги служанки были напряжены, плечи, бёдра и грудь дрожали и метались, насколько позволяли путы, а между ягодиц неустанно работал механизм, приводимый в движение редкими лёгкими нажатиями на рычаг, одно касание которого означало долгие, медленно затухающие колебания двух штырей, измучивших эльфийку до полусмерти. Попросить пощады она не могла — не позволял кляп, посмотреть с мольбой — тоже — глаза закрыла чёрная повязка, вплетённая в волосы, так же державшая голову неподвижно.
Эол равнодушно посмотрел на дрожащее стонущее тело и надавил на рычаг. Из мокрой от пота напряжённой груди вырвался сдавленный отчаянный крик, приглушённый кляпом.
Никогда не деливший постель со своими служанками, брат короля любил наблюдать, как реагирует плоть на боль, ласки, новые ощущения, и лишь иногда позволял развлечь себя губами, если дева была абсолютно искренней, покорной и в то же время артистичной.
Но когда Эол чувствовал фальшь…
Рычаг надавился резко, штыри вошли глубоко.
— Владычица Мелиан никогда не требует от меня сокровищ, — нажимая часто и сильно, наблюдая за вращением колеса, приводящего в движение предназначенную для удовольствия вещицу, напряжённо проговорил брат Тингола, — только Элу ненасытен, словно разыгравшееся пламя. Хотел бы я взглянуть на его… — от резкого надавливания штыри заходили туда-сюда с безумной частотой, повязка на глазах эльфийки окончательно промокла от слёз, — на его тайный подвал, заваленный нечестно заработанными ценностями. Мне снова придётся отдать кое-что, очень дорогое для меня как для создателя. Но это ничего. Я знаю: однажды братец перейдёт черту, и тогда все те частички феа, вложенные мастерами в их изделия, оказавшиеся в плену ненасытной твари, возрадуются отмщению.
Оценивающе взглянув на замученную служанку, Эол хмыкнул, убрал приспособление со штырями, вынул кляп, и эльфийка отчаянно зарыдала.
— Вот теперь ты действительно честна, — улыбнулся брат дориатского короля, — искренне плачешь от причинённых тебе страданий. Знай же — я ненавижу ложь. И ты мне не родственница, чтобы прощать и щадить тебя.
Путы начали медленно ослабевать, освобождая сначала одну руку — большой палец, указательный, средний, безымянный, мизинец, ладонь, кисть, локоть, плечо, потом другую, за ней — шею, голову, грудь, талию, правое бедро, левое, колени, лодыжки, стопы. Неловко двигаясь, служанка медленно свернулась в дрожащий мокрый воющий комок. Повязка всё ещё оставалась на глазах.
— Убирайся из моей постели! — приказал Эол, махнув в воздухе плетью, чтобы провинившаяся эльфийка по звуку поняла, что ей грозит в случае нерасторопности.
С трудом переставляя ноги, которые не могла даже до конца свести, служанка поплелась к выходу из комнаты, так и не сняв ткань с глаз.
Брат Тингола, похоже уже забыв о виновнице своего недовольства, подошёл к стене и снял прекрасный необычный меч из сердца чёрной звезды, упавшей с неба. Рядом висел длинный кинжал из такого же метеорита, найденного рядом с крупным осколком.
Воздух снова будто дрожал, и эльф сказал бы, что слышит шаги судьбы, если бы не считал подобные слова глупой бессмыслицей.
Что-то придётся отдать Тинголу. Снова. Что угодно, но не сердце звезды и её сына. Подумав ещё немного, Эол, не глядя, сгрёб со стола кованые статуэтки, подсвечники, золотые и серебряные украшения для плаща и пояса и начал собираться в дорогу. Ждать посланников брата не было настроения. Лучше доехать к границе Дориата самому, передать откуп Белегу, Маблунгу или тому же Ороферу, а потом отправиться в Ногрод и приятно провести время в действительно достойной компании.
Вибрировавший, словно перед сильной грозой воздух застыл, и шаги судьбы прозвучали совсем близко.
Чем жертвовать — выбор каждого
Лес густел с каждым шагом лошади. Ясени, клёны, дубы, буки, тисы, юные тонкие и могучие старые, росли всё ближе друг к другу, и путать следы становилось тяжелее.
«Почему ты не поехала к нему, когда было можно? — вопрос Турукано звучал в ушах, словно брат до сих пор находился рядом и снова и снова пытался получить ответ. — Почему, Ириссэ?»
Наверное, это худшее, что он мог спросить, потому что на остальные предполагаемые вопросы нашлись бы ласковые, грубые, насмешливые или легкомысленные отговорки, а здесь… Тупик.
Действительно, почему?
Почему теперь, когда поездка в Химлад подвергает опасности целый город, ведь принцессу Ириссэ слишком многие знают и догадаются, откуда она держит путь, а сам Туркафинвэ Феанарион может попросить птиц рассказать подробности маршрута бывшей возлюбленной, в сердце Белой Девы проснулись давно забытые чувства?
Очень не хотелось думать, что дело исключительно в самом запрете, а не в более светлых и прекрасных мотивах, однако Турукано, похоже, иллюзий не питал.
«Это не игра и не моя прихоть, Ириссэ! Это необходимость!»
Однако за строгим взглядом и безжалостными словами таилось тщательно скрываемое, как и сам Гондолин, чувство вины.
«Да-да, Турьо, ты был одним из тех, кто помогал рушить моё счастье. Какие вопросы теперь?»
На струнах души брата оказалась сыграна правильная тема, и Белая Дева получила свободу. Разумеется, список условий и обещаний, необходимых для исчезновения из Гондолина, был длинным, однако вполне выполнимым, ведь если не попасть в руки Моргота, угрозы рассказать о местонахождении тайного города под пытками нет.
Ириссэ до последнего ждала, что брат скажет никогда не возвращаться, однако Турукано промолчал, а сама сестра одного короля и дочь другого рассчитывала покинуть каменную тюрьму навек и добиться успеха в задуманном деле, чего бы это ни стоило. Если в Валиноре не получилось быть с любимым из-за глупого бессмысленного страха, то теперь Белая Дева не боится ничего.
А значит, препятствий нет.
И только лес встал на пути и не даёт продвигаться вперёд. Но что могут деревья противопоставить пылающему сердцу?
***
Когда сопровождавшие первое время сестру короля верные вернулись в Гондолин, разговор, ожидаемый и закономерный, но до последнего избегаемый, всё же состоялся.
— Дорогой родственник, — начал очень тихо и вежливо Глорфиндел, зайдя к королю в кабинет и взглянув прямо в глаза, — мой король. Для каждого из нас близкие дороже всего. Однако и собственная гордость стоит немало.
Владыка Тургон, мысли которого всё чаще и упорнее замыкались на том, что его дворец не должен уступать в роскоши жилищу Манвэ, поэтому мастерам нужно трудиться усерднее, неохотно оторвался от недавно принесённых Келебрехом чертежей. Молодой эльф пока мало что делал сам, зато неустанно бегал от работников к королю и тщательно записывал и зарисовывал всё необходимое.
— Я слушаю, Лаурэфиндэ, продолжай, — напряжённо отозвался король.
— Боль от ран можно перетерпеть, однако это не просто, — синие глаза воина смотрели всё злее. — Плоть заживает, может даже не остаться шрамов, однако любая стычка с врагом — это новая боль, от которой не заснуть, могут не до конца помогать снадобья. Признаю, путь войны — это личный выбор, но плодами трудов бойцов пользуются очень многие. Эти эльфы не знают нашей боли, не видят наших шрамов, не испытывают того, что чувствует воин, видя, как на него нападает вооружённый враг. Ни один боец не потребует от мирного жителя познать всё это на личном опыте. Ни один! Но я, Турукано, король Тургон, мой зять, требую уважения. И для себя, и для каждого, кто вносит посильный вклад в оборону Гондолина.
Владыка поднял глаза, пытаясь придумать, что отвечать.
— Я уже говорил и повторю снова, — Глорфиндел приблизился, — каждый из нас готов принять свой жребий и умереть, исполняя долг. И я не отказываюсь от собственных слов о том, что посмертная слава лучше любой прижизненной, потому что не померкнет, не замажется дальнейшей недостойной жизнью. Но, защищая Гондолин, король Тургон, я и мои воины жертвуем совестью, и от её мучений не спасёт ни время, ни снадобье. От памяти, мой владыка, никуда не деться. Я готов жертвовать. Но ты обязан понимать ценность моей службы!
Орёл ждал ответа, Турукано отодвинул чертежи, многозначительно кивнул.
— Лаурэфиндэ, — спокойно произнёс король, невольно подражая интонации Манвэ, — ты столь рьяно взялся за исполнение долга, что я не удивлюсь, если однажды Рок, решив ударить по самому больному, сделает так, чтобы самый жертвенный, преданный, стойкий и убеждённый защитник стал причиной нашей всеобщей гибели. Невольной, возможно.
— Это ничего не меняет, не уходи от темы, король.
— Да, Лаурэфиндэ, — Турукано вдруг ощутил небывалый прилив сил, вероятно, нечто подобное было на турнире в Валиноре, а возможно, и не чувствовалось никогда, и это оказалось истинное наслаждение, — я король. А ты — мой военачальник. И пусть каждый из нас помнит о своём месте в жизни народа, города, Арды, о своём статусе. Место короля — на троне, место воина — в карауле. И никто из подданных, даже ближайшие советники не должны учить владыку, как ему правильно сидеть в драгоценном кресле.
Глорфиндел, похоже, не ожидал отпора. Постояв какое-то время в молчании, Орёл покачал головой:
— Надеюсь, мы поняли друг друга, король.
— Очень на это рассчитываю, воин.
— У каждого своё место в жизни.
Последние слова были сказаны без уважения и почтения, Турукано на миг подумал, что это месть за нежелание держать ответ за сестру и её уход, однако, стоило Глорфинделу откланяться, мысли сразу же переключились на чертежи. Что бы ни говорил брат жены, город он не бросит, от службы не откажется, и вмешательство короля в дело Орлов не требуется. А история, которую должен рассказывать дворец, зависит только от воли сидящего на троне. И ошибок допущено быть не должно.
***
Хуан, весело лая, высоко подпрыгнул, делая вид, будто пытается поймать мотылька, но вдруг настороженно замер, припав на лапах, морда заулыбалась. Пёс вопросительно посмотрел на хозяина.
Туркафинвэ побледнел. Вскочив от костра, до этого расслабленный от вина и успешной охоты, Феаноринг мгновенно собрался и сделал знак брату молчать. Слуги, занимавшиеся своими делами, напряглись.
Густой лиственный лес звенел голосами птиц и шумел уже не холодными ветрами, молодая поросль то и дело попадалась под ногами на высыхающей земле, но в самых тенистых местах по-прежнему лежал снег.
Щёлкнув пальцами, Туркафинвэ раскрыл ладонь, свистом приманил пернатого собеседника. Доверчивая зарянка порхнула к эльфу, ухватилась лапками за палец, посмотрела внимательными бусинками-глазками. Пёс обиженно рыкнул.
— Хуан, — улыбнулся Феаноринг, хотя его глаза наполнялись злобой и слезами одновременно, — я не сомневаюсь в твоей честности, правоте и осведомлённости. Мне лишь нужно было кое в чём убедиться. Курво, — часто заморгав и высоко вскинув голову, обратился к брату химладский нолдоран, — мы уйдём с этой поляны к юго-востоку. Верные, — Туркафинвэ перевёл становившийся страшным взгляд на слуг, — сообщите домой, что светлейший король благодатного Химлада на охоте и возвращаться не собирается. О его местонахождении неизвестно и говорить запрещено, а любые визиты нужно заранее оговаривать и прежде чем являться в чужие владения, необходимо убедиться, что хозяева ждут и рады видеть гостей.
— Тьелко? — Куруфинвэ непонимающе нахмурился.
— Всё в порядке, — вымученно улыбнулся беловолосый Феаноринг, ласково погладив зарянку по ярким пёрышкам на грудке. — Ириссэ едет в Химлад, может случайно нас заметить, поэтому мы сейчас отсюда уйдём. Я бы мог лично высказать ей всё, но не хочу. Она предала меня. Она мне отвратительна.
Брат был почти уверен — причина в ином: Тьелко всё ещё любит Ириссэ, но гордость не позволяет в этом признаться, а сам эльф чувствует — встреча лицом к лицу с той, чей образ навсегда втайне дорог, может сломить сопротивление, сердце возьмёт верх над всем остальным, и влюблённый король забудет о статусе, обидах, достоинстве и растает весенней льдинкой в объятиях женщины, однажды уже разрушившей его судьбу. Тьелко это понимает и не ввязывается в неравный бой.
По-прежнему пытаясь изображать гордость, бледный и напряжённый Туркафинвэ отпустил птаху и, дыша всё тяжелее, подозвал Хуана, ласково погладил по густой жёсткой шерсти.
— Уходим, Курво, — хрипловато произнёс третий сын Феанаро. — Найдём место получше.
Слуги уже выполняли волю своего короля, Куруфинвэ нехотя поднялся. Конечно, он не стал рассказывать о своих домыслах брату, но был практически уверен — Тьелко не прав. Как бы ни было горько и больно, с Ириссэ нужно поговорить. Неважно, чем закончится такая беседа, но это в любом случае лучше, чем тянущаяся столетиями недосказанность. Увы, Тьелко, как всегда, не послушал бы совета. А жаль.
***
На вид лес оставался обыкновенным, но звучал уже совершенно иначе. Это не заметил бы обычный путник, однако знавший немало колдовских приёмов эльф за несколько миль чувствовал — цель близка. И пусть его знания магии в основном ограничивались заговором оружия или пока необработанного металла, Эол мог распознавать чужие чары, особенно знакомые.
А ещё брат короля знал — он давно уже не один.
— Эй, тинголовы шавки! — крикнул, останавливаясь, изгой. — Кто не побоится ко мне подойти, тем самым сослужив мне хорошую службу, потому что мне не придётся переться до вашей границы ещё полдня, тому подарю кинжал. Не сомневайтесь — качественный.
Ответа не последовало, и Эол двинулся в путь, однако довольно скоро перед ним возник Белег. Воин вышел словно из превратившегося в стену воды воздуха, будто гладь лесного озера повернулась вертикально.
— Привет, друг, — очень тепло поздоровался Куталион, несмотря на крайне недружелюбный настрой брата короля. — Мы не ожидали тебя увидеть. Что привело столь необычного визитёра?
Эол смерил оценивающим взглядом старого знакомого, достал обещанный кинжал, протянул как бы с неохотой.
— Белег, — вздохнул, будто очень устав, брат Тингола, бросил на мох сумку и плащ, оставшись по пояс голым, и уселся на плотную, незаметную среди зелени ткань, — тебе когда-нибудь надоедало ждать одного и того же неприятного события, которое происходит с потрясающе гадкой регулярностью?
Куталион пожал плечами, опустился рядом.
Лес вокруг был молодым и зелёным, однако оба эльфа знали: впереди уже начинаются сохранённые чарами древние ясени с сиреневой листвой, а также те из не существующих ныне деревьев, что не удалось спасти, зато прекрасно получается создавать иллюзию их жизни. Тем же, кто находился за Завесой, чудеса видны не были.
— Это всё для твоего короля, — Эол небрежно толкнул сумку. — Там есть один подсвечник, который я бы попросил тебя затолкать ему в то место, которым он чаще всего думает, но знаю — ты этого не сделаешь, поэтому не стану предлагать выгодное сотрудничество. Расскажи лучше, как дела у Лутиэн.
Белег сразу же погрустнел и смутился, брат Тингола посмотрел на него и расхохотался.
— Послушай, приятель, — толкнул он воина в плечо, — давай я тебе деву подарю? Надоела она мне — не уживёмся, чувствую. Ты о ней позаботишься, пригреешь на груди. Она умеет усердно прислуживать, просто не понимает некоторых вещей, которые для меня принципиальны. Но она хорошая.
— Женщина — не вещь, которую можно подарить, — недовольно отозвался воин.
— Могу продать за мирианы, — снова захохотал, криво скалясь, Эол, — ты хоть знаешь, что это такое? Они в Дориате в ходу?
По реакции Белега стало понятно — ответ отрицательный.
— Ты спрашивал про Лутиэн, — перевёл тему дориатский защитник, — она стала ещё прекраснее, чем была ранее. Лучи луны делают белоснежную кожу ещё белее, а свет солнца сияет в волосах и глазах. И я счастлив хранить её покой.
— Тебе надо жениться, — словно неразумному мальцу, сказал воину брат короля, — пойми, дурак, если ты не заведёшь семью, стремление о ком-то заботиться заставит тебя опекать любого нуждающегося. Но беда в том, что не каждый, кто кажется слабым и неразумным, действительно таков. Твоя опека будет не нужна, и рано или поздно ты получишь за свою заботу совсем не ту награду, на какую рассчитываешь.
— Ты женился? — то ли в укор, то ли просто спросил Белег.
— У меня нет столь ярой потребности кого-то защищать, — хмыкнул Эол. — Я так понимаю, в Дориате всё по-прежнему. Жаль, я надеялся, моему братцу кто-нибудь хорошенько поправил рожу. Но раз ничего не поменялось, — изгой поднялся, накинул плащ, который помимо кожаных штанов и сапог был единственной одеждой, — пойду. А моё предложение в силе.
— Я никогда не соглашусь на такое! — крикнул вслед собрату Белег, постоял какое-то время, поднял сумку с ценностями для сокровищницы своего короля и ступил за Завесу.
Волны разошлись по воздуху и быстро растаяли, будто их и не было.
***
Разделённый рекой надвое королевский дворец Химлада таял в предрассветном тумане, шпили скрывались в дымке, мосты то показывались, то исчезали среди белёсых прозрачных волн, влажный холод здесь ощущался сильнее.
Сопровождаемая пограничной стражей, Ириссэ спешилась, посмотрела на верных короля Туркафинвэ:
— Может быть, позволите мне ехать дальше одной? Не заблужусь — не бойтесь.
— Нам запрещено пропускать Нолдор Второго Дома, — в очередной раз пояснил воин в ало-звёздном, — для тебя, леди, мы и так сделали исключение, позволив доехать до дворца.
— Словно я ваша пленница или преступница, — гордо заявила дочь верховного нолдорана. — Это оскорбительно!
— А для нас оскорбительно присутствие на нашей земле родни узурпатора, — угрожающе оскалился страж.
«Говори, что хочешь, — подумала Ириссэ, завлекательно поправила волосы, вытянула шею, расправила плечи, выставляя напоказ грудь, лишь слегка прикрытую расшнурованной рубашкой. — Я ведь знаю, что если захочу, ты станешь ползать передо мной на коленях и клясться в любви».
Абсолютно уверенная в своей неотразимости, дева взглянула на вышедших навстречу дворцовых слуг. Да, они смотрят без восхищения, но это лишь потому, что самой Ириссэ не требуется их поклонение.
— …и никто не смеет являться в Химлад без особого приглашения или предварительного договора с принимающей стороной, — прозвучали последним аккордом слова красно-звёздного эльфа, на первый взгляд безоружного. Конечно, зачем слуге меч?
— Я не просто девчонка без рода и племени, — зло сверкнула глазами дочь верховного нолдорана, — но не стану кичиться происхождением, чтобы никого здесь не опечалить. Скажу лишь, что не уеду и дождусь возвращения Туркафинвэ Феанариона. Если меня не пустят во дворец, буду спать на улице.
***
— Пусть ночует, где хочет! — выпитое вино сделало речь Тьелкормо невнятной. — Пока она на моей земле, я не вернусь!
***
— Я буду ждать, сколько придётся!
***
— Тогда я поселюсь в лесу!
***
Жалея, что позволил отцу уговорить себя остаться в Химладе за главного, принц Тьелперинквар Куруфинвион с досадой и недоумением наблюдал, как дочь Нолофинвэ, с усердием, явно унаследованным от увенчанного не самой лучшей славой родителя, добивается, как и в своё время глава Второго Дома, того, что ей принадлежать не может.
Тьелпе хорошо помнил, как страдал дядя, знал по себе, что такое безответное чувство, и насколько безжалостны порой к мужским сердцам женщины, поэтому не испытывал никакого сострадания к Ириссэ, однако всё же настоял, чтобы, пусть и нежеланную и незванную, гостью впустили во дворец на северном берегу, где жил король Куруфинвэ, и выделили покои. Дни сменялись ночами, глупое бессмысленное противостояние продолжалось, радовало лишь одно: Ириссэ не пыталась давить на принца, выпытывать местонахождение его отца, требовать писем с особым содержанием или поддерживать и принимать её сторону. Дочь верховного нолдорана просто ходила по коридорам с гордым видом и воротила от всех и всего нос. Её присутствие стало даже привычным и чем-то обыденным, поэтому Тьелпе почувствовал себя странно, когда однажды не встретил Ириссэ ни во дворце, ни на мосту, ни во дворе, ни на площади.
Оказалось, дева всё же решила найти Тьелко сама, устав от ожидания, и, казалось бы, это хорошо, но принц Тьелперинквар Куруфинвион не мог отделаться от крайне неприятного предчувствия, словно произошло нечто непоправимое.
Но… что он мог сделать?
Чёрная звезда 2. Tancave
Знаешь, любимая, чёрное — это
Как небо без звёзд, как земля на рассвете.
И с чернотою моё очевидно родство.
Знаешь, любимый, белое — это
Как брызги и перья, летящие в лето.
И белое было всегда мне милее всего.
Мы сами не рады,
Но нас не переделать.
Стоим у ограды по разные стороны.
Чернила досады
И нежности в белом
С тобой всё равно мы поделим поровну.
Чёрное с белым смотрится.
Чёрное с белым сходятся,
Словно с картины сводится
Краска ушедших лет.
Все наши фразы сложные
Все недомолвки тошные,
Будто бы память прошлого
Смотрит печально вслед.
Счастье, как птица, влетает без стука
И бьётся о белую стену разлуки,
Тебя от меня отсекая, как недуг.
Чёрной оградой встает воздаянье,
И падает в чёрную горечь сознания
Наше беспомощное расцепление рук.
Останусь ли прежней иль стану сильнее?
Мой выбор, прошу тебя, благослови!
Нет в мире надёжней, нет в мире прочнее
Обиды-преграды для давней любви.
Чёрное с белым
Кружатся.
Рамки решений
Сужены.
О, Эру, дай нам мужества
Принять, что произошло.
Наши объятья крошатся,
Наши утраты множатся.
Чёрное с белым — прошлое,
Что навсегда ушло.
Чёрное с белым — разница
Чёрное с белым дразнятся.
Что нам в конце останется?
Нас не вернуть назад.
Все наши фразы сложные,
Все недомолвки прошлые…
Нам нужно нечто большее,
Чтобы не знать преград.
Музыкой звучал воздух, земля, деревья, ручьи и роса, словно в Эпоху Расцвета Валинора, но в то же время сплетение Тем было совершено иным. Завеса над Дориатом осталась далеко позади, однако её отголоски всё ещё доносились, отзываясь в листве и мхах.
Эол не спешил. Поначалу хотелось скорее добраться до гномьего города, но потом что-то заставило сбавить шаг и чаще делать привалы. Куда торопиться? Прошлой осенью умер один из друзей-мастеров, часто говоривший, что хотел бы учить сына приятеля-эльфа, но так и не дождавшийся рождения наследника. После смерти кузнеца, пусть и совсем не главного и не лучшего в городе, Ногрод словно опустел: разъехались многие подмастерья, забрав семьи, перестали гостить старые знакомые.
Это, разумеется, не стало катастрофой, работа и торговля не остановились, по-прежнему была масса добрых наугрим, открытых для совместных дел, но торопиться желание пропало, особенно теперь, когда лес пел так дивно. Или, возможно, магия не поменялась, просто сам эльф изменил к ней отношение.
Вдруг в опасной близости встрепенулась стая птиц, Эол прислушался, тронул землю. Дориат далеко, значит, дело не в его горе-защитниках. Преследовать брата Тингола, кроме цепных псов Маблунга и Орофера, вроде бы некому, выходит — это случайные путники.
Решив чисто из любопытства взглянуть, кто разгуливает по лесу, не крича при этом славу своему королю, Эол накинул капюшон маскировочного плаща и стал невидимкой среди листвы, стволов и ветвей.
***
Теперь прятаться и заметать следы необходимости не было: Ириссэ не просто хотела быть замеченной — Белая Дева этого страстно желала. Злые мысли повторялись по кругу, и дочь верховного нолдорана уже мечтала, чтобы вот прямо сейчас из-за деревьев показались незнакомые странники и спросили, кто она, откуда и куда держит путь.
— Я — оскорблённая женщина! — шипела змеёй Ириссэ, подгоняя коня, пока ничто не мешало на дороге. — Еду из Химлада! Ненавистного охраняемого бдительными дураками города! Чужаков там сразу хватают под стражу, даже если «чужая» — любовница их короля! Меня держали пленницей в замке Куруфинвэ Феанариона, пока мой ненаглядный отсутствовал! Но я вырвалась из заточения и теперь хочу встретиться с этим жалким гордецом лично! Пусть посмотрит мне в глаза и скажет, что не знает меня! Пусть!
Однако на этом мысль не останавливалась: уверенная, что заставит Феаноринга пасть к её ногам, Белая Дева решила изучить лес, чтобы найти неизведанные тропы и охотничьи угодья, ведь после примирения нужно будет уединиться и любить друг друга там, где никто не найдёт, и где не будет скучно в перерывах между ласками.
Снова и снова ругая проклятый охраняемый дураками город, Ириссэ вдруг поняла — она не знает, где находится. Чья это земля?
По рельефу местности и расположению болот выходило, что данный участок леса, по одним картам принадлежащий отцу, а по другим — владения Тингола, в которых, однако, никто не живёт, потому что здесь «всё пропитано злом». Вероятно, речь шла о чарах самой Майэ Мелиан, рассеявшихся при создании Завесы, или намеренное «осквернение» территории, по которой враг мог попробовать пройти в Дориат. Довольно действенная защита, надо признать.
Так или иначе, именно сейчас Ириссэ столкнулась с тем, что неправильно или шифрованно составленные по причине страха или тщеславия карты сбили с толку даже опытную охотницу.
— Чтоб ты в пламя Утумно вместе с Валараукар провалился, Лаурэфиндэ! — выругалась эльфийка, поняв, что неверно истолковала ключ от планов местности, сделанных Орлом. Или, может быть, он и сам уже запутался в собственных чертежах?
Рассудив, что лес в любом случае не бывает ничьим, и в скором времени настанет момент истины, когда выяснится, кто же из королей всё-таки здесь хозяин — на пути однажды попадутся либо подданные Эльвэ, либо собратья-Нолдор, Ириссэ решила не возвращаться назад, а продолжить движение, запоминая особые приметы местности.
Иногда начинало казаться, будто всё вокруг или по крайней мере часть — иллюзия. То и дело с разных сторон возникали странной формы густые кустики или раздвоенные стволы, но стоило проехать вперёд, а потом обернуться — ничего, что до этого служило ориентиром, не оставалось. Более того, небесный свет здесь рассеивался, как в Валиноре в Эпоху Древ, и находить путь по солнцу, луне и звёздам не представлялось возможным.
Судя по картам разных составителей, в этой части леса должны были располагаться три речушки, и после почти целого дня пути Белая Дева обнаружила исток одной из них, однако впереди ждало разочарование: пройдя вниз по течению, уже в кромешной тьме Ириссэ увидела, как поток исчез под землёй.
Карты снова соврали! Или это совсем другое место?
Остановившись и оглядевшись, дочь верховного нолдорана спешилась, сняла со спины лук. Ночные птицы среагировали мгновенно — подняли переполох. Это было тем более удивительно: почему пернатые здесь такие пуганные? В этой части леса часто бывают охотники? Или сейчас находятся где-то поблизости?
— Феанарион! — крикнула Ириссэ. — Ты от меня всё равно не уйдёшь! Тебе не спрятаться! Слышишь?!
***
Долетевшая издалека речь заставила скривиться.
— Долбанные Голодрим, — прошипел Эол, размышляя, как поступить дальше — убраться подальше от этих ходячих фонарей или выйти к ним в неожиданный момент и отвесить пинка самым ярким.
Однако голос был женский, и даже раздражавшее валинорское наречие не могло испортить дивное манящее звучание, поэтому ход размышлений пошёл по иному пути.
— На кого же ты так злишься, малышка? — брат Тингола прислушался.
Эльфу не нужно было даже применять чары, чтобы понять: дева из самого отвратительного народа в Арде была очень гордой и уверенной в себе, как и все Голодрим. Конечно, она считает себя лучше остальных, просто потому что родилась под крылышком Валар.
— Интересно, с кем ты гуляешь в этих глухих местах? — спросил Эол и очень осторожно пошёл туда, откуда прилетели звеневшие заносчивостью слова на отвратительном наречии, называемом Квэнья.
Пожалуй, единственное, в чём изгой был солидарен с братом, — решение запретить говорить на этом гадком языке.
***
Ириссэ была уверена — поблизости кто-то есть, и на подобную мысль навело не только поведение птиц: чутьё подсказывало, что под покровом ночного леса скрывается не только вероятная дичь, но и нечто иное, и это совсем не тот, кого Белая Дева хотела видеть.
Забросив за спину лук, дочь верховного нолдорана хотела снова оседлать коня, но вдруг ей показалось, что уходящий под землю ручей приблизился к лицу, словно внезапная штормовая волна на побережье. Вздрогнув, Нолдиэ обернулась.
***
«Прекрасная дева одна?! — Эол от удивления опешил. — Или её спутники где-то рядом? Зажравшиеся валинорские свиньи!»
Не представляя, как можно, не боясь опасностей, рвануть в одиночестве в лес, не прячась, орать во всю глотку и даже не думать, что это может обернуться гибелью или, что ещё хуже, — пленом у орков, брат дориатского короля посмеялся про себя над тем, как Валар воспитали совершенно никчёмное поколение Эльдар. А ещё считают себя лучше Мелькора и его прислужников!
Желание преподать глупой гордячке урок толкнуло вперёд, кривая улыбка неприятно исказила изуродованное ожогом лицо, но вдруг насмешливо прищуренные глаза увидели в роскошных волосах цвета ночи заколку-звезду. В бархатном сумраке серебро казалось матово-чёрным.
— Кто ты? — вспомнив, как нашёл упавший с неба осколок, выдохнул Эол, словно заворожённый, рассматривая украшение среди кудрей. — Расскажи мне.
Полагая, что дева сразу же сбежит, увидев жуткого странника, изгой решил попробовать затуманить её разум настолько, насколько удастся.
Вспомнив одно из заклинаний, использованное в Первой Битве за Белерианд, чтобы дезориентировать врагов, Эол подошёл ещё ближе.
Незнакомка обернулась, и эльф понял, что не в силах отвести взгляд. Может быть, вовсе не он колдовал, а она? Эти проклятые Голодрим не способны на честный разговор! Их переполняет трусость и желание использовать любого встречного, вот и бросаются чарами, будто отравленными дротиками!
Но… как же красива эта черноволосая эльфийка с сияющей белоснежной кожей и глазами-звёздами!
Забыв, как дышать, Эол понял только одно: ему в руки снова попало сокровище, которое нельзя отдать никому в Арде.
— Кто ты? — громче, чтобы смущённая колдовством красавица услышала вопрос, повторил брат Тингола. — Откуда? Куда путь держишь?
***
Губы Ириссэ вдруг перестали слушаться, разум затуманился, словно от слишком большого количества вина, однако подготовленный заученный текст замедленно и невнятно произнёсся будто бы сам собой.
«Она уже принадлежит кому-то, — с горечью, переходящей в ненависть, подумал Эол. — Куруфинвэ? Тот самый королёк? — сердце забилось невыносимо часто. — Нет!Звезда моя! Только моя!»
Подумав, что под действием быстро рассеивающихся, но сильно пьянящих чар незнакомка сказала именно то, что её волновало, видя даже в затуманенном взгляде гордость и свободолюбие, изгой составил другое заклинание, вариации которого иногда практиковал на служанках.
И для Ириссэ стихли все звуки Арды, кроме одного-единственного голоса.
«В этом городе блёклых крыш, — зазвучала сквозь самое сердце музыка, медленно пробравшись к нему через грудь и рёбра, — по утрам ты так крепко спишь.
Удивлять этот мир не спешишь
Или просто не хочешь.
В этом городе глупых дел,
Ты как будто бы не у дел.
Много света и близость тел,
Но холодные ночи.
Кто эти Эльдар? Не мы.
В этом городе все безудержно немы.
Много белой твоей зимы.
В этом городе мы живём нашей жизнью взаймы».
Дочь верховного нолдорана почувствовала головокружение, зрение сфокусировать не удавалось, и единственным, что чётко среди темноты видела Нолдиэ, были белые волосы кого-то рядом.
— Феанарион? — с трудом спросила она, едва стоя на ногах. — Я тебя ненавижу! Но я так скучала! Мой дом был не дом, а тюрьма!
Эол протянул руки, и звезда покорно упала к нему с небосклона.
— Ты худший эльф в Арде! — как сквозь сон рассмеялась Ириссэ, такая прекрасная, пахнувшая лесом и утренней росой. — Но я люблю тебя.
— В этом городе все — друзья, — продолжал напевать брат Тингола, понимая, что придётся очень бдительно оберегать своё новое сокровище, чтобы драгоценность не покинула владельца, — но сказать никому нельзя,
Что убийственная гроза
Сердце пытает.
В этом городе всё — пустяк.
Всё в нём так, только всё не так.
В этом городе только дурак
Жизнь проживает.
Кто эти Эльдар? Не мы.
В этом городе все безудержно немы.
Много белой твоей зимы.
В этом городе мы живём нашей жизнью взаймы.
Эльфийка потянулась изящной ладонью к лицу Эола, посмотрела с нежностью. От понимания, что любовь адресована не ему, изгоя бросило в жар.
— Феанарион.
Песня изменилась. Брат дориатского короля понимал, что может навредить своему сокровищу, но ревность заглушила разум.
— Ты счастлива безмерно, ведь всё сбылось,
И на твоём триумфе я только гость.
Арда на коленях, чудное Дитя,
Мир сегодня дышит для тебя.
Жизнь в пустоте холодной каменных стен —
Мечтая о свободе, попала в плен!
Время скоротечно — города падут.
Здесь же я вершу последний суд.
Самообман, в котором тьма
Склонилась пред тобой!
Знай, ты ко мне придёшь сама!
Навеки будешь со мной!
Окончательно обмякнув в руках Эола, Ириссэ, едва заметно улыбаясь, прошептала:
— Tancave.
Примечание к части
Песни:
Рок-Опера "Элоя" "Чёрное с белым"
Марк Тишман "Песня этого города"
Мюзикл "Элизабет" "Последний танец"
Недоступное будущее
Во сне всё было хорошо.
По-настоящему хорошо, а не так, как наяву, когда каждый пытается улыбаться и будто бы искренне удивляется чужим хмурым бровям, словно неправильное выражение лица — это какое-то постыдное дело или вовсе преступление.
Бесспорно, именно с недовольного изгиба рта и начинается Исход.
И поэтому наяву каждый остался одинок в своём горе, личных затаённых тревогах, а в грёзах счастье ощущалось, как настоящее, честное и чистое, но вдруг в пустоте и безвременье появилась дочь, и повеяло пугающим сырым холодом.
— Мама, — озираясь, произнесла Ириссэ, такая же невыносимая непослушная девчонка, как и раньше, — хочешь подержать?
В руках откуда-то взялся ребёнок, и, не успев его рассмотреть, лишь поняв, что это мальчик и вроде бы похожий на Турукано, Анайрэ проснулась.
Привычный полумрак, освещённый огромными часами, в которых пересыпались сияющие кристаллы, почему-то напугал. Верхняя колба почти опустела, и это показалось дурным предзнаменованием.
Неужели в Эндорэ снова что-то случилось?! Нужно как можно скорее поговорить с кем-нибудь! Может быть, собраться народом и попросить Валар открыть хоть что-то об ушедших? Совсем немного отодвинуть завесу тайны! Да, мы должны забыть, смириться и быть счастливыми, но уже давно ясно — это невозможно! Что же делать, если сердце привязано к тем, кого объявили преступниками?
Навязчивое желание снова уйти в Сады Лориэна, чтобы не чувствовать ничего плохого, на этот раз удалось прогнать. Анайрэ взглянула на дверь и подумала о том, что хочет выйти на поверхность. Неважно, насколько силён там жар светоча Майэ Ариэн, или опасны игры Тилиона с Уинэн. Можно ведь не спускаться на берег ночью, а днём — держаться в тени.
Снова посмотрев на пустеющую колбу, эльфийка поняла, что не хочет видеть тот самый момент, когда сверху кристаллическая пыль закончится. Уйдя в соседнюю комнату и позвав служанок, чтобы помогли выбрать платье и причёску, Нолдиэ, не знающая о титуле своего мужа, остановила взгляд на зеркале.
— Нолофинвэ говорил мне, что я прекраснейшая женщина Амана, — с трудом улыбнулась Анайрэ. — Он говорил много лжи, но восхищение моей красотой, надеюсь, всё же было искреннее. И, к кому бы я сейчас ни пошла, любой должен удостовериться в том, что мой супруг врал не постоянно. Не всем и не обо всём.
Вполуха слушая заверения служанок, что сияющая красота супруги покинувшего Аман истинного короля Нолдор стала только ярче в подземелье, Анайрэ подумала, что хотела бы поговорить с Нерданель, причём не о плохом, а про что-то обнадёживающее, однако в памяти всплывали злые слова жены… Вдовы? Да, наверное, вдовы Феанаро о том, что она будет называть великий Тирион Фирионом — городом мертвецов. И теперь в твердынях на Туне действительно никто не живёт, и только стены помнят смеявшихся и плакавших, встречавшихся и прощавшихся в навек угасшем свете Древ.
Стоит ли видеться с женщиной, окружившей себя каменными изваяниями? Как сказать ей, что видела во сне живое дитя?
Пожалуй, не стоит.
Может быть, взглянуть в глаза своему страху и поехать в Тирион? Встретиться взглядом с навек погасшими окнами и осознать — прошлое не вернуть? Его ведь не вернуть уже никогда. Может быть, в Валиноре навсегда застыло настоящее, зато там, далеко за морем — будущее.
Какое оно? Счастливое, как обещали короли? Мрачное и трагическое, полное скорби, как уверяют Валар? Каждый верил, во что хотел.
Анайрэ же точно знала только одно: это будущее недоступное оставшимся в Амане. Вот оно — главное знание.
Я люблю тебя, Феанарион! Люблю!
Во сне всё было хорошо.
Мрачный незнакомый лес постепенно стал светлым и прекрасным, озарившись дивным мерцающим сиянием, как было в Валиноре при свете Древ. Колючая тёмная еловая хвоя стала мягкой и золотисто-бирюзовой, превратившись в цветы-кисти, листва ясеней и буков засеребрилась целебной росой Телпериона, с распустившихся благоухающих яблонь посыпались белоснежные ласковые лепестки, а Тьелко, подхвативший любимую на руки, показался прекраснее, чем прежде.
Между влюблёнными не осталось преград, теперь они могут быть неразлучными на протяжении всей отведённой им вечности.
— Нам больше не надо прятаться, — засмеялась Ириссэ, — а мне не придётся связывать тебя, Феанарион.
Тьелко счастливо улыбался в ответ, его руки были нежными, как никогда. Он положил возлюбленную на мягчайшую шёлковую траву, приятно зашекотавшую кожу. Самые шаловливые колоски стали пробираться в запретные тайные места, чтобы поиграть с чувствительной плотью, роса соскользнула с белоснежной пушистой ветки над головой, скатилась с сосков по груди и животу в пупок. Ириссэ не помнила, когда оказалась обнажённой, но не всё ли равно? Это ведь прекрасный сон, фантазия, мечта! Здесь не нужны наряды.
— Мы теперь навсегда вместе, — прошептали приблизившиеся губы, осторожно, как никогда, целуя шею, скулы, ресницы и кончик носа эльфийки. — Нас никто не посмеет разлучить.
— Да, — Ириссэ хотела бы сорвать с Туркафинвэ одежду, но это был сон, и руки не слушались.
Золотой свет озарил чистое небо, ввысь устремились островерхие кроны нежно-лиловых лиственниц, Тьелко начал ласкать живот любимой, постепенно опускаясь ниже.
— Ты подаришь мне сына?
Ириссэ широко раздвинула напряжённые бёдра, вытянула мыски, счастье переполнило грудь, сердце бешено заколотилось, дыхание стало прерывистым.
— Да, Феанарион! Да! Я хочу этого! Мы, наконец, сделаем то, что должны были ещё в прошлую Эпоху!
Картинка смазалась, уступив место ощущениям. Эльфийка почувствовала нарастающее напряжение в ногах и ягодицах, только не смогла понять — соединились в её фантазиях тела в одно или нет, но это уже казалось неважным. Всплеск долгожданного наслаждения должен был разбудить, однако сон продолжился, становясь ещё более прекрасным и нереальным.
Теперь поцелуи каплями росы падали на живот, поднимаясь к груди и шее, между ног ощутилось приятное тепло любимого тела, сильные горячие руки сдавили бёдра.
Ириссэ, наконец, почувствовала слияние плоти, застонала в ожидании новых ощущений, ритмично подаваясь вперёд, невыносимо захотелось больше страсти, но бездна сна накатила внезапной ослепляющей волной, лишая возможности испытать наслаждение.
Посмотрев в небо, эльфийка увидела, как золото Лаурелин и серебро Телпериона проникли друг в друга двумя сияющими вихрями, скручивавшимися воронкой, увлекая вглубь себя розовую и лиловую листву.
— Я люблю тебя, Феанарион, — прошептала Нолдиэ, — люблю.
И проснулась.
Примечание к части
А вот это уже не для слабонервных.
И прекрасный ужасный арт от MollytheMole тоже https://vk.com/photo-112232877_457241165
Две сокровенные тайны
Глаза увидели утонувшую в мерцающем полумраке комнату, но почему-то ни один предмет не получалось узнать — всё было вроде знакомое, однако понять, чем заполнено помещение, оказалось невыполнимой задачей.
Что произошло?
Вспомнить, как оказалась в этом странном месте, тоже не удавалось, и лишь одно ощущение было яснее ясного: между ног неприятно тянуло.
Дочь верховного нолдорана осознавала: она должна что-то сделать, сказать, спросить, но совершенно не помнила, что именно.
Попробовав посмотреть на руки, Ириссэ либо снова не смогла различить увиденное, либо даже не поднесла ладони к лицу.
Вдруг рядом возникла фигура. Или даже несколько, только невозможно было понять, как они выглядят, не то что узнать в лицо.
В загудевшей пустотой голове, наконец, сформировался вопрос: «Кто вы?» Только язык не слушался, словно эльфийка напрочь забыла, как говорить, какие мышцы отвечают за вдох и что воздух обязателен заранее, до начала произнесения слов.
И вдруг охватила паника: «Кто они — неважно, но… Кто я?!»
Короткий миг ужаса от осознания, что не помнит ни своего имени, ни чего-либо иного об этом потерянном существе, в которое превратилась, сменился колющей иглами болью в затылке и мерцающими осколками каких-то совершенно разрозненных знаний.
Аман.
Тирион… нет, Сирион?
Оромэ…
Финьо?
Что значат все эти слова?
На лице ощутилось нечто тёплое и мягкое, зрение немного сфокусировалось, и Белая Дева рассмотрела сквозь колыхавшийся туман приблизившегося мужчину, тронувшего её за щёку. Боль между ног в тот же миг оказалась главной картинообразующей деталью мозаики, Ириссэ вздрогнула, ужас и гнев от понимания произошедшего вырвали из полного беспамятства.
— Ты! — едва ворочая всё ещё вялым языком, попыталась закричать эльфийка. — Ты сношал меня, пока я спала?!
От негодования перехватило дыхание, вдруг рот осторожно, но в то же время сильно зажала рука.
— Я — твой муж, — произнёс незнакомый голос, проясняющееся зрение услужливо нарисовало штрих за штрихом изуродованное лицо эльфа. — Моё имя Эольвэ, но я его не люблю, поэтому называй меня Эол. Сейчас ты узнала сокровенную тайну, цени это.
Ириссэ почувствовала страх, рассмотрев над собой мускулистого обнажённого мужчину. Понимая, что с её телом и разумом до сих пор что-то не так и сопротивляться не получится, Нолдиэ подавила гнев и желание высказать:
«Ты совокуплялся со мной без моего согласия! Я даже не помню этого!»
Было очевидно: незнакомца подобный расклад нисколько не смущает.
— Ты называла меня Феанарион, — видимо, решил что-то прояснить Эол, однако по-прежнему руку со рта своей невольной жены не убирал, — расскажи, кто он.
Ириссэ зажмурилась и, чувствуя, как ладонь отпустила её лицо, вспомнила всё.
Осознав, что близость с Тьелко была не сном, а видением, только вместо любимого эльфа она совокупилась с каким-то незнакомцем, дочь верховного нолдорана в ужасе ахнула, не в силах произнести ни слова.
— Ты была такая узенькая, — рука Эола очутилась между ног Ириссэ, и именно сейчас Нолдиэ заметила, что лежит в постели на шкурах обнажённая, а вокруг — деревянные стены и нет окон. — Такая мягкая. Я сразу понял, что у тебя давно не было мужчины. Однако… — Ириссэ почувствовала, как в неё проникают пальцы, начинают движение. Пошевелиться всё ещё было практически невозможно — тело плохо слушалось, поэтому избавиться от омерзительного вторжения не представлялось возможным. — Ты говорила о другом мужчине и признавалась ему в любви. Кто он?
Пытаясь справиться с бурей нахлынувших чувств, разрываясь между желанием угрожать преследованием со стороны родни, требованием отпустить по-хорошему и жаждой высказать в лицо этому гаду всё, что о нём думает, Нолдиэ вдруг осознала ещё одну вещь.
— Ты… — через силу улыбнувшись сведёнными то ли от злости, то ли от чар губами, выдавила из себя дочь Нолофинвэ, — ты сделал мне ребёнка?
— Это было обоюдное решение, — рука задвигалась быстрее, пальцы коснулись чувствительной плоти снаружи: похититель явно требовал ответной реакции.
Ириссэ очень хотелось ответить, но только совсем не так, как рассчитывал этот негодяй, однако понимание напрочь убило силу воли.
«Я беременна, — голова разорвалась изнутри. — От него! Лучше умереть, чем родить! Нет! Родить и убить сына чудовища у него на глазах! Или… убить в утробе! Не знаю, как, но…»
Однако в глубине души нарастало страшное понимание: малыш ни в чём не виноват. Нельзя обрывать чужую жизнь, просто потому что так взбрело в голову! Новая жизнь ничем не заслужила ненависти и презрения, дитя не выбирало родителей и никоим образом не причастно к преступлению отца. Если Эру позволил зародиться ещё одному эльфу, то так тому и быть.
А вот его отца убить можно. Главное — выбрать момент.
Но что если он живёт не один? Здесь могут быть его… родственники, единомышленники, слуги, да кто угодно! Перебить их всех? Заставить перейти на свою сторону? Ведь, если они здесь, и этот гад до сих пор жив, значит…
Да, они заодно.
Ириссэ ахнула, из глаз полились слёзы.
Это не было манипуляцией, Нолдиэ плакала абсолютно искренне от своего безвыходного положения. Может быть, есть надежда, но вдруг её нет? Конечно, Ириссэ хотела, чтобы, увидев её реакцию, насильник оставил жертву в покое, но не тут-то было: Эол, видимо, давая понять, что бесполезно разыгрывать перед ним спектакли, и будет только хуже, резко раздвинул ноги жены и грубо вошёл в размятую, но по-прежнему сухую и напряжённую плоть. Движения стали резкими, насильник входил до конца стремительно, каждый раз полностью выскальзывая наружу, словно был не в постели с женщиной, а работал с плохо поддающимся материалом в кузнице, безжалостно, с размаху долбя его молотом. Это, однако, продолжалось недолго, Ириссэ не успела охрипнуть от крика боли. Эол остановился, перевернул жену на живот, приподнял, притянул к себе, поставил на колени. Крепко удерживая одной рукой и обильно облизав два пальца, он засунул их между ягодиц Нолдиэ.
Вцепившись немеющими руками в шкуры, заливаясь слезами, дочь Нолофинвэ завыла, впившись зубами в то, что было под головой, мысленно умоляя в ритм причиняющим страдания движениям:
«Хватит! Хватит! Хватит!»
Немного размяв неподатливую плоть, Эол вошёл снова резко и до конца, однако чуть осторожнее, чем до этого. Ириссэ показалось — её сейчас разорвёт изнутри, живот скрутило нестерпимо, но ни крики, ни слёзы ничего не давали: насильник, двигаясь всё быстрее, однако то и дело останавливаясь, чтобы не кончить и подольше помучить капризную строптивую жертву, продолжал развлекаться.
Когда не осталось сил даже кричать, Нолдиэ вдруг почувствовала, что её больше не трогают, но тут на лицо пролилась липкая жидкость.
— Даже не думай вытираться, если не хочешь продолжения, — предостерёг Эол. — Тебе пора узнать ещё одну мою тайну: когда я защищал трусов и слабаков, воюя с орками, морготовы твари схватили меня и потом имели всем отрядом, пока не надоело, называя меня девкой с членом. После они прижгли мне лицо головешкой, и пока это происходило, никто из тех, ради кого я рисковал, не попытался мне помочь. Теперь ты понимаешь, что от меня не будет жалости к ничтожествам, которые не заодно со мной, кто не готов быть для меня настоящей семьёй, а не лишь на словах? Подчиняйся — и тебе будет хорошо. В противном случае, я сделаю из тебя игрушку для всех желающих, и, поверь, это больнее, чем то, что сейчас было.
Ириссэ слышала всё сказанное, но словно не воспринимала — случившееся выбило из неё жизнь: с каждым тычком по капле. Возможно, что-то ещё осталось, и со временем получится прийти в себя, но сейчас всё было совершенно безразлично, а где-то очень далеко прозвучал приказ ненавистного похитителя:
«Присмотрите за ней».
Семь вечностей
Появление вокруг тех, кто должен был каким-то образом позаботиться о пленнице, которую почему-то называли женой, поначалу не вызвало никаких эмоций, однако когда эльфийка с красивой, только слишком растрёпанной, словно после бурной ночи любви, причёской стала протирать кожу Ириссэ ароматной влажной тканью, Нолдиэ в ужасе сжалась в комок и закричала:
— Нет! Нет! Только не лицо! Не трогай!
Самым страшным сейчас казалась возможность продолжения издевательств, вызванное смытым со щеки, брови и века семенем.
Служанка снисходительно фыркнула, и дочь Нолофинвэ, вздрогнув, подняла на неё взгляд.
«Она меня ненавидит», — пришло озарение, почему-то придавшее сил.
Внутренний протест, заставлявший думать о том, что никогда не было ничего подобного, и те, кто прислуживали высокородным эльфам в Амане, искренне восхищались ими, любили, хотели помочь. Или… Это была очередная ложь Благословенного Края, которую аманэльдар принесли в Средиземье в своих сердцах?
Между ягодиц чем-то смазали, сначала немного защипало, но неприятные ощущения быстро прошли, остался щекочущий холодок.
Ириссэ скосила глаза на окруживших дев — все из Синдар, смотрят с разной степенью неприязни. Но почему? Только из-за происхождения? Неужели им совсем не жаль только что изнасилованную похищенную эльфийку?! Они ведь тоже женщины!
— Расстроила господина, дура! — негромко сказала про дочь верховного нолдорана дева с волосами цвета тусклой платины. То ли служанка была уверена, что Ириссэ не знает её языка, то ли не считала подобное обсуждение зазорным. — Он ей великую честь оказал! Замуж взял! Женой называет! Наследника хочет от неё! Она должна исцелить его сердечные раны, приласкать, отдать всю себя, и он тогда станет добрым и щедрым. Счастливый мужчина не бывает злым! Господин просто несчастен. А эта дура его ещё больше травмирует! И что он в ней нашёл? С такой гордячкой пустоголовой семьи не получится!
Ириссэ отодвинулась от протиравшей её тело эльфийки и осторожно села. Между ног ощущалось странное онемение, голова всё ещё была тяжёлой.
— Не знаю твоего имени, — дочь верховного нолдорана обратилась на Синдарине к опытной в семейных делах деве, — зато понимаю речь. Скажи же мне, глупой гордой жене твоего хозяина, как я должна относиться к мужу?
«Которого вижу впервые в жизни, а знакомство началось с изнасилования».
Болтливая служанка опешила, другие засмеялись. Да, она была уверена, что Нолдор говорят только на Квэнья.
— Прости, госпожа, — неохотно извинилась она, — я могу научить. Я многое умею.
Последняя фраза была произнесена с особой гордостью.
— Нет, — отрезала Ириссэ, — я сама разберусь. Оставьте мне еду и вино и уходите. Все.
— Только не вино, — испугалась растрёпанная эльфийка. — Госпожа носит дитя, господин накажет нас, если мы оставим тебе хмельной напиток.
— Нам нельзя оставлять тебя одну, — отрезала болтунья. — Мы должны следить!
Ириссэ вздохнула. В голове до сих пор не укладывалось всё случившееся, создавалось ощущение, будто происходящее — страшный сон. Однако что-то делать дальше было необходимо. Но что?
Запереть себя в комнате, забаррикадировав дверь, и с ужасом ждать, когда её взломают? Стать безвольной тенью себя прежней? Попытаться объяснить этому Эольвэ, как надо обращаться с женщиной?
От одной мысли о возможной беседе с похитителем к горлу подступила тошнота, а от бессильной злости и страха помутилось в глазах.
Поднеся к лицу дрожащую ладонь, Ириссэ замерла. Вытереть мерзость с кожи или нет? Наверное, надо, только от страха немеет плечо, и нет сил прикоснуться.
Но почему? Что будет, если умыться? Эол не убьёт беременную жену. Снова изнасилует? Это тоже можно пережить. Неужели лучше поддаться слабости и ходить грязной? Неужели лучше демонстрировать всем, что похитителю удалось сломить дух гордой Нолдиэ? Но и постоянно терпеть насилие невозможно! Надо выбраться отсюда! Как? Как-нибудь. Но для этого необходимо понять, чем живёт этот урод и его рабы.
— Дай салфетку, — решив попробовать обмануть бдительность Эола, Ириссэ через силу улыбнулась служанке, смазывавшей её между ног. — Вы правы, девы, жена должна быть добрее к мужу. Я обидела вашего господина и хочу извиниться. Я тоже многое умею.
***
— Я хочу продолжения.
Чтобы сказать это Эолу, гордо вскинуть голову, тряхнув сияющими чёрными волосами, и чуть снисходительно улыбнуться, Ириссэ понадобилось семь вечностей.
Первая из них прошла прежде, чем удалось встать с постели. При одной мысли об этом отказывали ноги и слепли глаза. Находившиеся рядом девушки следили со странным любопытством и каким-то нездоровым бдением, словно перед ними была не живая женщина, пережившая худший в жизни кошмар, но диковинная вещица неизвестного применения, способная случайно закатиться в дальний угол и потеряться. Тогда хозяин накажет! Для этих эльфиек главное, что Ириссэ — жена их господина, а они — нет.
Дочь Нолофинвэ вспоминала, как ей объясняли значение слова «супруга», и что главной в понятии «семья» была любовь.
Но сейчас звучала совсем иная Тема. Без любви.
Вторая вечность миновала при попытке что-то съесть и выпить. Ириссэ чувствовала голод, но от воспоминаний о случившемся и принятого решения поговорить с мужем начинались приступы тошноты.
Нужно было понять, как начать беседу, чтобы чисто вымытое лицо не спровоцировало новое изнасилование. В голове крутились слова Эола о семье, но ведь то, что его окружает, семьёй не является! Что угодно, но не семья!
Однако… Похоже, тиран внушил себе, что все здесь готовы при необходимости спасти его от орков.
И почему вспомнилось, как Майтимо провисел на Тангородриме две дюжины солнечных лет?
Третья вечность прошла в попытках одеться. Стоило заявить, что пойдёт к мужу, и спросить служанок про то, в чём была в лесу, и остальной багаж, потребовав принести принадлежащее жене господина добро, приказ был сразу же исполнен, однако это оказался новый удар, опять лишивший сил.
Время остановилось окончательно, когда Ириссэ увидела свои вещи изрезанными и более не пригодными для носки, но это было бы не так ужасно, если бы не то, что положили рядом.
Ноги подкосились, Нолдиэ упала на выстланный шкурами пол и зарыдала, срываясь на крик: среди кучи искромсанных тряпок, разорванных книг, обломков ножей, стрел и лука оказалось окровавленное разрубленное седло.
— Господин сказал, — услышала Ириссэ сквозь собственный плач, — что мы можем принести тебе голову твоего коня, чтобы ты повесила её на стену. На память.
Понимая, что месть за неподчинение продолжится, и безумный похититель не успокоится, пока не уничтожит, не раздавит непокорную жену, Ириссэ подумала: жизнь кончена. Не помня, что говорила под действием чар, дочь верховного нолдорана с ужасом представила, как от руки безжалостного чудовища погибают все, кого она любит, один за другим, а их головы оказываются развешенными по стене спальни, где монстр снова и снова насилует жену, выдалбливая из неё душу.
Единственный способ выжить и защитить любимых — отказаться от себя? Сделать это самой, не дожидаясь, когда заставят?
Четвёртая вечность пролетела в осознании пережитого в третьей. А ещё — в принятии факта, что здесь, в этом проклятом месте все заодно и против невольницы. Здесь у неё нет друзей и быть не может, потому что Ириссэ — Нолдиэ и жена. А ещё она красива. Это тяжкие преступления, за которые полагается смертная казнь.
Наступление пятой вечности ознаменовалось пониманием, что невозможно бесконечно сидеть на полу, оплакивая свою долю перед кучей кровавого тряпья. Внезапно посетило озарение, что сейчас лучше довериться чутью и не думать вовсе. Размышления и рассуждения наносили новые раны, вскрывали уже имеющиеся и солонили их потоками слёз.
Не думать! Действовать. Полагаться на слух, зрение, осязание, интуицию. И это правильно, ведь иметь дело придётся не с разумным мыслящим эльфом, но с кровожадным чудовищем, зверем, рядом с которым нет смысла быть умной, образованной, начитанной. Здесь имеют значение только инстинкты.
Шестая вечность прошла без слов. Ириссэ больше ничего не требовала, не спрашивала, не приказывала, и служанки замолчали тоже.
Вечность была заполнена звуками шуршащей шкуры, в которую завернулась Нолдиэ, дыханием, шагами по длинным коридорам мимо множества закрытых дверей. Было очень похоже, что Эол жил под землёй, по крайней мере, жену поселил в пещере.
А седьмая вечность полной тишины наступила после произнесённых слов.
Эол обернулся, оценивающе посмотрел на сбросившую шкуру супругу. Сидя за длинным столом в своей мастерской, кузнец доделывал настенный фонарь, украшая его стальными узорами.
— Мне оно не нужно, — испытующе прищурил глаза похититель. — Ты знаешь, что муж и жена — это не те, кто делят только постель?
Подарок для жены
Ириссэ опешила. В ярком танцующем свете горячего горна лицо Эола выглядело ещё отвратительнее, поэтому Нолдиэ перевела взгляд на разложенные по столу заготовки: некоторые выглядели красиво и весьма интересно.
Брат Тингола оценивающе посмотрел на супругу и вдруг торопливо встал со стула, единственного в помещении, снял с вешалки в углу накидку и, аккуратно укрыв ей Ириссэ, усадил испугавшуюся прикосновений мужа эльфийку на своё место, а себе пододвинул высокий деревянный ящик, изнутри зазвеневший металлом.
— Почему вы устроили резню в городе Ольвэ? — неожиданно, без предисловий спросил Эол совершенно будничным тоном, словно уточнил время суток.
— Мы? — дочь верховного нолдорана зябко поёжилась, кутаясь в накидку, совершенно забыв, что хотела выглядеть соблазнительно.
— Нолдор.
— Резню? — Ириссэ, вспомнив Финдекано и других собратьев, бившихся против Тэлери, вспыхнула. — Это подданные Ольвэ напали на нас!
— Я слышал, что Феанор хотел отобрать его корабли.
— Это неправда! — эльфийка в ужасе поняла, что сейчас начнёт защищать того, кто разрушил её счастье. — Мы хотели плыть в Эндорэ, чтобы защитить Валинор от Моргота! Тэлери должны были присоединиться к нам, но вместо поддержки начали нас убивать!
— Я бы тоже убивал ваших мужчин, — хмыкнул Эол. — Женщины Голодрим заслуживают лучшей участи, нежели быть их жёнами.
Ириссэ приложила все оставшиеся силы, чтобы промолчать.
— Скажи мне, жена: Ольвэ выжил?
— Да, — отозвалась Нолдиэ.
— Дай угадаю, как было дело, — Эол рассмеялся, взял недоделанный фонарь, отложил, пододвинул к себе небольшой подсвечник из серебра и меди, изображавший языки пламени вокруг меча, — мой брат струсил и спрятался, бросил в бой разных героических дурачков, а когда всё закончилось, прибежал давить на жалость. Я прав?
От осознания, кто её тюремщик, дочь Нолофинвэ едва не лишилась чувств.
— Зря боишься, жена, — отмахнулся похититель, поставил на место подсвечник и погладил рукой небольшой молот, — я не собираюсь на тебе отыгрываться за причинённый Ольвэ вред. Скажу больше: я бы поцеловал в зад любого, кто бы его убил. Я глубоко презираю эту жалкую болотную жабу, вечно прячущуюся за спины родни. Ты знаешь, что он был рад потерять Эльвэ в лесу? Он первым начал рыдать, уверяя, будто надо скорее уходить, потому что вождя не спасти уже, и все, кто станет его искать, погибнут! Валар было наплевать, они пошли вперёд, а за ними все эти собачонки с высунутыми языками. А я остался. Мне не нужны такие владыки и такой брат.
Ириссэ хотела облокотиться на стол, но испугалась, отдёрнула скрытую под накидкой руку, Эол хмыкнул:
— Сиди, как удобно. И брать можешь, что хочешь — здесь всё твоё до тех пор, пока не настанет время отдавать дань Тинголу — тогда придётся поделиться. Мы вместе выберем для него самые яркие и бесполезные блестяшки. Главное, жена, чтобы красиво выглядело! Даже если совсем некуда будет применить. Дурень Элу сложит мои изделия в один из переполненных сундуков в своей сокровищнице, и никто их больше никогда не увидит. — Кузнец скривился. — А самое смешное: если кого-то из посланных Тинголом болванов с выдолбленным мозгом спросить, что они думают по поводу хранения прекраснейших вещей в тёмном подвале, каждый из них скажет — король всегда прав.
То ли эльфийку выдали глаза, то ли похититель и сам догадывался, о чём может подумать невольница-супруга, поэтому, взяв в руку молот и проверив, не повреждён ли, ухмыльнулся:
— Ты не станешь подарком Элу. И убежать с его ковриками для вытирания подошв не удастся. Ты — моя жена, и это навсегда.
Подождав, когда эльфийка вытрет слёзы, Эол отложил молот, поднял глаза в потолок.
— Я не отдам Элу то, что мне действительно дорого, — произнёс певуче, словно начало поэмы, брат дориатского короля, — во-первых, потому что ему не нужна женщина — у него есть Айну Мелиан, а во-вторых: Элу — тварь, не меньшая, чем Ольвэ. Я слышал, он воспользовался вашей альквалондской резнёй, чтобы выгнать из защищённого города собственную родню, на фоне которой не поблистать в полную силу. Если ты попадёшь в Дориат, тебя заплюют ядом, сравнимым с тем, что в пасти волколака, а Элу будет аплодировать и требовать продолжения представления.
Ириссэ думала — муж будет говорить ещё долго, возвышая себя на фоне столь ужасной родни, однако неожиданно воцарилась тишина.
— Я хочу сделать что-то лично для тебя, — вдруг громко сказал Эол, встав с ящика. — Но прежде, чем скажешь, какой подарок бы хотела мать моего будущего ребёнка, расскажи, — похититель подошёл вплотную, выпрямился: огромный, полураздетый, перетянутый ремнями, на которых крепились какие-то инструменты, похожие на орудия пыток, — наслаждение от соития с мужчиной в сиянии тех долбанных валинорских Древ было более ярким и впечатляющим, чем под обычными, доступными всем и каждому светилами?
Открыв рот от неожиданности, Нолдиэ невольно взглянула мужу между ног. Вроде бы опасности нет.
— Одинаково, — дрогнувшим голосом проговорила Ириссэ, чувствуя себя жалким ничтожеством. — Всё зависит от мужчины.
— А тот Феанарион был хорош? И на свету и в темноте?
Онемев от страха, Нолдиэ посмотрела на стол, на котором было достаточно опасных для жизни предметов, но что-то ей подсказывало: после всего случившегося не удастся быть достаточно ловкой, и насильник опередит её.
— Ты бы с радостью к нему сбежала, — хмыкнул Эол, взяв в ладонь прядь волос супруги. — Но это невозможно. Говори, жена, что ты хочешь в подарок?
Понимая, что по-настоящему желанного никогда не получить, с ужасом ожидая чего-то плохого, дочь Нолофинвэ, сама не зная почему, сказала:
— Горностаевую шаль.
И вдруг страшно отчаянно расхохоталась.
Потерянное поколение
— Синее-синее небо,
Скоро взойти мне на борт.
Ждёт с нетерпением ветра
Белый корабль среди вод.
Ты мне шепни: «До свиданья!»
И не о чём не горюй,
Лучше всех слов на прощанье
Нежно меня поцелуй.
Ну вот и всё, надо спешить туда,
Где завтра ждут светлые города.
Надо спешить, чтобы однажды
Мной позабылась беда.
Заунывная песня нередко заполняла знахарский домик, и Линдиэль практически перестала её замечать. Зато всё чаще вспоминалась насмешка жены брата, высказанная о безответной влюблённости юной леди: «Когда слишком долго хочешь невозможного, однажды чудо случается, только желанное перестаёт быть нужным». Линдиэль сердилась, а сейчас сама думала точно так же о жившей одними лишь мыслями об отъезде в Валинор Митриэль. Головой понимая, что с травницей случилось страшное, и она не может прийти в себя, сердцем дочь лорда Новэ была не в состоянии принять и оправдать поведение подруги: лекари не должны жить своими проблемами, забывая о выбранном призвании! Как можно постоянно думать о себе и тосковать о неизвестно когда грядущем будущем, если вокруг столько нуждающихся в помощи?!
Сортируя травы для дальнейшего приготовления эликсиров, Линдиэль вдруг услышала, как песня прекратилась, и занятая смешиванием мази для обработки бинтов и пелёнок Митриэль вдруг хрипло недобро рассмеялась. Похоже, кто-то из пришедших за лечением смертных снова показался ей ничтожеством.
— Скажи ей, что нечего ноги раздвигать перед каждым встречным с членом, — это было адресовано Зеленоглазке, внимательно слушавшей несвязное мычание молодой девушки, разумеется, знавшей основы эльфийской речи — слова: «Нолофинвэ», «Айя Астальдо», «Хитлум» и «Моргот». Однако сейчас этот набор имён был бессилен, чтобы объяснить эльфийке, почему едва зародившееся во чреве дитя нужно убить.
Проигнорировав неприятное высказывание Митриэль, колдунья взяла листок и стала рисовать пришедшую к ней беременную молодуху сначала с животом, потом — с младенцем на руках, далее — с малышом, только встающим на ножки, после — с мальчиком, а крайняя картинка изображала старушку и высокого прекрасного мужчину.
— Будущее, — показала цепочку событий Зеленоглазка. — Твоё, — перо указало сначала на слишком молодую маму, потом — на живот, — и его. Ваше. Вместе.
Девушка попыталась что-то лепетать, повторяя: «Мама», «Вон», «Бить», «Нет мужа», однако всё чаще опускала глаза на листок с картинками.
— Нет, — покачала головой Зеленоглазка, — здесь тебя защитят эльфы. Нолофинвэ защитит. Нолофинвэ. Мы поможем.
Заулыбавшись, будущая мама, одетая и причёсанная не слишком аккуратно и опрятно, согласно закивала, бросилась обнимать и целовать колдунью.
— Как тебя зовут? — спросила эльфийка, погладив недавно мытые светло-русые волосы.
— Сю-сю, — после долгого раздумья отозвалась смертная. — Да.
Проводив её до двери и сказав приходить чаще, Зеленоглазка вздохнула:
— Пока вы обе отсутствовали, собирая в пролеске корешки, опять приходил тот писающийся. И знаете, что? Он был не один! Вместе с ним пришёл приятель с той же проблемой. Я дала им обоим примочки, но, подруги, я вижу: мы что-то не то делаем.
— Не мы, — хмыкнула Митриэль, — а они. Если немного подумать, сам собой сделается вывод: мы лечим, они снова чем-то заражаются. Я думаю: этому поколению уже не помочь, потому что они никогда не научатся нормально говорить и объяснять, что случилось, а не зная, с чем бороться, победить невозможно.
Возразить было нечего, ощущение безысходности и собственной беспомощности заставило Линдиэль злиться — снова на пути препятствия, которые нельзя преодолеть! Да сколько можно?!
А если получится разобраться с отдельно взятой хворью отдельно взятого смертного — заметит ли это Астальдо? Важно ли это будет для него?
Размышления прервала приближавшаяся ругань в коридоре на три голоса: два мужских, один из которых был очень хорошо знаком, и женский — крайне жалобный.
— А ну цыц!
— Сам цыц!
— Фу таким быть! Фу!
— Цыц, сказал!
Митриэль хищно улыбнулась и, не дожидаясь, когда троица зайдёт, сама открыла перед ними дверь:
— Пока не научитесь говорить — не приходите!
Женщина со страдальческим видом прижала руку к низу живота и простонала:
— Бо-ольно-о!
— И мы, — указал вниз знакомый смертный, — опять.
— Я не знаю, что делать, — схватилась за голову Зеленоглазка. — Их уже трое!
— Зато я знаю, — валинорская знахарка вышла в коридор, всё-таки впустив несчастных в дверь и позвала стражей: — Заприте этих троих вместе где-нибудь. И никого к ним не пускайте! Никуда их не выпускайте! Иначе скоро у нас всё войско будет выть при испражнении.
Линдиэль и колдунья переглянулись: поступок Митриэль, возможно, был правильным, но выглядел слишком жестоко.
— А вы двое, — знахарка, зло сверкая глазами из-под вуали, посмотрела на подруг, — идите и проверьте, все ли здоровы в поселении. Если ещё таких найдёте, уводите от сородичей. Возьмите воинов для этого. И нечего жалеть этих хворых! Из-за них остальные передохнут.
Дочь лорда Новэ подумала, что совсем не для этого ехала в Барад Эйтель, однако, похоже, настал новый этап преодолений на пути к мечте. Если спасти одну жизнь, возможно, Астальдо этого не заметит, но если всё поселение…
Мысль воодушевила, и эльфийка начала собираться в путь. Главное, не дрогнуть.
***
Находившееся за пределами достроенной части крепости поселение Фирьяр напоминало муравейник: туда-сюда сновали взрослые и дети, вроде бы занятые чем-то, но, если приглядеться, становилось понятно — большинство лишь делали вид, будто работали, — эльфы ведь заставляли учиться возводить нормальные дома и прокладывать дороги! Однако стоило контролю ослабнуть, дело тут же останавливалось. Было видно: некоторые Нолдор уже на пределе терпения.
Линдиэль осталась ждать вместе со стражей, а Зеленоглазка отправилась объяснять еле сдерживавшим брань строителям-эльфам, что необходимо на время прервать работу, чтобы знахари могли осмотреть селян и проверить, все ли здоровы.
И тут случилось странное: как только Младшие поняли, что от них хотят, все, кто смогли, попрятались по домам и заперли двери.
— Не вламываться же к ним, — рассмеялась колдунья, подозвав Линдиэль и стражу. — Только представьте это: мы, все такие дивные, светлые, прекрасные вышибаем дверь домишки, врываемся и призываем: «А ну сняли штаны и задрали юбки! Нам посмотреть надо!»
Дочь Новэ Корабела захохотала, воины присоединились к веселью.
— Не волнуйтесь, — отмахнулся один из архитекторов, — я знаю к ним подход.
— Скажешь, что осмотр порадует Нолофинвэ? — подмигнула Зеленоглазка.
— Есть способ лучше, — загадочно улыбнулся эльф. — Понимаешь, целительница, смертные только кажутся непроходимыми тупицами. Но это обманчивое впечатление! Да, они многого не умеют и не знают, однако хитрости и приспособляемости им не занимать. Я наблюдаю за Фирьяр и могу утверждать с полной уверенностью — они не почитают верховного нолдорана, которого даже не видели никогда, поэтому, возможно, совсем не понимают, что это за существо диковинное. Однако смертные замечают, что для нас король Нолофинвэ — нечто великое и ценное, поэтому, чтобы нравиться нам, Младшие охотно восхваляют нашего владыку.
— И что это меняет? — пытаясь понять логику рассуждения, поинтересовалась Линдиэль. — Чем это поможет нам?
— Ничем, — развёл руками архитектор. — Но именем верховного нолдорана приказывать смертным мы не станем. Я просто пообещаю каждому, кто поможет быстрее всех проверить, целый день отдыха от работы. А особо усердным — два.
— Гениально! — хлопнула в ладоши колдунья. — Теперь мы точно справимся быстро.
Наблюдать, как строители-Нолдор убеждают смертных отпереть двери, было очень смешно, и даже мрачные мысли о будущем заболевших отступили и перестали о себе напоминать.
***
— Мама! — маленький мальчик с совершенно белыми волосами выбежал из дома вслед за больной женщиной, сальным взглядом рассматривавшей эльфов. — Мама!
Ребёнка попыталась догнать старуха, причитая и охая, однако это удалось далеко не сразу, и малыш успел вцепиться в подол платья Линдиэль, посмотреть снизу вверх большими умоляющими глазами:
— Мама!
Дочь лорда Новэ ощутила пробирающий до костей холод.
— Отдайте маму! — очень чётко произнёс мальчик, и мир Линдиэль рухнул.
Пока старушка, славя Нолофинвэ, кланяясь знахарям, ругаясь в сторону больной женщины словами: «Ядина» и «Юха» и картаво извиняясь, забирала ребёнка обратно в дом, эльфийская леди не могла найти в себе силы даже пошевелиться. Осознание, что ребёнок любит свою мать, какой бы она ни была, лишило опоры под ногами, заставило снова, с особой силой почувствовать себя ненужной, одинокой и бесполезной: ни мужа, ни детей, ни какого-то конкретного дела… Одни метания и бессмысленная погоня за мечтой.
Именно сейчас пришло понимание, что ни одно начинание не было доведено хоть до какого-то значимого успеха и неизменно заканчивалось провалом, потому что каждый раз путь сворачивал к слишком высокому пьедесталу, на котором восседал Астальдо.
— Не волнуйтесь, — голос Зеленоглазки, усиленный и изменённый чарами, прозвучал со всех сторон, — ваших близких забрали не надолго. Мы их вылечим. А если не забрать, вы все заболеете!
Эльфийки переглянулись, наблюдая, как в повозку грузили хворых, которых, к счастью, оказалось совсем немного — только пятеро, однако, вероятно, у кого-то пока просто не проявились признаки заразы. Перед глазами до сих пор вставали крайне неприглядные картины осмотра и реакции смертных на необходимость оголиться. Большинство мужчин начинали откровенно кокетничать и хвастаться, словно орган между ног был неким особым достоянием, заслугой или наградой за великие труды. Ужасно, когда гордиться больше нечем!
«Этому поколению уже не помочь!» — слова Митриэль звучали в голове страшным приговором. Неужели она права?
— Нет, не надо, — колдунья всё поняла по взгляду леди, — не говори этого.
— Но от моего молчания ничто не изменится, — напряжённо сказала Линдиэль, — мы должны заранее решить, что делать, когда станет ясно, что наши подопечные умирают, а мы ничем не можем им помочь.
— На всё воля Рока, — с неприязнью проговорила Зеленоглазка. — Я уже устала их жалеть.
— Ты когда-нибудь любила? — неожиданно спросила дочь лорда Новэ, наблюдая, как мать беловолосого малыша уселась между двух мужчин и, обнимая обоих, начала похабно смеяться.
— Понимаешь… — колдунья задумалась: как сказать леди правду, при этом не выдав своё постыдное прошлое? — Однажды я выбрала ремесло и посвящала ему всё свободное от… выживания время. И мне нравилосьделать успехи, а мужчина… Видимо, я никогда не влюблялась по-настоящему, чтобы некий эльф стал для меня важнее, чем возможность увидеть результаты действия своего очередного рецепта.
— Расскажи о каком-нибудь успехе, пожалуйста.
— Это не так интересно, — загрустила и рассмеялась одновременно колдунья, — а вот о том, как однажды дева хотела приворожить юношу, а в итоге сделала из него дурачка, поведать могу.
— А почему так вышло? — каким-то неживым голосом спросила Линдиэль.
— Потому что не было другого выхода, — то ли пошутила, то ли нет Зеленоглазка.
— Но мама рассказывала, что юные эльфийки нередко применяют чары, чтобы привлечь мужчин. И это не вредит, но и не имеет долгосрочного эффекта. Эльф просто пьянеет, а потом трезвеет.
— Да, — кивнула Зеленоглазка, внимательно наблюдая за удалявшейся повозкой, в которой уже начались горячие споры, вот-вот готовые перейти в драку. — Но такое безобидное кокетство обычно не требуется от меня. Задурманить разум мужчины не столь сложно, как кажется, но с одним лишь условием — ты должна ему нравиться. Потом он, скорее всего, поймёт, что его приворожили, однако простит эту шалость любимой. Но представь, какой шок будет у эльфа, который не желал знать и видеть рядом деву, а она его лишила разума, уложила в свою постель и заставила взять её в жёны! Он придёт в себя и поймёт, что практически не помнит этого, а чувств, разумеется, не пробудилось, кроме ненависти, пожалуй. Поэтому нелюбимые женщины порой готовы уничтожить личность того, кого хотят видеть рядом.
Зеленоглазка ощутила знакомое вмешательство в разум, поняла, что заметила это не вовремя — слишком поздно, и теперь не может сопротивляться. Речь продолжалась, будто против её воли:
— Я могу сделать любого мужчину покорным женщине, даже если раньше они никогда не встречались. Это не так сложно, как можно подумать.
«Сделай это для своего господина и учителя, — прозвучал в голове знакомый голосок, — раз не хочешь показывать дороги».
— Можно добиться любой степени почитания и восхищения. Женщина способна стать для привороженного дороже и прекраснее всех Айнур, вместе взятых. На веки вечные.
Линдиэль слышала о таком не раз, а теперь сама не знала, зачем поддержала разговор. Видимо, было желание отвлечься хоть на что-то и не вспоминать мальчика, умоляюще смотревшего на неё и просившего вернуть маму. Сможет ли ребёнок понять и простить мудрых великих эльфов за то, что они лишили его семьи?
Колдунья вдруг стукнула себя по лбу, фальшиво заулыбалась и подмигнула леди:
— Забудь всё, о чём мы сейчас говорили. Нам надо постараться вернуть тех смертных в семьи, об этом и надо размышлять. А разные любовные дела — просто баловство.
***
Письмо, украшенное засушенными цветами, с лёгким шуршанием легло на стол, и Аклариквет сразу же отодвинул исписанные листы с идеями будущих песен.
«Пожалуйста, скажи, что я могу приехать к тебе в гости!» — послание от подруги начиналось с отчаянной просьбы, которая и раньше проскакивала в тексте, но сейчас звучала главной темой всего сказанного.
Менестрель задумался: наверное, нет ничего плохого в личной встрече, но вдруг поймал себя на мысли, что боится ослабить контроль за ситуацией.
Понимание ужаснуло: это что? Жажда хоть какой-то власти? Безумное стремление уследить за каждым шагом каждого помощника и ученика?! Когда простой влюблённый певец, боявшийся поднять глаза на высокородных, избранных Валар аманэльдар, превратился в тирана?
«Приезжай», — написала немеющая рука, готовая зачеркнуть тысячей линий ненавистное слово.
Пытаясь отвлечься от жуткого осознания собственной перемены, попыткок цепляться за себя прежнего, который вовсе не был лучше, чем нынешний, просто казался привычнее, Аклариквет стал читать письмо, честно стараясь проникнуться и посочувствовать сказанному совсем не чужой эльфийкой, не просто инструментом слежки и исполнения замысла, рождённого приказом верховного нолдорана, а Личностью. Подругой. Той, с кем можно просто поговорить.
«Девушка сказала, что её зовут Сю-сю, — писала Лайхениэ, — она забеременела от кого-то, хотела убить дитя во чреве. Я отговорила её, попросила приходить чаще, рассказывать, как дела. Но скоро её за волосы притащила мать, требуя от нас лекарство от ребёнка. Мне пришлось звать караульных, чтобы защитить Сю-сю. Попытки выяснить, кто отец малыша, ничего не дали, мужчина так и не появился. Несчастную девушку выгнали из дома, и она стала жить у нас. Сначала я хотела снова поговорить с её семьёй, но поняла — это бесполезно. Представляешь, родители Сю-сю готовы были довести собственную дочь до самоубийства! Митриэль на это сказала, что надо учить детей грамоте, а взрослых оставить в покое и дать дожить свой век, но я не могу рассуждать подобным образом. Риньо, ты ведь любого способен убедить в чём угодно! Придумай, как обучить старшие поколения чему-то большему, чем слово «Нолофинвэ»! Я знаю, что ты не можешь приехать в Барад Эйтель сам, поэтому позволь мне повидаться с тобой. Я, видевшая всё своими глазами, смогу помочь направить твой талант в нужное русло.
А теперь прости, но я поплачусь у тебя на груди. Сю-сю, которую я так усердно отговаривала убивать дитя, защищала от матери, отца и помогала с жильём, умерла родами, и ребёнок тоже не выжил. Прости за подробности, я просто не могу не поделиться, потому что никогда раньше не видела, чтобы дитя не смогло выйти из лона матери, несмотря ни на какие усилия. И я не знаю, как мне теперь быть: убивать нерождённых я не смогу, понимаешь? Но обрекать женщин на страшную мучительную бессмысленную смерть — это совсем не то, что должны делать знахари».
Внутренне содрогнувшись, Аклариквет провёл пальцами по бумаге, словно погладив руку, написавшую текст. В этой истории было слишком много причин для того, чтобы схватиться за кипы листов и начать составлять обучающие книги для смертных, чтобы те могли лечить себя сами и самостоятельно решать, что делать со своими младенцами, не обращаясь за помощью к эльфийкам, которым никогда не понять, как ребёнок может быть нежеланным.
«Это настоящая большая беда! — было сказано на следующей странице. — Фирьяр не могут объяснить, что с ними не так, после чего появились боли, жар, тошнота, или спящий просто не проснулся. Они зовут нас и ставят перед фактом: вот этому нужна помощь.
Риньо, я не спорю: любовь к королю и знание его имени — это очень хорошо. Это прекрасно и замечательно. Но это чудовищно мало для нормальной жизни. Прошу, Риньо, хоть на миг забудь, для чего ты начинал обучать Младших и просто подумай о них. Услышь меня и пойми: что мы, мудрые и бессмертные, дадим Фирьяр, с тем им и жить».
Аклариквет встал из-за стола, взглянул на веселящийся на площади народ. Песни пелись правильные, исполнялись без насмешки. Хорошо. Всё под контролем.
Посмотрев на одно только слово на огромном листе бумаги, менестрель понял, что больше сказать ему нечего, да и Лайхениэ не ждёт ничего другого. Подруге нужно именно это одно слово, и скоро она его прочитает.
Примечание к части
Песня группы "Браво" "Всё"
Всё обязательно наладится
Яркое летнее солнце отражалось в пенных волнах Сириона, чайки белоснежными стрелами летали в ясном небе, сине-золотые драконьи знамёна, венчавшие изящные башни Минас-Тирита, весело танцевали на ветру.
Собираясь на очередной турнир, принц Артаресто, облачённый в лёгкий украшенный драгоценностями доспех, подошёл к супруге, сидевшей на широком балконе с ажурными перилами, откуда открывался прекрасный вид на арену.
— Видишь, Инглор, — гордо сказала юному сыну принцесса Толлунэль после страстного поцелуя с мужем, — папа сейчас покажет подданным, как должен сражаться с врагами настоящий герой. Иди вместе с ним, может, и для тебя найдётся противник.
— Я не хочу! — насупился похожий на маму эльф, всегда старательно избегавший обучение фехтованию. — Я лучше книгу почитаю.
— Ну уж нет! — вспылила жена принца. — Ты — мужчина! Поэтому должен быть воином и защитником! Возьми меч отца, выйди к народу и порази своей силой всех прекрасных дев на трибунах!
— А можно мне? — пропищала тонким голоском золотоволосая девочка, совсем ещё маленькая, которая с трудом бегала из-за огромного количества украшений, кружева и юбок. — Я тоже хочу меч! Буду защитником!
— Даже не думай! — разозлилась на дочь Толлунэль. — Ты — принцесса! Тебе не нужно владеть оружием — тебя защитит доблестное войско и твой собственный прекрасный принц, который будет носить тебя на руках и задаривать подарками.
— И даже подарит мне розового мягкого кролика? — серьёзно уточнила малышка.
— Обязательно, моя радость, — погладила дочку по круглой щёчке владычица Тол-Сириона, — что скажешь — то и подарит. А главное, он будет самым красивым, самым смелым, самым сильным и самым добрым. Рядом со своим принцем ты будешь вечно счастливой! У него будут сияющие золотые волосы, синие, словно небо, глаза и прекрасный нежный голос. Когда он станет называть твоё имя, то будет счастливо улыбаться, потому что имя своей принцессы — лучшее, что можно произнести влюблённому принцу.
— Хочу замуж! — заявила девочка. — Когда я стану большой?
— Скоро, моя красавица, — мама поцеловала дочку, снова обняла мужа. — Бери сына с собой! Иначе у нас вырастет не мужчина, а болотная жаба!
Инглор насупился, однако подчинился.
— Подожди, — Толлунэль вдруг остановила супруга, — мой герой, скажи, почему ты не обсудил со мной письма от твоего отца? Почему я, твоя прекрасная принцесса, узнаю о том, что вы обсуждали Младших, от посторонних?!
Артаресто поджал губы, хмыкнул.
— Прости, — тихо сказал сын короля Финдарато, — я думал, тебе это неважно. Отец написал, что лучших из Фирьяр оставил у себя, а остальным досталось… то, что осталось. Отец спрашивал, хочу ли я поселить в окрестностях Тол-Сириона охрану из Младших, и предостерёг, чтобы я не брал «атани» ни у кого, кроме него, потому что могут попасться глупые, больные или непослушные.
Эльфийка прищурилась, её руки как-то слишком крепко сдавили горло мужа.
— И ты решил не обсуждать со мной столь важный вопрос?! — пальцы нажали сильнее. — Задушу тебя за такое! Ты понимаешь, что король Финдарато говорил о важных делах?! Я считаю, мы должны проследить за ситуацией у соседей. Если всё будет хорошо у Ангарато и Эльдалотэ, мы попросим их поселить Фирьяр на соседних с нами берегах, но это по-прежнему будет армия Дортониона, а не наша. И нам не придётся заботиться о войске, защищающем наши рубежи.
— У меня самая умная жена в Арде, — восхитился Артаресто, думая будто о чём-то другом.
Взяв за руку сына, владыка Тол-Сириона пошёл на турнир, а Толлунэль и маленькая Финдуилас остались на балконе, как и положено прекрасным принцессам.
***
Проехавшись вдоль строя, лорд Айканаро довольно улыбнулся.
Время шло, и войско смертных становилось другим, постепенно изменяясь до неузнаваемости. Здесь уже не было испуганных, переминающихся с ноги на ногу мужчин — бойцы осмелели и осознали, для чего тренируются, их мускулы налились силой, и пусть не в каждой голове стало больше разума, на ряды своей передовой армии лорд Айканаро уже смотрел не с презрением и скрытым отчаянием, а с чем-то близким к гордости за себя, своё терпение и смекалку.
Да, изменилось многое: и хотя четверо мужчин умерли в первые две недели тренировок, зато остальные, как ни странно, не взбунтовавшись, стали гордиться собой и своим умением делать то, что требует великий вождь Аэгнор.
Удивительным для лорда стал тот факт, что некоторые женщины тоже захотели служить в армии, хотя им никто не обещал в мужья любое количество эльфов-мужчин после победы над Морготом. Айканаро удивлялся, как сильно молодые девы стремились превзойти юношей и уже опытных бойцов в мощи мускулов, пытаясь браться за слишком тяжёлое оружие, непомерно тугие для себя луки или надевая массивные доспехи. Конечно, со временем и эти девы понимали, что удобство в сражении важнее того, насколько меч в изящной женской руке массивнее клинка у стоящего рядом в строю бойца-мужчины, но для этого каждый раз требовался в той или иной мере печальный опыт.
Сначала злившийся на снисходительное отношение смертных к своим жёнам Айканаро постепенно понял, почему так происходит, и отчасти согласился, что домыслы родились не на пустом месте.
Сказав обычные слова о грядущем светлом будущем благодатного Дортониона, владыка отправился во дворец, чтобы, наконец, ответить названному брату-королю на давнее письмо с вопросами, всё ли хорошо, не нужно ли больше воинов, не болеют ли бойцы и насколько они обучаемы. Айканаро видел — его новые подопечные хотят жить не только войной, многим интересна эльфийская культура, и Фирьяр с радостью стали бы её частью, но лорду совершенно не хотелось тратить силы ещё и на это. Видимо, стоит позволить жене брата заняться организацией обучения смертных, только есть ли в этом хоть какой-то смысл?
Зачем настолько мало живущим существам культура? Зачем им развитие науки и искусства, если ни достичь совершенства, ни даже просто достойного уровня ни в одном деле они не успевают?
Отдав лошадь конюхам, лорд Айканаро снял шлем, золотые волосы рассыпались по стали доспеха.
— Мой господин, — вдруг появился рядом воин, который постоянно странно смотрел на дортонионского владыку. — Прости, господин.
Айканаро кивнул, невольно радуясь, что нормальная речь всё-таки доступна для дикарей.
— Мой господин, — снова, краснея, бледнея, опуская голову, повторил воин, — прости меня.
— Что случилось? — лорд почувствовал раздражение. Этот смертный давно вызывал крайне негативные эмоции своим странным поведением, и теперь Айканаро ожидал любого подвоха: сплетен, клеветы на собратьев, попрошайничества, жалоб на тяжёлые тренировки.
— Прости, господин. Я люблю тебя.
Дортонионский владыка потерял дар речи. Что имеет в виду этот смертный? Он перепутал слова? Не понимает, что говорит? Стало и смешно, и ещё более мерзко.
— Не понимаю, — сухо бросил Айканаро и хотел пойти прочь, но воин, широко распахнув большие глаза, крикнул неожиданно высоким голосом:
— Я тебя люблю! Как женщина мужчину!
С огромным трудом подавив желание изо всех сил ударить сумасшедшего, чтобы знал своё место и не забывал, кем родился, лорд обернулся на подданного и, багровея от злости, вспоминая, что позволяли себе орки Моргота, громко приказал, стараясь не сорваться на ругань:
— Убирайся прочь из моего войска! Немедленно!
— Прости, господин! — жалобно завыл воин, вставая на колени.
— Уберите его из города! — всё-таки не выдержал эльф. — И всех, одобряющих подобное! Увижу в своих владениях — изрублю на куски проклятых искаженцев!
Убедившись, что приказ исполняется, Айканаро бросился к себе в покои, даже не сняв доспехи. Теперь он точно знал, что хочет написать королю Финдарато: пусть впредь думает, с кем связывается!
***
Попытка написать стихи на эльфийском языке оказалась не слишком удачной, однако дева оценила и начала смотреть влюблёнными глазами. Беору понравился результат, хотя строки оказались разной длины, а рифма не везде звучала гладко. Зато какой чудный смысл! Воспеть город, который никогда не видели собратья так, чтобы каждый представил себе дивной красоты пещеры, под силу далеко не каждому менестрелю! А Беору удалось!
Поселения вдоль реки Нарог быстро разрастались, и хотя никто из жителей не знал, где находится тайный город великих прекрасных эльфов, каждый взрослый чётко усвоил, что обязан в случае нужды защитить своих благодетелей, безвозмездно обучающих всему самому важному в жизни.
Узнавая с помощью посланников эльфийского короля правила речи, Беор по-детски радовался тому, что теперь может рассказать об эмоциях, которые испытывал при виде эльфов: это было ни на что не похожее восхищение. Молодой мужчина, до судьбоносной встречи порой любовавшийся пейзажами и пытавшийся рисовать что-то на песке или деревьях, теперь видел первозданную красоту и гармонию мира не только в утренней и вечерней зорьке, вспышках молний, склонившихся над рекой ветвях или кронах, залитых лунным светом, но и в дивном народе, окутанном волшебным сиянием. Беор хорошо запомнил урок Нома, что необходимо хранить и трепетно беречь всё, что дорого, что вызывает трепет в сердце. Это относится ко всему: окружающей природе, любимой женщине, жилищу, чужим красивым вещам. Нравится — береги и защищай. И человек стал готов биться с любыми негодяями ради сохранения того прекрасного, что есть в Арде.
Добро — созидание, зло — разрушение. Мир устроен просто и понятно, и кто друг, а кто враг угадывать не приходится.
***
Вождь Буур стоял около горящего дома, молча смотрел на огонь.
Сын ушёл и забрал с собой всех, кому не нравилась тирания Хранителей Огня. Но как же так вышло, что поляну покинули почти все молодые члены племени? Почему за Халдом и его Халдой последовало большинство способных работать и рожать? Почему старые порядки нравятся только дряхлым слабым мужчинам и женщинам, которым хочется только покоя? Но кто теперь станет защищать племя? Кто будет охотиться? Строить дома?
Бросая отца, Халд сжёг оставленное жилище, утверждая, будто Хранители всё равно бы это сделали. Откуда в сыне столько злобы?
Разумеется, это всё из-за эльфов. Пришли, всех околдовали и увели погибать. Лишь старые мудрые люди не поддались грязным чарам, остались верны правильному вождю, но что делать, когда они умрут?
Главное, больше не пустить к себе эльфов, а с остальным Хранители Огня разберутся. Да, так и будет, а потом всё наладится.
Берёзовая роща
Прилетевший с северо-востока ветер принёс семена невиданных ранее деревьев. Завеса Владычицы Мелиан не пропустила странных вторженцев, несмотря на их схожесть с древними прекрасными деревьями, давно утерянными в Арде. Это были берёзы, но не такие, которые помнили видевшие первые дни эльфов Айнур. Новые деревья с белыми стволами зеленели листвой, перечёркнутая чёрными полосами кора не блистала чистым серебром, а семена крошечными звёздочками рассыпались коврами на огромных территориях.
— Это сорняк, — констатировал факт Саэрос, снова стараясь думать и за короля, и за королеву, — вредоносное подобие прежних дивных деревьев. Хорошо, что за Завесу им не проникнуть.
— Если берёзы на нашей границе угрожают целостности лесов, — монотонно произнёс Маблунг, обнаруживший белоствольных вторженцев, — мы избавим лес от сорняков.
— Владычица Йаванна любит все свои создания, — уклончиво ответила Мелиан устами супруга, — если на нашей границе растёт новая Белая Роща, возможно, это знак для всех нас, что путь через море снова открыт. Если Новэ Корабел сможет построить флот, любой желающий будет свободен в выборе, где ему безопасно жить.
— Но в Дориате белых сорняков не будет? — настороженно спросил Саэрос. — Мне важна сохранность наших садов и леса! Владычица Мелиан, ты столько сил тратишь на защиту природы, я не хочу, чтобы всё было зря!
Тингол рассмеялся, Маблунг опустил глаза: снова в голове роились мысли о бессмысленности деятельности, совета и существования в целом.
«Я — воин, защитник! Я призван оберегать границы и следить, нет ли вокруг орков, но по итогу мне приходится докладывать королю о неправильных деревьях и рассуждать, опасны новые берёзы для Дориата или нет!»
Думать о том, что где-то на севере продолжается война, решаются вопросы, несравнимые по важности с тем, что обсуждалось сейчас, становилось всё тяжелее, пророчество о выборе вновь сдавило виски.
— Даэрон напишет песни о наших садах, — произнесла Мелиан, — мы сохраним то, что нам дорого, в музыке, если воля Рока не позволит оставить красоту Дориата неизменной.
— Нимродель справится с этим лучше, — поклонился, сидя рядом с владыкой, Саэрос.
— Нет, — отрезал Тингол, — Даэрон видел больше Эпох, нежели твоя племянница, поэтому воспевать сады и леса Дориата поручено ему.
Советник сделал вид, будто рад мудрому решению владыки.
— Да, конечно, — менестрель, похоже, только сейчас понял, что речь шла о нём и новой важной работе.
— Я продолжу докладывать обстановку, — поклонился Маблунг и удалился из зала.
Миновав треть пути по подземным коридорам и не замечая красоты сводов Менегрота, воин вышел в большую просторную пещеру, где, как это часто бывало, снова гуляли гостившие наугрим. Маблунг понял, что не знает двоих из восьми гномов — молодые мастера, видимо, приехали в Дориат впервые. С ними были давно знакомые бородачи, тепло поприветствовавшие Маблунга и сразу заметившие хмурое настроение эльфа.
— Эй, кхулум! — окликнул пограничника начинавший лысеть и седеть мастер. — Расскажи мне, дотошному старику: у вас есть серые камни среди зарослей болиголова? Только не просто булыжники, а чтоб лежали шестиугольником, острыми вершинами друг к другу!
Маблунг остановился.
— Глои, — задумчиво, с недовольной интонацией переспросил воин, — какие ещё камни? Почему шестиугольником?
— А это секрет, кхулум, — дважды подмигнул своим гном. — Просто скажи: видел или нет? Если видел, то где, и сразу уточни, за какое вознаграждение твой король позволит нам копать его землю?
— Не видел, — неохотно ответил Маблунг. — А условия всегда одни: в зависимости от найденных сокровищ, нужно отдать долю. От трети до половины.
— Я так и думал! — хохотнул Глои, однако глаза зло прищурились: гном явно не желал делиться тем, что мог бы найти между шестью камнями под зарослями болиголова. — Друг-кхулум, садись, выпей с нами!
Маблунг согласился. На площади журчали фонтанчики, работавшие за счёт питавших реку Эсгалдуин ключевых вод. В самом большом бассейне жили золотистые рыбки с белоснежными пышными плавниками, недавно у них родились мальки, поэтому вода кишела блестящим молодняком.
— Знакомься, эльф, — выпив из одной фляги с Маблунгом, указал на молодых гномов седеющий лысеющий мастер, — это Блоин и Бобур, мои внучата подросли. У них уже есть своя ювелирная мастерская, и только представь, кхулум, в Таргелионе их изделия ценятся наравне со многими давно признанными творцами! Скоро ребята станут лучшими! Представляешь, им уже пытались угрожать, что сожгут мастерскую, а значит, боятся не выдержать конкуренции и потерять доход! Вот такие молодцы мои внучата!
От подобных рассказов Маблунг всегда ожидал подвоха: гномы могли попытаться попросить помощи в запугивании врагов, но эльф не был уверен, что жалуется ему действительно жертва, а не агрессор, желающий нечестно избавиться от успешного мастера в борьбе за заказчиков.
— А что привело в Дориат? — спросил Маблунг, решив сменить тему или разузнать подробнее о ситуации. — Кроме серых камней на полянах, заросших болиголовом.
— Ха-ха-ха! — сделал вид, что ему смешно, Глои. — Блоин и Бобур привезли дары твоему королю. Мы хотим продавать их изделия по всему Средиземью! И успешно расширяемся! В Таргелионе есть наши лавки, в Белегосте, скоро и на Нароге разместимся. Может, в Долину Маглора доберёмся. С Химрингом хотели договориться, но местный лорд дружит с белегостским эзбадом, поэтому ногродским мастерам сложно туда пробиться, но мы постараемся! С Химладом точно договоримся. Но ты передай королю Тинголу, что Дориат у нас в приоритете! В Менегрот будет привозиться всё самое лучшее!
— Ты так всем говоришь, уверен, — отмахнулся Маблунг. — И я тебе скажу: дружба с Таргелионом сыграет против тебя при попытке торговать с Дориатом.
— Знаю, — кивнул гном. — Но сам понимаешь — наш тракт идёт через земли Карантира, мы не можем с ним не дружить.
Блоин и Бобур, молодые мастера с горящими азартом глазами, деловито почёсывали русые, заплетённые косами бороды, кивали в такт словам деда, однако в разговор не вступали.
— Я тебе по секрету скажу, кхулум, — захмелевший Глои подмигнул Маблунгу, — мои внучата, до того как свою мастерскую открыли, были помощниками самого… — гном снова дважды подмигнул. — Трура!
По реакции Маблунга поняв, что это имя ни о чём воину не говорит, Глои отмахнулся.
— Это наш ногродский ювелир, который создал ожерелье для короля Фелагунда! И мои мальчишки ему помогали!
Эльф понимающе кивнул, сделав вид, будто наслышан об этом легендарном для наугрим событии.
— Спасибо за угощение, — улыбнулся дориатский защитник, — мне пора возвращаться в караул — за берёзами следить.
Наугрим от души расхохотались, уверенные, что приятель-кхулум шутит. Маблунг не стал их разубеждать — гномам всё равно никогда не понять эльфов. И это даже хорошо.
***
Рассеянный золотой свет дня медленно угасал, уступая место серебристому единому сиянию звёзд и луны, иллюзорные образы живых и мёртвых прекрасных деревьев качались на лёгком тёплом ветру, и никто в Дориате не знал, как на самом деле холодно за Завесой.
Обняв снисходительно позволившую прикоснуться к себе Лутиэн, Даэрон мечтательно улыбался. Менестрель и принцесса долго шли вдоль реки, вслушиваясь в звуки леса.
Вечерний полумрак сменился бархатистой тьмой ночи, пение птиц стало тише.
— Лунная дорога — белый стих, — произнёс Даэрон, осторожно трогая волосы любимой, утопая в чёрной шелковистой бездне. — Лунная дорога на двоих.
Где-то льёт дождь,
В листьях дрожь.
Ну что ж?
Лутиэн заулыбалась, и менестрель закрыл глаза, чтобы не увидеть, если она рассмеётся.
— Лунная дорога через сон, — вдохновение заставляло петь, но разум засыпал, проваливаясь в звёздную бесконечность ощущений и эмоций. — Лунная дорога через стон,
И мы вдвоём,
Мы не ждём —
Идём.
Золотых лучей поток,
И земля уходит из-под ног.
Не вернуться, не свернуть,
Отдохни, со мной побудь
Чуть-чуть.
И в путь.
Лунная дорога по горам,
Лунная дорога пополам.
Что будет там,
Я и сам
Ответа не дам.
Ласковое журчание воды стихло, будто прислушиваясь к голосу музыканта.
— Я не хочу петь про Дориат, — крепче обнимая любимую, прошептал Даэрон. — Я хочу петь о тебе.
— Дурачок, — рассмеялась Лутиэн. — Ты не понимаешь, что я — часть этой земли? Я её песня и танец, ветер и вода. Восхваляя всё, что ты видишь вокруг себя, ты проявляешь любовь ко мне.
— Нет, — вздохнул Даэрон. — Это ты не понимаешь. Дориат — это слишком много. Это не только ты, но и владычица Мелиан, и король Тингол, и те, кто живут рядом с ними, и гости нашей земли. Я не люблю всё это так, как принцессу Лутиэн, в отдельности от её семьи, от Арды, Песни Творения и Дориата с Завесой. Это не одно и то же, прошу, пойми. Или хотя бы сделай вид, что тебе не безразлично.
Синие бездонные глаза, затягивающие в бесконечность, где только тьма, холод и звёзды, внимательно посмотрели на менестреля, тишина зазвенела миллиардами крошечных колокольчиков и разлетелась с оглушительным дребезгом разбитого стекла, когда с ярких манящих губ слетело насмешливое:
— Дурачок.
Примечание к части
Песня Игоря Корнелюка "Лунная дорога"
Примечание к части
Последняя треть — ничего хорошего. Предупреждение.
Хватит. Быть. Слабой...
Когда от смеха заболели залитые слезами скулы и живот, Ириссэ, наконец, смогла выдохнуть, вытереть глаза и посмотреть туда, где только что, а может вечность назад был похититель, однако никого в мастерской не оказалось, словно Эол исчез, или его присутствие и вовсе померещилось.
Пусть это и правда окажется мороком! Пожалуйста! Пусть его не будет здесь! Нигде не будет! Пожалуйста!
Смех, готовый вот-вот перейти в рыдания, смешался с ощущением тошноты и головокружения, Ириссэ обернулась на стол. Множество опасных для жизни предметов до сих пор лежали в виде заготовок или уже законченных изделий, но почему-то рука не потянулась ни к одному из них. И дело было даже не в понимании, что ребёнок, эта лишь зародившаяся жизнь, ни в чём не виноват. Нолдиэ просто вдруг осознала или, скорее, вспомнила, что одиночество ей лишь кажется: на самом деле рядом множество эльфов, незаметно следящих за ней.
Фантазия опередила логичные размышления, дочь Нолофинвэ представила, как осторожно берётся за недоделанное украшение для фонаря. Края узора достаточно острые, чтобы разрезать кожу и сосуды под ней. Вот уже металл, причиняя боль, рвёт плоть, но тут вбегают слуги, все в чёрном, в масках, полностью закрывающих лица, хватают за запястья, разводят руки в стороны, и накидка сползает под ноги, оставляя беззащитное тело вновь обнажённым.
Спасительный металл падает на пол, ударяется острым краем совсем близко к босой ступне, и тут же другая сталь, тюремная, сковывает запяться за спиной.
Всё. С этого момента больше нет даже возможности самостоятельно есть. Теперь кормят с ложечки, а после — затыкают рот. Водя из комнаты в комнату, завязывают глаза и всегда держат в подземелье без окон, не показывая путь на поверхность.
Разыгравшееся воображение заставило содрогнуться и прийти в себя. Нет, лучше о таком не думать! И не делать глупостей.
Понимание, что похититель, упорно называющий женой, не станет постоянно насиловать её, что Эолу нужно не только удовлетворять потребности похотливого отростка, придавало Ириссэ сил и вселяло робкую надежду, что однажды удастся воззвать к разуму эльфа, осуждавшего родню за разные преступления, но при этом совершавшего гораздо более омерзительные вещи.
Пытаясь быть честной с собой, Нолдиэ мысленно повторяла, что надежды на побег нет, ведь она не просто жена, но и мать ребёнка этого проклятого насильника! Однако, раз он живёт не один, если способен разговаривать не только про постель, да ещё и занимается творчеством, значит, можно попробовать сделать жизнь максимально комфортной и безопасной. А дальше… Кто знает, может быть, завтра для Белерианда вовсе не наступит? Может быть, Моргот бросит новые войска, и это будут полчища огнедышащих драконов, которые уничтожат всё живое?
Или кто-нибудь из случайных встречных в лесу убьёт мерзкую уродливую тварь.
А почему нет? В чаще можно столкнуться не только с прекрасной девой!
Немного встряхнувшись и даже искренне, с облегчением улыбнувшись, Ириссэ встала от стола, обернулась на изделия.
— Здесь всё моё? — спросила сама себя Нолдиэ.
«Моё — значит, могу испортить или уничтожить».
Однако злая мысль была тут же отброшена: да, конечно, Эол сказал, что всё здесь можно считать своим. Но неужели не понятно, какова будет реакция творца, если начать портить его изделия?
Ириссэ хорошо осознавала — подобный вандализм воспримется крайне негативно.
Цепи, избиения, изнасилования…
«Нет! Никаких провокаций! Я здесь никому ничего не докажу и не найду сочувствия. Только сделаю хуже себе».
Взяв вроде бы доделанную статуэтку, изображавшую мужчину в плаще с кротом в руках, дочь верховного нолдорана осторожно пошла к двери — между ног снова начало болеть, а ещё очень захотелось лечь в постель. В одиночестве. И чтобы никто не прикасался! Пока не иссякли последние силы, и не выбило почву из-под ног отчаяние, нужно вернуться в то отвратительное место, которое, видимо, придётся считать своей комнатой. Другого пути пока нет.
***
В сон ворвались прикосновения к коже на груди, словно по телу осторожно водили пальцами.
За один краткий миг осознав, что происходит, Ириссэ пробудилась, резко села на постели и отпрянула.
Эол хмыкнул. Он был обнажённым и находился слишком близко, чтобы сохранять самообладание. Понимая, что выглядит озлобленной загнанной дичью, что притвориться покорной всё равно не выйдет, эльфийка укрылась шерстяным одеялом, подтянув колени к подбородку и спрятавшись с головой. Растрёпанные волосы всё равно выбились наружу, их тут же коснулась рука похитителя. От омерзения Нолдиэ содрогнулась и вскрикнула.
— Я уезжаю в Ногрод, как и собирался перед нашей встречей, — спокойно сообщил Эол, продолжая трогать чёрные кудри, — и я обещал тебе подарок.
Рука пробралась под одеяло к лицу, скользнула к шее. Ириссэ не могла представить, что когда-то испытает настолько сильное отвращение, как сейчас. Дёрнувшись, эльфийка попробовала выгнать из шерстяного убежища омерзительного вторженца, но вдруг прозвучали слова, заставившие замереть и забыть про выворачивавшие наизнанку ощущения, словно каждое касание рук насильника стягивало с жертвы кожу:
— Я пришёл попрощаться. Мы долго не увидимся, поэтому я хочу, чтобы ты поиграла со мной. Делай с моим телом, что хочешь. Твоя очередь.
Ириссэ показалось, будто её ударили по голове: снова затошнило, перед глазами разлилась мутная тьма. Из-под одеяла осторожно выбралась лохматая, бледная, испуганная женщина с ненавидящим взглядом избитой волчицы. Возникало чувство, будто она готова впиться зубами в руку Эола, если тот снова прикоснётся или просто дёрнется в сторону своей жены.
«Делай, что хочешь. Делай, что хочешь…»
Видимо, страх и боль не до конца ослепили и лишили разума, потому что Ириссэ чётко поняла: если она сделает, что хочет, слуги урода, которых тут полный дом, расправятся с ней едва ли не хуже, чем это делают орки.
Нельзя давать волю желаниям. Нельзя! Потому что…
Необходимо выжить.
— Ты была прекрасна и притягательна, когда я увидел тебя в лесу, — разорвали размышления в клочья слова ненавистного урода. — Ты была чудо как хороша!
Ириссэ посмотрела в глаза Эола, сама не зная, как отважилась поднять взгляд. Уловив интонацию, почувствовав настроение похитителя, Нолдиэ будто услышала:
«Стань прежней, покажи себя. Ты не могла нравиться мужчинам такой, как сейчас — слабой, жалкой, пустой. С ним, тем Феанарионом, ты была другой! Я это чувствую, жена! Со мной ты должна быть ещё более страстной!»
«Он не понимает, что сам сотворил это со мной?! — сдержать слёзы удалось с нереальным трудом. — Не осознаёт, что виноват в том, что видит перед собой?!»
Из последних сил отбросив ужасающие размышления, Нолдиэ попыталась улыбнуться. Вышло снова жалко и отвратительно, Ириссэ была уверена, но иначе не получалось.
Эол ждал и наблюдал. Он больше ничего не говорил, не двигался и будто даже не дышал.
Ириссэ не могла заставить себя приблизиться к полулежавшему на её постели насильнику, любая мысль оканчивалась отчаянной мольбой:
«Уйди!!!»
Уже не хотелось ни мести, ни смерти или мучений похитителя: дочь Нолофинвэ согласилась бы даже пожелать Эолу, чтобы он стал самым счастливым существом в Эа, только где-нибудь очень далеко от неё, чтобы больше никогда его не видеть!
— Я бы ещё раз зачаровал тебя, — после затяжного молчания задумчиво произнёс брат дориатского короля, напрягая низ живота, — да только не хочу, чтобы ты снова меня с кем-нибудь спутала.
Ириссэ закрыла глаза. Если мысленно перенестись прочь из этого страшного места куда-нибудь, неважно куда, где есть Тьелко, станет, возможно, легче.
Однако от подобных фантазий стало невозможно сдержать слёзы.
Эол вздохнул, сел и снова тронул спутанную чёрную прядь супруги, потом встал, прошёлся по комнате, взял с полки где-то в тёмном углу серебряный гребень. Нолдиэ невольно подумала, что не знала про наличие здесь этой вещи, и даже не стала бы пытаться выяснить, где в её тюрьме лежат какие предметы быта. Запомнились только свои окровавленные тряпки, которые, конечно, давно унесли.
Пока длились размышления, Эол снова сел рядом и начал очень аккуратно расчёсывать спутанные космы, некогда бывшие прекрасными шёлковыми кудрями. Ириссэ не выдержала, вздрогнула, попыталась отбросить от себя руки насильника, но оба запястья сдавила одна чудовищно сильная ладонь и прижала к груди, попутно поигрывая соском. Эльфийка сдавленно застонала, Эол спокойно произнёс:
— Мне будет неудобно расчёсывать тебя одной рукой, но я справлюсь.
— Свяжи меня, чтобы я не могла тебе мешать, — прошептала Ириссэ.
— Я держу крепче, чем верёвка, — не согласился похититель, продолжая мучить жертву омерзительной для неё заботой. — А ты бы связала меня? Что бы сделала потом? Ты представляла, как именно заставила бы меня сожалеть о содеянном?
— Да, — чувствуя, как от страха и злости начинает неистово колотиться сердце, гордо ответила дочь верховного нолдорана, — и ты даже не догадываешься, что я думала.
— Я хотел это узнать, — равнодушно отозвался Эол, распутывая очередной колтун, — но ты ничего не сделала.
— Почему ты уверен, — Ириссэ ощутила озарение, от которого стало ещё противнее, — что я бы мстила тебе супружескими играми в постели?! Может быть, не просто так орки обошлись с тобой, как с пленной женщиной?! Может быть, ты действительно не мужчина?! Отросток между ног не делает тебя сильным!
— Да, — Эол отложил гребень и одним движением завёл руки пленницы назад за голову, прижав ими к кровати, снова поставив эльфийку на колени, и в следующий миг его возбуждённая плоть ворвалась в неподготовленное тело. — Сильным меня делает моя кузница.
Движения ускорились, свободная рука сдавила бедро, стала дёргать Ириссэ чаще, потом — резче, плоть начала проникать глубже, но реже, пальцы до боли сжали запястья, Эол выдохнул и остановился. Внутри стало влажно, съёживающаяся плоть с хлюпаньем выскользнула наружу, однако позу поменять позволено всё ещё не было.
— Женщина так не может, — сообщил насильник жертве. — Делай выводы.
Эльфийка сделала, но пока не могла справиться с собой и не провоцировать насильника.
«Я выживу! — мысленно повторяла Нолдиэ. — Выживу!»
Между ягодиц ощутились пальцы. Сначала они двигались по кругу, потом разделились и проникли сразу в обе щёлочки, а один начал надавливать на чувствительные зоны, от чего стало до содрогания больно. Подавив желание сказать, что так, как сейчас, женщины тоже могут, Ириссэ стала осторожно двигаться в такт руке, утешая себя тем, что насильник скоро уедет и надолго.
— Ты уже не узенькая, — хмыкнул Эол. — Нигде. Сразу видно — есть муж.
Между ягодиц уткнулось влажное и гладкое, сначала как бы робко, потом настойчивее, потом осторожно вошло внутрь. В лоно проникли пальцы. Слишком много! Ириссэ снова показалось — ещё сейчас разорвёт. Сдавленно застонав, опять впившись зубами в то, на чём лежала, эльфийка шире раздвинула ноги, пытаясь принять хоть сколько-нибудь более удобное положение. Внутри попеременно или сразу вместе находились возбуждённая плоть и рука, это превратилось в нескончаемый кошмар, а в голове всё чётче оформлялось понимание: орки по-разному обходились с пленниками, основываясь на инстинктах — в одних чувствовали слабину и отыгрывались, насилуя, растаптывая остатки личности, а других — сильных — избивали до смерти, пытаясь сломить и опустить до своего уровня, чтобы с радостью толпой унижать или закопать так и не подчинившийся труп.
Ёрзающие внутри части тела лишали способности мыслить, однако Ириссэ всё-таки смогла ухватиться за понимание — хватит быть слабой! Хватит! Быть! Слабой! Хватит! Быть слабой.
Хватит. Быть. Слабой…
Примечание к части
Немного НЦ (на который не хватило жанров, предупреждений и меток)
Песня их симфо-рок-оперы "Дорога без возврата" "Йеннифэр"
Целительный лёд
Когда-то очень давно бывало до слёз жаль, что однажды всё заканчивается. Это знание расстраивало, заставляло грустить, мечтать о повторении неповторимого, но теперь…
У Ириссэ не осталось сил ни на сожаление, ни на радость.
Он ушёл, и это главное.
Ушёл надолго! Может быть… Нет, вряд ли. Если до сих пор этого урода никто не убил, значит, он умеет избегать опасности. Очень-очень жаль!
Страстное прощание отняло и душевные и телесные силы, и лишь когда в комнате снова появились те, кто должны были заботиться, Ириссэ немного встряхнулась. Да! Нужно отмыться!
— Здесь принимают ванну только при крайней необходимости? — тихо, с трудом шевеля губами, но с ехидством проговорила Нолдиэ, вытягиваясь на постели, чтобы больше не выглядеть прячущимся в одеяле комком. — Вы знаете, что это такое — мыться для удовольствия?
Пронзительные сияющие глаза Нолдиэ внимательно осмотрели служанок, которые никак не переменились к жене хозяина. Да, всё та же зависть и неприязнь, смешанные со злорадством. Как ни странно, вопрос совсем не задел ни одну из эльфиек: видимо, больше, чем красота и статус, их ничто не способно обидеть.
— Приготовьте мне ванну! — сначала голос захрипел, но, откашлявшись, Ириссэ заговорила чётче. — Что у вас есть ароматное? За пределами этой норы что-то растёт?
Служанки рассмеялись, две из трёх отправились выполнять приказ, одна осталась — начала копаться в большом сундуке около двери.
«Я должна выжить», — мысль снова бросила в прошлое, но не в объятия прекрасного Феанариона с белоснежными ресницами, от воспоминаний о котором становилось невыносимо жить, захлёстывали эмоции, отчаяние убивало волю.
Нет, Ириссэ вспомнила льды Хэлкараксэ.
И поцелуй у костра на жгучем морозе.
«В песнях вьюги проходит ещё один год,
Безразличие, холод, интриг хоровод,
Бой, чтоб выжить, точнее, чтоб существовать,
Чтобы завтра завязнуть в сугробах опять.
Заливает души пустоту сладкий яд,
Королева зимы — не жена и не мать,
Отправляешься в путь, забирая с собой
Раскалённое сердце жертвы другой.
Презирая законы, купаясь в вине,
Разрывая одежды, летая во сне,
Неприступных вершин ослепляющий свет надежды.
Отдавая себя зову плоти одной,
Неизбывной тоски, разрывая покой.
Несмотря ни на что, остаёшься собой, как прежде.
Небесной красоты земное воплощенье,
Неуловимый призрак, исчезающий в ночи,
Отдавшие тебе своей души горенье,
Как мотыльки для пламени свечи,
Не стоят ничего, как та игрушка,
Затерянная в памяти навек
В прекрасном светлом парке, где её девчушкой
Оставила на мраморной скамье».
— Риньо, — со вздохом улыбнувшись, прошептала Ириссэ, надеясь, что произнесённое имя не будет услышано.
Воспоминание о смущённом менестреле, увидевшем свою принцессу в ванной, но так и не поддавшемся соблазнению, заставило просиять.
«Растает в сердце лёд
У Снежной королевы,
Цветного сна полёт
Укажет свет неверный,
Разрушится стена
В её душе прекрасной,
И ветер из окна
Откроет двери в сказку мне».
— Тебе нравится запах господина? — громко спросила Нолдиэ, сбросив одеяло, сев, изящно выгнув спину.
Служанка замерла.
— Отвечай, дева.
Это уже был приказ.
— Да, — как-то неуверенно ответила эльфийка.
Это была не самая говорливая из служанок и не самая надменная. Такую можно не заметить в толпе. А сейчас, когда рядом не оказалось подружек, дева начала пасовать перед женой господина.
— Очень нравится?
— Да… — эльфийка напряглась.
— Подойди, — Ириссэ раздвинула ноги, стараясь не замечать боли после грубого соития. — Я вся им пропахла. Нюхай, наслаждайся. И ласкай меня, словно перед тобой Он. Но сначала завяжи себеглаза.
Нолдиэ хватило одного беглого взгляда, чтобы понять: платье служанки снимается легко — нужно лишь потянуть шнурок. Дева подчинилась моментально, ни капли не удивившись, и это поразило Ириссэ: здесь что, принято вести себя подобным образом? Сероволосая эльфийка ловко сделала себя незрячей с помощью алого шёлкового платка, осторожно опустилась на постель, принялась втягивать носом воздух, осторожно касаясь тела жены хозяина.
Ириссэ подождала совсем немного и перехватила инициативу: повалив деву на спину, она сдавила одной рукой ягодицу, а другой начала ласкать между ног, невольно заметив то, что казалось столь важным для похитителя — служанка не была ни узкой, ни мягкой, её упругая плоть моментально ответила на прикосновения, начав сжиматься. Дева изогнулась, застонала, напрягая бёдра, прекрасно изображая удовольствие. Мужчину бы она уже обманула, но Ириссэ понимала — это фальшь, а ей нужно было настоящее подчинение этого привычного к использованию тела. Продолжая ласкать самые чувствительные участки, думая о том, что женщина всегда лучше поймёт другую женщину, чем даже самый опытный и внимательный любовник, Ириссэ пустила в ход губы и язык.
— Ты так нежна, госпожа! — простонала служанка. — Я умру от твоих ласк!
— Нет, ты нужна мне живая, — рыкнула пантерой Ириссэ, ощущая прилив сил, — покорная моим рукам.
— Я всё сделаю! — пообещала, извиваясь, эльфийка. — Я буду… Ах… м-м-м-м…
«Она всё ещё лжёт, — видела Нолдиэ, — но это ничего. Победа будет за мной».
Язык зашевелился быстрее, руки с большей страстью задвигались внутри и вне тела.
Служанка поддалась. Ягодицы до дрожи напряглись, бёдра зашевелились скоро и ритмично, и на этот раз удовольствие оказалось искренним.
— Но… почему? — спросила сероволосая дева, снимая повязку с глаз. — Я недостойна.
— Других игрушек у меня здесь нет, — холодно ответила Ириссэ, обернувшись на дверь. — Муж уехал, а с девушкой — это просто шалость — не измена. И знаешь, мне понравилось, как ты ведёшь себя в постели. Когда будет готова ванна, помоешься вместе со мной. Приласкаешь свою госпожу.
На миг взгляд служанки стал испуганным. Возможно, Нолдиэ ошибалась, но в голову полезли мысли о том, что статус любовницы жены хозяина может каким-то образом навредить деве. Вероятно, просто потеряет расположение завистливых подружек, что будет грозить некими пакостями с их стороны, может, она замужем…
Но одно Ириссэ решила для себя точно: она здесь хозяйка, по крайней мере, пока не вернулся проклятый урод, значит, будет делать, что хочет.
Может быть… да нет, вряд ли. Вряд ли. Но… вдруг? Вдруг?! Вдруг удастся сбежать?
Подлый, хитрый, тайный, скрытный! Всё равно ты будешь битый!
Можно было бы дождаться более тёплой погоды, пересидеть в подземелье дожди или даже всю зиму, оставшись дома с женой до рождения ребёнка, но Эол чувствовал, что должен ехать в Ногрод, как и планировал: это будет проверка верности слуг и способности жены соответствовать своему статусу, а заодно и время для самого новоиспечённого главы семейства осознать и обдумать случившееся.
Брат Тингола понимал: его жизнь складывается неправильно, несмотря на наличие дома, слуг и беременной супруги.
— Феанарион, — то и дело повторял муж прекрасной Нолдиэ.
Имя соперника снова и снова слетало с напряжённых губ, сплёвывалось, будто нечто отвратительное. Этим словом встречались рассветы и закаты, проклиналась непогода, дождь и ветер, слишком долгий путь и неудачи в поисках обеда. Когда же на Гномьем Тракте удалось договориться с торговцем, чтобы тот довёз попутчика до Ногрода и взял недорого, Эол только и думал, как бы расспросить знакомых наугрим про своего соперника.
Кто же он?
Эол сам не верил, что начал интересоваться делами Нолдор, которых презирал и раньше не желал даже слышать об этих эльфах. Если бы жена всё рассказала, было бы гораздо проще, но она даже под действием чар не обмолвилась ни о своём имени, ни где живёт. Среди произнесённых слов звучали только «Феанарион» и «замок Куруфинвэ», а себя Нолдиэ называла оскорблённой женщиной. Возможно, со временем что-то прояснится, но этот эльф всё равно навечно останется между Эолом и его счастьем, это было несомненно.
Как устранить преграду?
Убить эльфа, который считается королём, практически невозможно, да и на мысли о нём никак не повлияет факт смерти или продолжение жизни. Зато от попыток сбежать к прежнему любовнику можно было бы защититься, убрав с пути соперника.
Увы, Эол понимал — своими силами ему не справиться, а помогать никто не станет. Если возлюбленный жены — тот самый Куруфинвэ из Химлада, чей сын бывает в Ногроде, значит… Этот Феанарион бросил влюблённую красавицу и женился на другой? Он слепой?
Вопросов становилось всё больше, и они требовали ответов. Если жена так и будет продолжать молчать, придётся пойти на более жёсткие меры, но сначала нужно поставить супругу перед фактом, что и без её признаний всё удалось выяснить. Пусть имеет в виду — скрытность ей не поможет. Как и ложь.
***
Когда снова полил дождь, переходящий в снег, возница с гордостью заявил, обернувшись на Эола:
— Видишь, эльф, какая дорога роскошная! Не скользит, ровная, на ней не трясёт, никаких тебе перепадов высот и неудобных поворотов, а от непогоды всегда можно найти укрытие. Сворачиваешь с тракта — и отдыхай под навесом! А если чуть дальше пройти — найдётся и более надёжная крыша над головой. Понимаешь, за что мы Карантиру платим?
— Долбанные Голодрим, — стиснул зубы Эол, потирая руки. — Братьев убивают, женщин бросают.
— Ой, приятель! — отмахнулся с осуждением гном. — Только не говори, что слухам этим дурацким веришь! Я знаю Карантира и могу уверенно заявить, что с ним можно иметь дело — он тебя не облапошит.
— Я не о нём, — прищурился брат Тингола, спрыгнув с повозки, не дождавшись, когда та остановится. Под ногами оказались гладкие узорчатые плиты тракта, ровные и не скользкие, несмотря на дождь. Вода стекала в специальные стоки, поэтому не скапливалась лужами. — Куруфинвэ Феанарион, говорят, свою жену оскорбил.
— Не слышал о таком, — пожал плечами возница, заезжая под навес. — Его сын вроде как-то обмолвился, что мать в Валиноре осталась с дочками, а о других женщинах Куруфина Химладского я не слыхивал.
Эол задумался. Можно было бы переждать дождь и здесь, сидя на скамейке, однако стремительно холодало, а поблизости стояли домики, жители которых, разумеется, всегда ждали готовых заплатить мирианами или по-старинке гостей, поэтому оставаться под навесом смысла не было — всё равно случайный попутчик ничего не знает.
Не успев вымокнуть под ставшим проливным дождём, эльф добрался до ближайшего трактира.
Дверь открыла молодая гномиха, на щеках которой совсем не было волос, зато пышные усы сплетались в косу-колосок с кудрями на подбородке. Взглянув поверх неё на других посетителей, брат дориатского короля узнал одного из ногродских приятелей. Тот, уже изрядно хмельной, вскочил со скамьи, побежал к другу-эльфу, но потом вернулся к столу, выпил остававшийся в огромной кружке эль и только после этого окончательно решил поздороваться.
Осмотрев Эола критическим пьяным взглядом, гном толкнул эльфа в живот:
— Какой-то ты грустный. Женился что ли?
И по реакции не успевшего скрыть эмоции знакомого поняв, что угадал, мастер расхохотался:
— Да давно пора было! Поздравляю! Потом, как свыкнешься с побоями скалкой по утрам, а сковородкой по вечерам, станешь многословнее. Ты скажи только, кхулум, она красивая или очень, ослепительно, неописуемо прекрасная?
— Второе, — натянуто улыбнулся Эол.
— Рад за тебя! — гном встал вплотную, дал знак нагнуться и шёпотом, затравленно озираясь, проговорил: — Вот найду серебро, ну ты понял, о чём я, сделаю твоей жене кулон.
— Как-то вы неправильно ищите, — пройдя к столу, незаинтересованно сказал эльф, — я не верю, что это ваше серебро настолько редкое и уникальное. Наверняка где-то полно залежей.
— И я о том же! — вступил в разговор совсем молодой бородач, увешанный золотыми браслетами с крупными камнями. — Надо просто копать глубже.
— Если это действительно серебро, — предположил Эол, — искать его не надо — достаточно понять, как обычное обработать так, чтобы стало «истинным».
— А знаешь, что говорят в народе? — словно решив поведать о страшной тайне, начал тихо рассказывать самый старший гном из сидевших за столом. — Говорят, будто, ну, серебро это на самом деле и не металл! Точнее, не совсем металл. Это обычное серебро, рядом с которым один эльф из Валинора свои сокровища закопал. Говорят, — седой мастер потребовал принести себе ещё кружку эля, да покрепче, — будто этот эльф ювелиром был, выращивал самоцветы в росе валинорских Древ по утерянной ныне технологии! А когда в Средиземье прибыл, то решил спрятать свои сокровища от Моргота, но тот прознал про клад и разбил кристаллы. Роса Древ пролилась на жилу серебра, и вот.
Гномы понимающе подмигнули друг другу.
— Если это так, кхулум, — сказал Эолу давний приятель, — наши поиски не имеют смысла. Поэтому никто из нас в эту сказку не верит! Но я видел камни, выращенные в росе, и они действительно потрясающие! Их сияние исходит из самого сердца кристалла! Они переливаются даже в темноте, словно рядом с ними лежит крошечный горячий уголёк. Наугламир Фелагунда как раз из таких камней сделан! Жаль, не нашли мы серебра, — мастер многозначительно подмигнул, — чтобы одарить нашего друга.
На миг задавшись вопросом: способны ли гномы говорить хоть о чём-то, кроме митрила, Эол достал из мешочка медные мирианы, присоединился к распитию эля. Сушёная рыба из Гелиона никогда не нравилась брату дориатского короля, однако сейчас, задумавшись, Синда ел её и не замечал раздражающего привкуса.
Встретившая в дверях трактира гномиха, теперь одетая более соблазнительно, подсела к молодому мастеру с массивными браслетами, взяла заплетённую в косу бороду и кудрявой кисточкой пощекотала нос мужчины.
— Я скучала, — с укоризной произнесла дева, — ты уезжал слишком надолго!
— Найду клад — вернусь навсегда. Ты же знаешь, — искатель митрила крепко обнял уютную пышногрудую возлюбленную, — я без тебя жить не могу!
Эол отвернулся, опустил взгляд в кружку, внимательно изучая пузырьки пены, словно это могло помочь гномам найти то самое, ну, понятно какое серебро, миг-миг.
— Долбаный Феанарион, — прошипел брат Тингола. — Ничего, я придумаю, как устранить тебя с моего пути.
***
— Я думаю поехать в Нарготронд, — словно сам себе, сказал Тьелпе, критически рассматривая выставленные на продажу изделия. — Хочу поговорить с Элендилом.
Дуилино удивлённо посмотрел на принца, пожал плечами.
Проходя между рядами лотков и богато расшитых шатров ногродской ярмарки, эльфы не искали ничего конкретного, интерес был совершенно праздным. А ещё оказалось очень интересно наблюдать за тем, как одни торговцы принципиально, до страшной ругани, не брали мирианы, другие — наоборот, принимали оплату только драгоценными кругляшами и овалами, а третьи были готовы договориться на любой способ расчёта. А ещё среди рядов мастеров и их помощников, а также нанятых только для продажи товара работников ходили и предлагали свои недешёвые услуги оценщики и проверяльщики качества и подлинности мирианов — их соответствия номиналу. Разумеется, находились нечестные дельцы, пытавшиеся договориться за хорошую плату, чтобы их не трогали. Порой приходилось вмешиваться охране ярмарки.
День был холодный, первые заморозки давно миновали, и хоть снег пока не лёг на землю, меха раскупались хорошо. На третий день торговли среди рядов не осталось никого из привозивших шубы, шапки, шарфы и муфты.
— Зачем тебе понадобился Элендил? — наконец, задал вопрос Дуилино, остановившись около весёлого старичка с крайне нетипичными для наугрим изделиями. Было понятно, что гнома нанял какой-то эльф, не желавший самостоятельно продавать свой товар.
— Я думал — наша ссора давно в прошлом, — отрешённо произнёс Тьелпе, засмотревшись на статуэтку из чернёного серебра, изображающую эльфийку, которая совсем скоро родит дитя. Голова опущена, руки гладят живот, роскошные кудрявые волосы и немного ткани скрывают наготу. — Казалось, мне уже всё равно, почему Элендил бросил меня в пещере. Я полагал, что всё сам себе объяснил. Но нет, я думал об этом снова и снова, особенно после того, как Ириссэ приехала.
Удивлённый взгляд друга заставил вздохнуть и понять, что если начал говорить, придётся объяснять в деталях.
— Я понял, — Куруфинвион вдруг осмотрелся, словно почувствовав взгляд, однако никого знакомого не увидел, как и пристального внимания к себе, — что недосказанность, от которой убегаешь, всё равно рано или поздно настигнет. Понимаешь, отец отсутствовал, когда появилась Ириссэ, и вернуться не захотел. Я понимаю, почему не приехал дядя, даже не берусь его осуждать. Но отец… Ириссэ жила в его дворце, ждала хоть какого-то ответа. Он должен был поговорить с ней. Мы же все не чужие друг другу, что бы ни случилось в прошлом. Но отец всегда так поступал! Всегда! Я не должен говорить подобное, но… Он как безмолвное отражение в зеркале. Я не хочу быть таким. Элендил предал меня, и я должен поставить точку в этой истории.
Дуилино тоже показалось, что за ними кто-то наблюдает. Более того, схожее ощущение уже возникало и вчера, и два дня назад, но каждый раз не удавалось понять, кто проявляет повышенный интерес.
— А ещё я напишу письмо Артанис, — Тьелпе критически осмотрел кинжал, узор на рукояти и лезвии которого напоминал плеть. — И найду способ его доставить.
— Это правильное решение, — кивнул друг.
На небе сгустились белёсые тучи — вот-вот должен пойти снег.
— Не вижу на этой ярмарке ничего, — вдруг очень по-отцовски улыбнулся Куруфинвион, — что бы не мог сделать сам. Думаю, пора собираться в гости к Фелагунду, иначе придётся пробираться по сугробам.
Однако стремительно портившаяся погода смущала далеко не всех, и гулявший меж лотков и шатров певец-гном с эльфийской лирой, к которой был приделан массивный короб для благодарностей, голосил всё задорнее и громче, будто стараясь веселиться назло наступающей зиме:
— У меня есть тайный враг.
Как ни думай, ни крути,
Не сразить его никак —
Прячется в тени.
Он нанёс из-за угла
По коленям мне удар,
И лежу я на земле —
Враг сильней меня!
Подлый, хитрый, тайный, скрытный!
Всё равно ты будешь битый!
Эля мне, ещё мне эля,
И врага я одолею!
Незаметен для меня,
Он везде за мной следит.
Максимально чуток я!
Знаю — враг не спит!
Он напал из-за спины,
Принял я внезапный бой,
Но был в печень поражён —
Вновь сильней враг мой!
Подлый, хитрый, тайный, скрытный,
Всё равно ты будешь битый,
Эля мне, ещё мне эля,
И врага я одолею!
Как-то шёл мой путь чрез лес,
Приключился в нем замес:
Подлый враг меня теснит —
Гадкий паразит!
После битвы той дня два
Болела голова моя.
Эль с утра скорей мне лей,
Ведь враг меня сильней!
Знаю я, что мышцы силой
Заполняет брага с пивом!
Эля мне, побольше эля,
И врага я одолею!
Подождав, пока весёлый гном подойдёт ближе, Тьелпе бросил серебряный мириан в короб. Певец моментально остановился, взял кругляш, осмотрел со всех сторон, куснул, снова осмотрел уже через лупу с золотой ажурной ручкой и, только убедившись, что вознаграждение качественное и не поддельное, поблагодарил, пожелал удачи и пошёл дальше.
Эльфы удивлённо переглянулись, невольно напевая про себя:
«Подлый, хитрый, тайный, скрытный,
Всё равно ты будешь битый,
Эля мне, ещё мне эля,
И врага я одолею!»
***
Дождавшись, когда сын ненавистного Феанариона со своим носовым платком убрался с ярмарки, Эол, смешавшись с толпой, осторожно скинул капюшон заговорённого маскировочного плаща и подошёл к нанятому торговцу. Радостный гном, вторя песенке про тайного врага, с гордостью предъявил заработанное. Отсчитав старичку оговоренную долю, брат Тингола посмотрел на оставшийся товар.
— Мне нужно уехать, — с напускной загадочностью проговорил эльф, взвешивая в руке мешочек с драгоценными кругляшами. — Распродай остальное, вернусь — рассчитаемся.
Торговец радостно закивал и продолжил, приплясывая, зазывать гуляк взглянуть на чудесные диковинки. Бросив последний взгляд на свои изделия, Эол снова скрыл себя от посторонних глаз и поспешил продолжить слежку за сыном соперника. В Нарготронд, разумеется, не было смысла ехать, однако, возможно, существовали некие особые подъезды к Химладу, зная которые, удастся обойти пограничную стражу. Сын проклятого Феанариона может невольно показать и рассказать очень многое! Более того, запомнив из разговора некоторые важные имена, есть шанс сойти за своего где угодно.
Важные имена…
— Ириссэ, — Эол улыбнулся, смакуя на губах слово на ненавистном Квэнья.
Возможно, теперь подобраться к сердцу жены станет проще.
Примечание к части
Песня гр. "Тролль Гнёт Ель" "Враг мой"
Запретное имя
Ласковая тёплая ладонь легла на огромный, чуть вытянутый конусом живот, погладила, получив в ответ ощутимый и не слишком приятный для матери толчок.
Служанка отдёрнула руку, засмеялась. Ириссэ посмотрела с превосходством: завидуй, завидуй моему положению. Глупое существо!
За долгие месяцы, проведённые без мужа в подземелье, дочь Нолофинвэ многое обдумала. Конечно, надежда на побег оставалась и даже крепла, потому что, видя покорность своей госпожи, слуги и охранники постепенно теряли бдительность, но появилось и понимание, что можно договориться по-хорошему. В конце концов, сам Эольвэ не сидит безвылазно под землёй, из-за необходимости вечно прятаться в пещере он не смог ужиться в Менегроте, так почему этот эльф должен заставлять страдать любимую жену? Да, быстро такого понимания не добиться, но если постепенно…
Служанка вспорхнула с постели хозяйки, начала напевать без слов и кружиться в танце. Ириссэ сама не знала почему, но ей очень нравилось смотреть, как сероволосая эльфийка вскидывает ноги, выгибает спину и вытягивает шею. Было в этом танце что-то чарующее, завораживающее. Валинорская принцесса удивлялась, почему никогда раньше не замечала красоты движений под музыку, ведь теперь могла наблюдать за взлётами и падениями рук не самой красивой и талантливой девы бесконечно.
Может быть, беременность так повлияла?
А ещё Ириссэ забавляло прозвище служанки, данное каким-то гномом, когда однажды Эол брал деву с собой в Ногрод, — Серебряная Калоша. Вот бы назвать так племянницу и посмотреть на бурную реакцию капризной девчонки!
Тот факт, что раньше похититель-муж часто ездил по Белерианду в сопровождении, а потом построил себе в Ногроде дом на купленной у какого-то мастера-неудачника земле и после этого стал путешествовать практически всегда в одиночку, заставлял задуматься. Почему так? Те, кто следят за домом господина в городе наугрим, не знают живущих здесь? Для чего такая секретность? А что если удастся переехать к наугрим? Оттуда и бежать проще… Наверное…
Смотря на танец служанки, напевавшей что-то очень печальное и не слишком красивое, Ириссэ думала, что уже без содрогания думает о предстоящей вынужденной близости с мужем. Главное, не сказать ничего лишнего, изобразить удовольствие, а приласкать и утешить после всего и эта дева может. Ничего страшного, в общем-то…
От допущения подобных мыслей поочерёдно бросало то в ужас и слёзы, то в стыд и слёзы, то в смех и слёзы, и тогда начинало казаться, будто малыш как-то особенно ворочается, словно пытается погладить изнутри, утешить маму.
Проведя ладонью по животу, Ириссэ посмотрела на танец: по-своему красиво, хоть и простовато. С другой стороны, откуда этой серой эльфийке знать стремительность и грацию Нэссы, воздушность Варды и плавность движений Уинэн? Для Средиземья и это очень даже хорошо.
Вдруг за дверью послышался гомон, служанка остановилась, прислушалась.
Девушка, которая казалась дочери Нолофинвэ несколько странной и замкнутой, робко постучала, тихо вошла, потупив взгляд, еле слышно сообщила, что вернулся хозяин, и так же едва заметно самоустранилась. Время остановилось, оглушительно зазвенело, запульсировало кровавыми искрами.
Вернулся!..
До этого момента уверенная, что всё продумала, Нолдиэ ощутила охватившую панику. Примерный план действий всё ещё чётко выстраивался в голове, но вдруг отказали ноги, и не получилось даже встать с постели, чтобы самой подойти к мужу и обнять его.
Танцевавшая служанка подбежала к двери, замерла, потом вдруг исчезла в коридоре, а на пороге появился насильник-похититель, смотря на которого, валинорская принцесса почувствовала головокружение, перед глазами замерцала тьма, и мир окончательно погас, когда из омерзительно кривящегося рта прозвучало имя:
— Ириссэ.
***
— Ириссэ, — произнёс Эол и по реакции жены понял: это действительно её имя.
Слежка за сыном соперника мало дала брату Тингола, но тот факт, что удалось достаточно долго следовать за безмозглым принцем и не привлечь его внимание, говорило о многом и развязывало руки: химладские Голодрим самоуверены и глупы, не ждут нападения и не чуют опасности. Можно продолжить наблюдение.
Эол долго размышлял, как лучше поступить с женой по возвращении, вспоминал тщетные попытки разговаривать с супругой по-хорошему, и снова и снова приходил к неутешительному выводу.
Всё бесполезно: она истинная представительница своего племени — красивая, гордая, глупая, сама не знает, чего хочет и как этого добиться. Придётся думать за неё.
И чары уже действуют.
— Ириссэ.
— Что?
В глазах испуг, смятение, желание солгать, что имя не её…
Безмозглые Голодрим!
Нужно было собраться с мыслями. Жена вот-вот родит, она будет нужна ребёнку, значит, должна хотя бы что-то соображать, а не как в прошлый раз.
Медленно подойдя к задрожавшей и скривившейся, будто от омерзения Нолдиэ, похититель развернул горностаевую шаль, которую прятал в сумке за спиной, накрыл ей напряжённые плечи супруги и, подняв прекрасное белое лицо за подбородок, чтобы встретиться с переливающимися серебром и лазурью глазами, начал напевать, следя за постепенно расслабляющимися от колдовства изящными руками, сначала готовыми вцепиться и рвать плоть на теле мужа:
— Тише!
Тени на крыше
Медленно дышат
Перед прыжком.
Слышу все твои мысли,
То, что нам близко —
Всё кувырком.
Как проще сказать,
Не растерять,
Не разорвать?
Мы здесь на века,
Словно река —
Так решено Творением.
Пепел лёгок и светел,
Я не заметил,
Как время прошло.
Чары силу теряют
И превращают
Жемчуг в стекло.
Как пусто в душе
Без миражей,
Без волшебства!
Весь мир — только миг,
Пусть он звучит,
Темою Сотворения.
Всё, кроме любви,
Вся наша жизнь так далеко.
Я вечно один,
А без тебя — просто никто.
«Она снова назовёт меня…»
— Феанарион, — просияла Ириссэ, смотря влюблёнными пустыми глазами, и в этот момент по щеке прилетел лёгкий, но очень болезненный удар раскрытой ладонью.
— Никогда, — приказал Эол, снова занося руку, — никогда больше не говори этого имени!
Широко раскрытые глаза заплакали, но улыбка осталась ласковой. Руки потянулись для объятий, а губы еле слышно прошептали заветное слово на ненавистном языке трижды проклятого Амана:
— Tancave.
Примечание к части
Песня гр. БИ-2 "Молитва"
Спасибо за слова
Друза с зелёным кварцем упала на пол пещеры — рука, державшая минерал, разжалась, внезапно обессилев.
Круг замкнулся, и пусть это совсем не то же самое место и абсолютно иная Эпоха, однажды начатый неверный путь привёл в ловушку. На этот раз смертельную.
Подземный коридор был широким и длинным, поэтому, находясь в нём, не чувствовалось давление стен, однако сейчас впереди вспыхнул огонь, и последнее, что увидели глаза — чернеющий в пламени зелёный кварц, когда-то заменивший сердце.
***
Тьелпе проснулся, отчаянно хватая ртом воздух.
Ощущение иллюзорного жара всё ещё обжигало лицо и руки, захотелось скорее умыться ледяной водой.
Похоже, не стоило принимать приглашение Эсуила и оставаться в единственном достроенном каменном доме небольшого селения Фирьяр на «безопасном» расстоянии от Нарготронда.
«Безопасном для кого?» — спросил сын Куруфинвэ-младшего, на что получил исчерпывающий ответ:
«Для Нарготронда».
Полусинда из верных короля Финдарато уверял, что лучше заходить в тайный город редко — так меньше вероятности показать путь кому не надо, поэтому стоит объединиться и пойти вместе, а не по очереди. А чтобы отправиться во владения владыки Инголдо, нужно дождаться, когда приедет «смена караула».
«Караула?» — Тьелпе не переставал удивляться.
«Да, — Эсуил беспечно улыбался, — у смертных много странностей. Например, если кто-то рождается с белыми волосами, это означает, что ребёнок больной. Его могут выбросить или отдать кому-то, кто захочет заботиться о «не-жильце». Обо мне здесь тоже часто очень усердно заботятся из-за внешности не-жильца. Атани странные. За ними постоянно приходится наблюдать, иначе они друг друга обворуют, причём без какой-либо цели. Они могут красть чужое и даже не пользоваться этими вещами, а просто прятать в укромном месте».
Жена «караульного» смеялась и говорила, что на самом деле эльфы присматривают за Младшими, в основном обучая их. Порой, безусловно, тяжело, потому что приходится объяснять взрослым элементарные вещи, которые эльфята схватывают на лету или вовсе понимают интуитивно, однако большинство атани всё же способны совершенствовать навыки, какой бы сферы жизни это ни касалось.
«Младшие — плохие ученики, — спорил с женой Эсуил, — они часто проявляют лень, причём не разбираясь, насколько важно то дело, на котором решили сэкономить силы. Каждый хочет себе каменный дом, как наша караульная крепость. Да, принц, этот трёхэтажный склад со спальней и кухней Младшие считают едва ли не королевским дворцом, и был момент, когда они стали пытаться возводить свои жилища выше нашего замка. В итоге ради их же безопасности король Финдарато запретил Фирьяр строить здания, превосходящие эльфийские по габаритам. С тех пор максимальное количество этажей для жилищ атани — два, с высотой потолка — не более, чем два роста самого высокого из будущих жителей».
«Но больше удивительно в этой истории, — улыбалась эльфийка, — что Младшие придали этому запрету некий священный смысл, мол любимый солнцем король и его сородичи должны быть ближе к небу, чем другие народы. Фирьяр проще и приятнее думать, что они недостойны высоких зданий по причине рождения не-эльфами. Понимаешь, принц? А ведь можно просто побороть лень и отёсывать камень достаточно усердно, чтобы поверхность получалась ровная, блоки ложились без зазоров, что гарантировало бы отсутствие трещин в стенах в будущем, когда сверху начнёт давить тяжесть конструкции. Фирьяр очень усердно заделывали возникшие разломы в блоках, тратя на это гораздо больше сил и времени, нежели на сглаживание поверхности при заготовке стройматериалов! А ведь могли предотвратить появление прорех».
Подобные истории звучали постоянно, сменный караульный не приезжал, Тьелпе всё чаще думал нарушить договорённость, и если бы не Дуилино, точно покинул бы «дворец». Но при друге поступать некрасиво не хотелось.
Радовало одно: Эсуил видел молчаливое недовольство гостя, поэтому заранее собрал вещи, чтобы не задерживаться по приезду сменщика.
Вечер был ветренным и промозглым, метель то поднималась, то стихала, однако даже в такую непогоду на улице кто-то шумно гулял. Похоже, склонные болеть от холода смертные совсем не берегли свои жизни и шаткое здоровье. Видимо, неизбежность конца делает их беспечными. Очень-очень странно.
***
Метель усилилась, однако страшных морозов, как несколько дней назад, когда «лучи ледяного солнца казались стальными лезвиями, режущими кожу каждым прикосновением», не было.
Стараясь «греться воспоминаниями», как написано в эльфийских книгах, человек шёл вдоль берега «великой благословенной» реки, но потом вспомнил, что не достоин даже находиться рядом с чем-то прекрасным, потому что посмел посягнуть на нечто священное, поэтому свернул к промёрзшему, похоже, до дна притоку, где после нескольких дней относительно неплохой погоды снова настигла метель.
— Эй! — окликнул кто-то из «белой мерцающей мглы», как называли пургу летописцы в текстах про переход через Вздыбленный Лёд. — Эй! Бродяга!
Мужчина не поверил своим ушам. Неужели кто-то поможет?
— Ты заблудился что ли? Ты чей? Откуда?
Боясь сказать что-то не то, скиталец кивнул, неловко стряхнув со светло-русой бороды, бровей и ресниц налипший снег.
— Не учёный, ясно, — снисходительно проговорил окликнувший, обернувшись на кого-то во мгле. — Но хоть не орк.
— Нет! — испугался бродяга. — Я грамотный! Не бросайте меня! Со мной беда случилась.
— Это и так понятно, — беззлобно отозвались сквозь снег. — Пойдём с нами. Ты на земле Беорингов. Отогреешься, поешь, а там решим, что дальше делать.
— Могу я не рассказывать о себе? — робко спросил скиталец.
— Преступник, что ли? — напряжённо поинтересовался неожиданный помощник. — Тебе придётся рассказать.
Беоринги сразу вспомнили, чему их учили эльфы — охранять подходы к тайному городу. Окружив путника, люди стали шарить под его одеждой, ища оружие, отобрали охотничьи ножи, сеть, перерыли небольшой мешок, носимый за спиной.
— Глава разберётся, — сказал своим, видимо, старший среди отряда. — Пойдём, пока нас совсем не замело.
Путник, уже не зная, бояться или радоваться, покорно последовал за спасителями, а, приглядываясь к новым знакомым, заметил, что лишь двое из них хорошо владеют речью, остальные в основном кивают, отвечают односложно или мычат. Видимо, здесь тоже не всем нравится читать.
***
Эсуил озадаченно посмотрел на гонца. Барад Эйтель? Стрела, защищающая серебристый поток на фиолетовом флаге? Что же столь неотложное привело этого Нолдо среди зимы в не самые дружественные земли? Вряд ли вопросы торговли и оценки ресурсов, хотя, кто знает, насколько сложным стало положение верховного нолдорана стараниями четвёртого Феанариона.
— Меня зовут Рингаро, — представился посланник, демонстративно сбросив капюшон слишком лёгкого плаща, показывая, будто мороз ему безразличен. Конечно, что прошедшему Хэлкараксэ какая-то зима? Это юнец Эсуил, родившийся в Эндорэ, согретый лучиками Ариэн, продрог и спрятался в домик с огоньком в печечке, а Нолдор Второго Дома стойкие! — Срочные вести из Хитлума.
Супруга Эсуила принесла в кухню, порой служившую и переговорной, и библиотекой, бумаги и чернила, тем самым давая понять, что подданные верховного нолдорана здесь не самые желанные гости и должны уезжать, спешно закончив дела и, так и быть, перекусив. Прошедшим Хэлкараксэ ведь нипочём непогода.
Ничуть не смутившись, Рингаро сел за стол, достал из сумки свою еду и вино, свои принадлежности для письма.
— В Сосновом Королевстве меня тоже встретили крайне любезно, — всё же высказался посланник, — однако, узнав, что меня привело, поблагодарили.
Услышав из комнаты знакомый голос, Тьелпе вышел поздороваться с эльфом, к которому испытывал чувства, схожие с теми, что были к Элендилу: вроде бы и понимание, но и невозможность простить.
Рингаро крайне вежливо и сдержанно поздоровался с сыном бывшего друга и снова перевёл взгляд на Эсуила:
— В Барад Эйтель случилась неприятная история, и было принято решение срочно предупредить всех, у кого на попечении атани.
С улицы, перекрикивая шум ветра, донеслись просьбы впустить в крепость по срочному делу.
— Крепость? — изумлённо переспросил Рингаро.
— Дворец, — гордо пояснил Эсуил.
— Впусти их, — посерьёзнел посланник. — Вроде бы говорить способны, значит, пусть послушают. Если что-то не поймут, потом объясните так, чтобы каждый смог осознать, что от них требуется.
Тьелпе проводил взглядом верного короля Финдарато, отправившегося встречать визитёров, прислушался к донёсшимся снизу голосам. Да, Фирьяр, наверное, считают, что прекрасно изъясняются на эльфийском наречии. Что ж, нет смысла их расстраивать — может, научатся ещё. Шаги стали приближаться, однако несколько раньше самих смертных в кухню влетел специфический запах.
— Господа эльфы! — смотря преданно и восхищённо, поклонился вошедший первым молодой мужчина: темноволосый, невысокий, с блестящими любопытными глазами. — Мои братья встретили одиночку на берегу! Он не похож на врага, но ничего о себе не говорит, хоть и умеет. Его привели ко мне, чтобы я решил, как поступить, но я не знаю. Хочу посоветоваться с номами.
Двое вошедших следом собратьев подтолкнули вперёд третьего. Рингаро сразу по глазам понял, кто обучен грамоте, а кто нет. Как ни странно, тот, кого в чём-то подозревали, выглядел начитаннее всех остальных, вместе взятых. Поэтому его и не любят что ли?
— Сначала послушайте меня, — перебил попытавшегося начать говорить Эсуила посланник. — В Барад Эйтель, великой твердыне на севере, сияющие шпили на белокаменных башнях которой устремляются в небеса, — эльф хитро взглянул на недовольно пшикнувшую супругу хозяина «дворца» и восхитившихся смертных, — произошла страшная трагедия, невиданная и неслыханная никогда ранее! И виной тому стали, увы, Младшие Дети Творца. Да-да, речь веду я о вашем племени, атани.
— Это Беор — глава селения, — пояснил Эсуил, садясь за стол, указав всем четверым смертным на свободную скамью, — и его соплеменники.
— Рад знакомству, Беор, — печально вздохнул гонец, — я — Рингаро, великий ювелир и исследователь Сумеречных Земель. На моём счету сотни тысяч открытий! — видя, что Фирьяр не до конца понимают сказанное, но уже заранее всему восхищённо верят, эльф еле сдержал смех. — И мне, столь великому аманэльда, пришлось бросать любимую работу и мчаться сквозь снежные заносы, страдая от холода и голода, чтобы сообщить о страшной беде, постигшей всех нас из-за глупости твоих сородичей.
Смертные, все как один, побледнели, занервничали. Довольный произведённым эффектом Нолдо стал говорить совсем печальным голосом:
— Молви мне, младший брат, сколько должно быть жён у мужа?
Беор, как и многие другие, мечтавший о сотне эльфиек в своей постели после победы над Морготом, покраснел, опустил глаза.
— Я так и знал, — покачал головой Рингаро, жена Эсуила, не сдержав улыбку, отвернулась к окну, — Моргот исказил каждого из вас, заставив желать двух, трёх, четырёх женщин! А что потом? Потом начинаются желания совсем уж непонятные нормальному разуму! Женщины надоедают, и мужчина ложится в постель другого мужчины! А потом случается страшное! После такого соития оба искаженца заболевают, но продолжают неистово сношаться с множеством женщин, а те, в свою очередь, заражаясь, передают болезнь своим полюбовничкам, рожают детей, уже поражённых мерзкой хворью! Это страшный недуг, братья! От него тело гниёт заживо, и боль невыносима! От такой беды нет лекарства, поэтому единственный шанс выжить — хранить верность своей единственной женщине! Единственной! Женщине!
Слушая более-менее понятные речи, Беор и двое его собратьев выглядели смущёнными и разочарованными, а тот, кого в чём-то подозревали, казался по-настоящему шокированным.
— То есть, — чётко заговорил русобородый молодой мужчина с красивыми печальными глазами, — любовь не к… одной женщине — тоже искажение Моргота? Это то, о чём пишут в книгах?! Это тьма и зло, ведущая к гибели мира?!
— Конечно, — кивнул Рингаро, — безусловно, мой друг. Это одно из звеньев проклятой цепи.
Лицо смертного выразило искренний ужас.
— Эсуил, — посланник поднялся, оставив на столе дюжину свитков разного размера, — я сказал всё, что хотел. Здесь важные записи для ваших знахарей на случай, если тоже возникнет повальная хворь. Но главное — учите Фирьяр чистоте. Наши лекари придумали травяные настои, которыми можно мыться для профилактики кожных болезней. Вы знали, что атани плесневеют?
Тьелпе, едва слышно выругавшись, вылетел за дверь. Проводив принца взглядом, Рингаро просиял, попытался сдержать смех, но не смог и в голос расхохотался.
— Меня зовут Чшик, — вдруг признался бродяга, — потому что я часто просил не мешать мне читать или рисовать. И я искаженец, за это меня и выгнали из дома.
— Господа эльфы! — Беор вскочил, встал перед новым знакомым. — Он не орк! Можно его пощадить?
Рингаро задержался в дверях, переглянулся с Эсуилом.
— Он будет отвечать жизнью за любого заболевшего по его вине, — строго сказала эльфийка, изучая свитки. — Если хотя бы один захворает…
— Нет! Клянусь! — Чшик упал на колени. — Никто из-за меня не пострадает!
— Прекрасно, — кивнул гонец. — А мне пора. Будьте здоровы.
Беор молча указал собратьям на дверь, давая понять, чтобы отвели нового знакомого в какой-нибудь дом, а сам снова сел на скамью и заулыбался.
— Знаешь, господин Ном, — глаза мужчины горели счастьем, — я давно хотел сказать спасибо, но не мог объяснить, за что. Но теперь я прочитал стихи из книги Квеннара и понял! Спасибо вам, Народ Звёзд, за то, что научили словам. Зная их много, я даже чувствовать стал иначе. И это прекрасно!
Жена Эсуила зарумянилась, сам караульный с улыбкой кивнул и подозвал смертного, приглашая за стол, чтобы вместе с ним читать присланные из Барад Эйтель свитки. Осознавать, что усилия не напрасны, было неописуемо приятно!
***
Закутанная в шерстяной плащ тень выскользнула из небольшого, слабо освещённого дома во тьму и мороз. Блёкло блеснула сталь кухонного ножа. От низкого крыльца потянулась быстро стираемая снегопадом цепочка следов, пересекая дорогу, уходя к пролеску. Тень затерялась среди лабиринта стволов, остановилась.
Дрожащие покрасневшие от холода пальцы неловко распахнули полы верхней одежды, с трудом спустили штаны, рука оттянула съёжившуюся плоть, и металл с размаха рубанул по беззащитному телу. На снег хлынула кровь, мужчина попытался сдержать крик, чтобы никто не узнал о его действиях, но не смог — боль оказалась сильнее, чем несчастный искаженец представлял, прикладывание снега не помогло. До хрипа завыв, мужчина упал на колени, дрожа и истекая кровью среди вновь разыгравшейся метели.
Чёрно-белая ночь стала красной.
Верный предатель
Метель снова стихла, однако из окна «крепости» был хорошо виден новый, приближающийся в первых лучах рассвета шквал. Тьелпе отвернулся от восходящего солнца к горящим на столе свечам. Почему-то это выглядело символичным, особенно то, что тесноватый уют полутёмной чужой комнаты сейчас казался милее неба над головой или узорчатых потолков роскошных химладских покоев. Главное, чтобы смертные не приходили с их неприятными запахами, режущими слух речами и отвратительными проблемами. Куруфинвион чувствовал, что думать так неправильно, но не мог совладать со своими эмоциями. Надоели вечные чужие жалобы!
Дуилино зачем-то взялся за книги, наскоро написанные эльфами для смертных. Похоже, его забавляли краткие изложения истории Арды, упрошённые, урезанные песни и стихи, яркие, похожие на пьяные наброски, картинки.
— Смотри, принц, — смеясь, начал рыться в дальних ящиках Нолдо, — чем больше среди текста иллюстраций, тем потрёпаннее страницы и обложка. А листы с рисунками сильнее засалены и помяты, нежели описания. Фирьяр очень любят разглядывать изображения, а читать — не слишком. И это понял не только я. Видишь, — Дуилино достал очень потрёпанную книгу, — наш общий знакомый Орикон сделал историю полностью из рисунков, лишь подписав фразы героев и краткие пояснения прямо на изображениях. Его творение пользуется потрясающей популярностью! И знаешь, принц, что особенно примечательно: чем книга любимее смертными, тем она грязнее и потрёпаннее.
— Поэтому я и хочу держаться от них подальше, — скривился Тьелпе. — Мне совершенно не доставляет радости забота о слабых, больных и глупых. Я понимаю, чем это может нравиться другим, но у меня вызывает только отторжение.
Друг молча согласился и продолжил изучать полки. Он долго никак не комментировал увиденное, однако в конце концов не выдержал.
— Смотри, принц, — в руках Нолдо оказалась открытая книга с описанием пробуждения эльфов на берегу озера Куивиэнэн, — данный исторический текст ценен для смертных только одной страницей, судя по её состоянию в сравнении с остальными листами.
— Картинка, — догадался Куруфинвион.
— Не просто картинка! — Дуилино уже смеялся. — Здесь изображены обнажённые эльфийки! Одну из них ты даже хорошо знаешь лично. А теперь посмотри, что стало с рисунком.
Тьелпе не хотел этого знать, однако зачем-то взглянул: страница была сморщенная, словно её брали мокрыми руками, верхний уголок оказался замят, а тела дев, наиболее детальные и привлекательные, — замазаны углём.
— Я не хочу думать, почему они так делают, — химладский принц с отвращением хлопнул по столу, устремил взгляд на догорающие свечи. — Зачем вообще Финдарато их притащил из леса?!
— Не приручим мы, — спокойно напомнил Дуилино, убирая испорченную книгу и доставая совсем нетронутую, — это сделает Моргот, и его армия станет ещё многочисленнее. Как ты думаешь, почему этот сборник историй никто не смотрит?
— Нет картинок, — скривился Тьелпе.
— Полагаю, ты прав, принц. Пожалуй, тоже не стану открывать этот скучный талмуд.
Не оценив юмор, сын Куруфинвэ-младшего что-то беззвучно произнёс.
На доносившиеся с улицы голоса поселенцев уже давно никто не обращал внимания, даже Тьелпе, но вдруг один звучный выкрик среди общего шума заставил вздрогнуть: до этого момента казалось, будто предстоящий разговор с предателем обдуман и больше не вызывает эмоций, ни плохих, ни хороших, но теперь, когда Элендил сам пришёл на встречу, о которой даже не знал, а не остался где-то далеко во времени и пространстве, сердце химладского принца упало.
Судьба сама толкнула вперёд, но почему-то стало страшно.
***
— Я не допущу кровопролития на земле короля Нома! — кричал Элендил, сидя верхом на вороном коне среди первых завихрений новой метели. Снежинки, пока ещё ажурные, геометрически выверенные, путались в соболиной шубе и чёрных волосах Нолдо, серые глаза угрожающе сверкали. — Я заставлю виновных ответить за то, что они сотворили!
— Но мы ничего не делали! — оправдывался седобородый, хотя ещё не старый мужчина, в ужасе кланяясь и складывая в мольбе ладони.
— Он сам! — поддакивали в окружившей эльфа толпе.
— Да! Сам!
— Сямь-сямь! — вторил кто-то, явно не понимавший, что говорил, но на всякий случай соглашавшийся сбольшинством.
— Это правда! — вперёд вышла закутанная в шерстяной платок девушка с пухлыми щеками и коротким носом. — Он из леса приполз! В крови весь! Мы думали — волк напал. А нет, говорит, сам себя… того-этого.
— Я всё равно узнаю правду! — Элендил поднял коня на дыбы, толпа отпрянула.
Лошадь оглушительно заржала, эльф послал скакуна вперёд сквозь усиливавшуюся метель, направившись к исчезавшей в белой мгле «крепости».
***
— Да, я честно говорю, его никто не калечил! — Беор, казалось, был готов тоже себе что-нибудь отрезать, чтобы доказать честность сказанных слов. — Мой народ никогда не тронет невиновного! Да, он чужой и странный! Но это же не причина его убивать!
Эсуил поджал губы, видя, что приехавший на смену караульный не склонен верить речам Фирьяр, даже если они все утверждают одно и то же. Собравшись в переговорной-кухне, подданные Финдарато Инголдо смотрели друг на друга, словно враги, готовые наброситься с обвинениями в плохой службе и поспешных суждениях.
— Он выживет? — спросила вроде бы Беора, но на самом деле Элендила, супруга Эсуила. Получив утвердительный ответ, эльфийка развела руками: — Вы же понимаете, что такой подвиг не должен остаться незамеченным?
— Это глупость, — скривился бывший подданный Феанаро Куруфинвэ.
— Нет! — жена Эсуила покосилась на вождя смертных. — Ради будущего своего народа этот мужчина…
— Я понял, не продолжай, будь так любезна, — остановил вдохновенную речь Элендил. — Мне сказали, что это посланник из Барад Эйтель беднягу напугал. Вот пусть и забирают его к себе живым примером, что делать с разносчиками заразы, и заодно напоминанием, что прежде чем говорить, надо думать головой! А я пойду разберу вещи.
Перепуганный, но старавшийся держаться молодцом Беор, снова извинившись и вежливо попрощавшись, исчез в дверях, воздух в помещении сразу посвежел.
— Пусть впредь не снимают верхнюю одежду, когда находятся у нас, раз мыться зимой для них проблема, — стиснул зубы Элендил.
Не дождавшись реакции на свои слова, Нолдо покинул переговорную-кухню, пошёл по коридору, длина которого была втрое меньше даже скромных дворцовых покоев, думая о предстоящей работе, как вдруг на пути встал призрак прошлой ошибки.
***
Тьелпе почувствовал, как сердце уходит в пятки. Казалось бы, чего бояться? Это ведь Элендил, а не он — предатель, бросивший собратьев и своего принца на верную смерть. Это Элендил, переметнувшийся к королю Финдарато, заслуживает наказания, он и должен трястись. Он! А не потомок величайшего мастера народа Нолдор!
Бывший верный химладского принца остановился и молча кивнул. Казалось, воин всё понимал и без слов, однако выглядел очень уверенным, словно тоже давно готовился к разговору, только делал это успешнее, чем Тьелпе.
— Не буду тратить время, — попытался изобразить гордость и превосходство сын Куруфинвэ-младшего. — Да, прошло немало лет, надо было это сделать раньше, но как вышло, так вышло. Я требую объяснений, верный защитник.
— Время шло, — ухмыльнулся Элендил, зачем-то взяв из-за пояса тёплые перчатки, — а принц думал только о том, как выяснить, почему его предали, когда с другими лордами, принцами и королями этого не случается.
— Говори по делу!
— Я и говорю. По делу. Я верно служил Первому Дому Нолдор, но, как оказалось, Первый Дом Нолдор — это не множество эльфов, одевающихся в алое, не жители правильной стороны тирионского дворца, не семья, носящая нужное имя. Первый Дом Нолдор — это Феанаро Куруфинвэ. Увы, я понял это слишком поздно.
— Странное оправдание, — попытался съязвить Тьелпе.
— Это не оправдание, — гордо вскинул голову воин Нарготронда, — это просто факт. Вы все оказались не тем, чему я готов был служить. Умирать за твою глупость я не собирался и не собираюсь, сын Куруфинвэ Атаринкэ. Но если ты решил со мной разделаться, это твоё право, однако знай — я буду защищаться. И не факт, что ты меня одолеешь, аманэльда из безопасного дворца. Возможно, меня потом казнят, только ты этого уже не узнаешь.
Тьелпе пришлось признаться себе — он ожидал другой реакции. Нет, не раскаяния, конечно, хотя надежда на искренние извинения была, бесспорно. Куруфинвион хотел увидеть и услышать за не слишком честными оправданиями страх и сожаление, однако перед ним сейчас стоял эльф, если не уверенный в своей правоте, то, по крайней мере, готовый отстаивать сделанный однажды выбор, правильный или неправильный. Как же так?
— Ты дашь мне пройти? — совершенно не почтительно поинтересовался Элендил.
— Ты живёшь в Нарготронде? — неожиданно даже для самого себя спросил Тьелпе. — Где именно?
— Если ты планируешь гостить у короля Финдарато, можешь делать это без опаски, — недобро прищурился воин, — я всё ещё на служении у гномов, спасших меня, хоть и формально подчиняюсь их другу Фелагунду. Это означает, что живу я в пещерах вокруг Нарготронда, патрулирую территорию, защищаю честных торговцев от хищников и коренного населения побережья Нарога, захватившего сокровища Кхазад. В самом городе меня не бывает. А сейчас мне нужно обучать смертников разведке, и это явно затянется надолго.
— Я рад, — химладский принц медленно попятился, почему-то опасаясь поворачиваться к бывшему верному спиной.
До двери в «гостевые покои дворца» оставалось совсем немного, всего три шага, два, один…
Замок щёлкнул, петли слегка прожужжали, окно отозвалось приглушённым порывом ветра с улицы.
Стыд и позор! Забыть, забыть, забыть! Этого разговора не было! Ничего не было! Никогда! Элендил не существует! И никто не существует! В Арде есть только Куруфинвион-бесполезный и метель за крошечным окошком жалкой постройки. Но если пользу приносить некому, то и необязательно это уметь.
Ненавидя себя за нечто невысказанно-абстрактное, внук великого Феанаро сел на постель, решив, что Нарготронд, изолированный от кипящей жизни Белерианда город, — это именно то, что нужно эльфу, который не в состоянии дать отпор даже бывшему слуге.
Я — отсвет костра
Валинорские сокровища, соединённые средиземским золотом и мастерством наугрим в дивное ожерелье, чарующе переливались во тьме подземелья, разноцветные отсветы скользили по стенам, сливаясь с пламенем свечей, играли новыми и новыми красками, и державшие потрясающей красоты изделие руки отливали красноватым.
Кровь?
— Друг гномов, — сказал сам себе Финдарато Инголдо, опуская драгоценное ожерелье в шкатулку. Пока рядом нет бородатых мастеров, можно не носить их подарки.
Хотелось убрать туда же и кольцо, подаренное родителем, однако некая сила словно остановила движение кисти. Берилл притягивал взгляд, возникало ощущение погружения внутрь драгоценного кристалла.
Видя своё искажённое отражение, король множества средиземских земель смотрел словно в глаза отца, выплывавшего к сыну из бесконечной толщи зелёных вод.
— Если бы мы однажды встретились, папа, — через силу улыбнулся Финдарато, — я бы сказал тебе, что ты совсем не знаешь, в каком мире живёшь. Я бы сказал, что даже если в конце ждёт нечто ужасное, это не означает, что путь и деяния во время продвижения к краху не имеют смысла. Зато бездумное парение в лучах заимствованной славы — вот это и есть бесполезная трата вечности. Зачем ты живёшь, отец? Ты можешь дать ответ самому себе? Куда ты идёшь сам и к чему ведёшь народ? Ты завёл их на крошечный островок, висящий над пропастью в сияющей бездне и называешь это счастьем? Но ведь вы ничего не создаёте! Вы спите, даже бодрствуя, даже деля постель с супругами. Вам некуда двигаться, потому что любой прогресс может не понравиться Валар. Как это можно называть благом?
В покоях стало чуть светлее — король зажёг ещё свечи, приоткрыл жарко пылающий камин. Естественная вентиляция пещер была доработана гномами, и дым уходил из жилых помещений, не оставляя следов сажи на дивно расписанных сводах.
— Возможно, я соскучился по дому, — вздохнул Финдарато, закрыв глаза: копоти нет, но почему-то приходится часто моргать, чтобы не щипало, — только это в большей степени досада на неоправдавшиеся ожидания, нежели честное желание увидеть тебя и маму. Я не хочу знать, как дела у Амариэ, потому что уверен — как бы она ни жила, мне это не понравится. Это показалось бы тебе странным, отец, да только ни одна сказка не сравнится с настоящей жизнью, о которой ты не имеешь ни малейшего представления. Мне жаль тебя, даже несмотря на то, что твой путь бесконечен и светел, а мой оборвётся во тьме.
Драгоценности в открытой шкатулке засияли ярче, тени заплясали на сводах пещеры, и лепнина ожила, когда огонь в камине разгорелся сильнее.
— Моя жизнь, в отличие от твоей, — сказал своему искажённому отражению в камне Инголдо, — имеет смысл, она важна для Арды, для Замысла Творца, я создаю будущее, о котором ты даже никогда не узнаешь. И если мне суждено умереть, я готов принять свою участь, поскольку знаю главное: моя смерть случится только однажды, после чего будет нечто крайне неприятное, но я вряд ли смогу оценить, насколько плачевно моё состояние. А ты, папа, мёртв всю жизнь.
Посмотрев на переливающиеся самоцветы в сложенных в шкатулке кольцах, браслетах, брошах, подвесках и, конечно, Наугламире, сын валинорского нолдорана рассмеялся.
— Ты даже представить не можешь, папа, что мне написал Айканаро и в чём меня обвинил. А я, в свою очередь, ему планирую ответить такое, от чего ты бы залился краской и стал незаметным на фоне перводомовских знамён. Хотя… Ты и так на их фоне незаметен. Хорошо, наверное, что ты меня сейчас не слышишь.
Отойдя от стола с драгоценностями, Финдарато взял с полки прорубленного непосредственно в стене пещеры шкафа заготовку под книгу.
— Зима скоро закончится, — улыбнулся король пустым страницам, — и я поеду в Дортонион. Не знаю, как долго задержусь там, но одно ясно: это будет захватывающее приключение. А пока, — чистые листы в красивой обложке легли на стол рядом с чернильницей, — хочу сделать подарок для моего главного вассала.
Тёмная, без шитья и украшений одежда владыки делала Финдарато похожим на ещё одну танцующую в покоях тень.
— Жуух, мой верный подданный, заслуживает особой награды. Жаль, малыш Огогом в дороге ослаб и теперь не выходит из дома, но даже сидя взаперти, продолжает давать мудрые советы всем нуждающимся. Иногда мне кажется, что Ном — он, а не я. Думаю, в конце концов именно малышу Огогому достанется книга, за которую я хочу сесть, и это, пожалуй, будет справедливо. А напишу я в ней, папа, — Инголдо снова залюбовался камнем перстня и своим искажённым отражением в нём, — о том, как могучий однорукий воин, прошедший множество страшных битв, увенчанный славой великого героя, встретил свою любовь и спасение, излечившую раны его тела и души — прекрасную деву в шкуре летучей мыши. Их чувство было столь светлым, чистым и сильным, что победило зло, с которым не могло справиться оружие. Моргот отступил перед увенчанным истинной любовью союзом Маэдроса и Туивьель, отдал даже Сильмариль из своей чёрной короны!
Подняв глаза к потолку, Финдарато мечтательно улыбнулся.
— Это будет прекрасная песня про чудесное освобождение из плена, про полные опасных приключений путешествия двух нашедших друг друга сердец, про исполненную Клятву, про то, как любовь женщины способна вернуть к жизни мертвеца. Уверен, Беор оценит мой дар по достоинству.
Камин затрещал, заискрил, тени заметались хаотичным хороводом среди блеска драгоценных камней.
— Понимаешь, отец, в чём смысл всего, что я делаю? — игриво спросил танцующую огнём и тёмными силуэтами пустоту король. — Я — только жар костра, которому суждено догореть и навек исчезнуть, но те, кто видели меня, нарисуют картины, споют песни, напишут истории, создадут скульптуры и вышивку, вдохновившись моим светом. Идеи и желание творить будут передаваться от одних народов другим, от отцов к сыновьям, от матерей к дочерям. Я буду жить во всей красоте Арды, которой положил начало, разжигая огонь творения и познания в сердцах, не ведавших, что такое настоящее созидание. А ты, папа… Живи, бездумно пари в пустоте, безмятежно спи и лучше никогда не просыпайся.
Куруфинвэ был не прав!
Всё происходившее служило одной лишь цели: заставить эльфа пожалеть о дерзости.
Сначала со всех сторон звучали участливые добрые мелодии, которым вторили голоса, утверждавшие, будто абсолютно всё в Валиноре делается на благо жителей, а не понимающий этого — просто сам не знает, чего хочет. Возможно, кто-то другой, при каких-то иных обстоятельствах осознал бы, что неправ, раскаялся, устыдился, попросил прощения за беспокойство, посеянное в мирном счастливом Амане. Кто-то другой, но не Лауранаро. Да, его лично не касалось горе отдельно взятых эльфов, однако негласный запрет говорить о плохом, вспоминать об изгнанниках и сочувствовать несчастным, не обвиняя при этом мятежников, со временем вызывал в сердце полунолдо всё более горячий протест.
Успокаивающая, отвлекающая музыка и голоса давили, лишали способности дышать полной грудью, словно наваливающаяся гора мягких перин. Золотоволосый эльф чувствовал, что ещё немного, и забудет, зачем находится здесь и как сюда попал.
Пожалеет о дерзости.
— Но вы сами подтверждаете обвинения Феанаро в ваш адрес! Вы сами! Теперь все видят — Куруфинвэ был прав! — сказал, собрав оставшиеся силы, Лауранаро, и с этого момента музыка зазвучала иначе, главной темой общей симфонии стал всего один аккорд:
— Куруфинвэ был не прав!
***
— Всё происходящее здесь — неправильно!
Лауранаро знал, что не стоит говорить об этом при матери, поэтому дождался, когда она уедет из Форменоссэ, в очередной раз обидевшись на то, что все вокруг не соглашаются с ней безоговорочно, и решил обсудить свои доводы с Арафионом с глазу на глаз. Да и кто, как не близкий родственник самого любимого Валар короля, может оказать содействие в чересчур смелой задумке? Однажды весь удалось добиться невозможного, почему бы не сделать это снова?
— История Арды началась искажением, им и завершится, — то ли с иронией, то ли с обречённостью произнёс внук Ингвэ, цитируя Вала Манвэ. — Другого мира мы не знаем, потому что его у нас нет и никогда не было. О лучшем можно только мечтать, фантазировать, но насколько жизнеспособны наши воображаемые миры?
Порт Надежды сиял закатными лучами Анар и возрождающимся светом Исиль, спокойная вода тихо плескалась на песчаном берегу, и казалось, будто нигде не происходит ничего плохого.
— Я хочу верить, что ты шутишь, — провожая глазами качавшуюся на волнах лодку, напрягся Лауранаро.
— Даже если шучу, что это изменит?
— Помоги мне поговорить с королём Ингвэ! Я… — потомок Феанаро осмотрелся, словно пытаясь понять, подслушивают разговор Айнур или нет. — Я соберу народ, найду сотни единомышленников, мы вместе придём к Таникветиль и будем просить открыть путь по морю. Пусть не навсегда, пусть его потом снова закроют, но, Арафион, мы заперты здесь! И это неправда, что никто бы не уплыл, если бы была возможность. Мы все то и дело слышим рассказы про сны о тех, кто там, в Средиземье, о тех, кто не может вернуться. Многие видят родившихся внуков или более дальнюю родню, так почему нельзя забрать в безопасные земли младенцев, которые никуда за Феанаро не шли?! Аманэльдар становятся только несчастнее от понимания, что не могут помочь потомкам.
— Большинству это безразлично, — опустил глаза Арафион.
В сердце внука короля Ингвэ боролись зло и добро, и эльф молча ругал себя за то, что бессмысленная ревность не даёт думать о других. Конечно, если открыть путь в Эндорэ, Нарнис может снова встретиться с мужем, и тогда надежд больше не останется. Но ведь речь сейчас идёт о счастье слишком многих, чтобы ставить свои низменные интересы выше сотен или даже тысяч жизней.
— Я понимаю, почему тебя вдруг перестала устраивать жизнь в Амане, даже в свободном, хранящим великие традиции Доме Нарнис Нельяфинвиэль, — погрустнел ещё больше Арафион, убеждая себя, что однажды в бесконечной жизни и ему может улыбнуться удача, — ты стал отцом и не видишь для наследников будущего. Ты сейчас рассуждаешь, как ушедшие в Исход.
— А ты видишь будущее для себя?
— Да, — немного повеселел внук Ингвэ, — я останусь здесь на севере, в благодатном краю без жары и полей из сверкающего алмазной пылью песка и стану вечно ждать любви той, что меня не замечает. Я буду петь об этом, но не для Валар, а для единственной эльфийки, которую хочу всегда видеть рядом.
Лауранаро посмотрел на море, сияние Исиль замерцало на лёгких волнах. Тилион и Уинэн скоро снова начнут играть в загадки: Морская Дева накроет берега толщей воды, а Хранитель Цветка должен угадать, что останется на песке после отлива.
— Ты не понял меня, — сказал потомок Феанаро. — После рождения близняшек я действительно иначе посмотрел на мир. Я… представил, как терзался бы, если бы мои сын и дочь оказались недосягаемо далеко в опасном месте, пусть и по своей вине, но их дети, родившиеся среди войны, не выбирали путь! Они ничем не оскорбили Валар! А мы, аманэльдар, если мы не…
— Рабы?
Лауранаро, казалось, испугался честно сказанного слова, но потом собрался с духом и продолжил:
— Да, если мы не рабы, то имеем право по своей воле отправиться в опасный путь и спасти своих потомков!
Арафион обернулся на возвышавшуюся среди скал твердыню, во мраке ночи казавшуюся чёрно-серебристой.
— Нолдор всегда совершали одну и ту же ошибку и толкали на неверный путь других, — покачал головой внук Ингвэ, — вы считаете, что в силах повлиять на волю Валар, но это не так, Лауранаро. Лишь принимая существующие правила, создавая новое и прекрасное в рамках законов земли, на которой живёшь, можно сделать Арду лучше. Ты никогда не переубедишь Валар, не докажешь, что они не правы.
— Я готов верить, что они правы! — потомок Феанаро положил ладонь на плечо собрата. — Но пусть тогда объяснят мне, что неверно в моём суждении!
— Нолдо, — улыбнулся Арафион. — Пойми, я и так добился для Форменоссэ очень многого! Нам помогают Владыки, несмотря на то, в чьей крепости мы живём. Подумай, насколько велика разница между развитием городов на территории Амана и открытием морского пути, который грозит вторжением армии Моргота!
— Вала Улмо мог бы нам помочь и защитить от нападения!
— Значит, это невозможно.
Лауранаро промолчал, думая, что аманэльдар слишком охотно ухватились за безопасность и покой, пусть даже мнимый и надуманный. «Хоть что-то» для них лучше, чем «совсем ничего». Все, кто думали иначе, уже давно ушли, но что если в Валиноре снова родились свободные духом эльфы? Или нет…
— Знаешь, Арафион, — тише произнёс потомок Феанаро, — если даже никто во всём Амане не поддержит меня, я пойду к Владыкам один и не стану передавать им письма или устные просьбы через Майяр. Я буду сидеть у подножья Таникветиль, пока не добьюсь личного разговора. С Кругом Рока.
Внук короля Ингвэ посмотрел на начинающийся прилив, поднял взгляд к сияющему в чёрном звёздном небе цветку, снова обернулся на крепость среди скал.
— Думая о чужих детях, Лауранаро, — непривычно серьёзно произнёс всегда казавшийся весёлым и беззаботным эльф, — ты забываешь о своих. Я добился помощи Валар и признания ими Дома Нарнис полноценным городом, а не тюрьмой для семей братоубийц. Возможно, это мало, но требуя большего, ты рискуешь потерять даже это немногое. Ты ведь не из рода короля светлых Ваньяр, но, как и я, говоря имена Валар, забываешь добавлять «господин» или «госпожа». Однако то, что простили мне, не сойдёт с рук потомку братоубийц. И не говори, что Тэлери нам не братья.
Лауранаро и не сказал. Эльф просто молча развернулся и поспешил прочь с берега в сторону смотревших с надеждой, равнодушием или осуждением окон Северной Крепости — тюрьмы, нехотя признанной Валар полноценным городом.
«Я должен идти один, — сказал себе полунолдо, — и просить позволить забрать детей аманэльдар из опасной земли. Пусть изгнанникам нельзя назад, но нам, ни в чём не виновным, свободным эльфам, всегда обязан быть открыт путь вперёд».
***
Арафион посмотрел вслед собрату, и когда тот исчез в мерцающем сумраке ночи, поднялся на маяк. Порт выглядел красиво и основательно, кораблей становилось всё больше, однако ни одно судно не подошло бы для плавания через море.
Бывший менестрель Валар залюбовался игрой Тилиона и Уинэн, невольно стал пытаться угадать, что на этот раз окажется на песке после отлива. Что или кто. Да, забавы Айнур часто несправедливо жестоки по отношению к случайным жертвам, и утром пляж может оказаться кладбищем ещё живых задыхающихся рыб. Смотреть на предсмертные корчи весело? Или это демонстрация силы и лишнее напоминание эльфам об их месте в Арде?
Вспомнив, каким был некогда казавшийся недосягаемо великим король Ингвэ при последней встрече, Арафион тяжело вздохнул, взял лист бумаги и перо и стал рисовать, как Хранитель Небесного Цветка и Морская Дева тянут друг к другу руки, а сердце менестреля запело совсем о другом:
— Размыты движения, и звуков нет,
Света пеленой накрыт мой ответ.
И, в грёзах паря, я не чувствую боль.
Сон застыл на лице — стеклянная роль.
Я на помощь зову,
Но голос мой не слышен никому.
Мой мир теперь для меня чужой,
Холодный, одинокий и скупой,
Подняв голову вверх, следуя за ответом,
Я увидел свой страх — я под зеркальным небом.
Своё отражение при взгляде вверх?
Разбить это небо — выйти против всех!
Разбить это небо, чтоб не видеть лица!
Это небо так близко, и ему нет конца.
Мой мир теперь для меня чужой
Холодный, одинокий и скупой,
Подняв голову вверх, следуя за ответом,
Я увидел свой страх — я под зеркальным небом.
Под зеркальным небом…
Я один.
***
— Он проделал долгий путь! — в голосе Вала прозвучало что-то, отдалённо напоминавшее уважение.
— Но не на коленях, — насмешкой отозвалась его супруга.
«Долгий путь».
«Не на коленях».
«Долгий одинокий бессмысленный путь».
«Не на коленях».
Будто ожив, стены дворца эхом вторили речам хозяев.
Орёл наклонил голову, давая понять Владыке, что пора поблагодарить птицу за донесения. Лёгкая, словно лишённая плоти рука погладила отливающие золотом перья.
— Ответа он не получит, — голос Вала прозвучал с равнодушной усталостью.
«Не на коленях», — отозвалось эхо.
— Поскольку сам знает, что будет сказано. Зачем повторять очевидное?
***
Решив как можно дольше ехать вдоль моря, Лауранаро довольно быстро понял, что это плохая идея, по целому ряду причин.
Во-первых, приятное тепло севера быстро сменилось обжигающей кожу дневной жарой более южных земель. Продолжать путь пришлось бы только в ночное время, а это сильно увеличило бы длительность путешествия.
Во-вторых, на берегу встречались одинокие эльфы или даже целые компании, тоскливо смотревшие пустыми глазами вдаль, напевавшие заунывные песни, плакавшие, заливавшие горе вином и недобро смотревшие на всадника в алом. Лауранаро начало казаться, что его могут случайно уронить в воду и нечаянно не дать выбраться. Отбросив желание переодеться в нечто более нейтральное, полунолдо запретил себе смотреть в глаза скорбящих — так будет лучше для всех.
Третьей причиной стало понимание, что Владыки Вод скорее всего знают о планах потомка бунтарей, поэтому могут попробовать помешать добраться до цели.
Четвёртым и, пожалуй, самым неприятным обстоятельством оказались встречные заброшенные поселения. Лауранаро был достаточно молод, чтобы не помнить эти места обжитыми, цветущими и поющими, однако даже без душевной связи с прошлым благополучием вид опустевших домов заставлял сердце болезненно сжиматься.
Нежелание ехать через лес, где Майяр Оромэ могут попадаться на каждом шагу, постепенно сходило на нет под натиском тяжёлых впечатлений. Взглянув на ослепительно золотые волны, искрящееся алмазной пылью горячее небо и песок всех оттенков белого, жёлтого, оранжевого и коричнево-красного, лежащий вычурными узорами, будто искусная вышивка, Лауранаро повернул коня к далёким мохнатым деревьям с высокими пышными кронами. За ними начнутся непроходимые заросли, но по кромке леса ехать в любом случае комфортнее, нежели по побережью, кажущемуся теперь захваченной врагами территорией.
Песок быстро стирал следы коня, словно был жидким, а не сыпучим, узор не портился, несмотря на вторжение всадника, а как только эльф приблизился к рядам деревьев с крупными сытными плодами, путь перегородил живой заслон из похожих на лилии цветов самых различных оттенков. Скрестив удлинённые листья, словно взявшись за руки, Майяр в облике растений склонили головки и зашелестели.
— Извините, Владыки, — поклонился в седле Лауранаро, не замедляя ход, — мне очень нужно проехать.
Перемахнув неожиданное препятствие, полунолдо поскакал вперёд, не оглядываясь.
Как ни странно, дальнейший путь обошёлся без помех, вероятно потому, что в этих местах никто не жил и не приходил в надежде увидеть вернувшуюся родню.
Вдали стала виднеться гора Таникветиль, сияние дворца казалось обманчиво близким, но Лауранаро знал — ехать ещё не один день и даже не дюжину, и это если обходиться без длительных привалов.
Но цель стоит любых усилий!
***
Индис подошла к окну и посмотрела в мерцающую даль. Странное сочетание вечной тени склона горы и блеска кружащихся в воздухе искр давно не впечатляло, полусонный покой радовал только отсутствием суеты и нежелательных визитёров, зато всё сложнее становилось не анализировать прошлое. Радоваться настоящему тоже получалось плохо, мысли постоянно устремлялись за море к сыну и внукам, а остальные потомки, оставшиеся в Валиноре, не могли утешить — вдове нолдорского короля не давало покоя чувство вины: не отговорила, не остановила, недолюбила… подтолкнула!
И если раньше рядом был всемогущий брат, то теперь… Ингвэ превратился в безвольную статую — ещё одно украшение и без того прекрасного дворца. Может, уже довольно?
Индис чувствовала, что осталась беззащитной перед любой силой в Арде, и это было вдвойне странно — Валинор ведь безопасен! Или это просто накопившаяся обида на Валар таким образом давала о себе знать? Многое невозможно было простить, сколько бы ни проходило времени: унизительное вымаливание возможности вступить в брак с Финвэ, безразличие к проблемам народов, освобождение Моргота, проклятья в адрес невиновных, порабощение разума Арафинвэ и многих других…
Думать плохо было боязно, несмотря ни на что, поэтому Индис взяла вино и пошла на прогулку, однако на этот раз решила выйти не на балкон дворца, превосходящий размером площадь, а погулять по склонам в тех местах, где проложены удобные дорожки с лестницами. Поначалу бывшая королева не замечала никого вокруг, и так бы продолжилось дальше, если бы сопровождавшие служанки вдруг не встали на пути:
— Не нужно ходить туда, госпожа! Пожалуйста! Король просил не пускать…
Замерев от неожиданности, Индис хотела высказать, что сама будет решать, куда и когда ходить, однако почему-то не нашла слов, а просто оттолкнула эльфиек с дороги и ускорила шаг. С какой стати Ингвэ лезет не в своё дело?! Он потерял власть над народом и собственной судьбой, поэтому теперь пытается командовать хотя бы сестрой?! Не выйдет!
Бывшая королева пошла ещё быстрее.
Со склона горы открывался прекрасный вид на благодатный Аман, и, пройдя совсем немного в запретном направлении, вдова нолдорана Финвэ сначала услышала, а потом и увидела то, от чего её пытался оградить брат.
Обида на Валар заставила заулыбаться. Да, глупец Лауранаро здесь добьётся только проблем на свою голову, но как же приятно осознавать, что не все в Валиноре глухи, слепы и боятся бросить вызов существующему удручающему порядку!
Жажда мщения взыграла в душе, заглушив голос разума, твердившего, что этот безумец у подножья Таникветиль — родственник Индис, надо бы вступиться за него, и бывшая королева, рассмеявшись, крикнула испуганным служанкам:
— Поддержите бедного бродягу! Принесите ему еды, вина и скажите эльфам Валимара, что сестра короля наградит каждого, кто составит компанию этому менестрелю. Выполняйте!
Убедившись, что приказ услышан, Индис выпила вина и пошла ближе к незваному гостю священной горы. Заметит? Не страшно — всегда можно уйти.
А можно и остаться. И пусть брат знает — он не Вала, чтобы кого-то лишать воли и диктовать каждый шаг. Он всего лишь эльф, опустившийся ради короны на колени.
***
Когда гора приблизилась, Лауранаро был уверен: кто-нибудь выйдет навстречу, например, родители или брат, однако этого не произошло, и лишь после того, как сын менестреля Элеммиро сел около склона на землю и начал петь, появились эльфы из верных короля Ингвэ. Услышав, что потомок изгнанников хочет говорить лично с Валар, разодетые, будто на праздник, золотоволосые аманэльдар с отрешёнными улыбками на лицах удивились, молча переглянулись и ушли. С тех пор Лауранаро оказался предоставлен сам себе и своей музыке.
Сначала в голову не приходило ничего складного и интересного, поэтому полунолдо играл на маленькой арфе, которую отец подарил в далёком детстве, и напевал первое, что приходило в голову:
— Гуляла за городом божья коровка,
По веткам травинок карабкалась ловко,
Глядела, как в небе плывут облака…
Но вдруг опустилась большая рука
И мирно гулявшую божью коровку
Засунула в крошечную коробку.
Коровка ужасно сердилась сначала:
Металась и в стены коробки стучала.
Но тщетно! Забыли о ней в коробке,
Закрыли коровку в большом сундуке.
Ах, как тосковала в неволе бедняжка!
Ей снилась лужайка, и клевер, и кашка.
Неужто в коробке остаться навек?
Коровка решила готовить побег!
Три дня и три ночи рвалась она к цели.
И вот, наконец, вылезает из щели.
Но где же деревья, цветы, облака?
Коровка попала во тьму сундука.
Тоскливо и страшно божьей коровке:
Опять она в тёмной пустынной коробке.
Вдруг видит — вверху, где вставляется ключ, —
В темницу сквозь щель пробивается луч!
Скорее на волю! Коровка отважно,
Зажмурясь, штурмует замочную скважину…
И вновь очутилась в глухом коробке
С огромною люстрой на потолке.
— О Эру! — взмолилась несчастная крошка
И вдруг увидала за шторкой окошко.
А там, за окном, всё от солнца светло!
Но к свету её не пускает стекло.
Однако коровка на редкость упряма!
Нашла, где неплотно захлопнуты ставни.
И вот вылезает она из окна —
Ура! Наконец на свободе она!
И вновь на знакомой лужайке букашка.
Под нею, как прежде, колышется кашка,
Над нею плывут в вышине облака…
Но смотрит на мир осторожно коровка:
А вдруг это тоже большая коробка,
Где травка и клевер, и рядом река?
Где солнце и небо внутри коробка?
Видя, что ни присутствие у подножья Таникветиль, ни пение не производят должного эффекта, Лауранаро решил всё же не отчаиваться и стоять на своём: эльф знал — его видят и слышат, просто делают вид, будто не замечают. Что ж, торопиться в любом случае некуда.
Продолжая напевать то весёлые, то грустные песенки, прерываясь лишь на еду и сон, стараясь не тратить набранные в пути запасы, потомок изгнанников вскоре снова заметил повышенное внимание к своей персоне со стороны Ваньяр: на этот раз они не подходили, а смотрели со склона горы, но не прошло и недели, как к всё ещё не сдавшемуся эльфу спустились две золотоволосые девы с едой и вином. Потом откуда-то взялись четверо мужчин, явно настроенных присоединиться к сидению около Таникветиль, а позже пришли ещё двое.
В компании стало гораздо веселее, музыка зазвучала громче, и Лауранаро, почувствовав поддержку, вдруг понял, что надо петь. Наскоро соорудив из подручных материалов возвышение, больше похожее на муравейник, полунолдо под дружные аплодисменты и смех поднялся на вроде бы надёжную конструкцию и принялся петь:
— Кто я такой,
Чтобы нарушив покой,
Прийти сюда и просить,
О чём другие и мечтать не смеют?
Наглость моя
Ко мне вернётся кнутом,
Ничтожный, знаю ли я,
Кто испокон веков всего сильнее?
Власть — не простое слово,
Выше она законов,
Все перед нею ниц готовы пасть,
Сила свергать основы
И создавать их снова —
Вмиг сокрушит любого
Только власть!
Да, вы могли б
Вмешаться в ход бытия
И без труда для себя
Любую душу воскресить мгновенно.
Но почему
Должны вы слушать меня?
Судьбы решенья менять,
Ради чего вам спорить с бездной Эа?
Власть — не простое слово,
Выше она законов,
Что перед нею ниц готовы пасть.
Сила свергать основы
И создавать их снова —
Вмиг сокрушит любого
Только власть!
Песне подпели с горы, смех зазвенел в искрящемся воздухе, и к веселившимся у подножья Таникветиль аманэльдар спустился Майя Эонвэ. Его образ, обычно сияющий и светлый, сейчас казался мрачным и тусклым.
— Я провожу тебя, Лауранаро, — сухо произнёс посланник Манвэ. — А с остальными разговор будет позже.
***
Всё происходившее дальше служило одной лишь цели: заставить эльфа пожалеть о дерзости.
— Куруфинвэ был не прав! — прозвучали слова, будто говорили сами стены.
«Куруфинвэ не прав!»
«Не прав!»
Сияющие образы Валар, такие прекрасные и завораживающие, на миг смазались, потеряли чёткость, перед эльфом поднялся прямо из пола чёрно-белый силуэт, и вдруг сверху будто окатило ледяной водой.
А потом Лауранаро подумал, что может идти домой. И пошёл.
Примечание к части
Стихотворение про божью коровку Андрея Александрова
Песни: из рок-оперы "Повелитель снов" "Под зеркальным небом",
Из рок-оперы "Орфей" "Власть" (найдите два отличия от оригинала)))
Что означает слово "Дом"?
Странное ощущение навалилось холодом, идущим изнутри: разум знал, что надо идти, тело было уверенно, будто повинуется приказам головы, однако огромная зала, светлая и живая, рассказывающая историю Сотворения Арды, не кончалась, а словно расширялась с каждым сделанным шагом. Появилось ощущение усталости, мысли тут же подсказали, что путь длится уже не один день, поэтому надо отдохнуть. Где-то внутри вспыхнул протест: нельзя останавливаться, пока не покинул жилище Валар, и эльф, превозмогая какую-то неестественную слабость, уверенный, что идёт вперёд, продолжил двигаться, однако нечто неуловимое во всём происходившем было не так. Что же именно? Всё ведь хорошо… Красиво, прекрасно!
Не удавалось собраться с мыслями — постоянно что-то отвлекало: то резко изменившиеся своды, которые не получалось рассмотреть, то пугающе ускорившаяся ходьба, словно гора Таникветиль стремительно перемещалась назад, выбрасывая нежеланного визитёра на равнину. Потеряв равновесие и перестав понимать, где небо, а где земля, с какой стороны право, а с какой лево, аманэльда, вдруг забывший своё имя и кто он, беспомощно всплеснул руками, а может это только показалось, схватился за опору — что это, кстати? — но пальцы проскользнули сквозь призрачную… палку? Перила? Парапет? Или это борт телеги?
Разум почему-то снова начал утверждать, будто путь домой продолжается, причём ногами, ведь ещё надо дойти до того места, где оставил лошадь. Вот уже и день настал, скоро будет жарко, надо в тень уйти… Или это вечер? Ночь?
Снова навалилось ощущение потери твёрдой земли под ногами, зато воздух вокруг будто начал застывать янтарной смолой, не позволяя упасть и даже просто покачнуться. Уже и руку не поднять. Но движение вперёд вроде бы есть. Только…
Почему так больно дышать?
Снова утратив равновесие, эльф понял, что спит, точнее, засыпает, и то хорошо, ведь пройден очень дальний путь, усталость уже невыносимая. Медленно закрывающиеся глаза увидели, как небо поменяло цвет с чёрного на голубое не меньше сотни раз за короткий миг. От мерцания ощутилась неприятная резь, и весь мир накрыла багряная пелена.
Больно в груди, но уже меньше, меньше… и вообще кому-то другому.
Сон оказался очень приятным, начавшись с ласкового поглаживания по голове. Вдохнуть удалось полной грудью, воздух больше не обжигал.
— В твой разум проникла тьма, — заговорил нежный голос в такт тёплым прикосновениям мягкой ладони, водившей от лба к затылку. Всё тело расслабилось, ласковые волны прокатились по коже, и неописуемое ощущение заставляло почувствовать бесконечное счастье. — Отдохни, свет сильнее самой чёрной мглы, мрак отступит, нужно лишь время.
Сон внезапно прервался, и ноги пошли дальше. Теперь не было ничего, кроме попыток бороться с янтарём, затвердевшим вокруг, но всё-таки поддававшимся, размягчавшимся и позволявшим двигаться вперёд. Тьма и свет где-то за границей кристалла мерцали безумной круговертью, усталость быстро накатила вновь, сердце начало биться будто бы с трудом, и забытье принесло долгожданный покой и счастье: дрожащая от напряжения ладонь оказалась зажата знакомыми любимыми руками, по коже снова проскользили расслабляющие волны.
Рядом кто-то родной… Надо проснуться и пойти дальше — дома ждут. Там кто-то точно хочет встречи, потому что… так правильно.
— Пусть всё фальшь, но обман
Для тебя дороже истин.
Сладость лжи как туман,
Как мираж в пустыне грёз.
Яд речей сердце пьёт,
И мечты дурманят мысли.
Волшебство не спасёт
От удушья чёрных слёз.
Голос знакомый, проникающий в плоть, дарящий ощущение покоя, а лба снова коснулась ласковая ладонь.
— Воля — фантом, ничего, кроме боли,
Феа взамен не даёт,
Но о борьбе сердце глупое молит,
Верит, надеется, ждёт.
В бездну шаг!
Приятное ощущение сна и песня оборвались необходимостью продолжить идти. Каждый вдох почему-то снова стал болезненным, возникло чувство, будто, шагая вперёд, ноги ступают назад.
Грудь обожгло изнутри, круговерть дня и ночи затянула в водоворот сна, где руку держали любимые нежные ладони. Песню пел уже другой голос, и его хотелось слушать бесконечно — он ведь напоминал о доме…
Дом…
Это слово уже утратило хоть какое-то значение, осталось лишь его звучание и память — «дом» — что-то важное. Туда надо попасть.
— Чёрный мрак
Свет любви моей развеет.
За него жизнь свою
Я могу отдать сполна.
Тепло. Что-то прекрасное замелькало перед глазами, но снова не удалось рассмотреть. Было лишь понимание — это и есть счастье, это может быть счастьем, если…
Если что? Прийти домой?
Голос зазвенел и начал удаляться. Медленно, ещё медленнее, но неумолимо. Пора просыпаться?
— Отражений новых дней ищу
Средь окон-зеркал,
Но где-то в груди
Пусть голос звучит:
«Стой, остановись,
Вернись, вернись, вернись!
Стой! Остановись!
Вернись! Вернись! Вернись!»
Мы будем вместе
Здесь, в Садах я встречу эту ночь.
Пустынный пейзаж,
Эльдар, ослеплённые луной,
Я прячу глаза,
Мне город принёс
Дым музыки и слёз.
В удаляющемся, но всё ещё слышимом любимом голосе звучало что-то, отличающееся от счастья и покоя, но ни названия этому, ни ассоциаций уловить не получалось. А песня, исчезая, становилась дрожащим криком, скрытым под ласковой мелодией света:
«Стой, остановись,
Вернись, вернись, вернись!
Стой! Остановись!
Вернись! Вернись! Вернись!»
Свет… тьма, свет, тьма-свет-тьма-свет. Бесконечность без опоры и хоть каких-то ориентиров, но идти вперёд всё же получается. Или это снова движение назад?
— Всё сказано, всё смыто. Лунный дождь,
Знакомая тень
Упадёт на двери в стихший дом,
Где сон и постель.
Свет, чьи-то шаги.
Зачем этот голос мешает двигаться… куда? Домой? Да, домой, что бы это ни значило.
«Стой, память не жги!
Стой, остановись!
Вернись, вернись, вернись!
Стой! Остановись!
Вернись! Вернись! Вернись!»
В голове закрутилось воспоминание, которому не удавалось придать форму и наполнить содержанием, но забывший себя никто вдруг понял, что способен возродить в сознании какое-то важное слово, которое соотносил с самим собой. Давно… или недавно?
Когда среди тёплых волн счастья начали оформляться звуки и символы, вдруг прозвучала песня, разбудившая и заставившая идти дальше, борясь с полужидким янтарём:
— Воля — фантом ничего, кроме боли
Феа взамен не даёт,
Но о борьбе сердце глупое молит,
Бьётся так страстно!
Жаль, что напрасно
Верит, надеется, ждёт.
Стало тяжело дышать, боль поднялась к горлу, опора под ногами исчезла, её место заняла пустота, в которую, однако, невозможно было провалиться, потому что кристаллизующийся воздух, теперь обжигавший льдом, не позволял падать. Единственное возможное движение было — вперёд.
Янтарь вдруг засиял множеством чарующих красок, круговерть дня и ночи замедлилась, ноги ощутили опору. Кто-то, забывший себя, продолжил путь, делая шаг за шагом, чтобы иногда засыпать и снова чувствовать тепло прикосновений, слушая голос, пробуждающий в сердце счастье.
Главное, дойти домой. Осталось, наверное, совсем немного.
«Стой, память не жги!
Стой, остановись!
Вернись, вернись, вернись!
Стой! Остановись!
Вернись! Вернись! Вернись!»
Примечание к части
Песни: из мюзикла "Тетрадь смерти" "Дуэт Рэм и Мисы" и Виктора Салтыкова "Вернись"
Готовы ли просить Валиэ Ниенну о помощи?
Своды подземного дворца сияли завораживающим сочетанием серебра и золота, даря ощущение погружения в дорогое сердцу счастливое прошлое Благословенного Края.
— Можете не обсуждать дела Владык в моём присутствии? — раздражённо спросила Ниэль, делая вид, будто вот-вот демонстративно покинет берег ледяного прозрачного озерца, около которого собрались на семейную встречу те, кого многие сторонились, пусть и не выказывая неприязни открыто. — Валар чисты помыслами, они защищают нас и заботятся о каждом эльфе! Если вам не ясно, что абсолютному добру никогда не понять даже малое зло, что именно по этой причине Владыка Манвэ не верил до последнего, что Моргот остался прежним, не раскаялся и лишь притворялся осознавшим содеянное, значит, мне не о чем с вами беседовать! Либо меняем тему, либо прощайте.
— Ты пьяна, дорогая, — не позволила невестке уйти Нерданель. — Прости, мы больше не будем говорить о слишком жаркой погоде. Каждая из нас понимает: прекрасные песчаные пустоши на месте погибших лесов — единственно возможное благо.
— Бабушка! — вдруг вскипела, обращаясь к супруге старшего Феаноринга, до этого тихая напряжённая Финдиэль. — Ты вечно избегаешь сложных разговоров! Хватит! Ты знаешь, чем твоя дочь занимается?! Она настроила моего старшего сына — твоего внука — против Валар! Она вбила ему в голову, что аманэльдар страдают, видя во снах родню из-за моря! Он требует подвергнуть опасности всех нас ради спасения горстки младенцев!
— Нарнис глупа, — валинорская жена Нельяфинвэ Руссандола с презрением фыркнула. — Мы с ней обе — вдовы при живых мужьях, связаны узами судьбы с теми, кто сделал нас несчастными. А знаетепочему? Потому что нас благословляли не Валар, но наши отцы!
Анайрэ, сидя одновременно близко и далеко от остальных, многозначительно промолчала, всё внимание уделяя исключительно вышивке.
— Надо было своей головой думать, — отвела взгляд Нерданель, кутаясь в тёмную шаль, заколотую дивной брошью, подаренной внуком.
— Своей головой? — Ниэль вдруг словно расцвела. Нолдиэ по крови, она всегда была слишком тихой и покорной, умеющей промолчать и уйти, когда это, казалось бы, невозможно. Однако сейчас прозрачные глаза эльфийки сверкнули молниями, чёрные волосы тяжёлыми волнами упали на грудь, когда женщина наклонилась вперёд к сидевшей напротив свекрови. — Аманэльдар, учившиеся у Валар, мудры, справедливы и проницательны! И каждый мужчина таков. Почему в таком случае не послушать совета отца и не стать женой того, кого выбрал мудрый проницательный любящий родитель? Если все хорошие, плохо быть просто не может.
— Ты противоречишь сама себе, дорогая, — снова подала голос Нерданель.
— Ничего подобного! Мы все знаем, откуда зло в Арде. И каждый вынужден встречаться с тьмой, но чистый душой эльф или Айну не в состоянии понять зло, предугадать его действия, защитить себя и свой дом.
— И поэтому Валар не могут понять нас, — хмыкнула Нерданель, бросая хлебные крошки в воду, чтобы приманить красивых серебристых рыбок с сине-зелёными пышными плавниками. — Соответственно, просить у них сочувствия смысла нет, ведь наши горести произрастают из зла внутри нас, которое Добро не в силах понять. Только мы все забыли, что можно сопереживать, помогать, поддерживать, даже если нет собственного аналогичного опыта. Достаточно посмотреть вокруг и подумать. Или вы допускаете, что творцы Арды столь глупы, что не в состоянии…
— Хватит, я просила! — Ниэль всё-таки встала, однако хмель не позволил быстро пойти прочь.
— Да, пожалуй, ты права, — вдруг помрачнела супруга Феанаро, — просто знаете, меня злит, что отцу и его мастерам приходится без какого-либо вознаграждения работать на Ольвэ и его кивателей! Я прекрасно понимаю: Нолдор виноваты перед Тэлери ещё больше, чем перед Валар, но это не значит, что мы теперь вечно обязаны задаривать тех, кто даже не был в городе во время боёв!
— Твой отец любит тебя, матушка, — вновь стала похожей на себя прежнюю Ниэль, — и жертвует всем, чтобы ты была счастлива, чтобы оградить тебя от последствий ошибки.
— Да, мой брак с Феанаро — чудовищная оплошность, породившая ещё семь бед, — напряжённо улыбнулась Нерданель.
Подняв взгляд от белоснежных узоров на синей ткани, Анайрэ серьёзно посмотрела на дочь своего первенца:
— Финдиэль, я полагаю, нам надо съездить в Сады Ирмо Лориэна. Возьми мужа, младшего сына, и мы вместе погостим у Эстэ. За время пребывания там я многое поняла, и уверена, Валиэ поможет тебе вразумить и Нарнис, и Лауранаро. А заодно подскажет, как не позволить юному Мелинаро встать на неверный путь.
— Элеммиро будет не в восторге от подобной идеи, — старшая дочь Финдекано отвела взгляд. — Мы все помним, чем обернулся отдых в Садах для его сестры.
— Знаете что, — Ниэль подняла шаль, на которой сидела, — если вы в каждом не нравящемся лично вам выборе родни вините Валар, мне действительно не о чем с вами говорить. Прощайте.
Проводив взглядом жену старшего сына Феанаро, скрывшуюся за поворотом коридора, Анайрэ печально улыбнулась:
— Нерданель, поедешь с нами?
— Нет. Боюсь не удержаться и спросить, сколько мне ещё нужно запасаться надеждой и терпением, пока мой отец работает на Тэлери. Я понимаю, некоторые из народа Ольвэ действительно пострадали: лишились рук, ног, глаз, поэтому не могут полноценно жить, как раньше, кто-то потерял родственников. Но ведь время идёт, семьи так или иначе восполнились, значит, больше не нуждаются в постоянной опеке! А мой отец никого не убивал и не калечил!
— Все братоубийцы ушли, — подняла брови жена Нолофинвэ. — За их деяния расплачиваемся мы. Наши мужья и сыновья лишили Тэлери мужчин, мы это восполняем.
— Спасибо, что не в постели, — скривилась Нерданель.
— Спасибо, — согласилась Анайрэ.
Финдиэль оторвалась от созерцания рыбок в озере, освещённого расположенными прямо на дне и плавающими на поверхности фонариками:
— Да, надо поехать к Вала Ирмо. Я очень волнуюсь за сына. За обоих сыновей. Хочу убедиться, что напрасно.
***
Одна из недавно поселившихся около Форменоссэ лисиц вела себя странно. Внешне зверёк был совсем ничем не примечателен, и это тоже наводило на подозрения: напрочь лишённое индивидуальности животное казалось созданным искусственно, намеренно усреднённым между всеми другими собратьями.
— Это точно один из Майяр Оромэ, — заключила Финвиэль, когда новый поселенец сначала попытался сторониться хозяйку крепости, но, увидев, что другие зверьки этого не делают, подошёл к эльфийке и даже изобразил ласку. — Мне это не нравится. Неужели Лауранаро действительно поехал не с родителям погостить у Ниэль, а что-то натворил?
— Надеюсь — нет, — Нарнис убрала книгу в сумку на плече. — Арафион говорил, будто Лауранаро хотел просить Валар о помощи Средиземью, но такая просьба никогда не будет услышана, мы это прекрасно знаем. Даже самые верные Владыкам аманэльдар не отрицают, что благодетельность Айнур имеет предел.
Подозрительный лис обиженно фыркнул, отбежав на безопасное расстояние.
— Передай Вала Оромэ, — рассмеялась младшая дочь Финдекано, бросая зверьку угощение, — что в Форменоссэ никто заговоры не строит. И требовать от Владык ничего не собирается!
Схватив еду, лис скрылся среди пышных кустов боярышника. Вдруг, словно из воздуха, у ворот крепости появился бело-серебристый силуэт.
— Впустите усталого путника, будьте добры, — сказал ласковый голос, однако и Нарнис, и Финвиэль ощутили леденящую душу тревогу, зазвеневшую в неподвижном безветрии ясного тёплого дня.
***
— Не иначе, сам Рок привёл вас в Сады Ирмо, — сказал похожий на ромашку цветок, высотой почти до груди Анайрэ, росший около лориэнских врат. — Я — грозный и бдительный страж этих земель, требую объяснений, с какой целью прекрасные леди пожаловали во владения Вала Ирмо и Валиэ Эстэ, ведь мне известно, что вас сюда не звали.
Супруга Нолофинвэ не смогла скрыть изумления, сопровождавшие слуги оказались абсолютно солидарны. Финдиэль переглянулась с мужем и младшим сыном. Эльфы понимали — Майя в образе гигантской ромашки вряд ли не впустит в Сады посетителей, но появление столь нелепого стража выглядело странно. Отвлекающий ход? Зачем? Что-то случилось? Гостей пытаются рассмешить несуразной и абсолютно неуместной шуткой, чтобы…
— О плохом здесь думать запрещено! — вдруг сообщил цветок. — Иначе осыплю пыльцой.
— Великий Айну, — не выдержала Анайрэ и пошла вперёд, — прекращай глупый спектакль! Шутник из тебя неважный.
Двинувшись вслед за супругой Нолофинвэ, гости Садов Вала Ирмо, внезапно узнавшие, что о прибытии надо было договориться заранее, ждали, когда на головы посыплется нечто, только выглядящее пыльцой, однако ничего подобного не произошло, и огромная ромашка, отступив в тень ажурных колонн, вытянулась до невероятных размеров и оплела, словно змея, резную арку.
— Розыгрыш был рассчитан на детей, — фальшиво улыбнулся Элеммиро, осматриваясь. — Только мы уже выросли, даже Мелинаро, поэтому не смогли оценить заботу.
Пространство впереди стремительно расширялось, голоса, доносившиеся вроде бы с близкого расстояния, стали удаляться. Анайрэ хотела бы встретиться с сестрой, однако понимала — навязываться не стоит. Если та сама не захочет, не нужно искать общения.
Около искрящегося радугой озера танцевала дева, прозрачное платье которой состояло из сотен лоскутов, поэтому казалось, будто на берегу парит в воздухе красивая рыбка с пышными плавниками.
Рядом с лицом Финдиэль опустилась тонкая серебристая ветка с розовыми листочками, капля воды заиграла чарующими красками, в ней отразилось лицо.
— Возьми меня в ладонь и поднеси к уху, — весело пропела росинка, — секрет скажу.
Мелинаро изумлённо посмотрел на мать — говорящая вода удивила даже полностью погружённого в созерцание окружающего пейзажа юношу. Не заставший Эпоху Древ и Затмение Валинора эльф не мог в полной мере оценить и полюбить отчасти иллюзорные картины Садов, изображавшие дивное прошлое Амана, однако это совсем не мешало просто наслаждаться красотой владений Лориэна и Эстэ, слушать удивительные переплетения странных, непонятных музыкальных тем непостижимого царства сна и отдыхать душой, ни о чём не думая. И вдруг весёлый покой грёз нарушил такой странный обитатель Садов! Что здесь вообще происходит?
Финдиэль послушно выполнила просьбу росинки, голосок капли зазвенел хрустальными колокольчиками, потом стих, став едва различимым, чтобы слышала только та, кому было адресовано секретное послание. Старшая дочь принца Финдекано вдруг побледнела, рука дрогнула, росинка, едва не соскользнув под ноги эльфийке, прыгнула кузнечиком на ближайшее дерево с мерцающей бирюзовой листвой и громко сказала:
— Не советую туда идти, но если материнское сердце требует, даже Валар не вправе запретить. Поэтому и я не стану.
***
Два письма были на абсолютно одинаковой бумаге с одинаковыми гербами, запечатаны идентично, однако одно из них составлялось под диктовку Валар, а второе — по воле эмоций.
Первое призывало очистить разум от шелухи чужих наветов, второе — отстаивать свободу выбора осторожнее.
«Сын моего сына, — говорилось в валаругодном послании, — мне никогда не понять мотивов твоего ухода от благого народа Ваньяр, однако вовсе не это несогласие с твоим решением вложило в мою руку перо и поставило на стол чернильницу, но желание сделать счастливой Землю Валар. Ты слишком юн и не видел тех благословенных дней, когда только обосновавшиеся в Амане эльфы радовались каждой мелочи, превыше других ценностей ставя мир и безопасность нового дома. Я вынужден согласиться, что вернуть прошлое невозможно, но изменить будущее мы в силах.
Желание жить в мире и безопасности вложило в мою руку перо, сын моего сына. Пойми, вражда, даже кажущаяся справедливой, приносит ещё большее горе, чем то, что породило вражду. Тот, кто сражается против кажущегося ему зла, сеет ещё большее зло, а победив, занимает место того, против кого боролся, становясь таким же, как и поверженный враг!
Ты понимаешь, что Моргот, могущественный Айну, просто так не сдастся? Ты понимаешь, сын моего сына, что он станет защищать своё право на власть над Ардой? Понимаешь, что Моргот, почувствовав потерю статуса Владыки, уничтожит Арду или значительную её часть, прежде, чем окажется повержен и заперт в Чертогах Намо?
Понимаешь, Арафион?
Или ты предлагаешь привести в благой светлый Аман всех, кому не нравится правление Валар, кто начнёт мнить себя мудрее и проницательнее Творцов Арды? Как ты представляешь будущее отнятых у родителей детей? Они будут требовать вернуть им мам и пап, а это те аманэльдар, кто был изгнан за кровопролитие! Те, кого так хочется спасать, — дети убийц, понимаешь?
Подумай, сын моего сына, подумай, прежде, чем ответить: зачем нести войну в мирные земли? Всё, что мы можем сделать для счастья аманэльдар — это смирить гордые сердца и победить зло в самих себе.
Только тогда Валинор станет Благим снова».
Арафион посмотрел на спокойное море. Да, в письме прямо не было сказано, что надо бросить Форменоссэ и ехать в Валимар, однако именно это подразумевалось.
— Ты прав, король Ингвэ, — сказал кружившим над волнами чайкам эльф, — но кем я стану в твоих владениях? Я буду одним из многих членов королевской семьи, живущим ради праздного веселья на священной горе, где нет зла, потому что его запрещено упоминать. И там никогда не будет Нарнис.
Второе письмо едва не унёс влетевший в окно маяка ветер, Арафион в последний момент поймал запечатанный конверт с золотым узором.
«Счастья и благ тебе, дорогой Благородный Ястреб, — зазвучал в памяти голос Индис, — прежде, чем в твою новую обитель нагрянут посланники Валар, рассказывая о том, какой ужасный у тебя дальний родственник, я хочу поведать, как было на самом деле, а что делать с подобным знанием — решать тебе.
Лауранаро, которого я не стану называть ни глупцом, ни героем, в одиночку прибыл к подножью Таникветиль и, не заглянув к родне в Валимар, не ища чьей-либо поддержки, стал требовать личной встречи с Валар, потому что, по его мнению, ни в чём не повинные потомки ушедших в Исход, родившиеся в Средиземье, должны иметь возможность спастись в Валиноре. От меня появление родственника скрыли, однако мне всё равно стало известно о его поступке. Тогда я послала к нему своих верных, которые поддержали Лауранаро песней и составили компанию.
Тогда Валар исполнили просьбу эльфа о личной встрече, и теперь у него есть очень много времени для бесед с Вала Ирмо.
Вероятно, тебе всё равно, что стало с моими верными, однако ты должен знать, что они в порядке и по-прежнему служат мне, однако в моей свите появились двое Майяр, которые готовы помогать мне советом и делом в любой момент времени, не отходя ни на шаг от моих покоев, но не стоит волноваться — тот, кто чист душой и светел ликом, пребывает в полной безопасности и счастье, проживая в лучшей части Арды.
Увы, Арафион, Форменоссэ — не настолько лучшая часть Арды, как Валимар, поэтому делай выводы и объясни Нарнис, в чём она не права. А также сообщи супруге Лауранаро, чтобы не ждала мужа к Празднику Урожая ни в следующем году, ни через год.
С любовью и пожеланиями счастья,
Королева Индис».
Арафиону показалось, будто под ним провалился пол. Похоже, оправдываются худшие ожидания, и необходимо как можно скорее поговорить с Нарнис, чтобы хозяйка Форменоссэ дальнейшими действиями не разрушила собственный Дом.
***
Сияющий гость внимательно взглянул в сторону убежавшего лиса, свет, окружавший высокую фигуру путника угас, и перед хозяйками Северной Крепости предстал Майя Олорин, не скрывавший печали о том, что пришлось выполнять поручение отправляться в дорогу к не самой дружелюбной семье.
— Валар не хотели тревожить вас горькими вестями, — развёл скрытыми в пышных рукавах свободного одеяния руками посланник, — но Рок распорядился иначе.
Скинув капюшон и демонстративно выпустив из-под одежды серебристые волосы, Олорин снова посмотрел на двери:
— Однажды в них стучался Моргот, и его печать навек осталась здесь кровавым следом. Ничто не в силах смыть такое клеймо, кроме слёз Валиэ Ниенны. Вы готовы просить Плакальщицу о милости?
Нарнис пошла навстречу гостю, думая, что ему ответить, но вдруг из пролеска со стороны моря послышался стук копыт — кто-то явно торопился к крепости, и, обернувшись, леди Нельяфинвиэль увидела Арафиона, выглядевшего так, словно за ним гнался сам Моргот и целая армия чудовищ с огромными рогами, как в сказках нолдорана Финвэ.
— Приветствую, принц, — улыбнулся Майя, не торопясь проходить в открывшиеся ворота. Сняв плащ и отдав его слугам Нарнис, Олорин остался в подчёркивавшем изящную фигуру переливающемся костюме из ткани, отдалённо напоминающей рыбью чешую. — Я долго пробыл у границы Бездны, однако даже там нет столь могущественной печати скорби, как на дверях Форменоссэ. Вы готовы просить Валиэ Ниэнну смыть кровь с вашего дома?
— Ни в коем случае! — внук короля Ингвэ спрыгнул на землю, обогнал Майя и встал перед ним, словно не пуская дальше в твердыню. Почтенно поклонившись, эльф бросил взгляд на растерянных Нарнис и Финвиэль, потом снова поклонился Олорину. — Валиэ Ниэнна не для того пришла в Арду, чтобы тратить силы на кровавый след от длани Моргота, ведь тогда придётся оплакивать каждую песчинку в Валиноре — враг ступал здесь на каждый камень!
— Ненужное преувеличение, — строго произнёс Айну, обходя ваньярского принца и продолжая путь от ворот к парадной лестнице. — Мы все прекрасно знаем, что не каждая песчинка и травинка оказалась осквернена. Лебяжья Гавань была щедро омыта слезами Валиэ, и теперь снова чиста. Однако… — Майя вдруг остановился и осмотрелся, разглядывая пышные сады Северной Крепости, — вероятно, я действительно поспешил с выводами. Кстати, я пришёл не для того, чтобы говорить о моей любимой Валиэ. Послал меня к вам Владыка Ирмо.
— Я знаю, господин Олорин, — Арафион снова оказался между Майя и Нарнис с Финвиэль, подошедшими к гостю.
Эльфийки непонимающе переглянулись, мать сделала дочери знак молчать. Айну не выказал изумления, лишь ещё больше загрустил. Сейчас он выглядел тэлерийским юношей, которому отказала возлюбленная.
— Что ж, — вздохнул Олорин, достав из поясной сумки трубку и закурив, — значит, я напрасно проделал долгий путь. Однако, раз я здесь, предлагаю помощь в посещении Садов Вала Ирмо. Дам напутствие, провожу. Владыки не для того привели эльфов в свои земли, чтобы заполнить благой Валинор печалью.
Внук короля Ингвэ улыбнулся, и вполне искренне ответил согласием. Дымок из трубки Майя распался колечками.
— Нарнис, это письмо для тебя, — эльф-Ванья продолжал казаться весёлым, однако рука, протянувшая свёрнутую бумагу, дрогнула. — Я побеседую с господином Олорином, а вы с Финвиэль пока распорядитесь приготовить угощение для дорогого гостя. И поговорите с…
Не закончив фразу, Арафион весело отмахнулся, невольно замечая, что гость-Айну привлекает всё больше внимания жителей Форменоссэ, и неизвестно, хорошо это или нет. Главное, чтобы супруга Лауранаро не бросилась на Майя с обвинениями, когда ей расскажут о письме — семьи изгнанников обязаны выглядеть мирными и благочестивыми! Иначе…
Леди Нельяфинвиэль кивнула, а потом, заметив движение глаз воздыхателя, осторожно развернула бумагу.
Теперь беспокоиться не о чем
Эльфийка со взглядом озорного ребёнка в один миг повзрослела и словно угасла.
Отложив письмо Индис, адресованное Арафиону, и пристально посмотрев на ровесницу-Финвиэль, которая теперь выглядела гораздо более юной, супруга Лауранаро медленно встала из-за стола и попросила слуг поиграть с детьми в соседних покоях. Будто истончаясь и ветшая на глазах, словно залежавшийся пергамент, Нолдиэ выдохнула, прошептав:
— Я не верила, что это может произойти. Я доверяла Владыкам.
Тёмные волосы супруги Лауранаро вдруг показались Финвиэль совсем чёрными, но не сияющими, а тусклыми и лишёнными жизни.
— Я доверяла, понимаешь? — прозрачные глаза Тинденис наполнились слезами. — Мне говорили, что не стоит, но я смотрела на мир и не могла допустить, что его создатели лживы. Да, Арда искажена, но ведь лишь одним Айну, а не всеми Валар!
Дочь Нарнис и Финдекано подошла ближе, села около окна, Тинденис последовала её примеру.
— Майя Олорин прибыл не просто так, — тихо произнесла Финвиэль. — Судя по всему, что-то произошло. Мне кажется… Я хочу думать, что ошибаюсь…
— Похоже, — супруга Лауранаро закрыла лицо руками, — от нас хотели скрыть произошедшее. Я так хочу ошибаться! Но понимаю: случилась беда. Я очень хочу оправдать Валар, сказав, что Сады Ирмо — благословенное место, исцеляющее душу, поэтому никому не пришло в голову говорить нам про визит Лауранаро, ведь это только благо, ничего плохого произойти не может, но если бы ничего плохого действительно не могло произойти, нам бы честно рассказали о появлении моего мужа во владениях Лориэна и Эстэ! Так поступает любой хозяин, когда к нему приходит гость и остаётся надолго! Молчание Валар — в лучшем случае — простое безразличие к чувствам аманэльдар, но…
— Мне тоже так кажется, — согласилась дочь хозяйки Форменоссэ, — надеюсь, мы узнаем, что произошло.
***
На краткий миг Финдиэль стала очень похожа на отца. Элеммиро и Анайрэ, уверенные, что эльфийка сейчас сорвётся и начнёт кричать о правде и справедливости, которые должны быть, но их почему-то нет, даже не объяснив, что случилось, приготовились успокаивать разъярённую Нолдиэ, однако Финдиэль удивительно быстро взяла себя в руки.
— Я не понимаю, — напряжённо, еле сдерживая дрожь губ и голоса, произнесла старшая дочь Финдекано, — почему мать не имеет права знать о делах сына, пока случайно, — на этом слове Финдиэль едва не перешла на крик, — не пришла в гости в нужное место?! А если бы я не пришла?! Что тогда?!
— Что случилось? — ахнул менестрель, переглянуашись с Мелинаро.
— Эстэ передала, что наш сын говорил с Валар, требуя открыть морской путь. Владыка Манвэ вразумил Лауранаро, и тот попросил скорее отвезти его в Сады Ирмо, чтобы исцелить искажённый Морготом разум. Но ни сам Лаурьо, ни кто-либо из Айнур не сообщил нам о произошедшем, чтобы зря не беспокоить!
Мелинаро, Элеммиро и Анайрэ хотели что-то сказать, однако внимание отвлекла появившаяся под ногами светящаяся дорожка. Размотавшись впереди брошенной в траву ленточкой, тропинка поманила эльфов в сияющую рассеянным успокаивающим светом даль, где в прозрачной дымке тонули давно не существующие породы деревьев и прекрасные ажурные колонны дворцов и беседок.
Анайрэ последовала за дорогой-проводником, невольно думая, что раньше Сады казались ей действительно нужным и полезным местом, а теперь на этот счёт возникли сомнения, однако дурные мысли развеялись, когда из ближайшей постройки навстречу родне вышел улыбающийся Лауранаро, одетый в лёгкий шёлковый халат. Эльф выглядел спокойным и счастливым, немного задумчивым, глаза смотрели со смиренным пониманием. Финдиэль снова заметно напряглась.
— Простите, что не сообщил о своём решении, — заговорил полунолдо, и тут неладное почувствовали все: и взгляд, и голос, и мимика родича выглядели абсолютно неестественно. — Мне правда очень стыдно. Но я осознал, что в мой разум проникла тьма, которая будет толкать меня на опасные для Валинора поступки. Я отдохну, свет сильнее самой чёрной мглы, мрак отступит, нужно лишь время.
— Что происходит?! — Финдиэль сорвалась, опять став похожей на отца. — Это не мой сын!
— Тише, — ужаснувшись, Элеммиро схватил супругу за плечи. — В Садах каждый немного не в себе.
— Я действительно не в порядке, — признал Лауранаро, отрешённо подняв голову, — и понял одно: если аманэльда поражён тьмой, если не может жить в мире, ища войны, словно Моргот, ему лучше уйти, а не подвергать опасности целый континент, повинуясь внушению врага.
Не позволив супруге ничего сделать и сказать, менестрель развернул Финдиэль к себе.
— Уходим, — прошептал он, косясь на младшего сына, остолбеневшего от увиденного. — Пойми: его нам не спасти ни криками, ни слезами! И сами можем попасть в немилость Владык. Прошу, пойдём. Жертвы здесь не помогут!
Анайрэ, вероятно, услышала слова Элеммиро, либо сама подумала так же, поэтому взяла внучку под руку и повлекла назад. Лауранаро, по-прежнему улыбаясь, стал напевать:
— Пусть всё фальшь, но обман
Нам порой дороже истин.
Сладость лжи как туман,
Как мираж в пустыне грёз.
Яд речей сердце пьёт,
И мечты дурманят мысли.
Волшебство не спасёт
От удушья чёрных слёз.
Воля — фантом, ничего, кроме боли,
Феа взамен не даёт,
Но о борьбе сердце глупое молит,
Верит, надеется, ждёт.
Финдиэль не сдержалась, расплакалась.
— В бездну шаг! — крикнул вслед матери сын. — Лучше для всех, если уйдёт один, зато уцелеют тысячи.
Вырвавшись от державших под руки Элеммиро и Анайрэ, дочь Финдекано побежала вперёд, озираясь в поисках спрятавшихся Майяр.
— Проводите меня к Эстэ! — крикнула Нолдиэ. — Я должна знать! Проводите!
Ответа не последовало, однако впереди в прозрачном тумане засветилась золотом высокая арка.
***
— Финвиэль, — Тинденис снова поднялась из-за стола.
Глядя на то, как помрачнела супруга Лауранаро, деве стало не по себе.
— Я поеду в Сады Ирмо. Я знаю, Финвиэль, что подумаешь ты, Нарнис, другие, но…
Дрожащая рука смахнула покатившиеся слёзы.
— Финвиэль, я знаю, вы сможете правильно воспитать наших с Лауранаро детей. Они узнают всё, что им должно знать. Я всё ещё надеюсь, что зря волнуюсь, что у меня нет причин беспокоиться, только…
***
— У вас действительно есть причины для беспокойства, — неожиданно честно и без пафосно-загадочной мишуры произнёс Майя Олорин, усаживаясь за накрытый в саду стол, но давая понять, что не голоден и ни в чём не нуждается. — Я уже сказал про печать Моргота, но вам, похоже, это непонятно или безразлично, и именно подобная реакция на мои слова и приводит меня к выводу, что я прав.
— Айнур всегда правы, если это, разумеется, не Моргот и совращённые им Майяр, — быстро ответил Арафион, стараясь опередить всех, кто мог попытаться вставить своё слово: в Форменоссэ проживали и гостили очень многие жители заброшенного ныне Тириона, в том числе жена и дочери Куруфинвэ Атаринкэ, а им, как никому, было что предъявить Валар по поводу справедливости и великодушия. Сидя за одним столом с Олорином, любая женщина, состоявшая в родстве с изгнанниками, сейчас могла наговорить лишнего.
— Увы, не все это понимают, — вздохнул посланник Вала Ирмо. — Слишком многие любят судить о том, в чём абсолютно не разбираются, пытаются лезть в дела тех, чьи деяния им просто не по уму. Не думайте, что я хочу кого-то оскорбить, просто признайте: ни один эльф не может быть мудрее Вала.
Посмотрев усталыми глазами цвета морской волны на жителей Северной Крепости, Майя покачал головой.
— Хорошо, — дымящаяся трубка снова оказалась в руках Айну, — если не хотите признать мудрость, признайте силу. Ни один из вас не в состоянии обрушить гору, а Вала может. Вам бы не понравилось, если бы лисы, которых вы подкармливаете, стали на вас бросаться, вот и делайте выводы, мудрые Нолдор.
— Майя Олорин, — внук короля Ингвэ снова попытался предотвратить ссору, — благодарю за заботу! Спасибо, что напоминаешь нам о могуществе Владык и тем самым укрепляешь веру в нашу безопасность. Под такой защитой с нами действительно ничего не может случиться.
К неописуемой радости Арафиона никто не стал спорить и высказывать неудобное или даже опасное мнение.
— Господин Олорин, — вышедшая из крепости Тинденис, одетая для дальней дороги, приветливо улыбалась, хотя глаза по-прежнему плакали, — рада видеть тебя в нашем доме. Надеюсь, добрые вести привели тебя к нам.
— Пожалуй, добрые, — согласился Майя, сосредотачивая взгляд на кольцах дыма, которых становилось всё больше, — ибо едва не вспыхнувший пожар удалось предотвратить без значительных усилий.
— Ты предлагал помощь в пути к Вала Ирмо? — уточнила супруга Лауранаро.
— Да, и бесконечно рад, что кто-то здесь готов воспользоваться моей добротой.
— И я рада, что смогу быстрее встретиться с мужем, — глаза эльфийки сверкнули.
Присутствовавшие за столом жители Форменоссэ удивлённо переглянулись, Арафион побледнел.
— Да, — вскинув голову, улыбнулась Тинденис, — хорошие новости в том, что мой муж угрожал безопасности Валинора, но осознал неправоту и теперь отдыхает в Садах Вала Ирмо. Я должна увидеть его и понять, что двигало им. Наши дети не должны воспитываться отцом, готовым встать на путь кровопролития, ведь никто не должен повторять ошибок предков. Майя Олорин, я бы отправилась в путь немедленно.
— Рад помочь, леди, — скептически посмотрев на Нолдиэ, кивнул Айну. — Я по-прежнему настаиваю на том, что Валиэ Ниэнна должна очистить вашу землю и вас самих, однако пока вы не согласны, пока не понимаете серьёзности вашего положения, этого сделать не удастся.
— Господин Олорин, — Арафион подскочил, будто ошпаренный, — леди Тинденис готова ехать, а с остальными я поговорю сам. Зачем тебе тратить время впустую?
Взгляд сияющих глаз цвета морской волны выразительно передал скепсис и понимание истинных мотивов эльфа-Ванья, однако спорить Майя не стал. Сверкая чешуйчатым серебром одеяния и шёлком волос, Олорин коротко попрощался с жителями Форменоссэ и вместе с едва не плачущей супругой Лауранаро пошёл к проклятым воротам.
— Мама! — послышался детский крик из окна. — Ты куда? Скоро вернёшься?
Тинденис вздрогнула, но даже не обернулась. Арафион приобнял Нарнис, которая, похоже, слишком углубилась в свои мысли, чтобы это заметить, поэтому не отстранилась и не убрала от себя руку ненужного ухажёра. Ваньярский принц глубоко вздохнул и проговорил так, чтобы слышали все:
— Умоляю вас, не делайте глупостей!
***
Валиэ Эстэ появилась из скрытого сиреневой листвой дворца — высокая, тонкая, будто иллюзорная, держа на руках маленького златокудрого мальчика.
— Не вижу причин беспокоиться, — произнесла Владычица, в один миг преодолев расстояние в сотню шагов и оказавшись перед Финдиэль, — теперь не вижу, а некоторое время назад поводы действительно были серьёзными.
— Это не так, Владычица, — склонилась эльфийка, — для меня не так. Я беспокоюсь, ибо мой сын выглядит чужим. Он говорил со мной, но словно не узнавал! Я испугалась, Владычица. Что случилось с Лауранаро? Когда он оправится?
Валиэ Эстэ промолчала. Тишина заполнилась едва слишимым шорохом розовой листвы и пением птиц, которые во всём остальном Валиноре вымерли после гибели Древ.
— Остаться здесь, — прозвучали, наконец, слова, — выбор самого Лауранаро. Тебе не о чем беспокоиться. Ты и твоя семья можете отдыхать в моих Садах, сколько пожелаете, а после…
Под ногами эльфийки засверкал кристаллический песок, множество светящихся дорог разбежались в разные стороны. Дитя на руках Эстэ засмеялось.
— …спокойно отправитесь домой.
Примечание к части
Песня из мюзикла "Тетрадь смерти" "Дуэт Рэм и Нисы"
Если любовь сильнее тьмы
Весь путь из Садов Вала Ирмо до развилки дорог, когда Анайрэ повернула к подземному дворцу, а остальные, как и планировали, двинулись на север, Финдиэль молчала. Остаться с сыном во владениях Лориэна и Эстэ не было сил, слова застревали в горле, а в памяти постоянно крутился образ Лауранаро и его речь о верном пути для искажённого тьмой.
Когда же Анайрэ и её верные скрылись из вида, старшая дочь Финдекано вдруг сорвалась, испугав и мужа, и сына, и слуг, сопровождавших карету:
— Это из-за матери! Это она виновата! Она! Она! Это всё она и её проклятое наследие! Это её надо вразумлять! Её, а не моего Лаурьо!
Крик вырвался из груди, эльфийка, побагровев, сжала кулаки.
— Она боится действовать сама, поэтому интригами заставляет это делать других! Ненавижу её! Ненавижу это порождение тьмы! Она мстит за своих предков руками моих — моих! — детей! Я заставлю её поехать к Вала Ирмо! И пусть без моего сына, здорового и прежнего, не возвращается! А пока её не будет, я своими руками уничтожу всё то наследие, которым она так дорожит! Валинор — мирная земля! Нам не нужно оружие! Мы не должны уметь им владеть! Нам незачем знать про зло прошлых дней! Мы рождены для счастья и покоя!
Элеммиро молчал, как и Мелинаро. За окном кареты проплывали пышные зелёные деревья, пели птицы, вдоль дороги пробегали пышнохвостые белки, над травой кружились переливающиеся мотыльки. Медленно кружившиеся в воздухе искорки завораживали, отвлекая своим плавным неторопливым танцем от тяжёлых размышлений.
«По дороге сна пришпорь коня! — сквозь усыпляющее спокойствие и уже не трогавшие сердце пустые угрозы жены неожиданно запел в памяти голос сестры. — Здесь трава сверкнула сталью,
Кровью — алый цвет на конце клинка.
Это для тебя и для меня —
Два клинка для тех, кто стали
Призраками ветра на века…»
Элеммирэ… Она сдалась, перестала бороться, ждать, добровольно ушла в мир грёз, испугавшись посмотреть в лицо правде, которая ей не нравилась. Может быть, сейчас память о ней пытается показать два пути: один простой, а второй… неправильный?
— Милая моя Финдиэль, — вздохнул менестрель, обняв супругу, продолжавшую ругаться, — наш сын применил великую силу музыки недопустимым образом…
— Что?! — вдруг замерла и напряглась, словно готовая броситься и растерзать мужа, эльфийка. — Что ты сказал?! Недопустимым?! Образом?! Да ты понимаешь, что это значит, бездарный безвольный глупец?! Лучше для тебя, если ты просто пытался меня успокоить и не приложил к составлению фраз умственных усилий! Но если ты действительно уверен, будто Лаурьо направил музыкальную магию недопустимо, я с радостью пополню ряды братоубийц и стану достойной наследницей прославленных кровопролитием предков! Проклятый Ванья! Слабак! Такой же ничтожный, как весь твой игрушечный народ! Я не требовала броситься с оружием на Вала Ирмо, лишившего тебя сына! Промолчала, когда ты безоговорочно послушался Валиэ Эстэ. «Да, он трус, — подумала я, — но ведь знала, за кого выходила!»
Шокированный Элеммиро потерял дар речи. Финдиэль не дождалась встречи с матерью и напала на того, кто на своё несчастье оказался не просто мужем, но ещё и рядом?
— Наш сын применил великую силу музыки недопустимым образом?! — дочь принца Финдекано не могла успокоиться. — Лаурьо что, попытался направить Песнь Творения на разрушение? Он внёс искажение в чужую тему?! Он присвоил славу Творца?! Нет! Лаурьо не совершил ничего преступного! Не смей говорить о нём, как о справедливо наказанном, ясно?!
Сидевший в карете с отцом и матерью Мелинаро, бледнея, с ужасом смотрел за происходящим, а когда Нолдиэ сделала глубокий вдох, то ли чтобы успокоиться, то ли для продолжения криков, только громче, юный эльф вполголоса произнёс:
— В наших бедах виноват Моргот, а не кто-либо другой, мама. Если бы я мог, если бы папа мог, если бы хоть кто-то был способен одержать над ним верх, Чёрного Врага бы уже не было в Арде. Но победить Моргота нельзя, поэтому мы должны приспособиться к миру, а не враждовать с ним.
Финдиэль выдохнула, снова набрала воздух, посмотрела на мужа и сына, высвободилась из объятий и прошипела:
— Я вас обоих ненавижу!
***
Весь путь от Форменоссэ до Садов Лориэна Майя и эльфийка провели в молчании, лишь крайне редко говоря о необходимости привала и оставшемся до цели расстоянии.
Олорин не пытался что-либо выспрашивать, читать проповеди и нотации, он был готов идти пешком или ехать верхом, даже, наверное, лететь на орле или какой-нибудь морготовой твари, если бы того пожелала Тинденис — выйдя за осквернённые Морготом ворота, Майя стал абсолютно безучастным к происходящему. Эльфийка замечала, как быстро сокращается длинный путь под копытами лошадей, и за это, разумеется, стоило поблагодарить могущественного проводника, однако начать разговор не получалось.
Когда Сады Вала Ирмо стали виднеться вдали, Олорин вдруг остановился, спешился и, сияя серебром и отблесками морской лазури, улыбнулся:
— Дальше наши пути разойдутся, Тинденис. Жаль, что ты не захотела узнать от меня мудрость, которую невозможно получить нигде, кроме Грани. Ещё больше я скорблю о том, как вы все не доверяете Валиэ Ниэнне — единственной истинной целительнице, которая не рубцует раны, но создаёт заново плоть. Однако и ещё одной мудрости я научился у Грани, Тинденис: никогда, ни при каких обстоятельствах не пытайся делиться опытом с теми, кому это не нужно. Совета должны не просто спросить, Тинденис. О нём обязаны молить.
Супруга Лауранаро понимала: следовало неким образом отреагировать на слова Айну. Возможно, он обижен, разочарован, пытается спровоцировать или просто говорит, что думает, без какого-либо подтекста, однако эльфийка не смогла проронить ни слова. Тинденис уже мысленно была с мужем, хоть и совершенно не представляла, что ей предстоит увидеть, а попытки предугадать по-настоящему ужасали.
Постараясь спешить, но чувствуя, что идёт всё медленнее, Тинденис направилась к прозрачным ажурным вратам, за которыми виднелись сияющие росой и волшебными отсветами кроны и сверкающие золотом дня шпили.
***
Из искрящейся дымки, туманом поднявшейся над залитым рассеянными лучами Анар озером, вышли три юные девы, которых при беглом взгляде можно было спутать с эльфийками-Ваньяр. Их силуэты выглядели иллюзорными и слишком хрупкими, казалось, если нечаянно коснуться — рассыплются в пыль.
Тинденис хотела начать разговор, однако помощницы Валиэ Эстэ сразу дали понять гостье: им известно, зачем она здесь, не нужно лишних слов, и повлекли за собой вглубь сонного прекрасного пейзажа, выглядевшего неестественно статично, словно эльфийке предстояло раствориться в расписанном художником полотне. Окружившая красота, звучавшая пением птиц, стучалась в сердце, настойчиво требуя ощутить блаженный покой, но Тинденис не хотела думать ни о чём, кроме цели своего появления в Садах.
И, словно поспешив исполнить мольбу измученного сердца, из сверкающей пелены, ставшей похожей на расшитую тончайшей золотой нитью ткань, выступили дворцы, арки и беседки. Среди тончайшей работы построек эльфийка увидела то, ради чего пустилась в путь.
«То». Увы, не «того».
Прекрасный эльф, чьи золотые волосы отливали медью, в свободной лёгкой одежде сидел на скамье, словно сотканной из паутины, и задумчиво смотрел вверх.
— Прости меня, — сказал Лауранаро без выражения, — я не должен был навлекать на вас гнев Валар. Я не должен был множить зло и тьму, ведь этого и так слишком много, но не мог иначе, потому что чернота разрослась внутри меня. Я осознал это и понял: тот, кто не может жить в мире на свету, должен уйти туда, где никому не причинит боли.
Закрыв рот руками и замотав в ужасе головой, Тинденис бросилась к мужу, понимая, что нельзя давать волю чувствам и показывать истинное отношение к происходящему, однако была не в силах сдержать слёзы. Упав на колени около безучастного супруга, эльфийка схватила его за руки и попыталась всё же сказать правильные для Валар слова:
— Ты должен был думать о детях! Ты мог лишить их счастливого будущего!
И не увидела никакой реакции.
— Я должен уйти, — спокойно произнёс Лауранаро, — и уйду. Путь начат.
Тинденис сжала голову мужа, заставила посмотреть в глаза и…
Эльфийка никогда не встречала Мириэль и даже Фириэль, однако многое знала о первой королеве Нолдор, и теперь, увидев и услышав супруга, Тинденис вдруг поняла: перед ней не просто одурманенный чарами эльф. Это тело, из которого постепенно изгоняется дух.
— Лауранаро! — сквозь полившиеся слёзы едва не выкрикнула женщина. — Лауранаро! Не уходи!
— Я должен, — словно во сне произнёс безразличный голос. — Путь начат. Осталось лишь завершить. Я иду от неприятного мне света к близкой и понятной тьме. Лучше для всех, если уйдёт один, зато уцелеют тысячи.
Пусть всё фальшь, но обман
Нам порой дороже истин, — начал напевать Лауранаро, однако Тинденис понимала: всё это произносит не её муж, а кто-то за него. Здесь только захваченное, порабощённое чужой волей хроа, а феа… — Сладость лжи как туман,
Как мираж в пустыне грёз.
Яд речей сердце пьёт,
И мечты дурманят мысли.
Волшебство не спасёт
От удушья чёрных слёз.
Воля — фантом, ничего, кроме боли,
Феа взамен не даёт,
Но о борьбе сердце глупое молит,
Верит, надеется, ждёт.
В бездну шаг!
— Нет! — эльфийка встряхнула супруга, словно пытаясь разбудить. — Вернись! Лауранаро! Остановись! Не иди туда!
— Воля — фантом…
— Стой, остановись! — попыталась петь, вкладывая все душевные силы, что смогла собрать, Тинденис. — Вернись, вернись, вернись!
Стой! Остановись!
Вернись! Вернись! Вернись!
И вдруг ей показалось, будто взгляд мужа изменился: глаза словно ожили, но ослепли — было ясно: Лауранаро не видит и, возможно, даже не узнаёт находящуюся рядом женщину, но… Он хоть немного пришёл в себя.
— Отражений новых дней ищу
Средь окон-зеркал, — продолжая петь, Тинденис схватила супруга за руку, погладила ладонь. — Но где-то в груди
Пусть голос звучит:
«Стой! Остановись!
Вернись, вернись, вернись!»
Лауранаро слабо улыбнулся, закрыв глаза. Сейчас казалось, будто он с трудом делает каждый вдох, хочет сказать что-то, только губы не слушаются. Бессильно уронив голову на спинку скамьи, эльф приподнял веки, но, похоже, так и не увидел никого около себя, лишь стал дышать чаще, словно в горячке.
— Мы будем вместе, — продолжая гладить дрогнувшую ладонь, вновь запела эльфийка. — Здесь, в Садах я встречу эту ночь.
Пустынный пейзаж,
Эльдар, ослеплённые луной,
Я прячу глаза,
Мне город принёс
Дым музыки слёз.
Стой, остановись,
Вернись, вернись, вернись!
— Всё сказано, всё смыто. Лунный дождь,
Знакомая тень
Упадёт на двери в стихший дом,
Где сон и постель,
Свет, чьи-то шаги…
На плечо Нолдиэ упала росинка.
— Ты сможешь увести мужа домой, — сказал тонкий звенящий голосок, — только если тьма умрёт в нём.
— Тьму не победить, — снова чётко и отрешённо произнёс Лауранаро, сев ровно и устремив взгляд вверх. — Я должен уйти, чтобы никому не сделать зла.
— Стой, память не жги! — Тинденис поняла — слуга Вала Ирмо нарочно отвлекла её, снова позволив поработатить беспомощную плоть эльфа. Решив не тратить силы на ненависть, Нолдиэ сильнее схватила мужа за руку: — Стой, остановись!
Вернись, вернись, вернись!
Стой! Остановись!
Вернись! Вернись! Вернись!
Росинка скатилась на искрящийся песок и без остатка впиталась в него. Лауранаро снова обмяк, бессильно уронив голову. Слабая улыбка тронула напряжённые губы, ресницы дрогнули.
— Если твоя любовь, Искра, столь сильна, что победит тьму, — произнесла появившаяся будто из воздуха Валиэ Эстэ, — вы оба вернётесь в свой дом. Если же нет, — Владычица развела руками, и туман, сгустившись, засиял золотым узором, — останетесь здесь, пока не изменится Арда.
Примечание к части
Песни: "Дорога сна" гр. "Мельница"
"Дуэт Рэм и Мисы" из мюзикла "Тетрадь смерти"
"Вернись" Виктора Салтыкова
О преданности Владыкам Арды
— Покорный ставленник Владык, называемый мудрейшим светлым королём, — сказал своему отражению в зеркале Ингвэ, косясь на сына, покорно стоявшего у входа в покои.
Фионвэ. Эльф, которого можно именовать множеством громких званий за долгие века жизни, но что примечательного на самом деле совершил всего лишь один из сыновей владыки Ваньяр за столько времени? Как и большинство — ничего. Однако, и ничего плохого тоже, а это, пожалуй, важнее отсутствия заслуг.
— Я и мой народ ушли в тень, — произнёс, смотря в отражение глаз Фионвэ, Ингвэ. — В тень священной горы Таникветиль. Мы сгинули, пропали из жизни Валинора окончательно. И пусть мой народ никогда активно не участвовал в ней, теперь мы словно не существуем вовсе.
Король обернулся и по-настоящему встретился взглядом с одним из младших сыновей.
— Кто из Ваньяр думает так? — задал вопрос Игнвэ, и Фионвэ опешил. — Ты не знаешь?
Сын короля, не случайно приглашённый отцом для неприятного разговора, потупил взгляд. Об устроенной потомком тирионских бунтарей смуте знали все в Валимаре, однако никто не поднимал эту тему при посторонних, поэтомуневозможно было сказать, что думают Ваньяр про Лауранаро и его спешную отправку в Сады Вала Ирмо.
Стоя сейчас перед отцом, валимарский принц понимал: в первую очередь речь не про всех этих спокойно гуляющих в тени Таникветиль эльфов. Король хочет знать о делах всего одного внука.
— Твой народ, — растерянно улыбнулся Фионвэ, — живёт счастливо и беззаботно. Главная проблема у большинства: сочинить песню о Валар лучше, чем это сделают остальные, спеть и сыграть её на очередном празднике так, чтобы Владыки именно этого менестреля одарили новыми инструментами или материалами для их изготовления. То же и про скульпторов, художников, вышивальщиц…
— Любовь к Валар подталкивает мой народ к творчеству и развитию, — кивнул Ингвэ. — И никто не осуждает своего лидера за выбор пути, ведь так, Фионвэ?
— Полагаю, да, отец.
— Значит, — король развернулся спиной к зеркалу, пронзил неуверенным, а оттого пугающим взглядом сына, — мне нет нужды говорить с подданными в торжественной обстановке на никому не интересные темы, ведь всех и так всё устраивает?
— Полагаю, да… Но почему ты спрашиваешь моего совета, отец? Я никогда не был для тебя помощником в делах, занимаясь в основном…
— Абсолютно ничем, сын. Пришло время это признать. Тебя устраивало подобное положение вещей, и, надеюсь, по-прежнему не наскучило. Однако каждый из нас несёт ответственность не только за своё бездействие, но и за поступки детей. Если Арафион оказался на стороне тех, кто против Валар, значит, его отец этому поспособствовал. Ответь, Фионвэ, что ты имеешь против меня? Ты считаешь меня плохим королём и полагаешь, будто лучше знаешь, какой путь для моего народа правильный и ведёт ко всеобщему счастью?
— Нет! — принц совершенно растерялся, испуг и непонимание отразились в широко раскрывшихся глазах.
— Верни Арафиона в Валимар, — прозвучал приговором приказ, — или вы оба отправитесь на суд Валар!
— Но при чём здесь я?! — один из младших сыновей владыки Ваньяр с ужасом бросился к отцу, но после первого же шага был остановлен властным, только неуверенным и дёрганным жестом и неожиданно громкой фразой:
— Вот и узнаем.
***
Освещённая холодными фонарями подземная мастерская была опутана тончайшими нитями, словно жилище паука, только вместо ловушки для еды здесь сплетались причудливые полотна с потрясающими воображение узорами.
— Надежда моего народа, — поклонился Арафинвэ сидевшей среди натянутых цветных волокон женщине, — я слаб и глуп, чувствую себя ничтожным и разбитым. Прошу, покажи мне то, что поможет Нолдор Валинора! Ты ведь… когда-то тоже была частью этого народа, Мириэль! Я просил совета у Эру, но его слова оказались слишком сложны для моего понимания!
Эонвэ, сопровождавший эльфийского короля к Фириэль, опустил взгляд.
— Нолдор, — сказал Майя, не дождавшись ответа прядильщицы, — гордый народ. Был. Но, вероятно, таковым и остался. Отчасти.
— Гордость привела нас во тьму, — Арафинвэ сказал, а потом осмотрелся и сник.
— Как видишь, — хмыкнул Эонвэ, — покорность привела вас туда же. Однако тьма тьме рознь. Если ты спросишь про первозданный звёздный мрак побережья Куивиэнэн, любой, видевший его, скажет, что не хочет назад, потому что слишком велик риск попасть в плен к Морготу и превратиться в орка или оказаться убитым под пытками. В этом и есть разница между Аманом и Эндорэ.
— Я понимаю, — кивнул Арафинвэ, подняв глаза на рождавшийся под иглой Мириэль узор на только сотканном полотне. — Но мой народ устал от неведения и предчувствий. Да, многие заняты работой, помогая Тэлери, но это не спасает! Я видел уходивших в Сады Вала Ирмо, и не каждый способен утешиться даже там! Мне казалось, я могу поддержать Нолдор словом и делом, но каждый раз выходит иначе. Я выступаю с речью, и ненадолго эльфы обретают покой, но потом вновь тоскуют. Я не могу заставить матерей разлюбить ушедших сыновей! Кровные связи слишком крепки, и Слово здесь бессильно. Поэтому я просил помощи, поэтому пришёл сюда. Эру! Я не хотел быть королём! Я надеялся стать наставником, проводником, утешителем. Хотел направить, защитить, уберечь от неверных шагов, и это почти получается, но снова и снова находится кто-то, на кого не действуют даже самые мудрые речи!
— Ты прав, король, — кивнул верный слуга Манвэ, смотря на вышивку, которую не могли увидеть глаза эльфа. — Слова, какими бы ни были, действуют не на всех, а перед кем-то бессильны даже жесточайшие пытки, и подчинить таких Эльдар можно только убив.
Валинорский нолдоран понимающе посмотрел на Майя, отрицательно качая головой.
— Да, это не тот путь, которого ты хотел, король, — Эонвэ развёл руками. — Мы все получили не то, чего желали, даже сам Эру, однако это не значит, что нужно отчаиваться. Помнишь, король, я говорил тебе, что надо уметь думать самостоятельно?
— Я… не имею права, — Арафинвэ побледнел, словно готовый упасть без чувств. — Я оскорбил Валар, и это нельзя простить! Я шёл за Феанаро, я… А после всего этого меня даже не наказали, а наградили!
— Уверен, что это не кара? — прищурился Майя, взяв совсем утратившего равновесие эльфа под руку. — Ты потерял отца, прогнал мать, лишился брата, сёстры тебя избегают, первые дети ушли на войну. Ты вынужден править самым неуважаемым и порицаемым в Амане народом, который обязан вечно кланяться Тэлери, молчать о своей боли и ждать неизвестно чего. Король, посмотри своими глазами на всё, что окружает тебя. Ты уверен, что так сможет продолжаться вечно? Ты видел, все мы видели первые ростки нового бунта Нолдор. Да, мятеж сошёл на нет, даже не начавшись, и теперь, зная, во что выливаются попытки протестовать, ни один аманэльда ещё долго не решится на подобное. Но долго — это не вечно, король.
Невидимое для эльфа полотно продолжало обретать узоры, и Эонвэ понимал — рукой Фириэль движет сама Валиэ Вайрэ, Прядильщица, согласившаяся стать женой тюремщика для душ, лучше других понимающая сплетения Тем Песни Творения, свивающихся в почти неразрывные ткани жизней. Глашатай Вала Манвэ взглянул на рисунок и понимающе кивнул.
— Видишь ли, король, — Эонвэ повёл Арафинвэ сквозь паутину нитей, Мириэль начала что-то монотонно напевать, — происходящее в Амане сейчас — это как созревающий плод. Главное — вовремя сорвать, иначе станет невкусным. Или лопнет, измазав всё ошмётками липкой мякоти. Подумай, король, подумай сам: твоя бывшая семья ушла на войну. Я повторю Слово Валар: Моргота победить нельзя. Понимаешь, что это значит?
— Я давно смирился с потерей, — лицо Арафинвэ стало мертвенно-синюшным.
— Это не так, — улыбнулся глашатай. — Ты непрестанно молишь Творца о помощи детям и никогда не смиришься с мыслью, что они могут погибнуть. Но я не об этом, король.
— О чём? — тяжело выдохнул Арафинвэ, вдруг запутавшись в натянутых разноцветных нитях, внезапно оказавшихся на пути.
— Война будет разрастаться, король, — отошёл на шаг вперёд Эонвэ, которому шёлк не мешал ни капельки, — некоторые Валар это отрицают, но не все, поэтому я могу сказать тебе: однажды Моргот снова, так или иначе, доберётся до Валинора. Может быть, не сам, вероятно, это будут его слуги, творения, да что угодно! Но ни один договор, ни одна преграда не сможет остановить того, кто хочет двигаться. Именно поэтому, король, крепость Форменоссэ до сих пор не стёрта с лица Арды. Именно поэтому в Амане до сих пор не запретили оружие. А сны… видения, предчувствия… Это благодатная почва для произрастания духа борьбы. Айнур признают — это выходит боком и нам самим, но теперь с бунтарями не станут церемониться и уговаривать, и ты знаешь яркий пример весьма гуманного, однако жёсткого суда. Не одобряешь? Может быть, ты полагаешь, нам стоит поступать, как Моргот, и пытать вас, избивая и снимая кожу, а потом надевая вместо неё звериную?
Арафинвэ передёрнуло.
— Ты ведь не хочешь, чтобы такое случилось с тобой или одним из твоих детей, — голос Майя оглушил, словно колокол. — Ты пытаешься учить миру подданных, значит, не взялся бы за оружие, даже если…
— Молю, господин Эонвэ, — еле выбравшись из нитей, прошептал нолдоран, — молю, помоги исполнить волю Валар!
— Почему ты уверен, будто она в том, чтобы ты был хорошим королём?
Вконец растерявшийся эльфийский владыка осмотрелся. Нити, нити, нити… Они тянутся к полотну, которое расшивает безучастная, что-то напевающая женщина. Бывшая королева Нолдор.
Бывшая королева Нолдор!
Она оказалась неугодной Валар и превратилась в Фириэль?!
Впервые по-настоящему приняв на себя страшное озарение, эльф ощутил провалившийся под ногами пол. Долгие недели непрестанной мольбы практически без еды и сна сделали своё дело, и Арафинвэ осел на каменные плиты, готовый рыдать, срывая голос, только не осталось сил.
Эонвэ подошёл, помог встать.
— Радуйся жизни, аманэльда, — сказал Майя, жутко расширив глаза. — Радуйся, пока одни из Владык не оказались правы. Живи. Не как король, не как наставник. Просто живи и улыбайся. Когда-нибудь, аманэльда, на место надуманных бед могут прийти настоящие. Помни это и просто живи. Однажды может стать слишком поздно.
***
Широкая кристально-прозрачная река мелодично журчала, каменистое дно сверкало самоцветами. На соединённых стеклянными мостами берегах собрались бывшие жители Лебяжьей Гавани, чтобы отпраздновать День Основания Подземного Дворца. Музыка весело звенела, отражаясь от высоких сводов пещеры, скатываясь с потолка по колоннам и взлетая снова.
— Здесь вода всегда прозрачная, — сказала супруга короля Ольвэ, посмотрев на мужа и вдову старшего сына. — Жаль, что нельзя вернуть те времена, когда в свете Древ прибой сиял синим и бирюзовым.
— Жаль, — отозвался тэлерийский владыка, осматриваясь. — Слишком многого не вернуть.
На праздник пришла Майэ Уинэн, выглядевшая прекрасной высокой широкоплечей девой с завораживающими потрясающе длинными бирюзовым волосами, в облегающем платье-чешуе. Большинство внимания сразу же оказалось уделено любимой Владычице, вокруг Айну спешно собралась восторженная толпа, однако невозможно было не заметить, что детей практически не было: те, что уже родились, вырастали, а новые не появлялись.
В лучшие времена Амана ситуация складывалась не так…
Зато именно теперь король Ольвэ чувствовал себя почитаемым, восхваляемым владыкой.
Где теперь блистательные Нолдор, превосходившие в искусстве ремёсел все другие народы? Где те, кто снисходительно преподносили дары? Где?
Они покорно служат эльфам-Тэлери!
Где дивные Ваньяр, чьи песни по красоте ближе всех к Музыке Айнур? Где же они?
Ушли.
А где ныне все те, кто называл Ольвэ плохим королём?
Да вот же, рядом стоят. Улыбаются, веселятся в компании Майэ Уинэн! И ни слова не обронят против своего лидера!
«Молчите? — подумал тэлерийский владыка. — То-то же. Именно я доказал верность Валар. Да, многие пролили кровь, но это и стало нашей клятвой бесконечной преданности Творцам Арды! И никто больше не посмеет посягнуть на мой трон, ибо именно моя заслуга в том, что сейчас родня проклятых братоубийц совершенствует свои ремёсла ради нашей пользы! Моя! И вам этого не оспорить!»
Ольвэ посмотрел на невестку, её взрослых детей, внуков… Молчат и улыбаются. Какие хорошие подданные!
Праздник продолжался, вино пьянило гуляк, и весёлые танцы на берегах и мостах постепенно сменились медленной печальной музыкой, под которую захотелось сесть и заплакать. Майэ Уинэн, заметив, как изменилось общее настроение, коротко простилась и растаяла среди кристально-чистых волн, украшенных блеском самоцветов на каменистом дне. Ольвэ не понравилась изменившаяся картина, однако король знал: если только намекнуть, народ станет плакать не о своей печали, но об утратах любимого владыки в устроенной проклятыми братоубийцами резне, напавшими на мирный город, перебившими безоружное население. Тэлери будут лить слёзы о принце Айриольвэ и принцессе Айриэль, потому что любят короля Ольвэ, своего благодетеля, однажды избранного самими Валар, и бесконечно преданного им. А сам король, разумеется, станет оплакивать каждого павшего в резне подданного, называя имена и возрождая в памяти лица.
Конечно же, владыка Ольвэ лично знал и любил всех, кто пал в неравном бою.
Знал, любил и никогда не забудет.
Желать только дозволенное
Зимний ветер влетел в открывшуюся дверь, и сидевшего за записями эльфа обдало холодом.
А ещё ощутился терпкий запах вина.
— Нарнис? — Арафион разом забыл все слова, которые знал, разучился говорить и, казалось, дышать.
Внук короля Ингвэ не просто никогда не видел возлюбленную эльфийку хмельной, он даже представить не мог, что гордая Нельяфинвиэль способна напиться. Всё? Арде конец? Моргот вернулся?
— Я ничтожество, — сообщила с порога Нарнис, подошла к окну и оперлась локтями. — Прости, что сломала твою жизнь.
Язык эльфийки заплетался, растрёпанные волосы, в беспорядке торчавшие из-под капюшона тёплого плаща, заколотого на груди восьмиконечной звездой, напоминали языки пламени.
— Тебя, возможно, это утешит, Арафион: ты не единственный, пострадавший из-за меня аманэльда. Ты рад?
Ваньярский принц встал из-за стола, подошёл к возлюбленной и робко, словно совсем юный эльф, приобнял дрогнувшее плечо.
— Финвиэль меня не оставит, я знаю, — запинаясь, проговорила Нарнис, не отстраняясь от воздыхателя. — А Финдиэль прислала письмо, что возвращается в Валимар, и я больше никогда не увижу ни её, ни Мелинаро, зато могу ехать в Сады Лориэна и вечно любоваться состоянием другого своего внука — плодом своих кропотливых трудов. Дочка написала, что всех заставит забрать из Форменоссэ родню, пока я не переломала сотни судеб. Но, — леди Нельяфинвиэль посмотрела расфокусировавшимся взглядом на Арафиона, — я ведь не хотела никому зла. Почему так вышло? Я боюсь остаться одна в этой проклятой тюрьме, но мне больше некуда пойти!
— Я тебя не оставлю, я же обещал, — прижался крепче Арафион, чувствуя, как всё быстрее бьётся сердце.
— Это неправильно, — всё-таки отстранилась Нарнис. — Но я на самом деле не знаю, почему.
Отойдя от окна и сев за стол, заваленный чертежами и стихами, дочь Майтимо Руссандола достала из внутреннего кармана плаща внушительную бутыль, откупорила и стала пить прямо из горлышка. Шокированный Арафион открыл рот, но так и не смог ничего сказать, ошарашенно наблюдая за тем, как возлюбленная, такая гордая, таинственная, правильная и… сильная, становится обыкновенной женщиной, напуганной и потерянной.
— Почему ты ещё здесь? — с громким стуком поставив бутыль на стол, поинтересовалась Нарнис. — Уходи и уводи остальных. Крыша скоро рухнет вам на головы.
— Но это и мой дом тоже, — прямо посмотрел в серые испуганные глаза Арафион. — Я так решил, леди Нельяфинвиэль.
— Решил, — сквозь слёзы рассмеялась эльфийка, снова берясь за бутыль.
Остановив её руку, ваньярский принц взял бокалы, поставил на стол, хотел налить вина, но дочь Майтимо Руссандола вдруг разозлилась:
— Так правильно, да?! Надо пить из бокалов и вдвоём?! И только с мужем?! Сначала вино, потом свадьба?! Так ведь положено?! А я не хочу, как положено, Ястреб. Я хочу так, как мне вздумалось. Именно сейчас, в этот момент времени, в этой точке Арды. Я что, не имею права делать то, что хочу, если это не положено? А кто мне теперь это скажет? Те, кто учили меня жить, оказались неправы! Те, кто строили мою судьбу за меня, либо мертвы, либо далеко! Всю жизнь я делала что-то, потому что так правильно, ведь мне так сказали умные родители, а им так сказали их умные родители, но в итоге во всём виновата именно я! В итоге неправа я! Но почему? Я теперь понимаю, что права была только мама из всех, кого я когда-либо знала, но я не смогу просто сорваться и отправиться к ней, потому что меня все ненавидят! Я обязана остаться здесь, позвать Валиэ Ниэнну, чтобы она очистила эту ненавистную всеми крепость, но я не могу! Ты понимаешь, Арафион? Не могу! Я ведь дочь отступника, жена отступника, бабушка отступника, внучка отступника, племянница отступников! Думаешь, я не понимаю, что меня тоже надо очистить, но я не верю Валар! Я никому не верю, потому что каждый встречный диктовал мне правила жизни, и каждый делал только хуже!
— То есть, — похолодевший от страха происхожящего ваньярский принц попытался разрядить обстановку, — ты не хочешь угостить меня вином? Хорошо, ладно, у меня своё есть.
— Не надо пить, — грустно улыбнулась эльфийка, однако голос прозвучал жёстко, — нам нечего праздновать, и мы пока никого не хороним. А за твой отъезд я подниму бокал в одиночестве.
— Я никуда не поеду, Нарнис.
— Ты один из тех, — снова разозлилась леди, — кому голова нужна только для красоты.
Поджав губы, Арафион отвернулся. Было невыразимо обидно слышать подобное после всего, что он сделал для Нарнис и её Дома, после того, как рассказал о своих чувствах, защищал от посланников Валар…
— Ты хочешь свободы? — спросил принц, справившись со сдавившей грудь болью. — Хочешь уехать? Ты можешь это сделать, а я останусь здесь и буду хранителем твоей твердыни, пока хозяйка не решит вернуться.
— Я не умею хотеть, Арафион, — прямо посмотрела в тёплые синие глаза Нарнис. — Меня не научили, понимаешь? Я знаю, что можно, что нельзя, как правильно, как неправильно, но всё это сейчас работает против меня, что бы я ни делала! Мне надо было уйти в Эндорэ с Финьо, но я поступила так, как приказал супруг, потому что так надо! И кто от этого стал счастливее?
— Ты ждёшь возвращения мужа, потому что так положено? — с трудом выдавил из себя вопрос Арафион.
— Меня не учили любить, — залилась слезами Нарнис, снова начиная пить вино из горлышка. — Меня учили подчиняться! И я не знаю, как может быть по-другому! Вижу, что у других не так, как у меня, но повторить не могу! Понимаешь, что это значит?
— Нет, — честно ответил внук короля Ингвэ, мечтая обнять и утешить любимую, однако не решаясь приблизиться.
— Я никогда не поддамся чувствам, Ястреб. Знаешь, почему? Потому что меня этому не научили!
«Но сейчас ты именно это и сделала, — так и не сказал вслух Арафион. — Надеюсь, тебе стало легче».
— А ещё, — Нарнис снова отхлебнула, — меня не научили напиваться. Это же некрасиво, так нельзя! Вот поэтому я сейчас так глупо поступаю и выгляжу. Ненавижу себя, но всё равно зачем-то делаю. Знаешь, первый раз мне захотелось напиться до точно такого же состояния, как сейчас, когда я поняла, что папа и мама друг друга не любят. Это было озарение! В тот день не произошло ничего особенного, папа просто долго отсутствовал, а потом пришёл, и встретился с мамой взглядом. Они посмотрели друг на друга, как чужие, словно незнакомцы, которые не хотят знать ничего о случайном встречном. Их глаза выражали пустоту и полное безразличие, словно меня нет, нашей части дворца тоже, ничего совместного не существует! Хотя, нет. Всё-таки было не только это, но я не поняла, что ещё. Мне просто захотелось напиться, но я не стала, потому что не положено. Это был первый раз. Второй — когда я узнала, что помолвлена. Кстати, Ястреб, мой муж никогда не слышал от меня того, что я сейчас говорю тебе. А знаешь, почему? Потому что нельзя выглядеть проигрышно перед супругом! Надо всегда быть милой и любящей, не позволять себе недостойное поведение! Финьо бы разлюбил меня, узнав, что я хотела напиться, когда мне сказали, что я стану его женой. Но ты представь только моё смятение: мне с раннего детства твердили, что есть Первый Дом Нолдор, а есть все остальные, и эти остальные — что-то вроде банки для краски: нужно, но совершенно не имеет самостоятельной ценности, потому что важна краска сама по себе, а не то, во что её налили. Потом мне хотелось напиться, когда я узнала, что мою семью прогнали из Тириона. Но как я могла показать Второму Дому свою слабость?! И я была сильной, красивой, гордой, любящей. Но знаешь, чего мне хотелось на самом деле?!
— Напиться, — развёл руками Арафион.
— С чего бы вдруг? — так искренне удивилась Нарнис, что принц почувствовал себя полным дураком. — Я мечтала поехать в Форменоссэ и просто посмотреть в глаза деду. Мне казалось, что таким образом его можно пристыдить, образумить. Меня учили, что неправ всегда только Второй Дом, и я готова была безоговорочно верить, но меня также учили, что агрессия — это недостойно. Но ведь агрессия исходила именно от моей семьи! Как же так, великий Феанаро? И потом я захотела напиться в третий раз, когда узнала, что мой муж натворил в Альквалондэ. А когда я его увидела…
Нарнис подняла бутыль и продолжила пить. Это длилось пугающе долго. Арафион подошёл к окну, прислонился к подоконнику и стал молча ждать продолжения разговора, надеясь, что хватит сил не сделать какую-нибудь глупость.
— Когда я увидела Финьо, — совсем нечётко заговорила дочь Нельяфинвэ Феанариона, — у меня рухнул мир. Я ведь была обучена лишь одной модели семьи: мужчина — сильный, женщина — любящая. Но в Альквалондэ, среди руин дворца я увидела своего мужа, который выглядел слабаком. Точнее, не так. Понимаешь, Ястреб, я была обучена тому, что муж может устать, проиграть какое-то соревнование, провалить важное дело, но он не должен этим гордиться. То есть, неудача — для мужчины постыдна, никто не должен о ней знать, слабость нельзя выставлять напоказ.
Тяжело вздохнув, леди обхватила голову руками, потом скинула плащ на пол, брошь-звезда, звякнув с режущим чуткий слух менестреля звуком, ослепительно сверкнула. Арафион поднял накидку, осторожно повесил у двери и, с трудом преодолев желание сесть рядом с Нарнис и обнять её, вернулся к окну.
— Скажи, Ястреб, — дочь Нельяфинвэ Руссандола посмотрела в глаза ваньярского принца, — это и есть любовь? Это любовь, да, когда ты видишь нечто отвратительное, но не насмехаешься, а пытаешься помочь? То есть, когда тебе действительно не смешно и не противно, а хочется сделать что-то, чтобы снова видеть сломленного эльфа сильным, как прежде?
Зажмурившись от рези в глазах, Арафион отвернулся к морю за окном. Серая и холодная, вода всё равно казалась теплее сердца любимой женщины. Тянущая боль в груди затруднила дыхание, захотелось убежать куда-нибудь подальше от всех и просто побыть в одиночестве. Наедине с безнадёжностью.
— Меня учили не любить Второй Дом, — продолжила говорить Нарнис, положив голову на руки. — Но мужа любить положено. А я так и не поняла, как это — любить? Может быть, то, что двигало мной, было совсем иным чувством?
Леди Нельяфинвиэль закрыла глаза, замолчала. Дыхание стало ровным, медленным, несколько огненно-каштановых прядей упали на прекрасное лицо.
Осторожно подняв любимую и услышав нечёткое: «Меня нельзя брать на руки», Арафион отнёс леди в свою постель, а сам сел за стол, но вспомнить, чем был занят до появления Нарнис, не смог. Завороженно застыв, ваньярский принц залюбовался казавшимся всё более прекрасным спокойным лицом, представляя, что всё хорошо.
Ночь опустилась на Порт Надежды фиолетовым мягким покровом, и среди тумана и прозрачных лучей небесного цветка далеко на юге появился корабль с флагом рода Ингвэ.
***
«Есть за горами, за лесами
Валимар — светлый град.
Там звери с добрыми глазами,
Там жизни каждый рад.
Там чудо-озеро искрится,
Там зла и горя нет,
Там во дворце живёт жар-птица
И эльдар дарит свет».
Мелодичное пение влетало в окна королевского дворца, спрятанного от жарких лучей Анар тенью священной горы Таникветиль, музыка звенела горными ручьями и нежными голосами птиц.
О чём мечтать тем, кто уже получил всё, к чему разрешено стремиться? Если остались только запрещённые достижения, когда и при каких обстоятельствах произойдёт крушение прекрасного благого мира?
Король Ингвэ хотел верить, что хорошо знает свой народ, которому не нужно то, чего нельзя. Вечное счастье в покое — вот, чего не хватало в опасном Средиземье! Безопасность — величайший дар любимых Валар. Ваньяр — мирный народ. Так было и так будет всегда.
Во вспышке белого света на балконе дворца возник Майя Эонвэ верхом на крылатом единороге, орёл на груди посланника Манвэ сиял золотом. Ни говоря ни слова, глашатай протянул королю небольшой свёрнутый гобелен, и не узнать изящные узоры было невозможно.
Мир… Фириэль? Судьба выткала рукой эльфийки новую историю?
«Валимар — светлый град!
Валимар — светлый град!» — пели подданные Ингвэ на площади.
Король развернул расшитую ткань. На ошарашенного отца с гобелена посмотрело лицо сына — Фионвэ принимал из чьих-то рук меч с расправившим крылья орлом на изящной рукояти.
Вспоминая собственные угрозы и страхи, Ингвэ посмотрел в глаза Эонвэ, поразительно похожего сейчас на Арафиона. Майя погладил разноцветную переливающуюся гриву скакуна и произнёс:
— Это Воля Рока, и не тебе решать, что правильно, а что нет, светлый владыка. Умерь свой пыл, эльф.
Король запоздало поклонился, и волшебный свет, лившийся с балкона, стремительно угас, оставив после себя пустоту.
Примечание к части
Песня "Маленькая страна" Наташи Королёвой
Наместник Фанкиль
Чудовищная круговерть раскалённого песка взмыла ввысь, разрослась закрывшим небо облаком и яростно обрушилась на растрескавшуюся мёртвую землю, сметя засохшие тонкие кустики, не успевшие стать полноценной зелёной порослью. Жёлтая, ранящая мириадами острых песчинок волна прошла, и на горизонте открылся полыхающий лес. Ветер бросился в пламя, завертелся, и над объятыми пожаром кронами затанцевали огненные смерчи.
От ужасавшего зрелища притихли даже самые безрассудные бойцы на крепостных стенах, а Майя Фанкиль, наблюдавший за разыгравшейся не без его помощи стихией, обернулся к страже:
— Приведите раба.
Воины-люди, облачённые в лёгкие кожаные доспехи, закрывавшие только самое уязвимое, всё равно изнывали от жары, обливались потом и тяжело дышали, однако, получив приказ, спешно поклонились и направились к дверям. Вдруг один из них упал, словно подкошенный, вздрогнул и замер.
Соратники испугались, только не за потерявшего сознание или вовсе умершего товарища, а гнева господина, который может посчитать своих бойцов недостойными славного Восточного Фронта.
Как можно расторопнее утащив бесчувственное тело с глаз хозяина, стражники исчезли в коридоре.
Фанкиль посмотрел на огонь вдали и новый зарождавшийся песчаный шквал. Страшная разыгралась буря, невиданная доселе. Майя мысленно поблагодарил Вала Мелькора за то, что щедро поделился силой, однако понимание вечного положения попрошайки Фанкиля не радовало, чем дальше, тем больше: покровитель-Айну слишком много тратил энергии, не восполняя потери. Пока не было заметно значительного ущерба, но интуиция подсказывала восточному наместнику, что Владыка не сможет остановиться вовремя. И что тогда? Обессилят все зависимые от Мелькора Майяр?
Замечательная перспектива!
Переменчивый оттенок волос Фанкиля сменился на красный. Огненные смерчи вдали закружились, словно играя друг с другом или готовясь к нападению, новая волна несущегося песка лишила возможности продолжать любоваться погибающим в неистовом пламени лесом. Наместник отвернулся от окна, и в этот момент в открывшиеся двери швырнули закованного в тяжёлые цепи измученного эльфа, тощего, с сединой в некогда чёрных волосах, потухшими карими глазами, в которых не сияла жизнь — осталось лишь непрекращающееся страдание. По всему обнажённому телу кровоточили свежие раны, белели застарелые рубцы. Несчастный бессильно распластался на полу, замер, и только по движениям выпиравших ребёр было видно — пленный Авар ещё жив. Люди всегда с особым удовольствием издевались над эльфами, поэтому Фанкиль нарочно заставлял именно человеческих мужчин присматривать за захваченным врагом.
Всего один едва заметный жест — и двое изнывавших от жары стражников подняли полумёртвого невольника за волосы, цепь на ошейнике и скованные за спиной руки, поставив пытавшегося закричать, но издавшего лишь едва слышимый короткий стон, эльфа на колени.
— Итак, — Фанкиль отошёл чуть в сторону, чтобы пленник видел как можно больше за окном. Песчаный шквал прошёл, лесной пожар и смерчи над ним снова открылись испуганным взорам. Майя мог сделать так, чтобы в помещении не было жарко, однако не считал нужным заботиться о тех подданных, число которых никогда надолго не уменьшалось, восполняясь за считанные годы. — Ты, мой раб, рассказал мне, кто ты, назвав и себя, и отца, и даже деда. Возможно, это была ложь, я проверю позже. Сейчас важно другое: видишь, раб, лес полыхает? Ты сказал, что именно в той части свили гнёзда твои соратники. Смотри, они обречены. Но если ты встанешь на мою сторону, побои и голод разом прекратятся. Ты уже на коленях, однако мне надо, чтобы ты встал на них по своей воле. Сделай это сейчас, и твоих соратников — с сего момента моих слуг, спасут их новые храбрые товарищи. Их выведут безопасными тропами, которые знаю только я, ведь, как ты понимаешь, пламя подчиняется моей воле.
Плотное, искусно сплетённое полотно чар, дрогнуло: наместник Вала Мелькора на востоке Средиземья боялся, что Владыка узнает о его делах слишком много, и тогда планы самого Фанкиля будут обречены на провал, поэтому защищался от возможной слежки, а это неминуемо сказывалось на целостности других сотворённых энергий. Однако, чем-то жертвовать было необходимо, ведь Мелькор, узнав обо всём, вероятно, усложнил бы положение восточного наместника, обрушив на его пока шаткие владения новые эльфийские войска. Нет, так не пойдёт. Пусть Айну Мелькор воюет сам, а здесь воцарится мир, когда несогласные погибнут или уйдут. Второе даже предпочтительнее, ведь это дополнительные силы против Владыки, а значит, ему станет совсем не до востока.
Фанкиль посмотрел в окно. Сквозь безумную круговерть нового песчаного шквала на казавшемся сейчас грязно-оранжевым небе сиял пылающий плод Древа Лаурелин, бережно хранимый своенравной Майэ Ариэн.
Прекрасная недоступная Ариэн! Она поднялась к звёздному куполу и теперь не заимствует более силу Валар. Получив в вечное пользование мощный артефакт, Майэ смогла сравниться могуществом с любым из тех, кому ранее прислуживала.
Фанкиль не просто хотел так же. Он только об этом и мечтал.
— Я всё сказал, — снова посмотрел на едва живого пленника и тяжело дышавших от жары стражников наместник Мелькора. — Твоя очередь, раб.
— Я тебе не раб, — закрыв глаза, прошептал эльф.
— Посмотри на меня и повтори, — рассмеялся Майя. — Слабак.
Эльф задрожал, сильнее зажмурился и сжал зубы.
Не выясняя, проявление ли это слабости или протеста, наместник Мелькора на востоке хмыкнул. Пройдясь вдоль окна, за которым снова бушевал песчаный ураган, нарочно поворачиваясь так, чтобы демонстрировать роскошное шёлковое одеяние с золотой вышивкой, украшенное рубинами и топазами, Фанкиль бросил угрожающий взгляд на стражников:
— Дайте рабу воды и выйдете!
Воины поспешили повиноваться. Оставшись без поддержки, эльф снова упал лицом вниз. Пинком перевернув пленника на спину, Майя встал так, чтобы можно было смотреть в глаза неудачливого врага.
— Ты зря надеешься, будто тебя спасут, — серьёзно произнёс Фанкиль, сверкая огненными волосами и драгоценностями. — Никто не узнает, что ты здесь, ведь, в отличие от тебя, я не глуп и не расскажу Владыке о своих делах. Я ведь не раб ему. Как я уже говорил, ты будешь жить, и лишь твой выбор, как именно. Нравится страдать?
Эльф попытался ругаться, однако сознание плыло, речь получилась нечёткой.
— Я скажу тебе правду, — Майя чуть наклонился. — Однажды мои земли станут независимыми от Айну Мелькора, и править ими я буду безраздельно. Понимаешь? Твой враг мне тоже не друг. Тебе нет смысла воевать против меня, тем более, таким бессмысленным способом.
— Я, — широко раскрыв глаза, выдохнул Авар, — тебе не раб.
Равнодушно пожав плечами, Фанкиль позвал стражу. Он знал: перед тем, как запереть эльфа в башне, люди изобьют его с жестокостью, нечасто свойственной даже оркам. Это обычно выглядело забавно, но сейчас не хотелось наблюдать — надо было дождаться конца урагана и проверить, как выполняется главная задумка. Здесь промахов допустить нельзя.
***
Высокий крутой холм, окружённый рвом-разломом в почве, был строительной площадкой, куда в огромных количествах свозили добытое в горах золото. Стражники постоянно проверяли рабочих на предмет воровства, после чего самих охранников обыскивали их командиры, а тех досматривали воины, считавшиеся личной гвардией Майя Фанкиля.
Драгоценный металл требовался для сооружения здания, которое наместник назвал храмом. Задумка в полной мере была непонятна почти никому, а сам Фанкиль не до конца продумал, как именно должно приносить пользу данное сооружение, однако идея выглядела удачной и могла дорабатываться в процессе воплощения в жизнь.
В отличие от дворца-крепости, который был в основном каменным, с многочисленными фонтанами и двойными стенами, защищавшими от жары даже без магии, будущий храм планировался полностью металлическим, чтобы притягивать молнии. Необходимо было придумать нечто, что сплотило бы людей, заставило приходить в золотую башню и отдавать вложенную Творцом энергию жизни. Младшие Дети Эру не способны в полной мере самостоятельно управлять магией — им нужны некие ориентиры, в которые и будет вкладываться чародейская мощь. Если подчинить такие точки накопления энергии, можно будет пополнять и приумножать силу, не прибегая к помощи других Айнур. Сместить Мелькора, конечно, не удастся, но…
Фанкиль подумал о том, что эльфы никогда не взялись бы бездумно распылять магию духа, слепо веря в отдачу неких непонятных артефактов. Орки бы сразу почуяли неладное и тоже стали бы плохим подспорьем. Можно, конечно, угрожать, но это бессмысленно: в таком деле необходимо честное желание пришедшего в храм, а какая искренность может быть от запуганного орка или замученного эльфа?
Вот именно, никакая.
Но люди… Люди настолько ведóмы, что готовы делать самые нелепые и странные вещи, если приказ будет исходить от некоего авторитета. Возможно, это удастся обернуть на пользу наиважнейшей и крайне дерзкой задумки.
Майя посмотрел на строителей, которые, заметив своего благодетеля, принялись усердно кланяться и ещё усерднее ругать друг друга за недостаточное усердие, подчёркивая, что лентяи мешают трудиться добросовестным исполнителям воли Владыки. Такие попытки возвысить себя за счёт унижения других в глазах господина показались Фанкилю смешными и жалкими, однако подобная ругань работе вроде бы не мешала, значит, не придётся применять кнут. Понимание обрадовало, и мысль снова вернулась к будущему храму.
Пустив мощного исполинского коня с мохнатыми ногами в галоп вдоль провала-рва, восточный наместник подумал, что внутри священного здания должно быть как можно меньше мест средоточения силы, однако их обязано быть видно всем собравшимся, даже если толпа окажется многотысячной. Нужны ли украшения на стенах и потолке? Пожалуй, нет. Это ведь не дворец, здесь ничто не должно отвлекать и рассеивать внимание.
Откуда-то взялась уверенность в успехе, Фанкиль обернулся на почти не видимый, уже выгоревший лес. Дым ещё поднимался над землёй, однако пламени практически не осталось. Скоро понадобится отправить самых смекалистых бойцов на разведку — пусть выяснят, кто из «вольных народов» ещё способен сопротивляться, и не образумились ли выжившие дикари. Если эти земли, наконец, очищены, можно продолжить победное шествие, беспрепятственно продвигаясь дальше на восток.
Марах
— Мы называли их предателями.
Высокий худой эльф с пронзительными чёрными глазами, прятавший за волосами страшные шрамы на лице, изучающе посмотрел на случайных встречных, которые разожгли костёр на считавшемся сакральным холме — здесь были похоронены воины, однажды давшие безнадёжный бой оркам, многократно превосходившим числом. Пали все защитники-Авари до одного, однако и врагов осталось слишком мало, чтобы те осмелились продолжить преследование спасавшихся от очередного набега эльфов. Позже, когда стало ясно, что бой окончен, женщины и дети вернулись похоронить павших. Холм стал братской могилой, скорбь витала в воздухе над ним, поэтому всё живое сторонилось этого места, однако чужаков, похоже, наоборот привлекла гнетущая атмосфера безнадёжной тоски.
— Уйти с этой земли означает признать, что жертвы были напрасными, — пояснил эльф, присматриваясь к чужакам. — Однако вижу: мы ошибались — те, кто уходили на запад от преследования или покидая отравленные земли, привели подмогу: к нам вернулись их потомки.
— Да, — ответил один из чужаков, внешность которого была неотличима от Мориквэнди, — отвергшие Валар эльфы, коим пытались отказать в именовании Народом Звёзд, основали множество великих родов и сражаются с Морготом наравне с самыми прославленными воинами Запада. Я говорю о том Западе, что остался за морем.
Разведчик-Авар просиял, в потухщих чёрных глазах заиграл огонёк жизни.
— Отправившись на восток, — продолжил говорить кареглазый эльф, — мы ставили перед собой две задачи: узнать, насколько далеко продвинулся Моргот и пресечь возможность внезапного нападения на нас с этого направления. Также мы хотели основать дополнительную тыловую зону, куда можно отступить в крайнем случае.
— Здесь практически нет безопасной земли, — вздохнул Авар, наконец, похоже, начав доверять случайным встречным. Сев у костра, черноглазый эльф положил на колени лук, колчан расположил рядом. — Захватчик Фангли, один из слуг врага с севера, поставил жителям здешних территорий ультиматум: либо мы его рабы, поскольку иные отношения между Айнур и остальными невозможны, либо нас не должно здесь быть. И предоставил нам свободу выбора, как именно исчезнуть: мы могли погибнуть или уйти.
— Милосердно, — прокомментировал слова разведчика один из чужаков со светло-серыми волосами.
Авар напрягся.
— Возможно, — согласился он, — однако вы же понимаете — изгнание равносильно гибели, просто руками не самого Фангли. С востока бегут на запад, а с запада — на восток. Война идёт везде.
— Недавно основанные, но уже ставшие великими рода твоих собратьев, — снова заговорил кареглазый чужак, — осадили земли Моргота и не пропускают его разбойников на эльфийские территории.
— Эльфийские, — задумчиво сказал разведчик, — на вашей земле нет краткоживущих собратьев?
— Гномов?
— Нет, не гномов. Я говорю о детях нового дневного светила. Их породил небесный огонь, видимо, поэтому эти существа сгорают быстро, словно объятый пожаром сухостой. Внешне они… нечто среднее между нами и гномами. Их волосы золотые, как освещённый солнцем песок, а глаза голубые, как небо на рассвете.
— Нам не встречались такие существа, — ответил всё тот же кареглазый эльф. — Зато теперь, видимо, выпадет шанс познакомиться.
Авар присмотрелся к говорившему: в свете луны и костра он казался сияющим изнутри, как и некоторые его собратья, однако что-то смущало разведчика. Тот, кто говорит за других, как правило является лидером отряда, только этот эльф, назвавшийся Арселем, утверждавший, что вне своих земель уроженцы Белерианда поклялись не вспоминать и не называть родовые имена, тем самым уравняв потомков аманэльдар с местными, родню королей с детьми мастеров и торговцев, выглядел слишком формальным главой. Его вроде бы слушали и не перебивали, смотрели с ожиданием его реакции, но…
Похоже, настоящим лидером был не он, а его погибший отец или старший брат, поэтому авторитет достался Арселю по наследству, не был заслужен делами. Впрочем, для разведчика это не имело никакого значения. Главное — пришла подмога.
У костра на холме сидела дюжина чужаков, вскользь обмолвившихся, что с запада пришло гораздо больше эльдар, которые разделились для более эффективной разведки, и о количестве, разумеется, сказано не будет ни друзьям, ни тем более врагам. Одно ясно — чужаков много. Неужели удастся дать отпор Фангли и его банде головорезов? Может быть, прихвостня северного врага тоже удастся загнать в крепость и осадить?
— Мой отец, — сказал разведчик-Авар, улыбаясь своим мечтам, — шаман. Он умеет зачаровывать пламя костра. Его брат, более искусный в колдовстве, ушёл на запад много лет назад, потому что однажды огонь указал ему путь. А мой отец остался. Недавно он сказал, что наша жизнь скоро изменится. Чья-то оборвётся, чья-то продолжится и принесёт плоды, но должно случиться нечто важное. Видимо, речь шла о встрече с вами.
Эльф впервые за долгий разговор убрал волосы с изуродованного лица, видимо, начав считать чужаков своими соратниками. Худая рука в давно заживших ожогах достала из мешочка на поясе малахитовую фигурку, похожую на силуэт кошки. Что-то прошептав одними губами, разведчик бросил вещицу в огонь, и пламя вдруг обрело форму капли, а дым полностью исчез. Сын шамана знал: сейчас каждый увидит среди сияния костра что-то своё, скрытое от других, однако по глазам некоторых можно прочитать, что показал огонь. Присмотревшись к новым товарищам, эльф остановил взгляд на формальном лидере отряда Арселе. Потомок Авари завороженно уставился в огонь, и разведчик будто услышал мысли чужака, увидевшего в зачарованном свечении своё будущее, и в нём было то, чего научили бояться больше всего, но что не удавалось осознать. Нечто, за что хотелось осуждать кого-то очень близкого и…
Чужого.
Из зачарованного пламени на потомка Авари посмотрела сама Судьба, и её пророчество прозвучало страшно.
***
— Привет тебе, Огонёк, — обрадовался один из охотников вернувшемуся после многолетнего отсутствия соратнику. — Мы знали, что ты жив. Нашёл камешки для колдовства?
Сын шамана, уходивший на разведку и поиски нуждавшихся в помощи собратьев, устало улыбнулся из-под закрывавших изуродованное лицо волос. Вот она — родная пещера, в которой приходится ютиться большим семьям. А кое-кто, вовсе не достойный жить, обитает в роскоши, в одиночестве занимая целый дворец.
— И тебе привет, Ручей, — обнял друга Огонёк.
— У нас гости, — сообщил тот, указывая во тьму скрытого в крутом склоне холма прохода. — Небольшой отряд западных. Говорят, попали в ловушку.
— Арсель? — вспомнилось сыну шамана знакомое имя.
— Арсель? — удивился появившийся из тьмы сероглазый черноволосый эльф. — Вы знакомы? О его судьбе и судьбе его части отряда нам неизвестно. Мы встретились в пролеске, в условленном месте, чтобы обменяться вестями и отослать письма командиру. К Арселю тогда присоединились двое местных: Янтарь и Бук. Обещали привести ещё воинов, и на том мы расстались. С тех пор ни о ком из них вестей не было, однако и следов боя никто не находил. Мы попытались пройти на юг, но нас окружили. Не всем удалось спастись, и, увы, враги тоже не всепали.
— Марэль рассказывал, — продолжил за сероглазого собрата Ручей, — как после засухи переходил болото вместе с нашими доблестными Солнечными воинами. Топь должна была обмелеть, однако в лесу ждал странный морок.
— Да! Бред! — вступил в разговор появившийся из освещённого костром полумрака невысокий широкоплечий бородатый мужчина, волосы которого, если их отмыть, стали бы цвета пшеницы. — Это бред! Мы шли, понимаешь, эльф, шли, значит, по просеке, ну, нашей, которая, это. И тут смотрим: стена огня перед нами, вот прям на вытянутой руке! Вот прям двадцать шагов — и горит всё! До неба огонь! А перед огнём, значит, этот Фангли ваш стоит, чтоб его! Волосы дыбом, как будто тоже горят, плащ развевается, а лица нет! Слыш? Лица нет! Просто тарелка белая! А по обе руки эти чудища с кнутами, в рогатых шлемах и доспехах с шипами и крыльями! Во-о-от такенными! И тварей этих по две штуки с каждой стороны! Но мои ж ребята не из трусливых. Мы сначала, конечно, наложили в штаны, а потом яйца в кулак взяли, топоры да пики вперёд выставили, метнули пару дротиков, морок и пропал. Мы тут снова наложили, но уже от радости! Ха! А если по сурьёзу, то радоваться нечему было. Мы ждали, что эти гады, тока настоящие уже, счас со спины у нас появятся, и не одни, а с орками своими.
— А своих собратьев, перешедших на сторону врага, не боитесь? — поинтересовался Огонёк, нащупав в мешочке на поясе фигурку орла и думая, стоит ли колдовать сейчас, или лучше выбрать другой момент.
— Мы никого не боимся, слыш, друг! — человек разозлился. Его соратники моментально приготовились защищать свою поруганную честь. — Мы. Не. Боимся. Понял?
— Да, мы все поняли, — встал от костра высокий эльф с серыми волосами и зелёными глазами, — твоё племя, Марах, не уступает в храбрости и доблести никому из нас, а некоторых и превосходит. У нас сейчас иная проблема: мы потеряли двадцать друзей. Вероятно, больше. Возможно, они живы, но попали в беду, поэтому мы не можем их найти. Нам нужна помощь, но никто не должен зря рисковать!
— Да, нужна крайняя осторожность, — поддакнул Огонёк, — Фангли отравил огромные территории. Местами песок ядовит настолько, что разъедает подошвы, а воду нельзя пить на многие лиги вниз по течению.
— Фангли просто свой ночной горшок в реку вылил! — загоготал Марах, и разведчику вдруг стало стыдно перед потомками уходивших на запад собратьев.
— Человеческий вождь, — тихо сказал он сероглазому чужаку, — может говорить нормально, но если будет так делать, племя перестанет его слушаться, посчитав слишком эльфом.
— И почему это плохо? — поинтересовался кареглазый воин со светло-каштановыми волосами, из отряда с запада.
— Не знаю. Мы для них всегда будем чем-то непостижимым, может, поэтому.
— Шептаться в компании плохо! — сделал замечание бессмертным соратникам человек. — Как предатели какие.
— Они обсуждали личный вопрос, — пояснил Ручей. — Ты знаешь, вождь, эльфы никогда не служат злу.
— А ты знаешь это про нас! — Марах погрозил кулаком потолку пещеры.
Внезапно воцарилась тишина, взгляды устремились к готовившейся на костре дичи — с трудом отыскиваемой в последнее время.
— Я тебе тоже расскажу, — сев у огня, указал на разведчика вождь людей, — как мы тех гадов послали обратно в их вонючее логово! А как они старались! Как старались! И всё зря!
Голубые глаза человека злорадно и победно сверкнули.
Сероволосый зеленоглазый эльф внимательно, со знанием дела долго рассматривал шкуры и кожаную одежду людей, потом кивнул сыну шамана:
— Я вырос в семье охотника и всю жизнь добывал дичь, обрабатывал мех и шил тёплые вещи. Я знаю сотни различных видов шуб, плащей и накидок, от простых до самых вычурных, но таких нарядов ранее не встречал. Не могу налюбоваться.
Услышавший собрата Марэль коротко рассмеялся.
— Судя по всему, — продолжил Синда, — и несмотря ни на что, эти ребята — хорошие охотники. Если они действительно думают идти на запад, я бы проводил их в Оссирианд.
— Зачем? — удивился черноволосый эльф.
— Защищаться от Таргелиона. Я знаю о перемирии, да и сам давно не живу в Семи Реках, но такое войско нам бы неплохо подсобило.
— Ты хочешь использовать в своих интересах армию, которая должна воевать против Моргота?
Громкий шёпот западных чужаков привлёк внимание Авари и людей, и Синда приветливо заулыбался, а потом одними губами произнёс:
— Против бесчисленных свирепых орков эти чудаки бесполезны.
Марэль пожал плечами.
— Я тогда ещё мальцом был, — рассказывал тем временем Марах, — но уже хорошо знал от бати, что эльфы — нам друзья, а всякие пришлые человечки с мордой Фангли на грудях — гады и живодёры. Я даже младенцем в их сторону струи пускал!
— Это племя такое забавное, — тихо сказал сын шамана собратьям с запада, — я впервые попал к ним, когда ушёл слишком далеко в лес за кореньями и наткнулся на шпионов. Они схватили меня и проверяли на мне действие яда для почвы, — Огонёк осмотрел старые ожоги на руках. — Но мне всё же удалось позвать на помощь, бросив амулет в костёр. Пламя взвилось очень высоко, шпионы испугались и убежали, выплеснув на меня целое ведро отравы. Думали — не выживу. А меня подобрал Ручей и его братья, отнесли в пещеру к знакомым людям. До этого я только слышал о том, как Детей Солнца впервые на охоте встретили, как жестами объяснялись, и как те сразу попытались своих дочерей нашим мужчинам в жёны пристроить. А потом постепенно мы начали друг друга понимать, решили, что люди женятся на людях, а эльфы — на своих эльфийках. И, конечно, объединились против врагов. Самое интересное, Марах не знает или не помнит, почему его племя не присоединилось к Фангли.
— Мы всегда знали, — погрозил потолку человеческий вождь, — что этим гадам верить нельзя! Они наших девок портят!
— Это была просто удача, — сказал Ручей, — мы нашли их племя раньше, чем Фангли. И когда его люди пришли с дарами к прадеду Мараха, я с братьями их быстро отвадил. Мы объяснили нашим солнечным друзьям, что все их неурожаи, лесные пожары и болезни — это происки хозяина тех пришлых, а что сам он тоже раб могущественного злодея, который виноват во всём плохом, что происходит в мире, в том числе в старении и смерти. Но главное, в чисто мужском старении тоже всецело вина именно его.
Не поняв, о чём речь, пришедшие с запада эльфы, пока недостаточно долго общавшиеся с людьми и не знавшие гномов настолько близко, чтобы быть в курсе столь интимных вещей, согласно кивнули, сделав вид, будто абсолютно солидарны.
— Нет, ну вы посудите сами, — всё громче возмущался Марах, — эти пришлые заявились, начали по-хозяйски совать носы в наши вещи и чуть ли не между ног заглядывать, и такие, мол, плохо вы живёте, братцы! Да какие мы им, змеям, братцы?! Кто им позволял смотреть на нас, как на отсталых каких?! А эти гады еду пробуют, и такие: «Что-то не вкусно! Вот идите с нами — научим вкусно делать! У Фангли такие травы растут! Такие плоды! В мясо добавишь — наслаждение!» Да пошли бы вы со своим наслаждением! Мы сами разберёмся! Сами! Не тупые!
— Видишь, какие свободолюбивые? — улыбнулся Огонёк, доставая из мешочка на поясе фигурку, похожую на наконечник стрелы. — В этом и наша заслуга есть. Такой вольный народ никогда к врагу не перебежит — гордость не позволит рабами стать.
— Вы бы ушли на запад? — спросил Мараха и его людей уроженец Оссирианда.
В пещере повисла тишина, лишь костёр потрескивал то громче, то тише.
— Я не трус, — решил пояснить Синда, — и не предлагаю бегство. За время, проведённое с вами, я понял важную вещь: здесь слишком большие территории, которые практически не заселены. Фангли растянул свои владения на огромные расстояния, и не загнал себя за горные цепи. Нам не удастся взять его в кольцо осады. Однако это не значит, что нет надежды на победу. Вам известно, что сила Фангли заимствована у Моргота, которого как раз загнали в его крепость и не выпускают оттуда жители Белерианда, что за горами и лесами на западе. Там идут главные бои, и если победа будет одержана, Фангли тоже сдастся.
— Это правда, — согласился Марэль, на всякий случай готовясь к драке.
— Я не уйду со своей земли, — подал голос сын шамана. — Я сам лично называл тех, кто покидал родину, предателями, и не имею морального права теперь поступать, как они. Однако других осуждать не стану, поскольку отчасти согласен, что ты прав, чужак.
— Здесь тоже нужны воины, — начал пояснять оссириандец, — поэтому останутся мои соратники, и я не хочу увести на запад многих. Однако, Марах, тебе, храброму мужу, я предлагаю вступить в ряды великой армии Белерианда и всей Арды.
Человек поднялся, прошёл вдоль своих соратников, посмотрел на каждого. Совсем юный боец, ещё безбородый, очень похожий на вождя, согласно кивнул.
— Вся Арда — наша родина, — гораздо серьёзнее и чётче, чем прежде, произнёс Марах, — и мы будем воевать с её главным врагом. Неважно, где именно каждый из нас покинул чрево матери. Арда наша! Вся. И мы прогоним из неё гада, засевшего за горами! На запад, братья!
Люди радостно закричали, эльфы изумлённо переглянулись.
— Ты это задумал, ты и выполняй, — сказал соратнику из Оссирианда Марэль. — А мы останемся и продолжим то, зачем прибыли.
— Надежда найти пропавшие отряды ещё есть, — согласился сын шамана. — Главное — не отчаяться.
Похожий на наконечник стрелы камень упал в огонь, язык пламени вытянулся, изогнулся и стал длинной извилистой дорогой, сначала яркой, но постепенно угасавшей и превращавшейся в чёрный дрожащий дым, достигавший потолка пещеры.
— Вы добьётесь желаемого, — сказал Огонёк, — ценой непомерной, но добьётесь. Идите. А мы сделаем для общего дела всё, что сможем. Клянусь вам, воины Белерианда.
Марэль с улыбкой кивнул воодушевившимся людям Мараха и задумавшимся Авари, перевёл взгляд на огонь, надеясь увидеть ответ на не дававший покоя вопрос. Языки пламени уходили от пояснений, показывая только сами себя, не желая делиться знаниями, или чарам шамана мешало более сильное колдовство. Пока эльф пытался разгадать образы в костре, люди подхватились и, наскоро съев свою часть дичи, начали сборы, а двое ушли проверить, нет ли рядом засады. Синда стал объяснять Мараху особенности предстоящего пути, громко повторяя для Авари, что ни в коем случае не лишает их союзников и действует исключительно на благо всей Арды. Вдруг костёр уменьшился до крошечных язычков, заметавшихся на углях, и в пещеру вбежали разведчики.
— Лес горит! — крикнули растрёпанные грязные мужчины. — Огонь пока далеко, но быстро приближается! Там ураган! Небо горит! Облака ожили! Спасайтесь!
— Надо всех предупредить! — в один голос крикнули сын шамана, Марэль и Марах, зная, что поблизости есть ещё четыре пещеры для разведчиков, а также скрытые в чаще за пересохщими топями селения. После долгой жары лес вспыхнет моментально, а если ещё и ветер…
Подхватив оружие и лишь самое необходимое, воины бросились прочь из подземелья.
Взглядам вышедших на поверхность эльфов и людей открылась чудовищная картина полыхающих вдали деревьев, ураганный ветер едва не сбил с ног, а над охваченными огнём кронами танцевали пламенные смерчи. Пожар стремительно распространялся, и воины поняли: времени для спасения собратьев уже нет. Остановив рванувших было в обречённую на гибель чащу товарищей, воины, с трудом сдерживая слёзы, бросились бежать в сторону пересыхающей реки, чтобы перебраться на отравленный пустынный берег и попытаться успеть достигнуть, возможно, свободной, не пропитанной ядом земли, пока не закончились припасы.
Там можно будет набрать впрок еды и вернуться, чтобы на пепелище попробовать помочь тем, кому повезёт выжить.
Что с нашей жизнью не так?
— Нелепо, смешно, безрассудно, безумно — волшебно!
Ни толку, ни проку, не в лад, невпопад — совершенно!
Рука Артанис нежно легла на волосы Келеборна, серебристыми волнами скатывавшиеся по синему шёлку подушки. В рассветном полумраке, заигравшем в окнах, лицо мужа казалось сиреневатым, словно кристалл розового кварца.
— Помнишь, эта песня звучала, когда мы впервые встретились в Дориате и говорили о разном?
Эльф едва заметно кивнул. Он хотел слушать голос супруги и полностью растворяться в нём, чтобы пугающие вести с востока не ранили сердце, однако дым от лесных пожаров, распространявшийся на многие лиги, заставлял ощущать тревогу и каждый миг ожидать злых вестей.
Покинув Белерианд и переселившись с небольшой частью народа на родину Амдира, Келеборн и Артанис хотели скрыться от опасности, однако в итоге оказались на территории, пусть и достаточно отдалённой от владений некоего безумного слуги Моргота, но это вовсе не гарантировало спокойствия в будущем — Майя Фанкиль или Фангли, как часто называли его разные народы, постоянно расширял границы, отравляя почву и сжигая леса. Было по-настоящему страшно думать о том, что совсем малочисленный народ, не имеющий блистательно обученной армии, окажется втянут в войну с врагом, готовым править и руинами, и пепелищем.
— Амдир предлагает уйти в Таур-ну-Фуин, — тихо произнёс Келеборн, положив руку на бедро сидевшей рядом супруги. — Он говорит, что чудовища, обитающие там, сродни Айнур, а это значит, что ни Моргот, ни его слуги или рабы не станут воевать против своих собратьев, как бы те ни выглядели. Это значит, что Леса Мрака безопаснее, чем любая иная территория. Главное, понять, как защититься от монстров.
Артанис улыбнулась, продолжая напевать:
— Приходит день, приходит час,
Приходит миг, приходит срок —
И рвётся связь.
Кипит гранит, пылает лёд,
И лёгкий пух сбивает с ног.
Что за напасть?
И зацветает трын-трава,
И соловьём поёт сова,
И даже тоненькую нить
Не в состояньи разрубить
Стальной клинок!
— Я помню эту песню, — Келеборн погладил супругу по бедру, посмотрел на сияющие золотом волосы. — И день, когда она прозвучала, тоже.
— Знаешь, что забавно? — усмехнулась Артанис, отводя взгляд к высокому стрельчатому окну. — Мы живём в земле Амдира, которую я назвала в честь валинорских садов, я хочу воспользоваться чарами Майэ Мелиан и её идеей защиты границ, дома мы строим, как эльфы Оссирианда, а мой муж выдаёт себя за тэлерийского принца. Что-то с нашей жизнью не так, не находишь?
Эльф поднялся на локте, осторожно взял тонкий золотой локон и поцеловал. Нолдиэ просияла.
— Мы не Айнур, — улыбнулся Келеборн, — и тем более не Эру. Мы не творцы, а лишь дети Творца, мы можем только преображать и использовать, но не создавать.
— Ты не прав, самозванец, — беззлобно произнесла Артанис, движением плеча роняя больше прядей на почти оголённую под тончайшим белым кружевом грудь, давая понять, что волосы следует продолжать целовать. Муж подчинился. — Владычица Мелиан многому научила меня, и я хочу пользоваться защитой тех, кто против Моргота, кто не искажён. Я не желаю принимать вольную или невольную помощь тьмы, даже если не будет иных возможностей. Амдиру спасибо, но нет. Я останусь здесь и попытаюсь сделать завесу.
Скосив глаза на мужа, исправно и увлечённо ласкавшего её дивные локоны, Артанис положила ладонь ему на спину, и эльф ощутил, как стало труднее дышать.
— Приходит срок, и вместе с ним —
Озноб и страх, и тайный жар,
Восторг и власть!
И боль, и смех, и тень, и свет —
В один костёр, в один пожар!
Что за напасть? — пропела Нолдиэ. — Майэ Мелиан говорила, что без любви Эльвэ не справилась бы, что для всего в Арде нужна сила двоих. А ещё необходима Песнь Творения. Я пытаюсь что-то придумать, но вспоминается только эта музыка:
«Из миража, из ничего,
Из сумасбродства моего
Вдруг возникает чей-то лик,
И обретает цвет и звук,
И плоть, и страсть!
И плоть, и страсть».
— Если ты нечаянно убьёшь меня, — прижав руку к груди, кашлянул Келеборн, невольно отпустив локоны супруги, — придётся искать новый номер два для своих планов.
— Прости, — рассмеялась Артанис, качнув локонами в сторону губ супруга. — Однажды Владычица сказала мне, что я пойму её, но позже. Эти слова прозвучали недобро. Она называла меня Галадриэль в тот момент, и мне показалось, будто Айну пытается меня напугать, но не только. С её стороны это была словно проекция собственных бед на меня, моё новое средиземское имя, будто Мелиан отдала часть Рока, предназначенного ей самой, мне. Словно мы с тех пор проживём схожую в чём-то жизнь, и я понимаю — да, так и выходит, по крайней мере, что касается устройства королевства. Пока мы здесь, в Лотлориэне, правим вчетвером, даже впятером, когда супруга Амдира решает, что тоже хочет присутствовать на советах, но я вижу: Амдир мечтает странствовать, а не сидеть на месте. Рано или поздно эта земля будет нашей, самозванец.
— А ты? — губы эльфа на миг оторвались от золотых локонов. — Чего хочешь?
— Чтобы у меня всё получилось.
Артанис снова положила руки на спину и грудь мужа, однако на этот раз Келеборн ощутил только приятное пьянящее покалывание. Показалось, будто реальность сменилась сном, где беглец из Альквалондэ увидел лес, реки, ручьи, озёра, поляны, пляжи и овраги с высоты полёта ласточки. Было красиво и страшно, а все звуки жизни заменил голос любимой королевы, который пел, и прозрачно-синий воздух сплетался в тончайшие золотые нити.
Нелепо, смешно, безрассудно, безумно — волшебно!
Ни толку, ни проку, не в лад, невпопад — совершенно!
Примечание к части
Песня Волшебника из фильма "Обыкновенное чудо"
О неблагодарности
За окном разыгралась гроза.
Молнии били в землю совсем рядом, вспышки слепили глаза, а гром оглушал и пугал, несмотря на то, что скрытая в горах крепость была защищена от разгула стихии.
Затянувшаяся дольше обычного жара неминуемо должна была закончиться штормом, однако всё равно жители Барад Эйтель оказались к нему не готовы, и буря многих застала вне укрытия.
«Кого-нибудь сегодня настигнет гибель», — подумала Линдиэль, косясь то на окно, но на заснувшую, наконец, под действием сильных настоев женщину.
Бедняжка была не старой, однако здоровье внезапно ухудшилось, появились боли, а в боку выросла странная опухоль. Атани на любой вопрос только кивали и разводили руками, мол, да, бывает иногда такое, предлагали добить страдалицу, чтоб не мучилась, однако Зеленоглазка с позором прогнала таких советчиков и начала экспериментировать. Линдиэль заметила, что колдунья, съездив в Хитлум, приободрилась и отпустила ситуацию со «срамным поветрием», как назвали массовое заболевание в поселении Младших сами смертные. Всё чаще сталкиваясь с чем-то неизлечимым, знахари корили себя за бессилие уже меньше, чем поначалу, признав, что не всемогущи и помочь каждому невозможно. Да, стало рождаться больше здоровых детей, у которых к году уже были сильные здоровые и не кривые ноги, да, у женщин из-за беременностей перестали выпадать зубы, а занимавшиеся тяжёлой работой Фирьяр практически не жаловались на боли в спине, однако за решением одной проблемы каждый раз скрывалась дюжина новых, и даже у самых стойких и сильных духом целителей порой опускались руки.
В дверь госпиталя постучали одновременно с ударом молнии, Линдиэль удивлённо посмотрела на охрану, которой пришлось очень осторожно впускать неожиданных визитёров, чтобы ветром не сорвало петли.
В белой вспышке возникли три силуэта: двое эльфов из караула, которых дочь лорда Новэ хорошо знала, а третий…
Это оказался один из Фирьяр, несомненно: мужчина был значительно ниже ростом, чем Нолдор, на относительно молодом лице присутствовали морщины, родинки и следы от гладко сбритой бороды — судя по всему, незнакомец хотел быть похожим на эльфа. Большие выразительные глаза посмотрели на Линдиэль сначала печально, но потом во взгляде вдруг возникла неприязнь, напоминавшая… ревность?
Молния снова осветила помещение, двери спешно заперли, и новый порыв ураганного ветра ударил в окна потоком воды.
— Меня зовут Пойтар, — представился на Квэнья мужчина, плавным движением снимая мокрый плащ и тут же найдя, куда его повесить. Аккуратно постриженные светло-русые волосы заблестели чистотой. Неужели этот Младший мылся в дороге? — О моём приезде, полагаю, должны были предупредить.
Линдиэль кожей почувствовала исходившую от гостя неприязнь, словно… от соперницы? Это ощущение не давало сосредоточиться, эльфийка растерялась. Да, возможно, кто-то знал о предстоящем появлении некоего важного смертного, однако Митриэль уже несколько дней не выходила из дома сына, а Зеленоглазка занималась очередной беременной, поэтому спросить было некого.
— К нам можно приезжать без предупреждения, — с трудом улыбнулась дочь лорда Новэ, глядя по сторонам: может быть, кто-то другой займётся гостем?
— Это неправильно, — непривычно мелодичный высокий голос мужчины прозвучал осуждающе, и именно сейчас Линдиэль заметила, что на руках гостя не хватает пальцев. — Я отморозил кисти, — увидев взгляд, пояснил Пойтар, — в тот день, когда очистился. Но это оправданная жертва. Если ты не в курсе, леди-целительница, — осматриваясь, начал рассказ гость, — я приехал вразумлять своих братьев и сестёр, которые не смыслят в правилах супружества.
Линдиэль, чувствуя себя всё более некомфортно, повела гостя в свободную комнату, чтобы тот отдохнул с дороги.
— Ты же понимаешь, о чём я, леди? — поинтересовался Пойтар.
— Возможно, — ещё сильнее напряглась эльфийка.
Смертный был немного ниже неё, но почему-то возникало чувство, будто он увеличивается в росте по мере общения.
— Мои братья и сёстры не знают про искажение. Великое Искажение! — взгляд красивых для Фирьяр глаз из печального стал пугающе-вдохновлённым. — Они позволяют плоти командовать собой, не зная, что нельзя давать ей волю! Плоть должна быть усмирена, иначе быть беде! Я знаю о горе, обрушившемся на ваши земли — на великую крепость Барад Эйтель!
Узнавая цитаты из нолдорских книг, Линдиэль удивилась, как хорошо мужчина их запомнил и правильно применяет. Понимает что ли?
— Я сам был грязным искаженцем, — всё громче говорил Пойтар, — сам желал того, что противоестественно, мерзко, отвратительно! Я оскорбил своим поведением ни в чём не повинного эльфа, я обижался на него, но теперь осознал, насколько чудовищно был неправ! И я здесь, чтобы вразумить братьев и сестёр! Я не позволю искажению приносить зло и страдания моему народу! Я остановлю распространение заразы!
Интуитивно чувствуя, что проблем вряд ли станет меньше, а, возможно, как раз ещё больше, дочь Кирдана показала гостю комнату, где можно переждать грозу, почитать записи знахарей на интересующую тему и даже переночевать, и пошла обратно к больной женщине. Похоже, единственное, что можно было сделать для несчастной страдалицы — не позволять ей просыпаться.
***
Оборудовав одну из гостевых комнат под помещение для обучения Фирьяр врачеванию, знахари по очереди принялись вести занятия с детьми и взрослыми, однако вскоре возникла серьёзная проблема: одни ученики хорошо понимали язык, другие плохо, а третьи вовсе не могли совершенно ничего воспринять, однако искренне желали быть полезными, особенно те, чьих семей коснулись тяжёлые недуги. Пришлось разделить будущих лекарей на группы по степени знания Квэнья, а потом ещё на четыре — по способностям к целительству.
Эльфам было удивительно наблюдать, как дети, усваивавшие новые знания лучше взрослых, пытались объяснять пройденный материал тем, кто годился им в родители и даже бабушки и дедушки, а те злились, вместо благодарности, и отказывались от помощи юнцов. Непонимание языка и неспособность запомнить виды растений, симптомы болезней и способы лечения быстро привели к тому, что поначалу желавшие быть полезными другим смертные переставали приходить на занятия и хуже того, начинали отговаривать обучаться способных собратьев. Недовольство сложностью науки разрасталось, как снежный ком, и однажды Зеленоглазка услышала:
— Пусть твой купленный певец объяснит этим тупицам, что они перемрут, если не возьмутся за ум!
Ошарашенная эльфийка сначала растерялась, а потом села за письмо, начав его словами:
«Дорогой мой купленный певец, без твоей помощи скоро случится очередная катастрофа! Требуется срочно объяснить тупицам пользу обучения медицине и очень желательно сделать это без применения грубой силы, иначе я не стала бы обращаться к тебе».
Догадываясь, насколько сложно будет эльфу понять повальное нежелание смертных изучать жизненно важную науку, колдунья подумала, что могла бы попробовать применить чары, чтобы внушить некоторым Фирьяр необходимость заставлять других стремиться к знаниям, как вдруг с улицы донеслись голоса толпы.
— Вам не придётся лечить себя и других, не нужно будет убивать детей во чревах, если все мы научимся приказывать своему телу, а не слушать его приказы! — перемешивая Квэнья с примитивным языком своего племени, добавляя из эльфийского наречия лишь недостающие слова и термины, говорил народу Пойтар. — Нам не нужно будет заниматься сложными науками, мы сможем читать только те книги, которые нам интересны!
— Вы вообще никакие книги читать не будете, — хмыкнула Зеленоглазка, — и даже главное слово «Нолофинвэ» забудете.
— Что там происходит? — вбежала без предупреждения юная ученица. — Почему они против науки?
Молча пожав плечами, колдунья позволила себя обнять, погладила деву по голове.
— Пойдём, скажем им, что они не правы! — потянула за рукав целительницу ученица.
Наскоро запечатав спешно дописанное письмо, Зеленоглазка бросила конверт в ящик у входа и, предполагая, что добром подобная инициатива не кончится, последовала за упорной и смелой девушкой. По пути на площадь колдунья и ученица встретили пожилую женщину, которая, несмотря на сложности в получении знаний, очень стремилась стать врачевательницей, в частности из-за странной болезни единственного сына.
— Если никто из нас не будет задирать девам юбки, а станет делить супружеское ложе только с одной женой, если женщины прекратят позволять себе распутство и перестанут соблазнять мужчин своим видом, никакие болезни нам не будут угрожать!
— Причём здесь обучение медицине, лапух пришлый?! — заорала, грозя Пойтару кулаком, пожилая ученица Зеленоглазки. — Болеют не только люхи! Дети могут родиться больными в порядочных семьях!
— Неправда! — оглушительно вскрикнул высоким голосом оратор. — У благочестивых жён и мужей дети здоровые!
— Да ты просто лапух и учиться ленишься!
Пойтар отреагировал удивительно спокойно, но толпа вдруг взорвалась криками, и несколько женщин набросились на ученицу знахарей.
— Стража! — крикнула Зеленоглазка, и тут же оказалась ещё одним объектом агрессии, только уже со стороны мужчин, которые попытались сорвать с неё платье.
Стоявшая рядом дева сбросила туфлю, подхватила и ударила кого-то в голову каблуком. Брызнула кровь.
Подбежавшие от госпиталя и ближайшей дозорной башни воины быстро растащили безоружную толпу, а особо агрессивных заперли в подвале, специально оборудованном под содержание воров. В одно мгновение воцарился мир и покой.
— Ты в порядке? — спросил светловолосый сероглазый эльф в лёгком доспехе, подняв Зеленоглазку с каменных плит, местами усыпанных первыми опавшими листьями с растущих на площади клёнов.
«Если бы ты утешил меня, было бы совсем прекрасно, — подумала колдунья, с досадой поправляя порванное платье, — но ты, наверняка, женат на какой-нибудь Нолдиэ».
— Да, — отмахнулась она.
Взглянув на своих учениц, убедившись, что полученные ссадины и синяки они смогут обработать сами, Зеленоглазка рванула к пытавшемуся оправдаться перед стражей Пойтару. На миг эльфийке показалось, будто главный моралист крепости кокетничает с командиром, однако мысль сразу же забылась, как только горе-оратор заявил:
— Это всё они! Эти искаженки хотят соблазнять мужчин безнаказанно!
— Что?! — снова взъярилась пожилая ученица, и Зеленоглазка, в ужасе представив, как опять начинается драка, потащила своих подопечных обратно в госпиталь.
— Мы им докажем, что они неправы, — заговорила колдунья, стараясь произносить слова чётко и громко, чтобы слышали не только ругавшиеся на пришлого лопуха ученицы, но и ещё не разошедшиеся с площади Фирьяр. — Однажды каждому из них понадобится помощь целителей, и они увидят, как удобно было бы уметь оказать её самому себе, а не ждать, когда придёт лекарь.
— Развратница! — крикнул вслед Зеленоглазке Пойтар. — Приличная женщина постыдилась бы в рваном платье гулять. Фу!
Получив недвусмысленный намёк от стражи убраться с площади, горе-оратор фыркнул и, высоко вскинув голову, очень плавной и нарочито красивой походкой двинулся к выделенной ему комнате в госпитале.
— Надо его выгнать, — сказала пожилая женщина, потирая бока. — Живёт с нами, и на нас же бочку катит.
— Согласна, — поддержала юная дева.
Колдунья ответила согласием: столь вопиющая неблагодарность должна быть наказуема, раз смертные не в состоянии понимать по-хорошему.
***
Писем в Барад Эйтель ждали многие, и более других, пожалуй, Митриэль, отчаянно надеявшаяся на одно-единственное известие от лорда Новэ Корабела. И когда вошедшая к знахаркам эльфийка протянула Линдиэль конверт, валинорская травница бросила все дела и подбежала к дочери Кирдана, с надеждой посмотрев из-под расшитой чёрной вуали.
Однако даже беглого взгляда на конверт стало достаточно, чтобы увидеть — послание прибыло не из Невраста.
Вернувшись к приготовлению настоев, Митриэль очень постаралась сделать так, чтобы никто не заметил её слёз, а остальные подыграли, изобразив, будто слишком заняты, чтобы обращать внимание на подругу.
— Наш ныне непорочный бывший искаженец, — решила сменить тему и разрядить обстановку Зеленоглазка, — теперь живёт в сарае у своих новых друзей. Это было бы смешно, однако меня волнует, что этот Пойтар слишком легко нашёл единомышленников.
Согласно кивнув, Линдиэль тронула печать на конверте — листок, стрела, корабль. А внутри текст, написанный изящным почерком племянницы, обратившейся к сестре своего отца «Наша королева». Леди была уверена, что забыла об этом титуле ради того, чтобы быть рядом с Астальдо, а сейчас, прочитав лишь пару строк из длинного послания, эльфийка вдруг поняла, что невыносимо устала от воняющих, гниющих заживо больных, которые готовы сношаться, даже находясь при смерти из-за заразы. Устала от слёз боли и горя, от бесконечных простуд, жалоб на ненужную беременность и невозможность возбудиться в постели.
Устала. Просто устала.
«Наша королева». Да, это были именно те слова, которые пробудили желание действовать снова. Но для этого…
Линдиэль посмотрела на других знахарей, на Митриэль. Придётся расстаться и, возможно, надолго. Но самое страшное: придётся лишиться возможности случайно встретить Астальдо на улице.
Глупо? Да. По-детски? Слишком. Но эльфийка не могла иначе, и сейчас готова была разрыдаться от собственной беспомощности перед судьбой.
«Наша королева».
Да, королева. И очень хорошо, что хоть кто-то об этом ещё помнит. Спасибо, Каленуиль.
Главное, пересилить себя и отважиться всего на один разговор.
***
Наступившая после венчавшей жару бури прохлада шуршала первыми опавшими листьями, однако осень начиналась далеко не для всех деревьев: большинство по-прежнему ярко зеленели, а некоторые и вовсе не желтели никогда.
Посмотрев на стоявший, словно украшение, на столе Драконий шлем, принц Финдекано перевёл взгляд на кипу бумаг. После случившегося с Линдиро разведданные действительно стали менее подробными, и было очевидно, что повлиять на ситуацию не удастся. Не посылать же за Железные Горы ничего не знающих и оттого бесстрашных людей!
Ощущение стыда сжигало изнутри: каждый раз докладывать Нельяфинвэ о трусости собратьев было невыносимо, Финдекано ждал, когда кузен не выдержит и сурово накажет недобросовестных вояк, однако Феаноринг каждый раз реагировал на удивление сдержанно, и лишь оруженосец Хеправион однажды посмеялся, мол, лорд Маэдрос специально отправляет в разведку подданных своего спасителя, чтобы совесть не позволила расквитаться с бойцами за любую малейшую оплошность.
Финдекано не хотелось верить, что это так, однако принц понимал: шутка на самом деле шуткой не являлась.
Предчувствие твердило о том, что Моргот затаился не просто так, и следует ждать беды, однако не было совершенно никакой возможности предугадать, что может произойти.
К чему готовиться?
Снова ящер? На это раз несколько ящеров? Плюющихся кислотой, камнями, лезвиями? Пойдёт огненный дождь? Разверзнется земля?
Армия эльфов при свете дня вдруг превратится в войско чудовищ, которые сожрут сами себя?
Что? Что ещё ты придумаешь, трижды проклятый Моргот?!
Стук в дверь заставил содрогнуться. Воображение невольно нарисовало врывающегося монстра, мысль про козни врага заставила заранее ненавидеть любого, кто собирался войти, а когда перед испепеляющим взором сына верховного нолдорана возникла одетая в серо-зелёное, словно охотница, Линдиэль, Финдекано едва не приказал ей немедленно убираться, откуда пришла.
— Что случилось, леди Новиэль? — подавив эмоции, вернувшись из раздумий в реальность, равнодушно, зато беззлобно спросил принц.
— Я должна уехать, — сказала эльфийка явно повторенную тысячу раз фразу. — Пришла сообщить.
— Ты не обязана была это делать, леди.
— Знаю. Однако здесь ты командуешь, герой Астальдо, поэтому должен знать обо всём.
— Есть вещи, — Финдекано встал, прошёлся вдоль высокого окна, остановился напротив портрета жены, устремив на него взгляд, — которые не касаются меня лично, не влияют на мои дела и дела королевства настолько значительно, чтобы правитель обращал на них внимание. К примеру, леди, мне нет нужды знать, сколько раз испражняются за ночь больные тем самым поветрием. Мне не пригодится информация о том, как часто должны менять простыни под рожающей женщиной. Однако потери войска больными для меня важны. Прирост населения путём рождения детей мне необходимо знать. Чувствуешь разницу, леди?
Линдиэль захотелось схватиться за оружие.
«Ты слишком Нолдо», — вовремя прозвучало в памяти, и эльфийка, сделав глубокий вдох, улыбнулась, однако гнев снова пересилил иные чувства.
— Я не ночная ваза для больного, — дрожащим голосом произнесла дочь лорда Новэ, сжимая кулаки, — и не простыня под роженицей. Я — королева Оссирианда, леди из Невраста и просто женщина, которая не позволит никому себя оскорблять. Я пришла сообщить об отъезде, потому что считаю это правильным! Мой поступок не заслуживает подобного отношения! Я не заслуживаю! Чем мой статус ниже твоего?! Ты ведь даже не король, герой Астальдо! Ты тот, кто принёс корону своему недостойному титула нолдорана отцу! Ты тот, кого уважают лишь благодаря воле лорда Маэдроса! Но если бы не он, тебя растоптал бы собственный народ!
Словно облитый ледяной водой с головы до ног Финдекано ошарашенно посмотрел в сторону Линдиэль, но увидел только закрытую дверь.
— Мои слова прозвучали столь оскорбительно? — растерянно спросил пустоту сын верховного нолдорана. — Я не имел в виду ничего подобного…
«Ты ведь даже не король, герой Астальдо! Ты тот, кто принёс корону своему недостойному титула нолдорана отцу! Ты тот, кого уважают лишь благодаря воле лорда Маэдроса! Но если бы не он, тебя растоптал бы собственный народ!» — колоколом отозвалось в голове, повторяясь снова и снова.
Противоречивые, непонятные самому Нолдо чувства заставили руку взять перо, развернуть лист бумаги и написать приказ, в котором говорилось, что…
«Леди Линдиэль из Невраста, дочь лорда Новэ Кирдана более никогда не смеет посещать Барад Эйтель.
В противном случае её выпроводят силой».
Предательница!
Линдиэль ехала навстречу зиме.
Злость, обида, досада, гнев, боль, ненависть, разочарование, отчаяние, желание отомстить и уничтожить обидчика грели так, что не нужны были тёплые вещи.
Сопровождавшие слуги и охрана видели: их леди не в себе, однако помочь не получалось — любая попытка заговорить в дороге встречала агрессивный отпор, а на привалах Линдиэль полностью уходила в себя и что-то писала, сидя в одиночестве.
И только когда впереди открылась развилка дорог, одна из которых поворачивала на Таргелион, а другая — в Оссирианд, дочь лорда Новэ вдруг сама потребовала остановиться и взялась за меч.
С неба посыпалась мелкая ледяная крошка, сильный ветер принялся то и дело менять направление, нанося удар то в лицо, то в спину.
Сбросив меховой плащ в пожухлую траву, припорошенную пургой, Линдиэль приказала троим воинам нападать на неё и друг на друга.
— Каждый сам за себя! — зло расхохоталась эльфийка. — Сейчас каждый враг каждому!
Клинки засверкали среди усиливавшейся метели, серая сталь рассекала белый переменчивый ветер, четыре тёмные фигуры начали танец, смертоносный в бою, но лишь опасную игру сейчас. Линдиэль понимала: здесь нет её учителя-мечника, а значит, никто не станет сильно бить по её мечу, не повалит на землю и не ударит в лицо или живот.
Раньше это показалось бы счастьем, но теперь именно жестокости, настоящего риска, боли, от которой невозможно сдержать стон и слёзы, и не хватало. Эльфийке до безумия хотелось встретить врага, которого можно избить или даже лишить жизни. Сейчас, когда опустошение и бессильный гнев сменились жаждой отыграться, для полного возрождения из пепла требовалось принести жертву.
Всё-таки объединившись в пары, фехтовальщики бросились друг на друга более яростно и организованно, Линдиэль ощутила нечто, отдалённо напоминавшее удовлетворение. Несколько раз ударив изо всех сил, вложив в нападение накопившуюся злость, леди вдруг осознала — ей нет нужды калечить собственную охрану, поэтому стала останавливать выпады, напоминая себе, что участвует не в реальном бою, а лишь тренируется.
Звон металла стал громче, слышался всё чаще, серые клинки путались в белом плаще метели, танцевавшей вместе с воинами, бросая им в незащищённые глаза ледяное крошево.
Напарник Линдиэль пропустил удар и отступил с поля боя. Один из противников тут же предал временного товарища, перейдя на сторону своей леди и быстро сразив соперника.
«Каждый враг каждому!»
Только отвернувшись от поверженного врага, эльф напал на Линдиэль. Ожидая и не ожидая этого одновременно, дочь лорда Новэ почувствовала азарт: да! Наконец-то кто-то играет по её жестоким правилам! По правилам, отрицающим правила!
Скрестив мечи и насладившись режущим слух и в то же время мелодичным скрежетом стали о сталь, эльфийка отпрыгнула, пытаясь понять, насколько серьёзно настроен новый враг. Воин начал наступать.
Метель закружила льдинки, заставила закрываться рукой. Белая пелена не только ослепляла, но и оглушала, и было совершенно невозможно понять, с какой стороны ждать нападения.
Ветер ударил в спину, и враг возник прямо перед эльфийкой, в последний момент успевшей отразить удар. Белая круговерть снова швырнула в глаза лёд, и Линдиэль, хохоча, отбросила меч.
— Пусть в этой игре не будет победителей, — сказала леди, чувствуя удовлетворение и вернувшуюся способность быть рассудительной. — Пойдём в укрытие.
Слуги моментально подхватили оружие и плащ своей госпожи, проводили её в давно поставленный шатёр и дали горячего вина.
Линдиэль почувствовала, как снова хочется жить, смеяться, стремиться и добиваться, и всё это по-настоящему радовало. Это не обязанность, не долг, а именно то, чего желало сердце, в котором опять звучала музыка.
Вино опьянило очень быстро.
— Ненавижу его! Ненавижу! — расхохоталась эльфийка, вонзая кинжал в расстеленный на полу лапник. — Тварь морготова!
Выпив ещё, дочь Кирдана запела, казалось, забытую мелодию, зародившуюся в сердце слишком давно:
— И смех разольётся на все времена и века,
И вьюга проснётся, поманит себе на крыла,
А я её обману, стану птицей сама!
Я взмахну сизым крылом —
Что была моя боль, то окажется сном,
И ветер закружится с песней вешней!
Один взмах стальным клинком
Рассечёт мою кровь на "Тогда" и "Потом",
И я забуду, что значит быть прежней!
***
— Предательница!
Это слово повторилось уже слишком много раз, и Каленуиль, сдерживая слёзы и обиду на отца, а особенно на мать, представляла, как это слово заменяет титул перед именем.
— Предательница!
Уже закончились вопросы: «Как ты могла? Ты понимаешь, что творишь?! Твоё поведение вредит и твоему отцу, и брату, и сестре, и мне! Как можно быть такой эгоисткой?! Неужели ради власти ты готова на подлость?»
Закончились и ответы: «Мы стараемся на благо нашей семьи! Наше правление дало расцвет Краю Семи Рек! Если тебе не нравится власть отца — уходи с нашей земли, а не пытайся свергнуть его!»
— Предательница!
Каленуиль смогла не заплакать. Давно решив, что родители ей не союзники и не помощники, эльфийка не стала оправдываться, что-то объяснять, пытаться вразумить. Она просто попросила мужа отвезти её домой, тем самым дав ему повод тоже покинуть превратившийся в бессмысленную семейную ссору совет.
***
— Я всё правильно сделал! — убеждал своё отражение в зеркале и, заодно, лежавшую с книгой в постели жену лорд Каленовэ. — Ты ведь правда на моей стороне, Элиан?
Не дождавшись ответа и решив не настаивать, чтобы не услышать то, что не хочет, сын Новэ Корабела продолжил монолог:
— С какой стати я должен брать в свою армию дикарей, которых привёл с востока предатель?! Ты знаешь, что Долион — один из тех, кто ушёл из Оссирианда в Химринг? Он предатель, служащий нолдорскому лорду-братоубийце! И спустя годы этот скользкий угорь является на мою землю и приводит войско вшивых чесоточных дикарей, которые воняют, словно рабы Саурона! Я уверен — это западня! Долион притащил к нам вражеских лазутчиков, чтобы выслужиться перед своим господином, чей меч обагрён кровью наших сородичей! А наша дочь втайне от меня позвала сюда Линдиэль, чтобы вновь посеять смуту! Только народ успокоился, только моя власть немного укрепилась, как эта интриганка, которую я больше не стану называть Каленовиэль, начала мутить воду! Сделай что-нибудь, Элиан! Ты ведь её мать!
— Может быть, — отозвалась леди, напряжённая и бледная, однако спокойная на вид, — ты не прав вообще во всём, супруг мой, может быть, Каленуиль способна привести Оссирианд к процветанию, а ты — нет. Может быть, Линдиэль лучше смыслит в международных делах, так как много путешествует, однако я так скажу: мне тоже не нравятся люди. Даже если это не вражеское войско, и к Саурону они не имеют отношения, даже если Долион не предатель, а идейный защитник Белерианда, которого гложет совесть за то, что он однажды покинул родину ради войны, и теперь хочет помочьОссирианду, даже если слухи верны, и дурно пахнущие, плохо говорящие существа уже расселились по Белерианду и верно служат Голодрим, даже если… — Элиан посмотрела отражению супруга в глаза. — Каленовэ, мой супруг, мы совершили много ошибок, но назад пути нет. Мне не нравятся люди, и Долион может сколько угодно называть их солнечными — они не лучи, но грязный и вонючий от испражнений песок. Я не желаю делить с ними владения. Что же до твоей сестры, супруг, я сделаю всё, чтобы она уехала как можно скорее, а Каленуиль, наша дочь, оставшись без поддержки, присмиреет.
— Она мне больше не дочь! — лорд замахнулся, словно готовый ударить зеркало, но потом остановил руку, сел на постель.
Элиан многозначительно отодвинулась.
— Ты слишком разбрасываешься детьми, супруг мой любимый, — слегка прищурилась леди. — Впрочем, могу понять: ты их не носил под сердцем, не рожал, не кормил грудью. Однако, ходят легенды, будто отцы всё-таки любят своих дочерей.
— На совете ты была со мной заодно! — Каленовэ вскочил на ноги, заметался по комнате.
Снег валил всё сильнее, сугробы достигали нижних этажей слепленных, словно гнёзда, на деревьях домов. Ветра в лесу не было, однако шум качавшихся крон то и дело доносился с вышины, и тогда казалось, будто слышится вой приближающегося чудовища и даже целой стаи.
— У меня не было выбора, мой лорд, — снова уткнулась в книгу Элиан, намекая, что разговор продолжать не планирует.
— То есть, ты хочешь сказать, что поддержала меня только потому, что я твой муж?! И только потому, что тебе не нравятся люди?!
Леди промолчала.
— Ты понимаешь, что с таким отношением жены власть мужа становится ещё более шаткой? Как я могу быть уверен в тебе, если ты не считаешь, что я прав?! Кто мне гарантирует, что ты не заодно с той, кто мне больше не дочь?!
Каленовэ сорвался на крик, прокашлялся, замолчал.
— Я заставлю моих верных выяснить, — хрипловатым полушёпотом произнёс лорд, — кто ещё предал меня. Одна дочь пошла против меня войной, другая — пытается прогнать из дома. Ты понимаешь, что наш сын и мой верный помощник может пострадать из-за их действий?! Ты понимаешь, что я могу пострадать? Король Тингол — наш владыка, и мы обязаны следовать его курсом! Мы обязаны — слышишь? — выполнять его приказы! Да, порой в ущерб себе, да, это не всегда нравится местным вождям, но власть здесь, Элиан, не они, а я! Я здесь по воле Вала Улмо! С позволения Элу Тингола, который не давал разрешения людям проживать в его землях! Да, я его не спросил, но если бы такое дозволение было, я бы знал! Но нам не приходили никакие бумаги от короля по поводу людей! А твои дочери готовы на всё, лишь бы перевернуть Оссирианд вверх корнями! Ты знаешь, что неугодные народу вожди иногда не возвращаются с охоты?! Хочешь, чтобы однажды я тоже пропал в лесу?!
Элиан зажмурилась, державшие книгу руки дрогнули.
— Ты этого хочешь?! Отвечай!
— Нет, — прошептала леди. — Но почему ты так боишься за свою жизнь и жизнь нашего сына?
— Может быть, потому что по моей вине погибли оссириандцы, а их родня и вожди об этом помнят? Может быть, потому что противостояние с Таргелионом местным кажется бессмысленным и вредным?
— Это тупик, да? — спросила эльфийка, отведя глаза.
— Пока ещё нет, но если Каленуиль продолжит копать мне могилу…
— Не надо, прошу, — по щекам Элиан покатились слёзы. — Я поддержу тебя, любимый супруг, ты же знаешь.
— Не удивляйся, — подойдя к окну, прошипел лорд, — если однажды с охоты не вернётся кто-нибудь… Неожиданный. Кто-то избегавший опасности и поехавший просто за компанию.
— А если всё выяснится? — спросила леди, вытирая лицо.
— Мне конец, — пожал плечами Каленовэ. — Вероятно, что и тебе, и нашему сыну, и младшей дочери. Всем! Поэтому я и требую быть заодно со мной всегда, безоговорочно поддерживать мои решения. И от Линдиэль нужно избавиться, как можно скорее. Мы не примем её у себя, и должны запретить всем пускать её в свои владения.
Элиан кивнула, отложила книгу и села на кровати.
— Поклянись мне, супруг, — сказала леди, будто через силу, — что не навредишь своим дочерям, что бы они ни делали. Я — мать, Каленовэ, и не могу сделать выбор между мужем и детьми.
— Тебе придётся, Элиан, — сказал, уставившись в окно, лорд, — как видишь, не я заставил тебя принимать столь тяжёлое решение.
— Прошу тебя, давай не будем делать выводы, пока не убедимся, что тебе или твоему статусу что-то действительно угрожает. Понимаешь, разговоры разговорами, но…
— Линдиэль приезжает, — напомнил сын лорда Кирдана. — Скоро. По просьбе Каленуиль. Этого мало?
Элиан кивнула, однако промолчала. Наскоро одевшись, леди вышла из комнаты, коротко пояснив, что хочет полюбоваться свежим снегом. Каленовэ остался один, и вой ветра среди высоких крон показался эльфу стаей чудовищ, выпущенных из логова, которые вот-вот набросятся на беспомощную жертву и разорвут. Их добычей, конечно же, станет неудачник-ставленник Вала Улмо и короля Элу Тингола — владыка Каленовэ, сын лорда Новэ Корабела, которого предала собственная семья.
***
Услышав шаги за дверью и узнав поступь матери, Гаэруиль, младшая дочь лорда Каленовэ, спрятала в стол недописанное письмо и чернильницу, достала книгу и сделала вид, будто читала.
— Привет, мама, — фальшиво улыбнулась дева, и Элиан тут же поняла, что от неё попытались что-то скрыть, однако сейчас это было совершенно неважно. Оссириандская леди подошла и крепко обняла вставшую ей навстречу из-за стола дочку.
— Мама? — спросила удивлённая Гаэруиль.
— Я люблю тебя, маленькая моя, — прошептала взрослой эльфийке леди, прижимаясь крепче. — Очень люблю!
За окном снова повалил стихший было снег, вой ветра стал громче, ранние сумерки начали окрашивать белый покров в серые тона.
А потом стало совсем темно.
Примечание к части
Песня Ясвены "Птица"
Оссириандская королева
— Почему так происходит? — спросила саму себя Линдиэль, останавливая коня.
На границе леса недавний снегопад навалил сугробы, однако недостаточные, чтобы стать преградой всадникам.
— Почему из всех моих желаний сбылось только то, в котором я просила об опасности и ярких впечатлениях, основанных на страхе и боли?
Снег не мог запретить ехать вперёд, однако стража с гербами лорда Каленовэ была вполне в состоянии справиться с такой задачей.
— В чём дело? — спросила Линдиэль, понимая, что лучше не говорить о Каленуиль, называвшей свою тётю королевой. — Почему мой брат не пускает меня в наши владения? Случилась беда?
Ответа не последовало.
— Хорошо, — гордо произнесла дочь Кирдана, думая, как сообщит о произошедшем отцу и что сделает это в любом случае, однако ждать ответного письма, встав лагерем у границы Оссирианда, или ехать в отчий дом самой, теряя время, смысла точно нет. — Мне сообщили, что в моих с братом землях возникла серьёзная проблема: некий воин, доблестно сражавшийся с врагом на равнине Ард-Гален, вернулся из разведки в восточных землях и привёл оттуда войско на помощь родному Краю. Мы все знаем о существенных проблемах Оссирианда с соседями. Однако, вместо благодарности, герой получил порицание из-за возникшего недопонимания, начался конфликт в правящей семье, и мне пришлось оторваться от дел в Барад Эйтель, чтобы помочь брату разобраться с проблемой. Я рассчитывала на вежливый приём, соответствующий моему статусу, однако, если брат отказывает мне, я не буду настаивать. Где войско Детей Солнца? Если не желаете провожать, укажите дорогу. Сама доберусь.
«Где Каленуиль? — с тревогой подумала Линдиэль. — Она не может не знать о запрете своего отца пропускать меня. В письме говорилось, что он не позволил Солнечным идти не только через Оссирианд, но и даже обходить его на расстоянии, ближе четырёх лиг, однако родня того, кто привёл войско, заявила, что лорд Каленовэ сам не может защитить вверенные ему земли, а теперь не позволяет это делать уроженцам Семи Рек. Вожди Лайквэнди оставили людей в восточной части леса, дав пройти на незанятую территорию, тем самым снова вызвав недовольство лорда, который назвал химрингского разведчика — уроженца Оссирианда — предателем и вражеским шпионом. Каленуиль сказала, что это шанс отправить Каленовэ домой в Невраст, а самим установить в Семиречье порядок, который устроит коренное население. И что теперь? На западной границе стоят вооружённые воины лорда, от Каленуиль вестей нет».
Линдиэль ощутила сильную тревогу, однако понимала — показывать страх нельзя. В конце концов, Каленовэ не безумец и не «бауглир» — тиран, как именуют Моргота, значит, ничего своей дочери не сделает.
— Тебе запрещено пересекать границу владений лорда Каленовэ, поэтому, если двинешься на восток, держись берега реки, не заходя в лесополосу. А с началом морозов продвигайся по льду, — то ли издевался, то ли глупо пошутил страж. Хотя, может быть он действительно говорил честно.
— Хорошо, благодарю за совет, — дочь лорда Новэ обернулась на своих сопровождавших: да, письмо пора писать, уже достаточно информации для внимания отца.
И точно не следует пользоваться помощью почтовых голубей — в Оссирианде слишком много прирученных хищных птиц.
Можно было бы тайно отправить к Каленуиль слуг, однако Линдиэль не решалась: большой отряд быстро заметят и остановят, а вдвоём или втроём зимой в лесу слишком опасно.
— На восток, мои верные подданные! — скомандовала дочь Кирдана, наскоро подготовив послание отцу и отправив гонца обратно на запад. — Если Солнечные Дети — собратья Фирьяр, мы знаем, как с ними подружиться.
***
Первый солнечный день после долгих пасмурных недель со снегопадами показался прекрасным и тёплым, несмотря на мороз. Хрустящий снег искрился разноцветными огоньками, неяркое, зато чистое голубое небо сияло золотыми лучами, яркий свет, отражаясь от белого пушистого покрова, слепил глаза, но это не мешало сердцу радоваться.
Замёрзшая, однако покрытая недостаточно толстым льдом река с одной стороны, и стена вечнозелёных хвойных деревьев с другой заставляли идти по узкому берегу, то и дело как бы в шутку говоря, что вот-вот появится оссириандская стража и заставит спуститься к воде, а потом погонит дальше, пока враги избранного Валар лорда Каленовэ не провалятся в полынью.
Мрачные шутки на фоне ясного дня звучали странно, однако промолчать не получалось: обида засела в сердцах и породила желание отыграться, хотя бы вот так: на словах и за спиной.
Неожиданно из-за поворота реки долетели весёлые голоса. Это не было мелодичное пение эльфов или грубые возгласы наугрим. Нет, это звучали крики тех самых «солнечных братьев». Неужели цель достигнута?
Поначалу слова разобрать совсем не получалось, но довольно скоро эльфы поняли, что пришедшие с востока Фирьяр говорят на языке, похожем на Синдарин, однако ближе к тому, который можно было услышать от Мориквэнди.
Помимо голосов звучали барабаны и трещотки, множество гуляющих хлопали и топали в ритм, слышался не слишком мелодичный смех.
Впервые за долгое время среди деревьев показались стражи, однако ни на ком не было знаков отличия, поэтому создавалось впечатление, будто это был пограничный отряд, находившийся здесь на случай угрозы со стороны Таргелиона.
Впереди над лесом взмыла горящая стрела, потом ещё одна и ещё.
— О нашем приезде предупредили, — поняла знак Линдиэль. — И нам дали понять, что заметили присутствие.
— Надеюсь, это хорошо, — сказала служанка рядом.
Снег, доходивший лошадям почти до колен, сначала стал глубже, но потом перед эльфами возникла недавно расчищенная территория, на которой не успели образоваться глубокие сугробы. Из-за деревьев, отгородивших поющих гуляк от королевы Оссирианда, вышли хорошо знакомые Линдиэль Лайквэнди.
— Моя леди, — почтительно поклонился Арастур, одетый в медвежьи меха, — мы беспокоились, что лорд Каленовэ посадит тебя в клетку для редких птиц.
— Мой брат скорее сам спрячется в клетку, чем пойдёт против меня, — хмыкнула дочь Кирдана, не торопясь спешиваться. — Ты говоришь, будто беспокоился обо мне. Почему же тогда не встретил?
— Прости, леди, — вождь-охотник извинялся, однако взгляд был абсолютно уверенный в правоте действий, — когда Долион привёл Детей Солнца, он сам едва не оказался в тюрьме, а вместе с ним — все, кто посмели его защищать.
— Каленуиль?
— И она тоже. Её супруг сейчас на совете вождей, а сама она, под моей охраной, здесь, с людьми и «предателем». Леди Каленуиль хочет доказать отцу и всем Лайквэнди, что не позволит притеснять коренное население Семи Рек, и что если кто-то и должен уйти, так это лорд-чужак, забывший о том, зачем пришёл на землю Оссирианд.
— Моя наместница достойна восхищения, — сказала Линдиэль, проверяя реакцию Арастура. Ничего настораживающего во взгляде охотника не заметив, дочь лорда Новэ спешилась и отдала охраннику поводья. — Скажи, вождь, — очень официально поинтересовалась леди, — насколько благосклонно приняли Младших Лайквэнди?
— Младших?
— Солнечных, разумеется.
— Сказать честно, — Арастур изменился в лице, и дева заметила за насмешливой улыбкой нечто такое, чего предпочла бы никогда не видеть, — не нам решать, каким существам жить в Арде, а каким нет, если они не орки, конечно, но лично мне было приятнее существовать, пока я не встретил этих Солнечных. А что до остальных… — вождь-охотник скривился привычно, как всегда, какое-то время не продолжал речь, — назло твоему брату мы готовы принять даже Саурона с его вонючим племенем. Шучу, разумеется, на столь большие жертвы мы не готовы, но приютить Мараха и его марахингов в силах. Мы ждали тебя, и вот ты здесь, королева — мать будущего владыки.
Линдиэль промолчала, не желая снова вступать в спор и объяснять, что намёки бессмысленны. Может быть, стоило бы посмотреть на Арастура, как на потенциального супруга, однако дочь Кирдана не могла представить его в своей постели.
— Оссирианду не нужны Фирьяр, — заявила Линдиэль, отведя взгляд от нежеланного ухажёра, — зато они очень пригодятся в осадном лагере. Я посмотрю на них и решу, как поступить. Заодно награжу Долиона за помощь.
Из-за приблизившегося поворота реки долетела песня, которую орали смертные, перекрикивая подпевавших эльфов:
— Я по жизни загулял, словно в тёмный лес попал!
Я по жизни заблудился, я, наверное, пропал!
То в болота, то в леса манят чудищ голоса.
Слева блуд, а справа скука, кто-то тянет волоса.
Я рванулся, но упал, зацепился за любовь.
Понимаю — всё, пропал, разодрал всю душу в кровь.
Линдиэль прошла сквозь деревья, и глазам эльфийки открылась большая расчищенная поляна, на которой выстроились большим кругом Фирьяр, рядом горели костры, и некоторые гуляющие, разбегаясь, прыгали через огонь, однако большая часть была занята зрелищем внутри живого кольца.
— Моя дорогая! — послышался голос Каленуиль, из стоявшей отдельно от толпы Солнечных небольшой группы эльфов выбежала дочь лорда Каленовэ, раскрасневшаяся от мороза и, наверное, вина.
Подбежав к Линдиэль, леди крепко обняла её, потом отошла на шаг, подмигнула и учтиво поклонилась.
— Видишь? — указала Каленуиль на палатки и шатры среди деревьев в отдалении. — Теперь я живу здесь. А муж сейчас пытается договориться с… моим отцом, чтобы тот взялся за ум. Отец пытается уповать на то, что он избран самим Улмо править в Оссирианде, но как обстоят дела в итоге? Вала Улмо благословил нашу семью развивать судоходство, и по этой логике мы должны свободно плавать по всему Гелиону, но мы не можем продвигаться дальше реки Аскар, — эльфийка указала на крутой заледенелый берег. — Понимаешь, в глазах всех лорд Каленовэ больше не выглядит избранником Вала. Его открыто называют ставленником Тингола, а значит, он захватчик, действующий в пользу Дориата.
— Где Долион? — спросила Линдиэль.
— С нами, — губы Каленуиль дрогнули. — Вожди не позволили судить его, как предателя. Теперь, если наказывать Долиона, то придётся нарекать преступниками нас всех. Я вижу: дело идёт к тому, что либо отец уедет в Невраст, либо начнётся братоубийство, только уже в самом Оссирианде.
— Нельзя вмешивать Фирьяр в распри между эльфами, — задумчиво произнесла дочь Новэ Корабела. — Я заберу Младших на границу, а с Каленовэ пусть разбирается наш отец. Письмо я уже отправила.
— Полагаешь, если лорд Кирдан призовёт сына в Невраст, тот немедленно всё бросит и уйдёт?
— Посмотрим. Расскажи про этих Солнечных.
Каленуиль повлекла родственницу к толпе.
— Они очень жизнерадостные, — снова заулыбалась дочь лорда Каленовэ, — всё время, пока мы здесь стоим, люди поют песни, устраивают бои для развлечения, купаются в проруби. Уже сыграли две свадьбы.
— Часто болеют?
Каленуиль удивлённо посмотрела на Линдиэль.
— Бывает, покалечат друг друга, или мёртвого родят. Простужаются иногда, но кашель и текущий нос быстро проходят — сосновые настои помогают. Да, пару раз приходилось зубы выдёргивать. Не знаю, моя дорогая королева, часто это, много ли. Для меня — удивительно и непривычно.
— Это хорошее, здоровое племя, — констатировала Линдиэль, подходя к толпе, которая, услышав приказ пропустить владычицу, тут же расступилась, радостно приветствуя эльфийку.
Стуча в барабаны и размахивая трещотками, четверо бородачей с песочного цвета волосами создавали весёлую атмосферу праздника, к ним присоединился седой горбатый мужичок с деревянной дудкой, гудевшей очень задорно на одной ноте.
— Волки воют за спиной, стаей гонятся за мной!
Скачет конная дружина, я им вслед кричу: «Постой!»
Чуть не сбил! Умчался вдаль, что ему моя печаль?
Он в своём лесу плутает, никого ему не жаль! — распевало множество голосов.
В центре круга, намотав кожаные ремни на огромные, словно булыжники, кулаки, дрались два невысоких, но очень мускулистых бойца, голых по пояс, несмотря на мороз. То и дело издавая бравые кличи и натирая голую волосатую грудь снегом, соперники кидались друг на друга, молотя безжалостно, однако во взглядах небесно-голубых глаз не было вражды — только азарт.
— Нечисть рядом — вот она! Капает с клыков слюна,
Да и сам я обозлился, я теперь, как их родня.
И пошёл я напролом, покидал их бурелом.
Стало мне легко и вольно, ночью мне в лесу, как днём!
На притоптанный снег брызгула кровь, кроме тяжёлого дыхания и короткого мычания сквозь зубы, послышалась неразборчивая ругань, однако бой продолжался, как и раньше.
— Мне кажется, — тихо спросила Линдиэль племянницу, — эта песня про лес звучит не просто так. Неужели Солнечные настолько умны?
— Долион им помог переписать народную плясовую на более актуальную тему, — улыбнулась Каленуиль, — вроде бы люди поняли, в чём смысл.
Бой продолжался. Один из соперников, более молодой, начал двигаться заметно медленнее.
— Видишь, — сказала дочь лорда Каленовэ, — он сейчас проиграет. По правилам можно сдаться заранее, не дожидаясь серьёзных травм или падения от усталости, но, знаешь, я почти не видела, чтобы кто-то признавал поражение добровольно.
Линдиэль кивнула. Хорошее племя. Гордое, здоровое, сильное.
— Я теперь в своём лесу
Гордо голову несу,
Знаю, если заплутаю — сам тогда себя спасу! — прокричали хором слишком многие, и эльфийки еле сдержались, чтобы не заткнуть уши.
Избитый и обессилевший менее опытный боец упал на снег, попытался подняться, но не смог. Издав победный клич, выигравший сражение мужчина указал пальцем в толпу, и к нему выбежали две закутанные в шерстяные платки женщины: одна дала пахнущее грибами пойло, а вторая принялась обнимать и целовать. Потом появилась третья с шубой из беличьего меха. Мужчина снова издал победный клич, сбросил обувь, снял штаны, голышом побежал к берегу, съехал со склона и нырнул в прорубь.
Так как никто не испугался и даже не впечатлился, Линдиэль тоже осталась равнодушной. Тем временем мужчина вынырнул, ловко вылез на лёд, на ходу обледеневая и испуская пар, словно кипящий котёл, выбрался на берег, влез в обувку, накинул шубу и, попивая грибной отвар в компании трёх женщин, одна из которых забрала его штаны, отправился в сторону палаток.
Под дружные возгласы и развесёлую кошмарную музыку барабанов, трещоток и дудки в круг вышли два новых соперника.
— Проводи меня к Долиону, — полушёпотом сказала дочь Новэ Корабела племяннице. — Я должна увидеться с ним.
Каленуиль радостно кивнула и повела свою королеву к четырём стоявшим отдельно от палаток шатрам, откуда звучала совсем иная мелодия.
***
— Я не могу вернуться в осадный лагерь, — печально сказал после расспросов Долион, стоя рядом со сложенным в шатре очагом. — Не хотел бы говорить о деталях, если позволишь, королева. Чтобы ты тоже не посчитала меня предателем, поясню лишь, что наш отряд разделился для разведки, и именно в тот момент на нас напали. Мы потеряли связь с большей частью соратников, нам ничего не известно об их судьбе. Потом был пожар, когда сгорел лес, в котором мы прятались. И эльфы, и люди потеряли жильё и родных, многих не нашли ни живыми, ни мёртвыми. Я обязан вернуться на восток, чтобы продолжить наше общее дело и, возможно, найти собратьев. Но если я уйду сейчас, это будет позорным бегством, ведь я привёл в Оссирианд Детей Солнца и не могу бросить их в беде.
— Ты не порицание заслужил, воин, — удивляясь своим словам и интонации, произнесла Линдиэль, не узнав собственный голос, — но награду. Если это необходимо, твоя семья может перебраться в Невраст в любое время, и не будет там знать нужды. Ты можешь не беспокоиться о Фирьяр, которых привёл в Оссирианд. Возможно, они не послужат непосредственно Краю Семи Рек, зато встанут на страже всего Белерианда! Тебе же дадут в путь всё необходимое и даже больше. Можешь отправляться на восток немедленно, мои воины проводят тебя. Лорд Каленовэ более не посмеет задерживать тебя, герой. Спасибо тебе от меня и от всего Белерианда.
Каленуиль, Арастур, двое слуг и трое эльфов, находившихся в шатре с Долионом до прихода гостей, захлопали в ладоши, даже менестрель, ласково обнимавший лютню, отложил инструмент.
— Я торжественно заявляю, — чувствуя небывалый прилив сил из-за поддержки подданных, продолжила говорить Линдиэль, — что отныне леди Каленуиль — наместница королевы Оссирианда, пока я отстутствую. В это время править Краем Семи Рек будет совет вождей Лайквэнди, которых выберет народ. Как только мы решим проблему с лордом Каленовэ, я отправлюсь на запад защищать нашу землю от Моргота, потому что это мой первоочерёдный долг.
Долион, стоявший с растерянным видом, восхищённо взглянул на Линдиэль, поклонился и встал на колено. Его примеру последовали и остальные мужчины.
— Садитесь, отдыхайте, — улыбнулась королева, — и налейте уже мне вина, я устала и замёрзла в пути!
Дочь лорда Новэ не знала точно, на что рассчитывала, говоря эти слова, поэтому была совершенно ошарашена, когда просьба породила бурную реакцию подданных. Откуда-то взялись тёплые одеяла, мягкие подушки, горячее вино, жареное мясо с травами, начались весёлые рассказы, а Долион со смехом сообщил, что самым полезным приобретённым на востоке навыком стало умение воровать лошадей у морготова прислужника.
А потом сквозь летевшие отовсюду слова начала пробиваться красивая грустная мелодия, и в какой-то момент пение менестреля заполнило весь мир, вытеснив из него реальность, заставив вернуться в прошлое:
— Которую неделю
Метут метели,
Не видно неба над землёй.
И вдруг в такую вьюгу
Столкнулись мы друг с другом,
В саду, где встретились весной.
Зимний сад, зимний сад
Белым пламенем объят,
Ему теперь не до весны.
Зимний сад, зимний сад,
Белым сном деревья спят,
Но им, как нам, цветные снятся сны.
Наверное, случайно мы друг от друга втайне
Вернулись оба в этот сад.
Расстались мы однажды, и нам уже неважно,
Кто прав из нас, кто виноват.
Наверно, мы напрасно
В былой вернулись праздник,
Когда такие холода.
И, как другим прохожим,
Нам холодно, но всё же
Зачем-то мы пришли сюда.
Линдиэль не знала, хотела ли забыть об Астальдо, но сейчас ей казалась приятной боль потери и поражения, когда ранней весной на празднике в Хитлуме благоухали летние цветы. Неуместные, как и любовь юной девы. Сколько прожито жизней и смертей с тех пор? Сколько сказано лишних слов! Сколько ненужных эмоций и глупых ошибок! Но, наверное, иначе было нельзя.
А что теперь? Расставшись с Астальдо почти врагами, дочь лорда Новэ точно знала две вещи: она не станет просить прощения за резкие слова — это раз, сердце всё равно любит и хочет быть рядом с тем, кого ненавидит разум — это два.
И что теперь делать?
— Которую неделю
Метут метели,
Не видно неба над землёй.
И вдруг в такую вьюгу
Столкнулись мы друг с другом,
В саду, где встретились весной.
Зимний сад, зимний сад
Белым пламенем объят,
Ему теперь не до весны.
Зимний сад, зимний сад,
Белым сном деревья спят,
Но им, как нам, цветные снятся сны.
«Мы ещё увидимся, — мысленно пообещала королева Оссирианда, — и либо ты примешь мои условия, либо…»
Линдиэль не позволила себе даже подумать: «Либо я тебя уничтожу», однако чувствовала именно это и в глубине души не могла считать подобное неправильным.
Примечание к части
Песни:
О. Газманов "Загулял"
А. Глызин "Зимний сад"
Благая неугодная миссия
Во сне были корабли. Или это вовсе не грёза, а вторая, настоящая жизнь? Может быть, вот она — реальная действительность?
Нет, этого пока нет, это предупреждение или пророчество.
Корабли были прекрасны, однако даже в видении, где невозможно рассмотреть ни одну вещь в деталях, было понятно: суда делались в спешке — здесь неровная доска, тут не докрашено, а этой мачтой стал не до конца отёсанный ствол. Строители торопились.
Что это за флаги над парусами?
Вопросов было много, но ответ пришёл только один:
«Вы затеяли добро, но горем оно обернётся, ибо неугодно проявление вашей воли. Отступайте!»
Кирдан обернулся. Сейчас казалось, будто он стоял на палубе, но не был с теми, чьи корабли строились наспех. Позади, далеко за гаванью бушевало пламя. Огонь пожирал мрамор, серебро, медь и железо, поглощал дневной свет, гася его чёрным дымом. Позади была смерть, но и впереди тоже.
«Почему?! — отчаянно крикнул знакомый голос. — Мы не несём войну! Мы просим её остановить!»
«Не хотели смерти от огня — примете от воды!»
Таково Слово Валар.
***
Недавний сон оставил слишком много вопросов, однако Кирдан знал — просить у Владыки Улмо разъяснений не стоит. Тем более, что первая из двух жизней поставила перед сложным выбором, и любой путь выглядел неправильным. Здесь совет требовался первоочерёднее.
Ситуация выглядела плачевно: неожиданно поглупевший сын начал рушить скалу, на которой выстроил дом. Как же так? Каленовэ всегда был рассудительным и осторожным! Что же стало с разумным эльфом вдали от отчего дома?
Перечитывая письмо дочери на берегу ледяного моря, лорд Новэ думал о том, что главная из возникших проблем — неудовольствие Великого Владыки, вылившееся в предупреждение во сне. Становилось по-настоящему страшно, однако лорд Корабел никогда не был безумцем и слепцом, поэтому понимал: падать ниц и молить Вала Улмо о милости бессмысленно. Нужно действовать.
Только как поступить?
Сообщить Тинголу, что его верному наместнику в Оссирианде угрожают местные дикие вожди? Но тогда под ударом окажется Линдиэль, и пострадает авторитет самого Кирдана. Более того, привлекать Дориат — означает потерять доверие Лайквэнди окончательно.
Вспомнилось письмо от Каленуиль, присланное почти сразу после того, как лорд Тургон объявил о своём уходе с побережья. Внучка просила прибыть в Семь Рек и увидеть своими глазами, что вражда с Таргелионом нужна только одному Каленовэ, однако Кирдан не принял приглашение, так как не хотел подставлять сына под удар. Тогда с морского побережья улетели два послания: первое — для Каленуиль с вежливым отказом и ответным предложением приехать в гости, ведь лорд Корабел не имел ещё счастья увидеть детей дорогой родственницы, а второе — самому Каленовэ.
Лорд Новэ рассчитывал достучаться до сына, который всегда был именно тем, кого удобно сделать наместником, поэтому Кирдан говорил с ним, как с покорным исполнителем воли отца, короля и Вала. Однако теперь Корабел понимал, в чём была его ошибка: послушный рассудительный Каленовэ более не был прежним, с ним оказалось нельзя беседовать, как раньше. Теперь это больше не осторожный наместник — в какой-то момент лорд ухватился за ощущение власти и решил стать тем, кем быть ему не положено ни по праву рождения, ни по заслугам. Каленовэ так и не понял, что Оссирианд был и остаётся — должен оставаться — вольной землёй, по крайней мере, необходима видимость этого. Нельзя пытаться подчинить и использовать для реализации своих амбиций гордый народ, а уж тем более — демонстрировать им собственные страхи и пытаться прикрыться Лайквэнди, как щитом.
В голове крутилась мысль попробовать попросить помощи верховного нолдорана, однако подобная идея отметалась сразу же, как только возникала. Если вмешается Второй Дом Нолдор, Таргелион снова схватится за оружие. Нет! Чужим здесь не место.
Кирдан видел по текстам писем: оссириандские вожди готовы на мирное решение проблемы, согласны, чтобы род избранного Вала Улмо лорда Новэ продолжал править Краем Семи Рек, а значит, формально, владыке Тинголу тоже не о чем беспокоиться: его границы на карте не сузятся.
Но Каленовэ должен уехать в отчий дом. Только согласится ли забывший о рассудительности и здравом смысле Хозяин Семиречья на столь разумный шаг?
Чайки с тревожными криками закружили над ледяной солёной водой, тёмные тучи понеслись по небу. Во сне — в той, другой жизни — была смерть. Неужели и в этой реальности придётся столкнуться с непоправимым?
***
Гаэруиль вошла к отцу и матери одновременно с постучавшей в окно пургой.
— Простите меня, — проговорила непривычно жёстко младшая дочь лорда Каленовэ, — я должна была сказать раньше, но мне казалось, будто я поступаю правильно, а вы меня осудите.
Лорд и леди, давно напряжённо молчавшие, посмотрели на девушку с тревогой. В полдень планировался очередной совет, и оссириандскому правителю необходимо было понять, как правильно поступить с диктующими свои условия вождями. Муж средней дочери, поняв, что жена не станет защищать отца, окончательно забыл о дозволенных границах и начал требовать немедленного отъезда чужака с вольной земли. Имя предателя Долиона стало символом борьбы с навязанной властью ставленника неугодного короля, и в итоге Каленовэ не мог сказать ни слова, не услышав насмешки в ответ.
«Сегодня или никогда!» — понимал лорд, пытаясь придумать речь, но ничего не приходило в голову.
Метель настойчиво стучалась в окно, словно сама судьба напоминала о неотвратимости беды.
«Это не моя беда!» — безмолвно убеждал себя лорд Каленовэ, и как раз в этот тяжёлый момент на пороге появилась младшая дочь.
— Что случилось, маленькая моя?! — испуганная Элиан бросилась обнимать Гаэруиль.
— Теперь всё будет хорошо, я приняла решение, выбрала сторону, — юная эльфийка погладила мать по рассыпавшимся по спине волосам. — Я знаю, что должна была рассказать о письмах Каленуиль раньше. Простите, что молчала.
— Что она писала?! — вскочил Каленовэ, и стук за окном усилился.
— Сестра утверждала, будто для меня же будет лучше, если я перейду на сторону Лайквэнди, ведь именно Край Семи Рек — наша исконная земля, потому что здесь родился наш великий предок Денетор. Она писала, что для всех нас лучше отказаться от наследия отца, потому что ты, папа, давно прогневал Вала Улмо, и Великий Владыка более не помогает тебе.
— Это ложь! — сжал кулаки в бессильной злобе лорд.
— Да, я ей так и ответила, — продолжая обнимать маму, согласилась Гаэруиль. — Я раньше переживала за Оэруиль, хотела требовать от тебя, папа, чтобы ты спас её, поэтому думала стать заодно с Каленуиль, ведь главное — быть против тебя, неважно за кого. Но потом поняла, что прав ты и только ты, что я никуда от тебя тайком не поеду, и буду тебя защищать. Тебя и маму! И братика!
Элиан расплакалась, лорд, тяжело дыша, сел обратно за стол. Метель резко ударила в окно, стекло задрожало.
— Каленуиль предала свою семью, значит, она нам больше не родня! — в голосе юной девы задрожал страх, и дело было явно не в возможном наказании со стороны родителей.
— Пойдёшь на совет со мной, — приказал Каленовэ, набрасывая шикорую перевязь с гербами тех, кем он правил в Оссирианде, а над ними красовался белый корабль с чайкой над парусами. — Пусть все видят, что наша семья едина.
— Почему до сих пор не пришёл Фаиновэ? — спросила про сына Элиан, наконец, отпустив дочь из объятий. — Ты ведь посылал за ним.
— Видимо, — губы лорда напряжённо дрогнули, — мой главный соратник уже на совете и ждёт нас. Сын бы меня не предал.
— А если… — леди не смогла договорить, снова расплакавшись.
— Нет, вожди Лайквэнди ничего ему не сделают — побоятся моего гнева. И гнева Вала Улмо, — жёстко заявил Каленовэ, устремляясь к двери. — Дочь, идём. А ты, Элиан, оставайся. Будь уверена, мы победим.
Пурга отступила, затаившись. Снег по-прежнему стучал в окно, однако гораздо менее настойчиво, словно отступив и готовясь с новой яростью напасть на тех, кто вот-вот выйдет из укрытия.
Вне безопасного дома жертва окажется полностью во власти стихии.
Сбежавший с корабля грызун
Сидя у высокого окна домика, практически незаметного среди толстых заснеженных ветвей, юная дочь одного из оссириандских вождей-охотников осторожно плела нити из заготовленного летом конопляного льна. Лиелос не слишком вникала в политические вопросы, однако отец и старший брат столь часто и эмоционально обсуждали «никчёмного Каленовэ», что дева невольно была в курсе происходивших в родном краю событий.
Весь прошедший день и неделю до этого много говорилось о предстоящем завтра важном совете, для которого необходимо проверить охотничье снаряжение и оружие. Каждый появлявшийся в доме Медвежьего Вождя мужчина считал своим долгом заверить юную Лиелос, что ей не о чем беспокоиться, однако от подобных слов становилось только тревожнее.
Дева хотела как-то повлиять на ситуацию, однако понимала: ей не позволят. Отец нередко со смехом говорил, что когда мужчины берутся за оружие, женщинам лучше подождать, чем всё закончится, а потом действовать по обстоятельствам. Вот и сейчас пришлось подчиниться и сесть за обычную работу, словно ничего важного не происходило.
Серые сумерки накрыли землю, предвещая на завтра метель. Низкое небо нехотя темнело, рождавшуюся в руках девы нить освещало всё больше свечей.
И вдруг за окном раздалась песня.
***
— Это ещё что за вторженец? — указал соратнику на появившегося из вечернего сумрака эльфа охранник дома вождя.
— Сынок лорда, — хмыкнул тот, даже не посмотрев в сторону незванного гостя. — Его давно заметили. Сначала хотели задержать, но потом решили, что он всё равно нам ничем не навредит, а узнать, зачем здесь это недоразумение, нужно. Поэтому пусть дурак думает, будто столь искусен в маскировке, что даже охотники его не увидели.
— Если вождь одобряет его нахождение здесь, значит, и мы одобряем.
— Правда твоя.
Стражи посмотрели вслед юному лорду, направлявшемуся к дому дочери Медвежьего Вождя. Что бы он ни задумал, это в любом случае несусветная глупость.
***
— Жить, тебя не зная
И не ведая любви,
Значит жить, не уловив,
Как дорог каждый миг!
И лишь в твоих объятиях
Ясно мне понять дано —
Бывает счастье лишь одно.
Одно, но на двоих.
В этом мире зла и лжи,
Там, где правит страх,
Верный путь мне укажи:
Он в глазах — в твоих глазах.
Взгляд в прошлое бросая,
Вижу: жить бы мне впотьмах!
Век блуждая.
Голос был знакомый — Лиелос посещала большие праздники и видела сына лорда Каленовэ не раз, однако никогда не замечала с его стороны особого внимания. И что же вдруг изменилось?
Подыгрывая себе на маленькой арфе, юный Синда с глазами слегка сиреневого оттенка, как у отца, озираясь по сторонам и с нетерпеливым ожиданием смотря в окно девы, продолжал петь:
— Я верил в то, что чувство столь прекрасное
Способно озарить собою мир,
О том, что злость и страх сильны, не ведал я.
«Верь в любовь!» — мне шёпот листьев говорил.
И я твержу: мы чудо сотворим!
Лиелос понимала: незваного гостя давно заметили, и сейчас вся семья проверяет дочь Медвежьего Вождя на глупость. Сложив готовые нити отдельно от пока не обработанной конопли, эльфийка поспешила сообщить отцу о том, что лорд Фаиновэ явился без приглашения и ведёт себя крайне подозрительно.
***
Когда, вместо девы в окне, вокруг неудачливого ухажёра появилась вооружённая копьями и луками стража во главе с сыном Медвежьего Вождя, Фаиновэ настолько сильно удивился, что даже не успел испугаться.
— А теперь говори, парень, что тебе на самом деле надо, — сквозь смех спросили оссириандские воины, — отдай нам оружие и рассказывай.
— У меня только арфа, — косясь на окно, нечётко промолвил сын Каленовэ. — Я пришёл, чтобы сказать Лиелос о своей любви.
— Полагаю, — сын вождя кивнул в сторону переплетавшихся стволами кедров, — его надо вести к отцу. Пусть объясняет своё внезапное появление у нас перед столь важным событием. Уверен, рассказ будет захватывающим!
***
— Но я правда люблю твою дочь! — после долгого неразбочивого бормотания по пути в дом Медвежьего Вождя, наконец чётко выпалил Фаиновэ. — Я понял, что мой отец никогда не позволит мне жениться на девушке из рода Лайквэнди, потому что возненавидел вас за неподчинение!
— Ты понимаешь, что говоришь сейчас? — спросил хозяин дома, косясь на своего сына и воинов. — Если это правда, твой отец обречён, а если нет, значит, ты достоин только смерти за клевету.
— Лорд Каленовэ и так обречён, — потупил взгляд побледневший эльф, — думаете, я не понимаю?
— У корабелов есть поговорка про умных зверьков, которые первыми замечают течь в трюме, — улыбнулся вождь, — однако хищники, как правило, ещё умнее. Повтори ещё раз, зачем ты пришёл, и что сподвигло тебя сделать это именно сейчас.
— Послушай, вождь, — сложил ладони, словно для мольбы, Фаиновэ, — я давно полюбил Лиелос, я хотел жениться на ней, но не решался подойти! А потом поговорил с отцом о его дальнейших планах и понял: мне никогда не получить благословения! И пришёл тайно.
— И что же за дальнейшие планы у лорда Каленовэ? — Медвежий Вождь по-прежнему улыбался, но встречаться с ним взглядом было страшно.
— Он хочет наказать виновных. Каленуиль и Линдиэль писали в Невраст, однако лорд Кирдан никому ничего толком не ответил, и мой отец решил, что будет действовать так, как сам считает правильным. Но я не хочу идти против Лайквэнди! Я люблю Лиелос!
— Ты понимаешь, что если лорд Каленовэ решит задействовать воинов, мы ответим тем же? Ты понимаешь, что даже если никто из нас не захочет убийств, случайно выпущенная стрела может оказаться роковой для любого члена твоей семьи? Ты пришёл сюда, рассчитывая спастись от нашего гнева, прикрываясь любовью?
— Нет!
— Тебя не пугает то, что ты станешь предателем для собственной семьи?
Фаиновэ посмотрел на вождя, сидевшего за длинным столом напротив окна, на его сына, на стражу… Именно сейчас юный лорд подумал о том, что стоит спиной к легко открывающимся ставням, откуда в затылок может вонзиться стрела. От страха закружилась голова, к горлу подступила тошнота.
— А что сделали они, чтобы их не предавали?! — воскликнул юный лорд. — Мне всю жизнь твердили, будто все вокруг неправы, но ведь я не дурак!
Лайквэнди рассмеялись.
— Хорошо, — сказал Медвежий Вождь, — мне всё понятно. Ты пришёл ко мне ради любви Лиелос, и я прямо сейчас устрою вам свидание. Конечно, за вами будет наблюдать стража, чтобы обеспечить безопасность моей дочери, поэтому не надейся этой же ночью сделать деву женой. После вашего свидания я поговорю с Лиелос, а завтра ты пойдёшь на совет, который устраивает лорд Каленовэ. Пойдёшь, как один из Лайквэнди и будешь представлять наши интересы.
— Я согласен! — обрадовался синюшно-белый юный лорд, покачиваясь.
— Присядь, — вождь указал на один из свободных стульев, сплетённых из ивовых прутьев, — и послушай внимательно. Завтра будет не совсем совет. Мы все понимаем, что лорд Каленовэ не согласится с нашими условиями по-хорошему, и мы приняли решение действовать на опережение. Поэтому повторяю вопрос снова: ты готов идти против собственной семьи?
Фаиновэ кивнул. Казалось, юный эльф сейчас лишится чувств, поэтому ему дали воды и протёрли лоб влажной тканью.
— Хорошо, — сказал хозяин дома, видя, как лицо сына Каленовэ приобретает более-менее здоровый цвет, — проводите его в беседку около ручья, а Лиелос приведите ко мне. Поговорю с дочерью, а после состоится свидание. Если Лиелос любит Фаиновэ, пусть следует за ним.
***
Лес ещё никогда не казался настолько живым, мыслящим и страшным. Мороз, хоть и не сильный, пробирал до костей, а понимание, что вокруг в деревьях прячутся вооружённые Лайквэнди, снова заставляло чувствовать дурноту.
Понимая, что не может сидеть на одном месте, Фаиновэ начал ходить вокруг беседки, смотря то на замёрзший ручей, то на протоптанную собственными следами дорожку. Поднять глаза на деревья не хватало смелости.
— Привет, — прозвучал голос Лиелос совсем рядом. — Ты так неожиданно появился. Честно говоря, — дева опустила глаза, — я не знаю, что делать в таких случаях.
Фаиновэ посмотрел на эльфийку: одетая в белые меха дочь вождя была невыносимо мила — румяные щёки, большие зелёные глаза, длинная серовато-песочная коса поверх шубы, нежная улыбка на аккуратных ярких губах…
— Я люблю тебя! — воскликнул юный лорд, падая на колени и хватая Лиелос за спрятанную в пушистой варежке руку. — Люблю! Всегда любил! Скажи, я тебе хотя бы немного нравлюсь?
Дочь вождя отпрянула, осмотрелась.
— Не надо стражу! — подполз на коленях к деве Фаиновэ. — Пойми! Я мечтал о нашей любви, представлял, как будет прекрасна встреча! А потом, когда мой отец начал ссориться с твоим народом, я представлял, как наша любовь остановит вражду, как мы помирим род Новэ Корабела и Оссирианд! Я мечтал, как мы будем любить друг друга, как счастливы вместе! И уверен, что сейчас поступаю правильно.
Лиелос снова отступила, лорд пополз за ней.
— Послушай, если моя любовь угрожает тебе бедой, я готов немедленно уйти! Или завтра стоять за твой народ, как и договорились, просто, если я тебе дорог, ты ведь, наверное, будешь волноваться…
Улыбка девушки превратилась в насмешку.
— Прости! — чуть незаплакал сын Каленовэ. — Я наговорил лишнего! Я люблю тебя! Правда! Скажи, что мне сделать, чтобы ты поверила?
Лиелос отвела взгляд, поджав губы.
— Завтра ты увидишь отца и мать, — тихо произнесла эльфийка. — Что ты им скажешь?
— Я скажу, что люблю тебя! Что не позволю никому разрушить мои мечты!
Пламенная речь вдруг оборвалась, дочь вождя спрятала ладони в пуховых рукавичках в белоснежную муфту.
— Скажи хотя бы, — подползая ближе, выдохнул вместе с паром слова Фаиновэ, — ты будешь ждать меня обратно? Тебе будет интересна моя судьба?
— Безусловно, — мило улыбнулась Лиелос, — в этом можешь не сомневаться. Знаешь, в отличие от тебя, я не бросила дела и не сбежала из дома, поэтому должна вернуться к себе и отдохнуть. Может быть, ещё увидимся, мудрый маленький зверёк.
Больше не сдерживая смех, дочь Медвежьего Вождя дала знак сопровождавшим слугам отвести её домой. Около юного лорда тут же появилась стража, недвусмысленно намекая — уйти, даже ради чьего-либо блага уже не получится — корабль с повреждённым дном давно отплыл и теперь недосягаем для маленького сухопутного грызуна. Придётся продолжать начатое.
Примечание к части
Песня из м/ф "Покахонтас"
Это чужая земля
Ветер закружил снежные вихри, слепя глаза. Сквозь истончившиеся вдруг облака засияло дневное солнце, окончательно делая невидимым всё, что скрылось в тени высоких крон.
— Стой, Каленовэ! Не двигайся! Ещё один шаг — и упадёшь!
Выкрик прозвучал сразу же, как только оссириандский лорд ступил на свежевыпавший снег, спустившись из дома на дереве по лестнице из канатов и досок.
— Стража! — заорал сквозь вой ветра сын Кирдана, отпрянув назад и закрыв собой дочь. Слуги замерли, прижавшись к могучему стволу.
— Никто не придёт, отец, — из белой мглы выступил Фаиновэ, неестественно румяный и бледный одновременно. В руке юного лорда подрагивало копьё.
— Как… — выдохнула облачко пара Гаэруиль, однако так и не сформулировала вопрос.
— Я не ожидал от тебя, — на лице поднявшего руки Каленовэ с поразительной скоростью по кругу сменялись негодование, неверие, страх, желание выкрутиться и непонимание, как это возможно, чтобы сын оказался предателем.
— Тебе всегда было наплевать на то, что я думал! — затрясся Фаиновэ, но вдруг перед ним встал лидер Лайквэнди — муж леди Каленуиль и старший брат прославленного охотника Арастура — Арфередир.
— Твой сын здорово помог нам! — не угрожая лорду оружием, произнёс вождь. — Мы не были уверены в необходимости применять силу, а не просто в демонстрации, однако он убедил нас в том, что требуются решительные действия. Теперь ты всё знаешь, Каленовэ. Всё видел своими глазами. Забирай сына и суди. Я бы его не оставлял в живых на твоём месте, но признаю твоё право решать самому.
Фаиновэ успел удивиться, прежде чем оказался повален на снег. Копьё отбросили в сторону, руки скрутили за спиной, после чего подняли юного лорда на ноги и подвели к отцу.
— Возвращайтесь в дом! И не смейте выходить оттуда, пока не примете верного решения! — приказал семье Каленовэ Арфередир.
Копейщики и лучники, выставив оружие, начали напирать, оттесняя неугодного владыку на лестницу.
Ставленник Новэ Корабела мгновение помедлил, смотря в глаза сына, усмехнулся, пряча страх во взгляде.
— Дочь, уходи к матери, — сказал Каленовэ, а сам начал развязывать руки Фаиновэ, то ли нарочно делая это очень не торопясь, то ли скрывая за медлительностью непреодолимый страх.
Арфередир наблюдал.
— Твои воины живы, — произнёс вышедший из белого сумрака Медвежий Вождь, — они в надёжном месте ждут правильного решения своего лорда.
Справившись с верёвками, лорд Каленовэ взял сына под руку и повёл в дом, уже зная, что скажет семье: отступать поздно и некуда, значит, сдаваться нет смысла.
***
Палатку, почти не отличимую от тех, что поставили Солнечные Фирьяр, замело снегом точно так же, как и остальные. Зима подыграла леди Каленуиль, желавшей показать племени Мараха, что эльфы вовсе не превозносят себя над теми, что пришли следом.
Зима подыграла, и засыпала белым крошевом всех одинаково.
Линдиэль сама вошла к племяннице, несмотря на то, что все здесь величали дочь лорда Кирдана королевой, и можно было приказать, чтобы Каленуиль передали приказ немедленно явиться в шатёр своей владычицы.
Можно было, однако Линдиэль почему-то казалось неприятным подобное поведение. Возможно, сказывалось отсутствие привычки повелевать, но почему-то совсем не хотелось делать подобное обычным. Что за ограничение свободы атрибутами статуса? Хочу — иду. Надо — сделаю. Зачем вмешательство посторонних?
Увидев родственницу, Каленуиль сразу сообразила — разговор должен проходить наедине и дала понять служанкам, что надо уйти в соседнюю палатку, тоже почти не отличимую от жилищ Солнечных.
Взгляды эльфиек встретились, слова, казалось, вовсе не требовались, однако Линдиэль всё же произнесла:
— Что мы наделали, Каленуиль?
Сложно было признаться даже самой себе, однако именно принесённое соколом письмо заставило пересмотреть очень многое в собственной жизни.
— Мы?
Оссириандская леди встала, однако, не решаясь подойти, замерла.
— Да, Каленуиль, мы.
В зелёных глазах королевы отразилась единственная битва в жизни эльфийки, родившейся после долгой войны. Влагой слёз дрожало пламя горящей равнины Ард-Гален и гибнущие эльфы, которых послала на смерть сама Линдиэль, не испытывая ни жалости, ни сочувствия, не пытаясь просчитать, как уменьшить количество возможных жертв. Тогда леди не думала ни о чём и ни о ком, кроме своей мечты, и в желании обладать была бессердечна.
Однако сейчас даже надежда однажды раздавить обидчика померкла перед страхом осознания всего совершённого зла.
— Послушай, — Каленуиль вдруг заулыбалась, слегка двинула бёдрами, изогнула спину. Её изящные движения были соблазнительными даже под многослойной одеждой, и Линдиэль поняла — племянница именно так ведёт себя с воинственным мужем, поэтому Арфередир любит её, несмотря на то, чья она дочь. Ласковые руки леди легли на плечи королевы, губы придвинулись к уху: — Понимаешь, — шёпот прозвучал очень нежно, — всё происходящее сейчас — неизбежно. Лорд Новэ мог бы повлиять на ситуацию, но он ничего не делает. Возможно, идёт обмен письмами с моим отцом, но это никак не улучшает ситуацию.
— Я знаю, почему, — чуть отстранилась Линдиэль, потом убрала с себя руки племянницы и села у камина. — Лорд Новэ всегда, когда мне что-то казалось непонятным или странным, напоминал, что я не видела войны, не знаю, как выживать, и никогда не пойму тех, кто с подобным столкнулся. Лорд Новэ со своим народом оказался отрезан от остальных собратьев, помощи не было, и он взял единственно верную тактику: сидеть тихо, не высовываться, не провоцировать. И выжил. Теперь, вероятно, ситуация изменилась, а лорд Новэ — нет.
— Нам с тобой нет причин винить себя, — Каленуиль взяла вино, разлила по серебряным кубкам — да, кое-чем палатки эльфов всё же разительно отличались от жилищ смертных, у которых посуда в основном была из глины, дерева или простого стекла.
— Ты же знаешь, что Арфередир с отрядом заперли твоих родителей, сестру и брата в доме, не выпускают оттуда, а их охрану держат отдельно, как в тюрьме? — Линдиэль почувствовала, что не стоило пить: под действием хмеля самообладание начало отказывать, сдерживать эмоции оказалось непосильной задачей. — Это твоя семья! Отец, мать, сестра и брат! Каленовэ, каким бы ни был, для меня брат! Родной, понимаешь?
— Мы на чужой земле, — тихо и уже без игры произнесла леди. — Эта земля принадлежит Арфередиру, Арастуру, Аэгленду, другим Лайквэнди. Им, но не нам. Ты помнишь, что говорил тебе Арастур? Твоего сына приняли бы владыкой, однако, увы, ты бездетна, поэтому мы мало на что способны повлиять.
— Не знаю, как, — сказала Линдиэль, допивая кубок до дна, — но я сделаю эту землю своей.
Каленуиль улыбнулась, однако искренности в лице не было.
— Говорить можно многое, мечтать — о куда большем, — леди старалась оставаться милой, — но жить приходится с тем, что есть. Нам обеим тяжело думать, как одна часть семьи оказалась в заложниках у другой, однако надеяться на внезапную помощь смысла нет. Но знаешь… — Каленуиль снова искренне повеселела, — есть легенда про Нолдор, которые хотели получить прекрасные белоснежные корабли в форме лебедей, и столь сильно возжелали дивные суда, что взяли их силой, уничтожив всех, кто встал на пути. Нолдор не могут иначе, но и к себе не ждут иного отношения. Помнишь, я говорила, что ты слишком Нолдо? Пожалуй, в тебе нет главного: ты не хочешь победы любой ценой. Ты тоже желаешь заполучить прекрасный белоснежный корабль, который привезёт тебя на трон Оссирианда, но не можешь уничтожить препятствия.
— Те корабли были сожжены, — поморщилась Линдиэль.
— Да. Потому что цель была не в обладании судами.
— Я уведу смертных, — твёрдо заявила дочь Новэ Корабела, — не знаю, что будет дальше, но хотя бы одну проблему Оссирианда решить удастся. Без Долиона и племени Мараха к Каленовэ останется меньше претензий.
— Ты прекрасна, моя королева! — подняла кубок Каленуиль, снова налив вина.
Ветер качнул полы палатки, где-то далеко послышался смех и проклятья в адрес зимы. Эльфийки улыбнулись услышанному: люди с востока ругались именем Моргота Бауглира, значит, верно понимают, кто их враг.
Хорошее племя. Умное.
Этого и хотят Лайквэнди
— Господа охотники, — поклонился, осторожно выходя из дверей дома лорда Каленовэ, слуга, — я понимаю, что вы запретили моим владыкам покидать зал, который теперь стал и спальней, и трапезной, и библиотекой, ваши собратья бдительно дежурят по всему помещению, не давая сделать лишнего шагу, но вы же понимаете, что мне и моим помощникам необходимо продолжать заботиться о тех, кому я клялся в верности, поэтому мы должны иметь возможность ходить к колодцу, к реке, к выгребной яме, в конце концов. Не думаю, что вы готовы взять на себя всю эту работу.
Говоривший эльф очень сильно боялся. Страх дрожал на бледных губах, в нервно сжимавщих мешок руках.
— Вот, — слуга развязал шнурок, демонстрируя содержимое ноши, — мне просто нужно это вынести из дома…
Стражи кивнули, двое Лайквэнди пошли вместе с верным лорда Каленовэ в сторону леса.
— Интересно, — усмехнулся воин с тремя соколиными перьями на шапке, — долго нам здесь дежурить?
— И мне интересно, — хохотнул соратник, откусывая сушёную рыбку, — я бы на месте Каленовэ сидел до последнего просто из принципа. Прав, не прав — уже неважно. Главное — не уступить.
— И чего бы ты этим добился? — скривился третий страж, тоже с перьями на шапке.
— Понятия не имею! — рассмеялся охотник. — Полагаю, моя жена придушила бы меня во сне.
***
Распахнув дверь в комнату родителей, Гаэруиль бросилась к матери и расплакалась:
— Фаиновэ нас предал! Он хотел, чтобы нас убили!
— Нет, здесь вы не останетесь! — громко приказал вошедший следом копейщик, с которым были двое лучников. — Быстро в зал! С собой ничего не берёте! Увидим оружие — стреляем.
Элиан, побледнев, встала, покачнулась, одной рукой приобнимая рыдающую дочь, второй отложила книгу, вынула из волос костяные шпильки, державшие причёску.
— В зал!
Содрогнувшись от страшного голоса, эльфийки, всё так же обнявшись, покинули комнату и оказались в коридоре, по которому впереди шли Каленовэ с сыном и не менее дюжины Лайквэнди.
— Я тебя ненавижу! — крикнула мужу в спину Элиан. — Ты опозорил меня! Меня! Эльфийку из великого рода Денетора!
Стражники сдержанно посмеялись, провели семью лорда в зал и захлопнули двери.
— Слуги! — крикнул воин с нашивкой-медведем на груди. — Все сюда! Выходите! Мы вас пересчитаем и запишем имена! Кого не окажется в списке, кого сейчас я не увижу, больше в этот дом не войдут! У кого увижу оружие — руки переломаем!
Со всех сторон показалось перепуганные или с трудом сдерживавшие злобу эльфы, некоторые явно готовы были мстить за своего лорда, однако сейчас оказались бессильны перед внезапным нападением истинных хозяев Оссирианда.
— Я правильно понимаю, что готовить еду нам теперь запрещено? — скривилась женщина, поднявшаяся с нижнего уровня. — Любой повар вооружён так, что королевская армия от зависти лопнет.
— Мы за вами присмотрим, зависть королевской армии, — рассмеялся воин с медвежьей нашивкой. — А ещё, леди, сразу предупрежу: для нас готовить не нужно, поэтому не трудитесь искать ядовитые ягоды.
— Ради вас я пальцем не пошевелю! — эльфийка фыркнула и сама вписала себя в список слуг лорда.
За дверью зала, где заперли Каленовэ с семьёй, послышались выкрики.
***
Элиан, в последнее время тихая и не похожая сама на себя, теперь, высказывая мужу всё, что накопилось, не пытаясь сохранять лицо, вновь казалась прежней капризной леди, любящей напоминать о происхождении, по её мнению дающем безоговорочное превосходство над любым оппонентом.
— Я ради тебя ушла с прекрасного морского побережья, где все меня любили! Я страдала, уставая, в пути! На нас нападали морготовы твари! Но я всё ради тебя терпела! А ты добился того, что тебя предала твоя мерзкая сестра! А я говорила, что она мне не нравится! Ты выдал старшую дочь неизвестно за кого! Потом и среднюю тоже! И в итоге наш мальчик тебя стал презирать! Я его полностью поддерживаю и понимаю! Он не предатель! Это ты предатель! Ты заставил нас жить на дереве, словно мы белки или совы! Твои домишки, которые ты пытался называть дворцами, даже для прислуги не подходят!
Выкрикивая обвинения всё громче, леди металась по залу, встряхивая волосы и одёргивая длинную юбку, бесконечно поправляя пышные рукава и украшения.
Гаэруиль, поначалу пытавшаяся успокоить маму и саму себя, поняла бессмысленность стараний и села у окна, тихо вытирая слёзы. Фаиновэ стоял в дальнем конце зала, опустив голову и не решаясь пошевелиться, одними глазами наблюдая за сидевшим за столом для переговоров отцом.
Вошли трое слуг, принесли кровать, поставили у стены. Потом — ещё одну, ещё. Через некоторое время появились шкафы и сундуки, тумбочки, тюки с разными вещами, в том числе книгами и рукоделием.
— И теперь мы живём здесь! Ты понимаешь, к чему привёл свой род? Ты опозорил потомков Денетора! Память великого вождя! И ты ещё смел требовать от меня клятв в верности и отречение от детей! Мне стыдно, что я твоя жена, ничтожество!
Каленовэ первое время вздрагивал, когда открывалась дверь, или звучало его имя, потом перестал реагировать и на это. Гаэруиль в конце концов перестала плакать, попросила принести еды, подошла к брату, взяла под руку и села вместе с ним около маленького столика у кровати. Эльфийка задавала вопросы, но Фаиновэ молчал в ответ.
В очередной раз пожаловавшись на судьбу и глупость мужа, Элиан остановилась, глубоко вздохнула и осмотрелась. Лицо исказила злоба от понимания, что проникновенную речь никто давно не слушает, и внезапным затишьем решил воспользоваться сам лорд.
— Думайте, что хотите, — громко произнёс Каленовэ, встав и нависнув над столом, — можете уйти или остаться, но я не позволю лесным дикарям диктовать мне, сыну Избранника Вала Улмо, что мне делать. Я останусь здесь и не признаю над собой ничьей власти. Поверьте, Лайквэнди ничего нам не сделают. Они только пугают, но если мы покажем, что не боимся, бунтари отступят.
— Безумец! — снова набросилась на мужа Элиан. — Ты хочешь, чтобы мы рисковали ради твоих амбиций?!
— Куда вы пойдёте среди зимы? — лорд снова сел за стол.
— В Невраст! — леди стремительно бросилась к мужу и ударила по столу перед ним. — Я не собираюсь быть пленницей здесь! Гаэруиль! Фаиновэ! Мы уезжаем! Да, именно этого ждут от нас Лайквэнди, поэтому не станут препятствовать. Дети! Уезжаем!
Гаэруиль посмотрела на мать, на брата, на отца, снова на мать.
— Я обещала… — выдохнула дева.
— Никого это не волнует! Спасай свою жизнь и честь! — выкрикнула Элиан. — Лучше довериться зиме и дороге, нежели такому отцу и тем, кого он против нас настроил! Ты не понимаешь, да?
— Хорошо, — Гаэруиль встала и потянула за рукав брата. — Ты права, мама. Уезжаем. Но вместе с папой.
— Я остаюсь! — закричал Каленовэ так громко, что Элиан отпрянула и побледнела. — Вы не заставите меня покинуть Семь Рек! Это моя земля! Моя, слышите?!
За дверью засмеялись.
— Убедился? — леди развела руками. — Твои подданные готовы преклонить колени. Наслаждайся властью, а мы уезжаем. Собирайтесь, дети. Попрощайтесь с неудачником-отцом.
***
На лес опустилась морозная ночь. Далеко не первая в одиночестве после очередного дня в пустом зале. Там, за дверью кипела жизнь, порой просачиваясь в затихшее, словно могила, помещение, но ненадолго, и после короткого возрождения снова воцарялось гробовое молчание.
А за окном шёл снег. Снизу слышались голоса эльфов, сверху — птиц. Бесформенные хлопья и резные снежинки медленно опускались на землю, а иногда, подхватываемые ветром, взлетали к низким облакам.
Эта ночь будет для Каленовэ такой же, как многие до неё. А может, станет неповторимой, только для этого придётся совершить нечто, на что никогда не хватит смелости.
По крайней мере, не сегодня.
Гвиндор
Нежно-голубые глаза эльфа критически рассматривали барельефы на сводах пещеры, подсвеченные многочисленными факелами. Старший брат объяснял, как устроена вентиляция в этой части Нарготронда, как работает отвод дыма, чтобы тепло огня оставалось в залах и коридорах, а копоть уходила наружу, и не собиралась струйками дыма, способными выдать местоположение тайного города.
Старший брат рассказывал про водоотводы, защищающие вентиляционные шахты, стоки из самого города и про тайные ходы на случай нападения злобных кровожадных коротышек.
Старший брат охотно делился своими знаниями и умениями, готов был терпеливо обучать любого интересовавшегося, но Гвиндор каждый раз ощущал только резкий протест против даже ненавязчивого напутствия и объяснения — гордость юного лорда задевало всё, что было похоже на указание, даже если говоривший не смотрел свысока и общался на равных.
«Я сам всему научусь! — бросал в лицо доброжелательно настроенным эльфам Гвиндор. — Если что-то не получится, разберусь сам. Может, мне это вовсе без надобности!»
«Слишком гордый юнец», — нередко слышал про себя сын лорда Гуилина и каждый раз мысленно клялся, что однажды все обидчики поплатятся за злые слова.
— Красивый барельеф, — прервал молчание лорд-охотник Индвэ, хлопнув внука по плечу, — но нам пора идти. Предстоящий совет будет очень важным, нельзя опаздывать.
Гвиндор, движением руки дав понять, что его не надо трогать, фыркнул. Юный лорд знал — разговоры предстоят непростые, однако ему хотелось, чтобы именно его подождали все уважаемые в Нарготронде эльфы.
— Барельеф хорош, — снисходительно произнёс Гвиндор. — Но ничто не сравнится с красотой Арды. Ни один мастер не создаст столь дивного пейзажа, как на озере Иврин.
— И чтобы бывать там, надо подчиняться мне, — напомнил дед внуку.
Нехотя согласившись с неопровержимой истиной, второй сын Гуилина поспешил на совет. Если не удалось опоздать, значит, нужно войти в зал раньше того, с кем вместе прибыл.
***
В до нереального огромной пещере на берегу тонкой глубокой речки стоял непрерывный гул, сотканный из множества голосов. Совет ещё не начался, однако многие лорды, от совсем юных до родившихся в Светлом Амане Эпохи Древ или вовсе пробудившихся на берегах Куивиэнэн, уже начали обсуждать особо волновавшие вопросы.
— Я уехал из поселения беорингов, когда король Финдарато отправился в Дортонион, — рассказывал Миньятолос отцу и двоим летописцам, которые должны были подробно записывать всё, что происходило в отсутствие нарготрондского владыки, несмотря даже на тот факт, что Инголдо с большой вероятностью не стал бы читать ни один из составленных томов. — Король Финдарато задержался у смертных, потому что постоянно наваливались проблемы: то наводнение, то засуха, то лес рядом горит, то скотина дохнет… Нашему мудрому милосердному владыке пришлось обучать Младших заранее предугадывать последствия непогоды и собственной глупости. Мастер Гельмир без отдыха работал над проектами плотин, которые в состоянии построить даже Фирьяр.
Гвиндор вошёл в пещеру именно в тот момент, когда упомянули старшего брата, и прекрасное лицо эльфа исказилось гримасой зависти.
— Мы не обязаны тратить столько сил и ресурсов на Фирьяр, — заявил юный сын Гуилина, приблизившись к столу переговоров. — И я предлагаю начать совет с принятия решения, что Эльдар для Младших не няньки и не слуги. Это Младшие обязаны нас защищать, а мы им уже всё дали и более ничего не должны.
— Не помню, чтобы кто-то давал тебе слово, мамин любимчик, — зло усмехнулся Эрьярон, переглянувшись со следопытом Филинквэ в поисках поддержки. — Все знают моё отношение к Фирьяр, я его не скрываю, однако решение короля для меня важнее личных предпочтений.
Индвэ сел за стол сам и попытался жестом утихомирить внука, однако тот даже не думал подчиняться. Готовый, казалось, на что угодно ради повышенного внимания, Гвиндор расхохотался:
— Жену тебе тоже король выбирал? И как проходил отбор?
Миньятолос в ужасе посмотрел на отца, Орикон остался невозмутим, видимо, решив, что конфликт лучше игнорировать — Эрьярон хоть и вспыльчивый эльф, разум всё же преобладает над эмоциями. По крайней мере, так было до этого дня.
— О наших личных делах мы поговорим после совета, — очень угрожающе изменился в лице воин короля. — А сейчас есть более важные для Нарготронда вопросы, которые требуется обсудить немедленно.
Гвиндор фыркнул и сел, всем видом показывая, что Эрьярон пожалеет о неуважении к мнению юного лорда. На многих лицах появились насмешливые улыбки.
— Как видите, — заговорил Орикон, оборачиваясь к летописцам, — сегодня с нами нет наугрим, и это не случайно. Пока король Финдарато не в городе, Нарготронд будет полностью закрыт для любых посетителей, независимо от их целей.
— Согласен, — подал голос Филинквэ, вскользь посмотрев на соседей справа и слева: эти эльфы с самого основания тайного убежища не покидали пещер и занимались не слишком интересной работой — перезаключали торговые договора, пересчитывали казну, проверяли сохранность рукописей и спрашивали с охотников и ответственных за урожаи отчёты о каждой вылазке. — Лично я не хочу не совпасть во мнении с государем о том, кого впускать, кого нет, кто нам друг, кто недруг. Короля нет — города тоже.
Старший летописец неодобрительно взглянул на разведчика, однако промолчал.
— А Тол-Сирион? — спросил Миньятолос отца. — С ними тоже прерываем связь?
— Я помню твоё мнение, — не слишком радостно произнёс Орикон, — однако считаю, что да, и с Тол-Сирионом надо прервать общение, потому что король Финдарато находится в Дортонионе открыто, и кому надо, свяжутся с ним непосредственно.
— Да! — снова заставил обратить на себя внимание Гвиндор. — Мы отгородимся от мира, не будем ничего решать, и просто сбережём до возвращения владыки то, что имеем. И никаких чужаков!
Летописцы с сомнением переглянулись, двое следопытов из друзей Индвэ явно напряглись.
— Волей короля Инголдо лордами не по заслугам стали те, кому посчастливилось родиться в Нарготронде, — заговорил Эрьярон, заметив, что не всем нравится идея затаиться под землёй, полностью отрезав себя от внешнего мира, — теперь прошедшие Хэлкараксэ и кровопролитные сражения герои обязаны считаться с мнением юнцов, не видевших ничего, кроме маминой юбки. Не мне решать, правильно это или нет, однако все мы — лорды Нарготронда, все имеем здесь свои территории, слуг, места в правящем совете, кто-то успешно торгует, в том числе и с далёкими соседями. Мы все заинтересованы в процветании города и прекрасно знаем, что процветает в сыром закрытом подземелье.
— Ты оскорбляешь собратьев сравнением с плесенью, — осторожно сказал Орикон. — Пойми, друг, мы выбираем более удобный путь. Никто из нас точно не знает, кого король Финдарато считает друзьями, а кого нет, поэтому мы просто не хотим угадывать, рискуя поплатиться положением.
— Вот и договорились! — Гвиндор встал и бросил в Эрьярона скомканный лист бумаги. — И с тобой договорились. Я жду на берегу у поворота ручья.
Индвэ, краснея от стыда, опустил глаза. Проводив юного лорда ненавидящим взглядом, Эрьярон усмехнулся и развернул листок, на котором оказался нарисован гротескный эльф с отрубленной ушастой головой и утыканным стрелами круглым телом.
— Даже не мечтай, троллёныш, — прошипел воин, а потом обратился к деду Гвиндора: — Не бойся, я проучу наглеца, не причинив ему вреда. Мама может не беспокоиться.
— Не сдержишь слово — пожалеешь, — тихо, с угрозой произнёс Индвэ, медленно подняв глаза на Эрьярона. — Я не буду вам мешать, но за свою семью стану мстить, если ей нанесут вред.
Снисходительно улыбнувшись, воин с поклоном покинул утопавший в полумраке зал. Орикон проводил его взглядом и, словно ничего не случилось, продолжил говорить о делах.
***
Коридор пещеры резко уходил вниз, потолок опускался, и до него уже можно было достать рукой, а противоположный берег ручья превратился в отвесную стену.
Взявший лучшее из внешних черт родителей, но худшее от характеров, юный Гвиндор, несмотря на средиземское происхождение, не уступал в красоте большинству валинорских собратьев, и, зная это, сын Гуилина смотрел с превосходством на подходившего из мрака Эрьярона, освещавшего себе путь голубоватым фонарём.
— Зажечь факел проще, чем сделать такую вещь и поддерживать её свечение, — подняв к лицу холодную колбу, защищённую двойным стеклом и металлом, свившимся лепестками в кованый узор, сообщил воин. — Однако огонь опаснее, особенно в пещере с глубокими разломами. Феанаро Куруфинвэ был умён, и знал, как принести свет, не устроив катастрофу. А ты, сын Гуилина, сейчас несёшься с открытым огнём в шахту, о которой знаешь только то, что она существует.
Шум волн ручья будто нарочно пытался заглушить слова эльфа, и Гвиндор больше прислушивался к воде, нежели к речам собрата.
— Скажи или лучше покажи, — верный короля Финдарато остановился на безопасном расстоянии от юного лорда, — как ты представлял наше общение наедине? Рисунок я видел, и это слишком неправдоподобно. Ты ведь не настолько глуп, чтобы всерьёз мне угрожать расправой, которую всё равно не сможешь учинить?
Гвиндор не увидел в лице защитника Нарготронда никаких изменений, однако вдруг понял — лучше отступить. Чувство опасности заставило задуматься о срочном поиске выхода из положения.
— Никак не представлял, — пожал плечами сын Гуилина, делая осторожные шаги назад. — Я даже не знаю, зачем стал пререкаться с тобой. Понимаю, что мне следует искупить вину, только…
Гвиндор не успел договорить. Он даже не понял, как оказался в ледяной воде. Ошарашенный произошедшим, эльф потерял дар речи и, вынырнув, уставился на спокойно стоявшего среди камней Эрьярона. Попытавшись выбраться на берег, юный лорд под ударом кулака снова улетел назад в поток, а подняв над водой голову, увидел направленный в лицо длинный кинжал.
— Можно простить многое даже без извинений, — серьёзно сказал верный короля, — но угрозы — никогда.
Гвиндор испугался по-настоящему: стало понятно — воин не даст выйти на берег, а с другой стороны потока — отвесная стена. Вниз по речушке — водопад, плыть туда опасно, значит, придётся грести против течения до места, где можно будет выбраться из ледяной воды. Но это далеко, можно утонуть, если сведёт ноги.
— Прости! — в ужасе крикнул юный лорд. — Прости! Я никогда больше не стану тебе угрожать и насмехаться!
Эрьярон по-прежнему сохранял невозмутимое спокойствие.
— Ты же знаешь, что я родился в Валиноре, — заговорил, не опуская оружие, воин. — Может, я был в Альквалондэ во время сражения. Может, я братоубийца. Что если я уже переступил последнюю черту, и мне всё равно, кого лишать жизни и в каком количестве? Ты ничего обо мне не знаешь, — эльф пошёл параллельно боровшемуся с ледяными волнами Гвиндору, не оставляя надежды на спасение. — Может быть, в Альквалондэ я убивал безоружных мужчин, женщин и детей, а потом умывался их кровью? Как ты думаешь, кто-нибудь расскажет о таком посторонним?
— Прости меня! Умоляю! — голос юного лорда задрожал, синие губы зашевелились с трудом. — Я клянусь, что больше никогда не стану насмехаться над тобой! Вообще ни над кем!
— Никогда и никто не расскажет о себе подобного, — продолжал верный короля, — поэтому нельзя нападать на державшего оружие с угрозами и оскорблениями.
— Клянусь! — Гвиндор почувствовал, как немеют конечности. От страха или холода дышать стало тяжело.
— Тебя могут убить.
Эрьярон остановился и опустил клинок. Надеясь, что это помилование, Гвиндор вылез из потока, дрожа и практически не чувствуя ни рук ни ног.
— Беги домой, — усмехнулся верный короля, — и напейся крепкого вина. Захочешь поговорить снова — выбирай более безопасное место. До встречи, лорд.
С трудом поднявшись с четверенек, младший сын Гуилина бросился бежать так быстро, как смог, оставляя за собой мокрый след.
Эрьярон бесшумно вогнал клинок в ножны, поднял фонарь и не спеша пошёл обратно на совет, хотя и знал, что ничего важного и приятного для себя там не услышит.
О мечтах верных слуг
Белоснежные легконогие скакуны, украшенные золотом и дорогими зелёными тканями, ворвались в предрассветный сумрак на опушке соснового леса, и стражи, охранявшие дорогу на дортонионской границе, сразу же учтиво поприветствовали высоких гостей.
Король Финдарато Инголдо, гордо восседая в седле, блистая украшениями и делая вид, будто занят исключительно поддержанием красоты причёски и мантии, внимательно посмотрел на воинов, от которых зависела безопасность не столько владений Ангарато и Айканаро, сколько Нарготронда. Впечатления остались спорные: двое эльфов, узнав владыку, обрадовались встрече и начали короткими командами объяснять троим сразу же насторожившимся смертным, что перед ними тот самый Ном. Фирьяр фальшиво заулыбались, пригляделись и только потом заулыбались искренне.
Успели забыть? Так быстро?
Финдарато хорошо помнил этих воинов сидевшими у костра охотниками в шкурах, это было совсем…
Недавно?
Да, для эльфа — мгновение назад, а у Младших прошла целая вечность — вон, один из мужчин уже совсем седой…
Оглянувшись на гордо гарцевавшего рядом Беора, всё ещё молодого и весёлого, такого же восхищённого и счастливого быть слугой великого Солнечного Короля, владыка Нарготронда, Дортониона, Тол-Сириона и многих окрестных земель поймал себя на мысли, что не хочет видеть верного дикаря старым, больным, а потом — мёртвым. Конечно, пока он ещё юн… Или уже не юн, а давно взрослый мужчина? Когда успело пройти столько времени?
Вымощенная бело-серым камнем дорога повернула, огибая прекрасное лесное озеро, из одной из повозок раздался восхищённый хриплый голос:
— Красиво как! Теперь и помереть не жалко!
Финдарато решил для себя, что этого не слышал: маленький уродец Огогом, умнейший из всех встреченных дикарей, и так вечно хворавший, после смерти матери совсем сдал, а когда — вечность назад — нарготрондский правитель приехал в поселение Беорингов и после длительного пребывания среди защитников своих границ предложил Беору поехать в Дортонион, чтобы впоследствии выделить часть грамотных и порядочных собратьев для помощи войску лорда Айканаро, Огогом потребовал взять его в путешествие, утверждая, что лучше умереть в дороге, любуясь красотами родной земли, чем подохнуть взаперти. Пообещав не доставлять много хлопот и обходиться помощью только одного знахаря, а лучше даже не лекаря, а собутыльника, маленький мудрец взял самое необходимое — в основном книги — и присоединился к поездке.
— Зарисуйте это озеро! — приказал Беор своим собратьям, которых взял исключительно для создания летописи в пути.
Финдарато никак не прокомментировал поведение верного подданного, однако решил для себя, что при случае расскажет и нарисует для него валинорские дороги и лесные водоёмы Эпохи Древ.
— Эдрахиль, — обернулся король к юному лорду, которого гордо именовал оруженосцем владыки величайшего королевства, и порой заставлял оказывать себе совсем не требовавшуюся помощь, — скажи, не прицепился ли к моим волосам или мантии какой-нибудь сухой листок?
— Беспокоиться не о чем — лес хвойный, — всё-таки проверив, поклонился в седле средний сын лорда Орикона, — мой король.
Финдарато весело рассмеялся.
Догадываясь, что смертные скоро устанут в дороге, Инголдо отправил гонцов вперёд, а сам принялся размышлять, как объяснит кузену опоздание на несколько лет. Разумеется, виноват Моргот, но Айканаро может потребовать более подробного описания злодеяний врага, задержавших великого короля в дороге. Может, поручить Беору придумать сказочную историю о приключениях эльфийского владыки по пути из тайной пещеры в сосновый лес? У него точно получится захватывающий рассказ! А главное, этот смертный будет счастлив.
***
Музыка звенела на площади со всех сторон, всюду пели и танцевали весёлые эльфы, кое-где попадались группы наугрим, присоединившиеся к гуляниям в основном с одной целью — продать свой товар, однако то и дело бородачи с радостью восклицали одно и то же имя, прославляя вовсе не дортонионских владык.
— Фелагунд, — улыбнулась леди Эльдалотэ своему королю, повторив дарованный подгорным народом титул, — все знают, кому нужно поклоняться.
— Увы, моя дорогая, — мечтательно подняв глаза к потолку обеденного зала, вздохнул Финдарато, — этого знать не может совершенно никто. Вдруг по воле Рока, — король перевёл взгляд на мрачного сына лорда Ангарато, неподвижно сидевшего около нетронутого вина и угощения, — однажды всеми Нолдор станет править поистине достойный владыка, равного которому не было никогда в истории. Может быть, это будешь ты, Арагарон Артахэру. Ты станешь новым Светом Звёзд для эльфов, уставших от тьмы и жгучего пламени Анар. Может быть.
— Боюсь, для этого должно произойти слишком много плохого, — отозвался Ангарато, поднимая бокал. — За будущую славную победу!
Лорд Халиндвэ, вместе с женой и сыном сопровождавшие в Дортонион короля Финдарато и сидевшие за столом с владыками, поддержали тост. Эдрахиль, воспользовавшись тем, что его господин занялся беседой, просто молчал и слушал.
После того, как у отца родился ещё один сын, юный лорд-оруженосец всё чаще стал замечать в свой адрес обращение «средний», будто это его новое второе имя.
Эдрахиль Энедрион, Эдрахиль Энедрион!
С другой стороны, в подобной ситуации оказалось немало плюсов: на старшем в семье Миньятолосе всегда было слишком много ответственности, и порой казалось, будто ему приходится играть роль и главы семьи, и лорда Нарготронда, и советника короля. Быть младшим ребёнком Эдрахилю не нравилось из-за бесконечного повышенного внимания: другие дети что-то сделают — родители не заметят, но если это самый маленький…
Теперь ноша упала с плеч, маминой игрушкой стал недавно родившийся братик, и юный лорд вздохнул свободно: теперь можно тихо сидеть и наблюдать, быть Эдрахилем Энедрионом, а значит, не выделяться ни в лучшую, ни в худшую или неудобную сторону.
Осталось разгадать лишь одну загадку, и это загадкой был сам король Финдарато Инголдо.
Юный лорд-оруженосец никак не мог понять, что хочет от него владыка. Было очевидно, что в голове Мудрого Фелагунда родился некий образ идеального слуги, вероятно, где-то увиденный или полностью выдуманный, и Эдрахиль осознавал, что каждый раз разочаровывает своего господина, не соответствуя совершенной модели.
Однажды осмелившись уточнить, что сделал не так, лорд-слуга-оруженосец-средний-сын услышал новую загадку:
«А если бы у меня была одна рука? Или вовсе я был бы без рук?»
Эдрахиль уверился — именно в этом вопросе и крылся исчерпывающий ответ, только узнать его не представлялось возможным. Может быть, со временем…
Когда подняли новый тост за будущее Дортониона, лорд-слуга подлил королю вина, добавил угощения в тарелку, положил ещё одну салфетку и продолжил наблюдать и слушать, однако в этом момент в зале появился владыка Айканаро. Для полноты картины не хватило только раската грома и удара молнии.
— Фелагунд, значит, — угрожающе сверкнул сияющими валинорским светом глазами лорд. — Гномий друг. Речь шла о визите эпоху назад, однако ты не соизволил исполнить собственное обещание! И оправдания твоих смертных, картаво и шепеляво вякавших, будто именно их беды задержали тебя, со мной не сработают!
«Воистину Злой Огонь», — подумал Эдрахиль, смотря на готового броситься в бой эльфа с буйными золотыми кудрями.
— Беор не врал, — улыбнулся Финдарато, поднимая бокал.
— Даже о том, что по дороге на вас напали тролли, размером со скалу, а потом из озера вылез змей, толщиной с бревно, которому надо было на другую сторону леса, и вы три года ждали, когда тело гада, бесконечно длинное, наконец, переползёт тропу?!
Засмеялся даже мрачный молчаливый Арагарон.
— Да, — невозмутимо согласился король, — всё именно так и было.
— Прекрасно, — Айканаро выпил вина, хлопнул племянника по плечу и, сверкнув украшениями на зелёном платье, скрестил руки на груди. — Я буду ждать у себя, Фелагунд. Вижу, ты прибыл с подмогой, и это хорошо, но для разговора ты нужен мне один.
— Тогда зачем откладывать? — Финдарато встал из-за стола. — Я скоро вернусь, друзья мои, — блистательно и крайне мило улыбнулся король. — Веселитесь и мечтайте о будущем смелее.
Эдрахиль молча поклонился. Да, у лорда-слуги тоже была мечта, но он бы никогда её не озвучил.
***
В кабинете лорда Айканаро, как и во всём его крыле дворца, одного из многих, выстроенных в разных частях Дортониона, ощущался аромат хвои из-за всюду расставленных в горшках сосновых саженцев. Финдарато засмотрелся на юные растения, и из размышлений вернул в реальность только громкий голос родича:
— Ты их мне подсунул, ты и помогай!
— За этим я и приехал, — пожал плечами Финдарато, вспоминая случившееся в Хэлкараксэ и пытаясь понять, станет ли Айканаро пробовать отомстить. Или побоится?
— Тогда слушай о моих проблемах. Можешь присесть, можешь ходить, как пожелаешь, король, потому что это надолго. Главная, пожалуй, беда в том, что даже выучив язык, эти существа постоянно всё забывают, а что помнят, то понимают неправильно! И не говори мне, что я и мои верные плохо объясняем! Мне нужна конкретика, Фелагунд! И ещё.
Айканаро бросил на стол перед родичем смятый листок.
— Ты знаешь, что я публично изгнал из своей земли того гада, который оскорбил меня, — прорычал лорд, — я думал, этого достаточно, но недавно получил письмо. Да, оно без подписи, но его прислали из Барад Эйтель, а оттуда больше некому отправлять мне такое. Посмотри и скажи, как я должен поступать с подобными искаженцами? Казнить на площади своими руками? Как мне заставить их уважать моё мнение?!
Финдарато взял листок.
— Да, — прочитав текст, покачал головой Инголдо, — задумка хороша, но рифма отвратительно хромает. Хотя, брат мой, я знаю, как это исправить. Слушай:
«Снова от меня ветер злых перемен тебя уносит,
Не оставив мне даже тени взамен,
И он не спросит,
Может быть, хочу улететь я с тобой
Жёлтой осенней листвой,
Птицей за синей мечтой.
Каждый раз, как только спускается ночь
На спящий город,
Я бегу из дома бессонного прочь
В тоску и холод,
Я ищу среди снов безликих тебя,
Но в двери нового дня,
Я вновь иду без тебя.
Позови меня с собой,
Я приду сквозь злые ночи,
Я отправлюсь за тобой,
Что бы путь мне ни пророчил,
Я приду туда, где ты
Нарисуешь в небе солнце,
Где разбитые мечты
Обретают снова силу высоты».
Теперь нравится?
Айканаро побагровел.
— Ладно, ладно, — почти не смеясь, отложил листок Финдарато и снова залюбовался саженцем. — Думаю, проблема в тебе, Нарьо. Пока ты не женат, смертные как-то неправильно тебя воспринимают.
— Я устал слышать, что дело во мне, — процедил сквозь стиснутые зубы лорд. — Мы с верными по-разному пытались найти подход к Фирьяр, но это какой-то мрак! Они ничего не помнят, им приходится повторять одно и то же по сотне раз, прежде, чем в их головах появится смутное понимание ситуации! Слушай, Фелагунд, если это Дети Эру, я отказываюсь верить в Великий Замысел.
Покачав головой, Финдарато стал серьёзным:
— Опасные речи ты произносишь, кузен. Не могу сказать, что не согласен с тобой, однако, как я уже говорил, Младшие созданы не для того, чтобы быть умными. Они живут мало, и из этого короткого срока здоровье позволяет им полноценно существовать всего две-три дюжины лет. Зато агрессии в них сколько! Эру создал Младших в помощь нам. Это наше войско, которое не жалко отправить на передовую, только его надо обучить. Смертные должны знать, кто враг, а кто нет, и не забыть об этом даже в момент отчаяния и страха. Скажи мне, Нарьо, какая тебе разница, что пишет какой-то сумасшедший, если всего через пару дюжин лет его не станет? Веди себя достойно, и новые поколения не посмеют смотреть на тебя косо.
Айканаро вздохнул, смял листок и выбросил в камин.
— Я не просто так привёз Беора, — сказал Финдарато, залюбовавшись саженцами, — этот муж именно тот, кто на понятном смертным языке способен объяснить, как правильно любить эльфов и ненавидеть Моргота. Увы, Нарьо, таких, как Беор либо очень мало, либо нет вовсе.
Со вздохом кивнув, дортонионский лорд пододвинул к краю стола стопку бумаг, давая понять, что королю необходимо с ними ознакомиться. Обречённо кивнув, владыка оторвался от созерцания сосенок и взялся за записи.
Очень хотелось сказать, что сам давно жалеет о знакомстве с Младшими, однако Финдарато понимал: это именно то, что никто и никогда не должен от него услышать.
***
— Я расскажу вам про Храбреца Однорукого и про прекрасную Чаровницу — любовь его пылкую! — развлекал запавшей в душу историей толпу собратьев Беор. — И про то, как светлое чувство сильнее оружия, и как оковы любые разбить способно!
Соплеменника узнавали немногие. Да, то и дело звучали слова: «О, так это тот самый Жуух!», однако большинство не помнили юношу дикарём или не хотели помнить.
Жизнь Фирьяр круто изменилась, и никто не хотел бы вернуться в лес к кострам и холодному жилью даже мысленно.
Кто-то стал подыгрывать Беору на гуслях, кто-то хлопать в ладоши, а сам верный слуга эльфийского короля любовался только одной юной девой, румяной и пышногрудой, с длинными тёмными косами. Молодому мужчине хотелось представлять её исебя частью дивной эльфийской легенды, и мечта казалась вполне осуществимой, если, конечно, эта красавица умеет читать.
Примечание к части
Песня Татьяны Снежиной "Позови меня с собой"
"Бауглир" означает "тиран"
Путь в горы внезапно преградила способная нести смерть живая стена, и Линдиэль опешила.
— По приказу принца Финдекано Нолофинвиона… — заговорил страж в фиолетовом плаще, и дочь лорда Новэ Корабела почувствовала падение в бездну.
Конечно! Что ещё мог сделать обидевшийся на правду гордец, которому не удалось — на этот раз — безнаказанно унизить влюблённую женщину? Разумеется, начать ей угрожать тюрьмой, изгнанием, казнью!
— Гер-р-рой, — неслышно прорычала рассерженной рысью Линдиэль. — Слабак!
Одновременно захотелось и умереть самой, и убить обидчика, и выжить, добиваясь большего, чем смог Астальдо, прославившийся одним-единственным подвигом.
Дочь Новэ Корабела обернулась. Дороги вперёд не оказалось, но и отступать уже было нельзя — позади остался слишком долгий и тяжёлый путь, постоянно прерывавшийся то на роды жены, дочери или сестры вождя Мараха или какой-то иной женщины, то нужно было сколотить новые телеги, то сугробы оказывались непроходимыми, или грязь слишком топкой. Малах, самый сильный сын Мараха, уже начинал спорить с отцом за лидерство, и это противостояние тоже тормозило продвижение на запад. А теперь, когда обещанная цель, та самая крепость, которая стараниями Линдиэль стала для Солнечных синонимом светлого героического будущего, оказалась недосягаемой, эльфийка всерьёз испугалась за свою жизнь. Кто знает, как поступят дикари, если им сообщить, что всё было зря?
«Я должна что-то придумать! — заставляла себя представить нечто, кроме штурма заслона, оссириандская королева. — Нельзя сдаваться!»
Сквозь наворачивавшиеся на глаза слёзы эльфийка посмотрела на своих воинов и слуг, потом — на племя. В ожидании возможности продолжить путь бойцы снова начали соревноваться в силе, а некоторые развлекались, перекрикиваясь с горным эхом. Хорошо, что здесь не бывает лавин и камнепадов.
— Мы не присоединимся к армии принца, — через силу усмехнулась Линдиэль, — мы станем войском короля.
Посмотрев на верных и выбрав из них гонца, дочь лорда Новэ хмыкнула увереннее:
— Лети стрелой к верховному нолдорану Финголфину, и передай такие слова: «Принц Финдекано оскорбил владычицу Края Семи Рек, угрожал ей лично и войску, которое она привела для помощи в войне против общего врага. Если верховный нолдоран поступит столь же непочтительно, как и его сын, владычица Семи Рек будет вынуждена увести воинов в…
Линдиэль сделала глубокий вдох и рассмеялась.
— В Химринг. В путь, гонец!
Снова обернувшись на племя Мараха, леди решила, что громкие слова о внезапном повышении статуса с «армии принца» до «войска короля» должно скрасить новые предстоящие трудности пути.
Воодушевлённая собственной находчивостью Линдиэль поймала себя на ощущении, что плакать уже почти не хочется.
***
Верховный нолдоран долго стоял у окна своего дворца, окружённый безмолвными портретами родных эльфов, однако выглядел напряжённо и потерянно, словно находился среди вооружённых до зубов врагов.
Аклариквет вошёл в зал по первому зову и сразу же сел на своё обычное место, принявшись играть на всегда ожидавшей своего хозяина арфе. Невольно вспоминались два других важных для музыканта инструмента: серебряный лебедь из Альквалондэ, подаренный племянницам и сгинувший вместе с ними, и «Вредина-Загогулина» принца Финдекано, которая практически всегда молчала и оставалась неприкосновенной.
— О чём ты поёшь, Вильварин, когда никто тебя не слышит? — спросил вдруг Нолофинвэ, отвернувшись от окна.
Менестрель был уверен — случилось что-то плохое, о чём он пока не знает, либо не в курсе всех отрицательных сторон известного события или обстоятельств.
— О разном, — попытался уйти от ответа Аклариквет, не желая делиться музыкой, посвящённой Алой Леди.
— И что это — разное?
Вопрос был поставлен жёстко. Что произошло? Менестрель, видя и чувствуя взгляд короля, понял — верховный нолдоран не собирается выпытывать любовные истории своего певца, Нолофинвэ интересует — осуждают ли его за глаза самые ближайшие доверенные советники. Но надо ли говорить о том, что догадался о подозрениях?
— Наедине с собой, — напрягся Аклариквет, и музыка зазвучала скованно, глухо, — обычно поют о недостижимом, с неимением чего невозможно смириться. Или о каких-то сильных впечатлениях, которые не хочется выплёскивать на слушателей. А ещё бывает, что нравится идея песни или одна её строка, а всё в целом — нет. Такие произведения тоже остаются лично автору.
— Либо страшно за последствия пения, да?
Менестрель почувствовал проступающий холодный пот. За долгие годы службы сначала принцу, а потом и королю Нолофинвэ музыкант понял важную вещь: если его господин начал кого-то подозревать в неверности, добром это не кончится. А что делать презираемому всеми Аклариквету, если его изгонят из королевского совета? Сколько проживёт оставшийся без покровительства певец, ославивший всех сильных мира?
— Мне не привыкать, — грустно рассмеялся менестрель. — Я очень давно пою на публику то, за что могу лишиться жизни.
— Но ведь никто не в состоянии быть по-настоящему благосклонным к сюзерену, который заставляет поступаться добрым именем, рискуя быть убитым.
— Это было моё решение, мой выбор, владыка! — Аклариквет очень надеялся, что речь прозвучала искренне. — Я знал, что меня станут обвинять в бесчестии.
— Не ври, ты не мог представить, насколько далеко всё зайдёт.
В голосе верховного нолдорана прозвучал приговор.
— Да, никто из нас этого не представлял, — попытался отмахнуться менестрель, ловя себя на мысли, что сейчас король очень сильно задевает гордость своего верного и одного из самых самоотверженных подданных.
Опасное чувство глубочайшей обиды было крайне неуместно, Аклариквет поклялся себе, что после, в одиночестве выплеснет злость любым способом, каким захочет, но сейчас нельзя поддаваться эмоциям! Ни в коем случае! Это потом, а не сейчас, можно будет вспомнить страх перед Нолдор и Тэлери в Альквалондэ, бессмысленные извинения на коленях у ног Нерданель; едва не убившие чары Финдарато Инголдо, ужас, испытанный во время Праздника Объединения, когда словно из-под земли возникло войско лорда Маэдроса, стыд и опасения, тревоги за своих артистов каждый раз, когда появляется принц Финдекано… Не сейчас!
«Да как он смеет сомневаться во мне?!» — всё равно крутилась в голове адресованная королю обида.
— И всё-таки ты снова уходишь от ответа, Вильварин, — верховный нолдоран облокотился на подоконник, стоя напротив портрета отца. — Думаешь, я не догадываюсь, на чём держится верность?
Понимание происходящего обрушилось лавиной камней, выбив почву из-под ног. Менестрель осознал, что король Нолофинвэ бессилен перед торговой политикой Таргелиона, поэтому богатство Хитлума стремительно тает, и оплачивать преданность подданных становится…
Нечем?
Но означает ли это грядущую свободу для королевского менестреля? Нет, это смертный приговор для продавшего свою честь и талант певца.
— Да, — сдался Аклариквет, дрожащими пальцами касаясь превратившихся в лезвия струн, — я понимаю. И пою в одиночестве об этом. Я не считаю, что такая музыка должна звучать на публику.
— Но сейчас публика сама требует, — угрожающе прищурился верховный нолдоран, — она приказывает.
Судорожно собирая слова в строки и наскоро рифмуя, музыкант заиграл одну из любимейших мелодий в обратной последовательности.
— Чести славу поет безмолвие, — заливаясь краской, сдавленно потянул тему Аклариквет. — Чести славу поет безумие,
Честь в чести у прекраснословия,
Не в чести у благоразумия.
Нолофинвэ усмехнулся и отвернулся к окну. Неужели этого достаточно для восстановления доверия? Конечно, можно было бы применить чары, но ведь король это почувствует, и станет только хуже.
— Честь — мерило супружней верности,
Честь — мерило солдатской доблести,
Честь шагает в обнимку с дерзостью,
Честь шагает в обнимку с гордостью!
По изменившемуся лицу короля менестрель понял, что именно такого «откровения» от подданного и ждали, а в другое просто не поверили бы.
— Честью клянутся и поступаются, — сами собой рождались стихи. — Честью служат и честью просят,
Честь продается и покупается,
Честь добывают и с честью носят.
Честь по чести — как кровь по лезвию:
Стон клинка похоронной вестью.
Честь в ближайшем родстве с бессмертием,
Честь в ближайшем родстве со смертью!
Кодекс чести начертан пурпуром,
Честь и кровь неразрывно связаны.
Честной сталью в игре по-крупному
Честь оказана! Честь оказана!
Аклариквет понял, что может бесконечно петь, по-разному обыгрывая честь и бесчестье, но вдруг король поднял ладонь, давая знак замолчать. Увлёкшийся музыкой певец почувствовал новую обиду — его прервали.
«Что? — мысленно посмеялся сам над собой менестрель. — Уважения захотелось? С чего бы это вдруг? Поздно, певец, поздно».
— Ты знаешь, о чём я думал? — задал портрету отца вопрос верховный нолдоран, явно ожидая ответной реакции.
— О том, как исправить ситуацию с торговым союзом, — осторожно предположил Аклариквет, полагая, что спрашивали всё же его.
— Именно, — Нолофинвэ застыл. — Порой мне кажется, что я не смогу ничего сделать, не пролив кровь. И делать это надо сейчас, пока у меня ещё есть средства на собственную армию, независимую от Барад Эйтель. Появление леди Линдиэль и её войска так своевременно! Я ведь могу предложить Оссирианду объединить усилия и уничтожить их дерзкого соседа.
— Но Химринг… — начал было Аклариквет.
— Племянник Маэдроса — мой заложник, — голос верховного нолдорана страшно поменялся. — Он умрёт первым, если Химринг попытается восстать против меня.
Менестрель хотел что-то возразить, только не смог придумать аргументов. Не говорить же о чести, в самом деле!
— Но, боюсь, мне не хватит ресурсов, — сник вдруг Нолофинвэ. — Я глупец и слабак. Ступив на тропу тирании, нужно было идти до конца, а я спасовал. Я испугался титула Бауглир, ведь Моргота так называют, а я лучше него. Я упустил возможность быть полноправным королём, а для этого нужно было лишь отречься от милосердия. Я считал, что применив силу к одному только Третьему Финвэ, смогу подчинить остальных сыновей Феанаро бескровно, а надо было навязать им бой и убить их всех. Я ведь понимал, что должен так поступить! Но я не хотел быть Бауглиром, не хотел признавать себя таким. Тиран! Это же оскорбление! А надо было просто называть вещи своими именами, признаться самому себе, что да, я тиран, и поступать соответственно.
Аклариквет хотел попытаться сказать о верности милосердного выбора, чем бы он ни обернулся, но верховный нолдоран вдруг выкрикнул:
— Не смей спорить, певец! Я знаю, что прав сейчас, а не был тогда! Скажи мне лишь, какова вероятность, что я смогу объяснить Фирьяр, которых приведёт леди Линдиэль, что надо уничтожить врага их королевы, и это важнее, чем Моргот?
— Это вероятно, — напрягся менестрель. — Стоит попробовать.
— Ты ответил, не думая, — вздохнул Нолофинвэ, снова посмотрев на портрет отца. — Нет, я должен остаться светлым эльфом. Иначе, чем я лучше…
Не договорив, верховный нолдоран улыбнулся светочу Ариэн в окне.
— Народ на площади веселится, как всегда, — лицо короля стало неприятной маской, — и я знаю, кто сеет зёрна беззаботной радости. Вон они — твои артисты, заводящие толпу: один с арфой, другой пляшет, третий что-то рассказывает. Но моя доброта скоро сделает их нищими, и как они запоют тогда?
— Мы уже не сможем сочинять и исполнять другие песни, — серьёзно произнёс Аклариквет, и пугающее обречённостью откровение заставило потухший взгляд Нолофинвэ засиять жизнью.
— Ты знаешь, что Маэдрос устраивал пышное торжество, на которое очень выборочно пригласил гостей? — бодро и заинтересованно заговорил король. — Это было сделано на моё золото, признанное низкопробным? Вряд ли. Химринг нашёл новых покровителей! Но я не бауглир, я не брошу Карнифинвэ в темницу и не стану морить голодом, чтобы повлиять на ситуацию.
Внезапно повисло молчание, верховный нолдоран посмотрел на портреты на стенах, словно опасаясь реакции нарисованных эльфов.
— Я лукавлю, — глаза Нолофинвэ вдруг вспыхнули ненавистью, — Карнифинвэ до сих пор не в тюрьме, потому что Маэдросу на самом деле плевать на судьбу племянника. И это в самом лучшем случае! Возможно, Маэдрос наоборот ждёт, что я сделаю с заложником нечто плохое, чтобы отомстить моими руками хотя бы одному из братьев.
— Если бы это было так, — осторожно предположил менестрель, снова наигрывая мелодию песни про честь, — с Варнондо бы обязательно что-нибудь случилось.
— Не-ет, — очень неожиданно рассмеялся верховный нолдоран, — мой дорогой племянник Финвэ Третий тоже, как и я, не хочет носить титул Моргота. Тиран Нельяфинвэ Феанарион! Маэдрос Бауглир! Знаешь, а мне нравится, как это звучит. Но, думаю, когда мы устроим пышный праздник, не позвав на него лишних гостей, не стоит воспевать силу сынов Феанаро даже в негативном ключе. Как и всегда, мы покажем их зависимыми от меня слабаками, проклятыми, а оттого неудачливыми.
Аклариквет понимающе кивнул, заранее ужасаясь вероятной реакции принца Финдекано, если, конечно, он не окажется среди не приглашённых «лишних».
— Думаю, праздник мы приурочим к становлению в моих землях вассального Фиримара. Не знаю, как назову эту тёмную во всех смыслах территорию, но точно не Градом Светлого Будущего.
— «Тёмную территорию» Синдар нарекут Дор-Ломин, — пожал плечами певец. — Вроде бы легко произносимо для дикарей.
Нолофинвэ не ответил ни отрицанием, ни согласием. Подойдя к нефритовой с серебром тумбочке, верховный нолдоран достал из ящика мешочек и вручил менестрелю. Дождавшись, когда Аклариквет увидит сапфиры и голубые топазы, король привычно хитро улыбнулся и сложил ладони перед губами:
— Ты знаешь, как применить такую некачественную дешёвку. Сделай это с блеском, способным затмить завышенной цены алмазы. Уверен, ты справишься.
Примечание к части
Песня из рок-оперы "Барраяр" "Честь"
Нарсил
— Что тебе опять надо, Дарви?! — мастер Телхар уже готов был хвататься за любой подвернувшийся под руку тяжёлый предмет, будь то наковальня, молот, клещи или обычная доска. — Я занят, ясно?!
— Меч куёшь? — оружейник взглянул на практически готовое изделие, главным достоинством которого, похоже, была украшенная драгоценностями рукоять. — Это тот, который для Азагхала? А ты не думаешь, что клинок слишком длинный?
— Не твоё дело! — Телхар, уже обеспечивший молвой славу будущему подарку королю, хотел поскорее отделаться от непрошенного гостя.
— Представь себе, моё, — Дарви, хромая, прошёлся вдоль стены, на которой висела главная реликвия рода мастера. — Не то чтобы я боялся остаться без работы, ведь ты всё больше претендуешь на роль главного оружейника Кхазад, просто я не хочу, чтобы наше войско в решающий момент переломало топоры о головы орков, забывших надеть шлемы. Твои красивые безделушки опасны, когда речь заходит о серьёзном деле. Интересно, когда переломится этот симпатичный блестящий длинный меч? В решающем поединке или развалится гораздо раньше на морозе, как только окажется зимой на улице?
Телхар швырнул перчатки, одна из них накрыла лежавшие на столе мирианы.
— Послушай, Дарви, — сжал в руке наковальню мастер, — убирайся, пока я не запустил этим тебе в башку! Что тебе опять надо в Белегосте?!
— А вот это уже не твоё дело, криворукий балабол! Я еду искать серебро, и мне для этого нужны те, кому я могу доверить жизнь. И ты в их число не входишь. Но я решил зайти и просто предупредить.
Оружейник словно не замечал угроз, зато обратил внимание на чуть колыхнувшуюся штору, служившую дверью в прилегавшую к мастерской спальню. Неужели Телхар, наконец, определился с выбором невесты? Или как раз в процессе?
— Так вот, приятель, — сказал Дарви, усмехнувшись, — до меня дошёл слушок, который распустил не ты, и пока этот слушок за пределы Ногрода не вышел, но поговаривают, будто когда-то ты кому-то сделал очень дорогую вещь. И поговаривают, будто ты клялся, что она очень надёжна и безопасна, поэтому настолько много стóит. Запамятовал я, о чём именно была речь, но не суть. Дело в том, что то ли кирка, которая цвет меняет рядом с тем самым серебром, сломалась, когда с её помощью хозяин лез по скале, то ли топор подвёл и отвалился на ногу, то ли слишком чистое золото, из которого были сделаны серьги, воспалило юной деве уши, да так, что украшать стало нечего, то ли всё разом. Я мог забыть все твои достижения, которыми похвалиться не получится, но и перечисленного хватит. Ты понимаешь, что своей работой превращаешь всех Кхазад в объекты насмешек валинорских кузнецов? Ты понимаешь, что из-за тебя кто-то погиб или покалечился? Ты знаешь, что тебе могут за это отомстить?
— Не смей мне угрожать! — заорал Телхар. — Хочешь сказать, что ломаются кирки только моего производства?! И топоры и мечи?!
— О, нет-нет, — расхохотался оружейник, — не только. И каждый мастер рискует лично ответить за работу, но ты, знаменитый потомок знаменитого гнома, слишком дорого берёшь и слишком красиво треплешь языком. Разницу чувствуешь?
— То, что я умею зарабатывать, а ты нет, это не мои проблемы! — швырнул наковальню на стол Телхар. — И мне плевать на валинорских кузнецов! Я сказал, что именно мой род придумал для воинов рубахи, сплетённые из стальных колец, значит, так и есть! Заморские этого видеть не могли, а мы не знали, что умеют там! Им вообще их Валар всё подсказали! А мы сами додумались! На нашей земле мой род был лучшим в военном деле! Первом во многом! Во всём!
— Вот и не позорься, — жёстко произнёс Дарви, — снизь цены, перестань орать о себе из каждой двери и подходи к работе тщательнее. Иначе, боюсь, умрёшь не своей смертью.
— Вон отсюда! — снова схватился за наковальню мастер, и ногродский оружейник, смеясь и прихрамывая, вышел из кузницы.
Штора, расшитая гербами Белегоста, колыхнулась, из-за ткани выглянула сначала пухлая розовая стопа, поиграв мягкими пальчиками, потом — нога до колена, а лишь после этого — щекастое бородатое личико с маленьким вздёрнутым носиком.
— Чего хотел этот грубиян от моего пусика? — низким, но нежным голосом спросила гномиха, накручивая на короткий палец с перстнем каштановый локон.
— Завидует, — усмехнулся Телхар, отложив наковальню и взяв почти готовый меч. — Это Сияние Пламени! — похвалился мастер, демонстрируя почти законченную золотую гравировку на клинке и россыпь гранатов на рукояти. — Подарок истинному королю! А не этому Дурину, сыну Дурина, внука Дурина, правнука Дурина. Мой король могуч достаточно, чтобы сражаться именно таким мечом! Только представь: бежит на Азагхала войско орков и думает: «Счас этот бородач достанет свой топор…», а король — хоба! — обнажает сверкающий золотом и пурпуром меч! Орки от неожиданности рты пооткрывют, потому что примут его за эльфа, остановятся, тут наши братья их и перестреляют прямо в их гнилые пасти!
— О, мой, гений! — ахнула гномиха, показавшись из-за шторы целиком. — Ты лучший! В любом деле!
— Я знаю, — заулыбался Телхар, отложив оружие, готовясь применить иные инструменты. — Но ты можешь продолжать меня хвалить, Дисси.
И Дисси продолжила, а пламя в очаге разгорелось жарче, отразилось в гладко отполированном лезвии клинка, дорисовывая на нём недостающие узоры, а на стенах — силуэты-тени, потянувшие призрачные руки к металлу.
Сияние Огня щедро озарило алым серое погрузившееся в тишину подземелье, и тьме пришлось рассеяться, потому что на то была воля Рока.
Примечание к части
Телхар от Алины Стрениной https://vk.com/photo-178818294_457239714
Что бы ни писали книжники, это наша победа!
Вокруг алого звёздного знамени, то утопавшего, то выныривавшего из густого белёсого тумана, закружились снежинки. Однажды первая метель принесла на своих крыльях весть об окончании Славной Битвы, и с тех пор каждый раз, впервые после летнего тепла покрываясь искристым одеялом, Химринг наполнялся особенной музыкой тишины, несовместимой с грохотом сражений. Горожане замолкали, вспоминая тех, кто не вернулся домой, на улицах и в домах зажигались свечи, и гордые взгляды серых, светло-голубых, зелёных и карих глаз с ненавистью устремлялись на север, к чёрным пикам Трёхглавой Горы.
«Морготовы рабы тоже смотрят на наши шпили и флаги, и страх заставляет их дрожать перед истинной несокрушимой мощью!» — порой звучали слова, и в подобные речи невозможно было не верить, однако любой разговор быстро замолкал, и погружённые в тишину красно-серые башни Химринга покрывал безмолвный белый снег.
Но в этот раз памятные дни решили провести иначе, и настоял на такой перемене гномий король-воин Азагхал.
В тот день в осадном лагере на Ард-Гален в очередной раз проверяли оружейные склады и погреба с припасами, поэтому большинство эльфов и гномов занимались исключительно бочками, ящиками, мешками и списками, однако некоторые всё равно продолжали тренировки с оружием, и Азагхал руководил своими подданными, упражнявшимися в метании топоров.
— Да! Вот так! — одобрил бросок молодого гнома король. — А ты слишком долго замахиваешься! — тут же раскритиковал он более зрелого воина. — Теперь лучше. Ещё раз давай!
Маэдрос, как часто делал, позвал троих своих бойцов и приказал двоим нападать с мечами, а третьему — стрелять. Хеправион стоял рядом и был готов в любой момент помочь. Вроде бы, всё происходило точно так же, как и всегда, однако Азагхал заметил в друге перемену, которая его насторожила. Увидев, как Феанарион пропустил очередной удар, который обычно отбивал, гномий король быстрым шагом подошёл к полю тренировочного боя и крикнул:
— Объявляю перемирие! Лорда Маэдроса срочно вызывает для разговора Эзбад Белегоста, Норгода и всего Хребта Славы — Азагхал Первый, Единственный и Неповторимый!
Феаноринг отступил, отдал клинок Хеправиону и, болезненно сведя брови, позволил оруженосцу отстегнуть с правого предплечья щит.
— Поговорить надо, аманэльда, — подмигнул правитель Кхазад другу, уводя его в сторону ближайшей дозорной башни. — Что случилось?
Маэдрос кивнул, согласившись непонятно с чем, стремительно взлетел по винтовой лестнице на смотровую площадку и привычно уставился на север, дав знак караульным отойти и не мешать беседе. Азагхал поднялся не столь быстро, в глазах гнома застыло непонимание и осуждение.
— Я повторяю вопрос, — настойчиво произнёс Эзбад.
— В том-то и дело, что ничего, — Маэдрос потёр плечо, рёбра справа, сделал долгий глубокий вдох.
— Послушай, — Азагхал подошёл ближе, попытался перехватить направленный на север невидящий взгляд, — ты здесь командуешь, и если твой народ поймёт, что их военачальник пал духом, война будет проиграна. Но я готов тебе помочь. Мы же друзья, эльф! В конце-то концов. Нельзя вечно молчать о том, что тревожит — однажды это тебя обессилит.
— Ты слишком прав, — рассмеялся одними губами Феаноринг. — Но что я тебе скажу? Что нет сил видеть этот проклятый Тангородрим, но и не смотреть туда не могу, потому что жду нападения? Что устал ждать, когда всё закончится?
— Все устали, — кивнул Азагхал, указав на воинов на равнине. — Они тоже устали, я вижу это в их глазах. Ждать — очень тяжело, но мы же знаем, что всё делаем верно.
— Это не так, — хрипловатый голос скрежетнул железом о сталь, — осада длится очень долго, за это время в землях Моргота должно было что-то произойти.
— Например, что? — гномий король хмыкнул. — Орки и разные другие чудища должны были расселиться по южному склону Железных Гор, чтобы мы их лучше видели и могли перестрелять из катапульт? Если мне не врали информаторы, получается, что крепость внутри Тангородрима опустела после Битвы-под-Звёздами или совсем немного позже, и с тех пор вся пограничная с нами территория необитаема. Мы не можем точно знать размеры территории дальше на север, но они явно не бесконечны и не огромны настолько, чтобы на них можно было существовать незаметно. А разведка видит только чёрный смрад, вместо неба, да редких встречных чудовищ. Ты же понимаешь, аманэльда, что невозможно спрятать под землёй армию огнедыщащих ящеров, таких, как тот, разрушивший осадный лагерь. Они бы проявляли себя.
— Однажды я уже недооценил Моргота, — напряжённо ответил Маэдрос, с силой сдавив правое предплечье, дёрнув рукой. — Я смотрю на Тангородрим и вижу, что ничего не происходит. Я подхожу к этой проклятой скале, через силу подхожу! И чувствую от неё то же тепло, что и тогда. Ничего не меняется, а так не должно быть! Если бы от наших действий страдали жители Дор-Даэделот, кто-то из них бы уже вылез и попросил у нас приют. Кто-нибудь напал бы от отчаяния…
— Ящер?
— Он не выглядел отчаявшимся, — улыбнулся Феаноринг.
— Зато голодным был однозначно! Может, он нажрался на пару-тройку сотен лет и заснул где-нибудь, а как проголодается, снова вылезет?
— Я не знаю, — Маэдрос снова застыл, смотря на север. — Я постоянно говорю своим воинам, что победу одержать трудно, но возможно, для этого не нужно бросаться в бой на неприступные скалы, и армии приходится верить, но чем дальше, тем сложнее произнести перед войском даже одно слово, не то что длинную речь! Все ведь понимают, что, сидя на Ард-Гален, мы можем дождаться новой атаки, к которой окажемся не готовы, несмотря ни на что!
— Тебе надо отвлечься, командир, — покачал головой Азагхал. — Как бы банально и невозможно это ни звучало. У вас в Химринге давно не было больших праздников?
— Знаешь, друг-гном, — печально усмехнулся эльфийский лорд, — я всегда был страшным занудой, а теперь и подавно. Знаю, что не прав: сам себя приковываю к Трёхглавой Горе, хотя должен бороться за свою свободу, но из-за слабости духа остаюсь в рабстве…
— Э-нет, Кхулум, это не так, — погрозил пальцем Эзбад. — Это ведь как в легенде о короле-воине, который запечатал своим телом врата вражеской крепости, и пока легендарный герой держит двери запертыми, войны не будет. Это не рабство, мой друг. Это подвиг.
Маэдрос закрыл глаза, Азагхалу показалось, что эльф побледнел, а веки стали темнее. Может, помощь нужна?
— Спасибо, — выдавил из себя Феаноринг и снова посмотрел на север. — Нам нечего праздновать.
— Хорошо, — согласился гном, — тебе ничего не нужно, не хочется, ты занят войной. Но твоя женщина? Я сам не женат, однако помню отношение отца к матери и вижу, как брат заботится о супружнице. У вас полно поводов для тревог, особенно восточные дела, как я понимаю, но, в отличие от тебя, Туивьель никак не может повлиять на ситуацию, понимаешь? Она может страдать, не показывая этого, честно исполняя свой долг перед мужем и городом, а ты обязан её поддержать. Говоришь, вам нечего праздновать. Но как насчёт победы в Славной Битве? Да-да, я про ту самую Дагор Аглареб из летописей ваших соседей. Устрой пышное торжество, пусть радость заиграет на лицах. Сначала пусть всё будет как обычно — тихо и мрачно, а после — повеселитесь. Да, кто-то погиб, но ведь не напрасно и не глупо! Пусть те, кто выжили, радуются победе и надеются на светлое будущее без Моргота!
Химрингский лорд покачал головой и, побледнев ещё более пугающе, согласился.
***
Ворота, сдерживавшие искусственно усиленные вокруг крепостной стены ветра, наглухо закрыли, и на улицах Химринга снег падал неторопливо, осторожно, словно опасаясь смертоносных ловушек. Расставленные в окнах, бойницах и вдоль фасадов зданий свечи уже догорели, и большинство лампадок унесли в кладовки до следующего года. Город оживал, на площади вернулись торговцы-наугрим, и к ним быстро присоединились менестрели и все те, кто поддержали идею устроить весёлый праздник в память о победе в Дагор Аглареб.
Эльфы в основном оделись в цвета Первого Дома Нолдор или в зелёные оссириандские накидки с мехом, поэтому немногочисленные воины верховного нолдорана резко выделялись из толпы синими плащами. Именно для них во всеуслышание объявлялось, что памятный день должен быть свободным от политики и войны, поэтому петь нужно о любви, семье, мечтах или стремлениях, не упоминая ни Моргота, ни королей.
Варнондо посмотрел из окна библиотеки на собиравшуюся толпу. Решив для себя, что выходить на улицу смысла нет, поскольку верному подданному Нолофинвэ никто рад не будет, воин взглянул на окружённых охраной жену и сына, которые гуляли вдоль торговых рядов. Мистель не захотела остаться с мужем, заявив, что будет правильнее вести себя, как часть народа Химринга, тем более, что сама эльфийка из-за альквалондского происхождения — враг для всех Нолдор в равной степени, значит, вне их политической игры. Юный сын Варнондо, очень похожий на маму, весело выбирал глиняные дудочки причудливых форм, больше похожие на игрушки, нежели на музыкальные инструменты.
Отойдя от окна и сев за бумаги, воин верховного нолдорана подумал, что в последнее время стал подходить к своим обязанностям не столь усердно, как раньше, и это очень плохо. Недопустимо! Вот и сейчас нужно не сидеть здесь, для вида перекладывая документы, а пойти в соседнее крыло крепости и настоять на своём присутствии на совете. Это ведь описано в договоре обмена посланниками?
Варнондо хотел уверить себя, что с его стороны нежелание навязываться — не слабость, не нарушение приказа или что-то ещё непозволительное, а тот самый шаг назад, означающий два шага вперёд.
Кроме того, в голове крутились слова гордецов-наугрим, смотревших на «пособника королька» свысока, несмотря на разницу в росте, игравшую против гномов:
«Кхазад — гордый и мудрый народ! Мы не дружим с кем попало!»
Да, упрёк был в адрес верховного нолдорана, которому не простили отказ в сотрудничестве при строительстве Барад Эйтель.
«Сотрудничестве, которое было сплошь надувательством и желанием нажиться за чужой счёт! — вспоминал и злился Варнондо. — Владыка Нолофинвэ не позволил себя обмануть, и тут же стал «кем попало»! Прекрасный расклад!»
Решив, что всё же сделает то, что должен, воин верховного нолдорана нехотя встал от стола и медленнее обычного направился на совет.
А на площади Мистель уже вовсю подпевала какой-то черноволосой эльфийке, собравшей вокруг себя хоровод из двух народов:
— Мне говорят — он маленького роста,
Мне говорят — одет он слишком просто.
Мне говорят: «Поверь, что этот парень
Тебе не пара, совсем не пара!»
А он мне нравится, нравится, нравится,
И для меня на свете друга лучше нет.
А он мне нравится, нравится, нравится,
И это всё, что я могу сказать в ответ.
Он объясниться мне в любви не смеет
И только лишь, как девушка, краснеет.
Мне говорят: «Твой выбор не из лучших,
Ты нас послушай, ты нас послушай!»
Признаться вам, сама не понимаю,
Зачем о нём так часто я вздыхаю?
И почему мне только светит солнце
В его оконце, в его оконце?
А он мне нравится, нравится, нравится,
И для меня на свете друга лучше нет!
А он мне нравится, нравится, нравится,
И это всё, что я могу сказать в ответ.
***
— Ваша затея провалилась, — сделал вид, будто говорил несерьёзно, Макалаурэ. — Я всем сердцем верил, что, уехав от своей братской могилы, празднуя здесь окончание ославившей меня в веках битвы, почувствую если не веселье, то хотя бы облегчение. Но нет, мне ещё паршивее, чем раньше, когда я запирался в покоях или приходил на курган. Я чувствую, что предаю всех тех, кто скорбит, тех, кто пал. Я не могу веселиться, понимая, чего стоила наша победа.
Сидевшие в небольшом зале, который можно было быстро превратить в оборонительный пункт, гости Химринга молча согласились, и даже Азагхал, усиленно пытавшийся поддерживать радостный настрой, начал сникать.
— Это потому, — сверкнул глазами Алмарил, проследив взгляд Маэдроса, лишь на миг сменивший направление с севера на брата-менестреля, — что осада затянулась. Нужно что-то сделать, нечто такое, чего не делали раньше.
— Это хорошее предложение, — согласился Макалаурэ, отпивая вино и прислушиваясь к приближавшимся шагам за дверью, которые услышал раньше всех, — только вот беда: то, что мы ещё не делали, сделать невозможно даже в теории.
— Лорд Маэдрос, дядя, — сын нолдорана Морифинвэ подался вперёд, — я хочу поехать в Барад Эйтель. Я поговорю с командирами и сам организую разведку.
— Твой отец не простит мне гибель сына, — многозначительно взглянул на племянника старший Феаноринг, не сказав вслух «ещё одного».
Хеправион налил всем вина, пододвинул ближе кубки.
— Меня не интересует его мнение, — скривился Алмарил, — и тебя, дядя, не должно. Скажи, что мой отец сделал для войны? Лишил нас оссириандских ресурсов, поссорил гномьи города, предоставил убежище целому войску с Тол-Сириона, тем самым проредив нашу армию, а теперь мешает Нолофинвэ торговать, тем самым ослабляя ещё один рубеж?
Названный в честь химрингского лорда, воин Майдрос хмыкнул — на лице молодого эльфа отразилось всё то, что смогли скрыть остальные: да, политика Таргелиона вредила Хитлуму, но не радоваться этому было слишком трудно.
— Зачем тебе Фирьяр? — спросил племянника король-менестрель, и в этот момент, постучав лишь для вида, в зале появился Варнондо, недовольный и уставший.
— Простите за опоздание, — сказал посланник верховного нолдорана, мастерски делая вид, будто был изначально приглашён на совет.
— Он вовремя, — повеселел Алмарил, — пусть обрадует своего хозяина, что я поеду в их земли, но безо всякого обмена, потому что в Барад Эйтель руководит не узурпатор, а всеми любимый и уважаемый герой Астальдо. Ему не нужно доказывать права на власть, оказывая давление на подданных и соседей.
Варнондо промолчал, сделав вид, будто никто ничего ему не говорил. Взяв кубок и бутыль и самостоятельно налив себе вина, военачальник Нолофинвэ сел за стол напротив химрингского лорда, оказавшись между Майдросом и сыном Морифинвэ.
— Айя Феанаро Куруфинвэ! — поднял тост Макалаурэ, наслаждаясь реакцией собравшихся.
Посланник верховного нолдорана как ни в чём не бывало поддержал восхваление и сделал глоток в честь полубрата своего короля.
— Вам приходится славить умершего за неимением и непризнанием живых владык, — сказал Варнондо, и по воину стало заметно, как он напрягся, готовый защищать свою жизнь. — Новых побед нет, приходится вспоминать прошлое. Это был бы мне повод для насмешки, если бы я не являлся частью вашего народа.
— Я бы подумал, что ты согласен с нами, — мило улыбнулся правитель Поющей Долины, смотря то на вино в кубке, то на втородомовского гостя, — если бы ты не был частью народа Нолофинвэ.
— Считаешь, король Нолдор повелевает рабами без собственного мнения и воли? — серьёзно спросил Варнондо, прямо посмотрев на менестреля. — Если так, то знай, ты не прав.
— Я просто не понимаю, как можно в здравом уме хранить верность такому правителю, — развёл руками Макалаурэ и снова взялся за вино.
Военачальник верховного нолдорана не стал спорить.
— Знаете, в чём ваша проблема, эльфы? — хохотнул Азагхал, с видом знатока рассматривая разноцветные кристаллы кварца, инкрустированные в золотую чашу с хмельным напитком. — Вы живёте либо прошлым, волоча на себе неподъёмные мешки пережитых бед, либо будущим, рассуждая о планах, лелея надежды. И при этом абсолютно игнорируете настоящее! Посмотрите на мгновение «здесь и сейчас» глазами живущих нынешним днём! Давайте, братья-эльфы! Оцените, какая подобралась тёплая компания: прославляемый народом лорд великой твердыни окружён самыми близкими родственниками, друзьями и верными помощниками, и даже королевский шпион выглядит союзником! Да, кого-то здесь сейчас нет по разным причинам, но это не повод тосковать! Да, осада затянулась, да, есть разногласия и проблемы, сохраняется угроза нового нападения с севера. Но, камнем тебе по макушке, аманэльда! Каждому из вас, Нолдор! Каким бы ценным ни был ваш груз, иногда его надо класть на землю и распрямлять спину!
— Гном прав, — неожиданно высказался Варнондо. — Даже шпион короля лоялен, а вы не цените. А если без шуток, то лорд Маэдрос должен понимать — скорбь и напряжение должны быстро перерождаться в гнев и азарт сражения. Если биться не с кем, возникнет уныние, и тогда воины падут духом. Твой отец, как бы к нему ни относился мой король, во многом был прав, в частности, в попытке устроить быстрое отмщение Морготу. Любое, даже самое горячее сердце, со временем остывает.
Макалаурэ, Алмарил и Майдрос удивлённо переглянулись, старший Феаноринг перевёл взгляд с гор за окном на воина полудяди.
— И какие ещё абсурдные приказы просил передать мне верховный нолдоран, кроме самоубийственной атаки на неприступные скалы? — язвительно поинтересовался Маэдрос. — Думаешь, посланник, я не понимаю, что означают разговоры об унынии и спешке?
Варнондо покачал головой и ответил не сразу. Казалось, военачальник подбирал слова и никак не мог найти правильные.
— Это не приказ верховного нолдорана, — в конце концов заговорил хитлумский посланник, игнорируя направленные на него взгляды, — я бы сам лично сказал владыке, что тот не прав, если бы от него поступил приказ атаковать Моргота. Однако я знаю — король Финвэ Нолофинвэ Финвион никогда не поступит столь опрометчиво. Это мои собственные доводы, и я не предлагаю нападать, собрав войско. Моя идея в ином: мы можем посылать отряды в земли Моргота в один конец. У нас теперь есть быстро пополняемые войска, ценность которых как раз в том, что их можно небольшими группами забрасывать к врагу на территорию для вредительства.
— Хорошо же ты относишься к подданным своего короля, — скривился Азагхал.
— Я поеду в Барад Эйтель и разберусь, — не дождавшись реакции лорда Маэдроса, заявил Алмарил. — Может быть, успею до зимы.
Гномий владыка покачал головой, однако больше не возражал. С улицы, через закрытое тонким стеклом окно донеслись весёлые голоса наугрим и подпевавших им эльфов:
— Хорошо быть пивоваром,
Толстым, добрым, в меру старым.
Позабыв про всех подружек,
Быть в кругу пивных лишь кружек,
Чтобы глупости помыслить
О прекрасноликих девах,
Не мешало основному
Пивоваренному делу.
Я признаюсь: пивоваром
Стать решил не без причин.
Всем известно — в пивовары
Берут истинных мужчин.
Поголовно уважают
Все тебя — и млад, и стар,
Если гордо носишь титул
Белегостский пивовар.
В подземелье тёмном, древнем
Бродит зелье в чане медном.
Суждено ему однажды
Янтарем в устах стать жадных.
Вскоре срок его подходит
Оказаться на свободе,
Влагой пенной литься в кубки,
Пританцовывать в желудках.
На горе скамьи поставим,
На весь мир пир знатный справим.
Кликнем Гимли, Дори, Трора,
И друзей всех прочих тоже.
Но беда случилась снова —
Я ж всегда снимаю пробы
Каждый день в течении срока,
За брожением глядя строго.
Вот итог — в пивной кадушке
Пива где-то на полкружки.
Вон и гости на дороге…
Уношу, пожалуй ноги!
— Весёлый вы народ, Кхазад, — рассмеялся Хеправион, наблюдая, как Макалаурэ усиленно делает вид, будто ему нравится звучащая музыка.
— Мы не унываем, — поднял указательный палец Азагхал. — Однако, эльфы, эта песенка за окном мне смешной не кажется, знаете, почему? Она про умельца, который не может довести дело до конца, не наделав глупостей. Ладно, если речь идёт о пиве, а если бы строители на Ард-Гален так подходили к работе? Мне было бы стыдно за мой народ!
— Похоже, эльфийское занудство заразно, — подал голос Маэдрос, совершенно не изменившись в лице.
— И правда! — артистично ужаснулся гномий король. — Лучше сделаю одну хорошую вещь, пока совсем не стал одним из вас. Слышишь, друг, — обратился он к химрингскому лорду, — когда мы решили, что всем нам нужен праздник, я сразу понял, что должен сделать свой особенный вклад в общее дело, поэтому срочно направил письмо Телхару, чтобы тот сковал особый меч для тебя. Я сразу придумал ему имя — Сияние Огня — в честь твоего отца. Телхар создал Драконий шлем, и это поистине шедевр! Поэтому я мог доверить столь важное и срочное дело только ему.
— Но беда случилась снова —
Я ж всегда снимаю пробы
Каждый день в течении срока,
За брожением глядя строго.
Вот итог — в пивной кадушке
Пива где-то на полкружки.
Вон и гости на дороге…
Уношу, пожалуй ноги! — прокричало множество глоток на улице, и король-менестрель засмеялся.
Маэдрос смерил брата суровым взглядом, однако без угроз и приказа молчать. Алмарил с горящими любопытством глазами наблюдал за собеседниками.
— Хотя, скажу честно, — хмыкнул Азагхал, — я в какой-то момент подумал, что эльфы окончательно разучились веселиться, и никакого праздника не будет. Правда, потом вспомнил, что солнечный год для вас — это лишь незначительная часть года по привычному за тысячелетия времени Валинора, и если после разговора о веселье я не увидел его в течение нескольких лет, не значит, что эльфы забыли или передумали. Вам просто спешить некуда, как вы наивно полагаете.
— Очень смешно, — скривился Макалаурэ то ли на речи гномьего короля, то ли на вновь долетевшую из окна песню.
— Пока Моргот жив и правит в Арде, каждый может умереть в любой момент времени, — слегка нараспев произнёс Маэдрос. — А смерть для нас — это рабство у Вала Намо. Однако и жизнь наша полностью зависит от прихоти Айнур. Если они захотят, нам позволят радоваться, а пожелают обратного — мы будем вечно страдать. Я не хочу думать об этом, но каждый раз, смотря на Железные Горы возвращаюсь мыслями к таким рассуждениям. Мы, воюя против одного рабовладельца и тирана, попадаем к другому. И этому нет конца.
Варнондо, опустив глаза, отвёл взгляд в сторону.
— Так или иначе, — поднял кубок Азагхал, — вы, эльфы, нам друзья, даже несмотря на то, что едва не довели меня и мой народ до паники, когда сказали, что не видели в вашем Амане ни одного гнома. А ведь мы свято верили, что после смерти приходим к своему создателю. Однако, заметьте, никто не приуныл, и мы стали верить в наше перерождение в потомках, ведь и ранее часто замечали, как дети похожи бывают на родителей, а внуки на дедов. Правда, есть важная деталь — наши смерти вырублены в тверди судьбы изначальным замыслом, а что у вас, бессмертных, мне не понять.
Повисла пауза, Алмарил вдруг страшно изменился в лице, и Феанорингам показалось, будто рядом с ними их младший брат, который вот-вот вскочит из-за стола и начнёт орать. Однако сын Морифинвэ лишь уставился куда-то в стену и процедилсквозь зубы:
— Гномий король ушёл от темы. Начал о празднике, а закончил смертью. Но это обьяснимо: я тоже постоянно думаю о том, что пока мы тут веселимся, осадный лагерь атакует Моргот.
— Мы веселимся? — поднял брови Макалаурэ.
— Я, однако, думаю, что праздник должен быть масштабнее. Есть смысл звать гостей из соседних королевств. Хотя, — Алмарил выпил, с горечью усмехнулся, — отца я бы видеть не хотел.
— Да, — согласился Азагхал, — мы отвлеклись. Я сказал, что приказал славному Телхару выковать меч, и сейчас я его вручу полноправному хозяину. Да засияет пламя белегостских кузниц в твоей руке, герой! Айя Феанаро!
— Айя Феанаро! — прозвучало из уст всех присутствовавших в зале, и по лицу Варнондо было непохоже, что он славил полубрата своего короля под страхом смерти.
Военачальник Нолофинвэ даже не напомнил про вынужденную необходимость почитать умерших героев за неимением и непризнанием живущих.
Кликнув слуг, Азагхал приказал принести клинок, и всё замерло в ожидании чего-то невероятного.
***
Музыка на площади звенела со всех сторон, и уйдя от весёлых танцев к медленной, чуть грустной мелодии, Туивьель подумала, что ей нравится чувствовать печаль и одиночество: если размышлять о плохом и не пускать в сердце обманчивое счастье, потом не будет до крика больно. Единственным желанием уже не один год было упасть в объятия избранника и разрыдаться, честно рассказав обо всём, что чувствует материнское сердце, когда от ушедшего в опасный путь сына перестали приходить вести, но химрингская леди не позволяла себе быть слабой.
Соплеменница Туивьель, подыгрывая себе на лютне, ходила вдоль торговавших тканями, шкурами и готовой одеждой мастерами, то появляясь, то исчезая в череде шёлка, льна и меха, и пела о надежде. На лицах слушателей расцветали улыбки.
— А знаешь, всё ещё будет!
Южный ветер опять подует,
И весну для нас наколдует,
И память перелистает,
И встретиться нас заставит,
И встретиться вновь заставит.
И не раз меня на рассвете
Губы твои разбудят.
Счастье, что оно — та же птица,
Упустишь — и не поймаешь.
А в клетке ему томиться
Тоже ведь не годится,
Трудно с ним, понимаешь?
Я его не запру безжалостно,
Крылья не искалечу.
Улетаешь — лети, пожалуйста!
Знаешь, как отпразднуем встречу?
Слёзы застыли на глазах, химрингская леди поспешила в сторону тишины, где совсем не звучала музыка, мельком заметив художницу, считавшую, что тёмная эльфийка заняла её место в жизни лорда Маэдроса. Наивная женщина, не понимающая, что ей, вероятно, повезло.
Около входа в башню с колоколом, откуда время от времени во всеуслышание рассказывались вести, сидел ногродский торговец амулетами и заготовками для них.
— Прекрасная леди, — заметив Туивьель и тут же перестав обращать внимание на остальных заинтересованных товаром горожан, гном почтительно поклонился, — у меня есть янтарь в латуни, который будет красиво смотреться на твоей шее.
— А применять свои руны умеешь? — спросила избранница лорда, посмотрев на пластинки из дерева, серебра, бронзы и мориона, расписанные зашифрованными в переплетениях штрихов и завитков посланиями.
— Сомневаешься в моих талантах, леди? — торговец посмотрел в глаза эльфийки, а потом — сквозь неё на танцующих в отдалении гуляк. — Задавай свой вопрос и смотри в чашу.
Медный сосуд с водой стоял между тремя фонариками с живым огнём, на дно поочерёдно упали несколько разноцветных кругляшей, и молчаливая просьба отозвалась призрачным видением.
Со всех сторон потянулось унывное пение, обволакивая призрачным коконом, усыпляя, заставляя терять ощущение опоры под ногами:
«Ветер ли старое имя развеял,
Нет мне дороги в мой брошенный край.
Если увидеть пытаешься издали,
Не разглядишь меня,
Не разглядишь меня.
Молви: «Прощай!»
«Арсель, — сказала кареглазая черноволосая дева в простой поношенной одежде, сидя около костра в пещере с низким потолком. — Где он?»
«Я уплываю, и время несёт меня
С края на край.
С берега к берегу,
С отмели к отмели,
Друг мой, прощай.
Знаю, когда-нибудь
С дальнего берега
Давнего прошлого
Ветер весенний ночной
Принесёт тебе вздох от меня».
Эльф с обожжённым лицом бросил в пламя ониксовую фигурку оленя.
«Ты погляди, ты погляди,
Ты погляди, не осталось ли
Что-нибудь после меня.
В полночь забвенья на поздней окраине
Жизни твоей ты погляди без отчаянья,
Ты погляди без отчаянья.
Вспыхнет ли, примет ли
Облик безвестного образа,
Будто случайного?
Примет ли облик безвестного образа,
Будто случайного».
«Он, по ту сторону огня», — сказал чей-то голос.
«Это не сон, это не сон —
Это вся правда моя,
Это Истина:
Смерть побеждающий,
Вечный закон —
Это любовь моя».
Видение растаяло.
— Хозяева мира умеют выстраивать барьеры, которые нашим чарам не преодолеть, — пожал плечами гном, видя, что ответа на вопрос леди не получила.
— Это и пугает, — выдохнула Туивьель. — Назови цену своей помощи.
Торговец-гадатель мило улыбнулся, развёл руками. Химрингская леди достала из кожаного мешочка серебряный мириан, осторожно положила в кубок для вознаграждений. Металлический кругляш звякнул, и в этот момент зазвонили колокола.
Среди торжественной переклички множества медных голосов на крепостной стене возникли три фигуры: два короля и лорд из обездоленного рода, однако именно он — лишённый наследия и утративший статус владыка — был тем, кому готовы были поклоняться за подвиги и силу.
Нельяфинвэ Майтимо Руссандол Феанарион, целую вечность не произносивший своих имён и не слышавший их от других, остановился на открытом балконе, с которого было удобно и стрелять и лить на врагов кипящее масло, при этом не подставляясь под стрелы, посмотрел на свой народ.
Стихавший медный звон всё ещё заполнял площадь, и лорд Маэдрос, старший наследник прославленного в Валиноре кузнеца и мастера меди Махтана ощутил прилив сил. Да, деда рядом не было, однако металл, с детства казавшийся неотъемлемой частью жизни, своим пением сейчас будто бы ознаменовывал возрождение из небытия всего ценного и важного, что казалось давно мёртвым.
— Мой народ! — крикнул Маэдрос, стараясь быть услышанным как можно большим количеством горожан. Скрип железа в голосе усилился, заглушая речь и раня горло, однако воцарившееся молчание сказало о главном: каждый на площади хочет услышать, что произнесёт правитель. — Друзья-Кхазад! Мы все здесь сегодня вместе, и это означает, что наша сила едина!
Вставший слева от брата король Поющей Долины осторожно применил чары, помогая Маэдросу быть услышанным. Азагхал, занявший место слева около бойницы, чтобы стена не мешала обзору, помахал рукой своим подданным.
Немногие эльфы в синем, рассеявшиеся по площади, тоже замерли и замолчали, смотря на химрингского лорда с почтением.
— Славная Битва отгремела немало вёсен назад, — говорил всё более воодушевлённо химрингский владыка, — и с тех пор путь в Белерианд для врага закрыт! Нашими совместными усилиями, братья и сёстры, мы сдерживаем его полчища, загнанные обратно за Железные Горы и запертые там. Мы! Все вместе! Нам есть, чем гордиться, и именно наша слава — это истинная честная слава тех, кто заслужил её своим трудом, самоотверженностью, храбростью и доблестью!
В руке Маэдроса засверкал золотыми и кровавыми искрами воздетый к низкому серому небу гномий клинок. Азагхал просиял. Драгоценное оружие заблестело среди алых химрингских знамён.
— Что бы ни писали белериандские книжники, что бы ни пели менестрели королей, — усиленная чарами речь заглушила все звуки города, железо в голосе лорда практически перестало быть заметным, — победа в Дагор Аглареб — наша победа! Помните, что блестит не только чистое золото, но лишь благородный металл со временем не потускнеет. И пусть его сияние не кажется ярким на фоне фальшивки, оно вечно, в отличие от лживо сверкающей подделки.
Послышались одобрительные возгласы, кто-то захлопал в ладоши.
— Изначально единый Народ Звёзд по прихоти Валар был разделён на светлых и тёмных, но теперь, когда ослеплённые светом прозрели во мраке, а блуждавших во тьме озарили Анар и Итиль, мы сплотились вновь против общего врага! Мы — это вновь единый Народ Звёзд и гордые Кхазад! Помните, что не каждый странствующий по бездорожью заблудится и сгинет! Найти путь можно и в непроходимой чаще, и любой из нас готов помочь собрату в беде. Мы сильны, и даже старость не означает слабости!
Азагхал одобрительно кивнул, мол, да, это правильные слова для смертных наугрим, вклад которых в войну против Моргота нельзя преуменьшать.
— Мы все здесь потомки первых эльфов и гномов, пробудившихся в опасных землях, боровшихся за жизнь и побеждавших. Многие, увы, не увидели наших подвигов, но они всё равно остаются нашей могучей опорой сквозь века. Наши родоначальники — словно мощные и глубокие корни деревьев, коим не страшны даже самые лютые и длительные морозы, и никакой безжизненный лёд не способен остановить идущих к цели!
Варнондо, стоявший на площади рядом с супругой и сыном, опустил глаза.
— Сегодня, — Маэдрос бросил короткий взгляд на брата, — я хочу вспомнить своего отца, короля Нолдор, который и привёл свой народ на войну с врагом всей Арды. Пламенный Дух был сражён чудовишами и обратился в пепел, но его огонь по-прежнему горит в сердцах всех, кто шёл за Феанаро Куруфинвэ или позже присоединился к его наследникам. Огонь возрождается из золы каждый раз, когда на горячие угли льют масло! Пепел снова вспыхнет, и алые сполохи озарят небо! Свет прольётся из тени!
— Я обязательно сложу такую песню, — вполголоса пообещал Макалаурэ, — только ты слишком длинно говоришь. Надо лаконичнее, брат.
Маэдрос проигнорировал критику, внимательно следя за реакцией горожан.
— Наш дух борьбы, — заговорил химрингский лорд после короткой паузы, — словно меч в руках воина. И даже если клинок ломается в бою, его можно перековать и сражаться дальше! Сражаться до победы, которая непременно будет за нами!
— И лишённый короны снова станет королём, — нараспев добавил Макалаурэ так, чтобы услышал только брат.
Маэдрос снова проигнорировал, однако скрыть эмоции не смог, и мёртвые стальные глаза на миг отразили боль и вину.
— Слава воинам Белерианда! — крикнул химрингский лорд. — Айя Феанаро Куруфинвэ!
Толпа подхватила возглас, снова зазвонили стихшие было колокола.
Рука с мечом опустилась.
— Его имя Нарсил, — зачем-то констатировал король-менестрель. — Нарсил. Феанаро и Сильмарили. Не знаю, каков этот меч будет в бою, но он точно создан, чтобы возрождать надежды.
— И я в это верю, — хохотнул Азагхал. — Молодец, аманэльда! Сильная речь.
Маэдрос замер, медленно обернулся на брата.
— Именем Создателя Эру Илуватара, — пронизывая менестреля сталью ледяного взгляда до содрогания, тихо заговорил старший Феаноринг, — приношу я Клятву и призываю в свидетели моего Слова Владыку Манвэ Сулимо, супругу его Варду Элентари и саму священную твердь горы Таникветиль!
— Клянусь вечно преследовать огнём и мечом, своим гневом любого, — покорно начал повторять Макалаурэ, чувствуя, как весь мир вокруг исчезает, погружается во мрак и метель, — будь то Вала, Майя, эльф или иное творение Эру, что уже живёт или родится позже, великое или малое, доброе или злое, кое завладеет или попытается завладеть Сильмарилем, будет хранить у себя или станет препятствовать отвоевать святыню рода Феанаро Куруфинвэ! Да падёт на меня вечная тьма, если отступлюсь от своего Слова!
— Клянусь! Клянусь!
— Клянусь!
Примечание к части
Песни:
Анна Герман "А он мне нравится"
"Хорошо быть пивоваром" Тролль Гнёт Ель
Алла Пугачёва "А знаешь, всё ещё будет"
Ялла "Последняя поэма" из к/ф "Вам и не снилось"
Примечание к части
Небольшая НЦа, сюжет в следующей главе.
Лучший день в жизни
Дверь в покои медленно приоткрылась, и для уставшего от тяжёлых мыслей эльфа ночь озарилась тёплым золотом дня.
— Вирессэ… — выдохнул Карнифинвэ и бросился к любимой, хотя ещё мгновение назад, казалось, был не в силах подняться с постели. Сжав супругу в объятиях, нолдорский принц уткнулся в шёлковые волны волос, тяжело прерывисто дыша. — Вирессэ…
Осторожно прикрыв дверь, эльфийка погладила мужа по обнажённой исхудавшей спине и ласково произнесла, слегка прикусив кончик уха супруга:
— Не переломай мне рёбра.
— Прости, — прошептал Карнифинвэ, ослабив объятия, — спасибо, что вернулась! Спасибо!
Выдохнув будто через силу, Нолдо принялся осыпать поцелуями лицо и шею супруги, руки скользнули под платье.
— А как же иначе? — ласково спросила эльфийка, чувствуя, как жизнь возвращается к мужу, только что выглядевшему живым мертвецом.
— Вирессэ…
Больше ничего сказать не получилось — губы сомкнулись в поцелуе, дыхание стало одно на двоих. Карнифинвэ, практически не встававший с постели уже с дюжину дней, был и так раздет, поэтому жена сразу заметила, как любимый осунулся за время разлуки. Стало тревожно, сердце болезненно сжалось, а нолдорский принц, утонув в нахлынувших эмоциях, судорожно стягивал с супруги всё, что на ней было, жадно ласкал бархатистую кожу, а когда одежды не осталось, подхватил любимую на руки и, не прерывая поцелуя, отнёс в кровать.
Рухнув на небрежно откинутые одеяла, Карнифинвэ подмял под себя Вирессэ, которая тут же широко раздвинула бёдра и обхватила ногами тело супруга. Он вошёл резко, почти без подготовки, совсем потеряв голову, и поэтому в первый момент стало больно, однако неприятные ощущения быстро прошли, и снова накатившее волнение за обожаемого мужа затерялось среди урагана поцелуев и движений рук и бёдер. Достиг пика наслаждения Карнифинвэ так же стремительно, как и начал предаваться любви, но, отдышавшись, практически не размыкая губ с Вирессэ, сразу продолжил ласки уже не так жадно, словно успокоившись и поверив, что супруга не исчезнет.
Теперь ладони скользили медленнее, губы слегка зажимали кожу на животе, груди и шее эльфийки, язык ласкал соски, с трепетом спускался между ног и надолго оставался там, пока Вирессэ не начинала стонать от удовольствия.
— Пусть все слышат, — тяжело выдохнула она, поддавшись нахлынувшим ощущениям, — как ты терзаешь свою несчастную жертву, не принятую родителями, отвергнутую всеми и вынужденную вернуться к мужу-похитителю. Во дворце ведь лучше, чем на улице.
— Порой мне кажется, что это не так, — прошептал Карнифинвэ, на миг оторвав губы от мягкой влажной плоти. Руки двинулись вверх, чуть нажали на груди, потом соскользнули и снова сомкнулись за спиной в крепких объятиях.
Войдя на этот раз осторожнее и двигаясь поначалу медленно, наращивая темп постепенно, время от времени останавливаясь и расцеловывая ладони любимой, эльф внимательно наблюдал за реакцией на свои действия, а Вирессэ подыгрывала, постанывая громче или тише и сжимая лоно.
Быстрее, быстрее, глубже, жарче. Горячие прерывистые вздохи чередовались с поцелуями, приближая самое яркое мгновение. Быстрее, быстрее.
Частые выдохи сменились долгим протяжным стоном, руки с силой сжали шёлк простыни.
Медленнее, тише, ласковее.
— Пойдём в бассейн, — предложила эльфийка, когда волна сладкого напряжения отступила, и сердце начало биться ровнее. — Я соскучилась по роскоши, пока путешествовала.
Карнифинвэ, успевший возненавидеть хитлумские покои, ставшие красивой богатой тюрьмой, сейчас смотрел на мир совсем по-иному — глазами счастливого влюблённого юнца, утратившего способность думать вообще и о плохом в частности, поэтому, не выпуская обожаемую жену из объятий, воодушевлённо поспешил из спальни к бассейну.
Разбежавшись и прыгнув в ароматную воду, держась за руки, эльфы снова вцепились друг в друга и принялись целоваться, будто только что встретились. Золотые и красно-каштановые волосы сплелись вместе, словно паря вокруг тел, Вирессэ обняла любимого за шею, обхватила ногами бедра и соблазнительными движениями дала понять, что хочет продолжения. Карнифинвэ рукой направил возбуждённую плоть, и тела снова соединились. В такт меняющим ритм движениям по поверхности бассейна побежали волны.
— Я должна тебе многое рассказать, — делая всё более глубокие вдохи, простонала эльфийка.
— Не хочу слышать, — прошептал нолдорский принц и заставил любимую замолчать, сомкнув губы в поцелуе, сплетясь языками.
Рука эльфа спустилась к низу живота, начала ласкать самые чувствительные зоны между ног и ягодиц Вирессэ, чтобы доставить супруге больше наслаждения. Поцелуй становился всё более страстным, движения — быстрыми, эльфийка с силой прижалась всем телом к любимому, затрепетав от нахлынувшего удовольствия. Карнифинвэ коротко застонал, на мгновение напряжённые губы супругов разомкнулись, но тут же снова соединились, только теперь касаясь друг друга нежно и расслабленно.
— Я люблю тебя, — с сияющей счастьем улыбкой выдохнула эльфийка, одной рукой всё ещё обнимая мужа за шею, а другой — гладя скулу, переходя на ухо, осторожно убирая с пути прилипшие мокрые волосы.
Вместо ответа, снова с силой сдавив супругу в объятиях и уткнувшись в её золотые пряди, Карнифинвэ надолго задержал дыхание, а потом опять принялся осыпать поцелуями шею обожаемой жены.
— Люблю, — повторила Вирессэ, видя, как муж реагирует на признания.
Эльф прижался лбом к плечу супруги, провёл носом по руке, ухватил губами сосок, а руки снова погрузились в воду, пробрались между широко раздвинутых бёдер.
— Люблю тебя, — игриво промурлыкала Вирессэ, сжимаясь в такт движениям пальцев.
— Наверное, — тихо сказал Карнифинвэ, чуть надавливая на чувствительный бугорок, — это лучший день в моей жизни. Если это так, я буду мысленно возвращаться в него, что бы ни происходило дальше.
— Люблю-люблю-люблю, — просияла эльфийка, проведя ладонями по спине мужа сверху вниз и сдавив пальцами ягодицы. — Люблю!
Волна отразилась от бортика бассейна, соединилась со встречной и брызнула в лица прохладными каплями.
Втянув губами воду с лица Карнифинвэ, Вирессэ подула на влажную кожу, провела языком по губам, слегка прикусила.
— Люблю.
Плоть опять возбудилась, тела соединились, по успокоившейся было поверхности бассейна вновь пошли волны. Нежно прильнув к супругу, эльфийка стала целовать кожу на его груди, гладить бёдра круговыми движениями. В этот раз наслаждение накатило ласково, не вынудив стонать и дрожать. Томная усталость сделала объятия лёгкими, словно тёплый ветерок или прозрачный туман, что обволакивает два соединённых рекой берега.
— Может быть, вернёмся в постель? — спросила Вирессэ, видя полусонную улыбку на счастливом лице мужа.
— Да, но это будет означать конец самого счастливого дня в жизни, — печально вздохнул нолдорский принц, — я не хочу…
Эльфийка не дала договорить, прервав речь поцелуем, а потом вдруг разорвала объятия и выпорхнула из бассейна. Встав над мужем, Вирессэ протянула руку, предлагая помочь вылезти.
Карнифинвэ грустно улыбнулся и выбрался сам. Радовало только одно: от усталости не осталось сил проявлять постыдную слабость.
Подчинение равных
От сна пробудило ласковое касание тёплой руки.
Ладонь осторожно, едва трогая кожу, гладила щёку, нечаянно или нарочно задевая ресницы и кончик носа.
— Давно проснулся? — спросила Вирессэ, нежно положила руку на запястье мужа, мечтательно заулыбалась.
— Не знаю, — тихо ответил Карнифинвэ, любуясь лицом и золотом волос супруги. — Я встретил рассвет, смотря, как ты спишь. Не знаю, что и как будет дальше. Я просто хватался за каждое мгновение, когда всё хорошо.
— Я хочу есть, — промурлыкала Вирессэ. — А ещё больше хочу покормить тебя. За какую ниточку здесь надо потянуть, чтобы пришли слуги?
Сын нолдорана Питьяфинвэ усмехнулся.
— Здесь есть не только ниточки для слуг, — рука эльфа погрузилась в шёлковые золотые волосы, — у меня отобрали оружие, но я смог спрятать кое-что.
— Потом расскажешь, — подмигнула эльфийка, — а сейчас давай поедим. И только попробуй мне отказать!
***
Отрезав кусочек ароматного мяса, Вирессэ наколола его на золотую тонкую вилку и поднесла к губам мужа.
— Ешь, порадуй любимую жену.
Карнифинвэ подчинился, смущённо улыбаясь.
— Кушай и слушай, любимый, — эльфийка, довольная собой, отрезала следующий кусочек. — Я принесла тебе исключительно добрые вести, не считая того, что теперь вряд ли смогу уехать или отправить письмо, не дав его прочитать всему городу. Однако, — следующая порция еды была отправлена в рот выглядевшего изголодавшимся супруга, — полагаю, если продолжу жаловаться на горемычную судьбу, кто-нибудь обязательно придёт мне на выручку.
Следующий кусочек повторил судьбу предшественника.
— В Дортонионе о тебе почти не вспоминают, — довольная собой Вирессэ погладила мужа по голове, — и не собирают армию для захвата тебя в плен с целью последующей расправы. Лорд Арагарон пока не женат, но вроде бы не развешивал ни мои, ни твои портреты с обещанием награды за отрезанную голову или что-нибудь ещё.
Вилочка с мясом снова приблизилась к губам, Карнифинвэ окончательно смутился, хотя не мог скрыть, что ему непередаваемо приятна такая забота. К тому же пришлось признать, что очень хотелось есть впервые за целую вечность.
— Спасибо, — эльф погладил супругу по бархатистой щеке.
— Не отвлекайся от завтрака, — строго сказала Вирессэ, — а ещё не радуйся слишком сильно, что никто не жаждет твоей крови. Вероятно, это временное недоразумение, вызванное повсеместным появлением новой смертной расы. В землях твоего отца расположилось многочисленное племя, которое сразу же записал в ряды своей армии правитель Телуфинвэ Феанарион. Кстати, говорят, будто твой дядя отрёкся от трона, отдав правление землями полностью в руки старшего брата, поэтому королевство Амбаруссар более не делится на две половинки. Я не успела достаточно близко пообщаться с юной расой, да и не стремилась, честно признаюсь, поэтому не хочу делать выводы раньше времени, однако все говорят про них примерно одно и то же: не в меру похотливые, вороватые, лживые и постоянно болеют. Но знаешь, при всём при этом, они способны выполнять приказы.
Вспомнив про мясо и голодного мужа, эльфийка прервала рассказ, отрезала следующий кусочек, поднесла к губам Карнифинвэ и, мило улыбнувшись, подала бокал с отваром из ягод и сушёных летних фруктов, до первых урожаев которых в этом году пришлось бы ждать несколько месяцев.
— Так или иначе, — продолжила рассказ Вирессэ, — Младшие Дети Эру — пока просто толпа дикарей, но за время, проведённое у твоих родных я увидела стремительный прогресс в развитии большинства… особей.
— Особей, — хмыкнул Карнифинвэ, отодвигая подальше тарелку с пирожными.
— Я не знаю, как их называть, — рассмеялась эльфийка.
— Что про Химринг? — серьёзно спросил сын нолдорана Питьяфинвэ. — Это сейчас важнее всего.
— Мы с твоей мамой написали письмо сразу же, как я приехала. Первое послание из целой вереницы переписок. Мне пришлось задержаться, потому что необходимо было всё обсудить, а появляться в Химринге мне запретили из-за Варнондо. Скажу тебе честно: лорд Маэдрос меня напугал. То, что присылали от него, было вежливым и без тени угроз или давления, однако необходимость каждый раз сжигать послания заставляла испытывать страх неизвестно чего, а при чтении чувствовалось что-то неуловимое между строк…
Покачав головой, супруга принца пододвинула обратно пирожные, взяла одно из них и многозначительно посмотрела на мужа:
— Ешь.
Карнифинвэ, помрачневший из-за разговора о Химринге, снова заулыбался и позволил себя кормить дальше.
— Если в двух словах, — продолжила Вирессэ, — я поняла следующее: твоему отцу беспокоиться совершенно не о чем, ведь братья никогда не подвергают опасности друг друга и семьи друг друга, как и не бросают в беде.
— В письме так и говорилось? — на лице Нолдо отразился страх и надежда, что сказанное — шутка.
— Да, однако дальше было пояснение, которое твоего отца, отреагировавшего точно как ты сейчас, успокоило. Лорд Маэдрос написал, что ни он сам, ни верховный нолдоран не станут вмешивать в политику личную месть, и что послам не угрожает не только опасность, но и плохое отношение, а их семьи абсолютно не причастны ни к чему, связанному с делами владык.
— Но это не так, — проглотив последний кусочек пирожного и дав понять, что есть больше не хочет, Карнифинвэ тяжело вздохнул.
— Лорд Маэдрос официально дал распоряжение отпустить из города жену и сына Варнондо. Они сами решили остаться.
— Мы оба знаем, что ты здесь такая же заложница, как и я.
— Лорд Маэдрос не раз повторил в письмах, что независимо от отношений эльфийских родов и земель между собой, враг у всех один, поэтому воевать друг с другом никто не станет.
— Полагаю, именно это и успокоило отца. Но меня — ни капли.
Карнифинвэ встал из-за стола, подошёл к окну.
— Никаких распоряжений для меня не было? — спросил он, не оборачиваясь на жену. — Указаний, рекомендаций? Ничего?
— Твои родители предлагали, даже настаивали, чтобы я осталась у них, — Вирессэ только сейчас заметила, что не позавтракала сама и принялась за еду. — Лорд Маэдрос ничего конкретного не требовал, а когда я написала в Химринг, что точно вернусь и жду информацию, которую нужно передать особо ценному гостю Хитлума, пришло письмо, в котором говорилось следующее:
«Необходимость восстановить доверие короля Нолофинвэ сохраняется, однако при невозможности благоприятного развития событий достаточно простого присутствия при дворе».
— Дядя понимает, что меня отсюда не выпустят, — задержал дыхание принц, — формально у меня всё хорошо, и ни мой отец, ни лорд Маэдрос не могут ничего предъявить Нолофинвэ. Но от моего присутствия здесь теперь есть польза только для узурпатора! Я должен повлиять на ситуацию, а не могу!
— Ты пробовал? — спросила эльфийка, отодвинув тарелку. — Как именно? Надеюсь, не пытался никого подкупить или околдовать?
Сын старшего Амбарусса рассмеялся так искренне, что Вирессэ от неожиданности опешила.
— Я даже заговорить ни с кем не могу, — глаза эльфа остановились и словно остекленели. — Моих верных сторонятся и игнорируют. Выйти из этой красивой тюрьмы мне нельзя, если я не согласен на сопровождение целого войска узурпатора! Как я должен что-то менять? Пасть на колени перед каждым стражником, целовать ноги и молить о пощаде и возможности принести клятву верности верховному нолдорану?! Думаешь, мне поверят?!
Эльфийка опустила голову.
— Я не верю, что ты ничего не делал, — тише произнесла она, снова подняв глаза.
Карнифинвэ обернулся на жену, залюбовался золотыми волосами, печальная улыбка заиграла на губах.
— Я не хочу, чтобы мне нашли замену, — сдавленно проговорил сын Питьяфинвэ, — не хочу быть безвольной жертвой, запасным щитом, который может никогда и не пригодиться. Когда ты уехала, я на самом деле не ждал тебя назад, а сам… Я не просто так спрятал здесь кинжал.
— Тебе не приказывали убивать неугодного владыку, — с трудом сохранила спокойный тон Вирессэ.
Карнифинвэ не ответил, однако по лицу эльфа было понятно — он уверен в обратном.
— Неужели не было надежды на лучший исход? — подбирать слова становилось всё труднее, супруга принца почувствовала, как страх заставляет дрожать руки. — Ты совсем не допускал мысли, что всё наладится?
Сын нолдорана Питьяфинвэ с горечью рассмеялся, тронул оконное стекло, местами украшенное последними узорами уходивших морозов, почти растаявшими от тёплого дневного солнца.
— Надежда… — отозвался эльф. — Необоснованные мечты о том, как всё разрешится само и без усилий. Расчёт на удачу, которая должна изменить всем, кроме меня. Да, я надеялся. Я очень хотел, чтобы ты вернулась, и мы были счастливы. Я хотел восстановить утраченное влияние и снова быть полезным для нашего дела. Хотел справедливости, поэтому и спрятал кинжал на случай, если надежды рухнут.
Вирессэ встала, осторожно промокнула ажурной салфеткой губы, медленно провела по ним языком, сделав влажными и блестящими. Подойдя к мужу и обняв его за шею, эльфийка посмотрела в серые печальные глаза.
— Надежды не рухнут, — прошептала она. — Я вернулась.
Одной рукой прижав к себе супругу, а второй снова коснувшись окна, нолдорский принц поцеловал сияющую золотым шёлком макушку.
— Я смотрел сквозь стекло, слушал песни и громкие разговоры. Я представлял, что народ вдруг прозреет, восстанет против узурпатора, позорящего корону нолдорана. Я хотел этого так сильно, что однажды увидел сон о том, как открылась дверь, вошёл воин в синем плаще и сказал:
«Верховный нолдоран Нолофинвэ пропал».
Карнифинвэ рассмеялся.
— От радости я проснулся и не узнал, что случилось дальше, а потом понял — это не было реальностью, и снова стал слушать песни за окном.
— Мне кажется, ничего радостного нет в таком неожиданном визите, — задумалась Вирессэ.
— Знаешь, что я заметил, — продолжил говорить о своём эльф, — песни за окном меняются. И даже не столько тексты, сколько настроение. Хитлумское веселье всегда было фальшивкой, а теперь… Понимаешь, я слушаю и в голове возникает образ из прошлого. Когда я был маленьким, у меня была любимая рубашка из алого шёлка со звездой на груди. И однажды я понял, что вырос из неё, однако упорно продолжал надевать. Носить её стало страшно неудобно, но я говорил всем, что мне комфортно. И однажды обману пришёл конец — ткань порвалась. Так и с фальшивым весельем, построенным на нечестно завоёванной власти.
Эльфийка улыбнулась, хотя лицо осталось тревожным, но вдруг синие глаза весело заискрились.
— Ты знаешь, что верховного нолдорана нет в городе? — спросила она мужа, чмокнув его в щёку. — Хотя, да, откуда тебе знать? Он уехал в Дор-Ломин вместе со всей своей свитой, а это означает, что сторожат тебя не столь усердно, как раньше, и я смогу свободнее разгуливать по Хитлуму. Осторожно, конечно.
— Дор-Ломин? Это…
Вирессэ поцеловала супруга в губы и загадочно улыбнулась.
— Не получается подчинить равных, — вполголоса произнесла эльфийка, — приходится производить впечатление на дикарей.
Дивный король Голфин
Сияющий дивным светом всадник на прекрасном белоснежном скакуне выехал вперёд и воздел сверкнувший лучом солнца клинок. Конь встал на дыбы, заржал, и потрясённым людям, павшим ниц перед владыкой, который был, разумеется, сродни Творцам Арды, показалось, будто дрогнула сама земная твердь.
— Король Голфин! — взвыл одинокий голос в ошарашенной притихшей толпе, и многие подхватили, а кто-то пронзительно зарыдал.
Нолофинвэ, сохраняя серьёзное, но доброе лицо, убрал меч в ножны.
— Король Голфин! Король Голфин!
Некогда густой лес, теперь прореженный активной стройкой и прокладкой дорог, уже стряхнул с себя снег, однако в низинах вода всё ещё стояла, скованная тонким льдом, образующимся морозными ночами.
Поселение Дор-Ломин, пока маленькое и крайне неприглядное, однако, стремительно менялось в лучшую сторону: невозможно было не заметить похожие на хитлумские дозорные башни на холмах, мостики через речку и овраг, подражавшие архитектурным шедеврам Нолдор, украшенные резьбой окошки.
Видевшие окрестности Барад Эйтель верные Нолофинвэ были приятно удивлены открывшейся картине.
— Король Голфин!
Верховный нолдоран улыбнулся и тронул коня, посылая его вперёд. Сияние величайшего эльфийского владыки озарило тёмные земли между лесистыми холмами, и народ Мараха, потрясённый увиденным, поспешил вслед за королём и его свитой по направлению к возвышавшемуся над домишками каменному строению, вокруг которого неспешно прогуливались оссириандские воины с копьями и уроженцы Невраста с луками.
— Враг засел на севере, — обернувшись и поняв, что смертные не отстанут, провозгласил Нолофинвэ, дав знак Аклариквету играть, чтобы отвлечь от короля народ, — он силён и страшен, но мы не боимся его! Знайте, герои, враг прячется, потому что боится нас! Потому что боится вас! Вас, племя Мараха!
Отрезав людям путь вперёд, стража верховного нолдорана и музыканты позволили владыке скрыться в маленькой каменной крепости, которая тут же озарилась изнутри дивным светом, Вильварин спешился и, дав знак помощникам браться за инструменты, запел:
— Мы будем драться на земле!
Под солнцем и в кромешной тьме!
Мы будем драться в небесах!
Мы будем драться до конца!
Мы будем драться, чтобы жить
За тех, кто первым был убит!
И пусть враг — призрак без лица!
Мы будем драться до конца!
Мы будем драться!
Смертные подхватили простой мотив и незамысловатые слова, воспряли от шока после встречи с сияющим владыкой и пустились в пляс.
«Слушают сейчас, — подумал менестрель, — значит, станут слушать и потом. Всё, что прозвучит на празднике. А если не поймут замысла — рядом будут те, кто объяснят».
— Мы будем драться до конца!
Мы будем драться!
***
— Они думают — я приехал ради них.
Слова, сказанные равнодушно и бесцветно, разбились об оконное стекло, и верховный нолдоран снова перевёл взгляд на сидевшую напротив за столом Линдиэль.
По-своему, по-средиземски красивая эльфийка выглядела напряжённой, однако, похоже, не оттого, что рядом сиял король.
«Что её тревожит? Что придётся признать абсолютную власть верховного нолдорана над племенем, которое называет деву своей госпожой? Но ведь Дор-Ломин — часть Хитлума. Даже если дочка Кирдана мыслит, как Обездоленные, не признавая мои границы, здесь в любом случае моя земля».
— Возможно, так и есть, владыка, — сухо произнесла Линдиэль, не зная, куда деть руки.
«Она в зелёном и сиреневом. Никаких родовых или моих цветов. Хочет обосноваться внутри моих границ, став независимой и от отца, и от Тингола, и от короля Нолдор? Или решила основать на моей территории маленький Оссирианд? Интересный способ захвата земель!»
— Говорят, в Крае Семи Рек не всё спокойно, — слегка погладив пальцами непривычно простой бокал из желтоватого стекла, намекнул на интересовавшую тему король.
— Уже всё хорошо, — улыбнулась Линдиэль, как улыбаются одержавшие победу воины, отдохнув от битвы, — король. В моей земле мир, и правят те, кто и должен.
— А твой брат?
— Он образумился и вернулся к отцу, — ставшие пристальными бирюзово-зелёные глаза посмотрели не так пронзительно и непреклонно, как серые режущие льдинки Нарнис, и Нолофинвэ ощутил радость от того, что перед ним гораздо более простая мишень.
— Я слышал иную версию, — король прищурился, — от твоего отца. Теперь мне стало важно знать, где же истина.
***
Вооружённые луками воины остановились на берегу реки, весело журчавшей весенними волнами, способными сейчас захватить множество новых земель, расширить русло, чтобы потом, ближе к лету, сдать позиции, не удержав ни один из новых рубежей.
Прибывшие из Невраста эльфы знали — те, кто сейчас незаметны среди леса на другом берегу, стреляют лучше и безжалостнее, чем жители морского побережья, поэтому не стоит их провоцировать неосторожным жестом или словом.
Гонцы, что уехали вперёд, несли короткое послание от лорда Новэ:
«Мы прибыли за Каленовэ».
Это всё, что требовалось знать вождям и их охотникам. Это всё, что должны были передать сыну Кирдана Корабела.
***
Когда в зале, ставшем тюрьмой, открылась дверь, лорд-заключённый, ещё не видя защедшего, узнал его по шагам и манере переступать порог: брат, который не первым родился в семье лорда Новэ, однако волею жестокого Рока являвшийся сейчас старшим сыном Корабела, прошествовал до середины помещения и остановился, держа руки вдоль тела.
— Тебе нечего бояться, — произнёс голос, постоянно поучавший в детстве, ругавший за шалости чаще отцовского. — Нам позволят уехать.
«Бояться?! Этот гордец полагает, будто страх мне не даёт покинуть Семь Рек?!»
— Я тебя увезу по твоей воле или против неё!
За дверью всё услышали и начали посмеиваться.
— Видишь, твоя принципиальность не выглядит достойной, Каленовэ.
«Брат! Лучше молчи!»
— Ты сам знаешь, Каленовэ, что это глупо.
Свергнутый оссириандский лорд, наконец, обернулся.
«Мне думается, — так и не сказал он вслух, — в таких случаях любящая родня не бросается с обвинениями, а пытается хотя бы посочувствовать!»
— А если я прогоню тебя из своего дома, брат? — собрав осколки душевных сил, настолько ехидно, как смог, спросил Каленовэ.
— Я не приму отказ, — глаза эльфа опасно блеснули. — Меня послал за тобой отец, Вала Улмо благословил мой путь и миссию. Не по своему вольнодумству я отправился сюда.
— Я говорю: «Нет».
Всего один жест стоявшего напротив дверей не первого, но старшего сына лорда Новэ заполнил зал эльфами Невраста. Бывший владыка Семи Рек заметался, однако уже через мгновение оказался припёртым к стене, а когда попытался сопротивляться, согнулся пополам со скрученными за спиной руками.
— Вала Улмо благословил мою миссию, — прозвучали слова брата, — я не могу разочаровать Великого Покровителя.
***
— Истина в том, — Линдиэль сжала в кулаке салфетку, и Нолофинвэ обратил внимание, какие сильные у леди — или королевы? — руки, — что нельзя идти против воли Владыки. Нельзя хвататься за власть, которая не принадлежит тебе по праву рождения и завоёвана нечестно. Нужно уметь признать поражение и отступить. Мой брат не смог.
— И никто не сможет, — ещё больше напрягся верховный нолдоран, — потеря власти часто означает смерть и всегда — позор и вечное отчаяние. Чтобы никогда не ощутить подобное, нужно верно рассчитывать силы.
— Но ведь власть — такая же мера оплаты, как и мирианы, — вдруг сказала дочь лорда Новэ, и король осознал, что совершенно не понимал мотивов собеседницы ранее, зато теперь появились догадки.
— Да, — осторожно произнёс верховный нолдоран.
— Оссирианд теперь мой, — Линдиэль больше не смогла скрывать, что разговор крайне важен и волнителен для неё, голос задрожал, — если бы мы стали одной семьёй, твоё королевство расширилось бы и получило влияние на востоке Белерианда. Может быть, Таргелиону пришлось бы начать считаться с нами.
Нолофинвэ невольно улыбнулся.
— Однако ты здесь, а не в Барад Эйтель, — сказал король, снова став серьёзным. — Я слышал странные разговоры и хотел бы понять, что произошло между тобой и моим сыном.
Сначала Линдиэль покраснела от стыда, но довольно быстро в груди девы вспыхнула ярость, заставившая влажные глаза полыхнуть.
«Какая она искренняя! — умилился про себя верховный нолдоран. — Милое дитя, которое в своей наивности может быть опасным».
— Я пыталась завоевать расположение твоего сына! — выпалила эльфийка, статус которой до сих пор не был до конца понятен королю. — Но Астальдо начал оскорблять меня, и тогда я высказала ему всё! Прости, владыка! Я не должна была, но не сдержалась!
— И теперь предлагаешь купить супружество, оплатив землями и воинами?
Линдиэль застыла. В широко раскрытых глазах цвета моря Нолофинвэ прочитал радость от того, что деве не пришлось самой предлагать сделку, однако быть слишком быстро понятой, похоже, не входило в планы леди.
— Моё племя, — попыталась изобразить из себя важную особу дочь Кирдана, постыдно пасуя перед королём, — намного лучше, чем те, что поселились в Барад Эйтель!
— Но тебя больше ни под каким предлогом не пустят в Крепость Исток, так?
Глаза снова выдали Линдиэль, и Нолофинвэ опять заулыбался.
— Пусть племя обживётся на моих землях, — приказным тоном заявил верховный нолдоран, — пусть покажет себя. А ты, леди, свободна в выборе места, где будешь дожидаться удобного случая для достижения своей цели. Главное — мы поняли друг друга.
Дочь лорда Новэ закивала и вдруг поймала себя на мысли, что король был абсолютно прав — потеря власти, даже недолгая, отвратительное чувство.
Примечание к части
Песня гр. "Кипелов" "Машина смерти"
Сказка про Истинного Короля 3
«Я не для них стараюсь», — мысленно убеждал себя Аклариквет, смотря со сцены в толпу.
Сцена… Эта конструкция внушала гораздо меньше доверия, чем даже лёд в Хэлкараксэ после восхода нового горячего светила.
«Я стараюсь не для них. Они поймут только то, что им перескажут эльфы, поэтому нравиться должно моим собратьям. Они и есть моя настоящая публика».
Менестрель с неохотой признавал, что изначально надеялся на более способную к обучению толпу, хотя причин для этого не было никаких. С другой стороны, певец понимал — ему повезло, что племя Мараха способно заучить не только имя короля, которое, кстати, произносили неправильно. Специально? Несколько поколений прожившие бок о бок с Авари дикари умели говорить чётко и разборчиво, сложными фразами, не коверкая слова, однако их манера общения немного напоминала орочью, и это заставляло Аклариквета беспричинно презирать тех, кого он совершенно не знал.
«Они ничего не поймут. Ну и пусть!»
На мгновение стало привычно страшно, что вот-вот из-под земли появится лорд Маэдрос с войском и доходчиво объяснит, что песни ему не нравятся, а принца Финдекано здесь нет, значит…
От красочной картины, заботливо нарисованной воображением, на миг потемнело в глазах, но вдруг разум прояснился, и королевский менестрель понял, что заготовленная речь перед началом выступления больше не нужна — говорить надо о другом.
Толпа не была безликой, однако смотреть и замечать черты и эмоции оказалось брезгливо. Вероятно, сказывались рассказы Зеленоглазки. Аклариквет сосредоточился на лицах собратьев, одни из которых должны были следить за порядком, а другие — пояснять происходящее на сцене.
— Смерть — это величайший Дар Создателя, — выйдя, наконец, из-за сине-звёздных штор, заговорил Аклариквет, одетый в бело-золотое с перьями платье, — потому что отсутствие старости и хворей не означает вечное счастье. Груз потерь и пережитой боли копится на душах бессмертных, и только забвение способно прекратить муки, но убить себя способен далеко не каждый. Большинство вынуждено жить, волоча непосильную тяжесть прошлого, моля о смерти, как о величайшей благости, и не получая её.
Проследив за тем, как помощники среди зрителей объясняют дикарям смысл сказанного, и, наконец, пересилив себя, менестрель заметил различную реакцию со стороны Фирьяр: одни ничего не поняли и понимать не захотели, потеряли интерес и собрались уходить, поэтому их пришлось уговаривать остаться, другие тоже не поняли, но после объяснения с умным видом закивали, третьи точно так же не поняли, однако всё равно заинтересовались и почему-то не позволили себе ничего объяснять, а четвёртые, меньшинство,похоже, разобрались, что говорилось со сцены, потому что начали спорить с высказанным утверждением.
— Однако, храбрый народ Дор-Ломина, — заговорил дальше Аклариквет, — и Одаренные, и Лишённые Дара не желают, чтобы злодей Моргот решал за других, сколько им жить. Никто не хочет навязанных чужой прихотью кратких лет!
Менестрель знал: это тоже придётся объяснять, но ничего, помощники на то и помощники.
Отступив вбок к шторам, певец позволил зрителям увидеть картину битвы, в которой прекрасных воинов в красном под беспорядочный бой барабанов и медных тарелок смела чёрная галдящая толпа.
— Те Феаноринги, что выжили, спрятавшись за спины своих верных и сбежав далеко на юг, надеясь, что враг туда не доберётся, — продолжил рассказ Аклариквет, говоря в такт стихшим гулким ударам, — лишь один из них — Маэдрос — присоединился к королю Голфину Нолофинвэ, но оказался слишком слаб для дела, которое взял на себя.
На сцену вынесли бутафорскую гору с плоской вершиной, на которую поднялся с очень растерянным видом Тьялинельо в красном парике, короне и ало-звёздном плаще, скрывавшем правую руку.
Пока шли приготовления, Аклариквет услышал из толпы слова: «Слабак, трус, трýсы, жалкие», сказанные сначала голосами эльфов, а потом повторенные смертными.
— У меня есть дом, только нет ключей, — запел «Маэдрос», озираясь и тщетно пробуя спуститься со скалы. — У меня есть солнце, но оно среди туч,
Есть голова, только нет плечей,
Но я вижу, как тучи режет солнечный луч.
У меня есть слово, но в нем нет букв,
У меня есть лес, но нет топоров,
У меня есть время, но нет сил ждать,
И есть ещё ночь, но в ней нет снов.
У меня река, только нет моста,
У меня есть рана, но нет бинта,
У меня есть братья, но нет родных,
И есть рука, и она пуста.
И есть ещё белые-белые дни,
Белые горы и белый лёд.
Но всё, что мне нужно —
Это несколько слов
И место для шага вперёд.
Аклариквет пошёл из одного конца сцены в другой:
— Пока слабые обвиняли друг друга в бездействии, а заодно пытались распространять мерзкую клевету об Истинном Короле, владыка Голфин Нолофинвэ, не обращая на них, глупых, внимания, собирал армию. И на праведный зов откликнулась королева.
На сцене, воздев меч, появилась светловолосая дева в мужской зелёной одежде.
— Приветствую вас, племя Мараха! — крикнула она. — Мой доблестный народ!
В толпе сначала возникло недоумение и замешательство с редкими радостными возгласами понимания, но эльфы быстро объяснили запутавшимся, что имеется в виду, и как на такое реагировать, и ликование охватило всех зрителей.
— Всего лишь одного хватило горе-лорда, — запела «Линдиэль», — чтоб статус подорвать, чтоб зашатался трон.
Проявишь доброту, не ждёшь награды гордо,
Но вот уже ползут враги со всех сторон!
Дашь только слабину — тебя же в раз затопчут,
В бараний рог согнешь глупцов — кричат: «А лайт!»
Не слушать никого! Ни ближнего, ни прочих,
У слабого всегда лишь сильный виноват!
В бело-голубом сиянии на сцене появился Истинный Король, и королева склонилась перед ним.
Аклариквет исчез на шторами, чтобы успеть переодеться. Смотря за игрой актрисы, менестрель думал, что Мистель лучше бы подошла внешне, однако смогла бы или нет передать характер — вопрос сложный.
— Долгие годы я ждала,
И вот настал мой час! — запела «Линдиэль», обращаясь к Истинному Королю, — но в мире столько зла,
Отвергли Валар вас.
— Что Валар нам? Прошёл тот век,
Когда нуждались в них, — стал успокаивать её «Нолофинвэ», — и ныне человек
Силён и без Владык.
Со второго плана подал голос «Маэдрос»:
— О, как же глуп и как жесток
Наш неспокойный мир!
Ты сам себе пророк
И сам себе кумир!
— Считаешь ты себя судьёй? — осуждающе поинтересовался Истинный Король у застрявшего на скале «Феаноринга». — Да только должен знать:
Назначено судьбой
Вам битву проиграть!
«Маэдрос», опустив голову, сел, стал совсем незаметен на фоне сияния. «Нолофинвэ» и «Линдиэль» запели вместе:
— Долгие годы этот мир
Не знал безумия страшней,
И новой битвы дикий пир
Погубит тысячи людей!
Долгие годы этот страх
Терзает души и умы,
Долгие годы на руках
Следы безумства и войны.
Время страха!
Время краха!
На заднем плане снова разыгралось сражение, где чёрные сминали красных, а синие изгоняли чёрных.
— О, как хочу я отомстить
И обрести покой! — сквозь слёзы начал петь Тьялинельо, не способный слезть со скалы и присоединиться к войне. — Семь звёзд объединить
Железною рукой!
— Как я хочу огонь войны
Разжечь в людских сердцах! — появился Аклариквет в образе Моргота, и перед ним бежала вся массовка, кроме синих, которые встали плотным строем, готовые защитить не дрогнувших короля и королеву. — Вы все обречены!
Вас ожидает крах!
— О, как хотел бы я найти
Души своей причал! — снова подал голос «Маэдрос». — Не мстить, но лишь спасти!
Вернуть, что потерял!
«Моргот» захохотал и ударом молота повалил «Феаноринга» на сцену. В ужасе сняв с себя корону и отдав Истинному Королю, Тьялинельо уполз за кулисы.
— О, как хотела бы я быть
Хоть чуточку сильней! — пропела «Линдиэль», держа перед собой меч. — Войну остановить,
Спасти простых людей!
— Валар оставили народ! — снова захохотал Аклариквет, размахивая бутафорским молотом. — А людям просто всё равно,
И та война, что лишь грядёт,
Уже проиграна давно!
— Не только лучшие из нас
Способны Арду изменить! — вышел вперёд Истинный Король, обнажив меч. Теперь он был в венце сбежавшего «Феаноринга». — Мы все пытаемся сейчас
Свой мир спасти или сгубить.
— Спасти! — воскликнула «Линдиэль».
— Сгубить! — погрозил молотом Аклариквет.
— Спасти! — поддержала массовка в синем.
— Исказить! — заглушил всех «Моргот».
На сцене снова появились чёрные, начали нападать, завязалась битва.
— Кто может точно предсказать,
Когда окончится война? — запели хором все «светлые». — Кто может будущее знать?
На ком лежит всех бед вина?
Кто победит, а кто падёт,
И как рассудит нас судьба?
Бесстрашно мы идём вперёд!
Вся наша жизнь — с врагом борьба.
И кто на карту ставит всё,
А кто получит во сто крат?
— Время рыдать! — завопил фальцетом показавшийся из-за шторы Тьялинельо.
— Время карать! — снова захохотал «Моргот», и «Феаноринг» спрятался.
Толпа зрителей дружно расхохоталась, послышались выкрики, губительные для репутации Первого Дома Нолдор, и звучали они не из уст эльфов.
— Валар оставили народ! — «Линдиэль» бросилась в бой вместе с синей массовкой, рядом с ней оказался воин в венце. — И нет безумия страшней,
И та война, что лишь грядёт,
Погубит тысячи людей!
Кого из нас объявят злом?
Кто победит, а кто падёт?
И как рассудит нас потом
Тот, кто за нами вслед идёт?
Музыка ускорилась, барабаны заглушили все остальные мелодии.
Истинный Король и «Моргот» сошлись в поединке, и начался танец.
Звуки битвы стихли, массовка остановилась, наблюдая, и поначалу двое противников лишь медленно двигались по кругу, смотря друг другу в глаза.
— Наконец-то, достойный соперник! — захохотал «Моргот».
— Не тебе судить о достоинстве, ничтожество! — выкрикнул, сияя, король и бросился в бой, начав песню:
— Война гонит ветер ужаса,
Пепел веков и дней.
Судьба вещей птицей кружится
Над головой моей.
Время, как змей, вьётся вокруг себя.
В Книге Смертей будет глава твоя!
Аклариквет увернулся от одного удара, второго, третьего, не нападая сам. Менестрель следил за реакцией публики на постановочный танец-бой, опасаясь, что Фирьяр не оценят красоту, заскучают и не проникнутся, однако подавляющее большинство людей смотрели с искренним восхищением, хлопали, поддерживали криками и овациями, желали Морготу сдохнуть. Хорошо. Можно продолжать.
— Дух оставит плоть, и прощенья нет!
Я хочу сберечь заповедный свет!
Я Хранитель Свеч
На границе Тьмы!
Свет ковал мой меч
Для своей войны.
Танец закружил участников поединка быстрее, бело-синее сияние и чёрный силуэт менялись местами, светящийся меч то и дело блокировал удар чудовищного молота.
— Ко мне не слетятся вороны
Душу мою клевать! — игравший верховного нолдорана актёр, несмотря на необходимость петь во время сложного номера, совсем не сбивался, что очень радовало королевского менестреля, отвечавшего за всё происходившее действо. — Их путь — на четыре стороны,
Силы врага призвать.
Время потерь
Льётся, печаль храня.
В Книге Смертей
Будет глава твоя!
Неожиданно высоко пропели трубы, барабаны прозвучали громовым раскатом, и Истинный Король пропустил удар молотом.
Картинно отлетев назад, «Нолофинвэ» упал, «Моргот» подошёл вплотную и занёс ногу, чтобы наступить на горло врагу, но Истинный Король вдруг вывернулся, вскочил, сделав сальто, и вонзил клинок так, чтобы казалось, будто проткнул грудь противника.
— Меченый Злом! — запел победитель, наблюдая, как поверженный «Моргот» медленно падает. — Мёртвым огнём
Лоб твой горит, ты не скроешь клейма.
Меченый Злом!
В сердце пустом
Спрятался страх, тени сводят с ума.
Тучи крестом,
Ветер как стон,
Сила моя не растрачена мной.
Шёпот, как гром,
Меченый Злом!
Слышишь меня? Я иду за тобой!
Враг распластался на сцене.
— Победа! — закричали со всех сторон, к Истинному Королю подбежала королева с бойцом в венце, синее воинство, а потом приполз на коленях виноватый «Маэдрос», которому, конечно, позволили встать и даже обняли.
«Линдиэль» и её принц поцеловались.
Толпа радостно закричала, запрыгала, музыканты продолжили играть, чтобы теперь танцевали уже зрители. Разумеется, без оружия, даже бутафорского.
Это была победа.
Примечание к части
Песни:
Гр. "Кино" "Белые дни"
"Врагам навеки преподам урок" из мюзикла "Голубая камея"
"Долгие годы" из мюзикла "Роза Вампира"
"Меченый злом" гр. "Ария"
Тук!
Тук-тук-туки-тук! Туки-туки-туки-тук! Тук-тук-тук-тук! Тук! Тук-тук! Тук!
Погода снова испортилась. Дождь стучал по лужам, по ненадёжным укрытиям, по камням и брёвнам так же часто и ритмично, как ловкие пальцы вечно молчаливого мужчины. Дикарь был неразговорчив, потому что у него совсем не получалось нормально произносить даже самые простые звуки — то, что выплёвывалось изо рта, больше напоминало мычание или бульканье, чем человеческую речь, поэтому когда случайно зачатый от встреченной в лесу женщины сын вырос и стал красиво петь, отец гордился и радовался. Увы, парень прожил совсем мало, умер, едва встретив прекрасный народ, способный многому научить.
Тук. Тук-тук.
С тех пор мужчина, которого за привычку стучать пальцами по всему, попадавшемуся под руку, эльфы назвали Рамбилвэ — Барабанщик, совсем перестал пытаться говорить, но других мысленно осуждал за нежелание идти за Номом.
Тук!
Ном! Это же… это… что-то хорошее и важное! Да, сам Рамбилвэ не смог бы перенять искусство, да и поленился бы учиться писать слова, раз говорить не получается, но другие-то чего?
Туки-туки-тук, туки-туки-тук.
Когда часть племени ушла за Номом, оставшиеся вычеркнули собратьев из памяти, потому что за упоминание беорингов можно было здорово схлопотать от жён и мужей Хранителей Огня, но потом стало ясно — прежнюю жизнь не вернуть, надо что-то менять, и сын вождя повёл почти всю молодёжь куда-то «туда». С молодёжью зачем-то пошёл и «Барабанщик» Рамбилвэ, и с тех пор постоянно о чём-то сожалел.
Тук… тук… тук…
Сначала — о сложностях с переносом и сохранением огня. Хранители, какие бы отвратительные ни были по натуре, справлялись с этой задачей прекрасно! А у обычных людей пламя почему-то вечно гасло в самый неподходящий момент, приходилось потеть, высекать искры, а хворост почему-то не желал даже тлеть… Видимо, надо быть избранными чем-то или кем-то, чтобы пламя слушалось.
Тук-тук-туки-тук!
Потом появились сожаления, что не научились у Нома хорошо одеваться и обуваться, потому что в долгом пути всё почему-то быстро изнашивается. Кто бы мог подумать?
Дальше стало грустно без любимой полянки и речки. Раньше бывало скучно изо дня в день видеть одно и то же. Сын умел радоваться изменениям размера и цвета листвы, снегу, грибочкам и ягодкам, зорькам или ночи, петь на разные лады обо всём таком, но молчаливому Рамбилвэ это было непонятно. Да, иногда весной берег мог обвалиться, а летом — обмелеть река, но это всё равно оставался тот же самый берег и та же самая река. Надоело! А теперь взгрустнулось. Может быть, потому что погода снова испортилась?
Тук… Туки-тук…
Создавалось ощущение, будто лета в этом году вовсе не было: после зимы вернулась осень и не желала уходить в положенный срок. Однако это не было самым досадным. Время шло, и Рамбилвэ всё сильнее сожалел, что не научился записывать свои мысли, ведь таким образом можно было сохранить в памяти то дорогое, что неумолимо стиралось.
Тук-тук-тук… туки-тук.
В долгом пути многие умерли. В основном это случалось из-за негодной еды и холода, хотя бывали и нападения зверей, и другие разные неприятности. Самым ужасным для ушедших от Хранителей Огня была смерть предводителя от укуса змеи. Молодой вождь погиб, не оставив взрослых сыновей, и тут же начались споры, кто дальше поведёт народ и куда.
Тук-тук-тук-тук-тук-тук-тук-тук! Тук! Тук! Тук! Тук-тук! Тук-тук-тук! Тук!
Хорошо, что в итоге удалось избежать серьёзных ссор, потому что тропа впереди была только одна, а значит, спорить не о чем. Удачно попавшаяся в лесу дорога оказалась объезженной, и очень быстро попались встречные телеги с низкорослыми бородатыми толстяками, которые отнеслись к дикарям с опаской, поэтому не остановились и даже поехали быстрее, что-то крича друг другу.
Вот знать бы их язык…
Тук-тук-тук! Туки!
Попадались и одинокие странники. Чаще эти тёмные фигуры исчезали в лесу так же стремительно, как и возникали из него, и лишь один мужчина с белыми волосами и жутким лицом с ожогом проявил интерес к племени, критически осмотрел незнакомцев, угостил каким-то странным зерном, а потом ушёл вперёд и тоже исчез во тьме.
Тук.
Погода ужасно испортилась, даже хорошая дорога оказалась залита водой.
Конечно, можно было бы пойти дальше на восток, однако возникла неожиданная преграда, похуже любых дождей и снегопадов.
Тук!
Описать препятствие словами было крайне сложно, и те, кто вели жалкие остатки некогда великого племени, теперь вслух сокрушались о том, что не противились вождю и Хранителям Огня, поэтому не научились эльфийской речи.
Рамбилвэ самодовольно кивал, радуясь, что теперь его понимают, как никогда. Жаль, единодушие возникло только с соплеменниками, а не с теми, кто преградили дорогу.
Преграда была закованным в сталь черноволосым отрядом в алых плащах и выглядела страшнее, нежели встреченные ранее лучники, которых поначалу невозможно было разглядеть среди деревьев. Сородичи Нома просто дали понять, что этот берег реки — их земля, и по ней нельзя даже идти без остановки, не то что обустраиваться на длительную стоянку.
Возможно, если бы смертные учили эльфийский язык, смогли бы объясниться и тогда, и сейчас, но…
Тук-тук-тук-тук-тук!
Тук.
Тук.
***
— Что с ними делать, нолдоран? — спросил на вновь возобновившемся торговом совете воин, прибывший с южной границы.
— Видали мы этих! — со смешком отмахнулся ногродский торговец, представлявший в Таргелионе интересы перевозчиков. — Совсем дикие, не то, что у Амбаруссар или Фелагунда. Те умные, налету схватывают. А эти не "бе", не "ме". Точнее, только на "бе" и "ме" и способны.
— Их можно обучить, — видя, что король не спешит говорить, осторожно произнесла Пилинэль. — Я бы взяла себе помощниц, которым можно перепоручить простую грязную работу. Было бы чудесно, если бы мастерицам не приходилось отвлекаться на уборку и сортировку привезённых товаров. Уверена, смертным можно оплачивать работу едой, одеждой и тёплым жильём.
— Ни за что не пущу к себе в мастерскую чужака! — надулся монетчик, прибывший на совет с докладом о распространении подделки и борьбе с фальшивкой. — Своим-то веры нет, а уж этим!
— Как раз-таки есть, — не согласился помощник казначея, — те, кто не знают ценности вещи, никогда её не украдут.
— Ну уж нет! — лысый бородач фыркнул и отвернулся, скрестив руки на груди.
— Это ещё не все новости, нолдоран, — заговорил молчавший до этого воин-эльф с сияющими угасшим светом Валинора глазами, — мы следили за дикарями, отсылая тебе вести, а потом явилось ещё одно племя. И это были не просто необразованный народ Младших. Это Фирьяр, которых направил к нам Оссирианд.
***
Туки-туки-тук!
Дождь продолжался даже зимой, и лишь к концу весны, когда разболевшийся из-за простуды Рамбилвэ почти перестал нормально спать, беспрерывно кашляя, наконец, небо озарили золотые лучи солнца.
И тогда со стороны слияния рек появились они — такие же люди, только с волосами цвета песка и пшеницы, с синими, словно весеннее небо, глазами.
Стук пальцев по дощечке, привязанной к поясу, смешался с кашлем, который на несколько мучительных мгновений заглушил все звуки жизни.
Желтоволосые пришельцы, сильные, вооружённые, говорившие на эльфийском, заявили, что это их земля, и если кто-то хочет с ними жить, пусть остаётся, но…
Туки-туки-туки…
На солнце кашлять тянуло меньше. Рамбилвэ ничего не понял про условия совместного проживания племён, однако догадался, что желтоволосые требуют подвинуться, да ещё и своих дев замуж за чужаков не отдадут. Обидно. Даже те в красных плащах не претендовали на земли у реки! Походили, поглядели и убрались. А эти… Совсем бессовестные!
Тук!
***
— Оссирианд? — Морифинвэ бросил беглый взгляд на Пилинэль, потом посмотрел по очереди на своих воинов. — Странный поступок. И глупый, а значит, сыграет на руку нам. Наблюдайте за смертными, попробуйте подружиться. Сменится поколение, и они забудут, кто их хозяева, если мы не подпустим Серых к нашему берегу Аскара. На этом предлагаю закончить обсуждение дикарей и заняться делом, ради которого мы собрались.
Монетчик радостно хмыкнул и высыпал горсть серебряных кругляшей на стол.
— Видите, — спросил гном у присутствующих, — здесь мирианов достаточно, чтобы купить четыре крытые телеги.
— Три, — поправил торговец, — если качественные.
— Хорошо, три. Если каждый вкинет ещё по мириану, ценность этой горки серебра возрастёт. А дальше можно предложить сыграть в удачу — тянуть жребий. Кто выиграет, получит всё.
Морифинвэ заинтересованно наблюдал за союзником, однако по серым глазам Феаноринга было видно — он без пояснений понял задумку и для себя решил, как распорядиться интересной игрой.
— Но победитель может быть не один, — поднял палец монетчик.
— Победителя может не быть вовсе, — оскалился нолдоран. — Если сделать так, чтобы момент вытягивания жребия не был виден всем участникам игры, получится распределить выигрыш, как угодно. Или отдать подставному лицу.
— Да! — расхохотался казначей, предвкушая новый способ обогащения. — Ты гений, Эзбад Мирианов!
— Игры — это прекрасно, — нахмурился перевозчик, — но мой вопрос важнее. Стоит ли снижать цены на зимние поездки, несмотря на то, что они сложнее и опаснее?
— Стоит, — согласился Морифинвэ, взяв украшенными рубиновыми перстнями пальцами самый дорогой из серебряных мирианов, — но повысь доплату за охрану в пути, еду и риски. И поставь условие, чтобы без всего перечисленного в путь ни один возница не трогался.
— Я восхищаюсь тобой, — просияла Пилинэль, — ты самый умный из всех, кого я знаю.
Морифинвэ погладил эльфийку по руке.
— Где новые списки товаров? — спросил он у гостей совета. — Предлагаю, пока никто не успел устать, заняться переоценкой и утвердить заново то, что никогда не изменит стоимости.
Казначей хмыкнул, нолдоран с ухмылкой кивнул. Да, эльф и гном оба знали, что речь шла о самом дешёвом товаре в один медный мириан.
Примечание к части
НЦа, ну почти
Оправданное ожидание
Навеянное вкрадчивым пением забытье неожиданно рассеялось из-за тянущей боли внизу живота, которая быстро прошла, однако безжалостно вырвала из ласкового дурманного полусна, и Ириссэ растерянно осмотрелась, совершенно не помня, где находится и как сюда попала.
Снова стало больно, бессмысленный растерянный взгляд скользнул по низкому тёмному потолку, простой, однако изящной кованой мебели, шкурам на полу и остановился на огромном животе, который то напрягался, то расслаблялся.
«Я беременна!»
Осознание бросило в недавнее прошлое, и память вернулась, плеснув в лицо едкими красками пережитой боли и унижения. Похититель-насильник сделал нолдорскую принцессу женой и матерью своего…
Не успев подобрать достаточно злые слова, Ириссэ вновь подумала, что малыш совершенно не виноват в том, что творит его отец. Дети — не их родители! Они могут построить свою жизнь совершенно иначе, не творя никакого зла!
Следующая боль заставила заметить находившихся рядом слуг — как ни странно, в комнате-тюрьме не оказалось ни одной женщины, а мужчины, заметив изменение в поведении пленницы хозяина, сразу же принялись за работу — начали кипятить воду, отпаривать полотенца и многочисленные отрезы ткани, часть которых оказалась красиво вышита.
Потерев ладонью низ живота, Ириссэ подумала, что совсем не так представляла себе семейную жизнь и рождение ребёнка. Было бы честнее сказать, что свободолюбивая Нолдиэ вовсе никогда не примеряла на себя роль жены и матери, однако невольно порой ставила себя на место замужних родственниц. И ни у кого не сложилась жизнь так ужасно! В Амане подобное было просто невозможно!
«Где эта тварь?» — снова представила эльфийка, как убивает новорожденного на глазах у его ненавистного родителя.
Приятная злая мысль сменилась уколом совести и благодарностью похитителю за то, что он не остался рядом во время рождения сына. Каждый раз, когда чудовище отсутствует, можно мечтать о том, что его кто-нибудь убил. Жестоко, долго истязая, унижая, отрезая кусочки кожи очень медленно… Такая надежда действительно помогала выжить, но сейчас от неё очень не вовремя отвлекла более сильная, чем прежде, боль внизу живота.
***
Работа продвигалась тяжело. Мысли то и дело возвращались к жене, а рука рисовала не эскизы будущих изделий, а то, как меняется лоно в процессе родов, как растягивается манящее отверстие-щёлочка между широко раздвинутых ног, как сквозь него проходит огромное твёрдое тело неправильной формы, а после плоть начинает медленно сужаться вновь.
Эол знал — можно наделать и таких статуэток или даже столовых приборов, продать их получится быстро и очень дорого, однако кузнец не хотел, чтобы потом к нему обращались с подобными заказами разные отвратительные личности, не способные завести себе живую жену, поэтому коллекционирующие всякую металлическую мерзость.
Снова взглянув на рисунки, Эол представил, как изучает изменения, произошедшие с супругой после родов, как трогает размягчившиеся ткани, как массирует их, возвращая им упругость. Пожалуй, для подобных манипуляций придётся привязать ноги и тело жены к распорке, чтобы Ириссэ не мешала изучать себя новую. Рот можно заткнуть одним из самых красивых кляпов, который не будет портить красоту прекрасного белого лица.
Жена будет пытаться сопротивляться, начнёт злиться, напрягать мышцы, и если правильно связать руки — наполнившиеся молоком груди станут ещё соблазнительнее. Белые капли набухнут на потемневших сосках, побегут вниз по округлостям в ложбинки, оставив за собой блестящие дорожки, которые можно слизать или, собрав ладонью жидкость, умыться.
Руками придётся действовать осторожно, чтобы лоно скорее снова стало узким, будто у юной девы. Так хочется повторить это дивное ощущение, когда, проникая в тёплую влажную мякоть, понимаешь, что никто прежде не делал с этой эльфийкой ничего подобного! Или хотя бы давно не делал. Ради такого стоит подождать. Главное — не позволять жене развлекать себя самой или при помощи слуг. Это недостижимо по-хорошему, но ничего: на ночь можно привязывать руки непокорной женщины к кровати и запрещать кому-либо входить. И тогда ожидание не будет слишком долгим и оправдает себя сполна!
Посмотрев на рисунки, Эол ухмыльнулся, представив рожи тех, кого лишил удовольствия получить такие соблазнительные изделия. Или, может, сжалиться над убогими и поделиться частичкой своего счастья, хотя бы сделанной из металла? Пожалуй, сначала стоит договориться о цене.
Пусть тебя не будет
— Я знаю, что вы все друзья и соратники, — очень осторожно заговорил король Турукано, когда в пустом просторном зале появился Эктелион. — Мне известно, что вы всегда докладываете друг другу о каждом шаге вне города, однако мне необходима абсолютно тайная миссия, о которой буду знать только я и её исполнители.
Лорд-орёл из Дома Фонтана согласно поклонился, однако лицо всё равно выразило удивление: почему владыка не доверил секретное дело брату жены? Лаурэфиндэ ведь не только родня для королевской семьи, но и лучший из разведчиков. Владыка Турукано боится реакции верного воина? Неужели речь снова о нарушении строжайшего из законов?
— Полагаю, ты уже догадался, что моя просьба незаконна, — король посмотрел лорду в глаза. — Я должен получить вести от сестры.
Эктелион задумался. Мирный лорд Дома Фонтана знал, что Ириссэ покинула Ондолиндэ, однако решил для себя — это не его дело. В конце концов, закрытый город, из которого нельзя сделать ни шагу, действительно был удобен не для всех, и некоторые жители оказались согласны перебраться в Деревянные Врата, только бы не находиться вечно в замкнутом пространстве, и поселение у границы долины быстро разрасталось. Орлам в этом смысле было проще, поэтому воины, как правило, не понимали проблем устававших от городских стен эльфов и реагировали на тоскующих весьма агрессивно.
Но неужели кто-то посмел бы перечить королю? Хотя… Да, Лаурэфиндэ мог бы.
— Она поехала в Химлад, — сказал Турукано, сверля подданного взглядом. — Тебе легко будет изобразить странника-менестреля, чтобы не привлекать внимания. Запомни: мне нужны только вести об Ириссэ, не сама она.
Эктелион кивнул, поклонился и поспешил выполнять приказ, а король, проводив глазами подданного, вновь задумался о снах, в которых видел Ириссэ запутавшейся в ветвях чёрных мёртвых деревьев. Турукано был уверен — что-то случилось, понимал — сестра не позовёт на помощь, но бездействовать не мог, даже зная, что по его собственному закону Ириссэ преступница, которая не должна остаться в живых.
Однако снова терять любимых владыка боялся больше, чем позора.
***
Лес шумел далёкой бушевавшей бурей, донося её отголоски, однако путники знали — страшная гроза шла стороной и на этом берегу реки, скорее всего, не прольётся ни капли дождя.
Проделав долгий путь, чтобы запутать след, Эктелион и четверо сопровождавших его соратников, наконец, шли по направлению к Химладу и цель была уже близка.
Раскат грома сотряс воздух с такой силой, что отдалось в груди, эльфы на мгновение замерли, невольно посмотрев в сторону бури, а лошади испуганно заржали. Полыхавшие над верхушками деревьев молнии на фоне чёрных туч озаряли белыми вспышками всё небо, и даже храбрым воинам становилось не по себе.
Успокоив коней, Эктелион и собратья двинулись шагом в глубь леса, где среди редеющих стволов уже виднелась далёкая дорога. Вспоминая, что охраняют Химлад не только эльфы, но и птицы, способные сбросить что-нибудь на головы непрошенным гостям, менестрель заранее приготовился насвистывать правильные трели, если флейты окажется недостаточно.
***
Искусно спрятанные жилища химладских пограничников так и остались бы незамеченными путниками, поэтому Эктелион, зная, что чужим во владениях Туркафинвэ и Куруфинвэ Феанарионов не обрадуются, заиграл на флейте, сочетавшей в себе стекло, дерево и серебро, за счёт чего чудесным образом менявшей звучание. Это был валинорский инструмент, создать аналог которого в Эндорэ, увы, не получалось. Друзья стали весело напевать придуманный на ходу текст, посмеиваясь над возможной реакцией, особенно, со стороны птиц:
— Не скрываясь, встречать беду
Или дать поберечься нервам?
Первым быть во втором ряду
Или пусть быть вторым, но в первом?
Сможешь ли мне ответить, что
Предпочтёшь для себя, мой верный?
По глазам я увижу, кто
Предо мною — второй иль первый.
Мир разнолик, мы его часть.
Тот, кто бежит, может упасть,
Тот, кто ползёт, не упадёт.
Кто же скорей счастье найдёт?
— Очень умно, Эктелион, — вышел из-за дерева старый знакомый, и менестрель, забыв о старых распрях, обнял эльфа в маскировочном плаще.
— Как ты? — спросил менестрель, улыбаясь.
— Мы спокойно живём, — уклончиво ответил химладский страж. — Дочь недавно замуж вышла.
— Я тоже нашёл свою любовь, — просиял Эктелион. — Мы ушли с побережья и живём в небольшом поселении на опушке. Тихо, мирно, с музыкой. К сожалению, не всем так везёт.
— Догадываюсь, что не всеобщее счастье привело тебя в наши края.
— Лорд Турукано просил узнать о делах сестры, — понизил голос Эктелион.
— И послал тебя?
Менестрель напрягся.
— А что такого? Я не против отправиться в путешествие, а с пользой это приятнее вдвойне.
— Мне есть, что рассказать тебе, — покачал головой стражник, — правда, знаю я не много. Леди Ириссэ приезжала год назад, однако нолдоран Туркафинвэ дал строгий приказ не пропускать никого через свою границу, кто имеет отношение к узурпатору. Леди Ириссэ это тоже касалось, однако она настояла на встрече, и её сопроводили во дворец, но в то время нолдоран Туркафинвэ отсутствовал, и леди не дождалась его.
— Уехала?
— Да, заскучала и уехала.
— Куда?
Стражник многозначительно пожал плечами.
Эктелион обернулся на собратьев. Что делать дальше? Прочёсывать лес? Сколько это займёт времени? Поиски белого дерева заняли несколько лет, а сколько искать Белую Деву?
— Ты можешь поклясться, что леди Ириссэ нет в Химладе? — спросил ещё раз подданный короля Турукано.
— Клянусь, — подтвердил воин. — Мне незачем тебе лгать.
С тяжёлым сердцем и тревожными предчувствиями отказавшись от ночлега у пограничной стражи, гондолинские Орлы пошли вглубь леса, прочь от химладской границы. Терять время в пустом ожидании всё равно нет смысла.
***
— Спасибо, можешь идти.
Тон получился удивительно вежливым и доброжелательным, несмотря на тревожные вести. В другой ситуации Туркафинвэ мог бы отреагировать гораздо более резко, потребовать привести к нему Эктелиона и допросить, но сейчас третий сын Феанаро Куруфинвэ не хотел больше никого видеть.
Ириссэ пропала. Пропала. Пропала…
«Если бы ты умерла, — мысленно заговорил с призрачным образом в воображении Феаноринг, — я бы это знал. Ты перестала бы пожирать меня изнутри, расцепила бы кровожадные зубы и когти безжалостной пантеры! Но ты жива и по-прежнему терзаешь мою душу».
Хуан лежал у постели хозяина, делая вид, будто крепко спит. Стоя у окна в двадцати шагах от пса, химладский нолдоран посмотрел на подарок Вала Оромэ, зная, что пёс слышит беззвучные слова хозяина и в какой-то момент обязательно отреагирует. Однако Хуан игнорировал намёки, ожидая прямого приказа, давая понять, что в подобных делах совершенно не советчик, как и любой Айну, которому чужды все эти любовные дела существ, привязанных к плоти.
— Я не брошу ради неё королевство, — ударил кулаком по подоконнику Туркафинвэ. — И не пошлю своих следопытов, ослабив тем самым разведку! Ириссэ просто спряталась ото всех и живёт где-нибудь в глуши, развлекаясь охотой. Она не хочет, чтобы её находили!
Хуан дёрнул ушами, но глаз по-прежнему не открыл. Феаноринг вздохнул, посмотрел на лес, который всё ещё выглядел по-летнему, несмотря на первые ночные холода.
Нет, Туркафинвэ Феанарион не оставит королевство, не ослабит охрану границ, однако всё равно ненадолго пойдёт в лес и узнает у птиц хоть что-нибудь о прекрасной страннице, красоте которой нет равных в Арде. Даже глупые трусливые пернатые поймут, о ком ведёт речь эльф, которому служит один из духов-творцов Арды, пусть и очень-очень слабый.
Никто, кроме химладского владыки, не удостоился даже такой чести! И создания Валиэ Йаванны обязаны дать честные исчерпывающие ответы на вопросы столь важного Эльда.
***
Когда всё закончилось, вместе с обессиливавшей усталостью накатил страх заснуть, а проснувшись, увидеть рядом проклятого урода. Однако перебороть себя не удалось, Ириссэ провалилась в забытье, как ей показалось только на мгновение, а открыв глаза, увидела рядом слугу, который положил ей на всё ещё округлый живот младенца. Горячее живое тельце, совершенно беззащитное, оказалось в полной власти родительницы, не знавшей, что делать дальше. Поднеся задрожавшие руки к ребёнку, однако не в силах прикоснуться к нему, Ириссэ не могла принять того, что стала матерью.
В голове проносились сотни не связанных между собой мыслей о Валиноре и навек распавшейся семье, о том, что королева — или кто теперь Анайрэ? — никогда не увидит внука и даже не узнает о его существовании, о том, что вот это крошечное существо сейчас очень легко убить, но за подобное деяние обязательно жестоко отомстит ненавистный насильник, о том…
Младенец приоткрыл глаза. Голубые.
Только сейчас Ириссэ подумала, что у Эола очень необычный цвет радужки, примерно как у Митриэль — зелёно-коричневый, только светлее. Может быть, ребёнок не будет похож на отца?
Редкие волосы на крошечной головке были вьющиеся и чёрные, и рука эльфийки всё же коснулась горячей нежной кожицы на слегка вздымавшейся спинке.
— Это твой сын, госпожа, — сказал слуга, словно уверенный, что пленница его хозяина совсем лишилась рассудка и не понимает, что родила ребёнка.
Отчасти он был прав — Ириссэ действительно не осознавала, что с ней произошло, однако, проведя ладонью по крошечному тельцу, окончательно поняла: причинить вред сыну не сможет. Осторожно приподняв младенца, Нолдиэ трепетно прижала дитя к груди, с ужасом представив, каким жестоким отцом будет Эол и поняв, что станет защищать своего ребёнка, чего бы это ни стоило.
— Мой крошка, — заплакав от нахлынувших эмоций, прошептала Ириссэ, — мой мальчик!
Вокруг воцарилось долгое молчание, словно все, кто были в комнате, исчезли, а потом в коридоре послышались стремительно приблизившиеся шаги, дверь открылась, и на пороге из полумрака проступил ненавистный силуэт.
— Исчезни! — в ужасе прижав младенца к груди ещё сильнее и отчаяннее, Ириссэ закричала пронзительно, горько и совершенно безнадёжно. — Исчезни! Умоляю, исчезни! Пусть тебя здесь не будет! Никогда!
Примечание к части
Песня А. Заблудовского "Вечен мир"
Серебряное имя
Нарготронд казался поистине волшебным городом, словно был построен не наугрим, а самим Вала Ауле, который принял облик своих забавных творений.
На первый взгляд обитель владыки Финдарато Фелагунда выглядела маленьким богатым поселением в девяти роскошных залах, соединённых путанными коридорами, но то и дело среди подземного лабиринта открывались новые и новые пещеры и ходы, и вот уже гость понимал — здесь даже не город, но целое королевство.
Уровень выше, уровень ниже, поворот за поворотом, и всё ещё не встретилось ни одного повторяющегося узора или барельефа. Да, здесь не эльфийское изящество, но в своей грубоватой красоте гномы были поистине неповторимыми творцами.
Неожиданно взгляд Тьелперинквара остановился на вырезанном в камне витиеватом огне. Пламя изображённого мастером костра поднималось от пола по стенам, смыкаясь на потолке, и эльф невольно представил настоящий огонь. Понятно, что гореть здесь было нечему, поэтому пожара быть не могло, но если бы из недр поднялся легко воспламеняющийся газ, никакие тайные ходы не спасли бы жителей пещер от мгновенной гибели.
Отбросив ненужные мысли, внук Феанаро Куруфинвэ пошёл дальше, рассчитывая выйти к озеру. Очень хотелось пробудить светлые воспоминания о валинорских водах, сиявших отражением волшебства Древ, когда ещё были живы надежды на ответную любовь гордой Артанис.
Приехав в Нарготронд, Тьелпе сам до конца не знал, чего ожидал от города Финдарато, кроме, пожалуй, возможности отправлять далёкой возлюбленной письма, которые точно дойдут, однако снова всё вышло настолько плохо, насколько могло: ответного послания от Артанис влюблённый эльф ни разу не получил, а потом Инголдо уехал, не обещав вернуться скоро.
Сообщая подданным о своих планах, владыка Нарготронда говорил очень вдохновляюще:
«Только представьте, мой народ! Ваш любимый король создаёт для вас будущее! Эльфы станут друзьями не только гномам, но и новой юной расе, которую мы взрастим и выучим сами! Мы не допустим ошибок Валар, не повторим собственных. Это шанс приумножить величие Арды!»
Тьелпе тоже услышал массу вдохновляющего:
«Твои письма обязательно тронут ледяное сердце моей маленькой сестрёнки, она непременно ответит! Более того, в моё отсутствие я разрешаю тебе брать любые драгоценности из зелёного сундука, стоящего на двух красно-золотых, недалеко от входа в сокровищницу, если ты будешь мастерить что-то для Артанис. Рассчитаемся после моего возвращения: сделаешь равноценные фианиты или огранишь натуральные камни. Однако, если будешь мастерить что-то для меня, возмещать ничего не придётся. Я сказал друзьям-наугрим, что ты хороший парень, и с тобой можно иметь дело».
То ли Финдарато колдовал во время речей, то ли сын химладского нолдорана не хотел критически оценивать сказанное, но так или иначе, поверив всему без разбора и отозвавшись сердцем, Тьелперинквар первое время буквально парил душой: рисовал, писал стихи, беседовал с гномами исключительно о женских украшениях, не замечая течения дней.
Однако постепенно наугрим разъехались, а новые почему-то не появились, ответы на письма так и не пришли, а созданные в порыве эскизы, воплощаясь, становились абсолютно обычными вещами.
«Может быть, — обречённо подумал Нолдо, — если бы Ириссэ не общалась со мной, неудачником, в Химладе, их встреча с Тьелко состоялась? Может быть, моё невезение прилипает к тем, кто рядом, словно размокшая глина?»
Берег озера показался за поворотом коридора, глазам открылась просторная пещера. Около воды веселились эльфы, танцуя под забавную мелодию без слов. Пламя костра плясало вместе с гуляющими, вода сияла волшебными огоньками.
На значительном расстоянии от компании сидели рыбаки, и, не замечая друг друга, читали книги.
Присмотревшись, Тьелпе увидел Орикона со старшим и младшим сыновьями и сразу же поспешил подальше от эльфа, который мог бы поднять нежелательные темы.
«Ты ведь сын короля, — сказал он однажды химладскому принцу, в очередной раз собирая совет Нарготронда, — а живёшь здесь, словно обычный Эльда, даже оплачиваешь взносы на содержание города, будто и не гость вовсе. Король Финдарато не оставил нам никаких указаний насчёт тебя, господин Тьелперинквар Куруфинвион, однако я понимаю, что обязан предложить тебе место в правящем совете и привилегии, связанные с этим статусом».
«Мне не нужна власть здесь, лорд, — ответил Тьелпе. — Я готов помогать городу на добровольных началах, но принимать решения и участвовать в их принятии, как один из владык, не хочу. Мне не нужны обязательства, лорд Орикон. Я планирую вкладывать мирианы, драгоценности и свои умения в интересующие меня проекты исключительно на добровольной основе, оставаясь никому ничего не должным и не делая никого своим должником».
Орикон не стал переубеждать химладского принца, однако Тьелпе был уверен — разговор повторится. Увы, приходилось признать, что ни один лорд не способен нормально воспринимать главенство над сыном короля, пусть даже соседнего государства.
Погрузившись в размышления и радуясь тому, что Миньятолос либо не заметил важного нарготрондского гостя, либо решил не здороваться первым, Нолдо пошёл к ручью, украшенному почти ажурным и воздушным мостиком, который очень напоминал эльфийскую постройку.
Очень. Напоминал.
Однако не был ею, и внук Феанаро Куруфинвэ посмотрел на витые перила не просто без восхищения, но с лёгким осуждением, видя как можно было бы сделать лучше.
В памяти всплыл тирионский рукотворный сад и вечно перестраиваемые лестницы, балконы, арки…
На мгновение Тьелпе показалось, будто он готов отдать всё, что имеет, лишь бы снова увидеть родной город. Что там теперь? Как выглядит дворец при свете Анар и в сиянии Итиль?
— Господин Среброрукий, — вдруг прозвучал совсем рядом девичий голос, — здесь очень красиво, правда? Я не помешала?
Первая мысль, ударившая в голову и окончательно выбившая из реальности, была страннее некуда:
«Она говорит совсем не как Артанис!»
— Нет, — сухо отозвался Тьелпе, бездумно повернулся к незнакомке.
«Она выглядит совсем не как Артанис».
Ещё более странная мысль заставила устыдиться, дева заулыбалась, как улыбаются милосердные победители, помогая поверженному встать и отряхнуться. Выигрыш ведь не главное, правда, неудачник? Однажды и тебе повезёт, только не со мной.
«Нет, — одёрнул себя Тьелпе, присмотревшись, наконец, к эльфийке, — она не похожа на Артанис. Она другая и думать так не может».
— Моё имя тоже из серебра, — нежность в глазах девы была фальшивой, однако во взгляде чувствовалась надежда на то, что лучшие чувства могут стать настоящими.
«Она не Артанис, — повторил про себя химладский принц, — не Артанис. И это хорошо. Я тоже хочу, чтобы что-то хорошее стало частью моей судьбы».
— Серебро беззащитно, — зачем-то сказал Нолдо, — его нужно оберегать, иначе станет неприглядным. Как и имя. Интересная получилась аналогия.
— И правда, — засмеялась не-Артанис. — Однако когда две реки с серебряной водой сливаются вместе, они становятся новой полноводной рекой с другим названием.
— Ты из Невраста? — догадался Тьелпе, оценив внешность эльфийки, говор и приведённые сравнения с водой, сумев, наконец, отвлечься от исчерпывающего описания «не похожа на ту самую Нолдиэ».
— Угадал, — развеселилась дева, — а ты из Светлого Амана, как и мой государь.
— Свет теперь есть везде, порой его слишком много, — снова задумался химладский принц.
— Зато серебра именно столько, сколько надо, — игриво подмигнула эльфийка, и её голос прозвучал колокольчиком или музыкальной шкатулкой, в замочной скважине которой повернули ключик.
Примечание к части
Это про Эола, так что предупреждение "Эол" тут исчерпывающее
О заботливом муже
Замок защёлкнулся, звякнув серебром.Металл блёкло блеснул в свете камина и свечей на столе, и это стало последним, что увидели глаза перед тем, как ненавистные руки завязали их плотной чёрной тканью.
Ириссэ решила попробовать изобразить покорность и безразличие: играть с безвольной куклой должно быстро надоесть, и тогда матери снова вернут ребёнка. Жена-пленница понимала, что слуги побоятся причинить вред малышу или плохо заботиться о нём, поэтому волноваться не о чем, но материнское сердце требовало быть рядом с сыном.
— Тебе меня не обмануть, — усмехнулся Эол, широко раздвигая ноги Ириссэ и привязывая лодыжки к чему-то мягкому, видимо, обитому шёлком, — я знаю тебя лучше, чем ты думаешь, жена.
Скованные над головой руки никак не удавалось удобно устроить, набухшие груди начали неприятно твердеть. Нужно покормить ребёнка! Только Эол хотел распорядиться ситуацией иначе, и натянувшейся кожи коснулись мерзкие пальцы, надавили, молоко потекло на живот и бока, соски поочерёдно тронул язык.
От омерзения захотелось закричать, но Ириссэ сдержалась и промолчала, боясь открыть рот — в него тогда обязательно что-нибудь засунут.
Мокрые ладони провели по телу, размазывая молоко, губы стали втягивать жидкость, прикасаясь на удивление нежно.
«Я должна заставить себя чувствовать удовольствие! — стала повторять мысленно Нолдиэ, поняв, что не реагировать не получится. — Если он увидит от меня ответ, поверит в искренность! Пусть и не сразу. Я должна! Мне же правда сейчас было приятно! Да, кажется, что хуже некуда, но я же знаю — есть куда! Я должна заставить его верить мне!»
Через силу улыбнувшись, Ириссэ слегка выгнула спину, и поцелуи стали более страстными.
Когда Эол только увидел жену и новорожденного сына, Ириссэ не смогла удержаться от криков и оскорблений, даже понимая, что это опасно.
«Давай, зачаруй меня! Лиши рассудка! — выла она. — Сломай меня! Уничтожь! Ты ведь ненавидишь меня, как и всех Нолдор! Ты, проклятый Тэлеро! Такой же, как твои сородичи и даже хуже их всех! Ты — морготово отродье!»
Видя испуганные взгляды слуг, Ириссэ всё равно не могла остановиться и перестать орать, а Эол внимательно посмотрел на жену, на сына и потом просто ушёл.
И не возвращался… Ириссэ не знала, сколько именно, судя о прошедшем времени только по тому, что у неё успело появиться молоко, и вернулись силы.
— Ты изменилась, — констатировал муж, добравшись руками до самого главного для себя, — я бы не узнал тебя наощупь.
Содрогнувшись от омерзения, эльфийка сделала вид, что ей приятно.
Между ног промокнули мягким мокрым полотенцем, по краям растянутой щели пробежали пальцы, надавили, стали двигаться с остановками, массируя плоть круговыми движениями. Ириссэ не шевелилась, не уверенная, что нужно реагировать на эти действия, как на интимные ласки, и решив для себя, что лучше ничего не делать, чем ошибиться.
Запахло маслом, внутрь осторожно проник скользкий палец, бережно задвигался, как бы обмазывая лоно.
«Если эта тварь захочет снова меня сношать, я не сдержусь!» — уже едва не плакала Нолдиэ, мечтая только об одном — навсегда избавиться от похотливой скотины, даже забота которой убивала желание жить.
Запах масла изменился — похоже, откупорили другой пузырёк. Руки нежно раздвинули ягодицы, скользкий палец забрался внутрь на всю длину.
«Нет! Нет! Только не это! — молча взмолилась Ириссэ, когда ускорившееся движение вперёд-назад не оставило сомнений в намерениях насильника. — Пожалуйста, не надо!»
Сделав резкий вдох и открыв рот, Нолдиэ понимала, что совершает ошибку, но сдержаться не смогла, и сразу же между зубов оказался кляп. Можно было бы выплюнуть, только Ириссэ побоялась.
Язык коснулся самой чувствительной зоны между ног, начал ёрзать в такт пальцу. Нужно было пересилить себя, отвлечься от эмоций, забыть, кто пытается добиться ответной реакции, даже, наверное, любви, и эльфийка точно знала, что должна это сделать. Неважно, что она думает про Эольвэ, главное — выжить.
Насилие продолжалось, отказ был неприемлем, поэтому Ириссэ попробовала устроиться удобнее, чтобы не болели скованные над головой руки. С заткнутым ртом можно было позволить себе ругаться вслух — похотливый гад всё равно ничего не поймёт, слыша только мычание.
Называя ненавистную тварь самыми мерзкими словами, эльфийка начала двигать бёдрами, пытаясь заставить себя ответить на то, что подразумевалось ласками. Ощущения не становились приятными, а лишь утомляли, но сыграть лёгкое удовольствие получилось, и палец, наконец, вышел из тела.
Мгновение счастья от освобождения заставило едва ли не закричать от радости, но вдруг изо рта вынули кляп, чтобы засунуть то, что захотелось сжать зубами и насладиться кровавым пиршеством, криками насильника и ощущением победы, пусть и очень коротким. Да, за таким действием последует смерть. Стоит ли месть этого?
Ириссэ поняла, что жить хочет больше, чем отыграться и, подавляя рвотные позывы, позволила мужу-похитителю продолжать насиловать себя, проникая глубоко в горло. Рано или поздно это всё равно закончится.
Мечты обязательно сбудутся
Шорох осенних листьев на фоне неизменно зелёной хвои навевал странные ассоциации с тем, что судьба не властна над одними, зато легко расправляется с другими, и лишь вопрос удачи, кем оказаться на пути безжалостного Рока.
Под ногами попалась кротовая нора, Хуан принюхался, замер.
Туркафинвэ отвернулся от пса и посмотрел на стремительно сереющее небо.
— Нам пора возвращаться, — бросил взгляд король-охотник в сторону палатки. — Во дворец. Знаешь, Хуан, я бы послушался твоего давнего совета и оставил трон тебе, а сам пошёл бы дальше, разыскивая след Ириссэ, но не сделаю этого. Нет, Хуан, не потому, что жаден до власти и хочу во что бы то ни стало носить корону, просто я понимаю, что поиски мне ничего не дадут. Если мы с тобой правы, и она укрылась там, где Завеса Мелиан отбрасывает свою «тень», где можно брать искажённую магию Айнур и использовать по своему усмотрению, главное, знать, как, значит, мы никогда не найдём следов беглянки, если она сама нам этого не позволит. А если и позволит? Да, я увижу, что она живёт счастливо без меня, перестану думать о том, что ничего о ней не знаю, но легче мне не станет, понимаешь? Я не смогу её простить, но и забыть не получится.
Замолчав, Феаноринг невидящими глазами уставился в пёструю осеннюю пустоту.
— Я бы всё бросил, я действительно хочу её найти, но не стану, — сказал, наконец, Туркафинвэ, опуская взгляд. — Только не говори никому, ладно, что я готов оставить королевство ради девы?
Хуан вдруг оказался рядом и положил в руку хозяина живого крота, совсем ещё маленького.
— Ты чего? — удивился эльф. — Считаешь, что этот малыш меня развеселит? Да, пожалуй, он и правда может отвлечь от глупых мыслей, но, думаю, лучше вернуть детёныша в семью.
Тёплая мягонькая шёрстка кротика приятно пощекотала ладони, Феаноринг печально улыбнулся.
— Хуан, — сказал он, подходя к норе, — мне не нужен чужой ребёнок, верни его родителям, будь так добр.
Положив детёныша на разрытую землю, король Химлада пошёл к палатке, снова думая о том, что надо возвращаться и обсудить внезапно закрывшийся ото всех Нарготронд с Курво за бокалом вина и, по почте, с гномами. Продавать подземному городу шкуры и меховые изделия было удобно, а теперь непонятно, что делать с договором. Финдарато совсем наплевать, как живёт его народ?! Хотя, кто бы говорил…
Небо стало совсем серым, начал моросить дождь, а над далёким болотом блеснули серебром парящие огоньки.
Да, надо возвращаться. Поиски бессмысленны.
***
Серебристые туфельки сверкнули в лучах дневного солнца.
Украшая изящные ножки принцессы, делая её танец ещё более чарующим, лёгкая обувь притягивала внимание, и полёт лент и разной формы клиньев платья отходил на второй план.
Принцесса Иттариэль вышла на площадь, где пели менестрели, и присоединилась к веселью. Через мгновение уже никто не замечал певцов, пляски прекратились, и все гуляющие, словно завороженные, принялись наблюдать за изящными движениями дочери короля. Да, она колдовала, чтобы казаться неотразимой, однако отточенное многими годами мастерство было и само по себе непревзойдённым.
— Пойте о надежде, что каждый потерянный близкий однажды найдётся, — приказала принцесса музыкантам, и мелодия моментально переменилась. — Надежда — всё, что порой нам остаётся, и ни одна мечта не должна оказаться несбыточной! Только не здесь, в городе-песне! Здесь возможно всё!
Толпа радостно захлопала, и серебряные туфельки засверкали снова на фоне белого дерева, струй фонтанов и точёных скульптур.
— Красивая, но бестолковая, — тихо сказал приёмному сыну лорд Талаган, медленно проходя мимо Иттариэль и музыкантов, грузно переминаясь с ноги на ногу под тяжестью собственного тела. — Никогда не женись на плясуньях — у них ветер в голове, а должен быть ум. Как у твоей мамы.
Жена улыбнулась мужу, крепче взяла под руку.
Осень бросила на плиты площади листву: багровую, жёлтую, оранжевую и белую. Пропетые о мечтах слова, сплетаясь с музыкой шороха растоптанных сухих листьев, заставили некоторых жителей Гондолина идти осторожнее, наступая только на голые плиты, чтобы не давить подошвами символическое воплощение чужих и своих надежд.
А танец продолжался, и серебро сверкало среди увядания и неминуемо наступавших холодов. Однако все знали, что тепло обязательно вернётся, надо только подождать. Мечты ведь всегда сбываются.
***
Малыш рос быстро, и всё больше становился похож на Турукано, что очень радовало Ириссэ. Только одно изменение в ребёнке не нравилось матери: глаза сына из молочно-голубых постепенно превращались в зелёно-карие. Как у отца.
Убеждая себя, что внешнее сходство с насильником не делает мальчика злодеем, Ириссэ взяла дитя из колыбели и начала тихо повторять слова на Квэнья, которым хотела научить сына.
Давно не видя рядом ни одной женщины, пленница-жена слегка беспокоилась об их судьбе, и пыталась понять, что заставило похитителя оставить рядом со своей жертвой только мужчин. Неужели ревность служанок могла стать опасной для ребёнка хозяина?
— Мама, — тихо и медленно произносила Ириссэ, — мама тебя любит. Любит. Я люблю тебя.
Оголив грудь, Нолдиэ прижала к себе дитя, и малыш сразу же схватился за сосок.
— Люблю.
Силуэт в дверях Ириссэ заметила не сразу. Сколько он там стоял?! От страха сердце бешено заколотилось, однако Эол, увидев, что жена его заметила, сразу ушёл, не сказав ни слова.
Дверь резко хлопнула, малыш вздрогнул, однако тут же забыл о плохом, продолжив сосать грудь.
Ириссэ не хотела об этом думать, однако мысль, зародившаяся в момент ухода мужа, не отпускала: Эол слышал искренние слова любви, адресованные не ему. Он знает, что никогда не удостоится даже подобия такого чувства. Понимает, что никогда не будет дорог своей супруге.
Что он будет делать дальше?!
Слёзы покатились по щекам, губы прижались поцелуем к головке ребёнка.
— Люблю тебя, мой хороший. Люблю! Пусть у нас всё будет хорошо!
***
Несмотря на непогоду и первые заморозки, взяв в дорогу троих слуг и только самые необходимые вещи, Эол отправился в Ногрод, зная, что его отъезд вряд ли кого-то расстроит, и мысли об этом заставляли криво усмехаться. Ничего, проведя время в весёлой компании, можно с новыми силами взяться за воспитание непокорной женщины. Она всё равно подчинится, ведь иного выбора ей никто не предоставит. Главное, не позволить себе слабости и губительной мягкости. Никакой жалости! Никакого милосердия! Только жёсткость и сила! Тогда и будет результат.
А ребёнок… Он никогда не отнимет жену у мужа! Ириссэ не имеет права любить кого-либо больше, чем супруга, а если посмеет, окажется взаперти одна! А сыном будет заниматься отец.
Благодетель
— Не понимаю я смысла этой постройки, — отвернувшись от окна к подруге, Зеленоглазка махнула рукой в сторону сильно выделявшегося на фоне эльфийских домиков и башен здания, которое, конечно, напоминало нормальное архитектурное сооружение, но пока что слишком отдалённо. — Зачем Фирьяр нужна собственная библиотека в городе, где есть общая библиотека для всех?
Митриэль подняла голову от разложенных на столе трав и порошков. В последнее время работы прибавилось: численность смертных стремительно росла, и всё чаще кто-то болел. Несмотря на лень, многие Фирьяр всё-таки обучались целительству, однако почему-то никому из них не удавалось правильно смешать снадобья — вечно получались не те пропорции, что непоправимо портило лечебные свойства. Вроде бы все ученики понимали — нельзя добавить или убавить даже мельчайшую долю, передержать на огне или не додержать мгновение, но всегда допускали ошибку за ошибкой, получая в итоге вместо «чудодейственных снадобий» то, что, конечно, поможет, но не так быстро и недостаточно эффективно.
— Это домик для тех, — презрительно хмыкнула валинорская знахарка, — кому стыдно перед нами за нежелание учиться. Этот Пойтар, конечно, милосерден к невеждам, организовал для них такой вот домик, куда можно прийти и послушать эльфийские книги, которые читает сам Пойтар, на свой выбор, разумеется.
— Он свои сочинения читает, — усмехнулась колдунья. — Которые пишет, подражая вашим текстам.
— А как он бесится, когда кто-то из сородичей не приходит на его выступления! — Митриэль пшикнула. — Может домой заявиться и начать орать, что все обязаны радоваться его благому начинанию!
— И что благого в его начинании? — скрестила руки на груди Зеленоглазка. — Он поощряет лентяев! Да, есть смертные, которым действительно сложно учиться, и для них такие чтения — единственный способ хоть как-то окультуриться, но подавляющему большинству просто лень взять в руки книгу, если она не состоит полностью из картинок!
— Да, — согласилась травница, — любое благое начинание обращается злом. Ты этого ещё не поняла, подруженька?
Вспомнив молодую беременную, которую отговорила убивать в утробе дитя, колдунья замолчала и взялась за списки тех, кто обращался за помощью. Записи велись не для знахарей-эльфов, которые и так помнили всё, что требовалось, а для помощников-Фирьяр. Избирательность памяти смертных порой доводила учителей до отчаяния, однако приходилось мириться с этой особенностью юной расы и надеяться, что со временем станет лучше.
— Я верю, — с пафосом, достойным королевских пропагандистов, заявила дева из рода Мориквэнди, — что истинное добро никогда не оборачивается злом. Надо только знать, для кого его делать.
Митриэль удивлённо посмотрела на подругу и снова взялась за порошки. Знахарке было, над чем подумать: некоторые смеси лекарственных трав странно действовали на Фирьяр — поначалу просто помогали, а потом почему-то вызывали странное болезненное желание принимать их безо всякой надобности и в огромных количествах, иначе самочувствие, казалось бы, здоровых смертных начинало стремительно ухудшаться, и помогал только новый приём ненужных вроде бы лекарств.
Что за новая напасть?
***
— Аи, меллони! — вздыхал на публику Пойтар, выставляя напоказ синяки на лице. — Не все ценят мой вклад в развитие народа! Некоторые слишком злые, чтобы слушать мои речи!
В недостроенной библиотеке собралось много людей, однако чтец видел — в прошлый раз было больше. Может, дело в том, что во время предыдущей встречи трое кашляли, а сегодня нездоровится уже семерым, и не пришли… Сколько-то. Вспомнить бы, кто именно!
Однако теперь Пойтар побаивался ходить по домам и требовать объяснений, почему не все готовы проводить время, слушая книги. Вчера не спасло даже сопровождение двух бойцов, давно находящихся на службе Нолофинвэ.
— Я, Пойтар — Очищающий, жертвую своей жизнью ради вашего просвещения! Я дарю вам знания, полученные тяжким трудом. Но на простой вопрос: почему мои чтения не посещают, я встречаю ненависть. Как же так, братья и сёстры?
Разумеется, благодетель не уточнил, как именно задавались вопросы. По понятной причине.
***
— Открывай! Сколько я тут буду ждать! Открывай, я сказал! Дверь сломаю! — фальцетом вопил разъярённый Пойтар, колотя по запертой калитке.
— Хорош в дверь долбить, урод! — заорал хозяин дома, выходя в темноту зимней ночи в накинутой на голое тело шубе. — Я те челюсть вправлю, урод! Дети спят! Чё долбишь?!
— Я ведь просто постучал, — тут же изобразил благостный вид Пойтар, отходя на шаг назад к воинам. — Пару раз.
— Ты долбил в дверь, как дятел! Бабу свою долби!
— Почему ты и твоя семья не ходят в библиотеку?! — сорвался на крик благодетель, приблизившись к горожанину. — Отвечай, неуч!
— Да шёл бы ты! — отмахнулся хозяин дома.
— Он драться лезет! — взвыл Пойтар, воины бросились проучить невежливого неблагодарного мужчину, и тут из дома вышли его сыновья.
Завязалась драка. Чтец попытался сбежать, однако пёс, сидевший во дворе в конуре, сорвался с цепи и повалил обидчика своего хозяина в сугроб. Один из сыновей горожанина тут же напал на лежачего и начал избивать. Разнять дерущихся удалось только соседским женщинам, вылившим на разгорячившихся мужчин помои.
***
— Что ж, — вздохнул Пойтар, поняв, что добился массового сочувствия, — к счастью, со мной всё в порядке, и я сегодня прочитаю вам историю о простом юноше из лесного поселения, что случайно увидел прекрасную принцессу, волосы которой были из чистого золота! Дева была прекраснейшей в мире эльфийкой, правила своим королевством и была холодна сердцем, словно лёд в морозную ночь! Простой парень открыл ей свои чувства, но принцесса прогнала его, бросив вслед злые слова. Юноша долго страдал, скитался, а потом…
— Что? — спросили из зала. — Что было потом?
— Слушайте. И вы узнаете историю любви прекрасной принцессы с золотыми волосами и именем, что подарил ей огонь, и простого юноши из лесного поселения. Вы узнаете, на что способен ум. Ум, братья и сёстры, который стал могучим, благодаря книгам.
Ресурсозатратная традиция
Золото буйных кудрей сияло в лучах Анар, рассеявшихся меж сосновых крон. Лорд Айканаро, красуясь среди восхищённо уставившихся Фирьяр, занятых посадкой деревьев и сбором сушняка, пришпорил коня и поскакал вдоль широкой просеки. После снежной зимы болота раскинулись на многие лиги, местами пришлось прокладывать новые дороги. Ангарато не разделял инициативу брата, уверяя, что спор с весной слишком затратен и абсолютно бессмыслен, ведь половодье спадёт, и в капитальных мостах и навесных тропах через лес не будет смысла, однако Эльдалотэ заявила, что не поддержит мужа в споре, потому что действие всегда лучше бездействия, а значит, мостам быть.
«Похоже, — умилённо улыбнулся Финдарато, присутствовавший при разговоре, — Дортонионом правят лорд Айканаро и леди Эльдалотэ, а для воина Ангарато осталась только передовая с обученными братом воинами».
Взгляд владычицы Соснового Края, адресованный мужу, оказался красноречивее любых слов, и в нём было самое неприятное и обидное для супруга: абсолютное бесповоротное разочарование в давних девичьих мечтах. Конечно, умная Эльдалотэ понимала, что никто не хорош во всём, однако разум и сердце сейчас совсем не желали слушать друг друга.
«Кто не хочет власти, — зло бросила леди, — должен был оставаться в Амане!»
Айканаро с насмешкой вспомнил, как рассмеялся Финдарато и намекнул супруге кузена, что абсолютно все эльфы не могут быть королями и королевами.
«Понимаешь, прекрасная мудрая леди, — сиял сын валинорского нолдорана, — пока в Средиземье есть дядюшка Нолофинвэ, никто не способен быть полноправным владыкой своих земель, а, ты знаешь, дядюшка Нолофинвэ бессмертен, как и мы с тобой. Таким образом, следуя твоей логике, дядюшка Нолофинвэ должен был идти в Эндорэ один».
Несмотря на шутливый тон Финдарато, почему-то никто не засмеялся, а Инголдо продолжил:
«Однако я могу создать в своём воображении мир, идеальный для нас, жаждущих власти эльфов, в котором у каждого бессмертного короля будет своё королевство смертных. Но, как я уже говорил, при дяде Нолофинвэ невозможно даже это, ведь дядя Нолофинвэ потребует подчиняться себе не только всех Квэнди, но и Кхазад, Фирьяр, птиц, зверей, рыб, насекомых и даже неодушевлённые предметы! Я прав, как всегда, мой верный Эдрахиль?»
«Мне кажется, или владыка Финдарато Инголдо пытается спровоцировать новое братоубийство?» — поинтересовалась леди Эльдалотэ таким голосом, словно готова была наброситься на любого присутствующего и задушить голыми руками. Особенно мужа.
«Не зли летописца, Артафиндэ, — решил перевести в шутку неприятный разговор Ангарато, — иначе все будут знать тебя не королём Нарготронда, Дортониона и Тол-Сириона, а обычным эльфом, никак не повлиявшим на историю Средиземья. Или не узнают вовсе».
Айканаро отвлёкся от воспоминаний, осмотрелся. Да, вода спадёт, но однажды снова может подняться, и дороги, которым не страшны наводнения, должны быть именно на такой случай. Однако благое начинание обернулось крайне странной проблемой: несмотря на множество принятых мер предосторожности, смертные строители умудрялись забывать тепло одеваться, использовать временные мосты и плоты, и лезли в ледяную весеннюю воду, после чего, разумеется, заболевали, порой тяжело. Самое удивительное, что виноватым оказался лорд Айканаро, придумавший «эту гадкую стройку».
«А всё потому, братец, — сказал на это Финдарато, — что надо быть скромнее, даже несмотря на то, что для Фирьяр ты, как для наших родителей Валар».
Усмехнувшись и бросив беглый взгляд на свои роскошные доспехи, владыка Дортониона поскакал вперёд. Нужно было поговорить с Халиндвэ, которому король поручил организовать работу на болотах — к подданным Нома смертные относились гораздо лояльнее, нежели к верным «сосновых лордов».
— Скромные вы наши, — пшикнул Айканаро и полетел сверкающей стрелой вперёд сквозь мокрый холодный лес.
***
Оказавшись в чаще, среди болот, Ауриэль словно расцвела. Живя под землёй, супруга Халиндвэ скучала по родным краям и пусть никогда этого не говорила, перемены были заметны, особенно во взгляде, в котором неумолимо угасало волшебство.
Теперь же, помогая с поиском дичи, Ауриэль сияла, как прежде. Проходя сквозь чащи, тавариль порой останавливалась около деревьев и, легко касаясь ладонью коры, подолгу стояла молча, погружаясь в свои размышления.
Серый промозглый день неожиданно засиял выглянувшим из-за туч солнцем, подул тёплый ветер, и улыбнулись даже те Фирьяр, у кого от холода и сырости начали болеть и опухать суставы. Лечить от подобных хворей оказалось сложно даже молодых: однажды начавшись, болезнь проявляла себя при любом незначительном переохлаждении или перемене погоды. У целителей буквально опускались руки.
Со стороны лагеря, поставленного для отдыха строителей, донёсся голос невестки, Ауриэль прислушалась.
— Ты — рождённое солнце в рассвете,
Но за счастье моё не в ответе,
Ты лучами своими мне просто свети.
Прорасту я зелёной травою,
Расцвету на деревьях листвою,
И во всём ты любовь мою сможешь найти.
На любых перекрёстках земного пути.
К нам любовь не приходит без спроса,
Как щенок, зарывается носом
В наши души и ищет простого тепла.
Для того, чтоб его приручили,
Этот дар небеса нам вручили,
И вся Арда, как летом, внутри расцвела.
С нами вместе дышала, любила, жила.
О любви и о чуде
Знают мало так люди.
Ищем мы её всюду,
А она живёт в нас.
О любви и о чуде
Знают мало так люди,
А она живёт всюду
В отражении глаз.
В нас.
Почему-то подумалось, что без людей песни эльфов звучали иначе, однако Ауриэль не позволила себе думать плохо о юной расе, сосредоточив внимание на том, что Солмелиэ пела без какой-либо магии, а значит, можно было снова убедиться, что сына не приворожили.
«Почему она?» — мать неоднократно спрашивала сына, но каждый раз получала один и тот же ответ:
«Моя Лайталиэль — самородный минерал, который вдохновляет мастера».
Слепая влюблённость, лишившая разумного мальчика способности к критическому мышлению, что поделать.
Со стороны временной дороги прискакал лорд Айканаро, и все Фирьяр тут же замерли, словно взгляд владыки сделал их каменными. Направившись в сторону костра, чтобы поздороваться с лордом и поговорить про успехи в лечении простудившихся, Ауриэль взглянула на кору сосны, которую только что тронула ладонью, и увидела в смоляных узорах символ, считавшийся среди народа Таварим связующим звеном между прошлым и будущим. Похоже, сами деревья говорили подруге Энтов, что не нужно думать, будто до перемен было лучше.
***
«Скромнее быть неинтересно», — усмехнулся про себя Айканаро, наблюдая реакцию смертных подданных на своё появление.
Халиндвэ вышел из палатки вместе с сыном и внуком. Все трое выглядели напряжёнными.
— Нужно поговорить, владыка, — выдавил из себя лорд-охотник, и Айканаро спешился.
Отойдя в сторону, эльфы переглянулись.
— Я понимаю, — едва слышно начал речь Халиндвэ, — что Дортонион — в равной степени дом и для Старших, и для Младших Детей Эру, и это означает, что и те, и другие обязаны принимать участие в жизни Соснового Края одинаково. Но то, что для нас всего лишь трудновыполнимо, для Фирьяр может обернуться смертельной опасностью или серьёзными болезнями. Это слабаки, которые, однако, могут накопить злобу и взбунтоваться. Вряд ли Фирьяр способны совершить значительное зло, но, лорд, их немало в твоей армии. Они имеют доступ к оружию.
— То есть, мы должны работать за них и на них, чтобы нечаянно не разозлить тех, для кого не писаны правила безопасности на стройке? — рассмеялся Айканаро.
Гельмир многозначительно посмотрел на отца, однако промолчал.
— Я прикажу внимательнее следить за соблюдением мер предосторожности, — отрезал дортонионский владыка. — Мы делаем всё для предотвращения несчастных случаев, но если у кого-то нет мозгов, я за это отвечать не намерен!
Халиндвэ одобрительно кивнул, Гельмир отвёл взгляд, который выражал печальное понимание, что отвечать всё равно придётся, даже если это абсолютно нечестно и неправильно.
— Лорд Наро! Мой лорд! — послышались выкрики, и Айканаро, поморщившись, обернулся. — Эльфы говорят, мы нашли что-то ценное!
— Смертные сами бы ни за что не додумались до такого, — скривился дортонионский владыка. — Какие же они жалкие!
Трое грязных, слегка мокрых и очень довольных собой мужчин подбежали к лордам и протянули не слишком хорошо отмытое копьё.
Айканаро и Халиндвэ, не сговариваясь, снисходительно улыбнулись — оружие было в относительно неплохом состоянии, только выглядело больше парадной вещью, нежели боевой из-за тонкого древка и вычурной формы наконечника; Гельмир очень серьёзно и одобрительно закивал и подтолкнул сына, чтобы тот тоже выразил восхищение находкой и теми, кто на неё случайно наткнулись.
— Это женское оружие, — сказала Ауриэль, подойдя к мужу, — до Первой Битвы за Белерианд, когда эльфы больше дружили с Энтами, нежели с гномами, мастера делали подобные пики, чтобы защищать творения Йаванны от искажённых чудовищ. Копья носили имена тех, кого предполагалось оберегать, например, Розоволист, Черноцвет, Ясень, Бук, Берёза. Жаль, что традиция угасла, а война осталась.
— Может быть, это знак, что пора возродить такой интересный обычай? — улыбнулся на удивление добро и заинтересованно владыка Дортониона. — Мне он нравится.
Смертные усердно закивали, а в глазах застыл вопрос о награде и заготовленная заранее на всякий случай обида на недооценённость усилий.
— Традиция возродится, — гордо провозгласил Айканаро. — И на этот раз угаснет только вместе с войной.
***
— Ещё одна бессмысленная и крайне затратная инициатива! — развёл руками Ангарато, сидя за общим столом с гостями то ли пира, то ли очередного совета. — Вы понимаете, что нет никакого прока в том, чтобы делать большое количество именных копий разной формы для целого войска? Считаете, кто-то в нашей армии не понимает, за что и с кем воюет, и кого должен защищать?
— Ты можешь не поддерживать идею, отец, — заговорил вдруг Арагарон, и удивилась даже Эльдалотэ. — Но я полностью на стороне дяди.
Справившись с изумлением, леди взяла сына за руку.
— Лорд Арагарон сможет возглавить новое войсковое подразделение, — сказала жена Ангарато, переведя взгляд на трофей из болота, теперь украшавший стену зала.
— И возглавлю! — громко заявил молодой эльф. — И ты не запретишь мне, отец!
— Я и не собирался, — помрачнел Ангарато. — Вы с матерью всё равно уже всё решили.
Перманентно игнорируя споры насчёт казавшегося бесполезным дела, Финдарато руководил Эдрахилем, чтобы слуга не расслаблялся, вовремя подавал вино и одобрительно кивал молчанию своего короля. В конце концов, устав от ничегонеделания, Инголдо удалился из зала и пошёл на площадь, где было на удивление пусто, и даже на торговцев-наугрим практически не обращали внимания.
— Владыка Ном! Господин Эдрахиль! — словно из-под земли вырос Беор, выглядевший хуже захворавших от сырости собратьев. Упав на колени и низко склонив голову, мужчина тяжело вздохнул: — Мне очень нужно поговорить! Прости, что не предупредил заранее! Пожалуйста, выслушай, государь! Ты мудр и можешь помочь любой беде!
— Что случилось, друг? — спросил Финдарато, ещё не решив, как именно стоит реагировать на неожиданное появление подданного.
— Моя Малинка больна! — поднял на владыку испуганные глаза Беор. — И никто не может ей помочь! Вроде бы становится лучше после лечения, а потом снова плохо, даже хуже, чем было! Я уже весь город обежал, и на юг ездил в соседнее селение.
— Но мы ведь не лекари, мой король, — осторожно сказал Эдрахиль, не желая ввязываться в очередное безнадёжное дело: лечить смертных — абсолютно бессмысленное занятие.
— Мы пойдём и посмотрим, что случилось, — твёрдо заявил Финдарато, поднимая Беора с колен. — И спросим лекарей, почему они не помогают.
— Нет! — замотал головой человек. — Они помогают! Но…
— Я понял, — кивнул король. — И хочу всё видеть своими глазами.
По дороге в жильё Беора, находившееся недалеко от площади, в быстро растущем поселении, Инголдо вспоминал Няню, и то, как ужасно сложилась её жизнь. Добрейшая и совсем не старая женщина, заботившаяся о чужих детях, потеряв родную дочь, практически сразу заболела и умерла, а ведь могла сделать столько хорошего! Она так и не увидела эльфийских городов.
Теперь горе, похоже, пришло в дом Беора.
***
Вдоль ряда деревянных и каменных домишек собрался народ. Кто-то уже был не в состоянии стоять на ногах, другие ещё продолжали пить бормотуху, причитая о несправедливости жизни.
— Я не успел, — только и сказал Беор, вернувшись из своего жилья. — Умерла моя Малинка. Прости, государь Финдарато, что зря потревожил. Наверное, тебе не стоит видеть… всё это.
Эдрахиль был абсолютно согласен со смертным подданным своего короля, однако Инголдо без слов пошёл в сторону дома, где собрались толпы Фирьяр, старавшиеся что-нибудь сказать несчастному овдовевшему вождю.
— Что произошло? — спросил Финдарато, увидев, наконец, среди множества Младших лекаря-эльфа.
— Мне кажется, — вполголоса произнёс знахарь, осматриваясь, — дело в том, что женщина слишком много ела. В последнее время, когда жизнь у смертных стала безопасной и лёгкой, некоторые из них начали объедаться, особенно сладким. Жена Беора растолстела, начала жаловаться на боли в спине и правом боку, а потом так схватило, что не смогла встать с постели.
— Это не заразно, надеюсь? — совсем тихо уточнил король.
— Вроде бы нет, — чуть слышно ответил лекарь.
Финдарато кивнул и, стараясь не смотреть на причитающую толпу, пошёл в сторону калитки. Беор прав — эльфам здесь сейчас не место.
***
— Моя Малинка была такая умная! — плакал после похорон жены пьяный Беор, сидя во дворе дома за огромным столом, составленным из всего, что нашли в округе. — Мы могли целыми вечерами сидеть и читать книги! Или сочинять свои! Мы столько записей сделали! Могли заниматься делами по очереди, когда один готовил еду или убирал дом, а другой сидел с книгами и читал вслух! Малинка до последнего мне читала! Уже болела, страдала, а всё равно к книгам тянулась! Выпьет лекарство и спрашивает: «Что тебе почитать?» А теперь всё. Умерла моя Малинка.
Беор говорил, говорил и совершенно не замечал, что уже сейчас, несмотря на совершенно неподходящий момент, многие девы были готовы утешить своего вождя любым способом. Достаточно было бы только одного короткого взгляда.
Примечание к части
Песня А. и В. Макарских "О любви и о чуде"
Мишень для проклятья
Когда равнина Ард-Гален осталась позади, Алмарил остановился у подножья Пепельных Гор и обернулся на север. Перестроенные после нападения ящера стены выглядели абсолютно законченными сооружениями, однако работа всё равно продолжалась — гномы неустанно что-то копали, переносили и перевозили каменные глыбы, и на фоне обычно молчаливых неподвижных стражей выглядели растревоженным муравейником.
И на фоне вечного движения возвышались безмолвные неизменные Железные Горы. Говорили, будто Моргот затаился и не нападает, решив оборонять свои владения, при этом не претендуя на занятые Детьми Эру территории, ведь Творец может в любой момент вступиться за своих созданий и тогда Айнур, причинявшим зло жителям Арды, придётся ответить за всё.
Возможно, это было так, но Алмарил не верил.
«Я проклят ещё до рождения, — мысленно повторил себе сын нолдорана Карантира, — несправедливо обречён на боль и неудачи. Так пусть они обрушатся на ненавистный Второй Дом Нолдор!»
Эльф снова и снова вспоминал, как настоял на более тщательной разведке в землях врага, отправив туда дурака Сулиона, но почему-то погиб не он. Никто не должен был умереть, но если жертвы неизбежны, почему они столь бессмысленные?!
Сплюнув под ноги, Алмарил бросил взгляд на верных и, держа под уздцы коня, пошёл на подъём в горы. В Барад Эйтель, наверное, уже заждались.
Лишь мельком взглянув на восток, где вдали до самых облаков возвышалась твердыня Химринг, сын нолдорана Карантира вспомнил разговор с дядей Маэдросом, который так и не сказал ничего конкретного ни про план действий, ни про то, что случилось с Карнифинвэ. Ясно было только одно: придётся действовать по обстоятельствам. Конечно, не нужно вредить верховному нолдорану так, чтобы это наносило урон войне против Моргота или становилось опасным для химрингских посланников, однако просто сидеть на недружеской территории тоже нельзя.
«Похоже, — подумал Алмарил, — Карньо наделал глупостей, потому что у него не было чёткого плана действий. Что ж, я не повторю его ошибку, потому что моими руками действую не я сам, но проклятье Нолдор. Оно найдёт мишень безошибочно».
***
Митриэль взяла в руки нож и подошла к мёртвому телу. Шестеро учеников и пять учениц внимательно следили за каждым движением знахарки, постепенно бледнея и время от времени вздрагивая, когда взглядам открывались кости или органы, обдавая специфическим запахом.
— Нет, я слишком стара для такого! — первой сдалась пожилая женщина, учившаяся у лекарей в основном ради больного сына.
Не выдержав слишком неприятного зрелища, человеческая знахарка вышла в коридор и направилась в сторону архива, чтобы, читая истории болезней, отвлечься и перестать чувствовать дурноту.
За одной из дверей кто-то громко плакал, вскрикивал — похоже, серьёзная травма. Ускорив шаг, женщина зашла в нужную комнату и обрадовалась, увидев Зеленоглазку, убиравшую толстую подшивку на верхнюю полку.
— Сегодня в семье Кукура родилась тройня, — улыбнулась эльфийка, — и представляешь, все детки живые, здоровые, хоть и маленькие, и мама в порядке. Я так рада!
— Это ваша заслуга, Народ Звёзд. Спасибо вам.
Колдунья просияла. Хотелось верить, что все трое новорожденных вырастут достойными Фирьяр и проживут счастливые жизни.
— Скажи, Лайхениэ, — вдруг понизила голос женщина, будто собиралась поведать страшную тайну, — это правда, что у эльфов не бывает мертворождённых и больных детей?
— Правда, — ответила Зеленоглазка, не понимая, к чему этот разговор.
— Это хорошо, — задумчиво произнесла пожилая ученица и тут же сменила тему: — Я хотела почитать про примочки для лечения язв.
Колдунья пожала плечами, достала нужные записи. Почему-то вопрос о детях засел в голове, мешая думать о другом. Зачем нужно было такое спрашивать? Очередной повод для зависти? Но ведь эльфы не виноваты в том, что Младшие Дети искажены сильнее Старших! Это прихоть Моргота! И только его! Нельзя винить в своих бедах тех, кто здесь совершенно ни при чём!
***
Это было невыносимо. Невыносимо! Невыносимо!
Пойтар посмотрел в окно. На площади мельтешило много народа, и далеко не все спешили куда-то по делам. Не может быть, чтобы все они сами читали книги! Да большинство из них ни слова на эльфийском не знают, кроме имени своего короля! Так почему не приходят слушать истории?!
Особенно обидно было потому, что большинство текстов придумывал сам Пойтар, воплощая на бумаге несбыточные мечты, и очень хотел внимания к своим трудам. Поняв, что навязчивость выходит боком, книжник решил, что ему нужно больше охраны, однако пока найти для себя армию не удавалось, а значит, оставался риск быть избитым, если без приглашения приходить в чужие дома. Печально. И очень-очень злит!
Снова захотелось написать о том, о чём нельзя ни в коем случае. Почему же так вышло, что даже отрезав причину похоти, искаженец остался искаженцем? Неужели тьма Моргота пропитывает всю плоть без остатка? Как же очиститься? Сжечь себя дотла?
Решив, что лучше написать и нарисовать всё, что приходит в голову, а потом сжечь бумаги, Пойтар начал возрождать в голове любимый образ, как вдруг с ужасом понял, что память подводит, и лицо уже не удаётся представить чётким. От боли и обиды захотелось рыдать. С другой стороны, так было даже лучше — однажды искажённая любовь забудется, и это хорошо. Очень-очень хорошо! Это правильно!
Перо заскрипело по бумаге, картинки переплелись со строчками, и вдруг в дверь постучали, донеслось множество голосов. Пойтар спешно бросил в печь всё, что никогда не должны были увидеть его почитатели, прокашлялся, сделал серьёзное лицо.
— Войдите! — крикнул книжник, демонстративно положив рядом с собой начатую книгу про целомудренную прекрасную деву, которая отвергала абсолютно всех мужчин, потому что ей была чужда похоть.
— Господин чтец, — наперебой заговорили двое мужчин и три женщины, за спинами которых толкалась толпа детей разного возраста, — мы хотели просить тебя обучать наших сыновей и дочек. А ещё — предложить помощь. Мы могли бы помогать тебе по хозяйству без какой-либо платы, а иногда, если ты устал, проводить чтения. Мы знаем твои истории наизусть! Пожалуйста, господин!
Пойтар от неожиданности вскочил, из-за неловкого движения заболело колено, однако книжник этого даже не заметил, расплывшись в самодовольной улыбке. Господин! Его назвали господином! Просятся к нему в ученики! В помощники!
Взгляд заскользил по неожиданным гостям, и откуда-то вдруг взялось стойкое отвращение, когда чтец представил, как женщины и девочки трогают его — ЕГО! — книги. Нет! Не бывать этому!
— Да, мне нужны помощники, — медленно сказал Пойтар, улыбаясь мужчинам, — возможно, и читать иногда понадобится. А готовить и мыть могут жёны и девы. Я покажу, где взять воду и тряпки. В библиотеке, когда приходят много слушателей, всегда становится грязный пол.
Обрадовавшись даже такой возможности, горожане согласно закивали, и книжник самодовольно сел за стол. Надо же, всё оказалось лучше, чем он представлял! Очень-очень намного лучше!
***
На улицах было непривычно грязно. Создавалось ощущение, будто к смертным липнет всё самое отвратительное, делая их разносчиками мерзости и гнуси. К запахам привыкнуть так и не удалось, однако Алмарил подумал, что если эта грязь компенсируется душевной чистотой хотя бы отчасти, то можно не замечать ни мусора, ни истоптанных плит. Жажда наживы, власти, мелочная жадность и корысть гораздо тошнотворнее, нежели измазанная в глине обувь.
В Барад Эйтель всюду были следы присутствия Фирьяр, эльфы настороженно общались с Младшими, сторонились их, и это выглядело так, словно твердыня на самом деле принадлежит смертным, а Старшие Дети Эру здесь всего лишь не слишком желанные гости.
— Знаешь, дядя, — сумев-таки застать Финдекано в крепости, с порога заявил Алмарил, — у Фирьяр в Истоке слишком много власти.
Сын верховного нолдорана не ответил, однако таргелионский принц сразу почувствовал, что играет с огнём и сменил тему, предложив поговорить за бокалом вина о Химринге, о разведке в Дор-Даэделот и о сложностях в отношениях Нолофинвэ и торгового союза Белерианда.
Финдекано согласился на первые два пункта, и Алмарил мысленно напомнил Року, что герой Астальдо — не тот, кто должен стать его мишенью. До настоящей цели добраться ещё только предстояло.
Сё пральна
— Я всё сделал правильно.
Слова верховного нолдорана прозвучали недостаточно уверенно, и Аралкарион сразу же заговорил о давно волновавших вопросах:
— Владыка Аракано, мы дали разведчикам слишком мало информации! Воины Дор-Ломина пошли практически вслепую! На картах не было земель Моргота! Совсем не было!
— И Дыра Маглора не отмечена, — спокойно произнёс Нолофинвэ, взглядом давая понять, что следует говорить спокойнее.
Аклариквет, традиционно присутствовавший на совете как бы в роли музыканта, ощутил неприятный холодок: каждый раз, когда приближённые называли своего короля Аракано, певцу казалось, будто это приближает какое-то плохое событие. Имя «Благородный Вождь» ассоциировалось у менестреля исключительно с дурной смертью, однако, похоже, ни самого Нолофинвэ, ни его верных ничто не смущало.
— Марахлинги, — начал пояснять владыка, — отважный народец, и в отличие от беорингов не сидел изолированно в лесу, а воевал вместе с Мориквэнди против морготовых рабов. Из поколения в поколение эти смертные учились бороться с оружием в руках, а беоринги сначала мирно прятались в лесах, а потом оказались под покровительством эльфов. Видите разницу? Однако даже такой храбрый народ может дрогнуть, если ему показать реальную картину происходящего. Вы ведь понимаете, что земли Моргота больше наших? И никто не знает, насколько. Можно предположить, что в дюжины раз. Понимаете, что любой воин, получив такую информацию, сразу же представит, сколь огромное войско там можно разместить, и дрогнет. А тому, кто испугался, уже не объяснить, что, вероятно, большая часть территории Дор-Даэделот непригодна для жизни, и Морготфактически расселяет своих рабов на небольшом островке среди вечных снегов. Но такие слова уже не будут услышаны. Зато, мой верный Аралкарион, если дать недорисованную карту, назвав разведчиков первооткрывателями, страх отступит под натиском азарта и жажды завоеваний и славы. Понятно?
— Да, владыка Аракано.
— Я всё сделал правильно.
— Да, мой король.
***
— Отец всегда всё делал неправильно! — бросил перо на стол принц Финдекано.
Узнав про отправленный на север отряд, хозяин Крепости Исток сразу же понял, чего добивается родитель — разумеется, доказать всем, что Хитлум не нуждается в Химринге и Барад Эйтель, что армия верховного нолдорана лучше любой другой, с какой стороны ни посмотри. И помощь обезумевшему от жажды власти королю пришла от этой вставшей поперёк горла Линдиэль!
Посмотрев на портрет супруги, Финдекано вновь вспомнил вечные сплетни домашних о том, что Нарнис не любит мужа, что она лжива и скрытна, что от такой женщины в любой момент стоит ждать предательства. Да, в отличие от валинорской супруги, Линдиэль честна и неоднократно говорила о своих чувствах, а отец намекал в письме, что союз с дочерью лорда Новэ был бы полезен Хитлуму, но…
— Отец не прав! Его ложь давно заменила Тему Творения в судьбе всего Второго Дома Нолдор! И что он делает теперь? Хочет показать, что дикари с востока смогут добиться успехов там, где оказались бессильны все остальные армии?!
Самым неприятным в этой ситуации было понимание, что если авантюра окажется удачной, авторитет принца Финдекано пострадает ещё сильнее, ведь это он не пустил племя Мараха в Барад Эйтель! Это он запретил оссириандской королеве приближаться к его крепости! Какие непростительные просчёты, великий герой!
С другой стороны, пока рано делать выводы, как плохие, так и хорошие.
Но отец однозначно не прав!
***
— Ты поступила правильно, — Каленуиль налила вина в два бокала, изящно медленно ступая, поднесла напиток Линдиэль. — Оссирианд — лучшее место для тебя.
Дочь лорда Новэ пожала плечами, сделала глоток. Разделив племя Мараха, чтобы оставить часть Солнечных королю Нолофинвэ, а вторую половину отправить на границу между Таргелионом и Семью Реками, формальная королева не была уверена, что понимает смысл своих действий. Казалось, будто инициатива полностью отошла к верховному нолдорану, и действовать без его указки уже не получится, поэтому Линдиэль, заявив, что должна сопроводить народ на берег Аскара, спешно покинула Дор-Ломин, несмотря на оказываемые там почести.
— Ты не позволила использовать себя, — промурлыкала Каленуиль, и дочь Кирдана подумала, что сейчас племянница занимается абсолютно тем же самым, за что осуждает Нолофинвэ. — Ты правильно поступила. Сама посуди, как хорошо всё складывается: мой отец теперь в безопасности, Оссириандом правит союз вождей, а ты — избранница Владыки Улмо, покровительствуешь Краю Семи Рек, приносишь нам благосклонность белериандских королей.
— Почему-то я ощущаю себя щитом, на котором изображён красивый герб, но назначение его от этого не меняется, — зажато произнесла Линдиэль, засмотревшись на отражение огня свечей в металле, хрустале и вине. — Со всех сторон прилетают удары, которые я пока держу, но картинка уже испортилась.
Жена оссириандского вождя мелодично рассмеялась, нежные руки тронули волосы королевы.
— Я тебе так скажу, милая, — лучезарно заулыбалась Каленуиль, — здесь мы обе желанны, а значит, в безопасности. Долгие годы пути утомят любого, тебе просто нужно отдохнуть. Ты правильно сделала, что приехала сюда.
«А куда мне ещё было ехать? — вздохнула про себя Линдиэль. — Не к отцу же, где теперь отсиживается Каленовэ с семьёй. И не к Астальдо».
— Вождь Солнечных, которых ты вернула на наши границы, — продолжала жена вождя, водя ловкими пальцами по волосам королевы, словно гребнями, — поклялся, что будет за нас в любом споре, и у меня нет причин сомневаться в твёрдости его слова.
— Я уже ничему верить не могу, — вздохнула дочь Кирдана. — И никому.
Каленуиль снова рассмеялась звонким колокольчиком, в бокале прибавилось вина, нежные руки леди легли на напряжённые плечи Линдиэль.
— Я сомневаюсь в каждом услышанном и прочитанном слове! — выпалила дочь лорда Новэ.
— И это совершенно правильно, милая моя! Абсолютно правильно.
***
— Мы всё делаем правильно, — отрешённо произнёс Мелькор, наблюдая, как столпы поглощающего свет пламени обретают форму воинов в рогатых шлемах с огненными бичами.
Зеркальный зал из мириадов осколков, которые теперь никак не соединялись между собой, свободно вися в воздухе, был бесконечно огромный и крошечный одновременно, где-то внизу били фонтаны то ли из кипящей крови, то ли из лавы, а перекрученные, будто свёрла, мосты над ними нависали перевёрнутыми вверх опорами, которые так же рассыпались в воздухе осколками, как и всё помещение. Пройти по искажённым поверхностям были способны только Айнур.
Посмотрев исподлобья на Огненных Майяр, Мелькор медленно растянул бледные губы в улыбке: да, силы вполне хватает, чтобы снова дать главным помощникам возможность проникать сквозь земную твердь. Хорошо.
— Перед главным ударом нужно рассеять силы врага, — чуть замедлил речь бывший Вала, удобнее устраиваясь на троне и прислоняя голову к спинке, словно корона слишком тяготила носителя. — Для этого мы используем проверенную тактику. А заодно захватим рабов.
— Эльфов? — самый сильный из Балрогов изумился. — Снова?
— Да, Созывающий. Нам нужны хорошие мастера, которые вооружат войско. Эльфы сами сделают мечи, которые будут убивать их собратьев.
Готмог усмехнулся, пламя засияло в глазницах, Мелькор сделал глубокий вдох, и голосом Владыки заговорили осколки-стены и колонны:
— Готовьте поколение бойцов. Пришло время.
***
— Сё пральна делаем! — жуя наскоро приготовленное на костре мясо, кивнул желтоволосый воин с гербом Дор-Ломина на груди.
Выбрать простой символ для себя смертные не захотели, пожелав, чтобы изображение отражало разом всю суть истории народа. В итоге на гербе-щите нарисовали внизу зелёную равнину с чёрной расщелиной, справа от неё — жёлтую пустыню, а над ними на фоне синего звёздного неба — частокол мечей.
Чёрная пачкающаяся скала надёжно скрыла непрошенных гостей земли Моргота от глаз стражей, поэтому отряд позволил себе отдохнуть после преодоления горного перевала.
Замечая приближение старости, однако пока ещё полный сил, Марах решил возглавить поход, который, если окажется в его жизни последним подвигом, то это и к лучшему. Помереть от какой-нибудь гадкой немощи, когда ничего уже не соображаешь и гадишь под себя, вождь не хотел. Не вернётся — править будет сын, вернётся — станет героем песен. А смерть в бою всегда можно найти, главное, не страшиться этого решения.
Измазавшись сажей, которой было покрыто всё вокруг, и уверившись в ещё более надёжной маскировке, бойцы повеселели.
— Сё пральна!
В отряде было решено не пользоваться настоящими именами. Причиной стали рассказы о чёрном колдовстве, которое можно применить к любому, кого знаешь, как зовут. Насколько правдивыми были подобные сказки, никто не знал, однако всем очень понравилась идея защититься от чар, назвавшись цифрами, а не словами. До подобного ни один колдун не додумается! Гениальная идея!
— Ага, сё пральна!
Хочу за него замуж
— У меня моя соперница
Хочет милого отбить,
Только зря она надеется —
Ей меня не погубить!
Я сама — хмельная ягода,
Я сама — дурман-трава,
Знаю я, какие надобны
Приворотные слова.
Я сама — беда, я сама — огонь,
До утра по мне слёзы льёт гармонь,
Зря, соперница, ты подводишь бровь,
Не отнять тебе у меня любовь!
Развесёлая песня звучала на площади перед дворцом, гости праздника, устроенного в честь дочери короля, развлекались вдоволь, зная, что лучше как следует напеться, наплясаться и насмеяться сейчас, пока принцесса не появилась на торжестве. Как придёт — начнутся глупые капризы, и станет не до развлечения.
Три молодые гномихи пели по очереди под аккомпанемент губной гармоники, лютни и бубна. Одна из выступавших была без бороды, с крашенными в синевато-чёрный цвет волосами, гладко выпрямленными и аккуратно уложенными.
На время празднования было решено приостановить торговый совет, затянувшийся из-за крайне странной ситуации с лесозаготовкой. Требовалось, во-первых, разобраться со стоимостью берёзы, которая встречалась всё чаще, а во-вторых, решить, насколько поднимать цены на древесину, если часть леса сгорела. Но главным оставался вопрос: что делать с выяснением причин пожара и как поступить в случае доказанного поджога. Спор о поиске виновных и мер наказания для них, выплатах по взносам за пострадавшее имущество и доброе имя смотрителей леса разгорелся жарче самого стихийного бедствия, и свёл на нет несколько лет выстраивания системы накоплений налогов на случай «страшных внезапных бед».
— Ты не жди его, красавица, — низким красивым голосом пела пепельноволосая бородачка, — и не стой ты у ворот,
Если кто уж мне понравится,
От меня он не уйдёт!
Облетит листва беспечная,
Лишь наступят холода,
А любовь моя сердечная
Не увянет никогда.
Молодой Нолдо, один из смотрителей Гномьего Тракта, облачёный в парадные доспехи, под которыми скрывалась настоящая лёгкая кольчуга, весело разговарил с юной девой из Синдар, волосы которой были выкрашены переливами в красно-бордовый.
— Не нравится безопасная хорошая дорога — пусть попробуют воспротивиться платить за пользование, — хвастался воин, — наши мечи острее их топоров, и стрелы более меткие. Любой долгий путь может неожиданно стать опасным, и это всем давно известно.
— Кто же воспротивится? — спросила эльфийка, кокетливо опуская пышные ресницы.
— Теперь уже точно никто.
— Загляну в глаза я милому, — пели гномихи, — сброшу шубу с плеч долой,
По серебряному инею
Конь умчит нас удалой.
Заметёт следы метелица,
В бубенцах растает звон,
А тебя, моя соперница,
С глаз долой, из сердца вон!
Танцующая толпа не сразу заметила, как по пути к площади торжественно зазвучали трубы и рога.
— Я сама — беда, я сама — огонь,
До утра по мне слёзы льёт гармонь,
Зря, соперница, ты подводишь бровь,
Не отнять тебе у меня любовь!
Как только карета из золота, бархата и драгоценных камней выехала из-за поворота, сопровождаемая целым войском конной охраны, веселье сразу же стало наигранным и фальшивым. Гномихи откланялись, забрали собранные монетки и смешались с простыми гуляющими.
— Прекраснейшая принцесса Митриэль! — донеслось со всех сторон. — Слава принцессе! Всеобщее восхищение дивной красотой! О, принцесса! Прекрасная! Дивная Митриэль! Ты навеки покорила наши сердца!
Дева с красно-бордовыми волосами скосила взгляд на воина:
— Скажи, Серндор, ты тоже считаешь дочь короля Карантира самой красивой?
— Есть темы, которые обсуждать запрещено, — напрягся Нолдо. — Да, считаю. И ты тоже.
Митриэль выглянула из окна кареты, и доносившиеся со всех сторон восхищённые слова стали громче, а когда принцесса вышла на площадь, выкрики буквально оглушили, однако по лицу дочери нолдорана Морифинвэ было ясно — подданные хвалят как-то неправильно. Вероятно, Митриэль ждала более предметного восторга, например, стихов и песен о своих роскошных волосах, спускавшихся почти до пят, сиявших практически, как у валинорских Тэлери. Может быть, принцессе хотелось услышать вздохи о дивно подобранных украшениях или платье, фасон которого продумывала целая армия швей. Ничего подобного раньше никто не шил! А сказать или выкрикнуть обычные, ничего не значащие фразы о красоте можно и вовсе кому угодно, даже если такие слова совсем не соответствуют действительности.
Подумав, что именно так дело и обстоит, эльфийские менестрели начали судорожно импровизировать на темы причёски и наряда Митриэль, и дочь короля снисходительно улыбнулась.
— Я не потому печалюсь, — вздохнула принцесса, — что никто не воспел новое колье работы ногродских мастеров, — грусть моя оттого, что мой брат так и не приехал на праздник, хотя мы звали его, отослав множество писем.
Подданные моментально прониклись несчастьем Митриэль и семьи нолдорана. Стоявшая рядом с воином Серндором дева сделала недовольное лицо.
— Не понимаю, как может нравиться фальшивое сочувствие и восхищение, — сказала она, взяв Нолдо под руку.
— Тебе не всё ли равно? — спросил смотритель Тракта.
В этот момент Митриэль, пышный подол которой несли две служанки, а волосы — третья, положив их на шёлковую подушку, прошла мимо и печальные глаза остановились на Серндоре.
— Ты верно служишь моему отцу, — заулыбалась принцесса, скользя взглядом по лицу, волосам, доспехам и рукам воина, — значит, охраняешь и мой покой тоже. Спасибо тебе, герой. Полагаю, после пира ты разделишь веселье со своей владычицей, пригласив её танцевать?
— Я буду счастлив это сделать, — поклонился ещё ниже, чем при приветствии, Нолдо, — моя прекрасная госпожа.
Дева побледнела и скрыла эмоции, опустив голову. Хотелось надеяться, что танец останется просто танцем, однако что-то подсказывало — вряд ли.
***
Пилинэль боялась заговорить первой, хоть и понимала — молчать не сможет.
Гости праздника пели и веселились, вина выпивалось всё больше, наугрим, намешавшие эльфийские и свои напитки, давно забыли, кого и как прославлять, поэтому снова вспомнили сочинённую торговцами историю про Башню Морской Звезды:
«У пруда сидел художник,
Тосковал о чём-то своём,
По воде водил ладонью,
Наблюдал, как солнце встаёт.
Вдруг лицо в воде прозрачной
Тот художник увидал.
«Кто ты?» — несколько смутившись,
Он тихонько прошептал.
Но он в ответ не услышал слов,
Лишь заиграла его душа:
В этом лице он узнал её,
Ту, что так сильно ему нужна.
Лишь она ему нужна,
Та, что смотрит из пруда.
Из пруда.
И художника русалка
Нежно за руку взяла,
Одурманив его взглядом,
Вдруг под воду увела.
И упал на дно художник,
Погрузившись в вечный сон.
И заплакала русалка:
«Ах, зачем же умер он?»
— Почему Алмарил не приехал? — спросила, наконец, Пилинэль, когда какой-то пьяный гном заголосил ещё одну песню из тех, что эльфийке слышать не хотелось:
«Прочь! Уходи! Не смотри мне в глаза!
Свет позади, нет дороги назад!
Да, это месть, это страшная месть!
Я — тот, кто есть, да, я тот, кто я есть!»
— Ты знаешь его ответ, — мрачно и устало отозвался Морифинвэ, всё ещё думая о нерешённых на совете вопросах.
— Знаю.
Пилинэль замолчала, посмотрела на гостей. Да, у них тоже есть печали и утраты, однако они находят силы веселиться. В конце концов, на празднике нет не только сына… Обоих сыновей… Но и королевы Оэруиль, которую, кажется, даже не звали. Это очень хорошо.
— Папа! — Митриэль, уже успевшая переодеться и сменить причёску для танцев, впорхнула в зал и ласково взглянула на отца, положив ладони ему на плечо. — У меня есть мечта, которую ты можешь исполнить.
— Правда? — просиял Морифинвэ.
— Да, — принцесса нагнулась к уху родителя и зашептала: — Тот воин, Серндор, с которым я только что танцевала в саду, он…
Владыка Таргелиона посмотрел дочери в глаза, по взгляду короля было видно, что он уже готов учинить расправу над тем, кто посмел сделать что-то не так по отношению к Митриэль.
— Я хочу за него замуж.
Пилинэль ахнула. Да, пожалуй, не стоило говорить, что простой воин не пара для принцессы, ведь сама возлюбленная короля была вовсе не высокородной, однако скрыть эмоции не вышло, Морифинвэ рассмеялся.
— Хорошо, — кивнул владыка Таргелиона дочери, — можешь начинать готовиться к свадьбе. Сама найдёшь мастериц для платьев?
«Я — тот, кто есть! Да, я тот, кто я есть!»
***
Никогда не бывав в этой части дворца, Серндор шёл и озирался, рассматривая роспись на стенах. Здесь было изображено очень много боевых сцен, в основном — битва среди белоснежных кораблей-лебедей, страшно-прекрасное лицо в небе, огромные волны, молнии и звёзды. Очень много восьмилучевых звёзд.
Небольшой кабинет короля, куда крайне вежливо пригласили воина, был в красно-чёрных цветах, вроде бы ничего необычного, однако пол…
Делая шаг за шагом, Серндор чувствовал, как ступает по пустоте. Здесь ловушки? Если неугодный визитёр поведёт себя неправильно, провалится вниз? Что там? Колья? Или просто очень высоко?
Поклонившись нолдорану, смотритель Гномьего Тракта на всякий случай начал докладывать о делах, но жест короля дал понять, что всё это давно известно и в повторении не нуждается.
— Ты женишься на моей дочери, — констатировал факт Карнистир. — Поэтому тебе больше не подходит занимаемая должность. Я понимаю, ты привык жить за счёт торговцев, получая с них дополнительную прибыль разными способами, но, к сожалению, на Тракте нет нужды в командирах. Поэтому ты займёшься южными границами. Следить за странным племенем смертных мало кому нравится, работа непростая, да ещё и связана с риском излишнего общения с Семиречьем, поэтому оплачивается такой труд лучше, чем большинство другого. Тебе не нужно будет постоянно находиться далеко от жены — достаточно найти себе хороших расторопных гонцов и ответственных помощников, которые станут следить за порядком и вовремя отсылать вести. Ты же будешь жить во дворце с Митриэль, пока она этого хочет.
Воин благодарно поклонился. Растерявшись и не зная, что говорить в таких случаях, Серндор подумал о своей невесте. Да, она всё поймёт, потому что не захочет внезапно исчезнуть, как некоторые особо несогласные с ценами на пользование Трактом торговцы. Она поймёт.
И будет счастлива с другим, кому повезло не оказаться в поле зрения принцессы Митриэль.
Примечание к части
Песни:
«Я сама — беда, я сама — любовь» гр. «Золотое Кольцо»
«Та, что смотрит из пруда» гр. «КиШ»
«Прочь!» гр. «Чёрный кузнец»
Счастливый пушистик
Копьё с наконечником-бутоном, из которого торчал длинный шип, танцевало на фоне белоснежной крепостной стены. Движения оружия порой были слишком скованными и осторожными, а иногда — чересчур резкими, что выдавало в тренировавшемся эльфе новичка.
— Ты будто бы боишься испортить узор на древке, — усмехнулся Ангарато, всё же смирившийся с затеей брата и жены и согласившийся тренировать сына. — Но пойми — обучение нужно и воину, и оружию, ведь слабые места и одного, и другого лучше выявить до поединка, а не во время него.
Арагарон раскрутил копьё так, что его стало практически не видно, подбросил и поймал горизонтально над головой.
— Я не хотел становиться воином, отец, — сказал молодой лорд. — Будь снисходительнее.
— Никто из нас не хотел, — посмотрел в глаза сыну Ангарато. — В отличие от тебя, Артахэру, я родился в Валиноре, где не знали войн. Нам не нужно было защищать себя, а тебе необходимо! Но ты рассчитываешь на слуг, армию, меня и даже маму! Это немыслимо! Каждый мужчина, родившийся в Эндорэ, должен понимать, что обязан уметь сражаться! Хочет или не хочет, не имеет значения, пока этими землями правит Моргот!
— Раньше ты не говорил мне этого, — обиженно произнёс Арагарон, — тебя устраивало, как я пытаюсь строить свою жизнь. А ведь, если бы я умел сражаться, если бы учился выигрывать поединки, я бы…
— Нет, — твёрдо сказал отец, — за любовь нельзя бороться оружием. Защищать, но не бороться. Продолжай тренировку.
Наконечник-бутон взлетел к небу, словно угрожая Майэ Ариэн, однако та, недосягаемая и безразличная, не стала даже слепить глаза глупого эльфа. Копьё-цветок! Смешно! Орки и помощники Мелькора точно оценят красоту и необычность задумки, только воин об этом уже, скорее всего, не узнает.
***
Эльдалотэ отложила перо, подняла глаза на короля.
— Я должен что-то сказать? — невинно улыбнулся Финдарато, отодвинув книгу, состоявшую в основном из картинок.
— Пожалуй, да, владыка, — согласилась леди, косясь на советников, занимавшихся организацией обучения Фирьяр.
— Мне не нравится идея упрощения, — вымученно заговорил нарготрондский король, снова посматривая на книгу, практически лишённую текста. — Учить нужно, забегая вперёд, давая сначала более сложные задачи, а потом — лёгкие. Однако, как вы понимаете, я лично никого обучать не собираюсь, поэтому конечное решение пусть будет за исполнителями. Лорды, нолдораны, господа… Они все лишь наконечники копий. В любом деле.
— Там Беор пришёл, — бросил с порога вернувшийся после «Мне надо отлучиться» Айканаро, — у тебя есть повод сбежать со скучного совета, владыка.
— Спасибо, так и поступлю, — хлопнул в ладоши Финдарато и радостно поспешил к выходу. — Эдрахиль! С Беором я поговорю наедине! Оставайся здесь, потом всё мне расскажешь.
Слуга покорно кивнул.
— Решение за исполнителями, — задумалась Эльдалотэ. — Короли и лорды — лишь наконечники копий. Я, кажется, знаю, как применить столь мудрое изречение.
***
Беор выглядел очень виноватым. Протянув своему владыке закупоренную бутыль, мужчина осмотрелся по сторонам, покраснел, снова осмотрелся.
— Прости меня, я теряюсь во дворцах, — глаза Беора забегали, — мне очень стыдно, владыка! Я так просил помочь, когда жена болела…
Финдарато снова задумался о том, что для него это печальное событие было совсем недавно, буквально пару дней назад, как и смерть многих, встреченных в лесу, в том числе и мудреца Огогома. А для атани? Беор не успел состариться?
Присмотревшись и поняв, что верный подданный всё ещё молод и полон сил, эльфийский король невольно улыбнулся. Человек понял это по-своему, ещё больше уверившись, что делает нечто плохое, и, снова протянув бутыль, пояснил:
— Я сам делал! По вашим рецептам. Это подарок, Ном Инголдо. Прими, прошу!
Взяв плод немалых усилий подданного, Финдарато не был уверен, что хочет это пробовать, однако любопытство твердило, что надо обязательно открыть и хотя бы понюхать. Позже. Когда-нибудь.
Позвав Беора в сад, где лето ещё не позволило осени взять над собой верх, Инголдо терпеливо ждал продолжения разговора, пытаясь угадать, что же такого постыдного хочет рассказать подданный.
— Можно мне ещё раз жениться? — спросил, набравшись, наконец, смелости, Беор. — Да, я понимаю, что мои собратья… ну… делают это и больше раз, но я же хочу подавать хороший пример, я же стараюсь брать пример с эльфов!
Сын валинорского правителя, потомок первого короля Нолдор не сразу понял, почему слова подданного так отдались в сердце.
— Можно я снова женюсь, господин Ном? Пожалуйста!
«У маленьких пушистых нимбиньяр очень строгий уклад жизни, — рассказал однажды нолдоран Финвэ, после того, как родители и любимый дядя Нолофинвэ вспомнили при маленьком Инголдо вечно всех ссорившего родственника, и прозвучали слова «Сын Мириэль» и «Сыны Индис». Разумеется, ребёнок задал неудобный вопрос, и дедушка-король принял удар на себя. — Один муж — одна жена. Но ты же знаешь, как злой страшный враг себя ведёт? Выбегает из кустов, хватает пушистика — ам! — и только косточки выплёвывает и то не всегда. И что же, овдовевшим нимбиньяр вечно чужому счастью завидовать?»
Финдарато вспомнил, как в детстве мечтал вырасти, стать Вала и сделать всех нимбиньяр счастливыми.
«Как странно сбываются желания, — подумал король, смотря, как его подданный не находит себе места, уверенный, будто спросил нечто постыдное, непростительное и ужасное, а молчание в ответ — подтверждение худших опасений. — Для этого смертного я Айну, который имеет право — и даже обязан! — решать его судьбу».
— Она от меня ребёнка ждёт! — чуть не плача, выдал последний аргумент Беор.
— Друг мой, — улыбнулся Инголдо, напоказ любуясь подаренной бутылью, — я понимаю твои сомнения и опасения, однако тебе совершенно не о чем беспокоиться. Ни один вдовец не должен вечно завидовать чужому счастью.
Конкуренция за эльфохрены
Мрак закрыл небо настолько плотно, что люди практически перестали что-либо видеть.
— Вражина, тварина, нарочно нас слепит! Гад ползучий! — вполголоса выругался Марах, выйдя из укрытия, чтобы продолжить путь по земле Моргота. — Хочет, чтоб мы огонь зажгли и себя выдали. А вот это он видал?
Очень красноречивое движение телом не оставило сомнений в том, что должен был повидать в Арде Чёрный Враг, и отряд одобрительно гоготнул.
— Думает, мы тут с куриными мозгами! — продолжил возмущаться вождь, подбадривая своих собратьев. — Да у нас поболе в головах, чем у него самого! Сел задом на трон, и думает — самый смекалистый?
— Да! — отозвались соплеменники. — Тупая его бошка!
— Меченый злом! — вспомнил эльфийскую песню самый молодой разведчик. — Мёртвым огнём
Лоб твой горит — ты не скроешь клейма!
— Я иду за тобой! — кровожадно поддакнул Марах, махнул рукой, и отряд выбрался из укрытия.
Тьма обрушилась на нежелательных гостей голодным зверем, однако лишённые воображения, а ещё — способности видеть во мраке и чувствовать чары Айну, люди приняли колдовской туман за обычный дым, только не воняющий гарью. Но ведь так ещё лучше!
Постепенно глаза привыкли к темноте, идти стало проще. После благодатных, хоть и не спокойных земель Белерианда и даже сожжённых войной с Фангли восточных территорий владения Моргота производили удручающее впечатление: мёрзлая каменистая почва, чахлые корявые редкие деревца с двумя-тремя чёрными листочками, пахнущая хуже, чем в болоте, маслянистая вода, полное отсутствие жизни — нигде не пробегали грызуны, не подавали голоса птицы, не плескалась рыба.
Запасы провизии с собой прихватили и немалые, однако Марах на всякий случай хотел найти способ прокормиться, не тратя их, но вокруг не отыскалось даже песка, с помощью которого можно было бы очистить воду — ноги ступали либо по голым камням, либо по странной ссохшейся пыли.
Будь у людей из отряда развитое воображение и отсутствуй опыт многолетней борьбы с Майя Фанкилем, разведчики могли бы напридумывать себе страшных чудовищ, населяющих северные территории, не нуждающихся в пище и питье, жаждущих только крови незванных гостей, однако племя хорошо знало, с кем воюет: враги — такие же люди, как они сами, а ещё — орки, но те тоже не могут питаться камнями и употреблять маслянистую воду. Собратья Мараха хорошо помнили, что пьют в армии Фангли — не раз опустошали стоянки перебитых вражин, а такое пойло нельзя приготовить без фруктов, ягод или кореньев. Значит, безжизненная территория только на границе с Железными Горами, а дальше начнутся поселения, где есть нормальная вода, и живёт кто-нибудь, на кого можно охотиться.
Рассредоточившись и пытаясь не потеряться в «дыму», люди продолжили путь на северо-восток.
— Помеченый злом! Я иду за тобой! Ха!
***
Трое рослых для своего возраста мальчишек — двое людей с минимальной примесью орочьей крови или вовсе без неё и один полуорк — волокли за руки и за волосы орчонка, который, возможно, не был намного младше, однако обладал обычным для своего народа низким ростом, и это сейчас играло против него. Швырнув жестоко избитого мальца с высокого берега в холодную воду, юноши спрыгнули на пляж и начали яростно пинать ногами намокшую рыдающую жертву.
Полуорк схватил мальца за волосы, начал кунать и держать под водой, чтобы тот захлёбывался, потом поднимал, давал прокашляться и повторял манипуляцию снова, вместе с товарищами покатываясь со смеху над тем, как их жертва размахивает ручками и ножками, пытаясь освободиться, как бьётся в конвульсиях и отчаянно вопит.
— Давай его почикаем! — достал из-за пояса украденный у взрослых нож один из человеческих детей. — Топить скучно.
— Давай! — обрадовался его сородич. — Чикай.
— Э, — полуорк выволок на пляж трясущегося от холода мальца, — э! Не грохни его! Я хочу помучить ещё! Он ещё камни не жрал!
— Это смешно? — деловито поинтересовался юнец с ножом.
— Очень!
— Покажи.
В рот сопротивлявшегося всё слабее орка посыпалась галька.
— Жри, самка долбаная! — заржали в голос все трое мучителей. — Жри! Вырастишь большую щель! Два сучка поместятся!
Давившийся камнями орчонок и правда оказался очень смешным, однако жажда крови взяла своё, и нож начал впиваться в посиневшие от холода запястья и резать глубоко, оставляя борозды до самых локтей.
— Ты его кончил! — разочарованно пнул ставшее неподвижным тело полуорк. — Зачем?
Однако, посмотрев в глаза приятеля, всё понял — юнец хотел именно этого с самого начала.
— Бежим! — почему-то вдруг именно сейчас испугался второй человеческий выродок.
Все трое рванули прочь с пляжа, бросив избитое окровавленное тело, и надеясь как-нибудь снова повторить самую лучшую игру, какую только можно придумать. Главное, успеть домой до того, как станет совсем темно, а то от родителей ремня схлопотать можно.
***
Мороз ударил внезапно и яростно, превратив в каток лужу-озеро неподалёку от стоянки соплеменников Мараха.
— Помните сыновей Роха? — спросил собратьев Девятый разведчик, садясь у спрятанного за очередной скалой костра. — А Галаха? Иногда делается очень жаль, что они не дожили до нашего переселения в Теневую Долину.
— И Мурука жаль, и дочь его, — вздохнул Третий. — Красавица была! Я б женился.
— Вечно выбираем красивых, — хохотнул Марах, — а надо — верных.
— Пойду проверю лёд на озере, — сказал вдруг самый молодой мужчина. — Думаю, грязь собралась полосой вверху или в середине, а остальная вода очистилась. Разморозим — сможем пить.
— Я б не рискнул, — задумчиво протянул Марах, всё же не запрещая соплеменнику экспериментировать.
— Интересно, как моя жена? — вздохнул Девятый, проводив взглядом ушедшего к воде собрата. — С ней было бы теплее. Если узнаю, что она кого другого греет, сожгу обоих вместе с домом! Напоследок согрею!
Марах одобрительно кивнул. Вдруг с лужи-озера донёсся крик о помощи, разведчики бросились помогать собрату, провалившемуся под лёд, выбраться из воды. Теперь придётся разжигать костёр жарче.
***
— Помните Раха? — спросил про отца Мараха двоих собратьев разведчик. — Как думаете, он гордился бы нами?
Чтобы не потеряться во тьме безжизненной земли, бойцы то и дело подавали друг другу сигналы свистом, и тем самым привлекли внимание стражей Дор-Даэделот: на одного из бойцов, ушедшего далеко от товарищей, из чёрного мрака бросилась стая птиц, светящиеся глаза которых были человеческими.
— Ребят! — отбиваясь от быстрых, словно стрелы, врагов, крикнул воин. — Мы пральна идём! Тут чёт охраняют!
Как только к собрату присоединились двое соплеменников, враги отступили, и внезапный бой прекратился. Решив, что выбрали верное направление, люди Мараха пошли вперёд, стараясь следить за закрытым плотной пеленой небом. Время от времени становилось значительно светлее, и тогда удавалось рассмотреть окружающие пейзажи, заметить изменения в окружающей обстановке.
Справа и слева от подобия дороги начали попадаться давно заброшенные селения, где время от времени над остовами домишек взлетали стаи чернокрылов и серокрылов — птиц, уже практически не встречавшихся в Белерианде, а ещё — вороны. Эльфы говорили, будто Орлы Владыки Манвэ истребили падальщиков Моргота, которые символизировали его власть в Средиземье. Однако в земле Дор-Даэделот все эти пернатые процветали, и люди ощутили себя попавшими в прошлое — легендарное прошлое великой войны.
— Кого они тут жрут? — спросил собратьев воин, и услышал уверенное:
— Не нас.
Ответив радостным согласием, разведчик весело зашагал вперёд, и вдруг спереди из чёрного тумана донёсся скрип, который обычно сопровождает движение старой телеги.
***
Затаившись среди развалин дома, орк терпеливо ждал, когда труповозка сгрузит мертвечину и отъедет на достаточное расстояние. Унаследовав от отца прибыльное, однако рискованное дело, проныра по кличке Эльфий Хрен вынужден был выкручиваться самыми невероятными способами, чтобы не пасть жертвой обманутых сородичей.
Пока Эльфий Хрен не осиротел, что, разумеется, произошло случайно — родитель просто уронил себе на спину топор, когда спал, семейное дело процветало: за огромное вознаграждение орки продавали людям и полулюдям «эльфийские» органы, съедая которые, можно было исцелиться от слепоты, немощи ниже пояса, болей в разных частях тела и одышки. Откуда у отца брались «давно заготовленные уникальные» части тел, которые восполнялись, несмотря на полное отсутствие эльфов в Чёрной Стране, хранилось в тайне, поэтому сын, оставшись единственным наследником прибыльного дела, вынужден был столкнуться с тем, что надо где-то находить товар, но где?
Самым поразительным для Эльфьего Хрена стало то, как быстро после смерти его родича появились ещё несколько таких же торговцев, которым якобы по дружбе завещали продолжить дело.
Да как так-то?! Какого дрочёного стручка?!
Эльфий Хрен ждал. Сейчас труповозка сбросит в канаву или прямо на дорогу, как повезёт, мертвяков из ближайшей угольной шахты, и можно будет поживиться. Главное, не встретить других целителей, которым тоже нужны «эльфохрены».
Завоняло сильнее, донеслось карканье ворон.
От нечего делать рисуя ножом на остове стены женские щели, орк вспомнил слухи о скорой войне. Говорят, будто огненные командиры начали набирать войска для похода на юг. Если это действительно так, стоит присоединиться к походу и привезти настоящих эльфохренов. Конкуренты ведь точно не упустят шанса заработать!
— Ага! — вдруг над головой орка раздался торжествующий вопль. — Я тя видел! Всем расскажу, чем ты по правде от висяка лечишь! Ты труп!
Выскочив из укрытия, Эльфий Хрен замахнулся ножом на раскрывшего обман незнакомца и понял, что это тоже один из торговцев «эльфохренами».
— А ты чего припёрся?! Сам дуришь висяков? — заорал орк на человека.
— Тебя выслеживал! — выкрутился тот, тоже хватаясь за нож, однако было видно — драться в его планы не входило. — Я всем расскажу, какой ты честный!
— Стоять! — раздалось из темноты, и вокруг конкурентов за рынок целительных эльфохренов заблестели мечи и наконечники стрел.
Человек огляделся, выругался и вдруг так быстро побежал, что обогнал бы, наверное, Валиэ Нессу. Выпущенные вслед стрелы ударили в пустоту.
Окружённый орк поднял руки, бросил под ноги нож.
— С нами пойдёшь, — приказал воин Мараха, натягивая тетиву.
Эльфий Хрен осмотрелся, взглянул на окруживших врагов и горько заплакал.
***
— Ты помнишь времена, когда мы иногда беседовали, брат? — спросил Мелькор искажённую пустоту зеркал, сидя на троне, который для не-Айнур выглядел чёрной дырой в разбитом стекле. — Я знаю, что ты меня слышишь, Манвенуз. Помнишь, как я говорил, что ты зря стараешься казаться совершенством? Ты ещё не понял, что слабые должны бояться? До сих пор не готов признать, что слабые не способны на любовь, верность, благородство, благодарность, честность и милосердие? Ты всё ещё хочешь казаться идеалом для тех, кто этого никогда не оценит? Зачем, Манвэ? Пойми одну простую вещь: слабые не способны на то, чего ты от них ждёшь, а сильные… А сильные почувствуют фальшь и будут презирать тебя, брат. Знаешь за что? За то, что ты не совершенство, а требуешь считать себя таковым. Ты удивишься, Манвенуз, но меня будут уважать больше, чем вас, потому что мне не нужно фальшивое поклонение — мне достаточно честного страха. Ушедшие от тебя придут ко мне, волей или неволей, и станут моим народом. А те, что остались с тобой, будут тайно вспоминать меня и думать, что я лучше вас, засевших в сияющем дворце. Я знаю, не только ты меня слушаешь, и все вы делаете вид, что не слышите. Мне всё равно. Я знаю, что прав, и вы это знаете тоже. Более того, вы уже встали на путь страха, сея его в сердцах других и своих собственных. Только вам это не поможет.
Дарованная Творцом благодать и пропитанная Тьмой плоть
Приказ верховного нолдорана стал настоящим испытанием твёрдости духа и верности данному слову.
Аклариквет привык к ощущению стыда за то, как приходится применять талант, однако теперь в жизни происходила настоящая катастрофа, и менестрель чувствовал, как ступает по всё более тонкому льду.
«Сделаю это сейчас — придётся так поступать постоянно! Я превращусь в палача! Но если не сделаю, где же моя верность? Я ведь… Я — менестрель верховного нолдорана! Я обязан выполнять его приказы, независимо от того, что и как придётся петь!»
Нолофинвэ ждал исполнения воли. Наконец-то выпал шанс доказать всем, что армия Хитлума — лучшая в Белерианде. Впервые за долгие годы осады земель врага именно воины верховного нолдорана добились успеха за Железными Горами. Нельзя было упустить такую возможность стать на голову выше всех прославленных героев, но…
Доставленный смертными пленник ничего не знал или не мог рассказать в силу неумения говорить нужные слова. Допрашивавшим орка воинам удалось узнать многое про целительные свойства некоторых частей своих тел, про то, что эльфы в Чёрной Стране давно кончились, и что этот проныра просто хотел отрезать кое-что от трупов из угольной шахты, но при этом совершенно не мог объяснить или нарисовать, где эта шахта находится, кто в ней работает, сколько там рабов и какой расы.
— Поэтому никто и не брал в плен орков, — резюмировал один из воинов короля после очередной попытки допроса. — Абсолютно бессмысленно. Надо всё узнавать самостоятельно.
«Нет, — говорил взгляд Нолофинвэ, — нет, мы добьёмся полного разгрома тех, кто лишь на словах наши союзники».
Аклариквет закрыл глаза, задержал дыхание. Лезть в душу орку? Заставлять вспоминать забытое? Выворачивать наизнанку сознание? Эру! Как это отвратительно! Это хуже, чем оклеветать Первый Дом и героя Астальдо! Они могут ответить, отомстить, доказать обратное. А что сделает обречённый пленник, не способный защититься от вероломного вторжения в свою личность?
«За что мне это?! — взмолился менестрель. — Я ведь даже не братоубийца!»
— Иди! — приказал верховный нолдоран, и мир эльфа-Нолдо по имени Вильварин рухнул окончательно.
***
— Айя Голфин! — поприветствовал Аклариквета соплеменник Мараха, доставивший пленного орка в Хитлум.
Менестрель покачал головой: что сложного в правильном произношении имени короля? Или это дело принципа?
— Почему сами не допросили? — холодно проговорил певец, всё ещё лелея надежду на то, что не придётся ничего делать.
— Да мы пытались! — развёл непропорционально мощными руками мужчина. — Чесслово пытались! Голфином клянусь!
«Эру! За что?» — Аклариквета не покидало ощущение, что над ним издеваются.
Но как это возможно? Смертные не могут знать правду! Им никто не мог рассказать, а сами бы они не догадались! Или чутьё воинов говорит им, что верховный нолдоран не такой, каким его пытаются представить? Да даже если и так! Какое они имеют право?..
И вдруг пришло осознание, что имеют. Да, это всего лишь маложивущие Младшие, которые не способны обучиться и малой толике эльфийских умений, однако они свободный народ, который делает, что хочет, и если что-то не понравится, просто уйдёт с чужих территорий. Что им какой-то там король, который ни разу в их присутствии в проруби не искупался?
«Похоже, — ещё одно озарение окончательно выбило почву из-под ног, — то, что мы не превосходим Фирьяр в их делах, вроде драк полуголыми в снегу или соревнований, кто больше выпьет грибной настойки, делает нас слабаками в их глазах. Как это приятно! Видеть сильных, красивых и талантливых Эльдар Калаквенди и, игнорируя достоинства, упиваться надуманными слабостями! А теперь ещё и успех в разведке! Но ничего, сейчас они увидят настоящую эльфийскую силу, которую не то что превозмочь, даже попробовать использовать не смогут!»
Чувствуя, как захлестнули неправильные эмоции, Аклариквет подумал, что мог бы их подавить, однако не захотел, наслаждаясь собственной злобой.
— Голфином клянусь! — дальше высказывался соплеменник Мараха, лупя себя кулачищем в грудь. — Но этому гаду бесполезно задавать вопросы! Он от страха дристал в три струи, выл, причитал и просился домой!
— Подожди, воин, — спокойно и как-то слишком по-королевски произнёс менестрель, чувствуя власть над слабым смертным, о которой тот даже не догадывается, — расскажи подробно, что это за… существо. Что оно говорило, что делало, как просило о помощи, к кому взывало?
— Существо! — загоготал разведчик, косясь на стражу около входа в подземную тюрьму, куда пришлось идти вместе с Акларикветом. — Это существо не могло есть нашу еду! Знаешь, как бывает? Жрёшь ты всю жизнь испражнения соседа, и шикарно тебе. А тут вдруг тебя пытаются молоком поить, мёдом с яблоками кормить, пряным мясцом угощать. На вкус-то шикарно всё, а живот так скрутит — сдохнуть можно! И всё обратно изо всех щелей. Непривычная у нас еда для него. Для существа этого.
— Наша еда, — сам не зная, зачем, начал издеваться певец, — благословенная самим Творцом пища! А Моргот создал искажённую жизнь, которая не может прикасаться к благословенному! Пропитавшее плоть таких существ зло корчится в муках при одном виде добра и света.
— Точно! — оценил шутку человек. — Это существо нас только увидело, так сразу от нашей благости в штаны наложило! А уж оружие наше как волшебно на него подействовало!
— Рассказывай, — менестрель покосился на засмеявшихся стражей, — я должен знать всё.
— Да там знать нечего!
«Это тебе, бревноголовый, нечего!» — начал всерьёз злиться Аклариквет на человека, который не понимал важность каждой мелочи для создания музыки, способной проникнуть сквозь ткань самой Жизни.
— Этот урук твой кричал, что ничего не знает, что он не воин и не близок к горящим му… жикам, что Моргота этого вашего в жизни в глаза не видел и его Дарящего урода тоже, что к мятежу отношения не имеет, что жизнь с владыкой его устраивает, бунтовать не собирается, что он просто торговец мертвечиной с шахты, которая неизвестно где.
— Торговец? Значит, многих знает.
— Нет, у него очень необычная торговля, дорого берёт. Там что-то про наследство от отца было, что батя его сам кони двинул, не убивал его никто, а особенно этот хрен. И сидит он дома, все сами к нему ходят.
— Только за мертвечиной выходит? Или её ему привозят?
— Сам вроде бы.
— Говоришь, никто не убивал его отца? — задумался Аклариквет. — Что ещё про семью говорил?
— Существо вякало про во-от столько жён и детей, младших братьев и сестёр, но это, ясен-красен, шоб отпустили. Он… оно боялось, что вовремя чёт там не притащит кому-то.
— Унаследовал от отца торговое дело, отца убили, — менестрель словно пробовал на вкус слова. — Просился домой, боясь недовольных покупателей больше, чем вас.
— Да мы ж добрые, чего нас бояться?! — заржал конём разведчик. — Мы его не билидаже! Жалкий такой! Связали поначалу, так он принялся стонать, что руки немеют-синеют, верёвка натирает.
— Это всё от благости, — напомнил менестрель. — Пропитанную тьмой плоть обжигает любая вещь, сделанная светлыми Эльдар и их друзьями.
— Конечно! Это ж не мы с пьяну узлы слишком тугие сделали.
Сам не зная почему, королевский певец почувствовал невыносимую неприязнь к воину, и дело было совсем не в запахе. Почему одни атани верят любому слову эльфа, а другие… Другие — как этот Младший! Смертный проклятый! Зачем вас Эру создал?
Однако картина в голове сложилась, и Аклариквет, сдержанно поблагодарив воина Мараха за помощь, пошёл в камеру к орку.
Когда за певцом закрывалась дверь, из коридора долетел удалявшийся хохот:
— А задница Фангли знает ваших эльфоразведчиков, чё они не могли к Морготу пройти! У нас ваще без «бэ»! Только один в проруби искупался, ну ничё, вылечат в этой вашей Эйфель! Шикана сё!
Аклариквет беззвучно выругался и начал колдовать.
***
Орк неосознанно поднял уставшие глаза на вошедшего эльфа, во взгляде отразилось желание обмануть хотя бы этого врага, чтобы только отпустил.
«Что бы ему пообещать?» — подумал Эльфий Хрен, как вдруг…
— Мне всё известно, — сказал Аклариквет, и сплетённый с магией голос зазвучал в пустом желудке орка, ударив снизу вверх, заставив закашляться. Сердце бешено заколотилось.
Теперь, когда чары достигли цели, стало возможным говорить намёками — жертва сама додумает всё, что нужно.
— Твой отец здесь, — сказал голос изнутри, и одновременно звук стукнул сверху по голове, как делал родитель в далёком детстве. Редко рукой, в основном — чем получится. — Он пришёл помочь.
Орк завизжал так отчаянно, что Аклариквет испугался, уши заложило. Вцепившись скованными руками в живот, пленник завопил что-то вроде: «Выньте это из меня! Уйди! Это не я!»
— Отец поможет.
От этих слов орк метнулся к стене, ударился плашмя, словно не заметил преграду, упал, вскочил, снова метнулся. Появившаяся стража, обнажив оружие, мгновенно успокоила обезумевшего торговца, и тот сел на застеленный соломой пол, дрожа всем телом.
— Отпустите! — взмолился орк, встретился взглядом с менестрелем, и песня зазвучала внутри грудной клетки, рождая в голове воспоминания и картины, преобразуя хаотичный бесформенный страх в конкретные слова и образы.
— Моя боль,
Мой совет,
Мой позор,
Мой запрет —
К чему они? — Аклариквет произносил строки, пускал в полёт мелодию, только что родившуюся из темы феа, и буквально видел, как красивые фразы скручиваются, искажаются, ломаются орочьим примитивным сознанием, превращаясь в отвратительный набор звуков, однако, для пленника именно это уродство оказывалось тем, что достигало самых дальних и скрытых глубин сознания, вызывая чересчур мощный ответ в сердце.
Эмоции вырвались рушащим скалы потоком, начали рвать в клочья и без того повреждённый разум.
— Ты над ними смеёшься, лишь нравоучения видишь в них.
Потерял уважение ты к истории семьи,
Но знаю, завтра скажешь мне —
По чьей вине
Ты оказался в западне.
Орк видел уже не тюрьму, стражу и менестреля: перед глазами был отец, пытавшийся с помощью грубой силы объяснить правила игры в нечестной торговле: подкуп «довольных покупателей», умение найти новых дураков, когда старые и недовольные внезапно умрут и вроде вовсе не от отравления купленными снадобьями.
«Сдашь меня — сам такое выпьешь!»
—И несчастье, и страх,
И идей наших крах
Я отводил!
Твой успех, твой талант
В сеть корысти и зла вдруг угодил!
К благоразумью твоему
Тебя зову!
Орк видел, как отец учил его уму-разуму, понимал, что эта неубиваемая тварь пришла снова и сейчас воздаст за всё. От него не спрятаться! А он ведь теперь скажет всем, кого сам облапошил, что это сынок виноват! Всё свалит!
— Чтоб помочь тебе встать,
Повзрослеть, разорвать
Порочный круг,
Буду тенью в жару,
В темноте ярким светом стану вдруг.
Как трудно мне сейчас молчать!
Готов кричать!
Вопль ужаса вырвался из груди, единственная мысль полностью завладела рассудком — он пришёл, они придут!
Аклариквет почувствовал усталость, однако знал — надо дожать. Добрые слова про родителя сталкивались в душе орка с чудовищными воспоминаниями, словно две армии, которые безжалостно рубили друг друга, и менестрель знал — его войско сильнее. Скоро будет полная победа.
Они придут! Он придёт!
— Пока не примет нас земля,
Ошибки дети повторят
Их отцов.
Безумства станут совершать,
Пить искушений сладкий яд
Будут вновь,
Не слыша зов отцов!
Орк тихо и жалобно завыл, бессмысленный взгляд уставился в потолок камеры. Ошарашенные охранники переглянулись, и Аклариквет понял: эти Нолдор никогда не принимали его всерьёз, не верили в силу музыки простого купленного певца. Что ж, настало время откровений.
— Пока не примет нас земля, мы в силах что-то поменять,
Обняв своих отцов!
Пленник уткнулся в солому, заскулил.
— Тебе нужна помощь и защита, — сказал Аклариквет, ненавидя то ли себя, то ли Моргота, то ли себя в образе Моргота, то ли вообще всех. — Мы отпустим тебя и дадим охрану. Пусть добрые воины защищают тебя. От твоего отца.
Орк вскочил, упал на колени перед менестрелем и начал целовать его сапоги. Безумный взгляд был абсолютно пустым, речь стала совсем невнятной.
Стражники снова переглянулись.
— Где охрана для несчастного? — спросил певец. — Пусть проводят домой.
Пленника подняли на ноги, и тот совершенно покорно пошёл, глупо улыбаясь и напевая что-то про отца.
Выйдя из камеры следом, Аклариквет закрыл глаза и бессильно прислонился к холодной стене.
«Хорошо, что мои родители никогда не узнают, во что я превратился», — подумалось певцу, отчаяние обожгло глаза.
— Я — менестрель верховного нолдорана, — прошептал певец, — и неважно, что это означает. Неважно. Неважно!
Примечание к части
Песня из мюзикла "Моцарт" "Письмо отца".
Нельзя отдавать лучшее войско
На плохо отёсанный деревянный стол, заставленный небрежно сделанными глиняными чашами со сколами по краям, обрушился массивный, покрытый шрамами кулак.
— Я сказал — мой выигрыш!
Орки, люди и полуорки, собравшиеся в одном кабаке, поначалу попытались просто выпить и поиграть в кости, но довольно быстро получилось, как обычно.
— Нет мой! — заорал на орка полуорк, сгребая фишки из костей какого-то ценного древнего существа, хотя больше было похоже, что это останки вполне современной собаки.
Двое очень пьяных игроков попытались присоединиться к начинавшейся потасовке, но, вставая с лавки, перевернули стол. Фишки перемешались и рассыпались, понять, где чьи, стало невозможно. Выпивка разлилась. На мгновение повисла тишина, а потом послышались дикие вопли, грохот, лязг и удары.
Хозяин кабака лениво взглянул на привычное зрелище, на всякий случай спрятался в погреб, зная, что охрана быстро разберётся с особо буйными гостями.
Крики и правда продолжались недолго, сменившись руганью и возмущённым нежеланием уходить на улицу. В конце концов драка переместилась к дороге, ведущей в сторону угольной шахты, а в кабаке снова мирно зазвучали голоса уставших трудяг и их погонял.
Хозяин выбрался из погреба, налил охране настойки, чтобы ребята смогли повеселиться этой ночью с девочками.
— Мы — алкарим, — повысил голос один из посетителей, и охрана снова напряглась. — Нечего тут в орков тыкать! Мы все один народ. Братья, ясно?
— Да пошёл ты! — отмахнулся человек, полусонно оперевшись щекой на руку. — Достали. Алкарим, алкарим! А ты знаешь, что ни одного командира-человека в армии не будет? Я не про Восточный Фронт. Я про наш, южный. Ты знаешь, что даже полуорков не будет? Только ваше племя!
— И чё? — отозвался из-под стола только что храпевший орк.
— Сколько можно об одном языки чесать? — вздохнул хозяин кабака — тоже орк по происхождению. — Когда ещё эта война будет? Может, и не будет, а у вас зады уже трясутся, да дырки сжимаются.
Около стойки возник человек, похожий на вернувшегося с востока бойца. Домой, видать, отпустили.
— Чё за война-то? — спросил он орка. Судя по речи, точно с фронта Фанкиля.
— Да тычок дрочёный её долбил! — отмахнулся хозяин кабака, взял за выпивку оплату в виде коробочки соли и налил большой кубок крепкого пойла, обжигавшего язык. — Огненные, тип, кого-то из домов прям на фронт тащут, но у нас пока тихо.
— Тычок дрочёный, — зло бросил человек, осматриваясь.
Голубые глаза смотрели внимательно, орк почувствовал неприязнь — что этому типу тут надо?
— Слышь, приятель, — продолжил чужак, — пока я, значит, там червей всяких давил, моё семейство куда-т свалило, тычок их знает, куда. В армию я возвращаться не хочу — надолбился на всю оставшуюся жизнь. Тихо, гришь, тут? Я слышал, шахта рядом. Где? Поеду на работку туда. Смотрители ж всегда нужны.
«Вот почему он мне не нравится! — несколько иными словами догадался хозяин кабака. — Тюремщик долбанный!»
— Вон, — показал он человеку троих в хлам пьяных мужиков, — эти оттуда. Завтра как раз едут обратно.
— За мной должок, — поблагодарил чужак и пересел ближе к трудягам с шахты, которые этого даже не заметили.
***
Быстро поняв, что говорить с перепившимися орками сейчас не выйдет, разведчик из отряда Мараха, которому, в отличие от эльфов, особенно валинорских, не составило труда затеряться среди местного населения Дор-Даэделот, вышел на улицу справить малую нужду, желательно прямо на дорогу, чтобы не вызывать подозрений.
Пока всё шло гладко: да, светловолосый голубоглазый человек в этих краях был редкостью, однако на востоке такие люди встречались относительно часто, поэтому подозрений внешность не вызывала. Поселившись вместе с лишившимся рассудка орком, который теперь искренне считал чужаков своей личной охраной, разведчики верховного нолдорана убедили соседей торговца в том, что прибыли временно на побывку и скоро вновь отправятся к Фанкилю.
Конечно, не обошлось без подкупа — воины Мараха делились выпивкой и помогали с охотой на странных свиноподобных существ, зато орки за это совсем не замечали ничего странного в каких-то неизвестно откуда взявшихся жильцах и на вопросы проезжавших мимо собратьев отвечали: «Эти ребята были тут всегда».
Начав отливать, мыча под нос нечто невнятное, разведчик вслушивался и всматривался, однако ничего необычного снова не происходило. Закончив дело и собравшись идти обратно в кабак, мужчина вдруг услышал громкий шёпот, переходивший в крик:
— Да я сам видел! На той стороне гор есть такие же, как мы! Там не только эльфы, ясно тебе?!
Разведчик напрягся, сделал вид, что решил передёрнуть, насмотревшись на орчих в кабаке.
Что этому типу известно? Он настучит кому-нибудь?
— И чё? — с трудом спросил пьяный мужчина с сединой и лысиной.
— Свалим — заживём нормально! Как люди!
— И чё?
— Там нет орков!
— И чё?!
Разведчик понял, что его даже не заметили, вернулся в кабак. Похоже, дела в землях Моргота обстоят интереснее, чем казалось поначалу.
— И чё?! — донеслось истошное с улицы, и пьяные гости кабака сразу погрустнели, притихли, начали хлебать. — И чё?!
— Да ничё, — процедил соплеменник Мараха, думая, как лучше поступить, когда приедет на шахту. Может быть, оттуда тоже многие хотят свалить?
— И чё?!
***
Холодный ветер качнул шторы, влетел в комнату, поиграл бумагами на столе. Зеленоглазка закрыла за собой дверь и посмотрела на больного мужчину, которому выделили роскошные, по меркам госпиталя, покои.
Провалившийся под лёд разведчик был в весьма плачевном состоянии, когда его только доставили в крепость: жар то накатывал, то отступал, несчастного лихорадило, то и дело душили приступы кашля, дыхание было сиплым и неровным. Однако, отоспавшись и отогревшись, молодой боец быстро пошёл на поправку.
Заварив травы, колдунья осторожно поставила графин на стол около постели, где спал разведчик, посмотрела на своего подопечного, которого в Барад Эйтель чествовали, словно победителя самого Моргота, и подумала, что вроде бы больной уже практически здоров, а сейчас притих, словно опять плохо себя чувствует.
Зеленоглазка подошла ближе.
И вдруг оказалась в постели, подмятая мужчиной, сильные руки сдавили бёдра, прижали к перине.
— О таких методах лечения я не слышала, — попыталась перевести в шутку неприятную ситуацию эльфийка.
— Я здоров, — томно улыбнулся воин, изо рта повеяло смесью трав и обычного человеческого запаха. — Расслабься, тебе понравится.
Зеленоглазка растерялась: не будучи уверенной, что этот незнакомец способен доставить ей удовольствие, колдунья, однако, не хотела раздувать скандал, зовя на помощь.
— А если не понравится? — попыталась всё же освободиться эльфийка, но мужчина был слишком силён.
— Не сомневайся, девочка.
«Девочка! — Зеленоглазка с трудом не расхохоталась. — Мне в сотню раз больше лет, чем тебе, мальчик!»
— Ладно, — эльфийка понадеялась, что никто не войдёт, — покажи, что ты умеешь, медвежонок.
Смертный самодовольно хмыкнул, горячие сильные руки полезли под платье.
— Нравится? — спросил мужчина, пробираясь пальцами между ног Зеленоглазки и на удивление нежно трогая чувствительную плоть, используя влагу из лона для более приятного скольжения.
— Для начала неплохо, — подмигнула эльфийка, удивляясь, что действительно всё оказалось лучше, чем она думала.
— А ты не верила.
Смертный скрылся под одеялом, залез под подол с головой, принялся работать языком.
Эльфийке было очень сложно отвлечься от понимания, что за существо сейчас пытается с ней совокупиться, не думать о неграмотных грязных диких Фирьяр, которые…
Память услужливо подкинула воспоминания из детства и юности, когда дева из рода Авари сама была неотёсанным лесным существом.
Пламя костра, шаман, сияние зачарованного огня, страшные чудовища вокруг…
Возбуждение вдруг разлилось по телу, заставило бедра и ягодицы напрячься, ноги сами собой широко раздвинулись. Мужчина сразу же среагировал и осторожно вошёл, двигаясь вперёд-назад по мере погружения. Руки надавили на груди, поиграли сосками, губы принялись целовать живот и шею.
Цветное зачарованное пламя. Звуки пугающего леса. Жарко от костра.
Наслаждение запульсировало, задрожало, эльфийка выдохнула и посмотрела на тут же закончившего дело неожиданного любовника.
— Давай ещё, — руки смертного снова придавили бёдра Зеленоглазки к постели. — Тебе ж понравилось?
«Нас точно кто-нибудь заметит», — обречённо подумала колдунья, однако поймала себя на мысли, что это уже неважно.
Продолжения действительно хотелось, потому что, как ни странно, произошедшее Зеленоглазке и правда понравилось. Главное, не представлять себе, как этот смертный будет хвастаться всему племени, что отдолбил эльфийку.
***
— Послушай, дядя Астальдо... — Алмарил оборвал фразу, оглянулся на закрывшуюся за вышедшим из кабинета воином Мараха дверь. Этому смертному скоро снова отправляться за Железные Горы, и, возможно, это дорога в один конец. Бесславный конец в безвестности. — Я знаю, что ты не хочешь лезть в дела отца, понимаю это прекрасно — сам такой же, но сейчас речь о важном деле. Ты видишь, куда ветер подул?
Финдекано многозначительно уткнулся в карты.
— Я понимаю, — начал злиться сын нолдорана Морифинвэ, — неважно, у кого слава, плевать, кто присвоит победу! Главное, что Моргот падёт. Но дядя…
Речь оборвалась, когда таргелионский принц вдруг вспомнил, как наделал глупостей в Белегосте, как поссорился с отцом, как…
— Хочешь, я поеду в Дор-Ломин и посмотрю, что там происходит? — спросил Алмарил гораздо тише.
Астальдо взглянул на родича так, словно собирался и его прогнать со своих земель.
— Для кого ты стараешься? — спросил вдруг сын верховного нолдорана. — Честно скажи.
— Химринг, — улыбнулся таргелионский принц. — Ты же знаешь.
Финдекано кивнул, давая понять, что согласен, но хочет остаться один.
Выйдя в коридор и оказавшись окружённым долетавшими со всех сторон голосами смертных и бессмертных, Алмарил покачал головой.
«Дурак ты, Астальдо! — злился про себя сын Морифинвэ. — Твои воины ничего не добились, сам ты даже червя морготового упустил! Нельзя отдавать сильное войско даже союзнику, даже отцу! Тем более отцу! Дурак!»
Решив, что сидеть в Крепости Исток более нет смысла, Алмарил принял решение отправляться в Дор-Ломин.
Рискованно? Да! Но уверенность, что каждый, вставший на пути Проклятого, падёт от безжалостного меча Рока Нолдор, заставила рассмеяться. Красиво придумал отец. Красиво продолжил сын. И это только начало.
Спасибо, целительница
Сперва сон был безмятежным, но потом начало накатывать то самое ощущение, которое Пойтар ненавидел — во время забытья тело наполнялось возбуждением, выхода которому не было и не могло быть. Невозможность даже самому доставить себе удовольствие нервировала днём, заставляя срываться по самым незначительным поводам, отдавалась резкой болью в паху, а ещё — в последнее время всё чаще ныла поясница. Тоже из-за этого, похоже.
Однако пока просто снился сон, в котором сбылась мечта. Несмотря на все ласки из видения, разрядки не происходило, и лучше было бы проснуться, пока не скрутило, но что-то заставляло хвататься за прекрасный образ, который вспоминался всё менее чётко, оставаясь при этом дорогим по-прежнему.
Прикосновения смешались с болью, и Пойтар проснулся. Отдышавшись и встав с постели, разбитый и разочарованный, мужчина посмотрел на оставленные в беспорядке записи на столе. Почесав щёку и подбородок, библиотекарь понял — пора бриться, но не было ни желания, ни сил. Глаза опухли, это чувствовалось и на ощупь, и просто тяжестью век, сердце билось неприятно часто. Руки тоже отекли — это случалось всё чаще, пальцы выглядели совсем некрасиво. Выпив только два глотка воды, чтобы ещё больше не заплыть, Пойтар с трудом, бóльшим, чем обычно, справил малую нужду и сел за записи, зная, что о завтраке можно не думать — нанявшиеся в помощники женщины всё сделают без напоминания. Хоть такая радость.
«Напишу три страницы, — стал составлять план на день библиотекарь, — умещу в них эпизод похищения прекрасной девы злым орком и мораль — девы должны сидеть дома, не показываясь чужим. До замужества — заботиться о кормильце-отце и братьях, а после замужества — о супруге и детях. Нечего гулять без дела! Потом устрою чтение истории перехода через льды — того эпизода, где великий король Финдарато Инголдо строил дороги через снежные пустыни. А после — пойду к лекарям. Что-то нехорошо мне в последнее время».
Завтрак принёс мальчишка — сын одной из поварих. Пойтар обычно не обращал внимания на этого юношу, но сейчас что-то заставило остановить взгляд на давно знакомом помощнике. Мальчик вырос и больше не выглядел ребёнком, изменились и его глаза.
— Господин, — улыбнулся юноша, и библиотекаря словно ударило молнией — пришло понимание, что именно смутило в давно знакомом собрате.
Услышав голос, уловив интонацию, Пойтар узнал себя. Того себя, которого так и не смог убить, даже искалечив.
— Вон отсюда! — заорал, вскочив с места, книжник. — Вон! Тебя бить надо, чтоб вышибить дурь! Не смей появляться мне на глаза! Проклятый искаженец! Ты что себе надумал?! Да чтоб ты сдох в канаве!
Юноша испугался, и Пойтар по глазам увидел, что прав — этот мальчишка сам знает, что искажён, боится быть раскрытым, а теперь, когда уважаемый человек всё понял, пытается решить, как быть дальше.
— Вон!
— Но, господин, я ничего не сделал! — попробовал извиниться сын поварихи.
Библиотекарь схватил кочергу и, хромая от боли в пояснице, со всей силы ударил юношу, попав по плечу и спине. Вскрикнув, тот бросился бежать, Пойтар, как мог быстро, поспешил следом, угрожая продолжить избиение.
— Вон отсюда, искаженец! Вон! Сдохни в канаве! Гоните его все! Гоните!
Не поняв, что случилось, помощники библиотекаря на всякий случай подчинились и выставили парня на улицу.
Хромая и тяжело опираясь на кочергу, книжник вернулся в комнату. Похоже, придётся отложить чтения и сразу идти к лекарям. Надо только попросить кого-нибудь, чтобы помогли доковылять до госпиталя.
***
На удивление, невовремя никто не вошёл, зато когда Зеленоглазка поправила платье и волосы, задумалась о том, какими травами протереть тело, чтобы избавиться от прилипшего запаха мужчины, в комнате возникли сразу трое знахарей, косившихся с плохо скрываемым любопытством. Особенно интересно было смертной женщине.
Сообщив, что больной уже здоров и больше не нуждается в лечении, колдунья поспешила домой, чтобы быстро принять ванну и обработать тело чем-нибудь с сильным свежим ароматом, хотя и понимала — такой запах ничем не перебить, и останется он надолго. Хорошо, что не навсегда!
Понимая, что это только кажется, будто все прохожие чувствуют оставшуюся после соития со смертным вонь, Зеленоглазка прибавила шагу, а потом пустилась бегом, мечтая только о тёплой приятно пахнущей воде.
***
Митриэль бросила снисходительный взгляд на тяжело дышавшего мужчину, который, поддерживаемый под руку собратом, с трудом сел на стул и болезненно сморщился, то и дело подвывая.
— Да-да, я вас слушаю, — скривилась валинорская знахарка, трогая закрывшую лицо вуаль, — говорите, что случилось.
Как только сопровождавший скорчившегося друга смертный заговорил, эльфийка демонстративно пошла к двери и едва не столкнулась с вернувшейся Зеленоглазкой, которая благоухала, словно закрытая теплица, полная цветов.
— Смотри, кто явился, — хмыкнула Митриэль, кивнув в сторону застонавшего больного. — Я бы его выгнала, но раз ты пришла, придётся посоветоваться.
Колдунья посмотрела в скрытые за чёрной тканью глаза, и валинорская знахарка прочитала во взгляде тёмной эльфийки понимание, осуждение и напоминание об оставшейся в прошлой жизни аналогичной ситуации, когда Митриэль отказалась помогать тому, кого презирала. Зеленоглазка наивно верила, что подруга пересмотрела своё поведение.
— Я тебе мешать не буду, — хмыкнула травница, поправила вуаль и вышла в коридор.
Колдунья подошла к столу и посмотрела на Пойтара. Мужчина выглядел очень плохо, и понять сразу, что делать, не представлялось возможным. Выслушав сбивчивый рассказ второго смертного о том, что произошло, стараясь не обращать внимание на ругань и стоны больного, колдунья дала Пойтару выпить отвар и стала осторожно натирать поясницу жгучим вязким маслом.
— Обещай мне, библиотекарь, — ласково заговорила эльфийка, видя, что угадала со снадобьем, — когда поправишься, напишешь историю о добрых лекарях, которые помогают всем нуждающимся, как бы ни было трудно это сделать. Пусть несчастные находятся далеко за горами и бурными реками, за опасными лесами, населёнными морготовыми тварями с ядовитыми клыками и вечно голодными волками, но отважные знахари преодолевают любые преграды, чтобы успеть вылечить каждого больного, какой бы ужасной ни была сразившая его хворь.
Пойтар не ответил — похоже, заснул.
— Я ему передам, — сказал мужчина, приведший своего учителя. — Такая история нужна всем. Спасибо, целительница.
Главное для Детей Эру
Полная румяная женщина с подобранными в пучок тёмно-русыми волосами, весело напевая, протёрла до блеска печную затворку, бросила тряпку к грязному белью, и помощница-сестра ловко подняла тяжёлый таз, понесла во двор. Новая чисто выстиранная тряпка затанцевала на полу, женщина залюбовалась производимым эффектом. Занимавшаяся готовкой седая сгорбившаяся, однако бодрая бабушка с очень важным видом поглядывала на учившуюся вышивать внучку, то и дело давая советы разной степени уместности. Девочка кивала и делала по-своему.
Домыв пол, женщина с пучком выглянула в окно:
— Баран! Белен! Домой!
Два черноволосых мальчишки нехотя оторвались от игры: вместе с ровесниками братья прыгали на одной ноге по нарисованным на земле кругам. Оступившиеся сразу выбывали, а победа доставалась тому, кто ни разу не потеряет равновесие.
— Ну ма-ам! — законючил старший. — Мы ещё не закончили!
— Бабушка приготовила обед! Быстро домой!
Белен, младший сын Беора, послушно прекратил игру и радостно бросился на зов матери, а Баран поплёлся медленно и неохотно, всем видом давая понять, что отказался бы и от обеда, и от ужина, если бы мог продолжить свои попрыгушки.
Беор, уставший после охоты, спал на печке, но поднявшие шум дети разбудили родителя и пришлось присоединиться к общей трапезе. Отец семейства решил воспользоваться полученными от нома Гуилина знаниями, касающимися воспитания сыновей, как было принято в самом Валиноре! Как же здорово, что друг нома Финдарато обучает племя не только загонять зверей и работать на полях!
— Рассказывайте, дети, как поиграли, — немного сонно заговорил Беор, проигнорировав замечание тёщи, что во время еды болтать нельзя.
— Я не играла! — гордо сообщила дочь и протянула пяльцы с начатой вышивкой-птицей. — Вот. Это будет салфетка!
— Умница, — похвалила мать, подавая хлеб, бабушка закивала.
— Я десять раз всех обыграл! — начал, как обычно, хвастаться Баран.
— Прямо-таки десять? — умилился отец.
Старшему сыну недавно исполнилось именно столько, цифра нравилась мальчику, поэтому он постоянно её повторял.
— Десять! — подтвердил Баран, снисходительно косясь на младшего брата.
— И Белена тоже обыгрываешь?
— Конечно! Он вечно мимо наступает!
Беор именно таких слов и ждал.
— Баран, — заговорил отец, цитируя, как запомнил, слова Халиндвэ, — если ты считаешь подвигом победу над слабыми, ты никогда не станешь достойным мужем. Брат на целых три года меньше тебя!
«Младшие дети отважнее старших, — говорил однажды лорд-охотник, когда рядом не было Гельмира, — безрассуднее в храбрости, потому что привыкли противостоять более взрослым братьям, которые не так сильны и умны, как отцы и деды, не кажутся недосягаемыми. В то время как всесилье родителей убивает в первенцах дух борьбы, старшие братья кажутся младшим уязвимыми, словно плохо обороняемая крепость, на них хочется нападать, чтобы самоутверждаться. Но во взрослой жизни это крайне опасная привычка, как на охоте, так и на войне: хищник и враг не пожалеют плохо вооружённого мужчину, не знающего тактики боя. Младших нужно учить пониманию, что бросаться на сильного противника необходимо подготовившись, а старших — что победа над слабым — не достижение».
— Да! — тут же воодушевился Белен. — Это нечестно!
— Вот именно, — гордо подняла бровь сестра, старавшаяся во всём копировать эльфиек, — честь — главное качество для любого из Детей Эру.
Мать и бабка пшикнули на девочку, чтобы не мешала отцу воспитывать сыновей.
— Она права, — Беор заулыбался своим мыслям: в возрасте своих детей он ещё не умел ни нормально разговаривать, ни одеваться, ни строить, ни охотиться. Дикарь Жуух не знал дивный прекрасный народ и вынужден был выживать в лесу. Зато его дети родились в эльфийском королевстве, где от красоты можно рассудка лишиться! Как же им повезло!
Баран притих. Вряд ли мальчик сразу же изменит поведение, однако по глазам ребёнка было понятно — слова родителя отозвались в сердце.
— Послезавтра я снова иду на охоту, — заговорил Беор после недолгого молчания, — сыновья пойдут со мной.
Жена и тёща не были рады затее, однако спорить не стали. Мужчине виднее, как растить мальчиков, тем более, в прошлые разы ребятне понравилось гулять по лесу. Особенно хорошо, если снова удастся пообщаться с номами — дивный народ лучше кого бы то ни было может научить детишек уму-разуму.
Алмарен был обречён
Пленный эльф безразлично посмотрел на небесный купол — единственную крышу своей тюрьмы-колодца. Ночной холод сейчас особенно сильно терзал измученное голодом и жаждой тело, но сердце грело понимание, что скоро наступят лучшие мгновения суток, когда уже не холодно, но ещё не жарко.
Холодно, жарко…
Нет, это совсем не те слова, которыми можно описать муки ночи и дня, однако выражений, достаточных для полного рассказа о мучениях, придумать не получалось уже давно. Способности мыслить ясно лишало бесконечное одиночество в проклятой башне без потолка, под палящим солнцем, ледяной луной, ливнями и снова солнцем и луной. Вынужденное невыносимое уединение редко сменялось появлением лишь на мгновение кого-то живого, бросавшего что-то пригодное в пищу.
Невыносимо! Невыносимо!
Хотелось бросаться на стены, но совсем не было сил, и мешали оковы.
Почему? Почему эльфы не смертны? Почему одним Эру дал этот величайший дар, а других обделил? Почему?!
Стало теплее, небесный купол посветлел. Постепенно дрожь перестала колотить иссушенное тело, и навалилось спасительное забытье.
***
— А ну пошли! Чево развалился?!
За волосы потянули с такой силой, что едва не сняли скальп. Эльф, сквозь сон не сразу понявший, что происходит, подумал: если сейчас его снова начнёт допрашивать Фанкиль, надо будет сделать всё что угодно, лишь бы больше никогда не вернуться в этот ненавистный колодец.
Тюремщики подняли пленника на ноги, но стоять тот не мог, пришлось волочить. Обдирая о камни ноги, шагать которыми не получалось, эльф сдавленно застонал, снова и снова проваливаясь в забытье, поскольку даже такое обращение было намного лучше пребывания в башне-колодце под палящим солнцем или ледяной сыростью ночи.
Порой стражники пинали или встряхивали свою ношу, и это на мгновение возвращало к реальности, однако тут же снова измученный эльф засыпал, не осознавая этого, видя продолжение страшной измотавшей до полусмерти действительности.
Падение на пол разбило забытье, боль от удара заставила съёжиться.
— Я всё скажу, — прошептал пленник, понимая, что конечная цель пути достигнута. — Только не обратно! Прошу!
— Дайте ему воды. Умойте. Усадите удобно.
Голос Фанкиля был удивительно спокойным и серьёзным.
Прохладная влага коснулась лица, обезумевший от жажды эльф начал судорожно облизывать потрескавшиеся искусанные губы, ко рту прислонили бокал. Дрожа от невыносимого желания пить, пленник едва не захлебнулся, жадно глотая воду, не чувствуя насыщения и плача от неожиданного счастья.
Воды так много! Она такая вкусная! Чистая! Можно выпить всю!
— Тебе лучше? — спросил Фанкиль, которого было уже видно практически чётко, хоть и сквозь слёзы.
— Да, — закивал пленник, не заметив, как оказался на стуле. Мягком стуле! — Да! Спасибо! Я всё скажу! Только не в колодец!
— Молчи! Пока что, — силуэт Майя стал хорошо различим: лунные волосы, белые одежды, глаза — тёмные впадины. — Ты нужен мне. Пришло твоё время. Ешь.
Только сейчас эльф понял, что сидит за столом, а перед ним — тарелка с хлебом, который не извалян в грязи, не чёрствый или плесневелый, но свежий и ароматный.
Снова зарыдав и вцепившись в еду, пленный краем уха услышал приказ своего мучителя, адресованный кому-то рядом:
— Не сметь смеяться!
Некогда гордый и высокомерный эльф сейчас уже не помнил себя прежнего, не боялся выглядеть жалко — он просто очень хотел есть. Неописуемое блаженство накрыло лишавшей рассудка волной, мысли невольно хватались за мгновения счастья, однако пища неминуемо кончалась, и даже крошки с тарелки в конце концов исчезли. Перед вновь расплакавшимся пленником появилась карта, поначалу показавшаяся совершенно незнакомой.
— Мне потребуется твоя помощь, — сказал Фанкиль, меняя цвет волос на огненный, становясь подобием своих любимых смерчей над полыхающими лесами, — Моргот недоволен тем, что с моей земли кто-то вторгается в Белерианд.
Эльф не среагировал на именования, принятые во вражеских для прислужников Чёрного Врага территориях — всё ещё плакал и искал глазами хлебные крошки.
Жестом приказав слугам поставить новую порцию еды и воды, Майя внимательно проследил, чтобы пленному стало лучше и заговорил снова:
— Я уже пытался объяснить тебе, что хочу быть независимым от Моргота и делаю всё, что могу для достижения своей цели.
Едва заметный жест — и тощее тело эльфа в истлевших грязных лохмотьях укрыли мягким уютным одеялом, тем самым вновь заставив несчастного рыдать.
— Дайте ему глоток вина, — терпеливо произнёс Фанкиль и, дождавшись исполнения приказа и удостоверившись, что узник немного справился с собой, продолжил беседу о деле: — Всё это время я держал тебя в башне, ожидая момента, когда ты понадобишься. Этот день настал. Как я уже говорил, Моргот мне хозяин, но не отец и не брат, а владыка, господство которого меня не устраивает. Я хочу свободы, но пока недостаточно силён для этого. Постепенно я воплощу свою мечту, однако пока есть причины подчиняться Морготу, поэтому я обязан исполнить его приказ.
Изящные руки с длинными тонкими пальцами, украшенные ажурными кольцами и браслетами, легли на расстеленную на столе карту.
— С моих земель в Белерианд пришло подкрепление. Я скажу тебе, чем это плохо: скоро будет война, масштабы которой превзойдут все прошлые сражения, не считая, конечно, битв Айнур между собой. Чтобы ты понимал нашу силу и не думал, будто перед тобой просто эльф-чародей, я покажу тебе кое-что.
Майя обошёл стол, тронул кончиками пальцев виски сжавшегося в ужасе пленника и посмотрел в глаза эльфа. Пламя, переменчиво-цветное, полилось из зрачков Фанкиля, проникло в голову вскрикнувшего от страха узника.
И вместо зала с колоннами и открытой террасой возникла звёздная бездна, освещённая двумя исполинскими огнями.
«Как вы собираетесь сосуществовать в этом? — прозвучала музыка, от которой, казалось, вот-вот полопаются изнутри органы и мозг, вытекут глаза и рассыпятся крошевом кости. — Ваши Темы уничтожат друг друга! Вы вечно будете конфликтовать, мешая звучанию тех, кто рядом! Арда задавит вас! Вам здесь станет тесно! Вы либо угаснете как Творцы, либо тоже пойдёте по пути разрушения ранее созданного. Зачем вам этот кусок камня? Он слишком мал для нас, а расти не способен».
Раздираемый чудовищной силы музыкой изнутри, эльф съёжился, застонал, и Фанкиль ослабил чары.
— Понимаешь теперь, против кого воюешь? — без какой-либо насмешки спросил Майя. — Прочувствовал?
Пленник закивал, судорожно дыша и срываясь на стоны.
Звёздный купол разверзся, твердь содрогнулась.
«Я отдаю тебе власть,
Я отдаю тебе трон, — запели низвергнувшиеся языки пламени, — твоя война началась,
И Алмарен обречён.
Разрушен Арды остов,
Ветра меж стылых камней.
Реальность худших из снов,
И я дарю тебя ей.
Здесь преломляется свет,
В реке не воды, а яд,
Ты не исправишь куплет
И не вернёшься назад.
Не вплавь иди, не в обход,
Не жди подмоги извне,
Погоня мчится вперёд,
Вслед уходящей весне!
Ты не гений, Манвэ, хоть и мнишь себя таковым! Уничтожь Арду! Освободись!»
— Страшно, правда? — на фоне рушащегося осколками мира поучительно заговорил Фанкиль, и не согласиться было невозможно.
Да, страшно. Очень страшно.
— Вы, эльфы, ничего не можете противопоставить Творцам. Пойми это и осознай своё место на этой войне, раз уж сунулся.
— Я не сам! — простонал эльф, потеряв ощущение опоры и понимания, где находится, чувствуя лишь бесконтрольное парение в пустоте в эпицентре катастрофы. — Меня заставили!
— Знаю. Но пути назад уже нет.
Ледяной ветер снёс языки пламени, и огонь слегка отступил.
И в этот момент, утопая в фальшивой, однако прекрасной диссонансной мелодии, дивной в своём уродстве, пленник Фанкиля смог увидеть легендарный Алмарен.
Вопреки рассказам тех, кто не был в этом историческом месте, древние земли не являлись чем-то неописуемо прекрасным, однако в своей первозданной простоте пейзажи завораживали чистотой и безмятежностью мира, искажённого и больного, но пока не ощутившего это. Не проявившего.
«И это всё, на что способны великие Творцы? — поинтересовалась Тема, жаждавшая разрушения, накапливавшая силу. — Это вершина вашего мастерства? Вы ведь сами всем этим недовольны. Создав одно, вы приобрели опыт и теперь можете лучше, но увы… Негде!»
Холодная музыка ветра зарыдала дождём, остужая раскалившийся воздух.
«Хор Творца иссяк, — слёзы, рождаясь в пустоте, собрались в мощные потоки, противостоявшие Теме Разрушения, в них ощутилась смерть, — и вокруг меня пустыня,
Звон звёзд гонит прочь мрак,
В Бездну канет твоё имя.
Я здесь, я нигде,
Но слезами боль не хлынет.
Будь свят, скорбный удел,
Воссияет моё имя!
Ни ветры, ни тьма —
Кто вспомнит тебя?»
Пламя заколебалось.
«Ты не услышал меня, — затрепетал огонь, и вокруг начали вспыхивать пылающие столпы. — Ко мне присоединяются те творцы земной тверди, что осознали: Арда замкнута, это тюрьма! В ней придётся сосуществовать Музыке Несовместимой! Вода медленно уничтожает металл, огонь сжигает плоть живых созданий, а реки тушат пламя, которое их иссушает. Оставшись в Арде, мы будем вынуждены воевать или стать жалким подобием собственного могущества, пустым и бесполезным. Услышь меня и уничтожь это плоское недоразумение!»
— Мы ушли от Вала Ауле, — заговорил Фанкиль, изучающе смотря на эльфа, — потому что он принял ограниченность Арды, согласился запереть инициативу Творения в клеть необходимого минимума.
Необходимый минимум. Да! Именно таким был Алмарен. Такой была Весна Арды. Два исполинских факела на высоченных горах с крутыми склонами, поля, равнины, рощи, реки и озёра — просто, красиво, первозданно. Единообразно.
«Ты согласен, что Арда обречена, — рассмеялась Тема Разрушения, — поэтому создаёшь без усердия!»
«Сын небесных сфер,
Здесь есть рыбы, птицы, звери.
Ты так грозен и смел!
Вместе Ардой овладеем, — пошла на компромисс Холодная Тема. — Ты мне поклонись —
И получишь все богатства,
Власть — мне вне всех границ,
Для тебя — поддержка братства».
«Мне не нужна Арда, если правишь здесь ты!» — громыхнули раскаты, и земля сотряслась до основания под страшные оглушающе-воющие звуки рушащихся гор.
«Гроза накрыла Алмарен и правит им
В звучащей Теме Разрушения.
Во всплесках плети молний чёрный лик земли
Не спит, и с ним не сплю и я.
Я поднимусь на горы, к ледяным ветрам,
Омою скалы в тучах грозовых.
Я слышу голос неба — он зовёт меня.
Внимаю я раскатам громовым.
И зовёт меня голос неба,
И влечёт меня молний блеск.
В прах обратят быль и небыль,
Мне укажет путь глас небес».
Музыка звучала чудовищно-прекрасным многоголосьем, которое внезапно стихло и удалилось, а рядом послышалась напевная речь Фанкиля, продолжавшего Тему давней катастрофы:
— Гроза сиянье молний даст моим глазам,
Подарит пламя сердцу моему,
Хочу средь тьмы и света миру рассказать,
Как песню голоса небес пою.
Гроза весь мир накрыла, завладела им,
Всё разрушительней день ото дня.
Во всплесках плети молний чёрный лик земли
Не спит, и с ним не сплю и я.
Огонь в глазах Майя стал холодным.
— Моргот обещал нам свободу от Арды, — заговорил Фанкиль своим обычным голосом, — уповая на то, что жалких амбиций Манвэ хватило лишь на то, чтобы уцепиться за корону короля ничтожного искажённого куска материи. И мы разрушили Альмарен, однако чтобы уничтожить всю Арду сил не хватило — нужно было единое решение всех Творцов, которого достичь не удалось. Ниенна залила слезами раны мира, существование жалкого блюдца продолжилось. И тогда Моргот поступил так же, как Манвэ — вцепился в трон ничтожного искажённого куска материи. Печально, правда?
Эльфу было всё равно. От многолетнего заточения, бесконечного мучения и внезапно свалившегося осознания силы Айнур разум окончательно закрылся от понимания происходящего, лишив способности и мыслить, и чувствовать.
— Увы, я слишком слаб, чтобы в одиночку уйти из Арды и создать что-то своё, однако отделиться от Моргота смогу, — продолжал рассуждать Фанкиль, — но пока я должен делать вид, будто являюсь верным другом Морготу, поэтому обязан исполнить его волю. Посмотри на карту.
Пленник опустил бессмысленный взгляд на разложенный лист бумаги, не понимая, что на нём изображено.
— Ты будешь мне помогать, а я больше никогда не посажу тебя в крепость. В колодец.
Колодец! Да! Никогда больше в колодец!
— Спасибо, — снова чуть не заплакал эльф, уцепившись за знакомое слово и частично вернувшись в реальность. — Я всё сделаю! Всё! Только не в колодец!
Примечание к части
Песни:
"Феникс" Ясвены
"Свет дневной иссяк" Сергея Маврина
"Голос неба" из рок-оперы "Ангел мести"
Человек умрёт, но не его идеи
— Я назову его Айкалотэ и буду защищать Дортонион вместе с тобой, папа, — выставив напоказ копьё, сказал Арагарон, с вызовом ожидая реакции родителя.
Все собравшиеся в зале заулыбались, а Эльдалотэ сделала вид, будто совсем не имеет к подобному именованию отношения.
— «Аэглос» — запишут Синдар, — пояснила леди-летописец, — цветок, защищённый шипами. Это оружие обязательно войдёт в историю.
Ангарато тяжело вздохнул.
— Да, — согласился он, косясь на ухмылявшегося брата, — меня не надо оберегать, сам справлюсь.
— Великий герой Арагарон Дортонионский войдёт в легенды бесстрашным воином, сражавшим рабов Моргота одним своим пламенным взором, — провозгласила Эльдалотэ, словно репетируя публичное выступление. — Орки в ужасе бежали от него, а некоторые падали замертво, сражённые белым огнём мести, вспыхивавшем в сердце героя во время боя.
— Белым огнём, из которого рождены звёзды, — мечтательно произнёс Финдарато. — Арагарон — воплощение света творений любимой нами Элентари. Подтверди мои слова, Эдрахиль.
Слуга покорно и восхищённо подтвердил.
Все прекрасно понимали, почему леди так себя ведёт: после побега Вирессэ Арагарон начал угасать, и для матери это стало катастрофой. Эльдалотэ не могла бесконечно мстить непосредственно обидчику, поэтому делала для сына всё, что получалось, порой поступая странно и не слишком красиво. Например, как сейчас. Однако кто станет спорить с несчастной матерью, в руках которой летопись целого мира или хотя бы одного королевства?
— Слава Арагарону, сияющему светом звёзд! — провозгласил Халиндвэ, по взгляду которого было видно, что лорд хочет поговорить о более насущных проблемах. — Я хочу поинтересоваться: вы тоже заметили, что у смертных рождаются дефективные дети, если мать и отец — родственники? Ауриэль, беседуя и обучая женщин, обратила внимание на такую закономерность.
— Что за новая беда? — устало хлопнул себя по лбу Айканаро, оторвавшись от созерцания копья, названного в свою честь.
— Беда заключается в том, — встал из-за стола Финдарато и начал расхаживать по залу, будто под медленную плавную музыку, — что раньше люди не такревностно относились к качеству жизни и своего потомства, но теперь, глядя на нас, начали оценивать себя иначе. Но они не понимают главного: Фирьяр никогда не станут Народом Звёзд, могут лишь пытаться приблизиться к нам, только способны ли? Да, близкородственная связь для Младших опасна рождением больных детей, но почему им вообще приходит в голову брать в жёны дочерей или сестёр?! Жену ведь любят совсем не так, как мать! Это совсем иные отношения! К сестре, с которой вместе растёшь, никогда не возникнет влечения! Вот скажите мне, мудрые Эльдар, можно ли вложить такое понимание в головы существ, для которых нет разницы, в чьё лоно проникать?
— Бывает так, что с сестрой не был знаком до взрослого возраста, — пожала плечами Эльдалотэ.
— Это исключение, прекрасная леди, — улыбнулся король, однако глаза горели злобой. — Чтобы разобраться в подобных вопросах, нужно понять, что именно не так с человеческой моралью!
— Её нет? — предположил Айканаро, многозначительно посмотрев на кузена. — Пора напомнить о стихах, которые мне присылали?
Ангарато сдержанно рассмеялся, Эльдалотэ смутилась.
— Я рассказал Беору сказку, — проигнорировал Финдарато, — вы ведь знаете, что в его семье есть дети обоих полов? Мне мерзко думать, что его жена может начать с сыновьями… Неважно, вы поняли, а я продолжать не хочу. Я рассказал сказку о том, что его род избран Творцом, что Беор из рода кого-то особенного — у них в племени была легенда про это — как крупный самородный алмаз, которому суждено рассыпаться мириадами крошечных бриллиантов-звёзд, украсив будущую Арду. Но Моргот проклял даже его… хм… семя, поэтому если однажды рассеянные алмазы рода Беора воссоединятся, родится крупный самоцвет, прекрасный и необычный, он будет сиять новым светочем над миром, однако тень проклятья усилится в нём многократно, и прекрасный самоцвет уничтожит всё, к чему прикоснётся даже нечаянно. Всё, что он полюбит, рассыпется прахом, и даже нетленное истает весенним снегом.
— Уверен, — с трудом сдержал смех Айканаро, — твой друг Беор ничего не понял.
— Я объяснил, — укоризненно покосился на лорда король. — Доступно. К тому же мой дорогой оруженосец Эдрахиль подтвердит, что я очень понятно выражаю мысли, даже для дикарей, да, Эдрахиль?
Арагарон напрягся, устав от бессмысленного и совершенно не смешного фарса.
— Ты понимаешь, в чём заключается проблема, владыка? — Айканаро как бы шутливо толкнул в плечо племянника, намекая, что не стоит выражать недовольство, по крайней мере сейчас и прямо здесь.
— Понимаю, — кивнул Финдарато, продолжая ходить по залу, — я не смогу каждому смертному красиво наврать. Но рассчитываю, что за меня это сделают другие. Увы, бессмысленно надеяться на озарение, которое постигнет разом всех Младших, одарив их пониманием, что жена — это жена, подруга — подруга, сестра — сестра, дочь — дочь, а не все эти женщины — жёны.
— Какой кошмар, — схватилась за голову Эльдалотэ. — Простите, лорды и леди.
Спешно встав из-за стола, супруга Ангарато стрелой вылетела за дверь, даже не попытавшись открыть её осторожно или подождать, когда это сделают слуги.
— Зря прекрасная леди ушла, — остановился, наконец, Инголдо, — я как раз хотел начать обсуждать более приятные темы.
— Приятные? — зная суть вопроса, переспросил Айканаро.
— Пожалуй, да, — кивнул король. — В такие моменты, войны мне кажутся менее отвратительными, чем мир, в котором есть место подобным существам. Ох, я неверно выразился! Не существам, но подобному их поведению. Но мы ведь это исправим, да, мои мудрые сородичи?
— Да, — привычно согласился Эдрахиль, остальные же деликатно промолчали.
***
Нолофинвэ сидел на троне совершенно неподвижно, постепенно бледнея. Никто из советников не спешил нарушать молчание, ожидая разрешения говорить, однако единственными звуками, которым позволили доноситься, было пение струн арфы Аклариквета.
Сколько раз приходилось бояться за свою жизнь? Уже и не сосчитать да и не вспомнить каждый эпизод. Только самый первый не забыть никогда — приставленный к груди меч разъярённого Феанаро Куруфинвэ, проклятого полубрата, не дававшего жизни второй — Второй! — семье отца.
Была ли та угроза настоящей? Тогда, в далёком мирном Тирионе было страшно обдумывать это. Разум заставлял пытаться повернуть ситуацию себе на пользу, не анализируя, и это, надо сказать, удалось. А теперь…
Теперь никто не бросался на верховного нолдорана с оружием, не кричал и не прогонял из дворца. Единственное, что произошло: прилетело известие о том, что Моргот готовится к войне и делает это уже давно.
Почему вроде бы очевидные слова, подтверждённые разведкой, прозвучали настолько страшно?
Вспомнилось расставание с женой; остро, до пронизывающей боли ощутилась тоска по дому и любви, которую совсем не ценил. Да, в Амане многое было «не так», но ведь в Средиземье «не так» абсолютно всё! Почему понимание этого пришло только вместе с обессиливающим страхом, лишившим способности говорить с собственными советниками?
«Анайрэ, — мысль унеслась далеко за море, — прости меня».
Стало холодно, словно в подземелье.
Что если Моргот победит? Он тогда захватит короля своих врагов в плен и… Сделает его орком? Или повесит за руку на скалу?
Содрогнувшись от разыгравшегося воображения, верховный нолдоран заставил себя встряхнуться и посмотреть на портрет отца.
Как живой…
— Моргот готовится к войне, — повторил вслух Нолофинвэ, постепенно фокусируя взгляд на Ранионе и Аралкарионе. — Мы тоже должны готовиться. Потребуйте подробные отчёты со всех рубежей, понятно?! Границы должны быть защищены! Однако этого мало. Нужно больше сведений! Посылайте новые отряды! И пусть не допускают ошибок Мараха! Никаких стычек с местными! Всем всё ясно?
Воины кивнули, молча встали и вышли, воцарилось молчание, и только музыка продолжала звучать.
Тихая, неуверенная, напуганная. И совсем не красивая.
***
Когда Зеленоглазке сказали, что к ней пришёл гость, колдунья не поняла, о ком именно речь. Зато как только открылась дверь, эльфийка растерялась и смутилась.
— Привет, — сказал постаревший осунувшийся мужчина, полысевший и седой, с морщинистым желтоватым лицом, — это я.
Неосознанно поправив причёску и платье, Зеленоглазка неестественно зажато встала со стула, попыталась улыбнуться, не зная, что делать. Опять придётся с этим ложиться в постель?!
— Э-эх, — всё поняв по взгляду, отмахнулся смертный, — я уже всё, не то, что тогда! Уже всё. Я так, поговорить пришёл. Увидеться. Может, напоследок, Моргот его знает.
Окончательно растерявшись, так и не решив, что было бы проще: молча получить сомнительное удовольствие или беседовать, не понимая, как себя вести, эльфийка налила в две чашки ягодный отвар.
— Мне б чего покрепче, — хрипловато хмыкнул мужчина, — есть?
С улыбкой покачав головой, колдунья достала вино.
— Вот! — обрадовался смертный. — Другое дело!
Выпив сразу целый бокал, старый воин крякнул и довольно вытер кулаком морщинистый рот.
— Донесения эти, — начал говорить мужчина, любуясь эльфийкой, словно всё ещё был способен на игры в постели, — которые мы всем отрядом корольку твоему корябали, это всё стручок дрочёный, как орки говорят. Не напишешь же этому твоему Голфину, что мы все жопы отморозили на этом долбучем севере! А оркам там чудно живётся!
По-хозяйски взяв вино, налив себе и выпив, разведчик снова довольно крякнул.
— Поселились мы, значица, у того чудилы, которому ваш певец последние мозги своротил. Сказать чесна, он так поёт, что любому своротит. Не люблю я таких, держись от него подальше!
Зеленоглазка заулыбалась.
— Что? Нравится он тебе? Да брось, девочка! Гад он конченный! Найди мужика нормального.
— Хорошо, как скажешь, — рассмеялась эльфийка, отпила вино.
— Не будет нормальный мужик в чужой башке копаться!
— Да, ты прав, — закивала Зеленоглазка. — Не мужское это дело.
— Вот! Правильно говоришь. Так вот, стали мы у этого морготова чудилы жить. Пришлось всем соседям дома построить, чтоб нас не сдали! Но зато мы теперь поняли: селиться у Моргота на окраине может кто угодно, главное, местных поить-кормить-одевать. И хоть целыми днями хвалу Голфину пой, тебе ещё и подпоют и гусли принесут. Но мы-т не жить пришли. Нам пришлось вглубь сунуться. И вот тут началось! На угольной шахте, которая там ближайшая, все главари, смотрители эти долбаные, они за места свои боятся очень. Пока они в шахте главные, им всё можно: и бить, и калечить, и сношать кого захочется, а потеряют власть… Сама понимаешь, тогда будут сношать и калечить уже их. И когда мы на шахту сунулись, нам сразу дали понять, что наши жопы тут лишние. Ну мы такие: «Да не вопрос, лишние, так лишние. А где не лишние?» На войну, грят, топайте. Вон, кнутодолбы, грят, армию собирают. Ну, мы с ребятами не дураки, спрашиваем: «На какую, долбаный стручок, войну? Мы ток с восточного фронта!» А те такие: «Да имели мы ваш долбаный восточный фронт и в хвост, и в гриву, и в уши, и в ноздри! Южный собирается! Южный! Валите туда!» Тут мы и смекнули, что дело жареным пахнет, отправили донесение Голфину, а тот такой: «Давайте подробнее!» Ну подробнее, так подробнее. Убедили мы чокнутого орка, что надо на север переехать, потому что там уж точно безопасно, никто его не знает и эльфохрены не потребует.
— Что? — Зеленоглазка расхохоталась.
— Ну хрены. Эльфов. Торгует он ими, чё непонятного? Уговорили его, значит, уехали, а там! Долбаный стручок! В общем, там темнотища, мороз, туман чёрный вонючий, пыль чёрная везде оседает. Дышать невозможно. А эти живут! У нас двое сразу заболели, мы их домой отправили. Оказалось, там на севере всё самое главное и происходит, и правда кто-то к войне готовится. Ну мы быстрей карты рисовать, где какие кузни, шахты, посёлки. Поняли, кто такие кнутодолбы или долбокнуты: это такие огненные гады с плетями — прислужники Моргота этого. Вот они сразу на нас стали косо смотреть, но мы такие: ничё не знаем, местные мы, вот этот орк подтвердит. Однако что-то этим гадам не понравилось, а орки-надсмотрщики над рабами в кузницах тут же выслужиться решили, собрали толпу и на нас. Марах тогда мне и дружку моему отдал все наши записи и сказал бежать обратно, чтоб донести хоть что-то до короля. Пожелал нам удачи и с остальными вышел драться, чтоб внимание от нас отвлечь. Вот так.
Мужчина замолчал, выпил. Зеленоглазка подлила ему вина, отхлебнула.
— А у тебя что? — спросил разведчик, отмахнувшись.
— Да ничего особенного, — пожала плечами эльфийка, — как всегда.
Можно было бы, конечно, рассказать о недавней новости, потрясшей Барад Эйтель, однако колдунья была уверена: разведчик не поймёт или поймёт неправильно, а что-то объяснять не хотелось.
— Тогда, — мужчина тяжело поднялся, — пойду я. Ехать пора. Я ж семью давно не видел, мож, внуки выросли уже, а я и не в курсе.
— Счастливого пути, — улыбнулась Зеленоглазка.
— А тебе — счастливо оставаться, бессмертная.
Дверь закрылась. Решив, что лучше не задумываться над разговором, а продолжить работу, эльфийка взялась за записи и увидела подробно описанное течение болезни того, чья смерть стала на удивление важным событием в Крепости Исток. Какая злая ирония! Тот, кто уверял, будто лекари нужны только тем, кто сеет искажение, последние годы жизни не мог без помощи знахарей и дня. Смешно? Митриэль смеялась, припоминая выступления на площади, а Зеленоглазке было неприятно думать о том, что лекарства вновь оказались бессильны против воли Рока.
***
В библиотеке было непривычно тихо: все, кто жили в здании, молчали, либо говорили шёпотом, ходили осторожно, словно боясь спугнуть чуткую дичь.
В последнее время хозяин книгохранилища тяжело болел, редко выходил из дома, чтения проводил короткие и не регулярные, пускал к себе лишь двоих учеников, а ещё лекаря-мужчину, не позволяя женщинам даже приближаться к своей комнате.
Не желая слышать о возможной смерти, Пойтар ругал и проклинал знахаря, требуя чудодейственные снадобья, однако в последний день жизни вдруг позвал учеников и сказал, не вставая с постели, что библиотеку отдаёт им. Было много невнятных слов о том, что чтецы и книжники не должны жениться, потому что женщины не дадут мужчине творить и украшать мудростью мир, что лучше вообще не пускать этих нечистых существ даже во двор хранилища, и слушать истории им не положено, однако как этих искажённых тварей остановить, коли лезут вечно? Потом Пойтар попросил лекарства, выпил и заснул. Навсегда.
На похороны библиотекаря собралось небывалое количество Фирьяр — столько не приходило даже на площадь во время выступлений странного книжника. Стража крепости на всякий случай следила за порядком, однако ничего плохого не случилось, народ в молчании постоял и разошёлся.
А на следующее утро, когда ученики, ставшие новыми хозяевами библиотеки, разбирали разбросанные по столу записи, им на глаза попался красиво разрисованный узорами листок, на котором не было привычных историй о сказочной любви или поучительных слов о правильном образе жизни. Текст был путаным, однако оба наследника единогласно решили, что это главный труд в жизни учителя и повесили листок на стену в гостевом зале, вставив в красивую рамку, чтобы каждый приходящий слушать истории видел важнейшее завещание победившего тьму собрата:
«Славьте Народ, славьте —
Великий во все времена!
И славьте свою душу —
Великую во все времена!
Счастливый Народ живёт там,
Где люди сознательны
И мечтают о совершенном человеке,
Об истине, ведущей к избавлению от искажения
Ради людей, ради добра,
Ради братства человечества.
Идеи человека — единственное, что никогда не исчезнет,
И сквозь время потомки узнают прошлое.
Нет среди нас способного править миром —
Человек умрёт. Но не его идеи.
Счастливый Народ!
Мы идём сквозь время —
Счастливый Народ,
Победивший Искажение».
Примечание к части
Там в конце искажённый перевод песни «Happy nation» «Ace of Base»
Объединимся, ударим, победим!
— Алмарил? — Карнифинвэ отошёл от окна, удивлённо посмотрел на вошедшую Вирессэ. — Морифинвион?
— Да, — эльфийка заперла дверь и устроилась на постели. — Таргелионский принц. Прибыл из Барад Эйтель по поручению Финдекано Нолофинвиона.
Ночь постучалась в стекло крошечными льдинками, погода стремительно портилась, однако это не мешало каким-то весёлым гулякам распевать на площади песни о том, как прекрасно королевство Хитлум.
— Зачем он здесь? Вместо меня?
Глаза сына нолдорана Питьяфинвэ загорелись злобой. Вирессэ встала с кровати, обняла супруга и прижалась животом.
— Прошу, скажи мне правду.
— Никто не сможет заменить тебя, — промурлыкала эльфийка, пощекотав кончик носа мужа золотым локоном. — Алмарил здесь проездом. И мне удалось с ним поговорить. Если тебе есть, что передать лорду Маэдросу, это можно сделать.
Карнифинвэ опустил глаза.
— Послушай, — Вирессэ заговорила вполголоса, — я понимаю твоё состояние, но прошу — не сдавайся. Что бы ни было, не сдавайся! Нолофинвэ силён на своей территории, но шаг за границу — и всё! Его нигде не уважают, с ним не считаются. Он ни для кого не король и не авторитет, и то, что узурпатор держит тебя в заложниках, только ухудшает его положение. Уверяю тебя, ему придётся пересмотреть своё поведение, ты будешь свободен.
— Может, наплевать на всё и выходить? — принц посмотрел на дверь. — Гнать от себя стражу?
Вирессэ задумалась. Да, вероятно, это бы подняло дух возлюбленного, однако, чего может стоить такая краткосрочная победа? Усиления охраны? Заточения в подвале? Может, и ей самой больше не удастся никуда выйти? Нет, риск однозначно не оправдан.
— Не нужно, — рука эльфийки провела по скуле Карнифинвэ, пальцы игриво тронули губы, — просто напиши лорду Маэдросу письмо, а я его передам Алмарилу.
Нолдорский принц видел: жене нравится происходящее, её захватил азарт. От этого становилось ещё больнее — быть в этой игре жертвой и безучастно наблюдать, как все вокруг делают историю Белерианда, складывая камень к камню, записывая строку за строкой, было невыносимо. Как же так вышло? Почему?
А теперь появился этот Алмарил. Карнифинвэ запомнил сына таргелионского нолдорана по громким словам о несправедливости в Химринге, вызвавшим непримиримый протест в сердце, а потом…
Потом был бой с тем ужасным огнедышащим монстром, когда Алмарил бросился, сломя голову, в самое пекло и едва не погиб, зато потом возомнил себя героем. И теперь этот эльф здесь: свободный, увенчанный славой, исполняющий поручение лорда Маэдроса, прикрываясь принцем Финдекано, словно щитом.
«А что осталось мне? Что делаю я?»
Чувствуя, что снова впадает в отчаяние и начинает думать о том, чтобы взять припрятанный кинжал и убить проклятого ненавистного узурпатора, покончить с ним ценой своей бессмысленной жизни, Карнифинвэ крепко обнял жену и уткнулся в золотые волосы. Желание жить вернулось, однако стало стыдно ещё сильнее.
— Письмо, — напомнила Вирессэ. — У меня мало времени.
Покорно сев за стол и взявшись за перо, Карнифинвэ начал выводить тенгвы.
— Знаешь, моё весеннее солнышко, — вымученно улыбнулся принц супруге, — если однажды это безумие закончится, я буду самым счастливым эльфом в Арде.
— Как только победим Моргота, — весело подмигнула Вирессэ, — тебя отпустят на свободу.
— Надеюсь, это случится скоро.
— Конечно, скоро. Я же говорила тебе о слухах, будто Моргот готовится нападать. Все уверены, что это отчаянный шаг загнанного в угол тирана, у которого кончаются ресурсы, поэтому мы должны его дожать. Так что, один решающий бой — и победа наша.
Карнифинвэ поцеловал ладонь супруги. Легко говорить о войне, не считая жертвы, однако внутреннее опустошение не позволяло кому-либо сочувствовать.
Война. Опять битва. Но без неё не наступить миру, значит…
Так тому и быть.
***
На дворцовую площадь ступила дюжина Нолдор в фиолетовом, впереди шёл эльф в ало-звёздном с чёрным плащом, и все взгляды обратились на неожиданных гостей — в Хитлуме крайне редко можно было увидеть красный цвет.
Алмарил осмотрелся. Да, с ним сейчас были не его верные, а просто двенадцать воинов принца Финдекано, которые, однако, казались надёжнее собственных бывших подданных. Эти бойцы точно знают, чьи интересы сейчас обязаны представлять, и готовы идти до победы.
— Айя Феанаро Куруфинвэ! — провозгласил сын таргелионского нолдорана, и его сопровождение подхватило клич.
Дворцовая стража не отреагировала, сделав вид, будто никого необычного на расстоянии полёта стрелы не наблюдалось.
Фиолетовые воины рассеялись по площади, всё внимание подданных Нолофинвэ сосредоточилось на принце Алмариле, снова выкрикнувшем славу великому деду, поэтому то, как некая дева, закутанная в тёплый плащ, поздоровалась с Нолдо из Барад Эйтель, подойдя очень близко, никто не заметил.
— Жители Хитлума! — крикнул, демонстрируя, что вооружён, сын Морифинвэ. — Скажите честно: у вас хороший король?
— Он и твой король тоже, — сдержанно сообщили с крепостной стены напротив дворца.
Наконец-то отреагировали!
— Не может быть! — расхохотался Алмарил. — Вы там что-то перепутали.
***
— Неумелая провокация, — напряжённо произнёс Нолофинвэ, выслушав донесение. — Глупец считает, будто таким способом можно добиться встречи со мной, однако он ошибается: если я изначально сказал, что не буду обсуждать мои дела с тем, кто прибыл из Химринга, значит, это и есть моё окончательное решение. Я прекрасно знаю — Алмарил не поддерживает связь с отцом и прибыл от Маэдроса, лишь сделав вид, будто присоединился к войску Крепости Исток.
— И что прикажешь делать, владыка? — спросил Ранион, невольно вспоминая, как сам носил алые цвета.
— Ещё раз повторить принцу, что он слишком задержался в Хитлуме, и его поездка в Дор-Ломин может неожиданно сорваться, если продолжатся подобные выходки.
Воин откланялся, ушёл. Когда закрылась дверь, и воцарилась тишина, верховный нолдоран, оставшись в одиночестве, схватился за голову и отбросил от себя бумаги. То, что Алмарил должен был приехать годами ранее, но задержался в Барад Эйтель из-за ожидания разведданных, которые можно было перехватывать до того, как они попадали в Хитлум, не имело критического значения, однако то, что на таргелионского нолдорана нельзя надавить, используя его сына, сильно усложняло и без того практически безнадёжное положение. Увы, в отличие от Маэдроса, Морифинвэ никак не зависел от верховного нолдорана и мог в любой момент пойти на него войной, заручившись поддержкой наугрим. Бескровное противостояние велось давно — на торговом поле боя, и Нолофинвэ проигрывал сражение за сражением, однако начинать новое братоубийство в планы верховного нолдорана не входило.
Страшно проиграть? Да. Очень страшно.
С другой стороны, какое это всё имеет значение, если…
Моргот готовится к войне! Моргот! Готовится! К войне! Он собирает армию! Это значит, что его надо опередить! Надо ударить первыми! Иначе можно дождаться такого нападения, которое отразить не получится!
Объединимся! Ударим! Победим!
Приговор: «Бессмысленно!»
Несмотря на холод и дождь, выходящее на север окно было открыто, и сегодня от дрожи не спасали ни шкуры, ни одеяла, ни объятия, которые в последнее время стали ощущаться совсем иначе, нежели раньше.
Под дверь подсунули письмо, как это часто делали верные химрингского лорда, когда не получали дозволения войти. Послание было тут же прочитано, и в спальне повисла тяготящая душу тишина.
Туивьель внимательно смотрела за возлюбленным, ловя каждый миг, каждое незаметнейшее изменение в нём, каждое самое мимолётное движение бровей, ресниц и губ, напряжение мышц лица.
Эльф-легенда. Тот, кто никогда не ошибается, потому что все остальные неправы ещё больше. Иной истины просто не существует.
— Похоже, кое-кто захотел командовать армией, — криво усмехнулся Маэдрос, и Туивьель приподнялась на локте, уже не так сильно кутаясь в одеяла.
Воздух задрожал. От страха? Злобы? Или это лишь память, навеки впитавшаяся в каждый камень крепости?
— Ему вечно мало, — приближающимся грохотом битвы зазвучал голос Феанариона, рванувшего к открытому окну. Ледяной ветер всколыхнул покрытые инеем и пеплом красно-каштановые пряди. — Какая ещё власть нужна Нолофинвэ? Власть над жизнями воинов?! Власть над полями сражений и горами трупов? Власть над бесчисленными камерами пыток, где любой признает королём кого угодно, даже его?!
Туивьель промолчала, не стала вставлять и едва слышимый вздох в возникшую паузу. Ветер переменился, отступил и больше не дул в окно.
— Нолофинвэ разрушил всё, к чему прикасался! — Маэдрос сжал кулак, надавил на подоконник. — Теперь он решил оставить Белерианд без армии?! Ему мало данных разведки?! Мало того, что смертные смогли обосноваться в Дор-Даэделот?! Неужели для Нолофинвэ не было очевидно, что Моргот готовится к войне?! Или верховный нолдоран так занят любованием короной, что забыл о том, как готовимся мы?! Он решил прибрать к рукам мои успехи?
Сказать в ответ было нечего.
— Мне нужно всё обсудить с верными, — тише и медленнее произнёс химрингский лорд, отойдя от окна и вернувшись к постели. — Поеду в осадный лагерь. И на восток кого-нибудь отправлю.
Туивьель заулыбалась, с трудом сдержав слёзы — порой ей казалось, будто Легенда совсем забыл о сыне, однако, разумеется, это было не так.
Живая тёплая рука погладила по щеке, эльфийка просияла.
— Я не позволю Нолофинвэ снова отнять у меня всё, — отвернулся к окну Маэдрос, застыв, словно окаменевший.
— Может быть, ему не нужна власть? — предположила Туивьель, прижав к лицу ладонь любимого. — Может быть, это жест отчаяния? Вдруг Нолофинвэ просто испугался? Что, если он всего лишь боится Моргота?
— Нет, — закрыл глаза Маэдрос. — Это я боюсь, потому что знаю, чего опасаться, а он — просто ненасытная грязная тварь, недостойная называться эльфом. Но это тайна, которую никто не должен знать.
— Не узнают, — губы леди проскользнули по руке, остановились на запястье. Сердце радовалось: снова ощущалось доверие Легенды — он опять говорил честно и спокойно о том, что было тяжелее всего признать и произнести. Может быть, скоро снова будет закрываться и занавешиваться северное окно? Ведь ни одна рана не может кровоточить вечно…
Надежда укутала весенним теплом сердце, подарила улыбку, но вдруг среди воцарившегося молчания прозвучали слова, едва ли не самые ненавистные из всех звуков Химринга:
— Мне надо идти. Не скучай.
Тихо хлопнула дверь.
И руки, вновь лишённые возможности согреться живым теплом, закрыли северное окно.
***
Варнондо понимал, что надо идти обратно в библиотеку и разобрать новые ворохи записей, однако почему-то всё ещё не двигался, словно вкопанный. Хитлумского посланника поставили перед фактом: под знамёнами верховного нолдорана Химринг в бой не пойдёт, и наступлению на Дор-Даэделот не бывать.
«Белерианд останется мирной землёй, поскольку главная задача защитников — сохранить жизни населения и максимально уменьшить потери в рядах армии! — провозглашал за столом на совете, словно с трибуны, лорд Маэдрос. — Бросать воинов на неприступные скалы — бессмысленно, предпринимать какие-либо дополнительные манёвры — бессмысленно, объединять в одно войско армии, защищающие независимые друг от друга эльфийские королевства — бессмысленно!»
Бессмысленно, бессмысленно, бессмысленно…
Каждое слово письма верховного нолдорана венчалось и приговаривалось этим исчерпывающим описанием.
Бессмысленно.
Варнондо чувствовал, что зря теряет время в Химринге, что на самом деле нужен в Хитлуме или Барад Эйтель, а то и в Дор-Даэделот. Если уж что-то здесь и бессмысленно, так это его нахождение в Пределе Маэдроса, а король Нолофинвэ, вероятно, написал дельные вещи, ведь решение атаковать Моргота действительно выглядит странным, но раз принято, значит, есть веские основания, а не просто очевидные разведданные, однако письмо уже сожжено, и прочитать его никто не сможет. Придётся верить Маэдросу на слово.
Бессмысленно?
В голове мелькнула мысль попросить у Нолофинвэ разрешения вернуться в Хитлум, оставив в Химринге сына и жену, однако от понимания, что придётся признать сомнение в правильности приказа своего короля, становилось не по себе. Решив всё же заняться обычными «бессмысленными» делами, Варнондо пошёл по коридору вдоль спрятанных в стенах ловушек и тайных ходов, вспоминая песню супруги, которая никогда не исполнялась в театре, зато звучала колыбельной маленькому сыну. Незамысловатые строки каждый раз заставляли задуматься о прошлом — времени до тьмы и войны, куда никому нельзя вернуться.
Кем хотел стать юный Варнондо, не проливший кровь и не знавший оружия? О чём он мечтал? Просто жил одним днём, ничего не планируя? Да, пожалуй, так и было. Странное, глупое существование.
Бессмысленное.
«Когда-то мир сиял и для меня,
В нём каждый миг был радостен и нов.
У ног играла пеною волна,
Не знали мы ни горя, ни оков.
Вот так живёшь, не ведая порой
О том, что предначертано тебе,
О том, что для тебя готова роль
В жестокой и пустой чужой игре,
Где не мы выбираем пути,
Нас несёт бесконечный поток,
И чему суждено с нами произойти,
То случится в назначенный срок».
Глупые мечты. Бессмысленные.
Варнондо усмехнулся. И когда же это слово стало исчерпывающим описанием его жизни? Может быть, всегда было, просто осознание появилось только сейчас?
***
«Бессмысленно! Бессмысленно!»
Слово-приговор и обличение отозвалось в сердце каждого камня крепости Химринг, пролетело над равниной Ард-Гален, прозвучало в ушах и на устах, обрушилось на западные крепости.
Бессмысленно! Бессмысленно пытаться властвовать там, где меч и огонь сильнее королевской короны.
***
— Откуда, прости, ты, гонец? — голос короля-менестреля Макалаурэ Феанариона зазвучал вдруг как-то странно.
А может, просто сказалась атмосфера выбранного владыкой Поющей Долины места для разговора с посланником верховного нолдорана — огромная братская могила, превращённая в прекрасный цветущий холм со стремящейся к небу ажурной башней из белого мрамора и серебра. Ряды разноцветных ромашек, сходящиеся дугой от подножья захоронения к ступеням здания, сменялись полосами незабудок, фиалок, колокольчиков и тысячелистника, создавая плавные переливы от белого к розовому и сиреневому, а затем снова к белому. Здесь же располагался обелиск с именами всех, кого после Дагор Аглареб не нашли живыми родные и друзья. Вокруг монумента всегда лежали памятные вещи и горели светильники.
— Хитлум, говоришь? — голос Макалаурэ словно окружил гонца, и только теперь эльф понял, что на него направили чары, от которых защищаться, увы, уже поздно. — Хитлум. Земля, скрытая белым туманом. В чём его отличие от чёрной тьмы? Оттенком? Но ведь слепит одинаково. Можно ли называть Нолофинвэ Белым Врагом? Владыка Фаингот. Мне нравится, как это звучит. Особенно, если вспомнить, что к власти верховный нолдоран пришёл по снегу.
Посланник промолчал — зачем что-то говорить, если и так понятно: лорд Дыры не вступит в бой, потому что трус и ничего не смыслит в военном деле — правильно говорит командир Ранион.
Над холмом-могилой ко входу в башню парил казавшийся невесомым мост, сверкавший на солнце серебром, построенный для того, чтобы можно было зайти в памятную галерею, не наступая на упокоившую тела землю. Феаноринг повёл подданного верховного нолдорана вверх по красиво расписанным плитам, и молодому эльфу пришлось повиноваться.
— В Туманной Земле ведь не Долиной мои владения зовутся, — нараспев произнёс Макалаурэ, входя внутрь башни, где на первом этаже посетителям открывались дивные панорамы, изображавшие виды королевства, каким оно было до Дагор Аглареб. — Расскажи, как тебя готовили к поездке сюда, вестник беды?
«Вестник беды? — словно засыпая и видя сон о бело-красных дворцах и крепостях с колоннами и скульптурами, подумал гонец. — Это оскорбление? По какому праву…»
И вдруг эльф понял, что отвечает. Голос неожиданно стал существовать словно отдельно от хозяина, произносимые слова оказались совсем не теми, которые хотелось говорить.
А в ушах звучали слова лорда Дыры:
— Не понимаешь, почему ты — вестник беды? Потому что требуешь войны.
Под ногами ощутилась лестница на подъём. Второй этаж полностью состоял из образов сражений: вокруг рушились под ударами таранов стены, колонны и статуи; белое, красное, зелёное и голубое окрашивалось чёрным, живое падало замертво.
— Прерван сон, ушёл покой,
Тени в спальне, словно бал ночной.
За окном струится свет,
Шепчет имя мой Вестник всех бед.
«Зовешь опять меня
В осенний сад, где лишь только я и она?»
Ах! Увядших мест пейзаж!
Статуй взгляды провожают в ночь нас.
Шаг за шагом и следом в след,
Молвит тихо мой Вестник всех бед:
«Убить тебя цель не одна —
Жизнь по капле у тебя беру я».
Печальный взгляд — тайн ужасных клад,
Терновый стебель обвивает пульс сердца,
Ты пьёшь тепло в обмен на хлад устам.
В безумном танце смерти осень поёт нам.
Ах! Берет своё рассвет!
Статуй взгляды — их больше здесь нет,
Тени в спальне губит свет,
Молвит вслед мой Вестник всех бед:
«Твой не допью бокал до дна,
Но завтра в полночь ты снова жди меня».
Страшные картины, оживлённые магией короля-менестреля…
Короля-менестреля? Нет! Это же просто лорд Дыры! Трус и отступник! Жалкий предатель и… Король ведь только один, и это Финвэ Нолофинвэ Финвион…
Мысли окончательно спутались. Оживлённые магией короля-менестреля картины войны обрушились со всех сторон, и молодой эльф, не видевший даже Славную Битву, в ужасе зажмурился, попытался закрыть уши, но под ногами вдруг снова ощутилась лестница, и кошмар остался позади, сменился образами Поющей Долины нынешней. Стала ли она красивее, чем была? Нет. Стала ли она лучше? Судить трудно. Земли Канафинвэ Феанариона изменились, и это непоправимо.
Непоправимо… Война — это непоправимо!
Следующая лестница спускалась вниз, минуя залы, и сразу вывела короля и гонца на мост над могилой.
— Пойдём в бой, — услышал постепенно приходящий в себя эльф, — окажемся в таком же захоронении. Возможно, не целиком, возможно, после долгих пыток и страшных ран. Бросимся в бой — погибнем и обречём на смерть сотни и тысячи собратьев. Готов приговорить их всех к публичной казни? Пойдём к обелиску, и ты прочтёшь вслух имена всех, чей приговор уже был приведён в исполнение.
И подданный верховного нолдорана покорно начал читать. Где-то в глубине сознания гонец вспомнил, что когда прибыл в Дыру, ему сообщили об осведомлённости лорда Канафинвэ о цели его визита, а значит, лорд Маэдрос предупредил брата о планах верховного нолдорана заранее, и надо было бы это учесть, но…
Война — это непоправимо, это публичная массовая казнь, это… Страшно!
Надо сообщить об этом верховному нолдорану! Он должен знать! Обязан понять!
Всё ещё видя перед собой обелиск и слыша звучание выбитых в камне имён, молодой эльф поспешил назад в Хитлум.
***
Сидя в покоях с книгами и записями для смертных о Валиноре, Финдарато не хотел, чтобы его прерывали, однако Эдрахиль пообещал принести вина и медовых лакомств, если король всё же отвлечётся от дел и выслушает донесение.
— Твоя взяла, мой верный помощник, — вздохнул владыка Инголдо, впуская оруженосца. — Ты же знаешь, что меня нет в Дортонионе для прихвостней Нолофинвэ и для него самого тем более? Надеюсь, гонцу не проболтались?
— Твоя воля исполнена без малейших неточностей, мой король, — поклонился Эдрахиль.
Пробежавшись глазами по письму, Финдарато сделал очень печальное лицо.
— Всё подтвердилось, — вздохнул сын валинорского нолдорана, — Хитлум действительно получил данные разведки, что Моргот готовится к войне, однако лорд Маэдрос делает это всегда, и у нас давно есть договорённость о размещении войск, передвижении армий и отступлении мирного населения в случае большой беды. Менять что-либо по прихоти самопровозглашённого правителя…
***
— Бессмысленно! — бросил на стол бумагу Туркафинвэ, пронзая взглядом Атаринкэ. — Что за чушь?
— Всё просто, — Куруфинвэ налил вина, откинулся на спинку кресла, — наш дядя отчаялся, осознав, что корона и титул — не есть власть, что можно называться хоть Айну, хоть самим Илуватаром, но если с этим не согласны остальные, окажешься посмешищем.
— Или трупом, — зло сощурил небесно-голубые глаза Тьелко.
— Может быть, и трупом. Дядя видит — в военное время, даже если нет боёв, его авторитет ниже, чем у сыновей Феанаро, решил, видимо, что если перехватит инициативу полководца, сразу станет важной персоной.
— Поистине мудрый Финвэ, — рассмеялся беловолосый Феаноринг.
***
— Не последний из мудрецов, — равнодушно пожал плечами Телперавион, отправляя гонцов в королевство Амбаруссар. — Печально, что нам приходится считаться с его мнением.
***
Море бросилось на скалы мощными штормовыми волнами, пена и брызги взлетели высоко в небо, выбросив на берег плохо опознаваемый, в основном ржаво-железный мусор во впечатлившем корабелов количестве, словно в подтверждение слов верховного нолдорана Нолофинвэ о том, что в землях Моргота нет застоя и затишья, раз весь этот хлам с его территории доплыл по воде даже до Невраста.
Завывания ветра за окном заглушили и без того тихий разговор, лорд Новэ встал и, обернувшись к морю, поклонился:
— Великий Вала Улмо! Владыка наш! Вразуми свой народ!
Каленовэ, снова вынужденный присутствовать на каждом совете, устраиваемом отцом, словно ничего не случилось, всё равно до сих пор чувствовал себя крайне неуютно в кругу семьи, которая, конечно, не смеялась над родичем-неудачником открыто, но ведь очевидно думала крайне нелестные вещи! И уж точно не сочувствовала искренне.
— Великий Владыка! — попытался говорить, не заикаясь и не мямля, бывший оссириандский лорд. — Помоги нам.
Кирдан практически незаметно покосился на него, перевёл взгляд на остальных сыновей, внуков и правнуков, собранных для важного разговора.
— Не все из нас помнят войну во тьме, времён до ярких небесных светил, — начал речь Новэ, сев за стол, — не все застали те страшные годы, когда мы выживали, окружённые орками, однако по рассказам об ужасах того времени знает каждый. Никто из нас не хочет, чтобы подобное повторилось, поэтому мы готовы воевать за свою жизнь и свободу. Скажите, владыки морского побережья, что вы думаете о сказанном в письме из Хитлума?
— Тревожные вести, — мрачно ответил старший из сыновей. — Однако никто из нас и не думал об ином течении дел. Мы догадывались, что Моргот не просто так затаился.
— Теперь мы точно знаем, что не просто так, — резюмировал лорд Новэ. — Поясню нашу позицию: мы не решаем, кто пойдёт в бой, присоединившись к Финголфину, мы не решаем, пойдём в бой или не пойдём. Мы решаем, какие слова напишем королю Элу Тинголу, как преподнесём тяжёлые известия.
По лицу Каленовэ слишком ясно стало видно, что он боится предлагать и говорить, потому что страшится оказаться поднятым на смех.
— Поясню, — Кирдан наклонился над столом, — мы остаёмся защищать морскую границу и наши земли, которые являются удобным портом, откуда в случае крайней опасности можно уплыть от врагов даже в Валинор. Да, мы все знаем, что это практически невыполнимо, однако последний шанс должен сохраняться, даже если он кажется невозможным. От владыки Тингола же потребуется ответ: готов ли он послать часть своей пограничной армии на помощь братоубийце Финголфину, разрушившему город Ольвэ. Выгодно ли нам участие Дориата в такой войне?
— Нет, — твёрдо сказал старший из выживших сыновей. — Войско Дориата — это наша надежда на помощь в беде, численность армии короля Тингола нельзя уменьшать. Да, Дориат никогда не шёл нам на выручку, но и мы никогда не уплывали далеко. Последний шанс, даже невероятный, должен оставаться.
Кирдан кивнул.
— Эронел, — обратился он к юному эльфу, сидевшему за записями, — берись за послание к королю. Мы, как и положено преданным вассалам, сообщаем сюзерену, что захватчик северо-запада Белерианда, напавший на брата владыки Элу и устроивший резню в его городе, вздумал бросить армию в бой против Моргота, но жалеет своих воинов, поэтому собирает соседских. После победы над Морготом братоубийца Финголфин собирается затребовать власть над всем Эндорэ по праву освободителя. И пусть король Элу Тингол сам решает, как поступить.
— Но решили за него мы, — обрадовался юный Эронел.
— Нет, — осадил правнука Кирдан. — Последнее слово всё равно останется за королевой Мелиан.
Примечание к части
Песни: Медея «Вестник всех бед»
«Плач Персефоны» из рок-оперы «Орфей»
Он этого не сделает
Ветер влетел в распахнутое окно и бросился бешеным вихрем в раскрывшуюся дверь.
— Айя, — коротко поздоровался с Маэдросом и его оруженосцем Финдекано, оказавшийся на пути шквала. — Я спешил, однако не всё в Арде подвластно мне, даже мои собственные планы. Есть разговор, Нельо.
Феаноринг кивнул, и Хеправион вышел, заперев за собой дверь.
Ветер тут же стих.
В осадном лагере на Ард-Гален давно ждали воинов верховного нолдорана, которых прислали бы для выяснения причин, по которым лорд Маэдрос посмел не просто ослушаться приказа своего короля, но и настроить других правителей против наступления на Дор-Даэделот. Это ведь был бы поворотный момент в войне! Моргот был бы окончательно разбит! Сейчас или никогда! Потом может быть поздно! Как можно не верить мудрости Финвэ Нолофинвэ?! Это неслыханно!
Садясь за стол, Финдекано сразу отказался от вина и остановил взгляд на том, как кузен что-то писал, закрепив перо между подвижными пальцами протеза.
— Это не завещание, — серьёзно произнёс Маэдрос, проследив направление движения глаз брата, — хотя, видимо, стоило бы подумать об этом.
— Смешно, — старший сын Нолофинвэ скривился.
— Твой отец обязан казнить меня, если хочет остаться королём не только на словах.
— Он этого не сделает! — Финдекано сжал кулаки.
Маэдрос покачал головой.
— Когда я получил от отца приказ собирать армию под знамёна верховного нолдорана, — принц сверкнул глазами, — то сразу отправил известие в осадный лагерь, а дождавшись от тебя ответа, поехал в Хитлум. Я решил, что должен сам лично поговорить с отцом, потому что ни один рукописный текст не передаст эмоций. В полной мере. Понимаешь, мне стало обидно за моих… За наших воинов, которые годами сторожат эти ненавистные Железные Горы в метель, мороз, ливни, жару! За погибших разведчиков, за Линдиро, в конце концов! И, знаешь, за себя тоже. Этот приказ… — Финдекано вздохнул, скользнул взглядом по комнате. — Это как пощёчина для меня. Отец всегда принижал мои заслуги и умения, вечно каждый мой поступок оборачивал какой-то мерзостью. Я поначалу злился, но потом, казалось, привык, перестал принимать близко к сердцу, но сейчас… Прочитав письмо, я словно наяву опять увидел эту проклятую Славную Битву со всеми захваченными селениями, Митриэль, какой мы её нашли, потом этого ненавистного червя… Получается, что всё это время мы, а особенно я — никчёмный трус, никудышный воин и бездарный полководец — занимались ерундой, а надо было просто взять и пойти в бой!
Маэдрос указал стальной рукой, державшей перо, на открытую бутыль с вином, однако принц снова отмахнулся.
— Я напомнил отцу, что мы с ним договаривались не лезть в дела друг друга, — продолжил с жаром Финдекано, — но меня, разумеется, не услышали!
***
— Ты снова не одобряешь мои действия? — спросил верховный нолдоран старшего сына, когда тот устал высказываться. — Когда же это случилось? Когда жажда власти снова захватила твоё сердце? Когда ты позволил стремлению к короне разъесть твой разум, словно ржавчине — железо?
***
— Ты понимаешь, что отец сравнил мой разум с любимым металлом Моргота?! — Финдекано вскипел.
Маэдрос поднял глаза на кузена, продолжая что-то записывать. Перо двигалось не так быстро и плавно, как в живой левой руке, однако не царапало бумагу, и тенгвы получались ровными.
— Я сказал отцу, что готов помогать и поддерживать его, защищать и решать дела на границе, — продолжил сын верховного нолдорана, — но командуешь осадой ты, и если ты не считаешь правильным бросаться в бой, значит, тому есть веские основания! Конечно, Хитлум может, не подготовившись, кинуться в атаку на Дор-Даэделот, признав ошибочной тактику всей предшествовавшей войны, но тогда со слишком большой вероятностью нас ждёт разгром.
— Знаешь, Финьо, — старший Феанарион вынул перо изстальных пальцев и бросил в чернильницу, — что услышал твой отец среди всех сказанных слов?
— Что я хочу его корону, потому что мой мозг сделан из морготового железа?
— Нет. Что, несмотря на то, кто носит корону, правлю народом Нолдор я. Мой отец казнил принца Вольвиона просто за факт его существования, за то, что он был на одном из кораблей, когда Тэлери подняли мятеж. А Тэльво, оказавшийся невольным сообщником, потерял статус принца. Понимаешь, к чему я?
— Я сказал: мой отец этого не сделает.
— Скоро узнаем, — Маэдрос отвернулся к окну, неживой взгляд оказался прикован к чёрной скале, — возможно, Нолофинвэ понимает, что моя смерть ничего не даст. К тому же, меня такая перспектива пугает гораздо меньше, нежели возможность броситься в безнадёжный бой и снова оказаться единственным выжившим из всего войска, висящим за руку на Тангородриме, или запертым в темнице, где меня будет истязать любой желающий из морготового войска. Или он сам. Понимаешь, да, что твоему отцу не запугать меня? Он это тоже понимает. Более того, я знаю, что он не сможет даже попытаться действовать, как Моргот. Когда…
Речь химрингского лорда оборвалась на полуслове, губы дрогнули.
— Когда твой отец, Финьо, — с трудом заговорил старший Феанарион, — говорил мне, едва живому после пыток Моргота, что я должен отдать ему корону нолдорана, иначе Второй Дом получит полную свободу мстить Первому, и прольётся кровь, мне стало плохо. Я был уверен, что Нолофинвэ скажет, что не станет звать лекарей или давать мне снадобья, пока я не соглашусь на его условия, однако…
Тяжело вздохнув, Маэдрос на миг оторвался от созерцания скалы и посмотрел кузену в глаза:
— Твой отец позвал лекарей и дождался, когда мне станет лучше, чтобы продолжить уговаривать. Тогда я не оценил его поступок, но сейчас, действуя против королевского приказа, снова и снова вспоминаю тот эпизод. Однако мне немного жаль, что Нолофинвэ меня, скорее всего, не казнит. Порой жизнь кажется невыносимой, но когда смерть становится реальной, откуда-то берутся мысли, что Туивьель будет больно, если я погибну, что некому командовать в осадном лагере, что Химринг без меня не выстоит… Мать почувствует, дочь тоже. Интересно, это действительно разумные рассуждения, или я просто судорожно хватаюсь за жизнь?
— Как бы то ни было, — Финдекано наклонился вперёд, — я знаю — тебе ничто не угрожает. И я полностью поддерживаю твою позицию, не отца.
Маэдрос кивнул, снова уставившись в окно. Где-то далеко завывал ветер, вынужденный дуть в навязанном стенами направлении, на востоке собирались тучи.
— Хорошо, что ты приехал, — напряжённо произнёс после долгого молчания Феаноринг. — В Барад Эйтель, надеюсь, не Фирьяр командуют?
— Конечно, нет, — то ли в шутку, то ли всерьёз ужаснулся сын верховного нолдорана, — Рингаро.
— Я не стану дожидаться хитлумской стражи, — Маэдрос резко встал, скомкал два отложенных в сторону листа, бросил в камин, остальные сложил в конверты и запечатал. — Поеду к твоему отцу. Если не вернусь, хоть ты в это и не веришь, осадный лагерь — твой. И останови отца, не позволяй ему бросать армию в безнадёжный бой.
Финдекано кивнул.
Хотелось продолжить разговор, вспомнить что-то хорошее из детства, да хотя бы сказки деда! Обсудить то, как Финвэ в хорошем настроении рассказывал про выдуманных нимбиньяр, а в плохом — про эльфов и реально существующих зверей, про то, как Нарнис любила слушать волшебные истории…
Однако дверь за химрингским лордом захлопнулась, а некоторые ящики стола остались открытыми, как и северное окно. И этим было сказано гораздо больше, чем всё.
Правитель, на котором не нажиться
В котёл с расплавленным металлом, состав которого не был известен никому, кроме мастера, добавилось серебро.
— Всё равно не то! — выругался Эол, уверенный, что ещё один эксперимент оказался неудачным.
Воссоздать или сделать хотя бы отдалённо похожий на упавшую звезду сплав не удавалось уже не первый год, материалы закупались и тратились впустую, в конечном счёте оказываясь израсходованными на декор или украшения. Получалось красиво, однако отсутствие нужного результата лишало способности радоваться успехам.
Двое наугрим, отец и сын, помогавшие в работе, переглянулись: не рано ли делать выводы? Это ведь самое начало создания нового сплава! Его свойства ещё только предстоит изучить!
— Господин Эол! — среди жара и искр появился ещё молодой, но уже седеющий гном. — Я пришёл поблагодарить за топор! Это потрясающе!
В руку эльфа высыпались золотые мирианы.
— Тебе нужен ещё один? — приободрился кузнец.
— Нет, это моя благодарность!
Подмастерья снова переглянулись.
— Я сделаю тебе ножик, приятель, — Эол наклонился к радостному бородачу, — а ты выясни, что за тихушники повадились крутиться около моего дома у Старых печей. Если это дружки Телхара, которым я отказался продать записи, пусть знают, что со мной лучше не играть. Я и в Белегосте этих гадов найду, даже если их драгоценный Азагхал самолично защищает своих ворюг.
— Спорим, — шепнул отцу подмастерье, — если бы Телхар и его дружки были из Голодрим, наш друг-кхулум бы уже их всех выпотрошил и кишки на их же заборе развесил.
Эол сделал вид, будто не услышал, повёл гостя в соседнюю комнату, где хранились заготовки.
— Ошибаешься, — пожилой гном подошёл к котлу и осторожно взглянул на расплавленный металл. — Я много раз видел, как кхулум ругался на сородичей последними словами, однако ни разу ничего никому не сделал. Помоги огонь разжечь.
Наугрим взялись за работу. Вчера привезли новый уголь, и его ещё предстояло сортировать и проверять, поэтому пока пользовались имеющимися запасами.
— Плохая штука — страх, — совсем тихо заговорил отец-подмастерье сыну, — испытаешь однажды, возненавидишь себя за слабость, а потом, видя тех, кто не боится, будешь ненавидеть уже их! Из зависти! И начнёшь пугать до тех пор, пока им тоже страшно не станет. А как испугаются, либо перестанут быть интересны, либо будут вынуждены бояться вечно, находясь рядом с тем, кто на них отыгрывается. Но если дойдёт до настоящей драки, дальше слов вряд ли дело продвинется.
— Гадство, — констатировал молодой гном, почерпнув лопатой уголь.
— Ай, не говори! — отмахнулся отец.
Эол вернулся один. Довольный.
— Это Телхар, — хищно скалясь, сообщил он помощникам. — Решил на моих наработках нажиться, гад. Ничего, я ему подсуну «наработки». Пусть крадёт! Я буду ждать, когда этот криворукий посмешищем станет. Ещё большим, чем уже является.
Критически взглянув на котёл, брат Тингола вышел из кузницы на улицу и с удовольствием вдохнул прохладный весенний воздух.
Ногрод разрастался. Эол помнил гномью обитель крохотным подземным городишкой, чтобы попасть в который, требовалось несколько дней пути среди путанных коридоров. Теперь же Ногрод начинался ещё до входа в рукотворную пещеру: перед горным склоном выстроили пять кварталов, где жили гости ярмарок, мастера, и отдыхали торговцы, а сразу на спуске под гору начинались первые кузницы, склады и жилища воинов.
Купив уже три дома в разных частях города и сдавая их местным умельцам и гостям Ногрода, Эол всё чаще останавливался на новой окраине, ближе к выходу из пещер, поскольку старая часть гномьей обители слишком напоминала Менегрот.
На улицах было относительно спокойно: редкие прохожие здоровались друг с другом, напоминали о неотданных долгах, давно вышедших сроках работ, скотоводы коротко делились потерями за прошедшую зиму, а охотники радостно намекали, будто скоро из добытых в холода шкур и меха пошьют тако-о-ое, за что целое состояние отдать не жалко.
Решив выяснить, когда планируется ближайшая ярмарка, Эол направился к дому торговца, жена которого обычно и организовывала большие праздники, созывая гостей со всей округи. Если скоро — есть смысл остаться в Ногроде ещё. Если же до лета ничего не планируется — можно ехать домой, а изделия оставить помощникам — сами продадут.
— О! Приятель! — обрадовался торговец, увидев в окно кузнеца-эльфа. — А я уж подумал, ты тоже это чтоб-его-серебро искать сунулся! Слышал, что Дарви со своими под завал попали?
Эол остановился. Оружейник был знаком ему давно — пересекались не раз, обсуждали в основном заточку лезвий, но когда Дарви начал лезть в политику, сунулся в дела королей и хозяев дорог, брат Тингола потерял интерес к общению с гномом — обсуждать, кто должен кем править и где что строить, не было совершенно никакого желания. Однако новость всё же опечалила.
Зайдя в дом, Эол заметил, как дети торговца тут же попрятались, младший даже разрыдался.
— Плаксы они у тебя, Тори, — беззлобно сказал эльф, проходя в кухню, где весёлая деловитая гномиха наскоро накрывала стол для всегда желаемого гостя. — Если придут орки, слёзы им не помогут.
— Слушай, друг-кхулум, только ты не начинай, будь добр! — гном расселся за столом, сразу же схватился за медовуху. — Тут уже один ваш королёк всю округу перебаламутил, мы еле отбрехались.
— Какой из них? — напрягся Эол, невольно подумав, что отец ищет Ириссэ.
— Голфин! — захохотал торговец, назвав всё более приживавшееся в народе имя верховного нолдорана.
Эльф постарался не выдать беспокойства. С другой стороны, чего ему бояться? Никто его жену активно не искал, иначе он бы уже знал об этом. Но что тогда нужно её венценосному родителю?
— Голфин всюду разослал своих в рот смотрящих, потому что внезапно захотел повоевать. С Морготом.
Эол заулыбался, с души свалилась скала, едва ли не превосходившая размером Таникветиль.
— Вот и нам смешно! — по-своему понял реакцию друга-кхулума торговец. — Дело было так: Голфин побоялся своих гонцов напрямую в Таргелион слать, передал распоряжения через послов Корабела. Те сразу сказали, что сами не при делах, воевать не собираются, но раз попросили вот эти бумажки отвезти, задание выполнили, а дальше уже дело пограничной стражи — сразу это всё сжечь или всё-таки Тханэ Карантиру показать. Голодрим дружно посмеялись, а мимо как раз мой братишка проезжал, и ему тоже сказали письма в Ногрод и Белегост передать, чтобы Кхазад за оружие брались. А братишка у меня смекалистый, он и давай выяснять, что да как. Смекаешь же, сколько на затее Голфина заработать можно? Если Телхара прижать, пригрозить ему хорошенько, чтоб со своей халтурой не лез, наши ногродские оружейники бы озолотились! Из серебряных шахт бы повылазили даже! Мы уже прикинули, как можно цены за перевозку поднять, ну, сам понимаешь. По весу груза, хранению в пути, риски там всякие. А корабеловы родичи с нами выпили и разоткровенничались, мол, нечем Голфину платить. Вроде как плохи у него дела совсем, сырьё некачественное, урожаи никто не покупает, ткани там… Плохие у него товары, никто с ним не торгует давно. Это мы знали, но думали, что он сам по себе, без нас неплохо поживает, а вон оно что! Оказалось, столь велики его верховно-королевский авторитет и всенародная любовь, что не может Голфин свою армию в бой послать, потому что его головушку коронованную тогда охранять некому станет. Либо самому на войну бежать, чего он, конечно, делать не желает. Соответственно, армия должна быть собрана из соседских войск, но никто ему помогать не собирается. Можно было бы купить армию, но вот беда — не на что. Ха-ха!
— А что Оссирианд? — спросил Эол, представляя, как брат на публику рассуждал словами жены о том, что Дориат воевать не хочет в принципе, и по зову братоубийц в частности.
— А что Оссирианд? — Тори выпил сразу половину кружки. — Они говорят, что восток стерегут и себя. Им чужаки безразличны, а Моргот в их леса не суётся.
— Это пока, — эльф только сейчас заметил, что так и не пригубил угощение.
— Ты что, с Голфином заодно? — напряжённо рассмеялся гномий торговец.
— Я? С Голодрим?!
— Ладно, не кипятись, я пошутил.
— Другое дело, — Эол выпил, критически оценил вяленое мясо. — Ярмарка у тебя когда?
— Суровая зима была, — вздохнула жена Тори, — не думаю, что есть смысл раньше осени большие гулянья устраивать.
Брат Тингола кивнул, выпил ещё:
— Хорошая медовуха. Коли так дела обстоят, оставлю тебе записи. Много записей. Если явятся дружки Телхара, продай им, скажи, что я не в курсе. Продай дорого, прибыль поделим. А я домой поеду — жену давно не видел. В следующий раз с сыном в гости загляну.
Тори рассмеялся:
— А ты красавчик, кхулум! Я знал, что кинешь эту жабу надутую! Так ему и надо! Надеюсь, у него печка взорвётся от твоих составов.
С довольной ухмылкой кивнув, Эол поблагодарил торговца за помощь и пошёл обратно в подземную часть города, чтобы начать собираться в дорогу. Главное, как следует подготовиться ко встрече с женой.
Примечание к части
Во второй половине главы то, из-за чего убирают лайки и добавляют в сборники "Редкостная гадость". Те, кому такое не нравится, читайте и обсуждайте ;)
До чего не снизойдёт хозяин
— Хозяин вернулся!
Слова прозвучали сначала где-то далеко, потом ближе, а потом…
— Он не побежит к тебе сразу, — язвительно сообщила жене своего господина служанка, которую Ириссэ не видела очень давно. — У тебя есть время подготовиться.
Супруга-пленница вздрогнула. Она буквально слышала оскорбления, которые не произнесла вслух завидовавшая непонятно чему женщина, но именно эта бессмысленная злоба придала сил, и пришло осмысление, что за прошедшее время счастливой разлуки с похитителем не удалось сделать ничего для своего освобождения: Ириссэ не подружилась со слугами, не переманила их на свою сторону, хоть и намекала на королевское вознаграждение за помощь, но страх перед гневом господина оказался слишком силён; не смогла усыпить бдительность своих тюремщиков и разведать пути бегства из подземелья, не вышло даже завоевать достаточное доверие, чтобы получить позволение что-либо себе готовить — конечно, ведь неблагодарная змея обязательно отравит или опоит колдовским зельем всех жителей дома Эола!
А сын был ещё слишком мал и не мог постоять за мать, к тому же он был уверен благодаря рассказам слуг, что папа хороший.
Слова Ириссэ о злом опасном родителе ребёнка пугали, он начинал плакать, и тут же появлялись добрые дяди, которые говорили только хорошее, играли с мальчиком и угощали сладким. Чтобы не лишиться возможности видеть сына, пленнице-жене пришлось перестать «обижать» наследника хозяина дома.
— Мама! Ты плачешь? Почему?
Голосок сына встряхнул, Ириссэ начала судорожно вытирать слёзы, осознала, что лежит в постели, растрёпанная, в сорочке, книга, которая рядом, открыта на этой странице уже несколько дней…
— Всё хорошо, Майрил. Просто… папа приехал. Я от радости. Плачу.
***
Эльфийка вошла в мастерскую и, закрыв за собой дверь, остановилась.
— Соврёшь — отрежу кончик уха, — без малейшей тени фальши произнёс Эол, многозначительно рассматривая небольшие кусачки, зажатые в напряжённой руке. — Станешь притворяться — лишишься части соска. Умолчишь о чём-либо — укорочу оборочку между ног.
Сероволосая служанка покорно и радостно кивнула, мимолётным движением сбросила платье под ноги.
— Я ведь угрожал тебе, — хозяин дома посмотрел в серо-зелёные глаза с коричневой окоёмкой. — Тебе от этого весело?
— Меня пугает вопрос, — эльфийка в одно мгновение оказалась на коленях около сидевшего за столом господина, — пугает, что сомневаешься во мне! А угрозы не были угрозами, ведь я не собиралась врать.
— Но ты не договариваешь.
Серо-зелёные глаза в страхе расширились, метнулись к инструменту.
— Говори: что ты почувствовала, когда я позвал тебя, когда начал угрожать.
Служанка погладила бёдра Эола, любуясь, как переливаются штаны из тонкой тёмно-коричневой кожи с похожими на паутинку потёртостями.
— Я была счастлива, что господин решил уделить внимание мне, а не своей жене. А потом просто слушала приказы, уверенная, что мне нечего опасаться.
— Просто счастлива? А как же остальные чувства? Тёмные, злые, которые и приносят настоящее наслаждение?
Серо-зелёные глаза загорелись, однако в них отразилась тревога.
— Да, были другие чувства, но мне страшно…
Взгляд упал на кусачки, и эльфийка поняла, что боль от увечий всё же пугает сильнее, чем нелицеприятная откровенность. Эол одобрительно кивнул, мол, в правильном направлении смотришь.
— Я радовалась, что господин хочет меня, а не других, особенно, жену. Я завидую ей, хочу быть на её месте, надеюсь, что однажды стану супругой, а не прислугой, я ревную и не понимаю, за что господин любит эту женщину, которая совсем не ценит его внимание!
— Ты почувствовала себя победительницей?
— Да.
Эол отложил кусачки, осмотрел стол, заваленный чертежами и заготовками, которые лежали здесь уже не один год — всё время его отсутствия. С них смахивали пыль, но не двигали с места.
— Ложись в кровать.
Эльфийка подчинилась. Постель была узкой и жёсткой — служила для короткого редкого отдыха, если мастер не хотел прерывать какую-либо увлекательную работу, но короткий сон всё же требовался.
— Что ты чувствуешь, оказавшись не в той же кровати, где я провожу время с женой?
— Зависть, — зажалась от вынужденной, не красившей её откровенности служанка. — Я хочу, чтобы господин меня любил и баловал больше, чем жену.
Эол снисходительно заулыбался:
— Ожидаемо. Ничего нового.
— Это плохо? Мне страшно.
— Нет, это не плохо.
Взяв прочную эластичную верёвку, кузнец привязал запястья лежавшей на спине эльфийки к спинке кровати, критически осмотрел.
— Удобно?
— Да, кажется…
Внимательно рассмотрев служанку, хозяин оценил, что груди в таком положении стали заметно меньше, и решил — это не нравится ему. К тому же, связанные поднятые кисти оставляют слишком подвижным тело, а если стянуть локти, то голову придётся наклонять вперёд, и долго в таком положении вряд ли будет комфортно.
Распустив петли и узлы, Эол перевернул эльфийку на живот, начал связывать её руки за спиной, продвигаясь вверх, словно сплетая сеть.
— Боишься?
— Нет, просто не понимаю. От этого тревожно и хочется скорее начать…
— Удобно?
— Нет, но я привыкну!
Взяв длинные серые волосы служанки и соединив их с узором из верёвки, тем самым лишив эльфийку возможности свободно двигать головой, Эол снова перевернул на спину покорную собственность и, широко раздвинув её ноги, привязал лодыжки, лишив тело возможности не позволить в себя проникать.
— Доверие ко мне не позволяет тебе бояться неизвестности? — спросил очень серьёзно хозяин, и служанка не сразу решилась на ответ:
— Я уверяю себя, что мне нечего опасаться. Да, немного страшно, но я жду неописуемого наслаждения.
— Закрой глаза. Говори, что чувствуешь. Говори постоянно.
И лицо скрыла плотная чёрная ткань. В уши что-то вставили, все звуки разом стихли.
— Это так странно, — слыша только свой изменившийся голос, произнесла служанка.
Что-то сжало соски, и это были не пальцы.
— Приятно. Мне нравится.
На живот стали падать прохладные капли, скатываясь на бока. Ощущения обострились, кожа стала невыносимо чувствительной, до дрожи.
Кап. Кап. Кап-кап.
Влага бежит по груди, по рёбрам, по шее, бёдрам, соскальзывая в пах.
Кап. Кап-кап-кап.
— Это щекотно! Приятно и слишком… Слишком!
Капли стали падать между ног, стекая по щёлочке, что-то — явно не пальцы — стало пробираться между ягодиц, не проникая внутрь.
— Начинай, прошу! — взмолилась эльфийка, чувствуя прикосновения по всему телу. Это… что это? Кисточка? Сколько их? Пять? Больше? Но… как?
Плечи к груди притянуло нечто плотное. Ремень? Дышать стало труднее, кожа, и так невыносимо чувствительная, стала ещё острее ощущать абсолютно всё. Между ног появились лёгкие касания, чередовавшиеся с каплями, которые могли лишь возбудить, но не принести наслаждение, от сдавленных сосков по коже расползалось напряжение, хотелось скорее…
— Прошу! Начинай! Я сейчас загорюсь изнутри! Мне неудобно лежать, я хочу освободить руки. Можно я сделаю всё сама, если господин не желает ко мне прикасаться!
Одного лишь прикосновения пальцев хватило, чтобы содрогнуться от напряжения, чтобы свело не имевшее права двигаться тело.
— Внутрь, прошу! Умоляю!
Погружение началось, но очень-очень медленное.
Перейдя со стона на крик, эльфийка заметалась, пытаясь ускорить приближение наслаждения, но рука прижала к кровати, надавив на живот.
— Не-ет! Пожалуйста!
Палец остановился. Выскользнул.
И больше не было ни одного прикосновения очень долго. Ни стоны, ни мольбы не имели действия, и вдруг путы стали снимать сразу и с обеих ног, и с тела. Это невозможно было сделать одному хозяину.
Поняв, что рядом как минимум трое, служанка раскраснелась от стыда, испугалась, что все по очереди выполнят её просьбу, однако ничего подобного не случилось. Когда с лица убрали ткань и развязали руки, эльфийка, не смея поднять глаза, освободила уши и, подхватив платье, бросилась бежать к себе в комнату, чтобы…
Самой доделать всё, до чего снова не снизошёл господин, а после напиться до беспамятства. Понимание того, как оказалась просто телом для изучения реакции на ласки, чтобы потом хозяин мог проделать это с женой, было способно заставить совершить что-то непоправимое.
Нет. Лучше просто закончить начатое. А потом напиться.
Мы должны быть семьёй
Дверь открылась как-то непривычно тяжело, словно руки устали после долгой работы. В комнате затаились неоправдавшиеся ожидания, бросившие в лицо молчаливый укор и напуганно-удивлённый, полный надежд взгляд ребёнка с внешностью проклятых Голодрим.
— Папа? — с робкой радостью спросил мальчик. Хотя бы на правильном языке.
— Папа, папа, — равнодушно отмахнулся Эол, — иди отсюда. Папе надо поговорить с мамой.
Ириссэ схватила сына за плечики, боясь отпустить его.
— Что вцепилась? — зло сощурился муж, и лицо обожгла пощёчина. — Я сказал: поговорить надо!
Испугавшись, что следующий удар достанется Майрилу, супруга-пленница поцеловала сына в макушку и подтолкнула вперёд, чтобы тот шёл играть со слугами. Как обычно. Да, как обычно. Словно ничего не произошло.
Мальчик послушался не сразу. Растерянно посмотрев на родителей, ребёнок неуверенно вышел из комнаты, оглядываясь и останавливаясь, и вдруг прямо перед его лицом с грохотом захлопнулась дверь.
В коридоре послышались всхлипы и удаляющиеся быстрые шажки, Эол скривился:
— Слабак и трус. Сразу видно, что Нолдо по крови. Орков увидит, сразу в плен сдастся, чтоб не обидели. Но они именно таких и обижают. Это всё ты, жена — ничтожество воспитываешь!
Ириссэ понимала, что лучше просто извиниться, попросить совета научить, как правильно, однако несмотря на, казалось, сломленную волю, откуда-то взялась гордость. Опять. Нолдиэ подняла глаза, представляя себя прежней, уверенная, что её взгляд сверкает королевской злобой, сияя священным светом Древ Валар, однако…
Эол смотрел на жену всё более скучающе и разочарованно, с угасавшим интересом: перед ним была просто женщина, когда-то красивая, но теперь лишённая внутреннего света жизни, которую не украшала ни только что сделанная аккуратная причёска, ни драгоценности, ни дорогое платье. Худое ослабшее тело не вызывало желания прикасаться, ввалившиеся щёки, на одной из которых всё ярче проступал красный след, не хотелось трогать, чтобы ощутить бархатистость и гладкость, бледные губы не манили, и стало совершенно безразлично, что это скучное существо из себя представляет.
Однако, это была всё-таки жена, и Эол решил, что хотя бы для собственного спокойствия и чувства выполненного долга обязан попробовать быть мужем и отцом. Тащить это в постель показалось чем-то противоествественным, однако необходимо было убедиться в одной важной вещи.
— Ложись. Раздвинь ноги. Если есть бельё, снимай.
Бледное нечто замерло, всё ещё пытаясь изобразить на лице подобие угрозы.
— А если не стану?
Что это за голос? Если бы она говорила так, Эол бы никогда не обратил внимание на услышанное в лесу.
— Не станешь?
— Нет.
Отвратительно скучно. И эта безликая мерзость смеет перечить?
Удар по лицу опрокинул Ириссэ на пол, всё лишнее из одежды оказалось разорвано, два пальца грубо вошли в тело, проверяя верность супруги. Убедившись, что волноваться не о чем, Эол поднял то, во что превратилась в заточении прекрасная эльфийка, и резко усадил на кровать.
— Ты — моя жена. Забыла?!
Занесённая для удара рука заставила подчиниться и отрицательно закивать.
— Мне что, снова зачаровать тебя? Совсем не можешь по-хорошему?!
— Могу, — прошептала кривая щель на лице.
Эол сел рядом, и непривлекательное тело вздрогнуло.
— Ты понимаешь, что я не могу тебя держать под чарами всё время? Мы ведь семья, у нас есть сын, которому нужна мать.
— Ты хоть понимаешь, зачем? — с трудом сдержав слёзы, спросила Ириссэ, стараясь не думать о боли между ног. — Ты знаешь, что такое семья? Кто такой муж? Что значит «отец»?
— Мы должны познать всё вместе, — в глазах Эола блеснула радость — наконец, это ничто начало думать в правильном направлении. — Я говорил тебе о прошлом, честно рассказывал о себе, а ты ни разу не ответила мне взаимностью! Это несправедливо! И сейчас тоже: я готовился ко встрече с тобой, думал о том, что скажу, как проведём время, а ты повела себя, словно чужая, вновь не оценив ни моих усилий, ни доверия. Ты понимаешь, что чары этой земли делают меня практически всесильным, и я мог бы зачать тебе ещё одного ребёнка, но не стану, потому что ты плохая мать, и даже с одним не можешь сладить. Скажи, почему ты не доверяешь мне? Я вообще-то твой муж.
Совершенно не привлекательное ничто с двумя отверстиями между ног посмотрело с выражением, отдалённо напоминавшем ненависть. Неудивительно, Голодрим ничего другого чувствовать вообще не умеют.
— Если речь о семье, — заговорило блёклым голосом пустое место, — то почему моё мнение не учитывается?
— Я как раз пытаюсь выяснить, почему ты не делаешь то, что от тебя требуется. Это тоже непонятно?
Ириссэ замерла. Смотреть в глаза чудовища было страшно, понимание, что взъярившийся монстр может и убить, и тогда маленький сын останется совсем один против бешеной своры, однако хотелось понять, о чём думает тварь, вобравшая в себя всё худшее в Арде, сейчас, когда рядом беспомощная жертва.
Беспомощная жертва. Неужели пришло смирение с этим положением?
Нет, Ириссэ не смирилась, просто отчаялась, осознала, что надежду лелеять глупо. Здесь можно только прижиться и выжить. Может быть, стать таким же чудовищем? Нет. Этого сделать не получится, и Нолдиэ никогда не будет для Синдар своей. Никогда!
— Покажи мне, как ты хочешь ублажать меня. Делай то, что тебе интересно.
Слова были сказаны без желания, Эол предложил близость вынужденно, уверенный, что так должно быть в семье.
Так надо.
— Но я не хочу, — Ириссэ почувствовала, что снова на что-то надеется. — Понимаешь? Я не обязана хотеть. И ты тоже.
Вроде бы простые слова оказались для супруга-мучителя откровением, глаза цвета трясины стали безумными, и эльфийка мысленно попрощалась с жизнью. Однако чудовищное пламя быстро угасло, Эол встал и молча вышел за дверь.
— Спасибо, — прошептала Ириссэ задрожавшим голосом. — Спасибо.
Это было лучшее, что мог сделать для неё супруг. И сейчас, и всегда.
***
— Ты неправильно делаешь! — мальчик убрал руку слуги с пирамидки из плоских камешков, которая едва стояла, не разваливаясь.
— Пусть маленький господин покажет, как правильно, — эльф послушно кивнул.
Эол вошёл бесшумно, долго смотрел молча, как маленький Нолдо командовал его — его! — слугой, как тот самый Нолдо, что ворует внимание жены, теперь лишает даже помощников по дому, и думал, как показать этому Нолдо, кто имеет право что-либо решать, а кто нет.
— Господин, — встал и поклонился занимавшийся с Майрилом эльф. — Твой сын — очень умный мальчик.
— Умный? — Эол встал над ребёнком, сжал тонкое плечико.
— Папа! — не показывая, что ему больно, заулыбался маленький Нолдо. — Я умный.
— Тогда поможешь мне со сплавом. Ты — мой слуга, подмастерье. И не имеешь права считаться кем-то иным, пока не сделал ничего, сравнимого с моими изобретениями. Ты — слуга. Понятно, надеюсь? Не смей жаловаться на тяжесть, жар или голод. Не смей проситься отдыхать. Ты — слуга до тех пор, пока не превзойдёшь меня. Тогда, возможно, я стану служить тебе, но на твоём месте, Нолдо, я бы на это не рассчитывал.
О любви и героях
Ветер трепал синие драконьи знамёна, ясное небо сияло золотом дня, лучи сверкали на гребешках волн, отражались в окнах, куполах и шпилях.
Крепость Минас-Тирит возвышалась над могучей рекой среди пышных лесов, напоминая врагам о сокрушительной силе и доблести эльфийских воинов и владык.
— Расскажи, Орландир, — обратился к гулявшему вдоль берега архитектору сын принца Артаресто Инглор, — что произошло в Валиноре, почему король Финдарато был вынужден уйти? В книгах, которые я читал, история выглядит неполной.
— Ты так стремишься к знаниям, — восхитился мастер, заслуженно считавший крепость Минас-Тирит своим детищем, — это похвально, однако я не должен говорить больше описанного в книгах, если не позволит лично принц Артаресто.
— Тогда пойдём к владыке, расскажешь для него, — хитро подмигнул юный эльф, — маме и сестре тоже будет интересно послушать, а им отказать даже сам хозяин острова не посмеет.
Орландир явно не был рад внезапному вниманию, да ещё и требованию копошиться в некрасивом прошлом, однако архитектор понимал причину внезапного интереса к героическим событиям истории — когда король Финдарато Инголдо сообщил, что, несмотря ни на какие приказы хитлумского правителя Тол-Сириона не пошлёт на север армию, разговоры о войне больше не смолкали, и всё чаще вспоминалось то, о чём всем ушедшим из Валинора хотелось забыть.
— Я всего лишь строитель, — предпринял последнюю попытку избежать сложного разговора Орландир, однако Инглор был неприклонен:
— Я знаю — Минас-Тирит спроектирован так, чтобы выстоять при осаде, из крепости есть тайные выходы, а стены рассчитаны на отражение атаки. Это твой проект, который было бы не под силу воплотить не видевшему войн эльфу.
Пришлось признать, что юный принц прав и покорно пойти вслед за ним с залитого солнцем песчаного берега в тень стен и деревьев.
Артаресто с женой и дочерью гулял в небольшом саду. Сев на расстеленные поверх травы ковры, правящая семья отдыхала, слушая пение волн, птиц и менестрелей. Однако Орландир заметил, что Инглор смотрит совсем в другую сторону. Проследив направление взгляда, архитектор увидел юную золотоволосую деву, которая несла огромную стопку книг, грациозно пританцовывая под долетавшие мелодии.
— Красивая, — улыбнулся главный творец Минас-Тирита.
— Тинаэрлин считает меня невеждой, — погрустнел сын Артаресто, — я поэтому и хотел с тобой поговорить, чтобы…
Орландир улыбнулся и пошёл вперёд к деве с книгами. Увидев архитектора, эльфийка обрадовалась и вежливо поклонилась. Краснея, бледнея, чувствуя то жар, то холод, Инглор, спотыкаясь, поплёлся по направлению к мечте.
— И я сказал, — весело говорил деве Орландир, когда сын Артаресто всё-таки оказался рядом, — если владыка Тол-Сириона мне позволит, я расскажу всё, что знаю.
— Насколько мне известно, — серьёзно произнесла Тинаэрлин, со скрываемым любопытством и ещё более тщательно спрятанным кокетством поглядывая на принца Инглора, — нет ни одной достоверной карты портового города Альквалондэ, поэтому ход сражения воспроизвести невозможно.
— Зачем тебе это, юная леди?
Зелёные глаза эльфийки вспыхнули.
— Как зачем, господин Орландир?! Мне интересна военная история моего народа! Я хочу знать, как правильнее можно было занять позиции, чтобы одна сторона победила с меньшими потерями. Хочу разобраться в тактических ошибках! И наоборот, найти правильные решения, выбранные обеими сторонами.
— Бой в Альквалондэ был спонтанным, — помрачнел архитектор. — Сложно рассуждать о тактике.
— Я знаю!
— Вот видишь, — вздохнул Инглор, смущаясь, опустив глаза и рассматривая босые ступни эльфийки, выглядывавшие из-под едва доходившего до лодыжек лёгкого платья, — Тинаэрлин очень умная. Я не хочу казаться ей неучем.
— Принцы неучами не бывают, — очень загадочно произнёс мастер. — Прекрасная леди, повторяю своё предложение присоединиться к слушанию моей версии альквалондских событий, если на то будет воля владыки Артаресто.
— Конечно, я хочу! Спасибо!
Инглор просиял.
— Порт Альквалондэ совсем не похож на наш, — заговорил архитектор, повернув в сторону сада, — однако некоторые общие черты есть, только они бы не повлияли на ход сражения. Сейчас объясню, почему.
Тинаэрлин серьёзно закивала, а принц шёл рядом с ней и просто любовался.
***
— Я хочу править всеми Эльдар, что прекрасны и светлы душой! — рассказывал историю любви принцессе Финдуилас сероволосый менестрель, наигрывая на сверкавшей серебром арфе. — А те, что безжизненны, словно фигурки из фарфора, пусть падут и рассыпятся крошевом.
Слушая чарующий голос, дочь Артаресто переглядывалась с матерью, гордо восседавшей среди подушек.
«Да, доченька, — не раз повторяла Толлунэль, — тебя достоин только самый красивый, умный, доблестный и справедливый правитель! Сын великих владык! Из славнейшего рода! Он должен восхищаться тобой, петь тебе прекрасные песни о любви! Таким должен быть твой муж! Только не соглашайся сразу! Он обязан выстрадать твоё расположение. Пусть зальёт слезами пропасть между вами, из своих костей построит плот и доплывёт к тебе, чтобы просто разок взглянуть в твои глаза».
Сейчас в саду звучала именно такая история, и устами менестреля говорил герой-король, вернувшийся с войны с победой.
— Будь моим сердцем, источником любви, парящей свободно в неизведанной дали. Как однажды в волшебной сказке, в канун зимы, малыш-лебедь затерялся в весёлой песне воробьишки, мечтавшего о звёздах, так и я, словно тот воробей, хочу невозможного, но ты можешь сделать меня счастливым хотя бы на краткий миг! Я создам для тебя новый мир, в котором любовь рождается для чутких сердец, как у поэтов. Чувства никогда не встречают преград! Скажи мне, почему твоё безразличие, словно кристальный пруд в ночи, что замер в ожидании рождения нового утра? В одиночестве.
Финдуилас улыбалась, поглядывая на довольную мать. Красивые слова и чарующая музыка заполняли мир, однако не трогали сердце юной принцессы, в отличие от услышанной однажды из окна дворца песни, которую напевали прибывшие из Таргелиона торговцы.
«Пусть опять дожди и холодный ветер,
Он уходит прочь от тепла и света.
Не спеши! Постой! Погоди немного!
Но зовёт его дальняя дорога.
Что же ты ищешь, юный бродяга,
В этой забытой Валар земле?
Что же тебя снова манит куда-то?
Что ты так ясно видел во сне?
А куда идёт, он и сам не знает.
Видно уж судьба выпала такая.
Может, всё же есть мир мечтаний зыбких?
Может, кто-то ждёт и его улыбки?
Но пока горит огонёк надежды,
Нет конца пути для него, как прежде.
Значит, снова дождь и знакомый ветер,
И опять один он на целом свете.
Над чем эльфы посмеивались, когда пели, Финдуилас не понимала, да и не пыталась вникать — мало ли, какие ассоциации у этих Нолдор с одиноким бродягой, но сердце юной девы хотело снова и снова услышать простую трогательную мелодию. Жаль, мама не разрешит исполнять для венценосной дочери такое. Может, попросить? Хотя нет, не стоит. Лучше слушать истории о красивой любви королей.
Артаресто, казалось, спал, так и не допив свой бокал, однако когда послышался голос Орландира, сразу же открыл глаза и приподнялся с подушек.
— Владыка, — поклонился архитектор, — твой сын желает знать историю валинорских войн. Эта юная дева тоже хочет послушать. В моём пересказе.
— Ох, неужели? — Толлунэль сразу же забыла про менестреля. — Поведай нам о героях тех страшных дней, мастер!
— Они могли бы сами рассказать, если бы хотели, — робко возразил Артаресто, однако супруга в одно мгновение оказалась рядом и нежно обняла, прижавшись так, словно была с мужем наедине в супружеской спальне.
Инглор смутился, Орландир сделал вид, что ничего необычного не видит, а Тинаэрлин продолжала невозмутимо улыбаться.
— Садитесь, угощайтесь, — сдался владыка отстрова. — А ты пока помолчи, — обратился он к менестрелю.
Финдуилас радостно кивнула.
— Для меня героем битвы был… сам порт, — Орландир смутился, понимая, что ждут от него совсем иных слов, — я слушал рассказы выживших, смотрел на разрушения и оценивал, как именно площадь, дворец, склад и маяк помогали или мешали сражению. Например, узнав, что эльфы Первого Дома оказались в огненной ловушке в подземной части порта, где хранилось оружие, я стал думать о том, как изменить проект вытяжки, которая и отведёт дым, и даст шанс выбраться. Когда слушал рассказы о стрельбе из окон, пытался рассчитать, какой высоты нужны потолки и подоконники, чтобы защитить лучников. Хотя, втайне мне хотелось построить дворец, где нельзя разбить стёкла и открыть окна, чтобы стрелять из него было невозможно.
Толлунэль, всем видом показывавшая, что не хочет слушать про проекты зданий, вдруг подалась вперёд, перестав обнимать мужа:
— Как же так? Что значит, сделать стрельбу невозможной?! А для чего наши лучники обучаются меткости и скорострельности? Для чего оружейники совершенствуют мастерство? Мы весь берег засадили деревьями, на которых выращиваем луки, а наш главный архитектор мечтает о неоткрывающихся окнах!
Тинаэрлин осталась очень серьёзной, Инглор, покраснев, совсем сник. Артаресто, казалось, снова спал, а Финдуилас думала о чём-то своём, не слушая разговоры.
— Будущий муж моей дочери, — продолжала говорить Толлунэль, — будет стрелять лучше всех. Мы обязательно устроим турнир, победитель которого сможет попробовать предложить прекрасной принцессе свою любовь. А ещё у него будет такой меч, подобного которому нет и не будет в Арде!
— Разумеется, — поддакнул Артаресто. — А сын пусть женится, на ком хочет. Принцы могут выбирать любую деву, даже если она лягушка или ящерица.
— Ты это специально, милый? — ужаснулась супруга. — Нарочно говоришь о самом кошмарном, чтобы мне любая невестка показалась подарком судьбы?
— Да, — честно сознался владыка Тол-Сириона, снова закрыв глаза.
— Я тебе это припомню, — кокетливо пригрозила Толлунэль мужу. — Вечером. Наедине. А сейчас мастер Орландир расскажет нам про подвиги героя Астальдо, который выиграл битву в Альквалондэ.
— Но я читала, что самого принца Финдекано не было среди сражавшихся, — указав на синий том, деловито произнесла Тинаэрлин. — Его воины, нарушив приказ о невмешательстве, присоединились к резне, устроенной Феанаро Куруфинвэ и его сыновьями в мирном городе владыки Ольвэ. Однако, — эльфийка взяла тонкую золотую книжку, — в краткой летописи Эпохи Древ, которую я купила у таргелионских торговцев, сказано, что принц Финдекано сражался во главе своего войска. Но о его решающей роли в резне нет ни слова ни в одном, ни в другом тексте.
— Я был другом деда принца Финдекано, — почувствовал, что втянулся в спор, Орландир, — я не видел бой, однако многое предстало моим глазам после. И я утверждаю, юная леди, принц Финдекано был во время боя в Альквалондэ, его войско подошло на помощь Первому Дому и сломило сопротивление Тэлери. А потом принц Финдекано, внук моего друга, продолжил убивать, будучи не в силах остановиться. Он проливал кровь снова и снова, совсем обезумев. Война сделала из милого скромного мальчика настоящее чудовище.
— Герой Астальдо — великий воин, — уже готова была загрызть архитектора Толлунэль, — он не безумец! Он единственный, кто не побоялся спасти из плена сына Феанаро!
— Родная моя, — лениво подал голос Артаресто, — на подобное как раз и способен только безумец.
— Нет! Любой герой так сможет.
Повисло молчание.
— Я не герой, — вдруг громким дрожащим голосом проговорил Инглор, вставая, — и знаю не больше всех, и… Я обычный эльф, хоть и родился в королевской семье, но… Тин… Я люблю тебя. Будь моей женой, пожалуйста!
Толлунэль ахнула, широко раскрыв рот, но так ничего и не сказав. Артаресто заулыбался, притянул жену к себе, действуя её же хитростью.
— Нельзя отказывать принцу, — шутливо погрозил Орландир деве, которая явно растерялась.
— Я… не отказываю, — удивлённо и немного испуганно проговорила Тинаэрлин. — Я просто не ожидала.
— Настоящий герой, — улыбаясь с закрытыми глазами, произнёс владыка Тол-Сириона, — всегда нападает внезапно и вообще делает то, что никто не делает, никто не ожидает. Инглор, поздравляю.
Юный принц встал на колено, схватил деву за руки.
— Прошу!
Тинаэрлин поднялась, потянула на себя принца, зарумянилась, опустив ресницы.
— Хорошо, — кокетливо произнесла эльфийка, — но ты должен более серьёзно относиться к истории.
Толлунэль хотела сказать, что никто не смеет ставить прекрасному принцу условия, однако промолчала, а Финдуилас подумала, что тоже хочет стать кому-нибудь невестой, ведь это так прекрасно!
«Пусть опять дожди и холодный ветер,
Он уходит прочь от тепла и света.
Не спеши! Постой! Погоди немного!
Но зовёт его дальняя дорога.
Что же ты ищешь, юный бродяга,
В этой забытой Валар земле?
Что же тебя снова манит куда-то?
Что ты так ясно видел во сне?»
Примечание к части
Особо внимательные найдут в тексте перевод песни (неточный) «Swanheart» Nightwish, а другая песня, которую и искать не надо, это «Мальчик-бродяга» Андрея Губина
Самые красивые звёзды
Забравшись под самый потолок высоченного свода подземного зала, двое эльфов, не используя ни страховочных тросов, ни крючьев, пользуясь только лестницами, украшали очищенный от прежней росписи камень звёздами и узорами, используя светящуюся краску и искусственные самоцветы.
Оба творца были уверены, что справились бы в одиночку лучше, помощник исключительно мешает работе, пользы от него никакой, однако у обоих были причины терпеть рядом ничего не смыслившего в искусстве бездаря: Тьелперинквар обещал деду Гвиндора занять юного лорда интересной работой, а Гвиндор обещал своему деду, что поможет почётному гостю короля Финдарато Инголдо с его проектом. Теперь оба мастера втайне ругали лорда Индвэ, однако не подавали вида, стойко вынося отвратительное представление друг друга о том, как должен выглядеть потолок парадного зала.
И вообще, просить помощи — равносильно признанию в никчёмности и неумению делать что-то самостоятельно!
— Почему звёзды? — заговорил первым Гвиндор, решив прервать бессмысленное молчание, лишь множившеевзаимную неприязнь. — Почему не орнамент? Мы ведь здесь творцы, и в нашем крошечном мирке на небесном куполе могут расти цветы и плавать рыбы, вместо порхающих по нежным лепесткам бабочек.
— Потому что на небе не бывает огня, — неожиданно спокойно ответил Куруфинвион, — освещённая даже пламенной Ариэн высота всегда холодна и не может вспыхнуть. Здесь, видимо, многие так же думают про камень и рисуют на нём языки огня, а мне это видеть неприятно.
— Я слышал, твой предок был Пламенным Духом, — доводя до совершенства лучи очередной звезды, хмыкнул юный лорд, — неужели его жар так сильно утомил тебя, что даже по прошествии стольких лет потомок величайшего Нолдо не может смотреть на горение?
Тьелпе напряжённо замолчал. Одним лёгким движением руки мастер закрепил в камне свода прозрачный кристалл, сделав его сердцем очередного нарисованного творения Валиэ Элентари.
— Не люблю говорить об этом, — выдавил из себя Куруфинвион, когда серебряная краска с голубым и золотым отливом легла на контур ещё одной звезды, снова восьмиконечной, — однако я считаю исход из Валинора ошибкой. Да, я снискал славу великого воина, сразившись с врагами в четырёх грандиозных битвах, однако уверен — кровопролития нужно стремиться избежать всеми возможными способами.
— Я удивлён, — Гвиндор почувствовал себя неудачником и слабаком, поэтому не смог сдержать злость, лишь попытался превратить агрессию в насмешку, — обычно великие воины хвастаются подвигами, а не сожалеют о них.
— Чем же я должен хвастаться? — сам удивился своим словам и мыслям валинорский отступник. — Убийством полсотни собратьев в Альквалондэ, за что меня теперь ненавидят все Айнур и король Тингол? Тем, что я прикрывал отступление Феанаро и его сыновей с Ард-Гален, сражаясь против войска Балрогов, но так и не сумев спасти великого деда? Мне стоит считать себя достойным легендарной славы, потому что во время Дагор Аглареб вёл войско Химлада на помощь Долине Маглора, но не успел вовремя, и пришёл, только чтобы изгнать орков с пепелища? Я должен гордиться тем, что не дал погибнуть принцу Финдекано, бросившемуся в бой с морготовым червём, но так и не убил эту огнедышащую тварь?
Гвиндор часто задышал. Юный лорд чувствовал — Куруфинвион врёт, однако даже представить не мог масштабов лжи, поэтому уверился, что хотя бы половина сказанного правда, а этому уже можно было позавидовать. Великая слава, воспетая в летописях! А что сказано в книгах про сына лорда Гуилина? Только то, что родился? Вот это действительно заслуга! Почётно! Очень почётно. М-да.
Видя, что гость Нарготронда не выглядит отважным бойцом, хотя бы как тот же ненавистный Эрьярон, но при этом смог проявить такую доблесть в сражениях, Гвиндор решил, что сам однажды обязательно прославится на поле боя.
Если уж этот смог…
— Не хочу говорить о войне, — дорисовав звезду, вздохнул Тьелпе и полез выше. — Мне и без неё есть, о чём подумать. Ты же знаешь, зачем мы украшаем этот потолок?
— Ещё бы не знать, — младший сын Гуилина продолжил раскрашивать сине-фиолетовые очертания облаков, — ты хочешь жениться, и здесь будет празднование.
— Только есть одна проблема: я считаю неправильным устраивать торжества в отсутствие короля, у которого гощу, но сколько ещё времени Финдарато собирается провести в Дортонионе, никому не известно.
— Было прислано письмо, на совете зачитывали, — обрадовался своей важности Гвиндор. — Я не имею права разглашать содержание послания короля, однако некоторые детали не являются секретом. В частности, государь вёл речь о том, что ни в Нарготронде, ни на Тол-Сирионе Фирьяр не будет, и это вовсе не из-за непростых отношений между Старшими и Младшими, проблема не в том, что пока эльфийский король собирает армию и договаривается с вождями-собратьями, у Фирьяр успевают смениться несколько поколений, и даже если предок что-то пообещал, это вовсе не значит, что его потомки о договоре знают. Да, речь о племени на границе Таргелиона и Оссирианда, которое не помнит, что считалось вассальным для Хитлума и абсолютно уверено в своей вечной изначальной независимости. А завоевать их расположение Хитлуму пока нет возможности.
— Странный народ, — задумчиво сказал Тьелпе, поправляя контур сияющего облака.
— В Нарготронде смертным не место, — с важным видом продолжал юный лорд, — потому что здесь нет лучей Ариэн, а при отсутствии света и без того слабые здоровьем Младшие совсем сникают. Что касается Тол-Сириона, то там причина иная: остров слишком мал для стремительно размножающихся Детей Эру.
Сын Куруфинвэ-младшего равнодушно пожал плечами — пожалуй, особенности восприимчивости смертных к темноте и свету его волновали сейчас меньше всего.
— Учитывая, что обучение Младших — дело непростое, — видимо, вспомнил, с чего начался разговор, Гвиндор, — владыка Финдарато Инголдо ещё долго не планирует возвращаться в Нарготронд.
— Я бы хотел позвать на свадьбу отца, — задумчиво произнёс Тьелпе, — однако в отсутствие короля границы закрыты.
— Даже для Куруфинвэ Феанариона?
Аманэльда задумался.
Да, конечно, можно было бы думать, как… как тот, кто считает, что у королей одни законы и принципы, а у остальных — другие. Как Вала! Как тот, кого больше не зовут Вала!
Нет. Никогда.
— Куруфинвэ Феанарион не попадает под понятие «все»? — язвительно поинтересовался Тьелпе. — Для кого-то, возможно, это и так, но я считаю подобное нечестным.
— Значит, — глаза юного лорда загорелись: эльф придумал нечто такое, что позволило ему праздновать победу, — твой отец в твоих глазах — ровня смертным дикарям. Кстати, почему мы рисуем восьмиконечные звёзды?
Куруфинвион долго боролся с желанием скинуть наглеца вниз. Хотелось высказать очень многое и про символы рода, и про уважение, и про честность, однако Нолдо представил, как далеко может зайти спор и просто равнодушно ответил:
— Звёзды с восемью лучами самые красивые.
О наследстве
Стая волков напала неожиданно. То были обычные звери, не твари Моргота с ядовитыми клыками, однако от этого хищники не становились безопасными для людей.
Конечно, нужно было изначально действовать, как говорил Халиндвэ, однако охотники Беора решили, что и без эльфа разберутся.
Отчаянный крик о помощи разлетелся по лесу, вождь с сыновьями и друзьями бросились на помощь собратьям, схватив факелы и приготовив луки и копья.
— Запасёмся шкурами! — кричал Беор, продираясь сквозь бурелом вслед за рванувшими вперёд собаками. — Псов от пуза накормим!
Люди бодро закричали в ответ, заглушив доносившийся издали отчаянный вопль. Всего один, хотя поначалу звали три голоса.
Деревья, кусты, мох, топкая земля, и снова кусты. Куда ж эти дураки сунулись? Во мраке вечера лес показался практически непроходимым. Спереди долетел лай, визг, рык, а последний человеческий голос стих.
Сыновья Беора, не показывая этого отцу, но, разумеется, соревнуясь друг с другом в храбрости, рванули вперёд, факелы заплясали в сгущавшейся тьме.
Раздалась ругань, хохот, победный клич, и Беор, выйдя на небольшую поляну у оврага, увидел гордых собой Барана и Белена, застреливших трёх волков, и, радуясь за своих уже взрослых мальчиков, не сразу обратил внимание на растерзанного пса, мёртвого собрата, рядом с которым лежал ещё один охотник в разодранной окровавленной одежде, вроде бы пока живой или уже нет, а с дерева начал осторожно спускаться третий неудачливый добытчик.
— Спасибо, вождь! — заговорил единственный уцелевший, с ужасом смотря вниз. По глазам мужчины было ясно — он сам не понимает, как сюда забрался, и каким образом теперь спустится. — Если бы не ты и твои сыны, не жить бы нам, остолопам!
Боясь признаться, что не может слезть, охотник дрожащими руками обхватил ствол, попытался опереться ногой на ветку, но оступился и полетел вниз.
— Баран! Белен! — Беор бросился к собрату. — Ребята! Идём в лагерь! Я потащу Брена на себе, а вы следите, чтоб волки снова не напали! Мёртвых осторожно волоките!
Упавший плашмя охотник, выпучив глаза, судорожно хватал ртом воздух и не мог сказать ни слова. Взвалив на себя собрата, которого начала бить лихорадка, вождь вдруг понял, что уже не так силён, как раньше, однако не признавать же этого! Чувствуя, как тяжело дышать, и колет в боку, Беор осторожно, шаг за шагом пошёл к бурелому, который наскоро расчищал его Белен с друзьями.
До лагеря было ещё ощутимо далеко. И почему-то казалось, что ближе не становится, сколько ни иди.
***
— Да как же так вышло-то?! — причитала одна из вдов, бросаясь на тело мужа. — Как же так?! Здоровый ведь уходил! Кормилец наш! Как мы теперь жить-то будем?!
Две другие женщины молча заплакали, одной стало нехорошо.
— Не донёс живым, — мрачно вздохнул Беор, обняв жену, и та почувствовала, как сильно и неровно бьётся его сердце. — Горе какое… Пойду прилягу, устал я что-то.
Супруга, с некоторых пор прятавшая стремительно седеющие волосы под красиво расшитый платок, с тревогой проводила мужа взглядом. Бельдир, маленькая дочка Белена, обняла бабушку, погладила по юбке на бедре. Мама девочки умерла родами, и молодой вдовец подумывал о второй женитьбе, однако всё ещё не нашёл никого подходящего.
Зато Барану досталась здоровая сильная женщина, уже подарившая старшему сыну вождя двоих чудесных мальчиков, и вот-вот снова готовившаяся родить.
— Домой, дети! — крикнула супруга Беора внукам, решив, что негоже мальцам видеть скорбящих соседей и изуродованные тела знакомых дядей, с которыми всего несколько дней назад вместе играли у воды в камешки-лягушки.
Страшно это всё, очень страшно.
— Люблю тебя, бабушка, ты самая лучшая, — пролепетала Бельдир, и стареющая женщина просияла, погладила тёмно-каштановые волосы внучки, повела девочку в дом.
— Давай пироги испечём? — предложила лапушка.
Какая хорошая жена будет!
Обняв малышку, супруга Беора пошла в дом. Пироги — это чудесно! А сыновья Барана — Борон и Баранор — пусть печку растопят. Не маленькие уже, уметь должны.
***
Сначала сон был безмятежным, однако довольно быстро залитый солнцем лес начал заполняться грязной водой. Мерзкая жижа была повсюду, стала подниматься, готовясь затопить одинокого путника. Беор попытался вспомнить, что спит, и проснуться, однако ничего не получалось, и грязь захлестнула с головой.
***
— Мам! — дочь вождя, год назад овдовевшая и бездетная, поэтому вернувшаяся в родительский дом, выбежала из комнаты отца, испуганно вытаращив потухшие глаза. — Мам! Папа не просыпается!
Супруга Беора, сразу отложив кухонную работу, вручив внучке не нарезанную пока морковь, подошла к дочери и, многозначительно давая понять, что не надо таких разговоров при ребёнке, пошла в комнату.
Муж, казалось, просто спал, однако дыхание было странным, а цвет лица — нездоровым.
— Быстрее за лекарями! — громким шёпотом скомандовала мать, и дочь поспешила на улицу.
Если повезёт, и эльфы рядом, помощь обязательно подоспеет вовремя.
***
Высокий и статный старший сын Беора сейчас казался словно постаревшим, однако во взгляде светло-карих глаз загорелся какой-то странный огонь, которого раньше никто никогда не видел.
Собрав семью за общим столом, Баран встал с места и неуверенно, с прищуром посмотрел на родню:
— Пока отец болеет, я буду за него.
— Почему ты? — тут же спросил Белен. — У тебя семейных дел по горло, а у меня времени полно. Я лучше с делами управлюсь.
— А почему вы двое забыли про меня? — дочь вождя встала — худая, в чёрном, с тёмными кругами под глазами, волосы гладко зачёсаны. Пугающего вида женщина. — Я буду вести дела отца, потому что лучше всех в них разбираюсь. Пока вы по лесам бегали, я помогала больным и сирым! Эти ваши эльфы нас не понимают, а отец на них вечно надеется! Мы сами жить должны, и я это могу обеспечить.
— Ты о матери забыла, — тут же подобралась жена Беора. — Девка бесстыжая! Отец жив, он болен, а ты его дела осуждаешь! Я возьмусь за дела! Я!
— Ты неграмотная, — парировала дочь. — На кухне хороша, но не в делах народа!
— А ты даже на кухне плоха!
— Замолчите! — Баран стукнул по столу кулаком, его жена вздрогнула, осторожно положила ладонь мужу на локоть. — Я буду главным! Я старший сын! Я и лучше разберусь!
— Старший — не значит самый умный, — парировал Белен.
— Пойдём выйдем, — угрожающе заявил Баран. — Обсудим. По-мужски.
— Нет! — встала между братьями сестра. — Не смей! Оба не смейте! Я предлагаю жить, как раньше, пока отец болеет! Каждый занят тем, чем раньше. Если какая беда будет, решим сообща. А если папа… ну, тогда и решим.
— Так и порешим, — согласился Белен, явно не желавший мериться силой. — А эльфы говорят: всё обойдётся. Поправится наш отец. Главное, впредь осторожнее быть с тяжестями.
Жена Беора заулыбалась и заплакала, замотала головой, торопливо вытирая глаза кружевным платочком, который ещё в юности соткала дочь. Вещицу женщина бережно, с любовью хранила и всегда носила с собой, используя очень-очень редко.
Посмотрев на родню, Баран кивком позвал супругу и стремительно покинул кухню.
***
Когда во дворе дома заржали лошади, люди сразу же побросали дела и высунулись в окна, а те, кто были на улице, принялись кланяться и пятиться перед эльфийским королём и его свитой.
Финдарато, не говоря ни слова, зашёл в дом Беора, и хозяйка сразу заметила, где не успела стереть пыль или пропустила замятый угол скатерти, на которой ещё и пятнышко не отстиралось! Да и угостить эльфийского владыку совсем нечем! Ой, и дети не наряжены! Что же делать?! Стыд-позор!
Однако Финдарато не заметил ни пыли, ни растрепанную, по-домашнему одетую Бельдир, ни мятую скатерть с пятнами, ни даже отсутствие угощения. Пройдя сразу в комнату друга-человека, эльфийский король посмотрел на вскочившего с кровати Беора, который, конечно, всё ещё выглядел неважно, но хотя бы уже не походил на мертвеца. В помещении ощущался резкий запах трав, было темно из-за закрытых ставней.
Радостно и немного виновато поприветствовав владыку, человек засуетился, ища вино, однако Финдарато дал понять, что ничего не нужно.
— Как здоровье? — спросил эльф, смотря на подданного оценивающе, замечая новую седину и морщины.
— Лучше, благодарю! Я уже здоров! Я хотел сам приехать, у меня тут такое случилось! Представляешь, — Беор сел за стол, сцепил руки в замок, — я раньше никогда не думал о том, кому дом и хозяйство оставлю, когда помру. Ну и народ тоже, их дела там всякие… Понимаешь, я просто… не думал! А тут прихватило, и я… Мои сыновья чуть не передрались.
Финдарато опустил взгляд. В комнате не было ни одного цветка, но в памяти всплыл золотистый колокольчик и алая роза.
— Расскажи, научи меня, Ном! Пожалуйста! Как наследство поделить правильно? Я все твои книги прочитал, но не помню ничего об этом. Прошу, Ном! Это очень важно.
Понимая, что совершенно не представляет, как правильно поделить наследство, сын валинорского короля решил придумать на ходу какой-нибудь нерушимый неоспоримый закон, единый для всех и чтобы на века. Главное, не сделать хуже…
***
— Финдарато так печётся об этой семье, — зло хмыкнул Айканаро, вместе с братом распивая вино на балконе дворца, — он ведь король! Зачем бегает, словно слуга, перед Младшими? Они этого всё равно никогда не оценят.
— Я могу ошибаться, — Ангарато посмотрел на опустевший бокал, однако не спешил его наполнять снова, — но наш Инголдо относится к Беору, как к своему домашнему щенку или котёнку. Говорит циничные вещи о войне и передовой, повторяя доводы моей жены, однако думает совсем по-другому.
— Возможно, ты прав, не стану спорить. Но для меня смертные всегда останутся дикарями, к которым я отношусь гораздо хуже, чем к своим умным скакунам. От искажённого нутра Фирьяр меня воротит.
Ангарато напомнил бокал и поднял молчаливый тост.
Солнце клонилось к закату, голоса на улице стихали, а на синем темнеющем небе засияли звёзды.
Не неудобные вопросы
— Если я по какой-то нелепой случайности не досчитаюсь хотя бы одного верного, — первое, что сказал верховному нолдорану Маэдрос, когда за ним захлопнулись двери небольшого зала для переговоров, в котором была и вооружённая охрана, и Аклариквет, — ты, дядя, лишишься чего-то более ценного для тебя, чем жизнь подданных.
— Для короля нет ничего ценнее подданных, — на удивление уверенно парировал Нолофинвэ, — а для полководца жизнь воинов — расходный материал.
Аклариквет, не поднимая глаз, с лицом, бледнее обычного, продолжал играть совершенно невозмутимо. Ранион, сидя за длинным столом, хмыкнул.
Однако для химрингского лорда, похоже, в зале был только один эльф.
— Присаживайся, — крайне благостно и немного устало произнёс Нолофинвэ, поймав испепеляющий взгляд бесцветных глаз. — Пока на стул.
— Я знал, что отсюда не вернусь, — зло расхохотался Маэдрос, выбрав место около портрета дочери с детьми и мужем. — У меня были две версии, зачем ты меня хочешь видеть: первая — обсудить военные дела и данные разведки, вторая — и правильная — чтобы устроить публичный допрос, вывернуть мои слова наизнанку, а после — бросить меня в тюрьму. Как и моего посланника.
— Во-первых, — верховный нолдоран посмотрел на охрану, едва заметно отрицательно кивнул, — твой посланник не в тюрьме, и если ты хочешь с ним поговорить, тебе никто не помешает это сделать.
— Зачем мне с ним говорить? — старший Феанарион искренне удивился. — Карнифинвэ, как и Варнондо, нужен тебе, а не мне. Это твоя игра, в которой я не участвую.
Король от удивления поднял брови, какое-то время молчал, и только музыка Аклариквета продолжала звучать.
— Между прочим, я тебя не звал, — поддержал игру Нолофинвэ, обдумав следующие ходы, — ты сам приехал, потому что считаешь себя виноватым передо мной. И если бы только передо мной! Ты понимаешь, что тяжко виновен перед всеми, кому обещал до победы сражаться с врагом, однако, когда дошло до дела, великий воин Нельяфинвэ Руссандол внезапно испугался, отговорил всех от вступления в объединённую армию, а теперь прибежал с повинной, рассчитывая на мою безграничную милость.
Летописец, сидевший рядом с менестрелем, старательно записывал.
— На самом деле, — сдержал смех Маэдрос, — я прибыл сообщить, что поскольку являюсь подданным верховного нолдорана, у которого есть от меня некий рукописный документ, то готов исполнить волю своего короля и броситься в бессмысленный бой, однако свою армию я не хочу потерять, потому что она пригодится для настоящей защиты Белерианда, поэтому в бой войско не возьму и пойду один. Полагаю, вместе с самим верховным нолдораном, который последует за мной, как обещал следовать за моим отцом, если я правильно понял некоторые дошедшие до меня слухи. А потом я, верный и самоотверженный защитник своего законного владыки, паду в неравном бою, так и не сумев спасти величайшего короля и самого доблестного бойца из Дома Финвэ, а Нолофинвэ Финвион попадёт в плен к врагу. То, что будет дальше, не описать ни одними известными нам словами, однако в летописях отметят, что даже по прошествии сотен эпох король до сих пор терзается в подземельях Моргота, стойко терпя страшнейшие муки, которые невозможно представить, не испытав, но не отдавая злу власть над эльфами.
Страшно от сказанного не стало, однако неприятное ощущение пробралось к сердцу Нолофинвэ, вгрызлось в плоть и затаилось внутри, словно червь, поражающий спелый плод. Стало понятно, что сказанное не получится забыть, ведь память услужливо предоставит чудовищные образы из прошлого: мечущийся от боли пленник на скале, кричащий равнодушным собратьям своё имя и моливший о смерти, а потом — иссушенное перекошенное тело, способное жить только под постоянным присмотром знахарей.
Раньше всё это воспринималось отстранённо.
«Даже по прошествии сотен эпох король до сих пор терзается в подземельях Моргота, стойко терпя страшнейшие муки, которые невозможно представить, не испытав, но не отдавая злу власть над эльфами».
«Зачем Маэдрос сказал это? Зачем я услышал?»
Музыка Аклариквета по-прежнему звучала монотонно-невозмутимо, чтобы не отвлекать владыку от совета, воины стояли неподвижно.
— Раз уж ты приехал и, напомню, по своей воле, — Нолофинвэ улыбнулся, — предлагаю тебе ознакомиться с данными разведки, вынудившими меня настаивать на нападении.
На столе развернулись карты. Две большие были аккуратно расчерчены, на них прекрасно читались направления, постройки, дороги, поселения и шахты с кузницами, однако верховный нолдоран скептически хмыкнул и положил перед Маэдросом грязные смятые листы с кривыми путанными рисунками, среди которых было непросто разобрать хоть что-то, однако Нолофинвэ указал, куда именно следует смотреть.
— Теперь ясно?
Химрингский лорд кивнул.
— Я правильно понял, — медленно заговорил старший Феаноринг, — что те красивые карты нарисованы для воинов, чтобы они не побоялись бросаться в бой под синими знамёнами Химлада?
— Под небесно-звёздными знамёнами единого королевства Нолдор, — поправил верховный нолдоран.
— Но почему я должен верить, что эти грязные бумажки нарисовали именно разведчики, жившие в морготовых землях? Почему я должен считать эти кривые схемы точными? Какой здесь масштаб? Он хоть примерно соблюдается?
— Это не неудобные вопросы, племянник, — победно хмыкнул Нолофинвэ, — не надейся. И да, масштаб здесь очень произвольный, я бы сказал, его нет. Однако понятие «нет конца и края военным лагерям и бесчисленным оружейным» мне говорит о многом. Просто признай: народ Мараха — не трусы и не беоровские шалопаи, это прирождённые воины, которые не имеют привычки врать. Силы Моргота уже сейчас превосходят наши, а если мы затянем время, орки расплодятся так, что не поместятся на всей территории Белерианда.
— Слишком много условностей, — серьёзно сказал Маэдрос.
— Почему ты не веришь моим словам?! — слишком театрально возмутился король.
— Считаешь, у меня нет на это причин?
— На этот раз мы не наедине, и ты сидишь здесь, а не в тюрьме исключительно по моей безграничной милости.
Феанарион поджал губы.
— Хорошо, — Нолофинвэ сложил пальцы домиком, — что предлагаешь ты, исходя из моих разведданных? Сидеть и дальше в осадном лагере, и пользоваться безграничной властью, которую тебе даёт военное положение? Я вижу — в бой ты не пойдёшь, и не пустишь других, даже если это будет грозить тебе карой.
— Если ты что-то мне сделаешь, — рассмеялся химрингский лорд, — мои воины пойдут в бой. Но не на Моргота, а на Хитлум. Я — последняя защитная стена, сдерживающая Нолдор от справедливой войны.
— Какие слова… — Нолофинвэ покачал головой. — Песня! Что ж, если я правильно понял твои намерения, каждый из нас продолжит делать то, что делал, мешая друг другу, и рассудит нас только время.
— Да, и мы узнаем, кто прав.
— И это, — верховный нолдоран со вздохом отвернулся к окну, — будешь не ты.
Более тонкая стратегия
На столе, полу, стульях и даже постели уже не было хаоса из нот и текстов — всё распределилось аккуратными стопками. А кроме песен и прозы, среди бумаг были портреты двух эльфиек и запечатанные конверты для них.
— Меня в любом королевстве узнают, как бы ни гримировался, — вздохнул Аклариквет, смотря на своих верных помощников, которым предстоял долгий и непростой путь, — поэтому я не смогу присоединиться к важнейшей миссии Эпохи. Берите ноты, тексты, охрану и отправляйтесь. Если увидите моих племяшек, передайте им письма, пожалуйста. Для меня это очень важно.
Певцы закивали, Тьялинельо подошёл к своему наставнику и крепко обнял.
— Спасибо, Вильварин, — сказал он вдруг, и Аклариквет напрягся: артист решил сбежать? Он прощается? Но…
— Тебе не за что благодарить меня, — неуверенно улыбнулся королевский менестрель.
— Всё равно спасибо.
Тьялинельо взял свою стопку бумаг и вместе с другими артистами покинул кабинет наставника.
Странное чувство зазвенело в воздухе вместе с тишиной, беспокойство разлетелось растревоженными мотыльками с полевых цветов.
Что это? Снова предчувствие? Или просто досада на то, что история теперь вершится без непосредственного участия великого Аклариквета?
***
«Ночной полёт над землёй,
Семь тысяч взмахов ввысь
Без права возвращения —
Обретшие крылья не спустятся вниз…
Ты увидел небо…
Небо над обрывом».
Сначала Слеза подумала, что песня, не звучавшая уже очень много лет, ей снится, однако, открыв глаза и подняв голову с подушки, поняла — это явь.
Улыбка, всё ещё хмельная после вчерашнего веселья, кружилась у зеркала, на котором добавилось царапин после недавней дороги, и пела. Заметив, что сестра проснулась, дева-менестрель резко развернулась.
— Он был хорош, — сказала Улыбка, сверкая глазами, — но я была слишком пьяна, чтобы оценить в полной мере. Пожалуй, он меня вдохновил.
Помолчав немного, эльфийка растрепала ещё больше и без того неуложенные волосы и запела, давая понять сестре, что довольно отдыхать, пора браться за инструмент:
— Ветер неистовый,
Солнце лучистое,
И сердце чистое
Замерло в груди.
Ждёт неизбежная,
Ждёт безнадежная
Бездна впереди.
Слеза попыталась подыграть на губной гармонике, но вышло совсем не то, что хотелось и ей самой, и Улыбке.
— Что это было? — начала злиться младшая из сестёр. — Ты разучилась сочинять музыку?
— Я волнуюсь за тебя, — честно сказала старшая, пытаясь найти среди разбросанных в шатре вещей что-нибудь тёплое, — мы путешествуем по чужим землям, поём среди военных лагерей и ярмарок, а потом ты пьёшь до беспамятства с совершенно незнакомыми мужчинами! Вдруг они опасны? У них ведь есть оружие!
Улыбка удивлённо посмотрела на Слезу, коротко усмехнулась, а потом расхохоталась:
— Ты меня пытаешься напугать? Зачем, дорогая? Я чувствую, что не буду жить долго и счастливо, знаю, что моя музыка после моей смерти никому не будет нужна, даже тебе, но зато я тебе обещаю, нет, я клянусь тебе, что заберу с собой эту морготову тварь — эту колдунью, которая Вильварину покоя не даёт! Клянусь!
— Да брось, — отмахнулась старшая сестра и взялась за серебряную арфу-лебедя.
Как только заиграла музыка, Улыбка снова просияла, глаза засветились вдохновением.
— Помнишь, живя в Хитлуме, мы каждую песню посвящали верховному нолдорану? — хихикнула дева-менестрель, снова повернувшись к зеркалу. — Эту я тоже ему посвящу, как и про полёт без права возвращения.
Глас седых вершин раздался вновь в душе,
Ты жаждой высоты объят уже,
И страха нет перед величьем гор.
Лёд хранит секрет непокорённых скал.
И ты среди камней его искал,
Но Эльдар он неведом до сих пор.
Твердь неприступную,
Даль недоступную
Вряд ли отважится
Покорить любой.
Горы куражатся,
Узами свяжутся
Навсегда с тобой.
Власть пройти все тропы, не сорвавшись с гор,
И не бояться больше ничего,
Ценнее знаний нет во всех мирах.
Вновь скользит в ладонях непрозрачный лёд,
Но тайн своих гора не выдаёт,
И прочный камень обращает в прах.
Ветер неистовый,
Солнце лучистое,
И сердце чистое
Замерло в груди.
Ждёт неизбежная,
Ждёт безнадежная
Бездна впереди.
Твердь неприступную,
Даль недоступную
Вряд ли отважится
Покорить любой.
Горы куражатся,
Скоро окажется
Бездна под тобой.
Ветер неистовый,
Солнце лучистое,
И сердце чистое
Замерло в груди.
А неизбежная
И безнадежная
Бездна позади.
Твердь неприступная,
Высь недоступная,
Щель незаметная
Завершили бой.
Цель мимолетная,
Тайна заветная
Навсегда с тобой.
Улыбка замолчала, задумалась. Вдруг с улицы донёсся знакомый обеим эльфийкам голос, и сёстры одновременно приложили палец к губам — об их присутствии здесь помощники дяди не должны узнать ни при каких обстоятельствах!
***
Окутанный давно угасшим валинорским сиянием эльф сидел в телеге торговцев вином и не вызвал бы подозрения ни у кого, даже исполняя странную музыку, если бы среди лагеря не было других барыг. Трое наугрим сразу подошли с расспросами и выяснили, что у заезжих нет химладской грамоты, хотя товар именно оттуда. Значит, это перекупщики, и цены у них должны быть выше, чем у нанятых виноделами продавцов. Однако у этих пришлых стоимость бочки была обычной, и наугрим сразу рассказали командирам о своих подозрениях, а заодно решили убрать ненужных конкурентов со своей территории.
— Их товар либо низкокачественный, либо краденый! — утверждал рыжий бородач. — Негоже королевской армии у таких закупаться!
Тэлуфинвэ, следивший за тем, как проходила подготовка войск, состоявших из стремительно множившихся смертных, насторожился. В очередной раз отказавшись от отцовского наследия, младший Феанарион пытался быть просто одним из командиров, однако неизбежно оказывался главным, если возникала спорная ситуация.
— Странные торговцы? Эльфы? И песни поют? — проведя рукой по коротко остриженным огненным волосам, Нолдо прищурился. — Это интереснее, чем может показаться.
— Пусть твои командиры их выгонят! — всё настойчивее предлагал решение проблемы гном.
— Я сам хочу с ними поговорить.
Тэлуфинвэ встал из-за стола с записями — высокий, худой, но широкоплечий, сияющий, однако про него хотелось сказать, что огонь души нолдорского воина не излучал жар и свет, а поглощал его, словно пламя Утумно, сокрытое в Майяр самого Моргота.
Торговец поклонился, вышел из шатра и довольно подмигнул товарищам — дело сделано, конкуренты с дороги убраны.
***
Звуки музыки донеслись издалека, и Тэлуфинвэ хмыкнул. Да, похоже, его догадка верна, и это отголоски того, о чём писал старший брат — узурпатор Нолофинвэ пытается собрать единую армию Белерианда и бросить в бой на неприступные скалы. Только сейчас он решил действовать более тонко.
— Свобода тает, словно воск,
В стране чудесной, — проникновенно пел явно не обычный торговец, а посвятивший жизнь музыке менестрель, — земля века не знала слёз.
Что ж, погибель ждёт её, мой друг?
У края пропасти стоим,
Враги всё ближе.
Тракт безопасный, проведи!
В Химринг путь неблизок! Помоги!
Мгновенье — и рушатся стены!
Мгновенье — и мир обречён!
Два шага назад — и паденье!
Лишь ветер золу унесёт!
Идти придётся много дней,
Нас ждёт опасность.
Добраться нужно поскорей,
В крепость Химринг. Друг мой, в путь смелей!
Нас скроет древняя листва,
От глаз шпионов.
Я верю в силу волшебства,
Помощь в битве так теперь нужна!
Мгновенье — и рушатся стены!
Мгновенье — и мир обречён!
Два шага назад — и паденье!
Лишь ветер золу унесёт!
Тэлуфинвэ не сразу узнал певца, однако, присмотревшись, вспомнил, что видел этого менестреля на праздниках — он иногда пел, а чаще подыгрывал другим музыкантам Второго Дома Нолдор.
— Интересная стратегия, — дав воинам знак окружить стоянку лже-торговцев, ухмыльнулся младший Феанарион, — вы зазываете воинов в Химринг для помощи в нападении на Дор-Даэделот с расчётом, что лорд Маэдрос не сможет отказать, если его начнут просить целые армии соседей? Хороший способ поставить в глупое положение неудобного союзника.
— Что ты, владыка! — певец вскочил от костра, поклонился. — Я лишь пел о том, что меня впечатлило! Всем известно: разведка принесла из земель Моргота страшные вести о готовящейся войне…
— Именно, — тут же поддержали музыканта сотоварищи, которых Тэлуфинвэ ранее не встречал, — народы имеют право знать истину и петь о ней, где хотят.
— А хозяева земель имеют право не пускать на свою территорию тех, кто поёт то, что им не нравится, — мрачно, с угрозой произнёс сын Феанаро. — Стража! Позаботьтесь о том, чтобы хитлумских шпионов проводили за наши границы в целости и сохранности. А дальше их безопасность более не является моей заботой.
Незаметно следившие за происходящим девы-менестрели переглянулись и спрятались обратно в шатёр.
— Кажется, друзьям дяди вынесли приговор, — побледнела Улыбка, схватилась за почти допитое вино.
— Нет, — Слеза взялась за ноты, однако это было сделано совершенно бездумно, — не может быть.
— Может, — начала настаивать младшая сестра. — И если здесь узнают, кто мы, произойдёт то же самое. Надо уходить в другой лагерь, подальше от этого Феанариона. И придумать про него песню.
— Я не буду плохо петь про владык королевства, в котором мы живём!
— А я буду. Но так, что никто не поймёт, о ком речь.
Слеза схватилась за голову. Возражать было бессмысленно, поэтому, похоже, остался единственный выход — уезжать подальше от чересчур бдительного Феанариона. И быстрее.
Примечание к части
Песни:
«Небо над обрывом» гр. «АфродеZия»
«Тайна гор» гр. «RabieS»
«Мгновения» от «Power Tale»
Пока одни сомневаются, другие делают!
Посмотрев сначала на письма, потом — на карты, после — снова на письма, Макалаурэ поймал себя на мысли, что дядя Ноло всё-таки умеет пугать. Пожалуй, его мудрости хватает как раз на это, и данный талант развит у опостылевшего родственника гораздо лучше всех остальных — сияет ярко, трогает сердце, завладевает чужим разумом и волей.
Гений, провались он к Валараукар!
Зато старший брат, не желая соглашаться с тем, что верховный узурпатор хоть в чём-то бывает прав, прислал владыке Поющей Долины целый талмуд обоснований, почему дядя ошибается в своих доводах, и даже подробно рассказал, как работает оборона крепости самого Макалаурэ…
Это было бы очень смешно, если бы не касалось короля-менестреля непосредственно. Должно было бы сделать выводы и самому взяться за военные проекты, однако второй сын Феанаро Куруфинвэ понимал: есть те, кто могут сделать это лучше, и вполне достаточно распределить вознаграждение за труд нужным образом, чтобы все остались довольны, и дело с успехом делалось.
Однако письмо клятого дяди-узурпатора не давало покоя, несмотря ни на что.
Да, с Нельо давно всё обсудили, он даже прислал дополнительный отряд разведки, но…
Что если нолдоран-насмешка-над-титулом прав? Вдруг вовсе не жажда власти движет им сейчас? Может быть, Марах и его соплеменники в самом деле увидели нечто, что не смогли описать словами?
— Но ведь я ещё не придумал ничего по-настоящему великого! Мне нельзя отправляться в бездну! — вслух произнёс менестрель, смотря на небо через окно. — Моя музыка не затмила все остальные мелодии! Я ведь не просто так одарён талантом, правда, Эру? Я ведь должен исполнить некую важную роль в истории Арды, а не просто быть инструментом тех, кто хочет использовать мой голос и рифму для удовлетворения личных амбиций и бессмысленного развлечения! Когда я понимаю, как воспринимают мою музыку, мне совсем перестаёт хотеться петь. Но я исполню твой Замысел, Илуватар! Я клянусь! То, ради чего мне дан талант, я сделаю, вложив всего себя! Как… как отец, создавая Сильмарили!
Макалаурэ осёкся, обхватил голову руками.
— Я просто боюсь за свою жизнь, вот и торгуюсь. Какой же я жалкий!
От стыда ненавидя себя и презирая весь мир, король-менестрель снова посмотрел на карты, потом — на письма.
— Нельо утверждает, что если повторится Дагор Аглареб, мои владения выстоят. Но почему в это совсем не верю я?!
Холодный ветер ударил в окно, разбился о стекло, отступил обратно в продрогшую осеннюю высь и разорвал тяжёлые тучи в невесомые клочья.
— Я буду жить, пока не исполню волю Творца, — твёрдо сказал себе Макалаурэ и горько рассмеялся: — Это веская причина жить вечно.
***
Одиночество в лесу пугало не привыкшего к подобным путешествиям эльфа, хотя он и уверился — для него так безопаснее. Да, его будут искать и не только потому, что соскучились, да, он поступил очень некрасиво, но в момент побега казалось, будто иначе нельзя.
Не возвращаться же теперь!
— Пока одни сомневаются, другие делают! — сказал сам себе эльф, натягивая капюшон ещё ниже. Холодно. — Я знаю, многие меня поймут и, возможно, поступят так же. Однажды. Потом. Когда-нибудь. Или будут вечно терзаться в нерешительности.
Впереди, в постепенно опускавшихся сумерках замелькали просветы, стали попадаться молодые, посаженные ровными рядами, деревца, значит, здесь была вырубка. Рядом есть поселение! Присмотревшись к деревьям, кочкам и кустам, эльф примерно прикинул направление, откуда могли приходить собратья и решил двигаться в ту сторону. Конечно, ночью приходить в незнакомое поселение не стоит, зато утро для знакомства с сородичами, кем бы они ни были, подойдёт как нельзя лучше.
Радость и тревога смешались в сердце беглеца, рождая музыку.
Собственную. Любимую уже заранее. Идущую из души. Роль давно сплелась с личностью и лишила имени, однако вокруг была лишь ложь, которая и сейчас оставалась неизменным спутником и ношей.
Руки сами собой опустились в дорожную сумку, достали записи, бросили под ноги и подожгли.
Стало тепло и радостно, захотелось плакать и хохотать.
— Гори, моя неволя! Гори! Пусть войне и суждено случиться, но моей вины в этом больше не будет!
Моё поле без конца и края,
Моё поле кровью напоённое.
Что случится в будущем, я знаю —
Поругание, да города сожжённые.
Не покинуть мне Благую Землю,
Я вернусь в неё звездой упавшею.
Вместе с ветром пролечу я тенью,
Над разбитым сердцем войска нашего.
Здесь граница света с силой вражьей,
Мрачной злобою, что в души тьмою падает.
Здесь мы ляжем все за клятву нашу,
Расцветём весной клочками флага алого.
Пусть омоет небо поле ливнями,
Нас рассудит с памятью по-честному.
Не простился я с тобой, любимая.
Может быть, вернусь из неизвестности.
Бумага догорела, холод и тьма окружили одинокого путника.
— Это именно то, что должно было звучать из моих уст! Всегда! — эльф поспешил сквозь ровные ряды молодой поросли.
Свобода опьянила, и сейчас казалось, будто за эти счастливые мгновения не жалко расплатиться вечностью.
***
Медные колокола и трубы торжественно запели, и день сразу перестал быть сумрачным.
Туивьель, как и все приближённые химрингского лорда, знала о планах Маэдроса вернуться в осадный лагерь после поездки в Хитлум, однако…
Легенда приехал домой.
Открыв в спальне все шторы и распахнув северное окно, леди наскоро накинула плащ и шкуру морготовой твари и побежала навстречу своей жизни — если любимый решил вернуться не на войну, а к ней, значит…
Решив не думать о плохом, Туивьель, погрузившись в ощущение радости, поспешила к воротам. Весёлые возгласы на улице сопровождали каждый её шаг, медное пение торжественно разносилось по крепости, над которой на шквальном ветру лениво качалось исполинское алое знамя.
Всадники влетели на площадь, Маэдрос, усталый, однако не выглядевший опустошённым или мрачным, спрыгнул с коня и, словно много лет назад, подхватил свою избранницу на руки.
А потом в спальне закрылось северное окно, задёрнулись шторы.
— Удивлена? — спросил Легенда, сбрасывая с плеча алый плащ. — Мы ведь не верим Нолофинвэ, что Моргот собирает армию. Мы не готовимся к войне. Зачем же мне бдить? В Арде ведь царит мир и покой.
Туивьель не поняла, как правильно реагировать на шутку — или что это было? — поэтому просто сомкнула губы любимого нежным требовательным поцелуем на фоне плотно занавешенного тёмно-бордовой тканью прочного холодного стекла.
Примечание к части
Песня гр. «Кипелов» «Косово поле»
Кто приведёт к победе
Границу между эльфийскими территориями и землями Фирьяр можно было даже не проводить: разница ощущалась слишком сильно, и неприятное чувство пробудило крайне странные мысли.
Магия, звучавшая Песней Творения, в любом месте, где жили Эльдар, здесь была…
— Словно вытоптанная трава, — озвучил мысли вслух Алмарил. — Здесь всё пропитано обречённостью. Значит, мне тут самое место. Может, это и будет мой дом?
Из размышлений вслух вырвало внезапное появление у дороги внушительной деревянной скульптуры, которая жутко таращила непропорционально большие выпуклые глаза, а тело, плавно перетекавшее в голову без малейшего намёка на шею, имело форму рыбы. Изображённый мужчина был воином — в плоских руках с абсолютно одинаковыми по ширине и длине пальцами находился меч, который с трудом подняли бы даже трое кузнецов.
На постаменте, потемневшем от влаги, красовалась на удивление ровная и даже вполне гармоничная и грамотная надпись «Вождь Марах Доблестный».
Алмарил покачал головой.
— Сделаешь смертным добро, — хмыкнул один из соратников таргелионского принца, — а тебя вот так изобразят.
Воины рассмеялись.
Дальше дорога преподнесла новые сюрпризы: сразу за поворотом путь перегородила огромная лужа, скопившаяся в глубокой яме, которую по неизвестной причине никто не пытался засыпать и выровнять уже долгое время. А когда начался спуск в долину, под ногами стали попадаться мелкие выбоины и внушительные круглые камни.
— Похоже, — усмехнулся светловолосый эльф в плаще цветов Барад Эйтель и Оссирианда, — местные не слишком гостеприимны, раз совсем не заботятся о подъездах к своей территории и ставят вдоль дорог такие жуткие монументы.
После преодоления ещё одного неудобного участка тракта, когда Алмарил с грустью вспомнил о заботливо оберегаемом и вовремя ремонтируемом гномьем торговом пути, присвоенном его отцом, впереди возник охранный пост.
Так как эльфов ждали и к тому же узнали издалека, узреть пограничные войска во всей красе не удалось, поэтому, больше, чем дюжина неплохо вооружённых крепких мужчин, внимание посланников Барад Эйтель привлекли две новые скульптуры.
Первая опять была Марахом, только не овально-рыбьим, а даже вполне пропорциональным, однако топор в руке больше походил на вырванный со всей своей корневой системой вековой кедр.
— Мне не нравится, что эти существа настолько яро поклоняются могуществу мышц, — негромко произнёс воин, с которым Алмарил был знаком ещё со времён нападения змея на осадный лагерь, — лучше бы большие головы изображали, разум воспевали.
Двое эльфов многозначительно кашлянули.
Вторая скульптура стояла чуть в отдалении, с другой стороны дороги. Это было изображение женщины с цветами в руках. Даже очень грубо обработанное дерево прекрасно передавало выражение некрасивого лица, и не оставалось сомнений в том, что букет вот-вот ляжет на могилу.
— Странно, что несмотря на постоянные старания менестрелей и летописцев короля, — презрительно произнёс Алмарил, — здесь не царит безраздельное восхищение подвигами на войне.
— Принц удивлён, что кто-то умеет думать своей головой? — хмыкнул воин из Барад Эйтель. — Признаться, я тоже ожидал здесь повсеместного «Нолёфиньве».
Смертные стражи открыли перегораживавшие дорогу ворота, сделанные в большей мере для виду, нежели в целяхобороны, поскольку со стороны Хитлума вряд ли кто-то бы напал на Тёмные Земли.
— Айя Голфин! — всё-таки провозгласили воины, и эльфы поприветствовали смертных взмахами рук.
— Нолёфиньвэ, — скопировал манеру первых Фирьяр Крепости Исток уроженец Оссирианда, однако сделал это вполголоса, чтобы не привлекать лишнее внимание.
— Надеюсь, не стану здесь задерживаться, — процедил сквозь зубы Алмарил. — Если морготов червяк снова выползет, я должен припомнить ему всё!
— Нам всем есть, что ему припомнить, — Нолдо из верных Финдекано многозначительно посмотрел на покрытую рубцами от ожогов ладонь.
— Я должен его убить! — сын Морифинвэ побагровел.
— А смертные не только сами хотят побеждать врагов, — почему-то сказал эльф из Семи Рек, — они специально рожают и воспитывают сыновей так, чтобы те тоже родили и воспитали сыновей, которые сделают то, что не смогли предки.
Алмарил покосился на соратника.
«Но… отец, зачем тогда ты родил нас? Если мир такой страшный…»
«Пусть они знают, что меня не запугать. Пусть наблюдают, как продолжается жизнь тех, кто прозрел, кто не захотел ползать на коленях, ослеплённый тьмой или блеском, пусть… Пусть видят, как искажает свет».
— Не только смертные так делают, — недовольно произнёс таргелионский принц. — И, поверь, ничего хорошего из этого не выходит.
***
Алмарила и его сопровождающих ещё в Хитлуме предупредили о том, что племя рода Мараха, несмотря на давнюю дружбу с эльфами, неизменно держит от бессмертных дистанцию, поэтому даже своих бесценных помощников, любезно предоставленных верховным нолдораном, не селят на одной улице с собой.
Дор-Ломин был чётко разделён на территорию для своих людей и «гостевую» — для всех остальных. Нолдор охотно подыгрывали Младшим, и Алмарилу сразу не понравилась фальшь, внезапно окружившая его в столь неожиданном месте.
«Малах Благородный! Сын великого героя! Благороднейший из рода человеческого!» — только и слышалось со всех сторон по поводу и без.
Отвратительно!
«Держи себя в руках, — напомнил сам себе сын нолдорана Карнистира, — хватит проваленных переговоров и путешествий голышом. Я должен всё узнать и сообщить в Химринг. Провалю ещё одну миссию — не смогу отомстить Морготу и его твари!»
Решив хотя бы попытаться поговорить с «гостившими» в Дор-Ломине эльфами, Алмарил направился в изолированный от «дворцов» смертных конец долины. Главное, не давать волю эмоциям.
***
Сероволосый юноша выпустил стрелу и с гордостью посмотрел на поражённую мишень. Другие участники спонтанно устроенного соревнования оценивающе пригляделись: признать, что сын неуважаемого в Химринге шпиона узурпатора метко стреляет, перводомовцам не хотелось, однако приходилось мириться с тем, что Варнион ничем не хуже остальных.
— Повезло, что ветра нет, — констатировал черноволосый юноша, и остальные радостно подхватили удобный аргумент.
Сероволосый эльф не выдал отношения к происходящему, деланно равнодушно взял следующую стрелу.
— Всё равно здесь безопаснее, — сказал супруге стоявший в стороне от соревновавшихся лучников Варнондо. — Я долго обдумывал всё, что узнал о разведке и планах короля, и решил, что в случае войны буду обязан вернуться в Хитлум и защищать верховного нолдорана, так как клялся охранять его жизнь в первую очередь, и лишь во вторую — исполнять приказы. Я уеду, но ты и сын останетесь здесь.
Мистель прижалась к мужу, положила руку ему на грудь, даже сквозь тёплую одежду чувствуя биение сердца.
Сын особо ценного гостя снова выстрелил безупречно, и в глазах юного эльфа всё сильнее разгорался азарт — Варнион хотел доказать всем, что попытки смеяться над ним жалки, а те, кто не признают его мастерство, просто ничтожества.
— Мы не расставались с самого Альквалондэ! — умоляюще прошептала Мистель, прижавшись крепче. — Я не вижу причин разъединять семью.
Варнондо застыл, смотря прямо перед собой. Говорить вслух о своих опасениях военачальник не хотел — никто не должен был услышать из его уст о безнадёжно подорванном авторитете верховного нолдорана! Воины обязаны знать, что служат сильному уважаемому королю, а жена пусть верит в лучшее, каким бы она его себе ни фантазировала. Варнондо много раз думал о том, что соратники могут предать, готовился к ударам в спину, особенно в Хэлкараксэ, однако за время Бдительного Мира привычка оглядываться постепенно забылась. Что же теперь? Снова пора вспомнить?
А заодно и о пророчестве, обрушившимся из Бездны-тюрьмы, когда Вала Намо показал, к чему ведёт путь войны?
Варнондо видел то же, что и все: чужую и свою боль, предательство, бесчестие, страх измен и потерь, смерть, а после — бесконечность терзаний во тьме, где некому помочь, где нет ни тепла, ни сочувствия. Многие аманэльдар тогда увидели гибель в бою или соврали, что видели, однако их судьба именно так и сложилась.
Варнондо открылось иное, и это воспоминание сейчас настойчиво диктовало окончательное решение.
Уверенный, что не отступит от клятвы служить Нолофинвэ, независимо от его статуса, военачальник решил для себя — супруге и сыну нельзя оказаться под обломками обрушившегося трона верховного нолдорана, когда уставшие от лжи и подчинения нечестному правителю Нолдор Туманной Земли ощутят свободу действий. При худшем развитии событий Хитлум обагрится кровью, но Химринг останется чист, поскольку здесь живут войной с Морготом, а не с неудобными фактами истории.
— Молчишь, — вздохнула Мистель, смотря, как сын, снова метко стреляя, постепенно собрал вокруг себя эльфов Оссирианда, и черноволосым пришлось притихнуть. — Камень остаётся безмолвным, сколько его ни вопрошай. Но сердце не станет ничего скрывать от тех, для кого бьётся. Даже если это сердце холодного мрамора.
Варнондо улыбнулся, по-прежнему ничего не говоря. Никто не должен слышать из уст военачальника, что слишком долгий условный мир, по его мнению, тяжелее самых кровопролитных боёв.
***
Почерк писавшего послание эльфа менялся постоянно и очень ощутимо, поэтому почувствовать настроение и отношение к происходящему не составило труда.
Маэдрос покачал головой, поднял глаза от несколько раз прочитанного письма на Телперавиона.
— Алмарил пишет, — задумчиво посмотрел на северный хребет химрингский лорд, — что Нолофинвэ не оставил идею собрать войска, однако пока не добился ни от кого поддержки, поэтому продолжил партизанскую войну в Дор-Даэделот. И Алмарилу, похоже, не понравились его методы агитации.
***
Малах, сын Мараха и нынешний вождь племени, был уже далеко не молод, не выглядел здоровым, вероятно, из-за полноты, а глаза выражали безграничное тщеславие и жадность. Разодетый сразу во всё красивое, что у него было, залитый аромамаслами и увешанный драгоценностями, не сочетавшимися друг с другом, смертный сел на безвкусно-вычурный деревянный трон, окружил себя юными девами и приготовился слушать похвалы от эльфов.
***
«Лизоблюды Голфина, — отвратительным почерком писал Алмарил, — кланялись этому дряхлому кабану, льстили так, что меня едва не стошнило!»
***
— Малах Арадан, Малах Благороднейший, — улыбались посланники верховного нолдорана, скромно одетые, без украшений и парадных доспехов, защищённые лишь спрятанными под одеждой кольчугами и незаметно вооружённые, — сын великого правителя и продолжатель его рода! Прими наши дары, великий вождь.
Перед троном поставили сундук, открыли, и Алмарил с трудом сдержался, чтобы не расхохотаться и не сказать, что хитлумские товары, судя по этим подношениям, заслуженно считаются дешёвкой.
— Твои воины бесстрашны и доблестны! Ты вдохновляешь их на великие подвиги, и славя тебя, бойцы наносят непоправимый вред нашим врагам! Нельзя останавливаться на достигнутом, осталось совсем немного, и зло будет повержено!
***
«Малах отправляет на север всех своих сыновей и даже внуков, совсем ещё юных, — почерк стал понятнее, но не красивее. — Может быть, мне показалось, но я почти уверен, что этот боров специально избавляется от конкурентов за трон. Малах Благородный! Отвратительно! Он так боится за власть, что заставляет жён и слуг пробовать его еду и напитки! А лизоблюды Нолофинвэ потакают! И используют его народ для воплощения своих идей!»
— Не понимаю негодования принца, — развёл руками Телперавион, — по мне, Нолофинвэ выбрал лучший путь решения возникшей проблемы. Если он хочет воевать на территории врага, то быстро пополняемое смертное войско, готовое на любые авантюры, здесь как раз очень кстати.
— Алмарил вспыльчив, — одними губами улыбнулся Маэдрос, — порой не в меру. Я тоже полагаю, что воевать силами племени Малаха Арадана — лучший выход из сложившейся ситуации, и нас абсолютно не должно волновать, каким образом смертные делят между собой власть в Дор-Ломине. Меня волнует лишь одно обстоятельство — Нолофинвэ может спровоцировать Моргота на какие-либо активные действия. Не хочу утверждать, будто прав, однако мне уже не раз приходила в голову мысль, что Моргота устраивает текущее положение дел.
Телперавион заинтересованно кивнул, по глазам наместника было видно — он тоже думал о чём-то подобном.
— Моргот играет с нами в войну, — взгляд Маэдроса оставался неподвижным и направленным в сторону Железных Гор. — Мы не обговаривали правил, но мне всё больше кажется, будто наши мелкие редкие стычки забавляют врага, и ему достаточно такого развлечения.
Телперавион кивнул.
— Я помню про Клятву, про обещание отомстить за отца и деда, знаю, что должен делать всё, чтобы победить эту чёрную тварь! — сжал кулак химрингский лорд. — Но если для безопасности Белерианда мы можем обойтись малой кровью, если мы способны просто не пускать орков на наши земли, держа осаду, я готов вечно терзаться угрызениями совести из-за невыполненных клятв, но сохранить тысячи жизней. Мы ведь шли войной на Моргота ради безопасности близких, нашего народа! Власть, месть, Сильмарили — это вторично.
Маэдрос тяжело вздохнул, сдавил живой рукой правое предплечье.
— Похоже, осада устраивает обе стороны. Пока устраивает! Но если Нолофинвэ хочет большего, если ему нужна война, — помертвевшие глаза скользнули от Тангородрима в комнату, уставились на наместника, — Моргот может и подыграть, понимаешь?
Телперавион снова кивнул. Старший Феаноринг с глухим ударом положил металлическую руку на письмо.
***
— Владыка Голфин щедр, — сдержанно и самодовольно произнёс Малах, развалившись на троне и лениво перебирая пухлыми пальцами когда-то сильной руки воина дешёвые самоцветные бусины, — щедр и я. Мой сын Магор поведёт братьев и сыновей в бой и свергнет врага. И не вернётся обратно, пока не одержит победу. Это слово Малаха Арадана.
***
«Этот безумец давно потерял уважение в глазах родни! Его власть построена исключительно на поддержке Хитлума! — Алмарил начал писать с помарками. — Я провёл военный совет от имени Барад Эйтель, и многое понял!»
Пытаясь представить, как племянник беседовал с людьми, Маэдрос невольно рассмеялся.
***
— Отец из ума выжил! — выпив больше положенного, вспылил Магор, нагнувшись над расстеленной на столе картой.
Алмарил приложил все усилия, чтобы не высказать, насколько сильно согласен с воином.
Схема, нарисованная на некачественно изготовленной бумаге, была настолько кривой и неаккуратной, что хотелось порвать её в клочья и сжечь, чтобы не было больно глазам созерцать такое, однако смертных воинов ничто не смущало и пришлось мириться с наличием этого чудовищного уродства в одном помещении с эльфийскими героями.
— Я сам был за Железными Горами, — выпучил светло-голубые глаза Магор, — хоть и не ходил далеко, видел немало! Мы не сможем вот так просто победить Моргота с помощью кучки воинов, прикинувшихся местными барыгами!
— За что вы славите Голфина? — вдруг спросил Алмарил, чувствуя странное озарение. — За какие подвиги?
— Да понятия не имею! — честно выпалил сын человеческого вождя, и его бойцы напряглись, видимо, испугавшись, что эльфы Барад Эйтель разозлятся.
— Голфин, — таргелионский принц почувствовал себя великим пророком, творящим судьбу Арды, почти Айну, — дал твоему отцу эльфийское имя Арадан — Благородный Человек, по аналогии со своим — Аргон, Аракано — Благородный Вождь. Это не случайно. Они оба имеют прежние заслуги, которые померкли на фоне подвигов их старшей родни. Оба сами по себе не герои, и у обоих — бесстрашные доблестные сыновья. Ты знаешь о подвиге Фингона Отважного?
Глаза Магора расширились — он не знал, потому что почти единственным, о чём пели песни эльфы, была грядущая гибель Моргота от руки верховного нолдорана. Ещё порой вспоминали про какие-то там древние войны, трусливую родню доблестного короля, про владычицу, что привела Младших Детей Эру к счастью. Имя её никто уже не помнил, да какая, в общем-то, разница? Главное, что Голфин, самый доблестный из рода Финвэ, убьёт Моргота. Когда-нибудь. Непременно.
— Финдекано Нолофинвион Астальдо, владыка крепости Барад Эйтель, — наслаждаясь внезапно обретённой властью над сердцами каких-то дикарей, Алмарил просиял, — великий воин и самый храбрый из живущих! Когда лорд Химринга, что на востоке, попал в плен к Морготу, враг хотел заставить его стать рабом, отказавшись от борьбы, однако Маэдрос не соглашался, несмотря на страшные пытки, и тогда Моргот повесил своего гордого пленника за правую руку на склон Тангородрима. Но даже такая пытка не сломила волю Маэдроса, и он не согласился стать рабом или воевать на стороне зла. Долгие годы терзался Маэдрос на чёрной скале, пока, наконец, об этом не узнал Фингон Отважный и не спас его. Понимаете, воины? Фингон Отважный — единственный, кто не побоялся избавить собрата от мучений.
— Слава Фингону Отважному! Слава! — провозгласили смертные. — Слава Маэдросу Стойкому!
Магор воспрял духом, и Алмарил понял, что попал точно в цель: Магор, как и Финдекано, — сын зазнавшегося правителя, присваивающего чужую славу.
— Когда двинетесь на север, — сказал таргелионский принц, выпив вместе с людьми чего-то не слишком вкусного, — Барад Эйтель будет ждать вас, чтобы принц Финдекано Астальдо дал вам верные указания. Теперь вы знаете, кто на самом деле ваш вождь. И кто на самом деле способен привести к победе.
Отголосок древнего сражения
Зная, насколько предательски выразителен может оказаться взгляд, Гельмир опустил глаза, словно рассматривая что-то на столе, стараясь не улыбаться и уж тем более, не смеяться, хотя это было крайне трудно, потому что чертёж ученика очень напоминал то, что никоим образом не сможет стать сторожевой башней.
Когда подданные Финдарато Инголдо построили в Дортонионе «дворцы для обучения Фирьяр» — ведь эльфы ничего, кроме дворцов, строить не берутся — Ауриэль и Эльдалотэ придумали внушительную программу для развития ума смертных, заставив всех, кто попался под руку, заниматься интеллектуальным развитием Младших.
Разумеется, Гельмир тоже не смог отказаться, и очень скоро столкнулся с тем, что даже умеющие писать, читать, прокладывать дороги и заниматься не слишком сложным творчеством существа порой не понимают элементарных вещей. Это же интуитивно ясно, такое даже объяснять не надо! Как это надо? И даже теперь непонятно? И теперь? И снова?
Если для Младших вёсельная лодка, маяк, башня, меч, пень и ещё очень многие вещи одинаково похожи на детородный орган, то к чему они вообще способны стремиться?
— Посмотри, — предательски дрожащим голосом заговорил Гельмир ученику, возраст которого уже давно позволял ему и жениться, и родить первых пятерых детей, — на исходном чертеже верхняя часть не скруглена, она плоская, а вот эти две линии — прямые и не параллельны. Если их продлить, они пересекутся.
— Зачем? — спросил мужчина, и эльф замер.
Зачем? Что зачем?
— Я не понял вопрос, — очень миролюбиво произнёс Гельмир, слыша, как другие ученики начинают переговариваться между собой и смеяться.
— Ну… за-а-че-ем? — ученик решил, что неправильно произносит слово, поэтому повторил максимально медленно и чётко.
— Такая форма делается для удобства… — начал объяснять конструкцию мастер, однако вопрос оказался о другом:
— Зачем пересекаются? Зачем продлевать линии?
— Так удобнее, — уже и сам сомневаясь в правильности своих знаний, Гельмир взялся за чертёжные инструменты.
— Почему?
— Знаешь, — эльф поднял внушительный стальной треугольник, — если продлевать однажды пересекавшиеся линии очень долго, они разойдутся очень далеко друг от друга. Видишь, как близко эти две стороны были вначале? — ловкие пальцы сомкнулись на остром уголке и заскользили по размеченным ровными делениями краям. — Это ведь интересно.
— Почему?
— Или нет, — заключил Гельмир и вернулся к чертежу ученика. — Так или иначе, здесь не должно быть скругления.
Начав исправлять выглядевшую неприлично схему оборонительной конструкции, мастер не сразу заметил эффект, произведённый его словами про продление линий — двое мальчишек, самых младших среди обучавшихся, начали чертить расходящиеся полосы, перейдя с бумаги на столы, а потом и на пол, почти добравшись до стены.
— Перестаньте, пожалуйста, — громко произнёс Гельмир, не слишком надеясь, что проблема решится быстро и легко, но вдруг шум на улице привлёк внимание даже тех, кто усердно пытался сделать башню всё-таки не похожей на детородный орган.
Среди нараставшего гула прозвучал мелодичный голос Ауриэль, и воцарилась неожиданная пугающая тишина.
***
Год был тяжёлым. Эльфы объясняли это сложными природными явлениями, связанными с погодой, и каким-то образом повлиявшими на численность дичи в лесу, которая почему-то зависела от количества мышей и ягод на полянах, где мало что выросло, но об этом можно было не задумываться — номы всё равно помогут и подскажут.
Уйдя далеко в лес, не используя обычные охотничьи тропы, Баран с сыновьями, Белен и трое их друзей, тоже с детьми, после долгих безуспешных поисков нашли-таки звериные следы.
Места здесь были странными. Вроде бы лес, как лес, однако птицы не пели, ветер не ощущался, всё было словно мёртвым.
— Здесь, видно, битва в давние времена отгремела, — вспомнил рассказы дортонионских эльфов Белен. — Земля помнит.
— Гиблые места, — Баран нахмурился. — Лучше обойдём.
Охотники рассредоточились среди бурелома и кустарников, обошли пересохшую топь, расставили силки и капканы. Мальчишки отыскали поляну с незнакомыми ягодами и, помня наказы старших, трогать ничего не стали. Можно было бы взять горсть в селение и показать эльфам, но зачем? Потом кто-нибудь принесёт. Лучше поискать что-нибудь проверенное, например, бруснику. Весело закричав, ребята побежали наперегонки на звуки голосов родителей.
Белен остановился и прислушался. Снова слишком тихо, значит, опять нехорошие места, лучше сменить направление. Свистнув брату, получив ответ и прикинув безопасное расстояние, на которое можно отойти в чащу, второй сын Беора двинулся по краю пересохшего болота, перешагнул полугнилой сосновый ствол и вдруг почувствовал резкую боль в стопе. Инстинктивно отпрянув, мужчина увидел на мху алые пятна и понял — это его кровь. Нога заболела сильнее, наступить стало невозможно. Скорчившись и с трудом опустившись на бревно, Белен посмотрел, на что наступил и увидел торчащее из земли примерно на ширину ладони остриё то ли меча, то ли кинжала, грязное и проржавевшее от времени, однако по-прежнему острое.
Позвав на помощь, сын Беора с досадой подумал, что своей невнимательностью создал много проблем семье, хотя должен заботиться и кормить, а теперь придётся долго лечиться. Ничего, будет детям урок, что надо лучше смотреть под ноги.
***
— Почему вы мне раньше не сказали? — со злостью выкрикнула Ауриэль, выслушав рассказ смертных о случившемся с Беленом.
Эльфийка негодовала, но для человеческих мужчин всё равно казалась дивно прекрасной, а её голос — красивейшей песней.
— Вы не понимаете, что упустили время?!
— Да мы всё как надо делали! — начал спорить Баран, которого отец послал за Ауриэль во «дворец для обучения». — Рану перетянули, обработали, сразу домой отправили. Откуда я должен был знать, что творится? Я тебе что ли лекарь? И ушли мы далеко, а брат сам не мог идти. Сначала хромал, а потом вообще слёг! На себе его тащили, а ты говоришь — время потеряли! Мы тебе не кони тягловые!
Тавариль кивнула и поспешила за лекарствами, хотя и догадывалась, что можно уже не стараться. Если всё так, как говорят, шансов нет.
***
Хозяйка встала в дверях комнаты, не пуская Бельдир в коридор.
— Но я хочу видеть папу! — плакала девочка. — Я уже не маленькая!
— Нет, — жена Беора обняла внучку, погладила по растрёпанным волосам.
— Я взрослая!
— Пусть идёт и любуется, раз взрослая! — злой голос тётки испугал Бельдир, девочка сжалась и заплакала сильнее. — Чего рыдаешь? Пошли!
— Не смей обижать ребёнка! — крикнула мать на дочь, когда та схватила племяшку за руку и грубо поволокла за собой.
Попытавшись защитить Бельдир от агрессивной родственницы, жена Беора преградила путь к комнате, куда положили Белена, но вдруг девочка вырвалась и прошмыгнула в неплотно закрытую дверь.
Не увидев ни эльфийских лекарей, пытавшихся помочь отцу, ни деда, сидевшего рядом с сыном, Бельдир ошарашенно уставилась в неестественно улыбавшееся лицо любимого папы, который не мог ничего сказать, его трясло, слышалось странное мычание.
— Заберите ребёнка! — приказала эльфийка, которую девочка не рассмотрела.
Бабушка снова схватила внучку за руку, потащила за дверь, но Бельдир в последний момент обернулась и увидела, как папа вдруг изогнулся дугой, всем телом поднявшись над постелью.
Девочка зажмурилась, а потом вытерла слёзы и больше не плакала.
Расскажи, Ном
Осень ощущалась в холодеющем воздухе пока только в тени — на солнце всё ещё было тепло, а вечнозелёные сосны, залитые золотом дня, выглядели и вовсе по-летнему.
Финдарато вышел из дворца к ожидавшему его Беору и почувствовал, как сердце сжимается болезненнее, чем раньше — друг выглядел совсем старым: тёмные волосы и борода побелели, кожа сморщилась, на желтоватых руках появились шишки.
Наверное, стоило привыкнуть к постоянно идущей рядом с Фирьяр смерти и научиться радоваться мимолётным счастливым событиям их коротких жизней, однако для Инголдо это пока было неразрешимой задачей. Слишком, слишком быстро летит время для Младших! Это даже не песок сквозь пальцы! Это вода в решете.
Поймав взгляд своего благодетеля, вождь, которого народ всё чаще называл Старым, понял, о чём подумал бессмертный эльф и с улыбкой отмахнулся.
— Ай, не спеши ты нас хоронить, — хрипло и чуть нараспев заговорил Беор, весьма бодро вставая с ажурной кованой скамьи, — ведь у нас ещё здесь дела.
У нас дома детей мал мала,
Да и просто хотелось пожить.
Финдарато вымученно улыбнулся, обнял друга и, взяв под руку словно уменьшившегося в росте дряхлеющего человека, пошёл с ним вдоль желтеющих кустов, представляя, насколько отвратительно прекрасным выглядит на фоне подданного. Лучше не задумываться об этом. Но как?!
— Ты всегда учил меня и мой народ, Ном, — тон Беора Старого стал извиняющимся, — я твою мудрость всем передавал. Но никогда не спрашивал, что там, за порогом жизни. Да и не думал я об этом, хоть и схоронил многих. А сынок умер, Белен мой добродушный, сникла матушка от горя, всё чаще говорит, мол, скоро за сыночкой отправится, я и подумал: а куда они отправятся? Встретятся ли? Скажи, Ном, прошу. И как мне, дураку, быть? Помру я, и с какой женой в том мире время коротать? Не с двоими же сразу! Они ж вряд ли друг другу будут рады.
Глаза человека повеселели — шутит. И на сердце эльфа стало теплее.
— Вам ведь за морем Творцы всякое говорили. Про то, что после смерти, тоже рассказывали.
Посмотрев в бледно-голубое полуденное небо, уже не ярко-лазурное, как летом, Финдарато вспомнил и невольно разделил негодование Феанаро о том, что Валар утаивали от эльфов грядущее пробуждение Младших. Разумеется, об их посмертном пути речь тоже не велась, даже лживая. Что же ответить?
Мимо проходили и кланялись взрослые Фирьяр, а дети, видя короля-эльфа, притихали, прекращали беготню, неуверенно улыбались. Маленькая девчушка с длинной чёрной косой искренне обрадовалась Финдарато и бросилась обниматься. Испуганная мать попыталась извиниться и оттащить ребёнка, однако Инголдо успокоил женщину и, позволив девочке пролепетать что-то похожее на песенку, похвалил малышку и маму за успехи в обучении.
Девочка радостно пискнула и побежала к ровесникам.
— В Валиноре не было места смерти, — осторожно начал говорить Финдарато, представляя, сколько всего придётся сказать, если друг станет задавать вопросы, — да, аманэльдар помнили тех, кто погиб на родных берегах, но всё это осталось в прошлом…
«Ложь! Не осталось. Память неизбежно тянула назад, но смертному об этом знать необязательно».
— Мы знали, нам говорили, что Чертоги Намо Мандоса — временное жильё для любого эльфа, потому что наши феар привязаны к Арде прочнейшими нитями — Темами Песни Творения, и мы не можем покинуть свой мир. Но вы…
«Как же ему лучше сказать? Что хочет услышать этот «атата»?»
— Судьба Младших Детей Эру ведома лишь их создателю, она полностью в руках Творца. Куда уходите после смерти вы, неведомо даже Валар.
Беор вздохнул и отмахнулся. Шёл он как-то неуместно бодро и быстро, словно бросая вызов старости и немощи, доказывая всему миру, что по-прежнему молод, как бы ни выглядел.
— Эх, Ном, — заговорил старик, — забывать я стал многое. А напомнить некому. Вот скажи, кому теперь есть дело до того, каким мудрым был малыш Огогом? А мой дядя Трах-Тах? Ему пророчили особую судьбу, а что в итоге?
— Сын Грозы, — вспомнил нездорового вида мужчину Финдарато, — действительно сделал нечто великое — он свёл ваш народ с моим. Это была судьбоносная встреча, изменившая ход истории.
— Но для него самого эта встреча что? Что-то дала ему?
Финдарато посмотрел на увядающие цветы. Золотистые лепестки опадали на остывающую землю и сморщивались, стремительно утрачивая красоту и благоухание.
— Это преемственность поколений, — обдумав ответ, сказал эльфийский владыка, — родоначальник сажает всего одно зёрнышко пшеницы, год за годом увеличивая площадь посевов. Его сын придумывает новый вид удобрений, и колоски становятся крупнее. Внук расширяет поле, начинает продавать зерно, обогащается, а правнук…
Беор вдруг рассмеялся, хлопнув Финдарато по плечу:
— А правнук всё это запустит и помрёт в канаве, перепив браги.
Перестав хохотать и смахнув слёзы с морщинистого лица, смертный отдышался:
— А ведь Баран ждёт, когда я ему место уступлю. Сам уже старый, внуки скоро появятся, а управлять хочет. Я завещание, помнишь, писал? Так не вижу теперь в нём смысла: дочь бездетная, зачем ей отдельный дом? Белен… — Беор часто заморгал. — Дочка его только и осталась от целой семьи! Ей надо бы что-то отписать. А Баран род продолжает, сынки его молодчины, и девочки красавицы! Но сам он… Всегда на семью косо смотрел. Власти хотел. Не оставлю ему ничего. Вот.
Не зная, как правильно реагировать на подобные заявления, Инголдо решил промолчать, однако не вышло.
— Как считаешь, Ном, я прав?
Представив, что нолдоран Финвэ мог примерно такими же вопросами донимать Валар, Финдарато почувствовал стыд и растерянность. Стало интересно, что отвечал на подобное Владыка Манвэ Сулимо. А Тулкаса кто-нибудь спрашивал?
От этой мысли стало смешно, однако эльф сдержался, чтобы не обидеть друга неуместным весельем.
— Не прав, да?
— Не мне судить Дитя Эру, — лучшее, что смог придумать Инголдо, надеясь не покраснеть. — Знаю, ты спросишь, как поступил бы я, но у меня только один сын, с которым мы поделили владения и правим, практически не встречаясь.
— А ты молодец, Ном! — снова засмеялся Беор. — Может, и мне Барана куда-нибудь отправить подальше? Надоел он мне. Косится всё! Наверное, по ночам приходит проверить, сплю я или уже помер. Вот Борон, старшенький его, хороший мальчик. Деловой и не злой.
Подул по-осеннему холодный ветер, старик охнул, потёр локоть, но тут же снова взбодрился.
— Ай, не спеши ты нас хоронить,
Ведь у нас ещё здесь дела.
У нас дома детей мал мала,
Да и просто хотелось пожить, — снова начал грустить Беор, подняв глаза к небу. — Я хотел тебе эту песню показать, когда придумал, да решил не беспокоить, а как раз Борон учиться просился, я его повёл во Дворец Мудрости, ну и заболтался там с лордом Наргелионом. Говорю: раз ты книги читать и писать учишь, помоги вот с рифмой. Помог. Хорошо вышло, правда? Я это Барану потом показал, так он обиделся, гадёныш! Послушай дальше:
«Ай, не спеши ты нам в спину стрелять,
Ведь это никогда не поздно успеть.
А лучше дай нам дотанцевать,
А лучше дай нам песню допеть.
Ай, не спеши закрыть нам глаза,
Ведь мы и так любим все темноту,
А по щекам хлещет лоза,
Возбуждаясь на наготу.
Ай, не спеши ты нас не любить
Да не считай победы по дням.
Если нам сегодня с тобой не прожить,
То кто же завтра полюбит тебя?»
Пришла очередь Финдарато рассмеяться.
— Вообще, я и по делу пришёл, не только стишками хвастаться, — старик посмотрел по сторонам, словно ожидая, что кто-то будет подслушивать, — молодёжь про войну на севере говорит всё чаще. Загорелись идеей на фронт отправляться.
— Неужели? — король удивился. — Но откуда они узнали? Кто зовёт беорингов на север?
— Да эльфы ж, — развёл руками человек. — Говорят, помощь нужна.
Понимающе кивнув, Инголдо промолчал. Пожалуй, такие вопросы надо решать на совете, а не вдвоём на прогулке. Ничего, родня потерпит присутствие смертного в своих залах. Может, Барана тоже позвать и показать, где его место?
— Ох, пока вспомнил, — глаза Беора засияли, словно у молодого, — песня, что ты пел, придя к костру того вождя, как его звали-то, запамятовал, что это было? Скажи, Ном, удовлетвори моё любопытство. Меня ведь не было там, а я так хотел бы знать!
Король просиял. Хорошо, что у Младших память короткая, и, даже выучив эльфийский язык, они не смогли вспомнить и перевести то, что исполнял Финдарато, играя на самодельном инструменте милого бедняги Стук-Постука.
— Я могу никому не говорить, если это тайные письмена!
Решив не дожидаться ещё более нелепых пафосных предподожений, не смеяться над которыми станет слишком сложно, эльфийский король вздохнул и, заставляя чарами свой голос звучать со всех сторон, тихо запел:
— Спит земля. Укрыты дымкой облаков поля и города.
За бортом балластом прошлого вся жизнь и дом,
Объятый сном!
Безмолвие уносит за собой
В пространство нереальности чужой.
Сквозь туман, прочь от смятения души
Спешим
К другим мирам. Больше нет любви,
Что многих держит на земле. Надежды нет!
Есть точка невозврата из мечты —
Лететь на свет таинственной звезды!
Плыть в серебре лунных морей,
Солнце нам вслед пошлёт свой ветер,
Плыть по волнам в тот океан,
Что называется «Бессмертие».
Беор вытер глаза.
Решив, что поступил правильно, не рассказав честно, какое отношение было к Младшим при первом знакомстве, а для хороших, проникновенных песен требуется сочувствие и доброта, да и не должно быть посторонних мыслей о слишком высокомерных родственниках, Финдарато улыбнулся. Да, не стоит объяснять Беору, что петь нечто берущее за душу для незнакомцев, ещё и заведомо менее развитых, которые не поймут ни слов, ни их смысла, никто бы не стал. Это… неуважение к музыке, пожалуй. Однако со временем всё изменилось. Теперь отношение к смертным совсем иное, и порой кажется, что лучше было бы не сближаться с этим милым, но так мало живущим народом.
«Смогу ли я когда-нибудь снова дружить с кем-то из Фирьяр? — спросил себя Финдарато. — Кто знает. Но это точно не та тема, о которой стоит задумываться, когда снова заговорили о войне. И когда начали столь стремительно и уродливо увядать летние цветы».
Примечание к части
Песни:
«Не спеши» гр. «ЧайФ»
«Точка невозврата» гр. «Ария»
Я — Воин Света!
Помни, ты — Воин Света
Волей снегов и ветра!
Помни, живи не слепо,
А с верой в Любовь и Свет!
Каждому свой путь, и у каждого свой рок и маета,
Но у каждого две жизни, не одна —
Та, что видится в мечтах,
И та, что здесь, где бег и суета…
Но, если рискнешь,
Создай невидимый мост,
Мост над бурной рекой —
Сольются две жизни твои воедино!
Каждому свой путь,
И у каждого костёр свой и зола,
Знай, что робость — есть дорога во мрак,
И ничтожный в прошлом страх
Когда-нибудь мир обратит твой в прах!
Один только миг
Промедлишь с ударом своим —
И враг жестокой рукой
Две жизни твои сплавит сам воедино!
Две жизни твои —
Та, что вокруг, и мечты —
Свет заставляет расти,
И ты привыкаешь быть Воином Света!
Помни — ты Воин Света,
Волей снегов и ветра!
Помни — живи не слепо,
А с верой в Любовь и Свет!
Песня разносилась по округе, очаровывая всех, кто её слышал. Черноволосый эльф, восторженный и вдохновлённый, облачённый в сверкавшую на солнце серебряную кольчугу, которая была из слишком тонких колец для защиты от ударов, с изящным мечом на богатой перевязи, красиво гарцевал на белоснежном скакуне, аккомпанируя себе на маленькой арфе из дерева и бронзы. Сопровождавшие певца собратья подпевали ему и подыгрывали на флейтах.
— Чего пялишься, тупица?! — заорала на юную племянницу стареющая дочь Беора, с возрастом ставшая ещё более пугающей на вид и злой по отношению к собственной семье. — Между ног от эльфов чешется?! А ну работать пошла!
Бельдир и так работала, и порой девушке казалось, что за троих. Тётка вечно перекладывала на неё свои обязанности по хозяйству, жена Борона, старшего внука Беора, только придя в дом, тоже сразу поняла, кому можно безнаказанно что-то перепоручить, и охотно этим пользовалась. Конечно, ведь Бельдир некому защитить: отца и матери в живых нет, бабушка замкнулась в себе, мужа пока не нашлось, кузенам и дяде не до всяких глупых женских делишек. А глава семьи и племени занят решением важных вопросов!
«Каждому свой путь… — единственное, что запомнила из долетевшей песни юная девушка. — Каждому свой путь».
— Да отстань ты! — Бельдир не позволила тётке схватить себя за волосы и бросилась бежать к пришлым эльфам.
Это точно не были подданные короля Нома, это прекрасные чужаки, незнакомцы, которых так хочется узнать поближе! И эта песня… Она… Она разжигает пламя в сердце, как поют наши номы, но их стихи всегда больше про любовь…
— Господа номы! — закричала Бельдир, боясь, что чужаки исчезнут из поселения. — Подождите! Не уезжайте!
— Нет уж, пусть скачут туда, откуда прибыли! — остановившегося певца со товарищи нагнал неожиданно появившийся откуда-то Наргелион. — Нечего тут смуту сеять!
Сияющие серые глаза певца посмотрели на Бельдир. Музыка продолжала играть, и девушке показалось, что звук идёт сквозь её тело.
— Мы остановимся на полянке у реки, что за городом, — сказал прекрасный голос, — приходи.
— Вам не давали позволения звать на север! — Наргелион положил руку на висевший на поясе меч. — Ответ короля Финдарато твоему владыке известен!
— Верховный нолдоран — не только мой владыка, но и твой, — парировал незнакомец.
— А ну пошла в дом, лентяйка! — завопила догнавшая племянницу тётка, однако Бельдир, повинуясь какому-то странному порыву, чувствуя небывалую радость и смелость, подбежала к чужакам и запрыгнула на лошадь одного из флейтистов, который понял порыв незнакомки и подал руку, чтобы помочь забраться в седло.
В эльфов полетел камень, брошенный тощей трясущейся рукой дочери Беора, всадники пришпорили коней, поспешили на оговоренное ранее место сбора.
— Баран узнает! — завопила вслед племяннице тётка. — Выбьет из тебя дурь!
— Это недостойное поведение, дочь вождя, — пристыдил её Наргелион. — Твоя родственница свободна в выборе судьбы, и вправе решать…
— Да ничего она не вправе! — сорвалась на истошный вопль женщина. — Решила ребёнка нагулять! Думает, никто не понял?! Да об этом каждая вторая баба думает за работой и мечтает по ночам! У эльфов-то детки мёртвыми не рождаются, в утробе не гибнут! Умненькие, красивые! Не то, что наши: через одного то хромой, то горбатый, то карлик, то немой-слепой-глухой, то глупый, как животное! Вот и решила девка от вашего пригулять! В подоле принести!
Наргелион и подоспевшие два его собрата ошарашенно посмотрели друг на друга — эльфам, видимо, никогда не приходило в голову подобное, и слова дочери Беора стали откровением.
— Я этой девке устрою! — продолжая угрожать ускакавшим чужакам, женщина пошла в сторону дома. — Устрою! Взвоет, зараза! Тварь! Потаскуха!
Эльфы промолчали. Когда ругань стихла, Наргелион покачал головой:
— Я пойду к этим певцам подосланным. Один. И спокойно с ними поговорю. Король Финдарато сказал, что на совете всё решат, однако мы Нолофинвэ в его авантюрах помогать точно не станем. Говоря «мы», я подразумеваю Эльдар, разумеется. Что же касается Младших, тут возможны варианты. Но действовать вслепую я никому не позволю.
***
Ночь была холодной, с реки потянуло сыростью, сверху донеслось уханье совы. Бельдир поёжилась и придвинулась к костру.
Несколько дней назад, во время бегства из дома всё казалось простым и прекрасным: стремительная скачка, музыка, песни о героях, прекрасные эльфы рядом, которые не смотрят на деву, словно учителя на ученицу, но потом сказка начала меняться.
Сначала к костру, где собралось около двадцати молодых беорингов, прибыл Наргелион. Долгое время о чём-то беседовав с певцом, подданный Финдарато Инголдо, не сказав ни слова, уехал обратно, а ему на смену явился Баран в сопровождении обучавшихся военному делу соплеменников.
Увидев дядю, Бельдир от испуга хотела спрятаться, однако пришлые менестрели ничуть не смутились и не устрашились вооружённых мужчин, а спокойно объяснили ситуацию.
«Никто нас не посылал, — серьёзно, однако дружелюбно заговорил певец, поклонившись, — мы не театр владыки Нолофинвэ, как вы подумали. Мне известно, что за слава окружает артистов верховного нолдорана, и я уверяю вас, благородные господа, что мы не поём на королевских праздниках с главной сцены. Да, мы из Хитлума, но прибыли по своей инициативе, поскольку знаем, что происходит на севере, и как тяжело малочисленной армии Малаха Арадана воевать с врагом. Согласитесь, несправедливо, что один народ проливает кровь, когда остальные только пользуются их трудом и жертвенностью!»
«А что ж вы сами не помогаете Малаху Арадану, раз такие сердобольные?» — попытался продолжать нападение Баран.
«Неужели вы не знаете, что эльфам нет хода в земли Моргота? — изумился певец. — Любой эльда сразу становится объектом внимания не только крылатой стражи, но и обычных жителей Дор-Даэделот! За Железными Горами нет эльфов, и нам не скрыть своё присутствие! Но ваши соплеменники среди орков встречаются и не редко. Фирьяр легко проходят вглубь территорий Моргота и могут вести партизанскую войну! Успешно!»
Бельдир слушала, и сердце девушки ликовало: её народ может быть лучше и полезнее эльфов! Она сама может быть лучше и полезнее эльфов в войне, длящейся с начала времён!
А как красив этот певец по имени Лантасир! Он… такой умный, такой…
Думая о музыканте, Бельдир краснела, чувствовала дрожь и забывала, как произносить слова. Зато Лантасир…
«Почему он обращает внимание на кого угодно, кроме меня?!»
Убедив Барана, будто не замышляет совершенно ничего дурного, певец заверил, что никого силой на север не потащит и немедленно уберётся восвояси, запретив юным беорингам ехать с ним, если на то будет приказ короля Финдарато. Если же нет, будущие герои Арды имеют полное право отправиться на войну, и никто не посмеет их удерживать.
Когда сын Беора Старого покинул стоянку менестрелей, Лантасир начал рассказывать о подвигах Мараха и его отряда, обращаясь в основном к юношам, почти не смотря в сторону Бельдир. Как же так?! Попытки что-то приготовить для менестреля встретились вежливой равнодушной благодарностью, и деве стало неописуемо обидно. Можно было догадаться, что выглядевший юным эльф прожил, вероятно, не одну тысячу лет, давно обзавёлся семьёй, любит жену и не собирается её предавать, однако Бельдир это не приходило в голову.
— Однажды мы уже упустили время, когда необходимо было нанести первый удар, — в опустившейся темноте заговорил один из друзей Лантасира, подыгрывая себе на арфе и наблюдая за реакцией беорингов, — прекрасный заморский край сиял светом двух дивных Древ, и никто не ждал беды, хотя всё говорило об угрозе. Моргот напал на Валинор и уничтожил серебряное и золотое сияние, что дарили нам Телперион и Лаурелин.
Беда пришла, но не заперта дверь,
Во тьме ждёт смерть, в ночи прячется зверь.
В бой спеши, не время больше снам!
Торопись скорее к нам!
Кто не даст в обиду «колыбель свободы» —
Наш Город Счастья?
Но где же башни?
Их свет потускнел!
Аман вдруг замер весь в ожидании!
Страх проник здесь в каждый угол,
Песен прежних не слыхать!
Я не верю в то, что вижу!
Что случилось с Городом Счастья?!
Алый цвет знамён нам укажет путь на восток!
Ждёт нас впереди свет пылающий,
Иль тьма спешит к нам в дом?
Бельдир, зачарованная музыкой и родившимися в воображении картинами древних сражений, о которых что-то говорили номы и раньше, только не так завораживающе, не заметила, как в руках оказался лёгкий клинок. Ощущение было непередаваемым! Рука сама собой взяла оружие правильно, сталь словно срослась с плотью.
Эльф, меньше всех общавшийся до этого с беорингами, встал рядом с костром, фигура осветилась алым и золотым. Клинок в его руке блеснул стремительной смертоносной молнией.
— Вставайте, будущие Воины Света! Повторяйте мои движения!
Двое юношей из племени Беора, старшие из пришедших на зов, фехтовать умели, и сразу начали соревноваться в искусстве мечников. Бельдир смутилась, боясь показаться неловкой перед Лантасиром, однако выглядеть трусихой хотелось ещё меньше.
Клинок лежал в руке так приятно, что хотелось улыбаться и смеяться. Настоящее оружие! Чувство единения со смертоносной сталью было не похоже ни на что, ощущавшееся ранее. Да, можно лишить жизни и кухонным ножом или топором, но это всё не то! Меч пробуждает совершенно иные эмоции.
Но почему Лантасир не смотрит?!
— Помни, ты — Воин Света! — запел, словно услышав мысли девушки, менестрель, и вдруг издалека донеслись голоса, показались огни факелов.
— Я говорила, что эта девка должна под замком сидеть! — услышала Бельдир голос тётки, злость заставила руки дрогнуть, иэльф, показывавший, как надо двигаться в бою, сразу же приказал ученикам положить оружие на землю.
Менестрель отставил арфу и вышел вперёд, словно мог загородить собой сразу всех музыкантов и беглецов.
— Не надо, дочка, — Беор осторожно спешился, аккуратно ступая, пошёл к костру. — Замолчите все. Я буду говорить.
Бельдир, решив воспользоваться ситуацией, прижалась к Лантасиру, ища его защиты и поддержки, а заодно и особого внимания. Эльф отстранился.
Баран встал между отцом и сестрой, сыну приказал оставаться в седле.
— Моё решение таково, — Беор подошёл ближе, подслеповато прищурился, рассматривая чужаков, — все, кто хочет помочь племени Малаха Благородного, волен идти на север.
— Но отец! Ты что такое говоришь?! — воскликнула тётка, испепеляя глазами племянницу.
— Тише, — строго произнёс вождь. — Это моя воля. Однако, Бельдир, твои дети, если таковые будут, останутся частью моего народа, кем бы ни оказался их отец. Они обязаны вернуться в родные земли.
— Да где угодно лучше, чем с ней под одной крышей! — выпалила дочка Белена, указав на ненавистную родственницу. — Но я подчинюсь, дедушка. Если у меня будут дети, я привезу их тебе, а сама останусь Воином Света!
— Дура! — снова начала нападать дочь Беора, но брат оттащил её в сторону, что-то тихо сказал, и больше ругань не доносилась.
— Я тоже еду на север, — спешился Баранор, второй сын Барана, — я тоже — Воин Света.
— На то воля Рока, — вздохнул Беор, — и не мне, простому адану, спорить с судьбой. А ты, — шишковатый палец указал на Лантасира, — помни о чести. Я наслышан, что в тех местах, откуда ты прибыл, это слово не используется ни в речи, ни в сводах законов и правил.
Менестрель поклонился. Бельдир крепко обняла деда, чмокнула в морщинистую щёку и отбежала подальше, словно боясь, что её силой утащат домой.
— Синий цвет знамён, — запел Лантасир, взявшись за инструмент, — путь укажет в Дор-Даэделот!
Ждёт нас впереди свет сияющий, иль тьма спешит к нам в дом?
Каждому свой путь. И у каждого костёр свой и зола.
И у каждого две жизни, не одна.
Помни, ты — воин Света!
Волей снегов и ветра!
Помни, и живи не слепо!
А с верой в Любовь и Свет!
И костры запылали ярче.
Примечание к части
Песни:
«Воин Света» гр. «Catharsis»
«Город счастья» от «Power Tale»
Примечание к части
Там ближе к концу актуально предупреждение "Эол"
Потому что Голодрим
Когда свечи догорели, Ириссэ не заметила. Может, это было год назад?
Недорисованный портрет так и остался на столе, а глаза давно смотрели сквозь бумагу, ковры на полу, постеленные поверх шкур, и толщу камня.
Не сразу нащупав в полной темноте кремень и новые свечи, дочь верховного нолдорана вернула в свою тюрьму хоть какой-то свет и посмотрела на поделки, оставленные сыном, которые удалось спасти от безумного чудовища, утверждавшего, что столь неумело созданный мусор должен быть переплавлен.
Ириссэ тайком сохраняла ценное и не спорила: давно поняла — если будет перечить мужу, он лишит её возможности видеть сына, отдав мальчика на воспитание слугам. И тогда они вырастят из Майрила такого же монстра, как его отец. Этого не должно случиться!
«Я привезу тебе подарок, мама», — сказал сынок, прощаясь перед отъездом в Ногрод.
Обнимая дитя, Ириссэ с огромным трудом сдержала рыдания. Да, для мальчика и будущего мастера полезно путешествие, знакомство с гномами и их искусством, да и сама возможность увидеть мир за пределами пещеры. А что осталось пленнице? Пустота, одиночество и слуги, которым запретили разговаривать с женой хозяина — пусть истоскуется по общению и будет рада даже вниманию чудовища.
Это всё? Тупик?
Хотелось верить, что нет. В очередной раз решив, что должна бороться и не позволить себя уничтожить, Нолдиэ стала дорисовывать портрет своего похитителя, чтобы потом с наслаждением смять его и сжечь. От такого огня станет светлее не только в комнате, но и на сердце.
***
Наказание. Опять. Но за что?!
«Догадайся!»
Голос отца звучал в голове запертого в кладовке с углём мальчика, и отчаяние порождало бессильную злость.
Что я делаю не так? Почему мне всё нельзя, когда другим можно?
Ребёнок, пока не заслуживший, по словам отца, имя, сел на мешок и подпёр голову кулаками.
«Не всем даются имена по заслугам, — попытался спорить с неоправданно строгим родителем один из мастеров-наугрим, — тебя разве по заслугам назвали? Кто вас, первых эльфов именовал? Сами себя или друг друга в шутку?»
«Сравнил! — беззлобно рассмеялся Эол в ответ. — Ты ещё скажи, что мы не должны ничему детей учить — пройдёт тысяча-другая лет, сами и разберутся. Как первые эльфы!»
«Но мама мне дала имя!» — заступился за себя Майрил, однако тут же получил оплеуху, потому что «поганой речи Голодрим в присутствии отца звучать не должно».
«Имя можно перевести на правильный язык», — резюмировал гном, но Эол и слышать ничего не хотел:
«Не заслужил! Он пока никто! И никем, возможно, так и останется».
Ребёнок с отвергнутым именем стукнул себя кулаком по коленке. В моменты, когда родитель был добр и позволял вместе работать в кузнице, при этом сильно не нагружая и не заставляя трудиться, пока не упадёшь от усталости, Майрил чувствовал себя счастливым, забывал обиды и любил отца всем сердцем, однако в очередной раз наказанный по сути ни за что, вынужденный сидеть среди мешков угля без еды и возможности попросить прощения раньше срока, мальчик вспоминал всё странное и несправедливое, что постоянно окружало его с самого рождения.
Впервые покинув пещеру, мальчик от восторга начал бегать по лесу, радостно крича и смеясь, но сразу узнал, что этого почему-то делать нельзя.
«Никто не должен нас увидеть и услышать! Ты можешь выдать наше укрытие! Или ты делаешь так нарочно, предатель? Это твоя подлая голодримская сущность наружу лезет?»
«Мама плохая, потому что тоже из них?» — Майрил уже окончательно запутался, однако, такой вывод объяснял то, что папа не взял её с собой.
«Ей только покажи выход из дома, — ответил Эол, — она и меня, и тебя бросит».
Как же так? Почему? Неужели из-за того, что она из этих…
Но ведь у других не так!
Другие семьи обсуждают свои дома, рассказывают забавные истории, приключившиеся и с детьми, и с родителями, в других семьях не по одному ребёнку! И никто никого не бросает!
«Проклятые Голодрим!» — отец аргументировал этим всё.
Ладно… Голодрим плохие. Зато Наугрим, эти смешные дяденьки и тётеньки с длинными бородами, очень весёлый народ! И город у них красивый! А горы какие! Высокие, со снежными вершинами! И лес рядом с Ногродом не такой, как дома. Но почему об этом нельзя сказать? Почему сразу станешь предателем, если заговоришь о своей пещере или о маме?
«Есть тайны, — однажды всё-таки снизошёл до объяснений отец, — которые приводят к страшным вещам. Например, я знаю секрет металла, способного уничтожить всех злых чудовищ в Арде, и если эту тайну откроют создателю страшных тварей, мне конец. И конец всему миру, потому что некому станет создавать оружие против монстров. А я, в свою очередь, никому не могу передать секрет сплава, чтобы не подвергать опасности других мастеров».
Майрилу стало жутко, однако сердце наполнилось гордостью за родителя. Очень нравилось верить, что сказанное — правда.
Устав сидеть, юный эльф спрыгнул с мешка, нагнулся и осторожно развязал шнурок, чтобы достать уголёк и порисовать на полу. То, что за это могут отругать, почему-то не пришло в голову, а от нечего делать разыгралось воображение.
Перед последней ссорой с отцом эльф, не заслуживший имя, был допущен до помощи в ковке решетчатых ворот из серебра. Мальчик завороженно любовался, как металл меняет цвет, обретает форму, как очищается, становится жидким, а потом снова затвердевает, как изгибается, превращаясь в цветы и копья. Гордился возможностью принимать в работе участие.
«Ты хотел привезти маме подарок? — улыбался Эол. — Закончим дело — получим столько мирианов, что скупим все сокровища Ногрода!»
Что сделал не так, Майрил не понял, но отец почему-то разозлился и снова запер сына среди мешков. Что ж, если заняться нечем, можно порисовать.
Угольки были разной формы, размера и цвета. Юный эльф знал — наугрим хуже различают оттенки, поэтому родитель всегда сам проверял качество топлива для печей.
«Нас этим торгашам не обдурить!» — с гордостью хвастался Эол, а Майрил грустил, что не с кем поиграть, раскладывая угли в ряд от самого светлого до абсолютно идеально-чёрного.
Наиболее красивый и удобный уголёк был выбран довольно быстро, и на полу появилась зарисовка серебряных ворот. Воображение подсказывало, что в пустоте эта красота быть не может — нужна стена или вход в пещеру. Или во дворец! Но как выглядят дворцы, о которых говорила мама? Пока папы нет рядом, можно вспоминать всё, что она рассказывала, но этого недостаточно для чертежа!
Вокруг ворот выросли стены и башни, на шпилях затрепетали флаги со звёздами.
Уголёк кончился, пришлось снова лезть в мешок.
— Эй! Ты чего делаешь, малец?! — беззлобно, однако строго воскликнул вошедший гном — помощник отца. — Быстро отмой пол!
Рядом с мальчиком шлёпнулась мокрая тряпка, и дворец начал послушно размазываться чёрными разводами, словно тая в дыму и копоти пожара.
— А когда тебе дали имя, мастер-гном? — спросил Майрил, бросая измазанную углём ткань в ведро с водой. — За какие заслуги? Сколько тебе было лет?
— Для моей семьи главным моим подвигом стало моё рождение, — захохотал бородач, проверяя шнуровки мешков. — Слушай, малец, твой батя тебя именовать не хочет, но мне как-то называть тебя надо. Скажи, как на твоём языке будет «сын тёмного эльфа»?
— Почему тёмного? — удивился мальчик.
— А потому что ваше племя разделено на два рода: эльфы Светлой Земли и эльфы Сумеречной Земли. Заморские — светлые, местные — тёмные.
— Ломиэльдарион, — неуверенно ответил Майрил, боясь, что отец опять отругает за неправильный язык. Если услышит, конечно.
— Слишком длинно, — отмахнулся гном. — Ломион подойдёт?
— Да, — зелёно-карие глаза юного подмастерья загорелись. — Только это тайна, хорошо?
— Не бойся. Это не имя, а просто слово. Прозвище, заслуженное подвигом — рождением в семье Эола.
— Ладно, — согласился Майрил. — А можно мне уже выйти отсюда? Я извинюсь, правда.
— За что?
— Ну… не знаю, но извинюсь. Я не хочу тут больше сидеть! Мне скучно!
Гном посмотрел на мешки.
— Хорошо, давай повезём уголь вдвоём, — согласился помощник Эола. — Я скажу, что ты был молодцом, и папаня тебя простит. Бери, поднимаем и кладём вот сюда, Ломион.
Радость заставила улыбнуться, хотя страх наказания мешал веселью. С обидой подумав, что любит гномов больше, чем папу, Майрил взялся за мешок и, делая вид, что совсем не ощущает тяжести, помог погрузить уголь в тележку.
— А теперь покатили! — подмастерье отца бодро засвистел какую-то забавную мелодию, и юному эльфу стало чуть менее страшно.
***
Разумеется, о возвращении мужа и сына Ириссэ никто не предупредил — слуги сохраняли молчание, выполняя приказ хозяина, однако пленница-жена почувствовала, что её мальчик скоро придёт домой. Ради встречи с Майрилом можно было стерпеть любые издевательства! Главное, чтобы ненавистный гад не настроил сына против матери, потому что в таком случае жизнь потеряет последний смысл.
Дверь комнаты-темницы открылась, и Майрил, гордый и повзрослевший, со сдержанной улыбкой, не спеша вошёл, держа в руках фонарь и большую шкатулку. Вместе с ним был Эол, который что-то говорил, но Ириссэ его почти не заметила. Бросившись обнимать своего мальчика, эльфийка заплакала, совершенно потеряла ощущение реальности и даже не запомнила, что оказалось в шкатулке. Главное — сын её не ненавидит!
— Хватит, иди. Мне надо с женой побыть.
Слова монстра разбили вдребезги отчаянное счастье, Ириссэ почувствовала дрожь, ненависть вспыхнула неистовым пламенем, но разум заставил подавить эмоции, напомнив, что хуже полного одиночества и отсутствия возможности видеть сына вряд ли что-то может быть.
Чудовище приблизилось, стиснуло плечи.
— Твои слуги тебе безоговорочно верны, — с трудом выдавила слова Ириссэ. — Можешь не проверять.
Кривая усмешка оказалась единственным ответом. Одна рука по-прежнему держала плечо стальной хваткой, другая подняла подол платья и проникла между ног. Сначала только пальцем.
Удостоверившись, что жена не солгала, Эол развернул её спиной и силой уложил в постель, поставив на колени и вдавив головой в подушки.
— Понравится тебе или нет, зависит не от меня, — голос монстра прозвучал с уверенностью в правоте.
Платье задралось, руки стали умело нажимать, теребить, гладить, двигаться вперёд-назад.
«Пожалуйста, — опустошённо подумала Ириссэ, стараясь не плакать, — давай уже быстрее! Доделай, что хотел, и проваливай!»
Между ног ощутилось прикосновение языка, пальцы продолжали ласкать, и это могло бы быть приятно.
«Он пытается по-хорошему, — подумала пленница-жена, — надо подыграть. Вдруг?..»
Мечты о побеге согрели душу, касания чудовища показались менее отвратительными.
Попробовав представить, как перехватывает инициативу, как прикасается губами к… Ириссэ содрогнулась от омерзения, подумала, что придётся встречаться взглядом, и тогда фальшь станет заметной. Разве что…
— Завяжи мне глаза, — прошептала эльфийка, пробуя улыбаться, чтобы голос звучал ласковее, — я хочу поиграть в твоё тело вслепую.
Ответом стало молчание и внезапное грубое соитие, которое свело на нет все предшествовавшие ласки. Больно! Больно! Больно…
И долго. Очень долго! Слишком!
Чувствуя в себе напряжённую ёрзающую плоть, Ириссэ застонала, переходя на сдавленный крик.
Скорее заканчивай! Пожалуйста!
Движения стали грубее и резче, проникновение — глубже, а потом всё прекратилось.
— В следующий раз, сегодня не хочу, — ответил, наконец, на предложение жены супруг, поправил штаны и громко захлопнул за собой дверь, однако почти сразу вернулся: — С сыном будешь общаться только в моём присутствии! Придётся контролировать твои методы воспитания.
До этого момента Ириссэ казалось, что хуже не будет. Теперь стало ясно — она снова слишком хорошо подумала о чудовище.
Слава принцу Финдекано, принцу Фингону и герою Астальдо!
Когда в Барад Эйтель прибыл отряд, собранный трудами менестрелей Аклариквета, Зеленоглазка догадывалась, что вскоре придётся вести сложные разговоры с множеством случайно забеременевших от незнакомцев незамужних дев, которые не смогли сделать вид, будто носят ребёнка кого-нибудь, кто не против жениться. Однако, колдунье не приходило в голову, что кто-то приедет уже в интересном положении. Что ж, смертные полны сюрпризов, и хорошо, когда находятся те, кто готовы взять подобные неожиданности на себя.
Постаревшая, однако сохранившая ясный ум даже после похорон всю жизнь болевшего сына, знахарка сразу переняла заботу о несчастной соплеменнице, зная, как тяжело эльфийки реагируют на вопросы о прерывании беременности.
Посадив перед собой разрыдавшуюся юную деву, у которой ещё не был заметен живот, целительница налила стакан воды и ласково спросила:
— Как твоё имя, милая?
— Бельдир, — всхлипнула будущая мама. — Из рода Беора.
— Славный род, — на всякий случай сказала знахарка, не помня новое имя старого знакомого, поэтому не поняв, о ком речь. — Расскажи, что случилось?
— Я не собиралась с ним… ну… в постель ложиться, — сквозь слёзы проговорила Бельдир, стыдясь своей истории, — мне хотелось просто назло тому эльфу с другим пококетничать.
— А он взял и затащил в кустики, да?
— Да! А я не возражала.
***
Вечер был холодным после дневного дождя, поэтому горячительное, купленное в ближайшем селении пришлось как нельзя кстати.
Эльфы утверждали, что до Барад Эйтель осталось меньше половины пути, а значит, если по дороге не будет долгих остановок, к началу зимы отряд будет уже в крепости.
Лантасир то и дело повторял, будто поход выдался удачным — за время путешествия удалось набрать почти две сотни новых разведчиков, и это можно было считать успехом.
— Поднимите кубки, Воины Света! — под музыку арфы говорил менестрель, пока его помощники разводили костры на очередной стоянке. — Вы можете гордиться собой!
Бельдир видела — певец снова обращает внимание на кого угодно, но не на неё, и после второго опустошённого кубка стало особенно обидно.
Сидевшего рядом юношу, крепкого, с густой чёрной щетиной, девушка раньше старалась не замечать, поскольку он был из тех, про кого бабушка всегда говорила: «Слишком горяч — его факел будет стремиться осветить и согреть как можно больше спален». Но сегодня именно Гелемир казался лучшим кандидатом, чтобы досадить равнодушному певцу — этот молодой сын кузнеца точно не откажется от внимания девы, подыграет, да к тому же внешне весьма хорош.
Стоило Бельдир как бы в шутку взять Гелемира под руку, как тот сразу же обнял её и совсем не за талию.
Эльфы вдруг насторожились, однако дело было, к разочарованию девы, не в её любовной удаче — с юга прискакали дортонионские стражи.
В очередной раз восхищая влюблённую Бельдир храбростью и готовностью защищать своих помощников и отряд, Лантасир отложил арфу, спешно встал от костра и вышел навстречу всадникам.
— Прячемся! — вдруг подскочил Гелемир, хватая девушку в охапку и бросаясь с ней в густые заросли неподалёку. — Это за мной! Мы с батей железо спёрли у оружейников. Его уже выследили, а я сбежал в армию. Но, кажется, всё равно нашли, сучьи выродки. Сделай вид, что мы тут детей делаем.
***
— И вот… сделали…
— Тебе хоть понравилось? — спросила знахарка совсем пригорюнившуюся будущую маму.
— Не очень, — честно призналась Бельдир. — Но на следующую ночь было хорошо. И потом. Мы только этим и занимались, пока ждали, когда… Лантасира отпустят.
— Стража?
— Да, они не за вором железа оружейного гнались, а за хитлумским шпионом.
***
Прошло почти четыре дня, прежде чем менестрель вернулся в лагерь. Выглядел он неважно, однако улыбался и сразу же снова начал петь. Но Бельдир видела — любимый не в порядке, его, наверно, били…
Когда весь отряд спал, а эльфы продолжали сидеть у костра, девушка осторожно прислушалась к беседе, которая велась под завораживающую усыпляющую музыку арфы и флейты.
— Стражники сказали, что знают меня, — отпивая вино, говорил Лантасир, — помнят, как я оскорблял их короля во льдах. Сказали, что не верят ни одному моему слову, однако требовали множества ответов. Потом заперли в подвале и сказали, что спросят владыку Финдарато о моей дальнейшей судьбе.
Менестрель замолчал, долго смотрел на огонь.
— Как видите, я жив и свободен.
***
— Когда я услышала про оскорбление моего любимого короля, то не хотела верить, что это правда! — взбодрилась Бельдир. — Меня всегда учили, что у любой вражды две стороны: одни правы, другие — против них. Всё! И те другие — ужасные монстры, которых нельзя любить, уважать, слушать, верить им, потому что внутри они, как гнилое яблоко. Я рассказала об этом Гелемиру, а он…
— Утешил любовью? — старая знахарка улыбнулась.
— Да… — снова смутилась будущая мама. — А потом он сбежал, когда меня однажды утром стошнило. А Лантасир…
— Тебе сейчас не надо думать о политике, милая, — утешающим тоном проговорила женщина, — скажи, что с ребёнком делать собираешься?
— Я…
Знахарка терпеливо ждала, однако молчание затянулось, и старая женщина продолжила беседу сама:
— Сейчас зима, до весны ваш отряд точно никуда не пойдёт. У тебя есть время решить, будешь ты рожать или нет, и я тебе в любом случае помогу. Если надумаешь оставить ребёнка…
— Дед сказал, чтобы я вернула потомков на родную землю! — выпалила Бельдир. — Сама могу жить среди чужаков и врагов, но дети пусть остаются в родовом гнезде. Но я ведь не могу сказать, кто отец моего ребёнка! Да я и не знаю толком!
— Решение за тобой. Если надумаешь рожать, оставайся здесь, живи в госпитале, учись моему ремеслу. Коли хочешь быть среди воинов, навыки лечения тебе пригодятся. Если же ребёнок тебе не нужен, можно будет скрыть, что у тебя был мужчина. А не получится, значит, я тебе смогу сделать запись о том, что ты чиста, здорова и не опасна для будущего мужа.
— Зачем? — ужаснулась внучка Беора.
— Ты не знаешь, какая страшная хворь однажды поразила эти земли? — охнула знахарка. — Мужчины и женщины выли от боли в животе и срамных местах, рожали больных детей, гнили заживо! А всё от того, что не хранили супружескую верность! Почти четверть взрослых умерли от этой заразы! Фирьяр боятся повторения того кошмара, поэтому просто так, без записи о здоровье, бывавшую с мужчинами женщину никто в дом не пустит!
— Можно мне подумать? — растерянно спросила Бельдир, широко раскрыв глаза.
— Подумай. А пока помоги мне вот с этой стопкой записей, — улыбнулась целительница. — Читать умеешь? Понимаешь, что тут написано?
Внучка Беора кивнула, хотя ещё не успела взглянуть на тексты. В голове крутились вопросы о сторонах вражды, и бывает ли так, что если кто-то не прав, то восставший против него ни в чём не ошибается? Неужели Лантасир — зло, если его считают врагом подданные короля Нома? Но ведь зло нельзя любить! А главное, что делать с ребёнком?
Бельдир представила, как знакомится с новым мужчиной, как сообщает, что ничем его не заразит, и от этой мысли затошнило сильнее. Это… унизительно? Представить себя в качестве женщины, предьявляющей записку знахарки о здоровье ради замужества, юная внучка Беора не могла.
«Да лучше вообще не становиться женой, чем проходить через такое! Я пришла воевать против того, кто точно враг, а не разбираться, что и кому надо доказать! Тьфу!»
— Я оставлю ребёнка, — сказала Бельдир знахарке. — Отнимать жизни буду у чудовищ, а моё дитя чудовищем быть не может.
***
Несмотря на непогоду, площадь наполнилась народом.
Праздник был устроен по случаю приезда войска Малаха Благородного в Крепость Исток, и распорядился об этом сам верховный нолдоран. Разумеется, смертным не было известно о том, что принц Финдекано не пускал на свою территорию певцов отца, поэтому те, кто ждали появления знакомых менестрелей и звучания не раз слышанных песен оказались удивлены и слегка разочарованы непривычной музыкой. Однако постепенно атмосфера праздника захватила даже недовольного плохой погодой, холодом и необходимостью иногда вставать с переносного трона вождя Малаха.
— Кто говорит, будто Моргот непобедим — просто трус! — воодушевлённо и зло выкрикнул с высокого помоста принц Финдекано, облачённый в боевой доспех с заметными царапинами, которые не скрыла полировка. — Да, он силён, но тем больше чести нам, бросающим ему вызов! Со слабаком справиться может даже недостойный подлец, а сразиться лицом к лицу с тем, кто многократно превосходит мощью — поистине подвиг! Мы победим! Сделаем то, во что не верят трусы и ничтожества, готовые предать свои идеалы ради мнимой безопасности! Мы будем сражаться и победим, вопреки всему! Мы отомстим за каждую отнятую жизнь!
Радостные крики разнеслись по площади, верные сына верховного нолдорана грянули песню, что звучала много раз и в Хэлкараксэ, и на Ард-Гален, поднимая дух воинов среди бесконечных льдов или ненасытного пламени:
— Снова бежать по лезвию бритвы,
Словно загнанный зверь,
Не считая потерь,
И вновь рисковать собой!
Может лучше лежать тенью забытой
На горячем песке от страстей вдалеке,
Где царит тишина и вечный покой?!
Пусть пророчит мне ветер северный беду,
Я пройду и через это, но себе не изменю.
Ветер, бей сильней, раздувай огонь в крови!
Дух мятежный, непокорный, дай мне знать, что впереди!
Чтобы жить вопреки!
С грохотом и буйным весельем на площадь, верхом на исполинском таране со встроенным буром, гремящем цепными подвесами и мощными колёсами, въехал Магор, тоже в видавших виды доспехах, с боевым молотом в руках. Его воины бежали рядом, некоторые ехали рядом с командиром, размахивая фиолетовым знаменем со стрелой.
Следом за тараном выкатилась огромная катапульта, оседланная старшим сыном Магора — Хатолом, пока не снискавшим боевой славы, но уже вдохновлённым подвигами предков и своего народа.
С восторгом наблюдая за происходящим, Баранор с собратьями пил сидр прямо из огромной бутыли, впервые за весь проделанный путь от дома до Крепости Исток не жалея и не сомневаясь в верности выбора.
— Здесь есть честная боль, там — фальшивая радость!
Зло под маской добра не приемлет душа, хоть разум готов принять.
Мне судьбою дано подниматься и падать, и я знаю теперь:
Одиночества плен лучше праведной лжи нового дня!
В толпе было много незнакомых девушек, которые сейчас казались юному смертному прекрасными, словно эльфийки.
«Эльфы, эльфийки, тьфу на них! — вспомнилось ворчание злобной родственницы. — Старики и старухи в юных телах!»
Да! Девы-Фирьяр лучше эльфиек! Ближе, роднее!
Одна из них, светловолосая, синеглазая, как раз оказалась чуть ближе остальных, а её взгляд говорил: «Да!»
Баранор ринулся к незнакомке, и через мгновение они уже вместе, приобнявшись, славили героя Мараха, принца Астальдо, принца Фингона, принца Финдекано, не зная, что Финдекано, Астальдо и Фингон — это один и тот же эльф, кричали злые пророчества и проклятия на голову Моргота и, видимо, его сообщника Бауглира, называли Благородным и великим Малаха, а потом…
— Ты дождёшься меня из Дор-Даэделот? — спросил Баранор деву раньше, чем узнал её имя и представился сам.
— Обещаю!
— И мы будем жить долго и счастливо!
— Да!
— Дышит кровью рассвет, но не сыграна пьеса.
Время крадет каждый наш шаг, безмолвие своё храня.
Жить или нет? До конца не известно,
Но я знаю одно: никому не дано
Дрессированным псом сделать меня!
Пусть пророчит мне ветер северный беду,
Я пройду и через это, но себе не изменю.
Ветер, бей сильней, раздувай огонь в крови!
Дух мятежный, непокорный, дай мне знать, что впереди!
Чтобы жить вопреки!
***
Алмарил гордился собой. Да, принц Финдекано его послушал и перебил своей Темой музыку отца! Айя Астальдо!
Можно было бы присоединиться к веселью, но опустошение внутри лишило сил и желания вставать с постели. Хорошо бы отправиться в Дортонион и разобраться, как же так случилось, что втородомовским агитаторам удалось увести народ на войну из-под носа Финдарато и его лордов.
Да, надо ехать, но…
Пришлось встать с постели и, слыша ушами звуки праздника, а сердцем — пение сестры, которое не давало сдаться в самые тяжёлые мгновения, сесть за стол.
Письма. Много писем. Написать в Химринг, на Ард-Гален и, может, матери. Что отправить по первым двум адресам, ясно, а в третий…
Может, достаточно лишь пары слов?
Рука сама собой взяла перо, и на развернутом на столе листе появилась всего одна короткая строка:
«У меня всё хорошо, мама».
Примечание к части
Песня «Жить вопреки» группы «Кипелов»
Неравномерно распределённое добро
Давно не возникавшее ощущение единства Айнур между собой и с Главной Темой Творения удивило и заставило Эонвэ заволноваться: в последнее время изменения неминуемо несли разрушения, причём даже не отсроченные или имеющие лишь косвенное отношение к Изначальной Песне.
Нет. С некоторых пор плохое происходило сразу — быстро даже по меркам эльфов.
«Не хочу расстраивать дорогую Кементари, — звучала Тема Мелькора, — поэтому, Ауле, будь любезен, передай супруге, чтобы начала уводить своих созданий от моих границ. Чем дальше, тем лучше. Пусть начнёт с червей, ведь если не будет их, мигрируют птицы и мелкие зверьки, а за ними — крупные».
«Не строй из себя добро и свет, Чёрный Враг!» — громко, так, чтобы услышали и затрепетали все Майяр, прогрохотала мелодия Манвэ, воспроизведённая духом Вала Ауле.
«Добро всегда останется добром, а зло — злом», — зачем-то напомнил Намо только одним аккордом, однако этот короткий звук заставил небо над Таникветиль заплакать слезами Владыки Сулимо.
«Я так рад, что вы снова говорите со мной! — Тема Мелькора захохотала, умиляясь напоказ. — Оромэ, брат, как твои питомцы? Знаешь, о чём я подумал? Что, если нам с тобой устроить турнир? Давай какой-нибудь твой зверёк бросит вызов моему, а? Как думаешь, свет победит тьму, или снова, как и обычно, будет ничья? Чего же ты молчишь? Да или нет? Ладно, брат, как надумаешь, дай знать. У меня есть для такого случая замечательный пёсик-слуга. У тебя, насколько мне известно, тоже».
Тулкас, быстро обретя материальный облик золотоволосого великана, хохоча, ударил кулаком в казавшийся хрустальным пол, к потолку взметнулся столп дивного переливчатого сияния, и Темы рассыпались из единой симфонии на отдельные этюды.
«Зверьки? Птицы? Уйти с границ? — Майя Эонвэ задумался. — Айвендил! Поговорить надо».
Айну ответил на зов, и две мелодии устремились сквозь лабиринты звука в пальмовый сад неподалёку от морского побережья.
— Видел во сне, что яркий свет
Залил мрак дней, и мир обрёл цвет,
Ткань Арды стала, как пёстрый сатин,
Выставкой загадочных картин, — запел уже обычным эльфийским голосом глашатай Вала Манвэ, понимая, что Айвендил отреагирует на музыку не так, как однажды Курумо, но всё же желая убедиться. — Чудилось мне, что нет вражды,
Эльдар возводят над Бездной мосты,
И ни один брат другому не волк,
Не страшно зайти за порог.
Мы всё могли изменить, сберечь, спасти,
Но для истории нет обратного пути.
Грезилось мне, что каждый день
Лучше вчера, отошедшего в тень,
А где-то выше ведётся отсчёт,
Каждой потери и взлёта.
Видел я сон, и в этом сне
Счастье былое вернулось ко мне —
Парить во тьме, новый мир создавать…
Жаль, что проснуться придётся опять.
Ведь мы могли сохранить
Всё то, что есть,
Но Эру, видно, смеётся,
Глядя на нас с небес.
— Я бы тоже спел тебе, — отозвался помощник Вала Оромэ, один из немногих не являвшийся частью армии Айнур, — но не хочу соревноваться в рифмованном красноречии, словно менестрели на празднике. Что ты собирался обсудить?
На руку Айвендила села птица, размером с сокола, только не хищная, с переливающимся сине-зелёным оперением, пышным хвостом и розовым высоким хохолком.
— Я хотел беседовать наедине, — напомнил Эонвэ, и Майя, одновременно похожий внешне на Нолдо и на Тэлеро, отослал пернатого сообщника. — Тебе не кажется, что Моргот вредит Йаванне больше, чем все эрухини, вместе взятые, и его нынешние слова — просто издёвка? Может быть, если мы не хотим помогать тем, кто осознанно ушёл от нас, защитим хотя бы то, что не имеет воли?
— Я не стану в это вмешиваться! — Айвендил отступил назад. — Я с радостью помогу госпоже Кементари увести от границ Моргота птиц, отправив пернатым друзьям посланников, однако на этом моя работа закончится.
— То, что мы не интересуемся судьбой половины Арды, неправильно. Мы творили её вместе и целиком, а не частями.
— Хочешь снова допустить в Валинор Моргота? Он ведь, по твоей логике, обязан принимать участие в жизни всей Арды. Ты ещё не понял, что у отступника не возникает понимания содеянного, каким бы ужасным оно ни было? Господин Сулимо ведь пытался позволить брату сотворить разрушения, а потом взглянуть на образовавшееся уродство, чтобы сравнить с тем, как было и могло бы стать. Владыка Сулимо жертвовал своим и нашим трудом, чтобы научить брата понимать, где добро, где зло. Как видишь, Моргот не понимает всё равно. И его сообщники тоже.
— Я и не думал о подобном, — Эонвэ осмотрелся. Птицы Айвендила в любом случае рядом, слушают разговоры своего друга-хозяина, и теперь обязательно расщебечут всем подряд, какой глупый или двуличный глашатай у Вала Манвэ. — Я лишь хотел сказать, что одного отстранённого наблюдения глазами орлов мало. В конце концов, Владыка Манвэ — король всей Арды и владений Моргота в том числе. И Моргот это подтвердил сам, сказав, чтобы Йаванна увела своих созданий от его границ.
— Не знаю, чего ты хотел от меня, — помощник Оромэ отступил на шаг назад, — но одно мне ясно: если придётся отправиться в Сумрачные Земли для помощи Детям Кементари, я скажу, что твоей поддержки мне не требуется. Лучше одному, чем с тем, кто не понимает простейших вещей.
Эонвэ промолчал, хоть и было желание крикнуть вслед уходящему собрату, что Арда едина и нельзя разделить её на две части, одна из которых светлая и безопасная, а другая… Две половины целого будут неминуемо влиять друг на друга, и если не бороться за гармонию, диссонанс необратимо преобразует Изначальную Тему, уже Искажённую, однако пока ещё прекрасную, во что-то совсем неправильное.
***
Всё происходившее в подземном тайном зале выглядело бессмысленным хвастовством, и Даритель уже не скрывал, что хочет быстрее отсюда убраться.
Безумство пляшущих отражений в осколочных зеркалах колонн, мостов, арок и разноуровневых конструкций непонятного назначения всегда вызывало не восторг или заинтересованность, но желание стереть это уродство с лица Арды и построить на руинах нечто прекрасное, используя те же материалы, а сегодня к неистовому мельканию добавились ещё и более чем бессмысленные рассуждения о соперничестве добра и зла.
«Давай проверим, чей слуга лучше убивает?» — на самом деле означал вопрос, изначально заманивавший предполагаемое добро на территорию предполагаемого зла и диктуя правила игры, по которым играет понятно какая сторона. Кто же в таком случае победит? Совсем не очевидно.
— Почему мой пламенный союзник, один из моих пламенных союзников, вдруг решил, будто огонь испугает войска, и они станут неуправляемыми? — разорвав связь с другими Айнур и снова став вялым и полусонным, спросил Мелькор. — Мой народ труслив ровно настолько, насколько это мне выгодно.
— Это не трусость, — зачем-то начал спорить и объяснять Даритель, стоя на крошечном осколке зеркала, который вдруг начал вырастать из пола, становясь вершиной высоченного столба, от которого расступались детали потолочной мозаики, делая возможным бесконечный и, видимо, иллюзорный взлёт. — И смертные, и бессмертные пытаются сберечь себя, а огонь, особенно подземный, вырывающийся потоками, смертоносный и слишком быстрый — это угроза, которой наша армия, как и вражеская, ничего противопоставить не в состоянии. Сколько времени понадобится нашим бойцам, чтобы осмелиться идти по пепелищу, не оглядываясь — накроет их новым раскалённым потоком или нет? Если ждать, пока алкарим привыкнут, враги тоже успеют воспрянуть, но если погнать армию в бой сразу, она будет думать не о том, как перебить врагов, а как бы сверху не прилетел раскалённый булыжник. Готмог и его помощники давно воспитывают кланы бойцов, но народ из поколения в поколение боится огня одинаково!
Даже с высоты, способной сравниться с горой Химринг, Даритель хорошо видел взгляд правителя севера Средиземья, выразительно вопрошавший: «И что?»
— Такой страх способен превратить армию в безумную толпу, которая не помнит, для чего и куда идёт!
«И что?»
Действительно, ничего. Решив, что с иллюзорной колонны спускаться безопасно, поскольку, скорее всего, часть пола на самом деле не поднялась ни на палец, Даритель сделал шаг и ожидаемо очутился там же, где и был ранее — перед троном Мелькора, похожим на воронку от взрыва в алмазной шахте.
— Слушать, как ты называешь Нолдор врагами, можно бесконечно. Слишком много рассуждаешь, — соизволил заговорить Владыка, сонно прикрыв глаза. Сильмарили в чёрной короне играли красивыми переливами, однако выглядели сейчас слишком обычно для валинорских кристаллов. — А я тем временем создал собачку, которая превосходит всех твоих обращенцев, вместе взятых. В Эа всё распределено неравномерно: красота, талант, ум, храбрость, честь… и сила тоже. Ты, как видишь, не в рядах тех, кто способен…
Фраза прозвучала обрывочно, однако продолжения не последовало.
Около трона Мелькора часто находились волколаки или похожие на них существа, однако сейчас никого видно не было, не светились даже красные и оранжевые глаза, но вдруг из-под моста, поднявшегося над провалившимся в лаву полом, выпрыгнул щенок, размером со взрослую лайку. Пёс был абсолютно чёрным и выглядел неестественно, напоминая плоский подвижный силуэт. Однако зверь вдруг остановился, отряхнулся и стал вполне обычной собакой, только с огненными глазами. Морда хищника безжалостно улыбнулась.
— Его нельзя пускать в клетки к беспомощным пленникам, — заговорил Мелькор, закрыв глаза, — и мёртвую еду он получать не должен. Накажу любого, кто ослушается. Видишь, Даритель, какой счастливый у меня пёс? Ему не больно жить, ему хорошо. Пожалуй, выпущу малыша погулять, а ты иди и готовь план наступления на юг. Сейчас я уже могу точно сказать, насколько широко разольются огненные реки.
Повисло молчание, в мерцании отблесков света лучи собрались в карту, хорошо знакомую, однако некоторые стрелки на ней поменяли направление.
— Мы обязаны победить, — сказал вдруг Мелькор, и Даритель услышал в словах Владыки опасение.
Неужели бывший Вала боится, что, выдохшись, станет жертвой собственных братьев, которые решат отомстить за всё причинённое им зло? Неужели он понял, что заигрался в хозяина мира?
Примечание к части
Песня Анатолия Щедрова "Мы всё могли изменить"
Время Темы Трусости
— Я тебе не обед, пёсик! — со смехом кружась в обличии летучей мыши над молодым хищником, шутливо пригрозила Турингветиль. — И мои детёныши тоже!
Огромный чёрный щенок, скалясь с весельем хищника, подпрыгивал, клацая зубами совсем рядом с дразнившей его монстрицей.
— Ему всё обед, — сдержанно улыбнулся Даритель, следя глазами за клубящейся в небе колдовской тьмой.
— Соскучился по чистому небу? — вдруг спросила Турингветиль. — Какое оно было в Валиноре?
— Всегда одинаковое, — равнодушно отозвался прислужник Мелькора. — Однако признаю, я бы хотел снова увидеть что-то, кроме этих облаков.
— Как насчёт зеркального подземелья? — пронзительно захохотала гигантская мышь, шутливо ударив перепончатым крылом оскаленную щенячью морду.
— И кроме подземелья.
Пёс отпрыгнул, присел на лапы, высунул влажный алый язык. На камни закапала вязкая, резко пахнущая слюна.
— Наши враги — враги для всех Айнур, — зачем-то сообщила щенку Турингветиль. — Это значит, что для нас не существует морального выбора в войне с ними. Они не за наших собратьев, поэтому, убивая их, мы совершаем общее благо.
— Убивая врагов, — напряжённо отозвался Даритель, — мы тоже несём потери. Это не всеобщее благо.
— Уже сейчас мы можем примерно знать численность нашего войска, — монстрица села на высокий чёрный камень и теперь казалась высеченным из него изваянием. — Оно способно смести остатки вражеской армии на нашем пути с минимальными потерями.
Майя промолчал, смотря в клубящуюся тьму. Пёс вдруг навострил уши, осмотрелся и бросился огромными прыжками куда-то за холмы.
— Ты говоришь «наше войско», — отвернулся от неба Даритель и посмотрел на вампиршу. — Хочешь идти со мной на юг?
Турингветиль вспорхнула, зашуршав крыльями и встала на ноги около Дарителя уже в обличии женщины, неестественно, утрированно красивой и оттого уродливой.
— «Наше» — означает «алкарим», — спокойно улыбнулась монстрица, тронув длинными тонкими пальчиками воротник и застёжку плаща помощника Мелькора. — «Мы» — значит «подданные Владыки». У каждого своя территория для охраны, слежки и завоевания. Моя — склоны Железных Гор. Твоя — вся, что захватишь. Не больше, но и не меньше. И путь у каждого, кто вёл Тему, свой. Наше единство предполагает одну цель, одну тональность, один последний аккорд, но как каждый из нас подведёт к нему мелодию, не касается других творцов и аккомпаниаторов. Одна цель не означает совместный путь.
Подумав о том, что монстрица неверно поняла вопрос и ожидаемый ответ, Майя согласно кивнул.
Да, путь известен — карта продвижения на юг начерчена, однако мелодия ещё не спета, и сейчас самое отвратительное, что есть среди диссонанса, сыграет Тему Жизни, поможет избежать смерти целому народу.
Настаёт время Темы Трусости.
***
«Ты понимаешь, в чём разница между тем, как строим мы, и как они? Ты слышишь разницу, чувствуешь её. Видишь! Дерево, даже срубленное и распиленное на доски, продолжает жить, поэтому не тлеет. И я не простил бы тебе причинённый моим творениям вред, если бы ты повредила хоть одну дощечку».
Две пары рук ласково водили по лежащим на мягком морском дне белоснежным доскам, совместная воля двух Майяр заставляла скрытые в глубине течения не позволять песку похоронить затонувшее судно.
«Я уже просила прощения и у тебя, и у Улмо».
Уинэн, полупрозрачная, искрящаяся и прекрасная, смахнула ладонью с корпуса корабля прилипших моллюсков.
«Не забывай, что я падал во тьму искажения, — Оссэ вдруг начал угрожать, образ помрачнел и задрожал, словно истаивающая иллюзия. — Да, я вернулся и искупил свою вину, построив корабли для эльфов, чтобы спасти их от того, кому хотел служить! Но тьма… — Майя тронул грудь там, где у эрухини бьются сердца. — Тьма осталась внутри. Поэтому я не осуждаю тебя, что ты ластишься к Тилиону, устраивая приливы и отливы, играешь с ним и веселишься ночами. С ним, а не со мной. Не осуждаю, но и не прощаю. Ещё раз тронешь то, что сделала не сама…»
«Хочешь, я подниму всё, что утопила моя буря?» — Уинэн смахнула ещё одну колонию моллюсков.
«Если потребуется — поднимешь. Но приказать должен не я».
***
— Ты ведь смеялся над высокопарными словами, говорившими, будто любое добро обратится злом? — Илмарэ вышла в коридор дворца Манвэ и встала на фоне живой истории создания звёзд. — И вот теперь аманэльдар не ценят тебя, Эонвэ, единственного из Айнур, кто до сих пор пытается быть рядом с эрухини. Заметь, Айнур это не ценят тоже.
Глашатай Владыки Сулимо остановился, понимая — помощница Варды нарочно не пропускает его вперёд. Но почему? Для Майя снова нет Слова у Манвэ?
— Но мы не знаем, что есть добро, а что зло, — едко произнёс Эонвэ, невольно залюбовавшись сияющим образом девы. — Поэтому не можем оценить.
— Всё смеёшься, — Илмарэ покачала головой, чёрные волосы заискрились звёздами ярче прежнего. — Однако, хочу предупредить. Есть одно обстоятельство, которое меня волнует в последнее время.
Майэ обвела глазами живую пустоту, пестрящую картинами прошлого.
— Ты же знаешь, что Моргот снова задумал нечто масштабное, — заговорила она, и голос зазвучал Эонвэ в спину. — Как ты думаешь, на что будут готовы попавшие в зону бедствия жители Средиземья?
«Они будут готовы на всё, — речь Илмарэ скрылась внутри груди глашатая, — они будут молитьнас о прощении, о помощи и об укрытии. Они станут говорить, кричать и рыдать о невинных жертвах, и будут по-своему правы. Да, никто из нас не в обиде на ушедших Нолдор и их потомков, никто не мстит им. Но ты же понимаешь, как возненавидят нас и наших подданных-аманэльдар те, кто придут из Средиземья? Ты понимаешь, что их сердца необратимо искажены злом? Эти эрухини станут требовать возмездия Морготу, а значит, если мы послушаем их, если пойдём у них на поводу и пленим одного из нас, Дети Эру почувствуют над нами власть. Скажи, Эонвэ, ты хочешь, чтобы твою судьбу решали за тебя? Мало ли, чем и кому ты не понравишься? Что, если Валар станут судить своих Майяр? А если чужих?»
— Пока я служу господину Манвэ, — глашатай не принял правила игры, — мне опасаться нечего.
— Как и всем Айнур, — улыбнулась Илмарэ, уходя в картину «Сотворение звёзд».
Эонвэ задумался. Теперь путь свободен? Можно идти? С Владыкой Сулимо обязательно нужно переговорить, и именно словами, поскольку Форменоссэ нельзя оставлять без присмотра, но речи с хозяевами необходимо вести крайне осторожные. Нужно посоветоваться.
Что хотел бы сказать Вала Манвэ тем, кто зачем-то хранит память о боли и традиции, что привели к беде?
И как подготовить этих эльфов к ещё большим бедам?
Тут необходимо Слово Валар.
***
Несмотря на уже долгое пребывание на поверхности, глаза всё ещё болели из-за непривычно яркого дневного света, от которого нельзя было отвернуться, в отличие от покорного пламени горна.
— Мастер Махтан, — заговорил король Ольвэ, снова обретший утраченный статус и гордившийся этим, а потому не расстававшийся с короной и множеством серебряных украшений на шее, руках и одежде, — посмотри на море. Красиво, правда?
Прославленный кузнец и самый усердный ученик Вала Ауле кивнул. Зная, что тэлерийский владыка не стал бы просто так тащить мастера на берег, требуя покинуть подземелье, Махтан изначально предчувствовал недоброе, а когда понял, что все разговоры придётся вести при дюжине советников, заволновался более прежнего. Зачем каждый раз нужен летописец? Для чего все эти молчаливые Тэлери?
— Видишь белую мачту, едва выглядывающую из волн? — гордо спросил Ольвэ и приказал книжнику Телперумилу продолжать начатый текст. — Валар дают нам знак. Нам — это моему народу, более других невинно пострадавшему за свою искреннюю и жертвенную любовь к Владыкам. Пострадавшему от вас, Нолдор. Но теперь справедливость восторжествовала, поскольку эта показавшаяся мачта — надежда на возвращение счастливого прошлого, в котором наши песни звучали радостно.
Король заулыбался.
— Скажи, мастер Махтан, а какие знаки получает твой народ? Какова ваша эстэль? Никакие? Вы их не заслужили?
Ученик Вала Ауле промолчал, понимая — это лишь начало нового неприятного разговора. Но что не так на этот раз? Ольвэ получает от Нолдор любую посильную помощь совершенно безвозмездно, достаточно лишь обмолвиться о планах и желаниях нолдорану Арафинвэ, и по приказу владыки сразу же делается любая работа! Махтан лично отвечает за её выполнение! Ради искупления вины перед братьями-Тэлери мастер практически перестал работать с медью, уделяя большинство времени серебру и платине, реже — стали. На этот раз даже стал сопровождать в дороге, будто слуга! Чего ещё не хватает вынужденным вечно скорбеть по вине Нолдор сиротам?
— Искреннего добра с вашей стороны, — заговорил, не дождавшись ответа, Ольвэ, краем глаза следя за тем, что записывал Телперумил и явно переговариваясь с советниками по осанвэ, — не будет от Нолдор никому: ни нам, несчастным жертвам вашей гордыни, ни благодетельным всепрощающим Валар, чью любовь вы не цените, ни даже вам самим! Однако ранее я полагал, будто Нолдор любят своё ремесло, каким бы оно ни было странным, грязным, опасным, ненужным или бессмысленным, но теперь я усомнился и в этом и не знаю, стоило ли давать вам шанс на искупление.
Махтан посмотрел на море и едва видневшуюся над волнами мачту, потом перевёл взгляд на давно заброшенный город. Ольвэ сказал, что поехал сюда почтить память детей, что семья просила навестить родные места, а Нолдор, во главе с мастером — близким родичем Феанаро Куруфинвэ и других братоубийц — нужны в пути на всякий случай. Да и в оставленных городах пригодятся — мало ли что? Но оказалось, готовилась демонстрация особой любви Валар.
Махтану стало неописуемо обидно и неприятно, однако мысли о семье заставили смирить гордость — вдруг Владыки разгневаются и изгонят в Средиземье?
— Вы не можете нормально научить моих сородичей вашим ремёслам, — заявил вдруг Ольвэ, и мастер ошарашенно расширил глаза. — Вы не в состоянии их заинтересовать! Не делитесь самыми главными секретами!
— Вовсе нет, — заговорил, наконец, кузнец, и без того уставший от службы Тэлери, — твои сородичи обучаются наравне с другими, если хотят! Но они обычно не хотят и просят делать всё за них!
— Потому что вам только дай волю — всю самую тяжёлую работу переложите на нас!
Ольвэ самодовольно посмотрел на море.
— Ладно, позже разберёмся, — отмахнулся, сверкнув украшениями, король, — я поговорю с Вала Ауле, спрошу, что с вами не так. А пока — полюбуйся со мной на подаренную нам надежду. Помню, вам тоже что-то говорили про эстэль. Кажется, это была Фириэль? Что ж, каждому народу своё будущее — то, которое они заслуживают.
***
Орёл взлетел с балкона дворца, засверкав золотым оперением в свете Итиль.
— Для непокорных нет доброго Слова, а значит, не будет никакого, — очень печально вздохнул Манвэ. — А для моих Майяр у меня есть лишь надежда на верность и искренность. Нам всем тяжело, Эонвэ, искажение сильно и больно ранит меня. Но я знаю — вместе мы справимся, и Арда будет цвести и петь, несмотря ни на какое предательство. Это и есть Слово Валар.
Драная дырка какая-то
Пробравшись сквозь холод, ветер и колдовскую тьму, для человеческих глаз выглядевшую клубами плотного дыма, юный Хатол зашёл в покосившийся дом, задержал дыхание, осторожно переступил через кучи плесневелого гниющего мусора, открыл дверцу в полу и с наслаждением спустился в светлый чистый тёплый погреб, где, наконец, стало возможным делать вдохи полной грудью, не боясь выблевать всё, что недавно ел.
— Сынок! — Магор обнял Хатола так крепко, как никогда прежде.
Остальные разведчики радостно поприветствовали молодого соратника, освободили место у огня и дали горячего бульона.
— Знаете, братья, — согревшись и осознав, что находится среди своих, заговорил юный воин, — а правы были эльфы. Зря я спорил.
Магор жестом показал, что считает мысль верной и гордится наследником. Дав старшему из детей эльфийское имя, устроив из этого целый ритуал, сын вконец зазнавшегося вождя боялся, что его поступок не оценят ни в народе, ни сам Хатол. И причины были веские.
В племени Солнечных существовала традиция, сильно упрощавшая быт: всех мальчиков называли Мах, а девочек — Хал. Кто доживал до сознательного возраста, получал имя в соответствии с умениями, внешними особенностями или в честь кого-то из родни, как правило, умершей. Живя на востоке, Солнечные хоть и знали эльфийское наречие, не заимствовали имена и названия у вечных друзей, а Магор совершил нечто неслыханное! Нарёк наследника словом, сказанным даже не королём, а всего лишь посланником! Это же разрушение незыблемых устоев! Зачем это нужно? Что за бессмысленные новшества?
Однако, побоявшись спорить с бесстрашным воином, люди промолчали.
***
В тот день Магор, «снова наслушавшись всяких вредителей», начал спорить с отцом, зачем-то попытавшись его вразумить и объяснить, что друзья — не те, кто преподносят дары и льстят, за что, разумеется, услышал гневные речи на грани проклятий.
Вернувшись домой, Магор застал своих братьев и детей в компании эльфов из Барад Эйтель, собиравшихся уезжать из Дор-Ломина и готовых взять с собой всех, чей путь лежит в Земли Мрака и Ужаса под Чёрным Пологом Зла.
— Расскажи, как ты будешь убивать вражьих чудищ? — спрашивал Алмарил у детей и отроков, и Магор заметил во взгляде Нолдо неверие в доблесть людей.
— Вот этим топором! — перекричал других старший из внуков вождя Арадана, с пелёнок привыкший к мысли, что именно ему защищать весь народ, когда не станет отца и деда. — Р-раз! — размахнулся тяжёлым инструментом лесоруба малец, достаточно сильный, чтобы колоть дрова, несмотря на возраст. — Р-раз! Р-раз!
Другие будущие воины, воодушевившись и вдохновившись примером Маха Первого, сына Магора, похватали кто что нашёл и тоже начали демонстрировать доблесть.
— Хорошее войско, — похвалил один из эльфов в фиолетовом плаще.
Магор посмотрел на посланников Барад Эйтель, потом — на сына, который принялся демонстрировать на полене, как покромсает в труху любого врага, и вдруг понял, какое имя надо дать наследнику, прежде чем взять его с собой на войну — как раз дорастёт по пути до достаточного возраста.
— Как на твоём языке будет «топор»? — спросил Магор у Алмарила, и эльф вдруг изменился в лице, словно вспомнил что-то очень плохое.
— Хатол, — ответил всё-таки посланник героя Астальдо.
— Прекрасное имя для воина! — сын Малаха Арадана воодушевился.
В голове уже сложилась картина «посвящения наследника в эльфийское наследие», которое будет означать, что Старший Народ может давать не только льстивые прозвища, но и вдохновлять на подвиги.
***
«Первый из Махов, чьё имя дано эльфом! — провозглашал Магор за столом, вручая счастливому сыну новый боевой топор, специально для него сделанный оружейником, знавшим Мараха. — Пусть эльфы ведут нас, пусть наставляют и учат справедливой войне! Мы будем чтить их героев, словно своих, и сами не будем менее доблестными и стойкими, какие бы страшные испытания ни выпали на нашу долю!»
***
— Зря я спорил, прости, отец, — Хатол потёр покрасневшие ладони и пальцы.
Да, сын не сразу принял наставление родителя — во всём слушать Старший Народ.
«Они живут дольше, но ведь мир постоянно меняется! — говорил юноша. — Что древние могут знать о жизни сейчас?»
— Эльфы не просто так давали нам написанные тексты, чтобы мы говорили их во вражеской земле, — довольно кивнул Магор, но его взгляд тут же изменился, став встревоженным: — Что произошло, сын?
Хатол опустил глаза.
— Многое, — сказал он и замолчал.
Чтобы продолжить рассказ, потребовалось собраться с духом.
***
Во всей округе вечно воняло гарью и не только.
Смрадный дым от горящей в отдалении свалки поднимался до неба и вливался мерзостным потоком в пучину накрывавшей земли Моргота тьмы.
— Занесло же нас, — то и дело бурчал себе под нос Баранор, — на самое дно выгребной ямы!
— Это ещё не дно! — посмеивался Хатол, гордясь своей стойкостью — за время пребывания среди орочья и полулюда, сына Магора тошнило реже, чем остальных, несмотря на кошмарную еду, отсутствие возможности нормально помыться и воздух, которым было невыносимо дышать.
План действий был простым, по крайней мере, так утверждали эльфы, посылая Младшее войско туда, куда сами попасть оказались не в состоянии: необходимо всего лишь всячески мешать Морготу и его сообщникам собирать и готовить армию.
«Орки глупы, — писал руководство к действию какой-то эльф, имя которого выговорить никому с первого раза не удалось, а второй раз пытаться не стали, — и люди, живущие у Моргота, тоже, поэтому не стоит говорить с ними грамотно — вас высмеют и не станут считаться с вашим мнением. Однако вы должны понимать, что глупы орки и люди Моргота не потому, что у них нет способности мыслить, а потому, что их не учат. Поэтому не стоит недооценивать хитрость врагов. Да, они не смогут написать грамотных красивых баллад, которые будут звучать от рассвета до заката, не повторившись ни одной строкой, однако вычислить подозрительного чужака способны. Вы должны быть похожи на них, а в идеале — казаться хуже».
Дальше следовал длинный список выражений, состоявший из различных вариаций всего двух слов: «драная дырка». Эльфы утверждали, что с помощью этой универсальной фразы можно сказать абсолютно всё, и быть понятым на интуитивном уровне.
«Действовать надо аккуратно, — продолжалась ну очень простая инструкция от какого-то умника с ну очень простым именем, — вы должны наняться на работу к оркам или людям, но так, чтобы в вас не видели конкурентов: мойте полы, подавайте-приносите, не будьте слишком усердны. Лучше, если трудиться станут юноши, а взрослые не будут высовываться вовсе, чтобы не вызывать подозрения, пусть занимаются разведкой и редкими нападениями на одиночек-бойцов. Гибель врагов должна выглядеть проклятием, пугать ощущением преследования некоей высшей незримой силой. Девушек к подданным Моргота не подпускайте!»
Баранор закашлялся, однако быстро взял себя в руки. Пятеро молодых бойцов нашли прекрасное место для исполнения задумки: на перекрёстке трёх больших дорог, ведущих от шахт к кузницам и крупным поселениям, где всё чаще звучали марши, расположились четыре таверны и два десятка домов, где часто останавливались не только рабочие, но и воины.
«Никогда не говорите, что сами видели свободные светлые города! — гласило руководство к действию. — От вас должны слышать, будто кто-то рассказывал, как привольно за горами, и надо объединиться и уйти из тьмы. Вы же должны говорить, что сами в такой бред не верите».
— Глупости эти все наставления! — авторитетно заявил Хатол, когда молодые разведчики ушли достаточно далеко от укрытия, где остались старшие. — Я всё продумал. Бельдир должна прийти вечером в таверну, где я работаю, притворившись моей женой, и подмешать в соль тот порошок, который её научила готовить ведьма эльфийская. Потом она пойдёт к тебе, Баранор, с тем же предлогом — помочь мужу. Когда все эти вояки, что тут третий день торчат, начнут засыпать, я подаю сигнал, мы пятеро выбегаем на улицу, заколачиваем двери и поджигаем. Вы сами видели — орки никак не заботятся о спасении в случае пожара, поэтому запертая дверь для них конец.
— Эй, ты! — вдруг послышались голоса со стороны таверен. — Жёлтый! Ну-к иди сюда! Ты вчера языком что-то молол, грят, смуту подымаешь! Хочешь и других работников честных смутить?!
— Беги, — шепнул Баранор, и когда сын Магора бросился наутёк в направлении, противоположном укрытию, сделал вид, будто погнался: — Стой! Вот кто, значит, предатель, драная дырка! Вот кто драная дырка!
— Стручок оторву и в зад затолкаю! — орал какой-то орк, тоже погнавшийся за Хатолом вместе с вышедшими из таверны полулюдьми.
Возможно, он совсем не знал предмета спора, но это было несущественно — главное, показать, что он со всеми заодно! А ещё можно будет подраться.
Показательно запыхавшись и прекратив погоню, Баранор вернулся к оставленным соратникам:
— На работу пора. А этот дырявый пусть сдохнет! Драная дырка!
— Он грит, — начал стучать на Хатола ещё один пришедший со стороны таверны орк, — стручок дёрганый, будто батя его оттуда, из-за гор, воевал там, что этот жёлтый сам всё видел, как там жрачка прям на дороге растёт, и баба любая ноги раздвигает! Типа, наш владыка нас туда специально не пускает, чтоб мы не сдристнули.
— Тоже слышал об этом, — внук Беора кивнул, почёсывая пах, — но чёт не верю. Драная дырка какая-то.
— Жрать чё у нас и тут есть, — важно поддакнул его приятель, и разведчики пошли к тавернам, прилагая огромные усилия, чтобы не оглядываться на убежавшего Хатола.
Вечер был очень холодным — приближалась зима. Оставаться в землях Моргота в период лютых морозов никому не хотелось, поэтому скоро предстояло кинуть жребий и узнать, кто продолжит сеять смуту и страх быть внезапно убитым на дороге, а кто вернётся домой и отдохнёт от войны.
— Надо всё равно воплотить наш план, — сказал Баранору соратник. — Мы и без Хатола справимся. Только представьте — упустим сейчас возможность уничтожить сразу трёх командиров и их дружков, потом шанс не выпадет.
Не веря, что можно больше никогда не увидеть соратника, юноши кивнули друг другу. Да, всё обязательно получится, а храбрый парень из Тёмной Земли просто не может погибнуть вот так глупо в Земле Тьмы. Не может!
***
Руки непростительно дрожали, а глаза слезились. Бельдир чувствовала страх, как никогда в жизни. Сейчас все самые ужасные моменты прошлого казались сущей ерундой.
Когда кузен ушёл с разведчиками на север, юная внучка Беора родила сына и, занимаясь ребёнком, училась эльфийской медицине.
Знахарка Митриэль пугала Бельдир, всем своим поведением вызывая ощущение ничтожности любого живого существа в умудрённых годами и жестоких безумием глазах калеки. Однако сейчас, вдали от света и тепла, среди опасных дикарей, живущих в грязи и взаимной ненависти, все прошлые трудности выглядели до обидного легко разрешимыми. Почему же раньше эти мелочи казались значимыми?
Повторить внешний вид жительниц Дор-Даэделот было сейчас необходимым: жёны орков и остальных алкарим всегда стараются выглядеть соблазнительно: для мужа — чтобы не смотрел на сторону, а для остальных — на всякий случай.
Взбитые и склеенные при помощи местного пойла волосы торчали в разные стороны, яркие губы, щёки и полосы вокруг глаз, продлённые на виски почти до линии волос, смотрелись совершенно чудовищно, и Бельдир подумала, что настолько плохо не выглядела никогда в жизни.
«Ни при каких обстоятельствах не смейтесь и не улыбайтесь широко, если рядом морготовы рабы! — наставляли знахарки будущих разведчиков. — И не потому, что Дор-Даэделот — земля скорби! Забудьте эти летописные глупости! В Дор-Даэделот ни у кого нет здоровых зубов! Вы выдадите себя, если раскроете рты! В любом смысле этого выражения».
— Хорошо, что теперь я уродина, — Бельдир улыбнулась отражению, не размыкая губ. — Надеюсь, никаким тварям я тоже не понравлюсь, даже несмотря на то, что их самки всегда так рядятся.
Взяв всё то, приготовлению чего заботливо и с любовью научила жуткая эльфийка-калека, юная разведчица осторожно вышла из спрятанного в скале укрытия.
***
Трое пьяных воинов-орков бодро шагали по дороге, оря что-то несвязное. До цели им было ещё далеко, они понимали — не успеют в срок, за что получат от горящих гадов, но сейчас бойцы Моргота были слишком пьяны, чтобы бояться, поэтому среди неразборчивых воплей и хохота порой слышалась ругань в адрес командиров-Балрогов.
Вдруг один из орков резко остановился, ошарашенно посмотрел на собратьев и рухнул на мёрзлые камни.
— Э! — попытался тормошить его приятель, но тоже упал.
Третий воин, решив, что ему без разницы, какая драная дырка тут происходит, бросился наутёк.
Из морозного полумрака на мгновение показалась тёмная фигура, вспыхнул огонёк, а потом на двух лежавших без движения телах загорелась одежда.
И фигура снова исчезла среди чёрных валунов.
The Two Taverns
Верить в то, что всё закончится вот так, разум отказывался. В голове всё настойчивее стучал вопрос без ответа:
«Создатель Эру! Почему я не эльф?! Почему не могу не уставать?!»
С горьким сожалением вспоминая, как Старшие могли бегать чуть ли не сутки напролёт, Хатол, надеясь только на то, что вот-вот откроется второе дыхание, перепрыгивал через камни и ямы, скользил по замерзшим лужам, не каждый раз успевая уворачиваться от летевших вслед булыжников и, иногда, ножей. Перед глазами становилось всё темнее, чёткость зрения падала от усталости, и ещё больнее ранило знание — орки хорошо видят ночью.
Вопли позади становились то громче, то тише, однако не прекращались, а это означало, что появление подмоги было лишь вопросом времени.
Перепрыгнув очередную канаву и едва не подвернув ногу, Хатол увидел далеко впереди дома, в окнах которых горел свет. Решив, что терять нечего, юный сын Магора ринулся в сторону поселения.
***
— Не моя забота — кто там бьёт кого-то.
Наплевать, конечно, кто там, где убит.
Ах, мама родила ты сына без охоты,
Потому что сын твой — пьяница, бандит.
Под кошмарные звуки песни, которая на удивление была складной — видимо, сочинили на востоке, Бельдир остановилась перед дверью таверны и, собравшись с духом, открыла дверь.
Где воняло хуже, сказать однозначно было невозможно, однако смрад от тлеющих мусорных куч снаружи был всё же привычнее, нежели вонь полусотни немытых тел, смешавшийся с пойлом, куревом и плохо приготовленной едой. Радовало одно — в холоде запасы не протухали, и в таверне хотя бы не стоял запах гниющего в подвале мяса, которое, не моргнув глазом жарили и подавали на стол с грибным отваром.
— Я возьму обманом города, измором! — голосили воины, часть из которых были в доспехах и при оружии. — Буду бить, калечить, вешать и стрелять,
Буду одобрять я всячески погромы,
А на остальное просто наплевать.
— Я к Маслёнку, — сказала Бельдир, стараясь максимально кокетливо улыбаться, не открывая рта, — помочь пришла. Гостей много, устал мой малыш.
— Сучок обвислый — твой малыш! — заржал хозяин таверны, однако пропустил «полуорчиху» в кухню, и сделал это незаметно для пьяных посетителей. — Давай, вылизывай тут всё! Найду мусор — будешь лизать у меня!
Бельдир закивала с готовностью на оба действия, схватилась за метлу. Хозяин самодовольно поправил штаны и вышел за дверь.
Стало очень страшно, тело забила дрожь. Что если кто-нибудь войдёт? И где здесь соль? Где хоть что-нибудь?! Глаза видели всё, но голова отказывалась думать, и все предметы вокруг показались совершенно незнакомыми.
Где? Где хоть что-нибудь?
***
— Я пошёл рубать всех, зноем опалённый.
Это дело, братцы, знаете, люблю!
И пошёл рубать всех, зноем опалённый.
Это дело, братцы, знаете, люблю!
Песня упростилась, между двумя столами началась драка.
Бельдир, надеясь, что всё сделала верно, коротко простилась с хозяином этой таверны и побежала к следующей. От холода зуб на зуб не попадал, а когда юная внучка Беора увидела огромную толпу около двери небольшого здания, в которое направлялась, ужас подкосил ноги — не меньше трёх десятков орков что-то орали, хохотали и по очереди хватали за всё, что можно, полураздетых женщин, толкая их друг к другу. Одна подуорчиха была настолько пьяна, что не могла стоять, однако рот держала открытым правильно, доходчиво предлагая совершенно определённое развлечение.
В ужасе отпрянув, Бельдир почувствовала, как её схватили сзади.
— О, спасибо, — вдруг заговорила почти не дрожащим голосом разведчица, догадавшись, как можно выкрутиться, — я так ждала, что меня спасут от этих страшных грозных воинов! Я пришла работать, полы мыть! Мне надо мужу помочь, но тут они!
Руки, обхватившие талию, замерли, хватка слегка ослабла.
— Я тя провожу, — пообещал жуткий голос, — но ты отблагодаришь!
Бельдир согласилась, зная, что спящему врагу благодарность не понадобится.
***
— Чё ты сморишь на него?
Рубай его, батя! И пущай орёт,
А из рожи кровь идёт.
Наше дело правое!
Распалился я в бою, давай рубать
Всех напрочь! Гады надоели мне.
Обогнать гада на коне
И смотреть в кровавое.
Красный цвет мне режет вены,
Красный цвет мне душит горло,
Красный цвет пугает, но ведь
Я призываю лозунг этот:
«Свобода или смерть!»
«Свобода или смерть!»
«Свобода или смерть!»
«Свобода или смерть!»
Баранор, перемазанный в саже и воске, делая вид, будто вытирает столы, осмотрелся и прислушался: странное дело — песня была не орочья, разведчик знал её автора, но был уверен — здесь некому было это петь! Неужели зёрна смуты дают ростки?
— Ёлки зелёные растут,
Облака белые плывут.
Я не знаю, кто это придумал,
Кто убить меня надумал.
Ай-да наотмашь и поперёк рубахи
Жахнуть. Голова долой!
И не надо: «Ой-ой-ой!»
Наше дело правое!
Дырку просверлить под плащиком —
И нету дяди. Дядя был врагом,
А теперь лежит кульком,
А в башке кровавое.
Красный цвет мне режет вены,
Красный цвет мне душит горло,
Красный цвет пугает, но ведь
Я призываю лозунг этот:
«Свобода или смерть!»
«Свобода или смерть!»
«Свобода или смерть!»
«Свобода или смерть!»
Краем глаза заметив, как Бельдир вошла в кухню, а за ней — какой-то орк, Баранор напрягся, однако непрошенного гостя быстро попросили выйти и не мешаться, поэтому безопасность кузины разведчика волновать перестала.
«Свобода или смерть!»
«Свобода или смерть!»
«Свобода или смерть!»
«Свобода или смерть!»
***
Стоило Бельдир выйти из таверны, орк тут же возник рядом.
«Лучше с одним, чем с толпой», — подумала разведчица.
— Давай пойдём в ту таверну, — предложила она, через силу обняв лучшего из худших проводников.
Вопли, охи, стоны, хохот, удары и звон стекла и металла доносились со всех сторон, страх уже не ощущался — появилось безразличие: ну поимеют и поимеют, лишь бы не убили.
Кто-то больно ущипнул за ягодицу, пришлось похихикать в ответ.
И в этот момент на пути встали ещё трое здоровенных полуорков, высоких и мощных за счёт человеческой крови.
— Ты мне должен за игру, тычок долбаный! — указал один из них пальцем на ухажёра Бельдир.
— Я отдал! — запротестовал тот.
— Мало отдал!
В следующий миг соратницу Магора схватили за волосы и под руку и поволокли совсем не в ту сторону, куда она собиралась идти. Должника несколькими точными ударами повалили на камни, придавили ногами.
Швырнув Бельдир на кучу соломы в полуразвалившемся сарае на заднем дворе предыдущей таверны, полуорк заулыбался и полез в штаны. Догадываясь, что шансов выбраться без потерь нет, разведчица сама подняла юбку и стянула тёплые подштанники. По довольному пьяному взгляду стало ясно — всё делается правильно, и внучка Беора закрыла глаза, лишь бы не видеть нависшую над ней мерзость. Главное, не злить этого монстра!
***
— Пора действовать, — шепнул Баранор соратнику, когда увидел, что некоторые посетители таверны стали подозрительно вялыми.
Сейчас или никогда! Приготовить такое снадобье — задача непростая, а в землях Моргота и вовсе невыполнимая из-за отсутствия ингредиентов. К тому же, когда ещё в одном месте соберётся столько вояк?
Взяв вёдра с помоями, двое разведчиков вышли на улицу, делая вид, будто просто следят за чистотой.
***
Запах дыма изменился и усилился, вопли гуляк из веселья и ругани превратились в крики ужаса и проклятья.
Дрыгавшийся сверху на Бельдир полуорк замер и прислушался.
— Чёт горит, — почесал он подбородок, посмотрел вокруг, видимо, оценив, что сарай в порядке, и продолжил начатое.
«Как горит?! — ужаснулась разведчица, стараясь изображать подобие удовольствия, думая, чем обтереться после, чтобы не подхватить срамную хворь. — Как это горит?! Я ведь не доделала дело! Почему не дождались сигнала Хатола?!»
Издав довольный рык, полуорк слез с Бельдир, поправил штаны и просто ушёл. Стараясь не думать о случившемся, внучка Беора, чувствуя, что всё равно сейчас разрыдается, неловко поднялась, стряхнула, сколько смогла, сено и, вытерев себя шарфом, который тут же был брошен под ноги, натянула и поправила одежду.
Запах дыма усилился, и заметив, как вокруг поднялся переполох, разведчица побежала прочь от таверен, путая след, чтобы не выдать тайное укрытие.
***
В первом попавшемся на пути доме дверь была не заперта, и Хатол забежал внутрь.
— Они в мозг поиметые! — объяснил своё бегство от преследователей сын Магора. — Все поиметые! Они меня, честного рабочего, предателем назвали! Бейте их, гадов!
Трое пьяных орков, сидевших за столом и игравших в кости, тут же вскочили и схватились за ножи. В глазах отразилась радость: «Драка? Где драка?»
— Набьём им рожи! — призвал Хатол, и хозяева дома с весёлым кличем кинулись на улицу.
Решив не дожидаться никакого результата, сын Магора бросился бежать между домами, чтобы преследователи потеряли его из вида, не слыша за своим тяжёлым дыханием никаких звуков окружающего мира.
Один задний двор сменился другим, третьим, пару раз попадались копавшиеся в мусоре алкарим, которые, к счастью, не обращали внимания на беглеца. Решив, что отдохнуть всё-таки необходимо, Хатол спрятался за пустой конурой около брошенного дома, и перевёл дыхание. Когда чёткость зрения вернулась, Хатол увидел впереди пустырь, значит, путь дальше закрыт — на таком ровном месте сразу заметят. Придётся делать круг через поселение и возвращаться.
Быстро достав кусочек кожи и завёрнутый в ткань уголёк, разведчик набросал план местности и осторожно встал.
Никого. Звуки то и дело доносятся, но это точно не погоня. Вдали чёрная небесная мгла озарилась заревом пожара, и Хатол улыбнулся:
— Да, братья, да, Бельдир, вы молодцы! Вами можно гордиться!
И вдруг юный воин увидел перед собой умные светящиеся глаза, смотревшие на него из черноты ночи. Что это? Волк?
Странное ощущение сковало тело — сомнений не осталось — рядом находился не просто зверь, а нечто… нет, не такое, как эльфы или орки, это было что-то совсем иной природы, и подобрать слов, чтобы описать мысли, юноша не мог.
— Привет, — зачем-то сказал то ли волку, то ли собаке Хатол. — Ты голоден, наверно? Хотя, вряд ли. Был бы голоден, уже бы напал.
Существо, чернее небесного мрака, издало то ли фырчание, то ли рык, отступило назад, ткнулось мордой во что-то лежавшее на земле, и Хатол с содроганием понял, что это недоеденное тело ребёнка.
— Прости, — сын Магора очень осторожно начал двигаться вдоль стены заброшенного дома, стараясь не делать резких движений. — Я не хотел тебе помешать. И я сыт, не хочу есть, у меня своя еда.
Крики приблизились, и Хатол с ужасом подумал, что оказался между двумя неминуемыми смертями, однако голоса оказались незнакомыми. Светящиеся глаза моргнули, зверь отступил во мрак.
Решив не дожидаться новых неожиданностей, юный разведчик бросился бежать сквозь поселение. Может быть, на этот раз повезёт.
А вслед донеслась ругань какого-то орка, требовавшего лучше охранять дороги, потому что «Идёт честный работяга, и вдруг ни с того ни с сего падает и загорается! Драная дырка, а не жизнь!»
***
— Вот, — решив хоть как-то загладить вину, ведь из-за его глупости удалось сжечь лишь две таверны из четырёх, и спаслись слишком многие, Хатол положил на стол кусок кожи с начерченным планом. — Здесь паникуют, что дороги опасны. Просят охранять лучше.
— Что, братья, пойдём охранять дороги? — Магор расхохотался. — Защитим несчастных алкарим, раз Моргот не может!
Под дружный смех воинов Дор-Ломина и племени Беора, из соседней комнатушки вышла тихая задумчивая Бельдир, на лице которой всё ещё остался плохо смытый макияж.
— А тебе особый почёт, девочка! — провозгласил Магор, обняв внучку Беора. — Ты настоящий Воин Света!
— Света Огня Пожара, — поддакнул Баранор. — Да разгорится он во всех владениях чёрного гада!
Разведчики подняли кружки, кубки, чаши — у кого что было. Скоро наступит пора тянуть жребий, чтобы сам Рок решил, кому где зимовать.
Хотя кое-что уже решил сам Магор.
Примечание к части
Песни группы "Монгол Шуудан": "Свобода или смерть", "Не моя забота"
Перспективные дары
Пылающее золото миллиардов оттенков струилось пламенной рекой по подземному руслу, и глаза цвета лавы с восхищением любовались первозданной красотой чистого огня.
Год за годом уходили, Глаурунг отсчитывал время рождением и подрастанием потомства, драконов становилось всё больше, и вместе с ними земные недра наполнялись единственной истинной Темой Пламени.
Хозяин говорил о свободе, которую можно получить, если оставить многочисленное потомство. Теперь задача выполнена, и можно спокойно покинуть переставший быть уютным дом с вечно сидящей на яйцах сестрой, чтобы исследовать некий тайный ход.
А плодиться драконы будут и без помощи самого старшего Золотка.
Подземная река была прекрасна. Чистейший первозданный огонь грохотал и гудел дивной музыкой преобразования и первичного сотворения, и дракон, которому не был страшен жар, спустился в поток.
Течение оказалось быстрым, с завихрениями, однако сила ящера превзошла мощь пламени недр, и плыть получилось даже против течения. В любом направлении открывались кипящие золотые озёра, от них лучами расходились ручьи и реки, повороты каменных туннелей загадывали манящие загадки: что можно найти там, за новой стеной? Алмазную россыпь? Рубины? Сапфиры? Или изумруды? Или переплетение разноцветных жил самоцветов?
Глаурунг поплыл в восточном направлении, помня о том, что должен узнать для себя удобные пути нападения и отступления. Скоро начнётся что-то интересное.
***
На месте сожжённых лесов и отравленных степей образовалась раскалённая пустошь, по которой носились бешеные ветра, поднимая к небу чудовищные облака бурого песка.
Владения Майя Фанкиля на фоне вселявших в сердца безнадёгу пейзажей казались несправедливо благодатными и отвратительно прекрасными, напоминая, что пути всего два, и каждый имеет право на добровольный выбор.
Балроги вошли в сияющий золотом дворец без предупреждения, и наместнику пришлось очень спешно приказать страже запереть все важные покои, чтобы «кто не надо» не показался непрошенным гостям. Не все ведь понимают, что тюрьмы и тюремщики бывают очень разными, и оказаться во власти Майя Фанкиля — далеко не худшая участь.
В этот раз пламя Утумно горело в Огненных воинах Мелькора неярко, и столь необычный факт заставил всерьёз задуматься. То ли Вала забрал часть силы у своих помощников, чтобы их приструнить, то ли сделано это для демонстрации мирных намерений своему верному слуге — действительно, зачем дружественному посольству сокрушительная военная мощь? Или ресурсы приходится экономить даже на собственной страже, и это означает, что дела ухудшаются гораздо стремительнее, нежели рассчитывалось.
— Владыка прислал тебе дары, — сообщил мускулистый Балрог в шипастых доспехах и рогатом шлеме, с вычеканенной на груди чёрной короной и Сильмарилями.
На застеклённой веранде, где можно было не пользоваться магией для защиты от жары и песчаных бурь, появились ещё двое Огненных Майяр, а за ними влетела пара странных существ.
— Это детёныши, — пояснил сильмарилловый Балрог, — когда вырастут, на них можно будет летать.
Два кожисто-чешуйчатых создания, повадками похожие на птиц, опустились на яшмово-янтарные плиты пола и принялись бодро переминаться с одной когтистой лапы на другую. Вытягивая короткие шеи и наклоняя треугольные длинные головы с внушительным, направленным назад рогом, дары Мелькора расправляли кожистые перепончатые крылья и, открывая клювовидные пасти с мелкими зубами, издавали шипяще-свистящие звуки, от которых закладывало уши.
С осторожностью подойдя к незнакомым существам, Фанкиль протянул вперёд руки, и оба подарка сразу же позволили себя погладить.
— Драконы пока не знают, что такое «враг», — пояснил Балрог. — Эти юные особи приучены только летать за тем, кто их кормит.
— Самец и самка? — спросил наместник, надеясь, что ему не придётся применять магию для размножения этих крылатых ящеров.
— Разумеется. И летать можно на обоих. Всеядны.
— Такие драконы, — медленно, осторожно подбирая слова, заговорил Фанкиль, — есть и в Чёрной Стране?
— Есть.
— Они могут общаться между собой на расстоянии, как если бы имели общий разум?
Вопрос поставил в тупик, наместник понял — Балрог не знает. Жаль, это самое важное, ведь если у драконов мозг один на всех или хотя бы на членов одной семьи, очень удобно следить за слугами, которые сильно отдалились от хозяина.
— Крылатые вампиры, — заговорил вдруг вполголоса Огненный Майя, — что, рискуя своими меховыми шкурками, летают много где, сообщили, будто на восток снова отправились какие-то отряды. Ты знал, что следует ожидать гостей?
— Я всегда жду новых визитёров! — радостно заулыбался Фанкиль, сияя красно-оранжевыми волосами. — Как, например, вас сегодня. Спасибо за разведданные. Это поистине ценные дары, которые полезны уже сейчас, а не когда вырастут.
Балроги переглянулись.
— Я бесконечно благодарен Владыке, — наместник поклонился, словно перед ним был сам Мелькор, — его благосклонность крайне важна для меня! Я обещаю, что драконы будут жить в лучших условиях и произведут многочисленное потомство!
Лёгкая рука Майя плавно провела по воздуху, и перед посланниками хозяина севера Средиземья возникла карта, на которой не была отмечена ни одна постройка — только сотворённые Песней Айнур леса, поля, реки, горы и то, что оказалось уничтожено по прихоти некоторых жителей Арды.
— Куда направлялись шпионы? — спросил Фанкиль. — Чьи цвета носят? Численность?
Балрог небрежно махнул ладонью, начертил алые стрелки.
— Я так и думал, — кивнул наместник. — Благодарю и вас, бдительные стражи, и крылатых разведчиков, и самого Владыку Мелькора!
— Принято, — пламя Утумно разгорелось ярче. — Счастливо оставаться, хранитель востока. Слава Владыке Мелькору!
Майя снова поклонился. Похоже, пора менять стратегию, и хорошо, что есть идеи, как именно это сделать.
Примечание к части
Иллюстрация от Arisen
https://vk.com/photo-185183650_457239404
Фанглиндур
Жизнь всегда заставляла сравнивать то, что есть, с тем, что могло бы быть. И текущее положение дел каждый раз проигрывало упущенным возможностям, а способы сделать правильно и лучше неизменно лежали на поверхности.
И почему-то всегда — абсолютно всегда! — расплачиваться за ошибки приходится не тому, кто их совершает!
Когда в покоях-тюрьме один за другим щёлкнули замки, мир пленённого Фанкилем эльфа, только-только собравшийся из осколков, рухнул и рассыпался опять, взгляд против воли скользнул в сторону окна, неизменно плотно занавешенного — единственного, из которого была видна тюрьма-колодец.
Что случилось? Неужели пленник снова нужен страдающим?
Запертая дверь в покоях в целом ничем не отличалась от незапертой — эльф боялся выходить в коридор, старался не издавать никаких громких звуков, а если страх новых издевательств выливался в крик и слёзы, прятался в подушку. Однако факт того, что пленнику не доверяют настолько, что пришлось повернуть ключ в замочной скважине, нанёс сокрушительный удар по едва набиравшей силу воле, и пленник, сотрясаемый дрожью, замер за столом, где до этого пытался что-то читать.
Разум услужливо пытался защитить отчаявшегося эльфа, подкидывая мысли о том, что у себя дома он тоже был пленником. Что дало юному Квэндо с «чёрной» кровью Авари вечное военное положение, взращиваемое амбициями недальновидного отца? Ответ — ничего! Только ощущение несвободы, постоянного требования стремиться к победе и один лишь верный путь — с оружием на север. Или на восток. Но ведь не все противники Моргота жили войной! Да никто не жил войной! Никто! Только Химринг и кучка тех, кто попал под влияние желающего отыграться за свою же глупость лорда!
Башня-колодец притягивала взгляд даже сквозь плотные шторы. Вот оно — светлое прекрасное будущее неудачника, которому не позволили самому решать, куда, с кем и для чего идти!
Это ведь искажение, да? Так не должно быть. Это искажение, и Моргот понимал, что сделал нечто неправильное, он хотел не допустить дальнейшего распространения скверны в Эа, но ему не позволили всё исправить! Моргот… Чёрный Враг. Но чей он враг? Тех, кто решил наблюдать за страданиями и болью искажённых существ в искажённом мире? Он враг света, но нужен ли такой проклятый свет?!
— Я ведь тоже «чёрный», как нарекли моих предков «светлые» Валар. Я из рода Мориквэнди!
С поворотом ключа в замке вся жизнь сфокусировалась в одной точке — на скрытой шторами башне-тюрьме. А ведь можно было не воевать! Можно быть помириться с верховным нолдораном, строить у себя прекрасные дворцы, а не давящие красно-серыми стенами крепости! Можно было признать, что в искажённой Арде есть место искажению! Это ведь очевидно! Почему нельзя просто позволить ему быть?
Взгляд устремился к запертому замку и обратно в окно. Похоже, мечты об эльфийских дворцах воплотились в жизнь во дворце айнурском. Только обратная сторона кричащей волшебной роскоши — тюрьма-колодец. Надо признать её право на существование и не мечтать разрушить? Это ведь искажение, неотъемлемая часть Арды…
Запертый замóк был неподвижен и безмолвен, и пленник подумал, что дело не в его неверных действиях. Нет, просто Фанкиль получил от него все сведения, какие хотел, поэтому теперь, когда победа Моргота гарантирована, можно… Можно всё. Его сторонникам можно всё! А тот, кто хоть раз, хоть однажды, вопреки разуму и происхождению, назвался светлым, никогда не станет для Чёрного Врага своим.
Прозревшего будут вечно клеймить предателем и обрекать на муки.
Башня. Её не видно, но она там… Она ждёт.
Ключ в замке повернулся, и обрушившаяся на голову пленника тьма лишила зрения, слуха и разума.
***
Из крутящегося до тошноты полумрака вырвал орочий смех и слова:
— Чего обделался? Пошли, хозяин зовёт.
Под руки резко подхватили и выволокли из-за стола. Можно было бы начать сопротивляться и сказать, что пойдёт сам, однако эльф чувствовал — дополнительная опора не помешает, и гордость сейчас будет лишней.
«Пусть ведут, зато не упаду».
— Зачем?.. Зовёт? — выдавил слова невольник.
Орки расхохотались. Дрожащий голос эльфа веселил их так сильно, что воины Фанкиля не могли сдержаться.
«Хорошо, что это не люди», — подумал пленник, с содроганием вспоминая, как с ним обращались Младшие Дети Эру.
— Не боись, — усмехнулись сзади, даже не пиная беззащитного невольника, — тебя отвезти куда-то надо, и всё.
Уверившийся, что наступают последние мгновения жизни, и повезут его куда-нибудь на площадь для публичной жестокой казни, эльф зажмурился, однако слёзы сдержать не удалось.
Орки снова загоготали.
Коридоры и лестницы быстро закончились, во дворе замка ждала крытая повозка, в которую затолкали обессилевшего от страшных догадок невольника, и начался долгий путь.
***
— Ты нужен мне здесь, — первое, что услышал эльф, когда дорога завершилась, и стражники-орки выволокли его в ночную тьму и пронизывающий холод пустыни.
Майя Фанкиль стоял на подступе к зелёному холму, на котором среди богатого сада возвышалась золотая башня с длинным шпилем на покатой крыше.
— Это один из моих храмов, — сказал восточный наместник Мелькора, указывая вверх, — здесь ты будешь жить и помогать мне становиться сильнее. Я нарекаю тебя Фанглиндур, и отныне ты мой верный слуга и помощник. Ты и другие служители храмов должны придумывать и совершенствовать ритуалы, чтобы ваш повелитель мог обрести сокрушительную и созидательную мощь Старших Айнур. Если будете усердными слугами, мы все скоро станем независимыми от Вала Мелькора. Если же нет, — Фанкиль усмехнулся, в свете луны его волосы казались абсолютно белыми с оттенкомзолы, — мне придётся применить к вам имеющуюся силу. Ты знаешь, что даже её вполне достаточно. Для тебя.
Фанглиндур, содрогавшийся от холода, растерянно закивал, и вдруг, неожиданно для себя, оказался на коленях. Стражники, которые помогли принять правильное положение, усмехнулись, а из золотого храма вышли люди в алом и оранжевом, с интересом наблюдая за происходящим.
— Свобода от Мелькора, — напомнил Фанкиль, — вот наша цель. И мы её достигнем, не став рабами остальных Валар. Не об этом ли мечтал твой предок, Фанглиндур?
Эльф ответил согласием, а разыгравшаяся прошлой ночью песчаная буря трусливо отступила на юг.
О Звезде Путеводной
Свет теперь казался отвратительным. Любой. Будь то мерцание звёзд, сияние луны или жар солнца.
Поначалу Хатол думал — это пройдёт, просто надо привыкнуть, что больше нет вечного вонючего мрака, который в какой-то момент стал привычным и начал казаться нормой.
Однако время шло, и чем дальше позади оставались вражеские земли, тем тяжелее становилось на душе. Уходя в родные края вместе с дюжиной соратников, которым выпал жребий отдохнуть и повидаться с семьёй, сын оставшегося в Дор-Даэделот Магора с каждым днём чувствовал себя отвратительнее, чем вчера.
«Это не недоверие, Хатол, — объяснил своё решение командир разведчиков, — и не повышенная забота отца о чаде. Знай: каждый из нас ошибается, и порой за это расплачиваются другие, и мы готовы к подобным вещам. Никто из нашего отряда не считает тебя вредителем, но тебя как предателя запомнили алкарим. Те, кто гнались за тобой, живы, они рассказали о тебе другим, поэтому ты должен исчезнуть из отряда разведчиков на некоторое время».
Юноша понимал — отец не сказал всей правды, и на самом деле считает своего отпрыска опасным глупцом, поэтому больше никогда не позволит отправиться в Дор-Даэделот. Вот и конец всем мечтам о подвигах!
Холодное зимнее солнце ослепило, выглянув из-за плотных серых туч, озарив морозным белёсым золотом Пепельные Горы.
Эред Ветрин. Барад Эйтель. Первый из рубежей, откуда разлетятся письма с данными разведки. Весь Белерианд узнает то, что скажут вернувшиеся герои.
Герои и Хатол, сын Магора, потомок Мараха Бесстрашного.
Может быть, этот позор семьи хотя бы в крепости на что-то сгодится.
***
Сомнений у Бельдир не осталось — она снова беременна. В первый раз изменение самочувствия не заставило даже задуматься, будто что-то не в порядке, но теперь внучка Беора узнала признаки будущего материнства сразу же, как они появились.
Нет, рожать от орка или полуорка — это преступление! Тяжкое преступление перед народом и перед всей Ардой, ведь морготовых тварей нужно убивать, а не плодить! Это ведь искажённые создания, несчастные и страдающие, оттого обрекающие на боль других! Нет! Этот монстр жизни не увидит!
Понимая, что не сможет попросить помощи у соратников, Бельдир вышла из укрытия на мороз и, пряча лицо от чудовищного ветра, побежала в небольшую пещеру среди ближайших скал. Раньше это был чей-то дом, а теперь там остались в память о жильцах только царапины на стенах, изображающие в основном соитие палочкообразных орков.
Убедившись, что никого поблизости нет, Бельдир достала тщательно отмытый стальной прут, длиной в две ладони. Говорят, раньше женщины использовали палки, от которых могли остаться занозы. Теперь есть помощник-металл, нужно просто спровоцировать кровотечение так, чтобы убить только одну жизнь, а не две.
***
— Я был прав, — со вздохом облегчения, который не удалось скрыть, произнёс вполголоса Маэдрос и смял в стальной руке письмо, сжав её подвижные пальцы живой ладонью. — Мелькор ничего не делает такого, чего стоило бы опасаться. Разведка Нолофинвэ ничего не нашла, и теперь верховный нолдоран окончательно прослывёт пустословом.
— Это прекрасная новость, — заулыбался Телперавион, приехавший из осадного лагеря в Химринг для участия в совете.
— Да, — согласился лорд, — поэтому мы не меняем план действий. У нас нет для этого ни одной веской причины.
— Кроме гнева твоего короля, — как бы в шутку хохотнул Азагхал, гостивший в крепости с лета, — тебя, вижу, это не беспокоит, но если бы мои воеводы так отнеслись к моему приказу, я лично укоротил бы их на голову.
Старший Феаноринг заулыбался, опустив глаза на лежащий на краю стола чистый лист.
— Уверен, — гномий владыка указал на лорда, — ты, дивный аманэльда, поступил бы так же!
— Потому что и у тебя, и у меня есть на это моральное право, а у Нолофинвэ его нет, — Маэдрос прямо посмотрел в глаза друга и перевёл взгляд на далёкий горный хребет за окном.
Азагхал не стал комментировать сказанное, принялся за поглощение эля из внушительного размера золотой кружки. Оруженосец Хеправион переглянулся с отцом, одобрительно кивнул.
— Что делаем дальше? — ответив согласием сыну, спросил Телперавион.
— Всё то же, что и до поднятой Нолофинвэ шумихи, — неохотно отозвался Феаноринг, словно задумавшись о чём-то своём, — единственное, чем нам, вероятно, полезны доклады хитлумской разведки, это информация о Балрогах. Создаётся впечатление, будто их очень много.
На развёрнутом листе появилась аккуратно начерченная схема Дор-Даэделот, составленная по рассказам Младших. В пяти точках нарисовались круги.
— Если верить данным разведки, — железная рука стукнула по столу, — в этих местах расположены некие скопища воинов. А здесь, — на схеме возникли три овала, — шахты, кузницы, карьеры. И это, разумеется, не полная информация. Мы все понимаем — сборищ бойцов и остального у Моргота в разы больше. Если данные верны, в каждом отмеченном участке есть три-пять, а то и дюжина Балрогов.
— Когда мы пришли в Эндорэ, — Телперавион подался вперёд, — нас тоже встретили эти твари. Однако то, как описывал их Первый Дом, отличалось от увиденного нами и по численности, и по облику.
— Даже если первые Балроги были сильнее, а сейчас качество перешло в количество, — Маэдрос снова уставился в окно, — эти твари сильнее нас. Если будет численный перевес не в нашу пользу, вы понимаете, чем это грозит.
— Сделаем на равнине ещё каналы, — хлопнул в ладоши Азагхал. — Реки сделаем! Любую огненную гадость потушим!
— Спасибо, — поблагодарил друга Маэдрос, — заручившись помощью Кхазад, мы обязательно одержим победу.
— А кто посмеет усомниться… — жест гномьего короля оказался красноречивее любых слов.
За окном закружилась метель, и в белёсой мгле практически перестал быть виден алый флаг с золотой звездой. Лорд Маэдрос отвернулся от исчезнувших в летящем снегу Железных Гор, взялся за вино.
Схема морготовых земель, смятая и скомканная, полетела в огонь.
***
Король Финдарато отвернулся от камина, в который смотрел, словно завороженный, целую вечность.
«Послушай, Финдэ, — словно в далёком валинорском детстве, обратился к владыке перед советом лорд Ангарато, — кроме тебя, Фирьяр никому на наших собраниях не нужны. Я вижу — тебе теперь они тоже стали неприятны. В чём проблема, Финдэ? Не зови их!»
«Раньше звал, а тут вдруг перестану?»
Да, не видеть того, что ранит, проще, но ведь это нечестно!
«Не принимай всё это так близко к сердцу», — Ангарато не понимал кузена-короля или, может быть, не хотел понять.
Финдарато пытался не принимать, однако не мог — эльфийский владыка видел, как изменился после смерти дочери и жены Беор, которого теперь не просто часто, а постоянно называли Старый, и готов был проклинать даже Создателя за то, что столь неравный срок жизни дан разным существам со схожим разумом. Почему одни бессмертны, другие живут столетиями, а третьи…
«Спит земля,
Укрыты дымкой облаков поля и города.
За бортом
Балластом прошлого вся жизнь и дом, объятый сном.
Безмолвие уносит за собой
В пространство нереальности чужой».
Беор пришёл на совет, хотя давно не покидал дом — ходить старик практически не мог, а без палки был и вовсе не в состоянии сделать ни шагу. Сгорбленный, сморщенный, беловолосый, с заметными залысинами, вождь Фирьяр подслеповато щурил помутневшие глаза, дрожащая узловатая рука неловко хваталась за локоть старшего внука.
— Вот, — хрипло произнёс после приветствий Старый, — это мой наместник и наследник Борон. А папаша его обойдётся.
Эльдалотэ подняла глаза от книги.
— Мне так и записать? — серьёзно спросила леди. — Вождь народа Фирьяр выбрал наследником внука, потому что старший сын обойдётся?
— Единственный сын, прекрасная владычица, — вздохнул Беор, — единственный.
Эльфы промолчали.
Поддержав деда, чтобы тот смог сесть за стол, Борон расположился рядом, не до конца понимая, как себя вести.
«Сквозь туман, прочь от смятения души спешим к другим мирам.
Больше нет любви, что многих держит на земле.
Надежды нет! Есть точка невозврата из мечты,
Лететь на свет таинственной звезды!»
Финдарато, смотря на друга, который, по его словам, «одной ногой в могиле», вспоминал порыв, продиктовавший строки и ноты песни, и то, как недавно — или уже слишком давно для смертного? — Беор вдруг усомнился в честности Нома.
«Знаешь, владыка, — сказал в тот день вождь, принеся изменившийся за последний год список своих соплеменников, откуда в прошлый раз вычеркнул дочь, а теперь и жену, зато вписал двоих детей-погодок Борона, — я тут подумал… Не смейся, для меня это занятие всё сложнее становится. А сын и вовсе глупый стал, только и трындит про главенство! А что значит это слово, не помнит! Так вот, подумал я, когда на детей смотрел, как они играли, пачкались, верещали что-то невнятное, что не стал бы я им ничего серьёзного петь и рассказывать. Глупость бы какую-нибудь сочинил, а они бы всё равно ничего не поняли, им бы и так сгодилось. Ты ведь при первой встрече с нами тоже так поступил, да? Эх, не хочешь отвечать, не надо».
«Плыть в серебре лунных морей,
Солнце нам вслед пошлёт свой ветер.
Плыть по волнам в тот океан,
Что называется «Бессмертие».
— Твоя задача, Баран, то есть, Баранор, нет… — Беор посмотрел на внука, голова старика слегка задрожала, — подожди, я сам вспомню. Борон! Твоя задача сейчас не просто сидеть сиднем, а слушать, потому что твой брат и сестра на войну ушли, и мы должны знать, сколько ещё наших собратьев туда уйдут.
— Дортонион не станет воевать под стягами Нолофинвэ! — заявил Арагарон, не дав сказать ни отцу, ни дяде. — Его власти над нами нет!
— Подожди, Свет Звёзд, — взял себя в руки и заулыбался Финдарато, — чтобы стать для нас Звездой Путеводной, необходимо набраться мудрости. Знамёна Нолофинвэ ничем не хуже знамён Химринга, разве что цветом не вышли. Но это не беда ведь, правда?
— Боишься расстроить Фирьяр, что они пошли воевать не за того короля? — озвучил вслух то, о чём промолчал Инголдо, Айканаро.
— Брат мой, — владыка скосил глаза на полусонного Беора и растерянного Борона, — нет разницы, за какого именно короля воевать. Важно — против кого. Да, мы все опасаемся того обстоятельства, что Нолофинвэ может выиграть войну без нас, а потом бросить свои войска против земель, не подчинившихся ему по-хорошему, и именно поэтому мои бесценные помощники — род Беора, должны знать, что в случае такого поворота событий обязаны сохранять верность мне. Видите, лорды и леди? Я всё предусмотрел.
Правители Дортониона промолчали, Эльдалотэ начала что-то быстро записывать.
— Так или иначе, — подытожил Финдарато, — разведка принесла радостные вести — Моргот не умножил свои силы, а это значит, что наша стратегия верна, и можно продолжать…
«И дальше ничего не делать», — прочиталось в глазах Арагарона.
— …следовать выбранному курсу. Это будет мудрое решение. И единственно верное. А Фирьяр, проявившие доблесть в боях, получат щедрые награды за свои подвиги. Наместник Борон, так и передай своему бесстрашному народу. Пусть знают — их имена прославятся в вечности.
Примечание к части
Песня «Точка невозврата» группы «Ария»
Конечно, брат, тебя там ждут
«Славьте Народ, славьте —
Великий во все времена!
И славьте свою душу —
Великую во все времена!
Счастливый Народ живёт там,
Где люди сознательны
И мечтают о совершенном человеке,
Об истине, ведущей к избавлению от искажения
Ради людей, ради добра,
Ради братства человечества.
Идеи человека — единственное, что никогда не исчезнет,
И сквозь время потомки узнают прошлое.
Нет среди нас способного править миром —
Человек умрёт. Но не его идеи.
Счастливый Народ!
Мы идём сквозь время —
Счастливый Народ,
Победивший искажение».
Белемир отошёл от висящего на стене в красивой рамке листка с текстом. Зачем учителя заставляют зубрить наизусть эти строчки? Что в них такого важного? То, что надо стремиться к совершенству, и так понятно: руки мыть, зубы чистить, не говорить плохих слов, не ссориться, не драться, беречь книги… Что-то было ещё, кажется.
Ах, да, нужно чтить память великих отцов, что сгинули на войне и порицать матерей, бросивших детей после смерти мужей, ведь каждому ясно — женщины глупы и пох… похо… лиевые? В общем, им всегда нужен какой-нибудь мужчина, поэтому они бросают детей, чтобы не мешали. И только добрые библиотекари Крепости Исток готовы принять всех несчастных сирот.
Мальчик снова посмотрел на текст в раме. Трогать его было нельзя ни в коем случае! Жаль. Нарисовать бы там что-нибудь… И вообще, как запомнить написанное здесь? А ведь сегодня спросят! Не ответишь — лишат сладкого.
«Человек умрёт. Но не его идеи». Что это значит? Малолетний сын Бельдир задумался.
«Наверное, автор записи имел в виду себя — он ведь умер, а его книги мы до сих пор читаем и учим наизусть!»
— Вот вырасту, — сообщил тексту в рамке Белемир, — тоже что-нибудь сочиню, и все будут должны это учить! А не выучат — накажу! Строго! Особенно девочек!
Мальчик знал: женщин нельзя хвалить, пока они живы, а после смерти им похвала уже не нужна, зато мужчин можно чествовать всегда! Учтя для себя возможность быть в центре внимания, потому что родился не девочкой, сын Бельдир хотел добиться лестных слов от кого-нибудь и побыстрее, однако учителя выделяли среди воспитанников совсем других детей, и это было крайне обидно.
— Славьте народ, славьте, — закрыв глаза рукой, однако всё равно подсматривая сквозь пальцы, попытался читать наизусть мальчик. — Великий на все века… ой, времена…
Вдруг послышались приближающиеся шаги и голоса, и на пороге вместе с учителем появился незнакомый черноволосый мужчина в эльфийском маскировочном плаще.
— Привет, Белемир, — сказал он, улыбаясь.
— Я всё выучил, — заверил, сделав честные глаза, сын Бельдир. — Славьте народ…
— Молодец, — похвалил, не слушая, странный гость. — Позже расскажешь. Я — твой дядя Баранор. Я заберу тебя домой.
***
В тихую уютную комнату, где было тепло от очага, ворвались быстрые шаги и детские голоса.
— Дед! Дед! Не спишь? К нам ещё один твой правнук приехал! Его зовут Белемир!
Звонкая речь старшего сына Борона вырвала из затянувшихся печальных раздумий, и Беор обернулся.
— Эру милостивый! — старик, казалось, забыл о возрасте и палке, бодро поднялся с кресла и, ковыляя, подошёл к сыну Бельдир, только что прибывшему в поселение вместе с дядей. — Как ты похож на мамочку! И на моего мальчика Белена, деда твоего!
Обняв правнука, Беор зажмурился, по сморщенному, как высохший плод лицу побежали слёзы. Ребёнок растерялся, обернулся на кузена, с которым только сейчас познакомился: Боромир стоял довольный собой, скрестив руки на груди.
— Дед, — заговорил он оглушительно звонко, — представляешь: Белемир не знает ни одной игры! И стрелять не умеет!
— Я умею читать! И писать! Я знаю наизусть… — начал было протестовать сын Бельдир, но Беор успокаивающе погладил его трясущейся рукой по голове, отпустил из объятий и осторожно вернулся в кресло.
— Ничего, малыш, — сказал старик, — Баран… Борон… эх, опять путаю! Боромир научит тебя играм, а ты его — своим знаниям.
— Не кричите тут! — шаркая ногами, вошёл в комнату Баран, сутулясь и потирая поясницу. — Кыш, малышня! Спать мешаете! Уши от вас болят! Делайте, что я сказал!
— Видишь, Белен… Беле… как тебя зовут, напомни? — вздохнул Беор.
— Белемир.
— Видишь, Белемир, этот сварливый старикан возомнил себя главой семьи, но на самом деле это не так. Глава семьи я, и я вам разрешаю шуметь до захода солнца.
— Ура! Спасибо, дед! — запрыгал Боромир, схватил кузена за руку и потащил во двор.
— Иди, Баран, — проводив усталым взглядом детей, прошептал старый вождь. — Не порть мне настроение.
Что-то бурча себе под нос, старший и теперь единственный сын Беора перешагнул порог и резко, насколько хватило сил, закрыл за собой дверь. Грустный вздох отца он, разумеется, не услышал.
***
— Привет, брат.
Борон не сразу смог ответить Баранору, ловко спрыгнувшему с коня на дорогу. Тёплый эльфийский плащ разведчика был небрежно, неплотно запахнут, однако грел так хорошо, что под него не требовалось ни лишних жилеток, ни шарфов. А может быть, просто «воин света» привык к морозам, и дортонионская поздняя осень ему казалась летней прохладой.
— Давно не виделись! — наконец, опомнился Борон и обнял младшего брата, который теперь выглядел лет на пятнадцать старше своего возраста. — Давай разберём твои пожитки и поговорим. Я скучал по тебе.
— И я скучал, братишка, — наконец, улыбнулся, как родной, Баранор. — Хотя и некогда было думать о доме.
— Только знаешь, твоя комната занята. Мы пока постелим тебе в моей или в кухне, а потом сделаем пристройку.
— Не надо, Борон. Я ненадолго.
***
Уединиться в доме для разговора по душам оказалось невозможно, поэтому, взяв сидр и жареное мясо с репой и морковью, братья ушли в растопленную баню и заперли дверь.
— Вот чего мне не хватало во вражеской земле! — раскрасневшись и захмелев, заговорил, наконец, Баранор после длившегося почти половину дня молчания. — Ты даже представить не можешь, как мы там мылись и насколько редко! Но когда не уверен, проснешься ли утром, и наступит ли завтрашний день, чистота теряет значимость.
— И ты собираешься туда возвращаться? Зачем?
Борон подбросил дров, плеснул воды на печь. С шипением повалил пар, жар ощутился сильнее. Приятнее.
— Так надо, — подумав, ответил младший брат. — Однажды, когда трое наших ушли надолго и не вернулись в срок, мне приснился сон, будто наше укрытие нашли, убили тех, кто бросился в бой, скинули в наш подвал, заперли дверь и подожгли. Вместе с нами, живыми, не успевшими схватиться за оружие. Я, как наяву, ощутил запах гари, удушье, жар… Проснулся и подумал, что если так произойдёт, никто даже не узнает о нашей гибели. Мы просто не вернёмся домой, и всё. А нас будут ждать. Ты не представляешь, что я почувствовал… А, брат, ты ведь не знаешь! Я женился, у меня сын растёт. Берегом назвал.
— Поздравляю, — Борон поднялся с лавки, жестом позвал искупаться. — И когда успел?
— А чего там успевать?
Мужчины расхохотались, выбежали из бани и прыгнули в холодную воду ближайшего пруда. От разгорячённых тел поначалу шёл пар, и это почему-то казалось очень смешным.
— Как же ты истощал! — наконец, сказал то, что всё это время думал, Борон. — Кости да жилы. Женатые так не выглядят.
— Вам, мирным, не понять! — Баранор отмахнулся, вылез на берег и снова пошёл в баню.
Брат поспешил следом.
Когда дверь закрылась, и снова начало набираться тепло, разведчик, выпив сидра, хлопнул Борона по плечу:
— Ты даже не представляешь это чувство, когда возвращаешься из той тухлой чёрной дыры, стучишься в дверь, которую открывает любимая женщина и говорит, что у тебя подрастает сынишка. Конечно, тут хочется сразу усомниться: «А точно ли мой?», но потом выбегает навстречу малец, и ты видишь маленького себя. Сразу все вопросы отпадают.
— Моих четверых ты видел — все на меня похожи, — улыбнулся старший брат, поднимая кружку и принимаясь за мясо, — скоро ещё родится. И ты сынка Бельдир привёз. Значит, шестеро уже получается. Чего она сама-то не приехала? Жива?
— Да, я же говорил.
— Да я подумал, может, деда расстраивать не хочешь.
— Жива. Она решила оставаться в разведке. Говорит, мол, вернётся только с победой.
Покачав головой, Борон отставил кружку и набросил на плечи полотенце, как бы нечаянно пряча не слишком подтянутый живот.
— Ты меня, конечно, снова не послушаешь, — серьёзно заговорил старший из братьев, — но я всё-таки скажу. Дед решил мне дела передать, чтоб я вместо него правил народом, повёл меня на совет к эльфам. И я так понял, что бессмертные между собой власть делят, а мы им нужны даже не в качестве слуг, а как… Как те деревья, что мы сажаем и растим, чтоб потом ими печь топить! Правильно тётка говорила: «Ты не можешь знать, что в башке у того, кто тыщу лет прожил!»
— Зря ты так.
— Разве? Вот скажи — это правда, что эльфы сами к врагу не суются? Где же их хвалёный героизм? Уверен, истории их, которыми нас закармливают, как скотину на убой, враньё от начала и до конца. Были бы они героями, сами бы Моргота этого били!
По изменившемуся лицу Баранора стало видно — разведчик в корне не согласен со словами брата, однако спорить почему-то не хочет.
— Ладно, я признаю, что наш Ном хороший, — Борон отмахнулся, — но он лордам своим всем помогает и не спорит с ними. А они далеко не добрячки.
— Послушай, — глаза воина стали страшными, — ты не знаешь всех этих дел, они от тебя далеко, да и на слова деда о том, что эльфы — красота и истинное сокровище нашего мира, тебе плевать. Твоё право, брат, но ты должен знать, что эльфы у Моргота не живут. Это правда! И поэтому не враньё, что не могут они соваться на вражескую территорию — их сразу заметят! А рискуем мы не ради бессмертных, а ради самой жизни, потому что Моргот из любой земли выгребную яму делает! Захватит нас, будет тут вонь и тьма. Ты не видел просто.
Подняв кружку, старший сын Барана выпил и стал ритмично стучать по доскам скамьи.
— Уймись, брат, немного.
Неужто ты геройской жизни захотел?
Какую дорогу
Ты выбрал, что тебе на ухо эльф напел?
Ну что за жизнь! Кто друг, кто враг —
Ни ты, ни я понять не можем, к сожаленью всё никак!
Бери добро, седлай коня, скачи судьбе навстречу!
Ну, а выпьешь — вспомни про меня!
Нас время рассудит,
Лет десять пролетит, и ты меня поймёшь.
Меж нами не будет вражды, но помни:
Что посеешь, то пожнёшь!
Конечно, брат, тебя там ждут!
Догонят, и ещё дадут!
Своим ты будешь только тут!
Бери добро, седлай коня, скачи судьбе навстречу!
Ну, а выпьешь — вспомни про меня!
Баранор рассмеялся, отложив закуску:
— Да ты, смотрю, в менестрели подался!
— Нет, — смутился Борон, — я лишь немного перепел то, что от других слышал. Давно мне казалось, что эта песня про нас с тобой! А теперь, поговорив вот так, в баньке, да с сидром, убедился, что прав. Подумай, брат, останься дома. Мне одному трёх мальчишек растить! А может и четырёх! Пожалей брата!
— Ты знаешь, что я отвечу.
— Знаю-знаю. Знаю.
На улице окончательно стемнело, стихли звуки дня, и ударили первые морозы, однако вернувшемуся из морготового мрака Баранору звёздная лунная ночь показалась светлой и неописуемо прекрасной.
Примечание к части
В начале был перевод песни «Ace of Base» «Happy nation», потом «Брат» группы «Knyazz»
Примечание к части
Малах Арадан от Екины рисунки
https://vk.com/photo-185183650_457239416
Бесконечно-мудрый Малах Арадан
Давно знакомая дорога сквозь лес в низину заставила воинов развеселиться. Вот он — долгожданный дом! Совсем близко. Кого-то ждала жена, кого-то дети…
Хатол всю дорогу отчаянно старался не выглядеть хмурым и наигранно недовольным, однако радоваться не мог. Конечно, в Дор-Ломине никто не знает о причине его возвращения, но каково самому молодому мужчине, отправленному прочь с войны вместе с больными и покалечившимися? Конечно, все скажут, что так выпал жребий, но ведь себя не обмануть!
Смотреть на статуи Мараха не хватало сил, и сын Магора вымученно радовался вместе с соратниками, что удалось снова увидеть родные места.
— Мы будем драться на земле,
На солнце и в проклятой тьме! — приветственно запели стражи на границе, резведчики подхватили бодрый мотив.
Хатол спрыгнул с повозки, равнодушно посмотрел под ноги — грязная мокрая дорога. Понятно.
Почему-то это обстоятельство именно сейчас показалось крайне обидным и неприятным, однако сформулировать мысль не получилось. Отвлекшись на пение соратников и радостные приветствия, сын героя Магора молча прошёл мимо кордона, стараясь улыбаться и не слишком лениво махать рукой.
Теперь, оказавшись дома, необходимо понять, как жить дальше. Похоже, задача практически невыполнимая.
***
Когда впереди показались знакомые дома, а потом и собственный, на сердце потеплело. Мать, разодетая, словно на праздник, выбежала навстречу, за ней из дома вышла совсем уже взрослая сестра. Ушедших на охоту братьев не было, поэтому неудобные расспросы на некоторое время отсрочились.
Решив, что не станет тянуть с самым сложным для себя и радостным для семьи, Хатол, с трудом освободившись из объятий матери и отдав ей письмо отца, улыбнулся:
— Я остаюсь дома. Надолго. Я очень скучал.
— А мы тебя очень ждали! — крикнула с порога сестра. — И, узнав о твоём скором приезде, дедушка потребовал твоего присутствия на важном совете. У тебя два дня на подготовку, брат Топор. Отказывать великому Малаху Арадану запрещено!
Хатол равнодушно кивнул. Что ж, совет, так совет. Может быть, не спросят лишнего. А спросят — можно не отвечать.
***
Развалившись на своём новом троне, потому что на прежнем перестал помещаться, владыка Дор-Ломина погладил по приоткрытым губам одну из двух недавно взятых в жёны красавиц и лениво взглянул на эльфа в синем, который прибыл из Хитлума и очень почтительно ожидал ответа на зачитанное письмо.
Малах Арадан, залитый ароматной водой, смазанный маслами и всё равно дурно пахнувший, снисходительно взглянул на преподнесённые сокровища. Жадные глаза скользнули по сундуку и начали искать ещё дары, которые, возможно, не успели принести.
— Этого недостаточно, благороднейший? — вежливо уточнил эльф, сияя красотой и изящной силой на фоне невысоких и не слишком складных Младших, собравшихся в зале.
— Мой доблестнейший сын Магор, — правитель заговорил осторожно, стараясь не демонстрировать разваливающиеся зубы, — написал, что рискует жизнью и здоровьем в землях врага. Трое моих детей и восемь внуков сейчас на войне. Мой отец погиб, защищая Светлые Земли. Если мои данные верны, хотя я подозреваю, что они преуменьшены вами, потери моего народа в Дэдэлоте составляют тридцать шесть воинов убитыми и восемьдесят два — так или иначе пострадавшими. Это очень много, учитывая, что всего направлено на север пять сотен. Пусть твой король, посланник, не думает, что я глуп. Считать, хвала Отцу Эру, обучен.
Эльф поклонился.
— Видишь, — шёпотом заговорил Хатолу кузен, стоя рядом с ним в толпе допущенных на совет приближённых Малаха, — наш великий мудрый дед добивается независимости Дор-Ломина от Хитлума. Он говорит «ваш король», а не «мой король». Однажды мы перестанем быть подданными эльфам, станем для них дружественным королевством.
— Это ж обычная торговля, — устало отозвался сын Магора, не до конца понимая, зачем его позвали, чувствуя, как всё сильнее раздражает происходящее, — сейчас принесут ещё один сундук, и король станет «наш».
Разодетого в дешёвый бархат кузена, увешанного не слишком хорошо выделанными камнями, такой расклад, похоже, всецело устраивал. Хатол сжал кулаки. Напиться что ли? Жаль, пока нельзя.
— Сколько стоит жизнь одного воина и почему за неё должны платить Малаху? — процедил сквозь зубы сын Магора. — Меня воротит от всего этого сильнее, чем от вони в Дор-Даэделот! Дэдэлот, чтоб его!
— Да ты что! — испугался кузен, отстраняясь от разведчика, словно от заразного. — Правитель мудр и справедлив. Он защищает свой народ!
— Да пошёл он! И ты, Армах, вместе с ним! — прошипел Хатол и, сорвавшись с места, ринулся к дверям из зала.
— Стой, сын моего сына, — приказал Малах, отвлекшись от перечисления долгов Хитлума перед Дор-Ломином, — вижу, ты торопишься. Господин эльф подождёт. Подойди ко мне.
Вспомнив, что своеволием уже однажды навредил не только себе, Хатол повиновался. Хитлумский посланник покорно пропустил вперёд разведчика, сказав, как сильно благодарен за подвиги. Сын Магора несколько раз напомнил себе, что драки начинать тоже нельзя.
— Я назначаю тебя, Хасол Магорион из рода Мараха, моим военным советником, — громко произнёс Малах, перестав на миг уделять внимание жёнам и сундуку. — Мой ближайший помощник Армах поможет тебе во всём, если я буду занят. В Хитлуме тоже должны знать, что военные вопросы отныне я решаю только вместе с моим доблестным бесстрашным внуком, унаследовавшим от Мараха всё самое достойное! Хасол Магорион скоро возьмёт в жёны дочь героя, нашедшего шахту и военный лагерь далеко на севере, куда другие мужи не смогли добраться. Но герой Дуор смог! Два великих рода объединятся, и сила нашего народа возрастёт!
Хатол опустил взгляд. Может быть, дед и прав по-своему, но…
— Если я… — начал было сын Магора, однако правитель не дал говорить:
— Откажешься? Ты не откажешься. Не справишься? Ты справишься. Какие ещё могут быть вопросы? Никаких.
На смену злости пришла обида и снова накатившее желание забыться и напиться. Всё бессмысленно! Всё отвратительно, лживо, гадко…
— Познакомься с будущей женой, — приказал Малах.
Высокий мужчина, седой и сильно хромающий, вывел под руку молодую золотоволосую деву, милое личико которой сияло румянцем и доброй улыбкой. Украшенная жемчугом и серебром одежда, ниспадая до пола, удивительным образом подчёркивала точёную фигуру, пушистые ресницы обрамляли большие голубые глаза.
— Хороша, правда? — похотливо захихикал правитель Дор-Ломина. — Всем на зависть!
Хатол почувствовал, что согласен. Мысли о разной мерзости в одно мгновение исчезли, уступив место гораздо более приятным размышлениям. И почему раньше не приходило в голову, что раз нельзя продолжать воевать, надо взять себе красивую юную супругу? Пожалуй, правитель Малах и в самом деле бесконечно мудр.
Честь? Совесть? Мирианы? Серебро! Миг-миг
Серебристый поток на лиловых знамёнах сиял в лучах заходящего солнца, ясное весеннее небо завораживало взгляд нежными оттенками голубого и синего.
В Валиноре небо было совсем другим. Красивее? Возможно. Волшебнее? Пожалуй. Но главное, оно было мирным, и на стенах дворцов никогда не дежурили лучники, готовые в любое мгновение выпустить стрелы в морготовых крылатых шпионов.
Принц Финдекано закрыл окно и сел за стол. Вошедший в кабинет Алмарил был задумчив, напряжён и мрачен, и Астальдо снова заметил, как сильно сын похож на отца и чертами лица, и мимикой. Хотя, было что-то неуловимо разное в этих двух эльфах, поэтому спутать их не получилось бы даже под действием хмеля. Не то что Амбаруссар.
Амбаруссар… Смешные мальчишки, говорящие одновременно и одно и то же. Говорившие.
Это было в Валиноре, а теперь близнецы-Феанариони легко различимы — безжалостный рок внёс свои непоправимые коррективы.
— Мне нужны ещё разведданные, — заявил вдруг таргелионский принц, начав ходить из угла в угол, рассматривая полки с книгами и карты. — Я не понимаю, почему в морготовой дыре нет следов той золотой твари! — голос резко стал громче. — От меня что-то скрывают?! — эльф перешёл на крик. — Чего именно так боится твой отец?! Почему снова и снова в Дор-Даэделот посылаются многочисленные отряды, хотя ничего нового в докладах нет! Чем они занимаются? Вредят по-мелочи несметным орочьим полчищам? Они затопили хоть одну шахту? Взорвали? Что нам от их кривых карт, ведь мы всё равно не можем пройти войском в земли Моргота! Зачем это всё?! Они должны искать червя! Он не мог исчезнуть! И сдохнуть не мог! Он вернётся! Финдекано! Тебе не может быть всё равно! А ещё у меня вопрос: почему вы все плюёте на то, что творит верховный нолдоран?! Почему он безнаказанно держит в заложниках члена нашей семьи?! Я уже задавал этот вопрос, и каждый раз не получаю ответ! Я долго молчал, пытался решить свои личные проблемы, уходя в себя, когда хотелось сделать что-то, способное всё испортить, но у меня больше нет сил молчать! Я вижу — что-то происходит, все что-то недоговаривают! — Алмарил ударил кулаками по столу, и Финдекано угрожающе прищурился, мол, ещё одно такое движение, и вышвырну в коридор.
Сделав глубокий вдох, сын Морифинвэ Феанариона отошёл назад, посмотрел по сторонам.
— Я не верю, что ты не вспоминаешь этого проклятого червя! — сверкнул безумными глазами Алмарил. — Не верю!
— Я не говорил, что не вспоминаю, — Финдекано позвал слуг, попросил принести вина, искренне надеясь, что племянник успокоится по-хорошему, — только это ничего не меняет. Давай обо всём по порядку.
— Нет, — вдруг отступил ещё дальше таргелионский принц, — мне ничего не нужно знать. Ни ты, ни кто-либо другой здесь не скажут мне ничего нового. Слабаки и интриганы, которые пользуются властью Моргота над Ардой, чтобы шантажировать других! «Моргот наш враг! А мы друг другу не враги! Поэтому вы должны терпеть любые наши издевательства, потому что братоубийственная война выгодна Морготу!» Ты понимаешь, как отвратительно это выглядит со стороны?! Понимаешь? Я вижу, что понимаешь и ничего не делаешь!
Финдекано молча смотрел на племянника, не отводя глаз.
— Если тебе есть, что передать в Химринг, передавай мне. Я еду. Сегодня же!
— Счастливого пути, — спокойно произнёс сын верховного нолдорана. — Письма тебе передадут перед отъездом.
— Вот и прекрасно! — Алмарил бросился к двери.
Проводив взглядом родича, Финдекано, посмотрев на портрет жены, вздохнул:
— И снова от меня уходят с криками и обвинениями. И снова виноват я.
В голове прокрутилась мысль, которую принц ненавидел, потому что не хотел признавать правоту отца:
«Я не отказываюсь от своих слов, и если заслуживаю смерти, готов принять её от тебя. Жаль только одного — я не увижу, как ты, мой сын, возьмёшь мою корону себе. Ты думаешь, что с моей смертью восстановится справедливость. Но это не так, дорогой мой Астальдо. Ты найдёшь причины, почему должен править сам. Обоснования будут вескими, убедительными, красивыми, ведь иначе получится нечестно».
— Да, отец, — сказал в пустоту Финдекано, — если бы у меня в руках была власть, равная твоей, я бы не допустил того, что происходит при твоём правлении! И мне не приходилось бы выполнять роль твоего щита, прикрывая тебя от справедливых обвинений, жертвуя своей честью, которую ты, к слову, не ставишь ни во что!
***
— Ты о чём вообще?! Честь? Совесть? Благородство? Не смеши!
Двое строителей-гномов хохотали, хватаясь за животы.
Проект русла новой реки, которая должна рассекать равнину Ард-Гален на две части — северную и южную, выглядел довольно сложно исполнимым, однако рабочие решили не брать в голову неприятные мысли. Надо — значит, надо! Сделаем! Где наша не пропадала?
Сейчас гораздо более интересной темой для обсуждения был новый налог на тяжёлые грузы, который ввёл Таргелион, когда среди Кхазад заговорили о масштабных стройках.
«Ногрод, разумеется, поможет Белегосту, но такая помощь должна быть оплачена. Нолдорану Карантиру в казну! — возмущались или смеялись возницы. — А как иначе? Для тяжёлых грузов нужны более крепкие дороги! Все материалы, в том числе блоки для плотин, даже временных, лучше делать опытным рабочим из Ногрода, которые подземные реки с пути убирают в трубы или, наоборот, высвобождают чистые потоки, пригодные для питья. Не доверять же такое эльфам! Потом нужна перевозка. А кто бесплатно построит столь мощные телеги?! Тут придётся специальные колеи прокладывать! А проложишь колеи — придётся все оси под один размер менять! Затратно, Эзбад Азагхал, затратно!»
— Честь! — не унимался гном, бодро работая лопатой. — Когда речь о мирианах заходит, такие слова разом забываются!
Вдруг строители притихли и переглянулись.
— Вы тоже это слышали? — спросил самый возрастной гном, медленно присев. — Земля гудит. Помните, что рассказывали о приметах местонахождения серебра? Того самого. Там почвы поют. Да не просто поют, а стонут! Оплакивают кого-то словно!
— Ребят, а ребят, — больше всех хохотавший бородач заговорил совсем тихо и неожиданно серьёзно, — никому ни слова. Днём копаем по проекту, а ночью — ну, вы поняли.
Ребята поняли. И теперь только и думали о том, чтобы скорее стемнело. А то вдруг кто-то ещё догадается, что здесь, около Железных Гор, на равнине Ард-Гален нашлось богатое месторождение того самого… ну, миг-миг, того самого. Серебра.
В общем, вы поняли.
***
— Скоро рассвет…
Молодая женщина тяжело вздохнула, обняла лежавшего рядом мужа.
Весна в Барад Эйтель приходила раньше, чем в более восточные земли, и каждый раз означала одно и то же.
— Я знаю, — по кругловатому лицу покатились слёзы, — что не должна тебя об этом просить, это твой долг, это долг каждого мужчины…
— Да, ягодка моя, это долг каждого мужа, отца, сына и брата.
Баранор встал с постели, посмотрел на светлеющее небо.
— Наш сын ещё слишком юн, — несчастная женщина всё-таки попыталась снова отговорить супруга от того, чтобы брать наследника с собой в Земли Мрака и Ужаса.
— Берег юн, — согласился Баранор. — Но именно поэтому он и нужен нашему отряду! Он станет героем, как и многие наши собратья! И поверь, Берег будет не самым младшим в отряде.
Решив больше не спорить, жена встала с постели, подошла к своему герою и обняла. Супруги вместе замерли около окна, смотря на раннюю весеннюю зорьку — прекрасную и печальную, последнюю перед разлукой.
Искажение, что сильнее своего создателя
Просыпаться было очень холодно и тяжело — страшно тошнило, болела голова и множество ушибленных мест на теле. Вспомнить причины появления травм не представлялось возможным — слишком много было выпито. Может, побили, может, просто упал несколько раз. Как же холодно! Повезло, что насмерть не замёрз! Ощупав себя и поняв, что мешочек с выигрышем на месте, Ульг, человек по происхождению, поднялся на ноги, тут же опустошил желудок и, прокашлявшись и утеревшись рукавом, на удивление не рваным, поплёлся в сторону дома.
Ох, будет сейчас скандал! Ульг знал — к ним приехал какой-то важный военный посыльный, поэтому надо было его встретить как положено. Но юный бездельник не знал, как это — положено. Более того, искренне ненавидя своего отца за частые жестокие побои и убийство матери, которая не дала поиметь малолетнюю дочь, парень принципиально не хотел делать то, что говорил родич. Горе-папаша, конечно, протрезвев после расправы, пообещал вооружившейся вилами, лопатами и ножами семье, что исправится, однако следующая жена тоже однажды оказалась случайно мёртвой.
Недавно глава разросшегося, словно сорняки в заброшенном огороде, семейства женился снова, обзавёлся новым потомством, и так как количество сыновей уже перевалило за десяток, командиры армии заинтересовались плодовитым мужиком и стали требовать от него пополнения в рядах бойцов.
Ульг подумывал присоединиться к войскам, но как-то так случилось, что именно по приезде некоего важного полководца напился, играя в кости.
Ох, влетит дома… Но ничего, главное, протрезветь и проблеваться по дороге, чтобы быть в силах наподдать нажравшемуся стояк-травы бате, показать, что сынок уже вырос и сам может руки распускать.
Снова затошнило, однако после опустошения желудка немного прояснилось в голове, и улучшилось зрение. Юноша вытер рукавом лицо, осмотрелся. Откуда-то потянуло гарью. Продолжив путь домой, Ульг расслышал разноголосые крики, а потом увидел поднявшийся с земли чёрный дым. Поняв, что горит его дом, парень припустил бегом. Получалось плохо, но на большее пьяный подданный Моргота способен не был.
— О, явился! Стручок обвислый! Где шатался?! — сразу же начала насмехаться толпа, как только Ульг доковылял до охваченного пламенем дома.
Крыша давно обрушилась, вместо окон образовались дыры, стены постепенно прогорали.
Кто-то пнул под зад, по спине прилетел камень.
— Эй, пошли вон, дырявые! Поимею головешкой! — заорали вдруг совсем рядом, и толпа притихла.
— Бор! — обрадовался Ульг, увидев сквозь слегка кружащийся туман старшего брата.
— Везунчик ты, тупая башка, — мрачно произнёс Бор, хватая пьяного родича за шиворот. — Все сгорели, а ты валялся где-то в канаве. Везунчик долбаный!
Сам старший брат, похоже, отсутствовал дома по обычной для себя причине — по девкам ходил.
В огонь упала последняя целая стена, подняв в чёрное небо сноп искр.
— Подожгли вас, братва, — шепнул горбатый орк, протягивая вонючую бутыль, — я видел заколоченную дверь, когда пожар начался. Опять какие-то гады долбаные вылезли! Но мы их найдём, наши бдят. Грят, там кого-то выследили уже.
— Да пусть в дырку раздроченную провалятся, — отмахнулся Бор. — Туда нашему бате и бабе его и дорога! Наплодили дармоедов! А мы виноваты, шо жрать неча им!
— Там этот был! Ну, тот! — объяснил присутствие в сгоревшем доме важного военного орк.
— Да и эльфохрен с ним! — заорал Ульг, расплакавшись. — Дрочил я на него! В уши ему! В ноздри! В рожу его долбаную! Говна ему навалил!
Тяжёлая оплеуха старшего брата повалила наземь. Холодные пыльные камни дороги добавили синяков на и так избитом теле.
Огонь начал оседать, смотреть на него стало неинтересно, и толпа принялась спешно расходиться, чтобы не пришлось предлагать погорельцам кров.
— Нам неча терять, — подняв брата с камней, шепнул Бор. — Пральна лялякали — всегда было неча, но мы не додумывались бошками пустыми. Нам ловить тут неча! А теперь тем более! Пошли, я знаю, кто нам поможет. Только тс-с-с. Иначе зубья повышибаю. И язык в зад затолкаю так, шо выплюнешь.
Ульг, хныча и вытирая лицо рукавом, поплёлся за братом, но вдруг оба молодых человека обернулись на пепелище. Далеко-далеко, за дымами от пожара, помоек, труб и чего-то ещё, дивно засияло небо, озарившись зелёным, белым и розовым. Клубящиеся тяжёлые облака расступились, и среди волшебного страшного сияния, которое точно не предвещало ничего хорошего, показалось голубое небо.
Быть беде, однозначно.
***
Подняться с трона оказалось сложнее, чем представлялось — силы были совсем растрачены. Мелькор понимал — когда замысел воплотится, можно будет отдохнуть и восстановиться, однако осознание, что сделать всё в одиночестве не получается, неприятно задевало самолюбие.
От каждой мельчайшей частички духа Айну в пространство расходились невидимые сосуды, по которым струилась Музыка Творения, поддерживавшая иллюзии в полностью магическом зале, не дававшаяраспасться пелене тьмы на небе, заставлявшая плодоносить каменистую мёрзлую почву, дававшую силу многочисленным воинам-Майяр, а также драконам. Всё это выкачивало из бывшего Вала энергию, истощая его, заставляя сморщиваться, будто высохший плод.
И Сильмарили ещё! С их волей приходится бороться каждое мгновение существования! Светите! Светите, я приказываю!
Сил подняться на гору хватило с трудом. Увидев незнакомое сияние в небе, алкарим завопили, заметались, начали прятаться или падать на колени, умоляя Владыку пощадить и спасти. Радость от воцарившейся паники предала мощи Теме Полёта, и теперь даже тяжесть плоти не мешала нахождению на головокружительной высоте.
Орки, люди и полуорки, а также недоделанные оборотни Пламенного так смешно испугались сияния Сильмарилей, что Мелькор от души расхохотался, потрудившись, чтобы его хохот услышали все подданные. Пусть боятся, раз не в состоянии любоваться истинной красотой. Ладно люди — они слепые и почти не различают цвета, но орки-то что? Почему нечто прекрасное и внезапное не радует, а заставляет паниковать?
Ничтожества! Смешные в своей никчёмности!
Возможно, творцу и владыке могло стать стыдно за то, что это его народ, его подданные, его создания, однако Мелькор не позволил себе думать о подобном, сосредоточившись на цели подъёма на гору.
Силы приложены. Тьма расступилась. Теперь нужна музыка.
Сфокусировав мысли на красивой мудрой лжи, пробудив отголоски чужих воспоминаний, Айну, из последних сил подавляя пение Сильмарилей, нарочно мешавших своему похитителю, начал плести мелодию Изначальной Тьмы, связывая её с опасным и своевольным искусственным сиянием уничтоженных Древ:
«Пред тёмной магией заката
Ты молишь небо воскресить рассвет,
Но, возвращаясь в день распятый,
Вновь вспоминаешь о хрустальном сне.
Ты веришь в шёпот звёзд печальных,
Но луч несмелый лишь рождает тень,
Пусть ночью сковано отчаянье,
Всю мглу нещадно разбивает день.
Нет границы — лишь молчанье
Да души огонь живой
Между золотым сияньем
Света и бескрайней тьмой.
Вновь лебедь в Гавань прилетает,
Неся на белых крыльях смерти скорбь,
И боль с любовью вновь венчает
Холодный ветер сумрачных оков.
Нет границы — лишь молчанье
Да души огонь живой
Между золотым сияньем
Света и бескрайней тьмой».
***
Золотая ладья, несущая сияющий плод Древа Лаурелин, пылающий жаром феа Майэ Ариэн, заскользила вверх по небесному куполу, затмевая весь остальной свет. Привыкшая к практически безграничной власти, Айну теперь смотрела спокойнее на свои владения, видя всё, но не замечая ничего. Возможно, забрасывая в вышину двух своих слуг, Вала Манвэ хотел усилить контроль над Ардой, однако Ариэн, обретя небывалую силу, желала быть свободной.
Орлы служат глазами своего хозяина? Что ж, это их невольный выбор. Их немного жаль. Но если выбор осознанный, такие существа достойны только презрения и насмешки. Красивые могучие игрушки, лишённые воли по собственному обдуманному желанию! Как это отвратительно! Подпалить бы им пёрышки!
Вдруг Ариэн услышала знакомый зов и обернулась к северу. Отгородиться от мелодии сил у Майэ не хватило и пришлось пропустить сквозь свою Тему искажённый набор звуков, смысл которых поначалу едва угадывался, а потом…
***
Мелькор понимал: Тема в замысле сильно отличалась от конечного воплощения, и виной этому стало искажение Арды, которое оказалось сильнее своего создателя. Осознание ужаснуло, Айну попытался успокоить себя тем, что после скорой победы отдохнёт и наберётся мощи, однако радости это почти не прибавило, потому что прекрасная гармоничная музыка практически потеряла смысл, и Мелькор ужаснулся, поняв, что именно слышит пламенная Майэ.
***
«Духу не жить, плоти не спать,
Звёздную пыль глазам не видать.
Трубам отбой, руки горят,
Добрый и злой — их воины не спят.
Ищут тебя мысли мои,
В пальцах нет дня без капель воды.
Дай полюбить, чтобы забыть,
И целовать, чтобы понять.
И убежать, чтоб переждать,
И раздавить, чтоб пережить».
— Зато это было честно, Моргот! — расхохоталась Майэ. — Я недосягаема для тебя, не старайся.
«Весь огонь должен подчиняться мне, служить моим замыслам. Почему ты идёшь против своей природы, Ариэн?»
— Прекрасно, Моргот, прекрасно!
***
Это было настоящей катастрофой. Искажение извращало само себя, превращая красивую ложь в уродливое подобие правды, слишком утрированное, чтобы быть чистой глубокой истиной.
Поняв, что действовать нужно иначе, Мелькор погасил звучание Темы, и свет Сильмарилей заиграл свободнее, сея ещё больше паники среди алкарим, которые не видели ранее дивного сияния, а предки о нём не рассказали.
«Ариэн, — заговорил неслышно для тех, кому не полагалось знать содержание беседы, Айну, — прошу, не рви нить слов. Послушай, Ариэн, я знаю, ты не любишь меня, но у меня была договорённость с Кругом Валар, что я не претендую на Валинор, а они не мешают мне. Однако твоё появление в небе нарушает эту договорённость. Твой свет губителен для моих творений, которые множатся и хотят жить на более обширных территориях. Ауле не хочет договориться с Улмо и поднять для моих деток новые острова на севере. Это означает, что я обязан позволить своим созданиям продвигаться на юг! Сейчас твой свет не всегда губителен для них, но жаркое лето — кошмар для моих творений. Ариэн, прошу, сделай Белерианд более холодным! Заметь, я не требую, хотя твой жар и нарушает…»
Майэ расхохоталась. Да, конечно, она поступит по-своему и станет вредить Чёрному Врагу. Что ж, именно это и требовалось.
Ариэн устремила взгляд на сияние Сильмарилей и озарённого им бывшего Вала, который выглядел совершенно жалко на фоне прекрасных кристаллов. Смех Майэ зазвучал лживым сочувствием, лучи светоча Анар стали едва ощутимо горячее.
И Мелькору вернулась искажённая Тема, опалённая духом пламенной Айну, направленная стрелами падающих звёзд, сокрушительная в своей обличительности:
«Забытую Песню несёт ветерок,
Задумчиво в травах звеня,
Напомнив, как цвёл на земле уголок,
Счастливее день ото дня.
И не было места в душе с юных пор
Мечтам недоверья и лжи,
Влюблённого сердца всевидящий взор
Нам верой и правдой служил.
Эру! Как давно это было!
Помнит только мутной реки вода.
Время, когда Арду мы сотворили,
Больше не вернуть ни за что, никогда!
Всё дальше ведёт исковерканный путь
От места достойных побед,
И тот уголок невозможно вернуть,
Где честностью радость согрета.
В проклятые, видно, края
Увела гордыня тебя твоя.
Может, это совесть твоя поёт,
Плачет и зовёт, плачет и зовёт?
Но что-то же делать придется, хоть зло
Старается пуще добра,
Забытая Песня всё дарит тепло,
Как будто звучала вчера.
Может быть, и ты не забыл
Время единения Мысли с Силой,
Может быть, один взгляд назад
Вдруг откроет в будущее глаза».
Захлопнув чёрные облака, словно врата крепости, Мелькор собрал последние силы и вернулся в подземный зал.
Да, Ариэн права — никто не забыл изначальное единство, однако прошлое не вернуть, а слепую в своей гордыне Майэ ждёт очень обидное прозрение, когда она поймёт, как ловко была обманута.
Ариэн будет в ярости. Но осознание придёт слишком поздно. Даже жаль её немного.
Примечание к части
Песни:
«Огонь души» гр. «Acropolis»,
«Сердцу не жить» Ник Рок-н-Ролл и Трите Души
«Боже, как давно это было» гр. «Воскресение»
Теперь нас больше ничто не разлучит
Ты помнишь пруд у забора?
И помнишь ли игры в прятки?
Всё это минуло так скоро!
Так скоро и безвозвратно.
Вокруг было темно, холодно, туманно, однако на ровном пустыре вдруг выросли чёрные глыбы, из-за которых выскользнули тени. Ощущение опасности заставило побежать, но тело не послушалось, будто завязнув в чём-то топком.
Пусть эта ночь минует нескоро!
Пусть брату сквозь тьмы объятья
Приснится наш пруд у забора,
Приснится, что мы ещё братья —
Неразлучные братья.
В окружившей черноте вспыхнули алым быстро исчезающие полосы, похожие на молнии. Теней стало слишком много, и страх заставил осознать, что всё происходит не на самом деле.
Когда небеса рассветит,
Когда затянутся раны,
Мы вспомним, что мы больше не дети,
И это будет так странно…
Вспышка.
Сначала огонь был только во сне, а потом запах дыма ощутился и в реальности. Звучавшие скорбной песней стихи моментально забылись, осталась лишь тянущая тревога.
— Борон! Вставай! — голос жены вырвал из тяжёлого забытья, и пробуждение обрушилось головной болью, словно после хмеля, хотя внук вождя Беора Старого не пил вчера ничего пьянящего. — Вставай! Там мальчишки…
Не дослушав, что именно снова вытворила орава своих, чужих и приёмных детей, Борон вскочил и, натянув штаны и набросив первую попавшуюся рубаху, выбежал на задний двор, где полыхал внушительных размеров костёр.
— Это недостойно называть книгами! — кричал Белемир, всё ещё пытавшийся отбиться от напавшей толпы сверстников.
— Бей его! — командовал кто-то постарше, не вступая в драку.
Боромир выпрыгнул из окна, в одно мгновение оказался в самой свалке и попытался защитить кузена. Его появление немного охладило пыл, поэтому несколько ребят отступили, зато двое самых смелых продолжили бить кулаками сына Бельдир. Юноша упал, драчуны навалились на него, оттолкнув Боромира. Кто-то бросил камень, на песок брызнула кровь, раздался плач.
Борон и двое соседей выбежали из домов, ринулись разнимать сыновей, несколько взрослых принесли вёдра и залили пламя.
Хромая и ругаясь, во двор выбрался Баран, размахивая клюкой.
— Это всё он! — дружно показали пальцами на избитого Белемира мальчишки.
— Но я поступил правильно! — вытирая кровь и слёзы, поднялся с земли юноша.
— Я в твоём возрасте уже женился! — отец самого агрессивного драчуна оттащил сына со двора. — Как тебя угораздило ввязаться?!
— Да он сам начал!
— Но вы толпой напали! — Боромир загородил от сверстников и взрослых кузена.
— Я за правду готов всё вытерпеть! — продолжая плакать, закричал вслед обидчику Белемир.
— Это Беор Старый виноват! — прокряхтел Баран. — Дед сумасшедший! Я ему всё скажу!
— Всё уже успокоилось, пап, — Борон примирительно похлопал родителя по подрагивающему плечу. — Сейчас выясним, что произошло и разберёмся, кто прав, а кто нет. Иди отдохни.
— А ты не указывай мне, что делать, сопляк!
— Пап, успокойся.
Пока родители и старшие братья разводили по домам драчунов, а семья Беора осматривала избитого Белемира, никто не наблюдал за почти потушенным костром, поэтому осталось незамеченным, как юная девушка с кочергой осторожно подошла к пепелищу, вытащила из углей наименее пострадавшие книги и убежала с ними на берег реки.
***
Сидя в мягком кресле и кутаясь в шерстяные одеяла, Беор поднял мутные глаза от лежавшей на коленях книги, по страницам которой водил большим выпуклым стеклом.
— Расскажи, что случилось, мой мальчик.
Опустив голову, чтобы не так сильно было заметно опухшее синее лицо, Белемир устроился за столом напротив прадеда.
***
— Это всё произошло, потому что ваш Белемир — любимчик Старого! — ругалась пожилая женщина, сыну которой досталось от защищавшего кузена Боромира. — Ему всё позволяется, потому что он внучок любимчика-Белена! А теперь мой Борогор виноват будет!
Борон смотрел на дальнюю родственницу и не знал, что ей ответить. Да, уже было сказано — меры принимаются, юноша получил наставление от старших и впредь не станет самовольничать, однако этого явно было мало, а дать больше глава беорингов не желал.
День был солнечный и тёплый, неожиданно ясный для обычно дождливого сезона, ребята, не занятые работой по дому или добычей и заготовкой запасов, носились по дороге, вооружённые палками — снова затеяли игру в сражение эльфов с орками.
Чтобы понимать, где свои, где чужие, «эльфы» вставляли в волосы веточки или прикалывали к одежде листья, орки же оставались без знаков отличия. Борон помнил эту игру совсем простой: дети делились на две команды и гонялись друг за другом по очереди. Осалили — убит. Сначала «орки» преследовали «эльфов», потом — «эльфы» «орков», после этого команды менялись ролями, и «эльфы» становились «орками», а «орки» «эльфами». Всё легко и понятно. И честно.
Однако новые поколения не хотели принимать старые правила.
«Я за орка играть не стану!» — вечно протестовал Боромир, а его брат-погодка Белегор поддакивал.
«Тогда пусть эльфы сражаются против эльфов», — пошутил однажды охотник Гуилин, хитро косясь на своего приятеля, который отрицательно покачал головой, мол, не надо об этом.
Беоринги, конечно, не поняли, что имели в виду помощники и наставники, однако догадались — лучше придумать для детей способ распределения ролей, например, жребий или возможность получить право выбора, на чьей стороне сражаться, проявляя себя в предыдущих играх. Борон выбрал бы простой путь — бросил камушек помеченной стороной, вытянул короткую травинку, угадал, в какой руке ягодка — «эльф», не повезло — «орк», однако новые поколения вечно всё усложняли. Вот даже суть игры: теперь недостаточно просто догнать и осалить! Враги с некоторых пор и прячутся сами, и закапывают «клад», а «эльфам» надо не только всех переловить, но и найти сокровища. Не игра, а целая проблема! И главное, никому не хотелось заменить «эльфов» на «людей», «гномов» или загадочных «Энтов». Удивительно.
А потом всё усложнилось ещё больше.
«Девочки бегают медленнее, я их в свою команду брать не буду!» — заявил однажды сын Бельдир, и мир изменился навсегда. С тех пор, чтобы играть вместе с мальчишками, «эльфийкам» и «орчихам» приходилось доказывать, что они быстрые и ловкие наравне с ребятами.
«Это всё Белемир! Ненавижу его!» — то и дело слышались крики сквозь слёзы.
А потом у говоривших обидные слова пропадали важные для них вещи. Сын Бельдир умудрялся стащить даже то, что носили при себе, проверяя наличие каждый миг. Однако кражи совершались не ради наживы — юноша, насладившись отчаянными поисками и слезами обидчика, показывал пропажу и требовал извинений, обещая вернуть то, что взял, но только после искреннего раскаяния.
— Неужели непонятно, что из него вырастет?! — продолжала ругаться родственница, а Борон ждал удобного момента, чтобы привести последний аргумент в защиту воспитанника-племянника — Белемир единственный, кого во время учёбы во Дворце Знаний хвалит не только добрый мастер Гельмир.
Белемира эльфы считают самым умным беорингом! Как из такого мальчика может вырасти что-то плохое?
— А если бы он устроил пожар?!
Борон вздохнул. Собратья были правы, и глава в душе соглашался с каждым словом, но не отдавать же племянника на растерзание толпы!
— Я с ним обо всём поговорил, — сказал внук Беора, рассчитывая, что сородичи успокоятся. — А потом — и мой отец тоже. Клянусь вам, подобное никогда не повторится. Я лично прослежу.
***
— Но я ведь не сделал ничего неправильного! — случайно тронув опухший глаз и отдёрнув руку, почти выкрикнул Белемир. — В библиотеке Пойтара сжигали тексты, которые считали плохими! В день его рождения.
— День рождения? — Беор медленно хмыкнул, сморщенное лицо просияло. — Он не мог его знать.
— Почему? — удивился сын Бельдир. — У господина Пойтара не было семьи?
— Я не знаю, — старый вождь вздохнул, — но он был из тех, кто пришёл из леса по зову Нома. Мы были дикарями, у нас не велось летописи и счёта прожитых вёсен. Определить наш возраст было невозможно, и мы все считаем своим рождением двести семьдесят третий год Эпохи Анар — тогда мы встретили Нома. Но это именно год, не день.
— День рождения Пойтара, — пожал плечами Белемир, — зимой праздновали. Разводили костёр и…
— Зимой? — Беор задумался.
Воспоминания всплывали в голове с огромным трудом, однако старик смог восстановить в памяти знакомство с тем, кто впоследствии перебрался в Барад Эйтель в качестве борца с искажением. Похоже, своим рождением Пойтар считал тот самый день, когда он перестал быть Чшиком. Пожалуй, не стоит об этом рассказывать юному правнуку.
— Твоя беда в том, — подумав, неспешно заговорил Беор, — что ты считаешь себя вправе решать за других. Ты считаешь, что имеешь право брать чужое и распоряжаться этими вещами, решать, отдавать их хозяевам или нет, вернуть в целости или испортить.
— Но они сами виноваты!
— Подожди, Белен, подожди. — Снова некоторое время помолчав, вождь чуть подался вперёд: — Баран… Белендир… Белемир! Прости, вечно путаю. Скажи, кто научил тебя воровать?
— Да я не ворую!
— Белемир. Просто скажи, кто и зачем научил тебя брать чужое?
— Да никто меня не учил! — юноша обиделся, потёр опухшее веко. — Я просто умею и всё.
— А когда первый раз украл?
— Не помню.
«Как же сейчас не хватает рядом мудрого Финдарато!» — подумал Беор, понимая, что не знает, как быть.
Белемир для старого вождя был напоминанием о любимом сыне, единственным его потомком, да к тому же умным, любящим читать и даже пишущим что-то вроде стихов! И как же так вышло, что милый мальчик Белемир стал вырастать таким… таким… сложным!
— Давай договоримся, — старый вождь прислонился к спинке кресла, довольно улыбнулся, — ты будешь хранить память о том, как жил в Дортонионе… нет, в Барад Эйтель, однако их законы останутся там. Здесь законы свои. Здесь воровство карается, считается искажением. Не нравятся чужие книги? Не читай их. Пиши свои. И задание лично от меня: сделай нашу летопись. У нас хранится целая куча записей, их надо собрать и сделать, как у номов. А ещё просьба, тоже лично от меня: когда я умру, запиши, что мне было ровно сто лет. Нравится мне эта цифра. Красивая. Но главное — береги эльфийские книги. Если истрепятся — перепиши, но ни в коем случае ничего там не меняй!
Беор вдруг замолчал и тяжело вздохнул.
— Устал Старый, — сказал он, закрывая глаза и кладя руку на выпуклое стекло, лежащее поверх текста о любви однорукого героя и прекрасной девы, что спасла его из оков тьмы. — Иди, Белен. Бери записи и… сам знаешь.
Белемир встал, решив не напоминать, как его зовут. Какая разница в общем-то?
Выйдя из комнаты, надеясь, что никто не станет смеяться над избитым хулиганом или читать морали тому, кто сам может любому рассказать, как себя вести, сын Бельдир пошёл в дом, выделенный под хранилище записей.
«Надо навести порядок хотя бы там! И пусть никто не суётся с советами! Сам разберусь получше вас всех! Потом спасибо скажете!»
***
Сон накатил стремительно, словно тень от быстро плывущего облака. Беор вдруг увидел перед собой красивую зелёную поляну, а вдали — лес и озеро — то самое, из детства. На берегу был дядя Трах-Тах со своей неизменной палкой для странствий по чащам.
— Жуух!
Радостно поприветствовав племянника, Сын Грозы указал рукой в сторону большого цветущего куста, где плели венки дочь и обе супруги Беора, словно не замечая друг друга. Из леса вышел Белен, ведя под руку жену, и со счастливой улыбкой бросился к отцу, а чуть в стороне стоял Баранор с похожим на него юношей.
— Мы ждали тебя, — сказал старому вождю любимый сын. — Долго ждали! Наконец, ты с нами, папа! Теперь нас больше ничто не разлучит. Никогда.
Примечание к части
Колыбельная из мюзикла "Последнее испытание"
О несчастных, о зле, о лютой ненависти
Подземный дворец всё заметнее погружался в безмолвие. Пустынная красота сводов навевала безнадёжную тоску, и воображение, пробуя хоть как-то оживить застывшее время, пыталось рисовать пугающие картины превращающихся в чудовищ прекрасных скульптур, однако разум был сильнее фантазий, и любая иллюзия разбивалась о понимание — этого не может быть.
Амариэ отошла от ручья, поправила пышное платье, на создание которого потратила целую вечность и гору шелков. А сколько дивных камней ушло на создание украшений для ткани! Роскошь блистала и переливалась, притягивала наигранно восхищённые пустые взгляды тех, чьё существование стало таким же бессмысленным, как и у самой супруги Финдарато Инголдо. Чтобы справиться с лишающей рассудка безнадёжностью вечного пути в никуда, многие жители Валинора принялись создавать нечто грандиозное, но никому не нужное, вроде огромных скульптур, до неудобного пышных платьев, ковров из драгоценностей, исполинских люстр для трёх тысяч свечей и многого другого столь же потрясающе бесполезного.
Однако у большинства оставшихся в Валиноре был хоть какой-то смысл жизни: внуки, надежда на победу над Морготом и последующее возвращение любимых и сыновей, второе замужество, в конце концов. Мало ли, как сложится жизнь? Но что предстояло Амариэ?
Вечность превратилась в тюрьму.
— Снова тоскуешь? — королева Эарвен, не столь роскошно одетая, как её невестка, кивнула сопровождавшей дочери, чтобы оставила мать наедине с женой Финдарато. — Я готова помочь и поддержать, милая, ты лишь скажи, как.
— Но я не знаю, — опустила голову Амариэ, посмотрев на едва выглядывавшие из-под ажурного многослойного подола золотые туфельки. — Я пыталась вышивать, но ты сама запретила учение Мириэль Сериндэ, и мне пришлось вернуться к учению Валиэ Вайрэ, чтобы пойти другим путём искусства. Какое-то время это отвлекало, но потом…
Супруга владыки Арафинвэ посерьёзнела, в глазах, название цвета которых юным эльфам ни о чём не говорило — они никогда не видели морскую волну, отразилась затаённая угроза. Невестка поняла, что ходит по краю пропасти, однако испугалась промолчать или соврать больше, чем сказать правду. Лгать королеве ведь недопустимо! Кто Амариэ такая, чтоб позволять себе подобное?!
— Ткани и готовые платья не нужны в том количестве, в котором их могут создавать одинокие мастерицы, у кого более нет никаких занятий, — осторожно заговорила супруга Финдарато Инголдо, — то же и с украшениями, и… остальным. Нетленные вещи, над которыми не властно время, хранятся и скапливаются, у взрослых аманэльдар уже есть абсолютно всё, что им нужно, а детей почти не рождается, поэтому не строятся новые дворцы, не прорубаются пещеры, нет нужды…
— Я понимаю, — кивнула Эарвен, — однако и ты пойми: дела народа — забота короля, не твоя. Зачем ты интересуешься тем, что тебе не по статусу? Ты можешь шить для Валар и только для них. Более того, ты обязана это делать в первую очередь, а не размышлять о вещах, с которыми прекрасно справляется твой свёкор.
— Я… — золотоволосая эльфийка испуганно сжалась. — Я потеряла надежды. Призрачная эстэль больше не греет, требуя неизвестно сколь долгого ожидания, а амдир утратила в моих глазах основания. Может быть, мне нужно в Сады Вала Ирмо?
Эльфийская владычица задумалась. Ручей струился кристально-прозрачным потоком, оттого казался обманчиво неглубоким.
— Ты — жена сына короля, — заговорила Эарвен, — ты — пример для других женщин. Если уйдёшь в Лориэн, то обязана скоро вернуться оттуда счастливой, полной надежд и любви к Валар. Если не уверена, что так будет, лучше не уходи вовсе.
Глаза Амариэ, цвета, название которого многим молодым аманэльдар не сказало бы ничего, ведь они никогда не видели неба, наполнились слезами.
— Тебе придётся смириться с положением, которое тебе не нравится, — вдруг очень жёстко заговорила супруга короля Арафинвэ, — потому что ты — часть нашей семьи. Ты же понимаешь, что даже если мы примем общее решение считать ушедших в Средиземье мёртвыми, ты должна будешь хранить верность памяти мужа и подавать пример стойкости и надежды другим женщинам. Валар обещают нам возвращение из Бездны всех, кто там оказался, и мы верим. Ты не можешь предать Владык своим желанием иметь в постели ещё одного мужчину. Как ты встретишь Финдарато, когда он вернётся и увидит, что его место занято? Не веришь в его возвращение? Полагаешь, что будешь не нужна ему? Ты понимаешь, что мать всегда будет ждать своё дитя, и уничтожит того, кто посмеет не верить в лучшее? А я — не просто женщина. Я — королева.
Не в силах что-либо сказать, Амариэ лишь закивала, пытаясь улыбаться сквозь слёзы.
Вспомнились быстро стихнувшие разговоры о том, что в Валимаре все песни в последнее время слишком похожи, и менестрели начали ссориться, обвиняя друг друга в воровстве мелодий и стихов. Как же так вышло? Неужели дело в том, что на Таникветиль стало слишком много запретных тем?
Валар перестали творить сами и не позволяют это свободно делать другим? Но… это ведь катастрофа для бесконечно живущего народа! Так… нельзя?
Ужаснувшись на собственные мысли, несчастная часть семьи короля заставила себя проглотить слёзы. Да, кто-то смог обустроить свою жизнь в Валиноре после Исхода. А кто-то нет. Возможно, однажды всё будет хорошо, и надо просто дождаться.
А поплакать можно будет дома, заперев двери и спрятавшись под подушки. Леди Эарвен не должна ни о чём узнать! Она слишком жестока! И рядом с ней не спокойно — рядом с ней очень страшно.
***
«Путь долгий пройден мной,
Столетия за спиной.
Неужели всё напрасно,
И зашла в тупик дорога?
Не желал себе я власти!
Не желал себе я власти!
Одну лишь истину искал.
Истину искал…»
Арфинвэ почувствовал небывалый прилив сил. Музыка, всегда молчавшая в сердце, вдруг обрела форму, цвет, жар и прохладу, вкус и запах. Это Песня Творения? Это она?
Буквально мгновение назад чувствуя полнейшее отчаяние от осознания, что благополучие Амана рушится на глазах, и ситуация выглядит непоправимой, теперь король ощутил, как его собственный мир вырастает над руинами прекрасным светящимся горным хребтом — невысоким, с пологими склонами, без холода и палящего жара, цветущим и поющим птичьим многоголосьем.
Боясь надеяться, что приблизился к Айнур, смог хоть совсем отдалённо ощутить то, что чувствуют создатели Арды, когда их пение рождает новые миры, стоявший на коленях эльф рухнул на пол и уткнулся лбом в каменный пол крошечной комнаты для уединения.
Раньше Арафинвэ не чувствовал своей Темы, у него даже не было любимой песни, но теперь эльфийский король создавал строки и ноты сам, и это было потрясающее ощущение, дарящее непередаваемый восторг.
Эру слышит! Эру Илуватар не отвергает! Валар благоволят. Это… это счастье! Вот какое оно на самом деле! И как же жаль тех, кому не суждено его познать!
«Одним из королей
Став до скончания дней,
Не сумею маску эту
Снять с лица, очистить душу.
И, подобно птице, в клетке,
И, подобно птице, в клетке
Я буду заперт навсегда.
Заперт навсегда!
Молчит рассудка голос,
И всё слабее воля.
Как мне не оступиться?
Выбор совершив, во тьму не сделать шаг?
Передо мной лишь мёртвый камень.
Что я найду? Что я потеряю?
Мне нужен знак!»
Музыка звучала всё прекраснее, увереннее, кружила голову сильнее длительного голода и жажды.
Неужели наконец-то отчаянная мольба владыки, запутавшегося в переплетении судеб и чужих целей, услышана, понята и нашла ответ?
«Час выбирать пришёл.
Где меньшее из зол?
Занимать чужое место
Ради призрачного блага?
Жить во лжи, забыть о чести?
Жить во лжи, забыть о чести!
И отказаться от себя.
И отказаться от себя!
Молчит рассудка голос,
И всё слабее воля.
Как мне не оступиться?
Выбор совершив, во тьму не сделать шаг?
Передо мной лишь мёртвый камень.
Что я найду? Что я потеряю?
Мне нужен знак!»
— Я боюсь тьмы и наказания за то, что поддался её уговорам и обману, — заговорил сам с собой Арафинвэ, стараясь не обезуметь от счастья и не потерять способность мыслить рассудительно. — Мы все этого боимся. Все, кто остались верны Владыкам. Нас всех это объединяет. Но даже в наших сердцах то и дело просыпается мрак. Это искажение, посеянное Морготом! Это он заставляет Арду полниться тьмой и злом, и наши сердца тоже поражает скверна. Но мы должны и можем бороться! Мы сильны, и единственный, кого мы должны ненавидеть всем своим существом — Моргот! Это из-за него мы потеряли близких. Из-за него некоторые эльфы обезумели и начали обвинять Валар в том, в чём нет их вины! Наша злость должна быть направлена только на Моргота и более ни на кого!
Пусть свет земли коснётся,
И мрак рассеет Солнце!
Пусть все мои сомнения
Растают без следа, и я увижу знак!
Моргот — Чёрный Враг! Моргот. Он тьма и зло, он — средоточие всего дурного и неприемлемого. Если и ненавидеть, то только его! Только его одного! И пусть всем, кто ослаб от горя, придаст сил эта лютая ненависть.
Примечание к части
Песня из рок-оперы "Гиперборея. Симфония северного ветра" "Последний шанс"
Нечто большее, нежели вино
Пробка откупорилась легко, смешение запахов ударило в нос. Когда-то, буквально вчера, а для кого-то — целую жизнь назад, это пой… нет, подобие вина было преподнесено в дар…
Нет, то был не дар — то была плата за возможность поступить не по чести.
Финдарато, сидя в одиночестве у камина, смотрел то на огонь, то на берилл в кольце и невольно думал об оставленном в Валиноре доме. Конечно, абсолютного безмятежного счастья в Земле Валар быть не может, ведь столько разлучённых сердец тоскуют друг о друге, но, по крайней мере, там нет торжества смерти над жизнью.
Налив вино из простой стеклянной бутыли в красивый серебряный кубок, эльфийский король отхлебнул, думая, что уже никогда не скажет Беору правду о вкусе его напитка.
«Да, он хорош», — соврал однажды Инголдо, когда смертный робко поинтересовался, удачно ли настоял фрукты и ягоды.
Сколько ещё лжи слышали Фирьяр от Эльдар? Слышали ли они правду хотя бы иногда?
Возможно, да только сильно приукрашенную. Старшие не врали Младшим, однако никогда не бывали искренними до конца. Ответы на любые вопросы оказывались уклончивыми, рассказы — с замалчиванием, советы — неоднозначными.
Но почему?
Вино начало пьянить. Показавшийся поначалу слишком сладким, с чересчур явной горчинкой, теперь напиток был вполне приятным. Гостям, конечно, такое не нальёшь, но самому выпить — почему бы и нет?
Казалось бы, теперь можно просто вылить это пойло или выбросить вместе с кривой стекляшкой, зачем его пробовать? Всё равно никто больше не спросит о вкусе. Тот, кому лгали всю жизнь по мелочам и по-крупному, мёртв. И это нормально.
Финдарато посмотрел на кольцо. Честность. Её никогда не было в жизни Инголдо, потому что…
Много причин. Мать и отец всегда слишком волновались за детей и мнение Валар о них, поэтому брату и сестре нужно было оставаться идеальными, а не честными. Открывать душу Айнур Финдарато не был способен даже в детстве, потому что вечно стеснялся признаться в каких-то шалостях или неумении отказать тем, кто мог впутать в нечто неправильное с точки зрения взрослых. Артанис и вовсе никогда не желала знать, кто что думает или чувствует, а дальше… Страх, стыд, амбиции… целый клубок спутанных жизненных нитей сделал невозможным открытость и бескорыстность.
Король выпил до дна и налил ещё. Напиток казался всё более приятным на вкус, и всё отвратительнее становилось на сердце, поскольку лживая похвала, сказанная Беору, могла и должна была быть искренней.
Сейчас Финдарато ненавидел себя за ложь тому, кто доверял ему, однако понимал, что никогда не смог бы признаться другу-подданному, как и зачем поселился в Нарготронде, как строил город, кто жил там ранее и куда исчез, а также — за какие заслуги эльфийскому владыке гномы сделали Наугламир.
Вспомнились иллюзии о том, что Эльдар лучше, нежели Валар. В эту ложь до сих пор хотелось верить, и Финдарато подумал про враньё, необходимое детям, когда взрослые хвалят их за совершенно незначительные успехи.
— Мы возвели отношения с Фирьяр на фундаменте из лжи, — сказал опустевшему кубку Инголдо, наполняя его снова. — Мы жалели их, боялись обидеть, расстроить, лишить желания развиваться… Изменю ли я что-то теперь? Надо ли что-то менять?
Чувствуя, что не хочет больше писать книги для Младших, думать об их обучении, проблемах и жизни в целом, сын валинорского нолдорана надеялся — это лишь временная слабость из-за боли утраты друга, которая скоро пройдёт. Может, вернуться в Нарготронд? Говорят, там совсем встали дела, город закрылся от внешнего мира…
Кубок наполовину опустел, и совесть, которая вроде бы должна была задремать из-за хмеля, вдруг напомнила о себе.
— Нельзя уезжать, — вздохнул эльфийский владыка. — У Фирьяр впервые за всё время жизни с нами сменился вождь. Борон — добрый малый, но он не так умён, как Беор, им могут управлять, кто не следует. Нужно присмотреться к его сыновьям и племяннику. В общем, Солнце-Король Ном, у тебя ещё много работы. Ты можешь не писать смертным новые книги, но обязан позаботиться, чтобы они читали и берегли старые. Помни свои же слова: не станут опекать эльфы — этим займётся Моргот. На тебя же надеются Фирьяр! Они верят тебе, каким бы ты ни был мерзким мелочным лжецом.
Ай, не спеши ты нас хоронить, — чуть слышно запел сам себе Финдарато, — ведь у нас ещё здесь дела.
У нас дома детей мал мала,
Да и просто хотелось пожить.
Подумав, что эльфы поют песни смертных, а смертные — эльфийские, король налил ещё вина и с горечью заметил, как бутыль пустеет. Стоит ли оставить хоть немного просто на память? Или в этом нет смысла, ведь вклад смертного Беора в бесконечную жизнь Нома гораздо больше, нежели хмельной напиток?
— Ай, не спеши нас не любить… — отставив в сторону бутыль и засмотревшись на пламя камина, прошептал Финдарато, — ведь если нам сегодня с тобой не прожить, то кто же завтра полюбит тебя, Король-Солнце?
Примечание к части
Цитаты из песни группы «ЧайФ» «Не спеши»
Мечтаешь о шедеврах, а проектируешь кладбища
Дверь открылась очень тихо и осторожно: было ясно — гостья не уверена, что ей рады.
— Заходи, Мирвен, раз уж пришла, — мрачно отозвался Белемир, лишь на миг подняв глаза от записей.
— Я хотела сказать, — девушка замялась, — что соболезную утрате, что смерть вождя Беора — тяжёлая потеря для всех нас, что…
— Почему ты считаешь, что мне нужно сочувствие женщины?
— Потому что это принято, — глаза гостьи расширились, — это вежливо, правильно.
— Возможно, — сын Бельдир хмыкнул, — однажды я стану вождём своего собственного племени, и тогда я переделаю всё, что принято. То, что говорят нам эльфы, правильно для них, но не для нас. Нам, людям, нужны иные правила и законы. Я был ребёнком, когда меня забрали из библиотеки Пойтара, знал и помнил недостаточно, но мне дали с собой книги — копии записей самого Пойтара и трудов его учеников, и там очень много правильных вещей.
— Например?
Белемир внимательно посмотрел на девушку:
— Я не думаю, что должен об этом тебе рассказывать. Тебе достаточно того, что я уже говорил.
— Но я не как все, — на лице Мирвен засияла загадочная улыбка — наступил момент, которому предшествовала тщательная подготовка, — я разделяю твои взгляды.
Висевшая на плече сумка раскрылась, в руках девушки появились прожжённые измазанные сажей книги.
— Я спасла их из огня. Мне хотелось знать, почему ты решил уничтожить чьи-то труды. Эльфы учат нас, что так поступает Моргот — берёт, что хочет, без спроса, портит, ломает, уничтожает. Чёрный Враг не уважает чужой труд, не ценит помощь и прощение, он неблагодарный, жадный, вороватый, жестокий. Но это Моргот, а не ты.
— И что? — Белемир многозначительно посмотрел на дверь, Мирвен испугалась оказаться выгнанной.
— Я посмотрела эти книги. Внимательно, от обложки до обложки, чтобы не упустить ничего. Знаешь, бывает, что описываются отвратительные вещи, но потом в конце всё встаёт на свои места, и читатель понимает, что это было неправильно, так нельзя.
— И?
— Ты был прав, Белемир. Это ужасные книги. Давай сожжём их вместе.
Сын Бельдир удивлённо посмотрел на гостью. Она настолько сильно хочет мужчину, что готова притворяться заинтересованной? Если ей всё равно, с кем делить постель, зачем так усложнять? Вокруг полно желающих!
Однако мысль о том, что Мирвен может быть «не такой, как все», заставила заинтересоваться.
— Пойдём в лес, — сказал Белемир. — Если не боишься. Сожжём эту мерзость там, где никто нам не помешает.
«А заодно проверю, насколько ты смелая, особенная женщина».
***
— У тебя нет права командовать здесь, щенок! — хрипло орал на сына Баран, трясясь и размахивая клюкой. — Я сказал — я решаю! Я старший! Я требую совета у эльфов! Я пойду, и меня будут слушать! Почему они не строят нам дворцы?! Почему мы дохнем ради них?! Мы не для них живём! Они нам должны! А они только требуют! Они нас сюда притащили! Навязали свою власть над нами! Гады! Пусть делают нас вечно молодыми, как сами! Они могут, только врут, что не могут! Выродки!
Старик кричал всё громче, в глазах светилась радость — весь дом проснулся, вон и дети заплакали, и все теперь слушают главу семьи, хотят они того или нет.
Борон вышел к отцу, надеясь успокоить, однако было ясно — не выйдет. В прошлый раз утихомирить разбушевавшегося Барана не удалось ни его дочери, ни жене, ни невестке, ни другим родственникам, и пришлось дожидаться, когда силы старика иссякнут, чтобы потом собрать осколки посуды, повесить на место шторы и починить дверь в комнате, однако сейчас сын Беора не стал ограничиваться криками и буйством по мелочи, схватился за свою клюку и принялся размахивать, целясь в старшего наследника.
— Веди меня к эльфам! Я им устрою! Заставлю нас уважать!
— Нам всем за тебя стыдно! — не выдержал Борон, слыша плач младенцев и усиливающуюся ругань женщин. — Нечего тебе среди эльфов делать! Не позорься!
— Как ты говоришь с отцом?! — заорал Баран, замахнулся клюкой, но сын выхватил её из давно уже недостаточно сильных рук родителя и убрал за спину.
— Иди к себе, успокойся.
— Да чтоб тебя! — начал рыдать старик, удалился в комнату, и Борон уже понадеялся, что конфликт себя снова ненадолго исчерпал, но вдруг старик вернулся с кочергой.
— Отец, успокойся! — приготовился отбирать новое оружие вождь беорингов, на крики прибежали сыновья: Боромир и Белегор.
— Ты всех перебудил, дед! — начал говорить старший из детей Борона.
— Ах ты, гадёныш! Взрослых не уважает! — истошно завопил Баран, замахнулся кочергой на своего наследника, но в последний момент изменил направление удара, чтобы проучить дерзкого Боромира.
Сообразив, что сейчас получит с размаха железякой, юноша увернулся, старик неловко оступился, и кочерга с силой ударила загнутым концом в голову замешкавшегося Белегора.
Мальчик упал, как подкошенный, на полу начала растекаться кровь.
Увидев, что случилось, Баран ахнул, разжал руку, уронив железку, схватился за сердце и бессильно сполз по стене.
— Лекаря! Быстро! — Борон бросился к неподвижно лежащему сыну, потом к отцу. — Боромир! Быстрее!
Юноша ринулся бежать за помощью, не обращая внимания на испуганных родственниц, ничего никому не говоря. Страх лишил способности формулировать мысли, и Боромир понимал — он не сможет объяснить, что произошло. Главное — позвать, сказать: «Нужен лекарь!» Они же сами поймут, да?
Только бы всё обошлось!
***
В лесу было холодно, несмотря на солнечный день. Недавняя вырубка, засаженная молодыми сосенками, быстро сменилась высокими деревьями, среди которых то и дело попадался сухостой.
Белемир незаметно посматривал на Мирвен. Девушка была миловидной, слегка худощавой, однако нездоровой не выглядела. Коса цвета дубовой коры спускалась ниже талии, тёплая накидка из коровьей шкуры была аккуратно сшита — если Мирвен делала её сама, значит, хорошая мастерица. Большие тёмно-карие глаза в коротких густых ресницах смотрели заинтересовано и с опаской — девушка побаивалась идти далеко в лес, но, разумеется, не признавалась в этом.
«Если она только притворяется особенной, — думал юноша, — попросится назад».
Спустившись на берег небольшой речушки, где снова начиналась вырубка, и росли пожелтевшие с приходом осени кусты, Белемир и Мирвен сложили недостойные называться книгами записи на песке и подожгли.
— Я не понимаю, — смотря на разгорающийся огонь, заговорила девушка, — зачем нужно рисовать и писать то, как толпа сношает друг друга? Это ведь плохо!
— Искажение, — пожал плечами юноша, — в библиотеке Пойтара много трудов написано об этом страшном явлении и о методах борьбы с засевшей в душах людей тьмой.
— Расскажи мне, пожалуйста! — Мирвен сложила ладони перед грудью.
— Тебе это действительно интересно? — Белемир замялся, опустил глаза. — Понимаешь, Пойтар писал, что женщинам не нужны знания. Женщине не нужно ничего, кроме мужа, который даст ей тёплый дом и еду. Ведь что женщина? Родит и умрёт. Или будет бесконечно рожать. Ей некогда получать и передавать знания.
— И имя не нужно? — серьёзно спросила девушка.
— Жена у мужа должна быть одна, — постеснялся прямо сказать правду Белемир, — мать у детей тоже одна. Если мужчина способен иметь семью, он строит для неё отдельный дом, и всегда понятно, к какой женщине он обращается.
— И это правильно, — уверенно поддакнула Мирвен. — Я полностью согласна с такими правилами.
— Наш народ не поймёт и не примет этих правил, — сын Бельдир посмотрел на догорающие страницы и обложки, — даже в Барад Эйтель, крепости, пережившей страшную повальную хворь, от которой умерли сотни, мало кто согласен с текстами Пойтара.
— А я согласна.
Белемир посмотрел в красивые тёмные глаза. Умные, горящие интересом. Захотелось…
Испугавшись мыслей и желаний, юноша зажался, отступил назад и чуть не промочил ноги в ледяной осенней речке.
— Женщина, — процедил сквозь зубы юноша, — только и думает, как оказаться в постели мужчины!
— Но если это нельзя исправить, — карие глаза просияли нежностью, — надо просто принять.
— Женщина…
— Человеческая женщина. На эльфийском — Аданэль. Если ты будешь меня так называть, никто и не подумает, что у меня нет имени. Это будет нашей тайной, пока ты не научишь мудрости Пойтара весь народ.
«Аданэль, — повторил про себя Белемир, понимая, что не может сдерживать недозволенные желания, — Аданэль».
Огонь догорел.
— Пойдём домой, — сказала Мирвен, с тревогой взглянув на темнеющее небо. — Скажем, что начнём готовиться к свадьбе. Ведь да? Ты же водил меня в лес, что обо мне теперь подумают в народе?
— Конечно, разумеется…
Пытаясь побороть желания плоти, юноша заставлял себя думать хоть о чём-нибудь, кроме недозволенного: например, что семья у… Аданэль хорошая, у эльфов грамоте учится, книги читает, ни в чём дурном не замечена…
На самом деле, это было уже неважно, просто всё равно придётся что-то сказать дяде-опекуну, чтобы тот помог со строительством дома.
Выбираться с берега речки по крутому песчаному склону мешали натянувшиеся между ног штаны и все мысли сводились к одному. Вот же проклятоеискажение! А ведь ещё так далеко идти до дома! Больно укусив губу, юноша немного встряхнулся и смог начать размышлять, как ещё зарабатывать для семьи, кроме изготовления книжных переплётов и продажи рукописей. Может, пойти помощником к учителям-эльфам во Дворец Мудрости и Знаний?
Может быть, не откажут… В конце концов, человеку проще понять людей и найти к ним подход, чтобы научить чтению или письму. И можно будет многим рассказать о мудрости библиотекаря Пойтара. Это ведь полезно! Будет делаться доброе дело.
Но сначала — жениться! Эта мысль грела особенно приятно, и Белемир мечтательно улыбался.
Только оказалось, что счастье снова уступило дорогу беде.
***
Два золотоволосых эльфа: архитектор и менестрель медленно шли по дороге вдоль потемневшей осенней реки. Холод влажного ветра то и дело заставлял кутаться в плащи и шарфы, вдалеке шумели сосны, над водой всё ещё слышались редкие крики чаек.
— Странная нам выпала миссия, — заговорил после долгого молчания Гельмир, посмотрев на незанятое лесом поле.
— Странно, что не выпала намного раньше, — деланно равнодушно пожал плечами Ненарион, — ведь Фирьяр умирают постоянно. Рождается их всё больше, и каждый новый атан однажды станет трупом. Соответственно, на всех не хватит места ни на заднем дворе, ни в саду. Нужно строить новые дома, забирать землю под посевы, и везде в итоге натыкаешься на кости предков. Это ведь неправильно. Поэтому и решили, что тем смертным, которые хотят иметь возможность общаться с умершими родственниками, сидя около могил, необходимо выделить особую территорию, где они в любой момент смогут встретиться с любимым человеком и поговорить или помолчать. Что тебя смущает?
— Мне трудно объяснить, — архитектор посмотрел на пустырь, ветер сорвал с головы капюшон, растрепал волосы, — но ты меня поймёшь. Я хочу создать нечто великое, понимаешь? Но каждый раз мне кажется, что всё не то.
— Хочешь создать шедевр, а тебе поручают обустроить кладбище? — менестрель ехидно улыбнулся.
— Да не в этом дело! — сын Гуилина сжал кулаки. — Я помню, как меня впечатлили хитлумские дворцы. Они были прекрасны! Я не видел Амана, не знаю, как строили там, но Хитлум меня потряс! Однако потом оказалось, что многие не хотят видеть королевские дворцы синими, а другим претит красный. Нейтральный зелёный неуместен и первым, и вторым, белый напоминает снег в Хэлкараксэ, чёрный — цвет Моргота, серебряный и золотой навевают грусть и скорбь по Древам Валар…
— Ужасно, понимаю, — кивнул Ненарион.
— Нельзя сделать то, что понравится всем! Когда мы с Орландиром строили Минас Тирит, наш проект постоянно корректировался из-за необходимости делать не столько красиво, сколько безопасно и надёжно, ведь это город на острове, и приходилось учитывать великое множество факторов — от погоды до вероятной осады. В итоге Минас Тирит перестал нравиться мне самому.
Архитектор выдохнул.
— Вместе с наугрим я строил Нарготронд, и узнал много нового для себя, однако моя фантазия постоянно разбивалась о невыполнимость идей, потому что: «Мы ж под землёй, кхулум, глаза открой! Счас эту колонну поставишь, а тебе на бошку вон тот свод свалится!» Про особенности освещения вообще лучше не вспоминать, — Гельмир отмахнулся. — Забавно было строить для дикарей в лесу, но там о красоте вообще речь не шла.
— Зато им нравилось всё, что ты делал, — рассмеялся менестрель, отворачиваясь от ветра.
— А вот и нет! Большинство готовы были меня сжечь вместе с моими чертежами!
Эльфы замолчали, посмотрела на пожелтевшее пожухлое поле. Вдалеке закаркали серокрылы, небо заволокли тяжёлые тучи.
— Знаешь, — Гельмир вздохнул, — мне несложно спроектировать беседки, навесы, заслоны от ветра, вроде тех, что в осадном лагере, придумать, как должны выглядеть памятники, плиты, камни и сундуки для тел, но я понимаю, что опять всё будет не так. Надоело, правда.
Ненарион пожал плечами.
— Не о том ты думаешь, друг, — сказал музыкант после длинной паузы, заполненной карканьем серокрылов, — всё о себе, да о себе, о своих чувствах, планах, амбициях… А ты подумай, что под построенную тобой крышу будут приходить те, у кого больше нет ни планов, ни амбиций, а из чувств осталось только горе. И твои творения должны скорбеть вместе со смертными, однако давать надежду и утешение, потому что иначе жизнь для Фирьяр потеряет смысл. Мне необходимо написать музыку, которая станет звучать на похоронах, если не будет иной воли покойного, и моя мелодия обязана петь в унисон с твоим камнем. Но сейчас я чувствую твоё настроение, и создавать с ним одну тему категорически не согласен.
Гельмир опустил глаза, поджал губы. Да, неправ, рассуждения неуместны, но это ведь очень важно и должно быть высказано!
— Истекает время находок,
Наступает время потерь, — обернувшись к потемневшей холодной реке, тихо запел Ненарион, видимо, рассчитывая настроить струны души друга на нужный лад, — рассыхаются вёсла у лодок,
Не лететь им по чистой воде.
Не лететь им к сердечным тайнам,
Не везти золотой песок,
Загоняет в угол отчаянно
Жизни острый жадный клинок.
Наступает время потерь.
Песни весёлые, где вы теперь?
Ночи спокойные, где вы теперь?
Дождь и вьюга стучатся в дверь.
Как торопится время потерь!
Я ещё не нашёл
Всё, что должен найти!
Помоги!
Сквозь серые тучи пробились блёкло-золотые лучи солнца, вода в реке тускло заблестела.
— Час пришёл отдавать, что взято
Навсегда — оказалось, в долг.
Ветер мой, на дорогах распятый,
Воет, словно подстреленный волк.
Мне навстречу — нашедший счастье,
Мне навстречу — смех и любовь,
Низко кланяюсь им не напрасно,
В жизни много углов и клинков.
Задумавшись, менестрель посмотрел на поникшего друга:
— Пойми, судьбы Фирьяр тяжелы и для них самих, и для нас. В чём-то схожи, в чём-то различны, но и без того слишком мало живущие народы будут брошены, забыты,
И непоняты, и убиты,
Будут преданы, но отныне,
Как и все мы, неповторимы.
Вернётся время находок,
И умолкнет время потерь.
Уплывут к солнцу тысячи лодок,
Верных счастью, любви и мечте.
— Я знал, что всё закончится хорошо, — улыбнулся Гельмир, достав из заплечной сумки набросок беседки, — когда ты пел смертным о бессмертной любви, мне казалось, что более неуместной шутки придумать нельзя, однако Фирьяр остались довольны. В этот раз, похоже, будет нечто подобное.
— Дорога на свет есть всегда, — задумчиво произнёс менестрель. — А любовь способна победить там, где бессильно оружие.
— И целители, — сам не зная зачем, добавил архитектор, смотря на кружащую над полем тёмно-серую стаю, а видя прекрасные скорбные постройки из мрамора, звучащие музыкой надежды:
«Вернётся время находок,
И умолкнет время потерь.
Уплывут к солнцу тысячи лодок,
Верных счастью, любви и мечте».
Примечание к части
Песня гр. «Catharsis» «Время потерь»
Священный образ матери и жены
Несмотря на всё выпитое за прошедший день, сон был чутким и запоминающимся — снова вернулся тот же самый кошмар, что однажды пришёл наяву: тьма, разбросанные камни, два изуродованных раздетых трупа и несколько непонятно чьих отрубленных частей тел, а из-под земли сочится смрадный дым, воняющий жжёной плотью.
И тишина. Только собственный крик. Сначала осмысленный, а потом… Потом просто вопль, не имеющий ни причин, ни эмоций. Крик ради крика, и всё.
Ясность в сознании появлялась нечасто и почти всегда лишь для того, чтобы быть снова залитой выпивкой или задымлённой толчёными семенами.
Или чтобы засунуть между ног что-нибудь длинное и не слишком острое — не рожать ведь от орков!
После последнего прерывания беременности сношаться стало больно всегда. Вспомнить, когда и как оказалась в каком-то вечно шумном доме, где постоянно ставят на колени и долбят, не получалось. Да и какая разница? Главное, кормят, тепло, есть где спать. Ну долбят и долбят. А боль хорошо заливается чем покрепче. Если б не кошмары по ночам…
— Чо валяешься?! Пошла работать, дырка раздолбанная!
Это хозяин, надо идти. Будет очень больно, но зато покормят.
А почему этот мужик так странно смотрит? Я что-то не то сделала? Ой, только бы не наказали! Только бы не били!
***
Зеленоглазка переглянулась с Митриэль, показательно демонстрировавшей насмешку.
Совсем недавно отправившиеся в Дор-Даэделот разведчики вернулись с пугающими вестями и женщиной, изменившейся до неузнаваемости.
— Огонь! — плакала, съёжившись и качаясь на стуле, несчастная. — Все мертвы!
— Я купил её у орков, — сказал знахаркам светловолосый воин из Дор-Ломина. — Долго торговаться пришлось. Мы с братом не получили никаких вестей от Магора, Хатол тоже ничего не знал. Ну Малах нас и отправил разбираться. Мы к Морготу пришли, а там наших ни следа! Нигде! И убежища ихнего нет, всё камнями завалено — следы, видать, заметали, уходя. Ну мы порыскали ещё — без толку. И тут попалась нам таверна одна, где людей не было, одно орочьё. Сунулись — а там она! — боец указал на безумную женщину, которую Зеленоглазка тщетно пыталась успокоить. — Я её помню, видел пару раз. Имя забыл, но в лицо узнал. Думаю — спасать надо. Но как? Ну я давай торговаться, типа то, сё. Ну и купил. Надеялся заодно про наших узнать чево, но какой там! Совсем довели орки поганые бедняжку до умопомрачения. К гадости какой-то приучили, ей по дороге так плохо было, мы думали, всё, помрёт. Но вроде ничего, очухалась постепенно.
— Это называется «очухалась»? — насмешка Митриэль стала совсем злой.
— Ты её раньше не видела просто! — светловолосый воин покачал головой. — В общем, некогда мне тут возиться, сами разберётесь. Пойду за заданием к Астальдо и обратно отправимся к Морготу. Может, ещё кого отыщем.
Дверь хлопнула чересчур резко, безумная завопила.
— Отыщат они. И опять к нам притащат, — скривилась под вуалью валинорская знахарка, проводив взглядом ушедшего разведчика. — И мы должны это чудесным образом спасать.
Зеленоглазка сделала вид, что не слышала. Узнав в безумной женщине юную девушку, несколько лет назад приехавшую с отрядом Воинов Света, собранным менестрелями короля Нолофинвэ, колдунья подумала: хорошо, что целительница, заботившаяся об этой вдохновлённой будущей воительнице не дожила до сегодняшнего дня.
***
— Образ женщины, матери священен! — говорил эльф, медленно расхаживая по сцене роскошного по меркам человеческого поселения театра. — Женщина вынашивает дитя, вскармливает его, делится своей мудростью, отдаёт часть души. Мать, жена, сестра, дочь — те, о ком в первую очередь думают воины, идя на смертный бой, это те, ради кого жертвуют жизнями, это — будущее народа!
Собравшаяся толпа, по большей части чистая, причёсанная и хорошо одетая, согласно аплодировала.
Один и тот же спектакль ставился в Дор-Ломине уже не первое десятилетие, но смертные раз за разом охотно приходили на представление, замечая и запоминая чуть больше, чем во время предыдущего посещения. Артисты видели постоянную публику, на глазах взрослеющую, стареющую и сменяющуюся новыми лицами, замечали тех, кто приходил лишь однажды, просто за компанию с кем-то или приводил на свидание будущих жён, а годы спустя появлялись уже с детьми.
Менялась публика, менялась обстановка в Белерианде, и немного преображался сам спектакль — в нём теперь не было королевы, певшей о союзе с Истинным Королём, была только мать, что желает мира и счастья:
— О, как хотела бы я быть
Хоть чуточку сильней!
Войну остановить,
Спасти своих детей!
Остальной сюжет оставался прежним, и бессильный трус Маэдрос отдавал корону великому правителю, побеждающему Моргота:
— Меченый злом!
Мёртвым огнём
Лоб твой горит — ты не скроешь клейма!
Меченый злом,
В сердце пустом
Спрятался страх — тени сводят с ума.
Тучи крестом,
Ветер, как стон,
Сила моя не растрачена мной!
Шёпот, как гром,
Меченый злом,
Слышишь меня? Я иду за тобой!
— Время рыдать! — кричали Феаноринги.
— Время карать! — заявлял Истинный Король, и враг падал сражённый.
К матери возвращались живыми все её дети, зрители расходились счастливыми, а менестрели отправлялись отдыхать, чтобы через некоторое время снова сыграть тот же спектакль.
Большим достижением эльфы считали то, что удалось обучить две дюжины смертных, и те начали ставить точно такой же спектакль на южных окраинах Дор-Ломина. Теперь хитлумским менестрелям требовалось лишь иногда следить за тем, чтобы артисты не изменяли сюжет, а если и корректировали, то в допустимую сторону — например, слегка упрощая партии сына Феанаро и Моргота.
То, что Хитлум выделял всё меньше золота и серебра на обеспечение своих певцов, пока было практически не заметно.
***
— Проснись, любовь моя! — в ласковом голосе супруги слышалась фальшь и раздражение — жене было неприятно, что муж снова выпил лишнего и теперь спит, никого не замечая, хотя полдень давно миновал. — Проснись!
Хатол приоткрыл глаза. Стены и потолок кружились, гадкое ощущение во рту заставило выругаться.
— Не о таком супружестве ты мечтала, да? — насмешливо, еле ворочая языком, проговорил он, даже не пытаясь встать.
Вместо ответа на лице женщины расцвела наигранно печальная улыбка, полная сожаления.
Первое время после свадьбы Хатол был опьянён красотой юной жены, наслаждался возможностью проводить всё свободное время в постели, но потом родился сын Хадор, и жизнь снова начала казаться пустой и унылой, особенно в те моменты, когда соратники Магора говорили, будто именно наследнику Хатола уготовано особое героическое будущее.
Слова, слова! Одна лесть, ведь все прекрасно знают, что горе-разведчик уже никогда ничего не добьётся!
— Я беспокоюсь за тебя, — супруга подала стакан воды. — Зачем ты вредишь себе? У тебя ведь семья.
— Правитель Малах Арадан мёртв, — отпив и поморщившись, хмыкнул Хатол, — я его оплакиваю. Имею полное право скорбеть о любимом родственнике. И не говори, что уже почти год прошёл. Помню. Но я всё ещё скорблю.
Слова звучали слишком неискренне, чтобы в них можно было поверить даже тем, кто не знал, насколько пренебрежительно относился сын Магора к своему властному деду.
— Приехали разведчики, — снова попыталась достучаться до мужа супруга, — вести дурные. Ты даже не поговоришь с ними?
Хатол приподнялся.
— Дурные вести? А какие ещё вести ждать из земли Моргота? Радостные?
— Милый, — попыталась быть доброй, несмотря ни на что, жена, — прошу тебя, пойди во дворец Армаха, поговори с воинами.
— Надеешься, что они меня вразумят, раз сама не можешь? — процедил сын Магора, однако даже затуманенный хмелем разум позволил понять — не стоит так себя вести с матерью своего наследника. Единственного.
Не без труда встав с постели и кое-как одевшись, так и не ставший ни прославленным, ни простым воином потомок Мараха вышел на улицу, где вовсю расцветала весна.
***
Вместе с тремя кузенами бегая во дворе, Хадор, даже будучи младшим по годам, постоянно командовал братьями, распределяя роли в играх и решая споры. Самый высокий из мальчишек, несмотря на возраст, сын Хатола размахивал внушительным деревянным мечом и говорил одновременно на своём и эльфийском языке, смешивая два наречия в одно.
В очередной раз начав сражение двое на двое, назвавшись эльфами и орками, не зная, как предки играли в Солнечных людей и людей Фангли, мальчишки увлеклись битвой, но вдруг Хадор заметил своего отца, вышедшего из дома и куда-то направившегося.
— Мои воины! — тут же забыв, что половина из них «орки», сын Хатола остановил сражение. — Нам нужно проследить за владыкой наших земель! Он не покидал дворца тридцать лет! Мы должны знать, куда он направился! Тс-с-с!
Мальчишки сразу же пригнулись, словно это помогло стать невидимыми, и осторожно, прячась за заборами и стенами домов, последовали за «владыкой своих земель».
***
На улицах было людно. Кто-то спорил, кто-то целовался, кто-то вполголоса сплетничал, торговался, ругал детей, а молодой парень с гуслями пел всем известную эльфийскую песню, бросая кокетливые взгляды на девушек:
— У меня есть дом, только нет ключей,
У меня есть солнце, но оно среди туч,
Есть голова, только нет плечей,
Но я вижу, как тучи режет солнечный луч.
У меня есть слово, но в нем нет букв,
У меня есть лес, но нет топоров,
У меня есть время, но нет сил ждать,
И есть ещё ночь, но в ней нет снов.
У меня река, только нет моста,
У меня есть рана, но нет бинта,
У меня есть братья, но нет родных,
И есть рука, но она пуста.
И есть ещё белые-белые дни,
Белые горы и белый лёд.
Но всё, что мне нужно —
Это несколько слов
И место для шага вперёд.
Девушкам нравился грустный мотив и печальный голос исполнителя, а мужчины не видели в таком несчастном «эльфе» соперника, поэтому снисходительно хлопали в ладоши.
Хатол повернул в сторону площади, и вдруг перед ним словно из ниоткуда появилась тёмная фигура с небольшой арфой. Рассмотреть музыканта почему-то не получалось, словно его лицо скрывал мерцающий туман.
— Мне подойдёт любое вознаграждение за музыку, — сказал призрак, — еда, мирианы, вещи. Я просто бродяга и рад любому куску хлеба.
Голос явно принадлежал эльфу и, похоже, одному из… тех, светлых из-за моря.
Хатол вздохнул. Может, дать ему хлебнуть вина и пусть идёт своей дорогой? Не замечая слежки за собой, сын Магора полез в сумку за флягой, и тут незнакомец запел.
Мир в одночасье рухнул, и руины зацвели серебряными лилиями.
— Одни, столько лет,
Мы возводим замки не нам, — запел чужак, — рождённые по воле Рока жить.
Валар веры нет.
Снова каждый выберет сам
Свой шаг, свой путь, свою судьбу и нить.
Смотри: новый день.
Тот же был сюжет, ну и пусть.
Он лишь мгновенье бесконечных сцен.
Смотри: свет и тень прошлых дней,
А их не вернуть.
Они — частицы вечных перемен.
Мечтать смысла нет — это путь к волшебным мирам,
В страну надежд изломанной души.
Проснись! Столько лет
Мы возводим замки не нам,
Рожденные по воле Рока жить.
Не плачь, не жалей, не зови!
Слабому — плеть, вольному — воля.
Имя своё к Солнцу неси в тёплых ладонях.
У ветра дорогу спроси,
Сомнения — прочь и прочь — тревога!
Всё, как есть, прими и не вини ни в чём волю Рока!
Хатолу показалось, что всё вокруг стало каким-то иным. Когда-то давно мир выглядел похоже. Не так, да, но подобно. Судьба была в собственных руках, в сердце жили надежды и стремления…
Достав из сумки флягу, сын Магора отдал её певцу и пошёл прочь, но что-то заставило обернуться. Посмотрев назад, бывший разведчик не увидел странного незнакомца, словно тот растаял в воздухе. Сын и племянники, оказывается, шедшие следом, с весёлыми криками разбежались в стороны, а Хатол вдруг понял, что вся его недолгая жизнь идёт совершенно неправильно, что бесценные годы молодости тратятся впустую, тогда как ставленник жадного глупца Малаха правит народом, который ему не принадлежит! И делает это худшим из возможных способов!
Примечание к части
Песни:
«Долгие годы» из мюзикла «Роза вампира»
«Меченый злом» гр. «Ария»
«Белые дни» гр. «Кино»
«Рождённые жить» гр. «Маврин»
Мы те, кто против вас
Дворец Малаха Арадана, перешедший в пользование Армаха, выглядел слишком неказисто даже по сравнению со строгими башнями Крепости Исток, а вычурные украшения фасада, не сочетающиеся друг с другом и конструкцией в целом, создавали ещё более удручающее впечатление. Деревянное, с каменным основанием строение с непонятного назначения наростами-балконами и навесами, круглыми и коническими крышами казалось неудачной пародией, насмешкой над эльфийским искусством архитектуры.
Хатол поразился тому, как ранее этого не замечал.
«Проснись! Столько лет
Мы возводим замки не нам,
Рожденные по воле Рока жить».
Прозвучавший в голове голос заставил ещё раз взглянуть на стены и купола. Синие. Ярко-синие, не как небо или вода. Нет! Как одежды эльфов короля Голфина! Тех самых, что приносили сундуки с дарами правителю Малаху, а теперь воздают почести его преемнику. И именно этот цвет носят многие жители Дор-Ломина, считая его самым лучшим.
Но… Но ведь в Барад Эйтель, крепости-защитнике, совсем иные флаги! И в осадном лагере нет синего цвета! Значит ли это?..
Около ведущей к синим дверям лестницы перед Хатолом сомкнулась толпа — те самые приближённые Малаха и Армаха, что вечно нахваливали доблесть рода Мараха и наливали полные кубки вина, подавая их по очереди бывшему разведчику. Сами они, разумеется, тоже пили, но в гораздо меньшем количестве, чем неугодный наследник трона, чью бдительность требовалось усыпить дешёвым пойлом под видом королевского напитка.
Сейчас ситуация готова была повториться, и Хатол, осознав это, грубо оттолкнул всех, кто встал на пути, игнорируя заискивающие вопросы: «Что случилось?»
— Всё прекрасно! — зло выкрикнул сын Магора, распахивая синие двери и проходя по коридору в зал, где, как говорили, Армах должен был беседовать с прибывшими из Дор-Даэделот воинами.
Охранники попытались задержать слишком трезвого и явно агрессивного гостя, однако новый вождь, услышав шум, сам вышел к Хатолу, пригласил его пройти на совет и присаживаться, где тот пожелает.
«А я бы мог сесть на его трон, — подумал бывший разведчик, — потому что это мой трон!»
Однако что-то помешало поступить столь опрометчиво, и сын Магора занял свободный стул рядом со знакомым бойцом.
— Мы говорили о пополнении рядов разведки, — улыбаясь, произнёс Армах, не слишком уверенно занимая отданное почившим дедом вычурное кресло, — к сожалению, это необходимо.
— Необходимо, — согласился соратник Магора, — но, вождь, мы давно говорили, что хватит слать на север всех подряд! Голфину всё равно, кого там заживо закопают или прирежут в спину, ведь мы ему чужаками были, чужаками и останемся. Но тебе, вождь, плевать быть не должно! Ты можешь счас позвать свою охрану, чтоб меня выкинули из зала, а потом лишили мою семью последних крох, но я молчать не стану! Все видят — ты продолжил дело деда: шлёшь на север не воинов, что хотят и готовы Морготу рожу поправить да поджопник отвесить, а тех, кто тебе лично неудобен. А ещё сброд разный собираешь, да юнцов зелёных, которым ваще не место в разведке!
— Нельзя заставлять всё население работать на чужую войну, — заговорил кузен Хатола, высланный из Дор-Даэделот из-за болезни, — почему невоенные ремёсла оказались под запретом? Это разоряет множество семей! Если Голфину Дор-Ломин нужен только как военный лагерь, прикажи снять кордон с границ, и пусть мирные уедут. Хватит смотреть в рот хитлумскому королю! Это давно нам вредит.
— Вы не уважаете владыку Нолофинвэ, — развёл руками Армах, не дав продолжить речь, — а потом удивляетесь, что он вас не поддерживает золотом.
— Опять он про золото! — возмутился соратник Магора.
— Мне всё ясно, — улыбнулся правитель Дор-Ломина, однако бледность лица выдала страх. — Стража! Выведите этих недостойных и проучите! Плетьми на площади! А Хатол пусть остаётся. Поговорить надо.
Ошарашенно смотря на творящееся безумие, сын Магора хотел схватиться за оружие, но, увы, не взял с собой даже охотничьего ножа. Разведчики попытались оказать сопротивление охране Армаха, однако численное преимущество было не на их стороне, и вскоре с улицы донеслись свист и удары плети, крики толпы и приказы молчать всем недовольным, если они не хотят оказаться у позорных столбов вместе с теми, кто не уважает короля Финголфина Финвэ Голфина. И владыку Дор-Ломина, разумеется, тоже.
— Я не бауглир, — дрожащим от страха голосом произнёс Армах, оставшись наедине с кузеном, — мне совсем не нравится это всё.
— Зачем же тогда делаешь? — Хатол не представлял, как быть дальше, уже не верил, что выйдет из этого проклятого дворца живым и лишь надеялся, что его семью не тронут.
— А что мне остаётся? — вождь совсем побелел, и яркие украшения только подчёркивали нездоровый вид. — Ты понимаешь, что будет, если я в подаренной эльфами земле допущу неповиновение королю Нолофинвэ? Выгодно, невыгодно, удобно, неудобно… Да какая разница? Нас эльфы пригрели! Мы живём не в пустыне, где прислужники Моргота поджаривали наших предков заживо! Тут благодать! Безопасно! И мы обязаны платить долги!
— Враньё это, — сын Магора отмахнулся, думая, что будет очень обидно столь нелепо закончить жизнь, — но мне плевать. Я пришёл узнать о делах на севере, но увидел что-то не то. Скажу честно, родич, ты по лезвию топора ходишь. И не просто ходишь, ты в пляс пустился с закрытыми глазами.
— Угрожаешь?! — затрясся, покрываясь красными пятнами, Армах.
— Заняться мне нечем, — отмахнулся бывший разведчик, — пойду я домой лучше. Твои бойцы меня пропустят?
Вождь кивнул. С трудом скрывая сковывающий движения страх, Хатол прошёл мимо напряжённых стражей, миновал коридор и синие двери и, смотря на истязаемых на площади соратников, со спин которых практически спустили шкуру, понял — миру в Дор-Ломине не быть.
«Слабому — плеть, вольному — воля.
Имя своё к Солнцу неси в тёплых ладонях!»
— Мы не слабые, — тихо произнёс бывший разведчик, — мы просто не ожидали, не подготовились. Но теперь все знают, кто здесь враги. И на что они способны.
***
Дома ждала вся семья. Супруга бросилась обнимать мужа — похоже, узнав о случившемся, не ждала его домой целым и невредимым. Тесть, внезапно оказавшийся в гостях, дал знак идти с ним в комнату, где собрались родичи и соратники Магора.
— Когда на площади началось, — заговорил Дуор, хлопнув Хатола по плечу, — я думал, зять, останется моя дочь вдовой в расцвете лет. Но, похоже, Армах понадеялся на твою и нашу доброту. Братья, — обратился герой-разведчик к собравшимся, — мне самому не по душе то, что мы задумали, поскольку Армах — парень неплохой, но…
— Не должен он нами править! — ударил кулаком по столу Хатол, перебив тестя. — Он не только жадный, но ещё и трус!
— Поэтому будет убивать, лишь бы сохранить власть, ведь в противном случае эльфы окажутся недовольны им, — кивнул Дуор. — Но его страх разоряет народ! Бросает на убой наших детей!
— Мы соберём всех, кто может держать хотя бы вилы, — проговорил троюродный брат Хатола, потирая руки, — хотя бы факел. Мы придём к Армаху и дадим ему бой. Скажите, братья, что нам его вшивые охранники после орков Моргота? После его озверевших алкарим? Да тьфу!
— Тьфу! — дружно согласились собравшиеся.
— Жаль мне Армаха, — вздохнул Дуор, — но он сам выбрал свою смерть.
***
Стража предупредила о приближении вооружённой толпы заранее, поэтому вождь знал — у него есть немного времени и, возможно, удастся сбежать.
За окном орали всё громче, но пока это не были звуки боя.
— Да кто вы такие?! — с вызовом крикнул бунтовщикам командир охранников.
— Мы те, кто против вас! — прозвучал ответ. — Мы — народ Солнца!
Где. Моя. Власть?!
Белые голуби на синем небе в последнее время начали казаться чем-то вроде плохой приметы — верховный нолдоран слишком давно не получал срочных добрых вестей, и на этот раз традиция также не нарушилась:
«Власть в Дор-Ломине сменилась. Это не естественный ход истории смертных. Это вооружённое восстание, возглавленное старшим сыном Магора — Хатолом и его тестем — славным героем Дуором. Трон Армаха пал».
Аралкарион выслушал речь Нолофинвэ, с трудом сдерживая желание перебить своего правителя и броситься в бой, неважно, с кем. Охотник, вставший на путь войны, давно не участвовал ни в одном сражении, зная, что против Моргота сражаются другие. Другие! Кто угодно, только не он. Да, Аралкариону выпала честь защищать верховного нолдорана, только… от кого? Ведь не от Чёрного Врага, а от его собственной родни! Во что превратилась справедливая борьба? Однако воин понимал и другое — его бы не беспокоило это обстоятельство, если бы была возможность взять в руки оружие и побеждать. Но путь в Дор-Даэделот эльфам закрыт, Моргот давно уже не нападал сам, а родня Мудрого Финвэ не проявляет никакой агрессии, на которую можно было бы ответить огнём, мечом и стрелой.
Может быть, теперь предоставится шанс восстановить порядок в вассальной земле, применив воинское искусство?
— Аклариквет, твои музыканты прислали подробный рассказ о событиях в Дор-Ломине, — Нолофинвэ пронзил взглядом менестреля, пытавшегося невозмутимо играть что-то нейтральное, хотя мотив неумолимо напоминал песню-отговорку, спешно сочинённую во время крайне неудобной беседы о верности слову:
«Честью клянутся и поступаются,
Честью служат и честью просят,
Честь продаётся и покупается,
Честь добывают и с честью носят.
Честь по чести — как кровь по лезвию:
Стон клинка похоронной вестью.
Честь в ближайшем родстве с бессмертием,
Честь в ближайшем родстве со смертью!
Кодекс чести начертан пурпуром,
Честь и кровь неразрывно связаны.
Честной сталью в игре по-крупному
Честь оказана! Честь оказана!»
Верховный нолдоран напрягся. Эту песню слышал только он один, и схожесть мелодии воспринялась намёком.
— Поздно, Аклариквет, об этом вспоминать, — строго произнёс Нолофинвэ, и певец испугался быть неправильно понятым. — Да, я знаю, что не все твои музыканты хранят верность долгу, однако о чести мы давно не говорим. И покупать верность становится всё сложнее, поэтому, полагаю, надо вернуть тех смертных, кого мы отправили на реку Аскар. Влиять на Таргелион с их помощью нам не хватит ресурсов, а Оссирианд в том поселении не нуждается. Но это подождёт. Аклариквет, твои музыканты прислали подробный рассказ о событиях в Дор-Ломине.
Менестрель побледнел, музыка окончательно сбилась.
— Певцы уверяют, что несмотря на недовольство правлением нашего ставленника, бунтари не тронули никого из эльфов. Понимаете, что это означает для нас? Мы не станем поддерживать ни одну из сторон, — продолжал говорить верховный нолдоран, — поскольку неважно, кто является моим наместником в Тёмных Землях. Если для Финдекано это важно, пусть помогает тем, кто ему нравится, но слово короны одно: нам нужен мир внутри государства, и война — с Морготом. А воюют за нас — Младшие. Мы в любом случае договоримся с их лидером, и неважно, как его зовут. По рассказу наших артистов выходит, что Хатол — законный наследник Малаха по старшей линии рода. Так как Армах был узурпатором, мы вычеркнем его из летописей, и после Малаха Арадана правителем Дор-Ломина будет записан Магор, его старший сын. Увы, править ему было не суждено — великий герой пропал без вести в чёрных землях врага, поэтому трон Дор-Ломина занял его старший сын. Всё по чести, Аклариквет.
Аралкарион поджал губы, Ранион чуть заметно улыбнулся.
— Говорят, — Нолофинвэ посмотрел на площадь за окном, — Армах сбежал из Дор-Ломина. Мы не станем ни прятать, ни судить его. Мы, а точнее я — владыка земли Дор-Ломина, но ни в коем случае не вершитель её судеб. Что же касается тех, кто предал лично меня, — верховный нолдоран посмотрел на менестреля, — каждый заплатит за неверность и моё обманутое доверие. Это не просто предательство — это измена королевству. И прежние заслуги им не помогут.
***
— Армах предал наш народ! — кричал на фоне полыхающего дворца Малаха Хатол, и опьянённые кровопролитием мятежники поддерживали своего лидера. — Гад сбежал, но, клянусь вам, я его найду! Я заставлю его вытерпеть всё, что он заставил терпеть других! Клянусь, братья!
Толпа радостно поддерживала, и пародия на эльфийский замок с треском рушилась под безжалостным напором ненасытного пламени.
***
Хитлумские стражники переглянулись.
— Мне нужно к королю Нолофинвэ! — гордо заявил трясущийся путник. — Я — вождь Армах, а это — мои люди! — указал он дрожащей рукой на четверых оборванцев.
Нолдор молча подошли ближе.
— Проводите меня во дворец короля! — теряя уверенность, выкрикнул беглый правитель.
— Проводим, — произнёс стражник и обнажил меч.
Эльфийская сталь блеснула вспышками молний среди угасающего света ясного дня, и люди, слепые в темноте, сдались на волю не знающей жалости судьбы.
***
— Моё поле без конца и края,
Моё поле, кровью напоённое.
Что случится в будущем, я знаю —
Поругание, да города сожжённые.
Не покинуть мне Благую Землю,
Я вернусь в неё звездой упавшею.
Вместе с ветром пролечу я тенью,
Над разбитым сердцем войска нашего.
Здесь граница света с силой вражьей,
Мрачной злобою, что в души тьмою падает.
Здесь мы ляжем все за клятву нашу,
Расцветём весной клочками флага алого.
Пусть омоет небо поле ливнями,
Нас рассудит с памятью по-честному.
Не простился я с тобой, любимая.
Может быть, вернусь из неизвестности.
Беглый менестрель убрал арфу, погасил костёр и накинул плащ. Тьма ночи и лабиринт смешанного леса скрыли эльфа от хитлумской стражи, прибывшей в Дор-Ломин вовсе не из-за него, однако музыкант понимал — попадётся — простится с жизнью. Легко петь, что это не страшно, что смерть — не конец пути, что она есть честь и благо, её встречают с радостью на душе. На самом деле всё совсем не так.
Устремившись в чащу, эльф подумал, что не хотел бы случайно утонуть в болоте или попасться хищникам, убегая от собственных собратьев. Это слишком глупо и позорно даже для такого ничтожества, как он.
До слёз хотелось верить, что судьба готова дать шанс исправить хотя бы малую часть из содеянного.
— Пожалуйста, Эру Илуватар! Умоляю!
***
— Где моя власть?! Где вся эта хвалёная власть и вседозволенность, о которой говорят?! Где?! Где мои верные люди?! Почему они не спасают своего вождя?! Где?!
Оказавшись в руках опьянённых местью и кровью собратьев, Армах был заперт без воды и еды в подвале, а через два дня, еле живой, притащен на пепелище дворца, привязан к уцелевшему остову колонны и оставлен на растерзание толпы.
Отчаянные вопли боли разносились по площади, нисколько не пробуждая жалость к несчастной беззащитной жертве, а наоборот, распаляя желание отыграться напоминанием о том, как кричали те, кого сам Армах приговорил к смерти.
Хадор вместе с друзьями и кузенами, несмотря на советы старших не ходить к месту казни, пришёл на площадь и, видя, как его близкие и знакомые, рассвирепев и потеряв человеческий облик, истязали окровавленное воющее тело, думал, что во всём этом есть нечто неправильное, однако…
Как жаль, что нельзя присоединиться к торжеству правосудия!
Примечание к части
Песни:
«Честь» из рок-оперы «Барраяр»,
«Косово поле» гр. «Кипелов»
Диссонансный аккорд
Наблюдая за тем, как подданные осторожно грузят на повозки сосновые саженцы, лорд Арагарон всё глубже погружался в неприятные мрачные размышления.
Подданные… Эти эльфы сейчас готовы подчиняться своему молодому господину, однако если любой из владык Дортониона, будь то дядя Айканаро, отец или мать, скажет бросить работу и отправляться на войну, они подчинятся. Однако, если король Финдарато прикажет отказаться от сражений и пошлёт этих эльфов обучать смертных, они покорно сложат оружие и отправятся во Дворец Мудрости.
Арагарон не знал, к какому логическому выводу хотел бы прийти в итоге, однако понимал — лучше думать об иерархии и переподчинении подданных, нежели вспоминать, как годы назад во время посадки молодых сосенок познакомился с юной девой, которая сломала жизнь дортонионскому лорду.
Злость снова обессилила, дневной золотистый свет померк, и эльф подумал, что в следующий раз, когда ненавистная любимая Вирессэ приедет к родителям, приказ короля запретит ей покидать границы Соснового Королевства.
Если ей нравится быть жертвой похищения и женой тирана, пусть узнает — Дортонион тоже может быть тюрьмой.
***
Во сне был огонь. Он медленно надвигался сплошной стеной, и пока полыхал безопасно далеко, однако присутствовало понимание — рано или поздно пламя настигнет даже тех, кого защищает вода.
— Мне ли бояться пожара? — расхохотался Айканаро. — Мне? Злому Огню? Я разожгу встречное пламя, более горячее и неистовое, нежели любое другое!
«Этот огонь нельзя победить, — сказал кто-то за спиной. — Можно только спастись, если вовремя убежать, улететь, уплыть. Но сквозь него невозможно пройти. Тема его — зло. Подобное притянет подобное, заиграет в унисон, и более сильная мелодия поглотит слабые. И ты — лишь диссонансный аккорд в этой симфонии».
В сердце вспыхнула злоба:
«Спасаться бегством? Что за глупости? Я не диссонансный аккорд! Во мне нет искажения!»
«Искажение, — заговорил откуда-то взявшийся Белемир с целой кипой книг, — оно везде. Но Пойтар писал, что победить его может каждый».
«И как же? — Айканаро продолжал смеяться. — Где тот, кто это говорил? Знаешь ли ты, кем он был? Где он, а где я? Что может посоветовать этот смертный?»
Белемир открыл одну из книг, стоя на фоне приближающегося пламени. Остальные тома повисли в воздухе, некоторые начали тлеть.
«Это традиционное имя племени Кра-кру, что жило рядом с гнездовьем серокрылов, а после — ушло вместе с Жуухом к эльфам и почти забыло свои обычаи. Они так же подчинялись Хранителям Огня, как и люди Буура, выдавали своих дочерей за буурингов. «Эт» или «Ет» — так называли всех новорожденных девочек, и это считалось приобщением будущей матери к великой силе жизни. Если девочка, вырастая, вела себя недостойно, её лишали священного имени, нарекая «Юхой».
«Один путь ведёт в огонь, а другой — священен. Один звучит чистой Изначальной Темой, а другой — лишь диссонансный аккорд», — снова произнёс незнакомый голос. Наверное, это кто-то из Айнур. Даже здесь, в Средиземье, не дают жить свободно!
Стена пламени остановилась, и Айканаро понял, что пожар продолжится, как только прозвучит музыка, которая задаст направление дальнейшего движения. И почему-то Рок ожидал, как поступит именно дортонионский лорд.
***
— В искрах звёздного луча
Розы лепестки.
Алых слёз на них печать —
Страсти и тоски.
Лунный свет прогонит тьму,
Указав твою судьбу.
Я тебя с собою в путь
Зову.
Песня лилась весенними ручьями, рассыпалась золотом дня и серебром ночи, развеивалась тёплыми ветрами и расцветала первыми подснежниками.
Финдарато просто хотелось петь, и он вышел на улицу, где звенела капель, чирикали воодушевившиеся птахи, сияли уже не равнодушно-холодные лучи Анар.
На душе было грустно, словно пустота, то и дело образовывавшаяся с каждой новой потерей, начала разрастаться без какой-либо причины, и от этого становилось невыносимо, хотелось выплеснуть боль, и чтобы все поняли терзания эльфа, пусть даже он никогда не скажет о них честно, а на вопрос, зачем поёт вот так на улице, ответит заготовленной фразой:
«Однажды я просто взял и спел для людей у костра. Спел такое, что ни за одно вознаграждение не повторю, поэтому вру, будто баллада была про дивный далёкий Валинор. Если я больше никогда не буду петь просто так на улице нечто пафосное и глубокомысленное, мне не поверят, что я когда-то так поступил».
Однако никто не задавал вопросов. Фирьяр и Эльдар молча собирались вокруг короля, откуда-то пришёл Ненарион, начал играть на флейте.
— Все, кто рождён в мире людей,
Жизнью своей дорожит.
Но дорога темней и темней
И во мрак беспросветный бежит.
Знаю — вечность обрести
Смертным не дано,
Где смысл краткого пути?
Что мечтаешь ты найти?
С кем тебе быть рядом суждено?
Финдарато уже не видел перед собой ни эльфов, ни людей, ни площадь, ни дворцы и дома, ни улицы, где всё ярче сияла весна. Не было и суеты, каждый год ознаменовывавшей наступление оттепели — жители Дортониона отправлялись в лес высаживать юные деревца. Ничего не было из настоящего — осталось лишь прошлое, только то, что хотелось помнить, несмотря на отчаянное желание забыть.
— Аманэльда слеза — реквием по любви,
Путь в потоке изменчивой реки,
Той, что Временем Фирьяр нарекли.
Проклятье моё — розы шипы,
И в полотна веков соткутся дни,
Где, как прежде факелов пылают огни.
Конечно, не было ни в смертных, ни в бессмертных даже подобия того ошарашенного восхищения, что помнил Финдарато на лицах дикарей, когда впервые увидел Младших Детей Эру, однако сейчас это практически не имело значения. Слушают? Да. Сочувствуют? Возможно. Кто-то даже плачет — значит, песня тронула сердца.
Но вдруг весёлые голоса ворвались в печальную мечту, разбив на осколки ощущение полёта и разорвав тончайшее золотое полотно, сотканное из драгоценных нитей искренних слёз.
— Радуйтесь, радуйтесь! — кричали счастливые Фирьяр. — У вождя Борона внучка родилась! Здоровенькая, красивая! Радуйтесь! Празднуйте! Вождь Борон пир обещал закатить! Радуйтесь!
Финдарато обернулся. Удивительно: обычно все мечтают о сыновьях, но Борон всегда больше любил сестёр, нежели братьев, и дочерей баловал, а сыновей воспитывал строго. Вот теперь и внучку дождался после первого внука. Повезло девочке — будет жить, как маленькая королева.
Мимо пробежали дети, среди которых половина были прямыми потомками Беора. Снова стало грустно, и эльфийский король обратился к принесшим добрую весть подданным:
— Малышке уже дали имя?
— Конечно! Это же внучка вождя! Таких важных деток сразу называют.
— И какое же?
Инголдо был уверен, что услышит очередную вариацию основной темы именования — какое-то слово и красивое эльфийское «эль», однако ответ пришёл совсем другой, и король не успел скрыть изумления, когда услышал радостное:
— Девочку назвали Андрет. Счастья малышке! Счастья!
Примечание к части
Песня: "Реквием по любви" из мюзикла "Роза Вампира"
Тайное племя
«Я не товар. И не трофей. И никто не смеет решать за меня мою судьбу. А кто попытается — горько пожалеет!»
«Ты слишком горда, счастливой не будешь! Ты — женщина! Будущая мать! Хранительница очага! Посмотри на своё отражение! Ты красива и молода! Не губи свою жизнь гордостью! Гордость — это для мужчин».
«Она никогда не выйдет замуж! Так и просидит в девках до старости, когда уже никому не будет нужна!»
«Мы твоя семья! Почему мы говорим, словно с каменной статуей? Мы желаем тебе добра! Вон, жениха нашли…»
«Вы вырастили слишком своенравную дочь! Вы понимаете, что ей это пойдёт во вред?»
«Такие женщины — тяжкое бремя отцу! Они несчастные одинокие горемыки».
Так написали бы о невиданном досель событии эльфы, если бы гордящееся своей скрытностью племя Младших подпустило их. Бессмертные летописцы хвалились бы игрой со словами и построением текста, приукрашивая примитивную речь дикарей, оказавшихся изолированными от процветающих королевств. Читатели и слушатели восхищались бы до слёз, но…
Народ, образовавшийся из отрекшегося от эльфов племени Буура и поработившего их ответвления рода Мараха,присланного Хитлумом, оказался брошен Старшими на сотню лет, поэтому заимствованные у Авари навыки забылись, а новые умения приобрести оказалось неоткуда. В то время как беоринги читали и писали книги, развивали язык, копируя нолдорские слова и выражения, забытые смертные упрощали свою и без того скудную речь, избавляясь от лишних сложностей, которые только мешали в повседневной жизни. Пока вассалы аманэльдар, из поколения в поколение питаясь всё лучше, побеждали болезни костей и суставов, становясь выше и стройнее, забывая о рахите и сутулости, прячушееся от внешнего мира племя оставалось низкорослым, коренастым, с выгнутыми дугой короткими ногами.
Однако это никого не беспокоило: Оссирианд радовался возможности не контактировать с Таргелионом, а королевство нолдорана Карантира в свою очередь занималось собственными делами, не обращая внимания на каких-то непонятных убожеств у своей южной границы. Обогащению не мешаете — вот и молодцы. Живите.
И гордившееся своей скрытностью племя жило, плодилось и занимало всё большие и большие территории вдоль притока Смеющейся Реки.
Тайный вождь тайного народа был уверен — лучше не жить одним большим поселением, потому что это выдаст местонахождение племени. Многочисленными группами не следует охотиться, а любые сборища должны быть редкими и тщательно охраняться — мало ли что?
Исключения делались разве что для свадеб или событий в семье главы, которые он считал важными, например, рождение очередного ребёнка, удачная охота или новая обустроенная к зиме тайная пещера.
— Хал! Хал! — хвалили себя за успехи смертные, уже не помня изначальное применение этого слова.
Теперь «хал» означало «тайну, которая защищает», «тайну-оберег», «тайну-хранительницу».
— Хал! Хал! Халах!
И пусть тайна хранится вечно.
***
Молодой парень, у которого только начала расти борода, зато уже были шрамы опытного охотника, бросил к ногам юной кареглазой девушки прекрасно выделанную шкуру медведя. Это могло бы стать свадебным подарком, и крепкая, хорошо сложенная дикарка, колени которой почти сходились, когда стопы стояли рядом, заулыбалась, мощные руки, привыкшие к тяжёлой работе, раскрылись для объятий.
— Ну нет, — выбежал из добротной укреплённой землянки отец. — Брат вождя тебя берёт.
— Нет, — девушка накинула на мускулистые плечи медвежью шкуру, обняла молодого ухажёра. — Халод старый.
— Брат вождя! — постучал себя по лысеющей, но пока ещё черноволосой голове родитель, давая понять, что дочь глупая.
— Нет. Старый. Я люблю Халуина.
— Пусть дерутся, — кровожадно потёр руки старший брат девушки, подойдя к спорящим. — Брат вождя — не вождь! Он, как все.
— Слышали? — завопили те, кого вроде бы только что не было рядом. — Брат вождя — как все! Ишь чего удумал!
— Нет, он прав, — вступились за дерзкого соплеменника двое старцев. — Хочет жену — пусть покажет, что муж.
— Я выбрала! — топнула ногой невеста. — Сама!
— Молчи, дочь! — рявкнул отец.
— Так неправильно, — покачал головой брат.
— Бой! Бой! — начали требовать соплеменники.
— Я выбрала!
— Бой! Бой! Бой!
Девушка что-то шепнула любимому и потянула его в сторону берега полноводного ручья.
***
— Зачем тебе молодуха? — вождь отмахнулся от возбуждённого, бегающего туда-сюда по утеплённому шалашу брата. — Дура же. Возьми постарше, умную, тихую.
— Хочу! — исчерпывающе ответил отвергнутый жених, поигрывая огромной дубиной с костяными шипами. — И возьму! Моя!
Что тут ещё сказать? Осталось только пожать плечами и пойти к жене делать новых наследников. Вот она — не дура!
***
— Я его жена! Боя не надо!
Собравшаяся ради зрелища толпа, охраняемая воинами племени, разом обернулась.
Юная невеста прибежала за руку с любимым, размахивая окровавленной тряпицей.
— Я выбрала!
— Дура, — равнодушно констатировал вождь.
— Нет, моя! — заревел раненым зверем отвергнутый жених, покраснел и бросился на соперника с давно жаждавшей крови дубиной.
Молодой парень подхватил заготовленное для него копьё, ушёл от тяжёлого удара, попытался зайти сбоку, однако брат вождя ловко развернулся, и дубина обрушилась сверху.
Снова избежав смерти, более удачливый жених ткнул копьём противника в живот, но тот вовремя отскочил назад, и наконечник оставил лишь незаметный порез.
— Хал! Хал! — кричала толпа, отец невесты отобрал у дочери окровавленную тряпицу и бросил в огонь ближайшего костра. — Хал! Хал!
— Я не вещь! — снова запротестовала девушка. — Я выбрала!
— Бой! Хал!
Видимо, немного успокоившись, брат вождя отложил дубину и кинулся на соперника с голыми руками. Увернувшись от наконечника копья, он ловко перехватил древко, нанёс удар ногой и повалил парня на землю. Пока тот пытался встать, опытный боец поднял дубину, и тяжёлый удар превратил в кровавое месиво и голову противника, и пытавшуюся защитить её руку.
— Моя! — завопил брат вождя.
— Нет! — крикнула девушка, глотая слёзы. — Я выбрала.
— Труп, — констатировал отец.
— Тогда бой, — невеста схватила жердь, лежавшую около одного из костров. — За меня. Со мной.
Толпа возмутилась. Действительно, как же так? Любая молодуха мечтает, чтоб за неё дрались насмерть! А тут ещё и брат вождя!
— Дура, — отмахнулся глава племени. — Я ж говорил.
— Бой? — потерявший дар и без того не слишком искусной речи мужчина опомнился и опустил дубину. — С тобой? За тебя?
Во взгляде отразилось полнейшее непонимание происходящего, ошарашенный жених закрутился на месте, надеясь, что кто-нибудь ему объяснит, что происходит.
Невеста вдруг страшно закричала и метнула жердь. Заострённый конец мог прошить насквозь тело, и лишь инстинкт охотника и защитника спас брата вождя от смерти — мужчина в последний момент увернулся, палка лишь содрала кожу на плече.
— Проиграл! — гордо сказала девушка. — Кровь.
— Ду-ура, — захохотал глава племени.
— Вдова! — крикнула строптивая невеста, бросаясь к трупу любимого. — Это мой муж!
— Ну и дура, — согласился, наконец, брат вождя. — Нужна ты кому!
— Дура! — рассмеялись женщины, тут же понадеявшись на внимание разочарованного жениха.
— Дура! Дура!
— Хал!
— Бой!
— Чего?!
— Хал! Хал!
— Я тобой горжусь, сестра, — вышел из толпы брат молодой вдовы и сел рядом над телом. — Так и надо.
— Да, — поддержала его супруга. — Она молодец. Сильная.
Отец посмотрел вокруг, встретился взглядом с вождём, боясь его гнева, но тот лишь отмахнулся, мол, ну дура и дура, что с неё взять? Хочет одна быть — её проблемы. И горе папаше, который такую вырастил.
— Охотница, не жена, — сказал кто-то в толпе. — Вон какая! Ух!
— Вдова, — зло повторила отвергнувшая брата вождя невеста.
— Я тоже горжусь тобой, — всё-таки поддержал дочь отец, подходя ближе и накрывая окровавленный труп своей шерстяной накидкой. — Правда горжусь тобой, Халет.
Как вернуть чужой народ?
«Я — менестрель верховного нолдорана! Я менестрель верховного нолдорана! Я давал слово! Я оклеветал и предал уже всех, кроме владыки! Назад пути для меня нет! Только вперёд. Только туда, куда укажет верховный нолдоран!»
Аклариквет тяжело опёрся на подоконник роскошных покоев, посмотрел сквозь стекло, по другую сторону которого кружилась метель. Формально никто не держал певца взаперти, как…
Как принца Карнифинвэ, который совершенно безвозмездно помогал менестрелю найти его племянниц, а что сделал продажный музыкант, когда химрингский посланник попал в беду?
«Я — менестрель верховного нолдорана! Но ведь я не всемогущий Вала! Я не могу подчинить волю всех своих артистов и каждого встречного эльфа!»
Понимание, что на одних песнях, какими бы правильными и могущественными они ни были, держать рушащийся хитлумский трон не получается, заставляло паниковать, а также пробуждало отвратительное чувство обиды за обесценивающиеся усилия. Да, порой сопутствуют неудачи, да, не всё в итоге делается с блеском, но ведь старания прикладываются не меньшие, чем раньше, когда сопутствовала удача! Порой и бóльшие! Гораздо бóльшие! Кроме того, вырос риск расправы, а живут артисты всё скромнее! Раньше каждый музыкант королевского театра мог позволить себе любой дом, любые инструменты, любые украшения. А что сейчас? Риск должен быть оправдан хоть чем-то! Не только страхом перед угрозами верховного нолдорана!
Ситуация сложилась поистине пугающая: провалы за провалами в любых делах вне Хитлума начинали выглядеть катастрофически. Барад Эйтель фактически отделилась от королевства и теперь была самостоятельной крепостью, ведущей дела с востоком Белерианда без участия верховного нолдорана. Химринг кивал и соглашался, подписывал бумаги и во всём советовался с королём, однако в решающий момент договоры неожиданно теряли силу, и Маэдрос отдавал приказы, противоположные решениям Нолофинвэ. Очевидно, что такому течению дел способствовала дружба Феанариона с гномьим королём, и повлиять на ситуацию бескровно было невозможно.
Аклариквет посмотрел на падающий снег. Начиналась зима, и если в столице кому-то не хватит тепла в доме, может случиться непоправимое. Конечно, дров ещё очень много, и смертные охотно берутся за тяжёлую работу за скромное вознаграждение, но уже даже они начали спрашивать, почему в Хитлуме не в ходу мирианы.
Схватившись за голову, менестрель посмотрел на бесчисленные музыкальные инструменты, расставленные на полках и полу.
Отданная принцем Финдекано арфа занимала особое место в шкафу и в жизни Аклариквета, однако Вредине-Загогулине было суждено молчать, в отличие от менее титулованных, а порой и безымянных сестёр. Может, вернуть инструмент? Это вполне подходящий повод приехать в Барад Эйтель и лично разузнать, что и как, не создавая прецедент вмешательства короны в дела героя Астальдо.
Паника подкидывала самые разные идеи, менестрель пытался убедить себя, что не стоит поддаваться и начинать что-то делать, поскольку…
«Я — менестрель верховного нолдорана! Я должен исполнять приказы!»
Но что может означать их отсутствие? Если приказа нет, значит ли это…
Что? Что это значит?
Когда отправившийся на восток отряд прислал известие, что миссия провалена, Аклариквет ждал тяжёлого разговора с королём, однако Нолофинвэ не позвал менестреля для беседы, и с тех пор певец даже не знал, были какие-либо советы у короля или нет. Ситуация встревожила, однако музыкант успокоил себя тем, что по возвращении отряда разговор всё же состоится. Но воины и менестрели вернулись, только Аклариквета никто по-прежнему на совет не приглашал.
Почему? Как же так? Что теперь делать?
В ответ на немые вопросы не воцарялось молчание: снег пел вместе с усиливавшимся ветром, шумели ветви, с площади доносились голоса, однако никто и ничто не говорили с менестрелем короля, не звучало в его адрес ни похвалы, ни ругани. Судьба не подавала никаких знаков.
Звуки были, но не для Аклариквета. Для всех, кроме него.
И это понимание доводило до паники.
***
Нолофинвэ посмотрел на воина, стоявшего перед троном своего короля и неуверенно поджимавшего губы.
— Значит, идея повторить поступок лорда Финдарато оказалась неудачной? — спросил верховный нолдоран, делая невозмутимый вид.
— Да, мой король, — кивнул Нолдо.
— Ты руководил этим походом, Арминас, скажи, как ты думаешь, почему миссия провалилась?
Воин не знал, что ответить. Поход изначально казался сомнительной затеей, и на такое нелестное впечатление не могли повлиять никакие громкие слова, доносившиеся с каждой башни:
«Вольный народ умножил силу и численность, а с ними и храбрость, и пусть произошло это на чужой земле (то есть без траты наших ресурсов), настало время вернуть смертных законному королю».
О том, что это, согласно договору, люди Оссирианда, деликатно умалчивалось, и хитлумский отряд вышел в путь на восток.
***
Дорога не успела просохнуть, однако Эол настоял на продолжении пути, несмотря на крайне неприятный влажный холод, сковавший промокший лес после ливня, который внезапно обрушился на закате жаркого дня. Ломион молча подчинился. Юный эльф всё лучше осознавал: отец не шутил, называя сына слугой, он действительно приемлет только бесприкословное подчинение, и высказывать свои мысли никто не имеет права. Размышлять об отношениях родителей год за годом становилось всё тяжелее, Ломион надеялся однажды завоевать доверие отца настолько, чтобы заслужить право голоса и попытаться изменить ситуацию в семье в лучшую сторону.
«У других ведь хорошо, так почему у нас должно быть хуже?» — эти слова часто повторялись в мыслях, и юноша представлял, как говорит их вслух.
— С дороги! — вдруг прорычал Эол, и все слуги молча подчинились.
Оказавшись среди топкого мха и мокрых кустов, эльфы замерли, а на лице хозяина расплылась мерзкая гримаса. Похоже, кому-то крупно не повезло.
***
Чутьё воина не подвело Арминаса и на этот раз — Нолдо ощутил опасность, как только она возникла на безопасном расстоянии, однако заготовленные луки и клинки оказались бессильны против странной магии, с которой ранее не сталкивался никто из отряда верховного нолдорана, и эльфы вдруг поняли, что не знают, в какую сторону надо идти.
***
— Эти гады одеты в синее, у них звёзды вышиты, — тихо пояснил свои действия Эол, — это наши главные враги.
Ломион кивнул, однако сомнение в правильности действий родителя только усилилось — мама говорила, что синий…
Вдруг мысли спутались, появилось ощущение необъяснимой опасности, под ногами пропала опора. Бежать! Спасаться!
Рука отца железной хваткой вцепилась в плечо.
— Не двигайся! — прозвучал приказ, и Ломион очнулся. — Молчи и жди.
Лес снова стал прежним, необъяснимый страх исчез, а откуда-то сверху зазвучала музыка.
***
— Что это? — воины переглянулись, схватившись за оружие. — Орки?
— Моргот! — крикнул, показывая куда-то в чащу, эльф — бывший перводомовец, своими глазами видевший нападение Чёрного Врага на Форменоссэ.
— Феанаро?! — менестрель, вместе с Акларикветом исполнявший песни и в Альквалондэ, и во льдах, и после, схватился за голову.
— Это чары! Не двигайтесь! — спрыгнул с телеги певец, тоже увидевший того, с кем меньше всего хотел бы встретиться — свою самую постыдную роль. — Я их рассею!
A Elbereth Gilthoniel!
Silivren penna miriel
O menel aglar elenath! — запел эльф, сам не зная, зачем обращаясь за помощью к отвергнутым Владыкам.
***
Эол помрачнел, однако быстро снова начал ухмыляться: есть желающие мериться силой? Зря.
— Как можно призрачной мечтою греться, — очень тихо зазвучала песня, однако от неё скрутило внутренности тех, на кого направилось колдовство, — как спать спокойно, глубоко дыша,
Когда от боли в клочья рвётся сердце,
И жаждой мести сожжена душа?
Хотел бы я спокойным сном забыться,
Посметь смеяться и мечтать посметь,
И чтоб на розовом рассвете птицы
Хотя бы пели не про смерть.
Но…
Тугой удавкой ворот
Сжимает горло мне…
***
Менестрель всё чётче видел впереди на дороге свою постыдную роль, понимал, что это лишь морок, однако такая иллюзия имела более страшный эффект, нежели угрызения совести: застилая видениями глаза и путая мысли, невидимый враг мог напасть откуда угодно или завести в топь или в логово хищника.
Продолжив петь, из последних сил вытягивая их себя чары, музыкант вдруг понял, что произносит совсем не те слова:
— Вас обманули,
В грязь окунули.
Об этом вскоре
Узнают все!
Придворный актёр
Умён и хитёр.
Я тут с давних пор,
Насквозь я вас вижу!
Угрозы, насмешки,
Короны примеряют пешки,
На лицах отметки,
Что все они марионетки.
— Эй, куклы! Бегите! Ешьте меня!
Вот он я!
***
— Покуда мы плывём по воле рока,
Покуда главный не повержен враг,
Косые молнии грозы далекой
Мерцаньем стали разрезают мрак.
Когда объято всё вокруг бедою,
И промедлению растет цена,
Никто не сможет обрести покоя,
Покуда месть не свершена!
Ломиону показалось, будто отец борется со сном и вот-вот упадёт без сил, однако вдруг Эол посмотрел на сына совершенно ясными глазами и рассмеялся.
***
Менестрель рухнул в оставшуюся от дождя лужу, из носа хлынула кровь, взгляд стал бессмысленным.
***
— А теперь уходим! — тихо скомандовал Эол слугам. — Быстро!
***
Чары рассеялись, отряд короля Нолофинвэ бросился на помощь собрату, который вроде бы находился в сознании, однако бестолково вращал совершенно пустыми глазами, хватаясь дрожащими руками за голову. Кровь залила лицо, шею, грудь и всё не останавливалась.
***
— Я знаю, что вам встретились колдуны, — верховный нолдоран прямо посмотрел в глаза Арминаса, — да, одному из моих подданных понадобилась помощь, он не смог продолжить путь. Но ведь больше никто вас не преследовал, и менестрель в отряде был не один. Почему же так вышло, что лорду Финдарато удалось подчинить дикарей песней, а вам нет?
Воину нечего было ответить, поэтому он просто продолжил рассказ.
***
Оставив измучившегося от головных болей, ночных кошмаров и провалов в памяти менестреля в ближайшем поселении, и на всякий случай напомнив знахарям, что этот эльф важен для короля, отряд продолжил путь на восток.
На удивление, дорога оказалась лёгкой, хоть и приходилось на каждом перекрёстке объяснять, что никаких товаров с собой нет, дань за пользование трактами платить не будут, поскольку едут не по своей прихоти, а по поручению, соответственно, все вопросы вознаграждений следует решать с верховным нолдораном, и что шпионить тоже в планы не входило. И когда уже одни проблемы превратились в обыденность, а другие остались в прошлом, пришло время сюрпризов.
Река Гелион встретила путников соответственно своему имени — насмешкой, внезапно разлившись и затопив не только известные броды, но и низкие мосты. За переправу на лодке пришлось платить двойную цену с учётом того, что хитлумское серебро повсеместно считалось низкокачественным, оттого дешёвым. Конечно, если его переплавить, да обогатить, да обработать нормально, может, и получится что-то дельное, но в таком виде увы, платите втридорога.
Арминас уже хотел пустить в ход более качественный металл, однако собратья остановили командира, напомнив, что серебро у них от верховного нолдорана и в достаточном количестве, а вот жизнь у каждого своя собственная, к тому же всего одна. Да и всем известно, что гномы жадные, и с этим ничего не поделать.
Платить, так платить. Лишь бы довезли.
Однако на этом неожиданности не закончились, и, высадившись на противоположном берегу Смеющегося Потока, эльфы поняли, что указанное на карте место стоянки дикарей пустует и, похоже, очень давно.
Примечание к части
Песни:
«Неупокоенный» из рок-оперы «Суинни Тодд»
«Марионетки» гр. «КиШ»
Или лучше мне тебя не знать совсем!
Приземистый и невысокий, как большинство соплеменников, мужчина со спутанными чёрными волосами прибежал с охоты быстрее и раньше, чем планировал.
— Там эти! — сообщил он, размахивая копьём. — Припёрлись!
— Кто? — Халдад, собиравшийся уже проучить вернувшегося без добычи собрата, с недоверием прищурился.
— Эти! Длинные, — вытянул вверх ручищи охотник, — узкие, синие, а глаза светятся, будто в башку молния жахнула! Во! Искры аж летят! Да так летят, что на голую землю падают, и она гореть начинает!
Какая-то женщина в ужасе закричала, дети заплакали, мужчины схватились за оружие. Халдар среагировал на шум, прибежал от костра, на котором жарил кабана.
— Счас мы им покажем! — Халет вышла из землянки и толкнула брата кулаком в плечо. — Прогоним гадов!
— Прогоним! — Халдар кивнул сестре и отцу.
Тайное племя уже забыло, как выглядят эльфы, и что Старшие вообще существуют — в последний раз таргелионские Нолдор приезжали посмотреть, как живут Младшие, два поколения назад, а оссириандцы и вовсе наблюдали только из укрытий и то крайне редко. Сказки о красивых дивных существах порой рассказывались людьми у костра или на ночь детям, но были то лишь выдумки, с годами всё более непохожие на реальность.
— Обольём их водой, — рассудил вождь, — они и потухнут. Делов-то.
— Но сначала копьями! — Халдад взял сразу три жерди в непропорционально огромный кулак — стареющий воин всячески показывал, что до сих пор силён и храбр.
— И в реку, — кровожадно кивнула Халет.
— Точно, — радостно согласился Халдар. — Пошли, хал! Хал!
— Хал!
Издав радостный грозный клич, дикари рассредоточились, прячась среди не слишком густой лесной поросли.
***
— Я нашёл их следы! — радостно сообщил собратьям Нолдо, выйдя из зарослей терновника. — Они здесь были недавно и, похоже, нередко появляются. Скорее всего, где-то неподалёку живут.
Арминас присмотрелся и прислушался, ещё один воин забрался на сосну и кивнул на юг:
— Там они. Пойдём, подойдём ближе, главное, оружие не демонстрируйте.
Менестрели взялись за инструменты.
— Мы будем петь, чтобы нас слышали издалека. А когда Фирьяр поймут слова, тем более посчитают нас друзьями.
Заиграла музыка, воздух зазвенел волшебством, птицы защебетали в такт мелодии, и хмурый день показался тёплым и ясным.
— Я мог бы тебе подарить небо в алмазах,
Я мог бы тебя удивить, всем на свете и сразу.
Я мечтаю тебя отвести на закат на янтарный,
Где в запахе зелёной сосны стихнет ветер коварный.
Я хотел бы для тебя стать всем,
Или лучше мне тебя не знать совсем!
В кустах таилось всё больше дикарей с кривыми палками, Арминас дал знак соратникам охранять менестрелей. Конечно, эти смертные не представляли серьёзной угрозы, ведь среди них точно нет колдунов, однако терять бдительность явно не стоило.
— Я стану ясным соколом и буду прилетать к тебе
И не покину ни во тьме, ни в счастье, ни в беде.
Я стану ясным соколом, чтоб крыльями от бед укрыть,
Лететь сквозь горы, лес и дол, чтоб просто рядом быть.
Вдруг со всех сторон повалили толпы дикарей, окружая незваных гостей своих земель, швыряя в них камни и то, что, по-видимому, считалось копьями. Понимая, что убивать смертных нельзя, а по-другому от них уже не отбиться, Арминас принял единственное казавшееся верным решение, и эльфы, побросав вещи, полезли на сосны, вязы и ясени, чтобы с недосягаемой высоты попытаться договориться с дикарями. Разумеется, уже не шло речи о переселении этого племени на запад — хитлумские Нолдор хотели добиться позволения уйти домой невредимыми. А тем временем трое грязных мужчин в шкурах притащили нечто, отдалённо напоминающее пилу.
***
— Фирьяр сломали всё, что нашли, и мы остались без вещей, — сделал каменное лицо Арминас, пытаясь хоть как-то объяснить свой провал верховному нолдорану, — нам пришлось прорываться с боем, и лишь чудом никто из наших не погиб.
— Вы остались без вещей, и нанялись охранять торговые караваны, — процитировал письмо Нолофинвэ.
— Да.
Воин не стал уточнять, что труд тех, о ком говорили исключительно: «А, это хитлумские!», оплачивался очень плохо, но выбора всё равно не было. Ради выживания пришлось игнорировать насмешки.
Король промолчал. Нужно было решить для себя, верить ли рассказу провалившего миссию отряда, а если верить, то насколько. Это требовало времени, да только оно неумолимо играло против хитлумского владыки, и как изменить ситуацию, не потеряв ещё больше, Мудрый Финвэ совершенно не представлял.
Примечание к части
Песня Марка Тишмана "Я стану твоим ангелом"
Фиалки и звёзды
Белемир вошёл в дом кузена без стука и приветствий, по лицу мужчины было заметно, насколько он зол.
— Я возмущён, Боромир! — с порога накинулся сын Бельдир на брата. — Ты — наследник вождя и позволяешь себе позорить семью! Ты пьёшь и пьёшь уже не первый год! Твои дети смотрят на тебя! Наш народ смотрит на тебя! Ты…
Речь внезапно оборвалась, потому что в кухню ввалился такой же пьяный Борон, еле державшийся на ногах.
— А ну цыц! — вождь сделал строгое лицо, словно журил ребёнка. — Иди к себе!
— Я давно не маленький! — Белемир сжал кулаки. Он понимал, что недостаточно силён, чтобы справиться даже с налакавшейся до свинячьих рыл роднёй, поэтому не хотел лезть в драку, однако терпение уже иссякло у всей семьи.
После похорон отца и сына вождь Борон начал пить. Поначалу это было незаметно, к тому же удобно многим — главе разраставшегося поселения приносили вино, сидр, эль и разную другую брагу, сопровождая дары всяческими пожеланиями. Простоватый добродушный Борон приглашал каждого гостя к столу, напивался и соглашался со всем, о чём бы его ни просили. Жена и сёстры пытались повлиять на главу семьи, однако тот ничего не хотел слышать и откупался от недовольных женщин подарками.
Постепенно сын присоединился к застольям отца, особенно, когда его супруга стала проводить практически всё время с малолетними детьми. Боромир не говорил об этом прямо, но он страшно ревновал родителей и супругу к своим наследникам. Подобное чувство казалось молодому мужу неправильным, поэтому он не мог никому признаться в терзаниях и глушил злобу выпивкой.
В доме вождя всё чаще появлялись какие-то сомнительные люди, начали пропадать вещи.
— Дядя, — Белемир отошёл от двух пьяных родичей на безопасное расстояние, — негоже вождю…
— Да что б ты понимал, клоп бумажный! — Боромир, покачиваясь, поднялся из-за стола, выпил медовухи прямо из горлышка. — У меня уже трое, а у тебя ни одного! Ты не мужик!
Слова больно задели, однако сын Бельдир, смирившийся с отсутствием детей, проглотил обиду. Пришло понимание, что сейчас говорить с роднёй не только бесполезно, но и небезопасно, поэтому библиотекарь и учитель грамоты поспешил уйти из дома дяди-вождя.
Аданэль давно говорила, что нужно брать дела народа в свои руки, однако Белемир не решался — это могло вызвать бурю недовольства просто потому что. О том, что перемены будут на пользу, никто бы думать не пожелал.
***
Ругаясь по чём свет, юный сын Боромира — Брегор, вынужденный заменять семье отца, вышел во двор проверить, кормлена ли скотина.
Пьяный родитель не ночевал дома, явился лишь под утро и теперь спал в сарае среди вил и лопат. Работники принесли воды, занялись огородом и садом, а также углублением и чисткой обмелевшего из-за жары пруда.
Брегор вспомнил, что скоро должны вернуться пастухи, а значит, нужно будет проверять, не растерялись ли животные. А если чего-то не досчитается, придётся разбираться, по какой причине — вдруг погонщики продали часть стада, а сказали, мол, хищники напали? Бывало уже неоднократно.
И где опять Андрет?
Договорившись с зажиточным кузнецом о свадьбе сестры, Брегор рассчитывал хоть немного облегчить себе заботы, однако девушка вовсю пользовалась тем, что дед ей разрешал любые прихоти, отцу было не до детей, а мать слишком много занималась работой, чтобы приструнить избалованную дочь.
Скорее бы свадьба! Хоть одной проблемой будет меньше.
***
За милой привлекательно-пухленькой черноволосой девушкой спешно закрылась дверь, молодуха подбежала к старой травнице и, широко раскрыв и без того большие карие глаза, умоляюще сложила яркие губки и по-младенчески выгнула домиком красивые брови.
— Тётушка Грибница! Помоги, иначе мне конец!
Седая женщина в расшитом платке устало подняла глаза.
— Вот! — юная прелестница улыбнулась, на круглых румяных щёчках появились милейшие ямочки.
Положив перед старухой драгоценное колечко, молодуха умоляюще сложила ладони.
— Ребёнка что ли ждёшь? — привычно спросила травница, убрав плату за работу в набитую украшениями шкатулку.
— Хуже! — снова округлила глаза девушка. — Мне замуж надо! А я уже была с мужчиной.
«Тоже мне беда!» — сказали подслеповатые глаза.
— Да, милочка, серьёзное дело придётся сделать! — алчно заулыбалась старуха, но быстро изобразила искреннее сочувствие.
— Я заплачу, — заверила невеста. — Только помоги честь сберечь!
— На закате приходи, Андрет.
Молодуха радостно вскочила и, поправив расшитые жемчугом одежды, выбежала за дверь, надеясь успеть вернуться домой, пока брат не заметил, что сестра снова загулялась до утра.
***
Лето стояло жаркое и сухое. Заставленный различными саженцами в красивых горшках зал охлаждался с помощью стены-водопада, поэтому никому из участников встречи не доставляла неудобства необычная для Дортониона погода.
— Я скажу честно, — Финдарато поставил перед собой вазочку с лесными фиалками и нежно погладил бархатные лепестки, — я устал от всего этого. И в Нарготронд возвращаться не хочу, там и без меня всё хорошо, но и с Фирьяр иметь дело нет больше мочи. Беор однажды пошутил, что дед, отец, сын и внук будут приумножать и взращивать, а правнук запустит и помрёт спьяну в канаве. Сейчас я вижу, что дело к тому идёт, и знаете, о чём подумал? В Валиноре было то же самое! Всемогущие владыки где-то недосмотрели, где-то не придали значения, кого-то оттолкнули, а в итоге что? Снежный ком нарастал, и…
— Слушай, Артафиндэ, — пользуясь тем, что на совете нет посторонних, Айканаро развалился в кресле и говорил словно нехотя, — я только вернулся из леса, в котором проторчал дюжину лет, следя за строительством мостов, дорог и укреплений. И ты в моём присутствии говоришь об усталости? Тебе не стыдно, государь? Ты знаешь, что мы высушили лиги болот, а потом началась засуха, и пришлось перекрывать с огромным трудом вырытые каналы? Догадываешься, сколько работы было у знахарей, копателей могил и перевозчиков трупов? И, надеюсь, понимаешь, что мне приходилось отвечать за каждого мертвеца. Ангарато сначала приезжал помогать, но потом стал делать это реже и реже, а последний раз я видел его четыре года назад. Хороший брат, ничего не скажешь.
— Я не мог бросить дортонионский трон, прости, — улыбнулся лорд.
— Не сомневаюсь, — Айканаро выпил вина, посмотрел на племянника. — А ты от чего устал, Арагарон?
Молодой лорд поднял на дядю удивлённые глаза, словно не слышал всего предыдущего разговора.
— Я привёл своих лучших Фирьяр в Сосновое Королевство, — владыка Инголдо покосился на пустующее место Эдрахиля, которого решил не брать на встречу с роднёй, созванной для откровенного разговора, — взял самых близких и ответственных верных, мои беоринги процветали и обучали ваших людей. Всё это было до тех пор, пока я лично контролировал развитие Младших, постоянно общаясь с их вождём. Но вы же видите, что с новыми поколениями у нас нет прежнего единства? Почему? Нет, вопрос не в этом. Я хочу понять, почему их благополучие и дружба с эльфами зависит только от меня? Почему, стоило мне отдалиться от Младших и перестать водить их на советы, всё общение эльфов с людьми свелось к обучению грамоте и формальному командованию?
— Не думаю, что мне есть смысл ездить в Фиримар, — пожал плечами Ангарато. — Ты ведь помнишь, как нам не нравилось повышенное внимание Валар? Вот и представь, что чувствуют Фирьяр, когда мы появляемся среди них.
— Фиалка, — вдруг мечтательно заговорил Финдарато, сбив ход беседы, — символ одиночества хрупкого цветка, влюблённого в горячую звезду. Если они сойдутся, пламя уничтожит прекрасное растение и будет обречено страдать угрызениями совести. Но если они никогда не будут вместе, фиалка каждую ночь сможет поднимать головку к небу, сквозь её лепестки пройдёт преобразившийся дивный свет, и красоты в мире станет больше, ведь все знают, что каждому цветку нужна звезда, а каждой звезде — цветок.
— Звезде нужен ветер, — деловито поправила короля Эльдалотэ.
— Это совсем другая история, — грустно вздохнул Инголдо, отодвигая вазочку. — Интересно, кто-нибудь устал от того, что приходится выполнять работу Йаванны, Ваны и Ариэн, самостоятельно убирая сухостой, высаживая молодые растения, избавляясь от сорняков… В Амане ведь нам не приходилось этим заниматься.
— Я лучше сам, своими руками весь наш лес заново посажу, чем вернусь к тем, кто позволил эльфам идти через Хэлкараксэ и даже не дал проводника! — вспылил Айканаро. — Никогда не прощу Валар за это!
Повисло молчание, становившееся всё более скорбным — прошедшие ледник вспоминали тех, кому не суждено было ступить на землю Эндорэ, и на душе стало невыносимо тяжело.
Но вдруг безмолвие разорвалось в клочья, заставив эльфов обернуться к окнам — тревожный звон колоколов донёсся чуть позже, чем вдали возникли клубы дыма.
Эльфы не научили!
— Здравствуй, Мирвен. Я знала, что ты придёшь, — старая травница подняла глаза от чаши с чем-то горячим и пряным.
— Твои зелья не помогли, — строгим обвинительным тоном произнесла супруга Белемира. — Меня зовут Аданэль, и да, ты знала, что я приду, но не потому, что провидица, а потому что понимаешь — твои травки никакие не волшебные!
— Что ты хочешь от меня, простой женщины, — посмотрела в глаза гостье Грибница, — если даже эльфийские целители вам с мужем не помогли?
— Тогда зачем плату берёшь?
— Хочешь — верну.
Травница полезла под стол за шкатулкой, открыла, и Аданэль узнала кольцо дочери Боромира.
— Что здесь нужно было Андрет? — зло спросила Аданэль. — Когда она приходила?
— Сегодня утром, до рассвета ещё, — пожала плечами Грибница. — Но с какой целью — не скажу, это не моя тайна.
— Отдай мне её кольцо, а мою плату оставь. Давай-давай сюда!
— Да отдам я, успокойся, Мирвен. Я тебя малявкой помню, а ты мне приказываешь! А вообще, попомни мои слова: не даёт Творец ребёночка, и не надо, значит. Мало ли, больной родится или умрёшь ненароком. Или наследие какое дурное вылезет. Никто ж не знает, от кого Бельдир сынка принесла. А мы все ведаем, куда она ходила.
— Кольцо, Грибница!
Неохотно отдав украшение, травница посмотрела в окно, и лицо пугающе сморщилось.
— Горит что-то, — вскочила старуха и принялась собирать вещи в сумку, — жара стоит — от одной искры лес сгореть может! Послушай мудрого совета: беги домой и уноси всё ценное!
Почему-то Аданэль поверила сразу и без сомнений. Да, многие дома в поселении каменные, однако даже там есть, чему воспламениться.
***
Сначала Брегор хотел устроить сестре головомойку за её негожее для честной девы поведение, однако слишком устал от споров, где искать новые колодцы, поскольку старые пересыхают, поэтому просто взял Андрет под руку и повёл в дом кузнеца, чтобы устроить будущим супругам ещё одно свидание, на этот раз наедине.
Фаранор оказался не в мастерской, а дома и работой не занимался — правая рука была перемотана намокшими бинтами, а от самого мужчины разило крепким вином.
— Я тут это… — с трудом ворочая языком, произнёс молодой кузнец, коротко стриженный и давно не ходивший в баню, — поранился. До свадьбы заживёт.
— Утешь будущего мужа, — шепнул Брегор сестре, и Андрет испугалась, что откроется её тайна.
— О, вот и наша невеста! — вышел к гостям не менее пьяный, чем кузнец, его младший брат. — Сосать умеет? — исподлобья, заплетающимся языком спросил он, протянув к девушке руку.
Жених тут же протрезвел и выздоровел, левая рука в одно мгновение наотмашь ударила хама, и тот полетел на пол. Упав, пьяный мужик тут же захрапел.
— Не твоё дело, ушлёпок, — сказал уже ничего не слышавшему брату Фаранор. — Проходите, я его счас унесу.
— Я пойду, — сказал Брегор со вздохом. — Пастухи вернулись.
Кузнец понимающе кивнул.
Андрет прошла в дом, рассматривая завешанные шкурами, головами, рогами лесных зверей и красивыми кинжалами стены. Родители Фаранора были охотниками, однако ни один из детей не продолжил их дело: старший сын стал плотником, средний — кузнецом, а младший спился и жил за счёт братьев, время от времени выгонявших его на улицу, но потом из жалости пускавших обратно.
— Будь умницей, — кивнул сестре Брегор и вышел за порог.
Девушка засмотрелась на оскаленные морды. Страшновато спать среди таких чучел. Придётся привыкать.
То, что с улицы доносится запах гари, Андрет заметила лишь тогда, когда Фаранор, перекинув брата через плечо, скрылся за дверью комнаты, и посторонние запахи перестали перебивать дым. Поначалу не обратив на это внимания, девушка думала, как лучше провести с женихом время, чтобы дело не дошло до постели, иначе позора не избежать — Фаранор был не из тех, кто смотрел на богатство невесты пристальнее, чем на неё саму. Это похвально, конечно, но в некоторых делах корысть была бы хорошим подспорьем.
Вдруг к усиливавшемуся запаху гари добавились крики, и Андрет решила выйти на улицу, посмотреть, что случилось.
***
После найденных в лесу грибов мир чудесным образом преобразился. Трое молодых парней, решивших, что идти на учёбу во Дворец Мудрости сегодня необязательно, так как есть, что выпить, отправились туда, где, знакомые говорили, росли волшебные поганки. И правда, грибочки нашлись, и обычный день превратился в нечто, неописуемое словами.
— Ва-а-а! Ва-а-а! — восторгался Фараг, озираясь. — Ва-а!
— Обалдеть! — поддакивал, придерживаясь за дерево, Бранор.
— Ага-а! — Гаран усиленно кивал.
— Надо всех позвать! — вдруг осознал Фараг, свалившись из-за никому не заметной кочки. — Скажем, что это…
— Как? Вот как? — Бранор поднял глаза на небо, сейчас казавшееся совершенно нереальным.
— Нас эльфы таким словам не учили! — деловито произнёс заплетающимся языком Гаран.
— Так пусть научат! — Фараг встал и подбоченился. — Иначе, чего они штаны тут просиживают?
— Вот да, — согласился Бранор. — Пошли. Пусть учат. А то ишь!
— У-у, плохо учат! Я им скажу! — возмутился Гаран, и вдруг его вырвало прямо на обувь и низ штанов.
***
Гельмир с нескрываемым ужасом посмотрел на ворвавшихся прямо посреди занятия учеников, которые давно должны были сидеть в зале и чертить вместе со всеми причал для лёгких лодок.
Трое ввалившихся выглядели так, словно были не в себе, а один из них к тому же оказался только в рубахе, не до конца прикрывавшей то, что обычно прячут в штанах.
— Учи нас! — заявил полуголый, что-то усиленно стряхивая с плеча. — Ты не сказал, как говорить.
— Да! Учи! — поддержал товарища едва не упавший друг.
В это время третий гуляка в голос захохотал, рухнул на стол одного из возрастных учеников, и все принадлежности, смятые и поломанные, оказались на полу. Вскочив, мужчина схватил юнца за грудки и вышвырнул за дверь. Двоих других выкинули следом подоспевшие на помощь охранники.
Гельмир, покраснев и опустив голову, попытался успокоиться и убедить себя, что ничего этого не было.
***
Ругаясь и угрожая всем вокруг, трое юношей пошли куда-нибудь, лишь бы подальше от Дворца Знаний, откуда их с позором выгнали пинками.
Внезапно решив, что на улице слишком жарко, товарищи ввалились в дом своего приятеля Моромира, который снова разболелся и не выходил ни на работу, ни на учёбу.
— Да чё с вами? — с сипом кашляя, спросил юноша, ошарашенно рассматривая нежданных гостей.
— О-о-о! — только и смог сказать полуголый, остальные расхохотались.
— Ладно, — Моромир порадовался, что дома нет матери и сестры, посмотрел, как товарищи чуть ли не ползком направились в кухню, — я пойду воды принесу.
На самом деле парень решил уйти к соседям и дождаться, когда приятели проспятся, но сообщать об этом пьяным друзьям посчитал излишним.
***
— Давайте выпьем! — вдруг предложил Фараг. — А то скучно.
— У Мора есть в погребе! — заговорщически проговорил Гаран. Не в состоянии подняться с карачек, парень пополз к люку в полу, однако в одиночку открыть не смог.
Втроём справившись с преградой, друзья попадали с лестницы на пол кладовки и с хохотом добрались до бочек.
— Что-то из этого можно пить! — с трудом проговорил Бранор и вдруг понял, что без света будет слишком темно, если люк случайно захлопнется, а повеселиться можно и прямо здесь. Никто не помешает!
Тем временем, пока мысли рождались в голове юноши, друзья успели уронить что-то, и по полу разлилась какая-то очень смешная жидкость.
Хохоча до слёз, Бранор полез за свечой наверх, едва не заснул по дороге, и за это время разбилось что-то ещё.
Даже не подозревая ранее, насколько трудно разжечь огонь, парень после долгих усилий подпалил фитиль и, радостный, замахал рукой друзьям.
Вдруг свеча ожила.
— Ты — дурак криворукий, — сказал появившийся на восковом столбике рот, в котором начали вырастать зубы. — А ну вернул меня на место, слышишь?!
В ужасе подпрыгнув, Бранор истошно заорал и бросил свечу на пол.
— Положил на место, гад! — завопила свеча голосом Фарага, но восковое извивающееся змеёй тело поползло по ступеням в погреб, и в подполе в одно мгновение стало светло.
***
— Вдова рыбакова горит! — закричали на улице. — Тушите!
Соседи выбежали с вёдрами, однако многие вдруг повернули назад и начали поливать свои заборы и стены — жара стоит, воды мало, дом вдовы всё равно обречён, а свои ещё можно попробовать защитить.
До реки было далеко, большинство прудов и колодцев поблизости обмелело, люди в панике забили тревогу, и по округе разнёсся колокольный звон.
Огонь и колокола
— Опять в погреб без разрешения лазали, гадёныши! — ругался на убежавших во двор правнуков трижды вдовец Гор, собиравший запасы для новой женитьбы. — Опять придётся всё заново взвешивать и пересчитывать! Гадёныши!
Закрыв за собой дверцу и проверив, достаточно ли плотно, чтобы никто не помешал, старик ушёл в дальний конец своей сокровищницы. Фонарь светил ярко, и даже подслеповатый дед, давно уже определявший, нравится ему женщина или нет, исключительно на ощупь, мог понять, целы ли его ценности. Самые дальние деревянные ящики, из-под которых что-то текло и неприятно пахло, были стабильно покрыты паутиной, значит, никто их не трогал.
Все запасы целы! Что может быть лучше сохранности сбережений?
Развязав один из мешков, Гор с проклятьем разогнал рукой взвившуюся стайкой мошкару и спешно снова затянул практически истлевшую верёвку.
Всё цело!
То, что подтекало из ящиков, намочило кучу тряпья, хранимого рядом, поэтому большинство штопанных-перештопанных вещей давно заплесневели, однако старик никому не позволял трогать его сокровища и сейчас, зная, что правнуки опять лазили в погреб, тщательно проверял, все ли ценности нетронуты.
Стоявший чуть ближе к лестнице сундук показался Гору подозрительно чистым. Странно! Присев на ступеньки и начав проверять замок, дед вдруг почувствовал странный запах, смешавшийся с привычными ароматами кладовки — плесенью и гнилыми овощами. Что это? Гарь? Показалось, может?
Открыв сундук и принявшись пересчитывать сложенные в нём крайне важные и очень нужные обрезки ткани, рваные ремни, сломанные застёжки и до дыр изъеденные ржавчиной столовые приборы, найденные в соседних дворах, Гор забыл о постороннем запахе, однако скоро завоняло слишком ощутимо, старик нехотя оставил своё занятие и полез наверхпроверить, всё ли нормально.
Открыв дверь в полу, дед увидел сплошную едкую пелену дыма, вдохнул, закашлялся и под далёкий звон колоколов в ужасе бросился обратно в погреб спасать свои сокровища.
***
— Проснись! Проснись! Быстрее из дома! Крыша горит!
Бом, бом, бом-бом-бом!
За дверью детской послышались испуганные крики, охи, тяжёлые шаги, и маленькая Тинвен вдруг поняла, что бабушка, остававшаяся присматривать за внуками, забыла о них. В голове ребёнка это не укладывалось, ведь такого просто не могло быть!
Бом!
Решив, что от любой беды есть только один верный способ спастись, девочка юркнула под кровать. Неприятный пугающий запах усиливался, однако «в домике» всё равно было меньше страшно, а через подол платьица дышалось вполне хорошо.
— Тинвен! Ты где?
Девочке показалось, что она заснула, но голос соседа — дяди Блегора, игравшего время от времени с толпой детей в разные интересные эльфийские игры, разбудил и заставил закашлять. Стало очень жарко, глаза защипало от дыма. Послышался страшный гул и треск.
Дверь в детскую резко открылась, едкая пелена ворвалась в комнату вместе со знакомым силуэтом. Тинвен бы осталась прятаться, но от страха заплакала, и тем самым выдала себя. Сильные руки в одно мгновение вытащили ребёнка из укрытия, и вдруг со страшным грохотом рухнул потолок, и в комнату ворвался огонь.
Девочка не поняла, как оказалась на улице на земле. Надо скорее найти маму и папу! И бабушку! В сердце пробрался неведомый доныне страх: Тинвен вспомнила, что дома оставался маленький братик. А где дядя Блегор?
Бом. Бом. Бом…
***
Что-то случилось. Вендир поняла это по глазам дочери, которая подошла, посмотрела на немощную мать, уже много лет не встававшую с постели и медленно угасавшую, несмотря на помощь эльфов. Её беда не была чем-то особенным — люди нередко падали просто за работой, а потом уже не поднимались, не говорили, не узнавали близких. Вендир узнавала, даже могла произнести что-то невнятное, и в другой ситуации стала бы ругать дочь за невнимание к больной родительнице, но сейчас…
Что-то в глазах самого близкого человека напугало и заставило молчать. Седеющая женщина, которую Вендир помнила новорожденной, посмотрела на мать, взяла вещи, сколько смогла, и вышла из комнаты, а её место занял едкий дым и тревожный похоронный звон.
***
Испуганное блеяние, мычание, ржание и лай доносились со всех сторон, и пастухи с охотниками побежали в брошенные задымлённые дворы, выламывая двери и стены хлевов, сараев и стойл, разрубая топорами цепи на сторожевых собаках, вынося на руках птицу и выпуская кролей. Сейчас было некогда думать о том, что хозяева совсем не позаботились о скотине, спасая собственные жизни, поэтому среди многоголосой брани обвинения не звучали. Для благодарности тоже было не время.
***
Когда через открытое окно потянуло гарью, Ягодка сразу же начала проверять, что у неё подгорело. Вырастившая детей, однако пока не старая хозяюшка очень трепетно относилась к огню, могла десятки раз возвращаться к печке перед тем, как уйти из дома, не любила костры и заливала угли, оставшиеся в лесу после посиделок настолько тщательно, что на месте огня оставалась лужа. Ягодка не выносила даже незначительно пережаренную еду, готова была тратить целое состояние на холодные эльфийские светильники, лишь бы не пользоваться свечами.
Перенюхав всю посуду и перепроверив печь, хозяюшка выглянула в окно… И присела от ужаса: огнём были охвачены почти все дома на соседней улице, и ветер ясно указывал направление продвижения пожара.
От страха женщина намочила многочисленные юбки, но это уже не казалось проблемой, ведь главное сейчас, уходя из дома — проверить, хорошо ли остыли дрова в печи! А то ведь пожар может быть!
***
Почувствовав запах дыма, Фаран вышел на улицу, осмотрелся. Молодой мужчина недавно построил для себя нечто вроде сарая — временное жильё, вместо проданного за долги доставшегося от деда дома. Семья с проклятьями выгнала Фарана и отреклась от него, но даже это не изменило вечно ввязывающегося в мутные дела молодого человека.
Прикинув, что огонь далеко и не дойдёт до сарая на отшибе, вечный должник хотел вернуться в кухню, чтобы доесть собранные в лесу грибы, как вдруг на плечо легла тяжёлая рука и развернула мужчину назад.
— Ну чё, приятель, — спросили трое амбалов из дортонионской армии, которую зачем-то упорно готовили эльфийские командиры, — где твои обещанные мешки зерна?
— Так не созрели ещё! — попытался вырваться Фаран, но тут же упал, получив сокрушительный удар в челюсть.
Следующий кулак прилетел в голову, и должник потерял сознание, чтобы очнуться в горящем доме и понять, что связан по рукам и ногам. Нестерпимый жар подбирался всё ближе, а потом, заглушая отчаянный крик о помощи и далёкий звон колоколов, с душераздирающим треском обрушилась крыша.
***
— Батя! Пойдём, батя! Опалишься!
Старик не реагировал ни на голос сына, ни на зов брата, ни на попытки внуков и соседей увести его от погибающего в пламени сада.
Яблони, груши, сливы… С таким трудом выращенные и выхоженные, дававшие тень и плоды, теперь были охвачены огнём и спасти их не представлялось возможным.
— Это вся моя жизнь! — хрипло крикнул дед.
— И что, бать? Помереть тут теперь? — соседи схватили его под руки, старик начал отчаянно вырываться, плакать, однако силы оказались неравны, и несчастного садовника удалось увести в безопасное место.
***
Пожар быстро стал виден и с поля, и с реки, и из леса. Поначалу мало кто придал значение случившемуся — ну горит и горит, первый раз как будто! Однако, в отличие от всех предыдущих случаев, чёрный дым не сменялся белым, а становился всё гуще, валил всё сильнее, продвигался, гонимый мощными порывами ветра, захватывая новые и новые дома, перекидываясь на сады и поля.
Кто-то, возможно, вспомнил о словах эльфийских строителей, говоривших, что нельзя ставить дома слишком близко друг к другу, деревья тоже нужно сажать, исходя из каких-то там непонятно кем придуманных правил, зачем-то нужны какие-то водоёмы, количество колодцев в штуках должно быть тоже кем-то рассчитанным, но какая теперь разница? Надо тушить!
Побросав дела, люди ринулись к горящему поселению, чтобы спасти хоть что-то. Кто бежал быстрее: испугавшиеся за родных или те, кто знал о спрятанных в подвалах накоплениях, сказать однозначно было нельзя, однако и те, и другие даже сейчас рассчитывали, что эльфы придут на помощь и всё сами наладят.
Бом! Бом! Бом!
***
Поняв, что большинство домов обречены, люди выстроились в цепочки от реки и прудов к пока ещё уцелевшим зданиям и поливали стены водой. Здесь же, прямо на земле все, кто хоть что-то понимал в лечении, старались помочь спасённым из огня и успокоить тех, чьих близких спасти не удалось.
— Надеюсь, эльфья учебница тоже сгорит! — радостно крикнула перемазанная в золе девушка в неприлично задранном платье, стоя по колено в воде и черпая ведром воду из реки. — Надоело вечно туда ходить!
— Точно! — рассмеялись в толпе, и дело пошло веселее.
Разлетавшийся по округе колокольный звон всё ещё предупреждал об очевидном, а из чёрной смрадной пелены, словно долгожданные лучи света, появились эльфийские всадники.
Пропасть между Старшими и Младшими
Эльфийские всадники моментально разделились, и одна вереница поразительно быстро собрала разбежавшуюся скотину, а другая остановилась на берегу, и тушение пожара словно само собой ускорилось.
Выехав на самую высокую часть берега, Айканаро остановился и осмотрелся.
«Там пожар! — вспомнились полные ужаса слова владыки Финдарато. — Мы обязаны…»
«Ты устал, король, вот и отдыхай, — бросил тогда лорд, заодно смерив брата-близнеца снисходительным взглядом, — один разберусь. Сам. Без вас, утомившихся».
«Нет, дядя, я с тобой!» — племянник был непреклонен, и даже мать не стала спорить с сыном. Хочет — пусть идёт. Будет, что написать в хвалебной летописи.
— Арагарон! — крикнул Айканаро племяннику. — Найди вождя! Ко мне его быстро! Кто здесь за всё отвечает?
— Владыка! — тут же окружили лорда бросившие тушение пожара люди. — У нас вождь — Борон, внук Беора Старого, сын Барана Дерзкого!
— И где он? — Айканаро осмотрелся, стараясь не кривиться от жалкого зрелища. В глубине души возникла неприятная мысль, что на эльфах ответственность и вина за то, что Фирьяр не такие, какими бы хотелось их видеть.
— Старый он! — ответил перемазанный копотью мужик. — Не может уже за всем следить. Вот сын его, Боромир, может. Но он… эх!
— Плевать я хотел, кто чей брат, отец, муж, сын или дальний потомок! — прогремел голос дортонионского лорда, и люди, засуетившись, отступили назад. — Я спрашиваю, кто здесь за всё отвечает? Кто ведёт дела?
На фоне едва видневшегося сквозь дым заката валинорский золотоволосый эльф сиял ещё одним светилом, несмотря на осевшую на его лице и одежде копоть.
— Я веду, — подошёл и низко поклонился виноватый юноша, грязный, усталый.
Айканаро заметил, что как только этот смертный отошёл от своих соплеменников, работа сразу замедлилась ещё больше, а потом и вовсе встала, тушение пожара оказалось полностью на эльфах.
— Твоё имя.
— Брегор, сын Боромира.
Юноша был настолько вымотан, что отражавшееся в тёмно-карих глазах понимание необходимых объяснений, извинений и поклонений не находила никакого отражения в действиях. Молодой человек от усталости просто не понимал, как и что делать и говорить.
«Всё ясно», — обречённо подумал Айканаро.
— Я готов помочь! — выбежал из дыма худой и немного сутулый мужчина, озираясь по сторонам. — Я Белемир, сын Бельдир из рода Беора! Мы с супругой и друзьями спасали нашу библиотеку, и сейчас, когда благодаря вашей помощи, светлые лорды, книги в безопасности, я могу оказать любое содействие.
Дортонионский владыка взглянул на преклонившего колено человека. Этот вроде бы более подходящий для разговора по делу. Рядом с ним сразу же оказалась женщина, достаточно молодая и по-своему красивая, тоже склонилась. И с ней, пожалуй, удастся побеседовать.
— Иди, Брегор, — кивнул Айканаро юноше.
— Светлый лорд, — встав, заговорил Белемир, — клянусь тебе, я всё сделаю, что смогу, чтобы не пятнать честь великого королевства! Мы всё отстроим лучше, чем было!
— Хуже, главное, не сделайте, — хмыкнул Айканаро, смотря на творящийся вокруг хаос.
Масштабы разрушений впечатляли, однако эльф понимал — всё, кроме садов, можно восстановить меньше, чем за год. Главное — успеть до холодов возвести тёплое жильё в количестве, достаточном для всех погорельцев. Задача не такая уж сложная. Главная проблема здесь всё равно совсем в другом.
***
Увидев пожар, Андрет совершенно растерялась. Деве было очевидно: справиться с огнём и даже оказать хоть сколько-нибудь значимую помощь в тушении ей не под силу.
— Сама дойдёшь до реки или тоже нести надо?
Вопрос жениха заставил очнуться. Фаранор откуда-то взялся рядом, пьяный брат вновь был перекинут через плечо и что-то невнятно бурчал.
— Дойду, — ошарашенно отозвалась Андрет.
— Вот и присмотришь за ним, — кузнец указал на свою ношу. — И за добром. Щас притащу.
Оставшись среди колокольного звона, дыма, криков, плача, гула и треска пламени, воя, мычания и множества других слившихся в одно звуков, стараясь не замечать становившийся всё более отвратительным запах и попадающий в лицо пепел, девушка посмотрела на бесчувственное тело.
— Везёт тебе, придурок, — вздохнула Андрет, — проснёшься — а уже всё хорошо.
Фаранор вернулся с огромным ящиком, который умудрился дотащить одной рукой, и ушёл снова. В следующий заход жених принёс кучу одежды и шкур, после чего ушёл, и в какой-то момент невеста поняла, что прошло очень много времени. Убеждая себя, будто всё в порядке, и Фаранор просто помогает кому-нибудь, Андрет подумала, что сейчас очень удобный момент для соблазнения будущего мужа, ведь ему точно будет не до проверки невинности. Идея окрылила, девушка с улыбкой села на вещи и стала отвлекать себя разными глупыми воспоминаниями.
— Вот ты где! — брат появился из дыма, усталый, грязный, потерянный. — Эльфы приехали, — сказал он обречённо. — Мне теперь объясняться перед ними. Хорошо хоть ветер не в нашу сторону, дом в порядке. А вожди всё пропили! Вот как он! — Брегор указал на спящего родича Фаранора. — Стыд какой!
— Мне с тобой пойти? — спросила Андрет, косясь на добро жениха.
— Сиди уж, — отмахнулся брат. — Сам разберусь.
Девушка вытерла защипавшие от дыма глаза. С одной стороны, было удобно вот так сидеть и ждать непонятно чего, но с другой…
— Зато не надо перед эльфами оправдываться, — нашла положительную сторону ситуации Андрет, не заставшая времена, когда Старшие воспринимались Младшими как добрые мудрые наставники, помощники и друзья. Теперь всё было иначе.
Со смертью Беора Старого король Ном отдалился от Фирьяр, и эльфы стали более отстранёнными, сводя общение с подопечными к минимуму. Да, учат, да, наставляют. Только это уже не дружба и тем более не братство. Люди стали воспринимать Народ Звёзд как надзирателей, перед которыми нельзя показаться слабыми и глупыми, однако проявить себя иначе было невозможно, и пропасть между смертными и бессмертными разрослась до непоправимых размеров.
«Вот эльфы увидят, и будешь знать! — говорили провинившимся детям родители. — Эльфам показать стыдно! Эльфы так не поступают! Был бы тут эльф, он бы над тобой смеялся!»
Постепенно и незаметно имя прекрасного мудрого народ превратилось в синоним наказания и позора. Можно было делать, что угодно, главное, чтобы номы не узнали.
— Ну чё, как? — вопрос заставил подпрыгнуть.
Андрет посмотрела на внезапно появившегося из смрадного мрака Фаранора и, вспомнив о планах, бросилась ему на шею, сложив губы для поцелуя.
— Всё хорошо, — пролепетала девушка, — я так ждала! Так волновалась! Где ты так долго ходил?
— Да так, — отмахнулся жених, пнул храпящего брата и посмотрел на невесту. — Дом цел, воняет только. Проветрим, и можно свадьбу играть.
— Давай сейчас, — прошептала невеста, скосив глаза на шкуры, — здесь, на берегу. Мне страшно, приласкай меня! Не хочу расставаться! Пойдём в реку, помоемся заодно, а то ты весь чёрный!
Делая вид, будто не знает, как надо ласкать мужчину, изображая робость и неловкий поиск, Андрет запустила руки под мокрую почерневшую рубаху жениха.
— Какой ты сильный!
Фаранор огляделся, довольно хмыкнул, сбросил с берега к воде простынь, которой можно накрыться и обтереться, и, подхватив возлюбленную здоровой рукой, словно мешок с луковицами, спрыгнул вместе с ней вниз.
***
Поняв, что супруг не оказался обвинённым во всех несчастьях и ошибках других, Аданэль откланялась и пошла собирать женщин для помощи погорельцам. Разумеется, в мужские дела лезть и мысли не было, к тому же работы и так предстояло много: стирать и чинить пострадавшую одежду и бельё, успокаивать потерявших родителей детишек, кормить голодных, найти временный ночлег всем, кому негде спать, обработать несложные раны, чтобы лекари могли заниматься более тяжёлыми травмами… Очень-очень много дел! Главное — не расплакаться перед эльфами.
***
Закончив с многочисленными ожогами на теле неузнаваемого мужчины, которого вытащили едва живым из-под обрушившегося сарая, Ауриэль с невесткой тепло, как никогда, улыбнулись друг другу. Знахарка рядом с ними откупорила бутыль с вином и, угостив подруг, вместо отдыха взялась за оформление огромной надписи на двух сшитых простынях, растянутых между наскоро вбитыми в землю столбами — все должны знать, куда идти за помощью лекарей и где искать потерянных родных.
— Где мои дети?! — кричала то громче, то тише какая-то женщина, рыдая и проклиная судьбу.
Эльфийки догадывались, что добрых вестей для несчастной нет, пытались напоить её успокаивающими травами, но убитая горем мать не принимала никакой помощи.
— Гуилин говорил, что некоторые селяне в страхе в лес убежали, — тихо произнесла Ауриэль, больше успокаивая себя, чем кого-либо, — он с друзьями ушёл на поиски, так что, не всё потеряно.
Солмелиэ кивала свекрови, но сама думала об ином: не менее дюжины детей до сих пор сидели одни, и взрослые за ними не приходили. Некоторых малышей спасли из огня, и им требовалось лечение, другие просто потерялись в толпе и не могли объяснить, где жили, и кто их родня. Бедняжки!
Младшая внучка вождя — Бериль, которой только недавно исполнилось десять лет, пришла вместе с тётей Аданэль на территорию лагеря-госпиталя, и теперь водила хороводы и пела песни вместе с детьми, скрашивая ожидание прихода родни. Сама супруга Белемира села за стирку бинтов, простыней и сорочек, попутно руководя всеми, кто попадался в поле зрения. Нельзя лениться и ныть! Эльфийки ведь не жалуются! Женщина с трудом сдерживала слёзы, однако помощи не просила и от работы не отказывалась.
— Мама! Мама пришла!
— Папа!
— Дедушка!
То и дело раздавались радостные крики, знахари записывали всех, кто и с кем уходили из госпиталя, а Бериль повторяла заученные слова для воссоединявшихся семей, обещая, что теперь всё будет хорошо.
Аданэль улыбалась, не поднимая головы от вспенившегося мылом ручья и тазов, но вдруг кто-то тронул за плечо. Обернувшись, супруга Белемира увидела заплаканное личико девочки.
— Она с дедом жила, — пояснил проходивший мимо мужчина, которому пришлось обрабатывать обожжённые руки и лицо, — но он помер, когда понял, что дом того. Не пережил потерю нажитого.
— Как твоё имя? — спросила Аданэль у малышки, но та поджала губы и опустила голову ещё ниже.
— От испуга говорить разучилась, — вздохнул погорелец. — Может, отойдёт ещё. Потом.
— Помоги мне, — улыбнулась жена Белемира, протянув девочке слипшийся бинт. — Стирать умеешь?
Ребёнок кивнул и, сев на корточки, принялся тщательно мылить полоску ткани.
— Давай ты тоже будешь Аданэль? — предложила неожиданной помощнице Мирвен. — Я — Аданэль-старшая, ты — Аданэль-младшая.
Девочке не очень понравилась идея, однако она согласно кивнула. Супруга Белемира посмотрела на тёмно-каштановые кудряшки, милые щёчки, умелые ручки и поняла, что не оставит этого ребёнка однинокой сироткой. Если родить ребёнка не получается, почему не позаботиться о том, у кого больше нет семьи?
Дары милых ничтожеств
Эльфы шли по пепелищу. Вокруг тлели и дымились обугленные остовы домов, посеребрённые равнодушными лучами Исиль.
— Мама часто говорила про огонь, что из-за него должно случиться нечто плохое, — Арагарон прервал длительное молчание и обратился к дяде. — Я думал, что моя огненная беда уже случилась, когда Вирессэ сбежала с потомком Пламенного Духа. Надеялся, что мама чувствовала, как важно это было для меня, но похоже, предвидения были о другом.
— Надейся, что об этом пожаре, а не о чём-то большем, — напрягся Айканаро, посмотрев вокруг.
Шедшие чуть позади люди без умолку что-то говорили, оправдывались, обвиняли хозяйку дома, загоревшегося первым, вспоминали, что при Беоре Старом таких несчастий не было, а Белемир аккуратно намекал, будто готов быть хорошим вождём, если народ предпочтёт его немощному старику Борону и пьянице Боромиру.
— Ненарион, — выслушав очередные сумбурные оправдания, почему были проигнорированы все возможные меры предосторожности при строительстве новых домов и сараев, вздохнул Гельмир, — ты всегда можешь поднять настроение. Скажи что-нибудь, пожалуйста.
Менестрель посмотрел на роющуюся в тлеющих обломках старушку, явно что-то ищущую, причём, вероятно, не своё, и развёл руками:
— Ты же знаешь, что любой тёмный подземный коридор приводит на свет. Наугрим говорят: если хорошенько копать, можно добраться до недр, где не только светло, но и тепло. Правда, жить там нельзя.
— Вот спасибо, — процедил сквозь зубы архитектор. — Поддержал, так поддержал.
— Послушай, — Ненарион остановился, — мне кажется, дело в том, что ты неверно понимаешь слово «шедевр». Ты постоянно оцениваешь себя и свои дела с точки зрения какого-то недосягаемого идеала, созданного твоей же фантазией. А ты посмотри на реальность, оглядись вокруг!
— И что я увижу? — Гельмир начал злиться. — На моих руках кровь испуганного ребёнка, который молил меня о пощаде! Я убил его и бросил тело в лесу! Я строил город на костях невинных существ, и делал так, чтобы ничто о них не напоминало! Я ушёл с Тол-Сириона, чтобы спрятаться от войны, хотя это невозможно! Я сам — война!
— Подожди, друг, — менестрель заметил, что пламенная речь всегда спокойного наставника испугала смертных, — тише. Мне кажется символичным сказанное тобой сейчас. Ты заметил, что сгорело в этой части поселения всё, кроме твоего кладбища?
— Если это и есть венец моего творения, — огрызнулся архитектор, — мне пора отправляться на Суд Валар для последующего вечного заточения в Чертогах Мандоса.
Ненарион развёл руками.
Издалека залаяли собаки, однако броситься на толпу не решились и быстро притихли.
— Король Финдарато скоро уедет, полагаю, — вздохнул Айканаро, посмотрев на спящего у крутого склона мужчину, чей храп мог сравниться по громкости с треском ломающейся сосны. — Мы должны наладить контакт с Младшими.
Арагарон многозначительно посмотрел на пьяницу, усмехнулся.
Вдруг на берег вылезла молодая девушка. Наскоро надетое платье прилипло к телу, подчёркивая его привлекательную своей юностью полноту. Чёрные волосы, чуть подсушенные, серебрились в свете Исиль пушком вокруг головы. Милое личико засияло улыбкой, на щеках появились очаровательные ямочки.
Перешагнув через спящего мужчину и не замечая того, кто выбрался на берег следом за ней, девушка подбежала к эльфам и поклонилась, сделав это с очень загадочным видом.
— Владыки! — незнакомка подняла голову, карие глаза округлились, став по-детски грустными и умоляющими. — Светлые владыки! Мой дом сгорел, семье теперь негде жить!
— Эру милостивый! — послышался полный ужаса и стыда голос Брегора, до этого шедшего в молчании. — Андрет! Зачем?
— Что, брат? — выпрямилась девушка, демонстрируя эльфам прилипшее к пышной груди платье. От прохладного ветра соски стали выпирать сквозь ткань, и Арагарон, смутившись, отвернулся. — Ты меня готов на улицу выставить? Или хочешь, чтобы мне пришлось спать на полу в дряхлом домишке матери? Никто ведь не готов потесниться ради дочери! Я только смогла отселиться, как вдруг всё сгорело! Всё моё приданое! Владыки, не слушайте моего брата! Помогите мне с жильём! Я готова отработать, заплатить. Помогите, умоляю!
По лицу Гельмира было понятно — эльф поверил. Айканаро равнодушно взглянул на Брегора, который уже готов был провалиться сквозь землю от стыда, посмотрел на Андрет. Милое личико снова засияло по-детски очаровательной улыбкой, ямочки на щеках углубились, но постепенно невинное выражение начало меняться: карие глаза чуть прищурились, губы приоткрылись, руки изящно отбросили назад волосы, голова запрокинулась, шея изящно вытянулась.
— Пошли, — на округлое плечо Андрет легла тяжёлая рука стоявшего позади полуголого мужчины, девушка обернулась, нежно и смущённо улыбаясь.
— Да, Фаранор, надо вещи собрать. Занесём обратно. В сарай.
Карие глаза снова многозначительно посмотрели на эльфов, намекая, что вопрос про дом ещё не решён.
— Все погорельцы получат новое жильё, — твёрдо произнёс Айканаро, делая шаг вперёд. — Это моё слово — слово правителя этих земель. Завтра начнём перепись пострадавших семей, и никто не останется обделённым.
— Моей семье нужен дом! — откуда-то взялся пожилой мужчина, который вроде бы не шёл в толпе поселенцев.
— И моей! И моей! — зашумели смертные.
— Завтра, я сказал! — выкрикнул дортонионский лорд, снова посмотрев на юную деву.
Андрет отошла к обрыву и стояла спиной к эльфам. Юная прелестница нагнулась за вещами, соблазнительно выгнувшись, а потом обернулась и невыносимо игриво подмигнула эльфийскому правителю, качнув пышными бёдрами.
Брегор выругался, спящий брат кузнеца от души всхрапнул.
— Надо же, как новый домик захотела, — тихо рассмеялся Арагарон, наклонившись к дяде. — А потом от этого громилы получит за недостойное поведение.
— Нельзя бить слабых, — зло бросил Айканаро, с трудом отведя взгляд от соблазнявшей его молодой смертной. — Если узнаю о таком, этот громила горько пожалеет.
— Хочешь приструнить всех мужей, поднимающих руку на жён?
— Если я решил заняться делами Фирьяр, значит, здесь всё будет по-моему.
Арагарон согласно кивнул. Да, с дядей спорить бесполезно, однако молодой лорд был уверен — надолго владыку Айканаро с его благими начинаниями не хватит.
***
Отказавшись от многочисленных приглашений переночевать в уцелевших домах, владыка Дортониона приказал разбить лагерь прямо среди пепелища, утверждая, что таким образом поселит в сердцах погорельцев надежду и победит страх перед огнём. Однако столь незащищённое положение шатров быстро показало неприятную обратную сторону — Айканаро и его приближённых буквально взяли в кольцо осады поселенцы, ожидавшие наступления «завтра», когда можно будет пожаловаться на судьбу и выпросить подачку.
— Может, отступим в крепость? — предложил Арагарон, поигрывая любимым цветочным копьём, над которым, не зная истории и традиций, посмеивались смертные.
— Нет, мы будем стоять до последнего воина, — мрачно отозвался лорд, не обращая внимания на Ненариона, начавшего наигрывать на флейте похоронную мелодию. — Бой ещё не начат, война не проиграна. Выстоим или падём героями.
Гельмир расстелил план поселения на полу шатра и обречённо посмотрел на отличия своего изначального проекта от того, что в итоге построили Фирьяр. Катастрофа была неизбежна, как этого можно не понимать?! Как?! Это ведь разумные существа! Дети самого Эру! Почему же они такие… такие…
— К нам вражеский посол, — вдруг вошёл и рассмеялся один из стражей. — Предлагает переговоры перед завтрашней битвой.
— То есть слово «завтра», произнесённое владыкой, для Младших значит лишь преграду для планов, которую необходимо преодолеть любыми средствами? — Айканаро хлопнул ладонью по столу. — Ладно, приглашай. Пусть зайдёт.
Полог отодвинулся, и на фоне зелёно-золотых узоров появилась знакомая девушка, одетая очень скромно, с аккуратно спрятанными под косынку и капюшон плаща волосами.
— Доброй ночи, Владыки, — поклонилась Андрет, смущённо опуская ресницы, — я — внучка вождя, и мне доверено важное дело: не позволить обмануть и запутать светлых лордов.
***
Надеясь, что Фаранор оставит брата спать где-нибудь вне дома, Андрет пыталась всячески отвлекать жениха ласками и нежными словами о том, как прекрасна была их первая брачная ночь, несмотря на все сопутствующие обстоятельства. Фаранор устало угукал, а потом распахнул в пропахшем гарью доме все окна, положил брата на полу в кухне и, быстро сделав то, что положено супругу, моментально заснул настолько крепко, что не заметил, как невеста оделась и ушла.
Обернувшись на будущего мужа и залюбовавшись его могучими мускулами, вспомнив ощущение лёгкой щекотки от прикосновения волос на руках и груди, и то, как с ними можно поиграть, хватая пальцами и теребя, Андрет хихикнула и спешно выбежала из дома. Нужно всеми правдами и неправдами выпросить у эльфов новый дом! Конечно, можно и самим построить, но ведь это будет не так красиво! Да и зачем делать что-то своими руками и средствами, если можно воспользоваться чьей-то безвозмездной помощью?
Довольно быстро найдя лагерь лордов и их свиты, девушка снова услышала это ненавистное «завтра». Да, времени уже не так много, можно было бы успеть поспать, как сделали многие погорельцы, расстелив на земле то, что нашли, однако Андрет понимала — промедлит — кто-нибудь обязательно скажет, чтобы не лезла вперёд нуждающихся.
— Я — внучка вождя Борона, дочь Боромира из рода Беора Старого, — опередила нападки полусонных соплеменников Андрет. К счастью, брата рядом не оказалось, зато нашлись те, кто знали семью главы дортонионского Фиримара, поэтому сомневающихся в словах девушки быстро осадили. — Я готова вам помочь.
Достав заранее заготовленный кусок кожи и уголёк, Андрет поставила перед собой сумку.
— За небольшое вознаграждение я замолвлю за вас словечко перед эльфийскими лордами, — изобразить уверенность в словах было непросто, однако иного выхода не осталось, — меня отец с поручением послал, это срочно и не касается стройки, но сами понимаете, я могу и другое передать Владыке.
Кто-то попытался возмутиться, однако те, у кого осталось, что дать в качестве вознаграждения внучке вождя, быстро усмирили собратьев. Записав самых нуждающихся и спрятав под плащ сумку, Андрет, боясь сделать что-нибудь не так, уверенной походкой направилась к шатру.
Когда зелёно-золотая ткань отодвинулась, освобождая путь, девушка едва не потеряла равновесие, в глазах потемнело, голова закружилась, но цель вела вперёд, и ноги, ставшие непослушно-ватными, сделали нужное количество шагов, чтобы «вражеский посол» оказался на переговорах.
— Доброй ночи, Владыки, — поклонилась Андрет, изображая смущение и незаметно присматриваясь к лорду Айканаро, пытаясь понять, какие женщины ему интереснее: гордые или покорные, дерзкие или уютные, — я — внучка вождя, и мне доверено важное дело: не позволить обмануть и запутать светлых лордов. Мой отец послал меня к вам, чтобы я не позволила нечестным Фирьяр наживаться на чужих несчастьях.
— А сама ты этого делать не собиралась? — осторожно уточнил Арагарон, стоя у полога с копьём-цветочком, на которое девушка предпочитала не смотреть.
— Я же сказала, что готова оплатить работу.
— Что-то здесь не сходится, — лорд Айканаро встал, и Андрет почему-то именно сейчас заметила, насколько высок этот эльф. Выше Фаранора чуть ли не на голову!
Девушка почувствовала себя маленькой букашкой.
Дивный сияющий народ всегда казался ей чем-то нереальным, словно видение полусна. Те эльфы, что обучали Фирьяр, были не такими иллюзорно-прекрасными, как пришедшие из-за моря — вечно отстранённые, далёкие и живущие в дивных дворцах, либо беспрерывно охотящиеся в лесах. Обычные эльфы были на вид добрыми и понимающими, однако рядом с ними находиться не хотелось, а сияющие… Они, наоборот, казались пугающе-чужими, но что-то в них неумолимо притягивало и манило, хотелось прикоснуться к чуду хотя бы кончиком пальца.
— Оставьте меня наедине, — приказал Айканаро, — с послом.
Когда шатёр опустел, лорд указал гостье на место за столом.
— Говори, Андрет, зачем пришла.
— Но, — девушка, подавляя испуг, попыталась кокетничать, — я ведь уже сказала.
Посмотрев в лишённые эльфийского света глаза смертной, правитель Дортониона вдруг подумал, что Валар относились к своим аманским подопечным с поразительным терпением! Сейчас эта дева начнёт торговаться и выпрашивать некую помощь, и это совершенно нормально для отношений народов между собой и внутри одного племени тоже, но…
Что может предложить эльфу человек? Любые его изделия, будь то украшения, вино, еда, инструменты, безделушки, абсолютно убоги по сравнению даже с поделкой ребёнка Эльдар! Что бы ни дала смертная, это будет не равноценный обмен, а уступка из жалости со стороны лорда.
«Валар думали про нас так же, — обидная мысль неприятно уколола сердце, — считали нас милым сияющим ничтожеством, уверенным в своей исключительности и важной роли в жизни Арды. Представляю, как смешны были для них наши мелкие проблемы! Кто-то там где-то умер? Ой, какая неприятность! Милые светлячки расстроились!»
Злость отразилась на лице, и Андрет, решившая, что дело в ней, упала на колени перед лордом, подняв голову так, чтобы слегка вьющиеся чёрные прядки упали на милое испуганное личико. Увидев, что лорд больше не гневается, девушка сбросила маску беззащитного ребёнка и, взрослея на глазах, плавно откинула с головы капюшон, потянула за шнурок на шее, и плащ соскользнул с плеч, открыв спрятанную под лёгким платьем пышную красоту.
Айканаро поймал себя на мысли, что хочет прикоснуться к Андрет, узнать, какая она на ощупь. Упругая? Мягкая? Тёплая? Словно уютная пышная подушка, которую хочется обнять, уткнуться в неё и заснуть с довольной улыбкой на лице.
Валар не принимали таких даров от эльфов, но ведь эльфы — не Валар!
В глазах девушки ясно читалось: «Давай, не тяни, сделай это, потом и поговорим».
Стало смешно и приятно, руки потянулись к снова начавшей играть в смущение деве, однако глаза выдавали её. А ещё запах. Когда Андрет вошла, от неё ощущался «аромат жены», значит, она только что была с мужчиной. Эта мысль отталкивала Айканаро, но с другой стороны, близость — возможно, лучшее и единственное, что могла предложить эта юная особа.
Примечание к части
Тут Аэгнор/Андрет
Секс
Сюжет дальше
Он эльф. Этим всё сказано
«Сейчас я окажусь в постели с эльфом! — вдруг пришло озарение, когда Айканаро тронул плечи девушки, а затем его руки скользнули к застёжке. — Он старше меня на тысячу лет! Это бессмертный эльф из Валинора! Он видел создателей Арды! Он правит этими землями! И сейчас я с ним проведу ночь, как жена!»
От восторга перехватило дыхание, Андрет вдруг вспомнила, что лорд холост, и в голову закралась мысль, что получить от Народа Звёзд дом — это хорошо, но можно побороться и за нечто большее.
«Я лягу в постель с эльфом! С эльфом!»
С трудом подавив счастливый визг и смех, но не в силах сдерживать неуместно весёлую улыбку, девушка поняла, что вообще не помнит, как вести себя с мужчиной.
— Сколько у тебя было женщин? — зачем-то спросила Андрет, когда платье поползло вниз, оголяя плечи и почти открыв грудь.
Айканаро замер и посмотрел во впервые искренние карие глаза — в них больше не было напускного стеснения, фальшивой похоти, наигранного кокетства и давно утраченной невинности — сейчас Андрет была настоящая: любопытная, смелая, бестактная в своей открытости и…
Невозможно милая!
Юное, налитое, словно спелый плод, тело манило, от него не хотелось отрываться.
Вот она — ещё одна грань власти — любая женщина готова отдать себя правителю, лишь бы получить особое положение или некие подачки.
— Так сколько?
Повторный вопрос вернул из размышлений к реальности. Зачем Андрет это знать? Обычное любопытство? Айканаро вдруг понял, что если скажет вроде бы приятное «Ни одной», будет выглядеть в глазах смертных странно или глупо, или что ещё хуже, оправдает надежды очередного похотливого искаженца. Но делиться жизненным опытом и своими мыслями с первой встречной лорд точно не собирался.
— Я не стану такое обсуждать, — твёрдо произнёс Айканаро, резче дёрнув платье вниз и оставив девушку обнажённой.
Она совсем не была похожа на эльфийку, но эта инаковость выглядела невыносимо привлекательно в своей цветущей юности. Несовершенная кожа казалась даже лучше из-за притягивающих взгляд пятнышек, которые вдруг захотелось пересчитать губами.
Сорвав с себя рубаху, лорд подхватил девушку, наслаждаясь теплом и упругостью её тела, спустил ловким движением руки штаны, осторожно лёг вместе с Андрет на расстеленные шкуры, и вдруг увидел изумлённо-смеющийся взгляд карих глаз. Встретившись взглядом с эльфийским правителем, смертная вдруг заливисто захихикала, закрыв лицо руками.
— В чём дело? — огляделся на всякий случай Айканаро.
— Прости, — прижалась к его груди девушка, гладя руками кожу на животе и спускаясь ладонью ниже. — Просто… ты такой лысенький! С золотым пушком! Это так забавно! Прости, пожалуйста! Это совсем не смешно, правда! Я просто волнуюсь, наверное.
Совершенно не понимая, что настолько сильно развеселило Андрет, лорд, в другой ситуации, возможно, разозлился бы, но сейчас тело требовало совсем иных действий, и не возникало желания прекращать начатое.
— Замолчи, — произнёс Айканаро, закрыв ладонью рот глупой смертной.
Несовершенная кожа заставила целовать себя в каждый изъян. Ощущение неправильности происходящего раззадоривало, хотелось сделать всё максимально ярко и безрассудно, чтобы потом, возможно, пожалеть, но вспоминать об этой ночи, как о внезапной вспышке пламени среди ровной глади озера.
Видимо, привыкнув к необычному по меркам Фирьяр телу эльфа, Андрет опомнилась и начала ласкать грудь и спину лорда, однако всё равно выглядела зажатой. Может быть, не привыкла, что не дают нести чепуху во время соития?
Кто этих смертных поймёт?
***
Андрет попыталась изобразить страсть. Хотелось рассматривать и любоваться любовником-эльфом, но золотистый пушок на его коже, а особенно в интимных местах вызывал приступы хохота, пришлось закрыть глаза. Привыкнув к примерно одному и тому же порядку действий, который работал безотказно с каждым мужчиной, сейчас юная соблазнительница оказалась лишена возможности вести себя привычно — ей заткнули рот, придавив голову к шкурам. И что теперь делать? Ведь надо возбудить мужчину ласками, используя губы и язык! Иногда этого достаточно, и соитие уже не требуется, но сейчас совершенно незнакомый любовник ласкает так, словно, словно…
Да даже будущий муж так не старается!
Совершенно растерявшись, Андрет решила, что хочет поддаться нежности, такой странной и непривычной, без малейшей резкости и грубости. Даже оказавшись сверху, эльф совсем не давил массой тела, словно был невесом. А ведь он такой огромный!
И с золотистым пушком.
Снова едва не рассмеявшись, девушка зажмурилась и застонала, отвлекая себя от ненужных мыслей. Приятные ощущения накатывали тёплыми волнами, любовник двигался ловко и изящно, не прерываясь и не заканчивая, когда хочется или получится. Лорд что, ждёт, когда женщина под ним получит удовольствие? Он… ждёт?
От догадки стало страшно неловко — столько времени прошло, а возбудиться достаточно не вышло. Да, всегда сложно с новым, это нормально, но… этот ведь так старается?
Надо было выпить вина! Но какой смысл теперь думать об этом?
Всё-таки заставив себя перестать смущаться, бояться, восхищаться и думать о том, что оказалась в постели с эльфом, Андрет сосредоточилась на ощущениях, начала двигаться так, как ей нравилось, и наслаждение, быстро накатив, вырвало из груди искренний стон.
Как только плоть перестала пульсировать, а дыхание выровнялось, девушка заметила, что любовник тоже закончил.
Он действительно ждал! Он… он думал не только о себе! Как это возможно? Так бывает?
Да… просто это эльф. Этим всё сказано.
Андрет открыла глаза.
— Я всё ещё кажусь тебе смешным? — спросил Айканаро, вставая настолько плавно и ловко, словно его тело было вовсе без костей.
— Нет, — выдохнула с дрожью смертная.
Теперь её переполняли совсем иные чувства.
Если от судьбы своей ты не убежишь, с кем тебе быть рядом суждено?
Выйдя из шатра, Арагарон крутанул копьё и, подбросив, поймал и упёр тупым концом в землю. Догадываясь, чем закончится деловой разговор дяди с вражеским послом, молодой лорд подумал, что тоже мог бы поступать так, но при мысли о женщинах возникало стойкое отвращение и желание покорить и подчинить одну-единственную.
— Я сейчас всё объясню, — прервал размышления голос Гельмира, который зачем-то снова взывал к чьим-то отсутствующим разумам. — Вот, видите, здесь слишком мало места для трёх домов, — на земле появилась начертанная палкой схема, которую вряд ли поняли те, кто смотрели на рисунок абсолютно бессмысленными глазами, — поэтому восстановить, как было до пожара, нельзя. Можно сделать не три дома в один и два этажа, а два, но трёхэтажных. Вытянуть здания вверх, а не вбок, ясно? Количество жилых помещений при этом останется прежним или увеличится. Можно также перенести вот этот участок дороги, тогда освободится место для сада и колодца.
«Кажется, теперь я понимаю, что означает «говорить с пустотой», — подумал сын владыки Ангарато, — и если это делать достаточно долго, пустота заговорит с тобой, и ты этому не обрадуешься».
— Видите? — Гельмир, похоже, не понимал пределов способностей собеседников. — Здесь хватит места, чтобы проложить тракт вдоль берега, засадив его деревьями для…
— Так ты построишь или нет, как было?! — неожиданно начала грубо выяснять пустота, и Арагарон на всякий случай подошёл ближе к собрату, давая понять, что не все эльфы одинаково добрые и понимающие.
— Как было, — неожиданно жёстко ответил Гельмир, — вы можете построить и сами.
Многочисленные взгляды пустоты устремились друг на друга, раздался многоголосый гул, а потом прилетели слова:
— Не, ты делай, как надо. Мы ж спросили просто.
***
— И что дальше?
Айканаро, одевшись, обернулся на гостью, которая чувствовала себя всё более потерянной.
Что дальше?
Андрет показалось, что её мир рушится. Вспомнилось детство, игры во дворе, когда она строила из палочек или песка дворцы, а глупый старший брат их ломал, причём наловчился делать это быстро, одним ударом в основание главной башни.
Вот и сейчас всё точно так же рассыпáлось. Столько лет внучка вождя выстраивала свою дорогу по жизни, обучаясь приспосабливаться и выживать, получать желаемое не только от обожающего её деда, но и от любого мужчины, ловко обходя недовольных жён и бдительных матерей. Было безумно приятно ощущать своё превосходство над теми, кто сильней — находясь в объятиях женщины, получая удовольствие от ласк, любой, даже самый заносчивый гордец становился беспомощным, уязвимым и зависимым от каждого случайного движения губ и языка. Что может быть слаще победы всемогущей слабости?
Но теперь… Конечно, и раньше встречались те, кто не принимали правил игры Андрет, однако ещё никому не удавалось сделать так, чтобы… чтобы…
Привыкшая получать желаемое любой ценой девушка впервые в жизни столкнулась с тем, что ей показалась постыдной её стратегия и просьба.
Что дальше?
Эльф словно взял оплату за некую услугу и абсолютно чётко осознавал, что делал. В нём совсем не пробудились чувства? Он не хочет продолжить или повторить позже? Он просто… просто принял оплату за помощь?! И всё? Всё?!
Вроде бы в этом не было ничего особенного, однако Андрет почувствовала себя раздавленной. Кроме того, было ещё что-то, засевшее глубоко в сердце, пока не обретшее словесную форму.
Сине-звёздные глаза Айканаро смотрели внимательно и выжидающе, изящная, но при этом мускулистая рука указала на угощения, и девушка опомнилась. Дед часто приносил любимой внучке эльфийские сладости, которые люди, как ни пытались, приготовить не могли. Вроде бы те же орехи, ароматные травы и лепестки, тот же мёд, такая же мукá, но всё равно не то!
Вдруг поняв, что сильно голодна, Андрет в одно мгновение оказалась за столом и, схватив нарезанное ломтиками угощение изапихнув в рот, начала одеваться, приходя в ужас от того, как в одно мгновение забыла о манерах, которые много лет усердно повторяла за эльфийками.
— Ты тоже смешная, — заулыбался лорд, словно нарочно распахнув рубаху на груди и закатав рукава, чтобы демонстрировать отсутствие волос на теле. — Только не из-за внешности.
— Просто… — прожевав лакомство и запив чем-то очень вкусным с ароматом липы, смертная собралась с духом. — Просто вы нас не понимаете!
— Не было нужды, — спокойно согласился Айканаро, налив себе вина и предложив гостье присоединиться.
«Почему он не позовёт слуг? Зачем сам всё делает?» — мысли закрутились в голове; Андрет вспомнила, что у короля Финдарато, по рассказам видевших его, всегда рядом верные, которые обслуживают своего владыку.
Почему же кузен Нома сам себе наливает вино? И не только себе! Где его лентяи-слуги?!
— Я неверно выразился, да? — словно не знающий языка чужестранец, спросил дортонионский правитель, подняв бокал. — Я спросил: «Что дальше?», имея в виду, что готов выслушать твою просьбу, с которой ты пришла. Или твоей единственной целью была близость со мной?
Не в силах перестать есть медово-ореховые сладости, похожие на пирожные с твёрдой хрустящей корочкой, посыпанной семечками и лепестками, хотя насыщение давно наступило, Андрет подумала, что можно попробовать сыграть по-крупному. Проглотив последний кусочек и заставив себя не смотреть в тарелку, девушка подошла к эльфийскому лорду.
К неженатому эльфийскому лорду.
— Я влюбилась с первого взгляда, — начала кокетливо улыбаться внучка вождя, положив руки на плечо того, с кем только что делила постель, но теперь почему-то боялась прикоснуться, — я хотела прийти, но не могла сказать честно, зачем. И пообещала помощь и своему народу, и вам, владыки. Вот, — перед лордом на столе появился исписанный кусочек кожи, — эти Фирьяр потеряли всё, им нужно жильё в первую очередь.
— А что насчёт тебя? Фирьяр из твоего списка я вызову для беседы первыми, и мои строители разберутся, как им помочь. Однако ты говорила о доме и семье, и учитывая, на какие крайности пошла ради своей цели, ты хочешь никак не меньше, чем королевский дворец. Но знаешь ли ты, что дворцы королей не всегда из камня и металла?
Айканаро обнял Андрет и сделал это настолько ласково и одновременно собственнически, будто знал девушку многие годы. От его прикосновения по телу пробежала волна тёплого приятного возбуждения.
— В далёком краю на юге, — таинственно заговорил дортонионский лорд, смотря в глаза Андрет, — есть дивный зачарованный лес, где правит королева-колдунья. Она прекрасна, словно звёзды в ночном ясном небе, могущественна, как Валиэ. И живёт она в пещере среди самоцветных и золотых жил на каменных сводах, прозрачных рек и глубинных огненных озёр. Ей не нужен высокий мраморный дворец с металлическими куполами и шпилями, она — часть самой земли, она — красота первозданной природы. На востоке же, далеко-далеко, есть другой таинственный лес. Там живут охотники, что строят дома, словно гнёзда, высоко в ветвях вековых деревьев. Представляешь, как красивы закаты, рассветы, грозы и радуги, если смотреть на них с крон могучих кедров?
— Я бы хотела стать королевой, — промурлыкала девушка, принявшись играть в золотые сияющие волосы эльфа, — я бы делала всё для счастья моего короля.
— Власть — это постоянные заботы, — отрицательно покачал головой Айканаро, — только представь: мне придётся выслушать каждого погорельца, каждого строителя, каждого торговца и мастера, я должен следить за всеми делами моей земли и отвечать головой за её беды. А счастье, Андрет, — это свобода. Однако понимаешь её ценность, лишь получив всё остальное и утратив главное.
Рука эльфа погладила бок смертной девушки, слегка подтолкнула к выходу.
— Иди. Подойди к архитектору Гельмиру, у которого ты, полагаю, училась грамоте, и скажи, что лорд Аэгнор приказал выслушать твои пожелания по поводу жилья. А тем, о ком ходатайствовала, передай, что на рассвете я их жду около шатра. Около. Не внутри.
Андрет, не зная, что думать и чувствовать, не веря в одержанную победу, но ещё хуже — не ощущая её, вышла на улицу и увидела светлеющее небо, на котором гасли звёзды.
— Мастер Гельмир! — окликнула внучка вождя архитектора. — Лорд Наро… Аэгнор сказал…
— Ты ведь Андрет, дочь Боромира, так? — спросил вдруг Ненарион, взявшись за флейту. — Я помню, что пел король Финдарато Инголдо Ном в день твоего рождения.
Проиграв несложный, но безумно прекрасный мотив, менестрель произнёс нараспев:
— Знаю — вечность обрести
Смертным не дано.
Если от судьбы своей ты не убежишь,
С кем тебе быть рядом суждено?
— Там были другие слова, — хмыкнул один из воинов. — Но так, пожалуй, интереснее.
— В искрах звёздного луча
Розы лепестки, — снова запел Ненарион, — алых слёз на них печать —
Страсти и тоски.
Лунный свет прогонит тьму,
Указав твою судьбу.
Я тебя с собою в путь
Зову.
Андрет чувствовала, как происходящее всё сильнее кружит голову. Девушка не раз слышала, что женщины её племени иногда умудрялись соблазнять эльфов, чтобы родить ребёнка, который не умрёт в утробе и не будет больным. Если младенец получался слишком похожим на отца, его душили во избежание раскрытия супружеской измены. Так говорили, однако Андрет казалось, что это просто сказки. Теперь же перед внучкой вождя открылись сотни путей, только чересчур сильные впечатления затуманивали разум.
«Сейчас поговорю с Гельмиром, — решила она, — а потом лягу в постель к мужу. Пусть будет уверен в моей любви! Мечтать об эльфах глупо!»
Но флейта заиграла снова, а в сердце запел прекрасный волшебный голос:
«Если от судьбы своей ты не убежишь,
С кем тебе быть рядом суждено?»
— Аманэльда слеза — реквием по любви, — продолжалась музыка. — Плыть в потоке изменчивой реки,
Той, что временем Фирьяр нарекли.
Розы шипы — проклятье моё.
И в полотна веков соткутся дни
В нескончаемых поисках любви.
Примечание к части
Песня из мюзикла "Роза вампира" "Реквием по любви"
Вну-учек!
— Дитя! Моё! Внучек! Вну-учек!
Безумная женщина, седая, сгорбленная, но одетая не в лохмотья и чисто вымытая, качая на руках свёрнутое рулоном полотенце, хромая, бегала по улицам Барад Эйтель, и прохожие старались делать вид, будто не замечают эту сумасшедшую. Мало ли, что ей взбредёт в голову?
— Дитя! Моё!
Отойдя от окна, Зеленоглазка покачала головой. Несчастная женщина! Хорошо ещё, в последнее время, когда немного удалось поправить ей здоровье, перестала ночами рыдать и кричать про огонь и смерть. Столько лет прошло, но разум так и не вернулся.
А вчера прилетело письмо.
Как реагировать, колдунья не знала. Да, в Барад Эйтель некоторые помнили, что у безумной смертной, спасённой из Дор-Даэделот, где-то есть сын, но с ним никто не поддерживал связь, а внезапно он написал сам.
Зеленоглазка снова обернулась в окно.
— Вну-у-учек! Радость!
Бедняжка! Она совсем не может жить без постоянной опеки и лекарств. Стоит ли знать сыну о такой матери?
В письме был вопрос. Всего один. Отправитель утверждал, что уже высылал запросы в Хитлум, однако ответов так и не получил, поэтому решил спросить в военной крепости. Белемир Дортонионский интересовался, нет ли каких вестей о Бельдир, дочери Белена из рода Беора. Что ему ответить?
— Правду, — безапелляционно заявила Митриэль. — И пусть сам решает, как поступить с этим знанием.
Зеленоглазка печально кивнула. Да, пожалуй, лучше ответить честно, а там уж будь, что будет.
— Вот радость-то! — продолжала веселиться безумная, показывая прохожим полотенце. — Вну-учек! Вну-учек!
***
Подняв глаза от книги и отложив увеличительное стекло, Белемир посмотрел на вошедшую в комнату супругу. Аданэль-младшая смирно сидела и переписывала «Правила ведения хозяйства», одновременно учась грамоте и жизни, и будто бы не заметила появления приёмной матери, однако глава семьи тут же напомнил о необходимых почестях, оказываемых старшим, и девочка всё выполнила. Молча.
— Мой супруг, — радостно склонила голову жена, — большинство сирот нашли родственников, и это счастье для меня. Осталась только одна семья. Трое детей. Только они выжили из одиннадцати человек! Большое было семейство, и вот…
Белемир понял, о ком речь. Да, это было большое семейство, только… Книжник знал их и в душе часто злился на судьбу: у агрессивного пьянчуги, который постоянно что-нибудь дома ломал и бил родственников, каждый год рождалось по ребёнку, зато у хорошего умного и грамотного Белемира так и не появилось ни одного наследника, а старость была уже не за горами.
Но внезапный пожар внёс свои страшные коррективы.
— Значит, у нас будет четверо детей, — сказал сын Бельдир, прямо посмотрев в глаза супруге. — Не бросать же малюток.
— Старшей уже замуж пора, — улыбнулась Аданэль.
— Я этим и займусь. Найду для девочки мужа. Не такого, как её бывшее окружение.
Аданэль-младшая, насупившись, подняла глаза от записей.
— Мы будем всех любить одинаково, — пообещала приёмная мать. — Это будет честно.
Кивнув девочке, что пора продолжать писать, Белемир почесал седеющую бороду.
— Самое страшное позади, — задумчиво заговорил он, — пожар полностью потушили, завалы разобрали, осталось только несколько подвалов, где, похоже, найдутся погибшие жильцы. Остальных мёртвых уже похоронили, большинство пострадавших более не нуждаются в помощи лекарей. Сироты пристроены. Как думаешь, жена, смогу я взять власть над нашим народом в свои руки?
— Это будет справедливо, мой супруг, — снова склонила покрытую косынкой голову женщина.
— Я не совершенный человек, — вдруг напрягся книжник, — я не тот, за кем пойдут тысячи, но я ведь лучше, чем Борон или Боромир. Я не пьяница по крайней мере.
— Разумеется.
Разговор мог бы продолжиться, однако вдруг в дверь постучали. Получив позволение войти, в комнате оказался разносчик почты, и перед Белемиром на столе появилось письмо с печатью Барад Эйтель.
— Мама… — прочитав написанное, книжник побледнел, растерянно посмотрел на жену, потом — на приёмную дочь.
В подслеповатых покрасневших глазах мужчины промелькнуло сомнение: понимая, какие последствия будут, если забрать больную мать домой, Белемир невольно задумался о таких вещах, которые никогда бы не сказал вслух. Протянув письмо жене, сын разведчицы внимательно посмотрел на супругу, сделал тяжёлый вдох и хлопнул по столу раскрытой ладонью:
— Это моя мать, Аданэль. Я немедленно выезжаю в Барад Эйтель. Я привезу её домой.
Супруга закивала. Увы, мужу придётся уехать надолго, а это значит, что если Борон откажется от статуса вождя, а Боромира не примет народ, Фирьяр изберут своим лидером кого-то, кто окажется рядом. Возвращения Белемира с безумной родственницей никто ждать не станет, однако нельзя менять близкого человека на титулы. Даже если этот человек тебя однажды бросил.
Мать есть мать.
— Я горжусь тобой, супруг, — просияла Аданэль. — И, знаешь… Я не хотела говорить, потому что не была уверена, но раз ты уезжаешь…
— Что-то случилось? — книжник посмотрел на жену с надеждой.
— Да, — сказала она. — Мне кажется, я беременна.
Лавина
— О, какие у нас гости!
Едва не заснувшая прямо на ходу Андрет опомнилась на пороге дома жениха лишь потому, что брат Фаранора проспался и, всё ещё пьяный, вышел настречу. Разумеется не молча и не с вежливым приветствием.
— Какие гости! Сосала кому-то небось?
«Если от судьбы своей ты не убежишь, с кем тебе быть рядом суждено?»
— Закрой рот, — огрызнулась девушка и, сдерживая зевоту, прошла за порог, слыша вслед журчание и ехидный смех отливающего прямо у крыльца мужчины.
Фаранор сидел около тазика с нагретой водой, критически рассматривал воспалённую рану на руке. Запах крепкого хмеля пропитал воздух, Андрет опустилась на скамью рядом с женихом, нежно прильнула.
— Я помогу, — ласково сказала девушка, взяв в руки мазь, — поцелую — и всё пройдёт быстрее.
Ответом стала насмешка.
— У нас будет ещё один дом, — продолжила разговор Андрет, помогая с обработкой раны, — я обо всём договорилась.
— К целителю мне надо, — вдруг помрачнел Фаранор, — не нравится мне, как заживает. Без руки бы не остаться.
— Так пойдём! — внучка вождя вскочила. — Лучше не затягивать!
Обняв жениха, посмотрев на его обнажённый торс, Андрет поймала себя на том, что сравнивает будущего мужа с эльфом. Разумеется, раньше тоже бывало подобное, особенно в отношении первого мужчины, однако всё это воспринималось иначе, не так…
Болезненно?
Сейчас, находясь рядом с красивым, сильным, надёжным Фаранором, чьё тело ещё вчера казалось едва ли не идеалом, а запах возбуждал, заставляя хотеть близости, девушка чётко осознала — она не может быть с этим мужчиной. Должна, но не в силах. Теперь в женихе отталкивало абсолютно всё.
Ужаснувшись ощущениям и мыслям, Андрет стала целовать плечо и грудь будущего супруга, горячую, волосатую, напряжённую, и поняла, что не хочет прикасаться к этому отталкивающе-несовершенному телу.
Мысли о близости вдруг заставили внутренне сжаться: Фаранор грубоват во всём, его жёсткие сильные пальцы нажимают на чувствительные места так, что невольно вздрагиваешь от боли. Потом, конечно, привыкаешь, и можно получить удовольствие, но теперь совсем не хотелось этого неприятного начала.
«Я должна пересилить это!» — мысленно приказала себе Андрет и опустила руку в штаны будущего мужа.
— А потом — к лекарям, — через силу прошептала девушка, нащупывая стремительно твердеющее естество.
Невыносимо захотелось отдёрнуть ладонь, по коже пробежали отвратительно раздражающие мурашки. И запах ещё! Кошмар!
Фаранор хмыкнул и, несмотря на жар из-за раны, взбодрился. Стиснув невесту, мужчина впился в её губы, и Андрет захотелось вырваться из-за резкой неловкости движений, неприятного смешения хмеля с нездоровыми зубами и самого факта объятий не-эльфа. Не-эльфа. Не забавного ловкого дивного создания с золотистым пушком на теле, осторожного и внимательного даже с чужой женщиной.
Пересиливая неуместные эмоции, девушка зажмурилась, позволила любить себя и, едва не плача, изобразила удовольствие.
«С кем тебе быть рядом суждено?»
***
Для схода смертоносной лавины порой достаточно одного выкрика. Всего одно слово или зов — и смертоносная волна снега, грязи и камней понесётся, не разбирая дороги, сметая всё на своём пути.
Всего один крик. Случайный. Внезапный. Отчаянный.
— Да где вождь, Моргот его сожри! — проорал во всю глотку только что осознавший слишком многое для своего разума седой конюх. — Где этот скот?
Выразить словами всю полноту прозрения мужик не мог, хоть и учился когда-то грамоте, однако это не отменило внезапного понимания, что Борон запустил дела в поселении, потерял установленный Беором контакт с эльфами, позволял любому, готовому принести выпивку, принимать решения от своего имени, споил старшего сына, утратил уважение соплеменников, а, в конце концов, допустив большую беду, даже не явился к погорельцам, и теперь…
Всякий сброд, чьи халупы были неправильно построены, из-за чего и случился пожар, получит эльфийские дома?! С какой стати?!
В отчаянный крик было вложено столько эмоций, что равнодушным не остался никто.
— А ты на вождя не гони! — выпалил охотник, и на него тут же набросились согласные с отцом сыновья конюха.
Женщины полезли разнимать, за них вступились братья и мужья, потом присоединились дети и внуки, драка начала разрастаться новым стихийным бедствием.
Спасаясь от обезумевшей толпы, люди стали врываться в уцелевшие дома и прятаться, но за ними тут же вламывались разъярённые, потерявшие человеческий облик, окровавленные мужики, оря во всю глотку, что защищать вождя Борона никто не смеет.
Повсюду зазвенели разбивающиеся стёкла, затрещали ломающиеся доски, оглушительно заскрежетал металл срываемых петель и засовов. Распалённые разрушением и кровью поселенцы начали крушить всё, что попадалось на пути, просто так, бросали камни в окна, в людей или скотину, кидались друг на друга, готовые разорвать каждого безо всякой причины.
То и дело в общем гомоне тонули попытки успокоить народ, снова загорелся огонь, но вдруг кто-то выкрикнул:
— Идём к вождю! Пусть отвечает!
И беснующаяся живая лавина обрела единое направление.
***
— Что же будет? Что же будет? — заметалась по дому, мгновенно забыв про больную спину и ноги, старая жена вождя. — Борон! Боромир! Вы же мужчины! Успокойте народ!
Крики озлобленной толпы приближались, и Боромир, даже немного протрезвев, выбежал из комнаты, где сидел с отцом.
— Я всё сделаю! — заверил он и, покинув дом через окно, куда-то побежал.
Донеслись причитания и плач, слуги и охрана приготовились защищать хозяев.
Крики опасно приблизились, стали различимы слова, большинство из которых были угрозами, из комнаты, душной, захламлённой и пропахшей хмелем, показался старый вождь.
***
Когда с улицы донеслись плохо различимые, однако всё же понятные фразы, не обещавщие ничего хорошего Борону и его семье, старый вождь не поверил своим ушам — как же так? Неужели эльфы не разобрались с последствиями пожара? Чем недовольны поселенцы?
— Я позову на помощь! — не слишком чётко произнёс Боромир и неумело пущенной стрелой вылетел из комнаты, едва не уронив всё со стола. — Эльфов! Они должны разобраться!
Старый вождь согласно кивнул. Понимая, что уже не в том возрасте и совсем не в силах противостоять собратьям, Борон, холодея и вытирая моментально намокший лоб трясущимися руками, подумал, что зря осуждал брата за его выбор стать воином: смерть неизбежна, вот она, пришла — обозлённая толпа, от которой точно пощады не будет, и даже если Баранор погиб не героем и не достойно, это было в ужасной чужой земле, среди врагов, обделаться перед которыми не стыдно.
А наложить в штаны перед своими… Страшный позор!
«Уймись, брат, немного.
Неужто ты геройской жизни захотел?
Какую дорогу
Ты выбрал, что тебе на ухо эльф напел?
Ну что за жизнь! Кто друг, кто враг —
Ни ты, ни я понять не можем, к сожаленью, всё никак!
Бери добро, седлай коня, скачи судьбе навстречу!
Ну, а выпьешь — вспомни про меня!»
Баранор уже не вспомнит. Зато другие передадут детям и внукам, как постыдно закончилось правление никудышного Борона, сына Барана из рода Беора Старого.
«Нас время рассудит,
Лет десять пролетит, и ты меня поймёшь.
Меж нами не будет вражды, но помни:
Что посеешь, то пожнёшь!»
И время рассудило.
Едва не падая от головокружения, не чувствуя под собой ног, вождь вышел из комнаты, через силу переступив казавшийся спасительным порог. Лучше самому отправиться навстречу судьбе, и тогда, возможно, собратья пощадят семью опального лидера.
— Стойте! — долетел вдруг с улицы женский крик, однако в голосе звучал не страх, но приказ. Твёрдый, не преемлющий споров приказ. — Я заберу ребёнка! Бериль — дитя! Она ни в чём не виновата! Пропустите!
Примечание к части
Песня гр. «КняZz» «Брат»
С бабами не воюем
Ведя приёмную дочь за руку по уцелевшей после пожара части Фиримара, Аданэль думала, что лучше было бы обратиться со своей новой проблемой к эльфийским знахаркам, однако понимала — им пока не до девочки, которая не может спать после внезапного отъезда опекуна, прихода в дом ещё троих сирот и вести о грядущем появлении родного для приёмных родителей ребёнка. В конце концов, Грибница тоже знает, какие травки заварить, что на ночь пошептать.
Ветер то и дело приносил запах гари, однако направление быстро менялось, и привычные ароматы занимали место горьких напоминаний о недавнем бедствии.
В доме знахарки дверь была открыта. Аданэль, постучав исключительно из вежливости, переступила порог.
— Привет, тётя! — раздался сонный голос Андрет, сидевшей на скамье у окошка. — Я с Фаранором здесь, руку его лечим, а то, — сладко зевнув и потянувшись, внучка Беора продолжила говорить, — работать не может. А от него уже что-то там требуют. Иначе не заплатят, говорят.
Супруга Белемира, посмотрев, как Грибница обрабатывает страшный обожжённый порез на предплечье мужчины, спешно отвлекла от жуткого зрелища Аданэль-младшую, вручив ей листок и завёрнутый в тряпицу уголёк.
Фаранор зашипел, дёрнулся и выпил что-то явно пьянящее из стоящего рядом на столе стакана.
— Нескоро заживёт, — словно в чём-то обвиняя Андрет, произнесла Грибница, посмотрев на внучку вождя. — Много гадости попало, а рана глубокая. Примочки нужны. И постоянно их менять надо!
— Хорошо, — сонно отозвалась девушка, — я поняла.
— Чего раньше не пришли? Меньше б гноилось.
— Ой, Грибница, — Андрет сделала крайне смущённое и счастливое лицо, — ну ты же была молодая, знаешь, чем можно с любимым увлечься так, что на несколько дней обо всём забудешь!
— А ты чего хотела, благодетельница? — начав орудовать иглой, спросила знахарка у Аданэль, проигнорировав бессмысленную болтовню молодухи.
— Дочка плохо спит. Много волнуется, — супруга Белемира погладила девочку по голове.
— Это не проблема. Сейчас зашью и тобой займусь.
— Андрет, — Аданэль подошла к снова засыпающей родственнице, — зайди ко мне потом, я тебе твоё кольцо отдам.
Внучка вождя с ужасом взглянула на Грибницу, но та покачала головой, мол, всё в порядке.
— Есть хочу, — вздохнула Андрет, осмотревшись. — И спать. Фаранор, ты скоро?
Хмыкнув вместо ответа, кузнец выпил ещё.
— Помогите! — вдруг вбежала в дом знахарки женщина с грудным младенцем. — Все с ума сошли! На людей кидаются! Борона убивать идут!
— Что?! — Аданэль вскочила со скамьи, отдала свою сумку приёмной дочке. — Почему?
— Не знаю! С факелами идут! С топорами! И по пути всё крушат!
— Жди меня здесь, — приказала супруга Белемира Аданэль-младшей и побежала на улицу.
Девочка посмотрела ей вслед, опустила голову, засопела, однако не заплакала, в отличие от Андрет, которая сразу поняла, насколько всё плохо — если её семью признают виновной в пожаре, могут и убить, не разбираясь, кто прав, кто виноват, а кто просто ни при чём.
— Фаранор! — бросилась она к жениху. — Ты ведь защитишь меня?! Не бросишь?! Правда?!
— Глупая, — по-доброму отмахнулся пьяный от сидра и настоев кузнец, посмотрев на многослойный бинт, которым Грибница заматывала рану. — Любому башку проломлю за тебя.
Андрет нежно прильнула к Фаранору, стала гладить мощную грудь, забравшись пальцами под рубаху. Заигравшись с жёсткими густыми волосами на теле жениха, девушка невольно вспоминала гладкое изящное, но при этом мускулистое тело со смешным золотым пушком в некоторых интересных местах.
И без терпкого отвратительного запаха.
Рука дрогнула, стало неприятно прикасаться к будущему мужу.
Проклятый эльф! Как? Как теперь жить с обычным мужчиной? Кто поможет? Как перестать замечать и презирать то, что раньше нравилось или было безразличным?
Проклятый эльф! Ненавижу! Вовек бы тебя не видеть!
***
— Бериль — ребёнок! Дайте мне её забрать!
Аданэль видела и слышала, словно сквозь сон даже собственный голос.
— Не отдадим! — выкрикнули из дома. — Погибать, так всем!
— Не прикрывайтесь девочкой, трусы! — загудела толпа. — Выводите! И баб тоже! С бабами не воюем!
Из открывшейся на миг двери, декор на которой был весьма искусным, выбежала заплаканная Бериль и вместе с ней — мать, бабка и беременная кухарка.
— Пойдём отсюда, — поторопила женщин Аданэль, — быстро, как только можете!
Проводив баб, с которыми не воюют, криками и ударами кулаков по металлу и дереву, толпа снова обратила внимание на дом вождя.
— Давайте сожжём! — предложил кто-то, и грянул дружный хохот.
— Не надо! — услышали только несколько ближайших к узорчатому крыльцу поселенцев, однако вышедшего из двери Борона увидели многие. — Хватит огня.
— Ты опоздал! Бабы ушли уже! — загоготал народ. — Опоздал!
— Где Брегор? — спросил вождь, проигнорировав насмешки.
— Заволновался, глядите-ка!
— Где Брегор?
— А сам-то как думаешь, старик? — вперёд вышел невысокий сутулый крепкий мужик с седеющей бородой. — И на кой он тебе сдался? Ты давай скажи, как ущерб нам возмещать планируешь. Мы ждём.
— Сначала скажи, что с Брегором. Я знаю — он был среди вас.
— Среди нас, да не с нами! — выкрикнул молодой рыжий парень. — Доволен ответом?
— Нет.
— Ла-адно, — протянул конюх, гордый собой и поднятым мятежом. Подойдя к крыльцу, он обернулся на собратьев: — С нами твой Брегор. Среди нас.
***
Разговор с эльфийскими мастерами выдался сложным. В отличие от бессмертных номов, внук вождя был обычным человеком, поэтому нуждался в регулярном сне и отдыхе, а после борьбы с огнём и вовсе валился с ног, однако пришлось рассказывать о случившемся, успокаивать собратьев и обещать, что всё будет хорошо.
Эльфы понимающе кивали, предлагали валившемуся с ног смертному переночевать у них в шатре, однако Брегор был уверен, что должен находиться в гуще событий со своим народом.
— Я покушать принесла, — возникла словно из сна соседская девушка с корзинкой, — бери, угощайся.
Хотелось отказаться, однако голод взял верх.
— Спасибо, Мельдир, — через силу улыбнулся Брегор.
Пирожок был с яйцом и луком, самый обычный, но сейчас показался лучше любого эльфийского лакомства.
— Пойду остальное раздам, — девушка поклонилась и исчезла в рассветном сумраке.
— Спасибо, — сказал в никуда внук вождя, — надо отдохнуть. Посплю немного, и скотину посчитаю.
Устроившись на своих вещах прямо под открытым небом, молодой человек был уверен, что прилёг на чуть-чуть, однако открыл глаза, когда солнце стояло уже высоко. Ругаясь на себя последними словами, Брегор поспешил к пастухам и скотоводам, которые должны были встретиться и разобрать уцелевших животных, однако все понимали, что миром дело не решится, поэтому внук вождя заранее договорился о помощи четверых солдат.
К сожалению, не всё живое имущество можно клеймить или кольцевать, а некоторые хозяева просто считали это ненужным. Пришло время увидеть важность возможности предъявить права на животных и птицу, скреплённые чем-то неоспоримым.
— У меня сто две курицы! — кричал погорелец. — Я их сам, своими вот этими руками из огня выносил! Всех до единой! Это мои куры!
— Да у тебя отродясь перструшек не водилось!
— Чёрная — моя! — встрял в спор охотник.
— Твоя лошадь, говоришь? А чего ж она в загон не идёт? — донеслось из соседнего двора.
— Там гарью воняет, вот и не идёт!
— У меня тоже воняет, но ко мне пошла!
— Да я тебе счас…
Ругань слышалась со всех сторон всё громче, Брегор подошёл к ближайшим собратьям.
— А ну прекратили стычку! — крикнул он, не слишком рассчитывая на успех. — Где куры?
— Да вон! Согнали в сарай.
— Чей это сарай?
— Да чтоб я знал! Ничей!
— А твой где? — Брегор сделал глубокий вдох и максимально спокойно обратился к мужику, утверждавшему, что вся его птица в количестве ста двух куриц цела. — Покажи, сколько там трупов.
— Что?! Трупов?! — взбеленился тот. — Да я сам! Вот этими руками вынес! И цыплят!
— Так любой сказать может! — кинулся на него сосед. — Но в этом грёбаном сарае всего девяносто три птицы! Все твои, да?! Все твои?
Пришедшие с Брегором солдаты дали знак успокоиться, мужики нехотя подчинились, однако было видно — конфликт не исчерпан.
— Пятьдесят — твои, — заключил внук вождя, чувствуя лютую ненависть к себе, но не видя другого выхода.
— Да кто ты такой?.. — начал было орать хозяин кур, однако ему напомнили про вооружённых воинов, которых, между прочим, обучали эльфы.
— С остальными — видно будет.
Маленький ребёнок с перемазанными сажей руками и щеками побежал мимо споривших взрослых в сарай и схватил на руки бело-коричневую несушку.
— Фили, Фили, моя любимая! Моя хорошая! — начал наглаживать перья курицы малыш. — Пойдём домой! Зёрнышек дам! Водичку поменяю!
Брегор покачал головой.
— Оседлаешь — твой! — снова донёсся спор из-за лошадей.
— Так нечестно!
Раздались глухие удары, стало понятно — придётся вмешаться.
***
Потеряв счёт времени и уже не помня, когда последний раз нормально спал и ел, Брегор вышел из палатки, поставленной друзьями среди руин. Усталость ощущалась даже после отдыха, но молодой человек понимал главное — если он уйдёт домой, оставив дела народа деда без участия рода Беора, будет плохо. Это неправильно, так нельзя. Очень хотелось, чтобы рядом был отец, однако Брегор понимал — лучше уж одному, чем с таким родителем, как Боромир.
— Ты ж тут за главного типа? — сразу же окружили внука вождя собратья, почти все — в два раза старше самого Брегора. — Решай, что с этой шалавой делать, из-за которой пожар случился. Пряталась она в лесу, но мы нашли. И сынка её. И девку-малолетку.
— Пусть убытки возмещает! — завопил здоровенный детина. — Я на зиму без урожая остался!
«Это же невозможно», — подумал внук вождя, однако догадывался, что говорить подобное сейчас не стоит.
— Да! Пусть отрабатывает! — это уже явно говорилось не о повседневном труде в доме или поле.
— Мы не знаем причин пожара, — попытался перевести тему Брегор, и вдруг увидел в глазах собратьев ненависть: все эти озлобленные люди только что нашли виновную в своих бедах, уже придумали, как отыграются на ней, а какой-то сопляк смеет лишать их веселья.
— Ты её защищаешь? — толпа загудела. — Баба что ль твоя? У самого-то дом цел!
— Да нет у него своего дома! — загоготал престарелый плотник. — Это мамки с папкой дом!
Порадовавшись, что заручился поддержкой солдат, Брегор стиснул зубы.
— Разберёмся, — сказал он, прищурившись, — по чести.
— Да где вождь, Моргот его сожри! — донёсся издалека крик, почему-то послуживший призывом в бой.
Внезапный удар в челюсть повалил Брегора на землю, солдаты вступились, завязалась драка. Поднявшись на ноги, внук вождя вдруг оказался схвачен под руки, получил коленом в живот и по рёбрам, кто-то за него снова заступился, в нос прилетело локтем, видимо, случайно, и внук вождя опять оказался на земле.
Звякнула сталь, раздался вопль, хрип, гул толпы приблизился.
— Ты с нами или с ним? — спросили кого-то.
— С нами или с ним?!
— Долбанулся?!
Брегор, видя перед собой только мерцающую темноту, снова встал. Вокруг кипело побоище, крови становилось всё больше, появились первые тяжелораненые и странно неподвижные тела.
— Разойтись! — закричал внук вождя, переборов боль при резком вдохе. — Разогнать толпу!
Солдаты и без приказа пытались это сделать, однако получалось плохо, но, по крайней мере, на Брегора больше никто не нападал.
— К вождю! Пусть отвечает! — раздались призывы. — Пусть отвечает за всё!
Поняв, что не успеет обогнать впередиидущих, а вставать на пути обезумевшей живой лавины тем более бессмысленно, сын Боромира растерялся, и вдруг снова оказался окружён собратьями, ещё вчера считавшимися друзьями семьи.
— С нами пойдёшь, — сказал пастух. — Или потащим.
***
— А давайте их подожжём!
Запертые в сарае «виновники пожара» теснее прижались друг к другу. Донёсшиеся снаружи слова были насмешкой, однако и женщина, и её дети понимали — их ненавидят, им желают зла.
— Не, сначала решим, как они отработать должны!
— Она! Баба пусть отработает!
Моромир встал. От ночного холода кашель вновь усилился, поднялся жар.
«Всё равно не жить, а так — хоть за мать заступлюсь напоследок».
— Не смейте такое говорить! — сжав кулаки, бросился на запертую дверь юноша. — Я вам рожи расквашу! Откройте!
Снаружи расхохотались и, разумеется, не послушались. Парень начал колотить по доскам, мать и сестра заплакали, и Моромир замер.
Всё бесполезно.
От отчаяния юноша снова раскашлялся и бессильно сполз на пол сарая.
Совершенный владыка
— Я приказал их разогнать, — равнодушно произнёс Финдарато, вынужденно и с показной неохотой явившись на спешно собранный совет, — я ведь прав, Эдрахиль? Или надо было приказать отстреливать?
Верный учтиво поклонился.
Сев за стол и указав слуге рукой на место рядом, король посмотрел на нервничавшего Ангарато и бледную, но с виду спокойную Эльдалотэ.
— Не понимаю, почему Айканаро сам не справился, — развёл руками Финдарато. — Это всего лишь толпа смертных.
— Странно слышать такое от тебя, — кузен владыки сжал кулаки, — и там мой сын!
— Почему ты полагаешь, будто ему что-то угрожает? — в один голос спросили король и леди.
Финдарато дал знак Эдрахилю налить своему господину вина.
— Если боишься за наследника, иди и защити его, — вдруг зло произнесла Эльдалотэ.
— Мои верные помогут не пострадать лордам и их приближённым, — сияющие глаза короля вдруг полыхнули чудовищным огнём. — Но если бы не Нарьо, я бы подождал, пока самые безмозглые и агрессивные перебьют друг друга, потому что в их отсутствие воцарится мир, а с ними жить нормально всё равно невозможно.
— Это усталость, — ошарашенно улыбнулся Ангарато, — тебе надо развеяться.
— Кого-то там… тра-ля-ля-ля… — вздохнул Финдарато, снова становясь вдохновенно-отстранённым. — Перед грозой так пахнут розы!
Эдрахиль наполнил кубки, посмотрел в окно.
— Думаешь, мой верный слуга, прискачет ещё один смертный с просьбами спасти его дом от разозлённой толпы? — король закрыл глаза, словно мечтая о чём-то. — Этот Боромир был смешон. Никогда бы не подумал, что он потомок Беора. Может, жена Борона не была верна супругу? Эдрахиль, скажи, что я прав.
Посмотрев на своего владыку, эльф смутился и покраснел так, словно супруга вождя изменяла мужу с ним, и теперь всё раскрылось.
— Просто скажи. Тебе трудно, что ли, Эдрахиль?
Эльдалотэ рассмеялась.
— Это серьёзное обвинение, Артафиндэ, — напрягся Ангарато, — не шути так.
— Ты хочешь, чтобы я говорил, что думаю? — Финдарато снова стал страшным, словно превращаясь в морготова монстра. — Так слушай. Я желаю всем им сдохнуть прямо сейчас, в этой потасовке, желаю прийти на усеянное трупами поле, сжечь там всё и заново воспитать новое поколение Фирьяр, которые не будут таким никчёмным сбродом! Да, я этого хочу, но вы же понимаете, что я не имею права такое делать? Так зачем вам моя откровенность? Желаете возвыситься на моём фоне? Так достигайте большего, а не тыкайте в мои изъяны!
— В летописях сказано, что король Финдарато Инголдо, он же Финрод Фелагунд, друг Кхазад, Фирьяр и вообще всех живущих, кроме Моргота и его тварей, совершенен, милосерден, бесконечно мудр и справедлив, — серьёзно произнесла Эльдалотэ. — Какие ещё изъяны?
Выпив вина, владыка тяжело вздохнул.
— Щедра к Народу Звёзд земля, — снова начал напевать Финдарато, засмотревшись на отцовский перстень, — а к Фирьяр полнится угрозой.
Кому-то там опять… ля-ля…
Перед грозой так пахнут розы!
***
Выехавший вперёд сероволосый эльф обернулся в седле. Смотря на всё ещё пьяного смертного, в глазах которого калейдоскопом сменялись испуг, неуверенность, желание наказать обидчиков и прослыть героем, приведшим подмогу, верный воин короля покачал головой.
Да, не такими были первые встреченные в лесу дикари. Совсем не такими. Те атани относились к эльфам, словно к Айнур. Это не означало бесспорной покорности и почитания, Младшие порой крайне негативно относились к Старшим, однако присутствовало понимание — эльфы — не просто прекрасные сияющие мужчины и женщины, это прожившие многие века существа, которые останутся после смерти каждого из Фирьяр, что встретился на пути.
Нынешние беоринги воспринимали эльфов, словно равных себе, только красивее и умнее, здоровее, счастливее — идеальный объект для зависти.
Благодатная почва для зарождения вражды!
Вот и этот Боромир. Просил о помощи, умолял спасти его детей, а сам смотрел на владык, словно на противников, которых надо сразить, и удар в спину вполне для этого подойдёт.
Эрривион посмотрел на готовившихся к бою соратников. Прежде чем оказаться в числе свиты короля Финдарато, Синда из Эглареста прошёл долгий путь от верного почитателя Вала Улмо до потерявшего веру во что-либо одинокого эльфа, разочарованного и в лордах, и в Айнур, и в Арде в целом.
«Ты не уедешь домой? — спросил владыка Инголдо нового подданного, как только Тол-Сирион подняли над водой на достаточную высоту, и эльфы Новэ Корабела засобирались обратно в Невраст. — Почему?»
«Позиция отрекшихся от Валар мне ближе, нежели вечное слепое почитание Владык, которые не могут защитить от Моргота, — ответил тогда Эрривион. — Не могут или не хотят».
Бывший подданный лорда Новэ понимал — можно не принять идеалы своего рода, разочароваться в правителе или покровителе, однако был уверен, что никогда не стал бы вредить бывшему владыке. Вот только насчёт Младших эльф уверен не был — от Боромира ощущалась скрытая, задушенная агрессия, способная вырваться из оков страха. А ведь мальчишкой он был совсем другим — Эрривион помнил юного беоринга весёлым и смелым охотником. Что же изменилось потом?
«Фирьяр подвержены искажению сильнее, нежели Эльдар», — вспомнилось исчерпывающее объяснение из летописи, однако слова, призванные понять, принять и успокоиться, наоборот, провоцировали в душе эльфа протест. Проклятый Моргот!
Эрривион допускал, что однажды, возможно, окажется на войне против этой твари, однако рассчитывал оставаться защитником короля тайного города. Это ведь важнее, чем погибнуть на севере.
— Они уже опять что-то подожгли, — обречённо произнёс молодой золотоволосый эльф, подскакав вплотную. — Я не знаю, что сказать. И что делать.
— Король нам приказал, Наргелион, — вздохнул Эрривион, незаметно следя за Боромиром, — разогнать толпу. Мы это и сделаем. А ещё — окажем помощь пострадавшим.
— Их предки считали огонь священным, — вдруг напрягся молодой воин, — я помню этих странных хранителей, которые запрещали просто так что-либо поджигать. Немного жаль, что теперь у смертных нет суеверного страха перед пламенем.
Сын вождя Борона изменился в лице — в чёрных глазах вспыхнула ненависть.
Эрривион и Наргелион переглянулись и пришпорили коней. Лучше поспешить утихомирить толпу, пока не пострадало ещё больше невинных.
***
Борон, побледнев и покачнувшись, схватился за перила.
— Брегор! — крикнул старик в толпу. — Покажись!
Сквозь гудящую людскую массу, лишь немного расступавшуюся, к крыльцу подошёл внук вождя, сопровождаемый троими озлобленными мужиками, один из которых нёс факел. Увидев состояние родича, Борон словно оступился, стоя на месте, однако всё же устоял на ногах и даже не заплакал.
— Откажись от власти, дед, — чётко произнёс Брегор, — поверь, так будет лучше для всех. Пусть народ сам выберет вождя. Мирно.
— Да как же… — начал было Борон, но вдруг схватился за грудь и закашлялся. С трудом выпрямившись, старик подбоченился. — С чего это я должен отрекаться от власти? Не эти вот люди меня вождём сделали! Не им меня и свергать!
— Дед! — умоляюще выкрикнул Брегор. — Что ты несёшь?
— Да пошли вы! — побагровев, заорал Борон, замахнувшись кулаком. — Вон отсюда! Во-о-о-он!
Толпа взорвалась хохотом, проклятьями, стуком дерева и лязгом металла. Внук вождя ожидал удара, поэтому увернулся от кулака, однако всё равно почему-то упал, в глазах начало темнеть, а где-то далеко, заглушая рёв человеческой массы, раздался мелодичный гул.
А может, просто показалось.
Примечание к части
Песня из к/ф "Д'Артаньян и три мушкетёра" "Песенка Арамиса"
Кто вождь?
Айканаро въехал на холм у реки и осмотрелся. Рядом встал Арагарон, поигрывая копьём. Молодой лорд почему-то смеялся, глядя на творившееся в поселении безумие, однако правитель Дортониона не обращал внимания и не задавал вопросов.
Массовая драка вспыхнула в отдалении от лагеря владык, и эльфы не сразу поняли, что пора вмешиваться. Караулившие строителей, продумывавших проекты новых домов, погорельцы, услышав шум, подхватили вещи и перенесли пожитки ближе к шатрам лордов, тараторя, будто не знают, что творится, и знать не желают, поскольку совершенно ни при чём.
Воинов у Айканаро было явно недостаточно, чтобы быстро прекратить очередное безумие, однако владыка, недооценив масштаб происходящего, приказал утихомирить толпу. Осознание ошибки пришло довольно быстро, однако отступать лорд точно не собирался.
С холма открывался дивный вид на руины и орущий агрессивный сброд, который с достойным лучшего применения энтузиазмом крушил то, что уцелело при пожаре.
— Господа владыки! — закричал издалека бегущий со стороны скотобойни коренастый мужик. — Господа владыки! Помогите! Там семью в сарае заперли! Изверги! Вооружённые!
Айканаро кивнул племяннику, и Арагарон, гордо выпрямившись, подбросил и поймал копьё. Сделав знак двоим верным, молодой лорд взглянул на неожиданного просителя:
— Показывай дорогу.
Мужик быстро закивал, однако по глазам смертного было видно — возвращаться обратно в его планы не входило.
Сын лорда Ангарато не придал этому значения и послал коня вперёд.
***
— Ёлки зелёные! — выругались снаружи. — Фонари влезли!
— Валим! Пали солому!
— Сам пали! Э, стой! Куда?!
— А ну стоять!
О запертую дверь сарая что-то ударилось, голоса удалились.
Моромир, дрожа и кашляя, снова попытался бить в створку, однако ничего не получалось. Мать продолжала успокаивать дочь, то и дело посматривая на отчаявшегося сына.
— Всё дружки твои! — прошипела женщина. — Я говорила не связываться с ними!
Дверь стала подозрительно тёплой. Понимая, что происходит, юноша отчаянно закричал и принялся молотить кулаками по неподдающемуся металлу, мать и сестра, в ужасе вскочив, присоединились.
Запахло дымом.
***
— Вон! Вон! — коренастый мужик указал на запертый сарай, около которого весело горела солома. — Изверги! Закрыли!
Арагарон приказал тушить, отвернулся лишь на мгновение, а смертный уже пустился бежать. Догнав и преградив ему путь, лорд спрыгнул с коня и упёр в грудь поселенца копьё-цветок. Мужик затрясся, сел и замотал головой:
— Да там эти были, вон оттуда, из зелёного дома, вон того, косого, оттуда, да, потом третий от него и напротив с красным балконом! Это вон они, изверги! Я увидел — и за помощью!
— Что-то не сходится, — Арагарон прижал наконечник-шип к горлу залившегося потом смертного.
— Да ка-ка-кая р-разница?! — закричал, заикаясь, тот. — Если б не я, их-их-их бы сча-ас нахрен то-того!
— И то верно, — прищурился лорд, краем глаза наблюдая за спешными действиями воинов. — Ты покажешь нам извергов, а мы решим, как с ними поступить.
Мужик затрясся ещё сильнее. Понимая, что это точно такой же преступник, просто сдавший своих дружковиз-за страха наказания, Арагарон сделал знак копьём подниматься. Издали послышался звон сломанного замка, лязгнула дверь, и смертный, промочив штаны, подскочил, кинулся к вышедшей из сарая семье и упал перед ними на колени, умоляюще сложив ладони:
— Это я вас спас! Поверьте! Я их привёл! Я! Поверьте!
— Ты только что хотел на мне прыгать! — завопила женщина. — И сжечь нас!
— Да не-не-не хотел я! — истерически завопил тот. — Я ж просто сказал! Ну, все сказали, ну и я! Да не собирался я! Я вон привёл! Этих вон!
— Пусть в тюрьме посидит, — сказал Арагарон своим, вспоминая, как отец рассказывал, что это такое и для чего нужно.
«Каждому владыке необходимо иметь не только дворец, — говорил лорд Ангарато, — но и темницу. Она нужна в первую очередь на случай войны — в неё сажают пленных врагов, чтобы узнать важную информацию. Но порой кто-то из своих тоже совершает нечто плохое, и ему… нужно дать время подумать над своим поведением. В одиночестве».
«А что плохое совершают пленные враги?» — спросил тогда маленький сын правителя.
«Они воюют против нас. Воевали бы за нас, были бы героями».
— Пусть посидит, — хмыкнул Арагарон, переведя взгляд на упавших перед ним на колени спасённых Фирьяр, — решит, на чьей он стороне.
***
Первое время люди пугались всадников и сразу же при их появлении бросали оружие и камни себе под ноги, переставали крушить встречные заборы и сараи, пытались извиняться или сбежать.
Эльфы, привыкшие, что дортонионский Фиримар разрастается, знали примерное количество жителей поселения, обновляя записи каждое лето, однако сейчас казалось, будто атани множатся на глазах. Откуда-то брались новые и новые мужчины и женщины, все на что-то жаловались, причитали, тем самым мешая усмирять толпу.
Основная агрессивно настроенная масса ушла далеко вперёд, и остановить её не представлялось возможным. Отправив гонца за подмогой, эльфы стали обещать перепуганным смертным восстановить порядок, как вдруг ко всадникам подбежал трясущийся от злости молодой мужчина с ещё не густой бородой. В бессильной ярости сжимая кулаки и размахивая руками, он завопил фальцетом:
— Да что вы лезете в нашу жизнь?! Мы сами разберёмся! Сами! Сами!
***
Всё-таки надеясь обойтись без кровопролития, Эрривион приказал заранее подать сигнал приближения армии владык. Рога оглушительно запели, знакомая всем воинам Дортониона мелодия разлетелась по округе.
Боромир ехал позади командиров, не требуя оружия и щита, не стремясь вперёд. Казалось, мужчина заснул и сейчас рухнет из седла, хотя в подобное верилось с трудом — скорее, сыну вождя просто было стыдно, и он прятал лицо.
Толпа, сначала довольно спокойная, заколыхалась, загалдела, а услышав поданный эльфами сигнал, запаниковала.
Лучники выехали вперёд, послышались приказы разойтись, и народ начал рассеиваться.
— Не верю, что так всё легко закончится, — сказал Наргелион, снова находясь рядом со старшим товарищем.
— Я тоже, — кивнул Эрривион, зачем-то поправив шлем с нарготрондским гербом. — Посмотри внимательно: видишь, есть раненые. А ещё, — воин прищурился, — вон та группа отступать не собирается. Похоже, они действительно знают, чего хотят. Придётся с ними говорить. Лучше позвать кого-нибудь, кого они знают. Гони к лорду Айканаро, пусть пришлёт переговорщика.
Молодой эльф развернул коня и помчался к реке.
Выехав вперёд, двигаясь сквозь поредевшую людскую массу, Синда оказался перед крыльцом дома вождя. Боромир очень медленно двинулся следом.
Борон стоял, держась за свой статус явно крепче, чем за перила, безумными глазами смотря вниз, где около лестницы двое эльфов осматривали окровавленное неподвижное тело. Вокруг были Фирьяр разного возраста, вооружённые, злые, и ни один не смотрел на появившихся всадников с опаской. Совсем не осталось ни страха, ни трепета, ни уважения?
— Если подобное продолжится или повторится, — заговорил Эрривион, выпрямившись в седле, — мы не станем церемониться.
— Ну и разбирайтесь тогда, раз хозяева жизни! — подобрался, как для боя, крупный мужик с заметно высоким лбом. Эльф сразу отметил особенность и решил продолжать разговор именно с этим смертным.
— Мы не знаем, с чем разбираться, — спокойно произнёс верный короля, через силу заставляя себя не смотреть на раненого или убитого.
— Что вы не знаете? Что?
— Кто ты, как твоё имя?
— Аданор я, хозяин вон того поля, — махнул рукой мужчина, — а проблема у нас общая — вождь никудышный. А сдаваться не желает.
— Неудивительно, — Эрривион криво усмехнулся, — пришли толпой с оружием, убили кого-то, а потом удивляетесь, что вас не слушают.
Мужик поджал губы, посмотрел на собрата, которого осторожно погрузили на носилки и понесли в дом вождя.
— Да не знаю я, кто его пырнул! — развёл руками Аданор. — Мы с ребятами не доставали ножи. Вон, глянь, лезвие чистое!
Продемонстрировав охотничий клинок и руки, смертный перевёл взгляд на вождя, который теперь молча и в упор смотрел на сына, медленно, с опущенной головой приблизившегося к Эрривиону.
— Вот этих двоих, — указал на Борона и Боромира Аданор, — нам в главах не надо.
— А кого надо? — ожил вождь. — Тебя что ль?
— Да пусть и меня! Я хоть не пью с утра до ночи!
— Успокоились! — крикнул Синда. — Соберёмся на совет, и всё обсудим.
— Никакого совета! — стукнул кулаком по перилам Борон. — Пока неясно, будет Брегор жить или нет, никакого совета!
— Брегор? — посмотрел, наконец, на отца Боромир. — Это… это его счас унесли? Ты и внуком пожертвовал?!
— Тихо! — Эрривион осмотрелся. — Как только будет ясно, что с Брегором, соберём совет. Если кто-нибудь обнажит оружие или начнёт погромы или драки, сразу бросим в тюрьму, не разбираясь, кто прав, кто виноват!
— Ладно, поняли мы, — Аданор осмотрелся, потом обернулся на своих единомышленников: — Разберёмся пока, кто парнишу пырнул — этот гад нас всех подставил. Найти и наказать!
Борон молча ушёл в дом, Боромир, видимо, по привычке, бросил коня прямо во дворе и поплёлся следом. Эльфы переглянулись, однако сказать было уже нечего. Оставшись охранять дом вождя, Эрривион отправил к королю гонца с сообщением, что в Фиримаре вновь всё спокойно.
***
Пробуждение сопроводилось страшной болью в боку, переходящей на живот, отдающей в спине.
Застонав и снова чувствуя, как плывёт сознание, Брегор увидел рядом незнакомые размытые силуэты, от движения которых кружилась голова и тошнило. Запахло чем-то терпким и свежим одновременно, к телу прикоснулся холод, и боль медленно отступила, сменившись невыносимой жаждой.
Кто-то, словно предугадав желание юноши, поднёс к губам влажную ткань. Думая, что ничего лучше быть не может, Брегор, с трудом находя силы, стал пить показавшиеся восхитительно вкусными капли, а потом, переведя дыхание, прошептал:
— Кто вождь?
***
В лунном полумраке комнаты, среди ажурных узоров на стенах, изящно оправленных картин и зеркал заиграла музыка. Золотоволосый эльф едва касался пальцами струн, и казалось, будто на серебряные витые нити падают хрустальные капли, создавая свою собственную хрупкую мелодию.
Солмелиэ приподнялась на постели, посмотрела на отражение супруга на фоне луны. Большое овальное зеркало, казалось, собрало кусочки окружающего мира по-своему, слепив из них более гармоничную и прекрасную картину, чем существовала в реальности.
Закрыв глаза, Гельмир словно прислушался к чему-то тайному, известному только ему.
— Ночь меняет цвет, — запел он полушёпотом, — падая в рассвет.
Белый снег однажды канет в грязь.
А ветер ищет след
Безмолвия в траве,
Чтоб потом в безумный час
Сыграть для нас.
И мы меняемся с тобой не раз.
Стоит ли всегда
Видеть ту же даль?
Слушать те же звуки каждый день?
Былую боль терпеть,
Вновь и вновь твердить себе —
Лучшее застыло там, в моём «нигде»?
И меняется весь мир людей.
Мы все как снег,
Как воды рек,
Мы проходим через вечность, жизнь меняя.
Мы — волна,
И ты, и я —
Часть небесных и земных морей.
Не открывая глаз, Гельмир замолчал, продолжая играть. Обычно на этой арфе воплощала свои фантазии Солмелиэ, создавая супругу настроение для его проектов, но сегодня всё было как-то пугающе иначе.
— Лайталиэль, моё вдохновение, — так же тихо, как пел, заговорил мастер, — я понял очень важную вещь.
Хрустальные брызги мелодии закапали реже и пронзительнее.
— Я не умею воплощать свои мечты. Никто не должен подвергать себя опасности из-за меня и моих амбиций. Прошу, уезжайте с сыном из этого ужасного места в Нарготронд. Я мечтал о многом, хотел, чтобы здесь, в Дортонионе, в моей семье расцвёл ещё один цветок, но теперь я боюсь за тебя. Пожалуйста, Лайталиэль. Не спорь.
Солмелиэ опустила взгляд.
Луна скрылась за рваным чёрным облаком, и картина в зеркале перестала быть волшебной.
— Хочешь, я соберу твои вещи, а ты отдохнёшь перед дорогой?
Предложение супруга было приятным, но от сказанных слов захотелось разрыдаться.
Примечание к части
Песня «Волна» гр. «Гран-КуражЪ»
Примечание к части
Аэгнор/Андрет
Ночь была прекрасной
Ночь была чистой.
Выйдя за порог отвратительно провонявшего дома, девушка вздохнула полной грудью. Имея всё, о чём можно только мечтать, Андрет брезгливо ёжилась, вспоминая запахи и вкусы тела жениха, которые приходилось ощущать, смаковать напоказ, изображать при этом наслаждение и умолять продолжать бесконечно. В тайне надеясь скорее всё закончить и больше не повторять никогда.
Ночь была ласковой.
Тьма обволакивала своими чёрными крыльями, как об этом писали в книгах, и теперь юная смертная чувствовала, как это бывает. Несмотря на плохо заживающую рану и небольшой жар от неё, Фаранор брал возлюбленную снова и снова, порой резко и грубо, но не со зла, а по неосторожности. Андрет это понимала, и раньше подобное не смущало бы её, ведь присутствовало неоспоримое знание — так у всех. Однако теперь девушка знала — нет, так не у всех. А мечта, облачённая в звёздную шаль фантазий, рисовала в голове совершенство, которым никогда не станет ни один смертный мужчина, эгоистичный, самовлюблённый, чавкающий во время еды и храпящий во сне.
Ночь была строгой.
Холодные объятия речного ветра заставляли одеваться скромно, пряча тело под плотную многослойную одежду. Почему-то это казалось правильным, больше не выглядело досадной помехой для демонстрации своей неотразимости.
Ночь была понимающей.
Никто не замечал во мраке одинокую фигуру, и это было именно то, чего желало мечущееся сердце. Андрет знала, как должна поступать, но всё сильнее хотела сделать шаг против правил и разума. Если жизнь кажется невыносимой, наверное, надо что-то менять? Однако было слишком страшно.
Ночь была чуткой.
Каждый шорох, каждое мимолётное движение в траве сейчас казались раскатом грома и рушащимися горами. С другой стороны, Адрет понимала и другое:
Ночь была безопасной.
Всюду встречались вооружённые эльфы, следившие за порядком. Значит, бояться совершенно нечего.
***
С улицы неожиданно донёсся знакомый мотив, сыгранный флейтой Ненариона, и Арагарон рассмеялся:
— Дядя, это для тебя сигнал. Приближается вражеский посол. Ты ведь примешь его? Её.
Айканаро отвёл взгляд от записей и бессмысленно уставился на пологи шатра. Мысли были нерадостными: если бы в семье Боромира вовсе не рождалось сыновей, ситуация бы упростилась — передать власть над Фирьяр от одного рода другому удалось бы без лишних споров, сославшись на отсутствие наследников мужского пола. Но у вождя есть взрослый внук, способный править, однако ни собственная родня, ни остальные соплеменники не желали видеть Брегора во главе. В итоге, всем было бы проще, если бы юноша погиб, однако он выжил. Надолго ли?
— Нет у меня желания развлекаться, — зло произнёс лорд, — с послами. У меня в тюрьме куча народа, с которой я не знаю, что делать!
— Отдать родне убитых, и пусть устроят самосуд? — неожиданно кровожадно предложил Арагарон, подойдя к выходу из шатра. — Пойду погуляю. А ты как раз посоветуйся с послом, как поступать с её соплеменниками.
— Может, ты и прав, — сказал вслед племяннику Айканаро. — Пригласите гостью.
***
Подходя к шатрам эльфийских лордов, поставленных среди аккуратно убранного пепелища, Андрет видела — все уже заранее сделали для себя выводы касательно её визита.
«Да, я пришла для этого! — гордо вскинула голову девушка. — Завидуйте. У меня всё получится!»
Правда, уверенность давалась с трудом. Внучка вождя понимала — в мыслях всё просто, но на деле совершенно не так.
Словно издеваясь, знакомый менестрель заиграл на своей проклятой флейте, и в памяти невольно всплыли строки:
«Если от судьбы своей ты не убежишь,
С кем тебе быть рядом суждено?»
Издевается что ли?
С огромным трудом дождавшись позволения войти в шатёр владыки, Андрет ступила через порог, нарочно прикасаясь к нежной расшитой ткани пологов.
— Здравствуй, лорд Айканаро, — склонилась девушка, делая кроткий покорный вид. — Пока лорд Гуилин и леди Ауриэль беседуют с моей семьёй, я хотела поговорить о важном…
Правитель поднял глаза на гостью, взгляд был крайне скептическим, мол, знаю я, что тебе на самом деле нужно.
— Как мне поступить с преступниками в темнице? — прямо спросил Айканаро, и его невыносимо прекрасные пронзительные глаза лишили Андрет способности говорить, думать и дышать. Ресницы привычно захлопали, губы сложились будто для поцелуя.
В сине-звёздном взгляде отразилось понимание:
«Вы, смертные, не можете вести разговоры без близости. Хорошо, будь по-твоему. Тем более, ты такая милая».
Взгляд эльфа начал меняться: потеплел, стал заинтересованным, словно лорд сам себя настраивал на нужный лад. Андрет была потрясена — как такое возможно? Любой мужчина, видя привлекательную доступную женщину, моментально начинает думать маленькой нижней головкой на тонкой шейке, но… Эльфы и в этом другие?
Новое знание не укладывалось в голове, девушка застыла ошарашенная и опомнилась, лишь когда её коснулись тёплые нежные руки. Такие невесомые! Они словно были сотканы из того же звёздного сумрака, что и крылья ночи!
Мгновенно растаяв и почувствовав страстное желание впустить в себя плоть Пушка, Андрет, не в силах больше держать бёдра вместе, бросилась в объятия Айканаро, обхватив его и руками, и ногой, ощущая, как невыносимо сладко тянет в промежности. В этот раз всё пошло быстрее, одежда соскользнула на пол, любовники оказались на ложе, и, с трудом сдерживая восторженные крики страсти, девушка испытала наслаждение сразу же, в момент соития.
— Мне продолжать? — задал убийственный вопрос эльф, и соблазнительница чуть не расплакалась.
Он готов прекратить начатое, если партнёрша уже удовлетворена! Да, это всё было её инициативой, не слишком нужной мужчине, но…
Это возможно?! Это не сон?
— Конечно! — выдохнула счастливая Андрет, осознав, что не вернётся к жениху — просто не сможет больше лечь с ним в постель.
Восхищённо любуясь золотом волос, гладкой кожей, прекрасными чертами и изящными сильными мускулами рук, груди и торса, чувствуя в себе плоть эльфа, безнадёжно влюблённая девушка застонала, едва не переходя на крик.
Пальцы Айканаро пробежали по телу, каким-то непостижимым образом не щекоча, но возбуждая и заставляя изнемогать от желания. Движения бёдер ускорились, Андрет напряглась, задержав дыхание, и как только достигла пика наслаждения, эльф остановился и вдруг очень ласково поцеловал любовницу в кончик носа. Это было столь неожиданно мило, что девушка не поняла, как ответить на такое проявление нежности.
Осторожно выскользнув из тела Андрет, Айканаро поднялся с ложа ловким завораживающим движением и налил в два бокала вино.
— Не одевался, пожалуйста, — вдруг озвучила свои желания девушка, — я хочу полюбоваться.
Как ни странно, лорд не засмеялся и остался обнажённым.
— Тогда ты тоже, — улыбнулся он. — У тебя очень милые родинки. Я сосчитал их все и могу сделать это снова.
Андрет, искренне смутившись, рассмеялась. Никогда ещё не чувствуя себя настолько счастливой, девушка схватилась за вино и угощение, время от времени вспоминая, что сидеть надо в красивой позе. После третьего съеденного пирожного в форме орешка, юная соблазнительница, наконец, вспомнила, как вести себя с мужчиной, захихикала и, ловко подпрыгнув со скамьи, села Айканаро на колени и поднесла к его губам крошечное угощение из мёда и семечек.
— Похоже, сегодня мы не поговорим о делах, — улыбнулся лорд, касаясь пальцев любовницы поцелуем, игнорируя сладость.
— Это слишком грустно, — очень мило сдвинула брови Андрет, — я хочу всё забыть. Я была дома, и видела умирающего брата, плачущую маму, а ещё я видела озлобленных Фирьяр, которые желали смерти моей семье. У меня есть защитник, но чтобы пользоваться его силой, я должна делить с ним постель, но я больше не хочу! Не могу, понимаешь?
— О чём ты хотела говорить? — спросил Айканаро, начав считать родинки на шее девушки, касаясь их губами.
Понимание, что заготовленные речи уже нет желания произносить, заставило вздрогнуть. Андрет представила, как просит защитить её семью, жестоко наказать бунтовщиков — пусть впредь неповадно будет! Возможно, её просьба была бы исполнена, но что дальше? Жить среди ненавидящих её подданных? Это очень страшно! А если всё оставить, как есть, бунт неизбежен снова: дед не уступит главенство, а значит…
— Давай сбежим отсюда, — дрожащим голосом прошептала внучка вождя. — Нам ведь хорошо вдвоём! Мы сможем поселиться где-нибудь далеко на юге, где нас никто не знает, где нас не найдут!
Айканаро замер, его губы остались прижатыми к родинке на плече Андрет. Рука скользнула к груди, слегка надавила, палец тронул сосок. Прервав поцелуй, эльф поднял голову и посмотрел в глаза любовницы.
Сине-звёздный взгляд выразил сомнение. Сомнение! Не насмешку или отказ!
Едва не взвизгнув от радости, Андрет бросилась обнимать возлюбленного.
— Прошу! Пожалуйста! Давай сбежим! Проживём вместе счастливую жизнь без всех этих войн и пожаров! Без вечной делёжки главенства, без лишних людей в нашей жизни! Только вдвоём!
Айканаро задумался.
— Я не могу просто сбежать, — взял он любовницу за щёки, умиляясь ямочкам, — это ты вольна делать, что вздумается, а я — нет.
— Но ты ведь правитель! Сделал любую глупость — а тебя всё равно воспевают мудрецом!
Ответом был искренний смех, который Андрет могла бы слушать бесконечно.
— А ведь ты права, — сияющие глаза посмотрели с нежностью. — Только я не из таких правителей.
Андрет поёрзала на коленях эльфа, рассчитывая затуманить его разум страстью. Айканаро всё понял — это было видно по взгляду, однако отказывать себе в удовольствии лорд не собирался. Губы снова принялись считать тёмные точки на теле девушки, и Андрет с томным выдохом запрокинула голову.
— Тогда, — прошептала соблазнительница, — я просто не пойду домой. Останусь у тебя. И пусть эта ночь будет прекрасной!
Папа!
Весь путь до Барад Эйтель Белемир пытался возродить воспоминания детства, когда вместе с дядей ехал в Дортонион. Порой казалось, будто узнавались повороты дороги или водоёмы, но это могла быть просто игра воображения. С другой стороны, деревья с тех пор выросли, либо засохли или оказались срублены, появились новые кустарники, ямы, оттого и не возникало в голове ясных воспоминаний. К тому же Белемир понимал — встреть он сейчас дядю Баранора, не узнал бы и его.
Только, увы, дяди Баранора, видимо, давно нет в живых.
С волнением размышляя о доме, книжник успокаивал себя тем, что уже много лет ни с кем сильно не ссорился, а значит, мстить его семье соплеменникам не за что.
Думать о матери было страшно. Белемир вспоминал знакомых сумасшедших, пытался убедить себя, что большинство из них ничуть не вреднее или опаснее, нежели родственники-пьяницы, однако получалось плохо. Одно дело — кто-то где-то, и другое — собственная мать. Как с ней себя вести?
Дорога повернула в горы, лошади пошли медленнее, и это злило, но и успокаивало одновременно: сын Бельдир осознал, что отчаянно хватается за последние мгновения без тяжкой ноши, отказ от которой, однако, книжник бы себе никогда не простил.
Поняв, что уже давно сидит с открытым томиком стихов разных эльфийских поэтов, смотря сквозь страницы, Белемир убрал книгу в сумку и тяжело вздохнул: извозчик сказал, ехать осталось совсем недолго.
Почему-то закралась мысль, что, может быть, путь проделан зря, и матери уже нет в живых. Решив не думать об этом, чтобы не возникало лишних рассуждений, историк достал подшивку листов и начал писать свои опасения, чтобы потом сверить их с действительностью.
И пусть всё окажется не так ужасно!
***
Погода была замечательная. После затянувшихся дождей, наконец, выглянуло солнце, и на небе засияли радуги, словно крепость Барад Эйтель особо приветствовала гостей.
Врата твердыни были заперты, и стражники в фиолетовых плащах с гербом-стрелой сказали ждать позволения ступить на территорию Истока.
— Сюда без вопросов пускают только военных, — махнул короткой мощной рукой торговец-гном, стоявший перед длинной вереницей телег. — Остальных проверяют.
Белемир с любопытством присмотрелся к соседям по стоянке. Наугрим редко появлялись в дортонионском Фиримаре, торгуя в основном в эльфийских городах, поэтому книжник практически не встречался с Детьми Ауле. Теперь же предоставился шанс поболтать, удивляясь непривычной манере речи и акценту гостей из подгорных королевств.
— Я думал о многом, я думал о разном, смоля своей трубкой во мгле, — пел пьяный бородатый торговец, подыгрывая себе на эльфийской лютне. Видимо, поэтому музыка и получалась красивой, несмотря на состояние исполнителя. — Я ехал в тележке по самой прекрасной, по самой прекрасной земле.
Дорога, дорога, ты знаешь так много о жизни моей непростой.
Дорога, дорога, осталось немного — я скоро приеду домой.
Невольно начав подпевать, Белемир отвлёкся от тяжёлых мыслей.
— Не понимаю, чем военные важнее нас? — продолжал возмущённо рассуждать торговец, подбоченившись. — Даже если слухи про какую-то дрянь на востоке правда, жрать и одеваться всё равно всем надо! А жён — баловать! Не купишь жене и дочери какую-нибудь красивость, и сам станешь для них хуже Моргота! И где это видано, чтоб Кхазад шпионили в пользу Моргота?! Да никогда! Он наши города лавой залил, выродок валарский!
— Лавой? — переспросил книжник.
— Так да! Мы жили тут недалеко! — махнул рукой гном в сторону восточных хребтов. — У нас кузницы глубокие были, и вокруг них — города. Так этот гад взял да поднял лаву! У нас в домах дышать стало нечем! И пекло такое, что бороды плавились!
— Интересно, зачем? — задумчиво спросил Белемир. — Какой смысл был в этом?
— Да это ж северный чудила! В его делах смысл искать — себя не уважать.
— Этим пусть военные занимаются! — поддакнул из-под телеги перемазанный в дорожной пыли бородач. — А мы им оружие продадим.
— И что непонятного в поднятой лаве? — раздражённо спросил неожиданно серьёзный гном, на невзрачной одежде которого красовался странный герб с киркой и восьмиконечной звездой. В отдалении сидели ещё шестеро наугрим с такими же нашивками. — Если бы не огненные реки, мы могли бы сделать подземные ходы в Дор-Даэделот, а так — хрена лысого! Такой жар никто не выдержит.
— Обороняется гад! — донеслось из-под телеги.
Крепостные ворота открылись, и эльфы в фиолетовом дали знак гномам со странными гербами проходить.
— Они из осадного лагеря, — отмахнулся пьяный певун. — Их везде первыми пускают, хотя они ничем не лучше вон тех!
Гном указал на компанию собратьев, большинство из которых весело храпели вокруг догорающего костра.
Белемир заулыбался. Решив заранее сделать записи о народе Кхазад, историк окинул взглядом обозы.
— Книги везёте? — спросил он у ближайшего торговца.
— Да, но за стенами крепостей не торгуем. Договор, извиняй. Вот впустят нас, тогда и полюбуешься.
Искренне надеясь, что в Барад Эйтель вспомнит о желании посмотреть хоть какие-то товары, кроме лекарств, Белемир согласно кивнул. Договор, так договор.
***
— Нашли мы вашу беглянку, — сказали с порога двое стражей, заходя в пристройку к госпиталю, где Зеленоглазка учила пятерых юных лекарей делать друг другу перевязки.
— А я не убегала! — бессмысленно улыбаясь, заявила Бельдир, заправляя под грязную косынку немытые волосы. — У меня зачесалось просто! А от этого есть средство! Если мужик присунет — потом не чешется.
Ученики знахарки мужественно сдержали смешки, эльфийская колдунья покраснела.
Все, кто принимали участие в жизни спасённой из Дор-Даэделот женщины, знали: несчастная была серьёзно больна из-за беспорядочных связей с орками, и целителям стоило огромных усилий вылечить бывшую рабыню, однако полного выздоровления, конечно, не наступило. Порой воспаления в промежности напоминали о себе, и тогда Бельдир отправлялась на поиски «целебного мужика».
Вот и сейчас. Опять.
Зеленоглазка позвала знахарей, которые уже давно нашли подход к безумной женщине: мужчины делали вид, что согласны присунуть, а сами усыпляли больную и проводили необходимые процедуры. Хорошо, что в этот раз Бельдир быстро нашлась, и её не успели побить.
Проводив жутко неестественно кокетничающую с лекарями женщину, колдунья вопросительно посмотрела на стражу, которая, вопреки обычаю, не ушла сразу, как только доставила Бельдир к целителям.
— Пока нет точной информации, — сказал вполголоса один из воинов, — однако учтите, знахари, возможно, скоро вы понадобитесь за стенами крепости.
— Почему? — внутренне сжалась Зеленоглазка.
— На востоке что-то, — уклончиво ответил Нолдо. — Не знаю пока.
Стражники откланялись и ушли, оставив колдунью в замешательстве. Причём тут восток и Барад Эйтель? Или угроза настолько масштабная, что готовиться к войне должны всем Белериандом? Но почему тогда не объяснить?
— Я правильно наложил повязку? — спросил вдруг один из учеников, и Зеленоглазка решила не думать о туманных речах воинов.
Нужно делать своё дело, а на остальное — воля Рока.
***
Решив, что после встречи с матерью времени ни на что не останется, Белемир зашёл в библиотеку, которая была его домом в далёком детстве. Большинство людей книжник видел впервые, а из тех, кого сын Бельдир помнил по именам, в живых остались только трое чтецов. Можно было бы остаться с ними на ужин, однако Белемир не хотел откровенничать с ними, а значит, разговора всё равно бы не вышло.
Посмотрев на стихи основателя библиотеки, по-прежнему висевшие в рамочке на стене, книжник сдержанно распрощался с бывшими наставниками и направился в госпиталь.
На сердце становилось всё тяжелее и тяжелее.
***
— Выпить хочешь? — выслушав Белемира, предложил молодой знахарь, встречавший посетителей в госпитале.
— Нет, — с трудом ответил бледный и заливавшийся потом сын Бельдир.
— Я никому не скажу, — прошептал лекарь. — Выпей. Легче станет.
— Нет, — отрезал Белемир. — проводи меня к матери.
Потянулись коридоры и лестницы, всё смешалось и размылось, начало покачиваться, а потом открылась дверь.
И мир разделился на две части: до встречи и после.
Безумно улыбавшаяся старуха, сидевшая на стуле, выпучив глаза, задрыгала ногами, захлопала в ладоши и завопила:
— Папа! Папа! Гостинцы принёс?
— Здравствуй, мама, — через силу выдавил давно заготовленные слова Белемир.
— Какая я тебе мама? — возмутилась Бельдир. — Я своих сыночков и дочек, — трясущаяся ладонь начала гладить невидимые головы на уровне колен, — своими руками убила. Пять мальчиков и три девочки. Всех убила. Палку между ног тык — и нет мальчика, тык — и нету девочки. Тык! И всё. Больно! У-у, кровь струёй! А, фу!
Знахари, находившиеся рядом с безумной женщиной, посмотрели на ошарашенного Белемира.
— Проводить до выхода? — спросил юный лекарь, показавший путь до палаты.
Сын Бельдир схватился за воротник, за лицо, сцепил руки, вытер ладонями лоб и шею.
— Мама, — выдохнул он, — это я — Белемир. Ты меня не убила.
— Я всех убила, — деловито сообщила безумная, — зато у меня есть папа и вну-у-чек.
— Внучек? — сын Бельдир вопросительно посмотрел на знахарей, и те указали на свёрнутое полотенце. — А, внучек. Хорошо. У тебя большая семья. Поедешь домой?
Женщина пуще прежнего выпучила глаза и вдруг зарыдала, словно младенец.
— Борон и Баранор меня будут обыгрывать! — принялась она жаловаться. — А дед не вступится! Дядя меня накажет! И тётя отругает! Она вечно меня ругает! Она злая! Злая! Злая! А где мама?
— Так ты поедешь домой?
Бельдир замерла, потом сделала знак подождать.
— Вну-учек, — схватилась она за свёрток, принялась его целовать. — Поедем. Поедем!
И Белемир заплакал.
Примечание к части
Цитируется песня «Любэ» «Дорога»
Примечание к части
Мем смешной, а ситуация страшная.
Я про название, да.
Призрак Барана
Даже в зашторенное окно проникали тёплые розовые лучи рассвета, и Брегор, проснувшись, попытался приподняться на локтях и согнуть ноги. Было больно, однако тело требовало поменять положение — затекло всё, что могло, спина неприятно чесалась.
Коротко застонав сквозь стиснутые зубы, видя, как темнеет перед глазами, юноша лёг удобнее и снова попытался воспроизвести в голове события того дня, когда чуть не распрощался с жизнью. Кто же был рядом? Кто ударил ножом? С оружием пришли многие, но чтобы кто-то его обнажал… Может, случайно? Однако лекари утверждали, будто ранивший бил наверняка, просто что-то помешало точному удару, поэтому печень осталась цела.
— Сильно болит? — спросила Ауриэль, тихо сидевшая в углу и что-то читавшая. — Травок дать?
— Да, — прошептал Брегор, с усталостью и страхом осознавая, что сейчас снова будут менять бинты. В такие моменты хотелось умереть, только бы прекратить всё это. — Леди, — отчаявшееся сознание, похоже, начало хвататься за жизнь, поэтому принялось подкидывать идеи, — пусть ко мне позовут Мельдир. С пирожками. Как тогда, на пожаре. Она через два дома живёт.
Уверенный, что сказал исчерпывающую информацию, внук вождя почувствовал, как снова засыпает даже без травяного настоя и отвара из коры и корешков — сказалось удобное положение тела. На мгновение стало хорошо и легко, а потом накрыла темнота.
***
Только и твердившая дни напролёт «Мой бедный мальчик» супруга Боромира, узнав, что рана заживает хорошо, немного взбодрилась и обрела способность оценивать ситуацию.
Теперь женщина замечала вечно запертую дверь в комнату свёкра, который ни с кем не разговаривал, никого не впускал и требовал оставлять ему еду у порога.
Замечала она и мужа, который только и делал, что проверял численность охраны вокруг дома, а сам, заливая страх крепким вином, пытался вспомнить, как владеть оружием, отчего стены в гостевом зале превратились в щепки.
А ещё невестка вождя замечала взгляды слуг. Эти люди выжидали. Затаились. Никто из них не собирался погибать за своих господ, и осуждать за подобное простых кухарок и поломоек было нельзя, однако существовала более серьёзная проблема: слуги знали все входы и выходы в дом, имели доступ ко всем ключам. Что им стоит в случае перевеса сил мятежников открыть заднюю дверь? А можно впустить врагов в погреб и отравить запасы…
От подобных размышлений становилось невыносимо страшно, вспоминалось предложение Аданэль жить у неё, однако супруга Боромира, оставив сроднице младшую дочь, вернулась домой — хоть кто-то ведь должен хранить верность до конца. Пусть это неразумно, но какой тогда смысл в брачной клятве, написанной для Фирьяр Народом Звёзд?
***
— Эльфы не будут охранять нас вечно, — сказал вслух Борон, обращаясь к маленькому изображению матери.
Картина в изящной серебряной раме неизменно стояла на столе уже много лет, с тех пор, как Солнушка — так называла её родня — навеки уснула. На портрете женщина была молодой и красивой, немного задумчивой и будто бы усталой. Борон помнил, как эльфийка со сложным именем и золотыми волосами рисовала его мать, когда та носила под сердцем четвёртого ребёнка. Солнушка чувствовала себя хорошо, не говорила, что боится родов, однако порой уходила в себя и задумчиво сидела у окна, забывая о делах.
Такой она и вышла на портрете. Картина выглядела живой, казалось, будто губы и глаза женщины едва заметно двигаются, а значит, с умершей родительницей можно поговорить. Солнушка всегда была добрая и мудрая, всё прощала, никогда не корила всерьёз или со злобой. Плакала порой, и слёзы её вразумляли лучше любых упрёков.
— Выйду к народу, — говорил нарисованному лицу Борон, отхлёбывая креплённый мёд, — когда успокоится. Скажу, что и так недолго мне уже править, так пусть пожалеют старика, а после моей кончины и решат, кто во главе стоять должен.
Уверенность в правоте придумки взбодрила, и старый вождь, почему-то стыдясь поднять глаза на висящий на стене портрет деда, вышел из комнаты, чтобы взять оставленный у порога завтрак.
— Эльфы всегда были на стороне рода Беора, — сказал остывшей еде Борон, — им нет причин менять сложившиеся традиции.
***
Пробуждение было крайне неприятным, хотя, несмотря на боль в боку, в целом Брегор почувствовал себя лучше. Закралась мысль попробовать встать с постели, однако разум взял верх, и юноша отказался от неудачной затеи. Рядом в комнате находились не только лекари, но и мать, и отец. Это было радостно, однако внушало тревогу: что-то снова случилось? Или уже заранее хоронить собрались?
— Я в порядке, — сказал родителям Брегор, догадываясь, как глупо это прозвучало.
Улыбнувшись, мама погладила сына по голове и вышла, а отец кивнул лекарям, давая понять, чтобы тоже покинули комнату.
— Разговор есть, — сказал Боромир, оставшись с наследником наедине. Ощутился сильный запах хмеля и курительной смеси. — Я понимаю, что тебя испугало случившееся с тобой. Нас всех напугало. И то, что убийцу никто не видел, страшит ещё больше. Это наше родовое проклятье, сын. Твой прадед Баран был зачат вне брака. Его родители поженились за пару месяцев до рождения первенца, и это стало печатью искажения. Я у Белемира в книгах видел записи о таком, но не придал значения. А теперь понимаю — правда всё. Баран жил несчастливо — терзался злобой, ненавидел всех, кто его окружал, а близкие погибали страшно! Брат наступил на что-то в лесу и умер в муках совсем молодым, второй сын сгинул на войне, как и племянница, одного из внуков он сам случайно убил…
С ужасом посмотрев на Брегора, отец увидел недоверие во взгляде юноши — мол, ну и что ты нового сказал? Таких историй в каждой семье хоть отбавляй. Да и пострашнее есть. Тоже мне родовое проклятье! Расскажи о нём погорельцам, у которых вся семья погибла! Или тем, чьи близкие прошлой зимой в проруби утонули в оттепель.
Всё поняв, Боромир разозлился:
— Ты не разумеешь, сын! Мы не сможем найти того, кто напал на тебя, потому что там никого не было! Это призрак Барана тебя забрать хотел! Это он повёл толпу! А всё потому, что Старый Беор ему в своё время власти не дал! Сам жил долго, и главенство над народом отдал внуку — деду твоему! И Баран озлобился совсем!
Брегор вздохнул. Рана болела не сильно, но утомительно, хотелось пить и спать, а тут отец со своими сказками!
— Что ты от меня хочешь? — спросил внук вождя, с трудом подняв глаза на родителя. — Колдунов найти? Спросить эльфов про ритуалы изгнания призраков? Или лекаря, чтоб тебя пить отучил?
Побагровев, Боромир засопел, сжал кулаки, однако неожиданно быстро успокоился.
— Поживёшь с моё — поймёшь отца! — заявил он. — Но ты прав — ближе к делу. Мы должны сплотиться и доказать этой проклятой сущности, что род Беора не сдаётся и будет править во веки вечные! Мы примем бой, как только ты поправишься. Готовься сражаться за свою семью!
Погрозив стене кулаком, сын вождя вышел из комнаты. Брегор проводил взглядом отца и задумался: сказки сказками, но суть дела ясна — семья хочет войны, и любой, кто выступит против — не собрат, но проклятье безумного предка, которое необходимо уничтожить. Красиво, как в эльфийских книжках. Только по сути своей отвратительно.
Браться за оружие, да к тому же с таким настроем — последнее, что хотел бы сделать юный внук вождя Борона после выздоровления.
***
Когда за слугой из дома главы поселения закрылась дверь, хозяин посмотрел на испуганную дочь и, усмехнувшись, кивнул:
— Сходи. Разузнай там всё, но не вздумай болтать лишнего! Иначе утоплю в болоте. Всё понятно?
Чего хочешь ты, лорд Айканаро?
На окнах парадного зала дортонионского дворца сияли серебром и золотом тяжёлые бархатные шторы, расшитые цветущимм ветвями Телпериона и Лаурелин.
— Нам не нужно просто собирать совет, — пояснил Финдарато появление музыкантов, — это будет веселье. Пир! В узком кругу. С песнями, танцами и немного разговорами по делу. Залог счастья народа — счастье его владык, не так ли?
— В Светлый Аман захотел, король Финдарато Инголдо? — осмотрелся Ангарато, нежно поглаживая ладонь супруги, зная её реакцию на обсуждение Земли Валар: Эльдалотэ чувствовала себя лишней во время таких разговоров, поэтому злилась.
— Где цветы? — пропел владыка Дортониона, Нарготронда и Тол-Сириона. — Где они остались? Где цветы? Дай мне ответ… Во тьме завяли, и вот их нет. Мы не знаем, что теперь в Амане, дорогой кузен, да и зачем нам это? Я бы хотел ненадолго вернуться в прошлое, когда всё было хорошо, но потом снова оказаться здесь. Как и все мы, я не нашёл места для себя ни у трона деда, ни у трона дяди, ни у трона отца. Жизнь казалась мне бессмысленной, поскольку высшие титулы давно имели носителей, общественное признание оказалось занято предшественниками, любовь публики тоже поделили до моего рождения… Моя внешность слишком типична для народа Ваньяр, которого в Светлом Краю очень много, я не мог выделиться знаниями, потому что изучал науки на тысячу лет меньше многих книжников, не мог запомниться характером из-за моей деликатности. Наверное, стоило превратиться в чудовище и нападать на охотников в лесах Эльдамара? Но я ведь не Майя и не умею менять форму тела. Я даже не имею привычки находить себе необычных женщин!
Многозначительно взглянув в сторону мрачного напряжённого Айканаро, Финдарато стал пританцовывать под музыку менестрелей, невинно улыбаясь.
— Мир поделён злом и добром, — взяв со стола вино и пригубив, начал напевать владыка, ловя взгляды родичей, но особенно пристально смотря на отличившегося в череде событий последних дней кузена. — Очень непросто в нём быть королём!
И в этом мире бывает порой
Не разобраться, кто раб, кто король.
Айканаро поднял золотой кубок, сделал вид, будто ему весело. Арагарон неожиданно для матери взбодрился и пригласил её на танец. Леди Эльдалотэ засветилась счастьем. Ангарато стал ритмично аплодировать.
— Быть королём — жить под замком, — продолжал напевать Финдарато, теперь демонстративно не смотря на Айканаро, уделяя внимание лишь багряному содержимому хрустального бокала, — утром — война, а днём — шумный приём.
Сильные мира вдали от земли
Не понимают, что мы — короли!
Короли Дортониона!
Нам не писаны законы,
Мы шальной удачи дети,
Мы живём легко на свете,
В нашей жизни, то и дело,
Душу побеждает тело.
Рождены мы для любви,
А в ней мы просто короли!
В зале послышались смешки. Веселье захватывало сердца, увлекало в пляс, и казалось тем слаще, чем яснее осознавалась его неуместность и несвоевременность.
— Счастье не вечно, слава слепа,
А королей выбирает толпа! — Финдарато залюбовался своим отражением в кровавом вине. — Мы вызываем судьбу на дуэль.
Нам наплевать, кто — охотник, кто — цель!
Игры с судьбою смешны и пусты,
Мы за собою сжигаем мосты,
И неизменно во все времена
Только любовь Ардой править должна!
Короли Дортониона!
Нам не писаны законы,
А кто в замках под замками,
Те нам кажутся рабами.
В нашей жизни то и дело
Душу побеждает тело,
Рождены мы для любви,
А в ней мы просто короли!
Обрамлённая песней и украшенная танцем музыка звучала темой насмешки, но казалась слишком прекрасной, чтобы не поддаться её очарованию.
Возможно, потом будет стыдно, только сейчас слишком хорошо, а значит, остановиться не получится. Да и незачем.
***
Над лесом полыхала алым заря.
— Не могу это видеть! — Эльдалотэ, только что весёлая после танцев, помрачнела и отвернулась к выходу с террасы. — Как будто лес горит. Пойду в зал. На самом деле, я пришла сказать вот что, — леди посмотрела на уединившихся для важного разговора Финдарато и Айканаро, — независимо от предмета обсуждения, вы можете не сомневаться: в летописи всё будет красиво и в нашу пользу. Иные версии исчезнут с полок библиотек, даже если случайно там появятся.
— Не сомневался в тебе, драгоценная моя невестка, — улыбнулся Инголдо слишком отстранённо, и Эльдалотэ показалось, что король её не услышал. — Ступай. Допой то, что не допели мы, станцуй за нас начатые танцы. Рождённый тобой Звёздный Свет должен жить в гармонии и любви.
— Мои летописи допоют, — заверила леди, неохотно обернувшись под залитой алым светом аркой, а потом исчезла среди кружащихся в зале теней.
Король и лорд посмотрели друг на друга. Нужно было начинать разговор, однако Айканаро не знал, с чего именно. Может быть, с пришедших с востока вестей?
— Это не новая Славная Битва, — дортонионский владыка отвёл глаза от короля, опёрся на витые белоснежные перила с изображениями сражений. — И вмешательство от нас не требуется, однако мы должны быть готовы.
— К чему?
Вопрос Финдарато заставил удивиться.
— К наступлению, к обороне, — Айканаро с подозрением посмотрел на кузена-правителя, — принять беженцев. Предоставить больше ресурсов. В чём подвох твоего вопроса?
— Подвох? А может быть смысл?
— Хочешь сказать, я его неверно понял?
— Тебе повезло, — отвратительно мило улыбнулся Финдарато, — ты понял хоть как-то. А я смысл твоих действий не понял совершенно. Ты уверен, что он есть?
— Всё шутишь, — лорд напрягся.
— Могу приказать тебя казнить на полном серьёзе, — взгляд короля стал страшным, — за массовую гибель подданных на стройке, за тяжёлые условия работы и жизни Фирьяр, за допущение засух, губительных морозов, неурожаев, за катастрофический пожар, повлекший жертвы среди населения, за непредотвращение народного бунта и за последующее ухудшение отношений между эльфами и смертными вследствие твоих недопустимых действий.
— И почему же только меня?
— Мне так захотелось.
Айканаро хмыкнул, замолчал. Финдаратопокачал головой, взгляд смягчился.
— Я должен услышать от тебя, чего хочешь ты сам, — после паузы проговорил король, наблюдая, как лучи Анар становятся из розовых золотыми, — и на какой почве посеяны новые семена будущего твоей земли.
— На почве раздора, — неохотно ответил Айканаро. — И я невольно усугубил ситуацию.
— Удобрения подбросил, — неприятно скривился Инголдо. — И сад стал ещё ароматнее. А ведь сначала ничто не предвещало беды, так?
— Сначала, — согласился лорд. — Но потом…
***
— Ну чё, где твоя сосалка? — вернувшийся откуда-то совершенно пьяным брат Фаранора, едва не упав через порог, схватился за дверь. — К эльфам опять пошла?
Кузнец, осторожно проверявший и доделывавший заготовки, замер, но потом продолжил работу, словно и не слышал неприятных слов.
— А ты не делай вид, будто глухой, — пьяный мужчина сел на скамью, — и слепой. Твоего друга Брегора, говорят, убили на днях, так что нечего с его сосалкой-сестрой нюни разводить. Сходи к её новому мужику, надери им обоим задницы и при народе скажи, что не невеста тебе эта щель растянутая.
Фаранор промолчал.
— Чё язык проглотил? — продолжил напирать брат, проверяя немытую посуду на предмет остатков еды. — Нельзя такую сосалку в жёны брать! Жердь таким между ног надо вбивать и ставить в поле, вместо пугала. Другим чтоб неповадно было.
Развернувшись, кузнец с размаха ударил левой рукой в челюсть пьянице и заорал, встав над распластавшимся на полу телом:
— Я её люблю! Моя, понятно?!
— Недоносок орочий! — выругался мужчина, неловко стирая с лица кровь и вздрагивая от прикосновения к ушибленному месту. — Ну и живи с эльфьей сосалкой! На потеху народу!
— Моя! — повторил Фаранор. — Моя! Не эльфья!
— Тогда иди к эльфу и скажи это! Ему! Мне-то что?
***
— Что сказал тебе жених Андрет? — спросил Финдарато, выслушав о том, как смертная девушка засиделась в шатре кузена, делая вид, будто уговаривает не казнить оказавшихся в тюрьме собратьев.
Айканаро хмыкнул.
— Многое, только не он сам. Говорили за него, — ответил лорд не сразу. — И я вспомнил нас во время Исхода.
— Я тоже вспомнил, — с издёвкой нараспев произнёс король.— Только Фирьяр некуда от нас уйти. А значит, их гнев изольётся в этих землях.
***
— По какому праву, — выкрикнул молодой мужчина, которого, похоже, зря усердно учили грамоте, — вы, Эльдар, решаете, какая часть земли ваша, а какая наша? Вы охотно принимаете наши дары, но с какой стати теперь забираете наших женщин?! Что дальше? Рабство, которое вы называли тьмой Моргота?! Мы вам не собственность!
— С ёлки рухнул? — накинулся на собрата мужик постарше, которому эльфы уже начали строить хороший новый дом на месте сгоревшей халупы. — Они — благодетели наши!
Фаранор, стоя не в первых рядах недовольных, молчал.
— Его жену лорд забрал! — указал на кузнеца чересчур образованный смертный. — А если ему одной мало будет?
— От баб не убудет! — отмахнулся плотник, тоже рассчитывавший на жильё эльфийской постройки. — А чья жена гульнула — так другую найдёт! Долго ли?
— Это тебе недолго! — пьяный брат Фаранора вырвался вперёд. — А мой родич извёлся весь!
***
— Мои верные вышли к толпе и приказали уйти, — вздохнул Айканаро. — А я приказал Андрет вернуться к её мужчине.
— Всё так, — прищурился Финдарато. — Но ты знаешь, куда на самом деле она пошла.
— Знаю, — кивнул лорд.
— Ты понимаешь, что это означает?
— Что?
Инголдо посмотрел вдаль на взлетающее в небо солнце.
— Это означает, что ваше личное дело стало государственным.
***
— Мой король, — Эдрахиль, зайдя к владыке, поклонился как-то особенно низко. Лицо, что ли, прятал? — К тебе девушка. Из Фиримара.
— Ко мне? — Финдарато поднял глаза от книги, которую однажды начал писать для Младших, однако так и не закончил — Беор умер, и стало неинтересно творить для столь короткоживущих друзей. — Но ведь сегодняшний день абсолютно обыкновенный! Ариэн не всплыла на купол с неожиданной стороны, Тилион не догнал любимую и даже не появился не в своё время. Вода не порозовела, обычный песок не стал золотоносным, а Моргот не объявил о поражении и не подарил мне свои мёртвые земли со всем гадким населением в придачу. Почему же в столь обыкновенный день ко мне пришла смертная дева, а, Эдрахиль?
— Сделать его необыкновенным, мой король, — пересилив себя, серьёзно ответил верный.
— И правда, как я сам не догадался? — всплеснул руками Инголдо. — Ты что, умнее меня, мой слуга?
— Нет-нет, ни в коем случае! — испуганно округлил глаза Эдрахиль, спешно пятясь к двери. — Пригласить деву?
— Да, и пусть обыкновенный день станет особенным!
***
— Это было так странно, Нарьо, — Финдарато изучающе взглянул на кузена, — я знал, что обиженная женщина — не лучшее и не самое приятное зрелище, но когда я говорил с Андрет, это было…
— Страшно? — хмыкнул Айканаро.
— Пожалуй, — согласился король, — однако я бы не сказал, что не понимаю тебя.
— О чём ты?
— Обо всём, дорогой брат. Обо всём.
***
Вошедшая в роскошные покои эльфийского дворца дева была исключительно очаровательна. Наверное, надела лучшее платье!
Финдарато был уверен — сейчас придётся язвить на тему непристойного поведения юной особы, ведь она обязательно попытается соблазнить ещё одного владыку, однако ожидания не оправдались, и заготовленные шутки не пригодились. Похоже, девушка выбрала совсем иную тактику и решила не гнаться за двумя зайцами.
Красивое, в меру скромное платье не скрывало пышные формы девушки, однако даже через ткань было заметно, что полнота юного тела вовсе не излишня и не делает внешность отталкивающей. Как раз наоборот. Спрятавшая волосы расшитая косынка подчёркивала пухлые щёки с очаровательнейшими ямочками, которые появлялись, когда Андрет улыбалась.
«Какая она хорошенькая!» — невольно просиял Инголдо, наблюдая, как гостья пытается подобрать необходимую для успешной беседы маску: только что милое личико казалось совсем детстким, а вот уже обиженно-печальное, но по-взрослому, потом снова улыбается и опять грустит — выглядит умоляющим.
Но глаза… Чёрные омуты всегда смотрели одинаково — по-женски мудро и испытующе.
«Хитрая охотница!»
— Мы с лордом Айканаро любим друг друга, — с порога заявила Андрет, так и не решив, какую роль играть, и Финдарато мысленно обрадовался, что остался загадкой для привыкшей играть мужчинами девы. — Но к нашей любви есть преграда! Помоги нам, король Ном!
***
Владыка снова посмотрел в глаза кузена: Айканаро ведь тоже надеется, что ситуация разрешится при наименьшем участии с его стороны. Это очень, очень печально, но, увы, правда.
— Ты понимаешь, чем плох созданный прецедент? — спросил владыка лорда. — Фирьяр не должны быть слишком зависимы от нашей воли, иначе мы окажемся виноваты во всём, даже в том, что смертные по воле Эру существа смертны. Однако возникшую проблему необходимо решить, и ты должен мне сказать, какого результата желаешь.
Взгляд Айканаро скользнул к сосновым саженцам, весело зеленевшим в ярких горшках по краям террасы. Финдарато пожал плечами.
***
Встав от стола и отдав Андрет недописанную книгу, король жестом пригласил девушку взглянуть на убранство покоев.
— Видишь, — Инголдо улыбнулся, — здесь есть картины, и они развешаны не просто так, а с неким общим смыслом. Как ты думаешь, с каким?
И без того большие, широко распахнутые глаза девушки округлились и стали огромными. Очень красивыми. Для смертной.
— Скажи, — не дождавшись ответа, мягче произнёс король, — у тебя в доме есть картины?
Андрет открыла рот, но так ничего и не произнесла — непонимание происходящего выбило почву из-под ног.
— Вот это, — рука короля в изящных украшениях указала на портрет сребровласой женщины в венце и ажурном шёлковом платье с бирюзовыми и жемчужными переливами, — моя мать. Да, прекрасная дева, у меня тоже есть родители, только они далеко за морем. На этой картине, — Финдарато перевёл взгляд на пейзаж, — сад около дворца, каким он был тридцать восемь лет назад. Видишь, как выросли эти два клёна, а вот этого куста уже нет — он засох, поражённый вредителем. Новый сажать не стали. Как думаешь, в чём смысл соседства моей матушки и сада?
Милейшие ярко очереченные губки девушки обиженно надулись, однако выразительные глаза выглядели уже совсем не забавно: Андрет решила, что эльф демонстрирует превосходство одной расы над другой, чтобы отказать в помощи.
— В том, — оправдал ожидания смертной король, — что моя матушка неизменно прекрасна, сколько бы ни проходило времени, а сад всегда разный. Здесь из года в год цветут не повторяющиеся однолетние цветы, вырастают и засыхают кустарники, поднимаются к небесному куполу деревья. Плохо это или хорошо — судить лишь Творцу, а нам остаётся смириться. Но взгляни сюда, — Финдарато улыбнулся изображению розы, цвет которой менялся под разными углами, а изящные руки оберегали тончайшие лепестки, не прикасаясь к ним, — видишь? Эльфы любят цветы. Однако растения принимают заботу лишь как должное, как безусловную обязанность хозяина. Это могло бы печалить меня, но вряд ли кого-то заботят чувства розы.
***
Посмотрев на Айканаро с печальной насмешкой, Инголдо погладил витой каменный стебель перил.
— Я был уверен, что разозлю Андрет, — сказал король, — и у неё навек пропадёт охота решать личные проблемы через владык, но просчитался. Возможно, проблема действительно слишком серьёзная.
***
— Лорд Аэгнор, — проигнорировав язвительные речи эльфа, начала напирать смертная, — сказал, что любит меня! Ради нашей любви я бросила жениха, ушла из дома, отреклась от семьи, но когда мой бывший суженый собрал друзей и пришёл за мной, лорд Аэгнор выставил меня за порог! Ты понимаешь, что мне пришлось пережить?
***
— Счас она начнёт тебе в уши лить, будто ничего не было! — засмеялись в толпе, когда Андрет, не веря, что её вернули жениху, попыталась изобразить невинность и, как ни в чём не бывало, обняла наигранно равнодушного Фаранора.
— Скажет, что эльф сам её затащил в шатёр!
— Сосалка эльфья!
Фаранор вдруг оттолкнул от себя девушку и несколькими мощными ударами успокоил всех, кто оказался слишком говорлив.
— Моя! — коротко объяснил своё видение ситуации кузнец и, схватив Андрет в охапку, потащил её домой.
Не зная, чего ожидать, боясь, что извиниться не получится, внучка вождя обняла жениха, дождалась, когда он немного расслабится, а потом вывернулась и бросилась бежать.
***
— Я вернулась к родителям, — не вдаваясь в подробности, сухо произнесла Андрет, — извинилась перед братом… Мне повезло — меня не стали преследовать, но…
***
Айканаро отвёл глаза.
Внезапно воцарившееся молчание прервало пение птиц и подыгрывавшая им флейта.
— Скажи мне, лорд-кузен, — снова повторил вопрос Финдарато, — чего хочешь ты сам? Пойми одну простую вещь: мы можем дать абсолютно любой ответ, и Фирьяр примут наши слова на веру. Ты можешь наврать, что женат, заявить, будто эльфы не заводят семьи во время войн, сказать, что тебе необходим эльф-наследник с чистой кровью. Да что угодно! Но если ты хочешь быть с этой девой…
— Если хочу, то что? — Айканаро оживился так неожиданно, что король опешил. — Как ты представляешь себе мой союз со смертной?
— Ты не называешь ту, с кем делил ложе, по имени?
— А что от этого изменится? Что? То, что она внучка вождя, а в ближайшем будущем, возможно, сестра вождя, не влияет на срок её жизни!
— Возможно? — Инголдо прищурился. — Мы не можем позволить Фирьяр сместить род Беора. Ты же понимаешь, что это мои ставленники, какими бы они ни были? Если род Беора свергнут, это будет означать, что мы ошиблись в выборе вождей, что Младшие могут оспаривать наши решения. Скажи, лорд Дортониона, как ты собираешься жить с подданными, считающими себя умнее, чем ты?
Айканаро сделал медленный вдох. Выдохнул.
— Королевство отстоит свои интересы, — мягко заверил Финдарато, видя, как тяжело родичу даётся разговор. — Но что насчёт тебя?
— Андрет предложила мне сбежать вместе с ней в лес и быть счастливыми вдали от всех! Ей не нужна власть и богатство, она хочет быть со мной, но…
— Ты, Нарьо, — перебил кузена король, — ты хочешь быть с ней?
Айканаро опустил глаза.
Флейта и птичье пение снова наполнили воцарившееся безмолвие, кто-то засмеялся, пернатые, недовольно зачирикав, умолкли.
— Это страх, да? — прямо спросил Финдарато, после долгого пристального наблюдения за кузеном. — Ты понимаешь, что Андрет недолго будет красивой и молодой, что любовь постепенно жарко разгорится в твоём сердце, но ты вынужден будешь хоронить дряхлую немощную старуху, некогда ставшую воплощением твоих надежд на личное счастье, обрекая себя на вечные страдания? И ты абсолютно прав, Нарьо. Я тоже полагаю, что лучше запомнить Андрет юным цветком и вечно хранить в сердце этот прекрасный образ. А ещё я понимаю, почему ты не можешь сказать ей о своём решении сам.
— Спасибо, — через силу улыбнулся лорд.
— Можешь не благодарить. Давай просто выпьем и подумаем о том, как прекрасен дворцовый сад в золотых лучах Анар. В жизни, дорогой кузен, есть очень много красивого, и мы можем выбирать, чем именно окружить себя, чтобы не создать лишних трудностей.
Примечание к части
Песня "Короли ночной Вероны" из мюзикла "Ромео и Джульетта"
Саэлинд. Горькая песня
Осторожно сев на постели, Брегор приложил огромные усилия, чтобы не морщиться, а когда боль отступила, улыбнулся.
— Мельдир, — просиял юноша.
— Здравствуй, — смутилась испуганная девушка, — как ты себя чувствуешь?
— Хорошо, — отмахнулся внук вождя, — скоро снова смогу пастухов гонять. Я так рад, что ты пришла!
Мельдир напряжённо сжала в руках складки юбки. По глазам юноши было видно, что он ещё страдает от боли, цвет лица выглядел пугающе. Невольно засмотревшись на обнажённый торс выше бинтов, девушка покраснела.
— Знаешь, — Брегор чуть поменял положение, — ты всегда мне нравилась, а когда тебя на пожарище с пирожками увидел… Ты такая смелая, заботливая. Настоящая жена вождя.
— Я принесла пирожки, — совсем зажалась гостья.
— Было так глупо просить об этом, — шире заулыбался юноша, — у меня ведь совсем нет аппетита. Просто… Когда я стал приходить в себя, то вспомнил сказки разные, которые дядя Белемир рассказывал. У него есть книги, привезённые из эльфийского города, откуда он родом, и там много историй о разных…
— Брегор? Всё хорошо? — испугалась Мельдир, когда внук вождя вдруг замолчал и замер.
— Да, — тихо отозвался тот. — В тех сказках герои обычно перед смертью или каким-то опасным делом вспоминали прекрасную золотоволосую деву с синими глазами. Это было для них символом надежды. А для меня такой надеждой была ты.
— И мои пирожки, да?
— Да, и пирожки. И… Мельдир, ты станешь женой будущего вождя?
— Мне… мне надо родителям сказать! Но… я ведь не золотоволосая и не синеглазая…
— И это прекрасно. Ты — часть нашего народа, а не какая-то глупая мечта.
Девушка испуганно посмотрела на Брегора, во взгляде, однако, юноша увидел согласие.
— Зорька алая, губы алые, — юноша просиял, заулыбался, чуть наклонился вперёд и положил руку на ладонь Мельдир. Голос беоринга прозвучал несколько неуверенно — Брегор, похоже, плохо помнил стихи, которые начал рассказывать, — а в глазах твоих неба синь.
Ты любовь моя долгожданная,
Не покинь меня, не покинь меня,
Не покинь.
По плечам твоим спелым колосом
Льются волосы,
Только голову запрокинь.
Нежностью своей, своим голосом
Не покинь меня, не покинь меня,
Не покинь.
Всех красивее, всех дороже мне стала ты,
Даже капелькой своей нежности не остынь.
Через сотни лет, через тысячи
Не покинь меня, не покинь меня,
Не покинь.
Мельдир окончательно смутилась, ладонь под рукой Брегора дрогнула.
— Будь моей женой, — уже смелее повторил внук вождя. — Знаешь, проснувшись после ранения, я понял, что не мог умереть, не сказав этого. А теперь, когда ты со мной, я уверен, что всё преодолею.
***
Ласковый вечерний сумрак уступил место мрачной беззвёздной черноте ночи.
— Я слышал, брат, дочка твоя за боромирова сынка замуж собралась. Это правда?
Из холодной тьмы, всё ещё вонявшей гарью, выступили силуэты: с одной стороны пять теней, с другой — чуть поколебавшись, четыре.
— Правда, — ответил голос из оказавшихся в меньшинстве. — И что ты мне сделаешь?
— Мы должны закончить начатое. Или ты на удачный брак дочурки повёлся? Дорезать надо щенка, а после — и остальных.
— Слышали? — один из четверых обернулся во тьму. — Я же говорил, что это он парня пырнул.
Из-за обгорелого остова стены вышли ещё шестеро.
— Сдавайся, приятель, — прозвучал громкий голос.
Неудачливый убийца резко развернулся и бросился бежать, тени рассеялись по вонючим развалинам, в блёклом лунном свете тускло блеснула сталь.
— А ну стой! — всё тот же голос отдал приказ, и послышался отчаянный, полный злобы вопль:
— Он сам был со мной заодно! Сам! Я его не заставлял! Он сам предлагал! А теперь переобулся, гад! Дочку щенку в кровать положил! Предатель!
***
Утро началось задолго до рассвета с тревожных вестей, которые, однако, были в целом добрыми.
Сев на постели, Брегор прижал руку к ране и опустил голову.
— Так всё и было, — развёл руками Аданор. — Батя твоей Мельдир сдал нам с ребятами того, кто тебя в толпе пырнул, но убийца утверждает, будто все там были заодно.
— Мельдир ни при чём, — внук Борона помрачнел.
— Да никто её не обвиняет! — хозяин пшеничного поля отмахнулся. — Она могла ни о чём не знать! Девка же! Но семейка там ненадёжная. Слушай, брат, я сам против твоего деда вышел, я не скрываю этого. Но за тебя готов стоять горой. Эльфы говорят, мол, нельзя род Беора с вождей снимать, ибо самим Роком назначено вам править. Несдобровать тому, кто вас власти лишит. Пусть так, но сам посуди: что дед твой, что батя, ну какие они вожди? А? Скажи, брат, ты готов народ возглавить?
Брегор задержал дыхание. По большому счёту юноша давно управлял делами соплеменников по мере сил, однако было очевидно: ни отец, ни его отец не готовы признать младшего мужчину семьи главным над собой. О кровопролитии или заключении родни под стражу Брегор даже думать не хотел, однако понимал — если не настоит на исполнении воли народа, мятеж вспыхнет снова.
Рана резко заболела, пришлось лечь.
— Подумай, парень, — Аданор встал и пошёл к двери.
— Называй меня вождём, — тихо произнёс Брегор, приоткрыв глаза.
— Мне это нравится! — хохотнул хозяин пшеничного поля. — Я с тобой, вождь. Можешь на меня положиться.
***
В доме творилось настоящее безумие.
Андрет, рассчитывавшая просто переждать, когда о её неудачной помолвке забудут, видела — есть вещи пострашнее некрасивого разрыва отношений. Например, дед, вечно твердивший:
«Дайте старику дожить спокойно!»
Хотелось взять его за плечи и хорошенько встряхнуть:
«Опомнись! Объяви, что вождь теперь Брегор, и доживай! Зачем тебе бессмысленный титул?!»
Однако, гораздо большей проблемой был отец. Замкнувшись в себе, Боромир словно выжидал удобного момента, чтобы напасть. Затаённая злоба загнанного зверя не была направлена на кого-то конкретно, и от того становилось ещё страшнее. Андрет всерьёз волновалась за брата, и даже появление в доме всё большего числа воинов не прибавляло спокойствия. Скорее, наоборот.
Понимание, что все защищаются от всех, делало ситуацию ещё более угрожающей.
Осознав невозможность дальше сидеть в этой осаждённой крепости, девушка схватила сумку и вылезла на задний двор через низкое окно.
***
Около всегда тихого дома-библиотеки непривычно кипела жизнь.
Строители-эльфы и люди что-то размечали на земле, и Андрет уловила обсуждение, как именно необходимо перенести сад на новое место без вреда для плодовых растений. Мимо здания то и дело пробегали разновозрастные дети: одни теперь считались семьёй Белемира и Аданэль, а другие, похоже, просто гостили. Среди общего шума залаял пёс, из-за полуразобранного забора вышел отец хозяйки и начал что-то объяснять самому серьёзному эльфу.
Пройдя мимо всех этих непривычных обитателей всегда тихого места, Андрет увидела над входом в дом кривую вывеску «Библиотека Белемира», явно сделанную детьми.
Умилившись и представив бурную реакцию своей матери на подобную инициативу со стороны, например, Бериль, девушка пошла по зачем-то пронумерованным ступеням в изменившийся до неузнаваемости дом.
— Сестрёнка! Я боялась за тебя! Тебя никто не обидел? — девочка, аккуратно причёсанная и скромно одетая, даже без украшений, выбежала навстречу Андрет и бросилась обниматься. — Пухлик! Я скучала!
— Сколько раз я просила не называть меня Пухликом? — гладя Бериль по спине, изобразила серьёзность старшая внучка вождя.
— Девяносто девять! — с умным видом заявила девочка. — Но я забыла. Пойдём, покажу, какое я печенье напекла!
— Тётя Аданэль с тобой?
— Нет, она не может выносить сильные запахи еды.
Андрет кивнула. Пройдя в кухню, девушка поняла, что не удержится от угощения, хотя не планировала оставаться на обед. Аданэль-младшая, по-прежнему молчаливая, подала гостье и мясо с овощами, сладкое, и ягодный отвар. Быстро расправившись с едой, внучка вождя поблагодарила юную хозяйку и пошла к супруге Белемира, чувствуя, что жизнь стала почти безоблачно прекрасной.
***
В комнате было светло и просторно, из приоткрытого окна доносился детский смех, переходивший то в споры, то в песни. Аданэль сидела за книгой, рядом с ней стояла глиняная кружка с мутноватой жидкостью, в тарелке лежала нарезанная морковь и кусок мела. Андрет улыбнулась, вспомнив, как мама, беременная Бериль, тоже ела мел.
— Солёная вода помогает от тошноты, — пояснила супруга Белемира. — Пойдём погуляем — в доме душно.
— Хорошо, — внучка вождя вытащила из сумки книгу, которую ей дал король Финдарато. — Я это хотела тебе отдать.
— Если нужно, поживи у нас, — Аданэль встала, поморщилась. Казалось, и так худая женщина за последнее время совсем истончилась. — Но когда супруг вернётся, многое изменится. Давай я уберу книгу и пойдём. Мне надо больше гулять.
Выйдя на улицу и обняв всех ребятишек, подбежавших с криками: «Матушка!», жена Белемира повела Андрет через рощу к реке.
— Нехорошие дела творятся, — заговорила Аданэль, нежно тронув ствол молодого клёна, — сейчас всё немного утихло, но лишь потому, что эльфы с оружием ходят среди нас. Но ты ведь слышала, что на востоке неспокойно? Если понадобится помощь армии, у нас опять бунт поднимут. Что собирается делать твоя семья?
— Брегор говорит — вождём себя объявит, — опустила глаза Андрет, — убийцу вроде нашли.
— Боромир не позволит сыну править, — покачала головой женщина, — он с годами злой стал. Думаю, отца мог специально спаивать. Прости, если обидела.
Девушка помрачнела, посмотрела на залитую лучами солнца воду.
— Я уехать хочу, — голос Андрет дрогнул, — слишком много произошло. Не могу смотреть в глаза соплеменникам.
Глаза Аданэль расширились, бледное лицо вытянулось.
— Что? — девушка сжалась. — Я всегда себя ужасно вела, а теперь…
— Беременна?
— Нет, вряд ли… Я… — внучка вождя тяжело вздохнула. — Я и брата подвела, и Фаранора… боюсь. И… обо мне очень плохо говорят, и мне это неприятно.
— И куда ты поедешь?
Андрет со вздохом опустила голову. И правда, куда?
— На юг, — пожала она плечами. — Я слышала, что есть много небольших поселений, в разных землях.
— Белерианда, — подсказала Аданэль.
— Да. Белерианда. Давно книг с картами не читала.
— Когда Белемир вернётся, будет немного проще. Он всё-таки имеет влияние… Андрет, знаешь, а ведь твоя идея — решение для нас всех!
Мимо пролетела дерущаяся стая: крупные и мелкие невзрачные птицы ожесточённо кричали, на землю летели перья.
— Вы ведь зажиточная семья! — оживилась бледная исхудавшая Аданэль. — Берите добро и слуг и уезжайте вместе! Ты, отец, мама, дед. Если надо, мы вам тоже всё необходимое дадим. Построите себе хороший дом, Борон доживёт свой век в спокойствии, да и вам на новом месте проще будет, где вас никто не знает. А Брегор… — женщина напряглась, подбирая слова. — Брегор, коль уж народ за него встал, пусть вождём будет.
— Я не об этом мечтала, — тихо произнесла Андрет и больше не продолжила разговор.
Супруга Белемира настаивать не стала.
Дерущаяся стая постепенно успокоилась и разлетелась по разным деревьям. Лето, как ни в чём не бывало, зашелестело и зазвенело своими обычными весёлыми голосами, издалека донеслась красивая мелодия, сыгранная на флейте, напомнив песню о слезах эльфа, оплакивающего несчастную любовь.
Андрет остановилась и, шмыгнув носом, вытерла глаза. Мечты были совсем не об этом…
***
Осторожно смахивая пыль в комнате приёмной матери, Аданэль-младшая увидела среди книг на полке новый переплёт. Зная о разрешении читать всё, что есть в библиотеке, девочка достала незнакомый томик.
«Мир создала Музыка, — гласила первая строчка, написанная прекрасным завораживающим почерком, — но Моргот сделал Песнь Творения горькой».
Примечание к части
Песня гр. «Золотое кольцо» «Зорька алая».
Да, она с подвохом, станет понятно, если догадаться, кто её написал по сюжету фанфика.
Безграничная трепетная любовь к Фирьяр
Не дававшие покоя спорные размышления навязчиво крутились в голове, ощущение, что отъезд стал ошибкой, разрасталось, и возникала мысль, будто с самого начала всё было неправильно и зря. Возможно, даже с сотворения Арды, однако так далеко в прошлое Финдарато Инголдо заглянуть не мог, поэтому судил только о своём затянувшемся визите в Дортонион.
Карета ехала по ровной лесной дороге мимо кладбища, ручья, чьего-то одинокого дома, недавней вырубки, а после — углубилась в чащу. Настроение было паршивое, мысли крутились вокруг понимания провала важнейшего дела всей жизни. Да, конечно, можно уверять себя, будто не всё потеряно, и на самом деле лучше получиться не могло, но…
Решив отвлечься, король представил, как закончится путь по всем известному тракту, когда нужно будет оставить яркую карету, пересесть на лошадь и незаметно скакать тайными тропами… Домой?
Можно ли считать Нарготронд домом?
Это ведь временное убежище, построенное на крови и страхе, которое с радостью покинет каждый житель, как только угрозы Моргота не станет.
— Во тьме заметнее свет, Эдрахиль, — неестественно, через силу заулыбался король, и слуга сразу же отложил книгу, — как ты думаешь, насколько сильно страдал без меня народ Города-на-Нароге?
— Страдал, — поклонился эльф, — как страдает природа в конце зимы, тоскуя о тепле.
Финдарато расхохотался.
— Да, именно, — поднял король указательный палец и остановил взгляд на кольце отца. — Негаснущее Солнце вам ночью дарит день.
Мой путь судьбою создан: идти на свет и к высоте, пронзая тень! — песня зазвучала фальшивым восторгом, восхищением самим собой, словно в назидание подданным — смотрите, как надо любить владыку и делайте так же. — Для всех один и тот же путь жизни и любви,
Но отступив, не сможешь преодолеть подъём, найти и обрести
Жизнь на высоте! Стать Солнце-королём
И светом той любви, в сердцах, что лёд с огнём!
Быть на высоте, сомнения прогнать,
Забыв про страх, взять волю в руки и судьбою стать!
Быть на высоте!
Сопровождавшие Финдарато верные подхватили мелодию.
«Быть на высоте, — подумал король, мысленно проговаривая совсем иные стихи, которые не стал бы озвучивать при подданных. По крайней мере, сейчас. — Когда судьба берёт расчёт,
Тебя пытаясь в пропасть сбить,
Не жди пощады от неё
И не проси повременить.
Всего один неверный шаг
Разъединяет смерть и жизнь.
Надежда — твой последний шанс,
Один лишь только шанс!
Держись, король, держись!»
— Эдрахиль, — владыка Инголдо посмотрел в окно на сменявшие друг друга очень похожие деревья, — когда тебя спросят дома о твоём путешествии, что ты расскажешь?
— То, что и должен, — снова склонил голову эльф.
— А что ты должен?
Как ни странно, слуга ничуть не смутился.
— Быть честным, — без тени сомнения произнёс он.
— Я хочу знать, что услышит твоя семья, Эдрахиль. Говори. Как ты объяснишь, что не все мои верные вернулись в Нарготронд?
— Они попросили позволить продолжать представлять твои интересы в Дортонионе, и ты милостиво разрешил, — спокойно пояснил слуга.
***
— Мы возвращаемся на Нарог? — вопрос задали сразу несколько эльфов, и интонация сильно отличалась: одни радовались, другие не верили, третьи встревожились, а четвёртые…
Собрав верных в одном из залов дворца, король Финдарато Инголдо объявил, что в связи с угрозой на востоке возникла необходимость отправиться в безопасное место, и уже там решить, как поступать дальше. Разумеется, подобная весть встревожила всех, владыка не сомневался, что его подданные поспешат уехать из Дортониона, однако…
— Позволь мне остаться, государь, — неожиданно поднялся с места Гельмир, низко склонив голову. — Я не могу бросить учеников.
— И я тоже, — Ненарион встал рядом с другом. — Твоё слово — закон для нас, но и от долга отступиться мы не можем.
***
— Ты не скажешь, что есть те, для кого нашлось что-то превыше воли короля? — Финдарато пронзил взглядом слугу.
— Такого не бывает, — поклонился Эдрахиль.
— Истина, — с улыбкой произнёс владыка. — А что расскажешь ты о суде над мятежниками?
— Правду, — заверил эльф. — Король многих обширных плодородных земель уезжал с полной уверенностью, что лорды Дортониона столь же милосердны, как и он сам, поэтому не видел смысла дожидаться исполнения приговора.
***
— Я сказал — нет, — неожиданно твёрдый голос Финдарато заставил лордов и леди Дортониона удивиться.
В маленьком зале для переговоров в узком кругу эльфы принимали непростое решение, которое было способно разделить совместную историю Старшего и Младшего народов на «до» и «после».
— Нет? — Айканаро с сомнением посмотрел на кузена-короля.
— Я не позволю никому из вас убить надежду на нашу добродетель в сердцах Фирьяр, — уже мягче пояснил Финдарато. — Если беоринги поймут, что все мы заодно и готовы на жестокость, это будет катастрофа.
— Хочешь остаться с чистыми руками, подставив нас, да? — вскочив, словно ошпаренный, Ангарато бросил на стол карту. — Видишь? — дрогнувший палец ткнул в центр Таргелиона. — Даже если угроза не остановлена, даже если пламя войны пойдёт дальше на запад, ты успеешь спрятаться под землю после того, как мы разберёмся с бунтом в Фиримаре! Ты — король, и то, как наказываются виновники подобных конфликтов, должен решать ты!
— Я и решил, — не моргнув глазом парировал Инголдо, — преступники должны быть наказаны. И я настаиваю, что Брегор обязан сам покарать напавшего на него убийцу. Однако, я также настаиваю, что не должен требовать кровопролития. Я — король! Я — свет и надежда народа! Как вы не понимаете?
— Всё мы понимаем, — хмыкнул Ангарато, садясь на место. — И независимо от нашего мнения, мы обязаны сделать вид, будто не сказали тебе о суровом наказании для бунтарей, пообещав, что просто отшлёпаем их по попкам, а когда ты со спокойной совестью уехал, учинили кровавую расправу?
— Вы просто понимаете, что ваш король слишком трепетно любит Фирьяр, чтобы позволить их убивать, вот и не стали его расстраивать, — спокойно пояснил Финдарато, и Эльдалотэ подхватила перо:
— Да! Именно так я и запишу.
***
— Быть на высоте! — подпел Финдарато славившим его верным. — Стать Солнце-королём
И светом той любви, в сердцах, что лёд с огнём!
Быть на высоте, сомнения прогнать,
Забыв про страх, взять волю в руки и судьбою стать!
Быть на высоте!
За окном кареты день сменился вечером, щебетание уступило место стрёкоту.
— А насчёт отъезда старого вождя? — владыка Инголдо внимательно посмотрел на слугу.
— Меня об этом спросят? — уточнил Эдрахиль.
— Всё может быть. Всё может быть.
— Значит, скажу, что Борон набрался эльфийской мудрости от владыки Нома и поэтому, когда сил на правление не осталось, передал власть не по годам мудрому внуку. Сам же отправился на покой в тихий домик у прекрасного озера в дивном лесу.
— Естественно, его туда не сопровождали воины, — кивнул Финдарато.
— Естественно.
Продолжая путь в темноте, эльфы веселились по-прежнему. За очередным поворотом дороги встретились охотники-Фирьяр, тепло поприветствовавшие любимых наставников.
— Это было прекрасное путешествие, — заговорил Эдрахиль нараспев, — и увлекательное приключение, которое я с радостью повторил бы снова.
***
Невысокая башня на пологом холме из серого камня, украшенная коваными завитками, зажгла вечерние огни.
Всадник на вороном коне прискакал из леса, спрыгнул на камни дороги и, сбросив капюшон лёгкого плаща, резко отогнал от себя четверых людей. Взрослые мужчины едва доходили эльфу до плеча, поэтому приходилось смотреть на них сверху вниз.
— Говорю же, господин Элендил, — с жаром выпалил один из поселенцев, — после того, как девка та утопла, рыба в заливе стала лучше ловиться! Давайте в заводи чокнутую Куську утопим! И людям радость, и рыбка придёт.
Черноволосый эльф опасно сощурился.
— Как наместник здесь, — заявил он, — я запрещаю такие убийства. Каждый человек, независимо от возраста и умений, важен для войны против Моргота и охраны границ королевства! Каждый! Каждый из вас принадлежит королю Ному Финдарато Инголдо Фелагунду! Вы не имеете права портить королевское имущество.
— Но она достала всех уже! — попытался жаловаться мужчина помоложе.
— Я сказал, нельзя!
Наскоро привязав коня и вновь напомнив смертным их место в жизни, Элендил поспешил по лестнице вверх для разговора с Эсуилом, приехавшим сменить собрата на посту смотрителя рубежа.
— Глупые суеверия, — вполголоса выругался Нолдо, сдержанно поприветствовав соратника и его жену. — А началось всё с того, как среди папоротника выросли незабудки. Эти тупоголовые смертные вырвали всю растительность вокруг, сложили из неё костёр, начали через него прыгать, выкрикивая желания. Одна девка напилась медовухи и утонула. Теперь это доброй приметой считается.
— Всё от недостатка знаний, — спокойно произнёс полусинда, проверяя кухню на предмет запасов еды. — Немного жаль, что наш рубеж слишком военный для углубления в науки.
— Ни капли не жаль, — Элендил положил на стол записи. — Готовься к войне. На всякий случай.
Эсуил помрачнел.
— Значит, это правда?
— Да, — Нолдо прищурился. — Но правду нам никто не скажет.
***
Уезжая из Нарготронда, владыка Финдарато Инголдо знал каждого жителя пограничного рубежа в лицо, но теперь, заехав к подданным, не встретил никого знакомого, кроме верных эльфов. Наскоро и с неохотой выслушав доклад о готовности Фирьяр в любой момент броситься в бой, король продолжил путь в тайный город на реке Нарог, чувствуя, что всё равно надолго под землёй не задержится.
Примечание к части
Песни:
"Быть на высоте" из мюзикла "Король-Солнце"
"Песня гимнаста Тибула" из мюзикла "Кукла наследника Тутти"
Искажённые Дети Эру
Белемир знал, что будет тяжело. Не догадывался — знал. Видел, как измотаны близкие безумцев и тяжко больных, старался усугубить в воображении сложности, чтобы реальность показалась проще, однако подобное удавалось с трудом.
С каждым днём в сердце разрасталась ненависть к себе. Сын сошедшей с ума женщины понимал — его реакция на мать, которую он всю жизнь не видел, нормальна, однако не мог простить себе, что каждое утро надеялся увидеть родительницу мёртвой. Чудовищное желание быстро сменялось невыносимыми угрызениями совести, отчаянными попытками помочь безнадёжно больной матери, пробудить в ней хоть что-то, кроме бессмысленных детских воспоминаний о людях и событиях, которых Белемир не знал.
Но самым страшным испытанием стало внезапное исчезновение Бельдир в лесу на границе Хитлума.
Понимая, что обязан бросить все силы на поиски, сын безумицы отчаянно надеялся на худший исход, однако знал — никто не должен понять его желаний, ведь что в таком случае скажут собратья? Всё сильнее ненавидя себя, Белемир старался действительно разыскивать беглянку, хотя каждое действие, направленное на хороший результат, давалось крайне тяжело.
Надо звать как можно громче — горло словно стягивает верёвкой. Надо искать следы — чёткость зрения сходит на нет даже с увеличительными стёклами. Надо пытаться представить, куда могла пойти мать, но рассуждения обращаются к одному — пусть не найдётся.
Нет! Так нельзя! Недопустимо!
А в голову неумолимо лезли мысли о том, как тяжело будет бедной Аданэль.
«Если кричать ей «Мама», она точно не отзовётся», — отвратительная догадка подсказывала лёгкий и чистый способ избавиться от проблемы.
Ступая по сухому хрустящему мху, Белемир на миг зажмурился, сделал глубокий вдох.
— Бельдир! Дочка! Где ты? Это я — твой папа! Мы с дедушкой волнуемся!
Никто из помогавших с поисками попутчиков не удивился.
— Бельдир! Тётя тебя наругает!
Устав больше от тяжёлых мыслей, нежели от блужданий по лесу, книжник остановился около поросшего грибами пня — сломанного молодого ясеня, шапка из мха на котором напоминала череп.
Жуткое зрелище заставило содрогнуться и поспешить уйти подальше от этого места.
Представляя, как продолжится путь, когда найдётся мать, Белемир снова постарался думать о худшем. Да, опять начнутся слёзы по ночам, от которых помогают только настои, будут жалобы на мужчин, ведь они почему-то не желают помочь стать здоровой, рассказы о том, как родня обижает несчастную сиротку, и только какой-то эльф способен пожалеть и привести в светлое будущее. Говоря о нём, Бельдир смущалась, крутила на пальцах волосы и лезла себе под юбку.
Нет! Нельзя надеяться, что мать не найдётся. Живой.
— Бельдир! — крикнуть имя было слишком тяжело. — Бельдир! Дочка!
Начало темнеть.
«Если первым скажу «Надо возвращаться», меня посчитают скотом», — обречённо подумал Белемир, перешагивая очередную кочку.
— Может, завтра продолжим? — предложил попутчик, зевнув. — А то сами заплутаем.
С радостью согласившись, книжник развернулся обратно, как вдруг из сумерек донёсся безумный хриплый смех:
— Проиграли! Проиграли! Завтра опять вы водите!
Сердце Белемира заколотилось, мужчина обернулся на голос и увидел ковыляющую из зарослей со стороны болота мать, грязную, мокрую, но абсолютно счастливую.
С ненавистью посмотрев на родительницу, стараясь взять себя в руки, однако чувствуя, что самообладание окончательно потеряно, книжник бросился к Бельдир, схватил её в охапку и заорал попутчикам:
— Связать её! И привязать к телеге! Крепко!
Мужчины кивнули. С искренним сочувствием.
***
Жаркий солнечный день казался тёмной холодной ночью, которой нет конца. Раздражало абсолютно всё, любой звук, ранее казавшийся приятным или остававшийся незамеченным.
Идти было тяжело не только из-за раны, которой предстояло заживать ещё очень долго: Брегор понимал — он обязан доказать соплеменникам силу, однако этого недостаточно. Моргот тоже силён, но мощь ни в коем случае не даёт ему права быть Владыкой Арды, потому что не является главным качеством лидера.
Во время обучения грамоте эльфы заставляли Фирьяр заучивать наизусть короткие отрывки из огромной книги, в которой очень подробно описывалась вина Моргота перед всем миром и его обитателями — великими и малыми, разумными и бездушными. Что-либо понять во всех этих сложных текстах было трудно, однако учителя, видя неспособность учеников познать глубинную суть эльфийской мудрости, охотно поясняли — править должен тот, кто справедлив и милосерден.
Но как сочетать милосердие с наказанием? Ведь ожидание исполнения приговора — это тоже пытка. Пролившие кровь во время бунта знают, что обречены, дни и ночи тянутся для них бесконечно, превращаясь в кошмар наяву.
Это ли милосердие победивших?
«Если веришь, что поступаешь правильно, сможешь повести за собой», — вспомнились слова из той же сложной для понимания книги.
Эта фраза означала, что великая истина и великая ложь зажигают умы и сердца одинаково, чем и пользуется враг. Главное — верить, что твои поступки верны, но как быть, если речь идёт о казни собратьев? Они ведь не скотина, выращенная ради мяса, шкуры, рогов и костей! Эльфы учили, что животные и растения созданы Валиэ Йаванной как расходный материал, их можно и нужно использовать, как и творения Вала Ауле. Кроме гномов, разумеется, ведь они приравнены Эру Илуватаром к Его Детям. Конечно, использование ресурсов должно быть бережным и разумным, нельзя уподобляться Морготу и уничтожать всё подряд по прихоти, ведь в каждый камень, каждый листок вложены труды и частичка духа Айнур. Разумеется! Этому учат с малолетства. Но лишать жизни Детей Эру запрещено!
Брегор знал — убийство бывает необходимым, ведь, к сожалению, на стороне Моргота воюют не только орки, однако сейчас в Дортонионе не ведётся война против предателя-Айну! Понимание, что придётся и выносить и исполнять приговор, лишало и воли, и злости, и амбиций. Если власть предполагает кровопролитие, как к ней вообще можно стремиться?!
— У эльфов даже тюрьмы красивые, словно дворцы! — видимо, решив разрядить обстановку, хохотнул один из сопровождавших Брегора собратьев. — Хоть напоследок поживут красиво. Недолго!
Юноша с натянутой улыбкой кивнул.
Завтра будет вынесен приговор, завтра наступит день справедливости и силы, а сегодня…
Сегодня — время для милосердия. Несмотря на то, что затея казалась Брегору сомнительной, внутренний голос уверял: вождь должен поступать именно так. Необходимо иметь смелость прийти к своим убийцам, к тем, кто желал смерти твоей семье. Прийти и посмотреть в глаза. Возможно, выслушать. И сделать это не на площади перед толпой за мгновение до казни, нет. Именно сейчас, когда приговор уже понятен, но ещё есть время изменить всё.
В сердце снова вспыхнул протест против несправедливости судьбы. Брегор вспомнил, как ему, совсем юному беорингу, пришлось решать, что делать с целой бандой, грабившей торговцев. Отец и дед готовы были согласиться на откуп, но народ требовал изгнать лихих собратьев из Дортониона. И внук вождя поддержал решение сородичей, мысленно задавая только один вопрос:
«Почему это должен делать я?»
В списке злодеяний и обоснований вины Моргота в бедах Арды было чётко сказано, что любая несправедливость вызвана изначальным искажением Песни Творения, поэтому, если что-то случилось — известно, кто здесь корень зла. Эльфы утверждали, будто необходимо всегдабороться с причиной беды, а устранение последствий вторично, однако с Морготом ситуация осложнялась.
«Он трус, — поясняли учителя, — поэтому прячется за спинами армии рабов. Их приходится убивать, потому что иначе убьют вас, однако нести смерть этим существам нужно не с жестокостью, а по необходимости, относясь к ним, как к пригнанной на убой скотине».
Бунт в Фиримаре тоже можно было считать просто следствием искажения Арды и видеть мятежников козлами, боровами и быками, а себя — мясником, однако Брегор ощущал ситуацию совсем не так — в памяти всплывал герой древней баллады, о котором юноша читал в детстве, гостя у дяди Белемира.
Книги, привезённые из Барад Эйтель, содержали очень разные тексты. Большинство были авторства или пересказа Пойтара и в основном посвящались прекрасной эльфийской деве с золотыми волосами. Однако попадались и легенды Мориквэнди, эльфов тьмы, они-то и нравились юному Брегору больше всего, и сейчас юноша чувствовал себя персонажем баллады народа Авари. Речь в ней шла про морготова раба — полуэльфа-полуорка, который с детства считал, будто не Моргот — враг жителям Арды, а народы Арды притесняют истинного владыку, захватывают его земли, убивают его подданных из жадности и жажды крови. Баллада звучала очень трагично из-за того, что герой осознал свою неправоту, однако не мог пойти против хозяина и приказов орка-отца.
«Я был для всех чужак,
Всегда один.
Семья решила так:
«Будь гордым, сын!
Ты одинокий волк
Среди овец,
Тебе не слышен бой
Чужих сердец!»
У всех вокруг друзья
Плечом к плечу,
Лишь я один, и я
Вам по счетам плачу!
Плачу своей судьбой
И точно в срок,
Мне жить одной войной
Назначил Рок!
Месть — моё право,
Месть — моя правда!
Маска мести —
Мне не сорвать её с лица —
Знак палача и подлеца!
Дело чести!
Вы всё решили за меня —
Мою судьбу, моя родня.
Маска мести —
Я только меч в руках семьи,
Дело чести —
Так приказали мне они.
О, будь ты проклята, судьба,
Мести раба!
Маска мести —
Знать, что твой взгляд вселяет страх,
Дело чести —
И жизнь, и смерть в твоих руках!
Знак силы — всё решать мечом!
Быть судьёй и палачом!
Я не люблю толпу — какой в ней толк?
Толпа — союз тупых, я — одинокий волк!
Придумать так легко
Святую ложь,
Но только в горле ком,
А в сердце нож».
Ситуация у Брегора была иной, однако он тоже ощущал себя заложником долга и ошибок семьи.
Выпив перед красивыми, только непривычно массивными воротами тюрьмы ещё снадобья от боли, юноша пересилил переполнявшие эмоции и пошёл в лишённое украшений, но всё равно по-эльфийски изящное здание.
***
— Жаль, я не добил тебя, щенок, — хрипло сказал из-за решётки крупный мужчина средних лет, семье которого принадлежал один из причалов для рыбацких лодок. — Надо было нож ядом смазать.
— Зачем, Денегор? — Брегор посмотрел на сокамерников убийцы, но те в основном делали вид, будто ничего не слышат.
— Не нравишься ты мне, — оскалился бунтарь, — и вся твоя семейка. И ваши дружки-эльфы тоже! Считают, коль мы на их земле живём, так в пояс кланяться должны? А чем ты лучше моего сына? Умнее что ли?
Хотелось начать спорить и что-то доказывать, однако юноша напомнил себе, зачем пришёл. Встретившись взглядом с убийцей, где-то в глубине души гордясь собственной силой воли, Брегор увидел совсем не то, на что надеялся.
В эльфийских книгах у злодеев, если это был не Моргот, конечно, всегда отыскивались веские причины для плохих поступков: борьба за любовь, уверенность в способности править народом лучше, внушённое врагом ошибочное мнение о ком-либо, попытки стать великим…
Но сейчас юноша смотрел в глаза убийцы и видел только зависть. От осознания такой жалкой мелочности стало невыносимо обидно за свой народ, и Брегор, больше ничего не говоря, ушёл в полумрак тюремного коридора, слыша доносившиеся вслед насмешки и проклятья.
Захотелось расплакаться, однако слёз не пролилось. В груди начала ощущаться разрастающаяся пустота, в которой сгинула жалость, и юноша осознал: да, перед ним искажённые до скота, до расходного материала Дети Эру. Моргот сделал их опасными и бессмысленно злобными, поэтому убить такое существо — не преступление, но благо и… Удовольствие? Скорее бы привести в исполнение приговор!
Наверное, это чувство и называется ненависть.
***
Андрет покидала дом последней.
Твёрдо решив для себя вернуться при первой же возможности, девушка не думала ни о разволновавшемся деде, ни о матери с отцом, переставших друг друга замечать, ни о сопровождавших бывшего вождя с семьёй эльфах.
Всё это не имело первостепенного значения. Андрет хотела воплотить свою мечту и рассказать Пушку и его кузену-защитнику о том, как счастлива.
— Они сломали мою жизнь! — прошептала девушка, спускаясь с крыльца с сумкой в руках. — Но никому не удастся сломать меня саму!
Примечание к части
Песня "Маска мести" из мюзикла "Ромео и Джульетта"
Пусть она видит
— Я победил белегостского деспота
И гелионский торговый союз —
Несколько взяток, улыбок — и нет его!
Подпись, печать — и заказывай груз.
Низкорослый бородач, обнимая лютню, словно девушку, сидел верхом на многочисленных мешках, загруженных в длинную телегу, и весело распевал песенку, которую знали все его попутчики.
— Золото, золото, золото, золото! — громче и громче голосили торговцы, переезжая красивый изящный мост через полноводный Гелион. — Золото, золото, золото!
Взявший плату за возможность проезда коротким путём эльф в красно-чёрном со звёздами тоже подпел незамысловатому мотиву.
— Всё продаётся, и всё покупается,
Всё, что держалось вот в этих руках.
Всё, что мечталось, и всё, что мечтается,
Нынче хранится в моих сундуках!
— Золото, золото, золото, золото! — хлопая в ладоши, заголосили на встречном обозе. Бородатые девушки с украшенными алмазными сеточками и крупными бусинами волосами помахали весёлому торговцу.
— Золото, золото, золото!
— Нет, я не грежу эльфийскими цацками!
Я управляю мечтою своей.
Хитрый и ловкий, удачей обласканный,
Ногрода гордость, гроза королей!
Мост остался позади, началась ведущая к Гномьему Тракту дорога, и на пути всё чаще попадались мелкие мастерские, а также небольшие одинаково выглядевшие домики с позолоченными крышами, где можно было взять взаймы или отдать долг.
Такие домики особо бдительно охранялись, так как некоторые гости не желали платить стремительно растущий налог на время пользования нолдоранским золотом. Как только воины слышали нечто вроде: «Да я ж только один серебряный мириан взял! Почему пять отдавать надо?!», сразу же обнажалось оружие, и недовольный должник соглашался, что сам виноват в несвоевренной выплате.
— Золото, золото, золото, золото!
Вдруг пение и весёлый смех стихли.
— Э! — перестав обниматься с лютней, гном приподнялся на мешках. — А где?..
Кхазад дружно обернулись, некоторые в недоумении протёрли глаза.
На месте большой таверны, в которой часто останавливались торговцы и просто путешественники, чернели обгорелые руины.
***
— Мы золото теряем, нолдоран, — ногродский казначей провёл ладонью по кудрявой пышной бороде, на коротких пальцах было столько перстней, что за драгоценностями не виднелась кожа. — Негласный договор с Оссириандом пора сделать гласным. Сколько можно втихаря лес таскать, словно мы воры какие-то.
— Поддерживаю, — покачал головой сильно состарившийся глава торгового союза Ногрода и Белегоста. Два его наследника сидели рядом с умным видом, однако было ясно — не станет родича, их сразу же подвинут. И для них обоих будет лучше отойти от дел добровольно.
— Я бы не спешил с пересмотром договорённостей, — хозяин самого крупного рудника на юго-востоке, единственный из ногродских Кхазад не позволявший своим рабочим заниматься поисками того-самого-серебра, с недобрым прищуром взглянул на собратьев, — ваша инициатива выглядит так, словно вы хотите по новой стравить эльфов между собой и нажиться на этом.
Морифинвэ Карнистир, до сих пор сидевший в молчании, расхохотался и поднял бокал.
— Воюя против чужих, — загоревшиеся опасным огнём бесцветные глаза нолдорана уставились на казначея, — можно увлечься, войти во вкус и пойти против своих, я об этом знаю. Однако я также знаю — мы все здесь, в первую очередь, хотим богатства. Случайных членов в верхушке совета давно нет, и подставлять друг друга мы не станем.
— Тогда что нам мешает попробовать договориться с Оссириандом? — не отводя глаза, гном выдержал взгляд короля. — Ваш драгоценный Дортонион не столь велик, как Семиречье, к тому же он слишком близко к Морготу, и горы его не защищают. Случись какая беда, и ты, владыка Карантир, останешься без древесины, торфа и многого другого.
— Как ты нежно заботишься о моём благополучии, — улыбнулся Морифинвэ, оскалившись.
— О твоём? Как говорят бродяги на востоке, «Молви «Друг» и войди», но при этом крайне важно, чей именно ты друг. Как ты понимаешь, дружба с тобой приносит огромную пользу, однако и не меньшую сложность в расширении торговых связей. Оссирианд — лакомый кусочек, который ты не ешь сам, имея в распоряжении необходимый столовый прибор, и ничего не делаешь, чтобы поесть могли другие.
— А ты шутник, — нолдоран Карнистир ухмыльнулся. — Только решили одну сложную проблему, сразу предлагаешь схватиться за другую. Но сейчас этот разговор неуместен.
Сидевшая рядом с таргелионским королём Пилинэль напряглась. Эльфийка понимала — дела, касающиеся Оссирианда, можно решать разными способами, в том числе тем, который не станет обсуждаться при ней. Лучше доказать любимому мужчине верность и полное единодушие — уйти с совета, не дожидаясь, когда попросят.
— Мне необходимо отлучиться, — вежливо кивнула Пилинэль и скользнула к дверям. Морифинвэ с уважением проводил незаконную жену глазами.
— Ты так уверенно говоришь, что наша проблема решена, король! — хозяин рудника привстал, бросил взгляд на нолдорана, потом уставился на казначея. — Но где гарантии, что снова какие-нибудь умельцы-чеканщики или менялы-фальшивщики не начнут нам гадить?
Глава гильдии ювелиров удивлённо поднял брови.
— Если бы дело было в них, мой друг, — выражение лица Карнистира не предвещало ничего хорошего, — это не стало бы проблемой. Но у нас чуть было не появились честные конкуренты.
— Что? — мастер выпучил глаза, которые даже стали видны из-под густых бровей. — А почему я не в курсе?!
— Потому что это не касалось твоего ремесла напрямую, — спокойно пояснил казначей, и сидевший рядом чеканщик согласно кивнул. — Кое-кто оказался недоволен нашими успехами.
***
— Да чтоб их ящер за жопы покусал! — ударил по массивному каменно-дубовому столу счетовод, служивший при кузнечной гильдии Ногрода. — Чтоб он им висюльки оторвал и проглотил, не подавившись! Чтоб бошки их на завтрак сожрал!
— Тих-тих, бать, ты чего? — сын попытался успокоить отца, принёс кружку тёмного эля и вяленую баранину.
— Да они ворьё самое настоящее! — не унимался гном, размахивая смятыми листами бумаги и тыча ими под нос наследнику. — Вот, смотри! Видишь, чево удумали?
Записи с оглушительным хлопком упали на столешницу, короткий толстый палец счетовода начал тыкать в кривые строчки.
— Я всё расписал! — продолжил гном ругаться. — Видишь? Король-кхулум хитёр! Он создал целую паутину сокровищниц для хранения чужого добра! И охраняет эти сокровищницы его армия, которой дополнительного содержания не требуется! Им не доплачивают за разные виды работ! Смотри дальше. Каждый, кто боится держать ценности дома, может их доверить кхулумским хранилищам. За вполне сносный взнос, размер которого зависит от стоимости того, что надо держать в сокровищнице. И представь, что они делают! Хочешь сдать добро на хранение — его цену завысят в разы! А пожелаешь продать — занизят! Вот твари! И знаешь, что? Если ты сдал свои богатства на хранение и сдох, не написав завещание, то угадай, кому подарил сокровища?
Сын понимающе кивнул.
— А ты пей-пей свой эль! — накинулся на него отец. — Пей и плати неизвестно кому!
Листы зашуршали, меняясь местами, переворачиваясь и сминаясь.
— Да убери своё грёбаное пойло!!!
Молодой гном поспешил повиноваться.
— Вот! Сюда смотри! Да смотри, чтоб тебя в бошку цапля клюнула!
Изрисованный кругами, стрелками и дугами лист оказался прямо перед лицом. Трясущаяся рука едва не ударила по носу.
— Видишь, все эти взносы насколько превышают расход? А, да ты ж тупой. Вот! Я написал. В общую казну складывается ещё налог на дополнительную охрану особо ценных сокровищ и их владельцев, но ты же помнишь, кто это всё охраняет?! А-а-а! Ненавижу!
— Бать, а бать, — сын выглянул из-за бумаг, — тебя никто не заставляет всё это покупать.
— Да я во всём разобрался! Я сам хранилища открою! На честных условиях!
***
Морифинвэ хищно скривился, отпил вина.
— Мы сожгли всё, чем владел сам Дрори, его ближайшая и дальняя родня, — равнодушно сказал эльф — смотритель трёх мостов. — Наглец остался без сбережений, потерял чужое добро и теперь должен возместить убытки очень многим. А так как он не платил нам за защиту в случае разных бед, помощь ему ни Таргелион, ни Ногрод оказывать не станет.
— И Белегост не станет, — поднял голову помощник казначея, — Белегост занят войной. Богатства идут на всеобщее благо и безопасность северных границ. Эзбад Азагхал не снисходит до глупых проблем, которые могут решить менее занятые Кхазад.
— Последним, кто доверил Дрори сокровища, — Морифинвэ посмотрел на рубиновый перстень, украшенный золотой звездой-короной над камнем, — был мой хороший друг. Я оплатил его будущие убытки заранее, но Дрори, сын Бробура, уверен, что должен моему другу столько, сколько не заработают за всю жизнь все мужчины его семьи. Теперь весь род этого наглого неудачника трудится на моего друга бесплатно. Поучительно для других, я полагаю.
Присутствующие на совете эльфы и гномы рассмеялись.
— За Дурина! — поднял тост ювелир. — За его вечное покровительство!
— За Дурина! — поддержал нолдоран. — Теперь обсудим наши ожидания относительно Оссирианда. Не стесняйтесь мечтать, друзья мои, стать скромнее мы всегда успеем.
***
Узоры на стенах ожили.
Давно привыкнув к бесконечным, однако не повторяющимся завиткам, морским звёздам, рыбкам и причудливым орнаментам, которые складывались в изображения одного и того же лица, Оэруиль перестала замечать пугающие живые взгляды спрятанных в камне мёртвых глаз.
«Это мой дом! — говорила эльфийка себе. — И призраки здесь мои!»
Не нашедший покой дух присмирел или просто затаился до времени, и королева-отшельница решила, что может больше ни с кем не делить белокаменную Башню Морской Звезды — ни с живыми, ни с мёртвыми.
Письма от родни приходили часто, однако Оэруиль крайне редко бралась их читать. Время от времени отправляя ответные послания, супруга таргелионского короля не вникала в дела семьи, и даже о печальном конце правления отца узнала через полгода после получения известия, когда, наконец, решила сломать печать на конверте.
«Отец снова стал просто одним из множества сыновей влиятельного лорда, — эльфийка посмотрела в окно на застывший стеклом пруд. — Как же мне… не жаль».
Летний день ещё не разогрелся, трели утренних птиц звучали волшебно, а главное — стихли голоса проезжих торговцев. Оэруиль нравилось иногда проводить вечера с гномихами, которые рассказывали весёлые истории и пели забавные песни, однако их долгое присутствие рядом утомляло, и каждый раз воцарявшаяся тишина казалась подарком судьбы.
Узоры словно зашевелились, напоминая о пляске огня. Лица в языках пламени засмеялись, заплакали, и Оэруиль вдруг подумала, что надо на всякий случай убрать из башни книги, особенно те, которые написала сама. Распорядившись, чтобы слуги начали переносить драгоценные тексты, королева-отшельница вышла на балкон и посмотрела вниз — туда, где на белокаменных ступенях выцветшими пятнами крови розовели солнечные блики.
«Встань, королева!» — прозвучал в памяти приказ, и Оэруиль похолодела.
Есть вещи, которые невозможно забыть и перестать чувствовать остро, словно только случившуюся беду.
«Встань, королева!»
Чувствуя спиной ожившие взгляды на стенах, Оэруиль поняла, что боится обернуться. Голос мужа в воспоминаниях сменился шумом пира, прозвучало слово «Митрил», а потом полилась песня:
«Широка река, глубока река!
Не доплыть тебе с того бережка.
Тучи низкие прячут лунный свет,
Полететь бы мне, да вот крыльев нет.
Во сыром бору злой огонь кипит,
Конь, черней чем ночь, у огня стоит,
Бьёт копытом он — ищет седока.
Оттолкнул тот конь наши берега.
Чёрная вода далеко течёт,
Унесло весло, да разбило плот.
Были ласточки — стали вороны,
Рано встретились, поздно поняли.
Двери новые не сорвать с петель,
И одна беда стелит нам постель,
Широка река, эхо долгое,
Конь, черней чем ночь, ходит около.
Постучалась в дом боль незваная —
Вот она — любовь окаянная.
Коротаем мы ночи длинные,
Нелюбимые с нелюбимыми».
Пересилив себя и обернувшись, Оэруиль увидела, как роспись и лепнина Башни Эаринэль сложилась в огромное смеющееся лицо.
— Ты принадлежишь мне, — содрогнувшись, прошептала королева. — Если вообще существуешь.
Менее страшно не стало, но вдруг со стороны леса торжественно запели трубы, и эльфийка посмотрела вдаль с балкона.
— Король Карантир? — выдохнула Оэруиль. — Но… зачем?
***
Когда он вошёл, призраки затаились.
Королева, успевшая причесаться и одеться в цвета таргелионских знамён, замерла, словно статуя, стоя среди морских и небесных звёзд.
— Настало время для нашего совместного будущего, — недобро улыбнулся Морифинвэ, возвышаясь чёрной скалой на фоне белоснежной узорчатой арки. — Мир меняется, и мы должны идти вперёд, не отставая.
Забыв, как двигаться, Оэруиль часто задышала, широко раскрыв глаза. Муж приблизился, ласково взял за плечи, нагнулся к лицу. Ближе, ближе. Ощутилось горячее ароматно-пряное дыхание.
Промелькнула мысль, что нельзя просто позволить делать с собой, что вздумается, но эльфийке совсем не хотелось сопротивляться.
— Здесь? — спросила она сдавленно, чувствуя страх, любопытство, злость, протест и… желание.
— Да, — прозвучал ответ. Горячие руки заставили ткань платья подчиниться и оголить дрожащее тонкое тело.
— Да, — трепещущим голосом произнесла Оэруиль. — Пусть призраки башни… Пусть… Пусть они видят.
— Пусть она видит, — ухмыльнулся Морифинвэ, сбрасывая черноту одеяния, становясь прекрасным сияющим эльфом, не менее пугающим, чем раньше, но притягательным настолько, что страх утратил власть над сердцем королевы.
— Она? — Оэруиль подняла брови, слегка вздрогнув, когда ладони мужа чуть надавили на грудь.
— Она.
Взгляд пылающих бесцветных глаз изучающе пополз по телу эльфийки. Неожиданно таргелионский владыка подхватил Оэруиль и опрокинул прямо на лежавшую на мраморе, бирюзе и янтаре чёрно-красную одежду. Широко разведя ноги супруги, Карнистир одной рукой прижал низ живота эльфийки к полу, а вторая стала гладить и нажимать, заставляя тело напрягаться и вздрагивать.
— Будущее Оссирианда и Таргелиона должно зародиться сегодня, — ласки становились настойчивее, подчиняли, лишали воли и желаний, оставляя только одну сладко-мучительную мольбу о продолжении.
Оэруиль была согласна на всё, а в душе зарождалась уверенность — та, что однажды подчинила призраков башни, не отпустит своё счастье, даже если…
Ласкавшая рука остановилась, легла на пылающую желанием пульсирующую плоть, словно согревая её.
— Будущее, — сказал пугающий голос, — в твоей власти, королева. Подари его нашим землям.
— Да, — выдохнула со стоном Оэруиль, пытаясь двигать бёдрами, но ладонь, надавившая на живот, не позволяла. — Прошу, продолжай. Я всё сделаю.
Морифинвэ ловко пододвинулся, подхватил ноги супруги и в одно мгновение соединил два тела в одно. Вскрикнув от неожиданности и радости ощущения единения, чувствуя внутри себя движущуюся плоть, Оэруиль принялась целовать лицо, шею и грудь супруга, приподниматься и опускаться, стараясь показать, насколько счастлива.
«Я не отпущу тебя, — подумала королева. — Ты теперь мой. Мой!»
Уверенность в победе слилась с возбуждением от ласк, выплеснулась криком наслаждения, тело задрожало, и, открыв глаза, посмотрев поверх Морифинвэ, Оэруиль увидела, как сотканное из цветов, волн и звёзд лицо приблизилось, холод на миг окутал живот и бёдра, а потом белые стены снова стали мёртвыми.
Примечание к части
Песни:
«Золото» из мюзикла «Принцесса Грёза»,
«Широка река» гр. «Золотое кольцо»
О предусмотрительности
Стремительно растущий дворец из самого дорогого серебра с зеркальными стенами и куполами сверкал в сиянии звёзд и луны, то растворяясь во мраке ночи, то вспыхивая чарующими искрами. В саду, вдоль дорожек и в фонтанах красовались статуи дочери таргелионского короля — хозяйки этого дивного места. Вот она, совсем ребёнок, стоит с кувшином и льёт воду в ажурный бассейн; вот, уже юной девой, отпускает в небо пышнохвостую голубку; а здесь, среди роскоши цветочных клумб — прекрасная леди кружится в танце.
— Когда наугрим найдут достаточно митрила для строительства замка, — придирчиво рассматривая собственное отражение, проговорила Митриэль, — мне этот дом станет не к надобности, и я его кому-нибудь подарю. Например, тебе, если будешь стараться.
Художница, трудившаяся над очередным изображением Митриэль Таргелионской, покорно поблагодарила молодую госпожу.
— Большой свадебный портрет надо ещё раз переделать, — дочь короля недовольно посмотрела на огромную картину. — На мне было уродливое платье, я теперь понимаю, что такое нельзя надевать, даже когда никто не видит! Эти кружева отвратительны! А ещё браслеты, которые ты в прошлый раз мне дорисовала, теперь никто не носит, их называют дурным вкусом. Верни мои настоящие. А на портрете в полный рост в честь моего совершеннолетия надо поменять оттенок платья. Такие ткани устарели, стыдно принцессе это носить. А, и ещё: моё колье на портрете, где я с собакой. Оно слишком незаметное. Блеска не хватает, и подвесок нужно больше. И мои волосы. Они тусклые, словно я их никогда не мыла!
Эльфийка, в этот момент занимавшаяся втиранием масел в лежавшие на шёлковых подушках волнистые пряди, кивнула, мол, да, в жизни всё гораздо красивее стараниями усердной мастерицы.
— Дорогая, — принцесса угрожающе мило посмотрела на служанку с гребнем, — я надеюсь на тебя. Ты же понимаешь, что беременность может плохо отразиться на длине и красоте волос. Я тебе плачу не за простой уход, а за чудеса.
Мастерица поклонилась.
Когда Митриэль решилась родить ребёнка, работы прибавилось у целого королевства. Мирианы всех стоимостей потекли из казны в карманы, сундуки и кошельки знахарей, мастериц очарования, художниц, портних и многих-многих других эльфов и гномов, внезапно оказавшихся незаменимо полезными для принцессы.
Будущая мама стала страшно обидчивой, и постоянно прогоняла от себя тех, кто на неё работал, требуя жестокого наказания буквально ни за что. Боясь за своих мастериц, Пилинэль упросила мужа запретить казнить и сажать в тюрьму не совершивших серьёзных преступлений подданных и не оскорблявших королевскую семью. Пришлось пояснить, что не тот цвет платья или камней в ожерелье не является оскорблением принцессы, ни намеренным, ни нечаянным.
— Моя дочь, — Митриэль погладила слегка округлившийся живот, — должна видеть, как прекрасно её мать выглядела на свадьбе. Я не могу быть на портрете в платье, которое никто больше не мечтает носить.
— Разумеется, моя прекраснейшая госпожа, я всё сделаю, — согласилась художница.
В покои принцессы, сравнимые размером со средним домом, без особого разрешения позволялось входить только матери и то не всегда. На этот раз на появление родительницы Митриэль отреагировала нервно:
— Почему? — чуть не плача, крикнула дочь короля. — Почему ты не на совете?! Я ещё не причёсана! Моё платье не готово!
— Есть серьёзный разговор, — Пилинэль стремительно прошла между занятыми работой эльфийками, наклонилась к дочери. — Надо кое-что обсудить. Сейчас.
Уже собравшись возражать, Митриэль вдруг посмотрела на мать и согласилась. По одному едва заметному кивку принцессы все эльфийки вышли из покоев, оставив недоделанной бессмысленную работу, которая всё равно не устроит дочь короля.
— В чём дело? — губы Митриэль задрожали.
— Жадность наугрим вышла нам боком, — Пилинэль села рядом с дочерью и схватилась за голову, совсем не боясь испортить причёску. — Они заставили твоего отца вспомнить о законной жене!
— Вспомнить? Но… — милое личико принцессы стало обиженно-непонимающим.
— Гномы требуют от Карантира союз с Оссириандом! И… он поехал к Оэруиль!
— Тогда, — Митриэль резко встала, с тревогой тронула живот, усмехнулась и скрестила руки на груди, — тогда мы тоже к ней едем. Пусть отец, глядя мне и тебе в глаза, при этой Оэруиль скажет, насколько ему важны мы, его жена и Оссирианд. Не замечала опустошения казны без этого проклятого Семиречья!
— Всё жадность гномов! — чуть не заплакала Пилинэль. — Она губит их самих, толкая на опасные поиски митрила…
— Это правильно, — перебила принцесса, — мне обещали митриловый дворец!
— Но если у Карантира будут дети от королевы…
— Мама, я всё понимаю. И настаиваю — мы должны ехать к Оэруиль. Пусть видит — нам не всё равно, что делает король, и мы готовы бороться за себя. Серндор со своими воинами сопроводит нас.
— Твой муж, — Пилинэль совсем сникла, — в первую очередь служит королю и интересам короны! Как ты не понимаешь?
— Мой муж, мама, в первую очередь, мой муж. И действовать будет в моих интересах. Едем.
Любовница короля поднялась. Уверенность дочери вселяла надежды, однако что-то в глубине души трепетало и умоляло остаться дома.
***
Оэруиль проснулась от того, что стало некого обнять. Рука обхватила пустоту, и королева стремительно села на кровати. Между ног ощущалась тянущая усталость, болело внутри, тело просило нежности, однако никого рядом не было.
— Мой король! — позвала эльфийка, сбросив одеяло. — Ты вернёшься ко мне?
Чёрная тень скользнула в открывшиеся двери покоев из соседнего помещения, и нежных цветов узоры на стенах сразу же померкли.
— Вернусь, — силуэт обрёл очертания, засиял сквозь тьму пугающим огнём. — Возможно. Только сначала поеду в Ногрод. Ты сможешь сделать так, чтобы на обратном пути мне захотелось приехать сюда?
Оэруиль опустила ресницы. Чем можно приманить того, кто имеет всё, что хочет? Первая мысль про любовные утехи сразу же оказалась отброшена и названа глупейшей.
— А разве я должна что-то делать? — эльфийка спряталась за шёлком одеяла. — Когда ты вспомнил обо мне, я не делала абсолютно ничего.
Расхохотавшись, Морифинвэ ушёл. Не простившись.
Оэруиль посмотрела на украшавшие стены узоры. Да, нужно удержать неожиданно свалившееся в постель королевы счастье, но как?
Не одеваясь, эльфийка бросилась следом за мужем:
— Я могу поехать с тобой? Могу?
— Зачем? — искренне удивился король. — Это не твои дела.
Отступив в покои, Оэруиль села на постель и смяла в ладонях золотистый шёлк.
«Будущее Оссирианда и Таргелиона всё равно в моих руках, — подумала королева-отшельница, чувствуя, как сердце наполняется злобой. — Я могу убить дитя короля во чреве или после рождения, и Карантир это понимает. Он больше не бросит меня одну. Побоится».
В глубине души стало горько от осознания отвратительности происходящего, однако ощущение выхваченной у других власти затмевало досаду.
«Два королевства скоро будут у моих ног, и то, как я этим распоряжусь, станет моим и только моим решением».
***
К бело-красной крепости с севера потянулся чёрный туман.
Крылатый слуга Мелькора, прячась в колдовской мгле, посмотрел на засуетившихся эльфов, уверенных, будто на этот раз смогут дать отпор армии врага. Конечно, страшный урок, который преподал Владыка во время прошлого нападения на долину, усвоен, укрепления теперь построены с учётом прошлых ошибок, войска подготовлены лучше, позиции заняты грамотнее, однако не только эльфы делают выводы, основываясь на прошлых поражениях.
Запутать, рассеять, заставить думать в неверном направлении — вот настоящая цель Мелькора, а вовсе не очередной масштабный бой. Только наивные аманэльдар об этом не догадываются.
Увидев, как надвигающаяся на красно-белую крепость в долине тьма сработала правильно, и воины со звёздами поступили предсказуемо, крылатый вампир полетел обратно в земли хозяина.
Если кто-то снова усомнится, что Владыка Мелькор способен всё предусмотреть, и скажет, будто это невозможно, пусть поглядит на бессмысленно мельтешащую армию очередного эльфийского королька и убедится — хозяин может предусмотреть всё.
Таргелион атакован?!
Мир померк.
Страх на мгновение парализовал, встав перед глазами воспоминанием о тех, кто пал в Славной Битве.
Стремительно надвигавшаяся с севера тьма хохотала и разевала чудовищные пасти, клубилась воронками, разила молниями, вселяла лишавший сил ужас.
Но самое главное — за чёрным воющим и грохочущим покровом не было видно и слышно приближавшейся армии.
Канафинвэ Феанарион не помнил, как отдал приказ зажигать сигнальные огни, в общем-то ненужные сейчас, как отправил воинов защищать вход в Долину… Может быть, он вовсе этого не делал, а бойцы сами знали, как поступать?
Тьма приковывала взгляд, и стоя на дозорной башне, владыка Поющей Долины пытался понять, что именно не даёт ему уйти в укрытие или броситься в бой. Что-то было не так с этими клубами мрака! Они звучали пусто, словно коробка, в которую не положили музыкальный инструмент.
Что-то не так! Но что? Что?!
Если арфы в коробе нет, это значит… Значит…
Она играет где-то в другом месте! Это лишь отвлекающий манёвр!
— На Ард-Гален! Быстро! В разведку! Проверить, где враги!
Макалаурэ заметался, в ужасе осознавая, что потерял целый день на бессмысленные приготовления к несуществующей атаке. Тьма в небе продолжала смеяться тысячами пастей, сверкая вспышками глаз.
Наблюдая, как только собравшаяся вместе армия в спешке делится на отряды: одни уходят к югу, другие — во тьму на север, третьи остаются на стенах, а четвёртые выдигаются на восток, король Поющей Долины с ужасом представлял, что снова не удержит владения и понимал — с таким позором жить он не сможет.
От отчаяния захотелось плакать и кричать.
***
— Долбаный лес! Долбаное поле! Долбаная река! Долбаный день! Долбаная ночь! Долбаная моя жизнь!
Командир отряда ругался без перерыва уже третьи сутки, и воины Мелькора, часть которых пришла с восточного фронта, а остальные оказались на войне впервые, начали перешёптываться между собой, что хорошо бы найти другого лидера.
— Долбаная трава!
Седой коренастый человек переглянулся с полуорком:
— Может, его того-этого? Он же нас выдаст.
— Да долбаный камень! Да чтоб тебя!
Глухой удар прервал вопль, воцарилась тишина.
— Э! — вскочил от тлеющих углей, на которых запекались овощи, рослый черноволосый воин. — Ты чё командира бьёшь?! А ну иди сюда!
Едва не завязавшуюся драку пресекли быстро.
— Бор! — крикнул обнаживший меч орк. — Бери своих ребят и выдвигайсо южной дорогой. Пора расходицца. Рассеяца. А то нас заметит, кто не надо.
Крупный седой мужик, на голове которого осталось совсем мало волос, зато было много шрамов, отложил заготовленную на всякий случай дубину, хрипло кашлянул в кулак и подозвал троих бойцов помоложе, удивительно похожих на него самого. Ещё один, тоже в летах, приковылял из кустов, поправил штаны, харкнул.
— Ульг, пора, — сказал ему Бор. — На юг.
Глаза только что облегчившегося воина забегали, руки затряслись.
— Выпей, дурень, — старший брат протянул замотанную тряпкой бутыль. — Чё ссышь?
— Да я… Да мы…
— Заткни пасть!
Орк подбросил и подхватил меч:
— Валите уже, жопы растянутые! Дыра эта близко уже! Нас заметить могут!
***
— Пусть замечают, — прошептал Бор брату и сыновьям, когда отряд ушёл далеко на юг и повернул на северо-запад. — Мы не орки, сможем за своих сойти.
Соратники закивали. Ульг обернулся на своих сыновей, что шли далеко позади, прикинул расстояние до ближайшего болота, куда можно скинуть трупы верных Мелькору солдат.
— Мертвяков на дороге оставим, — продолжал Бор. — Типа перебили нас.
Заговорщики согласно хмыкнули. Убивать своих было страшно. Ещё страшнее, чем чужих. Однако люди, решившиеся на предательство, не видели иного выхода: жить под гнётом жестокого Айну уже не осталось сил, поэтому за побег в эльфьи земли рабы согласились заплатить любую цену.
Уйдя за поворот дороги, удостоверившись, что на помощь уже не позвать, Бор подал знак.
И началась бойня.
***
— Я не понял! — новый командир, который должен был по тайной тропе привести войско к эльфьему королевству с неожиданной стороны и нанести удар, а потом — быстро отступить, выманив врагов из твердыни, обнаружил, что трети подкрепления нет на позициях. — Нас чё, выследили?! Я не понял!
— Заткнись, без них разберёмся, — несильно стукнул кулаком в челюсть соратнику рослый боец. — А потом найдём тех, кто наших перебил, и их поимеем! Хы. Хы. Гы.
Воины Мелькора посмотрели из укрытия на бело-красную крепость среди скал, такую беззащитную с южной стороны. С севера надвигалась похожая на чёрный дым мгла, от бойцов требовалось только дождаться сигнала, когда большинство защитников эльфьей твердыни побегут сражаться с тьмой, а подкрепление с юга ещё не подойдёт. Нанеся короткой вылазкой наибольший возможный ущерб, необходимо быстро отступить, рассеяв тем самым глупых дылд и заведя их в ловушку.
В приказе ничего не говорилось про необходимость захвата крепости, но ведь понятно, что подобные вещи объяснять не нужно, и так ясно: нажива — это главное.
Хохотнув, представляя богатства, которые скоро удастся присвоить, орочий командир скомандовал наступление. Скоро расфуфыренные дылды узнают, что такое орочий кулак.
Гы.
***
Получив известие, от которого едва не подкосились ноги, Макалаурэ сел писать срочное послание в Химринг, но слова не составлялись в фразы.
Как же так?! Как так вышло, что воины Моргота обошли Поющую Долину с востока и напали с юга?! Конечно, Майти обвинит во всём неудачника-слабака брата! Как всегда!
«Но моей вины здесь нет! — дрожащими руками держа перо и бумагу, Канафинвэ Феанарион снова попытался описать случившееся. — Орки прошли тропами, о которых они знать не могли!»
***
— Жгите всё! — войско с чёрными знамёнами внезапно появилось из пролеска и хлынуло в поселение на северо-востоке Таргелиона.
Чётко выбрав наименее защищённую территорию королевства, орки, полуорки и люди Мелькора бросились грабить, жечь и насиловать, и ночь окрасилась кровью и пламенем.
***
Сигнальные огни запылали по северу Белерианда, осадный лагерь в одно мгновение превратился в готовое к бою войско.
— Таргелион? Как?! — недоумение скрыть не удалось никому.
Привыкшие к ожиданию атаки с севера эльфы и гномы в растерянности задавали один и тот же вопрос. Нападение с востока рушило всю схему обороны Белерианда, ставило под вопрос надёжность и обоснованность осады вражеских земель. Обманным манёвром заставив защитников поверить в новую атаку на Поющую Долину, Моргот нанёс удар с неожиданной стороны, и далеко не все поняли настоящий масштаб катастрофы — враг продемонстрировал, что для него не существует секретных эльфийских путей. Значит, командиры армии не настолько хороши, как о себе думают.
— Таргелион атакован? — Сулион побледнел, схватился за оружие, рванул к дозорной башне. — Кто распределяет войска?! Я отправлюсь в Таргелион на подмогу!
— Нет.
Алмарил возник перед соперником словно из ниоткуда. Тёмная фигура среди закатного сумрака, грохота, криков, звона, ржания и пения труб преградила путь к лестнице.
— Пропусти!
— Нет. Ты не поедешь в Таргелион. Ты не хочешь биться против Моргота, ты хочешь стать героем для неё, — слова произносились будто через силу, лицо Алмарила было неестественно напряжено, глаза расширились. — Она бросила нас обоих, но теперь это уже неважно. Ты бросишь всех ради неё, но я этого не допущу!
Сулион не стал спорить — он просто обнажил клинок.
— Нет, — сын Морифинвэ не шевельнулся. — Тебя за это накажут. И меня тоже. Пойми, она тебя бросила! Нас обоих бросила! Не рвись защищать её!
Двое воинов в ало-звёздных плащах встали между спорящими. Посмотрев на соратников, Алмарил, страшно изменившись в лице, отошёл от входа в башню.
— Она тебя не любит! — заорал таргелионский принц, трясясь всем телом, когда Сулиону позволили пройти к лестнице. — Ты ей не нужен!
— Успокойся, — тихо, но властно произнёс один из воинов. — О тебе и так дурная слава ходит. Не делай ещё хуже.
— Ненавижу! — выругался Алмарил и бросился в сторону спешно проверяемых укреплений. — Ненавижу! Будьте вы прокляты!
***
А в это время третье орочье войско незаметно, тайными тропами вышло на берег реки Аскар.
Маэглин из Дома Эола
Внешние ворота города наглухо заперлись, и спокойная темнота подгорного королевства стала напряжённой.
— Да в чём дело?! — ругался со стражниками торговец с тщательно упакованным товаром. — Я должен срочно груз доставить! Срочно, понимаете? Мне проще сдохнуть, чем опоздать! Лучше пусть меня ограбят и убьют! Это хоть причина уважительная.
Воины-Кхазад не отреагировали — подобные нападки были далеко не первыми, и, разумеется, не единственными и не последними. Приходилось терпеть и выполнять приказ.
Видя, что такие уговоры не работают, светловолосый гном сложил ладони в мольбе и начал изображать плач:
— Да поймите вы! Мне очень надо ехать! У меня собственная охрана вооружённая есть! Очень надо! У меня ж детки, жена молодая! И не только жена… Мне матушку больную содержать надо! Ну пропустите, ну пожалуйста!
Ответ был отрицательный, и торговец быстро сменил тактику.
— Сколько? — подойдя ближе, вполголоса спросил он. — Я не поскуплюсь.
— Иди отсюда! — разозлился стражник больше не из-за навязчивости собрата, а из-за невозможности согласиться на взятку. — Пошёл! Иначе груз на проверку заберу!
— Ой, ну зачем же так? — тут же присмирел гном. — Сразу бы и сказал, что совсем-совсем нельзя! Я бы понял, не дурак же. Чего угрожать-то?
Охранники многозначительно погладили рукояти топоров, и торговец приказал поворачивать назад. Может, через другие ворота попробовать?
***
В просторной пещере, украшенной рукотворными водопадами, льющимися из открытых пастей ящеров, было шумно, как и всегда в тавернах, где любят отдыхать местные и приезжие, однако голоса в большинстве звучали тревожно. Чаще и громче задавались вопросы о войне «снаружи», а небольшая компания таргелионских эльфов сидела особняком и молча напивалась. Мужчины и женщины были темноволосыми, сероглазыми, а некоторые украшения на них сияли по-настоящему волшебно.
Вошедший в подземную таверну вместе с отцом Ломион сразу же засмотрелся на сородичей, напоминавших внешне маму, Эол заметил и грубо толкнул сына в бок.
— Ненавижу Голодрим, — процедил мастер, опасно щурясь. — Если бы не Дорин Серебряный Кулак с его проектами, которому приспичило встречаться здесь, разбил бы им рожи и ушёл в другое место!
Сын принцессы Ириссэ вдруг понял — больше нет сил молчать. Эол заметил перемену в наследнике, и пока Майрил подбирал слова, развернул его к себе и уставился, словно на врага:
— Тебя что-то не устраивает?! Считаешь, я неправ?!
Мысли мгновенно спутались, Ломион хотел сказать очень многое, более того, понимал: уже не удастся отмолчаться, нужно продолжить начатое, но как? Да, отец неправ. Да, исподтишка нападать на путников в лесу нельзя. Да, и Голодрим и Тэлери бывают разные! Да, постоянно говорить мерзкие вещи всем подряд — некрасиво! Да, у всех вокруг нормальные семьи, а у нас…
— Неправ?
«Отец ждёт, что я испугаюсь и соглашусь с его мнением, одобрю поведение», — сын Ириссэ опустил взгляд, отец хмыкнул.
— Правильно, молодец, что молчишь.
— Я не молчу, — как мог миролюбиво произнёс Майрил. — Я думал, как сказать. Просто мама говорила, что она из Голодрим, из Дома Финвэ, что её брат живёт в прекрасном городе, где сверкающие шпили взлетают к небу…
— Я запретил тебе говорить с ней в моё отсутствие! — взревел Эол, и все голоса в пещере разом стихли.
Схватив сына за грудки, кузнец вышвырнул его в сводчатый коридор, придавил к стене и приблизил лицо вплотную:
— Ты из Дома Эола, Маэглин!
Юный эльф опешил. Отец назвал его именем, данным матерью, только переведённым на правильный язык?
— Ты — мой сын! — сильные, словно железные, руки встряхнули Ломиона. — Ты не из Голодрим!
Мимо кто-то прошёл, ускорив шаг. Майрил почувствовал стыд за поведение родителя и, видимо, покраснел, потому что Эол рассвирепел пуще прежнего:
— Все эти земли принадлежат нам — Тэлери! Это земли Тэлери! Я не буду иметь дела и не позволю моему сыну иметь дело с убийцами наших сородичей, захватчиками и узурпаторами наших домов! Если же ты не будешь слушаться меня, я закую тебя в кандалы!
«Какой стыд», — обречённо подумал юноша, и отец снова всё понял.
— Надеюсь, разговор окончен, — не называя сына оскорбительными словами, Эол вызвал его изумление. — Меня друг ждёт. Поговорю — пойдём в мастерскую.
Промолчав о том, что изначально отец собирался беседовать с гномом при нём, Майрил догадался, почему скорректировались планы и пошёл в пещеру-таверну, чтобы просто посидеть одному вдали от родителя. Боясь лишний раз шевельнуться или неосторожно вздохнуть, юный эльф не хотел оставаться наедине с отцом, догадываясь о продолжении разговора или наказании. Но что он такого сказал? Неужели глава Дома Эола не видит, как выглядит его сын? И зачем брать в жёны деву из ненавистного народа?
Пьяная таргелионская компания начала говорить громче, хмельной черноволосый эльф подсел к игравшей на лютне гномихе, поцеловал её в пухлую румяную щёку и забрал инструмент.
— Мы все застряли тут надолго, — не слишком чётко, зато на правильном языке, заговорил Нолдо, — там на поверхности опять война, и путь туда мирным закрыт. Поэтому, давайте веселиться. На последние мирианы! Гулять так гулять!
Покосившись на отца, который, однако, игнорировал представителя ненавистного народа и беседовал с другом-гномом, Майрил сновазасмотрелся на сородичей матери.
Черноволосый эльф, вопреки обещанию, заиграл что-то совсем не весёлое, однако его компания оживилась.
— Не удержаться здесь от побега, не скрыть жадных глаз,
Гонит проклятье по талому снегу бежать в этот час.
Поздно молиться, смеяться и плакать — луна на небесах,
Вижу послание пламенных знаков, и жжёт алым кровь на губах!
Песню, как ни странно, знали многие, и Ломион услышал, как гости таверны заговорили про чудовищ Моргота и про то, как в них могут превратиться пленные эльфы.
Одна из девушек, одетая в лёгкое платье с меховыми вставками, пустилась в пляс. Чёрные волнистые волосы и многослойная юбка закружились в такт музыки, кожаные туфли с украшениями из кварцевой крошки заблистали в сиянии светильников, вспыхивая при каждом взмахе ловких ног. Залюбовавшись красотой танца, юный эльф забыл обо всём.
— Прочь! Уходи, не смотри мне в глаза!
Свет позади, нет дороги назад!
Да, это месть, это страшная месть!
Я — тот, кто есть, да, я тот, кто я есть!
Эльфийка танцевала. Она была сильно хмельной, поэтому движения выглядели отчаянно, словно Нолдиэ превратилась в запертую в клетке птицу и пыталась вырваться на волю. Возможно, это сердце незнакомки стремилось к свободе, оказавшись в плену гномьего города и войны. Отчаянная красота танца кружила голову, Ломион опьянел, даже ничего не выпив.
Эол быстро обернулся на сына, внимательно посмотрел, довольно скривился и снова занялся обсуждением работы с Дорином.
— Я стал кошмаром, сумрачным стражем твоих страшных снов, — пел Нолдо, обнимая гномью лютню. — Тёмною силой обезображен, не трать лишних слов.
Эру, смотри, как меня убивает пожар нового дня!
Ты, отрекаясь, бежишь, проклиная, туда, к свету, прочь от меня…
Сидевшие за столом таргелионские эльфы вовсю подпевали, их, похоже, забавлял какой-то скрытый смысл слов, однако Ломион засмотрелся совсем на иное: женщина и мужчина за столом, прильнув друг к другу, нежно смотрели, улыбались, выглядели печальными, но всё равно счастливыми, их глаза сияли не только дивным светом утраченного Валинора, но и любовью.
— Прочь! Уходи, не смотри мне в глаза!
Свет позади, нет дороги назад!
Да, это месть, беспощадная месть!
Я — тот, кто есть, да, я тот, кто я есть!
Музыка продолжала звучать, эльфийка кружилась, мелькали искорки кристаллов на туфельках. Влюблённая пара выпила вина и начала целоваться.
— Прочь! Беги! Ступай! Я жду тебя…
Эол возник рядом настолько внезапно, что Ломион вздрогнул. В глазах отца отразилось злорадство:
«Боишься? Молодец! Правильно делаешь».
— Война началась, — сев рядом с сыном, кузнец вдруг побледнел, потребовал у хозяев таверны крепкий эль и курительную смесь. — Я тебя всю жизнь прятал от зла и тьмы, но видишь, как сложилось? Ногрод, конечно, безопасен, поскольку воевать под землёй орки не умеют, но кто знает, какие предатели переметнулись к Морготу? Может, гномы своих сдадут ради сокровищ. Ради митрила этого затраханного.
Посмотрев на принесённую выпивку и курево, Эол поднял глаза на сына, словно обвиняя в бедах Белерианда.
— Орки трусливы и оттого совершенно бессмысленно жестоки. Попадёт в плен воин — орочий командир отрубит ему руку с мечом, а его жополизы испугаются, что главного кто-то осудит за жестокость к важному заложнику, и что этот командир на подчинённых потом отыграется, и начнут его жопу прикрывать: воину отрубят по кусочкам и руки, и ноги, и уши, и нос, и то, что между ног, а ещё и глаза выколят. А что останется, всем отрядом поимеют. Попадёт к ним женщина — трахать будут, пока новая битва не начнётся. Они ж побоятся признаться друг другу, что больше раза-двух не могут в дырку сунуть, поэтому будут пихать и руки, и ноги, и рукояти топоров и мечей, и палки, и головешки! А умрёт несчастная, продолжат истязать труп. А если ребёнка захватят, то как с женщиной поступят. Поэтому лучше сразу убить всех, кто дорог, чем этим гадам отдать. Горло перерезаешь — и готово. А потом — себе яд. Чтоб точно не выжить случайно. Страшно, Маэглин? А что поделать. Но ты не переживай, я тебя убью так, что ты и не заметишь.
Промолчав в ответ, Майрил понял — он действительно боится, только не орков, а отца.
Девушка с чёрными волосами и сверкающими туфельками продолжала танец, такая живая, страстная, красивая… Неужели ей придётся умереть в лапах чудовищ или от убийственного милосердия соплеменников?
Это несправедливо.
Примечание к части
Песня группы "Чёрный кузнец" "Прочь!"
Величайшее королевство Белерианда
«Ветер ли старое имя развеял,
Нет мне дороги в мой брошенный край.
Если увидеть пытаешься издали,
Не разглядишь меня,
Не разглядишь меня.
Молви: «Прощай!»
В спокойный сон ворвалась тревожная песня, и Туивьель поняла: быть беде. Ещё не прозвучали трубы и колокола, не послышались призывные кличи и грохот металла и копыт, но химрингская леди уже знала — случилось нечто плохое. Об этом предупреждает сын? Тэльмо жив?
«Я уплываю, и время несёт меня
С края на край,
С берега к берегу, с отмели к отмели.
Молви: «Прощай!»
Знаю, когда-нибудь с дальнего берега
Давнего прошлого
Ветер весенний ночной
Принесёт тебе вздох от меня».
«Он по ту сторону огня».
— Будь готова ко всему, — окончательно разбудили слова Легенды.
Голос прозвучал очень непривычно. Искренне.
Аккомпанемент из медного звона придал речи эльфа силу и магию, словно сейчас, в этой комнате был сыгран один из аккордов Песни Творения, однако для Туивьель это не имело первостепенного значения — честность интонации Маэдроса — вот, что важнее всего. Уже давно Легенда не открывал перед избранницей сердца, слов друг другу говорилось всё меньше, потому что важнее и важнее становилась запретная тема, которую боялись поднимать и лорд, и леди.
Однако сейчас, когда Моргот снова напал на Белерианд, остался смысл только в сражении с врагом, открытом сражении! С демонстрацией силы, доблести, бесстрашия и преданности своему народу. В глазах цвета стали отразилась надежда на успех.
«Если Моргот навязал сражение, — прочитала Туивьель во взгляде Легенды, — значит, осада не напрасна. Ресурсы в Дор-Даэделот кончаются, сил Айну не хватает на атаку сразу со всех сторон».
— Я готова, — заверила Туивьель.
Химрингская леди не сомневалась в своих словах, и причин думать иначе у неё не появилось, поскольку эльфийка не увидела, как изменился взгляд любимого, когда по пути в осадный лагерь он получил примерный план атаки орков на Поющую Долину и Таргелион.
***
Тьма, закрывшая небо, отвратительно хохотала.
Клубившийся слишком высоко мрак было не достать рукотворному ветру, и король Поющей Долины уже находился на грани мольбы к Манвэ, чтобы Владыка Ветров послал мощный шквал.
Позор! Если Нельо узнает…
Круговерть событий выбивала из реальности. Одни письма улетали, другие прилетали, колдовская тьма окончательно заслонила небо над городом, фонари и факелы стали выглядеть угрожающе. В памяти всплыли чёрные разводы на городских стенах, осквернённый дворец, разрушенные и сожжённые дома…
«Мороз, ветер, пурга,
Бесконечная ночь!
Жаль, что не умер, когда
Шёл чёрный дождь…»
И обелиск на братской могиле.
«Где был я, когда
Погиб последний солдат?»
Руки сами взялись за перила лестницы, и Макалаурэ бросился бежать вниз с дозорной башни, чтобы, облачившись в доспехи, поспешить в южную часть своих владений, где начал подниматься чёрный дым, сливаясь в небе с тьмой Моргота.
Сознание затуманилось, словно от хмеля, и видя свой шлем с высоким алым гребнем, латы со звездой и тонкий изящный меч, король-менестрель подумал, что отец оберегает своего бестолкового сына даже после смерти, оставив ему защиту и оружие. Стало невыносимо горько, мир задрожал и размазался, и даже оказавшись в седле, второй Феанарион не до конца осознал собственные действия.
Лучше умереть, чем снова опозориться! Или…
«Снова из глубин мелодий свет струится,
Но из глаз твоих опять печаль сочится.
Как же это всё могло с тобой случиться?
Эру! Ответь!
Но душа бесследно
Прочь ушла за ветром.
Раз был выбор сделан —
Вот и цена!
Страшная дань!..
Хохот и стон,
Смешались явь и сон.
Всё, о чём мечтал,
Оплачено сполна!
Знай, что теперь
Назад закрыта дверь!
И звучит твоя
Симфония Огня!
Вечный поток
Из тысячи дорог.
Выбрал этот путь,
И время не вернуть!
Танец теней
В мерцании свечей,
И звучит твоя
Симфония Огня!»
Бешеная скачка, крики, звон металла, но всё это будто где-то далеко, сквозь сон, а потом Макалаурэ вдруг обнаружил себя среди ждущего приказа войска и осознал, что опоздал на битву.
***
Дозорные на бело-красных башнях южной части Поющей Долины сразу поняли, что видимая часть войска орков — неожиданно малочисленная в сравнении с живыми морями морготовых рабов, накатывавшими ранее. Где же остальные? Прячутся? Есть ли с ними Балроги? А ящеры или другие твари?
Кишащая галдящая волна бросилась на стены, не останавливаясь ни под стрелами, ни под кипящей смолой. Удары тарана в ворота отдавались эхом в ущелье, оглушали и заставляли безумно хохотать наступающее войско.
Однако что-то было не так. Орки то и дело оборачивались, словно ждали подмогу, которая не приходила, страх постепенно охватывал войско Моргота, и когда очередной командир пал, сражённый эльфийской стрелой, воины с воплями бросили чёрные флаги и таран у покорёженных ворот и побежали в сторону ближайшего леса.
***
— Кого смогли, мы всех догнали, — рассказывал владыке Поющей Долины воин в маскировочном плаще, — и нам очень помогли эльфы с побережья Малого озера.
Канафинвэ посмотрел с высоты седла на двух эльфиек и юношу: все трое — подунолдор, а одна из дев — с красиво заплетёнными золотыми волосами.
Увы, она не сияла светом Древ, ведь родилась в Средиземье, но…
— Вы героически сражались с орками? — спросил король, посмотрев в нежно-голубые глаза, в которых сталью блистала гордость.
— Мы зачаровали их, — вытянулась струной дева. Однажды Элеммирэ точно так же проявила довольство собой, когда Макалаурэ её особенно похвалил за мелодию для праздника.
Но это, конечно, не Элеммирэ.
— Эльфандис, — поклонилась девушка, и Макалаурэ подумал, что так жестоко судьба с ним ещё не шутила.
Справившись с собой, король улыбнулся:
— И какие же чары вы использовали против врагов?
— Мы слышали от наугрим о народе таварим. Они умеют чарами сбивать с пути, — эльфийка обняла темноволосую подругу. — И мы попробовали так же.
***
Орки пытались пробираться по тайной тропе скрытно, однако это получалось с трудом. Напившись в первом же из брошенных домов, воины не заметили даже, как в соседнем жилище несколько собратьев чем-то отравились и вроде бы насмерть.
— Не моя забота, — заголосил на всю рощу полуорк, которому досталось больше всех вина, — кто там бьёт кого-то!
Наплевать, конечно, кто там, где убит.
Ах, мама, родила ты сына без охоты,
Потому что сын твой — пьяница, бандит.
Впереди сквозь деревья стали виднеться дома, и морготовы бойцы приободрились, чувствуя близкую добычу. Ускорив шаг, орки, полуорки и люди поспешили в сторону жилищ.
— Я возьму обманом города — измором!
Буду бить, калечить, вешать и стрелять!
Буду одобрять я всячески погромы,
А на остальное, в общем, наплевать.
Вдруг впереди на фоне блестевшего в лучах заката озера затрепетала тень.
«Я ухожу — так молвил мне Рок,
Без слёз, без следа, — зазвучало многоголосье со всех сторон, отражаясь эхом от безмолвных стволов. — Я ухожу, впитавшись в песок,
Как будто вода.
Я ухожу, не помня себя,
Лечу наверх, к цветным голубям,
А память моя, как воздух, светла — она умерла».
— Стреляйте! Это колдуны поиметые! — заорал командир, ещё не догадавшись, что его воины дезориентированы и не смогут понять, в какую сторону целиться.
Пейзаж вокруг застыл картиной на холсте, алкарим заметались, некоторые всё же спустили тетивы, однако пение не прекращалось, становясь оглушительным, сотрясая воздух, словно раскаты грома, отдаваясь в грудной клетке, закладывая уши.
«Земля — песка ровня,
Бери меня, помня,
Как я ходил по тебе, свой оставляя след.
Как солнца блик ранний
Твои хранят камни,
Как я извивы в судьбе
Несу на себе.
Они черны, словно уголь,
Они красны, словно медь».
Откуда-то снова полетели стрелы, войско превратилось в мечущуюся толпу. В замершей картине вечерней рощи не был виден ни крутой берег с глубоким омутом, ни овраг.
«Земля — сестра смерти,
Оставь меня в свете,
Позволь ползти мне по стеблям трав,
Что станут звенеть.
Их звоном пьян буду
Искать тебя всюду.
Тем выше смерти цветы,
Чем ближе мне ты,
Та, что черна, словно уголь,
Та, что красна, словно медь.
Я ухожу от тебя, но всё ж
Запомню одно:
Я знаю — вновь ты меня вернёшь
На тёмное дно,
Где жизнь и смерть породят любовь,
Где я, возможно, воскресну вновь,
Где переплавится смерть на боль
В смешении воль.
Земля — моя мама,
Веди меня прямо,
Веди меня по камням,
Солнцу в небе гореть.
Готов тебя вновь я
Поить своей кровью.
А ты обнимешь меня,
Браня и храня,
Сама черна, словно уголь,
Сама красна, словно медь».
***
— Мы задержали морготовых рабов, — пояснил юноша. — Наши как раз успели вооружиться и напасть. Повезло, что этих тварей немного было.
— Мы бы и бóльшую армию побороли, — уверенно заявила Эльфандис.
Макалаурэ спешился.
— Вам просто повезло, — сказал король без тени насмешки. — Если вы не знаете противника, то и сразить его не сможете. Напугать — да, запутать, сбить с пути — вероятно. Однако с войском даже дюжине таких, как вы, не справиться. Ты знаешь, что главная песни Истины и Силы — Тишина?
По глазам девушки стало понятно — нет, она о таком не слышала, зато её подруга понимающе кивнула.
— Что бы ты выбрала в войне, Эльфандис, — задал вопрос Макалаурэ, чувствуя нечто странное в сердце, — спеть для победы семь одинаковых песен или постепенно, куплет за куплетом приближаться к успеху, отрекаясь от всего дорогого и привычного?
Не зная, что ответить, эльфийка переглянулась с друзьями.
— Вы трое — герои битвы и достойны награды, — чувствуя, как потерял управление колесницей и летит со склона, король-менестрель запаниковал, но уже ничего не мог с собой поделать, — только это не последний бой. Скажи, Эльфандис, чего была лишена песня, которой вы зачаровали врагов?
— Она… была про смерть, — осторожно произнесла девушка.
— Но в ней звучали слова и о любви, и о братстве, и о семье, и о себе, и о надежде, — смутился юноша.
— Эльфандис, — Макалаурэ подошёл ближе к подданной, прямо посмотрел в голубые широко распахнутые глаза и не смог сдержать улыбку, — попробуй победить меня песней без слов.
Все взгляды устремились на опешившую деву.
— Война — время безумия, — заговорил владыка Поющей Долины, словно подсказывая смысл Темы, — сейчас мы разговариваем, смотрим друг на друга, верим и надеемся, но через мгновение могут снова напасть орки, и от нас не останется даже грустных воспоминаний. Может быть, именно твой голос способен изменить историю Арды. Пой.
— Но мы ведь должны сражаться вместе, а не против друг друга, — произнесла Эльфандис, и мир Канафинвэ Феанариона разбился окончательно. — Мы должны научиться петь в унисон так, чтобы рушились вражеские крепости, а воины, стоящие за нашими спинами, ощущали прилив сил, переставая чувствовать страх и тяжесть доспехов.
— Тишину не под силу спеть ни одному из Эльдар, — потеряв опору под ногами, выдохнул Макалаурэ.
— Не надо нам тишины. Не надо истины. Нам нужна победа.
И зазвучала мелодия без слов.
Голос эльфийки, преображённый чарами, казался высоким и низким одновременно, переливался птичьими трелями и рокотом недр. Именно так представляли себе Дети Эру Айнулиндалэ, Песнь Творения, и каждый менестрель старался придумать свою версию её истинного исполнения.
— Может быть, — король вдруг взял подданную за плечи, наклонился к лицу, — завтра придут орки и всё здесь сожгут. Нам не на что надеяться и нечего бояться в безумной круговерти войны. Стань моей женой, Эльфандис. Хотя бы один день своей жизни ты будешь королевой эльфов. Королевой самого прославленного королевства Белерианда — знаменитой Дыры Маглора. Не отказывай себе в великой чести.
Девушка совсем растерялась, не поверила, испугалась. А потом согласилась.
Примечание к части
Песни:
«Последняя поэма» из к/ф «Вам и не снилось»,
«Дождь» группы «Гранд-КуражЪ»,
«Симфония огня» гр. «Catharsis» (через «Т» ☝️),
«Не моя забота» гр. «Монгол Шуудан»,
«Maman Bridgitte» гр. «Канцлер Ги»
Что ещё я не знаю о моём королевстве?
Руины выглядели страшно.
За свою жизнь Сулион видел немало сожжённых войной земель, поэтому отчасти привык наблюдать чужое и своё горе, но сейчас сердце отчаянно рвалось из груди, дыхание перехватывало, а руки тряслись так, что не могли держать оружие.
Воины осадного лагеря подошли на помощь северу Таргелиона и перегородили пути отступления врагам, однако орки успели уничтожить несколько небольших поселений.
— Вы знаете девушку по имени Ривиан? Ривиан! Знаете Ривиан?
Снова и снова задавая один и тот же вопрос, Сулион встречал отрицательные ответы немногих выживших.
— Вон, глянь среди трупов, — мрачно скривился раненый эльф, которого с трудом вытащили из-под рухнувшего остова здания. — Там многие нашли ответы.
Из последних сил борясь с головокружением и пытаясь видеть хоть что-то сквозь темноту перед глазами, Авар пошёл к разложенным вдоль дороги телам.
«Я очень давно не чувствовал связи с Ривиан, — думал эльф, через силу заставляя себя смотреть в застывшие лица: чистые или измазанные кровью и грязью, целые и изуродованные, спокойные и пугающие страшными гримасами. — Я боялся правды, но теперь понимаю, как был глуп. Какой бы ни была та правда, она не страшнее смерти».
Каждый раз видя среди убитых женщину, Сулион зажмуривался и не сразу находил силы посмотреть на тело. Снова не Ривиан. Это хорошо. И опять. И опять. Как же мучительна надежда!
Вдруг взгляд упал на двух мужчин, лежавших не рядом, однако близко, поэтому химрингский воин увидел сразу обоих.
Мертвы. Братья Ривиан мертвы.
Надежды рухнули, дыхание сбилось окончательно, но в душе вспыхнул протест:
«Нет! Я не видел тела! Я буду её искать! И отправлюсь добивать орков по лесам! Я не верю, что всех нашли. Этого не может быть. Я не вернусь в осадный лагерь, пока не буду уверен, что уничтожен последний морготов раб в этих землях!»
Сулион снова и снова мысленно клялся в продолжении боя и поисков, а перед глазами всё отчётливее вставало лицо погибшего друга и наставника, вспоминался берег реки Аскар, химрингский лагерь и печальные страшные слова, ставшие, похоже, судьбоносными:
«Я пророчить не берусь,
Но точно знаю, что вернусь,
Пусть даже через сто веков!
В страну не дураков,
А гениев.
И, поверженный в бою,
Я воскресну и спою
На первом Дне Рождения земли,
Вернувшейся с войны».
— Однажды бесконечная битва завершится, — в последний раз посмотрел на тела Сулион, — но суждено ли мне увидеть мир в Арде? Или Моргот станет безраздельно править? Кто знает… Но в одном я уверен — враг не сделает меня своим рабом. Никогда!
***
В прилетевшем от брата письме был всего один вопрос, больше похожий на обвинение:
«Что ещё я не знаю о моих землях?»
Подпись гласила: Чёрный, но не враг.
Маэдрос с тяжёлым вздохом смял полоску бумаги и бросил в огонь. Прибывший в осадный лагерь сразу же, как только на востоке разрослась тьма, принц Финдекано внимательно посмотрел на кузена.
— Таргелион спрашивает, — скривился химрингский лорд, — о данных моей разведки. Не вижу смысла отвечать.
Телперавион кивнул, собрал записи и встал из-за стола:
— Могу я отправляться в крепость?
Ответив согласием, Маэдрос прямо посмотрел на кузена:
— Наугрим уверяют, что через их рвы и стены ни один ящер не пройдёт. Но видишь, как вышло? Мы сделали Ард-Гален неприступной крепостью, так Моргот нашёл пути обхода.
Старшему сыну верховного нолдорана показалось, будто брат побледнел.
— У нас в запасе многочисленные народы, — быстро заговорил принц, — племя Хатола и беоринги. Мы можем собрать из них армию и отправить на восток.
— И знаешь, что мы получим? — мёртвые глаза Маэдроса расширились. — Новое войско рабов Моргота, которое знает наши земли! Нет, Финьо, охранять восток будут только бойцы Азагхала. Пусть забирает необходимое количество Кхазад с Ард-Гален и внимательнее смотрит за своими горными пиками и пещерами.
Наливавший вино Хеправион улыбнулся.
— Если бы не был уверен в обратном, — химрингский лорд опустил взгляд на карту, — я бы подумал, что это снова провокация Карнистира, но мы знаем — на этот раз орки — действительно орки.
Финдекано высоко поднял брови, однако вопросов не задал.
— Финьо, — Маэдрос вдруг широко заулыбался, — передай отцу это.
Посмотрев на тонкую полоску бумаги, принц удивился ещё больше.
***
— «Беспокоиться не о чем», — прочитал Нолофинвэ срочное послание из осадного лагеря и побагровел. — Это всё? Четыре слова?
Аклариквет, радостный тому, что его снова зовут на советы, невозмутимо играл спокойную мелодию, рассчитывая отмолчаться. Если снова придётся что-то доказывать, слишком велик риск сказать лишнего.
— Можно напомнить о Карнифинвэ Питьяфинвионе и попросить более подробного рассказа, — во взгляде Аралкариона сверкнуло злорадство.
— Это ничего не даст, — верховный нолдоран смял послание Маэдроса и сжёг на свече. — Так или иначе, нас заверили в безопасности границ, а значит, Аклариквет, можешь воспевать доблесть короля Нолдор, самого доблестного из рода Финвэ, доблестные воины которого легко справились с очередной угрозой врага.
Менестрель склонил голову, подтверждая абсолютную покорность.
— Астальдо должен в самые кратчайшие сроки собрать армию в Дор-Ломине и забросить её к Морготу, — задумчиво произнёс король, — мы должны заставить его снова растянуть войска на запад, иначе, — Нолофинвэ поджал губы, пальцы забарабанили по столу, — он ударит с юго-востока всей мощью и разобьёт нас по очереди.
***
— Моргот решил разбить Белерианд, уничтожая королевство за королевством по очереди? — Морифинвэ, застигнутый по пути в Ногрод тревожными вестями, остановился в лесу, загородившись болотами от возможного нападения. — Я не верю. Это не могут быть орки Моргота. Слушайте мой приказ: усилить охрану королевы, городов и всех крупных дорог. Малые тракты, на которые не хватает воинов, перекрыть. Взять как можно больше пленных. Мы обязаны разобраться, что это за нападение, и кто его устроил.
Вытащив из ножен меч, четвёртый Феанарион оскалился.
— Сталь заскучала по крови. И я тоже.
***
Серндор не мог объяснить странные предчувствия, однако зная, что обычно не ошибается, ощущая близкую опасность, напрягался всё сильнее. Разумеется, отговорить беременную жену от бессмысленной поездки в Башню Морской Звезды не представлялось возможным, поэтому пришлось брать с собой целое войско для охраны, однако даже это не успокаивало. Каждый присвист, каждый шорох заставлял внутренне содрогаться, сердце билось неровно, любая тень казалась затаившимся врагом.
«Назад! Назад!» — твердило предчувствие, и воин ощущал, будто вот-вот переступит черту, после которой отступить будет невозможно.
Но с другой стороны, что может случиться? Даже если кто-то захочет отомстить королю и попытается напасть на его семью, глупого наглеца ждёт расправа: и у синдарской королевы, и у Пилинэль воинов столько, что хватит на оборону от морготовых тварей в течение нескольких дней тяжёлых боёв в ожидании подкрепления.
Так о чём можно беспокоиться?
Разверзнется земля, и Моргот придёт собственной персоной? Крайне маловероятно.
Не слушая развлекавших венценосную супругу менестрелей, Серндор поскакал вперёд и завороженно залюбовался проступавшим меж редеющих деревьев белоснежным блеском прекрасной и пугающей Башни Эаринэль.
Примечание к части
Песня Игоря Талькова "Я вернусь"
Мёртвые узоры на стенах обречённой башни
Страх неизвестности смешался с вновь вспыхнувшей жаждой мести золотому червю за свою боль и гибель верных, и Алмарил понял, что за прошедшие с прошлого сражения годы ничего не сделал для победы над морготовой тварью. Измотав себя ожиданием битвы и вероятного поединка с Сулионом, таргелионский принц выпил совсем немного вина, однако этого хватило, чтобы заснуть прямо в дозорной башне над картами и расчётами.
Видение было красивым, хоть и тревожным. Мама, с причёской, которую давно не носила, вышла из Мастерской Очарования, усталая, но довольная, осмотрелась.
— Митриэль! Моя принцесса!
Голос прозвучал волшебно, а может, просто Алмарил соскучился по семье. Вокруг было очень красиво: лесное озеро, усыпанные цветами кусты, солнечный день, только самого светила на небе эльф не увидел, словно сиял сам воздух, а не дивный плод Древа Лаурелин.
— Спой мне про озеро мечты! — нежно попросила Пилинэль.
Митриэль, неожиданно маленькая и смешная, забавно поправляя пену кружев на белоснежном платье, испуганно осмотрелась:
— Но мама! Папе эта песня не нравится!
Сияние вокруг стало ярче, Пилинэль обняла малышку, присев рядом:
— Папа нам больше не указ. Теперь ты можешь делать, что угодно. Теперь мы свободны.
***
— Что? — Оэруиль выслушала донесение слуги и не поверила услышанному. — Полюбовница и дочь моего супруга хотят говорить со мной? О чём?
— Мне об этом не сказали, — поклонился светловолосый эльф.
— Догадываюсь, почему. Что ж, готовьтесь к капризам принцессы Митриэль. Боюсь, выдержать её присутствие не намного проще, чем орочьи пытки.
Слуга заулыбался.
— Если бы я была такой, как Митриэль, — лицо королевы неприятно изменилось, — я бы оскорбилась на то, что ты не умираешь от смеха над моей шуткой. И приказала бы бросить тебя в тюрьму.
— Ты лучше, владычица, — заверил с поклоном оссириандский эльф, — прекраснее, умнее и справедливее любой правительницы в Арде.
Оэруиль не ответила, посмотрела на расписанные стены и лес за окном.
«Я — пламя, — сказала сама себе таргелионская королева. — А пламя не терпит угнетения. Оно всегда приказывает само. Оно не лучше и не хуже. Оно просто есть, и всем приходится с этим мириться».
***
— Я не собираюсь задерживаться в этой угрюмой чаще, — с порога заявила Митриэль, не поздоровавшись с королевой и даже не посмотрев в её сторону. — Поэтому не надо нам с мамой ни угощения, ни ночлега — в лесу спать и то приятнее, а еда здесь неприятно пахнет.
— Твоё воспитание и манеры, принцесса, — улыбнулась Оэруиль, — неописуемо обворожительны.
— Это для тебя неописуемо, — посмотрела на королеву свысока принцесса, — простая серая девочка. А для тех, кто обучался у лучших знатоков Квэнья, нет проблем с выражением эмоций словами.
Вошедшая в башню вместе с дочерью Пилинэль покраснела, многочисленная охрана королевы, как и воины Серндора остались с каменными лицами, а прекрасная молодая эльфийка в роскошном одеянии на фоне изящно расписанных стен выглядела абсолютно отвратительно.
Оэруиль, перед началом разговора собиравшаяся пригласить гостей наверх, где с балкона открывается дивный вид, теперь думала только о том, под каким предлогом выставить наглую дочь мужа за порог.
— Не знаю, зачем вы прибыли, — с отвращением произнесла королева, — но я уже не хочу знать. Убирайтесь.
— О, кто это мне приказывает! — выгнув спину так, чтобы стал ещё заметнее живот, Митриэль взглянула на смотревшего под ноги супруга и окончательно смутившуюся мать. — Да я могу приказать моим верным перебить твою охрану, заковать тебя в кандалы и отправить к папочке с мамочкой в дикий Оссирианд, или где они сейчас прячутся? Но я не стану марать кровью серости прекрасное оружие доблестных воинов-Нолдор.
— Моя прекрасная супруга, — Серндор тихо шепнул жене на ухо, — зачем ссориться? Ты ведь пришла поговорить.
— И говорю. Так, как того заслуживает эта серая. И мы не уйдём. Сейчас я прикажу моим воинам перебить твою охрану, и эта башенка станет хранилищем для моих старых туфель, которые пора выбрасывать.
Посмотрев на принцессу, её потупившуюся, однако молчаливую мать, мужа, вооружённых бойцов королевской армии, Оэруиль подумала, что проще выслушать требования агрессора, а потом рассказать обо всём Карантиру, сделав упор на то, что его дочь ни в коем случае нельзя допускать до важных переговоров и советов.
Королева сделала вид, будто готова принять любые условия, поскольку искренне зауважала мудрую эльфийку.
— Так что же ты хотела сказать мне, наследница владыки Нолдор и простой серой девы, являющая собой единство двух народов? — спросила Оэруиль.
— То, выскочка, что тебе нет причин рассчитывать на трон, даже если королю понадобился от тебя ребёнок! — принцесса погладила живот. — У короля есть сын и дочь от любимой женщины! Скоро будет ещё и внучка. Более того, также от любимой женщины есть ещё один сын, который в любой момент может вернуться в семью. У каждого из нас есть армия, которая легко сметёт твоих никчёмных вояк.
— Прекрасная мудрая Митриэль, — с фальшивым испугом положив ладонь на грудь, выдохнула королева, — у меня и в мыслях не было претендовать на чьё-либо место в жизни короля, будь то сердце или постель. А трон и так мой.
— Придётся подвинуться, серость, — усмехнулась принцесса, и любимая гримаса нолдорана Карантира, проступившая на милом лице эльфийки, заставила Оэруиль внутренне содрогнуться. Искренне.
— И уступить место тебе? — осторожно уточнила жена таргелионского правителя, догадываясь о реакции своих подданных на происходящее.
— Принцу Алмарилу. Но если он не пожелает править, то мне, ты угадала, серость. Полагаю, случайно.
Королева бросила взгляд на слуг и охрану. Эльфы проявляли поразительную стойкость, однако было несложно догадаться об их истинных мыслях.
— Подвинуться мне с трона или нет, — голос Оэруиль стал жёстким, — решать в конечном счёте не мне, но королю.
— Тебе! — вдруг закричала Митриэль, и Пилинэль вздрогнула. — Зови своего лучшего воина! Пусть сражается с моим! Серндор! В бой! И пусть прольётся кровь! Здесь мрамор отвратительно бел!
— Нет, — строго произнесла королева.
— Да! — принцесса побагровела. — Я приказываю!
— Всё хорошо, моя владычица, — вышел вперёд один из охранников-Синдар, — мы сразимся на потеху принцессе, и никто серьёзно не пострадает.
— Ты убьёшь противника, если я прикажу? — с издёвкой спросила Митриэль мужа.
Серндор молча поклонился и, ничего не говоря, сделал шаг вперёд.
— Отвечай! — заорала Митриэль, мать стала её гладить по спине, успокаивая.
— Мы не на войне, моя владычица-супруга, — проговорил воин, надевая шлем.
— Выходите к пруду, — брезгливо сказала Оэруиль, демонстрируя отношение к происходящему. — Пусть знахари находятся рядом. Я пойду на балкон, оттуда и посмотрю.
— Трусливая рыба, — пшикнула принцесса. — Мама, я спокойна, — обернулась она к Пилинэль, — и ты должна поддержать меня, потому что я действую в наших общих интересах.
Незаконная жена короля кивнула.
Встав напротив друг друга, Нолдо и Синда обнажили клинки.
— Я требую крови! — снова крикнула Митриэль. — Серндор, покажи здесь всем, какого цвета должен быть мрамор!
Ногродская и оссириандская сталь со звоном столкнулись, в рассеянном свете Анар сверкнула кольчуга со звездой, тускло блеснул кожаный доспех.
— Крови!
Воины сошлись, разошлись, сталь продолжила петь и скрежетать, взмахи и удары, сначала осторожные, становились азартнее и резче.
— Крови! Я требую крови!
Ногродская сталь ослепительно сверкнула, оссириандский клинок застонал, задребезжал. Воины разошлись, снова бросились друг на друга, выпад, блок, удар, и на мраморе появились алые капли.
— Наконец-то, — удовлетворённо вздохнула Митриэль, словно только что получив наслаждение в постели с супругом. — Продолжайте.
Звуки рогов донеслись из-за леса, Серндор отвлёкся лишь на мгновение, так как понял значение сигнала. Предплечье больно резануло, но воин не обратил внимания, отскочил на безопасное расстояние и закричал:
— Тревога! Это предупреждение о врагах!
***
— Орки? — испугалась Оэруиль.
— Да, — покачал головой командир охраны Башни Эаринэль. — На Таргелион напало войско Моргота. Приказ короля: усилить оборону всех крепостей, пути перекрыть.
Королева горько зажмурилась, представляя, что придётся терпеть дочку мужа, пока не исчезнет угроза, или враги не перебьют здесь всех.
«Я — пламя, — посмотрев на мёртвые узоры и перила балкона, вдруг почувствовала идущий изнутри жар королева. — Я — пламя!»
— Знахаря ко мне! — приказала Оэруиль. — Воины ранены, им надо оказать особую помощь. И командиров! Быстро!
***
— Я что, должна ночевать здесь?! И сколько времени тут сидеть?! — принялась возмущаться Митриэль, поняв, что пути назад нет.
— Грустно, правда, — Пилинэль медленно пошла к белоснежной лестнице, — сначала поссориться с хозяевами, а потом выяснить, что придётся в их доме жить?
— Вот пусть и знает, кто здесь действительно хозяйка! — взбодрилась принцесса.
Серндор, сняв перчатки и закатав рукав, самостоятельно начал промывать рану, а воин Оэруиль спокойно ждал своего знахаря. Подошедший эльф с горячей ароматной тканью сперва подошёл к Нолдо и, ничего не говоря и не спрашивая, положил ему на предплечье полосу смоченного в снадобье бинта.
— Вы здесь гости, — пояснил Синда, — прошу прощения, что тебя ранили. Мы не имели права доставлять неудобства.
— Напротив, — Серндор вернул испачкавшийся кровью бинт, — мы вместе развлекли принцессу. Мне помощь не нужна, извинения — тем более.
Знахарь кивнул и пошёл к охраннику королевы.
— Владычица приглашает отведать угощения, — появился в дверях слуга, — вам предоставят лучшие покои.
Вдруг к гостям снова спустилась жена нолдорана. В лице Оэруиль что-то пугающе изменилось — известие о войне сделало эльфийку похожей на тень.
— Трусливая рыба, — тише обычного и более робко усмехнулась Митриэль, пряча дрожащие руки.
— Я не хотела ничего с вами обсуждать, — напряжённо произнесла королева, — но Рок распорядился иначе. Леди Пилинэль, прекрасная мудрая принцесса, предлагаю обсудить наши разногласия без посторонних.
— Хорошо, — Митриэль прищурилась. — Надеюсь, у тебя есть удобные кресла?
— Я постараюсь найти, — Оэруиль побледнела.
Дочь нолдорана посмотрела на жену отца и безумно расхохоталась.
***
Пилинэль старалась не слушать едкие речи дочери, отвлекая себя изучением узоров на стенах. Уже множество раз пожалев о поездке, мастерица надеялась, что Митриэль, испугавшись войны, присмиреет, и удастся побеседовать с Оэруиль спокойно и по существу.
— Располагайтесь, можете брать угощения, — дрогнувшим голосом произнесла королева, — я догадываюсь, насколько неприятно вам находиться здесь, но увы, нам придётся договориться. К тому же, здесь нас никто не слышит, нам нет причин рисоваться перед подданными.
— А что рисоваться? — Митриэль, так и не сумев удобно устроиться, вынужденная подобрать волосы, испуганная и злая, встала у окна. — Если придут орки, мы обречены. Эта башня — как вывернутый наизнанку смрадный колодец!
— Но если мы выживем, нам придётся как-то строить отношения, исходя из планов короля, — с трудом проговорила Оэруиль.
Пилинэль, тоже испуганная, удивилась, насколько сильно взволнована соперница.
— Мне нужны гарантии, — угрожающе прищурилась принцесса, — что ты не станешь мешать семье короля.
— Каким образом я могу мешать? — королева тяжело вздохнула.
— Казна не бесконечна, — пояснила Митриэль, — воинов тоже ограниченное число. Ресурсы…
— Ресурсы, — Оэруиль вдруг встала, — из-за них все беды. Сколько талантливых мастеров-Кхазад сгинули в шахтах, пытаясь найти проклятое серебро!
— Это митрил! — вспылила дочь короля. — Драгоценный металл, названный в мою честь! Его должны найти столько, чтобы построить мне дворец!
Вдруг глаза принцессы хитро загорелись.
— Хочешь, мачеха, подарю тебе серебряный замок, который мне скоро будет не к надобности?
— Мне ничего не нужно, кроме этой башни, — пожала плечами Оэруиль.
— Тюрьма, — хмыкнула Митриэль.
— Вовсе нет! — королева замотала головой, подошла к окну, внимательно посмотрела куда-то вдаль. — Пойдёмте, покажу, как покинуть Эаринэль в случае нападения орков. И ключи вам дам.
Пилинэль поднялась и поняла, что ей стало ещё страшнее.
***
— Надо подготовить оборону, — сказал Серндор, наблюдая за слушавшими его Нолдор и Синдар. — Нужен ров с кольями. И укрепления. Рубите деревья, стройте изгороди вокруг башни! Масло, смолу готовьте!
На миг ощутилась странная усталость, однако бодрость быстро вернулась.
— Командир, — один из охранников королевы подошёл к мужу принцессы, — в лесу рядом есть овраг. Мы можем использовать его. Возьми нескольких верных, я вам покажу.
Бросив взгляд на окно башни, где мельком видел силуэт жены, Серндор подумал о другой эльфийке, давно оставшейся в прошлом. Может быть, она нашла своё счастье?
— Идём!
***
На лес стремительно опускались сумерки, воины прислушивались к каждому долетавшему звуку, однако ничего подозрительного не происходило. Дюжина Нолдор шли за защитниками королевы, замечая, что Синдар Оссирианда не теряли времени даром — многие деревья представляли собой хорошо укреплённые наблюдательные пункты и маяки, поэтому внезапного нападения на Башню Морской Звезды случиться не могло.
Серндор осмотрелся и вдруг заметил, что темно стало как-то слишком резко, а потом из-под ног ушла земля.
— Подавай сигнал владычице, — сказал кто-то рядом, послышались короткие выкрики, и всё погасло окончательно.
***
Слуги принцессы и незаконной супруги таргелионского нолдорана, зашедшие перекусить с дороги, не сразу заметили, что уходящие ненадолго собратья не возвращаются. Однако, стоило задать вопрос, эльфы узнали — всё это время с ними были не помощники королевы, а воины.
***
Короткий коридор закончился винтовой лестницей, Оэруиль запалила два факела и кивком головы указала путь вниз. Узоры на стенах, объёмные и танцующие в свете огня, оставались мёртвыми, и оттого выглядели не страшно, а до боли тоскливо.
— Видите, там внизу проход и комната, — дрожащим голосом поясняла Оэруиль, — это не просто кладовка, это тайный выход.
Дав Пилинэль связку ключей, таргелионская королева толкнула незапертую дверь, пропустила вперёд принцессу и её мать, говоря, что вот за теми ящиками тайный лаз, а потом одним движением швырнула факел в сторону бочек и заперла эльфиек среди вспыхнувшего пламени.
Бросившись бежать к настоящему секретному выходу, Оэруиль подожгла ещё одну кладовку и, надеясь не потерять сознание от страха, дыма и доносившихся криков о помощи и проклятий, борясь со слезами и головокружением, стрелой понеслась по подземному коридору к спасительной полянке, где должны были ждать слуги и воины.
Главное, не представлять, как задыхаясь от дыма и чувствуя убийственный жар, от которого плавятся волосы и загорается одежда, Пилинэль и Митриэль понимают, что ни один из ключей не может открыть дверь их общей могилы.
***
С трудом выбравшись в звёздную прохладную ночь и увидев верных, Оэруиль обернулась на дым вдали. Башня Эаринэль была обречена.
— Подожгите лес вокруг, — приказала королева, — напавшие на нас орки были глупы, как всё их племя. Они разводили костры среди сухостоя. Увы, спастись от жестокого стада удалось не всем. Какая трагедия для народа славного королевства, царящего над Смеющимся Потоком! Это невосполнимая утрата!
***
Алмарил проснулся, и дивно сияющее небо сразу же сменилось рассветным полумраком осадного лагеря, озарённым алыми отблесками огня. Ощущение полусна отпустило не сразу, и успевшая зазвучать в видении песня, угасая и рассеиваясь прахом, коснулась губ эльфа, чтобы стихнуть навек.
Я хочу остановиться
В месте том, где есть покой,
В чистом озере умыться
И побыть самой собой.
Крики чаек у причала,
Где есть я, и где есть ты,
Это озеро — начало
И моей мечты.
Я хочу познать свободу,
Как полёт из сладких снов,
И набрать в свои ладони воду
С отраженьем облаков.
Ощутить тепло заката
И печаль ночной луны,
Слышать волны из затакта
Озера мечты.
И все слова
Значат намного больше,
И музыка —
Её суждено познать.
Оглянись вокруг —
Ты услышишь сердца стук
В час, когда ветер мой голос унёс
К озеру сладких грёз…
Примечание к части
Песня "Озеро мечты", Данила Цыбин
Бабы и еда
Высокий берег реки обвалился после затянувшихся дождей, и больше полусотни деревьев сползли в воду, полностью уничтожив песчаный пляж. Молодым членам тайного племени стало удобнее ловить рыбу — если забраться на нависший над волнами ствол и сесть ближе к глубине, то и добыча придёт крупнее, но чтобы набрать воду или постирать одежду пришлось искать новый пологий спуск далеко от прежнего привычного места.
Проходя мимо детей, прыгавших с наклонившихся деревьев в реку и погрозив им для порядка хворостиной, горбатая кривоногая старуха Длала, замотанная в поношенные, но чистые тряпки, прошмыгала с двумя вёдрами к уцелевшему пляжу.
***
— Дай сюда! Сама сделаю, — немолодая крепкая женщина с отвисшей грудью и дряблым животом вышла из воды, коротко обрезанные чёрные волосы с небольшой проседью прилипли ко лбу.
— Ну делай, — её подруга, крупная и сильная, словно мужчина, тоже давно не юная дева и тоже с короткой стрижкой вдовы, бросила кроличьи потроха в кастрюлю, посмотрела на освежеванные тушки. — Я тогда сети проверю.
— Хорошее дело, Халет.
Однако, стоило нагнуться к воде, занявшаяся было шкурками женщина ласково обняла её сзади и погладила между кривоватых ног.
— А ты догадлива! — Халет приняла более удобное положение. — Продолжай, коль начала.
Старуха Длала, посмотрев на женщин с берега, заулыбалась, вспомнив, как сама, овдовев и не имев возможности снова выйти замуж, бегала к соседке. Не так плоха доля одиночки, как говорят. Эх, были времена! А нынче — ни озорной соседки, ни интереса к баловству… Только за других и остаётся радоваться.
Решив не мешать молодухам веселиться, Длала поставила вёдра и пошла глубже в рощу — посмотреть, нет ли каких грибов-ягод.
Вдруг со стороны леса раздались тревожные крики исвист. Охотники возвращаются? Что случилось? Опять какие-то певуны нагрянули?
***
Старый вождь поднялся со шкур и взял копьё. В племени нередко повторяли, что никто не знает, какая охота станет последней, однако сейчас мужчина понимал — вот он — безнадёжный бой за жизнь. Что ж, погибнуть ради своего народа — почётно. Это не от немощи старческой околеть. Только вот вопрос: насколько славной будет последняя охота?
Убивая лесных хищников, можно спастись от голода и холода, но теперь предстояло совсем иное сражение — напавшая стая не считалась съедобной и для одежды не годилась. Достойно ли погибать, сражаясь с ними? Что, если никто не выживет, и не останется памяти об этих страшных днях?
Позвав охотников и приказав одним охранять племя, а другим — следовать за вождём навстречу врагам, старик с гордым кличем вскинул копьё.
— Хал!
Пусть брат, сыновья и внуки идут в бой с уверенностью в грядущей великой победе!
— Хал! Хал!
— Халах!
— Ха-а-ал!
Практически никто в тайном племени не знал, что из охотников, встретивших чужаков копьями и ловушками, не выжил никто.
***
— Я чёт не понял, — командир-орк, смотря карту, харкнул себе под ноги, — это что за дрочёный факел впереди?
Понимая, что военачальник злится на неожиданно возникшее на пути племя дикарей, соратники пожали плечами — о том, что в этих землях кто-то живёт, воинов Светлого Владыки не предупредили.
— Да трахал я их! — устало выругался командир, словно и правда утомился от утех. — Слыш, ты, обвислый, — позвал он молодого полуорка, который раньше не воевал, — считать умеешь? До скока?
— Да я! — начал хвастаться боец. — Да я это! Я войско наше перед походом считал! Каждый этот! Каждую кучу считал!
— Кучу? — заржал одноглазый хромой человек.
— Ну, кучу! Народа! Вот есть войско, и вот его на кучи делят! Затрахаешься считать! А я считал! Дни и ночи считал!
Отряд разразился хохотом.
— Заткнулись! — заорал командир. — Обвислый, подбери свою болталку и топай в разведку. Не успеешь убежать, пока я готовлю стрелялку — проверю прочность твоей задницы!
Предполагая, что речь шла о луке, новоиспечённый лазутчик бросился в сторону ближайших деревьев, однако дружное ржание соратников объяснило лучше любых слов, что выбрано неверное направление. В ужасе от перспективы получить стрелу в ягодицу, полуорк развернулся и припустил к реке.
Когда своих стало не видно и не слышно, молодой боец ощутил новый страх: что, если враги поймают? Сожгут заживо? На кусочки порубят? Скормят псам? Волкам? Крылатым ящерам?! А вдруг… вдруг сами съедят?! Проткнут палкой, повесят над костром живьём и будут медленно жарить, отрезая по кусочку…
Слишком ярко всё это представив, полуорк в ужасе завопил тоненьким голоском и ринулся в ближайшие кусты, где спрятался, распугав мелких птиц и зверьков. Заливаясь слезами, трясясь и всхлипывая, горе-разведчик не представлял, что делать дальше, и от отчаяния боялся даже шевельнуться.
***
— Где этот обдолбыш?! — начал ругаться командир, когда солнце стало клониться к закату. — Заблудился шоль?
По глазам соратников орк понял — чем дольше лазутчик не возвращается, тем сильнее боятся остальные.
— Ты, ты и ты! — ткнул пальцем военачальник на трёх ближайших бойцов. — Быстро на разведку, ночью надо нападать. За голову обвислого — награду назначу.
Два полуорка и человек кровожадно усмехнулись. Вечер обещает быть интересным!
***
Начало темнеть. Вспомнив, что в лесу по ночам особенно опасно, молодой полуорк окончательно запаниковал, и вдруг увидел перед собой светящиеся глаза.
Уверенный, что это какой-нибудь голодный кровожадный хищник, воин Мелькора с воплем выпрыгнул из куста и бросился бежать.
***
— Это ещё что? — охотники тайного племени, ушедшие впятером в лес дальше остальных, переглянулись.
— Орёт кто-то, — констатировал один из них. — Надо глянуть.
Подготовив копья и ножи, мужчины и женщина, крадучись, двинулись вперёд, обходя собственные ловушки.
Вдруг вопль впереди превратился в короткий истошный вой, и воцарилась тишина.
— Яму поймал, — констатировала охотница с жуткими шрамами на лице. — Может, вытащим живого.
— Эй! — крикнул старший мужчина. — Отзовись!
Ответом стала тишина, соплеменники поспешили к опасной западне, и вдруг один из них упал.
— Ты чего? — спросил собрат, и тут же тоже рухнул.
Женщина и двое оставшихся мужчин спрятались за стволы, стали осматриваться. Из темноты выскочил чёрный силуэт, у горла одного из охотников блеснула сталь, и тот с бульканьем, неловко размахивая руками, повалился на землю.
Прозвучали незнакомые слова, оставшихся в живых женщину и мужчину обездвижили ударами по голове.
— Где этот хрен висячий? — прищурился полуорк, закончив связывать пленников. — Вытащить надо и бошку того.
Собратья кивнули, осторожно пошли по ночному лесу.
— Вон! Тут глубоко, я не полезу.
Воины Мелькора встали над ловушкой, на дне которой среди кольев лежал горе-разведчик, непонятно, живой или мёртвый.
— Ссыкуны! — хохотнул человек в адрес соратников и, схватившись за закреплённый у края не слишком надёжный канат, спустился к искалеченному полуорку.
Взяв меч, боец рубанул лазутчика-неудачника по шее раз, другой и, наконец, поднял отрубленную голову за волосы.
— Возвращаемся, — крикнул он своим и ловко выбрался из ямы. — Эти двое потом сами нам дорогу покажут. Мы ж умеем спрашивать!
Полуорки гадко хохотнули.
— Давайте по-быстрому бабу это, — спустил один из них штаны, — пока целая.
Избавившись от всего, что мешало развлечься, воин Мелькора удобно расположил связанную женщину на мхе и принялся за дело.
Придя в себя, охотница попыталась закричать, и тут же не досчиталась и без того не слишком частых и здоровых зубов. Подавившись кровью и крошевом, пленница зарыдала. Мужчина тоже пришёл в себя, в ужасе что-то завопил, но ему сразу зактнули рот.
По очереди поиграв с беспомощной, а потому легко доступной дыркой, лазутчики поправили штаны и потащили добычу в лагерь.
***
Луна поднялась высоко в чёрное звёздное небо, редкие облака то скрывали волшебный цветок, то снова позволяли любоваться им. Или просто тучи не решались мешать Майя Тилиону наблюдать за событиями в Арде.
Заложника посадили на землю у дерева и крепко привязали к стволу, оставив правую руку свободной — её положили на сруб, держа за запястье. Первый крошащий кости пальцев удар рукояти топора заставил заорать до рвоты. Второй едва не лишил сознания.
Женщину, всё так же связанную, бросили неподалёку и начали по очереди насиловать.
Убедившись, что напугали жертву достаточно, похитители принялись что-то спрашивать, угрожая продолжить калечить руку, но несчастный пленник ничего не мог понять. Тогда низкорослый коренастый мужик с плоским желтоватым лицом и чёрными глазами-щелями стал тыкать в лицо заложника какой-то тряпкой с рисунками, требуя ответа. От отчаяния мужчина взвыл, мучители отошли, о чём-то поговорили и вернулись.
— Где твои свои? — с жутким акцентом спросил крупный воин с большими зелёными глазами и длинным крючковатым носом.
Дальше последовали непонятные слова, однако они были похожи на вопросы: «Где живёшь, где защита?» и требование показать дорогу. Высокий тощий желтолицый боец многозначительно поднял топор.
Всё это время чужаки развлекались с пленницей, которая уже почти не кричала.
Проследив взгляд заложника, смотревшего на несчастную женщину, низкорослый мужик кивнул и произнёс что-то похожее на «Отпустим», сопровождённое соответствующим жестом.
С ужасом смотря на своих мучителей, пленник закивал и решил, что покажет дорогу через охотничьи тропы, где хотя бы кто-нибудь из врагов попадёт в ловушки, к тому же вооружённые и умеющие биться с хищниками соплеменники смогут дать отпор.
***
Командир-орк с недоверием посмотрел на искалеченного дикаря.
— Может, обойдём этих тварей стороной? — спросил старый боец. — Вряд ли там есть, чё брать.
— Не-е-ет, — медленно оскалился военачальник, — всегда есть, чё. Бабы же! Еда. Да мало ли!
Поспорить было трудно, и, развязав пленникам ноги, воины Мелькора пошли в лес, требуя от заложников показывать дорогу.
Замок злого колдуна
Нимтир переглянулся с соратником. Весть о нападении орков на Таргелион прилетела к южным пограничникам почти одновременно с их собственными разведданными, и воины нолдорана Карантира подготовились дать бой врагу, просчитав траекторию движения войска и выбрав наиболее удобное для себя место сражения. Более того, соседний владыка — король Амрас прислал подкрепление, и эльфы не сомневались, что орки будут разбиты если не без потерь, то с минимальным ущербом для свободных от Моргота земель.
Всё казалось подготовлено и просчитано, но вдруг произошло непредвиденное: дикие обитатели пещер на границе с Оссириандом оказались на пути войска Моргота и…
— Они приняли бой, — Нимтир поднял глаза от карты.
— Неожиданно для вас? — Тэлуфинвэ Феанарион, прибывший во главе своей армии и планировавший заодно выяснить общее положение дел в королевстве брата, хмыкнул. — Младшие, живущие на моей территории, отважные бойцы. Когда им некуда отступать.
— Вот и нашим стало некуда, — согласился воин. — Однако кое-кто всё-таки побежал на север и попросил помощи нашего караула.
— И что вы ответили?
Нолдо напрягся.
***
Двое грязных лохматых мальчишек: один уже практически юноша, второй — ещё ребёнок, выбежали из рощи у реки и бросились к крепости. Для них, никогда не видевших ничего подобного, обычный пограничный пост с дозорной башней и водяной мельницей показался волшебным дворцом, который можно построить только с помощью колдовства. В мирное время человеческие дети побоялись бы подходить к такому замку, ведь живущий в нём колдун — непременно людоед, охочий до мальчиков, но сейчас, когда на тайное племя напали чудовища, снявшие с мужчин кожу и одевшиеся в неё, только страшный хозяин чародейской крепости и был в состоянии помочь.
Восхищённые, напуганные и полные надежд, юные дикари, взявшись за руки, пошли к эльфийской крепости, всё больше убеждаясь, что столь дивную красоту невозможно создать руками из камня.
— Глянь, Хал-драчун, — дёрнул старшего младший. — Кто это?!
Мальчишки присмотрелись: мимо неописуемо прекрасной стены шли вразвалку три волосатых существа, невысоких и круглых, похожих на кучи тряпок и шкур, перевязанных верёвкой, чтоб не растерялись. Ма и ба всегда так подвязывают. Увидев детей, «связки шкур» изменили направление движения и пошли в их сторону. От страха мальчишки упали на колени, уверенные, что это злые слуги могущественного колдуна. А разглядев сверкающие украшения на незнакомцах, дикари разинули рты и потеряли дар речи.
— Орки? — спросил тот, у которого были светлые волосы и голубые глаза. — Алкарим?
Дети слышали первое из этих двух слов от взрослых и, закивав и принявшись показывать назад, изображая, как враги убивали и калечили, стали умоляюще лепетать.
Блистающие драгоценностями кучи шкур помогли дикарям встать и жестом позвали идти за собой. В дивную колдовскую твердыню, откуда полилась прекрасная музыка, зазвучали чарующие голоса.
Хозяин чары наводит! И зелья варит!
Что же потребует страшный колдун за помощь? Вечную службу, превратив непрошенных гостей в ручных волков?! Или что пострашнее?
Вдруг рыжий незнакомец, который был ростом не выше старшего из мальчишек, порылся где-то под вещами, достал белую лепёшку и протянул уставшим детям, показав жестом, что это еда. Испугавшись отравиться или заснуть, беглецы однако были слишком голодны, чтобы отказаться.
Каким же вкусным показался обычный пшеничный хлеб с семечками тыквы!
Врата крепости жутко и прекрасно отворились, пение стало громче, и дикари увидели в толще резной стены проход с лестницей, около которого ожидало сияющее чудо. Страшное и прекрасное.
***
— Мы затеяли пирушку, значит, время звать подружку —
Нашу местную известную весёлую дурнушку!
С ней мы много плясок спляшем, а когда покинут силы,
Сляжем, как один, на месте, прямо на пол, мы все вместе!
На южной границе ждали нападения, поэтому любое веселье казалось особенно сладким и пьянящим.
Остановленные в пути войной торговцы-гномы, которые ездили в Оссирианд за «некоторыми вещицами», сначала злились на закрытые дороги, но потом махнули рукой и вытащили с обозов бочки с элем и вином. На пограничной заставе проживало не слишком много эльфов, однако часть товара всё же удалось продать, особенно понравились местным девам гребни из костей древних нарогских ящеров, поэтому наугрим взбодрились, подружились с воинами-Нолдор, называвшими своим командиром некоего Серндора, и стали пить обильнее, говоря, будто готовы согласиться с разграблением обозов орками, но эль забрать не позволят.
В крепости зазвучали весёлые песни, и даже тревожные вести о приближении врага воспринимались спокойнее, к тому же, нолдоран Питьяфинвэ Амбарусса Феанарион выслал подмогу.
— Наравне она пьёт с нами! — голосили уже не только наугрим, но и Нолдор. — Этому мы только рады,
Ведь в течение пирушки эльфкой чувствует себя дурнушка!
В кружке дно уж видно — это мы исправим быстро,
Весело она хохочет — заведёт, кого захочет!
На здоровье пей, родная, и опять долей до края,
Чтобы снова в пляс пуститься. Раз пуститься, два пуститься!
Удивительное дело — с каждой выпитою кружкой
Я все чаще замечаю: не дурна собой дурнушка!
Разведка принесла вести о ночном бое в лесу. Дикари, оказавшиеся на пути орков, встретили врагов копьями и капканами, ямами с кольями и отравленными дротиками, однако численное превосходство воинов Моргота сыграло последний аккорд.
— Разложили на столе, поваляли по земле
Всю еду, как говорится, не поваляешь — не поешь!
Ерунда для нас еда, пенный эль — вот это да! —
Стоящая, настоящая, пьянящая вода!
Мы не смотрим на гордячек —
На занудных крачек,
Нам дурнушкиной щеки румянец
Краше глупых, трезвых раскрасавиц!
Мысленно и эльфы, и гномы благодарили дикарей за помощь: теперь стало ясно — орки дойдут до предполагаемого места сражения изрядно прореженными и измотанными. Это очень хорошо.
О том, что от племени, скорее всего, ничего не останется, предпочитали не вспоминать и просто пили запасы торговцев. За лёгкую победу.
Непрошенных гостей заметили задолго до того, как юные дикари решились пойти в сторону крепости.
***
— В тот вечер мы ждали разведку с востока, — Нимтир быстрым движением указал несколько точек на карте, — нужно было понять, идут ли следом новые орки. Дождались. Вести оказались добрые, однако, кроме них пришли два мальчишки-дикаря, умолявшие помочь.
Тэлуфинвэ Феанарион кивнул.
— И ваше войско, — улыбнулся пограничник соседу-полководцу.
— Если я правильно понял, — Амбарусса испытующе взглянул на собеседника, — морготовы рабы крепко встряли на территории, занятой Младшими. И у вас приказ ждать, не вмешиваясь?
По реакции воина стало понятно, что ситуация ему не по душе.
— Мы подчиняемся лорду Серндору, — осторожно пояснил Нимтир, — мужу принцессы Митриэль. Я здесь считаюсь за старшего, но ты же понимаешь, господин Феанарион, что без приказа моего лорда я не могу принимать решения.
— Я пришёл на подмогу, — глаза Тэлуфинвэ зло сверкнули, — и я — лорд. Ваш командир может быть уже мёртв или тяжело ранен, поэтому, пока его самого или гонца от него здесь нет, командование принимаю я. И мой приказ, за который я готов отвечать лично перед моим братом — твоим королём, следующий: мы отправимся на юг и разобьём орков. Я готов взять на себя ответственность за потери и расходы. Не готов лишь отвечать перед моими вассалами-смертными, почему не пришёл на помощь их собратьям. Мне не нужны разговоры о предательстве в армии.
— И чтобы вся слава снова досталась северному пределу, тоже, — взбодрился таргелионский воин.
— Да, и это. Иди обрадуй юных смертных, что их просьба о помощи спасла многие жизни.
«Короткие бессмысленные жизни», — промолчал Тэлуфинвэ, прикидывая, что напишет Морьо и Амбарусса.
***
Седой лысоватый мужчина, сутулый, но не по годам бодрый и сильный, посмотрел на немногих соплеменников, собранных в пещере для военного совета, пока остальные строили вокруг обжитой территории частокол.
Женщины, дети и старики в большинстве убежали в казавшуюся безопасной сторону, охотники, вождь и его семья не вернулись из леса, значит, скорее всего, мертвы.
Однако и врагов очевидно поуменьшилось!
— Хал!
— Хал! Хал!
Халдад кивнул сыну и дочери, перевёл взгляд на внуков. Надо стоять до конца! Либо победить, либо пасть, но хотя бы позволить соплеменникам уйти как можно дальше. А если повезёт, и чужаки уйдут…
Вдруг снаружи донеслись крики, голоса прозвучали не напуганно, а зло, с ненавистью.
Халет и Халдар, подхватив копья, бросились посмотреть, что произошло и увидели, как со стороны леса подходили враги, везя впереди нечто сделанное из дерева, треугольное, с длинными палками наверху. С помощью этих штук злобные вторженцы с большого расстояния швыряли отрубленные головы тех, кто пошли в бой и встретили свой конец. Узнавая близких, ослеплённые горем и ненавистью люди попытались броситься на орков, однако Халдар, разгадав план чужаков, приказал отступить. И быстрее доделывать второй ряд защитной изгороди.
— Смерть гадам! — закричал он, вскинув дубину. — Смерть! На колья! Кишки выпустим! Хал! Хал!
— Хал! Ха-ал!
Примечание к части
Песня гр. «Тролль Гнёт Ель» «Весёлая дурнушка»
Свобода и рабство
Сердце неприятно колотилось, перед глазами мутнело, дышать становилось то тяжелее, то легче. Отвратительное ощущение, однако хорошо знакомое — с годами всё хуже сочетались между собой пойло, курево и тренировки, а сейчас для ухудшения самочувствия хватило всего лишь резкой смены погоды с дождя на солнце, а потом наоборот.
Бор покашлял, вдохнул глубже, задержал дыхание. Да, вот она — старость. Хорошо ещё, без слепоты, полной глухоты — на одно ухо ведь не в счёт — и потери соображалки. А ещё, бывший морготов раб был уверен, он сделал для семьи главное — увёл сыновей, брата и внуков в свободные земли.
Ради будущего потомков можно и предать, и убить.
Прячась от дождя в наскоро поставленной палатке, воин Мелькора невольно вспоминал лица тех, кому пришлось пасть от его руки.
Гнилой умер во сне, ему повезло. К тому же он давно болел какой-то дрянью, которую от очередной девки подцепил, поэтому и так не жилец был, чесался весь, семена жевал, курил без перерыва, а всё равно то там, то тут болело. Особенно между ног. Даже жалко его порой становилось. Но теперь всё, отмучился.
Поганка был пьян, сидел, едва не падая в костёр, но когда нож для удара в спину уже оказался занесён, полуорк почему-то обернулся и с недоумением посмотрел на своего убийцу, даже не успев разозлиться и поверить в происходящее. Зато испугаться, похоже, времени хватило.
Дроч бился до последнего. Он был из тех, кого не удалось застать врасплох, всё понял и сам бросился в бой, орудуя ножом, палкой, кулаками, ногами, головой, локтями, коленями. Двоих убил, одного ранил в живот, а когда, наконец, сам упал, изрезанный и избитый, окружённый четырьмя бывшими соратниками, схватил камень и размозжил ближайшему напавшему стопу. Отчаянный был боец. Жаль, неправильную сторону выбрал.
Гор хотел откупиться. В одно мгновение став жалким и умоляющим, молодой полуорк спустил штаны и многозначительно вильнул задом. Туда и получил длинную жердь. Как же весело было наблюдать его корчи, только рот пришлось заткнуть, чтоб не орал на всю округу.
Потом сбросили в болото всех: и достойно бившихся, и недостойно сдохнувших. Все одинаково утопли в гадкой жиже и будут одинаково гнить и служить пищей червей и личинок.
Да что их вспоминать? Дело сделано, народ свободен. Род Бора свободен! Род Бора…
Заулыбавшись, старый воин почувствовал, как стало легче дышать, сердце забилось ровнее. Видать, смерть пока не собирается забрать бывшего раба.
Значит, ещё повоюем! И мирно тоже поживём, а это главное!
— Дальше куда? — из приятных раздумий вырвал голос третьего сына. — Дождь кончается.
Сложный вопрос. Воины-алкарим знали язык тех, кто живёт за горами, однако огненные командиры повторяли, что за своих сойти не выйдет — говор не тот. Да и слов маловато учили.
— Значит так, — Бор, кряхтя, сел, потянулся за согревающим, — мы пойдём дальше и поселимся рядом с какими-нибудь местными, но не на их территории. Постепенно подружимся, скажем, что мы, ну, с востока, с севера, оттуда, из холодов. Ушли, потому что холодно, жрать нечего, хвораем. Но мы там свободно жили! Сами по себе! Никакие мы не алкарим! Не рабы мы, ясно?
— А бабы и дети наши где, раз уж мы просто ушли?
— Да ты бошковит, сын! — старик хмыкнул. — Чьи-то померли, чьи-то ждут, что мы за ними вернёмся. Но бабы нам и правда нужны. Уверен, найдём. Где-нибудь они здесь живут. Поначалу своруем несколько, они нам нарожают, и, считай, мы уже как все. Только запомните, — громче проговорил Бор, — не таскайте эльфок! Как бы ни хотелось! Кто так сделает, я лично кишки выпущу! Трахать трахайте, но в наш лагерь — ни-ни!
Молодой воин гыкнул.
— Пошли, — крикнул с улицы соратник, — дождь кончился, счас просохнет. Грибов заодно соберём. А то жрать охота.
Бор поднялся, кашлянул. Вроде нормально всё, сердце не колотится. Значит, суждено ещё подышать воздухом свободы! Что может быть лучше?
***
Горячий ветер пустыни принёс тучи красновато-оранжевого песка, однако приостановить работу даже на короткое время строителям серебряного храма не позволили. Задыхаясь и безуспешно пытаясь прятать лица от режущего глаза урагана, рабы кричали под ударами кнутов и падали от боли, жажды и усталости.
Однако ни надсмотрщики, ни буря пощады не знали.
***
Тот, кого на востоке знали под именем Фанглиндур, посмотрел на плотно закрытую изнутри дверь золотого храма. Ветер с такой чудовищной силой швырял песок в стены, что находил малейшие щели, и у порога стало грязно.
— Верные рабы Майя Фанкиля! — эльф зло сощурил тёмно-карие глаза, обернулся на служителей. — Немедленно наведите чистоту!
Люди повиновались.
Люди. Фанглиндур помнил, с каким наслаждением его избивали и морили голодом эти отвратительные создания! Помнил и догадывался, что владыка нарочно дал ему в подчинение тех, кто с радостью расправится с ненавистным эльфом. Страшный конец бессмысленной жизни сейчас казался близким и реальным, как никогда: всё шло не так.
Фанглиндур посмотрел на переделанный уже в двадцатый раз стол в центре храма-башни. Голые золотые стены тоже постепенно покрывались росписью: символы и слова сливались в единый узор, который требовалось расшифровывать, произносить и пропевать, когда на возвышении-алтаре что-то происходило. Что-то… Язык не поворачивался дать имя подобным действиям.
Но владыка требовал, и Авар подчинялся.
Необходимо было любыми средствами вызвать эмоции собиравшихся в здании людей: можно делать что угодно, главное — бурная реакция. Любая. Очевидно — ничто не будоражит сильнее боли и смерти, и в такой ситуации идеальным зрелищем были бы роды, после которых сначала медленно убивали бы младенца на глазах у матери, а затем и её саму. Но в таком случае, откуда брать население? А редкие жертвоприношения почти бесполезны, ведь энергию эмоций требовалось собирать и сохранять постоянно, чтобы Майя Фанкиль не нуждался в заимствованной силе Вала, поток которой нужен непрерывным.
На самом деле, частые жертвоприношения тоже не имели эффекта, однако ожесточали и без того кровожадных людей, делая из них безжалостных безумных воинов, для которых чужие страдания заменяли хмель, женщин и курево.
Тоже польза, однако не та, которая требовалась от Фанглиндура!
Песок у входа подмели, но ветер быстро насыпал нового. Приказывать убрать, к счастью, не пришлось, эльф посмотрел вверх на тонущий во мраке потолок-конус.
Золото. Прекрасный благородный металл, которому не страшен тлен. Может быть, в этом есть некий символизм, что храм, построенный из этого материала, не подчинился злу?
От подобных мыслей стало горько, Авар посмотрел на подметающих песок рабов. Молодцы, стараются. О тех, что вынуждены строить храм из серебра в бурю, Фанглиндур думать не хотел, поэтому мысль зацепилась за рассуждение Майя Фанкиля о том, что в Арде с момента сотворения золото и серебро служат источником силы только в единстве, поэтому и потребовалась здесь вторая башня. Если это окажется бесполезно…
Эльфа передёрнуло.
Было страшно думать и ещё об одном обстоятельстве: жрец-неудачник рассказал своему хозяину-мучителю всё, что знал. Всё! Без остатка! И абсолютно все сведения, похоже, были использованы при нынешней атаке на запад Белерианда.
Что это значит? Очевидно — слуга больше не нужен как информатор. Если он перестанет быть полезен как жрец…
Фанглиндур почувствовал, как вот-вот расплачется. Нельзя, чтобы рабы это видели! Пусть пол подметают! Нечего глаза поднимать на своего хозяина! Недостойны! Не заслужили!
Будьте вы прокляты, ничтожества! Ненавижу! Чтоб вы сдохли в корчах на вашем драгоценном алтаре! Все вы! Все! До единого!
***
Буря стихла, песок постепенно рассеялся, и небо очистилось. Два юных чёрных ящера, отдалённо напоминавших птиц с огромными клювами и рогом, вместо хохолка, с любопытством и осторожностью выползли по стене каменной башни на самый шпиль. Неловко расправив слабые пока крылья, драконы оттолкнулись от опоры и с радостным криком-свистом отправились в свой первый полёт.
Примечание к части
Стихи в главе авторства Белое_Безмозглое 🥰 https://ficbook.net/authors/2493244
Мир-ошибка
«Да, мой Вала! Да!»
Прекрасное лицо возникло из мрака, словно эльфийка поднялась с морского дна. Светящийся альквалондский планктон расступился перед принцессой, платье-чешуя засверкало в танцующем свете пламени.
«Мой Вала. Да».
«Я ничего у тебя не спрашивал, рыбий хвост!» — сквозь сон выругался Морифинвэ.
«Это пока. Но потом спросишь. И мой ответ: да!»
Лицо стремительно приблизилось, распухая, покрываясь пятнами гнили, а потом вдруг исчезло в бущующем пламени.
Четвёртый сын Феанаро Куруфинвэ открыл глаза, прислушался. За пологами шатра шумел ночной лес, и почему-то вспомнилась стоянка на берегу озера Митрим, когда ещё не началась битва, не погиб отец и остальные…
«Но она была мертва», — неприятная мысль снова заставила вскочить с ложа и смешать вино с отваром и толчёными семенами.
Да, мертва была не только принцесса Айриэль, но и глупая беглянка, однако Митриэль так часто не вспоминалась.
Митриэль. Имя, выбранное для дочери.
— Пожар! — закричали снаружи. — На западе дым над лесом!
Выбежав из шатра с мечом в руках, Морифинвэ вдруг остановился и свысока хмыкнул:
— Орки или кто-то ещё хотят навязать мне неудобный бой. Не выйдет. Огонь видят все, и армия разберётся, где и что подожгли, а я продолжу путь в Ногрод. Разведка вернулась?
Получив отрицательный ответ, король вернулся в шатёр.
— Видишь, рыбий хвост, — сказал Феаноринг призраку из сна, — я задал вопрос и услышал слово «Нет». Ты ошиблась. Как всегда.
***
Лес закончился неожиданно. Пересечённый, словно раной от меча, неглубокой рекой, в которой серебрилась рыба, труднопроходимый бурелом уступил место небольшой роще с тонкими белыми деревцами. Трепещущие кроны казались прозрачными, хрупкие изящные стволы изгибались и тянулись к воде лебедиными шеями, крохотные листочки ласково трогали лёгкие волны.
Лишь абсолютная тишина нарушала беззаботность и покой пейзажа. Ни одна птица не пела, не шуршала трава. Снова стало страшно.
Оэруиль остановилась и посмотрела на воинов и слуг. Каждый взгляд задавал один и тот же вопрос: куда дальше? Что делать дальше? Как жить дальше?
Взять с собой в путь удалось лишь самое необходимое, а также часть книг из библиотеки, которые оказались слишком дороги для владелицы.
Вспыхнувший от руки таргелионской королевы лесной пожар разрастался, следовал за эльфами по пятам, набирая скорость и мощь. Остановить его нельзя, только сбежать.
Рана в земле, заполненная водой, — единственная преграда пламени.
Оэруиль посмотрела на верных Синдар. Как символично! Река Аскар способна защитить их от опасности, если вернуться в Оссирианд. Но…
«Я — пламя», — вспомнила королева и невольно тронула низ живота. Однако и огню нужно порой отступать. Нужно укрытие.
— Кто из вас готов вернуться в Край Семи Рек? — спросила супруга Морифинвэ. — Вы должны сделать так, чтобы мне было, куда бежать, если случится беда. Моя сестра Каленуиль всё ещё у власти, и мне необходима её поддержка.
Слуги и воины переглянулись. Выбор сложный, но необходимый.
Наблюдая за тем, как подданные распределяют роли в будущем своей владычицы, Оэруиль стала продумывать, что сказать о гибели башни и тех, кто оказался внутри. Огонь горит, и его не остановить, назад пути нет. Возможно, было ошибкой сметать с пути всё без разбора, однако пепел не станет вновь живым, и всегда есть те, кому нужнее мёртвые угли. Они должны, обязаны найтись! Иначе королева рискует умереть вскоре после рождения принца.
Такого конца таргелионская владычица для себя не хотела.
***
Эльфандис проснулась, и мир обрушился на очнувшуюся от хмеля и безумия боя девушку, отразившись во взгляде серых глаз сына Феанаро Куруфинвэ. Макалаурэ сидел обнажённый около закрытого окна, занавешенного лёгкой полупрозрачной шторой с узорами-птицами и казался прекрасной мраморной скульптурой, а не живым Нолдо.
В сияющих безднах, цвета пасмурного неба, что тонет в тревожных морских волнах, читалась память о вчерашнем веселье и непонимание, как быть дальше. Макалаурэ будто боялся осуждения, хотя кто имеет право судить короля?
— Старший брат, — вдруг заговорил владыка-менестрель, словно ожив, услышав не произнесённый вопрос, — будет очень удивлён. И тому, что мы отбились, тоже.
Внезапно получившая титул королевы эльфийка села на постели, не прикрываясь. Нахлынули крайне противоречивые чувства:
«Корона — это успех! Надо держаться!»
«Да провались ты со своим статусом, слизняк, если не можешь заставить уважать себя и свою жену!»
«Я смогу его обворожить и…»
«Мне это не нужно! Либо я с ним, либо нет, и уйду прямо сейчас, если он не скажет, что готов отстаивать свои решения!»
— Послушай, — девушка выдохнула и постаралась говорить спокойно, — Кано. Канафинвэ. Маглор. Если всё, случившееся вчера, весь этот свет фонариков, музыка, обещания и танцы, а потом — продолжение в постели было ошибкой, глупостью, оплошностью, действием, что принесёт только вред, я готова признать…
— Эльфандис, — прервал её речь супруг-король, — послушай. Арда искажена, и безумие — неотъемлемая часть искажения. Я понял, что устал страдать и терзаться из-за неправильности происходящего. Мы ведь не можем и не должны быть совершенством, если сама Арде несовершенна, правда? Почему мы не можем делать, что хотим?
— И что же ты хочешь делать, мой аран? — с подозрением улыбнулась эльфийка.
— Наверное, я должен немного рассказать о себе, я ведь твой муж, но ты совсем меня не знаешь.
Эльфандис рассмеялась, Макалаурэ просиял.
— Знаешь, — Феаноринг вернулся в постель, тронул пальцами щёку внезапной супруги, — слушая твой голос, мне хочется петь. Ты вдохновляешь меня, а ещё, — он огляделся, — ты смотришь на меня, а не на убранство. Это не всегда было важно мне, я не понимал многого. Я осознал ценность подобного отношения, когда однажды увидел свой дворец осквернённым. Орки превратили прекрасный замок и всю крепость в отхожее место, а я любил то, как выглядело моё жилище… Но так вышло, что не защитил. Ничто и никого. Теперь, если кто-то любуется помещением, я вспоминаю испытанный мной ужас и стыд, и мне хочется самому уничтожить всё красивое, что меня окружает. Я понимаю, это неправильно, но что правильно? Мы живём в мире-ошибке, в который нас насильно запихнули, не спросив, хотим мы сюда или нет. Даже Айнур — пленники Арды! Каждый из нас — ошибка, и почему мы должны стыдиться своей сути, Эльфандис?
Королева Поющей Долины удивлённо подняла брови. Элеммирэ точно так же выражала изумление, когда хотела съязвить.
Элеммирэ. Лопнувшая струна…
— Я — дитя Светлого Амана, — Макалаурэ медленно поднялся, взял арфу, а ещё две, стоящие у стены с огромным портретом черноволосого мужчины в алом со звёздами, запели сами собой. — Я привык жить, не опасаясь оставлять открытой дверь. Ты можешь себе представить такое? В Амане были засовы и замки, но они делались не для защиты от нападения, а чтобы никто не мешал заниматься чем-нибудь в уединении! Ты не видела такого, а я помню, и всем сердцем хочу, чтобы так стало опять! Я не хочу бояться за свою и твою жизни, я хочу, чтобы у меня родились дети и попробовали превзойти меня в мастерстве! Не боя, нет! Не этой проклятой тактике и стратегии войны! В музыке! Но вместо шедевров, воспевающих нечто прекрасное и великое, я пою о скорби и разрушении, потому что не вижу ничего, кроме этого! Но я ведь родился в Благословенном Крае, Эльфандис! Ты даже представить не можешь, каким страшным для меня был первый бой! Я… — менестрель вдруг рассмеялся и заплакал одновременно. — Я лежал раненый на палубе корабля, накрытый трупом врага — не орка — собрата! — и думал, что об этом надо спеть песню. Эру, как это нелепо! Но, знаешь… Я смотрю на тебя, понимаю, осознаю истину о мире, принимаю её, и чувствую — всё, что я не смог сделать раньше, теперь получится. Даже песня про того мертвеца на палубе.
Эльфийка наклонила голову:
— На второй день знакомства узнать, что твой муж — ошибка Творца — это, пожалуй, немного не то, о чём мечтают юные девы.
— Как это страшно — настоящий бой! — словно не услышав насмешки, запел Макалаурэ, ласково погладив деку-виноградные листья. — Клубится в звёздном небе чёрный дым,
Вот рядом кто-то пал, сражён стрелой,
А ты пока остался невредим…
Как это горько — видеть смерть друзей
И, шаг не замедляя, проходить.
О, сколько будет впереди смертей,
И сколько будет крови впереди!
Как больно тело обжигает сталь!
Стрела в бедре, стрела в руке, в боку стрела…
Меч раненой рукой не удержать,
В глазах темнеет, подступает мгла.
Как дико прикрываться мертвецом,
На алых досках палубы лежать,
И слышать звуки битвы, как сквозь сон,
И строчки новой песни подбирать…
Как это просто — убивать врага!
Меч входит в плоть, как будто сам собой,
И алым стал серебряный доспех,
И кровь бежит клокочущей струёй.
Как это странно — победить в бою,
Стоять с живыми между мертвецов.
О берег бьётся красная волна,
Свисают с рей лохмотья парусов…
Как это странно…
Эльфандис промолчала. Арфы продолжали играть, король-менестрель опустил голову, и чёрные сияющие волосы рассыпались по обнажённому телу и узорам инструмента.
Может быть, в мире-ошибке и вправду единственный верный путь — ошибаться и радоваться собственной неправоте?
Захват деревянной долбанины
— Хал! Хал! Ха-ал!
Боевой клич разлетелся по ночной мгле, врезался в приближавшийся гомон, состоявший из ругани, хохота и угроз.
— Головами они кидаются! — заорал Халдад во тьму, которая вдруг озарилась огнём факелов. — Мы ваши тоже оторвём! А уж как кинем! У-у-у! Хал!
Халдар переглянулся с отцом, потом посмотрел на старшего сына. Укрыться за частоколом не выйдет — враги сожгут поселение, если подойдут.
— Хал!
Посмотрев на сестру, мужчина хлопнул её по плечу, потрепал по стриженным волосам.
— Воду тащите, бабы, — сказал Халдар, мрачнея. — Поливайте тут всё, чтоб болото было. А мы это. В бой. Прости, если обидел чем.
Халет замотала головой, поджала губы, заморгала, стараясь не заплакать, бросилась за вёдрами.
— Хал! Хал! Ха-ал!
Халдар вскинул копьё, лицо мужчины, когда он издал клич, вдруг превратилось в жуткую звериную морду, неузнаваемую и чудовищную. Почти все оставшиеся мужчины похватали, что было из оружия, и ринулись в бой, несмотря на изначальный план старика Халдада.
Побежав со всех ног к реке, Халет обернулась на отца, который не пошёл убивать врагов, а остался и продолжал командовать, заставляя соплеменников готовить лежанки и травки с корешками для раненых, делать запас копий и стрел, тащить со всей округи камни, копать на пути чужаков ямы.
— Хал! Ха-ал!
А навстречу страшным, но всё же родным голосам двигались хохот, улюлюканье и треск, враги, огонь и странные треугольные штуки из дерева, швыряющие камни и головы.
Неужели это конец? Допустив такую мысль, Халет вдруг подумала, что горько сожалеет о прошедшей совершенно бессмысленно жизни. Кем была гордая дочь Халдада? Что сделала для народа? Кто она, эта стареющая в одиночестве женщина?
Похоже, прав был вождь, чья голова прилетела к частоколу. Как ни обидно такое осознавать, но…
«Дура Халет, дура! — мысленно отругала себя дочь Халдада, набирая воду. — Дура!»
— Хал!
***
Женщина уже не кричала.
Пленная охотница всё ещё была жива, однако плохо понимала, что происходило. Её то волокли по земле, то тащили связанной, словно мешок, то швыряли на землю и снова насиловали, и чем больше проходило времени, тем слабее ощущалась боль и сама жизнь.
Где она? Кто рядом? Что происходит? Уже всё равно.
В какой-то момент один из врагов спросил совсем рядом:
«Знаешь, что делают с кидалами и их дырками?»
Женщина ничего не поняла, да и не расслышала сказанное, потому что над ней пыхтел очередной насильник. Или этот уже был? Какая разница… Они все одинаково отвратительны!
Думая лишь о том, чтобы поскорее оставили в покое, пленница не заметила, как её друга, показавшего дорогу через лес, с хохотом швырнули на землю и, избивая ногами, стали повторять:
«Знаешь, что делают с предателями? Знаешь? Им говорят «Спасибо»! Спасибо, понял?»
Плачущего, стонущего и вскиривающего мужчину раздели, туго стянули руки и ноги верёвками, а потом, сломав молодую осину, заострили оставшийся пенёк, высотой до колена, и посадили на него несчастного пленника. Вид дёргающейся в агонии жертвы настолько возбудил кровожадных тварей, что они буквально накинулись на женщину разом, начали вырывать безучастное тело друг у друга, орать, драться, а потом зачем-то потащили едва живую дикарку на край леса, согнули сосну, положили на ствол надоевшую сломанную игрушку и отпустили её в полёт.
***
— Это ж…
Халдад и его воины отпрянули от упавшего перед ними тела.
Раздались жуткие вопли, в которых послышался граничавший с безумием гнев. Последние молодые мужчины тайного племени побежали на врага, но орки вдруг расступились, рассеялись множеством огненных искр, а слепнувшим во тьме взглядам дикарей открылась чудовищная картина — насаженные на колья безголовые истерзанные трупы их соплеменников.
***
Халдар остановился и быстро огляделся. Враги рассеялись, догонять их поодиночке рискованно. Зато деревянные штуки не такие шустрые, и те, кто их стерегут, тоже.
Если забрать пару таких долбанин себе…
— Ха-ал! — заорал, что было сил сын Халдада, указывая на ближайшую катапульту. — Хватай! Наша будет! Заберём!
Не все пытавшиеся догнать орков соплеменники услышали нового лидера, кто-то уже ввязался в безнадёжный бой с превосходящим числом и вооружением противником, однако многие поняли приказ и бросились отбивать катапульты.
***
— Э! Эт чё?! — полуорк, собиравшийся зарядить камень, ошарашенно посмотрел на несущихся в его сторону озверевших дикарей. Трое собратьев, помогавших с тросами, в одно мгновение исчезли, и стрелок решил последовать их примеру, но вдруг увидел, что прямо в него летит кривое деревянное копьё.
***
В сторону обороняющегося племени полетели булыжники, а орки с факелами, обошедшие остатки армии дикарей, принялись швырять огонь за частокол.
Бой закипел. Под ударами стальных клинков деревянные копья с треском ломались, но защитники тайного племени не отступали и кидались на врагов с голыми руками.
Со стороны леса донёсся неразборчивый отчаянный вопль, засвистели стрелы.
***
Когда рядом упал замертво старший брат, юный Хол вдруг осознал, что из всей семьи остался один. Головы отца и дяди прилетели к частоколу, сестра с мужем не вернулись с охоты, а теперь и Халод…
Страшно закричав, мальчик, едва видевший происходящее вокруг из-за слёз и темноты, вырвал из чьих-то мёртвых рук обломок копья и, размахивая своим и чужим оружием, словно гоняя палкой птиц, бросился на убийц родни. Голос срывался на визг, хрип, вой, казалось, в нём не осталось ничего человеческого. Юноша заметил, что за ним побежали собратья, тоже озверев от горячки битвы, враждебная темнота бесшумно убивала невидимыми разящими стрелами, калечила, рвала, но остановить не могла.
— Ха-а-а-ал!
На пути оказался враг, который не побежал. За ним встали соратники. Толпа бросилась на толпу, Хол увидел перед собой блеск металла, дерево захрустело, рассыпалось щепками, но злость была сильнее всего, и юноша, швырнув обе бесполезные палки в лицо противника, бросился на него, каким-то непостижимым образом увернувшись от удара переливающегося в свете ночи клинка. Повалить крупного врага не получилось, зато удалось вцепиться в руку с мечом не только пальцами, но и зубами. Ненависть лишила рассудка, Хол вырвал кусок орочьей плоти вместе с клоками одежды, отобрал оружие, ткнул, потом ещё, ещё, пнул падающее тело, рванул вперёд, чувствуя поддержку соплеменников.
— Хал! Хал-хал!
Кто-то закричал, что надо выхватывать у врагов их ножи, и мальчишка почувствовал гордость, поскольку додумался до этого первым.
Толпа отступила, Хол на миг остановился, понял, что одержал победу, посмотрел на трофей — потрясающе красивый клинок с красными узорами на рукояти и украшенным резьбой лезвием, ощутил холод, боль в боку, груди, руках, бедре и, поняв, что падает, из последних сил сжал оружие в ладони, чтобы снова не отдать его врагу.
— Халах!
***
Катапульта осталась без охраны. Дикари, навалившись на непонятную конструкцию, догадались только об одном возможном её использовании — направить на толпу врагов и передавить их. Как раз двигаться надо было чуть под откос. Быстро объяснив знаками собратьям, что делать, защитники поселения попытались сгонять орков в центр поля боя, подбирая мечи убитых и орудуя уже ими, а не хлипкими деревянными копьями. Воины Моргота, поняв — быстрой победы не вышло, начали отступление в лес, и заметив это, захватчики катапульты толкнули массивное орудие на бегущую толпу.
Запрыгнув на вершину деревянной конструкции, совсем юный правнук вождя закричал:
— Бей! Бей! Подохните, гады! Бей!
Катапультапокатилась, воины Моргота разбежались в стороны, лишь двое не смогли вовремя увернуться, боевая машина подпрыгнула на телах, мальчик с трудом удержался наверху, схватившись за края плоской верхней части трофея, а когда снова выпрямился, встав во весь рост, вдруг оказался сбит на землю прилетевшей из тьмы стрелой.
***
Сквозь ночь приближались огни. Халет скомандовала оставить вёдра и браться за камни. Где-то во мраке кипел бой, иногда слышался голос брата, а отец и другие старики помогали подносить булыжники — любой подошедший слишком близко враг должен получить по башке.
— Ха-ал! Ха-ал! Ха-ал!
Факел оказался совсем рядом, полетел за частокол чётко на крышу ближайшего жилья. Дети полезли сбрасывать опасную палку, кто-то плеснул водой, а Халет вдруг поняла, что метнувшая огонь тварь должна ответить за всё.
Бросившись на колья, в одно мгновения перемахнув опасные острия, женщина крикнула, чтобы помогали, накинулась на орка, к ней присоединились подруги, соратникам врага не дали подойти на помощь защитники поселения, и чужак оказался беспомощен против озверевших дикарей. Впившись в лицо гада зубами, дочь Халдада откусила нос, часть щеки, потом ухо, плюнула в глаз, ударила лбом. Опомнившись, Халет спрыгнула с истекающего кровью орущего врага, женщины вместе потащили его за частокол, быстро нашёлся топор, и в следующее мгновение орочья голова полетела навстречу новому факелу.
— Хал! Хал! Хал!
***
Халдар осмотрелся. Похоже, враги решили отступить, но все понимали — это не победа.
— Назад! — закричал сын Халдада. — Назад! Домой! Подбирай раненых! Неси лечить! Назад! За колья!
Катившие к поселению захваченную катапульту мужчины гордо похвалилмсь трофеем. Осталось понять, как с помощью этой штуки швырять камни.
Неудачник Железяка
— У-у-у! Твари! Монстры! Чудища подземные! У-у-у! Налетели на меня! Рвать когтями и клыками принялись! У-у-у-у!
Сначала полуорк по прозвищу Сломанный Клык орал и выл один, пока младшие братья, убежавшие от захваченной катапульты раньше него, перевязывали раны родичу — главной проблемой оказались многочисленные занозы, оставшиеся в рваной плоти. Постепенно, видимо, поняв, что потерявшего боевое орудие труса не наказали, на стоянке начали появляться и другие беглецы, тоже принявшиеся причитать о страшных дикарях.
— У него волчья бошка была! — лупил себя в грудь искусанный низкорослый орк.
— А у моего — аж три бошки! И все медвежьи! — показал многочисленные гематомы на голове и теле его собрат.
— А на меня целая стая кинулась! — старый воин Мелькора выпил что-то из фляги. — И у всех клювы! Во как истыкали!
Следы от копья на теле полуорка выглядели неважно — похоже, пошло заражение.
— У них слюни ядовитые! — взвыл Сломанный Клык.
— И кровь, кровь тоже! — один из его младших братьев осмелел, стал поддакивать. — Вон, Дрищ рубанул одного по шее — длинной, как у змея какого! Из того кровь — на! Облила героя, так ожоги остались!
— Не гони, — подошедший командир выглядел более чем угрожающе, — Дрищ глаза залил, грибов нажрался и в костёр упал. Значит так, — орк потёр сухие мозолистые ладони, — додавить гадов надо. У них наша жрачка, бабы, вещи всякие. Не пригодятся — проиграть не жалко.
Последние слова немного взбодрили бойцов, однако страх всё равно взял своё.
— Слыш, главный, — поднялся от костра человек, рост которого выглядел весьма внушительно, — мы зачем в этот поход пёрлись, а?
И вопрос повис в воздухе: а действительно, зачем? Может быть, пора вспомнить о договорённостях?
Ведь это Восточный фронт всегда жил войной — здесь всё ясно. Вечная подготовка к очередному походу сопровождала алкарим с самого рождения и до смерти, независимо от её причин.
«Мы воюем с южными, потому что южные воюют с нами», — знал каждый обитатель земли, где правил наместник Фанкиль, замкнутый круг вечной вражды не вызывал вопросов. Орки, люди и полуорки учились извлекать выгоду и даже наживаться на охоте за головами, и другой судьбы никому было не нужно.
Однако северные территории хорошо защищались от врагов горным хребтом, алкарим знали удобство мирной жизни, видели, как замечательно устроились смотрители шахт, хозяева таверн и мастерских, а ещё — торговцы. Охрана богачей тоже не ведала горя, большую часть времени лишь делая грозный вид, чтобы разные лихие головы даже не думали соваться с грабежами. Конечно, никто не отказался бы от лёгкой прогулки на юг за наживой, да только вылазка неожиданно перестала быть приятной.
— Я сказал — добьём гадов! — заорал, багровея, командир-орк. — Я сказал, добьём! Я! Сказал!
Выпучив глаза и сжав кулаки, воин начал вращать головой, выискивая, на ком бы продемонстрировать силу, заодно проверяя, все ли испугались его гнева.
Но на самом деле больше всех боялся он сам и в первую очередь — за своё высокое положение в отряде. Потеряешь статус — припомнят всё и даже то, чего не было. Лидер не забыл, как сам завоёвывал возможность командовать, заявляя, будто нынешний военачальник не способен привести войско к победе и наживе. А теперь и сам оказался в подобной ситуации.
Неужели объединённые силы северных воинов Мелькора и Восточного фронта не могут расправиться с кучкой дикарей?! Кто виноват? Конечно, командир.
— Зачем мы сюда пёрлись?! — завопил на своих воинов орк, повторив заданный ему вопрос. — Показать всем, кто тут хозяин! Мы — хозяева! Мы! Мы придём и всех поимеем! А ну подняли зады и ко мне! Будем план битвы думать. Мозги не все пропили?
Раненые переглянулись с недоверием.
— Я сказал… — командир затряс кулаками, схватился за клинок.
— Поняли, Болг, — встал, примирительно подняв руки, один из лекарей. — Давай свой план.
Внутренне запаниковав, так как никакого плана не придумал, орк сделал умный вид.
— Надо больше огня, — сказал он, — и ядовитых стрел.
***
Враги отступили, и небо посветлело.
— Хал! — донеслось со всех сторон. — Хал!
Халет посмотрела на стремительно пустеющее поле боя: собратья, послушав Халдара, не стали преследовать разбежавшихся тварей и занялись помощью раненым. Однако в вытоптанной покрасневшей траве лежали не только люди.
Схватив топор и позвав подруг, дочь Халдада ринулась за частокол.
— Палки мне! — скомандовала женщина. — Рубите бошки! Нанижем! И пусть стоят тут ещё одним забором!
Идея понравилась всем без исключения, племя враз повеселело.
Схватив длинную жердь и надев на неё отрубленную орочью голову, Халет подожгла трофей, словно факел и затанцевала среди трупов.
— Ха-ал! Ха-ал! Хал-лах!
Мимо пронесли тяжелораненого юношу, который, казалось, был без сознания, но вдруг открыл глаза.
— Я добыл! — с трудом, однако очень гордо произнёс он, слегка приподняв руку, крепко державшую дивно красивое оружие, блестевшее лунной дорогой на воде, с кровавыми узорами и рисунками на лезвии. — Добыл!
— Горжусь, — кивнула дочь Халдада, невольно залюбовавшись клинком.
Соплеменники тем временем сняли с мёртвых врагов доспехи, забрали оставшееся оружие, а четверо героев докатили-таки до частокола катапульту.
— И как оно пуляет? — спросил подошедший Халдад, подслеповато щурясь, будто рассматривая что-то мелкое.
— Чтоб я знал! — выпучил глаза защитник.
— Ладно, — старый дикарь махнул рукой, — идите ешьте, спите, сами как-нить докумекаем.
— Не сами! — Халет в одно мгновение оказалась рядом с отцом, держа жердь с горящей головой. — Живого гада спросим. Тащите, девки! Вон того, видите, в дерьме своём прикорнул.
Раздался дружный смех, а вернувшийся с поля боя Халдар жестом показал сестре, что она молодец.
***
Железяка не так представлял себе свой первый поход и войну в целом. Молодой орк, сын одного из надсмотрщиков шахты «Чёрная смола», где добывали жидкое горючее, хотел почестей, а не вечного завистливого порицания и тайной лютой ненависти, которые обычно получали слишком часто использующие кнут главенствующие над рабами.
Будучи ещё совсем юным, Железяка стащил мамкины цацки и сбежал в ближайший кабак, чтобы выпить и поиграть. Побеждая на улицах ровесников, орк был уверен, что самый хитрый и удачливый, однако иллюзии быстро развеялись.
— Дайте в долг сыграть! — начал канючить глупый юнец. — Я отдам! Я отыграюсь! Дайте в долг!
Не добившись сочувствия, от страха наказания и обиды, Железяка начал откровенничать:
— Я ж не просто так играю! У меня отец — гад допившийся! Его все ненавидят! Его грохнут! И меня заодно! Я из дома уйти хочу! На войну! Владыку защищать! Я люблю Владыку!
— Вот козёл! — заржал удачливый игрок. — Сиди под юбкой мамки, вонючий свинёныш!
Под всеобщий хохот Железяку вышвырнула из кабака охрана, и юный орк огляделся в поисках одиноких путников, которых можно было бы ограбить и продолжить игру — хотя бы вернуть мамкины цацки, ладно уж выиграть много!
Однако прохожий нашёл его первым.
— Я слышал, ты на войну собирался, — сказал крупный мужик с лицом бывалого бойца. — Пойдём, посмотрим, на что ты способен.
В Чёрной стране ни для кого не было секретом, что куда-либо ходить со случайными знакомыми опасно, потому что это могут оказаться подельники нечестных торговцев эльфохренами. Попадёшься такому — выпотрошат живьём, а потом по частям продадут, но сейчас проигравшемуся юнцу даже такая чудовищная перспектива не казалась страшной по сравнению с возвращением домой.
Промозглая ночь начала зимы была сырой и мерзкой, с неба что-то постоянно капало, Железяка поначалу пытался запомнить дорогу, но после четвёртого или пятого поворота запутался и решил, что сбежать в случае чего всё равно не удастся, поэтому не стоит утруждать себя лишней информацией.
Проводник, назвавшийся Грогом, весь путь молчал. Лишь когда после очередного забора и ряда заброшек вдруг перед юным орком открылся вид на огромную огороженную каменной стеной территорию, случайный знакомый неожиданно завопил, подражая то ли какой-то птице, то ли вою подыхающего зверя. Навстречу гостю открылась внушительная дверь, вышел горбатый орк с огромной псиной на цепи. Кивнув проводнику Железяки, стражник указал кивком головы следовать за ним, и проигравшийся беглец, стараясь не трястись, поплёлся в какой-то странный красно-плесневелый дом.
Внутри оказалась шумная толпа, воняло потом, пойлом, куревом и испражнениями, а в центре помещения разворачивалось пугающее действо: Огненный Майя, без доспехов и рогатого шлема, вооружённый только горящим хлыстом, сражался, видимо, ради потехи, с двумя орками и волком.
Быстро стало понятно, что весело только Балрогу, а остальные участники драки выступали исключительно в роли тренировочных мешков. Железяка завертел головой, рассчитывая как-нибудь избежать попадания на арену, однако путь к выходу был отрезан двумя вооружёнными орками, стоявшими в дверях.
— Не сдохнешь, — сказал Железяке орк с псиной, — возьмут в поход. Как снег сойдёт, на восток пойдёте.
И Железяка не сдох.
«Да я эту головешку одной левой! — похвалялся перед новыми соратниками юный орк, когда, оправившись от ожогов и переломов, приехал на фронт. — А потом и остальных на лопатки положил, перевернул, на карачки поставил и поимел! И в рот, и в зад! И так повернул, и так повернул! И так! Вертел, как хотел, и мне все в ладоши хлопали и цацки кидали, чтоб продолжал!»
«И куда цацки те дел?» — с недоверием и желанием ограбить спрашивали соратники.
«Матери отдал, — гордо отвечал Железяка. — Я — любящий сын!»
Идя на войну, молодой орк слышал от старших товарищей только восторженные слова о добыче, однако время шло, армия продвигалась на восток, потом — на юг, а обогатиться всё не получалось. Но самым страшным оказался переход через владения наместника Фанкиля, даже несмотря на то, что пришлось идти только по самому их краю: бесплодная пустыня была раскалённой днём и ледяной в ночи, воду пить из источников запрещали, редкие чахлые растеньца не плодоносили. От жары до крови натирала не только обувь, но и одежда, голод лишал сил, заставлял орков смотреть друг на друга, словно на потенциальную еду — выжидающе, когда кто-нибудь покажется не спящим, а мёртвым. И, разумеется, среди песков никто не жил.
Железяка всё больше завидовал соратникам, что повернули на запад раньше. Пробираясь сначала сквозь песок, а потом — через болотистые тропы, юный боец представлял, как более удачливые товарищи давно уже грабят богатые селения, забирают себе рабов и добро убитых хозяев домов, жрут и пьют, сколько хотят…
Когда же, наконец, встретилась стоянка дикарей, молодой воин Мелькора был согласен даже на такую добычу, представлял себя героем-завоевателем, пирующим и сношающим женщин на горящих руинах, однако когда в лагерь притащили избитую рыдающую пленницу, грязную, с дряблой грудью и отвисшим животом, Железяка спасовал. Юный орк вдруг понял, что у него нет ни малейшего желания насиловать это уродство, более того, многие соратники тоже не хотели, однако страх опозориться друг перед другом заставлял издеваться и над дикаркой, и над собой, используя для насилия подручные средства и изображая удовольствие.
Уже мечтая только о том моменте, когда можно будет просто ограбить кого-нибудь и поесть вдоволь, Железяка пошёл в бой, пробираясь сквозь чащу по следам соратников, чтобы не попасть в ловушку для зверья, однако как только началась заваруха, юный орк увяз в толпе и получил сокрушительный удар в голову. По всему было похоже, что просто кто-то из своих неудачно развернулся и метнул камень. Железяка упал, но сознание не потерял, поэтому почувствовал, как по нему, ломая рёбра, пробежались боевые товарищи. Тяжёлые сапоги наступали на пальцы рук и живот, били по лицу, бокам, давили колени и стопы. Над головой во тьме ночи то и дело что-то пролетало, а потом стало светло, тихо, холодно, и к едва живому горе-вояке склонились два совсем не привлекательных женских лица.
Вспомнилось, как старики рассказывала, будто в древности предки верили, что, пав в бою, попадут в дивные земли, где будет сколько угодно вкуснейшей еды и выпивки, где живут прекраснейшие ласковые девы.
Кажется, даже в этих словах правды не было.
***
— Тащите его сюда! — крикнула Халет подругам, размахивая головой-факелом. — Перебинтуем, отпоим, и пусть объясняет, как булыжники этой долбаниной пулять.
Пленный орк посмотрел на трофей в руках женщины, затрясся, тоненько протяжно взвыл и горько заплакал.
Нельзя бросать сестру в беде
Встревоженный величественный лес, куда с трудом проникали лучи Анар, шептался с полноводной рекой, и птицы то и дело вступали в разговор, рассказывая увиденное и подслушанное на другом берегу.
Два копья скрестились в полёте, остановили движение друг друга к цели, отступили.
Традиция устраивать состязания на разных видах оружия перед советами нравилась Линдиэль, и оссириандская королева с удовольствием принимала в них участие.
На этот раз сражение на копьях было особенно приятным, потому что откладывало на драгоценные мгновения неизбежный тяжёлый разговор.
Арастур осторожничал, Линдиэль это понимала и чувствовала — можно позволить себе сделать больно противнику совершенно безнаказанно.
Копья устремились навстречу. Королева целилась в тело, охотник — в оружие. Скорее всего, наблюдавшие за шутливым поединком жители Семи Рек всё понимали, однако никто не смеялся и не выражал недовольство.
Свист, удар, скрежет, насмешка. Линдиэль атаковала снова, невольно любуясь ловкими движениями оссириандского вождя-охотника. Играя с ним, отступать не зазорно, чего, увы, не сказать о более сложных и важных состязаниях.
В Краю Семи Рек после вынужденного отъезда опального лорда Каленовэ стал править совет вождей, в который входил и Арастур, и его брат Арфередир — супруг племянницы Линдиэль. Сама же королева, кроме громкого титула, имела странный статус некоего символа почитания Вала Улмо — неприкосновенной святыни, доказывающей своим присутствием, что изгнание Каленовэ — вовсе не отречение от воли могущественного Владыки Вод. Такое положение было удобно тем, что никто больше не требовал становиться женой и матерью, но и решения принимать не допускали — чужая.
Однако сейчас ситуация изменилась кардинально, и от Линдиэль потребовался ответ.
Копья столкнулись, ещё раз, ещё. Удары меняли направление, но цели оставались прежними: с одной стороны — тело, с другой — оружие.
Глухой стук, короткий смешок, снова стук.
— За вами можно бесконечно наблюдать, но пора начинать совет, — сияя улыбкой, подплыла серым лебедем Каленуиль, неожиданно появившись из-за деревьев.
Как всегда ласковая, изящная, двигающаяся плавно, словно в теле вовсе не было костей, племянница Линдиэль поприветствовала всех зрителей и воинов, подождала, когда оружие перестанет быть опасным, и обняла родственницу за кожаные наплечники.
— Пойдём, я помогу тебе переодеться, — Каленуиль хитро подмигнула, — не сопротивляйся, я знаю, как ты любишь моё участие в таких делах.
Оссириандская королева, часто дыша, заулыбалась. Арастур по-мужски пожал ей руку, но потом всё же поднёс к губам и поцеловал. Эльфийке показалось, будто жар ощутился даже сквозь плотную перчатку.
— Ты делаешь успехи, — серьёзно произнёс охотник, — копьё подчиняется тебе.
— Значит, на то воля Вала Улмо, — сказала Линдиэль очень холодно. — Спасибо за уроки.
Арастур поклонился.
— Пойдём, — Каленуиль, подобрав строгое плотное платье, подхватила одетую в мужской костюм родственницу под локоть и повела к спрятанному в ветвях дому.
***
Нежные умелые руки разминали напряжённые мышцы шеи и плеч, в зеркале отражалось сияющее улыбкой лицо.
Линдиэль, наслаждаясь заботой племянницы, рассматривала её через серебристую полированную поверхность и запоминала каждое движение.
На столике появилось вино, сладкий глоток сделал жизнь ещё прекраснее.
— Ты хотела говорить о делах, верно? — дочь лорда Новэ нехотя произнесла долго откладываемые слова.
— Да, моя королева, — Каленуиль продолжала массировать медленно расслабляющееся тело. — Но сначала расскажи, что у тебя на душе. Я вижу — ты не готова рассуждать о политике.
— Я сражалась с Арастуром, а представляла Астальдо, — нехотя призналась Линдиэль.
— В каком качестве? — многозначительно поинтересовалась леди-племянница.
— Да, в том самом, — дочь лорда Новэ опять напряглась. — Я бы проткнула его насквозь под грудью. А потом приказала бы верным помочь поднять дёргающееся тело и швырнуть в овраг. Потом я бы взяла лук и стреляла в него, пока хватило бы сил. А потом… — Линдиэль тяжело вздохнула. — Я бы бросилась вниз, обняла его труп и убила бы себя. Ненавижу!
Каленуиль понимающе покачала головой.
— Я осознаю, что всё делаю не так, но иначе не выходит! Я даже знаю причину! Я слепо иду за чувствами, и от этого не лучше никому!
— Это не так, — леди, продолжая массировать спину королевы, подала отставленное было вино. — Я видела портрет моей соперницы, — опустошив бокал, дочь лорда Новэ сжала кулаки, — с тех пор иногда встречаю её во сне. Я вижу, как она приходит к Астальдо, спящему, как обнимает его, а он улыбается. Она поёт, и эта песня прогоняет меня из видения. Это словно чары или…
— Одна из Изначальных Тем, что связывает их души?
— «Я снова вижу тебя, я снова вижу во сне
И верю, верю, что ты вернёшься вновь ко мне».
Линдиэль вздохнула:
— Я слушала, слушала… И решила вмешаться, разорвать их мелодию. Я во сне ощутила боль и обиду ярче, чем наяву! Я собрала все силы, всё, что накопилось…
«В одиночестве в мечтах,
На большой чужой земле
День идёт за днём от шумной жизни в стороне.
Череду спокойных снов
В ночь однажды разорвал
Чудный сон, который после
Мне дороже жизни стал».
Но соперница всегда сильнее. Она повторяет свою мелодию, и Астальдо не замечает меня.
— Не она сильнее, — задумчиво произнесла Каленуиль. — Не она — Тема.
— А когда растаял сон, — отрешённо продолжила оссириандская королева, — оборвалась счастья нить.
И если не добьюсь его любви я,
Нет мне смысла больше жить…
В руках снова появился бокал, ладони Каленуиль заскользили по телу.
— Любовь ранит болезненно, — сказала леди, смотря на родственницу в отражении, — но знаешь, именно твоё Солнечное племя, которое ты считала бесполезным, живя на нашей границе, не тратя наши ресурсы, сейчас защитило Оссирианд от орков.
— Они бы к нам и так не сунулись, — пшикнула Линдиэль.
— Кто знает.
— Скажу тебе честно, — дочь лорда Новэ почувствовала, как пьянеет, поэтому отставила бокал, — я здесь только потому, что вы не прогоняете меня. Но моё нахождение в Оссирианде абсолютно бессмысленно!
— В отличие от Каленовэ ты не требуешь от чужого нарола глупого послушания, — уклончиво ответила леди, и Линдиэль не понравилось, что племянница назвала отца по имени.
— Как я могу что-то требовать?
Каленуиль пожала плечами.
— Я уеду, как только орков прогонят, — твёрдо заявила королева, — возвращение на побережье в родительский дом у меня теперь ассоциируется с позором брата, но так будет лучше, чтобы потом приехать в Хитлум по договорённости и не оказаться около запертых ворот.
— Передай Фаиновэ лично от меня крысиный хвост, — неожиданно стала злой леди. — Я бы приказала его сожрать или вечно носить на шее, но не хочу заставлять тебя исполнять мои прихоти.
— Давай не будем об этом, — помрачнела Линдиэль. — Мне уже легче. Расскажи подробно про письмо и почему требуется моё мнение?
— От Оэруиль прилетела птица, — Каленуиль напряглась, скрыть эмоции улыбкой не удалось. — Таргелион охвачен войной, говорят, орки прошли тайными тропами. Либо Голодрим плохо охраняли границы, однако это уже неважно. Наши защитники отправились ближе к рубежам, мы готовы обороняться от морготовых тварей, однако письмо Оэруиль говорит о какой-то иной опасности.
— Её муж?
Леди неестественно рассмеялась.
— Полагаю, да. Сестра говорит, что ждёт ребёнка, что скоро от неё тайно приедут слуги, которых нужно не просто разместить, а помочь устроить жильё! Постоянное, понимаешь? Оэруиль пишет, что, возможно, ей потребуется убежище в Оссирианде. Я знаю, ты не любишь поднимать эту тему, но мы обе знаем: Голодрим — братоубийцы. Им ничего не стоит развязать с нами войну, если мы укроем что-то натворившую таргелионскую королеву. Да, Оэруиль — моя сестра и твоя племянница, но это не личное дело.
Сжав зубы, Линдиэль покачала головой.
— Я собираюсь уехать, — сдержанно произнесла дочь лорда Новэ, — один из древесных дворцов освободится.
— Значит, — по лицу Каленуиль не было понятно, рада она или нет, — на совете мы станем защищать право беглой королевы укрыться в Семиречье, поскольку бросать в беде сестру нельзя.
— Вала Улмо не позволит перейти реку нашим врагам, — ещё более уклончиво сказала Линдиэль.
Леди кивнула.
— А теперь, — она улыбнулась искреннее, — давай выбирать платье. Фиолетовое?
— Нет, — королева снова сжала кулаки. — Только зелёное. С деревянными украшениями.
Примечание к части
Песня группы "Мираж" "Я снова вижу тебя"
Звёздная ночь
— Хал!
На этот раз отрубленные головы полетели в сторону орков.
Избитый и запуганный пленный воин Моргота сидел связанным по рукам и ногам около катапульты и кивал, когда дикари нажимали правильные рычаги и тянули нужные канаты.
— Хал!
Втайне надеясь, что новые хозяева перебьют своих врагов — его бывших соратников — и возьмут послушного раба на службу, Железяка честно помогал племени освоить боевую машину, за что даже получил немного еды и обработку ран.
— Хал!
Кто-то снова пнул, за что-то отругал, но это ничего. Дома и хуже бывало.
Женщина, которую называли Халет, безумно захохотала совсем рядом, снова послышался боевой клич, и в наступавшей вечерней мгле зазвенела и заскрежетала сталь.
— Хал!
***
— Королева? Владычица Оэруиль?
Стражники-наугрим у ворот Ногрода удивлённо переглянулись.
— Какими судьбами? Разумеется, проезжайте!
Супруга Морифинвэ Феанариона не ответила. Отправив в Оссирианд половину слуг и треть воинов, старшая из дочерей опального лорда Каленовэ была готова практически на что угодно, лишь бы защититься от вероятного гнева мужа. Уверенная, что король Карантир уже в гномьем городе, Оэруиль удивилась, узнав, что друг-эльф владыки Дурина до сих пор не появился. Как же так?
Неужели Карантир мёртв?
Подумав, что такое положение вещей было бы лучшим из возможных, поскольку единственный наследник таргелионского короля давно отрёкся от отца, да и рождён не от законной жены, королева-отшельница улыбнулась сквозь слёзы. Как же хочется простого семейного счастья! Зачем эта проклятая власть? Зачем богатство? Да провались всё это…
Ещё один гном поклонился и вежливо поприветствовал, перед Оэруиль расступились даже бесцеремонные торговцы, и отчаяние и страх бежали под натиском приятного почтения.
Но останется ли всё это, если король Таргелиона мёртв?
Законная владычица вспомнила, как сама, без участия мужа, общалась с ногродскими Кхазад, а гости из Белегоста и подавно относились к жене нежеланного союзника с сочувствием, немного зная о её непростой судьбе.
Если король Карантир мёртв, это хорошо для многих. Для всех!
Но готовиться необходимо к худшему. К войне с собственным мужем.
Оэруиль в очередной раз сказала себе, что у неё просто не было выхода, поскольку принцесса Митриэль угрожала всерьёз. Конечно, надо было рассказать об этом королю, но что он сделал бы любимой дочке?! Пожурил? Никто не посмел бы остановить её!
Да только об этом не стоит говорить супругу.
Все должны знать одну правду: на Башню Эаринэль напали орки. Кто смог — спасся бегством. Остальные либо пали в бою, либо пропали без вести. О судьбе Пилинэль и её чада беглецам ничего не известно.
Другой правды не существует!
Оэруиль осмотрелась. Ногрод был по-своему красив: естественные своды пещер искусно дополнили рукотворными узорами, коридоры и залы расширили, выбили в камне ступени, поставили колонны и статуи. Чаще других попадались изваяния перерождающегося, согласно поверьям, гномьего короля Дурина, рядом с которыми располагались плиты со списками великих деяний каждого воплощения владыки.
— Около памятника нынешнему телу Эзбада, — сказал сопровождавший эльфийскую правительницу гном, — будет митриловый свиток. Как только шахтёры найдут жилу, сразу и изготовим на будущее.
Зная, что нельзя спорить и осуждать подгорное племя за бессмысленные опасные поиски металла, которого, может, в Арде и нет больше, Оэруиль вежливо согласилась и пожелала скорее воплотить задуманное, но чтобы пригодилась драгоценная плита ещё очень нескоро.
— Мы устроим праздник в твою честь, владычица Таргелиона! — послышались восторженные голоса бородачей. — Будем петь и веселиться! А когда друг-король прибудет, о делах и поговорим.
«Нет, — подумала вдруг Оэруиль, — о делах мы будем беседовать до приезда Карантира. Пусть Кхазад знают, что не видать им оссириандских ресурсов, если в Таргелионе не будет меня».
***
— Хал! — множество глоток заорали так, что испугались птицы на лиги вокруг.
— Хал!
— Хал! — в меру бодро поддакнул Железяка, но тут же получил мощный подзатыльник.
Халет осмотрелась. В опускавшемся на землю мраке вражье войско надвигалось неспешно, словно чего-то выжидая. Это в первый момент насторожило, однако Халдар вдруг скомандовал нападение, и женщины стали помогать двигать вперёд долбанину с камнями.
***
— Оттрахайте их катапульту, поняли? — приказал морготовым бойцам командир-орк, указывая на булыжники. — Сначала по ней жахайте, потом уже по дикарям. Поджигайте стрелы!
***
Тёмное, затянутое плотными тучами небо наполнилось светом языков пламени.
— Воду! — крикнул старик Халдад, как-то неловко вставая со скамьи у защитного частокола. — Тушите!
— Бей гадов! Хал! — Халдар бросился в бой в обход разящих огней.
Не все стрелы горели, однако никто не придал этому значения. Люди твёрдо решили атаковать, не выжидая в засаде, поэтому, прикрываясь щитами: эльфийскими, орочьими и самодельными, из неровных досок, бежали вперёд.
Около катапульты столпились защитники с копьями, вёдрами, камнями, а в сторону орков летели то булыжники, то головы.
Сразу четыре огненные стрелы вонзились в долбанину, защитники плеснули водой, вспыхнули новые языки пламени, снова брызги…
Халет запустила во врагов последней орочьей головой с подожжёнными волосами и прыгнула за частокол помогать первым раненым, а к катапульте поспешил старик Халдад.
Чёрное низкое небо запылало с новой силой.
Воины тайного племени бросились на врагов, однако те отступили сразу же, как только закончили лететь стрелы. Халдар посмотрел на раненое плечо — наконечник глубоко рассёк кожу, кровь обильно текла, однако с такой проблемой любой охотник может справиться.
— Хал! Хал! — радостно закричали люди, возвращаясь за частокол. — Хал!
Хотелось верить, что кровопролитие этой ночи закончилось. И не просто — а победой!
***
Тяжёлая, словно сделанная из железа, рука отца обрушилась на плечо и резко развернула засмотревшегося на проходивших мимо эльфиек юношу.
— Здесь стало слишком много Голодрим и их сообщников, — голос Эола прошелестел змеёй, впился в глаза и уши, проник в голову, и Маэглин содрогнулся. — Надо убираться отсюда.
— Но зачем? — сын Ириссэ отстранился, осмотрелся, надеясь, что никто не станет свидетелем новой семейной ссоры. — Ногрод безопасен, мы переждём войну и…
Отец прищурился. По пути из кузницы знакомого гнома в дом Эола действительно встретилось неожиданно много эльфов — город давал убежище всем нуждающимся, и юный полунолдо не видел в этом ничего плохого. Однако родитель смотрел на вещи иначе.
— Мы уходим. Собирай вещи.
— Но… — Маэглин начал говорить, да только быстро понял — зря.
Схватив сына за ворот, Эол потащил его к дому.
— Думаешь, нас не выпустят, да? — продолжал настаивать родитель. — Недооцениваешь меня? Уверен, будто меня можно задержать и не позволить пройти туда, куда мне надо?!
— Нет, отец, — опустил голову юноша, со стыдом думая, что если те эльфийки видят, как мужчина не может за себя постоять, они станут над ним смеяться.
— Скоро будет праздник! — весело сообщила спешившая мимо молодая гномиха с чёрными волосами на голове и рыжими в бороде. — У нас гостит добрая владычица Оэруиль Таргелионская!
К счастью, ногродская дева удалилась достаточно быстро, чтобы не услышать, что думает Эол об узурпаторах.
Спрятав под волосами покрасневшее лицо, Маэглин поспешил в дом. Принесённые в Ногрод вести были добрыми: север равнины, венчающей Смеющийся Поток, быстро отбился от нападения, владения Маглора, сына Феанора выстояли, дальше на восток орки не прошли, значит, часть дорог и правда безопасна. Однако что-то не давало юному полунолдо покоя: отец, конечно, с самого начала ругался на Голодрим и войну, но пока не стали говорить, что вот-вот должен приехать король Карантир Феанорион, об отъезде, тем более тайном, речи не шло.
Из задумчивости вырвал снова откуда-то взявшийся отец, и Маэглин, осторожно собиравший вещи родителя вместе со слугами, вздрогнул.
— Оставь это всё, — приказал Эол. — Мы уходим вдвоём. Мои верные помощники поживут в доме, пока не откроют город, и потом всё привезут. Берём только оружие. И еду. И верхнюю одежду. И мирианы.
Юный полунолдо подчинился, забросил на плечо сумку с самым необходимым и, спрятав под плащ дрожащие руки, поторопился вслед за главой Дома Эола.
***
— Хал!
На этот раз боевой клич прозвучал скорбно.
Тайное племя не сразу поняло, что не горевшие стрелы таили в себе больше опасности, нежели огненные. Но теперь подлость врагов раскрылась — из раненых прошлой ночью защитников не выжил никто.
Халет посмотрела на отчаявшегося отца, вынужденного хоронить сына, и со вздохом перевела взгляд на брата. Халдар лежал со спокойным лицом, больше не сведённым мукой, не стонал, не харкал кровью и не рвал кожу на плече. Всё. Страдания закончились, как и у многих других.
И лагерь практически вымер.
Старый Халдад уже не плакал, как сначала, когда сын только-только умер. За время боёв от его семьи остались только женщины, и становилось страшно думать, сколько ещё продержится обречённое племя.
— Мы не сдадимся! — снова вскинула копьё Халет. — Гады тоже дохнут, мы перебьём их всех! Всех! Хал!
— Хал!
— Ха-а-ал!
***
Мертвецов сложили за частоколом и подожгли.
Железяка снова сидел связанным около истыканной стрелами обгорелой мокрой катапульты и с надеждой смотрел на новых хозяев — может, покормят? Орк боялся подавать голос первым, поэтому ждал, когда кто-нибудь обратит на него внимание, и тогда можно будет предложить повоевать на их стороне.
«Уж я-то лучше знаю, как драться! — думал пленник. — Я б показал, как копьём правильно дырявить!»
День клонился к вечеру, впервые за долгое время боёв тучи разошлись, и когда начало темнеть, на небе зажглись яркие крупные летние звёзды.
Погрузившись в размышления о своём непревзойдённом мастерстве воина и полководца, Железяка отвлёкся от голода и жажды, и даже не сразу заметил прошедшую женщину, которую тут называли Халет.
***
Эол провёл сына сквозь цепь густонаселённых пещер, повернул в коридор с низким сводом, который шёл на подъём, остановился. Где-то далеко впереди журчала вода.
Глаза, казавшиеся сейчас болотного цвета, пронзили юного эльфа, Маэглин невольно прислушался, надеясь, что кто-нибудь есть поблизости, и родитель не собирается делать ничего дурного.
Во взгляде главы Дома Эола отчётливо читалось недоверие.
«Ты из Голодрим, как и твоя мать!» — будто слышал обвинение сын Ириссэ.
Кузнец не шевелился, словно стал одной из ногродских скульптур. Вдруг жилистые мощные руки задвигались, раскрыли сумку, достали полотенце.
— Ты не увидишь эту дорогу, — прозвучали слова, и плотная ткань легла на глаза Маэглина.
***
Потрёпанные и уставшие остатки войска Мелькора вышли из леса, готовые принять новый бой. Ушедшие днём в разведку соратники не вернулись, но это уже никого не удивляло — сбежали, гады!
Звёздная ночь сияла светом небесного цветка. Залитый волшебным серебром Телпериона, на бывшем и будущем поле боя сидел нанизанный на длинный кол орк, ещё живой, но уже обречённый.
— Хал! — донеслись крики. — Хал!
Командир обернулся на своих воинов, потом посмотрел на умирающего собрата, снова на бойцов.
— Хал!
— Да имел я вас и ваших матерей! — заорал военачальник дикарям. — Имел! В рот, в зад, нос, уши! В уши имел! В каждую ноздрю кончал! В рот через зад и в зад через рот! Трупы ваших прабабок выкапывал и трахал! И их прабабок! Всех имел! Вот так вертел!
Решив, что это сигнал к атаке, лучники-орки двинулись вперёд и спустили тетивы. Ночь озарилась летящим огнём, но звёзды всё равно сияли ярче.
Птица небесная
Отправившиеся в разведку перед боем алкарим не успели понять, что произошло: двое из них просто упали замертво, третий успел испугаться и побежать, а четвёртый застыл, обернулся и увидел среди ветвей сияющее, словно луна, лицо, на которое падали красноватые пряди.
А потом умер.
Тэлуфинвэ спрыгнул с дерева, не примяв ни травинки, не повредив мох. Воины Карнистира удивлялись, что сын великого Феанаро сам рискует, словно простой солдат, однако младший Амбарусса лишь усмехался. Объяснять свои действия он не собирался: если другим бойцам непонятно, что убивать врагов может нравиться, значит, либо они плохие бойцы, либо искажение слишком сильно поразило душу Феаноринга. И тот и другой вариант озвучивать определённо не стоило. Возможно, все думают так же или многие, или некоторые… Однако это в понимании Тэлуфинвэ никак не влияло на его решение о молчании, ведь искажение, выраженное в тяге ко злу, есть проявление слабости, недостойной эльфа, тем более Нолдо. Тем более из рода Феанаро Куруфинвэ.
— Идём по следам в орочий лагерь, — скомандовал Амбарусса, заранее договорившись с воинами старшего брата о распределении сил: таргелионская армия приходит на подмогу дикарям, его воины атакуют тыл.
Похоже, морготовы рабы совсем не заботились о скрытности, уверенные, будто племя живёт абсолютно обособенно, и соседям плевать на его судьбу. По всему пути следования шпионов были сбиты сапогами грибы и кочки, сорваны ягоды, отломаны мешавшие ветки, валялись объедки и ничем не замаскированные испражнения. Это выглядело смешно и омерзительно одновременно, и лишний раз доказывало младшему Феанорингу, что жалеть здесь некого.
Летняя ночь стремительно опускалась на лес, плотные облака рассеивались, небо становилось ясным и звёздным. Если крови прольётся много, творения Варды Элентари можно будет увидеть даже упав лицом вниз — прекрасные лучистые искры отразятся в чёрных грязных лужах. Возможно, это станет последним утешением павшим эльфам.
***
— Хал!
Старый Халдад взял топор. Люди устали от сражений, смерти родных и ожидания нового боя, поэтому, услышав приближение орков, многие бездумно похватали, у кого что было, и ринулись за частокол.
Звёздная ночь казалась светлой, Халет быстро привыкла к темноте и, забравшись на катапульту, словно на дозорную башню, оценила ситуацию. Соображения отца о том, что луки и долбанины сильны только издали, а вблизи уязвимы, звучали вполне правдоподобно и обнадёживающе. Главное — пробежать как можно быстрее удобное для вражеской стрельбы расстояние.
Спрыгнув с боевой машины, женщина вдруг заметила: оружия и доспехов теперь больше, чем всех халадинов в лагере, вместе взятых. Чувствуя, что об этом лучше не думать, Халет взяла орочий клинок — кривоватый и немного ржавый по краям, щит с чёрной короной, надела на голову шлем и дала знак отцу, что готова.
— Кати долбанину!
Одинаковые стрелы полетели в обе стороны — тайное племя неплохо вооружилось за счёт врагов. В звёздное небо взмыли булыжники, Халет, довольная собой, почувствовала незнакомый доселе азарт и восторг. Бросившись на добежавшего почти до частокола врага, женщина с безумным удовольствием раскроила ему голову, промяла стальной шлем.
— Халдада убили! — вдруг донёсся вопль. — Отомстим!
— Отомстим! — заорали со всех сторон.
Не осознавая, что речь про отца, последняя из главенствующего в этой войне рода сделала из убитого врага горящий снаряд и с диким криком запустила в толпу.
— Хал! — теперь уже слышались в основном женские голоса. — Хал!
Что-то вспыхнуло, чёрный дым повалил в звёздное небо, и вдруг донеслись странные красивые звуки — удивительно чистый гул, будто запела сама земная твердь.
В долбанину вонзились огненные стрелы, защитники плеснули водой, Халет и двое подруг запустили во врагов булыжником, не зная, как реагировать на непонятное, наверное, колдовское пение.
— Что бы ни было, — сказала пожилая женщина, подавая ведро, — бейтесь. Поют, пляшут, дудят — нам всё едино. Надо гадов перебить. Хал, девочки!
— Хал! Хал!
И в этот момент к звёздам взмыла стая белопёрых серебристых стрел.
***
— Орков поблизости нет.
Прозвучавшие в очередной раз слова с одной стороны обнадёжили, но с другой — разочаровали. Морифинвэ убрал меч в ножны и поднялся в седло.
— Продолжаем путь, — скомандовал Феаноринг. — Опасности либо нет, либо она недостаточна, чтобы остановить нас.
Воины рассмеялись и начали спешно сворачивать лагерь. Таргелионский владыка отъехал в сторону едва заметной тропки вокруг трясины. Даже светлый день казался здесь сумрачным, пахло гнилой тиной, то и дело раздавался то ли шёпот, то ли шорох, то ли тихий стон. Над мутной жижей едва заметно блеснула одинокая искорка. Сначала она показалась просто бликом на поверхности болота, однако скоро стало ясно — это не отражение луча.
Искра медленно поднялась над булькнувшей водой, стремительно приблизилась.
Расхохотавшись, Морифинвэ отмахнулся:
— Ты опасна лишь для боящихся тебя. А я не боюсь.
Развернув коня, четвёртый Феаноринг поскакал в лагерь, а над задрожавшей топью загорелись ещё два огонька, и все три крошечные звёздочки закружились в едином танце, словно были одной семьёй.
***
Своды ногродских пещер сияли праздничными огнями, однако веселье то и дело прерывалось грустными разговорами из-за долетавших печальных вестей.
— Руины горелые! — начал сокрушаться напившийся с таргелионскими эльфами бородатый торговец. — Я, как обычно, ехал по Рыночной петле севернее Тракта, где Четыре Озера, думал, поторговать там, знакомых повидать, а никого нет.
Оэруиль услышала эту речь на грани плача, вздохнула, однако не стала отвлекаться от крайне непростого разговора со знакомыми гномихами и младшей племянницей короля Дурина о проблемах закупки снежной и пурпурной глины, необходимой для производства косметики.
— Ты же знаешь, тари, — называла по-эльфийски царицей таргелионскую владычицу гномья принцесса, — кому уходят все ресурсы красоты. Мы пытаемся договориться о закупках, но ответ всегда один: либо становимся частью «королевства очарования», где правит известно кто, либо можем покупать сырьё у неё же, но только лучшие сорта она всё равно не продаст, рецепты тем более. В итоге нам приходится искать новые месторождения, придумывать удобрения и всё остальное, но до той, кому покровительствует нолдоран Карантир, нам, как шахтёрам до митрила. Наше дело не процветает, тари.
В голову Оэруиль полезли самые разные мысли, но в одном жена Морифинвэ была абсолютно уверена: даже намекать нельзя, что проблемы с Пилинэль больше не существует. Как и её самой.
Самым сложным в сложившейся ситуации было удержаться на грани продолжения жизни, обогащения и поиска новых партнёров в прибыльных делах, не радуясь при этом личной трагедии мужа. Оэруиль помнила, как тяжело переживал Карантир исчезновение сына, хоть и не говорил об этом открыто, однако трагедия не мешала королю спокойно говорить о пополнении рядов воинов. Но так ли будет в этот раз?
— Оссирианд богат ресурсами, — уклончиво ответила королева, — я постараюсь помочь вам. Главное, чтобы орки скорее исчезли с нашей земли. Я хочу посильно поддержать всех, кому не успели помочь воины нолдорана.
Несмотря на то, что столы в пещере не ломились от яств, блюда не пустели — гости праздника не ели много, мало кто танцевал, зато вино и эль заканчивались быстро. Таргелионские Нолдор, которых никто с самого начала войны не видел трезвыми, затянули песню, а гномы принялись ритмично хлопать в ладоши, не всегда попадая в такт.
— Ты поёшь, словно птица небесная, — грустно исполнял балладу молодой эльф с валинорской брошью в форме золотого листка, с каплями-кристалликами, — но, как все, на землерождена.
Даришь радость живущим в безвестности,
В ожидании светлого дня.
От зари до закатной агонии,
До молитвы вечерней росы,
Ты поёшь — ведь тебе так дозволено
Тем, кто создал бездонную синь.
У самой же гнездо разорённое,
Гулкий ветер да пепла следы,
Горе горькое тварью бессонною
На тебя неотрывно глядит.
Чем пронзительней боль, чем отчаянней,
Тем твой голос хрустальней звучит,
Чистота в нём до дрожи хрустальная,
И спасёт, и от бед сохранит.
И ни слова о том, что ждёшь помощи,
И ни слова о том, что нет сил.
Ты надежду даёшь душам тонущим,
Хоть об этом никто не просил.
— Король Карантир приехал! — прибежал стражник от городских врат, тряся в руке низкоголосый колокольчик. — Радуйтесь, жители и гости Ногрода! Наш друг-эльфийский владыка посетил нас! Встречайте!
Оэруиль побледнела, попыталась улыбнуться, но голова закружилась так, что пришлось отойти от собеседниц и сесть за стол. Сердце бешено заколотилось, стало невыносимо холодно.
— Радуйтесь! Встречайте владыку!
Королева немного справилась с собой, дала знак слугам, чтобы сопроводили свою госпожу к мужу. Нечего ждать, надо самой идти навстречу страху.
— И терновника шип разорвёт твоё платье —
Разве это несчастье? — продолжал петь Нолдо с брошкой. — И терновника шип раскровит тебе руку —
Лишь минута испуга.
И терновника шип пронзит твоё сердце —
Как легко и свободно тебе будет петься,
Птица небесная!
Птица небесная…
Примечание к части
Песня гр. «Гранд-Куражъ» «Птица небесная»
Полезный друг-эльф
Поднявшийся под утро ветер зашумел в высоких кронах, запел меж стволов, сбил на замшелую землю шишки и иголки. Тучи рваным тряпьём пролетали низко над лесом, словно где-то рядом разгорался пожар, однако дымом не пахло, лишь то и дело аромат смолы и хвои сменялся сыростью болот.
Рассеявшиеся по лесу и окрестностям воины осадного лагеря договорились о встрече на третью ночь, а после отдыха — продолжить патрулирование территории. Сулион был рад, что соратники остались на севере Таргелиона и готовы расправиться с врагами, которых придётся искать и преследовать. Да, сложно, да, опасно. Но как иначе? Морготовых рабов нельзя оставлять в живых.
Пробираясь сквозь очередной овраг, Авар вдруг услышал далёкие шаги. Кто-то старался двигаться осторожно, однако это не получалось. Судя по звуку, путник не был гномом — ступал слишком редко и легко для коротконогого бородача, который не прячется.
Значит, орк. Один! Возможно, раненый.
Сулион снял со спины лук, посвистел собратьям тревогу, но вдруг обнаруженный враг побежал. Он знает эльфийские сигналы? Откуда?!
Понимая, что думать некогда, разведчик выпрыгнул из укрытия и бросился вслед за орком. Под ногами попадались скользкие корни, ямки, кочки, не представлявшие проблемы для эльфа, однако становившиеся серьёзной трудностью морготову воину. Сулион был почти уверен, что сможет убить врага метким выстрелом, однако орк на удивление правильно уходил от преследования, и всё же расстояние между охотником и дичью сокращалось.
Прыжок через поваленное дерево, топкая земля, корни, корни, корни, мелкие заросли, снова корни, ручей, упавший наклонный ствол, под который надо подныривать, яма… Корни, корни, корни…
Светоч Анар далеко продвинулся по небесному куполу, расстояние между преследователем и целью уменьшилось значительно.
Сулион понял — орк устал. Однако, к удивлению Авара, этот враг не пытался спрятаться или стрелять. Неужели знает, что с эльфом это бесполезно?
Повернув от очередного бурелома к оврагу, морготов воин прыгнул вниз. Сулион остановился. Понимая, что не знает, как выглядит склон, можно ли там спрятаться и неожиданно напасть, эльф осмотрелся. Соратники то ли не услышали его, то ли не смогли прийти на помощь, а теперь уже точно звать бессмысленно — преследование увело воина осадного лагеря слишком далеко от своих.
Выбрав узкое место и перепрыгнув овраг, Сулион осторожно пополз, прячась в густых кустах, прислушиваясь и присматриваясь. Орк буквально исчез, и это настораживало. Судя по следу на склоне, враг скатился в ручей и прошёл по воде, но куда?
Кусты закончились, эльф подобрался к краю обрыва и, наконец, увидел небольшую пещеру вниз по течению, к ней и вёл едва различимый след, вероятно, для морготова воина и вовсе невидимый. Проверив кинжал на поясе и лук, Сулион приблизился достаточно, чтобы положение орка стало безвыходным, и выпустил стрелу, вонзив её в глину у входа пещеры.
— Сдаюсь! — раздалось изнутри. — Не убей я! Я всё скажу! Живым пусти!
— Выброси оружие и выходи! — Авар не поверил в искренность врага, но с другой стороны, орки всегда были не слишком верными рабами.
Правда, не все. Некоторые свято верили лжи хозяина о светлом аманском посмертии, поэтому шли до конца.
Не забывая об этом, Сулион приготовился к бою.
В пещере раздались шорохи, наружу к воткнутой стреле полетели самые разные острые предметы, назначение некоторых Авар не хотел даже представлять.
— Я выхожу! — предупредил орк. — Без оружия!
— Быстрее! — эльф спрыгнул в овраг, натянул лук.
Из грязной глиняной темноты показалась невысокая крепкая фигура. Оставшись даже без верхней одежды, желтокожий плосколицый воин с тёмными глазами-щёлочками и редкими чёрными волосами выбрался из укрытия, поднял руки и пожал плечами:
— Победил, чё уж. Драная дырка!
— Дёрнешься — убью!
— Догадался, не дурак.
Убрав за спину лук, Сулион взял верёвку, чтобы связать руки врага, но тот потрясающе ловко вывернулся, вынул откуда-то из-под свободных штанов осколок кости, размером с небольшой нож и ударил. Не почувствовав в первый момент боли, эльф схватил кинжал, резанул. Враг, схватившись за хлещущее кровью горло, покатился вниз по склону и замер в потоке.
Авар опустил глаза: из бедра торчал внушительный костяной нож, очень грубо сделанный, словно дикарём и второпях, однако менее смертоносным оружие от этого не стало. Если ещё и отравлено…
Чувствуя, как боль начинает заявлять о себе, как заполняет разум и сознание, Сулион разорвал штанину, перетянул ногу, принял всё, что было с собой и понял: обратно не дойдёт — слишком далеко и сложно. Просвистев сигнал бедствия и просьбы о помощи, однако ни на что не рассчитывая, эльф подумал: если карту местности не скорректировала война, то до ближайшего поселения гораздо ближе и проще добраться, чем до соратников. Значит, придётся рискнуть и пойти к незнакомцам.
***
Погода снова поменялась, и Бор, устав от начавшейся в походе ломоты в коленях и приступов удушья с изматывающе стучащим сердцем, уже хотел просто напиться и заснуть, даже если и навсегда, как вдруг прибежали сыновья.
— Там чужак какой-то шарится! — кровожадно произнёс один, но другой его толкнул, мол, мы ж тут типа мирные, приживаемся, ты о чём вообще?
— Срал я на него, пусть шарится, — вздохнул Бор, стараясь дышать ровнее, чтобы успокоить сердце.
— Ты не понял, бать, он это, странный.
— Ну поди разберись! Вы чё, здоровенные лбы, с одним странным справиться не можете?!
— Да можем, можем…
Сыновья ушли, старый воин сел удобнее. Даже летом по ночам в палатке было холодно, а дома построить не успели. Хотя, место выбрали неплохое — Ульг иногда может башкой кумекать. Тут и до села какого-то недалеко, но и не притесняется никто. Правда, пока знакомиться побоялись, но это ничего, наживное. Постепенно можно помощь будет предложить какую, поработать за еду, а там и дружба завяжется.
Дышать стало легче, хмельной отвар помог не так сильно чувствовать колени, и Бор, кряхтя, вышел из палатки с твёрдым намерением дать поджопники сыновьям за то, что не умеют и не хотят думать самостоятельно, по каждой ерунде бегут к бате за советом. Это приятно, не поспоришь, но вот помрёт батя, и чево?
В лагере, который готовился стать поселением, царило оживление: кто-то таскал брёвна, кто-то делал вид, будто таскает брёвна, но зато целая толпа собралась около сыновей Бора, притащивших в лагерь чужака.
— Это ж эльф! — раздавалось изумлённое. — Откуда он тут один?! Кареглазый, как те, восточные!
Подойдя ближе, старый воин увидел бледного грязного путника, одна штанина рваная, окровавленная, нога перебинтована и явно не сегодня. От раны исходил очень знакомый запах. Эльф тяжело дышал, обливался потом, лицо сводила мука. Беглые морготовы рабы уложили его на тряпки, попытались дать воды.
— Горючку надо, — скомандовал Бор.
— Да мы поняли, бать, — отозвался младший сын.
Люди хорошо помнили, как перед началом похода кто-то из командиров раздал своим бойцам яд тёщиной дырки — так он именовал растение с очень коварным корешком. На востоке этот цветок называли иначе, однако версия северян пришлась по душе больше. Но вскоре что-то пошло не так, и весь отряд потравился тёщиной дыркой сам. После этого яд заставили выбросить, а средство от него на всякий случай бойцы сохранили.
— Кто хоть раз такое нюхнёт, вовек не забудет! — аргументировал свою проницательность взявшийся лечить незнакомца вояка. — Сколько ж ты с этой дрянью проходил? Два, три дня?
Эльф не ответил. Он лежал неподвижно, горячий, бледный, дышал часто и неровно. Плохо дело.
— Выходим — помощником нам будет, — тихо произнёс Бор. — Так что постарайтесь уж. И ни слова о том, откуда мы про тёщину дырку знаем! Иначе он нас сразу раскусит. Придётся его того, а вдруг кто видел, как он сюда шёл? Нам проблем не надо.
Сыновья кивнули. Осторожно подняв впавшего в беспамятство незнакомца, мужчины понесли его в палатку. Как бы то ни было, а друг-эльф в любом случае на пользу.
***
Открыв глаза и увидев над собой ткань, вместо неба и деревьев, Сулион понял, что не только не знает, где находится, но и не помнит, как тут оказался. Нога болела кошмарно, словно от неё отрезали значительный кусок кожи вместе с мясом, однако голова не кружилась, и тошнота не ощущалась. Кто-то помог? Но кто? Когда?
Осторожно приподнявшись на жёстком неудобном ложе, поборов сгущавшуюся от боли темноту перед глазами, эльф осмотрелся: в палатке был страшный беспорядок, всюду вперемешку с едой валялись какие-то тряпки, воняло сыростью, тухлятиной и чем-то ещё.
Орки?!
Почти уверенный, что оказался в плену, вспомнив сразу всё, что бывает с попавшими к Морготу и его рабам несчастными, Сулион решил убить себя, не дожидаясь пыток, но не смог найти поблизости ничего подходящего и, обречённо закрыв глаза, лёг на то, что ему постелили. Раз не связали, значит, можно попробовать сбежать, когда получится встать.
— Эй, ты как?
Голос прозвучал настолько неожиданно не по-орочьи, что Авар не поверил своим ушам. Посмотрев на вошедшего мужчину, эльф вспомнил про Младших Детей Эру и догадался — именно они не дали умереть неудачнику-вояке.
Но откуда здесь атани? Никто никогда не говорил о племени Младших на севере Таргелиона!
— Говорить умеешь? Или не понимаешь?
— Я… — Сулион сдержал стон, снова приподнялся. — Мне лучше, спасибо. Спасибо, что помогли.
— Ну мы это… — человек, источая целый букет дивных ароматов, подошёл ближе, посмотрел на рану. — Нашли тебя. Помогли вот. Всегда так делаем. Да.
— Вы молодцы, — вздохнул Авар, про себя радуясь, что это точно не орк.
Мужчина, возраст которого определить не получалось, сел рядом, протянул желтоватый порошок.
— Вдыхай.
Сулион подчинился, не задумываясь, и боль быстро отпустила, правда всё вокруг странным образом изменилось, стало очень весело, и теперь абсолютно любое слово или действие казалось до слёз смешным.
Не обращая внимания на истерически хохочущего эльфа, неожиданный помощник сменил повязку, обработал рану и ушёл. Устав веселиться, Авар снова заснул.
***
Вечер выдался холодным. После нескольких звёздных ночей опять собрались тучи, начал накрапывать дождь, однако кострам это не мешало, и люди Бора, собравшиеся отдохнуть после дневной работы, разделили дичь, заварили грибы, скипятили воду и расселись у огня.
— Торгашня какая-то к соседям завалилась, — начал разговор Ульг, откусывая полусырое мясо. — Даж не знаю, как лучше — пойти предложить чё или сидеть тихо?
— И чё ты им предложишь? — загоготал сидевший рядом воин. — Задницу свою?
— Да не, какую задницу?! Починить, может, чего. Телегу там, не знаю, мешки залатать.
— Ну, иди, предложи, — пожал плечами сын Бора.
Уронивший днём на ногу бревно соратник приковылял к костру, неловко сел.
— Чёрный ворон! — со вздохом запел он, нюхая сорванную незабудку. — Что ж ты вьёшься
Над моею головой?
Ты добычи не дождёшься!
Чёрный ворон, я не твой!
Несколько собратьев подпели, и вдруг из палатки показался раненый эльф. Он по-прежнему был бледен, сильно хромал, однако умирающим больше не выглядел.
Осторожно подойдя к костру, чужак с тихим стоном сел на бревно, вытянул больную ногу и тихо спросил:
— Можно мне немного поесть?
— Да сколько влезет! — хохотнул Ульг. — Ты три дня не жр… брал в рот… ничего. И это только у нас, а сколько там по лесам шатался, я и не знаю.
— Я тоже, — вздохнул Сулион, — не знаю. Спасибо вам, что не бросили.
— Ну, мы… мы б не бросили! Своих не кидаем.
Эльф улыбнулся, осторожно взял жареное мясо, откусил совсем мало, поморщился.
— Ты не смотри, что всё назад лезет, — Ульг заботливо подал горячей воды, — есть всё равно надо. Отрава уйдёт скоро. Ты поведай, как тебя звать, откуда ты, что случилось.
— Сулион моё имя, — честно сказал воин осадного лагеря, — я приехал с воинами Химринга… Это крепость на севере. Мы прогнали орков из трёх поселений, стали преследовать по лесам, и вот… — эльф кивнул на ногу. — Мне не повезло.
— А друзья твои где?
— Друзья… — Сулион отложил еду на листья, служившие тарелкой. — У меня был лучший друг, который помогал во всём, словно отец или мудрый старший брат. Но однажды мы пошли в разведку, и на него напал оборотень. Мы отбились, но вскоре мой друг умер в страшных муках.
— А дома ждут? Жена там, невеста?
— Погибла, говорят, — опустил голову Авар. — Орки убили. Но я не видел тело, поэтому продолжу её искать.
— Чёрный во-орон! Что ж ты вьё-ошься! — снова запел пьяный строитель.
— Цыц ты! — рявкнул на него Ульг. — Не позорься перед эльфом! Они знаешь, как поют! Все беды-невзгоды забудешь! А от твоего воя убиться хочется.
— Зачем вы так? — Сулион снова попробовал поесть, поморщился. — Хорошая песня.
— Ой, да ладно тебе! — рассмеялся старший сын Бора. — Это даже нам тяжко слушать, а уж тебе…
— Пусть эльф нас своим песням научит! — неудавшийся певец выпил грибного отвара, чуть не поперхнулся. — В награду за спасение.
— Цыц! — Ульг подскочил. — Чего несёшь?!
— Он прав, — снова заступился за певца Авар, — мне больше нечем вам отплатить. Что ж, пусть песня моего друга останется с вами, когда мне придётся уйти. Меня ждут соратники, искать будут. Я обязан вернуться в Химринг.
— Что за Химринг? — сделал вид, будто никогда не слышал этого названия, сын Бора.
— Крепость на севере, — терпеливо повторил Сулион. — На горе. Граница эльфийских земель. Я обязан туда вернуться.
Повисло молчание, эльф посмотрел на своих спасителей: чем-то они неуловимо напоминали орков, и дело не в речи. Надо сюда прислать разведку. Боеспособную.
— Я мечтаю вернуться с войны,
На которой родился и рос, — тихо запел Авар, думая, что в первую очередь это нужно ему самому: возрождая память о Линдиро, Сулион мысленно возвращался в те времена, когда была жива надежда на скоро достижимое счастье. А что осталось теперь? — На руинах павшей страны
Под дождями из слёз.
Но не предан огню тиран,
Объявивший войну стране,
И не видно конца и края этой войне.
А когда затихают бои,
На привале, а не в строю,
Я о мире, о любви
Сочиняю и пою.
Облегчённо вздыхают враги,
А друзья говорят: «Устал».
Ошибаются те и другие — это привал.
Я пророчить не берусь,
Но точно знаю, что вернусь
Пусть даже через сто веков
В страну не дураков, а гениев.
И, поверженный в бою,
Я воскресну и спою
На первом дне рождения
Страны, вернувшейся с войны.
С войны…
В лесу воцарилась тишина, лишь ночные птицы щебетали между собой. Люди молча уставились в огонь, а тот, кто пел про чёрного ворона вдруг отчаянно расплакался, словно ребёнок.
Примечание к части
Песни: «Чёрный ворон» народная, кажется,
«Я вернусь» Игоря Талькова
Долбаный благодетель
Когда глаза закрыла плотная ткань, Маэглин попробовал представить, что идёт просто по неосвещённой пещере, однако ощущения всё равно были иными — эльф чувствовал себя оскорблённым.
В детстве, когда сын Эола и Ириссэ не знал другой семьи, кроме своей, он порой допускал мысли о том, что со своими детьми поступал бы ещё строже, следил бы тщательнее за каждым шагом и не упускал бы ни одной ошибки. Однако теперь, зная, как расцветают любящие и любимые жёны, как отцы позволяют отпрыскам глупости и шалости и лишь посмеиваются: «Ой, да это ж мелюзга! Сами такими были!», Майрил невыносимо стыдился и прошлых суждений, и поведения главы Дома.
«Да как отец смеет так себя вести?! Угрожает заковать в цепи, глаза завязывает! Может, ещё язык вырвет?!»
И без того чуткие слух, обоняние и осязание обострились многократно, и, ступая вслед за родителем вслепую, юный эльф будто видел каждый свод подземного коридора, да настолько ясно, что смог бы нарисовать весь путь серией красочных картин. Под ногами то и дело журчала и хлюпала вода; чем её становилось больше, тем холоднее был воздух, неподвижный и безмолвный. Ручьи сливались, разделялись, сражались с камнями, иссякали, уходили в щели меж камней, однако туннель, проделанный водой неизменно вёл вперёд, то заставляя слегка наклонить голову, а то и вовсе ползти на четвереньках.
«Отец делает маму несчастной! — озарения среди тьмы и злости заставляли руки дрожать. — Так не должно быть!»
От понимания, как необходимо поступить, становилось страшно, однако когда в очередной раз пришлось ползти по воде с завязанными глазами, Майрил окончательно осознал: стыд и угнетение хуже вероятного гнева родителя. В конце концов, что он сделает?
«Наугрим дружат с ним, потому что не знают правду! Они не хотят её знать! Для них Эол — просто Эол-кузнец, тёмный эльф. Да, грубый, да, агрессивный, но в первую очередь он мастер, усердный, талантливый, с которым можно вместе что-то изобрести и дорого продать. Их не волнует, как Эол-кузнец ведёт себя с семьёй!»
Вода отдалилась, коридор стал шире.
— Если не знать пути, — впервые за всю дорогу вслепую заговорил отец, — здесь слишком легко свернуть не туда. Верная смерть.
В голосе прозвучала гордость собой.
— Хорошо, что у меня есть проводник, — отозвался Майрил, вставая и отряхиваясь.
Дальше шли в молчании, юноша снова погрузился в тревожные раздумья, как вдруг в воздухе едва заметно ощутилась свежесть. Железная ладонь отца схватила за плечо и толкнула вперёд.
— Даже в неприступном камне есть щель, надо только найти, — ехидно произнёс Эол. — Не переживай, что узко. Лезь. И будь уверен — через неё до тебя не прошла толпа.
Почувствовав, что краснеет, Майрил начал протискиваться. Воздух становился свежее, повеяло запахами леса. Продвигаться приходилось на подъём, порой создавалось впечатление, будто скала не выпустит непрошенных гостей, задавит, расплющит… Мысли об этом вытеснили даже злость, оставив лишь желание скорее выбраться из ужасного места. В какой-то момент страх начал лишать рассудка, но вдруг камень расступился, и отец снова сдавил руку сына:
— Здесь крутой спуск. Садись и аккуратно съезжай. О целостности штанов не беспокойся — поверь, они менее ценны, нежели шея.
«Неужели побег из города наугрим стоил такого риска?!» — хотелось выкрикнуть, сорвав повязку с глаз, однако что-то остановило юношу, и, дрожа всем телом, Маэглин подчинился.
По ощущениям склон был отвесным, высотой — сравним с вековой сосной. Вспомнив во время спуска все услышанные когда-либо ругательства, юный полунолдо едва не заплакал от радости, когда ноги встали на твёрдую горизонтальную землю. Отец усмехнулся совсем рядом, опять взял под руку и повёл сына сквозь хвойный молодой лес, путая след — кругами. Очень хотелось задать родителю вопрос: долго ли ещё играть в слепого, но Майрил был уверен — если промолчать, позор закончится быстрее.
— Знаешь, почему я не показал тебе дорогу? — Эол вдруг остановился, раскрутил сына на месте, а потом снял повязку с глаз и толкнул вперёд. Маэглин едва не упал. — Потому что ты по дурости разболтаешь о ней. А теперь представь: орки нападают на Ногрод, когда мы там гостим, и все жители бросаются спасаться тайной тропой. Образуется толкучка, и не выживает никто. В том числе и ты, долбаный благодетель.
— Я умею хранить тайны, — запротестовал юноша.
— Мать просила не говорить мне о том, что рассказывает, а ты проболтался! — на лице кузнеца появилась неприятная ухмылка.
— Не просила, — Майрил пожал плечами. — Что плохого и тайного в рассказе о роде Финвэ, нолдорских…
— Ты из Дома Эола! — с угрозой повторил отец. — Ты из рода Тэлери, а не Голодрим!
— Да, папа, — ласково произнёс сын.
***
Всю ночь в молчании пробираясь через редколесье вдали от дорог, эльфы остановились на отдых лишь под утро.
Спать пришлось под открытым небом, наскоро постелив плащи на лапник, однако это ничуть не помешало. Проваливаясь в мир грёз, юный полунолдо думал о матери и о том, как защитить её дома от отца. Может, рассказать ему всё, о чём беседовали, когда удавалось побыть с мамой? Или… почти всё, то есть… самое безобидное? Но как можно больше!
«Это просто сказка про горностаевую шаль, Майрил, — прозвучал уже во сне печальный голос самой дорогой эльфийки на свете. Осунувшееся бледное лицо улыбалось, но глаза выдавали всё. — Гордая принцесса год за годом гонялась за тем, что ей не принадлежало, не должно было стать её собственностью, а когда добивалась, когда получала желаемое, сразу же теряла интерес. Однако горностаевая шаль всегда оставалась недосягаемой сладкой мечтой, и Рок потребовал от принцессы принести в жертву всё, что она имела: и своё, и чужое, и нужное, и ненужное».
***
Ириссэ погладила сына по волосам — таким же чёрным, как у неё, открыла сундук.
— Вот моё сокровище, которое подарил твой отец, — исхудавшие руки достали прекрасную меховую накидку. — Эол не хочет, чтобы мы общались с нашей большой семьёй, но ты имеешь право о ней знать, Майрил. Может быть однажды ты найдёшь прекрасный город с белоснежными башнями, в который никогда не войдёт чужак.
— А как же ты? — спросил мальчик, рассматривая чёрные хвостики-стрелы на белом мехе.
Недолго помолчав и через силу улыбнувшись, Ириссэ покачала головой:
— А у меня есть шаль.
***
Во сне сначала расступился лес, потом горы, и взгляду Майрила открылся прекрасный белый город, нечёткий, словно в дымке, но почему-то в нём никого не было, а перед пробуждением сын Ириссэ понял — все жители дивных дворцов мертвы.
— Ну что, хранитель тайн, — голос отца окончательно вернул в реальность, — вставай, пора продолжать путь, пока нас не заметил, кто не надо. А то им тоже что-нибудь не то сболтнёшь.
Сжав от обиды кулаки, юноша поднялся. Отряхнув плащ, он последовал за родителем, перекусывая на ходу ногродской лепёшкой и думая, с чего начать разговор, однако кузнец вдруг обернулся и пронзил сына убийственным взглядом:
— С женой я поговорю сам, без твоего участия. Поверь, она умеет извиняться и объяснять поступки, если надо. А я умею прощать. Мы ведь семья, Маэглин, мы — Дом Эола. Вместе мы великий род, а по отдельности сгинем.
Да, мой светлый Вала!
Ногрод раскрыл главные врата, и скульптуры гномьих королей, воинов и подземных чудовищ уставились на эльфийского владыку множеством мёртвых глаз.
— Нолдоран Морифинвэ! Нолдоран Морифинвэ! Карантир Феанорион! — послышались голоса ожидавших у дверей таргелионских подданных, прибывших с вестями для короля. По лесам искать было бессмысленно, поэтому гонцы отправились в гномий город, зная конечную цель пути своего правителя.
Однако медленно спешившийся Феаноринг смотрел сквозь них всего на одну проступавшую из мрака фигуру в чёрном платье с покрытыми шалью волосами.
— Мой супруг, — произнёс голос подошедшей Оэруиль, но Морифинвэ ясно услышал совсем иное.
«Мой Вала», — отдалось эхом в ушах, закружило голову.
— У меня дурные вести.
«Да, мой Вала».
— Когда ты уехал, прибыли леди Пилинэль и леди Митриэль. Они не хотели моего вмешательства в политику Таргелиона, и настаивали, что я должна, как и прежде, оставаться затворницей. Я сказала, что решение не за мной, но за тобой.
«Мой светлый Вала!»
— Разумеется, леди не желали меня слушать, и я ушла к себе в покои, приказав слугам разместить и накормить гостей. И в этот момент прозвучал сигнал бедствия. Я испугалась и, зная, что Башня Эаринэль не приспособлена для долгой обороны, приняла решение бежать.
«Мой Вала».
Вокруг королевской четы собралась толпа, но Морифинвэ никого не замечал. Сталь серых глаз пронзала зелёные омуты, только, как и брошенный в заросший ряской пруд клинок, тонула в непрозрачной воде без возможности всплыть и хоть что-то рассмотреть.
— Мой супруг.
«Светлый Вала!»
— Леди Пилинэль и леди Митриэль не доверились моему решению и сказали, что со своими и моими воинами останутся в башне. Я не стала спорить и уехала, а потом…
«Да, мой Вала».
— Ты увидела огонь и дым? — Морифинвэ побледнел, глаза вспыхнули, по белому лицу пошли красные пятна. — В лес! Быстро! Найти мою семью!
Приказ прозвучал в пустоту, однако все без исключения Нолдор бросились его исполнять. Осталась только личная охрана.
— Это точно были орки? — покрывшееся испариной лицо приблизилось к Оэруиль, эльфийка испугалась.
— Я… я не знаю.
«Светлый Вала!»
— Никто не догнал меня потом. После пожара… — королева Таргелиона вздрогнула. — Но… кто, если не орки?
Посмотрев на север, Морифинвэ сжал кулаки, а потом вдруг выхватил меч:
— Здесь есть воины Химринга? А Белегоста?! Из Долины Маглора? Я знаю — они здесь! Они вечно где-то рядом болтаются! Кто есть, всех немедленно ко мне! И капитана твоей стражи, Оэруиль. Ко мне.
«Да, мой Вала!»
Королева поспешно кивнула, отступила к ногродским воротам.
— Ты… — таргелионский владыка выдохнул, опустил взгляд на низ живота супруги. — Ты в порядке?
«Да, мой светлый Вала!»
Попытавшись улыбнуться, Оэруиль кивнула, отступила ещё на шаг.
— В город! — приказал, багровея, Карнистир. — Немедленно дайте мне зал для переговоров!
«Да, мой Вала!»
Внезапно остановившись в воротах, Феаноринг осмотрелся: эльфы, гномы… Все они рады его появлению — умело делают вид. Но кто мог подослать к Оэруиль убийц под видом армии Моргота? Кто знал о планах на Оссирианд? Кому это было бы невыгодно?
За поисками врагов страх и боль ощущались слабее, превращаясь в ненависть, заменялись жаждой кровавой расправы.
Но почему-то совсем не было сил произнести имена тех, кого на самом деле Морифинвэ больше не надеялся увидеть живыми.
«Да, мой Вала».
***
Долетевшие одно за другим письма вызвали разные, весьма противоречивые эмоции, однако абсолютно одинаково сгорели в пламени химрингского камина.
Маэдрос, вернувшийся из осадного лагеря, как только стало ясно — с севера никто не нападёт, проследил, чтобы бумага полностью превратилась в пепел и только тогда посмотрел на Туивьель. Избранница сидела за столом, занимаясь резьбой по кости. Почувствовав взгляд любимого, эльфийка заулыбалась и подняла со стола гребень.
— Были времена, — сказала химрингская леди, — когда мы с подругами считали сокровищами изделия из врагов. Но знаешь, орочьи кости сложны в обработке и выглядят некрасиво, поэтому, если не сказать, чьи останки превратились в руках мастерицы в нож или шпильку, продать изделие крайне сложно.
— Думаю, кости Вала лучшего качества, — неприятно скривился Маэдрос, однако взгляд выражал тепло и печаль. — Хоть и искажены необратимо.
— Любовь способна победить любое искажение, — по голосу и лицу Туивьель не было понятно, верит ли она сама своим словам, однако сказанное заставило лорда подойти к избраннице и крепко обнять.
Северное окно снова не закрывалось и не зашторивалось, однако ветер дул параллельно стенам и не влетал в комнату.
— Моргот играет с нами, — сказал словно сам себе старший Феаноринг, приковав взгляд к горам вдали. — Он дал мне понять, что может напасть с любой стороны, что к войне с ним нельзя подготовиться. Но я докажу ему обратное.
— В городе говорят, будто орки прошли с востока тропами, которые знала только наша разведка, — леди замерла, опустила глаза, жалея, что подняла эту негласно запретную тему.
— Значит, мы проложим новые пути, — живая рука Маэдроса дрогнула, Феанарион отстранился, ринулся к окну и опёрся на подоконник. — Знаешь, за что я ненавижу Айнур? Пока я был покорным аманэльда из безликого множества таких же рабов, одна Майэ изображала дружбу со мной: поддерживала во время ссор в семье, по-своему наставляла. Но когда мы ушли из Валинора, и я попал в плен, эта Майэ оказалась единственной способной мне помочь. И она этого не сделала. Для Айнур ничего не значат наши ценности! Это отвратительные подлые сущности, наделённые огромной силой и напрочь лишённые чести! Но хуже всего то, что они всё прекрасно осознают! И не желают меняться в лучшую сторону!
В голове Туивьель заметались вопросы, которые леди запретила себе озвучивать.
«Семья — это отец, мать и братья или та другая женщина?»
«Ты тоже думаешь, что наш сын мёртв?»
«Ты тоже допускаешь, что Тэльмо перед смертью рассказал врагам о тайных тропах?»
«Ты не веришь, что хватит сил на борьбу?»
«Ты действительно всё ещё нуждаешься во мне, моя Легенда?»
«Сколько ещё я смогу молчать, понимая, что бессильным гневом не сделаю лучше?»
Маэдрос вдруг обернулся, застыл на фоне завывающего ветра и сгущающейся тьмы. Освещённая огнём фигура постояла бесконечно долгое мгновение у открытого окна, смотря влюблённой эльфийке прямо в душу, а потом устремилась к дверям, лишь легко коснувшись сухими губами щеки Туивьель.
И от столь мимолётного поцелуя на сердце стало гораздо теплее, несмотря на всё отчётливее ощущавшееся отчаяние.
***
На собранный наскоро совет пришёл даже летописец Ондимо, не скрывая удивления внезапным приглашением. Варнондо посмотрел на бывшего друга-калеку, встал с места и помог книжнику сесть за стол. Хеправион с удивлённым недоверием посмотрел на своего лорда, однако Маэдрос ничего и никого не замечал, неподвижно уставившись прямо перед собой. В окно. Двое командиров-Нолдор терпеливо ждали начала совета.
— Варнондо, — старший Феаноринг едва пошевелил губами, — игра окончена.
Воин верховного нолдорана побледнел, сразу подумав о худшем из вероятных вариантов развития событий. Ондимо коротко взглянул на давно уже не приятеля и пожал плечами:
— Единственный и не постыдный способ выжить на войне — вовремя получить ранение. Не смертельное, но при этом достаточно тяжёлое, чтобы долго не продолжать бои.
— Или никогда, — посланник Нолофинвэ скривился.
— Войну против Моргота ведут все, — химрингский лорд всё ещё оставался неподвижным, — даже нерождённые младенцы, старики и калеки. Всё живое враждует против Моргота. А его рабы — это по сути ходячие трупы без души и света в пустой груди. Но мы не об этом сейчас. Варнондо, ты уезжаешь в Хитлум.
На лице воина верховного нолдорана медленно проступило полное непонимание происходящего.
— Потом задашь вопросы, — Маэдрос встал, подошёл к карте на стене. Правильной, без прикрас. — О нынешней битве нам известно следующее: Поющая Долина отбилась и практически не пострадала, север Таргелиона, — стальная рука в кожаной перчатке скользнула по листу, — удалось очистить нашими силами, однако есть полностью уничтоженные поселения, жертвы среди мирного населения и потери в наших войсках. Все цифры ещё предстоит уточнить, когда оставшаяся для поиска орков в лесах разведка вернётся в осадный лагерь. Амбаруссар сообщили о тяжёлых боях на южной границе Таргелиона, — Маэдрос уставился на летописца, тот почувствовал взгляд и поднял голову от заполняемых текстом страниц, — Ондимо, ты принимал участие в подготовке похода на восток. Скажи честно, сколь велика вероятность, что оркам показали тропы намеренно?
— Нет, нет, ни в коем случае! Нет! — летописец всё понял и в ужасе замотал головой. Невольно встретившись глазами с Маэдросом, бывший учитель Аратэльмо не смог скрыть истинных подозрений и, холодея, понял — лорд думает так же. — Этого не может быть.
— Да, Нолдор не предают своих, — старший Феаноринг несильно ударил по столице Таргелиона кулаком. — Вопрос лишь в том, кого они считают своими. Так вот, на юге, у реки Аскар произошло сражение Младших Детей Эру с орками, а потом пришли на помощь войска моих братьев, и морготовы рабы оказались перебиты. Я думаю, в будущем Химрингу тоже понадобится войско Фирьяр.
Внезапно воцарившееся молчание прерывалось только скрипом пера. Хеправион посмотрел на вновь побледневшего Варнондо, Маэдрос это заметил и покачал головой.
— В письме, которое мне пришло из Ногрода, — старший Феаноринг посмотрел на изображение гномьего города на карте, — владыка Морифинвэ Карнистир написал, что винит в своей трагедии меня, не верит в нападение Моргота, требует доказательств, что Химринг не замышлял против него ничего дурного. Я считаю конфликт глубоко личным делом, однако есть вероятность развития событий, которого допускать нельзя. Варнондо Хитлумский имеет доступ ко всем моим делам, в том числе, торговым. Это известный факт, а значит, мой брат тоже осведомлён о вероятном вмешательстве верховного нолдорана в таргелионский вопрос.
Понимая, что не знает слишком многого, посланник Нолофинвэ часто заморгал.
— Во избежание требования королём Морифинвэ выдать вредителя для суда, — Маэдрос покосился на Варнондо, — всем непосредственным подданным верховного нолдорана я приказываю покинуть Химринг в самые краткие сроки. Также я добавляю, что наша миссия по обмену посольствами не объявлена мной завершённой, и как только буря утихнет, я буду готов принять нового приближённого дяди.
Втородомовский Нолдо открыл рот, однако так ничего и не сказал.
— Собирайся в путь, — приказал старший Феаноринг. — Если для нажитого добра потребуется дополнительный воз, его предоставят.
Ондимо поднял голову от записей, обернулся на выходящего из зала собрата и снова случайно встретился взглядом с лордом. В глазах без цвета жизни, сквозь белое пламя жажды мести проступал вопрос и ответ одновременно, и летописец, словно парализованный и лишённый воли, не мог соврать даже мысленно.
«Да».
***
«Да, мой светлый Вала!»
Морифинвэ ударил кулаком по яшмовому столу, перстни угрожающе сверкнули в свете фонарей и каминов. Сидевшие рядом гномы вздрогнули, переглянулись.
— Вы всё отрицаете! — четвёртый Феаноринг вскочил, заметался по подземному залу. — Вы все ни в чём не виноваты! А я докажу, что это не так, будьте уверены! Ваш сговор раскроется, и тогда…
«Да, мой Вала».
Белегостские Кхазад переглянулись с двумя химрингскими посланниками, эльф из Поющий Долины поджал губы. Верные королевы Оэруиль сидели молча, с достоинством, словно перед оглашением смертного приговора.
— А вы, — Морифинвэ вдруг взял себя в руки, заулыбался защитникам законной жены и сел на место, — вы заслуживаете наград и почестей. Сегодня же начнём чествовать спасителей таргелионской владычицы. Теперь каждый из вас — лорд. Берите земли, стройте замки, женитесь на леди, рожайте лордов.
В бокал со смешанным вином высыпался душистый порошок.
— Я — справедливый владыка, — отхлебнув, скривился Феаноринг.
И снова будто услышал всё тот же далёкий ненавистный голос, который не мог забыть, как бы ни хотел. Голос соглашался с каждым сказанным словом:
«Да. Мой светлый Вала».
Неотмеченное на картах поселение
Туманное холодное утро встретило пробуждавшихся ото сна беглецов мелким противным дождём, который, к счастью, быстро закончился. Выбравшись из палатки, Бор и Ульг молча посмотрели друг на друга, и каждый подумал о своём. Младший брат вспомнил свою бессмысленную юность, и то, как в итоге оказался среди годами планировавших побег с родной земли алкарим, а старший думал, как лучше наказывать собратьев, которые, вместо работы, всякую дрянь лакают кружками. Однако в целом жизнь налаживалась: ребята и лошадок нашли, и про корм для них с соседями договорились. А ещё…
Со стороны ручья послышался женский смех. Прижились, курочки.
Когда уходивший на юг отряд соратников Бора вернулся, раненый эльф уже отправился к своим, несмотря на незажившую до конца ногу. Как ни странно, морготовы рабы, привыкшие убивать таких кареглазых остроухих, Сулиона восприняли другом: с ним охотно сидели у костра, слушали песни, истории, да и просто смотрели, как двигается и что-то делает это дивное существо. Беглецы сами удивлялись себе и усмехались, мол, когда эльф не враг, он видится совсем по-другому, словно ценность какая-то. Вот бы ещё и эльфиек в жёны! Э-эх…
Женщины снова захихикали. Бор и Ульг переглянулись: смеются, значит, нормально всё. Одна вроде понесла уже. А то в первый день, когда их с юга разведчики притащили, с сёдел поснимали, грустные были, тряслись, жаловались. Говорить толком не могли, объяснить жестами и мычанием пытались, будто напали на их племя чудища какие-то, бежать в леса пришлось. Домой хотят! Но курочкам молодым быстро объяснили, что дом теперь здесь, а Бору предложили выбрать любую и начать это, ну, великий род на свободной земле.
Старому воину хотелось посмеяться над столь глупой затеей, поскольку он не был уверен, что хоть одного наследника сможет зачать, а делать с трудом добытую бабу заведомо бездетной — бессмысленно. Но соратники заверили, что там, откуда они этих притащили, баб ещё много, мужиков нет, и если явиться не с тремя лошадьми, а хотя бы с пятью-шестью, то улов получится богаче.
Коняшек достать несложно, значит…
Бор хмыкнул. Свою новую жену воин назвал Холой, потому что она что-то похожее часто повторяла. Хола оказалась сильной и по-своему красивой: чёрные, немного вьющиеся волосы, большие карие глаза, упругая грудь, задница что надо. Бор даже почувствовал себя лет на десять, а то и на все пятнадцать, моложе! В отличие от своих подруг, Хола по дому не скучала или притворялась хорошо, за работу сразу взялась, когда поняла, что бежать не удастся: дрова рубить стала, дичь разделывать, одежду стирать, воду носить. Молодец, баба!
А подружка её, которую Ульг взял, умеет одеяла тёплые делать из чего угодно, в травках разбирается. И глаза у неё светлые. Дети красивые народятся!
Подумав, что перед началом дневных дел неплохо бы покувыркаться с женой, Бор крикнул Холу, и смех сразу стих. Молодцы, курочки, знают, кто в доме хозяин! Пора и цыплятами обзаводиться.
***
Ещё никогда Сулион не был настолько сильно рад увидеть соратников. Странные Фирьяр проводили спасённого эльфа в обход буреломов и оврагов до ближайшей дороги, и всё это время воин осадного лагеря полагал, что живым ему не выбраться. Однако проводник по имени Грор — молодой мужчина с очень злыми, вечно прищуренными глазами, честно выполнил обещание о помощи и даже дал с собой выпивку и ягодных лепёшек.
С искренней теплотой поприветстврвав разведчиков, Сулион подробно рассказал о погоне за орком и странной встрече около небольшого поселения, отмеченного на таргелионских картах «Городок мастеров и торговцев», где постоянно проживают около пяти-шести сотен эльфов. О граничащих с ними Младших не написано нигде, значит, они появились там совсем недавно и без ведома нолдорана Карнистира Феанариона.
«В армии Моргота не только орки, — понимающе покачал головой командир разведки. — Но почему тогда они тебя отпустили? Возможно, им удалось что-то выудить у тебя, давая дурманящие порошки, но зачем оставлять в живых того, кто видел их стоянку? И зачем останавливаться так близко к поселению, да ещё и строить там что-то? Больше похоже, что это очередные беглецы с востока, но ты прав, проверить необходимо. И сообщить нолдорану Морифинвэ о твоей находке — тоже. Чтобы потом не было разговоров, будто Химринг думает и решает за всех соседей».
Сулион не пошёл с соратниками, поскольку нога ещё сильно болела от нагрузок, поэтому пришлось сесть за письма в осадный лагерь. На сердце было невыносимо тяжело, хотелось просто заснуть и больше никогда не просыпаться, но от окончательного бесповоротного отчаяния спасала мысль: каждый сдавшийся воин Белерианда — вольный или невольный пособник врага, а за такое Авар себя никогда бы не простил.
***
Дозорные башни на равнине Ард-Гален освещались, как обычно, когда не наблюдалось прямой угрозы Моргота. Телперавион, сменив в осадном лагере своего лорда, неустанно проверял укрепления, рвы, рукотворную реку, спрашивал о ходе работы наугрим и собратьев, осматривал каждый камень чёрных валунов и скал.
Проходя мимо караульных на стенах, Алмарил то и дело напоминал воинам, что они неправильно сторожат границы, однако ответа не получал, а вести долгие споры с угрозами и нравоучениями не хотелось. Таргелионский принц и сам не знал, чего добивался, цепляясь к бойцам дяди, но почему-то такое поведение приносило пусть временное, но облегчение.
— Господин Морифинвион, — раздался голос со стороны лестницы, и Алмарил, развернувшись, увидел гонца, протягивавшего письмо с отцовской печатью.
Развернув бумагу, принц застыл, стремительно бледнея, покачнулся, потом быстрым шагом, переходя на бег, направился в комнату одной из башен, где иногда ночевал, следя за караульными, запер дверь и, уронив под ноги ключ и послание, взял кинжал. Посмотрев на длинное тонкое лезвие, Алмарил зажмурился и приставил клинок к груди.
Дорога над пропастью
— Мою королеву что-то волнует? — вкрадчивый вопрос заставил Оэруиль вздрогнуть и сжаться от неприятных предчувствий.
Да, конечно, зла Карантиру и его семье могут желать очень многие, и белегостский король не исключение, поэтому в объединение Маэдроса, Азагхала и разорённого верховного нолдорана против таргелионского правителя вполне верилось, однако смущало то, как легко муж принял сказанное про орков и наградил воинов жены. Это было очень странно! У короля Карантира Феанориона много плохих и вредных в том числе для него самого качеств, но наивность и леговерность среди них точно не значатся.
С другой стороны, даже если он догадается, то что? Дождётся рождения ребёнка и убьёт жену? Но ведь лорд Новэ этого так не оставит! Хотя, какаяразница мертвецу, отомстят ли за его гибель? А стать призраком какой-нибудь башни Оэруиль совершенно не хотелось.
Да нет, Карантир не догадается. Слишком много вокруг тех, кто действительно хотели зла и лично ему, и его успешной любовнице, и отвратительной дочери-тиранке. А убивать каждого, попавшего под подозрение, глупо.
Бояться нечего. Главное, осторожность.
Нолдоран Морифинвэ покинул Ногрод, как только подтвердилось, что путь безопасен. Оэруиль, лишившаяся уединённого жилища, отправилась с мужем, и теперь постоянно ощущала странную подозрительную заботу: рядом, помимо собственных слуг, стали находиться Нолдор, спрашивавшие, всё ли хорошо, не нужна ли помощь или разговор по душам. Но единственное, чего королева действительно хотела — чтобы этих эльфов не было поблизости, однако почему-то именно эта просьба не могла быть исполнена.
Карета ехала через редколесье, и таргелионской правительнице каждое дерево казалось затаившимся врагом. Вдруг здесь всё-таки есть орки? Вдруг не все верные принцессы Митриэль погибли? Что, если…
— Мне ничего не нужно, благодарю, — Оэруиль отвернулась и от окна, и от слуги супруга, сидевшего вместе с помощницами королевы в её карете.
— Твой муж очень трепетно заботится о тебе, владычица, и о вашем будущем наследнике, — снова пояснил эльф. — Ты — счастливая жена.
— Разумеется, — кивнула королева.
Позади послышались звуки рогов, и Оэруиль вздрогнула. Что ещё случилось? Это опасно для неё? Кто-то что-то узнал?
Надеясь не выдать эмоции, супруга нолдорана Карантира закрыла глаза и сделала вид, будто задремала.
***
Пахучий терпкий настой возвращал ясность мыслей, однако Морифинвэ вдруг подумал, что любой хмель так или иначе изменяет ход суждений, и, вероятно, напавшие на Башню Эаринэль это учли. Если знать рецепты травяных сборов, можно предугадать, как оценивает происходящее враг, а значит, раз в голове до сих пор не сложилось чёткой картины, вполне вероятно — таргелионский король прав. Пора придумать новые настои!
«Кто мог рассказать о моих вкусах?» — зациклилась мысль, и чем больше четвёртый Феанарион задавал себе этот вопрос, тем сильнее казалось, что убить на самом деле хотели его.
Ведь всё сходится: подобраться к королю в большом городе или в пути на Гномьем Тракте сложно, да и свидетелей будет много. Зато Морская Звезда — уединённое место, охраняемое небольшим войском охотников-Синдар, которые слишком далеки от торговой политики Таргелиона, чтобы понять, кто из эльфов или гномов враг, а кто нет.
Убийца мог следить, находясь среди доверенных лиц, и когда Пилинэль и Митриэль вышли в путь, решил, что у него появился шанс избавиться от всей королевской семьи разом.
Но кого тогда сажать на трон Таргелиона? Да, если это понять, найдётся и убийца!
Алмарил… Алмарил?!
Он жив? Он предатель? Он в заложниках? Последний выживший ребёнок Пилинэль… Всё, что от неё осталось. А вдруг… Вдруг она предала семью и общее дело и сбежала, скрыв следы пожаром? Что, если она хотела убить Оэруиль и нерождённого наследника трона?
Морифинвэ схватился за голову. Ехать в карете было удобно для размышлений, однако любые доводы казались всё более подозрительными: что, если убийцы именно на такой ход мыслей и рассчитывали? Что, если они хотели подставить Алмарила под подозрение? Но что, если именно так последний выживший наследник короля хотел отвести от себя подозрения? Что мешало ему, находясь в осадном лагере, договориться с роднёй устранить ненавистного отца и его беременную жену, а мать и сестра — случайные жертвы?
Может быть, они всё-таки живы?
И как поступить, если подтвердится причастность Оэруиль? Пожалуй, всё будет зависеть от того, с кем именно она в сговоре. Придётся выяснить, кто писал ей, и кому отправляла письма она. Оэруиль слишком легко использовать — эта эльфийка может стать марионеткой любого, кто способен её напугать, а это вовсе не трудно. Но если был шантаж, почему она не пожаловалась? У кого на поводу пошла? У очередного сочувствующего дурака? У Лепасура появились родственники в Таргелионе? Они добрались до убийцы «невинного строителя»?
А может, это всё-таки были орки?
Карета двигалась плавно, но Морифинвэ казалось, будто он на палубе попавшего в шторм корабля. Только талисманом в дорогу вот-вот сделают его самого.
«В моём торговом совете нет случайных членов! Придётся перепроверить и весь союз! Кто может быть столь глуп, чтобы не понимать — без меня всё развалится! Алмарил — неуправляемый глупец, которым не получится крутить, как вздумается, и держать просто куклой на троне не удастся — он агрессивен и непредсказуем. Значит, не он…»
Издалека донеслись звуки рогов, и Морифинвэ прекрасно понял значение сигнала. Сердце упало, перед глазами сгустился туман.
Не помня, как приказал остановить карету, таргелионский король выпрыгнул на дорогу и побежал в сторону подъезжавших верных.
***
— Почему мы остановились? — Оэруиль вздрогнула так, словно её ущипнули.
Сидевший вместе со служанками любезно предоставленный мужем помощник-утешитель встревоженно осмотрелся через окна, вышел из кареты.
«Мне конец?» — с ужасом спросила сама себя королева, представляя, что выжил кто-то из свидетелей её злодеяния, и теперь всё расскажет королю.
Но с другой стороны… Никто ведь не видел, как законная жена владыки заперла соперницу и её отродье в подвале и подожгла башню. Любые обвинения голословны! Это просто домыслы, не более.
— Нолдоран Морифинвэ Феанарион приказал остановиться в ближайшем городке, — сообщил вернувшийся помощник, короля, бледный, напряжённый, однако готовый действовать. — Сам владыка уехал на пепелище.
То ли от страха, то ли от незнания, что теперь делать, Оэруиль вдруг громко всхлипнула и разрыдалась.
***
Лес вокруг руин выгорел словно лучами: где-то огонь остановили овраги, где-то — болота или повороты речек, а где-то подоспели таргелионские подданные, и помог дождь. Будто щупальца гигантского спрута, пепелище тянулось в стороны, уже бессильное и не опасное, но до ужаса уродливое.
Чёрные остовы деревьев местами ещё тлели и дымились, некоторые стволы горели изнутри, и сквозь трещины пробивались алые языки пламени. Смотря на обугленную землю и мёртвые сосны, зная, что ждёт впереди, Морифинвэ почувствовал ненависть к своему отцовскому имени, в душе вскипел яростный протест против ассоциации себя с окружающим чёрным кошмаром.
Чёрные деревья, упавшие, сломанные или всё ещё устремлявшиеся к небу, тянули скрюченные чёрные ветви, будто прося помощи.
Чёрные камни торчали из чёрного мха и чёрной травы.
Чёрная зола летала в воздухе, оседала на чернеющей одежде и коже, впитывалась в плоть, проникала в горло и лёгкие.
То и дело слышался треск, скрип, шорох, напоминавшие хриплый зов о помощи. Запах дыма то усиливался, то ослабевал, но свободнее дышать не становилось. Полуобгоревшие стволы живых, но искалеченных огнём деревьев по краю пепелища выглядели чудовищно, хоть и было понятно, что с такими увечьями жизнь может и будет продолжаться. Лошади боялись идти сквозь едкую пелену, однако приходилось подчиняться всадникам, почему-то влекомым опасностью вперёд.
— Я не верю, что это могли сделать эльфы или гномы, — нарушил молчание один из верных короля, — больше похоже на орочье злодеяние, чем на месть.
— Ради богатства и не такое сделать можно, — отозвался его соратник, — кто угодно в орка превращается.
— Нет, не кто угодно.
В ответ второй эльф пшикнул и послал коня вперёд, растворившись в сером тумане.
Морифинвэ огляделся. Сейчас, пока до руин башни ещё оставалось около лиги, удавалось сдерживать эмоции, сохраняя хотя бы относительную ясность рассудка, поэтому окружающий пейзаж воспринимался не просто кошмаром наяву, а дополнял картину подозрений, усиливая уверенность в том, что орков здесь не было. Где разбитые, заваленные мусором дороги? Где брошенные на стоянках войск истерзанные трупы? А поломанная молодая поросль? Где неубранные испражнения и блевота?
И ни одного орочьего трупа. Они не могли сгореть все!
То, что на Башню Эаринэль напали не морготовы рабы, казалось очевидным с самого начала, но теперь, когда появились доказательства, стало очень горько, страшно, больно, и возникло ощущение сломавшейся жизни. Дорога Рока, что давно шла высоко над пропастью с копьями на дне, переломилась, словно тонкое лезвие, которое слишком сильно согнули неосторожные руки, наделённые мощью, но не контролируемые умной головой.
«Виновные обязательно должны быть наказаны!»
Дорога сквозь лес, с одной стороны живой, с другой — сожжённый, повернула к окружённой водой возвышенности, где когда-то сияла Башня Морской Звезды, и последней ясной мыслью перед падением во тьму стало озарение: сейчас самое время свалить вину на недоброжелателей, до которых легко добраться, показательно расправиться с ними и тем самым позволить расслабиться настоящим убийцам. Они потеряют бдительность и выдадут себя.
А потом весь мир рухнул к основанию уже не белых — чёрных руин, где на расчищенной от обломков земле лежали закрытые тканями останки.
Всё исключительно добровольно!
Когда рядом с поселением беглецов из морготовых земель словно из ниоткуда возникли вооружённые эльфы, мужчины поначалу схватились за всё, что могло помочь в бою, однако Бор очень красноречиво дал знак положить всё обратно — мирные же, ну.
Ульг, занятый важным для своего народа делом — пополнением численности населения, нехотя слез с жены и выбрался из утеплённой палатки.
— Вашего поселения, — говорил один из чужаков, высоченный, сияющий, с горящими глазами, — нет ни на одной карте. Мы не подданные Таргелиона, однако наш лорд командует армией всего севера Белерианда, и мы обязаны предоставить ему сведения о каждом городе и даже отдельно стоящем доме, который можно захватить и использовать против нас. К тому же, нам необходимо понимать, откуда вы появились здесь, и как это случилось без ведома нолдорана. В другое время, возможно, никто не стал бы расспрашивать вас ни о чём, но сейчас идёт война, и наш долг…
Ульг вздохнул. При подготовке к военному походу на юг, алкарим учили особенностям речи эльфов, чтобы понимать подслушанное в разведке или сказанное пленниками под пытками, однако говорить так самим было почему-то стыдно: как не мужики, ну правда. Что за дурацкое слово «нолдоран»? Гы.
Заулыбавшись от воспоминаний, как ржали во все глотки над эльфийскими титулами и ещё много чем, бывший морготов раб поклонился незваным гостям и вытащил из специальной ямы-клодовки грибной отвар. Холодный после ночи в воде!
— Я вижу, что вы нам не враги, — светящийся поблагодарил за угощение, однако отказался от подарка, — но рассказать о себе вам необходимо.
— Мы с востока сбежали, — не моргнув глазом, начал говорить Бор, — там жуть творится! Фангли этот, башкой при рождении стукнутый, всё пожёг к хренам!
— Чокнутый он, да! — поддакнул брат, спрятав пойло.
— С вами нет малолетних детей, — эльф осмотрелся, взгляд остановился на трёх женщинах, возившихся с корытами. — И ещё недавно здесь видели только мужчин.
— Да куда детей тащить?! — попытался оправдаться воин. — Пропали б в пути! А это жёны наши. Мы не крали никого, они добровольно с нами, не рабыни, нет, жёны! А Сулион женщин не видел, так немудрено! Не до женщин ему было — раненый. Да и овдовел недавно вродь.
Светящийся командир остановил внимательный взгляд на не-рабынях, и Бор запаниковал — если сейчас хоть одна бабища попросит помощи, всё.
И тут случилось то, чего не ожидал никто: жёны беглецов посмотрели на эльфов, просияли и вдруг в голос расхохотались, что-то жестами напоминая друг другу. Похоже, когда-то случилось нечто крайне забавное, о чём можно рассказать, изображая слежку, пинки, карабканье на невидимое дерево, что-то поломанное и разбросанное, похоже, музыкальный инструмент, на котором тренькали. От ручья подошла Хола и, подмигнув мужу, махнула на подруг:
— Потом расскажу.
Обняв жену, Бор указал на неё эльфам:
— Вишь, добровольно. Моя.
Светящийся командир кивнул.
— Я видел Фирьяр с востока, — сказал он, всё так же внимательно смотря на людей, — и ни одно племя не похоже на вас.
— Ну, мы это, — Бор замахал руками, — севернее жили. Ну, там, где озеро такое, как подкова, и река ещё. Ну, поворачивает. Долбаная река! Как разольётся, бывало, весной, так нахрен всё зальёт, мать её. Но зато урожаи хорошие были, мы там от пуза жрали, а пришёл этот гад чокнутый, и всё. А чего, Сулион про нас чё плохое наболтал? Мы ж помогли, как всегда всем помогаем! И платы не взяли, ну, только спеть попросили, но это ж так, по дружбе больше. Мы друг другу без награды поём, извини, коль у вас не так. Мы не знали.
— В военное время, — светящиеся страшные глаза уставились на человека, — приходится проверять всё. Тыл должен оставаться безопасным, иначе удар в спину неизбежен. Я прав?
— Ну, да, — беглец развёл руками.
— Мы поняли друг друга, — кивнул эльф.
Ульг, наблюдавший за ходом беседы, махнул рукой — брат молодец, договорился с подозрительными чужаками. А раз помощь не нужна, значит, можно продолжить крайне важное для народа дело, а то правда ж поселение без детей странно выглядит.
***
Когда стало ясно, кто пришёл на помощь, Халет почувствовала стыд: тайное племя в своё время обидело чужаков с искрящимися глазами, а теперь те явились и выручили из беды.
Но какую плату за это потребуют?
Радостные возгласы о победе и слова благодарности постепенно стали сменяться плачем и жалобами — люди начали осознавать потери.
«Я осталась одна, — осенило Халет. — Ни отца, ни братьев, ни взрослых племянников…»
Представив, что сейчас какой-нибудь наглый дурак или не менее наглая сука попытается верховодить в её племени, женщина одним махом взобралась на долбанину, вскинула кулаки с воплем «Ха-а-а-ал!», заставила толпу поддержать её, а потом, спрыгнув, ринулась к светящимся чужакам и, благодарно поклонившись, попыталась объяснить, что, конечно, спасибо за помощь, но вообще-то племя Халет справилось бы и само, а ещё — награды ждать не надо, потому что никто подкрепление не звал. Как-то так.
***
Тэлуфинвэ снял шлем. Помня, какими поначалу были присланные Финдарато смертные, младший Феаноринг оценил неплохой словарный запас таргелионских дикарей. Немолодая растрёпанная женщина в орочье-эльфийских доспехах, на которых одновременно виднелись и восьмилучевые, и другие звёзды, а также корона с Сильмарилями и башня с огненным смерчем, кивнула эльфам и стала объяснять, что чужакам тут не место ни с добром, ни со злом. Видимо, такая позиция и помогала племени выживать всё это время.
Дикарка была коренастой, кривоногой, с глазами затаившейся хищницы — точно такая же, как те, что первыми пошли за эльфами. Но буквально через поколение Фирьяр прибавили в росте, выпрямились, научились говорить и писать неотличимо от Старших. Только суть их ни капли не поменялась.
— Мы помогли безвозмездно, — свысока улыбнулся Тэлуфинвэ, — просто так. Нам ничего не надо.
— Просто так? — дикарка выпрямилась в меру своей сутулости, расправила плечи, на одном из которых был орочий герб, а на другом — дортонионский, хищный взгляд изменился — охотница учуяла жертву. — А ещё поможете? У нас мужиков перебили.
Младший Амбарусса задумался, стараясь не улыбаться способу рассказа о несчастье, а особенно от того, как изобразили отцов. Разумеется, в его планы не входило задерживаться в Таргелионе и тратить свою казну на безразличных брату подданных, зато воинам Морьо, пожалуй, следует задержаться на берегах Аскара.
Это будет правильно. И милосердно.
***
— Мама? Где мама?
Ребёнок снова ушёл с временной стоянки беженцев тайного племени, спасавшихся от орков, и на этот раз никто не рискнул бросаться к лесу, откуда уже дважды не возвращались ушедшие за ягодами-грибами женщины.
— Где мама?
Малышу закричали вернуться, и в конце концов юная девушка не смогла остаться равнодушной и поспешила за неразумным дитём.
Оказавшись среди деревьев, молодуха-дикарка увидела ребёнка, которого чем-то угощал странный мужчина. Собравшись позвать на помощь, девушка вдруг оказалась стиснута в объятиях, рот зажала тяжёлая шершавая ладонь. Лицо обдало неприятным запахом, послышался тихий довольный смешок, а потом державшая под грудью рука полезла под грубо сшитую из кожи одежду.
Слишком низкая месть
Оказавшись дома, Морифинвэ понял, что не может находиться во дворце, где больше никогда не появится Пилинэль и не придёт с армией запуганных слуг дочка. Замок Митриэль и вовсе хотелось разнести по камню, а всё серебро — переплавить в оружие мести. Если бы не понимание, что нужно проводить советы, как ни в чём не бывало, таргелионский король сжёг бы столицу и сбежал бы в лес, чтобы убивать по одному каждого подозрительного встречного.
Но если так поступить, трон безраздельно займёт вероятная виновница гибели Пилинэль и Митриэль, а также не одной сотни эльфов, охранявших леди и принцессу.
Когда с южной границы сообщили, что несколько верных королевы уехали в Оссирианд, Оэруиль совершенно спокойно ответила, мол, да, отправила к сестре на всякий случай — вдруг война затянется, и придётся бежать в безопасные земли? Однако Морифинвэ это не успокоило. Жена готовит пути отступления. Зачем?
Мысли снова вернулись на изначальную точку отсчёта: Оэруиль не было никакого смысла избавляться от соперницы, поскольку их дела совершенно не пересекались, а кара в случае раскрытия столь чудовищного вероломства явно превышает выгоду.
Посмотрев на убранство дворца, король окончательно осознал, что здесь всё напоминает о потере, и боль не даст жить и думать. Где бы ни находился теперь Морифинвэ, сердцем он навсегда остался на холме, где лежали обугленные кости, поднятые из-под обломков Башни Эаринэль и собранные по округе. Уже не крича и не ругаясь, таргелионский король, отправился в лес за город и приказал построить новый замок, который не станет ассоциироваться с утраченным счастьем. Старый же пусть останется для… чего-нибудь. Может, выкупит кто.
Пока можно пожить в шатре, где память стен не станет давить и, высасывая последние силы, лишать способности управлять королевством и торговым союзом, иначе следующим обгорелым трупом станет сам владыка Карантир Феанорион.
***
Страшное даже на фоне войны известие шокировало Мидлос. Эльфийка только-только начала устраивать свою жизнь, вышла замуж за соседского кондитера, которому всегда нравилась, родила дочку и уже почти не вспоминала про бросившего её возлюбленного, как вдруг…
— Да, представляешь, какой кошмар? — поясняла внезапно зазвонившие по всему королевству траурные колокола соседка. — И принцесса беременная, и её леди-мать, и муж, и вся охрана… Все погибли!
«Серндор… — Мидлос едва не упала прямо на дорогу, по которой шла к пруду за рыбой и красящими водорослями. — Почему ты?»
Знание, что бывший жених где-то есть, и его дела идут хорошо, с одной стороны злило, но с другой — создавало ощущение стабильного далёкого благополучия, почему-то важного для брошенной, пусть и поневоле, невесты.
Нет, уже давно не невесты. Оскорблённая дева теперь жена и мать, и пусть создать собственную мастерскую красоты Мидлос побоялась, для своих нужд сделать краситель была в состоянии и в праве.
До того дня, когда принцесса Митриэль забрала Серндора, словно вещь, девушка часто посещала «Мастерскую Очарования» леди Пилинэль, но после перестала появляться там из принципа. Однако совсем недавно — в начале весны, по Таргелиону разлетелась весть о новом дивном красителе для волос, изобретённом любовницей короля. Цвет был потрясающий! Сочетание алого, багрового и лилового, переливавшийся волнами, показывая сотни оттенков в зависимости от освещения.
Мидлос не смогла устоять, наплевала на принципы и оставила у ненавистной Пилинэль существенную часть отложенных на чёрный день мирианов. Особенно забавляло, что гномихи не видели разницу между новым оттенком и его предшественником, поэтому эльфийки могли чувствовать себя особенными, используя очередное дивное изобретение «Мастерской Очарования».
Сама не зная зачем, эльфийка, слыша в звоне колоколов только одно имя, оставила дочку с сестрой и её детьми и поспешила к знакомым помощницам леди Пилинэль. Уже с порога стало ясно — без хозяйки дом осиротел: никто не пел, не смеялся, не спорил. На стенах появилось больше портретов, но рамы украсили чёрными лентами. Страшно. Мастерицы говорили в основном о том, что непонятно, как быть теперь — кто-то должен взять на себя обязанности Пилинэль, только кто осмелится?
Мидлос решила — теперь ей ничто не мешает стать одной из изобретательниц цветов и составов, ведь делить с королевской семьёй больше некого, поэтому попросилась на работу. Отчаявшиеся эльфийки с готовностью согласились, и всё вроде бы наладилось, кроме одного — разбросанными по всему Таргелиону мастерскими всё ещё некому было управлять, поэтому делами занимались все понемногу, и это создавало хаос.
И в тот день всё тоже шло, как всегда.
— Мы больше не используем этот состав! — ругалась на запись расходов одна из подруг Пилинэль. — Зачем закупили ингредиенты для первой розовой смеси?! Забыли, что она запах не держит?
Зная, что в подобные моменты лучше не поддерживать разговор, Мидлос невозмутимо убирала с пола волосы, лепестки, остатки порошков и масел, как вдруг дверь открылась, и вошли воины в королевских цветах. Так одевался Серндор…
— Есть разговор, леди, — сказал эльф, раньше других переступивший порог. — Объясните, как так вышло, что бывшая невеста мужа убитой принцессы стала трудиться в мастерской леди Пилинэль сразу после гибели леди Пилинэль и принцессы Митриэль? Кто её пригласил? С какой целью?
— Я… — Мидлос растерялась, от страха задрожали руки. — Я сама пришла. Я давно хотела, но думала, меня не возьмут…
— Мы спросили твою семью…
Бывшая невеста Серндора не услышала, что сказали дальше, ей показалось, будто всё вокруг почернело, а когда пелена рассеялась, воины короля повторили вопрос:
— Нам известно, что ты хотела отбирать посетительниц у леди Пилинэль и даже изобрела несколько красок, однако использовала их только для себя, так?
Мидлос ахнула. Мастерицы, находившиеся рядом, помогли ей сесть, заняли стулья рядом, и никто из комнаты не уходил.
— Да, но я…
— Мы также понимаем, что ты одна не смогла бы собрать армию против охраны леди и принцессы. Поэтому мы требуем сказать, а лучше — написать имена всех, с кем общалась за последний год. Если ни о ком не умолчишь, если никто не окажется причастен, с тебя и твоей семьи будут сняты все подозрения.
— Семьи?..
— Родители и сёстры с братьями могли мстить за свою любимую родственницу.
Стараясь не представлять худшее заранее, Мидлос взялась за перо и бумагу.
***
— Нет смысла обвинять её, — сказал старый ногродский казначей, гордый доверием таргелионского короля. — Девчонка точно ни при чём, и от её смерти мы ничего не выиграем.
Совет в этот раз был тайным, проходил в очень узком кругу, но самое главное — даже не во дворце, а в таверне, которую временно огородили высоченным забором и выставили вокруг целый взвод охраны.
Морифинвэ кивнул. Да, конечно, не выиграем, но другие, узнав, как тщательно ищут заговорщиков, запаникуют и сами помогут найти виновных.
— Продолжаем, — негромко приказал король, нервно теребя руки. — У нас много работы.
***
Мидлос вбежала в дом так, словно уже не надеялась увидеть хоть кого-нибудь живыми. Схватив на руки дочку и расцеловав, эльфийка, рыдая, зашептала:
— Я люблю тебя, моя маленькая! Люблю! Люблю! Люблю! Крошка моя драгоценная! Малышка! Люблю тебя!
***
— И что? Что было-то? — неестественно рыжая гномиха прибежала к подруге, из дома-таверны которой вышел целый взвод эльфов.
На главном торговом тракте располагалось немало жилищ выходцев из Ногрода, зарабатывавших мирианы за счёт усталых голодных путников, и семья Кристалинки тоже успешно размещала гостей в большом трёхэтажном здании в виде миниатюрной копии эльфийского дворца.
— Ты не поверишь… — молодая хозяюшка, как всегда незаметная за горой украшений, нацепленных не только на саму гномиху и её одежду, но и друг на друга, выпучила ярко-карие глаза. — Эти бандиты в королевских плащиках с меня требовали рассказать им, кто у меня останавливался, что делал, о чём говорил! Представляешь? Намекали, будто если я не расскажу, значит, заодно с убийцами семьи Карантира! Нет, ты представляешь?! Да я лучше в Ногрод уеду, брошу своё дело, но репутацию сохраню! Кто ж у меня останавливаться станет, если я болтать начну о чужих секретах! Мало ли, кто и зачем, и с кем у меня ночует! У-у-у, бандиты!
***
Ногродский казначей покачал головой:
— Да, король, нельзя на торговцев так жёстко давить. Они народ вольный — как пришли, так и уйдут, и нет гарантий, что мы их кем-то сможем заменить. А Тракт пустым оставлять нельзя. И полностью отдавать армии — тоже.
Видя, как нолдоран сжимает кулаки, главный монетчик многозначительно почесал бороду, разгладил длинные вьющиеся усы.
— Я думаю, — сказал он, — надо действовать более тонко. Запугать всех всё равно не выйдет, а обвинять каждого, кто хоть раз в жизни видел твою семью, король, есть пустая трата времени. Мы, помнится, хотели вершить суд иначе.
Морифинвэ, казалось, сейчас взорвётся, однако, как ни странно, Феаноринг обуздал гнев.
— Мы не должны исключать, — осторожно заговорил главный таргелионский разведчик, — что виновник может быть мёртв. Сопоставив факты, я вижу весьма правдоподобную версию случившейся трагедии. Нам всем известно, что для Серндора женитьба на принцессе стала неожиданностью, и любви со временем не возникло. Кто, как не опытный воин, мог достоверно наврать королеве Оэруиль про нападение орков, чтобы та сбежала и предоставила убийце и предателю поле боя? Ты ведь знаешь, король, что труп Серндора нашли в овраге довольно далеко от башни? Вероятно, он поджёг Эаринэль и попытался сбежать, но не успел.
— И что это нам даёт? — монетчик снова почесал бороду.
— А то, — военачальник скосил на гнома внимательные жестокие глаза цвета тонкого льда, — что, вероятно, нам нет смысла искать убийц слишком усердно и жёстко, допрашивая и запугивая подданных короля Морифинвэ.
***
Вслед за воинами владыки Таргелиона из ювелирной лавки неожиданно выбежал низкорослый даже для своего племени седой гном.
— Стойте, братья-эльфы! Подождите!
Нолдор обернулись на мастера, родня которого только что клятвенно заверяла, будто никогда не думала плохо о принцессе Митриэль, несмотря на то, что не в меру требовательная эльфийка едва не отправила на эшафот их всех из-за не понравившегося оттенка сапфиров на платье. В конце концов, что такого? Это ведь просто шутка была! Несчастная принцесса ведь и художницам своим угрожала руки отрубить по кусочкам и глаза выколоть спицами из причёски, если портреты выходили недостаточно похожими, и мастерицам матери желала смерти на муравейнике, когда масла для волос или тела пахли не так. Да всякое бывало, но что ж теперь? Убивать её что ли? Это ж шутки просто!
— Братья-эльфы! — гном отдышался. — Я знаю, кто виноват.
***
Посмотрев донесение, глава гильдии ювелиров, нахмурил густые брови, прищурил маленькие, глубоко посаженные глаза.
— Это клевета, — сказал он, посмотрев на таргелионского короля.
— Я знаю, — Морифинвэ, до дрожи напрягая руки, подался вперёд. — Нам нужен преступник. Этот подойдёт?
— Я не позволю трогать членов моей гильдии, — главный ювелир, словно собрался хвататься за оружие, — они доверяют мне, знают, что я на их стороне в любом внешнем споре! Мы сами наказываем своих преступников, и не выносим наши дела вовне! Я не стану рисковать доверием моих мастеров.
— Это похвально, — безумные глаза Феаноринга стали не такие страшные. — Я увеличу твою долю в доходе от перевозки торфа. Какие ещё версии и донесения?
Глава гильдии захихикал, потирая руки. Взгляд глубоко посаженных глаз стал ещё неприятнее.
— Есть у меня один на примете, — разведчик посмотрел исподлобья на гномов, — и поверьте, не стоит королю Эльдар судить Кхазад. Моё мнение: если выяснится, что и вправду житель Ногрода — убийца, нужно будет решить вопрос тихо, чтобы никто об этом не узнал. Наши народы дружат, и пусть так и остаётся. Что же до показательного наказания преступника…
***
— Что за безумие?! — старший смотритель восточного въезда на Гномий Тракт не поверил своим ушам. — Это клевета! Кто-то захотел на моё место?! Я требую расследования! Виноват тот, кто на меня донёс, а не я!
Оказавшись схваченным своими же соратниками, Нолдо, выживший под тэлерийскими стрелами в Альквалондэ, защищавший берега Митрима в Битве-под-Звёздами, верно следовавший за своим принцем, а потом и королём Морифинвэ Феанарионом, понял, что его предали самым подлым образом. Конечно, многие хотели бы занять его место, и теперь проклятый нолдоран сможет устроить сначала торг за право считаться новым смотрителем восточного въезда на тракт, а затем — потребовать делиться прибылью. Исключительная выгода!
Представляя, что с ним сделают желающие выслужиться перед королём подданные, эльфийский воин сник и больше не пытался сопротивляться, покорно позволив себя связать и усадить в повозку-клеть. Нет, не ради такого Нолдо из Тириона покидал родной Аман. Совсем не ради такого! Как же так вышло, что клявшийся воевать с Морготом перводомовец превратился в мелочного вымогателя мирианов у торговцев?
«Я знал, что однажды всё плохо закончится, — вспомнил свои мысли бывший уже смотритель. — Мы делали мерзкие вещи, и позорная смерть — логичное завершение столь грязного пути».
***
Преодолев себя и всё-таки придя снова работать в «Мастерскую Очарования», Мидлос услышала новость: убийца и заговорщик пойман. Оказалось, злодей был соратником и учителем Серндора, давно завидовал юному удачливому мужу принцессы, его богатству и внезапному счастью.
Убийца найден. Значит, остальные жители Таргелиона отныне могут спать спокойно, но почему-то Мидлос чётко осознавала, что не хочет этому радоваться.
Тема Сожаления
Индис ещё никогда не видела брата таким, поэтому в первый момент не поверила своим глазам. Среди дивных садов, цветущих на теневом склоне священной горы Таникветиль, где витали чарующе-пьянящие ароматы, порхали сияющие бабочки, пели волшебными голосами красивые ручные птахи, а в тёплом ласковом воздухе кружилась искрящаяся пыльца, король Ингвэ сидел на ажурной, будто хрустальной скамье совершенно пьяный и едва не плакал.
— Два невиданных Древа
Дивные Валар создали,
Чтоб первозданным светом
Мир они озаряли, — запел вдруг владыка песню ушедшей в Сады Вала Ирмо девы-менестреля Элеммирэ. — Ввысь возносятся гордо
Два сияющих Древа.
Кажется или правда,
Что листва потемнела?..
Посмотрев на сестру, Ингвэ отмахнулся:
— Древа! Телперион и Лаурелин — символы благодетели Валар. Но чем они были на самом деле, Индис? Что творилось в их покровительственном сиянии?
— Полагаю, лучше пойти в покои, — бывшая королева Нолдор осмотрелась. — Не стоит подданным видеть правителя таким.
— А что подданные? Сидеть мне на троне или нет, решать не им. Выпей со мной, я знаю — ты любишь вино.
Решив, что лучше согласиться, а потом уже попытаться повлиять на брата, вдова нолдорана Финвэ села на скамью и терпеливо дождалась, когда слуги принесут хмельной напиток и сладости.
— За лучшие воспоминания! — поднял тост Ингвэ и осмотрелся. — Мы ничем не рискуем, Индис, наши помыслы и так известны Валар. Я знаю, Илмариэ может появиться в любой момент, и очень хотел бы этого. Мысли и слова всё же по-разному выражают чувства. В голове обычно всё не так красиво. Там, — король тронул висок, — словно черновик поэта. Но ведь ни один поэт не хочет показывать неотредактированные наброски.
Как бы случайно Илмариэ действительно появилась из зелёно-розовой пелены благоухающих кустов.
— Если для меня найдётся вино, я буду рада послушать исправленную и доработанную поэму, — Айну, сияя звёздами глаз, волос и платья, села на что-то невидимое, и воздух под ней заискрился.
— Для тебя всегда найдётся что угодно и в достатке, прекрасная госпожа, — не очень чётко проговорил Ингвэ, прерывисто вздыхая. — А поэма моя без рифмы и ритма, скучная и унылая, построенная на одной лишь Теме Сожаления. Но ведь именно она сейчас главная, я прав? Тема Сожаления… Язык не повернётся назвать её прекрасной, только молчать нет сил, благая Илмариэ. Мне жаль дней искренней радости эльфов помощи Валар. Да, мы боялись и не верили, мы любили родную землю даже опасной и враждебной для нас, ведь там сияли звёзды…
Майэ заинтересованно прищурила прекрасные глаза-бездны, будто пытаясь понять, лесть это для её госпожи Варды, или эльф искренен. Хотя, честность и ваньярский король — трудно совместимые понятия.
— Мы не знали Владычицу Элентари, но её творения были для нас святыней, — продолжал Ингвэ, больше не прикасаясь к вину, — и когда выпала возможность не просто познакомиться с Вардой, но и жить с ней рядом, иметь возможность встретить во время прогулки… О, Илмариэ, это было волшебное ощущение! Когда мы трое, избранники Валар, убедились, что наши народы не пытаются загнать в ловушку, что Владыки действительно светлые и благие, мы были по-настоящему счастливы. Мы все — все Эльдар были от всего сердца благодарны за помощь! Это было непередаваемо! Ты не представляешь, Илмариэ, как сильно мне не хватает тех дней! Тогда не было бессмысленно злых речей и равнодушных к покровителям глаз не знающих, что такое потеря. Эти эльфы никогда не искали беспомощно во тьме своих близких, не находили растерзанные трупы любимых, не знали голода и страшных мгновений, когда эльф становится готовым есть, что угодно, неизвестное и, вероятно, смертельно опасное! Но страждущему уже всё равно! Да, Илмариэ, мне жаль тех дней, когда поколение, не видевшее тьму, ещё не родилось.
Майэ хмыкнула, внимательно посмотрела на Индис, которая демонстративно любовалась переливавшимся радугой цветком на бирюзовом кусте с листьями-сердечками.
— Моргот тоже всегда был против перемен, что не мог контролировать, инициатором которых не выступал, — помощница Варды ловким движением изящных пальцев создала иллюзорную звёздочку над ладонью. — Однако перемены неизбежны и необходимы, благородный эльф.
— Истина, — словно испугавшись, что разговор потёк не по тому руслу, Ингвэ стал выглядеть практически трезвым. — Я не об этом, госпожа Илмариэ. В сердцах Народа Звёзд, что пробудился и родился на тёмных берегах Куивиэнэн, сиял собственный дивный и чистый свет. Это был тот животворящий свет, и его не успело затронуть искажение, поэтому первые Эльдар умели без оглядки любить, дружить, доверять, восхищаться, не зная зависти и подлости.
Индис захотелось напомнить брату, что Айнур знают, как дела обстояли на самом деле, и не стоит слишком уж приукрашивать себя, однако Майэ слушала без иронии — видимо, учитывала, что ваньярский король пьян.
— В нас, Илмариэ, — Ингвэ тяжело вздохнул и вдруг заулыбался, — был свет — наш собственный свет! Но потом… Потом свет Валинора — свет Древ Валар начал вытеснять его. Сначала незаметно, незначительно, ни на что вроде бы не влияя. Мы, влюблённые и восторженные, восхищённые красотой и безопасностью, не заметили, как утратили себя прежних. А наши потомки, при рождении не имевшие своего собственного света, и вовсе стали просто сосудами, наполненными росой Телпериона и Лаурэлин. Бездушными, неблагодарными, глупыми.
— Но теперь Древа мертвы, — Майэ с интересом взглянула на полного печали и надежд короля.
— Уверен, — сказал Ингвэ, просияв, — новые поколения будут лучше тех, что видели Древа и несли в себе их сияние. Новые аманэльдар, Илмариэ, видят изначальный свет — свет звёзд Элентари.
Помощница Варды довольно хмыкнула: этот эльф умеет говорить правильные вещи и очень искусно этим пользуется. Он такой забавный!
***
Появление Фириэль было настолько беззвучным и неожиданным, что Нерданель вздрогнула и едва не уронила кисть, которой смахивала каменную крошку с равнодушного лица скульптуры. Уверенная, что в гости должна прийти маленькая внучка Куруфинвэ Атаринкэ, увы, никогда не видевшая ни дедушку, ни прадедушку, Нолдиэ застыла в изумлении, чуть не забыв поприветствовать свекровь. Свекровь. Мать Феанаро Куруфинвэ, кем бы та теперь ни была.
— И на дне души не найти сейчас правильный ответ, — зазвучала вдруг жуткая, но в то же время красивая мелодия. Фириэль пела, хотя лицо её практически не двигалось. — Я-то всё пойму, но и ни с кого не сниму вины.
Там каждый виноват, а твоего дня не было и нет.
Глаза вернувшейся из Мандоса эльфийки вдруг ожили, и Нерданель показалось, будто на неё смотрит Валиэ Вайрэ. Несколько фигурок на столе, наскоро слепленных из гипса и глины, неожиданно засияли изнутри, стали красивыми и… законченными: юноша, похожий на Карнистира, держащий меч, девушка с длинными прекрасными волосами, фигурка младенца…
Тонкие, словно прозрачные руки Фириэль протянули алую ткань с золотой и чёрной росписью, похожей на тэнгвы, однако почему-то нечитаемой.
— Не плачь, доченька, не плачь, — мать Феанаро или то существо, что не до конца приняло её обличие, будто ухмыльнулось, — и всё как есть оставь.
Послушай папу — папа ведь, как прежде, прав.
Никто тебя не любит так, как он, никто!
Никто не пожалеет и простит тебя за всё.
Доченька моя, что же ты молчишь? Надо говорить.
Надо понимать: за чужую боль тяжело платить.
Доченька, возьми за руку отца, доченька, держись
И не отпускай — тяжело любить, легче потерять.
И на дне души не найти сейчас правильный ответ.
Да, я-то всё пойму, но я ни с кого не сниму вины.
Ведь каждый виноват, а твоего дня не было и нет.
Оставив расписанную ткань и взяв внезапно похорошевшие фигурки, Фириэль покачала головой, отказываясь от угощения, и молча ушла.
С тяжёлым сердцем, боясь задумываться о внезапном визите, Нерданель умылась ледяной водой подземного источника и поняла, что не желает знать, кого именно и почему снова забрала смерть.
Примечание к части
Стихи Элеммирэ — автор Белое_Безмозглое 🥰 https://ficbook.net/authors/2493244
Песня Фириэль — "Девочка" Е. Ваенги
Война смерти и бессмертия
«Почему так? Почему смерть сильнее бессмертия? Почему вечное стремится к завершению и завершённому? Это неправильно!»
«Это искажение. Но ведь ты знаешь, что для Народа Звёзд смерть — не конец пути. Пройдя сквозь Чертоги Намо Мандоса, каждый Эльда вернётся назад в Валинор».
«Значит, я могу убить себя прямо сейчас и оживу, когда захочу?»
Волна гнева, которую всё-таки сдержала некая сила, поднялась и утихла, послышалась горькая усмешка:
«Мириэль, не надо. Не марай кровью веретено».
«Как скажешь, светлая госпожа Вайрэ. Но подойти к Бездне позволь».
«Отчаяние — плохой советчик. Знай, что не всегда мы сами можем воплотить дорогие сердцу мечты. Порой за нас это делают наши последователи — потомки, ученики, единомышленники. И если не хочешь признать победу смерти над жизнью, не стремись умереть».
Под плотно закрытыми веками появился размытый женский образ, в руке, вместо оружия, ощутилось что-то вроде бронзовой статуэтки, и от неожиданности Алмарил разжал кисть. Металлический звон о камни пола заставил содрогнуться всем телом, перед глазами встала пелена тьмы и огня, воспоминание о боли и бессилии под гипнотическим взглядом цвета жидкого пламени заставило сползти по запертой двери и скорчиться, словно все мышцы разом свела судорога.
Запрокинув голову, таргелионский принц закричал, чувствуя, как ненависть ко всему миру и своей слабости перед смертью, драконом, собственным телом, легко управляемым болью, выпивает остатки души. Хотелось поднять клинок, завершить начатое, но руки будто отнялись.
В дверь постучали, послышались голоса, звавшие собрата по имени, и Алмарил вдруг понял, что должен во всём признаться Сулиону, рассказать, что сотворил, и пусть Авар делает с этой правдой, что хочет. В одно мгновение вскочив, Нолдо бросился за порог, но тут же оказался крепко схвачен соратниками, которые, похоже, поняли необходимость помощи. Весть о таргелионской трагедии быстро разлетелась по осадному лагерю, и воины по реакции Алмарила на письмо быстро догадались, что не в меру эмоциональный принц может поступить безрассудно.
Ругаясь и проклиная соратников, принц попытался вырваться, но сил вдруг не осталось, и он безвольно обмяк.
«Теперь мне терять нечего, — пришло вдруг озарение. — Некого. Некуда возвращаться, не на кого оглядываться. Я отомщу Морготу и его тварям, а потом… Потом я встречусь с отцом и выскажу ему всё. И на этот раз он не сможет надо мной посмеяться».
***
Телперавион очень внимательно посмотрел на племянника своего лорда и сохранил спокойное выражение лица, хотя это было не просто — Алмарила буквально внесли в комнату на верхнем этаже дозорной башни. Выглядел он ненамного более живым, чем когда его доставили с поля боя, вытащив из-под завала, и состояние таргелионского принца определённо внушало опасения.
— Прости, что так вышло, — усаженный за стол сын нолдорана Карнистира опустил голову, — я должен был держать себя в руках.
— Ты ведь знаешь, что твой отец обвиняет Химринг и Белегост в организации нападения на Таргелион? — наместник Маэдроса опустился на стул напротив Алмарила, который не сразу понял, что ему сказали, но когда осознал, едва не подпрыгнул:
— Что? Он сумасшедший?! Он правда такое сказал?!
— Ты понимаешь, что случилось бы в случае твоей внезапной смерти здесь?
Принц схватился за голову, сделал несколько громких вдохов. Телперавион молчал.
— Но мне просто сообщили, что мама… и сестра… сгорели… орки напали… я… Ах, вот что он имел в виду! Орки же… Прости, командир, я справлюсь.
Снова воцарилась тишина, наместник Маэдроса посмотрел на племянника своего лорда ещё внимательнее.
— Хорошо, — сын таргелионского нолдорана уронил ладони на стол, — что я могу сделать для нашего общего дела, находясь где-то на безопасном от вас расстоянии?
— Мы обсудим это, — наместник кивнул. — Надо понять, отбито ли нападение орков и каковы последствия. А пока, пожалуйста, Алмарил, держись. Если нужна помощь, мы её окажем. Случилось страшное, но если мы сдадимся, лучше не станет. Ты знаешь это сам.
Принц кивнул, замотал головой, пытаясь сдержать нахлынувшие эмоции, но не справился с собой и горько заплакал.
— Я отвратителен, да? — закрыв лицо руками, простонал он. — И недостоин находиться здесь.Я отвратителен, как и вся моя семья… Была.
— Алмарил, — Телперавион остался невозмутим. — Никто из нас не сделан из бронзы.
Вспомнив ощущение статуэтки в руке, сын Морифинвэ внутренне содрогнулся, однако почему-то стало легче. Бессмертие должно победить смерть. Обязано! Уничтожить, искоренить! Или хотя бы попытаться, но не отступать на выбранном пути, что бы ни случилось.
Золото, золото, зо-ло-то!
— Я победил белегостского деспота
И гелионский торговый союз —
Несколько взяток, улыбок — и нет его!
Подпись, печать — и заказывай груз!
Несмотря на утренний осенний морозец, в этом году запоздавший на пару недель, низкорослый бородатый торговец ехал на гружёной телеге без шапки и шарфа, обнимал лютню и голосил любимую песенку, выдыхая лёгкий пар. Извозчик и двое охранников весело подпевали, ещё один торговец ритмично храпел рядом с собратом.
— Золото, золото, золото, золото! — громче и громче голосили Кхазад, проезжая поворот из пролеска к восточному пограничному пункту Гномьего Тракта. — Золото, золото, зо-ло-то!
Приятели потеряли в Ногроде слишком много времени сначала из-за войны, а потом…
«Ну, вы ж понимаете, — низкорослый музыкант стиснул в объятиях лютню, — тут выпили, там выпили, тут заснули, там переели… Часть товара потеряли. Куда нам было торопиться? — гном развёл короткими толстыми руками, указал друзьям на гневное письмо не дождавшегося товар заказчика. — Но вообще, если поторопимся, успеем до зимы».
И холода словно решили подыграть торговцам, поэтому не наступили вовремя. Или зиме просто дали взятку особо ушлые дельцы.
— Всё продаётся, и всё покупается,
Всё, что держалось вот в этих руках!
Кроме старой бабулькиной лютни, конечно!
Всё, что мечталось, и всё, что мечтается,
Нынче хранится в моих сундуках!
По пути встретился заколоченный дом, с фасада которого были сняты все украшения и вывески. Молча понадеявшись, что с хозяевами ничего дурного не случилось, Кхазад, на мгновение замолчавшие, продолжили петь:
— Золото, золото, золото, золото!
С обозом поравнялись возвращавшиеся с Тол-Сириона гномы — как всегда везли во владения Дурина Рыжего вяленую рыбу редких сортов.
— Золото, золото, зо-ло-то!
— Привет, певуны, — махнула рукой в сверкнувшей рубиновой россыпью перчатке чернявая бородачка. — Готовьтесь к сюрпризу на заставе.
— У нас достаточно запасов для любых неожиданностей, — подмигнул пышногрудой красотке в дорогих мехах извозчик. — Всяких уже видали.
— Моё дело — предупредить, — драгоценная перчатка скрылась под слоями шерстяной шали.
Певец переглянулся с сидевшим рядом торговцем, оба гнома махнули руками, мол, если поборы опять повысили, придётся часть товара в Таргелионе продать и ехать с самым необходимым. У жадных пограничников всё равно быстро упадут доходы, а значит, будут вынуждены снова снижать расценки.
— Нет, я не грежу эльфийскими цацками!
Я управляю мечтою своей.
Хитрый и ловкий, удачей обласканный,
Ногрода гордость, гроза королей!
Дорога пошла на подъём, началась и закончилась облетевшая рощица, и гномы вдруг в один голос ахнули:
— Э?! Я не понял! Это вообще кто?
***
— «Главное в жизни — вовремя осознать, что честное имя важнее мешка золота». Это были его последние слова нам.
Воины, прибывшие в осадный лагерь с началом метели, поклонились командиру Телперавиону, и тот невольно уставился на звёзды Феанаро Куруфинвэ на чёрно-красных плащах, которые с дороги выглядели очень символично грязными.
— Ваш командир понял это на эшафоте? — наместник лорда Маэдроса слышал о результатах поисков убийц семьи короля Морифинвэ Феанариона, и предпочитал не задумываться о правильности и справедливости приговора. — А если мешков гораздо больше, чем один? Если речь про золотоносный рудник или Гномий Тракт? Если судьба не заставляет платить жизнью за грязное богатство, будет ли иметь значение дурная слава? Ответ кажется мне очевидным.
Покинувшие Таргелион соратники несправедливо осуждённого коменданта переглянулись.
— Пойми, наместник, — уроженец Валинора, выделявшийся среди более молодых эльфов статью и сиянием угасших Древ, сделал шаг вперёд, и вновь подувший ветер бросил мелкие снежинки в лица бывших верных Морифинвэ, — мы не пытаемся строить из себя благих валаропокорных Ваньяр, мы не дивные аманэльдар, падающие в обморок от вида крови. И мы прекрасно осознаём, что в осадном лагере не разбогатеешь. Но ты, наместник, не забывай, что твой лорд призывает в свой Предел всех, готовых воевать против Моргота на передовой, не прячась за спинами других. И мы, может поздно, но решили вступить в ряды его войска.
— Ваше появление здесь только укрепит уверенность владыки Морифинвэ, что ваш казнённый командир был в сговоре с Химрингом.
— И что? — таргелионский воин усмехнулся, посмотрел на соратников и усиливающуюся метель. — Карнистир никогда не пойдёт войной на брата. А на словах могут звучать любые обвинения, они всё равно летят в пустоту.
Телперавион опустил взгляд. Да, всё верно, опасаться нечего, тем более было сказано — убийца имел личные мотивы, но нельзя забывать о том, каков Морифинвэ Феанарион в гневе. Вдруг он найдёт выгоду в уничтожении северных земель даже дорогой ценой?
— И всё же, — посмотрев на воинов, наместник чуть склонил голову набок, — я не верю, что вы вот так просто пересмотрели свои взгляды.
— Нам нашли дешёвую замену, — неохотно согласился аманэльда. — Мы знали, что придётся уйти, когда свершилось «правосудие». Но не думали, что таким образом.
***
Донесений прилетало больше и больше, и неприятнее всего было читать сообщения воинов старшего брата, строивших из себя лучших разведчиков Белерианда. Почему чужие лазутчики чувствуют себя в Таргелионе, как дома? Владыка здесь Морифинвэ Карнистир, а не Третий Финвэ и, тем более, не его верховный узурпатор!
В последнее время раздражало абсолютно всё, и каждое движение, каждое напряжение мышц неприятно натягивало будто воспалённую или обожжённую кожу. Ощущение сводило с ума, заставляло кричать от бессилия что-либо изменить.
Кубок наполнился до краёв и опустел столь же быстро. Потом ещё один.
Ночь заканчивалась, но сон так и не приходил. Морифинвэ вспомнил, как быстро меняющееся время суток долгие годы не значило для него ровным счётом ничего, но постепенно тело привыкло отдыхать во тьме раз в два-три дня. Гномы и вовсе приучились спать каждую ночь, что серьёзно осложняло проведение длительных советов.
Возникла мысль позвать Оэруиль и устроить допрос, а потом подвергнуть пыткам каждого из её воинов и слуг, однако Карнистир понятия не имел, что делать с информацией, которую, вероятно, получит. Торговому Союзу важен Оссирианд, а не справедливое возмездие, а если принести в жертву личным интересам договорённости с Дурином, Гномий Тракт перестанет быть источником дохода и превратится в поле боя.
«Да, мой Вала…»
Ещё один кубок опустел, и начало казаться, будто в шатре, по-прежнему служившем королю жилищем, есть кто-то ещё.
— Я делал всё, чтобы ты была счастлива, — сказал Морифинвэ воспоминанию. — Надеюсь, твоя недолгая жизнь со мной прошла именно так, как ты мечтала. А, знаешь, в детстве я завидовал Кано, его таланту, считал себя лучше. Но ты бы не полюбила глупого мечтателя-менестреля.
«Мой Вала».
— Отчего, мой свет, счастье столь некрепко? — нараспев произнёс Карнистир, слыша всё отчётливее звуки наступившего за пределами шатра утра. — Где разбились мы? Что нас не спасло?
Я так ждал искры над остывшим пеплом —
Он мне виделся золотым костром.
Дай мне рухнуть вниз обречённым небом,
У моей тоски твой последний взгляд.
Мир, где сны сбылись, оказался пленом,
В нём мне суждено потерять тебя.
Дай в твоё сердце упасть слезой
И раствориться в последний раз!
Я обещаю дышать сквозь боль —
Боль, что осталась от нас…
Боль, что осталась…
Нужно было начинать очередной совет, и обсудить требовалось множество вопросов, а главное — выслать со своей территории разведку одного брата и армию другого. Помогли? Спасибо. А теперь — по домам, звёздочки. Нечего светить на чужом небе!
Накинув на плечи тёплый плащ, Морифинвэ Феанарион допил содержимое очередного кубка и вышел в росистую сумрачную прохладу ранней осени.
Примечание к части
Песни: «Золото» из мюзикла «Принцесса Грёза»,
«Боль, что осталась от нас» гр. «Маврин»
Бездари-Нолдор
Найти каменоломню на берегу реки оказалось несложно, подходящих для строительства деревьев тоже было немало в ближайшем пролеске, поэтому пришедшие на помощь племени Халет Нолдор быстро взялись за работу, однако дикари сразу стали с подозрением смотреть на чужаков, сторониться, шептаться, и когда эльфы поставили для себя временное жильё, к ним подошла целая делегация весьма недовольных женщин разных возрастов с очень красноречивыми выражениями на лицах.
Подданные короля Морифинвэ догадывались, что бояться им нечего, однако всё равно стало не по себе. Переглянувшись, эльфы по-доброму улыбнулись, как улыбаются озлобленной собаке со словами: «Хороший пёсик». Дикарки, похоже, что-то заподозрили и стали выглядеть ещё более угрожающе.
— Ты неправильно делаешь! — заявила та, что называла себя Халет, ткнув пальцем в Нолдо, назначенного ответственным за стройку.
— Что именно? — искренне удивился эльф.
— Что слышал! — сплюнула женщина, многозначительно почесалась, и остальные соплеменницы с уважением и согласием закивали.
— Я не понял, что именно делаю не так, — терпеливо пояснил эльф.
— Всё, — авторитетно заявила Халет. — Если собрался строить нам такое же дерьмо, как себе, — она указала на временные жилища, — то лучше не берись делать, раз не умеешь. В этом дерьме жить нельзя!
— Но почему? — с трудом сдерживая смех, уточнил подданный Карнистира.
— Потому что это дерьмо. Нормальные дома так не строят.
— И как же сделать нормальный дом? — в голове Нолдо, всю юность занимавшегося достраиванием и перестраиванием тирионского дворца, всё перемешалось.
— Не так, как ты, криворукий!
Упрёк стал настолько неожиданным, что давно сложившаяся картина мира рухнула и разбилась вдребезги. Эльф был не в состоянии понять, как можно не видеть очевидных преимуществ каменных и деревянных домов в несколько этажей перед землянкой или шалашом.
Однако ответ пришёл сам собой: женщины, явившиеся с обвинениями, были в основном немолодые. Общаясь с гномами, жители Таргелиона заметили, что чем старше наугрим, тем агрессивнее они воспринимают что-то новое и незнакомое. Видимо, с Младшими ситуация схожая.
Потрясённый, что его искусство не поняли и не приняли заранее, даже не увидев, Нолдо проглотил обиду и кивнул:
— Хорошо, покажите мне ваше жильё, чтобы я повторил то же самое.
Женщины начали ухмыляться, в глазах появилась уверенность, что чужаки растоптаны, поскольку не смогли обмануть умное племя и подсунуть халтуру, а ещё эти бездари такие смешные — надеются ПОВТОРИТЬ дома халадинов! Ну-ну, пусть попробуют и поймут, какие были самонадеянные!
Понимание ситуации заставило умилиться, Нолдор заулыбались.
— Я ещё ни разу в жизни не строил землянки, — сказал один аманэльда другому, оба постарались не смеяться.
Дикарки, гордые собой, пошли вперёд. Смотря на женщин, едва прикрытых грубым тряпьём и шкурами, увешанных некрасивыми бусами из неаккуратно выделанной кости, зубов и ракушек, кривоногих, с чересчур округлыми суставами, сутулых и беззубых, с редкими седеющими волосами, эльфы испытывали глубокое сочувствие к этим существам, не знавшим нормальной жизни, никогда не евшим досыта, вынужденным всех считать врагами. Пока племя жило обособленно, и не возникало нужды тесного общения, беды Младших оставались незаметными, к тому же эльфы помнили, какими пришли на Аскар одни из предков халадинов — это были вполне развитые и здоровые мужчины и женщины. Как же так вышло, что всего за сотню лет произошёл столь чудовищный упадок? Похоже, обосновавшееся на юге Таргелиона первым дикое племя не стало развиваться, догоняя тех, кто умнее, а потащило новоприбывших вниз, на свой уровень.
Осознавать такое было крайне неприятно.
Путь до ближайшей показательной землянки, заполненный неприятными размышлениями, прошёл быстро, и к реальности вернуло гордое: «От оно!»
Халет подбоченилась и указала мощной, как у мужчины, рукой на землянку, а потом — на два шалаша из палок, глины, соломы и шкур. Тяп-ляп и готово. Нолдор покачали головами, вздохнули. Действительно, зачем тратить время и силы на срубы и камень, если можно просто накидать всего подряд друг на друга и заниматься чем-то более интересным?
Переглянувшись, эльфы поняли друг друга без слов: мастерам захотелось показать, как выглядит нормальное жильё, объяснить, к чему необходимо стремиться…
Наверное, Валар чувствовали то же самое, встретив недоверие первых Эльдар на берегах Куивиэнэн.
— Если не будет приказа короля, — тихо сказал один из Нолдор, — мы не начнём обучать Младших. Мы просто сделаем для них то, что они просят, и уйдём.
— Из халадинов могут получиться неплохие воины, — не согласился другой. — Владыка Карнистир должен знать, как они сражались.
— И когда король даст добро, мы возьмём трёх послов…
— В Валинор.
— В Валинор.
Эльфы посмотрели друг на друга и грустно рассмеялись.
***
— Возможно, мой вопрос неуместен, — ногродский казначей осмотрел пологи и потолок шатра, — но хотелось бы понять, как долго наши встречи будут проходить в лесу? Я уже далеко не юн, чтобы позволять себе столь долгие прогулки.
Карнистир мысленно проклял наступающие холода.
— С первыми морозами сделаем перерыв до тепла, — уклончиво ответил он, думая, что для подданных не составит труда вести беседы вне города, и если что-то решится в отсутствии гномов, это уже проблемы Дурина, а не Карантира.
— Тогда необходимо обсудить один важный для моего народа вопрос. Серебро. Митрил. Его поиски продолжаются, цена растёт…
— Растёт цена на то, чего нет? — хмыкнул таргелионский разведчик. — Опасное у вашего народа увлечение, которое, однако, я не осуждаю.
— Цена растёт, и когда драгоценный металл найдут, — невозмутимо продолжал казначей, — богачом станет любой, у кого есть даже одно кольчужное колечко из митрила.
— Я помню договорённости, — Морифинвэ напрягся до дрожи, — и для меня не существует необоснованного роста цен, поскольку для Дурина есть уже найденные и отвоёванные ресурсы, которые мне достались слишком дорого, однако я веду расчёты честно.
— Нет, — подал голос смотритель главной гелионской переправы, — нет, эльфы не подвержены митрильному безумию! И мой король Карнистир тоже.
— Эльфы и безумие, — Феаноринг криво усмехнулся, — несовместимы. Безумие есть глубочайшее непоправимое искажение. Но мы отвлеклись.
— Именно, — разведчик взял одно из писем, лежавших рядом с бокалом вина, — с южной границы пришли интересные для нас новости. Дикари, ныне называющие себя племенем Халет, пять дней и ночей сдерживали натиск орков, многократно превосходивших числом и гораздо лучше вооружённых. Думаю, вы все меня уже поняли.
Глаза находившихся на совете эльфов и гномов жадно загорелись. Невысказанная, однако и без того очевидная идея выглядела гениальной. Вот он — способ сокращения расходов на охрану Тракта, теперь удастся увеличить численность стражи главного торгового пути без ущерба казне, а заодно получится поставить на место вояк, требующих больше мирианов за службу.
Племя Халет — сокровище, столько лет провалявшееся в грязи, никому не нужное. Но теперь всё изменится.
***
Ветер запутал в чёрных с лёгкой проседью волосах жёлтый сморщенный листок, и женщина-вождь, ругаясь, тряхнула головой. Холодало, поэтому Халет сильнее прикрывала тело шкурами, под которые надела орочий поддоспешник. Выстиранный.
— Ваш глава хочет меня видеть? — подбоченилась она, глядя на прибывших Нолдор. — Так чего ж не приехал? С какой радости я должна куда-то мотаться, бросать моих людей? Мы ещё не всех отыскали по лесам, кто от врагов прятался. До зимы не найдём, и всё, не жить им. Не до главы вашего мне.
Нолдор переглянулись, серьёзно закивали.
— Наш глава тоже очень занят, — сказал посланник Карнистира, — но если ты поедешь к нему и расскажешь о своих бедах, получишь помощь. И ценные дары.
В тёмно-карих глазах вспыхнула детская радость обещанию сладостей. Эльфы снова посмотрели друг на друга, представляя, сколько работы предстоит умелицам из «Мастерской Очарования», чтобы привести дикарей в более или менее приемлемый вид для встречи с нолдораном Морифинвэ Феанарионом.
Но все в Таргелионе знали — эти эльфийки умеют творить чудеса.
Лишённый короны снова станет королём?
Спешный отъезд из Химринга напоминал бегство, только непонятно было, зачем и от кого надо прятаться. В очередной раз Варнондо, обернувшись на удаляющийся склон горы, увенчанной крепостью с могучим знаменем Первого Дома Нолдор, вновь подумал, что рад отсутствию короны нолдорана у лорда Маэдроса. Да, передача власти была некрасивой и по сути незаконной, но так лучше для всех: нельзя никому из семерых сыновей Феанаро сидеть на верховном троне, поскольку статус одного возвысил бы остальных, и старший Феаноринг, не способный на компромиссы по-хорошему, имея титул и наивысший статус, смёл бы всех недоброжелателей без оглядки и жалости.
Варнондо видел — тот, кого раньше называли Нельяфинвэ Майтимо Руссандол, очень сильно старается быть справедливым и милосердным, однако эти попытки идут не от чистого сердца, а от понимания необходимости поведения в привычных для общества рамках.
Получит власть — обретёт вседозволенность — полетит в пропасть, прихватив с собой всех подряд, не разбираясь.
Однако речь Маэдроса на большом химрингском празднике в память о победе в Славной Битве до сих пор заставляла задумываться и отдавалась в груди частыми ударами сердца.
Голос на химрингской площади звучал скрежетом сражения, когда сталкиваются два вида стали — эльфийская и орочья. Так и в самом лорде идёт вечная борьба гармонии с искажением, и почему-то все вокруг уверены, будто побеждает чистый, благородный металл, забывая о том, что на самом деле всегда оставалось символом рода Махтана.
А это медь. Материал, не способный защищать себя от пагубного натиска внешнего мира. Без защиты и трепетной заботы красный металл становится уродливым и рассыпается.
Неужели Нолдор хотят себе такого лидера?
Вспоминая сиявший в руке Маэдроса гномий клинок, носящий имя Нарсил — Сияние Пламени, Варнондо думал о том, что эльфы до сих пор идут за Огненным Духом Куруфинвэ, а не за его потомками. Да, лучше сына Мириэль никто не звал в бой, но мир и созидание — не стихия Первого Дома.
Снова посмотрев на тающий в тумане Химринг, воин верховного нолдорана опустил голову. Проклятый Маэдрос вынудил его нарушить приказ короля и вернуться в Хитлум! И ведь насколько убедительны были доводы! А что, если братья Феанариони сговорились и всё подстроили? И ведь никто не поставит под сомнение слова химрингского лорда, потому что он умеет сплотить и заставить безоговорочно верить в свою честность.
«Что бы ни писали белериандские книжники, что бы ни пели менестрели королей, победа в Дагор Аглареб — наша победа!»
И ведь это действительно те слова, которые хочет услышать народ! Варнондо никогда не любил Аклариквета и его песни, а теперь понял, насколько сильно ошибается верховный нолдоран, делая ставку на личную славу, раз за разом требуя показывать на сцене победу Истинного Короля над Морготом. Разумеется, когда такой владыка зовёт на бой, хочется напомнить, что он справится и один.
«Блестит не только чистое золото, но лишь благородный металл со временем не потускнеет. И пусть его сияние не кажется ярким на фоне фальшивки, оно вечно, в отличие от лживо сверкающей подделки!»
— Конечно, — тихо произнёс Варнондо, погнав коня вперёд, — после таких слов никто не вспомнит про медь и её некрасивые свойства.
«Не каждый странствующий по бездорожью заблудится и сгинет!»
— Зато каждый измажется в грязи.
«Наши родоначальники — словно мощные и глубокие корни деревьев, коим не страшны даже самые лютые и длительные морозы, и никакой безжизненный лёд не способен остановить идущих к цели!»
— Интересно, о чём думал Маэдрос, говоря это? Вспоминал прошедшего Хэлкараксэ дядю, отнявшего корону нолдорана у полумёртвого родича? Красиво, красиво скрыл за приятной речью отвратительную страницу своей истории и страшную трагедию целого народа, преодолевшего Вздыбленный Лёд.
«Старость не означает слабости!»
— Да, лорд Маэдрос, ты готов тащить в бой и дряхлых немощных наугрим, лишь бы не признать бессилие против одного из Айнур.
«Огонь возрождается из золы каждый раз, когда на горячие угли льют масло! Пепел снова вспыхнет, и алые сполохи озарят небо! Свет прольётся из тени!»
— Сильмарили станут свободными, когда потомки Пламенного Духа сразят Моргота. Только кому нужен их свет теперь?
«Если клинок ломается в бою, его можно перековать и сражаться дальше!»
— Красивая была речь, — кивнул Варнондо, обернувшись на скрывшийся в тумане Химринг, потом — на карету, в которой ехала жена. — Интересно, ждал ли Маэдрос, что толпа назовёт его королём, несмотря на утрату короны? Ведь если всё сбудется так, как он говорит, ни один иной владыка не удержит трон, и власть перейдёт к однажды её лишившемуся.
Посмотрев на сопровождающих верных в синих хитлумских плащах, на звёздные знамёна владыки Нолофинвэ, военачальник помахал рукой ехавшему позади сыну и воскликнул:
— Слава верховному нолдорану!
***
Нежные руки эльфийки, пахнущие душистыми маслами, заскользили по плечам, спине, груди, смазывая кожу, проверяя мускулы.
— Тебе необходимо больше упражняться! — строго сказала Вирессэ, вытягивая и напрягая ногу, а затем демонстрируя игру мыцщ предплечья.
Расположившись верхом на муже и растирая его тело, эльфийка хитро улыбнулась.
— Приседать с тобой на руках и поднимать над головой дюжины дюжин раз недостаточно? — Карнифинвэ лениво приоткрыл один глаз.
— Конечно. Я ведь хочу делить супружеское ложе с прекрасным эльфом, которым хочется любоваться. Меня не тянет соблазнять исхудавшего страдальца.
— Хорошо, значит, будем любить друг друга, стоя около постели, а не лёжа в ней.
— И в бассейне!
Готовая начать прямо сейчас, Вирессэ села чуть ближе к коленям мужа, смазала ладони и принялась оглаживать вокруг паха.
— Ещё размять или достаточно? — промурлыкала эльфийка, опуская голову и слегка высовывая язык, чтобы касаться точечно, самым кончиком.
Золотые локоны рассыпались по коже, защекотали и прилипли к маслу. Карнифинвэ, забывая обо всём, залюбовался, приятное напряжение внизу живота и между ног начало быстро нарастать. Тянуть время смысла больше не было.
Поднявшись и подхватив на руки Вирессэ, Карнифинвэ ловко приподнял её так, чтобы начать тренировку. Пришлось опереться спиной о стену, изогнувшись и подавшись вперёд. Эльфийка на мгновение повисла на шее супруга, подтянулась и закинула ноги ему на плечи. Соединив воедино возбуждённую плоть и двигаясь то быстрее, то медленнее, нолдорский принц наслаждался любимым телом, звуком и теплом дыхания, прикосновениями золотых волос, поцелуями и медленно растекавшемуся по спине и ногам напряжению.
Сейчас было неважно абсолютно всё, и не осталось места ощущению собственной ничтожности и бесполезности, бессмысленности такого существования, страху, что Вирессэ однажды снова уедет, и придётся остаться в гнетущем одиночестве.
Всё просто было хорошо.
***
Хитлум изменился. Осеннее увядание, встретившее вернувшихся из Химринга посланников, казалось символичным — с самой границы королевства стали заметны недобрые перемены, заставившие вспомнить ёмкими словами Морифинвэ Карнистира. Каким бы ни был четвёртый Феанарион, отрицать могущество его торгового союза, увы, не представлялось возможным.
Даже в Химринге, где вся жизнь строилась на вечном военном положении, одежда горожан выглядела разнообразнее, чем в землях верховного нолдорана, пелись песни множества народов, блистали украшения гномьих мастеров, звучала речь на нескольких языках. Вынужденная экономия ресурсов сказывалась и на настроении подданных Нолофинвэ, а больше всего влияло, похоже, отсутствие менестрелей с правильными песнями.
Вспомнив свою непочётную, однако жизненно необходимую службу в Хэлкараксэ, Варнондо подозвал троих ближайших помощников.
Все, кто постоянно жили в Хитлуме, вероятно, бессильны против сложившихся обстоятельств, однако новоприбывших сейчас ничто не сдерживает от активных действий на пользу короне. Посланники многому научились в Химринге, настало время применить полученные знания.
***
Вирессэ вынырнула из бассейна, золотые волосы прилипли к коже, став медового оттенка. Карнифинвэ, сидя на краю, любовался каждым движением супруги, каждым изгибом, каждой ложбинкой.
— Не понимаю, чем ты недоволен, — с насмешкой произнесла эльфийка, в одно мгновение очутившись рядом, обняв за колени и потянувшись губами мужу между ног, — большинство эльфов Эндорэ были бы рады оказаться в заложниках таким образом.
— Я знаю — ты шутишь, — принц мечтательно закатил глаза.
Язык тронул открывшуюся чувствительную плоть, способность думать моментально пропала, но вдруг раздался громкий стук в дверь.
Вирессэ отстранилась, прижала палец к губам, быстро вытерлась, подхватила свои вещи, лежавшие на виду, и спряталась в дальней комнате.
Сначала растерявшись, пытаясь понять, во что одеться и из какого сундука или хранилища это взять, Карнифинвэ вдруг подумал, что не хочет прикрываться. В конце концов, к нему врываются без приглашения и предупреждения, а значит, это точно не друзья. Налив себе вина и отбросив подальше полотенце, принц сел в самую расслабленную позу, на которую был способен, и дал разрешение войти.
***
В покоях, роскошь которых совершенно не соответствовала заслугам и пользе для народа сына одного из Феанарионов, сидел обнажённым на краю бассейна химрингский посланник, абсолютно не расположенный для серьёзного разговора.
Варондо осмотрелся и сел в кресло, стоявшее у окна, наслаждаясь искренним потрясением во взгляде дерзких, однако заметно угасших глаз.
— Я еду домой? — попытался съязвить Карнифинвэ и скривился. — Миссия провалена?
— Твоя — да, — воин верховного нолдорана остался непроницаем. — Ты в ловушке, из которой выхода для тебя нет. Более того, ты служишь тому, кому это давно не надо. Твой лорд встал не на тот путь, и помогая ему, ты вредишь своему народу, однако каждый верный может отречься от служения заблуждающемуся господину, даже не нарушая клятвы. Плата за ошибку высока — жизнь оступившегося, но ведь честь важнее, так?
— Предлагаешь мне умереть? — принц удивился ещё сильнее, попытки скрыть эмоции ничего не дали.
— Да, потому что ты в любом случае обречён. И защищать тебя никто не станет.
Варнондо поднялся, посмотрел на увядающие деревья за окном, провёл взглядом по покоям.
— Когда твоя жена опять уедет из Хитлума, — воин пошёл к дверям, — пусть учитывает, что обратно её не впустят.
Посмотрев вслед верному узурпатора, Карнифинвэ допил вино и обернулся на комнату, где спряталась Вирессэ:
— Мне начали угрожать. Дела Нолофиньо настолько плохи?
Главная беда Хитлума
Привычно обходя по краю дворцовой площади, чтобы потом свернуть на соседнюю улицу и пройти к кварталу мастеров, Арминас отвернулся от холодного влажного ветра, думая лишь о том, как по окончании патрулирования вернётся домой к жене и младшим детям.
Домой! Где тепло, уютно, мягкая постель и можно не искать врагов за каждым поворотом.
Осень принесла новые тревоги — помимо пугающих вестей из Таргелиона, прилетевших летом, стало известно, что обмен посланниками с Химрингом прекращён в одностороннем порядке то ли надолго, то ли навсегда. Говорили, будто верховный нолдоран снова собирается созывать войска, но что делать дальше никто не обсуждал, однако давно стало ясно — остатки казны окажутся потрачены на войну, которую никто не поддерживает. Нерадостная перспектива.
На площади, несмотря на не слишком приятную погоду, гулял народ, и пел менестрель в красном парике, стоя на бутафорской горе. Арминас отметил про себя, что пропавший без вести Тьялинельо был гораздо талантливее. Жаль, что сгинул. Жена до сих пор ждёт и верит, но смысл?..
— Как справиться мне с муками души? — пел новый артист королевского театра, скрывая правую руку под алой накидкой. — Вокруг кричат: «Не прав!» И это верно.
Как мне недуг смертельный заглушить,
Что так гнетёт и разъедает нервы?
Как справиться мне с муками души?
Две девушки подошли вплотную к сцене-скале, протянули менестрелю синие цветы из шёлка.
— Здравствуй, друг! — неожиданно подбежал к засмотревшемуся на музыканта и эльфиек Арминасу не по погоде одетый и растрёпанный менестрель, глаза которого всё ещё казались безжизненно-пустыми, хоть и не настолько страшными, как после сокрушительной магии лесного колдуна. — Я так рад тебя видеть!
— А я-то как рад, что ты, наконец, выходишь из дома, — воин обнял товарища по неудачной миссии на восток. — Как твоя голова, Глоссар?
— Плохо, — сдвинул брови певец, — болит, кружится, не могу ни читать, ни писать… Надеюсь, пройдёт со временем, но не слишком верится.
Отмахнувшись, менестрель посмотрел на нового «тьялинельо».
— Да, я судья, и волею судьбы
Я многих отправлял на эшафоты,
Но лишь сейчас я понял, что сгубил
Невинного юнца, лишив свободы! — плача напоказ, артист вцепился левой рукой в парик. — Он так наивен, искренен и смел!
Я не такой! От этого больнее.
Он мне поверил, он так жить хотел!
На сердце злой корысти не имея.
Глоссар сжал кулаки.
— Слушай, Арминас, — заговорил он, щуря покрасневшие глаза, — пока я был совсем плох и из дома не выходил, ко мне заглядывали друзья, с кем мы вместе выступали в Альквалондэ ещё. Я тогда принца Финдекано играл. Они говорили, будто многим этот сценический фарс уже надоел. А Вильварину и вовсе приходится какую-то грязную работу выполнять, понимаешь?
Осмотревшись, воин пожал плечами.
— Как вырвать боль из сердца моего? — менестрель продолжал рыдать, кто-то ему аплодировал, однако привычных оваций слышно не было. — Оно хрипит, терзаясь и страдая.
Прошу у Эру только одного —
Скажи, как жить на совесть не взирая?
Как вырвать боль из сердца моего?
Бросив злой взгляд на артиста, Глоссар потёр виски.
— А тут недавно, когда соглашение с Химрингом рухнуло, — менестрель поморщился, — командир Варнондо вернулся и начал тиранить жену посланника Маэдроса. Того, о ком счас этот дурачина со сцены пел. И знаешь, — Глоссар хихикнул, глаза засияли подобием жизни, — мои приятели, я не скажу, кто именно песню про Истинного Короля написали. Давай отойдём, я тебе напою.
Арминас напрягся, однако расстраивать больного собрата, которого не смог защитить от колдуна, не решился. Эльфы ушли с площади на заросшую облетевшими кустами улицу, и менестрель начал полушёпотом нараспев проговаривать стихи:
— Нет казны, лишь корона,
От тоски удавиться!
Для захватчика трона
Ты, как зайцу, волчица!
Ты во всём виновата!
Ты во всём виновата! Ты!
Сломала ты владыке жизнь
И утопила всё во лжи!
Ты королевство продала
И со шпионами спала!
Я стал посмешищем для всех!
Я ненавижу этот смех!
Тебя я должен наказать!
Ты пользе предпочла кровать!
Скажи мне правду, наконец!
Скажи: ты славишь мой венец?
Король я или не король?
Сказать немедленно изволь!
Ты заключила договор,
Меня ограбила, как вор,
Мою корону продала!
Но жизнь свою ты не спасла!
С осторожностью осмотревшись, воин взглянул на менестреля:
— Опасные у вас песенки. По мне это совершенно не весело.
— Послушай, друг, — Глоссар снова потёр виски, — девушка-Апрель — супруга шпиона — просто верная жена, любящая дочь и благодарная невестка! А командир Варнондо ей угрожал и говорил, что не пустит её к мужу, если она уедет из Хитлума! Король Нолофинвэ с самого начала заставлял подданных идти против чести и совести, но раньше это приносило успех и богатство, а теперь ради чего жертвовать? Ты понимаешь, что с некоторых пор служба Нолофинвэ — вредительство по отношению к народу?
Арминас снова осмотрелся. Да, конечно, повредившемуся разумом певцу простительно что угодно, только как насчёт остальных? Неужели действительно столько недовольных королём?
— Давай уедем в Барад Эйтель? — предложил вдруг Глоссар. — Я помню, ты всегда хотел защищать народ, делать что-то полезное. Так давай уберёмся подальше от этого туманного болота! Как только новые воины из Дор-Ломина поедут на север, примкнём к ним! Арминас, не жертвуй честью ради того, кто тебя даже обеспечить необходимыми благами скоро не сможет!
— Я не понимаю, — воин взглянул по сторонам, — неужели твоя картина мира так сильно изменилась из-за чужой жены, которую ты именуешь девушка-Апрель? Это что-то личное?
— Нет, — отмахнулся певец, растирая виски и болезненно жмурясь, — это просто последняя капля.
***
В просторном зале играла музыка, которая показалась Вирессэ тревожной. Создавалось впечатление, будто менестрель пытается поддерживать безмятежную атмосферу, но не может до конца скрыть груз на сердце.
Мелодия выдавала все секреты исполнителя.
Войдя в двери, эльфийка учтиво поклонилась, всё ещё не веря, что удалось так легко добиться разговора с королём и не попасть в тюрьму, где, по слухам, держали пленных орков и лишали разума, после чего отпускали домой. Надеясь, что свободную Нолдиэ сложнее превратить в безвольное существо, нежели морготова раба, Вирессэ улыбнулась королю, взглянула на сидевших за столом приближённых верховного нолдорана.
Увы, командир Варнондо тоже был здесь.
— В чём же твоя беда, леди, — невыносимо участливо спросил Нолофинвэ, поглаживая бархатные подлокотники роскошного трона, — что заставило тебя просить встречи со мной?
— Мой король, — Вирессэ снова поклонилась, — прости, что отвлекаю, отнимаю драгоценное время! Мне просто нужно было убедиться, что твой воин говорил от себя, а не повторял твой приказ. Я не верю, что мой мудрый милосердный владыка мог заставить меня делать выбор между мужем и родителями.
Варнондо снисходительно усмехнулся, и супруга Карнифинвэ поняла всё раньше, чем король заговорил.
***
— Мы могли бы помочь леди уехать из Хитлума незамеченной этим гадом! — менестрель посмотрел в глаза воина. — Провезём её через Барад Эйтель!
Арминас неуверенно покачал головой.
— Ты понимаешь, что главный защитник Белерианда, подданный нашего короля, Маэдрос Феанорион позиционируется королём как тупой жестокий слабак?! — выпалил Глоссар, взгляд снова начал стекленеть. — Это неправильно!
Помолчав недолгое время, воин кивнул.
— Хорошо, друг, — сказал он менестрелю, — я постараюсь помочь. Но поклянись мне, что никогда и ни при каких обстоятельствах не станешь петь мерзости о верховном нолдоране.
Музыкант закивал, а в голове Арминаса по кругу звучало:
«Ты во всём виновата! Ты во всём виновата! Ты!»
Примечание к части
Песни:
"Муки совести" театр "Седьмое утро"
"Дуэт Карла и Изабеллы" из мюзикла "Жанна д'Арк"
Пой свою мерзость
Заперев двери и плотно зашторив окна, оказавшись днём практически в полной темноте, Аклариквет сел за стол и, схватившись за голову, закрыл уши ладонями. Желание спрятаться от всего мира заставляло паниковать, мысли метались, сердце билось неровно. Снова встав, менестрель резко сжал в трясущихся пальцах перо и бумагу. Почему-то захотелось написать письмо Зеленоглазке, хоть певец и не был уверен, что отправит послание. Но даже если тенгвам суждено сгореть в огне свечи, отчаявшийся эльф всё же поделится измотавшими чувствами с безразличным листком и чернилами. Должно стать легче.
Долго выбирая слова, с которых начать текст, разрываясь между именем, обращением «Подруга», «Дорогая подруга» и «Незаменимая помощница», Аклариквет в конце концов остановился на простом «Здравствуй». Когда перо вывело необходимые тэнгвы, менестрель вдруг почему-то поднял глаза на давно молчавшую арфу.
Аклариквет вспомнил взгляд принца Финдекано, расстававшегося со своим инструментом.
«Теперь это твоё, — выдавил из себя будущий герой Астальдо, отпуская руки от резной деки. — Навсегда. Её имя Вредина, — вдруг рассмеялся сын того, кому ещё только предстояло обрести титул верховного нолдорана, — или Загогулина. Мне подарили её, когда я был ребёнком, поэтому и назвал так… Глупо. Она же меня не слушалась, я обижался. Это приказ твоего принца — бери! И… Не попадайся мне, когда я вооружён, и рядом никого нет. Иди! Пой свою мерзость, пока я не передумал».
От вставших перед мысленным взором картин стало больно и тяжело на сердце. Менестрель короля вздохнул — он долгое время не представлял, как можно отдать кому-то свой инструмент, и когда подарил арфу-лебедь племянницам, ощутил себя так, словно оторвал часть души. Теперь девочки разорвали связь с дядей, не сумевшим защитить их от гнева принца Финдекано, и Аклариквет всё чаще со стыдом ловил себя на мысли, что беспокоится больше об альквалондском инструменте, чем о родственницах, которые о себе позаботиться могут сами, в отличие от арфы.
Ужасно! Но себя не изменить.
Отложив листок и перо, певец подошёл к Загогулине, стоявшей на полке в одном ряду с другими инструментами, далеко не столь ценными, однако звучавшими со сцены, путешествовавшими с концертами по Хитлуму и в Дор-Ломин. Это выглядело чудовищной несправедливостью по отношению к дару принца, и руки сами собой взялись за изящную деку.
«Пой свою мерзость!»
«Вильварин!» — неожиданно окликнул голос из далёкого детства, менестрель содрогнулся от мерзкого воспоминания — разговора в тюрьме с орком, после которого морготов раб лишился разума, а сам певец — последних крох чести. Тогда Аклариквет вспомнил родителей, порадовался, что никто из них не видит, в какое чудовище превратился сын Мотылёк.
Но самое страшное — зная, что сотворил из подданных монстров, король перестал им верить.
— Моя боль, мой совет,
Мой позор, мой запрет —
К чему они? — тихо запел самую отвратительную мерзость в своей жизни главный менестрель верховного нолдорана, с трепетом касаясь струн Загогулины. — Ты над ними смеёшься, лишь нравоучения видишь в них.
Потерял уважение ты к истории семьи,
Но знаю, завтра скажешь мне —
По чьей вине
Ты оказался в западне.
С обидой и страхом вспомнив, как на совете в узком кругу владыка Нолофинвэ вдруг начал допрос своего верного певца, на этот раз не наедине, а при Варнондо, Аралкарионе и Ранионе, Аклариквет содрогнулся.
«Ты должен любыми способами убедиться в верности твоих певцов короне!» — слова короля причинили боль, швырнули менестреля в ров на колья.
— И несчастье, и страх,
И идей наших крах
Я отводил!
Твой успех, твой талант
В сеть корысти и зла вдруг угодил!
К благоразумью твоему
Тебя зову!
Чтоб помочь тебе встать,
Повзрослеть, разорвать
Порочный круг,
Буду тенью в жару,
В темноте ярким светом стану вдруг.
Как трудно мне сейчас молчать!
Готов кричать!
Безумная мысль попросить помощи у Астальдо пролилась слезами. Аклариквет понимал, что принц никогда и ни за что не станет слушать того, кто готов втоптать в грязь любого, но…
Исполнять приказы короля больше нет сил! Кто может помочь? Как повлиять на безвыходную ситуацию?
Со стыдом и ужасом вспоминая, что сотворил с разумным существом, менестрель уткнулся лбом в резную деку.
— Пока не примет нас земля,
Ошибки дети повторят
Их отцов.
Безумства станут совершать,
Пить искушений сладкий яд
Будут вновь,
Не слыша зов отцов!
Пока не примет нас земля,
Мы в силах что-то поменять,
Обняв своих отцов!
«Пой свою мерзость! И не попадайся мне, когда я вооружён, и рядом никого нет!»
Скосив глаза на листок и перо, Аклариквет вспомнил решительный ответ короля на невинный вопрос Вирессэ о возможности ездить домой к родителям. Конечно, всем очевидно, что она помогает мужу, но ведь Химринг не воюет с Хитлумом! Признавать, что переписка с Маэдросом сродни предательству короны — это страшная ошибка!
«Вильварин!»
Снова схватившись за голову, певец вспомнил, как защищал своих артистов от гнева принца Финдекано и на Празднике Объединения, как никому не рассказал о намерении Тьялинельо сбежать…
И теперь нужно прийти к каждому и копаться в голове? Пытать? Лишать воли?! Да, сделав зло однажды, будешь вынужден всегда так поступать.
Нет! Никогда!
«Ты ведь верен королю, — загудели траурным колоколом слова Нолофинвэ. — Остальные тоже должны идти со мной до конца. И твоя обязанность — сделать так, чтобы каждый этого хотел».
Вытирая слёзы, втягивая забившимся носом воздух, Аклариквет начал писать Зеленоглазке, что мечтает с ней увидеться, поэтому надеется на её скорый приезд.
Иначе… иначе…
Не дописав фразу, Вильварин зачеркнул ненужное слово, тяжело прерывисто вздохнул.
Арфа Загогулина снова молчала, и менестрель, подняв глаза от бумаги, мысленно пообещал, что однажды обязательно сыграет на ней что-то от чистого сердца.
***
Глоссар полулежал на высоких подушках, запрокинув голову. В последнее время кровь из носа шла гораздо реже, однако если начинала, лила обильно и болезненно. Видимо, ухудшение самочувствия спровоцировали рассказанные друзьями новости, от которых на голове начинали шевелиться волосы, и возникало желание бежать как можно дальше из Хитлума, но менестрель понимал — просто так вывезти семью не удастся, тем более, в пути может снова стать плохо, и что тогда? Арминас, конечно, обещал помочь, но вдруг передумает? Воинов вроде бы настолько жестоко не проверяют на преданность короне, как идущих в народ певцов. Может, друзья преувеличили, однако у Глоссара были причины не сомневаться в словах артистов.
Новый Тьялинельо волею судьбы в лице верховного нолдорана оказался одним из немногих, кто обязан остаться в Хитлуме и петь на улицах. Другим же, кому повезло меньше, требовалось быть способными в любой момент отправиться в союзные королевства, чтобы готовить народ к прибытию послов Нолофинвэ. А для этой миссии…
«Аклариквет сказал нам собраться в репитиционном зале, — прокручивал Глоссар в неприятно ноющей голове рассказ друга, сочинившего новую песню про Истинного Короля, — по его виду мы сразу поняли, что делоплохо — Риньо был бледный, трясущийся, запинался, словно говорил с нами под прицелом взвода лучников. Он сначала сказал, что всегда был готов нас защищать, и сейчас ничего не изменилось, но и мы должны о себе и о нём позаботиться. А для этого необходимо быть беспрекословно верными Нолофинвэ. Когда мы спросили, к чему такой разговор, Риньо затрясся ещё сильнее и заявил, что желает нам добра, что не сможет исполнить приказ, который нам навредит. А значит, предателем окажется сам».
«Самое забавное, — рассказывал ещё один артист, — что король не понимает простых вещей: во-первых, бездумно повторяющие заученный текст эльфы с пустыми глазами не завоюют доверия ни в одной земле, а только вызовут подозрения; во-вторых, не факт, что Риньо из нас самый сильный. Если ему придётся нас ломать, мы станем защищаться. И что приобретёт Нолофинвэ?»
«А потом Аклариквет сказал, — Глоссар возродил в памяти слова автора песни про Истинного Короля, — что нам нельзя бунтовать, мы должны собрать силы, поверить в себя, уговорить всех выступить единой армией против Моргота, победить его, и тогда не будет в Арде больше зла и несправедливости. Только, сам подумай, если это так, то кто будет нолдораном?»
Менестрель вытер кровоточащие ноздри, надавил пальцами на самые болезненные точки головы. Да, надо бежать. Если и бороться с Морготом, то под фиолетовыми знамёнами Крепости Исток, а не под звёздами, утонувшими в болотном тумане.
***
Посмотрев на по-прежнему закрытые шторы, Аклариквет зажёг свечу. Письмо для Зеленоглазки давно улетело в Барад Эйтель, значит, эльфийка его уже прочитала.
Приедет или нет? Поможет или не сочтёт нужным? Кто знает…
— Горит свеча, — руки менестреля вдруг сами собой взялись за арфу принца Финдекано, — укрыта тьмой.
Душа пропитана презрением к доброте.
Горит свеча немой тоской!
Мешает жить, не видя смысла в красоте.
Мерцает свет, объятый мглой,
Он сотни раз погаснуть мог в пыли семи ветров!
Волшебный блеск во тьме ночной!
В нём тлеет память о душе — огне забытых снов…
Стало жаль, что на эту песню вдохновила не Алая Леди, но вдруг пришло понимание — о Нерданель таких слов менестрель Вильварин не спел бы никогда.
Примечание к части
Песни:
"Письмо отца" из мюзикла "Моцарт"
"Свеча" А. Щедрова
Кто вредит Хитлуму?
Совет уже продолжался намного дольше, чем планировалось изначально, однако ни одного окончательного решения принять не удавалось.
Сидя на троне в расслабленной позе, что сейчас удавалось с неимоверным трудом, Нолофинвэ внимательно следил за каждым движением, каждым самым мимолётным взглядом ближайших советников. Не может быть, чтобы все они оставались верны, несмотря ни на что.
— Есть ли смысл отправлять посла в Химринг, продолжать начатую тобой миссию, Варнондо? — задал вопрос верховный нолдоран, и военачальник сразу же подобрался, словно готовый броситься в бой.
— Уверен, что нет, — ответил он. — В зависимости…
— Нет — потому что у тебя ничего не получилось? — хмыкнул Аралкарион, снова вспомнив о своей неприязни к командиру.
— …от дальнейших планов, разумеется, — Варнондо бросил короткий взгляд на соратника, однако проигнорировал насмешку. — И да, я уверен — сына Амбарусса отпускать нельзя. Но и держать у нас тоже.
— Почему же? — Нолофинвэ чуть подался вперёд, но сразу же вновь изобразил расслабленность.
— Потому что, мой король, — военачальник тоже нагнулся над столом, — принц Карнифинвэ, получив свободу, отправится домой или в Химринг и станет распространять клевету про Хитлум и своё пребывание здесь.
— А почему нельзя держать? — чуть наклонил голову король.
— Потому что рано или поздно придётся отпустить. Но он не должен даже в таком случае добраться до своих.
Верховный нолдоран поднял бровь.
— Я понимаю, что ты имеешь в виду, — владыка кивнул после паузы, — но не забывай, Варнондо: прозвище Бауглир носит только один правитель в Арде — это Моргот, не Финвэ Нолофинвэ Финвион. Ситуация может повернуться по-разному, и отнятую жизнь уже не вернуть. Не стоит совершать необратимого.
Посмотрев на ставшего недовольным военачальника, Аралкарион вдруг перевёл взгляд на Раниона и очень неприятно прищурился. Изуродованное лицо стало ещё страшнее.
— Бывший подданный Феанаро Куруфинвэ, — заговорил бывший охотник, — сколь долго ещё продлится твоя верность королю, когда наступили тяжёлые времена?
— А почему ты говоришь об этом теперь, когда вернулся командир Варнондо? — Ранион сжал кулаки. — И почему при короле? Подставить хочешь?
— Что, есть грязные тайны от короны?
— Замолчите оба, — процедил сквозь зубы бывший посланник в Хитлуме.
— Мудрость в том, — Нолофинвэ стал гладить пальцами бархатные подлокотники, — чтобы признавать ошибки. Однажды я обещал Феанаро следовать за ним, идти его дорогой. Я думал, что путь войны, выбранный старшим братом, правильный. И даже когда идти стало не за кем, я продолжал следовать за войной, окружая себя воинами и теми, кто воспевает их. Я примерял на себя легендарный образ героя с мечом в руках, в сверкающих доспехах, разгоняющего тьму своим светом. Однако теперь я понимаю, что Куруфинвэ был не прав, делая ставку на войну и её служителей. Война вторична. Первичен рост и процветание. Отныне не Хитлум будет служить войне, но война Хитлуму.
— И что это значит для нас, владыка? — прямо спросил Варнондо, быстро взглянув на Аралкариона и Раниона.
Верховный нолдоран ответил не сразу. Задумчиво уставившись в пустоту, украшенную портретами утраченной семьи, Нолофинвэ словно с трудом разомкнул бледные подрагивающие губы:
— В нашем совете появятся новые члены. Или полностью сменится состав. Я ещё не решил.
***
Спрыгнув с коня и отдав поводья слугам, Райвен тряхнула растрепавшимися чёрными волосами, поправила куртку и шарф и вдруг увидела, что, несмотря на холодную погоду, отец ждёт её на улице у входа в дом.
Что-то случилось?
— Ты должна поговорить с мужем, — Аралкарион встал со скамьи, прямо посмотрел на дочь, губы дрогнули. — Если представители казначейства окажутся допущены до тайного совета, для нас не должно быть катастрофы, но отрицать её вероятность нельзя.
— Но мой супруг — всего лишь один из счетоводов, — Райвен фыркнула.
— Значит, пусть займёт более высокое положение!
— Зачем?
Нолдо схватил дочь под руку и, хоть эльфийка была почти с него ростом и ненамного уже в плечах, потащил в дом. Райвен вырвалась, отстранилась.
— Ты понимаешь, что с возвращением Варнондо из Химринга всё полетело в пропасть?! — едва ли не выкрикнул Аралкарион.
— Я понимаю, — дочь посмотрела на отца с осуждением, — что ты снова пытаешься меня во что-то впутать. Но даже не надейся, что это удастся ещё раз.
— Ты не хочешь, чтобы твой муж оказался среди правящего совета?!
— Нет! Потому что мне хватает состоящего там отца!
Резко развернувшись, эльфийка быстрым шагом пошла в дом, надеясь оставить неприятный разговор без продолжения. Ей не хотелось обсуждать давно поднимавшиеся в семье супруга темы — казначеи не раз говорили между собой о вероятном отъезде из Хитлума, если ситуация с введением мирианов не решится.
«Допустят, что станет нечего считать — пусть нанимают на службу неграмотных!»
Райвен помнила сказанное мужем и не могла его не поддерживать.
***
— Мне понадобится твоя помощь, Мистель, — Варнондо подошёл к вышивавшей супруге внезапно, и эльфийка вздрогнула. — Я впервые прошу тебя быть полезной мне и королевству.
— Но как? — глаза цвета моря встревожились.
— Вернись в королевский театр, узнай, кто интригует против верховного нолдорана. Мы обязаны найти предателей!
— Хорошо, дорогой супруг.
Мистель отложила вышивку, встала, осторожно обняла мужа, нежно улыбнулась.
— Я уверен, — Варнондо широко раскрыл глаза, смотря в пустоту, — Аклариквет покрывает вредителей. Вольно или невольно, однако он защищает тех, чьё место на эшафоте. Помоги королю, моя лебёдушка.
Согласно кивнув, эльфийка поцеловала мужа и направилась к сундуку с платьями. Мистель не верила в успех задумки, однако твёрдо решила сделать всё возможное.
***
Мысли путались.
Ранион всегда считал себя до крайности невезучим эльфом, даже несмотря на то, что родился в Валиноре, а такое счастье выпадало далеко не всем Эльдар Арды. Однако, появившись на свет в Тирионе на Туне, любивший слушать рассказы про опасную средиземскую охоту мальчик оказался подданным принца Феанаро Куруфинвэ и рано понял, что такое выполнять бесконечные поручения тех, кто готов считать врагами неправильно говорящую родню.
Когда же выдалась возможность поменять Дом, это обернулось едва ли не клеймом позора, хотя довольно много говорилось о том, что эльфы вольны выбирать, кому служить.
И что в итоге? Пытаясь быть верным подданным Нолофинвэ, Ранион сделал несчастной собственную дочь и оказался в разорённом бывшими владыками королевстве.
Но самым отвратительным было другое: вернувшись из Химринга, Варнондо стал вести себя странно. Может, он тайно переметнулся на сторону Первого Дома и намеренно вредит Хитлуму? Но как это выяснить?
Пройдя по коридору, украшенному сценами из Айнулиндалэ, воин-советник вышел к любимому месту отдыха дочери.
Нелладель сидела в зале, превращённом в сад с фонтанами, где царило вечное лето, независимо от погоды за стенами дворца. Девушка порой выступала на праздниках, однако категорически отказывалась петь с королевскими менестрелями. Её теперь точно сочтут предательницей!
Роскошные каштановые волосы Нелладель были заплетены в множество косичек, украшенных нитями неврастского жемчуга, синее платье струилось искрящимися волнами, серебряная арфа звучала грустной насмешкой. Эльфийка пела, и отец понимал, о ком по его вине безответно мечтает любимая дочь.
— Смилуйся, Творец, над твоей душой —
Пусть и не хорошей, и не плохой,
Ты была такой, как сумел придумать.
Напоследок дверь наподдав ногой,
Я ушёл, как зверь, сам себе изгой,
Я тревожил пыль, смятую ковыль,
О тебе опять пробуя не думать.
Я ушёл от оков
Равнодушия дней,
От бессмысленной печали пустой…
Мне не хватит подков,
Мне не хватит коней,
Чтоб угнаться за твоей красотой.
Прожил я неделю и прожил год,
Как дурак, поверил, что все пройдёт.
Блёклые картинки во сне целуя,
Как-то разорвал я усталый бред,
И пошёл искать тебя в белый свет.
Солнце и луну,
Липу и сосну
Спрашивал — найти где тебя смогу я?
В том пейзаже, что увидал вдали,
Замок я нашёл на краю земли,
Я вошёл, и стражник закрыл ворота.
Длинный коридор, каждый шаг, как нож!
Ты, по мне тоскуя, меня не ждёшь.
Ты, себя виня, стала для меня
Слаще, чем вино, хуже чем гаррота.
И пускай из ловушки выхода нет,
Я стучусь в сердце мёртвое вновь!
Мне не хватит души, мне не хватит монет
Расплатиться за твою нелюбовь.
***
Пытаться убежать и скрыться было бессмысленно — эльф слишком хорошо знал того, кто напал на его след, и теперь оставалось лишь надеяться, что встреча не станет фатальной.
— Это чужая земля для нас обоих, — пошёл к неминуемой опасности Нолдо, разведя в стороны раскрытые ладони. — Как же так вышло, что Рок свёл нас? Или ты решил отомстить мне? Если так, я готов принять смерть от твоей руки, лорд.
Осенний лес не издал ни единого постороннего шороха, огромный пёс, сопровождавший охотника, замер, словно не живой.
— Если бы мне нужна была твоя смерть, — небесно-голубые глаза в обрамлении белоснежных ресниц с равнодушной жестокостью посмотрели сквозь случайного встречного, — ты бы уже лежал здесь бездыханным. Полагаешь, я в лесу один?
— Уверен, что нет, — беглый менестрель осмотрелся, однако никого не увидел.
— Ты давно тут гуляешь — птицы тебя запомнили, — утвердительно заявил Туркафинвэ Феанарион, нервным движением руки в кожаной перчатке, поправляя тёплый плащ, — и наверняка знаешь, где прячется твоя принцесса.
— Леди Ириссэ? — уточнил бывший менестрель Нолофинвэ.
— Разумеется.
— Нет, увы, мне ничего не известно.
Небесно-голубые глаза взглянули с угрозой, пронзительно и страшно, воцарилось молчание, а потом охотник и его пёс просто исчезли среди осеннего леса. Тьялинельо Первый покачнулся, сердце бешено заколотилось. Пора искать приют на зиму, но остался ли в Арде хоть один уголок, где никто и никогда не слышал его песен?
Примечание к части
Песня гр. «Канцлер Ги» «Amore»
Сестрички-звёздочки
Во сне были белоснежные башни среди неприступных скал.
Во сне были ветер и пыльца, травы и звёзды.
Во сне звучало множество голосов, мелькали знакомые лица.
Во сне был брат, требующий любые сведения о сестре.
Но были во сне и те, кто не могли ничего ему ответить.
А ещё сохранялось ясное, не свойственное грёзам понимание — из ловушки выхода нет.
Ириссэ нехотя открыла глаза и равнодушно посмотрела в потолок. Может быть, наплевать на всё и попытаться сбежать? Убьют, так убьют.
Но как же Майрил?
Почему-то принцесса была уверена — похититель-муж обязательно отыграется на сыне за любой проступок жены. Да, слуги тоже будут наказаны, но их не жаль — они сами выбрали себе господина и ушли с ним из Дориата.
Но Майрил… Мальчик ни в чём не виноват. Он просто… Родился.
Кто-то бесшумно появился в комнате, на миг загородил холодную зеленоватую лампу.
— Сейчас утро или вечер? — неожиданно даже для себя спросила Ириссэ вошедшую молчаливую тень, хоть и знала — ответа не будет — муж позаботился, чтобы в его отсутствие с пленницей никто не сговорился и не подружился. — Безмолвное бревно! — хрипловато, с нотками отчаяния засмеялась принцесса. — Безвольный раб! Чего не отвечаешь госпоже? Боишься, что хозяин яйца отрежет, как непослушному коню? Не бойся, тебе терять нечего.
Реакции не последовало, слуга, завёрнутый в многослойную одежду, как в кокон, отвернувшись спиной, накрыл на стол и собрался уходить.
«Может, это женщина, поэтому и не отреагировала на колкость?»
— Хозяин выбил из тебя мозг через одну из щелей между ног?
Тень замерла, дрогнула. Да, это женщина.
— Или ты об этом мечтаешь, ненавидишь меня, корчишься от зависти, по ночам трогая себя?
Прислуга спешно удалилась, провожаемая истеричным хохотом. Когда дверь заперлась, Ириссэ резко замолчала и села на кровати.
«Интересно, пожалуется ли это ничтожество хозяину? — сам собой родился вопрос. — А если пожалуется, то что? Можно ли супруге хозяина унижать его рабов? И если нет, то почему?»
Зная, что муж и сын вернутся ещё очень нескоро, Ириссэ ощутила, как злость и презрение придали сил. Может, снова попробовать хотя бы послать о себе весть? Да хотя бы пусть пленницу увидят лесные птицы…
Нет! Нельзя подвергать Тьелко опасности! Против Эола целая армия бессильна! Наивный Майрил станет защищать отца и погибнет.
Представив сына мёртвым, истыканным белопёрыми стрелами, истёкшим кровью, принцесса заплакала.
А может всё-таки попробовать? Ведь не всех могут сбить с пути чары! Если станет известно хотя бы примерное местонахождение эоловой пещеры, придёт войско! Завести тысячу эльфов в болото или логово хищников не удастся ни одному колдуну. Мысли о спасении воодушевляли. Особенно приятно было представлять мёртвыми похитителя и его ничтожных рабов. Ради освобождения Ириссэ даже допустила мысль о примирении с отцом, но перед глазами вдруг встали картины из прошлого, когда венценосный родитель сначала планомерно уничтожил волю супруги, потом растоптал мечты дочери, оттолкнул и опозорил честного Финьо, стал виновником гибели тысяч подданных, опозорил титул нолдорана, извратил его…
Ладонь сжалась, призрачное ощущение шёлка в руке заставило улыбнуться. Лоскутная звёздочка, подаренная оправлявшемуся от ужасов плена Майти, стала символом отречения втородомовской принцессы от омерзительных деяний отца.
«Я не с ним, не поддерживаю его, не разделяю взгляды, не признаю королём Нолдор!» — сама того не осознавая, чувствовала принцесса, вкладывая в изуродованную шрамами высохшую ладонь лорда Маэдроса вещицу-помощницу.
Почему теперь захотелось сшить ещё одну подобную звезду, Ириссэ не знала, но была уверена — так надо. Если та первая ещё не сгорела в камине, ей будет приятно обрести сестричку. Может быть, общаясь между собой по шёлковому осанвэ, маленькие помощницы в беде смогут поддержать отчаявшуюся эльфийку. Хотя бы просто подарят улыбку.
Осмотревшись, Ириссэ, не вставая с постели, дотянулась до столика, взяла с него первую попавшуюся статуэтку и швырнула в дверь. Бросок получился недостаточно сильным, Нолдиэ стало жаль себя прежнюю — гордую охотницу, способную вытащить из проруби массивную дичь. Сейчас даже подтянуться в седло будет непросто.
Проклятый Эольвэ! Чтоб ты сдох в помойной яме!
Статуэтка упала, откатилась в темноту. На резкий звук сразу же пришли двое слуг-теней, и дочь Нолофинвэ сама не поняла, почему ничем не бросила в них.
— Принесите мне синий шёлк! — приказала Ириссэ, но голос некрасиво сорвался, требование прозвучало просьбой умирающего дать ему воды.
Одна из теней нагнулась поднять фигурку.
— Пусть там лежит! — заорала Ириссэ так, словно едва не случилась трагедия.
В полумраке комнаты всё замерло, застыло, стоявший неподвижно силуэт дрогнул, поманил второго за собой, и оба скрылись за дверью. Посмотрев им вслед, принцесса вдруг громко всхлипнула и разрыдалась.
На столе стояло вино, однако Ириссэ чувствовала — если притронется, если согласится опьянить себя, чтобы облегчить муки, значит, похититель добился своего и сделал из гордой Нолдиэ рабыню.
Нет! Пусть тяжело, пусть невыносимо! Пусть!..
Принцесса посмотрела вокруг. В большом просторном подземелье-комнате темно, однако можно сделать свет ярче. Здесь есть книги, пусть и весьма странного содержания, словно их писали для поддержания огня страсти служанок к господину, в сундуках, причём красивых, лежат наряды. Да, это не Валинор, не королевский дом, но ведь пока Эольвэ нет рядом, можно жить, не изводя себя. А то, что хозяин запретил рабам говорить со своей женой, и вовсе не проблема — можно приказать любой тени стоять рядом и как угодно её оскорблять.
Рассмеявшись, Ириссэ взяла вино, выпила прямо из горлышка, и в этот момент постучали в дверь.
— Так и быть, входи, ничтожество, — гордо хохотнула принцесса, представляя, как счастлив слышать такие слова раб, которому приказали явиться, а теперь реагируют так, словно тот пришёл по собственной инициативе.
Шёлк, разных оттенков синего, с лёгким шорохом лёг на столик у камина.
— Стой, где стоишь! — Ириссэ приказала уже более правдоподобно. — Не двигайся. Ничтожество! Знай, если хоть один клочок ткани окажется грязным или старым, я тебя изобью с такой жестокостью, которая не снилась твоему хозяину! Будешь лизать мои ноги, а я буду колотить тебя всем, что попадётся под руку! Тварь! Ненавижу! Стой на месте! Это приказ!
Силуэт повиновался, принцесса трясущимися руками зажгла ещё три светильника, и лицо служанки, не до конца скрытое серой накидкой, стало видно отчётливо — на нём проступил смешанный с ненавистью страх.
Выпив ещё вина, Ириссэ поставила фонарь рядом с тканями, взяла со стены факел и запалила его от камина. Одной рукой проверяя шёлк, Нолдиэ держала другую так, чтобы пламя находилось опасно близко от прислуги.
— Не двигайся! Иначе подожгу!
Служанка опустила глаза, поджала губы.
— Не можешь прямо на меня смотреть! — дочь Нолофинвэ почувствовала, как теряет эльфийский облик, превращается во что-то отвратительное, но сейчас это казалось прекрасным и вдохновляющим. — Ах ты тварь! Рабыня! Презренное пресмыкающееся!
Рука с факелом дрогнула, размахнулась и ударила девушку по покрытой голове. Огонь не успел перекинуться, однако служанка испугалась и, вскрикнув, хлопая себя ладонями по макушке, бросилась бежать из комнаты.
— Ты нарушила приказ! — заорала вслед Ириссэ, но вдруг странное опустошение пришло на смену ярости, захотелось просто сесть, напиться и начать шить лоскутную звезду.
Что она и сделала.
Кто этот Тэлер?
Следуя за отцом молчаливой тенью, Ломион зачем-то считал шаги и запоминал повороты, хотя и без того знал дорогу.
— Нам могут встретиться твари в красных плащах, — сказал вдруг Эол, когда в просвете между соснами стал виден тракт, — от них прятаться бессмысленно. Надо просто поздороваться, назвать себя и идти дальше.
«И как я должен себя назвать?» — мысленно съязвил Майрил.
— И не болтай лишнего, Маэглин из Дома Эола.
«Вот и ответ. Можно было догадаться».
Как ни странно, на дороге царила тишина, и в сгущавшихся вечерних сумерках звучали только редкие голоса птиц.
— Собери нам еды, остановимся у того ручья. Сегодня ясная ночь, спокойно отдохнём.
«Да, я помню, что я слуга и не смею требовать большего. Спасибо, что не связал и не лишил зрения, хозяин».
Молча повиновавшись, юный эльф прошёлся по ягодным полянкам, отыскал орехи и вернулся к отцу, когда уже совсем стемнело. Эол разжёг небольшой костерок и сидел на прикрытом плащом лапнике, любуясь чистым небом. Его лицо не выглядело отталкивающе, казалось, будто здесь какой-то другой эльф, просто очень похожий на прославленного кузнеца.
— На звёзды можно смотреть вечно, Ломион, — мечтательно произнёс незнакомец, почему-то считающий Майрила своим сыном, — садись рядом со мной, полюбуйся.
«Хорошо бы заранее понять, чего он добивается…»
— Знаешь, когда Вала Оромэ явился в Эндорэ на берега Куивиэнэн, — странный эльф вдруг взял юношу за плечо, — он много рассказывал нам о том, как создавалась Арда и таким образом доказывал, что действительно добрый Айну, а не проходимец, явившийся со злом. Ты знаешь, что в итоге Валар всё же оказались проходимцами, но я сейчас не хочу об этом думать.
«Не может быть! Кто этот Тэлер, и зачем он принял облик моего отца?!»
— Просто представь, сын тёмного эльфа, Творец был окружён пустотой, ничем, а потом это Ничто обрело голоса. Великое множество голосов! И каждый звучал по-своему, могуче, созидательно, и пение заполнило пустоту! Те Валар, что спустились в Арду — не все из Великих Голосов! Даже не все из тех, что спели наш мир. Представь, Ломион, сколько ещё есть таких же обитаемых твердей в бесконечности, спетых остальными творцами! Насколько они похожи на Арду? Или отличаются абсолютно во всём? А может, где-то есть наши точные копии, представляешь? И они сейчас точно так же сидят в лесу у костра и смотрят на звёзды. Может быть, наши взгляды устремлены друг на друга, но мы никогда об этом не узнаем. А может, там время течёт иначе, и мы с тобой всё ещё в Ногроде или наоборот — давно дошли домой. Чувствуешь, как рушится привычное представление о жизни?
«Да, но не из-за множества обитаемых Ард. А из-за того, что ты это сейчас говоришь. Я не понимаю, что происходит».
— Однажды, — незнакомец улыбнулся совершенно искренне, мечтательно, тепло, глаза словно посветлели, засияли чистым светом и восхищением, — я почувствовал, как частица чужого мира стремится к нам. Я не знаю, как это вышло, а жена брата ничего не сказала, как и всегда, но это неважно. Им плевать на меня — мне — на них, они ко мне со злом — я отплачу тем же. Но звёзды… Это было непередаваемое, ни на что не похожее чувство, когда я сначала ощутил, как дрожит сама Тема Арды, как она боится и ненавидит вторгшегося чужака. Но та звезда, что вероломно нарушила наши границы, была прекрасна в своём падении, своей страшной гибели. Может, она доверилась незнакомой копии своей Арды, думала, ей будут рады, но в итоге оказалась сожжена невидимыми стражами небесного купола. А может, это был просто кусок металла. Неважно, Ломион. Но это было уникальное прекрасное событие, и я бросил всё, побежал, сломя голову, на поиски упавшей звезды. Я бы не простил себе, если бы не нашёл частичку чужого мира.
«Похоже, я тоже случайно оказался не в своей Арде».
— Я выковал два меча.
«Или всё-таки в своей?»
— И кинжал.
«Если скажет про кандалы, то я точно дома».
— Брат хотел отнять мои самые ценные сокровища, мне пришлось поделиться, но отобрать у меня всё я не позволю никому.
«Цепи? Ошейники?»
— Но знаешь, мне жаль того навек ушедшего прошлого, когда я ещё не знал, что звёзды создала одна из Айнур. Я помню, как смотрел в чёрное искрящееся небо и представлял себя таким же огоньком во тьме. Мне нравилось знать, что звёзды просто есть, существуют и светят. Как и мы. Просто есть. И будем всегда.
Уже не зная, что думать и чего ожидать, Майрил поднял голову, напряжённо ожидая, что этот Тэлер, прикинувшийся его отцом, сейчас примет истинный облик и растерзает зазевавшуюся жертву.
— Звёзды в пустоте бесстрашно светят, — запел вдруг тот, кто был рядом, магия голоса заставила отбросить сомнения — да, это действительно родитель, а не иллюзия. — Звёзды — маяки в глухой ночи.
Звёзды мои, мы небесные дети,
И я звезда — полуночная звезда.
Я не боюсь вас, холодные звёзды,
Братья мои от небесного огня.
Сёстры мои, не смотрите так грозно!
Ведь я звезда — одинокая звезда.
Прилетел прохладный ветерок, язычки пламени костра задрожали, прильнули к углям.
— Я до сих пор жду, — Эол перевёл взгляд на сына, и улыбка начала меняться, вновь становясь кривой насмешкой полновластного деспотичного хозяина, — что с неба упадёт новый кусок металла, из которого я сделаю доспех. Или цепь с кандалами. И ни с кем этим сокровищем не поделюсь!
Отвернувшись от Майрила, кузнец вновь просиял, глаза наполнились чистым светом мечты.
— Пусть кто-то вновь мечтает о звёздах,
Каждый из нас — одинокая звезда.
Только на миг зажигаются звёзды,
Только на миг, чтоб исчезнуть навсегда.
«Только на миг, чтоб исчезнуть навсегда».
Примечание к части
Песня "Звёзды, звёзды", Мегаполис и Ёлка
Могущество Темы Страха
О том, что произошло нечто необычное, Ириссэ поняла по шуму за дверью. Какая по счёту бутылка вина была выпита и за какой временной период, Нолдиэ уже не представляла, да это и не имело значения. Не всё ли равно, сколько хмеля лишило возможности твёрдо стоять на ногах, ясно мыслить и остро чувствовать?
Дверь открылась, на пороге появился муж, только рассмотреть его не удавалось.
— Здравствуй, мама, — прозвучали слова откуда-то из коридора, и пленница-супруга каким-то непостижимым образом смогла подняться от стола, за которым пила и пыталась шить.
— Даже не думай, понял? — язык Ириссэ непростительно заплетался, Нолдиэ погрозила мужу пальцем. — Даже не думай проверять меня на верность при сыне. Пусть выйдет, я всё покажу. Са-ма.
Пьяная эльфийка не увидела, как изменилось лицо Майрила, да сейчас ей было в общем-то всё равно.
— Муженёк, я не ждала тебя. Но это ничего, — неестественная улыбка расплылась на бледном лице, — ты готов отпраздновать возвращение домой? А? Я не готова, но тебе ж плевать, да? И, знаешь, — Ириссэ взяла почти пустую бутылку, допила, — мне теперь тоже. Делай, что хочешь, суй, что хочешь и куда хочешь, только не при ребёнке!
Ужасаясь услышенному и решив, что узнал достаточно, Маэглин тихо отступил в полумрак коридора и удалился, воспользовавшись отсутствием внимания отца. Можно будет сделать вид, что ничего не слышал.
А самому…
— Ломион, куда собрался? — Эол окликнул внезапно, и юный полунолдо вздрогнул, не ожидав, что родитель вдруг окажется рядом.
«Тебе это точно знать необязательно!»
— К себе, — отрешённо пожал плечами Майрил, — ты всё равно с мамой говорить собирался.
«Говорить! Говорить!»
— Говорить, — мерзко хмыкнул Эол, — да о чём с ней разговаривать? Она пьяна, а я люблю, чтобы меня слушали внимательно. Хотя, чего от неё ждать? Все Голодрим жалки и слабы.
«Зачем ты постоянно повторяешь это мне?! Не видишь, как я выгляжу? Или нарочно унижаешь? И кто после этого жалок?!»
— Я о многом думал в пути, — Маэглин отвёл глаза вправо, влево, посмотрел наверх и под ноги, лишь после этого смог направить взгляд прямо на родителя. — И про звёзды, и про миры, и про проходимцев Валар… И про войну.
«Надеюсь, не сказал лишнего, а то сейчас начнётся новая волна злобы. Вроде бы не сказал».
— Задумался, значит, — отец самодовольно усмехнулся, — молодец. Начинаешь понимать.
«О, да, и лучше тебе не знать, что именно!»
— Осознал, что жить в Арде страшно?
«С тобой — несомненно».
— Пожалуй, да, именно это, — Маэглин поджал губы, снова посмотрел по сторонам. — Хорошо, что никто не знает, где наш дом. Здесь безопасно.
Эол хмыкнул.
«А мог бы что-то сказать! Словами! Нормальными! На своём любимом языке!»
— Но ведь мы выходим из дома, — голос юноши дрогнул от с трудом сдерживаемого гнева, однако отец понял это совсем иначе.
— Тебе беспокоиться не о чем, Ломион, — кузнец вдруг неприятно прищурился, взял сына за плечи и больно сдавил. — Ты больше не покинешь безопасный дом. Я не наивен, как ты полагаешь, не забывчив, как старые гномы. Я понял, что тебе доверять нельзя, поэтому больше не возьму тебя в поездки. Мне не нужен предатель рядом во время ответственной работы. Но дохода я тебя не лишу. Ты будешь мастерить, а потом отдавать свои изделия мне, чтобы я их продал.
«Ненавижу!»
— Разумеется, все мирианы будут потрачены с пользой.
«На твоё усмотрение! Прекрасно!»
— Хотел идти к себе? — железная хватка стала немного слабее. — Иди. Но не засиживайся. Я жду тебя в кузнице — надо работать.
«Я бы не называл бесконечное «подай-принеси» работой!»
— Хорошо, отец.
— Тварь ты лицемерная, — зло оскалился Эол и, оттолкнув сына, быстро зашагал прочь во мрак коридора.
— Кто бы говорил, — прошептал Майрил, сделал шаг в сторону лестницы, но вдруг передумал и поспешил назад к запертой двери, около которой дежурили двое слуг.
Теперь можно ходить к матери, когда угодно — доверия у отца к сыну всё равно больше нет.
***
Ириссэ обернулась на открывшуюся дверь и, вздрогнув, неловким движением смахнула со стола изящный серебряный кубок.
— Майрил? — на лице, замедленно выражавшем эмоции, отразились радость, умиление и страх. — Ты такой взрослый.
— Я скучал, — сдержанно, зато абсолютно искренне улыбнулся юноша, отрицательно кивнув протянутой бутылке. — Мы вернулись так рано из-за войны.
— Войны? — постепенное осознание услышанного расширило мутные покрасневшие глаза.
— Да, — Майрил сел рядом с матерью, — орки ворвались в Таргелион.
— До Химлада дошли?
— Нет, — не сразу ответил сын, — а что?
— Ничего, мой дорогой. Их прогнали?
— Да, но отец решил, что нам надо покинуть Ногрод. И, похоже, я больше никогда с ним никуда не поеду.
Глаза матери заплакали. С запозданием.
— Нет, так нельзя, — замахала рукой Ириссэ, и юноша заметил в её ладони синюю лоскутную звезду с восемью лучами. — Ты не должен стать затворником! Ты не представляешь, что это такое! Я… — принцесса осмотрелась, указала на книги в шкафу у дальней стены, — я указы издавала! Я вершила историю! Я была королевой! — вдруг засмеявшись, дочь Нолофинвэ вытерла покатившиеся слёзы. — Нет, это ложь. Я могла бы делать это всё, но не хотела. Но я могла! Белый город в долине был моим! Но мне и он не был нужен. Но, понимаешь… я могла выбирать. Правильно или нет, но могла! Я была свободна! Майрил, не позволяй никому лишать тебя возможности выбирать! Пожалуйста! Прошу, не дай…
— Мама, — юный полунолдо приобнял её за плечи, — я добьюсь подобающего отношения к тебе, клянусь.
— Клятвы… — Ириссэ сжала звезду так, что вещица исказилась, превратившись в нечто уродливо-прожорливое. — Знаешь, я не верю в них. Они даются исключительно ради манипуляции другими, а когда доходит дело до исполнения…
— Нет, мама, поверь, я не лгу.
— Все так говорят, но самое страшное — верят своему вранью. А потом… Потом предают.
— Как мне добиться, чтобы ты поверила моим словам?
— Никак не надо, Майрил. Просто посиди со мной.
Воцарилась тишина, прерываемая лишь потрескиванием камина, и в памяти всплыл напев, который юноша про себя вдруг именовал Темой Страха:
«Звёзды в пустоте бесстрашно светят,
Звёзды — маяки в глухой ночи.
Звёзды мои, мы небесные дети,
И я звезда — полуночная звезда.
Я не боюсь вас, холодные звёзды,
Братья мои от небесного огня.
Сёстры мои, не смотрите так грозно!
Ведь я звезда — одинокая звезда».
«Подпевая этой недостойной Мелодии Творения — порождению искажения, можно добиться очень многого! — озарение заставило затрепетать. — Главное — исполнять с другими устрашившимися в унисон».
***
— Долго же ты отдыхал с дороги, — Эол обернулся на сына, чертежи на столе зашуршали. — Маме на меня жаловался? Или она в этом преуспела лучше?
«Жаловался, жаловался, я же из ничтожных Голодрим!»
— Мы говорили о войне, отец.
— Против меня армию собираешь? Что ж, удачи. А теперь подай мне те свитки и отправляйся мыть котёл. Быстро.
Майрил подчинился. Пусть родитель думает, что хочет, пусть солирует среди поющих Тему Страха. Такая музыка ослепляет и глушит, а именно это сейчас и надо.
Сейчас, когда Майрил из рода Финвэ решил научиться владеть мечом.
Примечание к части
Песня "Звёзды, звёзды", Мегаполис, Ёлка
О подарках
Первый снег падал унылыми мокрыми хлопьями на сырую землю и тут же таял. Снежинки истончались, становились прозрачными и растекались, смешиваясь с грязью. На слегка побелевшую кочку наступил изящный кожаный сапог, оставив болотного цвета след, втоптав хрупкие кристаллы в глину.
Морифинвэ осмотрелся. Отвратительная погода поздней осени сыграет на руку эльфам, желающим сделать людей своими слугами — обратный путь осложнён слякотью и холодом. Младшим необязательно знать про тракт, по которому можно прекрасно проехать в любое время года. Пусть задержатся. Пусть привыкнут к удобству и комфорту.
Пусть не захотят возвращаться домой и начнут презирать тех, кому любы родные шалаши и землянки. Пусть познают вкус настоящей еды, ароматы масел для тел, пьянящую магию вина и мягкое тепло безопасной сухой постели. Пусть увидят, какими красивыми могут быть.
Пусть соблазн роскоши навсегда лишит их покоя.
Кареты одна за одной остановились перед лесным лагерем нолдорана Карантира, и эльфы, делая невыносимо почтительные и серьёзные лица, стали помогать особо важным гостям выбраться на землю без потерь. Сейчас это было гораздо проще, чем поначалу.
Становление дружбы между Старшим и Младшим народами Таргелиона претендовало на звание самого страшного кошмарного сна, успешно конкурируя за первенство с проклятьем Вала Намо Мандоса и нападением орков.
Пожалуй, перспектива постоянного общения с дикарями казалась всё же хуже мимолётных или быстро проходящих угроз — ни с орками, ни с Валар дел иметь никто не планировал.
***
Сборы в дорогу оказались на удивление долгими.
Прибывшие от короля Морифинвэ Феанариона посланники были уверены, что дикари сорвутся с места и бросятся на переговоры бегом впереди лошадей, однако Халет и те, кого она решила взять с собой, зачем-то ушли в землянку и закрыли вход внушительной вязанкой хвороста.
Это насторожило Нолдор, но торопить Младших никто не решался, а эльфийка, которую отправили для обучения дикарей хотя бы минимальным манерам за время пути, отправилась пообщаться с другими членами племени.
— Называйте меня Лот, — улыбалась посланница новым знакомым, совершенно не брезгуя брать на руки чумазых, не подмытых детей.
— Лоти! — заверещали малыши, дёргая «странную тётю» за одежду, обнимая за ноги.
Эльфийка присела, взяла веточку и, не обращая внимания на забравшегося ей на спину ребёнка, принялась чертить ровные квадраты с палочками внутри.
— Давайте поиграем, — улыбнулась Лот. — Игра. Весело.
Верные таргелионского короля переглянулись.
«Нам не надо с ними дружить, мы должны просто привезти их Карантиру, пусть делают, что хотят, говорят, что хотят, воспринимают, как хотят. Мы собираемся их использовать. Тебя волнует, как к тебе относится лопата?» — эти слова, сказанные эльфийкой, сейчас изображавшей трепетную любовь к дикарям, помнил каждый. Теперь все оценили, как виртуозно Эленлотэ умеет притворяться милой.
Начались прыжки, бросание камешков, споры, визги, и над всем этим мерно и успокаивающе то и дело звучал голос Лот.
Когда очередная ссора между детьми едва не переросла в драку, неожиданно появились женщины-вожди. Халет шла первой, чуть наклонившись вперёд, смотря исподлобья, в злых глазах читался вызов. Малышню тут же растащили родственники, эльфийка выпрямилась, милейше заулыбалась.
— Дай мне это, — вдруг скомандовала дикарка, указывая пальцем на драгоценный кулон тончайшей работы с дивного оттенка кошачьим глазом в серебряных листках.
— А что дашь мне ты? — не смутилась Эленлотэ.
Халет отпрянула, глаза зажглись жадностью. Посмотрев по сторонам, женщина подбоченилась:
— Просто так дай.
— Тогда ты тоже просто так дай мне что-то равноценное.
Стража поразилась выдержке посланницы, дикари притихли.
— Мы все любим своё, — медленно проговорила Эленлотэ. — Это моё. Любимое. Хочешь получить? Предложи взамен. Но лучше — скорее собирайтесь. У короля для вас много даров.
— Идём, — скомандовала Халет и рванула к повозкам.
— Нет, подождите, — посланница одними глазами показала защитникам, что пора следить особенно внимательно. — Видите, какая за вами приехала карета? В неё нельзя в грязной одежде, с немытыми ногами. И внутри неё нельзя справлять нужду. Карета должна остаться чистой.
— Иначе Карантир заставит дикарей за неё платить, — очень тихо хмыкнул один из воинов, наклонившись к соратнику.
— Он заставит в любом случае.
С утверждением было трудно не согласиться, Нолдор молча кивнули друг другу.
— Да я! Да мы! Да кто ещё тут грязный?! — раздалось возмущение. — Не нравится, как мы выглядим? Вот мы никуда и не поедем!
Эленлотэ напряглась — посланница боялась разочаровать короля, поэтому вымученно заулыбалась.
— У меня есть подарок, — подмигнула она дикаркам и пошла к своему шатру, поманив женщин идти следом.
— Беру, — заявила Халет, намекая на всё жилище эльфийки целиком.
— Они воспринимают нас врагами, — воин шепнул собрату, — поэтому и ведут так. Но чем мы им так не нравимся?
— Чужие. Других аргументов не нужно.
— Поэтому и нет у них никакого развития, одна дикость.
Соратник кивнул.
— Подожди, леди-вождь, — Эленлотэ осталась милой и невозмутимой. — Подарок ещё не готов.
— Давай так! Сами доделаем!
Каким-то непостижимым образом не рассмеявшись, эльфийка что-то тихо сказала тем, кто охранял шатры, и Нолдор поспешили выполнять поручение.
— Давай!
«Как дети малые!» — мог бы сказать любой из Старших, но, как и подобает старшим, снисходительно промолчали.
— Смотрите, как творится чудо, — загадочно произнесла Эленлотэ.
— Э! — Халет встала в позу, призывающую понять — она будет защищаться. — Не надо мне непонятного! Не дури нас, ясно? Самая умная, да?
— Ум, — зазвучал словно из самой земли голос, — сокровище сокровищ, а мудрость — его оправа.
Женщина вдруг отступила, заулыбалась и кивнула.
— Зря она колдует, — шепнул один страж другому, — дикари всё поймут и будут в ярости.
— Сделанного не вернуть.
Тем временем в шатёр внесли нечто внушительного размера, закрытое тканью, стали набирать воду. Эленлотэ, хитро поглядывая на собратьев, повела дикарок под шёлковые пологи и указала рукой на поставленную в центре лохань.
То, что Халет с подругами сразу поняли, как обращаться с этим предметом, не могло не радовать, однако швырнувшие куда попало свои шкуры-тряпки женщины, плюхнувшиеся в воду с режущими слух гортанными воплями восторга, мгновенно устроили в шатре неприятный беспорядок. Начав плескаться, словно дети, грузные дикарки почти сразу остались в пустой лохани, пришлось наполнять её заново.
Однако повод для радости появился скорее, чем казалось: женщины были уже не юными, поэтому быстро устали от игры, и тогда Эленлотэ подошла к ним вместе с двумя помощницами и подносами со странными вещицами, а также — с бокалами вина.
— Отраву даёшь? — хмыкнула Халет, тяжело дыша.
В мощном, изуродованном тяжёлой жизнью теле уже ощущалось увядание, однако пока оно не касалось силы, затрагивая лишь свежесть молодости.
Эленлотэ чуть пожала плечами, поставила поднос рядом с лоханью и хотела уже взять бокал, но сухая грубая рука выхватила вино. Халет выпила всё, что было налито, одним махом и очень довольно заулыбалась.
— Ещё!
Её подруги тоже оценили вкус эльфийского напитка, потребовали добавки несколько скромнее. Получив желаемое, женщины расслабились, и посланницы нолдорана смогли заняться их волосами. Две из трёх дикарок были коротко острижены, что сильно упрощало работу, зато третья — полуседая и немного лысоватая, оказалась сложной задачей, даже несмотря на особые масла, специальные гребни и умение эльфийки делать причёски — колтуны давно не пытались разбирать, в них застряли семена, сухие листики и палочки. Увлекшись распутыванием, Нолдиэ не сразу заметила, как её подопечная блаженно расслабилась, захмелев от вина и тёплой ванны. Лишь когда она от души всхрапнула, эльфийка осторожно разбудила женщину и продолжила работу.
Коротко стриженные дикарки заметили, как преображаются патлы соплеменницы, во взглядах начала проступать опасная зависть.
— У нас есть ещё дары, — милейше пропела Эленлотэ. — Смотрите.
Наполнив бокалы заново, она отошла в дальний конец шатра, и в этот момент снова всхрапнувшая обладательница хоть каких-то волос заметила, как тёплая ароматная вода чудесно преобразила дряблую морщинистую кожу на обвислой груди, бёдрах и плечах.
— Девки, гляньте! — подпрыгнула женщина, эльфийка с гребнем едва успела отпустить прядь, чтобы не дёрнуть. — Я, как молодуха! Счас пойду замуж!
— О-па! — Халет тоже заметила перемену в себе, начала наглаживать руки, ноги и живот.
Бросив короткий, однако очень внимательный взгляд на дикарок, Эленлотэ достала парики.
О том, что волосы эльфов, эльфиек, гномов и гномих отличаются друг от друга, валинорские локоны выглядят не так, как средиземские, а бороды не спутать с прядями на макушке, знали все мастерицы Пилинэль, однако разницу далеко не всегда улавливали те, кто хотели себя приукрасить, и объяснить им, что золотистые или серебристые волосы уроженки Таргелиона будут странно смотреться на ногродской красавице, как правило, не удавалось.
Поначалу в Мастерских Очарования пытались решать проблемы недостаточной густоты, длины или возрастного облысения у наугрим с помощью эликсиров и мазей, однако всё изменила женщина, представившаяся Сапфиркой.
***
Беременная младшей дочерью,Пилинэль становилась капризнее и плаксивее с каждым днём, обижалась на полнейшие глупости, могла разрыдаться без причины и накричать на помощниц ни за что.
Понимая, что ведёт себя отвратительно, незаконная супруга нолдорана Карантира извинялась, дарила подарки, оплачивала своим работницам художников-портретистов, строителей и портных, а потом снова срывалась, и всё повторялось по кругу.
Войдя рано утром в зал, где уже вовсю готовили зеркала, столики, кресла и инструменты, Пилинэль вдруг всхлипнула и разрыдалась:
— Кто поменял шторы?! Кто эта тварь?! Придушу! Её же гадкими волосиками!
Уже зная, что подобное можно только переждать, эльфийки притихли, замерли, кто смог — спрятался.
— Вы не понимаете, насколько это важно?!
Крик перешёл в визг, возлюбленная короля сжала кулаки, но в этот момент гостевая дверь распахнулась, и на пороге появилась весьма необычно выглядевшая пара.
— У нас есть проблема и решение! — заявила крупная гномиха с прекрасными синими глазами, волоча за собой мужчину, гораздо меньших габаритов. — Я после пятых родов облысела, а этот гад лохматый, как заросший пень! Волосы ему не нужны! Дайте их мне! А шторы твои, красавица, вернут. Постирают, прокатают и повесят назад. Я тоже, когда второго спиногрыза носила, орала, как будто уже рожаю. Всё мне было не так. Держись, это пройдёт. Это тебе я, Сапфирка, говорю. А я всегда права.
Мастерицы переглянулись.
— Да чего смотрите?! — гномиха подбоченилась. — Постригите его! И мне пришейте, вставьте, приклейте! Делайте давайте! А то сбежит мой обросший.
Постепенно выяснилось, что жертвой Сапфирки стал младший брат, по вине которого едва не разорился её муж. Тяжёлые времена выпали как раз на пятую беременность гномихи, и от плохого питания она потеряла волосы на голове, а борода заметно укоротилась. Заплатить за возвращённую красоту Сапфирка была готова очень много.
«Надо развесить объявления на Тракте и дорогах, — быстро сообразила Пилинэль, когда очередной приступ плача закончился. — Мы ведь можем покупать волосы и собирать их для подобных случаев».
***
Эленлотэ вспомнила, как постепенно короткие стрижки стали признаком разорения: многие попавшие в беду и оставшиеся без средств к существованию продавали в Мастерскую Очарования волосы, порой беря плату даже не мирианами.
Едой.
Видя, как загорелись глаза Халет и её подруг, эльфийка подумала, что лучше не показывать этим дикаркам парики, которые им не пойдут к лицам. Однако, так или иначе, главное сделано: женщин помыли, теперь можно будет нормально одеть и сажать в карету, не боясь, что всё внутреннее убранство придётся выбросить.
— Давай подарки! — прозвучало уже привычное, и посланница нолдорана Карантира просияла.
***
Среди усиливавшегося мокрого снега из подъехавшей кареты показались неуклюжие низкорослые силуэты. Морифинвэ хватило одного беглого взгляда, чтобы понять — перед ним лёгкая добыча.
Пожалуй, даже слишком.
Внезапно собственное нолдодранство
Когда снова стало не страшно выходить из дома и трудиться в Мастерской Очарования, Мидлос, к счастью не слышавшая вслед «вдова Серндора», запретила себе думать о плохом и принялась отвлекаться любыми средствами, порой слишком усердно занимаясь составлением смесей и масел, тратя чересчур много дорогих ингредиентов. Однако самой эльфийке это не казалось непомерно дорогой ценой — она готова была возмещать убытки, лишь бы с головой уходить в интересное дело. И не вспоминать.
— В Ногроде, говорят, свои мастерские открывать стали, — уловила вдруг Мидлос разговор вошедших в лабораторию работниц: травницы прислушались к ароматам полученных за ночь масел и одобрительно закивали. — Представляешь, подруга, мы начинаем терять прибыль! Раньше, когда Пилинэль жива была, против неё боялись идти, а теперь осмелели. Бородатые коротышки какую-то свою глину нашли, теперь уверяют, будто она лучше нашей молодит, а её запах старикам мужскую силу возвращает.
— Этого не может быть, — покачала головой Мидлос, — они скоро прогорят на своём вранье.
— Необязательно, — одна из эльфиек блаженно вдохнула запах, окруживший только что закупоренный пузырёк, — не все наугрим готовы ездить в Таргелион, а наши мастерские в Ногроде открыть так и не вышло — Дурин Рыжий утверждает, будто традиция не позволяет никаким чужакам постоянно жить в городах Кхазад. Гостить — пожалуйста! Торговать — сколько хотите! Но свои мастерские не открывать, только пользоваться ногродскими за плату. Если что-то для себя построишь — плати налог, добывать ресурсы — запрещено под страхом смерти. Пилинэль открыла на Гномьем Тракте двенадцать Мастерских, четыре из них были рядом с Ногродом, но всё равно, чтобы их посещать, нужно покидать город. Не все хотят тратить столько времени и средств на дорогу. К тому же у Кхазад сильна взаимоподдержка, как бы они ни ссорились между собой.
Дверь открылась и закрылась, в окутанном дивными ароматами помещении появилась старшая мастерица, уезжавшая по делам.
— Приветствую, мои золотые, — Нолдиэ сдержанно улыбнулась и села за стол. Проверив пузырьки и готовящиеся настои, эльфийка одобрительно кивнула, но тут же стала серьёзной и заговорила, понизив голос: — Вы слышали, что Младших перевозят на наши земли?
Мидлос удивлённо посмотрела на подруг. Те кивнули.
— Приказ короля, — продолжила старшая мастерица, — мы обязаны взять на работу хотя бы одного из них. Надеюсь, вы понимаете, что я не допущу дикого человека до наших гостей и наработок. Мы возьмём одного. И этот адан будет чистить нам крыльцо от снега, подметать дороги, проверять крышу и мыть фасад. Оплата тоже будет символическая.
— Их невозможно обучить? — осторожно спросила травница.
— Как говорят те, кто уже имеет дело с эдайн, Младшие не успевают стать искусными в работе — слишком мало живут.
***
— Нам обещали дворцы, а привезли в лес какой-то! — Халет осмотрелась и, подбоченившись, топнула.
Стоя впереди своих подруг, женщина всем видом демонстрировала попытки завоевать превосходство над эльфами. Одетая в шерстяное строгое платье цвета молодой моркови, в тёплом тёмно-коричневом плаще и расшитом шарфе, спрятавшая собственные волосы под кудрявый гномий парик, женщина из племени халадинов могла бы казаться своей среди лесного лагеря, если бы не взгляд.
Смотрела она глазами озлобленного падальщика, отчаянно ищущего зловонную мертвечину среди спелых золотых колосьев.
Бесцеремонно заглянув в первую попавшуюся палатку, Халет с торжеством полководца-победителя отыскала на полу соринку, на пологе — пятнышко, а на столешнице — царапинку. Дикарка злорадно просияла, и Карнистир всё понял.
«Ты хочешь видеть грязь в эльфийских землях. Это будет приносить тебе извращённое удовлетворение, возносить тебя в твоих глазах. Что ж, будь по-твоему».
— Лес — творение Владычицы Кементари, — назидательно произнёс король, уставившись в лишённые сияния карие глаза. — Йаванна Кементари — одна из создательниц земли, на которой мы живём, и ты готова ставить её искусство ниже эльфийского? Это неправильно, Халет.
Дикарка смутилась, на лице сквозь украшаюшие белила и румяна начал проступать гнев.
— Объединившись с эльфами, твой народ обретёт знания, — таргелионский король, пригласивший гостий в свой шатёр, указавший, куда садиться и что брать, теперь наблюдал за тщетным поиском изъянов, отчаянной злостью и самодовольной радостью, когда вдруг на фонаре или подсвечнике обнаруживалась пылинка.
Халет и её подруги расселись максимально по-хозяйски, однако сказалось обучение эльфийки — все трое выпрямили спины и не раздвигали ноги.
— Зачем нам знать имена тех, кто придумал деревья? — спросила леди-вождь, и Карнистир едва не расхохотался.
— Потому что у всего в мире есть и имена. И у самого мира тоже. Знать правильные слова — жизненно необходимо.
— В неурожай меня твои знания не накормят!
— Зато накормит дружба с эльфами, а для нас знания важны, даже если они кажутся бесполезными.
— Слушай, нол-до-рна, — Халет очень старалась произнести заученный титул правильно, однако попытка провалилась, — твои с оружием нас защитили, помогли с домами, но это не значит, что мой народ тебе обязан.
На этот раз Карнистир расхохотался вслух, и женщины испугались. Если бы при них были ножи, дикарки бы уже бросились в атаку, но ничего опасного взять с собой им, разумеется, не позволили.
— Вы живёте на моей земле, — сказал, отсмеявшись и выдержав зловещую паузу, король, — не зная об этом. Именно поэтому вам помогли мои воины — они защищали не вас, а МОИ границы. Вы — такие же мои подданные, как эльфы, поэтому обязаны работать на меня. Вы обязаны отдавать мне часть урожая или нечто иное, чем обогащаетесь за МОЙ счёт. Поверь, Халет, не работая на меня, пытаясь жить только за счёт огорода и скотины, вы не сможете прокормить себя, потому что дань моя высока. Зато, если согласитесь на мои условия, будете купаться в роскоши. Поехали, я покажу вам, как живут мои верные подданные. И неверные тоже.
Несмотря на усталость, Халет согласилась. Леди-вождь не понимала нюансов речи короля, однако смысл сказанного не оставлял сомнений — племя живёт на земле этого эльфа, значит, должно ему служить. А что? Всё верно. Даже дочь простого водоноса заставила бы трудиться на себя любого, кто оказался бы на её территории. Да так любой вождь поступит! Но главное-то в другом! Раз халадины — подданные этого эльфа, значит, вся его страна — их родина! Больше не надо прятаться! Под защитой вооружённых металлических воинов можно спокойно селиться, где угодно!
— Показывай своё нолдодранство, — приободрилась Халет.
— Таргелион, — без тени улыбки поправил её Карнистир. — Царствующий над Смеющимся Потоком.
Дикарки очень хотели гадко пошутить, но ни одна из них не придумала, как это сделать.
***
Снова оказавшись в карете, женщины из тайного племени приуныли, несмотря на поданое вино. Сказывалась усталость и ощущение загнанности в угол. С одной стороны, ситуация не выглядела паршиво: да, эльфы хотят подчинения, да, что-то требуют, но ведь от них действительно немало пользы! Но с другой…
Халет не могла отделаться от ощущения, будто здесь что-то не так. Похоже, подруги были с ней солидарны.
Карета тронулась, и гостьи таргелионского короля обрадовались возможности поговорить между собой честно, поскольку на этот раз к ним не подсело ни одного эльфа. Женщинам неоткуда было знать, что чуткий слух Старшего народа прекрасно улавливает всё сказанное, и видимость уединения — лишь способ узнать их истинные мысли.
Поохав и допив свой кубок, предусмотрительно небьющийся, самая старшая из посланниц откинулась на спинку своего сиденья, вытянула ноги на соседнее и захрапела, открыв рот. Халет с более молодой подругой придвинулись ближе друг к другу.
— Королевство-то наше, оказывается! — леди-вождь алчно прищурилась. — Ельфы эти, надраланы, думают, мы глупые. А мы им не глухари перед своими клушами, не плотва нерестящаяся.
Собеседница кивнула. Да, они обе запомнили, что «хал» на языке надраланов означает «рыба», и это тоже добавляло неприятного осадка.
— Пока они в своих замках песни поют, мы горы из роскоши себе заберём!
— Точно!
— Хал!
— Хал!
В отличие от Старших Детей Эру, Младшие не обладали чутким слухом, поэтому не узнали, как над их планами на будущее смеялись таргелионские Нолдор.
Призраки Таргелиона
Оказавшись в столице своего королевства после долгого отсутствия, Оэруиль не узнала город: когда-то одинокие мрачно-прекрасные дворцы теперь соседствовали с серебряными изящными башенками, всюду возвышались сияющие на солнце скульптуры, и журчали фонтаны, и это могло бы казаться чудесным, если бы бесчисленные одинаковые лица из металла и камня не принадлежали убитой принцессе.
В городе царила гнетущая тишина, стих даже ветер. Обсуждать новости горожане и приезжие опасались, несмотря на отсутствие короля и его свиты: все понимали — о любых высказываниях Морифинвэ Феанарион узнает, и добром это точно не кончится. Многим хотелось бы честно, от души вздохнуть свободно, искренне оплакать несчастных, которым приходилось против воли находиться рядом с принцессой-чудовищем, и кому выпало погибнуть вместе с ней. Страшная жизнь, кошмарная смерть. Но об этом нельзя ни петь, ни говорить, поэтому лучше молчать.
Время от времени кто-нибудь вспоминал, что необходимо изображать скорбь по Митриэль, ужасаться трагедии, поэтому на площадях начинали петь грустные песни, сочинённые через силу.
Чудовищно нелепо!
Решившая прогуляться и посмотреть на город, в котором придётся жить, окружённая охраной и слугами, Оэруиль с облегчением вышла из притихшего дворца, полного картин и скульптур с одинаковыми лицами мёртвой родни супруга.
«Я — пламя, — напоминала королева себе и тем, кого лишила жизни, понимая, что этих призраков подчинить ей вряд ли удастся. — Вы видели мой гнев».
«Не боялись живыми — не устрашимся и мёртвыми», — сама себе ответила за Пилинэль и Митриэль жена Морифинвэ Феанариона, со страхом обняла едва заметный под слоями одежды живот и отвернулась от очередной серебряной скульптуры с невозможно длинными волосами.
«Митриэль так и не исполнила свою мечту о дворце из серебра, названного в её честь, — с трудом посмотрела в мёртвые глаза статуи Оэруиль. — Может быть, возвести в память о ней башню? Когда наугрим найдут жилу…»
Душное безветрие вдруг запело голосом эльфа:
— Увидеть красоту в увядшем цветке,
Пройти по морю дум, не прибегая к тоске,
И удержаться от лишних слов и фраз
Здесь и сейчас…
Стало по-настоящему страшно, однако королева пересилила себя — теперь в Таргелионе хозяйка она. Она! Не безродная торговка маслами, не избалованное богатством чудовище, а законная владычица!
А страшную тайну знают лишь те, кто никогда её не выдаст.
— Ты видишь? Я смотрю в глубину твоих глаз,
Как смотрит застывший янтарь в чистый топаз.
Я убегаю от судьбы, скрываясь за словами о том,
Что юность всё прощает, не зная, что же потом…
Увидеть красоту в увядшем цветке,
Пройти по морю дум, не прибегая к тоске.
И удержаться от лишних слов и фраз
Здесь и сейчас…
Немногие эльфы и наугрим, находившиеся на дворцовой площади, приветствовали королеву, и Оэруиль видела, как меняются лица.
В Таргелионе все: и жители, и гости, понимали — перемен не избежать. Смерть состоявшей в главном совете Торгового Союза Пилинэль — владелицы сотен Мастерских Очарования сильно повлияет слишком на многое. Останутся ли старые договорённости? Что будет с теми, которые не успели подписать? Развалится её дело или будет процветать?
Не сойдёт ли с ума от горя король? А если сойдёт — что делать?
— Хотелось бы, чтоб не было печали с болью, — пели дуэтом эльф и эльфийка на фоне фонтана, изображавшего принцессу Митриэль, льющую на волосы воду из хрустального кувшина, — только радость, только счастье,
Чтоб раны никогда не посыпали солью,
Не входило в дом ненастье.
Песню, видимо, сочиняли без подготовки, стараясь угодить семье нолдорана.
— Когда огромный город засыпает ночью,
Улетаю в небо взглядом:
Оно мне о тебе напоминает очень,
И я знаю, что ты рядом.
Душа, мне твоё имя повторяя, плачет,
Только слёзы не помогут:
Тебя уж нет, и свет дня угасает, значит,
Мои грёзы жить не могут.
Погасла звезда путеводная,
Только нет тебя нужней.
В душе лишь печаль безысходная,
А тоска разит ещё больней.
Появившаяся в столице Оэруиль, которую связывали с возрождением торговой дружбы между Таргелионом и Оссириандом, для многих казалась звездой во мраке.
Новой звездой.
Поэтому песня, похоже, должна была показать королеве отношение несогласных радоваться.
Законная супруга Морифинвэ Феанариона знала: в её адрес говорилось немало злых слов, ведь королева никогда не вела дела, а значит, не умеет этого делать. Радовало лишь одно: ни разу нигде не прозвучало то, чего боялась владычица: «Лучше бы она сгорела, а не Пилинэль!»
Распорядившись наградить певцов, независимо от их благожелательности, Оэруиль прошла мимо кланявшихся и не кланявшихся эльфов, взглянула на тихих насупленных бородатых торговцев и подумала, что скучает по веселью, царившему здесь раньше.
Вернётся радость в Таргелион или нет? Время покажет. А пока нужно поддержать интересы мужа. Другого пути всё равно не существует в этом искажённом мире.
***
Человеческие женщины заметили приближающийся город гораздо позже, нежели эльфы, и далеко не сразу смогли рассмотреть хоть что-то. Однако даже со значительного расстояния было видно — таргелионская столица прекрасна.
Вдруг карета свернула с широкой дороги на зарастающий тракт, по которому, похоже, никто давно не ездил.
— А ну стой! — испуганно крикнула Халет вознице, высунувшись в окно.
Её бодрствующая подруга заёрзала, спящая продолжила храпеть, лишь издав более громкий звук, как бы поддакнув леди-вождю.
— Стой, я сказала!
Карета остановилась, женщина выскочила на то, что раньше было дорогой.
— В чём дело?! Куда ты нас завезти решил, нолодранец?!
Сопровождавшие короля и его гостей эльфы сдержанно заулыбались, король Карнистир, сияя бесцветными глазами и металлом парадного доспеха на фоне чёрного плаща, подъехал на изящном вороном коне и снисходительно взглянул на растерявшую с таким трудом обретённые крупицы манер дикарку. Теперь не спасали ни одежда, ни парик, ни краска на лице — Халет была собой в полной мере: испуганная злобная падальщица, боящаяся предательства чужака.
Феанарион усмехнулся.
— Я обещал показать, как живут мои друзья и недруги, — пояснил он, не дав Халет снова выплюнуть слова из незакрывавшегося рта. — Здесь жили недруги. Недавно. Ты должна увидеть. Не стоит демонстративно ждать от меня зла, иначе я решу, что ты сама его замышляешь.
Посмотрев на множество вооружённых всадников, леди-вождь зашагала обратно в карету. Слуги короля подали ещё вина, и путь по пугающей дороге стал немного приятнее. Захмелев и ощутив усталость сильнее, Халет попыталась бороться со сном, однако не вышло, поэтому, пообещав себе подремать совсем немного, женщина положила голову на плечо подруги, а открыла глаза, когда уже начало темнеть, и карета стояла на месте.
— Мы давно приехали, — пояснила старшая дикарка, уже снова хмельная, — но тебя сказали не будить.
Вскочив, словно ошпаренная, леди-вождь, поборов головокружение и чёрную пелену перед глазами, выпрыгнула из кареты и посмотрела вокруг.
На фоне алой полоски закатного неба и чёрных зубцов далёкого леса, на холме возвышался обугленный остов большого дома, а на дереве рядом с руинами висел за шею давно сгнивший труп в истлевшей одежде.
— Это мой бывший друг, — прозвучал рядом голос короля, и Халет вздрогнула. — Он сам убил себя, когда понял, что натворил.
— И… — начав поправлять съехавший во время сна парик, женщина напряглась, руки задрожали. — Натворил? Что?
— Он хотел вредить, — Карнистир уже не был в седле, однако всё равно смотрел на гостью с внушительной высоты своего роста, — хотел отнять моё богатство, не соглашался подчиняться королю. Таким образом он разорял моих друзей, понимаешь? Я должен был его наказать и наказал. Я разорил его самого, его семью и его друзей. Видишь, как печально всё закончилось?
Тьма сгустилась, зажглись факелы, и в свете пламени символ таргелионского правосудия стал выглядеть ещё чудовищнее.
— Ты и твой народ — славные воины, — голос короля зазвучал песней, — храбрые, честные, верные. Вы защитите мой народ от предателей! Мы переночуем здесь, а утром отправимся в город, где живут мои друзья, и ты увидишь, какое будущее ждёт великое племя Халет.
«Я здесь спать не буду!» — хотелось выкрикнуть в лицо нолодрану, однако что-то остановило.
Наверное, усталость.
Леди-вождь тупо посмотрела на подготовленный к ночлегу лагерь и поняла — сейчас она способна заснуть даже в доме висяка.
— Эй, — хрипло крикнула Халет, — одеваться мне помогали. Теперь помогайте снять это де… это всё. Я тут в гостях, давайте, помогайте!
Эльфы заулыбались, но в беде дикарку не оставили.
На чёрном небе замерцали далёкие безразличные к делам Арды звёзды. Как звали их создательницу, не хотелось знать в лагере короля Карантира Феанориона никому, а кто знал — не хотел вспоминать.
Примечание к части
Песни:
«Увядший цветок» от «my flower soul»,
«Погасшая звезда» Натали
Почему нельзя расквасить нос нолодранцу?!
Утреннее пробуждение сопровождалось странным чувством тревоги — слишком много случилось за последнее время, и Халет ощущала смятение. Хотелось посоветоваться с кем-нибудь, но женщина не знала, что именно спрашивать, с чего начать разговор. Может быть, спрятаться от всех в родном глиняном домике и оплакать погибшую родню?
Но вдруг, приподнявшись на мягкой и очень удобной постели, Халет увидела огромное зеркало, а в нём — своё отражение. Не задумавшись, откуда здесь эта вещь, зачем и когда её поставили, дикарка вспомнила, как выглядела после ванны, в парике, красивом платье и с краской на лице, посмотрела на себя — опухшую, бледную, с недоразумением вместо волос и дряблым рыхлым телом, вскочила на ноги и прямо в задранной сорочке выбежала из палатки, требуя принести всё, что положено.
Стражники разом отвернулись, а эльфийки, помогавшие с обретением красоты ранее, моментально оказались рядом и проводили обратно под плотные тканевые пологи, чтобы вдали от посторонних глаз сотворить очередное чудо.
— Моим подру… — Халет осеклась. — Моим подданным тоже сделайте. Всё.
Девушки кивнули. Обе эльфийки, занявшиеся париком и нанесением краски на лицо дикарки, каким-то непостижимым образом умудрялись не показываться в зеркале рядом с человеческой женщиной, чтобы та не могла сравнить с ними себя. Около гостьи появился маленький поднос с лакомствами, которые выглядели слишком красиво, чтобы казаться съедобными, однако запах манил и заставлял давиться слюнями.
Проглотив несколько сладких кусочков и насытившись, леди-вождь вдруг замялась, стала злая, смутилась, а потом, гордо вскинув голову, заявила:
— Только подданные не должны быть красивше, чем я!
Понимающе закивав, мастерицы продолжили работу. Халет посмотрела в зеркало, с наслаждением замечая, как исчезают мешки под глазами, как выравниваются складки морщин, как исчезают пятна. Чёрные кудри парика в милом беспорядке торчали во все стороны, придавая очарование грубому суровому лицу.
Казалось бы, всё прекрасно, однако чутьё подсказывало — нет, это не так.
— Ладно, заканчивайте, — нетерпеливо скомандовала дикарка, почувствовав, как под грудью затянулась шнуровка. — К вашему вождю пойду. Дело есть.
— К нолдорану Карантиру, — напомнила эльфийка с особенно нежными руками.
— Да знаю я!
Отпрянув от зеркала, Халет, снова подобающе выглядящая, зашагала к выходу из палатки.
***
Эленлотэ взвесила в ладони мешочек, ловко ощупала содержимое прямо сквозь ткань, улыбнулась и, оседлав белого скакуна, полетела в сторону столицы, а по дороге к стоянке короля спешил эльф с одной только лёгкой сумкой — гонец, не иначе.
Ловко спрыгнув с коня, посланник быстро вытащил из-за пояса свитки и отдал Морифинвэ, сидевшему в задумчивости у костра.
В это утро говорилось многое. Но главной по-прежнему оставалась не раз поднимаемая на советах тема — как наказывать за проступки одних, позволяя то же самое другим? Как не допустить войны за оссириандские ресурсы, учитывая, что все, пользовавшиеся лесом Семиречья втихаря, теперь должны быть объявлены преступниками?
Каким образом воплотить задуманное в жизнь, понимали все, но способ подачи нового правосудия при любом раскладе выходил крайне неоднозначным. Необходимо участие королевы Оэруиль, но способна ли она на столь сложные дела?
Гонец попросил выпить, подсел к воинам нолдорана, и, ничуть не смущаясь пейзажа с руинами и висельником, взял чью-то маленькую лиру.
— И то, что было, набело откроется потом, — запел он, глядя в сереющее небо. — Слава и власть — это не цель, и даже не средство.
Не новое, а заново, один и об одном.
Дорога — мой дом, и для любви это не место.
Выйдя из палатки на улицу и не замечая ничего, кроме цели-нолодрана, Халет направилась в сторону костра, сжимая кулаки, будто готовая наброситься на короля.
— Прольются все слова как дождь, — звучала песня, — и там, где ты меня не ждёшь,
Ночные ветры принесут тебе прохладу.
На наших лицах без ответа
Лишь только отблески рассвета —
Того, где ты меня не ждёшь.
Морифинвэ внимательно посмотрел на дикарку. Злится. Интересно, почему?
— Доброе утро, леди, — оскалился четвёртый Феанарион, сверкнув бесцветными глазами.
— Тебе и всем того же, — Халет очень постаралась быть вежливой. — Когда поедем?
Дав знак верным, король приказал собираться, а сам, не дожидаясь никого, посадил гостью в карету, вальяжно расположился рядом с ней и распорядился ехать вперёд.
— А дальше — это главное — похоже на тебя.
В долгом пути я заплету волосы лентой, — донеслась затихающая песня. — И, не способный на покой,
Я знак подам тебе рукой,
Прощаясь с тобой, как будто с легендой.
Халет очень хотелось запомнить услышанное, понять не половину слов, а все, однако просить повторить почему-то показалось ниже достоинства.
«Прольются все слова, как дождь…»
— Смотри в окно, — сказал вроде бы спокойно Морифинвэ, однако человеческая женщина почему-то испугалась, словно ощутив себя беспомощным ребёнком, окружённым злыми взрослыми, — сейчас ты увидишь, как живут мои друзья и узнаешь, что необходимо делать.
Находиться настолько близко к эльфийскому королю было очень неприятно. Впервые за всё тесное общение с нолодранцами Халет почувствовала, что на самом деле выбора у неё и её народа нет, все амбициозные планы — глупость, а надежда на сохранение власти пуста. С другой стороны, вкусная сытная еда, от которой не тошнит и прибавляются силы, красивая одежда, омолаживающие масла и тёплая вода в достатке — разве это не благо для практически уничтоженного нападением орков племени?
Не успев сформулировать мысль о вероятной пользе и будущей возможности перестать быть зависимыми от нолодранцев, Халет увидела в окне кареты уютно выглядевшие домики, по размеру уступавшие обгорелым руинам, однако всё равно казавшиеся богатыми. Из сверкавших серебром ворот вышла бочкообразная бородатая фигура, сиявшая чем-то красивым — женщина не смогла рассмотреть детали, однако в памяти неожиданно возник образ висящего трупа.
Да! Мертвец не был эльфом! Как же она сразу не поняла?
«Внимательнее надо быть, дура!» — отругала себя леди-вождь.
— Кто это? — спросила Халет, указывая на целую группу бородачей разного роста и комплекции. С ними вместе находились совсем коротышки с гладкими лицами без волос. — И те крохи тоже.
— Кхазад из Ногрода, — отрешённо ответил Морифинвэ, явно не планируя говорить об особенностях расы гномов. — У Таргелиона, глава племени, есть интересы, и их нужно защищать. Порой это не так просто, как кажется, но ты и твой героический народ справитесь.
— А сами что, не справляетесь?
Взгляд короля пронзил бессчётными ледяными копьями, женщина внутренне сжалась.
— Ха, без нас, значит, не можете? — попыталась она храбриться.
— В войне с орками, — Морифинвэ стиснул зубы, — погибло немало моих воинов. Защищая твоё племя. Служба в моей армии выгодна твоим соплеменникам. Вы будете богатыми, а королевство — безопасным. Те же, кто не смогут держать оружие в руках, применят свои умения иначе, обучатся необходимым навыкам. Но ты, — король снова парализовал гостью взглядом, — должна сказать своим соплеменникам, что это необходимый и правильный путь. Постепенно мои верные перевезут вас всех на новые места.
Чувствуя, что не понимает чего-то крайне важного, но должна дать ответ сейчас, причём отказ не принимается, Халет хотела только одного — двинуть с размаху кулаком прямо в идеально ровный нос нолодранца, чтоб расплющить, чтоб как ягоду перезрелую шмякнуть! Ну почему нельзя, а? Почему?!
Морифинвэ хмыкнул и молча указал на домики за окном.
Уютно, мило, тепло. Но кулаки так и чешутся!
***
— Вот эту телегу почини, приятель, — эльф в простой тёплой одежде взял из кладовки внушительный ящик инструментов и поставил перед седеющим, но ещё крепким человеком. — А я пока сани проверю.
— Как ска-ажешь, — протянул тот, — как ска-ажешь.
Нолдо подозвал брата, вместе с ним вытащил во двор заготовленные доски и новый, звенящий металлом, ящик. Мимо прошла беременная эльфийка, ласково подмигнула хозяину дома.
— Моя тоже скоро родит, — сообщил человек, — у меня раньше другая жена была, но померла.
— Мне жаль, — покачал головой эльф, доставая мотки верёвок.
— Да чё уж терь горевать, давно было, — отмахнулся мужчина, завозившись с осью.
— Я слышал, — Нолдо снова за чем-то полез в кладовку, — твои собратья с юга на службу к королю пошли. А вы почему не идёте?
Бывший раб Моргота застыл, отложил стальной прут и поднялся.
— На службу? К королю? Я не знал. Кто с юга?
— Не вдавался в подробности, — пожав плечами, хозяин дома вытащил лопату для снега, лом и заготовленную бочку с песком. Морозы ещё не ударили, однако несколько раз принималась метель, и живущие на опушке леса эльфы начали готовиться к сугробам и гололёду. — Говорят, ваши племена сильно от орков пострадали, вот владыка и решил помочь. Не думаете в города из леса перебраться?
— Да я даж не знаю, — растерялся соратник Бора, — надо с ребятами, ну, перетереть.
— Перетрите, — Нолдо заулыбался. — Нам, конечно, удобно, что вы помогаете по хозяйству, но раз король решил, что атани ему нужны в рядах воинов, я обязан был тебе передать. Торговцы ещё говорят, будто женщинам вашим тоже работа есть. С хорошей оплатой.
— Ну эт лишнее уже, думается мне, — хохотнул беглец из Дор-Даэделот, — баба пусть мне карапузов вынашивает. Дома дел полно. А оплата бабе ни к чему. Но с ребятами перетрём. А, телега ж, чтоб её!
Не услышав смешок хозяина дома, человек снова занялся осью, раздумывая, стоит ли рисковать и соваться к королю, или лучше не ловить орлов, когда есть домашние куры?
Примечание к части
Песня гр. «БИ-2» «Мой рок-н-ролл»
Ответить тем же
Легенда уехал, и началась страшная метель. Город полностью скрылся в серо-белой мечущейся пелене, не стало видно ни башен, ни флагов, ни светящихся окон. Все голоса и звуки жизни смолкли, уничтоженные чудовищным воем ураганного ветра.
Постаравшись отвлечься, Туивьель села за книгу, только прочитанное забывалось сразу же, стоило отвести взгляд от строчек. Химрингская леди боялась, что одиночество станет вечным, что даже стены крепости не простоят столько, сколько ей суждено влачить никому не нужное существование. Выпитая по капле душа постепенно оживёт и нальётся целительным соком, но лечить будет некого.
Хуже этого Туивьель не могла представить ничего, на глаза наворачивались слёзы, руки начинали дрожать.
Нет! Легенда вернётся! И Тэльмо.
«Он по ту сторону огня».
Пусть! Но однажды сын обязательно найдёт дорогу обратно.
***
«Надо жить дальше».
Повторяя себе снова и снова одни и те же слова, Алмарил нашёл силы подружиться с белегостскими строителями, не видевшими его давнего позора на пиру короля Азагхала. Снегопад продолжался уже восьмой день, и бородачи, сидя в башне с бочкой эля, обсуждали, как вывести «морготовы» сугробы, чтобы потом не затопило рвы и погреба.
— Это точно проделки гада из-за гор! — возмущался самый пьяный гном. — Он на нас непогоду наслал!
— Какого именно? — попытался пошутить Алмарил, глотая хмельной напиток, не радовавший ни вкусом, ни действием. — Вокруг нас полно гор, и за каждой найдётся по гаду и не одному.
— Очень смешно, кхулум, — хмыкнул более трезвый подданный Азагхала.
— У меня есть чертёж! — заявил вдруг молчавший долгое время молодой рыжий мастер.
— Надеюсь, ты нарисовал его до того, как начал пить, — хмыкнул лысый седой гном.
— Какая разница? — искренне удивился тот. — Главное — я знаю, что делаю. Я придумал водоотвод!
Двое Кхазад расхохотались, однако было не совсем понятно, над чем именно. Алмарил выпил ещё, закусил вяленым мясом, не замечая вкуса.
— Будь я на месте Моргота, — сказал вдруг лысый гном, оторвавшись от чертежа молодого мастера, — я бы именно в такую пургу напал. Огонь сейчас не зажечь, ничего не видно, зато в снегу можно спрятаться и неожиданно выскочить — даже собаки не учуят.
— Морготу нет смысла прятаться — он ведь Айну! — таргелионский принц вдруг напрягся. — Мы потому и не можем победить, что думаем, будто Моргот мыслит, как мы, но это ведь не так!
— Этому больше не наливать, — буркнул молодой рыжий мастер.
— Как раз наоборот! — сидевший ближе всех к бочке эля гном наполнил кружки.
Алмарил выпил, отмахнулся:
— Если Моргот нападёт, и я погибну, мой отец не поверит, что я пал в бою. Он решит, что лорд Маэдрос мстит братьям за бездействие во время своего плена. Это так глупо! Мне стыдно, что я сын такого отвратительного эльфа!
— Так погибни где-нибудь подальше отсюда! — загоготал лысый. — Нехорошо подставлять боевых товарищей.
— Я уеду, — Нолдо посмотрел на снегопад за окном, — когда будет ясно, где и чем смогу помочь.
— Живи, Алмарил, — деловито произнёс заросший чёрными космами гном, — и никого не подставишь.
— Придётся сразиться с той тварью и остаться целым, — принц вздохнул. — Да! Мне нужно собственное войско! Подготовленное! Обученное! Готовое расправиться с огнедышащим чудовищем! Как у Астальдо!
— Говорят, с эдайн возиться непросто, — рыжий кивнул в сторону главной дозорной башни, которую, разумеется, сейчас видно не было.
— Зато их не жалко, — хмыкнул гном у бочки, — так говорят. Но мне, честно скажу, такое не по нраву. Ну дикие, ну живут мало, ну больные и хилые. Но в расход их пускать нельзя!
— А кого можно? — Алмарил широко раскрыл глаза и стал чересчур похожим на отца. — Если иначе не получается? Если кто-то должен стать настилом для дороги, по которой пройдёт победным маршем войско героев?
— Моргота, — ответил мастер с картой. — Не просто можно — нужно.
— Согласен, — поддержал лысый. — За пущенного в расход Моргота! — поднял он тост, и никто не остался в стороне.
— В расход гада! В расход!
***
Стряхнув снег с чёрных волос и вытерев лицо, Майдрос вошёл в крепость, оставил у дверей побелевшую шубу, шарф и шапку и поспешил наверх, чтобы сообщить лорду о непроходимых пока дорогах, а значит, в ближайшее время гонцов не отправить и не дождаться.
О тайных подземных ходах названный в честь героя-Феаноринга эльф, разумеется, не знал.
— Подсчёт потерь завершён, — не дав ничего сказать посланнику, лорд Маэдрос указал ему на стул и вино, а сам продолжил говорить с собравшимися в башне многочисленными собратьями. Невозможность наблюдать за Трёхглавой горой заставила сына Феанаро Куруфинвэ смотреть на происходящее на совете, и каждый замечал, насколько тяжело это даётся бывшему пленнику Моргота. — Но главное в данном случае осталось неразрешённым. Главный вопрос. Мы… — Маэдрос посмотрел в занавешенное снегопадом окно, отвёл взгляд. — Нам необходимо усилить защиту на востоке. Хотя бы защиту! Я почти уверен, — вдруг сделав паузу, лорд осмотрелся, Хеправион на всякий случай подал вино, однако Феаноринг не отреагировал, — уверен — Моргот хочет, чтобы мы поверили, будто в северных землях нет войск. Он отвлекает внимание! Мы переведём армию на восток, а Моргот… — стальная рука в кожаной перчатке ударила по карте на столе. — На востоке сосредоточится армия Азагхала, это уже решено. А мы будем укреплять позиции здесь, но Азагхалу необходима помощь — наугрим не воюют на поверхности.
Слушая продолжающуюся путанную речь химрингского лорда, Хеправион вспоминал предыдущий совет, устроенный Маэдросом сразу по приезде в осадный лагерь. Старший Феанарион не дал себе ни мгновения отдыха, собрал приехавших из Таргелиона Нолдор и долго говорил с ними, а после — сидел над бумагами и только то и дело приказывал отправить письма в разные концы Белерианда. Становясь всё более похожим на мертвеца, Маэдрос смотрел в окно, прислушивался к приближавшемуся ветру и продолжал делать бесчисленные записи на новых и новых листах.
«Владыка Морифинвэ не за тем следит в своих землях, — сказал Хеправиону отец во время короткой встречи перед отъездом в Химринг, — и создаёт проблемы нам. Наша разведка знает о Таргелионе больше, чем король этой земли, однако приносимым сведениям он не рад, обвиняет нас в шпионаже! По его территории свободно расселяются подозрительные чужаки, но Морифинвэ заботит лишь обогащение! Он даже сына не поддержал, когда погибли его мать и сестра!»
Оруженосец и верный слуга лорда Маэдроса достал из поясного мешочка золотой мириан, посмотрел на изображённое точёное лицо. Увы, даже целая гора драгоценных кругляшей, символизирующих богатство, не могла остановить снежную бурю, вернуть погибших и устранить из Арды Моргота. Можно ли доверять эльфам, ещё совсем недавно считавшим мирианы более ценными, нежели совесть и честь? А если и можно, то что именно?
— На восток на помощь наугрим отправится часть моих воинов, охраняющих Поющую Долину, — заговорил Маэдрос чётче, и Хеправион опомнился. — Таргелионские бойцы останутся на Ард-Гален. Как только утихнет метель, свяжемся с Барад Эйтель и проверим их готовность отправить войско в Дор-Даэделот.
Изумлённые взгляды мгновенно направились на химрингского лорда со всех сторон, невысказанный вопрос повис в воздухе:
«Как же так? Ещё недавно оспаривался приказ Нолофинвэ о нападении, а что теперь?»
— Мы ответим Морготу, — пояснил Маэдрос, зло улыбаясь, — пошлём на его территорию небольшую армию Дор-Ломина, ударим с неожиданной стороны. Посмотрим, как он поступит после такой атаки.
Возражений не последовало. Уставшие от бесконечной осады воины не ставили под сомнение слова своего командира, и готовы были сами броситься в бой, если бы лорд хотя бы намекнул на его необходимость.
Однако единственным приказом стало требование в кратчайшие сроки изменить расположение подземных туннелей и выходов из них, оставив старые лазы на прежних местах, но превратив спасительные ходы в смертоносные ловушки.
Напоминать лорду о том, что подобное практически невыполнимо зимой в мороз, никто не решился.
Имя, данное по прихоти
Сидя в библиотеке над книгами, Эльдалотэ думала о сыне. В последнее время Арагарон приободрился, повеселел, однако было в его поведении что-то пугающе-неправильное. Перемены не замечал никто, даже отец, но мать чувствовала всё.
Звёздный Свет — так называл дортонионского лорда, сына правителя Ангарато, король Инголдо, и Эльдалотэ уже начала вносить это имя в летописи, однако не могла найти зацепки, некой причины, по которой Арагарона стали бы величать столь высокопарно. То, что так захотелось Финдарато — совсем не веский повод менять что-то на страницах истории.
«Отныне только Звёздный Свет называли его».
Но… с какого дня? Чтобы имя прижилось, срослось с носителем, нужны серьёзные предпосылки!
— Ты думаешь о том, что и как сохранить в летописях, моя лучшая ученица, — вдруг услышала леди голос и вздрогнула, так как в библиотеке находилась в одиночестве. К тому же заговорил с ней…
— Господин Квеннар! — от испуга и неожиданности у Эльдалотэ закружилась голова.
— Но ты не задумываешься, как сохранить сами летописи, — сказал книжник, проходя вдоль многочисленных полок, критически осматривая украшенные переплёты. — Тебе хватит времени, чтобы вместе с помощниками переписать самое ценное на глиняные пластины.
Квеннар обернулся на ученицу, бледное лицо замерцало, словно под слоем бликующей на солнце воды.
— Глине не страшен огонь, — прозвучала затихающая речь, — она становится только прочнее.
Эльдалотэ в ужасе вскочила и вдруг проснулась. Подняв голову с открытой книги, леди осмотрелась, и хотя понимала — здесь никого не может быть, а Квеннара и-Онотимо тем более, взгляд всё равно искал кого-то невидимого.
Страх огня, то и дело преследовавший дортонионскую леди, с новой силой впился в сердце клыками и когтями, всколыхнул давно забытые чувства. Вдруг неожиданная догадка заставила заулыбаться: если на глиняных пластинках сохранять самое главное, оставляя только заметки, то объяснение титулам не нужно! Достаточно короткого упоминания, что лорда Дортониона по имени Арагарон Артахэр Ангаратион подданные называли Звёздный Свет.
Потому что так хотелось им.
***
Писем от сестры накопилось очень много, Финдарато давно чувствовал уколы совести, заставлявшей написать в ответ хоть что-то, однако даже прочитать не хватало сил.
В Нарготронде раздражало всё: подземный полумрак, каменные своды пещер, украшения на стенах и потолке, которые подсвечивались всем, кроме пламени Анар, серебра Исиль и сияния творений Элентари, полное отсутствие живых растений и птиц, но самое страшное — большинство подданных всё устраивало.
Даже то, что город построен на крови и костях ни в чём не повинных беззащитных существ. Действительно, кому вообще есть до этого дело?
На столе в кабинете появилось послание из Химринга, и Финдарато понял — читать его придётся сразу. Вздохнув и решив, что письма всё-таки необходимо просматривать по мере их поступления, король взялся за первый конверт, присланный сестрой. Вести и вопросы от неё всё равно будут приятнее, чем то, что прилетело с Предела Маэдроса.
Расстелив около себя большой лист и взяв разноцветные чернила, Инголдо решил писать ответ Артанис в процессе чтения, а не после — хотелось совместить два дела и закончить их оба скорее.
«Дорогая моя, прекраснейшая в Арде сестрица, любимейшая, неповторимая и обожаемая всей душой! Я очень скучал по тебе, но совсем не находил времени отправить послание, потому что…»
— Забыл о тебе за заботами о неблагодарной расе Младших? Эх, плохая идея.
«…я с головой ушёл в заботы о Детях Эру, оставленных на произвол Рока бездушными Валар. В твоих письмах я не увидел упоминания атани, поэтому предполагаю — ты не встречала этих удивительных существ».
Выпив вина, Инголдо подумал, что не хочет терзать старые раны воспоминаниями о Фирьяр, кого по незнанию, неосторожности и трагической случайности впустил в своё сердце, а потом наблюдал их глупые смерти или стремительное увядание, словно…
«Младшие Дети Эру были валинорскими цветами, внезапно лишившимися живительного света Древ. Такими я увидел их впервые. Да,любимейшая сестра, я нашёл их стоянку раньше, чем кто-либо, потому что Вала Улмо дал мне знак. Владыка Моря явился ко мне во сне и сказал, чтобы я отправлялся в путь сквозь тёмные проклятые леса и отравленные реки…»
Вино внезапно закончилось, Финдарато потребовал у дежуривших за дверью слуг принести ещё.
«И великий вождь Фирьяр по имени Беор Старый собрал великий совет народов, на котором атани решали: идти ли им с эльфами или остаться продолжать собственный путь. И много было сказано слов…»
Стало смешно, однако одновременно захотелось плакать.
«Доблестными и мудрыми были Младшие Дети Эру, выбравшие эльфийскую судьбу».
— Создатель Илуватар! — с горьким хохотом и слезами Финдарато схватился за голову. — Мне стыдно отправлять Артанис такое! С другой стороны, моя сестричка точно оценит шутку.
Решив не упоминать о глупости Айканаро, Инголдо увидел вопрос про свадьбу. О, да, правильная королева снова решила сделать из непутёвого брата правильного короля.
Закуски к вину оказалось маловато, но снова звать слуг и отвлекаться от письма Инголдо не хотел.
«Зачем мне жениться, милая моя Артанис? Да, я знаю, что многие ушедшие из Валинора нарушили требование Валар о единственном браке, но для чего это мне? И кому я должен стать мужем? Принцессе Лутиэн? Не верю, что проклятый эльф сделает столь дивную деву счастливой. У меня нет будущего, только тьма. И в Валиноре осталась Амариэ, которую я и так обидел. Между прочим, сестрица, наш маленький Тьелперинквар женился. Думаешь, он стал от этого счастливее? Его свадьба, кажется мне, была затеяна нашим племянником исключительно ради того, чтобы позлить Курво. Почему? Потому что Тьелпе не позвал отца на торжество, сославшись на моё отсутствие. Правда, когда я приехал, наш проказник всё же устроил ещё один пир и на него папочку позвал, однако это мало повлияло на ситуацию: Курво остался обиженным. Впрочем, как и всегда».
Отложив в задумчивости перо, Финдарато вздохнул и, решив дописать ответ сестре позже, взял химрингское послание.
— Хороший или плохой сегодня день? — не вскрывая конверт, спросил расписную стену пещеры Инголдо. — Отвратительный, как и всегда в Нарготронде. Может он стать хуже? Пожалуй, да.
Печать с хрустом переломилась, бумага зашуршала.
— Надо же, — король удивлённо поднял брови, — худшие ожидания не оправдались. Или это не от Маэдроса письмо? Может, кто-то пошутил и отправил конверт, сделав вид, будто это срочное донесение из Химринга? А, какая разница? Главное — нападение орков не возобновилось и не продолжилось, а от меня требуется лишь сделать вид, будто я решаю, кто служит в дортонионской армии. Может, самому притвориться одним из атани и пойти воевать в земли Моргота? Нет, пожалуй, это плохая идея.
Налив ещё вина и погрузившись в воспоминания о собственном Фиримаре, Инголдо с надеждой взглянул на висящий около книжного шкафа календарь. С первым теплом можно будет покинуть ненавистный Нарготронд по крайне важному делу, и это очень обнадёживает!
Так много ответов и так мало вопросов
На Тол-Сирионе расцветала весна. Лёд на реке истаял, и хоть в лесу на берегах ещё таились остатки снега, но к вечнозелёным соснам и елям уже присоединилась молодая листва и новая трава.
Синие драконьи знамёна на белых башнях Минас-Тирита сверкали в лучах Анар, блеск волн радовал глаза. На острове пели и веселились, а обсуждая прошлогодние тревожные вести из Таргелиона, лишь клялись друг другу биться с врагом до конца, если придётся браться за оружие. Архитектор Орландир, важно прохаживаясь вдоль стен Крепости-Стража, не упускал возможности напомнить и воинам, и мирным жителям, что всё предусмотрел, поэтому Тол-Сирион безопасен для своих и смертоносен для чужих.
***
Робко войдя в комнату с прозрачными тонкими шторами на окнах, создававшими волшебный блестящий полумрак, Финдуилас посмотрела на новорожденного племянника.
— Его имя Гилдор, — сказала счастливая мама, — сын Инглора из рода Финдарато Инголдо. Красиво звучит, правда?
Эльфийка сидела у колыбельки, собрав под кружевную косынку волосы, трепетная рука осторожно поправляла ажурное одеялко. Малыш спал и был так невозможно мил, что Финдуилас прослезилась. Решив не мешать жене брата, юная леди вышла из покоев и поспешила на площадь, где собирались встречать подъезжающего короля, однако вдруг рядом появились слуги матери и передали, что принцесса Толлунэль зовёт дочь подняться на стену. Бездумно подчинившись, Финдуилас позволила себя проводить.
На площади менестрели исполняли любимую музыку обожаемой народом правительницы, воспевая любовные терзания несчастного эльфа:
«О тебе все мои стихи,
Для тебя свет в моем окне,
И на холсте штрихи
Я посвящаю только тебе.
По тебе слёзы льёт душа!
Стёрты все обещания,
Но в моём сердце, чуть дыша
Теплятся ожидания.
Ты — моя королева вдохновения!
Ты — моя повелительница снов!
Ты моя, но судьбы хитросплетения
Не дают нам с тобой быть рядом вновь.
В каждом сне вижу я тебя,
Но метель замела следы,
И тебе вновь признаюсь я —
В сердце осталась только ты.
Не смогли мы сберечь любовь,
Не нашли мы свой верный путь
Вести не шлёшь и не пишешь год,
Мне тебя больше не вернуть».
Вокруг мелькали весёлые знакомые лица — народ Тол-Сириона не проникался грустной песней, а юная дочь принца Артаресто вспоминала пророческие слова матери о том, что на замкнутом острове дева либо находит жениха ещё в детстве, либо вынуждена уезжать в поисках счастья.
«Помни, настоящий мужчина сам тебя должен найти! — слова родительницы снова и снова всплывали в памяти. — Он сам должен приехать за тобой! Искать тебя! Добиваться! Страдать и плакать от того, что ты его слишком редко замечаешь, а в мимолётные мгновения случайной встречи взглядом, он, недостойный, должен умирать от счастья, что получил ничтожную каплю внимания любимой!»
Финдуилас представляла нечто подобное и расцветала вместе с весной. Почему великий герой многих битв и мудрый правитель обязан быть недостойным внимания девы, совершенно ничего важного не сделавшей за свою короткую безмятежную жизнь, принцесса не задумывалась — этому её не учили.
«Добро всегда красиво, — повторяла мать. — Ты видела изображение тварей Моргота: они уродливы, отвратительны, пугающи. Они все в жутких шрамах, одноглазые, хромые, горбатые, волос на голове либо нет, либо мало, грязные все! Мерзость! А добро, доченька, оно прекрасно и гармонично».
«Словно эльфы», — додумывала про себя юная принцесса, любуясь своим отражением в зеркале и представляя рядом молодого влюблённого лорда, похожего на неё.
Ступенька за ступенькой поднявшись на стену крепости, Финдуилас подошла к родителям и обнаружила на смотровой площадке не только маму и папу, но и брата. На вопросительный взгляд ответила за всех Толлунэль:
— Принц Инглор должен в первую очередь быть верным королю, а уже потом — жене. Это его долг перед народом.
Сын, возможно, не соглашался с матерью, однако не спорил, а отец делал вид, будто ничего не слышит, и просто смотрел на готовившиеся к переправе белоснежные лодки-лебеди.
Возможно, Финдуилас могла бы задуматься и спросить, почему ради неё влюблённый эльф обязан жертвовать всем и жить поиском внимания холодной равнодушной девы, а брат не имеет права ставить супругу и сына выше интересов народа; возможно, юная принцесса могла бы пошутить, что мать желает ей оказаться избранницей безродного смотрителя причала или вовсе бродяги, которого просто не подпускают к делам королевства, поэтому он может себе позволить существовать одной безответной любовью, однако дева была слишком занята мыслями о прекрасном будущем, поэтому не анализировала ни слова, ни обстоятельства.
По залитой тёплым весенним солнцем реке Сирион заскользили лодки-лебеди, а из леса одно за одним показались зелёные нарготрондские знамёна.
«Ты — моя королева вдохновения!
Ты — моя повелительница снов!
Ты моя, но судьбы хитросплетения
Не дают нам с тобой быть рядом вновь».
Примечание к части
Песня Стаса Михайлова и Кати Бужинской "Королева вдохновения"
Самый незабываемый королевский род
Когда старший брат не вернулся из Дортониона, Гвиндор растерялся: как же так? Гельмир — пример для подражания и объект почитания, решивший, что в поселении Младших жить опасно, остался среди этого сброда?! Что и кому он собирается доказывать? Откуда этот глупый героизм и самопожертвование?
Хотелось задать брату множество вопросов, однако письмо юный лорд так и не написал. В глубине души понимая, что на самом деле завидует тому, как хвалят преданность Гельмира своему делу, Гвиндор хотел верить в корысть и намеренный поиск славы со стороны старшего брата, который, разумеется, действует не от чистого сердца, а ведом исключительно желанием быть самым знаменитым эльфом в роду. Вероятно, если бы второй сын лорда Гуилина нашёл силы честно признаться самому себе в худших побуждениях, ему стало бы легче жить, а злые мысли показались бы глупостью, но Гвиндор не желал что-либо в себе менять.
«Гельмир — не гений! — повторял себе юный лорд, начиная очередную картину, забросив ещё две на половине работы. — Он всего лишь трудолюбив. Но он никогда не делал ничего такого, чего бы не смогли другие! А хвалят его, потому что он готов дружить со всеми! Гельмир не талантливый, а бесхарактерный!»
И новый пейзаж тоже оказался отложен.
В середине зимы стали много говорить о предстоящей поездке короля на Тол-Сирион. На совете мнения разделились, и Гвиндор с удовольствием наблюдал за горячими спорами лордов, не желавших покидать безопасный город, и тех, кто уверял, будто бояться нечего.
***
— А я и не страшусь! — Эрьярон, как обычно, вспылил первым. — Не меня вам обвинять в трусости! Я понимаю, что дортонионский лес для орков трудно проходим, и несмотря на долгие жаркие сухие лета, в последнее время перекроившие схемы защиты, лорды всё предусмотрели, и войскам Моргота на наши дороги просто так не выйти, даже если твари попытаются жечь лес на пути. Тракты защищены топями, которым не страшны ни засухи, ни пожары. Но я уверен — королю нельзя подвергать себя опасности и ехать на остров, поскольку по берегу орки пройти в состоянии. Вы понимаете, что из Таргелиона захватчики могли продвинуться и дальше на запад? Миссия на Тол-Сирионе не столь важна! Это лишь требование Химринга проверить готовность войск! Это не дела лично для короля!»
Индвэ и Филинквэ переглянулись — охотники-следопыты в душе были согласны с собратом, однако словами о вероятной опасности в лесу разведчик ставил под сомнение доблесть соратников. Промолчать в такой ситуации означало признать, будто не прочесали окрестности с должной тщательностью.
— Ты не прав, оторно, — заговорил дед Гвиндора, и юный лорд понадеялся на отмщение, — вся территория, за которую мы несём ответственность, абсолютно безопасна. Я готов сам лично ехать на Тол-Сирион, взяв с собой внука и всех желающих любых возрастов, поскольку абсолютно уверен — нам опасаться нечего.
— Ни твоя жизнь, ни жизнь лорда Гвиндора, ни все наши жизни, вместе взятые, не сравнимы с безопасностью короля! — Эрьярон снисходительно хохотнул.
— Если мы все погибнем, — Индвэ наклонился вперёд над столом с картами, записями и закуской, — владыке Инголдо станет некем править. От своих слов я не отказываюсь, оторно — дороги безопасны, и я лично, вместе с внуком отправлюсь сопровождать короля Финдарато.
— Дело не в безопасности, братья, — подал голос Сайвэ, как и Индвэ, и Филинквэ, помнивший берега Куивиэнэн, — а в доверии. Если владыка Инголдо хочет заниматься военными делами сам, значит, он не доверяет своим советникам.
Все присутствовавшие в подземном зале подданные нарготрондского короля разом обернулись на Финдарато, который сидел на троне в молчании, лишь иногда что-то требуя от Эдрахиля.
— Доверие… — неестественно заулыбался правитель, сверкая кольцами. Гномье ожерелье снова осталось в сокровищнице — Инголдо надевал его только для встреч с наугрим. — Что есть вера? Кто может думать так же, как я? Кто может слушать моими ушами и смотреть моими глазами? Кому ещё, кроме меня, приходят письма из Химринга, в которых говорится о необходимости перепроверить готовность к наступлению и обороне? Кого, кроме меня, лорд Маэдрос готов сделать своим доверенным эльфом в столь сложных и важных вопросах?
Желание ощущать исключительность было близко и понятно Гвиндору, поэтому он соглашался с каждым словом владыки.
— Так или иначе, — Филинквэ покачал головой, — король Финдарато не может и не должен ехать без сопровождения, и моё мнение — в этот раз нужно войско, а не просто свита и охрана. И это не потому, что я сомневаюсь в себе или соратниках, а для поднятия боевого духа в подвластных землях.
— Хорошая идея, правда, Эдрахиль? — спросил Финдарато, и верный слуга с поклоном согласился.
Гвиндор посмотрел на деда: следопыт Индвэ сидел довольный собой, однако юный лорд ждал, что Эрьярону не просто возразят, но втопчут в грязь, только никто, похоже, не стремился поставить слишком дерзкого воина на место. Что ж, значит, придётся ждать удобного момента дальше и действовать самому. А сейчас нужно сделать главное — согласиться на важную поездку и проявить себя.
***
Лебеди-лодки заскользили к берегу, зелёные знамёна с арфой и факелом засияли в солнечных лучах.
— Смотри! — приказала Толлунэль дочери, и Финдуилас вытянулась по струнке. — Внимательно смотри! Но даже если кто понравится, не выделяй его из толпы! Пусть не подозревает о том, как сильно ему повезло!
— Конечно, мама, — в ответ шепнула Финдуилас.
Инглор молчал. Сестра знала, что брат очень переживал за судьбу семьи, помнила, как он, только объявив о предстоящем рождении наследника, узнал про вспыхнувшую войну в Таргелионе, как угас свет в его глазах, и с тех пор принцесса ни разу не видела Инглора по-настоящему беззаботно счастливым. Казалось, принц разучился радоваться жизни, поник, словно цветок в морозную ночь.
«Твоё испуганное лицо — преступление против королевства!» — со злостью выпалила однажды Толлунэль на пиру.
Подданные сделали вид, будто ничего не слышали, но Инглор больше никогда не разговаривал с матерью открыто.
Чувствуя нехорошие перемены в семье, но не желая их признавать, Финдуилас сосредоточилась на поиске глазами своей мечты.
— Ты сразу его узнаешь, — уверенно заявила Толлунэль. — А он — тебя.
Юная принцесса кивнула, радостно помахала рукой эльфам на другом берегу. Торжественное пение труб и рогов разлетелось в весеннем воздухе, золото и серебро засияло ярче, слепя глаза. За парадными доспехами на всадниках и лошадях, шлемами, щитами, копьями и мечами было не разглядеть того единственного, поскольку бойцы слишком походили друг на друга.
— Война обезличивает, — произнесла Толлунэль, — но лишь тех, кто недостоин тебя, моя прекрасная юная дочь. Героя ты всё равно различишь. Смотри. И улыбайся.
И Финдуилас подчинялась.
***
— Здравствуй, чужая милая,
Та, что была моей.
Как же мне не любить тебя
До Арды последних дней, — запел на подъезде к Тол-Сириону черноволосый менестрель, когда-то называвший своим лордом Феанаро Куруфинвэ.
Гвиндор с удивлением посмотрел на соратника: остров приближался, и король Финдарато ждал совсем иных стихов и мелодий, однако Воримо, печально улыбаясь, отмахнулся от незаданных вопросов и продолжил:
— Жалко, что не смогли мы,
Не сберегли с тобой
Всё, что зовут любовью,
Что стоит нам жизни той.
Подумав о, вероятно, оставшейся на Тол-Сирионе неверной возлюбленной музыканта, юный сын лорда Халиндвэ залюбовался далёкими башнями.
— Здравствуй, чужая милая,
Радость мечты моей.
Мне же не разлюбить тебя
До Арды последних дней.
Болью ведь отзовётся
Осень нам дружбы той,
Может, о ней придётся
Нам пожалеть весной?
— Уверен, — Сайвэ подъехал к кузену, с головой ушедшему в музыку, — принцесса Толлунэль устроит пир и турнир в честь своей незамужней дочери. Планируешь участвовать?
— Прошлое не воротится,
И не поможет слеза,
Поцеловать мне хочется
Губы, смотря в глаза, — продолжал петь Воримо, не замечая брата. — Знаешь, — соизволил он, наконец, ответить, — я бы показал подданным Артаресто и ему самому, как надо сражаться, но не хочу случайно оказаться мужем принцессы и частью королевской семьи. Я много славных родов повидал, но правители Тол-Сириона — самые незабываемые.
***
Финдуилас поймала множество взглядов серых, зелёных и синих глаз, смотревших из-под сверкающих шлемов и решила для себя, что выберет того единственного позже, а маме скажет, что уже нашла, только пока хочет сохранить в тайне, кто он.
Так ведь ещё романтичнее! Правда? Правда?
Примечание к части
Песня А.Солодухи «Здравствуй, чужая милая»
Чего стоит бояться
По мере приближения Тол-Сириона настроение сильнее и сильнее портилось.
Это был не страх — отвратительное постыдное чувство Финдарато Инголдо слишком хорошо помнил и ни с чем бы не спутал.
Это была не скука — узнать не только из писем о делах сына королю казалось интересным, встречу правитель ждал с нетерпением.
Это было не то мерзкое понимание грядущих неприятных разговоров, что неминуемо случались со всей остальной роднёй, вечно за что-то осуждавшей вежливого послушного Артафиндэ, молча глотавшего насмешки и высокомерную иронию.
Это было… предчувствие?
Финдарато всё отчётливее казалось, будто за ним гонится прошлое. Нет, оно не идёт по следу — тёмное минувшее умнее — оно лжёт, обманом находит удобное для своего боя место встречи, чтобы отомстить, отыграться и победить.
Мать говорила, что за злые слова в адрес отца придётся заплатить, и только глупец, не осознающий всей силы Айнур, способен осуждать почитающих Валар сородичей.
«Смертные так же думают о нас, — мысленно говорил себе Финдарато, смотря на белоснежные башни Минас-Тирита. — Интересно, кто-нибудь из них угрожал родне расплатой за неуважение к эльфам? Настолько ли на самом деле отличаются силы Младших Детей Эру от Старших, как у Эльдар и Айнур?»
Ощущение нависающей, гнетущей тьмы среди ясного весеннего дня было таким странным, что король начал посмеиваться с самого себя.
«Чем же я заплачу, матушка? — задал он молчаливый вопрос. — Жизнью?»
Ответом стали страшные воспоминания о тьме, позоре и безысходности, и почему-то сын валинорского нолдорана понял — нет, расплата жизнью была бы недостаточной.
«Но матушка, я делал и гораздо более чудовищные вещи, нежели насмешки над отцом. Или ничего нет хуже непочитания Валар и их покорных слуг?»
Эдрахиль, как и всегда, ехал рядом, его лошадь так горделиво вышагивала, что это казалось забавным. С ним поравнялся отец, похлопал по плечу.
— Орикон, — Финдарато со всей серьёзностью сдвинул брови, — в честь вереска какого оттенка тебя назвали?
— По пути к священному холму рос бирюзовый с золотом, — задумался верный короля, — он был похож на цвета нашего Дома.
— В Третьем Доме — Доме Арафинвэ, всё было таким, — вздохнул нарготрондский король, — а ведь вереск в Валиноре цвёл сотен оттенков! Его было много, мне казалось, что вересковые ковры — неотъемлемая часть нашей жизни. А когда цветы завяли, их место рядом со мной занял ты, Орикон. И знаешь, от тебя пользы гораздо больше. Твои побеги — Миньятолос и Эдрахиль — лучшее украшение моей свиты.
Воин поблагодарил владыку, послал коня вперёд.
— Мой прежний лорд — Новэ Корабел сказал бы, что тем, кто предал доверие Вала Улмо больше нет хода на Тол-Сирион, — заговорил вдруг Эрривион, до этого долгое время молчавший. — Он бы сказал, что наше отступление в Нарготронд — знак отречения от защиты Владыки. Спрятавшись под землёй, мы продемонстрировали уверенность, будто полагаем, что сами защитим себя лучше, чем Вала. Значит, нечего нам делать на благословлённом Улмо острове.
— Там посадили вереск, — отмахнулся Финдарато, чувствуя себя теперь ещё паршивее, — я обязан на него взглянуть. Потом извинюсь перед Вала и вернусь в подземелье. Или в Фиримар. Не хочу сейчас думать наперёд.
Бывший подданный лорда Кирдана согласно кивнул. По глазам эльфа было похоже, что он сам не верит в своё предостережение, а сказал больше ради забавы и демонстрации отречения от прежних ценностей.
Увидев на реке лодки-лебеди, устремившиеся навстречу гостям, король Инголдо почувствовал, как тьма с довольной ухмылкой радуется удачно расставленным сетям.
«Над болотом туман, — перед мысленным взором замелькали воспоминания о погибающем во мраке Валиноре, — волчий вой заметает следы.
Я бы думал, что пьян,
Так испил лишь студёной воды
Из кувшина, что ты мне подала,
Провожая в дорогу,
Из которой я никогда не вернусь,
Жди-не жди, никогда не вернусь.
И не сомкнуть кольцо седых холмов,
И узок путь по лезвию дождя,
И не ищи — ты не найдёшь следов,
Что воин вереска оставил, уходя».
Финдарато вдруг подумал, что отвратительно расстался с семьёй. Всегда покорный и удобный принц умудрился рассориться со всеми, обидеть каждого, кто не покинул Валинор. А ведь можно было поступить иначе… Только теперь уже ничего не исправить, остаётся лишь представлять, как всё могло бы сложиться.
«Словно раненый зверь,
Я бесшумно пройду по струне.
Я не стою, поверь,
Чтоб ты слёзы лила обо мне,
Чтоб ты шла по следам моей крови во тьме —
По бруснике во мхе
До ворот, за которыми холод и мгла.
Ты не знаешь — там холод и мгла…»
Интересно, скучает ли Артаресто по матери? Может, спросить?
«Ты однажды вдохнёшь
Терпкий запах октябрьской луны,
В сердце сдвинется нож,
Боль поднимется из глубины.
Неужели ты ждёшь воплощение беды,
Духа сумрачной стали,
Чтобы снова дать мне напиться воды,
Этой пьяной хрустальной воды?
Но не сомкнуть кольцо седых холмов,
И узок путь по лезвию дождя,
И не ищи в морозной мгле следов,
Что воин вереска оставил, уходя…»
За мрачными мыслями остаток пути пролетел незаметно, а когда пришло время спешиваться и готовиться к переправе, настроение вдруг изменилось на противоположное. Вероятно, сыграла роль бодрая песня, зазвучавшая вдруг с белокаменных стен. Минас-Тирит жил и радовался, сиял, излучал уверенность и мощь. Здесь не оставалось места ни тьме, ни страху.
«Покорны дракону стихии: огонь и вода! — полилась в такт танцу синих с золотом знамён мелодия. — И громы, и молнии тоже дракону подвластны.
Но что не сумеет дракон ни за что, никогда —
Так это в себе обуздать бесконечные страсти.
И страстно в любое сраженье бросается он,
Любого врага бьёт без жалости, но и без страха.
Силён, но всегда и во всём предсказуем дракон,
И это приводит его к неизбежному краху.
И больше всего обожают драконы себя,
А слабых и меньших всегда и во всём презирают.
Не помнит дракон, что он просто большая змея,
Не видит дракон, что он ходит по самому краю.
Дракона нельзя заглушить, если хочет он петь,
Дракона нельзя изловить, если в поле он мчится,
Но ждать не умеет дракон, не умеет терпеть,
Не сможет дракон никогда ничему научиться!
Наше слово — закон!
Ослабеет дракон
И осмелится биться едва ли.
Словно муха он влип!
И отныне в пыли
Станет ползать, как прочие твари.
Раньше сила была!
Но чужая земля
Для врага непокорна вовеки!
И узнает дракон,
Что беспомощен он,
И себя ощутит человеком».
Радость от встречи с сыном и его семьёй прогнала остатки мрачных мыслей, и Финдарато решил позволить себе забыть, с какой целью приехал.
— Знаешь, Ресто, — рассмеялся король, крепко обнимая наследника, — твои менестрели сделали мою жизнь краше: я представил себе золотого червя, пьяного, дурно пахнущего, который требует от лорда Айканаро особого отношения. Спасибо твоим музыкантам! Награди их от моего имени.
— Непременно, отец.
— Моя дорогая Толлунэль! — Финдарато крепко обнял невестку, краем глаза оценив платье принцессы. Да, это валинорский шёлк. Верна своей любви. — Зная, как ревностно ты относишься к героизму своих воинов, я поручаю тебе написать ответ лорду Маэдросу Химрингскому о готовности твоей армии разбить полчища морготовых тварей.
— О, я с радостью исполню твой приказ, владыка! — глаза эльфийки вспыхнули очень недобро. — Лорд получит ответ! В самые короткие сроки!
— Вот и прекрасно, милая.
Артаресто указал рукой на взрослых детей, которых венценосный родственник видел только на портретах, присылаемых в письмах.
Обняв не по-праздничному мрачного Инглора и трепещущую от волнения Финдуилас, смотрящую сквозь венценосного родича, Финдарато решил, что пока ему совершенно нечего сказать этим двум юным эльфам, а говорить положенные фразы ни о чём — недостойно великого мудрого владыки.
И пусть молчание короля каждый расценивает, как хочет.
Примечание к части
Песни: «Воин вереска» гр. «Мельница»
«Драконобой» из мюзикла «Песнь о Довакине»
О ненастоящем
Тол-Сирион язык не поворачивался назвать островком, а Минас-Тирит был большой крепостью, вмещавшей многочисленную армию, охранявшую растущее население, однако Гвиндору казалось, словно его собираются запереть в тесной кладовке. Вблизи владений принца Артаресто нарготрондского лорда преследовало ощущение обманной, мнимой свободы: река и вверх, и вниз по течению казалась бесконечной, небесный купол возвышался на недостижимой высоте, однако на самом деле эльф будет вынужден находиться на искусственно созданном клочке суши, не способный распоряжаться окружающей безграничностью. В пещерах на Нароге всё обстояло иначе: по площади и протяжённости Нарготронд превосходил Тол-Сирион, и пусть бесконечные потолки и коридоры могли поперву показаться тюрьмой, зато камень всегда рядом — лишь протяни руку, и создашь узор, а на волнах или небе нарисовать или высечь что-либо крайне проблематично.
— Всё совсем не так, как кажется с первого взгляда, — соглашался Гвиндор со словами деда и надеялся на скорейший отъезд. Домой.
Но сначала — к озеру Иврин.
— Островитяне попали в ту же ловушку, что и жители Альквалондэ, — Филинквэ печально улыбнулся, и юный лорд с ужасом заметил, как страшно изменили взгляд эльфа воспоминания. — У них есть дорога-вода, лодки, паруса, вёсла и сильные руки, но каждому здесь некуда и незачем плыть.
Смотря на стражу Минас-Тирита из-под забрала сверкающего шлема с узорами-рунами, о которых Кхазад говорили, будто это слова-оберег Нарготронда, Гвиндор заранее готовился к вероятным разговорам, в которых последнее едкое слово непременно должно остаться за ним. О том, что живущие на Тол-Сирионе эльфы считали скрывшихся под землёй сородичей трусами, было известно всем в пещерах на Нароге, но почему подобная слава должна распространяться на родившихся в Нарготронде?
«Может быть… — придумывал ответы на насмешки юный лорд. — Может быть, если бы был выбор, где появиться на свет, я бы родился в твердыне Моргота, а когда подрос и научился держать оружие, убил бы гада?»
Переведя взгляд на принца Артаресто и его семью, Гвиндор подумал, что принцесса Толлунэль одновременно похожа и совсем не похожа на его мать, а принц Инглор словно случайно оказался рядом с высокородными эльфами. Юная Финдуилас, о которой только и говорили «Прекраснейшая в Белерианде», отвернулась, смотря на первых занимавших лодки гостей, поэтому разглядеть её лицо не удалось. Сразу же забыв про столь незначительную неприятность, сын лорда Халиндвэ спешился и занялся помощью смотрителям лошадей, которые уже закончили обустраивать лагерь на берегу Сириона, поэтому теперь принимали скакунов у хозяев и уводили от реки.
«Может, здесь остаться?» — мелькнула мысль. Гвиндор понимал, что неминуемо ввяжется в какой-нибудь конфликт, и на мгновение проснулся голос разума.
— Так будет лучше для всех, — сказал кто-то рядом.
Лорд от неожиданности вздрогнул, обернулся.
— Только кто же станет слушать неудобные советы? — продолжал говорить о чём-то своём, посмеиваясь, Орикон.
— Потом пожалеет, но будет поздно, — согласился с ним старший сын. — А надо было просто внимательнее и тщательнее выбирать, с кем сближаться. Помощь помощью, а дружба — совсем иное. Про любовь и вовсе промолчу.
— Любовь, — отец вздохнул, — она мнится прекрасной и вечной, только не всегда это чувство оказывается по сути своей благородным металлом, неподвластным коррозии. Увы, лишь тяжёлые испытания показывают — белое золото рядом с тобой или серебро низкой пробы.
— Я бы предпочёл не проверять, — помрачнел Миньятолос. — Жил бы в счастливом неведении.
— Значит, — Орикон хлопнул старшего сына по плечу, — тебе самое место в Амане. Только там искусственное благополучие позволяет вечно считать дешёвку сокровищем. Здесь же каждый вынужден показывать своё нутро.
Решив, что не хочет слушать бессмысленные речи, Гвиндор посмотрел на пустеющий причал. Пора переправляться, если всё-таки решил сопровождать короля Финдарато Инголдо на важный совет. Такого брат точно никогда не делал!
***
— От тебя, мой верный Эдрахиль, требуется немного, — Финдарато вместе со слугой-оруженосцем вышел к берегу Сириона и посмотрел вокруг. Дневное солнце было ярким и тёплым, однако ветер заставлял кутаться в шерсть. — Первое и главное — подавать мне вино, даже если я не прошу. Второе — соглашаться со всеми моими словами, даже если я не требовал одобрения. И третье, пожалуй, самое трудное — скажи мне, почему я не должен сейчас пойти, прогнать с начинающегося праздника менестреля и спеть сам?
— Потому что, — судорожно соображая, Эдрахиль подал вино, — мой король хотел прийти на праздник гораздо позже, и этот менестрель, вероятно, уже замолчит. К тому же, моему королю не найдётся на этом острове должного вознаграждения за пение.
— Именно! Ты прав, мой верный Эдрахиль! — владыка Инголдо не рассмеялся, но по сияющим глазам было видно, как ему весело. — Я хочу дождаться множества дерзких слов, что прозвучат в моё отсутствие, потом появлюсь на трибуне, умилюсь переменам в музыке и заявлю дорогому сыну и его прелестной супруге: коль их воины столь доблестны, что певцы готовы смеяться над королевской армией, пусть пополнят ряды северных и восточных войск, чтобы помочь лорду Маэдросу с обороной. Прекрасный план, правда, Эдрахиль?
Оруженосец согласился и подал вино.
Музыка продолжала литься, праздничный турнир в честь приезда короля становился веселее, а голоса — громче. Синие драконьи знамёна сверкали ярче самого светоча Анар и ослепляли даже способные далеко видеть глаза.
***
— Черней вороньего крыла,
В оковах силы, разбудившей тьму,
Лежит распятая земля,
С мольбой взирая в пустоту.
Земля и стонет, и дрожит,
Вокруг смятенье, боль рождает злость,
Чужая кровь рекой бежит,
Жизнь сохранить не удалось!
Взмах клинка на мгновение зажёг в небе ещё одно солнце. На золотистом песке сошлись два воина: один — в ало-серебристом, с мечом, второй — в доспехах, стилизованных под золотую чешую ящера, вооруженный длинным хлыстом. Вокруг них скакал на лошади эльф в синем и пускал в «дракона» бутафорские стрелы, а тот ловко уворачивался.
— Огонь покорным быть устал! — пели, подбадривая гостей праздника, менестрели. — Устал смирять свой гордый нрав и дух!
Жестоким зверем он восстал,
Презревшим милость наших рук.
«В нору забейся, жди конца!
Пусть рядом глотки рвут Добро и Зло!» —
Твердит тебе второе «Я»,
Скрывая истины лицо.
Толлунэль, восседая на почётном месте рядом с мужем, гордо посмотрела на реакцию прибывших из Нарготронда подданных свёкра — пусть делают вид, будто им всё равно! Ясно же, никому не понравится выглялеть трусом в глазах сородичей. Однако радости мешало одно обстоятельство: леди злилась, что к началу торжества не пришёл ни король Финдарато, ни большинство его свиты, ни Финдуилас. Супруга принца Артаресто со злостью думала, как накажет дочь за опоздание, но размышления вдруг прервал голос мужа:
— Не стоит насмешничать над королём.
— Потому что это твой отец? — Толлунэль фыркнула.
— Нет, потому что это король.
— У нас и другие песни заготовлены, не переживай, любовь моя.
Снова став безучастным к происходящему, Артаресто повернулся к сражавшимся эльфам. Двигаясь под музыку, исполняя танец битвы, три фигуры — мечник, дракон и всадник были прекрасны и по-своему устрашающи. Принц тоже собирался поучаствовать в турнире, только позже, когда закончится концерт. А если не сразиться с кем-нибудь на глазах у народа, жена обязательно припомнит мужу слабость духа и неспособность защитить королевство.
— Война без правил, без границ,
В одном потоке жарком кровь и пот,
Хохочет враг, сыграв на бис
Куплет, где судьбы, вместо нот.
Пощады нет в его глазах,
Ты смотришь в них и не отводишь взгляд,
Сгорает твой животный страх,
Шипя и корчась на углях!
Сидя рядом с отцом, принц Инглор рисовал происходящее на празднике, но почему-то цвета получались странно мрачными, а на лице эльфа читалось: «В войне нет ничего весёлого! Зачем в неё играть? Зачем радоваться худшим изобретениям одного из Айнур? Неужели для таких глупостей дана королям власть?»
— Власть огня!
Багровый отблеск, как знаменье.
Власть огня
Живых и мёртвых сочтёт.
Власть огня —
Здесь брода нет, но есть последний
Твой удар,
Всё остальное не в счёт!
***
Отражение в зеркале выглядело чарующе: золотые локоны собрались в аккуратную прическу, украсились яркими турмалинами, платье, открытое не по погоде, ласково прилегало к коже, ажурная меховая накидка лишь слегка прятала от глаз и ветра хрупкие плечи. Принцесса Финдуилас была поистине прекрасна.
Но из комнаты выходить не хотелось.
Почему так происходило, юная эльфийка понять не могла. Всё ведь чудесно! На остров приехали гости, среди которых множество потенциальных женихов — приближённых короля! Надо лишь присмотреться и выбрать, а праздник — самое подходящее для этого время! Что же не так?
Может быть, потому что снова будут песни только про минувшие сражения, придётся делать вид, будто нравится смотреть бесконечные фальшивые бои, во время которых никого даже не ранят?
«Нет, — решила для себя Финдуилас, — я просто хочу прийти позже всех, чтобы появиться прекрасным волшебным видением, сразить незнакомцев своей исключительной красотой, лишить их разума, а потом выбрать одного-единственного из многотысячной толпы сошедших с ума от счастья лицезреть меня. Одного-единственного достойного. Нет, не достойного, а просто… Просто того, до кого снизойду».
Вспомнив о любимой песне про бродягу, принцесса всё же вышла по ажурному мосту-галерее из уютного тихого убежища, и музыка с праздника швырнула юную эльфийку в пламенную круговерть фальшивой войны.
***
— Ускользает свет, равнодушно смотрит смерть.
Не сломить волны, раскрывайте души настежь.
Зажигай! Несите факелы!
Нас давно уже оплакали!
Время гибели
Сами выбрали.
Веселей гори,
Чтоб не выплыли!
На золотом песке арены пылал белоснежный корабль-лебедь, вокруг танцевали эльфы в алых плащах.
Гвиндор осмотрелся: все гости давно собрались, даже король Финдарато, который вроде бы не хотел приходить. Юный лорд самодовольно хмыкнул: о, да, он пришёл позже всех приглашённых, выразил своё пренебрежение этим островитянам, возомнившим себя героями.
— С палубы в дыму мы сорвёмся в небеса.
Тьма со всех сторон, не дождаться нас земле.
Зажигай! Ни слова жалобы!
Раздувай огонь на палубе!
Время гибели
Сами выбрали.
Веселей гори,
Чтоб не выплыли!
Зажигай! Пусть волны пенятся!
Чёрный дым над морем стелется!
Гвиндор шёл по трибуне, чтобы занять своё место, и с наслаждением и злорадством ловил на себе удивлённые, смущённые, презрительные взгляды.
«Да, я опоздал и горжусь этим! Да, мне плевать, если вам это не нравится. Нет, мне приятно, что вы недовольны и оскорбились. Скажите мне, что я трус, прячущийся под землёй, и я…»
Вдруг взгляд лорда, повинуясь поднявшемуся гомону, скользнул в сторону принца Артаресто и его семьи, которая должна была в полном составе находиться на празднике с самого начала, но…
Прекрасная золотоволосая дева в открытом платье и бесполезной меховой накидке только сейчас шла занять пустующее место рядом с принцессой Толлунэль, взгляд отражавших небо голубых глаз был испуганным, смущённым и дерзким одновременно.
«Она тоже демонстрирует, что ей не нравится происходящее! — подумал Гвиндор и замер, забыв, что так и не дошёл до места. — Она не поддерживает глупую игру семьи!»
Искренне восхитившись юной принцессой, лорд не мог отвернуться, и дева заметила его внимание.
— Время гибели
Сами выбрали.
Веселей гори,
Чтоб не выплыли!
***
Финдуилас чувствовала, что каждый шаг даётся с бóльшим трудом, нежели предыдущий, будто на ногах не лёгкие сапожки, а что-то стальное и массивное. Ожидание осуждения со стороны матери давило на грудь, а по ушам била огненно-военная музыка, которую принцесса предпочла бы никогда не слышать.
Финдуилас шла и видела полные трибуны, однако никто не замечал её, смотря только на погибающий в пламени бутафорский корабль. Стало до слёз обидно, захотелось вернуться в покои или лучше пообещать себе не уходить с праздника, пока не найдёт мужа — самого красивого, доброго, храброго и богатого, с которым можно сбежать в лес и…
О дальнейшем думать не разрешала мама, поэтому Финдуилас не стала фантазировать, а просто пошла быстрее и увереннее, и когда родительница уже готова была высказать дочери всё, что думала об опоздании, юная эльфийка вдруг увидела, как на неё смотрит золотоволосый незнакомец в зелёной одежде с нарготрондской символикой. Он стоял на фоне пламени и множества равнодушных собратьев, а во взгляде читалось восхищение красотой принцессы и желание взять её в жёны. Прямо сейчас!
Вспомнив, что так нельзя, и нужно заставлять влюблённого мужчину страдать, просиявшая и смутившаяся принцесса, едва не прыгая от счастья, села к маме и, не замечая язвительных слов, очень гордо отвернулась, изо всех сил борясь с желанием посмотреть на долгожданного воздыхателя.
***
Не зная, что дальше делать, Гвиндор всё же сел на своё место, но то и дело невольно оборачивался. Принцесса не смотрела в его сторону, однако эльф чувствовал — она заинтересована, ведь ей тоже противно всё происходящее и обсудить такое — жизненно необходимо! С огромным трудом дождавшись, когда объявят перерыв для подготовки турнира мечников, нарготрондский лорд бросился навстречу исполнению мимолётного желания.
***
Решив попробовать сбежать от матери и обязанного страдать воздыхателя, Финдуилас, как только объявили перерыв, быстро встала с места, однако уйти с трибуны не удалось — Толлунэль схватила руку дочери и потянула вниз. Подчинившись, юная принцесса увидела рядом влюблённого гостя праздника.
— Ты тоже не представляешь, как может нравиться столь отвратительный фарс? — поинтересовался незнакомец, свысока смотря на правящую семью Тол-Сириона.
Опешив и растерявшись, Финдуилас обернулась на отца — принц хлопнул сына по плечу и рассмеялся. Толлунэль сжала зубы.
— Да, — неуверенно ответила юная леди, — мне тоже не нравится.
— Простите, — поклонился нарготрондский гость, видя, как вокруг него появляются соратники из свиты короля Финдарато, — я не хотел никого обидеть, зато понимаю, что этого хотели ваши музыканты. Вы, видимо, слишком заняты делами, чтобы замечать подобные мелочи, но я, праздный бездельник, уловил каждую деталь. Я видел — ваша дочь тоже возмущена поведением музыкантов, поэтому хотел бы пригласить её прогуляться.
Индвэ, Орикон, Филинквэ и Миньятолос уже готовы были увести позволявшего себе непозволительное лорда с торжества, однако король Финдарато, принимая от слуги вино и лучезарно улыбаясь, кивнул:
— Разумеется, ты можешь, Гвиндор, сын доблестного разведчика Гуилина. Вижу, вам обоим претит обсуждение истории войн, так почему бы не провести время приятно?
В глазах Финдуилас отразилась паника: юная принцесса оказалась не готова к тому, что ей можно так просто принять чьи-то ухаживания. Ведь… Как же страдание недостойного прекрасного мудрого влюблённого совершенства?
Всё ещё растерянная, дочь принца Артаресто подала руку нарготрондскому лорду, и от нежного тёплого прикосновения захотелось радостно взвизгнуть. Однако, сдержавшись, лишь краснея и улыбаясь, Финдуилас позволила увести себя с трибуны от вновь заигравшей музыки, и это стало лучшим событием дня. А может, и всей жизни.
«Время гибели
Сами выбрали!»
Примечание к части
Песни: «Власть огня» гр. «Кипелов»,
«Шторм» гр. «Тинтал»
Единение бесконечно далёкого
Около причала с лодками прибой сиял особенно красиво. Золотые отблески на волнах вспыхивали и гасли, мерцали, дрожали, скользили по воде, будто играя друг с другом.
— Не понимаю восхищения Тол-Сирионом, — хмыкнул Гвиндор, ступая нарочито медленно и широко.
Финдуилас удивлённо посмотрела на нового знакомого. Встречные эльфы тоже косились на нарготрондского лорда, и их недоумение веселило дерзкого Нолдо.
— Я, — принцесса вспомнила, как надо очаровывать мужчину и заулыбалась, — я тоже не понимаю. Мне здесь не нравится.
Скептически, однако самодовольно закивав, Гвиндор посмотрел на реку и качающиеся на лёгких волнах белоснежные лодки.
— Предлагаю проверить, особенный ли день сегодня, — глаза лорда загорелись, — переправимся на другой берег, и если найдём нечто необычное, значит…
— Это судьба, да? — Финдуилас просияла.
— Да.
И принцесса, весёлая, словно дитя, побежала к причалу.
***
Залитые весенним солнцем волны реки весело плескались по прибрежной гальке, омывая гладкие тёмные кругляши и труп новорожденного.
Нашедшие мертвеца дети, которые играли у воды в догонялки, с оглушительным визгом разбежались, но когда на крики прибежали взрослые, Тинвен и двое мальчишек вернулись и стали подслушивать из кустов, чтобы старшие не заметили их и не прогнали.
— Эльфёнок, — сказал старый рыбак, заворачивая тельце в тряпку. — Уши нечеловеческие. Опять какая-то баба от мужа пригуляла, а потом выбросила дитя, на отца не похожего. Зато похожих этот горемыка своими мнит, а они полуэльфы нагулянные!
— А что делать, коль муж не могёт? — заступилась за неизвестную детоубийцу женщина с лоханью. — Рожать-то надо, а он не!
— Ну не топить же младенца! Отдала б кому, ну! Отцу, например! — молодой лодочник отмахнулся. — Дура! Вождю надо сказать, пусть разбирается.
Тинвен посмотрела на друзей,которые хихикали в кулаки. В детской голове не укладывалось случившееся, однако мысль о возможности выйти замуж за соседа, а родить от прекрасного дивного лорда показалась интересной. Может, все самые лучшие люди и не люди вовсе?
Девочка знала — года через четыре ей уже найдут жениха, а там и до свадьбы недалеко. Эльф замуж не возьмёт, но что, если…
***
— Что, если именно роду Мараха суждено покончить с тварями Моргота?! Кто сказал, что люди слабее эльфов?! Кто?!
Хатол, стоя на трибуне посреди залитой тусклым солнцем площади, кричал всё громче, размахивая боевым топором, который не держал очень давно, и письмом из Хитлума. Казалось, весь Дор-Ломин собрался сейчас послушать речь вождя.
— Моргот снова нападает, но нападает на востоке! Понимаете, что это значит?! Что все наши жертвы не напрасны! Моргот устрашился наших воинов! Мой отец — ваш великий вождь — погиб, но его гибель была героической! Мы, род Мараха, напугали врага! Так продолжим начатый предками бой! Мы соберём войско и отправимся за Железные Горы! Мы раздавим остатки вражьих войск, а новые армии уничтожим в зародыше! Род Мараха сделает то, на что не способны ни эльфы, ни кто-либо иной! Слава вождю Мараху! Слава! Да воссияет она вовеки! В бо-ой! За свободу народов Арды!
***
— Свобода, — сказал Тингол, прохаживаясь по сокровищнице, — стоила моему брату богатства и безопасности, доброго имени и статуса. Кто он теперь? Жалкий бродяга? Отвергнутый всеми изгой?
— Уверен, Эольвэ давно пожалел о решении покинуть Дориат, — советник Саэрос поклонился, — свобода хороша, лишь когда её мало. Она сравнима с изысканным лакомством или уникальным сокровищем — в достатке теряет ценность, а в излишке и вовсе вредит.
— Посмотри на всё это великолепие и скажи, — король вдруг остановился около разложенного и развешанного оружия, среди которого были изделия Эола, в том числе, клинок из павшей звезды, — вредит ли дивным вещам заточение и неиспользование?
— Разумеется, нет, — снова поклонился Саэрос, — при должном хранении покой исключительно полезен.
— Ты абсолютно прав, — владыка повернул к выходу. — Прекрасное должно быть тщательно оберегаемо, а любой посягающий — наказан. Пойдём в кабинет, обсудим письма из Невраста. Необходимо понять, кто может обратиться к нам за помощью, и как правильно им отказать.
***
Алмарил посмотрел на письмо из Таргелиона. Нужно было смириться с прошлым и настоящим, принять всё, что случилось по собственной вине и чужой воле, даже если это казалось невозможным.
Нужно! Необходимо! Иначе всё теряет смысл…
Дядя Маэдрос сказал в ближайшее время отправляться в Барад Эйтель, потом заехать к Нолофинвэ как бы без дела, но всё же постараться выяснить несколько важных вещей, а после этого…
Наслышанный о делах дортонионского Фиримара, сын Морифинвэ с горечью хмыкнул. Род Беора производил впечатление сборища пафосных недотёп, способных только кивать эльфам, воспевать всё подряд и делать глупости. Разве можно из таких слабаков воспитать войско для отправки на восток?
«Наверное, — подумал Алмарил, наливая крепкого вина и отворачиваясь от окна, из которого виднелась очередная стройка на Ард-Гален, — дядя просто хочет отправить бесполезного меня на безопасное расстояние от своих границ. На самом деле ему от меня ничего не нужно».
От таких мыслей стало горько, однако принц смог взять себя в руки.
— Я посмотрю, как Астальдо тренирует воинов, готовя сражаться с морготовым червём, а потом обучу этому Фирьяр, насколько подобное вообще возможно. А кто не научится — пусть отправляется на восток!
На сердце стало немного легче, и, представив прекрасный Валинор, где воссоединилась любящая семья, Алмарил начал собираться в дорогу.
***
Умение обращаться с вёслами стало для Гвиндора предметом гордости — Финдуилас искренне удивилась, когда лорд сам взялся грести, а не приказал слугам сопровождать его и принцессу.
— Я сплавлялся по опасным подземным рекам и водопадам, — высокомерно соврал нарготрондский гость, — в одиночку боролся с бурным течением, а на озере Иврин ловил рыбу и находил жемчуг. Вы, жители Тол-Сириона, думаете, будто в пещерах на Нароге царят молчание и страх? А вот и нет! Там жизни больше, чем на вашем рукотворном клочке суши.
— Я хочу увидеть твой город! — Финдуилас сложила перед грудью ладони.
— Поехали со мной.
Принцесса испуганно округлила глаза.
— Не хочешь — как хочешь.
«Я что-то сделала не так? Я его обидела? — эльфийка ужаснулась. — Что же теперь будет?!»
Лодка мягко ткнулась носом в песок, Гвиндор подхватил принцессу и поставил на берег, словно девушка ничего не весила.
— Здесь растёт клевер, — лорд осмотрелся. — Если найдём с четырьмя листиками, значит, день особенный.
Финдуилас посмотрела на пестрящую зеленью кочку и с радостью указала на отличающийся от остальных росток.
— Всего один, — свысока произнёс лорд, похоже, не ожидавший такой удачи. — Нужно ещё.
Эльфы посмотрели друг другу в глаза. Да, они ждали одного и того же, хотели остаться вместе, но каждый полагал, будто достоин большего.
Ещё удачи, ещё! Они ведь слишком хороши для простой судьбы! И Рок не остался безучастен.
Витиеватая вычурная Тема постепенно сплеталась из, казалось бы, несовместимых полутонов и аккордов, соединяя воедино бесконечно далёкое. Невозможное становилось реальнее, и звучала музыка всё увереннее.
Примечание к части
Глава-пророчество, состоящая из спойлеров. Можно строить теории.
Залог процветания
— Я сейчас скажу очень неожиданную вещь, мой лучший друг, но…
Гельмир, сидевший за записями и чертежами учеников, которые необходимо было проверить и исправить, заслушавшийся шумом улицы, не заметил, как к нему зашёл друг-менестрель.
— Ненарион? Что-то случилось?
— Ты даже не представляешь.
Сев за заваленный бумагами стол, музыкант схватился за голову, а потом начал оглядываться:
— Есть выпить, друг?
Гельмир подумал, что и сам бы не прочь отдохнуть за бокалом вина, но в одиночестве это делать не получается — вспоминается супруга, становится тоскливо, поэтому лучше заниматься работой, пока не упадёшь от усталости. Сейчас предоставился шанс выпить в компании, только по лицу и поведению друга было видно — приятным вечер вряд ли станет.
Когда бокалы наполнились, и с трудом, но нашёлся ароматный хлеб на закуску, менестрель снова заговорил, то хватаясь за голову, то кивая каким-то своим мыслям:
— Ты же слышал, что младенца мёртвого в реке выловили?
Поняв по взгляду Гельмира, что его таким не просто невозможно впечатлить, но и удивить не получится, музыкант выпил и вздохнул:
— Я подумал, что это мог быть мой ребёнок!
На этот раз друг отреагировал. Отставив бокал, архитектор наклонился над столом и посмотрел менестрелю в глаза:
— Что значит мог быть, Ненарион? Ты не знаешь, твой это ребёнок или нет? Как ты такое допустил?!
— Да что ты сразу с нравоучениями? Никто ведь не знает мать этого несчастного малыша! А у меня была пара ночей с одной девушкой… Как раз срок бы подошёл, но я не собирался…
— Ненарион! Что значит, не собирался! Ты с ней после этого не виделся?!
— Виделся, но всего несколько раз, и почти сразу после, но она потом сказала, что эльф и человек не пара, что зря меня в гости позвала…
— Так найди её, Ненарион! Поговори!
— Замужем она, Гельмир. Ещё зимой вышла. О чём мне с ней разговаривать?
Тяжело вздохнув, архитектор собрался с мыслями.
— Неважно, что она замужем. Иди к ней, спроси прямо, только не при муже, конечно. Поклянись, что никому не скажешь, что не выдашь её.
— Нет, Гельмир, нет. Если я точно узнаю, что тот убитый — мой…
Не договорив, менестрель выпил ещё, вытер глаза и отмахнулся.
— Пойми ты, пень осиновый, — заговорил словами своих учеников Гельмир, — пройдёт время, и ты наберёшься смелости, тебе станет не так страшно узнать правду, но будет уже не у кого! Правду знает только мать этого ребёнка и, возможно, её мать или повитуха какая-нибудь! Всё! Но пока ты будешь трястись в углу у ночной вазы, обнимая коленки, все эти люди состарятся и умрут!
— На тебя плохо влияют Фирьяр, — не обиделся Ненарион, однако погрустнел ещё больше. — И строительство кладбищ.
— Кем надо быть, чтобы они повлияли хорошо? — с укором поинтересовался архитектор.
— Ладно, — менестрель снова вздохнул, — я всё сказал, делать ничего не буду, а пожалею — что ж, значит, такова воля Рока.
Гельмир покачал головой, молча налил ещё вина, отхлебнул.
— Смотри, — сказал он, взяв чертёж одного из учеников. — Ничего не напоминает?
Ненарион взглянул, просиял и расхохотался.
***
Брегор вошёл в дом знахарки, словно тень самого себя.
— Ты ведь не за снадобьями пришёл, юный вождь, — усмехнулась Грибница, проводив взглядом быстро убежавшего за дверь престарелого плотника, взявшего недавно молодую жену и желавшего быть на высоте в супружеской постели. — А ничего другого я ни тебе, ни кому-то ещё не скажу.
— Напрасно, — глава не стал садиться, а подошёл к старухе вплотную. — Кое-что, касающееся твоего ремесла, мне тоже нужно — супруга носит дитя, месяц как узнала. Совет твой полезен будет. А мне необходимо знать, кто из моих людей детей новорождённых убивает. Я догадываюсь, что подобное происходит нередко, просто узнают об этом не каждый раз. И ты точно осведомлена лучше моего, кто и каким образом от нежелательных младенцев избавлялся. Кто спрашивал об этом? Мне нужны имена.
— Ты сам только что спросил, — невозмутимо ответила знахарка. — Брегор из рода Беора — твоё имя.
— Мой дед — слабак, — вполголоса, с угрозой произнёс вождь, — он правил отвратительно. При нём мой народ превратился в уродливое подобие разумных существ. И такие, как ты, смели перечить владыкам. Я этого не допущу. Даю тебе время подумать, Грибница. Дюжину дней.
— Я твоей матери помогала тебя родить! — выкрикнула старуха.
— Благодарю, — ничуть не смутился Брегор. — А теперь ты либо поможешь мне, либо понесёшь наказание наравне с детоубийцами, которых я всё равно найду. До встречи, Грибница.
Ужасаясь переменам, произошедшим с добрым и вечно уставшим мальчиком после его выздоровления и становления во главе беорингов, знахарка стала судорожно соображать, как ответить вождю, чтобы никого не подставить.
***
Выйдя на улицу и посмотрев на ясное небо, Брегор на мгновение улыбнулся, но тут же снова помрачнел. Молодой вождь теперь стриг волосы ещё короче, нежели раньше, одевался в тёмное и почти всегда теплее, чем требовала погода. Не задумываясь потерев давно зажившую рану, глава народа беорингов посмотрел на ожидавших у двери охранников, без которых не выходил на улицу, и пошёл в сторону невысоких домиков на холме.
Снова вспомнились возвращавшиеся по ночам слова врагов, сказанные перед тем, как отделившиеся от тел головы замолчали навек:
«Жаль, я не добил тебя, щенок. Надо было нож ядом смазать».
«Не нравишься ты мне, и вся твоя семейка. И ваши дружки-эльфы тоже! Считают, коль мы на их земле живём, так в пояс кланяться должны? А чем ты лучше моего сына? Умнее, что ли?»
«Ты сдохнешь так же позорно, только, в отличие от нас, заслуженно!»
Брегор вспомнил, как в ночь перед казнью бунтарей ушёл к лесу и, превозмогая боль в боку, тренировался на сухих бревнах рубить точно в нужное место.
«Утром перед народом у меня не будет права на ошибку!» — думал молодой вождь и делал новый взмах.
Однако, когда перед ним оказалось не полено, а шея, в глазах потемнело, всё смазалось, и лишь умение заготавливать дрова спасло от провала.
«Это дерево, это просто дерево…»
Вторую и последующие головы рубить оказалось проще — возникло ощущение, что терять уже нечего.
После снова была постель, лекари, снадобья, но когда стало легче, и в голове пряснилось, Брегор из рода Беора осознал очень важную для себя вещь — теперь он способен в полной мере отстаивать себя и свои интересы. Теперь нет страха, жалости, остался лишь холодный разум способного на всё, но не совершающего зла из милосердия. Только заслуживает его не каждый.
Остановившись на полпути, молодой вождь развернулся и направился домой.
***
Мельдир сидела за прялкой, в комнате пахло свежей выпечкой. Услышав шаги, хозяйка обернулась и заулыбалась, увидев мужа.
— Как ты? — Брегор подошёл, поцеловал супругу в губы.
— Приготовила обед, — ласково ответила Мельдир. — Ждала тебя, любимый.
— Я с твоим отцом и несколькими важными людьми поеду на охоту. Надо поговорить о делах вдали от того, что отвлекает. Пока меня не будет, выясни всё, что сможешь, о выброшенных младенцах. Многим это кажется глупостью, но на самом деле всё серьёзно. Дружба с эльфами — залог нашего процветания, понимаешь? Я хочу, чтобы наш народ стал независим от Старших, но пока это невозможно. И мы должны ценить их благосклонность. Нельзя, чтобы наши женщины убивали их детей!
— Хочешь показательно наказать одну несчастную, чтобы другим неповадно было?
Брегор посмотрел в глаза жене, взгляд вождя не предвещал ничего хорошего.
— Я бы наказал всех, но вы друг друга прикрываете.
Поджав губы, Мельдир кивнула:
— Я сделаю, что смогу.
— Спасибо, любовь моя, — вождь улыбнулся, на суровом не по годам лице проступила нежность. — Спасибо, что ты со мной. Не знаю, что бы без тебя делал.
Обняв супругу, Брегор вздохнул, и Мельдир показалось, будто что-то не так. Ласково погладив его по щеке, молодая женщина хотела верить в возможность разрешить неприятный конфликт без применения силы и старалась не думать о плохом.
Вы мне мешаете!
Роды прошли тяжело.
Аданель слышала от других женщин, что для появления первого ребёнка она уже стара, однако супруга Белемира устала радоваться чужому счастью и готова была умереть, но не остаться бездетной.
Несколько раз едва не потеряв сознание во время слишком долгих схваток, Аданель из последних сил вытолкнула из себя ребёнка, и дальше помнила только радостные слова повитухи, что родился здоровый мальчик.
Всё. Потом было забытье, а после, открыв глаза, женщина увидела встревоженное лицо приёмной дочери. Ещё не до конца придя в себя, супруга Белемира улыбнулась, но не нашла слов, и обе Аданель молчали, смотря друг на друга.
Малыш родился. Теперь всё изменится, и уже однажды потерявшая семью девочка уверена, что станет помехой безмятежному счастью неродных родителей?
Ревность в глазах сироты пугала жену Белемира, но ничего поделать с этим не удавалось. Кроме того — Аданель искренне опасалась, что безумная свекровь сотворит что-нибудь ужасное.
Уезжая за матерью в Барад Эйтель и тем самым лишив себя возможности стать вождём беорингов, книжник честно сказал о состоянии Бельдир, и супруга постаралась принять судьбу и подготовиться. Однако всё оказалось хуже, чем Аданель могла представить. Первая же встреча рассказала о будущей совместной жизни сполна.
***
Услышав, что к дому подъезжают телеги, жена книжника осторожно встала из-за стола и пошла на улицу, накинув на плечи тёплый плащ. Ранние холода уже ощущались в воздухе, перелётные стаи исчезли вдали, а деревья в большинстве своём облетели, оставив на ветвях только ягоды. И среди медленно замерзающего увядания навстречу супруге со стороны торговой дороги вышел бледный злой Белемир, ведя перед собой тощую седую старуху со связанными руками. Дорогая одежда на Бельдир была измазана и перекручена, морщинистое нездоровое лицо выражало бессмысленный восторг, но вдруг мутные глаза уставились на Аданель, и хрипловатый голос произнёс выплюнутые сквозь блёклые губы слова:
— Это кто у нас тут мамочка? Ты что ли? Да ты ж и в орочий подвал не сгодишься! Полы мыть будешь, а я — ножки раздвигать!
— Убери детей, — прошипел Белемир. — Быстро готовь пустую комнату, пусть сделают замок на двери и заколотят окно! И никаких острых вещей!
— Папочка, — ласково сказала безумная. — Па-апочка! А можно хлеб с мёдом? Я много не съем, честно-честно!
Потом Бельдир перевела взгляд на мальчика, выбежавшего из дома и обрадовалась:
— Какой пухляш! Это на ужин господам? Хоть косточку обглодать дайте! Хоть после псов! Пожалуйста! Кстати, мне пора. Отпусти!
Женщина рванулась так, словно от этого зависела её жизнь. Белемир удержал мать, а возница помог завести вырывающуюся безумицу в дом.
— Их сожгли! — орала она. — Сожгли! Потому что они мешали! А я вас сожгу! Вы мне мешаете! Вы меня у хозяев украли! Гулять не пускаете! А у меня уже чешется! Воры! Сожгу! Понятно?!
И вдруг в голос разрыдалась.
***
Аданель до сих пор с содроганием вспоминала, как первый раз после того, как вместе с родителями и старшим братом разместили Бельдир в безопасной комнате, зашла в кабинет мужа.
Белемир не принимал сочувствия, не слушал слов утешения, а просто обнял жену, потом указал на разложенные по столу вещи.
— Видишь, — сказал он севшим голосом, — это сине-звёздный плащ, который дарили всем вернувшимся из Дор-Даэделот воинам Хитлума. Вот это, — он указал на украшения в бархатной шкатулке, — награды. За доблесть, службу верховному нолдорану, защиту Белерианда… Их отдали мне как вещи матери. Теперь это всё моё, а значит, и твоё. И нашего будущего ребёнка. Очень жаль, что эти реликвии не нужны той, что их заслужила. Это неправильно, Аданель.
Не зная, что сказать, супруга согласно кивнула, прижалась крепче.
— Прости, что взвалил на тебя такую ношу, — выдохнул Белемир, отстранился и быстро вышел из кабинета.
***
Удерживать Бельдир взаперти удавалось в основном снадобьями и уговорами, позволяя безумице покричать вдоволь. Рассказывала она страшные бессмысленные вещи, от которых по спине бежали мурашки, зато, выплакавшись, иногда до тошноты, приняв лекарства, женщина засыпала и не вскакивала среди ночи с истошным ором. Белемир нашёл для матери сиделок, и Аданель уже начала думать, что всё хоть относительно наладилось.
Но однажды, занимаясь с воспитанниками чтением, супруга книжника услышала, как приглашённая к Бельдир знахарка зовёт её. В голосе слышался страх.
— Твоя матушка где-то взяла нож, — тихо произнесла сиделка, — и теперь играет с ним, изображая драку с орками. Не даёт мне войти, угрожает зарезать.
— Нож?
Аданель в ужасе бросилась в библиотеку к мужу и, к счастью, застала его там. Супруг сразу поспешил к матери. Было страшно заходить к безумной вооружённой женщине, однако ничего другого не оставалось.
— Папа сказал не играть с ножом! Девочки должны играть в кукол! — дрогнувшим голосом приказал Белемир, и мать послушалась.
Однако вопрос — откуда в запертой комнате взялась опасная вещь, так и не нашёл ответа. О своих подозрениях Аданель вслух говорить не хотела.
***
Тишину ничто не нарушало, даже шаги за дверью.
Аданель-младшая вдруг наклонилась, поцеловала приёмную мать в щёку и быстро ушла. Скрипнули петли, послышался короткий разговор, кто-то засюсюкал.
Дверь открылась, и знахарка принесла ребёнка.
Обняв крошечное тельце, супруга Белемира уткнулась в пушистую головку, коснулась губами, тихо заплакала. Не хотелось признаваться себе, что с радостью ждёт смерти свекрови, а теперь — особенно. И кто бы ни подбросил ей нож, пусть сделает это снова.
Тогда отчий дом для малыша Берена станет безопаснее.
Звезда со дна
Одинокий, наскоро построенный на высоком холме домик среди леса озарился тёплыми весенними лучами светоча Анар. Снег истаивал медленно, прячась в ямки и тень от вековых сосен.
— Мне пора в путь, — сказал эльф, спустившись с крыльца и не оставив отпечатков обуви ни на мокрой земле, ни на клочках белого зимнего покрова.
Андрет вышла следом и на этот раз не обманулась чистотой сапог гостя — не стала наступать уверенно, не проверив почву.
— Жаль, — только и сказала она.
— Я вернусь зимой, — заверил бродяга, — если позволите. А сейчас, пока можно ночевать на улице, воспользуюсь простым гостеприимством природы.
Сестра вождя Брегора опустила глаза. Хотелось удержать странного чужака, однако девушка понимала — это бессмысленно. Возможно, однажды он снова появится так же внезапно, как и в первый раз, когда за узким холодным окном выла метель.
***
Андрет сидела и рассматривала подаренную королём Финдарато книгу, не видя и не воспринимая написанных в ней слов. По правде говоря, внучка изгнанного вождя сама не знала, зачем взяла в руки эту рукопись, видимо, всё произошло, просто чтобы занять себя хоть чем-то. Когда дом для семьи Борона достроили, каждый оценил, насколько прежнее жильё, постепенно возводимое предками, было добротнее. Теперь из всего рода в нём остались лишь три семьи — Брегор с женой, его средняя тётка с детьми и внуками, и двоюродный племянник, вот-вот собиравшийся жениться. Младшая сестра Андрет — Бериль не уехала из Фиримара, однако перебралась в дом Белемира и Аданель, помогая по хозяйству и заботясь о сиротах, несмотря на то, что некоторые из них были старше её на несколько лет.
Рассчитав сроки строительства и прикинув, какого размера здание удастся возвести до осенних холодов, эльфы дортонионских лордов предложили семье Борона два варианта: сделать два-три больших жилых помещения или разделить этажи на крошечные комнаты, в которых можно жить только по одному, и родня бывшего вождя единогласно выбрали второй. Андрет это показалось очень неприятно-показательным, однако делить с роднёй всё своё время девушка не желала. Была бы её воля, она бы и вовсе ни с кем не виделась, поскольку так или иначе, пусть и невольно, разговоры сводились к сорванной свадьбе по глупости непутёвой невесты.
С верхнего этажа донеслось пение — дед снова выпил в одиночестве или в компании с кем-то из слуг. Боромир больше не проводил время с отцом, хоть пить и не бросил, но, похоже, принципиально не делил ни вино, ни хлеб с родителем. Что послужило причиной такого охлаждения, никто в семье не знал точно, пусть и догадывались.
«Ну что за жизнь! — слышались не слишком разборчивые слова. — Кто друг, кто враг —
Ни ты, ни я понять не можем,
К сожаленью, всё никак!
Э-эх!
Нас время рассудит,
Лет десять пролетит, и ты меня поймёшь.
Э-э-эх…
Ну, а выпьешь — вспомни про меня!»
Возможно, стоило пойти к деду и поговорить, однако Андрет не знала, как на это отреагирует отец, а ссориться с ним не хотелось. Как и лишний раз встречаться. Перешедший в ночь вечер продолжался невыносимо уныло, надо было продолжать вязать и ткать тёплые вещи, да только всё валилось из рук.
«Ну что за жизнь?! Э-эх…»
Вдруг раздался стук в дверь, и на пороге, получив позволение войти, появилась помогавшая на кухне служанка:
— Это невероятно! Госпожа! Эльф пришёл!
Конечно, Андрет хотела верить, что это Он — тот самый эльф, а не кто-то другой. Пусть не сам лично, но посланник от Него. Но лучше сам, да.
Однако и сердце, и разум в унисон твердили — нет, Пушок не придёт. Кто угодно, только не он.
— Называйте меня Никулирьо, — донеслось из коридора, и внучка Борона подумала, что в родном доме не услышала бы разговоров около входа в жильё — оно было намного больше, стены — толще, да и в целом лучше. Роднее… — А согреется моя мелодия души и тела — стану просто Лирьо.
Догадавшись, что «замёрзшая музычка» — не настоящее имя незваного гостя, Андрет прислушалась: нет, голос незнакомый. Может, это всё-таки посланник Пушка? Может, Пушок всё-таки скучает, но боится появиться на глаза обиженной возлюбленной?
«Правильно боится! — сказала сама себе внучка опального вождя. — Я бы ему врезала! Чем потяжелее!»
О том, что потом бы расцеловала, девушка себе думать запретила.
Мама вышла к эльфу, стала расспрашивать, но незнакомец всячески увиливал от прямых ответов. Точно от Пушка!
— Надеюсь, господин уже оттаял? — Андрет, быстро накинув ажурную шерстяную шаль, быстрым шагом вышла из комнаты навстречу гостю. А дома этот путь занял бы намного больше времени!
— Если юная леди спросила, чтобы снова выставить меня на улицу, то нет.
— Как ты мог такое подумать, господин Никулирьо?! — ужаснулась, покосившись на входную дверь, в которую то и дело били порывы ветра, супруга Боромира.
— Не все хозяева гостеприимны, — задумчиво отозвался эльф.
Забрав у неожиданного визитёра заснеженную одежду и дав одеяло, слуги проводили его в кухню — самое тёплое место в доме, и Андрет, сгорая от нетерпения, поспешила следом.
— Я сама всё сделаю! — пшикнула девушка матери и остальным ненужным помощникам. — Са-ма. Отдыхайте.
Никулирьо немного удивился, однако ничего не спросил.
***
Сейчас, когда эльф прощался с приютившей его семьёй, взгляд сияющих глаз был точно таким же вопрошающе-выжидающим, однако слова не звучали. Андрет улыбнулась.
***
Андрет улыбнулась.
— Ты по поручению лордов пришёл? — тихо спросила она, пытаясь понять, как лучше вызвать доверие, помимо горячей еды и вина.
— Нет, — обнимаясь с нагретой чашей, отозвался гость. — Я всё расскажу, только не прогоняй на мороз!
Подав ещё еды, подбросив в печь поленьев, девушка села напротив гостя.
— Меня послал Вала Улмо, — сказал, блаженно улыбаясь теплу, Никулирьо. — Я всю жизнь пел глупые песенки, восхвалял то, что в этом не нуждалось, чему не нужна поддержка. А потом что-то случилось, не знаю, что, но меня перестали видеть живые собратья. Я был в ужасе, отчаялся, и тогда ко мне пришёл Вала Улмо и сказал, что я должен напомнить другим, зачем они живут. Он сказал, что слишком многие забыли об этом.
Андрет с опаской тронула эльфа за руку, покрасневшую, но уже отогревающуюся.
— Это шутка? Ты ведь живой!
— Или ты тоже мертва. И все, кто меня видит.
— Ха! — сестра вождя Брегора почувствовала необъяснимый страх, но разумом понимала — гость врёт. — Зачем мёртвым знать, для чего жить?
— Мало ли… Вдруг пригодится?
Допив и доев всё, что подали, Никулирьо счастливо заулыбался.
— Ты служишь, то есть, служил лорду Айканаро? Аэгнору, — Андрет решила не тянуть.
— Нет, однако знаю его достаточно.
— И… как он? Женился?
По реакции гостя стало понятно, что он ждал практически любого вопроса, кроме этого.
— Я не пел на его свадьбе, — пожал плечами эльф, — однако слышал разговоры, что все, попавшие под чары прекраснейшей в Арде звёздной девы, не знают покоя и не могут быть с другой женщиной.
— Привораживает, — понимающе кивнула девушка.
— Нет! — Никулирьо покачал головой. — Ей это не нужно. Достаточно одного взгляда…
— Ты тоже… так? Не можешь с другой женщиной?
Эльф задумался. Андрет подумала, что Замёрзший Музончик снова боится быть выгнанным в метель, поэтому готов согласиться делить постель с хозяйкой тёплого дома.
Вспомнив Пушка и опустошающее счастье, испытанное в его объятиях, внучка Борона поняла, что подобные домыслы её оскорбляют.
— Послушай, — занервничала она, — я ничего от тебя не требую, ты — гость в этом доме, и если тебе некуда пойти, останешься здесь до весны. А про лорда Аэгнора я спросила, потому что он — мой жених. Но так вышло, что мою семью изгнали с его земли!
— Если лорд этому не препятствовал, — приободрился эльф, — значит, он не заслуживает почётного места в твоей памяти.
«Пушок подослал его сказать мне, что всё кончено», — мысленно вскипела Андрет, но ничего сказать не успела, потому что в кухне появился мрачный отец.
— Я — Боромир, сын Борона, из рода Беора, — представился он, пронзая взглядом дочь. — Я — хозяин этого дома.
— Лирьо, — просто отозвался эльф, — так вышло, что у меня больше нет дома, а к родне добраться до наступления зимы я не успел. За крышу над головой готов помогать всем, что в моих силах.
— Дочь мою не трогай! — угрожающе дыхнул смесью выпитого сын бывшего вождя.
— Я женат, — заверил гость, — и не предаю клятв.
— Посмотрим, — Боромир сел за стол, налил себе вина.
Зная, что отец сейчас прикажет оставить его наедине с подозрительным типом, Андрет ушла сама, однако осталась в коридоре, чтобы слышать разговор. Девушка была потрясена, как ловко странный эльф врал про себя, совершенно не задумываясь и не смущаясь. Значит, привык хранить тайны.
Он точно посланник Пушка!
Поначалу разговор Никулирьо с Боромиром складывался непросто, самопровозглашённый в обход старшего члена семьи хозяин дома пытался давить, а гость что-то тихо отвечал. Андрет не могла разобрать слов, только замечала, как отец постепенно успокаивался, начинал посмеиваться, а потом зазвучала песня.
— Одни, столько лет,
Мы возводим замки не нам, — запел чужак, —рождённые по воле Рока жить.
Творцам веры нет.
Снова каждый выберет сам
Свой шаг, свой путь, свою судьбу и нить.
Не плачь, не жалей, не зови!
Слабому — плеть, вольному — воля.
Имя своё к Солнцу неси в тёплых ладонях.
У ветра дорогу спроси,
Сомнения — прочь и прочь — тревога!
Всё, как есть, прими и не вини ни в чём волю Рока!
Андрет показалось, будто её окатили ледяной водой — возникло ощущение спадающей пелены с глаз, в голове прояснилось, и девушка подумала, что обязана показать новому знакомому книгу, подарённую королём Финдарато. Никулирьо точно сможет пояснить, о чём в ней речь. Но пока слишком сильно хотелось спать.
***
— Когда я вернусь с первыми снегами, — сказал, стоя совершенно чистым среди топкой оттаявшей земли эльф, — мы продолжим читать и обсуждать тексты Нома. Но обещай, что и мои песни не забудешь.
***
Проснувшись утром довольно поздно, Андрет увидела в окне солнце и синее небо. С улицы доносились громкие разговоры, скрежет и глухие удары. Наскоро одевшись и выбежав на крыльцо, девушка увидела эльфа с огромной лопатой, которой тот убирал снег, а рядом стояли отец и дед, и оба командовали. Занимавшимся той же работой слугам внимания не уделялось вообще, поэтому они довольно быстро перестали что-либо делать. И действительно, зачем стараться, если неутомимый бессмертный всё равно с любой работой справится лучше?
Увидев дочь, Боромир напрягся, но девушка, ничуть не смутившись, забрала лопату у одного из бездельников и принялась помогать гостю. Быстро разрумянившись на морозе, юная аданет стала ещё милее, тёмные, почти чёрные глаза засияли.
— Хватит, дочь! — в какой-то момент не выдержал Боромир, однако сам за работу не взялся. — Домой иди!
— Домой? — Андрет вдруг почувствовала, как давно скрываемая злость рвётся наружу. — Домой?! Из-за тебя мой дом больше не мой! Мы потеряли всё из-за тебя! И ты теперь мне указываешь?
— Закрой грязный рот! Потаскуха! Только ищешь, перед кем бы ещё ноги раздвинуть! Что бы в рот сунуть! Нашла!
Борон попытался успокоить сына, однако тот слишком долго молчал и сдерживал эмоции, чтобы теперь не высказаться.
— Ты опозорила всех нас! Легла под чужого мужика перед свадьбой! Весь Дортонион узнал, какая ты грязная девка! Позор для меня и всего рода Беора! Да лучше б ты в утробе сгнила!
— Боромир, ты что? — старик попытался увести сына в дом, но тот грубо оттолкнул отца.
— А ты — слизняк мягкотелый! Всё псу под хвост! Всё! И богатство, и уважение, и… Ты…
Видимо, опомнившись, мужчина бросился в сторону крыльца. Слуги сделали вид, что ничего не было, Борон вздохнул, протёр глаза, сняв варежку с морщинистой руки. В доме послышался недовольный женский голос — похоже, Боромир снова решил, что легче пить, нежели выяснять, кто прав, кто виноват.
— Не повезло тебе с нами, Лирьо, — вздохнула Андрет, поставив лопату рядом с собой. — Но поблизости никого нет, так что оставайся. Потерпи до весны.
— Предпочитаю жить здесь и сейчас, — эльф с беззаботной улыбкой продолжил разгребать снег, — если бы во время долгого путешествия через ледник я думал только о том, как дойду до тёплых земель, не смог бы чувствовать, что нужно тем, кто был рядом. А ведь тогда моя музыка спасала жизни. По крайней мере, мне нравится так думать.
— А вы чего стоите?! — похоже, Борон только сейчас заметил, что слуги ничем не заняты.
Те сразу же начали работать.
— Вижу, здесь и без меня справятся, — обрадовался Лирьо, — пойду наловлю рыбы и приготовлю что-нибудь.
Абсолютно все посмотрели на эльфа с пониманием: увидел, в какую семью попал, решил сбежать, вот и молодец.
— Всё не так! — рассмеялся он. — Я правда принесу рыбы!
— Я с тобой! — Андрет бросила лопату.
Лирьо поднял её и вместе со своей отнёс в сарай. Зайдя в дом, переобувшись у порога, эльф взял свою сумку, два тёплых одеяла и позвал девушку к реке, где в одно мгновение сложил и разжёг костёр. Следуя за ним по пятам, внучка опального вождя вдруг провалилась в глубокий сугроб, выбралась, но тут же завязла ещё сильнее. С трудом найдя твёрдую опору и вытряхнув снег из обуви, девушка покраснела.
— Прости, что приходится наблюдать семейные ссоры, — совсем поникла Андрет, чувствуя себя бесполезной.
— Сколько помню себя, — отозвался Лирьо, занимаясь прорубью, — всегда кто-то с кем-то не ладил, потому что все разные. Помню, как отец сказал мне, ещё там, на западе, за морем, что мы, Нолдор, украшаем драгоценностями себя, а Тэлери — дно. Это заставляет задуматься, правда? Есть ещё третий народ, но они ничего не делают, поэтому ни с кем не ссорятся. Понимаешь, о чём я?
Девушке очень хотелось думать, что ей действительно ясна суть разговора.
— Когда мы переходили Хэлкараксэ, — Лирьо посмотрел в тёмную воду, — не всегда была известна судьба идущих далеко впереди, и каждый раз, подходя к воде и смотря, есть ли рыба, я боялся увидеть на дне звёзды — одежду, украшения, флаги. Уже давно подобное невозможно, а страх всё ещё остаётся.
Андрет опустила глаза.
— Но я так и не решил для себя, что хуже, — закрепив сеть, вздохнул эльф, — когда звёзды на дне в прямом значении или когда в переносном. Звёзды легли на дно, — заулыбался он вдруг, — но одной из них захотелось… Снова…
Небесных страстей.
Снова
Ты не закрыл окно,
И растаял след
В чёрной пустоте.
Снова
Тени приходят к ней
Из дальнего мира,
Из царства тоски.
Хочешь,
Можешь ей дать приют,
Но не верь словам
И запри замки.
Звезда летала —
Она играла
Чужие роли в театре боли,
Покорно следуя судьбе.
Она летала,
Но вдруг устала.
Открыла клетку,
Стёрла метку.
И вот пришла к тебе
Начать сначала.
— В книге, которую мне подарил король Финдарато, — Андрет совершенно забыла хоть как-то отреагировать на песню, — когда… когда моя семья была ещё в почёте… В той книге было что-то про кровь и клятвы.
— Возможно, — бросая на снег первую пойманную рыбу, Лирьо пожал плечами, — искажение оборачивает любое начинание против того, кто за него взялся.
Теперь девушка уже не сомневалась, что суть разговора осталась далеко за гранью её понимания.
***
Эльф простился столь же тепло, как лучи весеннего солнца согревали снег, делая его грязным. Андрет вспоминала разговоры с ним и думала, что надо написать письмо сестрёнке. Когда-нибудь, возможно, удастся вернуться в родной дом, но пока свежа память о позоре, пока живы помнящие, на такое решиться слишком сложно.
Почти невозможно.
Примечание к части
Песни:
«Брат» гр. «Княzz»,
«Рождённые жить» гр. «Маврин»,
«Звёзды легли на дно» гр. «Артерия»
Тоже счастье
Книги, бумага и чернила неизменно оставались тем, на чём Белемир не экономил даже теперь, когда приходилось тратить слишком много на здоровье матери.
Бериль села за стол и приготовилась сочинять письмо для старшей сестры в ответ на недавно прилетевшее послание. Хотелось рассказать о том, что влюбилась в племянника Аданель, но девочка догадывалась — Андрет начнёт советовать, воспитывать, а может и родителям расскажет…
— Нет! — буркнула Бериль. — На свадьбу приглашу, а до этого — ни слова!
«Дорогая сестрёнка! — аккуратно вывело новое пёрышко. — Первым делом хочу сказать тебе, чтобы ты больше не пускала на порог этого менестреля! Я расспросила взрослых, и они говорят, что такие музыканты заманивают людей на северный фронт, откуда возвращаются единицы и только калеки! Брегор говорит, что будет поступать с такими чужаками, как с орками. Может быть, ты нас осудишь, но это потому, что ты не видела бабушку Бельдир!»
Аданель-младшая, в последнее время заметно выросшая и ставшая очень крупной, тихо подошла, вопросительно кивнула на личную книжную полку Бериль. Девочка согласно угукнула и сразу же снова углубилась в сочинение письма.
«У меня всё хорошо, но у Брегора горе в семье. Представляешь, Мельдир родила раньше срока мёртвого мальчика! А случилось это из-за гибели её отца на охоте! Так сказали знахари».
***
Грибница подняла глаза на вошедшего к ней Брегора и покачала головой — юный вождь снова был мрачен и не по погоде тепло одет, однако на этот раз на него стало по-настоящему страшно смотреть.
— Соболезную твоей утрате, — произнесла травница.
— Мне не нужно твоё лживое или равнодушное сочувствие. За награду ты и ребёнка, и мать, и отца отравить можешь.
— Тебя не устроил список подданных, обращавшихся ко мне за опасными настоями? — осторожно спросила Грибница, проигнорировав злые слова.
— Ты знаешь, что меня не это интересовало!
Брегор сел около окна, уставился на банки со странным содержимым.
— Но иное мне неизвестно. Ни одна женщина не спрашивала меня, как правильнее избавиться от уже родившегося младенца. Однако есть травы, способные убить дитя во чреве. Я рассказала обо всех, кому подобное было нужно. Как видишь, среди них есть и мужчины разных возрастов.
— Тебе не обмануть меня, Грибница, — лицо вождя стало ещё более мертвенного цвета. — Я прекрасно знаю, что у каждой лечебной травы есть разные применения. И если мужчина купил у тебя опасный для беременных настой, это не значит, что он собирается опоить любовницу. Гораздо вероятнее, что у него прострелило спину.
— Женщина тоже может взять снадобье, опасное беременным, для обработки ран или мытья волос.
— Именно. Ты мне не помогла.
— Повторю: меня не спрашивают, как спрятать труп или выдать убийство за случайную смерть. Мне кажется, с этим вопросом лучше обращаться к вождю.
— Казнь убийством не считается, — напрягся Брегор.
— А я не про казнь. Не надейся, будто никто не догадался.
— Те, кто думают обо мне подобное, — юный вождь скривился, — будут меня бояться. А оправданы подозрения или нет, я доказывать не собираюсь. Но знай, Грибница, если моя жена после неудачных родов от меня, решив, что моё семя порченое, загуляет с эльфом, я убью и её, и тебя, и того, кто посмел покуситься на мою семью!
— А ребёнка с эльфийскими ушами куда денешь?
— Родне Мельдир.
— Хорошо ты всё продумал. Настоящий правитель.
— Надеюсь, это похвала, — Брегор встал. — И не думай, что однажды отыграешься на мне. Я догадываюсь, как ты представляешь, будто спасаешь меня от болезни, и я извиняюсь за грубость и угрозы. Этого не будет, Грибница. Умирать буду в корчах, но к тебе не обращусь.
Травница покачала головой.
— Не верь, твоё право, — хмыкнул беоринг.
— Я всё понимаю: жизнь такова — либо ты, либо тебя, — Грибница пожала плечами.
Резко встав, Брегор вытер взмокший лоб и направился к двери. Многослойная одежда, создававшая трудности жарким летом, выглядела странно, однако знахарка знала, что кутаясь, Брегор верит — предательский нож может не пробить слои ткани, либо ранит неглубоко.
За вождём закрылась дверь, с улицы послышался приказ охране сопровождать господина домой.
Кто-то, возможно, мог подумать, будто Брегор зазнался, однако Грибница знала, как сильно юный вождь боится за свою жизнь.
И правильно боится.
***
Аданель-младшая снова оказалась рядом, Бериль поняла, что девочке интересно содержание письма, поэтому лучше самой показать часть текста, которая не о личном, чем давать повод подглядывать тайком.
— Представляешь, — начала наигранно возмущаться младшая сестра Брегора, — опять эти певцы хитлумские появились в наших землях! Хотят нас на войну тащить, как бабушку!
Увидев на листе упоминание Бельдир, Аданель-младшая издала близкое к звериному рычание и быстро ушла, хлопнув дверью.
— Вот и хорошо, — улыбнулась Бериль. — Можно писать дальше.
«Андрет, помнишь семью, чей дом первым тогда загорелся? Они куда-то уехали, сказали, не вернутся. Мне их жаль очень. А моя подруга Индиль влюбилась в нашего учителя музыки. Только не говори никому! Это секрет!»
Решив, что выдавать чужие тайны нехорошо, девочка подумала написать новое письмо, но представила, сколько придётся повторно рассказывать, и оставила, как есть. Всё равно Андрет не с кем сплетничать, поэтому Индиль не узнает, что её подруга проболталась.
«Люблю и скучаю. Обязательно приеду! Твоя сестрёнка Бериль Боромириель».
***
Мельдир встала с постели, пусть и совершенно не хотелось этого делать. Супруга вождя боялась, страх заполнял её сердце, лишая сил и желания жить.
Думать — страшно.
Искать оправдания — страшно.
Убеждать себя — страшно.
Допускать мысль о распаде брака — страшно.
Подозревать — страшно.
Представлять будущее — страшно…
Страшно!
— Мы будем счастливы, Мельдир, клянусь тебе, — прозвучали вдруг слова мужа, заставив вздрогнуть. — Что бы ни было. Просто верь. Мы будем вместе, всё будет хорошо.
Холодные нервные руки обняли снова заплакавшую женщину, погладили по голове и спине.
Наверное, это тоже счастье. У многих и такого нет.
Военачальник Хадор
С каждым шагом на север мрак уплотнялся.
С раннего детства зная о колдовской тьме Моргота из рассказов эльфов и собратьев, Хадор всё же совсем иначе представлял себе чёрный покров земли Дор-Даэделот, пока не побывал там в далёкой юности.
«Дым, как на пожаре, только воняет по-другому», — говорили выжившие в опасных вылазках старики, любуясь символическими украшениями-наградами, но видя не искусную работу ювелиров, а бесконечную ночь, пробирающий до костей холод и смерть друзей.
«Тьма отвлекает внимание, пугая, — предупреждали эльфы, — волокна колдовского мрака принимают жуткие обличия, бросаются на путников. Но помните — сама по себе тьма не опасна, главное — не поддаться внушаемому ужасу».
Хадор, как и все его спутники, видели в небе только низкие, быстро плывущие рваные облака, поэтому в душе считали эльфов трусливыми сказочниками и повторяли слова опытных соратников: «Как дым, только воняет иначе».
После гибели Магора и его отряда воины Дор-Ломина перестали бессмысленно рисковать, поскольку хозяин крепости Барад Эйтель недвусмысленно дал понять, что приказы Хитлума не идут на север дальше хитлумской границы. Герой Астальдо требовал не орочьих голов, а разведданных, поэтому все лазутчики-эдайн, отправляемые на вражескую землю, предварительно обучались грамоте прямо в Крепости Исток. Большинство подданных Хатола умели писать и читать, но Астальдо требовал мастерского владения пером, заставлял учить множество слов и знать ихточное применение, чтобы в разведданных не возникало путаницы, а также проверял умение составлять точнейшие карты.
Хадор с благодарностью и раздражением вспоминал, как командир какого-то очередного конного отряда вывез девятерых людей на Ард-Гален, где шло какое-то очередное строительство, и заставил рисовать вероятные схемы атаки эльфийского лагеря с подробным планом укреплений.
А потом сверил чертежи стен и рвов, расположение башен, складов и госпиталей, указал на расхождения между картами и потребовал отрабатывать умение чертить до тех пор, пока воспроизведение лагеря на бумаге не станет одинаковым у всех.
«Вы действительно не понимаете, зачем это нужно?!» — воин в фиолетовом плаще так искренне изумился, увидев нежелание оттачивать мастерство, что люди Хатола сразу поняли — этот командир просто отправит с позором домой любого, кто не справится с обучением.
Пришлось трудиться. Глаза уставали, но эльфы давали снадобье для умывания и не желали слышать про утомление.
***
В этот раз Железные Горы переходили небольшими группами по четырём неудобным перевалам, чтобы потом объединиться в войско и дать бой не ожидавшей нападения армии Моргота. Вместе с отрядом Хадора хребет преодолевали воины ещё не старого, но повидавшего немало разведчика, приказавшего называть себя Марахорн. Суровый седой мужчина уверял, что его предок — родной брат Мараха. Но даже если это и не так, боец полагал, будто имеет право именоваться преемником великого родоначальника, поскольку именно он вывел свой отряд разведчиков из орочьей западни. Марахорн любил напоминать, что такое удавалось далеко не каждому командиру.
Иногда Хадору казалось — опытный лазутчик намекает на его родственников, и это было неприятно, однако ссориться и доказывать что-либо сейчас точно не имело смысла. Сначала надо победить вражескую армию.
Тропы через чёрные скалы изначально прокладывали эльфы для себя и делали это так, чтобы орки, выследив разведчиков, не смогли пробраться быстро и легко по неудобным лазам, которые для Народа Звёзд не представляли проблемы. Однако для эдайн пути тоже оказались непроходимыми, поэтому тропы пришлось прокладывать заново и охранять тщательнее.
«Нам что, теперь себя виноватыми чувствовать?» — спросил однажды вернувшийся из Дор-Даэделот лазутчик, когда эльфы, обучая новых воинов, рассказали о вынужденных мерах и опасностях, созданных вместе с удобством.
Защитники крепости Барад Эйтель тогда ничего не ответили, однако потом среди бойцов Дор-Ломина поговаривали, будто верные Астальдо обсуждали, что Младшие не простят Старшим даже мнимой слабости, а свою немощь будут восхвалять.
Хадора больно ранили такие слова, молодой воин почувствовал, что обязан изменить мнение эльфов о людях, чего бы это ему ни стоило.
И теперь, когда нолдорский король решил воевать на территории врага, потомок великого Мараха заявил о готовности вести в бой армию, чтобы заставить весь Белерианд поверить в силу Младших Детей Эру.
***
Чистое небо окончательно скрылось за горами, и старший сын вождя Хатола вспомнил очередное прощание с родителями.
Всё было, как всегда: братья и сёстры смотрели на Воина Света с завистью, мама то и дело тайком плакала, а отец… Он будто видел перед собой не наследника, а своё прошлое. Которое ненавидел.
***
Хатол хлопнул Хадора по плечу и, уставившись в никуда отсутствующим взглядом, произнёс:
— Отомсти им. Отомсти за всех. Даже за тех, кого ты никогда не знал. Но пусть теперь все узнают тебя.
Втайне завидуя сыну, однако понимая, что не может оставить трон Дор-Ломина, наследник Магора снова вспоминал, как в последний раз виделся с отцом, как подвёл всех своей глупостью. Хатол никогда не говорил об этом вслух, однако в душе считал себя виновным в гибели родителя и соратников. Тяжкая ноша больше не заставляла заливать хмелем совесть постоянно, однако легче не становилась, и вождь мечтал об отмщении.
Пусть и не своими руками.
Пусть сын сделает то, чего не смог отец.
***
Дорога была хорошо знакома и не изменилась с тех пор, как Хадор шёл по ней впервые, ещё не в статусе командира отряда. Тогда мысли постоянно возвращали воспоминание о прощании с невестой. Но проблема была совсем не той, о которой пели в своих бессмысленно красивых песнях эльфы.
Юноше хотелось женщину.
А ведь предупреждали старшие товарищи, что лучше воздержаться от любовных игр перед долгой разлукой! Но как было устоять?
***
На глаза девушки навернулись слёзы, однако юная красавица с золотистой косой до пояса продолжала улыбаться.
— Я дождусь тебя, обещаю! Моя любовь будет хранить тебя в чужой земле! Я буду век верна тебе!
Казалось, невеста могла говорить бесконечно, и Хадор с радостью бы слушал. А ещё молодой будущий Воин Света хотел сделать Глирвен своей женой сейчас, до отъезда. Одни говорили, что так и надо, потому что чужую женщину вряд ли кто-то отнимет, а другие, напротив, утверждали, будто лучше оставить деве выбор и проверить её чувства. В конце концов, что если жених погибнет, а невеста — уже жена?
К тому же, иных неприятных проблем не избежать, если успел познать женскую ласку.
Головой всё понимая, юный Воин Света чувствовал непреодолимое влечение к прекрасному упругому телу, зачем-то скрытому под одеждой, не мог надышаться запахом волос и шеи, губы так и тянулись прикоснуться к бархатистой щеке. И решение принялось само собой.
***
Разлука оказалась невыносимой. Юный сын вождя в полной мере оценил то, о чём его предупреждали — ничто не может заменить любовь женщины. Вечером становилось трудно засыпать, утром приходилось искать укромное место, порой в пути очень невовремя начинали жать штаны, и ничего с этим поделать не получалось.
И однажды случилось то, о чём не предостерегали прямо, однако недвусмысленно намекали видавшие виды бойцы.
В тот день, такой же чёрный, как и все предыдущие, отряд после долгого перехода набрёл на небольшое поселение.
«У орков нет души, — успокаивали эльфы Хитлума воинов Дор-Ломина. — Они не дети Эру, и Творец не давал благословения на их жизнь. С ними можно делать, что угодно».
«Жизнь для них — страдание, потому что в Арде орки лишние, — говорил дивно сияющий менестрель. — Убивая их, вы избавляете больную плоть от вечной муки».
Как и все, Хадор охотно верил словам бессмертных соратников и командиров, поэтому, когда настало время исполнять приказ короля — уничтожать любые места обитания врага, не оставляя никого в живых и камня на камне, юный воин света не сомневался в правильности своих действий.
До определённого момента.
Орочье поселение оказалось действительно мирным и малообитаемым. Заметив вооружённых чужаков, жители вряд ли поняли, кто на них напал, но это было неважно: здесь, очевидно, привыкли к тому, что незнакомцы опасны. Никто не попытался оказать сопротивление — морготовы рабы просто похватали ценности и бросились врассыпную.
Поджигая дома, которые больше напоминали свалки, нежели обитаемые постройки, воины Дор-Ломина принялись стрелять вслед беглецам, догонять их и добивать, независимо от роста, возраста и пола.
Какая разница, если это просто страдающие куски мяса, непригодного даже для еды?
Бросив факел в кучу мусора, которая, видимо, была крыльцом, Хадор обнажил меч и побежал за одной из фигур, закутанной в грязные тряпки и визгливо орущей. Надеясь, что не пристрелят свои же по ошибке, сын вождя уже почти настиг врага, когда тот вдруг споткнулся и со страшным криком рухнул на мёрзлую землю. Упав, орк перевернулся на спину, задрожал и начал притягивать воину кулёк с добром, надеясь откупиться. Хадор замахнулся мечом, но вдруг присмотрелся и понял — перед ним не орк, а орчиха.
Опьянев от погони и пролитой крови, юноша, сам не зная зачем, придавил бездушный кусок мяса к камням, убрал меч и почему-то достал совсем иное оружие. Способность мыслить куда-то пропала, тело делало что-то совершенно независимо от воли разума.
Потом снова была кровь, погони, смерть, а ещё непонимание — как так вышло, что представитель великого рода Мараха изменил невесте с бездушным куском страдающего мяса?
Но соратники отнеслись с пониманием, мол, да ладно, с кем не бывает? Главное — после убил.
Конечно, это главное. Только Хадор не мог вспомнить, что было после того, как выплеснулось семя. В памяти вспывала лишь кровь на острие меча и какой-то безликий силуэт. Но другой.
А впрочем, не всё ли равно?
***
Теперь, следуя знакомой тропой и гораздо спокойнее иногда думая о жене, доме и детях, военачальник Хадор, сын Хатола из рода Мараха вёл за собой армию. Бессмысленные набеги и скучная разведка остались в прошлом — теперь только открытый бой! И месть за каждую сломанную судьбу.
Символ прощения
Дорога из Дортониона в Дор-Ломин показалась короткой и бесконечной одновременно. Покинув границы родной земли, Брегор неожиданно для себя вспомнил забытое ощущение безопасности, почувствовал уверенность, что на чужбине некому желать его смерти.
Договориться с вождём Хатолом о встрече оказалось непросто, однако всё решила одна маленькая ложь о том, что разговор глав племён эдайн необходим королю Финдарато.
Мрачная и зажатая после семейных трагедий Мельдир в пути начала снова расцветать. Поначалу не желая покидать дом, а теперь, поддавшись уговорам супруга, она снова улыбалась и с интересом наблюдала за меняющимся пейзажем и встречающимися вдоль дороги поселениями.
Из Дортониона вождь с женой выехали в сопровождении многочисленной охраны и торгового ногродского обоза. Гномиха с похожим на эльфийское именем Ворондис быстро подружилась с Мельдир, показывая амулеты и обереги.
«Это не просто зелёный камень, — протянув в ладони подвеску с оправленным в серебро крупным кабошоном, таинственно говорила торговка с причудливо заплетённой рыжей бородой и чёрной косой до лопаток, — это глаз колдуна, жившего в болоте под названием Нан-Эльмот. Тот колдун очень боялся света, поэтому, когда взошло солнце, он вынул свои глаза и выбросил в самую глубокую топь. Один из них, видишь, нашёлся. Говорят, когда отыщется второй, колдун придёт за ними. Выглядит он, как огромный горбатый орк, только темнее».
«Зачем же тогда держать у себя столь опасную вещь?» — заинтересовалась жена Брегора.
«Как зачем? — гномиха рассмеялась. — Колдун придёт, потребует глаза, а ты ему: «Давай рецепт зелья вечной молодости!» И он даст, никуда не денется!»
Мельдир рассмеялась и с тех пор часто болтала с бородатыми торговцами, то и дело покупая очередную красивую безделушку с таинственной историей. Брегор не мешал и не осуждал, надеясь, что супруга отвлечётся и перестанет думать, о чём не надо.
***
Ладья Ариэн скрылась за тёмными верхушками далёких сосен, небо замерцало ночными искрами.
— Завтра мы прямо, а вам — на поворот, — захмелевший гном начал тыкать в карту перед носом возницы Брегора. — Мы туда не ездим. А знаешь почему? В Туманной земле все товары некачественные. Их, конечно, можно дёшево взять, но где купишь — там и выбросишь. А всё из-за сырости! Металлы темнеют и ломкие, дерево недолговечное, ткани быстро вид теряют, продукты вообще не хранятся! Не покупайте там ничего.
Дортонионский подданный кивал и улыбался, не говоря ни слова.
Ночная тьма сгустилась, подул ветер, среди разгорающихся у реки костров зазвучали песни и смех. Мельдир, которой весь путь ставили отдельный шатёр, вышла на улицу, проскользнула между весёлыми нетрезвыми гномами, кивнула охране и вошла к мужу.
Брегор расположился на многослойной лежанке поверх одеяла и при свете эльфийского фонаря читал одну из подаренных дядей Белемиром книг. Увидев жену, вождь резко сел, осмотрелся, ища, чем бы угостить неожиданную гостью, но Мельдир дала понять, что ей ничего не нужно.
— Я, кажется, понимаю, почему автор этой книги никогда не был женат, — неестественно улыбнулся Брегор, встав навстречу супруге и обняв закутанные в плащ плечи. — Он излагает правильные вещи, полезные, но не учитывает, что по законам «правильного общества», где мужчина думает, а женщина делает, пока никто не живёт. А быть не такой, как все вокруг — Мало кому понравится. Видимо, автор книги не помнил своей матери, у него не было сестёр. Разве может мужчина думать, когда рядом любимая женщина?
Мельдир заулыбалась, прильнула. Впервые по-настоящему нежно с рокового дня, когда узнала о гибели отца.
— Я понимаю, ты посмеёшься, — сказала она, доставая из складок плаща маленький свёрток, — но это для тебя.
В бархатистой тонкой ткани оказался кулон-камея бордово-серого агата с изображением женского лица. Взгляд казался печальным, однако в нём чувствовалась сила.
— Это защитница, — смущённо произнесла Мельдир, — она хранит душу того, кто верен ей, тем самым спасая тело от ран и хворей. Защитница исцеляет увечья, нанесённые страхом и предательством, предупреждает об опасности.
— Спасибо, — Брегор, не задумываясь, повесил на шею кулон. — Неважно, во что я верю, главное — ты думала обо мне, веселясь с новыми друзьями.
— Любой талисман, говорят гномы, есть символ веры в чудеса.
— Я буду считать это символом твоей веры в меня.
Глаза супругов встретились, взгляд Мельдир говорил о тяжёлом выборе и решении простить. Она обняла мужа, и пусть это не было так, как раньше, в прикосновении ощутилось тепло.
И Мельдир осталась ночевать в шатре Брегора.
***
— Вот это хреновина! — выкрикнули впереди. — Огромная!
Мельдир с любопытством выглянула из кареты и сразу поняла, о чём шла речь: среди не слишком ухоженного леса вокруг дороги с выбоинами и лужами стояло большое деревянное нечто, видимо, считавшееся в Дор-Ломине чем-то сакральным.
— Так вот, каким ты был, Марах-родоначальник, — очень серьёзно восхитился Брегор, посмотрев на скульптуру.
— Там ещё одна! — донеслось потрясённое. — А дальше — ещё!
— Хорошо, что не только Мараха так изваяли, — вождь не выдержал и заулыбался, — а то можно было бы подумать, что он издевался над народом. А так понятно — это просто… хм… такое странное искусство.
— Знаешь, — Мельдир ласково взяла мужа за руку, — мне кажется, что сейчас, сравнивая, как мы храним память о предках, какие делаем для них мемориалы, с этим чудом, ты впервые искренне гордишься родом Беора.
— Пожалуй, так и есть, — согласился Брегор, трогая кулон на шее и представляя, как выглядела бы дивная гномья камея, если бы её сделали здесь.
Зато стража на пограничном посту оказалась весьма внушительной и смех не вызывала — светловолосые воины в доспехах эльфийской работы были выше и шире в плечах, нежели большинство беорингов, квадратные лица с мощными подбородками смотрели с подозрением, и молодой вождь понял, почему скульптура Мараха выстругана столь необычно — эдайн Дор-Ломина действительно казались наскоро созданными топором лесоруба.
«Хорошо, не палача», — откуда-то взялась неприятная мысль, и Брегор постарался сразу же отвлечься, чтобы снова не впасть в уныние.
Широкая грязная дорога сузилась, заполненная водой колея углубилась, позади закрылись мощные ржавые ворота, и с этого момента можно было считать, что цель путешествия достигнута.
***
Дор-Ломин практически весь оказался застроен деревянными домами, что вызвало и у Брегора, и у Мельдир неприятные ассоциации с недавним чудовищным пожаром. То обстоятельство, что пришлось поселиться в здании из брёвен, освещаемом только огнём, заставляло содрогаться, однако выбора гостям не предоставили. Зато на улицу аданет выходила с великой радостью.
— Пришло время вспомнить, зачем мы приехали, Мельдир, — сказал вполголоса вождь беорингов, в окружении охраны спускаясь с резного поскрипывающего крыльца и осматриваясь. — Мы должны узнать, как живут другие люди по соседству с эльфами, как решают возникающие проблемы. И как относятся к методам решения эльфы.
Супруга кивнула, всматриваясь в суету на улицах. Всё, как дома — старики следят за играющими в войну и материнство детьми, молодые целуются, взрослые всецело заняты работой. Разница с родным городом была в основном в количестве мужчин — в Дор-Ломине значительно преобладало женское население, а пожилые мужчины кашляли, хромали и часто были почти слепыми.
— Холод и тьма искалечили их, — напрягся Брегор, — но заметь, никто не отказывается от войны на севере, не бунтует. Почему? Мы обязаны это выяснить.
Мельдир кивнула. Присмотревшись к небольшой ярмарке, аданет заметила ещё одно важное отличие Дор-Ломина от родного Фиримара: здесь на улицах не встречались эльфы. Да, вероятно, они где-то были, но пока гостям не попался на глаза ни один представитель старшего народа.
— Как считаешь, Мельдир, — очень тихо спросил жену Брегор, подумав, видимо, о том же, — здесь без присмотра живут лучше, чем мы?
Однозначный ответ дать было невозможно, и супруги пошли дальше в сторону центра города, где и увидели первого и единственного хитлумского Нолдо, самозабвенно занимавшегося фигурной стрижкой цветущих кустов и не замечавшего никого и ничего вокруг себя.
А может, это только казалось.
Были зверьём — зверьём и остались!
По случаю приезда Брегора и Мельдир в Дор-Ломине устроили пышное торжество, и Хатол сразу же заявил, что не собирается обсуждать важные дела, сидя на советах в тайных залах.
Гулять — так гулять! Жизнь коротка, и тратить её на скучные разговоры, когда можно развлечься с собратом, глупо.
На улице распогодилось, поэтому приняли решение вынести столы с угощением на площадь, где нашлось место для всех желающих восславить великих вождей.
Заиграла музыка.
***
— Выдох-вдох, хорошо дышать! — запели трое немолодых мужчин, полураздетых, подыгрывавших себе на бабаранах и гуслях. — Чёрный туман да нелегко глотать!
Мрак впереди, собратья разошлись.
Где добро, где зло — попробуй разберись!
Праздничная музыка больше напоминала военный марш, и Брегор невольно сравнил с мелодичными и мечтательными песнями своей земли. Эльфы часто помогали исправлять строки и ноты, поэтому становилось красиво, только изначальный смысл нередко терялся, поскольку не удавалось вписать его в идеальный ритм поэзии.
Интересно, как бы учителя грамоты перекроили такие «топорные» стихи? Во что бы превратилась эта песня?
— А что мне надо? Да просто свет в оконце.
А что мне снится? Что кончилась война.
Куда иду я? Туда, где светит солнце,
Вот только, братцы, добраться б дотемна.
***
— Шаг-другой, до счастья далеко.
Эй, брат, постой! Я знаю, нелегко!
Вымой лицо, побрейся, улыбнись,
Выйди на крыльцо, свободе поклонись!
Выйдя с женой и младшими детьми из дворца, Хатол внимательно посмотрел на важных гостей. Вождь соседнего племени годился ему если не во внуки, то в сыновья точно, и это сразу навело на мысль о беспорядках у собратьев — не мог юнец просто так стать вождём. Точно не мог. Пожалуй, не стоит относиться к нему легкомысленно, а кроме прочего, придётся учитывать, что возраст для этого человека ничего не значит, и уважать седины он не научен. Зазнавшийся щенок.
Хатол мог бы подумать, что сам был когда-то таким же, однако это не являлось правдой — осанка, фигура и поступь невысокого худощавого Брегора не оставляли сомнений — он работяга, а не боец. Подлый интриганишка.
— А что нам надо? Да просто свет в оконце!
А что нам снится? Что кончилась война!
Куда идём мы? Туда, где светит солнце,
Вот только, братцы, добраться б дотемна!
***
Посмотрев на Хатола и его семью, Брегор сразу же заметил, как заплыло лицо вождя — так бывает у тех, кто часто и много пьёт. И хотя владыка Дор-Ломина не походил на горького пьяницу, нехорошее пристрастие оставило след на внешности. Хатол был совсем немного полноват, очень широк в плечах и шёл уверенной походкой воина. Юный беоринг подумал, что придётся нелегко с ним вести беседу, хотя с другой стороны, учитывая зрелый возраст вождя, можно попробовать получить его «отеческие наставления».
Мысли о наследниках Брегор попытался сразу отмести. Да, завидно, да, больно. Но надежда есть — и сам вождь, и его жена ещё очень молоды.
— А что мне надо? Да просто свет в оконце.
А что мне снится? Что кончилась война.
Куда иду я? Туда, где светит солнце,
Вот только, братцы, добраться б дотемна.
«Пожалуй, из этой песни эльфы сделали бы плач о светлом Амане», — сделал вывод беоринг.
— Привет тебе и твоему семейству, владыка, — поклонился Брегор.
— И тебе привет, — сухо хмыкнул Хатол, указывая рукой в сторону столов. — Располагайся, угощайся, поговорим. Интересно мне, что хотел аран Финрод Ном и почему отправил тебя, а не какого-то эльфа из свиты.
Беоринг сразу понял, что в Дор-Ломине готовят даже для праздников только люди, и никто не пытается подражать эльфийским рецептам и оформлению столов и блюд — всё выглядело просто, ставилось бессистемно, подавалось беспорядочно. Соотношение соли с приправой тоже тщательно не высчитывали.
— Проблемы не у эльфов, владыка, а у нас, эдайн, — пояснил Брегор, отрезая себе мясо кабана. — И я как вождь должен решить их, но мне не хватает знаний.
— Интересно, — владыка Дор-Ломина хохотнул, давая знак жене и детям идти потанцевать. Заметив это, Мельдир улыбнулась мужу и тоже удалилась. — Меня ещё не величали Хатолом Мудрым.
— А как величали?
— Разное бывало, — вождь поднял огромный пенный кубок и привычно отхлебнул, — но я не люблю это всё. Особенно титул «Благородный человек». И знаешь, почему? — кубок почти опустел. — Потому что Араданом величали моего деда те, кто использовал его и мой народ! Честная война превратилась в драную дыру! Титул — это лесть, а я её ненавижу.
— Эльфы использовали? — Брегор делал вид, что пьёт, на самом деле почти не притрагиваясь к элю, приготовленному явно не по гномьим рецептам.
Музыка вновь загромыхала.
— Эльфы, эльфы, — Хатол кивнул. — Среди них тоже подлецов хватает.
— Это одна из моих проблем, — вождь беорингов покачал головой. — Эльфы короля Финголфина Нолофинвэ то и дело разгуливают по нашей земле и заманивают на войну молодых. Король Ном запрещал нам уходить на северный фронт, но если человек уверен, будто это его призвание, остановить его невозможно. И король не имеет права наказывать таких людей. Приходится отпускать. Но что получается? У нас забирают здоровых, способных работать эдайн, а возвращают калек! Моя родственница ушла юной девой, красивой, сильной, а вернулась сумасшедшей старухой, из-за которой нет житья ни родне, ни соседям. Бельдир, дочь Белена её имя.
Лицо правителя Дор-Ломина страшно изменилось.
— Значит, она выжила, — внезапно чуть не прослезился суровый мужчина. — Однажды я приеду посмотреть на неё.
— Бельдир вряд ли вспомнит кого-либо.
— Не говори, коли не знаешь, — пригрозил Хатол.
— Я вижу, что среди вас не живут эльфы, — Брегор перевёл разговор в интересующее русло, — как вы добились этого?
— Добились?
— Когда твоих предков эльфы привели в эти земли, чтобы научить…
— Нет, приятель, — Хатол гордо поднял голову, — ты по себе не суди! Род Мараха, придя по эту сторону гор, уже всё умел. Мы дрались против северных гадов испокон веков! По ту сторону гор мы жили бок о бок с эльфами, которые были нашими братьями по оружию. Так старики говорят, так написано в книгах. Но там война была другой. А тут эльфьей братии на севере рисковать без толку. Ты говоришь, эльфы вас используют. А зачем вы за ними шли? Или совсем зверьём бессловесным были?
Брегору стало очень неприятно.
«Похоже, — подумал он, — дело в том, что род Мараха изначально пришёл в Белерианд способным жить самостоятельно, они не были дикарями, как мы. И припоминать нам эту дикость будут вечно!»
— Похоже, так, — вождь беорингов поднял кубок, — но мы шли охранять нашу землю, а не далёкую северную границу.
— Да вы и сейчас зверьё! — захохотал Хатол, и его подданные присоединились к веселью. — Пометили свой клочок леса и не выходите за него! Моргот — враг для всех, а не для эльфов с севера! И твои зловонные отметины на пнях и кустиках его войско не остановят.
— Я бы приказал моим воинам убить тебя, — побагровел Брегор, — но тогда неминуемо пострадают невиновные!
— А мне и приказывать никому не надо — я сам воин, — Хатол поднял кубок, — умею за себя постоять. Но ты не злись, парень. Я же должен понять, чего ты стоишь.
— Оскорблениями?! И кто из нас зверьё?
— А это нам ещё предстоит выяснить, — Хатол взял баранью ногу, — ты слишком рано стал вождём, но про отца твоего я ничего не знаю, на севере он не воевал.
— Считаешь, я его убил?
— Ха! Если не узнаю обратного, имею право так думать. Рассказывай, зачем приехал, как оказался на троне и почему не можешь спросить своих эльфов, как с ними уживаться?
— Потому что… — Брегор сжал кулаки, заговорил тихо. — Потому что один из эльфийских лордов обесчестил мою сестру.
Глаза Хатола расширились, лицо моментально перестало выглядеть насмешливым.
— И одной из моих проблем, — беоринг уже почти шептал, — стала проблема полуэльфов. Скажи, как у вас наказывают неверных жён, что делают с эльфийскими детьми в людских семьях?
— Неверных жён наказывают так же, как неверных мужей, — прищурился владыка Дор-Ломина.
— Я понимаю, но ведь известно, что если муж изменил — его измена в чужом доме осталась, никто и не знает, а жена изменила — к себе принесла.
— Да, вожаки обычно убивают детёнышей соперника за стаю, — снова усмехнулся Хатол. — Но я тебе так скажу: не припомню, чтобы на моей земле в семьях внезапно эльфы рождались. Но если бы мне Дорвен эльфьего ребёнка принесла, я бы с ней сам разобрался, никто б и не узнал, а младенца пусть отец забирает и уносит ноги, пока цел. Правда, следом я бы спустил гончих. Ха! А ещё, я тебе так скажу: нечего девок молодых за стариков отдавать. От молодого, да любимого ни одна жена на сторону смотреть не будет.
Отпив из нового кубка, владыка Дор-Ломина захмелел, говорить стал охотнее.
— А насчёт лорда того, парень, я тебе не советчик. Идти войной против эльфов, даже если они сволота, я не стану. А значит, раз не помогу воинами, то и советовать бунтовать не могу. Надеюсь, наладится всё у твоей сестры.
— Я и не собираюсь бунтовать, — по лицу беоринга казалось обратное, — эльфы слишком много сделали для нас, чтобы платить неблагодарностью. Я хочу сделать так, чтобы люди сами себя обучали, чтобы были учителя-эдайн, которые учат детей грамоте. Пусть поначалу по эльфийским книгам, но постепенно напишут свои…
— Зачем? — Хатол не дал договорить гостю. — Твоя ненависть к одному лорду распространилась на весь народ?
— Нет, я хочу независимости.
— Это похвально, — владыка Дор-Ломина выпил ещё, некоторое время подпевал музыкантам, потом вспомнил о разговоре. — Но я же вижу, как ты на всё здесь смотришь, как морщишься от еды, как не можешь пить эль, как с трудом терпишь песни. Ты родился у эльфов за пазухой и вырос на эльфьем молоке. Волком взвоешь без их помощи.
— Зато мои дети смогут жить без эльфов!
— Твои остроухие дети?
Не выдержав очередного и самого болезненного оскорбления, Брегор резко встал из-за стола и под дружное веселье подданных потомка Мараха поспешил прочь с площади, рассчитывая завтра же утром покинуть эту заслуженно названную тёмной землю.
***
Супруга Хатола что-то шепнула детям, и те быстро ушли.
— Пойдём, Мельдир, поговорим, пока наши мужья знакомятся, — сказала она, приглашая гостью на открытую веранду со стороны заднего двора. — Здесь нам не помешают.
Сев за мощный дубовый стол, наполовину седая и выглядящая усталой женщина предложила травяной отвар и запечённые с мёдом яблоки.
— Ваш приезд напугал меня, — честно сказала Дорвен. — Мало кто об этом помнит, но в ваших землях живут наши родичи — давно, когда меня не было ещё, сестра моей матери, что была замужем за потомком Мараха, с детьми уехала из Дор-Ломина, когда Малах Арадан стал править. Я не знаю, что именно случилось, знаю лишь по письмам, что мои родственники вместе с гномьим обозом добрались до ваших краёв, и там и остались. И когда мне сказали, что вождь Брегор едет в Дор-Ломин по поручению короля, я чего только не подумала! Я слышала про пожар два лета назад, благо, моих родичей беда не коснулась, но кто знает, что ещё могло произойти.
— Муж обеспокоен неприятной ситуацией, — Мельдир провела пальцами по салфетке, — стало известно, что некоторые женщины изменяют мужьям с эльфами, рожают детей и выбрасывают умирать. Муж считает, что мы не имеем права лишать жизни младенцев народа-благодетеля, но не знает, как быть.
— Ребёнок принадлежит не народу, но матери и отцу, — после долгого раздумья ответила Дорвен, — и, как бы ни было это печально, я уверена — женщины убивают не только эльфят, но и маленьких человечков. Несправедливо, что родившиеся от одной матери эльф и человек ценятся по-разному. Особенно жаль, что именно человеческий вождь ценит своих детей ниже, чем чужих. Я не осуждаю, просто хочу, чтобы ты поняла и объяснила супругу: дела семей — это дела семей. Женщины убивают эльфят не из ненависти к эльфам, а из страха перед мужьями. Это ни в коем случае не сигнал к началу вражды между народами, это просто несчастные отчаявшиеся люди.
— И что же делать? — Мельдир беспомощно развела руками.
— Думаю, нам нужно чаще общаться, писать друг другу письма, делиться проблемами. Убийство младенцев всё же больше женская беда, чем мужская, и лучше, если о ней подумаем мы.
Вновь воцарилось молчание, а потом послышались голоса, и вошла служанка, сообщить, что муж Мельдир требует возвращения жены домой и прислал за ней. Поблагодарив Дорвен и пообещав написать, супруга Брегора поспешила в деревянное здание, которое ни за что не назвала бы даже временным домом.
Примечание к части
Песня гр. «СерьГа» «А что нам надо»
Подарок эльфам
Марахорн сидел в глубине землянки у костра и разбирал собранные сведения, а заодно готовил к отправке в Барад Эйтель письма. Пока сообщить было особо нечего: на месте разрушенных ранее орочьих поселений новые не отстроились, также исчезли ещё несколько городков, располагавшихся южнее шахт. По всему выходило, что жители Дор-Даэделот действительно постепенно перебираются на северо-восток, однако это было лишь предположение, и командир не знал, стоит ли его озвучивать. В конце концов, орки могли воевать между собой, и никакой особой стратегии в этом не отыскивалось. Лишние домыслы могли только запутать эльфийских командиров.
Помимо всего была и ещё одна проблема: третий отряд не вернулся в срок в условленное место, но это не считалось чем-то небывалым — задержка могла быть вызвана чем угодно, соратники порой возвращались на следующий день после отправки писем. И что в итоге? Догонять посланников? А если прошло больше времени, и уже не настигнуть соратников, ушедших на юг? Посылать ещё одни письма со словами: «Простите, зря вас опечалили — все живы и здоровы?»
— Непроверенные сведения отправлять запрещаю, — заявил Хадор, просмотрев собранные своими воинами разведданные.
Согласием ответили все, однако некоторые кивнули запоздало и неохотно — полагали, будто любые их соображения ценны. Дураки наивные!
Все, собравшиеся в тайной пещере бойцы носили одинаковую серую одежду, кожаные доспехи и маскировочные эльфийские плащи, отличались лишь нашивки-номера отрядов. Волосы большинства мужчин были светло-русые или слегка желтоватые с сединой, тёмно-русых и черноволосых в этот раз на севере оказалось совсем немного.
— Между собой всё обсудим, даже непроверенное, — сын Хатола сел рядом с Марахорном, сверля его взглядом. Оба командира понимали — однажды они скрестят оружие, и победит тогда тот, чья рука не дрогнет.
Но только не сегодня.
— Что тебе известно?
Такой вопрос Хадор задавал каждый раз, когда хотел услышать сведения, не предназначенные для ушей не только эльфов, но и простых воинов-эдайн.
— Ничего хорошего, — старший товарищ зло прищурился. — Четвёртые так и не поняли, где заразу подцепили и как. Я-то подумал, когда Хар язвами покрылся, что он кого-то не того, ну, ты понял. Или его. Сразу несколько. Мало ли, кто как сведения и пленных добывает. Я ж всё понимаю. Но потом, когда он кашлять начал, Гил и Морох тоже зачесались. Я их в Исток лечиться отправил, мы пересидели отдельно ото всех эльфью дюжину дней, вроде не заболел больше никто. Но знаешь, чего я опасаюсь? Мы ж так и не поняли, откуда эта зараза была. То ли от воды, то ли не от воды. А вдруг она позже проявится? Моргот этот что угодно придумать может.
— Не думаю, что у нас кто-то под орков ложится, — Хадор посмотрел на соратника испытующе, пытаясь понять, стремится ли Марахорн его оскорбить намёками, провоцируя на поединок.
— Мало ты знаешь, — хмыкнул тот.
— Так расскажи.
— Эльфы обещали нам лекарства присылать от любых хворей морготовых, но сколько их ждать? Мы тут все передóхнуть успеем, случись что. Я думаю, надо поймать пару кашляющих чесотошных местных и отправить в Барад Эйтель, чтоб их там вылечили, и мы бы снадобья получили.
— Я согласен. Где вы ту заразу нашли?
— Так не знает никто. Много где бывали, а заболели, уже когда почти сюда дошли.
— Только нам болезных везти не в чем, — задумчиво произнёс сын Хатола, — хотя, это не главное. Главное — найти. А там придумаем что-нибудь.
Марахорн согласно кивнул.
***
Погода выдалась даже хуже, чем обычно: пошёл липкий холодный дождь, поднялся ветер, крутящий вихри из мелких камней, намокшая земля замёрзла и стала скользкой. От промозглого холода не спасала даже тёплая одежда, зубы стучали, однако Хадор и пятеро его соратников приняли решение не возвращаться в укрытие, поскольку не было гарантии, что в ближайшее время станет теплее.
Осторожно миновав очередное брошенное поселение, превращённое в свалку и по совместительству — в кладбище, воины обогнули странной формы пруд — словно водой залило обрушившийся туннель, прошли мимо холмов и повернули к разваливающейся длинной стене, исписанной однотипными ругательствами.
Вдруг совсем рядом что-то зашуршало, будто по камням протащили набитый мусором мешок. Мгновенно рассредоточившись и приготовившись к бою, бойцы Дор-Ломина замерли, прислушиваясь и осматриваясь, как вдруг из темноты прыгнуло что-то длинное, словно гостевая скамья, на низких лапах, и в следующий миг тьма озарилась чистым золотым пламенем, направленной струёй ударившим в чужаков.
Выхватив заготовленные отравленные дротики и вскользь подумав, как повезло оказаться сбоку от незаметной в темноте чёрной твари, Хадор метнул, снова замахнулся, и вдруг понял, что остался один с чудовищем и двумя горящими телами, ещё живыми, мечущимися, но уже обречёнными.
Думать, куда делись остальные, сын вождя не стал. Достав ещё дротик, воин метнул его и был уверен, что попал, однако ничего не произошло. Напоминавший огромную ящерицу монстр бросился к охваченной огнём туше, схватил за ногу и начал трепать, словно взрослый мужчина ничего не весил. Решив, что надо действовать сейчас, поскольку второго шанса может не оказаться, Хадор выхватил меч и бросился на врага. Монстр обернулся, швырнул горящее тело так, что воин еле увернулся, разинул пасть, и выдохнул пламя. В этот самый момент сын Хатола, не жалея руки, ткнул клинком прямо в глотку и, отпустив оружие, отпрянул, пытаясь сбить с себя огонь. Сталь погнулась, начала плавиться, враг заметался, страшно захрипел, заскулил, а потом осел на землю и застыл в расплывающейся чёрной луже.
Чувствуя, как от боли в кисти, предплечье, плече и груди темнеет в глазах, Хадор попытался справиться с собой, но камни почему-то приблизились. Взвыв, не в силах сдержаться, воин обхватил себя уцелевшей рукой, и в этот момент появились исчезавшие собратья.
— Пей, герой!
— Гордимся!
— Отец обязательно узнает о твоём подвиге!
— Пей, пей, легче станет.
Кто-то помог встать. Хадор хотел бы сказать соратникам всё, что о них думал, только не нашлось сил. Ноги подкашивались, сознание плыло, но мысли вдруг прояснились, и сын вождя чётко приказал:
— Тащите тварь к нам. Мясо сожрём, шкуру — на доспех, а череп — эльфам подарим. Пусть ценят, как им с нами повезло! Ха!
***
— Знаешь, дорогая, что я хочу ответить в письме другу, который просит моей поддержки в своих невыносимых душевных терзаниях? — спросила Зеленоглазка молодую ученицу — человеческую девушку, однако странно красивую, с лучистыми серыми глазами.
— Возможно, я догадываюсь, — заулыбалась та, открыв идеально-белые ровные зубки.
— Да, я хочу написать ему, что мне некогда думать о смысле жизни и ценности поэзии, поскольку мне только что подарили драконий череп, двух больных пленников и пятерых хворых разведчиков, из отряда бойцов, которые, ты просто вникни в суть, не нашли, с кем воевать в земле Моргота, зато отыскали работу целителям Барад Эйтель!
— Я верю, Лайхениэ, — мелодично хихикнула ученица, аккуратно раскладывая записи по полкам, — Хадор найдёт, с кем воевать. Он из тех, кто умеет добиваться целей.
— Ты бы хотела замуж за такого мужчину? — колдунья хитро подмигнула.
— Пожалуй, нет, — подумав, ответила юная знахарка, — поэты — даже бестолковые нытики — мне нравятся больше.
Полезная туша
Летучая мышь размером с рысёнка и такого же окраса села на выступ скалы, напоминавшей слоистый кусок угля. Позиция была удобна абсолютно всем: достаточно высоко, чтобы не добросили булыжником и не залезли без специальных крюков и канатов, но при этом даже подслеповатые алкарим видели фигуру посланницы своего господина.
— Я передам владыке Алкару всё, что хотите, — насмешливо пропищала монстрица, — но почему вы так уверены, что заслужили его помощь?
Орки, люди и полуорки, размахивая остатками пожиток, загалдели, послышался вой и плач.
— Наши мужики на восток ушли! — иногда различались среди какофонии внятные слова. — Нас защитить некому! А эти с флагами идут, орут, славят какое-то стадо, требуют боя, но убивают нас, мирных! Зверьё!
— Дом мой сожгли! — взвыла старуха, похожая на пропитую бродягу.
— А у меня — два дома! Во-от таких! — присоединилась молодуха на сносях.
— А у меня — четыре! Четыре! — завопила крупная орчиха, и толпа взорвалась ором и плачем о несметных утраченных богатствах.
Мышь захихикала, взмыла в небо, под самый туман. Волокнистый колдовской мрак, скаля морды и размахивая призрачными щупальцами, расступился перед посланницей Мелькора, позволяя беспрепятственно летать на любой высоте и видеть, что происходит внизу.
Позади собравшейся около заброшенной шахты толпы виднелись руины. Нектар подумала, что нападение людей из-за гор не слишком отличается от набегов прошлых лет, когда орки вторгались на эльфийскую территорию. Разве что истерзанных трупов развешано и разбросано меньше. Похоже, за горами воинов учат убирать за собой. Устремившись дальше по следу чужаков, мышь довольно скоро нагнала тех, кто вселил ужас в алкарим на десятки лиг вокруг.
Это было войско с незнакомыми знамёнами, зато говорили бойцы на понятном языке. Нектар быстро поняла, что армия пришла с запада Белерианда по приказу эльфов. Командиры рассчитывали дать бой почти сразу после переброски войска, однако доблестные бойцы никого не встретили и тогда начали углубляться в земли врага, круша всё на своём пути и славя при этом род Мараха и героя Астальдо.
Вряд ли сын эльфийского короля мечтал о том, чтобы с его именем на устах устраивали резню, потроша младенцев и насилуя женщин. Может, рассказать ему, порадовать?
Время от времени звучали и другие имена, но почитания им доставалось явно меньше. Понятно, в какой крепости собирали армию. Интересно, как насчёт остальных? Если предположить, что войско хоть немного рассчитало путь и разведало окрестности, значит, должно повернуть в сторону каменоломни и попытаться нанести хоть сколько-то ощутимый ущерб врагу.
Что ж, этих сведений достаточно для донесения Владыке. Только, скорее всего, ему будет безразлично.
***
Пол, потолок, стены, колонны, никуда не ведущие лестницы — всё бессистемно вертелось с разной скоростью, осколки зеркал, из которых состоял зал, отражали сияние Сильмарилей, и создавали ощущение бесконечного падения и ускоряющегося вращения. И только трон-провал в ткани мироздания оставался неподвижен. Сидевший на нём Мелькор — чёрная бездна в чёрной бездне — снова находился в полудрёме и словно не слышал речи посланницы.
— Командиры! — не открывая глаз, тихо позвал Айну, однако его голос, отражаясь от вращающихся стен, усиливался, и каждый раз, повторяясь рассыпающимся эхом, звучал громче.
Командиры! Командиры!
Трое Балрогов прошли сквозь вращение, словно по обычному полу, сидевшая на вершине крутящейся колонны, но остававшаяся неподвижной мышь с интересом посмотрела на мощные фигуры в шипастых доспехах и рогатых шлемах.
— Прикажите кому-нибудь, пусть соберёт, — речь Мелькора замедлилась, задрожала, — кого не жалко, сброд какой-нибудь, пусть идут навстречу вторженцам. И пообещайте награду за головы тех, кого там славят. Можете что угодно обещать, хоть валинорский трон — всё равно никто из этого мусора до прославляемых командиров не доберётся.
Нектар захихикала, вспорхнула, и под ней рассыпалась на длинные тонкие осколки колонна. Сев на плечо одного из Огненных Майяр, мышь куснула край шлема.
— А за живых пленных из войска вторженцев, — Мелькор едва-едва приоткрыл глаза, — новые дома обещайте, звания. Пусть радуются, что сбродом командовать разрешили.
— Что делать с живыми пленными? — поинтересовался Балрог.
— Заставьте сдать своих, — хмыкнул бывший Вала, — пусть будут уверены, что их сведения кому-то очень нужны, терпят пытки, а потом, сломавшись, терзаются муками совести.
— Прекрасно, Владыка! — Нектар восхитилась настолько, что перестала кусать металл.
— Ощущая свою исключительную значимость, — продолжил упиваться своими словами Мелькор, — враги будут переоценивать себя и недооценивать нас. Они будут бросаться в бессмысленный бой и ослаблять свою оборону. Смешные.
Зал завибрировал, посыпался звенящими осколками, которые исчезали, не долетая до пола. Сильмарили сияли ровно, словно обыкновенные фонари, их свет перемешался, побелел. В мерцании осколков чёрное неподвижное пятно-трон разрасталось, ненасытно захватывая новые и новые светлые участки иллюзорной крепости. И чистый глубокий цвет бледнел, тускнел, становился грязным, и внушал уже не страх, но отвращение.
***
Смоченные в заживляющей мази бинты осторожно размотали, покрытую рубцующимися ожогами кожу заново обработали целебным настоем.
Хадор, сжав зубы и часто дыша, молчал. Напившись всего, способного снять боль, он плохо понимал, что происходит, однако то, что было до началаочередной смены повязок помнил прекрасно.
— Проклятый ящер! — заплетающимся языком произнёс сын Хатола, с трудом открыв глаза и держа голову. Сидеть становилось всё сложнее, тянуло спать. — Из-за тебя, гад ползучий, я тут валяюсь! А должен врагов кромсать и жечь с моим войском! Ненавижу!
Не поехав в Барад Эйтель вместе с больными и пленными, Хадор остался в Дор-Даэделот, заявив, что доверяет товарищам вылечить такую простую заразу, как ожоги. Подумаешь, дракон дыхнул? Не укусил же.
— Не думал, что выживу, — через силу улыбнулся сын вождя, зашипел от очередного прикосновения, — но тварь так хило плюнула! Потратила огонь, похоже, и на меня не хватило. Ха!
Страшнее всего пострадала кисть и пальцы, однако, вроде бы, фаланги не отвалились, и Хадор мысленно усмехался, что отвратительная погода вражеской земли спасла ему не только жизнь, но и руку, поскольку многослойная плотная одежда и толстая защитная перчатка намокли и замёрзли под ледяным дождём, поэтому ткань не вспыхнула факелом. Хотя, скорее всего, учиться сражаться левой всё же придётся. Ладно, главное, жив!
Уже планируя, как похвастается перед отцом своим подвигом, сын Хатола потребовал доклада о боях, что теперь велись без него, однако ничего не запомнил и заснул.
А на улице поднялась обычная для земель Моргота летняя пурга.
***
Существо замерло, посмотрело на человека с подозрением.
— Не стреляйте, — сквозь зубы приказал затаившимся собратьям Марахорн, застыв напротив животного с куском мяса в руке. — Если прикормим, он стадо приведёт. Тогда и спустим тетивы.
Немного похожий на кабана зверь, только гораздо большего размера, наклонил голову в бок. Воин очень медленно опустил приманку на мёрзлую землю и осторожно попятился. Щетинистая морда, крутя пятачком, приблизилась к еде, вдруг животное зафыркало, зачихало, однако схватило мясо и бросилось наутёк.
Удача! Теперь главное — ждать.
Когда в убежище Воинов Света соратники Хадора притащили едва живого командира и тушу ящера, Марахорн не удержался от шуток, мол, и вот это перепугало всех эльфов Белерианда? Вот это длинное недоразумение, которое можно держать в небольшом сарае? Вот эта тварюжка, с которой справился один человек? Вы серьёзно? Похоже, рассказы о разрушенном осадном лагере сильно преувеличены! Может, герой Астальдо не такой и доблестный, как о себе говорит, а, братья?
Поспорить было трудно, да и не хотелось. Однако всё же трудности возникли.
Шкуру с ящера снимали впятером — это оказалось крайне сложно из-за её твёрдости, к тому же резать получилось только на животе, а в районе спины и на голове вреда не причинял даже топор. Кроить и шить не представлялось возможным, поэтому оставили, как есть — вдруг пригодится для чего-нибудь? А нет — значит, нет.
Мясо было отвратительным даже на запах, не помогла и длительная варка в котле, поэтому куски сложили в мешок и заморозили на крайний случай. Постепенно, опытным путём выяснилось, что на дракона неплохо ловятся странные водяные животные, отдалённо напоминающие раков, а также оголодавшие одичавшие стада, сбежавшие из разорённых поселений.
Оставив приманку и спрятавшись среди камней, Марахорн и соратники принялись дожидаться голодных зверей, которые точно придут на запах еды. Но в душе командир надеялся совсем на другое: он до одержимости желал встретить дракона и победить его, чтобы не проигрывать в глазах соратников на фоне молодого героя.
Фаэливрин
— Показывай, что написала.
Голос матери прозвучал приказом, и Финдуилас вздрогнула. Юная эльфийка покраснела, опустила голову. Сейчас она всё бы отдала за возможность не демонстрировать родительнице текст письма, потому что так ничего и не придумала. В голову лезло совсем не то, что нужно, на сердце давило опасение — лорд Гвиндор посмеётся над каждым наивным высказыванием, и пришлёт в ответ что-нибудь язвительное! От такого позора можно умереть!
— Я… — Финдуилас зажмурилась, отвернулась и убрала руки с листа.
— Понятно, — Толлунэль устало фыркнула, демонстрируя разочарование и оправданные худшие ожидания. — Я так и знала.
Сев рядом с дочерью, супруга принца Артаресто, сверкая украшениями и вышивкой на шёлке одеяния, громко выдохнула и приказала:
— Пиши. Счастья тебе, благороднейший возлюбленный!
«Счастья тебе, благороднейший возлюбленный», — подчинилась Финдуилас, и подрагивающее перо покорно вывело текст.
— С нежнейшим трепетом вспоминаю я нашу первую встречу!
«С нежнейшим трепетом вспоминаю…»
Перед мысленным взором расцвела весна, несмотря на осень за окном.
***
Гвиндор оценивающе посмотрел на покрытые клевером кочки.
— Я нашла ещё один, — Финдуилас радостно указала на четырёхлистник.
— Привыкла быть куклой? — усмехнулся лорд. — Что сказали — то и делаешь?
— Конечно, — не задумываясь ответила принцесса, и вдруг осеклась — воздыхатель считает это неправильным. Но почему? А как надо?
— Я так и знал.
***
«Если он поймёт, что я писала под диктовку, — ужаснулась Финдуилас, — точно на смех поднимет! Тогда мой отец заступится за меня и пойдёт войной на Нарготронд, и…»
— Зачем ты думаешь? — голос матери вернул в реальность. — Пиши, что говорю!
Дочь подчинилась.
«…вспоминаю я нашу первую встречу…»
— Твой исполненный мудрости взгляд сразил меня в самое сердце!
«Твой исполненный мудрости взгляд…»
***
Гвиндор посмотрел на принцессу со снисходительным сочувствием.
— Послушай, — спросил он вдруг, — неужели ты никогда ни о чём не мечтала? Я не про обычные мечты глупых девочек о свадьбе и детях. Неужели тебя никогда не угнетало, что ты такая же, как все?
Взгляд лорда стал торжествующим: он видел, что его слова разрушили привычный мир юной эльфийки — разумеется, ей все и всегда говорили, что она особенная, а тут…
***
— Пиши!
— Прости, пожалуйста.
— Прощаю. Сразил меня в сердце.
«…сразил меня в сердце».
— Мне было приятно восхищение моей красотой, которое ты выказывал каждым вздохом, каждым жестом, каждым словом!
«Мне было приятно восхищение…»
***
— Конечно, я мечтаю! — заявила Финдуилас, вспоминая о любимой песне и фантазиях про скитания, однако понимая, что никогда и никому не признается в тайных желаниях, ведь их точно высмеют! — Но это секрет!
Принцесса знала от матери хитрость: если сказать мужчине о тайне, но не проболтаться, он заинтересуется и точно потеряет голову.
— Ясно, нет у тебя никаких интересных желаний.
«Что?»
— Ты красивая, — смягчился Гвиндор, взял девушку за руки. Нежно. — На тебя хочется любоваться. Ты — словно солнечный блик на воде. Это не луч, не светило — лишь отражение сияния. Но ты ведь помнишь, как сложно отвести взгляд от игры золотых огоньков на волнах?
Финдуилас обернулась на реку, не пытаясь освободить ладони. Ладья Ариэн плыла высоко в небе, и пушистые облака не мешали слепящему свету литься на землю.
— У меня есть любимое озеро, на берега которого я приезжаю, как только появляется возможность, — вдохновенно заговорил нарготрондский лорд, — я сажусь у воды и рисую. Если бы ты поехала со мной, моя кисть создала бы твой портрет из солнечных бликов на волнах Иврин.
— Надо поговорить с родителями…
— Поговори, — тут же потерял интерес к принцессе Гвиндор. — Раз сама решать не можешь и думать не умеешь.
***
— Пиши! Сколько можно мечтать?
— Прости…
— Прощаю.
«…восхищение моей красотой, которое ты выказывал каждым вздохом, каждым жестом, каждым словом».
— Моя прекрасная мудрая матушка готова забыть все разногласия, поскольку узнала о твоей бесконечной любви ко мне.
«Моя прекрасная мудрая матушка готова забыть…»
***
— Да как ты посмела разговаривать с этим мерзавцем?! — негодовала Толлунэль, когда Финдуилас вернулась после прогулки домой. — Ты должна была приказать страже выгнать наглеца с острова!
— А сама ты этого не сделала, — вступился за дочь отец, — потому что король одобрил свидание?
— Король Финдарато успокоил нас! Дал понять, что лорд Гвиндор не причинит вреда нашей дочери! Но идти с ним на свидание — это верх непослушания!
— Моя любовь, — Артаресто обнял жену, — не суди девочку строго. Ты ведь знаешь, что лорд Гвиндор — сын лорда Халиндвэ? Лорд Халиндвэ — один из приближённых моего отца, это очень богатый и уважаемый род! Мать лорда Гвиндора, леди Ауриэль — тавариль, её народ дружен с Энтами — Детьми Валиэ Йаванны!
— Богатый? — переспросила Толлунэль.
***
«…поскольку узнала о твоей бесконечной любви ко мне».
— Твои нежные письма, к сожалению, не долетели до меня, но сердце подсказывает — ты писал мне много слов восхищения!
«Твои нежные письма, к сожалению…»
***
— Твой лорд уже прислал письмо? — Толлунэль появилась в комнате дочери, и летний день словно стал темнее и холоднее. — Нет? Чем ты его обидела?
В тот момент в сердце юной принцессы вспыхнул протест.
«Я? Обидела? Да я не знала, что мне делать! Я старалась поступать, как ты советовала, но ничего не получалось! Может быть, виновата ты?»
— Я могу сама написать! — испуганно предложила Финдуилас, не зная, как исправить ситуацию, в которой её обвинили, и не поругаться с матерью.
— Не смей! Ты не должна! Он должен! Он! Ясно?!
Однако, когда весточка не пришла ни до конца лета, ни осенью, ни с первыми снегами, ни с весенней капелью, супруга принца Артаресто изменила мнение.
***
«…сердце подсказывает — ты писал мне много слов восхищения!»
— Ты приходил ко мне во сне и говорил, как сильно тоскуешь, мечтаешь о встрече, чтобы снова прикоснуться к моей нежной ладони.
«Ты приходил ко мне во сне…»
Финдуилас отвлеклась, потому что воображение стало рисовать картины мечты. Душа свободной птицей устремилась в открытое окно, запела трелями соловья:
«Шёл к тебе сквозь чёрный лес
Я, усталый странник.
И, вернувшись, я воскрес
И в дом твой постучал.
Ты открыла очи мне
Сонным утром ранним,
Прислонился я к стене
И шёпотом сказал:
«Дай мне с дороги вдоволь напиться!
Чистой водицы дай мне, дай.
Ты расскажи мне про счастье былое
И уложи спать рядом с собою».
Годы странствий и разлук
Нас с тобой встречали,
Я к тебе сквозь бездну мук
Пришёл в конце пути.
Сколько ты пережила
Горя и печали!
Не таи на сердце зла
И путника прости».
— Зачем ты думаешь? — снова спросила мать. — Я тебе всё сказала!
«…прикоснуться к моей ладони…»
— Нежной! Ты пропустила слово «нежной!»
В ужасе посмотрев на письмо и не представляя, как исправить оплошность, Финдуилас задрожала всем телом.
— Переписывай! Это очень важно, что ладонь нежная! Ты ведь принцесса, а не мастерица! Тебе что угодно сделают и подарят! Ты сама не обязана трудиться! Пиши, как я говорю! Бери новый лист!
Посмотрев на текст, Финдуилас вдруг громко всхлипнула и беспомощно разрыдалась. Толлунэль хмыкнула, взяла перо, чернила, бумагу и принялась писать сама.
***
Прочитав письмо через несколько недель после получения, Гвиндор удивился так, что не знал, как реагировать. Повеселившись, выпив вина и отложив ответ до соответствующего настроения, нарготрондский лорд всё же решил не заставлять деву ждать слишком долго.
«Дорогая прекрасная — предполагаю — незнакомка! — начал он текст, всё громче усмехаясь. — Не знаю, кому было адресовано письмо, поскольку ничего из описанного в нём я не делал и не думал, однако, раз столь страстные строки, от которых едва не вспыхнула бумага, всё же попали ко мне, приглашаю тебя в гости. И захвати с собой летописцев, которые внесут в свои бесполезные толстые книги всё, что произойдёт между нами: отметят каждое сказанное слово, опишут каждый взгляд и жест, дабы потом не возникло путаницы, кто и что делал. Жду встречи с любопытством, недоверием и заранее заготовленными шутками. Прекраснейший, благороднейший, мудрейший и неописуемо восхитительный лорд Гвиндор».
Запечатав конверт, эльф осуждающе покачал головой, однако на сердце было светло и радостно, словно привыкшие к темноте глаза взглянули на игривые солнечные блики, танцующие по лёгким волнам прекраснейшего озера. И губы сами собой произнесли имя:
— Финдуилас. Фаэливрин.
Локоны-лепестки в воспоминаниях сплелись с новым образом, кисть сама легла в руку Гвиндора, краски услужливо отыскались в ящике стола, а холст оказался удивительно удобным для воплощения задумки. Представив, насколько прекрасна принцесса с Тол-Сириона обнажённой, лорд начал рисовать очертания изящного тела, но подумал, что, если кто-то увидит картину, это станет позором для Финдуилас, не разгуливающей даже в жару без одежды. Быстро набросав очертания волн, нарготрондский лорд погрузил прекрасную деву в воду по шею, а золотые волосы сплёл узором с солнечными бликами. Получилось завораживающе.
Залюбовавшись неоконченной работой, Гвиндор замер с кистью в руке, на лице расцвела мечтательная улыбка, и губы сами собой снова повторили придуманное для глупой принцессы имя:
— Феэливрин.
Примечание к части
Песня В. Преснякова «Странник»
Примечание к части
Предупреждение: в конце Эол (немного)
Опасные близкие
Привычная тьма земли Моргота озарилась оранжевым пламенем факела. Пальцы правой руки страшно болели, приходилось пить настой из местных семян по рецепту, известному со времён работы разведчиков в орочьих тавернах. Кожу на руке тянуло, тыльная сторона ладони чесалась, но Хадор решил для себя, что будет разрабатывать суставы, чего бы это ни стоило, поэтому сам нёс горящую палку пострадавшей рукой, лишь осторожно страхуя себя здоровой.
— Вот он, — соратник толкнул вперёд связанного мужчину. — Предатель. Он наших в ловушку завёл! А потом сдал орочью убежище!
— Его, наверно, схватили и пытали, — предположил воин, недавно вернувшийся после длительного лечения в крепости, — не верю, что кто-то мог вот так просто выдать врагам стоянку отряда.
— Пытали, говоришь? — немолодой беззубый мужчина хмыкнул.
Хадор молча наблюдал.
Соратники схватили ножи и в одно мгновение срезали с обвинённого в предательстве одежду. Теперь он точно обречён — на морозе не протянет долго.
— И чё? Где на нём следы пыток? — спросил один из обвинявших.
Соратники вскользь глянули на торс воина, но всё же внушительное естество между ног привлекло внимания явно больше — есть, чему позавидовать. Бабам, ясное дело, нравится!
— Точно он предатель? — Хадор всё-таки взял факел в левую руку. Выяснять надо было быстрее, пока собрат не замёрз непоправимо.
— А кто ещё? Выжил один из отряда! — начали наперебой выкрикивать воины. — Вечно далеко один ходил!
— И с женой вон его, — одноглазый разведчик указал на рядом стоящего, — пытался гулять. Такой гад точно предатель! Баба мужу верна осталась! Так он назло!
На морозе искалеченная рука заныла сильнее, сын вождя осмотрелся. Многие воины рассказывали о сложных ситуациях, когда приходилось делать выбор. Именно из-за таких моментов, когда надо судить своих, не зная всей правды, немало умных и доблестных бойцов отказывались брать на себя командование.
— Орки сами укрытие найти не могли! — заявил один из молодых соратников. — Никто следов не оставлял, убежище было спрятано, как надо. Но эти гады с дальнего лаза зашли! Который был отходным! Сами бы точно не нашли.
Замёрзший обвиняемый, похоже, давно не надеялся на спасение, во взгляде читались ненависть и страдание. От тела всё ещё шёл пар, но кожа уже приобретала нездоровый цвет.
— В ущелье его, — приказал Хадор негромко.
Видя, с каким удовольствием собратья расправились с предателем, скинув его с обрыва, сын вождя Хатола почувствовал неприятный холод в груди. Не так нужно судить своих. Это не должно приносить радость. Надо ведь скорбеть о беде, а не веселиться, наблюдая, как красиво сдох тот, кого совсем недавно называли братом.
Ходил далеко в разведку один. А кто так не делал? Выжил один из отряда. Так в разведке был! Орки не могли найти сами. Увы, могли. Сколько раз уже бывало! Но что теперь рассуждать? Дело сделано.
Можно сообщать в Барад Эйтель, что из третьего отряда не выжил никто.
***
Слуга отступил во мрак, поклонился. Проводив его взглядом, Маэглин задумался — этот эльф недавно учил его правильно вынимать кинжал из складок одежды, чтобы сталь не блеснула, осталась незамеченной до того момента, когда уже будет поздно. Слуга тогда точно так же отступал в темноту и кланялся. Как отец не боится жить с такими страшными существами? Почему он в них уверен?
Неужели дело только в том, что они не Голодрим?
Как ни странно, Эол не был против обучения Ломиона владению оружием, только свободного времени на тренировки всё равно почти не оставалось. На коротких занятиях охранники Дома Эола объясняли сыну господина главное:
«У нас нет армии, нет войска, поэтому нет смысла мастерски обращаться с мечом. Демонстрируя вражескому войску обнажённый клинок, длиной с руку, ты бросаешь и принимаешь вызов, ты вступаешь в бой. Но зачем, если их численность намного превышает нашу? Мы защищаемся чарами и тайной, но если нас найдут, никто здесь не выйдет сражаться — мы уйдём секретными ходами и найдём новое жильё».
Всё это звучало разумно, однако совсем не устраивало юного полунолдо — для воплощения его планов умение владеть мечом было необходимо!
Оставшись в одиночестве, Маэглин взял клинок, сделанный на продажу, который требовалось заточить и отшлифовать.
«Когда-то, — подумал сын принцессы Ириссэ, — ни один эльф не умел пользоваться оружием, и никто не учил их. Они во всём разобрались сами. Значит, разберусь и я».
***
Не успев выпить достаточно, чтобы всё стало безразличным, Ириссэ содрогнулась всем телом, когда дверь распахнулась, и на пороге появился муж.
— Мне ложиться? — зачем-то спросила дочь верховного нолдорана, встав из-за стола с книгами и вином.
— Это твоя комната — делай, что хочешь, — пожал мускулистыми обнажёнными плечами Эол. Из одежды на нём были только штаны и затянутый на груди кожаный ремень. — Я решил, что тебе будет интересно узнать новости о семье.
Усадив жену обратно и устроившись рядом, кузнец резко раздвинул её колени и засунул пальцы сразу в оба отверстия, начал шевелить, разминая плоть изнутри. Ахнув и зажмурившись, Ириссэ сжала зубы, стараясь не думать о происходящем. Левую грудь сжала горячая рука, принялась крутить и надавливать.
— Говорят, твой отец разорён, — сообщил Эол со смешком, — с ним не ведётся торговля, от него бегут подданные, предают верные. Похоже, недолго ему жить осталось.
Не анализируя услышанное, принцесса была уверена, что сказанное — ложь, однако сейчас это не имело значения. Главное — не мешать гаду делать, что он хочет, чтобы всё быстрее и менее болезненно закончилось.
Рука отпустила грудь, взяла за волосы, начала наклонять голову. Понимая, что сейчас произойдёт, Ириссэ едва не расплакалась, а когда губы ткнулись в гладкое и влажно-липкое, захотелось кричать. Держащий пряди кулак надавил на затылок, рука, ёрзавшая между ног, выскользнула из тела и слегка сжала горло.
Стук в дверь и голос сына сначала показались мороком.
— Отец, я тебя везде искал, — раздалось из коридора. — Ты сказал прийти, но тебя не было ни в кузнице, ни…
— Потому что я с твоей мамой, — пояснил Эол, не прерывая занятие. — Закончу здесь — приду.
Надежда на быстрое избавление истаяла, слёзы покатились по ресницам. Понимание, что сын хотел защитить её, что мальчик вырос и всё понимает, делало жизнь ещё отвратительнее.
— Хитлум скоро падёт, — с наслаждением выдохнул Эол, — и твоей семьёй останусь только я.
Наследник леса
Откашлявшись и смачно харкнув в пожухлую траву, Бор зябко поёжился и позвал жену:
— Иди сюда, обними муженька — мёрзнет без ласки.
Женщина с заметно округлившимся животом послушно подошла и прильнула.
— Са-авсем другое дело! — заулыбался лидер бывших рабов. — Значит, так, — заговорил он громче собравшимся у костра собратьям, — я слышу, как вы там шушукаетесь, мол, к эльфам я вас не пускаю. Но сами подумайте, дурни, бошками своими тупыми! Как вы к ним пойдёте? Одно дело к этим по соседству завалиться и работать за еду, а другое — в город лезть, где король их сидит! Там же расспросы будут! И что вы скажете?
— Брат, подожди, — Ульг прожевал сушёный рыбий хвост, сплюнул в огонь кости, — ты ж понимаешь, что про нас уже знают? Нас та разведка на «х» видела. Записали нас уже в карты! Пойми, будет лучше, если мы сами придём, чем если дождёмся, чтоб пришли за нами. Если нам бояться нечего, чё прячемся?
— Мы тут уже сколько зим сидим? — поддержал вождя соратник. — И ничё.
— Можно и досидеться!
Повисло молчание, прерываемое чавканьем, бульканьем и кряхтением. Мимо с визгом пробежали трое малышей с палками, скрылись в ближайшем одноэтажном доме. Вдалеке заржала лошадь.
— Ладно, — Бор погладил жену по спине, похлопал по плечу, — кто за то, чтоб сунуться в город?
Поначалу даже Ульг не подавал голоса, однако постепенно, один за другим, соратники осмелели, и вождь понял — малым довольствоваться здесь желающих нет. Надо идти в город.
***
Встав перед зеркалом, Халет сначала заметила, что серебристая поверхность заляпана, поэтому на своё отражение взглянула только после того, как стёрла все следы от пальцев, воды и порошков. Сама стёрла, никого не позвала помогать, хоть и могла бы. И сделала бы! Ещё совсем недавно.
Годы, проведённые с эльфами, словно повернули время назад — кожа на лице разглаживалась с помощью масел, примочек и втираний, цвет лица свежел от вкусной еды и яркой пудры, седины на голове, может, и прибавлялось, но краска легко скрывала этот неприятный признак старости, к тому же от специально приготовляемых настоев волосы стали густыми, начали красиво виться, поэтому парики больше не требовались.
Однако всё это не добавляло утончённости лицу и изящества фигуре настолько, чтобы хоть отдалённо сравниться с эльфийками — вечно молодыми и прекрасными даже без всех этих ухищрений, а уж если красиво одевались и вешали на себя драгоценности…
От обиды захотелось что-нибудь сломать и начать с зеркала, однако настроение немного улучшило понимание: все старшие подруги выглядят ещё хуже!
Таргелион праздновал очередную годовщину создания Торгового Союза с гномами. Халет никак не могла запомнить, сколько лет назад произошло это важное событие, зато знала главное — этот день отмечают широкими гуляниями.
Это праздник. Правда, не для всех.
На любом пиру участники делятся на тех, кто веселится, и на тех, кто охраняет и убирает мусор. Есть ещё те, кому нельзя оторваться от работы, поэтому гуляний для них не существует ни в каком качестве.
Именно такими исключительными оказались люди Халет. Саму леди-вождя звали всегда и везде, она могла взять с собой на любой пир девять человек свиты, развлекаться вместе с эльфами и гномами, и вроде бы всё было замечательно, если бы не одно небольшое «но». Совсем незначительное: Халет видела — её никогда не допускают до принятия решений и ставят перед фактом.
«И чо?» — отмахивалась вдова брата.
«И чо?» — вторили многие.
Ничо. Совсем ничо. В том-то и дело.
Халет посмотрела на себя. Красивое строгое платье, сшитое из чередующихся струящихся складок какого-то трудно произносимого материала, удачно скрывало недостатки фигуры, а надетый под ним корсет высоко поднимал грудь, делая её красивой и соблазнительной. Украшения-капли блестели перламутром, отвлекали от напудренной несовершенной кожи.
Платье было прекрасно. И очень дорого.
Взгляд скользнул по комнате: строгие, однако роскошные шторы в два слоя, чтобы даже днём создавать по необходимости полумрак, тончайшей работы каминная решётка, карнизы, словно во дворце, картины на стенах с изображением сцен охоты. На одной трое всадников: черноволосый и беловолосый в алых одеждах, а с ними — златовласый в белом, все они целятся из луков в оленей, на фоне серебристого и золотого деревьев вдали. На второй — в темноте, на чёрном звёздном небе изображён пронзённый стрелой лебедь, а внизу около воды стоит эльф в красном плаще. На третьей нарисованы бегущие от собак кабаны. Каждое из полотен стоит, как небольшой летний домик для двоих.
Халет вздохнула. Ей пришлось поселиться в трехэтажном дворце, пришлось окружить себя роскошью, пришлось держать слуг, швей и ещё каких-то помощников с непонятными обязанностями, потому что её статус обязывает жить именно так, только всё это требует постоянной оплаты: земля, на которой построено жильё, стóит золота, сад, конюшня, дворец тоже, всё убранство и ежедневная работа мастеров — тем более. Нолодранцы предлагали разом выкупить всё вместе с платьями и украшениями, но дикарке, только поселившейся в окрестностях таргелионской столицы, неоткуда было взять столько мирианов. Тогда ей любезно предложили платить постепенно. Выйдет чуть дороже, зато красиво и удобно станет уже сейчас.
Неожиданно свалившаяся роскошь сразу же разделила Халет и её народ. Эльфы говорили — это ненадолго, надо лишь подождать, когда халадины научатся зарабатывать мирианы, но именно в этом и крылась главная проблема неготового к жизни в Таргелионе племени.
— Сегодня я поговорю с нолодранцем по душам, — произнесла хорошо усвоенную фразу леди-вождь. — Пусть объясняет мне, что происходит. Иначе, я ему устрою! Сегодня он не скажет, что занят, и не останется в запертом зале. Праздник ведь! Выйдет из логова! Нолодранец…
***
Скользнув серой тенью на фоне ровного приглушённого света камина мимо окон полупустого дворца, женская фигура скрылась в лабиринте комнат.
— Она не выйдет на площадь, — кивнула в сторону исчезнувшего силуэта старшая из ногродских принцесс, приехавшая с мужем, детьми и подругами на праздник.
— Выйдет, если король позовёт, — ответила жена одного из казначеев — седая не по годам гномиха с молодым лицом. — Но Карантир таков, что может и не позвать.
В опустившихся сумерках первого дня гуляний звучала весёлая плясовая, гости собирались в стремительно расширявшийся хохочущий круг.
— И зря, — принцесса тронула вплетённые в бороду драгоценности, — королева Оэруиль — прекрасная мудрая женщина. Из семьи лордов! Это важно.
— Для нас сейчас важно, чтобы оссириандские планы не провалились, — увлечённо заговорила супруга казначея, и все женщины придвинулись ближе, чтобы послушать интересный рассказ, — ведь несмотря на то, что король и королева Таргелиона живут в разных дворцах, идут они одной дорогой, и этот путь выстлан золотой древесиной.
Дочь владыки Дурина кивнула, вспоминая разговоры о том, что под корнями оссириандских чащ тоже может быть митрил.
— Когда королева родила мальчика, когда назвала его имя — Морион Таурхиль, что значит сын Морифинвэ и наследник леса, все поняли — грядут перемены и обогащение. Королева Оэруиль потребовала от Оссирианда для сына часть земли. Пока неизвестно, что решили вожди и сестра таргелионской владычицы, но ясно одно — хозяевам лесов придётся делиться. Говорят, леди Каленуиль хотела прогнать слуг королевы с родины зелёных эльфов, но что-то ей помешало. Говорят, леди Линдиэль заявляла, будто не станет поддерживать леди Каленуиль, если та пойдёт против Нолдор, но! — гномиха подняла палец. — Всё ещё интереснее. Оссириандцы считают лес священным, однако по каким-то древним обычаям никто не может лишать права на землю в Семиречье того, кто происходит от зелёных. А королева Оэруиль, говорят, из рода вождя Денетора — признанного героя и лидера зелёных. Вот так. Но я понимаю, чего боятся вожди: они знают — если отдадут Таргелиону клочок земли, Торговый Союз на этом не остановится.
— Когда родился мой младший брат, — улыбнулась ногродская принцесса, покупая свёрток со сладостями у соплеменницы, приехавшей на праздничную ярмарку, — встал похожий вопрос про алмазную шахту. Помню, как мать обнимала нас, плакала и говорила, как сильно любит нас, клялась защитить, уверяла, что спокойная жизнь дороже богатства. Я была маленькая, не понимала всего, но запомнила это, — улыбка вдруг озарила румяное бородатое лицо. — Рудник потом отошёл моему брату. И не частично, как изначально договаривались, а целиком. С прилегающей территорией и речным портом. Зря родня не согласилась делиться по-хорошему.
— Полагаю, Таурхиля ждёт похожая судьба, — кивнула супруга казначея. — Этот мальчик принесёт нам горы мирианов со своим изображением. Давайте выпьем за его счастливую жизнь.
Женщины поддержали затею, пошли через площадь к ногродскому шатру с напитками, по дороге зайдя в лавку эльфийского мастера, которого просили не оставлять без внимания, поскольку его вклад в торговые дела заслуживает особого поощрения.
Окна дворца, мимо которых скользила тень, погасли, полупустое здание погрузилось в тревожную темноту.
Примечание к части
Халет от Беллы Бергольц 💪🏻🔪🍎
https://vk.com/photo-81241182_457241548
https://vk.com/wall-81241182_15497
Мешок яблок
— Наливай да пей!
О жизни не жалей.
Всё одно — пройдёт,
Лишь рукой махнёт.
Наливай да пей!
Чтоб стало веселей.
От смерти не уйдёшь,
Вырастешь — поймёшь!
Зачем мы живём?
Кого спросить совета?
Мы песен не поём,
А только воем пред рассветом.
Распевавший гномью песню пьяный эльф выглядел странно, поэтому к нему почти не подходили гуляющие и мирианы не кидали, однако менестреля это, похоже, не смущало. Играя на простых деревянных гуслях, он бодро отплясывал и то и дело аплодировал сам себе.
— Наливай да пей!
О смерти не жалей,
Всё одно — придёт,
Примет в оборот.
Наливай да пей!
Да седлай коней,
От смерти не уйти —
Так хоть принять в пути!
Подъехав к площади на особой праздничной карете, которую не приходилось оплачивать постоянно — лишь вносился залог за поездки в дни пиров, Халет посмотрела содержимое красивого дорогого кошелька. Свиту привозили бесплатно, поскольку охраняли только леди-вождя, но в последнее время укреплялось подозрение, что никакая стража не спасёт, если нолодранцы вздумают позволить учинить расправу над неугодным народом. Ступив на идеально подметённую площадь, Халет оценила работу своих соплеменниц, однако не могла быть уверена, что остальные хоть немного думают о труде людей.
Нет, разумеется, об этом думали все, вопрос только — что именно.
Вспомнился долгий и непонятный разговор с неприятным типом из хранилища мирианов, который в итоге свёлся к понятной фразе. Красивый, но пугающий эльф, на две головы возвышавшийся над Халет, вооружённый сам и сопровождаемый мечниками и лучниками, оставил на слишком дорогом столе из редкой древесины какие-то бумаги и заявил:
«Ты ведь правительница. Если тебе сложно оплачивать твои необходимые вещи, собирай с племени больше налогов. Не собираешь? Начни!»
Эти слова повергли леди-вождя в замешательство, а потом, гораздо позже пришло осознание: никто не позволит ей жить скромнее, независимо от её желания, потому что на ней тоже кто-то как-то обогащается. Хотелось во всём разобраться, но дикарка чувствовала — не может. Она ничего не понимала во всех приносимых бумагах, а от нарисованных значков начинала кружиться и болеть голова.
Да провались оно в орочий зад! Всё! Вообще всё!
— Становятся мельче
Наши подвиги и мечты,
С каждым годом в сердце,
Всё меньше места для красоты, — продолжал петь пьяный эльф, постепенно подобравшись к фонтану-скульптуре погибшей принцессы.
Халет обернулась на подругу, которая отчаянно молодилась и даже почти не хромала, несмотря на ноющую коленку.
— Как думаешь, должна я этому певцу мирианов отсыпать?
— Должна, — отозвалась та, жуя где-то сорванный колосок. В сочетании с изящной причёской и элегантным платьем это выглядело крайне странно. — А если нечего, возьми в долг.
Шутила женщина или нет, леди-вождь не поняла, однако в ладони блеснул серебряный кругляш.
И вспомнился крайне неприятный эпизод. Один из… какого-то большого числа. Проклятый мешок яблок!
***
Только обосновавшись на эльфийской земле, Халет с трудом запоминала, что от неё требовалось, и соплеменникам было так же тяжело. Всех отличившихся в сражении против орков халадинов отправили на наиболее почётную, как им сказали, службу — на Гномий Тракт и окрестности, и поначалу главной трудностью было не забыть появиться на посту вообще и одевшись, в частности. Однако необходимость за что-то всё время платить быстро отрезвила и достаточно скоро более-менее дисциплинировала, поэтому соплеменники начали внимательнее относиться к своим обязанностям.
Тут-то и возникли вопросы. Однако каждый ответ ставил в тупик ещё больше. А потом и вовсе случился тот самый мешок яблок.
***
Черноволосый эльф посмотрел на маленькую бумажку, принесённую гномом, коротко кивнул. Халет, обязанная почти ежедневно проверять работу своих подданных, в тот момент была в башне смотрителей, поэтому видела ситуацию с самого начала. Интуиция подсказала женщине, что должно произойти нечто нехорошее, однако как поступить, ответа не приходило.
— Сейчас подъедет телега, — сказал Халет страж, отдав записку бородачу, — с зелёным флажком. Её надо остановить, досмотреть и найти что-то, из-за чего придётся задержать этих торговцев на день, а лучше — на два.
В тот момент леди-вождь не знала, для чего это нужно, лишь потом, случайно услышав разговор других торговцев, поняла — телега с зелёным флажком везла товар, похожий на чей-то, только лучшего качества. Они не должны были появиться на ярмарке, пока уважаемые кем-то торговцы не продадут свой хлам.
А ещё позже выяснилось, что эльфы-смотрители получили за помощь хорошее вознаграждение, зато Халет и её люди, выслушивавшие угрозы, мольбы, тратившие силы и время на непонятное задание, услышали от нолодранцев только «Спасибо» и «Хорошо справились».
— Я не понимаю! — попыталась разобраться с несправедливостью Халет. — Чо это было, э?! Где наша награда?
Эльфы в сторожевой башне переглянулись, интуиция подсказала женщине не связываться и уйти, однако леди-вождь не вняла чутью.
— Возьмите в награду мешок яблок, — сказал один из долбаных нолодранцев, указывая на сложенные в углу тюки. — Их забрали вчера у одного должника, который за пользование Трактом платить не хотел. Вам надолго хватит.
Халет чувствовала — не надо брать. Не надо! Однако обида сыграла против неё, и мешок оказался вынесен из башни.
— Делите поровну, — заявила леди-вождь подданным, и когда те развязали шнуровку, оказалось, что среди спелых плодов спрятаны серебряные мирианы.
Интуиция кричала: «Верни это дерьмо нолодранцам!!!» Однако Халет решила распределить находку между своими подданными.
И мирианы оказались фальшивыми.
«Этого нельзя не заметить!» — в один голос твердили и гномы, и эльфы, но для людей ни на вес, ни на глаз подделка не отличалась от оригинала. Всех, кто пытался расплатиться кругляшами из мешка яблок, внесли в список преступников, заставили платить настоящими мирианами штраф за нарушение торгового закона и пригрозили более строгим наказанием в случае новых преступлений.
А гномьи торговцы предложили купить у них какую-то штуку для проверки мирианов. Дорого, да, но зато без проблем в будущем.
«А то ведь не знаешь, — подмигнул седой бородач, — кто и зачем железку подбросит. Или работодатель наказать решит, или из мести кто. А, может, шутка дурацкая».
Халет ничего не сказала гному, однако чутьё твердило — эльфы подставили её нарочно.
***
— Наливай да пей,
Свою душу грей,
Может отойдёт,
Снова запоёт.
Наливай да пей,
Да в три горла лей,
Станешь сам добрей,
А вслед и мир светлей.
Смерть идёт где-то рядом,
С жизнью об руку всегда,
Печалиться не надо,
Просто пей да наливай!
Халет бросила пьяному эльфу проверенный на дорогой штуке кругляш, и менестрель наклонился к женщине, поцеловал её руку.
— Ты знаешь певца по имени Уальяр? — спросила леди-вождь, вдруг вспомнив одного бродягу, разговор с которым заставил задуматься о необходимости беседы с главным нолодранцем.
— Уальяр? — музыкант пожал плечами. — Это вряд ли имя. Прозвище, скорее всего. Бывший богач. Хм…
— Ясно, — Халет позвала подруг и подрастающих воинов следовать за ней.
Собираясь с мыслями, женщина думала о том, что припомнить Красномордому надо всё, а не только мешок яблок. В том числе, Уальяра, пока память о нём свежа. Случилось всё в начале весны, когда для одних уже изменились цены на перевозки с зимних на межсезонные, а другие так и платили двойной налог и какие-то дополнительные взносы. Главное, при проверке отличить грамоты, дающие право на неравенство, и заметить подделку! Или не заметить…
Иначе снова придётся лишиться мирианов.
***
Халет разбудили посреди ночи. Спросонья не понимая, что происходит, леди-вождь, наскоро одевшись и выпив бодрящий отвар, поехала к башне-тюрьме.
Таких построек в стороне от Гномьего Тракта было много, однако они почти всегда пустовали, и даже если кто-то там оказывался, надолго не задерживался. Но не в этот раз.
— Твои подданные бунтуют, — с недоброй интонацией заявил среди ночной темноты эльф, подсунувший дикарям мешок яблок, — а ведь им дали простейшее задание!
Халет слишком хотела спать, чтобы понимать сказанное, поэтому практически не запомнила, о чём шла речь во время поездки, а ближе к рассвету и вовсе задремала, однако увиденное в башне сняло сон, как рукой.
В большой камере с расстеленной на полу соломой, за мощной решёткой, в холоде и сырости сидели два эльфа, три гнома и восемь халадинов: четверо вчерашних караульных, четверо сегодняшних.
— Так, я не поняла, с какой… — начала кричать леди-вождь, и сопровождавший нолодранец терпеливо заговорил, не дав ей высказаться:
— Повторю снова, госпожа, те пятеро — воры и обманщики, и был приказ их задержать на Тракте, а после — заставить платить. Однако твои подданные взяли откуп и отпустили преступников.
— Это неправда! — в один голос заявили гномы и люди.
— Нам ничего не давали! — сжала кулаки молодая женщина, смотря на Халет. — Мы сами поняли, что эти бедняги не виноваты!
— А другие четверо, — эльф-стражник встал так, чтобы загородить леди-вождю обзор, — твоих подданных отказались наказывать собратьев за их преступление.
В тот момент мешок яблок показался сущим пустяком. Пришло ясное осознание — есть два пути: стать врагом для подданных, либо оказаться за решёткой вместе с ними. Что делать, идей не было совершенно.
— Пусть госпожа выслушает теперь нас, — заговорил вдруг один из заключённых эльфов — светловолосый, сероглазый, очень худой, в каких-то тряпках, не подходящих по размеру. Взяв в руку флягу, бродяга улыбнулся: — Я, Уальяр, поднимаю тост за правду. И пусть у меня ничего нет, кроме родниковой воды, есть те, кто готов отнять даже это.
Его голос зазвучал волшебно, полился песней. Стражник нахмурился, однако не прерывал.
— Наливай, нет причин для грусти:
Нам ещё не назначен срок,
И ещё не умолкли гусли,
И не властен над нами Рок.
И ещё какие-то люди,
Вспоминают, поют и ждут.
Я один, словно хрен на блюде,
Время мчится, а я всё тут.
Сколько раз за спиной шептали,
Называли нехорошо,
Сколько раз в лицо посылали,
Сколько раз я туда не шёл!
И ни с кем не в любви, не в ссоре,
И уже не держа весла,
Я почти потерялся в море
Круговерти добра и зла.
Я носился, как лошадь в мыле,
В суете, словно в пустоте,
Я любил и меня любили,
К сожаленью, совсем не те.
Но и те, и другие сами
Одинаково хороши —
Без зазрения били ногами
По дверям тайников души.
Наливай, что ещё осталось,
Запах листьев, осенний свет
И, как дохлый хорек, усталость,
И надежда, которой нет.
Этот мир не так уж чудесен,
Не щадит никого из нас,
И прошу вас, не надо песен,
Лишь послушайте мой рассказ.
— Колдовство тебе не поможет, — предостерёг нолдоранец.
Заключённый отмахнулся:
— Мне уже ничто не поможет. Зато у остальных надежда есть. У меня с братом была мастерская. Мы делали разные вещи из дерева — в основном инструменты для работы в саду или дома. Мы с той стороны реки. Госпожа, понимаешь, твой король и мой вождь не слишком ладят, однако народам вражда не нужна, и я договорился, что буду торговать с Таргелионом через Ногрод, чтобы не гневать моих владык. Я договорился о выкупе и перевозках с этими господами, — он указал на гномов, те, кивнули, — и всё шло неплохо. Но потом вдруг владыки помирились. Условно. И оказалось — за всё время, что торговал в обход Торгового Союза, я задолжал огромную сумму. Я не хотел никого подставлять, переписал договоры на себя, но это оказалось незаконно, и теперь я должен быть сурово наказан. Но это ещё не всё! Я продал всё, что имел в Таргелионе, чтобы хоть как-то расплатиться, но после продажи выяснилось — всё это давно было у меня отнято, потому что приобрёл я это всё незаконно. И продавать не имел права. Я…
Халет почувствовала головную боль. Эльф пытался говорить простыми словами, но она даже их не понимала, лишь возникало всё более стойкое ощущение, что этого Уальяра буквально топят в болоте, намеренно оборачивая против него любое его действие.
И чо?
Да ничо!
По большому счёту леди-вождь была согласна — это не её дело, эльф может быть и преступником, и кем угодно, не ей решать его судьбу. Но её людей хотят использовать в качестве палачей, которые должны наказывать любого, кого ещё даже не судили! А за отказ подчиняться халадины идут под суд сами! Это возмутительно!
С какой стати этот Уальяр, задолжавший, видимо, казначеям или Красномордому, должен что-то платить здесь, в этой сторожевой башне? И в конце концов, не видно что ли — у него ничего нет! Где у этих стражей совесть?! Ах, да, какая совесть…
И что теперь? Что? Новые штрафы халадинам за неповиновение? Опять люди остаются всем должны?
Нет. Не всем. Ему. Красномордому нолодранцу. А мирианы давать придётся всем подряд!
— Я заплачу за своих выкуп, — сказала леди-вождь. — С остальными разбирайтесь сами.
***
Смотря на фонтаны и гуляющий народ, Халет вспоминала и вспоминала. Перед глазами вставали лица халадинов, которым пришлось врываться в дома тех, кто обманул казначеев, леди-вождь, как сейчас, видела своих подруг и родственниц, которые поджигали повозки, и тех, что не соглашались это делать, а потом оказывались без работы с внезапно выросшими долгами. Невозможно такое забыть.
— Мы должны защищать интересы Таргелиона, — прошипела Халет. — Но если они такие же грязные, как орочьи задницы, я этого делать не собираюсь!
Примечание к части
Песни:
"Наливай да пей" А. Жабин
"Наливай" А. Макаревич
Сказка о живых розах
Было тяжело заставить себя уехать из нового дворца в лесу и вернуться даже всего на несколько дней туда, где жил с семьёй.Через силу не замечая многочисленные изображения дочери, в каменных или металлических лицах которой почему-то стали заметны черты принцессы Айриэль, Морифинвэ Карнистир старался думать только о предстоящем разговоре с торговцами цветами.
Вопрос встал неожиданно. В подземельях Ногрода выращивать любые растения было крайне накладно. Разумеется, находились энтузиасты, закупавшие эльфийские лампы и даже делавшие собственные, державшие небольшие оранжереи, но, разумеется, эти наугрим не могли конкурировать с теми, кто привозил цветы с поверхности. Когда гномий город отстроил окрестности у подножий гор, о пышных садах всё равно речи не шло — почвы оказались слишком скудны, а удобрения приобретались для самого необходимого — неприхотливых овощей и плодовых кустов. Все давно привыкли, что в гномьих городах дарят цветы из металла, стекла и драгоценных камней, а живые растения — редкая и, по большому счёту, бессмысленная роскошь, но вдруг зашла речь о разведении роз и лилий. Видимо, в Ногроде подросла дочь богача, влюбившаяся в нежность прикосновений упругих благоухающих лепестков.
Перед Торговым Союзом встал вопрос поиска большей выгоды. Морифинвэ догадывался, что в итоге сойдутся на строительстве оранжереи около наземного входа в ногродские пещеры, поэтому осталось понять — как не отдать прибыль дружественному народу, если дело не прогорит в первые пару сезонов.
Интересные размышления отвлекали от необходимости встретиться с женой и сыном. Каждый раз, когда кто-то упоминал в разговоре законную семью таргелионского короля, Морифинвэ хотелось кричать, чтобы слышала вся Арда:
«Моей семьёй была Пилинэль и её дети! Никто и ничто не заменит мне Карналмарила и Митриэль! Мой сын — Алмарил! А Морион — лишь печать на договоре с Оссириандом!»
Однако приходилось держать эмоции в узде и заливать боль всеми известными жидкостями. От гнева, даже праведного, толку нет никакого.
— Сегодня великий день для всех нас! — заговорил совсем одряхлевший в последнее время ногродский казначей, однако всё равно приехавший в Таргелион. — Может, я больше не смогу видеть, как процветает наше общее дело, у истоков которого мы с Карнистиром стояли, но наблюдая, как обстоят дела сейчас, — гном крякнул, хрипло откашлялся, — я уверен — наш союз ждёт великое будущее. За процветание, союзники!
Морифинвэ выпил, невольно посмотрел на зеркальные стены, где больше никогда не будет отражения Пилинэль. Кто угодно, только не она. Да, наугрим тоже сменяются время от времени, но любимая союзница должна была присутствовать здесь вечно.
Кроме всего прочего, король Таргелиона понимал — однажды придётся пригласить для обсуждения оссириандских вопросов Оэруиль и Таурхиля, но от одной мысли об этом бросало в жар.
«Если представить, какие горы мирианов принесёт дело, — услужливо подкидывала память совет владельца угольной шахты, — сопутствующие неприятности теряют значимость».
Только, к сожалению, в данном случае не спасали никакие перспективы.
— Уверен, ни для кого здесь нет лучшего способа отпраздновать, чем поговорить о будущих успехах и вспомнить достижения прошлого года, — мечтательно улыбаясь, произнёс главный смотритель Гномьего Тракта.
— Мою личную казну ещё не пересчитали, — довольно крякнул глава гильдии чеканщиков, почёсывая бороду и поглаживая лысину под расшитым золотом алым колпаком. — Год назад это заняло значительно меньше времени.
— Нам хорошо помогли новые трудяги нолдорана Карнистира, — кивнул командир разведки Таргелиона, — хотя поначалу и пришлось в них вложиться.
— Говорят, им что-то не нравится, — обратился к смотрителю Тракта казначей. — Мои друзья утверждают, будто госпожа Халет хотела обсудить нечто важное с королём, но ей не позволили.
— Не буду ведь я портить нам праздник, — усмехнулся Морифинвэ, смешивая пахучие порошки в бокале, — тяжело говорить с теми, кто не разбирается в деле, не может объяснить, что не устраивает и чего хочет.
— Почему же? — глаза чеканщика загорелись. — Это весело. Пригласи её, Эзбад. Мы общими усилиями объясним ей, почему нельзя пользоваться фальшивыми мирианами, и откуда вообще берутся, нет, не дети, а драгоценные кругляши.
— У нас и кроме неё есть не слишком приятные гости, — скривился Морифинвэ, и разведчик кивнул, — Азагхал обещал не лезть в торговые дела, но всё равно прислал брата, потому что есть вопросы, касаемые митрила.
— Это предлог, — хмыкнул смотритель Тракта, — не в обиду здесь находящимся уважаемым Кхазад, просто хочу выразить мнение. Истинное серебро пока такой же миф, как истинный король. Все о нём знают и говорят, кто-то даже видел и оценил истинность, составил список признаков и пользы, но дальше дело не пошло. И теперь на истинности пытаются зарабатывать и удовлетворять амбиции, но выстроенная на пустоте крепость в любой момент может рухнуть. С королём это уже случилось.
— Я понимаю, — старый казначей с недовольством кашлянул, по гному было видно — он сам мечтает увидеть митрильную жилу, — и согласен. Однако не вижу ничего дурного в том, чтобы обогатиться на чьей-то мечте.
«Например, на бесконечных мечтах моей дочери», — со злобой подумал таргелионский король и выпил ещё. Нельзя позволять ненависти рушить Торговый Союз, с таким трудом организованный!
— О чём нам говорить с Эзгедхалом? — поинтересовался у ногродских наугрим разведчик-Нолдо. — Если я правильно понимаю, вопросы у него касаются вложений средств в митриловые шахты, которых нет. Его брат — Узбад Азагхал хочет временно прекратить поиски истинного серебра, чтобы перенаправить средства на военное дело. В связи с недавним нападением орков на наши земли мы обязаны согласиться, иначе наш народ объявит нас врагами. Но, если я верно понимаю, такой ответ ставит под удар интересы Торгового Союза. Мы могли не допускать и не допускали Эзгедхала на советы, однако праздник открыт для всех, и если мы не поговорим с братом одного из семи ваших королей, он настроит против нас народ, веселясь среди гуляющих.
— Полагаю, встреча с ним важнее развлечения с дикаркой, — заключил Морифинвэ. — Этим и займёмся. А с людьми побеседуют мои верные, привыкшие к общению с теми, кто не понимает наш язык. Думаю, это лучший план из возможных.
***
— Мы сегодня утром рано
Держим путь в трактир с тобой,
Ты — хмельной, а я — чуть пьяный.
Веселись, пока живой!
Чем ближе становился дворец, тем веселее пели и плясали гости. Это казалось немного странным, однако Халет была не в состоянии размышлять об искусстве и выстраивать причинно-следственные связи. Сейчас мысли крутились вокруг вполне ожидаемой ситуации, однако, леди-вождь, вопреки всему, рассчитывала на иной исход.
«Мы к королю».
«Я доложу о вашем приходе».
Халет никогда не бывала внутри нолодранского дворца, но, судя по внешним стенам, путь от главного входа до самых дальних комнат и обратно никак не мог занимать времени больше, чем требуется на приготовление и поедание печёной репы.
— Взяв большую сковородку,
Ждёт меня жена домой,
Но вино щекочет глотку.
Веселись, пока живой!
Ответ пришёл до наступления сумерек, однако солнце уже начало клониться к вечеру.
«Ну?» — спросила Халет у возникшей словно из-под земли хорошо знакомой эльфийки, которую дикарки, правда, успели забыть.
— И палач, и белошвейка,
И торговец, и портной —
Все мы здесь — одна семейка.
Веселись, пока живой!
«Нолдоран Карантир слишком занят, — вежливо и с почтением заговорила Лот, лучезарно улыбаясь, — но он передал вам подарки — вино, угощения и браслеты из редкого сплава стали. Нолдоран Карантир просил передать, что если вас не устраивает его гостеприимство, стоит учитывать одну вещь: следующие подаренные браслеты будут не из столь редкого сплава».
— В сундуки бирюльки прячет
И дрожит на них скупой.
Кто смеётся — тот не плачет!
Веселись, пока живой!
Пляшут руки-ноги смело,
И мотаешь головой!
Подождёт любое дело!
Веселись, пока живой!
«На что он намекает?!» — вспыхнула Халет, однако пояснять никто не стал, а подруги с пониманием заворчали.
— Пусть старик горбатый хворый
Нам клюкой грозит с тобой,
Зад ему покажем голый!
Веселись, пока живой!
Сев на площади и не зная, что делать с вином и угощениями, халадины решили отдать неприятные дары менестрелям, чересчур беззаботно веселившимся, несмотря ни на что.
— Если не опять, а снова
Спишь с женою, но с чужой.
Всё своя узнает скоро!
Веселись, пока живой!
Поцелуй меня, красотка,
Чтоб кружилась голова.
У красоток век короткий.
Веселись, пока жива!
В сундуки бирюльки прячет
И дрожит на них скупой.
Кто смеётся — тот не плачет!
Веселись, пока живой!
Пляшут руки-ноги смело,
И мотаешь головой!
Подождёт любое дело!
Веселись, пока живой!
Заметив леди-вождя, занимавшиеся поблизости поддержанием чистоты на площади люди подошли к Халет и её свите, устроившимся на кромке очередного принцессофонтана.
— Нас здесь считают скотом! — почувствовала, как закипает, глава племени. — Хватит! Мы требуем честного суда! Честной оплаты и честных поборов! Всем одинаковых! Почему одних слушают, других нет? Почему, я спрашиваю?!
Гуляющие эльфы и гномы отошли подальше, зато занятые работой халадины, наоборот, поспешили даже с дальних концов площади. Нигде не валялись камни, однако быстро нашлось, чем вытащить и расколоть брусчатку, и среди песен, музыки и смеха оглушительно зазвенело разбитое стекло.
***
Войдя в зал, Эзгедхал удивился зеркальным стенам, однако не стал комментировать. Сев между ногродскими собратьями, среди которых с крайне неприятным чувством узнал бывшего жителя Белегоста, брат короля Азагхала приготовился к тяжёлому разговору. Гном сразу заметил, что главный на совете — нолдоран Карантир — сильно пьян, поэтому решил, что беседовать придётся не с ним, а значит, можно попробовать делать акцент на братство между Кхазад, считавшееся священным. Однако что-то подсказывало — когда речь ведётся о мирианах и митриле, ничего священного не остаётся.
— Так по какому делу ты прибыл? — без приветствий и титулов задал вопрос Феанарион, сидя с полуприкрытыми глазами и бокалом в руке.
— Хочу напомнить, — старый казначей крякнул, — господин Эзгедхал, здесь собрались верноподданные владыки Дурина, а это значит, что мир между нами важнее личных интересов.
— Я хотел понять, откуда в народе взялась одна сказка, — стиснул зубы брат Азагхала. — Сказки ведь, они такие — не берутся из ниоткуда.
Послышались удивлённые возгласы, взгляды устремились на гостя.
— Жила в богатой пещере, украшенной каменными розами прекрасная дева, пышная борода которой спускалась до колен, — лицо Эзгедхала стало загадочным, — но захотелось деве настоящих цветов. Отец не смел отказать любимой дочурке, поэтому попытался выращивать живые розы в подземелье, однако ничего не получалось. Тогда он отправился за цветами в далёкую таинственную страну, где царили волшебство и неувядающая красота. Гном нашёл целый город дивных роз, да только оказалось, что владеет великолепием страшное чудовище.
— Не продолжай, я всё понял, — сонно рассмеялся Морифинвэ.
— Не хочешь узнать, чем заканчивается сказка, король Карнистир?
— Всё сгорело, — предположил Феаноринг. — Но наша сказка заканчивается иначе. Я знаю, что тебе здесь нужно, и это не живые розы. Ты и твой брат снова лезете в казну, хотя ваша забота заключается совсем в другом. Твой брат снова хочет голословно и лживо обвинять меня в своих проблемах и в том, чего я никогда не делал, поскольку мне невыгодна дурная слава Гномьего Тракта. Мой ответ таков, узбад: мои мирианы останутся моими. Я сам обеспечу оборону границ и на этот раз буду бдительнее, поскольку осознал — доверять вашей совместной с Химрингом разведке нельзя. Я сам позабочусь о себе…
Договорить королю не дал оглушительный звон разбитого где-то рядом стекла и долетевшие крики. Пока никто не успел понять, что произошло, Эзгедхал, не зная, чего ожидать, хмыкнул:
— Позаботишься о своей безопасности сам? Сомнительно, король Карнистир, сомнительно.
Примечание к части
Песня из мюзикла "Леонардо" "Веселись, пока живой".
Волчий пляс
Азарт опьянил, захватил и лишил способности испытывать иные чувства, кроме радости разрушения. Только что идеальная брусчатка площади, а теперь — изуродованная и разбитая, словно просила продолжать ломать её: возьми, возьми ещё камень, отковыряй его, выдерни из земли! Звон осколков звучал прекраснейшей музыкой — самой Песней Творения, о которой халадины что-то вскользь слышали от эльфов. Ломающиеся ветви и молодые стволы деревьев около скамеек, казалось, для того и росли, чтобы теперь превратиться в оружие и уродливые пни, похожие на колья. Вмятины и царапины на дивных скульптурах из металла в глазах обезумевшей от ощущения силы толпы обращались лучшими украшениями города.
Заслужили! Получайте!
Безумно хохоча и подбадривая свой народ, требуя продолжения разрушений, Халет взяла очередной камень и вдруг заметила, что измазала дорогое платье. Сейчас это показалось чем-то очень смешным и замечательным, женщина вытерла подолом булыжник и запустила им в ближайщее неразбитое окно. Как же это прекрасно!
Подруга, располневшая, вечно охающая и прихрамывающая, сейчас вдруг подобралась и, с досадой смотря на испорченные ногти, схватила палку и начала бить по брошенному шатру. Что-то загремело, зазвенело, женщина взглянула и, поняв, что громит лавку с лакомствами, отвлеклась от разрушений, с наслаждением съела пирожное и с ехидным смешком положила на его место медный мириан.
Буря показалась вечностью, хотя на самом деле продлилась лишь мгновение, потребовавшееся эльфийской страже, чтобы сгруппироваться, нанести несколько точных ударов по вооружённым людям, а остальных — окружить и выставить вперёд мечи, натянуть тетивы.
— В темницу их! — прозвучали слова, которые могли бы напугать, однако именно сейчас вызывали в халадинах гордость собой — их ненавидят те, кого они презирают. Их боятся, пытаются подавить и сломить! Но вам это не удастся, выродки, возомнившие себя Моргот знает кем! Всё! Игра окончена! Смотрите и ужасайтесь — племя Халет плюёт на вас, ничтожества!
***
Восточные земли создавали впечатление бездонного колодца. Во время внезапной атаки на Таргелион Тэлуфинвэ до последнего надеялся на очередной спектакль с «орками» разных не орочьих рас, однако нападение оказалось настоящим, и это заставило задуматься всех, кого заботила война против Моргота, а не только личные интересы внутри условно безопасного и спокойного Белерианда. Кто бы ни уходил за гномьи хребты, через некоторое время переставал присылать вести, либо в редких случаях возвращался ни с чем.
«Мы знаем, откуда нападает Моргот! — безапелляционно заявлял Маэдрос на любые вопросы про усиление обороны на востоке. — Это северное направление, и именно его мы обязаны блокировать в первую очередь! У меня и у всех нас не хватит воинов на две линии фронта. Мы не знаем, что творится за владениями Азагхала, но и не можем ослабить осаду со стороны Железных Гор».
Тэлуфинвэ хмыкнул. Да, старший брат умеет походя в разговоре всем напомнить, где чья подконтрольная территория, независимо от статуса и титулов соратников. После вторжения в Таргелион химрингский лорд стал сдержаннее высказываться, однако менять позицию явно не собирался.
«Валар не всесильны, — повторил он слова отца, — а Моргот — тем более. Он не сможет нанести сокрушительный удар сразу по всем направлениям, поэтому будет атаковать средоточие военной мощи Белерианда, то есть, нас».
— Хорошая попытка думать, как Моргот, — мрачно хмыкнул седьмой сын Феанаро Куруфинвэ. — Но ты — не он, Майти, и знать всего не можешь.
Стоя в одиночестве над картами и думая, что сказать старшему Амбарусса о подготовке войск, младший Амбарусса вспомнил про неотправленное письмо в Химлад, и вдруг в дверь кабинета постучали.
— Прости, господин Феанарион, — приглушённо прозвучал голос воина, — срочное донесение.
***
Разбудить сестру получилось далеко не сразу. Вернувшаяся даже не под утро, а днём Улыбка, не способная связать двух слов и не знающая, чья на ней одежда, рухнула в постель и перестала подавать признаки жизни. Слеза всерьёз испугалась, однако сестра всё же дышала, поэтому мысли о намеренном отравлении рассеялись. Когда большая часть войск земель Амбаруссар, всё чаще называемых людьми Стойбищем, переместилась на таргелионскую границу, девы-менестрели, не задумываясь, последовали за армией, рассчитывая обогащаться за счёт торговцев-наугрим. Однако пока всё, что зарабатывалось, сразу же тратилось на вечно теряющиеся украшения и вино.
— Я придумала нам песню, — через силу улыбнувшись, прошептала Улыбка, не открывая глаз. — Это гениальное творение! Сильмариль среди баллад.
— Теперь я боюсь, что её украдёт Моргот, — попыталась посмеяться Слеза, подавая сестре воду.
— Он никогда не споёт её так, как я, — заверила певица, поднимаясь на ложе. — Готовь что-то громкое… Ох, тяжело думать. Да! Охотничий рог! Сыграешь на нём! Давай, набрось на плечи шкуру, а мне дай чёрное платье без украшений. Быстрей, быстрей! Пойдём! Я хочу сразить нашей музыкой тех вчерашних торговцев, которые из Химлада меха везут.
Наскоро умывшись и ещё больше растрепав волосы, Улыбка хищно оскалилась, взгляд стал отсутствующим, рука задвигалась в ритм пока не спетой песни.
— Две тени, — мрачно зазвучал красивый переливчатый голос, — сошлись… в диком… танце.
***
— Две тени сошлись в диком танце,
Словно души в забытом краю,
Как виденья в посмертия царстве,
Мы — две чёрные птицы на замёрзшем пруду.
И с тех пор наши тени неразличимы,
Вместе плоть и душа — тени неотделимы.
Песня звучала пугающе и пленительно, голос эльфийки заставлял сжиматься и содрогаться, но безумие затягивало, словно омут, и сердце требовало продолжения. Бесконечного продолжения.
Смертная женщина с двумя мальчишками и совсем маленькой девчушкой, поникшая и испуганная, прошла вслед за эльфийскими воинами к центру лагеря. Ещё одна — совсем старая — осталась сидеть у костра в отдалении, где две бородатые торговки хвастались котлами и сковородками.
— Положи меня, словно печать,
На сердце кровоточащей раной.
Ибо лютыми стрелами стали
Стрелы огненные, что нас пронзали! — чёрной тенью скользя в звуке рога и отсветах пламени, эльфийка кружилась и подбрасывала лёгкую дымчатую шаль.
Старуха вздохнула без злобы и зависти — с сожалением. К ней подошёл воин-человек в цветах армии Феанорингов, дал хлеба и молока, спросил что-то, указав в сторону таргелионской границы, и женщина, охая, закивала.
— И крепка, словно древний завет, — Улыбка собрала мирианы, изящно положила у ног сестры и продолжила песню, — в Бездне Намо добытая клятва.
И что огненней пламени нет,
Чем века, проведённые рядом.
И с тех пор наши тени танцуют
Неразлучно и отдельно от тел
Волчий пляс в синем сумраке леса,
И никто этот танец прервать не посмел.
Волчий пляс для нас звучит,
Волчий пляс для нас ночью.
Волчий пляс
Для нас.
***
Тэлуфинвэ посмотрел на гонца и, кивнув, отправил в дальнейший путь — к Питьяфинвэ. Решать, что делать, придётся совместно, здесь вопрос, касающийся не только защиты границ.
***
Питьяфинвэ округлил глаза. Сидя в саду вместе с супругой и разговаривая о чём угодно, кроме войны и политики, король развёл руками:
— Здесь вопрос, касающийся не только защиты границ. Решать, что делать, придётся совместно!
***
Сев за стол и отодвинув карту, младший Амбарусса задумался:
«Если из Таргелиона убегают смертные, жалующиеся на тиранию короля-эльфа, это очень плохой знак!»
***
— Очень плохой, — старший Амбарусса посмотрел на жену. — Мы не знаем, что произошло у Морьо, но ясно одно — если где-то дошло до вооружённых стычек между атани и Эльдар, это может произойти и в нашей земле.
***
«И у нас это может произойти, — сжал кулаки Тэлуфинвэ. — Мы не можем сделать вид, будто…»
***
— …ничего не заметили! Но если признать, что эльфы бывают неправы…
***
«Однако, если мы признаем, что наш брат злодей, это нанесёт удар и по нашей репутации, — Тэлуфинвэ взял бумагу и чернила. — Напишу обо всём Майти».
***
— Я напишу Маэдросу, — Питьяфинвэ встал со скамьи, — не посоветовавшись с ним, никого назад в Таргелион не отправлю!
***
Азагхал развёл руками. Приехав в начале лета в осадный лагерь, гномий король рассчитывал быстро получить ответы на вопросы о походе воинов Дор-Ломина в земли Моргота, а после, оценив работу своих строителей, вернуться домой и заняться набившими оскомину митриловыми шахтами, однако приехавший из Таргелиона брат заставил пересмотреть планы.
— Да, представляете, — Эзгедхал, сидя за столом с Маэдросом, Азагхалом и их верными, всё сильнее округлял глаза, — я дождался приглашения, пришёл в зал, только о делах заговорил, и тут — бац!
— Кто точно знает, что теперь с бунтарями? — не стал выслушивать заново рассказ химрингский лорд.
— Никто, — Майдрос бросил взгляд на Хеправиона, — я пытался выяснить, но меня не пропустили через границу, а письма не пришли.
— В итоге, — старший Феанарион прищурился, неотрывно смотря в северное окно, — всё, что мы знаем, это только слухи.
***
— Говорят, — эльф открыл сарай, залез в дальний угол, достал длинную, идеально отполированную пилу, — всех в тюрьму бросили без суда. Правильно твои ребята сделали, что не пошли в город.
— А чо случилось-то? — Ульг с более молодым собратом разрубили длинное бревно пополам, загрузили в телегу.
— Говорят, — хозяин дома сделал акцент на этом слове, — когда Халет устроила погром на площади, и её бросили в темницу, многие её соплеменники начали громить эльфийские дома, крича, что нолодранцы заставляют честных людей избивать и грабить торговцев, выбивать дань из народа, сжигать обозы и всё в этом роде.
Бывшие рабы Моргота переглянулись, глаза заблестели.
— Какой ужас, — еле сдерживая довольную улыбку, охнул Ульг. — Всем сердцем сочувствую!
— И я, — поддакнул его собрат.
Мужчины снова посмотрели друг на друга, и поняли без слов всё, что хотели сказать: да, Бор напрасно боялся идти в город.
Примечание к части
Песня гр. «АфродеZия» «Волчий вальс»
Поплачь о нём, пока он живой
Серые низкие облака заволокли небо, словно уже наступила осень, и лишь далеко на западе виднелась тонкая полоска ясной синевы. Пелена над Пепельными Горами напоминала шерстяное одеяло, которое медленно натягивалось с северо-востока и лишало землю солнечного света.
— Не думал, что задержусь здесь, — серьёзно сказал Алмарил, поднявшись на сторожевую башню, где находился Астальдо. — Но теперь придётся ждать окончания похода Хадора.
— Знаешь, племянник, — вдруг неожиданно тепло и печально произнёс Финдекано, отворачиваясь от равнины Ард-Гален, — у нас с тобой много общего. И ты, и я — мы оба не можем найти себе место в жизни вне войны.
Сын таргелионского нолдорана был совершенно не в настроении выслушивать рассуждения о смысле существования в Арде Детей Эру — он рассчитывал узнать о ходе войны и пойти напиться, чтобы потом вломиться в библиотеку Пойтара и поговорить с книжниками-атани о том, какие они примитивные недоумки. Однако беседу по душам Алмарил решил не прерывать, вспоминая, как важно порой, чтобы кто-то выслушал.
— Это искажение, племянник, — Финдекано снял с пояса флягу, отпил, угостил родича.
Приятное тепло немного согрело, однако на душе стало только паршивее — силы души, удерживающие от падения в бездну, от хмеля стали подводить, глаза защипало.
— Мы должны уничтожить Моргота, сделавшего из нас чудовищ, — старший сын верховного нолдорана с ненавистью взглянул на север, потом внимательно посмотрел в глаза Алмарила.
— Я просто хочу убить этого проклятого дракона и сдохнуть! — с трудом выдавил из себя таргелионский принц, часто моргая. — Когда я тот череп увидел…
— Да, — Финдекано покачал головой. — Я тоже подумал о том, что кто-то сделал за меня то, что должен был сделать я. Но мы ведь оба понимаем — Хадор убил другого ящера. Этот гораздо мельче, поэтому легко уязвим. Но даже если червь окажется сражён не нами, мы не должны завидовать чужому подвигу. Главное — уничтожить зло. Кому достанется слава — не столь важно. А для Арды и вовсе не имеет значения.
Повисло молчание.
— Знаешь, племянник, — Астальдо печально опустил взгляд, — во мне словно борятся несколько Эльдар: один шепчет, что золотой червь неубиваем, утешает меня тем, что я корю себя напрасно — ведь победить морготову тварь было невозможно, а значит, я и так совершил невероятное, прогнав её; второй уверяет меня в будущей победе, говорит, что теперь я готов к встрече с любым монстром, на этот раз ему не уйти; а третий называет меня ничтожеством и твердит, что я ни на что не способен ни на войне, ни вне её. И, позволяя этому третьему Эльда говорить, я вспоминаю о том, что собственный отец не ставит героя Астальдо ни во что, готов продавать его подвиги, втаптывать в грязь мнение и гордость. И многое-многое другое. Я вспоминаю, что всегда и для всех значил меньше, чем кто угодно другой, и понимаю, что даже сам себя всегда ценил меньше, чем тех, кто никогда бы не понял моей жертвенности.
— Да плевать, — смотря вниз, Алмарил всё отчаяннее боролся с желанием спрыгнуть. — Не понимают — и не надо.
— Ты прав, — рассмеялся Финдекано, однако в голосе ощущалась горечь. — Просто я ненавижу несправедливость. Всем сердцем! Страшно то, что я видел её так много, что уже готов принять и промолчать, когда кто-то отвечает несправедливостью на несправедливость. Но, племянник, когда несправедливостью отвечают на добро…
— Если об этом думать, проще не жить совсем.
— Нет, Алмарил, — глаза Астальдо засияли, он легко хлопнул родича по плечу, — у нас есть червяк, которого надо убить. А после — решим по обстоятельствам.
— У тебя жена есть, — на лицо таргелионского принца пала тень.
— Есть, — как-то вымученно улыбнулся Финдекано. — И дети. И внуки даже, если сны правдивы.
— Ты счастливчик, — тяжело вздохнул Алмарил, — насколько это вообще возможно в Арде Искажённой.
Старший сын верховного нолдорана кивнул, мысленно уносясь в прошлое, только оценивая его уже по-другому.
***
Сад около дворца не изменился: те же переливающиеся в свете Древ Валар дорожки, та же, словно шепчущаяся, шёлковая трава, те же цветущие кусты и ажурные скамейки под их сенью, те же фонтаны и скульптуры, то же сияние дня. И Нарнис — милая улыбчивая девушка, которая редко бывала здесь, однако Финдекано мог называть её не только сродницей, но и подругой. С дочерью Нельо удавалось весело провести время, обсуждая книги и сочиняя что-то своё — она никогда не говорила плохо ни о чьём творчестве, даже не шутила зло. Раньше деву можно было просто по-дружески обнять и даже чмокнуть в щёку, а теперь…
Теперь не хватало смелости даже просто взять за руку и заговорить.
Сад на вид был прежним, Нарнис тоже. Но всё вдруг стало незнакомым и пугающим.
— Странно, правда? — прозрачные глаза девы прямо посмотрели на Финдекано, и взгляд начал меняться, Нолдо почувствовал страх, словно что-то необратимо рушилось, ломалось, и эту величайшую ценность уже не удастся восстановить, вернуть, как раньше. Всё. — Мы теперь должны любить друг друга, как муж и жена.
***
Должны! Должны!
Тогда юный Финьо не мог понять, что случилось, его слишком захлестнули эмоции, однако сейчас, оглядываясь назад, герой Астальдо осознавал — Нарнис не стремилась быть с ним, она лишь делала то, что нужно.
Не ей. Отцу.
Да, она любила.
Потому что так надо!
Не ей. Отцу.
Поэтому лгала. Чаще молчанием.
«Я не ночная ваза для больного, — вспомнилась абсолютно искренняя речь оскорблённой Линдиэль, сказанная грубо, но честно, от чистого сердца, — и не простыня под роженицей. Я — королева Оссирианда, леди из Невраста и просто женщина, которая не позволит никому себя оскорблять. Я пришла сообщить об отъезде, потому что считаю это правильным! Мой поступок не заслуживает подобного отношения! Я не заслуживаю! Чем мой статус ниже твоего?! Ты ведь даже не король, герой Астальдо! Ты тот, кто принёс корону своему недостойному титула нолдорана отцу! Ты тот, кого уважают лишь благодаря воле лорда Маэдроса! Но если бы не он, тебя растоптал бы собственный народ!»
Нарнис никогда бы не сказала так. Но думала? Что если она так же думала?
От подобных мыслей хотелось напиться и броситься в безнадёжный бой против кого угодно — хоть самого Моргота.
Из накативших тяжёлых раздумий вырвал смешок племянника.
— Ты знаешь, что мой отец сотворил? — взгляд Алмарила стал отсутствующим. — Мне кажется, мы можем провести долгие вечера за обсуждением глупостей, сделанных родителями.
— Ты про племя?
— Да, и я до сих пор не могу в это поверить. Не представляю, как можно пасть настолько низко, чтобы против тебя восстали дикари?!
— Или наоборот, — Финдекано повеселел, — взлететь слишком высоко.
— Ты сейчас явно не про моего отца говоришь, — спокойнее отозвался Алмарил.
— Пожалуй. Но весть о бунте Халет разлетелась далеко, и Морьо придётся сменить тактику. Кстати, о моём отце, — странно оглядевшись, Астальдо понизил голос, — твоя помощь нужна. Необходимо отвезти кое-что в Химринг, причём так, чтобы никто об этом не узнал.
— Я, кажется, знаю, о чём ты. Точнее, о ком. Предлагаешь переодеть орками и отправить под видом пленных?
Сын Морифинвэ сначала сказал, а потом подумал. И вспомнил.
Ненависть к себе и всем вокруг захлестнула, окно-бойница показалось дверью к счастью.
— Нет, — удивился предложению Финдекано, — можно просто спрятать среди груза. Строительного, например. Откуда у нас пленные орки, если уже три месяца никого не привозили? Только письма приходят. И почему мы сами не разбираемся с пленными? Видишь, сколько вопросов?
— Да, — через силу согласился Алмарил. — Я сам с ней поговорю. Давно знакомы.
— Поэтому я тебя и попросил.
***
— Зачем тебе знать, когда он уйдёт?
Зачем тебе знать, о чём он поет?
Зачем тебе знать то, чего не знает он сам?
Сидеть на оружейном складе было безумно скучно, время тянулось мучительно долго, играя на нервах, словно на струнах арфы, и в конце концов Глоссар не выдержал и начал распевать песни.
— Зачем тебе знать, кого он любил?
Зачем тебе знать, о чём он просил?
Зачем тебе знать то, о чём он молчит?
Менестрель не жаловался на головные боли, но время от времени становился чудовищно бледен, взгляд стекленел и делался влажным, и тогда Вирессэ снова предпринимала тщетные попытки помочь новому другу, однако никакие снадобья не спасали от мук, требовалось лишь время в тишине и темноте.
— Поплачь о нём, пока он живой,
Люби его, таким, какой он есть.
Глоссар всегда пел что-то такое, от чего Вирессэ становилось не по себе, однако сопровождавший их воин по имени Арминас уверял — лучше так, чем, как раньше, не уточняя, что такого ужасного сочинял этот эльф. Сам менестрель только разводил руками.
— На детском рисунке домик с трубой,
А рядом с ним лучник машет рукой.
Мы никак не можем привыкнуть жить без войны.
Птицы отправились в дальний полёт,
Ночью разведка уходит в поход.
И ты уже видишь себя в роли вдовы.
Поплачь о нём, пока он живой,
Люби его, таким, какой он есть.
Уехать из хитлумской столицы оказалось гораздо сложнее, чем Глоссар уверял. И хотя верить полубезумному менестрелю не стоило изначально, Вирессэ слишком хотела помочь супругу, а заодно показать, что не боится ни Варнондо, ни Нолофинвэ, ни всей нолдорановой стражи, вместе взятой. Но на пути к цели встало неожиданное обстоятельство: из города никто не выезжал: ни торговцы, ни менестрели, ни воины. Те, кто прибывали, оставались на неопределённый срок, а одиночные путники никак не могли помочь троим беглецам покинуть столицу незаметно. Арминас пытался воспользоваться положением и под предлогом разведки выйти в путь, но границы города оказались слишком хорошо охраняемы.
«Может быть, это знак, что тебе нужно остаться? — Карнифинвэ смотрел на жену с надеждой, словно тяжелораненый на целительное снадобье. — Мне страшно отпускать тебя».
«Ты же из рода Феанаро Куруфинвэ! — ответила сквозь поцелуй Вирессэ. — Первый Дом Нолдор ничего не боится».
«Это не так».
— У тебя к нему есть несколько слов,
У тебя к нему даже, похоже, любовь.
Ты ждёшь момента, чтоб отдать ему всё.
Холодный мрамор, твои цветы…
Всё опускается вниз, и в горле комок.
Эти морщины так портят твоё лицо.
Когда от Арминаса пришло известие, что в Хитлум прибыло войско Дор-Ломина, Вирессэ вдруг поняла — бесстрашная жена бесстрашного перводомовца тоже боится. Боится покидать тёплый бассейн, оставлять мужа наедине с его терзаниями и роднёй, которая стала хуже врагов. Боится не вернуться. Да и сказать лорду Маэдросу, в общем-то, нечего…
Но если признать, что Карнифинвэ больше не нужен Химрингу, точно случится катастрофа.
И супруга посланника-заложника доверилась малознакомому воину и полубезумному менестрелю.
— Тихое утро, над городом мрак, майская зелень, вянут цветы.
Там хорошо, где нас с тобой нет.
Бочонок с пивом — причём здесь вода?
Сияющий клинок — причём здесь народ?
Сегодня умрёшь — завтра скажут: поэт!
— Глоссар, — Вирессэ посмотрела на запасы еды, оставленные Арминасом, — ты уверен, что хочешь ехать со мной в Химринг?
Вздохнув и закрыв глаза, менестрель покачал головой, медленно разлепил веки, словно после долгого сна, посмотрел на факел на стене, на освещённые им мечи, луки, копья и лежанки и развёл руками:
— Девушка-Апрель, ни у кого из нас пути назад нет.
— Есть, — супруга Карнифинвэ не выдала эмоций, — нас не заметили на границе, а запасное войско из Дор-Ломина, отправленное на подмогу Хадору, состояло не только из Младших, там и эльфы были. Арминас записал нас как целителей, отправленных из поселения на Митриме, на помощь знахарям в Барад Эйтель! Да, и тебя, и меня знают в лицо, поэтому пока нам приходится прятаться, но в случае необходимости Арминас поможет нам вернуться! Главное, выехать из Крепости Исток незамеченными для соглядатаев Нолофинвэ, а верные принца Финдекано нас не выдадут.
— Поплачь о нём, пока он живой,
Люби его, таким, какой он есть…
Дверь открылась с предупредительным стуком, и на складе появился знакомый для жены химрингского посланника эльф.
— Здравствуй, Вирессэ, — сказал Алмарил, и Глоссар почему-то сразу сник. — Рад встрече.
— Соболезную твоей утрате, — супруга принца Карнифинвэ встала с лежака и приобняла родича.
— Не удивлюсь, если скоро узнаю о ещё одной, — поджал губы сын Морифинвэ, — только на этот раз не расстроюсь.
— Не надо так говорить, — Вирессэ посмотрела на певца, который удалился во мрак и напевал что-то без слов, — думаю, я смогу сообщить и тебе нечто важное, когда доберусь до своих.
— Не стоит.
В этот момент на склад зашёл Арминас и широко улыбнулся.
— Всё просто замечательно! — заверил воин. — К нам заехал торговец, проделавший путь из Белегоста через Таргелион, Химлад и Дортонион, и сейчас возвращающийся назад через Химринг. Он уже кое-кого провозил тайно в своём обозе, и пусть это вышло случайно, зато имело наилучшие последствия.
— Для кого? — Алмарил скривился.
— Для всего Белерианда! Торин уверяет, что готов отправляться хоть сейчас.
— Завтра, — сын таргелионского нолдорана вымученно улыбнулся эльфийке. — На рассвете. Если кто-то попытается вам помешать, я за себя не отвечаю.
Не озвучивая, что принц и так не слишком старается держать себя в руках, заговорщики пожали руки и принялись собирать вещи.
Примечание к части
Песня гр. «ЧайФ» «Поплачь о нём»
Чудовищно огромное сердце
Перо танцевало на страницах огромной книги, которую леди-летописец поднимала с трудом. Послушавшись совета из сна, Эльдалотэ собрала дюжину дюжин книжников и мастеров-гончаров, чтобы самые ценные записи перенести на глину. Кроме того, правительница Дортониона приказала начать строительство подземной библиотеки, где все стены станут «каменными книгами». Да, задумка выглядела трудновыполнимой, но Эльдалотэ чувствовала — если не сделает — предаст память наставника. Размышлять о причинах появления Квеннара было слишком страшно, поэтому леди запрещала себе анализировать — она просто защищала летописи — память и мудрость прежних дней.
Зайдя в библиотеку, Финдарато посмотрел на занятых работой эльфов и сел напротив супруги кузена.
— В искрах звёздного луча
Розы лепестки.
Алых слёз на них печать —
Страсти и тоски, — таинственно пропел король, —
Свет Исиль прогонит тьму,
Указав твою судьбу…
Эльдалотэ подняла глаза от книги и заулыбалась.
— Если от судьбы своей ты не убежишь, с кем тебе быть рядом суждено? — спросил пустоту Инголдо, взглянул на отцовское кольцо. — Прекраснейшая из цветов, — обратился он к эльфийке, — скажи мне, я верно догадываюсь, кто строит твою новую библиотеку?
— Пожалуй, да, — заулыбалась леди, однако лицо сразу снова стало серьёзным. — Когда я думаю о том, что дни бесконечно уходят в прошлое, мне становится не по себе. Я хочу сохранить для себя и других ценность каждого мгновения счастья, успеха, восторга, наслаждения, но всё это истаивает и стирается, сметается с пути жизни, словно прошлогодняя листва. А мы — неизменно зелёные вековые сосны — смотрим на увядание и возрождение, не в силах что-то сделать и лишь с ужасом ждём прихода дровосека.
— Но он может не прийти. Или топор сломается.
— У судьбы всегда есть в запасе ещё один топор, светлый владыка.
— Это очень печально, — вздохнул Финдарато, осматриваясь и останавливая взгляд на глиняных заготовках. — Вроде каждому ясно на этой земле,
Что по осени время настанет зиме,
А за вешними днями и лето пройдет,
И всему обозначен свой срок и черёд…
Обозначен свой срок и черёд.
Эльдалотэ спешно перевернула несколько страниц, отделённых кожаной закладкой, и принялась записывать, как если бы король ей диктовал.
— Что-то было, сияло, пылало, жило,
А потом отболело, остыло, сожгло
И ушло, и уже не появится впредь,
Бесполезно скорбеть и не надо жалеть.
И не надо, не стоит жалеть.
Но все равно в душе твоей
Живая память прежних дней,
Всё возвращает, как назло,
И вновь волнует и тревожит.
То, что давно уже прошло,
Всё возвращает, как назло,
Живая память прежних дней,
Хотя ничем помочь не может.
Всё равно не исправить уже ничего,
От беды не избавить уже никого,
И на чудо не стоит надеяться зря,
Не бывает апреля среди января.
Нет, не стоит надеяться зря.
Леди подняла глаза на владыку.
— Апрель. Спасибо, светлый владыка, что напомнил об этой неблагодарной девке.
— Прости, прекраснейший цветок, я нечаянно, — по глазам Финдарато было заметно — случайность не случайна, однако для чего было заводить речь про Вирессэ, король не пояснил. — Я пришёл по важному делу, прекраснейший цветок. Ты — мудрейшая из правителей Соснового Края, поэтому мне необходим твой совет.
— Благодарю за доверие, владыка, — леди загадочно улыбнулась. — Я лишь стремлюсь стать такой, как ты, Солнце-Король.
— Чем дольше хожу по Арде Искажённой, — театрально вздохнул Инголдо, — тем больше сомневаюсь в своей исключительной сиятельности. Но зачем о грустном? Я же хотел поговорить о чудовищном.
Глаза Эльдалотэ расширились.
— О моём чудовищно огромном сердце, цветочек, — Финдарато осмотрелся. Книжники и мастера усердно занимались своим делом, несколько эльфов что-то увлечённо искали на полках, а ещё с дюжину просто сидели и читали. — Надо позвать оставшегося за дверью Эдрахиля, — вдруг спохватился король.
Леди сделала знак служителям библиотеки, и верного оруженосца провели сквозь ряды столов и шкафов к владыкам.
— Моё чудовищно огромное сердце не может вынести несправедливости, творящейся в Арде Искажённой, — показав взглядом на книгу Эльдалотэ и давая понять, что леди пора начинать записывать, король пригласил Эдрахиля сесть рядом. — Узнав о бедах несчастных Младших Детей Эру, свалившихся на них в землях брата моего, я…
***
— Ну, я помочь и решил! — рыжий бородатый торговец указал рукой на маленького мальчика и девочку, только-только расцветающую, ещё не невесту. — Дело было так.
Собравшийся на площади вокруг обоза народ притих, Брегор с охраной вышел вперёд.
— Я Торин, сын Дора из Белегоста, у нас серебряная лавка, — начал пояснять вождю людей гном, — ну в смысле не скамья, на которую зад сажаешь, серебряная, хотя и такая есть, вон в той телеге, дорого стоит, но добротная! Лавка у нас в смысле мастерская, где продаём заодно, не только делаем. Выехал я, значит, из Белегоста и решил в Норгод не соваться, потому что не нравятся мне их разговоры, будто бросовое серебро должно в цене упасть, нельзя его дорого продавать. Другое серебро скоро найдут, вот оно и будет стоить дорого. А мой товар тип не нужен уже никому. Я поэтому решил — пошли бы они в печь для мусора, и поехал в Таргелион по Тракту нашему. Но там чёт опять цены заломили, а у меня мирианов с собой немного было — не продал ещё ничего, ну я подумал и свернул на обычную дорогу, которая бесплатная. Ну да, выбоины, ну лужи, да плевать! Не хрусталь везу. Остановились мы на ночь у речки-переплюйки, ну выпили с ребятами, песни погорланили, а потом смотрим — лошади себя ведут странно. Ну мы после эля-то всё, конечно, проверили тщательно, да не заметили ничего, решили, что просто мимо волк пробежал. Поспали, поехали, на ярмарку завернули, а там драка какая-то началась, кому-то лавки погромили, ну и решил я, что не хочу связываться, свернул на дорогу опять и в Химлад. И тут мы с ребятами заметили, что в дальней телеге странное творится.
— Сколько ж дней прошло? — поинтересовался Брегор, посмеиваясь.
— Ну… Пять? Не знаю! Да не смотрели мы в ту телегу. Там вещи тёплые, оружие запасное, ну хлам всякий, не нужен он нам был. Глянули, в общем, а там эти двое! Мы такие — это чё? Ну и рассказали детки, что маму, тётку их и бабушку в тюрьму бросили! Объяснить толком не могут, говорят, эльфы злые, народ бьют. Ну я-то эльфов знаю, и знаю, какие злые, а какие нет. Понял, в общем, не дурак. И решил помочь бедолагам. Вот, к таким же добрым людям привёз.
Мельдир подошла к мужу, посмотрела на детей и, получив одобрительный кивок, повела испуганных беглецов в дом, заметив, что гном и правда о них позаботился: одеты чисто, по погоде, по размеру, глаза не голодные, щёки румяные.
— Что за злые эльфы? — Брегор напоказдостал мешочек с мирианами, начал рассматривать подсвечники и посуду. — Вот это возьму, — указал он на изящный, но в то же время явно не эльфийской работы сервиз и вытащил драгоценные кругляши. — Столько хватит?
— Конечно! — обрадовался гном. — Вот ещё в подарок возьми чернильницу. Дяде твоему пригодится. А эльфы злые — это на Тракте нашем, который Таргелион себе присвоил.
***
— Вот так, прекрасная Эльдалотэ, — вздохнул Финдарато. — Мой дорогой брат оказался в глазах моих подопечных злым эльфом. Понимаешь, какая это печаль для меня?
— Катастрофа, — кивнула леди.
— Да! Ведь мы, прекрасный цветок, отреклись от Валар, так как их брат оказался вором и убийцей, и ни один из Владык ничего не предпринял.
Посмотрев на Эдрахиля и получив одобрение словам от эльфа, не видевшего Валинор и знавшего про Исход исключительно по рассказам старших, Инголдо печально потребовал вина.
— Дорогая моя Эльдалотэ, — покачал он головой, — скажи, прав ли я, что собираюсь ехать к Чёрному брату и беседовать с ним лично? Прав ли, что хочу взять с собой не только свиту, но и вождя эдайн? Прав ли в том, что считаю это дело своим? Я много думал о случившемся и пришёл к выводу, что если бы в Благом Амане, когда пала тьма, Вала Оромэ остановил Моргота, спас бы аманэльдар снова, как это было на берегах Куивиэнэн, если бы Моргота судили и опять заперли в Чертогах Намо, Исхода бы не было, не погибли бы сотни и тысячи эльфов в Хэлкараксэ, не случилось бы страшных войн здесь в Эндорэ.
— Ты хочешь судить короля Карнистира? — супруга лорда Ангарато замерла, перо остановилось в полёте над страницами книги.
— Мои желания мало значат, цветочек, — Финдарато выпил и вздохнул. — Я не Вала Манвэ, не Вала Оромэ, я не могу ворваться к Карнистиру и вышвырнуть его из мира живых. Судить его мне не удастся. Я могу лишь попробовать помочь тем, кого притащил на землю эльфов.
— Полагаю, всё делается абсолютно верно, — пожала плечами Эльдалотэ. — Милосердно и мудро. И Брегор увидит, что пусть эльфы — братья и сёстры, в дурных делах они не заодно.
Король поднял бокал и с одобрения Эдрахиля выпил до дна. Леди-летописец перевернула страницу.
— Когда я уезжал с Тол-Сириона, — вдруг повеселел нарготрондский владыка, — принц Артаресто и принцесса Толлунэль получили ответное письмо из Химринга по поводу готовности войск к наступлению и обороне. Лорд Маэдрос сообщил, что очень рад возможности размещения в небольшой островной крепости стодвадцатитысячной конной армии, состоящей только из военачальников, каждый из которых увенчан сияющей славой великих героев многих сражений, поэтому просит прислать в помощь осадному лагерю написавшего этот воодушевляющий текст книжника, чтобы в глазах Белерианда силы Предела Маэдроса выросли столь же быстро и невероятно. А мне снова достались обидные слова о том, что я играю в войну, в которой нельзя победить ни сказками, ни песнями. Но Эльдалотэ, как же так? Неужели даже тот, кто каждое мгновение своей жизни бросает вызов самому… кхм… сильному из Айнур, совсем не верит в чудеса? Нельзя так, мой прекрасный цветок, нельзя. Надеюсь, хоть ты меня понимаешь.
Примечание к части
Песни:
"Реквием по любви" из мюзикла "Роза вампира"
"Живая память прежних дней" из мюзикла "Монте-Кристо"
Соколицы
К хорошему быстро привыкаешь.
Эту истину в первые же проведённые в подземелье ночи осознали все халадины, оказавшиеся в таргелионской тюрьме. Долгие годы жизни в пещерах, переносимость холода, голода и сырости оказались перечёркнуты всего несколькими зимами в тёплых домах, где достаточно еды, есть, во что одеться и где помыться. Ещё пару-тройку, или сколько там, лет назад темница показалась бы замечательным местом, где не дует ветер, нет хищников, каждый день сытно кормят, не капает сверху и не надо до изнеможения добывать необходимое для выживания, но теперь…
Привыкшие к чистоте телá начали покрываться болезненными волдырями, от невозможности согреться появился кашель, носы перестали дышать, возникли боли в спине, локтях и коленях, мочиться стало хотеться постоянно, и каждый раз, присаживаясь в угол, тянуло выть от жжения, словно между ног изливался кипяток. Молодые девушки и немногие выжившие после нападения орков юноши переносили заточение легче, а для Халет и более старших соплеменниц темница грозилась стать гробницей.
— Хал! Хал, сёстры и братья! — выкрикивать боевой клич день за днём становилось сложнее — мешал кашель и угасающая воля к борьбе.
Халет смотрела на себя и уже не могла не замечать, какая она грязная и вонючая, лохматая, с ужасными ногтями. В первый день заточения хотелось уродовать себя, действуя против навязанного образа жизни и понятия о внешности, но потом… Очень неожиданно грязь стала мешать.
Что же делать? Признать неправоту, согласиться оплатить долги и ущерб? Но будет ли это правильно? Нет? А что правильно? Как лучше? Лучше для кого?
Поначалу узники хохотали, гордились собой, орали и плевали в сторону стражников:
«Хал! Хал! Сдохни, Красномордый! Передайте Красномордому, чтоб он сдох! Пусть подавится своими мирьянами! Мы его мордой по Тракту протащим! Хал!»
Эльфы-тюремщики молча качали головами и присылали убирать в камерах покорившихся нолдорану халадинов.
«Предатели! — кричали узники собратьям. — Продались нолодранцам! Слыхали, что на площади троих наших убили?!»
То и дело начинались драки, если уборщики отвечали что-то вроде: «Сами предатели! За дело их убили!» Стражники быстро разнимали сцепившихся дикарей, хвалили покорных, переставали вовремя кормить бунтующих, на остальных заключённых просто не обращали внимания.
Первые несколько дней время от времени приводили новых бунтарок, и халадины горячо приветствовали соплеменниц, уверяя, что те всё сделали правильно.
Однако постепенно гордые крики в пустоту сменились руганью, адресованной тюремщикам:
«Еду нормальную давайте, твари! Сами-то такое не жрёте! Мы мёрзнем! Одеяла дайте! Солома гниёт! Новую несите!»
Халет со смешанным чувством замечала, что обращённые на эльфов взгляды постепенно становятся не злыми, а просящими. Хотелось двинуть в каждую такую кислую рожу, а особенно злилась она потому, что сама то и дело допускала мысли сдаться. Одёргивать себя становилось всё труднее, и видя в других собственную слабость, леди-вождь вспыхивала ненавистью. Только ноющие суставы и боль в пояснице уже не позволяли никого сильно побить.
— Живы ещё, смотрю, — очередную голодную холодную вечность прервал голос внезапно заявившегося «мешка яблок». — Кто-то уже одумался?
Как же Халет хотела и не хотела выйти из темницы, сказав: «Да, я раскаиваюсь во всём!» И в то же время так приятно было надеяться, что никто из её гордого народа не падёт духом. Леди-вождь знала — это уже случилось, но очень хотела верить в обратное.
— Да! — кто-то вскочил, кто-то, кряхтя, захромал, а подруга, проходя мимо, посмотрела с вызовом, мол, чего тебе не нравится? Я тут с тобой сидеть должна? С хрена ль?
Когда снова закрылся замок на двери, Халет обернулась к оставшимся с ней несломленным. В основном это были молодые девушки, но кроме них на отсыревшей соломе по-прежнему сидели две старушки, пожилой мужчина и двое юношей. В соседних камерах ситуация сложилась похожая — из запертых четырёх десятков халадинов осталось не больше двух — тоже женщны. Все они могли бы стать матерями новому поколению халадинов, но вместо этого мёрзнут здесь.
Мысль о том, что сама уничтожает свой народ, заставила Халет содрогнуться.
— Чего мы здесь добиваемся, а, сёстры и братья? — как можно громче произнесла леди-вождь, подбоченившись. Выданное тюремщиками тряпьё висело мешком, неприятно касалось воспалённой кожи. — Мы ещё помним?
По глазам, зорким и слепым, внимательным и ничего не выражающим, Халет поняла — нет, не помнят, а возможно, и не знали никогда.
— Проблем вы захотели, с жиру беситесь, — напомнил вновь появившийся «мешок яблок».
— А ты, — гаркнула леди-вождь, закашлявшись, — ответь, что с Вальяром сделал?
После короткого замешательства эльф понял, о ком речь, и хмыкнул:
— Я — ничего.
— А по твоему приказу?
— Я не отдаю такие приказы. Я лишь задаю вам вопрос: одумались?
И тут Халет осенило.
— Это вы должны одуматься! — заорала она, кашляя. — Вы должны сначала научить, а потом требовать! Орки поганые! Мы сидим здесь, а должны — вы! Мы сидим здесь, потому что вы — орочье дерьмо! А мы — не мухи, чтоб его жрать и причмокивать!
Замок в одно мгновение открылся, и Халет полетела на пол. Больно стало не сразу, металлический скрежет резанул по ушам, а потом над женщиной склонились молодые соплеменницы, пытаясь помочь. Боясь, что не сможет подняться, потому что спину прострелило, голова закружилась, а челюсть заболела так, словно разом почернели все зубы справа, леди-вождь из последних сил снисходительно хмыкнула, выдохнула и напрягла мышцы.
— Долбаный гад! — прошипела она, сгруппировавшись и всё-таки сев на соломе. — Нолодранец хренов! Да чтоб тебя орки поимели, волколюб обрыганный!
То ли «мешок яблок» не услышал добрых слов в свой адрес, то ли решил не благодарить за комплименты, поэтому возвращаться не стал.
— Мы знаем, почему сидим здесь, — кивнула молодая девушка, гладя свою леди-вождя по спине, — потому что мы не мухи-говноедки. Мы — соколицы, которые однажды вылетят на свободу и растерзают блохастых вонючих крыс.
Халет не знала, откуда соплеменница набралась таких слов, и, по правде, не хотела знать, но сказанное очень понравилось. Из груди вырвался торжествующий крик, который на этот раз поддержали многие:
— Ха-а-а-ал! Ха-а-а-ал! Ха-а-а-ал!
Упаси Эру! Феанаро!
То, как охотно молодой вождь смертных согласился ехать неизвестно куда на помощь неизвестно кому, всерьёз удивило Финдарато. Король знал про визит Брегора в Дор-Ломин, и уже тогда поразился активным действиям лидера Фирьяр, но теперь всё выглядело ещё более впечатляюще. Странная тревога закралась в сердце эльфийского правителя, и только когда уже в пути из Дортониона Инголдо увидел, как вождь властно обнимал и целовал супругу, картина составилась окончательно.
Решительный юный адан напомнил королю Финдарато Феанаро. Конечно, этот человек не был талантливым мастером, не отличался блистательной внешностью, не изобретал новые языки, сплавы и способы обработки камня, но в нём горело точно такое же неукротимое стремление к переменам и самостоятельности, которое в итоге и заставило великого Куруфинвэ отречься от власти Валар.
Тревога сдавила сердце. Углубившись в размышления, король Инголдо осознал ещё более пугающую истину: возможно, Брегору — пока! — не хватило знаний и ума понять, насколько Младшие Дети Эру несправедливо слабее плотью, чем все остальные создания в Арде, даже те, что являются творениями Валар, однако он уже догадался о необходимости умным и немощным атани приспосабливаться и выживать! Какие выводы будут потом? Ведь не просто так Брегор заинтересовался мятежом в Таргелионе!
Мысль о том, что эльфов, в отличие от Айнур, можно легко убить обычным оружием, заставила похолодеть. Нет, нельзя допускать вражды! Ни в коем случае!
Решив не ехать в Таргелион сразу, а побеседовать для начала с Амбаруссар, к которым убежали не меньше двух дюжин подданных Морьо, Финдарато внимательно наблюдал за потомком того, кого считал другом, кто безусловно восхищался владыкой Номом и всеми эльфами просто потому, что они прекрасны и вечны.
Увы, дети и внуки спасённых от Моргота первых Эльдар тоже не любили Валар за прошлые деяния, не касавшиеся новых поколений непосредственно.
— Не устал от дороги, Брегор? — на привале около леса подошёл к костру вождя эдайн эльфийский владыка. — А ты, Мельдир?
— Всё в порядке, мой король, — улыбнулась женщина, прильнув к мужу.
— Могу я прервать вашу беседу и поговорить с вождём наедине? — очень учтиво спросил Инголдо.
По глазам беоринга было похоже, что он не желает ничего обсуждать с глазу на глаз, однако не может отказаться. Вероятно, из вежливости. Только на сколько лет хватит этого препятствия к полному отречению от «тирании владык»?
Решив не придумывать то, чего, скорее всего, нет, Финдарато сел у костра и, дождавшись, когда Мельдир и охрана вождя отойдут на достаточное расстояние, чтобы человеческие уши не улавливали произносимые слова, заговорил:
— Брегор, мне очень жаль, что с Андрет так вышло. Я мог бы принести извинения за поведение брата, но понимаю — это совсем не то, что нужно тебе. Не то, что нужно ей. Скажи, что я могу сделать для твоей семьи?
Глаза вождя, не серые — карие, выдали полнейшее изумление, в котором читалось неверие в искренность — смертный не сомневался, что король пытается подкупить его, а на Андрет и остальных Фирьяр этому эльфу плевать.
«Феанаро…»
— Твой род, — взвешивая каждое слово, заговорил вождь, — и так очень много делает для нас. Я понимаю, что ты ждёшь, аран, но я не хочу этого. Можно заставить лорда Аэгнора жениться на моей сестре, но я не хочу, чтобы Андрет жила с тем, кто будет считать её временной помехой к нормальной жизни и ждать её смерти.
«Проклятый Нарьо! — мысленно выругался Инголдо. — Надо было убить тебя в Хэлкараксэ!»
— Эльфы, — Финдарато судорожно соображал, что говорить, но мысли путались, — не воспринимают людей помехой или временным явлением, тем более плохим.
— А как воспринимают?
Инголдо мог поклясться, что сейчас Брегор вспыхнет, как тот самый Нолдо, наговорит чудовищных вещей, причём правдивых, и назад пути уже не будет, поскольку либо эльфам придётся подчиняться людям или отойти в сторону, либо начнётся вражда. Нужно немедленно подобрать правильные слова, но какие? Какие?!
— Я не могу говорить за всех, — осторожно ответил Финдарато, — даже несмотря на то, что я король. Но для меня все, с кем я общаюсь, становятся близкими, я впускаю в своё сердце любого, кто оказывается рядом, и каждая потеря, даже неизбежная, как в случае с людьми, больно ранит меня.
«О, Эру! Я говорю, как Манвэ! До чего я докатился?»
— Когда умер твой предок Беор, для меня это стало личной трагедией, — Инголдо отчаянно пытался понять, верит ли Брегор хотя бы одному его слову, и с радостью замечал, что этот человек, вызывающий пугающие ассоциации, немного сомневается в своей непоколебимой ранее позиции. — Я не мог смотреть на подаренные им вещи, мне не хотелось больше дружить с атани. Понимаешь, я знал Беора совсем юным, восторженным мальчиком, который от всего сердца восхищался эльфийской речью и не ведал большего счастья, чем новые выученные слова и выражения. Представляешь, он выбирал себе невесту по одному главному качеству — умению читать.
Брегор искренне заулыбался, и нарготрондский владыка поразился, как мало сейчас надо ему для счастья — просто видеть, что человек, напоминающий, упаси Эру, Феанаро Куруфинвэ, верит в то, что эльфы не все одинаково подлые, не заодно в злодеяниях, не гнилые лжецы и не лицемеры с круговой порукой.
— Я помню, как Беор бегал за помощью, когда его первая жена заболела, как плакал, когда она умерла. Самое ужасное, Брегор, я ничего не мог для него сделать, мои знахари оказались бессильны.
«Эру! Наверное, так же Манвэ оправдывался перед Феанаро за смерть его матери! Или… — догадка ударила громом в ясный день. — Может быть, Валар отнеслись иначе? Может, Владыки показали равнодушие к чужой боли? Не демонстрировали усердия в помощи?»
— Отец говорил мне разные глупости про это, — Брегор поддержал разговор, и Финдарато едва не запрыгал от радости, — называл прадеда проклятьем рода, потому что зачат он был вне брака, говорил, что это его призрак хотел забрать меня, поэтому убийцу, напавшего на меня в толпе, не найдут. Мне очень стыдно, что отец в это верит. Я ведь нашёл и покарал этих тварей. Всех до единого.
Глаза — не цвета стали — вспыхнули страшным, пусть и не валинорским, огнём, вождь сжал кулаки.
— Непростое тебе досталось время, Брегор, — постарался как можно более искренне посочувствовать человеку Финдарато, — но ты можешь всегда рассчитывать на мою помощь. Беор обращался ко мне, когда не мог справиться сам, а порой и просто так приходил поболтать, песенки попеть. Мне очень не хватает его дружбы, Брегор.
— Эльфы с нами не только дружат, — вождь напрягся, посмотрел в костёр.
Инголдо видел — этого адана что-то гложет, он хочет поделиться, но не решается. Лучше всё же подтолкнуть его к разговору, чтобы…
…не получилось, как у Валар с Феанаро!
Но что может его беспокоить? Неужели он так близко к сердцу принял убийство эльфийского младенца, что до сих пор об этом не забыл? Финдарато слышал, будто вождь угрожал подданным наказанием за подобные злодеяния, однако полагал — это уже в прошлом. Но, похоже, нет.
— Беор любил свою вторую жену не меньше, чем первую, — начал издалека Инголдо, — но знаешь, это не мешало ему мечтать об эльфийках. Он так смущался каждый раз, когда я или кто-то другой говорил, что жена должна быть одна.
— Женщины тоже мечтают об эльфах, — попался на уловку Брегор, и глаза снова вспыхнули. — Конечно! От них же дети здоровые рождаются и не умирают во чреве! Измены плохи сами по себе, но когда маленьких эльфов убивают, потому что они эльфы, это непростительно! Я хотел основать приют для таких сирот, чтобы если уж выбрасывали матери новорожденных, то не в реку! А на крыльцо дома! Но я не представляю, какими вырастут эти дети. Они ведь будут ненавидеть нас. Самое страшное в этом, — вождь схватился за голову, — что пока я думаю и сомневаюсь, продолжают гибнуть эти несчастные младенцы!
— Когда вернёмся, — пообещал Финдарато, чувствуя, как снова ввязывается во что-то сомнительное, — обязательно всё разрешим. Вместе. Это наша общая беда, ты не должен взваливать на себя ответственность за два свободных и не всегда разумных народа.
Брегор замер, улыбнулся, а потом беззлобно посмотрел на эльфийского короля и рассмеялся.
Примечание к части
Автор гномьего спектакля — прекрасная поэтесса Туманный колодец https://ficbook.net/authors/347896
Дикарями были, дикарями и остались
Чего именно ожидал от встречи с Амбаруссар, Финдарато не знал, только где-то глубоко в подсознании жила отчаянная бессмысленная надежда увидеть тех дерзких медноволосых близнецов из Тириона, неизменно одинаковых и неразлучных. Сын короля Арафинвэ прекрасно знал, что Амбаруссар уже давно не единое целое, у них не одна жизнь и не одно имя на двоих, но почему-то осознание этого больно ранило.
Они вышли навстречу кузену из роскошного шатра, поставленного в бескрайнем поле, где нашлось место и для табунов лошадей, и для армии, и для правителей. Они. Король и воин. Двое одинаковых разных эльфов, которых теперь не получилось бы перепутать даже после бочонка вина.
— Привет, Артафиндэ! — одновременно сказали Амбаруссар, улыбаясь каждый своей улыбкой.
Финдарато молча обнял родичей, представил сопровождавших его людей и осмотрелся. Со всех сторон доносились звуки: ржание скакунов, звон стали и команды тренирующихся воинов, смех, громкие разговоры, а ещё лилась песня, и голоса певиц показались знакомыми:
— Волчий пляс для нас звучит,
Волчий пляс для нас ночью.
Волчий пляс
Для нас.
После изменившего многое разговора с Брегором эльфийскому королю хотелось бы верить, что правильных слов достаточно для восстановления утраченного доверия между Эльдар и эдайн, однако Финдарато понимал — это абсолютно не так. Нужны шаги к цели, поступки, свершения, и здесь возникал новый вопрос: насколько могут и хотят Младшие делать что-то самостоятельно, не решат ли они «доверить» всё Старшим, чтобы только пожинать плоды и командовать, или, напротив, любая инициатива эльфов начнёт восприниматься как принуждение?
— Две тени сошлись в диком танце,
Словно души в забытом краю,
Как виденья в посмертия царстве…
Пение на миг вернуло к реальности, однако король снова задумался, сомневаясь в правильности действий.
— И с тех пор наши тени неразличимы,
Вместе плоть и душа — тени неотделимы.
Финдарато понимал — его план не продуман абсолютно, но проблема заключалась в невозможности заранее решить, что делать, поскольку о положении дел в Таргелионе нарготрондский владыка не знал ничего.
— Волчий пляс для нас звучит!
Первое письмо для Морифинвэ осталось без ответа. Позже выяснилось, что Карнистир не пустил к себе посла Маэдроса, не стал ничего объяснять Тэлуфинвэ, да и в целом не стремился обсуждать свои дела. Лишь прилетевшие со всех сторон вопросы о беглых людях, жалующихся на убийства, избиения и угнетение заставили короля Таргелиона позволить Финдарато приехать для разговора.
— Сюда! Сюда! Кто слышал это?! — зазвучали вдруг слова, будто со сцены.
Обернувшись на звук, Инголдо увидел гномов, разыгрывавших спектакль и уже собравших большой круг зевак.
— Я расскажу вам без секрета! — говорил один из бородачей в ярко-красном колпаке с пышной кисточкой и бубенчиком. — На Азахагла-короля,
Кто жил на севере, храня,
Творца завет,
Эльдар обет,
На Тракте совершён набег!
— Ах, до чего ж суров наш век! — вздохнула обнявшая его гномиха.
— Кто виноват? — поинтересовался смешавшийся с толпой чернобородый артист. — И в чей наряд
Одет был враг, тот лиходей?!
— Да всё не так! Сюда, скорей! — отмахнулся очень толстый торговец, тоже стоявший среди зрителей. — Там были орки!
— Их одежды! — возразил из центра круга гном в красном колпаке. — А ты поверил… Вот невежда.
— А ты дурак, и трус, и лжец! — наигранно разозлился, замахал пухлыми руками торговец.
— Послушайте вы, наконец! — вмешалась пожилая гномиха с гербом Белегоста на рукаве куртки. — В том Морифинвэ виноват!
Он другу братскому не рад!
Того на Тракте подстерёг,
С вражиной встретиться помог!
— А ничего, что в этот час
Совет держал он среди нас? — толстый торговец подбоченился.
— Тогда то были его слуги! — не унималась женщина из Белегоста.
— Что ж вы несёте, добры други?! — обнимавшая гнома в колпаке бородатая дева схватилась за голову. — Да может ли союзник наш
Так опуститься ради краж?
— То покушение — не кража! — покачала головой подданная Азагхала. —Подкуплена была им стража
Останки «орочьи» сжигать,
Чтоб лиц никто не мог узнать!
Финдарато отвернулся от весёлой компании и подумал, что ему совсем не смешно. Наслышанный об этой тёмной истории, нарготрондский владыка теперь всерьёз опасался за свою жизнь, и даже целая армия охраны, взятая с собой, не добавляла уверенности.
— Волчий пляс для нас звучит,
Волчий пляс для нас ночью, — снова долетела песня.
Решив не думать о плохом, Инголдо переключил внимание на Брегора, ответственно подошедшего к выполнению своей части общего дела.
— И крепка, словно древний завет,
В Бездне Намо добытая клятва.
Общее дело… Для кого оно важнее? Для смертного или для бессмертного? Финдарато сделал вывод, что человеческий вождь должен сам принять решение о судьбе таргелионских собратьев, если встанет вопрос переселения.
Младший Амбарусса в письме рассказал, что халадины давно жили на земле Морьо, но не были никому нужны, но потом проявили себя в битве против орков, и король взял их на службу.
Но что-то пошло не так.
— И с тех пор наши тени танцуют
Неразлучно и отдельно от тел
Волчий пляс в синем сумраке леса,
И никто этот танец прервать не посмел.
Волчий пляс для нас звучит…
В письме Тэльво не говорил открыто о действиях брата, однако давал понять, что Морьо снова перегибает палку. Если это так, то оставлять халадинов на его земле нельзя, поскольку ради них никто не станет менять уклады и законы, значит, мятежи будут повторяться, пока эльфы не перебьют всех недовольных людей, тем самым поссорив между собой две расы. Объяснить это Морьо будет трудно, однако Финдарато рассчитывал на свой дар убеждения, а ещё на то, что его, в отличие от таргелионского правителя, поддержат абсолютно все соседи, с которыми Чёрный Финвэ, между прочим, торгует.
Но если уводить халадинов из Таргелиона, то куда? Брегор, когда встал такой вопрос, ответил не сразу и уклончиво: «Я должен на них посмотреть».
— Волчий пляс для нас…
Пение и смешанные с лязгом стали выкрики отвлекли от размышлений, Финдарато заметил, как Амбаруссар разместились за столом, поставленном около шатра, и что-то весело обсуждают с воинами, однако глаза у обоих злые.
— За тобой приедут посланники Морьо, — сказал Тэлуфинвэ, прямо посмотрев на Инголдо и приглашая присоединиться к беседе. — Наверное, это хорошая новость.
— Возможно, — напрягся нарготрондский владыка, — но мне почему-то теперь ещё страшнее соваться в дивные владения кузена.
— Полукузена, — вроде бы пошутил Питьяфинвэ.
— А так совсем страшно, — ужаснулся Финдарато и, сев за стол, взял вино.
— Мы специально сами приехали сюда, а не тебя в город позвали, — понизил голос младший Амбарусса.
— Чтобы пограничники нас видели, — пояснил старший, — чтобы и с нашей стороны, и с их было много свидетелей, что ты приехал, что с нами беседовал, что с тобой были все эти сопровождающие.
— Вы меня совсем запугали, — зажмурился Инголдо, — я ведь не к Морготу еду.
— К Морьо, — в один голос произнесли близнецы.
Покачав головой, Финдарато посмотрел туда, где Брегор и Мельдир со своими людьми разговаривали с беглыми халадинами. Судя по выражению лица вождя, можно было сделать вывод, что беоринг чем-то сильно недоволен. Наверное, это плохо. А может, и нет.
***
— Ну что, когда жрать принесёшь? — крикнула молодая соплеменница Халет, схватившись за прутья решётки, заменявшей и стену, и дверь.— Или сам наш обед жрёшь, сволочь?
Леди-вождь одобрительно кивнула, посмотрела вокруг: её народ, те, кто поддержали бунт, болели всё тяжелее, многих совсем захворавших куда-то увели, и больше они не вернулись. Остальные исхудали, завшивели, страдали от простуды и многого другого, и конец становился всё очевиднее. Однако на вопрос долбаного «мешка яблок» «Одумались или нет?» измученные неволей люди отвечали с каждым разом всё резче и непреклоннее.
— Жрать давай, тварь!
Рассмеявшись сквозь кашель, Халет погрозила кулаком в сторону закрытого замка.
Из полумрака появились стражники с обычным невкусным, хоть и сытным обедом, а с ними вместе явился «мешок яблок», только выглядел он совсем не как обычно. Затравленно вращая глазами, эльф сделал кому-то знак, и узникам принесли тёплые одеяла, сушёные фрукты и ягоды.
Не понимая, что происходит, ожидая нового подвоха, халадины посмотрели на неожиданные дары и не успели ещё ничего сказать, как «мешок» подозвал ещё двоих эльфов, назвав их знахарями.
Заключённые пожали плечами и позволили осмотреть себя, так и не дождавшись объяснений.
Надеяться на лучшее было страшно, несмотря на то, что очень хотелось.
***
Поздно вечером, когда Майя Тилион уже поднял на небесный купол серебряную ладью, Финдарато позвал Брегора в свой шатёр, снова думая о том, как бы относился к родне того, кто посмел причинить боль Артанис. Вероятно, сестра отомстила бы сама, и ненавидеть быстро стало бы некого, но это обстоятельство всё равно не повлияло бы на отношение. Может ли сохраниться доверие и честное сотрудничество с такой семьёй?
— Звал, владыка? — поклонился Брегор, отодвигая полог шатра. Молодой вождь, похоже, нарочно не использовал простое слово «ном», обращаясь к королю.
— Да, присаживайся, — Финдарато отложил книгу, которую так и не начал писать, погрузившись в раздумья. — Что ты решил насчёт таргелионских собратьев?
Беоринг напрягся, и нарготрондский владыка понял — разговор выйдет не из приятных.
— Этот народ, — человек прямо посмотрел на эльфа, — потомки тех, о ком мы говорили недобрые слова. Их предки не пошли за тобой, предпочли остаться дикарями. И знаешь, владыка Артафиндэ, они до сих пор дикари и меняться не хотят.
«Артафиндэ? — Финдарато еле удержался, чтобы не переспросить. — Артафиндэ? Брегор услышал, как меня называли кузены и…»
— Я сначала готовился осуждать эльфов, — вдруг честно признался вождь, — но когда увидел, как эти люди реагируют на мою речь…
Инголдо удивлённо поднял брови.
— Их не заинтересовали книги, они засмеялись сложным словам, — Брегор покачал головой, смотря выжидающе, ища согласия со своим мнением. — Мой предок не признавал тех, кто не читал, и всего за сто лет его потомки из дикарей превратились в народ, способный нравиться эльфам. Как равные нравиться. Даже дети общие появились. Зачем нам с тобой, владыка Артафиндэ, на нашей земле дикари? Мы поможем им в их беде, но править ими я не хочу.
Потрясённый сказанным, Финдарато подумал, что эту речь надо было бы услышать дяде-узурпатору, однако решил не озвучивать домыслы. Не надо людям знать про ещё одного нехорошего эльфа слишком много.
— В Белерианде ведь есть незанятые земли, — после паузы произнёс вождь, — пусть там эти дикари и живут, раз эльфы им не нравятся.
Примечание к части
Песня «Волчий вальс» гр. «АфродеZия»
Неописуемо
Несмотря на дождливый день, на Гномьем Тракте кипела жизнь. На очередной заставе собралась толпа торговцев, телеги встали четырьмя рядами, послышались переходящие в ругань споры.
Выставив вперёд грамоту, позволяющую проехать без ожидания и проверок, трое эльфов с нарготрондскими гербами на одежде, верхом на белоснежных лошадях проскакали сквозь живой поток ко входу в главную башню.
Остановившись перед воротами и спешившись, Эсуил обернулся на соратников и с мрачной готовностью во взгляде первым пошёл в открывшиеся двери.
— Только быстро, — без приветствий сказали смотрители Тракта нежеланным гостям.
Сияющие синие глаза Эрьярона вспыхнули яростью:
— Не тебе указывать лорду Эсуилу, командиру крепости-стража, что ему делать и как! Мы пришли проверить, как живут и служат здесь Фирьяр! Народ короля Финдарато Артафиндэ Инголдо Фелагунда Нома, живущий под присмотром лорда Эсуила, не знает бед! За сотню лет проживания во владениях владыки Инголдо в земле лорда Эсуила ни разу не случалось бунтов и эпидемий! Население растёт и развивается! Фирьяр уже в состоянии самостоятельно строить дома и дороги и заботиться обо всём этом! А что сделали вы, чтобы открывать рты и шипеть?
Стоявший между другом и слишком эмоционально отреагировавшим на невежливое обращение следопытом Йавиэрион со вздохом поджал губы, как бы нечаянно положив руку на висевший на поясе меч.
Смотрители Тракта ещё больше помрачнели и молча расступились, указав нежелательным визитёрам путь.
— Элендил бы с тобой поспорил насчёт успехов с Фирьяр, — с улыбкой произнёс Эсуил, поднимаясь по лестнице. Серые волосы полусинда оказались единственным светлым пятном в не слишком хорошо освещённом коридоре.
— Элендил готов спорить с кем угодно, — хмыкнул Эрьярон, сняв со стены факел, — но только сам он — пустая скорлупка от ореха, которую пометил барсук.
Йавиэрион рассмеялся.
— Аи! Аи! — выбежал вдруг навстречу человеческий юноша с лицом, отражающим не мысли, а только попытки думать. Тщетные. — Дуду вам всё кажет! Вот, господа эльфы, тут мы живём! — мощная мозолистая рука открыла какую-то дверь. — Видите? Спать — есть. Стол жрать — есть. Горшок — вон! Мне нраица.
— Это бессмысленно, — тихо сказал Эсуил вновь закипающему разведчику. — У меня в поселении тоже такие дурачки есть, которым скажешь что-то, повторишь пару раз, они всем и расскажут. Такие подосланные нам не нужны.
— Старшие есть? Родители твои? — спросил Йавиэрион, улыбаясь очень по-доброму.
— Не, нету! У Дуду нету. Дуду сам показывает.
— Хорошо, — Эсуил положил руку на плечо мальчика, и тот испугался так сильно, словно ему приставили нож к горлу. — Тогда пойдём дальше, покажи склады.
— Нету складов, — ответственно заявил парень и раскинул руки. — Это всё, что есть.
— А ты чем здесь занимаешься? — командир крепости невозмутимо улыбался.
— Полы мою.
— Расскажи, чем и от чего, — оживился Эрьярон, — какую грязь отмываешь? Тряпок всегда хватает? Воды?
Парень вдруг выпучил глаза, затрясся, начал стучать зубами.
— Это зло! — воскликнул он вдруг. — Тьма не имеет власти над эльфьими землями! Здесь нет власти тьме! И его тварям!
Верные Финдарато переглянулись, Эсуил вздохнул.
— Конечно, нет, — сказал он мальчишке, — и мы здесь, чтобы укрепить защиту от зла. Оно ведь иногда прорывается, да?
Маленькие, близко посаженные глаза юноши расширились так, словно на них надавили изнутри.
— Что. Делает. Зло. Когда. Прорывается? — осторожно, однако настойчиво задал вопрос Эсуил, нагнувшись к испуганному адану. — Оно мусорит, да? Чем именно?
Молодой уборщик не ответил. Он просто заплакал, а штаны намокли, набухли и протекли едко пахнущими струями. Испугавшись, что измазал пол, мальчик бросился к запертой двери, трясущимися руками достал ключ, начал пытаться засунуть его в замок, но сделать это не получалось. Стоявший ближе всех Йавиэрион помог открыть кладовку, заглянул внутрь, однако ничего подозрительного не увидел.
— Вот, — успокаивающим тоном сказал Эрьярон, порывшись за пазухой и достав серебряный мириан. — Возьми, заработал.
Мальчик посмотрел на вознаграждение безумными глазами и вдруг отпрянул.
— Нет! — замотал он головой. — Это зло! Нельзя брать! Зло! Выбросите это! Быстрее!
— Хорошо, — согласился разведчик, сделав вид, будто швырнул мириан в сторону ведра. — Чем тебе заплатить? Как отблагодарить? — видя, что его не понимают, верный короля Финдарато неслышно выругался. — Что тебе дают за работу?
— Дают? — парень вдруг повеселел. Понял. По-своему. — Вот!
И показал в кладовку, где были вёдра, тряпки, грабли, мётлы.
— Спасибо, друг, — кивнул Эсуил, отворачиваясь. — Пойдём, мне всё ясно.
— Мне тоже, — краснея от злости, процедил Эрьярон. — Дурачков набрали, внушили, что мирианы — зло, дают только инструменты для работы, но хоть комнату с кроватью злом не объявили. Кормят, надеюсь. Где остальные?! Нормальные!
Вопрос растворился в пустоте. Перейдя в другое здание, эльфы увидели похожую картину, с той лишь разницей, что в коридорах попадались люди разного возраста и чуть более сообразительные, таскавшие какие-то мешки и стопки бумаг, но реакция на вопросы была одинаковой.
— Я знаю, где способные хоть что-то сказать! — зло произнёс Эрьярон, с трудом сдерживая желание броситься на кого-нибудь. — К нашему приезду подготовились, понимаете? Отсюда убрали всех, кто мог сболтнуть лишнего! Но я их найду! Я их уже нашёл! — следопыт указал в окно, выходящее на Тракт. — Дань собирают!
Эсуил рванул с места к выходу, слетел по лестнице, плащ поднялся за спиной могучими бурыми крыльями, от внезапного сквозняка белёсо-серые волосы затрепетали.
— В ряды Орлов Манвэ записался, — хмыкнул Эрьярон.
— Дайте пройти! — командир крепости протиснулся сквозь толпу охраны и торговцев, запрыгнул в седло и рванул вдоль вереницы телег.
Нолдо в красно-чёрном плаще, двое наугрим и пятеро людей — три женщины, юноша и старик досматривали большой обоз. Слова оказались не нужны, чтобы трое нарготрондских лордов поняли абсолютно всё: заметив чужаков и, видимо, зная, кто это такие, халадины начали затравленно оборачиваться, умоляюще смотреть в сторону подданных короля Инголдо, заикаться, кланяться, вымученно улыбаться и с ужасом коситься на руководивших их действиями эльфа и гномов.
— Чего боятся эти эдайн? — успокоившись, спросил Эсуил.
— Ошибиться, — совершенно невозмутимо ответил Нолдо. — Нужно определить, правильно ли составлены списки товаров, а соответственно, верно ли оплачено пользование Трактом, что именно оплачено, есть ли грамоты, не фальшивые ли. Много знать надо, а халадинам сложно.
— Вы ведь нам поможете, правда? — вдруг спросил старик, отходя от телеги. — Эти молодые, боятся, а мне терять нечего, я своё пожил. Поможете? Сгинут наши по тюрьмам!
— Что ты несёшь, дурак?! — взъярилась на него одна из женщин. — У нас хорошо всё!
— Не трогайте его! — Эрьярон сразу же пресёк попытки стражи заставить мужчину молчать — выхватил меч и встал перед бунтарём. — Заберём его для разговора. Как тебя звать?
— Дадом зовите.
— Пойдём, Дад. Поговорим, решим, что делать.
— Да что решать? — перешёл на крик старик. — Делайте со мной, что хотите! Но я скажу! Отец Халет — друг мой был! Я её с вот такой крохи знаю! Не может она зло деять! В тюрьму её, это, ни за что! И остальных! Они обирать таких вот отказались! Не воры мы! Мы — честный народ! А эти — что орки!
— Дурак старый! — возмутились уже все три женщины, торговцы сделали вид, будто ничего не слышали.
— С нами пойдёшь, — твёрдо заявил Эрьярон. — Твои слова проверить надо.
— Да бейте! Я не откажусь от того, что счас сказал! Бейте, проверяйте!
Нолдо и два гнома, как ни в чём не бывало вернулись к работе.
— Бейте? — Йавиэрион побледнел.
— Не делай поспешных выводов, — положив другу руку на плечо, Эсуил вздохнул и повёл старика к лошади. — Сначала всё проверим.
***
В небольшом зале, куда пришлось идти по украшенному историей Таргелиона коридору, оказалось удивительно светло и тихо, а за большим столом, где можно свободно разместиться дюжине гостей, сидела, улыбаясь, одна-единственная эльфийка.
— Владычица Оэруиль? — Финдарато, обещавший прийти без свиты, от неожиданности едва не назвал супругу Морифинвэ именем жены другого кузена. — Я неописуемо рад встрече с тобой!
— Неописуемо, — напряглась королева, — однажды я неосторожно произнесла это слово, и меня обвинили в невежестве и неумении подбирать выражения.
— О, нет! — король ахнул. — Это слово означает совершенно иное! «Неописуемо», произнесённое в твой адрес, означает, что ни в одном языке Арды, даже в Валарине, не существует подходящих слов, то есть, твоя красота выше любых сочетаний звуков!
— Это не претензия, владыка Ном, — просто сказала Оэруиль, сделав акцент на том, что перед ней правитель людей, — я лишь поделилась забавным воспоминанием.
Финдарато прошёлся вдоль стен, на которых висело красивое оружие, и сел в показавшееся самым удобным кресло.
— Мой супруг, — взгляд королевы заметался, — не сможет встретиться с тобой, поскольку не хочет находиться в этом дворце, а приглашать столь дорогого гостя и лес — невежливо. Поэтому нолдоран Морифинвэ передал мне дела. Говори, король Ном, что тебя привело.
Решив, что больше уже ничто не сможет его удивить, Инголдо присмотрелся к Оэруиль. Серый незаметный среди сверкающего оружия силуэт ничто не украшало, и если бы возникла необходимость воспевать таргелионскую владычицу, пришлось бы сильно потрудиться, чтобы слова оды не звучали пусто.
— Мудрость королевы безгранична, коли мой кузен всецело доверяет тебе. Что ж, дело у меня не слишком приятное. Для меня. Я даже хотел потребовать с кузена мешок золотых мирианов за пережитый по пути страх, вызванный жуткими, леденящими кровь рассказами о нападениях орков на королевские экипажи. Однако как я могу что-то просить у прекраснейшей правительницы? Придётся мне справляться со страхом самостоятельно и лечить сердечные раны вином.
— Могу дать мешок яблок, — испытующе посмотрела на гостя Оэруиль.
— Благодарю, прекраснейшая, но вынужден отказаться, — не понял шутку Инголдо. — Привела меня крайне неприятная история. Весь Белерианд только и говорит про несчастных угнетаемых в Таргелионе Младших Детей Эру, которые готовы бежать куда угодно и молить о помощи. Мои кузены, лорды Дортониона, живут в мире и любви, — Финдарато прикусил язык, — с Фирьяр, поэтому просто не могут продолжать сотрудничество с Таргелионом. Но ведь это сильно навредит твоему королевству! Моё сердце разрывается от горя, когда я думаю об этом.
Владычица прищурилась, болотные глаза потемнели.
— Нет, — сказала она, — если Дортонион перестанет поставлять нам лес, торф, шкуры и остальное, подразумевающееся договором, проблема окажется мимолётной, поскольку совсем скоро будет заключено торговое соглашение с Оссириандом. Гораздо более выгодное. Однако мы все понимаем: жизнь — это не только подсчёт прибыли.
Интуиция подсказала Финдарато, что сейчас будет изложена прямо противоположная озвученной позиция.
— Разумеется, — заулыбался Инголдо, любуясь охотничьими доспехами. — Тем более, что я прекрасно понимаю — мой брат просто не знал, как вести себя с Фирьяр, и, вероятно, имеет место мой просчёт и недосмотр в том, что я ему не помог вовремя разобраться.
— Твой кузен, владыка Ном, — серьёзно продолжила королева, — мой супруг, мудр и дальновиден. Поэтому согласен на исход халадинов из Таргелиона, с условием, что они полностью выплатят все долги, оплатят себе дорогу и не возьмут с собой ничего из приобретённого за счёт королевской казны имущества. Разумеется, можно забрать одежду и обувь, но оружие, украшения, телеги, инструменты, дома-шатры и палатки, домашний скот — нет. Всё это принадлежит Таргелиону, и должно здесь остаться.
Нарготрондский владыка поднял брови. Хотелось задать очень много вопросов, однако с губ сорвался только один:
— И во сколько мне это обойдётся?
Бессмертный помер, а я всё ещё жива!
— Братья меня за это волколакам скормят! — обречённо произнёс Финдарато, собрав за большим столом свиту и Брегора с женой. — Но я не могу поступить иначе. Видите, в какой я ситуации оказался? Скоро зима, идти куда-то в неизвестном направлении станет тяжело и опасно, но вы ведь тоже понимаете, что нельзя оставлять людей в тюрьме до весны?! Поэтому мы встанем лагерем на северной границе королевства Амбаруссар.
Потребовав от Эдрахиля вина и выпив всё налитое, король Инголдо печально улыбнулся:
— Расходы, разумеется, будут на мне. И расплачиваться с братьями за доставленные неудобства тоже буду я. Вы даже представить не можете, какие это горы золота! — из сияющих утраченным светом Валинора глаз покатились слезы, нарготрондский владыка выпил ещё вина, однако плакать не перестал. — Простите меня, мои верные, прошу! В последний раз я так рыдал на своей свадьбе. Мне до сих пор не по себе от воспоминаний, а моя прекрасная Амариэ, наверное, стыдится меня, но что я могу поделать?!
Отец и старший брат Эдрахиля заулыбались, Йавиэрион закрыл рот ладонью, чтобы не смеяться открыто.
— Ладно, новые богатства накоплю, что уж тут горевать? — вздохнул Финдарато, вытирая салфеткой лицо. — Веселитесь, не стесняйтись. Когда я рыдал на свадьбе, тоже многим было забавно смотреть на меня. И никто мне не посочувствовал! Но это ничего. Нам ли горевать, друзья мои? Мы ведь сейчас сидим в тёплом роскошном дворце, пьём лучшее вино, едим, сколько хотим. А те несчастные Младшие мёрзнут,голодают, болеют! С каждым днём их долги растут, а здоровье ухудшается. Без моего золота они погибнут. Но я также понимаю, что мои сокровища для перевода их в мирианы оценят незаслуженно низко! Это ужасно!
Орикон покачал головой, смотря в стол. Миньятолос бросил взгляд на отца, тоже промолчал, Эрьярон сжал кулаки.
— Не всё в жизни делается ради выгоды, — Финдарато снова выпил и дал Эдрахилю уникальный мириан с изображением башен Гномьего Тракта — их чеканили только однажды в честь столетия Торгового Союза. — Я же знаю, что мой верный слуга трудится, не покладая рук, исключительно из любви к своему негаснущему Солнцу, то есть, ко мне. Правда, Эдрахиль?
Оруженосец поклонился, благодаря за щедрость, налил ещё вина.
— Да, мои верные, — тяжело вздохнул король, — мне действительно жаль всех тех средств, что придётся потратить. Но меня утешает, что это на благо Арды. Скажи, Брегор, что выяснил ты, когда говорил с вождём халадинов?
Беоринг выдохнул, скосил глаза на супругу, улыбнулся. Нарготрондский владыка первое время удивлялся не поддающемуся логике поведению лидера Фирьяр. Прочитав несколько книг из тех, что Брегор считал важными для человеческого общества, Финдарато пожалел о том, что лично не был знаком с их автором, поскольку возникло желание побеседовать с ним по душам, а после — если тот останется в разуме — отправить его для дальнейшей беседы к Артанис. Однако потомок Беора как-то иначе воспринимал прочитанное и не видел в текстах ничего ужасного, только, вопреки настойчивым советам автора держать женщин подальше от всего важного в жизни, таскал супругу с собой везде и всегда. Подумав об этом, Инголдо сделал вывод, что дело в ревности и страхе однажды увидеть в своём доме эльфийского младенца.
Похоже, Мельдир стоит дольше оставаться бездетной, чтобы не оказаться отстранённой от дел племени, если, конечно, её это заботит.
Подумав, что любопытно было бы взглянуть на реакцию главного защитника полуэльфов, если бы супруга принесла остроухое дитя, Финдарато всё же отмёл нехорошие мысли и, загадочно улыбаясь, посмотрел на человеческого вождя. Тот смутился.
— Я укрепил уверенность в том, что племя Халет и род Беора должны жить отдельно друг от друга, — сказал он слишком неуверенно. — Мы выбрали эльфов в учителя, а халадины гордятся тем, что однажды изгнали вас со своей земли.
Орикон от удивления встал.
— Да, — Эсуил отмахнулся, — я слышал от торговцев, как хитлумских послов дикари едва не отправили в гости к Намо.
— Многие об этом слышали, только думали — сказки, — поддакнул непривычно отстранённый Эрьярон. — Да только сказки никогда не зарождаются на пустом месте.
— Халадины гордятся этим, понимаете? — чёрные глаза Брегора вспыхнули, однако суть эмоции Финдарато понять не смог. — Не знаю, может быть, им просто не повезло, и те эльфы, как и подданные Морифинвэ, сделали какое-то зло, но Халет не хочет даже слышать о том, что эльфы бывают добрыми, справедливыми и милосердными. И меня в итоге назвали…
***
— Так ты их подсосун! — расхохоталась леди-вождь, когда беоринг и супруга пришли в темницу и объяснили, какова цель их появления.
Остальные узники, кто ещё был в состоянии смеяться, поддержали веселье.
— Вальяру пусть твой король поможет, — заявила Халет, развалившись на несвежей соломе. — Оплатит его долги, а потом говорит о добре. А нам помощь с подвохом не нужна, ясно, подсосун?
Сопровождавший вождя дортонионских Фирьяр «мешок яблок» самодовольно хмыкнул, в глазах прочиталось: «Теперь видите, что они не заслуживают лучшего отношения. Неблагодарное зверьё!»
Интуиция подсказала Халет отвлечься от веселья и внимательнее посмотреть на того, кого ненавидит.
«Гляди, — внутренний голос заставил встряхнуться, — этот гад ждал, что ты так себя поведёшь! Он наболтал чужакам что-то, и теперь рад подтверждению!»
— Ладно, как тебя там, извини, — леди-вождь встала и, кряхтя, подошла к решётке, с ужасом поняв, что рассматривает пришедшую с подсосуном молодую женщину со слишком явным интересом. — Пусть твой нолодранец знает: мне его благодарить нечем, кроме моих тёплых щёлочек, которые не для него я берегу. А ещё передай ему, что таких вот заезжих нолодранцев мы с девчонками гнали со своей земли так, что только пятки их нолодранские сверкали. И мы можем так снова! Так что, хочет — пусть помогает, но ничего в ответ мы ему не дадим.
***
Смотря на заключённых, Брегор видел, как они откровенно разглядывают его и Мельдир, замечал реакцию эльфа-тюремщика и не мог описать словами свои доводы по этому поводу. Однако высказывать владыке Финдарато всё, что накопилось в душе, вождь не хотел — халадины ведь тоже люди. Люди! Как и сам Брегор.
— Так и назвали? — Финдарато просиял.
— Да. А потом Халет сказала, что нужно найти эльфа по имени Вальяр и оплатить его долги, прежде чем защищать чужаков, — выдохнул беоринг, косясь на супругу.
Король Инголдо замер, высоко подняв брови, развёл руками и вдруг расхохотался.
— Мой дорогой Брегор, — с трудом произнёс он, вытирая слёзы, — полагаю, долги одного этого несчастного несравнимы с долгами всего народа Халет, хотя от братца Морьо я могу ожидать всего. Я лишь не понимаю, причём здесь этот эльф…
Не договорив, Финдарато осёкся. Вождь дортонионских Фирьяр смотрел с непоколебимым пониманием причины просьбы, не допуская вероятности совместных дел, безвозмездной помощи или обычного сочувствия. Решив не продолжать тему любви смертных женщин к бессмертным мужчинам, по крайней мере в присутствии беоринга, нарготрондский владыка согласно кивнул.
— Хорошо. Только его надо сначала найти.
Эрьярон, не говоря ни слова, встал из-за стола и вышел за дверь.
***
— Я не знаю, как у вас принято прощаться и почитать мёртвых, — Халет подошла к указанному эльфом холмику — одному из сотен похожих. — Что надо здесь оставить или посадить? Дерево какое-то? Куст? Правда, не сезон счас…
Огромное кладбище для тех, кого не забрали родные, раскинулось широким, припорошенным первым снегом полем между пролеском и поворотом реки, где не было ни мостов, ни переправ.
— Никак не принято, — мрачно отозвался Эрьярон, поправляя шарф. Разведчик старался не вспоминать о том, какие пришлось вести разговоры и с кем, чтобы отыскать пропавшего эльфа, погрязшего в долгах. — Эльдар — бессмертный народ, а кому не повезло — тех хоронят, как хотят.
Женщина закашлялась, болезненно поморщилась, схватившись за поясницу.
— Знакомство с этой проклятой землёй началось у меня с поездки в гости к самоубийце, — хрипло произнесла она, выпрямившись и опершись на палку. — И прощаюсь я с этим проклятым Таргеленом на могиле самоубийцы. Да будь ты проклят, нолодранец со всей своей роднёй и слугами!
— Проклятье может преследовать того, кто произнёс его, — зачем-то сказал Эрьярон, посмотрев сквозь прозрачную метель на оставшихся у края кладбища людей и эльфов.
— Мне уже не страшно. Вальяра жаль только. А самое гадостное, что я его лица уже и не помню толком. И голос, и песню ту… Ничего не помню. Имя только осталось.
— Это было прозвище. Его имя… — начал разведчик, но Халет не дала договорить:
— Я не запомню. Не надо. У вас имена такие, словно вы ими показываете всем, какие в орочий зад умные! Да я даже прочитать не могу, что на плите этой долбаной написано!
Указав на могилу, леди-вождь отмахнулась и поковыляла прочь. Пройдя мимо ряда холмиков с плитами, она вдруг обернулась на Эрьярона и расхохоталась:
— Бессмертный помер, а я всё ещё жива!
Погрозив кому-то пальцем и посмотрев по сторонам, Халет снова сделала небрежный жест свободной от палки рукой и, что-то бормоча под нос, поспешила по тонкой заросшей сухой травой тропке подальше от тех, кто не должен был умирать в Арде.
Свет в тёмном коридоре
Сил не было ни на что.
Аданель всё чаще вспоминала крайне воодушевляющие заверения других женщин в том, что все мужья изменяют жёнам, пока те нянчат малышей, однако видела — супруг устаёт не меньше неё. Да и настроения на любовные утехи из-за больной матери не остаётся.
«Это с женой не остаётся, а на сторону мужики всегда смотреть горазды!»
Вот спасибо…
Понимая, насколько тяжело чересчур ответственному супругу справляться со всеми делами, которые дополнительно свалились на него из-за отъезда Брегора, Аданель старалась не нагружать мужа ещё больше, и маленьким Береном занималась сама, в одиночестве радуясь первым большим успехам сына, деля их в основном с угрюмой приёмной дочерью и всегда восторженной Бериль. А Белемир только сильнее замыкался и говорил, что придётся взять на себя ещё больше обязанностей, но пока не уточнял, каких именно.
А ещё добрые соседи рассказали Аданель, будто её муж ходил к Грибнице, пока та не заболела и не перестала принимать посетителей.
«Ты же понимаешь, зачем он колдунью навещал? Сила мужская не та уже небось, для молодух не годится».
Стараясь не слушать наговоры, женщина всецело занялась работой по дому, выдала замуж старших девочек-сироток, а мальчишкам помогла со строительством собственных домов, договорившись с эльфами, которые восстанавливали поселение после пожара. Вроде бы жизнь налаживалась, но усталость буквально валила с ног.
Зато свекровь последнее время почти перестала рваться гулять. Причина была простой — разболелись ноги, да так, что несчастная порой выла ночами, и помогали только сильные снадобья, от которых то и дело тошнило, однако все домашние молча радовались, что не приходится постоянно проверять замки на окне и двери, прислушиваться, не исчезла ли Бельдир, обманув сиделок. Теперь точно не сбежит — встаёт с трудом. Кроме того, мать Белемира очень странно реагировала на маленького Берена. Если малыш начинал носиться по коридорам, громко говорить, смеяться или плакать, безумица принималась искать что-то, бормотать под нос и удивлённо ощупывать себя, в том числе между ног. Выглядело это пугающе, однако как только Берена переставало быть слышно, Бельдир тут же успокаивалась.
***
— Можно мне к бабушке? — только что спокойно уплетавший за обе щёки кашу мальчик вдруг отложил ложку и посмотрел на маму.
— Доедай и пойдём, конечно, она всегда рада видеть любимого младшего внука, — устало улыбнулась Аданель, имея в виду свою мать и племянников.
— Нет, я хочу туда! — ребёнок посмотрел на родительницу так, словно хотел попросить что-то «взрослое». — К бабушке Бельдир.
Придя в себя от удивления, женщина задумалась, стараясь не обращать внимания на навязчивое требовательное «Можно? Можно?»
Как поступить? Очевидно, что однажды Берен дорастёт до дверной ручки и окажется достаточно силён, чтобы открыть замок. А таинственность бабушкиной комнаты только добавит стремления зайти. Вдруг рядом не окажется взрослых, и случится что-то плохое?
— Кашу доешь — пойдём, — с тяжёлым сердцем сказала Аданель. — Только папе скажем сначала.
Берен запрыгал от радости на своём маленьком стульчике, попытался пообещать доесть кашу позже, но мама осталась неподкупной. Пришлось быть послушным.
***
Белемир выглядел измотанным, однако опухшие глаза с тёмными кругами горели.
— Пусть Берена сиделки к бабушке проводят, — равнодушно отмахнулся он, тут же хватаясь за записи. — Иди, сын, тебя проводят. Жена, постой, послушай. Ты представляешь, что задумал Брегор?
Сев рядом со столом мужа, но сердцем оставшись с сыном, которого увела следящая за чистотой в библиотеке женщина, кстати, молодая и незамужняя, Аданель постаралась услышать и понять речь Белемира.
— Правильно в Барад Эйтель учили! — глаза книжника расширились. — Женщины неверны в браке, рожают от любовников! А Брегор хочет сохранять жизнь этим… этим… Клеймам неверности! Ты понимаешь, что, проявив милосердие к рождённым от измен младенцам, мы разрешим жёнам изменять мужьям!
— Да, этого нельзя допустить, — отрешённо произнесла Аданель, с нарастаяющим страхом думая, как там сынок.
— Эльфы делают нам добро, но и зло тоже! То, что случилось с моей матерью — их вина!
— Орков Моргота, — что-то в душе заставило Аданель, нет, не спорить — уточнить. — И самого Моргота.
— Эльфы затащили мою мать в Чёрные Земли! Эльфы, понимаешь?!
Выдохнув, Белемир вытер лицо ладонями, взялся за большую книгу.
— Но если не защищать младенцев изменниц, если разрешить их убийство, мы позволим убивать и рождённых в браке, — сверкнул он глазами. — Вот такая проблема. Женщины мыслят просто: либо можно лишать жизни всех, либо нельзя никого.
— Я волнуюсь за Берена, — не выдержав волнения, Аданель встала. — Прости, позволь идти к сыну.
Белемир устало кивнул.
— Иди, моя единственная и любимая супруга, — сказал он со вздохом, и женщина невольно задалась вопросом, зачем было выделять слово «единственная». — Я решу эту проблему. Брегор прав в одном: нам необходимо некое место, где станут расти никому не нужные дети. Главное, понять, как их воспитывать.
Мысли путались, хотелось спросить у кого-то совета, но никто не мог помочь, поэтому приходилось самому просчитывать возможные последствия, зато не оставалось сил на чувства к матери — среди пустоты в душе сохранялись лишь горькое смирение и равнодушие. И так намного лучше, чем всё ощущавшееся поначалу. Спокойнее, по крайней мере.
***
Это было сказочно, как в тех книжках, что читали в доме любимой бабушки Нэты. Про всегда запертую комнату взрослые говорили шёпотом или загадками, и маленький Берен, зная, что там живёт мама его папы, представлял, будто это не человеческая старушка, а жуткий монстр. Детское воображение рисовало в голове мальчика огромную лохматую тварь, похожую на большущий муравейник, со светящимися глазами, слюнявой пастью и рогами до потолка. Каково же было разочарование Берена, когда за таинственной дверью оказалась всего лишь сидящая на расстеленной кровати старушка, не причёсанная, в ночной сорочке, качающаяся и тихо причитающая. Сиделка, безмолвно присутствовавшая в углу комнаты, удивлённо посмотрела на вошедших и сразу снова уткнулась в книгу.
Бельдир вдруг замерла. Уставившись блёклыми пустыми глазами на мальчика, старуха пошарила вокруг и с сомнением спросила:
— Орчонок что ль? Ты как из ямы выбрался?
Берен не понял, что сказала бабушка, но ему стало очень смешно и одновременно неинтересно — монстра в комнате нет, играть не с кем. Можно идти к другой бабушке — любимой.
У неё наверняка есть вкусный пирог!
***
Расчищать площадку под строительство дома для сироток начали ранней весной. Ещё прибавившая в росте и силе Аданель-младшая наравне с мужчинами таскала брёвна, воду, пилила и рубила, а вечерами выпивала в компании рабочих и шла домой только по-плохому. Соседские женщины начали шептаться, мол, Белемир согласился сделать приют для безотцовщины, потому что приёмная дочь скоро неизвестно от кого в подоле принесёт. Аданель-старшая делала вид, будто не слышит, поскольку объяснять бессмысленно, что немую некрасивую усатую и слишком крупную деву замуж никто не возьмёт всё равно, а родит — так хоть какая радость в жизни будет. Чего злословить, спрашивается?
День был сумрачный, по-зимнему холодный, по-весеннему сырой, и первые цветы потемнели.
Берен плохо спал ночью — кашлял, шмыгал носом, лоб стал горячий, поэтому Аданель, хоть и знала — малыш всего лишь простудился, сходила с ума от волнения. Болел ребёнок нечасто, как и большинство сверстников, однако матери каждый раз казалось — вот-вот случится непоправимое.
Напоив сына лечебным отваром, рецепт которого дала незадолго до смерти знахарка Грибница, супруга Белемира дождалась, когда Берен заснёт, и всё-таки вышла из комнаты, чтобы хоть что-то сделать по дому. И вдруг с улицы прилетели оживлённые голоса, звон колокольчиков, стук копыт и скрип деревянных колёс.
— Разойдись! — донёсся крик. — Затопчем!
— Владыка Дор-Ломина приехал! — удивлённые возгласы заполнили весь Фиримар.
Торопливо выйдя на крыльцо, Аданель увидела могучих всадников с боевыми топорами на гербах и знамёнах, в волчьих и медвежьих шкурах. Большинство мужчин были светловолосыми и голубоглазыми, как бабка супруги Белемира, остальные — хоть и темноволосые, не походили чертами лица и телосложением на беорингов.
Сопровождали неожиданных гостей дортонионские стражи-эльфы, весело разговаривавшие с владыкой людей и его свитой.
— Вождь Хатол! — прозвучало в толпе восхищённо. — Смотрите, братья и сёстры! Это сам вождь Хатол! Герой многих сражений в Чёрной Земле!
***
— Вождь Хатол! Герой Хатол!
Даже сквозь закрытые ставни слова оказались хорошо понятны, однако знахарка не обратила внимания на крики: ну приехал и приехал, ну герой и герой. Какая разница? Всё равно женат.
Вдруг Бельдир, до этого безучастно уставившаяся в потолок, лёжа в постели, вскочила и, несмотря на боль в ногах, прихромала к окну, прильнула к стеклу.
— Хатол… Живой!
Нагнувшись к тумбочке и найдя там гребень, старуха принялась расчёсываться.
— Платье дай! Быстро!
Знахарка подчинилась. Всё поняв без объяснений, она помогла старой женщине одеться, украсила её бусами и браслетами, уложила волосы.
Краснея и опуская глаза, словно юная дева, Бельдир похромала навстречу бывшему соратнику, помня его молодым, и уверенная, будто и сама всё ещё красива и свежа.
Настоящая невеста!
***
Зайдя в дом, Хатол осмотрелся. Вождь племени Мараха ещё при въезде в Дортонион понял, что так смутило в Дор-Ломине юного Брегора: Сосновый Край основали эльфы, и до сих пор именно Эльдар продолжали здесь главенствовать, поэтому эдайн не могли в полной мере проявить себя ни по-плохому, ни по-хорошему. Словно гости на чужой земле.
В доме Бельдир ничто не говорило о её присутствии. Заметив это, Хатол почувствовал горечь — да, похоже, Брегор не преувеличивал, говоря о состоянии бабки.
Сдержанно реагируя на восхищённую пустую похвалу со всех сторон, сопровождаемую извинениями за то, что никто не готовился ко встрече с таким великим человеком, владыка Дор-Ломина направился в указанную комнату, и вдруг ему навстречу вышла сгорбленная тощая старуха, тяжело ступающая, с трясущейся головой, смотрящая похотливыми подслеповатыми глазами развратницы. Однако, чем дольше Бельдир задерживала взгляд на бывшем соратнике, тем сильнее менялось выражение сморщенного лица.
— Здравствуй, — просто сказал Хатол. — Давно не виделись. Я рад, что ты жива.
Карие глаза расширились, намокли, и по высохшим щекам покатились слёзы.
— Но-но, не надо, — вождь приобнял Бельдир за плечо — огромный и могучий рядом с ней, словно скала около зачахшего деревца. — Пойдём, посидим за столом, поболтаем. У тебя внуки уже есть? Много?
Ничего не ответив, Бельдир продолжила плакать, хлюпая носом, а Хатол говорил и говорил, будто не замечая, что сделала война с красивой храброй девушкой, мечтавшей о звании Воительницы Света.
***
Проснувшись, Берен понял, что хочет есть. В комнате никого не оказалось, вчерашние шумные гости, к которым его не пустили, похоже, уехали, и мальчик решил добежать до кухни, чтобы полакомиться чем-нибудь, что обычно не дают.
В доме оказалось непривычно тихо, никто из взрослых не попался по пути, и сын Белемира решил сбегать к запретной комнате. Да, чудовища там нет, но ведь послушать и посмотреть в щёлочку над порогом тоже любопытно! Забыв про кухню и голод, ребёнок пробежал по лестнице, свернул в коридор и вдруг увидел свет там, где его не было никогда! Вечно мрачное помещение озаряли лучи солнца, сияющие из дверного проёма. Секретная комната открыта!
Что произошло дальше, напрочь стёрлось из памяти мальчика, остался только свет в тёмном коридоре и сказанные мамой слова:
«Бабушка Бельдир умерла ночью».
Издеваешься, папа?
— Ты ведь хочешь, чтобы у папы всё было хорошо? — звучал в ухо горячий шёпот, а шершавая рука гладила по животу, сжимала грудь, сдавливала по очереди соски. — Хочешь, чтобы он остался самым главным? Хочешь богатства? Быть частью самой уважаемой семьи?
Ладони обжигали и возбуждали, прикосновения заставляли трепетать каждую частичку кожи, между ног сладко потянуло, спина сама собой изогнулась.
— Хочешь ведь? — вопрос стал требовательнее, пальцы проникли в лоно, ритмично нажимая и теребя.
— У-гу.
Тела соединились, движения начали ускоряться.
— Надо убрать лишь одну преграду к нашему счастью. Всего одну. И мы обязательно станем счастливой семьёй.
***
Возвращение домой вселяло странную тревогу, и Брегор невольно начал думать о родне казнённых бунтарей. Каждого члена их семей молодой вождь знал в лицо и по именам, и эти люди понимали, что всегда находятся под более пристальным наблюдением, нежели обычные жители Фиримара. Конечно, кому такое понравится, но как иначе? По большей части родня убийцы и его сообщников были простыми работягами, готовыми отдать часть урожая или своих изделий, чтобы из переписи жителей Дортониона вычеркнули их мятежных отцов, братьев и мужей ради покоя будущих поколений.
Однако старая рана снова напоминала о себе, и на этот раз, похоже, не из-за смены погоды.
— Останься дома, — сказал Брегор супруге, собираясь к Белемиру для разговора о будущем приюте для полукровок.
— Почему? — Мельдир, сидевшая у окна за прялкой, встревоженно обернулась.
— Не знаю, — вождь, поправляя рубаху, опустил глаза. — Наверное, я давно здесь не был, отвык. Всё враждебным кажется.
— Знаешь, — супруга встала и подошла вплотную, — когда я рядом с тобой, это может остановить тех, кто желает тебе зла. Я ведь ни в чём не виновата.
— Нет, Мельдир. Останься.
Помолчав немного, аданет улыбнулась:
— Я пойду в дом Белемира, чтобы поговорить с его женой. Но раз ты настаиваешь, выйдем в разное время. Хорошо?
— Я тебе кажусь сумасшедшим, да? — Брегор покачал головой.
— Если бы ты был таким, — Мельдир нежно обняла мужа, — притащил бы к нам тех дикарей. Но ты поступил мудро.
Улыбнувшись своим мыслям, женщина нагнулась к сундуку с парадной одеждой.
— Мне пора идти, — сказала она, открыв крышку и начав перебирать накидки. — Безопаснее ведь оказаться у Аданель раньше, чем ты туда придёшь, верно?
— Да, ты считаешь меня сумасшедшим, — вздохнул вождь, тронув висящую на шее камею. — Что ж, пусть так. Главное, чтобы ты любила меня, несмотря на это.
«И не только на это».
***
Голос маленького Берена то и дело доносился со двора, и Аданель каждый раз, слыша сына, с тревогой замолкала, сдержанно улыбалась.
— С этим приютом столько хлопот, — вздохнула она, наливая гостье молока с мёдом, пододвигая поднос с пирогами. — Но я… — сделав паузу, жена Белемира заговорила словно через силу. — Я не должна так думать, а уж тем более произносить вслух, но я вижу в этом не благо, а новое бремя для себя. Когда мать мужа умерла, я рыдала три дня, только не от горя, а потому, что почувствовала себя счастливой. А теперь новая беда. Понимаешь, дети, потерявшие родителей, это тяжёлое бремя для приёмной семьи. Сколько бы я ни называла Аданель дочкой, она всё равно не верит в мою любовь. Она опять не ночевала дома!
Снова помолчав, женщина прислушалась к звукам на улице.
— Прости, Мельдир, что говорю это всё. Скажи, если не хочешь слушать.
— Нет-нет, всё в порядке.
— Я говорила со знахарями. Понимаешь, болтают про Аданель всякое. Но знахари говорят, что у неё вряд ли будут дети — высокая, тело на мужское похоже, усы, на щеках волосы… И какая у неё радость в жизни? Вот и бегает по мужикам. Когда я думаю, сколько ещё таких судеб окажется в моих руках, мне становится страшно.
— Я помогу, чем смогу, — супруга вождя заметила, что съела уже больше, чем собиралась, стало неловко. — Когда мы ездили в Дор-Ломин, я говорила с женой Хатола. Мы подружились и стали переписываться, и недавно Дорвен написала мне, что Брегор рискует и настраивает против себя женщин, а те могут что угодно нашептать мужьям. Дорвен говорит, что семейные дела лучше оставить в семьях, сделать вид, будто ничего не происходит.
— Так было бы проще для всех, — согласилась Аданель.
— Дорвен сказала, что мужчины рано или поздно начинают требовать от жён наследников. Если жена не рожает, муж уходит к другой, сваливая вину на женщину. Но ведь порой бывает, что именно у мужчины слабое семя, но пока это станет понятно, сколько женщин окажутся брошенными жёнами?
— Принести в дом чужое дитя под видом своего — это подло, — строго сказала Аданель. — Я уверена, что лучше уйти от мужчины, который ищет повод сменить жену, чем подстраиваться под такого гадкого человека. Ко мне недавно приходила Тинвен. Это дальняя родственница наших мужей, её бабка была дочерью Барана, внучкой Беора. Несчастливая эта Тинвен, вроде и красивая, и умелица, но не везёт. На пожаре тогда погибли многие из её семьи, потом и выжившие умерли. Вышла она замуж, а муж заболел. И Тинвен спрашивала меня, как мне удалось забеременеть. Но так спросила, что мне захотелось прогнать эту…
Не договорив, Аданель снова прислушалась к голосам на улице.
— Ты понимаешь, мне показалось, будто Тинвен спрашивает, от кого у меня сын, чтобы тоже… Но ведь Берен — обычный ребёнок! Болеет, как все, растёт, как все! Видно же, что он — адан!
— Не думай об этом, — улыбнулась Мельдир. — У всех своя жизнь.
— Да, — взгляд супруги Белемира стал встревоженным, — однако Дорвен права насчёт Брегора. Понимаешь, мужчины… — Аданель вдруг понизила голос, наклонилась к Мельдир, — они ведь заносчивы. Не позволяя женщинам убивать нагулянный приплод, Брегор унижает тех, кому изменили. Тебе, наверное, сложно это понять, но мужчины мыслят иначе. Мужчина, которому изменили, хочет мести, и да, готов отыграться на младенце. А теперь всех оскорблённых лишат такой возможности.
— Я не хочу это понимать, — карие глаза жены вождя загорелись злобой. — Это отвратительно!
— Как говорят эльфы, — Аданель скривилась, — эти старики в юных телах: во всём подобном виновато искажение Моргота. Увы, мы, Младшие Дети Эру, перед ним бессильны.
С улицы донёсся заливистый хохот Берена, и обе женщины улыбнулись: мать — с любовью и волнением, а Мельдир — с тщательно скрываемой горечью. Ещё один пирожок оказался съеденным, стало совсем стыдно, зато немного светлее на сердце.
Вдруг послышались приближающиеся крики — кто-то звал на помощь. Аданель, бросив всё, ринулась за сыном, не разобравшись, что произошло, а Мельдир выглянула в окно и, расслышав долетающие слова, побледнела.
Этого не может быть! Хотя… нет, ещё как может.
***
По взглядам двух эльфов, взявшихся помогать со столь важным строительством, как возведение приюта для сирот, было понятно абсолютно всё, и Брегор многозначительно кивнул Белемиру.
— Кто-то украл часть стройматериала, — с усилием произнёс книжник, — однако я это предусмотрел и закупил с запасом.
— Это не значит, что вору подобное сойдёт с рук, — напрягся Брегор, стоя с тремя охранниками около почти готовой стены, — я лично прослежу за тем, чтобы все причастные понесли наказание. Вы здесь не видели того, что видел я, вот и позволяете себе что угодно! В Таргелионе эльфы за любую мелочь бросают виновников в тюрьмы! Лишают всего нажитого! И держат там, пока те не раскаются или не подохнут! Вы не понимаете, — закричал вождь в сторону собравшихся около сложенных брёвен рабочих, — как вам повезло с королём Номом! Знаете, где он сейчас? Он пытается помочь нашим братьям и сёстрам из Таргелиона! Но я не столь добр, как король Ном, и сейчас вами правлю я.
Эльфы отступили назад, заметно растерявшись и не зная, как реагировать.
— Все, кто покрывают преступников, окажутся в тюрьме вместе с ними!
Белемир согласно кивнул:
— Воры воспользовались тем, что мне было не до стройки — мать умерла.
— Подлые твари, — Брегор пошёл вдоль начатых стен, посмотрел на высокое крыльцо, необходимое для защиты от паводков и снегопадов.
— Мы потом по следам телеги попытались найти их, — книжник заговорил тихо, — но в то время много кто здесь проезжал.
Холодный ветер с реки влетел в недостроенное здание, всколыхнул закрывавшую дверные и оконные проёмы ткань, завыл в коридорах. Что-то с глухим стуком упало, загремело по стальному каркасу лестницы. Многозначительные взгляды эльфов заставили строителей смутиться.
— Опять кто-то напился, да? — Брегор посмотрел в ближайшее занавешенное окно. — За каждого, свернувшего шею, отвечать будешь ты! — вождь указал на мужчину, которого Белемир представил как старшего.
Грохот повторился, только в другом конце здания.
— Вам ведь объясняли, что на стройке опасно! — спокойнее произнёс беоринг, повернулся к недостроенной стене, посмотрел наверх, где в порыве ветра шелестела плотная ткань.
Послышался тихий шорох, едва различимый скрежет, словно на полу подвинули стальной штырь. Что-то зашуршало, и Брегор вдруг почувствовал сильный удар в грудь.
***
В строящемся здании был знаком каждый укромный уголок — здесь выпивали, сюда мочились, тут испражнялись, туда мусор кидали, здесь можно уединиться и перепихнуться по-быстрому, а тут труп собаки нашли.
Продвигаться тихо не получалось: вечно что-то мешало под ногами. У-у-у, гадкие балки! Кто их здесь поставил?! Ох, громко упали… Ну ничего, никто не обратил внимания.
Шаг, ещё… Страшно. Руки, чтоб их, трясутся!
Ладно, вот удобное окно.
Помеха, помеха, помеха… Вечно рядом эти трое! Трус! Ничтожество! Да отойдите уже! Отойдите!
Ладонь сжала рукоять ножа.
Отойдите! Да!
Почему же плечо немеет? Эй, что такое? Я ведь хочу… Да! Хочу. Надо лишь прицелиться. Прицелиться… пока эти трое опять не помешали!
Та-а-ак… Замахнуться… Бросок… Бросок! Да!
Теперь бежать! Быстрее!
Лестница, коридор, поворот, спрыгнуть…
А-а-а!
Под ногами неожиданно провалилась плохо приделанная доска, падение показалось вечностью, от удара потемнело в глазах, бешено заколотилось сердце, стало трудно дышать. Встать не получилось. Лодыжка! А-а-а!
Надо спрятаться! Спрятаться! Только как? Ползти! Давай же! О, нет… нашли.
— Аданель? Но почему?
Девушка подняла голову и посмотрела на приёмного отца. Он знал, что дочь не ответит. Так зачем спросил? Издевается?
Исключительно по секрету
Когда исчезла необходимость прятаться, возникло ощущение облегчения и скуки одновременно. Неужели опасности больше нет? Это так… скучно?
Вирессэ выбралась из-под ткани, закрывавшей содержимое телеги с досками, гвоздями, засовами и дверными петлями, и посмотрела на Глоссара, тоже пробовавшего на вкус чувство свободы и безопасности. Эльфы были рады, что больше никто им не угрожает, однако дальнейшая дорога стала совершенно неинтересной.
— Поплачь о нём, пока он живой, — снова начал напевать менестрель. — Люби его…
— Нет! — в один голос крикнули Вирессэ и Алмарил, подъехавший верхом. — Хватит!
— Сегодня умрёшь — завтра скажут: «Поэт!» — певец отмахнулся. — Ладно, хорошо, не буду. Помолчу.
Холодный ветер завыл в унисон с далёким карканьем, чёрная колдовская тьма над горами на севере захохотала тысячами оскаленных пастей. Супруга химрингского посланника поёжилась, вспоминая, как в прошлый раз ехала по Ард-Гален, и тогда не возникало таких пугающих образов.
Может быть, верховный нолдоран прав?
— Глоссар, — не выдержала молчания Вирессэ, — прости, что прервала тебя. Теперь я понимаю, что лучше слушать твои песни, даже если они пугают, чем отзвуки Чёрной Земли.
— То-то же, — певец приободрился, хоть и был снова бледен. — Не знаю, почему так выходит, Апрель, — развёл он руками, — но когда я вижу тебя, на ум приходит эта мелодия. Ладно, не буду больше заставлять тебя бояться.
— Попробуй заставить бояться меня, — хмыкнул Алмарил, поднимая коня на дыбы. Чёрный с красным тяжёлый плащ слегка качнулся назад, словно жёсткие крылья жука перед полётом.
Глоссар потёр виски.
— Нет, не могу колдовать, — вздохнул он. — Только попробую — сразу словно по голове бьют. Так что, не узнаю я, чего ты боишься, чем тебя можно напугать. Догадываюсь, что ты страшишься правды, только какой?
— Её все страшатся, — вспоминая разговоры с супругом, Вирессэ опустила голову.
— О, да, девушка-Апрель. Только нужно знать, какую именно. В Арде есть много чудовищных истин, но в каждом сердце замочная скважина лишь для одного ключа. Кого-то пугает смерть, кого-то жизнь, кого-то то, что после смерти, а есть те, кто боится правды о том, что из Чертогов Намо за всё время пребывания эльфов в Валиноре вышел только Моргот. О, Алмарил, я угадал?
Побледнев, сын таргелионского короля пришпорил коня и погнал вперёд, где уже виднелись сторожевые башни «перводомовской половины» осадного лагеря.
— А мне страшно думать про оставленный Валинор, — нахмурился Глоссар, массируя по очереди виски, лоб, затылок и основание черепа. — Я уходил из города, изуродованного тьмой, опустевшего, рыдающего голосами оставленных жён. Я помню Тирион в сиянии Древ, помню прекрасную Лебяжью Гавань, помню… Их до кровопролития. Я понимаю, что Валар снова украсили мой бывший дом, пытаюсь представить, как выглядит теперь моя родина, но почему-то вижу только медленно разрушающиеся брошенные дворцы. Наверное, мне просто хочется, чтобы там, откуда пришлось уйти, было хуже, чем здесь.
Посмотрев на тонущие во тьме пики Тангородрима, на одном из которых удавалось рассмотреть зачарованное стальное кольцо, менестрель, морщась, вздохнул и тихо запел:
— Улицы погибшего города —
Обветшалый цирк и театр в одном лице.
Жизнь моя кружится в кольце
И корчится с голоду.
Сужены рамки времени — пустота.
Кружится тот безумный маскарад,
Дразнится, отбивая гулко такт:
Мандос иль Ирмо Сад?
— Замечательная перспектива, — улыбнулась Вирессэ. — Выбор и существует, и не существует одновременно.
— Проведи меня через жизнь и смерть!
Подбери меня из осколков в топи.
Подними меня до своих высот и оживи меня!
Я хочу прозреть!
Кровь и боль! Куклы бродят средь могил.
К ране соль! Маскарад продолжается.
Я прошу — Эру! Дай мне сил
От этих ниток избавиться.
Тирион — лишь театр обгоревших снов.
Мы никто — мы пока заготовки, но
Глушат нас звуки собственных шагов
Или скрежет оков.
Отыщи меня меж замёрзших стен,
Осени меня золотым крылом,
Напои меня колокольным сном,
Оживи меня! И подними с колен.
Маскарад, раскаленные угли.
Бездна? Сад?
Мы не Эльдар — мы куклы.
Устоять, чтоб всегда противостоять
И пить этот вечный яд!
Всё для нас
Обозначено свыше, но
Дай нам шанс!
Мы готовы! Мы дышим!
О, Творец!
Благослови нас в пути —
Мы можем сами идти!
Отыщи меня меж кровавых врат,
Отпусти меня! Видишь? Я живой!
Разреши мне просто быть собой!
Оживи меня. Я хочу звучать.
***
Лорд Маэдрос неизменно сидел у окна, смотря на чёрные скалы, и удостоил вошедших эльфов лишь коротким взглядом.
— Здравствуй, Вирессэ, — сказал отрешённо Феанарион, — если я всё верно понял, новостей для меня у тебя нет.
— Есть, — смутилась эльфийка, оглянувшись на Глоссара и Алмарила, надеясь на поддержку. — Карнифинвэ начали угрожать.
— В Хитлуме стало невозможно жить, — поддакнул Глоссар, с тревогой смотря на лорда. — Даже верным короля.
— Короны примеряют пешки, — негромко, но с нажимом произнёс Маэдрос, и менестрель, покраснев, опустил голову:
— Я не жду, что мне будут здесь рады.
— Он не опасен, — Алмарил, не знавший, на что намекал дядя, говоря о примерке корон, положил ладонь на плечо певца. — Стал таким после встречи с каким-то лесным колдуном.
— Хорошо бы взять этого колдуна на службу и отправить в Хитлум, вместо Карньо, — мёртвые бесцветные глаза Феаноринга уставились на Глоссара, и тот стал совсем бледным. — Хеправион!
Оруженосец появился в комнате, готовый исполнять волю лорда.
— Сообщи отцу в Химринг, что леди Вирессэ приедет в самое ближайшее время со своим слугой, за которого готова поручиться. Приедет надолго и останется, пока не прояснится ситуация в Хитлуме, поэтому ей не нужно временное жильё.
— Надолго? — супруга Карнифинвэ ахнула.
— Возможно, навсегда, — пояснил Маэдрос. — В моих владениях ты в безопасности. Что же до Карньо, я ничего не могу обещать, кроме жестокой мести верховному нолдорану, в случае, если он перейдёт границы.
На глаза эльфийки навернулись слёзы. Лорд кивнул оруженосцу, и Хеправион увёл Вирессэ и Глоссара. Алмарил посмотрел им вслед, обернулся на дядю.
— Хадор прислал в Барад Эйтель череп дракона! — сказал он с нарастающим жаром. — Представляешь? Этому смертному не нужна столь ценная реликвия! Он просто взял и отдал её! Да я бы… Я бы из неё боевой шлем сделал! Носил бы с собой! А ему плевать!
— Может быть и не плевать, — Маэдрос пододвинул племяннику вино. — Ты не можешь знать, что в голове у этого взрослого мужчины, не дожившего до эльфийского совершеннолетия. Ты не знаешь, каково это — быть во взрослом искажённом теле с разумом ребёнка.
Алмарила передёрнуло.
— Дождёмся реакции Ноло на побег Вирессэ, — сменил тему химрингский лорд, — и этого менестреля, либо поймём, что главному носителю венцов безразличны столь незначительные передвижения подданных, и тогда ты отправишься в Дортонион. Нужно понять, как идут их дела с Таргелионом. До меня дошли тревожные слухи. Ты должен знать сам и донести до всех причастных, что народ смертных, а точнее, проблемы одного лишь поколения одного лишь рода не могут влиять на сложившиеся и проверенные веками дела бессмертных.
— Я всегда проваливаю переговоры, — сын Морифинвэ вдруг сник, лицо помрачнело.
— Я тоже, — Маэдрос отвернулся от северного окна, посмотрел на племянника и расхохотался. — Но тебе не требуется в чём-то убедить дортонионских владык. Им надо лишь напомнить о расстановке приоритетов, о которых, похоже, забыл Финдарато. Он действительно не понимает, что каждый отдельно взятый Младший — временное явление? Плохое или хорошее, вредное или полезное, но временное! А Моргот здесь навсегда! Или до тех пор, пока мы его не свергнем!
Алмарил кивнул, тут же представив, что сделал это лично, шествуя впереди армии, после чего занял трон Чёрного Врага.
— Так или иначе, — Маэдрос выдохнул, уставился на Трёхглавую Гору, — ты напомнишь об этом. Если кто-то разозлится от твоего поведения, вспомни о том, что Финдарато тоже далеко не всегда поступает так, как надо. Значит, в Дортонионе привыкли к странным владыкам и, вероятно, даже не выскажут тебе всё, что думают. А если выскажут, это будет даже лучше.
Посмотрев на дядю и проследив за его взглядом, сын таргелионского нолдорана впервые в жизни задумался о том, что же рассчитывает увидеть освобождённый пленник Моргота, неотрывно наблюдая за землями мучителя. Отрешённо ждёт неминуемого нападения? Мечтает о внезапном обрушении гор? Хочет увидеть сияние Сильмарилей в небе?
Наверное, этого никто не знает. Вероятно, и сам великий герой лорд Маэдрос.
Маэдрос. Нельяфинвэ Майтимо Руссандол Феанарион, отрёкшийся от прошлых имён. Это что-то значит? Нет? Если да, то что?
Почему-то возникла уверенность — однажды правда вскроется, и она будет одной из множества страшных истин, о которых упоминал Глоссар. Хорошо, что это случится нескоро.
***
Застать знахарку дома было непросто — неутомимая прекрасная эльфийка часто проводила очень много времени с больными, выхаживая их до выздоровления или, если исцеление невозможно, оставаясь рядом до смерти и облегчая страдания. Фалдис не боялась заразиться, поскольку, по её словам, людские хвори для Эльдар не опасны, могла не спать несколько ночей, поэтому считала, что обязана помочь всем, кто сам не в силах справиться с бедой.
Однако на этот раз Тинвен повезло.
— Платье готово? Так быстро? Спасибо! — встретившая на крыльце знахарка, даже не посмотрев свёрток, отдала мастерице оплату и пригласила в гости, уверяя, будто приготовила нечто невероятно вкусное.
Тинвен не понимала, зачем эльфийка, способная сшить себе любой наряд лучше, чем даже самая искусная человеческая портниха, заказывает у неё одежду. С другой стороны, не всё ли равно?
Проводив на террасу гостью и принеся пирожные, больше похожие на статуэтки, чем на еду, эльфийка критически осмотрела себя.
— Мне нужен новый фартук для готовки, — улыбнулась она мастерице. — Пусть будет пёстрый, с полевыми цветами.
— Хорошо, — аданет кивнула и принялась за угощения, нахваливая пирожные. Действительно, потрясающе вкусно!
На самом деле, очень хотелось поговорить совсем о другом, однако Тинвен не решалась, зная — знахарка не станет обсуждать тех, кого лечит.
Зато обсуждали все остальные.
«Представляешь, дорогая, — шептала кузина Мельдир, разумеется по секрету, разумеется, всем, — когда вождь наш от раны упал, он в сознании был, и пока эльфы его бинтовали, нож вытаскивали и кровь останавливали, сестра моя подбежала, жена его. И вождь глаза открыл и говорит ей: «Спасибо, что пришла, я боялся тебя больше никогда не увидеть». Представляешь, дорогая?»
«Моему мужу он приказал к нему домой явиться! — тихо, по секрету и тоже всем возмущалась жена главного строителя. — Приходит он, значит, к вождю, а тот едва живой, в окровавленных бинтах, но сидит, не лежит, на подушки опёрся. И говорит, значит, мужу моему: «Ты почему за стройкой не следишь?! У тебя рабочие калечатся. Готовый пол проваливается!» Ну, муж мой стал возражать, мол, здание приюта не достроено, там ходить не везде можно, так вождь ему: «А почему тогда опасные места от безопасных не огорожены?» Нет, ты представь! Пол этот сломавшийся помог убийцу поймать, а вождь ещё и недоволен!»
«Говорят, рана не глубокая, даже кашля кровавого нет, — проболтались в первый же день слуги беорингов, — так что, жив-здоров скоро будет. Девка та — всё же девка, не смогла сильно ножом кинуться, как мужчина чтоб. Повезло нашему господину. И что не в сердце, тоже повезло».
«Знаешь, что сестра моя мужу амулет гномий купила? — кузина Мельдир, сама того не зная, начала помогать наугрим с торговлей. — Так это точно он спас! От сердца удар отвёл, убийцу смутил, заставил руку дрогнуть! Медальон «Защитница» называется! Я тоже себе куплю!»
«Не знаю, что теперь с мужем будет, — сетовала исключительно тайно каждому встречному жена одного из охранников Брегора. — Не казнили бы. Вождь наш больно нравом крут, а тут не уберегли его. Может, пора гроб плотнику заказывать? И себе заодно…»
«Брата моего к себе вызвал, и ещё кого-то, забыла кого. Ну, этого, хозяина поля, кузнеца того, ну, из низины, в общем, пятерых-шестерых, кого уважает, — то ли жаловалась, то ли хвасталась пожилая пряха, обычно угрюмая и молчаливая. — Бледный был, жуткий, пьяный, наверно, от снадобий своих, и представь, чо спрашивал! Говорит, братья, кого и чем обидел? Давайте типа вместе решать, чаво не так, шоб никто больше не бросался ни с ножом, ни с чем другим. Долго советдержали, но, похоже, так ни к чему и не пришли. Но мне, девочки, жену его жалко. Бедняжка так плакала, так плакала! А вождь ей — не плачь, ты же любишь меня, значит, ничего плохого не случится! Эх, молодые, как голубки воркуют!»
Тинвен очень хотела задать множество вопросов, но не решалась. А ещё — безумно завидовала супруге родича, потому что тоже мечтала быть столь горячо любимой, но муж болел, и ему давно стало не до приятных слов.
Примечание к части
Пугающая Вирессэ песня — «Поплачь о нём, пока он живой» гр. «ЧайФ»
Вторая песня — «Увертюра» (клип-версия) из рок-оперы «Элоя»
Пошёл вон
В шкафу, ящиках и сундуке не нашлось ни верёвок, ни ремней, зато среди ни разу не надетых платьев отыскался прочный шёлковый пояс.
Непослушные от волнения руки, которые уже однажды подвели, начали вязать узлы, лента запуталась, упала под ноги, пришлось очень осторожно нагнуться, чтобы поднять и начать сначала.
Карниз на окне выглядел надёжно. Пришлось пододвинуть стол к подоконнику и с огромным трудом взобраться на него, чтобы закинуть пояс на стальную витую перекладину, надеть на шею петлю и спрыгнуть вниз.
***
— Ты безмозглая безвольная курица, Бериль! — выругалась в адрес младшей сестры Андрет, снова читая её письмо. — Ты жила с этой девушкой под одной крышей и не смогла поговорить? Курица! Как так можно?
Воображение разыгралось, и сборы в дорогу замедлились, однако аданет уже об этом не думала.
«Я всегда Аданель боялась! — неровные строки звучали в голове голосом Бериль. Конечно, с последней встречи девочка выросла, говорит уже по-другому, но Андрет помнила её маленькой. — А когда оказалось, что она хотела Брегора убить, я поняла, что больше никогда даже близко к ней не подойду!»
Замерев на месте, аданет представила то, что описывала своей кривой лапой трусливая курица: крупная девушка с усами и короткой стрижкой, с перевязанной ногой сидит запертая в комнате, около двери в которую выставлена охрана, а несчастные приёмные родители пытаются с ней говорить. Действительно страшно, только это совсем иной страх, а не как у безмозглой курицы из-за громкого звука во дворе.
***
На Белемире не было лица. Просидев безвылазно в библиотеке две ночи и день, книжник пришёл к супруге и, приказав нянькам заняться Береном, заговорил вполголоса, шмыгая носом:
— Я не представляю, что теперь делать. Я не смогу согласиться на казнь нашей девочки, но ведь оставлять в Фиримаре её тоже нельзя! Но если изгнать, куда она пойдёт? Это ведь верная смерть для неё! А держать в тюрьме… Когда думаю о том, как она чахнет в камере, слёзы наворачиваются! Да, она нам не родная, но ведь и не чужая, правда?
— Давай попробуем поговорить с нашей дочкой вместе, — взяв мужа за руку, предложила Аданель-старшая. — Я верю: однажды она всё расскажет. Напишет. Она ведь грамотная девочка!
— Знаешь, чего я боюсь? — с трудом произнёс Белемир. — Что вдруг окажется… что это чисто женское, из-за ваших кровотечений, что она не как все женщины просто становится бешеная и плаксивая, а готова убивать! Понимаешь, если её поступок был не заговором или личной местью, то мы не сможем защитить Аданель.
— Она всегда была странной девочкой, — напряжённо застыла женщина, — но что ей сделал Брегор?
— Как что? — книжник посмотрел жене в глаза. — Он при строителях обвинял меня в недосмотре. Да, не говорил этого прямо. Но ведь всё равно ответственность за кражу стройматериалов на мне. Просто… — он покачал головой. — Ты представляешь, что будет, если Аданель станет бросаться с оружием на всех, кто повышает на нас голос?
— Я не знаю, что делать, — Аданель-старшая заплакала. — Но мы должны понять, зачем она это сделала. Если кто-то её заставил, необходимо понять, кто именно.
— Разумеется, — отведя взгляд, Белемир покачал головой. — Мы обязаны найти заговорщиков, потому что в противном случае подозревать станут меня.
— Нас.
— А тебя почему? — книжник искренне изумился. — Зачем женщине власть над народом?
***
Долго сдерживать слёзы не получалось, однако откладывать разговор с дочерью было бессмысленно. В Фиримаре давно действовал единый для всех закон: преступник обязан в полной мере возместить ущерб пострадавшим, если речь идёт о краже, разбое или ином причинении вреда, вроде поджога, выбитого окна и тому подобного. Если же дело касалось убийств, избиений, изнасилований, злодея отдавали близким жертвы или самой жертве. В таком случае самосуд, каким бы жестоким ни был, преступлением не считался. В случае отсутствия родственников убитого, виновника казнил палач. Разумеется, каждый случай отдельно рассматривался, порой судебные разбирательства затягивались, осложняя жизнь и виновным, и невиновным. Представляя, что придётся годами ждать приговора для несчастной приёмной дочери, Аданель впадала в отчаяние.
Не помня, что сказала охране у двери, и сказала ли вообще, женщина вошла вместе с мужем в комнату, где держали взаперти приёмную дочь. Не сажать её в тюрьму удалось договориться не сразу и то только из-за перелома ноги. Лекари согласились, что в холоде и сырости подвала травма будет заживать плохо, и возможны осложнения.
— Малышка моя… — выдохнула Аданель, снова расплакавшись.
Сидя на кровати, поджав здоровую ногу, девушка демонстративно отвернулась.
— Дочь, — Белемир положил перед ней дощечку с листом бумаги и протянул перо, обмакнув в чернила, — прошу, будь благоразумной. Мы уже говорили с тобой, и мама говорила. Пожалуйста, не прикрывай тех, кто заставил тебя идти на преступление. Пойми, друзья так не поступают! Возможно, того, кто говорил тебе плохо о Брегоре, тоже кто-то обманул. Помоги нам разобраться, прошу тебя!
Ответа не последовало, перо так и осталось в руке книжника.
— Мы же любим тебя, доченька! — всхлипнула старшая Аданель, смотря на девушку умоляюще.
Не смотря на отца, Аданель-младшая вырвала у него перо и быстро неровно вывела буквы, а потом резко подняла и развернула лист в сторону приёмной матери, чтобы та точно прочитала и правильно поняла молчаливое высказывание:
«Пошла вон».
Ахнув, женщина взглянула на супруга, тот, поджав губы, кивнул, мол, выйди. Когда за Аданель-старшей закрылась дверь, Белемир сделал глубокий вдох и снова повторил вопрос.
На бумаге появилась надпись: «Пошёл вон».
— Да почему ты так поступаешь?! — не выдержал книжник. — Не понимаешь, что никто не поверит, будто ты сама решила убить вождя?! Да даже если ты — чокнутая баба, которой хочется убивать, потому что башкой повёрнута, никто в это не поверит! Ты понимаешь, что все будут думать на меня?! Пиши, кто заставил тебя убить вождя! Пиши, я сказал! Иначе в тюрьму брошу! И мать тебе не поможет!
Ладони Аданель затряслись, девушка смахнула перо с дощечки и ткнула пальцем в надпись.
— Хорошо, — Белемир сжал кулаки и встал. — Я пойду вон. Но я всё равно узнаю, кто это был, ясно тебе, тварь неблагодарная?!
Листок, дрожа, устремился в сторону книжника на всю длину вытянутой руки.
— Посиди, подумай, — взял себя в руки мужчина и вылетел за дверь. Посмотрев приёмному отцу вслед, Аданель тихо завыла, закрыв лицо подушкой.
Как же можно выдать любимого? Это ведь предательство!
***
— Как ты, братец?
Андрет зашла в комнату, когда приехавшие из добровольного изгнания мама и дед перестали причитать, учить Брегора жизни и удалились.
— Полагаю, лучше, чем ты, — скривился вождь, подняв усталые глаза на сестру.
Под одеждой уже не виднелись окровавленные бинты, однако, Андрет знала — старший брат пока ещё редко встаёт с постели.
— Вернуться хочешь?
Аданет села за стол, молча посмотрела на не слишком аккуратно сложенные книги.
— Я думала об этом, — призналась она без охоты. — Но меня же ядом заплюют.
— Не посмеют, — твёрдо сказал Брегор. — Я узнавал — Фаранор до сих пор не женат.
— Думаешь, он меня простит?
Беоринг осторожно кивнул.
— Его пьяница-брат меня со свету сживёт! — подумав, вздохнула Андрет. — Он меня постоянно оскорблял, даже побои не действовали! Ему негде жить, и он постоянно ночует у Фаранора! Представляешь, что он теперь будет творить?
— Проблема только в нём? — Брегор спросил не сразу, лицо помрачнело.
— Я… — встретившись глазами с братом, девушка поняла, что тот имел в виду, стало одновременно не по себе и радостно — этого хотелось с самого начала отношений с женихом. — Я не знаю, но думаю, да…
— Я могу это решить, Андрет, — вождь заговорил совсем тихо. — Но ты должна мне поклясться, что больше не сорвёшь свадьбу.
— Можно мне подумать?
— Конечно, — Брегор закрыл глаза, тихо выругался, сморщившись. — Мне сначала надо на ноги встать, потом уже решать семейные дела. Андрет, — он вздохнул, приложив руку к груди, — ты можешь поговорить с Аданель? С той, которая на меня напала. Знаешь, да, что это за человек?
Аданет кивнула.
— Сможешь?
Снова говорить «Я не знаю» стало стыдно. Согласившись помочь и осторожно чмокнув брата в щёку, Андрет решила скорее исполнить обещанное.
***
Узлы на шёлковом поясе затянулись под тяжестью тела, раздался скрип, треск, а потом — глухой и звонкий удары от упавших человека и карниза. Комната заполнилась отчаянным воем, срывающимся на хрип, и вбежавшие охранники увидели рыдающую на полу у окна Аданель с петлёй на шее и валяющуюся рядом вырванную из стены витую перекладину.
Андрет, пришедшая для разговора, посмотрела на неудачливую убийцу и самоубийцу и подумала, что вряд ли удастся от неё чего-то добиться. Только если хитростью, но и то сомнительно.
О признаках здоровья
Взмах копья-цветка прочертил в ясном небе полукруг, наконечник-шип засверкал столь же ослепительно, как злая улыбка лорда Арагарона.
— В последнее время ты стал поразительно много тренироваться, племянник, — рассмеялся Айканаро, отражая мечом весьма предсказуемый выпад. — В чём причина?
Снова безуспешно напав, сын лорда Ангарато отступил и ткнул древко копья в землю.
— Я обязан рассказать? — спросил он с неожиданной злобой.
— Пожалуй, не обязан. Я лишь хочу понять, собираешься ты вмешаться в очередные проблемы Фирьяр или нет. Связано ли с попыткой убийства их вождя то, что ты взялся за копьё и тренируешься больше, чем раньше.
— А ты хочешь? Их вождь ведь брат той самой аданет, так?
Оба эльфа не стали продолжать разговор. За них запел смертоносный металл.
Взмах, выпад, блок, разворот.
Конечно, Айканаро не смог остаться равнодушным, узнав о возвращении Андрет. Сердце потеряло только-только обретённый покой, начались терзания: поговорить со смертной или сделать вид, будто она — всего лишь одна из тысяч других Младших? А если говорить, то о чём и под каким предлогом встретиться?
Меч и копьё засверкали в лучах Анар, сошлись, разлетелись, снова столкнулись, два вида стали запели в унисон.
Арагарон давно втайне следил за судьбой бросившей его возлюбленной. Узнавать удавалось немного, в основном обрывки: кто-то что-то видел, кто-то что-то слышал, половину из этого и вовсе придумали, однако общая картина складывалась относительно ясная — Вирессэ тратит силы и чувства на попавшего в западню дурака, подвергает себя опасности, защищает того, кто этого совершенно не заслуживает, а что в итоге? Этот дурак ничего не может ей дать взамен!
Взмах, удар, обманный выпад.
— Я бы тебя ранил или даже убил, — предостерёг Айканаро племянника. — О чём ты задумался? Нельзя отвлекаться во время боя!
Арагарон не ответил. Копьё крутанулось, шип устремился в грудь противника. Блок, разворот.
Новости из Хитлума приходили всё реже, и даже торговцы, бывающие в Барад Эйтель, на Тол-Сирионе и в Дор-Ломине мало что знали о делах в земле верховного нолдорана, однако слухи порой просачивались грунтовой водой сквозь толщу камня, и влюблённый лорд услышал то, чего ждал уже давно.
«Говорят, жена химрингского вредителя сбежала под крылышко своему господину, — посмеивался торговец благовониями и курительными смесями, в последнее время очень хорошо продаваемыми среди Фирьяр и эльфов, не желающих ощущать дивные ароматы смертных тел, даже недавно тщательно вымытых. — Помогли ей вроде. Засела она в Пределе Маэдроса, но где именно — точно не известно. Поговаривают, будто зол был даже не сам король, а его воины, типа, свой кто-то предал. Обещали ему не самую приятную судьбу».
На будущее неверного хитлумского стража дортонионскому лорду было абсолютно плевать, теперь стояла всего одна задача — найти повод поехать в Предел Маэдроса. Только снова вспыхнувший бунт в Фиримаре против вождя-избранника короля Финдарато Артафиндэ Инголдо мог спутать любые планы. Как можно ехать на чужой фронт, когда неспокойно на своём?
Взмах, удар, блок, отступление.
— Не о бое ты думаешь, племянник, — вогнал в ножны меч Айканаро. — Прости, не могу с тобой сражаться, поскольку вижу твою беззащитность предо мной и невольно хочу завершить поединок гибелью врага. Извини, привычка.
Арагарон сжал копьё Аэглос и выдохнул.
— Так что с этим мятежом? — с трудом произнёс он, чувствуя, как от злобы и нетерпения сводит скулы.
— Мятежом? — правитель хмыкнул. — Его не было. Имела место попытка убить вождя, а если ты помнишь, Финдарато не хочет позволить смертным свергнуть род Беора и позволить самим решать, кто будет ими править.
— И что требуется от нас? Конкретно от меня?
Внимательно посмотрев на племянника, Айканаро усмехнулся:
— Послушай, Артахэру Эльдалотион, если ты что-то задумал, лучше честно скажи, что именно. Ты же знаешь — даже если я не пойму, помочь постараюсь.
— Я… — понимая подтекст именования сыном Эльдалотэ, лорд растерялся, не готовый к открытому разговору. — Я просто подумал… Мне не нравится, что мы сидим здесь и не проверяем сведения, которые нам присылают! — придумал, что сказать, Арагарон. — Я хотел поехать в… Предел… в осадный лагерь, посмотреть на наши земли со стороны Железных Гор. Я хочу сам оценить, насколько мы уязвимы.
— Ты хотел сказать — неуязвимы?
— Или так.
— Врёшь.
— Дядя…
— Я знаю, Артахэру, зачем тебе в то место, которое ты назвал осадным лагерем, но которое им не является, — Айканаро хитро улыбнулся. — И скажу так: необходимости ехать у тебя нет, как и нет необходимости здесь находиться, поскольку для исполнения воли короля Инголдо в любом случае достаточно моих воинов и воинов твоей матери. Поэтому ты волен оставаться или не оставаться в Дортонионе. Это твой выбор. Что же касается, как ты выразился, мятежа, я написал королю и жду его ответ. Меня беспокоит всё, что он делает в последнее время, однако твоё участие и в этом тоже не требуется.
— Но я не могу просто…
— Мама не отпустит?
Небесно-синие глаза молодого лорда полыхнули.
— Да чтоб вам в бездну провалиться! — выругался он. — Обоим!
Айканаро рассмеялся. Арагарон снова выругался и ринулся во дворец, уверенный, что на этот раз никому не под силу его остановить.
***
Мельдир помнила прошлый раз, когда дом её мужа, а теперь и её дом, превратился в военную крепость. И вот снова во дворе, перед дверями, в коридорах дежурят вооружённые люди, к мужу постоянно приходят то знахари, то «советники», а в остальное время его нельзя беспокоить, чтобы не мешать спать.
В конце концов решив, что не обязана слушать указания чужих в своём доме, аданет приказала охране у комнаты супруга расступиться и пропустить её.
Комната супруга… Брегор сказал, что будет выздоравливать в одиночестве, поскольку заговорщики могут попытаться добить его, и если Мельдир окажется рядом, её в живых не оставят.
Ужасно! Что за жизнь?
Бесшумно зайдя в комнату, жена посмотрела на заснувшего с книгой мужа. Опять читал размышления разных людей о том, как надо править народом. Только не похоже, чтобы помогало. Да что все эти умники могут знать о власти, если никогда ей не обладали?! Советчики… Детей своих пусть учат попу подтирать!
Брегор вдруг улыбнулся и приоткрыл глаза.
— Я узнал тебя по шагам. Только ты так осторожно заходишь. Дверь надёжно заперта?
— Да, — вздохнула аданет, подумав, что муж теперь никогда не избавится от страха нападения. — Не волнуйся, любимый.
Однако посмотрев на загадочное выражение лица, поняла — дело не в боязни быть убитым.
Улыбаясь всё шире, Брегор осторожно отложил книгу подальше от себя и указал взглядом вниз.
— Я соскучился, любовь моя. Приласкаешь?
Обрадовавшись, что супруг действительно идёт на поправку, Мельдир осторожно устроилась на постели, очень аккуратно спустила одеяло и приподняла сорочку.
— Видишь, как сильно скучал? — Брегор напрягся, призывно покачал признаком улучшающегося здоровья. — Не заставляй меня страдать. И его тоже.
Снова указав глазами на главного горемыку, беоринг пошевелил бёдрами.
Радуясь, что муж выздоравливает и не падает духом, Мельдир легла на живот и со страстью обхватила губами возбуждённую плоть, засасывая так глубоко, как получалось. Движение, ещё, ещё, Брегор приподнял подрагивающие от напряжения бёдра, с коротким стоном ахнул, расслабился и, тяжело дыша, блаженно прикрыл глаза.
— Надеюсь, — прошептал он, взяв ладонь супруги и приложив к ране на груди, — никто не подумает, что мне плохо и не придёт на помощь.
— Я хочу продолжать, — прошептала счастливая аданет, — я не наигралась.
— Предложи ему, — Брегор многозначительно указал глазами вниз. — Думаю, он поддержит твою затею.
Мельдир рассмеялась, вопросительно запустила руки под сорочку и получила безоговорочное согласие.
Шанс для Мелиан
На границе Завесы вечная иллюзорная сиреневая весна соприкасалась с настоящей погодой — белой холодной зимой.
Рассмеявшись, Лутиэн закружилась, синее мерцающее платье взлетело, затрепетало лепестками на ветру, и в следующее мгновение дориатская принцесса оказалась по ту сторону защитного купола, созданного королевой Мелиан. Налетевшая пурга захватила хрупкую сверкающую фигуру, и Даэрон собрался броситься за любимой, но вдруг Завеса дрогнула, и Лутиэн бросилась в объятия менестреля, холодная, словно мертвец.
— Согрей меня, — прошептала она, смеясь, — почувствуй себя нужным. Ты ведь об этом мечтаешь?
— Ты нарочно выходила мёрзнуть? — зачем-то спросил Даэрон, распахивая рубашку и прижимая любимую к обнажённому телу.
— Да, — просто ответила Лутиэн, — не понимаю, зачем мама защищает Дориат от зимы. Когда холодно, эльфы становятся нужнее друг другу.
— Ты всегда нужна мне, — прошептал, чувствуя, как под ногами пропадает опора, менестрель. — Но я уже смирился и больше не жду взаимности.
— Я могла бы согреться без твоей помощи, — принцесса не отстранялась, однако эльф ощутил, как снова рвётся едва возникшая связь сердец. — Но я здесь, в твоих объятиях. Мама говорит, что нельзя создать ничего великого в одиночестве — нужно соединить два в одно целое. Во мне и так две половинки, Даэрон. Я — Айну и эльф одновременно, но никогда не чувствовала себя целой. Во мне нет гармонии единства. Наверное, это искажение Арды, и ничего с этим не поделать.
— И ты чувствуешь себя целой, когда я рядом?
Задав вопрос, Даэрон сразу же пожалел об этом, потому что знал ответ.
Лутиэн не засмеялась и ничего не сказала, а лишь вспорхнула птахой и поманила менестреля за собой вдоль волшебной границы весны и зимы. Белый и лиловый бесконечно стремились друг к другу — невозвратное прошлое, сохранённое магией и иллюзией, и смертоносное настоящее — они не могли соединиться, разделённые несокрушимой Завесой, исчезновение которой грозило неминуемой гибелью для обоих.
— Маблунг! — позвала Лутиэн стража границы, зная, что воин занят патрулированием территории поблизости. — Что за вести прилетели из опасных земель? Почему Саэрос снова готовился проявить свои худшие качества?
Появившись словно из воздуха, эльф откинул капюшон тёплого плаща и поклонился.
— Мне казалось, советнику не нужно для этого готовиться. Он всегда занят демонстрацией своих исключительных талантов, — заулыбался Маблунг, пожимая руку менестреля. — Однако ты права, принцесса. Мне нельзя об этом говорить, но ведь у нас друг от друга тайн нет.
— Я видела сон, — загадочно произнесла Лутиэн, — и в нём был мой давний друг.
***
Грёза обняла мягким одеялом, укутала и согрела, но ощущалась слишком призрачно, чтобы спутать с реальностью. Лутиэн словно парила над землёй, однако не слишком высоко, понимала — хроа эльфийки, что нельзя отделить от феа Айну, тянет её вниз, поэтому лететь получается только на уровне жилищ белок, однако и оттуда открывался прекрасный вид на иллюзорно-живой лес и кристально-чистую речушку. Возможно, воды в ней нет, однако если зайти, покажется, будто купаешься.
Птицей певчею пронзая в вышине
Синеву,
Я летала безмятежно, как во сне,
Наяву.
Не боялась ни запретов, ни угроз
На земле,
Гордо возносилась над ковром из роз
Всё смелей!
Сколько видно чудес
С высоты, с высоты!
Но дороже небес
Мне земля, где есть ты.
Дориатская принцесса не видела никого рядом с собой, однако слышала пение самой Арды, одну из её неисчислимых Тем, и знала — это музыка скорой встречи с давним знакомым. Или другом?
Не говори мне так, зачем ты так со мной?
Любовь недолгая? Мечта невечная?
Глаза закрыв, в смятении слышу голос твой:
«Я — птица гордая, я — птица певчая!»
И отпускаю тебя.
Лутиэн чувствовала: окружающие Дориат тепло и нега — фальшивка. Однако фальшивка ценная, поэтому тщательно хранимая.
Почему-то среди сладкого полусна вспомнился дядя Эол, говоривший о Битве за Белерианд, тогда ещё не именовавшейся Первой, поскольку то сражение являлось единственным.
«Видишь, девочка, — перемазанный в саже и чём-то ещё ужасающего вида родич указал на огромную наковальню, — это наша земля. На ней есть заготовки из разных металлов. Те, что чистые и благородные, могут лежать тут, сколько мне угодно, и им ничего не будет. Потом я, разумеется, возьму молот и расплющу эту кучу драгоценного дерьма, чтобы переделать по-своему, но даже после такого вероломства золото останется золотом, а чистая сталь — чистой сталью. Но тут ещё валяется вот эта лишь на первый взгляд красивая куча помёта, которую некоторые величают серебром. Это не серебро, девочка, это орочьи испражения, которые даже трогать необязательно — сгниют сами».
Дядя намекал на род Денетора и подданных Эльвэ, и теперь Лутиэн чувствовала: слова Эола были правдивы. Пока ещё не произошло ничего плохого, но Тема распада уже играет. Тихо. Далеко. Она не обрела формы и содержания, но уже живёт и набирает силу.
Как взмах кузнечного молота дяди. Как его торжествующий смех.
Что с тобой случилось, милый друг,
Ты устал?
Отчего пугает тебя вдруг
Высота?
Сколько видно чудес
С высоты, с высоты!
Но дороже небес
Мне земля, где есть ты.
Не отпускай меня, мне сладок этот плен!
Ты птица нежная, как песня вешняя.
Высот не нужно мне, любви твоей взамен!
Я — даль безбрежная, я — птица певчая,
Но не могу без тебя…
Сиреневая, бордовая, лиловая, чёрная и зелёная листва закружилась в танце, смешиваясь с осыпавшимися с небесного купола искрами.
«На всё воля Эру, Финрод. Нам пора прощаться».
«Увы, это так».
«На всё воля Творца. И немного — наша собственная. Может быть, ещё увидимся. А пока прощай».
Грёза рассеялась, и Лутиэн поняла — воля Эру снова привела забавно-язвительного, но поразительно доброго эльфа из земли Валар во владения Майэ. Нельзя упустить возможность встретиться!
***
Маблунг напрягся. Новое появление в пределах видимости валинорских пришельцев и их потомков и слуг заставило вспомнить о пророчестве, а значит — опять задуматься о правильности выбора пути. Утешало и успокаивало лишь то, что сейчас никто не собирался звать Дориат на войну.
— Для Даэрона появится много работы, — натянуто улыбнулся страж. — Вблизи наших границ снова говорят на чужом языке.
— Ты ведь не заметил, что я нарушаю безопасные пределы, правда? — принцесса подмигнула воину и обернулась на менестреля. — Я могу оплести чарами Белега и взять его в качестве заложника. Ох, прости, я имела в виду — защитника.
— В этом нет смысла, — взгляд Маблунга странно изменился, — любой твой защитник неминуемо становится пленником, а потом и рабом. И не желает быть спасённым.
Глаза Даэрона вдруг ожили, перестали выглядеть мутными пуговицами, словно у пьяницы-гнома. Из зелеговатой глубины вырвалось пламя ревности.
— Надеюсь, — срывающимся голосом выдавил из себя менестрель, — ты хорошо следишь за отсутствием берёз во владениях короля Тингола!
Потеряв от изумления дар речи, Лутиэн переглянулась с Маблунгом, и вдруг они оба — принцесса и воин — от души рассмеялись. Не зная, куда себя деть от стыда, Даэрон покраснел, опустил голову и начал бормотать что-то вроде извинений и оправданий, будто его неправильно поняли.
— Всё в порядке, — отмахнулся страж, — берёзы надёжно изолированы от нас, или мы от берёз, поэтому волноваться ни тебе, ни королю не о чем.
— Меня очень волнуют берёзы, — стала наигранно серьёзной дочь королевы Мелиан, — пойду проверю, как они.
Взгляд полумайэ вдруг стал отсутствующим, и на последовавшие вопросы Лутиэн не ответила.
***
— Правильно ли я понял тебя, о мудрый советник, что мой дорогой родич Эльвэ Синголло не планирует впустить меня под Завесу даже ненадолго? — Финдарато, сидя у костра, демонстративно вытянул ноги и зачерпнул в защищённую овчиной варежкой ладонь снег рядом с «походным троном» — разборным мягким креслом из подушек и шкур.
— Абсолютно, — не дождавшись приглашения сесть, Саэрос окинул гордым, однако не ослеплённым самонадеянностью взглядом своих воинов и сопровождение валинорского захватчика, чуть заметно скривился. — Неужели ты полагаешь, будто имеешь право заставлять моего короля безвозмездно заботиться о целом народе, который не нужен ни одному из владык? Дориат в твоих глазах выглядит выгребной ямой?
— Знаешь, — Инголдо словно не услышал сказанного, погладил подушку-подлокотник, — этот прекрасный предмет мебели со мной с самого Валинора! Я сидел на нём во дворце самого Великого Вала Манвэ Сулимо, короля Арды. Я сидел в этом кресле в собственном дворце, любуясь на сияющую воду пруда с лебедями и фонтанами, это кресло прошло со мной льды Хэлкараксэ и стало ближе большинства родственников. Поэтому я ни за что не понесу его в Дориат, чтобы не оскорбить столь ценного друга.
Саэрос рассмеялся сначала коротко, а потом захохотал в голос, выдыхая пар.
— И после этого ты хочешь добиться доброго отношения моего короля? — вытирая слёзы, уточнил советник.
— Да, — невинно улыбнулся Финдарато. — Просто посмотри на тех атани, что остановились рядом с моим лагерем.
— Дикари, — брезгливо скривился Саэрос.
— Возможно, — согласился нарготрондский владыка, — но если я им скажу, что ты мой враг, они без вопросов и выяснений ситуации набросятся на тебя и разорвут в клочья. Вероятно, твой король решит отомстить и, возможно, перебьёт здесь всех. Вернее, по его приказу замарают руки кровью те, кому придётся это сделать под страхом наказания. И после этого трагического события народ Белерианда вспомнит слова великого освободителя Феанаро Куруфинвэ о том, что все Айнур — братья и сёстры, а значит, Мелиан не лучше Моргота. Доказательством станут разбросанные или похороненные здесь останки Младших Детей Эру, о которых Старшие обязаны заботиться.
Воины советника напряглись в ожидании приказа, однако сам приближённый Тингола лишь рассмеялся:
— Послушай, Финрод, сын Финарфина, не пытайся вменять моему королю мнимые обязанности.
— Мнимые? — Финдарато прикрыл глаза. — Мнимые, понятно. Уверен, твоя королева, о которой ты ни разу за весь разговор не вспомнил, осознаёт свою ответственность за народы Арды, поскольку она — Айну. Только её мнения почему-то никто не спросил. Однако замечу, показательно, что короли-Нолдор: Нолофинвэ, Питьяфинвэ, Морифинвэ и Артафиндэ взяли на себя заботу о Младших Детях Эру, зато ни один лорд Тэлери этого не сделал!
— Голодрим нам не пример, — взгляд Саэроса начал неприятно меняться, — забавно, как некоторые представители этого народишка то отрекаются от родства, то снова признают.
— Что хочу — то и делаю, — прямо посмотрел в глаза советнику Тингола нарготрондский владыка. — А ты — нет. Не положено по статусу. Тебе сейчас нужно идти обратно под защиту королевы и, пав ниц, умолять не позориться и помочь племени, которое осталось брошенным на произвол судьбы.
— Я не понимаю, почему именно мы должны кому-то помогать?
— Тебе и не надо этого понимать, а если мой дорогой родич захочет объяснений, пусть пригласит в гости, я лично поговорю с ним. Но кресло оставлю здесь.
Не прощаясь, Синда резко развернулся и, жестом позвав стражу, направился к подрагивающему воздуху вдали за оврагом.
— Это безумие, да, Эдрахиль? — обречённо спросил Финдарато, когда дориатрим скрылись из вида. — Дай мне горячего вина. Хотя нет, дай холодного. Со льдом.
Вдали звучали весёлые песни, которые можно было принять за вопли обезумевшей выпи, однако это было что-то любимое из репертуара халадинов.
— Так безумие или нет?
Надеявшийся, что не придётся отвечать, слуга отрицательно закивал, поклонился и подал хмельной напиток со снегом, словно с пенной шапкой.
— А что мне было делать, Эдрахиль? — Финдарато начал пить и плаксиво сморщился. — Скажи мне как главный советник… Ой, прости, не думай, что я оскорбил тебя, назвав тем же словом, какое ты слышал в адрес этого мерзкого Саэроса. Но я просто не могу успокоиться! У меня до сих пор ощущение, что меня обобрали до нитки, и не кто-то, а родной полукузен! Это невыносимо! А главное, что дальше? Что? Выкупил я этих горемык, теперь они мои. Но мне не нужно племя, которое меня не любит!
Ах, короли, короли, короли!
Флаги и трубы победные!
Скольких из вас кое-как погребли,
Где закопали — неведомо?
Ты понимаешь, что эти несчастные халадины теперь точно не смогут жить в моих землях? Амбаруссар своих Фирьяр хватает, дядюшке Ноло я уже однажды отдал племя, а он, неблагодарный, остался недоволен! В Химринге нужны дисциплинированные воины, а не эти дикие ребята, не слушающие приказов эльфов из принципа. Химлад… Понимаешь, мне не понравилась идея одного из владык этой благодатной земли — использовать смертных в качестве корма для охотничьего пса. И кто остался? Да, Айну Мелиан, которой представился шанс доказать, что она лучше братьев и сестёр.
Вдруг пламя костра дрогнуло, расступилось, и на снег спрыгнула дориатская принцесса, сверкая сине-звёздным платьем из лёгкого шёлка.
— Не беспокойтесь, меня здесь нет, — в ответ на ужас во взглядах отмахнулась по-летнему одетая Лутиэн, — я хотела поболтать по-хорошему, но вы что-то говорили плохое о моей маме.
— Ни в коем случае! — Финдарато вскочил с кресла и учтиво-театрально поклонился. — Майэ Мелиан — лучшая из встреченных мной в Арде Айнур! Просто я настолько зол, что не могу говорить даже о самых благодетельных только хорошее.
Ах, короли, короли, короли!
Свет и надежда народные!
Как же дельцы-хитрецы провели
Вас, короли благородные?!
Ты представляешь, прекраснейшая Лутиэн, — нарготрондский владыка взял иллюзорные ладони принцессы и закружился в танце под доносившиеся вопли смертных, — меня сделали бедняком! И кто?! Мой кузен! Полукузен…
Дочь Мелиан рассмеялась.
— Увы, это не весело, моя дорогая! — сияющие глаза Финдарато наполнились слезами. — Дважды в жизни родичи лишали меня самого дорогого! В первый раз — отец нашёл мне жену, а во второй — этот нехороший полукузен отобрал сокровища. Я честно попытался не позволить! Но увы, моя прекрасная Лутиэн, оказался слишком неопытен в делах Таргелиона.
***
— Значит, вы утверждаете, будто часть живого груза утеряна по вине хозяев Тракта? — на Финдарато посмотрели безжалостные глаза эльфа, несправедливо жестоко судившего уже не одну дюжину лет.
Этот Нолдо был опытен и проницателен, поэтому видел перед собой не собрата, желающего всеми правдами и неправдами сократить болезненные растраты, а мешок мирианов, которые достаточно правильно повернуть и хорошенько потрясти.
— Да, — стараясь не подать вида, что напуган, нарготрондский король снисходительно улыбнулся.
В роскошном кабинете таргелионского судьи, которого Финдарато помнил по валинорским праздникам, когда дети разных Домов Нолдор порой играли вместе, воцарилась трепещущая давящая тишина.
— Да, — повторил сын Арафинвэ. — Мои верные уже приносили списки Фирьяр и груза, который был в начале пути, и опись всего, что доехало. Охраняемое вашими воинами! Мы ведь платили за сопровождение, риски, вероятные изменения погоды и возможность продолжать путь даже в ураган и жару, во время войны или провалов почвы. Так почему нам отказывают в компенсации?
— Вероятно, — знакомый с детства эльф ничуть не изменился в лице с момента встречи, несмотря на речи Финдарато, но зато стал неузнаваемым, в сравнении с тем, каким скромным и весёлым аманэльда он был в Тирионе, — всё дело в том, что ты и твои верные лжёте.
Инголдо округлил глаза.
— В том шкафу, что третий слева от второго окна, — указал рукой судья, — сложены записи по схожим делам. Все их вёл и веду я, поэтому мне не составляет труда отличить попытку вымогательства от реального ущерба.
— Что?!
— Могу пояснить. Вот здесь, — аманэльда пододвинул к Финдарато внушительный томик, — записи обо всех халадинах, проживавших в Таргелионе на момент твоего приезда: имя, примерный или точный возраст, состояние здоровья, имущество изначальное и имущество приобретённое, оплаченное полностью или частично. Если ты обернёшься на шкаф, о котором я говорил, то заметишь — часть подшивок отмечена синим. Это значит, что судебное разбирательство касалось попыток стребовать с казны золото за потерянных на Тракте родственников. Чаще всего заявлению о несчастном случае предшествовала оплата самого дорогого договора об охране и рисках в пути. Интересная закономерность, не так ли?
— Да я бы не стал покупать!.. — начал было возмущаться Инголдо, однако судья договорить не дал:
— Все утверждают именно это. Однако, как видишь, я готов продемонстрировать, что правда на стороне Таргелиона, и указанных тобой халадинов никогда не проживало в землях Морифинвэ Феанариона. Можешь сверить свой список и мою книгу. Я бы посоветовал не упорствовать. По дружбе. Для меня кое-что значат воспоминания детства и юности, в том числе та попойка на площади, когда Канафинвэ Феанарион пел про некую неизвестную возлюбленную, только себя готовую ублажать. Много прошло времени, случилось тоже немало, однако мне по-прежнему дорога память о тех днях, и поэтому я повторяю: откажись от суда. Ты пытаешься обмануть тех, кто всё предусмотрел. Если дело дойдёт до публичного разбора вины, тебе придётся платить штраф за клевету на смотрителей Тракта, вымогательство и ещё какие-нибудь нарушения, которые найдутся легче, чем ты думаешь. Пока ещё не поздно сделать вид, будто не было от тебя никаких кляуз. На том предлагаю проститься.
***
— Мне не удалось его обмануть! Представляешь? — Финдарато прервал танец с призраком и схватился за голову в меховой шапке, украшенной россыпью валинорских камней. — Как же так, прекрасная Лутиэн?
— Ах, короли, — улыбнулась принцесса, — чучела вы огородные. А теперь скажи, что владычица Мелиан — мудрейшая и красивейшая женщина Арды.
— С великой радостью готов повторять это бесконечно!
— Хорошо, — иллюзия просияла, — покажи мне тех, ради кого ты стольким пожертвовал.
Снова взяв призрачные руки, — нарготрондский король закружился у костра:
— Волчий пляс для нас звучит!
Волчий пляс для нас ночью!
Волчий пляс
Для нас!
То ли устав ждать, то ли решив поддержать игру, полумайэ вдруг затекла вязким холодным потоком через ладони эльфа к сердцу и глазам, и Финдарато ощутил небывалый прилив сил. Ощущение неописуемого могущества опьянило, показалось, будто одним ударом кулака можно сокрушить Тангородрим. Ноги с волшебной лёгкостью понесли в сторону костров Фирьяр, зрение позволило рассмотреть волокна ткани с расстояния сотен шагов, а слух уловил дыхание каждого смертного, безошибочно вычисляя больных среди здоровых.
Странное ощущение пропало так же внезапно, как появилось, его стало не хватать. Призрак появился рядом.
Заметив короля и сияющую, не по погоде одетую деву, халадины прекратили орать и завывать и склонились в приветствии.
— О чём были ваши песни? — без предисловий спросила принцесса, слегка поднявшись над землёй.
Ответом стало разноголосое смущённое мычание, многие покраснели ещё сильнее, чем от мороза.
— Твоему отцу бы понравилось, — сказал за смертных Финдарато, — это дивная баллада о том, как доблестные халадины с криками «Хал!» прогнали со своей земли гадких нолодранцев. Знаешь, именно столь героическая история и заставила меня привести их сюда. Это удалось легко: пришлось лишь закупить новых грузовых телег для самих Фирьяр, а вещей у них практически не было. Не хочу обсуждать, по какой причине.
Лутиэн печально заулыбалась.
— Я организую тебе встречу с отцом, — твёрдо сказала она.
— Надеюсь, не с моим?
Глаза-бездны посмотрели удивлённо, а потом — с тревогой, призрачные губы едва заметно шевельнулись:
— Если ты понял меня именно так, возможно, моими словами говорил Рок. В этом случае ничего не берусь обещать.
Примечание к части
Песни:
«Птица» А. Пугачёвой,
«Ах, короли» И. Наджиева,
«Волчий вальс» гр. «АфродеZия»
Добро делают не так
— Финрода Нома нет в лагере? — вернувшийся с поручением от Тингола Саэрос в изумлении огляделся.
Советник не хотел покидать уютный тёплый Дориат и снова оказываться за Завесой, где грязный снег ранней весны то застывал отвратительной коркой, то размякал в скользкое месиво. Слишком некрасиво!
— Владыка отбыл в Менегрот, — сухо ответил Эрьярон, выйдя с соратниками и несколькими халадинами навстречу гостю и его свите. Разведчик намеренно отдал приказ незаметно и как бы случайно окружить дориатрим — опасности нет, но ведь весело!
С непониманием во взгляде Саэрос уставился на верного нарготрондского короля.
— Владыка Финдарато Артафиндэ Инголдо Фелагунд Ном Арафинвион из Дома Финвэ нолдорана из славного светлого города Тириона на Туне, друг гномов, защитник эдайн, хозяин самых обширных и плодородных земель Белерианда: побережья Нарога, Тол-Сириона, Дортониона и прилегающих территорий, отбыл в Град Тысячи Пещер на Эсгалдуине и не может принять тебя здесь, — терпеливо, с интонацией разочарованного в ученике учителя повторил Эрьярон и насладился реакцией соратников.
— Это ложь! — возмутился советник Тингола.
— То, что тебя не предупредили о делах королей, — пожал плечами разведчик, — это нормально.
— Возвращаемся! — крикнул Синда охране.
Кольцо Нолдор и халадинов нехотя расступилось.
— Видишь, — Эсуил наклонился к стоявшей рядом Халет — растрёпанной, в грубо сшитой волчьей шубе, но абсолютно счастливой, — твой народ снова прогнал эльфов. На этот раз — серых. Надеюсь, твои певцы и это воспоют. Со всей торжественностью.
Леди-вождь кивнула. Немного пьяная от холода и сушёных кореньев, помогавших забыть о боли в суставах, не отпускавшей после таргелионской тюрьмы, женщина гортанно расхохоталась.
— О, да, — согласилась она хрипло, — так воспоём, что обделаетесь.
***
Мелиан не спала. Лёжа в одной огромной постели с супругом, ощущая его руку на своём обнажённом животе, королева-Майэ мысленно уносилась всё дальше от Дориата.
«Ты ещё не осознала совершённую ошибку?»
Вопрос Валиэ Эстэ прозвучал властным аккордом, который когда-то очень давно заставил более слабую Айну подчиниться сильной и прекрасной госпоже. Однако именно эта мощь позже и оттолкнула Мелиан, решившую, что лучше понимает Замысел Эру Илуватара, но ничего не сможет доказать способным подавить её братьям и сёстрам.
«А ты? — ответ вопросом на вопрос дался нелегко, королева Дориата собрала всё своё мужество. — Ты, наделённая великой силой окрылять сердца, вселяешь надежду не в Детей Эру! Ты отнимаешь у аманэльдар веру в свет и добро! А ради чего? Скажи, зачем ты отбираешь надежду у эльфов? Чтобы дать её Валар? И на что же они надеятся? На вседозволенность и безнаказанность?»
«Ты понимаешь, что после таких слов тебе в Валиноре не найдётся места?»
— Моё место здесь, — Мелиан погладила мужа по серебристым волосам, впитавшим утраченный свет Древ. — С тобой.
«Старшие Дети Эру совершенны! — с восхищением подумала Айну, любуясь точёными чертами лица супруга, едва касаясь пальцами гладкой кожи лба, скулы, трогая кончик носа, проводя по губам. — Какой же он красивый!»
Прекрасное лицо просияло полусонной улыбкой. Мелиан знала — нельзя давать волю чувствам, поскольку объединённые феар Майэ и Эльда ощущают одно и то же, и более слабый разум перепутает источник эмоции.
Нельзя допускать, чтобы эльф так горячо и всеобъемлюще любил сам себя — думал, что это он так сильно себя ценит.
— Не буди меня от нашего сна, — чуть слышно прошептал Элу, — не хочу ни о чём думать. Мне слишком хорошо. Ни один эльф не может похвастаться, что женат на Создательнице Арды, а я могу! И ни у одной эльфийки нет мужа-Айну. Я уникален и неповторим, а кто-то ещё пытается мне указывать, что я должен делать! Как так, скажи, моя любовь?
— Я не стану тобой командовать, — тихо отозвалась королева, — и хочу верить, что ты мной тоже. Знаешь, — она вздохнула, — мне нравится вспоминать тот миг, когда грёза накрыла нас своим ласковым одеялом. Ты не заметил меня тогда, а я поняла — мне не нужен сад Вала Ирмо, если там нет тебя.
***
Купаясь в едином свете Древ, особенно таинственном в Лориэне, Валиэ Эстэ выглядела счастливой. Одевшись в подобную эльфам плоть и став похожей на прекрасную деву, хозяйка Садов Грёз бесконечно осматривала искрящиеся озёра, дорожки, цветущие кусты, деревья, крошечные ажурные домики и огромные дворцы, спрятанные в сверкающем тумане.
— Помощники мои, — вдохновлённо говорила она своим Майяр, постоянно что-то перепроверяя, — наши сады станут самым важным для Детей Эру местом Земли Валар! Самым любимым! Самым часто посещаемым! Знаете, почему?
Мелиан догадывалась. Ещё не выбрав для себя облик, схожий с эльфийкой, прислужница Валиэ Эстэ растворилась в сиренево-розовой листве и наблюдала. Вот они — гости Валинора — трое мужчин, совсем юных, но уже познавших очень многое. Сейчас они молчат и восхищаются красотой Садов, но глаза выдают недавний тревожный разговор.
«Мы отсутствуем слишком долго!» — говорил самый высокий из них, серые волосы которого всё красивее сияли,пропитываясь серебром Телпериона.
«Наши девушки соскучились, — печально поддакивал милый и улыбчивый симпатяга с чёрными пышными кудрями, — а как я соскучился, не передать!»
«Причём здесь это? Нас нет слишком долго! Могло случиться что угодно! Мы вернёмся, а никого нет в живых! Или нас давно сочли предателями!»
«Нет, этого не будет, — прервал того, на ком остановился взгляд Мелиан, золотоволосый красавец с дивными синими глазами, — Валар защищают наших сородичей».
«Да, Эльвэ, — прекрасного, сияющего серебром эльфа, которого хотелось обнять, почувствовать, услышать его Тему, стал успокаивать друг с кудрями цвета бездны, и Майэ отметила про себя, что контраст белой кожи и чёрных прядей привлекает внимание, — тебе не о чем беспокоиться. Нам ведь обещали, что к сородичам мы вернёмся королями».
Что означает слово «аран» — владыка, никто эльфам не объяснил, и Мелиан предполагала, что сами они не догадаются.
— Видите? — Эстэ вновь зажурчала весенними ручьями. — Сердца Детей Эру ранены злом, и только нам под силу исцелить их. Знайте, мои помощники, Народ Звёзд будет бесконечно благодарен нам за помощь и возможность чувствовать себя счастливыми. Славься, земля вечной радости!
***
— Ты был так красив тогда, — мечтательно произнесла Мелиан, снова утопая в серебристом шёлке волос и тепле тела супруга. — Так юн! Мелодия твоей души звенела крошечными серебряными колокольчиками и тончайшим хрусталём. В ней слышалась Тема Любви, и она была сильна и прекрасна, как ни у кого! Я заслушалась, затрепетала каждой частичкой феа и поняла, что выбрала для себя облик — точно не подобие творений Кементари — я должна стать красивой в твоих глазах.
— Всего, что произошло до тебя, не случалось в моей жизни, — равнодушно отозвался Тингол, медленно проводя рукой по бедру супруги. — Я был слеп, глух и не чувствовал слишком многого. Но только я, единственный из Пробудившихся, оказался способен принять твой дар, раз ты выбрала меня.
— Это моя мысль о твоей уникальности, — улыбнулась Мелиан, — это я считаю тебя особенным, а не ты сам себя.
— Мы ведь одно, — Элу снова закрыл глаза. — Значит, я тоже один из Творцов Арды.
— Да, — мечтательно ответила Майэ, — ты создал Тему моего счастья. И наполняешь её всё новыми и новыми переливами. Время течёт полноводной рекой, и мы вдвоём — цветущий остров среди волн, которому не страшны никакие бури.
Король Дориата приподнялся с белоснежной подушки и, положив голову жене на колени, посмотрел в глаза-бездны, ладонь заскользила по совершенным изгибам тела Айну.
— Ты хочешь узнать, что я скажу этому гадкому лицемеру, заявившемуся в наши владения?
Мелиан неохотно кивнула, наслаждаясь теплом любви, стараясь сделать мелодию ласки главной — Майэ не нравилось, когда муж начинал думать самостоятельно, однако королева понимала — нельзя полностью подавить волю Дитя Эру. Это и невозможно, и кощунственно одновременно.
— Мы соберём совет, — медленно произнесла Мелиан, любуясь точёным белым лицом супруга, его искрящимися зарождающейся злостью глазами, рассматривая в их глубине каждую линию, каждый перелив цвета, — как обычно.
— Нет, — Тингол заулыбался, — не как обычно. Всё будет иначе. Как того заслуживают те, кто предали семью.
***
Финдарато поклонился, однако не слишком почтительно. Войдя в тронный зал Тингола, нарготрондский владыка всё никак не мог отвлечься от массы спорных впечатлений, нахлынувших на него в Дориате.
Во время первого пребывания во владениях родича, когда ещё казалось — это навсегда и придётся здесь приживаться, абсолютно всё вызывало внутренний непреодолимый протест, выглядело неправильным, глупым, неуместным, ненужным. Однако теперь, когда Инголдо знал, что прибыл совсем не надолго, к тому же и сам жил в гномьих пещерах и тоже имел статус короля, отношение к Дориату изменилось. Нет, оно не стало лучше, но теперь Финдарато было наплевать на то, как и что устроено у родича. Главное — решить проблему и не нарваться на новую.
В глубине души искоркой горело желание сказать, что в далёком Валиноре никто не живёт под землёй и не прячется ни от чего и ни от кого, однако Инголдо понимал — такие речи злые языки могут интерпретировать как пожелание всем присутствующим сдохнуть с последующим перерождением в Земле Валар. И пусть главного ядовитого фрукта в нынешний момент времени не было в Дориате, нарготрондский король догадывался — Саэрос здесь далеко не единственный злослов.
— Зачем ты заставила вождя дикарей и голодрим приходить сюда, дочь? — вальяжно сидя на троне и не приглашая Финдарато за стол, Тингол посмотрел на Лутиэн, занявшую место рядом с матерью.
— Всё просто, — принцесса пожала плечами, на которых едва держалось сверкающее россыпью бриллиантов платье, — проблему Младших Детей Эру надо решить как можно скорее, а общение через гонцов сильно замедляет и затрудняет дело.
— Не понимаю, почему решать должны мы — эльфы, о существовании которых смертным неизвестно.
— Потому что это в наших силах, — Лутиэн многозначительно посмотрела на мать. — Мы ведь не просто эльфийские правители.
— Но и не короли Арды.
Финдарато ещё раз поклонился, как бы напоминая о своём присутствии. Почему-то он был уверен — если бы в зале Менегрота находились не только Эльдар, но и наугрим, Тингол был бы не столь категоричен.
— Подумай о том, какая слава будет у тебя, если ты прогонишь обездоленных, — принцесса сказала тихо, однако полукузен Феанорингов услышал и про себя усмехнулся, подумав, что у Тингола есть опыт в таких делах.
— Слава среди кого?
— Прошу прощения, — Финдарато сделал шаг вперёд и заметил, как напряглись стражи. — Можно я произнесу свою тщательно подготовленную речь?
Очень театрально ахнув, Элу с наигранным изумлением посмотрел на супругу:
— О, Эру! Моя прекрасная Мелиан, смотри — этот вождь дикарей знает наш язык!
Дориатрим расхохотались.
«Надо было брать с собой армию. Обездоленных», — подумал Инголдо, стараясь принять удар настолько спокойно, как только мог.
— Создатель поручил Слугам заботиться о Детях, — произнёс выросший в Тирионе эльф одну из немногих известных ему фраз на Валарине.
Тингол не понял сказанного, однако почему-то не стал язвить, а Мелиан застыла, словно окаменев.
— Значит, так распорядился Рок, что одно из племён Младших Детей Эру должно жить с нами по соседству, — проговорила королева, будто через силу. — Расскажи о них. Как Младшие реагируют на смешение моего благословения и тьмы врага у границ Дориата?
— Мне ответить честно или вежливо?
Дориатрим сдержанно рассмеялись, Лутиэн просияла, смотря на друга с поддержкой.
— Мои подданные будут рады повеселиться над твоей глупостью, захватчик, — хмыкнул Тингол. — Говори, как умеешь, не старайся соответствовать нам.
Пожалев, что был слишком ленив и легкомысленен, чтобы, живя в Тирионе, добиться разрешения Феанаро Куруфинвэ изучать вместе с ним Валарин, и что не взял с собой ожерелье Наугламир, по красоте превосходящее все украшения Элу вместе взятые, Финдарато окинул взглядом Синдар, ждущих, над чем бы посмеяться, и улыбнулся:
— Искажённая тьмой Завеса не влияет на тех, кто лишён страха.
— Хорошо, — Мелиан кивнула. — Насколько мне известно, Младшие не слишком бережно относятся к творениям Йаванны и к Арде в целом?
— Им необходимо напоминать об осторожности. Они ведь ничего не боятся.
— Полагаю, буковая роща Младшим Детям Эру подойдёт, — отрешённо ответила королева, игнорируя радостный взгляд дочери. — А найдут путь они, следуя за белыми стволами.
— То есть, — Финдарато поднял брови, — карту нам не дадут?
— Тебе указали путь достаточно точно, — хмыкнул Тингол. — Для дикарей.
— Владычица Мелиан, — снова поклонившись, Инголдо мысленно порадовался, что не взял с собой Эрьярона, — по моему скромному мнению, добро делается иначе.
— Добро, — усмехнулся король Дориата, — никому не нужное добро обернётся злом.
— По воле Рока, — вдруг сказала королева, — добро может обернуться злом, а зло — добром. Однако они никогда не меняются местами, оставаясь тем, чем были изначально.
— Твой вопрос решён, вождь, — Элу вскинул голову. — Тебя проводят.
***
Безмолвно находясь среди свиты владык, Орофер незаметно переглянулся с сыновьями. Младший не думал о происходящем, а Трандуил, стоявший на значительном расстоянии со своими друзьями, почувствовал взгляд отца и отрицательно покачал головой, давая понять, что не станет обсуждать и осуждать действия короля Тингола. Молодой золотоволосый воин уже не ссорился с родителем по каждому поводу, но и общался всё меньше, абсолютно уверенный, что всегда прав, возводя в абсолют каждое слово владыки Дориата.
Орофер краем глаза заметил, как Элу подал знак, и полилась мелодия множества инструментов — заиграли музыканты, которыми руководила Нимродель, не Даэрон — главного когда-то менестреля вообще не было в зале.
— Он пришёл, лишь на час опережая рассвет,
Он принёс на плечах печали и горицвет.
Щурился на север, хмурился на тучи,
Противосолонь обходил селенье,
И молчали ветры на зелёных кручах,
И цветные птицы стерегли деревья.
Ты не наш — в синих окнах трепетали огни.
Ты продашь, ты предашь, убийца, — знали они.
К поющей Нимродель подошла подруга Митреллас, а Нимлот закружилась в танце белоснежным вихрем — белые волосы, белое платье, белая накидка, белые туфельки, и перья, перья, перья…
Орофер заметил взгляд сына и всё понял — Трандуил любовался дочерью архитектора с такой нежностью, что у отца не осталось сомнений. Однако дева слишком увлеклась музыкой, чтобы увидеть влюблённого эльфа.
— Постучался в двери там, где вишни зрели,
К той, что пела песни да низала бисер,
Где играли звери, где плясали перья,
О незваном госте прошуршали листья:
Ты чужой, ты другой, твой народ — Голодрим!
Митреллас тоже пустилась в пляс, подпевая подруге, многие гости присоединились к веселью. Нимлот вдруг исчезла в толпе, и Трандуил сразу же помрачнел. Пробежавшись глазами по залу, но не найдя белый воздушный силуэт, он взялся за вино и начал о чём-то резко говорить с друзьями.
Дождавшись, чтобы отец отвлёкся, Лутиэн спешно покинула ставшее шумным помещение и поспешила догнать уходившего с совета друга, а вслед за ней полетела песня Нимродель:
— На пороге бросил ворох горицвета,
Только отвернулась — он уже далёко,
А в гнездо пустое на дубовой ветке
Колокольчик-сердце унесла сорока.
И не надо звать, ведь твои слова — как трава под ноги.
Как тростник, птичий крик, краткий миг дороги.
Гонит ветер на восток,
Через воды и песок,
Через горький-горький сок
Полыни.
Не догнать,
Не поймать,
Лишь кричать
Твоё имя.
Примечание к части
Песня «Чужой» гр. «Мельница»
По ту сторону порога
Найденная в кладовке бутыль закончилась слишком быстро. Где-то в глубине души скреблось неприятное чувство то ли вины, то ли страха повторить судьбу отца и деда, однако оставаться трезвой не было сил — слишком много навалилось за последнее время.
«Пусть закончит начатое. Так будет лучше для всех».
«А если она больше не хочет умирать? Если поняла ценность жизни? Я видела это в её глазах!»
«Это уже неважно».
Слова-приговор брата повторялись в памяти снова и снова, и Андрет уже не знала, сказал ли Брегор остальное, или весь дальнейший кошмар выдумала она сама:
«Ты понимаешь, что мы не можем судить Аданель, как обычную преступницу? Но и помиловать её нельзя, потому что она хотела убить вождя! Изгнать? Но куда? Это равносильно казни! Даже хуже! Меня ещё больше возненавидит народ, если смерть несчастной убогой окажется делом моих рук! Пусть убьёт себя сама, либо ей в этом помогут. Тайно».
«Может быть, мне ещё раз попробовать с ней поговорить?» — отчаянно хваталась за ниточку Андрет, ужасаясь слишком обоснованной жестокости брата.
«Ты ещё не поняла? — Брегор посмотрел сестре в глаза, и желание спорить пропало. — Аданель любит этого орочьего выродка. Она его не выдаст. Я сам его найду».
От мысли, что девушке придётся умереть ради какого-то негодяя, становилось невыносимо жить.
«Ты сделала всё, что могла, спасибо тебе».
Лучше бы брат этого не говорил! О какой благодарности может идти речь, когда…
Не надо было возвращаться! Жила бы в лесу с мамой и папой, зимой бы делила вечера с бродягой-менестрелем, а потом когда-нибудь собралась бы и уехала на юг путешествовать. Конечно, хотелось воплотить мечту не одной, а с проклятым эльфийским лордом, но он ведь не поднимет свою неописуемо привлекательную попу с трона! Зачем ему шалаши и костры в компании всего лишь смертной, когда есть роскошный дворец и тысячи влюблённых эльдиэр?
От обиды захотелось напиться ещё сильнее, однако на крыльце послышались тяжёлые шаги, скрипнула, а затем хлопнула дверь.
Фаранор.
Помириться с ним оказалось проще, чем думалось поначалу. Главное, всё не испортить снова!
Наполовину оголив грудь и выставив на стол то, что успела приготовить, пока была трезвой, Андрет бросилась встречать жениха.
— Козлина не приходил? — со вздохом спросил Фаранор про брата, посмотрев сначала невесте в глаза, но потом заметив то, что она стремилась продемонстрировать. — Вижу, не приходил. Давно что-то нет. Козлина!
Речь замедлилась, руки, сильные, мозолистые и не слишком чистые, схватили обнажённое тело, притянули, сдавили, низ живота сделал привычное движение, демонстрируя готовность отдохнуть от работы.
Андрет улыбалась, позволяла себя трогать и раздевать, старалась соблазнительнее стонать, выгибаться и сжиматься, зная, что так всё закончится быстрее. А ещё невеста думала поговорить с опытными жёнами, кого тоже выдали замуж за хороших мужчин, выбранных семьями. Наверняка есть какие-нибудь волшебные средства, чтобы не приходилось часто делить постель с ненасытным супругом. Фаранор, конечно, хороший, но…
Он не Пушок и никогда не станет даже отдалённо похожим на эльфийского лорда.
***
Пришедший вместе с Мельдир знахарь внимательно осмотрел затянувшуюся рану на груди вождя, проверил пульс, удостоверился, что жара нет, и повторил уже не раз сказанное ранее — Брегор, сын Боромира здоров, и волноваться более не о чем. Да, нужно поберечься, не поднимать тяжести, но в целом поводов для беспокойства нет.
Понимая, что это не так, Мельдир проводила лекаря и вернулась к мужу.
— Что с тобой? — спросила она, садясь рядом на постель. — Почему ты до сих пор не встаёшь и не выходишь из комнаты? Скажи, прошу.
Брегор поднял глаза от снова взятой книги, взгляд выражал одновременно отчаяние и горькую насмешку.
— Есть что-то, что я не могу решить, находясь здесь? — голос вождя дрогнул, губы скривились.
— Тебе плохо? — настаивала Мельдир.
Посмотрев на едва не плачущую супругу, вождь со вздохом отложил книгу, медленно сел. Похоже, придётся перебороть себя и выйти на улицу. Не говорить же любимой женщине, которой и так пришлось пережить много горя, что правитель-муж боится даже смотреть в сторону двери, хоть и понимает — там, по ту сторону порога есть охрана и нет врагов, но ничего не может с собой поделать.
«Я должен, — сказал сам себе Брегор, — ради моей Мельдир».
— Всё хорошо, моя алая зорька, — через силу улыбнулся вождь и, взяв жену за руку, направился к выходу из комнаты. — Я просто разленился, пока болел.
По глазам аданет было видно — она не верит, считает, что муж всё ещё не здоров, возможно, с ним что-то серьёзное и опасное для жизни. С замирающим от страха сердцем открыв сначала дверь в коридор, а потом — на улицу, покрываясь холодным потом и с трудом справляясь с дрожью в руках, Брегор делал шаг за шагом и твердил себе, что всё это ради любимой женщины. Только ради неё. Она имеет право на счастье и не должна страдать из-за трусости мужа.
Молча идти стало совсем тяжело, вождь посмотрел на встревоженную Мельдир и погладил её по щеке.
— Помнишь, как я тебе стихи читал, когда сватался? — спросил он с улыбкой: — «Зорька алая, губы алые,
А в глазах твоих неба синь.
Ты — любовь моя долгожданная,
Не покинь меня, не покинь». Я тогда очень боялся, что ты откажешь мне, уйдёшь и больше не вернёшься. А ты осталась. Спасибо тебе за это.
Аданет обняла мужа, стала нежно, прерывисто целовать его в губы, постепенно распаляясь и прикасаясь всё с большей страстью. Пышная летняя листва трепетала на тёплом ветру, яблоки розовели, набухали и наполнялись сладостью. Сад благоухал, цвёл, дарил тень и приятную прохладу, и, отвечая на ласку супруги, Брегор почти не думал, что за каждым деревом может прятаться очередной убийца.
***
С грохотом и треском под бодрые выкрики множества глоток на землю обрушивались, ломая кроны и разбрасывая листья, вековые буки и молодые берёзы.
Финдарато давно собирался уехать в Дортонион или Нарготронд, или на Тол-Сирион, однако никак не мог решиться оставить гордое, храброе, но такое беззащитное племя Халет без присмотра. Глядя на то, как весело эти люди рубят все подряд деревья, не выбирая больные или сухостой, как хохочут, обсуждая грядущую судьбу поленьев, которые скоро отправятся в печи, эльфийский король не мог отделаться от желания научить халадинов ценить дары Йаванны, однако что-то его останавливало, поэтому Инголдо наблюдал, не говоря ни слова.
Долетевшие из родного Фиримара вести тревожили, то и дело возникала мысль поспешить к беорингам и разобраться, что они опять натворили. Может, стоит самому вынести приговор?
«У тебя доброе мудрое сердце, вождь диких Голодрим, — прозвучали в памяти прощальные слова Лутиэн, сказанные, когда принцесса догнала гостя в лабиринте Менегрота, — хотя поначалу ты кажешься самовлюблённым дураком. Спасибо, что помогаешь слабым, не требуя от них награды, не осуждая их и не ограничивая свободу. Нам всем есть, чему у тебя поучиться».
Волчий пляс
Для нас…
Треск, хохот, подбадривающие лесорубов крики, грохот и ритмичные удары топоров. Что может быть прекраснее ощущения власти над природой, над той её частью, которая не может отомстить, постоять за себя? Увы, именно это чувствуют Младшие своими искажёнными сердцами, уничтожая беззащитные деревья. Возможно ли исцелить столь глубокие увечья душ?
Отмахнувшись от бессмысленной тоски, Финдарато обернулся к стоявшему рядом слуге и со вздохом произнёс:
— Собирайся, Эдрахиль, мы едем домой.
Примечание к части
Цитируются песни гр. "Золотое Кольцо» «Зорька алая» и «Волчий вальс» гр. «АфродеZия»
Самое ценное знание
Памятная колонна, теперь являвшаяся частью огромного мемориала, скрытого среди Пепельных Гор, в последнее время казалась тёмной на фоне остального камня, словно покрылась копотью, однако мрамор оставался чистым. Странная игра теней.
— Куруфинвэ не хотел брать с собой в Эндорэ Второй Дом, — смотря на изображающий Битву-под-Звёздами барельеф, тихо сказал Финдекано, поклонившись монументу. — Я всё больше понимаю, почему.
Арминас взглянул на принца, сдержанно кивнул. Ещё двое воинов Барад Эйтель отвели глаза.
— Что тебе грозит за помощь беглецам? — задал вопрос сын верховного нолдорана.
— Командир Варнондо прислал мне письмо, — хитлумский страж напряжённо выдохнул, — он сказал, что моей семье больше не будет доверия, потому в королевской армии мои дети служить не смогут. Также вероятны проблемы с основанием собственных мастерских, поскольку неизвестно, куда окажется отправлено заработанное золото. И ситуация никак не изменится в зависимости от моих дальнейших действий, так как, по словам Варнондо, в хитлумской армии служат не дураки, как я наивно полагаю, а умные предусмотрительные Эльдар, которые понимают — за оказавшегося в тюрьме, добровольно или нет, или ушедшего из жизни, добровольно или нет, родственника любящая семья станет так или иначе мстить, вольно или невольно, сразу или спустя время. Что же до меня, — Арминас отвёл взгляд, — если вернусь домой, мою судьбу решит суд, но подозреваю, что Варнондо поступит так же, как обычно. Верность для него важнее жизни.
— Конечно, — скривился Астальдо. — Когда речь о чужой верности и чужой жизни, легко быть категоричным и жестоким.
Хитлумский воин не ответил, и Финдекано показалось в его взгляде несогласие, только спорить и выяснять что-либо сын Нолофинвэ не стал — не хотелось. Особенно здесь.
— Скажи мне, — принц посмотрел на памятную колонну, потом — в сторону Железных Гор, — почему ты пошёл против своего короля? Почему именно сейчас?
В вопросе не прозвучало угрозы, однако Арминас напрягся: прошедший долгий и не всегда славный путь верного втородомовца охотник, исследователь, резчик по дереву и металлу, а позже — воин прекрасно знал, почему не раз втоптанный в грязь герой Астальдо до сих пор не поступил, как его брат и сестра: старший принц верил — бросит родителя, и того уже ничто и никто не спасёт. Возможно, он ошибался, однако Арминас не мог отрицать разумных опасений. Сейчас на стороне верховного нолдорана остались всего три военачальника. Да, они командуют немалыми войсками, но кто гарантирует верность этих Нолдор? Пока ничего не случилось, бойцы делают вид, будто по-прежнему готовы отстаивать интересы короны, только кто знает, как всё обстоит на самом деле?
— Меня друг о помощи попросил, — ответил первое, что пришло в голову, бывший хитлумский страж.
— А если бы не попросил?
Арминас почувствовал, как лицо заливает краска. Да, Астальдо — тот эльф, который имеет полное право упрекать любого в нежелании помочь по собственной инициативе, и бесполезно оправдываться — Астальдо знает цену таким словам и тем, кто их произносит.
— Я не думал об этом, — коротко произнёс воин.
Покачав головой, Финдекано посмотрел на мемориал.
— Пока ты служишь в моей крепости, никто не имеет права тебя судить, — произнёс он словно не своим голосом, — твою семью тоже перевезём сюда.
— Это ведь… Король обвинит тебя в измене.
— И что он мне сделает, Арминас? — принц печально улыбнулся. — Казнит, а на моё место поставит Варнондо? Нет, Арминас, отец так не поступит. Он снова прикажет сочинить обо мне какую-нибудь мерзость, и на этом всё закончится.
— Только петь, похоже, придётся самому, — повеселел хитлумский воин, а Финдекано отмахнулся:
— Я бы посмеялся, но у меня всегда было не слишком хорошо с чувством юмора. Арминас, мне нужна будет твоя помощь на Ард-Гален, у подножья Железных Гор мы держим несколько госпиталей. Их пришлось обустроить под землёй, чтобы не выдать тайные лазы для разведки. Эти госпитали необходимы Фирьяр, пострадавшим на войне — не всех удаётся довезти до крепости, ты понимаешь, надеюсь. А некоторым не требуется лечение у нас, и незачем терять время на дорогу, если можно просто дать отлежаться в тепле несколько дней, а потом позволить сразу вернуться к соратникам. Знаю, ты не лекарь, но помощь нужна в другом. Если ты не общался со смертными достаточно близко, тебе это трудно понять, но необходимо, поэтому послушай. Младших надо охранять. От других Младших. Мы не должны терять раненых и больных, потому что кто-то кому-то должен мирианы, или какой-нибудь вояка вдруг решил, что лучше наших целителей знает, как лечить кровавый кашель. Знаешь, однажды двое молодых бойцов Дор-Ломина умерли из-за обработки открытых ран землёй.
Хитлумский страж хотел задать вопросы, но подумал и решил, что разумных ответов здесь быть не может. Значит, спрашивать бессмысленно.
***
Посмотрев в очередной раз на мемориал, Финдекано вспомнил огонь факелов, зажжённых Феанаро во тьме Валинора. А что было после? Что сделал тот, кто нарёк себя несуществующим титулом? Нарушил данное брату слово, и это стало лишь началом неверного пути, за каждый шаг на котором хотелось высказать венценосному родителю крайне нелестное мнение о его правлении.
Однако теперь принц нехотя, не признаваясь себе в этом, согласился с отцом в одном — герой Астальдо всё чаще думал, что если бы взял власть над Нолдор в свои руки, то правил бы справедливо, а значит, никто не стыдился бы своего лидера и не смеялся бы над титулом, как бы он ни звучал.
Потому что герой Астальдо носил бы его с честью. К тому же именно он, сын верховного нолдорана, как никто знает, как править народом не надо, а это знание, пожалуй, самое ценное из существующих.
***
Северо-западная часть равнины Ард-Гален выглядела странно — здесь зелёная трава соседствовала с жёлтыми кустами и белым снегом, который падал из чёрных колдовских туч над горным хребтом.
Абсолютно все воины и знахари подземных госпиталей, вырытых и обустроенных гномами, полагали, будто прятаться на самом деле смысла нет, и Моргот давно знает о тайных ходах своих врагов. Почему вероломный Айну ничего не предпринимает, версий находилось много, однако самым правдивым казался высказанный разведчиками Дор-Ломина довод: чёрная скотина с помощью постоянной военной угрозы поддерживает боевой дух своего вонючего орочья. А не будет это делать — тупые уроды друг друга пересношают до смерти.
Обычно после таких слов шли заверения, будто Моргот недооценил своих воинственных героических соседей, поэтому игра в солдатиков будет стоить ему армии. Уж кто-кто, а неустрашимый Хадор, сын Хатола точно способен сокрушить чёрную твердыню. Главное — найти эту помойку.
И правда — до победы всего лишь шаг! Шажок. Скоро точно воцарится мир.
Оказавшись столь опасно близко к терриории Моргота, Арминас сразу оценил, насколько отличаются живущие и служащие здесь эльфы от тех, что погрязли в тумане Хитлума. Воин помнил, как приходил сюда ранее: сначала после Хэлкараксэ, а позже — по окончании Славной Битвы, но тогда не возникало мысли, будто остаться здесь — единственный способ сохранить самоуважение.
— Мы вам ещё один туннель сделали, — с гордостью рассказывал эльфийским целителям белегостский строитель, — по нему можно выйти с другой стороны канала и залить здесь всё, открыв люк, если гонится какая тварина. Махал нас вразумил, как сквозь камень пробиться. Показал слабые места этой подземной глыбы, чтоб её!
Заинтересовавшись устройством туннеля, Арминас пошёл вместе с наугрим по наклонному коридору, трогая идеально отполированные серо-коричневые стены.
— Нажми, защитник, — сказал эльфийскому воину бородатый строитель, указывая на едва заметную полоску зелёного цвета. — Видишь, какой тайник открывается? Тут можно оружие спрятать.
Пройдя по подземелью и тщательно изучив, где какие рычаги, хитлумский страж вернулся в основное помещение госпиталя и заметил странное оживление среди целителей, но особенно взбудораженными выглядели трое Фирьяр из Дор-Ломина, лечившиеся от последствий простуды.
Со всех сторон слышалось: «Марахорна привезли! Марахорна привезли!»
Это событие явно было крайне важным, только почему-то никто не спешил объяснить Арминасу, в чём дело. Вопросов стало только больше, когда воин услышал от лекарей, что человеческий командир лишился глаз.
Хадор Лаурэфиндэ
Орки напали внезапно. Морозная влажная тьма земли Моргота вспыхнула огнём погибающих в пожаре складов оружия и припасов, заскрежетала сталью мечей, топоров и доспехов. Колдовской мрак, закрывавший небо, смешался со смрадным горячим дымом, эхом отразил хохот тысяч глоток.
— Долбаные эльфы! — начал вдруг ругаться один из воинов Дор-Ломина. — Нельзя, грят, врагов не заметить! Прятаться они, грят, не умеют! Долбаные эльфы! Ненавижу!
Резкий болезненный удар в живот заставил замолчать, и молодой командир, темноволосый и коренастый, названный в честь сына вождя Хадором, погрозил соратнику новой карой, если тот опять даст слабину.
— Если б не эльфы, — сказал он, — ты бы ещё три года назад подох, когда местную козу повалял.
— Да не валял я! — попытался оправдаться вояка, но тут же снова получил оплеуху.
— Близко уже твари, — послышался вдруг рядом тихий голос старого воина. — В бой, ребята. А то прям так перебьют, как скотину перережут. И поваляют.
Оказавшиеся ближе остальных собратьев к атаковавшим оркам воины Дор-Ломина бросились на врага, почти не думая о том, что если выживут, придётся не только зашивать раны, но и отстирывать штаны.
***
Марахорн смотрел свысока. Как обычно, когда старался при других бойцах показать себя опытнее и умнее молодого военачальника. Но на этот раз в глазах видавшего виды вояки горело торжество — он дождался момента, когда можно прилюдно обвинить соперника в недостойной командира недальновидности.
— Нападение стало неожиданным, — готовый схватиться за оружие Марахорн встал, гордо выпрямившись, у входа в укрытие. — Где же была твоя хвалёная разведка, сын пьяницы-братоубийцы? Решил, что один никому не нужный подвиг сделает тебя великим, а твоих соратников непобедимыми?
Опытный воин выстроил стратегию нападения на молодого конкурента, учтя всё возможное: припомнил сомнительные факты биографии вождя, озвучивание которых неизбежно разозлило бы Хадора, лишило бы способности здраво мыслить; выбрал момент, когда Моргот оказался в выигрышном положении, и в этом легко обвинить командира людей; победивший дракона воин уже оправился от увечья, значит, бить его не зазорно, однако сын Хатола всё ещё не мог полноценно сражаться ни левой, ни тем более правой.
Прекрасный план!
— Ты хитёр, Марахорн, — вступился за своего военачальника видавший виды боец, — да только подлости в тебе, как в орочьей орде. Эти твари хоть мозгами обделены, не научены добрым делам. А ты — конченый выблядок.
— Спасибо, брат, — понимая, что должен решить дело сам, Хадор отошёл от спешно готовившихся к бою соратников.
В укрытии царил хаос и без внезапного бунта, и сын вождя знал — здесь есть и его верные собратья, и те, кто поддержит Марахорна, если тот попросит.
— Ты тоже руководил разведкой, — прикидывая, как и когда лучше напасть, заговорил сын Хатола, стараясь подавить вспыхнувший гнев. Нельзя терять самообладание! Враг именно этого и добивается. Враг… — Почему же виноват только я?
— Ты ведь главный командир, — не смутился Марахорн, по-прежнему сверля глазами соперника.
— Метишь на моё место, — Хадор хмыкнул. — Что ж, я рассчитывал на твою поддержку в случае беды, но ошибся. Поэтому выношу приговор: ты обвиняешься в измене и вредительстве, ты предал меня и мой народ. Ты понесёшь наказание от меня, либо от верных мне братьев.
Зная, что почти наверняка проиграет бой, военачальник кивнул своим бойцам, давая понять — они должны покарать изменника, независимо от исхода противостояния.
— Ты ведь не сможешь защитить свой статус в бою, — усмехнулся с видом победителя Марахорн. — Какой же из тебя командир?
— Что ты несёшь, гад?! — взъярился седой воин. — Ты смеешь тявкать на покойного Рохара Одноногого?! Да он, сидя в пещере, нам карты боёв получше твоего составлял! До самой смерти разведкой командовал!
— Не сравнивай героя со щенком! — расхохотался мятежник. — Вижу я его трусливое нутро.
— Ах, ты видишь! — двое пожилых бойцов сорвались с места, схватились за оружие. — Вяжите гада! А кто за него вступится, сдохнет на месте!
Наблюдая, как целая толпа вступилась за своего лидера, Хадор ощутил неописуемую радость. Захотелось обнять и пожать руку каждому, кого теперь мог назвать братом, ничуть не лукавя. Это стало настоящей победой главы народа и войска, и сын вождя едва не расхохотался.
Опешивший Марахорн выпучил глаза, затрясся, обнажил клинок, но против одновременно напавших восьмерых вояк ничего сделать не смог. Через мгновение он, крепко связанный по рукам и ногам оказался брошен на каменный пол кладовки и заперт.
А воины отправились в бой.
***
На холм, с которого открывался более-менее сносный вид на врагов, подняться удалось не сразу. Сначала мешал гололёд, потом обвалилась часть склона, однако Хадор и пятеро соратников не отступили и взобрались на вершину.
Орков было много, и сын вождя понял — атаковать в лоб нельзя, хотя изначально воины Дор-Ломина планировали воспользоваться более высокими навыками боя, полученными в Барад Эйтель, да только ни один мастер меча не справится с превосходящим вдесятеро противником. Один из трёх складов сожжён, другие, вероятно, разорены; шпионы Моргота, похоже, разнюхали если не все, то основные укрытия войск, а значит, надо отступать. Составить карты, отметить захваченные и брошенные схроны и возвращаться в безопасные земли, чтобы собраться с новыми силами и атаковать вдвойне яростно.
Сердце вспыхнуло злобой — придётся жертвовать частью войска, чтобы дать другим выжить. Страшный, но, увы, слишком частый выбор. Одного взгляда на соратников хватило, чтобы те всё поняли.
— Мы отомстим за павших, — прохрипел, задыхаясь от ненависти, Хадор. — За тех, чьими жизнями мы оплатили свои.
И вдруг из клубящейся тьмы в небе рухнула чёрная тень.
Ещё не поняв, что случилось, воины инстинктивно бросились в разные стороны от напавшего врага, стараясь не поскользнуться и не упасть с опасной высоты. Выхватив оружие, бойцы Дор-Ломина приготовились защищаться, но никого рядом не оказалось.
— Отряд Хадора, — озираясь, сказал про своего тёзку, сын Хатола, — отряд Тубора и отряд Хара остаются прикрывать отступление. Остальные — уходим. Через Волчью Дыру, по левому коридору, по среднему лазу и верхней тропе. Разделиться на группы по десятеро. Запасы бросаем, уходим быстро. Передайте командирам. Мадор, остаёшься со мной. Если тварь нападёт, прикончим.
Соратники кивнули, бросились вниз по склонам, и вдруг тень напала снова. Но не на тех, кто ожидал атаки. Сбитый с ног воин рухнул с уступа, неловко пытаясь остановить падение, однако ничего не вышло. Упав на обледенелую землю, человек неподвижно распластался, вокруг головы растеклась чернота.
Поняв, что отвлекать врага на себя бессмысленно, Мадор поспешил проверить состояние товарища и понял — помочь ему уже нельзя.
Тень обрушилась снова, Хадор попытался выстрелить в неё, но тварь оказалась чересчур прыткой.
— Уходим, — с тяжёлым сердцем произнёс Хадор, спускаясь. — Уводим воинов. Мы ещё вернёмся, и это будет наша победа!
***
Сев на скалу подальше от дыма пожаров и сражающихся двуногих, чёрная летучая мышь размером с альбатроса осмотрелась.
— Владыка будет тобой доволен, — прозвучал не близко и не далеко голос одного из Огненных Майяр, следивших за ходом битвы и то и дело руководившего действиями орков. — Как думаешь, эльфы когда-нибудь поймут, что нападать на наши земли бессмысленно?
— Эльфы уже поняли, — хихикнула вампирша, — только не хотят это признать, вот и подсылают, кого не жалко.
На заледенелой равнине вспыхнул ещё один пожар — воины Моргота подожгли очередной найденный склад припасов.
— У нашего Владыки есть крылатая разведка, замены которой не существует, — оскалился Балрог, играя могучими мышцами руки, — эльфы это знают, но почему-то до сих пор на что-то надеются.
— Милые вкусные глупышки, — мышь облизнулась. — Скучаю по их кровушке и глупым песенкам.
— Недолго осталось, — Огненный Майя подбросил пылающий меч и двинулся к войскам.
Бросаться в бой нужды нет, но пусть враги видят и боятся. И свои тоже.
***
— Отступаем! Отступаем! — среди раскалённого дыма, рёва пожаров и воя ледяного ветра звучали крики дор-ломинских командиров. — Отступаем!
Пятерых пленных орков связали по рукам и ногам и между собой «колдовской» верёвкой, поэтому довольно быстро захваченные воины Моргота начали умолять о пощаде.
— Вот вам, тёмные твари! — командир Хадор, тёзка сына Хатола, расхохотался. — Отрекитесь от своего чёрного хозяина, и эльфьи путы жечь перестанут!
Никто из людей не знал секрета столь избирательной ядовитости волокна, ведь травники-Авари бережно хранили тайну изготовления и обработки материала, посвящая в неё лишь некоторых учеников.
«Это не колдовство, — объясняла Зеленоглазка наконец заинтересовавшейся хоть чем-то Митриэль, — здесь точно та же «магия», что и с едой. Алкарим не могут есть наши продукты не потому, что жители Дор-Даэделот — зло и тьма, а мы — добро и свет. Просто наша еда слишком сильно отличается от того, к чему привыкли желудки морготовых подданных. Тот, кто с рождения не видел цветущих растений, не сможет есть мёд ни в каком виде, а у нас очень многое делается на меду. То же и с молоком. Наши коровы и козы едят совсем не то, что дающие молоко животные за Железными Горами. У нас есть пшеница, а к ней тоже надо привыкать с младенчества. Незнакомая еда может даже убить. Помнишь тех орков, которые опухли, словно осами покусанные, а потом задохнулись? С верёвками то же самое. Пыльца, смола, сок непривычных растений — и уже вся кожа у алкарим в ожогах, а нам вреда нет. Дышали бы у Моргота чистым воздухом, грелись бы под животворящими лучами Ариэн, быстро бы привыкали. А так… Пусть считают нас колдуньями».
Орки и полулюди, взятые в плен, вдруг встряхнулись.
— Провались в мою задницу! — заявил молодой боец. — Сами от своего кого-то там отрекайтесь! А у нас скоро родится великий воин! Огненные долбоящеры говорят! Это будет орк орков! Он пробудит большой огонь и сам по нему пойдёт! И всех за собой поведёт.
— В свою задницу растраханную, не иначе, — захохотал темноволосый коренастый Хадор, желая только одного — отыграться на пленных за смерть собратьев, поэтому снова и снова замахивался дубиной и наносил болезненные удары беспомощным теперь врагам.
— Это ты в зад провалишься, гад! — заорал орк, едва не падая от избиения. — Ты! Я всю твою семью в зад долбил, понял?! Развяжи нас, гад! Таких, как ты, на кол сажать и в рот долбить! Командир, в жопу!
Люди Дор-Ломина расхохотались, несмотря на отступление и потери.
— Чё с Марахорном делать? — вдруг спросил один из воинов. — Мы ж вроде никакие вещи с собой не берём.
— Пусть главный решает, — отмахнулся другой. — Но я б глянул, как эти пятеро его поимеют.
***
Лежать было невыносимо, и неудачливый бунтарь уже выл в голос. Связанные конечности болели и отнимались, тело требовало свободы, муки заглушили злость и горечь поражения. А ещё, чем дальше, тем страшнее било в голову понимание — перетянутые руки и ноги могут отмереть, и тогда…
— Выпустите! Кому говорю! — орал в пустоту Марахорн. — Развяжите! Я всё понял! Простите, братья!
Понимание, что скоро придётся ещё и мочиться под себя, делало положение совсем невыносимым.
— Выпустите! Развяжите или добейте уже! Выродки! Орочье дерьмо! Будьте вы прокляты!
Желудок и низ живота настойчивее напомнили о естественных потребностях, несмотря на боль, и пришлось замолчать, чтобы не напрягаться лишний раз.
***
Орки преследовали с несвойственным ранее упорством. Прикрывавшие отступление воины падали один за одним под ноги врагам, и сын вождя всё с большим трудом отгонял мысли о том, что не получится похоронить погибших собратьев, а значит, над их телами станут издеваться искажённые твари.
Решив для себя, что лучше рискнуть жизнью, чем оставить всё, как есть, Хадор снова поднялся на холм, заранее готовясь к нападению с неба.
— Эй! Эгей! — крикнул он, что было сил, размахивая руками и сняв шлем. — Алкарим, чтоб вас бездна сожрала! Кто у вас командир? Поговорить надо! Предложение к тебе есть, крыс вонючий!
***
— Эт чё? — загоготал орочий командир, показывая своему соратнику на Хадора. — Во дрочёный хрен!
— Да обделался он, — отмахнулся получеловек в доспехах, сделанных на эльфийский манер. Некоторые кузнецы подделывали нолдорскую броню и дорого продавали, как трофейную. Отличить фальшивку могли далеко не все алкарим, поскольку мало кто из них видел настоящие латы и шлемы белериандских мастеров, поэтому очередной ухарь разбогател на дураках.
Подошедший Балрог, возвышавшийся над воинами на две, а то и три головы, усмехнулся:
— Конечно, обделался. Вы его войско разбили. Но раз он на ту гору залез, да ещё и шлем снял, показывая, кто он, значит, готов торговаться. Иди, послушай, что он тебе предложит.
— Да на какой дрочёный… — начал было полуорк, но соратники вдруг его осадили:
— Да ты чё, приятель?! Он нам чёт дать хочет! Иди давай!
— Один?!
— А чё, обделался?!
— Сам обделался!
Вдруг занятый изучением мешка с припасами орк поднялся с земли, толкнул собрата и рявкнул:
— А ну цыц! Ты чё несёшь, сосун дырявый?! Если он счас один пойдёт, то всё себе хапнет!
— А ну стоять! — заорал на ещё никуда не уходящего соратника получеловек. — Делись давай!
— Да вы чё? — ошарашенно замотал головой командир. — Да я ж…
— Себе всё забрать хочет, глянь! — начавший спор орк схватился за кривой кинжал.
Балрог взревел, стеганул рядом с собой пылающим хлыстом.
— Вместе идите! — приказал Майя воинам. — Если этот трус предложит закончить бой, соглашайтесь.
— Чё эт? — возмутился командир. — Добить дырявых надо!
— Своих зря положишь, — Балрог хмыкнул, поигрывая бичом, — и тебя прикончат те, у кого армии больше. И это приказ.
Глаза бойца стали злыми и напуганными одновременно.
— Идём! — гаркнул он на соратников. — Поимеем эту соску!
— Не люблю бледных, — сплюнул орк. — Волосинки чёрные должны быть, жёсткие. Чтоб выдёргивать по одной! Дёрг! Дёрг! А девка: ой, ай!
— Смотри, раньше времени не плюнь! — толкнул его собрат. — А то к штанам примёрзнешь.
— Отбой! Бей отбой! — командир заорал во всю глотку, обращаясь к войску. — Разошлись! Ждать приказа!
***
Внезапно повалил снег, и Хадор, стоя на возвышении, беззащитный перед ледяным ветром, поёжился, убрал волосы с лица и надел тёплый подшлемник, как шапку. Уже начав прикидывать, как лучше уходить, если погода окончательно испортится, сын Хатола вдруг понял — метель кружит только над ним, и это вызывает недоумение своих и хохот чужих. Попытка отойти в сторону ничего не дала, туча вдруг стремительно опустилась, разинув пасть, и человек понял, о чём говорили эльфы.
— Я не боюсь тебя, Моргот! — крикнул в пустоту Хадор. — И если не я, то мои потомки сразят тебя и твоих тварей! Мой сын Галдор продолжит дело отца!
— Чё орёшь, желтовласка? — подошедшие на безопасное расстояние алкарим встали, подбоченившись. Чёрное знамя без герба ткнулось в мёрзлую землю, но безуспешно. Пришлось держать в руках. — Сдаёшься?
— Нет, щелеглазый! — ответил под стать нападке сын дор-ломинского вождя. — Предлагаю сделку: мы отпускаем ваших пленных, а вы дадите нам забрать погибших с поля боя.
По разочарованному лицу орка Хадор осознал — морготовы рабы ждали совсем другого предложения, и забота о пленных и трупах ему непонятна. Так договориться не получится. Однако тот боец, что походил на человека, заинтересовался. Нет, он не был согласен на такой обмен, но слова чужака не оставили его равнодушным.
— Желтовласка, ты — отсохший член, — сообщил военачальникуорк.
Под дружный хохот толпы, краем глаза заметив, как, воспользовавшись перерывом в сражении, люди уносят раненых и отступают, подумав, что ещё немного, и останется один среди вражеского войска, Хадор представил, как о его подвигах споют песни, опустив некрасивые подробности, а насмешливое «желтовласка» превратится в «златовласый», а значит…
Хадор Лаурэфиндэ!
Сравнение с великим эльфийским воином, ныне сгинувшим в безвестность, внезапно придало сил. Каждый малец Дор-Ломина знал историю, как славный герой прошлого вышел на бой с орочьим командиром, спасая свой народ от гибели. Ценой жизни готов был защищать эльфов, упал от тяжких ран, но сбросил противника в пропасть.
— Раз ты такой герой, щелеглазый… — сын Хатола захохотал, выхватил меч. Левой рукой. — Сразись со мной. Кто победит один на один, тот и решает, продолжать ли битву, и как.
Хадор не знал, что врагам приказали принять условия и прекратить сражение, поэтому понял замешательство орка как страх.
— Давай так, желтовласка, — получеловек решил спасти положение и вышел вперёд, — ты отпускаешь пленных, забираешь трупы, а в это время мы с тобой тут бьёмся. Победишь — мы вас не тронем. Проиграешь — считай, повезло, что не увидишь, как мы твоих дружков поимеем. Идёт?
Не зная о приказе Балрога, из-за которого алкарим в любом случае отступят, сын Хатола мысленно простился с жизнью, уверенный — ему вряд ли одолеть врага, не погибнув самому. Вспомнилось лицо матери, её поцелуи и объятия на прощание. Она так молила вернуться с войны живым!
«Прости, мама», — прошептал Хадор и ловко крутанул меч, словно всю жизнь сражался левой. Остальные движения пока получались не так красиво.
— Идёт!
Полуорк вдруг заколебался, поняв, что влип: надо ведь принять условия и отступить, но чтобы это сделать, теперь придётся проиграть бой, то есть… сдохнуть?! А если бой выиграть, придётся пойти против приказа Огненного Гада, который точно поимеет за такое своим горящим тычком.
— Слы-ыш! — гаркнул он противнику. — Я те чо, этот, что ли? Того, что ли? Тупой, да? Ты меня за кого держишь? Думал, я с тобой тут играть буду, как ребёнок какой? Забирай свои трупы и вали, пока я не передумал! Меч ещё об тебя пачкать! Он дорогой, между прочим! Эльфий! Настоящий!
Хадор мог бы рассмеяться, но потянуло плакать. Представляя, как вернётся в Барад Эйтель, а потом и домой, как придётся рассказывать о поражении, признавать ошибки, захотелось умереть прямо сейчас, но этот проклятый орк отказался от боя! Трус! Червяк! Ненавижу!
— Слава Хадору Хатолиону! — закричали воины Дор-Ломина, благодаря своего командира.
Да, битва проиграна, но сколько до этого было побед? Сколько вражьих земель разорено! Сколько орочья перебито!
— Мы вернёмся героями! Славься, Хадор Желтоволосый!
Хадор Лаурэфиндэ. Да, он тоже защитил своих, позволил уйти от вражеской армии.
Сын Хатола улыбнулся.
— Слушай, брат, — сказал, подошедший ближе старый вояка со свежей раной на голове, — может, Марахорна тоже как пленного орка отдадим, а? Ему среди этих тварей самое место.
— Пусть сам решит это, — Хадор понял, что уже забыл о сопернике, и ему по большому счёту всё равно, какова дальнейшая судьба предателя.
— Точно! Его и спросим!
***
Связанные конечности занемели, каждое движение сопровождалось ощущением вонзающихся под кожу иголок, живот скручивало от непреодолимого желания справить нужду, из глаз то и дело принимались литься слёзы, и Марахорн понимал, насколько жалко теперь выглядит.
Лучше сдохнуть, чем показаться в таком виде соратникам!
Терпеть стало совсем невмоготу, и, отчаянно ругаясь, дор-ломинский боец сделал под собой внушительную тёплую лужу, которая начала быстро остывать.
Продолжив орать и сыпать проклятьями, Марахорн не сразу заметил, как открылась дверь, поэтому не услышал вопросов.
***
Посмотрев на бывшего командира, воины переглянулись. Рассуждать времени не осталось — нужно быстро уйти с вражеской земли, заметя следы, поэтому дальнейшую судьбу предателя надо либо решать сейчас, либо предоставить это оркам.
— Заберём с собой, — сказал темноволосый Хадор собратьям.
— А если он опять нас кинет? Если сбежит в пути и выдаст наши ходы оркам? — спросил молодой воин, для которого нынешний бой стал первым, поэтому Марахорн не являлся соратником на протяжении многих лет, не казался авторитетом, не был другом.
— А ты прав, — седой боец с жестоким морщинистым лицом достал кинжал. — Надо себя обезопасить.
***
Арминас подошёл к привезённому в госпиталь человеческому командиру. Мужчина был в ужасном состоянии: глаза изрезаны, словно в них впивались когтями хищники из Хэлкараксэ, руки и ноги начали гнить, и скорее всего, этот воин уже не оправится от увечий, поскольку зараза наверняка попала в кровь и вызвала лихорадку.
— В плену у орков побывал, — со злостью сказал один из доставивших его людей. — Еле спасли. А такой доблестный воин был! Сам Хадор Желтоволосый его военачальником назначил! Эх… Но мы за него отомстим! В Исток съездим, решим, что как, и отомстим!
Бывший хитлумский страж покачал головой. Да, попасть к Морготу или его рабам даже врагу не пожелаешь! Скорее бы эта ненавистая война закончилась! Так хочется мира и покоя, даже не слишком честного и светлого.
Какая разница, как относятся друг к другу те, кто не проливают кровь друг друга, живя на одной земле? С неприятными соседями можно просто не встречаться. Наверное, это и есть истинная мудрость и благодетель.
Путь к светлому будущему
Постель была очень мягкой и тёплой. Конечно, она уже не казалась настолько невероятной, как в первую ночёвку в эльфийском городе, но всё равно находиться в ней по-прежнему доставляло наслаждение.
Дышать становилось всё труднее, на грудь словно давил камень, растущий с каждым мгновением. Родня наверняка позвала лекарей, только получать их помощь уже не хотелось — человек чувствовал, что устал. Устал бороться, устал держаться, устал завоёвывать. Всё. Хватит. Довольно. Пора на покой.
— Уйдите, — прошептал старик тем, кто вроде бы находился рядом. — Хочу… один.
Предчувствуя конец, осознавая, что осталось жить совсем недолго, повидавший слишком многое на своём веку мужчина желал только одного: вспомнить напоследок прошлое, подумать, чего добился, поплакать о потерях и упущенном. Этим не хотелось делиться ни с братом, ни с женой, ни тем более с малолетними детьми. Зачем им это? Потомки вырастут в роскоши и не узнают ничего плохого, через что пришлось пройти их отцу.
Они будут счастливы.
С усилием втянув воздух, сипя и хрипя, старик вспомнил себя ребёнком.
***
— А ну стой! Стой, гадёныш! Стой! Выпердыш кровавый! Харчок гнойный! Да чтоб ты подох со всей своей семейкой!
Вопль погнавшегося соседа удалялся, и мальчишка ликовал — впервые за свою короткую жизнь он смог схулиганить и не оказаться пойманным. То ли вырос и окреп, то ли вредный дядька постарел… Впрочем, какая разница?
— Не догонишь, обвислый! — крикнул ребёнок, не понимая значения слова, но зная — на него любой обидится. — Не догонишь! Не догонишь! Обвислый!
Возможно, если бы кто-то из старших протрезвел, отвлёкся бы от бесконечного сношения и объяснил детям, почему нельзя портить чужие запасы, мальчишки не стали бы заливать водой погреба. Однако взрослые только орали да избивали хулиганов, возможно, сами не знали толком, что плохого во вредительстве, а относились к малышне жестоко лишь потому, что те не могли ответить. И некому было просто остановить вероломную ребятню, схватить за шиворот, встряхнуть и задать всего несколько вопросов, дав на них доходчивые ответы.
Что будет с едой в погребе, если её намочить? Она сгниёт!
Можно есть гнилую еду? Нет.
Почему? Отравишься.
Что сделает тот, кто остался без еды?
Для алкарим результат нехватки провизии был очевиден: голодные ограбят тех, кто не станет сопротивляться, убьют и ограбят любого, кто станет. Как иначе-то?
Но такого ли хотели дети для себя?
Разумеется, малолетние хулиганы не могли затопить чужой погреб настолько, чтобы это нанесло ощутимый урон, поскольку незаметно и быстро повернуть под дом соседа полноводный ручей ребёнку не под силу. Однако подобные шалости лучше было пресекать сразу, но только кому хотелось разбираться? Догнал — дал пинка. Не догнал — проклял вслед. Не учить же уму-разуму, особенно, если сами не учёны.
***
Вспомнив свою маленькую, но такую приятную победу, старик слабо улыбнулся.
Сейчас не получалось вспомнить всех братьев и сестёр, поскольку появлялись они часто, но почти всегда быстро исчезали. Мальчику не было дела до того, умер ли очередной младенец или оказался обменян на мешок стояк-травы или ещё чего нужного отцу. Лишь когда кто-то всё же вырастал и начинал лезть с мелкими пакостями, можно было попробовать запомнить имя и рожу этого родственника, с которым придётся делиться едой даже в неурожайный год.
Но однажды всё изменилось.
***
У неё не было имени, как и у многих женщин-алкарим. Юную девушку с раскосыми по-орочьи глазами, однако светлокожую и с волосами цвета глины, называли, как всех: эй-ты, круглая, дырка, задница, вымя и тому подобное, но для взрослеющего мальчишки эта «долбилка» стала предметом особого вожделения. Хотелось только её.
А ещё в ней было что-то странное. Она, конечно, как и любая другая, позволяла себе присунуть и спереди, и сзади, и в рот взяла, и семенем умылась, а понадобилось — проглотила, но парень постоянно чувствовал от неё не то опасность, не то подставу.
Это ещё сильнее возбуждало, стояк донимал и с утра, и днём, и вечером, и даже по ночам, пришлось идти к её семье. И тут…
***
Закашлявшись и решив, что не успеет как следует вспомнить самую важную женщину и её значимость в жизни, старик загрустил, но приступ ослаб, дыхание выровнялось, и образ прошлого снова заиграл тусклыми, но такими дорогими красками Чёрной Страны.
***
— Терь такие дела тихо решаются, не то, что раньше, — отец девушки не обратил внимания на подарки и попытки свататься, а заговорил совсем о другом, — вот скажи, малец, ты слышал о бунте в угольной дыре в рыбный сезон? Нет? То-то же. А он был! Понервничали хлыстодрочеры! Всех перебили, не разбираясь. А потом стали по домам их родни шастать, да в уши дрочить. Вы, грят, думаете, мол, не такие, как орочьё поганое. Грят, типа возомнили о себе, дохляки вонючие. А вы все на самом деле орки, грят! В ка-аждом из вас кровь орочья, иначе б передохли тут давно. А так как вы орки, грят, то и неча вам за горами делать. Бежать они, грят, собрались! Свободы захотели, грят! Да не сможете вы, грят, жить без Владыки Алкара! Либо подохнете, либо вернётесь. Не приживётесь, грят, в эльфьих землях!
***
Старик вспомнил, как стал часто ходить домой к запавшей в душу дырявой соске, чтобы поговорить с её отцом. Идея побега из Чёрной Страны так вдохновила юнца, что он даже стал меньше думать о своём торчке между ног. А случившийся пожар и вовсе показался знаком судьбы. Даже дурачина брат поумнел.
— И теперь я здесь, — прохрипел умирающий мужчина. — Все мы здесь. С эльфами.
Думать о том, как умерла очередными родами первая и долгое время единственная жена, а может, её отравила какая баба из домашних, как выросшие дети — родные и сводные братья и сёстры — принялись убивать друг друга, как пришлось закопать живьём слишком болтливых соседей, желания не было. Зачем это теперь? Лучше гордиться собой, вспоминая шаг, на который долго не получалось решиться.
Чего именно страшился обретший свободу раб, ему было непонятно самому. Казалось бы, худшее уже произошло, и невозможно понять, какое именно событие среди долгих лет существования в Чёрной Дыре стало самым ужасным. Тяжёлая работа? Голод, холод, нужда и готовые зарезать во сне соседи, или вечно стремящиеся избить до полусмерти командиры? Какими бы ни были эльфы, даже судя по рассказам их врагов, они не хуже смотрителей шахт или хозяев кузниц. Про тюремщиков и вовсе упоминать не стоит. Чего же бояться?
Наверное, в изъеденном искажением сердце человека жил и не давал покоя стыд за то, каким отвратительным гадом был беглый подданный Моргота, и все его собратья тоже. Да, на севере, за проклятыми горами иначе не выжить, но теперь не отмыться от всей этой грязи, и как в таком виде предстать перед дивными светлыми прекрасными созданиями самого Творца?
И лишь когда здоровье совсем пошатнулось, замучила одышка, жена перестала интересовать, а дети — радовать, стало ясно — поздно бояться, надо действовать. Сейчас или никогда.
Не сделаешь сам — вся слава достанется какому-нибудь куску говна.
Старик снова улыбнулся. Память подводила, словно трусливый лазутчик, однако кое-что забыть было невозможно.
***
— Так с севера вы или с востока? — уже в неизвестно какой раз спрашивал стражник-эльф у ворот на широкой дороге. — Один говорит одно, другой — другое. Вы уж определитесь.
— С северного востока мы! — пришлось изворачиваться.
Придумано всё было заранее, обговорено тщательно, но как всегда что-то пошло не по плану.
— И зачем сюда прибыли?
Вот привязчивый! Хуже болотных мух!
— Ну это… Как зачем? В смысле, зачем? Ну… Работать, вот!
Было очень лестно, когда на вопрос очередной липучки: «Кто у вас главный» собратья единогласно ответили: «Да вот же! Он».
***
В глазах потемнело, захотелось спать, и старик понял — да, это конец. Вот он. Настал… Каждое мгновение теперь казалось ценнее чего угодно, только, в отличие от сокровищ и мирьянов, время нельзя было сложить в сундуки и пользоваться по мере надобности.
«Ты сможешь стать богаче меня», — всплыли в памяти слова эльфийского короля.
Возможно. Но только золотом. Временем бессмертные одарены сверх всякой меры и справедливости. Хотя, где в мире справедливость?
***
— Ты можешь стать богаче меня, — произнёс таргелионский владыка, утопая в роскоши, сверкая золотом и камнями.
Дворец, в котором приняли «вождя вольного северо-восточного народа» был чем-то непостижимым для ума человека. Однако, несмотря на окружающий пафосный блеск, короля Карантира не захотелось назвать надутой задницей, в которую затолкали слишком большой член. Было в нём что-то такое… Словно не эльф перед тобой, а Вала. Творец этой равнины и всего, что на ней напихано. Карантир был истинным Владыкой своего королевства, и перед ним захотелось без всякого принуждения, угроз и напоминаний преклонить колени.
Вспомнилось, как на подъезде к городу стражи досматривали торговые телеги, а потом кое-что из отобранных вещей предложили людям с востока или севера, или откуда они там. Но не в подарок, а с условием оплатить потом, когда работать начнут.
Да не вопрос! Берём всё.
Ясно ж, тут проще простого озолотиться с такой богатой дорогой-то! Сами ещё у нас в долг брать будете!
***
Противиться сну стало невмоготу, и со всех сторон хлынула мутная вода. Старик умел плавать и попытался грести, но чем больше старался, тем сильнее увязал, словно грязь вокруг загустела. Где-то наверху было светло, но тьма тянула вниз и сопротивляться сил не осталось. Задыхаясь и теряя способность двигаться, Бор всё-таки улыбнулся — да, сам он погряз в дерьме, но потомки, его народ станут жить счастливо.
И это его личная заслуга.
Примечание к части
Эта часть номер 900😬
Предел Маэдроса
Могучие городские стены защищали от ледяных северных ветров, исполинское знамя на главной башне лениво качалось, сопротивляясь ураганным порывам.
Город вечного марта жил и пел, зажигая в сердцах приезжих огонь борьбы. Звучавшая здесь музыка неизменно напоминала победный марш, даже если менестрели пели о любви.
— Вот он — знаменитый Предел Маэдроса! Северная граница свободы и света! — прикладывая к переносице заготовку навершия клинка, бледный, как мертвец, Глоссар неосознанно пытался говорить в такт долетавшей с другого конца площади музыке, — надеюсь, возведение столь грозной твердыни не станет пределом возможностей старшего Феанариона и последним рубежом его достижений на пути к цели. Я хочу верить, что однажды Предел передвинется на самый дальний мыс на севере, только моя больная голова постоянно подкидывает пророческие мысли, будто однажды названный и основанный рубеж дальше не переместится. Жаль… А ведь пока был здоров, умел мечтать.
Шедшая рядом Вирессэ, кутаясь в шерстяную шаль, покачала головой. Находясь в Химринге, супруга принца Карнифинвэ попыталась подружиться с леди Туивьель, но каждое совместное времяпрепровождение выливалось в неловкое молчание и бессмысленную, либо неприятную болтовню слуги-менестреля, которого демонстративно не замечал наместник Телперавион, а некоторые горожане откровенно косились с презрением.
— И о чём ты мечтал? — спросила вдруг избранница лорда Маэдроса, фальшиво улыбнувшись.
Холодный неподвижный воздух зазвучал медными колоколами, воины на стенах выстроились в линию, двинулись вдоль зубцов и бойниц.
Галенлиндэ, увлечённо болтавшая о чём-то с белегостскими торговцами шкурами ящеров, посерьёзнела, глядя на вооружённых эльфов, оплатила разные мелочи и вернулась к родне. Наблюдая за свекровью, Вирессэ всё больше напрягалась — понимая, что нельзя не позвать для встречи мать супруга, эльфийка боялась необдуманных действий сродницы, если та узнает слишком много, но с другой стороны, Галенлиндэ — не глупая женщина, смелая и готовая поддержать. Может, не стоит замалчивать правду?
— Я? — вопрос-ответ менестреля-слуги вернул из размышлений к реальности. — Мечтал? Хм… Пожалуй, большую часть жизни я мечтал никогда не встретиться с Феанаро и его сыновьями лично. Однако, как видите, прекрасные леди, я здесь, среди вечного марта северного предела.
Певец не жаловался, но скрыть ухудшившееся в горах здоровье не получалось. Поднявшись на высоту, Глоссар снова начал терять равновесие, страдать от постоянных носовых кровотечений и болей во всей голове.
— Похоже, сам Рок мстит мне за прошлые насмешки над лордом Маэдросом, — вздохнул он, остановившись и ища опору, — теперь я должен находиться на скале, где мне плохо, и покинуть это место нет никакой возможности.
— А мне нравится здесь, — безжалостно улыбнулась Галенлиндэ. — Это уникальный город! Он прекрасен в своём грозном величии!
— Можно я присяду? — менестрель со страдальческим видом отступил к свободной скамье и с наслаждением опустился на неё, положив голову на резную спинку. — Я не убегу, клянусь. Вы можете спокойно гулять, а потом найдёте меня здесь же.
Кивнув, Вирессэ пошла дальше по площади вместе со свекровью и химрингской леди.
— Полагаю, — Галенлиндэ помрачнела, — шумная улица, где все заняты своими делами — лучшее место для откровенного разговора. Никто не подслушает и не заподозрит нас в сговоре — мы ведь просто гуляем.
Супруга Карнифинвэ напряглась.
— О каком сговоре может идти речь? — Туивьель вдруг посмотрела страшными глазами. — Я тоже мать и прекрасно понимаю, что любая женщина всегда встанет на сторону ребёнка, даже если придётся выбирать между ним и родителями или мужем! Что бы ни случилось, что бы ребёнок ни сделал!
С непониманием переглянувшись, Вирессэ и Галенлиндэ промолчали, не зная, что сказать.
— Я уже теряла близких, — взгляд химрингской леди стал безжалостным, — и знаю, что о каждом скорбишь по-разному! О ком-то больше, о ком-то меньше. И я научилась делать выбор.
— Я приехала, чтобы избежать неприятного выбора, — мягко сказала супруга короля Питьяфинвэ. — Я не хочу посвящать мужа в свои дела не потому, что не доверяю ему, а потому, что он всегда всё сводит к конфликту, а мне удаётся решать дела мирно. И со Вторым Домом Нолдор я уже договаривалась. Но мне не хватает знания ситуации.
Вирессэ сникла, чувствуя себя загнанной в угол.
— Я нарочно заговорила об этом сейчас, — Галенлиндэ улыбнулась, — в присутствии леди Туивьель, поскольку она тоже мать, и от её мужа в нашей ситуации зависит слишком многое. Прошу, — жена Питьяфинвэ Феанариона подошла к невестке и приобняла за плечи, — скажи всё, как есть. Хотя, отсутствие у вас с Карньо детей мне говорит почти обо всём. Увы, мой сын не дал тебе безопасного дома.
— Всё изменится, — запротестовала Вирессэ, зачем-то пытаясь защитить мужа, — Карньо не виноват, что так получилось.
— Он виноват, милая, — королева Земли Амбаруссар печально покачала головой. — Но это уже никак не исправить. Расскажи, что заставило тебя уехать, да ещё и в столь странной компании. Что творится в Хитлуме, о чём не знает Белерианд?
— Белерианд ничего не знает, — через силу произнесла супруга неудачливого посланника. — Все видят только героически сражающихся на стороне Нолофинвэ людей, отправляемых в Дор-Даэделот, да Крепость Исток — бдительного стража северной границы, где управляет делами герой Астальдо.
— Белерианд ничего не должен узнать, — вдруг жёстко сказала Туивьель, поправляя шарф так, словно стараясь спрятать лицо. — Никто не должен знать, что лорд Маэдрос подчиняется недостойному королю. Вы хотите, чтобы авторитет Химринга подорвался? Хотите, чтобы воины осадного лагеря пали духом? Вам нужна междоусобица? Прошу понять меня правильно — я защищаю не супруга от позора, я защищаю наше общее дело от провала. Я не хочу, чтобы мы, словно орки, перебили друг друга под шумок, когда Моргот снова нападёт.
От уверенности леди в неизбежной атаке врага стало не по себе, Вирессэ опустила голову.
— Я должна хотя бы для собственного успокоения сделать всё возможное, — Галенлиндэ посмотрела химрингской леди в глаза, — чтобы помочь сыну в беде и не спровоцировать мужа на войну с Хитлумом. Я ведь понимаю, что в таком случае Карньо точно погибнет, а пока у него есть шанс остаться в живых.
— Когда дети далеко, — страшный взгляд Туивьель стал пустым, — их судьба уже не в наших руках. Мы можем только ждать, надеяться на их благоразумие и любить такими, какие они есть.
— Поплачь о нём, пока он живой, — тихо произнесла супруга принца Карнифинвэ, — люби его таким, какой он есть… Глоссар пел это в пути, меня пугали такие слова. А теперь они звучат здесь, но уже из твоих уст, леди.
— Я бы хотела услышать песни твоего слуги, — сказала Туивьель с интересом и тревогой. — Менестрели часто оказываются пророками. Надо лишь уметь их слушать. Пусть придёт ко мне после заката, с вечерним гонгом.
***
Телперавион посмотрел на присланный из осадного лагеря ответ на письмо и задумался. Наместник лорда Маэдроса полагал, что за последние полгода в Химринге и так собралось слишком много лишнего народа, способного принести неразбериху, а появление ещё одного эльфа, прибывшего с сомнительной целью, точно не уместно. Была бы воля самого Телперавиона, он ни за что бы не впустил за городские стены нового визитёра, однако слово лорда — закон, а значит, придётся следить ещё и за этим… Как бы выразиться не по-орочьи?
Напыщенным глупцом. Да, пожалуй, так. И зачем он Феанариону?
Взяв заготовленный свиток для грамоты и поставив на него особую печать, наместник позвал стражу и коротко написал разрешение провести гостей лорда Маэдроса в крепость. В конце концов, даже напыщенному глупцу можно найти достойное применение.
Например, на передовой. А почему нет? Он ведь строит из себя великого воина!
***
Несмотря на холод, на улице самочувствие было лучше, чем в помещении, поэтому Глоссар по возможности не заходил в выделенное ему жильё. Оказаться в статусе слуги, поэтому жить не в роскоши, как положено королевскому менестрелю, казалось непривычным и странным, однако певец находил забавным, что теперь ему пришлось ютиться в небольшой комнате рядом с покоями своей госпожи. Пользуясь отсутствием дел, Глоссар просто сидел на ступеньках высокой запасной лестницы, которую, он знал, очень легко поднять при помощи рычага или открепить от стены, и тогда ступеньки придавят к земле того, кто имел неосторожность на них встать. В этом весь Химринг: если ты свой, если тебе доверяют, значит, город охраняет тебя, но враг здесь быстро погибнет, даже не поняв, как это произошло.
— Глоссар! — голос Вирессэ прозвучал встревоженно, хотя эльфийка старалась скрыть истинные эмоции. — Зайди ко мне, пожалуйста.
Покорно повиновавшись, менестрель поспешил к своей госпоже.
***
Среди серо-красного камня, бордовой мебели и тёмных тканей Девушка-Апрель казалась заблудившимся во мраке солнечным бликом, света которого не хватает, чтобы озарить помещение, однако затмить золотой блеск невозможно. То, что Вирессэ до сих пор не привнесла в обстановку ничего нового и своего, говорило о многом, однако Глоссар не торопил — каждое дело, каждое решение должно созреть, словно бутон, чтобы раскрыться и благоухать, а не завянуть, слишком рано показавшись миру.
— О чём ты говорил с леди Туивьель?
Вопрос поставил в тупик. Певец был уверен, что личная беседа обязана остаться делом только двоих, однако Вирессэ считала иначе, и слуга вынужден подчиняться госпоже. Как же быть?
— Я не ищу сплетен и чужих тайн, — супруга принца Карнифинвэ налила травяной отвар себе и менестрелю, заговорила мягче, — мне лишь необходимо понять, как быть дальше. Понимаешь, леди часто нарочно рассказывают чужим слугам нечто такое, что хотели бы передать их господам, но по какой-то причине не стали говорить напрямую. Не бойся, ты никого не предашь.
Смутившись, болезненно покраснев, Глоссар отпил отвар и, помассировав основание черепа и виски, вздохнул:
— Мы почти не говорили. Я просто смотрел на леди Туивьель и…
Чаша с ароматной жидкостью опустела, бывший хитлумский менестрель сморщил лоб.
— Я смотрел и думал, что в такую женщину мог бы влюбиться. Только этого никогда не произойдёт. И дело не в том, что она — чужая жена. Просто… За её чарующей, пугающе-сумеречной красотой Мориквендиэ ничего не осталось. Там, где раньше что-то сияло, горело, цвело, пело и танцевало, теперь лишь мечущиеся среди праха и пустоты тени. Такое невозможно любить. Бояться — да. Восхищаться? Допускаю. Полагаю, ни ты, ни кто-либо другой не найдёт в леди Туивьель сочувствия, потому что…
Глоссар задумался. Не прерывая тишины, Вирессэ смотрела в угасшие глаза певца, пытаясь прочитать в них хоть что-то.
— Нас всех опустошила война, — осторожно заговорил менестрель, — но здесь дело в другом. Понимаешь, моя госпожа, у леди Туивьель есть некая тайна, которая тянет её во тьму, где нет ни жалости, ни милосердия. Леди Туивьель полагает, будто обречена на жестокость и порицание со стороны любого находящегося рядом, поэтому безжалостна сама.
— Но почему ты так думаешь?
— Леди… Она спросила меня о пророчестве для неё. И для того, о ком она не может говорить вслух. Леди Туивьель ждала пророчества о своём сердце. Я не понял, что она имела в виду, спрашивать и гадать не стал. Я просто взглянул в её страшные прекрасные глаза и…
***
Две тёмно-карие бездны смотрели внимательно, испытующе, с затаённой тоской и готовностью броситься на любого, кто сделает неосторожное движение.
Все окна в покоях были плотно зашторены, кроме одного — северного. Сквозь толстое стекло виднелись тонущие во мраке далёкие горы и звёздное небо, слышался шум ветра. На столе у подоконника лежали кости разных форм и размеров, некоторые уже приобрели очертания будущих изделий, другие же имели первозданный вид, и от созерцания их становилось не по себе. Тьма Моргота, останки, вой ледяного шквала…
— Скажи мне, — голос леди Туивьель прозвучал одновременно с вечерним гонгом и коротким маршем, — ты видишь, что происходит по ту сторону огня?
***
— К своему стыду, — Глоссар потупился, — я видел только то, что было по эту сторону стекла, создававшего иллюзию безопасности. Я видел красоту и прах, мне хотелось любить, но я не мог. И не потому, что у меня есть семья. Я ведь уже говорил, почему, да? Прости, госпожа Апрель, голова разболелась, забываю, что сказал, а что — только подумал.
***
Вопрос леди заставил растеряться. Что она имела в виду? Однако мысль быстро улетела куда-то во мрак прошлого: менестрель смотрел то на избранницу лорда Маэдроса, то на кости у окна и представлял Туивьель юной дикой эльфийкой у костра в лесу: её прекрасное тело лишь слегка прикрывают неаккуратно выделанные шкуры, шею и руки украшают черепа птенцов и грызунов, волосы растрёпаны, но этот неряшливый образ пропитан духом свободы, силой и страстью, самой жизнью, со всеми её опасностями, потерями и болью, но и любовью. Той самой, которая способна удержать на краю пропасти, не дать открыть стеклянные створки и сделать роковой шаг.
Менестрель почувствовал, как сердце заметалось от неисполнимого желания быть согретым, ощутить покой и нежность, от стремления к единению с тем, кто дорог. Захотелось почувствовать себя не разбитым зеркалом, безвольно отражающим всё, что проскальзывает мимо, но цельным полотном, с приятными глазу красками, единым сюжетом и неизменной Темой Гармонии.
«Я рисую на окне
Глаз твоих косые стрелы, — то ли запел вслух, то ли просто подумал Глоссар, утопая в чёрной бездне взгляда тёмной эльфийки. — Я играю на трубе
Водосточной неумело.
Я тебе спою на крыше,
Даже арфу приволок.
Я взлетаю выше, выше!..
Задевая потолок».
***
— Я рисую на окне,
Я смотрю в пустые стены, — стал тихо произносить менестрель, улыбаясь Вирессэ, ища одобрения — без любви публики, к которой артист королевского театра успел привыкнуть, порой становилось невыносимо, — оставляя на песке
Совершенные поэмы.
Я раскрашиваю грёзы,
Я летаю в облаках.
Ну что же, может…
Может просто я дурак.
Супруга принца Карнифинвэ просияла. Глоссар, конечно, сказал пугающие вещи — Галенлиндэ будет либо зла, либо разочарована, либо расстроена, но какой же этот музыкант милый, когда не поёт пугающие баллады!
***
— Отчего? От счастья слёзы? — похоже, менестрель всё же произносил строки вслух, потому что Туивьель реагировала на его слова. — Слёзы горя! Горя — море…
Счастье — тихий ручеёк,
Убегающий в песок.
Я рисую на окне,
Сам с собою громко споря.
Поиск истины в вине…
Истина чего-то стоит.
Чёрные бездны заплакали, и Глоссар почувствовал себя разрушителем прекрасного древнего мира, созданного жить и цвести. Сотворённого Жить! Никто не имел права прикасаться к нему со злом. В панике думая, как всё исправить, менестрель прошептал каким-то чужим голосом:
— Где-то там засох в пустыне
Счастья тихий ручеёк.
Я один в своей твердыне,
А над небом — потолок.
***
— Я не смог дать леди ответ, — вздохнул певец, — и теперь ненавижу себя.
Вирессэ налила ещё отвара, положила в блюдце сушёных фруктов. Супруга Карнифинвэ была уверена — Глоссар неправ, он дал ответ, только не тот, на который Туивьель надеялась.
Тишина задрожала, зазвенела, и вдруг рассыпалась осколками из-за приближающихся за дверью шагов. Тот, кто шёл, хотел быть услышанным заранее, хотел быть узнанным.
Вздрогнув, Вирессэ вскочила из-за стола и зачем-то встала между входом в покои и менестрелем, хотя защищать его не было надобности. Понимая — запираться смысла нет, эльфийка замерла и со страхом уставилась на дверь, за которой уже стихли шаги. Тот, кто находился за порогом, остановился, несколько мгновений помедлил и осторожно толкнул деревянную створку, видимо опасаясь знаменитых химрингских ловушек. Вирессэ гордо вскинула голову и зная — бессмысленно играть и отпираться, посмотрела на незваного гостя свысока.
— Здравствуй, — прозвучали слова, словно гонг на главной башне объявил начало сражения. — Чужая милая.
Примечание к части
Песня гр. «ЧайФ» «Я рисую на окне».
Свирепый вождь мирного племени
Два молодых дракона взмыли в пыльное горячее небо, захлопали чёрные перепончатые крылья, раздался свистящий крик, вырывающийся из клювоподобных пастей. Короткие сильные лапы подняли что-то с земли, разорвали и швырнули вниз.
«Веселятся чудовища», — то ли с завистью, то ли с ненавистью подумал Фанглиндур, смотря со ступеней золотой башни-храма на начинающуюся бурю. Пустыня раскалилась, марево задрожало в неподвижном воздухе, замершем перед новым ураганом, который уже виднелся вдали, приближался сплошной оранжевой стеной. Река, окружавшая цветущий холм, сейчас казалась беззащитным тихим ручейком, который вот-вот засыпет песком. Источник живительной влаги навсегда исчезнет.
Одиночество и страх сдавили грудь. Эльф чувствовал себя таким же беспомощным перед мощью стихии потоком. Ему суждено засохнуть среди раскалённой пустыни, и от таких мыслей становилось невыносимо. Зайдя внутрь храма, Фанглиндур посмотрел на исчезающий в полумраке потолок.
«Зажги в себе огонь стремления стать лучшим среди первых, — вспомнилось наставление Майя Фанкиля, когда принималось решение о строительстве очередной башни. — Никто и никогда не делал ничего подобного, и ты можешь быть моим наместником, если приложишь достаточно усилий».
Фанглиндур прислушался. Буря уже ревела совсем близко, и сердце сжалось от давно забытого чувства, рождённого простым пониманием: когда здесь зеленели леса, не было такой страшной непогоды. Может, стоит посадить деревья и прекратить травлю племён Авари? Они всё равно не смогут свергнуть власть Айну, так зачем…
Ответ прозвучал в голове медным колоколом, память возродила перед глазами образы тех, кто был прав, но кого пленник Фанкиля так старался ненавидеть и презирать.
Понимая, что не сможет жить, признав ошибки, эльф заставил себя взяться за кнут. Надо приказать слугам работать, иначе порог снова заметёт песком.
И пусть хоть все ручьи и реки Арды пересохнут в пустынях! Майя Фанкиль создаст новые русла и наполнит их водой. А те, кому такое не под силу, пусть примут участь рабов или…
Или погибнут. И это правильно.
А слёзы… Слёзы — это от счастья. Счастья служить лучшему из хозяев. Я могу лететь, как те мерзкие драконы, только моё небо — потолок храма, и так безопаснее, а значит — иначе быть не должно.
***
Запертые покои с каждым днём казались всё меньше. Пространство словно сжималось, сужая кольцо вокруг кровати. Сначала исчезли дальние окна и шкафы, потом — бассейн, следом пропали кабинет, библиотека и трапезная, оставив лишь крошечное жилое помещение с одним окном, столом, постелью и сложенными на полу забытыми записями.
Как же хотелось поговорить хоть с кем-нибудь!
Карнифинвэ порой казалось — он уже готов умолять на коленях выпустить его просто пройтись по улице, однако слабость быстро уступала место желанию не сдаться. Только каждый раз возникало ощущение, будто пропасть всё ближе.
«Ради Вирессэ, — повторял себе принц, — ради моей любимой Вирессэ я обязан держаться! Она стольким пожертвовала из-за моей глупости! Я не имею права опустить руки!»
Отметая навязчивые мысли о том, что может больше никогда не увидеть супругу, сын нолдорана Питьяфинвэ через силу встал с постели и заставил себя начать тренировку, чтобы не забыть, как это — уметь дать отпор врагу и защитить тех, кто дорог.
Непонятно, что лучше — чтобы навык пригодился или чтобы нет. Но пусть будет.
***
В доме Белемира снова стало многолюдно. Идея обучать детей в обход эльфийских школ с одной стороны казалась удачной, однако с другой выглядела сомнительно. Несмотря на более чем благосклонное отношение самого библиотекаря к учению Пойтара Светлого, книжник не мог не замечать, что слишком во многих вопросах мудрому автору не хватало опыта веков, который в достатке имелся у Старшего Народа. Да, порой знания не подходили для эдайн, ведь эльфы и люди слишком разные, но Звёздные готовы были учиться ради своих подопечных! Они спрашивали совета у гномов — тоже смертной, знающей старость расы, внимательно наблюдали за беорингами и выслушивали каждого, кому было, что сказать. Эльфы стремились к знаниям гораздо охотнее людей, и поэтому Белемир не мог относиться к ним плохо, несмотря ни на какие обиды. Зато Брегор… Хотя, в последнее время он тоже изменил мнение, либо делал вид.
Брегор…
Не обсуждая с женой других мужчин, поскольку это не женское дело, книжник много думал о случившемся после возвращения родича-вождя из Таргелиона. Возможно, и правда стоило взять власть в Фиримаре в свои руки, тогда и бунты прекратились бы. Только Брегор вряд ли на это согласится.
Осень за окном закружила листья вязов, ив, клёнов, ясеней, постучала в стекло каплями унылого дождя.
— Папа! Папа! — Берен снова забыл о правиле стучаться перед тем, как войти. Войти! Не вбежать, распахнув дверь. — А когда сестра вернётся?
«Может, сказать ему правду?»
***
Тот день был совершенно обычным, пока в коридоре не послышался короткий вскрик, сменившийся причитаниями. Женщина, приносившая для Аданель-младшей еду не выронила поднос, потому что больше жизни ценила посуду и приготовленные блюда. Осторожно поставив обед к стене, служанка поспешила за помощью.
Убеждённый, что жене не следует видеть страшное, Белемир протолкнулся сквозь охрану и слуг и увидел кровь. Много крови.
— Нашла швейные ножницы, — сказал кто-то в толпе. — Всю шею изрезала, и вот.
— И никто нечего не слышал? — вопрос повис в воздухе.
Конечно, девушка была немой, однако от боли она бы всё равно издавала какие-нибудь звуки, ведь смерть не произошла моментально. Да, так проще для всех, не нужно многолетних судов, выяснений, да и сама Аданель не страдает больше, но…
Но Аданель-старшая так и не смирилась, ничего не сказала сыну, заявив, что большая сестра просто уехала из города, а после замкнулась в себе, отказывалась обсуждать случившееся даже с Мельдир, Андрет и Бериль.
Преступницу похоронили на краю кладбища, и, Белемир знал, Брегор приказал незаметно следить за могилой, однако, разумеется, тот, кого несчастная девушка любила, так и не появился.
***
— Берен, — библиотекарь поднялся от записей, достал книгу и чистые листы, перо, чернила, поставил на низкий столик и указал сыну садиться, — о женских делах спрашивай маму, но помни — нас они не касаются. Садись и пиши: сегодняшнее число, месяц, год от восхода Солнца, а дальше опиши как можно более длинными фразами погоду за окном.
По глазам мальчика было видно: он уже пожалел, что зашёл к отцу, но пути назад нет. Нехотя занявшись делом, Берен надул губы, стал недовольно фырчать, однако родитель демонстративно не замечал недовольства наследника.
Перед Белемиром возникла гораздо более сложная задача, нежели принуждение мальчишки к учёбе: составление жизнеописания вождей эдайн Дортониона давно стало непростым, поскольку решить, что следует знать потомкам, а что нет, каждый раз оказывалось крайне непросто. С одной стороны, хотелось бы, чтобы дети, внуки, правнуки и их правнуки читали о предках только лучшее, но как тогда учить будущие поколения мудрости, если не рассказывать правду об ошибках?
«Пиши, как есть, дядя, — отмахивался каждый раз Брегор, если речь заходила про летопись. — Пусть новые беоринги знают, что их предок Борон был горьким пьяницей, потерял авторитет в глазах народа, споил сына и едва не стал причиной гибели внука, тем самым чуть не обезглавив род Беора Старого. Пусть знают, каким тяжёлым становится путь потомков с такими ничтожными предками!»
«Конечно, — ухмыльнулся про себя Белемир, — Брегор хочет выглядеть героем на фоне опустившейся родни».
Брегор. Мальчик-неожиданность. Его имя означало «Внезапный», потому что матушка не знала о беременности, пока в животе что-то не зашевелилось. Говорят, и кровоточила, как обычно, и чувствовала себя хорошо. А потом вдруг родила. Но теперь слово «брегор» приобрело совсем иное значение.
«Да ты брегор!» — то и дело слышались укоры в адрес слишком злых людей.
«Это брегор, а не медведь!»
«Внезапный» стал «Свирепым». Наверное, могло быть иначе, если бы Белемир взял власть в свои руки, но из-за эльфов заболела мать…
— Папа! Я написал!
Посмотрев на исписанный крупными тенгвами лист, книжник подумал, что назвал сына Защитником не просто так и не хочет, чтобы значение имени поменялось. Видимо, для этого необходимо оставаться хорошим отцом. Но как рассказать в летописи о том, что вождь мирного племени носил имя Свирепый?
«Как есть, дядя. Пиши, как есть».
***
Мельдир напилась. Впервые супруга вождя была не в состоянии встать из-за стола и только плакала, закрывшись в комнате. Женщине не с кем было поделиться, да и не хотелось открывать сердце, но сдерживать эмоции больше не осталось сил.
В дверь долбили, кричали, угрожали выломать, спрашивали, жива ли Мельдир, одна ли в спальне, что случилось, требовали впустить…
Муж был в тот момент страшен, потому что боялся сам, но аданет не хотела открывать ни ему, ни его сестре.
Дверь всё-таки не выдержала, с грохотом отлетела к стене.
— Да что с тобой?! — оглушил вопрос встряхнувшего за плечи супруга. — Ты мне изменила?!
— Убийца, — севшим голосом произнесла Мельдир, — ты — убийца. Я всё понимаю, знаю, что иначе нельзя, но мне надо это пережить. Прошу, уйди. Пожа…
И вдруг её вырвало прямо на пол.
Брегор позвал слуг и отступил за дверь. Похоже, Белемир прав — не стоит посвящать жену в дела. Пусть живёт спокойно. А то, говорят, от чрезмерных тревог тоже можно стать бесплодной.
Погрузившись в тяжёлые мысли, вождь пошёл в свою комнату. Возникло желание прогуляться до строящегося приюта или посмотреть на новое крыло собственного дома, всё больше напоминавшего крепость, но что-то заставило отложить прогулки. Чутьё? Или новые страхи?
— Господин Брегор! — оклик слуги заставил вздрогнуть. — К тебе пришла госпожа Андрет.
Отчаянно надеясь, что сестра не пьяна и не собирается сообщить, что бросила Фаранора, вождь поспешил в комнату для важных бесед.
***
— Ты даже представить не можешь, что я сейчас тебе скажу! — Андрет сидела в кресле, где когда-то любил отдыхать за книгой Беор. Обивка, конечно, была уже другой, покрывало тоже, однако все знали, чьё это место и относились с нежностью и трепетом.
— Мне уже страшно, — вздохнув, Брегор устроился за столом, стал рассматривать пустые конверты, которые уже не помнил, для чего приготовил.
— Подозреваю, бояться нужно другим. Ко мне знаешь, кто приходил сегодня утром? — аданет сделала выжидающую паузу, однако игру не поддержали. — Жена старшего брата Фаранора. Ты не поверишь, что она сказала! Она сказала…
***
— Андрет! Умоляю, помоги! — женщина упала на колени, обхватила сродницу за ноги. — Пожалуйста! Не губи моих детей! Они не знали, во что ввязались! Они ещё совсем юные! Что я могу для тебя сделать? Скажи! Я на всё согласна!
— Дир, подожди, — сестра вождя попыталась отстраниться, только ничего не вышло, — успокойся. Пойдём в беседку, поговорим вдвоём.
— Да, да, конечно, конечно, — это повторялось на всём пути к уединённому месту в саду, — Конечно, да, да-да, конечно, — а потом начался рассказ: —Это всё Талан! Он моему мужу давно нехорошие вещи про вашу семью говорил, но я не придавала значения. Говорит и говорит! А кто не ругает на кухне соседей, родню и вождей, а? Ну все же так делают! Но это ж не значит…
— Что не значит?
— Когда ты Фаранора бросила, он запил совсем, и Талан к нам пришёл и сказал, что твой брат должен был убить лорда Ангрода. Ну, ты же понимаешь, раз Брегор тебя сосватал, ему и отвечать, что невесту увели.
— Ангрода? — Андрет подняла брови.
— Ой, ну не Ангрода, а этого, ну, Арахера. Арафинда!
— Айканаро.
— Да, его! Тебе лучше знать. А я путаю вечно, они все на одно лицо.
— Талан? Тот самый плотник, которому по приказу лорда Айканаро дом новый эльфы построили, лучше прежнего?
— Угу. Так вот! Дело в том, что Фаранор твой и мой муж этого Талана осадили, мол, нельзя на владык эльфьих руку поднимать. А Талан не унимался, мол, как нельзя, если они такое себе позволяют. И, мол, надо нам такого вождя, который подобное не допустит. Ну наши мужики-дураки покивали, да на том дело и закончилось! А потом оказалось, что этот Талан наших детей к себе в гости зовёт, а там есть такой мерзкий тип, сам старый, а до молодых охоч…
***
— Спасибо, Андрет, — Брегор, стремительно бледнея, встал. — Я должен убедиться, что это правда. И что брат Фаранора ни при чём.
— Ты понимаешь, что лучше не настраивать против себя ещё одну семью?
Вождь промолчал, но посмотрел на сестру так, что стало ясно — он и без того считает новых родственников врагами, а виновата в этом Андрет, поэтому не ей спорить и мешать устанавливать порядки.
***
Белемир посмотрел на сына, снова пытавшегося увиливать от выполнения заданий. Не понимает, глупый, что с его болезненностью в холод и дождь всё равно гулять нельзя, так что нечего в окно смотреть и грустить.
— Па-а-ап! — Берен заискивающе заулыбался. — А па-ап! А что ты-ы пишешь?
— Вырастешь — узнаешь.
Строго ответив, книжник посмотрел на свои тексты. Да уж, рассказы о правосудии Свирепого, больше похожие на слухи, впечатляли. Может, в летописи подать эту историю как легенду? А то несчастная Бериль одиночкой останется — мужчины побоятся стать роднёй вождю. Мало ли, что ему взбредёт в голову? Он ведь Брегор. Свирепый!
***
Айканаро и Ангарато переглянулись.
— Инголдо должен знать, — старший из близнецов посмотрел в окно. — Эльдалотэ может написать в книгах, что угодно, но лучше, если король будет чётко понимать, чью власть столь рьяно защищает.
— Да, поступок почти орочий, — согласился младший близнец, — ещё бы трупы поимел, и точно морготов раб.
— Наши смотрители леса были потрясены! Они, конечно, не вмешались, но говорят, теперь будут вдвойне осторожны с Фирьяр.
— Я их понимаю, — Айканаро прошёлся по кабинету, тоже взглянул в окно, — и мне следовало. Но уже поздно сожалеть, увы.
— Скажи спасибо, что за тобой, как за каждым из вероятных заговорщиков целая армия не приехала! — хмыкнул Ангарато.
— Они побоятся, брат. Не переоценивай отвагу смертных.
— А ты не принижай.
— Хорошо, не буду.
Оба лорда одновременно посмотрели на осенний лес, пылающий в последних лучах холодного заката. Вечнозелёные вековые сосны гордо возвышались над лиственными деревьями, лишая их солнечного света, но одновременно защищая от ураганных ветров. Только от неизбежного сезонного увядания спасти никто не был способен.
***
Связанных по рукам и ногам людей сбросили с телеги прямо на дорогу, по которой обычно ездили торговцы. Трое юношей тоже были заложниками, однако их не связывали — только держали за плечи и демонстративно не убирали оружие.
Восемь взрослых мужчин, некоторые серьёзно избитые, неловко скорчились на влажной земле, стражники Фиримара подошли к ним и, пиная, развязали верёвки. Остальные верные вождя Брегора держали наготове луки.
— Пошли!
Топкий мох скользил под ногами, чем дальше становилась дорога, тем чаще попадались коварные кочки или гнилые брёвна, но упасть никому из преступников не позволили.
— Вперёд! Не останавливаться!
Кроны почти сомкнулись над головами, просвет между деревьями скрылся из вида.
— Копайте могилы! — Брегор вышел чуть вперёд, но так, чтобы не мешать лучникам. В руках вождя находилось нечто длинное, завёрнутое в мешок. — Берите лопаты! Ройте!
Грубая ткань развернулась, к ногам мятежников упали инструменты.
И лес содрогнулся от криков.
***
— Одни о пощаде молили, — по секрету говорила подругам всезнающая сплетница, муж которой был вхож в дом Фаранора, — другие проклинали, третьи плакали, но копать всем пришлось! А дети бедные смотрели! И когда каждый себе могилу вырыл, перестреляли их, а детей заставили закопать трупы, да приговаривали, мол, с вами то же будет, коли против вождя пойдёте. А Талан, он, поговаривают, под пытками признался, что девку белемирову сношал, так его избили до полусмерти! Сам вождь избивал! Дубиной! Да так жестоко! Племяшки Фаранора теперь спать не могут, плачут ночами. Но ваще правильно, лучше пущай поревут! Впредь подумают, с кем связываться, зная, что тоже в могилах в лесу можно оказаться! А вождь наш крут! Жесток! Брегор Свирепый!
***
Берен посмотрел на отца с фальшивым интересом. Карие глаза мальчика выражали скуку и желание сбежать, скрытые за попыткой добиться свободы лестью.
— Читай, что написал, — настойчиво произнёс Белемир, и вдруг в кабинет зашёл Брегор:
— Пусть Берен погуляет, его друзья и девочки влюблённые ждут.
— Что-о?! — возмутился, вскакивая ребёнок. — Какие ещё девочки?!
— Влюблённые. Иди давай.
Белемир всем сердцем хотел возмутиться и заявить, что не племяннику указывать мальчику, чем заниматься, однако догадывался — родича привело серьёзное дело, поэтому промолчал.
Удивительно легко одетый Брегор, глаза которого выглядели по-настоящему страшно, хотя лицо улыбалось, сел напротив дяди и наклонился над столом.
— Я поеду в Барад Эйтель, — сказал вождь, посерьёзнев. — Без Мельдир. Присмотри за ней, чтобы у меня потом дома неожиданностей не появилось.
Белемир согласно кивнул — правильно, зачем женщине мужские дела?
— Я должен разобраться, что это за крепость, откуда наши братья на войну уходят, — жестокие глаза сощурились. — Уверен, однажды нам придётся посылать кого-то на подмогу, и я обязан знать всё, что связано с этой проклятой войной. Если Моргот — действительно общая беда, мы не имеем права отсиживаться за чьими-то спинами. А если это блажь эльфийского короля, у меня состоится серьёзный разговор с Номом и его лордами. Думаю, ты поддержишь мою идею, останешься в Фиримаре за главного и не допустишь предательств ни с чьей стороны.
Снова кивнув, книжник пожал племяннику руку и указал на летопись, где уже красовались записи с новым значением имени беоринга. Брегор взглянул, беззаботно рассмеялся и спешно вышел из кабинета, что-то приказывая ожидавшей охране.
— Свирепый, — поджал губы Белемир. — А ведь был таким хорошим добрым мальчиком.
Прекрасный вечный народ
Обогнув по торговому пути Хитлум с северо-востока, дортонионский обоз подъехал к скрытой в горах крепости. Из-за слякоти, обычной для поздней осени, на дорогу потратилось больше времени, но Брегор хотел побывать в Истоке зимой, когда там идут приготовления к новым вылазкам, а ещё — залечивают раны и просто отдыхают те, кто уже побывали в Чёрных Землях.
Мысли то и дело возвращались домой к Мельдир. Ещё не добравшись до эльфийской твердыни, вождь отправил шесть писем жене, используя каждую возможность передать ей послание. Не покидало ощущение: одинокая поездка — ошибка. Да, Мельдир болезненно отреагировала на смерть несчастной Аданель, а после добавилась напугавшая многих казнь заговорщиков, но ведь муж и жена должны быть вместе, что бы ни происходило! Легко находиться рядом, когда всё хорошо, когда супруги удобны для соседей и друг для друга, но ведь так не может оставаться вечно!
«Мельдир — просто слабая женщина! — прочитанная и не раз слышанная истина то и дело вспоминалась, но тут же встречала отпор, рождаемый в сердце: — Нет, она сильная. Поэтому только ты виноват в том, что сейчас в одиночестве трясёшься в телеге по кочкам, сходишь с ума от ревности, пишешь письмо за письмом, и некому согреть тебя холодными ночами. Ты виноват! Ты!»
Одинокие ночи и правда стали кошмаром, потому что снились трупы. Раньше страх за свою жизнь перебивал голос совести, но то ли Брегор устал бояться, то ли чувствовал — теперь никто не осмелится идти против свирепого вождя, поэтому опасность стала восприниматься иначе: поднимите на меня руку — хохоча переломаю все кости! Однако ночью на смену жестокому веселью приходило осознание, что власть построена на крови. Рядом с женой всё переносилось легче, тепло её тела и души согревало, отвлекало, заставляло думать совсем о другом, либо не думать вовсе, но теперь ничто не защищало мысли от образа мокрой красной лестницы к трону, где на каждой ступени под ногами валяются отрубленные головы. Страшно, отвратительно, непоправимо.
Неизбежно.
Внезапная остановка обоза и донёсшаяся спереди гномья ругань вернули от чудовищных размышлений к вполне сносной реальности.
— Странная у них проблема, — пояснил вождю Фирьяр выяснивший ситуацию охранник, — встретились два торговца, нанятых некой мастерской «Золотой дворец». Оказалось, что у обоих единоличное право продавать изделия этой мастерской, то есть никто другой не может торговать тем, что этот «дворец» изготавливает. Они друг другу перекрыли дорогу и выясняют, кто здесь с поддельной грамотой, и кто мошенник — один из этих гномов или сам хозяин «Золотого дворца».
— Нас-то пропустят пускай! — Брегор почувствовал раздражение, хотя не мог не признать — ему стало интересно, как работает это единоличное право на торговлю, и в чём от него выгода.
— Пропустят. Только свои ко-лес-ни-ицы подвинут.
Выйдя из кареты, которая на фоне богатых гномьих экипажей выглядела скорее крытой телегой для овощей, беоринг пошёл к перевёрнутой поперёк тракта повозке, присмотрелся к орущим друг на друга коренастым бородачам, среди которых попались несколько знакомых лиц и голосов.
— А я говорю: у вас герб поддельный! — орал до хрипоты молодой крепкий торговец, вместе с двумя собратьями пытаясь убрать препятствие с дороги ни в чём не повинных путников. — У мастера Телхара не такие кристаллы по левому краю изображены! Ты либо слепой, либо тупица, либо мошенник!
— Как раз такие! Глаза разуй! — спорил вооружённый топором гном, сидя, свесив ноги, на открытой платформе с дровами. — Не позорься перед лордом!
Поняв, что речь о нём, Брегор усмехнулся. Лорд. Звучит! Он никогда ранее не задумывался о таком титуле.
— Друзья моего владыки, — поздоровался вождь Фирьяр, — я слышал о предмете вашего спора, и хочу понять суть проблемы. Кто из вас прав, кто нет, судить не могу, поскольку никогда не присматривался к гербу мастерской славного Телхара, мне лишь хотелось бы понять, в чём выгода единоличного права на торговлю изделиями.
Глаза ближайшего гнома вдруг остановились на медальоне адана.
— О! — захохотал он. — Узнаю товар! Не продавай, лорд, не продавай пока. Помер недавно мастер, что эти камеи делал, скоро они в цене взлетят. А про Телхара… Да что тут скажешь? Только я могу покупать товар лично у него. Точнее, как покупать? Я его не выкупаю, а оплачиваю возможность продать в течение года. Если мне нужно больше времени, плачу снова. Понимаешь, да, в чём выгода, учитывая, что такая плата за временное хранение товара у себя ниже даже самой низкой стоимости телхаровых изделий. А вот тот пройдоха мне палки в колёса ставит.
— У меня настоящая грамота! — возразил торговец с топором.
— Ладно, бывайте, — Брегор обернулся и увидел, что дорога свободна, — на вашем месте я бы с Телхаром этот вопрос выяснял.
— И выясним, — рассказавший суть дела гном кивнул, — но торговать сейчас надо, а непонятно, как теперь на ярмарки ехать и на заставах отчитываться. Эх, ладно, мирианов отсыпим, пропустят. Ты, кстати, глянь, может, надо чего. У нас и оружие есть, и доспехи. Ну и украшения всякие тоже. Вон, тот с гербом-друзой — это мой обоз. Глянь, лорд.
Беоринг усмехнулся, поблагодарил за предложение и вернулся в свою «крытую телегу». Сейчас не хотелось отвлекаться на торговцев, мысли были заняты будущими разговорами с воинами и командирами. Брегор догадывался, что в парадных залах и на праздничных площадях ему правды не скажут. Но куда в таком случае идти? В госпиталь? В какой-нибудь приют? Куда? Где можно понять, насколько серьёзна угроза с севера, и есть ли нужда в помощи Дортониона?
Вопросов становилось всё больше, а дорога тем временем пошла на подъём, и скоро впереди засверкали звёзды, хотя в Арде золотился солнечный полдень — фиолетовые знамёна, ворота, украшения башен блистали небесными огоньками, столь любимыми эльфами. Взглянув на них, Брегор не смог не улыбнуться строгой красоте Барад Эйтель, несмотря на крайне противоречивое отношение к этому прославленному месту. Хотелось верить, что внешняя красота не обрамляет внутреннее уродство.
***
— Самое обидное лично для меня то, что большинство жителей Белерианда не понимают, либо не хотят понимать, зачем и против кого мы воюем. Вот главная проблема, Брегор, сын Боромира.
До этого было сказано немало, однако вождь дортонионского Фиримара постоянно на что-то отвлекался и не мог запомнить длинную путанную речь принца Финдекано. В кабинете — или это зал? — где прославленный в легендах герой принял гостя, на стенах вперемешку с картами и записями висели дивной красоты портреты, в том числе женские, и Брегор не мог отвести взгляд.
— Прости, владыка, — беоринг, краснея, отвернулся от изображения прекрасной черноволосой женщины в сапфировом венце, с ребёнком на руках, — дело в том, что мы знаем о злодеяниях Моргота лишь по рассказам, но также мы знаем, что часто историю переписывают в угоду… кому-то.
Серо-голубые глаза Астальдо вспыхнули, и Брегор вспомнил, что говорили о принце Финдекано эльфы и люди: старший сын верховного нолдорана являет собой истинное величие, кое не измеряется исполинским ростом, не украшается броской одеждой, не подчёркивается громкой пафосной речью. Но находясь рядом с принцем, чувствуешь, будто около тебя не просто эльф, а воплощение силы и отваги, тот, кто всегда сдержит слово и не бросит в беде. Кто без колебаний уничтожит предателя и защитит друга.
Пожалуй, это лучшая слава, которую можно заслужить.
— Я не стану ничего доказывать ни тебе, ни кому-либо другому! — Астальдо резко развернулся и ударил кулаком в карту со схемой нынешних боёв. — Я знаю, что говорят о моём отце, но это всё неважно по сравнению с нашей общей целью! Пойми одну лишь простую вещь — твой народ смертен из-за искажения! Из-за Моргота! И не надо вспоминать про Кхазад! Они — творения не Эру, но одного из Валар! Айну не мог дать им бессмертия, но вы, Младшие, вы — такие же, как Эльдар, создания самого Илуватара! Ты понимаешь, что уничтожив Моргота, вы обретёте вечную жизнь без хворей и скорбей?
Искренне попытавшись представить мир без всего плохого, человеческий вождь понял, что не может.
— Мы за это боремся, Брегор, сын Боромира, — голос принца Финдекано стал глухим, — за справедливость, понимаешь? За справедливость.
Потом был долгий рассказ о том, как тяжело воинам на севере, как начинают болеть даже сильные и молодые, как орки нападают внезапно, словно из-под земли, но вождь думал не о необходимой по расчётам Химринга численности Армии Света — беоринг не мог отделаться от мысли, что его хотят обмануть. Вероятно, не герой Астальдо самолично, вероятно, его тоже используют, кто знает? Однако слова о совершенном прекрасном справедливом мире запали в душу.
Здоровым бессмертным людям будут не нужны эльфы, эдайн станут свободными, при этом не скатившись в дикость. Именно о таком будущем мечтал Брегор, таким народом хотел править. Вечно.
Неужели это достижимо?
Со сладким чувством победы, с горьким чувством вины
Холодный дождь зарядил с раннего утра, убаюкал после полубессонной ночи. Незаконченное письмо для Мельдир, оставленное на столе, из реальности переместилось в грёзы, текст в нём изменился до неузнаваемости, стал нечитаемым, и Брегор испугался, что супруга узнает что-то, чего не должна.
Этот страх заставил окончательно проснуться, и вождь посмотрел на мирно лежащий исписанный листок. Странные дела! Не произошло ничего такого, о чём не следует знать Мельдир. Конечно, беоринг не собирался посвящать жену в подробности войны на севере, но в общих чертах она все равно обязана иметь представление об угрозе, ведь иначе не сможет поддержать мужа, когда придётся выбирать, кому ехать на смерть и за подвигами.
Отправленные по городу в поисках информации люди должны были вернуться ещё не скоро, поэтому Брегор решил всё-таки дописать письмо жене: сообщить, что всё в порядке, что очень не хватает её рядом. Собственно, те же слова, что и каждый предыдущий раз. Кроме того, можно заняться написанием дополнения к учёным трудам мудрецов о власти, управлении народом и семейных ценностях.
Дождь успел закончиться, начаться и снова прекратиться, но дело почти не двигалось. Мысли путались, перо рвало бумагу, постоянно тянуло что-нибудь съесть или выпить, отвлечься по нужде, спросить охрану, всё ли в порядке. Поселившись в большом гостевом доме, которых в Барад Эйтель было не слишком много, вождь мог ни о чём не беспокоиться, только почему-то не получалось. Хотя, кто здесь может желать его смерти? Как раз наоборот — вождя нужно вернуть домой в целости, чтобы он прислал новых воинов на север.
— Господин! — голос слуги напомнил о более важных сейчас делах. — Мы нашли твою родню. Наведаешься в гости?
Родню? В Крепости Исток? Ах, да, двоюродный дед вроде бы здесь женился. Но погиб вместе с сыном, не оставив наследников. Или?..
Наскоро закутавшись в тёплый плащ, вождь дал знак охране следовать за ним. То, как живут потомки героя войны, более чем показательно и должно ответить на главные вопросы. Однако, стоило оказаться в гостях, в сердце вспыхнул необъяснимый протест, и Брегор понял, что не в состоянии оценивать ситуацию непредвзято.
Да, дом дальней родни выглядит внушительно, но ведь здесь живут уже внуки двоюродного деда! Они могли разбогатеть сами, без помощи эльфов!
Да, они никуда не уехали из Барад Эйтель, но ведь некуда!
Да, семья большая, вроде бы пьяниц нет, но… Это тоже может быть лишь видимостью благополучия!
Теряясь в неприятных мыслях, Брегор не запомнил, как оказался в небольшом зале, где накрыли стол. Но ведь много хорошей еды и недешёвое вино тоже ни о чём не говорят!
Не могут его родственники жить припеваючи рядом с эльфами, под их опекой! Не должны! Нет, конечно, должны, но ведь это снова доказывает, что Младшие без Старших — всего лишь неграмотный грязный сброд. Как же так?
Немолодая, однако выглядящая здоровой женщина осторожно привела дряхлую полуслепую старушку, которая что-то лепетала и улыбалась беззубым ртом. Мутные глаза смотрели с нежностью.
Она счастлива?
Всё-таки подавив в себе такой неуместный мешающий протест, Брегор тепло поздоровался с каждым домочадцем: престарелым хромым мужчиной, который, разумеется, сразу увидел в молодом вожде соперника, молодой хозяйственной аданет, подававшей на стол, мальчиком лет десяти, бабушкой и её дочерью, а также — с маленькой девочкой с русыми косичками.
— Баранор-то? — старушка устроилась на стуле, трясущимися руками постелила на колени белоснежное полотенце. — Недолго мы с ним прожили, увы, но что поделать. У меня хоть доченька — радость моя — осталась. А сынок Берег и муженёк…
Брегор смотрел, слушал и ждал. Но вдова не заплакала, а тепло улыбнулась.
— Баранор так и не узнал, что у него дочка родилась. Он уехал с Берегом, а потом я узнала, что понесла. Мне мно-огие завидовали, мол, счастье муж посмертно подарил, а у них и этого не осталось. Мне родители и сестричка помогли с ребёночком, а теперь моя лапушка сама всем помогает.
— А кто-нибудь в вашей семье, — осторожно поинтересовался вождь, — кто-нибудь ещё воевал на севере?
— Конечно, — пожилой хозяин хохотнул, — только мне одной вылазки хватило. Теперь вот кособокий.
— А детей отправите?
— А как иначе?
«Всё слишком хорошо, — не заметив, как съел тарелку мяса и запечённых овощей с хлебом, Брегор снова осмотрелся. — Так не бывает! Они устроили для меня спектакль».
— У нас и трофеи остались! Бережно хранятся! — дочь Баранора засуетилась, полные сильные руки спешно убрали пустые тарелки, поставили перед матерью чашку с мёдом, положили мягкий ломоть. — Я покажу, когда поешь, гость.
Брегор с благодарностью встал из-за стола, повторяя себе, что Мельдир готовит гораздо лучше. Женщина, поправив кружевную косынку явно не эльфийской работы, что понравилось вождю, поспешила по коридору и открыла дверь в небольшую комнату, из которой, похоже, сделали музей. Беоринг успел рассмотреть то ли висящий на стене меч, то ли одни лишь синие ножны, и небольшую кровать, накрытую расшитой звёздами тканью, как вдруг от входной двери послышался весёлый звонкий голос:
— Кто же так дорогих гостей встречает? Родичу с вами скучно!
Дочь Баранора тут же напряглась, и Брегор понял — пришёл именно тот, с кем и следует побеседовать.
— Вовсе нет, — поспешил навстречу неудобному родственнику вождь, — я прекрасно провёл время.
— Вот и славно, — широко улыбнулся молодой невысокий мужчина с чудовищным шрамом на лице. Возможно, когда-то этот человек был красив, но теперь… — Моё имя — Унур. Твоё мне известно, дорогой гость. Я бы пригласил тебя в одно место, если ты не против.
— И что это за место? — Брегор краем глаза заметил, как глава семьи поднялся из-за стола и направился к неожиданному визитёру.
— Бать, — успокаивающим тоном произнёс Унур, примирительно подняв руки, — да ничего плохого не случится! Я просто наслышан о цели приезда Берегора, вот и решил помочь. Ты ж знаешь — я лучше всех о войне расскажу. Или найду тех, кто это сделает за меня!
— Всё в порядке, — спокойно кивнул беоринг помрачневшему мужчине. — Я обязательно к вам ещё зайду. Спасибо за всё.
Оставив мешочек мирианов, вождь подошёл к Унуру и сделал знак идти на улицу, несмотря на вновь начавшийся дождь.
— Мой батя, — начал рассказ неожиданный помощник, — когда мамка того, ну, понятно, почти сразу женился на Белендис. А я малявкой был, глупым, ну и связался с одной компашкой. Но это неважно, я потом, когда они в тюрьме оказались, в армию пошёл. Как батя, понимаешь?
Свернув с мощёной дороги, Унур зашагал мимо небольших домиков, охрана Брегора напряглась.
— Там мне морду и прижгли, но это всё ладно! Главное, задница цела, а этим не все похвастаться могут. Но я тебе точно могу сказать, Берегор, если ты там, за горами этими, чтоб их, выживешь, ты потом всю жизнь можешь петь и плясать, если ничего не отморозишь — тебе в Истоке всё дадут. А главное — вылечат! Даже протез дадут, если захочешь.
Дорога стала грязной, свернула к небольшому дому, из которого доносилось далеко не мелодичное пение.
— Нам сюда? — Брегор засомневался, продолжать ли путь. С другой стороны, что может здесь случиться?
— Да, я тут живу, — Унур расхохотался. — Обычно у меня не так весело, но ради тебя я друзей боевых позвал. Твои слуги меня так отблагодарили, что я не смог не постараться.
Ещё не решив, что об этом думать, вождь проверил спрятанный под одеждой нож и направился к незапертой калитке. Всё же даже здесь — в эльфийском городе-крепости, сильно отличались улицы, заселённые Старшими, от обиталищ Младших.
Неприятное ощущение обиды закопошилось в груди, но вдруг навстречу гостям и хозяину из домика вышел эльф.
— Приветствую, — поздоровался он, и вождь понял — это полуэльф, взявший от Эльдар, похоже, только внешность, а зубы и кожа явно достались от эдайн.
Следом выбрался на крыльцо полный человек, лысый и, видимо, старый, либо много воевавший; за ним вышла девушка, похожая на эльфийку, но уши выглядели обычно. Оставшиеся в тепле гости Унура продолжили пение.
Коротко доброжелательно поздоровавшись, Брегор поднялся по пугающе скрипучей лестнице, и в лицо ударил смешанный запах табака, благовоний и дешёвого сидра.
— Со сладким чувством победы, — самозабвенно пел вроде бы молодой, однако совершенно седой мужчина, — с горьким чувством вины.
Рядом сидела коротко стриженная русоволосая женщина, курившая трубку. Она была не старше Мельдир, однако светло-карие глаза, казалось, принадлежали древней бабке.
— В твоём жилище темно,
Резкий запах привычно бьёт в нос.
Твой дом был под самой крышей —
Так немного ближе до звёзд.
Ты шёл не спеша, возвращаясь с войны,
Со сладким чувством победы,
С горьким чувством вины.
— Это Турор, — начал представлять друзей Унур, — Ниэльлунэ, Фандир, Улмар, Гилнор. Угощайся, чем хочешь, здесь никто не считает, кто сколько съел, выпил и скурил. Каждый здесь знает цену настоящему и понимает, насколько мелочны те, кто думает иначе.
Так и не поняв, кого как зовут, Брегор сел за стол, охрана разместилась рядом. Женщина с трубкой приветливо улыбнулась, а полуэльфийка над чем-то заливисто рассмеялась. В соседней комнате звякнула посуда.
В полутёмном помещении сложно было рассмотреть собравшихся вояк, однако беоринг решил для себя, что внешность в данном случае — совсем не главное. Надо просто слушать.
— Вот твой дом, но в двери уже новый замок, — пел, ритмично стуча по столу, молодой седовласый адан. — Здесь ждали тебя так долго!
Но ты вернуться не мог.
И последняя ночь прошла в этом доме в слезах.
И ты опять не пришёл, и в дом пробрался страх.
Страх смотрел ей в глаза отражением в тёмном стекле.
Страх сказал, что так будет лучше ей и тебе.
Он указал ей на дверь и на новый замок,
Он вложил в её руки ключ и сделал так,
Чтоб ты вернуться не мог.
И ты вышел во двор, и ты сел под окном, как брошенный пес.
И лишь немного устал, да немного замёрз.
И ты понял, что если б спешил, то мог бы успеть.
Да что уж теперь поделать? Ты достал свою лютню и начал петь.
Курившая женщина подпевала, то и дело затягиваясь и выдыхая колечки дыма.
— Ниэльлунэ, — окликнул её Унур, — угости табачком гостя, ему ж скучно.
Рядом с Брегором оказался стеклянный бокал сидра и набитая трубка. Вождь не помнил, когда последний раз курил, но от берущей за душу песни, сочинённой, скорее всего, не эльфами, хотелось забыться. Дорогое вино в сочетании с дешёвым пойлом сделало зрение ещё менее чётким.
— Рассказывайте давайте, — зачинщик внезапного гуляния замахал руками, — мы тут ухрюкаться что ли собрались?
— А разве нет? — крякнул толстяк, чавкая чем-то в тёмном углу.
— Ну, вообще да, но не только, — Унур захохотал и чуть не подавился.
— А соседи шумят — они не могут понять,
Когда хочется петь.
Соседи не любят твоих песен, они привыкли терпеть.
Они привыкли каждый день ходить только в свой огород.
А коль встретился чей-то забор, они знают — где-то рядом обход.
— Вот и начни первым, — раздалось из другой комнаты.
— Ладно, хорошо. А что мне рассказать? Посланники нашего гостя по городу бегали, как ошпаренные, спрашивали о войне, но у нас же тут в основном мирные живут, либо дорломинские — раны зализывают, но от них толку, что молока от рыбы! Они все, как один, будут повторять, что их предки на востоке северных тварей душили, вот и надо завершить дело отцов. Жертвы, не жертвы, им всё по полену! Их бошки как тараны можно использовать.
Брегор улыбнулся, вспомнив скульптуры Мараха.
— А ты орал весёлую песню с грустным концом! — вдруг встрял певец, Ниэльлунэ отвесила ему оплеуху.
— Так вот, а я от знахарей услышал, что…
— Знахарей? — полуэльфийка появилась в комнате.
— Ну ты ж знаешь, зачем я к вам хожу. А услышал я, как возмущались твои подруги, мол, ходють, выспрашивають, а они абы кому ничего говорить не хотят.
— Так никто же не спрашивал ничего тайного, — удивилась красавица, — а в целом, как идут дела, мы не утаиваем.
— Так и я о том же, Фандир, но не все меня понимают. Только я не мог в стороне остаться и помощь предложил, тем более, оказалось, что Берегор — мой родич.
Налив себе выпивки, Унур продолжил говорить:
— Я недолго за горами воевал. Вон, Ниэльлунэ не даст соврать, мы с ней в одном отряде были. Наш командир сказал, чтобы мы свои любопытные носы куда не надо не совали, а только нашли дорогу на восток от Рыбьего омута. Там раньше тропа была, а потом её то ли смыло, то ли завалило. Пойми эти горы! Ну, мы полезли, шарили-шарили, отыскали лаз, и тут нам навстречу орки! Всего пятеро, но и нас только восемь. Да, преимущество, но когда ты в узком коридоре, это мало чем поможет. Эти твари нас увидели и тоже испугались, дёру дали. Видимо, беглые были. Может, рабы с шахты, может, ещё что. Мы за ними. Нельзя ж оставлять живыми тех, кто нас видел. Дорогу заодно разведаем… Как-то так получилось, что я первым оказался, бегу, значит, и вдруг мне в морду удар и вспышка. Я дальше не помню, что было, а очухался уже в нашем лагере. Оказалось, мне в морду факелом со всей дури засветили. Ожоги, рассечения, а-ах, хорошо, хоть глаза целы. А гадов тех мои друзья перебили.
— Канеш, — хмыкнула Ниэльлунэ, сбрасывая что-то с плеч и оставаясь в тонкой сорочке с коротким рукавом. — Жарко стало. Пойду проветрюсь.
Брегор посмотрел ей вслед. Оказалось, одета женщина была в мужские брюки и сапоги, руки мощные, мускулистые, но не грубые. Не зная зачем, вождь встал и последовал за воительницей на крыльцо, слыша, как певец снова заголосил:
— И тогда ты им все рассказал,
И про то, как был на войне,
А один из них крикнул: «Врёшь, музыкант!»
И ты прижался к стене.
Ты ударил первым — тебя так учил отец с ранних лет.
И ещё ты успел посмотреть на окно,
В это время она погасила свет.
***
На улице стемнело. Холодный ветер закружил последние листья, дождь снова заморосил.
— Накинь что-нибудь, — тихо произнёс Брегор Ниэльлунэ, — замёрзнешь.
— Спасибо за заботу, — хмыкнула она с удивительно искренней благодарностью, — но мне нормально. Я уже пьяная.
В свете блёклого фонаря удалось рассмотреть лицо воительницы — красивые, пусть и грубоватые черты притягивали взгляд, суровая уверенность завораживала. Рядом с Ниэльлунэ действительно не страшно было бы идти в бой.
— Давай тоже расскажу что-нибудь, — проговорила воительница, закуривая. — Знаешь, я даже рада, что ты приехал, потому что мы с друзьями уже всё друг другу сказали, а что не сказали, о том и дальше молчать собираемся. А тебя я вижу впервые. Потом ты уедешь, и мы больше не встретимся, поэтому я могу говорить тебе, что хочу.
— Как и я, — Брегор заулыбался, дым табака показался приятно-ароматным.
— Да, ты прав. Знаешь, самое поганое в войне, что баб в любом случае кто-нибудь поимеет: либо командир, либо соратники, либо враги. Но это, знаешь, неизбежно. Ты можешь идти на войну с любыми мыслями, под любыми знамёнами, с какими угодно гербами, но результат один. И можешь считать, что тебе повезло, если поимели только членом.
Заметив, как изменился в лице собеседник, Ниэльлунэ понимающе закивала:
— Есть, кого вспомнить, да?
— Увы.
— Я догадываюсь, о ком речь. Сродница твоя. Бегала тут по улицам, помню. Ловили её всем госпиталем. Но, знаешь, что по-настоящему страшно? Мы с Гилнором, тем, который поёт одно и то же постоянно, как-то раз орков в плен взяли. Искали еду, а нашли троих тварюг, которые занимались тем же самым. Один из них сразу с обрыва сиганул, как понял, что попал, а двое других штаны спустили, мол, пощадите, откупимся тем, что есть. Одна из них девкой оказалась, второй — парень. Ну его сразу пристрелили, а орчиху Гилнор решил порадовать. И представь, Берегор…
— Брегор.
— Брегор, представь, мой приятель заигрался, в общем, удовольствие этой орчихе доставил, так она разрыдалась, начала благодарить и сказала, что сколько лет уже с мужиками бултыхается, а такое в первый раз.
— Похоже, у наших женщин с эльфами так же, — вождь не хотел об этом говорить, но выпитая бормотуха развязала язык.
— Да ну, — отмахнулась Ниэльлунэ, вдруг приобняв беоринга за плечо, — к Морготу такую радость! Пёрнешь во время соития, а этот падла вечно твой позор помнить будет. Ты уже подохнешь давно, а он живёт и помнит. Страшно!
Расхохотавшись, Брегор ощутил давно забытое уютное спокойствие. Рядом с ним была не просто женщина, для которой нужно оставаться сильным, но та, что поймёт и не осудит. Чувство единения во время краткой встречи с человеком, которому ничего от него не нужно, показалось беорингу поистине волшебным. Руки как-то сами собой обхватили мускулистое тело, поцелую предшествовало лишь короткое сомнение, а потом был задний двор, солома, горячее дыхание и ласки, которые можно подарить лишь тому, кого больше не увидишь.
А когда снова стало холодно, из окна долетела песня пьяного воина:
— Ты шёл не спеша, возвращаясь с войны,
Со сладким чувством победы, с горьким чувством вины.
Примечание к части
Песня гр. «ЧайФ» «Со сладким чувством победы, с горьким чувством вины».
Нечаянное добро
— Здравствуй, чужая милая.
Сердце Вирессэ упало, пропустило удар и бешено заколотилось.
— Приветствую, — с трудом выдавила из себя супруга принца Карнифинвэ, пытаясь понять, как правильно по статусу говорить с бывшим женихом. Он ведь теперь ей ровня. Или даже ниже? — Лорд Арагарон.
— Надо же, — сын дортонионского правителя усмехнулся, — корона смелости придала. Но ты напрасно меня боишься: я хоть и зол на тебя, но по-прежнему жду, что ты одумаешься. Я приехал к тебе, а не по делам. Единственное, что мне нужно — вернуть тебя.
— Я не вернусь, лорд Арагарон, — Вирессэ отступила назад, Артахэру застыл на месте.
— Послушай, гость, — менестрель неловко встал, громко втягивая носом воздух, — если ты с добром, то присаживайся, я тут слуга, вина подам, угощение найду, но если ты будешь пугать мою госпожу, я позову на помощь.
Сын лорда Ангарато поднял брови и рассмеялся:
— А ты храбрый, слуга. Но раз ты верен госпоже, должен понимать — для неё благо — уйти от мужа и вернуться ко мне, поскольку помолвка со мной не была расторгнута, а значит, её брак с принцем — фальшивка. Более того, фальшивка опасная.
— Я не вернусь к тебе, ясно? — начала злиться Вирессэ, сжатые в кулаки руки задрожали.
— Хорошо, — вдруг согласился Арагарон и сел за стол. — Тогда предлагаю обсудить, как жить дальше.
— Почему я должна обсуждать это с тобой?
— А с кем ещё? Ты садись, разговор будет долгим. Слуга, наливай вина, доставай, что у тебя припрятано повкуснее. Тоже присаживайся, присоединяйся к беседе. Я приехал надолго, вы двое тоже. У каждого из нас есть собственная казна, да и лорд Маэдрос держит нас здесь на правах гостей, но скажи, леди, тебе не надоело постоянно от кого-то зависеть? Давай откроем мастерскую, наймём работников и торговцев, скопим собственное золото.
— Лорд Арагарон, — Вирессэ посмотрела исподлобья, — я не планирую иметь с тобой общих дел.
— И дел вообще? Напрасно, леди. Ты ведь тоже слышала как бы шутливые упрёки отцов и матерей в адрес детей, мол, они вечно младенцы. Я слышал подобное про Валинор. Говорят, там постепенно оказались заняты все вершины и даже подступы к ним, поэтому новым поколениям остались только низины в тени гор. Но я не хочу так. Давай вырвемся из этой западни! Пока не поздно, Вирессэ! Мне надоело слышать имя Эльдалотион с презрительной интонацией! Давай соберём собственную казну и создадим своё королевство!
— Я не стану твоей женой, Арагарон.
— А если просто моей королевой? Почему правители обязательно должны быть роднёй? Пойми, если ты не выйдешь за меня, если не родишь мне детей, то у меня никогда не будет ни жены, ни потомков, но я не стану горевать и заранее подготовлю завещание на случай, если погибну. Мой трон достанется тебе! Неважно, кто ты для меня — жена или ближайшая советница. Мы уйдём на юго-восток, туда, где обосновалась моя родственница. Понимаешь, мы тут воюем и строим крепости, а другие скрылись в колдовском лесу и горя не знают! Почему мы не можем так?
Вирессэ вздохнула, собралась что-то сказать, но промолчала, однако взгляд синих глаз эльфийки оказался красноречивее любых слов.
— Хорошо, — процедил Арагарон, — я понимаю. Ты не хочешь спасаться позорным бегством, когда твой народ держит оборону, гибнет в огне дракона или от нашествия орков, я понимаю. На самом деле, я приехал сюда, чтобы оценить защищённость Дортониона с севера. Понимаешь, по картам отца и дяди, составленным при движении с юга на север, всё хорошо, но что, если при обратном движении картина поменяется? Понимаю, это звучит дико, но я должен убедиться, что неправ. Поехали со мной в осадный лагерь. Клянусь, я не сделаю ничего плохого! Мы просто оценим оборону нашего родного края. Это ведь важно для тебя, правда?
Вдруг заулыбавшись, супруга принца Карнифинвэ обернулась к менестрелю, который с умным видом искал что-то в ящике под письменным столом.
— Глоссар, — сказала она ласково, — напиши письмо военачальнику Алмарилу. Пусть сопроводит лорда Артахэру Эльдалотиона в осадный лагерь.
Насладившись реакцией брошенного жениха на такую внезапную помощь, Вирессэ встала и демонстративно открыла дверь.
— Прощай, лорд Артахэру Эльдалотион, — напряжённо произнесла жена Карнифинвэ.
— Я не прощаюсь, — гордо выпалил Арагарон, почти выбежав в красно-серый коридор.
— Зато я прощаюсь, — Вирессэ спешно заперла дрожащими руками замок. — Глоссар, скажи, зачем мужчины преследуют женщин?
— Считаешь, не бывает наоборот? — менестрель выпил вина и приложил бокал к виску.
— Это не имеет отношения к делу, — посмотрев на певца, леди взялась за тарелку с яблоками.
— Я это сказал к тому, что и мужчины, и женщины, когда любят, ведут себя одинаково глупо. А ещё, госпожа, прости больного ушибленного колдовством слугу, но я считаю, что лорд Артахэру говорил дельные вещи. Вероятно, я сужу так, потому что люблю тебя намного больше, чем твоего мужа, соответственно, не готов вставать на его сторону в споре, но всё же: почему не принять предложение? Нельзя вечно зависеть от попавшего в беду эльфа, от которого даже нет детей! Представь худшее развитие событий, как бы тяжело это ни было. Если принц Карнифинвэ погибнет, с чем останешься ты? Его семье ты больше не будешь нужна, да и они тебе тоже. Ты вернёшься домой?
— Глоссар, — Вирессэ, закрыв глаза, вздохнула, — послушай, ты действительно не знаешь ни Карнифинвэ, ни Артахэру, ни его семью. Ты не знаешь, что между нами произошло. А если знаешь, то мне удивительны твои советы. Неужели ты не понимаешь, что я предала сына дортонионских владык? Предала, понимаешь? Пре-да-ла. Почему ты считаешь, что Артахэру меня простил? Если ты столь милосерден и способен на доброту в отношении тех, кто сделал тебе зло, это не значит, что остальные такие. Да, я знаю, что ты мне скажешь о любви, но, Глоссар, я боюсь проверять. Мне проще сидеть и ждать, чем действовать, объединившись с тем, кого я однажды пре-да-ла. В конце концов, мастерскую мы можем открыть и без него. Ты хочешь свой собственный театр?
Вопрос поставил в тупик.
— Конечно, хочу, — менестрель опомнился и печально улыбнулся, глаза стали влажными, — но я не смогу вести дела.
— Ничего, — супруга Карнифинвэ потёрла ладони, — мы наймём того, кто сможет. Только представь, как твои прежние господа лопнут от злости.
— И лорд Арагарон тоже.
— Да, и он тоже. Прекрасная идея, правда?
Глоссар закивал, подошёл к Вирессэ и обнял. От неожиданности леди вздрогнула, но потом успокоилась: певец ей просто благодарен, это не попытка соблазнения, это искреннее «Спасибо», выраженное не словами, но вот так.
— Первой и главной песней станет баллада о тебе, — прошептал Глоссар, отстраняясь. — Сегодня же начну писать. Сейчас же.
Эльфийка улыбнулась. Забавно вышло: прибывший явно не с самыми благими намерениями Артахэру случайно сделал доброе дело. Хорошо, что он об этом не знает.
Глупый повод для вражды
Метель закружила снежные вихри, бросила в лица ледяное крошево. Под ногами по-прежнему зеленела трава, но белый покров уже начинал обесцвечивать и без того унылый осадный лагерь.
И вдруг Арагарона осенило: зелёная трава… Откуда? В это время года даже на юге Дортониона всё пожухлое!
— Земля тёплая, — терпеливо пояснил гном, проверявший осадные орудия, направленные в сторону Железных Гор на случай нового нападения. — Думаешь, почему мы до сих пор не сделали подкоп под чёрный хребет и не обрушили его?
— Всегда это интересовало, — огрызнулся лорд. Находиться вблизи владений Моргота оказалось гораздо страшнее, чем он себе представлял, однако, похоже, кроме него, здесь никто не боялся жить на территории, где из-под земли в любой момент могут наброситься Валараукар.
— О! — обрадовался строитель, приняв слова эльфа за чистый мириан. — Тогда прям счас объясню! Пришло время узнать! — бородач схватил нож и начал чертить прямо на влажной земле около спуска в канал. — Отец наш — Великий Махал создал своей могучей Песней земную твердь, а чтобы она не остывала, внутри сложил очаг. Позже, когда Великий Махал решил, что хочет и дальше творить, только уже не пением, а руками, он поднял кузницы-горы, наполненные жидким огнём, способным расплавить что угодно. В Средиземье тоже есть такие кузницы, только ни мы, ни вы, эльфы, в них работать не можем — сгорим. Зато Моргот может. Он забрал себе одну из таких кузниц, что-то внутри сломал, и жидкий огонь разлился под землёй даже там, где его раньше не было, поэтому мы переселились восточнее, основали Белегост. А здесь огонь недр близок к поверхности, поэтому греет землю, и трава зеленеет даже под снегом. Думаешь, почему именно эта равнина зовётся Зелёной, а другие нет? Именно из-за её неизменного цвета, независимого от сезона. Раскопай зимой снег — увидишь травинки.
Смотря на чертёж, Арагарон почувствовал, как под ногами пропадает опора. Желание поскорее убраться отсюда стало ещё сильнее, однако изначальные заявления о том, что необходимо увидеть границу с родной землёй в разную погоду, заставляли сжать зубы и сохранять лицо.
— А вон к той стене, — подошедший Алмарил ехидно улыбнулся, — меня морготов червь припечатал. Когда сверху булыжники посыпались, я с жизнью простился, но ничего, выжил, чтобы отомстить гаду.
Говорить о том, что, теряя сознание под завалами, хотел увидеть семью, которой больше нет, таргелионский принц не стал.
— Тут везде трупы валялись, — опустил голову гном, — или куски трупов. Страшная битва была! Хорошо, что мы победили. Слава герою Астальдо и его воинам! Слава всем, кто сражался, кто пал, кто помогал раненым. Слава!
Арагарон посмотрелна Алмарила с плохо скрываемой завистью, с трудом промолчал.
— Слава, — тихо отозвался сын Морифинвэ. — Метель начинается. Пойдём в башню, дела обсудим. Я переговорил с лордом Маэдросом, выяснил кое-что важное для тебя.
Дортонионский лорд напрягся: с самого приезда в осадный лагерь всё шло не так, и даже тренироваться нормально не получалось — здесь копейщики были в основном всадниками, а демонстрировать перед опытными воинами недостаток умений совершенно не хотелось. Но самое главное — на уверенного в слабости обороны лесной границы эльфа большинство обитателей Ард-Гален смотрели, как на дурачка. Наугрим откашливались и указывали на глубокий широкий канал, пересекающий равнину, мол, парень, эту воду никаким Балрогам просто так не преодолеть. Что уж говорить про червей и орочьё? Нолдор молча кивали в сторону катапульт и оружейных складов, уверенные, что такой аргумент весомее любых слов.
«Живой лес не так легко поджечь, как кажется, — спокойно поясняли оссириандские Лайквэнди. — Убирайте вовремя сухостой, не допускайте перегрева почвы, и всё будет в порядке».
— Идём, — резкий, хоть и тихий голос Алмарила разорвал путы раздумий.
Сделав вид, будто сам первый решил отправиться в башню, Арагарон зашагал сквозь усилившийся снегопад и не смог сдержать радости, оказавшись в тёплом помещении.
— Видишь, — Алмарил кивнул в сторону крутой лестницы, по которой предстояло подниматься, — кладка отличается. Внизу слева камни другие. Когда дракон напал, он поджёг подвал, а здесь хранится масло. От башни мало что осталось.
— Не понимаю, как можно хранить горючее над кузницами Ауле, до которых добрался Моргот, — недовольно буркнул дортонионский лорд.
Сын Морифинвэ посмотрел на Арагарона, как на полного дурака.
— Твой приезд может быть полезен всем, — заговорил он, стараясь, чтобы в голосе не звучала слишком откровенная насмешка, — я давно собираюсь в Дортонион, но всё время что-то меня задерживает. Зато сейчас появился ты, а значит, есть кому предупредить о моём прибытии, подготовить почву.
— Что это значит?
Серые и голубые глаза встретились, взаимное презрение напомнило про имеющееся оружие и умение им пользоваться. Остановило лишь понимание, что победитель определён до начала поединка, и его выигрыш ни к чему хорошему не приведёт.
— Я поеду в Дортонион, — Алмарил выдохнул, — чтобы донести до лордов позицию Химринга. Пока дело не сдвинулось в неправильную сторону, поэтому послов у вас до сих пор не было. Писем, видимо, оказалось достаточно, однако я должен убедиться.
Чувствуя, как его авторитет поднимается в глазах лорда, и как сильно это бесит высокомерного глупца, ничего не значащего ни для королевства, ни для войны, сын нолдорана Морифинвэ Феанариона ликовал.
— Король Финдарато из-за своего большого сердца может навредить общему делу.
***
— Инголдо из-за своего большого доброго не к тем сердца может навредить общему делу, — готовя племянника к разговору с дортонионским лордом, Маэдрос говорил странно медленно, будто думая совсем о другом. — Пока дело не сдвинулось в неправильную сторону, поэтому послов до сих пор не отправляли. Писем, видимо, оказалось достаточно, но я должен убедиться. Инголдо умён, и я бы не назвал его трусом, однако вижу — он не верит в нашу победу, считает, что всё бессмысленно. Пока я не в силах доказать ему обратное, поэтому мы вынуждены следить и не допускать невольного вредительства с его стороны. Говорят, Таргелион планирует постепенно отказаться от дортонионского леса, но это не значит, что мы можем позволить Финдарато диктовать своим лордам, с кем торговать, а с кем нет, основываясь на отношении к расе Фирьяр. Глупее этой, причину, пожалуй, не придумать.
Направленный в окно взгляд не менялся и оставался неподвижным.
— Инголдо пока сидит в своём убежище, но надолго его не хватит. И когда он выйдет под звёзды, желательно как можно раньше узнать, какие очередные нелепые планы он строит.
***
— А ещё… — Алмарил зловеще оскалился. Если бы Арагарон встречал его отца, испугался бы ещё сильнее из-за ощущения, что рядом сейчас сам таргелионский король. — Твои родители получат гарантии, что с сыном ничего не случится, поскольку к ним приедет посланник из Химринга. Тоже весьма ценный.
— Не понимаю, почему со мной должно что-то случиться, — сын Ангарато прищурился.
— Может быть, потому что цветочки даже с шипами бесполезны, когда нападает дракон?
— Зато от эльфов неплохо защищают.
Расхохотавшись, принц вытащил из-за пояса длинный кинжал:
— Это гномья сталь. Белегостская. Куётся такое оружие на верхних уровнях махаловых кузниц, и резать умеет даже некоторые металлы. Так что Злой Цветочек рискует остаться не только без шипов, но и без лепестков.
Очень хотелось ответить, но вдруг вспомнилась Вирессэ: сбежавшая возлюбленная не поверила, что брошенный жених может приехать без злого умысла. Любая оплошность с его стороны лишь подтвердит правильность подозрений, значит, придётся быть безупречным.
— Возможно, — через силу согласился дортонионский лорд, — но я здесь не для того, чтобы проверять прочность копья. Я должен убедиться в безопасности границы.
— Ха, — Алмарил ловко убрал кинжал, — ты не сможешь этого сделать. И никто не сможет.
— Почему же?
— Потому что граница опасна. И тот, кто надеется на рвы и стены, погибнет первым.
***
Ранняя весна заиграла яркими красками в первых тёплых лучах Анар. Среди чернеющего снега и топкой грязи появились первые ростки, начали распускаться бутоны.
Весь Фиримар только и говорил о том, что жена вождя ждёт первенца, и пока вроде бы всё хорошо. Вот обрадуется Брегор по возвращении! Правда, знахари намекали, что вряд ли стоит надеяться на рождение мальчика, но ведь супруги ещё молоды, успеют и наследника сделать. Какие их годы!
Выйдя из дома, когда муж выпил положенные лекарства и задремал, Тинвен поспешила на работу. Эта зима прошла тяжелее предыдущих — у супруга начали опухать и костенеть не только ступни и колени, но и кисти рук, пальцы скрючились, потеряли подвижность. На снадобья и мази уходило всё больше средств, но ничто не помогало остановить болезнь, принося лишь кратковременное облегчение.
Но хоть весна пришла — значит, скоро потеплеет, будет проще.
По приказу вождя в Фиримаре построили две новые гостиницы, напоминающие уменьшенные копии эльфийских дворцов. Одна из них уже открылась и приняла первых торговцев, поэтому Тинвен, нанявшаяся туда на работу, рассчитывала получить щедрое вознаграждение, которое можно будет потратить на себя — например, купить дорогую ткань для платья. Главное, понравиться тем, в чьих карманах больше мирианов, и кто готов ими делиться, а это молодая женщина делать умела.
Научилась.
Первый подкидыш
На мокром от дождя крыльце стояла старая корзинка, накрытая обрезком штопанного-перештопанного одеяла.
Отозвавшись на стук в дверь, Бериль открыла и обомлела: ребёнок! Совсем ещё кроха! Похоже, только родился, и трёх дней не прошло!
Конечно, приют именно для таких сирот и строился, но пока в нём жили только потерявшие родителей дети, у которых не нашлось опекунов. И вот — первый подкидыш! Такой долгожданный! Эмоции захлестнули, из груди вырвался то ли писк, то ли визг, захотелось одновременно смеяться и рыдать.
Схватив трясущимися руками корзинку, Бериль бросилась в дом, чтобы скорее осмотреть младенца вместе со знахаркой. На бегу девушка отодвинула одеяло и пригляделась к ушам крохи. Человеческие.
— Надо сообщить страже, — нахмурилась целительница, взяв на руки ребёнка и приказав принести молока. — Сама понимаешь, Бериль, был бы эльфёнок, можно было бы не беспокоиться — точно брошенный. А человек… Мало ли? Вдруг украли у кого-то? Не хватало ещё, чтобы нас в краже детей обвинили.
— Можно… — расплакавшись, пролепетала девушка, — подержать его немного? Чуть-чуть.
Знахарка осторожно передала ей младенца, который уже начинал капризничать. Крошечный, беспомощный, беспорадочно размахивающий ручонками. Такой… такой…
— Спасибо! — Бериль прижала к груди ребёнка и поймала взгляд целительницы, мол, замуж тебе пора, своих рожать.
Смутившись, девушка отдала младенца и поспешила к сторожевой башне, забыв даже накинуть плащ.
Замуж пора, детей пора! За кого замуж? От кого детей? Всё время занято работой в приюте: этим лекарство дай, этих на прогулку отведи, этим с учёбой помоги, тут зашей, здесь заштопай, этих разними…
Но ведь в заботе о брошенных бедолагах и есть смысл жизни! Как можно отказаться от них ради замужества? Это же предательство!
Сдувая с кончика носа капли дождя, девушка побежала быстрее.
***
Лениво подняв голову от цветных карточек, которые, если правильно сложить, собираются в непристойную картинку, престарелый охранник крякнул:
— Что? Опять драка? Или украли чего?
— Нет! — Бериль попыталась отдышаться. — Нет, дядя Деор, не драка и не украли. Нам ребёнка подбросили. Проверить надо, не краденый ли. Малышу не больше недели. Человеческая девочка! Ни у кого дети не пропадали?
Старик недовольно закряхтел, обернулся, не вставая со стула, достал из кармана куртки колокольчик и злобно затряс им.
— Эй! — крикнул он, покашливая. — Кто там есть? Иди сюда!
Бериль сдержала улыбку: девушка знала, что происходит сейчас в комнате на втором этаже, где обычно доблестные защитники Фиримара — воины и пожарные — играют в кости, пьют и курят разное, веселятся с женщинами, хотя должны оттачивать мастерство владения оружием и спасения людей из огня. Услышав зов «дяди Деора» они начнут кидать жребий, выясняя, кто пойдёт разбираться. Или пошлют самого молодого.
Нет, конечно, не все там безответственные лентяи и бездельники, но очень, очень многие!
Ожидания оправдались, и по лестнице, сопровождаемый хохотом и криками: «Иди, иди, давай!», спустился парень, видимо, совсем недавно нанявшийся на службу — щетина у него была ещё редкой, на лице виднелись красные волдыри. Если бы не это, юноша выглядел бы симпатично — приятные черты, широкие плечи, ноги ровные — значит, здоровый.
— Гаврон вам поможет, — буркнул старик, снова утыкаясь в карточки.
— Спасибо, — захлопала в ладоши Бериль и позвала молодого стража за собой.
— Гваэрон меня зовут, — недовольно произнёс парень, осматриваясь. — Дождит сильно.
Вдруг сняв с себя накидку, он укрыл ей девушку.
— Спасибо, — сестра вождя улыбнулась: в родстве с Брегором есть множество удобств — даже не слишком хорошие люди стараются казаться лучше: например, эти стражи.
— Что стъяслось? Стряслось, в смысле, — поправил сам себя Гваэрон.
— Нам подбросили человеческого ребёнка, — терпеливо повторила Бериль, — надо выяснить, не ищет ли его кто.
Страж кивнул.
— Мне нужно знать точно, когда, в чём принесли, как дитя выглядит, — сказал он, подумав, — а то была у нас… ситуация год назад. Мамка моя пи-иютила… приютила девочку после того пожара, так никому не нужна была, пока росла, болела всяким. А как повзо-ослела… как повзрослела, паршивить перестала, так бабки какие-то её требовать назад стали. А девчонка их не помнит уж никого, говойит… говорит, не знаю вас, семья моя вот. Доставили они нам п… проблем, бабки эти. Вот и у вас так может быть.
— Если за малышкой придёт родня, мы её отдадим, — погрустнела девушка.
— Только пусть сначала докажут, что родня, а не любители маленьких деточек помучить.
Не думавшая о таком раньше, Бериль ужаснулась.
— Детей ещё и едят, — добавил приятного страж. — Знаешь, думаю, вам надо свою охрану иметь, а не бегать к нам. Да, содержать пи-идётся. Придётся. Но ничего, не обеднеете.
— Да… — согласилась аданет. — Я поговорю.
В приюте, несмотря на вечер, царила суета. Даже из недостроенного пока крыла пришли рабочие, спрашивали, что да как.
В одно мгновение отогнав всех любопытствующих и охающих, Гваэрон вымыл руки, деловито осмотрел корзинку и одеяло, потом подошёл к младенцу, лежавшему в колыбельке, поднял. Заволновавшаяся поначалу знахарка быстро успокоилась, увидев, как ловко и привычно молодой человек качает малышку, как смешит её, цокая языком и щёлкая губами. Сразу видно — играл с младшими братьями-сёстрами, пока родители на хлеб зарабатывали
«Он будет хорошим отцом», — подумала вдруг Бериль, чувствуя, что хочет чаще видеться с Гваэроном. Но не звать же его без повода!
А так хочется!
Вернув ребёнка в кроватку, молодой страж пообещал прийти снова, когда что-то выяснит, и вышел из комнаты. Проводив его взглядом, надеясь, что Гваэрон был вежлив и заботлив не только потому, что она — сестра вождя, Бериль вздохнула и вдруг заметила стоявшую около дверей Аданель.
— Белемиру сказали? — не своим голосом произнесла она.
— Я не говорила, — пожала плечами Бериль.
— Ладно, — женщина опустила голову. — Сама скажу.
— Может, — сестру Брегора вдруг посетила идея, которая показалась гениальной, — назовём нашу первую малышку Аданель?
Супруга Белемира побледнела, глаза стали красными, однако дрогнувшие губы улыбнулись.
— Может, родители найдутся, — тихо сказала она и пошла к выходу.
Бериль повернулась к кроватке, которую качала одна из нянек.
— Ты хочешь, чтобы тебя звали Аданель? — спросила девушка младенца.
Сначала стало тихо, ребёнок перестал хныкать, а потом вдруг горько расплакался, размахивая ручонками и задевая своё личико. Опытная нянька быстро туго запеленала кроху, и та успокоилась.
«Куколка, — подумала Бериль. — интересно, какая из неё получится бабочка?»
Весна в Фиримаре
Дорога домой превратилась в кошмар. Тяжёлые мысли постоянно возвращались, и хотя всё уже было сделано и решено, успокоиться не получалось.
Брегор снова и снова вспоминал, как, протрезвев после пьянки в доме Унура, испугался заболеть чем-нибудь неизлечимым, поэтому побежал к лекарям, которые отреагировали на его просьбы проверить здоровье и дать что-нибудь на всякий случай очень понимающе. Разумеется, со столь серьёзной проблемой вождь обратился к эльфам, даже не подумав просить помощи людей, но, несмотря на успокаивающие слова знахарей Старшего Народа, уверявших, будто всё в порядке, Брегор не мог успокоиться: мало ли, что даст о себе знать спустя время?
А ещё вспоминались и другие слова из книг библиотеки Белемира: жена должна быть одна не только потому, что можно захворать самому, заразить супругу и родить больных детей, но и каждый злой поступок из прихоти укрепляет власть Моргота в Арде. Одна измена — лишь песчинка, но если каждый муж изменит жене, а каждая жена мужу — соберётся смертоносный поток грязи, который сметёт всё прекрасное, что осталось в мире. В подобные речи верить не хотелось, но совесть заставляла прокручивать их в голове снова и снова. Ужасно!
Решив для себя, что Мельдир никогда не узнает о случившемся, и подобное больше не повторится, вождь бесконечно перечитывал письмо из дома, в котором жена говорила о будущем ребёнке. Разум уверял: незадолго до отъезда в Барад Эйтель Мельдир уже вела себя странно — стала слишком нервная, плаксивая, болезненно отреагировала на смерть Аданель-младшей, да и тошнота от выпитого тоже наводила на мысли — конечно, это из-за беременности! Но в сердце то и дело вспыхивала ревность. Она была бессмысленной и нелогичной, заставляла презирать самого себя, вспоминать о том, как, отрицая очевидную заботу эльфов о семье героя войны, беоринг оказался в отвратительном месте с опустившимися людьми, и это привело к непоправимому.
«Отрекшись от Валар, эльфы остались великим народом, — оформилась неприятная мысль, — а мы, уходя от эльфов, превращаемся в зверьё».
Брегор и раньше видел это, но теперь, когда оступился сам, появилось окончательное понимание, и, как бы ни было обидно, пришлось признать — эльфы нужны. Жизненно необходимы! Да, они не идеальны, способны на нехорошие поступки, но разве это сравнится с той грязью, которая затягивает расу Младших, как только ей дают свободу?
Увы…
Пытаясь отвлечься от ненависти к себе и своему народу, Брегор пробовал думать о том, что скажет подданным, когда объявит о наборе в северные войска. Для начала можно отправить тех, у кого нет родни, либо дать возможность преступникам «искупить вину», а должникам — пообещать полное освобождение от выплат. Остальные могут пойти добровольцами, но принуждать никого никто не станет. Поначалу. Хорошо бы, конечно, показать пример народу и отправить воевать кого-то из семьи: дальней родни много — прямых потомков Беора, по последнему пересчёту, было сорок восемь человек. Среди них есть те, кто числится в дортонионской армии.
А потом снова получить ножом куда-нибудь. И хорошо, если сам, а если попытаются убить Мельдир или ребёнка?
А если ребёнок чужой?!
Ударив себя в лоб, Брегор посмотрел в окно «крытой телеги». Зима прошла, но на сердце по-прежнему холодно и пусто.
Вспомнив лицо супруги, вождь улыбнулся. Как же хотелось просто обнять её и забыть обо всём!
Взяв купленное в Барад Эйтель эльфийское вино, Брегор выпил и попробовал заснуть. Лучше уж привычные кошмарные видения, чем мысли о том, что было этой зимой.
***
Дортонион встретил химрингского посланника холодной мрачной погодой, однако по мере приближения к столице становилось теплее и солнечнее.
Алмарил знал: жить во дворце на правах гостя он точно не хочет, поскольку это грозит постоянной слежкой и лишними вопросами, отвечать на которые желания не возникало. Можно было бы поселиться в гостинице на одной из торговых дорог, но таргелионский принц решил всё-таки действовать, как и планировал уже давно: остановиться в Фиримаре и попробовать собрать для себя войско, подобное тому, как сделано в Барад Эйтель. Конечно, придётся объясняться с королём Финдарато, однако, по слухам, у него возникли сложности с казной, значит, если перевести военные дела в прибыль, владыка скорее всего не станет противиться обучению его подопечных бою против драконов.
В конце концов, Фирьяр — это ведь легко пополняемый и не слишком ценный ресурс, а к Финдарато и так из-за Младших есть вопросы. Пусть делится воинами! Или хочет испортить отношения с Химрингом?
Заехав на ставший легендарным тракт, построенный над землёй, чтобы даже во время весеннего разлива рек не прекращалось движение обозов, Алмарил пожалел, что взял с собой сопровождающими только эльфов. Гномы бы нашли, к чему придраться, глядя на эту конструкцию. Хотя… какой смысл смеяться над теми, кого даже самостоятельным королевстом не назвать?
А с высокой дороги можно расстреливать вражеское войско. Главное — не дать им забраться туда первыми.
***
— Я завтра не смогу прийти на работу, — печально опустив уставшие глаза, произнесла Тинвен, войдя к управляющему гостиницей. — Мне нужно в суд.
— Это из-за того зелья? — пожилой мужчина с ясными хитрыми глазами сделал вид, будто внимательно слушает.
— Да, — аданет вздохнула. — Оказалось, те двое знахарей не только моему мужу отраву подсунули, но и ещё нескольким семьям, а у одних вообще ребёнок случайно выпил! Теперь эти мошенники уверяют, будто по недосмотру перепутали пропорции! Но они насмерть отравили восемь человек!
— Ничего, Тинвен, — управляющий улыбнулся, — погорюешь, а там глядишь, и нового супруга найдёшь.
— Нет, я больше не хочу замуж, — с ужасом округлила глаза женщина. — Натерпелась.
— Одинокая старость — это страшно, — предостерёг мужчина. — У тебя ж детей нет.
— Чтобы иметь детей, — подмигнула Тинвен, — женой быть необязательно.
— Вот шалунья! Смотри у меня!
Аданет грустно рассмеялась и, поблагодарив за понимание, поспешила продолжить работу. Сколько всего ещё надо сделать! Помыть, прибрать, постирать, развесить, выгладить, да не испачкать… А завтра главное — правильно себя вести, чтобы не обвинили в сговоре с убийцами-травниками. Людям только повод дай — растерзают!
***
Мельдир вышла на крыльцо и улыбнулась. Даже сквозь плотную верхнюю одежду был виден округлившийся живот, а лицо и руки выглядели слегка отёкшими. Увидев жену, Брегор спрыгнул на землю, не дождавшись, когда его «крытая телега» остановится и бросился к супруге, чтобы скорее обнять. Не хотелось ничего говорить и спрашивать, а мысль о том, что кто-нибудь может предательски выстрелить, на удивление не пугала: умереть сейчас — означало умереть счастливым. И это казалось прекрасным.
Ненавистные мирианы
— Значит так, — Белемир положил на стол огромную стопку листов и многозначительно посмотрел на срочно вызванных для разговора учителей и знахарей, работающих в приюте, — я составлю свод законов, которые будут действовать у нас в доме сирот, и главным будет следующий: родственники, поначалу отказавшиеся от ребёнка, имеют право забрать его потом. Но…
Книжник с ожиданием взглянул на собравшихся мужчин.
— Но! Мы станем вести чёткие подробные записи всех расходов, связанных с каждым ребёнком, и если подбросившие его родственники захотят забрать своё дитя обратно, они обязаны будут выплатить всё, что приют на их членов семьи потратил. Такая позиция защитит нас от желающих избавить себя от хлопот, связанных с детством, от бедняков, не способных содержать детей. Да, это будет касаться и тех, кто берёт чужого ребёнка. Пусть платят! Исключением я предлагаю сделать только случаи, если ребёнок был похищен, и стража может это подтвердить — то есть, к ним за помощью обращался кто-то из близких. Учитывая, что наш первый подкидыш, по всей видимости, из семьи умершей после родов бедной женщины, где в доме грязь, мыши, и ночуют все подряд, я думаю, наш долг — защитить подопечных от таких вот родственников.
Выдохнув, Белемир посмотрел в окно, потом снова обернулся на собравшихся.
— Если наш воспитанник захочет работать где-то в другом месте, когда вырастет, он тоже должен будет нам выплатить расходы. Либо отработать у нас пять лет. Но я бы хотел, чтобы наши дети оставались с нами. Понимаете, мои верные братья? Будьте настоящими любящими заботливыми родителями нашим общим детям, чтобы нам не приходилось поднимать вопрос об откупе.
Учителя и знахари реагировали по-разному, но никто не спорил и не возражал. Правда, и не предлагал тоже.
— Сейчас я буду составлять законы, и мне нужно ваше мнение, — книжник заговорил жёстче, — мы не можем предусмотреть всё, но обязаны учесть большинство мелочей. Если вы будете молчать, мы упустим больше, чем если вы выскажете каждую мысль о моих предложениях. Какие есть слабые места в озвученных мной законах?
Некоторое время не раздавалось ни звука, потом с места поднялся престарелый лекарь:
— Мнение? Слабые места? Слабое место тут одно — жадность. И ты, Белемир из рода Беора, говоришь ужасные вещи. Я думал, найду здесь благие цели и бескорыстные поступки, но раз приютом правит такой гнилой человек, как ты, нам не по пути. Жаль, что я ошибался в тебе столько времени и верил тебе! Счастливо оставаться!
С режущим слух скрежетом подвинулся стул, загромыхали шаги, заскрипела и хлопнула дверь. Воцарилась тишина.
Смотря ушедшему целителю вслед, библиотекарь краснел и бледнел, дышал всё быстрее, но в конце концов смог взять себя в руки.
— Если, — выдохнул он, — кто-то ещё… думает… так же… — откашлявшись, Белемир посмотрел на собратьев. — Уходите сейчас. Я никого не держу силой. Но если вы останетесь, вы обязаны будете соблюдать эти проклятые законы! И мы должны составить их вместе! Кто ещё этого не понял?!
Почему никто ничего не возразил, было непонятно: то ли побоялись, то ли вообще не вникали в суть происходящего, то ли вправду согласны. Сколько из них уйдут потом? Сколько попытаются из жалости преступать законы приюта и отдавать детей без оплаты? Сколько зла они этим причинят, уверенные, будто совершают благо? Они глупы, словно разомлевшие в постели женщины!
— Ладно, — справился с собой книжник, — ладно. Начинаем. У нас много работы. И знайте — кто сейчас останется здесь, тот обязан соблюдать всё, что мы примем и подпишем! Для нарушителей… Для нарушителей я напишу систему наказаний! Тюрьма! Бесплатная работа! Повышение дани! Я не шучу, понятно? И да, для меня и моей семьи эти законы тоже будут действовать. Понятно?!
Ответом стало молчание и сдержанные кивки. Конечно, им непонятно. Но ничего, постепенно разберутся. И предадут. Но к этому будут готовы верные братья.
***
После ставших привычными военных крепостей Фиримар казался невыносимо странным: с полями и пастбищами граничили городские улицы, причалы для лодок — были заодно и местом для стирки, а для кого-то и баней, в одном доме могли находиться производство горючих масел, бумаги или тканей и кузнечная мастерская, причём колодец располагался достаточно далеко, чтобы в случае пожара точно не успеть потушить огонь своими силами, когда это ещё возможно. На улицах никто не обращал внимания на конные экипажи, переходили дороги не глядя, под ногами постоянно вертелись собаки и дети, кто-нибудь обязательно просил помочь едой или мирианом, около заборов время от времени попадались спящие грязные смертные, на которых полагалось не обращать внимания. Но самым непривычным и тем, к чему не представлялось возможным стать равнодушным, оставался запах, присущий только расе Младших. На каждую эмоцию, каждый возраст и каждую хворь у них существовал неповторимый аромат, который так и тянуло назвать зловонием. Тысячи! Тысячи тысяч мелодий зловония, которые приходилось слушать каждый миг нахождения в этом отвратительном месте.
Однако постепенно среди мерзкого облака вони стали заметными и относительно терпимые и даже манящие запахи, порой исходящие от молодых женщин. Одна и та же аданет всегда пахла по-разному: чаще тошнотворно, но иногда женщина менялась, даже становилась красивее.
Скупив в ближайшей лавке все имеющиеся благовония и табак, Алмарил ждал, почти не выходя на улицу, когда удастся переговорить с правителями Дортониона, однако они почему-то не спешили его приглашать. Что этот трусливый гадёныш Арагароньо Артахэрьо им написал?!
Приказав сопровождавшим воинам собрать сведения о жизни вонючего племени, таргелионский принц заперся в комнате небольшой, но неплохо построенной гостиницы и попробовал занять себя хоть чем-то. Только лучше всего получалось пить вино.
Очередной наступивший день ничем не отличался от предыдущих, кроме, пожалуй, странного оживления на улице, которое было слышно даже сквозь закрытое окно. Что-то важное случилось у этих букашек?
Однако мысль быстро вернулась к недопитому вчера вину, а ещё — к очередному дню без приглашения дортонионских владык на переговоры. Может, стоит написать им ещё раз и напомнить, что приезд сына Морифинвэ Феанариона не означает грядущую гибель Арды? В конце концов, переговоры — инициатива Химринга, не Таргелиона. Или лорды наивно полагают, что посланнику надоест ждать, и он уберётся восвояси?
Как бы не так!
Сев за стол в обнимку с бутылью, Алмарил попробовал собраться с мыслями. К сожалению, ничего вежливого в голову не приходило, а ещё отвлекал шум с улицы, в котором удалось разобрать недовольство горожан рождением у вождя дочери. Почему-то этим людям был очень нужен сын своего лидера. Может, его зарежут, пожарят на главной площади и съедят всем Фиримаром? А ещё люди повторяли заверения повитух в том, что дочка вождя точно человек. Интересно, кто, кроме человека, может родиться у человека? Морготова тварь?
Снова тщетно попытавшись написать вежливое письмо, Алмарил выпил вина и вдруг услышал осторожный стук в дверь. Таргелионский принц знал — так просит разрешения войти только одна работница гостиницы — молодая женщина, похожая на остальных, но более вежливая и аккуратная. А ещё она умеет очень маняще оборачиваться, когда уходит. Ещё бы не воняла…
— Заходи! — крикнул Алмарил, зажигая свечу с терпким ароматом, способным перебить любой, самый отвратительный запах.
Аданет вошла не как обычно с подносом или чистым бельём и скатертью, а с конвертом, на котором, однако, не было печати лордов — герб выглядел незнакомо.
— Господин, — нежно произнесла женщина, — послание от вождя Брегора.
— От кого? — сначала спросил, а потом подумал Алмарил. — Зачем он мне написал?
Положив конверт на стол и пожав плечами, работница поклонилась, пошла к двери и, как всегда, обернулась, однако, вопреки обычаю, задержалась и улыбнулась:
— Господин, я хочу предложить вам сшить что-нибудь для вашей супруги или дочери. Если ничего не нужно вам, я буду рада помочь вашим слугам. Прости за навязчивость, господин, просто мне нужны мирианы, а шью я действительно хорошо. И недорого.
Задержав взгляд на аданет, Алмарил всё-таки ощутил её запах сквозь терпкий аромат свечи. Сегодня, к счастью, это была не вонь. Совсем не вонь.
— Что-то случилось?
Эльф сам не понял, зачем это спросил. Видимо, снова сначала произнёс, а потом подумал.
— Я… — человеческая женщина замялась.
— Говори. Расскажешь честно — я тебе просто так дам золота. Знай, милая, мирианы придумал мой отец, так что у меня нет в них недостатка. На большинстве этих проклятых кругляшей изображена моя сестра, которой уже нет в живых! Я ненавижу мирианы! Почему нельзя рассчитываться, как раньше? Чтоб не видеть эти мирианы!
Видимо, привыкшая успокаивать разнервничавшихся гостей работница вернулась, подошла ближе, налила вина в бокал, осторожно подала, нашла нарезанные кубиками орехи с мёдом, поставила рядом.
— Мне нужно заплатить судье, целителям и травникам, чтобы меня больше не таскали по судилищам, — произнёс ласковый голос. — Я не убивала мужа, но это сложно доказать, так же как и обвинить меня. Всё лишь на словах, но я не хочу тратить время на всё это. Мне проще один раз заплатить.
— Ты не убивала мужа?
— Нет, это была ошибка знахарей, и пострадала не только я. Мой муж тяжело болел, все знали — он обречён, и конечно я желала ему смерти, чтобы он не страдал, чтобы я не страдала, но я бы никогда… А эти мошенники намешали отравы и продали как лекарство! И теперь меня готовы обвинять в чём угодно! Все ведь понимают, что больной мужчина не может быть мужем, и про меня стали болтать, будто я делила постель с этими убийцами, была с ними в сговоре.
— Ты имеешь что-то против сговора с убийцами? — Алмарил, чувствуя, как вино лишает способности думать даже сразу после сказанных слов, посмотрел в карие усталые глаза аданет. — Но ты только что предложила убийце сшить платье для его жены. А что если я убил её? Ты же меня не знаешь.
Видя страх, чувствуя меняющийся запах, эльф встал и взял человеческую женщину за плечи. Она не возражала.
— Покажи мне, как ты соскучилась по мужской любви, — слова уже звучали совсем независимо от разума. — И будешь богата. Сможешь больше не работать, когда я уеду из этой дыры.
Аданет не поверила, однако отказать, похоже, побоялась, и следующая смена постельного белья действительно возымела смысл.
Как не предать своего короля
Когда за вынужденной вернуться к работе в гостинице женщиной закрылась дверь, Алмарил вдруг словно протрезвел. Мысль о том, что на месте этой… проклятье, даже имени не спросил!.. на месте этой аданет должна была оказаться Ривиан, больно обожгла грудь, однако понимание, что лучше такое общество, чем никакого, послужило утешением. В конце концов, всё, что было и ещё будет между таргелионским принцем и этой женщиной, останется здесь, в этом вонючем Фиримаре. Сам Алмарил уберётся отсюда при первой же возможности, с подкреплением или без него, а пока есть шанс не провалиться снова во тьму отчаяния, проводя бессмысленные дни в приятной компании, а заодно делая доброе дело. Доброе дело…
Вдруг очень невовремя пришло понимание: да, Алмарил из рода Феанаро Куруфинвэ — сын изобретателя мирианов и новой системы торговли, но отношения с отцом давно разорваны, а выделенные на поездку средства не покроют все обещанные расходы. Мысль удручила, захотелось посильнее удариться головой о стену, но вдруг вспомнилось письмо.
Вождь! Вождь этих вонючих смертных что-то хотел от гостя! Вот он пусть и разбирается со своими судами! Что они к несчастной вдове пристали?
Резко встав с постели и быстро одевшись в то, что первым попалось, Алмарил, даже не подумав взглянуть, что в конверте, рванул прочь из гостиницы, требуя у охраны на выходе ответить, где найти этого их вождя.
Вскочив в седло, сын Морифинвэ понёсся по оживлённой улице, ловко уворачиваясь в последний момент от неострожных горожан и перелетая домашних животных.
Хорошо бы это увидела та аданет из гостиницы. Пусть поволнуется за своего принца.
***
С трудом думавший о чём-то, кроме новорожденной дочки, Брегор моментально вернулся с небес на землю, когда ему сообщили о прибытии химрингского посланника. И не о приезде в Фиримар, а о том, что венценосный Нолдо ждёт в саду. В саду!
Не понимая, что происходит, вождь позвал охрану и вышел из прохладного полутёмного дома на залитое горячим летним солнцем крыльцо. В голове роились мысли: письмо возмутило или заинтересовало настолько, что эльф явился сам? Или он решил посмотреть, как живёт глава поселения? Зачем приезжать вот так, без приглашения?
«Я ведь просто спросил, планирует ли важный гость с северной границы собирать добровольцев в армию…»
— Здравствуй, Брегор, — свысока произнёс Нолдо, горделиво прошагиваясь по дорожке между яблонями. Одежда на эльфе была примерно в том же состоянии, в каком беоринг обнаружил свою после бурной ночи в гостях у Унура. — Говорят, твои суды нечестные.
Подумав, что речь о казни заговорщиков, вождь напрягся. Пригласив пропахшего табаком, вином и ароматными маслами гостя в беседку и приказав принести угощения, беоринг судорожно придумывал, что ответить.
— Я полагаю, что нечестные люди не заслуживают честного суда, — осторожно сказал он, смотря за реакцией эльфа. — Совершивший мерзость, должен быть жестоко наказан, чтобы другим неповадно было.
— А как, интересно узнать, ты определяешь, честный перед тобой человек или нет?
— Тот, кто способен на предательство, не может быть честным. Тот, кто готов чужими руками убивать, не марая свои…
— Так вот оно как! — Алмарил усмехнулся. — А если причастность не доказана?
— Но ведь она очевидна.
Эльф высоко поднял брови, хмыкнул:
— Так значит, это ты — главный вымогатель мирианов, да?
Брегор опешил. Да, его уже много в чём обвиняли, но в таком — впервые.
— Что? — усмехнулся химрингский посланник. — Не ожидал? Думал, никто не догадается, куда из судов богатства утекают?
Пытаясь понять, как связана казнь заговорщиков и мирианы, вождь развёл руками.
— Постой, господин Алмарил, — выдохнул он наконец, — мне кажется, мы говорим о разных судах.
— Неужели?
— Я никаких мирианов ни с кого не требовал. Я бы никогда не дал возможности заговорщикам откупиться! Это ведь глупо, — Брегор попытался говорить осторожно, — бессмысленно. Если оставить в живых тех, кто хотел убить вождя, они попробуют сделать это снова. Я их казнил, а о подробностях вспоминать бы не желал.
— Придётся, — свысока произнёс таргелионский принц, — потому что я здесь не просто так.
«Неужели эльфийские военачальники не одобряют мои действия? — удивился вождь. — Но как тогда они решают такие проблемы? Или у эльфов такого не бывает?»
— Меня дважды пытались убить те, кто хотели захватить власть в Фиримаре, — через силу заговорил он, и понял — гость удивлён. — На меня бросались с ножом, подговаривали членов моей семьи, но рано или поздно я находил виновных и казнил. Своими руками. Без суда. По нашим законам я имею на это право.
— Забавно, — Алмарил хмыкнул. — А ты не выглядишь таким…
— Свирепым?
— Да, — согласился эльф, — что ж, внешность бывает обманчива. Или я плохо смотрел. Мой вопрос действительно был не об этом. Вчера мне пожаловалась одна твоя подданная, которой проще заплатить, чтобы судебное разбирательство завершили, чем добиться справедливости. Она говорила, что её больного мужа отравили знахари, а обвиняют её.
— Речь о Тинвен Шелковнице?
На этот раз растерялся Алмарил, понимая, что, не зная имени случайной любовницы, может попасть в крайне неловкую ситуацию.
— Да о любой женщине, столкнувшейся с подобным! — выкрутился он, и Брегор посерьёзнел.
— Странно, что Тинвен не сказала мне, — задумался вождь, — она ведь моя родственница.
— Родственница? — глаза Алмарила расширились. Что будет, если она расскажет Брегору о поведении химрингского посланника?!
— Да, — кивнул беоринг, — я поговорю с ней. Может быть, обсудим мой вопрос?
«Письмо… — занервничал эльф. — Надо было посмотреть, что в нём написано! Какой же я дурак!»
— Слушаю, — с максимально умным видом произнёс сын Морифинвэ.
— Дело в том… — Брегор, зная, что Старшие никогда ничего не забывают, удивился, не получив ответ сразу, но потом подумал, что письмо могло не дойти, или посланнику плохо объяснили, от кого оно, поэтому конверт просто выбросили. Да мало ли? Люди такие безответственные… — Я ездил в Барад Эйтель прошлой зимой. Поскольку мои люди давно не участвуют в войне на севере, Дортонион не отправляет туда подмогу, обороняя лишь свои рубежи, я хотел разобраться, нужна ли помощь от нас. Многие воины, обучающиеся у эльфов военному делу, не понимают, для чего это делают. Я хочу понять, связано ли появление химрингского посланника с моей поездкой в Барад Эйтель, поскольку знаю, что Дортонион не ведёт торговые дела с королём Нолофинвэ. Если я выгляжу предателем в чьих-то глазах, то готов всё объяснить. Дело в том, что именно король Нолофинвэ просил военной помощи, и мои предки воевали под его знамёнами.
Алмарил воодушевился.
— Осадный лагерь — не место для обучения тех, кто никогда не держал в руках оружие, — гордо заявил он, — а Химринг — слишком опасное место для безответственных вояк, возомнивших себя героями. Однако, я готов обучить твоих людей здесь, а после — взять часть из них на границу. Только сначала мне необходимо встретиться с дортонионскими лордами, которые не спешат проводить переговоры.
«Всё складывается лучше, чем я предполагал, — подумал Брегор, — если воинов изначально готовить к службе на границе, они не станут протестовать против отправки в земли Моргота. Главное, понять, как правильно действовать, чтобы не предать случайно своего короля, помогая чужим».
— Ещё встретимся, вождь, — вдруг резко встал Алмарил и шагнул прочь из беседки.
— До встречи, господин.
Под пристальным вопросительным взглядом человека поспешив через яблоневый сад к оставленной лошади, эльф удивлялся тому, насколько сильно ему хотелось вернуться в гостиницу и снова обнять женщину, чьё имя он теперь, наверное, знал. Всё-таки с ней лучше, чем одному или в компании химрингских воинов, которые подчиняются таргелионскому неудачнику только по приказу своего лорда. Она по крайней мере умеет притворяться и хочет это делать искренне.
Снова безопасный Фиримар
Бериль очень любила купаться и хорошо плавала, однако прогулки с подопечными дома сирот на реку каждый раз превращались в тяжёлое испытание, потому что дети неминуемо начинали баловаться в воде, приходилось волноваться, ругаться, угрожать дополнительной работой и лишением угощения. Взрослых обычно ходило на реку трое-пятеро, но всё равно вечно казалось, что присмотра мало. И почему маленькие эдайн такие глупые и неосторожные?! Разве можно даже в шутку топить друг друга, тащить на глубину или выбрасывать в воду чужие вещи?! Неужели непонятно, насколько это опасно?
Взрослые уставали так, словно заново отстроили Фиримар после пожара.
Зато, когда нагулявшиеся воспитанники поели, наигрались и легли спать, когда уже были тщательно намазаны покрасневшие на солнце плечи белокожих, обработаны ссадины драчливых, залатана одёжка неосторожных, появлялось время выдохнуть и пойти поплавать в одиночестве.
Конечно, Бериль надеялась встретить Гваэрона, который мог увидеть её из сторожевой башни. Молодой защитник знал — девушка всегда его ждёт, ведь она сказала: «Приходи ещё», когда юноша принёс вести о предполагаемой родне крохи Аданель. И Гваэрон приходил.
Бериль любила купаться одна, а с ним вдвоём — ещё больше.
Сбросив платье и оставшись в лёгкой сорочке до колен, девушка побежала в реку, любуясь клонившимся к закату солнцем. Издалека доносились голоса плескавшихся у берега людей, кто-то катался на лодках, ловил рыбу или целовался, даже занятые стиркой женщины улыбались. Прекрасный вечер!
— Бериль!
«Это он!»
Просияв, девушка обернулась, поплыла назад. Юноша быстро сбросил всё лишнее, с разбега прыгнул в реку и, в одно мгновение преодолев значительное расстояние, вынырнул рядом.
— Бериль, — Гваэрон заговорил так, словно отчитывался перед командиром, — будь моей женой. Давай поженимся и удочейим Аданельку. Я уже сказал семье, они согласны.
«Любой парень будет твоим, если ты захочешь! — вспомнились слова мамы. — Ты же внучка вождя! Можешь выбирать лучших из лучших, и тебе никто не откажет».
И Андрет тоже в это верила… Зря!
Бериль решила, что не хочет думать о плохом. Да, её брат — глава поселения, Брегор Свирепый, о котором теперь напишут много чего в летописи, но приятнее ведь думать, что Гваэрон выбрал сердцем, а не разумом!
— Мы не сможем взять всех малышей, — продолжал докладывать юноша, вытирая лицо ладонью, — тем более у нас будут свои, но Аданельку возьмём. Я сам всё выплачу.
«Выберешь самого красивого, умного, богатого!»
Как Андрет, видимо.
«Нет, мама, — подумала Бериль, обнимая Гваэрона, — не выберу. Говори, что хочешь, а я выйду замуж за того, кто меня любит!»
— Я согласна, — разрумянившись, ответила девушка. — Хоть завтра!
Руки юноши обняли крепче, требовательнее.
«Не позволяй ничего до свадьбы, а то так и не женится!»
Решив, что в этом мама всё-таки права, Бериль отстранилась и начала весело плескаться, нарочно обрызгав жениха. Сначала обидевшись, Гваэрон всё-таки заулыбался искренне и поддержал игру, время от времени пытаясь снова настоять на своём.
— Мне надо брату сказать, — решила обезопасить себя невеста. — Пойдём.
С последними лучами солнца выбравшись из воды, влюблённые наскоро оделись и побежали к дому вождя. Путь предстоял неблизкий, зато как раз одежда успеет высохнуть.
***
Телега с продуктами, тёплыми вещами и другим необходимым подъехала к одинокому лесному холму, на котором уже выстроили ещё один дом — для прислуги.
Несказанных слов было много: никто не благодарил вслух сына и внука за заботу, принимая помощь от него как должное, а отец и вовсе ждал повода придраться, находя успевшие испортиться в пути овощи — несколько штук из мешка, отсыревшие где-нибудь в уголке ткани или чуть заржавевшие приборы. Но в целом, без Андрет в доме опального вождястало гораздо спокойнее, с Боромиром в основном соглашались, либо молчали, даже бродяга-менестрель на зиму не остался.
И лишь когда старик Борон распечатал конверт, удивительно красиво оформленный, у отшельников появился повод поговорить друг с другом более-менее откровенно — свадьба малышки Бериль стала неожиданностью для семьи, по-прежнему считавшей девушку ребёнком.
А она уже невеста!
Следующие строки бывший вождь прочитать вслух не смог, к тому же всё равно семья уже говорила между собой, обсуждая, что подарить молодым, какие наряды взять для себя, вспомнили, что не поздравили Брегора с рождением дочки, бесконечно откладывая приезд…
Борон всё это слышал, но наполнившиеся слезами глаза смотрели и смотрели на красивую бумагу.
«Папа, — писал внук, — мужи Фиримара должны вспомнить, как их предки защищали свои дома от хищников и злых соседей. Многое забылось, мужи стали браться за оружие лишь для нападения со спины, либо чтобы вложить его в женские руки, и нашим предкам было бы стыдно за нас. Я предлагаю тебе вспомнить, что такое настоящая сила, выйти из тени леса к свету эльфийских крепостей и по мере возможностей проявить себя в военном деле. Мы вместе восстановим утраченную честь рода Беора. Нас будут уважать свои и опасаться чужие. Ты ведь хочешь этого? Я не жду ответа письмом. Я жду твоего приезда».
— Не надо, сынок, — прошептал опальный вождь, вспоминая последнюю встречу с погибшим в землях Моргота братом. — Пожалуйста.
Решив скорее выбросить письмо, Борон смял его, но, видимо, этим и выдал, что не озвучил нечто важное. Испугавшись вестей о чьей-либо смерти или тяжёлой болезни, Боромир выхватил у отца листок, и его припухшее лицо побагровело.
— Да что он себе позволяет, щенок?!
— Сынок, не надо, — бывший вождь едва не заплакал. — Дай мне дожить свой век, зная, что с тобой всё в порядке.
— Со мной всё будет прекрасно, — прошипел Боромир. — А щенка надо за шкирку встряхнуть! Приеду — напомню про уважение к отцу.
Понимая, что пьяному мужчине что-то объяснять бессмысленно, домашние промолчали. Может быть, и правда отцу и сыну необходимо встретиться и поговорить, а не таить злобу годами. Они ведь всё-таки ближайшая родня, как бы друг к другу ни относились.
***
Не заметив, как заснул прямо за столом, проверяя работы учеников, Гельмир был уверен, что всё ещё занят делом, только почему-то все без исключения чертежи и расчёты оказались выполнены идеально точно. Не понимая, как это возможно, эльф заметил, что всё написано его почерком, и от удивления и обиды проснулся.
Или его разбудила внезапно открывшаяся дверь.
Но ведь комната была заперта на ключ!
— Лайталиэль? Ормир? Но…
— Ты ведь сам написал, что в Фиримаре стало безопасно, что мы можем не волноваться, — Солмелиэ заулыбалась. Взрослый сын учтиво поклонился.
— Но я…
Понимая, что не знает, какие слова произносить, Гельмир, опомнившись, вскочил от стола и крепко обнял вернувшуюся из Нарготронда семью.
Да, в Дортонионе снова безопасно, значит, здесь опять будут распускаться нежные прекрасные цветы.
Цепи среди цветов
Высокие своды подземного дворца сверкали таинственно и волшебно, хотелось восхищаться абсолютно всем, сопровождая каждый шаг вдохновенными речами, однако первые же слова о магии нарогских пещер встретили язвительную насмешку:
«Глупости! Никаких чар — только мастерство. Это опаловая крошка, здесь — агаты, а это — аметист. Просто минералы, понимаешь? И умение строителей».
И это ответ на вежливость? Это всё, что получила дева, которую пригласили в гости?! Но как же… любовь? Свадьба? Вечное счастье для одного на двоих сердца?
Финдуилас опустила голову. Сколько душевных сил потрачено на то, чтобы сюда доехать! Если бы лорд Гвиндор только знал, как тяжело было отправиться в путь с этого… ах, да, леди не должна ругаться… с Тол-Сириона! Сколько наговорила мама! Она не замолкала, обучая тому, что совсем не нужно! Зачем в пещере умение красиво стоять на фоне заката?! Зачем украшения из живых цветов? А лёгкие платья? Под землёй ведь холодно вне обитаемых пещер!
Хотелось расплакаться, послать и жениха, и мать к Морготу, а потом просто убежать куда-нибудь.
«Что же ты ищешь, мальчик-бродяга,
В этой забытой Валар земле?»
— Смотри, Фаэливрин, — Гвиндор вывел гостью из просторного зала с водопадами в неярко освещённый коридор, — оглянись вокруг. Видишь, какие здесь прекрасные узоры? Каждый находит в них свой неповторимый смысл. Какой открылся тебе?
«Опять проверяет, — сникла Финдуилас, — что бы я ни сказала, поднимет на смех. На что я надеялась? Зачем мама меня сюда притащила?»
— Посмотри. Неужели совсем нет воображения?
«Что?! У меня? Нет воображения? Как бы не так!»
— Пф! — фыркнула принцесса, расправляя плечи. Соболиная накидка на шелковом платье, украшенная россыпью сапфиров, заиграла чарующими огоньками в свете настенных фонарей.
— Вот такой ты мне нравишься, Фаэливрин! — Гвиндор рассмеялся. — Не выгляди своим же посмертным изваянием. Мы будем жить вечно, так не позволь никому заставить себя бесконечно уныло существовать! Проснись!
Сильные руки вдруг встряхнули за плечи, Финдуилас хотела вырваться, но вспомнила, что нельзя. Любые прикосновения своего мужчины необходимо превращать в ласку. Кокетливо заулыбавшись, дочь принца Артаресто коснулась пальцев лорда ажурными перчатками. Гвиндор моментально принял скучающий вид.
— Послушай, — отстранился он, пронзая колючим взглядом холодных прозрачных глаз, — о близости со мной мечтает всё женское население этого города и твоего острова. Чем ты хочешь меня впечатлить? Покорностью и готовностью отдаться? А чем ты лучше тех, кто делает это каждый день? Ты ведь ничего в постели не умеешь!
Открыв от потрясения рот и едва не задохнувшись, Финдуилас застыла, не понимая, как быть. Лорд безжалостно расхохотался, ласково положил руку эльфийке на предплечье.
— Слушай, Фаэливрин, — голос прозвучал то ли язвительно, то ли с сочувствием, — я даю тебе шанс не быть, как все. Подумай о чём-нибудь, кроме меня и замужества. Или в этих узорах на стенах ты видишь моё тело в супружеской постели? Думаешь, ты в этом оригинальна?
«Да чтоб тебя Моргот забрал! — мысленно выругалась Финдуилас, однако тут же перевела злость на себя: — Почему я не могу ничего придумать? Я должна быть лучше других! Ради него!»
Принцесса подняла глаза. Резьба, покрывавшая стены, пол и потолок, зачаровывала.
— Ты тоже видишь в рисунках свои тайные страхи? — загадочно заговорил Гвиндор, и линии словно ожили.
Боязнь не оказаться лучше других, проиграть соперницам действительно придала красоте пугающие черты, и узор вдруг сложился, оформился и зазвучал — заскрежетал сталью.
— Цепи, — выдохнула принцесса. — Много цепей. Они… мокрые.
— Цепи? — глаза Гвиндора округлились. — Это правда?
— Да… — с сомнением произнесла Финдуилас. — Зачем мне врать тебе?
— Я тоже вижу здесь цепи.
Взгляды эльфов встретились, принцесса и лорд увидели, ощутили страх друг друга.
— Эльфы — Народ Звёзд, — полушёпотом произнесла Финдуилас, не отворачиваясь, пытаясь понять, о чём надо говорить, улавливая каждое изменение в лице… в лице кого? Любимого? Жениха? Просто постороннего наглеца, которого хочет видеть мужем дочери принцесса Толлунэль? — Мы не должны жить под землёй. Понимаешь? Нас давит камень. Пугает. Заставляет забывать, что такое…
— Свобода, — закончил за неё Гвиндор. — Поэтому нам мерещатся цепи среди нарисованных цветов. Но на твоём острове тоже тюрьма, а не дом.
— И что же нам делать?
«Мужчина должен решать! Жди, когда предложит, потом согласись!»
— Пока Средиземьем правит Моргот, ничего не сделать, — пожал плечами эльф, — я привязан, прикован к Нарготронду. Ты ведь знаешь, что моё богатство — дар короля Финдарато на моё рождение. Если я захочу отказаться от дара, королю это не понравится.
— Ради тебя я поселюсь где угодно, — с готовностью заявила Финдуилас.
Гвиндор разочарованно вздохнул.
— Что-то не так? — обиженно поинтересовалась принцесса, сцепив руки в замок. — Почему я всё всегда делаю не так?!
— А откуда я знаю? — усмехнулся лорд. — Это твой талант. Точнее, его отсутствие.
***
Толлунэль впервые заговорила с дочерью только по возвращении на Тол-Сирион, когда, наконец, придумала длинную поучительную речь. Она повторяла, что только никчёмная Финдуилас Артарестиэль способна поссориться с женихом при первом же свидании и уехать сразу по прибытии, устроив скандал со слезами. Только Финдуилас Артарестиэль могла столь отвратительно себя вести и показаться полнейшей невеждой, чтобы жених стал смеяться над ней.
Только Финдуилас Артарестиэль — больше ни одна девушка во всей Арде! — только она позволяет себе разочаровывать каждого, кому выпадает несчастье узнать эту ничтожную принцессу поближе.
«Пиши письмо! — приговором после длинного списка обвинений прозвучал приказ. — Пиши сейчас. Отправим будущей весной».
Плакать уже не получалось.
***
Вечер наступил внезапно, словно и не было солнечного жаркого дня. Сидя у окна и наблюдая за возвышающимся над рекой лесом, Финдуилас обдумывала всё, что произошло за один короткий день в Нарготронде.
«Хочу ли я быть с Гвиндором? Сможем ли мы жить одной семьёй? Поладят ли наши родители? Буду ли я счастлива под землёй?»
Странная тоска давила на сердце. Вопреки всему, хотелось снова увидеться с дерзким лордом, повести себя на этот раз правильно, услышать его ласковый голос и одобрительные речи, ощутить прикосновение рук. И сказать… сказать…
— Я люблю тебя.
Будет ли это правдой?
Чем темнее становилось, тем больнее ранила тоска. Вот бы отправить письмо сейчас! Зачем ждать так долго? А вдруг Гвиндор успеет жениться?
Стало совсем одиноко. Смотря сквозь окно на загорающиеся в почерневшем небе звёзды, Финдуилас ощутила то самое чувство, о котором поют в песнях, уверяя, что жизнь без любимого не имеет смысла. Как же тяжело будет ждать до весны!
***
Зайдя на представление, спонтанно разыгранное заскучавшими менестрелями, Гвиндор задумался. Фаэливрин и её странные родственники только-только уехали, значит, их можно догнать и извиниться перед принцессой за резкие слова.
Но с другой стороны, разве на правду обижаются?
Не замечая действия на сцене, лорд решил, что напишет письмо в Минас-Тирит, только отправит его ближе к зиме, чтобы не пришлось ехать на Тол-Сирион и лично просить прощения. План показался безупречным, радость, согревшая сердце, позволила, наконец, заметить, как музыкант исполнял песню, сочинённую одним из приближённых короля в Нарготронде, но звучавшую уже во всех владениях Финдарато Инголдо. Было в ней что-то особенное, словно крошечный рыболовный крючок таился внутри нежного пирожного. И если услышав первый раз, сможешь избежать западни, то на второй так не повезёт.
— Здравствуй, чужая милая, радость души моей.
Мне же не разлюбить тебя до Арды последних дней.
Болью вновь отзовётся осень нам дружбы той.
Знаю, о ней придётся нам пожалеть весной.
Прошлое не воротится…
«Финдуилас не выйдет замуж за другого! — испугался неожиданно для самого себя Гвиндор. — Я этого не допущу! Я… Я приеду и убью его! Украду мою Фаэливрин у любого, кто посмеет на неё посмотреть со страстью! Он об этом горько пожалеет! Клянусь!»
— Здравствуй, чужая милая, та, что была моей…
Здравствуй, чужая милая.
Здравствуй, чужая милая…
Примечание к части
Цитата из песни А. Солодухи "Здравствуй, чужая милая"
Полка недописанных книг
Услышав приказ короля, Эрьярон округлил глаза, однако быстро справился с собой и подумал, что в общем-то следовало ожидать подобного.
— Видишь ли, мой верный разведчик, — вздохнул Финдарато, жестом намекая Эдрахилю, чтобы тот не забывал о двух главных обязанностях, — боюсь, никто во всей Арде не любит несчастных Младших Детей Эру столь трепетно и заботливо, как я. Как бы не обидели их на недружелюбной дориатской границе. Ты же знаешь, что и я, и мой драгоценный дядюшка Мудрый Финвэ следим за тем, чтобы у наших Фирьяр не случались неурожаи, чтобы скотина не болела, чтобы они сами не хворали. А будет ли об этом думать Владычица Мелиан? Эльвэ точно не станет, я даже не сомневаюсь. Понимаешь, что мы не можем вот так бросить на произвол злого Рока целый народ? Я не требую перепахать для них поля, удобрить землю и вылечить скотину. Я лишь хочу, чтобы ты посмотрел, как им живётся. И рассказал мне. Подробно.
Эрьярон понимал: на самом деле от него всё-таки требуется то, что не требуется, поэтому нет смысла ехать одному и тайно. Придётся взять подмогу, способную дать отпор дориатским пограничникам, умеющую и не гнушающуюся работать с удобрениями и больными животными, а главное — терпимыми к недружелюбно настроенным атани.
— Отправляйся в путь, мой верный Эрьярон, — прозвучал печальный вздох. — Увы, пока я не могу быть щедрым, как ранее, как ты привык, но знай — моя благодарность не заставит себя ждать слишком долго. Ступай.
Проводив взглядом разведчика и отхлебнув из бокала тончайшего хрусталя вино, король окинул взглядом пещеру-кабинет, остановил глаза на так и не дописанных книгах для Беора.
— Эдрахиль, выпей со мной, — в голосе короля прозвучала какая-то новая, незнакомая тоска.
Слуга сел за стол, налил вина, поднял бокал:
— С великой радостью!
— Конечно, Эдрахиль, я знаю. Сколько можно наслаждаться только ароматом изысканных напитков и наблюдать, как другие пьют, не взяв в рот ни капли? Скажи мне честно, мой верный помощник: ты хочешь ехать в Фиримар?
Не зная, что именно требуется: поддержать владыку, заявив, что соскучился по дивным дортонионским лесам и весёлым смертным, или утвердить в отсутствии необходимости отправляться в это далеко не самое приятное место, эльф промедлил с ответом, и Финдарато обречённо отмахнулся. Перстень на руке пугающе сверкнул зелёным и огненным.
— Прости, Эдрахиль, — сияющие глаза короля Инголдо снова остановились на недописанных книгах, — я должен был подумать о том, что мы с тобой давно не руководствуемся личными мотивами, когда что-то делаем. На нас ведь ответственность за огромное процветающее королевство! Давай выпьем.
В молчании опустошив бокалы, Эльдар посмотрели в никуда, думая о начале нового разговора.
— Когда умер мой друг Беор, — всё-таки нарушил царящую тишину Финдарато, — я понял, насколько чудовищно перестал успевать за временем. Я столько всего ему не сказал! Столько для него не сделал! И ведь не потому, что не старался или не стремился. Вовсе нет! Я мог сидеть месяцами, продумывая в книге каждое слово, чтобы оно было понятным даже людям! Но пока думал, все те, для кого я старался, умерли. Все, представляешь? Да, мы тоже погибали на войне, замерзали и тонули в Хэлкараксэ, я могу назвать сотни имён прекраснейших достойнейших аманэльдар, которые не дожили до твоего рождения, а ведь могли бы сказать нам очень многое! Но ты никогда их не услышишь. Страшно это. А ещё страшнее то, что, возможно, родятся поколения, которые никогда не увидит нас с тобой, не споют с нами, для них не прозвучат наши голоса. Интересно, думает ли об этом высокомерный Элендил? А рассудительный Эсуил? Или добрейший из живущих — твой отец Орикон? А может, старший брат Миньятолос? Или мой внук Инглор? А как насчёт видевших изначальную звёздную тьму Сайвэ, Воримо, Филинквэ? Ценят ли они себя настолько, чтобы бояться умереть и не поговорить с ещё не родившимися разумными существами? Страшатся ли, что их мнение кто-то не узнает, песен не услышит?
Эдрахиль молчал.
— Порой я пытаюсь понять, думает ли о подобном мой отец, — продолжал всё воодушевлённее сын нолдорана Арафинвэ, — и думает ли он хоть о чём-нибудь, хоть иногда? Впрочем, какая разница? Я здесь, он… Ах, что теперь говорить об этом аманэльда? Лучше о том, что важно сейчас.
После вина и таких разговоров Эдрахилю показалось, что и ныне, и потом, да и всегда первостепенно только одно — жить. И нет разницы, что об этом станут думать грядущие поколения. Что до них вечному слуге вечного короля? Вечного…
Нет, не стоит даже в мыслях спорить с величайшим даром Творца — бессмертием!
— Брегор передал мне письмо с просьбой развеять его сомнения, — король Финдарато начал рассматривать отцовский перстень. — Однако теперь сомнения появились у меня. Дело в том, что другие владыки Дортониона либо не хотят нарушать мой покой, либо скрывают свои делишки, поскольку ничего из сказанного Брегором мне не передавали. Может, я просто слишком мелочен и придаю значение пустякам?
— Ни в коем случае! — подал, наконец, голос Эдрахиль.
— В таком случае я крайне возмущён, — обрадовался Инголдо, — и по такому случаю требую ещё вина. Я крайне возмущён, что мои родичи не сообщили мне о приезде из Химринга таргелионского принца и о том, что не собираются с ним вести переговоры. Что касается второго пункта, я могу их понять — наслышан про сына этого нехорошего Морифинвэ Феанариона, но почему меня не стали посвящать в дела? Я ведь об этом не просил!
Снова не зная, что ответить, Эдрахиль продолжил следить за полнотой бокала владыки.
— Брегор спрашивал, как ему поступить со службой смертных в эльфийской армии. Он не понимает, как распределён фронт между королями, и к кому можно отправлять людей, а к кому нельзя. Догадываешься, что это значит, мой верный помощник?
— Нет, — честно признался слуга.
— Спасибо тебе, друг, что не врёшь. Это означает, что в глазах Младших Детей Эру Армия Света не едина, а значит, угроза не всеобща. В представлении Брегора есть несколько обособленных армий эльфов, есть отдельно армии людей. И где-то совсем отдельно — Моргот. Своими распрями мы запутали человеческого вождя, понимаешь? Не смейся только, это очень грустно на самом деле.
Снова посмотрев на полку недописанных книг, Финдарато печально улыбнулся:
— Беор был умным, но простым парнем. Мужем. Отцом. Старцем. В нём кипела жизнь, он был весел, даже преодолевая скорби. А Брегор… Рядом с ним словно ходит сам Рок. Смерть. Она, будто коварная женщина, заигрывает с ним, но не пускает в свой дом. Я хотел бы дружить с потомком Беора, но мне всё время кажется, что в таком случае придётся подружиться и со смертью, ведь они неразлучны. А сближаться с ней у меня нет никакого желания, ведь к приятелям ходят в гости порой без предупреждения и приглашения, а просто потому что захотелось. Представь себе: сидим мы с тобой в обеденном зале у Брегора, поздравляем его с давно прошедшим рождением дочки, скромной свадьбой несчастной Андрет, весёлым бракосочетанием милой Бериль, и вдруг стук в дверь…
Король зловеще улыбнулся и тихо запел:
— Не старая колдунья
К нему явилась в дом —
Судьбы задела струны
Смерть жарким летним днём.
«Обычно на рассвете я прихожу во сне,
Но всё не так на этот раз, — она сказала мне.
— Усталость, ненависть и боль,
Безумья тёмный страх,
Друг держит целый пласт земной
И небо на плечах!
Любой из вас безумен в любви и на войне,
Но жизнь — не звук, чтоб обрывать.
Судьбу вершить здесь мне.
Пока ты жив, не умирай!
На этот мир взгляни —
У многих здесь душа мертва,
Они мертвы внутри!
Но ходят и смеются, не зная, что их нет.
Не призывай же смертный час — весной не быть зиме.
Сбежать от жизни можно,
От смерти — никогда,
Сама жизнь крылья сложит,
И я вернусь сюда».
Не старая колдунья на праздник шла смотреть —
То летним днём испить вина зашла случайно смерть.
Там, высоко, нет никого,
Там так же одиноко, как и здесь,
Там, высоко — бег облаков.
К погасшей много лет назад звезде.
Эдрахиль не стал говорить, что теперь тем более не хочет в Фиримар, но может быть, владыка именно этого и добивался?
— Ладно, мой верный помощник, — вдруг отставил бокал и встал с места Финдарато, — поехали. Надо разобраться, что творится в Дортонионе. Всё равно Нарготронд мне уже надоел. Ты только представь: здесь даже моей невестке не понравилось! Приехала с дочкой, и в тот же день сбежала, даже не зайдя в гости! Думаю, дело в однообразных настенных узорах и слишком тусклых фонарях. Но это ничего. В следующий раз, когда Толлунэль решит почтить нас своим появлением, я позабочусь, чтобы света оказалось достаточно. Поехали!
Растерявшись и не зная, за что хвататься, Эдрахиль начал быстро выстраивать в голове план действий, составлять список необходимых в пути вещей и подарков для семьи вождя, а главное — сколько брать вина и надо ли. Может, в пути всё закупят?
Почти достигший дверей король вдруг резко развернулся, подошёл к шкафу с недописанными книгами и снял их с полки. Посмотрев некоторое время на корешки и переплёты, Инголдо молча вручил их слуге и поманил за собой.
Видимо, это главное, что необходимо взять с собой. Остальное приобретётся по дороге.
Примечание к части
Песня гр. «Ария» «Там высоко»
Примечание к части
Песенка авторства Туманного Колодца https://ficbook.net/authors/347896
О смысле
Тинвен села на кровати, думая, что надо бы вернуться к работе, но с другой стороны — не бросать же важного гостя, тем более в столь удивительный момент, когда он говорит о мечтах.
Мечты! Аданет тоже много о чём мечтала в детстве и юности, но потом думать о хорошем стало страшно. Даже сейчас, когда судьба, похоже, решила хоть что-то подарить, столько перед этим отняв.
Пусть другие мечтают вслух. А Тинвен может помолчать и подождать. Вдруг повезёт?
— Я убью эту ползучую тварь! — уже в третий или четвёртый раз повторял Алмарил, развалившись поверх одеяла так, чтобы любовница могла наслаждаться зрелищем в полной мере. — Сделаю всё, чтобы она подохла! Кто-то мечтает уничтожить Моргота, ночами не спит, не сводит глаз с границы, и я тоже этого хочу, но сначала… Слушай, Тинвен, а о чём мечтаешь ты?
— Моя мама хотела иметь свою швейную мастерскую, — осторожно ответила женщина, — но рано потеряла зрение. Однако её мечта сбылась иначе — я шью даже для эльфов, и на свадьбе сестры вождя многие были одеты в мои платья.
— Мой отец не стал бы делиться со мной своей славой и местью. Он только передал своё проклятье мне, моему брату и сестре. Теперь они мертвы, остался только я. Отец говорил, что дал нам жизнь назло Творцам Арды. Полагаешь, мне стоит поступить так же?
Алмарил расхохотался, потянулся за бокалом, оставленном на столике у постели.
— Похоже, мне вообще не следовало сюда приезжать, — отмахнулся он, взял Тинвен за руку и стал направлять, чтобы аданет ласкала сама себя. — Один трусливый гадёныш наговорил про меня много такого, после чего никто здесь не хочет иметь со мной дела. Но видела бы ты их рожи!
Снова захохотав, таргелионский принц стал наблюдать за реакцией тела любовницы на прикосновения. Интересно, эльфийки так же вздрагивают и сжимаются? Их дыхание и сердцебиение тоже вот так учащаются? А взгляд? Он тоже становится таким?
Очень невовремя вспомнилось, что Ривиан расцветала в постели другого мужчины. Её глаза… Словно наяву, в памяти возродились картины прошлого, рисуя, как остекленел взгляд любимой, смотревшей сквозь слёзы и растрепавшиеся волосы на своего убийцу. Алмарил отдёрнул руку и вскочил с кровати.
Тинвен притихла: она знала — с этим эльфом бывает подобное, и надо просто переждать. В конце концов, он действительно решил проблему с судом, дал горсть золотых мирианов, подарил серебряный слиток. Этого хватит на безбедную жизнь в неурожайные года или на попытку открыть свою мастерскую, которую можно назвать в честь мамы… Только пока богатый гость не дал всех обещанных мирианов, не получится жить только шитьём, придётся по-прежнему трудиться в гостинице. Только бы сил хватило! Но ничего, эльф ещё не уезжает вроде бы…
— Мне сказали, что я ничего не добьюсь здесь, — Алмарил выпил, быстро прошёлся вдоль комнаты, зачем-то трогая шторы, скатерть, стену, вазу, край тарелки для фруктов. — Но я уже добился! Я заставил их всех стоять с вытянутыми рожами!
Для женщины абсолютно не представляли интереса успехи гостя в подобных вещах, поэтому, делая вид, что с любопытством слушает, она задумалась о названии будущей мастерской, если мама будет против своего имени на вывеске. «Долгожданный росток»? «Первоцвет?» Хотелось назвать её одновременно и неожиданностью и первым побегом могучего дерева, но ничего не приходило в голову. Ладно, всегда можно спросить знакомых эльфиек — они точно знают красивые слова с глубоким смыслом.
***
— В твоих словах, увы, смысла ни песчинки, принц Алмарил.
Это было сказано после долгого молчания, когда за день до праздника в Фиримаре наконец собрали совет дортонионских владык. Все понимали — если бы не приезд короля Финдарато, дело бы так и не сдвинулось с места, но это устраивало бы большинство присутствующих, а точнее, всех, кроме таргелионского принца.
Леди Эльдалотэ, одетая непривычно роскошно, словно стремившаяся превзойти по дороговизне и количеству украшений таргелионских богачек, одной фразой смела выстроенную Алмарилом линию обороны и нападения.
— Да что вам лорд Арагарон написал такого?! — вспылил сын Морифинвэ Карнистира, краснея и вскакивая из-за стола, как это раньше делал отец. — Я должен знать!
— «Я должен знать», — вздохнул Инголдо, обернувшись к Эдрахилю. — Кто решает, что должен, а что нет? Скажи мне, сын разорившего меня родича?
— Вот, значит, в чём дело, — сжал зубы таргелионский принц. — Только ошибка вышла, король: я давно ему не сын и не имею никакого отношения к делам. Тебе лучше не знать, что я думаю о том Нолдо, кого ты моим отцом называешь.
— Ты искренне полагаешь, будто я о нём хорошего мнения? — вежливо уточнил Финдарато, и все рассмеялись, даже ожидавший не самого приятного разговора о смертных и армии Эсуил.
— Да мне плевать, что вы все думаете о моём отце! — выпалил Алмарил. — Я приехал, чтобы сказать, что никакие распри не должны вредить общей войне, поэтому нельзя прерывать торговлю между Дортонионом и Таргелионом! И мне нужно понимать, будет ли мне выделено войско для обучения!
По-своему поняв крайнее изумление на лицах всех присутствующих, сын Карнистира хмыкнул:
— Что ж, тогда я переговорю с вождём Брегором.
— С какой целью? — Эсуил наклонился над столом. — Я командую военной крепостью, силы которой в случае необходимости будут брошены на север. Брегор не имеет никакого отношения к военной политике, но если он хочет что-то менять, это должно делаться с согласия короля!
— Полагаю, — заулыбалась, сверкая драгоценностями, Эльдалотэ, — лорд Маэдрос решил, что нам скучно, вот и прислал такого забавного родственника.
***
— Они попытались меня оскорбить! И не раз! — Алмарил посмотрел на Тинвен, усмехнулся. — Но куда им! С их-то скудными умишками! А на празднике я им показал, что бывает с теми, кто смеётся надо мной.
***
Начало осени выдалось солнечным и тёплым, поэтому свадеб играли много и весело.
Казалось, один только отец вождя Фирьяр ходил с мрачным видом, словно приехал не на праздник, а на поминки. Всю дорогу из уединённого лесного домика Боромир с пеной у рта рассказывал родне, как поставит на место зарвавшегося отпрыска, возомнившего о себе неизвестно что, однако оказавшись в Фиримаре встреченным вооружённой охраной сына, сразу же угрюмо притих. Изредка перекидываясь лишь парой слов с дочерьми, мужчина начал было снова пить сверх меры, но в какой-то момент обнаружил полное отсутствие в комнате выпивки и запертую дверь.
Желание выбить окно или сломать замок быстро разбилось о понимание — у сына есть целая армия тех, кому только дай повод уничтожить конкурента за власть.
«Ненавижу!» — промелькнула в бессильной злобе мысль.
И вдруг почему-то вспомнился истекающий кровью брат, получивший удар по голове от обезумевшего деда.
В душе вспыхнула борьба, но не добра и зла, а осознания двух истин: сейчас Боромир, сын Борона как никогда близок к пониманию ненависти Барана к успешному наследнику. Какой путь он выберет? Путь согласия, что дед был прав и оправдания его злодеяния или вспомнит братишку и то, как с ним было весело играть? Белегор был хорошим, ему бы жить да жить, но жажда власти сделала его случайной жертвой.
Но всё-таки выпить очень хотелось.
— Брегор! — заколотил в дверь Боромир. — Бре-е-его-о-ор!
Однако никто не отозвался.
***
Бериль была абсолютно счастлива.
Глядя на младшую сестру, румяную и едва не взлетающую от восторга, вождь краем глаза заметил, что отец странно косится на него. Поговорить хочет, но не решается. Ладно, больше нет смысла откладывать. Поцеловав державшую на руках малышку жену и оставив её у стола с угощениями, Брегор кивнул охране идти вместе с ним.
Отец напрягся.
— Прости, — смотря на родителя страшными глазами, но при этом улыбаясь, вождь раскинул руки для объятий, — раньше не мог найти время для разговора. Дела народа. Их много.
Боромир хмыкнул и на объятия не ответил.
— Ты меня неверно понял, похоже, — примирительно заговорил Брегор, хотя взгляд словно принадлежал судье, вынесшему приговор. Или даже палачу. — У меня в мыслях не было делать из тебя солдата. Ты ведь понимаешь, что помощь армии нужна самая разная: например, контролировать отправку людей, оружия, еды, одежды, снадобий. Но для этого, конечно, нужно научиться держать оружие. Мало ли, что. И надо знать расстановку сил.
Смотря на сына с весьма противоречивыми эмоциями, Боромир покачал головой:
— Изображаешь благодарное чадо? Хочешь забрать отца из изгнания? Думаю, соглашусь.
— Это будет правильно.
Мимо пробежали взявшиеся за руки девушки, украсившие волосы венками из поздних цветов и колосков.
— Ох-эй, ох-эй, краса девичья,
Что губит всякое обличье!
Будь ты король или простак,
Одна судьба — попасть впросак.
Идти, куда глаза глядят,
Пусть этой доле и не рад.
Шутить и петь, плясать как шут,
Ведь плач её больней, чем кнут.
Ей вырастить в ночи цветок,
Сложить каменья все у ног.
И в войнах проливают кровь
Ох-эй, ох-эй, лишь за любовь.
***
Горделиво ступая под руку с мужем, словно королева, Андрет смотрела вокруг. Особых взглядов, полных превосходства, удостоились брошенные мужчины, которые теперь вынуждены изображать любовь со своими старыми страшными жёнами, а также незамужние завистницы, которые наверняка болтали всякое, когда у ненавистной соперницы рушилась жизнь.
Ну, любуйтесь теперь на дорого одетую леди, которую любит и не бьёт муж!
Бросив взгляд на жену брата, Андрет вспомнила странный вопрос Мельдир о том, почему может вдруг начать чесаться между ног и как от этого избавиться. Догадываясь, что не стоит спрашивать супругу вождя о верности, потому что правду всё равно никто не скажет, Андрет дала самый простой совет о ромашковом отваре, однако то и дело вспоминала странный разговор. В честности Мельдир сомнений не возникало, значит… Братец не такой уж идеал и пример для подражания? Ай-ай-ай!
Напоказ прильнув к Фаранору, аданет подумала, что стоит, наверное, оставить следующего ребёнка, пока муж не охладел и не растолстел от волшебных травок, а то остаться бездетной — это же неправильно. Только от мыслей о материнстве становилось тошно.
Появление на поляне, где праздновали свадьбу, эльфийского владыки со свитой вызвало бурную реакцию всех, особенно молодожёна, который от волнения начал не только по-обычному картавить, но и заикаться, поэтому не мог сказать даже слов благодарности.
«Пушка нет», — со смешанным чувством подумала Андрет и потащила супруга к дорогим гостям. Пусть видят.
Среди свиты короля Нома оказался один незнакомый эльф — черноволосый, жилистый, со злыми глазами битого пса. Странно...
— Здравствуй, владыка, — вежливо, однако с вызовом произнесла аданет, приветствуя Финдарато. — Рада встрече.
Инголдо блистательно улыбнулся, взял на руки дочку Брегора, начал рассматривать, словно держал не ребёнка, но неведому зверушку.
— Брегиль, — подсказала королю имя малышки сияющая радостью Мельдир.
— В честь папы назвали, — улыбнулся Финдарато, возвращая девочку маме. — Внезапно вспыхнувшая звёздочка. Хорошее имя для долгожданного дитя. А ты, Андрет, — вдруг спросил правитель, — обзавелась потомками?
— Не думаю, что это дело государственного значения, — криво улыбнулась аданет.
— Почему же? — синие сияющие глаза эльфа посмотрели пугающе. — Род Беора всегда будет дружен с моей семьёй, и чем больше преданных друзей, тем лучше.
— Преданных, — многозначительно кивнула Андрет. — Смотря кем.
Король искренне расхохотался, кивнул слуге и взял из его сумки рукописи в кожаных обложках.
— Я привёз это для тебя, — улыбнулся Финдарато.
— Снова недописанные книги? — сестра вождя засмеялась. — В этом есть какой-то скрытый смысл?
— Нет, — просто сказал король. — В этом вообще нет смысла. Но ведь никто не мешает тебе написать на этих страницах что-то своё. Я приехал надолго, и мне бы хотелось дополнить свои тексты, но, увы, совсем нет вдохновения. А ты можешь рассказать что-то такое, о чём не говорил мне Беор, однако о чём молчать нельзя. В этом смысл есть.
— Мне тоже есть, что рассказать, — вдруг появился рядом с дочерью Боромир. — И что спросить — тоже.
— Да, — подал голос черноволосый эльф, — надо всех выслушать. И меня, в порядке исключения.
— Есть проблемы, Алмарил Морифинвион? — невинно уточнил Финдарато.
— Да, я так и не получил ответа.
— Хорошо, — король перевёл взгляд на окружённого охраной вождя Фирьяр, который вроде бы веселился и что-то с улыбкой говорил Бериль. — Брегор, скажи господину Алмарилу, что мы с тобой решили.
— «Вы»? Что значит «вы»?!
Андрет показалось — черноволосый битый пёс сейчас кому-нибудь вцепится в глотку, и даже немного пожалела, что пьяница-брат Фаранора «куда-то давно сгинул» — сейчас могла бы получиться забавная драка.
— Я просто спросил Брегора, хочет ли он доверить свой народ не выигравшему ни одной битвы командиру, — пожал плечами король.
— Ненавижу вас! — выкрикнул пёс, бросился прочь, не позволив себя схватить за цепь, и Андрет тихонько захихикала, представив это в красках. Какой смешной! И совсем не привлекательный, хоть и Нолдо.
***
Алмарил вернулся в постель, посмотрел на Тинвен. Что-то в ней неуловимо изменилось. Запах? А впрочем, какая разница? Всё равно уезжать. Пусть хоть вообще больше не моется.
— Я решил, что поищу воинственный народ для своих целей, а не такой, как твой, — заявил таргелионский принц, резковато укладывая женщину на подушки и раздвигая ей ноги. — Может, ещё вернусь сюда, и тогда снова увидимся.
Тинвен позволила всё и даже подыграла. Было грустно осознавать, что гость, скорее всего, соврал насчёт мирианов, но с другой стороны, польза от общения с ним всё равно есть. Да и время провела интересно.
***
Проводив Алмарила взглядом, Финдарато отмахнулся:
— Не понимаю беспокойства Химринга насчёт дортонионских лесов. Наш договор с лордом Маэдросом нерушим, а Таргелион постепенно отказывается от наших ресурсов сам. Но этот посланник нас всех повеселил, правда?
— А что насчёт военных дел? — Боромир и правда приободрился, хоть и не выглядел абсолютно трезвым.
— А что тебе говорил сын? — спросил король. — Полагаю, он сказал всё, что считал нужным.
Мужчина сжал зубы, обернулся на Брегора, тот добродушно кивнул.
— В прекрасном волшебном лесу, — заулыбался Инголдо, указывая на недописанные книги в руках Андрет, — жили пушистые зверьки. Независимо от занятия, мохнатики любили меряться своими хвостами. Даже придумали идеал хвоста, к которому всем надо стремиться, только — вот беда! — таких правильных полосок, такого оттенка меха, такой формы хвостов никто никогда не видел. Однако все уверились, что такое бывает, и надо соответствовать. Чего только ни придумывали пушистики: краски, стрижки, щётки-гребешки, мех чужой себе прикладывали. Только представьте: одни зверьки себе пузико и спинку обстригали, чтобы хвосту пышности добавить, а другие могли соперника во сне налысо обрить! Появились пройдохи, которые приобретали чужой мех, но больше всех отличились зверьки, что стали подкупать соседей, требуя всем говорить, будто у них идеальные хвосты. Идёт такой зверёк с ощипанным огрызком сзади, а все вокруг, кому он мешки вкусностей подарил, хвалят: «Вот у кого идеальный хвост! Самый красивый!» Но однажды родился в том лесу необычный пушистик. Очень необычный...
Разумеется, Андрет не успевала записывать, а большинство взрослых гостей праздника давно потеряли интерес к сказке, и только свита Финдарато и человеческие дети продолжали слушать крайне внимательно, затаив дыхание.
— У него хвост был совсем лысый и очень длинный, а ещё — мускулистый. Таким хвостом можно было любого поколотить, как дубиной, или высечь, будто хлыстом. Как, думаете, отреагировали на такого конкурента любители покрасоваться дивным мехом?
Брегор поджал губы.
— Да что мы всё о делах? — снова невинно заулыбался король. — Давайте поздравим молодожёнов и посмотрим содержание моего сундука с подарками. Эдрахиль, я ведь прав?
Слуга и не только он были абсолютно согласны. Все знали — надо успеть раздать и спрятать ценности, пока никто до поросячьего визга не напился.
Прощай, бесплодная земля
Зелёный лес пугающе шумел кронами, гудел, будто предупреждая, что в этой земле рады далеко не любому гостю. Неуверен в честности намерений? Уходи прочь, или умрёшь!
Лес — щедрый благодетель, но в то же время — безжалостный убийца. Гость ты или жертва — выбор не всегда добровольный.
Смотря с высокого берега на мрачные деревья за тёмной рекой, Оэруиль задержала дыхание.
Страшно.
«Широка река, глубока река,
Не доплыть к тебе с того бережка.
Тучи низкие прячут лунный свет.
Полететь бы мне, да вот крыльев нет.
Во сыром бору злой огонь кипит,
Конь, черней, чем ночь, у огня стоит,
Бьёт копытом он, ищет седока.
Оттолкнул тот конь наши берега».
Некстати вспомнившаяся песня заставила внутренне сжаться, отчаянно пытаться прогнать нахлынувшие видения.
Огонь. Смертоносный и беспощадный. Огонь-палач, уже дважды направленный рукой таргелионской королевы.
«Тёмная вода далеко течёт,
Унесло весло, да разбило плот.
Были ласточки — стали вороны!
Рано встретились — поздно поняли.
Двери новые не сорвать с петель,
И одна беда стелит нам постель.
Широка река, эхо долгое,
Конь, черней, чем ночь, ходит около».
— Мама? — Морион подъехал на вороном скакуне, остановился у края обрыва. — Где переправа?
Оэруиль улыбнулась сыну. Мальчик ещё даже не юноша, но уже старается думать самостоятельно. Поправив шарф и взглянув на последние островки снега, ещё оставшиеся с зимы в тени берега, королева кивнула в сторону далёкой пристани.
— Почему бы папе не построить мост? — задал вполне понятный вопрос сын Морифинвэ Карнистира, и таргелинская правительница задумалась, как правильно ответить.
«Я бы сделал через Аскар не простой переход, и даже не разводной, как в крепости, — поделился как-то планами нолдоран, — это была бы ловушка, сбрасывающая всех переходящих реку одним лишь движением рычага. Но, увы, Лайквэнди против любых мостов».
«Не говорить же ребёнку, что с его папой боятся иметь дело соседи», — подумала Оэруиль, смотря в ставшие вдруг ярко-зелёными глаза сына и пытаясь прочитать его эмоции.
— Мы бы легко переправились, как через Хохотушку, — весело заявил Морион, назвав реку Гелион, как гномья торговка.
— Для этого мы и едем в Край Семи Рек, Таурхиль, — королева осторожно улыбнулась сквозь шарф: главное, не сказать лишнего, ведь мальчик может поделиться секретами с отцом. — Мы договоримся о дружбе между нашим королевством и Оссириандом, и тогда через Аскар обязательно построим мост. И не один. Самый красивый назовём в твою честь.
Морион поднял коня на дыбы, поскакал вдоль берега. Оэруиль обернулась на сопровождавшую свиту и охрану.
Все они были верными подданными нолдорана Карантира, который не позволил жене взять с собой ни одного собственного слугу или воина. Кто в итоге должен был охранять королеву и принца? Смертный сброд, гордо именуемый таргелионской стражей? Нолдор, в чьих глазах лишь жестокость и готовность уничтожить любого, не подчинившегося королю даже в мыслях?
С другой стороны, увидев это, в Оссирианде поймут, что владычице Оэруиль действительно нужна помощь. Пограничники-Лайквэнди наверняка уже всё, что нужно, рассмотрели, пусть теперь передадут вождям.
— Славные стражи Тракта! — обратилась королева к командиру людей, выглядевшему обыкновенным разбойником из Земли Моргота. Даже орочья кровь угадывалась. Дед? Прадед? Впрочем, неважно. — Дальше смертному народу нельзя — запрет хозяев лесных территорий.
— Нам наш король сказал, что можно, — оскалился щербатым ртом седой бородатый воин в дорогой броне. — Мы его слушаемся.
— Ага, — поддакнул менее похожий на орка, но ничуть не более приятный мужчина с редкими волосами на лице и многочисленными мелкими шрамами, оставшимися от частых драк. — Кто платит — тот и приказывает. А эти тыкалки из леса нам пока ни мириана не дали.
— Закрыл пасть! — рявкнул на него командир. — Не у себя дома! С эльфийской королевой говоришь. Цыц!
— Я вам тоже плачу, — Оэруиль достала из мешочка золотые кругляши с изображением мёртвой принцессы. — Возьмите и останьтесь на этом берегу. А если кто спросит, почему реку не перешли — скажите, что семиреченское колдовство не пустило.
— Гы, — хмыкнул молодой страж, с очень низким лбом и совершенно пустыми глазами. — Колдовство, гы.
Остальные смертные загоготали, жадно смотря на мирианы.
Королева указала сыну, слугам и воинам-Нолдор путь к переправе. Где-то неподалёку, говорят, раньше жило племя халадинов, но теперь от их стоянки не осталось и упоминания — всё заросло травой да кустами. Землянки, могилы… За дюжину лет природа предала забвению то, что было кому-то важно и дорого.
Почему же у эльфов память вечна? Зачем бесконечно любить умершее? Как было бы просто, если бы Карантир вот так же стёр из своей жизни погибших детей и любовницу! Можно было бы не бояться мести…
Мысли спрятаться в Оссирианде не покидали. Есть шанс избавиться от слуг и охраны, лишь дав знак пограничной армии Семи Рек, что можно стрелять. Главное, зайти достаточно далеко в чащу и стать невидимой для смертных головорезов. Потом нужно спрятаться у родни, не позволить сыну общаться с отцом, но договор о торговле составить, начать отправлять через Аскар лес и тем самым успокоить супруга. Соврать, что отъезд Таурхиля из Оссирианда может разрушить договорённость…
Но как быть с семьями стражи? Они ведь спросят, где их мужья-сыновья-братья. Можно, конечно, избавиться от воинов и шпионов мужа постепенно…
— Мои верные, —улыбнулась королева бойцам-Нолдор, — мы идём не с войной в леса Оссирианда. Но увидев меня со столь большой армией, Лайквэнди подумают о возобновлении затихшей вражды. Я и Морион будем в безопасности в Краю Семи Рек, однако я понимаю опасения мужа, поэтому оставлю при себе слуг и дюжину воинов для охраны принца. Мне же защита не требуется — Оссирианд — мой третий дом, после Невраста и Таргелиона.
Увидев резкий протест в серых злых глазах армии нолдорана, Оэруиль примирительно развела руками:
— Однако. На границе я бы хотела оставить войско Нолдор. Нолдор, а не охранников Тракта. Полагаю, необходимо стянуть к реке хотя бы тысячу бойцов, чтобы Лайквэнди не думали, будто им безоговорочно доверяют. Можно заранее подготовить и мосты, и плоты, которые в случае необходимости быстро окажутся на реке.
— Король отдал иной приказ, — сурово сказал командир.
— Тогда именно ты, доблестный страж, будешь сопровождать меня, — просияла королева.
«И умрёшь первым».
— Мой венценосный супруг не знает нравов Лайквэнди, и это снова осложнит дело, — пожала она плечами, стараясь, чтобы голос не дрожал. — Я не должна выглядеть враждебно в глазах оссириандских вождей, иначе переговоры будут обречены на провал ещё до начала. Мы снова потеряем столь долгожданную прибыль.
— Хорошо, владычица, — нехотя согласился Нолдо. — Будь по-твоему.
— Спасибо, что послушал голос разума, — Оэруиль выдохнула.
«Ты поёшь, словно птица небесная, — снова некстати вспомнилось, — но, как все, на земле рождена,
Даришь радость живущим в безвестности,
В ожидании светлого дня.
От зари до закатной агонии,
До сиянья вечерней росы,
Ты поёшь — ведь тебе так дозволено
Тем, кто создал бездонную синь».
Морион ловко спрыгнул на первую, ещё светло-зелёную траву, выпрямился, отбросил со лба белёсо-пепельные волосы, запутавшиеся в роскошном золотом венце со звездой Феанаро Куруфинвэ.
— Я сам приготовлю свою лодку, — безапелляционно заявил принц, бросаясь к причалу. — Где мои сокровища?
«Ты сам — сокровище, — подумала Оэруиль. — Даже не представляешь, насколько ценное».
«У самой же гнездо разорённое, — пугали образы из воспоминаний, — гулкий ветер да пепла следы,
Горе горькое, тварью бессонною
На тебя неотрывно глядит».
Тёмные волны реки заблестели холодными лучами солнца, первые судёнышки оттолкнулись от берега. Чёрно-красные знамёна затрепетали на ветру, сырой холод пронзил тысячами стрел.
— Прощай, — почти беззвучно прошептала Оэруиль, ступая на мокрый песок, — наша проклятая бесплодная земля. Провались в бездну!
«И терновника шип разорвёт твоё платье —
Разве это несчастье?
И терновника шип раскровит тебе руку —
Лишь минута испуга.
И терновника шип пронзит твоё сердце —
Как легко и свободно тебе будет петься,
Птица небесная…»
Примечание к части
Песни:
«Широка река» гр. «Золотое кольцо»,
«Птица небесная» гр. "Гран-КуражЪ»
Одинаковые на вкус эльфы
Письмо состояло из одной лишь строки:
«Я тебя ненавижу! Тебя все ненавидят! Будь ты проклят ещё и мной!»
Подписи не было, однако не узнать почерк Морифинвэ не мог.
Возможно, получив такое послание в любой другой момент, четвёртый из сыновей Феанаро Куруфинвэ посмеялся бы или выругался, но не принял бы близко к сердцу. Но Алмарил вдруг решил высказаться в очень неподходящий день.
После долгого тяжёлого обсуждения торговых вопросов с Ногродом, а ещё — очередного скандала с мастерской Телхара, Морифинвэ лишь ненадолго прилёг отдохнуть и увидел море. В сердце откуда-то взялась невыносимая тоска по бесконечной водной глади, плаванию на корабле, по чему-то очень ценному из прошлого. Потом зазвучал голос умирающего отца:
«Именем Создателя Эру Илуватара приношу я Клятву и призываю в свидетели моего Слова Владыку Манвэ Сулимо, супругу его Варду Элентари и саму священную твердь горы Таникветиль! Клянусь вечно преследовать огнём и мечом, своим гневом любого, будь то Вала, Майя, эльф или иное творение Эру, что уже живёт или родится позже, великое или малое, доброе или злое, кое завладеет или попытается завладеть Сильмарилем, будет хранить у себя или станет препятствовать отвоевать святыню рода Феанаро Куруфинвэ! Да падёт на меня вечная тьма, если отступлюсь от своего Слова! Клянусь! Клянусь! Клянусь!»
На фоне шума волн, воя ветра, рёва пламени и похожего на хлопанье крыльев звука трепещущих знамён засиял Сильмариль — один из трёх, самый яркий и крупный.
Почему-то возникла мысль, что этот мир уже не под силу украсить даже творениям Феанаро Куруфинвэ, настолько Арда погрязла в мерзости, хотя раньше Морифинвэ искренне считал дивные Камни практически всесильными.
Проснувшись от противоречивых эмоций, совершенно не отдохнув, а лишь ощущая ещё большую тяжесть на сердце, король Таргелиона получил весточку от сына. Конечно, узнать, что Алмарил жив, было приятно, но не таким же образом нужно сообщать хорошие новости! Что ещё натворил этот Нолдо?!
Однако написать в Химринг не позволила гордость.
Встав с постели, где легко могли разместиться трое, а то и четверо эльфов, но спал один Морифинвэ, Феанарион мельком взглянул в зеркало, проверил, достаточно ли на нём одежды, чтобы не смутить союзников-гномов, которые даже в древности не ходили голышом из-за холода или, наоборот, жара подземелий, выпил ещё вчера приготовленное пряное вино и направился обратно в зал переговоров, который в новом дворце выглядел более пышно и вычурно, чем в старом.
И ничем не напоминал прежнее помещение, где слишком часто бывала погибшая любимая не-жена.
***
— Слушай, нолдоран, — молодой ногродский казначей сцепил руки в замок, поиграл короткими пальцами в сверкающих перстнях, — ты же знаешь, что если твоя жёнушка, сбежав с наследником, нас попытается оставить в дураках, мои друзья приедут в Оссирианд под видом обычных дельцов, которые время от времени с жителями приграничья поторговывают. Но мы придём с оружием. Мы не позволяем отнимать то, что принадлежит нам и нашим друзьям.
— Оэруиль это знает, — сдержанно произнёс Морифинвэ, снова смешивая что-то в бокале.
Вдохнув пряный запах трав, командир людей-стражей Тракта начал громко чихать.
Посмеявшись над несчастным смертным, которому пришлось покинуть зал, чтобы привести себя в порядок, эльфы и гномы продолжили разговор.
— Оэруиль знает, что от меня никому не спрятаться, — нолдоран отпил, посмотрел в окно на расцветающие весенние сады, — поэтому исправно шлёт мне письма. Я тоже сначала о плохом подумал, когда мне доложили, что она с собой стражу в Оссирианд не взяла, но с другой стороны, мы все понимаем, насколько странные эти Зелёные Эльфы. А ещё, — снова отхлебнув, Феанарион внимательно взглянул на каждого из собравшихся, — мне намного спокойнее, когда рядом нет родни. Я знаю, сколь многие мне завидуют, и сплю гораздо крепче с пониманием, что враги не достанут моих близких, поскольку побоятся сунуться в Химринг, осадный лагерь или Семиречье.
Многие понимающе кивнули.
— Так или иначе, друзья мои, — Морифинвэ Карнистир допил содержимое бокала, — нам уже прислали первые добрые вести. В письме, конечно, говорится: «Никаких мостов», зато сказано о проекте баржи, предназначенной для перевозки «товаров», которую построить должны, разумеется, мы сами.
— Так и написали? — с недоверием переспросил хозяин рудников к югу от Ногрода.
— Нет, — рассмеялся нолдоран, — но мы поймём их слова именно так.
***
Две стрелы одновременно сорвались с тетивы, но одна долетела быстрее и вознилась глубже, а другая отстала в полёте и поразила мишень совсем не впечатляюще.
— Ничего, принц, поживёшь здесь — научишься, — добродушно усмехнулся Арастур, общаясь с сыном недруга, словно с родственником.
Морион сжал зубы и опустил голову. Где-то там, за лесом пылало солнечным жаром лето, но здесь, в тени густых крон, царила прохлада, и многие Лайквэнди не снимали плотные рубахи с длинными рукавами и кожаными вставками. Сына Морифинвэ тоже одевали, как местного, и привыкший к шелкам, бархату и тончайшей шерсти мальчик никак не мог приспособиться к грубой ткани, которая зато хорошо защищала от веток, насекомых и даже змей и не рвалась о колючие цепкие кусты.
— Стреляй.
Натянув лук, стараясь не показывать, как дрожат от усталости и волнения руки, принц попробовал поразить цель. И промахнулся.
***
Оэруиль отошла от окна, с трудом прервав наблюдение за сыном.
Сколько лет прошло с тех пор, когда таргелионская королева жила в таком доме-дереве! Не верилось, что придётся это делать снова.
— Забавно, что мы опять собрались вместе. Только Гаэруиль не хватает, — улыбнулась Каленуиль, разливая вино по бокалам. — Хорошо, что Линдиэль не успела далеко уехать и согласилась вернуться для разговора. Втроём мы всё обдумаем, а когда вожди придут, наконец, с охоты, обговорим наши решения с ними.
— Теперь ты будешь здесь королевой, так? — дочь лорда Новэ прищурилась.
Звонкий смех младшей племянницы, означавший: «Ты слишком Нолдо», ничуть не разрядил обстановку.
— Ты же знаешь, зачем я здесь, — таргелионская владычица взглянула на тётю свысока. — Мне нужна помощь и защита.
— А твоему мужу — наш лес, — ласково произнесла Каленуиль.
— Да, это так, — Оэруиль кивнула, всё-таки взялась за вино. — Спасибо вам, что не прогнали моих слуг, а теперь пустили и меня. Понимаете, Таргелион превратился в очень опасное место, однако как торговый союзник это лучшее королевство. Только жить там слишком страшно. Я ведь говорила уже, что на меня напали орки, в итоге погибла вторая жена Карантира и его дочь, но муж зачем-то начал расследование и вместе со своими союзниками просто избавился от кому-то мешавшего эльфа, обвинив в убийстве принцессы! Я не хочу жить в таком опасном месте.
— Арастур видит в твоём сыне короля Оссирианда, — ещё злее произнесла Линдиэль, и Каленуиль обняла её.
— Почему вдруг? — глаза Оэруиль вспыхнули, но в них пылал скорее испуг, нежели жажда власти.
— Арастур — странный эльф, — пожала плечами дочь лорда Новэ Корабела. — Он умудряется верить сразу всем приметам, почитать Валар и уважать тех, кто от Валар отрёкся. И при этом его нельзя обвинить в отсутствии здравого мышления. Арастур говорил мне, что я стану полноправной королевой Оссирианда, когда рожу сына, который станет королём. Вала Улмо избрал наш род, но нужен наследник. Разумеется, ни Каленовэ, ни Фаиновэ на эту роль не подходят. Но Морион…
— Он сын Нолдо, — казалось, таргелионская королева сейчас запаникует.
— Это неважно. Главное, что Морион из рода Новэ.
— Мой сын — потомок Феанора, — твёрдо заявила Оэруиль.
— Думай, как знаешь. Если ты боишься, что я ради сохранения власти убью твоего ребёнка, — Линдиэль положила ладонь на руку Каленуиль, — мне жаль тебя. Жаль, что ты жила в столь ужасном месте, что теперь допускаешь подобные мысли о семье. Я лишь предупреждаю, что здесь тебя не будут воспринимать гостьей и женой короля-Нолдо. Здесь ты — одна из священного рода, и тебе придётся оправдать ожидания или уйти.
— Уйти… — супруга нолдорана Карантира побледнела.
— Не бойся, — дочь лорда Новэ коротко кивнула младшей племяннице, всё ещё пытавшейся успокоить её ласковыми поглаживаниями. — Как только мы здесь всё решим, я поеду в Невраст. Обещаю, Оэруиль, я сделаю всё, чтобы помочь тебе.
— Понимаешь… — таргелионская владычица заплакала. — Если здесь признают мою власть или власть Мориона, это будет означать, что Карантир тоже имеет право здесь считаться королём. Я не хочу этого! Я здесь лишь гостья, просто приехала ради договора! Объясните Арастуру!
—Тише, — Каленуиль заулыбалась совершенно волшебно, — сестричка, однажды ты спасла меня и Гаэруиль от опасного замужества, пожертвовала своей свободой, тебе пришлось совершать страшные вещи и терпеть выходки супруга. Между Оссириандом и Таргелионом случилось многое, но твой сын — это будущее наших двух земель. И Арастур видит в нём мост через Аскар. Понимаешь, мост может быть временным и хлипким, по которому и одному эльфу пройти непросто. Это может быть мост-ловушка, который проваливается под ногами врагов, может быть переправа-западня, где прячется войско. Или продолжение торгового тракта. А, может быть, просто красивое сооружение, по которому можно свободно погулять влюблённым. Арфередир понимает важность вашего нахождения здесь лучше, чем ты думаешь, сестрёнка. И Арастур, со всеми его странностями, как выразилась Линдиэль, тоже знает отношение Вала Улмо к строительству на воде. Неугодное сооружение просто рухнет. Поэтому необходимо возводить мосты правильно, с угодными Владыке целями. Но также мы должны помнить, что твой супруг благополучно доплыл из Валинора до нас.
— Знаешь, — Оэруиль вытерла слёзы, — я сейчас на всё готова, только защитите меня и сына! Умоляю!
— В этом можешь не сомневаться, — мрачно ответила Линдиэль.
— Мой муж, — Каленуиль подлила вино, пододвинула бокалы сестре и тёте, — говорил с Медвежьим Вождём. Оссирианд готов к переговорам. Ребёнок, рождённый от таргелионского правителя в семье, избранной Вала Улмо, не может просто так появиться в Арде и прийти с просьбой открыть границы. Поэтому, если Владыка позволит, Нолдор смогут плавать к нам на построенных ими кораблях. Всё просто!
***
Двое светловолосых Лайквэнди, один в накидке с жёстким коричневым мехом, а другой — с беличьими хвостами на одежде подняли деревянные кубки, украшенные ракушками, шишками и еловыми веточками.
— Арфередир, я рад, что мы поняли друг друга, и твой брат согласен на наш план, — сказал Медвежий Вождь, отпивая хмельной настой.
— Я готов договориться с кем угодно, — зловеще щуря глаза цвета хвои, супруг Каленуиль заговорил тише, — наши болота примут в свои потаённые глубины любого, независимо от происхождения и статуса. И для хищников все эльфы на вкус одинаковы.
Примечание к части
Песня Макалаурэ написана поэтессой Белое_Безмозглое https://ficbook.net/authors/2493244
Ало-звёздный флаг
Погода резко испортилась. Весенний день, начавшийся с безоблачного рассвета, вдруг взвыл ураганом, в почерневшем небе засверкали молнии, одна небесная плеть стеганула ближайшее к веранде дерево, и внутри треснувшего с ужасающим грохотом ствола вспыхнул огонь.
Алмарил равнодушно посмотрел в окно на погибающую осину. Хозяева дома, где уже полгода жил таргелионский принц, спешно загоняли в безопасные сараи домашнюю птицу и скот, созывали детей, ставили под водосточные трубы вёдра.
Закрывая от ветра ставни, эльф увидел во вспышке молнии засиявшие белым чёрные облака, принявшие облик ребёнка, корабля, боевого шлема и дракона. Разыгравшееся воображение заставило вспомнить Тинвен, Алмарил ощутил неприятный укол совести. Может, отправить ей мирианов? Но с чем тогда самому оставаться?
Уехав из Дортониона, сын Морифинвэ Феанариона решил съездить в Дор-Ломин, чтобы выяснить, каким образом там готовят воинов. Не отдав неожиданной любовнице и половины обещанного, Алмарил чувствовал себя последним дураком, однако просить у кого-либо помощи было неописуемо стыдно. Но и не продавать же последнее, чтобы вновь бегать в одном одеяле!
Нанявшись вместе с сопровождавшими воинами на работу к гномам, обустроившим на границе Дор-Ломина несколько мастерских, Алмарил пытался просчитать, какая система оценки товара выгоднее: старая, которой до сих пор пользовались в Хитлуме, или новая. Когда таргелионский принц ещё только собирался в Дортонион, лорд Маэдрос сказал занятную вещь:
«Возьми серебряный слиток и запиши его в эту грамоту с печатью Нолофинвэ. Так как у нашего главного нолдорана мирианы не в ходу, он до сих пор вынужден всё оценивать по весу драгоценных металлов или камней. Это не всегда удобно, поэтому возьми ещё и мирианы, но за них оставь подпись в книге у Телперавиона, о которой, кстати, Нолофинвэ не знает. Мы ведь его подданные, поэтому тоже обязаны использовать только натуральный обмен».
По словам и, главное, интонации дяди выходило, что оценка по весу кажется неудобной и ненужной, но ведь с помощью неё гораздо проще обмануть и нажиться! Так ли в проигрыше Хитлум, не признавая мирианы?
Вдруг ужаснувшись, что размышляет, возможно, как отец, Алмарил понял — он всем своим существом ненавидит родителя и готов броситься на него, словно взбесившийся зверь.
Письмо составилось само собой, птица улетела, как только стиха буря.
Когда уже ничего нельзя стало исправить, таргелионский принц вдруг захотел, чтобы свершилось чудо, и послание не дошло, однако понимал — дело сделано, теперь можно лишь попробовать извиниться, но…
Зачем? Это уже ничего не изменит. Лучше заработать мирианов или новый слиток, а после вернуться в осадный лагерь. Возможно, тогда перестанет быть стыдно за собственное жалкое существование.
***
Галенлиндэ обняла Вирессэ, губы супруги Питьяфинвэ дрогнули, однако она не заплакала и продолжила улыбаться.
— Я не вижу смысла здесь сидеть и ждать, — вздохнула королева, смотря невестке в глаза, — я должна вернуться к семье и своему народу, но ты, знаю, всё преодолеешь. Уверена, мы ещё встретимся, и у нас будет много причин для весёлого праздника. Удачи.
Обняв свекровь на прощание, Вирессэ вытерла слёзы, однако глаза снова намокли.
То, что мать Карнифинвэ внезапно осознала бессмысленность нахождения в Химринге именно после появления в крепости лорда Маэдроса семьи Глоссара и Арминаса, наводило на худшие мысли. Неужели ради спасения всех этих эльфов и самой Вирессэ потребовалась жертва? Неужели возлюбленный супруг обречён, и это приняла даже та, кто его родила?!
«Ты неправильно оцениваешь ситуацию, принцесса, — то ли лгала, чтобы успокоить, то ли искренне так думала леди Туивьель, — в понимании верховного нолдорана Химринг — что-то вроде тюрьмы для самых страшных преступников, которых приговорили к смерти, но решили немного отсрочить неизбежное и заставить неугодных погибнуть на передовой, вместо более ценных для правителя эльфов. В понимании Хитлума семьи предателей сейчас отбывают суровое наказание».
Очень хотелось заявить, будто где угодно лучше, чем в заложниках у потерявшего честь, уважение народа и власть правителя, но вовремя вспомнилось — избранница лорда Маэдроса может рассказать о тех местах, где намного страшнее оказаться, нежели сидеть взаперти во дворце, поэтому супруга принца Карнифинвэ промолчала. В конце концов, случалось не только плохое. Как бы то ни было, воссоединившись с родными, Глоссар вроде бы стал чувствовать себя гораздо лучше, воспрял духом, и теперь весь Химринг пел его песню:
«Сколько снега в полях намело!
И меж стен воют ветры шальные.
Оторнор, наше время пришло!
Вместе встанем кордоном единым!
Не надо говорить, что кончен пир,
Не надо в нашем деле точку ставить.
Кто сердцем любит данный Эру мир,
Тот будет вечно Феанаро славить!
Наш звёздный стяг! Ало-звёздный наш флаг!
Ты проверен в боях и в походах!
И с падения тьмы в дни Исхода
С нами свет, что даёт звёздный флаг!
Сколько нас уже пало во тьму
В битвах с Морготом, кровь проливая!
Братья! Видите, Арда в дыму!
Но победа за нами, я знаю!
Ещё великий час к нам не пришёл,
Ещё войну враги не проиграли.
Но звёздный флаг узрит с небес орёл!
Настанет день, которого так ждали!
Наш звёздный стяг! Ало-звёздный наш флаг!
Ты проверен в боях и в походах!
И с падения тьмы в дни Исхода
С нами свет, что даёт звёздный флаг!
Оторнор, ало-звёздный наш флаг
Над великою крепостью реет.
Мы не сделаем в сторону шаг,
И пусть Клятва в бою нас согреет.
Не надо говорить, что мы уйдём,
И знамя наше волны похоронят,
Что кровь свою напрасно мы прольём,
Что все забудут нас и вряд ли вспомнят
Наш звёздный стяг! Ало-звёздный наш флаг!
Он проверен в боях и в походах!
И с падения тьмы в дни Исхода
С нами свет, что даёт звёздный флаг!»
Вирессэ очень хотела, чтобы Карнифинвэ услышал эту песню, но пока нельзя было даже отправить письмо.
«Справедливое, дозволенное… — придя в себя после радостной встречи с близкими, Глоссар попытался поддержать едва не падавшую духом жену хитлумского заложника. — Когда во время Исхода от Феанаро Куруфинвэ уходили подданные, заявляя, что выбирают своим предводителем Нолофинвэ или Арафинвэ, к этому относились с пониманием. Конечно, Огненный Дух такой злой, бескомпромиссный, и сыновья у него тираны! Заставляют тренироваться, жить строго по часам, быстро собираться в путь и отдыхать недолго. Конечно, любой от таких чудищ сбежит! Тех, кто отрекались от Арафинвэ, тоже понимали, мол, глава Третьего Дома никак не может определиться, с кем он заодно. Если он Нолдо и с Нолдор, то почему не помог братьям в Альквалондэ хотя бы после битвы? Если он Тэлеро, как и его жена, почему не помог подданным Ольвэ, ведь у Третьего Дома огромное войско! Он обязан был прогнать убийц своего народа, жестоко им отомстить! Если Арафинвэ — Ванья, в таком случае, куда он вообще собрался? Ингвэ изначально дал понять, что его народ всегда был и вечно будет на стороне Валар. Зато тех, кто уходили от Нолофинвэ, порицали. В этом был и мой вклад тоже, мы с Акларикветом и другими менестрелями постоянно ходили в народ и пели правильные песни. Понимаешь, да? Понимаешь, откуда произрастает справедливость? Нолофинвэ до сих пор пытается сохранять тот созданный песнями статус, но Тема Власти не может звучать одна, ей нужен аккомпанемент. Его-то верховный нолдоран и лишился, когда поступил слишком низко для эльфийского владыки. Тема угасла не сразу, она звучит до сих пор, но знай, Девушка-Апрель, однажды музыка нечестного короля смолкнет, и ты снова обнимешь любимого супруга».
Вирессэ улыбнулась воспоминаниям, но реальность заставила болезненно поморщиться — леди Галенлиндэ уехала. Она больше не верит в лучшее, и это по-настоящему страшно.
***
Как обычно, взяв письма и доклады в постель, Эльфандис принялась читать записи и готовить ответы, думая, как ловко её король-муж умеет перекладывать ответственность на всех вокруг, раздавая дела, а себе оставляя право ходить или сидеть с умным видом и время от времени произносить многозначительные короткие речи, которые просто обязаны изменить мир. Только почему-то не меняют.
— Здесь нужна подпись, — протянула Эльфандис мужу свиток. — А здесь — печать. И здесь подпись.
Макалаурэ, традиционно обнажённый у окна, нехотя отпустил из трепетных объятий арфу, похожую на венок из дикого винограда, и не глядя расписался.
— А если бы там был приказ о сдаче твоих земель Морготу? — удивлённо подняла брови жена короля. — Или твоё отречение от короны в пользу Нолофинвэ? Или в мою? Или твоё изгнание на север?
Владыка Поющей Долины равнодушно пожал плечами:
— Я привык доверять той, с кем делю постель, не только самые чувствительные места на теле, но и всё, что связано с моей судьбой. Если же ты всё-таки предашь меня, что ж, значит, так тому и быть.
— Мне иногда кажется, что ты именно этого и ждёшь, — голубые глаза Эльфандис зло вспыхнули. Слишком тускло — не по-валинорски. Но так притягательно!
— Возможно.
— Тебе правда всё равно?! Ты не понимаешь, какая на тебе ответственность?! А если твоё королевство, которое, между прочим, важный пограничный рубеж, одна из главных крепостей на пути вражеской армии, к тому же ценнейшее звено в цепи осады, окажется в руках подлеца?! — супруга короля сжала кулаки, откинулась на подушки, и округлившийся живот под шёлком и кружевом сорочки стал заметнее. — Уверена, если бы ты не был сыном Феанаро Куруфинвэ, не видать тебе ни трона, ни верных!
— Ни тебя, — печально, но равнодушно вздохнул Макалаурэ, нежно лаская струны. — Но, возможно, так было бы лучше для всех. Я бы просто скитался где-нибудь, не называя своего имени, зарабатывая на скудную еду никому не интересными песнями.
— Ладно, — ловкие руки эльфийки взялись за стопку бумаги и свитки, — я поняла, что придётся всё делать самой.
— Ты потрясающе мудра, любовь моя, — голос менестреля стал бархатным. — Я придумал, как рассказать нашей будущей малышке о войне и о мемориале. Послушай. Отвлекись от моих государственных дел и просто побудь поклонницей песен своего мужа. Для меня это намного важнее и приятнее.
Не в силах спорить, Эльфандис просияла и отложила записи.
— Здесь была прекрасная долина, — зазвучали сначала только слова без музыки. — Здесь сады весною расцветали,
Осенью от яблок ветки гнулись…
А теперь торчат лишь головешки.
Здесь на площадях фонтаны били,
Средь цветов, смеясь, играли дети,
О любимых девушки вздыхали…
А теперь чернеет пепелище.
Низкий звук самых толстых струн загудел тихо, угрожающе, словно подземный рокот или приближвющийся топот вражеского войска.
— Здесь резного мрамора ступени,
Мостовые, как узор цветочный,
Словно шёлковый ковёр, газоны…
Были. А теперь лишь нечистоты.
Здесь стояла крепость, словно в сказке,
Как живые, статуи на стенах,
Стройные колонны между арок…
А теперь здесь только горы щебня.
Музыка заиграла громче, пронзительно застонали тонкие струны.
— Здесь лавиной орки наступали,
И сражались верные бесстрашно,
В битву шли под красно-звёздным флагом…
И теперь здесь братские могилы.
Здесь на склонах рощи зеленели,
Здесь со скал срывались водопады,
Здесь была Поющая Долина…
А теперь она — Дыра Маглора!
Рокотом и воем оборвалась мелодия, последний аккорд прозвучал насмешливо.
— Будет очень сложно объяснить ребёнку, что жить в «пробоине» не позорно, — скривилась Эльфандис, придумывая, как правильнее похвалить песню: словами или ласками. Живот пока ещё ничему не мешает.
— Позорно — подчиняться такому владыке, как Моргот, Манвэ или Нолофинвэ. И Тингол, пожалуй, тоже. А если не нравится родная земля, всегда можно переехать.
— А в другую Арду переехать можно?
— Наверное. Но я бы пробовать не стал.
Макалаурэ вдруг замолчал, посмотрел в окно, потом на арфу.
— Знаешь, любимая, — сказал он то ли инструменту, то ли жене, — я давно не брал в руки Меч Песнопевец, давно не тренировался, и это плохо, но… Я не хочу вспомнить, как это — проливать кровь врагов, не хочу ощутить эту сладость убийства, которая меня пугает до дрожи. Я хочу навсегда забыть, что умею отнимать жизнь, и что мне это не претит. Но ведь это невозможно, правда? Моргот может напасть, и я снова стану полководцем.
— Хочешь, чтобы и это я делала за тебя, да? — Эльфандис расхохоталась.
— Какая ты мудрая! — засмеялся Макалаурэ, садясь на постель рядом с женой и прислоняясь ухом к выпуклому, идеально круглому животу. — Кстати, я краем глаза заметил в одном из документов, что Дортонион хочет поставлять нам больше чего-то ценного. Ты ведь согласилась? Я это уже подписал?
Королева сделала очень загадочное лицо, разложила перед собой на шёлковом белье бумаги.
— Твоя песня, — сказала она, — прекрасна, как всегда. Нет, даже не так. Она — лучшее, что я слышала в жизни. Сочини ещё что-нибудь, пожалуйста. Прямо сейчас.
Примечание к части
Оригинал песни про флаг — "Андреевский флаг" Вики Цыгановой
Ты — Нолдо, тебя не жалко
Причал достроили, и он стал поистине огромным. Город-порт жил и пел, здесь уже ничто не напоминало о живших когда-то Нолдор. Внезапно обрушившаяся на Невраст осень сделала серое побережье моря пятнистым, добавив жёлтого и оранжевого. Хоть какой-то цвет.
Линдиэль помнила, как ныряла со скалы, с каким чувством прыгала, задерживала дыхание, как боролась со всесильной стихией, как подняла голову над холодной водой…
Тянуло ли так сделать теперь? Нет. В душе разрасталась пустота. Понимание, что нет желания испытывать эмоции, пытаться их вызвать, удручало. Возможно, если бы рядом был Астальдо…
— Нас, наверное, уже заждались, — голос Арастура заставил вздрогнуть.
Конечно, заждались. Но так не хотелось идти на семейный совет, собранный в этот раз во дворце, переданном отцом праправнуку. Уже и малыш Эрестор вырос, заслужил чем-то особое почтение. А чего добилась Линдиэль?
И для чего на самом деле приехал Арастур? Как он представляет себе встречу с Каленовэ? Или это очередная попытка договориться о браке? Ну уж нет!
Вопросов становилось всё больше, появилось безумное желание столкнуть охотника с обрыва. Он, конечно, выплывет, но наблюдать, наверное, будет весело. Хотя, вряд ли…
Закутавшись в тёплый оссириандский плащ, словно уже наступила зима, Линдиэль поплелась в сторону белых башен, крыши которых переливались перламутром. Позади осталось море и корабль вдали. Белоснежный парус сиял звездой или крыльями морской чайки, можно было бы залюбоваться, если бы не всепоглощающая пустота и ноющая боль в душе. Всё бессмысленно. Всё бесполезно.
— Уверен, вопрос разрешится наилучшим образом, — снова попытался подбодрить эльфийку брат оссириандского вождя.
— Конечно, — кивнула Линдиэль и подумала:
«Для всех, кроме меня».
Из ближайшего окна весело помахала одна из старших сестёр — давно не только мать, но и бабушка. Против воли вспомнилось, как собирались замуж трусиха Галенлиндэ и дурочка Толлунэль, стало невыносимо гадко на сердце.
Может быть, правда выйти за Арастура и прогнать из Оссирианда Оэруиль с её порождением? С другой стороны, зачем вообще нужен этот мрачный лес с его странными законами, не признающий перемен и даже новую расу? Мир меняется, нельзя вечно жить прошлым.
Линдиэль подумала, что и без неё Край Семи Рек так или иначе принадлежит семье лорда Новэ, а значит, лично ей нет никакого смысла держаться за бесполезный титул и дружбу с Лайквэнди. Лучше славить Вала Улмо дома, в кругу тех, кто делает это искренне, чем слушать бесконечные лживые почитания Владыки Вод от эльфов, стремящихся обмануть одного из Творцов Арды ласковыми словами и мнимым уважением к его избранникам.
Тяжёлые размышления выбили почву из-под ног, однако помогли сделать путь до замка короче, и перед Линдиэль с Арастуром распахнулись двери замка, способные выдержать удары мощного тарана. Всё-таки видно, что раньше здесь жили Нолдор.
И от этой мысли почему-то стало теплее.
***
— Слава великому Владыке! Вразуми нас и поведи верной дорогой, Вала Улмо! — звучали слова лорда Новэ Корабела и всех, кого он собрал в небольшом круглом зале смотровой площадки дозорной башни, откуда открывался прекрасный вид на море и подплывающий к пристани корабль.
Каленовэ был бледный, прятал глаза, избегая взгляда оссириандского гостя и младшей сестры. Фаиновэ, наоборот старался смотреть свысока, подчёркивая, что здесь его виноватым не считают, это его дом, и гость из леса здесь один против огромного сплочённого рода, могущество которого дано самим Улмо. Эронел сидел с книгами чуть поодаль, демонстрируя полную отрешённость от происходящего, как и положено летописцам — молодой Тэлер лишь пересчитал взглядом собравшихся, записал сначала количество, потом спросил имена и титулы тех, кого не знал, а после — заполнил страницу и замер в ожидании, опустив глаза.
Лорд Новэ одобрительно улыбнулся.
Новый хозяин замка — эльф по имени Эрестор, был темноволосым и сероглазым, как и его мать, хорошо разбирался в строительстве и считал новый порт своей работой. Ни у кого не возникало вопросов, почему именно этому родичу лорд Новэ оказал особую честь, поскольку Эрестор всецело отдавал себя морским делам, успевая при этом изучать историю и особое значение придавая текстам о Валар.
Линдиэль присмотрелась к родне. Казалось, ничего не изменилось с последнего большого совета, который видела дочь Корабела, разве что появилось несколько новых лиц, вместо привычных. Но разговоры те же, выводы те же, и в итоге вечное неизменное заверение отца в том, что семья нерушима, и в этом её сила и ценность. И благословение Вала Улмо распространяется на весь род без исключения.
Пропустив мимо ушей обсуждение торговых дел и упоминания поселения смертных в Бретиле, Линдиэль едва не забыла, зачем приехала, как вдруг речь Эрестора — вроде бы строителя, а не мудреца — вернула к реальности:
— Я читал о делах Таргелиона и нарочно говорил с наугрим, вхожими в Дориат. Гномы, разумеется, попытались торговать с халадинами, однако получили жёсткий и… несколько странный для разумных существ отпор. Однако, не вижу смысла на этом заострять внимание, главное здесь другое: мы в любом случае должны действовать вместе, идти единым курсом. Если команда корабля не договорилась о том, в какую сторону и для чего плыть, путешествие обречено. Таким образом, нам необходимо понимать: принимаем ли мы сына Оэруиль в свою семью или считаем частью рода Феанора.
— Благословенный род или проклятые отступники? — уточнила Линдиэль, чувствуя, что начинает ненавидеть всех, кто здесь собрался.
— Проклятым отступникам, как ты выразилась, дочь, — лорд Новэ ничуть не смутился, — Вала Улмо позволил приплыть сюда. Заметь, Вала Улмо так же позволил Феанору сжечь корабли и не допустить род Финголфина и Финарфина на нашу землю. Героя Астальдо это также касается. Слава великому Владыке! Вразуми нас, Вала Улмо! Мы не можем знать всего, поэтому вынуждены сами расставлять приоритеты.
— Если вам не нужен Морион Таурхиль, мы будем считать его частью семьи вождя Арфередира, — просто сказал Арастур, наблюдая, как его необычную для побережья моря одежду рассматривают те, кто никогда не бывал в Семиречье.
По реакции большинства стало понятно — такой расклад им не по нраву. Эронел молча изучил поведение каждого родича, принялся записывать.
— Мы говорим не об этом, благородный охотник, — спокойно пояснил Эрестор, смотря исподлобья. — Мы все хотим, чтобы Вала Улмо помог нам избежать тяжёлого выбора, однако Рок порой сильнее даже Айнур. Вала Улмо сказал лорду Новэ, что необходимо обживать низовье Сириона, и мы это делаем, но никто из нас точно не знает, для чего. Я не хочу делать выбор, где мне жить, поскольку люблю мой замок…
«Твой, Эрестор?! Твой?!» — Линдиэль вскипела, однако смогла промолчать.
— …но никто из нас не может пойти против Рока и Воли Валар. Морион Таурхиль — дитя врага нашего короля, и нам всем очень повезло, что Элу Тингол мудр и милосерден, поэтому не требует голову мальчика в отместку за разорённый город его кровного брата Ольвэ. Мы никогда бы не пошли на подлое убийство, но нам пришлось бы отречься от Оэруиль, а, возможно, даже от Каленовэ и всей его семьи. Это жертвы по воле Рока, благородный охотник.
«Понятно, почему тебе отдали этот замок, — ещё больше разозлилась дочь Корабела, — ты прикрываешь всех, говоря то, что другие бы не осмелились, но кто-то должен возиться в грязи. Ты тут один не брезгливый! Или просто выглядишь, как Нолдо, поэтому тебя не жалко. В любой момент можно без проблем вычеркнуть тебя из рода Новэ, потому что ты здесь всё равно ни на кого не похож».
— Поэтому мы должны чётко знать, чьи интересы отстаивать и чем жертвовать. Однако Оэруиль уже делала выбор не в нашу пользу.
Каленовэ побледнел ещё сильнее, съёжился, словно засохшее яблоко.
— А что ей было делать? — усмехнулся Арастур, скрестив руки на груди. — Вы не знаете, что муж сотворил с ней до того, как притащил на переговоры. Я тоже не знаю, но предположить могу.
От удивления Линдиэль едва не выругалась. Брат оссириандского вождя защищает таргелионскую королеву? Или это попытка завоевать сердце неприступной возлюбленной?
— Все могут, — спокойные глаза Кирдана потемнели, словно грозовое небо, — но это домыслы. Карантир — не орк и не порождение Моргота. Оставим свои фантазии при себе, и да вразумит нас Вала Улмо.
— Как бы то ни было, семья, — серьёзно произнёс Эрестор, — и гость, на данный момент вывод такой: единственный шанс защитить Мориона — сделать так, чтобы на нём не была завязана выгода Карантира. Мальчика необходимо вывести из опасной игры торгового короля. Вы знаете, как это сделать, Оссирианд?
Эронел записывал, всё быстрее водя пером.
— Нет, — честно ответил Арастур. — Если бы всё было ясно, я бы не приехал.
«Врёшь», — подумала дочь лорда Кирдана.
— Уверен, вместе мы справимся с задачей, — Новэ Корабел успокоился, — Владыка поможет нам.
«А кто поможет мне? — вопрос снова выбросил из реальности. — Я обещала спасти Оэруиль и сделала всё, что было в моих силах. Или не всё?»
Сердце против воли устремилось на север. Нет, Астальдо не впустит Линдиэль в свою крепость. Но можно осесть в Хитлуме и дождаться его приезда. Поговорить…
Только вот беда — нельзя просто так заявиться к верховному нолдорану. Нужна веская причина для визита. Но какая? Может быть… Морион Таурхиль? Почему нет? Главное, приехать, а там видно будет. В конце концов, король Нолофинвэ не против брака своего сына, а это уже очень многое. Если ради блага семьи Оэруиль объявят преступницей и прогонят из Оссирианда, её может приютить добрый верховный нолдоран. И тогда… Король Карантир пересмотрит торговую политику? Вряд ли. Впрочем, какая разница? Главное — встретиться с Астальдо и поговорить. Может быть, он уже остыл и не злится.
Может быть, ещё есть шанс завоевать его любовь?
Росток
— Это не кукла, Брегиль, — устало произнесла Мельдир, в очередной раз пытаясь не позволить старшей дочери таскать на руках годовалую сестру. — Надорвёшься сама и Хирвен уронишь. Поставь её на ножки.
— А почему ты плачешь? — девочка отпустила младенца, полезла обниматься. — Ушиблась?
Супруга вождя горько рассмеялась. Конечно, от чего ещё можно плакать? Упала, ударилась, больно, вот и слёзы. Детям другого и не надо знать.
— Да, — погладила она дочку по чёрным кудряшкам, проверила аккуратность косички. — Когда готовила, стукнулась рукой о край стола. Пройдёт.
— Дай подую!
Пришлось позволить проявить заботу, но от этого на душе стало ещё тяжелее, однако не делиться же с ребёнком настоящей бедой? Да и разве это горе? Почти у каждой жены бывают мертворождённые. Эру дал — Эру взял, что здесь такого? Мальчик родился на половине срока, даже на человечка был не слишком похож. Но для матери это всё равно болезненно. Да и сына так ждали!
Не утешали даже сказанные вполголоса слова матери, что надо радоваться доброму мужу: другой бы и поколотить мог, что девок одних рожаешь, а Брегор даже не винит ни в чём, утешает.
Да уж, повезло, так повезло!
Крепко обняв Брегиль и всё-таки справившись с собой, Мельдир отпустила старшенькую, взяла младшую, усадила на стульчик и начала кормить из серебряной ложечки, напевая без слов весёлый мотив — детям не должно быть грустно, даже если у мамы исчез животик, а братик не появился.
Со двора неожиданно позвали, супруга вождя обернулась к открытому окну и крикнула:
— Я занята!
— Ладно, — Бериль говорила запыхавшись, — сама приду.
Младшая сестра Брегора снова была на сносях. Родив уже двух здоровых сыновей, молодая аданет собиралась опять принести мальчика, и чувствовала себя вполне хорошо, вызывая одновременно восхищение и зависть жён и бабок.
Пытхя и ухая, поднявшись к супруге брата, Бериль, располневшая, но румяная и счастливая, осторожно устроилась на стуле и блаженно вытянула ноги.
— Представляешь, — начала она говорить, поправляя пёструю косынку, — я хотела вчера просто поспать подольше, а не дали! Пришлось опять Аданельке кашу младшему варить, но это полбеды! Она у меня привыкшая. Брегиль, не слушай тётю, иди в кукол поиграй. В общем, пришлось мне в приют бежать.
— Что случилось? — Мельдир не была уверена в своём желании знать очередные проблемы сирот и их воспитателей, однако отвлечься от своей беды чужое несчастье обычно помогало.
— Да опять этот Отросток-переросток нам покоя не даёт. Слушай, у нас на воспитании четыре десятка детей, из которых только дюжина подкидышей, а остальные — ну, там разное, родители-преступники, умерли или больные, бедные, пьющие. Разное. Из этих подкидышей — четверо эльфят, остальные наши, но ни от кого столько проблем нет! Представь: дядя Белемир прислал своего сына, чтоб он учился преподавать. Ты же знаешь про школу без эльфов? Её уже почти открыли. Твои чада куда учиться пойдут? Думала уже? Ну, в общем, неважно, дядя Белемир хочет, чтобы Берен там преподавал. Я думаю, он сам хотел в этой школе работать, но у него ж трясучка в последний год началась, писать с трудом может, поэтому только на сына надежда. В общем, пришёл Берен про зверей детям рассказывать. Для малышни-то он взрослый, а для кого постарше — не авторитет. Ну и начали его на прочность проверять. А малышня увидела, и туда же. Берен им говорит: «Вот это лис, это лиса, это лисёнок. Охотиться надо на взрослых лисов, а детёнышей по возможности не трогать. Как и их матерей». Так этот гадёныш ему: «Моя мама была красавица, а у тебя страшилка!» Представляешь?
— Какой гадёныш?
— Да Отросток! Ну Росток. Его нам подкинули, когда ему от силы года полтора было! Он мать помнить не должен, а помнит. Видимо, хоть и выглядит человеком, эльфий ребёнок. Только эльфята почти с рождения запоминают, что было. Мы его хотели в семью вернуть, потому что мамка его не злыдня какая и не сирота, там и бабка есть, и дед вроде. Но Гваэрон поспрашивал — оказалось, бабка слепая, дед почти не ходит, а мамка его всё-таки померла. Болела она долго, то ли простудилась, то ли что, не знаю, в общем, родила, выкормила, и угасла. Ну куда его к старикам, разбойника такого?
Мельдир вздохнула, правда не из-за печальной истории очередного сироты, а потому что Бериль, выйдя замуж за простого стражника, стала говорить, словно неучёная рыбачка.
— А вчера этот разбойник сбежал, — сестра Брегора вздохнула, посмотрела на намокшую около сосков ткань платья, тихо выругалась и подложила под одежду салфетки. — Мы всё обыскали! Ну, как мы? Я с детишками сидела, сказки про златовласок им читала. А наши забегались! И знаешь, что оказалось? Этот гадёныш на реку сбежал и купался. Нам его рыбаки привели. И знаешь, что они сказали?! Отросток-переросток у них сети портил!
— И что же вы делать будете? — из вежливости поинтересовалась Мельдир.
— Не знаю. Я рожать буду, а как вернусь — надеру ему задницу так, что неделю не сядет!
— Он вырастет и отомстит, — серьёзно сказала жена вождя. — Говоришь, помнит всё. Значит, не забудет и это. И не простит, а лишь злобу затаит.
— Ну а что мне делать?! — Бериль вдруг изменилась в лице. — На самом деле, я об этом и пришла поговорить. Ты прости, что сразу не сказала. Я к брату приходила поговорить, а он сказал, чтобы я с тобой это обсудила. В общем… Слушай, я уже пыталась решить это иначе, я говорила с Белемиром, но он, сама знаешь, руки трясутся, тяжести не может таскать, а Аданель одной сложно, и Берен пока одинок, а женится — своя семья будет, да и не уважает его этот разбойник, слушаться не станет. Вобщем, нет. Мы с няньками поговорили, решили, что Росточку-бандиту семья нужна, но не белемирова. И с чужими он не приживётся — помнит родных и только озлобляется оттого, что бросили его. А мать его… Она наша дальняя сродница, понимаешь? Слушай, я б сама взяла, но куда мне ещё?!
Мельдир почувствовала головокружение.
— Андрет? — робко спросила она.
— Упаси Эру! — картинно ужаснулась Бериль. — Андрет его живьём в лесу зароет!
— А что Брегор? — выдохнула супруга вождя, почему-то схватив Хирвен за ручонку.
— Брегор? А что Брегор? Ты лучше меня знаешь, как он к эльфам относится. Ха! Но это всё-таки родич, пусть и наполовину. Брегор меня волновать не хотел — я ж на сносях, вдруг прям тут счас рожу! Брат сказал, что решать, сколько в вашей семье будет детей, только жене. Но сама подумай — скоро молва разойдётся, что родич вождя, да ещё и полуэльф, в приюте буйствует. Да и… Прости, Мельдир, но… прости, но у тебя ведь нет сына. Может, это судьба? А? Эй, ну не плачь, я же извинилась! Прости дурёху! И вообще… Не реви, мать, ребёнка напугаешь! Слышала? Не реви!
***
Несмотря на разгар лета, день был пасмурный и холодный, окна в комнатах приюта закрыли от ветра. На порог вышли две пожилые женщины и вывели угрюмого черноволосого мальчика со злыми серыми глазами и большим мешком. Ребёнок шёл неуверенно — видимо, недавно снова нарвался на воспитательную порку.
— Здравствуй, Туив, — строго, но доброжелательно произнёс Брегор, выходя вперёд, оставляя около лестницы охрану, жену и старшую дочку. — Ты точно хочешь жить с нами?
— А ты точно хочешь быть моим папой? — парировал мальчишка.
— Хочу рискнуть, — ничуть не смутившись, серьёзно ответил вождь. — А ты рискнёшь быть мне сыном?
— Я люблю опасные игры, — повеселел Росток. — И ты мне обещал эльфийское имя! И эльфийскую школу!
— Пойдём домой? — Брегор протянул руку, словно заключая договор.
— Идёт, — крепко сжал его ладонь мальчишка.
— Прекрасно, Бреголас. С этого момента мы — одна семья.
Примечание к части
Предупреждение: Эол
Долгое прощание
Знаешь, любимая, чёрное — это,
Как небо без звёзд, как земля на рассвете.
И с чернотою моё очевидно родство.
Знаешь, любимый, белое — это,
Как брызги и перья, летящие в лето.
И белое было всегда мне милее всего.
Мы сами не рады,
Но нас не переделать.
Стоим у ограды по разные стороны.
Чернила досады
И нежности в белом
С тобой всё равно мы поделим поровну.
Чёрное с белым смотрится.
Чёрное с белым сходятся,
Словно с картины сводится
Краска ушедших лет.
Все наши фразы сложные
Все недомолвки тошные,
Будто бы память прошлого
Смотрит печально вслед.
Счастье, как птица, влетает без стука
И бьётся о белую стену разлуки,
Тебя от меня отсекая, как недуг.
Чёрной оградой встает воздаянье,
И падает в чёрную горечь сознания
Наше беспомощное расцепление рук.
Останусь ли прежней иль стану сильнее?
Мой выбор, прошу тебя, благослови!
Нет в мире надёжней, нет в мире прочнее
Обиды-преграды для давней любви.
Чёрное с белым
Кружатся.
Рамки решений
Сужены.
О, Эру, дай нам мужества
Принять, что произошло.
Наши объятья крошатся,
Наши утраты множатся.
Чёрное с белым — прошлое,
Что навсегда ушло.
Чёрное с белым — разница
Чёрное с белым дразнятся.
Что нам в конце останется?
Нас не вернуть назад.
Все наши фразы сложные,
Все недомолвки прошлые…
Нам нужно нечто большее,
Чтобы не знать преград.
Музыкой звучал воздух, земля, деревья, ручьи и роса, словно в Эпоху Расцвета Валинора, но в то же время сплетение Тем было совершено иным. Завеса над Дориатом осталась далеко позади, однако её отголоски всё ещё доносились, отзываясь в листве и мхах.
Эол не спешил. Поначалу хотелось скорее добраться до гномьего города, но потом что-то заставило сбавить шаг и чаще делать привалы. Куда торопиться? Зачем? Надо ли?
Уйти из дома было тяжело: родоначальник и основатель Дома чувствовал — нельзя ослаблять контроль и оставлять жену и сына без своего присмотра, но и без торговли в Ногроде приходилось тяжело. После нескольких попыток отправлять слуг на ярмарки Эол понял, что не может всё передоверить помощникам, ведь кто лучше мастера знает, какие материалы необходимы? А ещё, нет гарантии, что все заработанные мирианы возвращались хозяину.
К тому же хотелось поговорить с дориатской стражей — вдруг кто-то искал пропавшую голодримскую принцессу?
Снова и снова прокручивая в голове подготовку к уходу из дома, вспоминая запертые замки мастерских и кладовых, где хранил ценные вещи, чертежи, инструменты и записи, Эол шёл сквозь лес, путая следы. Охране и слугам было приказано не спускать глаз с Ириссэ и Ломиона, и это утешало, но перестать думать о доме не получалось. Каждый шаг вперёд давался с большим и большим трудом, словно воздух стал болотом. В чем же дело? Скоро уже можно будет показаться на дороге, найти попутчика и быстро добраться до Ногрода, но пока необходимо сбить с толку любого, кто попытается следить, хотя, кроме цепных псов Тингола — Маблунга и Орофера, этим заниматься вроде бы некому.
Последние дни весны выдались жаркими, что, впрочем, стало уже привычным, и чаща полнилась терпкими летними ароматами. Обычное чириканье и карканье, как всегда, не привлекало внимания, как вдруг…
В небо взмыла разразившаяся криком стая. Эол знал — такой переполох случается не из-за охотника или внезапного путника — пернатые просто не поделили дерево, но…
Завеса, музыка, лес, птицы… Всё вокруг слишком напоминало о давнем судьбоносном дне, когда изгой встретил принцессу. Может быть, так только казалось, и на самом деле никаких совпадений не было, просто не отпускали мысли об оставленном доме, но Эол вдруг понял — он обязан вернуться и проверить, всё ли в порядке. Ногрод подождёт.
Вдруг жена нашла то зелье, которым её опоили перед отъездом мужа и отравилась им? Или… Кто знает, что ещё могло произойти?
***
Вино оказалось странного вкуса, однако Ириссэ почти не обратила на это внимания: мало ли, почему так? И даже то, что после одного бокала невыносимо захотелось спать, не удивило и не заставило испугаться — ничего не может быть хуже жизни с похитителем.
То ли ей показалось, то ли ненавистный насильник и правда заявился, но какая разница, если во сне рядом будет совсем другой эльф?
— Я пришёл сказать, что уезжаю, — прозвучал самый отвратительный в Арде голос, и тьма накрыла Ириссэ тяжёлым одеялом забытия.
Эол положил супругу на кровать, оценил действие снадобья. Да, хорошо усыпило. Жаль, не хватит до возвращения из Ногрода, но на долгое приятное прощание достаточно.
Теперь можно не срывать одежду, а просто снять. Какая жена сейчас покорная! Какая податливая! Лицо такое бледное, умиротворённое! Можно сколько угодно касаться волос, губ, скул, шеи, кончиков ушей, и не встретить ни одного гневного или презрительного взгляда. Прекрасно! Главное, смотреть сквозь настоящее, проникая взглядом в прошлое, когда потускневшие кудри блестели, высохшая кожа лоснилась, щёки не были впалыми, а на груди не проступали рёбра.
Отбросив платье и накидку Ириссэ в сторону, Эол скинул с себя штаны, сел рядом с супругой, прижавшись к её бедру своим.
— Некрасиво лежишь, — с укором произнёс мастер, внезапно представив эльфийку серебряной.
Абсолютно расслабленное истощённое тело не сохраняло правильное положение, пришлось использовать подушки и верёвку. Добившись идеального результата, кузнец представил, какую сделает статуэтку. Главное, правильно изобразить спящую эльфийку, чтобы она не выглядела мёртвой.
Удивившись странным мыслям, Эол убрал всё, что мешало положить Ириссэ на спину, привязал запястья жены к изголовью кровати, поднял согнутые в коленях ноги, притянул лодыжки к бёдрам, а колени поднял и зафиксировал путами так, чтобы ничто не мешало прощаться. Рот лучше заткнуть заранее, поэтому кляп прочно засел между побледневшими губами, лента, удерживающая его, вплелась в волосы.
Теперь, когда жена проснётся и начнёт пытаться сопротивляться, она лишь поможет наслаждаться своим телом и томными стонами.
Подумав, что не хочет видеть неприязненный взгляд или слёзы, Эол надел Ириссэ на голову плотный чёрный мешок, не мешающий дыханию, но прекрасно прячущий всё лишнее.
Ловко минуя верёвки, руки заскользили по коже. Сухая. Нужно масло. Открыв пузырёк и вдохнув будоражащий аромат, изуродованный эльф начал смазывать тело супруги, любуясь тем, как красиво оно начинает блестеть. Нездоровая худоба портила впечатление, однако завораживающая романтика прощания оказалась сильнее.
Скользкие масляные ладони провели по тощим плечам, шее, ребристой груди, которая уже совсем не манила исчезнувшими округлостями, и хозяин Дома понял, что если продолжит рассматривать, не захочет соития с женой, а это неправильно.
Закрыв глаза, Эол устроился между удобно раздвинутых ног и начал то, ради чего всё и затевалось.
***
Майрил отошёл от двери. Отец снова причиняет боль матери, и с этим пока ничего нельзя сделать, но скоро — очень скоро! — всё изменится.
Страх и принятие неизбежного попеременно властвовали в сердце юноши, ожидание становилось невыносимым.
«Когда же отец уедет?! Он ведь уже запер все свои мастерские и кладовки, снова дав мне понять, кто я для него. Да, я всего лишь один из слуг, которому даже не доверили охрану закрытых комнат. Интересно, чем, по мнению хозяина Дома Эола, я должен заниматься в его отсутствие? Ха, он даже не представляет, что я собираюсь делать».
От мыслей о будущем стало совсем страшно. Чудовищное понимание, что иного выхода нет, принятие неизбежного и осознание невозможности жить, как раньше, позволяя отцу издеваться над матерью, видя её страдания, делали руки твёрже, но всё равно сердце невыносимо колотилось, и темнело в глазах.
Не помня, как оказался в своей комнате, сын тёмного эльфа смог подумать лишь, что не надо запирать дверь — он ведь ничего не скрывает.
Когда же уедет оте… Нет, он не отец. Больше.
Когда же он уедет? Сколько можно мучить маму? Уезжай уже!
— Предашь меня — убью, — прозвучали вдруг совсем рядом слова, и Майрил вздрогнул.
— Зачем мне тебя предавать? — встав от стола, за который когда-то успел сесть, юный эльф сжался.
— Откуда ж мне знать, что в твоей подлой душонке творится?
Стараясь не выдать истинных чувств, сын Ириссэ сделал вид, будто принял сказанное за шутку. Эол, как ни странно, рассмеялся, словно и правда говорил не всерьёз.
— Я уеду ненадолго, — предупредил мастер. — Сильно соскучиться ни по мне, ни по работе в мастерской не успеешь. Сначала мне надо в Дориат, а после — заеду на ярмарку в Ногрод. Думаю, к середине осени уже вернусь.
— Хорошо, отец, — выдавил из себя Майрил. — Но что мне делать в твоё отсутствие?
Кузнец посмотрел на сына и вдруг расхохотался.
— Ах, ты не знаешь? Так слушай: мой полы, готовь еду, читай книги, а ещё, — Эол хмыкнул, — выбери себе уже женщину, наконец. Можешь даже двух. Разрешаю.
Дверь хлопнула, захотелось выкрикнуть вслед проклятья, однако сын тёмного эльфа промолчал. Скоро… Ждать осталось совсем немного.
***
Эол свернул с одному ему известной тропы.
Домой! Что-то точно случилось, предчувствие не могло обмануть.
— Маэглин… — прошипел кузнец. — Будь ты проклят!
Примечание к части
Песня "Чёрное и белое" из рок-оперы "Элоя"
Примечание к части
Тут в основном секс.
Нормальный.
Но сюжет в следующей главе.
Мы будем свободны
Пробуждение оказалось тяжёлым, голова кружилась, к горлу подступала тошнота. Постепенно начав чувствовать тело целиком, Ириссэ ощутила ноющую боль между ног.
Всё ясно.
— Он уехал, — прозвучал сквозь болезненный полусон голос сына.
Нолдиэ ужаснулась, что её мальчик видел лишнее, сердце упало, и тело скрутил приступ рвоты. В полуобморочном состоянии снова оказавшись на подушке, Ириссэ тихо заплакала.
— Не беспокойся, — сын произнёс это очень отстранённо, — я всё уберу. Отдыхай, мама. Я зайду позже.
Усталость пересилила стыд и ненависть, сон затянул в чёрный водоворот, где белыми сполохами вспыхивали сверкающие на солнце башни Ондолиндэ. Такие далёкие, такие прекрасные!
Такие недосягаемые…
***
Отпускать жену из объятий не хотелось. Эктелион понимал — пора снова уходить в разведку, а точнее — продолжать поиски врагов и пропавшей сестры короля.
Уже давно не покидало ощущение, что всё это бессмысленно или даже опасно, ведь если долго искать, можно и правда найти, только совсем не то, что хотелось бы. Например, вместо того, чтобы издалека заприметить орочий лагерь, тихо окружить его и перебить всех морготовых тварей, можно попасть в засаду или нечаянно привести лазутчика к Гондолину. В искажённой Арде ведь именно так и осуществляется задуманное?
Эктелион тряхнул головой, убрал назад чёрные волосы, взглянул на дремавшую рядом супругу.
На фоне голубого шёлка простыни Симпина казалась слишком манящей, чтобы думать о плохом, и лорд Дома Фонтана, залюбовавшись прелестями жены, быстро забыл о тревоге. Губы сами потянулись к шее, ключицам, завораживающим впадинкам, принялись втягивать и зажимать кожу, дыхание сбилось, руки со страстью обхватили талию эльфийки. Симпина блаженно заулыбалась, между влажных губ показался язык, ресницы дрогнули, спина изящно изогнулась.
— Я думала, — выдохнула эльфийка, убирая светло-пепельные волосы с лица, обнимая мужа за шею, — проснусь — а ты уже уйдёшь.
— Я не смог, — прошептал Эктелион, раздвигая ноги жены. — Ты слишком красивая.
Коротко рассмеявшись, Симпина приподняла бёдра навстречу наслаждению, тела соединились, начали двигаться, постепенно ускоряясь и замедляясь. Опустив руку себе между ног, эльфийка приблизила пик наслаждения, обхватила супруга ногами и застонала.
— Нечестно играешь, — Эктелион выдохнул, наращивая темп.
— Я хочу наиграться на всё время разлуки, — подмигнула, сжимая в себе плоть мужа, Симпина.
Коротко ахнув и закусив губы, эльф задвигался резче и не так часто, сдавил ягодицы супруги, задышал тяжелее.
— Продолжай, бей фонтаном, — леди соблазнительно напрягла грудь.
— Так сразу? — Эктелион упал рядом с ней, начал ласкать притягивающие взгляд округлости.
— Я ведь единственная в Арде знаю, почему на самом деле ты назвал свой Дом в честь бесконечно бьющих струй.
Рассмеявшись, лорд смутился и уткнулся в светлые волосы супруги.
— Ты меня уговорила, — прошептал он. — Точнее, ты не оставила мне выбора. Я обязан соответствовать изображению на гербе.
Симпина быстрым движением перевернула мужа на спину и уселась сверху, ласково и требовательно возбуждая чувствительную плоть. Губы обхватили гладкий кончик, язык забрался в щёлочку, потеребил, стал водить вокруг. Ладони провели по телу Нолдо, спускаясь от живота к ягодицам и поднимаясь обратно, заскользили вниз по бёдрам, потом — вверх, к груди. Убедившись, что супруг достаточно возбуждён, Симпина приподнялась и опустилась на влажную от поцелуев, разгорячённую плоть.
— Я хочу вечно быть полным воды бассейном, — выдохнула эльфийка, двигаясь соблазнительно-неспеша. — Наполни меня снова.
— Я подойду к этому со всей ответственностью, — заверил Эктелион. — Не опозорю честь герба.
Симпина нагнулась вперёд, губы супругов сомкнулись, и ритм начал ускоряться.
***
Тьма забытья сменилась полумраком освещённой тремя свечами комнаты. Голова уже не кружилась, тошнота прошла, но на душе было непередаваемо гадко от понимания, что муж опоил, изнасиловал и, вероятно, бросил голой и грязной, а сын пришёл, увидел это и позаботился. Может быть, всё выглядело не так, и Эольвэ сам уложил, укрыл и даже вытер следы своего присутствия, но ведь в худшее верится куда проще! Зная эту тварь…
— Мама, — Майрил подошёл ближе, посмотрел в глаза, — ты как? Встать можешь?
Снова ощутив наворачивающиеся на глаза слёзы, Ириссэ поднялась с постели, неловко кутаясь в одеяло.
— Всё хорошо, — попыталась улыбнуться Нолдиэ, чувствуя, как зачем-то возвращаются силы. Лучше бы совсем пропали, и сердце остановилось!
— Мама, — юноша взял Ириссэ за плечи, снова посмотрел в глаза, — я всё продумал. Мы убежим. И найдём твой белый город. Я буду твоим защитником, а ты — моей путеводной звездой. Не говори ничего. Просто собери самое важное, оденься и жди, когда я вернусь. Будь готова стать свободной.
— Майрил…
— Тише.
Ломион бесшумной тенью скользнул к двери, щёлкнул замок. Не веря в происходящее, Ириссэ, теряя ощущение реальности, заметалась по комнате, с ужасом понимая, что кроме ночных сорочек и похожих на них платьев, у неё ничего нет. Разве что лоскутная звёздочка, которая теперь казалась символом невозможного счастья и надежды. Неужели оно ближе, чем кажется?
Только бы Майрил не пострадал! Зачем он запер дверь?
***
Миновав семь сакральных врат Гондолина, Эктелион с соратниками отправился в сторону леса. Орлы короля Турукано выглядели совершенно неприметно, словно были обычными бродячими птицами: певчими, сладкоголосыми, в вечных поисках пропитания и временного гнезда, готовыми к боям за самок и территорию, высоко взлетающими и стремительными в броске на жертву.
Они казались обыкновенными, и от этого становились в разы опаснее для врага. По крайней мере, каждый орёл из Ондолиндэ думал о себе именно так.
Бездумно, бессовестно, бесправно. Побег Аредэль и Маэглина
Бесконечно тянувшееся время вдруг схлопнулось, будто слишком сильно надувшийся мыльный пузырь. Если раньше казалось, что дней, месяцев и лет слишком много, то теперь мгновений стало до паники мало. Всё. Вот он — неумолимо ускользающий момент, когда надо делать то, к чему столько готовился. Но почему теперь кажется, что не хватило ещё хотя бы дня? Почему именно сейчас появилось понимание, сколько всего осталось неучтённым?
Да что же это такое?!
Ломион знал — если не обуздать страх, ничего не получится, поэтому снова и снова разжигал в сердце ненависть, вспоминая о матери, проговаривая вслух всё то, что ранило особенно болезненно, уверяя себя в правильности выбора. Уверенность в том, что почти наверняка придётся прокладывать дорогу к свободе трупами, обессиливала. Все эти эльфы растили Майрила, кормили, защищали, играли с ним…
— Пока мама страдала! Они ничего не сделали, чтобы помочь ей!
Конечно, единственный, кто здесь действительно заслуживал смерти, — это сам Эол, и с него стоило начать, но Майрил трезво оценивал себя. Риск, что рука дрогнет, и нанести роковой удар родителю не получится, был слишком велик, к тому же отец вечно подозревал сына и, скорее всего, готовился дать отпор. Нет, всё спланировано верно. Как раз часть охраны на охоте, в пещере осталось не так много умеющих держать оружие. И они не ожидают удара.
Наверное…
Боясь, что не сможет убить даже тех, кого вроде бы ненавидит, сын тёмного эльфа снова заговорил сам с собой:
— Все они на стороне хозяина. Бездумно, бессовестно, бесправно. Каждому и каждой в этой пещере нравится такая жизнь! Им нравится мучение жены хозяина, потому что они завидуют ей, мечтают уничтожить! Они надеются на её позорную грязную смерть, ждут, словно падальщики, когда обессиленная жертва околеет. Твари! Вам нет оправдания! Нет прощения! Сдохните! И продолжите гнить, как гнили заживо!
Рука сжала кинжал. Пора прокладывать дорогу к свободе.
***
— Господин? — неуверенно спросил охранник в коридоре, который показывал сыну хозяина основы владения мечом.
«Не может решить, как меня называть, — снова начал подбрасывать дрова в огонь ненависти Майрил, — Эол ему не объяснил толком. То ли я такой же слуга, да ещё и безымянный, то ли сын господина, то ли господин. Давай, раб, старайся не промахнуться мимо верных слов!»
— Я забыл спросить отца, где он оставил ключи от мастерской, — невинно произнёс юный эльф, кивая в сторону лестницы. — Заодно хочу, чтобы ты пошёл со мной и убедился — я не возьму ничего, что мне не положено. Просто наведу порядок. Полы помою.
Слуга-охранник-раб отступил во мрак, поклонился. Проводив его взглядом, Маэглин задумался — этот эльф недавно учил его правильно вынимать кинжал из складок одежды, чтобы сталь не блеснула, осталась незамеченной до того момента, когда уже будет поздно. Этот Тэлер тогда точно так же отступал в темноту и кланялся. Как отец не боится жить с такими страшными существами? Почему он в них уверен, но совсем не готов доверять сыну?
Неужели дело только в том, что его слуги — не Голодрим? Как это глупо!
«У нас нет армии, нет войска, поэтому нет смысла мастерски обращаться с мечом, — зазвучали в памяти слова охранника, пока ставшие деревянными ноги непослушно ступали по коридору. — Демонстрируя вражескому войску обнажённый клинок, длиной с руку, ты бросаешь и принимаешь вызов, ты вступаешь в бой. Но зачем, если их численность намного превышает нашу? Мы защищаемся чарами и тайной, но если нас найдут, никто здесь не выйдет сражаться — мы уйдём секретными ходами и найдём новое жильё».
Снятый с пояса раба Эола ключ повернулся в замке кладовки, освободил путь к стене за занавеской, где хранились остальные важные связки. Охранник, учивший Маэглина обращаться с оружием, не поворачивался к сыну хозяина спиной, всегда держал его в поле зрения, однако, когда потянулся за ключами от мастерской, на миг открыл незащищённый бок для смертельного удара.
Чтобы проткнуть живое тело, осознанно убивая эльфа, пришлось преодолеть бездну страха и сомнений. В какой-то момент перестали помогать образы страдающей матери, рука, сжимавшая кинжал, словно окостенела, но чёткое осознание — сейчас или никогда — направило заточенную самим Маэглином сталь.
Оставшись наедине с замершим телом, Ломион взял нужный ключ и ринулся к двери, только понимание содеянного едва не повалило на пол рядом с трупом.
«Когда-то, — подумал сын принцессы Ириссэ, вытирая слёзы и отчаянно борясь с переходящим в рыдания плачем, — ни один эльф не умел пользоваться оружием, и никто не учил их. Они во всём разобрались сами. Вот и я… Разобрался».
Забившийся нос перестал дышать. Судорожно хватая ртом воздух, Маэглин спрятал заплаканное лицо за волосами, запер кладовку с мертвецом и поспешил в оружейную мастерскую, обречённо смиренно понимая — скорее всего, в ней тоже останется лежать кто-то из отцовских рабов.
Полумрак коридоров и лестниц в дрожащем пламени свечей метался, словно в агонии, перед глазами всё плыло, но постепенно возвращалась ясность ума, и около запертой двери реальность вдруг открыла перед юным полунолдо какой-то новый мир, в котором сын тёмного эльфа только что родился. С окровавленным кинжалом в твёрдой руке.
Если кто-то встанет на пути к свободе, будет убит без слёз и сожалений. Они сами виноваты — не успели первыми нанести роковой удар.
Ключ повернулся в замке, позади послышался вопрос. Маэглин обернулся и с улыбкой сказав, что хочет просто помыть пол, воткнул клинок в живот эльфийки по самую рукоять.
Запретив себе думать о том, что эта женщина приносила еду, чистую одежду и книжки, сын тёмного эльфа затащил умирающую в муках служанку в мастерскую, окровавленными руками схватил со стены отцовский меч, который особенно ценился, повесил на пояс под плащом и словно только сейчас осознал, что скорчившееся под ногами тело — это ещё живая женщина. Облегчить ей муки?
Почему-то Маэглин вдруг подумал, что если приблизится и нагнётся, чтобы добить, получит предательский удар спрятанным под одеждой ножом, поэтому просто вышел и запер дверь.
Снова полумрак. Только теперь свет почти не дрожит, он ровный, пугающий, крадущийся. И опять кто-то на пути, но лучше просто пройти мимо.
— Господин, — слуга-тень поклонился и скрылся за поворотом.
Удивившись, что не возникло мысли об имени и остальных глупостях, волновавших ещё совсем недавно, Ломион поспешил к матери.
И увидел приоткрытую дверь. Сердце упало, в глазах помутнело. Надёжнее спрятав меч, полунолдо ринулся в комнату, свет от камина резанул привыкшие к темноте глаза.
— Можно я её изнасилую? — спросила Ириссэ сына, смотря безумными глазами то на Майрила, то на служанку, равнодушно расставлявшую на столе посуду. — А потом убью.
Слова матери выбили почву из-под ног, Ломион замотал головой:
— Нет! Она поможет нам. Или умрёт.
— Что? — эльфийка в чёрном, не обращавшая внимания на угрозы жены господина, содрогнулась всем телом, обернулась на юношу. Серо-зелёные глаза сразу же заметили не до конца стёртую с рук кровь, лицо побледнело. — Я помогу! Я всё сделаю!
— Молодец, Калоша, — похвалила Ириссэ.
— Нам нужно выйти из пещеры, — хрипло произнёс Майрил, осматриваясь и медленно доставая кинжал. — Мама, устрой здесь пожар. Сожги всё.
Ужас во взгляде служанки сменился бессильной паникой, эльфийка метнулась прочь от камина, съёжилась и задрожала. Ириссэ посмотрела вокруг с гордым превосходством, плавно скользнула к сундуку в углу, танцевальным движением открыла крышку, медленно достала горностаевую шаль, подбросила, словно лёгкий платок, закружилась и поднесла мех к огню. Белое озарилось красным, волоски заалели, пламя скользнуло из очага и заплясало на шали.
Безумно расхохотавшись, дочь верховного нолдорана швырнула подарок мужа на кровать.
— Веди нас на улицу! — приказал Майрил служанке. — Твоей госпоже плохо — она надышалась дыма.
Ириссэ схватила маленький мешочек с приготовленными для побега вещами и очень артистично упала на руки сыну.
***
Коридор показался бесконечным. Повороты, повороты, повороты, лестницы, туннели…
— Глубоко ты меня засунул, гад! — прошипела дочь Нолофинвэ, впервые видя путь наверх.
Рядом то и дело пробегали слуги-тени, время от времени звучали вопросы — двое важных рабов где-то потерялись, и остальные по этому поводу нервничали. Кровь на руках сына как-то связана с пропажей?
Мысль неприятно сдавила грудь, но вдруг впереди засиял блёкло-золотистый свет. Солнечные лучи расходились от овального дверного проёма, озаряли жилище похитителя, манили каждой кружащейся в сиянии дня пылинкой, каждым обласканным Ариэн крошечным камушком.
Около выхода был всего один охранник, который вдруг упал, когда Майрил оказался рядом с ним.
— Бежим! — приказал сын, и мать повиновалась. — Прикрывай нас, Туфелька!
«Туфелька? Мой мальчик так ласково назвал эту тварь? Эту рабыню?»
Но думать было некогда, и трое эльфов со всех ног бросились прочь от проклятого Дома Эола.
***
Ириссэ устала слишком быстро — ещё даже не стемнело. Её пришлось буквально тащить под руки. Понимая — останавливаться нельзя, беглецы пробрались сквозь бурелом, обогнули болото, перешли небольшую речушку и снова поспешили скрыться в труднопроходимой чаще.
Задыхаясь, не чувствуя ног и едва не падая, бывшая ученица Вала Оромэ ненавидела себя едва ли не больше, чем похитителя, потому что на обвинения уже не осталось сил. Мох, кочка, бревно, куст, топкая земля, кочка, бревно, куст, кочка…
И вдруг Ириссэ поняла, что служанки рядом нет. Куда она делась?
— Где?.. — начала задавать вопрос Нолдиэ, но посмотрела в глаза сына, и всё поняла — её Майрил, её мальчик только что незаметно для всех расправился с… третьей? четвёртой? жизнью.
Просто убил эльфийку и даже не остановил бег.
— Мы свободны, мама, — прошептал сын Эола, бледнея. — Свободны, понимаешь? Даже если за нами погонятся, мы заранее их услышим. Быстро им здесь не пройти. Мы спрячемся, переждём. Всё будет хорошо.
Ириссэ не верила. Она смотрела на Майрила, на лес, но ничего не видела. Перед глазами всё плыло, дышать было трудно, всё тело болело.
— Мы свободны, слышишь? Амил.
Мать и сын встретились глазами. Уставшие, разбитые, всё ещё не осознавшие случившееся, Ириссэ и Ломион засмеялись, крепко обняли друг друга и разрыдались.
Тема Ярости
«Почему ты это допустил? Я ведь доверяла тебе! Я доверила тебе наших детей!»
Сон был слишком реальным, и Нолофинвэ почти поверил, что жена рядом и в чём-то упрекает его.
— Я всё исправлю, — прошептал король, не открывая глаз. — Политика Морифинвэ вредит ему самому, он настроил против себя всех, а значит, скоро разорится, и тогда Хитлум вновь воспрянет. Я снова стану великим правителем, Анайрэ! Моя слава затмит Феанаро! Ты знаешь, Аклариквет умеет воспевать своего владыку. Ты будешь гордиться мной! Все будут!
Лицо супруги приблизилось, словно для поцелуя, однако губы к губам не прикоснулись.
«Наши дети, Нолофинвэ! Дети! Финьо, Турьо, малышка Ириссэ. Я доверила их тебе».
Король почувствовал тревогу и пустоту, из рук будто выскользнула шёлковая лента.
«По лазоревой степи
Ходит ветер молодой,
С белой гривой до копыт,
С позолоченной уздой.
Монистовый звон
Эльфийских стремян —
Сияньем рождён
И сумраком прян.
Из кувшина через край
Льётся в небо молоко.
Спи, мой милый, засыпай,
Скоро ехать далеко.
Рассвета искал —
Ушёл невредим,
Меня целовал
Не ты ли один?
Там, у двери нолдорана выросла трава.
Я ли не твоя стрела, я ль тебе не тетива?
Ты — сердце огня,
Ты — песня знамен,
Покинешь меня,
Ветрами пленён.
Рыданием струн —
В дорожный туман,
Небесный табун,
Тяжелый колчан.
Чужая стрела,
Исиль — пополам,
Полынь да зола —
Тебе, нолдоран.
Тревожить ковыль тебе в других берегах,
И золотом стыть тебе в далёких горах.
А мне — вышивать
Оливковый лён,
Слезами ронять
Монистовый звон.
Обручью костра
Навеки верна —
Уже не сестра,
Уже не жена».
В двери постучали, распахнулось окно, и в покои влетел конверт с чёрной лентой. В небе закричал орёл.
Сон рассеялся, и не осталось ни образа жены, ни песни, ни письма, ни птицы. Только тишина.
И одиночество.
***
Лучи летнего солнца танцевали на ласковых волнах реки, после ночного дождя пышная зелень благоухала свежестью.
Со стороны моста донеслось бодрое ржание, стук копыт и жутковатый смех.
Куруфинвэ-младший Атаринкэ выглянул в окно кабинета. Неужели брат всё-таки соизволил подумать о делах королевства? Или просто так в гости прибыл?
Планируя в ближайшее время снова отправиться в лес, третий и пятый Феаноринги хотели быстрее завершить неотложные дела, только никак не могли прийти к единому мнению ни по одному пункту длинного списка.
Влетев в кабинет Куруфинвэ-младшего бело-красно-золотым вихрем, Туркафинвэ навис над столом и схватил верхние листы из внушительной стопки.
— Эти проходимцы всё-таки подсунули тебе свои рецепты кислоты? — тоном обвинителя заявил он.
— Нет, — спокойно поднял глаза на брата Атаринкэ. — Я сказал, что у них нет доказательств правдивости слов. Кинжал, подаренный мне той девой, тоже сделан Телхаром, поэтому у меня есть причины сомневаться в исключительности стали этого кузнеца. Хотя, не спорю, для гномьего изделия, Ангрист красив.
— И почему тогда эти белегостцы до сих пор у тебя гостят?
— Пусть. Мне тоже есть, что им продать.
Повисла неприятная тишина, Туркафинвэ нашёл глазами вино, взял, выпил прямо из горлышка.
— Финдарато снова пытается меня вразумлять, — нехотя произнёс третий сын Феанаро, — похоже, наш не в меру милосердный родственник не может смириться с тем, что никто не поддержал его благих начинаний со спасением несчастных дикарей от злого угнетателя. — Подойдя к окну и облокотившись на узорчатый мрамор, беловолосый Феаноринг скривился. — Как я понял, Финдэ не устроила забота Мелиан о дикарях. По всему выходит, что племя предоставили само себе, никому нет дела до его судьбы и развития. Как были неграмотные, так и остались.
Внимательно посмотрев на брата, небесно-голубые глаза которого светились на пугающе бледном лице каким-то нездоровым блеском, Куруфинвэ покачал головой.
— Я не за тем шёл в Эндорэ, чтобы нянчить дикарей! — выпалил Туркафинвэ. — Мы шли на родину предков, данную нам самим Илуватаром землю, чтобы править здесь! Но править равными! Быть первыми среди равных!
— Я знаю, о чём говорил Финдарато, — Атаринкэ кивнул. — Он имел в виду строительство разветвлённого тракта от Химринга в Дортонион и к нам, который напрямую свяжет торговый путь и все основные горные разработки. Финдарато хочет отправить на стройку купленных у Морьо дикарей, поскольку своих ему, видимо, жаль. Дороги также требуют поддержания в хорошем состоянии, и наш родич верит, будто дикари способны с этим справиться при незначительном контроле.
— Слушай, Курво, — едкая ухмылка Тьелко скривилась, словно он сдерживал плач, — в Валиноре, где прошла большая часть нашей жизни, мы доверяли и принимали помощь лучших или равных. Если кто-то из тех, кому я перепоручал часть своих дел, был хуже меня, то далеко не во всём! И не настолько!
— До появления Моргота, в Валиноре у нас была спокойная безопасная вечность, — напомнил Атаринкэ, — даже несмотря на необычные проявления братской любви со стороны Морьо. Даже несмотря на отца. Нам не приходилось искать, договариваться, продавать и покупать ради выживания и войны. Мы могли попросить Майяр о чём угодно, и получали это. Но сейчас нам необходимо всегда иметь под рукой подготовленную сытую армию, и лично я не хочу считать каждый белегостский мириан и скудные хитлумские подачки, как Майтимо.
— Маэдрос, — зло поправил брата Туркафинвэ.
— Его здесь нет, можем называть, как угодно.
— Значит, за глаза ты готов говорить о других даже то, что они просили не произносить? Как мило!
Куруфинвэ посмотрел на брата осуждающе, мол, с каких пор ты начал отстаивать интересы Нельяфинвэ Руссандола? Всё поняв по взгляду, Тьелкормо усмехнулся.
— Не уходи от темы, — Атаринкэ полистал бумаги, достал схему предполагаемого тракта: как расположены пути сейчас, и как планируется. — Нам некогда рассуждать о достоинстве помощников, нам нужна дорога.
— Ты не понимаешь? Дорога, — Туркафинвэ вдруг осёкся, словно у него перехватило дыхание, — дорога — это не яма для отходов, которую, кстати, тоже можно выкопать так, что всё обвалится после первого же ливня! И она не должна находиться на площади перед дворцом! Дорога же должна быть надёжная, долговечная! А что могут построить эти недоделки? Расползающуюся кучу булыжников? Ты действительно хочешь пользоваться плодами их трудов? Тебе не кажется, что это то же самое, как и доверить младенцу ковать броню для армии? Чему смертные могут научиться за свою ничтожно короткую жизнь? А если их допустить до добычи ценных ресурсов, они примутся воровать! Вспомни, о чём говорил Айканаро! Ты хочешь лично копаться в карманах каждого рабочего алмазного прииска?! Или в его испражнениях?!
— Да успокойся ты, — отмахнулся Атаринкэ. — Я тоже до сих пор не чувствую себя в Белерианде, как дома, но у нас нет выбора — мы должны принимать действительность такой, какая она есть.
Такой, как есть… А какая она?
Пронзив младшего брата убийственным взглядом нездорово блестящих глаз, третий Феанарион не сказал вслух о том, как устал от борьбы, не прекращающейся в глубине сердца. Борьбы, которая казалась тяжелее далёкой, скрытой за неприступными горами, войны с Морготом.
Ириссэ… Ненавистная любимая женщина, что день за днём выпивала жизнь из отвергнутого, брошенного в тяжёлый момент изгнания «просто друга». Тьелко ни за что не поделился бы с не желающим уважать чужое мнение братом опустошённостью, ощущением, будто Ириссэ черпает по капле душу влюблённого эльфа, живёт за счёт его боли и тоски.
Ириссэ! Она знает — «просто друг» не осмелится оборвать связь между ними. Не хватит сил. Ему слишком дорога эта ниточка в счастливое прошлое.
— А какая она, эта действительность? — с трудом выдавил из себя слова Туркафинвэ. — Какая? Что я должен принять? Смертных? Факт, что эти нелепые существа живут со мной на одной земле? Что я должен делить с ними Арду? Это принять, да?
— Да, — просто ответил Куруфинвэ. — Не знаю, как ты, но я выбора не вижу.
— А я вижу, — беловолосый Феаноринг отпил вина, взгляд стал менее пугающий. — Если Маэдрос и Ном не брезгуют использовать труд больных и убогих, пусть на их территории хоть орки строят. А в Химладе работать будут только мои… Наши подданные.
— Полагаю, есть смысл спросить подданных, — начал осторожничать, однако не уступал Атаринкэ. — И ты неправильно понимаешь ситуацию. Лишая смертных работы, мы обрекаем их на крайне жалкое, в сравнении с нами, существование. Если, как ты говоришь, они поголовно воры и лжецы, значит, от нечего делать займутся воровством и разбоем.
— Не на нашей территории, Курво.
— Ладно, я понял.
— Вот и славно.
Туркафинвэ вдруг сморщил лоб, снова выпил, отмахнулся.
— Курво, когда казначеи закончат расчёты и оценят, за счёт чего идёт прирост, а из-за каких недочётов убытки, предлагаю съездить в гости к Тьелпе.
Атаринкэ удивлённо поднял брови.
— Что? Тебе достаточно общения с сыном посредством писем? — ядовито поинтересовался беловолосый Феаноринг.
— Мне достаточно того, что мы не ссоримся. Но тебе, похоже, именно ругани для счастья и не хватает.
— Я хочу отвезти к нему телхаровских торгашей. Пусть нарготрондские гости из Ногрода научат их уму-разуму.
— Они не поедут к Фелагунду, — отмахнулся Куруфинвэ. — Не дураки.
— Поедут. В кандалах.
Не оценив шутку, Атаринкэ посмотрел на брата выжидающе.
— Ладно, я всё сказал, — Туркафинвэ внезапно сник, словно превратившись в собственную тень, — поеду прокачусь вдоль берега, а потом вернусь к казначеям. Вместе с ними составим письмо для главы кожевников. Я уверен — наши шкуры лучше, чем дортонионские, но в цене что-то проигрывают. Придётся думать, как это исправить, но, Курво, я не хочу этим заниматься. Просто скажи: возможно ли, что наугрим покупают товары, производимые у Финдарато, дороже и охотнее наших просто по дружбе, желая ему помочь?
Куруфинвэ согласно покачал головой, тайком убирая в ящик письмо для сына. Тьелкормо допил остатки вина, поставил бутыль обратно в шкаф, не спеша вышел из кабинета, что-то шипя под нос.
Под окном раздалось громкое ржание и удаляющийся стук копыт.
— Теперь можно продолжить заниматься делами, — улыбнулся самый похожий на отца Феанарион, берясь за чертежи. — Осадные машины сами себя не построят.
***
В пещерах всё ещё пахло гарью. Эол не знал, что ожидал увидеть: то ли труп жены, за которой всё-таки недосмотрели, то ли намеренно испортившего всё, что можно, сына, то ли…
Не все слуги встретили хозяина, и брат Тингола впервые в жизни понял, что дорожил теми, кто теперь мёртв. Они вместе искали Чёрную Звезду, вместе убегали из Дориата, вместе путешествовали и жили… А теперь их нет, зато живы другие… живы… ненавистные рабы и трусы!
Не помня себя от перемешавшихся мыслей и чувств, мастер бросился в кладовку и увидел, что не все ключи на месте. Да, были и запасные, но подтверждались худшие догадки: увы, подлость оказалась спланированной.
Едва сдерживаясь, чтобы не взвыть раненым зверем, Эол бросился в комнату жены и, увидев не до конца отмытую гарь на стенах и потолке, всё-таки закричал. Не зная, как добрался до мастерской, кузнец заранее догадывался, чего не досчитается.
Да, сын забрал самое дорогое. Что ж, этого и следовало ожидать от мерзкого ублюдка из рода проклятых Голодрим.
В руке сам собой вспыхнул факел, Эол понёсся в комнату Ломиона и предал огню всё, до чего дотянулся, пока ещё мог дышать, и глаза жгло более-менее терпимо. Выбежав в коридор, тёмный эльф заметил мечущихся испуганных слуг. «Помощников», которые не смогли выследить беглецов. Не смогли остановить! Не предвидели! Ничтожества! Ненавистные ничтожества!
— Молите Эру, — не своим голосом заорал Эол, бросаясь к выходу из дома, — чтобы я не вернулся.
И в унисон с Темой Ярости из горящей комнаты, заливаемой водой и засыпаемой песком, повалил горячий смрадный дым.
Примечание к части
Песня «Двери Тамерлана» гр. «Мельница»
Грань между истиной и мнением
Белое кружилось на чёрном.
Белый шёлк на чёрном бархате. Среди складок холодной тончайшей ткани мелькали двумя серебристыми звёздочками мыски лёгких туфелек.
Снег летел сплошной стеной на фоне ночного неба, и белая живая кожа превращалась в чёрную мёртвую.
Белая льдина устремилась в чёрную бесконечность моря, закутанные в белый мех тела погрузились на чёрное дно.
Серебряные звёздочки взметнулись ввысь, к белым башням на фоне чёрного дыма.
Ощущение падения во тьму испугало, Ломион проснулся.
Страх, что проспал слишком много, и это могло стоить жизни и свободы ему и матери, заставил в панике вскочить, прислушаться и, задыхаясь, пытаться успокоиться.
— Нас не нашли, — произнесла мрачным голосом Ириссэ, что-то готовя на крошечном костерке в дальнем углу пещеры. — Поспи ещё.
— Нет.
Неловко поднявшись и поняв, как сильно устал за долгий бег по лесу, поиск укрытия и бдение, во время которого отдыхала еле живая мама, Майрил попытался не показывать бессилие и осторожно пошёл к выходу из землянки, чтобы убедиться в безопасности временного жилья.
— Может, останемся здесь? — спросила вдруг Ириссэ, и в голосе не слышалось ничего, кроме надежды.
— Зачем? — осмотревшись и убедившись, что поблизости никого нет, сын тёмного эльфа вернулся в пещеру. — Я ведь научился у отца и гномов всему, чему мог, я сумею обеспечивать нас, мы будем безбедно жить. А что нас ждёт в лесу? Сбежав из рабства, мы не должны вечно оглядываться. Ты же говорила, что город твоего брата надёжно скрыт в горах, значит, нас там не найдут.
— Майрил, — дочь верховного нолдорана сняла с огня небольшой котелок, который во время приготовления к побегу был взят Ломионом с кухни. Взятая с собой на первое время еда показалась особенной, вкусной, как никогда. — Сынок, понимаешь, в городе моего брата живут аманэльдар и те эльфы, что не приемлят войну и связанную с искажением мерзость. Они хотят забыть, а мы напомним. Я нарушила закон, который Турукано объявил главным в Ондолиндэ, — Нолдиэ тяжело вздохнула.
Сын видел — мать выглядит гораздо лучше, изменился и цвет лица, и взгляд, и движения, но…
— Я нарушила приказ, стала преступницей и заслуживаю казни. Если вернусь, Турукано придётся либо убить меня, либо пересмотреть закон.
— Не может быть, чтобы никто никогда не выходил из города, — Ломион снова начал прислушиваться к звукам снаружи.
— Я не разведчица, Майрил, — снова тяжёлый вздох, — не орлица. Надо было стать, но мне казалось это бессмысленным.
— В таком случае, — полунолдо с неохотой кивнул, — пора начинать готовиться к зиме. Уверен, ты знаешь много о выделке шкур и шитье тёплой одежды.
Смерив сына осуждающим взглядом, решив, что его слова — издёвка, Нолдиэ вздохнула:
— Майрил, я много знаю и умею. Но это не означаетготовности делиться опытом. Однако ты прав — зима для нас опасна. Придётся греться, и нас может выдать дым, следы сбора хвороста или вырубки. Согласно картам…
Ириссэ вдруг осеклась. Карты… Карты отца лживы настолько, что им нельзя верить вообще! В них на каждом шагу указаны несуществующие богатые подвластные поселения! Карты Лаурэфиндэ правдивее, но их невозможно прочитать!
— Мама?
Нолдиэ усмехнулась.
— Я задумалась, Майрил. Согласно картам, здесь недалеко есть развилка реки, там расположены два или три поселения. Были расположены. До твоего рождения. Полагаю, жители меня не узнают, а тебя — ни разу не видели и даже не осведомлены о твоём существовании.
От мысли, что годы «замужества» настолько сильно и страшно изменили мать, Ломион помрачнел, глаза страшно блеснули.
— Если бы не Эол, — примирительно сказала Ириссэ, — у меня бы не было тебя.
Слова матери вызвали резкий протест. Ломион чувствовал: свобода заставила родительницу ощущать себя виноватой в том, что с ней случилось. Но это же не так! Да, закон города нарушен, но ведь это не значит, что любой встречный искаженец имеет право безнаказанно издеваться над беглянкой! Хотелось начать спорить и бросаться обвинениями в адрес отца, но почему-то Майрил понял — не стоит. Может быть, маме просто нужно время?
— Хорошо, — закончив с едой, полунолдо встал, прислушался. — Пойдём в то поселение.
Ириссэ печально улыбнулась. По глазам эльфийки становилось понятно: она боится встретить прежних знакомых почти так же сильно, как и слуг мужа. Спасённая пленница осталась бы жить в лесу, если бы это не было опасно. Но Майрил чувствовал: мать не ощущает себя счастливой даже вне дома-тюрьмы, и такое понимание причиняло боль, сильнее разжигало ненависть.
Не в силах больше ждать, Ломион бросился собирать вещи и прятать следы стоянки. Если погода не испортится, путь будет лёгким.
***
— Да, так и говорят — собаки труп нашли. Далеко, да. Там, сами знаете, лес какой, не ходим в него обычно, даже к границе не приближаемся. А псам же не объяснить, они и рванули. Примерно в двухстах шагов от оврага на границе с той проклятой землёй тело и лежало. Похоронили мы его, её то есть, и дальше пошли. А чего нам бояться? Даже если орочьё какое случайно забрело, мы и с оружием, и много нас. Перебьём и не устанем даже.
В таверне кипела жизнь. Обычно довольно тихое место сейчас полнилось эльфами, съехавшимися с разных уголков Белерианда, и Келебрех радовался удаче узнать как можно больше. После нападения на Таргелион с востока, Орлы Гондолина стали чаще и дольше летать по Белерианду, поскольку предводитель разведчиков утверждал, что вторжение представляло собой отвлекающий манёвр. На самом деле, по заверениям Глорфиндела, Моргот провёл на территорию эльфов своих лазутчиков, те обосновались тайно в лесах и постепенно расселяются, чтобы незаметно вредить. Главный Орёл, похоже, окончательно лишился покоя и требовал сведения о каждом клочке земли.
Келебрех не осуждал военачальника, был даже рад больше времени проводить на свободе, однако скучал по кузнечному делу и по возможности находил работу везде, где надолго останавливался, а после привозил любимой супруге больше и больше сделанных своими руками украшений.
«Ты, случаем, не внук Феанаро Куруфинвэ?» — спросил однажды Авара белегостский торговец, смотря его изделия.
«Нет, не внук», — уклончиво ответил дальний родственник Мириэль, не вдаваясь в подробности.
Гном многозначительно угукнул, поняв, видимо, слова эльфа по-своему. Впрочем, это не имело значения для молодого мастера, которому очень польстило сравнение. Келебрех надеялся, что бородач оценил его умение, а не внешность или говор, как это обычно случалось в обществе аманэльдар.
— Вы труп осмотрели? — задал охотникам вопрос хозяин таверны — похожий на бывшего воина Нолдо, и Гондолинский Орёл выдохнул: не придётся спрашивать это самому, тем самым привлекая лишнее внимание. — Если орки убили — сами понимаете, что это значит для нас.
— Если бы орки убили, мы бы сразу это поняли, — нехотя отозвался один из охотников — высокий чернолосый Нолдо с неприятным взглядом. Келебрех невольно подумал, что это тоже чей-то лазутчик. Интересно, чей? — Но на ней была целая одежда. И рана всего одна.
— Может, из Дориата бежать пыталась? — недобро усмехнулся его собрат. — Мелиан не любит тех, кто не ценит её усилия по защите границ.
— Если труп не со стрелой в затылке, то это не дориатрим постарались, — хмыкнул Синда, явно нетрезвый, обнимавший сразу двух эльфиек, которые не обращали на него внимания и общались между собой.
— В любом случае, это странно, — хозяин таверны сощурился. — В лесу нашли убитую безоружную женщину, которую не обокрали, не изнасиловали. Может, ревнивый муж? Или соперница?
— Кто знает, — пожал плечами пьяный эльф, отпустив обеих спутниц и нежно взявшись за внушительный кубок.
«Никто не знает, — с досадой подумал Келебрех и бросил многозначительный короткий взгляд на сидевшего в другом конце зала соратника, — а нам придётся выяснять».
Авар знал — скорее всего, правда никогда не откроется, а, возможно, откроется не вся, однако уже заранее глубоко презирал того, кто столь подло поступил с несчастной эльфийкой.
***
В библиотеке, как и всегда в дождливый день, собралось много гондолиндрим, и Пенголод воспользовался возможностью показать горожанам новый том валинорской летописи.
— Там, где царствуют орлы, нет места воронам, — вдохновенно говорил летописец, вспоминая свои мечты о том, каким должен быть Манвэ.
— Господин Пенголод, — появившаяся рядом золотоволосая эльфийка в жемчужно-голубых одеждах пыталась скрыть смущённую улыбку, но не могла, — сюда идёт командир Лаурэфиндэ, и он опять чем-то недоволен.
Книжник сдержал смешок: конечно, недоволен. Слишком подозрительный вояка с радостью бы запретил все книги вообще, даже учебники по воинскому искусству, потому что, попав в руки врага, они научат морготовых рабов эльфийской тактике. А эльфийской грамоте — словари. Уничтожить!
— Спасибо, Фумеллотэ, я буду готов.
Девушка, снова и снова устремляя нежный взгляд прекрасных синих глаз на двери, слегка попятилась, однако не ушла.
«Она ведь не ради меня здесь, — с досадой подумал книжник, понимая, что всё равно бы не ответил взаимностью, однако чувствуя обиду, несмотря ни на что. — Она влюблена в этого безумца. Бедняжка! И почему всем девушкам так нравятся воины?»
Перед глазами встал глупейший турнир из когда-либо виденных.
«Мы — мирные лорды, — пояснял Пенголоду Эктелион, рассматривая выглядевший стеклянным меч. — Ондолиндэ — абсолютно безопасный город, поэтому и оружие, и доспехи у нас игрушечные».
На арене было красиво: кварцевые клинки, хрустальные щиты, латы из тонкого аметиста, всё это разбивалось в крошку и делало песок сверкающим в лучах солнца. Задачей участников была не победа, но наиболее красочное выступление, и Лаурэфиндэ, недавно вернувшийся из леса, оказался непревзойдён в этом бессмысленном прекрасном фарсе.
Тогда юная Фумеллотэ, пришедшая с родителями на праздник, и влюбилась в самого не подходящего для нежных чувств эльфа. Пенголод помнил этот момент: подойдя к знакомым, книжник хотел подарить юной деве книгу о лориэнских маках, в честь которых и дали имя долгожданной дочке родители. Поначалу Фумеллотэ радостно слушала и кивала, но потом случайно взглянула на арену, когда восторженные крики зрителей стали особенно громкими, и…
***
В голубое небо взлетел вихрь из сверкающих золотом осколков граната: нагрудный панцирь черноволосого воина со стеклянным звоном рассыпался, открывая поражённой публике скрытые под агатовой бронёй алые кристаллы.
— А-ах! — восторженные зрители захлопали в ладоши, и ювелир, создававший турнирный доспех, с гордостью встал и с места и поклонился, зная — овации эти для него.
Прозрачный клинок, отражая и искажая образы вокруг встретился с хрустальным щитом, осколки разлетелись каплями росы.
— А-ах!
Золотоволосый воин закружился, глухой шлем, полностью закрывавший голову от ранящих осколков, не давал увидеть лицо, однако каждый узнал «мирного лорда Дома Золотого Цветка».
Каждый. Кроме никогда не встречавшей его девы.
— Кто это? — восхищённо выдохнула Фумеллотэ, забыв про книгу и летописца.
— А-ах!
Красные осколки снова взмыли в небо, новый хрустальный щит рассыпался в крошку. Удар, певучий звон, последний кварцевый клинок переломился, и оставшиеся безоружными бойцы, сняв шлемы, с хохотом обнялись, пожимая руки.
— А-ах!
— Его имя — Лаурэфиндэ. Это брат супруги короля.
Фумеллотэ разрумянилась и смущённо опустила глаза.
***
— Привет, славный летописец, — зло сверкая глазами, заявил вошедший мирный лорд, осматриваясь. — Я хотел беседовать наедине, однако ты собрал народ, и, пожалуй, я буду говорить при них.
— И тебе привет, шуточный воитель, — не удержался Пенголод от колкости, однако воин почему-то обрадовался и весело искренне рассмеялся, совсем не обидевшись.
Синие глаза посмотрели выразительно, благодаря за поддержание игры в обычного горожанина. Возникла напряжённая пауза, Фумеллотэ встала так, чтобы её было видно.
— Я хочу проверить, насколько твои почитатели способны думать над текстами любимого летописца, — Лаурэфиндэ перешёл в наступление.
— О чём ты, светлый лорд? — смущённо краснея, спросила дева, стараясь выглядеть храброй.
Наверное, Пенголоду показалось, что взгляд всегда сторонившегося женщин воина потеплел, однако даже такой мимолётный мираж заставил занервничать.
— Скажи мне, прекрасная леди, — предводитель Орлов заговорил снисходительно, только глаза выдавали искреннюю симпатию, — что ты думаешь о песне про Альквалондэ на стихи нашего славного летописца?
— Про Альквалондэ? — переспросил Пенголод. — Почему про Альквалондэ?
— Потому что так захотелось гондолиндрим, друг мой книжник. Ты разве не знаешь о троих менестрелях, танцевавших и певших в гостях у леди Симпины?
— Нет…
— Я могу всё объяснить! — начала защищать друга семьи Фумеллотэ, невольно улыбаясь воину. — Никто не хотел ничего плохого!
— Увы, леди, — Лаурэфиндэ отвёл взгляд от девы, посмотрел на Пенголода, потом снова вернулся глазами к эльфийке, — если зло свершилось, неважно, нарочным оно было или нечаянным.
— Но я просто хотела, чтобы новая песня была спета!
— Твоё желание сбылось. Только красота изуродовала историю.
***
На площади с исполинским фонтаном, в котором могли бы одновременно купаться все члены Дома Эктелиона, собрались прибывшие гости из Медных, Стальных и Серебряных Ворот, играла музыка, танцевали эльфы.
Фумеллотэ гордилась собой: первой прочитав самые новые книги друга семьи, она предложила менестрелям Серебряных Врат исполнить очень красивые будоражащие воображение стихи про орла. Любое упоминание птиц Манвэ и защитников Песни Гор встречалось с радостью и вдохновляло на творчество, поэтому никто не подумал отказываться.
И летний солнечный день зазвенел пугающей прекрасной музыкой, заблестел драгоценными брызгами фонтана.
«Над бездной, где скалы подпирают поднебесье,
Орёл жил, полёт чей могуч был и прекрасен.
Был нежным — так старая лилась в печали песня,
Силён был, а гневаясь, порывист и ужасен.
Орлицы по взмахам его крыльев тосковали
И солнце в кровавых поединках затмевали.
Мечтали любовь ему великую доверить,
Не знали — любил он безответно птицу-лебедь!
Однажды спустился он к ней с облака на камень
И дважды пытался разбудить в любимой пламя.
Но горе! Она орлу отказом отвечала
И боли его сердечных мук не замечала.
Надменный, он просто стал безумным от страданий,
Мгновенно любовь свою убил на том же камне
И с криком вознёсся в поднебесье. Птица-гордость!
И сгинул, направив свой полёт в шальную пропасть.
Мы часто, впадая в прихотливости блаженство,
Злощастье придуманное чтим как совершенство.
Нам верить дано всегда: мечты — они с крылами.
Но лебеди не будут вить гнёзда в любви с орлами».
Струи фонтана разлетались бриллиантовыми каплями, сверкая в лучах солнца чарующими красками, и баллада о гибели лебедя из-за гнева орла вызывала у аманэльдар одну, самую болезненную ассоциацию.
***
— Эта песня искажает суть войны! — собрался с мыслями и начал напирать Глорфиндел. — Ты понимаешь, летописец, что нельзя подавать народу конфликт Феанаро и Ольвэ как романтическую историю?! Морифинвэ не любил принцессу Айриэль и убил её не за отказ выйти за него замуж! Ничего красивого в альквалондском кровопролитии не было! И никто не должен допускать мысли, будто война — это про любовь!
— Но лорд Лаурэфиндэ, — снова вступилась за потерявшего дар речи книжника дева, — многие молодые гондолиндрим не видели войны! Для некоторых из нас это что-то далёкое и страшное, но… Именно там и познакомились родители, полюбили друг друга…
— Да как ты не понимаешь? — мирный горожанин опять не смог остаться суровым под взглядом Фумеллотэ. — Счастливые исключения есть везде! Рóга научили работать в кузнице у Моргота в рабстве! А я узнал, насколько губителен холод во льдах Хэлкараксэ! Я научился видеть тропы там, где их нет, узнал, как убивать орков и защищать близких! Один мой бывший соратник женился на деве из Тэлери, охраняя её от Нолдор, а знакомый менестрель менял ненужные жителям Альквалондэ вещи на ценности и еду! Пойми, одна звёздочка не сделает чёрное небо белым! И даже тысяча звёзд на это не способна! Нельзя превращать летописи о войне в любовные истории!
— Может быть, я просто про птиц написал, — невинно пожал плечами Пенголод.
— Получается, нужно выбросить из памяти всё доброе, что имело место на фоне зла? — спросила Фумеллотэ.
— Конечно, нет! — Глорфиндел выдохнул. — Нельзя подменять одно другим.
— Может быть, мне уйти, раз вы друг с другом спорите? — обиженно поинтересовался летописец.
Собравшиеся в библиотеке горожане засмеялись.
— А где грань? — спросил вдруг эльф, протиравший и раскладывавший книги по полкам. — Когда заканчивается правильная история, и начинается подмена? И для всех ли это происходит в одно и то же время?
Фумеллотэ смущённо опустила тёмно-золотые ресницы, сделала неуверенный шаг к воину. Чувствуя, как доспех на сердце начинает трескаться, будто стекло от удара кварцевым клинком, предводитель Орлов Ондолиндэ внезапно вспомнил, что и так задержался в библиотеке дольше, чем собирался, поэтому вынужден уйти.
— А над вопросами смысловых границ должны думать книжники! — заявил он, обернувшись в дверях. — Это такая же оборона мирного населения, как войска на рубежах города!
Сделав шаг вслед за Лаурэфиндэ, Фумеллотэ остановилась.
— Пока мы говорили про подмену понятий о войне, — тихо сказал ей летописец, — произошла ещё одна подмена. Под видом важной для судьбы народа беседы, здесь имел место… хм… имела место любовная игра, в которую нельзя выиграть. Полагаю, твоему отцу пора подыскать тебе хорошего мужа.
Глаза эльфийки расширились до невозможного размера, девушка вздрогнула, покраснела и поспешила прочь из библиотеки.
— Орёл и Лебедь, — нараспев произнёс сам себе Пенголод, видя, что большинство эльфов вокруг не хотят продолжать разговор, по крайней мере сейчас, — может быть, им просто не нужно было совместное гнездо, и хватило бы полёта? Ведь очевидно — от такой любви может родиться только отвергаемый всеми урод.
***
Ириссэ снова устала слишком быстро, однако сдаваться не собиралась, поэтому взяла две палки и стала опираться на них. Майрил то и дело уходил вперёд, либо назад, прислушивался, всматривался в просветы между деревьями, и когда очередной день начал клониться к вечеру, сын улыбнулся еле живой матери:
— Впереди справа виднеются дома. Мы пришли. Скоро отдохнём, амил.
Примечание к части
Песня «Орёл и лебедь» гр. «ODISSEY»
Необратимость угасших звуков
Тёплый ветер ворвался на ажурный балкон, слишком похожий на тот, с которого Вала Манвэ произносил речи.
— Иттариэль?
Король Турукано вошёл к дочери и обнаружил как обычно распахнутое окно и летающие парусами тонкие шторы. Принцесса сидела на воздушных перилах с закрытыми глазами, обняв руками колени. Шёлк платья парил, словно плавники дворцовых золотых рыбок, не знавших открытого моря.
— Да, папа.
— Тебе не скучно здесь?
Девушка подняла голову, плавным движением убрала с лица золотые волоски.
— Нет, почему ты спрашиваешь?
Турукано не сразу нашёл, что ответить. Сказать дочери честно о том, как боится превращения заботы в навязчивость, а желания защитить — в тюремное заключение?
— Ты видела множество разных земель, Иттариэль, — осторожно начал король, — ты путешествовала, смотрела на первый восход светил. Неужели не хочется снова отправиться в путь? Здесь ведь изо дня в день всё неизменно.
— Нет, папа, мне всё нравится. У меня есть музыка, она переменчива и безопасна. Я путешествую по её бескрайним морям и долинам.
«Истинная Ваниэ», — улыбнулся про себя Турукано.
— Ты знаешь, папа, какая трагедия, когда слышишь мелодию и понимаешь, что она больше никогда не прозвучит в точности, как в этот раз? — принцесса взглянула отцу в глаза. — Музыка задела самые сокровенные струны твоей души именно сейчас, именно так. Но больше ни один менестрель это не повторит, потому что всё вышло случайно. И ты, ища тот самый звук и ритм, будешь обречён бесконечно слушать одну и ту же музыку, но никогда не получишь желаемого.
Улыбнувшись, король подошёл к дочери, сел рядом.
— Мы сейчас, словно птахи на веточке, — сказал он, погладив Иттариэль по волосам.
— Да, — рассмеялась эльфийка, — и такие же свободные, несмотря на необходимость держаться около гнезда.
— Ты бы хотела собственную школу танцев или театр?
— Зачем, папа? Я не желаю тратить вдохновение на чужие ошибки. И почему ты вдруг решил меня чем-то занять?
— Большинство подданных хотят быть главными в том, что умеют и любят.
— Я всегда главная, потому что всегда одна. Мне не нужно ни с кем соперничать. Я не хочу никому ничего доказывать — я ведь не мужчина.
Это прозвучало удивительно, и Турукано не сразу придумал, как продолжить разговор.
— Ты хотела бы править вместе со мной? — задать вопрос было нелегко, но король через силу всё-таки выдавил слова.
— Зачем мне это? — Иттариэль отреагировала так, словно подобное её спрашивали каждый день. — Я ведь не мужчина — мне необязательно быть ответственной за что-либо.
— У короля обычно есть королева.
Принцесса удивилась, с понимающей доброй насмешкой покачала головой:
— Нет, папа. Танцующая на крыше королева будет выглядеть глупо. А принцессе можно всё. Я не променяю музыку на власть.
Сердце сдавило странное чувство, однако гондолинский владыка понимал — дочь не намерена обсуждать дела, в то время как сам он не планировал говорить о таинстве мелодий. В жизни много неповторимого — так зачем ранить себя ещё и необратимостью угасших звуков?
— Ты — наследница короля, — улыбнулся Турукано, — перед тобой открыты все двери в будущее, никто не посмеет тебе отказать. Не верю, что тебя не прельщает ни один из путей.
— Вечный поиск совершенства — и есть путь, — принцесса вспорхнула, встала босыми ногами на перила, изящно подпрыгнула и закружилась. — Я помню любимых менестрелей бабушки Индис, они тоже могли бесконечно искать идеал в движении и звуке, в толщине струны и материале инструмента. Вечная агония творца — это ли не то, ради чего кто-то путешествует или воюет? Мне просто повезло — я могу пить новые и новые впечатления, никуда не ходя и никого не притесняя. Я помню, папа, ты когда-то мечтал о подобном, и мечта привела тебя сюда. Зачем же теперь искать чего-то иного?
«Именно такими должны были неизменно оставаться аманэльдар, — подумал король Песни Гор со смешанным чувством. — Почему мы не смогли? Почему не смог я сам? Я ведь всё понимал! Да, я создал подобие безопасного светлого Амана, но ведь Лаурэфиндэ прав — эта безопасность оплачена и оплакана эльфами, тогда как в Валиноре нас защищали Майяр. И да, я помню пророчество Намо. Но когда лжец предупреждает о предательстве, со временем вера в его слова угасает».
Чувствуя, что мысли спутались, король улыбнулся дочери, так и не сказав, что видел во сне сестру. Может, пугающее видение вдохновило бы Иттариэль на новый танец, но что-то не давало произнести ни слова о том, как безмятежный отдых затянуло пугающей тьмой.
Ириссэ вошла в спальню с последними лучами солнца, мрачная и озарённая закатом.
«Я лишь поцелую тебя на прощание», — сказала она, склонившись, и с касанием её губ ко лбу словно приложили лёд.
Жуткое ощущение разбудило, оставив понимание: брат не смог искупить вину, и шанса, похоже, больше не представится.
***
По-звериному рыча, воя и переходя со стона на крик и с крика на стон, Эол метался по чаще, практически ничего не видя слезящимися глазами. Ветки ранили лицо и руки, под ноги, словно нарочно, бросались гнилые стволы, кочки и ямы. С отчаянным воплем в очередной раз споткнувшись, кузнец, тяжело дыша, остановился.
«Феанарион», — звучало в голове ненавистное имя. Звучало голосом, который должен был говорить только о любви к мужу.
«Феанарион».
Эол снова взвыл, голос сорвался.
«Феанарион… Я тебя ненавижу! Но я так скучала! Мой дом был не дом, а тюрьма! Ты худший эльф в Арде! Но я люблю тебя».
— Заткнись! — заорал брат дориатского короля, что было сил, обращаясь к образу из памяти. — Заткни-и-ись!!!
Вдруг обессилев и ощутив ползающих под кожей призрачных личинок, тёмный эльф принялся дёргаться и впиваться в себя пальцами, но в какой-то момент разум пересилил нахлынувшее безумие.
— Успокойся, — процедил Эол, стараясь дышать глубже и ровнее, — успокойся. Феанариону придётся вернуть тебе жену! Ты его заставишь!
Спотыкаясь и качаясь, словно пьяный, брошенный муж поплёлся к ручью. Вода остудила лицо, смочила горло. Стало немного легче.
— Ты вернёшь мне жену, Феанарион! — хрипло произнёс кузнец, приходя в себя. — Или весь будущий год я буду делать ножны только из твоей шкуры!
Выдохнув и осмотревшись, Эол поспешил к химладской границе.
***
Просто одетый эльф, ничем не выделявшийся среди поселенцев, внимательно присмотрелся к перешедшим границу леса путникам.
Кто они? Откуда? Связаны ли с убитой женщиной?
Мысли завертелись вокруг странного совпадения событий: в этом уголке Белерианда крайне редко встречались незнакомые никому чужаки. Как правило, здесь гостили чьи-то родственники, друзья, бывшие соседи, регулярно приезжающие торговцы. А эти двое держатся неуверенно, одновременно просят ночлега и сторонятся жителей.
Притворившийся бездомным сизарём гондолинский орёл присмотрелся. Странная гостья, сопровождаемая слугой-Аваром отдалённо напоминала сестру короля Турукано.
— Подожди-ка, — сам себя одёрнул разведчик. — Это же… Это ведь и есть принцесса Ириссэ! О, Эру, что с ней случилось?!
Сын Голодрим
Появившаяся из леса тёмная фигура заставила прятавшихся среди деревьев стражей держать наготове луки. Путник шёл, не скрываясь, не озираясь, ступал уверенно, однако чутьё подсказало пограничникам — нужно быть начеку.
— Приветствую, незнакомец, — вышел из укрытия химладский воин, демонстрируя лук и полный колчан. — Дальше — территория короля Куруфинвэ Феанариона, и чужакам здесь не рады. У тебя есть приглашение или разрешение на пересечение рубежа?
Грязные исцарапанные руки незнакомца сняли с растрёпанных белых волос капюшон, открыв изуродованное старыми шрамами и свежими порезами лицо.
— Я — Эол-кузнец, — спокойно ответил путник, однако безумные глаза выдавали истинное состояние нежданного гостя. — У меня неотложное дело к твоему королю.
— Эол Тёмный Эльф? — с дерева спрыгнул Синда, оставшийся в химладской армии после падения Поющей Долины в Дагор Аглареб. — Да, узнаю тебя. Помнится, ты не желал иметь дело с Голодрим. Что же изменилось?
— Я должен отвечать дважды предателю? — хмыкнул изгой. — Ты сменил уже двух королей. Когда сменишь третьего?
— Не твоя забота, брат Серого Плаща, — пограничник хмыкнул. — Говори, зачем тебе к владыке Куруфину!
— Твой король должен вернуть мне… — начал говорить Эол, но воин-Нолдо вдруг расхохотался:
— Всё ясно! Те наугрим продавали разработки Тёмного Эльфа под видом телхаровских. Вот пройдохи!
— Твой король украл мою жену! — глаза цвета трясины почернели и вспыхнули. — Пусть возвращает!
— Что? — пограничники переглянулись. — Ты в своём уме?
— Более чем, — процедил Эол.
— Слушай, Тёмный Эльф, — Синда почесал подбородок, — я слышал от гномов, что у тебя есть сын, про жену не говорили, но мой тебе совет: если супруга сбежала, значит, не любит. Найди другую.
— Не тебе решать, что мне делать с женой! — едва не потерял с трудом обретённый самоконтроль брошенный муж.
— Послушай, собрат, — бывший подданный Тингола и Новэ Корабела заговорил спокойно и даже с сочувствием, — несмотря на мирные времена, мы иногда слышим о пропаже в лесах эльфов или наугрим. Увы, случается разное, и мы готовы помочь.
— Тогда пропустите меня к королю!
— У нашего короля нет жены, ни своей, ни чужой! — воин-Нолдо напрягся.
— Он её прячет! — голос Эола сорвался.
— Спокойно, собрат, — примирительно развёл руками Синда. — Скажи нам, кто твоя жена, как зовут, как выглядит.
Изгой ответил не сразу, но когда прозвучало имя, оба стража ошарашенно открыли рты и бросились докладывать королю о странном визитёре и его не менее удивительной проблеме.
***
— Мы должны продолжить путь, но не можем! — Маэглин был не в состоянии спокойно сидеть за столом, постоянно вскакивал и метался по кухне.
Небольшой дом, где остановился он с матерью по совету гондолинского разведчика, принадлежал семье кружевницы, которая всегда с радостью принимала способных платить за ночлег гостей. А Орлы могли и не скупились.
— Здесь вам опасаться нечего, — сказал верный короля Турукано, указывая племяннику владыки на бокал вина, — вы рассказали мне мало, я не могу знать всего, но уверен: в вашей семье ещё воцарится мир. Вам ведь не принесло счастья скитание, судя по тому, как истощена принцесса.
— Нам просто нужно в Ондолиндэ, причём скорее, — Ломион упал на колени перед воином, и тот опешил. — Сестре короля необходима помощь и защита! И меньше вопросов.
— Хорошо… — ещё больше удивился Нолдо. — Я дам вам лошадей. Но позволь матери отдохнуть и набраться сил. Здесь её и покормят как следует, и выспаться дадут. Да и чего вам бояться? Неужели ты всерьёз полагаешь, что кто-то станет преследовать сбежавшую жену с армией? И пожалуйста, встань.
Поднявшись на ноги, Маэглин сделал ещё один круг по кухне, сел за стол, схватившись за голову.
— Я только одного не могу понять, — разведчик вопросительно посмотрел на племянника короля, — мы искали леди Ириссэ много лет. Спрашивали о ней, узнавали. Как же получилось, что её след сгинул?
— Чары и осторожность, — выдохнул полунолдо. — Очень сильные чары.
Речь Ломиона замедлилась, он вспомнил отвратительно-унизительный побег из Ногрода и, не сдержав эмоции, вздрогнул. Гондолинский Орёл посмотрел очень внимательно, молча, испытующе.
— Мы хотели остаться здесь, — тихо сказала вдруг появившаяся на пороге Ириссэ.
Она уже не выглядела бледной тенью, твёрдо стояла на ногах и даже не тянулась к вину, но в глазах искрила бессильная злоба.
— Майрил, надеюсь, ты не болтал лишнего.
Внутренне содрогнувшись от понимания, что мать не доверяет ему и обвиняет в том же, в чём и отец, Ломион сжал кулаки, выдохнул:
— Поехали в Ондолиндэ, мама, пожалуйста.
Ириссэ бросила взгляд на воина брата, представила, что он мог написать в донесении, болезненно зарумянилась и всё-таки взяла бокал с хмельным напитком.
— Во всём есть светлая сторона и польза, — через силу произнесла Белая Леди, — я стану прекрасным примером наказания за нарушение законов Ондолиндэ.
— Мама, не надо.
— Как скажешь, — недобро хмыкнула Ириссэ, допивая вино. — Жаль, что моё мнение не учитываешь даже ты.
— Он нас здесь найдёт, — попытался не говорить резко Майрил, — и про нас уже узнали, либо скоро узнают в Ондолиндэ. Поедем, пожалуйста.
С громким стуком поставив бокал на стол, принцесса свысока посмотрела на своих помощников. Конечно, они хотят как лучше! Но ни один из них не может представить, что чувствует женщина, которую годами насиловал жестокий безумец. Ни один не понимает, что значит для гордой охотницы признать — она столько времени была бессильной жертвой, и сама не смогла спасти себя. Ни один эльф здесь не знает о валинорской молве про злобного Феаноринга, использовавшего наивную деву. Ни один из них не видел брошенного связанным во тьме Элеммиро и… и остальных.
Ни один не станет осуждать сестру короля вслух, но каждый подумает. Непременно!
Как жить со всеми этими знаниями и воспоминаниями среди счастливых подданных брата, которые если и страдали раньше, в том не было их вины, они оказались бессильны перед войной и Морготом, а гордая охотница не справилась с одним-единственным эльфом! Нет, гордой охотнице никогда не найти сочувствия среди счастливых и любимых. И если придётся жить в Ондолиндэ ради сына, лучше стать немой.
***
Прочитав и выслушав донесение, король Атаринкэ не поверил своим глазам и ушам. Хотелось задать стражу очень много вопросов, однако Куруфинвэ-младший понимал — этому эльфу нечего сказать сверх уже перечисленного.
Ириссэ… Оказывается, она и вправду пропадала! Не зря её искали верные Турьо! Не просто так изводился Тьелко! Что же произошло?
В голове постепенно собиралась мозаика, и король почувствовал подступающий гнев.
«Это брат Эльвэ! — напомнил себе Атаринкэ. — Ему нельзя причинять вред, ведь как бы ни относился к отступнику король-под-юбкой, смерть или заключение в тюрьму родственника станет удобным поводом для разжигания утихшей вражды».
Совершенно не понимая, почему Эол решил искать Ириссэ именно у него, Куруфинвэ вдруг вспомнил, что возлюбленная брата как раз здесь ждала возвращения Тьелко с охоты. Видимо, брату короля-под-юбкой это стало известно, и он решил, что сбежавшая жена спряталась у коварного нолдорского соблазнителя. Только немного перепутал братьев, но, пожалуй, тем лучше.
Решив скорее закончить разговор со странным визитёром, пока занятый делами казны Тьелко ни о чём не узнал, Куруфинвэ-младший потребовал привести к нему тёмного эльфа.
***
Весь путь до дворца проклятого Феанариона Эол сидел сгорбившись, смотря либо под ноги, рассматривая пол телеги, либо глядя исподлобья по сторонам, не встречаясь глазами с сопровождавшими стражами. Если бы все мысли не занимали жена и сын, кузнец заметил бы, сколько проезжал прекрасных кованых изделий: заборы, светильники, ворота, мосты, балконы, подоконники, крыши, лестницы. Всё это было выполнено с истинным эльфийским изяществом учеников Валар, которое невозможно встретить в гномьем городе.
Но Эол оставался слеп и безразличен. Из последних сил ведя себя смирно и отказываясь от предложенного угощения, он чувствовал, как всё сильнее дрожат руки, колотится сердце, становится труднее дышать.
«Феанарион! Ты посмел попытаться лишить меня семьи! Как бы не так!»
Практически не видя ничего вокруг, брат Тингола готов был бежать вперёд лошадей и стражи, если бы знал, куда. И вдруг реальность словно встряхнула за плечи, окатила ледяной водой: Эола привели в большой светлый зал с окнами на лес и реку, где во главе длинного щедро накрытого стола важно восседал на роскошном троне, блистая валинорскими самоцветами, король. Рядом находился летописец, двое советников, а за спиной возвышалась вооружённая стража. Слишком много эльфов для колдовства. Проклятый Феанарион всё продумал!
— Приветствую тебя, Эол, брат Элу, — прозвучало мерзко-вежливое.
Грязный, в превратившейся в лохмотья одежде, Эол выпрямился и посмотрел свысока на тех, кто, видимо, нарочно хотели его унизить. Ничтожные Голодрим!
— Верни мою жену, Феанарион! — с порога потребовал изгой, даже не думая здороваться и садиться.
— Смотрю, случилось нечто поистине важное, коли тёмный эльф гуляет при свете дня, — с наигранным ужасом в голосе произнёс один из воинов.
— Я требую мою жену! Не пытайся играть, Феанарион! Я всё знаю!
Мысленно рассмеявшись тому, что этот Синда перепутал его с Тьелко, Атаринкэ соединил украшенные перстнями пальцы домиком, демонстрируя дивное сияние рубинов и бриллиантов.
— Если знаешь всё, — снисходительно произнёс король, — зачем тогда пришёл сюда? Здесь нет Ириссэ Нолофинвиэль. Мои верные сообщили, что два дня назад она прошла на юг и повернула к востоку, не заглянув ко мне в гости.
— Ты лжёшь! Учти: моя жена — хитлумская принцесса! Она — дочь верховного нолдорана! Значит, я имею право требовать от тебя подчинения!
Стража приготовилась нападать.
Куруфинвэ-младший понял — бессмысленная беседа-представление его уже утомила, брат Тингола ещё отвратительнее, чем сам Эльвэ, к тому же обо всём может узнать Тьелко, и тогда…
— Не кичись передо мной титулом Ириссэ Нолофинвиэль, — сказал он. — Те, кто крадут дочерей Нолдор и делают своими жёнами, не получают статус их семей. Я даю тебе позволение уйти. Принимай и уходи. По законам Эльдар, я не могу убить тебя в этот раз. И заодно добавлю совет: отправляйся немедленно обратно во тьму Нан Эль-мот, где ты обитаешь, потому что сердце моё предупреждает — будешь преследовать тех, кто тебя разлюбил, больше туда не вернёшься.
«Угрожает, — стиснул зубы Эол. — Унижает при всех! «Обитаешь»! Это ты зверьё, а не я! Однако, похоже, голодримский скот не врёт — жена и правда не здесь. Но где? Где?!»
Мысленно проклиная всех Нолдор, брат Тингола рванул прочь, и Куруфинвэ, узнав от верных, что нежелательный гость убрался из опасной близости к химладскому дворцу, вздохнул свободно: вроде бы лишнего не сказал, не оскорбил прямо, не пугал расправой, совет собрал, подобающе встретил важного гостя, значит, Эльвэ нечего будет предъявить нолдорским королям, если эта морготова тварь ему пожалуется. Теперь главное — подумать, как рассказать обо всём Тьелко, и стоит ли это делать.
***
Не зная, как оказался в лесу и когда наступила ночь, Эол споткнулся о корень, опомнился и опять сорвался на крик и проклятья.
— Где ты! Где?! — орал он снова и снова, пока, обессилев, не сполз по стволу вековой сосны на сырой мох. — Где…
Усталость тела немного прояснила разум. Взгляд, замутнённый слезами и ненавистью, устремился к звёздам, равнодушно прекрасно сиявшим в чёрном небе. Где-то очень глубоко в душе шевелилось понимание — проклятый Феанарион прав! Если продолжить преследовать Ириссэ, сын может и убить.
Сын…
— Предатель! — прошипел Эол. — Подлый сын Голодрим! Куда же ты забрал мою жену?
Прислонив голову к стволу и расслабившись, несмотря на ночной сырой холод, тёмный эльф вспомнил того, кого хотел считать наследником.
— Тебя ведёт не желание помочь матери, — заговорил брат дориатского короля, — тебя ведут амбиции. Ты не хочешь быть вторым после меня, мечтаешь стать лучшим. Ты точно не осядешь где-нибудь в никому не нужном поселении из трёх домишек и вряд ли пойдёшь к смертным. Тебе закрыт путь к гномам, и обнищавший Хитлум тебя не заинтересует. Значит, остаётся только…
Догадка, которую Эол решил как можно скорее проверить, придала сил. Собравшись с мыслями и посмотрев на израненные руки, тёмный эльф начал заранее готовить чары, которые точно пригодятся.
— На этот раз заклинание сработает безупречно, ведь враг знаком хорошо, как никогда.
С губ, дрожащих от сводящей челюсть злобы, стали слетать слова, и почти зажившие царапины на сжатых кулаках закровоточили.
— До судорог, до бреда, до рыданья,
До порванных от напряженья жил,
Я сохранял свои воспоминанья,
Которыми всё это время жил.
Я их хранил на сумрачной вершине,
Во тьме бездонной пропасти хранил,
На самом дне хрустального кувшина,
Как капли высохших чернил.
Когда ползёшь, глотая клочья пыли,
Когда добра от зла не отличить,
Ты должен знать, что про тебя забыли,
И сделать всё, чтоб самому забыть.
Но память, как и смерть, неистребима,
Как дождь ночной по черноте стекла,
Кровавыми осколками рубина
Она на дно хрустальное текла.
Удавкою тугой сжимает горло ворот мне!
Мысли мои превращаются в змей.
Кровью памяти моей обрызган город,
Кровью памяти моей!
Небо заволокло плотной чёрной пеленой, начал накрапывать дождь. Посмотрев по сторонам в поисках укрытия, Эол ещё сильнее сжал кулаки и, глядя на алые капли, произнёс:
— Моя кровь станет ядом для твоего города, сын Голодрим.
Примечание к части
Песня "Каторжник" из зонг-оперы "Суинни Тодд"
Слава...
Над высокой деревянной голубятней в небо взмыла белоснежная стая. Количество птиц и направление полёта сообщили знающим шифр стражам каменной крепости всё, что требовалось.
Тревоги нет. Сказанное в письме подтвердилось. Принцесса Аредэль Ар-Фейниэль вернулась, и перед ней должны быть открыты все Врата.
***
— Долбаная железка! Отправляйся к Морготу в зад!
Из окна дома-кузницы донеслась ругань, грохот и лязг металла, потом всё резко стихло, а через некоторое время начался мерный мелодичный скрежет.
Проходившие мимо горожане не удивлялись, поскольку глава Дома Кузнецов, как обычно называли Гневный Молот, Рог не стеснялся знания и употребления совсем не эльфийских выражений.
— Долбаный забор!
Что-то снова звякнуло, однако не столь громко.
— Не нервничай так, друг, — сказал вошедший толстый эльф, тяжело опираясь на изящную трость и уже заранее обмахиваясь веером. — Здесь тебя никто бить не будет, даже если вовсе ничего не сделаешь, а плату, данную вперёд, пропьёшь или потратишь на женщин.
— Не мысли, как раб, Талаган, — рявкнул Рог. — Мы давно свободны и отвечаем за свои дела перед собой и свободными собратьями! Понимаешь, что это значит? Это значит, что если я поступлю так, как ты говоришь, те, кто готовы платить мне за работу, станут платить другим! И обо мне как о мастере пойдёт дурная слава!
— Слава… — лорд Арфист, осторожно поправляя складки одежды и тела, опустился на скамью около подоконника, начал обмахиваться. — Рог, я пока к тебе шёл, проголодался. Отвлекись от изгороди и удели внимание гостю.
Кузнец расхохотался громче, чем до этого ругался, нежно поставил неоконченную работу к стене у горна и полез в погреб.
— Никогда не угадаешь, где я был, прежде чем пойти к тебе, — вытирая пот с лица и шеи между складками подбородка, Салгант оценивающе бегал глазами по обстановке в доме друга, тщетно выискивая что-нибудь новое.
— Талаган, — раздался голос из погреба, — от тебя можно ожидать чего угодно. Но, полагаю, ты не был на работе в кузнице.
— Хуже, друг мой, хуже. Я был в библиотеке.
Хохот Рога сотряс пол.
— Не поверишь, но я не только коллекционирую книги в драгоценных переплётах, но и читаю их. Иногда, — толстый эльф тоже повеселел. — Однако мне нужен был Пенголод, а не его записи. Дело в том, что я хотел узнать, как правильно реагировать на возвращение сестры короля.
— Что я говорил о рабском мышлении? — кузнец показался из погреба с таким ехидным лицом, словно застал Салганта за любовными играми с чужой женой. И не одной.
— Это попытка быть вежливым, Рог. Вежливость — это такое качество, которое тебе недоступно, но у других ты его периодически наблюдаешь, когда тебе прямо не говорят, что ты выражаешься, словно орк, а намекают на нахождение в приличном обществе.
— И какое это имеет отношение к тому, что кто-то решил, будто может нам указывать, что думать?!
Мастер вывалил на стол запасы жареного мяса, печёных овощей и хлеба. Каждый вхожий в его дом житель города знал — Рог не переносил мельтешащих вокруг слуг, поэтому пускал их к себе раз в три-четыре дня, чтобы помощники быстро убрались и приготовили еды на неделю вперёд, а после — забирали положенное вознаграждение и проваливали из мастерской как можно быстрее. Даже подмастерьев кузнец старался не брать, а с учениками занимался исключительно по настроению. Зато по праву главенствовал над кузнецами, ювелирами, плотниками и даже строителями, поскольку никто и никогда не решался спорить с «Балрогом». Кроме лорда Арфиста. Но Салгант делал это только наедине и не мешал набивать цену работе подопечных друга, даже если сам никогда бы столько за подобное не заплатил.
— Нам никто не указывает, — толстый эльф принялся за еду. — Послушай, Балрог, стремление к свободе должно иметь разумные границы. В данном случае, нам следует помнить — мы живём на территории аманэльда, назвавшего себя королём, подобным Вала Манвэ. Ты знаешь, кто такой Манвэ?
— Слышал, — скривился Рог, взявшись за мясо и вино. — Мерзкий тип. И я не изменю мнение, пока этот гад не устроит ураган в земле Моргота и не снесёт там всё под чистую.
— Это неважно, друг. Наш Манвэ-Тургон заботится о нас, даёт защиту, жильё, ресурсы. Я не хочу его обидеть. Понимаешь, я представляю на месте короля себя. Нет, Рог, не в том смысле.
Эльфы засмеялись, веер затрепетал, словно крылья прекрасной бабочки.
— Если бы мои дети говорили то, что мне не нравится, — Салгант доел всё, что оказалось рядом, потянулся дальше, — я стал бы давать им меньше. Понимаешь, да?
— Отношения должны быть честными, — залпом выпил целый кубок кузнец, — а кто считает иначе — морготов искаженец.
— Мы все искаженцы, — вздохнул, вытираясь салфеткой, толстый эльф, — а ты — самый главный.
— Умеешь польстить, гад! Ладно, рассказывай, как надо с королём говорить.
***
Две темноволосые девы, рождённые в семьях валинорских Нолдор и неврастских Синдар, увлечённо записывали что-то со слов главного гондолинского летописца, пересматривавшего нижнюю полку дальнего шкафа, к которому реже всего подходили посетители и ученики.
Основав свой Дом, по сути являвшийся огромной школой, где изучались абсолютно все науки, по которым писались книги, Пенголод постоянно искал новых помощников, выбирая среди желающих только тех, кто демонстрировал готовность ничего не менять в существующих текстах. Летописец требовал от доверенных эльфов смелости выражать свои мысли под собственным именем, в собственных переплётах.
«Выдавать своё за чужое — такое же преступление, как называть чужое своим», — гласил главный закон Дома Пенголода.
— Каждый говорящий и пишущий, — диктовал летописец девушкам, когда в библиотеку царственно вошёл Салгант, как бы для красоты держа в украшенной драгоценностями руке роскошную трость, — каждый и каждая должны принимать на себяответственность в полной мере за каждое слово.
— Именно за этим я и пришёл к мудрецу, — поклонился толстый эльф настолько низко, насколько позволял скрытый за дорогими тканями и бриллиантовым ожерельем живот, — за советом и наполненным ответственностью словом. А ещё хочу купить книгу для дочери. Посоветуй, будь любезен, что-нибудь из истории валинорских нарядов.
***
— Увести Пенголода от девушек оказалось не очень просто, — глаза Салганта нехорошо блеснули. Зависть?
— Но ты справился! — отвлёк друга от неприятных мыслей Рог.
— Золото с чем угодно справится, — кивнул толстый эльф. — даже с завистью к чужому успеху в сердечных делах. Как думаешь, Балрог, летописец женится раньше, чем его друг Орёл?
— Да, зависть — страшная штука! — захохотал кузнец.
— Так или иначе, мне удалось разговорить Пенголода, и он мне сказал…
***
— Лорд Талаган, — книжник взял оплату, завернул книгу в переплёте из вышитого золотом алого шёлка с россыпью топазов в плотный бархат и сел за стол напротив щедрого гостя, — в Ондолиндэ все хотят мира и равенства, но когда приходится выбирать между этими двумя благами, большинство гондолиндрим склонится к миру. Лучшее, что мы все можем сделать для короля Турукано и самих себя — забыть, что принцесса Ириссэ когда-то уезжала из Песни Гор.
***
— Моргота ему в ученики! — всплеснул руками Рог и заметив, что друг доедает последний кусок хлеба, полез в погреб.
— А что, — Салгант залюбовался веером, — наш летописец даже орка способен грамоте научить. Думаю, и Моргота бы перевоспитал и объяснил, что чужое брать нехорошо.
Снизу донёсся сотрясающий пол хохот:
— Пожалуй, ты прав!
***
Собираться в путь не было необходимости — лорд Дома Золотого Цветка жил одновременно во всех крепостях Семи Врат и в самом городе, поэтому мог в любой момент приехать куда угодно и не оказаться в пустом холодном доме без еды и вещей.
Вылетев стремительным вихрем из дверей дворца, наскоро попрощавшись со слугами, Глорфиндел устремился в сторону конюшни, как вдруг на пути возникла преграда.
— Прости, что помешала, — очень смущённо, однако твёрдо сказала Фумеллотэ, — я просто решила… спросить, как дела… я… мимо шла.
Не умилиться оказалось невозможно. Воин очень хотел скорее уйти, но вдруг с удивлением понял — остаться хотелось сильнее.
— Дела? — не в силах перестать улыбаться, Глорфиндел засмотрелся в голубые глаза девушки, на её красиво заплетённые волосы.
Взгляд скользнул ниже, и эльф поспешил отвернуться, надеясь не покраснеть — платье на Фумеллотэ выглядело невозможно соблазнительно. Случайно мимо шла, конечно.
— Да, дела, — улыбнулась юная дева, — у меня хорошо, настроение хорошее, и я решила им поделиться. С тобой.
— Только не дари мне животных, пожалуйста, — чувствуя, что либо рассмеётся, либо заплачет, Глорфиндел выдохнул. — Спасибо, Фумеллотэ, ты уже подняла мне настроение, но мне действительно пора.
— Что-то случилось? Городу угрожает опасность?
Ощутив себя виноватым в испуге невинной эльфийки, воин отрицательно покачал головой, по-дружески тронул деву за плечо и уже собрался уходить, как вдруг Фумеллотэ резко подалась вперёд и поцеловала Орла в щёку.
Теперь бежать было нельзя, и Глорфиндел замер.
— Послушай, — он постарался говорить ласково, — твои родители хотят для тебя хорошего мужа, который будет рядом с тобой, а не где-то в опасных лесах.
— Это Пенголод так хочет, а я считаю, что быть женой героя почётно. Леди Симпина — прекрасная сильная эльдиэ, я хочу быть, как она.
— Позже поговорим, ладно?
— Лаурэфиндэ…
Воин всё-таки смог пойти прочь, и на душе стало ещё отвратительнее.
«Что-то случилось?»
Конечно случилось! Вернулась сестра короля, да ещё и привела чужака!
«Мы, стражи города, клялись убивать нарушителей границ, кто бы это ни был! И что теперь? Приказ отменён? Закон переписан? Тогда почему об этом не объявлено?»
Предводитель Орлов твёрдо решил, что самолично проверит безопасность границ и путей вокруг Гондолина, поскольку, несмотря на заверения воинов Эктелиона, будто всё в порядке, письма от Келебреха и его собратьев настораживали.
Странное убийство женщины в лесу, которое столь яро осудил родич Куруфинвэ, Глорфиндел оценивал иначе, помня сестру и её порой безрассудную жестокость. Женщины — не всегда жертвы. И если убитая имела отношение к Ириссэ, ситуация становится ещё хуже.
«Настроение хорошее, и я решила им поделиться. С тобой», — некстати вспомнились слова девушки, которой просто нечем заняться, вот и бегает за увенчанным славой героем.
Слава…
Вскакивая в седло и пуская белоснежного коня в галоп, Лаурэфиндэ вспомнил собственные слова о посмертном почитании. Пожалуй, это неправда, что нельзя очернить память того, кого больше нет, но всё равно мёртвым героем быть лучше, чем живым, поскольку от совершившего подвиг станут ждать новых геройств, что превзойдут вошедшие в легенды поступки.
— Но ведь и для малых, и для великих есть деяния, что можно совершить лишь единожды, — с досадой произнёс слова Феанаро Орёл. — Для каждого есть вершина мастерства и подвига. После — затухание, угасание, тление. Но зачем всё это любящему сердцу? Зачем влюблённой женщине видеть, как её муж просыпается с криком, как молчит в компании бутыли вина, вспоминая мечты о подвигах и славных битвах, вместо которых получил предательские удары орочьих ржавых ножей? Зачем ей знать, как боль от ран каждый раз оседает где-то на дне души, копится там и напоминает о себе в самые неподходящие моменты? Выбравшие мир должны быть счастливы. Жаль, не все способны понять ценность покоя, не познав войны. А кто познал, тем уже поздно.
Стальные врата открылись перед воином, и белоснежный скакун ускорил галоп.
О главном законе Арды
Вдали тревожно шумел лес, над потемневшими кронами поднимались тучи, и стоявший на фоне угрожающего пейзажа одинокий путник показался жутким призраком.
Поначалу не рассмотрев сгорбленную фигуру и решив поскорее проехать мимо, направлявшиеся к западу от Химлада наугрим заговорили громче, чтобы можно было сделать вид, будто за собственными воплями не услышали просьб помочь, но вдруг молодой возница присмотрелся.
— Эй! Эол-кузнец! Ты что ль?
Телега остановилась, трое низкорослых бородачей спрыгнули на пыльную дорогу, на которой ветер уже начал крутить вихри. Солнце скрылось, тучи почернели.
— Я, — коротко ответил тёмный эльф, пожимая знакомым руки.
— Что это с тобой?
— Всё расскажу, если накормите и подбросите немного. Устал я.
— Да-а уж, — охнул самый толстый из наугрим. — Давай, залезай. Куда тебе?
— Тут недалеко, — лишь сев на скамью и укрывшись мягким одеялом, Эол сразу почувствовал, как клонит в сон. Сколько он не спал? Уже не вспомнить. — Давай на карте покажу.
— Хм, — возница удивился ещё больше, увидев цель пути, — а что там? Это ж вроде ничейная земля.
— Да, ничейная, — с трудом ворочая языком, выдавил слова изгой, — но у меня там домишко есть. Мой дом сожгли, жена с сыном уехали временно в это жильё. Я со всеми делами разобрался, вот… К ним еду.
— А, слышали мы что-то про двоих странников, — толстяк протянул эльфу хлеб с сыром, но Эол уже почти заснул и не отреагировал. — Говорят, день или два… или три назад ускакали из Разлива. А, ладно, спи. Потом поговорим.
Вдали громыхнуло, небо над лесом озарили вспышки молний, а на пыльную дорогу упали первые капли дождя.
Начиналась буря.
***
Когда стало ясно, что один из Орлов будет сопровождать до самого Ондолиндэ, Майрил вздохнул с облегчением — теперь мама почувствует себя в большей безопасности, ей проще будет оказать помощь и организовать отдых, а кроме того, время в пути значительно сократится, и в Гондолин пропустят без лишних вопросов.
— Кем ты видишь себя в Песне? — спросил на первом же привале Орёл, назвавшийся Серебряным Копьём. Авар, похоже, хотя внешне от Нолдор не отличить.
— Я не думал об этом, — Майрил, занимаясь одновременно палатками, костерком и приготовлением еды, посматривал на ушедшую к лошадям Ириссэ и старался не наговорить лишнего. — Но я многое умею, Келебрех.
— Защищать, отнимая жизни врагов?
Сын тёмного эльфа напрягся: по интонации Орла не было понятно, с какими эмоциями и целью задан вопрос, но в любом случае требовалось отвечать обдуманно.
— Пожалуй, стать воином я бы не хотел, — далеко не сразу произнёс он. — Я учился кузнечному делу в Ногроде, гномы в этом непревзойдённые мастера, поэтому я бы с радостью…
Майрил вдруг осёкся, увидев странно изменившийся взгляд Келебреха.
— Я сказал что-то не то? — осторожно уточнил Ломион. — Ногрод у вас не в почёте? Я слышал о спорах с Белегостом, но никогда не принимал ничьей стороны, просто так сложилось, что учился в Ногроде.
— Зачем ты передо мной оправдываешься? — Орёл посмотрел с ещё большим недоверием, чем раньше. — Тебе есть, что скрывать, и это видно, но не мне тебя судить, я лишь расскажу королю свои доводы и факты. Но если Песня примет тебя, и твой голос зазвучит в нашей симфонии, нам с тобой придётся часто встречаться у главы мастеров. И, знаешь, я привык доверять тем, кто рядом, но тебе не могу.
«Опять…» — слова Келебреха лишили желания бороться.
Конечно, не все жители Гондолина такие, но неужели мама права?
— Я просто не привык открывать душу, — попытался исправить ситуацию сын тёмного эльфа, только взгляд Орла снова обвинял:
«Оправдываешься!»
Выругавшись про себя, Майрил отбросил плащ и вытащил из ножен отцовский меч. Не для битвы — просто показать. Глаза Келебреха от изумления расширились. В них загорелся абсолютно искренний интерес.
— Что это? — тут же бросив все дела и, похоже, забыв, где, с кем и для чего находился, Орёл посмотрел восхищённо и одновременно с опаской. — Сталь? Или камень?
— Это сплав, — уклончиво ответил Ломион, не демонстрируя, как сильно рад перемене в отношении к себе. — Без железа. Давно, до рождения Итиль и Анар с неба упала звезда. Мой отец отыскал её, и это оказался кусок чёрного металла. Маленький, но очень тяжёлый. Позже выяснилось, что кусков было два. Взрывом от падения звезды повалило и обуглило лес, в земле образовалась воронка. Все боялись чёрной звезды, но не отец. Он сразу решил сделать нечто особенное из неё, но долго не мог расплавить. В конце концов ему это удалось при помощи самого дорогого угля и особых камней, и тогда началось творчество.
Келебрех смотрел на меч уже совершенно влюблёнными глазами, любуясь чёрно-белым клинком со снежинками и тёмными звёздочками.
— Отец не сказал окончательный состав, — намеренно загадочно произнёс Ломион, — однако я обязательно придумаю что-то не менее впечатляющее без использования падающих звёзд.
— Знаешь, — лицо гондолинского разведчика засияло, — я рад, что столь дивная вещь неповторима и окутана тайной. Её история прекрасна своей недосказанностью, и пусть так и остаётся.
Подошедшая Ириссэ села у костерка, сняла с огня кусочки мяса, даже не проверив готовность.
— Надо спешить, — сказала она очень серьёзно. — Иначе нас настигнет буря. Раньше времени.
— Здесь легко найти укрытие, — спокойно произнёс Келебрех. — Я хорошо знаю эти места.
— Нет, лучше не будем терять время. Интересно, — принцесса посмотрела в чистое небо, — неужели правда Валар совсем не следят за погодой Средиземья, полностью доверив её Ариэн? Это бы многое объяснило, но так ведь нельзя. Нельзя Творцам любить только часть Арды! Валинор — не отдельный мир. Не просто так ведь Орлы Манвэ живут в Эндорэ!
— Когда-то, помню, в детстве я —
Мне пела матушка моя
О том, что есть счастливый край,
Где жизнь — живи-не унывай, — вдруг начал тихую мелодию гондолинский разведчик. —
Там нет ни слёз, ни бед, ни бурь,
А в небе, чистом, как лазурь,
Над очертанием рек и сёл
Парит, парит степной орёл.
С тех пор прошло немало лет,
И сказки нет, и птицы нет,
Но, иногда, подняв глаза,
Гляжу с тоской я в небеса.
И может быть, в судьбе моей
В один из хмурых зимних дней,
Неся надежду и тепло,
Мелькнёт орлиное крыло.
Не улетай, не улетай,
Ещё немного покружи
И в свой чудесный, дивный край
Ты мне дорогу покажи.
И пусть он очень далеко,
Ты долетишь туда легко,
Преодолеешь путь любой,
Прошу, возьми меня с собой!
Тепло улыбнувшись своим мыслям, Келебрех посмотрел в глаза Ломиона.
— Скажи «Друг» и войди, — произнёс Орёл без прежней подозрительности, хотя сын Ириссэ чувствовал — в любой момент всё может снова измениться в худшую сторону, — так говорили в моём племени. Порой это слово открывает самые надёжно запертые двери. Думаю, с Песней Гор тоже так получится.
— Друг, — через силу улыбнулся Маэглин, и гондолинский разведчик охотно и крепко пожал его руку.
— Полагаю, ты знаешь значение этого слова, — сказал он. — А если не знаешь, я расскажу, когда приедем.
Сын тёмного эльфа очень надеялся, что не покраснел и не выдал желания послать Орла к Морготу. В конце концов, с ним ещё не раз придётся иметь дело. К сожалению.
***
Ещё раз перечитав письма разведчиков, Эктелион с досадой подумал о воле Рока, из-за которой он не сам отыскал сестру короля, хотя столько времени и сил на это потратил. С другой стороны, подобная ситуация освобождала от ответственности за всё, связанное с возвращением Аредэль Ар-Фейниэль: её состояние, настроение, удобство в пути, сложные разговоры со стражей…
Вроде бы всё сложилось хорошо и удобно, однако тревога неприятно колола сердце, поэтому лорд Дома Фонтана вскочил в седло и направился обратно в Ондолиндэ, сообщив соратникам приказ возвращаться.
Чем больше королевской стражи окажется в городе в спорный ответственный момент, тем лучше. А лес и его сюрпризы могут подождать до более спокойных времён.
***
Впервые в жизни Турукано осознал в полной мере, как вредно и отвратительно лицемерие. Да, то, что подданные не перечат, не спорят и не осуждают, говорит о правителе скорее хорошо, чем плохо, но именно сейчас король хотел знать правду, однако не мог её услышать.
Все гондолиндрим внезапно стали отражением согласной с волей отца и безоблачно-радостной принцессы Идриль, уверявшей, что Ириссэ и её сына необходимо встретить всенародным праздником.
«Большинство эльфов нашего города познали слишком много зла, чтобы хотеть его множить», — говорил однажды Галдор, и сейчас Турукано надеялся на правдивость слов лорда.
Галдор… Тот, кто нашёл белое деревце, маленькое и чахлое, берёг, выхаживал, окружал любовью. Теперь это могучее древо, оно украшает собой площадь перед королевским дворцом, а легенда гласит, будто эпоху назад принц Второго Дома Нолдор Турукано Нолофинвион сам довёз росток священного Телпериона из Валинора. Конечно, Галдор не стал возражать Пенголоду, придумавшему красивую ложь, но летописец понял — лорд на него в обиде, поэтому нарёк главу Дома Белого Дерева Храбрейшим, хотя Галдор не был в числе воинов Ондолиндэ.
Вроде бы ситуация не стоила внимания, но именно сейчас, когда сестра, след которой так долго искали, возвращалась, Турукано не мог перестать думать про титулы и легенды. Мысль о том, что «напишем нужное, скажем необходимое, споём правильное» слишком напоминала крутой спуск, по которому отец скатился к подлости и бесчестью, заставляла сына верховного нолдорана Нолофинвэ внутренне содрогаться и искать доказательства того, что падение не начато.
В конце концов решив, что праздник в честь возвращения сестры устраивать не стоит, однако ей будет не лишним увидеть весело живущий Ондолиндэ, Турукано решил объявить ярмарку, сопровождаемую весёлыми гуляниями. Без повода. Просто так. В конце концов, почему бы нет?
***
Спрыгнув с телеги под дружеские пожелания удачи, Эол коротко простился со знакомыми наугрим и, проводив их взглядом, задумался. До цели около двух дней пути. Стоит ли скрываться? Пожалуй нет. Он — муж. Значит, имеет право.
Гномьи повозки, стуча колёсами и гремя весёлыми песнями, обогнули грозовую тучу и покатили к светлому синему небу, а тёмному эльфу с бурей было по пути.
«Самообман, в котором тьма
Склонилась пред тобой!
Знай, ты ко мне придёшь сама!
Навеки будешь со мной!»
***
Когда с прямой ровной дороги Келебрех вдруг свернул в сторону оврага и пришлось пробираться сквозь бурелом, Майрил вдруг осознал — конец пути близок. Обернувшись на мать, он увидел в её глазах слёзы и от всего сердца понадеялся, что это от радости.
Лес внезапно закончился, открылось широкое поле, на котором паслись лошади, а вдали виднелось стадо коров. У поворота реки стояла мельница, от неё в сторону холмов разрасталось поселение. Ломион с удивлением заметил, что здесь нет ни одного каменного дома, и это показалось крайне странным после наземной части Ногрода и других обжитых земель такого размера. Встречавшиеся на улицах эльфы вежливо здоровались, а дети радостно хвастались сделанным из сосны оружием.
Невысокая бревенчатая башня оказалась голубятней, и когда путники поравнялись с ней, стая белых птиц взмыла в небо, закружилась в завораживающем танце.
— Здесь не останавливаемся, — строго сказал Келебрех, заметив, как Майрил заинтересовался многочисленными мастерскими и огромным количеством телег почти около каждого дома. — Торговый и ремесленный городок — не наша цель.
— Деревянные Врата, — улыбнулась Ириссэ. — Рада, что они процветают.
— От их процветания зависит наше благополучие, — кивнул Орёл. — Горы могут быть щедры, но без торговли и даров ровной земли Песне не звучать.
Путь сквозь Деревянные Врата занял гораздо больше времени, чем поначалу предполагал Майрил, зато далёкие вершины заметно приблизились. Остановившись на отдых в похожем на большой хлев доме, ключ от которого оказался припасён у Орла, эльфы пустились в дорогу ближе к полудню.
Снова выбрав самый неудобный способ продвижения вперёд, Келебрех повлёк беглецов сквозь небольшой болотистый пролесок, который закончился так же внезапно, как и начался. Изумлённому взгляду сына тёмного эльфа открылись застроенные каменными домами скалы. Белые крепостные стены тянулись вдоль неприступных склонов, между копьевидными зубцами стояли стражи в доспехах из зеркально отполированной стали, высокие дозорные башни будто вырастали из могучей горной тверди. Небесно-голубые флаги с орлами колыхались на ветру, словно крылья птиц.
— Это… Песня? — ахнул поражённый Майрил.
И удивлённо обернулся на вдруг засмеявшуюся мать.
— Что?
— Попался, чужак, — довольным голосом произнесла Ириссэ.
Келебрех тоже заулыбался.
— Я рад, что наша уловка работает, — сказал он, подгоняя коня.
Ломион почувствовал себя глупо.
Обитые деревом стальные ворота отворились, путникам позволили проехать, однако воины смотрели очень внимательно, оценивающе. От взглядов некоторых эльфов по коже пробегал холод.
Внутри городских стен оказался лабиринт из узких улиц, где было бы крайне сложно продвигаться вражеской армии, а из окна каждого дома удобно стрелять, метать, лить…
Поворот, поворот, поворот. У Майрила создалось впечатление, будто его намеренно пытаются запутать. Когда дорога пошла вниз, а затем устремилась к проходу между скал, возникло давящее ощущение западни, подтвердившееся после крутого поворота: путь преградили высоченные бронзовые врата с могучими петлями и засовами, которые не представлялось возможным поднять вручную даже втроём. Над головой нависали каменные выступы, с которых можно…
— Нам сейчас откроют, — улыбнулся Келебрех, разворачивая коня около исполинских створок.
— Ты же не сказал слово «Друг», — попытался пошутить Майрил, надеясь вновь не оказаться в глупом положении.
— Достаточно было сделать это один раз, — разведчик равнодушно пожал плечами.
Раздался низкий гул, мелодичные удары и звук работы механизмов, врата начали открываться, и засовы на них просто разошлись в стороны.
— И здесь обман, — ахнул Ломион.
— Город лжецов, — зло усмехнулась Ириссэ. — А что ты хотел, сын? Это род верховного нолдорана. Пусть и не его владения.
Створки расступились ровно настолько, чтобы могли по очереди проехать все трое всадников. Дорога немного расширилась, скалы по бокам стали ещё выше. Недолгий путь по расщелине утомил сильнее суток скачки по лесам и городам.
— Здесь нельзя останавливаться, — голос Орла прозвучал предупреждением.
Пришлось повиноваться.
Отвлекшись на свои мысли, Майрил едва не упал из седла, внезапно увидев перед собой кованые железные ворота с чёрной короной. Металл кое-где проржавел до дыр, местами выглядел помято. Весь низ конструкции был изрисован кривым подобием детородных органов и женских прелестей.
Ириссэ рассмеялась, Келебрех улыбнулся.
— Это тоже ожидаемая реакция, да? — полунолдо уже устал чувствовать себя глупо, однако менее неприятно от этого не стало.
— Поверил, будто за этими дверями живут орки? — спросила мать сына, и тот не нашёлся, что ответить.
— Ты сейчас удивишься ещё больше, — загадочно заговорил Орёл, давая кому-то наверху знак отворять Железные Врата. — Смотри.
В лучах раннего заката пролившихся сквозь стремительно расширявшийся проём в «морготовых дверях» изумлённому взгляду Майрила открылась искрящаяся золотом река, на дальнем берегу которой сверкали серебром дома. Сын кузнеца сразу определил, что для настоящего благородного металла блеск чересчур яркий, но, видимо, это тоже являлось частью общего замысла Песни. Судя по высокой траве и беспорядочно растущим кустарникам, в серебряном городке никто не жил.
— Можем остановиться здесь на отдых, — предложил Келебрех Ириссэ, но та отрицательно покачала головой. — Это место только кажется брошенным, — пояснил Орёл никогда не бывавшему в Ондолиндэ эльфу, — на подъёме в горы расположены жилища воинов и их семей. Скажи, Майрил, ты бы захотел поживиться чужим добром в столь милом городке?
— Металл для отделки слишком дешёвый, — хмыкнул, скрывая обиду, Ломион, — зачем мне столько барахла?
— Молодец! — похвалил Орёл. — Видимо, на золотишко ты тоже не поведёшься.
Полунолдо промолчал. Перейдя реку по колено в воде через утопленный мост, путники пустились в галоп, и с первыми звёздами поскакали мимо домов из фальшивого жёлтого металла, сиявшего даже ночью. Блеска оказалось слишком много, внимание рассеялось. Когда впереди поднялись горы, наконец ставшие по-настоящему близкими, Майрил задал вопрос, который давно хотел озвучить:
— Другой дороги нет?
Ириссэ понимающе усмехнулась, а Келебрех расхохотался.
— Нет, — ответил он, — здесь непроходимый хребет. Говорят, его создали для Орлов Вала Манвэ, поэтому он не приспособлен для пересечения пешком. Но подняв столь неприступные горы, Вала Ауле нарушил главный закон Арды — мира, сотворённого для Детей Эру. Этот закон гласит, что все эрухини должны иметь возможность селиться, где им вздумается. Пришлось Вала Ауле открыть долину, сделав один-единственный проход через жилище Орлов.
— Дай угадаю автора легенды, — устало вздохнула принцесса.
— А вдруг не он?
Ириссэ и Келебрех посмеялись, Ломион снова почувствовал себя лишним. Понимание, что завоевать для себя место в Песне будет крайне тяжело, грузом надавило на плечи.
И в этот момент узкий проход между неприступных скал перегородили могучие ворота из стали.
***
Тьма и дождь налетели безумным, сбивающим с ног вихрем, но Эол не остановился и не стал искать укрытие. С ненавистью взглянув во враждебное небо, изгой побежал вперёд, думая только о цели.
— Кровью памяти моей обрызган город!
Кровью памяти моей!
Кровью!
Кровью.
Во вспышке молнии, сопровождавшейся страшным раскатом грома тёмный эльф увидел в просветы между деревьями широкое поле, а за ним — множество небольших домов.
— Кровью…
Примечание к части
Песня «Орёл», А. Маршалл
Понимать без слов
Держа на защищённых кожаными наручами предплечьях пару орлов, лорд Ровал и его супруга Вилинэль остановились в центре главной площади Гондолина. Почти беззаботно улыбаясь, главы Дома Крыла смотрели на гуляющих, приглядывались к расставлявшим шатры мастерам и тем, кто собирался готовить угощения.
Белое дерево рядом со входом в жилище короля уже отцветало, слегка сероватые серёжки засохли и рассыпались на ветру тысячами крошечных звёздочек, падающих под ноги или по-своему украшавших наряды и причёски гондолиндрим.
— Белый город, белый город! — распевали сочиняемую на ходу песенку закружившиеся в хороводе эльфы. — Весь под белым полотном.
Очевидно, белый город
Околдован колдуном.
Галдор с семьёй, гордо демонстрируя родовые гербы, подошли к символу города, младшая дочка дотянулась до нижней веточки и завязала на ней серебристую ленточку.
— Слышит шелест листьев белых
В белой роще белый гость.
Видит шубки белых белок
И рябины белой гроздь.
Ты приедешь в город белый,
Где белым-бело везде.
Ты, мой смелый и умелый,
Знаешь, как помочь беде.
Ты, мой мальчик, не спасуешь,
Ярких красок припасёшь.
Белый город разрисуешь,
Расколдуешь и спасешь.
Ты отлично все исправишь:
Разукрасишь Арду всю.
Белой-белой ты оставишь
Только снежную лису.
Веселье становилось всё более шумным, во дворце тоже заиграла музыка.
Вилинэль, мило улыбаясь, нагнулась к подошедшему мальчику, чтобы показать ближе ручного орла.
— Правда, леди, — спросил он, — что орлёнок привёл тебя в долину Тумладен, где основали наш город?
— Да, — улыбнулась супруга Ровала, гладя перья своей птицы. — Крошечного беззащитного птенца захватили страшные злые орки. Их было не меньше сотни, а малыш со сломанным крылышком — один. Лорд бросился в бой, а за ним — все мы. Орки от страха побежали, но мы никому не позволили уйти! Видя, что его отряд погибает, командир злодеев попытался растоптать птенца, уже занёс над ним ногу в железном ботинке…
Мальчик в ужасе закрыл рот ладонью.
— И в последний миг лорд Ровал сразил его стрелой.
Ребёнок радостно захлопал в ладоши. Орлица на руке леди гордо вытянула шею, захлопала крыльями, однако не взлетела.
— Мы вылечили и вырастили того малыша, — тепло сказала Вилинэль. — Он стал родоначальником всех орлов, что живут в нашем Доме.
Около леди постепенно собралось не менее дюжины детей, лорд Ровал отошёл в сторону и вдруг увидел Эктелиона, который не должен был находиться в городе. Эльфы встретились глазами, лорд Дома Фонтана кивнул. Отойдя подальше от толпы, раньше времени вернувшийся разведчик напряжённо выдохнул и тихо сказал:
— Леди Ириссэ вернулась. С сыном. Вчера. Лаурэфиндэ не хочет пока приезжать, остался в Медных. Я решил, что лучше буду здесь, мало ли что. В любом случае, Орлы исполняют волю короля.
Пепельнополосый сероглазый Нолдо кивнул, птица на его руке сидела неподвижно, словно неживая.
— Думаешь, что-то может случиться? —вполголоса спросил Ровал.
— Уже случилось, — Эктелион осмотрелся. — Принцесса с сыном спаслись от какой-то беды, но ничего не говорят о ней. Значит, всё ещё хуже, чем мы думаем.
Лорд Дома Крыла пожал плечами, не уверенный, что согласен с собратом.
— Белый город, белый город! — донеслось пение, а с другой стороны зазвучали струны арфы и чарующий женский голос:
— Для запретных ласк от недобрых глаз
В лес осенний зазвал мой милый.
Кто же знал тогда, что пожар-беда
Полыхнёт с небывалой силой.
Ветер пламя нёс и душил до слёз,
Хлопья сажи кружа в полёте.
Я была смела, но я смерть нашла,
Попытавшись спастись в болоте.
Мы бежим, что есть силы,
Солнца луч утопает в ветвях.
Мы с тобою танцуем, милый,
На раскаленных углях.
Говорил: «Люблю милую свою.
Никогда тебя не покину».
Бросил в трудный миг! Мой последний крик
Захлебнулся болотной тиной.
Протекли года. Жду судьбу всегда.
Эй, красавец, ты что несмелый?
Это наяву я тебя зову:
«Потанцуй же с болотной девой».
Как сгорают в печи поленья,
Так сгорит первозданный страх.
Потанцуй же со мной, мой милый,
На раскалённых углях.
Потанцуй со мной! Стану я живой,
И болото меня отпустит.
Не хотят идти, пару не найти,
Я полна неизбывной грусти.
Поднимусь со дна и спляшу одна,
Закружусь в лесу в танце странном
Прошуршу листвой, расплещусь росой,
Разойдусь по ветвям туманом.
Моё сердце давно остыло
И рассыпалось в пыль и прах.
Я одна пойду танцевать
На раскаленных углях.
Ворота королевского дворца отворились, вышла блистающая драгоценностями свита владыки. Самого Турукано не было видно, зато принцесса Иттариэль выпорхнула на площадь лёгкой бабочкой, а рядом с ней шёл никому не знакомый эльф. Многие сразу догадались, кто этот странно выглядящий Нолдо, и сдержанно поприветствовали нового жителя города.
***
Стальные Врата не были украшены резьбой или коваными узорами, зато на них оказалась выгравирована надпись на разных языках:
«Поверни назад или навсегда здесь останешься».
Майрил почувствовал, что стало не по себе, и, похоже, это был ожидаемый и правильный эффект, поскольку Келебрех покачал головой.
— Я мечтаю, что однажды, — заговорил Орёл с грустью, — построю город с совсем иной надписью на главных воротах.
— Кажется, я догадываюсь, с какой именно, — улыбнулся Ломион.
Ириссэ подъехала к створкам, спешилась, тронула пальцами тенгвы.
— Ещё не поздно, сын, — произнесла она, обернувшись.
— Мама! — ахнул Майрил. — Отступить? Теперь?
Ириссэ промолчала. Снова поднявшись в седло, она опустила глаза и поджала губы. И в этот момент стальные створки начали открываться навстречу гостям, а за ними оказалась целая армия вооружённых доспешных всадников.
***
«До судорог, до бреда, до рыдания,
До порванных от напряжения жил…»
Застигнутый грозой путник выглядел жалко и страшно: грязный сгорбленный оборванец плёлся, сопровождаемый раскатами грома и вспышками молний, однако, заговорив о ночлеге, эльф внезапно предложил оплату ногродскими мирианами. Золотыми.
«Я сохранял свои воспоминания,
Которыми все эти годы жил».
Хозяева дома почему-то даже не допустили мысли о возможной опасности, поверили всему сказанному странником, и, когда буря закончилась, позволили ему уйти, даже не спросив, как он попал в поселение.
В Деревянные Врата Гондолина.
«Когда ползёшь, глотая клочья пыли,
Когда добра от зла не отличить,
Ты должен знать, что про тебя забыли,
И сделать всё, чтоб самому забыть».
— Кто ты? Куда и зачем идёшь? — стражник каменной крепости взялся за рукоять меча, на стенах послышался звук натягиваемых тетив.
«Удавкою тугой — сжимает горло ворот мне!
Напасти мои превращаются в змей!»
— Меня зовут Эол, — сказал бродяга. — Я — муж Ириссэ, дочери верховного нолдорана Финвэ.
— Что?!
«Когда ползёшь, глотая клочья пыли,
Когда добра от зла не отличить,
Ты должен знать, что про тебя забыли,
И сделать всё, чтоб самому забыть».
— Я — Эол. Муж принцессы Ириссэ Нолофинвиэль.
«Но память, как и смерть, неистребима.
Как дождь ночной по черноте стекла,
Кровавыми осколками рубина
Она на дно хрустальное текла».
— Проведите его к королю!
«Кровью памяти моей обрызган город!
Кровью памяти моей!»
— Ха! Благодарю, долбестный страж. Никогда ещё у меня не было столько свиты!
«Кровью…»
***
Ждать, когда сестра и племянник придут для разговора, оказалось невыносимо. Турукано снова и снова думал, правильно ли поступил, не поехав навстречу Ириссэ. Выбрав разговор без свидетелей, король надеялся, что таким образом сможет побеседовать обо всём, не скрываясь. Но почему же тогда сестра не приходит?
Время шло, попытки читать книги ничего не давали, и когда, наконец, появился слуга и сообщил, что принцесса с сыном ждут в кабинете, Турукано ощутил, как из-под ног уходит пол.
Именно сейчас король вдруг осознал в полной мере, что ему плевать на мнение подданных.
Закон Песни Гор будет нарушен. Такова воля правителя.
***
Когда пришлось одеться в белые шелка, Майрил растерялся. Он никогда такого не носил! И не собирался. Похоже, придётся привыкать и к этому.
Невольно сравнивалось поведение слуг отца и короля… дяди. Эльфы Ондолиндэ, каким-то образом оказавшиеся в подчинённом положении, не пытались соблазнять и предлагать себя хозяевам, не ходили безмолвными тенями, от которых исходила затаённая опасность. Понимание, что теперь надо жить, не оглядываясь и не ожидая подлости, с одной стороны радовало, но с другой — представить это и поверить в подобное положение вещей сын Эола не мог.
— Привет, Турьо, — прозвучал голос матери, когда в просторный светлый кабинет с огромными окнами зашёл король, и Ломион ощутил, как всё внутри похолодело.
Владыка Турукано! Да, это родич, но ведь сын тёмного эльфа никогда его не видел! Состояние, близкое к панике, лишило способности мыслить, и дальше всё получилось само собой: Майрил ринулся к королю и встал перед ним на колено, низко склонив голову.
— Клянусь, — проговорил он дрожащим голосом, — клянусь верно служить тебе, владыка! Исполнять любую твою волю!
— Коли так, — Турукано не дал продолжить речь, — не называй меня по титулу, словно мы чужие. Ты станешь лордом Ондолиндэ, у тебя будет свой дворец, слуги, помощники. Сам выберешь, чем займёшься.
— Турьо, — Ириссэ вздохнула. Белое платье сияло на ней, складки лоснящегося шёлка скрывали худобу. — Давай поговорим вдвоём. А Майрил пусть познакомится с сестрой.
Одного кивка головы оказалось достаточно королю, чтобы его воля была исполнена. Растерявшийся от роскоши дворца и слишком многих впечатлений за последнее время Ломион окончательно утратил опору под ногами, когда в залитом золотом дня кабинете появилась принцесса Идриль, как её здесь называли.
Она не шла, нет — парила. Белоснежные тончайшие ткани, непонятно как составленные в платье, серебрились воздушной вышивкой, летели вслед за девой, танцевали вокруг неё. Золотые волосы эльфийки были собраны в умопомрачительную, украшенную бриллиантами причёску, поэтому не скрывали длинную шею и изящные плечи.
— Пойдём, — весёлый мелодичный голос вернул в реальность, ласковая ладонь схватила за руку и потянула к выходу. — Будем веселиться!
Ириссэ проводила потухшим взглядом сына и племянницу.
— Турьо, — напряжённо произнесла она, — прости за всё это. Я бы не вернулась, я не хотела тебя выставлять в дурном свете перед народом. Я сделала это ради сына. У него нет будущего в других местах, где… Где мы бывали. Прошу, прими его. А я могу уйти.
— Что ты говоришь? — король подошёл к сестре, осторожно обнял. — Почему ты ведёшь себя так, словно виновата передо мной? Мои верные, то есть, наши верные сказали, что ты не привела лазутчиков. Никто ведь не узнал от тебя, где долина Тумладен?
— Конечно, нет.
— Значит, всё в порядке.
— Не знаю, Турьо. Можно мне вина, пожалуйста?
Надеясь, что сестра всё-таки расскажет о том, что её так тяготит, Турукано позвал слуг и попросил накрыть стол. Когда на ажурной скатерти появилось угощение, владыка начал рассказывать о делах города и хотя видел полное отсутствие интереса со стороны Ириссэ, всё же надеялся таким образом растопить между ними лёд.
Во сне сестра приходила прощаться. Неужели она хочет сделать так наяву?
***
— Я покажу тебе город! — радостно звенел голос Иттариэль, и Майрил не мог не улыбаться. — Знаешь, я всегда хотела, чтобы у меня был брат, но мама говорила, что одной дочери ей больше, чем достаточно!
Полуденное солнце ярко освещало площадь, со всех сторон звучала музыка, огромное количество эльфов вокруг сбивало с толку. Слух улавливал незнакомые слова и названия, смысл большинства фраз безвозвратно ускользал.
Иттариэль вдруг замерла перед кузеном, взяв его за руки, синие сияющие глаза пронзили душу беспощадными лучами звёзд. Ломион видел — принцесса понимает его замешательство, хотел как-то исправить положение, но фальшивая улыбка не помогла.
— Давай я научу тебя танцевать, — загадочно произнесла принцесса. — Веди меня к той музыке, которая тебе больше нравится.
Попытавшись понять, какая из мелодий приятнее сердцу, и одновременно надеясь как-нибудь избежать ещё более неловкого положения, сын Эола сделал неуверенный шаг в сторону трёх арфистов, не заметив, что играли они нечто совершенно лишённое единого ритма. Поняв свою ошибку, Майрил ужаснулся, однако Иттариэль ничуть не смутил выбор брата, подумавшего, будто под такое танцевать невозможно.
Платье закружилось словно отдельно от принцессы, серебряные туфельки-звёзды засверкали на плитах площади, и Ломион вдруг оказался в объятиях тонких гибких рук.
— Доверься сердцу, — Иттариэль отстранилась столь стремительно, что у полунолдо закружилась голова. — Пусть тело скажет всё само.
Танец — словно удивительный язык,
Чтоб его освоить, ни к чему читать много книг.
Смелей!
Танец — это способ говорить без длинных фраз,
А не просто развлеченье для балов,
Лишь сделай первый шаг. Не завтра, но сейчас.
Узнай, как просто всё рассказать без слов.
Неуверенно ступая по белым плитам площади, Майрил чувствовал на себе внимательные изучающие взгляды и готов был провалиться сквозь землю. Белый, расшитый серебром шёлк легко кружился вокруг эльфа, принцесса снова замерла, взяв руки кузена:
— Этот шаг под музыку помочь сумеет нам
Разговаривать о том, что неподвластно словам.
Смелей! Вперёд!
Просто подчинись движенью сердца своего.
Нежной музыкой, как воздухом дыши
И сделай первый шаг,
Узнай, как читать язык души.
Вокруг становилось всё больше народа, Иттариэль вдруг вспорхнула в сторону шатра и вернулась с бокалом терпкого вина.
— Пей.
Сам не зная, когда успел влить в себя согревающий пьянящий напиток, Майрил понял — ему всё равно, что думают все эти гондолиндрим. Да, сын тёмного эльфа не умеет танцевать, зато ни один из этих горожан не знает секретов гномьего мастерства и не видел тайных кузниц Эола!
— Пускай же в этом диалоге, — полушёпотом заговорила Иттариэль, показывая новые и новые несложные поклоны и повороты, — за нас одни движенья говорят.
Так будь же смелей!
Понять сумей
Этот жест, этот шаг, этот взгляд.
Танец — это целый удивительный язык,
Только сердцем нужно музыку поймать!
И, сделав первый шаг,
Увидишь, как просто друг друга понимать!
Теряясь в круговерти музыки, солнца, шёлка, взглядов и ощущая, как хмель всё сильнее лишает способности думать, Майрил чётче и чётче осознавал одно — он не в силах воспринимать Иттариэль сестрой. Её хотелось любить, обожать… прикасаться.
Так относятся не к родственникам, не к тем, кого знают с детства. Это совсем иное чувство.
Вдруг рядом оказались двое стражей.
— Мы привели чужака по имени Эол, — сказал один из них Ломиону. — Бродяга утверждает, будто он — твой отец. Это правда?
Примечание к части
Песни:
«Белый город», Григорий Гладков,
«Танец на углях», гр. «Сны саламандры»,
«Каторжник» из зонг-оперы «Суинни Тодд»,
песня принца Эрика из мюзикла «Русалочка»
Просто она умерла
Сын тёмного эльфа почувствовал, как в сердце впиваются стальные когти. Страх и ощущение собственной ничтожности смели все надежды и веру в лучшее, понимание бессмысленности кровопролития и попыток спасти маму переломило что-то внутри.
— Да, — не своим голосом, бледнея и теряя способность ровно дышать, произнёс Ломион. — Где он?
Захотелось честно рассказать стражникам обо всём, сотворённом отцом зле, но рот словно заткнули слова матери, запрещавшие болтать лишнее.
— Эол сейчас ожидает в гостевом дворце. В окружении стражи. Требует вернуть жену.
«Никогда!» — молча выкрикнул Майрил.
— Прости, Иттариэль, — сказал он принцессе, чувствуя нарастающую боль в груди.
«Может быть, больше никогда не увидимся. Ты даже представить не можешь, как мне жаль! Танец с тобой — лучшее, что случалось в моей жизни».
Всё это могло бы быть сказано, но не хватило сил.
— Проводите меня. К отцу.
Тяжело ступая одеревеневшими ногами, оставив сердце и все надежды на счастье принцессе Иттариэль, напоследок легко коснувшись её руки, сын тёмного эльфа пошёл вслед за гондолинскими воинами.
***
— Турьо, послушай, — Ириссэ долго молчала, даже не делая вид, будто слушает брата, — ты же знаешь — мне всё это неинтересно. Просто знай — если возникнут проблемы, я сразу же уеду.
— Тебе не придётся, — подался вперёд Турукано, — я — король и твой брат! И я решаю, что в моём городе можно, а что нельзя!
— Как это мило, Турьо, — усмехнулась принцесса, допивая вино, — столь откровенно плевать на мнение подданных и собственные законы!
Дверь вдруг бесцеремонно распахнулась. Глорфиндел, запылившийся в дороге, растрёпанный и очень злой, влетел к королю и указал на окно, смотря на сестру владыки:
— Что за тип за тобой явился, Ириссэ?
Мгновенно побелев и задрожав, принцесса молча заплакала.
— Отвечай, Ириссэ!
— Не смей на неё нападать! — выкрикнул Турукано, вставая.
— Ах, значит, не сметь! — Глорфиндел выпрямился, скрестил руки на груди. — А сколько ещё Синдар, Авари и других странных существ знают путь в Ондолиндэ? Кто ещё явится сюда? Какой ещё роднёй обзавелась наша дорогая родственница за время отсутствия?
— Золотце, — принцесса тяжело поднялась, — Эол меня нашёл, да?
— Значит, это правда, — хмыкнул воин. — Я думал, шутка глупая. Когда меня в Медных Вратах обрадовали новостью о нежданном госте, я решил, что мои орлы перепились чего-то недозволенного на службе. Муж, значит.
— Где он, Лаурьо?
— Ириссэ, что случилось? — Турукано задал вопрос, не отводя взгляда от Глорфиндела.
— Муж… — принцесса вытерла слёзы. — Отец Майрила меня выследил. Я должна с ним поговорить.
— Кто ещё знает про Ондолиндэ?! — выпучил глаза командир разведчиков.
— Никто! Некому больше! — хрипло крикнула Ириссэ. — Веди меня к мужу! Турьо… — голос сорвался. — Не ходи с нами, пожалуйста.
— Там достаточно стражи, — заверил Глорфиндел. — Король пусть не рискует. Похоже, этот тип умеет колдовать. И если это так…
Воин многозначительно провёл пальцами левой руки по латной перчатке на правой.
— Где Майрил? — устремившись к дверям, спросила принцесса.
— И его найдём, — заверил Орёл.
Дверь закрылась, тишина обрушилась на Турукано грудой камней. Может быть, стоило пойти с сестрой?
***
Тайный город Голодрим был отвратителен попыткой стать совершенным. Ведомый стражниками Эол видел гадкие изъяны во всём показушном великолепии кричащей «как бы красоты». «Как бы безопасности». Здесь во всём не хватало гномьей практичности и смелой самостоятельности идей. В городе чувствовался страх одних творцов не соответствовать замыслу других, и поэтому всё здесьпропиталось гнилой лестью.
С наслаждением плюнув себе под ноги, Эол расхохотался в лица стражников, которые, конечно, промолчали, но подумали очень многое.
Было крайне забавно и безумно приятно осознавать, что целое войско Голодрим боится одного-единственного Тэлера. Кузнец представлял, как расправился бы с каждым здесь, если бы был не один. Если бы сын его не предал.
Сын Голодрим!
Отвратительно выкованные ворота впустили чужака в отвратительно построенный город, по отвратительно вымощенной улице пришлось идти в отвратительно бесполезный дворец. Никчёмные Голодрим!
«Удавкою тугой сжимает горло ворот мне!
Мысли мои превращаются в змей!»
То ли сказывалась усталость, то ли ненависть к сыну и всему окружающему миру мешала сосредоточиться, но чары почему-то не выстраивались.
— Если окажется, что ты соврал, — попытался угрожать какой-то недовоин с радугой на латах, — тебе не жить.
Эол усмехнулся.
— Я бы с радостью бросил тебя в тюрьму, — продолжал нести бред вояка, возомнивший о себе слишком много. — Но всё же подожду приказа короля.
— Тюрьма твоя для меня не западня. Если решётки и кандалы там делали те же «мастера», что и всё остальное, я всё это голыми руками разломаю, — скривился кузнец. — Мне ничего здесь не нужно. Я заберу жену и уйду.
— Не заберёшь, — в просторный зал гостевого дворца вошёл Майрил, и отец скривился, увидев, во что сын оделся.
— Предатель! — крикнул Эол, сжимая кулаки. — Ты ограбил меня! Ты мне больше не сын! Думал, что умнее меня? Но ваши кони слишком громко ржут, а белые одежды очень выделяются во тьме леса!
— Уходи, — Ломион посмотрел отцу в глаза.
— Только вместе с женой!
Взглянув на ожидающих приказа стражей, новый гордолинский лорд решил всё же попробовать уговорить родителя уйти по-хорошему, ведь если отдать приказ убить его, что станут думать жители Гондолина о внезапно появившемся племяннике короля? Что он — жестокий монстр, готовый пролить кровь родни?
— Я не вернусь в твою нору! — принцесса неожиданно ворвалась в зал, испуганно посмотрела на сына, потом снова на мужа. — Ты не понимаешь, что не нужен нам?
Глорфиндел, вошедший вместе с сестрой короля угрожающе сощурился.
«Вот, кто здесь действительно опасен», — подумал Эол, но это была последняя осознанная мысль.
Снова попытавшись применить чары, на этот раз против золотоволосого воина, тёмный эльф вдруг понял смысл сказанного женой.
«Не нужен. Не вернусь. Не нужен…»
В груди невыносимо сдавило, дыхание сбилось, и ненависть к сыну, разрушившему семью отца, направила руку.
Глорфиндел понял, что чужак пытается колдовать, был уверен, будто среагировал мгновенно, однако на самом деле реакция замедлилась, и зрение утратило чёткость. Ненадолго. Но этого мгновения хватило, чтобы спрятанный под одеждой Эола дротик полетел точно в сердце Майрила. Не ожидавший удара эльф не успел бы увернуться, но мать, когда-то сильная и ловкая охотница, бросилась спасать ребёнка со вновь обретённой стремительностью пантеры, и остриё пронзило ей плечо. Древко вошло глубоко, прошив руку насквозь, по белому шёлку расползлось алое пятно.
Поняв, что произошло, Эол в ужасе вскрикнул, потерял нить чар, и тут же оказался придавленным к полу. Удар в лицо едва не лишил сознания.
— Раздеть его! — услышал кузнец сквозь новые удары. На этот раз били по рёбрам, кости затрещали, боль отдалась в груди и спине.
Послышался звук рвущейся ткани, руки заломили назад, выворачивая суставы. Взвыв раненым зверем, Эол получил латной перчаткой по зубам, рот наполнился кровью.
— В тюрьму!
Новые удары в живот окончательно лишили способности оценивать случившееся, но даже через боль от вывихов и переломов понимание содеянного причиняло гораздо худшие страдания, чем избиение.
«Я убил её… Мою Чёрную Звезду… Убил!»
***
— Мама! — Майрил подхватил едва не упавшую Ириссэ и потащил прочь от опасного родича.
— Всё хорошо, сынок, — принцесса согнулась, трясущейся рукой сжимая рану. — Мне помогут.
Сбежавшиеся слуги довели сестру короля до покоев, уложили её, позвали лекарей.
— Сынок, — Ириссэ, болезненно кривясь, подняла на сына глаза, — иди к дяде. Поговори о случившемся.
Прибежали знахари, сразу же принялись за работу: кожу вокруг раны смазали лишающей чувствительности мазью, осторожно вытащили дротик.
— Госпожа, — когда Майрил ушёл, знахарка, занимавшаяся раной, посерьёзнела, — кровь странно выглядит. И пахнет. Похоже на яд. Я обработала своими снадобьями, скоро мы узнаем от убийцы, чем он смазал оружие. Но думаю, мы располагаем всем необходимым и так. Выпей это, — эльфийка поставила пузырёк с прозрачной жидкостью на столик у кровати. Потом ещё раз ближе к вечеру.
— Спасибо, — вздохнула Ириссэ. — Оставьте меня одну, пожалуйста.
Целители повиновались, принцесса посмотрела на пустую комнату, где теперь была только никому не нужная преступница и спасительное зелье.
***
— Говори, что за яд!
Брошенный на каменный пол, закованный в цепи и практически лишённый возможности двигаться из-за тяжёлых кандалов Эол подавился криком после нового удара по печени.
— Я уже сказал, — сплёвывая кровь, с трудом ответил он, немного отдышавшись. — Это правда! Я не хочу смерти жены!
Понимание, что ему не верят, пришло с новой болью в рёбрах, челюсти, спине. Стражники били яростно, словно вымещая на узнике накопившуюся за многие годы злобу.
— Это правда! — сквозь вопль простонал Эол, давясь кровью и слезами. — Я не хочу её потерять!
Нанеся последний удар в живот и оставив преступника в полумёртвом состоянии, тюремщики удалились.
Эол желал смерти им всем. Всем Голодрим. Чтобы передохли в страшных корчах, чтобы страдали. Все!
Но только не его Чёрная Звезда. Кто угодно, только не она! Не она!
***
Ириссэ посмотрела на пузырёк. Рука ныла, несмотря на обезболивающую мазь. Да, кость не задета, дротик был острый и тонкий, поэтому мышцы и кожа повреждены не так страшно, как могли бы, но похоже, знахарка права: яд попал в кровь. Значит, надо выпить противоядие. Сейчас и вечером.
Но как жить дальше?
Майрил не виноват, что родился от чудовища, только как объяснить, почему сестра короля вышла замуж за этого монстра? Признаться в похищении, рассказать о насилии? О чарах? О том, как думала, будто зачала ребёнка от…
Рана начала едва ощутимо пульсировать. Ириссэ взяла пузырёк, покрутила в руке и поставила на место. Ещё есть время. Надо поговорить с братом.
***
Опустив глаза, Майрил сидел напротив дяди за длинным столом полупустого зала. Глорфиндел, выглядевший потрёпанным в драке хищником, не смывший с себя кровь, метался из угла в угол, требуя немедленной расправы над Эолом.
— Там нечего разбираться! — орал он не своим голосом. — Этот тип нарушил наши границы! Он зачаровал меня и моих воинов! Он опасен! Он едва не убил твою сестру!
Настоявшая на своём присутствии на суде принцесса Иттариэль вдруг поднялась из-за стола.
— Дядя! — твёрдо сказала она. — Наш народ уже прослыл братоубийцами! Мы пришли в Гондолин, чтобы жить мирно! Отнять жизнь легко, но ведь это непоправимое зло! — девушка посмотрела на отца. — Папа. Пощади Эола. Пусть посидит в тюрьме, осознает содеянное, поймёт…
— Да, — Ириссэ, бледная и нетвёрдо державшаяся на ногах, вошла в зал, и всё взгляды обратились на неё, — убийство ведь не совершено. Не казни Эола. Таким образом ты проявишь мудрость и милосердие, необходимое королю.
Ломион закрыл глаза, тяжело вздохнул. Глорфиндел, казалось, вот-вот бросится обратно в тюрьму и голыми руками разорвёт узника на куски. Иттариэль с улыбкой кивнула.
— Каждый пробудившийся и рождённый в Арде, — сказала она, вновь посмотрев на отца, — имеет право на искупление. Каждый имеет право на любовь, счастье, семью. Эол поступил плохо, потому что его ранила потеря.
Побагровев, Майрил часто задышал, но Ириссэ громко произнесла:
— Да, он очень хотел вернуть меня домой, обвинил в разладе сына. Жаль, что так вышло.
Посмотрев на растерявшегося Турукано, сестра короля отмахнулась:
— Надеюсь, Турьо, ты меня услышал и сейчас и ранее, понял верно и поступишь по совести. Я пойду прилягу — рука ещё сильно болит.
Поворачиваясь к двери, Ириссэ краем глаза увидела, как сын вцепился в волосы и стиснул зубы.
— Всё будет хорошо, — улыбнулась принцесса. — Обещаю.
— Да, мама.
Дверь закрылась.
***
С трудом дойдя до покоев, Ириссэ тяжело опустилась на постель. Пульсирующая боль распространилась уже до ключицы и локтя, начал ощущаться жар, желудок неприятно скручивало. Спасительный пузырёк стоял на столике, рука сама потянулась к прозрачному стеклу.
Как же хотелось жить! Быть счастливой, забыть обо всём…
Только это невозможно. Однажды познав позор и унизительную жалость со стороны семьи, причём по выдуманному поводу, Ириссэ не хотела снова пройти через такое, только уже по-настоящему.
— Нет, — сказала она пузырьку, — я не хочу объяснять Иттариэль, за какие преступления Эол заслужил смерть. Не хочу рассказывать брату и остальным, почему родила от чудовища. Зато, если умру я, Эола казнят за убийство, и зла в Арде станет чуточку меньше.
Жар ударил в голову, живот болезненно закололо, к горлу подступила тошнота. Откупорив пузырёк с противоядием, Ириссэ с огромным усилием перевернула его и вылила в цветок на окне. Пусть знахари думают, что снадобье не помогло, и злодей соврал о составе отравы.
Как же хочется жить! Но…
Несмотря на рвотные позывы и головокружение всё ещё чётко видя комнату, сестра короля достала из взятого при побеге мешочка лоскутную звёздочку, сжала в ладони. Легче или менее больно не стало, но что-то словно укутало мягким одеялом. Упав на кровать, согнувшись в приступе рвоты и пытаясь не испражниться под себя, Ириссэ сдавленно застонала, стараясь до последнего не звать на помощь.
Чтобы её точно не успели спасти.
***
После ссоры с братом жить не хотелось совершенно. Туркафинвэ, многие годы балансировавший на краю пропасти, удерживавший себя от падения то вином, то охотой, то заверением себя в ценности жизни для королевства, Белерианда и всей Арды, необходимости исполнения Клятвы, теперь чувствовал, что падает.
Проклятый Курво не сказал о приезде мужа Ириссэ. Мужа! От которого у неё сын! Как так? Почему?
С другой стороны, а что бы сделал Туркафинвэ Тьелкормо Феанарион? Убил бы соперника? Или сам погиб от его руки. Что бы это изменило?
Терзаться уже не осталось сил, хотелось просто лечь и рассыпаться прахом. Несовместимые чувства: любовь, гордость, обида, презрение, тоска, желание не быть одиноким вытрясли душу до последней капли, и теперь один из двух королей Химлада просто сидел у камина и смотрел на лоскутную бело-синюю звезду, лежавшую в ладони.
Ночь стремительно опускала на землю чёрный туманный полог, в комнате становилось всё темнее, но вдруг перед глазами словно вспыхнула молния. От сердца будто натянулась и с оглушительным звоном лопнула струна, тело содрогнулось, а потом стало очень легко.
Туркафинвэ вскочил с кресла, откуда-то взявшиеся силы хмелем ударили в голову. Ощущение, словно никто больше не вытягивал душу, не выпивал жизнь по капле, окрылило, но понимание, почему так произошло, заставило отчаянно зарыдать сквозь безумный смех. Лоскутная звезда полетела в огонь, искры на миг взметнулись и угасли в полёте.
Пьянящее чувство лёгкости вырвало из груди крик, прибежали перепуганные слуги, но Феанарион, снова упав в кресло, лишь отмахнулся.
— Со мной всё хорошо, — смотря в огонь на прах лоскутной звезды безумными плачущими глазами, произнёс химладский король, — просто она умерла.
Казнь Эола. Нажитый на беду сын
Неужели снова лицо войны? Да, это было оно — тот самый лик, безжалостно-насмешливый, смотревший мёртвыми закрытыми глазами сестры.
Перед смертью она страдала. Знахари никого не пускали к ней, извинялись, уверяя, будто слишком поздно заметили непоправимое, потому что принцесса приказала оставить её одну, а потом не звала на помощь. Целители также говорили, будто дали правильное снадобье, обработали рану, как надо, но раз отрава убила Ириссэ, значит, Эол умолчал о каком-то компоненте яда.
Лицо сестры умыли, однако Турукано видел полопавшиеся от напряжения сосуды на синюшной коже, на ноздрях остались крошечные кровавые точки, губы исполосовали свежие рубцы, которые уже никогда не заживут.
Война изощрённо издевалась над юным Майрилом, показывая ему, насколько бессмысленными оказались его старания. Турукано не знал подробностей побега, но догадался по рассказанному Орлами — племянник пошёл на всё ради свободы, ради спасения матери.
А в итоге — такой ужасный финал.
Лицо войны смотрело мудрыми сияющими глазами дочери, со скорбью говорившей отцу о ценности милосердия:
«Папа, в Гондолине до сих пор никто не умирал от рук палачей. Стоит начать, стоит казнить преступника всего раз, и за одной смертью придут другие!»
«Я вынужден казнить твоего отца», — произнесла приговор война устами короля.
Майрил ожидал этого, но всё равно после сказанных слов замер и с трудом сдержал выступившие злые слёзы.
«Я сам ему сообщу», — жестокая насмешка войны прозвучала сквозь едва шевелившиеся губы осиротевшего Нолдо. Страшная история его семьи была по нраву жестокому чудовищу.
Может быть, действительно не стоит играть по правилам войны? Может быть, не радовать её, сея смерть?
Но все сомнения, все терзания и угрызения совести разорвал в клочья взгляд войны сквозь мутные болотные бездны, уставившиеся на короля из-под грязных свалявшихся белёсых волос. Окровавленное нагое тело в темнице едва шевелилось, но даже сейчас обречённый эльф на что-то надеялся. И мечтал о подлой несправедливой мести.
Только что стонавший от боли убийца, заметив предателя-сына и брата жены, поднял глаза и с превосходством хмыкнул, кашляя и сплёвывая кровь, собираясь что-то сказать, но…
— Мама мертва, — тихо произнесла война дрогнувшим голосом Ломиона. — Ты убил её и будешь казнён.
***
Летописец, отказавщийся от одних своих имён и практически забывший другие, вдруг понял, что отвык от смерти. А ведь было время, когда гибель сородичей уже почти стала обычным явлением! Но всё это случилось не с Пенголодом из Невраста, а с Умником, Кельсамо Тирионским. Этого эльфа давно не существует. Или?..
Узнав об убийстве сестры короля, книжник вспомнил, как, разумеется, не он сам, угрожал Эльдалотэ за то, что она предпочла другого мужчину. Теперь та ситуация казалась поистине чудовищной, Пенголод чувствовал жгучий стыд и готов был сжечь себя вместе с библиотекой, потому что не мог отделаться от кошмарной ассоциации — он собирался поступить, как Эол.
Возможно, это лишь казалось, но очень не хватало рядом наглого насмешника Халиндвэ, который мог бы ударить, повалить наземь и высказать нечто нелицеприятное, зато отрезвляющее.
Только рядом не было ни Эльдалотэ, ни Халиндвэ, ни близнецов-третьедомовцев. Не хрустел под ногами снег и лёд Хэлкараксэ, не пугала чернотой бескрайняя смертельно-опасная холодная вода.
Рядом был король, его племянник, стража… И первая в истории Гондолина казнь нарушителя границ тайного города.
«Летописец должен сохранять записи обо всём, что происходит в королевстве. Важном и незначительном, прекрасном и отвратительном, правильном и недопустимом. И обязан видеть самое главное своими глазами».
На душе было мерзко. Пенголод, ковыляя в сторону тюрьмы вслед за владыкой — осунувшимся и потерянным, понял, что не хочет видеть происходящее так, как оно есть на самом деле.
«В моих книгах гондолиндрим не знали про яд на дротике, пока не стало слишком поздно, — заговорил про себя летописец. — Принцесса Ириссэ умерла во сне, провалившись во тьму забытья, когда наступила ночь. И Маэглин ни слова не говорил отцу!»
Рука взялась за перо. Делать записи на ходу было неудобно, зато происходящее так сильно не пугало и не вызывало отвращение. Этого всего нет! Есть лишь книга и перо.
И окровавленный узник в кандалах.
По словам Келебреха, это был опасный бродяга, нападающий в лесу на беззащитных путников. Как же он жалок теперь!
«Нет! Здесь нет тюрьмы! Это тронный зал. Король Турукано принял нового родственника во всём своём величии, восседая на высоком троне. И молвил он так: «Добро пожаловать, зять. Отныне и навек будешь ты жить в моём королевстве и не покинешь его, ибо таков мой закон: кто однажды вошёл в мои владения, более никогда не уйдёт». И встал гордо Эол перед владыкой…»
***
— Казнят? Умерла?
Тёмный эльф с трудом пошевелился через боль. Сорванный голос хрипел, избитое тело дрожало.
— Я ведь сказал состав…
Замотав головой, судорожно хватая ртом воздух, Эол вдруг замер и посмотрел на короля умоляюще:
— Я не шпионить пришёл, мне не нужны твои тайны! Я лишь заберу своё и уйду! Маэглин! Сын! Пойдём домой!
***
Боясь представить, что чувствует обречённый на смерть, понимающий — шансов на спасение нет, Пенголод продолжил писать:
«Я не желаю знать твоих законов! — заявил тёмный эльф. — Ни ты, ни твоя родня не имеют права присваивать земли, принадлежащие Тэлери! Вы принесли нам непокой и войну, поступая бесчестно и несправедливо и гордясь этим! Если ты претендуешь на обладание сестрой, что ж, пускай птичка возвращается в клетку, где она вновь зачахнет, как чахла ранее! Но Маэглина ты не получишь! Я приказываю тебе, сын, идти со мной прочь от наших врагов, убивавших твоих близких! Если же ты останешься, будешь проклят!»
***
Майрил молча опустил глаза.
— Твоя судьба решена, — произнёс Турукано, смотря на Эола, и в его голосе отчаянно не хватило твёрдости. — Стража!
***
«Я не стану спорить с тобой. Тёмный Эльф, — произнёс король, возвышаясь на троне, — Мечам Нолдор обязан ты свободе жить дикарём в лишенном солнечного света лесу. Если бы не мой народ, ты был бы рабом Моргота. Здесь же правлю я. И для тебя, как и для твоего сына, есть два пути: жить или умереть в стенах моего города».
«Для себя и для сына я выбираю второй путь! Ты не заберёшь принадлежащее мне!» — прокричал Эол».
Пенголод тяжело вздохнул. Сейчас он готов был написать, что угодно, лишь бы не видеть, как на глазах у юного эльфа гондолинские воины избивают его отца, начавшего сопротивляться. Отца, убившего мать. Пытавшегося лишить жизни сына. И теперь обречённого на смерть.
Почему же раньше всё воспринималось проще? Почему безопасная жизнь в кольце гор, под крылом Орлов Манвэ превратила прошедшего Вздыбленный Лёд Нолдо в слабака?!
Лязг решёток и замков заставил содрогнуться, летописец обернулся на Майрила — тот шёл вслед за бессильно повисшим в руках воинов родителем, смотря перед собой неподвижными глазами. Тёмными глазами эльфа тьмы.
***
Дневной свет резанул до слёз. Быстрым движением вытерев лицо, полунолдо взглянул на родителя, и внезапно осознал, что край городской стены уже совсем близок. С трудом устояв на ногах, Майрил судорожно вздохнул. Отец вдруг зашевелился, а потом начал отчаянно вырываться.
— Предатель! — заорал Эол, увидев сына, когда воины вновь лишили узника способности двигаться. — Зачем я тебя родил?! Да чтоб ты подох здесь так же позорно, как я! Ты ничего здесь не добьёшься!
Взгляд Ломиона стал осуждающим, но в следующий миг отца столкнули вниз со стены. Страшный крик показался бесконечно долгим, а потом резко стих.
Всё. Он мёртв. Мёртв…
Полунолдо почувствовал, что ноги больше не держат, в глазах потемнело, и только одна мысль заставила не упасть, а пойти прочь от места казни, отказываясь от помощи — нельзя плакать при всех.
Посмотрев ему вслед, Пенголод что-то снова записал, потом взглянул на текст и подумал, как много придётся исправлять и переделывать. Только сначала необходимо прийти в себя. Желательно, подальше отсюда. Как теперь вообще приходить на эти… осквернённые стены?!
***
Дальнее ответвление подвала дворца начали спешно перестраивать, чтобы сделать для погибшей принцессы личные покои вдали от живых. Планировалось многое, но пока здесь успели лишь немного разобрать пол, чтобы предать тело Ириссэ земле.
Не помня, как оказался в подземелье, Майрил сел на холодные плиты и заплакал. Больше не осталось сил сдерживаться, ощущение беспомощности и бессмысленности жизни не давало дышать, всё сильнее сдавливая горло.
— Прости, что пришла… вот так, — голос Идриль прозвучал совсем рядом, по камням пола зашуршал шёлк, тёплая ладонь коснулась мокрой от слёз руки. — Просто… Когда я потеряла маму, мне было очень тяжело в одиночестве.
Принцесса опустилась рядом на колени, обняла, положила голову на плечо.
— Мама была смелой, — гладя разрыдавшегося кузена по волосам, Идриль говорила ласково, отрешённо, — она спасала других, но её никто не спас. Это очень грустно, но знаешь, это ведь не причина бросать в беде нуждающихся.
Обхватив принцессу и прижавшись всем телом, Майрил попытался справиться с собой, но ничего не получалось. Стало жутко стыдно.
Отстранившись и посмотрев в глаза кузины, полунолдо вдруг понял — в ней что-то изменилось. Взгляд… Он теперь совсем другой! Если раньше Иттариэль казалась открытой и близкой, то сейчас…
Принцесса, похоже, пришла не по зову сердца, но из чувства долга. Она больше не может доверять новому родичу, ведь он… Сын чудовища. Убийцы. Тёмного Эльфа, сумевшего околдовать гондолинскую стражу.
Стало ещё больнее, но слёзы вдруг высохли.
— Спасибо, — замыкаясь в молчаливом отчаянии, произнёс Ломион, поднимаясь с пола. — Пойду к себе, хочу отдохнуть.
— Вечером приходи в сад, — грациозно вспорхнула Идриль, сдержанно улыбнувшись. — Тебя хотел видеть глава мастеров. Говорит, дело есть. Король Тургон многое о тебе рассказал, и твои таланты не останутся незамеченными.
Известие должно было окрылить, только почему-то возымело обратный эффект. Однако, несмотря на неподъёмную тяжесть на сердце, Майрил неожиданно для себя ухватился за спасительную мысль: у него всё получится. Он станет счастливым здесь, в тайном городе! И пусть отец, прах которого развеяли по ветру, поскольку на его могилу никто не пойдёт, терзается в Бездне, видя, как ненавистный предатель улыбается.
Легенда о рыбаке, рыбке и сокровище
Крик чаек и шум моря остались позади, дорога свернула от берега в лес, где царствовали совсем иные звуки. Воодушевлённое началом долгожданного пути сердце вдруг снова заныло от тоски. А ведь когда-то оно беспрерывно пело…
Отец дал поручения, но Линдиэль казалось, будто всё это больше для вида, нежели действительно нужно. Похоже родитель просто понимал — дочери будет лучше заниматься хоть чем-то, нежели сидеть взаперти и ждать непонятно чего. Либо боялся, что неразумное дитя снова совершит глупость. Но Линдиэль именно это и собиралась сделать, как никогда ясно понимая, насколько бессмысленен очередной замысел, только усталость от бездействия толкала вперёд сильнее весеннего потока, смывающего с мёртвой земли снег.
Очень не нравилось, что Арастур легко наладил связь с братом через все возможные виды почты, поэтому в Оссирианд возвращаться не собирался.
«Ты за мной шпионишь?!» — всё-таки вырвался из самого сердца вопрос, когда охотник заявил, что станет сопровождать королеву в Дориат, но поскольку ему туда вход закрыт, подождёт в легендарной роще.
Легендарной? Когда это Бретиль настолько сильно прославилась? Однако мысль быстро ускользнула, и дочь лорда Новэ подумала, что брат оссириандского вождя не просто так всегда рядом. Конечно, дело и в личном интересе Арастура, но кроме того, видимо, Арфередир опасается необдуманных действий со стороны избранной Вала Улмо семьи. Но что может случиться? Лорд Кирдан никогда не поступал себе во вред, легко менял решения в пользу выгоды, при этом ни разу не шёл на открытый конфликт с теми, кто готов был принимать на себя бремя власти и носить громкие титулы.
Лорд Новэ не говорил о подобном прямо, но Линдиэль догадывалась: отец боится называть себя владыкой, поскольку это может не понравится Вала Улмо. Короли ведь не любят соперничества даже на словах.
— Поскачем вперёд? — неожиданно предложил Арастур подгоняя коня. — Узнаем, чья лошадь быстрее.
Эльфийка посмотрела на охотника. Полуголый, в кожаных штанах и наброшенной на плечи овечьей шкуре, он выглядел привлекательно и отталкивающе одновременно. Не сказав ни да, ни нет, Линдиэль рванула вперёд. В ушах засвистел ветер.
***
Мимо проносились деревья, холмы, ручьи, речушки, овраги. Поначалу эльфы скакали почти вровень, но потом Арастур начал отставать. Девушка, перемахнув звенящее голосами лягушек болотце, остановилась и развернула коня.
— Сдаёшься? — спросила Линдиэль, абсолютно не радуясь победе, лишь пытаясь поддержать игру.
— Я привык быть вторым, — неожиданно ответил охотник, спешиваясь. — Я никогда не мог догнать брата, опережавшего меня и в словах, и в делах, но ведь первенство — не всегда означает могущество.
Дочь лорда Новэ опешила. Арастур много раз так или иначе говорил с ней о делах, но теперь брат оссириандского вождя решил действовать открыто? Не прятаться за «королеве нужен сын»? Он, наконец, готов признать, что мечтает о власти?
— Линдиэль, — эльф убрал назад растрепавшиеся во время скачки светлые волосы, поправил кожаный ремешок на лбу, — тебе не надоело чувствовать себя бессильной пеной на волнах чужой воли? Ты ведь можешь больше. Мы можем больше. Но и ты, и я понимаем — ни в Оссирианде, ни в Неврасте нам трона не достанется, будь то бархатное кресло, либо сакральный сруб векового дуба.
— Я не хочу на восток, — решила не ходить вокруг да около дочь Кирдана. — Знаю, что не всем там плохо живётся, но…
— У тебя интерес здесь.
— Да, — Линдиэль хмыкнула, — интерес. Я собираюсь следовать курсом своего корабля, Арастур. И я найду свой остров счастья. Свой собственный Тол-Эрессэа.
— Это ведь остров Нолдор, — без насмешки произнёс охотник. — Его создали для них.
— Может быть, я найду его и уничтожу, как Нолдор — священные тэлерийские корабли?
Арастур осмотрелся, прислушался.
— Я не знаю слишком многого, что было решено на совете у Кирдана, ведь меня не на все встречи допустили, — лицо брата оссириандского вождя стало пугающе-серьёзным. — Зачем тебе в Дориат? Понимаю, это, вероятно, тайна, но я обязан заботиться об интересах Семи Рек. Возможно, за такие вопросы меня где-нибудь здесь закопают и, возможно, не целиком, но я должен спросить.
— Ты зря беспокоишься, — отмахнулась Линдиэль, — Тинголу плевать на Таурхиля. Тингол… Он всегда судил очень однобоко, поскольку слишком уверен в защите жены. Он справедливо полагает, будто ему всё сойдёт с рук, поэтому не просчитывает ходы и возможности. Но мы поступаем иначе. Мой род поступает иначе. По крайней мере именно такие слова говорил Эрестор, но и ты, и я понимаем, чьей головой он думает.
— Общение с Каленуиль любому пойдёт на пользу, — загадочно улыбнулся Арастур.
— Я не хочу думать над скрытым смыслом сказанного тобой.
Охотник коротко рассмеялся.
— Ладно, — сказал он, подумав, — откровенность оплачу откровенностью. Есть легенда, будто вождь Денетор, умирая, произнёс такие слова: «Будет новая битва, когда семь алых звёзд устремятся выше небесного купола, но им это не дозволено, поэтому небо низвергнет их в бездну, только бездна не примет их, исторгнет обратно. И тогда семь окровавленных звёзд падут в семь рек, чтобы умыться и утолить жажду. И не будет больше лиловый лес принадлежать лиловым листьям». То есть, зелёный — зелёным. Легенда, как ты понимаешь, родилась на смертном ложе великого вождя до восхода новых светил, поэтому и растения были иного цвета, и слова, означающие сейчас «зелёный, как трава или хвоя», тогда описывали оттенки фиолетового и бордового.
— Я видела Арду до Анора, — недовольно проговорила дочь лорда Новэ, — имя моего брата тоже утратило значение, когда листья стали зелёными. Но какое это имеет отношение к твоей честности? Денетор давно стал легендой, и о нём чего только ни говорят. Причём здесь он? И если я не ошибаюсь, Денетор умирал от ран, значит, ему давали что-то от боли. Ты уверен, что склонен доверять сказанному в такой ситуации?
— Дело не в предсмертной агонии, не в пьяном бреду. А в том, что мир уже не раз внезапно и бесповоротно менялся. Арфередир говорит, будто Оссирианд вечен и неизменны установленные Лайквэнди порядки. Но сама подумай, воительница, куда отступят эльфы со звёздами на знамёнах, если война окажется им не по силам?
— Я тебя не понимаю, Арастур, — Линдиэль вздохнула, — ты хочешь восстановить добрые отношения с Нолдор, чтобы они не перебили Лайквэнди в случае бегства с поля боя? Так?
— Примерно, — уклончиво ответил охотник. — В любом случае, я продолжу путь вместе с тобой. Но сначала я должен убедиться в одной своей догадке. Слушая разговоры о смертных, я снова и снова возвращался к мысли, что без вмешательства эльфов в их жизнь, Младшие возвращаются к дикости. Арфередир против смертных в Семиречье, но ведь Нолдор используют армии Младших, значит, в случае отступления…
— Хочешь узнать, с чем можешь столкнуться?
— Да, моя королева.
Ответ заставил внутренне содрогнуться и вспыхнуть одновременно. Линдиэль могла поклясться: она чувствовала страх всегда бесстрашного эльфа. Арастур, напуганный какими-то своими домыслами или настоящей опасностью, неизвестной для избранной Вала Улмо чужачки, лгал, либо не договаривал, но это в любом случае очень-очень плохо!
Линдиэль вдруг осознала, насколько ей повезло с семьёй: неважно, что может случиться — звёзды падут в реки, или король Карантир внезапно обзаведётся наследниками для каждого клочка Арды — дочь Новэ Кирдана всегда сможет рассчитывать на поддержку и помощь многочисленной родни. Но Арастур — нет. Охотник понимает — если случится передел власти, его брату, как и другим вождям Оссирианда, не жить. Соответственно, и Арастуру тоже, поскольку он будет обязан защищать брата до последнего и погибнуть. И сейчас этот эльф пытается найти иной путь для всего Семиречья, но никто его не поддерживает, потому что каждый занят собой и отстаивает свои интересы.
— Я поеду в Хитлум, — выдохнула Линдиэль, чувствуя не то сострадание, не то обязанность сильной помочь слабому. — У меня тоже есть легенда: отец однажды нашёл украшение-звезду в пасти рыбы, когда просил совета у Вала Улмо. Понимаешь, рыба попыталась съесть драгоценность, но это оказалось для неё невозможным, и рыба… Встретила мучительную смерть. В противостоянии рыб и драгоценностей победил рыбак, которому досталось и сокровище, и добыча. В общем, неважно, я это сказала на самом деле просто так.
Эльфийка рассмеялась, Арастур поначалу попытался сдержаться, но хохот Линдиэль оказался слишком заразительным.
— В Хитлум поедем вместе, — сказала дочь лорда Новэ, успокоившись. — Но сначала я выполню поручение отца.
«Да, — подумала она, — в Оссирианде я могу сколько угодно называться королевой, но дома останусь частью семьи, которой руководит один-единственный эльф. Странно это. Но, наверное, правильно».
— Пора в путь, — на лице Линдиэль засияла довольная улыбка. — А зачем я еду в Дориат… Скажу тебе честно, Арастур, я и сама не знаю.
Оседлав коней, королева и охотник продолжили путь, на этот раз неторопливо. Свита постепенно нагоняла их, навстречу попались гружённые телеги, управляемые гномами, однако судя по ткани пологов, это были нанятые эльфами Дортониона наугрим.
Разговоры тяжело заводились и быстро заканчивались, ночь прошла в неприятных размышлениях. Когда небо начало светлеть, и стало понятно, что погода портится, Арастур вдруг взбодрился.
— Мы у цели, да? — спросил он, загадочно улыбнувшись.
— У цели, — эхом отозвалась Линдиэль.
— Королева Мелиан не скрывает своих границ. Смелая. Или действительно могущественная. Видишь: небо над нами и впереди справа отличается. Над нами движение ветра с востока на север, облака идут параллельно земле. А та-ам — туманность, поднимающаяся и опускающаяся, но не смещающаяся ни в одну из сторон света. Ту территорию облетают соколы, зато именно оттуда долетает соловьиное пение. Но сейчас ведь не весна. А кроме того, — Арастур рассмеялся, — в кустах у дороги я видел валяющиеся тряпки, а там впереди виднеется очень некрасивая вырубка. Значит, поселение Младших совсем рядом.
— Где встретимся? — сухо спросила дочь лорда Кирдана.
— Приезжай в Бретиль. Я дождусь тебя там. Или… дождутся мои недоеденные кости.
— Племя вроде не голодает, — с очень серьёзным лицом пожала плечами эльфийка. — Да и живой ты прокормишь Младших лучше, чем мёртвый.
Охотник молча отвернулся, и Линдиэль поняла — он ждал иной реакции. Какой? В общем-то неважно. Посмотрев на север, где небо ещё не затянуло дождём, безответно влюблённая эльфийка подумала, что на этот раз всё обязательно будет иначе. И если череда неудач не желает заканчиваться, значит, её надо оборвать своими руками.
Свободное племя людей 2
— Халадинам нужен вождь!
Вождь. Вождь! Не леди-вождь.
Халет много раз слышала такие слова, и с каждым годом всё чаще и громче.
— Мужик нужен! Муж!
Да-да, сильный, грозный, такой, чтоб валить и сношать хотелось. Под которого бы лечь любую бабу потянуло. Чтоб рожать от него всем жёнам племени!
Но Халет не представляла такого мужа. Вспоминался погибший любимый — единственный в жизни. Их могло бы быть больше, много больше. Только зачем? Ни бывший единственный, ни кто-либо иной не производил впечатление того самого вождя, под которого готова лечь любая. От которого мечтает родить любая. Кого только нет в Бретиле: охотники, мастера, рыбаки, красавчики-бездельники, но Халет не мечтает о потомстве от них, значит, всё, недостаточно великие для лидеров!
— Да ты ж бездетная! Да и возраст… Пусть племянник вождит.
«У-у-у! У-у-у-у! Я вам покажу!»
***
— У-у-у!
Старуха, в которой ни один таргелионский нолодранец, скорее всего, не узнал бы гордую леди-вождя Халет, погрозила разыгравшимся детям кулаком, а потом взялась за палку.
Опухшие шишковатые суставы не давали нормально ходить, а скрюченные, почти неподвижные пальцы — работать, однако Халет всё ещё была в силах хорошенько ударить надоевшую визгом мелюзгу.
— У-у-у-у! Я вас счас!
Молодая женщина поспешила оказаться между детьми и выжившей из ума старухой, уверенной, будто она вождь.
— Тихо, тихо, — заговорила то ли малышне, то ли Халет защитница юного поколения халадинов. — Разойдись, помирись и больше не дерись.
Рядом появилась младшая невестка, позвала злобную бабку в дом. Та похромала ко входу в не слишком добротно сложенную деревянную избу, но вдруг увидела у сродницы вёдра с водой.
— Дай донесу!
— Не надо, ба, я сама. Мне не тяжко.
— Давай! — заорала, замахиваясь палкой Халет, хромая и горбясь, сдувая с морщинистого лица редкие седые патлы.
Завоняло мочой. Родня знала — после нолодранской тюрьмы бывшая леди-вождь не всегда успевала добежать до горшка, особенно по ночам, а уж с возрастом и вовсе пришлось, как младенцу, пелёнки подкладывать. Все всё понимали, но делали вид, будто не замечают.
— Да куда тебе тяжести, ба?
— Давай, говорю!
Невестка подчинилась. Она знала — спорить бесполезно, но каждый раз пыталась всё равно. А как иначе? Старухе давно не по силам тяжёлая работа, но как воззвать к разуму той, что давно выжила из ума?
— У-у-у-у!
— Бери, ба. Спасибо за помощь. Что б я без тебя делала?
— То-то же.
Халет взяла палку под мышку, подняла полные вёдра и поплелась к дому.
— Хал! — прохрипела она, чувствуя, как темнеет в глазах.
То, что никто не выкрикивал в ответ боевой клич, сильно расстроило, и по-прежнему считавшая себя леди-вождём старуха подумала, что покажет молчунам, как надо приветствовать главу племени.
Болело вообще всё тело, особенно спина и колени, мокрая тряпка между ног сильно мешала, но вёдра донести надо! А то муж им нужен, видите ли.
У-у!
С трудом добравшись до крыльца, вскарабкавшись на него с усилием, будто преодолевала горный перевал, Халет поставила воду и села на ступеньки, думая, что немного отдохнёт и тогда уж точно разгонит мелюзгу. Или она что-то другое собиралась сделать? Надо было кому-то всыпать. Нолодранцу! Да. Только кто это? Имя помнилось, а лицо…
Зато перед глазами появился чёткий образ матери. Давно не виделись! Но её не забыть.
— Эй, ба!
Кто-то, кажется позвал.
— Ты как? Пойдём в дом! Приляжешь.
— Сама иди! Я — лучше всех!
— Ба! Дай руку.
Халет поняла, что не может. Мир вокруг вдруг странно изменился: всё вроде бы осталось знакомым, но узнать ничего и никого не получалось. И назвать. Тело словно перестало слушаться, злость и паника больше не осознавались, хоть и присутствовали, а потом всё исчезло и угасло вместе с попыткой позвать на помощь маму.
Не осталось ничего.
***
— Где же моя горячая старушка? — Ульг зашёл в дом, который с виду представлял из себя пекарню, но на самом деле все, кто надо, знали: хлеб — не главный заработок хозяйки.
— Ещё раз назовёшь старушкой, укушу сам знаешь, за что!
Оставшись на севере за Железными Горами, бывший раб точно не дожил бы до нынешнего возраста, либо был бы настолько больным, что о женщинах думать бы не смог, но Ульг поселился в эльфийском королевстве, поэтому, казалось, с годами только молодел. Как и хозяйка «пекарни».
— Я те укушу, зараза!
— А чо? — полноватая женщина с крашенными в огненно-рыжий седыми волосами соблазняюще усмехнулась. — Нельзя?
— Ладно, пошли уже.
Мужчина порылся в карманах, достал золотой мириан, положил между пышных напудренных грудей, которые в стоячем положении поддерживал тугой корсет под платьем.
— Променяешь меня на молодуху, — пригрозила бывшая подруга Халет, — расскажу гномам, как ты их обоз вчерашний на самом деле досматривал.
— А ты-то откуда знаешь? — Ульг напрягся.
— А чо, думал, я дура?
Дверь в потайную комнату закрылась. На широкой кровати было постелено чистое бельё, бархатный балдахин лишь частично скрывал подушки, словно платье распутницы — её тело.
Ещё лет десять назад бывший раб, вероятно, прыгнул бы на матрас с разбега, словно юнец, однако теперь он осторожничал, потому что когда последний раз это сделал, его скрутило так, что не только перестали требоваться ласки, но и с жизнью едва не простился.
— Соси давай, старушка, — Ульг удобно улёгся, спустил штаны.
Разумеется, стручок давно обвис и не поднимался сам, но волшебные травки в сочетании с щербатым ртом опытной «пекарши» творили чудеса.
— Чо? Как ты сказал?
— Соси, не отвлекайся.
Дело пошло быстрее и легче, чем в прошлый раз, когда торговцев не удалось ни обмануть, ни запугать, поэтому и настроение было не игривым. Зато сегодня…
— Эй, слышь?! — в дверь вдруг начали долбить, и женщина в ужасе вскочила, принялась вытирать рот. — А ну открывай, шлюха!
В тайной комнате не было окон, только задний ход, однако с той стороны тоже послышались шаги.
— Прячься под кровать! — скомандовала бывшая подруга Халет, и Ульг, неловко натягивая штаны на опадающий обслюнявленный стручок-не-торчок, сполз на пол.
Одновременно с падением на пол сорванной с петель двери бывший раб Моргота скрылся в спасительной темноте за свесившимся покрывалом.
— Я тебе не эльфий одуванчик! — прозвучал злобный скрипучий голос. — Меня твои обещания не впечатляют! Где мой товар?
— Да задержался ж! Я говорила!
— Враньё! Ты мои мирианы в щель свою затолкала! Отдавай!
— Чо?!
— Вот чо!
Раздался истошный крик, потом звук падения, а после — край спасительной ткани приподнялся, и Ульг увидел мерзкую ухмыляющуюся рожу.
***
Стражник-Нолдо внимательно посмотрел на истыканные ножом трупы. Женщина была простой горожанкой, зарабатывала, как умела и, в отличие от её бывшей правительницы, соображала, что сильным надо подчиняться, а не громить их дворцы, а если совершила глупость — необходимо извиниться. В любом случае, смерть этой аданет никого не заинтересует, а вот мужчина…
Эльф ещё раз внимательно взглянул в лицо старика. Да, это Ульг, брат Бора, что привёл свой народ в Таргелион. Конечно, авторитет этого типа был не слишком высок, но лучше не допустить беспорядков, которые могут учинить его сыновья, мстя за отца. У стражника-Нолдо был проверенный способ усмирения недовольных — фальшивые мирианы, спрятанные среди крупы, овощей или фруктов. Подбросишь такой мешок, и бунтарь уже не про разбой думает, а ищет способы выплатить непосильный штраф за нарушение торгового закона. Но всё-таки ссориться с семьёй вождя смертных не хотелось. Значит, пусть думают, будто любовники убили друг друга из-за ревности. Известно же, чем хозяйка пекарни на самом деле зарабатывала, вот и ожидаемый финал наступил. Неудивительно!
— Уберите трупы, — приказал помощникам страж. — Здесь не в чем разбираться — семейная ссора. Лавку выставим на продажу. Зовите оценщика.
***
Несмотря на то, что ехал в поселение смертных, Арастур оказался не готов попасть сразу на пышные похороны. Халадины прощались с кем-то очень важным для себя, и эльфов не подпустили даже к границе Бретиля. Решив, что, возможно, так даже лучше, брат оссириандского вождя расположился в относительно чистой и нетронутой части леса. Однако и здесь оказались очень заметны следы соседства с людьми.
Глядя на очередной зверски сломанный ствол, охотник подумал: может быть, Младшие с такой злобой бросаются на творения Йаванны, потому что деревья живут дольше, чем люди? Это проявление зависти? Обиды? Жажды отомстить, отыграться хоть на чем-нибудь?
«Наверное, если бы эльфы не могли постоять за себя, атани уничтожали бы их с не меньшим удовольствием», — предположил Арастур.
От подобных мыслей стало совсем печально.
Примечание к части
Портрет Лутиэн от Беллы Бергольц. Арт и живой арт
https://vk.com/photo443220075_457247232
https://vk.com/video541504252_456239184
Песнь Творения была о любви
— Твой брат Эольвэ мёртв.
Слова Мелиан прозвучали внутри головы и одновременно в ушах. Элу поднялся с подушки, посмотрел в бездны-глаза супруги.
— Я давно убил его. Казнил за нарушение моих границ. Моего закона о границе. У меня есть только один брат, и он под защитой Валар.
Королева Дориата посмотрела сквозь стены и потолок дворца. В такие моменты её взгляд казался страшным и прекрасным настолько, что если бы эльф поймал его, упал бы замертво. Или лишился рассудка. Возможно, именно это и произошло с Эльвэ, когда он впервые встретил свою настоящую любовь, но точно вспомнить не представлялось возможным.
Чёрное с белым… Сходится…
— Лорд Корабел прислал дочь с вестями, — отрешённо проговорила королева.
— Не беспокойся, Саэрос разберётся.
Мелиан обняла супруга. Тёплое живое тело эльфа звучало так же, как и мелодия защитногокупола над Дориатом — гармонично, прекрасно, бесконечно.
— Наполни Завесу любовью, — прошептала Айну, призывно двинув бёдрами. — Пусть поёт о счастье трелями соловьёв.
Элу не ответил. Уверенный, будто сам предложил близость, король Дориата жадно обхватил бархатистую спину своей владычицы и принялся целовать так, словно давно не видел обожаемую женщину.
А в это время советник Саэрос разбирался с не слишком ожидаемыми и желанными визитёрами.
***
Линдиэль нравился путь в Дориат, особенно в столицу — Менегрот. Блуждание по зачарованному лесу и подземному лабиринту будоражило воображение, а стражи границ и проводники лишь добавляли таинственности, демонстративно пугаясь каждого шороха. Советы у короля-плаща дочь Кирдана не любила, поэтому с особым чувством ждала их окончания, чтобы снова пройти по таинственным туннелям и вдохнуть неповторимого воздуха древнего леса, сохранившегося только под защитой Майэ Мелиан. Ароматы давно не существующих деревьев напоминали о далёком радостном детстве, в которое всё чаще хотелось вернуться.
В ожидании приглашения на совет Линдиэль зашла в Галерею Славы, чтобы полюбоваться портретом принцессы Лутиэн. Дочь лорда Новэ помнила, как пугала и будоражила картина, а теперь стало ясно, в чём дело: созданное совместно эльфийскими и гномьими мастерами изображение одновременно сияло величием Айну, очарованием Эльдиэ и ускользающей смертной красотой, которую Линдиэль смогла рассмотреть только сейчас. Но как художникам удалось нарисовать черты Младшего народа до его появления в Арде? И зачем нотки тлена в Теме прекрасной Лутиэн?
В Галерее звучала и ещё одна Тема: её создавали, чтобы сотворить себя. Для так и не нашедшей своего места в Арде эльфийки эта мелодия была близка и понятна, хотелось узнать больше об основоположниках музея, ведь вложенная в картины душа важнее состава красок.
Сейчас в галерее было пусто, в честь приезда родни лорда Новэ никто не устраивал торжеств, и Линдиэль радовалась отсутствию повышенного внимания. Сопровождавшие дочь Кирдана эльфы разошлись по коридорам, рассматривая скульптуры и полотна, поэтому эльфийка просто наслаждалась тишиной.
Неожиданно на фоне картины с одиноким кораблём появилась беловолосая дева.
— Меня зовут Нимродель, я — советница короля, — представилась она, чуть поклонившись. — Мы можем поговорить о делах вдвоём, и не придётся встречаться с моим дядей.
— Я уже передала письмо, — пожала плечами Линдиэль, — насколько мне известно, владыка Тингол не собирается ничего предпринимать, мне лишь необходимо убедиться, что послание получено.
— Можешь быть уверена, леди, письмо не просто получено. Оно ещё и прочитано, хотя это не твоя забота, как я вижу. Так или иначе, ответ владык всегда один: жизнь за Завесой не касается дориатрим ни по доброму, ни по злому поводам.
— Я знаю, — дочь Кирдана снова отвернулась к портрету Лутиэн. — Уеду при первой возможности.
— И этот шанс уже предоставлен.
Нимродель смотрела без неприязни, однако Линдиэль чувствовала — племянница Саэроса ждала чего-то иного — не безразличия к делам Белерианда.
— Значит, на том и простимся, — прозвучали слова, произнесённые будто не живыми эльфийками, а множеством голосов с безмолвных картин. — Но нельзя вечно прятаться от силы, стремящейся завладеть каждым.
— Песнь Творения была о любви, — сказала Линдиэль, — и это действительно самая мощная сила в Арде.
Галерея не ответила ни согласием, ни отрицанием. И только портрет Лутиэн будто потемнел, на глазах теряя величие и очарование, сохраняя лишь мимолётную, неумолимо угасающую красоту. Страх заставил отчаянно желать повернуть время назад, несмотря на понимание, что это не под силу никому.
***
Смертный выглядел забавно-угрожающе, словно защищающий детёнышей уж. Ему было всё равно, кто и почему оказался рядом с его жилищем, поскольку любой незнакомец — враг. Не лишённая смысла позиция, но слишком невыгодная в мирное время.
Арастур невольно подумал, что его собратья кажутся такими же смешными «ужами» остальным эльфам а, возможно, и гномам. Да, удобно было закрываться от мира, прятаться за густыми ветвями и могучими стволами, за непроходимыми чащами и смертоносными топями, но когда оссирианские ресурсы оказались жизненно необходимы соседям, удобство начало приносить вред. Тайная торговля всё равно продолжалась, постепенно став явной, одобренной вождями, приносящей мирианы в казну Семиречья. А юный Таурхиль заставил задуматься весь Восточный Белерианд — как вести дела дальше, сохраняя границы и с трудом выстроенные мирные отношения. Арда меняется для всех. Даже для ужей.
Смертный говорил на интуитивно понятном языке. Он хотел объяснить эльфу, что не желает видеть на своей земле чужаков, что его род испокон веков гонял палками пришлых тварей, и надо было продолжать, потому что от них одни беды. Потом он показал рукой куда-то назад и намекнул, что там тоже что-то плохое случилось из-за эльфов.
Почти всё это было сказано с использованием бесконечных вариаций одного слова, однако Арастур догадывался — смертный знал гораздо больше названий предметов и явлений, просто не считал нужным казаться умным рядом с пришлой тварью. Однако когда появилась Линдиэль и её свита, дикарь сразу изменился в лучшую сторону и вежливо удалился в сторону изб.
— Не спрашивай меня про Дориат, — опередила вопросы дочь Кирдана. — Просто знай: там не было ни-че-го. И передать в Оссирианд мне нечего.
— Удивительно, — отозвался Арастур, — но мне тоже нет смысла писать домой. Жители рощи не приняли меня. Правда и не съели, за что им, конечно, спасибо.
— Едем в Хитлум, — отрезала Линдиэль. — Неважно, что из этого выйдет, но мне уже удавалось договориться с Голфином. Обо мне даже песни пели! Может, в этот раз тоже будет толк.
Охотник хотел пошутить, но почему-то передумал. Путь предстоял неблизкий, поэтому любой разговор легко откладывался до более удобного случая.
Эльфы оседлали коней.
Так и не пролившееся дождём небо мрачнело, опускалось ниже, нагоняло тоску. И лишь редкие обманчивые золотые лучи в крошечных голубых просветах напоминали о том, что лето закончится ещё не скоро.
***
«В песнях вьюги проходит ещё один год,
Безразличие, холод, интриг хоровод.
Бой, чтоб выжить, точнее, чтоб существовать,
Чтобы завтра завязнуть в сугробах опять.
Заливает души пустоту сладкий яд.
Королева зимы — не жена и не мать.
Отправляешься в путь, забирая с собой
Раскалённое сердце жертвы другой…
Презирая законы, купаясь в вине,
Разрывая одежды, летая во сне.
Неприступных вершин ослепляющий свет надежды…
Отдавая себя зову плоти одной,
Неизбывной тоски разрывая покой,
Несмотря ни на что, остаёшься собой, как прежде.
Небесной красоты земное воплощенье,
Неуловимый призрак, исчезающий в ночи!
Отдавшие тебе своей души горенье,
Как мотыльки для пламени свечи,
Не стоят ничего, как та игрушка,
Затерянная в памяти навек
В прекрасном светлом парке,
Где её девчушкой
Оставила на мраморной скамье».
На глаза наворачивались слёзы, Аклариквет пытался собираться в дорогу, но не мог. Поручив большую часть приготовлений слугам, королевский менестрель вспоминал, как грел душу в убийственно-ледяном Хэлкараксэ взгляд принцессы Ириссэ. А её поцелуй…
«Петь нужно о любви».
«Вильварин — хорошее имя, звучит красиво, а в мотыльках нет ничего плохого».
«Ласковое «Риньо» — это изящный маленький королевский венец. Для короля Нолофинвэ».
С трудом сдержавшись, чтобы не расплакаться, чувствуя, как рвётся последняя нить в пусть и не счастливое, но полное надежд прошлое, певец подумал, что терять ему уже в принципе нечего. Да и не убьёт же его принц Финдекано на поминальных торжествах!
Арфа Загогулина молчала. Посмотрев на причудливо изогнутую деку, Аклариквет вздохнул и решил всё же исполнить приказ сына своего владыки. Лучше уехать из города, ведь пострадать может не только сам «продажный менестрель», но и его оставшиеся верными музыканты. Нельзя такое допускать!
Вздохнув и отведя взгляд от бывшей арфы принца, Аклариквет поплёлся к шкафу с вещами.
«Безмолвный разговор,
Письмо в когтях у птицы.
А после — молчаливое «Прости…»
***
Зеленоглазка проснулась со странным чувством. Зная, что принц Финдекано собирается ехать к отцу, знахарка написала письмо другу-менестрелю, чтобы тот ни в коем случае не допускал мысли геройствовать и оставаться в хитлумской столице. Тревога за Аклариквета была какой-то странной, нездоровой, доводящей до паники, тем самым лишавшей способности думать. В голове не складывались рассуждения, сердце билось всё отчаяннее. Состояние походило на одурманенное, но как только бывшая ученица Моргота допускала подобную мысль — тут же её забывала. Чем больше проходило времени, тем сильнее Зеленоглазка боялась за друга и в конце концов колдунья поняла — она обязана убедиться в безопасности Аклариквета. Нужно ехать в столицу на памятные торжества и лично проконтролировать ситуацию. Иначе ведь и быть не может!
Друзья должны помогать друг другу.
Должны.
Друзья.
Помогать.
Должны…
Примечание к части
Песня "Йеннифэр" из симфо-рок-оперы "Дорога без возврата".
Месть отвергнутой
Площадь была усыпана цветами. Срезанные розы, лилии, ромашки, колокольчики, тысячелистник, вересковые колоски символично увядали, осыпаясь дождём лепестков с арок, скульптур, балконов дворца. Отовсюду лилась печальная музыка, однако ни одного менестреля видно не было. Торжественно-мрачная атмосфера заставляла эльфов склонять головы, молчать или говорить шёпотом, прятаться за тёмной скромной одеждой.
— Теперь я боюсь возвращаться домой, — сказал Арастур Линдиэль, взяв её под руку, словно супругу, — уже второй раз подряд я попадаю на похороны, переезжая с места на место.
— Значит, — леди отстранилась, — можешь поехать в Таргелион к нолдорану Карнистиру.
Чтобы не рассмеяться, охотник закусил губу.
— Это приказ королевы? — поинтересовался он.
Линдиэль не успела ответить, потому что увидела около тихо журчавшего фонтана-лестницы знахарку Митриэль. Сейчас, впервые за всё время знакомства, мрачный вид Нолдиэ выглядел уместно.
— Я не хочу обсуждать то, что здесь происходит, — сразу пресекла вопросы калека, скрывая лицо и левую сторону тела чёрной расшитой тканью. — Королева Анайрэ не простила бы ни мне, ни мужу гибель дочери, а я не понимаю, почему самым близким Ириссэ отказано в посещении её могилы. Когда я вернусь в Валинор, — Митриэль опустила ладонь в фонтан, — то не заеду в Тирион ни на день, ни даже на миг.
— Вала Улмо не благословляет плавание через море, — мрачно ответила дочь лорда Корабела.
— Я подожду, сколько надо, — словно сквозь слёзы произнесла Митриэль.
Знахарка говорила что-то ещё, но Линдиэль забыла обо всём и обо всех: на площади лишь на миг мелькнула фигура Астальдо, но этого оказалось достаточно, чтобы ненависть, любовь, обида и желание отомстить снова ослепили и вскружили голову.
«Он… он… Растоптал мою гордость! Мою любовь! Меня саму! Он…»
На глаза навернулись злые слёзы, но вдруг рядом возник Нолдо в сине-звёздном одеянии с чёрным лёгким плащом.
— Госпожа, — вежливо произнёс он, — мой король готов принять тебя.
В голове всё совсем смешалось. Да, действительно, было в планах говорить с Нолофинвэ. Он знал о любви Линдиэль, давал согласие на брак сына…
Нолофинвэ специально позвал её именно сейчас, когда Астальдо приехал? Но что это даст? Здесь всем не до любви: известие о смерти принцессы Ириссэ потрясло Хитлум, и…
— Прости, что вмешиваюсь, — неожиданно, будто из ниоткуда возникла Зеленоглазка, — леди Линдиэль! Как я рада!
Знахарка обняла бывшую помощницу, отстранилась, улыбаясь.
— Знаешь, леди, — тихо произнесла она, — я совсем лишилась рассудка! Была уверена, будто моему другу грозит опасность, всё бросила, приехала сюда, а его давно здесь нет! Ай, ладно, все мы иногда поступаем глупо.
Кивнув, Линдиэль посмотрела на Арастура:
— Лорд-охотник, тебе не обязательно всегда находиться рядом со мной. — В груди защемило. — Я скоро отправлюсь к королю… — К горлу подступил ком. — Я не держу тебя.
И, схватив Зеленоглазку за руку, Линдиэль потащила колдунью с площади в сторону цветущих кустов вдоль дорожки.
— Послушай, — прошептала дочь лорда Новэ, уже не чувствуя себя живой и настоящей, полностью растворившись в жажде уничтожить обидчика, — однажды ты сказала, что можешь…
***
— Ты ещё можешь исправить своё положение, отец! Да, утрачено слишком многое, но не всё! — Финдекано, растрёпанный, потерянный и одновременно пугающе-решительный ворвался к верховному нолдорану в зал, где собрались лишь самые ближайшие верные.
Аклариквета, разумеется, не было.
— Я не могу вернуть дочь, — отрешённо произнёс Нолофинвэ, смотря в бокал. — И сына тоже. Сыновей.
— Послушай, — принц с ненавистью взглянул на расположившихся за столом Нолдор, зная об их отношении к себе, посмотрел на портрет Ириссэ на стене и с трудом сохранил спокойное лицо, — отец…
— Сын, — король не дал ему договорить, — сядь и просто помолчи.
— Помолчать? Ты делаешь хуже всем, устраивая этот ненужный пышный траур! Скажи, кто придумал, будто Ириссэ сбежала из основанного Турукано города и вышла замуж за орка, который её похитил? Что за история, будто она смогла убежать из заточения, но орк выследил её и убил, за что был казнён?
— Финьо.
Принц ещё раз осмотрелся и понял, что в зале отсутствует Варнондо. Это точно не обещало ничего хорошего, однако думать про очередные странные дела родителя Финдекано не хотел.
— Отец. Ты понимаешь, что Ириссэ для многих твоих подданных никогда не существовала? Больше половины жителей Хитлума никогда её не видели! Да, она умерла, но ведь даже не на поле боя! Наша боль пусть останется только нашей! Не нам выставлять напоказ своё горе! Ты знаешь, сколько людей гибнет в Дор-Даэделот ежегодно?! Ты смотришь присылаемые списки?
— Ты не представляешь, что такое смерть ребёнка, — тихо сказал Нолофинвэ.
— Но тысячи людей представляют. И в их глазах ты сейчас поступаешь кощунственно!
— Сядь и помолчи, сын. Сядь и помолчи.
***
Зеленоглазка открыла дверь в свои покои. Обычно шумное крыло дворца, где жили музыканты Аклариквета с семьями, нынче погрузилось в молчание, лишь изредка с улицы долетала печальная музыка без слов.
— Сейчас, — колдунья заперла замок, когда Линдиэль вошла, — ты должна говорить абсолютно честно. Иначе всё зря.
— Но… мне нечего сказать…
Всё происходило словно в тяжком сне, и даже нарастающее волнение не рассеивало морок.
— Я заплачу, сколько угодно…
— Плата никогда не бывает достаточной, — произнесла с нотками обречённой угрозы в голосе Зеленоглазка. — Садись.
Стол. Стул. Чаши. Огонёк, кипит вода. Воздух дрожит от незримой, неслышимой магии. Серебряная ложка перемешивает измельчённую траву и пузырьки.
— Что в тебе ему нравится?
— Ни… чего? — непослушным языком ворочать не получалось.
— Нужно найти зацепку. Любую. Отпусти себя, вспомни. И говори.
Линдиэль закрыла слезящиеся глаза:
— Сто лет прошло, но помнит старый клён
Историю о дне печальном этом…
Я полюбила Астальдо, ничего о нём не зная! А он женат!
Она мила, и он в неё влюблён.
Моя любовь осталась без ответа!
Астальдо отверг мои чувства! Что бы я ни делала, он гнал меня прочь! Он… Ненавижу!
Колдуй, Лайхениэ! Пусть он лишится сердца!
Зеленоглазка на миг замерла, во взгляде появилось опасение.
— Пусть тьма его не сможет одолеть, — голос Линдиэль зазвучал страшно, колдунья почувствовала мощь, исходящую из самого сердца несчастной эльфийки. — Но ты за это отдаёшь всю силу!
Пускай увижу пред собою смерть!
— Он будет жить, любовь и боль отринув, — перехватила песню Зеленоглазка. — Ты достаточно вложила души в мои чары, но всё же…
Свечи загорелись сами собой, травы смешались в кроваво-красное подобие вина.
— Линдиэль, что можешь дать ты, чего не дала она?
— Я искренне люблю! Искренне!
Глаза колдуньи выразили сомнение.
— Честность? Что ж. Пусть честность. Слушай и запоминай: добавь отвар в любой напиток, выпейте вдвоём. Можешь налить всем гостям, если уединиться не выйдет — подействует зелье всё равно только на одного эльфа. Не жди результата сразу — Финдекано не глуп, он заподозрит неладное, если мгновенно влюбится в тебя. Наберись терпения и жди. Главное — не напоминай ему о прошлом.
Свечи, чаши, стол, стул, аромат трав. Всё смешалось в безумный сон, казалось слишком нереальным, и дочь Кирдана не могла поверить, что это происходит на самом деле.
Отвар будто сам собой вылился в вино, закупорился, притаился. Линдиэль отдала колдунье мешочек мирианов и, всё ещё не веря в реальность происходящего, поспешила в свои гостевые покои, чтобы слуги помогли одеться, причесаться, подобрать украшения. Только не фиолетовый. И не синий. И не красный. Не белый, не чёрный! Какой же?! Проклятый Астальдо! Ненавижу! Люблю…
Искренне. Честно. И безответно.
***
Тишина длилась целую эпоху.
Нолофинвэ хотел рассказать сыну, как узнал о смерти дочери. О том, как на столе появилось письмо с чёрной лентой. Его принесла не птица — в Хитлум приехал молчаливый посланник от младшего сына, отдал конверт и исчез, но верховный нолдоран приказал выследить гонца. В Варнондо сомневаться не приходилось, поэтому Нолофинвэ был уверен: военачальник найдёт тайное убежище сына своего владыки и сможет сохранить местонахождение города в тайне.
Хотелось узнать, кому ещё в Белерианде известно, где поселился Турукано, однако Нолофинвэ не представлял, как именно это выяснять, ведь чем больше задастся вопросов, тем неискренней окажутся ответы.
Хотелось многое сказать, но сохранялось понимание — если начать говорить, Финдекано произнесёт слишком много лишнего.
Думая обо всём этом, верховный нолдоран вдруг осознал, что до сих пор не принял гибель дочери. Возможно, именно это неверие и позволяло сохранять рассудок, не начать биться головой о стены и крушить мебель. Всё складывалось хуже некуда, но до смерти Ириссэ хотя бы оставалась мечта однажды помириться с Анайрэ. А теперь…
— Будет ли мне позволено войти? — прозвучали слова Линдиэль, и верховный нолдоран кивнул. — Соболезную вашей утрате. Я знала принцессу Ириссэ, пусть и недостаточно близко…
Дочь Кирдана осеклась, увидев взгляд Астальдо.
— Прости, — потупилась она, ставя на стол бутыль с вином. — Я хотела извиниться и предложить помощь в войне, но конечно, не в такой момент…
Возможно, кого-то смутило бы, что женщина, считающаяся в некоторых землях королевой, сама наполняет бокалы и подаёт их, но мысли верных владыки были заняты совсем иными проблемами.
— В мои владения тебе путь закрыт, — Астальдо посмотрел в глаза Линдиэль, теперь одетой в золотое с бежевым, частично скрытом тёмно-серой накидкой. — Это не обсуждается.
— В память о твоей сестре, — подняла бокал дочь Кирдана, и рука эльфийки предательски задрожала.
К тосту присоединились все. Финдекано медлил, однако отец осуждающе покачал головой, и принц выпил своё вино.
Линдиэль побледнела, страх отрезвил, и влюблённая дева поняла, что не знает, как теперь быть.
— Я возвращаюсь в Барад Эйтель, — поднялся с места принц. — Хочу верить, отец, что ты послушаешь меня. Хоть в чём-то. Например, отправишь домой химрингского посла, поскольку Варнондо давно вернулся.
— Карнифинвэ здесь нравится. Он сам не желает уезжать, — невинно поднял брови верховный нолдоран. — До встречи, сын. Надеюсь, ты всё-таки перестанешь осуждать меня по каждому поводу.
Двери громко закрылись, и Линдиэль почувствовала — она готова расплакаться. Уверенность, что снова всё бесполезно, заставила опустить руки. Сейчас Голфин спросит про Оссирианд. Придётся отвечать. Проще сбежать и никогда больше здесь не появляться, но…
Арастур ведь надеется. Надо пересилить себя. Хотя бы ради этого чудесного эльфа.
***
На площади по-прежнему молча ходил народ, оссирианский охотник старался не слишком выделяться из толпы, однако получалось плохо. Взгляд равнодушно скользил от эльфа к эльфу, и вдруг остановился на высокой широкоплечей девушке, во взгляде серых глаз которой ясно читалось осуждение.
— Леди не нравятся выбранные для дней скорби цветы? — осторожно поинтересовался Арастур, представив, как прекрасно выглядела бы незнакомка, если бы оделась в шкуры и взяла в руки оссириандский лук.
— Райвен, — немного резко произнесла эльфийка. — И нет, дело не в цветах.
— А в чём же?
— В том, что я должна быть здесь, но сердце моё осталось в чаще на охоте.
Брат вождя просиял.
— Леди Райвен, — выдохнул он, — ты мечтала когда-нибудь поехать в Семиречье?
— В качестве кого?
Арастур очень хотел ответить честно, однако не осмелился.
— Это решать леди Райвен, — уклончиво сказал охотник. — Не стану навязывать выбор.
Подул ветер, и на тёмной ткани платья затрепетали облетевшие с умирающих цветов лепестки.
— Спасибо за это, — дочь военачальника улыбнулась. — И за приглашение. Пожалуй, приму его, если смогу пересечь хитлумскую границу.
— Способ всегда можно найти.
— Да, например, притвориться мешком свеклы.
Избежать неуместного смеха удалось лишь с помощью ветра, вновь принёсшего лепестки. Мелодия арф изменилась, заиграла печальнее, а небо заплакало редкими, едва заметными слезами, что бывают перед сильным дождём.
Над хитлумской столицей стремительно собирались тучи.
Примечание к части
Песня "Злая" группы Power Tale
Многие жертвовали бóльшим
Нить натянулась, затрепетала, в груди ощутилась почти настоящая боль, словно из тела тащили нервы. Связь двух сердец начала стремительно исчезать, и страх бессилия перед потерей заставил сделать шаг вслед за ускользающей во тьму частью души.
— Лауранаро!
Голос Тинденис прозвучал эхом в пустоте, однако эльфийка вдруг поняла, что сейчас здесь может видеть мир любым, каким захочет, а не только тёмным и страшным. Она знала и ни мгновения не сомневалась — путь назад есть, встать на него можно в любой момент, ведь до Чертогов Намо — бездны, которой так легко шантажировать любое живое существо — ещё далеко.
— Лауранаро! Не уходи!
Светлый силуэт впереди остановился, замер.
— Вернись!
Натяжение нити ослабло, больше не пугало ощущение, словно вот-вот оборвётся связь судеб. Тинденис заставила себя видеть вокруг красоту, вместо пустоты. Эльдиэ не понимала, почему вдруг неизменное балансирование на краю непробудного дурмана закончилось падением куда-то в ничто, словно под ногами исчезла опора, однако чувствовала — дело в чарах, направленных на ствол дерева, уязвимой веточкой которого оказался Лауранаро. Но эта магия не являлась чистым разрушением, сокрушающая Тема пела о любви, о желании быть вместе, о невозможном по воле Рока союзе.
И Тинденис ощутила силу.
— Вернись, Лауранаро!
Силуэт впереди стал чётче. Эльфийка, не чувствуя ни усталости, ни ставшей уже привычной слабости, впервые за вечность чётко увидела любимого супруга таким, каким он был при первом знакомстве: в лёгкой кольчуге со звездой на груди, в кожаных штанах для верховой езды, плотных перчатках и «традиционном» шлеме — с высоким алым гребнем. Лауранаро улыбнулся точно так же, как тогда — он знал, насколько неуместно выглядел в образе воина среди вынужденно мирного эльфийского города, и гордился собой.
А юная Тинденис любовалась и влюблялась всё сильнее.
— Пойдём, — протянул руку супруг, смотря ясным сияющим взглядом. — Я знаю дорогу отсюда. Сам ведь пришёл в это место. Глупец.
Поначалу подавшись вперёд, эльфийка вдруг замерла. Тема единства вопреки судьбе словно подняла из земли невидимый барьер, не давая сдвинуться с места. Чары столкнулись с чарами, и несмотря на слабость одних и сокрушительную силу других, свободная воля, дарованная Эру своим Детям не позволила порабощающей мощи действовать против желания Эльдиэ.
— Это неправда, — прошептала Тинденис, — либо передо мной не муж, либо говорит он не то, что думает.
«Ты пришла, — вдруг ласково зазвучал голос Валиэ Эстэ, появившейся на пути супругов друг к другу, — за ним пришла.
Ты страх преодолела и завесу тьмы.
Будет всё хорошо!
Судьбы ошибку страшную исправим мы!
Когда сгустилась ночь,
Любви твоей звезда
Вела тебя, ты шла за ней.
И Валар вам помочь
Готовы, как всегда.
Давай же, делай шаг смелей!»
Воля Тинденис нарисовала в пустоте прекрасные сады, какие она видела в Форменоссэ летом, но в них не могли, не должны были находиться Валар. Кто угодно, только не они!
— Даже я? — спросил Вала Ирмо, в образе прекрасного Ванья улыбнувшись эльфийке. — Ты ведь в моих владениях, и я не держу здесь ни тебя, ни твоего супруга. Но сам быть здесь имею полное право.
Владыка обернулся к Лауранаро:
«Только ты можешь объяснить —
Ты для неё путеводный луч
В нашем Саду.
Дорогу к счастью сам должен осветить».
— Пойдём, я знаю, что правильно нас веду, — протянул руку эльф.
Тинденис присмотрелась: точно ли перед ней супруг, а не какой-нибудь Майя. Она кожей ощущала немой вопрос Владык:
«Не узнаёшь того, за кого вышла замуж и от кого родила детей?»
«Как могла ты забыть
Те жаркие признанья ваших лучших дней! — нежные слова Эстэ зазвучали в сердце ласковым упрёком. — Всё ещё может быть!
Преграды ваше чувство сделают сильней!
Любви твоей звезда,
Когда сгустилась ночь,
Вела тебя, ты шла за ней.
И Валар, как всегда,
Готовы вам помочь.
Не медли, делай шаг смелей!»
— Но что вдруг изменилось, Владыки? — почему-то Тинденис стало страшно. — Если раньше звучали только угрозы, упрёки, злые речи, то почему теперь можно просто уйти? Здесь что-то не так!
«Почему? — Эстэ отошла всторону, освобождая путь. — Никто в Арде не способен вероломно подчинить Дитя Эру, если на то не будет его собственной воли. Пока твой супруг хотел уйти во мрак, пока ты была далеко от него, господин Ирмо Лориэн не мог отпустить вас, ведь Лауранаро находился здесь, чтобы очистить сердце от тьмы. Но теперь он больше не несёт в себе зла, ты пробудила в нём свет своей любовью, и вы можете идти».
— Вы будете вместе! — произнёс обычной эльфийской речью Владыка Садов.
Тинденис посмотрела в глаза супруга, и вдруг ясно поняла — да, он прежний, его удалось догнать и остановить. Но…
Что теперь делать? Два сердца зазвучали в унисон, муж и жена кивнули друг другу, всё понимая без слов.
— Вы будете вместе, — повторил Вала Ирмо.
«Под чутким контролем…» — молча обменялись догадкой супруги.
— Всё станет как прежде.
«До новой беды».
— И счастье вернётся.
«Пока вновь по воле Творцов
Не рассыпятся наши мечты!»
— Мы останемся здесь, — твёрдо проговорил Лауранаро, и Тинденис бросилась обнимать его.
Иллюзии больше не было, эльфы видели друг друга такими, какими их сделали Сады — усталыми, истощёнными, растрёпанными, в собравшей пыльцу, сухие лепестки, веточки и песок одежде, но оба чувствовали себя живыми. Мираж рухнул вниз. Тинденис и Лауранаро вдруг поняли — они стоят на краю бездны. Отпрянув назад, аманэльдар снова оказались в сияющем давно не существующим светом Древ саду, но теперь оба понимали, для чего здесь находятся.
— Ради наших детей, — сказала эльфийка.
— Да, — вздохнул Лауранаро, бессильно опускаясь на траву. — Ты спасла меня! Я не знаю, как отблагодарить тебя!
— Не надо, — на глаза Тинденис навернулись слёзы.
К гостям Садов опустились ветки со спелыми плодами.
— Арде суждено измениться — это воля Рока, — сказала росинка, упав с листа-сердечка на розовую травинку. — И одни ждут с надеждой, а другие — со страхом, зная о грядущем крахе. Но каким бы ни было будущее, ждать его нужно, не творя зла. Понимаете?
Убедившись, что плоды — обыкновенные фрукты, эльфы стали есть. Впервые за долгое время ощущался настоящий голод живого тела, а решение остаться в Лориэне, не навлекая бед на семью, окрыляло, даря ощущение совершённого подвига.
— Ради будущего рода Финвэ, — улыбнулась Тинденис, и Лауранаро, уже не такой бледный и опустошённый, слабо кивнул.
Он с трудом сел на траве, прислонился к яблоне, закрыл глаза.
— Да, — выдохнул потомок Феанаро, — ради Первого Дома Нолдор и лучшей части Второго. Многие жертвовали гораздо большим.
Примечание к части
Песня из рок-оперы "Орфей" "Как ей сказать"
Беда пришла в Дом Индис, Арьо
Разноуровневый висячий сад благоухал цветами и спелыми плодами. Любой аманэльда мог подойти, сорвать, сколько нужно, и утолить голод. Птицы, на которых не охотились эльфы, не боялись садиться на руки, позволяли себя гладить по мягким пёрышкам. Самые сообразительные могли спеть в знак благодарности за угощение или ласку.
Индис помнила множество птах, которых больше не суждено было увидеть: невзрачные, с тёмным оперением и чарующими низкими голосами — они жили на берегах озера Куивиэнэн в первозданной тьме, поэтому вряд ли пережили восход Анар; прекрасные розовые крохи валинорских лесов, погибшие вместе с Древами Валар; пугавшие карканьем только пробудившихся эльфов серокрылы; переливавшиеся всеми оттенками синего сладкоголосые ласточки…
Много их было. Очень много. Было…
На фоне тонких струй водопада, сочившихся из сверкающей золотом скалы, семь девушек танцевали под витиеватую мелодию арф.
— Слышу сердцем я мотив простой,
Ото сна он пробудил дух мой! — пели эльфийки, то и дело посматривая на сестру короля, пытаясь понять, нравится ли ей выступление. — Средь дубрав водой ручьёв журчит —
Эта песня для меня звучит.
Индис отвела взгляд. Много лет прошло с тех пор, когда бывшая королева Нолдор создавала музыку, наполняя тайными чарами, и пусть давно уже сестра Ингвэ не брала в руки арфу, умение распознать, как построена мелодия, никуда не делось.
С досадой и печалью Индис понимала: поющие для неё девы не придумали нового мотива, а лишь усложнили старый. Необоснованно добавили многослойные кружева на искусно вышитую ткань, красивую саму по себе.
— Изменилось всё вокруг за миг:
Зов души твоей меня настиг.
Струны сердца дрогнули, звеня,
И отозвалась душа моя.
Вдаль манит звуков
Чистых красота.
Дай свою руку —
Сбудется мечта.
Рядом два сердца
Бьются в унисон.
Верю, что вместе
Мы любовь найдём.
Индис отвернулась от певуний, перевела взгляд на дарившую прохладную тень скалу, покрытую разноцветными вьюнами.
— Ты не просила помощи, но это не всегда требуется для получения поддержки, — прозвучал вдруг рядом голос Майя Палландо.
Обернувшись на посланника Владык, сестра эльфийского короля пожала плечами. Хотелось неуместно съязвить о том, что внешность Тэлеро и синие одежды не делают младшего Айну ближе к Ваньяр, однако Индис вспомнила о брате и промолчала.
— Расскажи, что тебя тревожит, — Палландо опустился рядом на скамью, сорвал виноградную гроздь, подал Индис.
— Полагаю, Владыкам это известно даже лучше, чем мне. Орлы Манвэ всевидящи.
— Никто не заперт на склонах Таникветиль, — слова Майя прозвучали весьма неоднозначно. — Дурные предчувствия — искажение, созданное Морготом, чтобы лишать счастья и покоя. Они почти всегда беспочвенны.
— Почти, — эльфийка поджала губы.
— Слышу сердцем я мотив простой
И за ним иду на голос твой.
Босиком бегу по облакам,
Чтобы явью сон волшебный стал.
Слышу песню — и душе тепло:
Время одиночества прошло.
Каждый день теперь и каждый час
На двоих разделим, всё для нас.
Чистые звуки,
Яркие цвета,
Нежные руки,
И сбылась мечта.
Рядом два сердца
Бьются в унисон.
Знаю, что вместе
Мы любовь найдём.
— Палландо, — бывшая королева Нолдор пронзительно посмотрела на Майя. — Борьба за правду мешает покою народов, ведь так? Но как быть, когда именно правда — залог покоя? Что, если кому-то необходимо пройти сквозь искреннюю боль, пережить её, осознать, принять, и обрести покой, опустошив душу слезами?
— В Валиноре нет места скорби и боли.
— Ты в это действительно веришь?
Палландо встал, поклонился и пошёл на солнечную сторону Таникветиль.
«Меня не держат здесь, — подумала Индис. — Но и не порадуются, если я уеду. Только сейчас иначе нельзя: я должна увидеться с Анайрэ. Если предчувствия правдивы… Если тревога рождается не на пустом месте… Бедная Анайрэ! Ей нужна поддержка».
Семеро эльфиек закружились в танце, водопад зажурчал им в такт. В Валиноре нет места скорби. Но как насчёт Амана? Впервые важность именования и произношения осозналась в полной мере: в Земле Валар все счастливы, а в Земле Эльфов? Два названия одного и того же места разделились и отдалились друг от друга так далеко, что перестали иметь единое значение.
Индис, возможно, хотела бы снова думать, как раньше, чувствовать, как раньше, но не могла. И чётко знала, что должна делать дальше.
***
— Что привело тебя, светлая леди Анайрэ в наши мрачные края?
— Ты знаешь, что, Олорин, — нервно, без церемоний произнесла супруга Нолофинвэ, бледной тенью подходя к заросшим вьюном воротам в сверкающей скале.
— Дальше нет пути для облачённых в живую плоть-хроа Детей Эру, — просто пожал плечами Майя, скромно опустив сребровласую голову. — Чертоги Валиэ Ниенны — не слишком гостеприимное место.
— Поэтому я и пришла одна.
— Твоя свита ожидает в отдалении, — Олорин кивнул. — Послушай, я не страж этих дверей и не пытаюсь тебя прогнать. Я здесь, чтобы помочь, чтобы не допустить беды.
— Мне не требуется помощь и не нужны громкие слова, — Анайрэ, поджимая дрожащие губы, часто заморгала. — Мне нужна правда всего об одной судьбе. Если это тайна, я клянусь, что никто не узнает её от меня. Я стану молчать, как бы тяжело это ни было!
Айну осмотрелся, будто оценивая возможность нападения на Чертоги Ниенны.
— Не я — посредник между Валар и Эльдар, — подумав, ответил Олорин, улыбаясь очень милосердно, — не мне доносить Слово Владык, не мне решать, о чём говорить, а о чём молчать. Однако правда необходима многим, и очень скоро вы её получите. Тебе же, супруга короля-отступника, следует помнить, что в нынешнем статусе особых привилегий ты не имеешь. Возвращайся в укрытие и постарайся поселить покой в своём мятежном сердце гордой Нолдиэ.
— Гордой? — ахнула Анайрэ. — Я уходила в Сады, исцеляла феа, смирилась со всем, что произошло! Мне нужен только один ответ! Я ведь мать, господин!
— Ответ Валар будет дан всему народу Нолдор, — вздохнул Майя, — через того, кого избрали для этой роли Творцы. Иди. Возвращайся к свету. И покою подземного города.
***
Дворец среди пещер, наполненный волшебным сиянием холодных ламп, переливался и пел неслышимой для эльфов музыкой рукотворного света. Игра причудливых теней на сводах и арках зачаровывала, заставляла забывать обо всём, погружаясь в мир фантазий.
— Знаешь, как говорят мои подданные? — появившаяся в подземном городе Индис заставила Арафинвэ совершенно растеряться. — Каждый сам выбирает свой путь. Мы выбрали правильный, и нам нет смысла печалиться о тех, кто ошибся.
Мать сообщила о приезде заранее, задолго до того, как вышла в дорогу, но король валинорских Нолдор чувствовал — ему не хватило бы и вечности, чтобы подготовиться к разговору. Когда истинный изначальный свет, дарованный Владыкой Сулимо, только проник в сердце и разум лишившегося рассудка от страха и отчаяния эльфа, всё было очевидно и просто, пусть и ложилось тяжёлым грузом на плечи, но постепенно что-то менялось. Из глубины души всё сильнее рвалась наружу горечь, причины которой понять Арафинвэ не мог: любая догадка отсекалась решительным «Нет, дело не в этом!»
«Молчит рассудка голос,
И всё слабее воля.
Как мне не оступиться?
Выбор совершив, во тьму не сделать шаг?»
— Беда пришла к нам, в Дом Индис, Арьо, — сказала бывшая королева Нолдор, которую нынешний владыка давно не называл матерью, однако не отвык от этого важнейшего в его глазах титула. — Никто не может быть уверен, что горе быстро уйдёт, не натворив новых бед. Ты утешал чужих. Пришло время для близких. Я помню, ты не хочешь признать, что в Валиноре тоже есть место слезам, но… Арьо, не боишься, что однажды придётся утешать самого себя? Не боишься, что все отвернутся, утверждая, будто твоя боль заслуженная и не требует сочувствия?
Арафинвэ слушал и молчал.
«Путь долгий пройден мной,
Столетия за спиной.
Неужели всё напрасно,
И зашла в тупик дорога?
Не желал себе я власти!..
Одну лишь истину искал.
Истину искал…»
Узнав о неотвратимости встречи с матерью, король попытался избежать разговора, стараясь показать родительнице своих новых детей — новых, правильных внуков для неё, однако ничего не вышло.
Индис… мама… мать настояла на уединённом разговоре.
— Я рада, что мои потомки по линии твоего рода счастливы. Но Арьо, ты не можешь вечно не замечать сгущающейся тьмы. Нельзя всех скорбящих отправить к Вала Ирмо или Валиэ Эстэ, и не потому, что Владыки устали или не в силах помочь всем нуждающимся. Арьо, если ты не можешь поддержать свой народ, зачем ты нужен на троне?
Обведя глазами пустой зал со щедро накрытым столом, Арафинвэ пересилил себя и взглянул в глаза родительницы.
— Тьма не вокруг, — полушёпотом произнёс он, подаваясь вперёд. — Тьма внутри. А мои пещеры прекрасно освещены.
«Час выбирать пришёл.
Где меньшее из зол?
Занимать чужое место
Ради призрачного блага?
Жить во лжи, забыть о чести?
И отказаться от себя?
Молчит рассудка голос,
И всё слабее воля.
Как мне не оступиться,
Выбор совершив, во тьму не сделать шаг?
Пусть свет земли коснётся,
И мрак рассеет солнце.
Пусть все мои сомнения
Растают без следа, и я увижу знак!»
Пусть…
***
В огромном подземном зале, который порой даже без иронии называли площадью, собралось меньше аманэльдар, нежели бывало ранее. Скорбь по-разному окрашивала и одаривала каждую семью, каждого эльфа, рисуя на лицах истории бед и утрат. Индис стояла среди Нолдор, в окружении свиты, молчала и неотрывно глядела на сына, который должен был исполнять долг правителя.
Отведя глаза от матери, король покосился на стоявших рядом детей и жену. Эарвен окидывала подданных взором уверенной в собственной правоте и превосходстве правительницы. Дочь и старший сын, пришедшие с семьями, улыбались эльфам, участливо кивали и махали руками в знак приветствия.
Разговор с матерью… с Индис не получился. Возможно, надо было наливать ей вина, утешать и потакать, не думая о том, сколько зла сотворила эта женщина, но Арафинвэ не хотел лицемерить. Свет Изначальный, Свет Дарованный не приемлет тьмы. Никогда. Ни под каким предлогом.
Никаких компромиссов! Никаких полумер! Что же Индис хочет теперь? Зачем она здесь?
— Мой народ! — заговорил король, вспоминая Слово Валар, бережно донесённое ему заботливым Майя. — Братья и сёстры! Всё чаще наши сердца теряют покой, и происходит это совершенно беспричинно.
В непривычно редкой толпе послышался ропот. Индис хмыкнула. Её с Финвэ дочерей здесь не было, и вдова первого нолдорана порадовалась, что позор Арьо наблюдает не вся семья.
— Не верьте предчувствиям! — выкрикнул король, понимая — привычного безоговорочного согласия нет и достигнуть будет крайне сложно. — Не верьте дурным снам! Ибо таково Слово Валар! Страхи за отступников внушает нам Моргот! Всё это — лишь посланный им морок! Вспомните Феанаро Куруфинвэ, что поверил злым наветам и уничтожил всё, что любил! Неужели вы хотите идти по его стопам? Вы желаете близким зла?
— Морготу нет хода в Аман, — прозвучал голос Анайрэ, и Индис внутренне восторжествовала.
— Морготу нет хода в Аман, — кивнул Арафинвэ, — но нельзя забывать, что Моргот — один из Айнур. Он — вероломный предатель, но его Тема звучала при создании Арды. От него невозможно отгородиться полностью. Моргот злится на Валар, завидует счастью эльфов Амана, мечтает разрушить наше благополучие! Он не может проникнуть сюда, но тень его ненависти то и дело нависает над нами! Не поддавайтесь! Помните: у тех, что покинули священную землю, уже нет шансов всё исправить и быть счастливыми, а у нас есть. Не упускайте его по прихоти врага! Держитесь света! Если вам тяжело, попросите помощи, и вам её окажут! Я окажу! Как ваш король! И помните: Валар — наши благодетели! Они любят нас, братья и сёстры! И всегда придут на выручку.
«Вам помогут, — усмехнулась про себя Индис, украдкой смотря в сторону Анайрэ. — Арьо поможет. Пожалуй, поеду и лично взгляну на тех, кому великий правитель Нолдор помог. Эру! Как же я ошибалась в сыне! Какой я была слепой!»
***
Мастер Махтан смотрел на расставленные по полкам изделия учеников, большинство которых навеки покинуло Валинор. Кузнец вспоминал многое и многих, о ком-то грустил, кого-то предпочитал не возрождать перед мысленным взором.
— Verno…
Жена подошла очень тихо, тронула за плечо.
— Не думал я, — сказал Махтан, бросая полный ненависти взгляд на самые красивые статуэтки, две из которых выглядели незавершёнными, — что снова вспомню о выборе между правдой и безопасностью.
— Мы все знаем, какой путь правильный, — улыбнулась эльфийка, — и давно по нему идём.
— Да, — кузнец кивнул, взяв жену за руку. — И нет ни одной причины, чтобы свернуть на бездорожье. Ни одной, vesse. Ни единой.
Примечание к части
Песни из рок-оперы "Гиперборея":
"Мечты", "Последний шанс"
Гнев милосердных
— Знаете, чего я боюсь на самом деле? — хмель развязал языки, и Нарнис, наконец, заговорила после долгого молчаливого присутствия в саду за большим круглым столом. — Что однажды все те, кто сейчас только рассуждают и размышляют, начнут действовать.
— А что в этом плохого? — спросила супруга Куруфинвэ Феанариона, краем глаза наблюдая за собирающими виноград взрослыми внуками.
— Усинтиэль, — дочь Третьего Финвэ допила бокал, — как это что плохого? Так получается каждый раз: действовать будут другие, а виноваты мы окажемся!
— Постой, — летописец Румил, случайно приехавший в северную крепость одновременно с Индис, налил вина хозяйке твердыни, отхлебнул из своего хрусталя, наполнил до краёв, — Нарнис, вас не станут обвинять в чужих проступках, поскольку ты облегчила жизнь очень многим, организовав отправку даров Йаванны в подземный город, где не вырастить привычные для аманэльдар урожаи. Твоя крепость теперь занимает обширные территории с плодородной землёй, и…
— Ты забываешь, чья это земля и по чьей воле плодородна, — напомнила Усинтиэль, нервно поправляя чёрные кудри.
Индис молчала, вспоминая, как рассказала о страшных предчувствиях своих иАнайрэ, и как все в один голос заверили, что нельзя хоронить близких, не удостоверившись в их гибели. Да, это так, только сердце, увы, беспощадно.
В саду крепости Форменоссэ время словно замирало, но сестра валимарского короля знала — брат ждёт её домой. Давно. А ещё Ингвэ надеется, что Индис вернёт на склоны Таникветиль нарушающих гармонию жизни Ваньяр Фионвэ и Арафиона. Однако, задача, похоже, оказалась невыполнимой.
— Послушайте, леди, — сын Ингвэ набрал в тарелку разных видов хлеба и стал рассматривать, словно картины, — у всех нас есть дети. Каждый знает, как умиляет забота о них. Да, родителям часто не нравится, как наследники распоряжаются их вещами, поэтому каждый отец и каждая мать проходит через нелёгкое понимание — нельзя не подпускать дитя к ценному, невозможно всё делать за него. Да, возможности Айнур и Эльдар несопоставимы, но ведь кроме заботы о нас, у Валар и Майяр есть множество дел! Благодаря их творящим чарам недра Арды не истощаются, земля не скудеет, растения и животные множатся, вода не становится грязной, даже несмотря на работу мастерских.
Нарнис вздохнула и выпила. Супруга Куруфинвэ-младшего очень многозначительно взглянула на своих внуков, объяснявших что-то о винограде повзрослевшим детям Лауранаро и Тинденис.
— Я понимаю, что в каждом отдельно взятом эльфе у Валар необходимости нет, — Фионвэ словно ничего не заметил, — но ведь если дети научились чему-то полезному и обходятся в этом вопросе без помощи родителей, это приятно, разве нет?
— Лорд Ингвион, — хозяйка Форменоссэ снова вздохнула, — то, что мы отдаём в Новый Тирион всё ненужное нам — растущее, бегающее, летающее и плавающее в окрестностях крепости — ничего нам не гарантирует. И то, что это приятно Айнур, тоже не факт. Чем ещё заниматься многочисленным Майяр, кроме как таскать припасы для эльфов в пещерах? А самостоятельность детей всегда бьёт по авторитету родителей.
— Сразу видно, кто в какой семье рос, — глаза Румила стали печальными.
— Проблему авторитета старших над младшими не прочувствовали на своей шёрстке лишь те нимбиньяр, что пробудились у священного ручья, — многозначительно улыбнулась Нарнис, и Усинтиэль рассмеялась. — Остальным же не раз приходилось доказывать старшим, что их хвост ничуть не короче и не менее пушист, чем у тех, кому уже можно охотиться самостоятельно.
— Не вижу проблемы, — поспешила перевести тему Индис. Бывшая королева Нолдор не хотела вступать в разговоры, но когда речь зашла о Финвэ, не смогла молчать. — Население Форменоссэ выросло, вокруг крепости теперь много домов, здесь уже огромный город, в котором живёт незначительно меньше эльфов, чем в Валимаре. Про пещеры я и вовсе не упоминаю — Арафинвэ скоро останется без подданных, отправив одних в Лориэн, а другим недвусмысленно намекнув, что не приемлет печали в своих владениях. Но даже для такого большого города ресурсов у вас слишком много. Так почему бы не поделиться? В конце концов, не только Майяр нечем заняться, но и большинству эльфов. Так почему бы не организовать перевозку необходимого из города в город?
— Да, — Нельяфинвиэль кивнула и даже отвлеклась от вина, — и мне кажется забавным, что подданные твоего сына боятся обидеть Вала Ауле, поэтому не выходят на поверхность. Даже когда хотят отблагодарить нас за дары, они просто показывают, откуда и что можно взять, чтобы нагрузить телеги.
— Моё мнение — обмен неравноценный, — фыркнула жена Куруфинвэ Атаринкэ. — Хотя рыба из подземных рек вкусная, признаю.
— Обмен? — Фионвэ искренне удивился. — Я думал, вы безвозмездно делитесь.
— Разные семьи, — улыбнулся летописец.
— Я ничего ни у кого не прошу, — напрягаясь Нарнис, — но и отказываться не считаю правильным.
— Ты очень мудра, — снова заговорила Индис, думая, что надо переходить к главному, ведь она дала брату обещание вернуться быстро, а прошло уже целое лето, осень близится к середине. — У меня есть предложение для тебя, супруга моего дорогого Финьо.
Почему-то Румил отреагировал эмоциональнее всех, словно ожидал чего-то безусловно опасного или сомнительного.
— Слушаю, госпожа, — сразу приготовилась защищаться дочь Третьего Финвэ.
Индис всё поняла и сдержанно рассмеялась:
— Нарнис, я никогда не желала зла первой семье мужа. Даже в самые сложные дни. Я дружила с твоей бабушкой и продолжала бы, если бы мы не разъехались. — Вдова первого нолдорана сделала паузу. — По пути к тебе я многое разузнала. Даже хотела заехать в Сады Вала Ирмо, однако решила обойтись беседой вне хрустальных врат. Я узнала многое, и прежде, чем озвучу предложение, расскажу нечто важное. Это касается Ингвэ.
Никто не посмотрел в сторону Фионвэ, однако сын ваньярского короля всё понял, покраснел и начал оправдываться:
— Послушай, тётя, прости меня, но… Да, я должен был вернуть сына домой, но пойми, я не поверил правдивости угроз отца! Он наговорил всего в сердцах! Сама подумай: за что меня и Арафиона отправлять на суд Валар? Мы ведь не сделали ничего плохого!
Глаза Индис округлились, бывшая королева снова рассмеялась.
— На суд Валар? — не поверила своим ушам Нарнис. — Какая глупость!
— Не осуждай избранного Валар короля, дорогая, — скривилась Усинтиэль. — А то и ты туда же отправишься.
— Нет, конечно, такого не будет, — отмахнувшись, взялась за вино Индис. — Мой брат почти всегда являет собой эталон сдержанности, мудрости и самообладания, но порой воля подводит даже его. Однако, злить его и правда не стоит, ведь известно — гнев милосердных самый страшный. Я хотела взять в Валимар, возможно, на время, детей Лауранаро и Тинденис. Не смотрите на меня так! Я не собираюсь их похищать! И не предлагала этого раньше, поскольку не считала правильным увозить не способных решать свою судьбу эльфов из родного дома. Теперь же пусть увидят Валимар. Пусть сравнят, подумают.
— Заберёшь их, вместо меня и Арафиона? — Фионвэ словно обрадовался.
— Почему нет? — заговорщически улыбнулась сестра короля. — Уверена, твоему отцу будет, о чём поговорить с потомками.
Эльфы за столом переглянулись.
— Думаю, — пожал плечами Румил, — это хорошая идея.
— Я никого здесь силой не удерживаю, — стальные глаза Нарнис полыхнули, и оттого слова прозвучали неоднозначно.
— Вот и прекрасно, — просияла Индис, вставая из-за стола. — Пойду поговорю с моими дорогими внуками в далёком поколении.
Хозяйка Форменоссэ проводила её взглядом, подняла глаза на окно, в котором то и дело появлялась младшая дочь, не присоединившаяся к обеду. Наверное, переселение в Валимар — лучшая участь для… сирот? Можно ли так называть Лаурэнис и Тинданаро? Как отреагирует на их появление Финдиэль, учитывая, что она не стремилась видеться с внуками?
В любом случае, со склонов священной горы Таникветиль всегда можно вернуться домой. Наверное.
***
Финвиэль отошла от окна и посмотрела на Арафиона, переставлявшего книги на полке.
— Румил приехал не за нашими стихами, — фыркнула, подражая любимым питомцам, эльфийка, — он снова ищет учеников. Не понимаю, зачем он постоянно пытается добиться согласия на совместную работу от потомков Куруфинвэ. Можно подумать, нет других умных аманэльдар!
— Не в уме дело, — внук короля Ингвэ положил на стол очередной томик с записями и рисунками. — Будучи менестрелем Валар, я в полной мере ощутил то, что уже не первый год толкает Румила на поездки в Форменоссэ.
Эльф задумался, и Финвиэль помахала ему рукой, напоминая о своём присутствии:
— Арафион?
— В Валимаре всегда жили те, кого можно назвать Нукумнаквэнди, — отозвался он, зачитавшись стихами в золотом переплёте.
— Покорные Болтушки? — захохотала дочь Нарнис и Финдекано.
— Ничуть не смешнее, чем Светлые Болтушки, Чёрные Болтушки и Болтушки в целом. Понимаешь, покорность приятна и удобна для владык, но тем, кто ищет союзника или друга, Нукумнаквэнди не подходят, поскольку способны лишь на восхищённое бездумное потребление даров Валар. Но понимаешь… Нукумнаквэнди не готовы защищать то, что используют, и тех, кто даёт блага.
Арафион снова замолчал, Финвиэль посмотрела в окно.
— Тэлери, проливая кровь за корабли, были неправы, поскольку жизнь никогда не будет менее ценна, чем вещь, однако это было очень показательно, — внук Ингвэ помрачнел.
— Да! — глаза эльфийки загорелись. — Лаурэфиндэ был в Альквалондэ! И папа был! Мама тоже многое видела. И знаешь, что? Тэлери защищали Валар и их дары, но Валар не встали на защиту Тэлери! Точнее… нет, они, конечно, пришли, но поздно! И они пришли не как благодетели и защитники, но как судьи! И знаешь, какие я слышала разговоры среди аманэльдар? Говорили, что если Моргот нападёт однажды на дворец Манвэ, никто из эльфов не встанет на его защиту!
— Конечно, — кивнул Арафион. — Все возможные защитники либо в Средиземье, либо погибли, либо… исцеляются. А Нукумнаквэнди постараются прижиться, кто бы ими ни правил. Либо угаснут в печали и сожалениях.
— А твой отец? — Финвиэль задала вопрос, наблюдая за застольем.
— Приехав сюда, он прикоснулся к наследию Первого Дома Нолдор. Ему дали в руки меч с восьмилучевой звездой, и он, — внук валимарского короля глубоко вздохнул, — изменился. Мне показалось, в тот момент он ощутил силу. Или не силу, а возможность бороться. В Форменоссэ витает дух свободы и борьбы, присутствует ощущение хождения по краю обрыва, размытому дождём. Это опасно, но невозможно захватывающе! Кажется, будто ты всесилен.
— Только это неправда, — хмыкнула дочь Нарнис.
— Ну и что?
Взяв в руки сшитые белой лентой листы, внук Ингвэ улыбнулся:
— Самое ценное почти всегда без драгоценных обложек.
— А вот и нет! — прищурилась Финвиэль. — Я окружаю особой заботой то, что для меня важно.
— А почему тогда эти прекрасные записи до сих пор не стали красивой книгой?
— Потому что это сборник случайно найденных произведений, чьих авторов я не знаю. Он пополняется, рано придумывать обложку.
— Красивые стихи.
— Да! А что особенно примечательно — почти всё здесь написано во тьме, когда Древа погибли, а новых светил не подняли.
Арафион стал смотреть с ещё большим интересом.
— Не отдавай их Румилу, — сказал он уверенно, — зачем ему стихи про любовь?
— Не отдам, — Финвиэль загадочно улыбнулась. — Как думаешь, кто сочинил то первое?
Внук валимарского короля задумался.
— Где лучшее из времён? — начала зачитывать по памяти эльфийка. — Кажется, что оно только не здесь, не рядом.
Мне лучшее из имён
Трудно произнести. Трудно, но очень надо.
— Это похоже на тэлерийскую песню, — отозвался Арафион. — Плач о невозвратном.
— И я не могу принять
Эту свою судьбу, если она с твоей не схожа,
И я не хочу отнять
Сердце твоё у тех, кто без тебя уже не сможет.
— А здесь звучат ноты звёздного сумрака Куивиэнэн.
— Пусть
Сотни случайных глаз
Ищут случайных драм, тянут к себе магнитом.
Грусть
Первым кого из нас
Переберёт по швам?
Мы ведь так крепко сшиты.
— Мириэль? Может, кто-то записал её стихи? — Ванья ахнул. — Говорят, она часто выражалась загадками, намекавшими на смерть.
— Знай,
Нам не дано с тобой
Время остановить или сойти за поворотом.
Май
Каждому будет свой,
Но пусть звучат весной
Нежные наши дни и ноты.
— Или кто-то слишком проникся пророчествами Айнур об изменении Арды.
— Я знаю только лучшее в тебе,
Мне от любви не страшно задохнуться.
Мы наяву живём, а не во сне,
А я всё не могу никак проснуться.
Скажу «Люблю», и это навсегда.
Пускай смешно, пусть надо мной смеются.
Рассыпаны созвездия-города,
И наши две дороги снова разминутся.
— Знаешь, — Арафион опустил взгляд, — мне кажется, это я написал. Только не помню, когда. И как.
— Нет, это я написала! — подмигнула Финвиэль. — Когда Лаурэфиндэ уходил во льды.
— Правда?
— Не скажу. И да, я не пойду к Румилу — он опять начнёт меня уговаривать стать его ученицей.
— Хорошо, я спасу тебя. Дай мне любую книгу, какую не жалко, и я его отвлеку.
— Мне любую жалко. Ты знаешь, что Румил только сейчас хорошо говорит про Куруфинвэ, а раньше не уважал его, и до сих пор за глаза осуждает.
— Не думаю, — покачал головой внук Ингвэ. — Румил уже осознал, что Нукумнаквэнди не способны творить. Однако я тебя понял и готов отстаивать интересы последнего оплота творцов и защитников нашей светлой земли. Пожелай мне удачи.
— Удачи, — Финвиэль вдруг нехорошо прищурилась. — Но знай: ты мне дорог только как друг семьи. Если захочешь большего…
— Ни в коем случае!
Поклонившись, эльф покинул библиотеку дочери любимой женщины. Он помнил, что говорила о причинах приезда Индис, и не мог отделаться от навязчивой мысли: пришедшая в семью беда может остаться надолго.
Что, если…
Примечание к части
Песня "Лучшее в тебе" гр. "Гости из будущего"
Первозданная истина
Её чёрные волосы совершенными кольцами рассыпались по белому шёлку простыни. Глаза эльфа жадно любовались каждым завитком, губы неустанно прикасались к лоснящимся кудрям.
— Я ненадолго уеду, обещаю, — Тинданаро выдохнул слова и принялся целовать шею и плечо возлюбленной.
— Возьми меня с собой, — улыбнулась, нежась, эльфийка, устало отвечая на бесконечные ласки.
— Нет, Элендис. Если ты отправишься со мной, — прикосновения стали жарче, руки снова спустились к низу живота и забрались между широко разведённых бёдер, — это будет означать, что я готов остаться в Валимаре. Но этого не произойдёт никогда!
Громко ахнув, Нолдиэ изогнула спину, закусила губу.
— Я… — простонала она. — Я буду ждать тебя.
— Не успеешь соскучиться, — хмыкнул эльф, думая уже только о продолжении любовных игр.
В третий раз за недолгое свидание проникая в разгорячённое влажное лоно и соединяя с любимой тела, сын Лауранаро начал ритмично двигаться, то ускоряя, то замедляя темп, захватывая губами чёрные кудри Элендис, зарываясь в них носом и вдыхая головокружительный аромат. Быстрее, жарче, томительнее, невыносимо прекрасно!
А после — прохлада, сначала ласковая, но грозящая стать неприятной.
Хотелось продолжать ласки вечно, однако мысль о поездке всё же не покидала: юный потомок мятежных Домов Нолдор хотел отыграться, и сейчас появился шанс. Да, бессмысленно, но ведь так сладко! И сестра обязательно поддержит — она обещала.
***
— Что такого ужасного пел папа, из-за чего ему пришлось исцелять душу?
До этого момента молчаливые дети Лауранаро и Тинденис вдруг задали вопрос. Всего один, но Индис опешила.
Карета ехала неторопливо, однако расстояние от Северной Крепости до Таникветиль сокращалось стремительно, словно эльфы летели на орлах. За окошком только что благоухали яблоневые сады, а через мгновение вокруг поднялись высокие стройные пальмы с огромными сочными орехами. Одного такого плода достаточно, чтобы неделю не вспоминать про голод.
— Ты же королева, бабушка, — Лаурэнис милейше улыбнулась. — Ты должна была знать, что папа пришёл к Валар. Тебе точно рассказывали о его ужасной искажённой музыке.
Индис сдержанно рассмеялась. Да, подобных вопросов стоило ожидать, хотя, говорят, в Форменоссэ строго запрещено осуждать и обсуждать Владык. Дети бунтаря вырвались на волю и решили воспользоваться случаем?
— Мне понравилась музыка Лауранаро Элеммириона, — хитро подмигнула сестра ваньярского короля, решив, что лучше подыграть и втереться в доверие.
— Ты её сама слышала?! — серо-голубые глаза Лаурэнис расширились.
— Да, я даже отправила слуг спросить, не нужна ли помощь.
— И о чём пел папа? — зло поинтересовался Тинданаро.
— О власти, — Индис многозначительно взглянула на потомков. — О власти искажённой. Мне кажется, это исчерпывающее описание.
***
— Я думала, вы понимаете, что об отце лучше не вспоминать, а просить спеть его песни — наивысшая точка глупости! — Финдиэль испепеляюще посмотрела на внуков, голос сорвался. — Зачем вы приехали, если не собираетесь остаться?!
— Мама… — попытался успокоить её младший сын.
— Что, Мелинаро? — эльфийка сжала кулаки. — Тебе надоела благосклонность Валар? Может, хочешь жить в лесу и охотиться? Даже не так! Может быть, ты желаешь узнать, каково это — не иметь ничего?
— Мама, прошу.
Элеммиро обнял внуков и покосился на жену. Её страх был более чем понятен: род Феанаро Куруфинвэ с самого зарождения приносил и себе, и Валинору проблемы, со временем переросшие в трагедии. Финдиэль тоже принадлежала к проклятой семье, и это вечное клеймо заставляло Нолдиэ паниковать и метаться, убеждать себя, будто всё ещё можно исправить, да только вечно кто-то мешал. Например, старший сын.
И мать.
И сестра.
И…
— Вы все слепы! — выкрикнула дочь Нарнис и Финдекано. — Элеммиро! Поговори с глупыми юнцами! Потом отчитаешься о каждом слове, ясно?
«Ты хочешь, чтобы я тоже отправилась в Лориэн, да? — плакала накануне приезда детей старшего «неправильного» сына Финдиэль. — Я что только не делала, лишь бы наследие Феанаро и Нолофинвэ не рушило нашу жизнь, но это никто не ценит! Я пела для Валар, я порвала отношения с матерью, но что в итоге? Мать снова обрела авторитет среди Нолдор, а менестрели Владыкам более не требуются! Всё было напрасно! Я пыталась уберечь хотя бы Мелинаро, но теперь и это не выйдет — племянники намеренно станут смущать его разум, а Индис этому поспособствует! Ты никогда не слышал, как рассуждают здесь о Первом Доме? Мол, с их представителями нельзя говорить о кузнечном деле, ведь лучше Куруфинвэ никто ковать не умеет! Нельзя упоминать искусство ювелиров, ведь ничего прекраснее перводомовских Сильмарилей не создать! Ни в коем случае нельзя показывать вышивку, ведь Мириэль была самой лучшей вышивальщицей! Песни и вовсе никто, кроме Канафинвэ писать не может! Охотиться умеет только Туркафинвэ! И ни одна собака не сравнится с Хуаном! Если новый дом не похож на обсерваторию, значит, он не заслуживает внимания, а сады растить — обязанность Айнур. Ах, да! Лучше вообще не издавать при перводомовцах ни звука, чтобы их сочетания не оказалсь неправильно произнесёнными! Ты понимаешь, что снова нам грозит?!»
«Хочешь, чтобы я отправилась в Лориэн?..»
«В Лориэн…»
Элеммиро вдруг ощутил озарение. Да! Лориэн! Благословенные сады Вала Ирмо, истинное назначение которых забылось! Неоходимо о нём напомнить, и тогда дети Лауранаро перестанут злиться на Владык. Сады были созданы не как тюрьма, но как место отдыха и исцеления души! Возможно, сил Ирмо и Эстэ перестало хватать на всех страждущих, поэтому искажение в умах аманэльдар превратило покой в заточение, но ведь со злом необходимо бороться! И лучшее оружие всегда одно и то же — истина и память об изначальной чистоте.
— Вы хотели говорить о песнях, внучата? — Элеммиро погладил супругу по плечу. — Пойдёмте к водопаду.
Юные эльфы одновременно хмыкнули. Две пары глаз смотрели с одинаковым вызовом, однако Лаурэнис выглядела непослушным ребёнком, а Тинданаро — взрослым Эльда, готовым защищать семью.
«Наверное, у него уже есть любимая, — подумал менестрель. — Интересно, пригласит ли на свадьбу?»
Пытаясь представить будущую супругу внука, Элеммиро повёл гостей на улицу.
Искрящийся серебром водопад струился по сверкающей алмазной крошкой скале, журчание завораживало, заставляло вслушиваться, пытаться понять, о чём поёт вечно куда-то стремящаяся вода.
Как бы случайно, на берегу сидел Майя Палландо, серебристо-синий, словно отражённое в реке летнее небо.
— Музыка сотворила Арду, — спокойно произнёс Айну. — И в каждом из нас звучат её отголоски. Увы, Тему Изначальную не вместить ни одному существу, и даже Арда не вобрала в себя всей Айнулиндалэ. К счастью или сожалению, часть музыки рассеялась в бездне Эа, и каждый из Айнур смирился с потерей значительной доли трудов. Ныне мы имеем то, что имеем, и всё, поющееся голосами живых, тоже основано на Песне Творения.
— И почему же тогда папу осудили за музыку? — задали вновь свой вопрос дети Лауранаро и Тинденис.
— Не было суда, — покачал головой Палландо. — Для чего нужен суд, если Лауранаро — не преступник? Валар просто извлекли урок из прежней чудовищной ошибки, когда не помогли Феанаро Куруфинвэ в момент скорби.
Взрослые и детские глаза посмотрели без веры, Финдиэль взглянула на Майя с мольбой о помощи.
— Я решил, что прежде, чем принимать приглашение короля Ингвэ, нам стоит посетить Сады Вала Ирмо, — твёрдо произнёс Элеммиро, сжимая руку жены, не дожидаясь ответа Айну. — Но не Лауранаро и Тинденис, поскольку они остались в Лориэне, выбрав уединение, и никого к себе не звали. Мы посетим тех, кто…
Последние слова удивили даже вроде бы всезнающего Айну. Воцарилось молчание.
— Собираемся в путь, — улыбнулся менестрель. — Палландо, проводишь нас, чтобы мы добрались быстрее?
Получив согласие, Элеммиро посмотрел куда-то сквозь священную твердь горы Таникветиль.
— Уходя в Сады, сестра оставила мне песню, — произнёс он отрешённо. — Сказала: она должна быть спета. Полагаю, лучше именно тем строкам звучать здесь сейчас, нежели бессмысленной злобе, направленной общим врагом против наших благодетелей устами бессильного перед могуществом Творцов эльфа.
Финдиэль всхлипнула и крепко обняла супруга. Эльфийка помнила, как поначалу пыталась протестовать, кричать, будто старший сын ни в чём не виновен, но, немного остыв, поняла — на этот путь вставать поздно. Если не нравится покровительство Валар, следовало уходить в Средиземье. Но момент упущен, этого больше нельзя сделать, поэтому…
— Налей ещё вина, мой венценосный брат,
Я так устала пить его одна…
В бокале плещет влага хмельного серебра,
Один глоток — и нам пора
Умчаться в вихре по Дороге Сна! — запел Элеммиро, и его голос зазвучал словно издалека, незнакомыми нотами, будто это и не аманэльда пел вовсе.
— Мы не выбираем, — сказал неожиданно для всех, кроме дочери Нарнис, Майя Палландо, — когда и где родиться. Мы не можем предусмотреть всего. Но как жить ту жизнь, что выпала на нашу долю, решать только нам.
— По Дороге Сна пришпорь коня!
Здесь трава сверкнула сталью,
Кровью — алый цвет на конце клинка.
Это для тебя и для меня — два клинка для тех, что стали
Призраками ветра на века.
Тинданаро и Лауренис переглянулись. В Форменоссэ никогда не ощущалось столь могущественное волшебство, и музыка не звучала так… Нереально. Песня походила на пугающее пророчество, двойняшки насторожились.
— Так выпьем же ещё — есть время до утра,
А впереди дорога так длинна.
Ты — мой бессмертный брат, а я — тебе сестра,
И ветер свеж, и ночь темна,
И нами выбран путь — Дорога Сна.
Эльфы и Айну оседлали коней, поспешили петляющей тропой вниз по склону. Валинор погружался в вечерний сумрак, жара спадала, ветер с гор принёс прохладу и бриллиантовую пыль.
— По Дороге Сна — тихий звон подков,
Лёг плащом туман на плечи,
Стал короной иней на челе.
Остриём дождя, тенью облаков стали мы с тобою легче,
Чем перо у сокола в крыле.
Так выпьем же ещё, бесславна наша роль,
Лихая доля нам отведена:
Не счастье, не любовь, не жалость и не боль —
Земля одна, метель одна,
И вьётся впереди Дорога Сна.
Палландо сосредоточенно молчал, и дорога под копытами проносилась всё стремительнее.
— По Дороге Сна — мимо мира потерь.
Мимо душ, что полнятся гневом.
Что нам до того, как живёт земля?
Только никогда, мой брат-менестрель,
Ты не найдёшь себе королеву,
А я не найду себе короля.
И чтоб забыть, что кровь моя здесь холоднее льда,
Прошу тебя — налей ещё вина;
Смотри — на дне мерцает прощальная звезда;
Я осушу бокал до дна…
И с лёгким сердцем — по Дороге Сна!
По Дороге Сна.
Примечание к части
Песня гр. Мельница "Дорога Сна"
Любимый народ Моргота
Мелинаро посмотрел в окно на стремительно уезжающую семью. Ощущение неправильности происходящего поначалу огорчало, но быстро растворилось в осознании: можно безнаказанно делать, что хочется. Сейчас никто не осудит за попытки осуществить мечту.
Тайную. Пугающую. Прекрасную! И безнадёжную.
Руки сами собой взяли одну из любимых лир отца. Серебристые струны напоминали покрытую росой паутину, их пение всегда казалось Мелинаро каким-то особенно волшебным.
Сегодня это, как никогда, к месту.
Поспешив прочь из дома, напоминавшего хрустальную статуэтку, эльф не замечал привычной сверкающей красоты вокруг, думая лишь о цели пути. Только бы получилось поговорить! Только бы не струсить!
На Валимар опускался прозрачный, трепещущий алмазным блеском сумрак. В эльфийском городе, россыпью дивных кристаллов выросшем на теневом склоне священной горы, всегда гостили Майяр, готовые поддержать беседу или песню, но шанс встретить именно ту, кого ищешь, был не слишком велик.
— Я люблю тебя! — прошептал, представляя прекрасный таинственный образ, эльф. — Пожалуйста, не останься безразличной!
Остановившись на нешироком перевале между отвесными склонами и посмотрев на загорающиеся в темнеющем небе искры, Мелинаро заиграл. Вдалеке остановились гулявшие около города Эльдар, заслушались, оценивая.
— Ночь закрыла прошлого листы, — полилась песня. Образ любимой всё ярче рисовался перед глазами, Мелинаро уже почти поверил, что видит Майэ на самом деле. — Одни мы в мире — я и ты,
В руке твоей моя рука.
Шанс судьбой даётся только раз.
И мир всё лучшее отдаст,
Что берегли для нас века.
Слышавшие музыку пары вдалеке обнялись, начали двигаться в танце.
— Вместе мы неслучайно,
Знаем все тайны грёз,
И после этой встречи
Всё будет всерьёз.
Звёзды нас ждут сегодня,
Видишь их яркий свет?
Эльдар проснутся завтра,
А нас уже нет…
Образ из фантазий действительно оказался материальным. Струны вдруг перестали слушаться, зазвучали совсем по-другому. Красивее, ярче, волшебно. Закружилась голова.
— Прочь отбросим скучные дела, — поддержал песню способный разрушить весь мир прекрасный голос. — С ума нас музыка свела,
Сомненьям места больше нет.
Жизнь, поверь, прекраснее, чем сон.
Оставить стоит старый дом,
Что был твоим так много лет.
— Илмариэ, — выдохнул Мелинаро, не видя ничего, кроме прекрасного сияющего лица.
— Ты пришёл неслучайно,
Знаю я тайну грёз,
Но после этой встречи
Всё будет всерьёз.
Звёзды нас ждут сегодня,
Видишь их яркий свет?
Кто-то проснётся завтра,
А нас уже нет.
— Илмариэ…
На плечи эльфа легли лёгкие ладони, прохладные и горячие одновременно.
— История Арды не знает союзов между Айнур и Эльдар, кроме отношений учителей и учеников, — спокойно пояснила помощница Варды. — Может быть, ты попытаешься спорить, мол, Валар лечат эльфов, карают, защищают и делают своими подмастерьями, но это не так. Это ложь Моргота. Искажение проникает в сердца, и уста произносят слова, нашёптываемые врагом. Но ты, светлый аманэльда с чистой душой, должен знать: исцеляя, Владыки учат справляться с хворью, осуждая — показывают верный путь, прося помощи в ремёслах — делятся секретами мастерства. Пойми, Мелинаро, Валар не нуждаются в слугах-эльфах, игрушках-эльфах, защитниках-эльфах. Мы всё можем и делаем сами. И не приемлем иного отношения, кроме как у учителей и учеников, ибо таков Замысел Эру Илуватара.
Абсолютно чётко слыша слова Майэ даже сквозь головокружение, Мелинаро попытался сосредоточить взгляд на звёздных безднах глаз Айну. Не вышло.
— Я люблю тебя, Илмариэ, — прошептать главное стало проще — появилось ощущение, будто терять уже нечего.
Сквозь сердце словно подул ветер. Тело содрогнулось.
— Когда раса эльфов была юна, Айнур тоже почувствовали раннюю весну, потому что ничего не знали о Детях Эру. Мы были почти на равных. Но теперь… — помощница Варды с грустью покачала головой. — Зачем тебе, дитя, умудрённая Эпохами борьбы женщина, не способная радоваться твоим маленьким успехам?
Стало совсем холодно, руки Мелинаро занемели.
— Но ведь любят… Хотят быть вместе… Я не собираюсь жениться для того, чтобы супруга мной восхищалась! — губы стали совсем непослушными.
— Нолдор, — улыбнулась Илмариэ, легко коснувшись медно-золотых волос эльфа, — тщеславны. Это качество толкает их на подвиги и исследования, делает из них творцов и учёных, но также притягивает внимание Моргота. С самого пробуждения эльфов именно Нолдор становились наиболее частыми жертвами чудовищных экспериментов, потому что… Пожалуй, у меня нет предположений, из-за чего так происходило, ведь в моём сердце нет зла. Но ты должен понимать: если Моргот снова решит напасть, если попытается разрушить счастье аманэльдар, он нанесёт удар по народу Нолдор. Возможно, это уже происходит, только пока слишком незаметно.
Мелинаро ахнул. Снова начиная чувствовать тело, эльф понял: искажение уже протянуло щупальца к его семье, вторглось в дом, лишило покоя маму.
— Род Финвэ с самого начала был исключительно привлекателен для зла, — проговорила Илмариэ, слова отдались в груди бешеным биением сердца. — Моргот хочет уничтожить лучшее в Арде, и ему это почти удалось. Двое из трёх сыновей избранного Валар нолдорана больше не украшают Аман. Понимаешь, кто станет следующей жертвой общего врага?
— Король Арафинвэ? — ужаснулся эльф.
— Возможно, — согласилась Майэ. — Я бы попросила тебя поехать к нему, благословила бы, пообещала помощь твоей семье…
— Да! — закивал Мелинаро.
— Мама будет тебе благодарна.
— Да!
— Но я знаю: ты хочешь иного.
— Я?.. Нет! То есть…
Илмариэ не дала ему договорить. Руки Майэ прикоснулись к щекам Нолдо, губы нежно прильнули к губам.
«Тьма изначальна, Мелинаро, — прозвучало в голове, в груди затрепетали будто бы два сердца, вместо одного, — но когда госпожа Варда Элентари создала свет и слепила из него звёзды, в Арде появились существа, зависимые от зрения. Для созидания свет необходим. А кому надо что-то скрыть, те идут во тьму. Так и разделились понятия добра и зла на образы белого и чёрного, но это не означает, что живущие в подземелье — хуже тех, кто поселился ближе к звёздам. Служи своему королю, Мелинаро. Служи верно. Ибо таков твой путь, и только так ты разрушишь узы искажения, что оплели твою семью. Будь верным до конца. И не оборачивайся».
Примечание к части
Песня гр. "Мираж" "Звёзды нас ждут"
Примечание к части
Иллюстрация от винсенты
https://vk.com/photo-185183650_457239403
Хэлкараксэ — это мы
«Зло всегда приходит с севера!»
Слова эльфа-калеки прозвучали словно бред, но серые глаза смотрели ясно и осмысленно, оттого стало ещё страшнее.
«Зло приходит с севера! Только с севера!»
Общая беда объединила одних и совершенно отдалила других. Родня стала чужой, незнакомцы — лучшими друзьями. Уверенность, будто лишь познавшие схожее горе могут понять и поддержать друг друга, сблизила вернувшихся из Хэлкараксэ Нолдор, оттолкнув их от тех собратьев, что изначально не пошли за Нолофинвэ и Третьим Домом.
«Зло приходит с севера?» — хотели задать вопрос прибывшие из Форменоссэ эльфы, однако язык не повернулся.
Перед юными прекрасными аманэльдар, никогда не видевшими ужасов павшей на Валинор тьмы, сидели в высокой розовой траве Лориэна трое несчастных созданий, утративших не только свет души, но и самих себя. В Саду Снов Тинданаро и Лауренис встретили те, кто не хотели ни жить, ни умирать.
Их было много: кто-то не решался подойти, кто-то нарочно не приближался, некоторые делали вид, будто не замечают гостей. Безногие, безрукие, с изуродованными оружием и морозом лицами.
«Все они видят себя и друг друга прежними, ибо таково их желание, — предупредил заранее Палландо. — Они знают, помнят, что калеки, но делают вид, будто сон — это явь, а явь — сон. Не мешайте им, ибо не вам решать, как им жить».
«Царство лжи», — усмехнулся тогда Тинданаро.
«Да, — согласился Майя, — но лжи желанной, необходимой и любимой всем сердцем».
Смотреть на отказавшихся от реальности несчастных было по-настоящему страшно — в их напоказ счастливых глазах таилась злоба, которая проникала через взгляд в душу любого осмелившегося заметить её.
— Здесь ненавидят Моргота и мечтают отомстить ему, — заявил вдруг оказавшийся рядом с Элеммиро эльф с костылём — у него не было левой ноги до колена, а правая выглядела неестественно. — Может, вы уже помирились с Морготом, но мы его не простим и пойдём на него войной!
Дети Лауранаро переглянулись. Слова калеки звучали абсурдно, однако пробуждали в душе желание уничтожить того, кто сотворил такое. А ещё — убраться отсюда поскорее.
— Зачем говорить о плохом? — спросила женщина без пальцев, увлекая хромого за собой, начиная с ним танцевать.
Тинданаро отвернулся, фальшиво улыбаясь, а Лаурэнис попыталась поддержать веселящихся и стала хлопать в ладоши.
Сидевший ближе всех к гостям Садов Эльда изобразил радость, однако выглядело выражение его лица жутко. Встать самостоятельно он не мог — не было обеих стоп, поэтому рядом находились цветущие вьюны, готовые в любой момент оказать помощь.
— Спасибо, — сказал калека, подняв глаза на Элеммиро и Финдиэль, — что показываете потомкам историю своего народа. Каждому здесь есть, что рассказать, и наша трагедия не должна оказаться предана забвению.
Посмотри и сделай шаги
Туда, где мы, и где мы не были, — задумчиво нараспев заговорил эльф, гладя бутон вьюна. — Поцелуй и руку возьми,
И посмотри, что мы
наделали!
Кто-то встал,
А кто-то никак не может встать, когда захочется,
Кто-то спал,
А кто-то не мог, когда беда и одиночество.
Он помолчал, вздохнул.
— Моя жена захотела вернуться в Тирион, когда наш сын стал замерзать. Он был уже взрослым эльфом, но там, среди вздыбленного льда — бесконечной белой пустыни в черноте вечной ночи превратился в беззащитного ребёнка. Мы ничем не могли помочь ни ему, ни себе, и тогда было решено идти назад.
Северный ветер белые крылья,
Белые крылья в небе раскрыл.
Северный ветер белою пылью —
Снежною пылью меня ослепил!
Где моё счастье — я уже не знаю.
Где моя радость — не понимаю…
Где моя любовь, северный ветер?
Где моя любовь, кто мне ответит?
Где моя любовь? Она же была,
Она же была — два белых крыла…
Финдиэль часто заморгала, села на розовую траву, коснулась ладонью тёплой воды ручья. Элеммиро нежно тронул её волосы, наблюдая, как внуки слушают рассказ. Не насмехаются — значит, не всё потеряно.
— Северный ветер, белое небо, — роняя слёзы, запел калека, — белое небо над головой,
Северный ветер, где бы ты ни был,
Где бы ты ни был, ты вечно со мной.
Где моё счастье? Было, и нету,
Где моя радость бродит по свету?
Где моя любовь, северный ветер?
Где моя любовь, кто мне ответит?
Где моя любовь? Она же была,
Она же была — два белых крыла.
Бутон вьюна слегка раскрылся, ущипнул эльфа за палец, и тот встряхнулся.
— С нами отправились в обратный путь ещё пятеро, — продолжив рассказ, калека бросил взгляд в сторону танцующих. — Мы были не первые, кто бежали, и вероятно, не последние. Мы шли по тропе… Тропы там, конечно, уже не было — всё замело, но мы помнили дорогу, которой увозили из госпиталя рыбаков, отморозивших руки и ноги. Их вернули в Валинор, и теперь они тоже здесь. Мы пошли тем же путём, но тут с севера пришло зло.
Задрожавшая рука погладила бутон, лепестки прихватили мизинец, начали понарошку жевать.
— Нас окружили. Достали оружие. «Возвращайтесь к королю! — приказал командир отряда. — Или я убью вас. Поверьте, это будет милосерднее, чем позволить вам бежать и умереть от мороза или клыков хищников!» Мы не повиновались. Побежали. — Калека бросил печальный взгляд на пустые ботинки. — И полетели стрелы. Полетели, несмотря на мольбы, неверие в такое страшное предательство тех, кто должен был нас защищать. Скажите, как можно осознать и принять такое?
Я погибну… Все погибнут!
В ледяной степи, когда
Чёрный ветер моё тело
В жертву бросит холодам.
В звёздном свете,
В дивном свете
Я приду к тебе, земля,
Каждой каплей моей крови
И останусь навсегда.
Длинная ночь.
Северный ветер.
Длинная ночь — к смерти.
Вечная ночь. И смерть.
К танцующей паре присоединились и другие жертвы Хэлкараксэ. Теперь на тёплой розовой траве, среди белых, золотых и сиреневых цветов кружились, хромая, восемь безруких и безносых Эльдар, и надо было бы радоваться их счастью, но почему-то не получалось. Майя Палландо понимающе взглянул на детей Лауранаро и Тинденис.
— Как думаете, — проницательно посмотрел он в глаза юным эльфам, — есть ли им место в Амане вне Садов Вала Ирмо? Смогут ли они быть счастливы среди тех, кто их не понимает?
Брат и сестра не нашлись, что ответить. В сердцах закипал протест, но спорить в Лориэне с одним из Айнур было точно небезопасно.
Восемь калек повели хоровод, держа друг друга за уцелевшие руки или части рук, обнимая за плечи.
— Они не признают себя такими, какими их сделал Вздыбленный Лёд, — прошептал Элеммиро внукам. — И никогда не поют грустных песен.
— Северный ветер, странник лихой, — зазвучали голоса, на лицах жутко расплылись неискренние улыбки, послышался смех. — Ты скажи мне — какой ты идёшь стороной?
Где пропадал ты, и что повидал,
И какие ты песни в пути услыхал?
Видел ты море и гнал корабли,
На сумрачный брег уплывали они.
Друг молчаливый мой, ветер шальной,
Лишь поведай — когда ты вернёшься домой?
Я расскажу тебе сказки свои —
Как на небе зажглись новой эры огни:
Как над рекой светит ярко луна,
И как лес говорит со мной вплоть до утра.
Мама отпустит меня погулять —
Побежим с тобой, Ветер, над Ардой гонять.
Мы разведём с тобой жаркий костёр,
Пусть все звёзды на небе сольются с огнём!
Нет, не ищите меня в городах,
Не найдёте меня и в висячих садах!
Ночью вам точно меня не достать,
Ведь я с Северным Ветром буду птицей летать!
Сидевший на траве калека осуждающе посмотрел на собратьев, покачал головой и снова погладил играющий с его мизинцем вьюн.
— Мы побежали сквозь метель и тьму, — заговорил он, — перестали видеть друг друга. Только стрелы летели. Меня закрыл своим телом совершенно незнакомый Нолдо, мы упали вместе, и мне стало тепло от его крови. Я потащил его прочь от предателей, моля Эру, чтобы моя семья выжила. Не знаю, сколько прошло времени, не знаю, как оказался на возвышении, а потом спустился в низину. Летел снег, а мой спаситель умирал.
Хоровод заплясал веселее.
— Он говорил, видимо, в бреду, что у него больше нет сил, ему больно, хочется спать, что ледяные оковы слишком крепки, но клялся, что не сдастся, что найдёт путь домой. Я слышал музыку его души, чувствовал, как Тема, вложенная в эту жизнь Творцом, угасает под натиском мороза, а кровь, впитываясь в снег, заставляет лёд петь. Вьюга задула последние свечи… И только иней укрыл застывший пронзительный взгляд.
Помолчав немного, калека покачал головой.
— Я оставил мёртвого друга в сугробе, ушёл, уже не чувствуя ног, и только слышал вслед песню гибели. Но мне показалось, что именно эта Тема — Тема Желания Жить спасла меня. Я дошёл до временного госпиталя, поставленного на берегу моря теми, кто увозил домой пострадавших от мороза рыбаков.
Северный ветер, крылья седые,
Крылья седые, родные края,
Северный ветер, лёд, снег да иней…
Здравствуй, мой Аман, ты помнишь меня?
Появившаяся рядом эльфийка, вроде бы без увечий, посмотрела абсолютно безумными глазами.
— Моргот — проклятье Арды! — выплюнула она слова. — Ненавижу его! Он наносит раны своему же творению, населённому живыми существами! Живыми!
— Мир встал на колени, — вдохнул, обернувшись к бутону, калека. — Встал на колени, после удара,
И теперь мёрзнет под снегом,
Тает под снегом, плачет дождями…
Слабыми…
— Нет больше Хэлкараксэ, — не выдержала Лаурэнис, сжимая кулаки. — Перешеек растаял, когда на небе воссияла Ариэн!
— Есть, дева, — не согласился безногий. — Есть. Хэлкараксэ — это мы. Спасибо, что выслушали, спасибо, что хотели узнать правду. Прощайте.
Поднявшись на ноги с помощью вьюна, несчастный опёрся на костыли и поковылял прочь. Танцующие не заметили, когда он прошёл мимо.
— Зачем они живут? — не выдержал и спросил в пустоту Тинданаро.
— А почему бы им не жить? — не смутился Палландо. — Все давно поняли, что привязанные к Арде Эльдар не могут покинуть её, но и полноценно переродятся только вместе с миром. Если Арде суждено стать иной, из Чертогов Намо вернутся все ушедшие, но сколько пройдёт времени, неизвестно. Наверное, нечестно, что одним ждать дольше, другим меньше, но такова Воля Творца, так создана Арда. Вам не понять всего, да и не нужно. Главное — живите. И не обсуждайте за жизнь других, даже если вам что-то не нравится.
— Нам всё нравится, — поспешил заверить Элеммиро.
— Вы всё ещё хотите увидеть отца и мать? — испытующе взглянул на детей Лауранаро и Тинденис Майя.
Он знал ответ, мог бы не спрашивать, но решил не молчать, хотя по глазам юных аманэльдар было видно: они боятся встречи с родителями. Что, если их тоже Сады сделали такими, как отрекшиеся от реальности калеки? Неспроста ведь они остались и не хотят возвращаться!
— Нет, — ответил за обоих юноша. — Мы хотим домой. В Форменоссэ.
— Я поеду в Валимар, — вдруг заявила Лаурэнис.
Элеммиро и Финдиэль переглянулись.
Трава под ногами зашелестела, расступилась, и к выходу из владений Вала Ирмо протянулась сверкающая алмазной крошкой тропа.
— Это не снег, — жутко рассмеялся кто-то из-за розовых благоухающих кустов. — Это разбитые Морготом Сильмарили. Наступайте бережно — это ведь сердце Феанаро Куруфинвэ!
— Зло ушло на север, — примирительно произнёс Палландо, обернувшись на голос. — Навсегда. И больше никогда не вернётся. Таково Слово Валар.
Майя первым пошёл по алмазной дороге, вокруг засверкала роса. Эльфы последовали за ним, придумывая более приятные ассоциации с блеском под ногами, вспоминая, например, собранную драгоценную пыль, падающую с неба, или вышивку. И только менестрель Элеммиро против воли начал напевать про себя песню Канафинвэ Феанариона:
«Посмотри, как блестят
Бриллиантовые дороги!
Послушай, как хрустят
Бриллиантовые дороги!
Смотри, какие следы
Валар тянутся от порога.
Чтоб идти вслед за ними,
Нужны золотые ноги».
Воспоминания об Эпохе Древ, когда всё было или только убедительно казалось хорошо, заставили улыбаться. Если Ирмо или Эстэ услышат, о чём думает гость их Садов, им, наверное, будет обидно. Или песни Канафинвэ Феанариона мысленно исполнять не запрещено? Это ведь случайно вышло, не со зла.
В конце концов, Владыки Лориэна делают благо для всех, и ни один разумный аманэльда не станет обижать их.
Слава, слава светлым Валар! Славаблагодетелям и покровителям! Слава!
На сердце стало легко. Лишь хруст бриллиантовой дороги заставлял внутренне вздрагивать и бесконечно повторять про себя то, что Ирмо, Эстэ и верным их помощникам будет приятно услышать.
Примечание к части
Песни:
"Северный ветер" Линды, В. Цыгановой, гр. "Помни Имя Свое", Kira Winter
"Бриллиантовые дороги" В. Бутусов
Ты к нам с горюшком не лезь
Встреча всколыхнула чувства с новой силой. Увидев издалека друг друга, возлюбленные бросились обниматься так крепко, как только могли, и, не говоря ни слова, слились в поцелуе. Словно проведя вечность в разлуке, Тинданаро и Элендис наслаждались друг другом, и если в ласках эльфийки ощущалась лишь радость после расставания, то побывавший в Лориэне юноша упивался любовью и настоящей, реальной жизнью со всей её искренностью, милым притворством и забавной игрой в обиды на отсутствие писем, подарков из Валимара и подробного рассказа о Садах Вала Ирмо.
Главное — вместе. Главное — свободны.
Остальное — потом. Когда-нибудь. Или никогда.
***
Фионвэ отвернулся от окна, через которое наблюдал за возвращением Тинданаро, и улыбнулся сыну.
— Арафион, ты не думал попросить Владык научить нас защищать Валинор?
От изумления внук Ингвэ открыл рот, но не смог ничего ответить.
— Я поясню, — валимарский принц достал с полки карту, расстелил на столе, — но сначала попрошу прощения, что брал без спроса книги и разные другие записи. Просто знаешь, когда однажды сожмёшь в ладони рукоять боевого клинка, почему-то начинаешь забывать о вежливости. Что-то понадобилось — просто идёшь и берёшь. И лишь потом думаешь: может, стоило уточнить, не личная ли вещь?
Арафион еле сдержал смех.
— Весело тебе, — вздохнул отец. — Ладно, смотри. Мне просто долго было нечем заняться: письма твоей маме я отправил, отцу сообщил, что остаюсь здесь тебя воспитывать, подарки в бочках отослал. В общем, всё, как положено. И заскучал. А чего от скуки только не сделаешь! Я стал изучать записи. И знаешь, что?
— Не уверен.
— Я подумал, что если слухи верны, и мертвы многие, ушедшие на войну с Морготом, а защиту Валинора всё укрепляют и укрепляют, продолжают говорить о силе мятежного Айну и его искажении, значит, Моргот жив и процветает. Значит, даже если защитная стена между Валинором и Эндорэ поднимается почти до самого купола неба, оставляя место лишь для движения лодок Тилиона и Ариэн, Моргот тоже может сесть на что-то летающее и напасть на нас. Даже если Тилион и Ариэн в состоянии дать ему отпор, он ведь это просчитает и выберет время, когда Майяр не будет на небе, либо они окажутся слишком далеко, чтобы остановить врага. Как ты понимаешь, нападать сразу на Таникветиль смысла нет — Валар легко отобьют атаку. Зато начать путь с севера, где самая короткая дорога от Эндорэ до Амана — идеальный план. Пока Валар подготовятся, Моргот перенесёт свою армию и разместит…
— В захваченном Форменоссэ, да?
— Именно! Поэтому нам нужно научиться воевать. На всякий случай.
— Да, папа, именно этим здесь занимаются уже не первое столетие.
— Вы всё неправильно делаете, — авторитетно заявил Фионвэ, подняв указательный палец. — Нам постоянно нужен помощник, который уже однажды воевал против Моргота. Понимаешь, о ком я?
Арафион осторожно кивнул.
— Понимаешь, сын, — с безумно-радостным огнём в небесно-синих глазах произнёс валимарский принц, — остановить Моргота мы не сможем. Но зная его слабые места, мы заставим гада понервничать и заберём с собой в бездну столько искажённого отродья, что в пустоте образуется гора, сравнивая по размеру с Таникветиль!
Видеть отца таким было крайне странно, однако внук короля решил, что перемены в родителе ему скорее нравятся, чем нет. И помощь Майя Эонвэ действительно не помешает.
Нарнис всё это наверняка одобрит.
***
Внезапная долгая разлука с братом заставляла чувствовать себя странно, словно не хватало какой-то части себя. Каждой происходящей мелочью хотелось поделиться с Тиньо, но его не было рядом, и Лаурэнис ощущала растерянность.
Решение переселиться в Валимар теперь удивляло девушку. Зачем она так поступила? На что рассчитывала? Просто испугалась и захотела сбежать в безопасное благое место, все жители которого угодны Валар, поэтому никогда не окажутся безумцами в целительных Садах?
Когда Ингвэ устроил семейный праздник, на который пригласил гостью из Форменоссэ, Лаурэнис старалась держаться рядом с Индис, повторяла за ней поведение за столом, брала те же угощения, пила то же вино. Сестра короля умело делала вид, будто ничего не замечает. Время от времени до Лаурэнис долетали слова о том, что Ингвэ приглашал всех Майяр, но почтил своим присутствием торжество в узком кругу только Алатар, и его появление обещало повторение одних и тех же рассказов о переселении эльфов в Валинор, поскольку этот Айну помогал Вала Оромэ в его нелёгком деле.
— Ингвэ был единственным, кто сразу поверил нам, — улыбался золотоволосый Майя в кожаной одежде, поднимая бокал. — Единственным, кто с радостью согласился принять помощь и не ждал подвоха, сколько бы даров ни давалось. Вот, что значит чистое сердце!
Король Ваньяр выглядел счастливым, хоть и прятал глаза.
— Это мудрость — распознать друга среди врагов, — продолжал Алатар, указывая эльфам на вино, мол, пейте, веселитесь. — Все ведь понимают, что случилось с теми, кто отрёкся от доброты Владык.
Индис обернулась на Лаурэнис:
— Присматривайся, дорогая, здесь много неженатых прекрасных юношей. Любой будет твоим, только скажи.
— Я их пока никого не знаю, — отозвалась дева.
— Так узнай. Не теряйся.
Юная эльфийка осмотрелась. Эльфы-Ваньяр были одинаково благостны и прекрасны, в золоте дворцового убранства они казались частью интерьера.
— Проницательные взоры Айнур сразу поняли, кто станет хорошими владыками, — мечтательно вспоминал далёкое прошлое Алатар, — три юных эльфа готовы были и вести за собой, и быть покорными воле мудрых. Это редкий дар, ведь обычно Дети Эру наделены лишь одной его составляющей.
Привыкшая не слишком восторженно воспринимать речи Айнур Лаурэнис, решила не слушать Майя вовсе, чтобы не начать спорить или злиться. Переведя взгляд на неженатых Ваньяр, дева присмотрелась внимательнее и заметила, что отличия между ними всё же есть: причёски, длина кудрей, цвет одежды и вид украшений. Тот, кого представили праправнуком короля по имени Ингварон, облачился в очень тёмно-зелёную мантию, расшитую красным золотом, а поверх повесил драгоценный кулон в виде огромной бордово-голубой тысячегранной капли с изображением внутри кристалла. Похоже, юноша носил свой портрет, и пока Лаурэнис не поняла это, пока не пригляделась к качеству исполнения, успела подумать, что здесь кто-то ещё осмеливается носить перводомовские ювелирные изделия.
Но нет, это было лишь подражание.
«Интересно, он знает, кто придумал такие украшения? — ехидная мыслишка заставила заулыбаться. — Как он себя поведёт, если спросить при всех?»
— Главным было доверие, — мягко произнёс Ингвэ, — уходя с Вала Оромэ, мы знали — нас не сочтут предателями, поверят, что мы вернёмся, не бросим соплеменников. Ах, как же давно не используется это слово! Теперь мы сородичи, собратья…
— Многое изменилось, — кивнул Айну, поднимая бокал.
— Ингварон, — громко обратилась Лаурэнис, — твой кулон сделан учеником Феанаро Куруфинвэ?
На миг воцарилось молчание, Индис побледнела, гости переглянулись.
— Учеником Вала Ауле, — ничуть не смутившись, уточнил Алатар. — Искусство ювелиров было подарено эльфам Творцом Гор.
— А, конечно, — невозмутимо согласилась дева, с торжеством наблюдая, как праправнук короля не знает, что теперь делать: то ли снять украшение, так как оно неугодно Владыкам, то ли оставить, ведь это по сути дар Валар.
— Выпьем за мудрость, — напомнил о вине Майя. — За мудрость летописцев, песнопевцев, историков, благодаря трудам которых мы можем узнавать о прошлом, не докучая расспросами занятых делами эльфов.
— Мы можем исполнять древние баллады, не смущаясь некрасивой простоте только зародившегося языка, — громко сказала Индис, осуждающе косясь на дерзкую родственницу.
— Было страшно иногда,
Словно холод — навсегда,
Да на всех одна звезда,
Только горе — не беда, ой, не беда! — начал напевать король, и все гости поддержали.
— Помню, как мы впервые пробовали вино, — сестра ваньярского владыки заговорила мечтательно, незаметно следя за виновницей паники несчастного Ингварона. — Нам тогда было страшно и грустно, но поддержка Валар и хмельной напиток помог утешиться.
— Пьяный ветер в облаках, — продолжалась песня. — Пыль дороги на ногах,
Через горы, через лес
Мы бредём в Страну Чудес.
Там, говорят, светлей, чем здесь.
С нами звёздный свет и тьма,
Шум дождя и тишина,
Под ногами мать-земля,
Ночью — песни y огня.
Через горы, через лес
Мы бредём в Страну Чудес.
Пьяный ветер в облаках,
Пыль дороги на ногах,
То ли радость, то ли страх,
Мёд свободы на губах,
Все смеются, все мы здесь.
Где же ты, Страна Чудес?
Ингварон понял, что никто на него не смотрит, все поют и пьют, поэтому тоже принялся подпевать. Но одежду на груди собрал складками. Лаурэнис тихо захихикала.
— Помнишь, как была война? — дошли постепенно до валинорского куплета гости короля. — Да победила тишина.
Звери, птицы, пряный лес,
Травы в поле до небес…
Ты к нам с горюшком не лезь!
Позабыты боль и тьма,
Здесь покой и тишина,
Под ногами мать-земля,
Ночью — песни y огня.
Через горы, через лес
Мы пришли в Страну Чудес!
Пьяный ветер в облаках,
Пыль дорог на сапогах,
То ли радость, то ли страх,
Мёд свободы на губах,
Шум дождя и тишина.
Ты слышишь — кончилась война!
Заметив, что все заняты песнями и беседой, Индис чуть повернулась к Лаурэнис.
— Ты хочешь остаться в Валимаре? — спросила шёпотом сестра короля. — Если да — извинись перед Ингвароном. Можешь наедине.
Девушка напряглась. В принципе, этого следовало ожидать, стоило подумать, прежде чем говорить, и вот теперь…
Встав из-за стола, Эльдиэ из Форменоссэ подошла к праправнуку валимарского короля.
— Я должна извиниться, — очень тихо сказала она. — Давай выйдем в сад, я всё объясню.
Лаурэнис ожидала чего угодно, только не моментального согласия. Эльф вскочил, словно ошпаренный, бросился к выходу из зала. Пришлось поторопиться, чтобы не отстать.
Падавшая с неба пыльца кружилась многочисленными искрящимися спиралями, с цветов на деревьях лениво опадали бело-розовые лепестки.
Отойдя от дворцового крыльца ближе к пушистым благоухающим кустам, Ингварон посмотрел на Лаурэнис сверху вниз абсолютно круглыми глазами.
— Я бы мог отдать тебе этот проклятый кулон! — прошипел эльф. — Но меня неправильно поймут — там мой портрет! Такие подарки делают невесте! Мог бы выбросить его к Морготу вашему! Но это подарок родственников мамы! Я мог бы сказать, что нарочно носил его, чтобы дать знак тайным единомышленникам Феанаро, провались он к Морготу! Я мог бы даже сказать, что нарочно ношу этот проклятый кулон, чтобы привлекать сторонников Первого Дома Нолдор, а потом сообщать о них Валар! Но я никогда не вру! И да, я понятия не имею, кто придумал такие украшения! Мне плевать, ясно? Но если ты ещё раз…
— И что ты мне сделаешь? — поинтересовалась Лаурэнис, заранее продумывая план побега из Лориэна. На всякий случай.
— Я найду способ унизить тебя точно так же, как ты — меня!
— Унизить? Послушай, ладно, я не стану выяснять, почему ты считаешь унижением ношение на шее своего портрета, хотя да, выполнен он весьма плохо. Неопытный мастер, наверное, делал? Тренировался, да? Руку набивал? Но вообще, я извиниться должна. И вот. Извиняюсь. Простил уже?
Судя по реакции эльфа, простить он был обязан, хоть и не желал этого всем существом.
— У меня нет выбора, — процедил он, — потому что я — светлый Эльда, а не морготов искаженец.
— Спасибо, — радостно улыбнулась Лаурэнис.
Проводив взглядом праправнука Ингвэ и решив, что возвращаться на праздник сразу вслед за ним — идея не из лучших, девушка осмотрелась: всюду цвела и сияла красота Валимара, звучали песни, смех, журчала вода. Здесь и правда хотелось мира и счастья, поэтому дочь бунтаря-неудачника решила, что скажет Индис о выполненном обещании, а впредь постарается не обижать милых подданных её брата. Они ведь ничем не заслужили насмешек и плохого отношения.
Они такие… забавные!
***
— Дети Эру должны быть благодарны нам, — негромко произносил Манвэ, собрав Валар в казавшимся бесконечным зале, украшенном звёздами, горами, листвой и подвижными, словно живыми, зверьками. — Благодарны за жизнь. За то, что им есть, где жить, и что есть. Они ступают по земле, созданной нами! Дышат воздухом, созданным нами! Пьют воду, едят мясо и растения, и всё это сделали для них мы. На их головы не льётся бесконечный дождь и не падают звёзды — благодаря нам! Им есть, из чего строить, мастерить, во что играть с детьми, они могут держать животных — и это только наша заслуга! Дети Эру не изнывают от жары и не умирают от холода, не тонут в воде — ведь есть суша! Они могут выбирать, что им нравится, что нет, и этого всегда будет в достатке. Всё это сделано нами, только нами! Дети Эру должны быть благодарны нам и не сметь требовать большего. Менять ради них судьбу мира мы не обязаны и не станем этого делать. Ни-ког-да.
Примечание к части
Песня "Страна Чудес" гр. СерьГа
Цена победы
К вечеру на сердце стало тяжело, как никогда. Опустившийся на Арду вечерний сумрак лишил желания жить, и на этот раз ощущение оказалось слишком ярким, сильным и убийственным.
Линдиэль осталась одна в гостевых хитлумских покоях, планируя обдумать всё сказанное на совете, но единственным желанием осталось — умереть. Прямо сейчас.
«Пусть тьма его не сможет одолеть,
Но ты за это отдаёшь всю силу…»
Сейчас эльфийка в полной мере ощутила, что это значит. Похоже, она действительно отдала всю себя, и дело не в последнем чёрном заклинании: весь путь погони за любовью походил на бегство раненого зверя, терявшего кровь капля за каплей, и теперь опустошённого, осушенного, не способного жить, чьё сердце больше не бьётся.
В голове как-то сами собой составились дюжины способов быстро и легко умереть, и Линдиэль сама не поняла, почему не воспользовалась ни одним из них немедленно. Может быть, просто не хватило сил пошевелиться.
Долетевшие с улицы громкие голоса заставили встряхнуться, и дочь лорда Новэ вспомнила о своих пусть и бесполезных, но титулах.
— Я нужна… кому-нибудь… наверное, — с трудом выдавила из себя слова эльфийка. — Я должна справиться.
Цепляясь за воспоминания, Линдиэль начала вслух проговаривать всё, что считала важным из сказанного на совете:
— Оэруиль и её сын — шанс для Хитлума выбраться из торговой ямы, в которую верховного нолдорана швырнул Морифинвэ Феанарион. Если я стану частью семьи Нолофинвэ, это для меня важно. Зеленоглазка уверяет: свадьба с Астальдо — лишь вопрос времени, значит, я должна мыслить, как его жена.
От этих слов внутри похолодело. Эльфийка не могла поверить, что сокровенная мечта — или жестокая месть? — наконец сбудется, тело забила дрожь. С трудом отыскав стоявшее прямо перед ней на столе вино, Линдиэль жадно отхлебнула и расплакалась. Сейчас очень не хватало рядом навязчивой и неуместно ласковой Каленуиль, которая, однако, действительно умела утешать.
Подхватив лёгкий плащ и не сумев его правильно накинуть, то ли королева, то ли никто бросилась к Зеленоглазке, надеясь купить какое-нибудь успокаивающее зелье, но вдруг наткнулась на запертую дверь.
Уехала? Уже? Но…
Выбежав из дверей дворца и одним прыжком преодолев лестницу, Линдиэль оказалась среди темноты ранней ночи, траурного убранства площади и почти стихшей печальной музыки. За своей госпожой на улицу вышла свита, остановилась в отдалении.
Может быть… Немедленно отправляться в Оссирианд? Нет! Астальдо! Надо дождаться, когда он влюбится! Тогда… Написать письмо Оэруиль! Да! Пусть приезжает. Сейчас же! И где Арастур? Какая, впрочем, разница? Главное — не убить себя, поддавшись опустошающему действию чар. Надо выжить. Иначе всё было зря.
***
В Барад Эйтель неожиданно стало очень холодно. Несмотря на разгар лета, с севера прилетели ледяные ветра, ночью пришлось топить печи.
Несмотря на то, что Ириссэ никогда не бывала в Крепости Исток, Финдекано казалось, будто сестры не хватает рядом. Тягостное чувство потери давило на сердце сильнее с каждым вздохом, и до отчаяния не хватало рядом кого-то, способного поддержать. Казалось, известие о смерти Ириссэ стало последней каплей, камнем, вызвавшим обвал. Семья рушилась, и это ощущалось чем-то необратимым, страшным, хотелось просто поговорить с кем-то, кто поймёт.
Если бы Нарнис…
А что Нарнис? Нарнис бы выслушала, обняла, позволила себя уложить в постель, но это было бы сделано только из чувства долга, которому её научил отец. Но разве верность долгу может исцелить раны души?
Промелькнула мысль: если бы брака с Нарнис не было, сохранилась бы возможность жениться здесь, в Средиземье. Сделать частью семьи женщину, которая действительно любит…
Финдекано вспомнил приказ, запрещающий Линдиэль появляться в Барад Эйтель. Стыд за глупый поступок обжёг изнутри. Но если менять что-либо — это станет признанием в поспешности и необдуманности серьёзных решений. Нет, если понадобится встретиться с Линдиэль, лучше поехать к ней самому.
Сестра не любила Нарнис и, пожалуй, это было небезосновательно. Может быть, вырастив детей, перводомовская красавица нашла мужа, которого выбрала сама? Сердце заболело от пронзившей обиды и ревности. С другой стороны, а что ещё ожидать от брака по договорённости семей? Многие союзы вот так распались, и это вовсе не плохо. Наверное…
Странное смятение создало тёмную пелену перед глазами. Пытаясь справиться с мешающим чувством, Финдекано вдруг осознал, что не понимает, какое именно чувство и чему мешает. Беспомощно закрутив головой, принц наконец увидел карту Ард-Гален и Дор-Даэделот, и разум прояснился.
Да, смерть Ириссэ отвлекла от главного не только Хитлум. Нужно возвращаться к войне и…
И Линдиэль хотела помочь, но нет, нельзя подвергать её бессмысленной опасности — все ведь знают, что орки делают с женщинами.
Всё-таки сосредоточившись на донесениях из земли Моргота, Финдекано покачал головой: Хадор прислал добрые вести. Добрые. Добрые!
— Во что мы превратились? — привычно спросил портрет жены принц, но тут же отвернулся, чувствуя, что не хочет обсуждать свои чувства с этой неискренней женщиной. — Я называю добром гибель разумных существ! Их умерло меньше, чем могло, и это добро! Но они не должны были погибать потому так! Не должны воевать! Это неправильно. Всё неправильно. Проклятый Моргот! Ненавижу!
Опустив глаза на письма, старший сын короля вдруг понял — ему в общем-то всё равно, сколько смертных погибли в Дор-Даэделот, ведь главное — армия продвинулась на север и захватила сторожевую башню. Маленькая, но победа. А значит, Морготу недолго осталось править Ардой. Любые жертвы оправданы, необходимы и будут принесены.
Зло можно победить только злом.
Драконий Член
Единственной мыслью, стучавшей в гудящей голове, было «Дойти до кровати». Позади осталось шумное застолье, продолжавшееся пять или шесть дней, а с ним и боевые песни никогда не воевавших юнцов или забывших, каково это, стариков. Таких же, как сам вождь. Тяжёлые шаги непослушных от хмеля ног увели оттуда, где по-прежнему сидели уставшие, но всё ещё весёлые собутыльники, уверенные, что лидер, независимо от возраста, должен перепить всех, где безразлично находилась жена, не раз намекавшая, что пора заканчивать пир, дети, внуки, какие-то незнакомые люди, забывшие, по какому поводу собрались.
Всё осталось позади.
Короткое наслаждение, когда уставшее от пьяной ходьбы тело оказалось на мягком и под тёплым, быстро сменилось сном, который показался чересчур реальным для хмельного забытья.
Хатол увидел Барад Эйтель. Крепость была такой, какой юный воин её когда-то видел, но уже успел забыть. Сейчас же, во сне, эльфийская твердыня предстала в совсем не расплывчатых, чётких красках, вождь смотрел и узнавал весёлого молодого отца, а также взрослого сына, который вдруг очень чётко сказал:
«Мы увидимся снова, па. Может, нескоро, но увидимся».
Кто-то рядом пел, и Хатолу казалось, будто мотив знакомый, однако сосредоточиться и расслышать постоянно меняющиеся слова не удавалось. Зато старший внук, внезапно появившийся перед глазами, встревоженно обернулся к тонущему в смрадном тумане горном хребту.
«Там мой брат!» — крикнул он с отчаянием.
«Два брата, — усмехнулся незнакомый резкий голос. — Но кто-то здесь явно лишний».
Послышался звук спущенной тетивы, и Хатол понял — стреляли в него. Обычно от такого он просыпался, даже после длительного и щедрого застолья, но в этот раз пробуждения не наступило.
Больше никогда.
***
Деревянные гусли монотонно тренькали всю дорогу через Ард-Гален, однако ни один воин не попытался заставить Гилнора притихнуть. Он снова пел одно и то же, но по крайней мере песня поменялась:
— Подарите мне пару крыльев!
Где рассвет сольётся с закатом,
Недоверие станет пылью
И развеется резким взмахом.
Взмыться ввысь над бессильем и ложью,
Раствориться в небесной пучине,
Не влачить свою совесть к подножью,
Не запутать судьбу в паутине.
Распахнуть бы те крылья с силой,
Песней сердца открыться Року,
Заодно со снежной лавиной…
Чистоты не бывает много.
Пусть закружит, задушит снегом
И мороз разольётся по жилам,
Пусть погибнуть, но только в белом.
Блик спасенья — сигнал однокрылым.
Подарите мне пару крыльев,
Можно чёрных, но лучше белых,
Птицей проще успеть, наверно,
Отдалиться, что сил, от скверны.
Курившая без остановки всю дорогу Ниэльлунэ зябко куталась в тёплое, не слишком чистое одеяло, и каждый раз, когда телега особенно сильно тряслась, ёрзала и почёсывала между ног. Даже через одежду ощущался стойкий рыбий запах. Вокруг много кто и что воняло, поэтому такая мелочь никого ни капельки не смущала, но сама женщина чувствовала — это не слишком хорошо. Правда опасные болезни пахли иначе, а значит, волноваться было не о чем, но примочки всё же не помешают. Вспомнить бы только, куда положила…
— Не хватало в притоне спиться, — самозабвенно и не слишком мелодично тренькал Гилнор, — всё простив подлецам и унылым,
Напоследок стать вольной птицей…
Подарите шанс однокрылым!
Надоело в плену томиться,
В темноте свет искать постыло.
Напоследок стать вольной птицей!
Подарите шанс однокрылым.
«Гостинцев привозите», — в шутку говорил друзьям на прощание Унур, и те решили, что непременно выполнят его просьбу. Возможно, приятель не обрадуется, но это уже будут его проблемы.
Последняя стоянка перед переходом через горы оказалась напряжённо-тихой, и даже вечно сожалеющий, что не обзавёлся семьёй, воин по прозвищу Кулак в этот раз промолчал.
Что-то менялось, это чувствовалось в воздухе, лишь тьма над Железными Горами по-прежнему оставалась такой же, как и всегда.
***
Сердце терзала странная тревога.
Проведя невыносимо долгий и скучный год в эльфийском госпитале, но зато более-менее восстановив пострадавшую от огня дракона руку, Хадор задержался в Барад Эйтель, чтобы вдали от семьи и знакомых переосмыслить свою жизнь и ведение войны. С одной стороны было страшно вновь столкнуться с бунтом или непризнанием права командовать из-за бездействия, но с другой — Хадор чувствовал: лучше сейчас промедлить, но понять, что необходимо изменить в себе, чем попасть дважды в одну и ту же яму, идя одной и той же дорогой.
Залеченная рука всё равно болела часто: то погода поменяется, то холодно, то влажно, то просто болит безо всякой причины. Пальцы утратили прежнюю подвижность, и пусть воин научился сражаться левой, прежнюю уверенность в себе вернуть не удалось. Тогда Хадор начал тренироваться в метании всего, что могло представлять хоть какую-то опасность для врага: ножи, палки, камни, топоры, сломанные копья или клинки. Вскоре воин заметил, что эльфы стали всех людей, ловко бросающих оружие в цель, называть «хадорами». Наверное, стоило начинать гордиться собой.
Сердце заныло сильнее, но это не было чем-то опасным для здоровья, вроде бы умирали от удара не так. Умирали… не так.
Тряхнув головой, Хадор посмотрел на оставшийся позади перевал.
Когда, решив, что засиделся у эльфов и пора проведать семью, сын вождя вернулся в Дор-Ломин, пришло понимание — лучше было сразу ехать на войну. Дома, среди мирной жизни, в которой хоть и находилось место военной подготовке, основными оставались: ведение хозяйства, торговля и забота об урожаях, поэтому Хадор почувствовал себя ненужным. Жена, безусловно, была рада встрече, но в её глазах муж прочитал смешанное с тоской раздражение: опять беременной ходить, рожать, выкармливать, а ведь ещё старшие дочери не все замужем, учить детей надо, лечить, женихов и невест искать, а с младенцем на руках этим не займёшься.
А ещё — первенец уже поврослел, возмужал и стал собираться на войну вместе с отцом и младшим братом. Надо радоваться, ведь так?
Однако восторга не возникло ни капли. Хадор смотрел на готового вести за собой бойцов Галдора и представлял, как сын проходит через всё то же, что выпало отцу. Справится ли он? Станет ли ему сопутствовать удача? А если…
Заставив себя не представлять самое страшное и не думать, почему другие отцы с радостью идут на войну вместе с детьми, наследник дор-ломинского вождя пробыл с семьёй чуть больше года и уже вместе с Галдором и Гельдором — вторым сыном — отправился в Барад Эйтель.
***
Тяжесть отпустила сердце, но ощущение, будто стоит ждать дурных вестей из дома, осталось. Увы, случиться могло что угодно: мать и отец уже немолоды, жена Галдора беременна, да и летом на реке нередки трагедии. Встряхнувшись, командир отряда решил мысленно оставить дом в Дор-Ломине и не думать о нём до возвращения. Здесь и сейчас — только война. Только разведка и уничтожение системы подземных кузниц, которую отыскали в прошлую вылазку соратники. Поговаривали, будто вскоре эльфы собираются забросить воинов на восток, но пока все расчёты оставались только на бумаге.
Что ж, север, значит, север.
***
До блестящей лысины выбритый полуорк с узкими, но голубыми, а не карими глазами и светлыми бровями, чуть более высокий, чем собратья, гордо подбоченился и посмотрел на своих вояк. Свои-и-и! Своё грёбаное войско, во все дыры траханное!
Добиться положения командира было непросто, однако выжить, пока рос, оказалось гораздо тяжелее. Ещё бы: родился мальчик в яме, где прятались беглецы из разорённого поселения. Большинство детей тогда стали едой для оголодавших взрослых, но желтоволосого младенца спасло то, что пришла подмога.
«Сдурели совсем?! — заорал на соплеменников орочий воин. — Бойцов будущих жрать! Девок жрите!»
Рассказывали, будто испуганные беглецы чтобы задобрить спасителей, тут же съели мать «жёлтого» ребёнка с «водяными» глазами, хотя никто уже и не голодал. Но на всякий случай надо было выслужиться, ведь так?
Нашедшие погорельцев бойцы-алкарим сразу забрали к себе выживших мальчиков, а что стало со взрослыми мужчинами, которых не добили враги, никто не рассказывал.
«Жёлтый» быстро рос, креп и получил прозвище Драконий Член, потому что был длинный и светлый, а раз драконы сами по себе вытянутые и золотистые, то и главная часть тела должна быть такой же. А что, нет разве?
Вообще, светловолосые алкарим время от времени рождались в Чёрной Стране, пусть и не слишком часто. Прозвище «Жёлтый» то и дело звучало в разговорах, драках и ругани, и не считалось более оскорбительным, нежели «Вислый», но Драконий Член подозревал, что появился на свет не в обычной семье, а скорее всего в результате неудачной встречи его матери с бойцом из-за гор. Это обстоятельство злило юного полуорка, заставляло желать позорной и очень болезненной смерти каждому, кто смеет совать свою трахалку в перевалы Железного Хребта. И постепенно злого, однако вполне разумного, сильного и рослого бойца заметили следящие за войсками Владыки Огненные Майяр. Молодому полукровке предложили набрать войско самому — сколько соберёшь, столькими командовать и будешь.
Задача оказалась не из простых, однако «Жёлтый» Драконий Член быстро смекнул, что в больших семьях только рады избавиться от лишних ртов и поскорее. Особенно это касалось девок, способных увести у матерей мужей, и слишком дерзких мальчишек, в которых главы семейств видели конкурентов.
«Давай я у тебя дырку ненужную заберу, — пришёл за первой добычей находчивый полуорк, — но ты мне сопляка одного отдашь. А лучше так: сколько дырок, столько и сопляков».
Пьяный вонючий глава семейства обрадовался, однако жадность и подозрительность взяли верх.
«Сколько дашь?» — спросил он, щуря и без того узкие глаза.
Драконий Член задумался. Зная, как тяжело жилось этой большой семье, в которой никто толком не работал, полуорк рассчитывал, что дети за ним с радостью пойдут, а родители окажутся счастливы, но не тут-то было.
«Я дам всё, что имею», — ответил будущий военачальник.
И поздно вечером вернулся с соратниками и факелами.
Поначалу казавшаяся глупой затея быстро принесла плоды: юные алкарим, не знавшие женщин или хотя бы многих женщин, не успевшие спиться или подсесть на травки-семечки-корешки, были здоровее, сообразительнее и гораздо более жестокие, чем взрослые собратья. Пользуясь бесстрашной и бессмысленной безжалостностью детства, Драконий Член быстро набрал армию, больше напоминавшую банду, нежели войско. И Горящие Хрены позволили полуорку полноценно воевать, давая отпор вечно лезущим с юга жадным до чужих богатств затраханным обдолбышам.
Кстати, вкусным и обычно не заразным.
***
Первые две жены Драконьего Члена больше любили друг друга, чем его, но так как мужа боялись сильно, старались, неустанно раздвигая ноги, опускаясь на колени, подставляя зад и готовое для проникновения горло. Когда хозяин дома уставал, бабы увлечённо удовлетворяли себя, на потеху мужу засовывая в дырки то, что, казалось бы, пролезть не должно. Полуорку нравилось наблюдать за их играми, но хотелось кого-нибудь покрасивее: извечная проблема живущих в холоде, недоедании и темноте алкарим неизменно давала о себе знать — у жён были кривые ноги, сутулые спины, волдыри на бледной коже, редкие волосы и вонючие беззубые рты.
А ведь за горами живут такие сладкие сосочки! Кто видел и трахал, вовек забыть не мог!
Драконий Член мечтал о полном доме красоток, но для обретения такой роскоши требовалось стать лучшим воином Владыки. Трудная, однако приятная задача.
Первых сыновей полуорк убивал сразу после рождения, так как не раз наблюдал, что подросшие наследники делали с родителями: в лучшем случае глотки во сне резали или отраву в выпивку сыпали. В худшем же могли присунуть по очереди, а потом выпустить кишки и насадить рахреначенной дырой на колья забора. Или поджечь живьём и надрачивать, наблюдая. Такого конца для себя Драконий Член не хотел, поэтому избавлялся от мальчиков нещадно. Дочери же довольно быстро продавались в таверны, в доме оставались только самые крупные и сильные, чтобы помогали по хозяйству.
Однако время шло, и полукровка заметил, что не все сыновья ненавидят отцов. Да и жёны теряют задор, когда их приплод убивают. Драконий Член почувствовал — его теперь уже шесть женщин слишком доверяют друг другу, сочувствуют при появлении очередных стручковых. Значит, могут против мужа объединиться. Эта догадка заставила напомнить, кто в доме хозяин.
***
— Я всё вижу! Всё знаю! — с порога заявил Драконий Член, вламываясь к жёнам в спальню.
Недавно заменённые занавески снова закоптились и, видимо, кто-то ими вытирался. Постельное бельё воняло семенем и женской слизью, на полу валялись объедки.
Не успевшие испугаться пьяные, несмотря на беременность, женщины, попытались изобразить радость, но хозяин схватил самую старшую за волосы, оттянул голову назад и полоснул ножом по горлу.
— Так будет с каждой! — заорал он, бросив дёргающееся булькающее тело под ноги и с хрустом наступив на рёбра. — С каждой! Если снова предадите! Уберитесь тут!
Жёны мгновенно протрезвели и… жестоко подрались.
***
Обычная для лета в Дор-Даэделот мокрая метель стихла. Драконий Член посмотрел на своё собственное, во все дыры затраханное войско и с гордостью и кровожадным восторгом повёл его на юго-запад.
Примечание к части
Песня "Чистота" гр. СерьГа
Сыновья Хадора Златовласого
— Почему мы снова не идём войной на морготовых гадов? — с плохо скрываемым вызовом в голосе спросил отца Галдор. — У нас достаточно воинов!
Хадор ответил не сразу. Взглянув на старшего сына очень внимательно, командир увидел, что первенец смотрит на него не как на родителя, а словно на чужого человека. Да, уважаемого, да, выше по статусу, но не родного. Удивляться этому в общем-то не следовало — Галдор вырос и возмужал без отца, но равнодушным остаться не вышло.
Мысленно выругавшись в адрес войны в целом и Моргота в частности, военачальник задумался, как правильнее ответить. Напомнить о приказе верховного командования? Однако эта мысль внезапно заставила чувствовать неприязнь — бездумное подчинение эльфийскому королю и его не участвующему в боях сыну не выглядело достойным для героев. Дружба, взаимопомощь — да. Но не бездумное слепое следование по указанной тропе!
Мир Хадора перевернулся снова. А ведь правда: ни один стратег из крепости, сколько бы ни было ему лет, не знает всего происходящего за Железными, чтоб их разорвало, Горами! Ни один! Почему? Да потому что ни один из них здесь никогда не появлялся! Зад свой не морозил! Не подставлял руки дракону, защищая своих людей! Ни один!
— Мы не идём войной, — сказал после недолгого молчания командир, — потому что на самом деле нас гораздо меньше, чем их.
— Но это ж не мешает нам действовать не только по приказу, но и по обстоятельствам, — невозмутимо развёл руками Галдор, оборачиваясь на вошедших в укрытие соратников, вернувшихся с ближней разведки. Вместе с ними в дверь влетел ледяной сырой ветер.
Отец посмотрел на сына. Внимательно.
Похо-ож! Никто не скажет даже в шутку спьяну, что нагуленный. То же лицо, цвет глаз, волосы, как солома, жёлтые, плечи широкие, но взгляд… Не стоило, видно, давать мальцу эльфийское имя! Сказок начитался, песен наслушался, вот и смотрит, как эти звездуны из крепостей! Все песни эльфов слушают, да только понимают — глупости то, всерьёз не надо принимать! А Галдор… Эх!
— Правда на нашей стороне, па, — сын понизил голос. — Значит, и удача. Не мы к Морготу со злом пришли, но он к нам. Не мы его земли разоряем — он наши. Это его воины наших жён и дочерей жаждут!
— Замолчи, дурак! — прошипел отец. — Мы на войне! Здесь не до этого всего! Карту смотри!
Галдор нахмурился, но покорился и лишнего не спросил, за что Хадор мысленно его поблагодарил от всего сердца. Что суждено — глупый юнец узнает сам.
Один из разведчиков, на ходу схватив что-то из съестных запасов, положил перед командиром наскоро нарисованный план местности:
— Где кресты — там следы орочьи. Галки — там поживиться можно. Но путь к цели охраняется. Но знаешь, воевода, что странно? Ни одной крылатой гадины не встретили. Тебе не кажется…
— Что нам специально не мешают идти в ловушку, а не следят, потому что уверены — мы заглотили приманку? — закончил мысль соратника Галдор, и Хадор удивился смекалке первенца. Может, не так и плохо на него эльфьи книжки повлияли.
— Похоже, — кивнул воин, вытирая от капель дождя лицо.
— Как поступим, братья? — прищурился Хадор. Он чувствовал — нельзя позволять сыну всё решать. Статус. Статус! — Сделаем вид, будто попались, а основные силы пошлём в другое место?
— Надо понять, кто нас караулит, и уничтожить, — всё-таки начал опять командовать Галдор. — Каждый орк должен подохнуть, ведь если мы свернём с изначального пути, то оставим за спиной врагов.
— Если их слишком много, единственный верный путь — уходить без боя, — поддержал отца Гельдор.
— Не может их быть слишком много, — гордо заявил старший сын военачальника, тыкая в карту. — Им здесь разместиться негде.
***
— Их мало, — обгладывая плохо проваренную кость, хмыкнул Драконий Член, обводя злым взглядом водянистых глаз до разной степени пьяных и укуренных соратников. В задымлённой землянке на берегу холодной речушки царил стойкий смрад: алкарим знали — если испражняться на улице, это привлечёт каких-нибудь кровожадных тварей, крылатых, двуногих или четвероногих, нет разницы. — Тут слишком мало места для долбанной армии. Наши их поимели в прошлый раз, вот и боятся терь совать свои висяки в наши перевалы. Но гадить по-мелкому всё равно лезут — не могут по-другому. Но здесь наша земля-мать! Наша! Поэтому мы этих пришлых вертеть будем. Нечего наших жён и матерей долбить! — полуорк гнусно заржал и смачно плюнул, швырнув в обгаженный угол кость. — Сами справимся! И делиться не станем.
Землянка заполнилась ржанием, рыганием и хрюканьем, удар кулака по железному щиту резко утихомирил чрезмерно развеселившихся алкарим.
— Значит так, — Драконий Член осмотрелся, поправил под собой шкуру овцебыка, — не ждём, что эти задротыши к нам придут. Нападаем первыми и хватаем языков. Коль на эльфа похож кто будет, сами знаете, кому по кусочкам продадим. Пока ж дело такое: приманим рыскающих тут дрочей к Сиськам, — имелись в виду два пологих невысоких холма, — а там и окружим. Они ж про наши пещеры не знают. Оставим следы, тип, останавливались пятеро-шестеро, пожрали-посрали и дальше пошли. Ясно? И тип сюда пошли, к Сиськам.
***
— Надо обойти эту засаду, — покачал головой Хадор, — нам не нужны потери, сын. Пойми простую вещь: даже если те кузницы давно заброшены, и уничтожать в них нечего, мы сможем там осесть. Если нас начнут преследовать — дадим бой. Если нет — Да провались эти орки!
— Нет, — наполненные эльфийской книжной мудрёностью глаза Галдора недобро загорелись, молодой воин отодвинул миску с похлёбкой, наклонился над столом, — нельзя оставлять врага за спиной. Каждый. Орк. Должен. Сдохнуть.
Военачальник посмотрел на соратников. Вроде бы никто не готов бунтовать. Хорошо.
— Набирай отряд, — кивнул он сыну. — Уничтожь засаду.
Галдор просиял.
— Вот эти два холма, — молодой воин заговорил быстро, с жаром, — точно служат убежищем гадам — следы туда вели. Там наверняка стоянка, склад какой-нибудь. Но точно не расположение войска!
— Или ловушка, — жуя остатки хлеба, проговорил Гилнор.
— Проверим. Кто со мной?
Хадор снова кивнул, на этот раз бойцам, мол, если кто хочет идти с Галдором — можно. И с удивлением увидел, что поддерживавший до этого только отца Гельдор вскочил с лавки и с готовностью положил руку на плечо брата. Вот те раз! Значит, не согласен с родителем был, а лишь гнева боялся.
Решив не думать сейчас, плохо это или хорошо, военачальник посмотрел на тех, кто собирался остаться с ним:
— Пусть Гилнор проверит обходные пути. Думаю, нам есть смысл остаться здесь на зиму. Тяжело, да, но братья, враги от нас этого не ждут. Мы должны рискнуть, чтобы узнать и сделать больше.
Хадор ожидал недовольства и споров, ведь эльфы из крепостей не отдавали приказа делать что-то, кроме разведки и уничтожения кузниц — они против нахождения людей в землях врага зимой. Однако никто не возразил. Более того, глаза воинов загорелись азартом: риск, пусть и бессмысленный — это именно то, чего они ждали. И дождались.
— Слава Хадору Златовласому! Слава! Слава! — воскликнули люди, и командир понял, что счастлив.
***
В открытое окно башни влетел тёплый ветер с запада, принёс аромат цветущих садов. В Барад Эйтель всё ещё благоухала поздняя весна, хотя во всём остальном Хитлуме уже вовсю царствовало лето.
Финдекано посмотрел на портрет жены. Даже сейчас, с картины, она смотрела с высокомерным презрением.
— Нарнис, — прищурился принц, — ты никогда не была верна мне, как положено супруге. Ты никогда не надевала цвета моего рода! Не принимала мою семью! И я, ослеплённый твоими чарами, тоже от неё отрёкся! Я едва не потерял отца во льдах! Из-за тебя!
Словно каким-то не своим голосом позвав слуг, Финдекано приказал убрать куда-нибудь портрет из комнаты. Удивлению верных не было предела, но сын верховного нолдорана словно не заметил этого. Взгляд серо-голубых глаз переместился с опустевшей стены на стоявший поверхности центре стола Драконий Шлем.
— Ненужная Маэдросу вещь должна бережно храниться у меня? Как бы не так! Барад Эйтель — не его личный погреб для старья!
Мысли заметались, шум в голове сделал зрение нечётким, но вдруг взгляд прояснился, и старший хитлумский принц хлопнул себя по лбу: Крепость Исток — не его дом! У него есть забытая, оставленная на долгие годы Стрела! Надо поехать туда, только сначала… Сначала… Надо завершить дела здесь… Нельзя ведь просто всё бросить. Да. Завершить дела. И поехать поговорить с отцом. Его и так все предали! Турукано и Ириссэ! Как они могли?! Но теперь сестра в Мандосе осознает свои ошибки.
Предатели… Лжецы, обещавшие верность и помощь! Всё они лгали! Только Линдиэль всегда делала именно то, что говорила. Почему же это не осознавалось раньше?
— Как я был слеп… — покачал головой Финдекано, смотря безумными мутными глазами на шлем с драконом. — Но теперь всё будет правильно.
***
Побелевшее от мокрой метели небо вновь почернело, ветер стих, а в крошечные разрывы то ли облаков, то ли дыма показался блёклый дневной свет.
Осторожно прислушиваясь и присматриваясь, отряд Галдора, рассеявшись, двигался в сторону холмов, ориентируясь на следы птиц и крупного копытного.
Сын военачальника чувствовал одновременно восторг и тревогу: всё шло хорошо, однако с каждым шагом казалось, будто всё ближе становится что-то непоправимое.
— Эй, ссыкуны! — раздался вдруг голос с вершины одного из холмов. — Эльфьи подстилки! Штаны уже намочили? Снимайте, не бойтесь. Поймите: или вы их сами спустите, или мы срежем. С кожей.
Воины обернулись. На возвышенности стоял, подбоченившись, мужчина, спиной к свету, поэтому рассмотреть его было сложно, однако Галдор сразу понял — это не орк.
— Баб наших трахать явились? — поинтересовался враг, позволяя себе дерзость, поскольку стоял на безопасном расстоянии.
— Не стрелять, — тихо произнёс наследник Хадора своим. — Он провоцирует.
— А не выйдет! — крикнулс ненавистью морготов боец и, сняв меховую шапку, хлопнул себя по короткой светлой щетине на макушке. — Потому что все бабы здесь мои! В бой!
Галдор не успел осознать собственную мысль, что этот полуорк подозрительно похож на отца — фигура, форма головы, рост, цвет волос, голос. Сейчас важнее было — дать отпор. До этого момента сын Хадора полагал, будто готов к любой западне, но вдруг показалось — всё, конец — за холмами, конечно, разместилась не армия, но силы врага превзошли ожидаемые втрое.
— В бой! — закричал он, надеясь, что голос прозвучал уверенно.
— Уходи! — вдруг с топором в руках возник перед старшим братом Гельдор. — Я прикрою. Предупреди остальных! Уходи!!!
Бросив последний взгляд на вылезших откуда-то орков и прикинув их численность, Галдор скомандовал отступление.
— Живьём брать! — заорал полукровка с холма. — Слышь, ты, трус из эльфьей жопы?! Приходи, договоримся! Твои дружки, кто выживёт, у нас погостят.
— Уходи! — снова, что было сил, крикнул Гельдор. — Что я сказал?!
Не понимая, как мог настолько глупо просчитаться, почему разведка не увидела столько врагов, донося лишь о мелких группках, Галдор побежал прочь, понимая — за ним будут следить, поэтому возвращаться в укрытие нельзя.
Позади раздались крики и лязг металла.
Об истинном положении дел
Сон был очень неприятным. Понимая, что это лишь видение, и догадываясь, чем оно вызвано, Линдиэль заставила себя проснуться.
Посмотрев на стены и потолок хитлумских покоев, дочь лорда Новэ попробовала понять, как именно недавний разговор с верховным королём Нолдор превратился в события сна, чтобы убедить себя — это не пророчество, а лишь отражение прошлого.
Нолофинвэ собрал совет в узком кругу и спрашивал Линдиэль о её переписке с племянницей. Увы, ответить было нечего.
«Я не уеду из Оссирианда! — на эмоциях, поэтому крайне неряшливо написала Оэруиль тёте на просьбу погостить в Хитлуме или отправить ненадолго сына познакомиться с роднёй. — И Морион тоже! Здесь мы в безопасности, но что можешь предложить ты и вся наша дружная семья? Может быть, они защитят меня от мужа, за которого сами и выдали, да?»
Такой ответ настораживал, однако Арастур уверял, будто в Оссирианде всё спокойно, по крайней мере, по словам его брата-вождя. Торговля с Таргелионом налаживается, договоры подписываются. Да, есть разногласия, но Карантир не требует жену и сына домой, никто никому не угрожает.
«Я смогу убедить королеву Оэруиль приехать! — пыталась оправдываться перед Нолофинвэ Линдиэль, понимая, что не должна уезжать из Хитлума. — Мне лишь необходимо доказать ей, что это безопасно!»
«Будет сложно доказать неправду, — усмехнулся Арастур на просьбу помочь советом. — Я говорил с Райвен, и она поведала мне весьма интересные подробности политики Нолофинвэ. Наверняка слухи доходили и до Таргелиона, а значит, Оэруиль знает о них и не поверит, будто здесь ей ничто не угрожает. Ты ведь слышала, чем закончился обмен послами между королём и его не слишком лояльным лордом?»
Дочь Новэ Корабела сдавила голову руками. Во мраке ночи всё вокруг сливалось с видениями из сна, и снова становилось страшно.
— Это просто отголосок чар и тревога после разговора с королём, — сказала себе эльфийка, пытаясь прогнать пугающие образы, но воображение снова и снова их возвращало.
Линдиэль будто всё ещё убегала от рушащегося берега, видя, как деревья, кусты и дома падают в огонь далеко внизу. Она спешила, но в руках появлялось всё больше вещей: саженцы, тюки с мукой и крупой, соль, овощи, а поверх всего этого вдруг возникла корона. Во сне эльфийка знала — это не её добро, но отдать некому, надо сохранить. Для него.
Для кого? Непонятно. А земля уходит из-под ног, кто-то кричит вслед, угрожает…
— Я должна убедить Оэруиль приехать! — выдохнула Линдиэль, смотря в потолок и разглядывая нарисованных нереальных птиц. — Пошлю за ней Арастура. Не знаю, как, но пусть привезёт её. Или Мориона! Или я прокляну их всех!
Какую силу имели слова отчаяния, сказанные в пустоту, дочь Кирдана не знала, хотя и догадывалась — никакой, но сейчас это было неважно. Ожидание в бездействии убивало, и уже на самом деле не хотелось ничего.
***
В последнее время жизнь напоминала головокружительную скачку с неопасными, но будоражащими воображение препятствиями. Убежать от всех, скрыться, поддаться безумному урагану страсти, а потом — вовремя вернуться, чтобы никто не спохватился. И затем всё по-новой.
Но теперь пришло время для принятия решения.
Стоны, тянущее напряжение внизу живота и лишающее разума наслаждение растаяли, оставив быстро проходящую дрожь в теле и тяжёлое дыхание, сквозь которое прозвучал вопрос:
— Поедешь со мной?
— Да, — не раздумывая ответила Райвен, проводя горячей ладонью по влажному телу Арастура.
Она давно знала, что так будет, и лишь ждала — когда.
— Правда?
— Да.
Туманный хитлумский лес зашелестел в ответ, расстеленные на мхе шкуры ласково пощекотали кожу.
Мысли о побеге посещали дочь советника верховного нолдорана давно. Будучи женой одного из казначеев, спрятавшись в удобном до поры-до времени браке от интриг королевского двора, Райвен поневоле знала, как рушится Хитлум. Даже не желая вникать в дела короны, всецело отдаваясь занятию лошадьми, Нолдиэ слышала от мужа и приходящих к нему в гости эльфов, что Торговый Союз Белерианда, в который входит даже Дориат через посредников-наугрим, решил окончательно отказаться от контактов с Нолофинвэ, так как у него не в ходу мирианы.
Проблема могла бы быть решена, однако король Карантир — глава Союза, заявил, что не позволит распространять его монеты на земле узурпатора. Желающий помочь подвластному Хитлуму Химрингу Белегост предлагал решение, подобное дориатскому: король Тингол и королева Мелиан тоже не признавали мирианы, но гномы сделали всё по уму. От Нолофинвэ требовалось позволение оценить казну, проверить качество товаров по общей мере, записанной в торговом законе, после чего члены гильдий Белегоста смогли бы взять на себя обязательство представлять интересы Хитлума, не задаром, разумеется, но верховный нолдоран категорически отказался.
И Райвен знала, почему: если бы кто-то начал считать казну «узурпатора», узнал бы об истинном плачевном положении дел, что неизбежно привело бы к катастрофе. Однако всё тайное рано или поздно становится явным, а значит…
— Когда уезжаем? — спросила эльфийка, игриво опуская руку между ног любовника.
— Как только закончим, — улыбнулся Арастур.
Объятия снова стали крепче, страсть вспыхнула жарче прежнего. Райвен не боялась, зная: муж не станет за ней гнаться и мстить, а отец слишком увлечён верной службой, чтобы вспомнить о дочери без попыток её использовать в своей игре. Для поисков беглянки, нужно хотя бы серебро на дорогу и плату следопытам, а при пустой казне тратить последнее на всего лишь жену одного из казначеев — нет, это совсем не первостепенное для королевства дело. Надо лишь оставить записку, в которой сообщить, что никто никого не похищал, и побег исключительно добровольный, не имеющий политических причин.
Оссириандский охотник стал целовать шею и ключицы любимой, тела снова соединились и задвигадись в такт, а в сердцах не по сезону запели соловьи.
***
Стрела вонзилась в мишень глубоко и точно, однако опустивший лук эльф посмотрел на дело своих рук весьма критически. Нет, не пойдёт! Можно было лучше.
Следующий выстрел оказался ещё хуже, и Морион решил отдохнуть. Подойдя к ручью, он умылся, отпил из ладони, сбросил грубоватую рубаху, обернулся и снова взглянул на мишень. Сын короля Карантира уже практически не выделялся среди оссирианских юношей, научившись ходить ловко, как они, говорить, как они, смотреть, как они, и даже стрелять ничуть не хуже.
Прижился.
Таргелионский принц собирался на охоту с племянниками Арфередира, что неизменно обещало массу интересного, но в этот раз Морион надеялся не только превзойти хотя бы кого-то в стрельбе и ловле птиц, но и на внимание одной юной девы с особенным взглядом зелёных пронзительных глаз, забыть которые не получалось ни днём, ни ночью.
Сын Карантира хотел поделиться чувствами с матерью, посоветоваться, спросить, как вести себя с девушкой, чтобы ей понравиться, но получил худший ответ, какой только мог представить.
«Ты не женишься здесь! — заявила Оэруиль, бледная, осунувшаяся, с дрожащими руками и полуопустевшим графином на столе со смятой скатертью. — Если ты это сделаешь, твой отец захватит Оссирианд, и леса здесь не останется!»
Не понимая, почему прозвучали такие слова, Морион осторожно спросил, правда ли, что родитель теперь и так продаёт ресурсы Семи Рек, и куда уходят мирианы от торговли. Но больше всего юного принца интересовало, пополняется ли его личная казна за счёт богатств отца, и если да, то как ей воспользоваться.
Тогда мать, отмахнувшись, сказала:
«Радуйся, что за нами до сих пор не прислали армию. Здесь мы в безопасности, а в Таргелионе каждый станет тебе врагом. Ты ведь знаешь, что у короля есть сын от другой женщины? Осознаёшь, что именно его захотят чествовать подданные-Нолдор?»
Понимания ситуации это не добавило, однако юный эльф уяснил одно: нужно найти другого советчика. Мать явно что-то скрывает и противоречит сама себе: изначально, живя в Таргелионе, говорила про отца только хорошее, уверяла, будто в семье царит мир и любовь, но потом оказалось, что с родителем лучше вовсе не встречаться. Раньше имя Таурхиль вспоминали часто, но теперь практически не произносили. «Наследником Леса» в Оссирианде не стоит называться? Да и где это наследие? Оно ведь уже имеет владельцев!
Морион не хотел думать, что имя Таурхиль обязывает превратиться в захватчика. Воевать против дяди Арфередира и тёти Каленуиль юноша совершенно не желал. С другой стороны, сын Карантира помнил таргелионские книги, в которых описывался запрет для Нолдор появляться на южном берегу Аскара под страхом смерти. Надуманный повод позволил Тэлери обрекать целое королевство Нолдор на голод и неурожаи! Так не поступают друзья! Вроде бы все разногласия в прошлом, но почему тогда никто толком не может ничего объяснить?!
Морион ещё раз умылся. Нет, лучше не лезть с расспросами к жителям Семи Рек, ведь споры между вождями и королями могут помешать любви. Улыбнувшись воспоминаниям о прекрасных зелёных глазах юной эльфийки, Наследник Леса снова взялся за лук. Ради любимой нужно уметь стрелять лучше всех!
Козлина!
Погода резко испортилась. Это стало понятно по донёсшейся со стороны входа в землянку ругани, которая отличалась от обычного разговора упоминанием не только половых органов и задниц, но и осадков.
— Ясно, имел я тебя долбанную кучу раз, — рыкнул Драконий Член, выслушав жалобы на ветер, метель и потоки воды под ногами. — Но это ничево, жрачки у нас в этот раз много. И можно на улице срать — всё смоет, никакая тварь нас не учует.
Пленники переглянулись: отряд Хадора всегда хорошо подготавливался к нахождению во вражеской земле, поэтому даже ураганы, которые могли затянуться на несколько дней, не становились для людей проблемой, но для захваченных воинов каждый лишний час среди орков мог стоить жизни или здоровья. Сидеть связанными на холодной земле, без еды и воды было тяжело даже легкораненым, а тем, кого взяли полумёртвыми, и вовсе не оставалось шансов спастись.
Гельдор поднял голову, размял шею. Удар по спине чем-то тяжёлым, швырнувший на камни и стоивший свободы, до сих пор ощущался, словно только что нанесённый. А ещё — стыд и невыносимая ненависть к себе, пришедшая на смену гордости за спасение брата и героическое самопожертвование. К тому же естественные потребности начали сильно изводить.
— Эй! — крикнул он, не в силах больше терпеть. — Мне отлить надо! Развяжите!
Воин ожидал очередного приказа молчать или избиения, однако из соседней части землянки донеслось многоголосое ржание.
— Если не боишься перед нами снимать штаны, можно, — появился около пленных людей орк, ростом, как человеческий отрок, говоривший противным свистящим голосом. — Но я бы не стал.
Снова раздался хохот.
— Так што, — деловито заявил морготов боец, — мочитесь прям так.
— Да пошёл ты! — заорал на него соратник Гельдора, и это вызвало насмешливое улюлюканье.
— Ладно, отвали уже, — подошедший к пленным командир отвесил своему воину пинка. — Ты тут самый ценный, да? — спросил он Гельдора. — Чей-то там брат, сын, внук?
Ответа не последовало.
— Можешь не говорить, я и так понял, — Драконий Член развязал руки молодого разведчика и жестом позвал за собой.
Шатаясь от боли в затёкших ногах и спине, голода и отсутствия сна, Гельдор еле дотерпел до выхода из землянки, и как только понял, что оказался на улице, спустил штаны и начал справлять нужду, не замечая ни метели, ни холода, ни потоков воды, доходящих почти до щиколоток.
— А у меня больше, — хохотнул Драконий Член, тоже достав главную часть тела. — А покажи, какой у тебя, когда твердеет.
До этого момента испытывавший только ненависть и страх, теперь сын Хадора едва не потерял дар речи от изумления.
— Ты чё, баб не трахал никогда? — удивился полуорк. — Тебе зим-то скок? Тринадцать есть?
Гельдор, которому было значительно больше, покраснел.
— Вот козлина! — расхохотался Драконий Член, потеребив свой стручок и похваставшись длиной. — Баб не трахал! Мне тебя жаль стало, козлина. Ты ж не жил ещё. А убил первый раз во сколько? Вот только не надо мне тут ля-ля, тип ты того моего братца первым в жизни убить пытался! Чё правда? Во козлина! Но я тя расстрою — жив он и хочет тебя поиметь. Но я ему сказал тя не трогать пока. Подождём, чё твои предложат. Как думаешь, сколько стоит твоя жизнь?
Молодой воин почувствовал, как на глаза наворачиваются непростительные для мужчины и защитника слёзы.
— Козлина, — отмахнулся Драконий Член с интонацией, с которой обычно говорят взрослому, что он ведёт себя, как ребёнок.
Ловко заправив ещё не опавший детородный орган в штаны, полуорк потащил не успевшего это сделать пленника обратно в землянку и, снова связав, швырнул на пол к остальным воинам Хадора.
— Отливайте под себя, — зло расхохотался морготов боец, наблюдая за попытками Гельдора спрятать причинное место под одеждой. — Ваш командир — козлина! Подставили такому зад — сами, значит, ещё козлинее.
Посмотрев на измученных людей, полуорк вдруг жадно облизнулся.
— Эй, Зубастый! — крикнул он кого-то. — Иди сюда. И Хвост тоже.
Перед пленниками с харканьем и цоканьем возникли двое — оба невысокие, крепкие, желтолицые, с глазами-щёлочками.
— Вот этого берём, — указал Драконий Член на молодого соратника Гельдора, который после тяжёлого удара по голове то блевал, то впадал в полудрёму.
Воина подняли на ноги, сорвали одежду и с силой швырнули на спину, лишив последних сил сопротивляться. Голову, руки и ноги сунули в колодки, на туловище плеснули водой.
— Значит так, — Драконий Член достал нож, посмотрел на пленных, — у нас обед, а вы любуйтесь и думайте. У вас, козлин, последний шанс на хорошую жизнь. Я даю! Вы либо со мной, либо кончите, как он, — остриё указало на закованного мужчину. — Мы, канеш, подождём, когда погода изменится, но чёт я думаю, там надолго. Мы вас всех сожрём, пока метель эта долбанная стихнет. Но если под меня ляжете, рабами моими будете, жить вам хорошо. У меня и бабы найдутся, и жрачка, и добро всякое. Думайте, козлины. А я — жрать.
Вокруг начавшего кричать пленника уже собрались орки. Командир ловко сунул руку в рот воина Хадора и в одно мгновение вырезал язык. Хлынула кровь, вопль боли сменился мычанием, кашлем и бульканьем.
— На, — отдал полуорк окровавленный ошмёток соратнику, — этот хорошо говорил, и ты мя-мя-мякать перестанешь. Может быть.
Нож опустился на мечущееся тело, разрезал живот вдоль. Драконий Член начал вытягивать наружу кишки, потом добрался до печени и принялся отрезать по кусочку, раздавая своим бойцам. Трое из них, перевозбудившись от наблюдения за агонией, начали дрочить прямо во время еды.
— Смотрю, приободрились! — захохотал полуорк, полностью срезал мешающую кожу с живота пленника и продолжил делить мясо. — Свежее! Мягкое! Не горькое. Не то, что эти долбоящеры.
— Да! — согласились соратники.
Истерзанный мужчина уже не шевелился и не орал, зато кричали, срывая голос и давясь рвотой его собратья.
— Остальное пожарить надо, а то стухнет, — деловито жуя, приказал командир-полуорк. — Или сварить. Воды набрали?
Услышав утвердительный ответ, Драконий Член отсёк кишки мёртвого врага, завязал узлом концы и намотал на себе шею, словно шарф или бусы.
— Ну так шо? — спросил он Гельдора, пнув его в живот. — Ты со мной, козлина?
Согнувшись в сухом рвотном позыве, заливаясь слезами и почти ничего не видя перед собой, молодой воин хотел плюнуть в морду врага, но не смог. Единственным, на что хватило сил, оказалось слово «Нет!», и, услышав его Драконий Член расхохотался пуще прежнего.
— Ты пожалеешь, — хмыкнул он, — что выбрал не съесть обед, а стать им.
Гельдор не знал, все ли его соратники остались верны командиру, или кто-то дрогнул и предал. Сейчас его мысли без остатка занимало отчаянное желание не сойти с ума, поэтому он повторял себе снова и снова: «Отец всё предусмотрел. Он придёт. Выручит. Иначе просто не может быть».
И чудовищная реальность ощущалась не так болезненно.
Гроза над Дор-Ломином
Жаркий летний воздух застыл, словно остановилось само время.
— Гроза будет! — пронеслись предупреждения по полям и пастбищам, и люди начали собираться по домам и укрытиям. — За лесом уже полыхает! Берегись молнии!
Северный край неба стремительно темнел, словно огромная серо-фиолетовая птица раскинула могучие крылья и понеслась над землёй. Послышались первые далёкие раскаты.
— По домам, детвора! По домам! Уши надеру!
Спешно перебежав широкий двор под начинающимся дождём и поднявшимся ветром, супруга Хадора вошла в дом свекрови, внезапно позвавшей к себе поговорить. Теперь здесь стало тихо, словно и не случалось многодневных шумных пиров, устраиваемых вождём Хатолом. Его последнее застолье оказалось для владыки Дор-Ломина похоронным, внезапно сменившись с празднования очередной годовщины очередного сражения в Дор-Даэделот прощанием с вовсе не героически почившим лидером. Разумеется, нередко случалось, что мужчины умирали, перебрав хмеля, но когда это коснулось рода великого Мараха, многие задумались и не знали, как произносить тосты во славу вождя около завершившего его жизненный путь костра.
— Всё в прошлом, Гильдис, — увидев в дверях невестку, вздохнула Дорвен, сидя у потемневшего окна за прялкой. — Теперь всё в прошлом. Наверно, и я скоро уйду, ведь не расставаться же с мужем… Я обещала вечно быть с ним. Но я не за тем тебя позвала, чтобы плакаться. Садись, Звёздочка.
Моложавая женщина по-хозяйски поставила себе и вдове вождя чашки, налила ягодно-яблочного отвара, положила принесённые с собой лепёшки.
На улице полыхнула молния.
— Хатол умер, и теперь Хадор должен занять его место, — не притронувшись к еде, заговорила Дорвен. — Никто другой — только Хадор. И мы должны этому помочь.
Комната снова озарилась вспышкой, Гильдис вздрогнула.
— Мы не боялись грома, — вдова вождя улыбнулась. — Глупые были. И храбрые.
В мутноватых светлых глазах отразилось воспоминание из далёкого детства.
***
— Да никто не узнает! — мальчишка с коротко стриженными светло-русыми волосами гордо подбоченился. — Кто нас спохватится и искать побежит в такой дождище? Пошли, Дорвен!
— В грозу такая тёплая вода! — закивала девочка с тугой косой.
Третий ребёнок засомневался, начал оглядываться на дом, однако ещё двое более старших ребят рассмеялись:
— Что? Побежишь маме жаловаться? Давай! Беги! Трус!
Зарница осветила белым всё вокруг, раздался треск, гром сотряс воздух, ветвистая молния проползла по чёрным облакам.
Испугались все, однако сразу же изобразили восторг и с хохотом побежали к реке.
Вспышка, треск, оглушительный грохот, вой ветра, шуршание сорванных ветвей и листьев, смех юных эдайн.
Вспышка. Берег реки всё ближе.
— Э! Куда собрались?! — сквозь бурю услышали дети оклик рыбаков — трое мужчин, держа над собой перевёрнутую лодку, шли от песчаного склона, превратившегося в водопад. — А ну кыш отсюда! Река молнии притягивает! Зашибёт!
— Не зашибёт! — расхохотался стриженный мальчишка и еле увернулся от упавшей рядом ветки.
Взрослые поставили лодку, бросили сети и вёдра, поспешили к ребятне. Девочка схватила младшего брата и, представив, как влетит от родителей, побежала с ним в сторону дома. Вслед раздался смех, мальчишка-зачинщик выплюнул что-то о трусости.
Вспышка, гром, шум ветра в листве.
Юная Дорвен обернулась. Рыбаки поймали ребятню и за уши потащили от воды, и только старший брат девочки всё же прыгнул в реку.
— Ха-ха-ха! — крикнул он, вынырнув. Короткие волосы прилипли ко лбу. — Девчонки!
— А ну вылезай! — сквозь треск ломающегося дерева заорал рыбак.
— Ха! Ха! Ха! Ха!
Вспышка, грохот, молния белой змеёй устремилась к воде, и когда снова стало темно, головы мальчишки над поверхностью уже не было.
***
За окном полыхнуло, ветер ударил дождём в стекло.
— Я помню, — старая вдова посмотрела на невестку, — как ты веселилась, когда мужчины поднимали тосты, славя войну. Тогда я и поняла, что ты мне нравишься. Не каждая женщина понимает, что мужчины постоянно ищут риск и играют со смертью. Все мы однажды проиграем: кто-то достойно, кто-то нет, но мужчины… Они с рождения хотят всем доказать, что смерть для них — глупая соседская старуха, которая ненавидит всех вокруг и готова выплеснуть в расшумевшихся детей помои или что похуже. И мы, женщины, должны понимать, что наши мужья, отцы, братья, сыновья всё равно будут искать смерти, так почему не отпустить их на войну против общего врага?
На улице громыхало, какая-то собака залилась отчаянным лаем.
— Я горжусь мужем, — улыбнулась Гильдис не слишком радостно. — И сыновьями горжусь. Я боюсь, что они могут не вернуться с севера, но понимаю — это их долг.
— Да, — Дорвен вздохнула, — поверь, Звёздочка, лучше погибнуть, защищая свою землю от орков, чем околеть в вонючей постели пьяной свиньёй. Прости мою грубость, но я не могу иначе.
Белая нить, тянущаяся от колеса прялки, на фоне зарницы показалась чёрной.
— Как помочь Хадору стать вождём? — заговорила о главном Гильдис. — И почему в этом надо помогать? Он ведь старший сын, в старшем роду…
— Да, да, конечно, — вдова закивала, веретено задвигалось неровно. — Но ведь Хадор не станет сидеть в Дор-Ломине. Он — вождь, это бесспорно, но вождь для воинов. Однако не весь его народ — бесстрашные бойцы. Кто-то должен править здесь, и возможно, уже появились соперники, просто пока молчат. Я была слишком потрясена смертью мужа, чтобы подумать об этом сразу, а сам Хадор получит печальную весть нескоро, да и вернуться быстро не сможет всё равно.
— Никто не посмеет подвергать сомнению право Хадора… — глаза Гильдис вдруг вспыхнули, Дорвен довольно заулыбалась:
— Узнаю тебя, Звёздочка! Ты снова такая, какой понравилась мне. Слушай, убери это варево, — вдова насмешливо указала на чашки, — наливай эль. Да покрепче! Гномий!
Взбодрившаяся и будто сбросившая груз прожитых лет жена нового вождя Дор-Ломина ловко достала массивные кружки и наполнила пенным напитком из расписанного рунами бочонка.
— За Хадора, — по-мужски подняла тост Дорвен. — Да, дорогая, нас не всегда брак красит. То ревнуем, то нас ревнуют, то рожать надо, то кормить, то хоронить… Я так радовалась, когда поняла, что больше не обрюхатить меня!
Женщины снова выпили, на столе появилась солонина и ржаной хлеб.
— Скорее бы, — поддакнула Гильдис. — Надоело! Пусть теперь дети мне внуков рожают. Первенец Галдора уже агукает.
— Нравишься ты мне такой, — сделала большой глоток вдова. — И сразу нравилась. Настоящая жена вождя! За своё готова бороться! И за мужчину. Не выбирая методы, безжалостно. Но так и надо, дорогая.
Супруга Хадора не любила вспоминать то, о чём заговорила свекровь, корила себя, стыдилась, только совершённого было не изменить. Ох уж эта молодость…
***
Соперница была красива. Слишком красива! А кроме того — настырна до крайности. Редкие для Дор-Ломина тёмные волосы делали Йафвен заметной среди светловолосых Эдайн, и конечно, многие мужчины обращали на неё внимание, но юную прелестницу не интересовали простые работяги даже из зажиточных семей.
— Это мой жених, ясно? — Гильдис решила поговорить с соперницей начистоту. — Родители уже договорились!
Йафвен фыркнула, изогнула спину, выпятив пышную грудь, и отбросила назад не слишком толстую и длинную, зато тёмную, косу. Милое румяное личико с манящими ямочками на бархатных щеках коварно просияло.
— Думаешь, разоделась в дорогое, и все мужчины твои?! — невеста Хадора вскипела.
— Главное, милочка, — хитро прищурила ореховые глаза соперница, — не во что ты одета, а как это снимаешь.
— Ах ты подстилка!
— Завидуешь?
Это была не зависть. Гильдис считала себя красивой и достойной стать женой сына вождя, к тому же Хадор и не думал разрывать помолвку, но невеста чувствовала — соперница чем-то зацепила её жениха. Видя Йафвен, Хадор опускал или отводил глаза, загадочно улыбался, становился напряжённым.
— Ах, завидую, значит! — Гильдис сжала кулаки, до хруста сдавив ручку корзины с яблоками. — Завидую.
— Конечно, — соперница усмехнулась, снова нагло демонстрируя румянец и ямочки на круглых щеках. — Я красивее тебя.
— Красивее, значит.
Невеста Хадора больше не сказала ни слова. Она отвернулась и ушла, чтобы потом подкараулить не отстающую от жениха нахалку и плеснуть ей в лицо смешанным ядом самых злых трав.
***
— Я лечение оплатила, — потупилась Гильдис, — отдала почти все драгоценности, чтобы меня не судили! Но морду этой гадины я испортила навсегда.
— Ты готова бороться, и это правильно, — с поддержкой улыбнулась Дорвен, — иногда по-хорошему просто нельзя. И мой муж тоже это знал. Ты ведь помнишь рассказы о том, как Хатол стал вождём, отобрав трон Дор-Ломина у ставленника Малаха Арадана?
— Я была ребёнком, но помню, — жена Хадора отпила эль. — Мне было очень страшно.
***
Дом, в котором жила маленькая Гильдис, находился в начале улицы знахарей. И хотя в семье будущей супруги вождя никто не занимался врачеванием, родители и старшая сестра девочки обустроились по соседству с целителями и помогали, чем могли, за вознаграждение: ткали и стирали бинты, кипятили склянки, ремонтировали каталки и носилки.
В тот день на улице стало пугающе шумно.
— Не выходи из дома! — приказала мать, и девочка, несмотря на то, что хотелось погулять, повиновалась. — Если что — прячься под кровать и сиди молча!
Гильдис испугалась, и тогда сестра сунула ей в руки ткань:
— Режь на ленты!
Скучное занятие, как ни странно, отвлекло от страха и шума на улице, настроение поднялось, и вдруг в дом вбежали какие-то люди.
— Вы за Хатола? — угрожающе задал вопрос незнакомый голос.
— За Хатола, — ответила мама.
— Мы побеждаем, — сообщили из дверей, а потом порог переступила целая толпа.
Они втащили стонущее окровавленное тело, требуя помощи хоть от кого-нибудь, так как все знахари оказались заняты другими ранеными.
Бунтаря принесли в кухню, положили прямо на стол.
— Иголку и нитку! — приказала девочке сестра, вливая в рот мужчины пахучее снабодье.
Гильдис сразу забыла, где что лежит, но как-то смогла принести всё необходимое. Голова кружилась, тошнило, руки тряслись, а мама и Гильвен почему-то не боялись и помогали этим большим страшным людям.
Только спасти раненого не удалось.
***
— Тогда много погибло, — кивнула Дорвен, многозначительно показывая на опустевшую кружку.
Невестка наполнила.
— И не все сторонники Армаха пали. А у павших остались семьи, — вдова посмотрела на стихающий дождь и уже не такие яркие молнии. — У древа рода Мараха мно-ого ветвей! Большинство бывших сторонников Малаха боятся, конечно, но Хатол ушёл слишком некрасиво. И к власти пришёл некрасиво, и правил так же. Помнишь, наверно, с нами пытался дружить сосед, приехал с женой, но Хатол и с ним сумел поссориться. Это неправильно. Я продолжаю общаться в письмах с Мельдир — она умная добрая женщина. Подружись с ней. Подружись с беорингами. А пока Хадор воюет, пусть делами занимается ваш младший. Я объявлю его наместником от имени сына, а мы с тобой проследим, чтобы никто на трон Дор-Ломина не посягал.
— Гундор ведь…
— Хромой? Пускай. Зато умный и ответственный. Он защитит трон отца.
***
Желтоволосый мальчик, слишком юный для войны и поиска будущей невесты, молча сидел у окна и писал. Не имея возможности бегать и резвиться с ровесниками из-за чудовищно разной длины ног, третий сын Хадора много читал, поэтому его всё чаще называли Мудрым. Гундор догадывался — это лесть, но лесть приятная, поэтому с радостью принимал похвалу.
— Я хочу уехать в Хитлум, — забежала к брату юная вертлявая дева, в лисьей шкуре и с топором на плече.
— Ты уже говорила, Глорэдель, — буркнул мальчик. — А я уже говорил, что тебе не стоит этого делать. Ни один эльф на тебе не женится.
— А мне и не надо! — фыркнула дочь Хадора. — Даже если предложит сам эльфий король Голфин, не соглашусь! Я хочу стать учёной знахаркой, чтобы на войну с отцом и Галдором с Гельдором пойти. Орков рубить буду, а наших — штопать.
— А к оркам в плен попадёшь — наоборот делать придётся.
— Дурак ты, Гундор!
Слышать о себе такое третий сын Хадора не привык и не любил, однако в словах сестры звучала такая обезоруживающая искренность, что юноша не обиделся.
— На самом деле, — лицо Глорэдель вдруг выразило доброту, — хочу эльфам с войной помочь, а они меня пусть научат лечить разное. Твою хромоту, например. Я хочу сражаться с врагами, стоя плечом к плечу с тобой, папой, Галдором и Гельдором! Вместе мы всех сокрушим!
— Надеюсь, тебя скорее выдадут замуж, и ты все эти глупости забудешь, — буркнул Гундор.
— Дурак!
— Нет, я мудрый.
— Дурак!
***
Молния полыхнула далеко, гром раздался приглушённо и не сразу.
Припасённый бочонок эля наполовину опустел, говорить о делах расхотелось.
— Когда Хатол к этой Бельдир поехал, — лицо вдовы вдруг пугающе изменилось, — я вся извелась. Понимала ведь: старые мы уже, не до измен нам, но понимаешь… Что у меня с мужем общее? Ну постель, ну дети, ну жизнь прожитая. Это для нас, глупых баб, ценно, а мужики… С той Бельдир Хатол воевал вместе. У них немного общих воспоминаний, но зато какие!
Дорвен махнула рукой, выпила.
— Окрасилось небо багрянцем,
Где волны бушуют у скал, — тихо запела она, смотря в окно. — «Поедем, красотка, кататься!
Давно я тебя поджидал».
«Я еду с тобою охотно
И волны морские люблю.
Дай парусу полную волю,
Сама же я сяду к рулю».
«Ты правишь в открытое море,
Где с бурей не справиться нам.
В такую шальную погоду
Нельзя доверяться волнам».
«Нельзя? Почему ж, дорогой мой?
А в прошлой, минувшей судьбе,
Ты помнишь, изменщик коварный,
Как я доверялась тебе?»
«Послушай, мы жизнью рискуем,
Безумная, руль поверни!
На это сердитое море,
На эти ты волны взгляни!»
А волны бросаются с рёвом
На их беззащитный челнок.
«Прочь весла! От гибели верной
Спасти чтоб никто нас не мог!
Меня обманул ты однажды,
Сегодня тебя провела.
Ты чувствуешь гибель, презренный?
Как трус, побледнел, задрожал!»
И это сказавши, вонзила
В грудь ножик эльфийский ему.
Сама с обессиленным сердцем
Нырнула в морскую волну.
Всю ночь волновалося море,
Кипела, ревела вода.
И только качались на волнах
Два брошенных за борт весла.
Наутро утихла та буря,
И волны, лаская песок,
Прибили два трупа холодных
И в щепки разбитый челнок.
Гроза стихла, вечерний сумрак стал сиренево-прозрачным, воздух запах свежестью, ощутилось близкое похолодание.
— Напиши Мельдир, — полушёпотом произнесла Дорвен. — Скажи ей, что больше нет тех, кто стоял между нашими народами.
Примечание к части
Песня "Окрасился месяц багрянцем", Л. Русланова
Бессмысленность мелких побед
Сначала метель немного стихла, потом превратилась в дождь, и с чёрного неба хлынул ледяной водопад.
Временное укрытие, выбранное Галдором для передышки и обдумывания дальнейших действий, находилось слегка на возвышении, но от входа в землянку туннель вёл вниз, поэтому довольно быстро убежище начало подтапливать.
— Обвалиться может, — осмотрелся соратник сына вождя. — Валить отсюда надо.
Кивнув, молодой командир ринулся к стене, где, как говорил отец, есть тайник с оружием и припасами. У воинов Дор-Ломина была договорённость: побывал в укрытии — оставил что-то для следующих гостей. Сунув в тайное отверстие в стене план неудачной для людей стычки с орками, Галдор обернулся на соратников.
«Отец говорил, что командуют вечно не лучшие, а те, у кого батя — вождь!» — вспомнились злые слова мальчишки с соседней улицы.
Тогда, в детстве, Галдор ввязался в драку с больно языкастым ровесником, доказывая, что все мужчины рода Мараха — лучшие воины, потому что их предок был великим, но теперь уверенности значительно поубавилось. Появился почти панический страх снова ошибиться.
— Нас не станут преследовать в такую погоду, — выдохнул сын Хадора, начав проверять сохранность бинтов в тайнике. — Надо возвращаться к остальным. Вместе решим, как поступить.
Вода всё сильнее лилась по выдолбленной в земле лестнице, с каждым ударом ветра вбивая в щели ледяные потоки.
— Проклятая морготова погода! — вполголоса выругался один из воинов, проверяя тюки. — Проклятый Моргот!
— Спасать ребят надо, — кивнул пошедший первым вверх сквозь поток боец, — но Галдор прав — мы одни не сдюжим. Мало нас.
— Заметим слежку, — прищурился молодой командир, — перебьём всех!
Соратники согласно кивнули. От злости на поражение и отвратительную погоду, от которой болели суставы, горло и зубы, ни в одном сердце не осталось жалости, только жажда мести.
И люди вышли из затопляемого укрытия под проливной, перемешанный со снегом дождь.
***
— Накоптили мы тут, пока грелись, — встала с лежанки Ниэльлунэ, размахивая ладонью перед лицом. — Башка болит уже. Гил, пойдём помокнем.
Мужчина и женщина, накинув плащи, вышли под небольшой камень, служивший навесом около входа в землянку. Тьма была беспросветной, дождь не прекращался.
— Молодец Галдор, что не стал в одиночку геройствовать, — закурив трубку и предложив её другу, сказала разведчица. — Иногда полезно наступить на горло своей гордости и признать ошибку.
— Именно, что иногда, — затянулся боец, — но в этот раз точно надо было. Вместе мы хоть кого-то спасём, орков перебьём и дальше двинемся.
— Хадор молодец, — Ниэльлунэ забрала трубку, выдохнула дым колечком. — Не бросился сломя голову сына выручать, положив остальных. Но я боюсь представить, как ему тяжело сейчас.
— Да, знать, что твой сын в грязных лапах орочья — это страшно. Но в такую погоду атаковать всё равно не получится.
— Угу, — воительница поморщилась. — Слушай, Гил, вырви мне зуб. Болит, зараза, аж челюсть сводит и в ухо стреляет. А потом пойдём наберём головоножек ядовитых.
— Не сезон же, — отрешённо произнёс Гилнор. — Мелочь одна юркая.
— Ничего, побегаем. Нам яд набрать надо, чтоб наверняка этих гадов положить, иначе они нас положат. Там кто-то у них умный чересчур, похоже. Нам на беду.
— Гадёныш этот торговаться, говорят, хотел. Но верить ему — себя не уважать. Хотя, кто его знает?
— Орочьё всех продать готово, — воительница протянула трубку другу, — уж мы-то знаем, что они с кем угодно договорятся, если им что ценное пообещать. Сказала бы, мать родную продадут, но не уверена, что это для них важная женщина в жизни. Погано, когда нашим приходится с этими тварями сидеть. Они ж могут и забыть, что торговаться хотели.
— Пойду за сетью, — воин поёжился от ветра. — Гадёныши сами себя не переловят.
— Сначала зуб, Гилнор.
— А, да. Открывай рот. Может, ещё и этот вы…
— Сдурел?! Не смей!
— Ладно, ладно. Не кричи. Пока я ничего не сделал. А потом — так и быть, можешь орать. Разрешаю.
Небо немного посветлело, сплошная чернота сменилась рваными ошмётками. Ветер завыл по-звериному пронзительно и тоскливо, словно оплакивая кого-то. А потом снова стало темно.
***
Еда. Много еды. И полные кубки воды, вина, молока. Вёдра! Бочки! Можно брать, сколько угодно! Напиться не удаётся, но это ничего — вокруг ещё очень много всего.
Пить, пить, пить!
Тепло, ничего не болит, рядом только семья и друзья, правда, отлить тянет, но и это не беда: можно дойти до отхожего места. Только сначала — наесться! Напиться! Стол завален мясом, хлебом, овощами, это всё не кончается! И отлить тянет.
Вдруг стол переворачивается с чудовищным грохотом, поднимается ругань, а потом — отец хватает за плечи, начинает трясти.
Удар по лицу вырвал из прекрасного мира сна, где было всё в изобилии, швырнул в холод, боль и страх.
— Гельдор!
Юный воин хотел что-то ответить, но почему-то вдруг стало совсем темно. И тихо.
***
Арминас посмотрел на вошедших в госпиталь людей и привычно напомнил себе, что они всё равно живут недолго. Даже со всеми частями своего болезненного хилого тела.
В последнее время в подземельях осадного лагеря, расположенных вблизи Железных Гор, стало теплее, чем раньше, правда замечали это только эльфы, поэтому все в один голос уверяли: беспокоиться не о чем. Конечно, Азагхал отдал приказ проверить подземный огонь, разведать, не засели ли где Валараукар, но ничего опасного найдено не было.
Опять посмотрев на новых раненых, страж сдержал тяжёлый вздох: двое из четверых оказались совсем юными, им бы жить да жить… А теперь это калеки, которые вряд ли женятся и точно не смогут ходить. Им не досталось ни подвигов, ни наград, ни славы. Только сломанные судьбы в самом начале взлёта.
Проклятый Моргот!
— Хадор не вернётся осенью, — сказал один из воинов, сопровождавший доставленных в госпиталь калек. — Он выполнит приказ Голфина и пойдёт дальше на север. Подкрепления пока не нужно. Я пойду, ладно?
Кивнув, Арминас привычно двинулся по коридору мимо закрытых дверей, прислушиваясь, не делает ли кто из больных то, что ему навредит. Вроде бы в этот раз обошлось. Что ж, если всё в порядке, можно спокойно сесть в своей комнатёнке и почитать письма жены. Может быть, однажды снова удастся стать счастливой семьёй. Когда-нибудь ведь война закончится.
***
На площади шумела ярмарка. В Барад Эйтель нечасто приезжали мастера, чьё ремесло не относилось к военному делу напрямую, но порой белегостские торговцы, не гнушающиеся простого обмена, всё же устраивали веселье для себя и «угрюмых горных эльфов».
— Ниэльлунэ! Ты вернулась, Моргот тебя сожри и подавись! Чего ж ко мне не зашла?
— А ты как всегда приветлив, Унур!
Старые приятели крепко обнялись, женщина пугающе закашляла.
— Не боись, пройдёт, — опередила она вопросы. — Я зашла, да ты под чужим забором, видать, дрых с перепоя. Не застала тебя.
— Непривычно тебя одну видеть, — Унур напрягся.
— Да, приболела я, вернуться пришлось. Остальные дальше на север ушли. Слышал про сынка хадорова?
Мужчина покачал головой.
— Ладно, что уж, — Ниэльлунэ отмахнулась, закашлялась. — Мы с Гилнором обещание выполнили. Держи гостинец.
— Что?! — взяв в руки склянку, Унур расхохотался до слёз. — Я это есть не буду!
— Напрасно, — воительница закурила, — орк клялся, что помогает. А я ему верю: в той ситуации, в какой он был, когда мне это дал, врать не станешь.
— Что ж за ситуация такая?
Ниэльлунэ загадочно улыбнулась:
— Его наказали. Приковали к забору и оставили подыхать. Мы с Гилнором под ливнем грёбаным пошли за головоножками ядовитыми, чтобы стрелы и ножи смазать, так случайно на этого бедолагу и наткнулись. Он понял, что мы его в живых не оставим, обрадовался и так просил убить без мучений и побыстрее, что сказал, где самое ценное лежит. Тут-то мы про тебя и вспомнили.
Посмотрев на содержимое вытянутой склянки, адан спрятал гостинец в сумку и снова обнял подругу, с трудом сдержавшую кашель.
— Знаешь, Лунэ, — улыбнулся Унур, отстранившись, — давно не могу взять в толк: откуда в Дор-Даэделот этом, чтоб его, столько эльфов, притом, что никто никогда их не видит, зато вот таких гостинцев хоть отбавляй!
— Говорят, — светло-карие глаза женщины посмотрели загадочно сквозь табачный дым, — Моргот в древние времена похищал эльфов и искажал их. Может быть, он создал таких мужиков, у которых между ног целые грозди, а не единственный отросток, и по мере отрезания появляются два на месте одного.
— Страшно, не пугай меня! — ужаснулся адан. — Пойдём лучше выпьем. Я только что какое-то пойло купил, не смог прочитать название.
— Ты ж не книгу купил, чего там читать?
— Твоя правда. Пошли.
На площади заиграла весёлая музыка, гномья дева с рыжей бородой пустилась в пляс, зазывая в хоровод всех, кто оказывался рядом.
— Не могу поверить, — мрачно произнёс престарелый мастер, в сотый раз перекладывая оружие, которое привёз продавать, — я с ним под одной крышей жил! Эль пил! Работал вместе! А он такой тварью оказался! Нет, не могу поверить! Враньё это.
— А я верю, — подмастерье посмотрел с вызовом. — Ты вспомни, как этот Эол себя странно вёл в последнее время! А сын какой вечно был, словно битый ящер. Похитил он принцессу, точно. И насильно женой сделал. Гад! Чтоб ему в посмертии покоя не было!
— Слушайте, братья, — кузнец, продававший посуду из металла, примирительно поднял руки, — давайте без причитаний и оскорблений. Эол нам другом и помощником был. У него дом в Ногроде остался, там наработок тьма! Если сынок его не найдётся, значит, это всё никому не надобно. Понимаете, о чём я?
Гномы многозначительно закивали.
— Да, — сказал престарелый мастер, — понимаем. Себе самое важное оставим, а Тинголу подарим что-то красивое и бесполезное. Пусть порадуется и нас заодно отблагодарит. А если Ломион явится, скажем, что дом этот — собственность короля Дурина, как и всё в городе. Типа, извиняй, друг, но отдать не можем. Мирианов на гостинцы отсыплем и ступай с миром.
— Так и поступим, — подмастерье кивнул. — А вообще, мне всё меньше хочется иметь дела с эльфами. Нутро у них — дрянь!
Весёлая музыка вдруг стала громче, девичий смех заглушил разговоры. Лето заканчивалось, но горы всё ещё хранили тепло, поэтому думать о плохом никому не хотелось.
***
Времена года сменились незаметно. Дела Хитлума шли всё хуже, а теперь словно и вовсе встали. Когда Варнондо вернулсяиз Химринга, ему казалось, что можно всё переменить к лучшему, исправить, избавившись от ненужного и мешающего, но постепенно стало ясно: король сам не желает ничего основательно переделывать. Но больше всего военачальника беспокоило полное отсутствие серьёзных успехов в войне за Железными Горами. В конце концов, разбегающееся эльфийское население Хитлума легко заменялось менее ценным человеческим, что для затянувшихся боёв даже удобнее, но бесполезность мелких побед могла подорвать дух воинов и доверие к королю.
Этого допускать нельзя!
Весна принесла новые вести из-за проклятого хребта, и очередной гонец вошёл в кабинет военного советника верховного нолдорана с крайне важным посланием. Очередным. Таким же бессмысленным, как и победы дор-ломинских войск над кучками морготовых тварей.
Варнондо равнодушно-устало развернул письмо… и не смог сдержать изумления. Не веря своим глазам, военачальник верховного нолдорана перечитал написанное ещё раз, потом ещё. Нет, этого не может быть. Невозможно! Это шутка?
Однако, приказ есть приказ, и если всё делается с позволения короля Нолофинвэ, значит, надо подчиниться. Встав от стола, военный советник засобирался в дорогу.
Приказ есть приказ.
Драконий Шлем Дор-Ломина
«Наш звёздный стяг! Ало-звёздный наш флаг!
Он проверен в боях и в походах!
И с падения тьмы в дни Исхода
С нами свет, что даёт звёздный флаг!
Сколько снега в полях намело!
И меж стен воют ветры шальные.
Оторнор, наше время пришло!
Вместе встанем кордоном единым!
Не надо говорить, что кончен пир,
Не надо в нашем деле точку ставить.
Кто сердцем любит данный Эру мир,
Тот будет вечно Феанаро славить!
Сколько нас уже пало во тьму
В битвах с Морготом, кровь проливая!
Братья! Видите, Арда в дыму!
Но победа за нами, я знаю!
Ещё великий час к нам не пришёл,
Ещё войну враги не проиграли.
Но звёздный флаг узрит с небес орёл!
Настанет день, которого так ждали!
Оторнор, ало-звёздный наш флаг
Над великою крепостью реет.
Мы не сделаем всторону шаг,
И пусть Клятва в бою нас согреет.
Не надо говорить, что мы уйдём,
И знамя наше волны похоронят,
Что кровь свою напрасно мы прольём,
Что все забудут нас и вряд ли вспомнят
Наш звёздный стяг! Ало-звёздный наш флаг!
Он проверен в боях и в походах!
И с падения тьмы в дни Исхода
С нами свет, что даёт звёздный флаг!»
Песня предателя короны, казалось, впиталась в стены твердыни, в сами камни скалы, зазвучала громче и повторялась чаще всех других восхвалений. Это выглядело пугающе символичным, будто злое пророчество, но сочинённая перешедшим на сторону тех, кого ранее оскорблял, менестрелем песня слишком нравилась жителям Химринга, чтобы стихнуть.
Туивьель отошла от окна, закрыла ставни, задёрнула плотные шторы. Не видеть! Не слышать! Никого и ничего.
Легенда снова уехал, и леди помнила прощальный взгляд, полный невысказанной безнадёжности. Великий, всеми почитаемый герой больше не верит в победу? Или не верил никогда, просто влюблённая эльфийка не замечала? Неужели все эти годы Легенда просто шёл за данным отцу словом, потому что не осталось сил и желания искать другой путь?
Чудовищно…
Туивьель чувствовала: надо поговорить обо всём честно, но каждый раз накатывал страх разрушить последний мостик нежности, что остался у неё и любимого. Любимого… Любимого ли?
Леди снова поймала себя на мысли, что сохраняет ускользающее не ради Легенды, не ради себя, а ради одной лишь возможной ситуации. Ведь если Тэльмо… Если Артельмир вернётся, если его в чём-то обвинят, мать сможет смягчить гнев отца только в одном случае — если грозный лорд пугающей твердыни будет любить женщину, родившую ничтожество.
Ничтожество! Нет, Легенда не может так думать о сыне. Он никогда ничего подобного не говорил, значит, и не думал. Тэльмо — не ничтожество! Он просто потерявший опору под ногами мальчишка.
А можно ли потерять то, что никогда не имел? Туивьель не признавалась себе в этом, но была уверена — если с сыном случилось плохое, в этом есть и её вина. Как жены, как матери. Как хранительницы города.
Страх лишил способности дышать, заставил пролиться слёзы. Тема Предательства намертво вцепилась в Тему Подвига, и возможно, это случилось давно, ещё до становления Химринга, но теперь мелодия, лишь кажущаяся прекрасной, звучала всё громче.
«С нами свет, что даёт звёздный флаг!»
***
Снова приехать в Барад Эйтель стало непростым испытанием. И дело было даже не в том, что в прошлый раз Хадор находился здесь с двумя здоровыми сыновьями, а дома оставался живой отец, и не в волнении о самовольном продолжении миссии на севере вражеской земли. Новый владыка Дор-Ломина не представлял, как теперь вести себя с эльфами. Общаться на равных? Ставить себя ниже? Выше? Чего ждут соратники?
«Ты ж знаешь, командир, — вспоминались слова самого старшего воина, — мы здесь, чтобы твои приказы выполнять. Тут никто думать не любит. Говори, что делать — мы и сделаем».
Да, всё так. Но невоюющие военачальники не должны быть авторитетами бойцам!
А ещё угнетало молчание старшего сына. Галдор практически перестал разговаривать с отцом, когда Гельдора отправили в госпиталь. Хадор понимал — придётся рассказывать эльфам, что произошло, почему понесли потери, но память милосердно отказывалась от самых тяжёлых моментов прошлого. Не было их, не бы-ло.
Зато был север. Тёмный, ледяной, где, казалось бы, невозможно жить. Именно там, говорят, погиб великий Марах, там сложили головы многие герои. Хадор не хотел умирать настолько далеко от дома, и это странное желание изумляло новоиспечённого вождя. Не всё ли равно? Главное ведь, не где, а как! Смерть венчает жизнь, подводит закономерный, предсказуемый итог. Если погибнуть глупо, забудутся и померкнут даже самые великие подвиги.
Тяжёлые мысли давили неподъёмным грузом, Хадор не заметил, как позади остался осадный лагерь и перевал, но неожиданное зрелище вдруг вырвало из раздумий: на подъезде к Барад Эйтель дорога стала алой от звёздных знамён рода Феанора.
***
— Странный собирается совет, — сквозь зубы произнёс Маэдрос, широкими шагами двигаясь через площадь в сторону главной башни крепости. — И, похоже, удивлён не только я.
Хеправион молча следовал за своим лордом, а растерянно озиравшийся Арагарон, так и не понявший, для чего его взяли на встречу в Барад Эйтель, только поддакивал.
— Возможно, — старший Феаноринг обернулся на сына владык Дортониона, — тебе придётся остаться здесь, поскольку Исток безопасен, и твоё нахождение на войне перестанет пугать сосновых лордов.
— Но для чего? — Арагарон за время пребывания во владениях Маэдроса понял: спорить с химрингским правителем можно только избранным, в число которых Артахэру Эльдалотион не входил. Значит, можно только спрашивать, уточнять и выполнять.
— Надо доказать соседям, что со Вторым Домом Нолдор можно вести дела, — уклончиво ответил Феаноринг.
Неожиданно взгляд стальных глаз остановился на воинах в синем, расположившихся около входа в крепость.
— Это ещё что? — выдохнул Маэдрос и рванул вперёд.
Хеправион и Арагарон переглянулись.
— Я сам удивлён не меньше твоего, — вышел вперёд Варнондо, кутаясь в тёплый плащ, хотя весна в Барад Эйтель выдалась сухой и солнечной. — Я получил некое письмо, в котором были написаны странные для меня вещи, а ещё — приглашение для разъяснения ситуации. Верховный нолдоран о чём-то договорился с сыном, и теперь пришло время нам узнать подробности.
— Что было в письме? — произнёс, будто на допросе, химрингский лорд.
— Для тебя — ничего, — военачальник Нолофинвэ ничуть не смутился.
— Союзники так не говорят друг с другом! — сжав кулаки, выпалил Арагарон.
— А мы не союзники, — терпеливо пояснил Варнондо, — лорд Маэдрос — мой подчинённый. Только упорно забывает об этом, потому что мне некогда заниматься наставлениями.
— Потому что моя армия больше, — криво усмехнулся Феаноринг.
— Армия верховного нолдорана едина, — пожал плечами Варнондо. — А ты, дортонионский лорд, должен быть благодарен мне и своему королю Нолофинвэ Финвиону, поскольку он принял твою сторону и заставил твоего обидчика заплатить за оскорбление.
— Мой король, — процедил сквозь зубы Арагарон, — Финдарато Инголдо Ном Феланунд Арафинвион, владыка Дортониона и Тол-Сириона, а также прилегающих земель, самых обширных и богатых в Белерианде.
Военачальник верховного нолдорана ничуть не смутился.
— Господа, — вышел из дверей на лестницу один из смотрителей твердыни, по его лицу было видно — в порядке далеко не всё, — принц Финдекано Нолофинвион ждёт вас. Проходите, пожалуйста.
Лицо Хеправиона выразило абсолютно все мысли, невысказанные остальными. Оруженосец химрингского лорда честно попытался скрыть эмоции, это даже почти удалось, но когда Нолдор вошли к хозяину крепости, попытки выглядеть невозмутимо провалились.
Принц Финдекано сидел за своим обычным столом, однако в кабинете оказались пустые стены, на полках остались только карты, подшивки писем из Дор-Даэделот и свитки со списками воинов, жителей Барад Эйтель и необходимыми закупками. Ни одной книги или картины не было, и лишь Драконий Шлем по-прежнему находился рядом с сыном Нолофинвэ.
***
Хадор посмотрел на вошедших эльфов и почтительно поздоровался. Находившийся рядом с отцом молчаливый Галдор тоже поприветствовал бессмертных поклоном, но опять не проронил ни слова.
Видя, что бессмертные чем-то удивлены, воин однако не смог понять причину такой реакции, поскольку никогда не обращал пристального внимания на обстановку нолдорской твердыни. Зато в очередной раз позавидовал выносливости вечных: самому адану после долгого пути требовался отдых и сон, а эти, бодрые, как ни в чём не бывало, прямо с дороги пришли на совет. И даже на вкусно пахнущие блюда не обращают внимания! Ну как так-то?
Каждый раз, оказываясь в эльфийских поселениях, Хадор начинал хотеть есть с удвоенной силой, поскольку бессмертные готовили слишком вкусно, и даже от обжорства не становилось плохо. Однако приходилось сдерживаться, чтобы не выглядеть на фоне старшего народа диким зверем.
— Странная собралась компания, — с порога заявил высоченный широкоплечий эльф с проседью в медных волосах и крайне неприятным взглядом.
Хадор сразу подумал, что не хотел бы оказаться врагом этого громилы, но с другой стороны, воспоминания из детства о песнях на городской площади, посвящённых Маэдросу, кем, судя по всему, являлся этот неприятный тип, заставляли испытывать по отношению к химрингскому лорду весьма спорные чувства. Да, он выглядит страшно, но ведь «всё, что ему нужно — это несколько слов и место для шага вперёд», «у него есть дом, только нет ключей», а ещё он «хотел бы найти души своей причал, не мстить, но лишь спастись, вернуть, что потерял». Значит, он слаб и не авторитетен. Пусть пытается запугивать, цену его угрозам все знают.
— Для сбора совета не было причин, — Маэдрос сел, звякнув металлом.
«У меня есть слово, но в нём нет букв».
— Здесь никого не держат силой, — эльфийский воин в синем, которого Хадор знал в лицо, но забыл имя, осторожно сел на стул, словно боялся розыгрыша с подпиленными ножками. — А дор-ломинскому герою весело в гостях у владыки Финдекано. Не могу не позавидовать хорошему расположению духа.
— Нет времени на уныние, — мгновенно помрачнел Хадор, на сердце стало тяжело от мыслей о смерти отца, об увечьях сына, о потерях на войне и о слишком малом толке тяжело достающихся успехов. — Мы ведь здесь, чтобы обсудить дальнейшие действия на севере?
— Не думаю, — Маэдрос покосился сначала на эльфа с трудно запоминающимся именем, потом — на Астальдо.
«У меня есть братья, но нет родных».
Золотоволосый эльф с непривычно глупыми для бессмертного глазами нахмурился.
Принц Фингон, до этого момента сидевший неподвижно, вдруг резко встал, хлопнув ладонями по столешнице.
— А теперь послушайте меня, — громко сказал он, и это почему-то удивило Маэдроса ещё больше. — Я давно всё обдумал и обсуждать своё решение не намерен. Надеюсь, понятно, что не стоит задавать мне вопросы.
По тому, как отреагировали эльфы, стало ясно: они ждали чего-то иного, и разделяют замешательство друг друга. Хадор почувствовал себя лишним.
— Война зашла в тупик, — глаза Астальдо сузились. — Осада не даёт результата. Крупные сражения проиграны, в том числе по моей вине. Я убеждён, что именно на командовании лежит ответственность за ход войны, и если что-то идёт не так, необходима смена лидеров. Лорд Маэдрос, военачальник нолдорской армии, отныне твой важнейший союзник и хранитель Крепости Исток — командир Варнондо. Я уезжаю с границы, оставляю Барад Эйтель более ответственному военачальнику. Когда Варнондо жил в Химринге, ты, лорд Маэдрос, прекрасно с ним сработался, значит, и теперь вы двое успешно поведёте наших воинов к победе. И поскольку я бесславно уезжаю, боевые награды мне больше не к надобности.
Будто не замечая ошарашенных взглядов, втородомовский принц взял Драконий Шлем и вручил Хадору.
— Носи его с честью, герой.
Потеряв дар речи и не зная, что делать, адан встал, поклонился, хлопая глазами и беззвучно открывая рот.
— Прощайте, бывшие соратники, — прозвучали слова. Финдекано, давно не оставивший в Барад Эйтель ничего ценного для себя, покинул кабинет.
Воцарилось молчание.
— И с падения тьмы в дни Исхода
С нами свет, что даёт звёздный флаг! — пропел Хеправион, привычно встав и налив всем вина. — Кто сердцем любит данный Эру мир,
Тот будет вечно Феанаро славить!
***
— Носи его с честью, герой.
Слова нолдорского военачальника будто швырнули Галдора из тяжкого отстранённого забытья обратно к реальности. Отца признали великим! Сам Астальдо признал! Это же… это…
Восторг захлестнул, молодой боец подумал, что все тяготы и потери действительно были не зря. Теперь человеческий вождь встал наравне с бессмертными воителями, столетиями сдерживавшими натиск врага! Это прекрасно! Это справедливо! Это лучшее, что случалось за всю долгую тяжёлую и казавшуюся безнадёжной войну.
— Слава Хадору Златовласому! — воскликнул сын, чувствуя, как на глаза наворачиваются слёзы гордости за отца. — Слава! Хадору Златовласому! Слава!
Примечание к части
Песни:
"Андреевский флаг" В. Цыганова
"Белые дни" гр. Кино
"Долгие годы" из мюзикла Vampire Rose
Я сломаюсь последним!
Младшая дочь снова залезла на руки, пришлось отставить арфу.
— Папа, папа! — девочка с нолдорской внешностью заискивающе посмотрела снизу вверх. — Ты отвезёшь меня в Валинор?
Удивлённо подняв брови, Макалаурэ хотел спросить, зачем его маленькой звёздочке заморская земля, где никто не рад роду Феанаро Куруфинвэ, но представил, сколько всего придётся объяснять ребёнку, и утвердительно кивнул.
— А мама говорит, что нам придётся ехать в какое-то нехорошее место. Это правда?
Феаноринг рассмеялся.
— Нет, милая, что ты! — погладил он дочку по кудряшкам. — Мы поедем в очень хорошее место! Лучшее в Арде! А уже потом, если ты не передумаешь, можем попробовать отправиться в Валинор. Скажи, почему ты так хочешь туда?
— Потому что там красиво! Я смотрела картинки в книге про Тирион.
Макалаурэ снова кивнул. Да, в книгах всё очень красиво, только после Исхода вряд ли главный город Нолдор сохранил своё гордое величие. Сын главного бунтовщика был уверен: Валар сделали всё, чтобы в их владениях не осталось добрых напоминаний о Феанаро Куруфинвэ, а самое красивое в Тирионе — именно его рук дело.
— Там, куда мы поедем, тоже красиво, милая. Вот увидишь.
Разумеется, менестрель так не думал о городе старшего брата, но Маэдрос опять не оставил выбора.
«Ты нужен мне в Химринге! — изложенный в письме приказ ударил по ушам медным колоколом. — Приезжай с семьёй немедленно! В Долине пусть остаётся Тиральдеон с воинами, передоверь ему все дела. Наши силы иссякают, мы должны держаться вместе. Все ломаются. Война давит на нас, никто не выдерживает. И однажды сломается каждый. Но я, Кано, сломаюсь последним!»
Понимая — случилось нечто выходящее за рамки просто плохого, король-менестрель без сомнений начал сборы в дорогу, но объяснить что-либо семье, не показывая письмо брата, оказалось крайне трудно.
Хорошо, что всё же получилось. Иначе брат бы, пожалуй, приехал в Дыру сам и увёз её короля в цепях и с кляпом во рту. Последнее особенно страшно.
***
Всё валилось из рук. Новая попытка поговорить с племянницей ничего не дала, и даже сила убеждения Каленуиль не помогла. Проклятый Таурхиль ничего не решал сам, ему не дали даже писать письма без контроля матери, поэтому воздействовать на него не получилось.
— Глупая лесная курица! — выругалась в адрес Оэруиль Линдиэль, уставившись в потолок. — С чего ты взяла, что в Оссирианде тебе находиться безопаснее, чем в Хитлуме?! Здесь ближе наш дом! Здесь нас защитят, а там ты чужая!
С трудом встав с постели, вспомнив, что придётся снова говорить с Нолофинвэ, эльфийка тяжело вздохнула. Несмотря на цветущий май за окном, на сердце затвердевала ледяная корка, впиваясь в живую, ещё трепещущую плоть.
— Зимний сад, зимний сад
Белым пламенем объят,
Ему теперь не до весны… — прошептала дочь лорда Новэ, вспомнив песню и своё отчаяние, когда Астальдо в очередной раз уничтожил всё самое светлое, что было в душе юной девы. — Похоже, мы напрасно
В былой вернулись праздник,
Когда такие холода…
И, как другим прохожим,
Нам холодно, но всё же
Зачем-то мы пришли сюда.
Вдруг в коридоре раздались шаги того, кто хотел быть услышанным.
— Не надо предупреждать! — прозвучал голос, и Линдиэль в страхе прижалась к окну, за которым пели птицы, журчала вода фонтанов и смеялись гуляющие Нолдор.
Понимая, что не причёсана, одета в одну лишь сорочку, дочь Кирдана ужаснулась и своему виду, и вероятности мести обо всём догадавшегося Астальдо.
— С дороги! — выкрик раздался совсем близко.
Не зная, прощаться ли с жизнью или готовиться к избиению, дочь Кирдана схватила расшитое золотой нитью синее покрывало и прижала к себе, пряча ночнушку.
Дверь распахнулась, несмотря на то, что была заперта.
В ужасе зажмурившись, эльфийка ахнула, но вдруг почувствовала, как её судорожно обняли за колени.
— Прости меня, умоляю! Прости!
Линдиэль осторожно открыла глаза.
— Прости-и! — взвыл, вдруг подавившись рыданиями, тот, кого когда-то хотелось обожать, кем мечталось восхищаться. — Скажи, что прощаешь! Молю! Я всегда любил только тебя, но боялся признаться себе! Я оскорблял тебя, отталкивал, унижал! Прости меня, или я убью себя прямо здесь!
«О, Эру! — ужаснулась Линдиэль. — Что происходит?!»
— Жизнь невыносима без тебя! — продолжались причитания. — Мне нет смысла жить, если ты меня оттолкнёшь!
Эльф поднял голову, посмотрел в лицо предмета обожания пустыми безумными заплаканными глазами. Жалкое зрелище заставило содрогнуться, захотелось пнуть это существо, но мысль о том, что под действием чар жертва приворота действительно может убить себя, напугала сильнее вида содеянного — если сын верховного нолдорана что-то с собой сделает в спальне гостьи, гнев короля может оказаться опасным не только для самой Линдиэль, но и её семьи.
— Прости-и-и! — опять взвыл, корчась и рыдая, тот, кого уже не получалось назвать Астальдо. — Скажи, умоляю, скажи, что я могу сделать, чтобы всё исправить! Скажи-и!
«Убраться отсюда. Навсегда. Оставить меня в покое!» — ударила в голову мысль, осознание случившегося подкосило ноги.
Линдиэль присела рядом с горько плачущим эльфом, трясущейся рукой погладила по мокрым волосам.
— Я давно простила тебя, — прошептала она, стараясь говорить мягче. — Как я могу злиться на любящее сердце?
Существо посмотрело с робкой надеждой.
— Поедем со мной! — прозвучала новая мольба. — Пожалуйста! Я виноват перед всеми! Я проиграл битву! Я подвёл отца! Я не должен находиться здесь! У меня есть замок в лесу, пожалуйста, давай уедем! Только не бросай меня, умоляю! Я ничтожество!
«О, Эру!»
В голову Линдиэль ударила шальная мысль: скрыться ото всех и убить того, кого когда-то любила, но сердце вдруг запело надеждой: что, если отец попросит у Вала Улмо маленький остров для дочери и её мужчины? Много не нужно — лишь клочок земли среди волн Сириона. Или в море. Может быть, вдали от всех удастся снова ощутить нечто доброе к… Астальдо. Полюбить его. Полюбить… то, что от него осталось, во что он превратился. И тогда светлое чувство исцелит искалеченную душу…
— Просто маленький остров, — то ли от отчаяния, то ли желая прекратить рыдания эльфа под ногами, дочь лорда Новэ Корабела запела вслух, хотя не собиралась этого делать. — В свете заката розов,
В море безбрежном
Скрытый от взоров.
Просто берега простынь,
Тёплая осень,
Ветер ласково треплет косы
И детский лепет доносит.
Какое чудо! Какая осень!
Какие краски!
Это оно — это счастье!
Остров необитаем,
И мы летаем
Двое и утопаем
В бархатных волнах покоя.
Руку, дай же мне руку,
Мне очень-очень страшно —
Вдруг к нам вернётся
Что-то из жизни вчерашней…
Как странно как светло! Это счастье!
Трудно добытое счастье!
Тихое лёгкое счастье!
Жуткое жалкое существо действительно перестало заходиться рыданиями, однако вцепилось в Линдиэль мёртвой хваткой.
— Нет, — вдруг твёрдо сказал влюблённый эльф, — у меня есть дом. И я должен привести тебя туда. Так будет правильно.
Примечание к части
Песни:
"Зимний сад" А. Глызин
"Ария Ловетт", зонг-опера "Тодд"
Будущее за людьми!
— Хадор Лориндол! Хадор Лориндол вернулся!
Восторженные крики раздавались со всех сторон, обгоняли всадников и повозки, летели мимо статуй вождей и героев прошлого, где пока не нашлось места Хатолу, сыну Магора.
— Герой Хадор вернулся! Слава великому вождю! Ему эльфы свою лириквию подарили! Легендарный Драконий Шлем! Теперь это наша ценность! Драконий Шлем Дор-Ломина!
Больше всего сейчас хотелось напиться, поскольку вождь понимал: жена вряд ли разделяет восторг крикунов. А остальные матери, супруги и дочери?
— Мы соберёмся с новой мощью и раздавим Чёрного Врага! — заорал Хадор так, что стихли все остальные голоса, даже тот, что вопил про «лириквию». — Мы отомстим за павших! За женские слёзы! За осиротевших детей!
Надев легендарный шлем и, уже зная, как сложно в нём ходить долго, новый вождь приготовился стойко выносить боль в шее. Вскинув топор, он метнул оружие в ближайшее дерево.
Раздался одобрительный гул и новые восславления. Но мысли Хадора унеслись далеко на север.
«Затраханный злом!
Чёрным огнём
Жопа горит, растянулась дыра!» — прозвучала в памяти мерзкая пародия на эльфийскую песню, а потом возник образ криво ухмыляющегося врага.
***
— Затраханный злом!
В брюхе пустом
Спрятался страх,
На-на-на-на-на!
Драконий Член, словно совершенно не боясь окруживших его логово воинов, вальяжно вышел под дождь и что-то сплюнул в лужу под ногами.
— Ну чё, братва, торговаться пришли? Мы это, сначала всех продать вам хотели, но кушать больно хотелось, поэтому извиняй.
— Что хочешь за пленных? — спросил Хадор, стараясь потянуть время и отвлечь.
— Баб ваших, — не раздумывая, ответил полуорк. — Дочерей хочу красивых. Это твоей братии лишь бы в кого сучки совать, а мне так не интересно.
— И откуда я здесь баб возьму? — подыграл командир.
— А это уже твоя проблема.
Драконий Член достал из штанов кусок плохо прожаренного мяса и съел. Чьё оно было, люди предпочли не выяснять.
— Ты только учти, Жёлтый, мы твоих всех сожрём, пока думать будешь. Ты тупой какой-то, чесслово! Попросили у тя баб. Баб нет. Предложи оружие, припасы там. Кто ж так торгуется?
«И правда… — Галдор посмотрел на отца, потом — на подозрительно похожего на него врага. — Так торгуются незаинтересованные в договорённости».
Молодой воин вдруг подумал, что на месте орка вёл бы себя так, отвлекая внимание. Да! Он просто даёт своим сообщникам уйти, прося невозможное.
Стоило об этом догадаться, Драконий Член вдруг отвлёкся от еды, Хадора и песни и внимательно посмотрел на Галдора.
А потом побежал.
«Мы поняли друг друга!» — озарение то ли напугало, то ли разозлило. Раньше такое бывало только с друзьями или Гельдором и Глорэдель!
— Убить! — заорал Хадор.
Одновременно с пущенными стрелами и грохотом ломаемого укрытия послышалась ругань и проклятья, потому что поймать среди каменного лабиринта тех, кто родился в этих проклятых местах, не представлялось возможным.
***
— Мы отомстим! — снова закричал Хадор, под дружные овации вспоминая, каким нашёл сына и его соратников. — Отомстим!
Да, из восьми оставшихся в живых после боя только у двоих оказались неисцелимые раны, в частности потому, что этих несчастных уже начали есть. Остальные же были измучены голодом, замёрзшие, провонявшие испражнениями, с посиневшими от пут руками, но не мёртвые! И это главное!
— Мы отомстим!
И шлем с золотым драконом засверкал в лучах летнего солнца. Созданный для битв, он словно чувствовал — больше ему не придётся пылиться в эльфийской крепости, как никому не нужной статуэтке. Его время пришло.
***
Гильдис не плакала и не осуждала, как и Дорвен. Женщины правящего рода слушали рассказ, готовились поддерживать соплеменниц, ведь обе понимали: их самих никто не пожалеет, им никто не посочувствует. У них-то все живы! У них-то все герои!
У них ведь даже Гельдор вернулся. Счастливые!
***
Гельдор вернулся в середине весны, когда снег остался только в лесу, но половодье ещё не спало, и на дорогах было грязно. Молодой воин приехал не верхом на украшенном парадной бронёй скакуне, не в сопровождении орущих славу соратников и подхалимов, не с наградами, трофеями и «лириквиями».
Гельдор просто вернулся живой.
На телеге с трупами и калеками. Он и сам был одним из них: то ли мертвец, то ли нет, не способный спать без особых настоев, с больными ногами и вечной паникой в глазах, вздрагивающий от каждого звука, плачущий от темноты и яркого света.
Гельдор вернулся. Только каждый, видевший его, невольно подумал, что лучше бы он навеки остался на севере. Тогда его бы помнили юным, здоровым, полным жажды борьбы и надежд.
Но Гельдор вернулся.
***
— Ты всё ещё хочешь на войну? — Гундор поднял голову от книг на сестру, которая на этот раз была одета в женское платье, украшенное бусинами и угловатой вышивкой.
— Да, — гордо ответила Глорэдель, пусть и без прежнего жара. — Хочу. Там важен каждый.
Юный сын Хадора пшикнул.
— Можешь не верить, но мне не страшно, — выпрямилась и подбоченилась девушка. — Да, можно пасть в бою или от хвори, можно искалечиться, утратить разум, но можно помочь своему народу прийти к победе и вернуться увенчанной славой, как наш отец. Пойми, раз эльфы отдали нам свою реликвию, значит, считают, что будущее за нами — за людьми! И я тоже в это верю.
Покачав головой, Гундор посмотрел сестре в глаза:
— Отец ослушался приказа командиров и остался зимовать в Дор-Даэделот. И что он сделал, рискуя собой и своими людьми? Он нашёл какие-то заброшенные мастерские и засыпанные шахты, покинутые поселения и горы мусора вперемешку с останками орочья. Все уверяют, будто важны любые разведданные, но что дали эти? Ты когда-нибудь думала, что случится, если отец и дальше станет глупо рисковать? Представь, если он и Галдор погибнут? Мы останемся ни с чем. И нам повезёт, если нас не разорвут благодарные собратья. Выходи замуж, Глорэдель. Займись чем-нибудь полезным.
— Я с мамой поеду в Дортонион, — сестра скривилась. — У нас есть дела. А у тебя обязанность — защищать статус семьи. Вот и защищай.
— Чем я и пытаюсь заниматься, — фыркнул юноша, утыкаясь в книгу. — И я не хочу, чтобы ты принесла мне в дом орчонка.
— Что?!
— Что слышала.
— Дурак! — топнула Глорэдель и поспешила уйти, но перед дверью обернулась: — Дурак!
***
Драконий Член с соратниками вернулся в разрушенное укрытие. Брать там было нечего, поэтому люди Хадора просто сломали всё, что смогли.
— Они вернутся, — хмыкнул полуорк. — Отомстить захотят. Козлы обдолбанные! Лезут к нам и лезут! Что им здесь надо?! Тут же бабы страшные!
Примечание к части
Если не узнали песню, то изначально это был "Меченый злом" гр. Ария
Умей не пьянеть от крови
Любопытство гнало вперёд сквозь знакомый лес. Нолдо знал — там, куда он держит путь, его никто не ждёт и, вероятно, даже не пустят переночевать, но было просто интересно посмотреть на житьё людей-изгнанников.
Заранее заготовив слова приветствия и вопросы, бродяга-менестрель перешёл по хлипкому мосту по-осеннему холодную речушку, посмотрел на открывшийся зоркому взгляду холм и понял, что опоздал на вечность и один день — дом оказался заколочен, тропинки заросли, а там, где когда-то стояла беседка, тускло поблескивала могильная плита.
Сердце пропустило удар и забилось сильнее. Однако, в одно мгновение оказавшись рядом с надгробием, Нолдо понял: молодые здесь не похоронены, а стариков хоть и жаль, но неизбежность отменить нельзя, поэтому их смерть воспринялась легче. Похоже, оставшись без хозяина, дом вскоре оказался брошен.
«Нет, — сказал сам себе менестрель, изучающе присмотревшись к доскам и гвоздям на двери. — Нет, я не собираюсь оставаться здесь жить. Нет! Зачем мне это?»
И тут же, аккуратно убрав с самого низкого окна всё, что могло помешать протиснуться в проём, эльф осторожно спрыгнул на пол и осмотрелся. Бродяга помнил, как здесь звучали голоса, пахло едой и дровами, ощущался запах людей, но теперь всё выветрилось, остался лишь едва ощутимый аромат давно срубленного дерева.
Дом покидали не в спешке. По всему было похоже, что после смерти старого хозяина семья и слуги бережно вывезли всё ценное, а никому теперь не нужный дом просто оставили, защитив от непрошенных лесных гостей. Только никто не рассчитывал, что забраться в оставленное жилище могут не только звери и птицы.
На миг эльфу подумалось: родня почившего вождя Борона, если приедет сюда, будет не рада вторжению, но тут же успокоил себя тем, что может считаться другом изгнанников и просто присматривает за домом.
Пройдясь по коридору, менестрель понял: далеко не все двери удаётся легко открыть, зато через окно попасть в любое помещение не представляло проблем. Почему-то Нолдо казалось, брошенное жилище радо непрошенному гостю и согласно стать для беглеца приютом, когда это необходимо.
— Грустит ночами старый дом, — сама собой родилась мелодия. — В нём поселились мрак да ветер.
А дому снится на рассвете
Всё чей-то шёпот под окном.
Он просыпается, волнуясь,
И, затаив дыханье, ждёт,
Что кто-то дверь его резную
С привычным шумом распахнёт.
Но тихо всё. Во мраке комнат
Ткут паутину пауки,
Да половицы смутно помнят
Ещё недавние шаги.
Покинут дом весельем детским,
Теплом хозяев и гостей.
И никуда ему не деться
От трудной памяти своей.
Поддавшись странному чувству, эльф погладил запылившуюся стену, и вдруг дверь одной из комнат, где когда-то жила кухарка, слегка скрипнула. Женщина, уезжая, не заперла своё жилище, и менестрель спокойно вошёл внутрь. В пустом помещении не осталось даже мебели, но для беглеца было достаточно просто крыши над головой.
— Надеюсь, мы с тобой подружимся, — сказал эльф дому, осматриваясь. — Помнишь, как я помогал хозяевам? Снег чистил, рыбу ловил? Я хороший, ничего не украду и пожар не устрою.
Ответа не последовало. Решив, что молчание — знак согласия, менестрель выбрался через окно на улицу, вернул на место доски, чтобы скрыть своё присутствие, и поспешил в чащу, где оставил пожитки. Теперь их можно будет хранить более надёжно.
***
Всегда не унывающая Бериль выглядела подавленно. Беременная шестым ребёнком, она была бодрой и полной сил, но глаза выдавали состояние.
— Я тебе очень сочувствую, Берен, — сказала она со вздохом, зайдя в кабинет сына Белемира и устроившись в мягком кресле. Живот уже был заметен, однако свободное платье почти скрывало его. Кто не знал о положении женщины, мог подумать, будто она просто полная.
— Брось, — отмахнулся бледный исхудавший молодой мужчина, с давно не мытыми чёрными волосами. — Было ожидаемо.
Бериль кивнула. Череда смертей обрушилась на род Беора: за последние пять лет умерли почти все старшие родственники, в том числе, родители Берена. Белемир давно ослаб, постоянно что-то покупал у знахарей, но не делился своими проблемами с семьёй, а когда внезапно почила Аданэль, старый книжник перестал бороться за жизнь.
— Да, — согласилась сестра вождя, — нам некогда печалиться. Белемир передал дела тебе?
— Отец не мог поступить иначе, — пожал плечами беоринг, протёр покрасневшие глаза. — Но я — учитель, а не управляющий. Мне не хватит сил на всё разом. Ты сама знаешь, с какими трудностями сталкивался отец, когда защищал интересы приюта и сирот.
— И наши тоже, Берен.
— Да разве он думал о себе?
— О себе — вряд ли, но тех, кто трудился в приюте, Белемир защищал. Ты же сам знаешь, как нас любят обвинять во всём. Особенно, в собственных ошибках.
— Да… — немного помолчав, сын книжника достал из стола письмо. — Отец сказал, что завещает дело своей жизни мне, моей семье и Брегору. Но будет ли твой брат всерьёз всем этим заниматься?
Бериль нехорошо рассмеялась, села удобнее.
— Мой брат будет, ты же знаешь. А если не сам, то найдёт помощников. На своё усмотрение.
***
Площадь быстро заполнялась народом, несмотря на промозглый ветер и накрапывающий дождь. Лето в Фиримаре снова выдалось жарким, однако с началом осени резко похолодало, и обычные для самого плодородного времени года свадьбы справлялись в основном по домам.
Зная, что за событие вот-вот должно состояться, Гельмир с супругой поспешили уйти в более спокойное место.
— Король Финдарато против подобного, — тихо, с недоверием произнесла Солмелиэ, покосившись на мужа, но тот лишь пожал плечами:
— Да, только Эльдар не могут указывать эдайн каждый шаг, как бы ни хотелось. Я не могу заставить учеников думать так же, как я.
Истошный крик донёсся с площади, и его тут же заглушил многоголосый ор толпы.
— Пойдём отсюда, — эльфийка поморщилась. — Что бы ни сделал тот человек, нельзя позволить ему, умирая, превратить в чудовищ целый город.
— Да, нельзя.
Гельмир поспешил прочь от страшного шума, увлекая за собой жену. Людям нельзя запретить всего, но поговорить на занятиях можно и нужно. Главное — правильно подобрать слова, чтобы потом неблагодарные ученики не говорили, будто эльфы чему-то там не научили.
***
— Мельдир опять чем-то недовольна, — черноволосый сероглазый юноша, похожий на эльфа, пристально посмотрел на приёмного отца. — Ревнует?
Брегор задумался. Растить Бреголаса было трудно с самого начала, но с сиротой удалось договориться об условиях абсолютного мира внутри семьи: не обманывать друг друга, не брать чужого без спроса, не осуждать, не требовать ничего, сверх того, что и так дают, все вопросы и желания обсуждать честно и сразу, как только появляются. Разумеется, подобное требовалось от всех живших под одной крышей, но без усилий удавалось лишь старшей дочери вождя — прямолинейной и крайне самоуверенной Брегиль.
— Может быть, — неохотно отозвался вождь, ведя юношу в сторону площади.
В этот раз около главы Фиримара находилось гораздо больше охраны, нежели обычно, а Бреголас, демонстративно поглаживая рукоять меча, старался идти чуть в стороне от защитников.
— Ты мне так и не ответил, — обратился он к Брегору с вызовом, — а вопрос был для меня важен.
— У нас с Мельдир пока нет сыновей, — вождь напрягся, — кроме тебя. Я тобой занимаюсь больше, чем родными дочерьми. Конечно, Мельдир не рада. Ни одна мать такое не одобрит.
— А я не об этом, батя, — Бреголас хмыкнул. — На вопрос о ревности Мельдир ты мне ответил «Не знаю», и этого достаточно. Ты не ответил на вопрос, заданный на похоронах.
Брегор поджал губы. Упорство приёмного сына было объяснимо не только серьёзностью и важностью для полуэльфа темы, но и одним из законов семьи: обязанностью давать исчерпывающие разъяснения всему. И любой имел право требовать.
Когда на семью вождя обрушилась череда смертей, начиная со старика Борона и заканчивая хозяином приюта, к которому Бреголас, разумеется, относился хоть и противоречиво, но трепетно, юноша долгое время молчал, но в день прощания с Белемиром, стоя около свежей могилы, вдруг задал вопрос:
«Батя, я тоже однажды состарюсь и умру? Или я бессмертный?»
Брегору нечего было ответить, поскольку в Фиримаре не проживали полукровки старше двух десятков лет. Дети двух рас отличались от людей не столько внешне, сколько удивительной памятью и способностью быстро обучаться, они больше походили на эльфов лицами и статью, однако не обладали абсолютным здоровьем, из чего напрашивался вывод: перэльдар — не бессмертны.
— Я не знаю, — как только мог убедительно сказал Брегор. — Пойми: полуэльфы не так давно появились в Фиримаре, мы не можем об этом судить.
— Если дети эльфов и людей не могут жить вечно, — серые глаза Бреголаса стали страшными, — значит, Арда обречена.
— Вовсе нет.
— Да, батя. Это значит, что смерть сильнее жизни.
Решив не продолжать неприятный разговор, вождь ускорил шаг. На площади собирался народ, нетерпеливо требуя кровавого зрелища и толкаясь у помоста, куда вывели лохматого, заросшего бородой мужчину со связанными за спиной руками.
— Детей, морготов гад, совращал, а потом убивал! — донеслись слова судьи.
Толпа кровожадно взревела.
— Я бы ему кишки выпустил и жрать их заставил, — со злой насмешкой проговорил юный полуэльф.
— Мы не для этого здесь, — серьёзно сказал Брегор, подошёл вплотную к приёмному сыну, который уже был выше «бати» на полголовы, заговорил тише: — Ты — будущий командир армии. Скоро поедешь готовиться к жизни на севере, а потом и за горы отправишься. Ты должен уметь находить среди собратьев тех, кто станет верно служить тебе. Я привёл тебя сюда не ради того, чтобы смотреть, как совратителю детей переломают кости, а потом швырнут в яму подыхать. Здесь сегодня есть те, кому достанется несколько плетей за драки или месть родни жертв за случайные убийства. Преступники бывают разные, и нужно уметь отличить среди них тех, кому просто не место в мирной жизни. Они найдут себя в землях врага, где им можно и нужно будет убивать, разорять, наводить ужас. Тебе ведь тоже скучно жить, каждый день заниматься хозяйством, да, Бреголас?
Юный полуэльф потёр руки. Он уже вряд ли слушал и понимал, что ему говорят: в серых глазах проступало всё больше кровожадности, дыхание участилось.
— Ты должен уметь выбирать тех, кто способен не пьянеть от крови. И сам должен уметь не пьянеть.
Слова не помогли, пришлось встряхнуть.
— Туив!
— Не называй меня так, — немного опомнился полуэльф. — Это имя мне дали те, кто меня бросили!
— Тогда слушай. Батю.
Вопли истязаемого насильника стали отчаяннее, мольба о пощаде превратилась в несвязное мычание.
— Этот нелюдь скоро подохнет, — Брегор посмотрел в глаза юноши. — А тебе — жить и воевать. Запоминай тех, кто здесь собрался. Запоминай, как они реагируют. Здесь сейчас — твои будущие подчинённые.
Бреголас нехотя отвёл взгляд от окровавленного преступника и палачей с дубинами, посмотрел на толпу. Многим нравилось жестокое зрелище, кто-то даже советовал, как надо правильно мучить гада.
— Орки, — произнёс вождь, — такое же абсолютное зло, как и этот осуждённый. И пусть все, кому хочется причинять боль, делают это с теми, кто подобную участь заслужили. А не с нашими детьми, братьями и жёнами.
***
— Брегору есть дело до всего, — подытожила Бериль, вытягивая ноги и слегка растирая их ниже колен. — Но я хочу сама управлять делами приюта. Моя Аданэлька мне во всём помогает, старшие тоже уже с шеи слезли, а Гваэрон… Слушай, Берен, скажи честно: тебе, кроме жены, кто-то нравится? Я Лил не скажу, честное слово!
Мужчина не ответил, но смутился так, что всё стало понятно.
— Я ему рожу сковородой разобью! — вздохнула сестра вождя. — Но потом. Мне сейчас резкие движения лучше не делать. Неужели я правда такая некрасивая стала, а? Ну а кто мне дитё за дитём засаживает? А? Эх, ладно. Так что, впишешь меня в управляющие?
Увидев, что Берен колеблется, Бериль поднялась и села рядом.
— Я не заберу у тебя наследство, — спокойно произнесла она, словно уговаривала ребёнка не капризничать, — мне нужно только одно: чтобы ты вписал моё имя в список…
— Ладно, Бериль! — беоринг подскочил, как юная дева, испугавшаяся настырного ухажёра. — Ты давно и славно трудишься на благо приюта, тебе и делами заниматься.
— Так-то лучше.
Берен облегчённо вздохнул:
— Слушай, мне надо задания на завтра подготовить, а в голове такая неразбериха! Давай утром поговорим, а?
Угукнув, младшая сестра вождя направилась к выходу напоминающей утиную походкой. Да, Бериль давно перестала быть привлекательной, но, изменяя ей, муж неоправданно рисковал.
— Если она брату пожалуется… — покачал головой Берен, кладя на стол стопку листов, кору и глиняные таблички.
Мысль о том, что наследством придётся делиться, нервировала в основном потому, что супруга будет злиться. С другой стороны — зачем ей приют? Школы и книгохранилища вполне достаточно. Да, большинство жителей Фиримара предпочитали отдавать детей в эльфийский Дворец Знаний, но ведь не у всех хватало смекалки и усидчивости на учёбу у бессмертных.
Берену не нравилось, что в человеческую школу в основном попадали самые слабые и непослушные ученики, но Брегор уверял: однажды ситуация изменится. Надо лишь стать с эльфами на одну высоту.
Легко сказать! Но раз вождь хочет, придётся выполнять.
Берен протёр глаза, выпил крепкий отвар, чтобы взбодриться. Помогло слабо, но чувство долга перестлило усталость, и перо заскрипело по бумаге.
Встать на одну высоту с эльфами! Очнись, вождь! Для этого надо стать бессмертным!
Примечание к части
Автор стихов Дементьев А. Д.
Самое время для беседы
Мальчишка раздражал.
Раздражал бесконечными глупыми вопросами, и подозрительным молчанием.
Раздражал шумной беготнёй и беззвучным сидением в закрытой комнате.
Раздражал смехом и плачем.
Бессмысленными успехами и глупыми горестями.
Надоедливой нежностью и непозволительной грубостью.
Слепой любовью к отцу и неумением делать вообще ничего!
Недогадливостью и неспособностью к наукам.
Он всё, абсолютно всё делал не так! Ему бы только носиться с другими мальчиками!
Отвратительный ребёнок! Зачем он родился?
Андрет созлостью толкнула ставни, высунулась в окно второго этажа.
— Фарагор!
— Да, мам! — мальчик, ещё не юноша, но уже нравившийся девочкам, бросил игры и подбежал к дому, задрав голову.
— Не ори на весь Дортонион!
— Нам весело!
— Я сказала: «Не ори!»
Он ещё смеет спорить! Гадкий ребёнок! Копия отца! Словно мать вовсе не участвовала в появлении этого чудовища на свет.
— Ладно!
Делает вид, будто соглашается, но ведь через мгновение опять заорёт!
Швырнув полотенце на горячую кастрюлю, Андрет вытерла руки и бросилась к выходу из дома. Где угодно лучше, чем здесь! Скоро из кузницы вернётся муж, начнёт требовать всё подряд! Как будто сам не может себе обед в тарелку положить! Устаёт он! Ой-ой-ой!
Прокручивая в голове постоянно повторяющийся пустой разговор с Фаранором о том, что ему нужно больше поручать подмастерьям, нанять, в конце концов, ещё помощников, чтобы не приползать домой без сил и злым на весь мир, Андрет выругалась и ускорила шаг. Раздражение росло с пугающей скоростью, и главной причиной было понимание, что время уходит. Когда-то могучий кузнец уже не мог работать самым тяжёлым молотом, а сияющая юной свежестью женщина утратила красоту молодости. Бесспорно, для своих лет Андрет оставалась привлекательной, но…
Появление сына всё равно испортило кожу и фигуру, на лице появлялось всё больше морщин, волосы теряли черноту и густоту.
Глядя на других женщин, сестра вождя могла бы считать себя удачливой, поскольку не умерла родами, не начала болеть по вине гуляющего мужа, не похоронила половину детей, не сошла с ума и не превратилась в курицу, способную думать только о гнезде, однако всё это хоть и давало поводы для гордости, счастья не прибавляло. Непокой разрастался в сердце и даже утомительный сбор и заготовка урожая слабо отвлекали.
— Король Ном дарит мне книги, — сказала сама себе сестра вождя, свернув на дорогу к бывшему дому Белемира и Аданэль. — Только мне! Меня должны слушаться! Если Берен опять не добавил мои тексты в обязательное изучение детям, я его словарём печь топить буду!
— Ты куда, мам? — долетел вопрос сына.
— Еда на столе! — крикнула Андрет, мысленно злясь, что Фарагор опять от неё что-то хочет. Ну точно, как папаша! Такой же бесполезный!
На самом деле ему ведь всё равно, куда пошла родительница. Плох сам факт отсутствия дома.
«Как же вы мне надоели!» — мысленно выругалась аданет, однако решила приберечь злость для Берена. Этот мямля, конечно, ничего не сделал из обговоренного! Каждый раз одно и то же. И как его жена терпит? Тряпка!
Снова чувствуя, что испытывает отвращение ко всем мужчинам-атани, а к одному эльфу и того хуже, Андрет пошла по влажной от недавнего дождя дорожке, намеренно давя первые опавшие листья. Мокрые и жалкие, они становились ещё и грязные, и от этого на душе делалось легче.
— Всё суета, не стоит об этом, — решила всё-таки успокоить себя аданет, вспоминая стихи, которые придумала, читая эльфийские песни. — Блестит вода осколками лета.
Танец жёлтых листьев, может быть,
Обо всём поможет нам забыть.
Зовёшь ты вновь, но знаю — вернись я,
Пройдёт любовь, как жёлтые листья.
Танец жёлтых листьев, может быть,
Обо всём поможет нам забыть.
Танец жёлтых листьев…
Как трудно мне сказать прощай!
Танец жёлтых листьев…
В твоих глазах печаль.
Путь до дома Беле… Берена был неблизким, но незаметно быстро остался позади. Миновав калитку и вёдра с яблоками, оставленные прямо на дорожке, Андрет поднялась на высокое крыльцо, которое после смерти Аданэль уже не позволяли украшать детям, и в изумлении остановилась.
Слова приветствия застряли в горле, получилось лишь молча поклониться.
— Здравствуй, Андрет, — сказал хозяин дома, тоже чувствуя себя не слишком уютно в присутствии неожиданного гостя. — Можешь зайти в другой раз.
— Нет, — в один голос сказали аданет и тот, кого она не ожидала встретить.
Листья закружились на поднявшемся ветру, заморосил мелкий дождь.
— Заходи, — беззаботно произнёс внезапный визитёр. — Мы давно не болтали в непринуждённой обстановке. Пора это исправить. Самое время для беседы, правда?
— Для беседы… — эхом повторила Андрет, вытирая ноги о коврик с таким усердием, словно топтала поверженного врага. — Да, пожалуй, для беседы самое время.
Примечание к части
Песня "Танец жёлтых листьев" гр. Восток
Примечание к части
Athrabeth (Синдарин) — беседа
Атрабет. Athrabeth "Finrod ah Andreth". Вы заблуждаетесь!
Супруга Берена и их совсем ещё юная старшая дочь спешно подали на стол, хозяин дома пригласил гостей присесть.
— Давно меня здесь не было, — печально улыбнулся Финдарато Инголдо, осматриваясь. — Мне казалось, будто я уезжал вчера…
Андрет выпила сидр, прищурилась.
— Кажется, я помешал какому-то важному разговору, — глаза короля хитро блеснули.
— Подозреваю, — напрягся Берен, — ты спас меня от жестокой расправы.
— Так и есть, — процедила сестра вождя, снова делая глоток. — Мне нравится идея твоего отца, мир ему в посмертии, но мой сын продолжит учиться у эльфов, а дети Бериль идут в твою школу, лишь чтобы поддержать дело Белемира. Изучая одно и то же, итог получаем разный! Речи о лучшем понимании людьми людей в твоём случае, Берен, далеки от истины! А ведь изначально я не хотела, чтобы Фарагор учился у эльфов.
— Безумно интересно! — Финдарато, сияя валинорским светом и блестя тканью простых вроде бы одежд, поднялся. — Андрет, я хочу поговорить с тобой и обсудить, чем ты недовольна в вопросах обучения детей. Я пришёл к Берену узнать, чему учат моих подданных в свободной от Эльдар школе, поскольку не могу оставаться в равнодушном неведении. Пойдём в библиотеку. Покажешь книги, которые читают дети.
— Это не эльфийская школа, — зло блеснула глазами аданет. — Мы сами решаем, что и как преподавать.
— Однако я — ваш король, на мне ответственность за всё.
— Мы не говорим про эльфов плохо! — примирительно поднял руки Берен. — Никогда!
— Не сомневаюсь, — Инголдо не слишком искренне улыбнулся.
Берен заметно занервничал, Андрет, гордо вскинув голову, встала из-за стола, с сожалением взглянув на сладкую булочку, которую придётся съесть позже. Финдарато подал женщине руку, помогая преодолеть высокую лестницу, и неприятный переход остался почти незамеченным, даже одышка не появилась. Дверь в книгохранилище открылась, служитель проверил защищённый решёткой камин, как бы случайно указал на стоящие в углу вёдра с песком:
— Приказ Белемира, — пояснил адан. — Мы все обязаны сами начинать тушить пожар, одновременно подавая сигналы тревоги.
Рука указала на колокольчики в каждом углу.
— Белемир бы гордился вами, — король покачал головой. — Спасибо, что не забыли приказы основателя библиотеки.
Служитель, поклонившись, ушёл, однако тут же вернулся с салфеткой и принялся стирать пыль с полок дальнего шкафа.
— Мне грустно видеть, Андрет, что народ ваш уходит столь скоро, — вздохнул Инголдо, всматриваясь в надписи на переплётах. — Я хотел поговорить о школе с Белемиром и Аданэль, но отсутствовал слишком долго, и теперь могу лишь читать имена тех, кто был мне дорог, на обложках книг. Ушёл и Борон, проживший долгую по меркам людей жизнь, но мне кажется, что я только вчера впервые увидел его совсем мальчишкой. Я так и не успел с ним подружиться и узнать, как следует, не успел помешать встать на неверный путь. Порой мне кажется, будто я совсем недавно узнал Беора, встретив в лесах на востоке Белерианда его сородичей. Но уже давно нет ни его самого, ни его сыновей, ни их детей… И это не случайность, увы.
— Говорят, до встречи с вами мы проживали гораздо более короткие жизни, — Андрет пожала плечами, села у камина и начала злиться на себя: лицемерному Ному удалось всего парой фраз заставить себя жалеть! Утешать! Да как ему не стыдно?!
«Надеется, что я теперь с ним во всём соглашусь? Как бы не так!»
— Значит, — синие глаза эльфа засияли радостью, — вы счастливы здесь?
«Как бы не так!» — аданет сжала зубы.
— Вы называете счастьем утешение, что смерть настигнет чуть позже? — с вызовом произнесла она и насладилась кратким замешательством короля. — Да, тьма чуточку рассеялась. Мы так говорим.
— Что вы под этим подразумеваете?
Андрет показалось, будто эльф цепляется к словам. Неудивительно: дортонионским владыкам не может нравиться желание подданных обрести хоть малую свободу! И теперь здесь, в библиотеке, где зарождалась независимость народа эдайн, бессмертный король смотрел на собеседницу так, словно искал слабые места, чтобы раздавить волю человека, способного опорочить безупречных правителей. Андрет ощутила власть: да, она может разрушить слепое восхищение эльфами, если оно ещё сохранилось в чьих-то сердцах. Стоит только напомнить…
— А вы не знаете, да? Тьма, что прячется на севере, но ранее… — глаза аданет заиграли злым торжеством. — Ранее эта тьма правила всем Средиземьем. Пока вы наслаждались благами Светлого Амана.
— А я не о тени спрашивал, — вывернулся змеёй король со змеиным кольцом на пальце. — Я лишь хотел уточнить для себя: что вы подразумеваете, говоря, будто мрак чуточку рассеялся? И причём здесь краткий век людей?
Финдарато Инголдо не пояснил мысль, однако Андрет поняла: он намекал на заслуги своего народа в борьбе с Морготом, а ещё, вполне вероятно, поймал собеседницу на отсутствии последовательности в речах — действительно, какая связь между смертностью людей и сменой эпох? Появление Итиль и Анар на небесном куполе Арды, если речь об этом рассеявшем тьму свете, — не имеет отношения к судьбе атани.
Сестра вождя хотела начать спорить, правда не успела придумать, с чего начать, но эльфийский король вдруг просиял, и взял в руки сборник легенд, который составляла Аданэль уже будучи старой.
— И вы, — не дал Андрет оформить мысль Инголдо, — и мы — Дети Эру. Так учили нас Валар. И наша, и ваша судьба — Замысел Творца.
— Вы, Калаквэнди — Светлые Аманэльдар, — скривилась сестра вождя, — в своих суждениях такие же, как и не светлые, хоть и видели сделавший вас особенными Валинор! Наши предки, скитаясь по Средиземью, встречали разных… Квэнди. И все они говорили одно и то же! С чего вы решили, что человеческая смертность изначальна и задумана Творцом? Почему вы допускаете мысль, будто так и надо, что одни — хрупкие и недолговечные, а другие — могучие и бессмертные?! В ваших «легендах», — это слово прозвучало особенно язвительно, — говорится, будто мы — ТОЖЕ Дети Эру. Но ведь и для вас мы — несмымлёныши, слепые котята, дети, которым не суждено вырасти! Вы, конечно, бесспорно, нас любите — о, да! — но мы для вас — низшие твари, на которых можно взирать сверху вниз, с высоты своего величия! Мощи и мудрости! Вы смотрите снисходительно: с жалостью или осуждением.
— Вы близки к истине, — листая страницы и посматривая на другие переплёты, словно что-то выискивая, внезапно согласился Финдарато, чем снова выбил почву из-под ног собеседницы. — Многие мои сородичи думают примерно так, однако не все. И уж точно не я, Андрет.
Прозвучавшее имя заставило внутренне сжаться. Безличный разговор: «мы», «вы», «они» был проще, оставлял место для отступления, но теперь… Требовалось срочно действовать!
— Король — часть своего народа. «Я» здесь неуместно, — прищурилась сестра вождя эдайн.
— Мы, Андрет…
— И обращаетесь вы, Эльдар, к моему народу — не ко мне.
Финдарато высоко поднял брови, отложил книгу. Служители библиотеки, уже трое, то и дело проходившие мимо «по своим делам», моментально исчезли, однако дверь осталась прикрыта неплотно — при желании можно было продолжать подслушивать. Похоже, Инголдо это нисколько не смущало. Впрочем, Андрет знала: этот эльф всегда любил играть на публику. Зачем он вообще стал королём? Выбрал бы работу по душе — пел бы в театре! Его бы больше любили. Наверное.
— Мы не в шутку называем вас Детьми Эру, — синие глаза посмотрели пугающе, словно сквозь аданет. — Именем Создателя никто из нас никогда не шутит и не его упоминает просто так. Это либо мольба, либо Клятва, либо истина в нашем понимании. Мы говорим так, ибо знаем, — последнее слово прозвучало громче и твёрже, — знаем! А не потому, что так «говорится» в наших «легендах». Мы считаем вас своими родичами, и родство наше — будь то плоть «хроа» или дух «феа» — гораздо глубже и теснее, нежели общая связь между нами и всеми живыми «тварями» Арды. И даже — этими «тварями» между собой.
Не понимая, издевается Финдарато Инголдо или нет, Андрет сделала крайне заинтересованное лицо, стараясь не думать о том, что от такой подвижности и выразительности на коже появляется больше морщин. Сейчас это неважно: главное — не отступить, не проиграть. Эльфы не должны всегда чувствовать себя победителями!
— Тварями, — прошипела сестра вождя, и король просиял. Опять придумал выход из неудобного положения!
— Мы любим всех, кто живёт в Средиземье! — певуче произнёс Инголдо, делая акцент на названии земли и отрешённо смотря в пустоту, будто что-то вспоминая. Андрет захотелось уточнить про валинорскую родню и мудрых благих Валар, но владыка не позволил себя прервать: — Любим по мере их достоинства! Зверей и птиц, дружных с нами, разумеется, — синие глаза пронзили собеседницу. — Любим деревья! Цветы, увядающие быстрее людей.
Где цветы? Дай мне ответ.
Где они остались?
Где цветы? Дай мне ответ!
Где теперь растут?
Где цветы? Дай мне ответ.
Девушки сорвали, и вот их нет…
Когда же все это поймут?
Перешедшая в пение речь вскружила голову, Андрет встала и прошлась вдоль книжных полок. Эльфийский король опасно балансировал на грани между поучительной речью и оскорбениями, но желание победить в игре не позволяло аданет прервать беседу.
— Когда цветы уходят, — заговорил Инголдо, снова берясь за книгу — на этот раз толковый словарь, — мы тоже жалеем о них, хотя это часть природы растений, как и рост, и цветение.
«Цветы уходят, — подумалось сестре вождя, — и люди уходят. Для эльфов всё едино! Это мы о себе говорим «умираем», а о растениях — «увядают»! А бессмертные…»
— Но о вас, наших ближайших родичах, — тут же пояснил король, — мы скорбим куда сильнее! В нашей памяти остаётся больше потерь, нежели в вашей, и от этого нам в разы больнее. Но ведь в Средиземье всё недолговечно, мы догадывались, куда шли, пусть и не осознавали до конца. Я лишь не понимаю, почему мы не имеем права считать смертность частью вашей природы? Вы ведь рождены здесь. Как и цветы. Разве сами вы думаете иначе? Из всего сказанного ранее можно сделать вывод, будто вы уверены, что мы заблуждаемся.
Андрет прошлась вдоль полок, на миг опустила голову, выдохнула и с вызовом, гордо расправив плечи, произнесла:
— Да, король Ном. Вы все заблуждаетесь. И забываете, что тоже родились здесь.
Примечание к части
Песня "Где цветы" исп. М.Макарона и Мегаполис
Один из материалов по Атрабет http://www.kulichki.com/tolkien/cabinet/kolzo_mo/finrod.shtml
Атрабет. Athrabeth "Finrod ah Andreth". Смерть нам навязали
Финдарато удивлённо склонил голову набок. Со стороны было непонятно, что именно изумило его: сам факт спора, прямое обвинение или напоминание о происхождении Квэнди.
— Вы заблуждаетесь, — повторила Андрет, осмелев. — И все, кто думает так же, как вы. И само это заблуждение — тьма. А мы, — аданет растерялась, как лучше назвать своих сородичей: зная, насколько придирчиво и ядовито эльфы цепляются к словам, промахнуться не хотелось, — мы, люди, думаем по-разному. Одни говорят так, другие — эдак, но большинство не думают вовсе, а значит, слепо верят, будто мир всегда был именно таким, как сейчас, в краткий миг их жизни, и останется таким вечно. Они даже не задумываются, нравится им это или нет! Главное — просто!
— Это следствие невежества, — серьёзно сказал Финдарато, начав активнее искать что-то среди книг. — Но ведь мы вас учим, преподаём историю Арды, начиная с Айнулиндалэ!
— Многие не способны правильно произнести это слово, — бросила сестра вождя. — Вы учите, но не всем ваша наука нужна! Вы не понимаете, что знание имён Валар никак не поможет плотнику или пахарю? Или то, в какой очерёдности прибыли Нолдор в Средиземье? Какие цели были у каждого лидера перехода…
— Исхода.
— …и как зовут валинорских королей? Скажи, зачем прядильщице или мяснику эти знания? Как ты объяснишь их необходимость ребёнку, не способному выучить названия ягод и грибов и запомнить, какие из них нельзя есть?
— И в этом смысл свободной от эльфов школы? — терпеливо уточнил Инголдо, снова взяв записи Аданэль. — Объяснить так, чтобы стало понятно?
Андрет почувствовала себя загнанной в угол и разозлилась.
— Нет! — она выдохнула, заговорила спокойнее. — Мы постараемся дать те знания, что необходимы здесь и сейчас, в этом неизменном для маложивущей твари мире!
— Вы хотите лишить себя знаний о прежних эпохах? — во взгляде синих глаз проступило сожаление и безнадёжная тоска. — Все имеют право знать, что сначала была лишь пустота Эа, потом зазвучала Песнь Творения, и во тьме возникла Арда. Позже наступила Эпоха Светильников, затем — Древ. Это ведь чудо — узнать, что когда-то не было на небесном куполе солнца и луны, а их хранителей любой аманэльда мог встретить на празднике и поболтать! Полагаете, кузнецам и кухаркам это совсем не интересно?
«Кузнецы и кухарки…» — Андрет не была уверена, что пора начинать злиться на намёки, но решила на всякий случай защищаться.
— У нас тоже есть те, кого называют Мудрыми, — осторожно, однако с вызовом проговорила она. — Мудрые, как правило, думают не так, как большинство, только их редко слушают, потому что их знания — часто всего лишь домыслы, которые нельзя проверить. Их суждения противоречат друг другу, не являются бесспорными истинами, в отличие от знаний, которыми вы похваляетесь, а ещё…
Финдарато Инголдо заинтересованно кивнул.
— Наши Мудрые не пересказывают ничего, кроме ваших «легенд», но все мы знаем цену таким историям, — торжество окрылило. — Нам приходится верить «легендам» вашего народа за неимением иных возможностей познания. А истину из легенд, если она вообще там есть, приходится вымолачивать, как зерно из снопа. Да только в обмолоченном зерне часто остаются плевелы, избавляясь от которых нередко выбрасывают на ветер и сами зёрна.
— Очень грустно осознавать такое, — покачал головой король. — Только я не понимаю, как может теряться зерно истины, если у вас есть возможность читать наши книги, где история изложена именно так, как всё и происходило.
— Кто пишет историю, — начала нападать Андрет, — тот и решает, где зёрна, а где плевелы, разве не так?
Финдарато от души рассмеялся, отложил книгу.
— Кажется, я догадываюсь о причинах обид на Мудрых, — сказал он гораздо мягче. — В отличие от наших мудрецов, ваши не сохранили настоящих преданий прошлого. Я сейчас пытался отыскать записи вашего народа о древних днях, но видел лишь переписанные эльфийские тексты и не могу не признать твою правоту: авторы книг сами решают, где зёрна, где плевелы. Порой необдуманно. В чём принцип отбора? «Не нравится сюжет — значит, он не нужен никому»? «Не нравится герой — сделаю его плохим»? «Нравится — хорошим»? «А заодно, исказив вековые истины, обелю свои чёрные поступки»? Нельзя так относиться к истории. Это, как вы говорите, от Тени.
Посмотрев в глаза королю и подумав, что и сама согласна со многими его утверждениями, а значит, эльфы снова побеждают, Андрет взяла записи Аданэль, но потом убрала на полку, сняла небольшую книгу в синей кожаной обложке. Финдарато увидел маленькую печать библиотеки Крепости Исток и заинтересовался.
— От мудреца к мудрецу, сказано здесь, — открыла первую страницу сестра вождя, — передаются сквозь тьму веков предания, будто изначально люди были не такими, как сейчас.
— И это чистейшее зерно, — серьёзно согласился Инголдо.
— Не в том смысле, — разозлилась Андрет, понимая, что владыка имеет в виду. Конечно, сияющий валинорский эльф видел её народ грязными дикарями, не способными ни читать, ни писать, ни даже внятно говорить! — Люди были иной природы, не то, что сейчас! Вот.
Аданет развернула книгу к королю.
«Славьте Народ, славьте —
Великий во все времена!
И славьте свою душу —
Великую во все времена!
Счастливый Народ живёт там,
Где люди сознательны
И мечтают о совершенном человеке,
Об истине, ведущей к избавлению от искажения
Ради людей, ради добра,
Ради братства человечества.
Идеи человека — единственное, что никогда не исчезнет,
И сквозь время потомки узнают прошлое.
Нет среди нас способного править миром —
Человек умрёт. Но не его идеи.
Счастливый Народ!
Мы идём сквозь время —
Счастливый Народ,
Победивший искажение».
— Это не древность, — отрицательно покачал головой Финдарато Инголдо. — Это написал учитель учителей Белемира.
— Вы хотите лишить нас права иметь древние тексты?! — вспыхнула Андрет. — Записать это мог любой Мудрый, но говорится здесь о том, что пытались передать нам предки.
И Эльда, и аданет понимали: беседа заходит в тупик. Они прекрасно осознавали — у юной расы Младших нет никакого великого прошлого, нет собственных древних легенд, и попытки что-то противопоставить валинорским эльфам пусты и жалки, однако задетая гордость Андрет заставляла её продолжать, а снисходительность Финдарато не позволяла прерывать. К тому же, до сих пор не было сказано ничего из запланированного изначально: разговор уходил куда угодно, не возвращаясь к обучению человеческих детей, лишь иногда касаясь близких тем.
— Что же пытались передать предки? — осторожно уточнил король.
— Люди недолговечны не от природы! — выпалила сестра вождя эдайн. — Аданэль говорила, что народ Мараха сохранил больше знаний, в том числе о Творце, которого вы зовёте Единым, Эру Илуватаром.
«Разумеется, «Солнечные» ведь с самого пробуждения оказались бок о бок с эльфами», — выразительно говорили глаза дортонионского правителя, и Андрет вскипела ещё сильнее.
— Понимаете, Эльдар? — срывающимся голосом произнесла аданет. — Люди недолговечны не от природы! Нас сделал такими тот, кто властвует над тьмой!
Узнав знакомые речи, так или иначе звучавшие во время призывов на войну против Моргота, Финдарато ощутил странное смятение: прекрасный бессмертный правитель, всеми на словах обожаемый, сейчас столкнулся лицом к лицу с плодами трудов своего народа. Додумывая зло Моргота, эльфы бросали в плодородную почву семена ненависти, чтобы взрастить бесстрашие, ведь злость всегда сильнее осторожности. Но что выросло в итоге? Ложь, зависть и гордыня? Какое волшебство теперь способно заставить Фирьяр принять свою участь и перестать ненавидеть Старший Народ? Эльфы ведь тоже не виноваты, что созданы такими! Они не отбирали у людей бессмертие, не делали их глупее! Наоборот! Благосклонно настроенные Эльдар стараются, чтобы Младшие жили дольше, болели меньше, развивались, обучались…
Почему, вместо цветов благодарности, всюду произрастают сорняки зависти?
«Наверное, Валар думали о нас так же, — промелькнула мысль. — Но это неправда! Аманэльдар не завидовали Айнур! Может быть, и я ошибаюсь? Может быть, Фирьяр более искренние и добрые, чем кажутся?»
В памяти всплыл образ наивного музыканта-дикаря, глупого, но забавного. Вспомнился и Огогом — умный несчастный человек, родившийся уродцем. Милая женщина Няня, всецело отдававшаяся заботе о чужих детях. А каким хорошим и жадным до знаний был Беор! Он никогда не хотел чужого, не таил зла в сердце.
Да, не все Младшие — твари тьмы. Они просто запутались. Значит, долг мудрых и светлых — помочь разобраться, пока не поздно. Пока невежество не породило ещё больше неразберихи. Подавив навязчивое желание высказать о Нолофинвэ и его «мудрости людей древности» много нелестного, чтобы окончательно не подорвать доверие между Старшими и Младшими Детьми Эру, Финдарато примирительно улыбнулся:
— Плоть Фирьяр действительно страдает по вине Моргота, пусть и не всегда. Однако признаю — уязвимость тел людей для хворей — его вина. В это легко поверить, поскольку и мы понимаем, и вы от нас знаете, что Моргот, ещё до того, как получил имя-проклятье, задолго до нашего появления, отравил в Арде всё и её саму. Вы, как и мы, живёте в Арде Искажённой, ваша пища, ваши тела — всё принадлежит ей. Нам хотелось думать, будто Амана не касалось зло до прихода Моргота, но и это заблуждение, ведь Земля Валар — часть Арды. Арды Искажённой. Да, в Амане не было тлена и увядания в том понимании, как здесь: у нас не гнили собранные урожаи, не плесневели картины и стены домов, не гибли посевы, не случался падёж скота и домашней птицы. Когда мы пришли в Средиземье, лишь наша осторожность и бережливость спасли нас от голодной смерти, ведь мы заботились о дарах сумеречной земли, как о великой ценности.
— Потому что у вас достаточно здоровья и сил на это! — вновь напала Андрет.
— Вы просто не знаете всего, — осторожно сказал Инголдо, нежно трогая переплёт любимой книги Беора, в которой картинок было больше, чем текста. — А ведь с Квэнди всё обстоит так же, как и с вами: наше здоровье и сила убывают.
На лице аденет отчётливо читалось насмешливое:
«Рассказывай, бессмертный красавчик, как тебе тяжело!»
— И Квэнди, всегда жившие в Средиземье, и лишь недавно вернувшиеся сюда аманэльдар, — словно не заметил недоверия король, — одинаково чувствуют, что их тела меняются быстрее и иначе, нежели прежде. Возможно, дело в новых светилах, но никто не скажет наверняка. Думается мне, хроа эльфов однажды окажется слабее, чем было задумано Творцом. Просто пройдёт ещё много лет, прежде чем разрушение станет заметно. Так и хроар людей слабее, чем должны быть. Однако здесь, на западе Белерианда, вы живёте дольше, нежели во власти тьмы.
Многозначительный взгляд Инголдо встретился с бескомпромиссным:
«Раболепия не жди!»
— Не о том я говорила, — фыркнула Андрет. — Для вас есть одна песня: эльфы есть эльфы, люди есть люди. Да, враг у всех один, но цветы — это цветы, а твари — это твари, даже если все страдают от Моргота одинаково. Черта, владыка Ном, черта. Она всегда была и вечно остаётся. С одной стороны — правители, с другой — слуги. С одной — Перворождённые, благородные и бессмертные, с другой — Пришедшие следом, безродные, полезные лишь краткий срок. Но не об этом говорит голос Мудрых, прошедший лучом сквозь тьму веков.
— А о чём? Что мы заблуждаемся, и на самом деле нет Старших и Младших Детей Эру, а люди — это искажённые эльфы?
«Он меня сейчас орчихой назвал?» — аданет почувствовала, как стало тяжелее дышать.
Однако понимание, что сама привела разговор к этому, остудило пыл.
— «Мы не созданы для смерти», — прочитала дрогнувшим голосом сестра вождя, — «Мы рождены не затем, чтобы умирать», «Смерть навязана нам».
Снова подумав много нелестного про дядю, Финдарато поджал губы.
— «Мы боимся смерти, — продолжался текст, лицо Андрет становилось всё более непроницаемым, и её отношение к словам «мудреца прошлого» скрывалось за этой маской. — Боимся, как не боится никто. Звери, птицы, рыбы и черви слишком неразумны для понимания неизбежности чудовищного конца. Растения и камни не смыслят красоты бытия. А мы всё осознаём».
Надеясь, что эту книгу никто не читает детям в целях обучения, Инголдо многозначительно кивнул.
— «Мы вынуждены вечно бежать от смерти, подобно оленю, спасающемуся от охотника. Но похоже, даже заморский Аман, нетленный и прекрасный, не спасёт нас. В надежде на спасение отправились мы в путь на запад, уходя от врага к безопасности. Поколения сменялись, смерть настигала каждого. Надежда на свет вела нас, но оказалась тщетной. Мудрые предупреждали об этом, но ведь их редко слушают. Мы бежали от смерти на край земли, но она настигла нас здесь».
Сестра вождя замолчала, подняла глаза на короля. Финдарато понял — собеседница устала от путаных речей и ещё более непонятных текстов, смысл написания которых от эльфийского правителя ускользал.
Кто и зачем это записал? Автор тяжело болел и излил свою скорбь на бумагу? Кто-то разочаровался в эльфийской опеке и решил, что о его обиде должны знать все? Кому-то хочется обратно на восток?
«Мы разве удерживаем Фирьяр в Дортонионе насильно?! — вспыхнуло в груди неприятное чувство. — Не нравится у нас — Морьо всегда нужны работники! Он как раз на востоке от Соснового Края!»
— Странные и ужасные вещи звучат сейчас, — вздохнул Инголдо, неожиданно для себя начиная понимать суть проблемы. — Только сдаётся мне, не о навязанной смерти написано в этой книге.
— Неужели? — недобрая улыбка Андрет превратилась в кривую подрагивающую ухмылку.
— Именно так. Дело здесь совсем в другом.
Однако о том, как оскорблённое самолюбие одного-единственного искаженца прошло «лучом» сквозь «тьму» веков и через поколения настигло обиженную тем же эльфом женщину, Финдарато предпочёл не говорить.
Примечание к части
Стихи — перевод песни 'Happy nation' Ace of Base
Атрабет. Athrabeth "Finrod ah Andreth". Другое имя врага
Берен отошёл от двери библиотеки, протёр глаза. Все имеющиеся увеличительные стёкла уже не помогали при работе, значит, пора покупать новые. Каждый раз, думая об этом, учитель с горечью и тяжёлым сердцем делал выбор в пользу эльфийских линз, как бы ни хотелось поддержать мастеров-собратьев. Гномьи лупы тоже были хороши — прочные, не царапались, чистые и ровные, но от них быстрее уставали и слезились глаза, чем от нолдорских.
Мысли об увеличительных стёклах отвлекли от страха осуждения со стороны короля Нома. Берен не знал, что именно его пугает. Казалось бы, как может эльфийский владыка наказать своих смертных подданных и за что? Школа для людей, где преподают люди — разве это неправильно? Или проблема не в самом факте, а в волнении за качество учёбы? Владыка беспокоится, что люди снова одичают? Он полагает, что без эльфов Фирьяр способны лишь на бесконтрольное размножение?
«Всё в меру должно быть, — вспомнились слова Брегора, когда после смерти отца пришлось самостоятельно думать о делах школы и приюта. — Я видел отринувших помощь Старших, и, поверь, брат, лучше такими не становиться. Но мы можем и должны идти по своему пути. Шаг за шагом. Вслед за эльфами. Как дети повторяют за взрослыми, которых выбрали для себя примером».
А ещё вставал всё острее вопрос полуэльфов. Подкидыши росли, но их было слишком мало, чтобы дать им собственную землю и отделить.
«Пусть называют себя кем хотят, — пожимала плечами Бериль. — Хотят эльфами — пусть будут эльфами, хотят людьми — пожалуйста! Это их выбор. В конце концов, если что-то пойдёт не так, они всегда могут передумать».
Однако Берен хотел иного. В голове засела идея необходимости внушить полуэльфам, что они не просто то ли Старшие, то ли Младшие, а особая, новая раса, возможно, будущее Арды. Почему нет? Если Эльдар и Эдайн продолжат жить на одной территории, перэльдар станет больше. Полукровки начнут заключать браки между собой и с представителями «чистых кровей». Соответственно, если полуэльф женится на эльфийке, у них родятся полуэльфы. Если на аданет — тоже родятся полуэльфы. Процесс смешения будет идти быстрее и быстрее, эльфы и люди постепенно останутся в меньшинстве и, вероятно, исчезнут! Нет, эльфы вряд ли перестанут существовать в Арде, поскольку они бессмертны, но люди…
От такой мысли становилось немного грустно, но одновременно понимание вдохновляло. Потомки станут красивыми, здоровыми, талантливыми! Это действительно возможно!
Берен просиял.
— Мудрец! — позвала вдруг жена самым приятным из домашних прозвищ. — К тебе как обычно.
Дальше можно было не объяснять. С сожалением подумав, что продолжить слушать разговор короля с Андрет не получится, учитель поспешил по лестнице вниз. «Как обычно» означало, что пришла бабушка одного из учеников — своего единственного внука, который не вышел ни умом, ни усидчивостью, но в семье не желали признавать неудобную правду. Уверенная, будто Берен — всемогущий волшебник, которому стоит лишь захотеть, и любой ребёнок обретёт все знания, хранимые в королевской библиотеке, а кроме того — мгновенно получит воспитание самого покорного и вежливого эльфа, бабушка ходила к учителю снова и снова. Сначала она просила по-хорошему: приносила подарки, угощения, ткани и даже ковёр. Потом начала требовать, а после — ругаться. С каждым разом громче. Что делать, не знал никто, поскольку абсолютно уверенная в исключительной гениальности внука старушка не желала слушать ничего, кроме похвалы в адрес своего сокровища. И Берен хвалил, соглашаясь с тем, что, возможно, и правда не уделяет каждому ученику должного внимания.
Но на этот раз учитель придумал, как сдвинуть ситуацию с мёртвой точки.
***
Андрет вздохнула, посмотрела на Финдарато снизу вверх. Она уже чувствовала, что ответа не будет, по крайней мере того, на который она рассчитывала. Конечно, эльфы никогда не признают равенство с людьми — им нет в этом выгоды. Короткая человеческая жизнь превратила целую расу в расходный материал, и даже при желании относиться к Фирьяр иначе Эльдар не смогут.
— Ваши слова пропитаны горечью, — обдумывая каждое слово, заговорил король после паузы, — словно кто-то оскорбил и унизил вас, и теперь вы стараетесь отыграться. Сейчас это выглядит так, словно ты, Андрет, пытаешься задеть своего собеседника. Заметь, я не напоминаю о статусах и говорю лишь о том, как личная обида способна посеять раздор между двумя народами. Или же все мудрецы людей согласны с написанным здесь? Тогда я верю, что вам действительно причинили великое зло, — Финдарато встретился с аданет глазами. — Но не мы, Андрет. Не мой народ, не Квэнди виновны в вашей беде. В том, что мы — такие, как есть, а вы — таковы, какими мы вас застали, нет нашего злого умысла. Возможно, встретиться раньше было бы лучше для всех, но этого не произошло, и нет смысла жалеть о несбывшемся. Поймите, мы не радуемся вашему горю и не стремимся возвыситься над вами.
Переведя взгляд на книгу в синей обложке, Инголдо выдохнул. Андрет устала стоять — начали ныть ноги, но садиться, показывая слабость, не позволяла гордость.
— Не все голоса, долетевшие до вас сквозь тьму веков, есть свет, — осторожно произнёс король, — не каждый из них говорит правду тем, кто жаждет вестей. Берегитесь плевел в зерне! Они ядовиты! Мой народ уже сталкивался с подобным злом, когда Моргот пришёл в Аман. Враг начал ссорить родичей и друзей, разделять народы. Он делал это, чтобы мы не могли сплотиться против него, но не только в этом причина, Андрет. Моргот завидовал любви и дружбе, искренней привязанности, потому что сам всегда получал лишь страх и молчаливую ненависть от своих рабов. Тиран мечтает о честном поклонении, но никогда не может обрести его, ведь, угнетая, нельзя остаться любимым и завоевать уважение достойных.
Желание присесть всё-таки пересилило, женщина взяла не глядя ещё несколько книг и устроилась за столом. Финдарато проницательно взглянул на неё, словно всё понял.
— Но кто же причинил вам зло? — спросил король, будто проверяя реакцию собеседницы. — Кто наслал на вас смерть? Я понимаю, речь о Морготе, хотя, вероятно, в ваших тайных преданиях он именуется иначе.
«Назвать отсутствие истории тайными преданиями, которые просто никому не показывают… — подумала сестра вождя с обидой. — Идею подал? — ехидная ухмылка расплылась на лице. — Да, в наших тайных преданиях оскорбившего людей врага зовут иначе — например, Ном».
— Вы говорите о смерти и о тени врага так, словно это одно и то же, а соответственно, если уйти от тени, можно избежать смерти, — медленно проговорил Финдарато. — Но это не так, Андрет. Я думаю, если бы созданная Морготом тьма и смерть были едины, то в Арде вовсе не было бы смерти, поскольку создал наш мир Эру, а не враг. Нет, Андрет, мы зовём смертью нечто, что Моргот отравил, как и всё остальное. Именно поэтому неизбежный конец кажется злом. Необходимо понимать важнейшую вещь: если бы не Моргот, смерть звалась бы иным, добрым и не пугающим именем.
«Ном?» — не произнесла вслух аданет, несмотря на желание съязвить.
В сердце разгорался протест: как может эльф рассуждать о том, о чём не имеет ни малейшего понятия?! Ни один Старший никогда не узнает, что такое старость тела, как она медленно неумолимо наступает, каждый день прибавляя по седому волоску и морщинке, забирая крупицу силы и здоровья?
Как он смеет…
— Да что вы знаете о смерти?! — воскликнула Андрет, вскакивая. — Она неведома вам, поэтому вы её не боитесь!
Финдарато сделал крайне удивлённое лицо.
— Мы видели смерть и боимся её, — спокойно возразил он, подходя почти вплотную. Женщине захотелось оттолкнуть эльфа и убежать, но это означало бы проигранный бой. — Андрет, — Инголдо слегка наклонился, — мы тоже можем умереть. Мы уже умирали. Отец моего отца убит, и немало изгнанников, оказавшихся рядом с ним в роковой день, тоже. Мы гибли во мраке, в беспощадных льдах и ненасытных волнах. Гибли в огне войны, от яда и беспощадных клинков. Феанаро Куруфинвэ мёртв, Андрет. А ради чего? Ты ведь знаешь — чтобы повергнуть тень. Если же это невозможно, то хотя бы чтобы сдержать её натиск, не дать расползтись по всему Средиземью. И это ради спасения Детей Эру. Всех Детей, а не только гордых Эльдар!
— Я слышала, — аданет села, оперлась на стол, — что вы пришли лишь отвоевать сокровище, которое отнял у вас враг. По крайней мере, сыновья Феанаро. Может быть, другие с ними не заодно, конечно…
«Дядя!» — выругался про себя Финдарато, вспоминая, откуда пошли истории, будто Феаноринги слабы и думают лишь о Сильмарилях: «О, как хотел бы я найти
Души своей причал!
Не мстить, но лишь спасти,
Вернуть, что потерял».
— Но я не о доблести, король, — сощерилась, словно хищница, аданет. — Я спросила «Что вы знаете о смерти?» и повторю снова. Для вас это больно, горько, но ведь не навсегда, так? Я слышала…
«Дядя…»
— …для вас это лишь отсечённый от изобилия кусочек пирога, а после гибели вы вернётесь к жизни.
«Мы тоже в это верили, — вздохнул про себя Финдарато Инголдо, вспоминая, как ждали в Валиноре старшие эльфы возвращения погибших от рук Моргота на берегах Куивиэнэн сородичей. — Зачем же эту ложь распространять среди Фирьяр?»
Речь про изобилие звучала ядовито, но владыка понимал — сейчас лучше не цепляться к словам.
— Для нас же всё иначе, — губы Андрет дрогнули, — мы уходим и не возвращаемся. Никогда. Для нас смерть — конец всему, окончательная потеря. И она отвратительна, ибо её навязали нам!
«И снова по кругу», — с досадой подумал король, пытаясь понять, чего добивается собеседница.
— Теперь я вижу, в чём разница для вас, — сказал он, стараясь не показывать, насколько сильно надоел утомительный диалог, — вы имеете в виду, что есть две смерти: одна — боль и потеря, но не конец, другая — конец и конец необратимый, а Квэнди подвержены лишь первой, так?
— Почти, мудрый владыка, — в глазах женщины загорелось торжество. — Почти. Первая, как ты выразился, смерть — лишь нарушение законов мира, в котором вам не положено ни болеть, ни умирать. И тот, кто отважен, могуч или просто удачлив, может избежать гибели. А наша смерть, вторая по твоему списку…
«Только не это!» — взмолился про себя Финдарато, вспоминая обиду дяди на нумерование Домов Нолдор.
— …неизбежна. Это охотник, что всегда настигает добычу. Будь человек могуч, бесстрашен, проворен, будь он мудр или глуп, злодей или воплощение добродетели, любит ли он Арду или ненавидит, он всё равно умрёт и покинет мир, а здесь останется лишь падаль, которую сородичи поспешат зарыть или сжечь.
— Неужели у людей совсем нет надежды избежать погони? — спросил Инголдо первое, что пришло в голову.
Воображение всё более чётко рисовало аналогию: если сейчас попытаться сбежать от неприятного разговора, он всё равно настигнет снова, но только спорить и нападать будет не одна оскорблённая женщина, а целое поколение, выросшее на одобренных ею для обучения детей книгах.
— Надежда? — Андрет хмыкнула. — Людям нужны знания, а их нет. Даже у Мудрых есть лишь страхи да ночные сны. Хотя, — голос аданет потеплел, — авось, однажды мы побеседуем и о надежде, владыка Финрод Финдарато Инголдо Ном Феланунд, из Дома Арафинвэ Финвиона, высокородный и могущественный аманэльда.
— Авось и побеседуем, — эхом отозвался правитель, подавляя желание начать биться головой о книжный шкаф. — О надежде.
Примечание к части
Цитата из песни "Долгие годы" из мюзикла "Роза вампира"
Атрабет. Athrabeth "Finrod ah Andreth". В чём ваша вина перед Эру?
Проводив глазами снова что-то приносившего-уносившего смотрителя библиотеки, Андрет покачала головой.
— Но пока перед нами лишь страшные тени, — печально вздохнул Финдарато и тоже сел к столу с книгами. — Насколько я понимаю, разница между эльфами и людьми лишь в близости конца. И только в этом, не в чём более. Ибо если вы думаете, будто Квэнди не ждёт неизбежная смерть, вы ошибаетесь.
Лицо аданет лучше любых слов выразило её мысли по поводу сказанного. Сменившиеся за один лишь миг эмоции означали насмешку, которая могла бы сопровождать брошенное в собеседника слово «Брехня!»
— Видите ли, — как ни в чём не бывало продолжал говорить Инголдо, — ни мы, ни вы не знаем будущего Арды, а Валар, даже если видели его, не поделились тайной грядущего с нами. Мы не знаем, долго ли Арда просуществует, однако ей точно не быть вечной. Понимаешь, Андрет, Арда сотворена Эру, но его самого в ней нет. При этом, бесконечен лишь сам Создатель, только он. Это означает, что конечно всё, кроме него: и бездна Эа, и Арда. Мы, Квэнди, появились лишь несколько веков назад, что для мира ничтожно мало. Да, Андрет, наш конец ещё не близок, но ведь и людям в молодости смерть кажется бесконечно далёкой?
«И что?» — спрашивал взгляд сестры вождя.
— Да, Квэнди прожили по вашим меркам много лет, о многом успели подумать, но это не отменяет нашего конца. Он придёт, Андрет. Все это знают.
«Кроме меня, да? Я для тебя всё равно остаюсь глупым растением!» — прищурилась аданет, но решила, что эльф не стоит новых морщин и попыталась расслабить лицо.
— Мы умрём вместе с Ардой, — продолжал то ли врать, то ли сочинять очередную сказку, то ли утешать несчастный недолговечный цветочек могущественный эльфийский король. — Исчезнем, похоже, навеки, поскольку принадлежим миру и в хроа, и в феа.
«Я должна тебя пожалеть, да?» — Андрет скривилась, но Инголдо этого вроде бы не заметил.
— Для вас смерть — конец всему, ведь так было сказано? — снова начал придираться к словам король. — Мы можем вернуться, а вы нет, так? Ваш охотник гонится за вами, но и наш тоже, только он неспешит, но точно так же идёт по следу, не отставая. Что будет после того дня, когда преследователь настигнет нас и протрубит «Рази!», мы не знаем. И о надежде нам никто ничего не говорил.
— Я не знала… — начала было аданет, но вдруг осеклась. — И всё же…
— И всё же, — перебил её Финдарато, — наш охотник хотя бы не спешит, да? Это так, не спорю, но откуда уверенность, будто ждать неизбежного конца тем легче, чем дольше приходится это делать? Если я правильно понял всё сказанное ранее, вы, люди, не верите, что смертность ваша задумана изначально. Вы верите, что не были обречены на быстрый уход. Об этом веровании, истинно оно или не истинно, — речь Инголдо ускорилась, — можно беседовать очень долго и ни к чему в итоге не прийти, но мы не можем этого допустить. Поэтому для начала я спрошу: какие слова ваши Мудрые говорят о том, что именно произошло? Как они объясняют внезапно обрушившееся на вас зло? Я задавал вопрос: видите ли вы в этом тьму Моргота, и ответ был утвердительным. Теперь я понимаю, что имелось в виду не естественное увядание, свойственное всему в Арде Искажённой, но некое особое зло, которое Моргот причинил именно вашему народу, людям в целом. Я прав?
— Да, — еле успела вставить Андрет.
— Тогда это в самом деле чудовищно! — всплеснул руками король, отчего слова прозвучали фальшиво, будто он стремился скорее закончить разговор, не дав развить новые темы и согласившись со старыми удобными утверждениями. — Аманэльдар знают Моргота, помнят его предательство. Мы знаем, как он могущественен. Я сам видел его, слышал голос, внимал речам, ведь тьма ослепила меня, я был в самом сердце тени врага. Той самой тени, Андрет, о которой вы знаете лишь по слухам и «легендам». Однако даже во тьме мы не верили, что Моргот способен одолеть Детей Эру. Да, он может запугать одного, развратить другого, но переменить судьбу целого рода Детей, лишить их наследия, дарованного самим Эру, вопреки Его воле… Если Моргот способен на такое, значит, он гораздо могущественнее и ужаснее, нежели нам казалось! Выходит, вся доблесть эльфов — тщета и безумие!
— Эльфов? — переспросила аданет. Она бы напомнила королю о подвигах и жертвах людей, о погибших в Дор-Даэделот собратьях, о судьбе несчастной Бельдир и героях из рода Мараха, но Финдарато было уже не остановить.
— Да что там доблесть эльфов! — с нарастающим жаром продолжал король. — Даже Валинору не защититься от такой мощи! Значит, это просто замок на песке!
— Вот видишь, владыка, — с торжеством заявила сестра вождя, — говорила я, что вы, эльфы, не знаете смерти! Смотри, владыка: стоило тебе просто подумать о конце, как ты сразу же впал в отчаяние! А мы, хрупкие люди-цветы, не просто думаем о смерти всю жизнь — конец действительно ждёт нас, а не существует лишь в наших догадках. Вы, эльфы, можете не предполагать, но мы-то знаем — миром правит не Эру и не тот Вала, которого в ваших «легендах» зовут королём Арды. Моргот — её истинный владыка. А значит, и ваша доблесть, и НАША тоже бессмысленна, безумна и бесплодна.
— Осторожнее со словами! — казалось, Финдарато, наконец, потерял терпение.
«Скажи это своему брату!» — едва не вырвалось обвинение, однако Инголдо всё же взял себя в руки.
— Так можно не только уравнять Эру и Моргота, но и смешать их в одно! — голос эльфа потерял твёрдость. — Владыка Арды — её Создатель Эру. И Моргота он тоже создал, не забывай об этом. А наместник Творца в Арде — Вала Манвэ! Владыка Ветров.
— Сулимо, — улыбнулась сестра Брегора.
— Поэтому, Андрет, — король выдохнул, — утратить разум и память, поклоняться ненавидя, бежать, не смеяться отвергнуть, любить тело и одновременно презирать его, называя падалью, это поистине не светлый луч, долетевший сквозь тьму веков! Это отравленные Морготом плевелы, которыми отравили вас. Да, на это враг способен. Но обречь на смерть бессмертных, оставив им воспоминания об утраченном наследии и тоску по нему — разве Моргот на такое способен? Уверен — никогда. Ибо если ваши тайные предания правдивы, значит, вся Арда — тщета, от высочайших гор до бездонных глубин.
«А разве нет?» — задала немой вопрос аданет, и Финдарато уже был готов с ней согласиться, лишь долг перед подопечным народом заставил бороться дальше.
— Такое не под силу никому, кроме Эру, Андрет, — тяжело вздохнул король. — Поэтому я спрашиваю: что такого сделали вы — вы! — люди в те далёкие, скрытые мраком веков годы? Чем прогневали вы Эру? Ибо если это не так, значит, ваши тайные предания — не более чем…
— Враньё? — устало, но всё ещё язвительно спросила аданет. — Глупости, которые я выдумала прямо сейчас, желая оскорбить собеседника?
— …чёрные сны, навеянные Морготом, — невозмутимо закончил Финдарато. — Могу ли я узнать ответ на мой вопрос?
— Нет! — гордо расправила плечи Андрет. — Мы не говорим об этом с чужими.
***
На складе было холодно и сыро, и Боромир приготовился устроить разнос всем, кто в последнее время завозил запасы. Они что, не видели, во что стены превратились?! Здесь либо щели появились, поэтому протекает, либо сырые мешки притащили, либо ещё что.
Теперь придётся проверять всё! Перебирать и просушивать! Проклятые бездельники! Высечь бы каждого на площади!
После смерти родителей Боромир, боясь оказаться никому не нужным и понимая, что сын не отдаст статус вождя, начал усерднее исполнять вверенные обязанности. Брегор требовал собрать и подготовить войско и припасы для отправки в Дор-Даэделот, чтобы оказать посильную помощь воюющим там эльфам и людям, однако Боромир был уверен: сын просто хочет избавиться от создающих проблемы сородичей, в том числе, от приёмного сына, который то жестоко подерётся, то разобьёт кому-нибудь окно, то обменяет безделушку на ценность, то напьётся…
Уверенный, что за такое войско Брегору спасибо никто не скажет, отец вождя просто делал своё дело, чтобы в случае чего лишь развести руками и сказать:
«А что я? Я тут это, просто за складом смотрю».
В конце концов, если сын не справится с обязанностями вождя, можно будет восстановить справедливость и очерёдность наследования власти — родитель ведь всегда лучше знает, как правильно, нечего через головы прыгать.
Однако вслух Боромир подобного никогда не говорил, потому что помнил, что Брегор делал с теми, кто пытался бунтовать против него. Лишиться головы в планы беоринга точно не входило.
Атрабет. Athrabeth "Finrod ah Andreth". Собственная история
— С чужими, — кивнул Финдарато Инголдо, оборачиваясь к полкам с книгами. — Полагаю, записи тоже хранятся в неких особых местах, ведь я сейчас мог случайно их взять и прочитать.
— Тайные предания передаются из уст в уста, — напряглась Андрет.
«Как поцелуй, дарующий любовь или хворь», — вовремя остановил себя и не сказал вслух правитель.
— Мы не говорим об этом с чужими, но Мудрые…
На протяжении всей беседы Инголдо пытался понять, кого имеет в виду сестра вождя, говоря про этих особенных людей. Хорошо зная современников Беора, эльфийский владыка не помнил никого, кто бы так назывался, и уж тем более тех, кто пытался создавать некие тайные общества для передачи особых знаний. Единственными, хоть немного попадавшими под это определение, были Хранители Огня в племени Буура, но их речь не позволяла рассказать что-либо важное новым поколениям. Самое большее, на что хватало навыков тех людей — совращение юношей и девушек, а также поддержание горения костерка внутри своего жилища. Рисунки, которые делали дикари, не несли в себе никакой вековой мудрости, а любые песни сводились к невнятному улюлюканью.
Нет, Андрет определённо врала, но уличать её в этом сейчас было небезопасно. Последствия могли оказаться непредсказуемыми.
«Надо было тебя в Валиноре оставить, Нарьо!» — мысленно выругался Финдарато, стараясь не выдать взглядом или мимикой истинных эмоций.
— Мудрые ни в чём не уверены, — начала увиливать сестра вождя, — они противоречат друг другу. Но что бы ни случилось тогда, это уже неважно, поскольку мы бежали оттуда. Мы старались забыть! Так долго старались забыть, что теперь и не вспомним тех дней! Да, мы были другими, но об этом остались только легенды, в которых говорится, будто смерть не приходила так скоро, и мы жили гораздо дольше. Но смерть была уже тогда.
«Так была или нет?» — вопрос остался незаданным. Финдарато видел — слова о вине перед Эру заставили собеседницу понять, что её выдумки и нападки завели не туда, и теперь речь Андрет состоит из противоречий. Значит, скоро удастся прийти к единому правильному мнению?
— Вы совсем ничего не помните? — уточнил Инголдо. — Может быть, всё же есть предания о временах без смерти, только вы их чужим не рассказываете?
— Может быть, — быстро проговорила аданет. — У моего народа их нет, но, вероятно, есть у родни Аданэль.
Резко замолчав, сестра Брегора посмотрела в огонь.
— Я готов помочь с книгами для детей, — вернулся к изначальной теме беседы Инголдо, поняв, что дальше продолжать спор бессмысленно.
— Спасибо, — сухо отозвалась Андрет, не отводят взгляд от камина. — Мне уже пора идти. Мы продолжим беседу, король. В другой раз.
— Договорились, — улыбнулся Финдарато совершенно беззлобно, хотя меньше всего на свете сейчас желал нового длительного диалога о том, какие эльфы плохие.
Коротко простившись и выйдя из библиотеки, владыка Инголдо вдруг увидел хозяина дома, смотревшего странно воодушевлённо.
— Государь Ном, — поклонился Берен, — могу ли я попросить совета? Это касается школы.
***
Вооружённая клюкой горбатая старушка расхаживала туда-сюда вдоль широкого крыльца дома, который все по привычке продолжали называть в честь прежнего владельца. Чуть в отдалении стоял, низко опустив голову и сцепив пальцы в замок, мальчишка, уже способный носить воду из колодца, но ещё не доросший до поиска невесты.
— Почему он до сих пор не может считать эти твои… — начала кричать бабулька, услышав скрип открывающейся двери, но моментально умолкла, увидев, что вышел не во всём виноватый учитель, а сам король Ном.
— Великий владыка! — ахнув, принялась кланяться женщина. — Великий Владыка! Накажи этого горе-учителя! Он не должен с детьми заниматься! Он знаешь, зачем в школу ходит? Девок щупать! А моему мальчику ничего объяснять не хочет!
Такого Берен о себе ещё не слышал, поэтому покраснел до корней волос и потерял дар речи.
Финдарато, в душе надеясь, что старушка наговаривает, спокойно поинтересовался:
— Как твоё имя, аданет?
— Гельдир, владыка, — поклонилась она и тут же продолжила: — Талант ведь пропадает! Мой мальчик может стать великим учёным!
— Скажи мне, Гельдир, — заранее боясь, что новая беседа тоже растянется надолго, король посмотрел на несчастного отрока, — почему столь одарённого ребёнка не отдали в эльфийскую школу? Я слышал, будто ваши Мудрые передают тайные знания из уст в уста лишь таким же Мудрым, как сами, и даже мне, вашему владыке, не открываются предания, что хранят вашу историю. В этом причина учёбы в школе Белемира?
Глаза Берена округлились, рот открылся, но хоть что-то сказать беоринг не смог. Бабушка ошарашенно посмотрела на внука, потом — на эльфийского правителя, и воодушевилась:
— Да! В этом причина! В этом! Так почему этот бездарный охотник до девиц учит моего мальчика так плохо?
— Вовсе нет, — Инголдо просиял. — Просто Берен даёт твоему внуку, Гельдир, тайные знания, которыми нельзя делиться с семьёй. А теперь мне пора. До встречи.
— Да, всё так, — спешно согласился учитель и убежал в дом, не зная, как теперь быть.
Из библиотеки спустилась Андрет, села за стол и принялась жадно доедать всё, что не успела ранее.
— Берен, — сказала она, запивая ягодным отваром медовый пирог, — нашему народу нужна история, понимаешь?
— Нет, — честно ответил сын Белемира, протирая глаза.
— У Квэнди есть история, — взяв булочку с яблоком, начала объяснять сестра Брегора, — мы все её так или иначе знаем. Проснулись Болтушки на берегу озера под звёздным небом, возрадовались, начали славить Варду, а Морготу не понравилось, что славят не его, и он начал пощихать эльфов, обращать в своих рабов и заставлять славить себя насильно. Это не понравилось Валар, и они забрали всех Квэнди, которые не хотели славить Моргота, а хотели славить Варду, в Валинор. Правда некоторые Болтушки не хотели славить вообще никого, кроме себя, поэтому их оставили в Средиземье.
Обычно не слишком выразительное лицо учителя вытянулось, слезящиеся глаза часто заморгали.
— Нам тоже нужна такая история, понимаешь? — заявила Андрет, налив себе сидра и снова взявшись за медовый пирог. — Люди ведь тоже где-то проснулись, на нас тоже нападали, мы тоже не хотели быть рабами.
— Хорошо, — Берен кивнул. — Я понял.
— И эти знания, — аданет выдохнула, отложила недоеденный кусок, — должны храниться только в твоей школе. И преподаваться только в ней.
— Зачем? — искренне удивился сын Белемира.
— Иначе нет смысла в школе без эльфов, понимаешь?
— Нет.
— Делай, как я сказала!
Берен примирительно развёл руками. В юности он мечтал отправиться в путешествие и найти следы прошлого своего народа, но война мешала осуществить задуманное. А теперь уже не осталось ни сил, ни времени. Может, кто-то другой этим займётся?
Слова Андрет заставили задуматься. Какой смысл переиначивать эльфийские летописи на собственный лад? С другой стороны, если подавать выдуманную историю, просто как легенду, в этом нет ничего плохого.
Жена пришла с младшей дочкой на руках. Девочка была совсем маленькой, беспорядочно махала ручками, а на щёчках краснели пятна и мелкая сыпь — ничего серьёзного, перерастёт, но родителям хлопот добавит.
Андрет встала из-за стола, отнесла посуду в мойку, быстро сполоснула и, коротко простившись, поспешила домой. На улице уже стемнело, значит, муж либо спит, либо ждёт с расспросами. Ничего, травяной отвар его успокоит, а объяснять проблемы обучения детей ему всё равно бесполезно. Не стоит даже пытаться, лучше сразу в постель.
Мимо проехала повозка, прошуршала гонимая ветром листва. Осень. Увядание. Неизбежное и окончательное для летних цветов. Чуждое и непонятное для вековых вечнозелёных сосен.
Выругавшись про себя, аданет ускорила шаг. Чем быстрее вернётся домой, тем лучше.
Примечание к части
Для тех, кто знает, что Артабет в два раза длинее: да, продолжение будет, но приуроченное к описанному в тексте моменту, сейчас оно ещё неактуально.
Звёздный свет из-под ресниц
Писем от сына становилось меньше и меньше. Он с самого начала писал не часто и не много, а теперь и вовсе, казалось, забыл о существовании родителей и только сообщал и запрашивал необходимые для осадного лагеря сведения.
Эльдалотэ вышла в сад, прислушалась к звукам и запахам. Наступало её нелюбимое время года, когда лиственные деревья становились похожими на факелы.
Огонь… Живой лес поджечь не так легко, как может показаться, но страхов это знание не убавляло.
Работы с летописями оставалось по-прежнему много: желание сохранить самое ценное заставило дортонионскую леди создавать запасные хранилища для перенесённых на глиняные таблички записей, делать копии уже имеющихся, а ещё в голову пришла мысль договориться с другими королевствами, чтобы отправить часть библиотеки к ним.
Пока Ангарато с братом занимались военными делами, проверяя безопасность северной границы и возможность прокладки новых трактов сквозь лес, Эльдалотэ пришлось отвлечься от спасения прошлого ради проблемы настоящего.
Перэльдар. Поначалу ужасавшаяся жестокости матерей, убивавших остроухих полукровок, постепенно леди нашла для себя разумное объяснение подобным поступкам: человеческие женщины просто не умеют любить эльфят. Для родившей от Эльда аданет похожий на отца ребёнок — лишь неудачная попытка получить некую выгоду, доказательство измены, от которого необходимо избавиться. Чудовищная дикость! С ней необходимо бороться, а значит, обязанность мудрых древних владык — научить матерей любить их детей, даже если новорожденный оказался остроухим.
Вспоминая, как была счастлива, прижимая к груди и целуя кроху Арагарона в щёчки и макушку, Эльдалотэ мысленно возвращалась в самые счастливые времена своей жизни. Частички большой любви каждый раз звучали мелодией, способной исцелить любую печаль пролившимися слезами умиления.
«Что это за существа такие, которых надо учить любить? — то и дело отрезвляли страшные мысли. — Любить собственных детей! Ведь даже у вроде бы неразумных животных потомство ценно для родителей!»
Эльдалотэ вспоминала, смотря на полыхающие осенним пожаром клёны, осины и берёзы, как мечтала защитить маленького сына от зла, хоть и понимала — это невозможно.
«Пусть ушедшим из Валинора и рождённым в Средиземье нет дороги в безопасный заморский край, — мысленно утешала себя леди, — но мечтать нам никто не может запретить. Пусть для смертных матерей ребёнок-полуэльф станет воплощением надежды на свет и безмятежное счастье. Пусть, смотря на остроухое дитя, аданет улыбается, а не выбирает способ, как избавиться от выродка».
Песня зазвучала сначала в сердце, потом — на устах, а позже — разлетелась по Дортониону и дальше, понравившись даже суровым гномьим торговкам, обычно предпочитающим что-нибудь плясовое.
«Кто тебя выдумал, звёздная страна?
Снится мне издавна, снится мне она.
Выйду я из дому, выйду я из дому,
Прямо за пристанью бьётся волна».
***
— Ветреным вечером смолкнут крики птиц,
Звёздный замечу я свет из-под ресниц.
Тихо навстречу мне, тихо навстречу мне
Выйдет доверчивый маленький принц.
Напевая часто слышимую в последнее время песню-колыбельную, Мельдир отошла от окна. Ранний вечер опустился на город, голоса людей и птиц зазвучали иначе.
После рождения третьей дочки волосы стали редкими, пришлось их обрезать. Но это было лишь малой проблемой — какая-то хворь, появившаяся ещё в молодости, напоминала о себе всё чаще и болезненнее, приходилось беречься от холода и часто пить горькие настои, чтоб не хотелось мочиться всё время. Знахари говорили, что вряд ли Мельдир сможет ещё родить, но когда на землю лёг первый снег, супруга вождя поняла — у неё будет ребёнок.
— Самое главное — сказку не спугнуть,
Миру бескрайнему окна распахнуть.
Мчится мой парусник, мчится мой парусник,
Мчится мой парусник в сказочный путь.
Самочувствие изменилось сразу, и по тому, как проходили первые недели, Мельдир начала догадываться — родится мальчик. Или опять не родится.
— Где же вы, где же вы, счастья острова?
Где побережие света и добра?
Там, где с надеждами, там, где с надеждами
Самые нежные бродят слова.
Однако теперь не было прежнего страха потери дитя. Жена Брегора видела, каким рос приёмный сын, и понимала — этот перэльда не примет ещё одного мужчину в семье. Сейчас в доме вождя относительный мир и покой, контролируемый твёрдой рукой отца, но если между родным сыном и приёмным полуэльфом начнётся раздор…
— Кто тебя выдумал, звёздная страна?
Снится мне издавна, снится мне она.
Выйду я из дому, выйду я из дому,
Прямо за пристанью бьётся волна…
За дверью послышались узнаваемые шаги, Мельдир привычно разгладила кружевную косынку, закрывающую начавшие седеть редкие волосы, отряхнула платье. Красиво расправив на столе недовязанный платок, женщина улыбнулась.
Брегор, которого вроде бы не было дома, вошёл в дверь, и вместе с ним прилетел запах первых морозов. Привычно крепко обняв супругу, беоринг растёр замёрзшие руки, проверил печь.
— Не ждала меня? — устало улыбнулся он, садясь ближе к огню.
— Как видишь, хоть и не ждала, но одна и занята делом, — напряжённо ответила Мельдир, и Брегор насторожился.
Взгляды супругов встретились, аданет взяла шерстяной платок, сжала в руках.
— Что-то случилось? — задал вопрос вождь с таким напором, словно требовал доклада от стражей Фиримара.
— Я беременна, Брегор, — заговорила Мельдир тихо, но слова прозвучали, как начало крика. — Это будет мальчик. Я чувствую! Опять всё так же, как раньше! С девочками хотелось выпечки, мутило с утра, не ныла поясница. А теперь опять нет желания есть, тошнит после заката, болит спина. Опять, понимаешь?!
Вождь кивнул, опустив глаза, встал и обнял супругу.
— Я не хочу опять рожать мёртвого, — прошептала она. — Я не выдержу ещё раз!
— В этот раз всё будет хорошо, — Брегор погладил жену по плечам.
— Нет, не будет, — Мельдир вздрогнула и начала плакать. — Не будет! Из-за тебя не будет!
Сбросив с себя руки супруга, аданет встала, прошлась по комнате.
— Ты сломал мою жизнь! — выкрикнула она, рыдая всё отчаяннее. — Почему я должна терпеть рядом с собой убийцу и тирана, который даже верность жене хранить не может?! Думаешь, я не догадалась, что болею не просто так?! Думаешь, я ни у кого не спросила, да?
Брегор замер, лицо, и так красное от мороза, побагровело, но от стыда или злости, было непонятно.
— Я должна родить тебе сына, чтобы продолжить род, но ты взял этого проклятого полуэльфа, и растишь наследником, а это самый настоящий разбойник! Не знаю, кто его родил, но это были ужасные люди или кто там! Ты не защитишь от него нашего родного сына! Я не хочу его рожать, чтобы какой-то нелюдь его убил!
— Мельдир, опомнись! — вождь сделал шаг к жене, но та закричала ещё громче:
— Не подходи ко мне! Из-за тебя я не сплю ночами, боясь за свою жизнь и жизнь девочек! Так ты и Брегиль хочешь у меня отнять!
— Я не пытаюсь её отнять, — попытался всё-таки успокоить супругу Брегор. — Брегиль сама хочет ехать на север знахаркой.
— Нет! Это твой приказ! Я не смела тебе перечить, но теперь с меня хватит! Я устала терять детей!
— Мельдир…
— Замолчи! Убийца! Ты убил моего отца и думаешь, я тебе это простила?!
— Мельдир!
— Что?! Что Мельдир?! Ты не вернёшь мне отца и двух сыновей, погибших по твоей вине! И теперь требуешь третьего!
Открыв дверь, Брегор крикнул слугам позвать знахарей и Брегиль с Хирвен.
— Я тебя ненавижу! — рыдания превратились в вой, женщина медленно села на кровать. — Ненавижу! Убийца!
Дождавшись, когда в комнате появятся дочери, вождь спешно ушёл в кабинет и запер дверь. Впервые в жизни он почувствовал себя совершенно одиноким, потому что ни с кем не мог поделиться случившемся. Да, скорее всего любой подданный хотя бы на словах поддержал бы своего лидера, а что подумал бы — в общем-то неважно, только даже одобрение всей Арды сейчас не стоило гнилой репы. Совершенно не представляя, что делать, Брегор допил спрятанное в шкафу эльфийское вино и со злостью тряхнул стоявший на столе колокольчик.
— Позови Бреголаса! — приказал вождь вошедшему слуге. — Немедленно.
***
Стало понятно, что не стоило звать приёмного сына, сразу же, как только он появился в дверях. Юный полуэльф выглядел так, словно его волоком протащили из постели до кабинета, а кроме того — от него пахло тем, что не разрешалось есть и курить в Фиримаре, а особенно — ещё не считавшимся взрослыми людям. Перэльдар это тоже касалось.
— Вот я! Бедный я! — заплетающимся языком начал проговаривать нараспев Бреголас, видимо, понимая, что терять ему уже нечего — всё равно от бати влетит. А потом придётся собственноручно уничтожать запрещённые посевы. — Вам-то что? Да вам всё прекрасно!
У вас дом и семья!
А моя судьбина ужасна!
Всю жизнь мою
Ни отца, ни матери,
Ни любви, ни ухода никакого!
Зато меня били-колошматили!
Посчитай, места нет на мне живого!
Папа! Мама!
У меня на сердце рана!
Где вы были?
Эх, зачем меня родили?
Брегор прямо смотрел на кривляющегося юнца, который, несмотря на холодный пол в коридорах, пришёл босой, в лёгкой мятой сорочке.
— Эх, ты, доля моя!
Красть еду, да быстро бегать!
Живя средь жулья,
Что ещё осталось мне делать?
Зачем меня бросили родители?
Хоть бы раз посмотреть на эти рожи!
Найдите их! Я прошу найдите их!
А потом их со мной судите тоже.
Песня закончилась довольно мелодичным завыванием, и Брегор многозначительно похлопал в ладоши.
— Ты на ней женишься, ясно? — сказал вождь, когда Бреголас хоть немного стал способен слушать.
— На ком? — попытался сделать пьяные глаза невинными полуэльф. — Ладно, ладно, я знаю, на ком. Но я ж на войну пойду! Зачем мне жена?
— А зачем ты её сюда притащил?
Бреголас опустил взгляд.
— Бать, прости. Я больше не буду.
До этого момента с трудом державшийся, чтобы не сорваться на крик, Брегор расхохотался до слёз.
— Ба-ать, ну правда же!
— Перестань, Бреголас, — вытер лицо вождь. — Я сказал: ты на ней женишься, кем бы она ни была. И можешь брать её с собой на войну. А пока скажи мне: урожаи собраны? Посчитаны?
Вопрос оказался настолько сложным, что юноша протрезвел.
— Ещё ж ягоды не все, — пожал он плечами. — Первые морозы только. Днями соберём. А остальное… ну, посчитали, да. А ты сам не знаешь что ли?
— Это весь ответ?
— Да женюсь я!
— Женишься, — Брегор согласно кивнул. — Но сначала ты и она поедете со мной на охоту. Заодно в стрельбе потренируешься.
— На охоту? — юноша удивился, осмотрелся по сторонам. — Это как-то связано с… — Он кивнул в сторону спальни вождя, где только что разразилась ссора. — Ты меня там пристрелить хочешь?!
Снова расхохотавшись, Брегор кивнул:
— Пока ты это не сказал, я не думал о столь удобном решении всех проблем разом.
— Э, бать!
— Не бойся.
— Я? Боюсь?!
Вождь улыбнулся. С одной стороны, расставаться сейчас с женой было страшно, однако с другой, беоринг понимал — лучше дать Мельдир время остыть. В конце концов, Брегиль уже взрослая, учится у знахарей, она всегда поможет матери. К тому же, Брегор хотел подготовиться к худшему: если супруга всё-таки убьёт дитя во чреве, с этим придётся смириться и постараться загладить вину за всё остальное, что вроде бы давно было прощено. А ещё беорингу казалось, что если он сейчас не исчезнет из жизни Мельдир, она может убить не только нерождённого ребёнка. Потерять ещё и жену вождь точно не хотел.
Пока Брегор думал о том, как лучше поступить, Бреголас положил голову на скрещенные на столе руки и заснул.
«Доверяет», — улыбнулся вождь, чувствуя, как щемит в груди. Каким бы кошмарным ни казался подкидыш-полукровка, он не был морготовой тварью и, наверное, по-своему любил приёмную семью. Жаль, что Мельдир этого никогда не поймёт.
Примечание к части
Песни:
"Маленький принц" Валерии
Армия Бенедетто из мюзикла "Монте-Кристо"
Родись живым
Гильвен выглянула в окно.
Осторожно выглянула, не опираясь на подоконник и не задевая глиняные горшки с посаженными на зиму луковичками.
Другие дети её возраста уже бегали по двору одни, а третьей дочке вождя выходить разрешали только с няней или одним из охранников. Девочка надула губы. Пока Гильвен не могла осознать, как сильно ей не хватало свободы, но что-то неумолимо тянуло на волю. В снегопад, в мороз. Другим же можно в сугробах валяться!
— Давай почитаем, леди, — позвала няня.
Пришлось осторожно отойти от окна и сесть, не помяв новое платье, за стол.
— Далеко на севере есть высокая Гора Рабов, — начала рассказ пожилая, но крепкая и бодрая женщина. — Эта гора наводит ужас на всех, кто видит её. Храбрые воины решили разрушить страшную гору и позвали на помощь мастеров-гномов, что могут любой камень разрушить. Начали работу искусные коротышки…
— Я знаю, что было дальше, — прервала Гильвен. Она не хотела слушать сказки, а мечтала лишь поиграть с ровесниками в свежевыпавшем снегу. — Карлики стали бить гору своими молотками, она тр-реснула, и оттуда выполз огненный червь, который сжёг королевский дворец и похитил золотоволосую принцессу.
— На самом деле, — по-своему поняв недовольство дочки вождя, стала пытаться заинтересовать малышку няня, — «золотоволосая» — это не о цвете локонов. Принцесса была черноволосой, как ты, и такая же глазастая, просто она очень усердно ухаживала за своими кудрями, поэтому они были красивыми, словно золото!
Гильвен просияла. Трюк сработал, девочка подошла к зеркалу, начала крутиться, рассматривать себя с разных сторон.
— Я хочу бусы, как у принцессы, — сказала она, трогая украшение на шее из деревянных плоских кругляшей с гномьими узорами. — Те, которые ей дракон дарил, чтобы она согласилась стать его женой!
— Они были огненными, — напомнила няня, — их не мог носить ни один человек. А вот бусы, подаренные простым парнем, что спас принцессу…
— Но они обычные! — топнула Гильвен ножкой в изящной туфельке, надетой на толстый шерстяной носок.
— Зато подарены с любовью. А значит, приносили счастье. Ты ведь хочешь, чтобы подарки приносили счастье?
Дочка вождя надула губки. Счастье — это, конечно, хорошо, но бусы, которых ни у кого нет, лучше!
***
Поначалу Мельдир не хотела принимать помощь, но когда поняла, что муж ушёл, а рядом дочки, согласилась съесть любимые засахаренные яблоки с мёдом.
Быстро разобравшись, что ничего серьёзного не произошло, Брегиль отправила из комнаты всех посторонних, разрешила остаться только Хирвен.
— Папа тебя обидел? — серьёзно спросила старшая дочь, заваривая успокаивающие травы, безвредные для беременных. — Расскажи, не бойся. Если не надо, мы никому ничего не скажем.
— Да все и так всё слышали, — Мельдир, позволяя средней дочери себя обнимать, продолжала плакать, но уже без крика. — Я не могу так больше!
— Мам, — Брегиль залезла в полку, достала свернутую свитком карту-игру, где побеждает тот, кто первым дойдёт до логова Моргота, разложила на столе, расставила фишки, — может, все слышали, но я была занята белкой — изучала, как быстро сдохнет, если кровь спустить. Твой ход, кстати.
Хирвен закрыла рот рукой, закашлялась. Мельдир равнодушно бросила кости, вытирая слёзы.
— Папа ваш, — выдохнула супруга вождя, — если и обидел, с этим ничего не поделать. Мне с ним до смерти жить. И я не скажу, даже в ссоре, что вышла за него без любви. Но…
— Говори, мам.
— Он с этой войной совсем забыл о мирной жизни! Отца своего вовлёк, тебя! Он тебя хочет у меня забрать!
— Да ты что! — старшая дочь сделала знак сестре, мол, её ход. — Я что, сама не понимаю, как важен каждый там, на севере? Но также понимаю, что поддержка членов семьи вождя важнее стократ! У меня нет братьев, кроме Бреголаса, но я знаю, как воспринимают некоторые люди его сборы на войну, а значит, мы должны поддержать отца. Но только по своей воле, я не осуждаю Хирвен, что она не хочет.
— Я не просто не хочу, — глаза средней дочери Брегора расширились. — Я резко против! Нечего нам делать на севере! Как будто вы не знаете, что говорят на улице. И играть я в это не буду!
Хирвен убрала с карты третью фишку, погладила маму по спине, легонько почесала.
— На улице много что говорят, — фыркнула Брегиль. — Но я научена семью слушать. Я поеду в осадный лагерь не потому, что папа этого хочет, или мой жених собирается эльфийских золотых мирианов заработать, пробыв в Дор-Даэделот весну-лето-осень. Я сама понимаю, что там нужен каждый.
— А что Бреголас? — спросила Мельдир, бросая кости и двигая фишки, просто чтобы отвлечься. — Ему же всё равно, где разбойничать. Среди орков ему будет проще, чем здесь. И папка не сможет ничего запрещать.
Старшая дочь откашлялась, деловито бросила кости, подвинула фишку, прямо посмотрела на мать:
— И поэтому тоже много осуждения, вон, Хирвен знает. Наше войско — не сборище сброда и преступников. Точнее, не должно быть таким. Мы же — за Свет, против Тьмы. А Бреголас — дурачок.
Мельдир засмеялась сквозь слёзы.
— Он полуэльф, а значит, людьми командовать не должен, — продолжила рассказывать слухи старшая дочь, — но все понимают, что однажды будет — он же приёмыш вождя. Да, его там чему-то научили, карты эльфьи показали…
— Слушай, Брегиль, — Хирвен пугающе изменилась в лице, — это ты тут дурочка, а мама права и страдает! Но ничего, отец против своих же не пойдёт. Скоро народ соберётся и скажет ему, что не наша это война, и нечего туда наших мужчин отправлять. Не понимаешь? Не стоит никакое золото жизни и здоровья!
— Да? — усмехнулась старшая сестра. — Это ты, сытая одетая дочка вождя по себе судишь. А те, у кого папка только и умеет, что детей делать и пить всё, что прокисло, думают иначе. У них старший неуч злобный на войну сходит, и вместо него мирианы приедут. Это страшно, но такова жизнь. И многие думают, что мы так же Бреголаса обменять на мирианы хотим.
Мельдир сделала ход на карте и вдруг замерла:
— Что ты сказала, Хирвен? Народ соберётся?
— Да не бери в голову, мам! — не дала ей договорить Брегиль, подставила новую порцию отвара. — Ты знаешь, что всегда кто-то чем-то недоволен, но только одними разговорами да сплетнями всё и остаётся.
— Только дурачок не понимает, — средняя сестра крепче обняла маму, — что бесполезно всё. Зря гибнут и калечатся наши! Моргот силён, и нам против него не выстоять.
— Да причём тут Моргот? — отмахнулась старшая. — Он давно нос не высовывает. Сидит где-то, прячется. А орков победить можно. И не так это и трудно! А Моргот этот, может, сбежал давно из Арды.
— Это пусть отец народу и скажет.
— Хирвен, — Мельдир побледнела, — только не говори, что кто-то снова хочет мятежа, и ты вместе с ними! Пожалуйста!
— Мы на север не хотим, мам.
— Кто это мы? — Брегиль прищурилась. — Я? Бреголас? Все те люди, что сами пришли и записались в войско Дортониона?! Опомнись, ты против семьи собралась идти?
— Мама меня поддержит.
— Не приплетай её! — старшая дочь вождя встала, схватила сестру под руку и потащила из комнаты. — Мам, я сейчас вернусь!
Дверь закрылась.
Снова оставшись одна, Мельдир посмотрела на игровое поле с крепостями, лесами и дорогами, на снег за окном и с ужасом представила новый бунт. Что делать? Бежать? Сказать мужу, чтобы отказался от войны? Попытаться переубедить Хирвен?
«Если Брегора убьют, — внезапно родилось понимание, — его род не продолжится, вождём станет кто-то другой. Возможно, Берен. Что тогда ждёт нас?»
Тронув низ живота, аданет прошептала:
— Прости, малыш, что желала тебе смерти. Прости. Умоляю, не умирай! Живи, пожалуйста! Родись здоровым и защити свою семью. Может быть, тебе суждено стать великим? Войти в летописи? Пожалуйста, сынок. Родись живым! Я назову тебя Барахир, такого имени нет ни у кого в роду!
Мельдир замолчала. Усталость начала утяжелять веки, захотелось прилечь. Засыпая, аданет услышала, как заходила Брегиль, но что-либо сказать сквозь дрёму не смогла.
В прояснившемся ночном небе заблестел светоч Майя Тилиона. Серебристое сияние озарило сквозь окно разложенную на столе карту, по которой до логова Моргота никто так и не добрался.
***
— Ты с ума сошла?! — дотащив сестру до её комнаты и заперев дверь, выпалила полушёпотом Брегиль.
Старшая дочь Брегора была выше средней почти на голову и шире в плечах, поэтому легко могла установить свои порядки, указывая изящной Хирвен, что делать, а что нет. Так было всегда.
— Я-то не сошла, — юная аданет вырвалась и гордо вскинула голову. — Это вы ослепли. Народ на убой гоните.
Брегиль задумалась, осмотрелась, словно оценивая приданое сестры: сундуки с платьями и шубами, шкатулки с драгоценностями, зеркала, книги.
— Сколько вас в сговоре? — спросила она после молчания.
— Много, — скривилась Хирвен. — Больше, чем ты думаешь! И это не сговор, а мнение народа, который не хочет бессмысленно гибнуть!
Брегиль снова замолчала.
— Скажи отцу, — произнесла она напряжённо. — Это будет правильно.
По глазам средней дочери вождя стало ясно — она проговорилась нечаянно, волнуясь за мать, и теперь не хотела продолжать откровение.
— Скажи, Хирвен. Или я сделаю это за тебя! Пойми, мама всё равно расскажет! Она боится новых мятежей!
— Так иди и сдай меня! — выкрикнула девушка. — Давай! Иди!
— Я сделаю это для твоего же блага.
— Так делай! Чего ждёшь?!
Брегиль немного помедлила и вылетела из комнаты. Хирвен проводила сестру взглядом. Стало страшно думать о реакции отца, но бежать куда-то из охраняемого дома, да ещё и среди зимы выглядело гораздо более пугающе. В конце концов, всегда можно сказать, что ни к чему не причастна, и это будет почти чистая правда.
Надо сказать
Увидев на пороге дома дочь с маленькой внучкой, тремя слугами, нянькой и большой сумкой, женщина сразу почувствовала неладное.
— Мельдир?
— Мам, я немного поживу у тебя. Брегор мне разрешил, не бойся.
— Ба-абушка! — пискнула Гильвен и бросилась обниматься.
— Мой маленький оленёнок, — стиснула внучку женщина, — носик хорошо дышит? Не кашляешь? Горлышко не болит?
— Нет-нет-нет! — отрицательно закивала девочка, скидывая варежки и шапку. Няня сразу же подняла разбросанные вещи.
— Можно я ничего не стану объяснять, мам? — вздохнула Мельдир, пряча глаза. — Просто поживём немного. Не волнуйся, всё хорошо. И… я опять жду ребёнка, поэтому не предлагай мне эль.
Сделав вид, что ничего не услышала, бабушка продолжила тискать внучку, как бы случайно вытирая глаза. Плакать не о чем — всё же хорошо. Остальное — не обсуждается.
***
Проснувшись в своей комнате и с трудом вспомнив, что было вчера, Бреголас с досадой подумал о грядущем наказании за неподобающее поведение. Батя пообещал взять на охоту, но перед этим придётся заглаживать вину, трудясь либо на военном складе, либо в конюшне, причём за всех — батя позволит работникам, кроме стражи, отдохнуть день или два, чтобы провинившийся юнец занялся делом, а не тем, чем не надо. Решив не дожидаться, когда придут и прикажут браться за работу, юный полуэльф наскоро натянул тёплую одежду и вышел во двор, невольно заметив, как тщательно очищено крыльцо от свежевыпавшего снега.
— Куда идти? — спросил он проходившего мимо с ведром слугу. Тот лишь пожал плечами.
Отмахнувшись, Бреголас поплёлся в сторону склада припасов, до которого было довольно далеко. Говорили, будто отец бати что-то недосмотрел, отсырело что-то там, стены заделывать надо, но вроде дело шло медленно. Лучше самому вызваться помочь, мешки какие-нибудь потаскать, глину размесить. А то чего похуже придумают — на кладбище, например, дежурить. Копать могилы зимой — крайне неприятное занятие.
— Бреголас! — окликнула вдруг полуэльфа Хирвен. — Стой!
Юноша обернулся. Средняя дочка бати, небрежно одетая в дорогие меха, выбежала из дома и, едва не поскользнувшись на камнях расчищенной дорожки, поспешила к калитке.
— Стою, — равнодушно отозвался приёмный сын вождя.
— Помоги мне.
— Тебе? — Бреголас удивлённо кашлянул.
— Да! Потому что мне из-за тебя придётся рыбакам помогать!
— Из-за меня?! — попытки вспомнить, каким образом вчера навредил дочери бати, ничего не дали, оттого стало ещё тревожнее.
— Я пыталась защитить тебя! И всех мужчин Фиримара! Но отец сказал, что если я продолжу так делать, он лишит меня наследства и выгонет жить в заброшенную хижину на повороте реки!
— Я ничего не понял, — замотал головой Бреголас, — но помочь согласен, раз уж меня спасали столь дорогой ценой. А можно узнать, от чего?
Порывшись в потайных карманах кроличьего полушубка, полуэльф достал остатки сушёного корня, которые всё равно придётся сжечь.
— Хочешь, пока папка твой не видит?
Уверенный, что Хирвен откажется, полуэльф потрясённо открыл рот, когда девушка схватила ровно столько, сколько надо, и прожевала, не поморщившись. Пробовала и не раз?! Обалдеть!
— Идём, — девушка схватила парня под руку, потащила в сторону причалов, где с наступлением холодов не осталось ни одной лодки. — Я прекрасно знаю, с кем ты дружбу водишь, — словно готовясь шантажировать, заговорила Хирвен, — тебя в дом взяли, как зверя дикого, но лес-то милее! Это не попытка оскорбить, это скорее восхищение. Ты в душе свободен.
— И от чего ты меня защищала? — корешки сотворили чудо, самочувствие после вчерашнего немного улучшилось, пусть и ненадолго. — От кастрации, как дикого жеребца? Но это было зря — батя меня жениться заставляет, так что стать мерином мне не грозит.
— Тебе грозит подохнуть, как брошенному псу! — выкрикнула Хирвен, но опомнилась и заговорила тише. — Откажись ехать на север.
Бреголас от удивления остановился.
— Слушай, ни одна мать, жена, дочь, сестра, племянница, соседка, любовница, в конце концов, не хочет, чтобы её мужика орки убили! — выпалила девушка.
— Ну… — полуэльф почесал под шапкой из овчины. — А если орки сюда придут, как они своих мужиков защищать будут? Под орков лягут, чтоб задобрить?
— Да не придут они!
— Если не сдерживать их на севере, придут.
— Эльфы там и без вас справятся! — Хирвен топнула ногой. — Непонятно, что для них вы — как для поломойки вода!
— Слушай, — Бреголас оттолкнул от себя девушку, — я вообще-то тоже родня Квэнди, забыла? Каким бы дерьмом ни был мой отец, моя мать его любила. И если я хочу идти рубить головы оркам, я это сделаю, кто бы тут что ни вякал. Сама со своими рыбаками разбирайся! Я на склад пошёл.
Юноша сделал несколько шагов прочь, но вдруг остановился и обернулся.
— Если бы я захотел идти против семьи, я бы сам ушёл из дома, отказавшись от наследства!
Выругавшись и сплюнув, Хирвен побежала в сторону причала, Бреголас задумался. Продолжая дружить с приютскими детьми и теперь вынужденный жениться на девушке-сироте, он тоже слышал о войне на севере разное, однако никогда не думал о том, что кто-то всерьёз верит, будто бить орков всеми силами необязательно.
Странно это всё.
Добежав до склада, полуэльф обнаружил, что его не ждали. Боромир был мрачным, впрочем, как всегда, а увидев приёмыша сына, пробормотал, мол, ему помощь не требуется. Пришлось возвращаться домой. Только как теперь доказать, что не пытался сбежать от наказания? Может, лучше пусть розгами побьют, чем начнут нудные нравоучения, после которых придётся ещё и работать? А так — сначала всыплют от души, а потом пожалеют, отдохнуть разрешат… Эх…
Ладно, будь, что будет.
***
Освежеванные безхвостые тушки белок одна за одной полетели в печь.
— Мясо пропадает, — усмехнулся высокий жилистый молодой человек, сидя около окна.
— Одни кости, — отмахнулась Брегиль и опустилась на корточки около лохани с замоченными в дубовой воде шкурками. — Скажи, Торгор, как твоя семья относится к тому, что ты на север собираешься?
— Моргота ругают, — пожал плечами адан. — Меня хвалят, но сквозь слёзы. Боятся, что как с дедом будет, который тоже на севере побывал, вернулся весь больной.
— У тебя есть я, — старшая дочь вождя шутливо продемонстрировала силу мусклов на руках. — Вылечу.
— Значит, беспокоиться не о чем.
— Да знаешь, я тут слышала… — девушка посмотрела жениху в глаза, тот от неожиданности смутился. — Говорят, будто недовольны люди решением вождя на север войскои припасы отправлять. Бунтует кто-то вроде.
— Где? — удивился Торгор.
— У нас где-то, — пояснила Брегиль. — Не знаю. Но два дня назад у нас состоялся разговор. И Хирвен заявила, будто кто-то собрался требовать отказаться от войны на севере.
— Пусть у Моргота потребуют, раз такие смелые! — будущий воин сжал кулаки. — Дед рассказывал, что сам, своими глазами видел, как орки готовятся на нас нападать! И уже нападали! С востока оборону прорвали! Их эльфий король какой-то прогнал. А люди ему помогали!
— Да, да, так и есть. Но два дня назад…
***
Сказав слугам, чтобы помогли заснувшему в кабинете Бреголасу добраться до постели, Брегор позвал старшую дочь зайти вместе с ним к Хирвен.
— Папа! — девушка вскочила с кровати, на которой сидела, поджав ноги, бросилась обниматься, но вождь отстранил её. — Я ни в чём не виновата! Брегиль меня неправильно поняла! Я ни с какими бунтарями не общаюсь!
— Сядь и послушай, — Брегор расположился за столом, многозначительно переставляя дорогие шкатулки средней дочери. — И ты тоже, — обратился он к старшей. — Когда вождём был ваш прадед, в городе случился пожар. И народ взбунтовался, собрался толпой и пошёл убивать вождя и его семью. Тогда многие пострадали, и если бы не вмешались эльфы, я бы давно был мёртв, и вы бы не родились. Если ты, Хирвен, думаешь, будто народ придёт к нам под окна и вежливо попросит не ходить на север, ты ошибаешься. Как только организуется мятеж, появится и тот, кто захочет занять моё место, и этот человек убьёт и меня, и мою семью. Возможно, он женится на тебе, Хирвен, но ты уверена, что сможешь жить с убийцей твоей семьи?
— Но я ни в чём…
— Хирвен! Кто говорит, что надо собрать толпу и прийти сюда?! Я спрашиваю, кто?!
***
— Папа страшно накричал на неё, — потупилась Брегиль, — а сестра только плакала и уверяла, что ни при чём. Но папа не поверил. Он сказал ей отправляться помогать рыбакам, потому что в скором времени выдаст её замуж за одного из них — самого бедного, чтобы она уже не могла мечтать стать женой главаря мятежа. А маму с Гильвен отправил к бабушке.
— Не знаю, — пожал плечами Торгор, взялся помогать невесте со шкурками, — я ничего не слышал про север. Ну собираемся и собираемся. Давно собираемся. Сколько себя помню, вечно какие-то сборы были «на военную помощь»: то одежду отдавали, то часть урожая, то шерсть. Помню, как овец не в сезон стригли…
— В общем, не знаю, — Брегиль покачала головой. — Весной к нам гости из Дор-Ломина приехать должны, и мы вместе с ними отправимся потом в Барад Эйтель, наверно. И я не хочу, чтобы мне перед ними было стыдно за сестру!
Посмотрев на жениха, девушка отмахнулась.
— Знаешь, кого я вчера поймала у лавки Травочки? — загадочно спросила она, медленно приоткрывая высокую тумбочку около сундука с одеждой. — Смотри!
В руках аданет появилась небольшая клетка с серой крысой весьма потрёпанного вида.
— Я хочу посмотреть, что будет, если она с высоты упадёт. Как думаешь, у людей так же внутри рвётся?
— Я тебе пленных орков привезу, — пообещал Торгор. — Говорят, они больше на нас похожи, чем грызуны.
— Зато крыс ловить проще, — Брегиль поставила клетку на стол. — И мех у них мягкий. Хотя, я бы сшила себе куртку из орочьей шкуры.
— И мне сшей, — кровожадно улыбнулся адан. — Сколько орков для этого понадобится?
— Чем больше, тем лучше. Думаю, люльку нашему первенцу можно будет сделать из орочьих костей. Надеюсь, они достаточно крепкие. Но это потом.
Взяв клетку с заметавшейся крысой и подняв над головой, Брегиль с силой швырнула её о пол. Раздался отчаянный писк.
— Нет, — покачала головой старшая дочь вождя. — Так не пойдёт. Высоты мало. Пойдём, с крыши сбросим.
***
Вернувшись домой с реки, Хирвен хотела только одного: отмыться. Отмыться от запахов, от взглядов, от несказанных похотливых слов, от зависти богатству, от памяти об этом дне.
Отмыться от приказа отца присмотреть себе жениха самой, иначе выберет он. Бауглир! Не Моргота так надо звать! Не Моргота!
Желая что-то кому-то доказать, зная — охрана всё равно наблюдает и придёт на помощь, но и расскажет родителю-тирану обо всём, девушка отдала дорогую одежду одной из семей, обменяв на старую шубейку, которая уже почти не грела, но хотя бы позволила дойти до дома и не простудиться.
Хирвен надеялась, что, узнав о её ссоре с отцом, друзья помогут и приютят, не позволят состояться позорной свадьбе. Да в конце концов, можно выйти замуж за единомышленника и…
Они ведь говорили! Сами говорили!
«Надо сказать, что нечего людям гибнуть в землях врага!»
«Надо сказать, что не наша это война!»
«Надо защитить наших собратьев от грязной смерти!»
«От бессмысленной смерти!»
«Там только калечатся!»
«На что Брегор обрекает матерей?!»
«Надо сказать…»
«Мы соберёмся и поговорим!»
Стало страшно за маму и сестёр. За себя. Может быть, папа простит? Он ведь папа… Папочка!
Где Хирвен?
Копать могилу с похмелья было особенно тяжко: лопата не слушалась, ноги скользили по грязи, образовавшейся из-за короткой оттепели.
— Ты чем ночью занимался, а? — спросил Бреголаса смотритель, даже не скрывая зависти к возможностям молодого тела.
— Пил. Не видно что ли? — со злостью отозвался полуэльф и вдруг заметил, как легко лопата входит в землю.
Глубже, глубже. А по-прежнему мягко. Надавливаешь ногой — поддаётся! Не встречает твёрдой сплошной преграды. Камни — да, есть, но льда нет. Весна пришла? Уже? Как быстро пролетело время!
***
Когда первоцветы сменились пышной зеленью садов, Гильдис с сыном Гундором и дочерью Глорэдель отправились в путь. Дорвен сначала думала присоединиться к поездке, повидаться с Мельдир, но, подумав, решила остаться в Дор-Ломине. Самочувствие вдовы Хатола оставалось хорошим для её возраста, но дальняя дорога могла плохо отразиться на здоровье пожилой женщины, а её отсутствие дома — на делах владений сына. Хадор с Галдором отбыли на север сразу же, как сошли снега, Гундор уехал к соседям, соответственно, трон Дор-Ломина снова без присмотра.
Лучше такого не допускать. Да и других дел хватает.
Сидя на открытой веранде вместе с внуком, Дорвен взяла его любимую книжку.
— Ты сладкую водичку выпил? — спросила она ласково.
— Да, ба.
— Молодец. А умыться не забыл?
— Нет, ба.
— Молодец, мой мальчик.
— Почитай, ба!
— Конечно, милый.
— Только добрую!
— Да-да, конечно. Слушай. Летел над высокими горами орёл. Летел он, золотясь в лучах солнца. Летел он над лесом, а потом — над полем. И увидел маленького синего мотылька. Ты же знаешь, мой хороший, что орлы не едят мотыльков? Во-от, поэтому мотылёк орла не испугался, а взлетел так высоко, как смог, и спросил: «Какие вести несёшь ты на крылах, о, златопёрый?» Отвечал орёл: «Видел я, как за морем собираются в путь белоснежные корабли. Не пройдёт и полгода, как будут они в нашей гавани». Мотылёк сердито замахал крылышками: «Не те вести несёшь ты мне, златопёрый! Не порхать мне столько под синим небом, чтобы дождаться тех кораблей! Завтра-послезавтра развеет мой прах вольный ветер!» «Зато, — ответил орёл, — цветы, которые ты опылишь сегодня, принесут плоды и насытят заморских гостей». «И правда, — обрадовался мотылёк, — теперь я вижу, что от меня польза есть, хоть и краток мой век. А от тебя, птица, прока никакого».
Улыбнувшись расхохотавшемуся внуку, Дорвен перевернула страницу.
— Пора заняться сорняками, — сказала она. — Поможешь мне?
— Конечно!
— Спасибо, мой хороший. Спасибо. Гельдор.
***
На берег реки гнали весьма противоречивые чувства. Брегиль давно хотелось покончить с творящимся в семье безумием, но как именно это сделать, аданет не представляла. Не застав давние покушения на отца, девушка однако знала о них от матери и соседей, поэтому догадывалась: доказывать, что опасности нет, бессмысленно — родитель не поверит. Не сможет просто, даже если захочет.
Но сердце грызло чувство вины. Брегиль прекрасно понимала — она сделала лучше, рассказав о недовольстах, выплеснутых сестрой, папе, но…
«Значит, это правда», — такими были последние спокойно произнесённые слова отца, прежде, чем началось безумие.
***
— Значит, это правда…
Брегор выдохнул, побледнел, но вдруг его лицо начало наливаться краской.
Весть о соседях, то и дело осуждающих приготовления к походу на север, прилетела во время ужина, когда вождь собрал всю семью, за исключением уехавшей к матери Мельдир и крохи Гильвен. Боромир с опаской взглянул на сына, однако промолчал, напряжённо дожидаясь, когда Брегор продолжит говорить. Хирвен, запуганная и белая, словно полотно, сжалась, опустила голову.
— Если бы я не нашёл людей, говорящих твоими словами, — заорал на дочь вождь, — я бы поверил, что ты не причастна! Ты предала семью! Подвергла опасности всех нас! Собирайся! Возьмёшь с собой только то, что сможешь унести!
Со стола полетела посуда.
Брегиль и трое слуг тогда последовали за вождём и рыдающей девушкой к реке. Первый встречный плохо одетый парень внезапно обрёл жену и немного дорогих вещей.
***
Вздрогнув, старшая дочь Брегора вспомнила, как обезумевший отец толкнул Хирвен под ноги рыбаку, швырнул содержимое сумки на снег.
А когда шёл обратно, кричал о том, что все, кто посмели планировать собраться и прийти поговорить, отныне лишены права участвовать в ярмарках и любой иной торговле на территории Фиримара. Каждый сочувствующий бунтарям разделит их участь.
«А ты, Хирвен, мне больше не дочь!»
«Папа! Прости-и-и-и!»
***
Крик сестры до сих пор стоял в ушах. Брегиль вздрогнула. Вспоминая, как вместе с женихом пошла навестить Хирвен в день середины зимы, аданет, как наяву слышала сбивчивую речь невольного деверя:
«Торгор, да я… Да у меня другая есть! Я с ней уже того… лет, ну, десять! Просто свадьбу не на что сыграть было. А тут… И чё мне делать? Ну мы что подороже продали, домой кой-чево купили, но я со своей женой сплю, а вождёва доча — это… как получится».
В тот день Хирвен к сестре не вышла.
Потом была пара случайных встреч на площади у торговых рядов, но каждый раз выгнанная из дома девушка избегала общения с бывшей семьёй и исчезала, словно тень.
Может быть, это к лучшему, но каждый раз в груди до боли щемило.
***
У причала лодок не было: рыбаки пользовались хорошей погодой, поэтому проводили целые дни на реке. Проверявший сети старик, увидев старшую дочь вождя, мгновенно помолодел и исцелился от чего-то, только что заставлявшего кряхтеть и ругаться.
— Моя госпожа! — принялся кланяться дедок, расплывшись в щербатой похотливой улыбке. — Моя госпожа! Прекрасная госпожа!
— Где Хирвен? — без церемоний спросила Брегиль, чувствуя, как чешутся кулаки.
— А, а, а мне, мне почём знать? — выражение лица старика стало то ли напуганным, то ли просто глупым. — Я… я, я не знаю!
Пройдя мимо, старшая дочь Брегора направилась к дому, где ютился муж сестры и его прежняя супруга. Позади осталось довольно красивое большое здание в три этажа, с резным крыльцом, четыре дома поменьше, одна жалкая развалюха и заколоченный сарай. В отдалении паслись коровы, козы, гуси, слышались крики играющих детей.
Приблизившись к дряхлой хижине, где поселилась Хирвен, Брегиль поняла: здесь никто не живёт уже несколько недель. Уехали?
Сердце пропустило удар.
— Эй! — окликнула аданет пожилую женщину, тащившую ведро рыбы. — Где хозяева?
— Да я почём знаю? — последовал неуверенный ответ. — Уехали. Зимой ещё. А девочка ваша отдельно жила. В брошенной хижине во-он там. Но её тож давно не видно.
Брегиль с ужасом представила, как будет рассказывать это беременной матери. Бросившись бегом к краю поселения, старшая дочь вождя ожидала самого худшего, хотя даже не до конца понимала, чего именно.
Покосившийся почерневший от времени дом, когда-то принадлежавший одинокому рыбаку, стоял открытый, но от порога не было протоптанной тропинки. Внутри оказалась лишь пыль да паутина и забытый сестрой тёплый платок на печке. В нём уже поселились пауки.
Ничего не тронув, Брегиль вышла и посмотрела на залитую весенним солнцем реку. Течение здесь быстрое, у берега сразу глубоко…
С ужасом прогнав пугающие мысли, аданет поспешила назад к оставленной лошади. Пусть отец перед мамой оправдывается! Пусть сам следы дочери ищет. Да, она оступилась, не с теми дружбу завела, но…
Мысль натолкнулась на понимание, что сама Брегиль, если бы решила, что её предали, поступила бы не менее жестоко. Наверное, не стоит осуждать отца. Но с мамой пусть объясняется сам!
Скоро...
— Пусть в летописях напишут! Пусть эльфийские перья скребут бумагу, рассказывая всей Арде, как дракон, однажды забравшийся в Белерианд, теперь пошёл войной на Моргота!
Боевой клич разнёсся по горному перевалу, вдали покатились камни.
Сев под каменный навес над пропастью, две серые летучие мыши размером с ворон захихикали.
— За глупеньких нас держат эти мальчики. Думают — поорут тут, мы и прилетим.
— Да-да, а они по нам из своих эльфийских арбалетов и катапульт.
— Да-да!
— Сделали командиру фигурку ящерицы на шлеме, и орут, будто он сам теперь дракон.
— Глупенькие! Надо было Владыку Мелькора на шлеме сделать и орать, что Моргот пошёл войной на Моргота.
— Ха-ха-ха-ха!
— Хи-хи-хи-хи-хи!
Крылатые вампирши осторожно выглянули из укрытия, прислушались и дружно подпели людям:
— Враг, трепещи!
Подними свой меч и щит!
— Ха-ха-ха-ха!
— Подождём, когда наше любимое запоют, или полетим уже?
— Давай подождём. Ничему их жизнь коротенькая не учит, а? Уже ведь шли так же браво с войском, получили по шлемам от армии Владыки. Чего опять лезут? Думают, у нас командиры-Майяр смертные? Умерли уже от старости?
Залившись хохотом, мыши едва не попадали со скалы.
— Поют! Поют! — запищала одна из них. — Меченый злом! Чёрным огнём!
— Аха-ха-ха! Глупышки. Ладно, полетели, надо наших вояк порадовать, что дело для них есть.
— Полетели. Меченый злом! Слышишь меня? Я иду за тобо-о-ой! Аха-ха-ха-ха-ха!
— Ихи-хи-хи-хи!
Две крылатые шпионки, заливаясь писклявым хохотом, скрылись в клубящемся колдовском мраке.
***
Варнондо склонился над картами. То, что делал принц Финдекано, ведя войну, казалось новому командиру Барад Эйтель странным: да, имели место попытки сохранить ресурсы, живые и неживые, ставка делалась на измор, но военачальник чувствовал — здесь всё не так. Не с той стороны заходят в своих расчётах доблестные защитники Белерианда. Где хоть один доклад о поисках крепости Моргота? Кузницы, шахты, таверны, мосты, дороги, поселения, расположения небольших войск… Зачем всё это?! Бить нужно в самое сердце осиного гнезда!
Равнодушно-серьёзное лицо эльфа стало мрачным.
— Лорд Маэдрос боится лезть в пекло и отправлять туда воинов, — покачал головой Варнондо, доставая более старые записи. — Не хочет, чтобы из его народа делали орочьё? Боится, что всех перебьют и заберут в плен? Но без риска нельзя. Всё, что Маэдрос сам знал о крепости Ангбанд внутри Тангородрима, давно неактуально. Враг ушёл оттуда и заполнил гору пламенем Утумно. Но куда он ушёл?! Почему не ищут? Или если ищут, то где разведданные? Почему у сына верховного нолдорана так мало сведений о вражеской земле?!
Решив попробовать договориться с Маэдросом об обсуждении новой стратегии, военачальник Нолофинвэ сел за письмо. Если химрингский лорд откажется предоставлять разведданные, его можно будет легко обвинить в измене короне. И тогда ещё одна крепость перейдёт в полное подчинение верховному нолдорану, как это и должно быть по закону!
Перо заскрипело по бумаге.
— Давай, лорд Маэдрос, откажись со мной сотрудничать! Так будет лучше для всех. Так будет правильно.
***
Летучие мыши прекрасно ориентировались в подземных коридорах и залах, поскольку не полагались на зрение, а кроме того, были пусть и слабыми, но Айнур. Сообщив Владыке о новом войске с юга, вампирши немного покружили по освещённому Сильмарилями зеркальному залу, в шутку покусали Барлогов за доспехи и удалились.
Сидя на троне — единственной неподвижной точке в крутящемся пульсирующем пространстве — Мелькор приоткрыл глаза и взглянул на существ, которых привели его Огненные Майяр.
— У меня тоже будут такие военачальники? — прервав затянувшееся молчание, спросил Даритель, склонив голову и стараясь не сосредотачивать зрение на крутящихся кривых зеркалах.
Переведя взгляд полуприкрытых глаз на задавшего вопрос союзника, Мелькор приподнял обожжённую до черноты руку. Перед воинами появилась начерченная огнём карта.
— Тролли, — произнёс опальный Вала, кивнув в сторону скалоподобных существ, ошалевших от вида подземной твердыни и безоговорочно назвавшихся рабами Владыки, — которых я милосердно спас от затапливающего их пещеры смертоносного огня, нужны мне, а не тебе. Ты пройдёшь по второй дороге, которую я проложу на юг. По второй, ты не ослышался.
Мелькор усмехнулся, однако никакой ответной реакции от Дарителя не дождался.
Командиры посмотрели на карту. План немного скорректировался по сравнению с прошлой схемой — теперь пути рисовались дальше и более прямо, не огибая леса, реки, города и крепости. Никто не задал вопросов, как это возможно, поскольку тролли были для раздумий слишком тупы, а остальные знали, каким образом такое достижимо. Также все понимали, почему существа, для которых свет Майэ Ариэн смертоносен, собираются воевать на поверхности.
Никто ни о чём не спросил.
С Мелькором либо соглашались, либо молчали.
Музыка Сильмарилей давно смолкла, сияние потускнело. Даритель старался не поднимать глаза на корону Владыки, но, уходя по перекрученному в пространстве переходу над пропастью, всё-таки на миг обернулся и взглянул. Камни разом вспыхнули и снова угасли.
Закрыв глаза, Мелькор усмехнулся. Он слышал, как Огненные Майяр запугивают пылающими бичами троллей, как хлопают крылья летучих мышей, как клокочет подземное пламя. Долгие по меркам смертных существ годы Айну чувствовал себя единым целым с огнём недр, и это утомило до истощения. Однако близость финала окрыляла. Скоро! Скоро всей Арде откроется истинная мощь настоящего короля мира. И тогда больше никто не осмелится восстать против главного из Творцов.
Скоро…
***
Три орочьих командира переглянулись. Опять из-за гор напали? Прекрасно! Порвём им зад!
— Владыка приказал заманить вторженцев на плато, — показал Балрог карту единственному способному его понять бойцу. — С этой стороны заходите вы, эти дырявые топают за вами, и тогда отсюда придёт подкрепление. Дырявым будет некуда отступать. Владыка говорит, что ему всё равно, какова численность войск за горами, поскольку его мощь тысячекратно превосходит любую армию дырявых. Но всё равно, чем их меньше, тем лучше. Ясно?
Орк кивнул.
— Слушай меня, тупые бошки! — заорал он на соратников фальцетом, и Огненный Майя сделал вид, будто это вовсе не смешно. — Вытащили члены из ушей! И во рты засунули! Ты и твой обдолбанный отряд идёшь встречать загорных дрочей! Трахаешь первых и дёру! Если за тобой не побегут, возвращаешься и трахаешь вторых!
— А чё я? — возмутился командир-человек, почувствовавший подвох.
— Я сказал — член из уха вынул и в рот сунул!
Балрог отошёл от раздающего приказы бойца, осмотрелся. Проверить троллей в бою сейчас — идея неплохая, заодно будет ясно, насколько эти тупые создания способны отличать своих от чужих. Этот навык вызывал большие сомнения, поскольку для подземных тварей любой, кто не пахнет, как ты, — либо еда, либо враг. Вроде бы троллям удалось внушить, что алкарим — свои и не еда, но отличат ли тупые громилы орка или полуорка от человека, а людей Мелькора от тех, что пришли из-за гор, неизвестно. Возможно, удастся послать их вперёд, скомандовав убивать без разбора, но как далеко тварь уйдёт, тоже непонятно. И как тупоголовое создание в таком случае остановить? А развернуть?
Да, проверка боем необходима, и хорошо, что столь вовремя пришло целое войско смертников. Тролли будут проверены на деле.
Они хотят быть эльфами, но никогда ими не станут
Судя по реакции Гундора на появление в его комнате сестры, он её не только не ждал, но и спал за столом.
— Доброе утро, — засмеялась Глорэдель, садясь напротив. — Рассказывай, как тебе дортонионские собратья.
Лицо юноши выразило не слишком приятные эмоции.
— Они не такие, как мы, — подумав, ответил Гундор, открыл записи, что-то добавил. — Если верить истории, мы дольше живём бок о бок с эльфами, но мы сохранили себя, остались собой. А беоринги… Они хотят стать эльфами, но никогда ими не станут.
— У них полуэльфы зато на особом счету, — подмигнула снова одетая в женское платье аданет.
— Да, в приюте для сирот при живых родителях, — скривился юноша. — А в Барад Эйтель живут среди людей и эльфов и даже особого именования «перэльдар» не имеют. Кто-то здесь точно неправ. И, думается мне, беоринги.
***
— Он у нас перэльда — полуэльф, — словно нечто постыдное, сообщила Мельдир, по очереди представляя членов семьи гостям из Дор-Ломина. — Имя — Бреголас.
В воздухе повис вопрос. Ещё один, помимо уже накопившихся: почему беременная жена вождя принимает гостей в доме матери; где сам Брегор; почему отсутствует средняя дочь. Никто не решился спросить, чей именно сын этот Бреголас — Мельдир или Брегора, и кто в таком случае второй родитель.
— Это наш воспитанник, — пояснила супруга вождя.
***
— Знаешь, Глорэ, — Гундор указал на сестру мягким концом пера, — мне показалось, будто к перэльда семья относится, как к спасённому от лесного пожара рысёнку. Милый зверёк, жалко бросить, но и одомашнить не получится. Поэтому, как вырастет, наберётся сил — его отпустят в лес. В естественную среду обитания.
Глорэдель расхохоталась.
— Вообще-то, — сказала она, смахнув слёзы, — рысёнок уже вырос. Если я правильно поняла, он к свадьбе готовится. Как раз нас пригласят.
— Так всё сходится! — обрадовался юноша. — Сейчас его сведут с самкой, а потом отправят в лес. В смысле, за горы. Железные. А потомство, возможно, одомашнится, потому что не в лесу родилось, а среди людей, как положено домашним котятам. Будет мышей и крыс ловить, от крыльца далеко не уйдёт, на руках посидит-помурчит. Удобно! И перед соседями не стыдно.
— Замечательная стратегия, — похвалила девушка.
— Старшая дочь вождя… — Гундор задумался, смотря вверх, — это словно шутливое изображение тебя. Знаешь, как иногда художники друг над другом шутят? Рисуют искажённые портреты. Именно так вы выглядели, когда говорили за столом. Прекрасная неповторимая ты и попытка насмехаться над тобой — она.
***
— Меня зовут Брегиль, — улыбнулась, жуя жареное мясо, крупная широкоплечая девушка, просто одетая, зато с дорогими браслетами на руках, похожими на оковы. — Я тоже хочу стать знахаркой в осадном лагере. Скажи, ты когда-нибудь разделывала белку живьём?
***
— Ты тогда так мило удивилась, зачем это надо, и уточнила, что учишься у лекарей, которые раньше жили в Барад Эйтель и переняли искусство врачевания у Голодрим, — просиял Гундор.
— На самом деле, — сдержанно сказала Глорэдель, — я понимаю, зачем изучать живое. Когда с поля боя выносят раненого, нужно сначала сделать так, чтобы он не умер. А чтобы понимать, как это сделать, необходимо знать, что именно может стать причиной смерти. «Умер от ран» — это для летописи. А знахарь должен чётко понимать, почему раны оказались смертельны: из какой-то из них вытекло слишком много крови, попала грязь, повредили органы, или боец не выдержал боль. Несколько белок ради спасения человека — это ведь ерунда.
— Ладно, — сдался юноша. — Но за обедом это обсуждать было необязательно.
— Согласна.
—Потом, когда пришёл сам вождь, я сразу задумался: как так вышло, что вот этот щуплый невысокий дяденька с бегающими глазёнками стал тут главным, и до сих пор его никто не подвинул?
Глорэдель снова расхохоталась.
— Но ведь правда. Попробуй представить Брегора на месте нашего отца. Представь: позовёт такой дохлик в бой…
Вытирая слёзы, девушка замотала головой.
— Вот видишь. Его ж так и хочется спросить: дя-адь, а дя-адь, ты меч-то в руке удержишь? Лук натянуть сможешь? А то ведь либо ты натягиваешь, либо тебя. Третьего не дано. Но потом, — Гундор посерьёзнел, — я присмотрелся.
***
Брегор вошёл в тёплую гостиную, где собрались гости, но снял с себя только куртку — плотную не по погоде. На вожде дортонионских Фирьяр было столько слоёв одежды, словно он сбежал из дома, не имея возможности взять сумку. Мужчина улыбнулся, однако взгляд остался таким же, как и при появлении на пороге: изучающе-злым, выискивающим врага и заранее готовым уничтожить любого. Точно так же он посмотрел и на жену, и на дочь, и на полуэльфа. Вместе с вождём в дом вступили трое неприятного вида громил, правда в гостиную они не зашли, остались за приоткрытой дверью.
— Приветствую, — произнёс он так, словно это было некое секретное слово, и если его не сказать, выгонят или застрелят. — Моё имя Брегор, сын Боромира из рода Беора. Надеюсь, вам здесь нравится.
***
— Я бы уточнил, — снова указал пером на сестру Гундор, — что до его появления мне в доме Мельдир нравилось больше, но я же не хотел, чтобы меня побили те трое. Кроме того, мне показалось, будто рысёнок очень предан своему опекуну. А неведомы зверушки, как известно, опаснее ведомых. Но главное было потом, когда и ты, и насмешка над тобой, и рысёнок, ушли. Мы остались вчетвером, и тут я смог приметить интересную вещь. Жена Брегора, как и говорила бабушка, очень милая женщина, но она накопила злобу. Мельдир молчала, но мне казалось, что если она заговорит, мы не захотим иметь дело с беорингами. Мне хотелось, чтобы Мельдир высказалась. Только кто ж ей даст?
***
— Мы — мирный народ, — улыбнулся Брегор, сверля глазами жену Хадора и её сына. Охрана за дверью многозначительно переступила с ноги на ногу, со двора донёсся чей-то злорадный хохот. — И нам сложно понять, что такое — жить войной.
Мельдир неуверенно пододвинулась к мужу, не поднимая глаз, погладила по руке. Большой живот уже принял форму конуса, не оставляя сомнений — у вождя, наконец, родится наследник.
— Мы служим в армии наших владык, — пояснил Брегор, — но это означает лишь охрану границ, на которые и так никто не нападает. Поэтому мне трудно собрать большое войско для помощи на севере.
***
— Понимаешь, Глорэ? — юноша снова начал что-то записывать. — Их эльфы не дают приказа идти в бой, а сами беоринги понять необходимость не в состоянии. Они для этого слишком мирные, однако их вождь ходит с охраной! А дочь вождя живьём режет мелких зверьков. Полуэльфы здесь вообще воспринимаются диковинкой, а жена вождя боится рот открыть.
— Я думаю, беоринги идеальны для войны на севере, — подмигнула вдруг Глорэдель. — Они настолько мирные, что орки их примут за своих.
***
Мельдир не дождалась окончания посиделок, ушла в комнату прилечь.
— Ты будешь лучше их всех, — сказала она, гладя живот и чувствуя толчки в ответ. — Ты будешь честен и смел, тебя будут бояться враги и уважать друзья, ты сможешь защитить меня и всех, кого полюбишь. Ты будешь лучшим, Барахир.
Женщина не заметила, как уснула, а когда открыла глаза, рядом сидел муж и читал.
— Сыграем свадьбу Туива, отправим войско и припасы, — ласково произнёс Брегор, взяв супругу за руку, — и ты сможешь вернуться домой. Когда дело будет сделано, нападать на меня станет бессмысленно.
— Как ты живёшь с таким грузом? — без сочувствия спросила аданет. — Ты ведь всех боишься и ненавидишь.
— Не всех, — вождь печально улыбнулся. — Некоторых я люблю. Но любят ли меня в ответ, уверен быть не могу.
— Но ты ведь понимаешь, почему так, — Мельдир закрыла глаза.
— Да, — кивнул Брегор, — но лучше живите с ненавистью ко мне, чем погибните, любя.
— Я тебя не ненавижу, — вздохнула Мельдир.
Её рука неуверенно положила ладонь мужа на живот. Малыш толкнул в ответ на прикосновение.
— Живой, — прошептала аданет. — Другие умирали раньше.
— Не думай об этом, — вождь убрал ладонь. — Мне пора. Не хочу идти домой в темноте.
Мельдир кивнула. Когда муж ушёл, появилось лишь одно желание — просто забыть обо всём и заснуть, чтобы видеть счастливые сны.
А главное — не думать о предстоящей свадьбе Бреголаса, потому что счастья и долгих лет супружества ему аданет не желала и страшно стыдилась этого, но ничего поделать с собой не могла.
Место, где рушатся иллюзии
— Дождёмся подкрепления, не пойдём дальше.
Сказанное Хадором после перехода через пыльный овраг и пересохшее русло речушки, где раньше брали воду, заставило соратников насторожиться.
— Где-то перекрыли, — пояснил военачальник, поправив легендарный шлем, к которому никак не удавалось привыкнуть, но по открытой местности вождь людей Дор-Ломина считал своим долгом передвигаться со знаком отличия, чтобы его узнавали и боялись. — И это точно сделали не наши, иначе мы б знали.
— Надо выяснить, кому и зачем понадобилась вода, — нахмурился Галдор. — Я могу сходить проверить.
— Пусть Арахон идёт, — понизил голос военачальник, имея в виду бойца — ровесника своего сына, он некоторое время вместе с гномами занимался строительством укреплений на берегах ард-галенского канала. — Посмотрит заодно, что там соорудили, и разберётся, как это уничтожить. Полей здесь быть не может, пастбища в таком поливе не нуждаются, значит, либо рыбу разводят, либо что-то построили для нападения на нас.
— Может, река сама пересохла? Дождей не было долго?
Хадор посмотрел на сына с осуждением.
— Нет, Галдор, сама бы не пересохла. Вода на что-то понадобилась орочью. Пошли Арахона на разведку.
Надеясь, что отец не выказывает недоверия из-за прошлой неудачи, а действительно считает человека с навыками строителя более полезным в этом деле, молодой воин дал знак своему отряду возвращаться в укрытие и повторить приказ командира соратникам.
Хадор ещё раз осмотрелся. Никаких подозрительных следов вокруг не было, что в принципе не удивляло: на многие лиги от Железных Гор давно никто не жил, но перекрытие реки наводило на тревожные мысли.
Скомандовав отойти в укрытие и обдумать дальнейшие действия, военачальник вспомнил слова какого-то эльфа в осадном лагере, который твердил о витающих в воздухе переменах. Что он имел в виду, разумеется, непонятно, как обычно, но, может, он уже знал про реку? А почему не сказал?
Хадор отмахнулся от раздумий, прошёлся вдоль сухого русла. Шлем давил, уже давно хотелось его снять. Вздохнув о тяжкой ноше, от которой, однако, не отказаться, вождь опустил глаза.
И не поверил увиденному. Среди паутины трещин на сухой чёрно-серой земле виднелись слабые зелёные ростки. Не колючки и не похожие на обгорелые ветки кустики. Нет! Обычная трава. Семена что ли ветром принесло? Но как она прижилась? Странные какие-то перемены. Хорошо бы к лучшему.
***
Выйдя вшестером в путь, отряд Арахона двинулся вверх по высохшему руслу, и чем дальше продвигались люди, тем удивительнее выглядел пейзаж. Создавалось впечатление, будто воины находились не во владениях Моргота, а где-то в районе гномьих рудников — подгорные мастера нередко поворачивали русла небольших речушек, чтобы обеспечить водой свои мастерские. Обычно чёрная или серая пыль, покрывавшая камни, сменилась глинистой топкой почвой, отмеченное на карте озеро оказалось грязной мелкой лужей, и все четыре ручейка, бравшие здесь начало, разумеется высохли, но в вязкой земле виднелись зелёные ростки.
Спешно начав зарисовывать и записывать, Арахон не сразу заметил кружащих около лица мелких мошек, прилетевших, похоже, с новообразовавшегося болота, но после первого болезненного укуса пришлось признать — хозяева этой территории не рады чужакам. Намазав лица глиной, разведчики двинулись дальше к холмам, остановились на привал около оврага, в котором тоже не оказалось воды. После короткого отдыха пришлось возвращаться, чтобы пополнить запасы. И решать, как быть дальше.
***
Осадный лагерь встретил дортонионское подкрепление ясной погодой и холодным ветром, колыхавшим остатки зелёной травы, с трудом находившей место между катапультами, башнями, рвами, стенами и протоптанными дорогами.
— Это же целое королевство! — восхитилась Брегиль, рассматривая всё вокруг с любопытством ребёнка.
Торгор обнял невесту, они вместе спрыгнули с телеги и, прихватив вещи, пошли в сторону высокой круглой постройки, верхним этажом которой была открытая площадка под треугольной крышей со странной конструкцией в центре. Человеческое зрение не позволяло рассмотреть детали, однако все догадались — это один из сигнальных огней равнины.
— Эй, воины Арды! — донёсся возглас Бреголаса, ехавшего верхом вместе с женой. — Слава Феанору!
— Айя Феанаро! — закричали с разных сторон.
— Слава роду Финвэ!
— Сияй, звезда Феанаро!
Брегиль захлопала в ладоши.
— Проводишь меня до госпиталя? — спросила она, гладя жениха по руке.
Торгор кивнул.
По пути к подземной обители знахарей у самого подножья Железных Гор встретились торговые обозы со знакомыми гномами, которые, как оказалось, не только продавали украшения, но и помогали с перевозкой дерева, металла и угля. Почему-то для старшей дочери Брегора это знание стало чем-то вроде разрушения детских иллюзий, в которых забавные низкорослые бородачи представали исключительно сказочными созданиями, у которых всегда найдутся драгоценные камни и изделия из них.
— Подвезти, красавица? — спросил чернявый гном, за усами, бородой и бровями которого почти не виднелось лицо, кроме разве что кончика длинного носа.
Брегиль помнила его по ремонтной мастерской на перекрёстке торговых путей, куда дети носили сломанные игрушки. Теперь взрослая аданет понимала — там чинили за немалую цену телеги, тачки и даже кареты — всё, у чего ломались колёса, но для ребёнка тот домик на пересечении дорог казался обителью доброго волшебника, где обретает новую жизнь любимая вещица.
— Какими судьбами здесь? — спросил мастера Торгор, помогая невесте закинуть вещи в повозку.
— Как какими? — пожал плечами гном. — Приказ короля Азагхала! Каждый должен чем-то здесь помогать. Вот я и приехал — оси привёз. Думал, сразу назад, но… — он покрутил головой. — В общем, потребовалось переправить через хребет обоз с водой. Мы ж как привыкли? Горы перешли — и там всё есть. Да, мало, да, грязно, но если помыть, прокипятить, выпарить, пожарить да травок всяких добавить — намана! Ваши собратья то и дело чем-нибудь морготовским угощают. Мерзость редкостная, но если больше есть нечего, то и это сойдёт. А тут представьте: полез Хадор со своими бойцами в чёрные земли, а там ни одной лужи не осталось! Вся живность вымерла! Они походили-походили, да так и вернулись. Мошками покусанные.
Ещё одна сказка из детства рассыпалась прахом. Брегиль всегда казалось, будто каждая вылазка Воинов Света за горы — полные подвигов сражения. Да, не всегда это победоносное шествие, но чтоб вот так сходить, понять, что нет ресурсов, и повернуть назад…
Гном говорил что-то ещё, но за размышлениями девушка его не услышала. Внимание то и дело отвлекали эльфы — все черноволосые, с серыми или прозрачно-голубыми глазами, редко с карими; просто, невзрачно одетые, с оружием, сосредоточенные и не замечающие никого вокруг. Невольно вспоминалось, как юная Брегиль была уверена, будто все Квэнди золотоволосые, синеглазые, сияющие украшениями и шелками и вечно улыбающиеся.
Да уж, осадный лагерь — место, где рушатся иллюзии.
— Привет, мастер! — окликнул гнома очередной мрачный эльф, и повозка остановилась.
— Привет, Арминас, — отозвался бородач, а потом обернулся на людей: — Мы на месте, кстати. Вот этот доблестный страж вас проводит.
— Только меня, — уточнила Брегиль.
— Нет, — не согласился мрачный эльф, — и его тоже. Ты ведь к Морготу собираешься? Или строить приехал?
Торгор к Морготу не собирался, однако понял, что имел в виду воин, поэтому согласно кивнул.
— Идём за мной, — позвал Арминас. — Вы в этом списке есть?
В руках Нолдо появился свиток. После некоторого времени усердного поиска Брегиль нашла себя и жениха. Эльф кивнул.
— Сразу хочу предупредить, — прекрасное лицо стража стало ещё мрачнее, — если однажды в госпиталь придут воины в синем и уведут меня в неизвестном направлении, сославшись на приказ верховного нолдорана, кидаться на них и защищать меня не нужно. Ясно?
— Д-да-а, — кивнула старшая дочь Брегора. — Но…
— Долго объяснять, — отмахнулся Арминас. — Герои для одних часто становятся преступниками для других. Обычное дело.
— Это как-то связано с тем, что в Барад Эйтель новый командир? — спросил Торгор, и его догадливость потрясла эльфа.
— Связано, — ответил Нолдо. — Но вас это не коснётся.
— А зачем мне в госпиталь? — молодой адан всё сильнее напрягался по мере спуска под землю.
— Всем сюда нужно, — ответил Арминас. — По нескольким причинам. Во-первых, все должны знать, куда привозить раненых и больных из земель Моргота. Во-вторых, перед тем, как идти воевать, теперь всем дают мазь от мух, которых Моргот развёл на пересохших водоёмах. Но мы должны убедиться, что средство поможет, а не вызовет неожиданные реакции кожи.
— Получается, — задумался вслух Торгор, — что теперь ходить за горы можно только когда там лежит снег?
— Получается, — навстречу поднялся высокий светловолосый адан с небесно-голубыми глазами и густой щетиной. Он был по пояс обнажён, на теле виднелись старые шрамы. Мужчина казался молодым, но взгляд словно принадлежал зрелому воину.
Брегиль смущённо заулыбалась.
— Ты из подкрепления? — спросил воин Торгора.
— Да. Только приехал.
— Тогда тебе вниз и налево. Арминас, кто сейчас канал сторожит?
«Какой у него голос…» — восхищённо подумала девушка.
Вокруг вдруг возникла суета, кто-то увлёк за собой вниз, что-то начал говорить, называть имена, но для Брегиль никого не существовало. Только один…
— Меня зовут Арахон, — сказал светловолосый воин Торгору, пожимая руку. — Отдохнёшь с дороги, приходи к сторожке у моста через канал. Видел, да? Она чуть правее основной дороги. Надо воды набрать, а потом небольшим отрядом пойдём искать у Моргота новую дорогу без мух и пересохших рек.
— Я помогу, — девушка бросила сумки в кладовку. — Где эта сторожка?
Арахон накинул куртку на голое тело, посмотрел так, что замерло сердце.
— Идём. Покажу.
Земля словно ушла из-под ног. Аданет представила, как её берет за руку не жених, а этот мужчина, как он ведёт её к мосту, как обнимает…
От стыда за подобные мысли задрожали руки, но самым страшным оказалось то, что воин, похоже, всё понял. А если Торгор тоже догадался?! Что же делать? Однако его рядом не было, зато Арахон…
Мощная, но нежная огромная ладонь легко подтолкнула в спину, по коже пробежала дрожь, отдалась в каждом позвонке, спустилась ниже. Мимо снова кто-то прошёл, пробежал, проехал, донеслись голоса, кто-то прыгнул в воду.
— Вот спуск, — указал на лестницу на берегу Арахон, положив горячую осторожную руку на плечо девушке. — И труба. Оттуда набирай. Очищено.
Брегиль впервые в жизни почувствовала себя слабой рядом с мужчиной. Этот воин был выше её почти на голову, вдвое шире в плечах, но его мощь дарила чувство безопасности, покоя и тепла, а не страха беспомощности перед тем, кто может жестоко пользоваться силой.
Какой же он… М-м-м! Хотелось завизжать от восторга.
— Показать, где вёдра? — спросил Арахон с таким лицом, словно имел в виду что-то другое.
— Да!
Стало страшно и весело одновременно, дочка Брегора глупо рассмеялась, а воин, смотря с высоты своего роста и жизненного опыта, усмехнулся:
— Один раз живём. И недолго.
— Брегиль! — донёсся голос Торгора, девушка в ужасе отпрянула.
— Иду! — крикнула она и бросилась бежать.
«Что же делать? — крутилось в голове. — Что делать?! Забыть! Не смотреть на него! Никогда!»
И тут же обернулась. Арахон стоял спиной, о чём-то говорил с двумя гномами. Широкоплечий, уверенный в себе, спокойный. В его сильных нежных горячих руках была лопата, но как он держал черенок! М-м-м!
Внизу живота сладко потянуло. Ужаснувшись всему происходящему, аданет вцепилась в жениха мёртвой хваткой и прошептала:
— Я хочу напиться.
Примечание к части
Стихи о Валар авторства https://ficbook.net/authors/347896 💓
Только не извиняйся!
Стальной кубок с глухим стуком встал на стол, алая капля подлетела и упала на белую плотную салфетку. Звуки струн арфы, не тронутые магией менестреля, разлетались по бордово-серой комнате, смешивались с влетавшим в открытое окно северным ветром.
— Сила дарения, власти, прощения… — песня лилась, словно никому не нужная, но даже не сплетённая с чарами, она заставляла себя слушать. — Вот он какой — недоступный нам дар.
Вечность Творения, боли, забвения…
Хор инструментов порочных — Валар.
Песня кричит и звенит. Подчиняется!
Только оковы на Наших руках —
С каждым началом хоть что-то кончается,
Мы оставляем обиды в садах.
Верные, сильные, светлые, вышние —
Нам непривычен сомненья изъян.
Звёздами, снами и спелыми вишнями
Скроем, излечим всю Арду от ран.
Стоны моления, злобы, падения…
Брат иль любимый — наш суд справедлив!
Путы веления, горя, смирения…
Чувств всех лишённые — диво из див.
Кружимся-вертимся, хроа меняются,
Плоть иллюзорная сходит на нет.
Истина, суть для слепых открываются.
Мы — только ноты, покорность и свет.
Воля значения, жажды, решения.
Дети отца — в назидание нам —
Милые сердцу ключи от спасения,
Мы безгранично завидуем вам.
Маэдрос посмотрел на закончившего песню брата, перевёл взгляд на Хеправиона, потом — на Майдроса и Арагарона.
— Давно здесь не звучали песни о Валар и том, какие они плохие, — скривился химрингский лорд. — Но сейчас проблема не в них, Кано.
Оруженосец понимающе кивнул.
— Я рад, что есть ещё в Арде отважные сердца, — заговорил Маэдрос, обведя взглядом всех присутствующих, остановившимь на брате. Тот напрягся. — Рад, что не все дрогнули под натиском тьмы и неизвестности, что вы со мной, здесь, в этой твердыне. Это очень важно и для нашего общего дела и для меня.
Повисло молчание, старший Феаноринг повернулся к окну, взял кубок.
— Майдрос, — обратился к соратнику лорд, подумав о чём-то своём, — верни Алмарила в Химринг. Найди его и скажи, что несмотря на отсутствие результата поездки, он нужен мне здесь. Его метания по Белерианду никому не сделают лучше. Надо также узнать о Карнифинвэ. То, что он пишет отцу, ничего не говорит о положении дел. И ещё, мне необходимо доставить письмо лично Финдекано. Мне необходимо понять истинную причину его отъезда из Барад Эйтель, потому что если этоочередная интрига его отца…
— И что ты сделаешь? — Макалаурэ развёл руками, отпустив арфу.
— Вызову на бой и сверну башку, — серьёзно сказал Маэдрос. — Одной левой. Разговаривать я с ним больше не стану.
Хеправион налил в бокалы вина.
— Кано, — старший Феаноринг вдруг заулыбался, — помнишь, как в Форменоссэ мы тренировались сражаться на палках, а ты нас сбивал магией? Думаю, нам всем не помешает такая практика. Пойдём во двор. А после все вместе составим письмо для Варнондо с уточнением по разведданным, которые он ждёт. Заодно напомним ему, что в Химринге давно никто не разбирал складские архивы.
Король-менестрель рассмеялся.
Взяв из тайника в стене оружие, Нолдор поспешили из башни на улицу.
Тема Стали сплелась с магией песни, увязла в ней, запуталась, словно в сетях. А колдовской мрак на севере будто захохотал над попытками эльфов научиться противостоять силе Айнур.
***
Спешный отъезд из столицы Хитлума в Крепость Стрелу напоминал паническое бегство. Принц Финдекано так спешил оставить в прошлом всё, что связывало его с войной, словно он был женат не на оставшейся за морем эльфийке, а на битве, на равнине Ард-Гален, на вечной неравной борьбе, и теперь затуманенный чарами разум отвергал именно эту сторону жизни.
Необходимость быть рядом с поработившей волю эльфийкой заставляла Нолдо постоянно обнимать, целовать и прижимать к себе Линдиэль, а любые попытки этому препятствовать вызывали у влюблённого принца панику.
Финдекано не видел ничего, кроме объекта обожания, и не давал любимой смотреть куда-либо, кроме него. Он не мог ни есть, ни спать, и был уверен, что это нормально. Не жил сам и не позволял жить невольной избраннице.
Не представляя, как быть дальше, и понимая — посоветоваться не с кем, Линдиэль, стиснутая в судорожных объятиях и осыпаемая поцелуями, старалась придумать, как помочь себе.
Если ехать в карете — Финдекано прижимается. Верхом — садится с ней на одну лошадь. Что же будет дальше?
С ужасом и отвращением представляя себе неминуемо приближающуюся ночь любви, дочь лорда Кирдана едва не плакала. Не так она представляла себе супружество. Совсем не так!
Крепость приближалась, лес расступался, Финдекано прижимался сильнее. Решив, что такое поведение, вероятно, связано со страхом потери объекта больного обожания, неверием в прощение и искренность желания быть вместе, Линдиэль пересилила себя и стала гладить принца по голове. Нежно, осторожно. Ласково. Собравшись с духом, она начала вспоминать самые светлые чувства, которые когда-либо испытывала к Астальдо.
Сине-серебристая стрела. Как красив и стремителен был принц, бросаясь защищать отца и гостей его праздника от безумного лорда! Брошенный под ноги толпе меч, оставшиеся в руках Линдиэль ножны… Взгляд на уходящего врага… или друга? Родича? Астальдо смотрел вслед армии Маэдроса с болью и надеждой, верой в лучшее, в справедливость. Что осталось от тех ожиданий? Во что они вылились?!
Держа себя в руках и продолжая гладить сияюще-чёрные волосы на доверчиво склонённой голове Нолдо, эльфийка посмотрела за окно кареты. Скоро конец пути. На глаза навернулись слёзы.
— В одной небесной книге, что пишет звёздами Варда, — тихо запела Линдиэль, снова уносясь в прошлое, где её светлые чувства ничто не очерняло, — в главе «Любовь», наверно,
Строка про нашу тайну.
Есть в той небесной книге, что пишет звёздами Варда,
Цена разлук и боли — расплата за любовь.
Соединило небо
В едино быль и небыль.
Как сладок плод запретный
Дражайшего секрета!
В другой небесной книге,
Где козни, ложь, интриги,
В главе «Вражда», как странно,
Гербы с двух наших флагов.
Готова я молиться,
С самой судьбой сразиться!
Чтоб нам соединиться
В объятиях любви.
Финдекано ослабил хватку, задышал ровнее, спокойнее, стал что-то шептать, но эльфийка не хотела слушать: он ведь опять извиняется за оскорбления и клянётся в любви. Да, именно этого Линдиэль и хотела, жаждала, мечтала… Страстно желала отыграться и заставить просить прощения. Если бы она только знала, как отвратительно это будет выглядеть!
— Перевернём страницу, — продолжала дочь Кирдана песню, — ту, где вражды граница,
И повторять мы будем
Главу «Любовь» по буквам,
Ведь в этой главной главе
Всё обо мне и тебе!
Пусть той небесной книги, что пишет звёздами Варда,
Слова не канут в лету,
Сияя ясным светом.
Соединило небо
В едино быль и небыль.
Прекрасней нет сюжета,
Под ясным звёздным светом…
Принц поднял голову, невидящие глаза посмотрели на Линдиэль с тревогой.
— Ты всё это время страдала, да? О, Эру, как я посмел?..
Сдержав эмоции, эльфийка продолжила гладить волосы Финдекано, вымученно улыбнулась.
— Всё плохое в прошлом, — произнесла она как можно увереннее, — это правда. Нельзя злиться на того, кого любишь. Это невозможно, понимаешь? Я просто счастлива, что теперь мы вместе. Пожалуйста, не извиняйся. Это делает мне больно.
— Да, — Нолдо приподнялся. — Ты всегда была честна со мной. Только ты, больше никто. Только ты! Я ненавижу себя за то, как поступал с тобой. И раз тебе нельзя находиться в Барад Эйтель, то и мне тоже.
Где-то глубоко в душе понимая — так неправильно, Линдиэль хотела поспорить, попытаться переубедить, но боялась новых слёз и мольбы. Что угодно, только не это!
— Здесь нам будет хорошо, — отрешённо произнесла эльфийка.
— Я всё для этого сделаю! — неожиданно воскликнул Финдекано и прямо на ходу выпрыгнул из кареты.
Послышалось ржание лошади, удивлённые голоса, ускорившийся удаляющийся стук копыт.
Линдиэль замерла. Может быть, бежать, пока не поздно? Но куда? И какие догадки родятся в затуманенном чёрным колдовством разуме? Вдруг принц решит, что любимую похитили, соберёт армию и пойдёт войной на всех соседей?
Нет! Нельзя отступать. Поздно.
За тяжёлыми раздумьями остаток пути прошёл незамеченным, и когда карета остановилась, стало по-настоящему страшно.
Вдруг дверь открылась, перед испуганной эльфийкой возник любимый, одетый празднично, словно на торжестве. Сорвав с себя сине-звёздный плащ, Финдекано постелил его перед Линдиэль.
Надеясь, что это просто очередной порыв больного разума, а не какая-то валинорская традиция, о которой надо знать, и поступать согласно обычаям, эльфийка осторожно прошла по ткани и вдруг оказалась на руках принца.
— Мы дома, — радостно сообщил он, бросившись по лестнице к дверям.
Понимая, что должно случиться в ближайшее время, Линдиэль с трудом сдерживала слёзы, однако понимала — лучше не отказывать. Неизвестно, как сопротивление воспримется под действием чар.
Лестница, коридор, ещё лестница… Дверь!
Из всей обстановки покоев эльфийка увидела только кровать, причём не смогла даже оценить, как выглядел этот предмет мебели, настолько ужасал сам факт его наличия.
Ещё мгновение, и…
Линдиэль зажмурилась.
Примечание к части
Песня из мюзикла "Ромео и Джульетта" — сцена на балконе
Примечание к части
Секс. Сюжет со следующей главы
Вспомни, каким его полюбила
«Лучше бы я стала женой Арастура!» — мысль заставила сжаться.
Почувствовав спиной мягкую постель, Линдиэль едва не закричала, но пришлось закусить губу.
— Прости, что не могу жениться на тебе, — вдруг прошептал около уха Финдекано, — не имею права переписывать законы чужого королевства.
— Давай уедем на остров! — эльфийка судорожно схватилась за возможность избежать близости, вывернулась из объятий, села подальше от раздевающегося Нолдо. — Там мы будем сами себе владыками, напишем любые законы! Маленький остров…
— Нет! — одежды на Финдекано почти не осталось. — Там мы будем в полной власти Валар! Окажемся слишком зависимы от их прихотей.
Оставшись обнажённым, принц обнял Линдиэль и начал забираться под платье. Сначала сверху.
— Ты так напряжена, — выдохнул он, обхватывая ладонями груди, зажимая пальцами соски. — Ты берегла для меня свою нежность, а я не понимал!
— Я люблю тебя, — через силу выдавила эльдиэ, стараясь не открывать глаза, чтобы не видеть безумный пустой взгляд светло-голубых глаз.
— Спасибо тебе! — прозвучало восхищённое, и губы Финдекано принялись целовать лицо Линдиэль.
Руки ловко сбросили платье на пол, обняли шею, спустились по плечам к талии, сжали, провели по бёдрам и ягодицам, забрались между ног.
«Я должна побороть отвращение! — отругала себя эльфийка. — Он не виноват в моих чувствах! Не виноват, что стал таким! Я должна подарить ему любовь, иначе…»
О том, что произойдёт, если отказать, было слишком страшно думать, к тому же Линдиэль надеялась, что покорность успокоит Аст… несчастного эльда, он перестанет бесконечно преследовать её, займётся чем-нибудь…
«Вспомни, каким он был прежде. Каким ты его полюбила».
Догадка спасла. Память о прежнем Астальдо — гордом, неприступном, будто скала, холодном, как морозное весеннее утро, смертоносное для летних цветов, взбудоражила, заставила сердце биться быстрее.
Прикосновения стали приятнее.
«Я ведь любила его. Любила! Ненавидела, но всё равно любила! И должна принять таким, каким он стал».
Опустившись на постель, понимая — Финдекано не ждёт от неё умения ублажать мужчину и хочет лишь ответа на свои действия, Линдиэль попыталась выглядеть счастливой.
Осторожно раздвинув её ноги, эльф нежно коснулся языком, начал гладить пальцами по кругу, слегка углубляясь, проникая дальше с каждым движением. Возбуждение подсказало, как напрячь мышцы, чтобы стало ещё приятнее, тело стало подаваться вперёд, удручающие мысли отступили перед желанием испытать наслаждение. Быстрее, быстрее.
Тело выгнулось, затрепетало, потянуло стонать от удовольствия, и в этот момент Линдиэль почувствовала, как внутри двигаются уже не пальцы. На миг снова стало страшно, возникло паническое желание вырваться. Сжимающаяся плоть расслабилась, но эльфийка справилась с собой, подалась вперёд, ещё, ещё, начала напрягаться и вспоминать приятные образы, чтобы захотелось продолжения. Лишь одна мысль больше не позволяла расслабиться и просто быть счастливой.
Эльфийка уже не знала, чего хочет, зато чётко, как никогда осознавала: детей от такого мужчины ей не нужно. Не сейчас. Или вообще никогда.
***
Спустившись по пологому каменистому склону к самой кромке воды, Нарнис посмотрела на маяк. На сердце было тяжело, словно именно сейчас пришло понимание — ждать бессмысленно. Есть такое слово в языке Квэнья, означающее, что нечто ушло навеки, и сейчас оно звучало в воздухе, волнах, песке, камнях, траве и голосах птиц. Его произносили все и всё, но Нарнис твёрдо решила для себя, что вопреки чему угодно никогда не повторит этого слова.
Никогда.
Пусть хоть в чём-то вечное не покорится вечности.
Ведро почини!
День начался с не самого приятного открытия: оказалось, что подопытных орков в подземном госпитале осадного лагеря нет. Зато присутствует некая лаборатория, вход в которую разрешён только обучавшимся в Барад Эйтель знахарям. Никто не делал секрета из проводившихся там исследований: любой врачеватель охотно объяснял, какими именно исследованиями крови или органов занят, как продвигается создание снадобий для быстрого заживления ран и лечения последствий переохлаждения или отравления орочьей едой. Но дальше разговоров, пусть и увлечённых, способных затянуться до вечера, дело не шло. Брегиль ясно дали понять: хочешь участвовать в «чистой» работе — отправляйся учиться. Не хочешь получать знания? Отлично! Мой полы, посуду, инструменты, стирай одежду и простыни, носи воду. Да не просто пару вёдер перед обедом, а постоянно! И тут же кипяти! В госпитале должно быть чисто!
Однако все эти неудобства не казались бы проблемой, если бы не…
Если бы не ведро с хлипкой ручкой.
***
Лориан не понравилась Брегиль сразу, с первого взгляда, и это было необъяснимое чувство неприязни, заставлявшее сторониться слишком уж красивой и утончённой, но при этом сильной и ловкой аданет с сияющими по-эльфийски глазами. Девушка постоянно давала всем задания, знала ответы на самые заковыристые вопросы, могла заходить в любые закрытые лаборатории, а ещё… А ещё…
Брегиль снова послали за водой. В госпитале находились всего два больных человека: какой-то старый слепой калека, который никогда ни с кем не разговаривал, и молодой парень, страшно кашляющий и плюющийся кровью. Казалось бы, зачем этим несчастным такое количество кипятка? Однако мнения дочки Брегора никто не спрашивал, поэтому пришлось идти. Схватив два ведра из кладовки, девушка заметила, что у одного из них хлипкая надломленная ручка. Можно было бы взять другое ведро, но Брегиль захотелось выглядеть ответственной в глазах знахарей, поэтому она решила вернуться к отправившей её за водой Лориан и спросить, кому отнести сломанную вещь для починки. Подойдя к двери, Брегиль потянула руку, чтобы постучать, но вдруг услышала голос этой неприятной всезнайки:
«Да не могу я оставить ребёнка! Арахон мне не поверит, что я от него беременна!»
Девушка едва не упала от долетевших слов. Лориан и Арахон… они… Вместе?!
«Чего это не поверит? — Брегиль узнала задавшую вопрос — это была пожилая знахарка, с одинаковым спокойствием и невинной улыбкой обрабатывающая синяки и сообщающая, что болезнь смертельная, и жить несчастному осталось ну, месяцок. — Ты с ним сколько уже?»
«Да он эти штуки напяливает! — фыркнула Лориан. — Кобель!»
«Зато ты здорова, — не согласилась с негодованием возрастная лекарша, — а то б уже принёс чего. Сколько девок он прижать успевает, пока ты очередного бойца спасаешь!»
«Кобель!»
«Да все они такие, Лор, поверь старушке».
«Не такие! Арахон вообще каждую девку готов валять!»
«Это в тебе обида говорит. Но вообще, подумай, Лор, может, оставишь ребёнка? Арахон к тебе всё равно захаживать будет, а так хоть радость себе заведёшь. От кого хоть понесла?»
«От кого понесла, того нет уже. Ребёнок мне не нужен».
«Ладно, избавлю тебя от бремени».
Отпрянув от двери и забыв про ведро, Брегиль бросилась к выходу из госпиталя. Надо немедленно найти Арахона! Нельзя упустить такой удобный шанс!
***
На метавшуюся по лагерю девушку, разыскивающую всегда согласного на тесное общение с противоположным полом адана, смотрели с пониманием и охотно подсказали, где найти объект вожделения. Уставшую и взволнованную аданет привели к гномьему шатру, около которого стояли гружённые камнями телеги. То, что здесь заготавливались снаряды для катапульт, Брегиль, конечно, не подумала, поскольку все мысли были заняты беременной неизвестно от кого соперницей.
— Арахон! — девушка вбежала под плотный полог и оказалась в полумраке, к которому не сразу привыкли глаза, а когда всё-таки удалось присмотреться, дочь вождя поняла — перед ней трое гномов и четверо людей, один из которых очень ласково обнимает бородатую белегостскую женщину.
— Что случилось, ягодка? — отпустив гномиху, поинтересовался воин.
— Надо поговорить. О деле.
Подмигнув и очень будоражаще улыбнувшись подгорной коротышке, интереса к которой Брегиль понять решительно не могла, золотоволосый красавец вальяжно вышел на свет.
— Ведро сломалось? — спросил вдруг Арахон. — Починить?
— Да! — подхватила девушка. — Пойдём. А ещё… — стало очень страшно говорить дальше. — Ещё… Я случайно услышала… Я не подслушивала! Правда случайно!
На плечо легла нежная горячая рука, и аданет едва не забыла, о чём начала рассказывать.
— Лориан тебе изменяет! Она от другого ребёнка ждёт.
Арахон остановился, задумчиво посмотрел на Брегиль, и девушка поняла, что таким он ей нравится ещё больше, нежели когда кокетничает.
— Хочешь утешить меня? — неожиданно вкрадчиво спросил воин. — Я ведь так расстроен! И заслуживаю лучшего.
Дочка Брегора поняла — если сейчас отступит, если испугается, то навсегда оттолкнёт от себя этого прекрасного мужчину. Может быть, это и не так, но юная аданет чувствовала — раз уж начала наступление, нельзя бросаться в бегство. Стыдно.
— Почини ведро, — попыталась пошутить аданет, но покраснела, опустила голову.
— Обязательно, — очень многозначительно ответил Арахон.
Возникло ощущение необратимости происходящего: если Торгор узнает… если увидит Лориан… А если Арахон потом просто вернётся к своей неверной женщине, и отчаянная дура останется ни с чем? Решив, что не допустит подобного, Брегиль дрогнувшей рукой приобняла желанного мужчину. Плевать, сколько у него было и есть женщин!
«Ты будешь моим!» — заявила сама себе аданет.
— Ты где была? — донеслись слова ещё одной больно умной знахарки, когда позади осталась лестница и вход в госпиталь.
— Мне надо ведро починить, — твёрдо сказала девушка, уже не понимая, как это прозвучало.
— Ах, ведро-о! — расхохотались вслед.
На подходе к кладовке стало совсем страшно, Брегиль ощутила дрожь, и от волнения не спасало уже ни глубокое дыхание, ни попытки отвлечься на посторонние мысли.
— Я бы не изменяла любимому, — начала хвалиться девушка, стараясь произвести впечатление. — Если бы сама выбрала мужа, ни за что бы на сторону смотреть не стала. Как так вообще можно? Мужчина любит, доверяет, а ты…
— Ты правильно всё говоришь, — Арахон пропустил аданет вперёд, закрыл дверь, критически осмотрелся. — Ты такая молодец! Лучшая женщина.
Он обнял Брегиль за бёдра, сдавил ягодицы, начал целовать в губы, искренне наслаждаясь происходящим.
— Какая ты юная и прекрасная! — с вожделением посмотрев на девушку, прошептал воин, осторожно, не торопясь снимая с неё платье.
Под полным восхищения взглядом Арахона Брегиль почувствовала себя королевой. Самой красивой, самой желанной, самой любимой. Ощущение опьянило, аданет вцепилась руками и губами в вожделенного мужчину. Как же он смотрел! Арахон казался потерявшим от любви голову, полностью поглощённым желанием, и Брегиль уверилась, что, кроме неё, для обожаемого мужчины никого в мире не существует.
Под ногами что-то загремело, Арахон коротко усмехнулся, подхватил девушку под ягодицы и припёр спиной к стене. Прижимая её торсом, он быстро залез в мешочек на поясе, развернул что-то странного вида, завозился, и тут Брегиль поняла, о чём говорила Лориан, уверяя, что беременна точно не от Арахона. Аданет слышала от торговцев про такие штуки, только название не запомнила. Гномы предлагали возить эти «нахлобучки» в Фиримар, рассказывали, чем отличаются придуманные эльфами в Барад Эйтель от таких же дор-ломинских, но Брегиль тогда не поняла, зачем подобные сложности с натягиванием кишков животных на причинные места. Полюбили — сблизились. Не хотят детей? Так разные способы есть избежать рождения нежелательных ртов.
— Ты самая красивая! — восхищённо выдохнул Арахон, осторожно подбираясь к самому главному. — Никогда не видел таких красивых девушек.
Брегиль верила. Воин говорил настолько искренне, что не оставалось сомнений — он правда так думает. И это было прекрасно.
***
— Вот безответственная! — ругалась себе под нос пожилая знахарка, выходя в коридор и вытирая руки пахнущей травами салфеткой. — Попросишь ещё помощи!
Увидев идущих навстречу со стороны кладовки Брегиль и Арахона, женщина изумлённо открыла рот, а потом отмахнулась, мол, ясно всё. И вдруг на пути любовников появилась бледная злая Лориан. Её даже ненависть не делала некрасивой. Да как так-то?!
— Ах ты тварь! — хрипловато выкрикнула знахарка, бросаясь на соперницу с кулаками. — Это мой мужчина!
— Нет мой! — кинулась в драку дочь Брегора. — Сама ты тварь!
— Не деритесь, девочки, — легко оттащил Лориан от Брегиль Арахон. — Красоту испортите.
С этими словами воин ушёл в сторону лестницы. Соперницы, шипя и фырча, словно дикие кошки, с проклятиями разошлись в разные стороны.
— А ведро так и не починили, — раздался осуждающий возглас пожилой знахарки.
Брегиль почувствовала себя ужасно глупо. Хотелось провалиться на месте, желание как-то загладить вину заставило побежать за водой, не поднимая глаз и надеясь, что Торгору никто ни о чём не расскажет.
Теперь главное — не умереть от стыда.
Братство важнее женщин
— Странно себя ведёт вода в канале, — озадаченно произнёс Арахон, вылезая на берег и стряхивая с лопаты остатки ила.
— Тоже заметил? — спросил строитель-гном, изучая донную тину на предмет ракушек. — Вроде это из-за того, что в последние годы лето стало длиннее и жарче. Рыбы нет, зато цветё-от! Сколько чистим — всё бестолку.
— Эльфы придумают, что сюда залить, чтобы хорошо стало, — хмуро буркнул Торгор, которому тоже поручили участвовать в чистке канала.
Жених Брегиль не знал, как быть: в последнее время невеста сторонилась его, часто куда-то пропадала, а все вокруг только отмахивались, мол, любит — вернётся. Однако гордость не позволяла относиться к ситуации так просто. Что значит вернётся?! Не надо было уходить! И тут же сердце требовало подождать и дать шанс. От противоречивости желаний хотелось выть и лезть на Тангородрим.
— Лучшее, что могут дать эльфы, — загадочно заулыбался Арахон, — это их дочери.
Гномьи строители загоготали, атани тоже поддержали веселье, но Торгору было совсем не смешно.
— А чего ж тогда на аданет засматриваешься? — не выдержал он. — К чужим жёнам руки тянешь?!
Дор-ломинский воин моментально посерьёзнел, воткнул лопату в землю, опёрся на черенок.
— Послушай, парень, — сказал он абсолютно без насмешки, — мы здесь все братья, понимаешь?
Брошенный жених скривился, намекая, что не желает ничего слышать.
— Братья по оружию, — уточнил Арахон. — Такое братство куда крепче кровного. По крайней мере для меня. И важнее кровного тоже. Наше братство, парень, важнее всего. И если ты, мой брат, с которым мне скоро идти за эти долбанные горы искать воду на земле или под землёй, считаешь, что не можешь мне доверять из-за женщины, только скажи, из-за какой именно, и я к ней на лигу не приближусь.
— Да! Всё верно! — белегостские Кхазад и атани одобрительно закричали и захлопали в ладоши. — Братство — самое главное!
Торгор отвёл глаза. Да, этот искаженец проклятый — настоящий боец, верный своему делу. За что его и уважают соратники. И женщины любят за это же.
— Аданет, — вздохнул обманутый жених, — не вещь. Не мне решать, с кем ей быть. И унести её без её воли нельзя.
— Не вещь, — просиял Арахон. По глазам стало видно, о чём он задумался, когда речь зашла про красивых дев. — Но с ведром без ручки у них есть кое-что общее: и тех, и других можно только обнимать.
Снова слова воина поддержали смех и громкое согласие, Торгор понял — злиться на дор-ломинского бойца и правда крайне сложно. Вероятно, зависть могла бы разжечь в сердце ненависть, но жених Брегиль чувствовал только обиду.
— Я понимаю, — справившись с собой, проговорил он, продолжив собирать ил, — братство важнее всего. Здесь это все знают, а мне надо просто привыкнуть.
— Привыкнешь, — отмахнулся работающий рядом немолодой адан, — когда с тем, с кем бабу в тылу не поделил, оказываешься в холоде и голоде, когда из одной грязной лужи воды напьёшься под орочьими дротиками отравленными, сразу понимаешь, что ценнее для Воина Света.
Уже не слишком уверенный в стремлении стать Воином Света, Торгор решил для себя, что сходит на поиски воды в морготовы земли, а там будет видно.
***
Зайдя в маленькую комнату, расположенную над складом муки, Бреголас задумчиво посмотрел на жену и вдруг расхохотался.
— Будешь надо мной смеяться, — непричёсанная, прикрытая лишь короткой рубашкой аданет погрозила мужу тряпкой, которой отмывала пол, — я тебе это скормлю, вместо обеда!
— Я не над тобой, моя Соловушка. Иди сюда.
Полуэльф схватил супругу, вырвал у неё из рук намыленный кусок полотна и повалил на кровать.
— Меня не возьмут в отряд, который идёт к Морготу, — со злым разочарованием сообщил Бреголас, пытаясь найти утешение в ласках. — Я для таких походов слишком эльф! И тут мне папаша говна свиного подбросил, представляешь?! Зато ты идти можешь! Без меня!
— А чем ты здесь будешь заниматься, пока я стану совершать подвиги во имя Света и Добра? — поинтересовалась супруга, потянувшись за тряпкой. — Поддерживать дом в чистоте? Учти — я проверю по возвращении! Чтоб пыли ни в одном углу не было!
— Молчи! — Бреголас грубо закрыл жене рот ладонью, задрал рубашку, забрался между ног и спустил с себя штаны ровно настолько, чтобы не мешали соитию. — Я найду тех, кто возьмёт меня на войну! Без тебя. Ты будешь полы мыть.
Аданет поддержала игру, вывернулась, легла на живот, приподняв бёдра, а потом свесилась по пояс на пол и принялась его тереть мыльной тряпкой в такт движениям мужа.
— Я — долбанная поломойка! — выдавила женщина с прерывистыми выдохами. — Долби давай, чтоб блестело! Долбанный полукровка!
Бреголас зарычал, впился зубами в спину жены, принялся кусать, оставляя новые ранки поверх уже заживающих.
— Как ты меня назвала, безотцовщина?! — зубы впились сильнее, аданет задёргалась, вырываясь.
— Полукровка долбанный! Веником отымею!
Проходившие в этот момент по коридору гном и эльф удивлённо переглянулись, прислушались и тихо рассмеялись.
***
Брегиль посмотрела на полную горячей пены лохань, вздохнула. Был момент, когда старшая дочь Брегора хотела всё забыть и сделать вид, словно ничего не случилось между ней и прекрасным златовласым воином, объясниться с Торгором, но…
Не смогла.
«Ты самая красивая!» — звучал в памяти сладострастный шёпот, и аданет понимала, что готова всё отдать, лишь бы услышать это ещё раз.
Белья оказалось чудовищно много. Девушка знала — у всех работы полно, жаловаться не на что, поэтому просто отвлеклась на воспоминания, теша себя мыслью, что Лориан сегодня ночью останется в лаборатории, а значит…
Значит, самое сладкое безумие продолжится опять. И за счастье снова можно будет побороться.
Барахир
Жаркий летний день сиял золотым солнцем на безоблачном небе, в полях колосилась пшеница, липы пышно цвели, берёзы трепетали на лёгком горячем ветру.
Брегор посмотрел на письма, присланные дочерью и приёмным сыном из осадного лагеря и понял, что, прочитав, не запомнил, о чём шла речь. Лето. Жара. В похожий день много лет назад случился пожар.
Потерев занывшую старую рану, вождь встал из-за стола, накинул кожаный, похожий на доспех, жилет и, позвав за собой охрану, отправился к пожарной вышке, чтобы потребовать усилить бдение за безопасностью от огня. Пусть отправят своих людей по домам и заставят каждого жителя принести к жилищу по дюжине вёдер песка. Пусть проверят колодцы и заставят убрать мусор с задних дворов. Пусть…
Мысли спутались. Мельдир должна родить со дня на день, и тревога усиливалась, лишая сна. О Хирвен вестей не приходило, либо люди просто боялись говорить правду. Воспоминания об изгнании дочери смешались с огнём пожара, страшным бессмысленным бунтом, полном той же звериной жестокости, как и торжество пламени. У этих событий, к сожалению, было одно общее следствие, неизменно заставлявшее страдать от ощущения вины и бессилия — Мельдир снова и снова плакала, замыкалась в себе, злилась, прощала и снова лила слёзы. И как разорвать этот чудовищный круг, вождь не представлял.
Жара донимала. Раньше, когда беоринг был моложе, даже лишняя одежда не тяготила, но с каждым годом лето становилось всё невыносимее. В крытой повозке оказалось душно, а в открытой — пекло, словно в жаровне. Приказав остановиться незадолго до цели поездки, вождь тяжело спрыгнул на землю. Сердце неприятно забилось.
Подойдя к заводи около пожарной сторожевой башни, Брегор посмотрел на воду. По поверхности побежали круги, словно от упавших капель — видимо, рыбёхи играют. Из-за жары немного кружилась голова, хотелось снять лишнюю одежду, но страх брал верх. Присев на песке и умывшись, вождь ощутил небольшое облегчение, особенно, когда намочил нагревшиеся на солнце волосы. Пусть они и не были уже чёрными, перемешавшись с сединой, всё равно летом быстро становились горячими. Тронув лёгкую волну, пригнанную ветром, беоринг вдруг словно услышал знакомый голос:
«Насмешница судьба с улыбкой злобной
Утешилась моим с небес паденьем.
Я стала жертвой сговора удобной
И потеряла всё в одно мгновенье!
В одно мгновенье всё перевернулось!
Ушли пиры, балы, надежды, грёзы!
Исчезло всё, как будто я проснулась
От долгих снов. И как сдержать мне слёзы?!
Судьба мне испытание послала:
Семьи нет, нет и статуса, и власти.
За что мне этот мир любить пристало?!
Растоптано несбыточное счастье!
Судьба ко мне коварна и жестока!
Взамен дворца убогое жилище
Приобрела по воле злого рока.
Была принцессой — стала просто нищей.
Опозорена и унижена!
Где найти мне для жизни средства?
Мне досталась лодка с хижиной —
Вот и всё моё наследство.
И теперь навек счастье спрятано.
Есть и повод для злорадства —
Сеть рыбачья перелатана —
Вот и всё моё богатство!»
На лице ощутился неожиданный холод — показалось, будто из заводи протянулась синевато-прозрачная рука и тронула лоб.
Вздрогнув, Брегор заморгал, осмотрелся и понял, что сидит на песке, а вокруг уже собрался народ. Верные охранники приложили к голове вождя мокрую тряпицу, подали флягу. Перед глазами по-прежнему всё кружилось, начало тошнить.
— Я проверю выполнение приказа, — морщась, проговорил беоринг заплетающимся языком и немеющими губами. — Песок. Вода. Лошади. Трезвые стражи. Я проверю. На закате.
Борясь с отвратительными ощущениями, Брегор поднялся и направился к повозке. Жара. Тошно. И очень гадко на сердце.
Похоже, довольно быстро сморил сон, в котором мелькали пугающие образы, и поэтому беоринг не сразу понял, что именно говорили улыбавшиеся радостные слуги, встретившие около дома.
***
Лёжа на перестеленной чистой кровати, Мельдир трепетно прижимала к сердцу новорожденного сына. Малыш уже покричал, похныкал и теперь тихо спал, а мать не могла успокоиться и поверить, что долгожданный мальчик жив. Постоянно трогая нежную кожицу на спинке, Мельдир делала вид, будто просто гладит ребёнка, но на самом деле проверяла, дышит ли он.
Брегор зашёл в комнату очень осторожно, словно не был до конца уверен, что его не прогонят с проклятьями. Выглядел вождь хуже обычного, но супруга ни о чём не спросила. Она лишь сильнее прижала к себе новорожденного и, дрожащими губами прошептала:
— Пожалуйста, откажись от закона об обязательной военной службе для мужчин. Умоляю тебя! Пять лет в осадном лагере и ещё пять на дортонионских границах — это вся жизнь! У тебя самого теперь есть сын, ты не можешь не понимать, какую чудовищную ошибку совершаешь!
Брегор промолчал.
— Посмотри на него, — заплакала Мельдир, кивая на ребёнка, — неужели тебе не жаль эту маленькую жизнь? Мы так долго его ждали, столько пережили, чтобы какой-то морготов урод его убил или искалечил?! Я не верю, что ты этого можешь хотеть! Или тебе нравится убивать настолько сильно, что ты уже взялся за детей?! Так больше горя, да? Ты упиваешься им?
Посмотрев на едва заметную среди пелёнок макушку сына с редкими чёрными волосиками, вождь молча вышел за дверь.
Надо проверить пожарных и их готовность к длительной жаре. А кроме того, очень хотелось бы самому от неё не подохнуть.
***
Мельдир вытерла слёзы, удостоверилась, что сын жив.
— Барахир, — прошептала она, чтобы никто не услышал, даже если стоит под дверью, — ты будешь лучше своего отца. Я знаю. Ты будешь лучше всех.
Мальчик зашевелился, открыл глаза. Взгляд не выражал ничего такого, что могло бы удивить или напугать, но Мельдир вдруг вспомнила, что говорил ей Брегор, когда предлагал стать его женой. Тогда, много лет назад юный внук вождя Борона, оказавшийся на волосок от гибели, смотрел на любимую девушку без страха будущего и хвалил её за смелость и помощь другим. Почему же теперь Мельдир всего боится?
Да, долгожданный выстраданный сын — это не пирожки в корзинке, которые легко отдать оставшимся без дома сородичам. Жизнь единственного мальчика — не крохи хлеба для голодных. Но ведь он — будущий вождь! Барахир родился, чтобы встать во главе народа, защищать его, беречь и направлять. И он не сможет сделать это, если вырастет ото всего оберегаемым трусом.
— Пожалуйста, — Мельдир коснулась губами мягкого лобика, — живи. Ради всех беорингов. Обещаю, я сделаю всё, чтобы ты вырос достойным мужем.
Малыш чуть заметно улыбнулся.
— Я клянусь, Барахир! Только живи!
За окном начало смеркаться. Самые длинные летние дни стали угасать, но сейчас это замечали лишь наиболее внимательные и не перегруженные работой люди или вовсе бездельники.
Пока ещё вокруг светло, а значит, о тёмных временах можно себе позволить не задумываться.
Примечание к части
Песня из фэнтези-мюзикла "Ундина" "Я стала никем"
Тревожно. Неестественно. Страшно
Отложив записи, Маэдрос немного подумал, остановив взгляд на пустой стене, а потом резко смял листы и швырнул в огонь камина. Макалаурэ поднял глаза от развёрнутого свитка.
— Мне не нравится политика Второго Дома, — произнёс старший Феаноринг, почти не двигая губами. — Их лидер всегда творил странные дела, и сейчас действует необдуманно.
— Почему? — менестрель задал вопрос, хотя догадывался, что именно не устраивает брата на этот раз.
— Потому что потакать амбициям смертных вождей ради достижения своих бессмысленных целей — это путь по краю обрыва после многодневных дождей.
— Как это поэтично! — восхитился Макалаурэ, мечтательно посмотрел куда-то в пустоту. — Где был я, когда шёл чёрный дождь?
— Не начинай, Кано, — скривился Маэдрос. — Ты понимаешь, чем нам грозит то, что один из любимчиков Финдарато боится жить на одной земле с сильными молодыми здоровыми мужчинами?
Король-менестрель удивился с заметным ехидством.
— Это тебе смешно, нестареющий эльф, — хмыкнул химрингский лорд. — Мне тоже смешно, но когда мы получим последствия чьих-то нездоровых действий и потакания им со стороны нашего сердобольного родича, весело быть перестанет. Если я правильно понял, у потомка дикого друга нашего Артафиндэ скоро родится наследник, и это радостное событие вскружило голову счастливому в перспективе отцу.
Макалаурэ заулыбался ещё шире.
— Брегор, похоже, испугался и за себя, и за будущего сына, — продолжал Маэдрос, переводя взгляд то на брата, то на Тангородрим вдали за окном. — Для него теперь любой мужчина — враг, потенциальный убийца и заговорщик против нынешнего и будущего вождей.
— Ты так подумал из-за внезапного письма в Барад Эйтель? — поинтересовался менестрель.
— Да. Понимаешь, Кано, — старший Феаноринг заговорил медленнее, — изначально Дортонион нехотя согласился на посильную помощь осадному лагерю, особенно его западной части, но потом начал сваливать на Ард-Гален весь накопившийся мусор в перемешку со считанными хорошими бойцами. Это не было проблемой. Сначала. Но теперь речь идёт уже о половине взрослого населения Фиримара, и я подозреваю, что дело не в желании помочь нам, а в попытках укрепить власть. Но самое отвратительное в этой ситуации то, что Нолофинвэ готов играть по правилам человеческого вождя, лишь бы его армия стала больше моей!
— Я слушаю тебя и диву даюсь, — Макалаурэ пожал плечами. — То ли ты сам себя не слышишь, то ли перенял от смертных короткую память. В любом случае, я напомню тебе о том, что имею в виду: было время, когда ты агрессивно не соглашался с отцом в вопросах численности армии. Он утверждал, что качество важнее количества, а ты не желал это признавать.
— Ты не сравнивай эльфов и людей, Кано, — химрингский лорд посмотрел на брата, как на дурачка, — это стратегия Моргота — набрать толпу сброда и обрушить на вражескую территорию. И спорили мы с отцом о битве, а не об осаде! Ты разницу понимаешь? Сейчас мы не можем забросить Морготу за горы весь дортонионский мусор, поскольку это слишком долго и сложно, и Моргот, поняв, что мы пытаемся сделать, может опять выпустить в нашу сторону очередного монстра, с которым мы не будем знать, что делать. Я уверен, что лучший выход — это брать Моргота измором, заставить его орочьё сожрать чудовищ или наоборот, а после — подохнуть, однако Нолофинвэ слишком хочет быть первым и главным, чтобы слушать разум. Он тешит амбиции смертных, чтобы доказать правоту! Но во что в итоге превращается Ард-Гален? Ты замечаешь?
«Майти», — едва не обратился к брату, словно в давние времена менестрель, и сам удивился неожиданно ожившей привычке.
— Послушай, — с трудом проглотил отвергнутое имя Макалаурэ, — я заметил, что из-за малочисленности войска моё королевство превратилось в обгорелые осквернённые руины, и поверь, я был бы больше рад помойке, чем братской могиле.
— Нет, Кано, — твёрдо сказал Маэдрос, задержав взгляд на скале. — Если смертному вождю надо избавиться от соплеменников, пусть разбирается своими силами. Я не стану палачом для подданных Финдарато. Я понимаю, что Брегор думает, будто удобнее править калеками, чем здоровыми, но я уже сказал Варнондо и готов повторять любому, что людей в осадном лагере будет ровно столько, сколько необходимо Барад Эйтель для вылазок и защиты границ.
— Но что насчёт полуэльфов? — вдруг спросил менестрель, многозначительно посмотрев на дверь, за которой уже давно ждал крайне настырный молодой воин, жаждущий крови врагов. — Я бы мог взять их в своё пограничное войско.
Второй сын Феанаро многозначительно посмотрел на старшего брата.
— Ты про Бреголаса, да? — хмыкнул Маэдрос. — Да, он поразительно похож на Нолдо.
— Так я возьму его в свою армию?
Феаноринги встретились взглядами.
— Да, Кано, — серьёзно сказал химрингский лорд. — Только пусть не тащит к тебе всех, кто не нравится его вождю. Не превращай эльфийское воинство в оркоподобную толпу.
— Хорошо, что Артафиндэ тебя не слышит.
— Пожалуй.
Повисло молчание. Маэдрос снова уставился в сторону окутанных колдовской тьмой чёрных скал.
— Люди ждут, когда выйдешь, подаришь им мир, — запел вдруг Макалаурэ, странно растянув губы. — Улыбнёшься, как детям своим, и утешишь,
Ты же создан их верой — легенда и миф,
И заложник любви, ставший гипсовой вещью.
Словно маг, сотворил иллюзорную жизнь,
В каждом слове твоём слышат мудрость пророка,
В этом царстве безумья, безудержной лжи
Ты подобием стал светового потока.
Но глаза заслонила ложь жалких слепцов.
О, я знаю — в душе ты дошёл до предела!
Ненавидишь орущих у входа глупцов.
Был бы птицей свободной — давно улетел бы!
Я спасаю тебя. Я спасаю их всех.
Я ловлю вас, летящих с обрыва успеха.
Я сражаюсь для вас, это — милость, не смех.
Я с тобой навсегда. Дольше дня. Дольше века.
Теперь всё будет иначе,
Не так, как в прошлый раз!
Имя твоё — моё имя рядом,
Тень твоя — это я…
Не разлучит нас история ни словом, ни взглядом
Никогда.
Ты — герой, я — спаситель героя.
Мы связаны судьбой.
Мы связаны кровью,
Навеки едины с тобой.
Мы связаны кровью —
Мы, двое!
Маэдрос не шелохнулся.
— Я ведь обещал, — голос Макалаурэ дрогнул, — что буду делать всё, что ты скажешь, всегда буду помогать.
— Я помню, — отозвался химрингский лорд. — И помню, почему это было произнесено.
Менестрель опустил глаза. Что-то назревало — это чувствовалось в каждом полутоне той ничтожной части Темы Арды, которую эльф был способен расслышать. Непонимание, что делать напомнило о Клятве, и стоило о ней подумать, на душе стало легче, словно на небе сквозь тьму Моргота пробился свет путеводной звезды. Трёх звёзд. Трёх рукотворных кристаллов, прекраснее которых нет во всей бездне Эа. И с ними тоже связь спета Темой Крови.
***
Неестественно безветренная улица звучала голосами горожан, шагами, шорохами тканей и звоном украшений, но всё это казалось каким-то ненастоящим. Эльфандис сразу поняла — Химринг никогда не станет для неё домом. Да, дети прижились, подружились с местными ребятишками, но королеве Поющей Долины казалось, что она находится на перепутье, куда вот-вот подъедет задержавшийся в дороге обоз. Здесь, в красно-серой твердыне все жили в вечном ожидании, забывая о прошлом и не думая о настоящем. «Вот победим Моргота…»
А если не победим? Если война никогда не закончится? Если?..
Об этом запрещалось говорить во всём Белерианде, а в Химринге — даже думать.
Ветра нет. На улице. Так не бывает, так не должно быть. Это неправильно. Тревожно! Неестественно. Страшно…
Примечание к части
Песня гр. Гран-КуражЪ "Связаны кровью"
Как договориться с врагом
Поездка утомила. Мотаться бестолку, не до конца понимая, зачем, было тяжелее, нежели лезть через неудобные перевалы. А кроме того, Хадор испытывал необъяснимую неприязнь к новому командиру Барад Эйтель. Дор-ломинский вождь много кого не любил, едва ли не половину всех знакомых искренне презирал за их слабость и мелочность, но никогда не задумывался об этом и не заострял на собственных чувствах внимания. Но с Варнондо так не получалось: этот эльф вызывал совершенно особенные эмоции — словно рядом находился не живой Нолдо со своими добрыми и злыми помыслами, а способная двигаться статуя. Это порождало совершенно необъяснимый суеверный страх перед эльфийским военачальником, и стыд за собственную слабость вырастал в ненависть к пугающему монстру.
В этот раз в кабинете командира крепости находился не только сам Варнондо, но и его светловолосый, совершенно не похожий на отца сын. Если бы о родстве не было сказано прямо при приветствии, Хадор никогда бы о нём не догадался. С гордостью посмотрев на Галдора — почти точную копию себя, вождь довольно улыбнулся.
— Всё, что делалось раньше, — без предисловий заявил Варнондо, смотря на людей совершенно равнодушно, — было бесполезно, а жертвы — бессмысленны, поскольку командование допустило серьёзный просчёт.
Изумление смертных воинов, похоже, позабавило эльфов, особенно младшего.
— Это ошибка того, кто признал вину и более не руководит делами армии, — продолжил говорить военачальник, — вас никто не порицает, ведь вы лишь выполняли неверные приказы. Я уважаю вас за то, что вы, не задавая вопросов, следовали по указанному пути, не отклоняясь от него. И теперь настало время побеждать, а не сражаться бесконечно. Теперь единственная цель ваших походов в Дор-Даэделот — поиск логова Моргота и изучение его. Нет смысла смазывать кожу обезболивающей мазью, если в теле застрял дротик с ядом, понятно?
Хадор кивнул, задумался.
— Но это приведёт нас в западню! — вдруг начал спорить Галдор. Эльф-сын удивился, а Варнондо отреагировал на удивление спокойно, лишь слегкасклонив голову набок. — Если орки узнают, что мы ищем их владыку, они нарочно приведут нас в ловушку.
— Сделайте так, — серьёзно произнёс военачальник, — чтобы никто не узнал. Берёте пленных, допрашиваете и отправляете в Валинор.
Люди переглянулись.
— Вы можете обещать любые награды за сведения, ведь всё равно не сдержите слово. Пообещайте эльфиек каждому орочьему предателю, дюжину дюжин рабов, горы жрачки. Да хоть Сильмарили из короны Моргота! Что угодно!
Варнондо многозначительно посмотрел на сына, мол, видишь, как надо договариваться с врагами? Юный эльф кивнул. Показав на карту известной части владений Моргота, верный военачальник верховного нолдорана провёл рукой в сторону пустой части изображения:
— Видите, куда нужно идти? Не на исследованные территории, не используя привычные маршруты. Вы должны пойти новыми тропами — найти или проложить их. И чем больше встретите сопротивления, тем крепче должна быть уверенность в правильности направления. Вы же понимаете, что охраняют только по-настоящему ценное.
— Но ведь Моргот не нуждается в защите от нас! — снова заспорил Галдор. — Ни одному человеку не под силу нанести ему урон, и победить его способен лишь Истинный Король. А его с нами нет.
— Да, — согласился Варнондо, ничуть не смутившись. — Всё так. Вы можете победить армию Моргота, но не его самого. Однако Моргот — трус, как и все подлецы и предатели. Он прячется, потому что боится вас. Боится вашего вождя, ваших героев. Если вы его найдёте, то по вашим следам придёт Истинный Король, и тогда Морготу конец.
— Мы найдём его, — заверил Хадор, стыдясь речей начитавшегося эльфийских сказок сына. — Или погибнем в попытках исполнить волю короля.
— Найдите Моргота, — командир крепости подался вперёд, оперевешись на стол. — И получите любые богатства, какие захотите. Поймите простую истину: повергнем Моргота — станем королями Арды. И я не преувеличиваю.
***
Брегиль зашла в кладовку и посмотрела на оставленное в сторону ведро, с которого сняли хлипкую ручку. Отряд Арахона ушёл на север, и теперь аданет терзалась чувством вины перед Торгором, с которым так и не простилась. Может, это к лучшему, но на сердце ощущалась тяжесть. Зато Лориан заметно подобрела, когда стало некого делить. Слишком красивая для смертной знахарка однажды смешала какое-то зелье с вином и пригласила всех женщин госпиталя немного отдохнуть. Поначалу Брегиль боялась пробовать незнакомое пойло, но соперница предложила ей самой выбрать бокал, самой налить и удостовериться, что все пьют без страха.
«Мужчины воюют, — певуче заговорила Лориан, первой отхлебнув свой напиток, — а это значит, что в любой момент нам могут привезти полумёртвых людей, которых мы обязаны спасать. Считайте, что это сегодняшнее застолье нужно для заключения перемирия».
Пойло и правда оказалось вкусным, пьянило незаметно, зато прекрасно поднимало настроение и помогало просто полюбить всех вокруг и жизнь в целом. Брегиль помнила, как вдруг ей показалась красивой даже старуха-поломойка, горбатая и беззубая, как захотелось обнять Лориан, словно потерянную сестру, как мысли о странных письмах отца перестали тревожить.
«Знаете, о чём я мечтаю? — принялась откровенничать после третьего бокала зачинщица застолья. — Я хочу уехать на юг, на дориатскую границу. Рассказывают, будто живёт там особенное племя, где незамужняя женщина может быть вождём. Я слышала от торговок и читала в книгах о народах Белерианда, что жила около Тайного Королевства великая воительница. Халет звали её. Она защитила своё племя от орков, сплотила людей, когда, казалось, надежды уже не было. Она отказалась стать женой эльфийского короля, потому что хотела быть свободной! Я восхищаюсь ей. Давайте выпьем за великую Халет!»
Брегиль удивилась, насколько сильно разнился рассказ отца и записи в книгах Белемира о племени Халадин с тем, что говорила Лориан, однако промолчала, поскольку не хотела ввязываться в спор и рушить чьи-либо мечты. Какая разница, в конце концов, кем была Халет? Главное, что память о ней вдохновляет и ведёт по жизни.
«Халет была свободной сердцем! — восхищалась знахарка, допивая четвёртый, а потом и пятый бокал. — А мы вечно ищем клетку поудобнее, да ошейник покрасивее. Вот скажите, аданет, что могут дать нам мужчины, кроме конуры с миской и цепи?»
«То, что тебе природой положено, — усмехнулась пожилая женщина, раскрасневшаяся от хмельного напитка. — Всё откладываешь рождение детей, а напрасно. Ребёнок — единственное, чем мужик может осчастливить».
Брегиль вздохнула. Другие женщины боятся «принести в подоле», а ей бы хотелось забеременеть от любимого, чтобы его заставить жениться, но ведь Арахон делает всё, чтобы не обзавестись нежелательным потомством!
«Ой, мать, — Лориан хлопнула себя по лбу, — не начинай! Не рассуждай, словно эльфийка из Барад Эйтель! Ты не хуже меня знаешь, что дети — не всегда и не для всех счастье. Родишь больного или урода — и страдай до конца дней своих!»
«А надо смотреть, от кого рожаешь! Если в семье были уроды, не связывайся».
«Уроды в семье есть у всех».
Брегиль вздохнула, взяла тряпку, бросила в ведро с надёжной ручкой. Пора мыть полы. В памяти то и дело всплывало начало разговора за бокалом чего-то там с вином: «В любой момент могут принести умирающих».
То ли со страхом, то ли с вожделением, аданет представляла, как в госпитале оказываются два её мужчины, обоим нужна помощь, и Брегиль понимает, что успеет спасти лишь одного из них. Кого же выбрать? Какими глазами посмотрит обречённый на смерть? С какими мыслями уснёт навсегда? Как потом будет вспоминаться? Станет являться в кошмарах? Или позволит себя забыть? И кто из двоих лучше живым, а кто — заставляющим страдать сном?
Отмахнувшись от нехороших мыслей, дочка Брегора пошла за водой. Опять кто-то ругался на цветущий канал, кто-то спорил о величии гномьих королей, кто-то ругал Моргота. Впрочем, как всегда.
И даже чёрный дым над вражеской землёй не поменялся. Интересно, каким был бы Железный Хребет без этой пелены? Вот бы однажды увидеть!
Вот победим Моргота…
***
Переход через тайный перевал показался страшным сном. Ничего плохого не случилось, но ощущение неминуемого нападения чудовищ не покидало. Торгор старался отвлечься на тяжёлую работу — тянуть вверх и удерживать при спуске бочки с водой и мешки с провизией.
— Не надорвись, приятель, — то и дело напоминали соратники.
Но молодой адан не боялся перетрудиться. Лучше пусть руки и ноги болят, чем трясутся от страха.
Может быть, со временем удастся научиться скрывать постыдные чувства. Может быть. У других же получилось. Скорее бы уже!
***
Хлопая перепончатыми крыльями и нарочно привлекая к себе внимание, чёрная летучая мышь размером с голубя подлетела к копавшемуся в заброшенном карьере орку. Морготов воин сразу понял, что означало это появление.
— Дырявые прикатили! — рявкнул он, ехидно скалясь. — Пора их поиметь!
Оторвавшись от поисков угля, голубоглазый бритый полуорк гыкнул. Горящие Дрочи говорили, что надо всех дырявых гнать на плато, поручили это даже кому-то, но то войско то ли перепилось, то ли перебило друг друга, то ли разбежалось. Теперь дырявых гнать надо всем. Но в этот раз припёрлось вроде немного, значит, можно просто перебить.
Но сначала…
Как назвать будущее событие
Нарисованной на бумаге или высеченной на металле карты перед глазами не было, но абсолютная память могла воспроизвести план будущей войны в любой момент, и зрение для созерцания не требовалось. Эта часть подземной твердыни располагалась не слишком глубоко и оканчивалась тупиком, обрекавшим на неминуемую гибель в непроходимом лабиринте любого непрошенного гостя. Что именно убьёт несчастного — голод кровожадных чудовищ или его собственный, не так важно — и то, и другое страшно и мучительно. Но, как правило, незваные визитёры нарочно пытаются испытать судьбу, поскольку знают, на что идут: чёрная мощь Владыки Мелькора и его слуг хорошо известна всей Арде.
Владыки Мелькора и его слуг…
Даритель отбросил вызывающие сомнительные эмоции слова и представил свою часть плана продвижения на юг. Как правильно назвать это действие?
Rata? Возможно, нейтральное «поход» — самое верное определение. Неполное, не отражающее и половины сути, но правильное, напоминающее мышление большинства идущих в бой слепцов, уверенных в единственно верной стратегии единственного достойного вождя.
Mape? С одной стороны грядущее наступление представляет собой захват, ведь предстоит забрать себе чужие крепости, поселения и всё добро, накопленное там. Но с другой — как можно захватить землю, которая и так изначально твоя? Любая крепость построена из материалов, принадлежащих Айнур по праву создателей, а значит, тоже не является абсолютной собственностью эльфов.
Может быть, Enthullesse? Владыка ведь просто возвращает свои территории. Значит, путь его армии на юг — это возвращение. Это слово лишено военного оттенка, поэтому тоже не может передать всей сути грядущего. Не хватает одной детали.
Orme. Применение силы без договорённостей и попыток решить проблему иначе. Изначально не несущее злого смысла слово, сопровождавшее многие действия лекарей и наставников, постепенно окрасилось тьмой и кровью. Почему? Что-то из изменений в Арде, похоже, ускользнуло от внимания. Сила знающих и уверенных превратилась в насилие. А поход — во вторжение. Но это тоже не вся суть события.
Вторжение на юг — есть присоединение земель к владениям полноправного хозяина Эндорэ. Эртэ.
Даритель задумался, красивое лицо выразило неприятную насмешку.
Может быть, предстоящий поход — это lehte? Лейтиан, как говорят те, что громче всех кричали вслед уводившему смертных Айну «Саурон!» Освобождение — почему нет? Вся пограничная с владениями Мелькора территория занята захватчиками с запада, их ненавидят даже собратья. Уничтожить или по крайней мере свергнуть их — благо.
Значит, продвижение на юг — mahtalehte. Отвоевание.
Взглянув на будущую цель, Даритель подумал, что эльфы сами загнали себя в ловушку, но если занять их место, значит ли это оказаться в ловушке тоже? Remma. Погоня, окончившаяся в силках, вместо дичи.
Однако обсуждать подобные опасения было не с кем. Если сказать Мелькору о таких мыслях — он, слишком уверенный в безграничной в пределах Арды силе Айну, обвинит в трусости или предательстве. Нет, после ухода из Утумно нужно будет рассчитывать только на свои силы и ум. И на второе в большей степени.
Сейчас требовалось особенно усилить разведку, ведь именно с нынешним и, вероятно, следующим поколением смертных и бессмертных придётся иметь дело. Какие они — те, что живут за Железными Горами? Какими вырастают Младшие Дети Эру, и во что превращаются имеющие с ними дело Старшие? Арда меняется, её новый лик не должен стать неожиданностью.
Турингветиль придётся помочь сообщнику. Её многочисленное потомство способно за короткий срок собрать сведений столько, что никаким лазутчикам не снилось.
«Какая разница, кого убивать?» — спросили бы многие, для кого фраза «Нужно подобрать верный способ устранения» является поводом для нездоровых фантазий.
Даритель знал — он возьмёт в своё войско только тех командиров, которые понимают, что в данном случае имеется в виду не разные виды изнасилований, а отличия в ведении боя на разных территориях, с учётом особенностей местности, наличия городов, крепостей, и с расчётом на навыки населения. Однако пока рано планировать подобное: с большой вероятностью, до начала войны успеет смениться три-четыре поколения местных бойцов, а значит, нет смысла сейчас делать на кого-то ставки и обучать не бояться огня и уметь принимать разумные решения, слушая голову, а не дыру или поднятый какой-нибудь отравой торчок между ног.
Отбор планируется жёсткий, прививать необходимые навыки будет нелегко, однако иначе нельзя.
Но даже несмотря на то, что орки оркам рознь, и не все алкарим одинаково тупы в своей бессмысленной жестокости, эльфы назовут поход армии Мелькора на юг осквернением и отчасти будут правы. Надо будет лет через тысячу взглянуть летописи выживших.
Даритель посмотрел на Палантир, покоившийся на похожей на подсвечник подставке, что вырастала из шершавой каменной стены. Щедро выделенная Мелькором для помощников часть крепости Утумно мало напоминала подземные этажи эльфийских домов, а уж тем более не имела ничего общего с мастерскими Вала Ауле. И пусть здесь не было иллюзорных стен или пропастей, находиться в кажущейся заброшенной крепости радости не доставляло. Своды пещер и тоннелей всегда оставались голыми, чёрными, пачкающимися золой, а попытки чем-то закрыть стены, не приносили результата — даже вбитые гвозди рано или поздно бесследно пропадали. Вместе с висящими светильниками или прикованными подопытными. Искажённая твердь понимала и принимала лишь язык силы Песни Творения, поэтому подчинялась мелодии, требовавшей видоизмениться, выпятить ветку или клешню, чтобы разместить Палантир. Или ещё какую-то полезную вещь. Только так и никак иначе. И самая главная часть будущей армии, заранее подготовленная, хорошо усвоила — к стенам подходить нельзя.
Даритель направился вдоль коридора, приказав подземелью никого не пускать внутрь комнаты в отсутствие хозяина. На самом деле в этом отсутствовала необходимость, поскольку самые важные детали работы Майя хранил в памяти, да и никто не стал бы пытаться повторять его опыты, но хотелось продемонстрировать нежелание делиться даже неважной и самой крошечной частью существования.
Коридор пошёл вниз, спуск стал круче.
Сила порождает силу противостоящую, воплощённый среди света и стремившийся приумножить сияние дня, должен идти во мрак по собственному выбору.
Тьма стала совсем чёрной, угнетающей. Постепенно начали доноситься леденящие кровь звуки, похожие одновременно и на звериный рык и на мольбу, только слов было не разобрать.
На миг мысль вернулась к оставленному Палантиру. Валинорская вещица, способная напомнить о давно не нужном. Всех, кто не принял изначально, или отрёкся от власти Манвэ впоследствии, именовали тьмой, злом, прóклятыми, отступниками. Полный список титулов превзошёл бы объёмом словарь Валарина! Даритель не раз думал о том, что действительно почти всё в Арде нуждается в воздухе и зависит от ветров, которыми управляет Владыка Сулимо, будь то вода и животные в её толще, суша и её обитатели, огонь или плоть. Лишь звёзды сияют независимо над всем, что любит считать своим Манвэ. Проклял ли король Арды творения своей жены? Повернётся ли его язык назвать звёздный свет тьмой или злом?
Вопли прозвучали громче, Даритель вспомнил о важном здесь и сейчас. Оборотни, ставшие волками после смерти, и те, что смогли обрести способность менять обличие, не погибнув, теснились в клетях по соседству с волколаками и знали — им никогда не обрести мощи порождений Майяр. Здесь, за дверью в огромный подземный загон, всё пропиталось безумием, внушающим животный ужас даже в невпечатлительных смотрителей шахт. Что уж говорить про изнеженных заморских гостей!
Даритель шёл, представлял план будущего похода и всё больше уверялся в том, что его победа окажется практически бескровной.
Почти победили
Вечная темнота морготовой земли, поначалу казавшаяся лишь небольшой помехой для зрения, постепенно превратилась в серьёзную проблему: с каждым днём становилось меньше сил и желания что-либо делать. Эльфийские снадобья помогали, однако недостаточно надолго. Соратники смотрели на Торгора и других новичков с пониманием, мол, сами через это проходили, знаем — тяжко, но постепенно пройдёт.
Только это тоже спасало слабо. Рядом с вечно спокойным Арахоном, которому, казалось, были нипочём темнота, холод, безрезультатные поиски воды и еды, бесконечные метания по опустевшей земле, беоринг ощущал себя глупым и бесполезным.
После очередного не принесшего результатов дня разведчики собрались в укрытии около высохшего оврага. Пещера была хорошо спрятана от посторонних глаз, записи на стенах говорили о том, что нашёл её некий Хар, боевой брат Магора. С тех пор здесь много раз останавливались дор-ломинские воины, отдыхали, советовались, лечили раненых и горевали по убитым. В тайниках, помимо непортящейся еды и записей о расположении найденных орочьих логовищ, хранились неотправленные и не полученные письма, похожие на детские глиняные поделки и украшенная узорами галька.
«Этим булыжником был убит Гнус», — гласила надпись, выцарапанная на гладком сером камне, размером с кулак.
Кем был погибший, и кто отправил его в бездну, история не сохранила: может, человек избавился от долго досаждавшего орочьего командира, может — от предателя в своих рядах. Кто теперь знает? Однако для кого-то смерть некоего Гнуса стала грандиозным событием.
Торгор раздал соратникам воду и еду из запасов, сел на одну из полуистлевших шкур, лежавших в углу пещеры. Хорошо бы их заменить, да вот беда — нечем.
— Дела таковы, братья, — негромко заговорил, смотря исподлобья, Арахон, — никто из нас, сколько бы ни искали, ничего не нашли. Поправьте меня, если неверно понял. Ни дичи, ни её следов, ни воды, ни обычных для чёрной земли кустов. Так?
Разведчики закивали. Торгор понимал — большинству здесь всё равно, чем закончится вылазка, поскольку эти люди не горят идеей уничтожения врага. Им дали приказ — они пошли. Но сердца их молчат. Никто из них не готов рисковать, идти искать воду, когда заканчиваются запасы. Вдруг это дорога в один конец?
Но как иначе?
— Мы поняли — здесь сплошь пустыня, что может означать разное, — продолжил говорить Арахон, поочерёдно смотря на соратников, — я советовался с гномами, и они предполагали, что реки спустили под землю, потому что что-то там построили. Если это правда, а на правду похоже, то под нами огромный город, размером с Дортонион. Или больше.
— Приказа искать город под землёй не было! — напомнил седой вояка, и Торгор кивнул подтверждению своих мыслей о братьях по оружию.
— Мы не обязаны, но должны, — хмыкнул предводитель. — Помните надпись на стене второй пещеры?
— Обязанность написана на королевских бумагах, — заулыбался боец, которого беоринг запомнил по умению вставить веское слово — в Барад Эйтель учился, видимо. — А долг — он в сердце.
— Нас послали воду искать, — начали настаивать уже трое мужчин.
Арахон кивнул, взял из тайника кусок засохшей кожи, размером с ладонь и быстро что-то начертил.
— Вдвоём с Маланором мы сможем продержаться здесь дольше, чем всем отрядом, — сказал командир, кивнув храброму соратнику, говорившему о долге и обязанностях. — Остальные — возвращайтесь. Мы не нашли возможностей для продвижения армии, земли вымерли. Вероятно, мы близки к победе, осада принесла результаты, и верховный Голфин может спать спокойно.
Торгор ощутил обиду и ещё большее опустошение: ему даже не предложили продолжить поиски. В него здесь не верят.
«Это будет мой первый и последний поход к Морготу! — решил беоринг. — Накрывать на стол, бестолку мотаться по пыльной пустыне и сидеть в осадном лагере может кто угодно! Но раз уж я здесь, пусть в этом будет смысл».
— Я тоже останусь искать подземный город, — как смог твёрдо произнёс Торгор, посмотрев в глаза Арахона. — Я остаюсь.
— Я обязан напомнить, — командир сделал такое лицо, что захотелось послать всех в бездну и вернуться домой, — что мы рискуем остаться без запасов и сожрать друг друга. А потом всё равно подохнуть, и никто нас даже искать не станет.
— Значит, такова воля рока, — процедил сквозь зубы беоринг.
— Я тоже таким был, — отмахнулся Маланор. — И многие из тех, кого дома не дождались. А тот, кто про обязанность и долг писал, вернулся из своего последнего похода, хворать начал, а потом убил соседа и его сына. Никто не понял, почему. В общем, решили его судить, но он помер в ночь перед разбирательством. Грустно это всё.
— Да, — согласился Арахон, — грустно, когда ты уже ни в войне, ни в мире пользы не приносишь. Но пока это не про нас. Выходите в путь, братья, несите добрые вести. Про нас же не говорите ни плохого, ни хорошего. Остались и остались. Кому надо — подождут. А остальных мы и сами не слишком ценим.
Разведчики обнялись на прощание, и вскоре тайная землянка пугающе опустела.
Командир подошёл к стене, взял нож, принялся выцарапывать надпись.
— Я пророчить не берусь, но точно знаю, что вернусь, — прочитал Маланор. — Знакомое что-то. Где-то слышал.
— Да, песня вроде эльфийская, — улыбнулся командир. — Я только эту строчку помню — нравится она мне.
— Да-а, — протянул пожилой разведчик. — Красивая. Ладно, пойду немного покараулю, воды выпарю, а вы спите. Потом сменимся, и в путь. Подземелье само себя не найдёт.
Торгор был уверен, что не сможет сомкнуть глаз, но снова спорить и доказывать свою значимость на словах не хотелось. Лучше быть полезным в деле, а для этого и правда следует отдохнуть. Или ещё больше себя вымотать — тут уж как повезёт.
***
— Сдристнули дырявые, — выслушав доклад мыши и угостив её куском мяса, хохотнул орк.
— Там всё пересохло, — пискнула вампирша, — дырявые пройти не могут.
— Может, проводишь их? — предложил Драконий Член. — А то нам надо их войско затраханное на плато долбанное привести, а они застряли.
— Тогда один самый красивый пленный будет мой, — глазки мыши стали масляными. — Хочу поиграть.
— Для тебя и трёх не жалко, — полуорк шутливо поклонился. — Я бы сам тебя повалял, да ты ж боишься, обличье не меняешь, а в мышь сувать — ну не.
— А ты глаза закрой, — посоветовала крылатая шпионка.
Алкарим расхохотались, делая вид, будто никто из них никогда не «сувал» в разных животных, хотя по слухам, некоторые вроде бы сношали и ножны, и норы в земле, где помягче. Мышь за этим не следила, предпочитая развлекаться иначе — дурить голову врагам Владыки не надоедало с самых первых битв в Арде. Жаль, орки не понимали такого сложного для них веселья. Что ж, каждому своё.
И лишь избранным — чужое тоже.
Примечание к части
Эльфийская песня: цитата из "Я вернусь" И. Талькова
Может быть, кто-то ещё помнит, чья она по сюжету)
Быть полуэльфом
Из осадного лагеря в ущелье на восточной границе Белерианда Бреголаса с женой провожали гномьи торговцы, и почти всю дорогу велось обсуждение пока неизданного приказа вождя дортонионского Фиримара о службе всех здоровых мужчин в армии: пять лет — Ард-Гален, пять — Дортонион. В основном этот закон вызывал недоумение и осуждение, однако сам полуэльф расценивал решение бати иначе. Если, например, отправлять на службу тех, кому двадцать-двадцать пять лет, у них уже будут дети, способные помогать матери, а бабушки-дедушки тоже ещё в силах, учитывая обычную продолжительность жизни. Бреголас полагал, что батя хочет решить сразу несколько проблем, и готов был защищать его методы, ведь трудности действительно имели место.
Во-первых, слишком быстрый рост населения, из-за которого бесконечно расширяется город и кладбище. Столько людей невозможно хорошо обучить и прокормить, проследить за подданными становится сложнее в разы. Не сказать, что Бреголас любил порядок, но позицию бати разделял безоговорочно.
Во-вторых, зная не понаслышке об угрозе с севера, люди иначе станут относиться к жизни. Может быть и нет, но эльфы что-то такое вроде бы говорили.
— Хороший у вас вождь, — словно услышав мысли приёмного сына Брегора сказал гном супруге Бреголаса, незаметно подсовывая всё новые и новые украшения — в основном, подвески-камеи, — только не умеет идти одним курсом. Мы как живём? Решили, что вот эти соседи — нам друзья, а те — нет, и всё. Надумали оссириандский лес через Таргелион возить — и возим. А Брегор вечно сомневается и что-то меняет. А так только девы прекрасные с украшениями поступают.
Аданет умилялась, но знала — муж покупки не одобрит.
— Так жизнь меняется, — серьёзно посмотрел на торговца Бреголас. — И решения приходится новые принимать.
— Ладно, молодец, что папку защищаешь.
Полуэльф хотел поспорить, однако бородачи вдруг затянули песню, весело улыбаясь в сторону бочек с солёной сирионской рыбой:
— Покорны дракону стихии: огонь и вода!
И громы, и молнии тоже дракону подвластны.
Но что не сумеет дракон ни за что, никогда —
Так это в себе обуздать бесконечные страсти.
Страстно в любое сраженье бросается он,
Любого врага бьёт без жалости, но и без страха.
Силён, но всегда и во всём предсказуем дракон,
И это приводит его к неизбежному краху.
— Хорошо, что вас Алмарил не слышит — счас бы взбесился, — хохотнул рыже-седой гном. — Давно я его, кстати, не видел.
— Он вроде в Дортонион уезжал, но там со всеми переругался, как обычно, — весело заговорила гномиха, одетая в меха, несмотря на довольно тёплую погоду. — Потом его, кажется, на окраине Дор-Ломина видели. Ой, да что вы его вспомнили? Настроение только портите! Мне ещё с его отцом предстоит беседа неприятная. Наши искатели говорят, будто приметы на оссириандской лесозаготовке сошлись, копать надо — жила там. Серебряная. Но Зелёные ж как дикари какие — с ними договориться — проще до Валинора вплавь добраться. Но карантирова жена вроде там местная, живёт сейчас там с сынком, вот придётся мне кланяться ехать. Сначала королю, а потом королеве и принцу.
— И больше всего обожают драконы себя, — продолжалась песня. — А слабых и меньших всегда и во всём презирают.
Не помнит дракон, что он просто большая змея,
Не видит дракон, что он ходит по самому краю.
— Можно мне записать эти стихи? — спросила супруга Бреголаса, покачиваясь в ритм мелодии. — С детства обожаю истории про Червя!
Гном с камеями протянул запечатанный свиток, чернильницу и перья, предлагая купить.
— Заплачу, если сами мне песню здесь напишите, — не растерялась аданет.
— Ай, лиса чернобурая! — шутливо погрозил пальцем торговец. — Уболтала! На привале всё сделаю.
Бреголас фыркнул.
— Дракона нельзя заглушить, если хочет он петь,
Дракона нельзя изловить, если в поле он мчится,
Но ждать не умеет дракон, не умеет терпеть,
Не сможет дракон никогда ничему научиться!
Наше слово — закон!
Ослабеет дракон
И осмелится биться едва ли.
Словно муха, он влип!
И отныне в пыли
Станет ползать, как прочие твари.
Раньше сила была!
Но чужая земля
Для врага непокорна вовеки!
И узнает дракон,
Что беспомощен он,
И себя ощутит человеком.
— И себя ощутит полуэльфом, — добавил приёмный сын вождя эдайн. — Я даже готов этому червю посочувствовать.
Гномы расхохотались.
— Фелагунд — лучший из эльфийских королей, что я знаю, — торговец с камеями покачал головой, — но кое-чему не мешало бы и ему поучиться. Например, узнать, как у его любимого родича уживаются в одном городе все, кому не лень, и никто не говорит о себе так, как ты.
— Вот такой я дурачок, — огрызнулся Бреголас.
Бородатые торговцы снова развеселились.
Посмотрев на меняющийся пейзаж, полуэльф пересел ближе к жене. Повозка катила быстро, словно вовсе не являлась частью гружёного обоза. В Поющей Долине ждали гостей, а приёмный сын Брегора не мог перестать думать о разговоре с военачальниками осадного лагеря — почему-то славные сыны Феанаро Куруфинвэ, которому приписывают множество великих изобретений и достижений, смотрели на перэльда из Дортониона как-то странно. Они что-то имеют против полукровок, эти высокородные светлые Нолдор? Как бы то ни было, Бреголас решил поддержать неизданный пока закон бати и пробыть пять лет на службе в Дыре Маглора. Главное, случайно так не назвать Долину вслух. После же — можно вернуться в Дортонион на границу, а там видно будет. Может, и к оркам пустят. Хотя, говорят, будто вымерли они. Жаль, очень жаль.
«И узнает дракон,
Что беспомощен он,
И себя ощутит полуэльфом…»
Гномы уверяли, будто не торгуют ничем, крепче табака, но Бреголас всё же решил спросить ещё раз. Не могут же они вечно веселиться просто так! А если могут, значит, легенды врут, и создал их не Творец Гор Ауле, а Тулкас.
— Эльфов спели, людей спели, Кхазад смастерили, — прошипел сквозь зубы полуэльф, — а перэльдар — ошибка природы, порождение лона, принявшего в себя не то семя. Лучшего отношения мы не заслуживаем!
— Вас просто мало, — утешительно сказала молодая бородачка, доставая из сумки и накидывая на покатые плечи соболиный мех, — но постепенно вас станет больше, и тогда, я верю в это, вы ещё покажете себя. Нужно время, и перэльдар засияют небесными звёздами. Просто подожди.
***
— Вернулись солдатики, — едва не сорвав дверь, ввалилась в лабораторию пожилая знахарка. — Раненых нет, сопливые только. И голодные. Трое пока за горами остались. Дела, грят, есть.
Брегиль, проходившая по коридору, едва не выронила корзину с тряпьём.
Вернулись! Но… к кому бежать с объятиями? К первому…
— Арахон остался, да? — донёсся голос Лориан.
— Угу. И как ты догадалась?
— И правда — как? А с ним его этот Маланор-помощник, да? А третий кто? Лысый или кто из новых?
— Торгор этот. Брошенка.
Снова чуть не выпустив из рук ношу, Брегиль поспешила прочь. Оба мужчины по-прежнему в опасности! Они оба рискуют! Неужели погибнут? Или только один из них, спасая другого? Пожертвует собой, чтобы любимая осталась с тем, кто дороже…
От разыгравшейся фантазии бросило в жар. Нет! Хватит о таком думать! Торгор обещал привезти орков на опыты. Он обязан сдержать слово! А Арахон… Его… гномиха ждёт! Он не может заставить страдать такую прекрасную деву. Да. Поэтому тоже вернётся.
А тот третий… Брегиль поняла, что не знает, о ком речь, а значит, его не жалко. Успокоив себя, аданет крепче взяла корзину и твёрдым шагом направилась в кладовку.
Можно продолжить работу.
Примечание к части
Песня "Драконобой" из "Песни о Довакине"
Проклятая земля
— Приказ изменился.
Слова прозвучали медным химрингским колоколом, гул которого пугал, даже если просто объявлял середину дня.
— Мы должны найти логово Моргота. Так сказал новый командир Барад Эйтель.
Хадор замолчал, посмотрел на соратников, собравшихся в дозорной башне. Кто-то сидел за скромно накрытым столом, кто-то — на столе, отодвинув тарелки с мясом и кружки, кто-то — на полу у стены, пожёвывая хлеб, однако все они сейчас с одинаковым недоумением уставились на вождя.
— Это всё? — переспросил воин, сражавшийся с орками ещё до рождения своего вождя. — Никакого плана действий? Ничего?
— Это всё.
Повисло молчание.
— Новый командир Барад Эйтель очень странный! — подхватил общее настроение Галдор. — Он не болеет душой за наше общее дело! Прежний командир сердцем был с нами, а этот… Я стал спорить с ним, и…
— Спорить?! — изумились соратники.
Хадор едва заметно кивнул.
— Я не мог иначе, — твёрдо сказал сын вождя. — Война отняла у меня многое, а у других — ещё больше, и тут я увидел военачальника, которому всё равно, что будет с нами! Я не хочу, чтобы мной командовал этот человек, то есть, эльф!
— Командую здесь я, — встал с места Хадор, стукнув кулаком по столу. — Галдор верно говорит, что новому воеводе на нас плевать, но и нам на него тоже. Ещё живы те, кто помнят, как верховный король остался в стороне, когда его ставленника в Дор-Ломине убивали мятежники. Мой отец был прав, свергнув наследника Малаха, но эльфы даже не поинтересовались, что произошло и почему! Им наплевать на нас, братья, но признайте — нам тоже наплевать на них.
Воины захохотали, некоторые с долей опаски оглянулись на дверь.
— А что они нам сделают? — вождь почувствовал прилив сил, словно за спиной расправились могучие крылья. — Мы — остриё их меча! Мы — пущенная ими стрела! Мы — наконечник копья, изрешеченный щит и крепостная стена! Мы — сердце их войска!
— Да! — воскликнули бойцы.
— Но братья, — спокойнее заговорил Хадор, — разве не одна у нас с ними цель? Кто-то из вас, может, счас подумает, а после скажет, мол, Лориндол за шлем продался. А вот и нет! Меня не подкупить! Я говорю сейчас то, что подсказывает мне сердце! И я повторю: у нас одна цель. Да, приказ отдан странно, словно командиру внезапно стукнуло в башку, что надо победить Моргота. А то мы раньше не догадывалась, на кой ляд за горы ходим! Но так или иначе, думается мне, прав этот новый командир. Надо логово искать. Но сначала с водой решим.
— А что там решать? — пожал плечами самый старший из воинов. — Зимой пойдём. Снег жрать будем. И запасы будут хранится долго. Оденемся теплее, и порядок! А что до эльфов, так какая тебе разница, что в башке у этой башенной задницы? Сидит, в карту глядит и думает, будто самый умный. Но нам-то главное, чтоб доспехи-оружие дал, лексирки там, что поесть-попить, а нам больше и не надо! Мы своё дело сами знаем.
— Да, — вождь кивнул. — Моргота найдём, только, думаю, долго искать придётся. Хорошо прячется гад.
— Боится нас! — захохотали бойцы.
— До смерти его напугаем, — поддержал веселье Галдор.
Женщины, то и дело приносившие-уносившие что-то к столу, начали ластиться к постепенно пьянеющим от азарта воинам.
— Выпьем, братья, за наш успех! — Хадор поднял тяжёлую пенную кружку. — Чтоб Моргот подох в корчах!
— Пошёл вон с нашей земли, Моргот! — выкрикнул Галдор.
Женщина средних лет, поднёсшая ему белегостский эль, обняла молодого адана за плечи, прижалась пышной грудью. Сын вождя отстранился.
— За победу! — воскликнул старый воин. — Моргот сделал слишком много зла. Пора ответить за всё! И он ответит, я уверен.
***
На высоком холме, окружённом неглубокой рекой, около треугольной башни из белого золота росли пока ещё молодые, но уже раскидистые деревья, дававшие тень в жаркие дни. На равнине же господствовали пески, в трещинах почвы селились ящерицы, тарантулы и ядовитые змеи.
Два отдалённо похожих на птиц чёрных дракона с весёлым оглушающим свистом гонялись за добычей, с особым удовольствием ловя питонов. Подхватив змею за голову и хвост, ящеры начинали растягивать её до тех пор, пока не порвётся, после чего могли выбросить более не нужную игрушку и приняться искать следующую.
Перепончатые крылья хлопали в ледяном предрассветном воздухе, напоминающие кирки головы крутились на коротких шеях, когтистые лапы готовились хватать и раздирать.
Закутавшись в шерстяной плащ, Фанглиндур вышел на крыльцо храма, где сегодня с восходом солнца планировалось жертвоприношение. Владыка Фанкиль зачем-то явился лично, хотя давно уже не выходил из дворца, и это обстоятельство пугало до дрожи. Эльф обливался холодным потом, корил себя за малодушие в прошлом, думал, что лучше бы давно умер или вовсе не шёл в тот проклятый поход на восток. Зачем его вообще родили?!
С раскидистых тёмно-зелёных крон закапала слезами роса. Начинался рассвет.
— Ты зря боишься, потомок лесных колдунов, — послышался вдруг голос Майя, хотя буквально мгновение назад никого рядом не было.
Фанглиндур содрогнулся всем телом.
— Господин?
Эльф поклонился, судорожно сглатывая.
— Драконья кладка давно хранится в башне, — сказал Фанкиль, обернувшись на взмывших в светлеющее небо драконов. — Скоро вылупятся детёныши.
Повисло молчание.
— Это прекрасно, господин! — выдавил из себя Фанглиндур.
Майя стоял в тени дерева, непривычно мрачный, но от него веяло мощью и опасностью.
— Да, это прекрасно, — согласился Фанкиль, в глазах отразилось пламя давних пожаров. — Но их не прокормить здесь. Нам придётся уходить южнее. Я не могу лишить себя защиты в виде пустынь и сделать их лесами снова. А стае драконов не хватит снующих тут ящериц и змей. Кормить людьми я их тоже не хочу.
— Это мудро, господин…
Глаза Майя опасно сузились.
— Послушай, потомок лесных колдунов, — прошипел он, — ты настолько жалок, что я жалею, что оставил тебя в живых! Но пока ты мне нужен и такой. Слушай, слуга.
— Слушаю, господин.
— Владыка Мелькор… — заговорил Айну спокойнее.
«Моргот! — застучало в голове эльфа. — Морготом нарекли его, и с тех пор иначе не называли!»
— …собирает силы для войны, в которой я участвовать не намерен. Меня могут обвинять в неблагодарности или непокорности, а как следствие — в предательстве. Это вторая причина, по которой мы уходим. Башни мы разберём и вывезем. Дворец я сожгу, поселения тоже. Всё восстановим на новом месте. Я вышлю Владыке небольшое подкрепление, а остальных уведу за собой. Ты слушаешь меня?
«Слушаешь? Слушаешь?» — отдалось эхом в голове.
Ящеры с душераздирающим рёвом-свистом бросились вниз, совсем недалеко от храма подхватили огромную змею, подняли в небо и принялись тянуть поначалу отчаянно извивавшееся тело.
Фанглиндур попытался ответить, но страх сделал эльфа немым: Моргот собирается напасть, да так, что проклятый Фангли бежит, поджав хвост! Это значит…
— Не плачь, — с некоторым сочувствием произнёс Майя. — Твои любимые алтари построят на новом месте тоже. И ты сам потаскаешь камни, окропишь их кровью. Там, далеко на юге, никто не доберётся до нас ещё очень долго, даже если Владыка Мелькор заметит, что я ворую его силу. У нас будет достаточно времени укрепить и умножить мощь. И тогда у тебя появится хоть сотня башен, хоть две сотни, хоть дюжина. А сейчас, — Фанкиль посмотрел на восходящее солнце и драконов со змеёй на его фоне, — ты пойдёшь в храм, соберёшь народ и скажешь…
***
— Мы покидаем это место, — пытаясь правильно играть роль, заговорил Фанглиндур, поднимаясь к алтарю, находившемуся в северном углу трёхгранной башни и вставая так, чтобы оказаться защищённым со всех сторон от кровожадной толпы. — Потому что некоторые из вас недостаточно почитали Владыку. Мы покидаем наши дома, поскольку они отныне прокляты. Мы обязательно накажем виновных, но вы сами должны решить, кто более других заслуживает смерти от моего кинжала.
Толпа загудела — такого никогда ранее не случалось! Жертв всегда выбирали и готовили заранее! Это были, как правило, преступники, либо больные. Ошарашенные люди начали оглядываться друг на друга. Авар помнил свою задачу — вызвать как можно больше эмоций. Любых. Кровожадные смертные искренне почитали Фангли, но при этом люто ненавидели его слугу-эльфа — бессмертного, то и дело решавшего, кому жить, а кому нет. Эмоции! То, что надо проклятому Майя.
И страх палача — тоже прекрасное дополнение в общем месиве, а Фанглиндур боялся искренне. Боялся так, что едва не терял сознание. Одна значительная оплошность — и снова избиения, голод, пекло днём и страшный холод ночью. Цепи, унижение… Нет! Пусть лучше страдают другие!
Орки-охранники храма насторожились, готовые утолить собственную жажду крови, усмиряя разбушевавшееся людское море. Однако пока никто не переходил границы дозволенного.
— Он! — закричала женщина, пряча за спину двоих маленьких детей и указывая на мужчину чуть поодаль. — Вон тот! С красной вышивкой! Он насильник! Девок ловит по вечерам!
— Не слушай её, благородный господин! — заступился за друга или брата стоявший рядом человек. — Он на другой женился, а эта дырка мстит! Её режь! Житья не даёт! Колдует, наговаривает! Дитя своё сварила и сожрала!
— Чё?!
— То!
— Да что вы несёте?! — захрипел старичок, расталкивая толпу, чтобы пробраться к алтарю. — Вон, подельник Хара-разбойника! — скрюченная трясущаяся рука указала на низкорослого крепкого мужика со злыми глазами. — Он ему указывает, кого это-того.
— Я скотовод, а не разбойник, — угрожающе взглянул на дедка тот. — А тебе бы помолчать. За меня есть, кому отомстить.
Пока одни спорили, другие попытались сбежать, но к дверям их не пустили. Обстановка опасно накалялась. Фанглиндур понимал — чем больше будет гнева и страха, тем лучше, но нужно вовремя остановиться.
— Это место проклято из-за вашей лжи! — крикнул эльф, чувствуя, как из-под ног уходит пол.
В толпе начались взаимные обвинения орков и людей по расовому признаку. Мощь, которую черпал камень алтаря, ощущалась кожей, от неё шевелились волосы на голове.
— Вы не можете решить, кто из вас заслуживает смерти, потому что все одинаково виновны! — провозгласил Фанглиндур, думая, что убийство одного из детей, которых зачем-то притащили на кровавый обряд, вызовет наилучший эффект из возможных, но боялся, что рука не поднимется.
Понаблюдав ещё немного за набирающей силу дракой, Авар обратился к скотоводу, которого назвали разбойником:
— За что тебя невзлюбил сосед?
Мужик вдруг затрясся, упал на колени. С высоты алтаря, на фоне побоев и ругани, плача и угроз, это выглядело дико.
— Почему ты не попытался убежать?
— Я… — человек со злыми глазами начал канючить. — Я — верный подданный Владыки Фангли! Я верю в его мудрость и в справедливость его слуг! Не убивай! Я ни в чём не виноват! Это всё брат! Это он Хару пособник!
— И где твой брат?
— Сбежал!
— И ты позволил?
Мужчина снова начал молить о пощаде. Нет, ни его смерть, ни гибель старика никого не впечатлит. Взгляд Фанглиндура скользнул по толпе. Может быть, взять девушку? Ту, что пытается успокоить какого-то ребёнка. Она красива, насколько это вообще возможно у людей: большие глаза, пышные ресницы, относительно гладкая кожа… Убить её, объявить невинной жертвой, заставить других мучиться совестью… Да какая тут совесть? У этих ничтожеств?
Кто-то упал под ударами орочьих кулаков. Крики немного стихли.
— Несите его сюда! — приказал Авар, и очень быстро на алтаре оказался слабо вырывающийся молодой парень с характерными для любителя драк шрамами на лице. Его было не жаль никому, но Фанглиндур чувствовал истощение от давящего страха и всеобщей злобы.
Человека приковали за руки и за ноги, кинжал взлетел и сделал всего один крошечный надрез в районе живота. Хлынула кровь.
Словно только сейчас поняв, что происходит, парень принялся вырываться и истошно орать. Ему было страшно, он не верил в стремительно приближающийся конец, а толпа радовалась и плакала, что жертва, наконец, найдена.
Фанглиндур отступил в тень, чтобы никто не видел его чувств. Может быть, стоит носить маску, за которой скроется всё непозволительное? Ведь собирался! Однако передумал — живое лицо эльфа вызывает у смертного отродья больше искренней ненависти, а она нужна Фанкилю. Но сейчас это уже было неважно. Главное — всё сделано, как приказал проклятый морготов собрат.
Господин. Хозяин. Лучший в Арде владыка, которого заслужили и люди, и эльфы долгими веками усердных трудов.
***
Змея разорвалась, куски полетели на песок. Издав похожий на хохот свистящий рёв, драконы закружились в небе на фоне пылающего дневного светила. Ветер поднял клубы оранжевой пыли, понёс в сторону брошенных домов. Скоро здесь всё сгорит, но пока ещё есть время в последний раз взглянуть на проклятую землю, чтобывскоре прийти на новое место.
И осквернить его тоже.
Домой
Обычные для лета в морготовых землях дожди с мокрым снегом зарядили на четыре дня, и трое разведчиков, наконец, пополнили запасы воды. Сквозь глину, камни и песок пробились слабые ростки неизвестной травы, но пробовать никто не решился, а кроме кусачих мух, никакая живность так и не встретилась.
Ни Арахон, ни Маланор не жаловались на необходимость выживать в тяжёлых условиях, и Торгор, стиснув зубы, молчал, хотя терпеть голод и жажду было гораздо тяжелее, зная, что запасы имеются. Стало труднее засыпать, во сне казалось, будто ешь и пьёшь вдоволь, живот урчал, не давал отвлечься, и все мысли занимало только одно желание. Поначалу было стыдно за себя, но потом не осталось ничего, кроме голода и сдерживающего злобу понимания: соратники могут убить, если сорваться.
Надежда, что причиной засухи, в том числе, стало длительное отсутствие дождей, не оправдалась. Ни один овраг, ни одно бывшее болото не заполнилось водой, а растения быстро зачахли.
Иногда среди привычной тьмы над головами слышалось хлопанье крыльев, приходилось прятаться, используя эльфийские плащи и рельеф, но люди знали: летучие мыши Моргота — не обычные животные, и не нуждаются в еде, лишь балуются ей, поэтому присутствие вампиров-шпионов ни о чём не говорило, а проследить их полёт не удавалось из-за плотного мрака.
Беорингу начало казаться, что присутствие вампиров просто мерещится. Найти подземный город уже тоже не хотелось, а от бессмысленного метания во мраке до трясучки хотелось орать.
— Вам не странно, что никто давно не видел того, с кем мы якобы воюем? — спросил на очередном привале Торгор, вспомнив разговоры соплеменников, будто Моргот сбежал из Арды.
Еды и воды дали чудовищно мало. Поход, давно превратившийся в пытку, опротивел до слёз.
— А что тут странного? — Маланор, словно ничего не заметив, раздал сухари, припрятанные под плащом, и достал ещё одну флягу. — Орки нашего короля тоже не видят.
— Но ведь Моргот — не просто король! — беоринг почувствовал, что сейчас наговорит лишнего, но охватившая злоба лишила способности сдерживать себя. В конце концов, сколько можно делать вид, будто всё хорошо?! Рядом удачливый соперник, который всё знает-всё умеет, ему смотрят в рот старики! Попытки найти хоть что-то проваливаются, но никто не смеет предлагать повернуть назад! Сколько можно голодать и испытывать жажду?!
— Ну и что? — спросил пожилой боец, смотря настороженно, словно охотник, неуверенный, дичь перед ним или нет.
— Да то! Моргот, как говорят все вокруг, Вала! Он может выйти один против всех нас и раздавить, как клопов!
— Не может, — Арахон протянул молодому собрату ломтик вяленой рыбы. Маленький. Но отвыкший от сытости адан ощутил, что наелся. — Когда я первый раз приехал в Барад Эйтель, то хотел стать воином-летописцем, — командир вроде бы смотрел не на дрогнувшего духом соратника, но Торгор чувствовал: за ним наблюдают, и если что-то пойдёт не так… — Мне говорили, что у эльфов так бывает: воины-менестрели, воины-историки. Хотел совершать подвиги, а потом их записывать, чтобы никакой гад продажный не забыл меня упомянуть. И я некоторое время учился у местных книжников. Они очень много полезного о здоровье и долголетии знают, говорят, люди могут и должны жить дольше, но Моргот сделал нас глупыми и похотливыми, поэтому мы болеем и умираем молодыми. В той библиотеке я прочитал интересную книгу, история которой достойна отдельной летописи. Говорили, будто её подбросил ночью в грозу некий странник, которого не видели ни до, ни после. Книга написана так, словно эльф пытался повторить человеческое письмо. И мысли в ней интересные. Про Моргота в том числе. Там сказано, что мы неверно понимаем сказание про Истинного Короля, которому суждено уничтожить зло в Арде. И даже сам Истинный Король заблуждается, поскольку уверен, будто должен сам быть и величайшим воином, и талантливейшим менестрелем, и искуснейшим целителем, и мудрейшим правителем. В той книге говорилось, что Истинный Король должен объединить под своей властью лучших воинов, величайших менестрелей, талантливейших целителей и прозорливейших советников. Сам же владыка должен лишь направлять других, но не действовать сам. И последняя битва, в которой Моргот будет повержен, не будет поединком Истинного Короля с Морготом. Сойдутся армии, которые пойдут с песнями менестрелей, сопровождаемые целителями, собранные советниками.
— То есть неучастие Моргота в боях делает его Истинным Королём? — хмыкнул Маланор, слегка смачивая губы.
— Не делает, — покачал головой Арахон. — Потому что он никогда не объединит под своей властью лучших.
Поняв, что есть больше не хочет, а в суждениях из таинственной книги запутался, Торгор уныло опустил глаза.
— Думаю, братья, — встал с места командир, взял нож и направился к стене землянки, — надо возвращаться. Я поговорю с гномами про наши догадки…
«А я — поеду домой, — со слезами радости подумал беоринг, уже не слушая соратника. — Мне больше не нужны ни подвиги, ни сказки о королях, ни поиски воды и городов! Я просто хочу домой».
Остриё из ногродской стали впилось в глину, заскрежетало по камням, оставляя карту пересохших низин. Торгор смотрел, как удачливый соперник заботится о будущем армии и радовался, что его это больше никогда не коснётся.
Бесполезная книга
Ругаться во весь голос не хватало духа, поэтому низкорослый воин в чёрно-ржавых доспехах делал это громким шёпотом. В сердцах называя какую-то морду поганым обкончанным рылом, орк на ходу срывал с себя латы и наручи, однако, подумав, что их можно обменять на еду, выпивку и делающие мир лучше семена, возвращался и подбирал железные пластины.
— Морда обконченная! Рыло поганое!
Выйдя на дорогу, ещё топкую от недавнего затянувшегося дождя, морготов воин продолжил ругаться, постепенно смелея и делая это громче. Он знал — ещё полдня пути, и встретится таверна, где можно будет кого-нибудь обыграть или ограбить. Главное — не наткнуться кое на кого. Но это вряд ли.
— Морда обдроченная! Да я тебя!
Изрыгая проклятия всё смелее, орк зашагал увереннее, с досадой перекладывая части доспехов из подмышки в подмышку, ругаясь, зачем вообще их снимал. Внезапно послышался звук, которого здесь не могло быть. По крайней мере, раньше не случалось.
— Вали в свою дыру и пусть тебя там огнюк затраханный поимеет! — совсем забывшись, проорал морготов воин, обернувшись на неожиданного попутчика. — Вон отсюда! Или пинка ждёшь?!
Ответа не последовало, и оттого стало сначала не по себе, а потом и вовсе очень страшно.
***
Сказка о мотыльке и орле надоела. Её часто читали детям, и Гельдор, терзаемый ненавистью, болью телесной и душевной, страдающий от бессилия и мук совести, пытался с помощью волшебных историй и помощи бабушке возвращаться хотя бы иногда и ненадолго в те времена, когда всё было хорошо. Каждый раз получалось хуже и хуже, хватало на меньший срок, но что-то внутри заставляло опять читать проклятую выдумку про птицу и насекомое.
«Помоги мне! — хотелось кричать страницам с текстом и картинками. — Помоги! Ты должна! Иначе, зачем ты существуешь?!»
Голова болела до тошноты. Хотелось сдавить её руками, биться лбом о стену или окунуться в ледяную воду, но тянущая усталось не давала подняться с постели.
Усталость? От чего? Гельдор не помнил, когда последний раз тяжело работал или далеко ходил. Измотала борьба за жизнь? За разум и спокойствие? Чрезмерная неискренняя доброта и забота? Как у орла к мотыльку! Хищной птице наплевать на бессильную букашку и цветы, которые она опыляет! Орёл просто из жалости к ничтожеству сказал добрые слова! Ненавижу! Почему не становится лучше?!
Всё-таки встав с постели и выпив «сладкую водичку», средний сын Хадора вышел в сад. Начинало смеркаться, пора поливать. Или сегодня необязательно? Вроде бы похолодало, дожди шли… Или это было давно?
Гельдор взял лейку. Пока орлы вершат судьбы народов, летают под небесным куполом и защищают свет от тьмы, мотыльки заботятся о цветах и фруктах. И орлы снисходительно позволяют букашкам считать себя важными и полезными. Какое лицемерие! Но с другой стороны: что остаётся мотылькам? И как быть орлам?
— А ну вернись, глупый ребёнок! — послышался с соседнего двора голос жены старшего брата. Опять сына за что-то ругает.
Гельдор поставил лейку, обернулся. Мальчик хихикал, убегая за ворота с чем-то маленьким в руках.
— Стой! Розгами накажу! И бабушка накажет!
Дорвен действительно тут же появилась на пути ребёнка, ловко схватила его и не позволила вырваться.
— Вот вырасту — и всем вам покажу! — заверещал мальчик. — Я вас тоже розгами буду бить!
— Ах ты наглец! — бабушка отвесила оплеуху. — Как мамины вещи брать — так горазд! А отвечать за воровство не хочешь?
От криков голова снова разболелась, Гельдор выругался и подошёл к племяннику.
— Слушай, малец, — сказал он через силу. — Давай ты мне поможешь в саду, а потом я тебе почитаю. Только сначала отдай маме то, что взял. И пообещай больше никогда так не поступать.
«И не ори! Только не ори! Пусть тебя даже не наказывают ни за что, только бы ты не рыдал в голос! Невыносимо!»
Дорвен посмотрела на внука с надеждой — неужели ему лучше? Он больше не строит из себя дитя?
— Я не хочу! — запротестовал ребёнок. — Отпусти! Отстань! Ай!
Новая оплеуха заставила замолчать.
— Тяжело ему без отца, — вздохнула супруга Галдора, и Гельдор только сейчас заметил, какая она измотанная.
— Ладно, — сказал он, крепко взяв племянника за шиворот. — Пойдём в дом, а бабушка нам почитает. Да, ба?
На этот раз Дравен взглянула на внука внимательнее. Что-то в нём настораживало, несмотря на кажущееся улучшение. Однако старая женщина слишком устала от готовки и детского шума, чтобы понять, что именно не так.
— Да, — кивнула она, отпуская правнука, — почитаю.
Вечернее небо потемнело, резко стало холодно. Семья поспешила в дом. Гельдор видел, как жена брата хлопочет, накрывая стол в своей с мужем комнате, и растапливая печку, как намеренно не смотрит на сына, как со страхом осуждения косится на главную женщину в семье и вовсе не замечает убогого калеку, который спас жизнь брата. Кого-то это вообще заботит? Или он больше даже не бабочка, а лишь прах бабочки?
Орёл и мотылёк. Сильный опасный хищник и полезная букашка. Полезная ли? И кому?
Закончив со столом, супруга Галдора прилегла на кровать, а мальчик, несмотря на только случившуюся ссору, устроился рядом. Дорвен села в кресло, взяла книгу.
— Летел над высокими горами орёл, — начал вместо неё Гельдор, наизусть зная, что говорится в сказке. — Летел он, золотясь в лучах солнца. Летел он над лесом, а потом — над полем.
Забрав у бабушки сборник волшебных историй, сын вождя сел рядом с печкой, открыл дверцу и посмотрел на огонь, представляя, как нарисованная бабочка со страниц улетает в пламя.
— И увидел маленького синего мотылька, — после небольшой паузы продолжил Гельдор. — Ты же знаешь, мой хороший, что орлы не едят мотыльков? Во-от, поэтому мотылёк орла не испугался, а взлетел так высоко, как смог, и спросил: «Какие вести несёшь ты на крылах, о, златопёрый?»
Огонь притягивал взгляд, потрескивал, усыплял. Сладкая водичка действовала похоже, только не согревала. Но теперь у неё был заботливый помощник.
— Отвечал орёл: «Видел я, как за морем собираются в путь белоснежные корабли. Не пройдёт и полгода, как будут они в нашей гавани». Мотылёк сердито замахал крылышками: «Не те вести несёшь ты мне, златопёрый! Не порхать мне столько под синим небом, чтобы дождаться тех кораблей! Завтра-послезавтра развеет мой прах вольный ветер!»
Дорвен вдруг всхрапнула, и Гельдор заметил, что бабушка спит. И жена брата тоже. И сынок его задремал, устроившись у матери под боком.
Огонь потрескивал, старые поленья прогорали. Скоро надо бы новые подбросить. Взглянув на плотно закрытое окно с тяжёлыми шторами, молодой адан протёр глаза. Он больше ничего не говорил, но в голове попеременно звучали голоса, читавшие сказку дальше:
«Зато, — ответил орёл, — цветы, которые ты опылишь сегодня, принесут плоды и насытят заморских гостей». «И правда, — обрадовался мотылёк, — теперь я вижу, что от меня польза есть, хоть и краток мой век. А от тебя, птица, прока никакого».
— И от тебя никакого прока, бесполезная писулька! — замедленно процедил Гельдор, чувствуя, как проваливается в сон.
Взяв нетвёрдой рукой переплёт, сын вождя бросил книгу в камин, не обратив внимания, как именно она упала на поленья. Бумага загорелась неохотно, и какое-то время притягивала взгляд, но потом сладкая водичка оказалась сильнее интереса наблюдения за огнём, и адан заснул.
Страницы с треском вспыхнули. Словно ожив на краткий миг, листы зашевелились, вспорхнули, под книгой треснула головешка, и охваченный с одного края огнём сборник сказок упал из печи на деревянный пол. Кратко живущие сияющие мотыльки взлетели к расстеленным шкурам и плотным занавескам. Поначалу медленно, нерешительно, а потом всё яростнее и смелее бабочки показали свою истинную сокрушительную мощь, превратившись из крошечных полезных насекомых в ненасытных смертоносных хищных птиц.
Шаг в новую жизнь
Полуорк взял на руки младенца. Ребёнок не спал, но и не орал — видимо, сытый, смотрел, тараща глаза, помахивая ручонками.
Смотрел. Голубыми глазами.
Драконий Член задумался. Вернувшись ненадолго домой, он не обнаружил там старших сыновей, которых оставил в живых, и ни одна из жён не могла толком объяснить, куда делись эти двое: то ли одновременно пропали, то ли сначала один, потом другой, то ли семенами торговали, несмотря на весьма детский возраст, то ли воровали у соседей что-то, то ли убили кого-то.
«И правильно сделали, — думал полуорк, вспоминая, с кем рядом живёт. — И если сбежали — тоже молодцы. А нет — мне же проще».
При появлении в доме отца, дочери, независимо от возраста, сразу же попрятались, жёны тоже, кроме тех, кто были слишком пьяны и не сразу поняли, что вообще происходит. Младенца же просто бросили на полу на волчьей шкуре. Его матерью могли оказаться минимум трое женщин, но ни одной из них в доме не оказалось.
Однако ребёнок выглядел здоровым. Если бы не светлые глаза и форма головы, можно было бы заподозрить кого-то из жён в измене, но, глядя на младенца, сомнений не оставалось. Странное чувство зашевелилось в груди. Драконий Член давно уже не ощущал себя полным сил, о женщинах вспоминал всё реже, дети не рождались несколько лет, и полуорк догадывался: это его последний ребёнок.
Всё. Больше не будет. Кончать в бабу уже не получается — только если в рот или в зад, но от этого потомства не прибавится.
Вспомнились разные корешки и эльфохрены, которые можно купить или добыть бесплатно, но Драконий Член хорошо знал, чем грозит их употребление — любой стареющий мужик, не желавший перестать трахать каждую встречную дырку, неизбежно подсаживался на что-нибудь и переставал соображать. Командир понимал — перед ним выбор: либо остаться мужем, либо продолжить воевать, и для него путь был очевиден.
Обиду на то, что так рано перестал быть трахарем и страшной угрозой для любой щели, немного скрашивало понимание, что многие подсаживаются на эльфохрены гораздо более молодыми. Но впрочем, это ничего: в захваченную дыру можно совать не только член. Так даже занятнее. Раньше как-то мало волновало, сколько жердей можно затолкать в одну бабу, а теперь появилось желание проверить на какой-нибудь эльфийке. Интересно, быстро порвётся?
Ребёнок начал издавать обычные для младенца звуки, из разных углов дома донеслись шаги и шорохи: жёны и дочери постепенно вылезали из укрытий и готовились радовать хозяина едой, постелью, в общем, всем, чего бы тот ни захотел. Драконий Член понял, что не помнит всех, кто сейчас находился в его доме, а ещё не может понять, кто из этих баб его дети, а кто — соски. Решив, что будет считать дочерьми только голубоглазых, полуорк оскалился. Захотелось как-то по-особенному поставить точку на прошлом, шагнуть в будущее, так сказать, а не просто закопать очередную кучу говна и потом снова и снова возвращаться туда же посрать.
— Эй! — рявкнул он, уставившись на молодых полуорчих. — Ты, ты, ты! Вон ты тоже, ага! Тащите сюда всех.
Девушки, лишь две из которых успели причесаться и прикрыться, бросились выполнять приказ, и скоро в комнате, не слишком заваленной мусором, собрались шестнадцать женщин разного возраста и степени потрёпанности.
Кто это вообще? Впрочем, уже без разницы.
— Свяжите их вместе! — приказал Драконий Член голубоглазым дочерям, указывая на остальных. — Кто начнёт сопротивляться — убивайте!
Ребёнок на руках принялся хныкать. Самые трезвые орчихи испугались, начали делать жалобные лица, мычать, складывать губы для поцелуя. Страх этих ничтожных созданий немного возбудил, захотелось большего.
— Кого из вас зарезать первой? — рявкнул полуорк, наслаждаясь приятным возбуждением между ног, хоть и знал — ничего из этого, скорее всего, не выйдет, не стоит даже пытаться.
Голубоглазые полуорчихи с жестокой радостью отыгрывались на мучивших их старших женщинах, нарочно затягивая верёвки для белья так, чтобы было больнее.
— Просите прощения! — приказал Драконий Член. — А остальные — одевайтесь и на улицу!
В поднявшемся гуле, среди ругани и мольбы, в которых тонул плач младенца, почти не слышались звуки драки, когда что-то заподозрившие дочери хозяина стали делить чужие вещи. Побоявшись, однако, возиться слишком долго, девушки похватали, что смогли, и ринулись из дома. Драконий Член проводил их взглядом, хмыкнул. Держа одной рукой орущего младенца, полуорк схватил другой лопату, принялся выгребать из печи горячие угли и бросать прямо в связанных жён. Завоняло палёными волосами, женщины начали вопить, пытаясь освободиться от общих пут. Хозяин расхохотался, побежал в кухню и, вернувшись, плеснул в мечущуюся живую массу топлёным жиром. На одной из голов взвилось пламя, ор стал истошным. Снова схватив лопату и раскидав остальные угли по дому, Драконий Член выбежал на улицу, запер дверь и встал у окна.
Зрелище было потрясающее! Верёвки, державшие жён вместе, частично сгорели, и живые факелы стали метаться по комнате, пытаясь спастись. Единственным выходом осталось именно окно, но как только кто-то пытался в него полезть, полуорк с криком наслаждения бил по головам и лицам лопатой, отбрасывая женщин обратно в огонь и дым. Постепенно рёв пламени заглушил крики, затих и младенец на руках.
Стоя на фоне охваченного пожаром жилища, Драконий Член обернулся на испуганных дочерей.
— Чё глазами хлопаете? — спросил он, словно ничего не произошло. — Мне это всё больше не нужно. Пошли в новый дом.
Письма подождут
Почтовая карета прибыла рано утром, когда вроде бы закончившийся дождь полил с новой силой. Осень в Барад Эйтель началась в этом году рано, и знахарям пришлось спешно садиться за приготовление снадобий для людей, вечно простужавшихся в межсезонье.
Всю ночь провозившись с травами, едва не путая, что куда складывать, а что выбрасывать, Глорэдель равнодушно посмотрела в окно. Да, она очень ждала письма от мамы и Гундора, но сейчас всё равно не осталось сил читать. Надо разложить порошки. Это долг знахарки.
Подумав о том, как удивятся дома, узнав, что война с Морготом, вероятно, скоро закончится, ведь новое эльфийское командование, по слухам, знает, где прячется враг, а соответственно, его логово скоро найдут и уничтожат, аданет с гордостью улыбнулась — великая слава победителей достанется её отцу, брату и ей самой! Как же это прекрасно!
В коридоре послышались далёкие шаги.
Дочь Хадора быстро запомнила походку каждого работника госпиталя, поэтому даже с закрытой дверью понимала, кто прошёл мимо. Внимание к шуму в коридоре стало и вовсе нездоровым после того, как однажды в здание вломился человек, поначалу не показавшийся страшным, но запавший в душу и пугавший в воспоминаниях всё сильнее. Это случилось в начале лета, когда юная аданет только приехала и договорилась об учёбе. Тогда же состоялось знакомство с непривычно выглядящей Нолдиэ по имени Митриэль, а ещё — со вроде бы красивой и без уродующих шрамов эльфийкой, но почему-то отталкивающей, не вызывающей безусловного восхищения. Скорее, наоборот. Словно рядом с ней находиться небезопасно.
***
Зеленоглазка внимательно посмотрела на новую подопечную. Дочь дор-ломинского вождя? Зачем она приехала? Женихов искать? Обычно знахарками становились те, с кем рядом с детства были тяжело больные родственники, либо эти женщины хворали сами, например, не могли родить. Отчаявшись получить помощь, аданет пытались обучиться всему сами.
А что нужно этой деве? Неужели её воспитали не женой, а воительницей против тьмы? Но зачем? Неужели Хадору не нужны выгодные браки? Или так много дочерей?
— Я хочу помочь братьям, — всё-таки подтвердила догадки Зеленоглазки Глорэдель. — Один из них хромой, а другой… Он болен после войны.
Эльфийка поняла, о ком речь. Бедняге Гельдору, отправляя домой, наварили снадобий на год вперёд и передали самые сложные рецепты, чтобы у вождя Дор-Ломина не возникло мысли, будто эльфам плевать на тех, кто ради них калечится. Однако колдунья не могла не замечать, что перемены в отношениях между Старшими и Младшими Детьми Эру неумолимо происходят, и совсем не в лучшую сторону. Да, всегда были те, кто испытывал неприязнь к эльфам по тем или иным причинам, но раньше люди не хотели стать эльфами, занять их место в мире. Теперь же всё чаще ощущалось какое-то нездоровое соперничество, заведомо проигрышное для эдайн и вредное для общих дел двух рас. Почему так? В чём причина?
Зеленоглазка рассчитывала более тщательно разобраться в ситуации хотя бы среди знахарей Крепости Исток, но всегда что-то мешало. Например, Митриэль, не получавшая ответов от Линдиэль и с подозрением смотревшая на колдунью после отъезда принца Финдекано.
«Я не лезу ни в чью жизнь, — с подозрением смотря сквозь вуаль, втородомовская травница то и дело заставляла внутренне содрогаться. — Мне просто нужно знать, когда я смогу уплыть отсюда».
Но что могла ответить Зеленоглазка? Что не вправе и не в силах влиять на дочь лорда Корабела, на него самого и его трактовки воли Вала Улмо? А это разве не очевидно? Но это всё же мелочи.
Лишь бы ничего другого не спросила! И не только Митриэль…
Когда приходили письма от Риньо, колдунья каждый раз вздрагивала, с ужасом представляя, что друг-менестрель догадался о её причастности к переменам в принце Финдекано. Понятно, что Риньо вряд ли совершит нечто, вредное для подруги, поскольку ему пошло на пользу внезапное безумие сына короля, но доверие к Лайхениэ рухнет раз и навсегда. Зеленоглазка очень боялась этого, несмотря на по сути тупиковые отношения с вечно жалующимся на жизнь музыкантом.
— Я хочу выучиться здесь и отправиться в осадный лагерь, а может, и с отцом на север, — прервала размышления колдуньи Глорэдель.
— Вряд ли он позволит тебе так рисковать, — пожала плечами эльфийка, вспоминая, сколько девушек говорили нечто подобное, но потом либо передумывали сами, либо им запрещала родня.
— Это мой долг! — аданет выпалила с жаром. — Я — дочь вождя!
Вдруг Зеленоглазка насторожилась, а через некоторое время в коридоре послышались громкие голоса и незнакомые шаги.
— А ну, пошёл отсюда! — донёсся приказ охранника-адана, прозвучали глухие удары, невнятная ругань, и любопытная девушка выглянула за дверь.
Нарушителем спокойствия оказался невысокий полноватый мужчина средних лет, лысеющий, с безумными выпученными глазами в красных прожилках. В молодости, наверное, он выглядел вполне привлекательным, но сейчас пугал до дрожи.
— Ты знаешь, что мне нужно! — громче и громе орал незнакомец. — И я это возьму, если не дадите!
— Тише-тише! Брат, ты чего?! — вмешался в драку появившийся из комнаты мужчин-лекарей худощавый адан.
— Пошёл вон, Унур! — заорал тот, сгибаясь под ударами охранников. — Ты мне не брат, раз не помогаешь!
Глорэдель закрыла дверь, но ещё долго слушала крики из коридора.
— Несчастный это человек, — вздохнула Зеленоглазка, берясь за какие-то записи и схемы частей тел. — Я помню его молодым, как тебя. Он пришёл за лекарствами для младшей сестры, у которой часто болели уши. А потом поехал на север.
***
Ветер — дышать невозможно. Холод — до слёз. Метель — словно хлыстом по лицу. А сзади погоня.
Бежать! Быстрее, быстрее! Нельзя им попасться! Только не к оркам проклятым! Только не к ним!
Снег, грязь, лёд, вода… Удар шквала, да такой, что слепота сразу. Тьма лишь на миг — а под ногами вдруг исчезла опора. Падение.
И всё.
***
— Его привезли соратники, — многозначительно посмотрев на Глорэдель, продолжила рассказ знахарка. — Говорили, он себя выдал, когда в разведку ходил, за ним погнались, и он упал в овраг на кусты — пропорол брюхо насквозь. Выжил чудом, но…
Зеленоглазка посмотрела на дверь, покачала головой.
— Он теперь болен? — осторожно предположила аданет.
— Да, — согласилась колдунья. — Он не может без некоторых эликсиров. Точнее сказать, может, но что-то заставляет его употреблять их снова и снова. Иногда ему удаётся где-то купить снадобья, но когда не получается, он приходит к нам и угрожает.
— Он опасен? — спросила тихо-тихо дочь дор-ломинского вождя.
— Так же, как и все подобные ему. Да, Глорэдель, их много. И поверь, они хуже обычных пьяниц.
***
Почтовая карета проехала площадь, голоса зазвучали громче, но аданет слушала только шаги в коридоре.
Нет, не тот страшный человек. Кто-то другой. Знакомый. Сердце замерло.
Раздался стук в дверь, и после позволения зайти в комнате появился высокий худой адан с седыми волосами и рябой кожей, но удивительно красивыми лучистыми глазами.
Слегка поклонившись, мужчина положил на стол подписанный знахарями листок и, словно извиняясь, пожал плечами:
— Мне сказали, что ты передашь.
Глорэдель знала, о чём речь, для чего это лекарство, и кому оно требуется, где оно хранится и как его изготовить, но сейчас в одно мгновение забыла всё.
— Серый шкаф справа, — внезапно прозвучавший голос Митриэль заставил вздрогнуть. Когда травница успела войти? — Вторая полка, три средних флакона. Кстати, девочка, сходи, сама лекарства отнеси, заодно запиши подробно, как здоровье Ниэльлунэ. Может, пора другие зелья варить.
По интонации травницы создавалось впечатление, будто она говорит о тех составах, что готовят для омывания трупов перед погребением.
— Ей будет приятно внимание, — кивнул мужчина. — Спасибо.
Глорэдель ощутила ревность. Понимая, что этот Гилнор ей не пара, аданет страшно злилась на судьбу и влюблялась всё сильнее. Было в этом мужчине с примесью эльфийской крови что-то… Особенное! Волшебное!
Быстро собрав порошки и эликсиры, дочь вождя поспешила вместе с Гилнором к больной женщине, заботу о которой он объяснял просто:
«У неё больше никого нет. Только я».
Не муж, не любовник. Просто приятель, боевой товарищ. Но Глорэдель чувствовала, что такая связь гораздо крепче любви, и не могла справиться с разъедающими сердце чувствами.
На миг подумалось, что надо бы забрать письма, но мысль о долге знахарки перед нуждающимися в помощи не позволила подойти к зданию почты. Потом. Всё потом. Сначала — больная одинокая женщина.
Тёзка небесной звезды
В маленьком тихом доме было несколько наглухо запертых комнат, в которые, судя по пыли на дверных ручках, давно никто не заходил. Обжитая часть помещения выглядела так, словно там пронёсся ураган или табун диких лошадей с той лишь разницей, что ни ветер, ни животные не оставляют на стенах надписи с проклятьями в адрес Моргота и любовные послания хозяйке.
Привычно проходя по заваленному старой мебелью и тюками коридорчику, Гилнор ловко приладил на место падающий подсвечник, поправил полочку, протёр бронзовую статуэтку собаки. Глорэдель растерялась и не знала, как себя вести, поскольку её учили, что в чужом доме ничего трогать нельзя, если хозяин не попросит.
Из кухни донёсся надрывный сиплый кашель, вошедшим открылось печальное зрелище: на печи, от которой слегка веяло теплом, лежала растрёпанная женщина с опухшим бледным лицом и тёмными кругами под глазами. Пахло табаком. Глорэдель вспомнила, что не стоит удивляться, видя больных людей, продолжающих ухудшать своё состояние тем, что привело к хвори, но всё равно не удержалась и вздохнула.
«Курит, кашляет», — быстро нацарапала она на глиняной табличке и спрятала запись от глаз Гилнора.
— Здравствуй, Ниэльлунэ, — вежливо произнесла Глорэдель, думая, как лучше расспросить женщину о её состоянии, хотя и так всё в общем-то понятно.
— Спасибо, что пришли, — хозяйка подавилась кашлем, спустилась с печи, покачнулась и села за стол, не позволяя другу себе помогать. Она зябко куталась в шерстяное одеяло, но всё равно дрожала.
Опомнившись, Глорэдель быстро нашла более-менее чистую чашу, воду, разожгла огонь и насыпала порошков, чтобы облегчить страдания больной, пусть и ненадолго. У Гилнора, однако, были свои понятия об искусстве врачевания — мужчина чем-то набил курительную трубку и подал подруге. Как ни странно, Ниэльлунэ стало лучше.
— Спасибо, — снова поблагодарила она, тяжело дыша. — Не дотяну я до зимы, но прошу, не пропадай. Одной помирать совсем грустно. Вот помру — тогда и пойдёшь Моргота побеждать.
Женщина взяла вазочку с мёдом, убрала оттуда мошек, зачерпнула ложкой и отправила в рот. Глорэдель знала — это могло бы улучшить состояние, но не в данном случае.
Ниэльлунэ снова закашлялась, поёрзала на стуле, затянулась. Дым из трубки имел странный запах, который перебивал даже заваренные ароматные травы. Глорэдель налила лекарство, стала записывать наблюдения. Невольно вспомнился тон Митриэль, и стало не по себе от понимания, что мрачная знахарка оказалась права.
— На север собралась? — спросила Ниэльлунэ девушку, краем глаза наблюдая, как Гилнор подметает.
— Это мой долг, — кивнула дочь Хадора.
— У тебя был мужчина?
Вопрос заставил замереть и покраснеть до корней волос.
— Понятно, — воительница начала пить лекарство, голос стал не таким сиплым. — Не ехай туда целкой. Травма на всю жизнь будет. Вон, пусть тебе Гилнор покажет, каковы нормальные мужчины в деле.
Видимо, привыкший к шуточкам подруги адан с улыбкой кивнул, а Глорэдель, в тайне о близости с ним и мечтавшую, затрясло.
— Прости, малышка, — прохрипела Ниэльлунэ, затягиваясь. — Хочешь вина? У меня в погребе полно, а пить некому. Гилнор, хватит местú! Никому тут чистый пол не нужен. Неси бочонок лучше.
— Но эти травы… — девушка ужаснулась, вспомнив предостережения Зеленоглазки.
— Знаю, нельзя с хмелем, — отмахнулась, затягиваясь, воительница, — но я-то что теряю? Понимаешь, я Моргота бить ходила, потому что мне нравилось потом получать серебро по сути ни за что. Не было же сказано: «Вот принесёте голову гада — заплатим». Надо только и всего — не подохнуть там. Ну заработала я. Всякого. И что? Мне даже оставить это всё некому. Я у мамки одна была, и мамка моя у своей мамки одна. Детей я не завела, мужа тоже. Я дом этот обещала библиотеке пойтаровской отдать, пусть тут книги хранят, да детей учат. Но вино моё выпью сама!
Гилнор покорно принёс бочонок, откупорил. Запахи перемешались в воздухе, стали насыщеннее и приятнее.
— Я пойду, пожалуй, — наскоро нацарапав на табличке главное, засобиралась Глорэдель.
— Посиди, не бойся, — сипло кашляя, засмеялась Ниэльлунэ, демонстрируя гниющие зубы. — Раз на север собралась, послушай, что ждёт там простых вояк, которых тебе лечить придётся.
— Я видела, — напряглась девушка.
— Нет, милая, — покачала головой воительница, — ты видела последствия. А правду о случившемся никто никогда не расскажет. А вам, деткам вождя, и вовсе сказки принесут про Истинного Короля и его глупых врагов. А мне уже нет смысла врать, да и Гилнор не боится — он бродяга, у него ничего нет, отнимать нечего.
— У меня есть всё, что мне нужно, — помотал головой мужчина, прикладываясь к вину. — И это у меня нельзя отнять.
— Помнишь, как мы познакомились? — Ниэльлунэ, отхлебнув из бокала, словно стала лучше выглядеть.
«Пьёт вино, — записала Глорэдель, — не лежит в постели».
— Сколько тебе тогда было лет?
— Как тебе сейчас, — ушёл от ответа мужчина.
— А мне — четырнадцать. Мама говорила, что мне пора замуж, чтобы я не повторила её судьбу. Говорила, что пусть будет, как угодно, только не так.
***
— Сиди учись, Ниэ! — ругались в один голос старая и зрелая женщины на юную девушку, уже невесту. — Хватит по мужикам бегать! Учись! Пока мать с бабкой кормят!
В ход пошёл ремень. Опять.
— Учись! Даже не думай в подоле принести! Вышвырнем на улицу вместе с ублюдком!
Удар.
Ниэльлунэ плакала и злилась на себя за это. Как будто первый раз бьют! Но больно почему-то всегда одинаково. И обидно.
— Садись и читай!
— Нет!
Девушка вырвалась и в чём была выпрыгнула в окно. Она знала, куда пойти, где нальют вина, споют песни и не станут заставлять читать глупые записи какого-то мудреца. Зачем они нужны вообще?
***
— Мать притащила в дом какого-то прыщавого сутулого дурака из зажиточной семьи, и я должна была согласиться стать его женой, но сбежала. Я бегала по улице и случайно услышала пение из одного дома. Подошла ближе и увидела через окно Гилнора с лютней. Я сразу поняла — с ним хочу дружить, ему можно доверять.
***
Увидев кое-как одетую и снова побитую матерью и бабкой подругу, Унур позвал её в дом. В этот раз там сидели не только привычные выпивохи и вояки, но и незнакомый высокий тощий мужчина с рябым лицом — вроде молодой, но совершенно седой. Он, сутулясь, бренчал, напевая что-то неразборчивое, и юная аданет решила, что это нелепое существо непременно станет объектом её насмешек.
— Я скоро на войну ухожу, — прервал неловкую паузу Унур, доставая вонючее, зато крепкое пойло. — Батя в край достал! Семья эта его вечно мной попрекает! Они-то все такие правильные, эльфам нравятся, родня вождя! Награды у них хранятся! А я, видите ли, позорю всех в глазах эльфов! Да плевали эти эльфы на меня! Нужен я им больно, скажи, Гилнор!
— Не нужен, — согласился будущий объект насмешек. — Но нам их серебро нужно.
— Да! Я полгода на севере зад поморожу, вернусь и дом себе куплю, — отозвался из угла самый пьяный из гостей.
— Главное — помнить, — Гилнор покачал головой, — если орочьё окружило, в плен не сдавайся. Бейся до последнего.
— Сдаваться — это стыдно, — заявила Ниэльлунэ, ища повод уколоть незнакомого человека. — Кто вообще о таком думает?
Гилнор поднял голову от лютни.
***
— Когда я назвала своё имя, — воительница откашлялась, выпила лекарство, закурила, — этот друг на меня так посмотрел доверчиво. Как щенок, честное слово! Ты знаешь ведь, что меня зовут, как одну из небесных звёзд?
***
Взгляд не по-человечески сияющих глаз выражал бессильное осуждение, с которым обычно смотрят на выживших из ума стариков.
— Я в разведку хожу, — спокойно пояснил Гилнор, тренькая что-то не слишком мелодичное, — мы обычно знаем слишком много такого, что оркам узнать нельзя. А они хотят.
— Перехотят, — хмыкнула девушка. — Я тоже пойду на север и покажу этим гадам, что такое женская злость! Я тоже дом хочу.
***
— Я помню, как тебя пытались не пустить на север, — адан снова начал подметать, на этот раз в другом углу. — Но мне кажется, в Барад Эйтель все живут войной, ведь город из-за войны и построили, поэтому твоих родичей просто не поняли.
Ниэльлунэ закашлялась, поднялась из-за стола, неуклюже устроилась на печке.
— Спать хочется, — сказала женщина, сипло дыша. — В общем, девочка моя, соберёшься на север, иди с Гилнором. Я тебе потом расскажу о нашем первом походе.
Глорэдель встала из-за стола, сдержанно попрощалась, направилась к выходу, но вдруг в дверях её нагнал друг хозяйки, всё ещё с метлой в руках.
— Послушай, леди, — очень тихо произнёс он, оглядываясь, — я в ваши женские дела не лезу, поэтому не принимай, пожалуйста, всерьёз слова Ниэ о девственности. По крайней мере, те из них, что касались меня. Я наслышан, что бывает, если переспать с дочерью вождя, поэтому сразу говорю: «Нет». Можешь считать меня искаженцем и овцелюбом. Меня это вполне устроит. Овечки, знаешь ли, такие милые!
С трудом проглотив обиду, девушка кивнула и пошла прочь, вспоминая, как в детстве её часто не подпускали в свои компании сверстники, боясь дружить с дочкой вождя.
«Тяжкая участь принцессы!» — смеялся Гундор, но Глорэдель было совсем не весело.
Однако теперь стало любопытно, что означали загадочные слова Гилнора о том, чем грозит близость с леди. Но ведь ни одна из дочерей Хадора ничем себя не запятнала! Может быть, речь о неотёсанной дикарке Брегиль? Она что, оторвала член жениха ради научных исследований?
Решив, что эта аданет способна и на более страшные дела, Глорэдель отправилась в госпиталь, после чего планировала всё-таки выспаться, а потом зайти за письмами. Только что-то подсказывало — торопиться не стоит.
Поживи мирно
Когда Железные Горы остались позади, Торгор понял, что его уже ничем не испугать. Не здороваясь и не прощаясь ни с кем встречным, беоринг отправился прямиком в одну из сторожевых башен, потребовал вычеркнуть его из списков воинов осадного лагеря и в тот же день уехал домой. Догадываясь, что придётся объяснять свой поступок, Торгор совершенно не нервничал. В конце концов, что ему сделают? Отправят выполнять тяжёлую работу? Могилы копать? Поле пахать? Служить в армии в Дортонионе? Да легко! С радостью! Только бы не мёрзнуть, не голодать и не быть в глазах всех и каждого брошенным невестой дураком.
Наверное, это и есть настоящая свобода, когда наплевать на всех. Печально и неправильно, но, похоже, именно так устроен мир. Другого всё равно не дали, значит, надо жить в этом. И не жаловаться. Большинству людей ведь намного хуже!
***
«Гнев Валар не пройдёт,
И ветер большой дорогу найдёт,
Разрушит горы и скалы,
И ветру земли будет мало.
Завоет он смертной тоской,
Но не в ветре покой».
Арминас погрузился в воспоминания, то и дело слыша, будто наяву, песню, которая порой звучала на Ард-Гален, в основном, из уст кареглазых эльфов или оссириандских уроженцев. Уставшие от борьбы жители Сумеречного Края пели о недостижимом отдыхе в безопасности, строки пронизывали боль и бессилие, которое оставалось непонятным для аманэльдар, даже искалеченных войной.
«А после ветра — огонь,
Летящий как бешенный конь,
Сжигающий всё на пути,
Который насквозь никому не пройти,
Поскольку он льётся рекой.
Но не в огне покой».
Достичь тихого приюта тёмные эльфы мечтали любой ценой, возможно, не понимая этого до конца. Потерявшие в неравном бою слишком много, Авари были готовы принести в жертву Арду целиком и всё живое в ней, лишь бы больше не бороться. Арминас боялся, что однажды поймёт и разделит эту мечту.
Аманэльдар тоже нередко пугали друг друга легендой о Семи Песнях Истины или просто о Седьмой Песне, но в ней был совсем иной смысл — созидательный. В средиземских же строках не звучало ничего, кроме смерти.
Однако, несмотря на столь упаднические настроения, Мориквэнди выжили. Не все и даже не многие, но они продержались, дождадись помощи из-за моря.
Арминас вздохнул, ощущая надоевшую усталость от тоски по семье и ожидания, когда Варнондо казнит его за предательство короля. Только новый командир Крепости Исток не спешил рубить с плеча. Может быть, бескомпромиссный исполнитель приказов верховного нолдорана начал что-то понимать и переоценивать? Некоторые предполагали, будто Варнондо боится, что принц Финдекано вернётся и накажет его за самоуправство.
Однако сам страж склонялся к иному мнению. Вспоминая неудачный поход к отринувшим дружбу эльфов смертным, Арминас не мог отделаться от мысли, что все люди в той или иной степени недолюбливают эльфов, поэтому нельзя полагаться на младшую расу слишком сильно. Может быть, Варнондо тоже думает так, поэтому не хочет быть слишком жёстким со своими собратьями?
Как бы то ни было, страж радовался, что жив и не в тюрьме. А ещё грело знание: из очередной опасной авантюры все вернулись живыми и здоровыми. Странно складывалась жизнь: эльфы защищали людей от людей, а люди, в свою очередь, жертвовали собой, оберегая эльфийские королевства, которые встали нерушимой стеной между Морготом и мирными народами Средиземья. Кольцо замыкалось, и одной из главнейших его частей оставалась смерть. Седьмая Песня? Ей всё-таки суждено прозвучать? Неужели для каждого? Может быть, удастся обмануть рок?
«А после огня тишина
Обрушится словно стена,
И возвратятся сны,
Которым не будет цены!
И никому не дано
Сил изменить жребий свой,
Ведь в той тишине покой».
***
После тяжёлой работы спалось сладко всю ночь, и лишь под утро сон стал тревожным. Сначала зазвучал металл, потом задрожала земля, весь горизонт вспыхнул разноцветным пламенем, и пришлось бежать, сталкивая в преследующий огонь каких-то обгорелых существ, тянувших кривые подобия рук. Откуда-то появилась уверенность, что домой вернуться уже не получится и надо искать новое место. Не просто искать — отвоёвывать у чудовищ. Во сне были две девочки, старшую из которых называли матерью тьмы, а младшую — матерью света. Был и мальчик, над которым кто-то страшно хохотал.
«Вся наша семья здесь, под этим камнем, — сказал незнакомый голос. — Вся наша жизнь».
«Хорошо, что папа и мама не дожили и не увидели это», — промелькнула мысль.
Раздался лязг металла, и сон оборвался.
Чувствуя, как судорожно бьётся сердце, Брегиль попыталась отдышаться. Всё, что приснилось, забылось сразу же, потому что из коридора доносились громкие голоса и смех — вернулись последние разведчики.
Странное ощущение заставило содрогнуться, словно жизнь треснула весенним льдом под ногами. В одно мгновение натянув платье и собрав волосы под платок, дочь Брегора бросилась навстречу голосам. Она знала — гордая Лориан не станет бегать за своим мужчиной, и в этом её большая ошибка. Гордость, конечно, украшает, но оставляет ни с чем.
***
Когда земли, скрытые под пологом мрака и ужаса, остались позади, и оказалось, что в Белерианде раннее утро, Арахон коротко простился с Торгором, поблагодарил за помощь Маланора и, наскоро перекусив в ближайшей сторожевой башне, поспешил доложить командованию о безрезультатных поисках. Воин догадывался — похвалы он вряд ли дождётся, поскольку его авантюра не принесла результата. Если бы вода или подземный город нашлись, Арахона бы объявили героем, но теперь, скорее всего, припомнятбессмысленный риск со всей строгостью. Вероятно, больше не позволят командовать даже маленьким отрядом. Обидно!
Беседы с попутчиками-гномами, любезно согласившимися подвезти до «Маяка Мараха» — сторожевой башни на западе равнины, где обычно селились вожди и военачальники, отвлекали от печального будущего, а мысли о том, что после неприятной беседы состоится встреча с девами, и вовсе согревали душу лучше эльфийского вина. Особенно хотелось увидеться с Брегиль. Арахон пока совсем ничего о ней не знал, и это добавляло интереса свиданиям, к тому же юная аданет лишь набиралась опыта близости с мужчиной, раскрывалась диковинным нежным цветком в руках опытного садовода. Это так волнительно! Наверняка у эльфов есть песни о таких бутонах. Вот бы послушать!
Воспоминания о Брегиль скрасили дорогу, и Арахон не сразу понял, что уже пора слезать с телеги и подниматься в башню. Снова и снова возвращавшийся образ юной аданет заставлял мечтательно улыбаться, поэтому, оказавшись в комнате на верхнем этаже, воин не сразу заметил настроение своего вождя.
— Здравствуй, владыка Хадор, — кивнул он, переступив порог и всё так же думая не о том. — Знаю, что виноват в провальном походе, что подверг опасности людей, поэтому лишь скажу, что по-прежнему уверен — важны любые сведения, и я расширил карту пустыни. Я и двое моих соратников. Но никаких догадок о верном направлении поисков у меня нет. Я верно понимаю, что мы возобновим походы зимой, когда выпадет снег?
Сказав всё запланированное, Арахон посмотрел на своего вождя и едва не потерял дар речи — ожидая справедливого или не слишком гнева, осуждения, требования объяснений или извинений, воин не мог даже представить, что встретится с совершенно потухшим взглядом внезапно состарившегося человека, которого прежде боялся и превозносил, считал если не Айну, то кем-то сродни эльфам.
Помутневшие глаза вождя посмотрели на молодого соплеменника со скорбной мудростью и смирением.
— У нас новый приказ, — произнёс Хадор, зачем-то беря в руки свой легендарный шлем, до этого покоившийся на столе рядом с кубком и боевым кинжалом, которым нарезали хлеб. — Мы должны найти логово Моргота. Мы больше не станем ввязываться в битвы, не будем жечь селения и топить подземные мастерские. Только поиски. Но к ним нужно подготовиться, поэтому ближайший сбор состоится не ранее следующей осени, чтобы выйти в путь в зиму. Это значит, что у нас есть время на мирную жизнь. Его немного, Арахон. Воспользуйся и поживи. Жизнь проходит быстро! Тебе ведь уж три десятка миновало, а что ты повидал? Тьму эту проклятую, да орочьё вонючее.
Воину почудилось, будто его окатило ледяной водой. Всё это оказалось слишком неожиданным, а кроме того, молодой адан понятия не имел, как жить без «тьмы вонючей да орочья проклятого». Или наоборот? Впрочем, какая разница?
Решив, что девы способны исцелить нежной любовью даже последствия столь ужасного потрясения, Арахон выслушал вождя, коротко сообщившего о дальнейших планах и направился в свой «цветник». Там и покормят, и приласкают, и спать уложат. Что ещё нужно для счастья?
***
Брегиль чувствовала — надо действовать. Сейчас. Бросить все силы в самоубийственную атаку, и будь, что будет!
Лориан тоже поспешила навстречу своему мужчине, когда повозка с дровами и стальными жердями остановилась у госпиталя, и с неё спрыгнул золотоволосый красавец. Однако, увидев рвение соперницы, знахарка резко развернулась и медленно, завораживающей походкой направилась обратно в подземелье, демонстрируя, что у неё есть гордость и самолюбие.
«А у меня нет! — подумала дочь Брегора. — Зато я своего добьюсь, а ты потеряешь!»
И бросилась на шею Арахона.
— Я хочу попробовать натянуть на твой длинный носик ночной колпачок, — игриво произнесла она, осыпая лицо и шею воина поцелуями. — Научишь?
— Обязательно, любовь моя, — взгляд мужчины стал искренне влюблённым и восхищённым, Брегиль будто слышала несказанное губами: «Ты — моя единственная! Только ты в моём сердце! Ты — моя жизнь! Без тебя я умру!»
— Ты любишь меня? — девушка посмотрела в глаза мужчины.
— Люблю, — услышала она в ответ и впилась губами в лицо Арахона, словно желая высосать из кожи кровь.
Объятия стали жарче, тела прижались крепче.
Лориан не оборачивалась. Уходя прочь, она знала — неверный мужчина всё равно к ней вернётся, как возвращался всегда. Может быть, не пускать его на порог? Может, пора вспомнить о гордости не только напоказ перед всеми? Однако, думая, сколько времени и сил уже потрачено на эти изматывающие отношения, знахарка снова уверялась в желании отстоять своё, даже если это совсем не приносит счастья.
А пока можно напиться и поплакать на плече подруги. Той тоже есть, о чём погоревать. Вместе будет легче.
***
Тела двигались в такт, весь мир перестал существовать, поскольку осталось лишь одно стремление — достичь пика наслаждения. И плоть всячески помогала в этом: не ощущалась усталость ног, мышцы напрягались до дрожи, но без боли, всё становилось неважным, главное — удовольствие. Скорее, быстрее, сейчас!
— Ты любишь меня?
— Люблю.
Вопрос и ответ произносились снова и снова, слова звучали всё убедительнее.
— Люблю тебя!
— Я тоже!
— Люблю!
— Люблю.
Поцелуй прервал повторяющиеся признания, сладкое напряжение сорвало с губ протяжный стон. Пульсация и дрожь постепенно унялись, дыхание выровнялось, и Брегиль рассмотрела комнату в башне, в которую её привёл Арахон. Здесь время от времени спали караульные, поэтому из мебели была лишь небольшая жёсткая кровать, стол и два стула, у окна находился ящик, в углу — рукомойник. Судя по пыли, тут давно не появлялся тот, для кого важна чистота мебели и пола. Да, убрано, вещи не раскиданы, бельё стиранное. Было. Но вряд ли здесь часто бывала женщина, считавшая эту комнату своей.
Брегиль посмотрела на Арахона, снявшего с причинного места «колпачок» и теперь расслабленно развалившегося на узкой жёсткой постели, приперев любовницу к стене.
Прикинув, что рядом нет оружия, к тому же слишком многие видели, как разведчик и помощница знахарок уединялись, Брегиль собралась с духом.
— Ты не знал, что я — дочь фиримарского вождя Брегора, сына Боромира?
Вопрос заставил Арахона приподняться и посмотреть с недоверием.
— Не знал, да?
— Не знал.
— Понимаешь, — Брегиль заулыбалась, принялась гладить подрагивающей рукой влажные волосы воина, — все знают о наших отношениях. Мы обязаны пожениться. Моего отца называют Свирепым, и это заслуженное прозвание, а не лесть.
— Но зачем тебе такой муж, как я? — попытался спасти положение Арахон.
— Я люблю тебя, — безапелляционно произнесла девушка. — А ты любишь меня. Ты сам это сказал.
***
Гномий шатёр пропах элем, куревом и жареным мясом с пряными травами. По мере опьянения участников застолья, разговоры становились громче и откровеннее, бородачи то и дело запевали песни, приглашали дев на танцы.
— Синеглазый в поле василёк, — поглядывая на заглянувшего на огонёк Арахона, подмигивая ему, щебетала под дудочку рыжая гномиха, — в золоте пшеницы скромен, невысок.
Говорит подружка-проказница:
«Василёк не любит, а дразнится!»
Только я — такая, раньше и теперь,
Сердце мне шепнуло: «Никому не верь».
Знаю, знаю точно — ты влюбишься,
И в моих веснушках заблудишься.
Чтобы встретить солнышка восход,
Малая травинка на цыпочки встает.
Волей и неволей тебя я жду,
Разверни гармошечку на ветру.
Милый, милый, долгожданный мой,
Мы дошли до дому с песней озорной,
Приколол на кофточку василёк.
Остуди же щёчки мне, ветерок.
Вот я — такая, раньше и теперь,
Сердце мне шепнуло: «Ты ему поверь».
И теперь я знаю — ты влюбишься
И в моих веснушках заблудишься.
Веселье продолжалось, эль лился рекой — гномы отмечали окончание летнего сезона торговли, и уверяли — золота хватит на семь колен. Конечно, это было преувеличение, но Арахон не думал об успехах коротышек, ему просто нужно было выговориться. А не своим же соратникам жаловаться на шутку судьбы!
— Виновата ли я, виновата ли я,
Виновата ли я, что люблю? — завела новую песенку гномиха. — Виновата ли я, что мой голос дрожал,
Когда пела я песню ему?
— Да что ты так расстроился, брат? — пытался утешить едва не плачущего воина бородатый торговец. — Женитьба — это не конец жизни. Это вообще не так и страшно, как говорят!
— Целовал-миловал, целовал-миловал,
Говорил, что я буду его,
А я верила всё и, как роза, цвела,
Потому что любила его.
— Ты не понимаешь, — Арахон выпил, налил, выпил, снова налил. — Я не считаю свадьбу чем-то ужасным, да и пора, наверное, но…
— Ой, ты, мама моя, ой, ты, мама моя,
Отпусти ты меня погулять!
Ночью звёзды горят, ночью ласки дарят,
Ночью все о любви говорят!
— Мне придётся породниться, — разведчик протёр ладонью вспотевшее лицо, — с потомками дикарей! Племя Мараха — благороднейший, древний род! Мы были равны эльфам, дружны им. А эти беоринги — вечные ученики, не способные развиваться самостоятельно!
— Виновата сама, виновата во всём,
Ещё хочешь себя оправдать!
Так зачем же, зачем в эту лунную ночь
Позволяла себя целовать?!
— Ой, брат, не зазнавайся! — гном покачал головой. — В тебе сейчас обида говорит, но ты протрезвеешь и слов своих устыдишься. Брегорова дочка — хорошая девушка. Повезло тебе с ней.
— Виновата ли я…
Арахон выпил. Утром предстояло выдвигаться в путь на юг, чтобы до заморозков успеть в Дортонион и сыграть там свадьбу. Владыка Хадор говорил посвятить время жизни. Но он не мог иметь в виду это! Разве ради такого стоит воевать? Почему сражающиеся за свободу сами становятся рабами?
Кто-то похлопал по плечу — утешают. Что гномам ещё остаётся? Добрые они, не то, что потомки дикарей. Сами рабы и других в неволю тащут! Никакого от них спасения! Дикари! Проклятые дикари!
— Виновата ли я, виновата ли я,
Виновата ли я, что люблю?
Виновата ли я, что мой голос дрожал,
Когда пела я песню ему?
Примечание к части
Песни:
"Притча" из мюзикла "Леонардо" (переделанная)
"Голубоглазый василёк" и "Виновата ли я" гр. "Золотое кольцо"
Легендарный Ладрос
Кристально-прозрачное вино с крошечными шишечками и листочками заполнило хрустально-золотой бокал, медово-ореховые сладости украсили ажурное блюдо.
Сегодня Эдрахиль превзошёл самого себя в вопросе учтивости, чем вызвал ехидную улыбку лорда Айканаро. Однако Финдарато не разделил веселья кузена, смерил его испепеляющим взглядом.
— Всё ещё считаешь меня виновником всех проблем смертных? — усмехнулся лорд, догадываясь, что ему снова припомнят обиженную женщину.
— Мне нравится так думать, — прозвучало в ответ из уст короля.
— Считаешь, именно на мне ответственность за стремительно растущее людское самомнение?
Эльдалотэ очень внимательно посмотрела на брата мужа. Сидя чуть в отдалении, не притрагиваясь к вину и угощению, она внимательно изучала записи на коже, глине, коре и бумаге. Её супруг Ангарато не пришёл на совет, сославшись на дела безопасности заболоченных границ, где всё стремительнее пересыхал верхний слой почвы и приходилось заново орошать то, откуда ранее отводили воду. Леди-летописец долго сохраняла безэмоциональное выражение лица, но в конце концов не выдержала и фыркнула, словно недовольная кошка.
— Мы все видим перемены в обществе людей, — Эльдалотэ многозначитально погладила красиво постриженное и украшенное россыпью кристаллов перо. — И не можем отрицать, что это напоминает нам наш собственный путь при участии Валар. Да, я не жила в Валиноре, но прочитала и услышала достаточно. Я ведь не должна думать, что летописи и летописцы мне врали?
Финдарато от души расхохотался.
— Мы так глубоко погрязли в топи лжи, что перестаём верить сами себе, — промокнул он выступившие слёзы ажурной салфеткой. — Интересно, Валар постигла такая же участь?
— Мне безразлично, что постигло заморских владык, — сощурилась леди. — Меня волнует разница дорог: нашей и смертных. Если мы изначально встали на разные пути, то и цели отличаются? Мы именовали себя «Квэнди» — «Разговаривающими». Это качество отличало нас от всех остальных существ.
— А потом пришли Айнур и нарекли «болтушек» Эльдар — Народом Звёзд, но лишь тех, кто пошёл за ними, — взгляд Финдарато изменился, не предвещая ничего хорошего. — Нам навязали идол для поклонения — Варду Элентари.
— Мы не навязываемся смертным, — спокойно парировала леди, не замечая засуетившегося Эдрахиля. — Я лишь сравниваю. Ты помнишь, король, как называли атани сами себя?
— Никак, — король покачал головой. — «Мы». Толпа. Безликое общество. Продолжай, моя прекрасная Эльдалотэ, мне интересно, к чему ты ведёшь речь.
— К тому, светлейший владыка, сияющий ярче Анар, что люди и эльфы — не столь близки и похожи, как ты хочешь всем доказать.
— Вы сговорились с лордом Айканаро? — Финдарато посмотрел на кузена, тот, невинно улыбнувшись, кивнул. — Хочешь снять с него ответственность за судьбы тех, кому он вскружил голову, а потом спрятался за спину короля, смотря щенячьими глазами и умоляя защитить от похотливых смертных?
— Какие имена мы выбирали себе и давали друг другу? С чем отождествляли себя? — как ни в чём не бывало продолжала говорить леди. — Я-Локон — Финвэ, Я-Звезда — Эльвэ, Я-Веточка — Ольвэ.
— Эльфийский Цветок, — многозначительно кивнул король.
— Именно, — Эльдалотэ улыбнулась. — Имена потомков стали удлинняться за счёт добавления различных показательных характеристик. Причём заметьте: за редким исключением это всегда было что-то хорошее и светлое, созидательное. А что мы видим у атани? Пойдя за нами, они не стали звёздочками и вдохновлёнными почитателями кого-то из владык. Нет! Они назвались слугами! Дикарь Жуух гордо носил имя Беор — Прислужник — изначально уничижительное прозвище, и весь его род это продолжает.
— Продолжал, — поправил Айканаро, косясь на Эдрахиля, который сейчас вполне мог бы оскорбиться.
— Да, но об этом чуть позже, — Эльдалотэ продолжала говорить с нарастающим жаром. — И о том, что наши слова в их устах обретают иной смысл, тоже. Позже. Их имена после имени Слуга означали только различные вариации слова «Верность», «Охрана», «Стойкость». Вы понимаете, владыки, что мы, презиравшие рабство у Валар, воспитали несколько поколений собственных рабов? Но это не самое пугающее.
Позволив налить себе ещё вина, Финдарато понимающе кивнул.
— Догадываешься, владыка Инголдо? — леди бросила короткий взгляд на ничего не замечающего Эдрахиля. — Сначала слово «неожиданный» обрело значение «свирепый», а потом у этого зверя появились потомки с именами Госпожа…
— Хирвен была изгнана, — напомнил король. — И пропала. О ней теперь поют песни на ярмарках.
— Её изгнали не за имя, — потеряла терпение Эльдалотэ. — А теперь у Рассвирепевшего растёт сын по имени Господин.
— Насколько проще дяде Нолофинвэ! — рассмеялся Финдарато, отводя глаза. — Его атани называли себя в честь оружия, а теперь просто переняли наши звёздные имена.
— Считаешь, он лучше влияет на вассалов, чем ты? — Айканаро задал вопрос, и Эдрахиль на всякий случай отошёл подальше.
Эльдалотэ просияла, но быстро посерьёзнела.
— Я хочу понять, — сказала она, — как произошла такая перемена.
— Мы тоже изменили смысл слова «валандиль», — пожал плечами король. — Ученик превратился в раба. Валар, наверное, это обидело.
— О, да, — зло хохотнул Айканаро, — никто не любит, когда о нём говорят тщательно скрываемую правду!
— Например, ты, брат, — Финдарато снова съязвил.
— Мне нужна причина, — леди многозначительно указала кончиком пера на кучу записей. — Когда мы что-то переименовывали, это всегда имело под собой основой чью-то обиду. Нет, я не хочу сказать, что сестра очередного вождя настолько сильно влияет на мнение всего Фиримара об эльфах, но сейчас важна каждая мелочь. Откуда, например, взялось название Ладрос? Это что? Алый простор? Почему мою землю по-своему именуют пришлые существа?
— Дивное Соцветие, что ты такое говоришь? — напоказ ужаснулся король. — То, что атани переименовали занятую ими часть Дортониона, это совсем не трагедия. Мы в Валиноре называли свои города, как хотели, и никто нас не осуждал.
— Но это не просто название! — Эльдалотэ сжала несчастное перо в кулаке. — Это фальшивая история народа!
***
Берен понимал — ученики его не слушают. По правде говоря, он и сам не хотел доносить до них знания, поскольку большинству здесь они были абсолютно без надобности. Разве что Ангрим и Ангдор — погодки-сыновья мельника смотрели разумными глазами. Остальные же… Зачем им история, зачем работа мысли, если весь труд делается исключительно руками?
— Народ Эдайн, — скучающим голосом начал говорить Берен, водя увеличительным стеклом по страницам книги, — древнейший народ Арды. Для нас — Эдайн — Эру и создавал мир. Но Моргот с самого начала ненавидел род Эдайн и боялся его, поскольку Эдайн — самые непокорные его воле создания Эру.
Протерев глаза и сделав вид, будто не слышит насмешек в свой адрес и посторонних разговоров, учитель продолжил читать:
— Моргот напал на первых Эдайн среди предвечной тьмы, но Эру вступился за любимых детей и зажёг на небе солнце. Тогда Моргот устрашился и сбежал, а Эдайн увидели в алом свете первой зари, как прекрасна их земля и назвали её Ладрос.
— Я слышала, — донёсся громкий насмешливый шёпот юной аданет, которую бедные родители отдали замуж, и уже супруг отправил её учиться, — у тощих и высоких члены тоже длинные и тонюсенькие. И не увеличиваются, когда присунуть приспичило. Давайте проследим, когда он отливать пойдёт!
Сидящие рядом ученики засмеялись. Берен сделал вид, будто не услышал, и закрыл лицо книгой, поскольку почувствовал, как покраснел.
— Ладрос был прекрасен и плодороден, а земля Моргота — уродлива и мертва. Зависть снова заела врага, но нападать он побоялся, поэтому послал армию чудовищ. И был страшный бой, а озарённая алой зарёй земля стала багровой от крови.
«Наверное, надо объяснить, что такое «багровый» цвет».
— А я вчера пьяного папашу козьим помётом накормил! — похвалился вдруг сын плотника.
— Хлебало захлопни! — выругался на него Ангрим, хоть и был младше и ниже ростом. — Слушать мешаешь!
Берен мысленно поблагодарил сына мельника, но постарался и дальше изображать глухоту и всецелую увлечённость книгой:
— Кровь предков защитила оставшихся Эдайн от Моргота и его тварей, которые боялись подходить близко к Алой Земле. Но потом враг напал опять, когда зависть к нашему счастью пересилила трусость.
— Он нам читает, а сам дрочит под столом, — вдруг сообщил друзьям сын плотника, за что получил по голове кулаком соседа-пахаря и услышал в свой адрес: «Сам дрочишь! А этот уже не мужик. Старый».
Решив, что оба эти ученика сегодня занимаются последний день, Берен посмотрел на детей мельника. Умные ребята, вести себя умеют. Да, тоже время от времени хулиганят, но это ерунда. Они бы учились у эльфов, если бы их отец не хотел угодить Брегору во всём. В результате способным мальчикам приходится помогать воплощению идей вождя ради амбиций родителя.
— Мелькор бросил в бой все силы, всю свою ненависть, и земля раскололась на части, как от удара исполинского молота.
«Сколько из них знает слово «исполинский»?»
—Эдайн пришлось бежать, спасаться, и с тех пор долго не знали мы покоя. И вот, наконец, мы пришли на новую благую землю и нарекли её Ладрос в память о земле наших предков.
— А потом явится Моргот и снова молотом долбанёт так, что бежать придётся? — спросил с насмешкой в светло-карих самый старший ученик — пекарь, отец которого хотел приблизиться к вождю и всячески демонстрировал своё ему почтение.
— Не явится, — подхватил удобную тему Берен. — Потому что Брегор, сын Боромира следит за безопасностью границ. Каждый мужчина обязан быть доблестным защитником своей земли, своего Ладроса. Поэтому каждый должен служить в пограничных войсках. Наши предки не были готовы к войне и потеряли всё. Но мы не потеряем.
***
Финдарато поднял бокал, благодарно улыбнулся Эдрахилю, а потом посмотрел на Эльдалотэ:
— Ты ведь сама не веришь, моя драгоценная леди, что мы знаем истинную историю? Сомневаешься: что, если нам врали Валар, наши родители и учителя? Ты ведь понимаешь, зачем это делается, поэтому ничего у меня не спросишь?
— Ошибаешься, король, — эльфийка погладила перо. — Спрошу. Ты уверен, что Фиримару по-прежнему нужен вождь Брегор? Его родной сын ещё ребёнок, не сможет заменить отца на троне, а приёмный…
— Да, — непонятно с чем согласился король. — А приёмный…
Начало нового конца света
— По дороге в закат
Есть долина одна,
Где убитые спят,
И больная луна
Там танцует смешно
Танец дикий, как бред,
Тех, кто умер давно,
Вызывая на свет.
Так приходи же к нам
По чужим следам,
Выпей, коль с живыми не пьётся!
На пороге сна
Сказка лишь одна:
Что живому луна —
То мёртвому солнце.
Вечерний полумрак осени опустился холодной туманной пеленой на фиримарское кладбище, полностью скрыв низкие холмики и плиты, оставив видимыми лишь высокие надгробия зажиточных людей, либо самодельные скульптуры мастеров, заранее подготовивших себе памятники, или тех, чьи потомки сделали для родичей последние дары.
Золотоволосый менестрель Ненарион, тихо напевавший пугающую балладу в доме смотрителя, самозабвенно обнимал маленькую чёрную лиру с простым кривоватым узором.
— И почти из засады
Навстречу луне
Поднимаются всадники
В тусклой броне.
Их разбиты гербы,
И не видно венцов,
И скользит свет луны
Над толпой мертвецов.
Так приходи же к нам
По чужим следам,
Если жить причин не осталось!
На пороге сна
Песня лишь одна:
Что живому печаль —
То мёртвому радость.
Склонившийся над чертежами Гельмир покачал головой. Кладбище росло, бессмертный архитектор уже смирился с причиной этого явления, но по-прежнему вызывала недовольство необходимость подстраивать внешний вид ограждения, беседок и арок под меняющееся число могил. По изначальной идее на витом кованом заборе должно было располагаться ровно столько крючков для фонариков, сколько людей здесь похоронено. В память о женщинах светились стальные цветы в ладонях, для мужчин же предназначались ажурные чаши. Постепенно появились звёздочки для детей; разные узоры для замужних, незамужних, вдовствующих, бездетных — всех стали поминать по-разному, и несчастный забор пришлось полностью переделывать, а с ним и скамейки, выполненные с таким же орнаментом. Теперь решили отдельно хоронить преступников, и в результате кладбище слишком приблизилось к реке. Как именно укрепить берег, чтобы что не надо не уплыло весной или после сильного дождя, и предстояло придумать Гельмиру. Однако разговоры шли совсем не о деле.
— Постоянно слышу от приходящих сюда, что после смерти духу хорошо, — задумчиво произносил слова по отдельности новый главный смотритель — пока что молодой и в своём уме. — Мол, тело человеческое Моргот исказил, поэтому неискажённый дух в нём страдает. Утешение, наверно, для кого-то. Но мне каждый раз хочется сказать этим людям, что они безмозглые.
Гельмир не собирался поддерживать подобные беседы, поэтому просто покачал головой. Ненарион продолжал напевать:
— И пронзает луну
Мёртвых воинов взгляд,
Тихой смерти струну
Они слышат и спят.
Ветви чёрные гнутся,
И стонет вода,
Только им не проснуться,
Увы, никогда.
Так приходи же к нам
По чужим следам,
Прорасти в пути в бесконечность!
На пороге сна
Правда лишь одна:
Что живому обман —
То мёртвому вечность!
В сумраке только начавшейся ночи стихли голоса на улице, тишину не нарушало даже уханье сов, но внезапно послышались громкие шаги по деревянному крыльцу, напугав до дрожи.
— Если это опять… — начал было ругаться смотритель, но дверь вдруг бесцеремонно распахнулась, и на пороге появился… — Не может быть! — воскликнул главный по могилам. — Бреголас! Какими судьбами! Я думал, это опять чей-то последний приют обокрали или испортили.
— А где… — полуэльф огляделся, потом понимающе кивнул в сторону кладбища. — Ну да, старик свой пост сдал, вижу. А ты-то как здесь оказался, Торгор? Я домой заехал, но там какие-то чужие люди, решил другое жильё купить. У меня ж трое детей, им нужно каждому своё. Может, посоветуешь что?
Подняв голову от чертежей, Гельмир удивлённо спросил:
— А вождь посоветовать не может?
Бреголас отмахнулся. В блёклом свете холодных фонарей, развешенных в доме, лицо перэльда казалось совсем юным, в чёрных, небрежно обрезанных волосах не блестела седина.
— Я выпить принёс, — сказал приёмный сын Брегора. — В Поющей Долине отвратительный виноград, не представляю, на кой ляд его там растят, но это их дело. Я купил привозное, и оно недурно. В общем, я тут ненадолго, а вот жену и детей оставлю. Мы во всей этой маглоровской долине одни люди оказались! Тяжко. Нет, мне в самый раз, я там нашёл, с кем дела делать, а Соловушке моей сложно, поговорить даже не с кем, подружек не найти. Да и дети как расти будут? Изгоями? — Бреголас по-хозяйски сел за стол, поставил бутыль, встал, сам нашёл в шкафчике у окна стаканы, сдул пыль и наполнил. — Закусить есть? Я принёс. Это не помёт, это грибные лепёшки.
Коротко, с насмешкой взглянув на сморщившего нос друга, Ненарион первым опустошил стакан.
— А, знаю этот сорт! — улыбнулся менестрель. — Это в Ногрод возят ворованные с дориатской границы дикие яблоки и смешивают с зелёным виноградом и мёдом. Странное пойло, но мне нравится. Наливай.
— Так что ты тут делаешь, Торгор? — спросил полуэльф, изучающе осматриваясь. — Я наслышан, что если долго где-то не был, то надо идти на кладбище, чтоб повидаться со старыми знакомыми, но тебя я здесь, да ещё и в таком качестве, увидеть был не готов.
Главный могильщик скривился, выпил.
— Знаешь, Брег, — заговорил он неохотно, — я всегда думал, что мне по жизни везёт. Я родился и рос в урожайные года, никаких засух и падёжей скота, родители до сих пор живы-здоровы, сёстры-братья тоже. Не бедствовали, хоть и не богатели. Нормально жили. И говорили мне вот просто все: не лезь на гору, коль не родился козлом.
Комната заполнилась смехом, Бреголас достал эльфийский кинжал с восьмиконечной звездой, начал нарезать им хлеб, принесённый молчаливой женщиной, прячущей глаза.
— А я полез, понимаешь? — прямо посмотрел на полуэльфа Торгор. — Связался с дочкой вождя, поехал в осадный лагерь… Вот чего мне здесь не хватало, а?
— Я знаю, что Брегиль за другого вышла, — с пониманием произнёс приёмный сын фиримарского вождя. — Но ты ж вроде тоже устроился.
— Да! Мне повезло. Представь: приезжаю я домой, и тут мне говорят, что закон о десятилетней службе в армии скоро примут, но он не коснётся тех, кто уже служил. Правда, на этом моя удача закончилась. Так как я обидел дочь вождя и сбежал с фронта, у меня осталось два пути: рыть могилы или казнить и допрашивать. Естественно, я выбрал копать!
— Твоя жена ведь — дочь палача? — осторожно уточнил Ненарион, допивая очередной стакан.
— Да, могильщики и тюремщики — одна семья.
— Понятно, — Бреголас порылся в поясной сумке, бросил на стол золотые кругляши.
— Это же… — ахнул Ненарион, присматриваясь.
— Да-а! — гордо протянул полуэльф. — Самые первые золотые мирианы! Таких больше не делают!
Внимательно вглядевшись в женское лицо на металле, Торгор задумчиво почесал щетину на подбородке.
— Митриэль Таргелионская, — пояснил Бреголас. — С её изображением были ещё платиновые мирианы, но я пока не нашёл.
— Всем воинам Поющей Долины платят за службу редкими ценностями, в количестве, достаточном, чтобы разом купить четыре дома, пусть и не самых роскошных? — серьёзно поинтересовался Гельмир.
— Нет, только лучшим.
Торгор засмеялся.
— Я бате хочу подарить такие, — полуэльф помрачнел, убрал мирианы. — Он много для меня сделал. Но я приехал, а у него дома непонятно кто! В письмах мне об этом ничего не говорили.
— А ты сам не понимаешь? — недовольно скривился смотритель кладбища.
Гельмир многозначительно покачал головой и уткнулся в чертежи, уверенный, что здесь все поддерживают Брегора, кроме него. Жаль, что верность для большинства — лишь слова и красивая сказка.
— Так что случилось? — подлил хмельного напитка в стаканы Бреголас. — Может, кто-то мне расскажет?
Торгор выпил, отправил в рот грибную лепёшку и неохотно заговорил:
— Вроде всё началось с неурожая…
***
Совет пришлось собирать в спешке: из-за длительной жары и засухи на полях урожай начал гибнуть, а люди падали от усталости, стараясь спасти посевы.
В доме кожевника, обустроенном под гостиницу для торговцев, встретились не только доверенные люди фиримарского вождя, но и гномы, вызвавшиеся за умеренную плату помочь с перевозками грузов. Брегор, в кольчуге на голое тело, жилетке из тонкой кожи и сопровождаемый удвоенной охраной, занял место во главе стола и сразу же заговорил о главном, потребовав принести кувшин с водой:
— Мы в любой момент можем попросить помощи эльфов. И нам помогут. Но я уверен, что мы обязаны попробовать разобраться самостоятельно. Главное, не допустить смертей. И бунта.
— Да какой бунт? — хлопнул по столу мельник. — Нам есть, у кого купить, что купить и на что купить! Меньше украшений девкам перепадёт, зато зерно завезём! Справимся, вождь.
— Я верю в вас, — Брегор обвёл глазами собравшихся. — Я верю в нас. Во всех и каждого. Давайте решать, что закупить в первую очередь.
Предложения посыпались разом со всех сторон, большинство говорили про пшеницу и овёс. Кувшин с водой опустился рядом с вождём на кружевную салфетку, Брегор поднял глаза, чтобы поблагодарить того, кто позаботился о нём, но в один миг лишился дара речи: рядом стояла девушка-призрак — тонкая, высокая, с белыми, абсолютно прямыми волосами, прозрачной тонкой кожей и ярко-голубыми глазами в обрамлении бесцветных бровей и ресниц. На худых узких плечах едва держалось светло-серое льняное платье с серебристой вышивкой, длинные изящные пальцы украшали изящные ажурные кольца без камней. Обычно такие люди умирали ещё детьми, но эта аданет жила и выглядела вполне здоровой.
— Это моя дочь Барадис, — гордо, хоть и с некоторой грустью сказал кожевник. Видимо, всё же волшебная белизна отражалась на деве. — Красивая, правда? Подслеповата правда, но это даже к лучшему.
Мужчина многозначительно подмигнул.
— Зачем ты прятал её раньше? — завороженно смотря в необычного цвета широко распахнутые глаза, спросил Брегор, забыв, зачем пришёл в дом приближённого.
— Я и сейчас прячу. Болеет часто.
— Так не должно быть! — заявил вождь. — Я найду для Барадис лекарей.
***
— Бессмертная любовь —
Единственный итог,
Когда берёт своё
Неотвратимый рок.
И всё же на судьбу
Мы смотрим свысока,
Когда в твоей руке
Лежит моя рука.
Ненарион снова начал петь, Бреголас скривился:
— Слушай, менестрель! Я батину жену не любил никогда, честно тебе скажу. Но чтоб её вот так кинул муж после трёх десятков лет брака, никогда не желал. Какая, к Морготу, бессмертная любовь?! Ты в курсе, что на кладбище находишься?!
— Одним я дарю надежду, — улыбнулся эльф, — другим — повод посмеяться. Но поверь, первых больше.
Течёт времён река,
Всё ускоряет бег,
Проходит сквозь века
Невечный человек,
В нём сила есть одна,
Способная во мгле
Историю свою
Творить назло судьбе.
У жизни ярок флаг,
Цветущие сады,
Но неустанно мрак
В них путает следы.
И лишь одна она
Спасёт от темноты,
Укажет путь в обход
Любой твоей беды —
Бессмертная любовь —
Сияющая нить
Связала две души,
И их не разлучить.
Звездой в ночи она
Мечту ко мне вела,
Бессмертная любовь
С собою позвала.
Бессмертная любовь
Нам дарит силы жить.
Прощаясь, не терять;
Теряя, находить.
Пути её никто
Не знает наперёд,
Бессмертная любовь
С собою нас зовёт.
Пусть этот миг живёт
Сквозь годы и века.
И волны вдаль несёт
Судьбы людей река.
Выпив прямо из горлышка, полуэльф сжал кулаки:
— В Поющей Долине тоже вечно что-то пели! И там тоже главным местом в королевстве считается кладбище — братская могила после долбанной Славной Битвы. А всё почему? Потому что их король занимался всем, кроме подготовки к войне! Батя правильно делает, что готовится, и только конченные орки этого не понимают и жалуются! Но видеться я с ним не хочу, пока он эту бабу в доме держит! Мельдир мне не мать, но нельзя так, Моргот его поимей!
— Спокойно, Брег, — отмахнулся Торгор, — твоя жена просто пока молода и хороша, вот и не понимаешь. И сам ты в силах ещё. А как почувствуешь старость, да рядом с собой старуху увидишь, потянет на молодых, потому что и сам с ними молодеешь.
— Да иди ты… — начал было ругаться полуэльф, но замолчал и отмахнулся. — Ладно, всё равно скоро уеду.
— Главное, в ночь на лодке не выходи, — предупредил вдруг Гельмир, не отрываясь от чертежей. — Говорят, рыбина в реке завелась. Огромная! Когда плывёт, можно с утопленницей перепутать. Нагнёшься взглянуть, а она стремительно всплывёт и по дну со всей силы хвостом ударит! И всё. Станешь её обедом.
— К Морготу рыбину, — равнодушно произнёс Бреголас. — К Морготу всё! Особенно эльфов, особенно таких, как тот, который меня моей мамке-бедолаге заделал! Я вообще хочу, чтоб мои дети с гномами дружили. Я Соловушке сразу сказал: «Подрасти их чуток, и отдавай Кхазад в ученики! Нечего тут в Фиримаре ловить, пусть либо в Ногрод едут, либо если здесь остаются, то в гномьих мастерских работают». Я ж не просто так им гномьи имена дал, как у короля прозвище. Барагунд и Белегунд. Глядишь, за своих среди гномов сойдут, если борода вырастет нормальная, а не как у меня — три волосинки.
Гельмир снова поднял глаза от чертежа.
— Какое надгробие хочешь? — совершенно серьёзно спросил он приёмного сына вождя.
— Не старайся, сумеречный эльф, — Бреголас расхохотался. — Не тебе меня хоронить.
— Уверен? — архитектор посмотрел пронзительно, с угрозой. — А ты знаешь, кто друзья моей матери? Это грозные Пастыри Деревьев, созданные Песней Валиэ Йаванны. И до меня дошли слухи, будто многие из них покидают Белерианд. Говорят, причина в уничтожении лесов на востоке, но что, если нет? Может быть, гигантская рыба в нашей реке — лишь начало нового конца света?
На этот раз засмеялись все, даже сова где-то поблизости. Лишь деревья словно перешёптывались между собой, и в тревожном шелесте крон слышалось скорбное прощание без надежды на спасение.
Примечание к части
Песни:
"Песня о мёртвой долине" гр. Канцлер Ги
"Бессмертная любовь" из рок-оперы "Орфей"
А имена? Что имена?
Эльдалотэ, наконец, обратила внимание на угощение, однако было похоже, что она просто не хочет обидеть усердного Эдрахиля.
— Прежде, чем мы снова станем обсуждать славный Ладрос, — произнесла леди-летописец, изображая наслаждение вкусом медово-клюквенных сладостей, — мне бы хотелось узнать мнение государя о письме из Нарготронда. Народ Таварим, частью которого является Ауриэль, уходит из Белерианда вместе со своими покровителями. Супруга лорда Халиндвэ заверила, что несмотря на призыв брата отправиться с ним, собирается остаться здесь, где её дом и семья. Она утверждает, будто Энты получили приказ Кементари восстановить леса на востоке, где натворил бед некий злодей, но теперь его там нет. Скажи мне, государь-аманэльда, мы можем верить прислужникам Валар?
***
— Почему мы должны верить тебе, чужак? — пепельноволосый эльф посмотрел на того, кто назвался посланником Валиэ Йаванны, сверху вниз.
— Может быть, потому что я могу приказывать твоим друзьям, и они станут меня слушать? — похожий на рослого гнома мужчина произнёс слова со смехом, указывая ладонью на Энтов. — Древа-древушки мои!
Как вы всё же хороши!
Топ-топ! На восток!
И столетний, и росток!
Лес будто преобразился. Тени стали ярче, краски дня — сочнее. Голос пришедшего словно из ниоткуда странного гостя звучал музыкой, способной изменить течение времени. Со всех сторон начали собираться Энты, двигаясь медленно, будто неуверенно. Похожие на заросшие мхом каменные глыбы, великаны переглядывались и перешёптывались, эльфы-Таварим прислушались.
Вдруг протекавший поблизости ручеёк вспыхнул золотыми звёздами, вода прибыла, забурлила, полилась журчащим потоком, заполняя овражек, но так же неожиданно успокоилась, из глубины всплыли кувшинки, запестрели белыми и жёлтыми цветами. Остекленевшая поверхность дрогнула, разошлась круговыми волнами, и на берег выпорхнула прекрасная золотоволосая девушка, похожая на эльфийку. Мокрые волосы и платье прилипли к стройному телу, но стоило легко тряхнуть головой и покружиться, вся вода слетела на траву сияющими радугой каплями.
— Нас направили сюда Валар, — мелодично произнесла она, почти не шевеля губами. — Йаванна и Ауле хотят сохранить леса и горы невредимыми, их посланник готов помочь природе Средиземья. Я же выполняю поручения Вала Улмо там, где нет соли в воде, и тоже хочу сохранить жизнь всем, кому угрожает опасность.
— Тогда представьтесь, — словно не замечая реакции Пастырей Деревьев на неожиданных визитёров, продолжал настаивать эльф-Таварон. — Скажите, как к вам обращаться.
— Зачем? — искренне изумился бородач. — Я не собирался с вами дружить. Я — лишь проводник, укажу путь и пойду сам. Ваша же задача — собрать семена всего, что растёт. Здесь больше нет смысла хранить лес, так говорит Валиэ Йаванна, и поверьте, она скорбит о своих творениях. На востоке сейчас пустоши, там и нужны Пастыри. Древний лес возродится на мёртвой земле.
Ай-да, на восток!
Старый ясень и росток!
А имена? Что имена?
Сегодня ученик ты кроткий,
А завтра — вдруг уплыл на лодке.
Вчера ты звался столяром,
А ныне сжёг родимый дом.
И как же звать тебя отныне?
Ты был добряк — погряз в гордыне.
Был скромным — возжелал сокровищ.
Любил котят — создал чудовищ.
Речная дева подошла к посланнику Йаванны, наклонилась к нему и что-то тихо сказала на ухо. Помощники Валар вместе выглядели комично: изящная златовласая дева возвышалась над бородатым пухлым коротышкой больше, чем на голову, к тому же одет он был словно нарочно нелепо и вычурно.
— Мы должны принять решение сами, — медленно произнёс выдвинувшийся вперёд Энт. Рядом с ним стояла супруга с более длинными волосами-веточками и без бороды.
— Это не быстро, — произнесла она. — По вашим мерам времени.
— Увы, — зазвенел голос посланницы Улмо, — и по вашим, и даже по мерам воронов времени у вас мало.
— Что заставляет нас уходить? — спросила вдруг Энтица, до этого момента незаметно стоявшая поодаль.
— Это воля Владычицы Земной Тверди — Кементари Йаванны, — пояснила золотоволосая дева. — Она хочет защитить вас и спасти то, что ещё можно сохранить.
— А ещё, — низкорослый бородач важно поднял палец, — для Детей Эру мне сказать нечего. Только для Пастырей у меня разговор, поэтому прошу дать нам возможность побеседовать без лишних глаз и ушей. Эй, белки, дятлы, совы и комары! Вас это тоже касается.
Эй, мелочь лесная!
Кыш по домам!
Тайное знание
Лишнее вам.
***
— Мы — не творения Йаванны, — пожал плечами Финдарато. — Для нас нет Слова Валар. Признаюсь, я даже рад этому. И вполне допускаю, что сказанное правда: дела на востоке действительно непростые, судя по нечастым вестям, которые сообщает химрингская разведка. Там действительно отравлена почва и уничтожены леса. Но почему оттуда ушёл тот, кто это сделал, вопрос важный. Возможно, дело в нехватке ресурсов, но в таком случае слишком велика вероятность его возвращения после восстановления лесов. Если же вредитель ушёл навсегда, я бы хотел знать причину. Однако и об этом Слова Валар для нас нет, поэтому мы должны опираться на имеющиеся факты.
Айканаро помрачнел, опустил глаза. Посидев какое-то время молча, лорд встал, подошёл к окну и посмотрел на почерневший в вечернем сумраке лес.
— Мы шли воевать с Морготом, давайте называть вещи своими именами, — сказал он, выдохнув. — Все эти разговоры о свободе, новых землях, собственном пути, выбранном для нас не Феанаро Куруфинвэ, но нами самими — это всё лишь слова. Мы знали, что собираемся делать. Энты уходят из Белерианда, прикрываясь сбором семян для восточных земель, но мы уверены в подвохе. А почему? Потому что мы давно поняли: Айнур верить нельзя. Валар и Майяр одинаково лживы, двуличны и трусливы, и раз они уводят любимых созданий Кементари прочь, значит, здесь становится опасно. Что ж, видимо, пора снова браться за оружие. Хотя, не обижайся, дорогой кузен, моё мнение иное. Я уверен — дело в Младших.
Инголдо удивлённо поднял брови, склонил голову набок.
— Они плодятся, — пояснил Айканаро, — расселяются и не берегут никакие дары, сколь бы ценными те ни были. Я помню речи Айнур о том, что они предусмотрели небрежное отношение Детей Эру ко всему в Арде, но, похоже, это не так. Кементари не смогла предугадать, насколько сильно искажение.
— Дорогой мой брат, — очень печально вздохнул Финдарато, — то, что ты испугался человеческой женщины и сбежал от неё, не говорит о том, что все Фирьяр чудовищны.
— Сколько можно, Артафиндэ?
— Не знаю, — честно ответил король. — Возможно, я прощу тебя, когда ты исправишь то, что сделал. Но ты не исправишь, соответственно, вывод очевиден.
— Значит, — вмешалась Эльдалотэ, многозначительно подув на кончик пера, — в нашей летописи будет сказано, что все Энты, собрав семена растений и призвав животных, ушли восстанавливать уничтоженные Морготом и его прислужниками леса, поскольку земли Белерианда в защите более не нуждаются — доблестные воины-Нолдор бдительно сторожат границы, сомкнув кольцо осады вокруг владений Врага и не позволяя его тьме проникать в свободные королевства светлых Эльдар. Хранимые Нолдор территории в помощи Валар не нуждаются.
— Это будет поистине великая книга! — Финдарато заулыбался. — Скажи, мой верный Эдрахиль, я прав?
***
— Нет, — произнёс Майя, наигранно серьёзно нахмурив брови, нахлобучив шляпу с фазаньим пером. — Задача Пастырей — сохранение, а не отвоевание. Вы должны понять — здесь нет надежды, нет будущего. Именно так говорила мне Валиэ Йаванна — Владычица Тверди и ваша создательница.
Собравшиеся на круглой поляне среди непроходимой чащи Энты переглянулись. Золотоволосая дева сидела на камне около впадающего в болото родника, платье переливалось белым шёлком, не пачкаясь о мох и землю.
— Валиэ Йаванна спела вашу Тему для определённой цели, и это естьсмысл вашей жизни, — продолжил посланник. — И здесь ваша миссия завершена.
Пастыри снова посмотрели друг на друга, медленно повернув огромные головы, заросшие, словно волосами и бородами, ветвями и мхом. Поляна заполнилась неторопливым бормотанием, клёкотом, низким гулом и ритмичным щёлканием, будто кто-то настукивал по дереву одновременно с десяток различных мелодий.
— Вот мы и ушли с Земли Валар, — вздохнула с улыбкой золотоволосая девушка. — Теперь мы свободны. Скажи, что не хочешь назад.
— Я бы рад
Пойти назад.
Но этот путь —
Трясины муть.
Посланники встретились взглядами и рассмеялись.
— Значит, так тому и быть, — прогудел Энт с самой длинной бородой, осторожно отгоняя подлетевших птах, давая понять, что не время для игр. — Мы уйдём.
— Вы уйдёте, — вдруг выдвинулась вперёд Энтица, поднимая с земли подросших мышат с полосатыми спинками. — А мы останемся защищать и сохранять.
— Бурарум, — пробубнили остальные — кто-то с поддержкой, кто-то осуждающе. — Бурарум!
— Вода без соли поведёт нас, — поднялась с камня посланница Улмо. — Творец дал всем, кого благословил на жизнь, свободу воли, мы можем направлять, но не принуждать.
— Мы соберём семена вместе, — сказала Энтица, — спасём, что сможем. А потом вы уйдёте. На том и простимся. Но знайте: вечно убегать нельзя, вас догонит ваш страх.
Пастыри снова загудели, поляна зазвучала деревянным перестукиванием, стрёкотом и рокотом.
— Если однажды ты будешь несогласна со мной, — посланник Йаванны взял спутницу за руку, — скажи об этом сразу, не дожидаясь, когда нам станет нечего обсуждать. Мы ведь хотели свободы, но не друг от друга.
Дева улыбнулась, с едва шевельнувшихся губ слетела мелодия:
— Здесь, под знойным небом,
Негой воздух полон,
Здесь, вдали от моря,
Дремлют горы в облаках;
Здесь так ярко звёзды светят,
Холмов вершины светом заливая,
В долинах пышно розы расцветают,
И соловьи поют в лесах зелёных.
Улетай на крыльях ветра
Ты в светлый край счастливый песня наша.
Туда, где мы тебя споём свободно,
Где будет так привольно нам с тобою.
Примечание к части
В конце переделанная песня из оперы "Князь Игорь".
Любовь, как в песнях
Изящным жестом бросив перо в чернильницу, словно дротик в мишень, Эльдалотэ недобро сощурила глаза.
— В моих летописях, — сказала она, — не будет названия «Ладрос». Дортонионский Фиримар останется Фиримаром. И не надо думать, будто дело исключительно в самовольном переименовании моей земли. «Алый Простор» — говорят смертные о выделенной им территории, а я представляю расстеленный на полях флаг Феанаро. Я должна пояснить, что дело здесь не личное, не в том, что потомок Куруфинвэ похитил невесту моего сына. Нет, светлый государь Финдарато Инголдо Артафиндэ Фелагунд Ном. Дело в том, что нам не нужен дополнительный повод для конфликта с Хитлумом. И да, я бы точно так же выступала против именования Простора Синим, словно флаги Нолофинвэ.
— Не думаю, что чёрный цвет лучше, — просиял король.
— Правдивее, — отозвался Айканаро, вернувшись за стол. — После пожара, принесшего власть нынешнему вождю беорингов, было чёрным всё, даже прибрежные воды.
— Чёрным, серым и белым, — вдруг мечтательно улыбнулся король, — и лишь небесный купол оставался неизменно лазоревым.
***
Широко распахнутые ярко-голубые глаза смотрели с доверием и нежностью. Брегор знал — Барадис видит вместо его лица размытое пятно, только сейчас это совсем не имело значения — заметивший приближающуюся старость вождь именно с юной дочерью кожевника ощутил всё, о чём пелось в песнях о любви.
«Тону в твоих глазах».
«Ты прекрасна и свежа, как весеннее утро».
«Отныне ты — моё сердце».
«Без тебя мне жизни нет!»
Барадис улыбнулась тонкими нежно-розовыми губами, посмотрела в сторону окна, и голубые глаза приобрели красноватый оттенок.
Волшебно!
На столике около утопающей в кружевах постели рядом с кубками, полными эльфийского вина, стояли пузырьки с эликсирами и лежала толстенная линза с золотой цепочкой. Брегор злился на судьбу, которая заставляла его любимую страдать, пить всю эту мешанину и пользоваться увеличительными стёклами, однако замечал: с тех пор, как Барадис переехала к нему и стала жить под чутким присмотром лекарей, девушка перестала быть похожей на привидение — прибавила в весе, начала хорошо спать и почти не кашляла.
Руки вождя изучающе заскользили по юному телу, ладонями уже не прощупывались торчавшие ранее рёбра и позвонки, белая кожа стала гладкой и упругой, не тонкой суховатой.
Ради этого стоило жить. Ради этого стоило добиваться власти и удерживать её. Ради этого безумия, в котором и есть смысл существования.
Краткого человеческого существования.
Вождь беорингов понимал многое, больше, чем казалось со стороны, но не хотел осознавать. В постели юной красавицы мужчина чувствовал себя вновь молодым и полным сил, ощущения опять стали яркими, и появлялась уверенность — вот она любовь. А не всё то, что было раньше.
Разомлев от ласк, Брегор погрузился в недолгий сладкий сон, а когда проснулся, первым, что почувствовал, оказалось ласковое поглаживание по груди и волосам тонкой белой руки. Сердце запело, снова захотелось читать любимой стихи.
Как в юности.
— Зорька алая, губы алые,
А в глазах твоих неба синь.
Ты — любовь моя долгожданная!
Не покинь меня, не покинь.
Барадис улыбалась. Вождь понимал: большинство описанного в строках девушка не способна рассмотреть в полной мере, в деталях и красках, от этого становилось горько и хотелось требовать ещё больше от эльфийских знахарей.
— По плечам твоим спелым колосом льются волосы,
Только голову запрокинь.
Нежностью своей, своим голосом
Не покинь меня, не покинь.
Всех красивее, всех дороже мне стала ты,
Даже капелькой своей нежности не остынь.
Через сотни лет, через тысячи
Не покинь меня, не покинь.
— Не покину, — Барадис просияла, поднялась с постели за вином, но Брегор уложил её обратно и сам подал бокалы. Не хотелось ничего, кроме любви — ни еды, ни хмеля, всё делалось скорее по привычке, и вождь был уверен, что никогда в жизни не чувствовал себя настолько счастливым.
***
— Ты думаешь, я с ним не говорила, да? — помирившаяся с мужем и снова беременная Бериль посмотрела на спящего в колыбельке ребёнка, покачала, побаюкала. За дверью комнаты раздался топот, смех, но потом один из старших сыновей прикрикнул на расшумевшуюся мелюзгу, и голоса стихли.
Младшая из сестёр вождя выглядела усталой, однако глаза светились счастьем.
— Ба-а-ай! Ба-а-ай! Мельдир, — Бериль мгновенно отвлеклась от младенца и посмотрела на жену брата, — ты пойми: я на твоей стороне. Сама прошла через подобное. Дурак мой как загулял, как загулял! Но понимаешь, детям, мальчишкам особенно, отец нужен. И не чужой дядька, а свой, родной. Я тоже своего хотела выгнать, да и что врать, хотела на него какую-нибудь мелочь повесить, ну там кражу какую, чтоб его высекли прилюдно. Но потом решила, что семье позора не надо.
Мельдир опустила глаза. Придя к родственнице, чтобы поговорить хоть с кем-то, способным беседовать без обвинений, женщина невольно сравнивала себя и сестру мужа. Почему потерявшая красоту, располневшая, с отвисшей грудью и утиной походкой аданет, кое-как одетая, с неопрятной косынкой на голове, счастлива, а носящая эльфийские платья, стройная и читавшая много книг женщина оказалась просто брошенной супругой, которой очень чётко дали понять — в этом доме её мнения не спрашивают. Да, так было всегда, но…
— Она могла Брегора околдовать? — высказала Мельдир давно тревожившую догадку.
— Глаза красные, сама белая, — пугающим тоном, словно читала детям о сказочном злодее, заговорила Бериль. — Ты знаешь, что я Брегору сказала, когда ты опять ушла?
Супруга вождя отрицательно покачала головой.
***
— Так, я не поняла — это что? Что, Мандос тебя запри, тут происходит?
После очередной ссоры с мужем, случившейся одновременно с болезнью четверых своих детей, побегом из приюта очередного сироты и обнаружения под дверью корзинки с мёртвым младенцем Бериль хотелось убивать, и Брегор оказался идеальной жертвой.
Влетев через порог и увидев толпу незнакомых слуг, запертые двери комнат, где раньше жили члены семьи, а ещё начав чихать и кашлять от странного запаха лекарств, пропитавшего всё помещение, аданет ворвалась к брату в кабинет.
— Выйди вон! — крикнула она слуге и нависла над столом вождя, словно проверяла записи ученика на глиняной табличке. — Ты не понимаешь, что тебе девку подложили, чтоб от дел отвлечь? Да она тебе яд подсыпет, ты и не заметишь! Пока ты слюни на неё пускаешь, за тебя мельник да торгаши правят! Сын у тебя без отца растёт! Ты совсем умом повредился раньше срока?
***
— Я догадываюсь, что он ответил, — вздохнула Мельдир.
В комнату вдруг забежала соседская девчушка, закрыла дверь и приложила палец к губам. Всё ясно — в прятки играют.
— Понимаешь, — супруга вождя опустила глаза, — я бы осталась, не ушла. У меня внутри давно что-то словно перегорело. Помню, когда узнала, что Дорвен на пожаре погибла вместе с внуками и невесткой, я ощутила горечь и пустоту, но плакать не получилось.
— Да, страшная трагедия, — покачала головой Бериль. — Бедный Галдор! Жену и сына потерять разом, и брата, и бабушку… Но вроде бы не запил, воюет, как и раньше.
— Да, — Мельдир помрачнела. — Брегиль мне писала. Разное. Но я не лезу с советами. Не хочу об этом. Я же про Брегора начала разговор. Понимаешь, когда он эту красноглазую монстрицу домой привёл и заявил, что обязан вылечить, я даже не обиделась, хоть и понимала, что там будет за «лечение». Я совсем ничего не почувствовала, только досаду, наверное, как знаешь, на испортившуяся погоду. Но когда Брегор не дал мирианы на учёбу для Барахира… То, что Барахир за твоими детьми одежду донашивал, я пережила. Но когда Брегор заявил, что сын будет писать самыми дешёвыми скребками по глине…
Супруга вождя вдруг побледнела.
— Что-то голова кружится, — сказала она, вставая. — Пойду на улицу, подышу.
— Подожди, — глаза Бериль стали обеспокоенными. — Тебе плохо? Беременна?
— Нет, нет, я…
Язык плохо слушался, словно заменел. Не договорив, Мельдир пошла к выходу, с трудом различая под ногами пол. Открыв дверь и ощутив прохладный ветер, жена Брегора посмотрела перед собой, но увидела только белую яркую пустоту.
Примечание к части
Песня "Зорька алая" гр. "Золотое кольцо"
Конверт и свадебное платье
В открытое окно летела песня, исполняемая гостившими в Дор-Ломине эльфами Хитлума и прибившейся к ним толпой. В середине лета, как обычно устроили ярмарку, на которой продавали всё, что смастерили и сшили долгими зимними ночами, либо уже успели вырастить. Например, в этом году козы оказались особенно плодовиты, приносили здоровых козлят, и городская площадь заполнилась блеянием, заглушавшим более приятные звуки.
Брегиль взглянула на конверт, который только что небрежно бросила на стол. Почему-то казалось — она заранее знала содержание письма, поэтому хотелось оттянуть неизбежное до последнего.
Увы, беда не приходит одна, и если смерть заглянула в дом, то останется надолго.
— Валар предали свой народ! — долетало с улицы пение. — А людям просто всё равно.
И та война, что лишь грядёт,
Уже проиграна давно.
Но если кто-нибудь из нас
Способен что-то изменить,
Мы все пытаемся тотчас
Весь мир спасти или сгубить.
— Мама! — вбежал весь потный старший сынок с полупридушенной ящерицей в кулаке. — Когда папа вернётся?
Брегиль бросила короткий взгляд на конверт — пока запечатанный — и пожала плечами:
— Не знаю, Брандир, осенью, наверное.
Ребёнок кивнул и выбежал из дома. Темноволосый. Редкость в Дор-Ломине. Его младшая сестра Бельдис тоже уродилась похожей на мать, и это немного успокаивало дочь фиримарского вождя: знахарки уверяли, что у мужчин, как правило, не бывает так, что от одной женщины дети на него похожи, от другой — нет. Семя либо сильное, либо не очень. Соответственно, те светловолосые дети, которые вдруг стали рождаться в Фиримаре, когда Брегиль и Арахон приехали из осадного лагеря, всё-таки не от чересчур любвеобильного воина света.
Или?..
Посмотрев на конверт, Брегиль зачем-то подошла к сундуку с вещами, погладила рукой бережно хранимое свадебное платье. Отец тогда не пожалел мирианов, заказал наряд у эльфийских портных. Теперь оно уже не налезет, даже если шнуровку ослабить, а тогда…
«Мама была жива», — сделала ещё больнее мысль о недавней утрате.
Когда печальная весть только прилетела, дочь вождя хотела вернуться в Фиримар, или, как его стали в последнее время именовать — Ладрос, и присмотреть за младшим братом, но потом подумала, что за мужем следить всё-таки важнее.
Взгляд снова упал на письмо.
— Валар забыли свой народ,
Кто знал безумие страшней?
И та война, что лишь грядёт,
Погубит тысячи людей.
Кого теперь объявят злом?
Кто победит, а кто падёт?
И как рассудит нас потом
Владыка, что престол займёт?
«Странная песня какая-то», — подумала аданет, вслушавшись в слова, доносившиеся с улицы.
Достав свадебное платье из сундука, Брегиль приложила его к себе и повернулась к зеркалу.
***
— Какая ты сегодня красивая! — Арахон, гладко причёсанный и разодетый, словно эльфийский лорд, подошёл к невесте под радостные крики и аплодисменты семьи фиримарского вождя.
Маленькая Гильвен с завистью фыркнула, но нянька сразу же шепнула, что у юной леди платье дороже, чем у её взрослой сестры, и девочка просияла, но вдруг снова нахмурилась.
— А у мамы? — спросила она.
— И у мамы платье дешевле твоего.
Жених обнял невесту так, что многие присутствовавшие женщины смутились и захотели оказаться на её месте. Брегиль это видела и уже заранее тряслась от злости, догадываясь, что Арахон им не откажет. По крайней мере, молодым.
Может, хоть дети его вразумят? Надо скорее родить!
— Долго и счастливо! — подняли тосты гости. — Долго и счастливо!
***
Платье было красивым тогда и сохранило роскошь до сих пор. В день свадьбы было морозно, пришлось накрываться шерстяной шалью дома, а на улицу надевать шубу.
И была жива мама.
Брегиль вздохнула, посмотрела на конверт. Да, там та самая весть, от которой, возможно, станет легче, а может быть и нет. Надо было решиться прочитать письмо, но не хватало духа.
— Да чего я боюсь?! — отругала себя дочь вождя. — Арахон был ужасныи мужем и отвратительным отцом! Но, может, всё-таки в конверте письмо совсем о другом? Но даже если нет! Всё равно он чудовище! Как можно не понимать моих чувств?!
***
С преданнейшей, покорнейшей и полной обожания улыбкой на слегка небритом лице Арахон сложил перед грудью ладони:
— Жизнь моя! Я ни в коем случае не сделаю и шага со двора! Я обещаю заниматься только хозяйством! И если ты меня отпустишь, схожу к кожевнику. И сразу домой!
Брегиль вздохнула. В последнее время навалилось слишком много: младшая сестра плохо слушалась старших, не хотела учиться, брат плакал ночами, мама снова жаловалась на боли внизу живота и частые мучительные позывы; полученные за службу в осадном лагере слитки и вырученные от их перепродажи мирианы заканчивались, а Арахона так и не звали обратно на войну, хоть он и посылал письма. Конечно, отец помогал, но хотелось как-то иначе строить жизнь.
Беременная вторым ребёнком сразу вслед за первым, дочь вождя стала особенно подозрительной, поскольку муж как-то слишком спокойно относился к её отказам.
«Устала? Не хочешь? Клонит в сон? Ничего страшного!»
— Сходишь к кожевнику, да? — прищурилась Брегиль.
И вдруг мимо калитки пробежал соседский ребёнок, лишь немногим старше их с Арахоном первенца.
Золотоволосый. С человеческими ушами.
В голове аданет мгновенно сложилась картина: этот мальчик родился года два назад, значит, зачали его после приезда Воина Света из осадного лагеря. Большинство беорингов черноволосые, и если это не полуэльф…
Арахон проследил взгляд жены, увидел ребёнка и тут же примирительно поднял руки:
— Нет, нет, что ты! Это не мой сын! Я тебе верен! Я тебя люблю!
— Ты боишься признаться, потому что я — дочь вождя?! — закричала аданет, и мужчина сделал ещё шаг назад, улыбаясь всё милее.
— Дорогая моя, солнышко, птичка сладкоголосая! Мы можем поехать жить в Дор-Ломин, там все дети светловолосые, у тебя не останется причин для волнений!
«И у тебя тоже! — подумала Брегиль. — Потому что там нет моего отца».
Но именно эта догадка подсказала решение: а ведь правда — если уехать на родину Арахона, станет гораздо проще жить! Из наследницы вождя, которая должна быть примером для всего племени, Брегиль превратится в просто жену просто воина. Это же… Свобода!
***
Вспомнив худшее из когда-либо приходивших на ум желаний — отравить всех светловолосых детей в Фиримаре, которые могли быть нагулены мужем, и порадовавшись, что в Дор-Ломине подобных мыслей не возникает, аданет отошла от зеркала и убрала свадебное платье. Какое же оно красивое! Может, однажды дочь наденет.
Взгляд снова упал на конверт.
— Брандир! — крикнула Брегиль, высунувшись в окно. — Погуляй с Бельдис ещё, обед позже будет!
Сын и дочка радостно закивали и прододжили прыгать между определённым образом разложенными камушками. Летом и на улице можно наесться, не отрываясь от игры надолго.
— О, как же глуп и как жесток наш неспокойный мир! — снова долетела песня. — Ты — сам себе пророк и сам себе кумир.
Считаешь ты себя судьёй, но разве можешь знать:
Назначено судьбой вам битву проиграть.
Долгие годы этот мир
Не знал безумия страшней,
Сражений вечных дикий пир
Погубит тысячи людей.
Долгие годы этот страх
Терзает души и умы,
Долгие годы на руках
Следы безумства и войны.
Брегиль отошла от окна и, выдохнув взяла в руки конверт. Заставив сердце пропустить несколько ударов, с пробирающим до костей хрустом под пальцами треснула похожая на пятно крови печать.
Аданет очень медленно расправила сложенный вчетверо листок.
Примечание к части
Песня "Долгие годы" из мюзикла "Роза вампира"
Завтра к Морготу
— О-о-о! Брат! Какие люди пожаловали!
— Да это ж наш Арахон канал копать приехал! В кои-то веки!
— Какой копать? Ты чего? Он же по зову Хадора прибыл. Лориндол войско снова собирает, придумал, говорят, как Моргота из-под земли вытащить.
— Убивший дракона на это точно способен, да!
— А наш приятель морготову жену накажет со всей строгостью!
Раздался хохот.
Встретившиеся на пути к Ард-Гален гномы с гружёным углём в древесиной обозом искренне обрадовались другу-человеку, и воин почувствовал себя счастливым. Крепко обняв одних и пожав руки другим, Арахон осмотрелся:
— А где же моя любимая кудряшка? Здорова?
— Замуж летом вышла, — пояснил возница, посмотрев на хмурящееся низкое небо поздней осени. — Тебя ухарь ногродский опередил. А сам-то как?
— Рад, что снова с вами. Подбросите?
— Конечно! Даже без сезонной наценки.
— Вот это настоящие друзья! — улыбнулся Арахон. — Тогда пойду скажу ребятам, чтоб не ждали.
Отойдя на несколько шагов от обоза, мужчина вдруг обернулся и произнёс с радостным блеском в глазах:
— Наконец, я дома.
***
— Тебя не было слишком долго.
Лориан не посмотрела в сторону открывшейся двери, не повернула голову на знакомые шаги и голос.
— Твоё место занято.
— Разве? — Арахон прошёлся по комнате, осмотрелся, заглянул в шкаф. — Моё место свободно.
— Нет.
— Ну послушай, Ло, — зазвучавшие умоляюще слова бывшего любовника заставили сердце сжаться, — я всё это время думал только о тебе! Ты даже не представляешь, как я скучал! Пойми, я не мог не уехать и приехать раньше! Это бы подвергло тебя опасности! Ты же не знаешь, насколько Брегиль безумна! Она угрожала мне, говорила, что у отца есть охранники, которые любого с радостью в лесу живьём закопают! Она совершенно не в себе! Она меня из дома не выпускала! И позволила уехать, только когда сбережения истощились! А сама она не может работать — больная же.
Взгляд знахарки, направленный в стену, стал утомлённо-насмешливым. Женщина, наконец, обернулась на подсевшего к ней воина и отрицательно покачала головой:
— Даже если хотя бы четвертинка из сказанного — правда, это обычная ревность. И, между прочим, дорогой мой, обоснованная. Ты забыл, сколько мне лет? Считаешь глупой девчонкой? Зря, дорогой мой. Зря. Но знаешь, что самое обидное? Ты сейчас выйдешь за дверь и мгновенно найдёшь утешение с какой-нибудь дурой, а я буду сидеть и думать об этом разговоре. Почему так, а?
— Это неправда! — прижав руки к груди, Арахон упал на колени. — Прошу! Поверь мне! Я тебя люблю! Только ты мне нужна!
— Уйди, а. Пожалуйста.
— Но Лориан!
— Уй-ди.
Воин нехотя поднялся, его взгляд говорил: "Я умру без тебя, моя единственная!"
Только знахарка давно научилась не верить прекрасным голубым глазам, поэтому сама открыла дверь, указала бывшему любовнику на выход, заперла замок.
А потом достала самое вкусное вино.
***
В шатёр вошли трое, и обернулись сразу все отдыхавшие после работы или перед походом на север: на фоне тёмно-серой ткани пологов стоял высокий, похожий на Нолдо уроженец Фиримара, темноволосый эльф в оссириандской накидке и рыжебородый гном с внушительной секирой на поясе.
— Я ненадолго, — без приветствий заявил перэльда, усаживаясь около огня. — Мне пару писем только передать.
— Какими судьбами, Бреголас? — спросил Арахон, решивший сильно не напиваться в последнюю ночь в осадном лагере.
— Мирианы есть? — серьёзно спросил тот. — У меня ещё осталось кое-что от ран и дурного сна.
— Давай, — согласился воин.
Рыжебородый гном кивнул собратьям, устроился у огня, эльф из Оссирианда внимательно осмотрелся, остался у входа.
— Значит, такие дела, — Бреголас отдал свёрток, забрал оплату и прищурился, — всем тут нужна древесина, но прибыль от её перевозки вечно проплывает мимо вас. Я нашёл способ возить лес в обход таргелионского Торгового Союза. Это безопасно, потому что мешать войне с Морготом тамошний король не решится. Говорят, он сам клялся Моргота завалить, поэтому не будет он благому делу палки в колёса совать. В общем, если вы в деле, завтра едем на восток, в Поющую Долину, мне там надо уладить кое-что, а потом вот этот господин, — приёмный сын Брегора указал на эльфа, — нас повезёт по своему тракту.
— Добро и зло уж вечность
Ведёт незримый бой.
Совсем не дремлет нечисть!
Домой! Домой! — запел вдруг, смеясь, один из гномов-строителей. — Я согласен. Понял, о чём ты.
— А мне завтра к Морготу идти, — отмахнулся Арахон. — Так что, без меня.
— Оставь копьё и латы! — продолжил нетрезвый рудокоп. — Ты не ходи туда!
Мы сделаем богатым
И славным навсегда.
Нам эльфий свет излишен.
Да брось ты всё уже!
Своя рубашка ближе
И телу, и душе.
— Эта песня о моей сестре и звучит совсем не так, — зло оскалился Бреголас, сжимая рукоять кинжала. — В Фиримаре у бати на празднике кто-то придумал, спел, и подхватили все, кому не лень! Превратили Хирвен в какое-то суеверие! Нет, я не одобряю её поступков, но не пойми как славить дочь вождя нельзя!
— А я не про неё, а про Арахона, — заспорил гном. — Пусть с нами остаётся, целее будет!
— Да убери бочонок —
Вино наносит вред! — рассмеялся тоже слышавший эту песню муж Брегиль. — А мне до смерти дорог
Лишь вкус моих побед!
— Ладно, мы друг друга поняли, — Бреголас обвёл глазами собравшихся в шатре. — Кто со мной — знаете, где меня найти.
— Угу, — отозвалась из тёмного угла гномиха. — Знаю. Ещё раз обманешь — сердце руками вырву.
— Я тебя не обманывал! Это была случайность, и я извинился!
— Угу.
— Ладно, — полуэльф достал из сумки на поясе золотую цепочку, отдал женщине. — В расчёте. На самом деле я сюда не только по лесному делу приехал. Мне нужен тот, кого один человек не знает, кого не видел никогда. Его надо припугнуть, потому что этот козёл ради наживы кому не надо продаёт травки, а в результате я оказываюсь тоже виноват, мол, раз тот такой, то и я тоже. Так дело не пойдёт.
— Кому не надо — это кому? — поинтересовался Арахон.
— Мелюзге, например. Они потом у отцов мирианы и ценности крадут! Я не хочу, чтоб меня преступником считали.
— Думаешь, он такой один?
— Конечно, нет, — скривился рыжий гном. — Но других пока не вычислили.
— Ах-ах! — воин покачал головой. — Не, ребята, я вашим вышибалой мозгов не буду. Мне к Морготу идти.
— Я больше заплачу, — прищурился Бреголас. — Поверь, у Нолофиньо столько серебра нет. Представь — я богаче короля!
— Неинтересно, — Арахон отмахнулся, взялся за кружку с элем.
— А я б глянул на этого козла, — откликнулся один из гномов. — Сколько, говоришь, заплатишь?
Муж дочери фиримарского вождя вышел из шатра, закурил. Запах приближающейся зимы ощущался всё сильнее, утро обещало быть морозным. Невольно подумалось, что не хотелось бы замёрзнуть насмерть, так и не найдя, где спрятался Моргот. Как-то это совсем бесславно.
Примечание к части
Песня "Домой" из мюзикла "Ундина"
Мы должны нести свет, даже когда все остальные его источники угасли
Хадор волновался за сына, не мог отделаться от мысли, что лучше оставить его дома и вовсе не брать в морготовы земли, однако сидеть в Дор-Ломине Галдор решительно не хотел. Абсолютно понятное нежелание, однако вождь был уверен — помощь сыну не должна выйти боком остальным. Будет лучше, если наследнику найдётся место вне поля боя.
Очередной совет в Крепости Исток проходил ещё более уныло и долго, нежели все бесчисленные предыдущие, пока зачем-то не явился химрингский лорд. Снова строя из себя до невозможности важную персону, которую все обязаны слушаться, этот эльф вдруг начал нападать на командира Барад Эйтель.
— Не последний в мудрости нолдоран, — полился яд из его уст, — подписал указ о передаче земель Моргота мне. После победы, конечно. Победы верховного нолдорана над бывшим Вала. По этой причине, поскольку победа уже практически одержана, я требую самые подробные карты будущего Дор-Маэдроса, чтобы уже сейчас мастера-наугрим сделали проект слива сточных вод в подземный дворец Моргота.
Хадор старался не смотреть на безумного Нолдо, радуясь, что не он командует эдайн Дор-Ломина.
— Дор-Маэдрос будет прекрасной светлой землёй, — совершенно серьёзно произнёс военачальник, чьё имя так и не смог запомнить человеческий вождь. — После гибели Моргота, конечно. Там вырастут новые Древа Валар, поскольку сыновья Феанаро Куруфинвэ разумнее отца и позволят разбить Сильмарили ради блага Арды.
— Разбить? — рассмеялся странный эльф. — Только если о чью-нибудь голову. Думаю, лоб Истинного Короля должен выдержать, но больше ничей, несомненно.
Не понимая, что здесь надо химрингскому лорду, Хадор покосился на сына, который — хвала Эру! — молчал. Потом взгляд вождя направился на свиту сумасшедшего эльфа — все эти Нолдор ничуть не изменились, в отличие от многое пережившего Галдора. Разве что золотоволосый с глупыми глазами стал казаться чуточку умнее. Или просто погрустнел. Но это неудивительно: служить такому владыке тяжко — наверняка приказы у него тоже безумные, всех только и делает, что насмех поднимает. Жена его не ублажает что ли?
— Варнондо, — назвал по имени командира Барад Эйтель Маэдрос, за что Хадор его мысленно от души поблагодарил и начал повторять про себя обращение к военачальнику, — я понимаю, ты уверен, что за прошедшие солнечные годы всё рассчитал, но скажи мне: кто будет пробиваться сквозь мёрзлую твердь в морготово подземелье? Тебе не кажется, что лучше Кхазад Белегоста этого никто не сможет сделать? Ты помнишь рассказы Валар о штурме Утумно?
— С каких пор сын Куруфинвэ стал верить росказням Валар? Это предательство памяти отца, — по интонации Варнондо не было понятно, что именно вложено в произнесённые слова.
— Я сам решу, чему верить, а чему нет; что есть предательство по отношению к моему отцу, а что нет. Мне нужны карты.
— И мне они нужны, — спокойно ответил командир Барад Эйтель. — Именно поэтому великий Хадор Лаурэфиндэ снова отправляется на север. И он тоже знает, что его ждёт щедрая награда за подвиги.
***
— Не нравится мне, командир, что эльфы между собой договориться не могут, — сказал вождю после совета в Крепости Исток один из самых старых воинов. — Как бы эти распри нам боком не вышли.
— Не выйдут, — уверенно заявил Хадор, отдавая приказ служанкам принести в зал эль, мясо и остаться с воинами. — Маэдроса никто не станет слушать — все знают, что он трус и глупец, а у власти держится только потому что эльфы уважают память его отца. Маэдрос лично приехал за картами, чтобы сломить наш дух. Он бы посмотрел наши записи и сказал, что мы ничего не добьёмся, а только угодим в лапы Моргота. Маэдрос был рабом, поэтому кичится спасением и пережитым. Будто знает больше нас.
— Да, — Галдор отогнал от себя кокетничающую женщину, — верные короля Голфина именно так и говорят. И теперь я согласен с мнением, что нет смысла спасать захваченных врагом соратников. Тьма селится в них и несёт зло уже на нашей территории. Те, кто попадают в лапы морготовых тварей, больше нам не братья.
Зная, что сейчас вспыхнет горячий спор, вождь поднял кубок:
— Мы не сдаёмся в плен! А кто попал случайно, знает, как должен поступить. Лучше честная смерть, чем позорное рабство, поэтому, погибая в неравном бою, каждый из нас заберёт с собой как можно больше врагов! За победу, братья!
— Ура Лориндолу! — подхватили воины Дор-Ломина.
Хадор выпил, приобнял услужливую грудастую женщину, покосился на сына. Да, пожалуй, ему лучше остаться в осадном лагере. В его словах много горькой истины, однако командирам такое лучше не произносить вслух.
Да и Маэдрос, похоже, не совсем безумен, отчасти он прав — помощь гномов бы не помешала. Странно, почему с белегостскими мастерами можно договориться только с позволения химрингского лорда? Зачем дружить с лишившимся разума эльфом, да ещё и зависеть от его прихотей?
Хадору показалось, что рассуждения могут завести куда-то не туда, поэтому вождь выпил и посмотрел на полуоткрытую женскую грудь. Есть вещи, что неизменно прекрасны, и то, что у красоток под платьем — определённо лучшая из них.
***
Галдору теперь всегда и везде мерещился запах дыма, а обыкновенная тень на стенах казалась следами копоти. Мысли о пожаре рисовали перед глазами страшные картины, заставляя разум искать и не находить причины обрушившейся беды. Почему? Почему они? За что? Когда было совершено преступление? Насколько же страшное?
Очередная полубессонная ночь сменилась тяжким изматывающим днём, сыну вождя подсунули какие-то записи, притворились, что ждут важных указаний, хотя Галдор прекрасно видел по глазам: уже давно всё решено, просто отец приказал этим людям создать видимость, будто ни на что не годный наследник в чём-то незаменим.
Ложь. Ложь со всех сторон! И запах дыма. И чернота обгоревших балок.
"Род Мараха не должен прерваться! — то и дело пытался поддержать брата Гундор. — Пройдёт время, слёзы высохнут. Женись снова и роди сыновей. Род Мараха — люди Солнца, и каждый из нас — частичка светила. Мы должны нести свет, даже когда все остальные его источники угасли".
"Если ты сдашься, это будет означать, что Моргот победил тебя, — гласило письмо Глорэдель. — И даже не сам Моргот! А какой-то жалкий орк! Да кто он такой, чтобы уничтожить потомка великого Мараха?"
Кто он такой? Галдор вспомнил врага, поёжился. Кто он? Этот вопрос не раз появлялся в голове сына вождя, однако наследник Хадора решил, что нет разницы, кто родил это чудовище. Главное — уничтожить его и не позволить ему уничтожить себя. У гада это почти получилось, но жизнь ещё теплится в обессиленном скорбью теле. Галдор вздохнул.
В этот раз воины ушли в Дор-Даэделот без него, но больше подобное не должно повториться.
***
Театр был пустым. Сейчас это не являлось чем-то необычным, поскольку Хитлум только готовился к празднику, расставляя в середине зимы на площади теплицы для летних цветов.
"Мы должны напомнить забывшим и рассказать не знающим, Аклариквет, о том, что их король уже однажды победил мороз и тьму. Пусть видят — я готов сделать это снова".
Менестрель верховного нолдорана смотрел в пустой зал и на сцену, где стоял один и думал, что наконец обрёл публику, которой безусловно нравится его музыка, потому что...
Потому что люди живут очень мало, а знают ещё меньше. Они слышат красивую мелодию, улавливают, не обдумывая, слова и тут же их забывают, запоминая лишь испытанный восторг.
О таких ли почитателях мечтал юный певец Вильварин, становясь менестрелем втородомовского принца? Однозначно нет.
"Мы должны петь о верности, Аклариквет, о верности себе, своим идеалам и целям, подразумевая верность верховному нолдорану".
На праздник должны собраться не только гости из Дор-Ломина, для которых в основном и планировались торжества, но и жители Хитлума, однако менестрелю казалось, что эльфы вряд ли захотят разделить веселье.
Вспомнилось, как постепенно уходили из королевского театра артисты. Сначала уехали любимые племянницы, потом исчез Тьялинельо, а после — Глоссар. И не только они. Теперь все эти Нолдор — бывшие приближённые верховного нолдорана — считаются предателями, как и осмелившиеся им помогать. Может быть, покинувшие Хитлум счастливы, может, нет. Главное — они не сохранили верность, и не имеет значения причина предательства. Есть только один правильный путь, с которого эти Эльдар сошли.
А что насчёт остальных? Что скажет народ Хитлума семьям смертных воинов? Что ответят им жёны, которым уготована участь вдов?
— Слишком часто здесь рвутся вены,
Суд над тьмой вершит рассвет, — начал напевать, представляя действие на сцене, Аклариквет. — Но я вижу, о, нет сомнений,
Солнцу ты не верен, нет.
Следуй за светом! Пройти дорогой солнца
Сможет лишь верный, любой другой умрёт.
Слёзы в глазах, и сердце сильно бьётся,
Но час настал, и солнце ждёт.
Моргот Бауглир, ты правил долго!
Ты решил войти в наш дом.
Светел лик, а сердце волка.
Мы пришли к тебе с огнём!
Печально-задумчивое лицо менестреля озарила улыбка и тут же угасла.
Люди не запомнят слов. Не запомнят и танец. В сердцах останется безликий восторг и вера в победу для тех, кто не предаст своего владыку.
А может быть, зал так и останется пустым.
Примечание к части
Песня "Верность солнцу", А. Чернышёв, А. Булгаков
Замени мне жениха
На мёрзлой земле валялись полуистлевшие доспехи, а под ними — то, что осталось от воина. Сколько лет ржавчина ела металл, понять было сложно, да это и не требовалось — дор-ломинская разведка задалась совсем иным вопросом: откуда здесь орочьи останки?
Поход начался почти так же, как и всегда: сначала Хадор и его воины перетащили через Железный хребет запасы, только в разы большие, нежели раньше, потом спрятали их, после — продвинулись вперёд на северо-восток и перепрятали еду, потом опять всё повторилось и опять, и опять. В этот период каждый раз отправлялись домой первые заболевшие: вспотели, переохладились, надорвались, не выдержали натиска тьмы и отсутствия дневного света. Нынешний поход исключением не стал, даже несмотря на то, что зима в морготовых землях в этот раз выдалась теплее и менее ветренная, чем раньше.
А ещё разведчики заметили: то и дело в воздухе ощущался странный, кисловатый запах, время от времени напоминавший вонь стухших яиц.
— Кажется, у Моргота совсем плохи дела, — стали шутить воины. — Даже кладки птичьи того.
— Похоже, мы пришли к большой свалке.
— Морготовы владения — и есть свалка.
Однако лежавшие на мёрзлой земле останки заставили замолчать всех шутников.
— Надо доложить Хадору, — сказал Арахон, осматриваясь.
Осторожно подойдя к кускам ржавого металла, воин присел на корточки и присмотрелся. Плоть под латами давно истлела, однако можно было понять по виду головы, что лежит здесь мёртвый орк, а не человек из Белерианда, и умер он, похоже, не от ран. Впрочем, обычное дело: мог перепить или пережрать чего не надо. Морготовы твари — что с них взять?
Однако, если здесь откуда-то взялся орк, значит, поблизости что-то есть. Неужели наконец повезло?
Не решаясь радоваться раньше времени и невольно ища подвох, Арахон осторожно пнул проржавевший нагрудник, на котором ещё виднелось кривое подобие эльфийской звезды. Во все стороны расползлись похожие на пауков сороконожки, спрятались под камни и в трещины почвы.
— Измельчали шпионы Моргота! — рассмеялся Маланор, тоже подходя к трупу. — Откуда ж ты пришёл? — спросил старый разведчик останки орка.
— Слишком давно пришёл, — ответил за мертвеца Арахон. — Но я бы двинулся туда, куда его ноги указывают, поскольку голова направлена в нашу сторону, а там мы уже были везде.
— Так и поступим, — старый разведчик кивнул. — Разделимся. Мы с тобой и Барахом пойдём туда, откуда этот неудачник пришёл, а остальные — возвращайтесь и доложите Хадору. Теперь этот труп станет для нас отправной точкой поисков. Думаю, вождь со мной согласится.
Воины кивнули, рассеялись по мёрзлым холмам и оврагам, чтобы вернуться в укрытие разными дорогами.
***
Хадор нахмурился. По описанию трупа было похоже, что лежит он примерно со времени последнего похода в поисках воды, но никто из разведчиков тогда нигде не встречал морготовых тварей — ни живых, ни мёртвых. Может быть, этот орк пытался преследовать воинов Дор-Ломина, но погиб от жажды и голода? Сомнительно. Главным в рассказе оставался тот факт, что враг облачился в доспех, значит, собирался сражаться.
Белериандских разведчиков преследовали, но не догнали?
Хадор помрачнел ещё больше. Пожалуй, стоит проверить старые стоянки. Прикинув, что для сколько-нибудь значительного сражения воинов Дор-Ломина сейчас недостаточно, вождь решил попросить подкрепления из осадного лагеря. В конце концов, просто так что ли Брегор, сын Боромира присылает своих собратьев? Для передовой даже они сгодятся. Учитывая, что глава беорингов не дорожит теми, кого отправляет на службу, можно сделать вывод — потери никто считать не станет. Однако для вызова подкрепления необходимы веские основания, и надо их добыть.
— Выходим на поиски! — приказал Хадор, потирая разболевшуюся из-за смены погоды руку. Проклятый ящер! — Мы должны найти живого орка. И лучше, не одного. Если говорить не станет, притащим его в Хитлум, чтоб эльфьи колдуны ему мозги вправили. Говорят, Марах так успешно делал.
Бойцы согласились, начали собираться в путь. На лицах читалась усталость от бесконечных бессмысленных поисков, воины хотели напоить мечи кровью врагов, и уже не боялись встретить слишком сильного противника.
***
Новая карта рисовалась легко. Маланор, сильно постаревший за прошедшие с прошлого похода годы, довольно быстро устал, поэтому остался в одном из оврагов готовить землянку, а Барах и Арахон разошлись, чтобы охватить больше территории за короткий срок.
Время утекало, никаких следов присутствия орков больше не обнаруживалось. Не желая возвращаться ни с чем, супруг Брегиль решил отнести соратникам уже сделанные заметки, а потом продолжить поиски, но, пройдя в обратном направлении не более сотни шагов, разведчик вдруг увидел под ногами обломок ржавого клинка. Арахон мог поклясться — этой вещи здесь раньше не было! Да, в темноте морготовых земель многое ускользает от лишённых зоркости человеческих глаз, но оружие… Нет! Никогда. Завертев головой, воин вдруг заметил металлический блеск чуть поодаль и пошёл туда. Возникло странное чувство, будто клонит в сон, чёткость зрения пропала. Потряся головой, Арахон присел, взглянул на обломок и вдруг услышал тихое пение странным голосом, который звучал одновременно высоко, и низко и мог принадлежать и мужчине, и женщине:
— Протяни мне ладонь… Протяни мне ладонь…
Разум затуманился, словно от травяных смесей Бреголаса, но воин всё-таки смог заставить себя думать: если он попал под действие чар какой-то местной твари, то звать на помощь — означает подвергнуть опасности соратников. Похоже, куски клинка оказались ловушкой. Подняв оба обломка и спрятав в сумку на поясе, Арахон обернулся на голос.
— Протяни мне ладонь!
Близко никого не было видно, и воин подумал о возможности сбежать. Только не приведёт ли он беду к соратникам? А если слишком долго путать следы, можно насмерть замёрзнуть. Решив, что риск — это именно то, ради чего стоит лезть в логово врага, Арахон осторожно пошёл туда, откуда доносилось пение.
Как назло, местность стала абсолютно открытой — ни единого холма или оврага, ни камней, ни ям. На совершенно ровной земле, припорошенной зернистым снегом, распластался ещё один труп в проржавевшей броне и остатках шкур. Рядом с мертвецом, обнимая нагрудник, лежала хрупкая, легко одетая девушка. Заметив врага, она поднялась и села на колени, выставив вперёд кривой нож.
— Нас предали, — сказала странная незнакомка, чёрные волосы которой были длиннее тела и прилипали, словно мокрые, глаза выглядели непропорционально большими, ротик-ниточка почти не шевелился. Кожа девушки казалась едва ли не белее, чем её платье. — Жениха убили. Я отомщу! Не подходи!
— Подожди, — Арахон остановился, поднял руки, пытаясь прислушиваться, насколько это позволял ветер и тёплая одежда. — Я тебя не трону. И жениха твоего убил не я. Клянусь.
— Знаю, — сказала девушка, вставая. Снег летел словно мимо неё — на чёрных волосах не появлялось ни крупинки. — Но ты тоже хочешь крови. А я — совсем иного.
— Месть не бывает без крови, — осторожно произнёс воин. В голове появился неприятный шум.
— Бывает, — не согласилась незнакомка. — Уходи.
— Послушай, — медленно, обдумывая каждое слово, проговорил Арахон, решив, что его всё равно не отпустят, — я могу помочь отомстить. Меня послали сюда за орочьими головами. Чем больше принесу, тем больше заплатят. Давай так: я убью того, кто причинил тебе зло, и заберу…
— Нет, — девушка бросила нож, перешагнула босыми ногами труп, остановилась на расстоянии двух вытянутых рук от разведчика. — Я знаю, что одной смерти тебе будет мало. Я покажу тебе дорогу, но ты заменишь мне жениха.
В любой другой ситуации Арахон воспринял бы такое предложение со смехом и, скорее всего, согласием, сопровождающимся попыткой обмануть женщину, которая рано или поздно потеряет бдительность, но сейчас перед ним была не аданет или Эльдиэ, а морготова тварь, поэтому мужчина опешил. В голове промелькнули сразу все возможные развития событий, на какие хватило фантазии: любовные игры с чудовищем смертельны для человека, от такого союза родится что-то пострашнееМоргота, а если соратники узнают… К тому же монстрица была исключительно непривлекательна: низкорослая, бледная, с непропорционально большой головой и тощими руками.
— Я тебе не нравлюсь? — спросила тварь, поняв корень проблемы.
И начала меняться. Вытянувшись в росте почти вровень с Арахоном, девушка обрела эльфийскую внешность, отличаясь лишь неестественной белизной кожи и полностью чёрными глазами.
— Заменишь мне жениха — узнаешь секретную тропу, — сказал преобразившийся голос. Теперь он звучал маняще-женственно. — Здесь, — красавица огляделась, — нужно держаться вместе с теми, кто готов помочь. Протяни мне ладонь.
Воин медлил. Проницательная тварь устранила главный барьер между собой и человеком, выбрав самую привлекательную для Арахона внешность, но верить этому существу разведчик не мог. Чувствуя себя в ловушке, не в состоянии полноценно думать, адан пытался понять, как лучше поступить, но монстрице надоело ждать, и усилившиеся чары лишили человека способности дышать полной грудью.
— Тряпичный город спит в объятиях зимы, — затрепетала песня внутри головы, давя на глаза и уши, смазывая и так с трудом различимый во тьме пейзаж, — в снегу увязли очертания и звуки.
Сказать и сделать ничего не можем мы,
В холодном коконе немеют рты и руки.
В тряпичном городе нельзя разжечь огонь.
Одной искры довольно, чтобы вспыхнуть стенам.
Огнеопасно быть собой!
Арахон ощутил обессилевающее принятие судьбы: зачем бороться, когда противник превосходит в мощи тысячекратно? Слова монстрицы заставили вспомнить вынужденную женитьбу и необходимость бесконечно притворяться, чтобы не разгневать свирепого безумца Брегора.
— Огнеопасно быть собой в тряпичном городе.
Но протяни мне ладонь, протяни мне ладонь!
Нам нужно стать немного ближе, чтоб согреться.
В краю кромешной мерзлоты остался нам один огонь,
Что пламенеет в сердце.
Здесь всё фальшивое снаружи и внутри,
И солнца свет не согревает, а лишь слепит.
За красотой далёких радужных картин
Лишь одиночество зверей в тряпичной клетке.
Но если можешь, то покинь тряпичный дом,
Шагни на встречу мне сквозь холод, снег и вьюгу.
По одиночке мы умрём, по одиночке мы умрём,
Но вместе выживем!
Лишь протяни мне ладонь, протяни мне ладонь!
Нам нужно стать немного ближе, чтобы выжить.
В краю кромешной мерзлоты остался нам один огонь,
Что пламенеет в сердце тех, кто ещё дышит.
Уже не тощие женские руки нежно обняли воина за шею, и сопротивляться адан не смог. Казалось, будто тварь проникла внутрь его тела, дышит его легкими, сдавливает внутренности, отодвигает с места сердце. Тупая боль под кожей и неприятно натянувшиеся жилы почему-то не помешали возбуждению, пальцы морготовой твари пробрались в штаны.
— Я сдержу обещание, — последнее, что услышал Арахон перед падением во тьму.
Как только плоть человека и чудовища слились в одно, ощущение небывалого наслаждения практически лишило сознания, словно отделяя душу от тела. Не в силах даже закричать, адан судорожно хватал ртом воздух, мечась, будто в агонии, поэтому почти не почувствовал становящийся всё более болезненным укус острых тонких зубов на своей шее.
***
— Это… ещё что?! — Барах указал вперёд сквозь пелену снега.
С трудом пройдя по следам соратника до начала метели, двое воинов ожидали увидеть многое, но только не то, что предстало перед глазами.
Арахон лежал полураздетый на мёрзлой земле, и было ясно — спасать друга поздно. Рядом сидела на коленях черноволосая девушка в одном лёгком платье и гладила припорошенные снегом светлые пряди мёртвого воина.
Не сговариваясь, дор-ломинские разведчики схватились за дротики, метнули в морготову тварь, но она вдруг подпрыгнула, увернулась от одного острия, поймала другое в кулак. Подъём над землёй замедлился, и перед воинами на месте девушки появилась огромная летучая мышь.
— Я хочу поиграть, — пискнула она. — кидайте ещё.
Увидев, что оба мужчины готовы принять бой, монстрица хихикнула:
— Ваш друг заплатил жизнью за мою откровенность. Мы обменялись: он мне — подарок, я вам — информацию о том, где засели орки. Вы же ищите нечто важное, так? Мне нетрудно рассказать, где это, и я даже не стану предательницей в глазах моего Владыки. А знаете, почему? Потому что вам всё равно его не победить.
***
Выслушав показавшийся крайне странным рассказ соратников, Хадор вышел из укрытия, чтобы подумать в одиночестве. Верить морготовой твари нельзя — это очевидно, но с другой стороны, если она указала путь в некое орочье поселение, там можно взять пленных. Как же лучше поступить? Идти самим или ждать подкрепления? Разумнее отправить беорингов вперёд, но воины Дор-Ломина не оценят такой заботы. Нет, надо идти самим.
Пусть это будет разведка боем.
Примечание к части
Песня "Картонный город" гр. Felidae
Примечание к части
Стихи в конце главы авторства Белое_Безмозглое https://ficbook.net/authors/2493244
Сборник https://ficbook.net/readfic/10672779
Гр-р-камень
— Помеченный злом! Я иду за тобой! — мечтательно пропел Драконий Член, выглядывая из-за массивного валуна вниз со склона.
Если мышь не выдумала, значит, на плато, которое в последнее время называли Плоская Давалка, скоро должны явиться дырявые из-за гор. Давно зады, видать, чешутся. Было немного жаль, что от алкарим требовалось лишь заманить вражин недотраханных в ловушку, чтобы испытать на них новое оружие Владыки, но с другой стороны — кто-то обязательно выживет, потому что окажется трусом.
«Сгодится в качестве игрушки для дочек», — подумал полуорк, облизываясь.
— Поиметый злом! Жопа горит от вонючего дерьма.
Заметив вдалеке шевеление, Драконий Член сделал знак своим, что пора начинать. Главное, самим вовремя спрятаться, но это алкарим хорошо умели, по крайней мере, когда были относительно трезвы. А кто обдолбался в карауле — так то его проблемы.
Лениво падавший снег прекратился, клубы мрака в небе замерли. И лишь едва заметно дрогнула земля.
***
Снега выпадало мало. Слишком мало. Словно нарочно прогоняя врагов со своей земли, низкие тучи сыпали редкой крупой, которая тут же смешивалась с серой пылью. Где же брать воду? Неужели снова отступать ни с чем?
В то же время Хадор видел, как жаждут битвы его бойцы, часть из которых помнила проигранный бой и хотела отмщения. Вождь и сам мечтал убить всех, кто принёс зло его семье, однако был уверен — самое большее, что сейчас удастся сделать — захватить пленных и допросить.
Только в голове всё чаще крутилась неприятная мысль: ходили слухи, будто один из сыновей Голфина, Аракано, кажется, увёл часть народа в безопасное место, и о его нахождении неизвестно никому. Соответственно, если бы морготовы рабы захватили в плен любого воина или обычного подданного эльфийского короля, никто не смог бы рассказать, где находится тайное убежище.
С Морготом ведь, наверняка, так же! Если и брать пленных, то тех «огненных дрочей»! Но это невозможно, очевидно же.
С другой стороны, приказ есть приказ.
Снег прекратился, давая понять чужакам, что воды им не будет ни в каком виде. Близкое к отчаянию чувство сдавило грудь. Хадор понимал: за ним сейчас следуют его соратники, его друзья, и не все они рискуют только ради голфиновского серебра, которое почему-то не нравится гномам. Многие воины Дор-Ломина шли на смерть, мечтая победить зло и тьму, и именно перед ними было особенно стыдно.
«Не с таким настроением положено носить Драконий Шлем, — подумал Хадор, тронув открытое сейчас тяжёлое забрало. — Впавший в уныние командир не имеет права на столь ценную реликвию. Недостоин».
Но, стоило допустить мысль о передаче шлема, дор-ломинский вождь ощутил прилив злости и сил.
«А кто достоин?! Кто?! Глупец и слабак Галдор, не умеющий держать язык за зубами и привыкший к папкиной защите?! Или Гундор, не способный держать меч? А, может, наивная Глорэдель, лезущая на войну, чтобы найти жениха?! Или Вар-нон-до? А почему нет? Этот мутный тип получил целую крепость! Почему не забрать у героя Астальдо всё?! И шлем, и жену заодно! А, может, Драконий Шлем достоин носить Маэдрос, потому что только ему захочется спрятаться в металл, ведь под ним не страшно?! Может, отдать реликвию жене, чтоб как вазу использовала? Или Голфину! Да! Точно! Пусть в своём дворце в нём сидит, вместо короны!»
Нелепые рассуждения прервал неожиданный порыв ветра. Хадор поправил шлем, мысленно поблагодарил эльфийских мастериц, сшивших тёплый подшлемник, посмотрел вперёд. Дорога постепенно шла в гору: сначала незаметно, но со временем всё ощутимее. Никаких следов поселения видно не было, а хуже всего — за возвышенностью, похоже, находилась низина, и что на ней, узнать заранее не представлялось возможным.
Вдруг из тьмы слева донёсся отчаянный вопль:
— А-у-и-у-а-у! Не стреляйте по мне! Я с добром! Я всё скажу! Не ходите туда!
Сквозь мрак и вновь начавшийся снегопад проступил небольшой силуэт ползущего на карачках орка.
— У-а-а-а-ы! Не стреляйте! Стойте!
— Взять его! — приказал Хадор.
Морготов раб поднял голову, увидел человека в глухом шлеме с драконом и взвыл вдвойне отчаянно. Гилнор вышел вперёд вместе с тремя соратниками, орк покорно протянул им руки, сложив, чтобы было удобнее связывать, чем вызвал гримасы омерзения на лицах свободного народа.
— Там вас поимеют, — кивнул он в сторону плато, а потом посмотрел на людей, чуть не плача: — Пожрать есть? Я отработаю!
— И что ж ты умеешь? — спросил вождь, но искажённый шлемом голос напугал раба ещё сильнее.
— Всё умею! Всё сделаю!
— Покажи, где вы воду берёте, — Гилнор закончил с узлами и потянул вверх, давая понять, чтобы пленник вставал.
— Так там же, ну! Драная дырка! — орк указал куда-то на север с таким искренним недоумением, словно его спросили, каким местом надо дышать.
— Покажи. И почему нас должны поиметь?
— Потому что они всех имеют!
— Прям-таки всех?
— Всех.
— И владыку вашего?
— И его. Но Алкара нет давно. Он на нас обиделся и ушёл. Свет свой долбанный унёс и спрятал. Теперь эти вон дрочилы палёные тут главные.
— Может, — предположил Гилнор, — Алкара твоего уже поимели?
— Нет, — решительно закивал орк. — Он раньше ушёл.
Хадор задумался. Что-то здесь было не так, однако, зная, как живёт морготов народ, человек не удивлялся появлению перебежчика. К тому же, слова раба звучали просто бессмысленным лепетом неучёного пустого места.
— Идём, — сказал вождь пленнику, — покажешь воду.
— А пожрать дашь?
Воины рассмеялись. Метель снова стихла, воздух замер.
— Еду надо приготовить, — пояснил Гилнор, — мы сырое не едим. А для готовки нужна вода.
— Ладно! Что угодно, только валим! — вдруг запаниковал орк, уставившись под ноги, словно заметил что-то, недоступное для людей. — Валим отсюда! Быстро!
Хадор непонимающе обернулся к соратникам, и тут земля едва заметно дрогнула.
***
— Валим! — заорал Драконий Член, когда затряслись огромные валуны, за которыми прятался он сам и его собратья. — Валим! Имел я вас и всю вашу родню! И подохшую, и не вылезшую из вонючей дыры! Валим, чтоб вас порвало!
Командир-полуорк с самого начала видел — всё катится в щель между ног, но всё равно надеялся на лучшее. Однако судьба оказалась жестокой.
Сперва, когда появления белериандских захватчиков пришлось ждать несколько лет, стала уменьшаться численность армии Драконьего Члена, поскольку, не имея возможности убивать врагов, орки жестоко расправлялись друг с другом. Потом начали изнывать от бездействия тролли, которых дрочилы с кнутами не пускали громить всё вокруг. А когда всё-таки припёрлись дырявые, некоторые алкарим долбанные почему-то решили, что у дырявых жрачки больше. Да где, в зад вас десять раз, больше?! Где?!
Одного гада всё-таки упустили, значит, он предупредил кого не надо о чём не надо.
Но главное — кто выпустил долбанных камнетрахов раньше времени?!
Драконий Член всегда знал, что приближённым Владыки Алкара совершенно насрать на армию, поэтому думать о своих бойцах должны командиры. Полуорк понимал: не сохранит войско — его поимеет кто-нибудь, кто сохранил.
— Валим!
Земля затряслась, камни под ногами запрыгали.
— Валим! Наверх! Не вниз! Наверх! Зашибёт!
В сторону орков полетел массивный булыжник, за которым можно было бы укрыться втроём, а расплющить он способен и десяток. Воины Моргота бросились врассыпную и устремились на подъём в западной части плато.
***
Опора под ногами содрогнулась, и дор-ломинские воины увидели, как сверху катится огромная глыба. Хадор не успел понять, да и не разглядел бы в темноте, все ли его соратники целы. Скомандовав рассеяться, он с изумлением посмотрел на орка — этот морготов раб действительно хотел помочь врагам?
Неожиданно из темноты на людей понеслась огромная, словно скала, фигура, держащая в непропорциональных ручищах похожий на яйцо камень, узкий край которого был достаточно острым, чтобы пробивать трещины в земле.
— Гр-р-р-ро-о-о! — взревел великан, замахиваясь. — Гр-р-р!
— Владыка Алкар! — взвыл орк, обращаясь к Мелькору, словно к Эру, за чудесным спасением, однако никогда не видевшие опального Вала люди поняли его слова иначе.
— Это что — сам Моргот? — спросили в один голос сразу несколько воинов Дор-Ломина.
— Владыка Алкар! — снова завопил пленник и начал отчаянно вырываться. Хадор попытался удержать его, собратья помогли.
— Гр-р-р! — громче прежнего завопил монстр и прицельно кинул булыжник в людей, метясь туда, где их находилось больше.
Камень раздавил двоих, глубоко войдя в мёрзлую почву острым концом.
— Гр-р-р-о! — тролль побежал прямо на бойцов, которые тщетно пытались его ранить. Раскидав особо отчаянных с дороги, чудовище нежно обняло своё оружие и заурчало: — Гр-р-р.
— Не только мы именуем мечи и топоры, — помогая раненому собрату подняться, произнёс Гилнор. — У этого «моргота» вон камень по имени Гр-р. Гр-р-камень. «Гр-ондо» на Квэнья. Любит его, как деву.
— Рассеяться! — снова прозвучал приказ вождя. — Отступаем!
Тем временем тролль с нарастающим рыком выдернул камень из земли и снова замахнулся. С булыжника упали кровавые ошмётки.
Хадор ощутил себя беспомощным. Сейчас человеческий военачальник, как никогда, пожалел, что в его войске нет эльфов, ведь только бессмертному народу под силу хотя бы попробовать выстрелить на бегу в, вероятно, уязвимый глаз монстра. Было очевидно: добраться до воды не получится — путь охраняется. Снега выпало мало, а все поселения и логово Моргота, далеко. Если удастся сбежать от чудовища, придётся возвращаться ни с чем и только сообщать о потерях.
— Гр-р-р-ро-о-о! — раздался вой, и вдруг издалека ответил второй голос.
— Отступаем! Назад!
Связанный орк не мог бежать быстро, его пришлось бы тащить, и вождь принял решение бросить пленника. Беда не приходит одна, а провал, если настиг, то во всём.
***
Гильдис догадывалась, что в письме из осадного лагеря задолго до того, как конверт доставили — младшая дочь, живущая в Барад Эйтель, раньше других узнала и сообщила домой о провальном походе в земли Моргота.
Сев за стол и распечатав послание от мужа, супруга вождя тяжело вздохнула. Ей и самой нечем было бы порадовать Хадора, если бы он сейчас вернулся, а не остался на Ард-Гален. Когда погибла Дорвен, жёны и матери воинов Дор-Ломина стали чаще высказываться против «эльфийской войны», и даже поездка в Хитлум не помогла. Славный король Голфин пытался донести до народа, что красоту нолдорских городов Моргот ненавидит сильнее всего и уничтожит в первую очередь, что без Младших Старшим не выстоять, что если враг победит, Арде конец и всему прекрасному в ней тоже. Однако Гильдис понимала и другое: потерявшим любимых мужчин женщинам наплевать на красоту голфиновского дворца и на Арду в целом. Всё, чего они хотели — это прожить свою короткую жизнь счастливо, рядом с мужем, сыном и внуком. Моргот не нападает на Хитлум и Дор-Ломин! Это Голфин бесконечно пытается победить врага, которого сам выдумал!
Жена Хадора снова вздохнула. При Дорвен так никто не говорил. И Мельдир умела быть мудрой правительницей. Теперь общаться с беорингами стало сложнее.
Гильдис пробежалась глазами по письму.
«Потери, неудача, когда вернусь — не знаю. Галдор в порядке».
Увы, это не первое подобное послание, и, аданет понимала, не последнее.
***
Седой музыкант сидел на камнях площади, подстелив себе шерстяной шарф. Старая лютня звучала чисто, но глуховато, струны порой чуть слышно дребезжали, добавляя трагических нот в песню.
— И тогда ты им всё рассказал, — с чувством исполнял Гилнор, — и про то, как был на войне.
А один из них крикнул: «Врёшь, музыкант!»
И ты прижался к стене.
Ты ударил первым — тебя так учил
Отец с ранних лет.
А ещё ты успел посмотреть на окно —
В это время она погасила свет.
— Да! — прервал песню мальчишка-адан из собравшейся толпы. — Расскажи, герой! Это правда, что сам Моргот напал на войско Хадора? Правда? Правда?
— И что он был ростом с башню, правда? — испуганно спросила девочка-эльфийка.
— У него был молот-скала, да? — хмыкнул, храбрясь, юноша, которому скоро предстоял первый поход на север.
— Гр-р-р-ро-о-онд? Да? — передразнил интонацию тролля первый малец. — Правда?
Гилнор улыбнулся. Ему хотелось рассказать совсем о другом, но кому интересна судьба погибших от булыжника бойцов? Кто спросит о калеках? Возможно, кто-то вспомнит о них, но точно не эта жаждущая сказок толпа. Разведчик рассмеялся и продолжил петь то, что хотел сам. Подстраиваться под бездельников и глупых детей? Позволять им требовать? Играть ради чьей-то прихоти? Нет, никогда. Воевать за серебро можно, а петь надо только для души.
— Что же, здравствуй, моя подруга! — зазвучали печальные слова. — «Здравствуй» — глупо звучит, конечно…
Холодеют твои ладони,
Приближается смерть неспешно.
Гилнор закрыл глаза, чтобы не видеть тех, кому сейчас станет скучно, потому что им всё равно.
— Выпьем, что ли, вдвоём за встречу!
Сколько раз до пьяна напивались?
Мы с тобою сражались вместе
И одним плащом укрывались.
Хочешь, песню тебе спою я?
Помню, ты их любила прежде…
А потом заварю лекарство,
Хоть и знаю, что нет надежды.
Путь, что выбрали мы с тобою,
К тихой старости не приводит.
То дорога для смелых душою.
То тропа одиночек-изгоев.
Мы с тобой не боялись смерти,
Прикрывая друг другу спину.
Не сумел тебя защитить я…
Хоть поленьев в печку подкину,
Хоть немного тебя согрею!
Там, на севере, было проще.
Под тоскливую песню метели
У костра коротали мы ночи.
Мы с тобою не знали страха,
Ни о чём мы тогда не жалели.
Землю щедро поили кровью,
То чужой, а то и своею.
Мы всегда пополам делили
Кров и пищу, смех и печали.
Мы с тобой за жизнь говорили,
А порою про смерть молчали…
Смерть идёт не с мечом, а с хворью,
Мы не ждали ее так рано.
Вот опять ты кашляешь кровью,
И она красна, как из раны.
Ты не бойся, моя подруга!
Я одну тебя не оставлю.
Вот уже посинели губы…
Засыпай спокойно, родная!..
Влажные ресницы дрогнули. Менестрель не хотел открывать глаза, боясь позволить пустоте вокруг проникнуть в душу. Конечно, публика разошлась! Вон как тихо стало. Но если кто-то продолжает его слушать, значит поймёт и подождёт, когда силы для музыки опять возродятся в сердце певца. Может быть, с этими людьми удастся поговорить. Вдруг они интересные собеседники?
Примечание к части
Цитаты из песен:
"Меченый злом" гр. "Ария"
"Со сладким чувством победы, с горьким чувством вины" гр. ЧайФ
Надеюсь, что перевод слово "онд(о)" понятен из контекста, но если вдруг нет — это камень. Гронд — это Гр-р-камень.
Если Сильмариль забеременеет, из этого не выйдет ничего хорошего
— Моя дорогая леди-летописец, — Финдарато посмотрел в окно, словно Эльдадотэ сидела не за столом напротив, а на ближайшей сосне, — нам пришло важное письмо из осадного лагеря, но прежде, чем его обсудить, я хотел бы поговорить о наших территориях. О легендарном Ладросе. Ах, прости, о Фиримаре Дортонионском, мирное кладбище которого превзойдёт размером и величием братские могилы павших воинов славных битв прошлого. Но сейчас речь не о величии. Когда я, наконец, оплакал моего дорого друга Беора и вышел к людям, оказалось, что сменилось уже несколько поколений вождей, и в новом юном лидере Фирьяр я увидел Феанаро.
— Что?! — расхохотался Айканаро. — Куруфинвэ бы из тебя живьём статую сделал за такое сравнение!
— И Брегор поступает именно так с теми, кого не любит, — радостно кивнул Инголдо, смотря с превосходством, мол, видишь? Я прав. — В те далёкие для племени Фирьяр времена я смог подружиться с «младшим Феанаро», вспомнив ошибки Валар и не повторив их. Теперь перед нами опять проблема из прошлого. Новая жена для Брегора — не просто женщина, это необыкновенное, неповторимое существо, которое вождь лепит, лелеет, оберегает. Это его Сильмариль, понимаете?
— Нет, — фыркнула Эльдалотэ.
— А придётся, моя драгоценная леди, — король вздохнул. — Уверен, Валар точно так же не видели в нас и наших ценностях ничего, стоящего внимания. Понимаешь, к чему я?
— Возможно, — отозвался Айканаро.
— Однако, наша ситуация в чём-то не только сложнее, но и проще, — Финдарато поблагодарил Эдрахиля за новые угощения и вино. — Мне грустно признавать это и произносить вслух, но Брегор скоро умрёт, и править будет его сын от Мельдир. По крайней мере, я так решил.
— А если Сильмариль родит Феанаро наследника? — ехидно поинтересовалась Эльдалотэ, начав гладить перо.
— Сомневаюсь, — король покачал головой. — Брегор уже немолод, а Барадис больна. Даже если Сильмариль забеременеет, сомневаюсь, что из этого выйдет нечто хорошее.
— Я поняла, — леди начала что-то записывать, — нельзя отнимать Сильмариль у Феанаро. Пусть радуется в своей тайной кузнице или сокровищнице и не вылезает оттуда лишний раз.
— Да, моя мудрая советница! — заулыбался Финдарато. — Мы не станем уподобляться Айнур и просто подождём.
— А пока ждём смерти неугодного вождя, — Айканаро хлопнул в ладоши, — займёмся воспитанием его сына.
— Только делать это будешь не ты, — серьёзно сказал король. — С меня хватит.
— Спасибо, что избавил от лишних забот, — скривился лорд. — Буду рад продолжить заботиться о любимых лесах.
— И одевайся скромнее, пожалуйста, — совершенно без шуток заявил Инголдо. — И волосы подбери.
— Может, ещё мешок на голову нахлобучить?
— Пожалуй.
Эльдалотэ долго старалась не рассмеяться, но всё же не сдержалась.
— А мне плакать хочется, — вздохнул Финдарато. — И не только из-за брата. Стремительность течения переменчивой реки времени меня убивает. Чтобы понимать, как общаться с каждым новым вождём беорингов, мне приходится впускать этих людей в своё сердце, а потом — оплакивать их смерть или безумие. Я устал от этого. Эдрахиль, утешь своего короля бокалом вина, будь любезен. Я должен пожаловаться на судьбу, чтобы после, с новыми силами отправляться в Фиримар. Ладрос. Мне необходимо поговорить с Барахиром. Не спрашивайте, о чём именно, ибо я пока и сам этого не знаю.
— Может быть, лучше не ходить? — невинно спросил Айканаро.
— Может быть, — согласился Инголдо. — Возможно, я последую именно твоему совету, дорогой кузен. И всё окончательно испорчу.
***
В библиотеке Берена, которую Андрет продолжала мысленно именовать «Дом Белемира», всегда было шумно, но сегодня гомон стоял просто оглушающий. Старшая дочь книжника родила первенца, и по этому поводу здесь собралась вся школа. Напившаяся браги средняя наследница рыдала в голос, что не хочет замуж за того, кто к ней сватается, а многочисленные умудрённые годами женщины заверяли девушку: стерпится-слюбится.
Уже собиравшуюся уйти из этого ужасного места и вернуться позже Андрет остановила на пороге дома ловко брошенная петля. Верёвка затянулась на плечах в районе груди, но соскользнула вверх. Если бы женщина вовремя не поймала её, удавка могла бы опасно сжать шею.
— Что за игры?! — заорала Андрет, услышав детские голоса. — Я вас выдеру! Всех!
— Мы — тарр-ге-лионские разбойники, тётя! — заявила худая высокая девочка с двумя тонкими чёрными косичками. Большие тёмно-карие глаза, выделяющиеся на узком бледном лице, посмотрели с озорством. — Плати. Или умрёшь.
— А ну иди сюда, гадина! Я твоему отцу расскажу! — вспылила сестра вождя, попытавшись вырвать верёвку из рук девчонки, но та держала крепко.
— Я не боюсь побоев, — заявила юная аданет. — Это вы должны бояться. Изобьёте и забудете. Успокоитесь. А я запомню. И отомщу.
— Ах ты морготова тварь!
Андрет дёрнула на себя верёвку, но девчонка вырвала её и бросилась прочь, хохоча вместе с друзьями-мальчишками.
— Перетерплю розги! — крикнула дочка Берена. — И дальше буду делать, что хочу!
Ругаясь всеми известными злыми словами, женщина рванула в дом. Вспомнилось, как однажды слышала разговоры детей, будто учителя — худшие родители.
«На себя бы посмотрели, несносные наглецы! А Берену надо быть жёстче с дочерьми, особенно с избалованной младшей! А то всё: «Ути-пуси, моя малышка! Назову в честь Мельдир, пусть такая же кроткая и любящая будет!» Как же! Дождался! Разбойница таргелионская растёт! Бить её! Бить! Пока не поумнеет! Отомстит она! Тварь!»
От нахлынувших эмоций закружилась седеющая голова. Решив, что любое дело может подождать, поскольку здоровье дороже воспитания чужих выродков, Андрет остановилась, развернулась и гордо пошла домой. Надо мужу испечь что-нибудь, сам-то он не может! Устал, видите ли!
Продолжая мысленно проклинать всех, кого вспоминала, сестра Брегора быстро зашагала по мощёной дороге в сторону заката, который сегодня больше напоминал лесной пожар, нежели обычную зарю, и от подобного зрелища становилось не по себе.
***
Этот пузырёк — перед едой, этот — во время, этой мазью пользоваться после испражнений, это втирание — перед сном.
А вот этот порошок — просто для настроения. Вместо браги.
Боромир надеялся, что ничего не перепутал. В последнее время память нередко подводила, однако главное отец фиримарского вождя не забывал — нужно всегда и везде повторять, что он просто отвечает за армейский склад и ни к чему иному отношения не имеет. Боромир, сын Борона — просто житель Ладроса, не более того. Нет, поговорить с сыном он ни о чём не может, ни за кого попросить тоже. Нет, мирианов не даст. И в долг тоже. И семью сына он тоже не обсуждает. И ничью не обсуждает. У Боромира, сына Борона дел и без того хватает — вон, стены опять отсырели. Не до сплетен старому занятому человеку.
Этот пузырёк — после еды. А этот? Откуда он тут? Ах ты ж морготово седалище!
Отец вождя выругался. Случайно забрав домой лекарство, которое хранил в погребе на складе, старик рисковал в нужный момент остаться без очень важного снадобья, поэтому решил, несмотря на поздний час, вернуться на работу и положить чудодейственный эликсир на место. Взяв связку ключей, Боромир поплёлся по тёмной обезлюдевшей улице, мимо погасших окон, откуда то и дело доносились звуки обычной жизни. Снова стало грустно и горько от того, как бессмысленно прошло его время, а ведь можно было столько всего сделать! Да что уж теперь слёзы лить? Уже ни сил, ни здоровья…
Повернув в сторону ряда сараев, где хранился разный хлам, который тоже зачем-то отправляли в осадный лагерь, словно там своего мусора нет, Боромир дошагал до входа на склад и заметил отсутствие замка на двери.
В первый момент испугавшись кражи, отец вождя быстро встряхнулся и одёрнул себя: какое ограбление? Какой взлом? Да кто рискнёт лезть сюда, зная, как трепетно Брегор относится к вопросам военного дела? Видимо, просто кто-то из молодых девку привёл. Решив, что сделает вид, будто ничего не заметил, старик осторожно вошёл на склад и направился к маленькой кладовке, где иногда спал. И вдруг до него донеслись звуки, никак не напоминающие любовные игры. За дверью хранилища записей кто-то смеялся, пел, топал. Мелодия показалась знакомой — Боромир вспомнил, что слышал нечто похожее на ярмарке: какой-то дурак сочинил балладу о пропавшей Хирвен, и вроде бы менестрелям намекнули, что не стоит такое исполнять прилюдно. Но кому и зачем понадобилось петь это здесь?
Не зная, как правильнее поступить — сбежать или остаться послушать, отец вождя всё же подошёл к неплотно прикрытой двери и заглянул в щёлочку.
Девушка, которую Боромир видел впервые, одетая в простое, но нарядное платье, ходила туда-сюда перед дюжиной зрителей, среди которых были в основном работники военного склада.
— Хирвен пропала, — продолжала незнакомка рассказ под аккомпанимент арфы, колокольчика и деревянных ложек. — Брегор нашёл другую женщину, и Мельдир почувствовала, что сердце вот-вот перестанет биться.
Стук ложек начал замедляться, девушка запела, изображая жену вождя:
— Вчера я видела во сне,
Как чёрный всадник на коне
Закрыл от взора утренний рассвет.
Пусть это был лишь только сон,
Но на беду стал вещим он,
Померкло солнце, света больше нет!
Недоброй стала снова весть,
Теперь моя задета честь!
Её цена довольно высока.
В рассказе юных двух сердец
Пером печали, наконец,
Запишется последняя строка.
Твоя ошибка, милый друг,
Что видишь ты не всё вокруг,
А поддаёшься тёмной власти чар.
Но не могу тебя винить!
Не перестав тебя любить,
Я сердцем принимаю весь удар.
Прощай! Прощай!
Я буду помнить вечно
Миг счастья быстротечный.
Прощай! Прощай!
Следы волною смыты,
Сердца золой покрыты.
Прощай!
— Нет, мама, не умирай! — подбежал к певице молодой парень. — Я найду Хирвен, и ты снова будешь счастлива. Я найду Хирвен! Клянусь!
Изображающий юного Барахира адан браво зашагал перед публикой, но вдруг ему преградили путь трое странно одетых собрата и женщина, старательно изображавшая старуху.
— Оставь копьё и латы!
Ты не ходи туда!
Мы сделаем богатым
И славным навсегда! — запели мужчины, и Боромир узнал в одном из них себя, а в другом — Брегора. Третий, видимо, пародировал Берена, но старик в этом уверен не был. — Ей эльфий свет излишен.
Да брось её уже!
Своя рубашка ближе
И телу, и душе.
— Я маме обещал! — начал спорить «Барахир».
— Но Хирвен больше не аданет! — заявил «Боромир». — Она рыба плотоядная!
— И всегда ею была! — мерзко произнёс «Брегор».
Настоящий Боромир схватился за голову.
— Добро и зло уж вечность
Ведёт незримый бой.
Совсем не дремлет нечисть!
Домой! Домой! — попытались напугать храброго юношу родичи.
— Забудь меня скорее, — вдруг запела старуха, обнимая портрет золотоволосого и очень ушастого мужчины, — не плача, не скорбя.
Я дольше, веселее
Жить буду без тебя!
Я не слышу, я глуха!
Возвратите жениха!
«Если Андрет узнает…» — ужаснулся Боромир.
Забудь про цель похода, — начал пихать под нос «Барахиру» карту и фишки тот, кто, видимо, изображал Берена, — сыграем на двоих.
Ты выиграешь сходу
Десяток золотых!
— Играть, презренный, в карту
Не сяду я с тобой! — юный герой оттолкнул «дядю». — Я склонен лишь к азарту,
Когда ведётся бой!
— А лучше хмель и сладость! — «Боромир» начал делать вид, будто пьяный, и настоящий отец вождя одновременно разозлился и ощутил стыд. — Бочонок есть с вином!
И отразится счастье
В бокале золотом.
— И убери бочонок! — не поддался «Барахир». — Вино наносит вред!
А мне до смерти дорог
Лишь вкус моих побед!
Решив больше не испытывать судьбу, Боромир поспешил отнести в кладовку снадобье и сбежать со склада, пока никто его здесь не увидел. А Брегору и правда лучше не знать, как его воспринимает народ, пусть живёт в счастливом неведении.
Так будет спокойнее всему Фиримару, разве нет?
Примечание к части
Песни из фэнтези-мюзикла "Ундина": "Прощай" и "Домой".
Подозрительная песня
— В траве сидел кузнечик.
Совсем как огуречик,
Зелёненький он был!
Представьте себе, представьте себе,
Зелёненький он был.
Он ел одну лишь травку,
Не трогал и козявку
И с мухами дружил!
Представьте себе, представьте себе,
И с мухами дружил!
Решив перед тем, как заглянуть к Берену и договориться о вроде бы непринуждённой встрече с семьёй вождя, где самого Брегора, слишком занятого делами, может и не быть, Финдарато со свитой отправился на ярмарку. Гномы из Ногрода ещё только съезжались, зато сами Фирьяр уже вовсю продавали то, что могли бы просто занести друг другу в соседний дом в любой день года, не дожидаясь особого события. Около въезда на площадь стояла ногродская крытая телега, из-за которой доносилось не слишком складное пение:
— Представьте себе, представьте себе,
И с мухами дружил.
Король Инголдо всегда обращал внимание на творчество своих и чужих подданных, хорошо усвоив горькие уроки дяди Нолофинвэ, поэтому и сейчас прислушался к тому, что исполняли для гномьих торговцев юные Фирьяр. Что-то в невинной песенке смутило Финдарато: может быть, акцент на зелёном цвете обычно серо-коричневого насекомого или уточнение о травоядности ловкого охотника, грозы мошкары и её личинок. Или то, как зажались и захихикали молодые певцы, увидев владыку. Решив, что ничего важного всё-таки не происходит, Инголдо уже собрался заняться чем-нибудь поинтереснее, однако когда прозвучал последний куплет, переглянулись даже верные короля:
— Но вот пришла лягушка —
Прожорливое брюшко
И съела кузнеца!
— Кузнеца? — уточнил Йавиэрион, высоко поднимая брови.
— Что-то здесь не так, — согласился Сайвэ, прищурившись.
Финдарато, мило заулыбавшись, отошёл от верных и, подойдя к певцам и торговцам, дал юным менестрелям золотой мириан.
— Наша музыка, — сказал король удивлённым подданным, начавшим кланяться и благодарить, — всегда возвращается к нам. То, что спели мы однажды, потом споют о нас.
— Прости, владыка! — испугались и люди, и гномы. — Если чем обидели…
— Почему обидели? — сделал невинные глазки Финдарато. — Разве вы имели в виду что-то плохое?
— Нет!
— Вот гадёныши, — скривился Йавиэрион.
Эдрахиль опустил глаза.
— Не злитесь, — улыбнулся верным Инголдо, — люди весьма самокритичны — они назвали себя мухами.
— Возможно, они имели в виду что-то совсем другое, — Сайвэ пожал плечами, — а мы ищем подвох там, где его нет.
— Или вовсе ничего не имели в виду, — согласился король. — Может быть, автор песни действительно не знает, чем питается кузнечик, и вообще перепутал его с саранчой, а также не в курсе, что слова, обозначающие насекомое и мастера, отличаются.
— Тяжело быть умным в кругу невежд, — помрачнел Сайвэ. — Каждый раз в подобных ситуациях думаю, что Валар смеялись над нами, когда вели в Валинор.
— И потом смеялись, и продолжают до сих пор, — отмахнулся Финдарато. — Их право. Скажите, вы тоже заметили, что на большинстве холстов и вышивок девушки с белыми волосами?
— А все мужчины с оружием, — кивнул Йавиэрион. — Словно тех, кто не воюет, и славить не зачем, и уважать не за что.
— Это центральная ярмарка, — поучительно произнёс король. — Хотите свободного творчества здесь? Может, вы его и в Хитлуме ищете?
— Но тогда песня про кузнечика…
— Менестрель ничего не имел в виду. Он просто неучёный. Либо Брегор снова хочет свободы от нас. Думаю, мы это скоро узнаем.
Ещё раз осмотрев лавки, в том числе с не слишком качественной глиняной посудой, разрисованной на эльфийский манер, Финдарато со свитой отправился в библиотеку.
***
Берен выглядел ужасно. Уставший, бледный, осунувшийся, с чёрными кругами под глазами и трясущимися руками, книжник встретил бессмертных гостей умоляющим прийти в другой раз взглядом. Возможно, король Инголдо внял бы немой просьбе, однако, зная людскую природу, решил не откладывать визит и разговор, поскольку присутствовал риск, что второй возможности не предоставится.
— Я отчитаюсь об обучении в моей школе в самые короткие с-сроки, — с трудом заговорил Берен, через силу ворочая языком.
— И я бы хотел встретиться с твоими учениками, как лучшими, так и худшими. И с хранителями тайных знаний, разумеется, — серьёзно произнёс Финдарато. — Скажи, сын Брегора учится у тебя или у Гельмира?
Нездорово-бледное лицо Берена стало землисто-серым, покрылось красными пятнами.
— Что такое? — сердце короля упало — он снова опоздал? Наследник Беора мёртв?
— Барахир, — книжник затрясся, челюсть запрыгала, — он бросил учёбу, когда… мать похоронил.
Глаза человека влажно заблестели. Инголдо буквально услышал немые оправдания на незаданные вопросы: «Как вы это допустили?», «Вы что, не понимаете, что сын вождя должен быть под присмотром?!», «Почему всем наплевать на беду родственника?» Берен не мог подобрать слов, поэтому стоял, едва не плача. Финдарато выдохнул.
— А до того, как бросил учёбу, — спросил король после паузы, — в какую школу ходил?
— В мою, — прошептал книжник, покачнулся и сел на ближайший стул. — Прости меня, умоляю! Но я не мог… не смог ничего сделать! Барахир и сам не учился, и другим не давал! Он говорил, что нет смысла в моих сказках! Что людям не нужны эти все песенки и истории, и что неважно, кто, когда и откуда пришёл! Какое прошлое у какого народа! Он прямо на уроке встал и заявил, что будет защищать от Моргота тех, кто живёт на его земле, и ему… на… ну… безразлично, кто предки этих людей или не людей, что они делали и как с кем сражались. Я… Прости, государь! Я сказал Барахиру, что если ему не нравятся мои уроки, то…
— И Барахир сделал то, что ты ему сказал, да?
— Да, — Берен начал тереть глаза. — Нет! Не только! Он… из дома ушёл.
Финдарато посмотрел на книжника с ужасом.
— Нет! О-о-он не п-пропал, — начал заикаться учитель. — Но… Дома больше не живёт. И не говорит, где… живёт.
Инголдо задумался. Мальчик так поступил с некой целью, он… Хочет что-то кому-то доказать. Но что? Король попытался вспомнить кого-то похожего из прошлого, но ничего не приходило в голову, кроме побегов Тьелко с Ириссэ, но это явно было совсем другое. Только что?
Решив оставить едва живого смертного в покое, Финдарато напомнил Берену о желании встретиться с учениками и пошёл к оставшимся на веранде верным. Немного помолчав, король посмотрел на Йавиэриона:
— Мне нужен Эрьярон. Срочно. Вызови его, а сам отправляйся на поиски сына вождя. Найди его тайное убежище и докажи, что следопыту из рода атани жизненно важна помощь эльфов, ведь только Старший Народ способен обучить Младший прятаться так, чтобы никогда не быть обнаруженным. Продемонстрируй наше превосходство, но так, чтобы с тобой захотелось подружиться, а не уничтожить весь зазнавшийся эльфийский род. Ты понимаешь меня, Йавиэрион? Я ведь прав, мой верный Эдрахиль?
Слуга, к которому очень неожиданно обратились, вздрогнул, закивал и подал вина.
Из дома донеслась жалобная просьба Берена, адресованная жене, чтобы та принесла «тот самый пузырёк» и позвала знахаря. Эльфа.
Решив, что при таком течении событий книжник точно выживет, Финдарато сделал знак свите уходить. Пока и правда не самое подходящее время для разговора о делах.
Примечание к части
Песня "В траве сидел кузнечик"
Храпящее гнилое яблоко
Дом Беора изменился до неузнаваемости. Снова. Финдарато невольно поймал себя на мысли, что не в состоянии научиться воспринимать перемены неотъемлемой частью жизни, читать внесённые изменения, как книгу судеб людей, познавая таким образом их характеры и не ощущая себя задетым за живое. Всё, ставшее иным в бывшем жилище друга, вызывало резкую неприязнь, причём теперь даже большую, нежели ранее. Король Инголдо уверял себя: не стоит лезть в дела Брегора, и понимал, что не сможет остаться в стороне. Не теперь, когда всё снова вышло из-под контроля, потеряло верное течение. Как же так? Как Брегор умудрился свести в могилу ещё молодую жену, испортить отношения с сыном, запугать родичей и разозлить народ — и всё это за какие-то ничтожные… Хорошо, долгую для смертных дюжину лет.
«Наверное, что-то подобное чувствовали Валар, когда Феанаро… — начал мысль нарготрондский правитель, но тут же оборвал себя: — Нет! Им было наплевать на нас!»
Увидев Брегора, Финдарато не удивился, хотя и ожидал иного — думал, встретит окрылённого страстью адана в летах, с горящими глазами, однако перед ним предстал нервный, дёрганный мужчина, который тут же принялся задавать вопросы о знахарях других королевств и стоимости их работы. Поняв, что король не знает и вряд ли станет ходатайствовать, вождь, спешно отдав приказ слугам накрыть стол, посмотрел на пришедших с Инголдо эльфов неожиданно спокойно и даже мудро.
— Я всегда жил ради других, — произнёс Брегор негромко, однако твёрдо. — Теперь хочу пожить для себя хоть немного.
— А как же Барахир? — постарался спросить без эмоций Финдарато.
— Перебесится и вернётся, — отмахнулся вождь. — Сейчас лето, на природе пожить не повредит. Послушай, владыка, — человек приподнялся, опираясь на стол, глаза опасно засверкали, — это всё от безделья и лёгкой жизни. У Барахира… — Брегор откашлялся, — две, — слово выдавилось через силу, — старшие сестры, няньки, бабка, подхалимы-соседи! Он избалованный молокосос! Мне в его возрасте было не до обид: я работал за троих и за сёстрами — младшими! — смотрел!
— Мальчика необходимо учить, — осторожно пояснил король. — Он ведь будущий лидер целого народа.
— А меня никто не учил стоять во главе племени! — Брегор сжал столешницу. — И пример перед глазами был хуже некуда. Но я справился, я доказал, что достоин. Я показал силу! Стал Свирепым из сынка-неожиданности. Только так можно выжить, и никакая наука не поможет! Я столько книг прочитал, столько мудрецов выслушал! Но ни один из этих умников не прошёл через то, что пришлось преодолеть мне! Ни один не может помочь моей Барадис быть здоровой!
Удержавшись от нехорошей шутки, что зато есть шанс влюблённым умереть вместе: одному — от старости, другой — от болезни, и не напомнив о воле Рока, Финдарато покачал головой:
— В твоём роду были разные люди, и не все из них честно заботились о родителях, несмотря ни на что. Твой предок Баран не ценил доброе отношение отца, не любил никого из семьи.
— О, да, — Брегор хохотнул, взялся за принесённую еду. — Призрак Барана хочет забрать меня, я это слышал от отца. Однако не забрал, как видишь. Что касается посевов, — перевёл потомок Беора тему на гораздо более удобную для себя, — спасибо твоим мудрецам, владыка. После той засухи они вырастили злаки, которым не страшна долгая жара. Скот не болеет, птица множится. Рыбы… достаточно. На зиму тоже всего пошить успевают.
— Ты знаешь, где Барахир? — снова спросил о главном для себя Финдарато.
— Конечно,знаю! — Брегор фыркнул. — Мне в первую же ночь доложили о том, где этот молокосос засел. Но я его домой не позову. Пусть сам придёт, когда осознает, что один в лесу он никто.
— А кто он дома? — король чувствовал — может спровоцировать агрессию человека, но не спросить не мог, так как сам прекрасно помнил, каково это — не иметь возможности стать кем-то бóльшим, нежели просто сыном важной персоны. Не каждый готов считать личной заслугой рождение в славной семье.
— Никто, — поразил эльфийского владыку жестокой честностью человеческий вождь. — Но здесь о нём, по крайней мере, заботятся, есть печь и еда, которую можно взять в погребе и приготовить. Здесь ему постирают и заштопают, а если захочет, и по головке погладят, и спать уложат. А там придётся самому всё делать. Летом легко, но наступят холода, сразу прибежит обратно.
«Валар думали о нас так же, — мысленно вздохнул Финдарато. — Они были неправы, пусть и в отношении лишь части ушедших».
— Свобода порой дороже безопасности и комфорта, — взвешивая каждое слово, произнёс король. — Иногда происходят вещи, с которыми нет сил мириться, от них можно только уйти, пусть и потеряв многое.
— Я имею право на счастье с любимой женщиной, которая любит меня, — Брегор посмотрел волчьим взглядом. — Сын поймёт меня, когда вырастет. Он оценит, насколько Барадис прекрасная честная женщина.
***
— Правда? — пожилая пухлая аданет рассмеялась, прикрывая рот ладонью. — Рассказывай, Снежинка моя, только тихо, чтоб никто не услышал.
Жена кожевника свалила в огромную корзину шкуры для дубления, поправила закатанные рукава на мощных предплечьях и посмотрела на дочь, которую, хоть и любила, всегда считала обузой. Но теперь всё изменилось.
Отвязав от пояса позвякивающий мешочек, молодая аданет с белыми волосами и небесно-голубыми глазами в обрамлении прозрачных ресниц, отдала мирианы матери, осторожно села за стол.
— Ой, прости, Снежинка, — жена кожевника засуетилась с посудой, — тебя давно не было, и я тут кое-что переставила, ты не найдёшь теперь. Сейчас всё достану. Тебе ромашки? Мелиссы? Может, ягод?
— Мёда, — улыбнулась Барадис. — И хлеба.
Молодая аданет рассмеялась:
— Мам, представляешь, Брегор так забавно храпит! А ещё у него всё хрустит. Он когда суетится в постели, всё это таким забавным щёлканьем сопровождается!
— Ну что ты над старичком потешаешься? — с ироничной укоризной произнесла мать. — Он же тебе в отцы годится! Имей уважение к сединам.
Женщины захохотали, Барадис отмахнулась:
— Мам, скажи, тебе тоже с папой больно бывает, когда у него… ну, — она смутилась. — Когда не затвердел.
— А ты старайся лучше, да момент подлавливай. Иначе порвёшься.
— Понятно. Мам, а у папы тоже после ночи любви спину прихватывает?
Пожилая аданет заулыбалась, погрозила пальцем:
— Беречь дедушку надо! Он тебе вон какие богатства дарит! Ласкай так, чтобы ему перетруждаться не приходилось.
— А то хрустеть будет. И пыхтеть.
Женщины снова рассмеялись.
— Ты ему не изменяй, главное, — мать вдруг посерьёзнела. — Любить не люби, да почаще взглядывай!
— Я всё равно его не вижу, — развела руками Барадис, облизывая с губ мёд. — И оно к лучшему, да? Он некрасивый ведь? Морщинистый лицом, как яблоко гнилое. Особенно лоб.
— Ну ты сравнила, конечно! — жена кожевника снова принялась хохотать. — Яблоко! Гнилое! Ой, не могу!
— Так ведь правда похоже. Храпящее щёлкающее яблоко.
— Ой, не могу!
— Мам, а тебе это всё быть с папой не мешает?
— Знаешь, Снежинка, — вздохнула женщина, — когда ты с мужем вместе стареешь, день за днём видишь перемены, к ним привыкаешь, и всё равно любишь, тебе кажется, будто вы оба молоды, как при первой встрече. А когда в молодости со стариком постель делишь, труднее, наверно.
— Нет, — помолчав немного, покачала головой Барадис. — Не трудно. Просто очень смешно.
***
Финдарато отвёл глаза, посмотрел в окно. Слепая влюблённость Брегора к полунезрячей молодой аданет выглядела жестокой шуткой судьбы, ошибкой, за которую уже начали расплачиваться близкие. Что будет дальше? Вождь ещё не стар, прожил лишь чуть больше половины срока, значит, ещё успеет натворить дел.
— Береги себя, потомок Беора, — стараясь, чтобы слова прозвучали без угрозы, сказал король. — Без тебя Барадис пропадёт.
Брегор ошарашенно посмотрел на эльфа. Поначалу взгляд человека выражал именно то, чего опасался Инголдо — вождь воспринял его слова как прямую угрозу, однако постепенно изменился. Похоже, потомок Беора вспомнил, как бессмертный владыка заботился о его семье и народе, как спасал племя хададинов, как готов был оказать любую помощь.
— Что я делаю не так? — дрогнувшим голосом спросил человек, и Финдарато ощутил торжество и неуверенность одновременно.
Да, в отличие от Сильмарилей Феанаро, сокровище Брегора хрупко и уязвимо, поэтому вождь не может действовать без оглядки. Но у этой ситуации внезапно появилась неприятная и даже опасная обратная сторона: задав вопрос, признав ошибки, Брегор переложил ответственность за свои дальнейшие поступки на Финдарато.
Зная на собственном горьком опыте, чем оборачивалась обычно помощь людям, король с грустью вспомнил сокровищницу и подарки Беора и обречённо кивнул, соглашаясь непонятно на что. Главное, не брать весь удар на себя.
— Моргот исказил Арду, — произнёс Инголдо с напором, — из-за его злодейств жизнь каждого существа отравлена, однако мы можем и должны сделать всё, что в наших силах, лишь бы доказать ему и самим себе — мы достойны большего и своё получим.
Верные эльфийского короля промолчали, однако Финдарато кожей почувствовал их осуждение. Наверное, младшим Айнур тоже не хотелось вечно помогать неблагодарному Народу Звёзд, и Валар в итоге выбрали удобство для своих. Правы они были или нет, Инголдо оценивать не хотел. Он просто решил идти другим путём и не видел причин менять не нравящееся кому-либо мнение.
Чему учили Барахира?
Отметина на коре, надломленная ветка, а здесь — слегка замят мох. Нет, это не совпадение, однако если не знать, что нужно кого-то тут искать, ни за что не обратишь внимания.
Йавиэрион не сомневался — его не заметят не только сбежавшие человеческие дети, но даже взрослые «опытные» следопыты. Какой там у людей опыт? Дюжина лет? Две? Три? Смешно.
Прячушиеся в лесу Фирьяр выдавали себя не только оставленными друг для друга знаками, но и неспособностью распределять вес тела, чтобы совсем не мять ногами почву. Однако в остальном беглецы заслуживали похвалы: ни мусора, ни испражнений, ни остатков костров нигде не попадалось.
Невольно вспомнились предки беорингов, с которыми выпало несчастье встретиться на заре их развития. Они, конечно, не все одинаково напоминали орков, но от ассоциации отделаться не удалось до сих пор.
В стороне послышался шорох осторожных шагов, и Йавиэрион замер. Мимо, совсем близко прошла относительно молодая аданет, которую верный короля видел несколько раз на праздниках — это была приёмная дочь сестры вождя — Аданэль. Женщина шла быстро, насколько это удавалось делать, осторожничая. Под накидкой она прятала, видимо, еду для беглецов, о количестве которых эльф судил по найденным следам — Барахир прятался здесь не один, с ним искали приключения ещё минимум трое. Сообщники либо тоже переселились в лес, либо часто здесь появлялись. И, похоже, одной из них была девушка.
Аданэль словно что-то почувствовала, начала озираться по сторонам, но, разумеется, никого не увидела и пошла дальше, путая следы. Йавиэрион осторожно отправился за ней, решив попробовать для начала послушать разговоры сына вождя, чтобы разобраться, какая именно помощь нужна этому мальчишке-потомку дикарей, и как к нему подступиться.
И зачем это всё нужно владыке Инголдо?
Аданэль ловко пробежала между колючими зарослями, перепрыгнула ручеёк и устремилась в сторону холма, за которым находился овраг. Эльф отметил для себя, что женщина очень ловкая, несмотря на недавнее материнство. Было интересно наблюдать, как дочь копирует походку пусть и не родной матери, только двигаясь вдвое быстрее. Это выглядело более чем забавно.
Проследовав за аданет около тысячи шагов, верный нарготрондского владыки понял — беглецы прячутся далеко не ото всех и радушно принимают самых неожиданных гостей, например, Бреголаса, его жену и детей: девочку, ещё совсем кроху, и двух мальчиков, которых сюда точно принесли на руках.
— Бериль по-прежнему заботится о нас, несмотря ни на что? — спросил Барахир, забирая из рук Аданэль свёрток. — Но в школу я не вернусь, не уговаривай. Нам не нужна наука, которая придумана ради протеста против эльфов. Половина беорингов считает дюжинами, половина — десятками. Эльфья дюжина нам неудобна, но нашими десятками никто не считает! На пальцах считают только дикари! У нас есть счёты, на которых легко научиться складывать и вычитать! А история вообще никому не нужна. Мне наплевать, откуда взялся Моргот, и кто первым от него пострадал. Его надо убить, а как это сделать, не учит ни одна школа!
Йавиэрион искренне удивился. Сейчас на берегу ручья, протекающего на дне глинистого оврага он слышал слова взрослого мужчины, произнесённые мальчишкой, и пытался понять: кто всё это вложил в голову брошенного отцом ребёнка? Забравшись на вековую сосну и присмотревшись, следопыт заметил, что Барахир совсем не похож на Брегора, лицом практически копия почившей матери. Юноша был высок и хорошо сложен, поджарый, лохматый, в дорогой, но давно не стиранной потрёпанной одежде.
— Этому нигде не учат, — раздался из землянки голос, и эльф узнал сына леди Андрет — Фарагора. Йавиэрион слышал — он служил в дортонионской армии, но вернулся с плохими рекомендациями, и теперь путь на фронт закрыт. — Ты будешь учиться сдохнуть, славя короля.
— Здесь свет уже давно погас, — запел язвительно нетрезвый Бреголас, переиначивая слышанную в королевстве Канафинвэ Феанариона балладу. — Жизнь в подземелье серых масс.
Король правил свой последний срок,
Ждал новой жизни глоток.
Власть! Давит время, люди ждут
Боль или радость, хлеб иль кнут.
Король набивает жадный рот,
Пока час твой не пришёл.
Будет смена игры!
Будет новый король!
Семь королей — сказка и сон,
Но править Ардой ты был рождён!
Именно ты изменишь судьбу! Именно ты!
Семь королей — трусов гурьба!
Арда давно ждала лишь тебя!
Ради побед ты был рождён!
Час отведён!
Барахир поморщился, передал кому-то в землянке свёрток.
— Не люблю эльфийские песни, — сказал сын Брегора. — Они как опавшая листва — красивые, а под ними кошкино дерьмо.
Чтобы не рассмеяться в голос, Йавиэриону пришлось взять волю в кулак.
— Не говори при мне плохо про эльфов! — занявшаяся было детьми Бреголаса Аданэль начала злиться. — Ты знаешь — я полуэльфийка!
Об этом верный короля Инголдо слышал впервые, да и не выглядела женщина роднёй Народу Звёзд, однако её желание казаться одной из Старших объяснило многое в облике аданет: попытку «летать» над землёй во время бега, сложная причёска, странно смотрящаяся на жидких волосах, платье, слишком утягивающее талию…
«Почему люди такие? — спросил сам себя следопыт. — Если им нравятся эльфы, они хотят нами стать. Интересно, если им нравится цветок, они называют себя цветком? Подражают растению?»
— Если воевать, — снова послышался голос Фарагора, — то под своими знамёнами или лучше вовсе без них. Голфин — не наш король. Так почему вождь шлёт нас ему на помощь?
— Потому что ему сказали так делать, — защитил отца Барахир. — Король из подземелья так решил.
«Король из подземелья?!» — глаза верного Финдарато Инголдо расширились от удивления. Очевидно, речь шла не о Тинголе или Морготе. Значит, в семье вождя не прививают почтение к эльфийскому владыке. Или Барахир достаточно хитёр, чтобы подыгрывать сыну обиженной на семью Финдарато Андрет.
— Вы здесь плохо про моих родичей говорите, потому я ухожу, — обиженно заявила Аданэль, возвращая бреголасовой Соловушке детей. — И скажу твоей тётушке Бериль, как её племянники ужасно воспитаны!
«Страшная угроза!» — мысленно рассмеялся Йавиэрион.
— Спасибо! — помахал рукой уходящей женщине Барахир. — Дюжину раз спасибо!
«Хм… Дюжину. Либо хочет задобрить самозванную полуэльфийку, либо демонстрирует позицию. Посмотрим».
— Разве для нас проблема выучить два вида счёта? — из землянки появился парень, вроде бы ровесник сына Брегора, но кто это, Йавиэрион не знал.
— Для тебя, Ангрим, — Барахир посмотрел мимо друга куда-то вглубь убежища, взгляд потеплел, — не проблема. Но не все такие счетоводы. Только речь не об этом. Я учиться вообще не буду, ни в эльфьей школе, ни в нашей. Не нужна нам эта наука. А раз учиться не буду, пойду на фронт. И я согласен, что воевать под знамёнами Голфина — глупость. Он для нас никто, и его стратегия приносит только потери. У меня из-за Голфина племяшки сиротами остались.
Йавиэрион подумал, что ему уже неважно, о чём пойдёт речь дальше, главное — найти людей, вложивших в юную голову всё это. Самым очевидным вариантом в данном случае являлась семья Мельдир, где и воспитывался сын вождя. Возможно, ребёнка выбрали средством мести Брегору, поэтому научили презирать все начинания лидера беорингов. Что ж, в этом тоже есть хорошая сторона: вождь плохо относится к эльфам, хочет независимости, это значит…
— Ты сделаешь вид, будто отправился на войну, — рассуждения прервала речь Бреголаса, заставившая понять ошибочность вывода о неважности дальнейших разговоров. — А сам поедешь со мной. Поставим в неудобную позу обидчика твоей тётушки.
***
— И ведь поставит, — совершенно серьёзно произнёс Финдарато, выслушав доклад верного. — Жаль только, что не было сказано, как именно они собираются воплотить этот замысел в жизнь. Но с другой стороны, Йавиэрион, говорить — не значит сделать.
— Я могу поехать вместе с Барахиром, — предложил полунолдо. — Присмотрю за ним.
Взгляд короля стал одновременно мечтательным и злым.
— Нет, Йавиэрион, — сказал Инголдо, подумав. — Когда я был совсем юным, и ещё не привели в исполнение приговор — женитьбу, я жил в светлом Амане, где за каждым нашим шагом присматривали Майяр. Однажды я захотел доказать всем, что моё мнение для меня важнее всего. И упал с большой высоты своей самооценки. Я бы разбился насмерть или серьёзно пострадал, если бы мой полёт не затормозил один из помощников Валиэ Йаванны. Я всё равно повредил спину и рёбра, мне долго было больно ходить и глубоко дышать, но это мелочи по сравнению с возможными последствиями. Однако, Йавиэрион, на любовь к Валар та ситуация не повлияла. И на моё решение уйти, как видишь, тоже.
— Мы просто позволим Бреголасу…
— Да, — кивнул Финдарато. — Но с семьёй Барахира переговорим.
***
Дом, где Мельдир жила до свадьбы и последние годы супружества, выглядел аккуратно и уютно, однако почему-то возникало чувство, будто находишься во вражеском лагере. Или в обществе одного неприятного родича, после попытки повеселиться с которым и приключилась судьбоносная встреча с Младшими.
Да, если что-то плохо началось, хорошего продолжения ждать не приходится.
Поднявшись по чисто выметенной лестнице в светлый, ароматно пахнущий дом, Финдарато увидел множество портретов умершей жены вождя. Вот она совсем малышка, вот — девочка в венке из колокольчиков, а здесь — с холста в золочёной раме смотрит юная девушка с невинным взглядом ребёнка. Напротив — портрет невесты в свадебном наряде, рядом — Мельдир кормит грудью новорожденную Брегиль.
«Где изображения живых?» — хотелось задать вопрос, однако владыка решил воздержаться от подобных высказываний.
— Здравствуйте, леди, — обратился он к вышедшим навстречу женщинам.
Одна из них была старой и уставшей, неловко ковыляла, однако смотрела глазами волчицы. Финдарато помнил мать Мельдир иной. Но тогда была жива её дочь. Другая женщина, моложе, в силах, улыбалась слегка напуганно, однако за готовностью угождать читалась способность ударить ножом в спину по приказу госпожи — няня младшей дочери Мельдир всегда отличалась исполнительностью. Рядом с одряхлевшей хозяйкой дома также стояла молодая аданет — Гильвен, похожая на Андрет лицом и фигурой, только в ней не чувствовалось ни капли хитрости или мудрости, зато в тёмных глазах отражалась мелочная зависть к наряду эльфийского короля и его свиты.
Приветствия и поклоны, вежливые слова ни о чём сопровождали Финдарато до самой веранды, где накрыли стол, и владыка уже почти потерял бдительность и нить беседы, как вдруг Гильвен перешла в наступление, видимо, выгораживая провинившуюся в побеге Барахира родню:
— Вы говорите, что жена должна быть одна! Тогда почему отец бросил маму? Может быть, чтобы оправдать этот свой поступок, он и настоял на обучении Барахира в человеческой школе? А я ведь ходила в вашу!
«Только, похоже, тебе это не помогло стать умнее», — подумал Инголдо, заметив, что девушка ищет повод показать себя обделённой — эльфийская школа настолько не в почёте?
— Не всему можно научить, — осторожно сказала няня, косясь на воспитанницу. — Порой задаются крайне сложные вопросы, на которые даже мудрейший не ответит.
— Например, какие? — Финдарато показалось, будто ему брошен вызов. Если подыграть, женщины покажут истинное лицо, невольно расскажут, чему учили сына вождя.
— Когда Гильвен была малышкой, — няня с улыбкой опустила глаза, — она спросила: «Почему о предательнице Хирвен, которая, возможно, мертва или трусливо прячется, которую я даже не помню, поют песни, а обо мне нет?!»
Мать Мельдир не удивилась — похоже, знала об этом. Её мутноватые глаза снова стали злыми.
Младшая дочь Брегора фыркнула.
— Когда даже маленькие дети готовы принимать сторону родителей — это правильно, — кивнул король, — а если дети с малолетства понимают, что нельзя идти против правителей — это почёт для их воспитателей.
— Я не учила этому Гильвен, — няня оказалась в неудобном положении, поэтому теперь пыталась оправдаться перед матерью Мельдир, мол, она тоже ненавидит вождя, при этом не обидев эльфийского владыку.
— А чему учила?
— Главному, — аданет заговорила увереннее. — Быть женщиной.
— Быть женой, — поправила младшая дочь Брегора и принялась цитировать, выставляя напоказ самое дорогое кольцо: «От мужчины всегда ждут только одного — силы. Болен? Будь сильным. Устал? Будь сильным. Возложили ненужных чужих обязанностей? Будь сильным. Оскорбляют? Будь сильным. Спишь? Будь сильным. У них всё просто: мужчина — есть сила. Как Валар — сущности, которым эльфы дали именование «Силы». Силы Природы, Силы Творения. Они не имеют права быть слабыми. А женщины… Женщины должны быть переменчивы, словно вода, отражая в себе всё, что рядом, становясь то паром для очищения и обогрева, то льдом — опорой, мостом меж берегов или развлечением детям, то потоком, в котором можно постирать бельё или отправить брёвна для стройки. Женщина должна всегда быть разной, угадывая и подчиняясь, преображаясь, в зависимости от ситуации. Сила — это для Валар и мужчин. А для женщин — все краски жизни, только каждая в своё время».
Продекламировав, аданет гордо взглянула на няню, ожидая похвалы.
«Брегор тоже говорил о силе, — вспомнил Финдарато. — Значит ли это, что мальчик думает наоборот, назло отцу?»
— Вы хотите вернуть Барахира домой раньше, чем кончится лето? — задал он прямой вопрос, и по глазам всех троих Фирьяр понял — женщины осознают обязанности и выгоды, но от сложностей уже устали. Конечно, они не скажут «Нет».
Воцарившееся неловкое молчание неожиданно прервалось отчаянным криком-мольбой, и Финдарато с удивлением узнал голос Берена.
— Пропустите! — выл книжник. — Мне нужна помощь моего владыки! Пожалуйста! Больше никто не в силах!
Совершенно не представляя, о какой уникальной способности речь, надеясь, что не об особых талантах Истинного Короля, и на всякий случай придумав наказание для подданных, пропустивших через границу дядюшкиных менестрелей, Инголдо кивнул хозяйке позволить беорингу войти, а ещё — заранее подготовить микстуры.
Примечание к части
Песня "Семь королей" гр. Power Tale
Примечание к части
Стихи поэтессы Белое_Безмозглое 🤍https://ficbook.net/authors/2493244
Сборник песен к "Свету проклятых звёзд" https://ficbook.net/readfic/10672779
Потомки небесного змея
Аха-ха!
Сейчас всё происходящее вызывало смех до слёз и боли в скулах. Хохот накатывал волнами безумия, веселила любая ерунда, и это казалось счастьем.
А-ха-ха-ха! Птичка пролетела! А-ха-ха! Ветка хрустнула! Ха-ха! Лужица в ямке! Ха-ха-ха! Кочка с травой! У-а-ха-ха-ха-ха!
Когда из-за деревьев внезапно вышли дортонионские стражи, и стало ясно — обойти пограничные посты через чащу нельзя, Бреголас сразу же взял переговоры с воинами эльфийских лордов на себя, только это ничего не дало, и беглецов отвели в ближайшую дозорную башню.
А-ха-ха! На хреновину похожа! Кто так строит?! Ха-ха-ха!
Барахир совсем не чувствовал страха, понимая — ни ему, ни его сообщникам ничто не угрожает. Ощущалась лишь обида, что не удалось уехать в Край Семи Рек незамеченным.
А-ха-ха!
Находиться среди эльфийских воинов…
А-ха-ха-ха! Такие большие и сильные! Обижают маленьких жалких смертных! Ха-ха-ха-ха-ха!
…было очень смешно.
— У них других дел нет, только нас тут караулить и могут! Ха-ха-ха! — заявил юный сын вождя сообщникам, и Бреголас многозначительно покачал головой, мол, не надо так.
Ха-ха-ха!
— Уважаемые светлые лорды, — полуэльф встал со скамьи, куда его усадили вместе с другими беглецами, — объясните толком: почему мне нельзя проехать?
— Потому что с тобой ребёнок, родители которого заявили о пропаже и потребовали вернуть дитя.
— Этого не может быть! — в один голос воскликнули Барахир и Фарагор. — Меня, — юноша вскочил, сдерживая смех, — никто не стал бы…
— Речь не о тебе, сын Брегора, а о ней, — спокойно пояснил золотоволосый стражник, обернувшись на младшую дочку Берена, тихо сидевшую с обиженным видом. — Её отец попросил короля приказать задержать вас.
— Но почему? — Бреголас посмотрел на Эмельдир. — Ей ещё рано замуж, я поручился за неё, как за дитя родича.
— Похоже, Берен не давал согласия на дальние путешествия, — пожал плечами эльф, разламывая хлеб и угощая беглецов.
— Да, — Эмельдир сжала кулаки, посмотрела исподлобья, — не давал. Отец и в лесу мне жить не разрешал, но дома меня постоянно ругал и бил! А я не хочу читать его глупые книжки! Я путешествовать хочу!
— Бреголас, — стражник внимательно посмотрел на полуэльфа, краем глаза наблюдая, как нежно Барахир обнял аданет, — Скажи честно: зачем тебе девочка?
Поняв намёк, Барахир снова начал хохотать, Эмельдир разделила веселье, прильнув к сыну вождя. Фарагор засмеялся, вытер слёзы.
— Мне? — полуэльф широко раскрыл глаза.
— Я вообще на заработки поехал, — сын Андрет откашлялся. — И остальные тоже. Слушай, воин, ты будто не знаешь, что быстро заработать денег проще всего на коротышкином тракте в Таргелионе. Мешки погрузить, телегу починить, обед путникам подать, хворосту набрать. Девчонка выросла уже, пора на приданое зарабатывать — ей же после старших сестёр ничего толком не останется!
— И как она зарабатывать будет?
— Командир, послушай, — Бреголас опомнился, — Эмельдир — родня моего бати, которого я люблю и уважаю. Я никогда не позволю девочке делать что-то опасное!
— А почему прятались от стражи?
— Потому что я не хотел объяснять, куда и зачем еду! Мне же потом придётся показывать грамоты с расчётом за работу!
— Придётся, — кивнул страж. — А если Берен посчитает тебя похитителем его дочери, то ещё больше заплатишь.
— Он меня не похищал! — вступилась Эмельдир. Маленькое худое лицо с большими чёрными глазами стало злобно-смешным.
— Отец считает иначе.
— Я разберусь, — выровняв дыхание, чтобы не смеяться, сказал Барахир. — А бежали мы тайно, потому что за нами королевская стража следить начала. Поначалу мы не заметили, но потом догадались и решили, что лучше сейчас уедем.
— Вас просто охраняли, — пояснил эльф.
— Ложь, — пшикнул сын вождя. — В дортонионском лесу нас охранять не от кого. А охотиться мы и сами умеем.
— Это заблуждение, юный адан, — отрешённо ответил страж, ничего больше не пояснив.
— Я правильно понимаю, что сидеть нам здесь долго? — Бреголас превратился в воплощение учтивости.
— Берен приедет, заберёт дочь и решит, как с тобой поступить.
Эмельдир фыркнула.
— Кони летят каменистой равниной, — принялся вдруг напевать полуэльф, и воин удивлённо поднял брови. — Горы стеною вдали вырастают.
Яростно гонит врагов Феанаро!
Ветер свирепый свистит и стенает.
В приоткрывшуюся дверь заглянули ещё двое стражей, один из них начал подпевать, и слова зазвучали пугающе-волшебно:
— Мир содрогнулся, как будто от боли.
Воздух застыл, и земля задрожала.
Слышен напев, величавый и страшный —
Миг или вечность та Тема звучала?
Мир раскололся, и пропасть раскрылась,
Вырвались молнии, вскинулось пламя.
Взрывом разбросаны эльфы и кони,
Пепел и кровь, боль и отчаянье…
Бьётся король, окруженный врагами —
Бьются с ним семеро огненных тварей.
Щит на куски разлетелся от молний,
Меч раскалился, руку сжигая.
Барахир, Эмельдир и Фарагор изумлённо раскрыли рты. Впервые в жизни сын вождя заинтересовался эльфийской песней, и это казалось юному адану неправильным, однако изменить мнение не удавалось — баллада брала за душу.
— Бьётся король одинокий и гордый,
Помощи, видно, ждать бесполезно.
Сгинули те, кого вёл за собой он.
Ближе подходят твари из бездны.
Множатся, множатся страшные раны,
Выстоит он в этой битве едва ли.
Страшная боль затуманила разум,
Силы и кровь вытекают по капле.
Все трое эльфов сели за стол, и хотя здесь не было никого из Первого Дома Нолдор, глаза стражей засияли гордостью от воспоминаний о лидере Исхода из Валинора.
— Круг свой сомкнули мерзкие твари,
Пепел и дым, точно после пожара,
Руки ослабли, в глазах потемнело.
В битве неравной пал Феанаро.
Звёзды мерцают на небосводе,
Алая кровь по земле расплескалась,
Мёртвые воины смотрят бесстрастно,
Взором недвижным в небо уставясь.
Барехир не любил историю народов, поэтому никогда её не учил, однако помнил что-то про принёсших в Средиземье войну Нолдор. Получается, его король — один из них? Но ведь Ном не похож на жестокого безумца!
— Очи устало сомкнул Феанаро,
Бой свой последний закончив до срока.
Левой рукой меч сжимает упрямо,
Скомкан доспех, и нагрудник расколот.
Чёрные камни залиты кровью,
Холодом смерти тело сковало,
Раны пульсируют жгучею болью,
Горло сжигает страшное пламя.
Скорбью охвачены Феаноринги.
Смерть приближается неумолимо.
Больно дышать, тяжело шевельнуться,
Жар обжигает уже нестерпимо.
Лёгкие пламя из бездны сжигает,
Хоть бы вздохнуть напоследок без боли!
Слабость покрытого ранами тела
Превозмогает железная воля.
Твёрд его голос, и взор его ясен,
Видит он больше, чем видел прежде.
Клятву за ним сыновья повторяют,
Им перед смертью он дарит надежду.
Боль угасает, воля слабеет,
Рвётся на волю дивное пламя.
Вспышка — и пеплом рассыпалось тело —
Вот и закончилась жизнь Феанаро.
Дослушав песню, Барахир подумал, что хочет побывать там, где такое поют.
— Этому Берен не учил, — расплылся в довольной улыбке Бреголас, видя, как изменилось отношение к нему эльфийских стражей. — Прости, Эмельдир, но твой отец идёт на поводу у кого не надо.
— Моя мать занимается поисками крупиц истории нашего народа, — Фарагор напрягся.
— Но она не едет на восток, откуда, как сама же утверждает, пришли предки, — скривился полуэльф. — Здесь ничего не найти, только придумывать остаётся.
— Могу я с Эмельдир выйти на улицу? — спросил вдруг Барахир, вставая с лавки и нежно поднимая за руку девушку. — Мы не убежим, поговорим просто.
Один из караульных кивнул, повёл юных беорингов на огороженный внутренний двор.
— Если надо справить нужду — это в тот сарай, — указал он на деревянную постройку около забора.
Девушка поспешила уединиться, а когда вернулась, Барахир уже стоял один на аккуратном газоне около ведущей к воротам дорожки.
— Твой отец приедет через три дня, не раньше, и то, если поторопится, — сказал сын вождя, заметно нервничая.
Его ладонь потянулась к запястью Эмельдир, но девочка отдёрнула руку.
— Покажи, — твёрдо произнёс Барахир. — Правую.
— Не хочу!
— Покажи!
Аданет неохотно задрала рукав мальчишеской рубашки, обнажая красные полосы на коже.
— Опять с ошибками писала? Следы от прута?
— Я должна всё делать лучше всех! — передразнила Эмельдир интонацию отца. — Я ведь дочь учителя! Я не имею права ошибаться!
— А я — сын вождя, — понимающе кивнул Барахир. — На меня будут равняться все беоринги! Либо будут попрекать моим именем, превратив его в ругательство.
— Это тоже мой папаша придумал, — сказала аданет.
— Кто же ещё.
Юные Фирьяр замолчали. Небо стремительно темнело, становилось холодно. В разрывах плотных облаков виднелись крупные мерцающие звёзды.
— За плохую учёбу всех бьют, — сжала зубы Эмельдир. — Но я терпеть не буду!
— Поэтому никакой учёбы не надо! — кивнул Барахир, приобнимая девочку. — И домой ты не вернёшься. Все давно знают цену клятвам и обещаниям, договорам, заверениям… Поэтому… Эм… Эмельдир, давай скажем, что я теперь твой жених. Сыну вождя никто не смеет отказать, ведь так? Мы скажем, что поженимся, когда ты повзрослеешь, а я куплю дом.
— Это будет неправдой? — спросила аданет.
— А ты хочешь, чтобы…
— Да, ты мне нравишься, — Эмельдир покраснела, начала накручивать прядки на пальцы.
— Значит, — Барахир просиял, — мы не соврём. Но я не хочу тебя однажды разлюбить, но вдруг это невозможно?
— Мы победим Моргота, — сказала девочка уверенно, — и любовь станет вечной у всех, как и должна быть по Замыслу Эру.
Посмотрев по сторонам, Эмельдир весело заулыбалась:
— Как ты думаешь, в какие игры играют в Таргелионе?
***
— Но ведь легенда гласит!.. — Берен оборвал себя на полуслове, губы затряслись. — Не выдумка! Настоящая легенда! Король Финдарато её Беору надиктовал! Барахир! Нет! Ты не должен брать в жёны Эмельдир! Ведь род Беора избран самим Творцом! Мы — потомки небесного огненного змея, что жалит землю, даря тем самым пламя всем, кто хочет согреться! Тот змей породил своим огнём крупный самородный алмаз. Но камень рассыпался, и появились мы. Мы — россыпь бриллиантов-звёзд, которым суждено украсить Арду, но даже нас Моргот смог исказить! Он проклял семя небесного змея, и проклятье передалось нам всем! Поэтому, если однажды рассеянные по Арде алмазы рода Беора воссоединятся, быть беде! От такого союза родится крупный самоцвет, прекрасный и необычный, чей голос зазвучит Песней Творения, он воссияет новым светочем над старым миром, а после станет самым старым светилом новой Арды, но… Но тень проклятья… Искажение усилится в нём тысячекратно! И прекрасный самоцвет уничтожит всё, к чему прикоснётся даже нечаянно, даже неся добро! Всё, что он полюбит, рассыпется прахом, и даже нетленное истает весенним снегом!
Бреголас, понимая, что рядом стража, с умным видом закивал, а Барахир и Эмельдир посмотрели на Берена с искреннем презрением, мол, опять твои глупые сказки, которые никому не нужны! Потом юные Фирьяр взялись за руки, взглянули друг другу в глаза и от души расхохотались.
А-ха-ха-ха!
Лесной царь
«Воды потоки превратят
Ручей в бурлящую лавину.
Я отрезаю путь назад
И погружаю всё в пучину.
В округе сушу затоплю,
Лишь сохраню пустынный остров.
Коль угодил ты в западню,
То и спастись не будет просто!
Под силой натиска воды
Земля и небо вмиг сомкнутся.
Каким бы ни был храбрым ты,
Обратно нет пути вернуться.
Что ты герой, мне это всё равно!
Не нужно слов, не нужно предисловия.
Ты будешь здесь — так мною решено!
Моя игра — и в ней мои условия».
Могучая река Гелион шумела волнами, пригнанными ветром, низкие облака ускоряли бег, и в памяти всплывали не самые приятные строки песни о силе и нраве покровителей воды. Почтение, с которым относились к Вала Улмо в Оссирианде, не находило отклика в сердце молодого полунолдо — страх перед непредсказумостью стихии понять было можно, но как уважать того, с кем невозможно договориться и лучше вовсе не попадаться на глаза, иначе можно погибнуть? Разве это правильно? Честно? Справедливо? Так ведут себя орки, судя по рассказам воевавших с ними Эльдар, так чем же «великий» «благой» Вала лучше? Да, Улмо даёт воду, поит ей живое, без влаги не растёт лес, но ведь и мёртвые орки — неплохое удобрение.
Вёсельная лодка скрылась в деревьях от ветра, свернула в чащу по узкому глубокому притоку «хохотушки» Гелиона.
Гелион — Насмешник. Прекрасное определение любого из покровителей воды. Сейчас ты спокойно движешься по глади реки, но в любой момент течение может затянуть тебя в водоворот или бросить в водопад. Одному рыбаку сегодня повезёт, другому нет. Просто так. Потому что.
Зато можно быть уверенным — удача не зависит лично от эльфа, поэтому оправдается ли риск предсказать невозможно. Значит, роль играет только выбор. Нельзя выбрать лишь владык для почитания, поскольку в Арде есть исключительно Айнур, назвавшие себя Валар. Да, они плохи, но кто сказал, что другие были бы лучше?
Кроны сомкнулись над головой ещё плотнее, сопровождавшие принца эльфы насторожились.
Морион Таурхиль и сам понимал — он затеял опасную игру, однако не мог иначе. Становясь старше, наблюдая и слушая, сын таргелионского нолдорана и эльфийки из рода Новэ Корабела делал выводы, которые ни подтвердить, ни опровергнуть никто не торопился. Может быть, не знали правду или боялись. Какая в общем-то разница?
И неприятные умозаключения вопреки всему придавали сил и смелости.
Издалека донеслись чуть слышные удары топоров, Морион указал на высокий берег, под которым удобно спрятать лодку. Осень ещё не началась. Находясь на солнце, хотелось скинуть одежду и нырнуть в лёгкие волны, но здесь, в тени, невольно вспоминался тёплый плащ.
Выйдя на песок, сын нолдорана Карантира и королевы Оэруиль дождался, чтобы все сопровождающие его Синдар выбрались из лодки, и вместе с ними поднялся на крутой склон, где ждали трое приземистых смуглых мужчин с узковатыми глазами. Не орки, конечно, но…
— Здравия вам, господа, — словно к человеческим вождям обратился к эльфам один из людей. Видимо, он никогда не задумывался, что желать не болеть бессмертным не нужно. — Следуйте за нами, доведём до места.
«Главное, чтобы не до Чертогов Намо», — подумал принц и последовал в холод и темноту непроглядной чащи.
***
«Когда Ладрос станет пользоваться привозным лесом, не платя за древесину Дортониону, лорд Аэгнор поймёт — ничто не бывает безнаказанным».
Эти слова Бреголаса в одно мгновение заставили Берена перестать плакать и бредить о гибели Арды из-за близкородственного брака в роду Беора. Книжник сразу же взбодрился, вытер слёзы и задал только один вопрос:
«Но почему Ладрос будет покупать чужой лес, если свой брать проще?»
Барахир тогда разозлился:
«Дядя! Ты считаешь, что наш народ настолько слаб и жаден, что готов простить эльфам что угодно?! А если бы одну из твоих дочерей бросил эльф? Поигрался и выкинул! И ему бы ничего за это не было! Тётя Андрет и тебе родня! Она из рода Беора! И ты думаешь, что эльфийским лордам позволено делать с нами, семьёй вождя, что им вздумается?!»
«Увы, — заступился за Берена Бреголас, — часто дела обстоят именно так. Но во-первых, оссириандский лес достанется нам дёшево, поскольку у таргелионского короля есть враги, и перевозка обойдётся недорого по той же причине, а во-вторых, древесина в Семи Реках лучше и не такая горючая, как наша. Строить дома и делать мебель из неё безопаснее».
«Мы не поэтому должны отказаться от аэгноровских поленьев!» — начал было доказывать что-то сын Брегора, однако быстро понял — бесполезно, а Эмельдир и так с ним согласна. И это главное.
Сидя у маленького костерка и напоминая себе, что правильно поступил, уехав с неродным братом, Барахир чувствовал, как сильно устал ждать. Оссирианд не нравился юному беорингу вообще ничем: слишком густой лес, слишком тёмный, дорог почти нет, кругом хищники и недружелюбные эльфы, ядовитые ягоды и змеи. Ощущение опасности преследовало с самого пересечения реки, а уж когда пришлось продираться сквозь густые заросли, неприятное чувство усилилось втройне. Проводники, похожие на орков, только более высокие и не совсем уж с плоскими лицами, заставляли нервничать, даже если не делали ничего подозрительного. И теперь они сидели у костра вместе с гостями из Ладроса и угощали каким-то странным пойлом из шишек и грибов, а на закуску предлагали хлеб из водорослей.
Хлеб. Из водорослей.
— Кто скачет хладной мглой?
Отец, с ним сын младой, — видимо, решив разрядить обстановку, Бреголас принялся напевать переиначенную песню, которая считалась одним из заклинаний эльфов-Таварим, однако её суть давно утратилась вместе с изначальным текстом. — К отцу дитя приник,
Его обнял старик.
Во мраке мир исчез,
А на пути их лес
Вознёсся от земли до небес.
Дышит древней тайной сень тенистых крон,
Средь людей известен бор дурной славой,
В чаще издревле стоит зелёный трон,
Царь лесной всесилен, лесом правит он.
Фарагор переглянулся со спутниками, едва заметно поёжился.
— Эдайн сквозь бор летят,
Проснулося дитя,
Стук сердца всё быстрей,
Пугает шум ветвей.
Поодаль царь стоит,
И взгляд его блестит,
Ребёнку тихо он говорит:
«Мальчик мой, пленён красою я твоей,
Ты запал мне в сердце, ранил мне душу,
Будешь ты расти среди моих сыновей,
Слушать пенье птиц и шум седых ветвей.
Оглянись, юный друг,
Забудь про свой испуг,
Мой лес красив и богат,
И в нём тебе я рад,
Веселье, счастье подарю,
Иди ко мне, я говорю!
Иди ко мне, с того же дня
Ты будешь счастлив у меня».
Едва заметное сквозь кроны небо окончательно заволокло тучами, стало темно.
— «Отче, царь лесной ко мне обратился!
Слышишь ты его, иль мне он приснился?
Вон, в короне он стоит на дороге
И зовёт в своём остаться чертоге!»
«О, дитя, не трусь, тебе показался он,
Шелестят листвой деревья со всех сторон,
Их макушки на века подпирают высь.
Успокойся, сын, и крепче ко мне прижмись».
«Оглянись, юный друг,
Забудь про свой испуг,
Смотри, дитя, красив мой лес
И полон он чудес.
В объятьях царских дочерей
Забудешь о семье своей,
Пойдём со мной, я не шучу,
Тебя я так не отпущу!»
Пение птиц стихло, а потом внезапно стало громче. Вдалеке за деревьями словно двигались высокие холмы.
«Отче, царь лесной ко мне обратился.
Слышишь ты его, иль мне он приснился?
Он стоит под дубом на краю ямы
И зовёт уйти с его дочерями!»
«О, дитя, не трусь, тебе показался он,
То ручей журчит в тумане, бежит под склон,
И сияют тускло звёзды из облаков,
Потерпи, дитя, до дома недалеко».
Но ребёнок не молчит,
Не плачет, а кричит:
«О нет, он заберёт меня!
Отец, пришпорь коня!»
Ребёнок в ужасе дрожит,
И конь во весь опор летит,
Когда ж он загнанный упал,
Малыш давно уж не дышал.
Ветра не было, однако все сидящие у костра заметили, как вдали колышатся ветви. И стволы.
— О, дитя, не трусь, тебе показался он! — вдруг прозвучал насмешливый мужской голос, между деревьев заиграло золотое сияние, в такт словам что-то гортанно заурчало. — Ведь другим он не являет свой лик сквозь сон!
Ты — избранник древних сил, радуйся, малыш!
Ну а кто не рад — давайте, отсюда кыш!
Из темноты чащи появился, пританцовывая, кто-то, вроде гнома в очень броской и неудобной в лесу одежде. Рядом лучилась удивительной красотой дева в белом платье, напоминающем туман. Призрак? Морок? Или всё же кто-то из плоти? Чуть позади встали трое великанов, похожих на ожившие замшелые скалы.
— Позволите присесть? — незнакомец снял шляпу с фазаньим пером, шутливо поклонился. — Я не лесной царь, не бойтесь. И младенцев у вас нет. Но даже если бы были…
Настоящий царь лесной
Не покажет вам лик свой.
— Привет вам, мои гости, — мелодично прозвучал голос, очевидно принадлежавший эльфу. — Я, Морион Таурхиль, сын нолдорана Карантира Феанориона рад видеть вас в своих владениях.
Мысленно выругавшись в адрес жестоких шуток Старшего народа, Барахир попытался понять, с кем и о чём придётся договариваться. Вопрос к Бреголасу «Почему он не предупредил о существах из сказок?» так и остался невысказанным, потому что по глазам полуэльфа стало понятно — он сам не ожидал. Серый силуэт, назвавшийся сыном короля, приблизился, за ним, словно из ниоткуда, возникла вооружённая свита.
Барахир вдруг осознал смысл происходящего.
— Морион? — тихо спросил он Бреголаса. — Карантир — это же…
— Да, это тот, кто ограбил нашего короля, — спокойно произнёс полуэльф. — Но его наследник на нашей стороне. Правда, пока лучше помолчим.
— Я слышал о вас, но никогда не встречал, — улыбнулся Таурхиль замшелым великанам с бородами-ветками. — Рад видеть вас в моих землях. Вас и ваших спутников.
— Кто же ведущий, а кто здесь ведомый? — многозначительно закивал уже успевший устроиться у костра и попробовавший странное угощение вроде-бы-гном. — Ты не суди, пока мы не знакомы.
Золотоволосая дева зарумянилась, словно смутившись.
— Прости, владыка, — Морион обернулся к весельчаку. — Я действительно поторопился с выводами.
— Ты назвал себя лесным царём и напугал юного Младшего Дитя, — сказал Майя, указав на Барахира. — Но я слышал о другом вожде, и именно его собирался предупредить, что Энтам необходимо пройти через его владения на восток. Нам не нужен кров и ночлег, лишь свободная дорога. А ещё мы обязаны проверить, не впустую ли тратятся дары Валиэ Йаванны. Полагаю, лесной царь, ты знаешь, кто это.
— По рассказам, — ответил Таурхиль.
Чем больше Барахир приглядывался к эльфийскому принцу, тем сильнее ему казалось, что у сына Карантира с Бреголасом есть схожие черты.
— Этого достаточно, ибо другие даже таких знаний лишены.
Энты не подходили к огню. Стоя в стороне, они рассматривали сияющими глазами деревья и мхи, заглядывали в дупла и гнёзда.
— Я должен объяснить кое-что, — Морион Таурхиль обернулся, сделал знак рукой, и к нему, озираясь, подошли трое людей с непривычной для большинства жителей Белерианда внешностью. — Я не отправляю дары Валиэ Йаванны в Таргелион. Я хочу помочь людям иной земли, лорды которой притесняют своих подданных.
Взгляд бородятого Майя сталпроницательно-насмешливым. Он долго ничего не говорил, смотря в глаза принца, потом расхохотался:
— Первый Дом Нолдор,
Третий Дом Нолдор.
Вместе ушли, одинаково гордо.
Валинор помнит их злодеяния,
Их непременно найдёт воздаяние.
Сидевшие у костра путники из Дортониона удивлённо переглянулись. Нахлобучив шляпу и всплеснув руками, Майя поднялся:
— Обманул врагов Владык?
Что ж, приятель, ты велик!
Таурхиль поклонился.
— Не вставайте у нас на пути, — сказал неожиданно серьёзно весельчак. — Прощайте.
Окутанная сиянием дева в платье-тумане вдруг замерла, остановила взгляд на Барахире, и юноша словно услышал голос матери, вспомнил то, что младенец не в состоянии запомнить:
«Кто тебя выдумал, звёздная страна?
Снится мне издавна, снится мне она.
Выйду я из дому, выйду я из дому,
Прямо за пристанью бьётся волна.
Ветреным вечером смолкнут крики птиц,
Звёздный замечу я свет из-под ресниц.
Тихо навстречу мне, тихо навстречу мне
Выйдет доверчивый маленький принц.
Самое главное — сказку не спугнуть,
Миру бескрайнему окна распахнуть.
Мчится мой парусник, мчится мой парусник,
Мчится мой парусник в сказочный путь.
Где же вы, где же вы, счастья острова?
Где побережие света и добра?
Там, где с надеждами, там, где с надеждами
Самые нежные бродят слова».
— Береги, что тебе дорого, — произнесла вслух дева. — Береги то, что не сберегли другие. Что не сберёг никто.
«Опять эти эльфийские загадки!» — невольно мысленно выругался юноша.
— Я — не эльфийка, — улыбнулась сияющая незнакомка. — Прощай.
Эмельдир сидела, сжавшись в комок, словно напуганная пташка. Трое людей принца, отдалённо похожих по описанию на орков, потеряв из вида прекрасную спутницу Энтов, стали пялиться на девочку, но Морион их одёрнул.
— Я хотел бы ещё раз услышать про обходной маршрут, — сказал сын Карантира. — И понять, кто именно за какой участок отвечает.
— Тогда садись удобнее и слушай внимательно, — приободрился Бреголас, доставая карту. — К югу от пересечения этих двух дорог есть таверна…
Обняв невесту, Барахир посмотрел сквозь чащу, насколько позволяли близко растущие стволы. Вдалеке что-то двигалось, и юный адан догадывался — это Энты идут на восток. Что их гонит туда? Вернутся ли они? Когда? Вопросы тревожили и отвлекали от главного сейчас дела. И только мысль о том, что странный чужак одобрил нечестные действия по отношению к обидчикам Валар, вселяла уверенность — всё получится, как бы абсурдно ни выглядело.
Примечание к части
Песни:
"Ты не уйдёшь" из мюзикла "Ундина"
"Лесной царь", гр. Woodscream
"Маленький принц", Валерия
Пусть растёт!
— Это невероятно! — Райвен вышла на плетёный балкон своего нового дома-дерева, лишь слегка прикрыв наготу зелёным конопляным полотном, и восхищённо посмотрела на идущих сквозь лес Энтов. — Они такие огромные, но не вредят растениям и не вытаптывают мох! Даже наши лошади, потомки валинорских скакунов, не могут оставить траву нетронутой, если летят по ней!
Арастур, тоже не одетый, встал рядом с любимой, обнял за талию, прихватил губами чёрные кудри.
— Мы наблюдаем нечто грандиозное, — сказал охотник, — Пастыри Деревьев, может быть, не все, но огромное их количество, покидают Белерианд. Они никогда не жили в Семиречье, мы не общались с ними, но сейчас, смотря на них уходящих, я думаю, что, возможно, мир снова меняется. Ты видела восход светил?
Эльфийка отрицательно покачала головой.
— Но, наверное, слышала о нём сотни тысяч раз.
— Расскажи и ты, — улыбнулась Райвен, отвечая на ласки.
— Я был на охоте с братом, — заговорил Арастур, — мы тогда обучали подросших волчат служить нам, тренировали их на утках и разной другой птице. Было непросто, но весело, особенно из-за одного волчонка, который вечно кружился на месте, ловя собственный хвост. Тогда было всегда одинаково темно, лишь облака могли сгустить мрак над лесом, скрыв все или часть звёзд, но и это никого не пугало. Мы веселились, жарили дичь, и вдруг наши волчата навострили уши, разом обернулись на запад. Воздух словно запел! Но это было чистое волшебство, не обычный звук. Всё вдруг изменило оттенки, а потом над кронами расцвёл серебристый цветок, и волчата принялись подпевать Музыке Творения! Сначала Исиль был более пушистым и утончённым, но потом на него надвинулся мрак, был взрыв, поваливший деревья на берегу Аскара, и цветок изменился, облетел. Хотя он и сейчас прекрасен.
— Но между первым восходом Исиль и нападением на него было ещё и появление Анар, — напомнила Райвен. — Ты тоже не обрадовался хранимому Ариэн светочу?
Эльф замер, отвернулся.
— Энты уходят, — тихо произнёс он. — А тогда оставались. Похоже, где-то нужна помощь больше, чем здесь. И, знаешь, я предпочитаю думать именно так, а не вспоминать слова друга о грызунах, сбегающих со старого корабля, у которого прохудилось дно.
Погладив своего мужчину по руке, эльфийка подумала, что подозрительно давно не приходило писем из дома с требованием вернуться. Неужели нашлись дела поважнее, или теперь даже родня согласна, что побег был верным решением?
***
Изящные пальцы ловко перебирали крупные костяные бусины, и только это выдавало беспокойство леди Каленуиль. На брусничной поляне собралась любопытная детвора, и Энты вместе с провожатыми всё-таки остановились, вопреки изначальному плану.
— Дол — гол, стар — мир, солнышко сияет! — пел весёлый бородатый Майя, взяв у кого-то рожок и подыгрывая себе. — Гол — ствол, пар — сыр, лучиком играет.
Золотинка, мелодично смеясь, заманивала всех подряд в хоровод, а Энты, покачиваясь и урча, играли с оссириандскими зверьками, которые рядом с хранителями леса не боялись даже охотников — знали, сейчас здесь безопасно.
— Старый бор, чащи взгляд, древний и могучий,
Ветра спор, веток ряд заслоняет тучи.
Гомон лета — веселей, птиц тепло разбудит,
До рассвета соловей песню петь нам будет.
Эй, дубрава, поспевай — расступайся споро!
Путь-дорогу уступай. Ночь наступит скоро.
Ветерок, не спеши ночью веселиться.
В этот срок в камыши ты лети резвиться.
Вместе с другими вождями Арфередир изображал радушного хозяина. На поляну принесли дичь и вино, а костры разожгли углём, не поленьями.
Каленуиль улыбалась, но на сердце становилось всё тяжелее — несмотря ни на какие уговоры, Оэруиль не пришла, а это значит, что доверия нет и не будет. И Морион всё больше превращается в изгоя, хоть и делает вид, будто дружен со всеми.
На поляну притащили странное чучело, которое, видимо, изображало Моргота, однако лицом из гипса подозрительно походило не на Чёрного Врага, а на Чёрного Финвэ.
— Здесь запах смолы, гам, щебет и лай, — запели эльфы, обступившие деву в венке из веточек лиственницы и фиалок, которая что-то держала в ладони. — Воздухом хвойным дышит наш край,
Но зёрнышко это кричит: «Выручай!»
И я скажу: «Пусть растёт!»
Кружась в танце, Лайквэнди поднялись на холм около четырёх молодых сосен, опустили семя в землю.
— За реку король королеву увёз,
Сын их светится ярче звёзд.
Чтобы вам не знать от них невзгод,
Мы скажем: «Пусть растёт!»
В этот момент Каленуиль впервые порадовалась, что старшая сестра не поддалась на уговоры прийти на внезапный праздник. Да, она не пообщается с Энтами и их проводниками, но зато и не станет объектом насмешек.
— Пусть растёт, пусть растёт! — подхватил песню Майя и его спутница. — Чудо вновь произойдёт!
В землю семя посади,
Что с ним будет, погляди!
Праздник жизни впереди,
Значит, пусть растёт!
Между кострами и певцами появилась девочка с ландышами из шёлка и жемчуга.
— Кедры спилили, потом увезли, — заговорила она в ритм флейт и бубнов. — А я хочу, чтобы деревья росли!
Ла-ла-ла-ла, ти-ра-ри!
Я скажу: «Пусть растёт!»
— Пусть растёт, пусть растёт,
Как росло в далёкий год! — песня звучала всё воодушевлённее, правда её практически никто не слушал на поляне, проводя время за беседой с Энтами и игрой с осмелевшими белками и хорьками. — Целый мир таится в нём —
В малом семечке одном,
И новой жизнью жить начнём.
Пусть оно растёт!
Вдруг раздался неожиданно низкий громкий голос, на который обернулись разом все — взяв чучело так, чтобы управлять им, эльф подошёл к холму, где посадили зёрнышко:
Я — Бауглир! Привет вам шлю!
Оссирианд я так люблю!
Я ваши взгляды так ценю!
Быть лучше я себя склоню,
И сам себя я изменю!
Нет уж! Ха-ха!
Я скажу: «Пусть умрёт!
Пусть умрёт, пусть умрёт!
Пусть засохнет и умрёт!
Ну чего вы? Кто со мной, а?»
Девочка с игрушечными ландышами храбро подбоченилась:
— Никто!
Лайквэнди на холме расхохотались:
— Ты — жадный жулик!
Подбежав к врагу, они окружили его, схватили чучело, ловко согнули одну из молодых сосен и, словно катапультой, отправили куклу тирана в полёт.
Песня зазвучала ещё веселее:
— Пусть растёт, пусть растёт!
И любовь в нас расцветёт!
В землю семя упадёт!
И поймём мы в свой черёд,
Что в нём весь мир рожденья ждёт,
Значит, пусть растёт!
Пусть растёт, пусть растёт!
Чудо вновь произойдёт!
Весь мир таится в нём —
В малом семечке одном.
Пусть жадность наш покинет дом!
Пусть сад цветущий будет в нём!
В новой жизни мир найдём!
Скажем: «Пусть растёт!»
Самые храбрые дети забрались Энтам на руки, и великаны принялись пританцовывать, рассказывая, какие семена несут на восток, чтобы возродить жизнь на отравленной земле. Скоро там снова поднимутся к небу раскидистые кроны, и всё будет хорошо.
***
— Ты давно не появлялся дома, Морион.
Слова неожиданно вошедшей в комнату матери заставили вздрогнуть.
— Ты всё-таки решила со мной поговорить? — усмехнулся Таурхиль, и Оэруиль внутренне сжалась — гримаса сына слишком напомнила любимое выражение лица Морифинвэ. — Но ты опоздала. Я давно не нуждаюсь в советах.
— Что ты говоришь?! — вспыхнула жена таргелионского короля, застыв на пороге. — И, главное, как!
— Мне не нужна помощь, мама, — строго ответил принц, — ни словом, ни делом.
— Ты никогда таким не был! В чём дело?
— Зачем ты пришла?
Оэруиль замялась.
— Ты изменился, — произнесла она, помолчав. — Неужели из-за той девы?
— Я — сын тех, кто убил её деда, — дрогнувшим голосом произнёс Морион Таурхиль. — И этого не исправить.
Эльф замолчал, посмотрел в окно.
— Энты уходят, — сказал он матери, не оборачиваясь к ней, — но если нашему лесу понадобится помощь — вернутся. А пока я могу не бояться за своё наследие и распоряжаться им по своему усмотрению. Пожалуйста, амил, не надо мне мешать.
Примечание к части
Песня Тома Бомбадила в переводе Телумендила
Вторая песня — из м/ф "Lorax" "Пусть растёт"
Жизнь — лишь куча бумаги
Лес изменился, и от этого становилось страшно. Раньше окрестности слияния Сириона и Нарога звенели особой таинственной магией, ощущалось таинство, к которому хотелось прикоснуться, а теперь мир словно истлевал на глазах. Даже дивное озеро Иврин иначе сияло в лучах дневного светила. Всё вокруг полнилось пугающей тоской предчувствия скорби, однако это было не угнетающее чувство — оно толкало вперёд — отступать некуда, будущего нет, значит, надо жить сейчас, пока сердце бьётся и способно любить.
Пока есть, кого любить.
Ведь от самого ценного внезапно могут остаться только воспоминания, значит, надо постараться сделать всё, чтобы память не ранила, и картинки из прошлого радовали глаз.
Вспомнилось множество брошенных картин.
Гвиндор почувствовал неприятный комок в горле.
В последнее время дела в Нарготронде шли странно. Совет лордов отправлял дюжины одинаковых писем соседям, снова и снова откладывая решения торговых вопросов, либо перенаправляя послания в Дортонион. Разумеется, понятливые соседи писали в Нарготронд лишь из-за изначального договора о том, что все решения принимает только король, находящийся в тайном городе, а точную копию текста отправляли потом в Сосновый Край якобы лорду Ангарато. Глупость какая-то! Зачем этот фарс?
Возрождая в памяти ничего не решающие собрания, на которых лорды почти не разговаривали друг с другом, лишь слушали очередные доклады о строительстве коридоров, поиске воды и проверке воздуховодов, Гвиндор, сын Гуилина почти с благодарностью подумал о грубо высказавшем своё мнение Элендиле, приехавшем из «сторожевой крепости».
«Мне необходима свежая кровь, — заявил смотритель поселения Фирьяр. — Большинство людей на моей заставе — родственники, поэтому всё больше рождается уродов. Телесных. Душевных и без того хватало, но они хотя бы могли держать в руках оружие! Я получил разрешение короля собрать отряд и отправиться на поиски дикарей».
«Друг мой, — Миньятолос тогда встал с места и очень многозначительно посмотрел на собравшихся, — с таким отношением к Младшим, боюсь, ты притащишь новое население силой, и возьмёшь не самых лучших. Потому что не веришь, что лучшие среди смертных вообще есть».
«Я бы попросил не тебя, а Эрьярона, — хмыкнул Элендил, — но он, увы, уехал. И тоже по делам смертных. Лучших из них».
Гвиндор улыбнулся. Отсутствие в Нарготронде разведчика, с которым вышел крайне неприятный конфликт, придавало уверенности в себе, однако необходимость слушать указы принца Тьелперинквара, который почему-то лучше всех знал, как украшать новые коридоры, уже давно наскучило.
«Мы поедем с тобой, — вызвался Индвэ, говоря о себе и сыне, при этом многозначительно смотря на внука в ожидании согласия отправиться вместе. — И позовём Гельмира. Он нам поможет».
Если бы дед этого не сказал, Гвиндор, вероятно, согласился бы, но теперь…
Старший брат будет блистать знаниями и мудростью! Все станут слушать его, открыв рты!
«А что останется мне?»
«Ты можешь не ехать с нами, — вспомнились слова матери, в последнее время крайне задумчивой. — На поиски смертных. Но, пожалуйста, отправься вместе со мной к Таварим. Вдруг больше никогда не удастся встретить родню? Знаешь, мне казалось, я в любой момент могу приехать к ним, поэтому не ездила. Зачем спешить, если впереди неизменная вечность? Но это оказалось не так».
Что-то внутри словно перевернулось от её слов. Не сразу, нет, но ощутился некий надлом, будто в механизме треснула одна из важных деталей, и дальнейшая работа медленно начала разрушать всю конструкцию.
«Прошлое не воротится,
И не поможет слеза…»
Однажды эта песня всколыхнула желание бороться за любовь, и лорд Гвиндор уже почти поехал на Тол-Сирион, но сначала решил всё-таки написать письмо. Не с извинениями, конечно. Ответ пришёл не сразу, и на остров снова полетело послание.
И опять. И опять. Поездку можно и отложить, ведь как встречаться, если даже на бумаге никак не получается договориться?
Зачем спешить, когда впереди неизменная вечность?
«Прекрасная принцесса Фаэливрин», — обращался нарготрондский лорд к возлюбленной, вспоминая солнечные блики на волнах озера. Неизменно прекрасного…
Но теперь другим стало всё, и повреждённый механизм развалился на куски.
«Твоей станет самая лучшая дева!» — гордо говорила мама, но…
Какая она — лучшая? Можно ли считать таковой Финдуилас? И кто решает, какая дева совершеннее остальных? Наверняка, супруга Гельмира — идеал. Но она абсолютно не привлекательна!
Ветер принёс ароматы трав и запах воды.
Гвиндор вдруг подумал, что слишком долго старался выглядеть лучше других, быть для Фаэливрин недостижимым совершенством. А если она увидит изъян? Нет, увидеть не сможет, но если придумает? Если перестанет считать любимого безукоризненным?
Может быть, снова написать письмо?
Нарготрондский лорд остановился. По небу спешно проплывали облака, поверхность озера то вспыхивала золотом дня, то гасла, тускнела, теряла блеск.
— Даже Иврин сияет не всегда, — прошептал эльф, вспоминая ракушку, в которой, возможно, прячется жемчужина. — Но воде можно выглядеть, как угодно.
Посмотрев на сына, Ауриэль поманила его под сень вековых деревьев.
— Мы с тобой найдём дикарей раньше, чем твой папа, — улыбнулась Тавариль. — Потому что он ищет вслепую, а нам скажут, куда идти, Хранители Леса.
Эльфийка защебетала голосами птиц, в ответ прошелестели дубы и далёкие сосны, отозвались сойки. А потом воцарилась тишина.
***
Жизнь стала кучей бумаги.
«Прекрасная леди, надеюсь, ты сама и в одиночестве читаешь моё письмо, чтобы никто не мог неверно истолковать мои слова. Я желаю, чтобы ты справилась с этой задачей сама».
«Конечно, мой лорд, я обучена грамоте, поэтому читаю и пишу письма в одиночестве. Как ты мог усомниться?»
«Ты даже не спросишь, почему я до сих пор пишу тебе, ведь вокруг столько прекрасных Эльдиэр?»
«Потому что превыше красоты лорд Гвиндор ценит доброе любящее сердце?»
«Я даже хотел приехать на остров-тюрьму, но подумал, что нет смысла спасать принцессу из заточения, если она сама стремится быть пленницей. Говорят, Эру Илуватар подарил своим Детям волю к свободе. Только похоже, дары достались не всем. Или некоторые Эльдиэр оказались слишком рассеянными и потеряли даже самое ценное».
«Самое ценное — это любовь, лорд Гвиндор».
«Любовь без свободы — мучение, леди Фаэливрин».
Да, мучение. А жизнь — просто куча бумаги.
Чистой и исписанной, выброшенной, сожжённой, аккуратно сложенной в конверт или свёрнутой в свиток. Листы, листы, листы. И чернила. Тенгвы и рисунки. Слёзы и усталость.
Ради чего, мама? У тебя ведь было не так!
— Ты тоже хочешь лишиться самого прекрасного в супружестве?! — воскликнула на осторожный вопрос Толлунэль. — Тебе тоже нужно швырнуть к ногам кучу даров и приказать «Выбирай!»?
«Лучше уж так, мама».
Ветер с реки стал холодным. Дописав очередную бессмыслицу для отправки в Нарготронд и дождавшись, когда родительница вспомнит, что у неё есть не только дочь, но и сын, а главное — муж, Финдуилас пошла погулять по крепостной стене. Осень подступала незаметно, однако уже чувствовалась в воздухе, и первые пожелтевшие листья давно опали.
— Моя жизнь — игра для всех, кроме меня, — вздохнула принцесса, посмотрев на сереющие волны. Прыгнуть бы и поплавать в холодной воде, ощутить страх и веселье! Но нет, платье же намокнет.
Вдруг запели рога. Кто-то приехал? Судя по сигналу, не торговцы. Но кто тогда?
Финдуилас не была уверена, что ей на самом деле интересно, кто скачет по противоположному берегу к переправе, но всё-таки обернулась, присмотрелась и ахнула.
— В Нарготронде закончились чернила! — крикнул эльф с гербом Дома Гуилина на груди. — Приветствую, прекраснейшая принцесса! Меня прислал лорд Гвиндор. За тобой. Сказал не возвращаться без лучшей эльфийки Арды.
Растерявшись из-за нахлынувших эмоций и вопросов: «А почему лорд Гвиндор не приехал сам?», «Мне надо к нему бежать?», «Может, отказаться?», «Брать с собой слуг и воинов?», «Мама должна ехать со мной?», Финдуилас застыла на месте, представляя, как бежит собираться в дорогу. Нет, идёт. Медленно.
Вдруг закружилась голова, и принцесса расплакалась.
***
Лес увядал. Но это не было обычное осеннее изменение природы — в воздухе чувствовалась тоска по прошлому без желания вернуться назад.
Вспоминались стихи из дортонионской летописи:
«Вроде каждому ясно на этой земле,
Что за осенью время настанет зиме,
А за вешними днями и лето пройдёт,
И всему обозначен свой срок и черёд.
Что-то было, сияло, пылало и жгло.
Только всё отболело, остыло, прошло
И ушло, и уже не появится впредь,
Бесполезно скорбеть и не стоит жалеть.
Но всё равно в душе твоей
Живая память прежних дней
Всё возвращает, как назло,
И вновь волнует и тревожит.
Всё, что давно уже прошло,
Вновь возвращает, как назло,
Живая память прежних дней,
Хотя ничем помочь не может».
Под ногами бежали ручьи, прыгали непуганные зверушки, то и дело щебетали птахи, предупреждая о чужаках. Ауриэль, привычная к магии родного леса, шла твёрдо и уверенно, а Гвиндор едва сохранял равновесие и чёткость зрения, поэтому пропустил момент появления троих Энтиц. Эльфийка сразу сказала, что пришла с сыном, у которого есть любимая, поэтому не стоит с ним заигрывать, однако, даже не поборов головокружение, лорд видел — великанши любуются им.
— Это не Гуилин, — рассмеялась Ауриэль, — я вас не обманываю. Это мой Гвиндор. И у него действительно есть возлюбленная.
— Пусть привезёт свою любимую сюда, — появившийся, словно из-под земли сероволосый эльф в коричневой одежде крепко обнял сестру. — Я правильно понял, что она ещё не невеста моему племяннику? Пусть обручатся здесь.
В глазах Ауриэль полыхнула ревность, Тавариль натянуто улыбнулась, обернулась на сына, однако согласно кивнув.
— Я не поеду, — гордо выпрямился Гвиндор. — Пошлю письмо в Нарготронд. Пусть кто-нибудь из слуг привезёт принцессу сюда.
Брат матери переглянулся с Энтицами, одна из них наклонилась к молодому лорду, и сейчас стала заметна печаль в светящихся глазах, звучащая в унисон со скорбью увядающего леса.
— В окне зимы костёр так светел, — медленно заурчала великанша, кладя на плечо эльфа нежную тяжёлую руку, — что сквозь него мерцают сны.
А снег — всего лишь белый пепел, не долетевший до весны.
От прозвучавших слов стало холодно.
— И эта огненная вьюга — всего лишь глупая игра.
Мы в наших снах сожгли друг друга, чтоб греться пламенем костра.
Гвиндор внутренне содрогнулся.
— Я — лорд Нарготронда! — выдавил он слова. — И не стану носиться, будто мальчишка за бабочкой, даже за королевой!
— Цени любовь и ту, что готова её дарить, — проурчала Энтица, отворачиваясь.
— Я. Не. Поеду!
Ещё не придумав, какую реакцию ожидает, эльф посмотрел на мать и дядю и неожиданно для себя осознал: его никто не слушал, обсуждая уход из Белерианда части Энтов и предположительное местонахождение остатков дикарей, которых можно было бы забрать в лесную крепость-страж.
— Не поеду! — повторил Гвиндор.
Энтица проницательно взглянула на него и гортанно рассмеялась.
***
Гельмир отложил письмо, посмотрел на супругу и сына. За окном усилился холодный осенний ветер, безжалостно срывавший умирающую листву с потемневших ветвей. Печальное зрелище, ещё более трагичное на фоне вечнозелёных неувядающих сосен.
— Я должен помочь, Лайталиэль, — произнёс эльф извиняющимся тоном. — Ормир, если ты не согласен со мной, увези маму в Нарготронд.
— Снова расставаться? — вздохнула Эльдиэ, покачав головой. — Зачем?
— Потому что я не уверен в безопасности крепости, — Гельмир напрягся. — Понимаешь, моя душа, там и так не слишком занимались обучением смертных, а теперь появятся новые, совсем…
— Дикие? — сын усмехнулся попыткам отца смягчить слова.
— Неучёные, Ормир. Это новое поколение тех, кого уже нельзя обучить. Поздно. Но их детям я помочь смогу. И я должен…
— Это будет шедевр в твоём исполнении, — улыбнулась Солмелиэ. — Я знаю.
— Лайталиэль, — эльф смутился, — не надо. Слова о шедевре — просто глупые мечты. Мне пора повзрослеть, ты права. И мой долг — учить тех, кого другие наделять знаниями отказываются.
— Надеюсь, ты поедешь не один? — Эльдиэ посерьёзнела.
— Нет, со мной будет Ненарион. Я стану обучать счёту и строительству, а он — истории, музыке. Посмотрим, что ещё потребуется. Мы оба учтём прежние ошибки, не допустим повторения оплошностей. Я сделаю всё, чтобы не услышать от учеников, что чему-то их не научил! Сделаю всё, чтобы мои ученики не гибли в огне из-за пьянства и не становились причиной трагедий! Я никогда себе не прощу тот пожар!
Гельмир замолчал так внезапно, что жена и сын удивлённо посмотрели на него, однако говорить эльф не продолжил. Ветер за окном подул сильнее, на стекле косыми стрелами заблестели первые капли дождя.
А вдали полыхало зарево заката.
***
Холодное влажное утро в зачарованном лесу внезапно запело голосами рогов, флейт и эльфийских менестрелей, между деревьев замелькали синие с золотом знамёна.
— Наше слово — закон! — словно раскат грома, донеслась музыка. — Ослабеет дракон
И осмелится биться едва ли.
Словно муха он влип!
И отныне в пыли
Станет ползать, как прочие твари.
Раньше сила была!
Но чужая земля
Для врага непокорна вовеки!
И узнает дракон,
Что беспомощен он,
И себя ощутит человеком!
И сквозь рассветный туман проступили силуэты всадников.
Примечание к части
Песни:
"Здравствуй, чужая милая", А. Солодуха
"Живая память прежних дней" из мюзикла "Монте-Кристо"
"Белый пепел", А. Маршалл
"Драконобой" из мюзикла "Песнь о Довакине"
Это наша помолвка
— Покорны дракону стихии — огонь и вода!
И громы, и молнии тоже дракону подвластны!
Но что не сумеет дракон ни за что, никогда,
Так это в себе обуздать бесконечные страсти.
Зная, кто прибыл в гости и зачем, эльфы-Таварим не стали устраивать ловушки и насмехаться над чересчур самоуверенными пришельцами, к тому же теперь, когда внезапное появление посланников Валар внесло хаос в лес Пастырей, подружиться с соседями казалось выгодной идеей.
Приглашать в своё поселение чужаков Таварим не хотели, поэтому заранее выбрали поляну для встречи, но оказалось — зря старались. Кареты, в которых ехала семья владыки Тол-Сириона, не могли пройти сквозь заросли, а принцесса Толлунэль наотрез отказалась продираться через лес в роскошном платье из ткани, которую больше нигде не купить, поэтому пришлось выбрать место ближе к реке, где росла брусника и небольшие, легко преодолимые кустики с ядовитыми ягодами.
— И узнает дракон,
Что беспомощен он,
И себя ощутит человеком.
Принц Артаресто спрыгнул с лошади, вежливо поздоровался с подошедшими лесными эльфами.
— Рад видеть тебя, леди Ауриэль, — произнёс он, заметив бывшую подданную, ушедшую с Тол-Сириона в Нарготронд. — И вдвойне рад видеть счастливой.
— Не понимаю, как дикой розе цвести под землёй, — хмыкнула Толлунэль, готовая обвинить Тавариль в предательстве или трусости. — Да, можно совершить ошибку и покинуть дарованный Вала Улмо остров, но потом надо одуматься и вернуться. Подземелье — не для живых эльфов. Не для живых духом.
— Прости, госпожа, — поклонилась лесная эльфийка, однако голос прозвучал уверенно, не покорно — Ауриэль сейчас была рядом с родным домом, в лесу, где чувствовала поддержку самой земли. Что ей сейчас какая-то принцесса?
— Я подумаю, — супруга Артаресто хмыкнула.
— И больше всего обожают драконы себя!
А слабых и меньших всегда и во всём презирают.
Не помнит дракон, что он просто большая змея!
Не видит дракон, что он ходит по самому краю.
Финдуилас посмотрела в окно кареты. Где-то там впереди сейчас кипела жизнь: в лес ушли и родители, и менестрели, там ждал Гвиндор, его родня и их удивительные друзья, а принцессе приказали сидеть и ждать. Чего? Да какая разница?
Совершенно бессмысленно прошли уже и лето, и весна, и многие годы, так что изменит потраченный впустую день или вечер? Ветер то и дело приносил опостылевшую песню про дракона, и принцесса погрузилась в воспоминания о любимой балладе:
«Пусть опять дожди и холодный ветер,
Он уходит прочь от тепла и света.
Не спеши! Постой! Погоди немного!
Но зовёт его дальняя дорога.
А куда идёт, он и сам не знает —
Видно уж судьба выпала такая.
Может, всё же есть мир мечтаний зыбких,
Может, кто-то ждёт и его улыбки?
Но пока горит огонёк надежды,
Нет конца пути для него, как прежде.
Значит — снова дождь и знакомый ветер,
И опять один он на целом свете.
Что же ты ищешь, мальчик-бродяга,
В этой забытой Валар стране?
Что же тебя снова манит куда-то,
Что ты так ясно видел во сне?»
Холод наступающей осени ощущался здесь не так, как на острове, лес звучал совсем иначе, мечты казались прекраснее, а сердце устремлялось в неизведанные дали.
Неожиданно торжественное пение рогов разрушило волшебство, превратив его в пыль, и Финдуилас вновь увидела в окно кареты слуг лорда Гвиндора и матери, а позади них шла улыбающаяся Энтица, протягивая могучие руки для объятий. В сторону кареты полетели лепестки диких роз, ромашки, фиалки, лилии, образуя тропу, по которой принцессе предстояло идти. Птицы запели громче, с плеча великанши спрыгнула белка и кивнула эльфийке, мол, пора, ступай на свой путь.
Финдуилас умела ходить в самой неподходящей одежде и обуви по лесу, поэтому легко переступала корни, кочки и шишки, но сердце замирало от непонятного страха: дорога началась в роскошной карете, стоимость которой превосходила несколько домов обычных семей, продолжилась на брошенных под ноги лепестках, но вела в тёмный лес, где уже нет власти ни у мамы, ни у папы, куда не проехать ни одной повозке, где свои законы выживания. Внимание привлекла толстая сосна, оказавшаяся опасно близко — можно случайно испортить о кору платье, а из гладкого ствола воткнутым копьём торчала идеально ровная чёрная ветка.
— Слава принцессе Финдуилас! — закричали из темноты чащи, и эльфийка вздрогнула.
Энтица вдруг осторожно подняла деву и перенесла через ручей и грязный овражек, поставив на землю только на брусничной полянке, где уже ожидал лорд Гвиндор и толпа Эльдар: одни — в праздничной одежде с гербами Тол-Сириона и Нарготронда, другие — незаметные на фоне погружающегося во мрак леса. Финдуилас неуверенно подошла к возлюбленному, которого хотелось одновременно обнять, расцеловать и побить, крича и рыдая, и в этот момент из травы и мха к пока беззвёздному небу полетели сотни светлячков.
— Это наша помолвка, — произнёс Гвиндор, беря эльфийку за руки. — Фаэливрин. Теперь мы — жених и невеста. Я слишком долго этого ждал!
«А когда свадьба?» — так и не решилась спросить принцесса, чувствуя, как лорд тянет её к себе для нежного поцелуя, но сейчас это казалось полётом в пропасть. По телу побежала мелкая дрожь.
— Тебе страшно? — близкие горячие губы прошептали с насмешливым сочувствием. — Почему? Всё плохое позади, теперь мы вместе. Только мы и наша любовь.
Светлячки полетели вверх, кружась по спирали вокруг Гвиндора и Финдуилас, и как только жених и невеста слились в поцелуе, раздались аплодисменты.
— Поздравляю, доченька! — радовался папа.
— Ты будешь самой красивой на свадьбе! — обещала мама.
— Это ваш день, — урчали Энтицы.
— Пусть любовь станет опорой вашей жизни, как земная твердь для корней, — певуче произнесла Ауриэль.
Принцесса слышала, как брат с супругой и сыном присоединяются к поздравлениям, как поют птицы, шелестит ветер, журчит вода. Вся Арда стала свидетельницей помолвки, и в это волшебное мгновение нужно чувствовать счастье. Но почему-то деве страшно и непонятно.
— Я уеду искать людей и отправлять их в наши земли, — сообщил Гвиндор, прервав сухой, однако тёплый и ласковый поцелуй неопытного любовника. — А когда вернусь, начнём готовиться к свадьбе.
— То есть… мы расстанемся сейчас? — Финдуилас ахнула, проводила взглядом последнего вспорхнувшего светлячка. — Но зачем тогда всё это было?
— Чтобы ты знала — мы не просто знакомые. И скоро станем семьёй.
Принцесса ощутила себя обманутой. Сдерживать слёзы больше не получилось, однако никто не понял истинную причину плача, и радостные поздравления зазвучали громче прежнего.
— И узнает дракон,
Что беспомощен он,
И себя ощутит человеком.
Примечание к части
Песни:
"Драконобой" из мюзикла "Песнь о Довакине"
"Мальчик-бродяга" А. Губин
Белое лиственное или тёмное хвойное дерево
Мягкая тёплая постель не выпускала из объятий полусна, рядом мирно спала любимая женщина, её белые волосы блестели шёлком на расшитой крупными цветами и ягодами наволочке. Гладкая бархатистая кожа на щеках юной Барадис притягивала взгляд, хотелось коснуться рукой, поцеловать. Ресницы, похожие на тающий снег, не подрагивали, розовые губы не двигались. Застывшая красота ожившей ледяной скульптуры сводила с ума, и Брегор не мог себя заставить посмотреть, что за срочное послание ждёт под дверью. Раз не слышно звуков бунта с улицы, значит, любая весть может подождать. Если случилось что-то плохое, это всё равно непоправимо, поэтому, неважно, когда о несчастье узнают. Если на ситуацию всё ещё можно повлиять, несмотря на прошедшее с момента отправки письма время, соответственно, дело может подождать ещё немного, когда проснётся Барадис. Ни одна весть не стоит её потревоженного сна.
Даже если дело действительно касается глупого избалованного мальчишки.
***
Долгая тёплая осень обманула самые доверчивые растения, и среди мха появились мелкие пёстрые цветы. Рискованно и абсолютно неоправданно. В любой момент ударит мороз, и всё. От хрупкой красоты ничего не останется.
Морион Таурхиль посмотрел с плетёного балкона вниз, потом перевёл взгляд на далёкие пики елей. Хвойные деревья — сила. Там, где они, нет места для капризных лиственных, которые прекрасны только в песнях о любви и смерти. Когда-то давно пожар уничтожил много оссириандских богатств, а что не сгорело — засохло, не выдержав жара нового дневного светоча. На месте чёрной хвои быстро появились лиственные белоствольные падальщики, наивно решившие, что хозяева земли мертвы и больше не вернутся. Но это была ошибка — вечный лес восстал из пепла и уничтожил всех, кто посягнул на их территорию.
Только нет ответа на вопрос: кто был хозяином земли раньше, в самом начале времён — белое лиственное или тёмное хвойное дерево?
Невольные аналогии сами собой рождались в голове, а кроме того хотелось понять, как быть дальше. С одной стороны сын нолдорана Карантира, «жадного жулика», даже являясь воплощением добра и справедливости, не получит доверия от населения Семи Рек. Но значит ли это, что можно стать злом? Где грань, которую нельзя перейти?
Весть из Таргелиона оказалась тревожной, однако Морион понимал — лично для него ничего не изменится, ведь к наследнику нолдорского короля и так относятся в лучшем случае с подозрением, а в худшем — с ничем не подкреплённой неприязнью. Да, придётся многое объяснить Арастуру, который почти заменил принцу отца, но ведь всегда можно соврать и сказать, что неопытный в делах юный эльф стал жертвой обмана злобных жадных смертных. Потом надо будет пообещать больше так не делать, но кто сказал, что слово, данное изначально неискренне, необходимо честно держать? С другой стороны, никто может и не узнать ни о чём, если не проболтаются неудачливые сообщники.
Морион нервно поправил рукава плотной рубахи с кожаными вставками, длинные серо-белые волосы растрепал внезапный порыв ветра. Когда наступит ночь, пики елей станут грозить небесным звёздам, да только ни тем, ни другим никогда не победить.
«Должен ли я помогать тем, кто подвёл меня? — подумал принц, уходя в тёплый дом. — И если да, то как это сделать?»
Промелькнула мысль: как бы ни поступил сын Карантира Феанориона, дева с прекрасными зелёными глазами всё равно останется безразличной. Возможно, её обрадует позор и бесчестье действий потомка злодеев. Пожалуй, стоит попробовать вопреки ожиданиям показать себя с лучшей стороны. Пусть все поймут, как сильно ошибались!
***
— Эти мирианы, — эльф с пронзительным взглядом утратившего веру в добро и справедливость зверя показал сквозь решётку тюремной камеры золотые и серебряные кругляши, — подделка. Качественная, трудно отличимая от оригинала, но подделка. Настоящие мирианы с такой гравировкой чеканят в портовой мастерской на Аскаре, специально для торговли с Оссириандом. За их подделку можно лишиться рук по локоть, если в вещах преступника найдётся достаточное количество фальшивки. Понимаешь, к чему я клоню?
Мужчина за решёткой демонстративно отвернулся. Он сидел на куче соломы, рядом с двумя вонючими стариками, скорее всего, нарочно напросившимися на наказание, чтобы пересидеть зиму под крышей, в относительном тепле и с бесплатной едой.
— Ты лучше скажи, чего он хочет, — толкнул нового соседа один из бездомных. — А то он у тебя не только семиречные мирьяны отыщет, но и украденный королевский венец. И трон тоже. Этот может, уж ты мне поверь!
Сделав вид, будто не услышал, мужчина замер, смотря вниз, в одну точку.
— Я всё равно узнаю ту правду, которая мне нужна, — спокойно произнёс Нолдо, убирая в мешочек фальшивые мирианы, — к тому же, твой приятель мне уже многое рассказал. Ты думал, я никого, кроме тебя, не схватил? Ошибаешься.
Эльф помолчал немного.
— Я зайду завтра, — сказал он после паузы. — Поговорим по-другому. Готовься.
Снова ничего не ответив, узник лишь хмыкнул. Бездомные о чём-то зашептались, Нолдо с подделкой ушёл во тьму коридора, лязгнул металл засова. Молодой мужчина поёжился.
О таргелионской тюрьме ходило немало страшных историй, но гораздо красноречивее любых слов было кладбище, на котором хоронили самоубийц, что свели счёты с жизнью в стенах темницы. Новый заключённый не хотел для себя такой судьбы, однако договариваться о чём-либо с шантажистом желания не возникало, поскольку чутьё однозначно заявляло: этот эльф обманет. Чем больше с ним согласишься, тем глубже станет твоя могила.
И тем больше там окажется друзей и близких.
В Таргелионе хорошо, а дома лучше
Краденная телега с искусной резьбой неслась по бездорожью с лёгкостью лучшего скакуна. Если бы её купили, она бы точно где-нибудь застряла или сломалась, но сейчас колёса крутились легко, как никогда, ничто нигде не скрипело, а вещи не рассыпались.
Чудеса! А-ха-ха-ха!
Лошади гнали во всю прыть сквозь редколесье и словно не уставали! Волшебство, не иначе! Ха-ха-ха!
Возница, такой же молодой, как и его пассажиры, то и дело оборачивался, во взгляде раскосых чёрных глаз по кругу сменялись страх, азарт, веселье и злость.
У-а-ха-ха-ха!
— На ночь остановимся в овраге, доехали почти! — крикнул, дёргая поводья, юноша.
Ответом стало согласие и дружный хохот.
***
— Я в эти ваши корабельные дела не лезу, конечно, — говорил с умным видом гном в сером плащё с остроконечным капюшоном на полулысой голове, указывая рукой в дорогих перстнях на реку, — но даже мне понятно, что вверх по течению грести сложнее. Если ты не знал, парень, я тебе расскажу: в Ногроде тоже есть вода, и мы по ней сплавляем всякое барахло. И чтоб отправить вниз, можно просто плот сделать из листа железа, загнув края, навалить туда кучу всячины, тряпкой прикрыть, верёвкой замотать, да подтолкнуть. А чтоб вверх довезти, тут кумекать придётся. Либо самим впрягаться, по воде груз тянуть за канаты и цепи, либо на вёслах грести. Либо нанимать кого. Понимаешь, да, парень? Вверх по реке дорого выйдет. На паруса надежды мало.
Фарагор переглянулся с Бреголасом и тремя местными мужчинами, одного из которых поначалу принял за женщину.
— Слишком многие уже знают о нашем маршруте, — тихо сказал сын Андрет и Фаранора сообщникам. — И слишком многие ещё узнают. Мне это не нравится.
— А что ты предлагаешь, э? — узкоглазый подельник, самый говорливый из троицы, подбоченился. — И вапще, чем ты наглее трындишь о деле, тем меньше подозрений. Все будут думать, шо так и надо. Понял?
— Ладно, — Фарагор подошёл к гному в сером, — нам до третьего поворота надо. Сколько?
— Сейчас прикину, — глаза бородатого коротышки алчно загорелись, — сколько, говоришь, у тебя лодок гружёных? А плотов? На вёслах сколько сядет? Еда за твой счёт?
Подойдя к оставшимся чуть в стороне от причала Барахиру и Эмельдир, Бреголас недовольно скривился:
— Не хочу дома цену поднимать, но придётся, похоже. Затраты растут, как трава на холме под Древами Валар.
— Откуда здесь этот торгаш? — встревоженно-злобно прошипел сын фиримарского вождя. — Нам говорили, что на этом участке Гелиона нет ничьих пристаней, ни наземных, ни плавучих!
— Торговый Союз, — потянул полуэльф, закуривая трубку, — продаст что угодно и кому угодно в любое время, если у того достаточно золота. Это новый причал, его здесь не было. И Гвали этого не было. Я так понял, что этот тип здесь купил участок земли, либо арендует.
— Либо это гномий шпион, — прищурился Фарагор, вернувшись к сообщникам. — На этой излучине нельзя надолго обосновываться — пойма здесь. Весной затопит.
— Я тоже думаю, что этот тип либо знает о делах, что тут делаются, — Бреголас кивнул, — и хочет заработать за счёт идущих в обход Таргелиона, либо крыса. Надо бы это выяснить.
— Ты его дружков видел? — фыркнула Эмельдир, тоже закуривая с гордым видом. — Разбойники настоящие. Орава целая.
— Семью не выбирают, — рассмеялся полуэльф. — Гвали же сказал, что приехал с сыновьями и внуками.
— Но ведь мы можем не платить ему, просто пройдём с грузом мимо, — девочка ловко выпустила колечко дыма.
— Здесь так не принято, — объяснил сын Андрет. — По местному закону нужно платить дань тому, по чьей земле или воде везёшь груз.
— Ха! — Эмельдир вручила Барахиру трубку и бодро захагала к гному, невозмутимо объяснявшему сообщникам оссириандского принца расценки. — Господин Гвали, мы не можем тебе платить за провоз груза по воде, потому что твоя вода, которую ты купил, давно утекла. В одну реку дважды не войти, тут уже давно ничья вода.
— Здесь моё дно и мой берег, дорогуша, — погрозил пальцем коротышка. — Если тут потонет кто или чей груз, я обязан буду разбираться и помогать поднять. За это ты мне и платишь.
— А если мне помощь не нужна?
— А это уже мне решать, что тебе нужно, а что нет, на моей территории.
— Мель, подойди! — позвал Барахир невесту. — Поговорить надо.
Сообщники прошли в сторону небольшого пляжа около холма, где никого не было, и лишь в отдалении виднелась рыбацкая сеть, закреплённая двумя красными флажками.
— Я не хочу перед этим Гвали отчитываться и груз показывать и переписывать, — прошептал Фарагор, косясь на таргелионских пособников. — Поэтому мы поступим так: по местным законам мы обязаны платить тому, кто платит в казну за свой порт, будь то гнилой причалюшка для одной дырявой лодчонки или здоровенные доки с дорогущими погрузчиками для руды. Любой, кто зашёл на территорию, за которую платят в казну, должен платить хозяину земли или воды. А если ты пытаешься обойти и не платить, тебе придётся отчитываться перед королевской стражей, которая защищает нас от разбойников. А знаете, кто в этих краях королевская стража?
— Братишки, — ответил таргелионский сообщник, имея в виду сородичей-людей. — Договоримся.
***
Телега неслась, подпрыгивала, хохот беглецов, грохот колёс и ржание лошадей разносились по округе, то и дело сопровождаясь короткой руганью.
Хохот, грохот, ржание. Хохот, грохот, ржание. Хохот. И ругань.
***
Вблизи нового причала гнома Гвали река была неширокой, но глубокой и с непредсказуемым течением у дальнего берега, словно находчивый делец нарочно встал в таком месте, которое опасно объезжать.
Скрепленныемежду собой связки брёвен растянулись длинной, сложно управляемой вереницей, однако люди из королевства нолдорана Карантира уверяли, будто умеют с таким грузом управляться. Вооружившись помимо рубящего, колющего и отравляющего оружия, ещё и вёслами, подданные короля Карантира бодро взялись исполнять условия договора.
Когда примерно половина брёвен проплыла владения гнома, с берега сквозь сгущающийся ночной мрак донеслись проклятья. Свет маяка услужливо помогал рассмотреть, что происходит на пристани, поэтому сообщники увидели Гвали с тремя сыновьями, которые смешно подпрыгивали, грозили кулаками и надували щёки.
— Раз-два-три-четыре-пять!
Знаете, наверно? — крикнул в их сторону Бреголас. — Раз-два-три-четыре-пять!
Жадность — это скверно!
На ведущем корабле рассмеялись, и в этот момент впереди заалели факелы.
— Получайте! — обрадовались Кхазад на берегу. — Страже теперь платить будете. По гроб жизни!
— Ой, как страшно! — расхохотался полуэльф, закуривая, судя по запаху, не табак.
— Остановитесь у берега! — послышался приказ из темноты. — Именем короля Каранфира!
***
Морион посмотрел на стопку обработанной коры и глиняных пластин с оссириандскими гербами. Жаль, на них не таргелионские печати.
Вспомнился разговор со странным Айну. Он ведь сказал, что затеянное против тех, кто неугоден Валар, не злодеяние в глазах Владык. Снова обман? Игра, как в песне?
«Воды потоки превратят
Ручей в бурлящую лавину.
Я отрезаю путь назад
И погружаю всё в пучину.
В округе сушу затоплю,
Лишь сохраню пустынный остров.
Коль угодил ты в западню,
То и спастись не будет просто!
Под силой натиска воды
Земля и небо вмиг сомкнутся.
Каким бы ни был храбрым ты,
Обратно нет пути вернуться.
Что ты герой, мне это всё равно!
Не нужно слов, не нужно предисловия.
Ты будешь здесь — так мною решено!
Моя игра — и в ней мои условия».
***
— Здесь негде причалить, — крикнул Бреголас. — И развернуться мы не сможем.
— Следуйте за нами! — приказ прозвучал с каким-то странным надрывом.
Барахир видел: сообщники абсолютно уверены в безопасности действий, но сыну фиримарского вождя отчего-то стало тревожно. Да, «своя» королевская стража сейчас уведёт корабль с грузом от владений Гвали, а потом просто получит вознаграждение и удалится, но…
Встречное течение усилилось, на сторожевом судне дали знак держаться ближе к лесистому крутому берегу. Река повернула, причал скрылся из вида. Паруса на головном корабле и каждом из плотов сцепки пришлось регулировать под изменившийся ветер.
— Тут! — приказали с охранного судна.
— Нам придётся останавливаться? — недоверчиво спросил Барахир ближайшего гребца, и тот кивнул.
— Видимо, — Фарагор пожал плечами, — нам придётся открепить им пару плотов.
Сын Брегора посмотрел назад на перевозимый лес и словно только сейчас осознал, какой это дорогостоящий груз. Пару плотов! Это же целое состояние!
Берег приблизился. Здесь оказалось слегка туманно, Эмельдир сделала вид, будто не мёрзнет и не хочет спать, а кутается в тёплое одеяло просто так. Бреголас снова закурил.
Вдруг рядом что-то свистнуло, и на верхнем бревне заплясал огонёк. И на том, что рядом. И на мачте, закреплённой в передней части плота.
Стрелы полетели непонятно откуда, делая невозможной ответную стрельбу.
— Прыгайте в воду! — жутким голосом заорал Бреголас. — В воду! Плывите на тот берег!
В одно мгновение оказавшийся рядом с юными атани Фарагор, сорвал тяжёлое одеяло с Эмельдир и столкнул обоих родичей в реку.
***
Телега снова подпрыгнула, что-то хрустнуло.
А-ха-ха-ха! Сейчас всё развалится! Ха-ха-ха! Наконец-то! Ха-ха!
Пролесок закончился на берегу озерца, однако погони слышно не было, и беглецы понеслись по глинистому подъёму на холм, за которым вроде бы должен находиться овраг.
Как же смешно! Ха-ха-ха!
***
Вода показалась ледяной, однако это не казалось самой большой проблемой: Барахир не знал, умеет ли Эмельдир плавать достаточно хорошо, чтобы добраться до противоположного берега. Течение такое сильное! Одна из стрел перелетела плот с брёвнами и упала в воду рядом. Случайно ли?
Сейчас было не до выяснений, кто кого предал, а, может, нападение не связано с договорённостями. Требовалось скорее выбраться на сушу и бежать. Позади Фарагор крикнул что-то ещё, сын Брегора обернулся и увидел, как родич прыгнул в воду. Зазвучали жуткие, вопли, некоторые внезапно прерывались всплесками, не оставляя сомнений в том, что происходило.
— Плывём! — негромко приказал невесте Барахир. — Быстрее! Нам надо домой!
Стрела вонзилась в воду около головы девочки, Эмельдир громко заплакала.
— Быстрее! Мель!
Огонь позади начал разгораться, сквозь треск и рёв пламени послышались приказы прекратить стрельбу и сдаться.
Стража? Уже неважно. Здесь все враги, надо бежать от любого чужака.
***
Телега остановилась, и для возможности двигаться дальше скрытно лучше было краденую вещь бросить. Перевернув её и спрятавшись под такой ненадёжной крышей от росы и ветра, беглецы стали смотреть, что оказалось с собой из полезного.
Теперь Эмельдир не плакала, а только хохотала и говорила без умолку:
— А-ха-ха-ха! Мы втроём доплыли! Где все? Нас обратно к гному снесло! Ха-ха-ха-ха-ха-ха! И мы гномью тачку с добром спёрли! Ха! Ха! Ха-а-а!
Парень-возница, смуглый узкоглазый, тоже рассмеялся, нашёл в кармане почти высохшей куртки флягу с чем-то очень крепким. Девочка выпила и быстро успокоилась.
— Надо домой вернуться, — снова повторил Барахир, зевая.
— Мне некуда, — пожал плечами таргелионский сообщник. — Поеду опять в Асирияндъ. Там зимой работа легче, чем на тракте этом. Хоть и платят меньше.
Не представляя, как на лесопилке может быть проще, чем на торговой дороге, фиримарские беглецы решили не задавать лишние вопросы — всё равно слишком устали.
— Чтобы вас вывезли, — с важным видом сказал, устраиваясь в мешке с тканью, возница, — скажите, что погорельцы. Мол, за долги вас сожгли. Хотите помощи у Фелагунда попросить. Всегда срабатывает.
Эмельдир снова рассмеялась:
— Нет, вы помните рожи этих гномов?! А-а-а-ха-ха! Они такие грузятся, гогочут, что подожгли каких-то ворюг очередных, поделом им, и тут мы такие мокрые все, злые, телегу хвать и во всю прыть! А-а-ха-ха-ха-а-а!
— Они решили, что лучше потерять одну тачку, чем жизнь, — зевнул раскосый. — Наверняка у них всё добро переписано, и все случаи задницы учтены. Мириянцы получат за спёртое.
— Хорошее королевство этот Таргелион, — Барахир вздохнул, обнял невесту. — Но я хочу домой.
Примечание к части
Цитата из песни про жадность из м/ф "Остров сокровищ",
Песня из мюзикла "Ундина" "Ты не уйдёшь"
Пока силён дух
Руки Барадис были волшебными. Она прикасалась изучающе, одновременно собственнически и трепетно, словно заботливая хозяйка сотни хрустальных фигурок тончайшей работы, с которых время от времени необходимо смахивать пыль. Ощущения на кончиках пальцев для полуслепой аданет превосходили значимостью увиденное и услышанное, и более никто не умел так прикасаться, как похожая на призрака девушка.
Сейчас она держала своего благодетеля за плечи, и этого было достаточно, чтобы не думать о плохом, даже читая письмо. К тому же, раз его написал сам Барахир, раз он утверждает, будто с ним и Эмельдир всё в порядке, значит, беспокоиться и правда не о чем.
«На нас напали, и теперь мы не знаем, где Фарагор и Бреголас. Им нужна помощь, думаю. И, возможно, семье Бреголаса тоже».
— Семья Туива живёт богаче многих, какая ещё помощь? — недовольно вздохнул Брегор.
— Ты же ему отец, — нежно произнесла Барадис, — батя.
— Батя, — вождь покачал головой. Он хотел сказать что-то ещё, но аданет слегка потянула за шёлковый шнурок, на котором висела камея, напомнив о её существовании, и слова застряли в горле.
Брегор напрягся. Сколько раз он думал снять медальон? Уже и не вспомнить. Однажды эта красивая вещица стала символом прощения, воссоединения семьи. Тогда была жива Мельдир и любовь к ней, не случилось очень многого, а образ кровавой лестницы во сне оставался неизменно ярким и порой пугал сильнее, чем реальные события.
Невольно подумалось, что Барадис даже представить не может, какой смысл вложен в подарок-камею, и какие были сказаны слова, когда Мельдир вручала мужу оберег.
Защитница. Если её снять, ничего не изменится. Сказка об особом значении изображения — просто выдумка для привлечения покупателей. Но что-то останавливало каждый раз, когда рука тянулась к серо-бордовому агату. Что-то заставляло менять истрепавшиеся шнурки на новые. Что-то, с чем было страшно расстаться.
Неожиданно вспомнилось, как гном, говоривший про смерть мастера, сделавшего камею, и выгоду от роста цен на засиявшие вечной славой создателя вещи, называл человеческого вождя лордом.
Хорошо ли это? В языке атани-эдайн много слов заимствовано из эльфийских и гномьих наречий, и Берен с Андрет проводят уйму времени за поиском и придумыванием собственных выражений и сочетаний звуков, ни на что не похожих, да только новые словари не используются нигде, кроме их школы. Брегор подумал, что в глубине души хотел бы называться лордом или… Араном! Но как же тогда традиция? Владыки из рода Беора всегда были вождями, и смена титула станет предательством памяти предков. Прапрадед Беор не стал именоваться лордом, как не стал и дед Борон после него. Зачем что-то менять, потакая желанию приблизиться к эльфам?
«Пёрнешь в момент соития — так он вечно помнить будет!» — прозвучал, как наяву, голос воительницы из Барад Эйтель с валинорским именем. Интересно, как она? Жива? Здорова? Не попала ли в лапы оркам?
Сейчас то, что заставляло чувствовать стыд в молодости, вызывало только улыбку.
Барадис больше ничего не говорила и не спрашивала, только осторожно, однако уверенно, по-хозяйски разминала стареющему вождю плечи и спину, и Брегор вдруг подумал, что встретил любимую женщину слишком поздно. Сколько им суждено быть вместе? Сколько времени из отведённого удастся полноценно наслаждаться жизнью? Сколько ещё будет приносить радость супружеская постель?
Стало горько до рези в глазах. Брегор посмотрел на письмо сына, на скользящую по плечу руку Барадис и одним резким движением снял с шеи медальон.
***
— Зима близится, мужики.
Плотник закрыл дверь кухни, подбросил дров в печку.
Собравшиеся у него дома атани внимательно посмотрели на пожилого приятеля, всегда готового помочь словом или делом. Среди ближайших к вождю людей Гарадор никогда не был, однако уважение в народе имел.
— Видите? — продолжил он говорить, ставя на стол бочонок браги и простые закуски. — Мы тут все старики уже седые. Мы, конечно, ещё ого-го! И поле вспашем, и гроб соседу сколотим, и жену порадуем. Но! Работки зимой всем прибавится. А кто её делать будет, а? Молодые все на фронт ушли! А мы не выдюжим столько. Года не те. Что делать-то будем?
Повисло молчание. Проблема отсутствия работников уже не раз так или иначе обсуждалась, но раньше всё сводилось к утешительному: «Да вернутся! Да будут тебе помощники!»
Теперь же стало ясно, что с эльфийского фронта домой едут далеко не все. Причины разные, но результат один.
— Что делать будем? — вопрос повторился.
Гарадор посмотрел на друзей: столяры, кузнецы, пахари, каменщики. Здоровые крепкие мужики. У всех семьи, дети-внуки малые. Жить как-то надо.
И все здесь собравшиеся помнят бунт против Борона, вспыхнувший вместе с городом, поскольку спившийся вождь совершенно не понимал, что нужно его народу.
Что будем делать? Ясно же — действовать. Пока ещё есть время до зимы. Пока ещё крепки руки, чтобы поднять топор дровосека или молот кузнеца. Пока ещё силён дух.
Простить и позволить?
Закутавшись в старые тряпки, девочка с узким личиком, огромными чёрными глазами и колючим, полным презрительного недоверия взглядом подбежала к телегам торговцев, протягивая треснутый глиняный горшок:
— Один мириан! Пожалуйста! Или хлеба! Хоть чёрствого, хоть плесневелого!
— А не боишься, малышка, у чужих еду брать? — перегнулся через борт гружёной повозки черноволосый эльф. — Вдруг подсыпят что, и проснёшься в подвале с грязными мужиками?
— Тогда мирианы дай. Пожалуйста!
Лицо незнакомца стало потрясающе задумчивым, словно ему подкинули неразрешимую задачу.
— Ты ведь не местная, — сказал он вдруг, косясь на сидевшего рядом приятеля-человека или полуэльфа с длинным, мелко исписанным свитком. — И здесь недавно. Чья ты? Откуда?
Девочка отпрянула, в широко распахнутых выпуклых на худом лице глазах отразилось недоверие и какая-то звериная настороженность.
— Есть кто-то, запугавший тебя и запретивший называться? Тебе позволено просить помощи только мирианами? Скажи правду, малышка.
— Её откровенность оплачивается отдельно, — вставил веское слово мужчина со свитком, поправляя рукава строгого шерстяного плаща без украшений.
— Да кто ты такой, чтоб тебе правду говорить?! — фыркнула аданет, отпрыгнула от телеги и бросилась наутёк.
— Ничего, научится быть покорной, — хмыкнул гном с соседнего обоза. — И ротик по делу открывать так, чтобы мирианы во все карманы насовали. Но пока маленькая ещё. Такая только орочью всякому интересна, а они точно платить не станут.
— Она не маленькая, — смотревший за порядком человек средних лет с повязкой на глазу облизнулся. — Мордочка детская просто, а если тряпки размотать, тельце там уже мягкое.
Эльф со вздохом покачал головой, гном отмахнулся.
Тем временем девочка уже скрылась между ближайшими постройками, и все трое отвлеклись на более насущные проблемы.
***
— Здравия, господин, подкинь меди на табак, а то не хватило, а курить охота! — высокий худой парень с умными карими глазами, выдававшими в нём воспитанника хорошей семьи, одетый во что-то поношенное, улыбнулся прохожему с красивой резной трубкой.
— Работай иди, — огрызнулся тот, однако мирианов дал.
— Как раз туда иду, господин! Спасибо.
Раскланявшись, юноша спрятал кругляши и деловито пошёл по городской улице, то и дело обращаясь к тем, кто не видел, что на табак уже подавали и не раз. Странное дело — общее увлечение заставляло сочувствовать собрату и помогать. Парень удивлялся каждый раз и снова продолжал пользоваться чужой добротой.
— Помоги мирианом на табачок! Будь милосерден.
— Да иди ты к Морготу!
— Не могу, дяденька! Без мирианов дорогу даже не узнать, карту не купить!
— В долг дать могу.
— Да мне ж нечем отдать будет!
— Сын твой отдаст. И внук. Если родитель дурак, детям не наследство останется, а списки, с кем надо расплатиться.
— Да я ж говорю: мне на табачок!
— А потом с меня спросят, почему помогаю разбойникам. Нет уж!
— Дяденька! Не уходи! Я с подругой поспорил, что больше, чем она, соберу. Дя-адь!
***
Холодный осенний вечер опустился на улицы небольшого городка, где можно было встретить самых разных обитателей. После долгого наблюдения за таргелионским народом в попытках заработать на дорогу через главный гелионский мост, где проще затеряться в толпе, чем на других, часто пустующих, переправах, Барахир и Эмельдир для потехи разделили здешних жителей на эльфов, как-бы-эльфов, не-эльфов-но-эльфов, опарышей и сороконожек. Шутливые разговоры делали холодные вечера в самодельном шалаше на окраине между лесом и кладбищем веселее.
Эльфами считались, собственно, эльфы, которые ни в чём плохом замечены не были. Правда, и мирианов от них обычно не перепадало — Старшие считали своим долгом предложить бродяге работу с последующей оплатой, едой и проживанием, а это не входило в планы юных беорингов, наслышанных о подводных камнях договоров с подданными Карантира.
Как-бы-эльфами юные атани заклеймили представителей других рас, усиленно подражавших Старшему Народу, однако делавших это крайне странным образом. Например, немолодая гномиха, проезжавшая в роскошной карете мимо просившей медяки Эмельдир, была настолько чисто выбрита, что девочка подумала, не выдёргивала ли эта безумная волосы на лице. Кроме того, сидела гномиха, неестественно прямо расправив плечи, была одета в лёгкое не по погоде платье, жутко утягивавшее талию, а на голове красовалась эльфийская причёска и тончайшая изумрудная диадема. Ещё встретилась пара молодых атани, не слишком похожих на местных раскосых: парень и девушка шли нарочито медленно, широкими шагами, гордо вскинув головы. Взгляды обоих были пустыми — эдайн потерпели сокрушительную неудачу в тщетных попытках изобразить глубокомысленность. В Дортонионе тоже попадалось немало смертных, подражающих бессмертным, однако выглядели они не так нелепо. Возможно, секрет крылся в более добром и открытом отношении дортонионских Эльдар к людям, поэтому мерзко-пафосное выражение на морщинистых, прыщавых или чересчур напудренных рожах не считалось обязательной частью истинно-эльфийского образа. Как ни странно, эти чудаки гораздо охотнее отсыпали мирианы, нежели те, кому они подражали. Возможно, как-бы-эльфы нигде не чувствовали себя дома, поэтому видели в бродягах родственные души.
Хотя находились и такие, кто считал ниже своего как-бы-эльфийского достоинства обращать внимание на оборванцев. Как-бы-эльфы должны общаться только с братьями по разуму! Отсутствующему.
По сравнению с Ладросом, здесь оказалось очень много ходящих с тростью, и те, кого Барахир и Эмельдир отнесли к как-бы-эльфам, пользовались исключительно резными палками с вычурными навершиями. Зачем? Эльфы ведь не нуждаются в дополнительной опоре, значит, надо терпеть или сидеть дома, а не тратить мирианы на дорогущие костыли!
«Лучше бы нам отдали это золото!» — в один голос говорили юные Фирьяр.
Не-эльфы-но-эльфы встречались крайне редко, однако всё же попадались. Эти милые создания были добры, умны, отзывчивы и немногословны, могли по-доброму высмеять попрошаек, только обижаться на их слова не получалось. Как правило, не-эльфы-но-эльфы одевались скромно, однако не дёшево и именно в то, что удобно, по фигуре и к лицу. Обычно такие горожане не спешили давать мирианы попрошайкам или отказывать — сначала задумывались, смотрели изучающе. Хорошо хоть работать не предлагали.
А-ха-ха!
Гордую кличку Опарыш получил изначально гном-охранник торгового обоза — до ужаса толстый и злобный дядька, абсолютно лысый, с клокастой бородой, который постоянно что-то ел и пачкался то жиром, то сметаной, то мёдом.
«Объясняю один раз, — сказал он Барахиру и Эмельдир, жуя капающий маслом пирог с рыбой, — я тут для защиты хозяйского добра. Те, кто его приумножают, друзья. Их не трогаю. Те же, кто пытаются приуменьшить, враги. С ними разговор короткий. Бегаю я медленно, зато стреляю метко».
Ну не опарыш ли?
Постепенно так стали называться все жадины, начинавшие угрожать юным попрошайкам.
А идею сороконожек подал весёлый старичок, спешивший по каким-то своим делам в последний день ярмарки.
«Мирианов тебе дать, малышка?» — спросил он у Эмельдир, подслеповато щурясь и прикладывая к уху раскрытую ладонь.
«Да, пожалуйста, дедушка!» — закивала девочка, уверенная, что просить у древнего адана безопасно — ему точно не нужна женская ласка.
«Мне нечего дать, — ответил старичок, отмахиваясь трясущейся рукой. — У самогó дома попрошаек хватает! Никто работать не хочет, всем только чужие схроны интересны. Но ты вокруг глянь, деточка: видишь, сколько сороконожек суетится? У них у всех по карманам куча краденного. Они, конечно, делиться не захотят, но и у стражи помощи попросить не смогут».
Эмельдир посмотрела по сторонам: в городке и правда царила суета, словно в разрытой земле, где нечаянно повредили жилище мелких шустрых многоножек. Что-то внутри щёлкнуло, разом пропал страх и стыд, остался лишь азарт и желание получить своё. Сколько, в конце концов, можно слушать оскорбления и угрозы, либо жалостливое «Конечно, держи, бедняжка»?! Хватит унижения!
Видимо, взгляд девочки изменился, и старичок всё понял. Закрякав, вместо смеха, дедуля пошёл своей дорогой, что-то насвистывая.
***
Привычными отточенными движениями рук разведя костерок, Барахир подул на котелок, налил воды.
— В последние дни ты мало ешь по вечерам, — с нажимом спросил он невесту.
— Вместо мирианов еду дают, — соврала Эмельдир, боясь говорить правду о воровстве. Понимая, что не сможет принести в укрытие всё украденное по карманам и сумкам, девочка вдоволь наедалась за день, покупая всё, что нравилось, и не могла изображать аппетит, деля ужин с женихом.
Сын вождя нахмурился. С каждым днём становилось холоднее, и изначальный план наняться на работу к торговцам после выпадения первого снега уже не казался удачным — в Таргелионе, в отличие от Ладроса, ветра дули промозглые, влажные, пробирающие до костей даже в относительно тёплую погоду. Поперву Барахир хотел дождаться морозов и повышения цен на перевозки и помощь в сопровождении грузов, и тогда предложить кому-нибудь, едущему в сторону Дортониона, по летней оплате.
Но если Эмельдир заболела…
— Я сегодня такого опарыша встретила! — отогревшись, начала делиться впечатлениями девочка. — Он мне сначала дал медяк, а потом попытался подсунуть в карман какую-то брошку дорогущую, чтобы потом напоказ найти и стражу позвать! Представляешь, гад какой! Орк проклятый! Еле сбежала от него! Кинула ему эту брошь в морду!
Сын Брегора сделал вид, что ему смешно. Вдруг снаружи донеслись приближающиеся шаги, и беглецы одновременно схватились за ножи — они никого не ждали, и никто не знал об их укрытии.
Это точно не друг.
— По делу я, ребят, — хрипловатый голос опередил вошедшего в шалаш стражника в шлеме и лёгком доспехе. Сердце Эмельдир сначала пропустило удар, а потом бешено заколотилось. — Ищут вас, — продолжил говорить слегка раскосый мужчина, протягивая листок с текстом и портретами пропавших. Такие наводки то и дело попадались вдоль дорог и на площадях, однако себя, Бреголаса и Фарагора юные беглецы видели впервые. — Мне поручили этим заняться, — пояснил стражник без какого-либо выражения на бугристом лице. — А я вас видел и давно выследил, но думал, вы сироты какие. Неопасные в общем. А тут оказалось, что ищут вас родичи, но вы, похоже, домой не спешите. Предложение моё такое: я за то, что вас найду, получу в лучшем случае пару золотых. Я готов НЕ найти вас и потерять этот листок за пять. Идёт? Если надо подумать, я готов немного подождать снаружи.
Несколько раз побледневшая и побагровевшая Эмельдир часто задышала, зафырчала, потом посмотрела на подпись внизу листка, где оставлялись пометки теми, кто заявил о пропаже близких, и воскликнула:
— Мой папа?! Только он?! И всё?!
Равнодушие, с которым Барахир пожал плечами, потрясло. Он и не ждал, что отец попытается отыскать сына?! Как же так?
— Мы вернёмся, — твёрдо заявил юный беоринг. — Нас нашли. Скажи, страж, а те остальные, — он указал на Бреголаса и Фарагора, — тоже думают, находиться или нет?
— Не знаю, — воин равнодушно пожал закрытыми сталью плечами. — Не видел.
— Вернёмся, словно потерявшиеся котята, которых приволокли неравнодушные соседи? — вспылила Эмельдир. — Грязные, побитые, жалкие? Признаем, что были неправы, что правы наши родители?! Что мы готовы им всё простить и всё позволить?!
Барахир ответил не сразу. Стражник посмотрел на юную аданет с удивлением и даже немного с уважением.
— Не молчи! — начала напирать девочка.
— Мы вернёмся в родной край, — напряжённо произнёс, наконец, сын Брегора. — Но не к родителям. И тебе, и мне причитается наследство. Мы заберём его и начнём жить самостоятельно. И больше никаких чужих королевств.
Готовь гроб, батя тирана
Знахарка с порога посмотрела на Барадис с подозрением, и, хотя избранница фиримарского вождя не увидела этого, она заметила настораживающие нотки в голосе эльфийки.
— Что случилось? — испуганно спросила аданет, устраиваясь в кресле удобнее, чтобы не ныла поясница.
— Я уверена, что ты не ждёшь ребёнка, — целительница вздохнула. — То, что глаза заплыли, спина болит, ноги опухают, аппетит пропал, подташнивает и мочишься часто — это похоже на беременность, но, поверь мне, нет. Я осмотрю тебя и вечером принесу сборы для приготовления отваров. Пей трижды в день. Скажи: примочки помогают?
Барадис кивнула.
— Правда… — ещё более испуганно произнесла аданет, снимая платье и видя, пусть и размыто, как знахарка внимательно оценивает её не увеличившуюся грудь. — В последнее время сложнее мочиться стало. Даже с ними.
— Понятно, — по тону эльфийки, стало ясно, что подобное было ожидаемо. Всё плохо? Это опасно?
Целительница не стала говорить смертной, что видела похожее течение нехорошей хвори в Барад Эйтель, когда ездила для обмена опытом с лекарями военной крепости. Неверные мужья часто не замечали болезни у себя, поэтому продолжали гулять, заражая жён и случайных полюбовниц. Сначала у бедняжек появлялся неприятный запах, чесалось между ног, и бывало так, что на этом всё заканчивалось. Ну чешется и чешется. Приложишь тряпицу с ароматным отваром, и всё прекрасно. Ни неприятных ощущений, ни вони. Однако нередко болезнь шла дальше, и приводила к очень печальным последствиям.
Знахарка узнавала признаки тяжёлой хвори у Барадис, но боялась говорить об этом, поскольку не была уверена в безопасности для себя, когда о проблеме узнает Брегор — на целителей часто перекладывают ответственность за свои ошибки. Даже если человеческий вождь не осмелится обвинять в чём-либо эльфийскую помощницу, он может сделать что-то ещё, способное навредить целому народу.
— Тебе не о чем беспокоиться, милая, — словно подруге, сказала знахарка Барадис. — Просто не забывай про лекарства и каждый день рассказывай, как идут дела.
«В конце концов, твой Брегор уже немолод, и мы все надеемся, что ты его переживёшь хотя бы на день. Я сделаю всё возможное для этого».
— Хорошо, — вздохнула Барадис. — А что у меня с лицом? Говорят, я стала некрасивая.
— Нет, что ты! Просто нужно попить новых трав, и привлекательность вернётся, как прежде.
«Опухоль, скорее всего, сойдёт, а тёмные круги запудрят служанки».
— Хорошо…
— Если Брегор спросит, как твоё здоровье, скажи ему, что ты просто немного простыла, поэтому по ночам на горшок бегаешь, и жар бывает. Скоро всё пройдёт.
— Это не помешает мне забеременеть?
— Конечно, нет, милая.
«Ох, не о том ты думаешь, Барадис! У тебя одна задача, но самая важная — прожить дольше вождя. Всё остальное уже, увы, не для тебя».
***
Лохань быстро наполнилась, мыло вспенилось, в кухне ощутился запах трав. Белья предстояло перестирать немало, и проще было бы пойти на реку да прополоскать там, но женщина не хотела возиться в холодной воде, под моросящим дождём с сильным ветром. Дома стирать не так удобно, зато тепло и от комаров отмахиваться не нужно.
Да и платья молодой госпожи приводить в порядок проще в помещении — ветер песка не нанесёт, листики сухие не прицепятся.
Холодало стремительно, дождь чаще и чаще размывал дороги, поэтому всё меньше приезжало торговцев и артистов. Великий Ладрос будто замкнулся на себе, отгородившись даже от эльфийского королевства, поэтому весёлые песни практически стихли.
— Да хватит уже стирать! — неожиданно крикнула за спиной Гильвен, и няня вздрогнула, однако быстро собралась, заулыбалась, спешно отжала и аккуратно разложила на доске ажурную сорочку.
— Ой, прости, госпожа Звёздочка, завозилась старушка, — виновато пожала она плечами. — Что случилось?
— Мне поговорить с тобой надо! — приказным тоном произнесла дочка вождя. — А ты стираешь!
— Прости, госпожа, пойдём в комнату.
— Так-то лучше!
Няня насухо вытерла руки, повесила на верёвку полотенце, поторопилась вслед за Звёздной Девой по увешанному портретами почившей Мельдир коридору к лестнице на второй этаж.
— Помоги мне убедить отца не выдавать меня замуж за Денемира! — чуть не плача, крикнула Гильвен, заперев дверь на ключ. — Я не хочу!
— Почему, госпожа? — словно сама не знала ответ, спросила женщина. — Он совсем немного старше тебя и при этом небедный, у него есть дом и хозяйство, дружен с твоим отцом, а значит, тебя обидеть побоится. Он здоров и неплох лицом.
— Нет!
Гильвен скрестила руки на груди, фыркнула, сбросила со стола шкатулку, подаренную женихом, и снова обхватила себя за плечи.
— Зачем ты так, госпожа? — няня подняла драгоценную вещицу, открыла. — Поверь, моя леди, лучше, пусть дорогие вещи дарит муж, чем отец-вождь. Ты была маленькая, когда твой свирепый родитель прогнал одну из твоих сестёр из дома, поэтому не помнишь всего. Понимаешь, ни у одного другого мужчины в нашем краю нет такой власти, как у вождя. Да, муж тоже может выгнать из дома, отобрать что-то из вещей, но он не сможет заставить весь народ бояться помогать тебе. И, поверь, госпожа, я знаю, что говорю: лучше, когда муж содержит тебя, чем когда ты его. Юный красавчик, конечно, привлекательнее, чем зрелый мужчина, да и пыл у разменявшего четвёртый десяток уже не тот, но, госпожа, любое полено рано или поздно догорит, сколько маслом ни поливай. А Денемир — уже состоявшийся господин, ты видишь, чего он добился. И в армии отслужил уже. А юноша уйдёт на север — и поминай, как звали. Или лентяем окажется. Красивая мордашка не гарантирует сладкой жизни.
— Ты не поняла, — Гильвен подошла к няне вплотную, положила ладони на плечи. — Я приказываю, ты выполняешь. Завтра утром ты пойдёшь к моему отцу и заставишь его отказаться от мысли выдавать меня за Денемира. Скажи, что я отравлюсь. Перестану есть. Что угодно скажи! Но замуж я выйду только за одного мужчину. И ты знаешь, за кого.
— Но как я об этом скажу твоему отцу, госпожа? Он ведь…
— Это приказ, няня. При-каз.
***
Во сне было много воды. Сначала прозрачной, но постепенно она густела и становилась грязной, словно болотная жижа. Первое время под ногами ощущалось дно, однако потом опора исчезла. Все мысли занял один отчаянный вопрос:
«Где Барадис?!»
Она ведь утонет! Её надо защитить! Её специально будут топить! Все вокруг только этого и хотят! Все хотят её смерти! Все! Её мечтают убить живые, и забрать мёртвые! Она всем нужна!
Барадис! Где ты? Отзовись, любимая!
Грязь прибывала медленно, но неумолимо.
Барадис! Любимая!
— Брегор! — позвал вдруг Берен, как-то оказавшийся на середине огромного болота в лодке. — Плыви ко мне! Спасайся!
Родич начал грести в сторону вождя, но чем больше старался, тем дальше оказывался.
— Больше ни у кого лодки нет! — крикнул снова Берен, за спиной которого медленно поднималась чудовищных размеров волна. — А на плот тебе нельзя!
Видимо, заметив ужас в глазах Брегора, книжник обернулся и беспечно махнул рукой, из которой почему-то исчезло весло:
— А, это! Ерунда! Это моя, она своих не трогает.
Расхохотавшись над абсурдностью сказанного, вождь беорингов проснулся и ощутил, как бешено колотится сердце. Где Барадис?
Любимой рядом не оказалось, постель на её месте остыла. Что-то случилось? Ей плохо?
Вскочив с кровати, словно молодой, Брегор бросился прочь из комнаты, но вдруг даже через закрытое окно с улицы донеслись многочисленные крики.
***
Этот пузырёк — перед едой, этот — после, но только утром. Этот — перед сном, а этот — после сна. Кто их опять переставил? Жена что ли?
Упорядочив лекарства, Боромир перепроверил ключи. Вроде все на месте, замки все закрыл, дежурных склада отругал на всякий случай. Однако почему-то всё равно не спалось. Решив выйти и немного прогуляться вокруг дома, старик поковылял на улицу, на ходу утепляясь. Слух и зрение подводили давно, поэтому Боромир далеко не сразу понял, что случилось нечто плохое, и только брошенные кем-то в его сторону насмешливые слова заставили посмотреть дальше забора. Просто так ведь случайные прохожие среди ночи не говорят кому попало:
«Ну всё, готовь гроб, батя тирана!»
***
Тревожный звон колоколов по ночам не был чем-то исключительным для семьи пожарного, поэтому Бериль даже не встала проводить мужа, когда прозвучал сигнал тревоги. Уставшая от работы и детей женщина легко распознала в перезвоне известие о горящем нежилом помещении, что почти всегда говорило о несложной работе для борцов с огнём. Тем более, сейчас холодно, дождливо, пламя далеко не распространится. И только самый младший из сыночков сильно занервничал, но, оказавшись у мамы под боком, притих.
«Надо спать, — подумала сестра вождя, — завтра трудный день. Пока Берен не вернётся, в школе и приюте опять сплошной бардак будет! Опять половину книг испортят или потеряют! А, всё, всё завтра. Спать! Всё может подождать до завтра».
Короткая дорога сквозь лес
Человек, называвший себя главным в поисках снова исчезнувших родственников, чувствовал себя в лесу хуже всех: в темноте ничего не видел, да и на свету тоже, простудился в первую же ночёвку, от горячительного согревающего блевал под каждым деревом, воротил нос от грибов в любом виде, подворачивал ноги на корнях, пугался каждого шороха, панически реагируя на вероятную встречу с ядовитой змеёй.
— Это полёвка, Берен, — устав от вечных вздрагиваний лидера поисков, вздохнул Эрьярон. — И там впереди тоже полёвки. Это мыши такие. Их здесь много. Ещё ежи. И ящерицы. Ты им глубоко безразличен, поэтому по-хорошему прошу: ответь животным взаимностью.
Берен, трясясь, кашляя и хромая, гордо кивнул, поправил за спиной сумку и поковылял дальше. Эльфийский разведчик со вздохом покачал головой. Он хорошо помнил, как этот человек, никогда в жизни не уходивший далеко от дома в лес, бросился спасать дочь и остальных ушедших с ней родичей.
«Это ведь наши дети! — плакал он, не стесняясь. — Наше будущее! Мы обязаны их выручить!»
«Что имеем — не храним», — так и тянуло съязвить, однако верный короля сдержался.
Эрьярон вопреки всему лелеял надежду, что поиски быстро завершатся, поскольку ни одному смертному не под силу спрятаться от эльфа. Однако всё оказалось гораздо сложнее, и разведчик предложил вернуться в Фиримар, чтобы поговорить со всеми, кто хоть немного знал Барахира, Эмельдир, Бреголаса и Фарагора. Поговорить более предметно, нежели раньше.
«Наследник вождя не позволял нанять ему няню — всех от себя гнал, — лишь пожимали плечами сестра и бабка. — Никого не подпускал и ни с кем не откровенничал. Когда мама умерла, он какое-то время жил на два дома: у нас и у отца, а потом стал пропадать неизвестно где. Хорошо, если у Бериль или Берена, но бывало, что просто исчезал, и всё».
«На похоронах бедняжки Мельдир жена смотрителя кладбища произнесла мудрые слова, — зачем-то начала рассказывать няня Гильвен, — мол, лучшая песня никогда не будет спета, потому что никогда не будет существовать. Лучшие слова не произнесутся, а лучшую жизнь не прожить. Каждый сам выбирает лучшее для себя, но это ловушка. «Лучшее» — такое же тяготящее клеймо, как и «худшее». Не клейми память о любимых».
«Как же много говорится лишнего! — вздыхал про себя Эрьярон. — Но придётся слушать — люди сами не понимают значения своих знаний и наблюдений. Что-то важное они точно видят и обязательно об этом скажут».
Пожилая аданет действительно произнесла очень много слов, а её юная подопечная сидела за столом напротив эльфа и смотрела на него с нерешительностью и одновременно — требованием обратить на неё внимание. Разведчик уже видел Гильвен во время прошлого визита, но тогда дева лишь то и дело мелькала рядом, ступая, словно в танце, под одной ей слышимую музыку. Дочь человеческого вождя выгибала спину, изящно поворачивала голову, играла подолом кружевного платья. Впрочем, обычная и не самая неприятная реакция на оказавшегося рядом Эльда.
«Мне есть, что сказать тебе, господин, — заявила вдруг Гильвен и резко встала. — Пойдём в сад».
Всё так же пританцовывая, дева ловко развернулась около беседки, присыпанной осенними листьями.
«Мне нужна лишь информация, которая поможет с поисками», — видя, что разговор может зайти не туда, напомнил Эрьярон.
Гильвен рассмеялась.
«Первая любовь каждой аданет — какой-нибудь эльф», — многозначительно улыбнулась она.
«Твой брат, вероятно, в опасности».
«Тот, кого я люблю, тоже часто умышленно подвергает себя опасности, но это его выбор. Это выбор мужчин».
«Мы теряем время, дева. Для спасения часто важен каждый миг».
«Хорошо, — Гильвен опустилась на скамью, изящно выгнув спину. — Исчезновение членов семьи Беора Старого — проклятье, которое наслал на потомков его сын Баран. Баран забирает тех, кого может, кто слаб».
Эрьярон тогда не дослушал, а отправился к смотрителю кладбища, решив, раз его супруга откровенно говорила с Барахиром, значит, семьи могут быть дружны. Берен и тогда увязался за помощником-эльфом, уверяя, что Торгор обижен на род вождя, поэтому мог и закопать наследника Брегора где-нибудь на отшибе или в чью-то могилу.
«Хочешь разрыть их все и проверить?» — Эрьярон ощутил раздражение, которое уже не получалось прятать.
Предложение-угроза подействовало, книжник, видимо, понимая, что не сможет устроить такую проверку, замолчал.
Торгор встретил неожиданных визитёров без особого почтения, но и не с недовольством. Выслушав вежливые расспросы Эрьярона и граничащие с истерикой крики Берена, смотритель ответил совершенно невозмутимо:
«Никого похожего даже по частям не хоронили».
В первый момент эльфу показалось, что сейчас будет, кого провожать в последний путь, поскольку книжник побледнел, закатил глаза, но потом он всё-таки устоял на ногах и опомнился.
«На вашем месте я бы расспросил мельника и его сыновей, но вы, полагаю, это уже сделали», — пожал плечами Торгор.
И тут Берен высказал то, чего никто от тихого учителя не ожидал:
«Да они!.. Они… Да не друзья они Барахиру! И моей доченьке не друзья! Они из-за того, что мы — род Беора, семья вождя с нами «дружат!» Они как пришли, так и уйдут! Как дружили, так и предадут! Не моргнув глазом! Нечего Брегору с ними дружбу водить! Не друзья они! Не друзья!»
«Поэтому я и предпочитаю общество мертвецов», — сказал смотритель кладбища и недвусмысленно указал непрошеным гостям на дверь.
***
Эрьярон совершенно не понимал хода мыслей Берена: сначала этот домосед всячески давал понять младшей дочери, что она должна либо измениться, либо уйти, потом стал пытаться её вернуть, но, узнав, что она помолвлена, успокоился и отправился домой, хотя вся ситуация выглядела более чем сомнительно. Потом, по его словам, племянник вождя что-то такое написал матери, что она пришла к родичу и начала требовать объяснений, почему её изначально не посвятили в планы. Именно Андрет убедила Берена, что надо вернуть детей домой, а когда пришло письмо от Барахира, где говорилось, будто он и Эмельдир в порядке, а остальные — неизвестно, сестра вождя сказала, что не пожалеет мирианов для нашедших её сына. Но это должны быть люди! Эльфам в этом лучше не участвовать.
«Мне известно, что был за план у беглецов», — холодно сказал Эрьярон на очередные слёзы едва выживающего в походе книжника.
«Не может быть, — заверил тот, пытаясь проглотить сухой хлеб. — Ты бы с нами не пошёл».
Разведчик спорить не стал. Похоже, смертные абсолютно уверены, будто все эльфы думают одинаково, а на весь Народ Звёзд — один-единственный мозг, и тот не у короля Финдарато, а остался за морем. В светлом благом Амане.
До ближайшего поселения, где, по договорённости с таргелионскими стражами нужно остановиться и ждать вестей, оставалось не более дня пути через лес, и Эрьярон утешал себя тем, что терпеть жалкого смертного, строящего из себя героя, осталось совсем немного. Если бы вся вышедшая из Дортониона компания двигалась вместе по дороге, используя телеги, удовольствие растянулось бы ещё на пару суток, а то и больше, поэтому самых нетерпеливых эльф согласился провести короткой тропой, где, увы, можно двигаться только пешком.
Берен снова чихал и кашлял, тёр глаза и тихо ругался, зато хотя бы не подпрыгивал от каждого шороха в кустах. Двигаясь чуть впереди, Эрьярон заранее услышал быстро приближающегося зверя, поэтому одним точным выстрелом сразил выбежавшую к чужакам лису.
— Мех цел! — авторитетно заявил книжник, хотя слабое зрение не позволяло это оценить с расстояния. Подойдя к мёртвому зверю, Берен схватил его за морду, выдернул из шеи эльфийскую стрелу и, продолжая тереть текущий нос и слезящиеся глаза, отдал оружие Эрьярону.
— Руки помой, мало ли, — вздохнул эльф, подавляя желание предложить расцеловать и сделать своей женой посмертно заметно нездоровое животное. — Выброси падаль.
— В молодости я тоже очень метко стрелял! — гордо заявил Берен, швыряя лису в кусты и вытирая об себя ладони.
— Разумеется, — отозвался эльф.
Дальше шли в молчании. Последний привал устроили глубокой ночью, поскольку ни один из людей не признавал сложность передвижения в темноте без отдыха. На рассвете, зевая и тихо ругаясь, спутники Берена двинулись в дальнейший путь и к полудню лес заметно поредел, а издалека донеслись звуки оживлённой торговой дороги, которые ни с чем перепутать было невозможно.
Пришли! Наконец-то! Теперь только ждать вестей.
Ну зачем меня родили?!
В последние несколько дней, которым давно потерялся счёт, почти не кормили, поэтому в еду уже годилось всё, что удавалось жевать. Поначалу тянуть в рот вонючую солому с пола было брезгливо, но постепенно начала нравиться и она, поэтому узник уже не выбирал посуше и посвежее. Голод до трясучки заставлял забывать обо всём, кроме единственного стремления — насытиться.
С тех пор, как его первый раз всерьёз избили таргелионские тюремщики, а потом кинули в крошечную камеру, где больше никого не держали, прошло уже неизвестно сколько времени, но ничего не менялось. К лучшему.
От нечего делать, а заодно из расчёта побесить караульных и добиться хоть какого-то разговора, заключённый принялся орать песни, жуя и плюясь соломой:
— Вот я! Бедный я!
Вам-то что? Да вам всё прекрасно!
У вас — дом и семья!
А моя судьбина ужасна!
Всю жизнь мою ни отца, ни матери,
Ни любви, ни ухода никакого!
Зато меня били-колошматили!
Погляди — места нет на мне живого!
— Скучно стало, да? — появился самый отвратительный в Арде эльф, до встречи с которым узник не догадывался, что представитель Старшего Народа может вызывать столько крайней неприязни.
— Папа-а! Мама-а! — невозмутимо продолжал голосить исхудавший грязный мужчина. — У меня на сердце рана!
Где вы-ы-ы бы-ы-ыли-и?!
Ну зачем меня родили?!
— А я думал, ты решил мне что-то сказать, наконец.
— Дай покурить, а? Тяжко очень.
Отвратительный эльф исчез из крошечного окошка, и заключённый уже подумал, что эта мерзость вернётся нескоро и с косоглазыми стражами, чтобы снова выбить из непокорногопреступника дурь, однако в коридоре почти сразу послышались шаги Нолдо, крошечное окошко открылось, и узник едва не заплакал от радости, почувствовав запах дешёвого табака, который последний раз курил в далёком детстве, не имея возможности купить что-то получше.
— М-м-м-м! — протянул он с наслаждением. — Ладно, теперь я готов поговорить.
— Ты знаешь вопросы, на которые нужен ответ, — бесстрастно проговорил тюремщик.
— Да пойми ты, наконец! — узник подскочил к решётке в окне. — Такие дела делаются теми, кто знает друг друга по одноразовым кличкам, взятым только для одного дела! И внешность у твоих стражей для меня неотличима! Они все на одно лицо! А общались мы в темноте! И братья твои оссириандские для меня на одно лицо! Головы серые, глаза зелёные, одежда тёмная. И то, что один — Серый Дуб, другой — Серый Клён, а третий — Ольховник, тебе ничем не поможет! Единственный, кого я знал из всей нашей, как ты говоришь, банды, на берег не выбрался. Я видел, как он прыгнул, и всё.
— То, что ты не видел, ничего не значит.
— Хорошо, но его имя я уже называл. Дай ещё курить. Пожалуйста.
Эльф, как ни странно, согласился, а потом заговорил сам.
— Понимаешь, человек, — подчеркнув расовую принадлежность, Нолдо хмыкнул, — если дотянешь до суда, утопишь свою короткую жизнь в выгребной яме. Я расскажу тебе коротко, что там будет, а ты делай выводы. Так как ты — единственный, попавшийся преступник-чужак, а остальные твои сообщники, вероятно, мертвы, либо уже осуждены за помощь тебе, однако, как таргелионские подданные, имеют возможность отработать любую провинность, тебе возмещать весь ущерб, ведь зачинщик именно ты. Стоимость украденного леса ты оплатишь несколько раз, поскольку пострадали от тебя многие, кто на этих брёвнах бы заработал. Я не делал расчётов и не знаю, какую именно цену за одно дерево назначит суд, с учётом сезона, распространённости породы, качества древесины, в зависимости от погоды и тому подобного, но примерно прикинуть могу. Ты должен будешь оплатить работу судей и казначеев, которые тратят время на изучение твоего преступления, а изучать им приходится много. Предположим, это два золотых. Если ты не знаешь ценности наших мирианов, поясню: чтобы заработать один такой кругляш, извозчику нужно проработать два года без отдыха.
Заключённый скривился, прекрасно зная, сколько на самом деле имеют прибыли возницы, беря неучтённые в грамотах и счетах мирианы за каждую кочку просёлочной дороги.
— Ты украл лес в Оссирианде, а значит, это ты спилил все те деревья, ведь лесорубов ты не выдал, — продолжил мерзкий эльф. — В среднем, одно семиреченское полено обходится в серебряную дюжину. Для понимания — это оплата труда лекаря за срощенную кость. Если у тебя было двести брёвен, предположим, значит, тебе придётся за их заготовку заплатить годовую работу целителя-костоправа. Далее, ты вывез груз, не переписав его на трёх постах. За это штраф, думаю, сотни четыре серебром. Самодельные плоты запрещены таргелионским законом, так как опасны для груза и тех, кто его везёт. Ещё сотня. Кража деревьев из Оссирианда в Таргелионе карается публичной поркой, и я полагаю, тебя этим не испугать, поэтому можно не упоминать. Но если бы тебя судили вожди Семи Рек, тебя бы пустили в полёт сосновой катапультой. Поверь, это хуже, чем кажется: большинство таких пусков оканчиваются не смертью, а тяжёлыми травмами, после которых преступник ещё живёт какое-то время, беспомощно валяясь в кустах или болоте. Но тебе повезло — ты попал к милосердным подданным нолдорана Морифинвэ Карнистира Феанариона.
— Дай ещё закурить.
Эльф легко выполнил просьбу.
— Так как ты пытался подкупить королевскую стражу, — продолжил он зачитывать примерный приговор, — тебе полагается штраф в размере жалования каждого пострадавшего, и тут может быть как медь, так и серебро, в зависимости от заслуг честных защитников. За то, что твой груз попал в реку и создал трудности прохода судов, напугал жителей, подверг опасности пожара прибрежные поселения, тебе придётся компенсировать убытки всем пострадавшим, а их, поверь, немало. Особенно много придётся заплатить перевозчику молока, так как его товар быстро портится, и ждут его к определённому времени.
— Я давно понял, что терять мне нечего, — перебил узник, стараясь говорить так, чтобы почти зажившие губы не дрожали. — Но ты же понимаешь, что у меня столько золота просто нет? Не лучше ли сразу, без суда, записать все мои долги, взять меня на работу и позволить расплатиться? Можете держать меня в кандалах, чтобы я не убежал.
— И что ты умеешь, кроме воровства брёвен? — ехидно поинтересовался Нолдо.
— Я? — мужчина гордо хмыкнул. — Я умею всё. И готов принять подданство Таргелиона, поскольку… Поскольку другого не имею. Меня бросили младенцем в лесу, потом одни подобрали, другие, потом я сбежал.
— И добегался, так?
— И добегался.
— Ты понимаешь, что за работу тебе предложат?
Узник догадывался — это будет нечто такое, на что мало кто соглашается. Что ж, главное выбраться из тюрьмы, а там уж как получится.
В любом случае, возвращаться на родину и сообщать, что по его вине погибли одни близкие, а другие теперь должны в таргелионскую казну целое состояние, хуже, чем стать палачом или могильщиком. Вряд ли здесь есть хуже работа.
Собравшийся уходить мерзкий эльф вдруг остановился и произнёс очень тихо:
— Тебе повезёт только в одном случае — если судьи поймут, что выгоднее не раскопать правду, чем довести твоё дело до конца. Молись, чтобы именно так и оказалось.
Примечание к части
Песня Бенедетто из мюзикла «Монте-Кристо»
Мы только сожжём мусор
Дым валил всё сильнее, кое-где пламя начало вырываться наружу через прогорающую крышу. Зарево пожара окрасило оранжевыми сполохами ночь, запах гари распространялся всё дальше, напуганные люди на всякий случай побежали за вёдрами, начали обливать свои заборы и стены домов.
«Вот бы дождь пошёл!» — начались причитания.
Однако, как назло, погода была ясная, холодное осеннее небо замерцало звёздами.
— Кто подойдёт с водой — на вилы поднимем! — закричал крепкий седой мужчина, стоя с факелом и топором безопасно близко к горящему военному складу. — Даже не думай, Гаврон, соваться со своими ребятами! Ты — сам брегорский сосун, и других притащил! Но тут мы командуем!
Рядом с лидером бунта стояло не меньше пятидесяти человек с вилами, кольями и топорами. Прибывшие на место пожара стражи сразу оценили — воинов с мятежниками нет. По крайней мере, пока.
— И какого эльфохйе-ена вы тут тво-рите?! — заорал на них Гваэрон, зная, что его собратья вооружены примерно так же, только орудия не крестьянские, а пожарные.
— Порядок наводим! — эхом подхватила толпа слова предводителя. — Мы людей трогать не будем, только склад сожжём, чтобы больше никого на север не слали! Но если ты полезешь…
— На вилы, знаю.
Пожарный посмотрел на помощников. Он прекрасно понимал, во что сейчас ввязался: его — мужа сестры вождя — здесь слушать не станут, нет смысла спорить и лучше просто позволить сжечь склад, к тому же Гваэрон тоже не был в восторге от мысли, что всем его сыновьям придётся уходить на север и рисковать ради непонятно чего. Лучше бы отцу помогали, чесслово! А ещё — среди бунтовщиков с самыми большими вилами стоял муж хорошенькой доярки, с которой у мужа Бериль было… Кое-что. Несколько раз. Вроде бы пастух не знает, но мало ли…
С другой стороны, если ничего не предпринять, вождь посчитает это предательством — все знают, как важен этот проклятый склад для Брегора.
— Слушайте, — попытался Гваэрон заговорить по-дружески, — тушить огонь — моя ра-абота. Мне всё равно, что гойит, я обязан пи-ийти и потушить. Разойдитесь, братья, пра-ашу.
Ответом стал смех:
— Какие мы тебе братья, брегорский сосун?!
— Да поймите вы! — закричал вышедший вперёд помощник Гваэрона. — Вы сейчас здесь творите что хотите, а какие-нибудь разбойники начнут грабить и жечь всех подряд! Остановитесь! Дайте нам потушить склад! Потом вместе пойдём к вождю! Гарадор! — обратился он к лидеру бунтовщиков. — Остуди горячие головы!
— А ведь и правда! — тот с насмешкой обернулся к своим. — Нам зиму всё равно не пережить! Пошли к вождю! Пусть нас всех перебьёт! Посмотрим, сколько после этого сам проживёт! И никакие эльфы ему не помогут! Им плевать на нас! Они только вид делают, будто неравнодушны. Ладно! Тушите, соски, этот мусор! Покажите, как преданы своему хозяину! Тьфу, псы презренные!
Толпа немного расступилась, опустила вилы и остальные опасные вещи, пожарные поспешили начать борьбу с ненасытным пламенем. Пояснений не требовалось: каждый понимал — нужно спасти всё, что получится, чтобы вождь не обвинил потом в предательстве.
— Бей их! — заорал вдруг кто-то. — Все, кто за Брегора, сегодня сдохнет!
Злые слова прозвучали громче рёва пламени и треска рушащейся крыши. Успевшие среагировать пожарные обернулись, некоторым удалось отразить первые удары топоров. Гваэрон, бросавший в огонь песок, крутанулся на месте, заслоняя ведром голову от удара кузнечного молота, но что-то с силой толкнуло в живот, и не сразу накатившая боль лишила способности дышать.
— Не трогать их! — донёсся затихающий голос лидера мятежа, однако последовавший за этим вопль не оставил сомнений в печальной судьбе плотника Гарадора.
— Ладрос будет наш! — услышал жуткий хохот Гваэрон. А потом стихло всё.
***
Улица наполнилась торжествующими криками.
— Слышь? Гроб готовь! — расхохотались из-за забора. — Твой сыночка тебя за сгоревший склад живьём на фарш порубит!
— Да причём тут я?! — крикнул в ответ Боромир. — Я ничего не жёг!
— А ты докажи!
Злой смех удалился, и отец Брегора схватился за ближайшую яблоню. Срочно нужен пузырёк с серой жидкостью! Где он только?
Сейчас старик не мог оценить, как ему повезло, что никто не связался с беспомощным дедком, и не выместил злобу на наиболее удобной жертве. Возможно, народ действительно хотел посмотреть, как низко упадёт вождь и насколько жестоко расправится с отцом.
Только Боромир сейчас оказался не в состоянии думать ни о чём, кроме спешного поиска лекарства.
***
— Кто защищает нас?! Стражи или разбойники, которых пригрел вождь?
Громкий голос нового лидера мятежа — молодого адана, недавно вернувшегося с севера, заглушал крики идущей вперёд толпы.
— Нас учат эльфей лжи! Эльфы не признают нас свободными! Брегор бросает нам подачки с их стола, словно псам, но мы — не псы!
Дым горящего военного склада, который больше никто не пытался тушить, поднимался всё выше, скрывая звёзды и превращая ночной цветок Исиль в пугающее оскаленное лицо.
— Кто-то ещё удивлён, что мы озлобились?! Мы живём только потому, что эльфы нам это позволяют! И наш вождь под них лёг! Но эльфам плевать на нас и наши жизни! Если бы был жив Беор Старый, он не допустил бы такого! При нём эльфы действительно были нашими друзьями!
В толпе становилось всё больше женщин, появились и молодые калеки, вернувшиеся с севера без ног или рук.
— У многих из нас есть жёны и дети, а у кого-то и внуки! Они любят нас, верят, что мы сможем прокормить и защитить их, а что в итоге? Нам не позволяют это делать! У нас хотят отнять гордость! Историю! Лишить нас прошлого, чтобы сделать рабами! Эльфы учат нас тому, что нам не надо, не давая главного! Если бы был жив Белемир, он бы не допустил этого! Наша жизнь летит с обрыва, и виноват во всём вождь и те, кто его защищает!
***
Младшего сына шум с улицы не разбудил, зато более старшие дети всерьёз испугались. Мальчики старались держаться и не плакать, правда, получалось не у всех.
Крики приближались, и сестра Брегора поняла — если охрана дома ввяжется в бой с обезумевшей толпой, пощады не ждать никому.
— Не стреляйте! — закричала Бериль своим, жестами приказывая детям сидеть тихо.
Не без труда забравшись на чердак и высунувшись в окно, женщина сложила ладони около рта, чтобы голос получился громче.
— Беоринги! Жители славного Ладроса! — как можно убедительнее, обратилась она к мятежникам. — Зачем вы идёте в мой дом? Я — женщина с детьми! Я — всего лишь учительница и нянька! Что плохого вам сделала моя семья?
Кто-то засмеялся, однако движение факелов и сверкающих в их пламени вил замедлилось, человеческий поток начал бурлить, словно наткнувшийся на пороги ручей.
— Она нас с братом вырастила! — прозвучал чей-то голос. — Не трогайте!
Увидев, как бунтовщики поворачивают прочь от ворот, Бериль сползла на пол и отчаянно разрыдалась, а когда смогла встать, бросилась к детям, чтобы просто обнять их, расцеловать и сказать, как сильно мама любит своих птенчиков.
***
— Мы все — просто удобрение для северной земли! — кричал новый лидер мятежа. — Корм для червей! Да что там! Удобрение ценится дороже нас!
Встороне слышался звон бьющегося стекла, треск ломающегося дерева, скрежет металла. И вопли ужаса.
— Что может Брегор? Обмануть нас? Запугать? Запугать тюрьмой и эшафотом? Но так ли это страшно, в сравнении с тем будущим, куда он нас привёл?!
***
Фаранор спал, как убитый. Напиток для отдыха после тяжёлой работы действовал безотказно, и Андрет уже очень давно не получала внимания супруга, чему была несказанно рада. Волнение за пропавшего сына в конец измотало, однако старшая из сестёр вождя уже давно привыкла к исчезновениям, либо не самым приятным известиям от Фарагора: то подерётся до разбитых голов и сломанных рук, то в тюрьму за разгромленный дом попадёт, то чужую корову продаст…
Вот и в этот раз, похоже, придётся кому-то платить золотом за свободу бесполезного отродья.
От злости не получалось заснуть, и Андрет решила приласкать себя — всегда действовало безотказно.
Натянув одеяло, аданет задрала сорочку, запустила пальцы в тёплую, слегка влажную щёлочку. Поначалу всё равно было суховато, однако Андрет знала, как сделать себя счастливой. Когда жизнь ничем не радует, на помощь приходят фантазии, а ещё нежность, которую никогда не получить от мужчины: ему надо говорить каждый шаг, направлять, подыгрывать, останавливать, либо терпеть… А свои руки никогда не обидят и не ошибутся.
Один палец начал по кругу нажимать на чувствительный бугорок, два задвигались вперёд-назад. Андрет закрыла глаза, и воображение послушно нарисовало образ Пушка.
Иногда хотелось представлять его страдающим, умирающим под пытками, чтобы его тело вдоль пронзало бесконечной длины копьё, и чтобы оно расширялось, расширялось, разрывая плоть надвое. Порой аданет придумывала, что страдает сама, а Пушок утешает её лаской. Но сегодня хотелось, чтобы всё было хорошо. Просто он. Просто вместе.
Приятное напряжение потянуло мышцы ног и поясницы, Андрет на миг вспомнила, как наслаждение с возрастом стало ярче — больше не удавалось не морщиться на пике удовольствия, а порой и короткий стон всё-таки слетал с губ. Накатило сожаление — Пушок об этом не узнал, с ним не удалось разделить неожиданное открытие.
Ускорив движения и вспомнив, как золотоволосый эльф улыбался, какой был красивый, сестра вождя приготовилась закусить одеяло, но вдруг с улицы донеслись угрожающие крики.
— Господин Фаранор! Госпожа Андрет! — раздался из-за двери испуганный голос служанки. — На нас напали! Они уже близко! Бежим! Задний двор свободен! Мы успеем! Они хотят убить господина Брегора и его семью!
Первой мыслью было: «Мужа не разбудить!»
Но быстро пришло смирение. Что ж, значит, такова судьба. Не погибать же вместе с ним.
Схватив первые попавшиеся драгоценности, накинув шерстяной плащ и сунув ноги в сапоги, Андрет поспешила спастись от очередного стихийного бедствия. Может быть, дом уцелеет. Хотя бы частично.
Цена слов о чести
— Барадис! Где ты?!
В доме почему-то стало очень темно, а, может, так только казалось. От резких движений вступило в поясницу, заломило колено. Но почему?! Другие в этом возрасте ещё в поле работают, в кузнице молотами машут, детей заводят…
Решив, что сейчас не время думать о своих болячках и обиде на судьбу, Брегор с силой толкнул дверь в комнату Мель… Нет, не Мельдир. Давно не Мельдир.
Не-Мельдир сидела на ночной вазе, неловко согнувшись и сжав пальцы ног. По щекам катились слёзы.
В одно мгновение забыв о шуме на улице и не заметив прибежавших слуг, Брегор налил из накрытой полотенцем кастрюльки отвара, напоил им Барадис, помог подняться и поправить сорочку. Аданет была горячая, мелко дрожала и всхлипывала.
— Господин! — охрана указала на окно. — Мятеж. Подавить?
— Да, — ни мгновения не сомневаясь, бросил вождь. Сейчас все мысли заняла только любимая женщина — срочно нужен лекарь, а остальное — плевать! Какие-то разбойники снова собрались дебоширить. Сколько их там? Пара дюжин? Пара десятков? Бездельники! Порядочные люди сейчас спят перед работой! Или работают!
Два целителя, ночевавшие в доме вождя, прибежали в комнату Барадис, сразу стали проверять пульс, что-то прощупывать внизу живота и на спине, однако оба постоянно оглядывались на окно, откуда доносилось всё больше криков.
У охраны вождя вопросов не возникло: в любой шайке разбойников есть главарь или несколько главарей. Их — убить сразу. Остальных — в тюрьму. Да, многовато пришло. Но это ж работяги! Или бездельники. А в защитниках вождя абы кто не ходит!
— За оружие, братья! — прозвучала команда. — Кто подойдёт к дому на полёт стрелы — ляжет!
***
— Наши жизни продали эльфим командирам! — кричал молодой мужчина впереди толпы, размахивая факелом. — Нас хотели положить настилом мостов и камнями дорог, по которым эльфия армия пришла бы на новые территории! Но мы многому научились, мы выжили, теперь сможем постоять за себя! Мы — не мусор! И не живой щит для чужаков!
Лидер мятежников быстро раздал приказы, и к дому вождя, не подходя ближе, чем на сотню шагов к забору, потащили брёвна, сено, тряпьё, обломки оград, вырванные двери и ставни, быстро сооружая баррикады для защиты от нападения брегоровской охраны.
— А что нам сделают? Позовут эльфов и прикажут им нас растоптать конями? Вы верите, что эльфы так поступят? Я — нет! Эльфы — не прикормленные разбойники вождя! У них есть честь и совесть!
— А у вас что есть? — заорал кто-то из-за забора дома. — Что? Вы окружили нас, а леди Барадис больна! Ей нужны лекарства!
— Знахарей пропустим, — согласился бунтарь. — Мы звери что ли? Но Брегор должен переписать законы, которые нас не устраивают! Иначе…
— Что иначе?
— Мы не уйдём! И его головорезам с нами не справиться!
***
Оставив любимую с лекарями, Брегор поспешил в кабинет, хотя сердце его по-прежнему находилось с Барадис. Старший охранник подробно доложил о ситуации, поэтому сомнений и заблуждений не осталось — вокруг дома собралось не два десятка бездельников, а не меньше четырёх сотен обученных на севере вояк, и с ними — крепкие работяги, охотники и просто сильные атани, способные орудовать чем угодно, если придётся защищаться.
— Посмотри, насколько хватит в доме запасов, — приказал Брегор, думая совсем не про бунт. — Разошли письма с требованием поддержки. Птицами разошли. Пусть придут все воины, верные мне! Мы должны уничтожить всех, кто сегодня здесь! Никакой пощады! А пока потянем время. Пусть верные спросят, что им надо, перепишут всех, кто угрожает мне, и если из них кто-то уйдёт, потом отыщем и покараем! Ни один не должен спастись!
Старший охранник кивнул, вышел из кабинета. Немного помедлив, вождь беорингов посмотрел в окно: во тьме ночи горели факелы. Зрение не позволяло разглядеть детали, но даже так было ясно: народа собралось много. Очень много. Да, они не решаются бросаться на дом-крепость, но их действительно слишком много. Если завяжется бой сейчас…
Вылетев стрелой из кабинета, Брегор вбежал — ему показалось, быстро — в комнату Барадис. Аданет вроде бы спала, но дышала часто и громко, на лбу лежала ткань. Находившиеся рядом лекари что-то записывали и шепнули вождю, мол, скоро сами к нему придут.
Это совсем не успокаивало.
«Надо как можно скорее разогнать мятеж, — подумал Брегор, — чтобы у Барадис больше не было причин волноваться. Ей это вредит!»
Вернувшись в кабинет, вождь снова посмотрел в окно. Факелы. Много факелов. Где же подмога?
Вдруг со двора долетел короткий крик ужаса, сопроводившийся словами:
«Это же… Голова!»
***
В лес убегали многие. Кто-то сбивался в группы, кто-то наоборот всех сторонился.
Проводив взглядом очередных спасающихся, мельник поманил сыновей и друзей ближе к окружной дороге, указал на далёкий пожар.
— Надо идти на помощь, — сказал он, прямо посмотрев на кожевника и четверых охотников. — Собираем всех, кого сможем!
— Да, Ангдир! — отец Барадис сжимал и разжимал кулаки. — Моя дочь в опасности! Мы все в опасности! Если эти гады победят…
— Да, — вмешался младший сын мельника Ангрим. — Да! Если мы не вступим в бой, нам всем не жить! Говорят, орочьё это убивает каждого, кто дружен вождю!
— Нас мало, — Ангдир сжал зубы. — Пока мало. Идём искать подмогу.
Мужчины пожали руки и двинулись сквозь ночной мрак в сторону бегущих прочь сородичей.
***
— Это голова! Только голова! — орал готовый к бою лучник из охраны вождя. — А где остальное?!
— Какая разница? — засмеялись в толпе. — Теперь вы видите, что пощады не будет? Сдавайтесь! Или убейте тирана, тогда вас простят!
— Вот она — цена ваших слов о чести! — воин за забором зло расхохотался. — Эта голова нам всё сказала! Вы — просто орки, которые захотели крови! Вы её получите! Своей нахлебаетесь!
— Это ты в своей захлебнёшься!
Перебранка продолжалась, однако ни одна из сторон бой не начинала.
Брегор смотрел в окно, прислушивался, но слова долетали не все и в основном неразборчиво. Однако лицо вдруг вбежавшего слуги оказалось достаточно красноречивым, чтобы понять — произошло непоправимое.
***
— Это должно было произойти, — бросив взгляд сияющих синих глаз на едва забрезживший рассвет, вздохнул король Финдарато Инголдо, и указал слуге на пустой золотой кубок. — Мой приказ для лорда Айканаро будет следующим: охранять все подступы к Фиримару со стороны леса и, если будет возвращаться Барахир, защитить юношу. Ничью сторону в нынешнем мятеже мы принимать не станем, ибо я не вижу там никого, кто был бы прав. А жертвовать своими любимыми подданными ради непонятных для меня целей я не буду. Бунт утихнет, Эдрахиль. И тогда мы договоримся с победителем.
Ну чё там вождь?
— Я не понял — это что было?! — лидер мятежа, держа факел и мороткий меч, вышел к бросившим за забор голову собратьям.
— Тебе что-то не нравится, Нор? — тоже молодой адан, высокий и по-эльфийски статный, вооружённый двумя кинжалами, встал в боевую позицию.
— Это что за спектакль, Брах? Мы тут о чести орём, а твои падальщики в спину бьют!
— Ради кого я тут должен красоваться? Этот за забором мою семью разорил! Наших работников — в армию, а у своего дружка никого не отнял! Угадай, что случилось!
— Здесь все против Брегора и его подельников! Но…
— Что? Ладно, Нор. Давай решим, кто из нас поведёт народ дальше. Нападай!
Сталь и огонь заплясали в предрассветной мгле.
***
— Как… Это случилось? — ошарашенно произнёс Брегор, не осознавая произошедшее, не веря своим ушам. — Кто…
Слуга, трясясь, пожал плечами. Он понимал — виновные расскажут всё, и больше всего в жизни боялся нечаянно оказаться в их числе.
***
— Их много… — дрожащим голосом произнесла няня, смотря в тёмное окно. — Надо бежать.
— Нет! — старая хозяйка дома начала вращать безумными глазами. — Я либо выживу, отстояв своё, либо погибну вместе со всем, что имею!
— Но госпожа!
— Нет! И те, кто верен мне, останутся здесь! Брегор забрал и уничтожил всё самое дорогое для меня: мужа, любимую дочку, самую умную внученьку! Мне нечего бояться! Эй! — перегнулась она через перила балкона. — Эй, вы! Если идёте Свирепого бить, слава вам! Слава! Сла-а-ава-а-а! Приходите! Покормлю! Спать уложу!
Посмотрев на, видимо, потерявшую рассудок бабку, Гильвен схватила няню за руку и потянула прочь из зала, откуда женщины смотрели на факелы во тьме.
— Бежим! — зашипела дочь вождя. — Старуха совсем чокнулась!
Служанка мгновение помедлила: уходить или нет? Кто прав? Дом хорошо охраняется, вполне вероятно — бунтари, увидев вооружённых воинов, уйдут. Возможно, от них удастся откупиться. Как бы то ни было, стены защищают. А на улице? Да, у Гильвен есть свои защитники, но большинство из них обязано остаться с хозяйкой, значит, в ночь побегут пятеро в лучшем случае. Что они сделают против неуправляемой толпы?
— Ну и оставайся! Предательница!
Девушка не стала ждать или уговаривать, просто побежала к выходу на задний двор.
***
Срубленное навершие факела упало на влажную от изморози землю. Движение кинжала оказалось слишком быстрым для человека, сразу выдавая истинное происхождение Браха. Нор всё понял и начал действовать осторожнее.
— Ты где служил? — скрывая за смехом тревогу, он отступил на шаг, принялся медленно крутить перед собой клинок, постоянно меняя направление. — У кого учился?
— Ард-Гален, — коротко ответил противник. — Четыре похода за горы.
Об этом лучше было бы узнать заранее — даже одна вылазка в Земли Моргота на счету бойца — серьёзная причина его опасаться, а уж несколько… Значит, и орков повидал, и своих, возможно, убивать приходилось. Поговаривали, случалось, что ради выживания некоторые съедали соратников. Может, и этот такой?
Клинок продолжал причудливый неторопливый полёт, однако Брах не смотрел за его движением. Медленно идя по дуге, воин, казалось, больше следил не за противником, а за тем, чтобы никто в спину не ударил.
Ни один из соперников не делал первый шаг, и в толпе послышались споры, сводившие исход поединка к выигрышу мирианов. Ставки оказались равными.
***
Темнота. Ничего не видно, и нельзя ничем осветить дорогу — заметят враги.
Сзади хлопают окна и двери, кричат и хохочут люди, что-то очень громко требуют, потом опять ржут конями, снова приказывают.
«Раздевайся! — долетело чудовищное. — И танцуй!»
Тьма. Кромешная тьма. Ещё долго не рассветёт, надеяться не на что. Ноги дрожат, ступают неуверенно, от этого бегство становится бесконечно-долгим и непростительно неуклюжим.
Стараясь не споткнуться, Гильвен сделала ещё несколько шагов и всё-таки позволила единственному охраннику вести себя под руку. Как муж и жена — дополнительная маскировка. Просто семья. Просто идёт по улице. Ну ночью, ну и что?
— Эй, вы! — сначала из темноты появился голос, потом — человек. И ещё. И ещё. — Давай золото! Не играй со мной, деточка, я знаю — у тебя есть. Видно по одежде.
Гильвен посмотрела на дорогие сапожки, расшитую шерстяную шаль. Охранник молча осмотрелся и вдруг резко поволок девушку в темноту. От ужаса и ощущения беспомощности, не умеющая быстро бегать аданет заплакала, тоненько скуля.
Ничего не видно! Ноги наступают во что-то чавкающее, путаются в мягком, подворачиваются о твёрдое выпуклое.
Как же страшно!
Пришлось протискиваться между близко стоящими домами, ткань одежды зацепилась, затрещала.
Как же страшно!
Стало совсем узко, однако дальше оказался большой двор. Залаяли собаки, но охранник тащил и тащил, потом подхватил на руки и помог перемахнуть высокий забор.
Наконец, под ногами земля. Твёрдая. Ровная.
— Бежим!
Снова тащит! Да сколько можно?! Всё тело уже болело и дрожало, от отчаяния хотелось кричать.
— Куда девчонку волочёшь?! — вдруг заорал кто-то из окна дома. — Разбойник! Брегор с вами разберётся!
Гильвен громко всхлипнула, и вдруг её защитник упал. Опустив глаза, дочь вождя поняла — какой-то добрый собрат решил, что мужчина похитил её, несчастную, пользуясь беспорядками на улицах. Поэтому выпустил злодею стрелу в голову.
В ужасе закричав, Гильвен бросилась бежать, не слыша просьб остановиться и вернуться.
***
В серых с вкраплениями коричневого глазах Браха вспыхнуло торжество: соперник медлит, значит, боится. Правильно боится!
— Э! — крикнул кто-то рядом, потеряв интерес к поединку и повернувшись к забору дома Брегора. — Ну чё там вождь? Сдаваться собирается? Или поговорить с нами? Чё он там?
— Не твоё дело! — ответили со двора.
Нор перестал играть клинком, сделал медленный шаг назад и стремительно напал. Человек бы увернуться не успел и неминуемо пропустил удар. Возможно, рана оказалась бы решающей для исхода боя, и лидер мятежников на это и рассчитывал, однако Брах был человеком лишь наполовину.
***
Задыхаясь и плача, Гильвен из последних сил бежала, не разбирая дороги, и вдруг кто-то резко схватил сзади, зажав рот. Сильные руки потащили куда-то, девушка попыталась вырваться, укусить, но тут же полетела на землю.
— Не трогай меня! — попыталась она грозно крикнуть, хотя вышло лишь жалобно пискнуть. — Отпусти!
Чёрный силуэт расхохотался. Аданет протёрла глаза и поняла — он тут не один.
— Отпущу, — сообщил незнакомец. — Но сначала…
Он многозначительно взялся за ремень.
— Мы так долго за тобой гнались, что должны получить награду.
— Не смейте меня трогать! — попыталась отползти Гильвен. — Я — дочь вождя! Он вас казнит!
В темноте было плохо видно лица, однако изменившийся оскал разбойника разглядеть удалось. Девушка отчётливо поняла: пока она не представилась, эти люди хотели лишь ограбить её и, вероятно, кто-то из них удовлетворил бы похоть, но теперь…
— Брах будет доволен, — произнёс, гнусавя, один из напавших. — Сделаем подарок Свирепому! Под стать его дарам народу.
***
Два кинжала ответили на атаку клинка стремительнее, чем человек успел среагировать.
— Вождь не станет говорить с убийцами его дочери! — крикнули из-за забора.
Услышал эти слова и Нор, оседая на землю. Теперь уже бывший главарь мятежа понимал, что умирает, и было жаль уступать первенство способному на орочьи поступки эльфополукровке.
— Какой обидчивый! — захохотал Брах, вытирая кровь с кинжалов. — А сколько семей он разорил? Сколько из-за него на севере погибло? Это тоже чьи-то дети были. Разве не? Он и свою дочь убил, а может это моя невеста была!
Дружки полуэльфа покатились со смеху.
— Мы не за таким вождём шли, — начало набирать силу недовольство в толпе. — Уходим, братья. Лучше пусть Брегор правит, чем это отродье.
— Я с вами разберусь ещё! — заорал новый лидер мятежа.
— Попробуй, орк!
Завязалась драка. Около баррикад засверкала сталь, замелькали факелы, раздались крики.
А в светлеющее небо взмыли стрелы.
О перестрелке за забором
Спешно заколотив окна и двери, погрузив самые дорогие изделия в телегу, семья Кхазад поспешила уехать из дома на перекрёстке ладросских дорог. Будет жаль, если сожгут мастерскую, да и помощи от дортонионских лордов не дождёшься, несмотря на вовремя заплаченную дань, но да ладно — жизнь дороже. Всё равно держать лавку в Фиримаре дешевле, чем на Гномьем Тракте, так что, даже если хулиганы разгромят дом, через время не составит труда его отстроить и восстановить производство.
Ночь выдалась холодная и звёздная, пожаров вспыхивало всё больше, и семья Кхазад уже решительно не понимала, кто, на кого и зачем напал. От безделья, может? Или опять перепились бывшие вояки?
— Па-ап! — начала хныкать младшая внучка мастера. — Давай Брусю заберём! Пожалуйста!
— У Бруснички твоей родители есть, — сурово ответил отец. — Они позаботятся.
— А вдруг нет?!
— Нам опасно в город лезть даже ради лучшей подруги, — пояснила мама, нервно теребя бороду. — Но если кого встретим, конечно, поможем. А пока уедем к тёте Ардис. Вот, поиграй.
Вручив дочке куклу, гномиха начала низать крупные бусы. По дороге, бывает, и простая вещь дорого продаётся, да и делать всё равно что-то надо, не сидеть же, сложа руки.
На западной окраине Фиримара вспыхнул ещё один пожар. Жаль, если сгорит что-то уникальное… Мастера невольно стали вспоминать, кому в той части города что продавали. Но потом лесная дорога повернула в чащу, и поднимающиеся дымы скрылись за густыми кронами.
***
Прекрасная дева, на которой из одежды было лишь повязанное на мясистых бёдрах зелёное дортонионское знамя, поигрывая внушительного размера обнажёнными грудями, встала на кучу трупов, осмотрелась, ударила под ноги длинным золотым копьём. Чёрные локоны взлетели, словно от порыва ветра, глаза сверкнули огнём. Дева что-то запела, от её тела к небу устремились молнии, но вдруг она посмотрела прямо на завороженного её красотой смертного и крикнула пропитым мужским голосом:
— Ты уснул что ли, дятел?!
От неожиданности престарелый мясник подскочил и обнаружил, себя действительно спящим прямо на земле, опираясь спиной на баррикаду из каких-то обломков и соломы.
— Валим! — заорал ему в ухо приятель, совсем не похожий на прекрасную воинственную деву. — Валим, пустая башка!
Совсем рядом вонзилась стрела.
Завопив, мясник вскочил, схватил топор и побежал, как мог быстро.
— Мы куда? — спросил он друга.
— Отсюда подальше!
Ответ почему-то показался исчерпывающим и понятным, а главное — не оставил сомнений в направлении движения.
***
— Расходитесь или всех перестреляю к Морготу! — орал что есть мочи Ангдир, давая знак всем, кто с ним пришёл, выпускать стрелы снова и снова. — Валите, пока живы!
— Стреляем, пока они не опомнились и не начали стрелять в нас! — подхвативший запал отца, юный Ангрим толкнул замешкавшегося старшего брата. — Убивай гадов! Орочьё поганое!
Позади пришедших на помощь вождю беорингов стояла Аданэль и ещё несколько жён оставшихся верными Брегору подданных. Женщины готовились помогать раненым, правда главными целительными снадобьями у них были брага и сидр.
Новый залп, в небо взмыли оперённые убийцы.
— Бежим собирать, пока нас могут прикрыть! А то кончатся! — почувствовал себя командиром Ангрим, снова толкая брата.
Вместе с ещё четырьмя мальчишками сыновья мельника бросились вперёд, чтобы подобрать с земли или выдернуть из мертвецов выпущенные только что стрелы. Надо быстрее принести их лучникам! Одна, вторая, третья…
Рука юноши дрогнула. В растекающейся луже крови лежал, выпучив глаза и трясясь, парень, с которым вместе ходили на уроки Берена. Не дружили, но и не ссорились особо… Теперь он враг, умирающий враг, надо забрать стрелу… Почему-то из глаз потекли слёзы. Спешно утеревшись рукавом, Ангрим, видя, как над головой летят оперённые убийцы, подхватил всё, что попалось под руку, и побежал назад. Верные вождю лучники наступали, как прибой на берег, стреляли всё дальше, но для продолжения боя им необходимо пополнять запасы. Вперёд! Вперёд, Ангрим! И молись, чтобы ни у кого не дрогнула рука, и стрела не полетела слишком низко.
***
Мятежники, кто успел, отпрянули, некоторые бросились прочь. Брах быстро понял тактику пришедших на помощь Брегору собратьев: они, хоть и в меньшинстве, сыграли на том, что их не ждали, и многие бунтари, не подумав, ринулись спасаться от стрел в сторону забора вождя. Где их тут же убивали охранники дома.
Люди начинали паниковать.
— Стрелять в ответ! — скомандовал Брах. — Поднять ограждения!
Двери, ставни и другой мусор начал расти в высоту, несмотря на прилетающие стрелы. Те, кто не растерялись, встряхнули собратьев.
— Стрелять! Быстро!
Прячась за чем получалось, мятежники взялись за луки.
***
Три прекрасные девы подошли с разных сторон, сбросили лёгкие накидки, открывая изящные тела.
Сейчас всё будет.
Но почему-то чувство тревоги не отпускало, а где-то вдалеке звучали барабаны.
Черноволосые кареглазые красавицы стали танцевать, то лаская своего мужчину, то отступая от него. Одна из дев подняла одеяние, закружилась и снова бросила накидку, попав краем ткани в ведро с водой. Очень грязной водой. Коричневая жижа полезла вверх по шёлку, потом распространилась на пол, устремилась к постели.
«Ты ведь хочешь пить! — сказала ближе всех стоящая прелестница. — Здесь нет другой воды. Пей, что есть».
Грязь заползла на простынь, коснулась груди, и Фаранор от отвращения проснулся.
Голова слегка гудела, но это не казалось проблемой — в последнее время по утрам лучше и не бывало. Однако, присмотревшись, муж Андрет понял — случилось нечто плохое. Почему нет рядом жены? Почему разбито окно? Кто разворотил сундуки?!
Мысли с трудом собрались в цепочку, но когда Фаранор осознал произошедшее, он сразу же схватил топор и бросился в кузницу.
***
Крики на улице становились то громче, то тише, слуги приходили и уходили, докладывали обстановку, поэтому Брегор знал обо всём творящемся за своим забором.
Вождь не понимал нахлынувших чувств. Казалось, ему было уже всё равно, что произойдет дальше, и лишь просьба Барадис прийти немного взбодрила. Быстро, несмотря на головокружение, добравшись из кабинета до комнаты любимой, Брегор увидел аданет лежащей в постели, однако выглядела она гораздо лучше, чем ночью. И улыбалась.
— Иди ко мне, — тихо произнесла Барадис. — Обними, согрей. Я хочу прижаться к тебе.
Подойдя к кровати, вождь начал медленно снимать одежду, только вдруг замер, стянув рубаху через голову, но оставшись в рукавах.
— Они убили мою дочь, — смотря в пустоту ничего не выражающими глазами, произнёс Брегор. — Убили. Мою дочь. Я отомщу всем. Никто не спасётся от моего гнева. Клянусь, Барадис. Чем угодно клянусь.
Мы ещё живы
Утром не получилось открыть глаза. Не поняв, что произошло, Берен запаниковал, схватился за лицо и почувствовал, что веки будто раздуло, а на ресницах насохла корка. Поначалу накатившая паника отступила: книжник вспомнил подобные хвори у детей и способы их лечения, вот только в конце осени, ещё и в чужом краю самостоятельно искать нужные травы сложновато. Да и воду для начала бы где-нибудь взять. Поплевав на руки, Берен кое-как размочил налипший гной, открыл глаза и поспешил к приютившим путников стражам. Может быть, уже появились вести!
Двое эльфов удивлённо взглянули в лицо человека, один недвусмысленно указал на ящик в углу комнаты с надписью «От ран».
— Меня не били, — Берен покраснел, став одного цвета с воспалёнными белками. — Но спасибо. Наверное, там есть то, что мне поможет. А что насчёт вестей?
— Едут, — коротко ответил более отзывчивый из Эльдар. — Дочь твоя нашлась. Она в порядке, и наследник вождя тоже. Про других вестей нет.
— За другими, — трясущимися руками отрезав бинт и смочив его первым попавшимся снадобьем, проговорил книжник, — пусть их семьи по лесам бегают!
— Справедливо, — согласились стражи.
От примочки глаза неприятно защипало, зато быстро пропало ощущение жжения, и зрение стало немного чётче, что неописуемо обрадовало боящегося ослепнуть к старости учителя. Не хватало ещё из-за какой-то заразы перестать видеть, пока голова соображает!
— Давай к лекарю провожу, — предложил тот же отзывчивый эльф.
— Не надо, — гордо выпрямился Берен. Он совершенно не хотел объяснять очередному мудрому «звездуну», что глаза воспалились, поскольку тупой человечишка сначала хватался руками за мох, слюнявую морду дохлой лисы, склизкие грибы, гнилые палки под ногами, а потом трогал свою немытую рожу. Эльф на смех за такое поднимет и будет прав, между прочим.
Стражники пожали плечами.
Небольшое поселение, в котором остановились фиримарские подданные, выполняло множество задач: здесь проверяли и ремонтировали любые средства передвижения, изготавливали и продавали весы для самых разных целей, здесь же можно было приобрести одежду и снаряжение перед долгим путешествием, но самым примечательным оставалось иное, о чём далеко не всегда сообщали приезжим — Каладаур населяли в основном бывшие таргелионские подданные, которые, однажды попав в тюрьму, после окончания срока заключения не смогли или не захотели возвращаться домой.
Поселение стало неким перевалочным пунктом, где часто шутили, мол, Каладаур — последний шанс одуматься и повернуть назад.
Вдоль дорог из земли торчали многочисленные столбы с развешанными объявлениями о поиске пропавших, либо преступников, уточнялся размер награды за живого и мёртвого. Так же предлагалась помощь в поиске жилья, судебных делах, подборе супругов, а заодно — в исцелении самых невероятных недугов. Читая всё это, Берен со злорадством находил ошибки в словах, мысленно клеймил мошенниками обещающих спасти «водобоязненных», смеялся над сводниками.
От нечего делать и желания хоть как-то отвлечь себя от тяжкого ожидания, книжник направился в гости к одному особо усердно рассказывавшему о себе гномьему чудеснику, и даже заплатил за возможность услышать совет.
— Глаза болят? — совершенно непонятно, как угадал недуг нового посетителя целитель. Точно маг! — Могу продать одно из уникальных снадобий, если оно тебе по карману.
Берен посмотрел на цены и решил, что лучше купить ещё один дом, чем видеть, как эльф.
— Тогда посоветую более скромный способ, — гном многозначительно погладил длинную чёрную бороду, удивительно контрастирующую с полностью седыми до белизны волосами. — Девять дней не ешь мяса, в том числе рыбу, птицу и орчатину, а также, себе подобных. Пей только прозрачное. Никаких ягодных или травяных напитков, никакого молока. Утром десятого дня, после сна обильно помочись, и девять раз до следующего сна протирай глаза смоченной в получившемся внутри тебя эликсире конопляной тряпицей. Через девять дней увидишь всё.
Подумав, что ещё никогда в жизни не платил за столь странную сказку, Берен поблагодарил целителя и пошёл дальше гулять по странному поселению.
После довольно утомительного блуждания между ничем не примечательными домишками фиримарский книжник вышел на маленькую площадь, где крутивший пыльные вихри ветер бросил в воспалённые глаза мужчины песок. Выругавшись и с огромным трудом проморгавшись, Берен заметил двоих музыкантов с инструментом очень сложной и непонятной конструкции, перед которыми лежала перевёрнутая шляпа с широкими полями. Видимо, внутри находился камень, раз она не улетала от ветра. То, на чём играли местные менестрели, напоминало выброшенную в яму кучу дудок, гуслей, лютней и цветочных горшков. Звучало это устройство тоже более, чем странно, однако Берен решил — он не имеет права пропустить такое самобытное явление, поэтому должен послушать.
— Крутится, крутится жизнь колесом, — пели тоже как-то странно гортанно музыканты. — То ли как явь, то ли, как сон.
Ходит за мною с печальным лицом,
С громким началом и тихим концом.
Лестница в небо ведёт в никуда,
Время сквозь пальцы уносит песок.
В наших стаканах вино и вода,
Наша звезда зовёт на восток.
Мама, я всё ещё жив!
Как феникс из пепла, как кровь на руках палача.
Мама, я — полоз во ржи,
Я — сорванный колос, сгоревший огарок, свеча.
«Мама, я всёещё жив», — повторил про себя Берен, внезапно вспомнив, что ему снилось в эту ночь: он видел дом таким, каким помнил в детстве. Видел и маму — молодую, лишь слегка седеющую, которая позвала в сад посмотреть на случайно забежавшего лисёнка с вымазанными в грязи лапами. Сон оказался, таким ярким, что теперь книжник не мог точно сказать, случалось такое в детстве на самом деле или нет. После пробуждения всё начисто забылось, но из-за услышанной песни снова ярко встало перед глазами.
«Мама, я всё ещё жив».
Что-то в этих словах заставляло чувствовать тревогу, словно это «всё ещё» ненадолго.
Тем временем музыканты продолжали выступление, несмотря на полное равнодушие проходивших мимо поселенцев:
— Мерцаньем звёзд окружена,
В невинности стыдлива и нежна,
Мне так сегодня ты нужна!
Нужна, как путнику ночлег,
Как хлеб — голодным, узнику — побег.
Спаси меня на миг, на век…
И всё, что было до тебя, покажется чужим,
Как будто всё случилось не со мной.
И, стоя посреди руин отчаянья и лжи,
Я вдруг пойму, что я ещё живой.
Обернувшись на столбы с объявлениями, Берен отыскал глазами свои. Поначалу было очень страшно за собственную дочь и сына Брегора, поскольку казалось очевидным — мальчик и девочка остались без дома, а до этого мальчик и девочка делали нечто сомнительное, значит, это они и есть. Но потом книжник оценил, сколько беспризорников гуляет в этих местах, сколько детей разыскивается, и успокоился — связать что-то противозаконное со сбежавшими юнцами удастся только при наличии неопровержимых доказательств преступления. Которых, разумеется, нет.
Совершенно не подумав дать хотя бы мириан музыкантам, Берен пошёл прочь с площади, стараясь пусть и частично запомнить услышанные песни, чтобы потом их записать.
И вдруг превратившаяся в марш грустная мелодия заставила остановиться.
— Мы выживали с детства
Среди обугленных руин,
Как звери! — уже не пели, а почти кричали менестрели со странным инструментом. — Здесь о любви все песни,
Но жизнь по правилам чужой войны —
Нет веры им!
Нет вождей и флагов,
Даже прошлое отравлено —
В нём правды нет!
Но мы не знаем страха!
И вопреки всем предсказаниям,
Мы ещё живы!
И кровоточат карты,
По рваным линиям границ
Разде́лены.
Врагами стали братья,
Найдём ли силы вновь построить мир
Потерянный?
Без вождей и флагов,
Вопреки ветрам отравленным,
Несущим смерть!
Чтоб жить, не зная страха!
Пускай же всеми мы оставлены,
Мы ещё живы!
Без вождей и флагов,
Вопреки ветрам отравленным,
Несущим смерть,
Живём, не зная страха,
И мир достанется по праву нам —
Мы ещё живы! Здесь!
Вспомнив о мирианах и решив попросить самих авторов записать для летописи свои песни хоть на чём-нибудь, Берен повернул обратно, но вдруг услышал за спиной голос заботливого стража:
— Вот он где! Господин Белемирион! Для тебя вести пришли. Возвращайся в башню.
Примечание к части
Песни: «Мама, я всё ещё жив» А. Некрасов,
«Я ещё жив» Трофим,
«Мы ещё живы» АТОМ-76
А в этом месте по-другому не прожить
— Здравия, хозяюшка! Приюти друзей детства!
Женщина ощутила неприятный вязкий страх — непрошенные гости, заявившиеся на утренней зорьке, явно не с добром пришли, пусть даже двое из них росли вместе с ней в фиримарском приюте. Оба адана, повзрослев, стали теми, с кем лучше не встречаться даже на людной площади посерёд праздника, а уж в доме, когда защитить некому, зато есть, что взять, и подавно.
— Ты б предупредил хоть, — изображая искреннюю радость, рассмеялась аданет, открывая дверь. Лишь бы детей не напугали! Хорошо, что Белет ещё малышка, на неё не позарятся.
— Да тут, видишь, какое дело, Тинви, — здоровенный заросший щетиной мужик вошёл в дом, по-хозяйски разделся, позвал дружков, — мы с Брахом к вождю пошли, а он чёт говорить с нами не хочет. Нам пересидеть где-то надо. Мы и подумали, что подруга старая не откажет.
— К вождю? Поговорить? — женщина многозначительно взяла метлу и совок, начала напоказ подметать за ввалившимися в дом бунтовщиками грязь. — Брегор даже с семьёй не разговаривает! Вы-то ему зачем? Он сейчас только девкой новой занят! У мужа моего случилось тут… А Брегору наплевать, хотя не чужие ведь.
— Не чужие? — захохотал «друг детства», открывая погреб. — Думаешь, если в семью взяли, накормили, пригрели, то своими считать будут? Ха! Мечтай! Мы всегда и для всех мусор.
— И то верно.
Мужики взяли в кладовке всё, что хотели, пошли в зал, расселись за столом. Хозяйка быстро сбегала к дочке, приказала сидеть тихо и играть с Барагундом и Белегундом, когда проснутся. Но без криков! Никакого шума! И не открывать дверь комнаты! Потом, посмотрев на собратьев по приюту и их друзей, аданет достала ещё вина покрепче. И ещё. Пусть пьют. Пусть.
— Но я кушать хочу! — Белет приоткрыла дверь, испуганно хныкая.
Тихо выругавшись, хозяйка бросила дочке хлеб.
— И пить!
Пришлось бежать за сваренными вчера ягодами.
— Ма-а-ма!
— А ну тихо! — легонько отвесила оплеуху женщина. — В комнату! И ни звука!
— Что ж ты гостей не развлекаешь, Тин? — послышалось из зала. — Не рада нам что ли?
— Чего это не рада? — женщина набросила на плечи расшитую накидку. — Просто не готовилась, нарядиться-причесаться не успела, дела не доделала.
— Причеса-ац-ца! — начал ухмыляться старый знакомый. — Все свои! На кой ляд оно тебе?!
Аданет быстро накрыла стол, поставила посуду, которую было наименее жаль, выпила вместе с мужчинами, делая вид, будто веселится наравне с ними.
— Ну что, как вы живы-здоровы? — начала она разговор. — Давно вас не видела.
— А это потому шо ты теперь в шелках да богатстве, а мы — так, как получится. Туив твой — везунчик! Из любой задницы чистым вылезет, да ещё и золотишко выплюнет. А мы вон и на север сгоняли, и поработали на вождя, а шиш! Решили, мол, хватит ему дань отваливать. А тут Брах. Грит, ребя, собирайте дубины, колья, кто чем разжился, и давайте со мной! Грит, там этот, как его…
— Гар, — подсказал один из дружков.
— Да, Гардор, Гарнор… А, Моргот с ним! Собирает он, грит, народ. Но Брах-то не дурак, он сразу сказал, мол, Гар этот, плотник или кто он там, железячник-деревяшник, начнёт, морду свою глупую засветит перед стражей, а тут-то мы и подсуетимся! Хрясь этого дурачину, и сами с его народцем вождя и… — мужчина сделал жест, изображающий повешение. — Но вишь, как обернулось? У Гарна этого оказался то ли сын, то ли сват, Моргот его знает, и как Гарда грохнули, этот щенок подсуетился и давай речи толкать, шо мол не звери мы, неча тут девок бить. Так браховы братья ж не просто девок били! Они мирьянцы для дела собирали, а вождёва девка им нечайно попала. Сама к ним выбежала! А могла, как бабка её откупиться, добром защитникам отплатить. Она вон, дала нашим ребятам разного, они «Спасибо» сказали и ушли с миром. А как они должны были поступить, а Тинь? С девкой-то. Она ж угрожать начала! Вот скажи!
— Так я ж не знаю, что было, Доронор, — женщина сделала вид, будто пьёт. — Я мужа домой жду, делами занимаюсь. Некогда мне.
— Ай, и не для твоих ушек это! — захохотал старый друг. — Ты теперь иного поля ягодка.
Такие речи звучали угрожающе — аданет прекрасно помнила, как в приюте относились к «богатым», считая таковыми даже тех, у кого просто было, где спать. Попасть в одну могилу с вылезшими из грязи счастливчиками Тин не хотелось.
— Муженёк-то твой где? — вопрос прозвучал почти приговором.
— По делам уехал, — отмахнулась аданет, наливая гостям до краёв — пусть, пусть пьют. — Так что там с вождём-то?
— Да шоб мы знали! — захохотал сидевший до этого тихо беззубый толстяк. — Ты скажи лучше, девочка, с кем ты.
— В смысле, с кем? — женщина налила ему вина, пододвинула хлеб. — Кто правит, с тем и буду. Мне-то что?
— Ла-адно, красотка, ла-адно.
— Наши говорят, хотели у сестры вождя дом отжать, — начал ухмыляться Доронор. — У той, которая под эльфа легла. Пришли, значит, а её и нет, соски этой, а муж спит. А Фаранор-то — наш парень, ну и ушли. А-ха-ха, пустые головы! Кстати, грят, спряталась соска у сестры своей, но мы её не трогаем. И белемиров дом тоже, ну сама понимаешь — у нас, приютских, нет никого, кроме них. Но если они сами полезут…
— Не думаю, — уверенно сказала Тин. — Бериль хоть Брегору и родня, но не особо ладит с ним. Мельдир ей подругой была.
Старый приятель отмахнулся:
— Давайте лучше нашу, ну, забацаем. Пташка, ты петь-то не разучилась? Развлекай, давай, гостей!
Понимая, что может начаться после песен и танцев, аданет прикинула: ради спасения жизни можно и отдаться, тем более, до свадьбы с Бреголасом было пару раз с тем, который сейчас сидит напротив и делает вид, будто не помнит ничего. Но шестеро пьяных мужиков…
Взяв из своей комнаты расстроенную лютню, Тин принялась грубо стучать по ней и от души бить по струнам.
— Псы с городских окраин —
Есть такая порода, — голос, конечно, был уже не тот, что в юности, но ещё вполне неплохо звучал, несмотря ни на что. — С виду обычная стая,
Их больше от года к году.
У них смышлёные морды
И, как у нас, слабые нервы.
Но каждый из них такой гордый!
И каждый хочет быть первым.
Они собираются в стаи,
Ещё не зная, что делать.
Может, просто полают,
А может, кого-то заденут.
И ушки у них на макушке,
Ты шепчешь — они услышут.
Улица — не игрушки,
Здесь учащённо дышут.
— А в этом месте по-другому не прожить! — подхватили гости, уже самостоятельно наливая себе выпивку. — А в этом месте по-другому не прожить!
Тин слышала — дети начали шуметь, но понимала — уходить нельзя. Не сейчас. Если не расположить к себе этих людей, можно не дожить до заката. И мелюзгу, увы, они тоже могут не пощадить. Но даже если и не тронут — куда малышам без родни? В приют? Ну уж нет!
— И тот случайный прохожий,
Что вечером жмётся к стенам, — громче запела аданет, яростнее терзая лютню, — днём им вряд ли поможет,
Разве что бритвой по венам.
И всё у них в порядке —
Есть кобеля, есть суки.
Первые ходят на блядки,
Вторые рожают в муках.
А те, что становятся старше,
Незаметно уходят —
Им просто становится страшно,
Они устают от погони.
Пускай же твёрже мышцы!
Сомнений всё меньше и меньше,
Движенья становятся резче,
Поступки становятся жёстче.
Зазвенела бьющаяся посуда — кто-то уронил кружку, а за ней и тарелку. По полу рассыпался аккуратно нарезанный хлеб.
— А по утрам им хочется плакать, — делала вид, что всё в порядке, хозяйка, —да слёз не видать на морде.
В Ангбанд душевную слякоть —
Надо держать породу!
Надо угробить время,
Чтоб вечером снова быть в форме.
Взвоет псиное племя —
Значит, снова всё в норме!
— А в этом месте по-другому не прожить!
Самый толстый из друзей начал засыпать. Остальные тоже явно устали, поскольку, скорее всего, не спали ночь. Кого-то хмель бодрил, кого-то наоборот.
— А в этом месте по-другому не прожить!
— Ладно, хозяюшка, хватит лютню дубасить, — рассмеялся старый друг. — Ты б отдохнуть нам дала, а то утомились ребята.
— Конечно, всё будет, — кивнула Тин. — Только в баньку зайдите, а то дети у меня, не дело немытыми тут ходить.
— Банька? — проснулся даже толстяк.
— Да-да, сейчас всё сделаю.
— Попаримся, братья, — хмыкнул, облизываясь, Доронор, — а потом отдохнём. Нам ещё надо выяснить, чё там у дома вождя творицо. Ты, Тинви, давай, баньку нам сделай, а сама сбегай, глянь, чё как. Чтобы мы вечерком уже в курсе были.
— Да-да, — легко согласилась аданет. — Всё сделаю. Пойдёмте, провожу-покажу, где что. Не волнуйся, по дружбе всё устрою. Мы ж одного поля ягодки, понимаем друг дружку.
***
Сбавить жар в бане супруга Бреголаса осмелилась лишь поздним вечером, когда изнутри уже давно не доносилось ни звука. Дверь выдержала удары ногами, за что спасибо гномам-мастерам.
Что теперь делать с шестью трупами?
Соловушка уложила детей спать, пообещав, что никто их больше не побеспокоит, а сама села во дворе и обхватила голову руками. Пожалуй, стоит попросить помощи лояльных вождю людей вынести тела предателей. И выбросить в речку. Кому они нужны? Родни нет, или она и не вспомнит о нерадивых членах семьи.
— Я им скажу, — аданет выдохнула, — что испугалась. И даже не совру! Я им скажу, что мне и детям угрожали. Я им скажу, что всецело поддерживаю Брегора, а эти страшные люди хотели его смерти. Да, так им и скажу.
Сердце бешено колотилось, и, чем дальше, тем сильнее. Аданет почувствовала, что не сможет больше сделать ни шагу, не встанет со скамьи. Всё, случившееся сегодня, скоро превратится в самый страшный ночной кошмар, лишь осознание того, что могло быть хуже, придавало сил. Дети целы — это главное. Она сама тоже. А эти трупы… Те, кем они были раньше, заслужили такую смерть.
Примечание к части
Песня гр. ЧайФ "Псы с городских окраин"
Это не честный мятеж
Ночью шёл лёгкий снег, но к утру не осталось даже инея.
— Опять тепло не по сезону, — качал головой возница-эльф, не пользовавшийся ни кнутом, ни седлом. Как он управлял тройкой лошадей, для Барахира и Эмельдир оставалось загадкой.
— Давай придумаем, почему у него это получается, — шепнула девочка, косясь то на сопровождавших найдёнышей стражей, то на скакунов.
— Он и кони — братья по разуму, — очень серьёзно ответил сын вождя, — поэтому понимают друг друга без слов.
Эльф не обернулся на повозку, однако как-то странно ненадолго замер, и беоринги подумали, что, видимо, он услышал. Ох уж эти Старшие! Ничего от них не скроешь! А-ха-ха!
Один из воинов, немного похожий на беорингов, только чуть более коренастый, рассмеялся в усы.
— По-омню себя таким же остроязыким! — хмыкнул он. — Про всех обидное говорил, пока нос не сломали.
— Нос заживёт, — гордо заявил Барахир, многозначительно посмотрев на руки невесты, туда, где длинные рукава скрывали рубцы от прута. — Боль может сломать только слабака.
Охранник захохотал и совершенно не обиделся — что с юнцов взять? Сейчас вернутся, и родня их быстро научит уважать старших.
Помимо двух найденных беорингов, в повозке ехала женщина в кандалах, от которой воняло тухлой рыбой, а ещё был широкий деревянный ящик, засыпанный хвоей.
— Не понимаю, — нашла новую мишень для насмешек Эмельдир, — почему мертвяков, чтоб не воняли, ёлками прикрывают, а живых — нет?
Стражники покатились со смеху. Девочка, торжествуя, посмотрела на жениха и с неописуемым удивлением поняла — ему стыдно за поведение невесты. Да, Барахир поддерживает веселье, но будет рад его прекратить. В сердце вспыхнул протест, захотелось сделать что-то ещё более мерзкое, и Эмельдир уставилась в глаза жениха.
— Что? — спросила она язвительно. — Тебя за такие шутки бабушка ругает?
Юный беоринг поджал губы, отвернулся.
— Я его понимаю, — на полном серьёзе покачал головой стражник, — бабушки — страшные существа. Они хуже всех орков Моргота и его самого. От Моргота можно спастись бегством, а от бабушки — никогда.
Барахир промолчал. Сейчас в голову лезли особенно неприятные мысли о том, что Эмельдир совсем не такая, какой, по словам многочисленных воспитателей, должна быть жена вождя. Девочке не шли праздничные платья, сёстры смеялись, мол, она выглядит в кружевах стрекозой, севшей на одуванчик. Эмельдир всегда умудрялась испачкаться и порвать даже плотную одежду, зашивала неаккуратно, наспех, вместо обеда могла наесться того, что попадалось в саду или в лесу, и совершенно не выглядела готовой помогать другим.
Сыну Брегора с самого детства ставили в пример идеала его мать, но мальчик не понимал: если мама — совершенство, то почему папа это не ценит? Ведь если вождь выбирает жену по определённым признакам, словно дорогостоящий товар на ярмарке, то что заставило отца взять домой Барадис? Она ведь не может позаботиться даже о себе, что уж говорить о других! Она ведь… как любимая комнатная животинка — симпатичная, ласковая, бесполезная, требующая внимания и вложений, любимая исключительно хозяином, а у остальных вызывающая либо умиление, либо недоумение.
Что же здесь не так?
Барахир представил, что придётся водить Эмельдир на советы к эльфам, и покраснел. Мама была идеальной, но почему тогда папа её бросил?
«Искажение», — вспомнилась любимая отговорка всех и каждого.
«Моргот виноват во всех бедах и несправедливостях Арды!» — так тоже часто говорят.
«Моргот не просто виноват в них. Моргот их создал!» — это утверждали эльфы.
Но почему же отец предпочёл идеальной маме бесполезного любимца? Потому что захотелось! Очевидно же. Вождь делает, что хочет, разве нет? Ему можно променять совершенство на что угодно, и никто не посмеет возразить!
Озарение окрылило, Барахир обнял Эмельдир и с вызовом посмотрел на тех, кто находился рядом. Во взгляде чётко читалось: «Она моя. И наплевать!»
— Ты на меня не обижаешься, правда? — неожиданно ласково спросила девочка.
Сын вождя почувствовал, что обиделся на подозрение в обиде. Это ведь недостойно мужчины! Как вообще можно было такое подумать?! Похоже, Эмельдир всё поняла, поскольку её огромные выпуклые глаза озорно загорелись, маленький ротик злорадно растянулся, а потом аданет расхохоталась. Смех оказался таким заразительным, что Барахир тоже не удержался.
— Почти доехали, — сообщил сидевший рядом страж. — Вон он — Каладаур. Столб видите?
Впереди дорога разветвлялась, словно давно мёртвое дерево, и у основания «кроны» торчала высоченная колонна с вершиной-лозой и вычурным указателем на поселение. Не менее трети столба занимали многочисленные листовки, а поверх них кто-то пришпилил дротиком нарисованный член.
— Снять бы надо, — в пустоту произнёс молчавший до этого воин.
— Да, — ответил другой.
— Угу, — согласились ещё двое, но никто этого так и не сделал.
***
— Я здесь, словно тень в руинах бойниц,
Но небо надо мной, в нём тысячи лиц.
Те, кто уже не со мной, кровью наполнили мир.
Тяжкий крик за моей спиной, шёпот долгих молитв.
Трое подвыпивших гномов сидели около дороги прямо на земле, пели, то и дело останавливаясь — вспоминали слова и мотив. Песня чем-то напоминала эльфийскую, но, похоже, её изначальная версия слишком сильно исказилась.
Из сторожевой башни навстречу повозкам вышел Эрьярон, сияя угасшим светом Амана, и даже простая одежда следопыта не могла скрыть происхождение эльфа.
— Тает снег, зима — долой,
Время новых дел.
Души измучены войной,
И раны болят от стрел.
Скоро буду среди звёзд,
Взлетев, разрежу воздух,
Почувствовав тепло
Огненной звезды.
Время есть,
Пока еще не поздно!
Я смогу,
Дотянуться до небес!
Пьяные вопли гномов становились всё громче, песня окончательно утратила мелодичность, зато под неё тянуло плясать, теряя голову и полностью отдаваясь ощущению веселья.
Барахир спрыгнул на дорогу, помог Эмельдир спуститься, хоть она в этом и не нуждалась, и тут увидел, как смотрит на него верный воин короля Финдарато: во взгляде эльфа отражалось безнадёжное безразличие, с каким слуга глядит на опять скопившуюся пыль.
«Сам ты пыль! — вспыхнул протест в душе юного беоринга. — Можно подумать, от вас только польза всем!»
— Лежат в снегах мёртвые войска, — размахивая сушёной рыбой, голосили Кхазад. — Их больше нет, кончился бой.
Но пока я тут, на холодной земле
Глотаю воздух израненным телом,
И ворон кружит надо мной!
Эрьярон, похоже, всё понял, потому что насмешливо хмыкнул и стал смотреть снисходительнее.
— Где папа? — капризно спросила Эмельдир неожиданно громко.
— Сейчас со стражей рассчитается и придёт, — улыбнулся эльф. — Вы точно здоровы? Лекарь не нужен?
— В Лад… — прибежал с другой стороны башни Берен, щуря слегка припухшие глаза на королевского разведчика. — В Фиримаре всё вылечим! — Потом он замер и громко всхлипнул: — Доченька!
Обхватив Эмельдир, отец расплакался. Барахир, скривившись, отвернулся.
— Король Финдарато Инголдо Арафинвион, — сказал сыну Брегора Эрьярон, — поручил мне обучить тебя мастерству разведчика, вместо службы на севере Белерианда. Для обороны Соснового Края в целом и Алого Простора, в частности, это важнее, чем умение выживать в землях Моргота и поддержание чистоты канала на Ард-Гален.
— Не думаю, что защита одного королевства важнее безопасности всего Бе… — начал спорить Барахир, но эльф поднял ладонь, приказывая молчать.
— Король сказал, — разведчик посмотрел юноше в глаза. — Понимаешь, что это значит?
Понимать не хотелось, но пришлось.
Причитая и хлюпая носом, Берен принялся рассказывать, как все волновались дома, как любят друг друга, как неважно, сколько пришлось заплатить за помощь в поисках, и что эти мирианы сложно будет снова заработать, но разве это имеет значение?
Барахир шёпотом выругался.
— Что у тебя с лицом? — спросила Эмельдир, когда отец перестал её тискать.
— В Фиримаре вылечу! Я же сказал! — книжник вдруг вспылил. — Здесь всё равно никто не умеет!
— И треснул мир напополам,
Дымит разлом! — очень громко запели вдруг гномы. — И льётся кровь, идёт война
Добра со злом!
И меркнет свет, в углу паук плетёт узор!
— А вам, бездельникам, позор! — закричала, видимо, чья-то из них жена, прибежавшая со скалкой. — А ну работать пошли!
— Похоже, они ей много задолжали, — со знанием дела заявила Эмельдир, что-то проверяя во внутреннем кармане. — Папа, вот, возьми серебряный мириан. Это подарок.
— Мне от тебя ничего не нужно! — искренне оскорбился Берен, однако кругляш взял.
Девочка отозвала жениха в сторону и шепнула:
— Это был его собственный мириан. Я у него три штуки из кармана вытащила, а потом сделала вид, что один подарила. Мы в выигрыше. Скажи, я молодец?
— Тебя обнимать небезопасно, — сдержанно пошутил Барахир.
— Нет, просто не надо меня обижать. Кем бы ни был обидчик, я никогда не прощу его. И буду мстить.
Вдруг со стороны дороги раздались рыдания и ругань, посыпались взаимные обвинения — те, кому привезли мертвецов в ящике, прикрытом еловыми ветками, попытались не платить страже за поиски, ссылаясь на горе в семье, однако быстро успокоились, увидев заготовленные на такой случай оковы.
— Наши подданные тоже такие, — серьёзно сказал Барахир невесте. — Не все, конечно…
— А таких — на север, — пожала плечами девочка.
Берен полез в карман за платком и вдруг начал что-то судорожно искать. Почему захихикала дочь, он не понял, да и не придал этому значения — ребёнок же, вот и смеётся. А мирианы… Похоже, стражникам больше, чем надо, отдал. Ведь не вернут теперь, бездушные скупердяи! А, и Моргот с ними!
***
Обратно решили ехать всё-таки по дороге, чтобы не продираться сквозь лес, и почти сразу стало ясно — решение оказалось верным: зима всё-таки началась — с полудня зарядил мокрый снег, перешедший в метель. Колёса пока не вязли, поэтому останавливаться никто не стал, путь продолжился, и лишь к вечеру путники устроили привал.
— Смотрите! — неожиданно послышался с дороги знакомый голос. — Это ж господин Берен!
— А? Что? — книжник поднял голову от кастрюли с нагретой водой, где смачивал салфетку для умывания. Проморгавшись, мужчина узнал подъехавших гномов. — А, привет! Не обращайте внимания на меня, я сейчас только глаза протру…
— Домой не торопись, — сказала старая бородачка, высунувшись из повозки. — Народ взбунтовался, пожары всюду.
— Да, — кивнул глава дома, опуская поводья. — Народ на вождя пошёл, а мы-то у вас так, гостим, вот и решили не вмешиваться. Вам бы тоже где пересидеть, а то мало ли, — гном многозначительно кивнул на разбиравшего хворост около костра Барахира.
— Пересидеть? — сын вождя всё бросил и подошёл к давним знакомым. — Пересидеть? Правители так не поступают!
— Да брось! — пожилой мастер покачал головой. — Не честный это мятеж. Разбойники это поживиться решили. Громят всё, жгут, убивают невиновных. Отцу ты ничем не поможешь, а коль в лапы этим гадам угодишь, так ещё и помешаешь. Понимаешь, господин Барахир?
— А я не попадусь! — гордо заявил юный беоринг. — Мне лорд Эрьярон поможет. Я его после щедро награжу.
— Брегор жив? — мелко задрожав, спросил Берен, тщательно вытирая глаза. — А мой дом? Цел?
Гномы лишь пожали плечами.
— Через лес быстрее, — сказал эльфийский разведчик, беря вещи. — Я могу пойти вперёд один, собрать сведения. Заодно выясню, где можно безопасно остановиться. Господину Белемириону точно не стоит лезть в пекло мятежа.
— Нет! — истерично запротестовал книжник. — Это ведь мои ученики на улицы вышли! Если они и станут с кем-то беседовать без оружия, то только со мной! И я с ними договорюсь!
Примечание к части
Песни: «Воин» гр. «Цитадель»
«Ночной дозор» гр. Uma2rman
Уходите или упадёте
Сидеть в погребе среди запасов провизии было тоскливо. Андрет ощущала себя таким же мешком лука, как те, что валялись рядом. Такой же овощ, как вся эта морковь, репа, свёкла. И ведь отсюда нет выхода! Большинство, конечно, об этом погребе не знают, но что, если среди врагов окажутся родственники Фаранора? Чем занимается его старший брат? А племянники?
Вспомнился собственный сын. Фарагор бы защитил мать, если бы не уехал! Проклятый Бреголас! Лучше бы его выбросили в реку при рождении!
Служанка, как ни в чём не бывало, проверяла мешки, доставала овощи, которые надо быстрее приготовить, пока не испортились, в отдельное ведро бросала гнилые. Ей что, совсем не страшно?!
Раз такая смелая…
— Дорогуша, — сестра вождя встала с репы, выпрямилась, — узнай, как дела у Бериль. Хочу пойти к ней.
Покорно кивнув, девушка убежала выполнять приказ, и Андрет осталась одна. Гнетущие мысли не давали покоя: постоянно казалось, что сына больше не увидеть, муж тоже может бросить, а значит, впереди — только одиночество, ведь кому нужна женщина, всю жизнь ни с кем не дружившая, не имеющая ни власти, ни авторитета?
Окружённая лишь овощами аданет, совершенно не чувствуя радость от такой компании, подумала, что лучше было бы как-то помочь брату, если он ещё жив, а если нет…
Организовать бегство семье и отцу? Помочь покинуть Ладрос? Попросить защиты у родни Берена в Дор-Ломине? Это хорошая мысль. Можно, конечно, обратиться к дортонионским владыкам или королю Финдарато, но что он сделает? Опять книжку подарит?
«Да я и сама написать могу! И пользы от неё будет поболе!»
Так как поговорить с овощами не получалось, Андрет снова стала мечтать о несбыточном. Почему Пушок не захотел уехать куда-нибудь на юг Белерианда вместе с полюбившейся смертной? Это ведь ненадолго отвлекло бы его от дел Дортониона, не более! Жили бы в уединённом домике в лесу, на берегу озерца, где никто бы не мешал тихому счастью угасающей любви.
Захотелось есть. Надо было что-то с собой прихватить, но разве подумаешь обо всём, когда жизнь в опасности? Ничего, служанка вернётся и принесёт. Она ведь должна всегда о своей госпоже думать, о её удобстве.
Ничегонеделание угнетало. Андрет подумала, что лучше бы сама пошла кого-нибудь бить, чем вот так сидеть в окружении запасов. В кровожадной толпе можно встретить кого-то из бывших и хорошенько на нём отыграться, а здесь… Репа и лук. Грязные, сырые. Даже голод не утолить! Не хотелось думать, что может захотеться есть до такой степени, когда сгодится и такое. Нет! В конце концов, главари бунта точно мужчины, а значит, договориться с ними можно. В таких делах хороши любые средства.
Но пока нужно просто дождаться служанку.
***
Крик боли раздался где-то за спиной, Ангрим содрогнулся, схватил рукой мимо лежащей стрелы, однако, в полной уверенности, будто взялся за древко, побежал, пригнувшись, назад.
— Отходим! Отходим! — раздались приказы.
Ощущение утраты связи с реальностью окончательно выбило почву из-под ног, юноша добежал до своих, отступил вместе с ними на безопасное расстояние, осмотрелся и только сейчас осознал — он не принёс ни одной стрелы.
— Сдавайся, Брах! — крикнул кожевник, которого теперь, кроме «папаша Барадис», почти никак за глаза не называли. Конечно, шкуры много кто выделывает, а дочка-полюбовница вождя только у него. — Тебя зажали! Не вывернешься, только зря народ положишь!
— Мои ребята ваших на раз сомнут! — ответил, встав на кучу обломков, глава мятежа. — Уходите или упадёте.
Его сообщники загоготали, поигрывая оружием.
— Ты не понимаешь, что тебе не победить? — Ангдир побагровел, сжал кулаки.
— Это тебе не победить! Брегору не победить! Ты видишь, сколько нас? — Брах раскинул руки, посмотрел по сторонам. — Слушай, даже если мы сча проиграем, если наш бауглир Свирепый нас нагнёт, он сделает это в своей любимой манере, а после такой расправы над половиной населения, его вторая половина возненавидит. И кучку его сторонников поимеют так, что мало не покажется! Слушь, батя Барадиски, ты ж батя! У тебя дети, кроме белобрысой подстилки, есть. Им жить дальше как-то. О них подумай! О внуках! Их же разорвут за лизню вождёвой задницы! Твою лизню, понимаешь?
Кожевник зло хмыкнул, поигрывая гномьим боевым топором.
— Нам терять нечего, — продолжал Брах. — Мы по-любому смертники, если не победим. Нам некуда отступать. А вам всем ещё есть.
Ангдир закатил глаза, взглянул на собратьев.
— Поджигайте стрелы, — скомандовал он. — Кончать их надо.
Посмотрев на отца, Ангрим вдруг понял — родитель действует, не думая. Он зол, оскорблён, хочет отомстить за друга и вождя, поэтому готов нападать, хотя это грозит гибелью — сторонников Брегора слишком мало, а преимущество, данное внезапностью нападения, больше не работает.
— Нет, — тихо сказал юноша отцу. — Не надо! Мы не справимся.
Тяжёлый удар повалил Ангрима на землю.
— Огонь!
Со стороны баррикад раздались команды стрелять в ответ. А ещё, прикрываясь щитами или обломками, люди Браха побежали вперёд, чтобы навязать ближний бой.
***
Барадис была горячая, но хотя бы не дрожала. Обняв Брегора, аданет уткнулась ему в плечо и прошептала:
— Мне страшно, прости. Я не должна бояться, но мне очень страшно. Как нам быть?
Вождь не знал, что ответить. Сколько врагов, а сколько верных, сказать точно не мог никто, и даже примерно прикинуть, какое количество ладросцев готово поддержать своего главу, оставалось неизвестным.
— Если эти нелюди добрались до Гильвен, — с трудом произнёс беоринг, — они могли убить всю мою семью…
— Не надо так говорить, — прошептала Барадис — ей было не до утешения мужчины, самой требовалась помощь. — Ты со всем справишься, всё наладится.
— А если нет? — Брегор сел на кровати, разорвав объятия. — Что, если нет?
Аданет не увидела — почувствовала изучающий взгляд. Стало ещё страшнее: больная некрасивая любовница больше не нужна?
— Я прикажу воинам вывезти тебя в безопасное место, — прозвучали пугающие слова. — Тебе нужен покой и присмотр лекарей, а я сейчас не могу тебе дать ничего этого.
По щекам Барадис покатились крупные слёзы.
— Не плачь, — через силу произнёс вождь. — Когда я уничтожу врагов, мы снова будем вместе.
***
В кузнице было жарко. Слишком жарко. И душно. Однако Фаранор понимал — не время отдыхать. Если быстро собрать всех своих работников и их родичей, получится неплохой отряд, способный напугать и хорошенько потрепать бунтовщиков.
Проснувшись в пустом разгромленном доме, супруг Андрет сначала подумал, что кто-то из мастеров решил нагадить конкуренту, поэтому испугался за сохранность кузницы, однако соседи быстро объяснили ситуацию, и Фаранор, не сомневаясь ни мгновения, собрался защищать семью вождя, частью которой считал и себя в полной мере.
Закружилась голова, появилось странное ощущение, будто обстановка вокруг перестала выглядеть узнаваемо, слегка замутило, но после глотка воды всё прошло. Перегрелся, похоже. Встряхнувшись, Фаранор продолжил работу. Молот опять привычно взлетал и опускался, создавая новое и новое оружие. Главное, успеть.
***
— А ну, мальцы, назад!
Ангрим и Ангдор не сразу поняли, что говорили про них, но когда обоих юношей грубо отпихнули за спины старших, стало ясно: бой предстоит не на жизнь, а на смерть. И это уже не перестрелка. Это бойня.
Гордость не позволила отступить. Выхватив ножи, мальчишки ринулись вперёд вместе с отцом.
Горящих стрел успели выпустить немного, однако для сухой соломы на баррикадах этого оказалось достаточно, огонь вспыхнул. Воспользовавшись тем, что мятежники отвлеклись на на пламя, а дым помешал целиться, охрана дома вождя, вооружившись луками, вышла за ворота.
***
В окно заглянуло холодное полуденное солнце.
«Па, я гулять!» — прозвучал в памяти собственный детский голос.
«Иди, только сначала у Тога браги захвати и принеси!»
Брегор поморщился. Когда всхлипы Барадис стихли за дверью, тишина в доме стала очень страшной. Вождь подумал, что отдал бы очень многое за возможность просто быть рядом с теми, кто дорог. Кто был дорог.
Эльфийские знахари, совершенно не боясь взбунтовавшихся смертных, провели больную аданет сквозь толпу, усадили в крытую повозку и увезли в сторону лесной дороги. Удастся ли снова увидеться с любимой?
«Па! Смотри, что у крысы внутри!» — перед глазами встал образ маленькой Брегиль, держащей за хвост выпотрошенного грызуна, из распоротого брюха которого висели обрывки кишок.
Как живёт старшая девочка в чужом краю? Овдовела так рано…
«Какая красивая шубка! — Хирвен всегда очень забавно радовалась дорогим вещам… — И колечко! Спасибо, папочка!»
— Ты мне больше не дочь! — произнёс вслух Брегор, внутренне сжимаясь от воспоминаний о позорном изгнании. — Ты предала меня! Где бы ты ни была, будь проклята! Это из-за тебя сейчас мой дом окружён! Из-за тебя убили Гильвен!
«Моё платье красивее маминого?»
— Да, Звёздочка, красивее.
Тишину прервали крики на улице — похоже, снова началась потасовка. Пусть, пусть бьют друг друга! Потом охрана уничтожит оставшихся, а кто выживет…
Брегор сжал кулаки.
— Кто выживет, позавидует убитым!
Три Дома Атани
— Не вовремя лорд Гельмир уехал, — выслушав донесение, пугающе улыбнулся король Финдарато. — Может быть, позвать его назад? На кладбище предстоит много работы. Скажи мне, Эдрахиль, что для нас важнее: обучить живых или красиво похоронить мёртвых? В каком из двух дел больше смысла? Или они оба бессмысленны одинаково, но кладбище хотя бы радует глаз?
Слуга, согласно кивая, налил вина своему владыке и стоявшему около стола гонцу. Бокалы из хрусталя и золота заблестели в лучах закатного солнца.
— У Феанаро Куруфинвэ нет могилы, — задумчиво произнёс Инголдо, всё ещё ничего не говоря Эрривиону, принесшему новости о мятеже, — зато есть у множества ничего не сделавших за короткую жизнь смертных. Скажи, Эдрахиль, ты бы какую могилу себе хотел? Или желаешь, чтобы не осталось даже костей?
Слуга замер, опустив голову.
— Эрривион, — всё-таки посмотрел на верного король, — а что насчёт тебя? Не знаешь, как отвечать? Странные вопросы для бессмертного Дитя Эру, да? Но я так долго и тесно общался с атани, что ощущаю себя заражённым их участью, словно мне передали конечную судьбу, как болезнь. Как поветрие, переходящее от хворого к любому, случайно оказавшемуся рядом. Даже если я не заболел, мне кажется, будто с головы до ног вымазался в смерти, как в горячечном поту агонизирующего человека. И отмыться не получается, сколько в бане ни парься, сколько ни трись полотенцем.
Эрривион молча выпил, Эдрахиль тоже осторожно пригубил вино из скромного стеклянного бокала с яшмой.
— Я правильно понял, что нам не нужно вмешиваться в дела Лад-ро-са? — произнёс, растягивая слова, король.
— Я этого не говорил, — верный поклонился.
— Зато я сказал, — улыбнулся Финдарато. — Мне надоело спасать из трясины того, кто сам туда лезет с упорством домашнего животного. Я защищал род Беора, как мог, а что получал в ответ? Меня хотя бы благодарили?
Нарготрондский владыка выдохнул, указал слуге на опустевший бокал.
— Брегор спрашивал меня, что он делает не так, — выпив, покачал головой Инголдо. — Но он всё делает не так! Он лезет в дела, в которых не разбирается, которые ему не нужны, при этом бросая то, где мог бы преуспеть! Зачем ему война с Морготом, зачем соваться на передовую, посылать народ на верную смерть, тем самым подвергая опасности себя, если можно просто заниматься делами Алого Простора?! Война идёт, но идёт своим чередом без его участия! Его помощь на севере не нужна! Он нужен здесь! Чтобы вести род Беора к процветанию, чтобы его предок и мой дорогой друг, если видит нас оттуда, где сейчас находится, радовался! А что творит Брегор? Он рушит всё, созданное его предком! Всё, созданное мной и им самим! Как же так можно?!
***
— Я не стала говорить Финдарато, что, похоже, Валар точно так же обиделись на Феанаро Куруфинвэ, — Эльдалотэ отложила перо, посмотрела на мужа без искры интереса, словно Ангарато был ей братом. — Я не хочу подобных аналогий, однако мне забавно думать, что одно из смертных племён начало создавать проблемы своим благотелелям, возгордилось, выбрало своим цветом алый и принялось бунтовать. Первый Дом Атани, не иначе.
Лорд, читавший письма сына, лёг на подушки поудобнее, бросил короткий многозначный взгляд на жену, но, не найдя ответной страсти, продолжил изучать послания Артахэру.
— Полагаю, узурпатор Нолофинвэ обрадуется, узнав, что в наших летописях его подданные люди записаны Вторым Домом Атани, — мечтательно рассуждала Эльдалотэ. — А знаешь, что обрадовало бы меня?
Лорд поднял глаза на супругу.
— Я бы хотела ощутить себя девой из сказок, которые так любят Фирьяр. Всегда быть такой мне бы наскучило, но превратиться на денёк — почему нет? И чтобы все мои проблемы разом решил влюблённый герой. Чтобы он просто появился в моей судьбе, избавил от страха всё потерять, вернул бы мне сына, добыл бы чудесного стража для моего королевства, стал бы ради меня королём всех десяти десятков земель, от северного предела до южных лесов.
— Я тоже могу мечтать о подобном? — совершенно серьёзно спросил Ангарато. — Или только девам такое позволено? Знаешь, когда обстоятельства сильнее тебя, когда понимаешь, что твоя сила и отвага ничего не значат, хочется волшебства. Вот бы пришла волшебница и наколдовала мне идеальный мир без морготова искажения!
— Ты заметил, — леди печально рассмеялась, — что в наших мечтах мы не вместе и не хотим чудес друг от друга?
Дортонионский правитель опешил. Он ведь только вернулся из долгой поездки, любящая жена должна была соскучиться, а не накопить обиды! Почему шутки про Дома Тириона в адрес атани для неё важнее объятий?
«Что ж, коли так, хорошо, будь по-твоему, Цветочек!»
— Ты забыла упомянуть Третий Дом, — язвительно произнёс Ангарато, откладывая всторону письма сына.
— С ним всё сложнее, — оживилась и повеселела Эльдалотэ. — Понимаешь, Третий Дом — это вроде как мы, но вроде и нет. Наш глава остался в Валиноре, значит, и Третий Дом Нолдор по-прежнему там.
Леди мечтательно провела пером по губам.
— Но, знаешь, мне хотелось пошутить, когда в вассалах Нолофинвэ был сын Мараха — Малах, называемый Араданом, мол, узурпатор так хочет править всеми, что в его воображении Арафинвэ стал смертным и всецело подчиняется Хитлуму. Золотоволосое племя людей вполне подходит на изображающих Третий Дом Нолдор актёров королевского театра.
— Арадана давно черви съели, — зло скривился Ангарато, однако супруга взглянула на него с безапелляционным осуждением, и лорд опустил глаза.
— Я могу и отвратительнее пошутить, — подняла изящные брови Эльдалотэ. — И назвать Третьим Домом Атани дикое племя, не желающее развиваться, выкупленное, словно вещь, у неаккуратного хозяина. Я могу записать это, и навсегда заклеймить целый народ рабами своего короля, которые не сгодились даже на самую грязную и простую службу, поэтому были выброшены обратно в дикость, откуда волею случая вылезли. Вала Финдарато Инголдо Арафинвион хотел пригреть Младших Детей Эру, но они отринули знания и умения не только Старших, но и своих родичей и вернулись назад, к позорному упадку, когда остальные смертные свободно шагали вперёд.
— Подозреваю, владыка Ном будет не в восторге от такой летописи, — нахмурился Ангарато. — Даже если сам думает так же.
— Я ему не покажу, — леди-летописец подмигнула мужу. — Этот текст будет только на глине и только в запасном хранилище, где собраны напоминания обо всём важном на случай гибели главной библиотеки. Соответственно, рассказать владыке Ному сможет только тот, кто читает записи на табличках, либо ты.
— От гнева короля тебя спасёт влюблённый всесильный герой, — скривился лорд. — И это буду точно не я, а какой-нибудь смертный, с которым ты сбежишь в Валинор.
Эльдалотэ с удивлением и недоверием посмотрела на мужа, словно говоря: «И это всё, на что хватило твоего воображения?» Ангарато спорить не хотел, поэтому просто уставился в потолок, подсвеченный алым пламенем заката. Красиво. Однако в сердце внезапно ощутилась тоска по оставленному дому, родителям и младшим сёстрам. Может, уже и братья есть. Суждено ли узнать? Будет ли новая встреча? А ещё подумалось, что Эльдалотэ была бы совсем другой, если бы застала живыми Древа Валар. Несомненно, священный свет дивного Амана сделал бы её лучше.
***
— Как ты считаешь, Эрривион, — король Финдарато Инголдо выдохнул, — сияние Телпериона и Лаурелин сделало бы Фирьяр лучше? Помнишь, как Валар говорили нам о животворящей силе творений Йаванны и Ниэнны?
— Не уверен, — честно ответил разведчик. — Однако хуже точно бы не стало.
— Атани были бы здоровее, — предположил нарготрондский владыка, — и это хорошо повлияло бы на них. Но! Стало бы искажение их душ слабее?
— Мы не можем этого знать, — Эрривион поклонился. — Так какое решение будет принято насчёт мятежа в Фиримаре, исходя из новых сведений, король?
— Решение, — протянул Финдарато, поворачивая пальцами бокал, — решение… Я принял его, исходя из опыта, многолетних раздумий и не самых приятных умозаключений. Проанализировав развитие общества смертных, я сделал вывод, Эрривион. Я уже сказал, что помощи от нас Брегору не будет, и снова повторю то же самое, поскольку для меня стало очевидным: нам никогда, ни в каком деле, ни при каких обстоятельствах не понадобится помощь атани. Ибо помощь их не принесёт ничего, кроме вреда. Уверен, со мной согласны все мои подданные без исключения. Я ведь прав, Эдрахиль?
Победа над нелюдями
Ночью снова пошёл снег, и наутро торговая дорога со стороны Таргелиона заполнилась приземистыми раскосыми людьми, расчищавшими тракт и делавшими его проходимым для не успевших пересесть на сани путников. В основном торговцы заботились об удобстве передвижения, однако каждый год находились те, для кого осень всегда заканчиваласьвнезапно. Одних это печалило, других веселило, третьих обогащало.
— Мы в мир фантазий погружаться любим,
А выходить не любим из него.
О власти рассуждают, как о чуде,
Блага чтоб подносили, как на блюде.
Уверены: «Взойдём на трон и будем…»
Восходят, ну и что? Да ничего!
Эрьярон и встреченные на обратном пути из разведки охотники с удивлением посмотрели на голосивших песню пьяных гномов-торговцев, пожали плечами и проследовали в сторону лагеря. Словно долетевшая весточка или предупреждение из далёкого прошлого, прозвучала сейчас из уст совершенно случайных попутчиков втородомовская музыка:
— Я тоже верил в превращенья эти
И королём хотел скорее стать…
Наивными порой бывают дети.
Судьба внесёт поправки в твой сюжетик.
И ничего печальней нет на свете,
Чем сбывшаяся детская мечта.
Песня казалась давно забытой, Хэлкараксэ и вовсе больше не существовало. Почему же снова, будто со дна ледяного моря, поднялась тема канувших в века разногласий? Узурпатору Нолофинвэ и владыке Финдарато Инголдо — правителю Нарготронда, Дортониона, Тол-Сириона и прилегающих земель, ведь совершенно нечего больше делить!
— Сейчас мои деяния прекрасны! — хохотали наугрим, скорее всего, не знавшие, кто и зачем сочинил то, что им сейчас казалось таким забавным. — Прекрасней чем у многих королей,
Дороги и чисты, и безопасны.
Но правлю я и понимаю ясно,
Что над любовью короли не властны,
Причём ни над чужой, ни над своей.
Вспомнив, как Сайвэ грустно смеялся над собой из-за «подозрительной песни» про травоядного кузнечика, верные короля Финдарато постарались не обращать внимания на очередную странную музыку, к тому же у Эрьярона и вовсе не находилось поводов для веселья. Однако услышанное неумолимо врезалось в память.
— Я был юнцом довольно романтичным
И к музыке любовь боготворил.
Но мой отец распорядился лично,
Чтоб вёл себя я тихо и прилично!
Судьба взглянула мне в глаза цинично:
Жена пришла, и пыл в груди остыл.
Зато не остывает славный ужин,
И праздничное ждёт нас торжество,
Где я король и неплохой к тому же!
И речь моя — не мальчика, но мужа!
Но снег и без моих указов кружит.
Прошло сто лет, и что? Да ничего!
Тучи постепенно рассеивались, в лесу становилось светлее, и даже наугрим, продававшие всем встречным похожие на шлемы тёплые шапки, не раздражали. Гораздо неприятнее было осознание, что новости для Берена и Барахира окажутся весьма недобрыми, если подтвердятся.
— Всё стало предсказуемым в природе!
Не но́во или, может, не ново́.
Красотки одеваются по моде,
Родится хлеб, вино в подвалах бродит.
И солнце всходит, а потом заходит!
А я король, и что? Да ничего!
Удивившись, что песня из Хэлкараксэ не просто сохранилась в веках, но и изменилась вместе с Ардой, а, значит, кому-то до сих пор нужна, Эрьярон выругался, надвинул на глаза капюшон и поспешил прочь от раздражающего подозрительного веселья.
***
Эмельдир сладко спала, несмотря на холод и шум вокруг. Девочка ночевала в крытой телеге, утверждая, что охраняет вещи, и никто с ней не спорил — охраняет, так охраняет. Закутается в шерстяное одеяло по самый нос и защищает добро. А как иначе это делать?
Барахир посмотрел на невесту. Какая же она милая! И такая беззащитная, хрупкая! Маленькая. Да, порой невыносимая, но…
В сердце давно зрела злость на Берена за его отношение к младшей, неудобной, дочери, и сейчас, когда тревожные вести липли друг к другу, словно снег в оттепель, вырастая в глыбу, способную сорваться с крыши на голову прохожего и убить, молчать не осталось сил. Спрыгнув на пока не чищенную дорогу и сразу ощутив попавший в не по погоде лёгкую обувь снег, сын вождя поспешил туда, где точно знал, сейчас находился родич.
— Как твои глаза? — спросил осторожно умывавшегося адана юноша. — Лучше?
— Спасибо, — сухо отозвался Берен, промакивая ресницы платком. — Конечно, лучше. Почти прошли! Но, мне кажется, это последнее, что нас должно сейчас волновать.
— Одно из последних, ты прав, — перешёл в наступление Барахир. — А первое — как ты собираешься дальше строить отношения с Эмельдир? Я знаю, что было раньше, и не надо оправдываться. Мне нужен только ответ на мой вопрос.
— Что? — высокий, превосходящий в росте юношу более, чем на голову, Берен нагнулся, некрасиво сгорбив и без того не слишком ровную спину. Худое бледное лицо ещё сильнее вытянулось. — Я буду воспитывать дочь, не спрашивая ничьего мнения! Эмельдир должна быть примером другим! Хорошим, а не дурным примером! Она не должна позорить отца и, — учитель надрывно кашлянул, — мужа! Будущего! Тебя! Ты понимаешь, что в последнее время старшая ветвь рода Беора и без того даёт сомнительные плоды, так ещё и Эмельдир…
— Что бы она ни делала, — тоже повысил голос Барахир, — не смей её бить! Если сам слабак и хочешь хоть кого-то быть сильнее, помни — только у жалких слабаков нет друзей! А у Эмельдир есть!
— Ты ещё не вождь, чтобы мне указывать! — рявкнул не слишком убедительно Берен. — Если бы не я…
Ощутимый удар кулаком в челюсть заставил отпрянуть и в растерянности схватиться за лицо.
— Полагаю, я вам помешал, — словно из-под земли появился Эрьярон, на одежде которого не было ни снежинки, будто эльф только вышел из дома, — однако разведке позволено даже у короля появляться, не предупреждая.
Книжник покраснел, как впервые признавшийся в любви юнец. Барахир смутился, однако гордо вскинул голову и скрестил руки на груди. Сопровождавшие Берена собратья, которые, разумеется, наблюдали за происходящим, усиленно занялись делами.
Верный короля сделал вид, будто ничего не заметил.
— Мятеж подавлен, — сообщил он совершенно бесстрастно. — Можете спокойно возвращаться домой.
— Но… — Берен вдруг в панике заметался, посмотрел на своё отражение в котле с водой, потом — на салфетку, потёр челюсть. — Вот так? Как? И всё?
Из телеги высунулась хихикающая Эмельдир, подозвала жениха.
— Папка так реагирует, — шепнула девочка, — словно ему стыдно показаться перед роднёй с опухшей рожей.
— И с синяком, — Барахир многозначительно потёр кулак. — Я ему показал, что бить слабых плохо.
— Показал, ударив слабого? — от души расхохоталась Эмельдир, хлопнула жениха по плечу.
— Я правильно понял, Эрьярон, — сын вождя отошёл от невесты, поджав губы, — что раз мятеж «подавлен», значит, с моим отцом всё в порядке?
Эльф кивнул и пошёл за вещами в палатку, не оставляя следов на свежем снегу.
— Есть и другие новости, — сказал Эрьярон, не оборачиваясь, — непроверенные, поэтому я не стану говорить о них, чтобы не множить сплетни. Поехали, иначе снова попадём в метель.
— Что же там за новости? — заволновалась Эмельдир.
— Похоже, речь о чьей-то смерти, — опомнился Берен и схватился за горячий котёл. — Что бы это ни было, надеюсь, слухи не подтвердятся. Ай! — подул он на ладони. — Да что за новая напасть?!
***
Первого раненого притащил старший из родных детей Бериль:
«Сестра, помогай, иначе помрёт. Видишь, стрела в бочине?»
Аданэль всех сыновей приёмной матери называла братьями, однако в глубине души всё равно оставался горький осадок, и считать себя полуэльфийкой было приятно, мол, да, у кого-то есть любящие родители — настоящие мама и папа! — зато я из Старшего Народа. Вот так-то.
Помогать раненому взялись сразу несколько женщин, однако ничего сделать не смогли. Второго принесли незнакомые люди, третьего — кто-то приволок и ладно. Аданэль старалась не слушать крики со стороны баррикад, поскольку в основном оттуда доносилась бессмысленная ругань, но вдруг кто-то заорал громче всех, и женщины, охая и повторяя: «Хочешь жить — беги!», бросились назад в переулки.
— Эльфийки не бегут! — крикнула Аданэль, продолжая бинтовать прошитую стрелой ногу собрата. — Жалкие трусливые эдайн!
Мимо пробежало несколько мужчин, однако больше никто отступать не бросился.
— Фаранор! — донеслось издалека слева. — Задай им жару!
Аданэль радостно заулыбалась, торжествуя, что не побежала. Теперь, если трусливые смертные вернутся, надо быть мудро-снисходительной. Что с них взять, в конце концов? Обыкновенные жалкие смертные.
***
«Мятежники, как и сторонники вождя, спят по очереди, понемногу, не теряя бдительности. Охрана дома начинает стрелять каждый раз, когда кто-то подходит на достаточно близкое расстояние к забору. Всё под контролем, без изменений».
Эту записку передал единственный действительно грамотный беоринг, находившийся далеко от главных ворот, поэтому имевший достаточно времени, чтобы сообщить сведения о происходящем через лекарей Барадис, которые пошли к вождю со своим докладом. Эльфийские знахари не боялись ничего и никого, словно считали мятеж игрой или спектаклем.
У западных ворот дома собралось меньше всего людей, поскольку там негде было разместиться — за дорогой почти сразу начинался спуск в пруд, выкопанный на случай пожара, и сейчас на его берегу сидели бунтари, а на воде в лодках разместились рыбаки-сторонники Брегора и лучники.
— Ну чё? — крикнул один из стариков, грозя молодым мятежникам веслом. — Не надоело вам? Может, домой к мамке пойдёте?
— Это ты к мамке своей скоро пойдёшь! — ответил кто-то то ли сонный, то ли пьяный, но тут же получил тычок от соратника:
— Ты чево моему соседу грубишь?
— Да он первый начал!
— Он старик!
— Ладно, ребя, — дедок убрал весло, — поиграли и хватит! У меня нет желания вас убивать. Идите отсюда!
— Так и не убивай! Давай с нами! Вождя надо проучить! — совсем юный адан подбежал ближе к берегу. — Я на север не хочу, а он заставляет!
— Вождя уважать надо! — закричал старик, давая знак стражу, чтоб стрелял в неосторожного парнишку.
Воин вскинул лук, натянул тетиву, но неожиданный всплеск на тихой глади воды заставил отвлечься, а в следующий момент лодка опрокинулась.
***
Сено и солома быстро разгорались, стража дома вождя, закрываясь щитами, а не мусором, начала стрелять в растерявшихся бунтарей.
— Разделиться! — мгновенно сориентировался Брах. — Рябой! Вождёвых вали! Горнор! Огнеплюев кончай!
Соратники полуэльфа быстро поделили мятежников на два отряда. С поразительной организованностью и те, и другие бросились на верных Брегору людей.
***
— Это чё там? Бой что ли? — стоявшие с восточной стороны дома мятежники насторожились. — Бой! Точно!
Спавший на куче тряпья пастух, подскочил и огляделся:
— Бой?! Чё?! Кто кого?
— Наших, похоже, — ответил его брат, прислушиваясь. — Да Моргот с ними! Бежим!
***
— Моргот с вами! Тьфу! — крикнул кузен «бати Барадис», поняв, что мятежники дают организованный отпор. Да, их сейчас с обеих сторон прижали, но… — Они нас постреляют! Я не собираюсь дохнуть за него!
Указав на дом вождя, мужчина бросился прочь.
— Хотите жить — валите!
— Охренел?! — заорали вслед, но голос заглушили звуки начавшегося боя.
***
Ощущение неузнавания мира вокруг снова ненадолго появилось, но довольно быстро отступило. Супруг Андрет вёл своих подмастерьев и их родичей на битву и несказанно гордился собой.
— Фаранор! Фаранор! — зазвучали радостные крики, кузнец почувствовал, что способен свернуть горы.
Потрясающее ощущение! Ради этого и стоит жить.
***
Слуга принёс отрезанную голову, и Брегору на миг показалось — он этого не переживёт. Грязное избитое лицо со следами побоев было практически неузнаваемым, вымазанные в глине и крови волосы спутались. Кошмарное зрелище.
— Пусть сохранят её нетленной, — страшным голосом произнёс вождь. — И хранят, пока не сдохнет последний виноватый.
— Мы побеждаем! — донёсся из коридора радостный голос. — Добиваем гадов!
— Хорошо, — прохрипел Брегор, думая то о погибшей дочери, то о Барадис, которой, говорят, стало лучше, то о способах мести. — Всех выживших — в тюрьмы. И не кормить. Воды не давать. Пусть жрут друг друга, а меня умоляют убить их. Жестоко, но лишь бы побыстрее. И главное — я одержал над нелюдями верх без помощи Эльдар. Это был мой бой. И это моя победа!
Примечание к части
Песня из мюзикла «Всё о Золушке» «Я король! И что?»
Возвращение домой
Ночью вдарил мороз так, что застыла река. Прозрачный пока лёд был крепким — по нему уже стало можно ходить, однако телегам путь пока разрешали только по мосту.
Барахир впервые сам взялся ставить полозья на место колёс и ощущал гордость за получение нового навыка. А, главное, теперь никто не скажет, что избалованный сынок вождя без слуг подтереться не в состоянии.
Тем временем Эмельдир нашла удобный склон и начала с него скатываться с громким смехом.
— Тут рядом есть дома, — виновато сказал эльфам Берен, пряча лицо шапкой, шарфом и воротником. — Давайте хоть раз переночуем нормально.
Эрьярон понимающе кивнул. Необходимость мириться с человеческими слабостями уже вошла в привычку, к тому же торопиться в разгромленный мятежом Фиримар желания не было совершенно. Да, такая остановка может оказаться затратной, но за лишние несколько часов покоя порой действительно не жаль заплатить.
***
Дортонионский лес был неизменно красив, независимо от времени года, а когда хозяйкой дома, где решили разместиться путники, оказалась эльфийка, жизнь и вовсе внезапно наладилась. Эльдиэ с каштановыми волосами почти до колен вскользь обмолвилась, что муж, брат и двое сыновей скоро должны вернуться из важной поездки, а дочь заглянет только в будущем году, поэтому, пока есть время у всех собравшихся здесь, можно весело провести пару дней.
Берен так обрадовался возможности отдохнуть под крышей и на кровати, что очень долго мылся и стирал всё, до чего добрался. Выйдя из бани, учитель благоухал, словно весенний сад, и гордился собой до смешного по-детски.
Разрешив Эмельдир поиграть в нескольких кукол дочери, хозяйка дома растопила печь, поставила на стол скромный ужин. Берен не мог скрыть восхищения красотой эльфийки: краснел, смущался, пытался что-то рассказывать, однако путался в словах и забывал, что уже говорил, а что нет.
— Смотри, — Эмельдир подозвала жениха, — мне кажется, этим куклам очень много лет! Погляди на ткань платьев и краску на лицах. Как думаешь, сколько веков назад в них играли?
Игрушечные эльфийки с непропорционально-большими круглыми головами, украшенными причудливыми причёсками, одетые в изящные наряды, были очень красивыми, но почему-то пугали. Создавалось ощущение, будто каждая из них — мёртвое существо, которое вот-вот зашевелится.
— А вдруг в них заперты души тех, кто жил здесь раньше? — жутким голосом заговорила девочка. — Может быть, родня хозяйки вовсе не уехала! У-у-у-у!
— Только не спрашивай об этом, — заранее пресёк вероятную неловкую ситуацию Барахир.
— И не спрошу. Но спать с этими куклами в одной комнате не буду!
***
— Наши дети сбежали из дома, — умалчивая самое некрасивое, рассказывал за столом Берен, смущённо улыбаясь хозяйке и на всякий случай поглядывая на Эрьярона, словно на строгого родителя. — Я всё бросил, побежал их спасать, а теперь не знаю даже, жив ли кто-то из моей семьи! Я учил детей и взрослых истории нашего народа, рассказывал, как это прекрасно — подвиги на войне, убийство врагов, но я не думал, что мой род станет для кого-то врагами, удобными для снискания боевой славы!
Эльфийка слушала, молча кивая, и её дивное сияние словно угасало. Эльдиэ будто обращалась в призрак, воспоминание, теряя телесный облик. Изменился даже её голос, когда она вдруг начала петь, смотря на вечерний сумрак за окном:
— В этом городе света больше нет,
Одиночество так быстро для меня
Стало лучшим другом,
И теперь не нужно
Мне играть такую непростую роль.
Но прошла печаль, и утихла боль,
И давным-давно закончилась гроза…
Птицей пролетая, память оставляет
Лёгкий след, как будто мой судьбе ответ.
Поздно, слишком поздно,
Жертвенным огнем своей души
Я сжигаю всё, он так спешит
Навсегда тебя оставить в прошлом.
И, возможно,
Станешь самой горькой из потерь,
Только, знаешь, завтра, как теперь,
Ни о чём не пожалею я.
***
— Я не могу здесь спать, — Эмельдир среди ночи села на кровать к Барахиру, потрясла юношу за плечо. Её огромные, выпуклые на миниатюрном лице глаза сейчас казались ещё больше. — Мне снится бумажный город у моря, который подожгли. А жителей убили. А ещё, там был мёртвый чёрный лес. И куклы эти ещё…
Сын вождя зажёг на столе свечу.
— А мне снилась дорога. С трупами, — вздохнул юноша. — Давай лучше поиграем во что-нибудь.
— На улице.
— Пойдём.
Ночь оказалась звёздной, морозной, с холма у реки виднелись дымы вдалеке. Склоны оказались достаточно ровными и крутыми, чтобы с них получилось кататься. Обнявшись, юные атани со смехом поскользили вниз.
— Хозяйка дома такая страшная, — сказала Эмельдир, прижавшись к жениху, словно к папе или старшему брату. — Я слушала, как она пела: «Станешь самой грустной из потерь», и не смогла это забыть. Я смотрела на кукол и представляла, какую потерю посчитала бы самой грустной. Маму? Кого-то из сестрёнок? Или, может, тебя? Вдруг я умру позже, чем ты?
Барахир не ответил, помог невесте подняться на холм. Неожиданно повеяло холодом, одинокие деревья поблизости показались зловещими путниками.
— Я о другом думал, — сын вождя приобнял снова испугавшуюся девочку. — Мы приедем домой и узнаем много плохого. Если семья Бреголаса не уехала, если они все живы, мне придётся сказать, что их кормилец, возможно, погиб. А ещё я должен буду рассказать тёте Андрет о том, как Фарагор спас нас с тобой, а сам на берег не вышел. Я помню, как он прыгнул в воду, помню стрелы вокруг. Это очевидно, что Фарагор погиб. И мне придётся об этом сказать его маме.
— Он станет самой грустной потерей для тёти Андрет, — покачала головой Эмельдир.
— Ты неправильно запомнила слова, — сказал вдруг женский голос, и лишь через мгновение рядом появилась эльфийка в лёгкой шерстяной накидке, белой с алым узором, похожим на пятна крови на мраморе. — Но это понятно. Пока потери не были для тебя горькими, ты ещё слишком юна. Жаль, что никого из нас это знание не минует. Либо нужно умереть раньше всех. Кстати, кукол можешь взять, если они тебе понравились.
Лишь договорив, эльфийка в одно мгновение оказалась на крыльце дома. Больше, чем в ста шагах от холма над рекой.
— Живых не хорони, а врагов не щади, если не хочешь оплакивать друзей, — сказала вроде бы издалека хозяйка дома, но Барахиру показалось, будто она произносит слова, стоя вплотную. — И всегда решай заранее, кого потерять будет менее больно. Иначе потом, сомневаясь, утратишь всё.
Дочь Берена прижалась к жениху.
— Я не понимаю, — прошептала она, — как эльфы умудряются быть такими красивыми и страшными одновременно! И кукол её я точно не возьму! Вдруг они у меня дома оживут? А вообще, давай ещё покатаемся.
Барахир согласился. Спать действительно не хотелось, а если в дороге сморит — пусть, так меньше тревог. Жаль, нельзя вовсе не возвращаться домой.
***
Чем ближе становился Ладрос, тем мрачнее выглядел Эрьярон, и тем чаще огрызался на любые вопросы Берен. Дорога расширилась, пней и поломанных кустов стало больше, однако мусор нигде не валялся — видимо, что не успели убрать, припорошило снегом. Впереди послышалось ржание лошадей, и, как только лес расступился, вернувшимся домой людям предстал живописный пейзаж, украшенный виселицами, а на въезде в город сына ждал вождь верхом на вороном эльфийском скакуне, в окружении целой армии охраны. Заметив Барахира, Брегор обернулся назад, что-то крикнул, потом спешился и швырнул на дорогу связанного окровавленного мужчину в тряпье, едва живого от травм и холода.
— Этот человек убил твою сестру, — заявил отец ошарашенному сыну. — Твой долг как брата расправиться с ним.
Примечание к части
Песня Н. Подольской «Поздно»
Алое закатное небо
— Гильвен? — вполголоса произнёс Барахир, посмотрев в глаза отца с нескрываемым ужасом.
— Тебе рассказать, как именно это было сделано? — Брегор захрипел, закашлялся. За его спиной трепетали алые флаги с символически начерчённым жёлтым цветом контуром солнца с шестнадцатью лучами-полосками.
Спрыгнув с повозки и постаравшись оказаться как можно дальше от убийцы и родителя, юноша хотел что-то произнести, но страх помешал даже сделать вдох. Барахир точно не знал, чего боится больше: гнева отца или внезапной обязанности мстить за сестру, известие о смерти которой пока не получалось осознать.
— Кончай его, — совершенно без жалости и сомнений заявила Эмельдир, неожиданно оказавшись рядом. — Такой твари не место на нашей земле.
Юноша, едва не плача, обернулся на девочку, потом посмотрел на полумёртвое тело и снова поднял глаза на отца и его всадников, со всех сторон от которых возвышались виселицы. Мертвецы выглядели жутко. Было ясно — смерть — далеко не самое плохое, что с ними случилось за последнее время.
— Королевская разведка не выполняет работу палачей, — вступился за Барахира Эрьярон, появившись, как всегда, внезапно и не оставив следов на снегу. — Мы не успели сообщить тебе, вождь, что решением короля Финдарато Нома твой сын стал моим учеником. Ради блага и процветания твоей земли.
— Да! Всё так! — внезапно осмелев, прибежал Берен, как и прежде закутанный в шарф по самые глаза. — Каждому свои обязанности!
— Эти люди залили кровью Беора Алый Простор! — страшно сверкая глазами, крикнул Брегор, указывая на живого осуждённого и тех, кого уже вздёрнули. — И мы отомстим! Вернём долг!
— Гильвен убил именно этот человек? — спросил учитель. — Он сам признался? Под пытками и угрозами? Пойми, вождь, я не оправдываю его, но это мой ученик! И те, что здесь висят, тоже! Это те, кто учились у нас! У меня! У твоих сестёр! Если мы вырастили и выучили таких чудовищ, значит, должны быть судимы вместе с ними!
Эрьярон на всякий случай приготовился к бою, бросил короткий многозначный взгляд на собратьев.
— Я не учил убивать дочерей вождей! — разгорячился Берен. — И Андрет этому не учила! И Бериль! Ни один из наших книжников никогда бы такого не сделал! Мы должны разобраться, пойми! Пусть те, кто ещё не казнён, останутся живы! Пусть не просто признаются в злодействах, а укажут нам, где и в чём мы были неправы!
Эмельдир тихонько толкнула жениха под локоть:
— Кончай этого гада, иначе твой папаша нас всех перестреляет.
Осторожно показав невесте, что безоружен, Барахир посмотрел на армию отца и увидел среди всадников Ангдира — родителя своего друга Ангрима. И того кожевника, кто выплюнул в мир отцовскую полюбовницу. Не понимая, почему это показалось сейчас важным, юноша осторожно пнул еле живого осуждённого. Тот застонал.
— Как ты убил Гильвен? Расскажи, — срывающимся голосом спросил сын вождя.
Даже если мужчина что-то начал отвечать, его голос заглушила речь Берена, которую люди слушали с осторожным интересом, однако никто не выглядел готовым встать на сторону учителя.
— Суд, Брегор! — едва не бил себя в грудь библиотекарь. — Суд! Нужен суд, долгий, а не скорый на расправу! Мои ученики — мои дети! Это повторит тебе любой, на чьих глазах растут поколения! Я сам писал книги, после прочтения которых мои дети пошли убивать!
— Папа себя переоценивает, — фыркнула, дрожа от страха, Эмельдир, — его книги никто не читает, а особенно эти! Они и тенгв-то не знают! Барахир, пожалуйста. Возьми у кого-нибудь оружие и убей этого конченого! Потом разберётесь, кто что читал и почему пошёл убивать дочерей вождей! Пожалуйста! Спаси нас всех!
— Тебе легко говорить! — прошипел юноша, отстраняясь. — Сама и убей, раз такая грозная!
— Но я маленькая!
Берен закашлялся, наглотавшись холодного воздуха, начал громко шмыгать носом, однако быстро встряхнулся.
— Брегор! — словно ученику, строго сказал книжник вождю. — Подожди головы рубить! Давай поговорим! Пожалуйста! Отойдём, я…
— Эти твари понимают только язык силы! — поразительно спокойно произнёс правитель Ладроса. — Мы с тобой поговорим, но позже.
— Не надо позже, Брегор! Поздно будет!
— Берен, — Эрьярон положил руку на плечо смертного. — Вождь сказал — позже, значит, позже.
— Но…
— Нет.
— Слабак! — слегка хромая, Брегор подошёл к сыну, смотря на него с ненавистью.
В следующий миг вождь пинком опрокинул окровавленное тело мятежника на спину, с размаха наступил на горло и надавил.
— Нет! Зачем?! — Берен зарыдал. — Это что, был зачинщик мятежа? Почему именно его обвинили?!
— Ты хотел говорить? — выпрямившись, на фоне алых знамён Брегор словно помолодел. — Говори.
— Кто вёл мятежников? — тихо спросил книжник. — Где он? Жив?
***
Разящие стрелы, удушающий дым, от которого слезятся глаза, крики, паника, и лишь немногие, сохраняя присутствие духа, продолжали стоять насмерть, исполняя приказ.
Именно они и прикроют отход тех, кому суждено спастись и дожить до следующей битвы.
Брах дал знак, и люди, которые увидели и поняли, побежали. Рассеявшись среди домов и улиц, мятежники разными дорогами добежали до тайного подвала. Теперь надо выставить караул, выспаться, обсудить просчёты, снова собраться с силами и ударить. Но это потом. Не сейчас.
Усталость оказалась сильнее страха, ненависти и осторожности. Главное — хоть немного поспать не под летящими над головой стрелами.
***
— Вот этот твой ученик, — Брегор указал на третьего по счёту висельника, совсем юного, не старше Барахира, — думал, что если сдаст Браха…
— Браха?! — снова взвыл Берен.
— Браха. Тоже твой любимчик? Так вот тот гадёныш сказал нам, где засел Брах. Мы сожгли их. Живьём. Вместе с домом.
Книжник, совершенно не стесняясь, зарыдал в голос.
— Проводите его домой, — приказал вождь охране. — И следите, чтобы не выходил. Ни при каких обстоятельствах.
Изумление Берена было таким искренним, словно он действительно не понимал, с каким огнём играет.
— Спасибо, — прошептал Барахир Эрьярону.
— Пожалуйста, — отозвался разведчик. — Брегор, — громко сказал эльф, кивнув, вместо приветственного поклона, — твой сын теперь на королевской службе, поэтому будет жить в нашей крепости, пока не построит для себя дом.
Вождь ничего не ответил, просто отвернулся и тяжело поднялся в седло. Воины вскинули алые знамёна ещё выше, а труп просто оставили валяться на дороге.
— Давай его сожжём, — вздохнул Барахир, обращаясь к Эрьярону.
— Сожжём их всех! — кровожадно оскалилась Эмельдир, указав на висельников. — Гори-гори ясно!
Эльфийский разведчик кивнул, и заснеженный простор озарился алыми отсветами пламени. А вдалеке, предвещая лютые морозы, угрожающе покраснело закатное небо.
***
От страха не помогал ни один из пузырьков: ни тот, который перед сном, ни для аппетита, ни для удобства испражнения, ни для настроения. Даже все вместе они не помогали.
Боромир, уже сбившись со счёта выпитых снадобий, зная, что наутро придётся говорить с сыном о пожаре на складе, достал из тайника вино, которое давно никто не брал. Да, нельзя мешать с хмельными напитками лекарства, но спать-то надо! И трястись уже никаких сил нет!
Бокал, второй, третий…
Когда, наконец, удалось сомкнуть глаза, к горлу подступила тошнота, но голова закружилась так сильно, что встать не получилось.
«Ладно, пройдёт», — подумал старик, проваливаясь в сон, проснуться от которого ему уже было не суждено.
На что похожи облака?
— Радуйся, милая, завтра ты вернёшься домой, — всегда спокойный голос эльфийки прозвучал фальшиво, несмотря на попытки знахарки улыбаться. — Брегор соскучился по тебе, каждый день по несколько раз требовал гонцов с новостями.
— А сам не приходил, — тихо произнесла Барадис, еле шевеля губами.
Сил совсем не было, наверное, от бесконечных эликсиров. Неудивительно, что их давали так много — целители хотели скорее поставить на ноги «полюбовницу человеческого вождя» и не жалели снадобий. Но почему же так плохо? И сколько прошло дней в окружении лекарей? Середина зимы уже наступила или ещё далеко? На стёклах давно морозные узоры, жаль, не рассмотреть. Говорят, они на папоротник похожи.
— Брегор не хотел тревожить тебя своими делами, — ещё фальшивее произнесла эльфийка.
Зачем она врёт? И о чём умалчивает?
— Твоё возвращение станет первым радостным событием для Брегора за долгое время, — ложь, ложь, ложь… — У него ведь умер отец, нужно было похоронить, помянуть. С восставшими покончить. А это не просто! У его сестёр тоже не всё гладко — Бериль овдовела, у Андрет беда. И всё это на плечах главы семьи! Но завтра…
— А сегодня поздно уже, да?
Эльфийка ответила не сразу, и в ожидании её слов Барадис внезапно поняла — уже нет сил даже говорить. Это напугало, захотелось доказать себе, что всё в порядке, и завтра действительно домой.
— Сегодня нельзя? Точно?
— Да, вечер уже, — вроде бы хоть в этом не соврала знахарка. — Поспишь ночь, а завтра за тобой приедет карета на полозьях, похожая на огромные волшебные сани. Ты оденешься в меха и лучшее платье, очаруешь Брегора, словно в первую встречу. А дома будут ждать накрытые столы, что ломятся от яств, всюду расставят цветы из эльфийских оранжерей, музыканты…
— Музыканты, — вздохнула аданет, стараясь не думать о том, как болит тело и хочется помочиться. Всё равно ведь не получится толком, лишь хуже станет. — Мне в детстве нравилась песня про слепого мальчика. Я представляла себя на месте этого ребёнка. Только почти не помню уже ничего… Песня начиналась вроде со слов… «На что похожи облака?»
***
— «На что похожи облака?» — спросил меня мой сын слепой, — мама, которую почти незрячая девочка всегда старалась разглядеть с особым усердием, не любила петь о несчастном мальчике, однако только так дочка соглашалась есть тазики черники «для глазок» и запивать чем-то горьким от простуды. — «Я б объяснил тебе, но как? Ведь ты не видишь, мой родной».
«Ну, объясни хоть как-нибудь, ведь я, как все, хочу всё знать!
А правда, что они плывут и могут быстро исчезать?»
Ложка за ложкой кисловатая ягода отправлялась в рот, пачкая бледно-розовые губы синим и фиолетовым. Вот бы всей вымазаться в чернике, только волосы оставить! Жаль, не разрешат.
— «Да, это правда, облака бывают разные, сынок, — мама вздохнула, хлюпнула носом. — Вот это — будто бы река, а это — сена пышный стог.
Вот это — сети рыбака, а это — словно серый волк».
«Ну, папа, что же ты умолк, и у тебя дрожит рука?..»
На этом месте, Барадис знала, будут слёзы и вздохи, придётся жевать в тишине, ждать, когда продолжится песня. Почему? Почему мама плачет? Её дочка ведь не слепая! Она видит! Плохо, но видит!
— «На что похожи все цвета?» — спросил меня мой сын слепой.
«Я б объяснил тебе, но как? Ведь ты не видишь, мой родной».
«Ну, объясни мне как-нибудь, я, как и все, хочу всё знать!
А правда, что они цветут, и не могу я их понять?»
«Вот это — красный цвет, сынок, он так горяч, как кипяток.
А белый цвет, он так красив! Он, словно бы, холодный лёд».
Барадис любила этот момент, всегда брала в рот ещё ягоды и начинала крутиться около маленького зеркала, трогая волосы.
— «А осень золотом полна, она, как мать твоя, добра.
Трава зелёная юна, напоминает мне тебя».
Тогда я сыну не сказал, что чёрный цвет ему знаком,
Ведь он не видит ничего, и для него черно кругом.
— Мама, мама! Спой ещё раз, пожа-а-алуйста! Ну пожа-а-алуйста! Я съем ещё черники! Правда-правда!
***
— Я помню, что в той песне держали в тайне чёрный цвет, — прошептала Барадис. — Как будто, если не говорить о Морготе вслух, он исчезнет. Как будто мальчик прозреет, если не упоминать о тьме.
Помолчав немного, аданет закрыла заплывшие глаза. Очень тянуло на горшок, но так не хотелось вставать ради пары жгучих капелек!
— Давай ещё примем лекарство, — как-то безнадёжно, уже даже не пытаясь врать, произнесла знахарка. — И я помогу тебе подняться. Ты давно не облегчалась. Завтра я тебя сама причешу, припудрю, ароматными маслами смажу. В честь твоего возвращения домой будет праздник. И много цветов!
Чуть не плача, поднявшись с постели, тяжело опираясь на руки целительницы, Барадис попыталась отвлечься. Цветы. Много цветов! И музыканты, которые о них поют.
— Завяжи мне глаза белой шёлковой лентой, — решила придумать свою мелодию и стихи аданет. — Возьми меня за руку и веди вдоль мостов и каналов,
Сквозь поле с тюльпанами,
По воде, над водой, вверх к облакам…
Отведи меня туда, где сосны и скалы,
Где горизонт всегда так ослепительно чист!
Где нас встретит покой,
Где никто не найдет нас,
Где ласкают тетиву радуг золотые лучи.
О, Эру, какая ерунда получается!
Эльфийка искренне засмеялась, растирая, массируя и согревая мазями живот и спину больной, а потом честно похвалила:
— Что ты! Очень красиво! Я бы послушала такую песню.
Боль немного отпустила, стало легче, захотелось спать.
— Положи меня бережно в высокой траве, — начала смелее фантазировать Барадис, представляя, разумеется, не Брегора, а одного красивого золотоволосого менестреля, который часто пел про бессмертную любовь на летней ярмарке. Какая же прекрасная была музыка! Какие дивные стихи! Не то, что… — Вплети в мои волосы алые маки,
Склонись надо мной, будто вестник печальный.
Биение сердца, трепет крыльев над тишиной хрустальной…
Нет, я не могу сочинять стихи.
— Не сдавайся, ты ведь сильная, — наверное, не о песне сказала знахарка, помогая поправить сорочку и вернуться в постель.
Как же хорошо лежать на мягком! Тело тянет и ломает всё равно, но хотя бы не так мучительно. От снадобий, наверно, скоро спадёт жар, станет легче.
«Завяжи мне глаза, подними меня на руки, — уже не вслух продолжила сочинять Барадис. — Отвези меня в дивный заморский край.
Положи меня бережно среди алых цветов.
Останься… и больше… не исчезай…»
***
Дом полнился цветами, музыкой и напивавшейся до поросячьего визга роднёй, однако Брегор ушёл оттуда при первой возможности. То мёртвое тело, что усиленно украшали и поливали маслами, уже не было его любимой женщиной, а значит, ей не нужно ни внимание, ни слёзы.
Вождь оставил всех, кому хотелось изобразить фальшивую скорбь, и с самой верной охраной отправился на пепелище, оставшееся от военного склада.
Что могло уцелеть в ненасытном предательским пламени? Точно не одежда, палатки или запасы провизии. Не лекарства и не доски. Только оружие. Конечно, это знак и напоминание!
— Моргот, — обводя взглядом освещённые факелами обуглившиеся стены, процедил Брегор, — Чёрный Враг! Это ты проклял род людей! Из-за тебя мы болеем и умираем! Это ты отнял у меня Барадис! Ты заплатишь за это! Пусть никто не верит в силу человеческого рода, в кровь Беора, но я клянусь: ты будешь повержен! Я не вечен, да, но моя ненависть не погаснет вместе с моей жизнью! Она будет возрождаться снова и снова, пока не повергнет тебя в бездну! Тебя и всех, кто встал на твою сторону! Будь ты проклят, Моргот! Ты сам и всё, что ты создал! Всё, что создали для тебя твои рабы!
Примечание к части
Песни:
«Слепой сын» гр. Белый Орёл,
«Баллада о белых крыльях и алых лепестках» гр. Fleur
Вода жестока и коварна, как женщина
Открыв шкатулку с медными мирианами, Андрет с горечью заметила, что их количество пугающе уменьшилось. И самое обидное — сбережения тратились теперь на бесполезные лекарства для супруга и вредные для собственной красоты сладости, помогавшие женщине не сойти с ума.
«Потом похудею», — эта мысль дарила надежду даже теперь, когда больше ничто не вселяло даже частицу веры в будущее.
В народе часто говорят, что несчастье не бывает одиноким, по домам ходит с друзьями и братьями, и на фоне общей беды, обрушенной на Ладрос бунтарями, образом безумной провидицы вставала отвратительная живая девчонка в нарочно порванном платье.
***
— Может, станешь самой горькой из потерь, но теперь ни о чём не пожалею я! — Эмельдир, демонстративно поправляя то, что когда-то было тёплой накидкой, посмотрела с вызовом. —Так ведь правильно поётся, Барахир?
Андрет не обратила внимания, что ответил племянник, поскольку, хоть и не трудилась денно и ночно швеёй или прядильщицей, прекрасно видела — девчонка специально разрезала и разорвала ткань.
Зачем было превращать нормальную одежду в тряпьё?! Хвала Творцу, хотя бы Барахир выглядел не как куча мусора.
— Мне не до песен, — процедила женщина, нехотя показывая самый короткий путь в тёплую кухню, мимо запертой двери в обычно открытую комнату. — Барахир, тебе действительно есть, что сказать, или ты просто поесть пришёл?
Племянник заговорил, произнося что-то про извинения, про то, что ни в чём не уверен, но считает своим долгом сообщить даже такую мелочь.
— Подожди, — Андрет грубо прервала его. — То есть ты утверждаешь, что на золото Бреголаса, которое этот проходимец якобы честно заработал, вы купили в Оссирианде щепу, кору и ценную смолу, то есть, по сути, отходы, но на границе неправильно составили грамоты для провоза этого мусора по реке, за что вас попыталась задержать королевская стража, но этот полоумный полуэльф попытался договориться нечестно?! В итоге обвинений стало ещё больше, и вы просто решили бросить груз и бежать, и Фарагор был с вами?! И вы даже не попытались его найти или дождаться, когда выбрались на берег? Да какие же вы после этого…
— Родственники? — фыркнула совершенно бесцеремонно оборванка. — Мне мой папка тоже заявил, когда пытался учить хворостиной. Говорил, мол, буду себя так вести, одна останусь, в старости заболею, а некому даже водички будет налить! Смешной такой, чесслово!
***
Берен замахнулся прутом, однако в последний момент опустил руку. Запертый дома, учитель собрал все книги, по которым преподавал в школе, заодно попросив записи эльфов из Дворца Знаний, и теперь пытался разобраться, в чём ошибка его воспитания. Не зная, чего ожидать от Брегора, Берен боялся каждого шороха, срывался на всех, а на внезапно заявившуюся дочь и вовсе готов был излить всю накопившуюся злость. Часто моргая и то и дело почёсывая глаза, книжник зарычал, сжимая прут до тряски руки.
— Да что тебе от меня надо?! — выкрикнула Эмельдир, отпрянув обратно к двери, стараясь не попасться матери, которая, естественно, встанет на сторону мужа. Так ведь положено, плевать, что он неправ! — Я хочу вещи забрать! Мне в башне только одно одеяло и полотенце дали!
— Вот именно! — отец затрясся уже весь. — Ты никому нигде не нужна! Но пока нужна здесь! Радуйся! Живи в семье! Потом поздно будет! Умрут родители, и не поговоришь уже! Не обнимешь! И останешься одна горемычная! Состаришься, захвораешь — воды будет некому дать! От жажды околеешь, как собака бешеная!
— Совсем чокнулся, — процедила девочка, жмурясь и вжимая голову в плечи в ожидании удара, которого, однако, не последовало.
— Это я чокнулся?! Да ты без меня никто! Даже одеться не во что! Будешь в равнине ходить! Всем на потеху! Как нищенка позорная!
— А вот и буду.
Эмельдир выпрямилась и со всей силы дёрнула в стороны шерстяной платок. Затрещали нитки, отец выпучил глаза.
— Ты ничего здесь не возьмёшь! — заорал он. — Твоего здесь ничего нет! Всё в приют отдам!
Вероятно, Берен ожидал от дочери какой-то иной реакции, однако девочка просто развернулась и ушла.
***
— Не представляю, что надо было сделать, чтобы так его разозлить, — хмыкнула Андрет. — Но ты способная, можешь.
— Я… — Эмельдир заулыбалась. — Пришла и назвала папу цепным рабом вождя в конуре. Я же знаю, что он мне ничего не сделает. Ну ударит, ну и что.
Вздохнув на удивление спокойно, женщина посмотрела на совсем поникшего Барахира.
— Вина хочешь? — спросила она, и вдруг из коридора донёсся грохот и тяжёлые шаги.
— Я хочу вина! — заявил опухший, пунцовый, словно красная слива, Фаранор, вваливаясь в кухню. Помещение мгновенно наполнилось запахом крепкого пойла. — Женщины, идите по своим делам! Дайте мужикам поговорить.
Андрет, очень выразительно посмотрев на Эмельдир, мол, с ней у меня нет ничего общего, ушла на второй этаж. Девочка растерялась, но хозяин дома отправил её к соседской детворе, вечно носившейся по всей улице, независимо от погоды, а порой и времени суток. Голосов с улицы стало доноситься на один больше.
— Я слышал, о чём вы тут говорили, — поставив на стол бутыль, кашлянул Фаранор. — Жизнь — нечестная штука. Я-то пожил уже, а вот тебе в этом говне ещё долго валандаться. Может, конечно, как эльфы обещают, победят на твоём веку Моргота, станет в мире тишь да благодать. Но не верю я эльфам. Подлые, лживые они. Знаешь, кто твоего батю из беды выручил? Не эльфы эти, а я с ребятами. Мы как пришли, так сразу все духом воспряли! А эльфов там не было. Давай за нас выпьем. За род человеческий.
Барахир глотнул, горло слегка обожгло. Всё-таки эльфийское пойло, которое Бреголас привозил, вкуснее было.
— Наши у ворот твоего отца совсем скисли, — хлебнув сразу половину кружки, кузнец покраснел ещё ярче, глаза стали жутко блестеть. — Но мы с ребятами пришли и как дали жару! Змей этот недобитый и сбежал сразу.
— Добитый, — уточнил сын вождя, догадываясь, что дядя имеет в виду того, кого сожгли в доме.
— Жаль сестрёнку твою, — продолжил пить Фаранор. — Победили мы гадов, а мёртвых не вернуть. И где, скажи, справедливость, а? Я вождя спас, а мне его сын новости о смерти моего сына принёс?
— Я не видел тела, дядя, — Барахир почувствовал, как смелеет. — Фарагор в воду прыгнул.
— Вода жестока и коварна, как женщина, — вылил остатки вина в кружки кузнец. — И без неё нельзя, и с ней одни опасности. Но я тебе вот что скажу: в том, что сынок мой утоп, твоей вины нет, Фарагор из тех был, кто долго не живёт. Он бы либо в тюрьму сел, либо разбойники какие прикончили. Но если он всё-таки найдётся, помни: я твоего отца спас. Из большой беды выручил. Мне-то уже ничего не надо, есть всё, что хотел. А Фарагору ещё жить…
***
Андрет начала есть. Много, вкусно. Ранняя зимняя ночь погрузила Алый Простор во тьму и зловещую тишину. Вспоминая о чужих горестях, старшая из сестёр вождя думала о том, что новая череда смертей рано или поздно закончится, но на ком?
«Варенье тоже закончится…»
От этой мысли стало неприятно — что за сравнение? Однако пустеющая вазочка сейчас могла довести до слёз.
Лучше подумать о Бериль. Как она дальше? Когда в её дом, где Андрет пережидала бунт, пришёл не Гваэрон, а двое его помощников, сразу всё стало ясно. Какая страшная трагедия для огромной семьи! Конечно, приют приносит доход и немалый, но ведь и траты там большие!
Траты… Да! Есть ещё мёд.
После очередного кусочка хлеба со сладостью заболели зубы, особенно один, рядом с тем, который раскрошился после рождения сына. Эх, Фарагор, Фарагор! Столько жертв из-за тебя, а ты…
Андрет подумала, что не хотела бы его возвращения домой. Пусть просто пришлёт весточку, сообщит, мол,жив-здоров, и этого будет более, чем достаточно.
Мысль о необходимости зайти в комнату и проверить мужа лишила сил. Опять видеть то, во что он превратился, не хватало духа. Однако не получалось решиться и на другое.
Андрет всегда знала — Фаранор мог выпить чаще и больше чем надо, да и семья у него была не самая примерная — один младший брат чего стоил! Говорили, вроде и дед помер от пьянства, да и прадед тоже. Сестра вождя понимала, что могла предотвратить беду, поскольку видела состояние супруга перед тем, как его хватил удар — пунцовое лицо, странный блеск в глазах, головокружение. Надо было просто не позволять напиваться, празднуя спасение Брегора, а потом, оплакивая сына. Надо было. Но теперь уже поздно.
Мёда оставалось ещё много, но Андрет решила — хватит. Лучше новое варенье приготовить. Первая жена Беора вроде тоже сладким объелась до смерти, повторить её судьбу желания не было. Всё-таки решившись проверить, как там Фаранор, который стараниями лекарей не умер после удара, а превратился в лежачее мычащее тело, испражняющееся под себя, Андрет посмотрела на стены, потолок, мебель, вещицы разные, коврики… Большинству из этого суждено сгореть вместе с хозяином — жить в роли вечной няньки сестра вождя не собиралась. А так — пожар и пожар, бывает. Может, не весь дом сгорит, но тогда это получится подозрительно. Хотя… Кто осудит?! Кто посмеет осуждать сестру вождя?! Да ещё и в такой страшной ситуации! Поболтают, пошепчутся и притихнут. А не притихнут — Брегор поможет, уж он это умеет.
Главное — решиться. Но пока есть более насущная проблема — закончилось варенье. В кладовке точно найдутся запасы, значит, пора браться за работу. Заодно удастся отвлечься от тяжёлых мыслей.
***
Жить под присмотром брегоровской армии нравилось всем, кроме виновника торжества. Напуганные мятежом жена и средняя дочь Берена благодарили Брегора за помощь и защиту, косо поглядывая на книжника, мол, молчи вообще.
«Вы что, не понимаете, что вас охраняют не от мятежников?!» — вспылил как-то глава семейства, однако никого его слова не впечатлили.
Сам вождь к родичу не приходил, да и вовсе редко показывался из дома. Долетали только слухи, мол, Брегор, сын почившего Боромира решил полностью изменить устройство Алого Простора, направив все силы населения на войну с Морготом, готовя на северный фронт и мальчиков, и девочек, введя в школах соответствующие науки. Ремёсла же будут полностью переданы приезжим гномам и эльфам Дортониона, поскольку эдайн всё равно уступают в умениях и тем, и другим.
У Берена по этому поводу возникало множество вопросов, однако все они меркли в сравнении с необходимостью раз в десять дней отчитываться о проделанной работе над книгами перед приставленной к дому армией. Да кто они такие, чтобы оценивать работу учителя?
«Мы — те, — ответил однажды на гневный выпад Берена самый низколобый страж, — кому потом отстреливать тех, кого ты воспитаешь».
Пожалуй, возразить тут нечего.
Зима постепенно приближалась к особенному рубежу, когда мороз наиболее промозглый, но все вокруг начинают упорно твердить, мол потерпеть осталось недолго.
Заранее подготовив записи для проверки брегоровской охраной и отложив отчёты об учёбе в школе, которые с удивительным усердием присылала Андрет, Берен вышел из библиотеки и пошёл вниз, чтобы просто немного развеяться. В кухню опять натаскали вёдер с водой для стирки — обычное дело для зимы, жена и средняя дочь вместе со служанкой занимались наведением чистоты, обильно смачивая и отжимая тряпки, полоща простыни и скатерти. Всё, как всегда. Но почему-то вдруг Берен почувствовал себя странно, а потом — плохо. Очень плохо.
— Папа! — испугалась молодая аданет, видя, что её родитель то ли задыхается, то ли его сейчас стошнит. — Что с тобой? Давай воды принесу!
Из Валар в Майяр
— В нашем роду есть легенда, что мой дед — сын орка, а у вас — главная страшилка про призрак безумного старика. Понимаешь, любая история, даже самая дурацкая, на чём-то основана. Всегда! Вот я, когда что-то придумываю, я же не просто вот взяла и придумала…
Эмельдир запнулась, опустила глаза. В маленькой комнате на верхнем этаже сторожевой башни, точно под одним из балконов с бойницами, воцарилась гнетущая тишина. Неаккуратно разбросанные вещи стали казаться лежащими мёртвыми телами. Девочка взяла кувшин с водой, но, подумав, поставила на место, схватила с маленького круглого стола у окна длинный овальный сухарь.
— Как думаешь, мой дед правда был полуорком?
— Сомневаюсь, — пожал плечами Барахир, радуясь, что невеста с ним заговорила. Впервые после известия о смерти отца. Приятная перемена даже заставила забыть о ноющих от тяжёлых тренировок мышц. — Эльфы вроде рассказывали, что орки — это не Дети Эру, поэтому ни с эльфами, ни с нами не… скрещиваются. Гномы же — творения Вала Ауле, поэтому у них нет семей ни с нами, ни с эльфами.
— Орки же, вроде, искажённые Дети Эру, — не сдавалась девочка. — Моргот брал эльфов и делал что-то страшное с ними.
— Не всё ли равно? — сын вождя отмахнулся. — Ты красивая, значит, не орчиха.
— Значит, я ещё хуже! Мне как-то раз мама сказала, что настоящие чудовища прекрасны, даже прекраснее добрых людей. Мелькор же красив лицом! И чудовища ведут себя намного прилежнее, чем обычные люди, потому что хитры и вынуждены скрывать гнилое нутро.
— Она точно имела в виду Мелькора и его каких-то прислужников, а не эльфов?
Эмельдир захихикала, вытерла слёзы:
— Это она мне сказала, чтобы я не играла в орков, потому что даже они себя так ужасно не ведут, как я обычно. Они притворяются хорошими.
Барахир рассмеялся, но потом с сомнением почесал подбородок.
— То, что я слышал про орков, — сказал он задумчиво, — было совсем не таким. Эльфы говорят, что орки нападают, как поток грязи. Знаешь, когда от сильного дождя берег рушится, вот с этим можно сравнить. И убить может, и так измажет, что вовек не отмыться.
— Мама говорила, что я хуже орков, — Эмельдир снова сжалась, опустила голову. — Потому что я папу убила! Но я этого не делала! А мама сказала, что это всё из-за меня! Папа ругался, говорил про стакан воды, а я его прокляла и сделала так, чтоб он не просто пить не мог, а даже от вида воды корчился и давился! Чтобы свет не переносил! Во тьму его швырнула! Мама говорила, что ему стало плохо, а сестрёнка попыталась его напоить, а он… Потом его уложили, опять воды дали, а он в крик, дёргается. Мама подумала, что душно в доме, вывела его на улицу, а он на солнышке совсем плох стал. И лекари ничего сделать не смогли. Три дня, три ночи папа страдал. Но это не я! Зачем мне его убивать, если он меня ещё в начале зимы оставил без наследства?!
До этих слов не знавший, как успокоить опять едва не плачущую невесту, юноша снова развеселился:
— Эм! Надеюсь, ты этого маме не сказала?
Девочка осеклась, посмотрела на жениха совершенно круглыми глазами, а потом состроила хитрую рожицу:
— Пусть это останется моей тайной.
***
Судя по тому, что на столе не было ни одного бокала, дортонионские правители хотели поговорить на трезвую голову, однако Финдарато категорически не собирался этого делать. Одного сердито-изумлённого взгляда хватило, чтобы Эдрахиль нашёл, что и куда налить.
Эльдалотэ посмотрела почти без осуждения, однако не промолчала:
— Я рассчитывала на беседу, а не на семейную пирушку. Возможно, нам придётся переписать свод законов, в том числе и для себя, пересмотреть взаимодействие с Фиримаром и теми, кто поддержит новую политику Брегора. Моё мнение таково: я не собираюсь идти на поводу у состарившегося человека, потерявшего от прожитых лет разум, и соглашаться, чтобы эльфы обслуживали Фиримар, который постепенно станет второй равниной Ард-Гален, только не рядом с Морготом, а на нашей территории. Понимаете, что Брегор может в какой-то момент начать считать Морготом нас? Нам нужны законы, способные защитить Дортонион от любых безумств человеческих вождей!
Улыбнувшись молчавшим кузенам и разгорячившейся леди, Финдарато сделал знак Эдрахилю соглашаться с каждым словом и начал напевать:
— Короли Дортониона,
Нам не писаны законы.
Мы — шальной удачи дети
И живём легко на свете.
Знаешь, прекрасная Эльдалотэ, порой я думаю, будто ты единственная, кому не безразлична судьба моих владений, поскольку порой на неё наплевать даже мне самому.
Быть королём — жить под замком,
Утром — война, а днём — шумный приём.
Сильные мира вдали от земли
Не видят, что не они — короли.
— Наплевать, что видят Валар, а что нет, — пшикнул Айканаро, смотря на вино с подозрением, словно оно может быть отравлено.
— А я не про Валар, дорогой братец, — Инголдо посмотрел испепеляюще. — А про нас. Ты когда-нибудь был на Таникветиль? Читал на стенах дворца про Айнулиндалэ? Или, может, брал в руки книги о Песне Творения? Ты помнишь, что власть у тех, кто инициативен, у тех, кто идёт вперёд и впереди, а не у мудрых или сильных. Айнур были сотворены равными, и лишь инициатива разделила их на владык и слуг.
— Всё Айнур — слуги, — ответственно заявила Эльдалотэ касаясь пером губ. — Так было сказано в записях Квеннара-и-Онотимо. Айнур были созданы Творцом Эру Илуватаром, чтобы выполнять его волю. А после сотворения Арды именно Айнур должны были сделать жизнь Детей Эру прекрасной. Но один из слуг возомнил себя творцом судеб, и теперь из-за него мы терпим беды.
— Один? — Айканаро хмыкнул. — Никогда не любил историю Песни Айнур. Если вдуматься, выходит, что приходится считать слуг королями.
— Но ведь слуг самого Эру! — леди погрозила пером.
— Мир поделён злом и добром,
Очень непросто в нём быть королём!
И в этом мире бывает порой
Не разобраться, кто раб, кто король! — снова запел Финдарато Инголдо, давая знак Эдрахилю налить вина. Всем. — Счастье не вечно, слава слепа,
А королей выбирает толпа!
Мы вызываем судьбу на дуэль,
Чтобы понять, кто — охотник, кто — цель!
Мы отвлеклись, дорогие мои, и виновато в том вовсе не вино, да, прекрасная Эльдалотэ. Просто мы не понимаем своей беды, и смеёмся над аналогией с Валар, но если бы подумали о собственной ситуации, нам бы перестало хотеться веселиться.
Короли Дортониона!
Нам не писаны законы,
А кто в замках под замками,
Те нам кажутся рабами.
В нашей жизни то и дело
Душу побеждает тело,
Рождены мы для любви,
А в ней мы просто короли! Да, Нарьо?
— Опять? — Айканаро побагровел.
— Увы, это вечная беда, как и твоя жизнь. Так вот, мы не понимаем, что власть у инициативных. А кто проявляет её больше? Мы все вместе или один Брегор? Понимаете, о чём я?
— Твой Брегор — больной старик!
— Нет, Нарьо. Брегор вполне здоров, к тому же не стар. Он может прожить ещё две, три дюжины лет, и сделать за это время больше, чем все мы за эпоху! Я понимаю так же и то, что следующего мятежа, скорее всего, не будет, потому что Брегор выкосил все сорняки, прихватив и ростки плодовых деревьев. Его стараниями для мятежа нужно вырастить новое поколение людей, возможно, даже два или три. Однако, если бунт всё же вспыхнет, эти атани будут биться до последнего — теперь ни у кого не осталось сомнений, что Брегор не просто так именуется Свирепым. Либо подчиняться, либо убивать. Третьего не надо.
— Значит, у него нет средств нападать на нас, — подал голос Ангарато, до этого только опустошавший кубок за кубком. — Раз не осталось населения.
— Его сын доволен учёбой? — с опаской спросил Финдарато.
— А чем ему быть недовольным? — Айканаро скривился. — На еду-одежду хватает, жильё есть, невеста с ним. Рановато он мужем стал, как по мне. Эмельдир ещё не женщина.
— Она Барахиру не жена, — осуждающе произнёс король. — Не стоит думать о юноше настолько плохо.
— Какая инициатива требуется от нас? — задала прямой вопрос Эльдалотэ. — Я верно поняла тебя, владыка Ном, что Брегор совершает больше действий, поэтому он главнее нас? Осмысленность и пользу поступков, как я поняла, учитывать не стоит. Главное — количество.
— Да, — легко согласился Финдарато. — Я ведь прав, Эдрахиль?
Слуга согласно кивнул.
— Только у меня нет ответа на твой вопрос, — Инголдо беспечно улыбнулся. — Я бы, может, хотел повернуть время вспять и никогда не приходить на ту поляну. Может быть, я бы хотел отвезти этих проклятых выкормышей на остров, подальше от нас, но я не могу! И в итоге мне приходится искать новых дикарей, потому что одно из поселений вырождается. Я понимаю, что надо действовать, но совершенно не представляю, как.
— Увы, — леди развела руками. — Бессмысленно суетиться никто из нас не хочет, но тем самым мы упускаем инициативу творения, с последующей потерей власти, становясь из Валар Майяр.
Финдарато вздохнул и потребовал ещё вина.
— Игры с судьбою смешны и пусты, — начал он напевать в наступившей тишине. — Мы за собою сжигаем мосты,
И неизменно во все времена
Только любовь Ардой править должна!
Короли Дортониона!
Нам не писаны законы,
Мы — шальной удачи дети,
Мы живём легко на свете,
В нашей жизни то и дело
Душу побеждает тело.
Рождены мы для любви,
А в ней мы просто короли!
Примечание к части
Песня из мюзикла «Ромео и Джульетта» «Короли ночной Вероны»
Лодка!
Возвращение в Нарготронд совершенно растрепало чувства. Гвиндор понимал — надо было ехать на Тол-Сирион, к Фаэливрин! К невесте, а не под землю! Может быть, даже сыграть свадьбу, поставив условие для всех участников торжества — быть на коньках и танцевать на льду могучей реки. А ещё… Делать многочисленные скульптуры молодожёнов! Конечно, только из щедрых даров зимы. Никакого камня, гипса или металла! Только замёрзшая вода.
Надо было отправляться на Тол-Сирион… Так почему лорд Гуилинион снова здесь? До сих пор здесь?!
— Напишу письмо, — обрадовал себя очень неожиданной, свежей и решающей все проблемы идеей Гвиндор, садясь за стол и отодвигая в сторону множество недоделанных вещиц. — Начну его, пожалуй, со слов: «Моя дорогая невеста…»
***
«Моё Вдохновение и Восхищение! Мы расстались совсем недавно, а я уже успел истосковаться так, словно прошла дюжина дюжин лет!» — перо в руке Гельмира быстро чертило тенгвы, эльф уже перестал замечать, что его когда-то витиеватый почерк из-за работы с учениками упростился, стал идеально-книжным и обезличенным.
На круглом каменном столике с ажурной скатертью стояли только хрустальный кувшин с водой и давно опустевшая тарелка. Зато вдоль всей стены, от окна до двери, находилась целая гора Таникветиль неразобранных после переезда книг и записей, но пока браться за них не хватало духа.
Потом. Всё потом. Когда будет вдохновение. Или наоборот не будет настолько безнадёжно, что работа, над которой не нужно думать, покажется чем-то интересным и стоящим потраченного времени.
«Моя Лайталиэль! Понимаю, что ты занята совсем иным, и тебе не до моих вечных жалоб на судьбу, однако в этот раз я тебя удивлю и, изменив себе, скажу, что понял, какой именно шедевр могу создать. Я замечал сам и слышал от других, что взрослые дикари практически необучаемы, за редким исключением, в то время как их дети, взятые на воспитание в раннем возрасте, способны встать на путь развития. Люди — словно глина. В юности — мягкая, податливая, а, взрослея и обжигаясь, твердеет, навек остаётся случайно обретённой формы. Не все, моё Вдохновение, но подавляющее большинство».
Перо остановилось, Гельмир посмотрел на снег за окном. Сегодня он рыхлый, рассыпается в руках, из такого ничего не слепить, если не жертвовать кожей на ладонях и пальцах. Можно снять перчатки, отогреть белые хлопья своим теплом, придать дивные формы, но зачем? Сколько проживёт такой шедевр? До ближайшей оттепели. Стоят ли столь мимолётного успеха отмороженные кисти?
Вряд ли.
Мысли о совершенном творении, ради которого не жаль пожертвовать всем, что дорого, которое принесёт пользу и понравится каждому, кто его увидит, снова заставили грустить. Решив продолжить писать письмо жене, Гельмир посмотрел на нашивку в виде герба-арки, ведущей на свет из подземелья. На практически белой льняной рубахе он выглядел ярко и привлекал внимание, однако эльф прекрасно знал, что его смертные ученики совсем иначе видят цвета, поэтому, увы, неспособны оценить всю красоту, созданную вышивальщицей.
Подумав про людей, Гельмир невольно улыбнулся — знакомство с новыми учениками стало незабываемым!
Те атани, которых отыскала в лесу мама и Гвиндор с помощью Энтиц, изначально были довольно враждебны к эльфам, но из-за того, что Гельмир помнил их язык, пусть и немного изменившийся за шесть, а то и семь-восемь поколений, людям приходилось высказываться в его присутствии осторожнее. Идея пойти к лесным жителям именно незадолго до наступления зимы себя оправдала: беззащитные перед жестокостью морозов люди уже начали рассказывать и рисовать друг другу страшные истории про белого странника в пурге, который забирает с собой дух любого, кто его увидит.
Оказавшись в поселении, где есть надёжная крыша над головой и достаточное количество еды, лесные жители сразу попытались получить больше благ, и на этом решили сыграть эльфы: хотите дом побольше — научитесь читать без запинок, нужна телега, даже если просто, чтобы на ней кататься, — напиши лист текста просьбы с объяснением будущего использования. Без ошибок. Это работало не всегда, но некоторые соглашались.
Гельмир заулыбался шире, вспоминая первый урок с новыми подопечными.
«Я научу вас строить лодки, — стоя около прибитого к стене огромного спила, эльф сделал совершенно невозмутимый вид, — причалы, хорошие дороги, делать тёплые печи. Вижу, не все из вас сейчас понимают меня, хотя я использую слова из вашего наречия, поэтому мне проще нарисовать».
Совершенно не пачкаясь аккуратно заточенным угольком, Гельмир, игнорируя болтовню разновозрастных учеников, нарисовал на срубе готовый к делу член и громко чётко произнёс:
«Лодка».
Люди притихли, раздались робкие шепотки.
Рука эльфа легко изобразила рядом детородный орган в спокойном состоянии.
«Причал».
Самые смелые начали посмеиваться, учитель постарался остаться серьёзным, даже рисуя очень большие яйца у следующего «предмета изучения».
«Печь».
Расхохотавшись воспоминаниям, Гельмир покачал головой. Всё-таки атани ближе к оркам, чем к эльфам, с ними невозможно по-хорошему, но в этом тоже есть нечто забавное. Только, пожалуй, Солмелиэ о таком лучше не знать.
***
«Прекрасная мудрая принцесса Фаэливрин, дивно воспитанная и покорная родительской воле, — нарочито вычурно выводило перо в руке нарготрондского лорда, — величие народа Эльдар поистине соизмеримо со звёздами, сотворёнными дивной Вардой Элентари. Каждому и каждой из нас Рок предоставляет шанс раскрыть свой дар, словно цветок, выходить его, превратить в сочный плод и преподнести кому-то, словно важнейшую сокровенную ценность. Судьба проявила благосклонность ко мне, и я получил возможность сиять путеводной звездой для копошившихся во тьме Младших Детей Эру. Вместе с моей бесценной амил я отыскал знавших лишь горе и тяготы несчастных, явил им истинный свет жизни и повёл дорогой к лучшему будущему. Скажи, ты тоже хотела бы так, прекрасная мудрая принцесса? Ты хотела бы встретить тех, кому необходимо величие народа Эльдар? Смогла бы ты одарить этих обделённых светом и надеждой? Возможно, твоего величия и сил хватило бы лишь на одного горемычного Младшего, но зато именно он бы возвысился над другими смертными, стал бы лучшим среди выходцев из мрака. Напиши мне в ответ, что думаешь об этом, дорогая невеста».
— Только пожалуйста, сама, а не под диктовку мамы! Как будто я не понимаю, чьё перо создаёт присылаемые мне шедевры! — сказал Гвиндор вслух, однако писать такое не стал.
***
Человек по имени Кирдык вернулся домой. Он давно забыл, почему его так называли, привык к такому необычному прозвищу и новое эльфийское имя запомнить не мог. Звёздные вообще много говорили и делали непонятного и такого, что невозможно повторить. Но не всё.
Кирдык собрал родню на кухне. Пока ещё никто толком не понял, как тут всем пользоваться, поэтому часто возникали странные ситуации, к тому же поделить печь для готовки между заселившимися четырьмя семьями оказалось крайне сложно. А уж посуду… Но сейчас это не имело значения. Счастливый Кирдык, загадочно мыча и сопя, взял в руки глиняную табличку, которую разрешили забрать с собой из того огромного домищи, где можно заработать на «скр-р-р-скр-р-р на колёсах». Положив добычу на стол перед теми, кто с ним на занятия не ходил, дикарь, слюнявясь от радости, схватил из печи уголёк, в меру умений нарисовал член и с абсолютным счастьем в глазах сообщил:
— Лодка!
Пусть теперь эльфы подражают людям!
Осознание приблизившейся вплотную старости обрушилось внезапно. Не из-за собственного самочувствия или истаивающей силы мышц и даже не из-за седины в волосах старшего сына. Не потому, что самая юная дочь, наконец, словно из-под палки, вышла замуж за знахаря из Барад Эйтель. И не из-за ухудшившегося зрения и растущего горба у младшего наследника. Всё это воспринималось отстранённо, без мыслей о возрастной немощи, но когда любимая супруга по приезду в Хитлум купила на праздничной ярмарке трость, а не украшения, в голове что-то щёлкнуло.
Хадор и раньше нередко думал о том, что оставит после себя, когда произойдёт неизбежное, однако каждый раз отметал подобные мысли, так как чётко осознавал: он сам не создал и не построил ничего. Дом достался ему от отца, а тому — от его отца, во дворце Малаха Арадана никто не жил, только устраивали пиры, а жильё Галдора сгорело. Подаренный военачальником Фингоном Драконий Шлем — вот поистине ценная реликвия, хоть и тяжеленная, зараза! Но такую вещь нельзя просто передать по наследству — получивший его муж должен быть действительно достоин подобной чести, а Хадор, к своему стыду и горечи, не видел в Галдоре силы и духа воина. Первая же беда сломила его, и это, увы, приговор, а не догадка.
Вождь помнил рассказы о более давних временах, когда рабы Моргота убивали целые семьи, и если кому-то удавалось выжить, этот человек становился непримиримым мстителем, его глаза вспыхивали жаждой воздать по заслугам врагу. Галдор не такой. Женить бы его… Может, в сыновьях возродится свет солнца, способный не только озарить путь, но и сжечь, иссушить до костяка любого, кто не выкажет должного почтения.
Гильдис шла рядом с мужем, ступая гордо, несмотря на необходимую теперь трость. Жена дор-ломинского вождя с годами стала выглядеть царственно, смотрела на других со снисходительной мудростью владычицы, утратив неуверенность и дерзость юности, зато обретя рассудительность и непреклонность. Она не пыталась повторять за эльфийками фасоны платьев и причёски, одевалась строго, но красиво, не забывая про драгоценности и родовой герб.
Праздник весны, устроенный верховным нолдораном, заставил улицы Хитлума выглядеть по-летнему раньше времени. Живые цветы благоухали на стенах домов, балконах, клумбах, оплетали колонны и арки, пестрели на крышах и шпилях. Всюду летали опадающие лепестки, заменяя ещё не проснувшихся бабочек. Хадор представил, как было бы красиво устроить нечто подобное у себя, но вспомнил, как плохо бывает некоторым его подданным в периоды цветения садов, и представил их реакцию на требование украсить балкон живой клумбой. Увы, в Дор-Ломине придётся осторожнее наводить красоту.
Дор-Ломин… Ни один предок Хадора никогда не задавался вопросом, почему выделенная людям земля внутри владений короля Голфина, называется Тёмной Страной. Ни один. А Гундор почему-то спросил. У вождя не нашлось ответа, однако Хадор решил не отмахиваться от вопроса, поскольку, если такая мысль пришла в голову его сыну-летописцу, кто-то ещё может думать так же, поэтому на пиру, когда выдался момент поговорить с верховным нолдораном, озвучил слова наследника.
«В языке Эльдар, — ответил Голфин, сидя на неправдопобно высоком троне и сияя всеми оттенками синего, — есть много слов, означающих темноту, однако не все из них злые. Поверь, великий воин, чьи заслуги особо отметил мой героический сын, если бы мы хотели оскорбить или унизить твой народ, земля, на которой вам предложили поселиться, носила бы имя Мордор».
Хадор не стал говорить, что такое название ему нравится больше, чем Дор-Ломин, поскольку звучит резче и жёстче, как удар, от которого любой упадёт, просто принял к сведению и решил рассказать сыну точно, как было.
«Собирается ли принц Фингон снова командовать армией?» — осторожно поинтересовался вождь, думая о том, что герой Астальдо ушёл с передовой, когда понял ошибки в тактике. Так, может, Ва-ран-дон-до тоже пора что-нибудь осознать и позволить руководить войной в морготовой дыре кому-то другому? Толку ведь от него тоже нет.
«Не думаю, — серьёзно ответил король. — Мой сын твёрд духом и никогда не меняет своих решений, даже если вся Арда просит его передумать. А что насчёт будущих походов, вождь? — начал задавать вопросы нолдоран. — Ты уже распланировал грядущие вылазки? Построил новые маршруты?»
Ответить было практически нечего. Военачальник Лориндол столкнулся с отвратительной ситуацией, когда не осталось молодых горячих духом бойцов — кого-то с почестями похоронили, кого-то и вовсе не нашли, немногие из них покалечились и могли теперь лишь пить, да рассказывать байки молодым собратьям, поучая уму-разуму, коего сами оказались лишены, когда требовалось. Управлять войском, которому недостаточно желания уничтожить Моргота и всех его рабов, чтобы броситься в бой, Хадор не привык и не умел, а уступать первенство кому-либо желания не возникало.
«Нет достойных!» — уверял себя военачальник, хоть и понимал, что лукавит.
Глаз зацепился за лавку с сувенирным оружием. Красивое, бесполезное в бою, однако, способное напугать в мирной жизни, а при правильном использовании — даже убить, исподтишка, в спину, не в поединке, конечно.
— Дортонион пал под пятой дикарей,
Как девка, собою платя за безволие! — донеслась неожиданно песня.
Хадор обернулся. По площади, собирая всё большую толпу, шёл эльф в светлом парике и одежде дор-ломинского воина, которую точно шил на заказ, поскольку певец был на голову выше даже самого высокого бойца Лориндола.
— Настало время безродных королей,
Великих владык не осталось более.
Мельчают люди, сгущается мрак,
Но мир не погрязнет во тьме недоверия,
Пока не ослабнет железный кулак
Великой короны хитлумских владений.
Слова песни, напоминающей боевой марш задели за живое, заставили ощутить стойкое отвращение к менестрелю: пока Хадор сам думал разное о своём народе, это не казалось чем-то особенным, но стоило упомянуть об угасании огня Мараха чужаку, как вождь Лориндол сразу почувствовал готовность доказывать любому, не выбирая средств, что его люди — самые-самые.
— Летает орёл от морей до морей,
Но Валар служить — набивать оскомину!
Мой сюзерен выше всех королей,
Ведь я служу верховному нолдорану.
На пиру у Голфина тоже играла музыка — та же, что и во время прошлой поездки в Хитлум. Менестрели пели о верном пути, о верном выборе и верности в целом, и те строки глубоко ранили сердце вождя:
«Следуй за светом! Пройти дорогой солнца
Сможет лишь верный, любой другой умрёт.
Слёзы в глазах, и сердце сильно бьётся,
Но час настал, и солнце ждёт».
Засидевшись дома, Хадор понял, что ему тоже хочется слышать о себе подобные песни. Их ведь и в походах петь можно.
— Дортонион пал, он не ведал цены
Таким, как я, угасая в серости.
Такие, как я, остаются верны,
Пускай на земле не останется верности.
Гильдис улыбалась — ей тоже нравилась песня нарядившегося человеком эльфа. Что ж, пусть и музыканты Дор-Ломина поют о преданности вождю.
— Слезливые девы возносят любовь.
За славу, за плату, за женские прелести
Продаст сюзерена и друга любой.
Но я — солдат и пребуду им в вечности.
Последние слова заставили снова вспомнить о принце Фингоне. Поговаривали, будто он уехал из Барад Эйтель к женщине. Неужели он предал отца и своих воинов ради «прелестей»?!
С одной стороны, такое не укладывалось в голове, но с другой — почему нет? Увы, на измену способны все разумные создания и, как это ни неприятно осознавать, даже носящий имя Отважный может испугаться.
Что ж, пусть теперь эльфы подражают людям, а не наоборот.
***
Весна запела голосами птиц, лес утратил аромат зимы, сменив его на пьянящие запахи пробуждающейся природы.
Крепость Стрела утопала в вечной и лишь раскрывающейся зелени, дороги к ней сузились, поэтому карета ехала всеми колёсами по молодой траве. Видеть такое было удивительно, Эрестор посмотрел на родича-летописца, которого взял с собой в поездку глава семьи. Эронел ничего не сказал, просто записал необычное наблюдение.
Ситуация выходила крайне спорной и странной: дочь лорда Новэ Корабела Линдиэль стала жить в замке нолдорского принца Астальдо, однако не объявила себя женой и никакого иного статуса не подтвердила.
«Мы просто любим друг друга и хотим быть вместе», — гласило единственное объяснение, которого пришлось ждать слишком долго.
Крепость выглядела заброшенной. Погружённая в молчание твердыня казалась необитаемой, несмотря на встречающихся во дворе слуг — возникало чувство, будто это не живые эльфы, а тени. Лорд Кирдан вышел из кареты, дал знак Эронелу и Эрестору следовать за ним. Взгляды Нолдор Стрелы стали подозрительно встревоженными, что ещё больше взволновало отца Линдиэль и заставило задуматься остальных родичей.
— Великий Вала Улмо! — негромко произнёс владыка Невраста. — Направь нас на верный путь, как волна ведёт корабль к безопасному берегу! Не дай увидеть врага в недружелюбном чужаке.
Жители Крепости Стрела стали выглядеть смущёнными, словно чего-то стыдились. Эрестор помнил, как лорд Новэ ещё до поездки резко высказывался, на корню пресекая все домыслы о возможном насильном удержании дочери нолдорским принцем. Да, он братоубийца, да, друг главы Первого Дома Нолдор — зачинщиков кровавой резни. Однако Кирдан чётко дал понять, что события в Альквалондэ при нём следует именовать не иначе, как трагедия, поскольку Вала Улмо не позволил бы оркам в обличии эльфов переплыть море. Правду узнать из чьих-либо уст невозможно, поэтому и самим не стоит распространять ложь, какой бы приятной или удобной она ни была.
Стальные двери со строгими угловатыми узорами открылись навстречу гостям, и из главного здания дворца вышла в сопровождении свиты Линдиэль. Одетая в тёплое платье, украшенное серебром, словно латной бронёй, дочь лорда Корабела не выглядела пленницей, однако и счастливой не казалась. Словно боясь сболтнуть лишнего, леди сжала зубы, слегка вздрогнула и бросилась в объятия отца.
***
Бесконечно откладывать разговор с родителями не представлялось возможным, Линдиэль это понимала, однако отчаянно не хотела видеться ни с кем из родни. До последнего стараясь обойтись письмами, леди упорно уводила разговор от политических тем, но отец оставался непреклонным.
«Часть Семиречья отойдёт хитлумской короне?»
«На что может претендовать Невраст теперь?»
«Были письма в Дориат или из Дориата?»
«Нолофинвэ высказывал пожелания о дальнейших делах со мной?»
«Какие условия твоего союза с сыном верховного нолдорана? Должны ли мы обсудить военную помощь Хитлуму?»
«Что унаследуют ваши дети?»
Вопросы сыпались градом, Линдиэль понимала, что ответить ей нечего, поэтому лишь посылала ничего не объясняющие письма с одним и тем же содержанием:
«Я и принц Фингон не являемся мужем и женой. Это наше обоюдное решение, чтобы защитить нашу любовь от политики».
Но, похоже, бесконечно обороняться словами на бумаге невозможно.
Когда стало доподлинно известно, что отец скоро приедет, Линдиэль пришлось поговорить об этом с Астальдо. Эльфийка не сразу, но привыкла, что надо хотя бы делать вид, будто смотрит в глаза обезумевшему от любовных чар мужчине хотя бы делать вид, что его поведение и слова не пугают, а пустой, словно ищущий помощи взгляд — это совершенно нормальное явление, и вообще, все так смотрят. Но главное — ложиться в постель по первому намёку, чтобы влюблённый безумец не начал извиняться и оправдываться за прошлые оскорбления, неудачи в войне и за деяния тирана-родителя. И перед серьёзной беседой пришлось как следует постараться ублажить Астальдо, чтобы он ни в коем случае не усомнился: любовь важнее чего угодно.
— Мой отец приедет в начале апреля, — через силу произнесла Линдиэль, закончив ласки и изобразив наслаждение. — Тебе необязательно говорить с ним, поскольку он просто решил повидать меня.
— Лорд Новэ? — Астальдо задал вопрос и вдруг изменился в лице.
Леди давно привыкла, что её мужчина отгородился от мира и смотрел пустыми, либо встревоженными глазами, когда ему о чём-то рассказывали, но сейчас…
Взгляд эльфа напугал своей ясностью. Неужели…
— Но ведь это значит, — Финдекано снова стал похож на себя привычного, однако Линдиэль не могла успокоиться, внутри всё дрожало, — что о нас говорили уже и в Дориате! Понимаешь, что это означает? Тингол, лишь благодаря удаче ещё не лопнувший от жадности и гордыни, хочет командовать войсками Барад Эйтель для защиты своих сокровищниц, которые никому на самом деле не нужны! Это он прислал твоего отца, потому что уже видит хитлумские богатства в своих подземельях!
— Но ведь мы отреклись от всего ради нашей любви, — напомнила самую действенную ложь Линдиэль, всматриваясь в лицо Астальдо — неужели чары ослабли? Он всё поймёт?
— Тинголу этого не объяснить! — непривычно бодро сел на постели принц. — Он сам ненавидит Ольвэ, но моментально согласился проклинать даже невиновных просто потому, что Третий Дом Нолдор — тоже из рода Финвэ! Но, вот увидишь, если мы согласимся одарить его сокровищами, Тингол сразу изменит к нам отношение в своих летописях! Но я никогда…
Астальдо внезапно осёкся, замер, посмотрел на руки, грустно усмехнулся, произнеся «Странные стрелы», потом скривился, будто от омерзения.
— Везде ложь, Линдиэль, — сказал он, взгляд снова потеплел, начал стекленеть. — Только ты никогда мне не врала, а я не ценил этого. Какой же я был ничтожный дурак!
«Предчувствие любви —
Ты соткано из снов,
Невнятных, смутных слов,
Несвязанных стихов, — снова вспомнились давние светлые мечты, и леди едва сдержала слёзы, — где в золотой пыли
Играют свет и тень.
Предчувствие любви,
Что где-то рядом день
Нашей встречи —
Утро иль вечер,
Мгновение иль вечность —
День нашей встречи…»
Свет и тепло сменились ледяной тьмой.
«Сто лет прошло, но помнит старый клён
Историю о дне печальном этом…
Я полюбила Астальдо, ничего о нём не зная! А он женат!
Она мила, и он в неё влюблён.
Моя любовь осталась без ответа!
Астальдо отверг мои чувства! Что бы я ни делала, он гнал меня прочь! Он… Ненавижу!
Колдуй, Лайхениэ! Пусть он лишится сердца!
Пусть тьма его не сможет одолеть,
Но ты за это отдаёшь всю силу!
Пускай увижу пред собою смерть!
Он будет жить, любовь и боль отринув!»
От прекрасного осталось лишь болезненное воспоминание.
«Предчувствие любви —
Какой-то смутный страх
И новый тайный смысл
В обыденных словах.
И слёзы без причин,
И глупые мечты.
Предчувствие любви,
Что где-то рядом ты,
Мой избранник,
Светлый как праздник,
Печаль моя и радость…
Где ты?
Где ты? Жду ответа
С ночи до рассвета
Верю, будет счастье,
Знаю будем вместе,
Вместе…»
***
— У меня всё хорошо, папа! — выдохнула Линдиэль, стискивая отца в объятиях. — Пожалуйста, скажи, что тебя послал не Тингол!
— У нашей семьи только один Владыка, — не сразу ответил Кирдан, погладив дочь по спине. — Слава великому Вала Улмо! И только ему! Навеки.
Примечание к части
Песни:
Ария Зелёного Рыцаря из мюзикла «Принесса Грёза»,
«Верность солнцу» А. Чернышёв, А. Булгаков,
«Предчувствие любви» из мюзикла «Ромео и Джульетта»,
«Злая» от «Power Tale»
Лишь точка на белом листе
«Наш звёздный стяг! Ало-звёздный наш флаг!
Он проверен в боях и в походах!
И с падения тьмы в дни Исхода
С нами свет, что даёт звёздный флаг!»
Песня стала настолько привычной для Химринга, что даже когда не звучала ни из чьих уст, её словно пели сами стены крепости.
Арагарон возвращался из осадого лагеря с одной только мыслью — снова поговорить с Вирессэ, хотел придумать или вспомнить какую-нибудь красивую балладу о любви, но твердыня, похоже, не разделяла его чувств и намерений, диктуя свою тему и требуя забыть все иные. Нежные слова будто выбивало из головы тяжёлыми ударами гонга, которые неприятно и одновременно бодряще отдавались в груди, заставляя руки вспоминать не о прикосновении к любимой, а о прохладе оружия. И всё же сын дортонионских правителей пересилил музыку красно-серых стен, купил весенних цветов, которые в крепости вечного марта ещё вовсю благоухали, хотя во всём Белерианде уже пестрело лето, и направился к сбежавшей невесте.
Но встретила Арагарона лишь запертая дверь.
***
— Леди Туивьель! Леди Туивьель! Прекрасная леди! Приветствуем тебя!
В недавно отстроенном театре ещё до начала выступления артистов раздались аплодисменты, когда избранница химрингского лорда вошла в здание. Переливы алого шёлка пышного платья эффектно подчёркивали белизну кожи и черноту роскошных волос эльфийки, а костяные украшения и накидка из шкуры морготовой твари выигрышно дополняли образ, делая его особенно впечатляющим.
— Это не мой праздник, а леди Вирессэ, — неестественно улыбаясь, произнесла Туивьель, пряча глаза за пушистыми ресницами. — Это её театр, наконец, достроен полностью, в её честь сегодня будут петься песни. Она заслужила нашу любовь.
Супруга принца Карнифинвэ смутилась, начала накручивать золотой локонок около уха на палец. Она видела — избранница лорда Маэдроса не рада празднику и не может разделить общего веселья. Возможно, это было связано с тем, что сам хозяин крепости не пошёл на торжество, предпочтя провести время с гномьим королём и родичами за некими важными разговорами, а, может, Туивьель знала нечто, способное лишить радости, некую тайну, которой ни с кем нельзя поделиться. Вирессэ боялась строить догадки, поскольку только вернувшийся с Ард-Гален лорд Маэдрос мог рассказать страшные вести только о войне на севере, и если там дела идут плохо, то всё бессмысленно и слишком хрупко.
Случайно встретившись глазами с леди Туивьель, супруга Карнифинвэ увидела во взгляде химрингской леди те же самые опасения и испугалась ещё сильнее.
В зале царил тревожный полумрак, который мог бы казаться приятным, но из-за нехороших мыслей, роившихся в голове, лишь усугублял недобрые предчувствия. Как же хотелось верить, что они беспочвенны!
На полутёмной сцене затанцевали белые силуэты, среди множества спустившихся с потолка фонарей в центре проступила фигура менестреля с арфой.
— Мой народ всегда был более категоричным, — тихо сказала Туивьель, чуть наклонившись к Вирессэ, — мы не принимали помощи тех, кто однажды встал не на нашу сторону. Наверное, поэтому нас практически не встретишь теперь в Эндорэ. Ты ведь искренне веришь, что Глоссар не предаст тебя? Что он помог тебе искренне?
Супруга Карнифинвэ уверенно кивнула.
— Мы все ошибаемся, а порой и предаём, — сказала она полушёпотом. — Но что отличает предательство от прозрения? Только наши мотивы. Выглядит и то, и другое одинаково. И одинаково ранит того, кто обманулся в ожиданиях.
— Тяжесть последствий тоже важна, — словно через силу проговорила мать Артельмира Химрингского, опуская глаза. — Она даже важнее мотивов.
Заиграла музыка. Сначала звучали только отдельные ноты, падая со сцены словно росой или слезами. Постепенно мелодий стало больше, но всё равно сохранялось ощущение капели, как будто только начавшийся дождь угрожающе усилился.
Глоссар, ласково касаясь струн арфы, смотрел в зал на Вирессэ, не замечая танцующих вокруг белых фигур.
— Я сел за стол, — запел он с грустной насмешкой сожаления о невозможном, — я хочу рисовать,
Я не делал этого эпох шесть или пять.
Так вызывающе манит девственность белого листа!
И взял я перо со словами: «Мир спасет красота».
Движение силуэтов на сцене ускорилось, музыка зазвучала будто волнами гонимой переменчивым ветром стены ливня. Интонация Глоссара стала обречённой:
— Я поставил точку на белом листе.
Лишь точку на белом! Хлоп! И конец красоте!
Одной точкой убита гармония белого листа!
Я сломал перо со словами: «Мир спасет красота».
Живи, белый лист, живи, дорогой!
И радуй глаз своей чистотой.
Покуда ты чист, стоит белый свет.
Живи, белый лист, живи вечность лет.
Находившаяся рядом с Вирессэ служанка вдруг осторожно отсела, и на её месте оказался лорд Арагарон с букетом цветов. Золотоволосая эльфийка, вздрогнув, побледнела.
— Мне, оторнор, поздно уже начинать, — с иронией пропел бывший втородомовский менестрель, — на белом листе ерунду рисовать.
Я давно пою песни, нынче совесть чиста.
А слова в этом месте: «Мир спасет красота».
Танец истаял весенним снегом, Глоссар поклонился.
— Пойдём поговорим на улице, — встала с места Вирессэ, точно зная, что не хочет сидеть на представлении рядом с бывшим женихом даже ради друга.
Попытавшись не взять букет, эльфийка, однако, быстро поняла, что Арагарон не оставит её в покое, поэтому забрала цветы и оставила на сцене. Глоссар кивнул с поддержкой и благодарностью.
Когда двери театра остались позади, лиц Эльдар коснулся тёплый ветер, обещавший скорое лето. Даже здесь, в Крепости Вечного Марта.
— Пожалуйста, лорд Артахэру, — Вирессэ постаралась говорить спокойно, хотя голос всё равно выдавал эмоции, — пойми, для нас нет пути назад.
— Ни для кого нет этого проклятого пути, — скривился сын дортонионских владык. — И единственный верный — вперёд, вместе, против Моргота.
Ещё великий час к нам не пришёл,
Ещё войну враги не проиграли.
Но звёздный флаг узрит с небес орёл!
Настанет день, которого так ждали!
Только никто не живёт и не обязан жить одной войной! Я был в осадном лагере, был в Барад Эйтель, и везде есть место любви и семье.
— В моей жизни тоже есть место любви, — резко сказала Вирессэ. — Но не к тебе, лорд. И вестей я жду не из тех краёв.
Эльф сжал зубы и кулаки, его перетряхнуло. Испугавшись, что ревность толкнёт бывшего жениха на необдуманные поступки, супруга принца Карнифинвэ чуть отступила назад.
— Ах, не из тех, — Арагарон выдохнул. — Что ж, из Хитлума тоже есть новости, только не для тебя. Но я дождусь… — едва не подавившись нахлынувшим гневом, лорд потряс указательным пальцем. — Я дождусь новостей для тебя! И первым тебе их сообщу! И тогда… тогда…
— Нет, — прервала сбивчивую речь лордаВирессэ. — Даже тогда. Нет. Мы не построим счастье, Артахэру. А несчастливы мы можем быть и по отдельности. Прошу, оставь меня, иди своей дорогой, а я пойду своей.
— У нас общая дорога, — удивительно спокойно произнёс эльф. — Если я скажу, что у меня есть новости из Хитлума, которых ты ждёшь, ты выпьешь со мной вина? Не дома — прямо здесь, на площади.
Ответить сразу не получилось. Супруга Карнифинвэ опешила, в сердце запылал протест, распаляемый недоверием и практически непоколебимым убеждением — бывший жених врёт. Однако, если его выслушать, а потом переспросить у Туивьель, получится смешать лжеца с грязью, тем самым расширив и так огромную пропасть между собой и мешающим жить Эльда. Если в лорде Арагароне есть хотя бы жалкие остатки гордости, он больше не подойдёт к опозорившей его женщине на полёт стрелы. Только что-то подсказывало эльфийке — когда речь идёт о задетом самолюбии, гордости места не остаётся.
— Хорошо, — через силу произнесла Вирессэ и увидела во взгляде Артахэру торжество, какое бывает у охотника, заметившего попавшуюся в ловушку дичь.
«Я — не твоя добыча», — зло подумала эльфийка, стараясь не выдать истинных чувств.
Вместе с довольным собой лордом Вирессэ пошла по красно-серому граниту площади к небольшому тёплому фонтану.
— Всё началось с того, — заговорил Артахэру, купив вина и подав бывшей невесте бокал, — что Хеправион смог убедить Алмарила Таргелионского вернуться на север. Принц, однако, заявил, что сначала в таком случае заедет в Хитлум. Он не объяснил причину такого решения. Возможно, просто узнал от кого-то, что к узурпатору Нолофинвэ едет тинголовский вассал. Это событие сродни новому нападению дракона, понимаешь?
Вирессэ выпила вина. Сладкое, ягодное. Радостно, что хотя бы хмельной напиток в Арде бывает не горьким. Дортонионский лорд сделал глоток, помолчал, выжидая, но эльфийка ничего не говорила и не просила продолжать.
— Алмарилу во втородомовской столице были не рады, однако он смог найти тех, кого удалось подкупить.
— И что он узнал? — всё-таки не выдержала нарочито медленной речи бывшего жениха эльфийка.
Арагарон многозначительно хмыкнул и прикоснулся губами к краю бокала.
***
— Слушай, оторно, я дело предлагаю, — Алмарил, всё ещё по привычке одетый, как в Дор-Ломине, словно собрался делать что-то тяжёлое и грязное, оперся обоими локтями на стол небольшого кабака на въезде в хитлумскую столицу. — Пойми, мирианы всё равно будут в ходу рано или поздно, и ты можешь нажиться на обмене, пока казна не ведёт своего счёта таргелионским драгоценностям.
Втородомовец кивнул. Встретиться с ним оказалось весьма сложно: стража на столичной границе вполне доступно объяснила сыну врага верховного нолдорана, что ему тут не рады. Пропустить, конечно, пропустят, но за сохранность жизни и целостность хроа не отвечают. Напугать подобными заявлениями Алмарила не получилось, однако принц неожиданно для самого себя понял: если перессорится со стражей, будет приятно ощутить себя непреклонным храбрецом, но дяде Маэдросу сказать окажется нечего, кроме унизительных оправданий и извинений. Что из двух зол — промолчать перед узурпаторскими лизоблюдами или потом краснеть, разговаривая с уважаемым родичем — хуже, для Алмарила было очевидно, поэтому, вместо резких правдивых слов втородомовские воины услышали тишину и увидели покорный поклон. Зато принц получил возможность воплотить свою идею.
— Ты всех называешь братьями или только тех, кого пытаешься втянуть в грязные дела? — хитлумский эльф, выглядевший нарочито неприметно, посмотрел мимо Алмарила на низковатые столы, сколоченные, видимо, давно, когда гномы ещё бывали в землях Нолофинвэ.
— Я не предлагаю ничего грязного или опасного! — Алмарил еле сдержался. — Мне просто нужно…
— Взять в долг на удобных для тебя условиях, — хмыкнул Нолдо.
Сын Морифинвэ и Пилинэль вздохнул. Идея заявиться к первым попавшимся казначеям и требовать с них золото в долг на условиях, как в Таргелионе, и правда была так себе, но принц не придумал ничего иного, чтобы получить шанс поговорить с кем-то о действительно важных делах. Невольно вспомнился отец и его уверенность в том, что именно казначеи — самые ценные эрухини в любом королевстве. Не те, конечно, которые просто пересчитывают и переписывают, речь шла о стратегах, кому поручалось распределение королевского золота, чтобы, несмотря на бесконечные расходы и вложения, земли не скудели. В Таргелионе нередко повторяли ногродскую поговорку: «Не армия защищает границы и владык. Это работа казначейства».
— Я обманул тебя, — честно признался Алмарил, не зная, как иначе выйти на нужную тему, — у меня и так есть мирианы. И я готов дать их тебе. Выслушай, почему это тебе нужно.
Втородомовец заинтересованно наклонил голову:
— Мне?
— Конечно! — принц резко развёл руками. — В Хитлуме, — он с трудом удержался от уточнений, что именно думает про это королевство, — мирианы не в ходу. Значит, цены не записаны никак! Но выйди на шаг за границу, и там мирианы — мерило всего! Объясни это соседям с учётом выгоды для себя, и ты богат!
Казначей молчал.
— Да почему ты думаешь, что в твоём затуманенном краю никто до сих пор так не делает?! — выпалил старший сын Морифинвэ.
— Потому что я лично слежу за этим, — спокойно произнёс Нолдо. — И мне для получения награды от верховного нолдорана будет достаточно того, что я ему сообщу, как таргелионский шпион проник в столицу и начал смущать умы честных эльфов. Информация может стоить дороже любых мирианов, и добыта она честно и без риска и вреда для меня. Однако, чтобы ты не чувствовал себя обманутым, а, заодно, знал — в Хитлуме есть те, кто желает дружить по переписке, я могу сказать нечто, способное заинтересовать обездоленных. Первый Дом Нолдор, как вы себя именуете. У нас, как можешь догадаться, такая нумерация не в ходу.
— Я бы пошутил, что у вас ничто полезное не в ходу, но…
— Но не пошутишь, — казначей усмехнулся. — Потому что за неуместные шутки особы из рода Феанаро Куруфинвэ оказываются в роскошных охраняемых покоях королевского дворца. Сытые и защищённые, но абсолютно бесполезные.
***
— Ты всё ещё не вдова, и нет причин просить твоего нового друга сочинять похоронные песни, — язвительно произнёс Арагарон.
— Глоссар давно их сочинил, — не выдала эмоций Вирессэ, хотя сердце бешено забилось, а в глазах потемнело, — для всех нас.
«Поплачь о нём, пока он живой», — прозвучало приговором в памяти.
— Но заготовленные заранее песни не всегда пригождаются, лорд Артахэру. К тому же, если ты думаешь, словно я жду лишь новостей о муже, то ошибаешься.
— Не ошибаюсь, — рассмеялся эльф. — Что бы я дальше ни рассказал, ты не услышишь. Иди в свой театр! Слушай своего дружка, как он тебя воспевает! Но знай! Он и тебя предаст! Как своих прежних хозяев!
Где-то в глубине души злясь на себя, что бывший жених оказался прав, и она теперь действительно не может думать ни о чём, кроме новости о супруге, Вирессэ оставила недопитый бокал в лавке и поспешила назад в театр. Глоссар предаст? Ну и что? Он не сможет никак навредить, поэтому пусть делает, что хочет.
***
— Конечно, он взял мирианы! — Алмарил ушёл от удара тренировочным мечом, подставил щит, отскочил.
Небольшой задний двор основного здания химрингской крепости часто использовался для оттачивания мастерства боя, здесь не было ловушек, в которые кто-то мог случайно угодить, поскольку вся территория прекрасно простреливалась из окон.
— А знаете, откуда мирианы были у меня? — таргелионский принц развернулся и ударил вниз. — Мне ими в Дор-Ломине платили!
— Это подлый ход, Нолдо! — захохотал гномий король Азагхал, решивший присоединиться к тренировке эльфийских воинов. — Ты отвлекаешь противников смешными небылицами.
Топор проскрежетал по клинку, отразил выпад справа. Сейчас все сражались против всех, сами за себя, но скоро правила должны были измениться — начнётся проверка, сколько протянет каждый из воинов, когда остальные объединятся против него. Скорее всего, очерёдность сохранится прежняя: Хеправион, Азагхал, Алмарил, Маэдрос. Химрингский лорд всегда последним выходил на бой с неравным противником, не объясняя причины. Гномий король каждый раз замечал, насколько сложно Хеправиону — верному оруженосцу Маэдроса биться против своего лорда, однако правила требовалось соблюдать.
— Ты сказал, — обратился химрингский лорд к племяннику, одновременно атакуя Азагхала, — что Новэ Корабел внезапно прибыл в Хитлум.
— Именно! — Алмарил пропустил удары сразу с двух сторон, отступил отдышаться. — Я случайно застал его приезд! Пока договаривался с тем казначеем…
— Сколько раз вы с ним встретились? — Маэдрос снова напал.
— Четыре, — увернуться опять не удалось. — Я узнал, что один из его друзей по ремеслу требовал выделить золото на поиски сбежавшей в Оссирианд жены, но получил отказ. Однако теперь, когда принц Финдекано, по словам Кирдана, породнился с ним…
— Породнился? — химрингский лорд замер, Хеправион мог бы выбить из тренировки-игры своего господина, но не стал.
— По слухам, — с нажимом сообщил Алмарил, нападая на Азагхала, — Кирдан приехал в Хитлум, потому что Финдекано взял в жёны его дочь. Но там что-то неладное, поскольку не было ни свадьбы, ни договорённостей о землях и армиях. Финдекано и Линдиэль просто сбежали вдвоём, и всё.
— И к какому решению пришли верховный нолдоран и лорд? — Маэдрос продолжил бой, однако движения стали рваными.
— Либо это пока тайна, — ответил таргелионский принц, нанося Хеправиону «смертельную» рану, — либо ни к какому. Кирдан уехал почти сразу, как приехал, и я поспешил сюда. Но ведь для нас хорошо, если оссириандская правительница Линдиэль и вправду стала женой Астальдо! Армия Семи Рек теперь в подчинении Химринга!
Азагхал снова расхохотался, а старший Феаноринг молча продолжил бой. И теперь его удары могли всерьёз травмировать, по крайней мере, на то было очень похоже.
Примечание к части
Песни:
«Андреевский флаг» В. Цыгановой
«Мир спасёт красота» гр. «СерьГа»
«Поплачь о нём» гр. «ЧайФ»
Грёбаный морготов базальт
Наместник лорда Маэдроса Телперавион шёл по берегу рукотворного ард-галенского канала и мрачно смотрел то на опасно снизившийся уровень воды, то на письмо, прилетевшее с запада Белерианда. Обычно Химринг не оставался без присмотра, и если старший Феанарион отбыл куда-то по делам, Телпериавиону приходилось сразу же уезжать из осадного лагеря в крепость, но сейчас, похоже, лорд решил, что гостящий у него брат вполне справится с обязанностями командира твердыни. Наместник в общем-то был согласен, что лучше пусть Макалаурэ Канафинвэ сидит в безопасном городе, где в случае чего есть кому распоряжаться обороной и наступлением, чем рискует подарить оркам Ард-Гален. Конечно, вслух этого никто не говорил, но Телперавион не сомневался — лорд Маэдрос думает так же.
Канал высыхал. Подобное уже случалось во время долгой жары, однако сейчас, похоже, иссякли грунтовые воды, наполнявшие русло.
— Да мы всё поправим, друг-кхулум! — встревоженно переглядываясь, уверяли гномы. — Нам только кирки и лопаты надо сделать. Новые. Более прочные и жаростойкие. Мы тогда сюда горячую воду пустим. Запах у неё не очень будет, зато русло наполним.
— Из серебра нашего сделаем, — подмигнул один из бородатых строителей. — В Семи Реках нашли, говорят. У меня сын туда добывать уехал.
— Это займёт слишком много времени, — строго произнёс Телперавион, крайне недоверчиво относившийся к идее поисков митрила. Это в Валиноре можно было попросить Валар создать или указать на месторождения понравившегося минерала, а здесь надо полагаться только на себя, и никто не гарантирует, что жилы митрила вообще существуют. Да, одна нечаянно нашлась, но почему Кхазад решили, будто есть ещё? — Нам нужна вода для защиты от морготовых тварей, не забывайте. И защита необходима сейчас, а не потом, когда вроде бы найденный в Оссирианде металл пустят в производство.
И без того немолодое дряблое лицо гнома сморщилось, как сушёная слива — слова эльфа задели строителя за живое. Телперавион удивился, что на неверие в митриловый успех можно настолько сильно оскорбиться, и это подлило масла в огонь.
— Да ты хоть раз кирку в руках держал, кхулум?! — завопил бородач. Глубоко посаженные глаза выпучились, пугающе загорелись, изо рта брызнула слюна. — Лазил в это морготово пекло под ногами?! Или только рассуждать умеешь?!
Собратья обступили разъярённого строителя, не позволяя броситься на эльфа. Молодой чернявый уроженец Белегоста, на всякий случай покрепче взяв лопату, вышел к наместнику Химрингского лорда:
— Прости, господин Телперавион, Нори немного перенервничал из-за этих… Вод грунтовых. Оссириандское серебро мы тоже сюда привезём, просто, понимаешь, если это морготовы проделки, что источники закупорились, то там такая твёрдая гадость везде, что мы инструменты переломаем. Ты не думай, будто мы с собой ничего подходящего не взяли, мы же знали, куда работать шли. Просто Нори хочет всё в лучшем виде, чтоб не посрамить нашего Отца-Кузнеца. Может, мы цветочки-ягодки растить не умеем, но уж руками работать — это дар Великого Махала! Это наше, исконное.
— Я всё понимаю, — наместник, разумеется, не сказал, что Дети Ауле не все одинаковые в стремлении не посрамить своего Создателя. Вспомнился мастер-пройдоха Телхар, потомок великого Телхара-оружейника, сделавшего из кирки боевой топор, первым в Средиземье сковавший мечи и латы. Да, потомки далеко не всегда заботятся о чести рода и думают о дарах Творца.
Взъярившегося гнома отвели в сторону, кто-то уже распорядился копать и чистить русло, несколько человек, похоже, беорингов, напоказ неохотно взялись за дело.
— Базальт вам не мрамор! — донёсся злобный выкрик всё того же мастера. — Это вам не статуи делать! Арочки ажурные! Это даже не гранит!
— Да хватит уже! — собратья повели смутьяна подальше от канала.
— Я всё понимаю, — повторил Телперавион, снова задумываясь о письме лорда Маэдроса. Скорее всего, поездка не затянется, и если к возвращению военачальника на Ард-Гален воды в канале ещё убавится, будет нехорошо.
— Это грёбаный морготов базальт! — снова донеслось издалека, и Телперавион, не сдержавшись, рассмеялся.
Как ни странно, захохотали вместе с ним не только эльфы, но и люди и даже гномы. Всё-таки поиски оссириандского серебра не всех свели с ума, и это очень радовало.
***
— Может быть, король прочитает письма, присланные из его владений?
— Зачем? Король всецело доверяет дела королеве, поскольку она умнее.
— Король говорит об уме королевы, но так очевидно ей льстит. А ещё поэт! Позор!
— Поэт — не означает умелый лжец, моя дорогая.
Воцарилось молчание. Сидя у окна и смотря на редколесье у подножия горы и на восточном склоне, Макалаурэ и Эльфандис взялись за руки. Можно было бы взглянуть и дальше, тогда бы стали видны скрывающие Поющую Долину скалы, но владыка-менестрель не желал этого делать.
— Мы живём словно в дозорной башне, — устало произнёс Канафинвэ Феанарион, гладя ладонь супруги. — Ты не устала от этого?
— Я давно хочу съездить домой, — эльфийка кивнула в сторону стопки писем. — Нам пишут, что всё хорошо, что оборона Долины достаточна для отпора морготовым войскам, поскольку командует ей Химринг…
— Где мы сейчас и находимся. Можешь считать, что ты командуешь всей ард-галенской армией, моя королева.
— Мне хватило бы нашего войска, — серьёзно сказала Эльфандис, отходя от окна.
Руки супругов разъединились, на сердце стало тревожно.
— Мы не можем уехать, пока Майти не вернётся, — напряжённо проговорил Макалаурэ, беря на колени арфу. — Позови детей, милая, они ждут урока музыки.
— А мне снова писать за тебя письма в Долину?
— Это ведь твоё королевство, любовь моя. Мне с тобой очень повезло, а тебе со мной, не правда ли? Обычно мужчины хотят сыновей, чтобы научить своему ремеслу, которое неинтересно, либо слишком тяжёлое для девочек. А музыка подходит всем. И, знаешь, моя королева, я глубоко убеждён, что именно девы куда искуснее в создании мелодий и стихов, нежели мужчины.
— Как ты думаешь, — не обращая внимания на чуть задравшееся домашнее платье и растрепавшиеся волосы, супруга Канафинвэ Макалаурэ села за стол с бумагами, — как быстро вернётся твой брат? И чего он добьётся поездкой?
—Теперь всё будет иначе,
Не так, как в прошлый раз! — с горькой усмешкой начал напевать король-менестрель. — Имя твоё — моё имя рядом,
Тень твоя — это я…
Не разлучит нас история ни словом, ни взглядом
Никогда.
Ты — герой, я — спаситель героя.
Мы связаны судьбой.
Мы связаны кровью,
Едины навеки с тобой.
Мы связаны кровью —
Мы, двое!..
Макалаурэ замолчал.
— В твоих песнях жизнь течёт хорошо и правильно, — отрешённо произнесла королева. — Но в жизни, увы, совсем не так. Когда я узнала о внезапной смене втородомовского командования, то подумала, что сделала бы всё ради возвращения принца Финдекано. И дело не только в родстве и храбрости Астальдо. Принц Финдекано видел и орков, и дракона, он опытен в самых разных сражениях! Но, знаешь, потом подумала, что видевший слишком много, вероятно, обессилел, утратил веру. Тот, кто не смотрел в глаза войне, а лишь слышал о ней от других, может быть неразумно храбр, его не останавливает знание мощи врага и боли проигрыша. Такая невежественная храбрость порой важнее опыта, возможно.
— А, может, Финдекано просто есть, куда отступить, — опустил глаза Канафинвэ Феанарион, трепетно касаясь струн. — Он свободен в выборе пути, и сам решает, как поступать: по чести или нет, проявить силу или слабость. Это мы поклялись отцу отомстить за его гибель и гибель его отца, поклялись вернуть величайшее творение, прекраснейшее сокровище. Мы поклялись, и должны сдержать слово. А Финдекано… Он просто жил по совести, но, видимо, однажды ему это надоело. Неудивительно с таким-то отцом.
Эльфандис начала что-то писать, Макалаурэ краем глаза увидел — речь о закупке зерна, поэтому сразу отвёл взгляд.
— Я хотел бы показать тебе Валинор, — улыбнулся он, пальцы заиграли увереннее. — Но Майя Эонвэ сказал, что наша клятва есть изгнание из Благой Земли. Понимаешь, в Амане, судя по всему, Айнур имеют право обворовывать эльфов безнаказанно, и тот, кто не согласен, не смеет жить с Творцами на одной территории.
Круговая порука мажет, как копоть,
Я беру чью-то руку, а чувствую локоть,
Я ищу глаза, а чувствую взгляд,
Где выше голов находится зад.
За красным восходом огненный закат…
Скованные одной цепью,
Связанные одной целью.
Мы связаны кровью, слились воедино с тобой…
Застыв, словно статуя, Канафинвэ Макалаурэ вдруг поднялся и, как был в полураспахнутом халате, так и пошёл за дверь.
— Не буду мешать королеве заниматься делами королевства, — пояснил владыка-менестрель, заметив удивлённый взгляд супруги. — Я детям обещал музыке их поучить.
— Не наливай много вина старшей дочери, — прищурилась Эльфандис. — А то сочините что-нибудь не то.
— Моя прекрасная мудрая королева, всецело преданная королевству, — Макалаурэ поспешил к двери, — если бы я хотел петь «то», я бы построил себе театр в Химринге и воспевал там знамя над крепостью. Но я никогда…
На миг задумавшись, Феаноринг посерьёзнел.
— Если я когда-нибудь начну петь то, что от меня требуют правители, — сказал он, подняв указательный палец, — убей меня любым удобным способом. На своё усмотрение. Обещаешь?
— Нет, — осуждающе произнесла эльфийка.
— Ну и ладно, — отмахнулся Канафинвэ.
Дверь бесшумно открылась и столь же тихо закрылась. В комнате остался только скрип пера и воспоминание о звучавших только что голосах.
***
— Прежде, чем начать показывать, как подружиться со струнами, — сев прямо на ступени высокого крыльца, Макалаурэ обвёл взглядом собравшихся юных эльфов, среди которых были не только его собственные дети, — я расскажу вам сказку о том, зачем пушистые зверьки: норки, ласки и соболи придумали записывать песни на коре или глине. Дело всё в том, что музыка, хоть и является основой основ Арды, порой вредна или опасна. Представьте, будущие менестрели и ценители искусства, как дикие зверьки поют друг другу песни, привлекая тем самым хищников и охотников. Или одомашненные пушистики: вроде бы им нечего опасаться, но вдруг придумается что-то способное обидеть соседа или — о, ужас! — хозяев? А ведь уже придумалось, хочется поделиться. Каков выход? Записать и показать друзьям. Вы, наверное, спросите, как быть, если друг предаст или случайно проболтается. Полагаю, у зверька-менестреля хозяин добрый, поэтому предоставит пушистику выбор: стать шапкой, воротником или частью шубы, а, может, оторочкой сапог или перчаток. Согласитесь: радовать, украшать и согревать своего хозяина — истинное счастье для любого музыканта с красивой шёрсткой, ибо зачем ещё нужны эти путающиеся под ногами злобные создания?
Примечание к части
Песни:
«Связаны кровью» гр. «Гран-КуражЪ»,
«Скованные одной цепью» В. Бутусов
Легенда без Героя
Крепость осталась нетронутой. Здесь не пронёсся ало-звёздный смертоносный вихрь химрингской армии, не прозвучали обвинения и приговоры.
Только один вопрос:
«Это твоя новая жена?»
Но от произнесённых слов сердце сковал ужас.
Линдиэль видела — прибывший с дружеским, о чём особо упоминалось в письме, визитом Маэдрос действительно не собирается устраивать побоища и судилища и, видимо, в качестве ещё одного доказательства добрых намерений и понимания, взял в поездку собственную «новую» жену, однако менее страшно не становилось.
«Когда ты очнулся в нашем лагере, — неожиданно для всех Финдекано начал нападать на кузена, — первым произнесённым тобой словом было имя Ниэль! Даже чары Моргота не смогли заставить тебя забыть о ней! Это любовь или нечто иное? Но ничто не помешало тебе снова создать семью! Ты слишком привык решать за других, и тебе это нравится! Тебе нравится решать, кому жить, а кому погибнуть! И я сейчас не о врагах, Нельо! Я о тех, кто верен тебе! Верен твоему делу! Тебе нравится выбирать, кто и как именно должен быть счастлив! Но Нарнис была со мной несчастлива! Из-за тебя! Ты знал, что её ждёт в доме моего отца, и всё равно бросил в пекло! Другими жертвовать легко, Нельо! Но что насчёт себя?»
Линдиэль испугалась слов Астальдо больше из-за подруги — Туивьель точно не было приятно услышать про валинорскую жену возлюбленного, однако химрингская леди не подала вида, а Маэдрос, спокойно сидя за столом и даже выражая восхищение скромным ужином, лишь на миг остановил убийственный взгляд на Финдекано и произнёс одними губами:
«Любовь придумали Валар, чтобы поработить и шантажировать нас».
Молчание повисло слишком надолго, Туивьель несколько раз пыталась позвать давнюю подругу поговорить, но дочь Кирдана боялась оставлять непредсказуемого из-за чар эльфа без присмотра. Лишь поздно вечером, когда Маэдрос заверил, что не останется на ночь в Стреле, женщины на миг оказались рядом без посторонних глаз.
«Зачем, Линдиэль?» — спросила избранница химрингского лорда.
«Мы обе воплотили мечты, — напряглась дочь Новэ Корабела. — Разве это плохо?»
Избранница химрингского лорда не ответила, лишь покачала головой. Возлюбленная поневоле принца Финдекано словно слышала немой упрёк давней знакомой: мечта должна делать счастливой, а не усугублять печаль. Но сама-то она счастлива? Счастлива?
— Ты простишь меня? — вдруг прозвучал вместе с порывом холодного ночного ветра голос, и Линдиэль вздрогнула.
— За что? — выдохнула она, стараясь успокоиться и всем видом показывать, насколько приятны нежданные объятия любимого.
— Я вёл себя неподобающе, — пояснил Астальдо. — К тебе приехала гостья, а я обидел её и её супруга.
— Тебе не за что извиняться, — эльфийка вымученно улыбнулась, обняла принца, поцеловала в губы.
Ночь стала совсем тёмной, вдалеке громыхнуло. Сад замер в ожидании грозы, последние не скрытые тучами звёзды испуганно запульсировали. Линдиэль улыбнулась внезапным мыслям, представив, как деревья на территории крепости хвастаются елям и соснам плодородной почвой, специально завезённой для их удобства.
— Ты такая красивая сейчас, — Астальдо крепче обнял плечи возлюбленной. — Я могу любоваться тобой бесконечно.
Жить, тебя не зная,
Жить, не ведая любви, — вдруг начал напевать втородомовский принц, и его взгляд стал пугающе ясным, — значит, жить, не уловив,
Как дорог каждый миг.
Эльфийка в ужасе отстранилась, на глаза навернулись слёзы. Линдиэль сама не понимала, почему расплакалась. Возможно, внезапно зазвучавшая музыка всколыхнула давно сдерживаемые ураганы эмоций.
— И лишь в твоих объятиях
Ясно мне понять дано —
Бывает счастье лишь одно.
Одно, но на двоих.
В этом мире зла и лжи,
Там, где правит страх,
Верный путь мне укажи.
Он в глазах, в твоих глазах.
Взгляд в прошлое бросая,
Вижу — жить бы мне, впотьмах
Век блуждая,
Не узнав тебя.
Не плачь, прошу.
Пальцы Астальдо неуверенно коснулись лица эльфийки, стёрли льющиеся слёзы.
— Я верила, что чувство столь прекрасное,
Способно озарить собою мир, — прошептала Линдиэль, задыхаясь и боясь в порыве признаться во всём. Но и молчать почти не осталось сил. — О том, как злость и страх сильны, не знала я…
Ведь о любви мне шёпот листьев говорил!
Я верила — мы чудо сотворим!
Принц посмотрел пристально, сердце леди Новиэль упало.
— Не нужно слов, — сказал Астальдо, вдруг просто разворачиваясь и уходя из сада. — Мы вместе — и это главное.
***
— Это чары, Маэ, — голос Туивьель прозвучал одновременно с пока ещё далёким раскатом грома.
— Чары? — химрингский лорд насмешливо скривился.
Походный шатёр всё сильнее трепетал на ветру, гул снаружи заглушал обрывочные фразы сложного разговора. Слова приходилось выжимать, как последние капли воды из почти сухой ткани, пропасть между некогда полностью доверявшими друг другу Квэнди сейчас казалась особенно опасной, однако появилась важная тема для обсуждения, и над чудовищной бездной возник тонкий мостик.
— Ты мне не веришь? — эльфийка из рода Мориквэнди сбросила с плеча шкуру морготовой твари, легко скинула платье и устроилась на лежанке из шкур. Не полосатых, как тогда, при первой встрече.
— Верю, — Маэдрос тоже разделся, однако замер на месте. — Но что это меняет? Я знаю — знаю! — что даже Вала не способен навязать свою волю эльфу! Никто не способен! Эльф должен сам хотеть, чтобы его околдовали, позволить лишить себя разума! Про моего деда тоже говорили всякое, но он не был куклой на ниточках! Он хотел быть с той женщиной, которая добивалась его! Но если… — мёртвые бесцветные глаза посмотрели с вызовом, Маэдрос приблизился, сел рядом с избранницей, взял её руку и приложил к своей груди со стороны сердца. — Если чары эльфиек могут быть сильнее колдовства Моргота, заставь меня всё забыть.
— И меня тоже? — прищурившись, спросила Туивьель. — И… Тэльмо?
— Всё, — отрешённо отозвался Феанарион. — И расскажи, как сочтёшь нужным. Или, может, мне самому попробовать? Кано говорит, что музыка создала Арду, и пусть из меня никудышный менестрель, но вдруг получится?
Эльфийка улыбнулась, второй рукой погладила волосы цвета пепла и огня.
— Я устало закрываю глаза, — хрипловато прошептал Маэдрос, сделав глубокий вдох, — из глубокой темноты призываю
Звёзды.
Праздник снова обернулся бедой.
Всё, что было, разделилось на «до»
И «после».
Я прошёл сквозь отрицание зла,
Только счастья от слепого добра
Не будет.
Мир животных изначально жесток,
Но не звери нам придумали Рок
И судьбы.
И как мне с этим жить?
Я не смогу забыть.
Спой мне колыбельную,
И пусть кошмар уйдёт.
Я должен точно знать,
За что придётся отдать
Всё, что есть бесценного,
Когда мой час пробьёт.
Гроза приблизилась, по пологам шатра застучали капли дождя.
— У меня не хватит сил на такое, — посмотрев в глаза своего мужчины, Туивьель провела ладонью по его щеке.
— Ни у кого не хватит, — твёрдо произнёс Феанарион. — Арда конечна. И силы внутри неё тоже. Я много думал о неравенстве мощи и каждый раз приходил к выводу, что в Арде на каждого сильного найдётся сильнее. Лишь самая сокрушительная мощь, вероятно, замыкается на себе, и только она сама может победить себя. Я не верю, что Моргот таков, поэтому хочу приблизиться к этой абсолютной силе, стать непобедимым для других. Ха, а ведь кто-то верит, что я уже таковым стал. Миром правят Силы, Туивьель. Миром правит сила. Осталось только завладеть ей.
— А что насчёт принца Финдекано? — эльфийка спросила как бы невзначай, продолжая отвлекать Маэдроса незаметными ласками.
— Полагаю, судьба Линдиэль тебя беспокоит больше, — криво усмехнулся лорд. — Финьо… Я слишком многим обязан ему. Будь на его месте кто угодно иной, я бы вызвал его на бой и убил, не раздумывая. Но как я могу осуждать на смерть того, кто спас мне жизнь? А ещё, — взгляд Феаноринга вдруг перестал казаться мёртвым, — я завидую ему. Мне тоже хочется всё бросить и сбежать подальше от этих проклятых морготовых земель с любимой женщиной. Но для этого потребуется колдовство более разрушительное, чем то, на которое способен Моргот.
Сказав это, Маэдрос рассмеялся, Туивьель попыталась улыбнуться, но поддержали злое веселье Нолдо только сотрясающие землю раскаты грома.
***
— Герой и Легенда. Что важнее? Герой — лишь часть Легенды, или Легенда служит Герою? Могут ли они существовать друг без друга? Думаю, да, однако без Легенды Герой окажется предан забвению, а Легенда без героя потеряет мораль. Но кто же кого создаёт? Герой Легенду или Легенда Героя? И можно ли, утратив, обрести снова?
Глоссар посмотрел с освещённой танцующими факелами сцены на собравшихся эльфов.
— Судьба так редко даёт второй шанс.
Возьми, что можешь, сегодня, сейчас!
Открой ей двери, и ты на коне!
Пусть мир услышит опять обо мне!
Вновь я вижу сон —
Пролетаю над горным хребтом,
Устремляю взор в небеса,
Но нет небес — огонь!
Я зажёг его…
Примечание к части
Песни:
«Жить, тебя не зная» из м/ф «Покахонтас»,
«Колыбельная» гр. Би-2,
«Второй шанс» от Power Tale
Куплю твою верность
За рекой шумел лес, неширокий деревянный мост поскрипывал под копытами лошадей и колёсами телег, угасающие утренние звёзды ещё озаряли раскинувшийся на высоком берегу внушительного размера лагерь, самым примечательным местом которого стал длинный ряд виселиц.
— Среди них нет ни одного эльфа или гнома, — сказал, внимательно присмотревшись к показательно казнённым преступникам, Арастур. — Пожалуй, это хорошо для нас.
Морион кивнул, всё ещё думая о последнем разговоре с матерью. Скорее, это был монолог на грани панических криков с её стороны, чем беседа, поэтому юный принц не ждал никакого результата, однако выслушать родительницу считал своим долгом.
«Ты — принц, ты — правитель, — поначалу относительно спокойно говорила Оэруиль, даже дома прячась за тканью тонкой шали, словно от слишком яркого солнца или посторонних глаз, — тебе незачем самому ехать обсуждать дела разбойников! Ты можешь послать доверенного советника. Почему ты полагаешь, будто тебе не стоит бояться отца?»
«Кто тебе сказал, что я так думаю?» — хотел возразить Таурхиль, однако решил не раздувать конфликт ещё больше. Пожар в лесу легче не допустить, чем потушить, но если уж вспыхнул, придётся дождаться, когда угаснет сам, спалив всё, до чего дотянется. Единственное, что можно сделать — отрезать обречённый участок просеками и рвами, и тогда пламя, которому станет некуда перекинуться, истощит себя.
«Ты не знаешь короля Карнистира, Морион! Он опасен и гордится этим!»
О том, насколько отец страшен в неконтролируемом гневе, мать могла рассуждать очень долго, и принц догадывался — если она и преувеличивает, то незначительно. Вероятно, именно сам Морифинвэ убил незаконную жену и дочь, поскольку они стали мешать каким-либо делам, поэтому королева так боится. Или, что менее вероятно, отец расправился с ними просто потому, что они были Тэлери. В этом случае паника матери более логична, однако в подобное верилось с трудом, ведь, будь таргелионский владыка столь безумным, никто не стал бы иметь с ним дел.
Морион Таурхиль переправился через Аскар не по мосту, а на лодке. С ним прибыла многочисленная свита, больше напоминавшая армию, Арастур и его возлюбленная Нолдиэ, но главное — вождь Арфередир с супругой. Леди Каленуиль, как обычно, очень привлекательно улыбалась, двигалась плавно и завораживающе, словно водяная змейка. Принц, глядя на неё, невольно думал, что хотел бы себе такую жену. Если только кто-нибудь захочет сблизиться с сыном заморского чудовища.
«Но ведь я совсем не похож на отца!» — обида снова начала отвлекать от главного, поэтому Морион одёрнул себя и присмотрелся к висельникам, ища знакомые лица. К счастью или сожалению, большинство людей уже были неопознаваемы — падальщики, не стесняясь, утоляли голод. От запаха трупов захотелось куда-нибудь спрятаться, лёгкий плеск от погружающихся в воду вёсел сейчас показался самым желанным звуком в Арде.
На лицах прибывших вместе с таргелионским королём людей читалась истинно рабская гордость служить жестокому, но влиятельному владыке, который позволяет издеваться над такими же рабами. Что может быть лучше, чем месть за своё бессилие? Наверное, для невольников — ничего.
Встреча должна была проходить за поставленным прямо на берегу столом. Никаких шатров и укрытий. Всё на виду, всё честно.
Честно, м-да.
Морион, несмотря на сопровождение, чувствовал нарастающий страх. Он понимал, где допустил ошибку и спровоцировал отца на этот визит, и теперь не представлял, как быть, однако и Арфередир, и его сородичи-вожди ясно дали понять — разговор должен состояться, лучше не пятиться и не убегать, когда случайно разозлил хищника. Пути только два: попытаться показать зверю храбрость, дать понять, что перед кровожадной тварью не слабая жертва, но равный противник, либо стрелять. Сразу. Не раздумывая.
С королями второй путь неприемлем без первого, поэтому придётся предпринять попытку объясниться.
Владыка Таргелиона сидел за длинным столом в основном, судя по гербам, в окружении наугрим из Ногрода. Между ними шло оживлённое обсуждение каких-то важных вопросов, поэтому оссириандских правителей демонстративно заметили не сразу.
— Как ты вырос, наследник! — обратив, наконец, внимание на сына, произнёс Морифинвэ, однако с места не сдвинулся. — Друзья мои, — обратился он к гномам, — это мой младший сын, о котором я так много рассказывал вам. Остальных вождей Семи Рек, полагаю, представлять не нужно, кроме, разве что, леди, прибывшей с Арастуром.
— Моё имя Моруиль, — серьёзно произнесла Райвен.
— Прекрасно! — хищный оскал сделал и без того недоброе лицо таргелионского короля ещё более зловещим. — Предлагаю сначала дать слово оссириандским вождям, столь любезно уделившим нам внимание.
С робкой надеждой обернувшись на брата вождя, Морион увидел одобряющий кивок, мол, говори, твой час настал.
— Наша семья, — сев на показавшийся неудобным стул, принц Таурхиль постарался не трогать похожую на доспех кожаную одежду, — наша дружная крепкая семья хочет жить в мире с соседями, а, главное, чтить и радовать Вала Улмо — нашего покровителя. Полагаю, если бы Вала Улмо хотел смерти тех, кто украл оссириандский лес, он потопил бы их. Меня тревожит, что Вала Улмо может осудить нас за жестокость. Поэтому я прислал то письмо с просьбой выдать Оссирианду преступников, чтобы они смогли искупить вину перед нами и Валиэ Йаванной. Я хотел выяснить, каким образом произошло преступление, чтобы предотвратить подобное в будущем. Я рассчитывал на ответ в письме, не думал о столь масштабной встрече, предполагал, что конфликт разрешится внутри семьи.
Не зная, какие ещё слова произнести, Морион посмотрел на наугрим, пытаясь понять, о чём думают представители подгорного народа. Взгляды глубоко посаженных, скрытых густыми бровями глаз отличались: одни взирали с пренебрежением, мол, сынок мнит себя выше батьки, другие — с любопытством, ища подход для получения выгоды, третьи — равнодушно. Были и те, кто замечали только Арфередира и Каленуиль, полагая, что, кроме вождя и его супруги, здесь никто ничего не решает.
— Через ваши земли шли Энты, — Морифинвэ откинулся на спинку стула, полуприкрыл глаза и принялся постукивать украшенными перстнями пальцами по столешнице. — Они что-то говорили о вашем использовании даров Йаванны, или только выслушивали восхваления в адрес Валар, не озвучивая собственные мысли?
Принц Таурхиль постарался не выдать истинных чувств. После разговора со странным Майя, по сути благословившим торговлю лесом в обход Таргелиона, никто не ожидал провала, но самым худшим обстоятельством в сложившейся ситуации оставалась невозможность обсудить произошедшее.
— Говорили только их сопровождающие, — Морион пожал плечами. — По крайней мере, со мной.
— Я беседовал с Энтами, — перехватил инициативу вождь Арфередир, и принц подумал, что ещё никогда так сильно не радовался возможности молчать. — Пастыри видели, что мы, и вы тоже, — зелёные глаза эльфа чуть заметно сузились, — не бросаем вырубку, а сажаем новые деревья, следим за осушёнными болотами и не трогаем дома животных. Однако мы помним, что ни один ресурс не должен тратиться бездумно. Увы, именно таргелионские подданные порой позволяют себе больше, чем положено. Я подготовил список нарушений, допущенных твоими людьми, король Карантир. Мы наказывали работников по-своему, но, если ты желаешь вершить суд сам, — Арфередир кивнул в сторону висельников, — твоё право.
Леди Каленуиль кивнула мужу, подала верным таргелионского владыки свиток.
— Я полагаю, мы здесь собрались не из-за письма юного Мортона Таурхиля, сына Морифинвэ Феанариона, — очень мило улыбнулась супруга вождя, и Арастур едва сдержал смех, понимая — если Каленуиль начала говорить, всё, переговоры зайдут в тупик. Леди сделает так, чтобы обсудить неудобные темы не удалось. — Есть более важный вопрос, и я полагаю, пора его озвучить. Уважаемые господа Кхазад уверены, что под корнями оссириандских кедров можно отыскать митрил.
Лицо Арфередира почти не изменилось, однако, взглянув на брата, Арастур покраснел, сдерживая хохот. Морифинвэ выпучил глаза, стал багровым, как его расшитый восьмиконечными звёздами плащ. Гномы разом замерли, запыхтели, засопели, нервно заёрзали на стульях.
— Я знаю, что вы уже начали копать в указанных приметами местах, — леди Каленуиль просияла. — Не все из них были изначально обговорены с нами, однако мы пошли на уступки, несмотря на то, что серебро в подобных районах мы не находили.
— Да… — сразу трое наугрим вскочили со стульев. — Да как же! Да чтоб в торфе и серебра не было?! Да вы сидите на горах серебра! Надо лишь взять в руки кирки и лопаты…
Морифинвэ резко встал и, стрелой подлетев к сыну, буквально потащил его прочь от стола, где поднялся оглушительный шум, в сторону висельников.
— Поговорим вдвоём, — дал знак свите король, — и ты своих лучников попридержи. Знаю я любовь Тэлери превращать Нолдор в ежей.
— Отец, я бы не стал!..
— Подожди щёлкать клювом, селезень, — фыркнул Морифинвэ, доставая из поясной сумки маленький свиток и резко бросая в руки сына. — Смотри — есть знакомые имена?
— Что это? Какие имена?
— Тех, кто тут висит! — таргелионский король хоть и выкрикнул последние слова, спор за столом звучал громче. — Смотри и признавайся — есть знакомые?! Думаешь, я не понимаю, что Оссирианд намеренно пытается обходить Торговый Союз?! Вам не нравится, что за всё надо платить, и платить не кому-то, а мне, в мою казну! Вы и сейчас о митриле завели речь, чтобы отвлечь от главного!
Мориону показалось — родитель сейчас его убьёт.
— Есть знакомые имена?!
Захотелось признаться честно, что в такой обстановке читать невозможно — перед глазами всё плывёт, но надо было показать хищнику, что не подходишь на роль добычи.
— Многих людей зовут одинаково, — с трудом проговорил, откашливаясь, Таурхиль. — Какая разница? Мы ведь собрались договориться, и…
Голос звучал мерзко-неуверенно, принц мысленно проклинал себя, но ничего поделать не получалось.
«Ты можешь послать доверенного советника!» — вспомнились слова матери.
— Вопросы казны решает Арфередир, и только он, — радостно сообщил Морион, уже собираясь уйти, но отец вдруг бесцеремонно схватил его за ворот.
— Как же сильно ты меня боишься, — хмыкнул владыка Карнистир, отпуская сына, однако держа руку наготове. — Что же тебе наговорила мать?
— Наша встреча получилась красноречивее, — через силу произнёс принц.
— Ты прав, — король расхохотался. — Знаешь, с чужими детьми я всегда ладил лучше, чем со своими, так что, учитывай этот мой недостаток. На самом деле, ты прав — мы здесь, чтобы договориться о золоте. И серебре, но серебро, как бы ни называлось, вторично. Однако, если позволить гномам его искать, если немного поиграть с их глупыми приметами, они бесплатно выкорчуют сколько угодно вековых деревьев. Понимаешь, о чём я?
Страх мешал думать, но всё равно Морион догадывался — речь о чём-то очень выгодном.
— Я знаю, — продолжил говорить спокойнее Карнистир, — если союзникам платить мало, они предадут. Увы, родни это тоже касается, и готов признать — я с тобой действительно делился недостаточно. Если ты хочешь получить больше моего золота, уговори Арфередира позволить гномам искать их проклятое серебро. Пусть сами всем занимаются, а вы только вывозите лес, торф, глину, остальное. Если ситуация выйдет из-под контроля, заставьте наугрим сажать деревья, разводить птиц и животных. Но не мешайте искать митрил! Самая тяжёлая и затратная работа будет гарантированно выполнена!
Ненадолго повисло молчание, разрываемое горячими спорами о правильности поисков митрила в болотах.
— Там эти долбаные огни кружатся!
— И трижды лунный свет падал в одно место!
— Там туман лошадками!
— Да я последний зуб отдам, если неправ!
Морифинвэ хмыкнул, поправил помятый ворот сына.
— Видишь, — криво усмехнулся он, — гномы на всё пойдут, лишь бы найти митрил. И тут не только безумие, которое их почему-то накрыло. Ногрод, да и Белегост, слишком много обещали и вложили, слишком много планов построили. На митриле уже начали богатеть одни, и разоряться другие. Если в ближайшие годы жилы не найдутся, могут полететь головы очень важных Кхазад.
Неожиданно замолчав, таргелионский король посмотрел на безразличных ко всему казнённых и радостных своей властью палачей-охранников.
— Так мы заодно? — спросил отец сына.
Морион догадывался, что предложение звучит на самом делетак:
«Ты выбираешь богатство или смерть, свою и всего Оссирианда?»
А ведь Майя говорил…
— Знаешь, наследник, — Карнистир улыбнулся почти по-доброму, — когда я услышал про Энтов, как они шли через твои земли, то сразу подумал: они принесут тебе какое-нибудь «слово Валар», услышав которое, ты меня предашь. Валар любят обманывать Тэлери, подставлять их под удар, заставляя защищать свои интересы. И я оказался прав! Хочешь, заплачу тебе золотой мириан или даже три, а ты расскажешь, что тебе наплели эти валанмолар?
— Хорошо, — согласился Морион.
— У меня карта есть! — вклинился в беседу выкрик от стола. — Ваших не надо! Вы мне грамоту дайте!
В руке короля блеснули драгоценные кругляши. Взяв их, принц вздохнул:
— Майя, что вёл Энтов, сказал: «Валар не запрещают вредить отступникам. Но и помогать не запрещают тоже». Но это не значит, что…
— Наследник, — Карнистир положил в ладонь сына ещё один мириан с женским лицом, — теперь мы договоримся на достаточные богатства, чтобы купить твою верность. Ты ведь понимаешь, что единый Таргелион и Оссирианд выгоднее для нас обоих, чем две вечно спорящих земли?
— Зуб отдам! Вот этот вот! Этот участок! — снова донёсся выкрик.
Кивнув, Морион посмотрел на свиток с именами, но перед глазами снова всё поплыло.
Выгода, выгода, выгода… Какой смысл был в попытке спасти сообщников, если их всё равно повесили? Может, не всех, может, кому-то удалось бежать, но лучше было бы вообще не пытаться что-либо уладить. Теперь же с отцом придётся иметь дело и говорить исключительно на языке мирианов, и это, вероятно, хорошо, но…
Морион чувствовал, как всё внутри переворачивается, потому что такие отношения между родителем и ребёнком, это…
Неправильно!
Плыть вместе с Ариэн
Выйдя на балкон над волнами реки Сирион, Финдуилас посмотрела на солнечные блики. Танец золотых искр на воде был завораживающим, гипнотизировал и заставлял забыть обо всём. Кроме любимого жениха, забыть которого даже на миг не давал целый калейдоскоп чувств:
Гнев,
Восхищение,
Интерес,
Надежда,
Досада,
Опасение,
Ревность.
Гнев обессиливал. Финдуилас представляла себя стоящей на зубцах стены с завязанными глазами и связанными за спиной руками. Рядом находилась мать, которая всё это и сделала, и теперь угрожала столкнуть вниз. Принцесса знала — спасти её может только любимый, который знает, в какой опасности его невеста, но…
Не приходит.
Хотелось разорвать путы, прыгнуть вниз и взлететь белокрылой чайкой к облакам. К звёздам! Запрыгнуть в золотую ладью Майэ Ариэн и плыть с ней по небесному куполу, петь мелодию пламени и жечь орочьи земли.
Восхищение сменяло злость в самый неподходящий момент, когда Финдуилас начинало казаться, будто она готова разорвать помолвку, схватить лишь самое необходимое и сбежать с острова куда угодно. Куда угодно… К нему! К Гвиндору! Пусть он, такой красивый и умный, пусть и со злым языком, защитит от всего мира! Он ведь может! Он смелый и сильный! Принцесса вспоминала прекрасное лицо жениха, с едва заметной ехидной улыбкой, снисходительным взглядом, в глубине которого кроется раненое любовью и одиночеством нежное сердце. Думая об этом, Финдуилас ощущала интерес.
Интерес? Да, как исцелить раны любимого, чтобы он снова стал добрым и ласковым, каким когда-то был? Маска насмешника — это ведь броня! Как её снять? Какое снадобье плеснуть на рассечённую кровоточащую плоть? Как долго и насколько болезненно она будет заживать? Как убрать рубцы, чтобы не осталось даже напоминания о прежних страданиях?
Надежда. Надежда, призрачная вера в то, что исцелённый возлюбленный будет ценить невесту, как прежде.
«Он слишком хорош для тебя! — однажды сказала мама, разозлившись на очередную бессмыслицу в письме. — Он умён! Искусен! Король Финдарато поручает ему важные дела! А ты…»
«Но ведь мне тоже можно что-то поручить!»
«Никогда!» — расхохоталась Толлунэль.
И всё же Финдуилас надеялась. Хотя в душе всё сильнее нарастала…
Досада. Почему никто не верит в неё? Почему никто не зовёт вершить великие дела? Почему любимый жених постоянно шутит над невестой? Неужели потому, что она не может ответить?! Но ведь это низко! Но лорд Гвиндор не может быть таким отвратительным! Он ведь выбрал лучшую невесту в Арде!
Финдуилас убеждала себя, что на неё никогда бы не взглянул плохой недостойный эльф. Никогда! Такую, как она, может выбрать только лучший, исключительный! Что-то не сходилось, противоречило, логике, и от этого досада становилась ещё горче, порождая…
Опасение. Становилось тревожно непонятно от чего именно. Возникало чувство, будто из-за Гвиндора мама ругается чаще, слова звучат более едкие, обидные. Ощущался страх за любое дело: не так посмотрела, некрасиво села, не то сказала! Ничего не сделала — тоже плохо! А ведь у кого-то жизнь течёт иначе…
«Выйду замуж, и всё изменится», — успокаивала себя принцесса.
Но что, если Гвиндор оттягивает свадьбу, зло шутит и не приезжает, потому что любит другую?!
Ревность больно вгрызалась в сердце. Финдуилас снова возносилась в мечтах на самый свод небесного купола, сливалась с огнём горячего плода Древа Лаурелин, сама превращалась в поток неистового пламени, который уничтожит всё. И всех. Всех, кого жених может полюбить, кроме единственной невесты!
Как же хотелось написать Гвиндору стихи! Неправильные, злые, как его ядовитый язык! Финдуилас подняла голову к солнцу, прищурила глаза, нежась в золоте лучей:
— От гнева в моих жилах стынет кровь!
И нет ни слов, ни сил от возмущения,
Что покушались на мою любовь!
Какое может быть тогда прощенье?!
Во мне бушует яростная месть!
И доставляет тяжкие страданья!
Но в ревности — о, Эру! — польза есть —
Она разрушит слабое создание.
Как тень за солнцем следует всегда,
Так ревность каждый день за мной в погоне!
Боюсь, что не наступит никогда
Последний час всех ревностных агоний.
И лишь одно могу я подытожить —
Что ревность невозможно уничтожить!
Вздохнув и ощутив усталость, Финдуилас тряхнула золотыми кудрями и медленно пошла с балкона в покои. Из тяжёлых раздумий вдруг вернул в реальность появившийся словно из ниоткуда племянник. Малыш смотрел огромными синими глазами, милейше улыбался и протягивал красивую книгу с кораблями-лебедями на обложке.
— Почитай, пожалуйста! —попросил мальчик. — Хочу, чтобы ты!
«Я мечтала о доверии в великих делах, — не зная, досадовать или умиляться, принцесса согласно кивнула. — Для Гилдора чтение — очень великое дело!»
— Сквозь бесконечность моря мы плыли по зову сердца, — начала медленно проговаривать слова, еле уместившиеся среди картинок, Финдуилас. — И паруса-лебединые крылья разгоняли ветра.
Мальчик восхищённо заулыбался.
Всё написанное в книге принцесса знала наизусть, да и Гилдор тоже, но каждое новое прочтение неизменно погружало в мечты о Валиноре, прекрасном и беззаботном, где точно нет ни гнева, ни досады, ни опасения, ни ревности.
Поэтому имена там тоже звучат совершенно иначе.
Примечание к части
Песня «Ревность» из фэнтези-мюзикла «Ундина»
Благо
«Улетай на крыльях ветра
Ты в край родной, родная песня наша!
Туда, где мы тебя свободно пели,
Где было так привольно нам с тобою.
Там, под синим небом,
Негой воздух полон,
Там, над гладью моря
Дремлют горы в облаках.
Там так ярко звёзды светят,
Родные скалы серебром блистают,
В долинах пышно травы расцветают,
И соловьи поют в лесах зелёных…»
Ветер был живым, думающим и чувствующим. Его прикосновения ощущались не как дуновение, но словно рука из плоти трогала волосы, ресницы, гладила кожу на лице и кончиках ушей.
Проводив воздушную волну взглядом, Валиэ Эстэ посмотрела на гуляющих среди покрытых росой цветов эльфов. Гости Лориэна не скучали — большинство что-то плели, мастерили, сочиняли, растили милых зверушек, играли друг с другом или хранителями Садов. Однако ветер предостерегал — снова кто-то втайне мечтает покинуть владения Вала Ирмо, но не уходит, а, значит, может смущать других гостей недобрыми речами или тоскливым взглядом.
В Лориэн идут отдыхать душой, а не думать о плохом! Покой должен тщательно охраняться.
Чёрно-коричневые и золотисто-медные волосы сплелись в тугую косу, два любящих сердца бились в унисон, эльфам казалось смешным то, как они соединили судьбы, сделав на двоих одну причёску, и даже когда рядом оказалась Валиэ Эстэ, Нолдор не перестали веселиться.
— Я рада, что вы счастливы в моих Садах, — улыбнулась владычица, садясь на берегу сверкающего озера рядом с парой. — Вы сделали верный выбор, оставшись о мной. Ветер доносит разные вести, но здесь все от них защищены.
— Там так ярко звёзды светят, — произнёс золотоволосый эльф, посмотрев мимо Эстэ, — родные скалы серебром блистают,
В долинах пышно травы расцветают,
И соловьи поют в лесах туманных.
Эта Тема звучала на Таникветиль. Не так, разумеется, но отец исполнял её по-нашему. С этих слов начиналась песня о Великом Походе, и после описания красот шли рассказы о чудовищах.
— Эта песня о свободе, — Валиэ испытующе посмотрела на Нолдор сияющими добрыми глазами. — О том, что там, где нет смотрителей, не будет и защитников.
— Мы понимаем это, вот и остались, — темноволосая Эльдиэ стала переплетать косу, делая её ещё причудливее. — Однажды мы привыкнем к покою, и тогда, возможно, вернёмся домой дарить свет и мудрость тем, кто в них нуждается.
— Тем, кто нуждается в нас, — Нолдо с волосами цвета золота с медным оттенком кивнул.
— Некоторые Айнур сначала пришли в Арду, а потом приняли непростое решение покинуть её и вернуться к Эру, — голос Эстэ зазвенел пением птиц, зажурчал ручьями, зашелестел листвой. — Арда нравится не всем, и нет смысла держаться за то, что не радует. Попытка прижиться, подстроить мир под себя — это путь во тьму, в самые бездны искажения. Это дорога, по которой пошёл Моргот, и я не думаю, что кто-то из нас хотел бы последовать за ним. Лучше выбрать иную тропу.
— Ты уже произносила эти слова, госпожа, — Нолдиэ доплела косу, — или это был сон? Если разговор мне пригрезился, значит, одно и то же видение повторялось несколько раз. Или всё это только кажется?
— Возможно, я хочу достичь понимания между нами, — пояснила Эстэ. — Нам всем необходимо уметь как принимать гостей, так и отпускать их. Нам всем нужен мир, но жить без вражды необходимо учиться. Если вся Арда — противник, возможно, есть смысл найти или создать новую. Такое простое знание, похоже, недоступно Морготу, и все мы страдаем из-за этого.
— Да, эти слова уже звучали, — произнёс эльф, касаясь щеки супруги, — сначала прилетает ветер-гонец, потом приходишь ты, владычица, или кто-то из твоих Майяр. Наш путь замкнулся здесь, он идёт по кругу — по Кругу Рока. И это именно тот мир, который мы создали друг для друга.
Воцарилась благоухающая цветами тишина, живой ветер снова прилетел и начал ластиться, словно довольная кошка.
«Там соловьи поют в лесах туманных».
По противоположному берегу озера шла эльфийка с тёмными волосами, в лёгком платье, ткань которого почти истлела. К истончившемуся льну было бы страшно прикоснуться, но Эльдиэ не смущал её наряд — она просто порхала с кочки на кочку, кружилась и напевала:
— Ночь щекой прижалась к окнам,
И в её мечтах высоких вновь
Горит звезда, печальна и легка.
Ты тихо смотришь на огонь,
Но ты где-то далеко —
Мне не знакомы эти берега.
Я б коснуться губ твоих могла,
Но я безумно далека,
Так одиноко мне с мечтой, прости.
И как ни жалко, всё равно
Никогда любви земной
В твоём подводном царстве не найти.
Светлая тропа на тёмных волнах,
Светлая тропа тебя уводит
В мир, где нет и не должно быть места для меня,
В мир, где для тебя чужая я.
Валиэ Эстэ молчала, супруги тоже не произносили ни слова. Повторяющийся разговор в любой момент мог начаться снова, и движение по кругу казалось бесконечным, как жизнь самой Арды и бессмертных существ в её пределах.
***
В гавань заходил корабль. Только один, однако все, увидевшие его, вздрогнули, словно прибыл целый орочий флот.
Белоснежные лебеди поначалу лениво расступались, но, по мере приближения судна, всё спешнее разлетались в стороны, чайки подняли крик, а эльфы на набережной поторопились удалиться в тень зданий и садов.
— Я могу подговорить Тилиона устроить незапланированный отлив, и вы не причалите, — поднялась из воды прекрасная дева с хвостом кита. Сейчас Айну не выглядела угрожающе, однако все знали, насколько неуправляем может быть её гнев. — Зачем вы приплыли?
***
— Зачем мы поплывём? — Арафион поднялся на высокий причал и в очередной раз залюбовался кораблём, украшенным изображением Феанаро Куруфинвэ и Сильмарилей. — Тебе так нужен альквалонский жемчуг, что ты готова лично добираться в Лебяжью Гавань из Форменоссэ по морю?
— Я хочу взять лучшие, самые редкие жемчужины, — хищно улыбнулась Нарнис, одетая в мужскую одежду не по размеру, с коротким мечом на поясе. Огненные волосы выглядели растрёпанными, от Нолдиэ пахло вином и дымом. — Я возьму жемчужины, — дочь Нельяфинвэ Феанариона стиснула плечо ваньярского принца, — растолку их в порошок прямо на глазах у Тэлери, а потом съем, предварительно полив расплавленным золотом! И закушу сырым мясом.
— Тэлерийским?
Нарнис на мгновение задумалась, потом утвердительно кивнула.
— Я просто хочу поговорить кое с кем, — вдруг тон эльфийки стал извиняющимся. — Это такое странное чувство…
— Мама! Всё готово! — Финвиэль прибежала на причал с внушительным свёртком. — Можем отплывать.
Кивнув дочери, одетой не столь необычно, как сама, леди Нельяфинвиэль взлетела на палубу и погладила ближайшую мачту.
— Я была в Альквалондэ не один раз, даже не два и не три, — наблюдая за действиями команды, Нарнис ещё больше сникла, — но запомнилось лишь единственное посещение. Понимаешь, Арафион, я тогда совершенно не понимала, что происходит, поэтому просто выбрала для себя роль и играла её. Но теперь я хочу быть честной.
— Это из-за рассказа аулендилей? — Финвиэль поправила платье, села на скамью.
— Да, в том числе, — дочь Нельяфинвэ Феанариона посмотрела на медленно удаляющийся берег. — Если бы Куруфинвэ Атаринкэ услышал от жены то, что услышала я…
— Я давно предлагала поговорить с бабушкой Нерданель, — дочь осуждающе взглянула на маму, когда та опять отхлебнула вина.
— С ней мне говорить не о чем, — отрезала Нарнис.
— А я нужен для охраны? — осторожно поинтересовался Арафион.
— Да, охранять Тэлери от меня, — леди Нельяфинвиэль сильнее растрепала волосы, переплетая их с ветром. — Когда я приехала в Альквалондэ после боя, — речь Нолдиэ ускорилась, стала громче, — мне предстала сумбурная картина мира, как та, что изображает искажение Темы Творения. Помните? Её нарисовала для Праздника Урожая, когда я ещё была ребёнком, тирионская мастерская, которой в то время руководил Воримо. Потом ему надоели разногласия, и он отказался от творчества, занялся то ли изготовлением холстов, то ли вообще ничего не делал до самого Исхода. Но это неважно. На той картине было множество мазков, но, если приглядеться, получалось рассмотреть нарисованные краской мелодии. Воримо говорил мне и другим детям, что мазки нужны для демонстрации разбитости единого. Что есть главная Тема, есть второстепенные, третьестепенные и остальные. И все они искажены, рассыпались осколками. Я очень хорошо знала, что означает «главный», «второстепенный» и остальные, поскольку в семье меня этому учили, но на полотне я видела, что Тема, которая подаётся как основная, не самая гармоничная и красивая. Она ярче и длиннее, но не лучше. Был на полотне узор, который притягивал взгляд гораздо сильнее, в нём чувствовалось совершенство изначальных линий, за эту Тему становилось куда обиднее! Она не должна была исказиться! Зачем её испортили?!
Нарнис выдохнула, замолчала и посмотрела на волны. Дневная жара уже спадала, светоч Анар не слепил глаза, небо окрашивалось в сиреневый. За кораблём плыли, играя, дельфины, летели чайки, волны переливались золотом.
— Когда я приехала в разгромленную Лебяжью Гавань, — снова заговорила Нельяфинвиэль, — то, конечно, не вспомнила ту картину. Сходство нашлось много позже, однако ощущения возникли те же. Я смотрела на город, и видела разбитую Тему Творения. Понимаете, мой народ строил эту красоту, и теперь она испорчена! Конечно, Тэлери было не жаль жечь и ломать то, что они не делали своими руками! Я говорила с Нолофинвэ, и он мнил себя Главной Темой. Но мне не было его жаль ни капельки! Я лишь не понимала, не могла принять, почему битву выиграл мой муж, а главный здесь — совсем не он? Но я еду в Альквалондэ не из-за того, что Тэлери сделали с Финдекано. Я понимаю — когда твой папа, Финви, вернётся, он не будет рад узнать, что я за него мстила, хотя он сам может это сделать, если посчитает нужным. Я хочу поговорить совсем о другом.
***
— Я обезумел от восхищения твоей красотой, госпожа Уинэн! — заулыбался Арафион, сияя в последних лучах заката. — Я скучал и умолял мою госпожу Нарнис Нельяфинвиэль позволить мне навестить хранительницу этого прекрасного города!
— Ваньяр лучше всех умеют изображать рабов, — фыркнула Финвиэль, наклонившись к матери, — и этим подкупают кого угодно!
— Мы ведь в Благом Амане, — ещё блистательнее расплылся внук ваньярского короля. — Рабы — у Моргота, а мы — любимые соседи. Госпожа Уинэн, прекрасная и милосердная! Мы прибыли к мастеру Махтану, гостящему здесь. Воспользовались моментом, когда он не в подземных кузницах.
Майэ посмотрела снисходительно-насмешливо, пышные серебристо-голубые волосы, совершенно сухие, затрепетали на ветру, словно при погружении под воду.
— Принца Арафиона светлые аманэльдар считают предателем, — прозвучал прибойной волной голос младшей Айну. — Как и принца Фионвэ. Лишь милостью Вала Манвэ вы до сих пор не наказаны, поскольку Владыка Сулимо уверен — вы сами не осознаёте, куда плывёт ваш корабль.
— Я здесь — лишь белый парус, — вкрадчиво, с нотами покорности начал напевать внук Ингвэ, — я за проступки каюсь,
В любви Валар купаясь.
В белой дымке тая,
Чайкой улетаю-таю-таю…
Так любить не может никто.
Уинэн подплыла к причалу настолько стремительно, что эльфам показалось, будто под ногами пропала опора. Встав на белоснежные доски уже в обличии девы с ногами, а не китовым хвостом, Майэ что-то прошелестела, и к ней вышел из воды Майя Оссэ, царственный, словно именно он правил городом Альквалондэ и всеми Тэлери Валинора. Подождав, когда корабль причалит, помощник Вала Улмо подошёл вплотную к судну и начал очень внимательно рассматривать каждую мелочь, потом поднялся на палубу, прошёлся от кормы до носа, спустился в трюм.
— Мы хотим полюбоваться вашим творением, пока вас не будет, — сказал Оссэ, через некоторое время вернувшись на причал. — Возможно, ненадолго выйдем в море.
— У нас достаточно сопровождающих защитников, — улыбнулась Нарнис, подбоченившись, — чтобы отогнать Тэлери, если те захотят в отместку за поступок Феанаро Куруфинвэ сжечь корабль его внучки.
— Лучше не допустить конфликт, чем потом его разрешать, — Арафион приобнял леди Нельяфинвиэль за напряжённые плечи, — если Тэлери увидят, что помощники Улмо благосклонны к нашему кораблю, никто на него даже косо не посмотрит, несмотря на то, что на нём изображено.
— Величайший из Эльдар и его величайшее творение, — невинно промурлыкала Финвиэль.
На звёздный купол медленно поднялась серебристая ладья с цветком Телпериона, Уинэн посмотрела вверх, вскинула руки. Недовольный взгляд Оссэ был весьма красноречив, однако Майэ не обратила внимания. Зазвучала тягучая мелодия, полившаяся в небо и с неба одновременно, музыка сплелась будто в тугой канат, и начался мощный прилив. Лицо Уинэн засияло восхищением, белую мачту вдалеке стало не видно из-за прибывшей воды.
— Пойдём, — выдохнула Нарнис. — Прогуляемся по городу по дороге к мастеру. Мне надо ещё раз всё обдумать.
— Хочешь заставить родича ждать? — осторожно поинтересовался Арафион.
— Нет, — отрезала Нельяфинвиэль, неуверенно взяв бутыль, — он нас не ждёт.
***
Фионвэ подошёл к высокому окну крепости Форменоссэ и посмотрел вниз во двор. Леди Усинтиэль о чём-то весело говорила с внуками, словно не было недавних гневных речей о Махтане и его учениках. Сын ваньярского короля невольно думал, как и почему распадается всё больше валинорских семей. Одних, как Финдекано и Нарнис, Куруфинвэ Атаринкэ и Усинтиэль разделил Исход, других…
Может быть, у юного Тинданаро и Элендис всё сложится лучше, семья уцелеет, несмотря ни на что, однако сейчас Фионвэ боялся другого: его сын затеял дерзость, возможно, полезную, но она точно не понравится слишком многим. Что, если Нарнис, Финвиэль и Арафион не вернутся из Альквалондэ, а решат уйти в Лориэн обдумать жизнь и исцелиться от тьмы?
«Это благо, — повторял себе сын короля, но с каждым произнесённым словом становилось страшнее. — Это благо».
Это Благо.
Примечание к части
Песни:
«Половецкая пляска» из оперы «Князь Игорь»,
«Лунная тропа» Алсу,
«Белый парус» гр. «Нэнси»
Урок кораблестроения
Сияя мерцающими искорками, благоухая неисчислимыми ароматами цветов, дни сменяли друг друга, оставаясь одинаково пустыми. В новом Валимаре, разумеется, было, чем заняться, но всё казалось «не таким».
Лаурэнис чувствовала себя одинокой. Выглядя, как все, одеваясь, как всё, дочь неудачливого бунтаря не встречала косых взглядов или особого плохого отношения, однако спокойно жить не получалось — в сердце закипала злость. Здесь, как и в Форменоссэ, можно было заниматься любым ремеслом, кроме ковки боевого оружия, только даже начать не хватало сил. В Валимаре, как и на севере, постоянно встречались Айнур, однако они не вели себя, как надзиратели, их присутствие постепенно перестало будоражить и вызывать хоть какие-то эмоции. Даже Айвендил, способный бесконечно рассказывать, о чём шепчутся цветы, и как спорят антилопы, казался Лаурэнис не более, чем предметом мебели или очередной колонной в саду. Какой прок от прихвостней Валар, если они даже не угрожают?
А ещё, в Валимаре никогда не говорили не только о Феанаро, но и о Первом Доме Нолдор. Их просто вычеркнули из жизни аманэльдар, из истории Валинора, как будто не было тех, кто принёс «страшную» клятву, кто пролил «братскую» кровь. Не было! Самых искусных и деятельных Эльдар! Лучших в любом деле! Их. Не. Бы-ло! Никогда!
Жизнь на теневом склоне горы Таникветиль походила на череду праздников: Ваньяр не уставали устраивать пиры, хвастаться новыми песнями, нарядами, блюдами, причёсками, украшениями. Всё это они придумывали и делали сами, и Лаурэнис каждый раз отмечала для себя — у этого народа всё получается совсем не как у Нолдор. Хотелось говорить или хотя бы думать, что хуже, однако это не было правдой. Не хуже — просто иначе.
Праздники, праздники, праздники… Могло бы показаться, будто время здесь совсем не двигалось, лишь одно обстоятельство рушило лживую полусонную иллюзию — жизнь Ингварона не стояла на месте. Лаурэнис не знала, зачем наблюдала за глупым смешным слабаком, но почему-то отметила для себя его первое появление на торжестве с невестой — такой же глупой, разумеется, известие о свадьбе, прогулки с беременной женой, а потом — случайную встречу у горного ручья, когда счастливый отец качал на руках новорожденную дочку.
«Ты сама хотела за него замуж?» — задала самый худший из возможных вопросов Индис, когда на очередном празднике Лаурэнис засмотрелась на танцевавшего с женой Ингварона. Играла красивая и скучная, как и сами Ваньяр, музыка, однако, менестрелям охотно подпевали и подносили дары.
«Ночью у порога светлая дорога, — со счастливыми улыбками кружились гости праздника, — манит в путь, не свернуть,
Я приду когда-нибудь
Туда, где не ждали,
Оставив печали.
В тот край, где забыли,
Туда — в никуда.
Я ещё не знаю, для чего взлетаю,
Где она — моя струна,
Что зовёт с собой меня
Туда, где забыли,
В тот край, где любили,
Давно где не ждали,
Туда — в никуда, в никуда.
Это воля Рока — долгая дорога,
Длинный путь, скупая грусть,
Будет день, и я вернусь
Туда, где не ждали,
Где слёзы печали,
Туда, где забыли,
Где прежде любили.
Туда — в никуда…»
«Я? За него?!» — возмущение получилось чересчур эмоциональным, поэтому Индис лишь заулыбалась.
«Ингварон — хороший эльф, — сказала она, — но ваше знакомство началось со взаимных укоров, да ещё и при всех, поэтому семья бы у вас не получилась. Но я повторяю предложение помочь найти мужа. Ты хочешь такого же милого юношу? Или немного побойчее?»
«Я хочу невозможного», — гордо ответила Лаурэнис, и сестра короля едва не рассмеялась. Взгляд проницательных глаз как бы говорил:
«Да, мы все были такими, но жизнь научила желать только дозволенное».
«Я никогда не захочу в Лориэн! — дочь Лауранаро вспылила. — А моей семье можно желать только одного — оказаться там!»
«Я тоже твоя семья, — не согласилась Индис. — А мне дозволено много, много больше».
Лаурэнис не продолжила разговор тогда и не начала после. Пусть праздник продолжается, и если иного пути пока нет, можно позволить себе плыть по течению. До ближайшей излучины этой спокойной чарующей реки.
***
Почему-то захотелось всё переделать. Возможно, мастерство скульптора поднялось на новую ступень, поэтому созданные ранее статуи начали казаться отвратительными, а, может, дело было в плохом настроении.
Помощница принесла письмо от отца ещё вчера, но Нерданель забывала его прочитать. В конце концов, что важного там может быть?
Тронув сделанную внуком брошь, приколотую около сердца, эльфийка взглянула на скульптуру юноши, который однажды приснился. В видении он не назвал имени, лишь сказал, что звёздный свет озарит его путь и венчает голову. Подобное можно было бы сказать о любом эльфийском короле, однако, Нерданель чувствовала — этот юноша — не «любой».
— Переделаю, — сказала вслух эльфийка, снова тронув брошь. — И начну с тебя, увенчанный звёздным светом! Но сначала…
Не договорив, Нерданель взяла в присыпанные мраморной пылью руки конверт, не церемонясь, открыла, и, начав читать, от удивления забыла о планах. Отец не стал бы врать, а это значит, что снова в дела Первого Дома Нолдор вмешаются Айнур. Владыки обязательно сотворят благо, но кому-то непременно придётся лить слёзы.
***
— Дай мне свой плащ, пожалуйста, — сказала вдруг в пустоту Нарнис, когда дом, где временно остановился мастер Махтан, приблизился почти вплотную. — Арафион.
Ваньярский принц удивился.
— Наверное, мне не стоило так одеваться, — виновато произнесла леди Нельяфинвиэль, прячась в расшитую золотыми цветами ткань, словно внезапно оказалась голой. — Объясни мне, Арафион, почему в мужской одежде и мужском обществе я чувствую себя увереннее? Почему так? Почему Нолдиэ проще делать глупости в обличии Нолдо?
— Похоже, сейчас мы, как никогда, близки к понимаю принципа выбора облика у Айнур, — захихикала Финвиэль.
— Думаю, всё же лучше оставаться собой, — загадочно заулыбался Арафион. — Я просто подумал: если глупости удобнее делать в мужской одежде, значит, нечто важное и серьёзное лучше совершать в женской. Но, подозреваю, если бы я признался тебе в любви, Нарнис, одетый в девичье платье, ты бы не стала со мной даже дружить.
— А ты попробуй, — в серых глазах леди Нельяфинвиэль вспыхнул злой огонь.
Дочь посмотрела на мать и расхохоталась.
Улицы Альквалондэ погрузились в мерцающий серебристый полумрак, изящные белые здания теперь казались живыми, затаившимися в чутком ожидании. Нарнис напряглась, опустив голову.
Около дома, в котором на время прибывания в Лебяжьей Гавани поселился Махтан, находилось несколько небольших кузниц, рядом стояли огромные коробы без замков. Похоже, затянувшийся визит к Ольвэ вылился в очередное обучение ремеслу всех желающих. Несмотря на то, что мастер был лишь гостем в Альквалондэ, Махтан всё равно украсил фасад временного жилья медными узорами, заодно демонстрируя умение защищать любимый металл даже от постоянных морских ветров.
Позвонить в изящный колокольчик над дверью Нарнис хватило духа не сразу. Арафион видел — боевой настрой леди спадает, но не был уверен, что огонь стоит разжигать с новой силой. К гостям вышли знакомые подмастерья, проводили в дом. Всматриваясь в обстановку, эльфы сделали вывод, что Махтан собирался остаться здесь надолго.
— Привет вам, — сухо, однако доброжелательно произнёс мастер, войдя в небольшой зал, где расположились прибывшие эльфы. — Не ждал. Но это не значит, что не рад. Давно не виделись, Нарнис.
— Я приплыла на собственном корабле, — то ли похвасталась, то ли начала упрекать леди, — думаю, ты мог бы заняться его украшением. Это было бы намного приятнее, труд получился бы более благодарный.
Махтан мгновенно изменился в лице. Арафион понял — сейчас этот Нолдо начнёт, нападая, защищать свою позицию, однако Нарнис бросилась в бой первой:
— Ты думаешь, что помогаешь семье или народу? Думаешь, делаешь лучше для нас и тех, кто ещё родится? Но это не так, дед! Мы ничего не должны этим лебедятникам! Воины Нолдор уничтожили в честном бою тех, кто встал на пути к общему благу и только их, а сейчас Тэлери мстят всем — и правым, и виноватым, не разбираясь! Это подло! Но ещё хуже, что ты, мастер Махтан, это позволяешь и поощряешь! Ты стал их орудием и оружием в войне против Нолдор! Ты превратился в их раба! Даже не раба Валар, в раба таких же эльфов, как ты сам! Это отвратительно! Меня растили на историях о твоих подвигах у берегов Куивиэнэн! Но как я могу в них верить, если сейчас вижу слабака на месте героя?!
— Вон отсюда! — рявкнул Махтан, вскакивая. — Неблагодарная девчонка! Ты ещё хуже, чем твой любимый дедушка Феанаро! Его превозносишь, да?! Забыла уже, как он бросил свой народ на гневный суд Валар?! Как он внёс раздор в семьи?! Как он уничтожал всё, к чему прикасался?! Теперь ты обвиняешь меня — единственного, кто пытается это исправить?! Нолдор — народ мастеров, а не безумных воинов! И чтобы Тэлери поняли нас, они сами должны стать мастерами, искусными, как и мы! Подумай об этом в своём изгнании среди мертвецов в могилах и склепах! Одинокая и обозлённая! А лучше отправляйся в Сады и подумай там! А здесь не появляйся, или я…
Арафион спешно увёл трясущуюся от гнева Нарнис и её гордую за маму дочь из дома, кивая и улыбаясь каждому встречному.
— Я бы его убила, — прошипела Нельяфинвиэль, немного отдышавшись. — Наверное.
— Мне тоже так показалось, — внук Ингвэ обнял любимую эльфийку, и та почему-то не отстранилась. — Теперь пойдём за лучшим жемчугом?
Глаза Нарнис хищно загорелись, и ответа уже не потребовалось.
***
Сияние ночного светоча пело Темой серебра Телпериона, сплетая звуки росы, роста листьев и благоухающего цветения в единую мелодию. Оссэ и Уинэн закружились в танце на пристани на фоне чёрно-звёздного неба и многочисленных белоснежных лодок, и восхищённые Тэлери собрались полюбоваться красотой движений Айнур, хотя музыка света слышна эльфам не была.
Нарнис возвращалась к кораблю быстрым шагом, сопровождаемая дочерью и влюблённым эльфом, а позади шли четверо жителей Альквалондэ с совершенно ошарашенными лицами, робко поглядывая на руки Нолдиэ, кожа которых ещё поблёскивала жемчужной пылью.
— Это мой корабль! — заявила Нарнис, сжимая кулаки. — Видите?! Его Нолдор построили.
Майя Оссэ прервал танец и, ловко перепрыгнув с причала на причал, оказался рядом с носом величественного судна.
— Я внимательно осмотрел его, — указал Айну на корабль, ловя испытующие взгляды Тэлери. Конечно, они ждали, что Оссэ отзовётся о творении проклятых Нолдор плохо. — Он хорош. И безопасен, что главное. Я бы лишь немного переделал украшающий узор. Нужна только пара штрихов, чтобы изображённая здесь Владычица Элентари стала более узнаваемой, и звёзд желательно сделать больше трёх. В остальном, мне добавить нечего.
— Если сейчас кто-нибудь засмеётся, — прошипела Нарнис, — я за себя не отвечаю.
— Не засмеются, — тихо произнёс Арафион. — Все в ужасе от признания самим кораблестроителем мастерства Нолдор. Уверен, после слов «Он хорош», никто уже ничего не услышал.
— Зато мы услышали, — гордо вскинула голову Финвиэль. — И поняли. Этот урок кораблестроения был самым показательным в моей жизни.
Примечание к части
Песня «Туда» гр. «Михей и Джуманджи»
Чьё-то счастливое прошлое
— Гори, гори ясно, чтобы не погасло!
Гори, гори ясно, чтобы не погасло!
Детский голосок звенел в полумраке позднего вечера, в сгущающейся тьме золотоволосая девочка в белом платье, державшая в руках ажурный фонарик, танцевала около погрузившегося во мрак соснового леса.
— Гори, гори ясно! Чтобы не погасло!
Усинтиэль стояла у ворот Форменоссэ и смотрела за ребёнком. Нечасто в гости приезжал кто-то из Третьего Дома Нолдор, но, похоже, что-то поменялось в подземном городе. Новый Тирион — название-насмешка над изначальной сутью имени: Обсерватория, которую спрятали в пещеру! Символично и горько. Пожалуй, именно это понимание стало последней каплей в чаше принятия решений, когда супруга Куруфинвэ Атаринкэ поехала в «крепость-усыпальницу», как величали Форменоссэ верные Валар аманэльдар.
И вот теперь что-то заставило родню короля и королевы Нолдор отправиться на север. Может быть, родители золотоволосых близнецов Ангарато и Айканаро захотели смотреть на настоящие, а не нарисованные звёзды?
— Гори, гори ясно, чтобы не погасло!
Божья коровка, улети на небо!
Принеси мне хлеба!
Чёрного и белого,
Только не горелого!
Девочка поставила фонарь на траву, достала из него свечу, посмотрела на сосны сквозь огонёк.
— Исход из Валинора многих лишил будущего, — сребровласая эльфийка подошла к Усинтиэль, взглянула на танцующую внучку. — Моя сестра стала королевой чужого народа, и что бы ни говорили о братстве, Ольвэ, увы, всё портил испокон веков и портит поныне. Знаешь, я ведь была из тех, кто хотел видеть королём Тэлери Айриольвэ. Когда кузена нашли мёртвым, я подумала, что у нашего народа больше нет «завтра».
Маленькая племянница дортонионских владык, знающая об Айканаро и Ангарато лишь то, что у её мамы когда-то были братья в Валиноре, а теперь они за морем, снова закружилась около леса, огонёк свечи затрепетал, белое платьице взлетело лёгким дымком.
— Гори, гори ясно! Чтобы не погасло!
Подошла служанка, принесла вина и фруктов.
— Мы помним времена, когда здесь не росли апельсины и этот сорт яблок, — мать дортонионских владык улыбнулась. — Мы такие древние Квэнди! Не потрескаться бы от времени, словно мрамору.
— Знаешь, что странно, — Усинтиэль отпила из высокого тонкого бокала, — Исход разрушил «завтра» многих Нолдор, разбил судьбы и семьи, но браки, где один из супругов — из народа Тэлери, сохранились. Как ты думаешь, почему так?
— Может быть, нет большего безумия, чем такой союз? — рассмеялась сребровласая эльфийка. — Поэтому даже Моргот не в силах его превзойти, поэтому нас ничем не удивить и не напугать.
— Уверена, ты права, — супруга Куруфинвэ-младшего поддержала веселье.
Стало совсем темно, лишь белое платьице и золотые волосы девочки по-прежнему кружились, озаряемые огоньком свечи. Когда свет падал на лицо малышки, тень делала милые черты пугающими, создавая иллюзию отсутсвия глаз и прозрачности кожи. Голова казалась объятой пламенем.
— Гори, гори ясно!
Принеси мне хлеба, только не горелого!
Женщины посмотрели друг на друга, подняли бокалы.
— Вы говорите про Нолдор, будто у них кузнечные молоты, вместо голов, — Усинтиэль покрутила в руках персик, осторожно откусила.
— Да, а вы про нас — у Тэлери двойное дно. Похоже, оно запасное на случай гнева супруга-Нолдо. Стукнет головой-молотом, пробьёт, а там ещё есть! И корабль семейного счастья останется на плаву.
Сияние поднявшегося в небо ночного светоча озарило сосновые кроны, словно присыпало белёсой золой.
— Гори, гори ясно!
Ночные птицы запели громче, ручьи зажурчали мелодичнее.
— Мы приехали надолго, — сказала вдруг среброволосая эльфийка. — Надеюсь, нам найдётся место на время, необходимое для строительства дома. Просто… Я устала вечно вспоминать чьё-то счастливое прошлое. Под землёй живут только бесконечными обсуждениями, как было прекрасно, мечтами о возвращении Древ, Весны Арды и ушедших близких. Я больше не хочу постоянно говорить о сыновьях, ведь у меня есть другие потомки. У меня есть «завтра», и я решила найти народ, который тоже видит впереди не только тоску. Но на теневом склоне Таникветиль моей семье рады не будут.
Малышка совсем забыла об осторожности, начала трогать плавящийся воск. Серьёзно навредить она себе не могла, поэтому обе женщины терпеливо наблюдали за игрой, готовые в случае чего утешить ребёнка.
— Гори, гори ясно! Чтобы не погасло!
Фонарик одиноко стоял на траве, лишь иногда озаряемый крошечным огоньком.
— Я тоже вижу тяжёлые сны, — мать дортонионских владык допила вино, — мне тоже страшно, но я не хочу слушать однообразные речи мужа сестры о том, что Валар нам помогут, а мы должны их любить. Я не хочу плыть по течению ледяных подземных рек в кромешной тьме, боясь, что вот-вот застряну в расщелине. Я боюсь за сыновей, но не хочу постоянно говорить об этом и утешать других, уверяя, будто мне точно так же тяжело. Кто знает, насколько страдает каждая из нас? Да, возможно, кому-то суждено умереть, но я, Усинтиэль, я хочу жить. Кто-то выбрал гибель, но я выбрала жизнь. И мне надоело чувствовать себя виноватой за это и быть вечно кающейся в том, как я посмела не сдаться. Знаешь, из всех чертогов Арды, мне милее стены Форменоссэ. Здесь все прокляты, но такое проклятье я бы назвала совсем иначе.
— Свободой? — спросила жена Атаринкэ.
— Да. Свободой.
Девочка засмеялась, поднесла свечу к пышному золотому цветку.
— Я видела во сне подобное, — заговорила, указав на внучку, бабушка. — Астры, магнолии, нарциссы, пионы на фоне соснового леса. И огонь. Мне было страшно, но я знала — всё, что происходит, предрешено и не в моей власти. Огонь тогда вспыхнул, и я проснулась, когда весь мир рухнул в пламя где-то внизу. Было странное чувство, будто происходящее давно напророчено, неизбежно, но это ошибка, так быть не должно.
Усинтиэль задумалась, не ответила. На небе всё ярче сияли звёзды, танец платьица и огонька около цветка продолжался, и тишину нарушало лишь далёкое пение птиц, но вдруг неожиданно громко, словно предвещая катастрофу, прозвучал детский голос:
— Гори, гори ясно! Ой!
***
Пенголод открыл глаза и понял, что снова заснул над рукописью.
Среди строчек об устройстве города и списка новых членов семей лордов красовались золотые цветы. Летописец хотел рисовать их нераскрывшимися бутонами, но тогда прекрасные растения превращались в языки пламени, а огню на страницах книги не место.
Чувство тревоги снова зародилось в сердце. Сейчас Пенголод, как никогда раньше, понимал тех, кому хотелось сбежать из тайного города — влюблённый эльф совсем ничего не знал про обожаемую леди, и почему-то с каждым днём это тяготило сильнее. Спросить бы о ней орлов, но каждый раз что-то останавливало.
Посмотрев на огонь в большой металлической чаше, книжник представил, как горят страницы с цветами, внутренне содрогнулся и поспешил собрать заранее отложенные записи в сумку — вечером предстоит важная встреча, необходимо подготовиться как следует. Но сначала — погасить все источники опасного, пусть и такого тёплого света.
Лорд Дома Крота
Выйдя из дома, Маэглин обернулся на двери — кованые, мощные, но всё равно изящные, украшенные новым гербом. Безымянный предатель из Дома Эола стал лордом прекрасного города. Заслуженно? Нет, по праву рождения, но разве Маэглин, сын Ириссэ Нолофинвиэль не сможет доказать всем, что достоин столь высокого титула?
Дома Эола больше нет, он существовал лишь в мечтах отца, который, увы, не умел воплощать свои желания по-хорошему. Теперь есть Дом Майрила. Только он пуст, и его символ…
***
— Слушай, парень, — Рог крутанул в посеревшей от сажи руке тяжеленный молот, — я прекрасно тебя понимаю, сам пришёл сюда не из хором, сопровождаемый оркестром и лепестками роз. Я — бывший раб! Даже не пленник, а раб! Чувствуешь разницу? И ты родился в рабстве. Моё прошлое отвратительно, как и твоё, но, знаешь, для меня важно, что ты — удивительный мастер, умеешь такое, до чего я бы за тысячу лет не додумался! Я бы сам у тебя учился, мне тебе даже преподать нечего, я не вру! Так что, мой тебе совет: вознеси на знамя отвратительное прошлое, и тогда тобой станут гордиться, потому что ты это преодолел. О тебе разве что-то плохое говорят? Ты слышал? Я — нет. Может, не доверяют, но это нормально, ты здесь чужак, который пришёл не со всеми, а позже. Но в чём тебя обвинять? Ты не виноват в смерти матери! Наоборот, ты помог ей по мере сил! Не ты привёл сюда своего дурного папашу. Не ты выбрал его отцом! Как думаешь, что могут тебе поставить в укор? Что могут придумать от безделья и сытой жизни без забот и опасностей?
Маэглин молчал. Готовя состав для охлаждения раскалённого металла, сын Эола напряжённо думал, какие секреты открывать стоит, а какие лучше оставить в тайне. Нечестно? Зато навыки не обесценятся. Не все гномы, конечно, превосходные мастера, да и отец не всегда успешно придумывал новые сплавы, но некоторые знания, полученные исключительно по дружбе, либо в счёт долгов, были поистине уникальными.
— Так что ты думаешь? — задав вопрос, Рог свалил в ящик металлические заготовки, достал ювелирную наковальню, критически осмотрел. — Придумай за них, пока они сами не насочиняли.
— Хуже, чем есть, я не придумаю, — отозвался Майрил. — Я ведь не заслуживший имя Тэлер, сын убийцы сестры короля, предавший отца и проклятый им.
— И что из этого самое ужасное на твой взгляд? — Рог расхохотался.
В тот день обсуждение не продолжилось, зато вопрос вновь встал, когда за заказными украшениями пришёл лорд Талаган. Как обычно, принеся арфу, толстяк уселся у распахнутого окна, достал кружевные салфетки и начал наигрывать что-то очень печальное, многозначительно посматривая в сторону кухни.
— Накормлю, если придумаешь моему учителю герб, — поставив перед другом шкатулку, заявил Рог. — Звёзды королевского рода — это хорошо, но, как мне кажется, слишком обезличенно.
— Королевские звёзды — нехороший символ, — покачал головой лорд Арфист. — Не пойми меня неправильно, Маэглин, я не хочу оскорбить твоего дядю. Дело вообще не в нём, а в том, что в искажённой Арде может произойти любая подлость, и звёзды королевского рода станут для тебя клеймом, хотя ты лично не имеешь никакого отношенияк делам короны. Так и зачем, скажи, тебе отвечать за то, к чему ты непричастен? Помню, был у меня надсмотрщик один, любил он похваляться отцовским оружием — мечом трофейным. После Битвы-под-Звёздами многие орки эльфийским оружием обзавелись, и этот особенно похвалялся. А фантазия у него хорошая была, получше многих эльфов, и хвастался этот гад, будто он лишь на малую часть орк, а в остальном — чисто звездун заморский. У отца только немного примесь орочья есть, то ли дед, то ли прадед. Шутить над ним вслух боялись, но между собой шептались, мол, как же столь дивного эльфа на такую важную работу взяли, ведь, очевидно, у Моргота подобное невозможно — рабом был бы этот фантазёр, но он тряс трофейным флагом со звёздами и гордился. А потом, когда всех не-орков вырезали, так и за ним пришли. Назвался эльфом — добро пожаловать на костёр или куда похуже.
— Замечательная аналогия! — захохотал Рог.
Маэглин молчал. Немного опасаясь, что лорд Салгант-Арфист захочет нажиться на мастерстве чужака и предложит купить его секреты, племянник короля пытался придумать не герб, а отговорки, которые с одной стороны не обидят Талагана, а с другой — дадут понять, что подобные предложения ему неинтересны. Может быть, безымянный Тэлер из Дома Эола — и бывший раб, но наживаться на всём, ставя богатство превыше любых ценностей, он не готов.
— Понимаешь, Маэглин, — улыбнулся лорд Арфист, косясь на стену в направлении кухни, — звёзды, музыкальные инструменты, цветы, птицы, архитектура — это у всех, это было, есть и будет, поэтому надо взять для символа что-то своё, неповторимое.
— Отвратительное прошлое, — хмыкнул сын Эола.
— Да, — легко согласился толстяк. — Однако от портретов на знамёнах лично я бы воздержался.
***
…крот. Маэглин посмотрел на искусно выкованного зверька, думая о том, что вылезший из норы на свою погибель вредитель — лучшее изображение прошлого, с которым всё равно неминуемо будет ассоциироваться и сам племянник короля. Крот. Дом крота. Всяко лучше, чем Дом Эола, да и от землеройных зверьков польза есть — почву рыхлят, вредителей поедают.
Отвернувшись от ворот дома, сын погибшей принцессы пошёл по улице, отрешённо смотря по сторонам. Город жил, как всегда, даже орлы в небе кружили по обычной дуге.
«Мы должны показывать соглядатаям Владыки Манвэ Сулимо, что живём без войны, — то и дело повторял главный мирный лорд и орёл Гондолина Глорфиндел. — Пусть у Валар не будет причин обделить нас защитой».
Маэглин хотел стать одним из воинов, однако видел — ему не доверяют и тянут время, потому что не могут отказать племяннику короля, а дать согласие опасаются. Вероятно, что-то изменится, если больше работать с Келебрехом? Лорд Дома Крота часто думал про одну разработку, начатую отцом в Ногроде, однако, судя по всему, так и не завершённую. Почему-то Маэглин был уверен — с Аваром можно создать нечто грандиозное — в этом эльфе чувствовалось то самое безумие творца, которое заставляет гениев идти на всё ради шедевров. Если совсем немного приоткрыть перед ним завесу тайны, Келебрех забудет, почему раньше не доверял странному чужаку. В конце концов, он и сам не из аманских Калаквэнди.
Встреча с Пенголодом должна была состояться в учебной библиотеке Дома Снежной Башни.
«Господин Квэнголдо, — вспоминал Маэглин шутливые вопросы юных гондолиндрим, — ты назвал дом в честь своего бывшего дворца в Хэлкараксэ? Тебе не надоел снег? Хочешь снова в поход через льды?»
«Я не был в Хэлкараксэ, — напомнил удобную ложь Умник Кельсамо — это имя в Гондолине и вовсе никогда не звучало, — Льды проходил великий эльф, коего я считаю учителем — Квеннар и-Онотимо. Я же родился в Средиземье на берегу моря, и надеюсь, больше никто не спутает меня и господина Квеннара. Что же касается Снежной Башни: через долгий тяжёлый путь учения самые усердные придут в библиотеку Дома Столпа — Столпа Мудрости».
Шуток об этом сразу придумать не удалось, а, возможно, юные гондолиндрим просто не решились дерзить.
Пройдя ряд швейных мастерских, Маэглин засмотрелся на фонтаны. Здесь, среди струй воды, недавно танцевала Иттариэль. Прекрасная принцесса, чьё имя уже внесли во все летописи, где-то называя Итарилдэ, где-то — Идриль, где-то — Келебриндал. Прозвище Серебряная Туфелька немного пугало, вызывая не самые приятные воспоминания, однако лорд Дома Крота твёрдо решил не жить прошлым.
Мысль о возлюбленной больно уколола в груди.
«Это был просто танец…»
***
Жаркий летний ветер закружил несколько опавших белых листочков, молодые деревца, точные копии королевского древа трепетали, отчего прозрачные кроны словно мерцали звёздами.
— Телперион был таким же? — не зная, с чего начать разговор, Маэглин подступил к кузине-принцессе, которая только пришла на площадь вместе с отцом и свитой. Рядом стоял Глорфиндел, и его взгляд показался сыну тёмного эльфа странно благосклонным.
— Нет, — очень мило улыбнулась Иттариэль, однако прежней теплоты, разумеется, не ощущалось.
«Недоверие», — понимание лишило желания что-либо говорить, но принцесса вдруг беззаботно рассмеялась, схватила Маэглина за руку и повлекла к фонтанам, где пели и танцевали гуляющие.
— Я хочу, чтобы всё сейчас было, как тогда, — не найдя слов, начал мямлить влюблённый эльф.
— Я тоже, — принцесса закружила его, то и дело подставляя под прохладные брызги.
Неохотно отпустив руку Иттариэль, Маэглин достал из мешочка на поясе изящный браслет, состоящий из серебряных нот. Покраснев и едва не задохнувшись, эльф надел украшение на запястье принцессы.
— Я люблю тебя, — тихо сказал он. — Как тогда может быть только вместе с тобой.
Иттариэль очень постаралась изобразить удивление, однако оно вышло фальшивым — разумеется, Эльдиэ прекрасно знала о чувствах кузена.
— Я тебя люблю только как родича, Майрил, — ласково произнесла дочь короля, однако в синих глазах затрепетал страх. — Веселись и ни о чём не думай.
— Я не стану принуждать тебя, не бойся, — слова дались слишком тяжело. — Лучше одному, чем с кем-то, кто не любит. Но тогда… Мы так танцевали…
— Это был просто танец.
Маэглину показалось, что он сейчас заплачет. К счастью, фонтан снова брызнул в его сторону, намочив лицо. Музыка звучала игриво и весело, Иттариэль была так прекрасна! Горло перехватило.
— Собери меня в букет из несорванных цветов,
Из отдельных, посторонних, самых первых снов, — запела принцесса, порхая в такт музыки. Повторить движения её ног вряд ли удалось бы хоть кому-то. Схватив кузена за руки, Серебряная Туфелька увлекла его в пляску, не заставляя, однако, делать что-то трудное. — Ты сложи меня по нотам из осколочков души.
Шаг за шагом, с поворотом, только не спеши.
Ты найди меня случайно в отражении зеркал,
Словно мы одни и опустевший отшумевший зал.
Разве может оборваться эта тоненькая нить?
Можно плакать и смеяться, но не говорить.
Это был просто танец в вихре звёздного лета,
Приближение к тайне под лучами рассвета.
Это было дыханье чёрно-белого шелка,
И движение ткани рук твоих касалось только.
***
Просто танец.
Постаравшись больше не теребить кровоточащую рану, Маэглин пошёл вперёд, свернул к Снежной Башне и поднялся в учебную библиотеку. Уверенный, что встретит там только Пенголода и обсудит не самые приятные страницы истории, которые стоит записать правильно, лорд Дома Крота крайне удивился, увидев сидящего рядом с летописцем «орла».
— Мы говорили о тебе, — обернулся Глорфиндел на Маэглина. — Это некрасиво делать за глаза, поэтому повторю ещё раз. Я говорил, что прекрасно понимаю чувства короля Турукано к тебе. У меня тоже от любимой сестры осталось только её дитя, и я слепо люблю Иттариэль. Я говорил, что из тебя может получится полезный союзник или опасный противник, и первый вариант мне нравится больше. Я готов дать тебе небольшое задание, только ответь мне честно: где в Белерианде тебя хоть раз видели и смогут узнать? Вспомни каждый уголок, Майрил, сын Ириссэ.
Растерявшись, Маэглин неловко поклонился и сел за стол, не найдя на видном месте пера и бумаги.
«Я стану «орлом»! — радостная мысль лишила способности думать о чём-то ином. — Теперь мы с Келебрехом точно сработаемся! У него не будет причин не доверять мне! И… Может быть, Келебриндал перестанет меня бояться?»
Примечание к части
Песня «Просто танец» Л. Агутин, А. Варум
Как в Валиноре
— Есть только миг! Да чтоб тебя! Между прошлым… Да выправись уже! И будущим… Моргот сожри этот дрын! Именно он… Получай! Называется «Жизнь».
Когда у Рога что-то не спорилась работа, он начинал страшно злиться, однако с безопасного расстояния наблюдать за этим было весьма забавно. Кроме того, Маэглин заметил, в это время появлялась возможность делать рядом что угодно — не обратит внимания.
Долбанув по наковальне не слишком прицельно, глава Дома Гневного Молота выругался уже не по-эльфийски.
Решив действовать быстрее, племянник короля поспешил подойти к Келебреху, который принёс из кладовки целую гору заготовок и что-то среди них искал. Подловить момент, когда Рог будет ругаться, и одновременно с этим его друг окажется в кузнице оказалось сложно. Ждать пришлось не один месяц, а беседовать с «кротом» где-то, кроме мастерской, Авар отказывался, не слишком вежливо давая понять, что тратить время можно с большей пользой:
«Какой смысл беседовать здесь и сейчас, если мы снова увидимся за работой? Вне мастерских лучше уделить внимание тем, кто не любит жар горна и грохот молота».
Возможно, Маэглин бы отказался от идеи совместных дел с Келебрехом, если бы не видел, как горели глаза этого эльфа, когда обнаруживались новые свойства какого-нибудь металла или раствора. А ещё имел место разговор, не предназначенный для посторонних ушей, однако племянник Турукано услышал всё, показавшееся достаточным для окончательного решения. Случилось это после выступления летописца, где речь шла о первых эльфах.
«Родство Пробудившихся — сложная тема, спорная, — говорил Пенголод своим ученикам, которым предстояло обучать гондолинских детей истории. В тот день летописец собрал в библиотеке Столпа всех желающих, не только книжников, однако диалог вёл исключительно с исследователями и авторами текстов. — Мы знаем от Айнур, что для нас, Старших Детей Эру, как и для Творцов Арды, дух первичнее тела, феа практически всецело властвует над хроа, поэтому родство в нашем понимании, в первую очередь, это единство душ, схожесть талантов и суждений. Уверен, каждый из нас замечал, как сильно становятся похожи лицом те, у кого одинаково светятся сердца. Мы понимаем появление Пробудившихся так: были созданы несколько феар, которые потом разделились и облачились в хроар. Частички единого ощутили себя братьями и сёстрами, непохожие показались чужими, непонятными и интересными. Их захотелось познать, изучить. Может быть, желание познания неизведанного и есть любовь?»
Вспомнив об Иттариэль, Маэглин едва не потерял тогда нить речи Пенголода, однако тема оказалась слишком интересной, чтобы надолго отвлечься.
«Рождённые утратили изначальную близость феар, получив схожесть хроар взамен утерянного единства духа. Новые поколения Эльдар походят друг на друга телами, но договориться о чём-либо не могут, несмотря на целые библиотеки словарей. Мы знаем столько слов и фраз, что ни одно книгохранилище не способно вместить всего, однако понимания между нами нет. Пробудившиеся стали Квэнди не сразу, говорить научились спустя долгие годы жизни у Куивиэнэн, но все знали желания и нужды друг друга, чувствовали, когда и как помочь, смело пользовались осанвэ, не боясь быть услышанными Айнур, не опасаясь, что кто-либо из них вмешается в беседу, выдав себя за одного из общающихся, что подслушанное используют против говорящих. Пробудившиеся — или Пробуждённые? — как, вы считаете, правильнее говорить? — были наивны, поэтому столь многих мы не узнали лично».
Началось долгое обсуждение «Пробудившихся» и «Пробуждённых». Маэглин пытался понять, проследить закономерность, разделить на группы тех, кто уверяли, будто правильнее «Пробуждённые», поскольку именно Эру Илуватар сам решил, когда его Дети должны начать жить, и открыл их глаза, и тех, что не скрывали — версия о «Пробудившихся» нравится им больше, поскольку в этом слове чувствуется свободная воля — главный дар Творца. Да, именно Эру определил время пробуждения, но команда «Подъём!» эльфам не требовалась, они просто ощутили, что готовы начать жить и начали. Сами.
Попытка понять закономерность ничего не дала, зато Маэглин заметил реакцию Келебреха на речь летописца — Авар светился так, словно побывал в Валиноре в Эпоху Древ. Через несколько дней и состоялся разговор не для посторонних ушей, однако сын Эола привык, что любые беседы ведутся не для него, поэтому с детства научился слушать запретное.
«Родство духа Пробуждённых важнее и сильнее родства тел родившихся!» — с жаром говорил Келебрех Салганту, когда тот пришёл к Рогу за очередной шкатулкой.
Маэглин удивлялся, почему глава Дома Гневного Молота позволяет другу-арфисту быть нахлебником — брать его изделия подешёвке, либо совсем даром, а потом перепродавать за золото, но в конце концов решил для себя, что для Рога дружба, пусть и ради выгоды, важнее награды за труды. Что ж, его дело.
«Я понимаю это, — сдержанно кивал, отмахиваясь золотым веером, лорд Талаган. — Понимаю как неродной по крови отец».
«Моё кровное родство с Феанаро Куруфинвэ можно оспорить, — всё быстрее говорил Келебрех, и всё больше утомлённости проявлялось во взгляде толстого лорда, — любой ведь может сказать, будто является потомком родичей Финвэ или Мириэль! И что вообще есть родство, когда речь о первых эльфах без отцов и матерей? Любой из сыновей Феанаро наречёт меня самозванцем, обвинит в попытке претендовать на земли и корону Первого Дома Нолдор!»
«Можно подумать, что ты не хотел бы стать одним из королей-Феанорингов», — с едва заметным насмешливым неверием проговорил лорд Арфист, покосившись на друга.
«Конечно, я бы этого хотел! — Авар подпрыгнул на стуле. — Ты не представляешь, насколько сильно я хочу знать устройство системы подачи воды в Химринге! Я хочу построить где-нибудь такую же или лучше! В собственном городе! Но я ведь умею отличать мечты от жизни, я знаю, что только мастерством смогу доказать…»
«Или захватить силой, да?»
«Нет!»
«А Сильмарили?» — Талаган уже не скрывал издёвки.
«Я никогда не видел их! Только на картинах. А нарисованные они не выглядят достаточно красивыми, чтобы ради них покрывать себя позором, прослыв наглым самозванцем».
«Какой же ты ещё ребёнок…»
Маэглин не сразу осознал услышанное, однако постепенно, за монотонной работой и во время неспешных прогулок в одиночестве, пришло понимание, на какое именно слабое место следует давить.
— Келебрех, — тихо откашлявшись, произнёс сын тёмного эльфа, подходя к столу, за которым Авар разбирал заготовки. — У меня есть одна идея, но я не хотел бы, чтобы Рог надо мной смеялся, поэтому не показываю ему. Понимаешь, это ногродская разработка, но мастер, начавший её, погиб во время поисков митрила, а наследники лишь посмеялись над проектом. Как и над поисками.
— Понимаю, — неохотно отозвался Келебрех, мельком взглянув на записи, — это ведь глупо — привлечёт врагов. Ты выдашь себя…
— Нет, это не для нас. А чтобы подбросить врагам, и уже они выдадут себя нам. Ты ведь встречал орков, Серебряное Копьё?
— Хочешь сказать, что они глупы, как дети?
Авар спорил, старался насмехаться, но Маэглин видел — он согласен. Конечно, признает это не сразу, но сдастся обязательно, ведь…
— Они будут светиться — такого ещё никто не делал, — выдал последний, вроде бы самый глупый аргумент племянник короля Турукано, но именно эти слова вызвали искреннюю восхищённую улыбку на лице родича Феанаро. — Не пригодятся в дело — поиграемся на турнирах.
— Есть только миг, Моргот тебя поимей! — донёсся выкрик Рога. — И все его рабы и слуги! Между прошлым и будущим! Именно он называется, да чтоб тебя, а! Жизнь! Гнись уже давай! Как надо!
Келебрех помолчал и неожиданно совершенно искренне рассмеялся.
***
День был тёплый и практически безветренный, трава ярко зеленела, золотой дневной светоч делал оперение кружащих в небе орлов Манвэ ещё красивее.
— Насколько хорошо здесь изучены горы? — спросил Маэглин, хотя и сам видел ответ — скалы и подступы к ним практически везде оставались нетронутыми. Разработки велись, однако, по мнению лорда Крота, недостаточно усердно.
— С твоей точки зрения — плохо, — улыбаясь, произнёс Глорфиндел. Главный Орёл Гондолина, а заодно самый мирный лорд-цветочек, отправился вместе с решившими искать ресурсы мастерами, чтобы лично убедиться в безопасности разработок. — Но я считаю своим долгом повторить: лорд Майрил из Дома Крота, не привлекай раскопками внимание желающих найти минералы. Слетятся, словно голуби на брошенную крупу, не только шахтёры и ювелиры, но и те, кто волей или неволей способен навредить всем нам. Внешние горы должны остаться нетронутыми, а внутри долины можешь изучать, что угодно. Главное — осторожнее с добычей металла. Орлы Манвэ смотрят за нами, и если мы начнём всерьёз производить нечто похожее на оружие, нас могут оставить без защиты.
Серьёзная золотоволосая дева, следовавшая за Глорфинделом, кивала каждому слову. Это выглядело так, словно именно Фумеллотэ написала Орлу речь и теперь проверяла, чтобы он ничего не забыл и не перепутал.
— И ещё, — главный страж города остановился, осмотрелся критическим взглядом, — если придумаешь свой шифрованный масштаб для карт, я должен знать от него ключ. Мои карты в основном построены по принципу калейдоскопа из треугольников — от большего к меньшим по дуге слева направо. Есть шифры, которые понимаю только я, но ни у кого в Гондолине от меня секретов быть не должно! Я обязан уметь читать все составляемые здесь карты.
Кивнув, Маэглин поймал себя на мысли, что отношение гондолиндрим к нему очень напоминало погоду в долине —вроде бы спокойная и тёплая, но стоит перемениться ветру, и тут же повеет холодом с ледника в горах так, что до костей проберёт. Одно неосторожное слово — и сын беглянки Ириссэ и пещерного чудовища снова в глазах всех становится опасным. Без причины, просто из-за отца. Маэглин понимал — быстро изменить ситуацию не удастся, поэтому придётся мириться и молча терпеть, стиснув зубы. Даже уже согласившийся на интересную работу, Келебрех внезапно сказал, что однажды встретил Эола в лесу, и тот очень хотел боя. Это был шанс предотвратить трагедию, только и сын бы его, возможно, никогда не родился.
«Оправдана ли цена твоей жизни, Майрил?» — вопрос прозвучал вроде бы в шутку, но приятнее от этого не стал.
«Мне придётся доказывать ценность своей жизни? — не смог промолчать Маэглин. — Как тебе — родство с Первым Домом Нолдор через единство талантов?»
«Мириэль и Хириэль, — уклончиво ответил Авар, — вместе плели венки, верёвки и первые подобия ткани. Они БЫЛИ сёстрами. Чем больше работали, тем заметнее становилось сходство между ними. — Эльф сделал паузу. — Я знал, что ты подслушиваешь, что не надо».
«А ты говоришь, что не надо и где не надо!»
«Твоя правда, Майрил, Моргот тебя сожри! Но если бы я знал, что тот эльф с повадками орка — твой папаша, я бы тебя в Ондолиндэ не пустил! Не в обиду, хорошо?» — всё-таки решил не ссориться Келебрех, и лорд с кротом на гербе этому от всего сердца порадовался.
— Везде, где измените пейзаж, — говорил Глорфиндел, а Фумеллотэ улыбалась довольная, — отмечайте на картах. Не начинайте искать залежи, заранее не сообщив Орлам.
— В Валиноре было так же? — осторожно поинтересовался Маэглин. — Сомнительных эльфов туда не пускали, каждый шаг заранее запретен, если Валар добро не дали?
— Всё несколько иначе, — недобро улыбнулся золотоволосый Орёл, — не считаю необходимым объяснять и рассказывать — для этого есть Дом Столпа. Скажу лишь — рад слышать твою речь. Уже успел подумать, что отец запретил учить тебя говорить.
Маэглин поджал губы.
— Ладно, копайте, — рассмеялся Глорфиндел. — Считайте, что Эонвэ вам разрешил. Это Слово Валар.
Так как рядом не было ни одного бывшего аманэльда, шутку Лаурэфиндэ Тирионского никто не понял, но это и не требовалось — золотоволосый Орёл не стремился делить с кем-либо веселье.
— Ройте, ройте, копайте! — напел Маэглин. — В руки лопаты и ройте!
— Гномья? — спросил о музыке Келебрех.
— Да, — получив одобрение работы, Ломион ощутил небывалое вдохновение и лёгкость, словно научился летать, даже не имея крыльев. — Когда наугрим начали искать митрил, бросив буквально все ресурсы на это, таргелионские Нолдор стали над ними подшучивать, а те Кхазад, которые сохранили разум и не полезли в опасные расщелины и топи, поддержали. Мы с… Однажды были в ногродской таверне, когда очередной поход собирался. И как раз приехал караван из Таргелиона. Главный гном был страшно зол, потому что с принцессой о чём-то не договорился, а тут ещё собратья глупости делают! И он с братом и сыном взял эля и давай орать: «Ройте! Ройте скорее! Копайте!»
***
— Богатства земли, сокровища света —
Мы завтра увидим, что мелочь всё это,
Ведь злата у нас будет больше в сто раз!
Так копай, позабыв про лень, всю ночь и целый день!
Песня должна была звучать смешно, однако гном голосил с таким злым лицом, что абсолютно все посетители таверны напряглись, а оказавшиеся поблизости на всякий случай отодвинулись.
Эол хмыкнул, потирая руки, чуть нагнулся к сыну:
— Я хочу увидеть, что будет с пройдохами, которые попытаются подделать митрил и подсунуть его Кхазад. Это будет красочное зрелище!
Не заслуживший имя юноша догадывался — ничего хорошего точно ждать не придётся, страх отразился на лице, и отец скривился, мол, трус.
— Ройте, ройте скорее, копайте!
В руки лопаты и ройте, ройте!
Камни блестящие — все настоящие
Цену дадут нам вдвойне.
И всё это мне, мне, мне!
Некоторые гости недовольно заёрзали.
— Видишь, — Эол снова хмыкнул, — сейчас те, кто хотят копать истинное серебро, полезут в драку. На чьей стороне присоединимся?
— Ох, какой случай! Как же я рад! — голосил и пил одновременно торговец. — Митрила куча! И там наверху буду я!
Не зная, что делать, Майрил опустил голову.
— Я знал, что ты испугаешься, служка, — с презрением произнёс отец, — но хотел убедиться. У тебя сегодня будет много работы. Исключительно увлекательной работы слуги.
Юный эльф согласно закивал — лучше убираться в кузнице, чем оказаться сейчас в самом пекле — некоторые наугрим уже полезли за пазухи. За оружием?
— У скольких врагов припадок случится,
Когда моим блеском дворец озарится!
Послушней котят станут эльфьи девицы,
Король даст мне титул не лорда, но принца!
Всё мне, мне, мне! Так и будет!
Всё мне, мне, мне. Нужно рыть!
И по праву славу даст мне открытие,
Король от события пребудет доволен вполне.
Достанется всё лишь мне.
Ждёт нас успех! Ведь не врут приметы!
Коль не хворал бы,
То тоже копал бы
Я с вами почти наравне!
— А ну, пасть захлопнул, гад!
***
— Потом была большая потасовка, — Маэглин старался говорить спокойно, хотя в душе ощущалось полнейшее смятение. — И мы ушли.
— Что ж, — Келебрех хищно улыбнулся, — начинаем копать. Перероем это гнездо, и найдём всё, что нужно! Для нашего дела.
Он подмигнул Ломиону, кивнул Глорфинделу.
«Гнездо», — подумал лорд Дома Крота, невольно вспоминая, как ещё называют гондолиндрим долину, в которой поселились. Бутон, котлован, даже ловушка! И в таком различии именований тоже пока не прослеживалось закономерности, как и с Пробудившимися и Пробуждёнными.
Примечание к части
Песни: «Есть только миг» из к/ф «Земля Санникова»,
«Ройте, копайте» из м/ф «Покахонтас»
Одиночество — это удобно, но...
Вопреки обычаю не пустив коня в галоп, Глорфиндел поехал вокруг города — неспешная скачка помогала обдумать разговор с королём. Сначала Владыка Турукано собрал небольшой совет лордов, где выслушал, в основном, ничего не значащие новости, спросил Орлов о безопасности границ и Белерианда в целом, после чего распрощался почти со всеми, оставив в зале только двоих подданных.
«Лаурэфиндэ, Эктелион, — король замер за столом, словно превратился в статую, — у меня нет причин сомневаться в ваших словах относительно покоя Ондолиндэ, я знаю — вы действительно тщательно проверяете каждую мелочь, прежде, чем донести мне. Я уверен — мы в безопасности. Также мир царит везде, кроме самого крайнего севера, но в любом случае, до нас не долетают отголоски войны, от которой мы спрятались и продолжаем прятаться. Скажите честно, друзья мои, вы уверены, что мы укрываемся здесь не зря?»
Вопрос и удивил, и не удивил одновременно. Глорфиндел для себя решил, что Турукано до сих пор пытается оправдаться за побег сестры. Только зачем? Правителям всегда и везде позволялось больше, нежели кому-либо, и в Песне Камня Тема Власти звучит точно так же, как и в других частях Арды. На это можно злиться или обижаться, однако ситуация вряд ли изменится.
Решив, что переобщался с Умником и начал не просто говорить, но и думать, как подражающий Валар летописец, золотоволосый Орёл всё же поскакал быстрее.
Город жил обычной жизнью — кто-то пел и танцевал, другие сидели в садах и читали или писали, третьи шли по делам или спорили о чём-то. Дети с громкими криками и смехом носились по улицам, забегая порой в чужие дома, чтобы спрятаться. Светловолосые мальчик и девочка шумно поругались, началась драка, и Глорфиндел усмехнулся воспоминаниям.
Город жил обычной жизнью, и что же в этом плохого? Неужели покой и счастье столь многих не стоит такой незначительной жертвы, как необходимость скрывать местонахождение Ондолиндэ? Разве можно думать, что бдительная защита границ напрасна? Мысли отвлекли от дороги, и Глорфиндел вернулся к реальности, лишь увидев приближающиеся ворота своего дворца. Рядом с высоченной ажурно-цветочной изгородью сидела Фумеллотэ, держа в руках похожую на бутон лиру. Орёл внезапно осознал, что милая наивная дева уже стала неотъемлемой частью его жизни, постоянно появляясь рядом, и то, что она снова здесь, не просто привычно, но и приятно. Если бы Фумеллотэ здесь не оказалось, это было бы грустно, нарушило бы устоявшийся порядок жизни Ондолиндэ, который Глорфиндел столь рьяно охранял. Очень не хотелось признавать, что с Фумеллотэ встречаться не просто приходится, потому что она на этом настаивает, но и хочется. Какая же она милая! Лаурэфиндэ вспомнил, чем отталкивали его валинорские девы — в их глазах либо ослепительно сияла блаженная пустота, либо трепетал глубоко спрятанный страх сделать что-то не так и не суметь это скрыть. Подсознательно возникало ощущение если не опасности, то ненадёжности, а это чувство гондолинский страж ненавидел больше всего. Если уж впускать кого-то в свою жизнь, то лишь тех, кто не вызывает ощущения ходьбы по болоту, где, может быть, и не погибнешь, но точно измажешься.
Фумеллотэ не такая — она родилась в Средиземье, и в её глазах глубина совсем иная.
Сейчас милая дева была снова рядом, и ощущение правильности защищённого покоя дополнилось последней недостающей деталью.
— Прежде, чем ты скажешь, что уезжаешь, лорд Лаурэфиндэ, — зазвенел нежный голос, улыбка, на которую невозможно было не ответить, просияла по-детски загадочно, — послушай мою песню.
— Она должна будет хранить меня в опасных лесах? — беззлобно усмехнулся Глорфиндел, спешиваясь и давая знак слугам, что пока помощь не требуется.
— Нет, — совершенно серьёзно покачала головой Фумеллотэ. — Идея в ином.
Не печаль в моих глазах, не тоска, — начала подыгрывать читаемым нараспев стихам дева, — а досада на внезапную грусть.
И пускай я далека-далека,
И пускай ты одинок, это пусть!
Не расходится холодный туман,
По-осеннему нахмурился день,
Может, не было любви, был обман,
Но зачем же распустилась сирень?
«Какая же она милая!» — снова не смог противиться теплу в душе воин. Глорфиндела никогда не тяготило одиночество, однако не получалось не согласиться: с Фумеллотэ лучше, чем без неё.
— Надо мной зашелестели кусты
Молодой шелковистой листвой, — дева так увлеклась музыкой, что блаженно прикрыла глаза. Стало заметно — поёт она больше для себя, чем для возлюбленного, ей просто очень хочется поделиться творчеством, и от этого умиление только ещё пышнее разрасталось весенним разнотравьем. — И пьянят меня шальные цветы
Этой свежестью сирени хмельной.
Но растаяла, как лёд по весне,
Твоя лёгкая, прозрачная тень,
Неужели это было во сне?
Но зачем же распустилась сирень?
Ах, зачем в этот призрачный час,
В этот тихий и сумрачный день,
Январём запорошила нас
Белоснежно-хмельная сирень?
Открыв глаза, Фумеллотэ вопросительно взглянула на Глорфиндела. Она ждала, разумеется, похвалы, а Орёл чувствовал, что хочет поцеловать эту прелестную эльфийку, однако сделать шаг вперёд почему-то не получалось.
— Красивая песня, господин Лаурэфиндэ? — спросила дева.
Кивнув, воин достал из кошелька на поясе мириан из белого металла и вложил в ладонь ошарашенной Фумеллотэ.
— У меня нет с собой более дорогих монет, — пояснил Глорфиндел, — так что, я оценил твою музыку в меру скромных возможностей и удостоил высшей награды. Менестрели ведь именно так зарабатывают на жизнь.
— Но… — эльфийка явно пыталась понять, стоит обижаться или нет. Глаза стали смотреть изучающе, пронзая насквозь. — Песня должна была подействовать не так! Я не собиралась зарабатывать на еду или новое платье!
Фумеллотэ пыталась шутить, но в глазах разгоралась злость.
— Я считаю лучшей оценкой труда — его оплату, — ласково пояснил Орёл, зачем-то тронув деву за щёку. — А чего ждала ты?
— Разве непонятно? — обиженно, но уже теплее сказала эльфийка. — Я спросила: «Красивая песня?» Ответ должен был звучать: «Но ты красивее!» Понимаешь, я читала в одной книге, про которую не знает Квенголдо, что… — Фумеллотэ покраснела, сглотнула. — Короля приворожила дева, стала его женой.
Чтобы не рассмеяться, Глорфинделу потребовалось приложить немало сил.
— Да, — сказал он, — я слышал и то, что, якобы, народ королевы таким образом наслал проклятье на род короля, и лишь особая любовь Валар спасла несчастных, чья сестра поступила столь опрометчиво. Это лишь слухи и домыслы, однако колдовство — это действительно опасное оружие.
— Которым я не владею, похоже, — вздохнула дева.
— Может быть, приворотные чары действуют только на королей, принцев и принцесс?
Фумеллотэ выглядела такой расстроенной, что её захотелось обнять и утешить. Глорфиндел и сам не заметил, как его руки осторожно прижали хрупкую эльфийку к груди. Погладив девушку по спине, Нолдо заметил, что ему самому хорошо от проявленной нежности. Одиночество — это просто, удобно, но когда рядом любящее сердце…
— Я об этом не подумала, — прильнув и расслабившись в объятиях, Фумеллотэ заговорила тихо, словно сквозь полусон.
— А я не король и не принц, — гладя деву по спине и постепенно опуская голову к её макушке, сказал воин, — я родился в самой обыкновенной семье, о которой не пели баллады и не писали летописи. Мои родители не стремились к славе и вершинам искусства, соседи знали нас лишь потому, что мы с сестрой постоянно дрались между собой и с другими детьми. Когда в Тирионе появилось боевое оружие, меня и Эленнис и вовсе начали избегать, а мы участвовали в турнирах, веселились. Потом моя… Моё безрассудство прославило нас.
— Ты хотел сказать «доблесть»?
— Храбрость, но это была не она. Храбрость, Фумеллотэ, осознанная. А я вообще не понимал, что и зачем делал. Мне просто хотелось, и я ни в чём себе не отказывал. Доблесть же… Это больше о битвах, чем о ссоре между полубратьями. Доблесть — это сражаться до последнего, спасая слабых, позволяя отступить соратникам. Доблесть — то, что нужно герою для подвига, а я тогда был просто дураком.
Эльфийка так мило и заразительно засмеялась, что Глорфиндел тоже не сдержался. Фумеллотэ подняла голову, посмотрела в глаза Орла, и вдруг их губы сомкнулись в поцелуе.
Примечание к части
Песня Юрия Антонова «Хмельная сирень»
Кротодрузья
Лес вокруг небольшой полянки у оврага с речушкой на дне сотрясался от нестройных гортанных воплей. На самом деле они были не воем троллей, как казалось, а песней, обычно исполняемой нежными девичьими голосами:
— Колечко на память, колечко!
Теперь несвободно сердечко!
Скажи ты мне, речка,
Скажи мне, рябина,
За что я его полюбила?
Четверо нетрезвых Кхазад: седой лысоватый возница, два его помощника средних лет и юный парнишка с пока не длинной бородой, сидели на брёвнах у костерка и отдыхали после долгого пути.
— Плыл над водой тихий причал,
Где мы встречаться любили.
Ты уезжал, любить обещал,
На память кольцо подарил мне!
В отдалении стоял богатый шатёр. Из кустиков, справив нужду, вышла, поправляя юбки и штаны под ними, дорого одетая гномиха с неестественно красно-рыжими волосами и искусно заплетённой чёрной бородой. Посмеявшись в сторону певунов, женщина крикнула:
— Если бы лично не знала ваших супружниц, ни за что не доверила бы таким чудакам свой груз!
— Да мы самые лучшие проводники! — надулся старший и продолжил голосить:
— Ты далеко в мире большом,
Письма мне пишешь не часто.
А на руке простое кольцо,
Оно — моё горе и счастье.
Проверявшая лошадей и повозку гномиха в мужском наряде отмахнулась.
— Госпожа, — сказала она, — мужи всегда чудят, но без них-то кто впряжётся, вместо лошади, если нашим красавицам отдохнуть надо будет? Ты знаешь — если распоясаются, я им вмажу.
Дорого одетая женщина кивнула.
— Колечко на память, колечко!
Теперь несвободно сердечко!
Скажи ты мне, речка,
Скажи мне, рябина,
За что я его полюбила?
Ох, тяжела эта печаль!
Лучше бы я не любила!
Я бы тогда тебя не ждала,
На милый причал не ходила.
Зайдя в шатёр, гномиха села около расстеленной скатерти, взялась за еду.
— Соли мало, — скривилась она, однако дичь не отложила. — Кончается уже? Так и знала — надо было больше брать! Когда уже в Ладрос доедем?! Поедим хоть нормально!
— По-человечески, — хохотнул её муж, подсаживаясь и приобнимая.
— Это как раз НЕ нормально, — гномиха хлебнула воды и отставила кружку. — Не буду пить, надоело в кусты бегать.
— Да нормально они мясо готовят! — ещё молодой, но уже далеко не юный бородач с русыми косами впился зубами в жареную ножку глухаря. — Я когда о делах договаривался, так меня от пуза накормили!
— Слушай, Блоин, — гномиха, морщась, доела, отложила кость в миску с объедками, — сколько Брегору лет?
— Дюжин пять, не думаю, что больше, — пожал плечами тот, — а что?
— Да боюсь я, как бы следующий вождь нас не отправил домой. Мы сейчас вложимся, мастерскую построим, место прикормим, а только отбивать начнём, так Брегор в землю ляжет, и придётся нам сворачиваться, а дом ещё и не продадим, потому что дорого для этих поселенцев наше жильё.
— Нарви всё предусмотрел, — кивнул Блоин в сторону молодого черноволосого кудрявого гнома, который тут же оторвался от еды и многозначительно закивал.
— Да, — важно заявил он, — моя госпожа, всё предусмотрел. Ваша с господином Бобуром мастерская будет легко разбираться и собираться в любом месте. Перевезёте брёвна и плиты, соберёте, и готово!
— Это ж не твой проект, да, Нарви? — прищурился муж богато одетой бородачки.
— Не мой, господин Бобур, но я его купил, ни о чём не беспокойся. Я ведь учился заборы, ворота в подгорье да замки-засовы делать, такие, чтоб таран морготов выдержали и от землетрясений не сыпались. Но это не значит, что в домах на поверхности ничего не смыслю. Мы с отцом хотели в Таргелион переехать, но потом с кем-то кто-то не поладил, другие за митрилом ушли, и мы в итоге дома остались. Но строительство домов, подобных кхулумским, я одним глазом глянул. Можно собрать коробку без фундамента, если местность не гористая и не песок один. Делаешь эту коробку без гвоздей на болтах и штырях, да пазы подгоняешь — и готово!
— Это всё равно траты, — гномиха нахмурились ещё больше. — У Брегора сынок вроде есть от первой жены, надо бы с ним подружиться.
— А я думаю, — Нарви подался вперёд, заодно прихватил ещё еды, — с королём Инголдо надо дружбу завести. Что бы там атани ни пели нам в уши, это кхулумья земля. И они решают, кому на ней торговать, а кому нет.
— Посмотрим, — отозвался Блоин, толкнул брата в бок: — Бобур, ты заснул что ли?
— Не, — тот открыл глаза и сделал вид, будто бодр. — Не. Я про деда думал. Старик Глои невовремя помер, ох, невовремя. Нас с тобой дядьки с тётками без наследства теперь оставят. Наши отец и мать, сам знаешь, не будут бороться за золото деда с братьями и сёстрами, и будем мы камни лизать. А эти проходимцы дориновы — лежать на золоте под шелками! И не делать ничего.
— Поэтому им наследство нужнее, — отрешённо произнёс Блоин, почёсыаая русую бороду. — Бездари да бездельники. Сами себя не обеспечат. А мы, коль в тяжбу ввяжемся, время зря потратим. Лучше ещё мастерские откроем, да колечки-серёжки наши продадим. Глои теперь с Махалом эль пьёт да гордится нами. Мы же всегда его гордостью были. Кстати, надо после Ладроса в Дориат заехать. Тингол, поди ж, заскучал без новых красивых вещиц. Я бы картину ему из драгоценных камней сделал. Его портрет.
— Сначала Ладрос, — напомнила жена.
— Фиримар, — как бы сам себе произнёс Нарви.
— Колечко на память, колечко! — донеслось с улицы. — Теперь несвободно сердечко!
Скажи ты мне, речка,
Скажи мне, рябина,
За что я его полюбила?
О! Смотрите-ка, кто к нам на ночь глядя пожаловал! Кто такие? Заблудились что ли?
***
— Скажи мне, Кротовый лорд, — вздохнул Келебрех, обречённо смотря на бадью с только приготовленным едким раствором, который, однако, не пригодился, — почему, соглашаясь с тобой работать, я не подумал о главном, а теперь чувствую себя глупцом, которого обманом втянули во что-то сомнительное и опасное?
— Тебя пугает опасность? — Маэглин закрыл бадью, отодвинул к стене. — Тебя? Выжившего в досолнечном Средиземье?
Сын Ириссэ шутил, но Авара такие слова задели. Страх? Ещё чего!
— Я не опасности боюсь, а того, — он выдохнул, успокаиваясь, — что нас в ней обвинят! Ты понимаешь, что втягиваешь меня в какие-то магические ритуалы, связанные с кровью? Да ещё и такой, которой у нас нет!
— Если не верить слухам, будто мой отец был орком, — многозначительно посмотрел Ломион на собрата. Купится или нет?
— Нет, он точно не был орком, — отмахнулся Келебрех. — По крайней мере, телом. Значит, твоя кровь нам не подойдёт.
— Нам не нужна кровь, — Маэглин заулыбался. — Я пошутил, когда сказал, что для того, чтобы металл чувствовал определённых тварей, необходима магия крови. Ни одно тело кровью не пахнет, ведь она внутри. Нам достаточно плоти, поэтому живые орки для работы не требуются.
— То есть, — Авар задышал чаще, — ты предлагаешь притащить в нашу мастерскую мёртвого орка?! Ты хоть представляешь, как это будет выглядеть со стороны?!
— Нам не нужен целый орк, Серебряное Копьё, — попытался успокоить друга сын Ириссэ. — Достаточно немного плоти. А её можно выкопать на местах боёв времён Дагор Аглареб.
— Меня поражает твоя уверенность, Крот. Создаётся впечатление, будто ты уже не раз замешивал кого-то живого в сталь.
— Почему же живого?
Келебрех замолчал.
— Да, ты прав, — кивнул он, подумав. — Оказавшись в такой бадье, умрёшь довольно быстро.
— Возможно, если протыкать живых орков, закаляя клинки, — наигранно серьёзно произнёс Маэглин, — результат будет лучше. Может быть, предложить воинам с Ард-Гален золотом заплатить за пленных морготовых бойцов?
— Может, сказать Лаурэфиндэ, чтобы запер тебя в подвале?
— Только если этот подвал — кузница, полная пленных орков.
Даже не улыбнувшись шуточной беседе, оба эльфа одновременно развернулись к двери и пошли собираться в дорогу.
***
— Мы не заблудились, господа Кхазад, — из-под тени деревьев вышла вперёд двоих спутников эльфийка в незаметном сером плаще, украшенном веточками ели. — Моё имя Нолпанилмэ, а это, — она указала на спутников, — Нолпамеллон и хэру Нолпа. Мы просто ходим по лесу и решили подойти к таким же путникам.
— Прозвища вы, конечно, выбрали… — старый возница-гном, кряхтя, поднялся с бревна, встал, подбоченившись. — Крот и кротодрузья. Ладно, мы тогда тут все цацкобратья и цацкосёстры.
— Если помешали, мы пойдём обратно, — улыбнулась эльфийка.
Её спутники переглянулись.
— В обход тут далеко, — из шатра в отдалении вышел русый гном средних лет. — Я — Бобур. А это, — он указал на выбравшегося следом чернобородого, — Нарви. Это наш лагерь, мы в Фиримар едем. Тут недалеко первые поселения Дортониона, но этот овраг перейти можно либо здесь, либо через день пути, если вы без лошадей. Тут опасное течение и глубоко. Вы ведь тоже в Дортонион путь держите?
— Да, — ответила Нолпанилмэ, садясь к костру, не спрашивая приглашения. — У нас… Понимаете, господа, мы с мужем изучаем историю этих краёв, пишем летописи о белериандских войнах. А у нашего друга-лорда в Дагор Аглареб погибла почти вся семья. Они пропали, и мы хотим попробовать найти захоронения.
Кхазад переглянулись, пожали плечами.
— Может быть, лучше спросить у здешних лордов? — отозвалась гномиха-возница, выбравшись из-под телеги с угловатым грузом, прикрытым плотной тканью. — Они, говорят, участвовали в той битве, знают, где шли бои.
— Не думаю, что лордам захочется помогать каким-то странным чужеземцам, — тот, кого назвали Нолпамеллон, подошёл к эльфийке, ласково подал ей руку, мол, пойдём.
— Послушайте, Кроты, — Нарви подошёл ближе, обернулся на своих, — вы же можете много интересного откопать, а вот эти ребята — ювелиры. Они раньше работали у мастера Трура Ногродского! Это тот, кто в Дориат украшения возил по молодости, пока ноги не распухли. Помните его знаменитые рамы для зеркал? Наверняка видели в богатых домах!
Все трое закивали, хотя никогда не видели работ Трура, а слышал о нём и вовсе только Маэглин, но Эол принципиально не общался ни с кем, дружным Элу Тинголу, поэтому его сыну не удалось побывать в легендарной мастерской.
— Разумеется, — Келебрех остановился, прямо посмотрел на Нарви. — У моего знакомого лорда, который очень любит причудливо огранённые кристаллы, не только зеркала, но и картины в рамах работы мастера Трура.
— Кристаллы? — заинтересовался не только строитель, но и все остальные. — Он сам с ними работает или покупает? Мы могли бы предложить ему свои изделия.
— У лорда, — Авар поймал осуждающие взгляды спутников, красноречиво говорившие: «Не болтай!», однако не замолчал, — собственная мастерская, где работают толькосамые доверенные ювелиры. Каждый кристалл — цветок, но это не просто композиции из лепестков, тычинок и сердцевинки. Каждый кристалл — совмещённые в определённом порядке линзы, лишь с помощью которых можно читать книги, написанные моим другом.
Нарви поверил безоговорочно, Блоин и Бобур заинтересовались, однако с подозрением.
— Я делаю любые изгороди, замки́, ворота и заборы, — похвалился строитель, протягивая эльфам оловянную пластину с портретом и ногродским адресом. — Всегда готов помочь защитить столь уникальную коллекцию твоего друга.
— А мы, — братья-ювелиры тоже подали маленькие таблички из мельхиора, — готовы её пополнить. У нас много мастерских в Белерианде. Скажи, где живёт твой друг, и мы назовём нашу ближайшую мастерскую.
— Он сам вас найдёт, — не слишком добро произнёс Келебрех. — Уж не сомневайтесь. Кстати, всё ли спокойно здесь на дорогах? Или защитников мало? Может быть, больше нужно?
— Нет, пожалуй, нет, — Бобур почесал бороду. — Самая большая опасность — нечестные конкуренты, а их, увы, как орков, отличить за лигу не удастся. И, коли нападут, охрана прийти вряд ли успеет. Вы это, — мастер посмотрел на своих, — присаживайтесь. У нас только соль закончилась.
— Благодарим, — Келебрех потянул жену обратно в лес, — лучше продолжим поиски, да и вас стеснять не станем. Удачи в ваших делах! Надеюсь, ещё встретимся.
— Непременно! — обрадовался Нарви. — Коллекция лорда меня безумно заинтересовала! Я бы заплатил за возможность её посмотреть.
Эльфы закивали, спешно удалились в лес.
— Удачного поиска! — крикнул вслед Бобур. — Уверен, у вас всё получится.
Ответа не последовало, гномы вернулись к своим делам, а около костра снова зазвучала песенка:
— Колечко! На память колечко!
Теперь несвободно сердечко!
Скажи ты мне, речка,
Скажи мне, рябина,
За что я его полюбила?
Примечание к части
Песня «Колечко» Т. Овсиенко
Вопросы мирной жизни
Красные флаги с символически изображённым шестнадцатилучевым солнцем гордо реяли в пасмурном небе, птицы собирались в стаи, поособенному перекликаясь. Эмельдир распахнула ставни, высунулась в окно, подставляя лицо остывшему к осени ветру и уже не такому яркому солнцу, едва проглядывавшему сквозь плотные облака. Скоро закат, стемнеет, опять сидеть при свечах. Слепнуть. И ходить потом с лупой, как дурак старый.
— Жизнь несправедлива, — сказала девочка, не оборачиваясь на только вернувшегося жениха. — Почему у эльфиек кровь каждые три десятка дней не идёт, а у нас должна? Я в первый раз подумала, что помру, забыла, о чём мамка предупреждала. А потом вспомнила, как она на сестру ругалась, мол, чего на эльфов засматриваешься, сучка течная, они нас животными считают. Вот так.
— Не думаю, — сын вождя посмотрел на приготовленный и уже остывший обед. Съесть холодное показалось проще, чем просить греть или заниматься этим самому. — Сегодня мне пришлось ехать к отцу, потому что король Инголдо потребовал моего присутствия.
— Вождя из тебя лепит? Видит, что папка твой долго не просидит на троне?
Прямота Эмельдир порой могла вывести из себя, однако сейчас юноша был слишком уставшим, чтобы обижаться.
— Не знаю, что видит король Инголдо, — сказал он, прожёвывая хлеб с луком, — но он сказал одну вещь, после которой я никогда не буду думать, что эльфы считают нас зверьём. Подожди, сейчас вспомню, как он сказал. Записать надо, пригодится. Король сказал…
***
— Мы уже начинали разговор об ошибках владык, — владыка Финдарато прямо посмотрел на сидевшего напротив него Брегора, однако тот ничуть не смутился, наоборот — во взгляде ещё более явно стал заметен вызов, — и главный из таких просчётов — лишение народа веры в себя. Если не оставить выбора и загнать лишь на один путь, бунты станут только ожесточённее.
***
— И что сказал твой батя? — Эмельдир заинтересовалась.
— Он… — Барахир ответил не сразу, какое-то время смотрел сквозь красный ягодный отвар на дно кружки. — Батя остался верен себе.
***
— Послушай, аран, — морщинистое сухое лицо вождя стало неприятно насмешливым, — не надо мне напоминать историю Исхода из Благословенного Заморья-заокеанья. И дело даже не в том, что ваша история для нас слишком похожа на сказку Пойтара из Барад Эйтель о спасении золотоволосой принцессы из лап злодея. Ты — не Вала, а мой народ — не искусные бессмертные Эльдар. Понимаешь разницу? О каком выборе ты говоришь, когда больше половины Фиримара неграмотны? И здесь нет моей вины как вождя, поскольку я не могу стоять с мечом и плетью над каждым низколобым тупицей! И нет в этом вины твоих учителей, поскольку они не в силах наложить чары на всех учеников, сделав их умными! Это просто дары Творца, искажение, называй, как хочешь! Но какой выбор я должен давать тем, кто за дюжину лет не научится нормально держать кузнечный молот, а через эту дюжину лет начнёт выть от болей в суставах, и работник из него уже не выйдет! Любая швея слепнет раньше, чем седеет, а повара мрут от сладкой болезни и ожирения! Наша жизнь — свиное дерьмо, и ты не разубедишь меня! Тебе нужны ещё примеры? Да, ты скажешь, что не все атани — пустое место, но я тебе скажу, что не вижу смысла отбирать таких от нетаких, потому что это занимает годы! Годы потраченного впустую на неучей и тупиц времени! А на войне всё просто: сказали — сделал. И подох раньше, чем спился.
Помолчав немного, подождав, скажет потомок Беора что-то ещё или нет, Финдарато Инголдо тихо произнёс:
— Мне не нужна твоя военная помощь. Я сам справляюсь с обороной Дортониона и северной границы Белерианда.
Брегор замер ошарашенный.
— Если ты считаешь, что я выжил из ума, и меня пора подвинуть с трона твоего наместника в Фиримаре, можешь прямо сейчас это сделать, ты ведь за этим Барахира позвал? — опомнившись, человеческий вождь заговорил с жаром.
Все находившиеся рядом эльфы: Эрьярон, Эдрахиль и ещё один черноволосый, которого сын Брегора не знал, замерли, отведя взгляд.
***
— А ты что? — девушка уже была вся внимание.
— Я сказал, что я — воин, а не правитель, на всякий случай. Сказал, что я — защитник Дортониона, что умею находить в лесу тропы, но не знаю ничего о его делах. Сказал, что не смогу стать вождём, по крайней мере сейчас, потому что тоже пока неграмотный исключительно по своей вине.
— Я тоже читаю с трудом! — гордо заявила Эмельдир. — Мой папаша, наверно, в гробу переворачивается от моей учёности! Я ж его память позорю! А я как гляну в книгу, у меня его хворостина перед глазами! Спиной и руками удары чувствую! Трясёт прям! Не могу ни читать, ни писать! Всё кажется, что прилетит по маковке или ещё куда, если ошибусь. Да зачем эта грамота нужна?! А папа считал, что это самое главное в жизни.
Юная аданет вдруг погрустнела.
— Наверно, я и правда виновата, что он умер. Я тут у эльфов поспрашивала, отчего бывает, что слюнями истекаешь и от любого звука корчишься, и они сказали, что зверь больной укусил, скорее всего. А где это могло случиться, как не в лесу, пока нас искали?
Барахир продолжил молча уплетать похлёбку.
— Когда мой отец спросил, хотят ли его подвинуть с трона, — вернулся он к рассказу после паузы, — король ему ничего прямо не сказал, но стал задавать вопросы.
***
— Когда Гельмир уехал в Сторожевой Дворец, другим учителям стало сложнее с учениками Фиримара? Андрет теперь занимает место Берена? В дортонионских лесах достаточно целебных трав, или необходимо договориться о покупке? Гномы, получившие дома и мастерские родни мятежников, платили в казну или лично людям? Как они станут распределять доход? Кто будет проверять, сколько золота уйдёт в Ногрод, а сколько останется в Фиримаре? Будут ли гномы достойно содержать помощников-атани? Или их не будет вовсе? Как дела на окраине? Рыбацкое поселение было в плачевном состоянии после половодья, это уже исправили, или помощь требуется? В приюте для перэльдар достаточно нянек и знахарей? Бериль справляется без мужа с делами?..
***
— Я и половины не запомнил, — честно признался Барахир. — Король, после того, как сказал, что ему не нужна военная помощь от нас, говорил так много, что невозможно было не запутаться.
— Может, он специально?
— Может. Но я понял одно: все вопросы отцу касались мирной жизни народа, и он, — сын вождя замер с ложкой в руке, — он ни на один не ответил.
— Это грустно, — Эмельдир задумалась. — Хотя… Я однажды в Таргелионе, ну… Тогда… — девочка огляделась, давая понять взглядом, что кто-то может подслушивать. — В общем, я сидела на улице, а потом зашла в… Ну, в общем, прости, ты говорил не ходить в такие места, но мне холодно просто было, а там мне поесть дали. Просто так, честное слово! И там были какие-то вояки, которые говорили, что хотят под видом ухода на Ард-Гален пойти грабить поселения вдоль тракта. Ну, местные ж должны честным бойцам добро своё пожертвовать — на войне любая мелочь пригодится. Понимаешь? Заходят такие лбы в дом и говорят, мол, так, мол, и так, отдавайте тёплые вещи, мирианы, лошадей, зерно. А что? На севере надо, вы обязаны армии помогать, или защиты не хотите? Ах, не хотите, так мы вас счас тут и порежем! Понимаешь?
Юноша кивнул.
— Может, тоже на войну пойдём? Папку твоего порадуем.
— Что?!
Эмельдир сделала невинные глазки:
— Что?
— Я тебя неправильно понял, — отмахнулся Барахир, доедая остатки похлёбки. Утолив голод, сын вождя уже не хотел думать о плохом.
Эмельдир сладко потянулась, отбросила волосы, спрыгнула со стула, поправила грудь:
— Выросла! Мешает теперь!
И Барахир понял, что не замечал раньше, как округлилась невеста, что талия её заметно тоньше бёдер, а выше всё такое манящее, даже сквозь платье…
— Ты смотришь… Туда? — Эмельдир испугалась, удивилась и заинтересовалась одновременно. Снова тронула грудь, куда и оказался направлен взгляд юноши. — Потрогать хочешь?
Не дождавшись ответа, аданет взяла ладонь жениха, прижала к самому мягкому.
— Нравится?
Страшно смутившись, однако, не убрав руку, юноша чуть надавил, потом слегка сжал, ещё раз, ещё. Платье словно само собой расшнуровалось, горячее девичье тело окончательно лишило способности думать о чём-то, кроме ласк. Как же хотелось всё потрогать, посмотреть!
Эмельдир позволяла себя приласкать, хотя поначалу сжималась и вздрагивала, однако довольно быстро азарт взял верх над страхом, особенно, когда пришлось помогать жениху с какой-то очень уж неудобной одеждой. Странно, обычно всё так просто снималось, что сейчас произошло?
На постель и сесть, и лечь тоже получалось как-то не так легко, как обычно. А ведь именно сейчас обоим так хотелось выглядеть красиво и привлекательно! Только выходило обратное — движения стали невыносимо неуклюжими, и, чем больше юные атани старались это исправить, тем хуже получалось. Но не останавливаться же, в самом деле!
При первом соитии всё закончилось слишком быстро, не успев толком начаться. Юноша страшно испугался, что невеста это заметит и поднимет насмех, поэтому, сделав вид, что ничего не произошло, продолжил ласки, слишком усердно стараясь порадовать любимую.
Ничего не получалось. Долго. Устав ждать и не желая испортить впечатление от первой ночи любви, Эмельдир взяла инициативу в свои руки. Сначала вышло чересчур резко, но аданет быстро разобралась, как надо, и села на жениха верхом. Дело пошло быстрее и лучше, даже почти не вспоминались слова матери, не имевшие ничего общего с нынешней реальностью:
«Мужчинам нужны только еда и постель! Они только об этом и думают, поэтому с рождения знают, как затащить в кровать женщину и лишить её рассудка! Ты не знаешь, как и что делать, а у них это в крови!»
«Да уж, конечно, — хотелось рассмеяться вслух. — Папашке от всех нужны были только грамотно исписанные таблички! Как у него вообще дети получились? А Барахир вообще ничего не умеет…»
Заметив, что жених доволен происходящим, двигается всё быстрее и сосредоточеннее, Эмельдир, довольная собой, забыла про посторонние мысли. И пусть ей самой происходящее было не слишком приятно, аданет догадывалась — раз другим жёнам нравится любовь мужей, значит, постепенно и ей будет хорошо.
Против планов вождя
Сжечь вместе с домом, задушить подушкой, отравить, дав слишком много лекарств, сбросить с кровати и хорошенько ударить по голове, зарезать, вынеся часть ценного, чтобы все подумали про ограбление, влить в глотку столько пойла, чтоб захлебнулся и лучше блевотиной, выкрутить руки или ноги — пусть от боли подохнет; засунуть в зад палку, разорвать внутренности, а потом аккуратно сжечь кровавые простыни…
Смотря на превратившегося в овощ супруга, воняющего, однако, гораздо хуже гнилых мешков в подвале, Андрет порой сама поражалась своей трусливой кровожадности. Каждый раз придумывая всё более изощрённые способы избавиться от мужа, допившегося до паралича, аданет, однако, не могла даже начать воплощать самый простой из них. Что её всё время останавливало? Ведь даже взгляд Фаранора давно перестал быть разумным! Муж теперь отличается от нерождённого ребёнка в животе только размером! Почему же тогда умертвить дитя легче, чем это тело? Почему не получается даже отдать приказ?
Андрет не верила знахарям, уверявшим, будто Фаранор со временем способен снова немного заговорить и встать на ноги, чтобы хотя бы не ходить под себя. Но, даже если это правда, нужна ли такая жизнь прежде здоровому мужчине? Нужно ли это всё Андрет?
Время шло, ничего не менялось. Только муж всё меньше походил на себя прежнего, всё меньше походил на человека. Признавать, что вот это усыхающее седеющее тело — тоже считается за Дитя Эру, что это один из великих славных Эдайн, Андрет не собиралась. Заболел, ослаб — всё, больше не Адан. Не место такому в Великом Алом Просторе, разве что под землёй. Но почему же тогда?.. А ведь столько идей в голове рождается!
За осенью снова пришла весна, за весной — лето, а потом — опять осень. У кого-то росли дети, у кого-то — внуки или даже правнуки, новых ладросцев приходилось обучать, объяснять, насколько великим может быть народ эдайн, если не превратится в зверьё. А чтобы этого не произошло, необходимо обучаться грамоте, читать правильные книги и относиться к другим и к себе с уважением. Что такое уважение? Это, для начала, не подбирать объедки с чужого стола, даже если там был королевский эльфий пир! Особенно, если эльфий пир. Эдайн обязаны стремиться стать независимыми от королевского двора, и начало этому можно положить только в детстве, в школе и в семье. Если родители не понимают, зачем такое надо, новые поколения вырастут и объяснят. А, коли нет, молодые Дети Эру неминуемо станут считать отцов и матерей недоэдайн, и от этой жестокой правды скрыться негде.
Аданет видела — её планы расходятся с идеями брата-вождя, и чем дальше, тем опаснее: Брегор делал всё, чтобы буквально подарить Ладрос другим расам, бросив свой народ вниз по кровавой лестнице войны, вернув к дикости и беспомощности, в то время как сама Андрет, напротив, хотела возвысить беорингов если не до эльфов, то хотя бы на уровень громов, чтобы учёные и мастера Ладроса прославились на весь Белерианд.
Прекрасно понимая, против кого идёт, сестра вождя постоянно прикидывала расклад сил: на стороне Брегора в основном неумные, зато верные головорезы. Но и против него такие тоже найдутся! Зато абсолютно все ремесленники, кроме подмастерий-оружейников, недовольны новым порядком. Те, кто хотели заниматься наукой, тоже не рады перспективе потратить всю молодость на службу в армии, однако на их поддержку Андрет не рассчитывала: ради сиюминутного покоя эти люди способны не тушить подбирающийся к их дому лесной пожар. С младшей сестрой обсуждать вероятное вооружённое противостояние внутри семьи не хватало духа, да и не было особой надобности: уставшая от забот о чужих и собственных детях Бериль полностью доверяла Андрет обучение и воспитание новых поколений, брала для приютской школы любые книги, не глядя, поэтому, сама того не зная, помогала воплощению замысла о возвращении Великого Алого Простора.
С Барахиром дела обстояли сложнее: между тёткой и племянником встала трагедия, после которой сложно вновь наладить отношения. Возможно, должно пройти время, но станет ли проще не вспоминать глупый побег, во время которого пропал Фарагор, а после разговора об этом Фаранор перепился до паралича?
Танец жёлтых листьев под ногами и в воздухе напомнил давнюю песню и беседу, состоявшуюся в похожий день. Только тогда ещё был жив Берен, сын ещё не вырос в искателя проблем, а муж мешал своим существованием иначе, чем сейчас. Андрет предпочитала не думать о том, как изменилась сама, и просто шла вперёд, с особой яростью давя опадающие красивые листья.
«Всё суета…
Не стоит об этом.
Блестит вода
Осколками лета».
Казалось, крошево прошлого впивалось в глаза, превращая гордую умную женщину в жалкую рыдающую старуху. Нет! Ещё не время.
На окраине Ладроса, где почти не росли лиственные деревья, и лишь мрачно возвышались сплошной стеной вечнозелёные сосны, жила целая семья знахарей. Увы, никто из них не был столь искусен и проницателен, как Грибница, однако и от этих целителей польза имелась. Андрет всерьёз опасалась, что брат решит отправить лекарей туда, где они «действительно необходимы», поэтому хотела заранее позаботиться о недопущении подобной ситуации. Придя вроде бы за очередными лекарствами для мужа, сестра вождя уже собралась начать разговор о планах на будущее, как вдруг из соседней комнаты вышла бледная напуганная Эмельдир. Лицо юной аданет было болезненного серо-зелёного цвета, под глазами виднелись тёмные круги.
— Тётя? — в ужасе содрогнулась девушка, однако озираться не начала и сбежать не попыталась.
— Беременна что ли? — прямо спросила Андрет, вспомнив себя в таком же возрасте. — Была?
— Я… — Эмельдир осторожно села на скамью, опустила голову, однако продолжала смотреть родственнице в глаза. — Мы пожениться хотим. Ну и… Да, я попала. А потом живот начал болеть, и… В общем, пришлось из меня всё вынимать. А то б померла. Мне так плохо! Я уже почти неделю здесь! Маме я не говорила, и ты не говори, хорошо? А то начнёт меня упрекать, мол, это всё потому, что не замужем!
— Ранняя ты пташка, вот почему, — сестра вождя села рядом. — Ещё родить сможешь?
— Не знаю…
— Барахиру не говори. Скажи, что сможешь. А то бросит бесплодную, он ведь будущий вождь, ему наследники нужны.
Эмельдир поникла.
— Послушай, — Андрет приобняла девушку, не до конца понимая, что именно сейчас чувствует: то ли злорадство от свершившегося отмщения, то ли жалость, то ли осознание возможной выгоды, то ли что-то, близкое к материнскому… — Послушай, наша женская доля непроста, но в наших руках гораздо больше, чем привыкли думать. Мы не так слабы, как многим бы хотелось. В одной книге я читала мудрые слова: «Человек умрёт, но не его идеи». И это так, Эмельдир, дочь Берена из рода Беора. Это истина, недоступная эльфам, которым нет причин стремиться оставить свой след в истории Арды, ведь они планируют оставить самих себя, какими бы ничтожествами ни были. Но мы можем больше. И лучше. Только для этого надо держаться вместе. Давай, услуга за услугу: я никому не скажу о твоей беде, а ты поможешь мне.
Эмельдир кивнула. Сейчас ей действительно очень нужна была любая поддержка, и ради неё юная аданет согласилась бы даже прочитать толстую книгу какого-нибудь умника.
Как ни странно, именно это и пришлось делать.
***
При встрече с друзьями волнение за Эмельдир немного отпустило, однако Барахир не почувствовал себя лучше. Подготовка к свадьбе откладывалась из-за внезапной болезни невесты, отец снова перестал общаться с кем-либо, из Фиримара к северу тянулись обозы, и всё это удручало. Хотелось поговорить по душам хоть с кем-нибудь, но внезапно пришло осознание — друзья детства происходили из близких к вождю семей, а это значит, что откровенность здесь неуместна.
Вспоминая, как отец на глазах у всех заставлял его убить человека, Барахир понимал — народ не стал спорить с вождём не только из-за его статуса, но и потому, что действительно считали тот поступок правильным. А Берен… Он не побоялся высказаться против. И умер.
Барахир не мог отделаться от мысли, что дядю отравили. Да, говорили совсем об иных причинах смерти, но сын Брегора почти не сомневался — неугодный книжник погиб от рук его отца. Чего ещё ждать от свирепого вождя? Кто ещё падёт, оказавшись в немилости?
Юный адан всё больше уверялся, что нужно уезжать. Как только Эмельдир поправится, надо отправляться на север, и пусть отец думает, будто сын всецело поддерживает его идеи. Главное — покинуть Дортонион, а дальше — видно будет. Не прятаться же за спинами эльфов вечно.
Соловей среди льда и пепла
— А ну, стоять! Кто такие? — раскосый стражник на тракте обернулся на рядом стоявших воинов, уверился, что поддержка есть, и осмелел. — Чьи подданные? Грамоты есть?
Пятеро мужчин-атани средних лет, скорее всего, из Дортониона, недовольно скривились: если на пути встретилась такая таргелионская стража — готовь мирианы. Самый высокий и молодой из путников, крайне небрежно причёсанный — чёрные волосы падали на лицо, мешая сверять этого типа с портретами на объявлениях о розыске, вальяжно вышел вперёд, протянул небольшой мешочек.
— У нас лошадь, — он кивнул назад, указывая на клячу с повозкой, — устала уже, знаешь ли, друг. Скоро присоединится к тем, кого тащит. Нам бы поспешить.
— Труповозка, — скривился стражник.
Человек знал: с таких обычно поиметь нечего — с севера погибших доставляют, либо убирают по дорогам мертвяков, которых родня ищет, а кого не ищет — в озеро. Груз приходится досматривать на предмет внезапно воскресших усопших, а самих труповозниц проверять — не приютили ли какого беглого. Осуждённые за долги или приговорённые к казни, если умудрялись договориться с тюремщиками, как правило, с такими работниками и объединялись, поскольку разный ворованный груз проще всего возить именно с трупами — пузо вспорол, вложил, заместо кишков краденное добро, и готово. Копаться в таком дерьме не каждый стражник возьмётся. Более того, обретшие свободу осуждённые на казнь или пожизненную тяжкую работу за еду понимают — терять им нечего, поэтому будут биться насмерть, а оно надо вообще? Проще принять правила игры, ведь всё равно никто не видит, а все сообщники заодно.
Взяв мирианы и лишь для порядка проверив, нет ли среди полуразложившихся трупов живых, раскосый вояка ещё раз посмотрел на лица чужаков, вспоминая портреты с листовок. Однако для истерлинга беоринги были все на одну рожу, а каких-то особых примет вроде не нашлось. Значит, тем более плевать. Он тут не сыщик, чтобы разбираться, кто беглый, а кто нет. Может, это правда честные могильщики?
Коротко попрощавшись, люди разошлись по своим делам, а к таргелионскому патрулю прилетела с лесной голубкой весточка от соратников, мол, скоро подъедет богатый обоз с Тол-Сириона. У них точно сплошные нарушения правил торговли, установленных Союзом, так что придётся как следует всё проверить. Нехорошо нарушать законы, ой, нехорошо!
Стражи, облизываясь, потёрли руки. Сейчас кто-то щедро поделится заработанным золотишком.
***
Ночью снова разбудил кашель. Это уже не походило на следствие курения с юных лет, и женщина с тревогой посмотрела в сторону детских комнат. Если с матерью что случится, куда их? В приют? Старшая большая уже, но и не невеста пока, мальчишки и вовсе дураки — без отца попадут в лапы лихих людей, всё добро спустят, и сами сгинут. Можно, конечно, попросить помощи брегоровой семьи, но есть ли им дело до ещё одних сирот? Покормить-то покормят, но следить точно не станут.
Кашель скрутил так, что выступили слёзы. Боль отдалась в спине, груди и животе. Надо бежать к лекарям, и пусть делают всё, что могут! Нельзя оставлять детей одних!
«Мы для тебя баньку растопили, хозяюшка! — голоса из кошмарного сна всё ещё не замолкали в памяти. — Мёрзнешь, небось! Вон как кашляешь, согреть тебя надобно. И тогда ты будешь петь нам, Соловушка».
Жена Бреголаса помнила, как видела приятелей детства живыми в последний раз: принеся в парилку выпивки и добавив в печь не только дрова, женщина заметила, что двое и так уже засыпают, а остальные тоже валятся от усталости и хмеля. Отвратительные опасные типы! А ведь когда-то с ними было весело…
«Пой нам, Соловушка!»
Во сне ощущался страшный холод, но именно в пробирающем до костей морозе зарождалось бушующее пламя, поглощающее всё. И среди этого кошмара прыгала серая птаха.
«Соловей мой, соловейко,
Птица малая лесная!
У тебя ль, у малой птицы,
Незаменные три песни?
У меня ли, у молодца,
Три великие заботы!
Как уж первая забота —
Рано молодца женили;
А вторая-то забота —
Ворон конь мой притомился;
Как уж третья-то забота —
Красну-девицу со мною
Злые люди разлучили.
Выкопайте мне могилу
Во поле, поле широком,
В головах мне посадите
Алы цветики-цветочки,
А в ногах мне проведите
Чисту воду ключевую.
Пойдут мимо красны девки,
Так сплетут себе веночки.
Пройдут мимо стары люди,
Так воды себе зачерпнут».
Пой, пой, соловушка, пока поётся, пока горлышко не сдавило кашлем.
— Мама? Попить принести?
— Белет? Ты почему не спишь?
— Ты кашляла.
Дочка стояла в дверях в одной сорочке, худенькая, бледная, раздражённо-напуганная. Знает, что ей рано подниматься, да к скотине идти, а мать отдыхать не даёт. Снова внимательно посмотрев на девочку, аданет вздохнула: не невеста пока, а самой замуж спешно выходить небезопасно — соседи порой захаживают, но ведь на самом деле они засматриваются не на стареющую бабу, а на её свеженьких детишек. От такой мысли выворачивало, желание привести в дом мужика пропадало сразу же.
— Я сама. Спасибо, моя хорошая, — хрипло произнесла женщина, встала, укуталась и пошла в кухню.
В тёмном доме было страшно ходить, казалось, будто сейчас снова придут незваные гости.
Решив нанять постоянных работников и учителей, как бы дорого это ни было, супруга Бреголаса вздохнула над разгорающейся в холодной кухне печкой. Не упустить бы какую искру шальную, только спалить дом и не хватало.
***
Пожар, которого не видел на самом деле, снова и снова полыхал во сне. Галдор научился выходить из огня, не позволяя балкам рунуть себе на голову и не задыхаясь в дыму, чаще всего даже удавалось спасти родных, но, независимо от финала страшного морока, кошмар повторялся снова и снова.
«Слабак! — вспылил на днях отец, в очередной раз увидев сына нетрезвым, безучастным ко всему. — Думаешь, если твои грустные глазёнки нравятся девкам, тебе можно забыть, чей ты сын?! Думаешь, если любая уличная юха готова лечь с тобой, это честь для рода Мараха?! Не можешь быть сильным и жить достойно — убей себя! И не позорься сам, и не позорь меня как родоначальника и полководца!»
— Сам себя убей, раз такие ничтожества, как я, тебе жить мешают, — в очередной раз сказал себе вслух Галдор. — Я тебе напоминаю о твоих ошибках, да, военачальник, которого даже эльфы чтят?
Не понимая, зачем опять пришлось ехать в Барад Эйтель, хотя можно было бы просто отправиться на Ард-Гален, старший сын дор-ломинского вождя часто говорил об этом, и начал ещё больше раздражать всех «кислой мордой».
«Ты скорбишь слишком долго», — объяснил всеобщее недовольство младший брат Гундор.
— Прекрасно! — продолжил общаться вслух сам с собой Галдор. — И кто определил, сколько времени скорбеть можно, а сколько — уже слишком долго? Посмотрел бы я на этого мудрака, случись с ним то же, что со мной!
Понимая, что отец осудил бы ещё и за жалость к себе, старший сын вождя пошёл на улицу, чтобы немного успокоиться, хотя это тоже было непросто: Крепость Исток представляла собой замкнутое, пусть большое пространство, бдительно охраняемое, а оттого искусственно безопасное, но этот лживый мнимый порядок давил на виски и грудь, словно ошейник — на горло сторожевого пса.
С площади доносилась музыка, и Галдор пошёл на весёлые звуки, рассчитывая либо немного отвлечься от желания подраться с отцом, либо напиться с кем-то, кто точно не откажется и не спросит, можно ли сыну вождя так себя вести. В принципе, одно другому не мешает…
На высокой сцене, откуда время от времени объявляли важные вести, неуклюже переваливался с ноги на ногу стоявший на ходулях здоровяк в костюме то ли тролля, то ли ожившей скалы, в руке у него был бутафорский булыжник на палке, сделанный на манер орудий труда людей до встречи с эльфами.
— Гр-р-р-р-камень! — замахнулся он дикарским молотом. — Гр-р-ронд!
Публика реагировала по-разному. Кто-то просто мёрз из-за промозглой осенней погоды и пришёл попрыгать под незатейливую музыку, чтобы согреться телом и душой в ожидании новой зимы в Дор-Даэдэлот. Им было, в общем-то, всё равно, что именно происходило на сцене, однако, те, кто своими глазами видели тролля, едва не передавившего отряд Хадора гигантским булыжником, оживились.
— Так всё и было! — крикнули одни.
— Всё было не так! — завопили другие.
На площади гуляли и те, кто действительно искал зрелищ, и эти люди не спешили оценивать представление. Эльфов в толпе не замечалось.
— Гр-р-р! — завопил, что было мочи артист.
— О-о-о-онд! — подхватили зрители.
Галдор ощутил желание уйти. Если бы здесь была сестра с семьёй, возможно, она бы скрасила мерзкое ощущение собственного ничтожества, столь усердно вбиваемого в голову отцом: сейчас здесь все видели сцену из жизни воинов, героев обороны Белерианда! А старший сын вождя в этом не участвовал — сидел, бумажки перекладывал.
Позор!
— Искази меня, Моргот! — прозвучал вдруг странный женский голос, хриплый и свистящий одновременно, немного писклявый и оттого по-настоящему страшный. Намного более пугающий, нежели переодетый в тролля актёр на ходулях. — Искази меня! Я хочу превратиться в чудовище!
— Если просишь такое, значит, ты и так чудовище! — крикнул кто-то позади сцены, и в следующий миг к «Морготу» поднялся невысокий человек в синей эльфийско-бутафорской броне — конечно, в настоящей-то особо не попляшешь. — Я уничтожу вас всех! И в Арде воцарится мир!
Артист на ходулях отступил, а женщина вдруг начала танцевать. На некрасивое лицо с грубоватыми чертами упали жидкие чёрные пряди, белое лёгкое платье, висевшее на худощавом нескладном теле, взлетело. Актриса вдруг изогнулась назад так, словно в спине не было костей. Перекатившись колесом, она изящно вскинула руки, будто две плети, села, разведя ноги до прямой линии, упала и тут же поднялась на мыски, сведя колени.
Публика ахнула. Суставы танцовщицы выглядели нездорово, становилось понятно, что её невероятная гибкость — следствие какой-то болезни, но выглядело это потрясающе. Галдор засмотрелся, открыв рот.
Актриса подпрыгнула, подбросила ноги вперёд до лица, встала на мыски, взлетела, изогнувшись назад, схватила за головой руками стопы и снова перекатилась колесом. Встав на одну ногу, вторую она закинула за голову и принялась кружиться на месте.
— Тварь искажённая! — закричал актёр в образе эльфа, пронзая танцовщицу игрушечным мечом.
Помощники артистов быстро утащили «тело» со сцены.
— Приведёшь эту девку ко мне после спектакля, — сказал сын вождя знакомому воину, увидев его в толпе. Зная, чем кончится представление, потому что всегда происходило одно и то же, Галдор не собирался наблюдать очередной подвиг, такой же бутафорский, как доспехи «героя». Этого позёра бы на север, он бы там храбрость растерял быстро!
Развернувшись и поспешив во временное жильё, сын Хадора услышал аплодисменты, зазвучавшие в такт песни-марша:
— Моргот — он Вала! Как бык здоровый!
Взор убивает, кулак свинцовый!
Всегда для битвы тот гад готовый!
Крови! Требуем Вала крови!
Крови! Требуем гада крови!
Налейте эля для подстраховки!
Смелей, болваны, начнём потасовку!
Чтоб жабры выбить, нужна сноровка,
Крови! Требуем Вала крови!
Крови! Требуем гада крови!
Эльфийский воин, лупцуешь ловко!
Мишенью станет гад Моргот снова!
Большая туша! Неповоротлив!
Крови! Требуем новой крови!
Крови! Требуем много крови!
Удар отличный, клинок твой добрый!
Повержен Моргот тупоголовый!
Эй, орки, сдохнуть в бою готовы?
Крови! Требуем новой крови!
Крови! Требуем много крови!
Продолжим битву с одним условьем:
Три орка разом, но, чур, не боле!
Согласны, это подход толковый!
Крови! Требуем много крови!
Крови! Требуем много крови
Примечание к части
Песни:
«Соловей» Ф. Шаляпин,
«Поединок» из мюзикла «Человек, который смеётся»
Уродка!
Тонкие жилистые руки с некрасиво округлыми локтями полезли под одежду мужчины, тронули горячую кожу. Поначалу пальцы казались чересчур холодными, оттого их прикосновение вызывало неприятные ощущения, однако ладони быстро согрелись, и ласки стали приятными. Времени на игры не было, поэтому всё делалось даже не в постели, а стоя, посреди шатра с едва горящим очагом.
— Я хочу роль принцессы, — прошептали тонкие губы на грубоватом лице женщины. — Ты знаешь, я готова за неё платить.
— Ты не подходишь на роль принцессы, — мужчина средних лет с удивительно хорошей для его возраста фигурой хмыкнул, давая понять, что готов договариваться. — Твой голос слишком отвратителен для эльфийки, а тело кого угодно напугает. Разве такую захочется похитить и обесчестить?
— А теперь?
Аданет оголилась по пояс, оплела руками и ногой торс и бёдра автора очередной постановки и бессменного исполнителя роли Истинного Короля. Оставшись стоять на одном колене, танцовщица начала ласкать возбудившуюся плоть языком.
— Думаешь, Линвен, подходящая внешне и красиво поющая, так не сумеет? — напрягаясь, процедил мужчина, готовясь испытать наслаждение. — А, Вьюнок?
Танцовщица задвигалась быстрее, пальцы пробрались между ягодиц, начали гладить и слегка щекотать. Согревшиеся руки теперь доставляли исключительно приятные ощущения.
— Ах, ты ж, тварь морготова! — со смешком простонал артист. — Знаешь, что мне нравится!
Палец медленно начал продвигаться вглубь, разминая.
— А теперь? — на миг перестав сосать и лизать, поинтересовалась танцовщица.
— Думаю… Линвен так сможет.
Губы и язык продолжили трудиться.
— Да, немедленно нужна! — донёсся с улицы голос, принадлежавший, судя по всему, привыкшему командовать бойцу. — Та женщина, которая плясала в белом платье.
Артисты замерли. В чём дело? Шатры, поставленные за сценой, конечно, охранялись, но не от дор-ломинской или хитлумской армии, а, значит, того типа остановить некому.
— Одевайся и прячься! — прошипел, моментально утратив игривый пыл, автор постановок.
Оттолкнув танцовщицу, мужчина натянул штаны, начал спешно поправлять рубаху.
— Здесь она? — без церемоний вошёл в шатёр высокий светловолосый адан. — Плясунья в белом.
Не успевшая закрыть грудь женщина прижала к себе шерстяное платье.
— Да, вот она, — хмыкнул незваный гость. — Пошли, плясунья.
Автор постановок встал между незнакомцем и актрисой.
— Подожди, господин, — учтиво поклонился он, — это моя работница, я должен знать, надолго ли и куда она уходит.
— На ночь, полагаю, — светловолосый здоровяк не изменился в лице. — Мой господин приказал привести.
— Вождь Хадор?! — ахнул артист.
— Его сын, — уточнил дор-ломинский подданный. — Идём, плясунья.
— Ты говорил, что я уродлива, и никто не захочет меня похитить? — хитро подняла брови танцовщица, обращаясь к тому, у кого только что выпрашивала главную роль. — Съел?
— Но только на одну ночь! — серьёзно сказал автор постановок. — У нас выступления и репетиции!
Светловолосый мужчина подумал, посмотрел на странного вида аданет и протянул серебряный мириан:
— Господин Галдор отпустит плясунью тогда, когда посчитает нужным.
— Но…
— Благодари.
— Благодарю.
Вьюнок гордо вскинула голову, набросила тёплый плащ и грациозно зашагала следом за дор-ломинским воином.
***
Дверь открылась, в комнату влетел сквозняк, словно слуга, объявляющий появление госпожи. Галдор смерил взглядом гостью, вставшую напротив окна, поэтому освещённую последними лучами закатного солнца.
— Как твоё имя? — спросил сын вождя, разглядывая не слишком хорошо одетую женщину, возраст которой определить не получалось: ей могло быть и два, и три десятка лет. Значит, скорее всего, замужем.
— Вьюнок, мой лорд, — на эльфийский манер ответила аданет.
— Помойся, — приказал Галдор, кивнув в сторону лохани, стоявшей прямо в комнате. — Если вода остыла, я потребую нагреть.
Артистка поклонилась, и это стало началом танца. Закружившись, она сбросила всё, что было на ней, прямо во время вращения, однако вещи упали аккуратно, в один угол. Без одежды тело выглядело некрасиво, однако двигалось настолько завораживающе, что казалось прекрасным. Танец лишал рассудка, словно колдовство.
Перепрыгнув через голову, аданет встала у лохани, свернулась клубком, из которого, словно спицы, торчали во все стороны руки и ноги, перекатилась, закрылась бутоном, снова раскрылась и каким-то невероятным образом рыбкой нырнула в воду.
— Как ты это делаешь? — спросил, всё так же неподвижно сидя у окна, Галдор.
— Я долго училась, — улыбнулась Вьюнок.
— Вода тёплая?
Аданет посмотрела на сына вождя сквозь прилипшие к лицу мокрые волосы. Что ответить? Что хочет услышать этот господин? Зачем вообще ему понадобилась на ночь актриса?
Вьюнок давно играла на сцене, бывала во многих поселениях, и для неё не стало чем-то необычным желание некого мужчины получить любовь незнакомки. Чаще, разумеется, приглашали Линвен или «эльфийского воина», однако и Вьюнок время от времени танцевала для поклонников без посторонних глаз. Только обычно эти люди проявляли себя ещё на выступлении, подходили к сцене, дарили цветы…
Сейчас всё было иначе, и сидевший спиной к окну мужчина вёл себя странно. Вьюнок понимала: у неё есть несколько коротких мгновений, чтобы разгадать тайну души этого типа и потом играть правильную роль. Чего он хочет? Почувствовать власть? Тогда стоит сказать, что вода холодная, а когда подольют горячей, пожаловаться, что слишком тепло.
А если он просто изображает доброго хозяина? Или никогда раньше не имел дело с женщинами на одну ночь? Может, он боится сделать что-то не так?
Встретившись взглядом с Галдором, Вьюнок почувствовала опасность — этот мужчина был из тех, кому необходимо самоутвердиться, а такие хозяева могут проявлять жестокость. Лучше не провоцировать и не позволять начать отыгрываться за свои обиды, неважно на ком.
— Я люблю именно такую воду, господин, — аданет улыбнулась, поднялась и, сплетая руки, словно двух извивающихся змей, изогнулась назад.
— Маслом облейся, — с недовольным выражением лица произнёс Галдор. — Справа стоит пузырёк.
Женщина сразу же подчинилась, продолжила танец, смазывая кожу. При этом она держала аромамасло пальцами ноги. Взгляд сына вождя стал восхищённым.
Решив, что сейчас самый подходящий момент, Вьюнок отставила пузырёк, выпрыгнула из лохани и, кружась всё быстрее, вытерлась полотенцем. Подняв прямую ногу до головы, танцовщица отбросила волосы, повернулась спиной и нагнулась до пола, призывно касаясь себя между ног. Этот трюк срабатывал всегда.
***
Хадор давно не видел супругу в такой ярости.
— Мы не должны позволить сыну путаться с этой девкой! — кричала, хромая по комнате, Гильдис, тяжело опираясь на красивую дорогую трость. — Заставь её уйти, или я её отравлю!
Вождь смотрел на супругу с ужасом, не зная, что делать. Кто ей сообщил о затянувшемся романе наследника с актрисой, жена не выдавала, но приехала она очень быстро, лишь получив неприятную весть. Хадор отчасти разделял недовольство Гильдис, поскольку полюбовница Галдора действительно не годилась ему в жёны, но зато, проводя с ней время, поникший наследник воспрянул духом. Немного, конечно, но это лучше, чем ничего.
— Она же уродка! — орала в голос супруга. — Кого она родит, если забеременеет?! Но она не забеременеет! Она больна! Это же видно! Лет через пять она с постели не встанет от боли! Убери её от сына! Слышишь?! Или тебе тоже всё равно, с кем делить постель?!
Промолчав вместо ответа, Хадор постарался не вспоминать лишнего. В конце концов, это уже неважно, прошлого не вернуть.
— Поговори с сыном! Поговори с этой дыркой! Или это сделаю я!
Уверенный, что не стоит спорить с женой, вождь решил для себя: с Галдором он побеседует, однако запрещать встречаться с актрисой не станет. Пусть уезжают на Ард-Гален, только порознь, а там никто не станет следить за чужой постелью — других, более важных, дел хватает.
***
Запах чего-то тухлого, который раньше ощущался только рядом с пограничными горами, теперь добрался и далеко на север.
— Эльфы воняют, — хохотнул, сплюнув, Драконий Член, почёсывая лысую голову. — Расплодились, драная дырка! Пора их резать.
Все находившиеся в пещере у спуска к подземному озеру орки согласно гыкнули, однако никто без приказа Горящих Дрочей за хребет бы не сунулся.
А приказа не поступало.
Собраться в условленном месте пришлось не просто так: прилетели слухи, будто опять чужаки хотят явиться, и надо бы их привести к троллям. А ещё навести на ложный след и показать какие-то развалины, типа, там важные кузни или зад задроченный знает что. Драконий Член не собирался выяснять, что там опять придумал какой-то помощник кого-то важного, ему важнее было разобраться с молодым пополнением войска. Недавно, когда ещё снег не лёг, прибыли какие-то дети, мнящие себя героями, но вроде не совсем конченные. Главным среди них назвался какой-то дрочь Болдог, у которого и бабы-то ещё не было. Правда, рожа тупой не выглядела, а это немаловажно. Так или иначе, забот прибавилось, и Драконий Член готовился отстаивать своё место в войске Светлого Владыки. Вот поставит всех на карачки, отымеет дубиной, а потом можно и эльфов вырезать. Чтоб не воняли тут на всю округу, а то ишь чего надумали? Воздух на чужой земле портят! Алкарим это так не оставят!
Болдог. «Работа, считай, поимета!»
«Там есть дом. Один всего. Мужик живёт. Один! Давайте его того. Сожжём».
Ни у кого из детей-алкарим не возникло вопросов, зачем надо сжигать какого-то незнакомого орка, единственное, что останавливало некоторых — идти далеко. Вдруг что случится? Или родители заметят долгое отсутствие. Наказание ведь страшнее, чем пойти воевать! Взрослые могут запереть без еды в холодном сарае, избивать и орать. Лучше уж взять дрыну какую и топать бошки проламывать. Там хоть поживиться чем можно.
«Мужик живёт! Один! Сожжём! Ха!»
Трое юных орков, которым только-только начали сниться раздвигающие ноги девки, двое людей, чуть постарше и пятеро полукровок радостно подхватили идею развлечься, остальные же мальчишки поселения деранули со всех ног доносить на сверстниковвзрослым, способным на что-то, кроме пьянства и размножения. Отправившиеся за приключениями алкарим догадывались о подставе, однако знали: принесут добычу — им ничего не сделают, а стукачей поимеют так, что навек отпадёт желание рот раскрывать, разве что отсосать за объедки, которые даже скотине не годятся.
Болдог, младший из орчат, поначалу хотел сдать соседскому папашке старшего брата, потому что тот вечно требовал делиться едой, порой отбирая последнее, а уже потом пойти сжигать одинокого дроча, но, подумав, понял: не получится успеть сделать два дела, надо выбрать одно, и, разумеется, предпочёл развлечься. В конце концов, брата можно под шумок пихнуть в огонь, предварительно ткнув чем-нибудь в спину. Хотелось, конечно, чтобы гад горел живьём, долго, лучше вообще вечно, но Болдог решил для себя, что более сильного врага надо быстрее убить, а то мало ли… Этой вроде бы простой мудростью мальчишка разительно отличался от многих сородичей, в итоге горько поплатившихся за неразумную кровожадность.
«Тише! Тс-с-с-с! Пасти захлопнули!»
Отыскавший дом одинокого дроча юный орк безуспешно пытался заставить глупых приятелей молчать, особенно, когда до цели оставалось недалеко, а Болдог смотрел на сверстников и искренне недоумевал, почему они не понимают важность тишины. Совсем безмозглые эльфы что ли?
— Вот хряк тупой! — ржали всё громче над изгоем юные алкарим. — Жить тут! Совсем тупой! Гы!
Изгой действительно выбрал странное место обитания. Во владениях Алкара многие ютились в незатопленных подземельях, либо на поверхности, но ближе к «кипящим кончам» — горячим фонтанчикам, время от времени бьющим из-под земли. В этих местах было проще разводить на убой скотину, поскольку хоть что-то росло. Но орк-одиночка поселился в доме посреди давно заброшенного поселения, рядом с которым то и дело пополнялась огромная куча мусора. Поживиться сюда прилетали внушительные стаи ворон, чем изгой и пользовался — отстреливал или ловил в сети зазевавшихся птиц. Откуда он брал воду, для алкаримского молодняка осталось загадкой — рядом не наблюдалось ни одного источника, а снегом с зимы запастись сложновато. Из-за мусора колодцы, если и были, давно стали отравленными, значит, вряд ли оттуда пил.
— Мы у него всё выспросим! — кровожадно потирали руки старшие зачинщики, и Болдог очень хотел поскорее посмотреть, как именно авторитетные мальцы собираются выпытывать ценные сведения. Начнут жечь, но медленно? Или просто резать будут? Хотя, это тоже интересно — в разных местах кровь из ран течёт по-разному, отличается по цвету, а иногда и запаху. И на вкус. А ещё тело трясётся не одинаково — от одних рассечений слабее, от других сильнее, и глубина не всегда это определяет.
Болдог отвлёкся на воспоминания о зарезанном тайком выброшенном младенце. Ребёнок валялся у дороги — похоже, родила его, как говорят взрослые, общая дырка. Зачем только выбросила? Могла бы съесть. Так или иначе, орчонок, только научившийся внятно говорить, но уже от всего нутра ненавидевший маленьких детей, потому что они вечно орут, решил отыграться за вечное родительское: «Убрал руки от мелкого!»
Младенец умирал долго и громко, затих, только когда Болдог решил изучить содержимое брюха.
Интересно, взрослый проживёт больше?
Из увлекательных раздумий вырвал вскрик одного из дружков:
— Чё, долбанулся?! Чё надо?!
— Заткнул палкой пасть! — шикнул на него самый старший полуорк. — Птиц напугаешь, и мужик нас заметит!
Однако вразумление не подействовало, двое юных орков продолжили толкаться и кусаться, и стая ворон взлетела с мусорной кучи. Среди обломков забора промелькнула тёмная фигура.
— Вон он! — заорал зачинщик. — Бежит! Ловим!
Одна половина юнцов бросилась за жертвой, а другая — домой.
— Они нас сдадут! — взвизгнул Болдог, уверенный, что его голос звучит внушительно.
— Я на них дрочил! — крикнул ему самый старший из ловчих, и юный орк решил продолжать то, за чем пришёл.
Побежав вслед за спасающим свою жизнь изгоем, Болдог не успел увидеть, как поймали несчастного, зато оказался рядом в момент избиения и связывания.
— Я эльфов имел! — орал, пытаясь освободиться, орк, отчаянно уклоняясь от ударов и вырывая руки. — Когда ещё лодки долбаные не приплыли! Когда дырок в небе не было! Я бессмертен! Я герой! Вон отсюда!
Однако, чем сильнее прилетали удары, тем жалобнее становился скулёж, и постепенно гордая похвальба сменилась мольбой о пощаде.
В какой-то момент Болдог подумал, что, если бы этот орк до конца сохранял лицо, его действительно захотелось бы отпустить или убить. Просто убить, без всякого разного. Но это жалкое нечто и помучить приятно. Ох, повизжит он! Красота! Присунуть бы какой девке на радостях… Однако пока, в силу возраста, мечты оставались мечтами.
Старшие алкарим, наконец, справились с вырывающимся бессмертным орком, туго связали его по рукам и ногам.
— Говори, где воду берёшь! — с размаха наступив на живот жертве, крикнул зачинщик. — Отвечай!
— А тебе зачем? — снова взбодрился пленник, видимо, поняв, что терять ему нечего. Вероятно, сам был таким же в юности. — Насрёшь мне туда?
— Надрочу, да так, что захлебнёшься!
Юнцы дружно расхохотались, один из полуорков спустил штаны, начал наяривать прямо сейчас.
— Чё стручок такой маленький? — заржал стоявший рядом сородич.
— Чё?! — тот натянул обратно одежду, размахнулся для удара.
— Стручок, говорю, маленький! — не унимался задира. — Чё, у бати тоже?
Начавшаяся потасовка немного отвлекла орка от избиения жертвы, однако, когда тот, у кого член оказался недостаточно длинным, сдался, допрос продолжился.
— Развяжи — провожу, — принялся хитрить изгой.
Мучитель едва не лопнул от смеха. Врезав ногой по челюсти орка, он посмотрел на результат игры, понял — перестарался и либо убил жертву, либо лишил сознания, что тоже нехорошо, поэтому решил сделать вид, будто так и задумано.
— Эй, братва, тащите его на свалку, — голос почти не дрогнул, однако Болдог нутром почувствовал, как уверенность собрата падает, словно старый, так и не сумевший выстрелить семенем тычок. Это стало сигналом — слабак. Можно резать. — Пусть очухается и увидит себя едой еды! Эк я придумал, а?
Юный орк чувствовал фальшь и всё сильнее хотел втоптать соперника за лидерство в грязь. Не пытался бы он строить из себя главного, на него было бы наплевать, но этот слабак ведь хочет власти, только стручок хиловат.
Почему ж другие не чувствуют то же и подчиняются? Значит ли это, что им без разницы, кого слушаться? Болдог понял — он хочет всех этих рабов себе, однако чутьё подсказывало: лидер-тряпка пока намного сильнее, просто так его не грохнуть.
Пока юный орк размышлял, как стать главным среди сверстников, избитого связанного изгоя дотащили до мусорной кучи и, раскачав, швырнули. Несчастный орк закряхтел, застонал, попытался поёрзать.
— Где воду берёшь, а? — снова пристал с расспросами зачинщик авантюры.
Болдог наблюдал и начинал догадываться: будь этот сопляк сильным и храбрым, ему бы не понадобилось тащить целое войско пытать орка-одиночку. Он бы пошёл сам и оставил всё удовольствие себе. Зачем делиться? И так вечно все норовят отобрать всё, до чего дотянутся.
— Не скажешь — дом твой подожгу!
— Да вон там беру! — попытался пошевелиться вправо изгой, и вдруг начал блевать.
— Фу! Дерьмо! — заорали юнцы, отбегая. — Он нам соврал! Жги!
Развести огонь получилось не сразу, гореть в одиноком жилище оказалось особо нечему, поэтому для зрелищности решили натаскать мусора. Вдали недовольно раскаркались вороны, стая вдруг взмыла ввысь, раздались окрики. Не птичьи.
— Это ж патруль! — испугались алкарим и бросились врассыпную, однако стражников оказалось достаточно, чтобы всех переловить.
Позвал ли их кто-то, или они пришли из-за поднявшегося дыма, осталось загадкой.
— И кто это тут устроил? — спросил, выйдя вперёд, орк в эльфийском доспехе, звезда на котором была очень криво выгравирована — эти эльфы вообще ничего нормально делать не умеют! — Я задал вопрос! — воин указал на кучу мусора, где валялся связанный, захлебнувшийся блевотой изгой.
Все юные алкарим разом сникли, понимая — стражникам нужен лишь повод, чтобы забрать к себе на службу всех подряд. Придётся и зад подставлять, и рот открывать, и оружие таскать, и еду готовить. Однако Болдог, в силу возраста, не знал, какие именно обязанности возлагаются на юнцов, которым рано в бой или разведку, поэтому представил иную картину: можно будет в красивой броне ходить по домам и забирать, что хочешь. Если латы со звёздами не дадут — можно получить их иным способом. Главное — найти дружков, чтоб помогли в случае чего.
— Чё орёшь, дядя? — Болдог, гордый и радостный возможностью присвоить все подвиги старшего собрата, подбоченился. — Я этого гада нашёл, привёл подмогу и убил. Он всякое плохое делал, вот. Это я всё придумал. Я молодец?
***
Воспоминания о том дне хлынули ведром помоев снова, когда стражники сказали, что нужно пополнение в отряде разведки. Причём говорили, что командир уверен в ненужности новых воинов, но кто-то где-то решил, будто знает лучше.
Болдог получил приказ отправиться вместе с такими же незрелыми стручками к Драконьему Члену и делать, что тот скажет.
«Главное, — решил для себя молодой орк, — дать понять этому гаду, что я его не боюсь. Пусть отсосёт у себя, а потом — у меня!»
В тот день, когда замучили до смерти изгоя, стражники высекли плетьми всех, кроме Болдога, сказав, мол, раз он тут главный, значит, отвечает за остальных. Они огребли — его вина. Видимо, рассчитывали, что с вожаком его стая расправится не менее жестоко, чем с орком-одиночкой, мстя за побои, однако этого не случилось. Кто-то сбежал домой, а кто-то, как и Болдог, попросился на службу. А высекли — ну, высекли и высекли, что такого? Дома тоже бывало. Да и похуже бывало, чё уж.
Готовясь вступить в новый отряд, молодой орк решил для себя, что не увидит ничего такого, чего не встречал ранее, значит, волноваться надо не ему.
***
Драконий Член посмотрел на недавно заявившийся к нему молодняк ещё раз. Да, не совсем конченные, по крайней мере, способны не напиваться и не нагибать друг друга, вместо подготовки к войне с воняющими дырками из-за гор.
— Значит, так, — командир-полуорк подозвал Болдога, ещё раз смерил оценивающим взглядом голубых глаз. — Наша задача: находить чужаков и приводить к троллям. Кажется просто? А вот хрен-гора вам, сопляки! Чтоб дело пошло, вы должны знать до жопы дорог к этим долбанам, иначе вас сразу раскусят и за вами не пойдут. Бери своих бойцов, шкуры, уголь и валите дороги разнюхивать. Вернётесь — решу, что с вами делать.
Последние слова прозвучали весьма многообещающе, и Болдог решил ничего по этому поводу не уточнять. В целом, задание выглядело не безумнее сжигания одинокого орка или убийства выброшенного младенца, а, значит, проблем точно не возникнет. В конце концов, тролли — хоть и тупые, как говорят Горящие Долбилы, но всё же имеют мозги, раз говорят. Соответственно, они умнее хряков или оленей и даже некоторых алкарим. Прекрасно! Работа, считай, поимета.
Мусор — штука полезная
Волк слышал зов хозяина. Голос звучал всегда, направляя или просто не давая забыть о себе, не замолкая даже во сне. Многие слова оставались зверю непонятными, но почему-то запоминались. Если хозяин чего-то опасался, волк понимал — надо быть не просто рядом, но начеку. Да, никто не способен причинить вред Владыке Мелькору, но даже пробовать не должны хотеть.
«Твой лучший зверь подчиняется мне, — с заставляющим волка навострить уши чувством говорил одному из двуногих псов хозяин. — Всё лучшее, сделанное тобой, моё. Всё лучшее в Арде — моё! И ты этого не изменишь, поэтому делай, что я приказываю, не дожидаясь демонстрации силы Вала. Ты слабее меня и знаешь это».
Зверь понимал значение последней фразы и был уверен — если сделать что-то не так, будет плохо. Так зачем пытаться? Двуногий волк настолько глуп, что не способен на такие простые вещи, как подчинение более сильному?
Голос хозяина хвалил, и от этого было хорошо. Сейчас Владыке ничто не угрожало, он о чём-то немного беспокоился, однако это не требовало вмешательства четвероногого стража, поэтому волк знал: он может пойти на охоту.
За пределами подземной твердыни было непривычно холодно и сыро, но лишь поначалу. Густая шерсть хорошо защищала от ветра, ледяного дождя и мороза, в небе клубился мрак, не дававший отвлечься на сияющий серебристый цветок, глядя на который начинало хотеться подпеть какой-то непонятной, манящей и очень печальной Теме.
«Раскрылся светоч лепестками,
Прекрасен, но не приближайся.
Плывёт, плывёт над головами,
Одной мечтой лишь прикасайся…»
Тоскливо. До боли! Но спасительная тьма ласкова и заботлива, она защитит. Не видно лишнего — и хорошо. Так намного спокойнее, можно заняться более интересными вещами.
Чуткий нос быстро нашёл многочисленные следы. В первый момент все полученные с помощью обоняния вести разделились на понятия «съедобное» или «несъедобное». Постепенно потенциальная пища обрела очертания орков, птиц, оленей, троллей. Далее голос хозяина, пересиливший голод, напомнил о главном: рабов можно есть только по прямому приказу. Ослушаешься — будет больно.
А далеко на юго-западе дрожала земля. Волчья сущность опасалась гула и ощущения неустойчивости под лапами, однако голос хозяина уверял — надо радоваться. Только с безопасного расстояния.
Посторонние чувства и мысли оборвались от запаха и шороха близко оказавшейся жертвы. Хозяин позволил поохотиться, и это главное.
Уверенный, что добыча, как всегда, окажется лёгкой, волк затаился, выждал момент, но вдруг безмозглое копытное пустилось в прыть с такой скоростью, словно кто-то его сзади ударил. Можно было бы поискать другую еду, однако хищнику захотелось поиграть, к тому же он знал — долго и быстро никто бежать не способен. Поэтому пустился следом.
***
— Враг побежит!
Заберём и меч, и щит!
Мы — воины! Долбаные алкарим!
Всех поимеют алкарим!
Один из соратников Болдога совсем не видел смысла искать тропы в молчании, то и дело принимался горланить песни, которые, по его словам, придумал папаша.
— Снова бежать подальше от битвы!
Словно долбаный эльф, не считая потерь,
И вновь рисковать дырой.
Может, лучше лежать тушей забытой?..
Долбаные эльфы! Забыл, что дальше!
Выпив что-то из фляги, чем упорно ни с кем не делился, сын весьма талантливого менестреля-орка пошагал вперёд и вдруг заорал:
— Э! Э! Откуда тут обрыв! Я ж помню — не было!
— Был, — Болдог скривился. Надо бы избавиться от этого тупого булыжника: он даже дорогу запомнить с долбаного не знамо какого раза не может! И в картах путается.
— Не было!
— Был, — подтвердил слова командира отряда человек, выглядевший старше остальных членов отряда. — Ты своей тупой башкой не смог додумать, что, если тут показано — есть путь, это не значит, что нет горы или дыры затраханной! Это значит, эльф тебя отымей, что пройти можно! Пройти, долбаный стручок, можно! Видишь, эльфья дырка, спуск?!
— Пусть надует мне ветер северный в трубу! — пропел, вместо ответа, орк, сын менестреля и полез вниз.
В ложбине ещё не растаял снег, кое-где попадались длинные узкие лужи. Драконий Член предупреждал не наступать на такие задроченные дырки, как бы в каком месте поиметое детство ни чесалось — это могут быть глубокие расщелины, и если провалиться, можно в лучшем случае сдохнуть сразу от падения. Столкнуть туда тупого певуна очень хотелось, но Болдог пока держал себя в руках — мусор порой пригождается, чтобы прикрыть им что-нибудь ценное, когда жертвы неизбежны. Все ведь помнят пожар в доме пердуна Гога. Хотел тот просто жену припугнуть, ну, просто так, для порядка — как иначе-то? — факел дрочёный запалил, но такой пьяный был, что уронил. А на полу у него шкуры валялись, ну и загорелись. Так бы и дырой затраханной накрылся дом, потому как сын взрослый бабе совал в сарае, не до чего было, а младшие все совсем мелюзга — не потушат. Сам же Гог такой нажратый был, что не понял даже, чё происходит. Огонь бы быстро по жилью разошёлся, но на выходе из комнаты валялась куча гнили всякой и вечно протекала. Там пожар и застрял. Ну и пока то да сё, трезвые соседи прибежали, погасили всё. Правда, и ценное разное вынесли, но это так и надо — за помощь платить положено.
Так что, мусор — штука полезная. Надо иметь под рукой.
— Тут ходили уже, — мрачно проговорил один из орков, что-то тыкая обрубком пальца в карте. — Вон — труп валяется. Давно сгнил. Тут других долбаных путей нет, пошли назад.
— Я пройду и через это! — снова запел сын менестреля. — И дыру себе найду!
Ветер, в жопу дуй! Раздувай огонь, эй-эй!
Чтобы жить при-ки-ки!
— Чаво?! — обратил внимание на певуна ближайший к нему собрат. — Жить чаво?
— Да ш-штоб я знал! — разозлился тот. — Это какое-то не наше слово там. Батя так придумал. Да. Вра-аг верещит! Обоссал от страха щит!
— А ты, обвислый, его поднял и на стену повесил, — человек сказал сначала серьёзно, но потом расхохотался собственной гениальной шутке.
— Заткнулись оба, — Болдог взялся за нож. — Я сказал.
Путь продолжили в покорном молчании. Молодой командир тайком косился на соратников и думал, как часто и насколько чаще, чем раньше, его хотят убить. Как они планируют всё сделать? Или пока только мечтают, как незрелые девки о члене между ног в обе дыры разом? Но на такое лучше не рассчитывать. Это только эльфы тупые могут думать, будто их всё войско любит. Ага, любит! И в рот, и в зад, а в уши и ноздри кончу пускает. Знаем, наслышаны.
Следующие четыре дороги, по которым хоть как-то представлялось возможным пройти, тоже нашлись на карте, а одна оказалась завалена. Похоже, тут тролли повеселились на славу. Вероятно, если разобрать кучу булыжников, отыщется парочка-другая трупов, возможно, даже с чем-то, пригодным для наживы.
Мысль явно пришла в голову не только одному Болдогу, трое соратников свернули к камням и начали изучающе разглядывать.
— Шоб нас дольше не вспоминали, — придумал гениальный план один из младших орков, — мол, где эти обоссыши, то, сё, давай в карте отметим, шо тут дороги нет больше, а там ещё есть! И отнесём Члену! Скажем, шо, вот, это вот, тут видели, тут прошли, а тут — всё! Никак. Вот, доложить явили жопы.
Это был неплохой шанс избавиться от затрахавшего всех певуна, и не воспользоваться им стало бы большим упущением. Даже если он что-то передаст не так, это сильно не повлияет на и так не сделанное дело.
Вероятно, обидевшись и даже ничего не спев из батиного репертуара, орк удалился во тьму и мокрый снег, и лишь по прошествии немалого времени отряд заметил: посланник не взял с собой карты с новыми отметинами. Да и жопа с ним!
***
Еда закончилась быстро. Разбор завалов сопровождался поглощением всего подряд, и оказалось очень сложно не позволить жрать бесконтрольно. В принципе, это не становилось проблемой: если верить картам Драконьего Члена, недалеко от этой затраханной щели есть вход в туннель, ведущий в подземный загон, соответственно, тут кто-нибудь точно пасётся — вон, колючек всяких сколько растёт! И горячий источник виднеется. Всё это означает, что тут встречается и скотина, которую можно украсть, и что-нибудь хищное. А вредителя если подстрелить, можно с пастухов награду требовать, мол, вот, помогли, гони чё есть.
Хотя, скотосмотрителя проще ограбить сразу, без всего этого дерьма эльфьего. Чё он тут ходит со стадом своим?
Отправив за добычей троих алкарим непонятного происхождения, Болдог решил быстрее разбирать завал, поскольку теперь, когда соратников рядом поубавилось, придётся меньше делить, а это, определённо, дыра затраханная, хорошо.
Примечание к части
Тут используются песни. Эти:
«Воины всей земли» в переводе Radio Tapok,
«Жить вопреки» гр. «Кипелов»
Возможно, кто-то помнит, когда и кто их по сюжету на самом деле придумал.
Не совсем ссыкло
— На широко поле
Да на высокий берег
Ехали вояки — десять тысяч лошадей.
И покрылось поле,
И покрылся берег
Сотнями порубанных, пострелянных людей.
Любо, братцы, любо, любо, братцы, жить!
С нашим командиром не приходится тужить!
Хор хриплых голосов был до крайности нестроен, однако здесь порой слышались звуки и похуже, поэтому хозяину и завсегдатаям таверны казалось, что всё замечательно. Действительно, гости с восточного фронта просто пьют, жрут и поют, а это уже большое счастье — мебель и посуда целее будет. Конечно, здесь давно приспособились восстанавливать запасы тарелок и кружек за день, делая из глины, краденной на ближайшем карьере, всё необходимое, а столовые приборы перековывали в маленькой печке прямо на кухне, но ведь это всё равно лишняя работа! В это время можно… Бабу трахнуть! Даже двух.
— Просвистели стрелы.
Первая взлетела,
Первая взлетела — в ногу ранила коня.
А за ней вторая,
А за ней вторая.
За ней вторая в сердце ранила меня!
Любо, братцы, любо!
Таверна была полностью каменной, на стенах и полу красовались давно не меняные и не чищенные шкуры домашнего скота, мебель в основном ковалась, а сверху клались плиты, либо кожа. Подходящего для изготовления столов дерева в этих краях не росло, а закупать никто не хотел — смысл? Первая же драка, и конец дорогой столешнице да скамье! А железную даже если и погнут, так раз-два и поправили.
Дверь не слишком уверенно открылась, вошёл юный орк, злой и крайне обиженный. Одежда на нём заметно промокла, причём сверху значительно больше, чем снизу, что делало этому несчастному честь — не ссыкло. Ну, то есть, не очень ссыкло.
— Я-я эт-то… — начал запинаться юнец, подрагивая и стуча зубами от холода. — Отработа-таю. Да-дай пог-греться, дядь.
— Да греться и без оплаты можешь, только не круши тут ничё, — спокойно ответил трактирщик, протирая от копоти и воска стол, на котором пересчитывал всякие мелочи: игральные кости, куски соли, засушенные приправки для веселья. — И девок не трожь. Парней тож. Сиди, в ощем тихо.
— Я петь умею! Могу ра-развлечь тут!
— Ха! Ха-ха! Тут и без тебя весело.
Вздохнув, несчастный орк сел в уголок подальше от двери и съёжился.
— Командир наш знает, каво выбирает! — донеслась нестройная песня. — Грянула команда, да забыли про меня.
Им досталась воля да весёла доля,
Мне досталась пыльная горючая земля.
— Эй, не сиди тут один, давай к нам, — позвал вдруг высокий полуорк со светлыми космами, которые, даже грязные, чёрными не выглядели. — Коль расскажешь что занятное, накормим.
Мокрый бродяга поспешил принять приглашение, сел на скамью у длинного стола и начал говорить, хотя большинство его не слушали:
— Да я-я, это… Логово тролля искал. Задание м-мне, ну, это, да, дали.
— И чё? Не нашёл?
— Не нашёл. Мы, то-то есть я, ну, нашли кучу огромную! Камни там. Решили разобрать. Они ж, это, мешают! Дорогу расчистить надо! А мне сказали идти предупредить. Ну… Остальных, что тут, чтоб его тролль поимел, завал! Но счас разберём! Ну, я сообщил, назад пошёл, но замёрз.
— У нас занятнее истории, — гордо заявил воин, лицо которого настолько изуродовали шрамы, что было непонятно, орк это или нет. — Я как раз начал одну. В общем мы с братанами охраняли кузницу одну, там, грят, чёт шибко важное делают. А потом пришёл хрен один и грит, тип, на востоке помощь надо. Там, грят, дикие остроухие задницы с кем-то объединились, мешают. Ну, мешают, так мешают. Мы, значит, дела передали и пошли. Оказалось, не поверишь, малец, Фангли на восток далеко ушёл. Грят, ресурсы искать для Светлого Владыки. Тип, мало нам тут. Грят, там под землёй дрожит чёт, причём не тока у гор пограничных, но и дальше. Тип расти перестало даже самое сорное. И скотина нервничает. Там, грят, плато. Гор рядом в помине нет, а трясёт. Будто шевелится под землёй чёт. Страшно, да? То-то же! А Фангли, грят, не столько для Светлого Владыки старается, жопу рвёт, сколько о своих драконах печётся. Не слышал, что на востоке их уже не два, а с десяток? Мелкота пока, но они ж вырастут! В ощем, мы пошли этих ушастых диких жоп натягивать, а они нас в кольцо взяли. Как тебе такое, а? Но самое-то такое дальше!
Юный орк, видя, что все заняты либо рассказом, либо пением, начал подъедать, что выглядело бесхозным.
— Мы с ребятами этим остроухим: «Так, мол, и так, ваша взяла, сдаёмся, обещаемся исправиться, вам по гроб жизни служить, хотите, Моргота пойдём валить вместе с вами?» Не поверили. Копья да стрелы выставили, ну всё. И тут… Так, а ну не жрать!
Едва согревшийся бродяга замер, начал извиняться, торопливо прожёвывая.
— Подошёл к нам, — продолжил рассказ воин, — значит, один из этих. Из-за гор, короче. Ну, у которых флаг красный с кувшинкой раскрытой. И грит такой, значит, вот, отпустим вас, если расскажете нам, что знаете о таких же отрядах. С кувшинкой, значит. Точнее, об отряде. Честно скажу: я ни долбака не понял, чё им надо было, к тому ж я раньше в тех краях и не бывал. Но один наш братан сказал, что слышал о каких-то кувшинковых. Ну, он-то их не так назвал, а на «ф» как-то. Фангоринги, Финоринги, да срать. В общем, не кувшинка то оказалось, а звезда, но и на это срать. Я, кароч, только одно понял: братан обещал их проводить туда, где кого-то важного закопали. Тип были тут какие-то жопы ушастые с запада, но все полегли. Давно. Ещё до какой-то долбаной вылазки-хренылазки. В общем, пока то, да сё, мы дёру дали. Нас особо не преследовали, думаю, потому шо много нас было, и если б жопы ушастые за нами погнались, мы бы дали бой, и половину точно положили бы. А они нам в уши лили, тип, они не за головами припёрлись, а за финформасией.
— Кувшинка — это шо? — поинтересовался уже довольно сильно пьяный орк, присоединившийся к веселью.
— Да дыра вонючая! С листьями, как тарелки! — пояснил рассказчик. — Когда тепло, на воде бултыхается. Ну, цветок такой южный. Не растёт у нас, кароч.
Юный орк окончательно отогрелся и уже было собрался тихонько сбежать, чтобы не заставили платить чем-нибудь неприятным, как вдруг дверь таверны распахнулась, и вошли трое алкарим. Двое из них смотрели глазами пастухов, которым неважно, трахать себе подобных, или кто из стада тоже сойдёт. А третий…
— О! — указал он на почти обсохшего собрата. — А ты чё тут делаешь?
— Да не твоё дело, понял?! — подскочил тот, и вся таверна обернулась.
— Чё, дружка встретил? — выглядевший старше скотолюб хищно оскалил редкие гнилые зубы. — Из шайки твоей? Пусть тоже мне служит теперь.
— С чего бы? — юный орк, явно испугавшись, завращал глазами, ища пути к побегу. — Я его не знаю!
— Да неужели? А кто ушёл докладывать и карту не взял?
— Вы гляньте, честные воины, — пастух сделал очень оскорблённый вид, — эти гадёныши явились на моё пастбище, которое мне сам Алкар выделил! Я его верным защитникам мясо ращу! А тут какие-то жимки незрелые лезут!
— Да я его не знаю! — снова запротестовал юнец.
— Ну докажи, — воин из восточных вальяжно прислонился к стене, вытянул ноги на стол, — что не лопух.
— Чё? — орк снова начал трястись, будто опять промок. — Лопух? Эт чё?
— Да какая разница? Ты докажи.
— Это птица такая, — важно заявил пастух, — тупая и вороватая. Прям, как ты.
Вояки расхохотались, а соратник неудачливого беглеца принялся хлопотать об удобстве пастухов. Почему он это делал, довольно красноречиво говорили свежие следы побоев.
По лицу молодого орка стало видно — он не собирается повторять судьбу приятеля. Всё-таки улучив момент, когда от него отвлеклись на очередное гортанное пение, юнец бросился прочь из таверны в усилившийся мокрый снегопад.
Земля чуть заметно дрогнула.
***
Сеть подземных туннелей была домом для стремительно растущей семьи драконов, в которой давно уже исчезло понимание, кто чей родитель и детёныш. Однако Золотко знал — он здесь главный Отец, он — один из двух родоначальников наравне с сестрой. Такой статус заставлял дракона ощущать особую ответственность за подрастающие поколения, поэтому, изучив новые коридоры и пещеры, ящер считал своим долгом показать пути молодняку. Владыка Мелькор подарил семье Золотка возможность не ждать кормёжки и не искать пропитание на поверхности: с некоторых пор горячие подземные воды наполнились разной величины слепыми рачками, поедавшими друг друга, а их, в свою очередь, ловили крупные, размером с волчат, существа, напоминающие пластинчатых жуков. Один такой жук вполне годился на обед юному дракончику, а пять-десять от пуза насыщали даже самого Золотка, и следующий голод наступал гораздо позже, чем после мясной туши в разы крупнее.
Вспоминая новые кладки дракон не ощущал ничего похожего на впечатления от первых яиц, однако желание видеть всех ящерят живыми и полными сил по-прежнему присутствовало. Конечно, растить выводок Золотко не собирался и порой уходил исследовать подземные лавовые реки столь надолго, что возвращался, пропуская несколько поколений яиц, но это лишь улучшало отношение к суетным детёнышам, отнявшим у старшего дракона любовь тёплой уютной сестры.
Время от времени кто-то из молодняка убегал наверх и не всегда возвращался, однако подобное воспринималось, скорее, просто фактом, нежели причиной для печали или беспокойства. Один пропал — три вылупились. Было немного интересно, куда няньки забирают крылатых, однако любопытство не вырастало до размеров, достаточных, чтобы спрашивать или следить. В конце концов, земля — жилище для одних, небо — для других. Всё честно.
Лавовая река повернула, и Золотко приготовился удивить молодняк. Он сам не знал, что представляет из себя диковинная находка, хотя и чувствовал некое родство, однако было в том… Существе?.. В нём ощущалось нечто искажённое, а оттого непонятное. Дракону казалось, будто взяли часть него самого, а потом вывернули, разрезали и составили по-другому, приделав какие-то чужие куски. Это было очень странно.
Когда Золотко впервые отыскал удивительное создание, то долго пытался понять, живое оно или нет. После довольно длительного пребывания рядом с непонятным существом, дракон сделал вывод, что искажённый сородич жив, просто спит, и разбудить его способен только приказ Владыки Мелькора. По крайней мере, ни шум, ни укусы, ни удары хвостом точно не работают.
Лава потекла вверх. Больше нигде не происходило подобного, и Золотко насладился удивлением детёнышей. Самые маленькие, разумеется, не поняли, что здесь происходит нечто необычное, но те, кто уже видели раскалённые озёра и реки, в изумлении замерли, склонив на бок головы, широко раскрыв глаза. Шипы и гребни прижались, либо, наоборот, встали дыбом, раздалось угрожающее рычание и предупреждающее шипение. Малышня, заметив изменившееся поведение старших, принялись подражать, пятясь и прячась друг за друга.
Золотко направился вперёд, следуя за неправильным течением, и уже довольно скоро драконье семейство увидело нечто чёрное огромное неподвижное. Казалось, будто это не существо из плоти или ткани мира, но нечто обратное: воронка, поглощающая свет и жар подземного жидкого пламени. К бесформенной горе с нечёткими очертаниями тянулись струи лавы и исчезали, касаясь тела. Размеры чудовища было сложно оценить, но одно оставалось очевидно: это создание выглядело в десятки раз крупнее самого Золотка, а ведь отец драконьего семейства ни разу не встречал никого даже соизмеримого по длине и высоте с собой.
Маленькие ящеры немного осмелели. Самые храбрые подошли совсем близко, начали трогать лапками и языками, принюхиваться, а потом несколько малышей полезли на живую чёрную гору. Бегая и кусая друг друга, дракончики забыли о первоначальном страхе. Золотко ждал. Ему очень хотелось показать молодняку самое интересное, а, главное, увидеть, кто из них действительно бесстрашен.
Время шло, игра ящерам наскучила, и один за другим они слезли на камни, стали прыгать через лавовые ручьи, которые вдруг ускорились.
Сейчас…
Чёрная туша внезапно начала расширяться, словно раздуваясь изнутри. Золотко догадывался — существо так дышит. Это происходит редко, но как же впечатляюще!
Размеры монстра стали пугающе увеличиваться, мерное течение подземного огня превратилось в бешеные бурлящие потоки, маленькие дракончики в ужасе бросились врассыпную, изогнув кверху заострённые хвостики. Четверо совсем обезумели и пустились во тьму наутёк. Ничего, найдутся со временем.
Туша раздулась, упёрлась в своды пещеры, земля задрожала, вдоль чёрной плоти засверкали крошечные молнии. В белых вспышках стало слегка видно контуры свернувшейся клубком рептилии: нечёткие очертания крыльев, костяные пластины, шипы… Золотко подумал, что в прошлый раз монстр казался меньше. Вырос? Неужели это детёныш?
С потолка посыпались мелкие камни, и самым смелым ящерятам это показалось забавным. Молодняк принялся отбивать падающее крошево ударами хвостов, стараясь попасть друг в друга.
Туша начала сдуваться, молнии постепенно угасли, лава потекла с прежней величественной медлительностью.
Всё. Смотреть тут больше не на что. Золотко скомандовал детёнышам возвращаться к маме, а сам решил наловить еды для себя и самых любимых родичей. Остальные пусть охотятся сами.
***
Страх лишил рассудка. Маленький дракончик нёсся, не разбирая дороги, петляя по подземным коридорам, и, когда впереди начало светлеть, это показалось спасением. Раз там не темно, значит, точно нет страшного существа.
Вытелев золотистой стрелой из подземелья в дождь и промозглый холод, ящер побежал дальше, не замечая, как его пугаются встречающиеся на пути животные и птицы. Не замечая ничего.
Примечание к части
Песня «Любо, братцы, любо» гр. «Монгол Шуудан»
Долбануться! Дракон!
Престарелая орчиха вышла на порог домишки, кое-как собранного из глины, помёта, камней и соломы. Высота потолка позволяла ходить по жилищу, не сгибаясь, а такое считалось в поселении Ещёдыра едва ли не роскошью. Своё гордое имя, по рассказам стариков, чудом доживших до нынешних дней, местность получила из-за длинного оврага, заполняемого то горячей, то холодной водой. Время от времени там становилось приятно купаться, чем пользовалось большинство жителей. Разумеется, ни один такой период не обходился без утопленников, поскольку на протяжении всей дыры было резко глубоко, и вылезти после веселья удавалось не всем, а кому-то и вовсе нарочно не позволяли этого сделать.
Рядом находилось поселение Дыра, тоже с оврагом, но там вода никогда не нагревалась, поэтому из Дыры купаться приходили в Ещёдыру, что порой становилось причиной массовых драк «наших» против «ваших».
Престарелая орчиха помнила многое, хоть и довольно сильно путалась в событиях прошлого. Например, сколько сменила мужей и в какой очерёдности, точно сказать она бы давно не смогла. Сколько родила сыновей, и сколько из них дожили до взрослого возраста, не вышло бы вспомнить. С дочерьми было проще: они все поселились неподалёку и тоже нарожали. Кого, сколько?.. Главное, нарожали.
Вода в овраге нагревалась, значит, опять скоро полезут плавать.
— Ма! Постирай!
Орчиха обернулась и увидела одну из дочерей с кучей тряпья.
— И моё! — подсуетилась вторая.
— Моё тоже! — третья.
Навалив гору грязных вещей, женщины исчезли из вида.
Земля едва заметно дрогнула. Несмотря на сложности с памятью, престарелая орчиха заметила: трясёт всё чаще. Раньше, ну, может, разок за год бывало, а теперь чуть ли не каждые несколько дней. У некоторых уже дома трескаться начали! То ли чинить теперь, то ли заново строить? Мужик нужен, в общем. Мужик! Решив, что пора завести нового супруга, потому что старый куда-то делся, женщина пошла стирать. Как раз сейчас придут долбаки обвислые купаться. Хорошо! Если не присесть, а нагнуться, да жопу-то выставить, да юбку-то задрать, точно у кого-нибудь тычок затвердеет. А то и не у одного! Эх, как в молодости, подерутся за бабу!
Было очень приятно представлять, как ради сожительства с ней мужики убивают друг друга. Эх… Мечты!
Гора белья качнулась, поползла вбок, и больше половины тряпья попадала на пыльные камни. А, плевать, всё равно стирать. Зато есть причины нагибаться прямо здесь.
— Эй, бабка! — позвал вдруг молодой голос. Вроде кто-то из внуков или правнуков. А, эльф его знает! — Смари, кого тебе привёл!
Орчиха обернулась. Один из детей кого-то из детей стоял выпрямившись, очень довольный и радостный, одной рукой держа пастуший кнут, а другой — незнакомого юнца, явно не здешнего.
— Это тебе подарок, — заявил то ли внук, то ли правнук. — Ты его там пои, чем надо, как ты умеешь, — он злорадно хмыкнул, — и люби, скок хошь! Этот гад пытался нашу скотину своровать.
Тут же забыв про стирку, орчиха подумала, что, возможно, получится ещё родить. А шо? Не совсем уж дряхлая пока, вроде и старше рожали.
Увидев будущую жену, бывший соратник Болдога начал плакать и вырываться, но получил очень болезненный удар кнутом и едва не упал.
— Обидишь бабку мою, — пригрозил пастух, — я тебя живьём скотине скормлю. Ноги твои в загон просуну, потом, как кончатся, так руки просуну. А потом брошу остаток. Кишки мои малышки любят! Пузо тебе прогрызут и начнут тянуть да рвать и чавкать. А потом рылами полезут, сожрут, чё не вытянулось. Будут в тебе рыла ёрзать! Гы!
Пока он это говорил, несчастный пленник едва не терял сознание от страха и омерзения, а сам пастух всё сильнее распалялся, между ног вздулись штаны.
— Э! Но-но! — орчиха схватила подарок. — Он мой! Иди свиней своих трахай! Или этих… Рогатых!
Грубо схватив несчастного орка за причинное место, женщина потащила взвывшего от боли нового мужа домой. Вдруг со стороны оврага раздались испуганные крики, алкарим бросились врассыпную, раздался громкий всплеск, словно в воду бросили нечто огромное, и пастух, обернувшись на шум, выпучил глаза.
— Долбануться! — ошалело произнёс он. — Долбануться! Дракон!
***
Вынырнув из воды и побежав дальше, юный ящер быстро перепачкался так, что перестал блестеть. Постепенно появлялась усталость, однако, всё ещё оставалось ощущение погони.
Распугав какое-то стадо, едва не столкнувшись с тоже от кого-то убегающим огромным мохнатым существом, дракончик не заметил край обрыва, свалился в расщелину, заметался внизу, но довольно быстро выбрался и остановился перевести дух, хотя страх мешал отдыху — сердце по-прежнему бешено колотилось.
Куда бежать? Куда? От кого? Захотелось домой, но вдруг там то чёрное чудище? Вдруг оно уже всех съело? Да! Всех съело, и не успокоится, пока не проглотит последнего дракона! Оно… Оно будет искать свою добычу вечно! Пока не найдёт!
Напугав себя больше прежнего, ящер пустился бежать но камням, не замечая ни холода, ни дождя. Правда, начало казаться, будто всё вокруг как-то ускорилось, а перебирать лапками так быстро, как раньше, уже не выходит, будто здесь не воздух, а вода. Почва дрогнула, раздался странный гул, но откуда-то сверху, не из-под земли, а потом послышался красивый голос, зовущий идти к отвесной скале. Дракончик неожиданно для себя подумал, что надо послушаться, потому что… Тут не обидят. Лапки сами пошли на звук, и постепенно перед ящером расступились огромные чёрные камни.
***
Болдог был в ярости. Сейчас он хотел только одного — взять штырь от какого-нибудь забора, да побольше и потяжелее, и разбить головы всему отряду. Орк даже придумал план, как воплотить в жизнь желаемое: сначала подговорить одну половину соратников убить другую, потом перессорить оставшихся, а последних добить во сне. Стратегия выглядела прекрасно, однако Болдог догадывался — за такое Драконий Член не похвалит. Да и остаться совсем без соратников — дело небезопасное.
— Ладно, — собравшись с мыслями, юный орк встал около кучи камней, которую так и не удалось растащить — силёнок не хватило, — парни, дело, значит, такое. Да уж. Грёбаный зад! Долбаный певака сгинул, и мы не знаем, дошёл он до Члена или нет. Сраный эльф! Чтоб его тролль поимел! Жрачку нам не принесли, заловили их, походу. Но раз за нами до сих пор не пришли, значица, не болтали братья лишнего. М-да. Тварь долбаная! Значица, в ближайшей вонючей дыре рыбы грёбаной наловим, пожрём и двинем. Грёбаный зад! Эльфья дырка!
Болдог ожидал бунта, однако соратники на удивление легко подчинились. Устали, может? Наскоро собрав вещи, алкарим обошли завал, свернули к очередному крутому спуску, двинулись вдоль пересохшего ручья, обогнули вонючую зеленоватую лужу и вышли к узкому проходу между скал. Решив, что новая тропа вполне может пролегать здесь, соратники поспешили вперёд, но, когда каменная щель стала совсем узкой — вдвоём едва разминёшься, дорогу отряду перегородил огромный волк.
Зверь будто вырос из-под земли. Он стоял неподвижно и молча, смотрел светящимися жёлто-красными мудрыми глазами, словно чего-то выжидая. Если бы волк не был размером с пони, орки, вероятно, сразу пристрелили бы его, но габариты хищника напугали алкарим до оцепенения.
Опомнившись, Болдог метнул в чудовище кинжал, однако зверь подпрыгнул, перескочил летящий клинок и бросился в атаку, разинув слюнявую пасть. Орки начали толкаться, пытаясь быстрее развернуться и побежать, только получалось плохо. Зверь в одно мгновение настиг отряд и повалил самых ближних к себе юнцов. Пробежав по ёрзающим телам, волк прыгнул на следующих, раздирая когтями лица, спины и руки. Орки принялись отчаянно отбиваться, однако хищник оказался слишком силён. Заставив лечь ещё троих, зверь перепрыгнул пытавшихся спасаться бегством алкарим и унёсся во тьму.
Болдог поднялся. Раны страшно болели, но понимание, что повезло остаться в живых после встречи с чудовищем Владыки, заставляло забыть обо всём. Вот это везение, эльфья дырка! Скомандовав продолжать путь, несмотря на сочащуюся по лицам и телам кровь, лидер отряда вывел соратников к огромному плато, где почти ничего не росло, валялись огромные валуны, и виднелись цепочки следов, часть из которых вполне походила на отпечатки стоп тролля.
— Валим! — произнёс очень тихо один из собратьев, озираясь. — Карту потом по памяти нарисуем.
— Валим, — согласился Болдог, и в этот момент воздух словно зазвенел чарующим голосом, зовущим идти в сторону валунов.
Задание выполнено
Однако, чары, похоже, подействовали не на всех, а лишь на способных выстроить на фундаменте лжи цепочку рассуждений и прийти к пониманию — подчинение полезно.
— Ты чё, долбанулся?! — возмутились двое братьев, годившиеся только для самой простой работы, например, набить кому-то рожу. — Ты чё?! Куда, эльфья жопа?! Долбанулся?!
— Заткнулись! — рявкнул на них Болдог. — Следы видно? Видно, я спросил?! Это тролль, ясно? Но говорит счас не он! Значица, его тут нет! А есть кто-то, кто поможет! Ты чё, бабу испугался?
— Зыркалка, — серьёзно покачал головой полуорк постарше. — Они обычно мышами с крыльями делаются. Летают, зыркают. А потом Алкару шепчут разное. Они ещё девками прикидываются и… Ну… — вояка смутился.
—Не с тобой, ясно, — командир подумал, что обязан отдолбить зыркалку, чтобы укрепить авторитет, ведь никому здесь точно не перепадало подобное. — Идём.
Ветер подул сильнее, закружил мокрые снежинки, а потом вдруг словно расступился перед отрядом, и в десятках двух шагов перед алкарим появилась хрупкая, легко одетая девочка, державшая на руках золотого ящера, значительно превосходившего её размером. Рептилия определённо была живая, просто абсолютно доверяла существу, таскавшему её по возвышенности.
— Это мой любимчик, — сказала девочка. — Его так и зовут — Любимчик. Я хочу вас познакомить с моими друзьями.
— Самец? — деловито поинтересовался полуорк из отряда.
— Это мой малыш, — кивнула монстрица. — Он хороший.
— Дай его член посмотреть! Глянем, в честь чего командира назвали!
Алкарим расхохотались, девочка отпустила ящера и взлетела крылатой мышью на высокую скалу.
— Так вы знаете моего друга! — пропищала она. — Хороший орк, только никак мою любимую эльфийскую песенку не запомнит. Вечно путает слова. Кстати, — монстрица посмотрела пронзительными красно-зелёными глазами без зрачков, — этот дракончик крайне мил. Не то, что его папа. На вашем месте, воины Светлого Владыки, я бы с ним подружилась сейчас, потому что потом он вырастет и будет считать вас глупыми.
Алкарим, как по команде, обернулись на золотого ящера, который медленно шёл по направлению к скале, где сидела мышь.
— И как с ним дружить? — Болдог задал вопрос о драконе, однако думал совсем не о нём — не покидало желание поиметь зыркалку, но в облике животного она была слишком мала — тычок ни в одну дырку не пролезет.
Монстрица, до этого не останавливавшая подолгу взгляд ни на ком из алкарим, вдруг посмотрела на молодого командира очень внимательно.
— Ты прав, — сказала она странно изменившимся голосом, — со мной дружить выгоднее, чем с ящером.
Подобравшись, мышь прыгнула вниз и встала на заледенелые камни у подножия скалы уже в образе босоногой девочки. Худая и жалкая, с огромными печальными глазами цвета чистой воды, она чуть съёжилась, будто от холода. Болдог почувствовал, как между ног начало тянуть. Да-а! Тварюжка знает, что ему нравится! Можно было бы ещё помладше, конечно, но и так хорошо. Грустненькая, слабенькая, ручки-ниточки, ножки-палочки. М-м-м-м…
— Ты же здесь командир? — свистяще уточнила монстрица, смотря исподлобья.
— Я, — гордо хмыкнул Болдог.
— Пойдём, — к орку потянулась тоненькая ладошка. — Поговорим.
Чувствуя, как стремительно поднимается авторитет, командир сжал пальцы девочки и направился к пролому в скале. Возможно, в другой ситуации Болдог бы вспомнил, как выглядят сами собой образовавшиеся туннели, и чем от них отличаются рукотворные, однако сейчас твердеющая позиция лидера в обществе мешала думать о чём-то, кроме необходимых шагов для возвышения. Позади раздалось одобряющее улюлюканье. Зави-и-идуют, но показать боятся! Гы!
Ладонь монстрицы выскользнула из руки орка, словно рыбка, позади послышался скрежет камня о камень, и герой-любовник, опомнившись, обнаружил себя в какой-то драной дыре. Пещера что ль? Или жопа чья?
Внутри скалы оказалось темно настолько, что Болдог растерялся, ощутив себя беспомощным. Авторитет сразу стал не таким крепким, как на свету, страх заставил тело задрожать. Рядом — или нет? — вспыхнули две алые точки. Глаза?
— Выживешь, — пропищал мышиный голос, — расскажешь дружкам, что хочешь, я подтвержу любые твои выдумки. Помни, мой хороший, за желания, даже не высказанные вслух, надо платить. Я тебе не дочка соседа.
Ещё одна пара точек появилась наверху. Если это глаза, значит, смотревшее на орка существо либо сидело на большом камне, либо обладало ростом, раза в три превышающим Болдога. Тролль?
Решив спасаться бегством, командир отряда метнулся назад, но упёрся в стену, и сдвинуть ничего не получилось, как ни толкал: то ли не сориентировался и не нашёл выход, то ли камень, выполнявший роль двери, оказался слишком тяжёлый.
Противник действительно оказался огромен, либо весил достаточно, чтобы земля подрагивала от его прыжков или быстрых шагов. По тому, как затряслось под ногами, орк понял — сейчас тварь приблизится вплотную и убьёт. Не зная, куда и как долбанёт гадина: сверху вниз или сбоку, Болдог упал на землю, откатился в сторону. Удара в стену или пол пещеры, судя по отсутствию грохота и тряски, не последовало, зато шаги повернули точно к орку, глаза сверкнули ярче.
— Всё-то ты, гад, видишь! — в отчаянии крикнул командир отряда, вскакивая и вслепую бросаясь к стене искать выход.
Совершенно потеряв ориентацию и не помня, с какой стороны пришёл, Болдог судорожно щупал и толкал каменный свод, однако щели, которые могли бы означать край закрывшего путь к спасению булыжника, здесь находились везде.
Глаза приблизились, земля дрогнула совсем рядом.
Ударившись в стену с разбега в очередной раз, орк отскочил, упал и откатился. Снова поднялся, толкнул, что было сил, свод. Бесполезно.
Глаза опять оказались рядом, пришлось бежать и биться в камень, надеясь на удачу.
Тролль, видимо, подпрыгнул, земля сотряслась, что-то заскрежетало, на голову орка посыпались мелкие камни. Едва дыша от усталости и страха, Болдог попытался увернуться от надвигающихся глаз, как вдруг получил сокрушительный удар чем-то твёрдым в бок и полетел к ближайшей стене.
— Спасибо, котик, — пропищал голос мыши. — Ты отомстил за хозяйку. Вот, держи угощение.
Удивившись тому, что остался жив, командир отряда с трудом поднялся на ноги. Болело всё, но особенно — рёбра справа. Точно несколько сломано. Абсолютно все мышцы дрожали, левая рука едва двигалась, постепенно немея; бедро, на которое орк упал после удара тролля, жгло, словно огнём.
— Если бы ты не был воякой Драконьего Члена, — монстрица сказала это совсем близко, — я бы не остановила моего котика. Надеюсь, ты всё понял. А ещё, дорогой командир, ты теперь умеешь сражаться с троллями. Ты ведь его тут искал? Видишь, ой, то есть, чувствуешь? Нашёл. Задание выполнено.
Камень заскрежетал о камень, свет просочился в пещеру, и едва живой от страха и боли, особенно в руке, орк увидел, как хрупкая босая девочка в белом рваном платьишке отодвигает огромный валун, освобождая путь.
— Моё имя — Плохая Примета, — сказала монстрица. — До встречи, мечтатель.
Решив не искушать судьбу, Болдог поковылял на волю так быстро, как только мог, не обернувшись даже, чтобы рассмотреть тролля. Увидев командира, соратники быстро перестали хихикать и встревоженно переглянулись.
— Я её поимел, — гордо заявил Болдог, махнув относительно здоровой рукой в сторону пещеры. — Было нелегко, братва. Но я её поимел. Во все дыры, чтоб вас! Во все дыры!
Шедевр в никуда
Полёт в глубокую яму закончился очень болезненным, выбившим дыхание падением. Понимание, что лучше было бы рухнуть головой вниз и свернуть шею, однако, уступало безумной надежде на спасение. Да, это невозможно, но вдруг здесь, в этой огромной стране найдётся тот, кто окажется добрее остальных?
— Эльфий за-а-а-а-ад! — начал голосить обречённый, и вопль постепенно становился песней на высоких пронзительных нотах. — Э-эльфи-ий за-а-а-а-ад! Грёбаный э-эльфи-ий за-а-а-а-ад! Я бы отдолби-и-и-ил! Эльфий за-а-а-а-а-а-а-а-ад!
Почему-то вспомнилось, как много лет назад после побега из таверны от скотолюба-пастуха долго не удавалось найти жилья, чтоб спрятаться от шпионов Драконьего Члена и Болдога, но при этом не подохнуть с голода. Пришлось постоянно селиться в разных местах, браться за любые дела, лишь бы покормили. Тяжело, больно, холодно, голодно… Может, стоило согласиться на условия скотолюба?
— Э-эльфи-ий за-а-а-а-ад! — песня стала ещё заунывнее. — Чтоб тебе кол туда вогнали, да поглу-убже!
Вспомнилась и найденная на дороге девочка. Несколько лет прячась и скитаясь, сын орочьего менестреля опять искал новый дом, где, возможно, будут просто бить иногда и заставлять обслуживать каждую жопу. Ничего кошмарного, в общем. Но дорога повернула за холм, и открылся потрясающий вид на догорающий дом за переломанным забором, а прямо в луже лежала умирающая девочка, совсем ещё маленькая, между ног которой всё было в крови. Из разгромленного жилища доносились вопли, и беглый орк узнал голоса бывших соратников. Болдог и его дружки обвиняли кого-то в плохой службе Владыке Алкару, говорили, что за такое полагается не просто смерть.
Понимая, что ничем здесь никому не поможет, а, если попытается спасти девочку, то сам будет выглядеть в глазах собратьев насильником, орк побежал прочь, только кто-то его заметил.
— Чтоб тебя тро-о-о-оль поиме-е-е-ел! Э-эльфи-ий за-а-а-а-ад!
Бегство в тот раз оказалось удачным, и снова потянулись год за годом, а потом…
— До-о-о-олбаный э-эльфи-ий за-а-а-а-а-а-ад!
Потом к очередным хозяевам пришли алкарим с гербами восточного фронта.
«О! — показал пальцем один из них на скитальца. — Помните его, братва?»
Наверное, стоило просто согласиться идти на войну с кем-то там куда-то там. Но…
— Э-эльфи-ий оттолбанный по самые яйца за-а-а-а-ад!
Орк побежал. Только недостаточно быстро.
— Долбаный э-эльфи-ий за-а-а-а-а-а-ад! А-а-а-а! Что-об тебя!
И теперь всё, что осталось у обречённого на смерть дезертира — глубокая грязная яма. И собственные совсем не мелодичные вопли.
***
Время шло с жестокой неумолимостью, не останавливаясь, как и редкие случайные прохожие. Обречённый орк уже почти не чувствовал голода, остались лишь холод и жажда, которую с трудом, но удавалось утолить грязной дождевой водой, то и дело наполнявшей зловонную лужу под задницей. Песок и глина не годились в пищу, однако пленнику ямы давно стало всё равно, чем забивать желудок. Над головой клубилась колдовская тьма, и, засыпая то ли ненадолго, то ли навсегда, орк услышал песню, которую, наверное, когда-то пел папаша. Или кто-нибудь другой, какая теперь разница?
А, может, это была Тема самого Вала Мелькора.
«Мрак — мой второй дом!
Не зря же так долго искал себя в нём.
Я отдам всего себя и заберу у вас всё,
Потому что могу — таков мой закон!
Я за одной пью одну.
Мой день — ваша ночь,
Вам, ребята, ко дну!
Здесь все выросли из грязи:
Не таланты, не красавцы,
Но идти сражаться с ними лучше даже пытайся!
Можешь говорить правильные вещи:
Добро, справедливость, вера, но сперва!
Тебе бы не помешало научиться
Хорошенько выговаривать слова!
Как же нам, простым и грустным завистникам,
Найти в тебе героя? Проще отыскать четырёхлистник!
Ты выглядишь, как стручок обвислый и говоришь так,
Нам ничего не слышно, мы не видим твой флаг!
Где сила зла? Она во всех языках!
Я ни во что не ставлю то, что успех для тебя!
Пусть нечего сказать любителям чистых Тем,
Но не всё потеряно: в Арде есть место всем.
Заберу твои цацки, заберу твою любовь!
Я один против всех! Я один за одного!
Тебе не подходит ни зло, ни добро — ты первопроходец?
Но на голове зашевелились волосы?
Говоря про гармонию, живёшь впопыхах.
Спасенье дурака — подвиг для другого дурака.
Ты на всех праздниках лишний,
Ведь тем, кому бы стоило, тебя не услышат!
Да и ладно!
Есть ли в душах отклик? Нет, шедевр в никуда!
Но это твой выбор, твой путь и судьба.
Ненавижу вас всех, но я дам вам огня!
Вы не любите мою Тему? Но ей дышит земля!
Развожу свой костёр — и слетитесь вы все!
А мне кажется — нет никого, кроме меня.
Больше нет никого, кроме меня!
Но мне шлют эти образы,
Недостающие детали для опуса.
Как по волшебству!
И я, наконец, понимаю, для чего я живу.
Момент подлинной радости — вдохновение!
Весь мир, будто ушёл из-под ног.
Иду за этим чувством! Ни шага мимо, ни мысли вбок!
Мрак — мой Второй Дом!
Не зря же так долго искал себя в нём.
Я отдам всего себя и заберу у вас всё,
Потому что могу — таков мой закон!
Мрак — мой Второй Дом… Второй Дом…»
***
Сон рассеялся утренним туманом, и Аклариквет сел на постели. Видение было не столько страшным, сколько тягостным, словно злое пророчество. Будущее ещё можно изменить, но станет ли оно от этого лучше?
Менестрелю короля не раз снились орки: в Валиноре бывало такое после разговоров о Морготе — тогда ещё Мелькоре, и его злодеяниях у берегов озера Куивиэнэн — тогда этот народ представлялся чем-то чудовищным, вроде вывернутых наизнанку тел с тремя головами; потом орки являлись во снах уже такими, какие есть, и это оказалось гораздо страшнее, чем непонятные монстры. А ещё позже начал сниться тот самый несчастный морготов раб, которого пришлось… Пришлось…
В голове крутились слова «пытать» и «калечить». Аклариквет думал, что, возможно, тем поступком он окончательно исказил свой талант, подобно тому, как Моргот разрушил собственную Тему Творца. И приснившийся орк-певец, вероятно, потомок того бедолаги, которого пришлось свести с ума.
— Или, — королевский менестрель тяжело вздохнул, — это был я сам. Жалкое искажённое существо, обречённое сородичами на позорную мучительную смерть. Что бы я ни делал в жизни, запомнят только отчаянную мольбу о пощаде и бессильное безумие в глазах незадолго до конца постыдной жизни. Есть ли ещё возможность совершить что-то, способное затмить даже самый отвратительный эпилог? Возьмусь ли я это делать?
От подобных мыслей стало совсем гадко, певец поднялся с постели и посмотрел в окно. Хитлум жил и пел, как ни в чём не бывало, последние опавшие листья уже смели с камней площади. Скоро зима. Скоро…
Примечание к части
Песня «Второй дом» mr. SEA
Златик кусаный!
— Дортонион пал под пятой дикарей,
Как девка, собою платя за безволие!
Настало время безродных королей,
Великих владык не осталось более.
Мельчают люди, сгущается мрак,
Но мир не погрязнет во тьме недоверия,
Пока не ослабнет железный кулак
Великой короны хитлумских владений.
Песня разносилась громогласным маршем по площади, заставляя Гилнора то и дело морщиться.
— Что, менестрель, не стал бы такое петь? — усмехнулся молодой адан с заплетёнными в косу золотистыми волосами.
— Да, не люблю такое, — отмахнулся певец, откупоривая следующую бутыль и разливая новым друзьям. — Да и день сегодня неподходящий для подобных песен.
Полуэльфа окружали дор-ломинские подданные, которых предстояло сопроводить в осадный лагерь, а дальше — может, опять в Дор-Даэдэлот, как и многих их предшественников. Если же повезёт — то так и просидят всю зиму на равнине Ард-Гален, помогая гномам и усмиряя пригнанных силой беорингов. Сомнительное везение, однако это всё же лучше, чем гоняться за орками по мёрзлой мёртвой земле, попадая в засады и погибая или калечась по неопытности.
— Летает орёл от морей до морей,
Но Валар служить — набивать оскомину!
Мой сюзерен выше всех королей,
Ведь я служу верховному нолдорану.
Выпив вместе с молодыми людьми, Гилнор посмотрел на каждого, невольно вспоминая тех, кого раньше считал друзьями, и кто давно сгнил в земле. Этот, самый старший и немного угрюмый, напоминал Турора манерой закатывать глаза. Полуэльф подумал, что не желает ему судьбы друга, погибшего в плену орков.
Ни одна из девушек даже близко не могла сравниться красотой с Фандир, поскольку не было в них эльфийской крови, зато две из четырёх выглядели уютно и мило. Зачем они только решили ехать на север? Женихов что ли ищут? Эх, глупышки! Знали бы они, как уродует война… И ведь узнают, да как бы поздно не было. В голове промелькнула мысль, что исчезновение Фандир — лучшее из возможных расставаний. Красавица просто однажды уехала домой и больше не вернулась. Хотелось верить в лучшее.
Забавный паренёк, то и дело подпевавший марширующему на одном месте менестрелю, выглядел подозрительно похожим на Унура. Может, внучатый племянник? Гилнор не помнил, были ли у друга дети, поэтому не брался судить о родстве. При случае, можно будет спросить этого весельчака, кто его мать и отец.
— Дортонион пал, он не ведал цены
Таким, как я, угасая в серости.
Такие, как я, остаются верны,
Пускай на земле не останется верности.
Чуть полноватый адан не столько пил со всеми, сколько смотрел голодными глазами на торговцев сладостями. Улмар был таким же когда-то. Пока не подсел на утоляющие боль эликсиры. Кто и за что его в конце концов убил, так и осталось загадкой, но предполагали причиной неоплаченные долги каким-то разбойникам. Вроде бы, дортонионским.
— Слезливые девы возносят любовь.
За славу, за плату, за женские прелести
Продаст сюзерена и друга любой.
Но я — солдат и пребуду им в вечности.
Девушка с неаккуратно постриженными волосами достала из-за пазухи трубку и блаженно закурила. Да, Ниэльлунэ делала так же.
— Береги себя, милая, — сказал юной аданет Гилнор, понимая, как глупо прозвучали его слова. — Здоровье — важная штука. Не заставляй плакать о тебе тех, кто тебя любит.
— Любит? — девушка зло расхохоталась. Ниэльлунэ смеялась так же. — Да на меня всем плевать! Если б не уехала, выдали бы замуж за какого-нибудь старика с сундуком золота под кроватью. А я не хочу так, понятно? Лучше пусть меня орки поимеют, чем такая жизнь!
— Не знаешь, о чём говоришь, — вздохнул Гилнор, отворачиваясь. — Я вам так скажу, будущие победители Моргота: смерть неизбежна для каждого из нас, но это не значит, что терять нам нечего. Каждый прожитый вами миг может стать судьбоносным для всей Арды, и я ничуть не преувеличиваю! Умереть можно глупо или постыдно, а можно — в старости, в окружении любящей родни и наград за храбрость и доблестную службу королю.
— Угу, — неверие в слова Гилнора просочилось ядом из уст юной аданет с трубкой.
— Скорбят и умирают все люди, — проигнорировал полуэльф мешающее доносить мысль замечание. — Но, поверьте, подохнуть от пьянства в собственной блевотине или погибнуть, спасая соратников от орков, разные вещи, и запомнят вас в таком случае тоже не одинаково.
— Угу, — снова выразила неодобрение девушка. Однако, остальные были настроены иначе. Разбираться в причинах её поведения желания не возникало, поэтому Гилнор отвернулся к площади и стал наблюдать, как менестрель собрал вещи и бодро пошагал на улицу мастеров. Зачем, интересно? Реквизит новый понадобился?
— Я в лесу орка видел! — заявил вдруг похожий на Унура парень. — Пошёл однажды с мамкой по грибы, малец был ещё совсем, и, кочка за кочкой, кустик за кустиком, ягодка за ягодкой… Отбился от мамки, а не заметил — под ноги да в корзинку смотрел. И вдруг голову поднимаю — мамки нет, а из-за дерева на меня орк смотрит. Голодный, наверно! Ну, я выпрямился, чтоб выше его быть, замер.
— Это точно был не волк? — засмеялся парень рядом.
— Сам ты волк!
Надеясь, что не начнётся драка, Гилнор с улыбкой отвернулся и вдруг увидел идущую сквозь гуляющую толпу Глорэдэль с мужем, наверное, и двумя детьми. Скорее всего, своими. Заметив отвергнувшего её любовь полуэльфа, аданет сделала вид, будто не знает его. Стало немного обидно, однако Гилнор быстро забыл об этом и даже не вспомнил о вопросе, который хотел задать давней знакомой. С другой стороны, обычно знахари не рассказывают о своих пациентах, а уж о таких особых, как… хм… жена сына вождя, тем более.
***
«Осадный лагерь любого научит уму-разуму», — сказала однажды в письме Брегиль, и, чем дольше Барахир находился на Ард-Гален, тем чаще это вспоминал и соглашался со старшей сестрой.
Поначалу, только покинув Ладрос, сын вождя хотел отправиться не на границу с Морготом, а попробовать осесть в каких-то иных землях, подальше от отца, однако, подумав, понял: если не поедет на войну, родитель может счесть это предательством. Вероятно, Брегор Свирепый не пошлёт за наследником стражей, чтобы поймать изменника, привезти домой и публично казнить, но вернуться в Ладрос больше не получится, вероятно, никогда, ведь побег сочтут заодно и отречением от трона.
Ну уж нет.
Даже будучи совсем молодым, Барахир чувствовал, что не может отказаться от власти, пусть это всего лишь титул вождя подчинённого эльфийскому королю народа.
Власть… Это же!.. Что именно означает это слово, сын Брегора не мог определить, однако от мысли о ней внизу живота начинало приятно тянуть. Даже предвкушение любовных утех с Эмельдир не всегда было столь приятным, как мечты о троне. В какой-то момент Барахир решил для себя, что ради возможности в будущем встать во главе народа, можно и к Морготу сходить. Главное — выжить и не покалечиться.
Свадьба с Эмельдир была сыграна прямо накануне отъезда, и делалось всё больше для летописей, нежели ради собственного веселья. Народ, конечно, гулял долго, а молодожёны наскоро приняли поздравления и засобирались на север. Разве что, с тётей Андрет удалось проститься действительно тепло и по-семейному, несмотря ни на что. Она даже ничего не сказала о сыне.
«Давай отправим ей потом письмо от него, а? — уже в дороге предложила Эмельдир. — Напишем, что встретили его, он обещал как-нибудь приехать, когда мирианов подкопит».
Барахир тогда не смог выбрать, как поступить, поэтому просто пожал плечами, мол, делай, как знаешь, но без меня. Может быть, такая ложь и во благо, но кто знает, нужна ли она тёте?
Первое время в осадном лагере было боязно встретить кого-то, с кем пересекались в Таргелионе во время не самых приятных эпизодов жизни, однако сын вождя вскоре поймал себя на мысли, что почти не помнит лиц тех, с кем сводила судьба, соответственно, может надеяться на то же в отношении себя. К тому же, время шло, юноша взрослел, на лице появились усы и борода, Эмельдир из ребёнка превратилась в молодую женщину, да и вряд ли кто-то мог заподозрить сына вождя Ладроса и его жену в разбое и попрошайничестве.
Не зная, чем заниматься на границе, Барахир рассчитывал участвовать в разведывательных вылазках в земли Моргота, но, стоило задать вопрос о сборах, эльф по имени Телперавион, которому полагалось подчиняться, доходчиво объяснил, что дортонионский правитель запретил наследнику фиримарского трона рисковать жизнью. С этого момента началось скучное пребывание на равнине, заполненное вечными расчётами: сколько людей прислал отец, сколько пришлось отправить назад и по какой причине, какое количество писем отослать семьям погибших, достаточно ли привезено запасов и стройматериалов, и так далее. Поначалу ни Барахир, ни Эмельдир не вникали в суть дела, а просто записывали-переписывали, считали, передавали, однако в какой-то момент надоело быть простым механизмом для удерживания перьев, который легко обмануть.
«Не хочу это признавать, — однажды вздохнула аданет, — но папа был прав, уча меня грамоте. Методы его я никогда одобрять не стану! Я не о них! Я о грамоте! Только, знаешь, плохо, что нас не учат всем этим премудростям расчёта запасов и необходимых людей».
Сын Брегора не мог не согласиться. Очень обидно было осознавать, что делает нечто важное, но до конца не понимает, что именно и как. Решив изменить эту неприятную ситуацию, наследник фиримарского трона предложил одному из белегостских казначеев мирианы или какую иную помощь за возможность обучиться его ремеслу. Гном ответил не сразу, и было заметно, что вопрос вовсе не в цене. Может быть, такие знания передаются только по линии отца к сыновьям? Два дня подумав, казначей пришёл к Барахиру и, махнув рукой, выпалил:
«А, да и златик кусаный с ним! Согласен!»
«Златик? — рассмеялась Эмельдир, вскакивая из-за стола, где пыталась пересчитывать указанные в разных списках мешки ладросского зерна. — Это что? И почему кусаный?»
«Э-э-э, — шутливо погрозил пухлым пальцем седой бородач, — это моя реликвия. И наш белегостский символ неизменного! Символ постоянства!»
Казначей достал из крошечного мешочка на поясе самый дешёвый из золотых мирианов, на который, впрочем, средней семье можно было неплохо жить полгода.
«Я тогда молодой был, — начал рассказывать гном, — хотя, я и счас не старый, это от тяжёлой жизни поседел. И вот полезли мы в горы искать сами знаете что. Но быстро отыскать не вышло, хотя приметы все говорили, мол, вот он — тут! Ну и поссорились. А я больше всех тогда на главного нашего булыжники катил, златик кусаный. Я ж, понимаете, из семьи рудокопа, только умный народился, не то, что батя мой. Златик кусаный! Он-то только руками работать может, а я — головой! — казначей потыкал пальцем лоб. — И я быстро смекнул, что, ну, сами понимаете, приметы приметами, а серебро, истинное оно или нет, это серебро. И добывать его надо в первую очередь по приметам обычного серебра, а не там, где гранитная крошка повторяет форму реки при свете луны. Ну вы поняли, да? Кусаный златик… Так вот, я же сын рудокопа, я знаю не меньше, а то и больше, чем этот умник, который нашим главой стал в походе. А про него, к тому же, поговаривали всякое, будто ногродский он вредитель, королю моему в своё время зло делал. Но потом вроде его помиловали, простили, он там что-то отработал, но память-то, память! И я ему припомнил, что разбойник он, а не искатель сокровищ. А Дарви этот ещё начал мне перечить, мол, он не собирался во главе похода вставать и вообще он хромой, то да сё, златик кусаный! Мол, это его прежний глава поисков назначил, как самого опытного. Долго, в общем, мы приперались, но главное: я больше по делу говорил, а этот Дарви — о принципах да приметах. Ну и встали многие на мою сторону, мол, сворачиваем поиски, домой топаем. А Дарви домой не хотел. Видимо, что-то кому-то должен был, или тоже совсем на серебре повернулся, но, в общем, златик мой, златик, пришёл этот тип ко мне ночью и ти-ихо так говорит: «Ты, — грит, — коль сам домой засобирался, так иди, а ребят моих, — грит, — в покое оставь. Нужен мне народ, — грит. — Парочку, ладно, с собой бери, а остальных — ни-ни». И мириан этот мне протягивает. А на нём — следы зубов! Я так и сел. Говорю, мол, ты чего? Что ты тут мне суёшь?! А он такой: «А-а-а, это, — грит, телхаровский мириан!» Этот мастер ногродский, оказывается, хотел свой собственный мирианный двор создать, когда обзавёлся золотым прииском. Только не получилось у него с Торговым Союзом договориться, да и золота на его земле маловато оказалось, но десятков пять мирианов, которые признали в Таргелионе, он всё-таки отчеканил. Но Телхар — он хоть и признанный мастер, всё-таки на руку не слишком чист, златик кусаный. И если мирианы других мастеров часто берут, не глядя, то с Телхаром всё иначе. Ну и получается: один на зуб попробовал, другой, ну и продавили. Я, кстати, тоже попробовал, — гном показал на крошечную вмятинку. — В общем, взял я мириан у Дарви, взял двоих дружков и вернулся домой. А Дарви и остальные не вернулись».
Казначей замолчал, а Эмельдир наклонилась к мужу и шепнула:
«Угадай, как я теперь буду называть этого гнома».
«Да, и златик кусаный с ними! — внезапно продолжил рассказ бородач. — Махал им судья. Я потом телхаровским мирианом расплатился в Таргелионе за сопровождение на совет и обратно. Перевозчик тоже златик этот несчастный покусал. Признайтесь, вам тоже интересно его на зуб попробовать, да? — казначей засмеялся, выставив живот. — Спросите, чего так дорого? У меня был груз ценный — я. А белегостских на главном тракте не жалуют. Ну и решил я сразу обезопасить себя драгоценного. А потом, уже в Химринге, когда мы с королём нашим на праздник к эльфам приехали, я услугу одну, ну, там, одному господину оказал. Вот. И тот мне — на, держи за работу. Смотрю: златик мой кусаный! Я следы зубов эти хорошо запомнил! И решил я, что мой это златик. Никому не отдам».
Рассказ гнома породил множество вопросов, однако, задавать их оказалось некогда — казначей отвёл Барахира и Эмельдир на оружейный склад, сделал знак молчать и слушать, что говорят охранники.
«Эти ребята, — шёпотом пояснил гном, когда троица прошла в подвал с бочками, и за ними неплотно закрылась дверь, — от скуки обсуждают самые разные вещи, порой забывая, что не одни здесь. Пока мы делаем вид, будто проверяем склад, они могут сказать очень много важного. Кусаный златик!»
Запасов оказалось столько, что пришлось потратить на пересчёт несколько дней, зато казначей объяснил, как определять стоимость того или иного металла, масла и дерева по клеймам, и как цена зависит от местонахождения изделия: в разных частях Белерианда один и тот же бочонок можно продать или купить за значительно разнящееся количество медяков. Что уж говорить про сталь.
Эльфы, люди и гномы, как правило, дежурили на складе вперемешку и поочереди, и, обычно, одинаково открыто обсуждали самые разные темы. Понять, что именно там важно, у Барахира не получалось, а Эмельдир улавливала в основном сплетни о наследстве и изменяющих жёнах. Несколько раз из уст гномов прозвучало имя Йартуив, и казначей дал понять — это надо запомнить.
«Если я правильно понял, — пояснил он позже, — этот Йартуив продаёт снадобья. Но не для лечения, ну вы поняли, кусаный златик. О нём слухи ходят, мол, из реки его выловили, думали, мертвяк, а он ожил, но не помнит ничего о прошлом. Зато, как сушить, варить, да трубки набивать, соображает. Врёт он, думаю, но дело не в этом. Не нам его судить. Я про него заговорил, потому как такие ухари всегда пасутся там, где крутятся мирианы. Им нет смысла рисковать ради мелкой прибыли. С другой стороны, жадность нам поговорку подкинула: «с паршивой овцы хоть шерсти клок». Только паршивых овец надо много в таком случае. Те овцы, которые с такими «йартуивами» связываются, паршивеют быстро, но когда их стадо от горы до леса, это не беда. И по этому принципу почти вся торговля устроена: больше народа — больше мирианов, даже если у каждого барана всего по горсти медяков. Ты, — обратился казначей к Барахиру, — можешь видеть сам: из Ладроса народ на север подался, молодые в основном. Соответственно, кто в Ладросе остался? Старики, дети, да калеки. Паршивые овцы? Паршивые. Много? Ну… Я б не сказал. Соответственно, ухарям выгоды мало там крутиться. Зато на севере — да, самое место, златик кусаный!»
Казначей говорил много и интересно, рассказывал истории из прошлого, но сын Брегора понял главное — отец неправ. Он сильно преувеличивает угрозу Моргота, оставляет свою землю пустой, заселяет её чужеземными мастерами, которые всё заработанное в Ладросе богатство увозят в Ногрод и Белегост. А что остаётся паршивеющим овцам?
«Запомни главное, господин, — между бесконечными «кусаными златиками» и рассказами о проходимцах произнёс гном как бы вскользь, — война — это золото, это почта и дороги. Ты и твои ребята могут быть сколь угодно доблестны, но если вам вовремя не привезут еду, одежду и оружие, если не окажут помощь раненым, если не скажут, куда идти, и откуда нападут на вас, вы проиграете. Побеждает не самый храбрый, понимаешь?»
Барахир хотел поспорить, что армия обеспеченных всем необходимым трусов тоже не победит, но решил оставить соображения при себе. Прожившего несколько сотен лет казначея всё равно не переубедить — он ведь в любом случае считает своё ремесло самым главным в мире. По той же логике любой кузнец скажет, что победит лучше вооружённый, а мастер поединков заявит, будто можно сразить противника и без стали в руках. И ведь каждый по-своему прав!
— О чём задумался?
Эмельдир подошла внезапно, обняла сзади за плечи, прижалась грудью, заставляя забыть разные глупости и вспомнить о главном.
— Уже не знаю, — честно ответил Барахир, обернувшись. Заваленный бумагами стол перестал для него существовать. — Не всё ли равно? Сейчас я думаю о тебе.
— Похоже, — начав массировать плечи супруга, подняла глаза в потолок аданет, — Ладросу и Дор-Ломину снова не удалось подружиться.
Сын вождя удивился: что могло пойти не так? Галдор, этот странноватый мужчина, тоже не ходит за горы, сидит считает мешки с зерном и шкуры, с ним несколько раз получалось поговорить по душам за кружкой эля, он соглашался, что прежние распри давно забыты, и народы должны дружить, кивал возможности поженить будущих детей.
Что же случилось?
— Он уехал, — пожала плечами Эмельдир, её руки спустились по спине супруга совсем низко. — И никто не знает, когда вернётся и вернётся ли вообще. Вот так. Да, что-то случилось. Плохое.
Примечание к части
Песня: «Ария Зелёного рыцаря» из мюзикла «Принцесса Грёза»
Зеркала и танец
Тёмная фигура изуродованной эльфийки среди творившегося хаоса казалась чем-то неживым, поскольку совершенно не двигалась. И даже лёгкая ткань вуали, скрывавшая лицо, не колыхалась, словно была высечена из мрамора мастером-Нолдо.
Когда охрана госпиталя смогла, наконец, справиться с разъярённым мужчиной и вывести его на улицу, Митриэль пошевелилась и прямо посмотрела на ошарашенную Зеленоглазку.
— Ты же понимаешь, — словно приговор, произнесла валинорская знахарка, — что сама виновата? Думай, прежде, чем открываешь рот.
— Я поняла, что виновата, — колдунья выдохнула, села на застеленную одеялами скамью. — Но не поняла, как можно было этого избежать. Я ведь сказала правильно! Почему меня неверно поняли?!
— Это же люди, дурочка, — смягчила тон Митриэль. — Они слышат избирательно, запоминают то, что им удобнее. Повтори, что ты сказала Галдору.
Зеленоглазка глубоко вдохнула, поправила растрепавшиеся волосы, выдохнула и медленно проговорила:
— «Твоя супруга, господин, серьёзно больна: кровь отравлена умершим в утробе ребёнком».
— А что он услышал? — зло скривилась валинорская знахарка.
***
— Это сделала мать! — заорал Галдор, даже не позволив травнице договорить. — И отец с ней заодно! Это они подослали убийц и подмешали яд! Говори, женщина, чем отравили мою жену! Я заставлю жрать это мать и отца! Пусть подохнут в корчах!
На крики прибежали охранники, однако трогать сына дор-ломинского вождя побоялись. Пытаясь усмирить обезумевшего мужчину словами, атани попробовали вывести его из комнаты, чтобы обезопасить знахарок, однако Галдор не хотел ничего слушать.
— Сделай мне такой же яд, или умрёшь прямо здесь! — перешёл сын Хадора на угрозы. — Ты слышишь меня, тварь морготова?! Что смотришь?! Иди делай яд!
В руке бывшего воина сверкнул кинжал.
— Галдор! Ты что творишь?! — прибежала из коридора на крики Глорэдэль.
Увидев сестру, адан немного опомнился, но почти сразу его глаза снова стали безумными.
— Ты с ними заодно! — указал сын вождя пальцем на сродницу. — Ты всегда была близка с матерью! Ты знала о её планах и ничего не сказала мне!
— Галдор, спокойно! — крикнула Глорэдэль так громко, что, казалось, задрожали стены. — Или я прикажу тебя заковать и бросить в тюрьму! Убрал оружие! Быстро!
Наследник Хадора часто задышал, побагровев.
— Я буду считать, что это твой дом, сестрёнка, — угрожающе просопел он. — Я буду считать, что здесь ты имеешь право мне приказывать. Как хозяйка. Я буду считать так. Но нигде больше, Глорэдэль, не смей мне указывать, что я имею право делать, а что нет.
— Пока наш отец — вождь, — провожая глазами поспешившего к двери брата, процедила аданет, — никто из нас не смеет так говорить другому. Мы — семья. Мы равны.
— Но вы считаете себя вправе убивать мою жену!
Дверь с оглушительным грохотом захлопнулась.
— О, Творец, — выдохнула Глорэдэль, посмотрела на знахарок-эльфиек. — Простите его. Он уже овдовел однажды и боится снова потерять любимую.
— Это отец, я знаю! — вдруг вернулся Галдор. — Нет, он не нарочно, он просто боится за статус. Он ненавидит всех, кто может стать соперником, конкурентом за лидерство. А кто, как не сыновья, главные конкуренты, а? Он ненавидит нас! Это его ненависть и страх погубили Гельдора! Это из-за него Гундор болен! И у меня нет детей из-за его проклятия, которое он на всех нас наслал! Мне нужен яд, и я его получу!
Митриэль хмыкнула, на изуродованном лице расплылась неприятная насмешка.
— Есть болезни, — произнесла она негромко, — которые могут лечить только мужчины. Потому что женщины не в силах справиться с такими больными.
Услышав злые слова и догадавшись, что речь о нём, Галдор снова побагровел:
— Ты не смеешь меня называть безумным! Ты! Не смеешь! Поняла?!
На этот раз охране пришлось вмешаться, и сын вождя, помнивший себя таким, как много лет назад — сильным и ловким, с ужасом понял — он слишком долго сидел за столом. Не сумев даже дать достойный отпор хотя бы одному из стражей, Галдор гордо вскинул голову, сделал вид, будто сам давно собирался уходить, нарочито медленно удалился в коридор.
— Я увезу брата и его супругу в Хитлум, — вздохнула Глорэдэль, имея в виду лечебницу в столице королевства, — простите ещё раз, умоляю. Но, клянусь, они оба здесь больше не появятся.
— Отравишь? — злобно оскалилась Митриэль, и вдруг поймала себя на мысли, что повторяет манеру того, о ком мечтала забыть навсегда.
Аданет слабо улыбнулась, поспешила прочь.
— В Хитлуме было слишком тихо, спокойно и скучно в последнее время, — неприятно проговорила валинорская знахарка, — но теперь всё изменится. Сынок человеческого вождя устроит там представление, масштаб которого Аклариквету даже не снился. Тебе за любимого менестреля обидно? Его обскакали в зрелищности.
Решив не отвечать на насмешку, Зеленоглазка пошла готовить снадобья в дорогу для женщины, из-за которой кто-то готов на безумства. Говорить, что не завидовала несчастной смертной, со стороны эльфийской колдуньи было бы ложью. Да, жизнь этой аданет во многом ужасна, зато её любят. До умопомрачения.
***
Зеркало и танец. Танец перед зеркалом, зеркало перед танцем.
В чём только ни видела своё движущееся отражение Вьюнок за прошедшие годы!
Поначалу это было мамино зеркало — маленькое овальное, оно висело на стене между головами кабанов, которых подстрелил дедушка. Маленькая аданет с детства привыкла, что ходить больно, но сидеть или лежать скучно, даже если, устроившись удобнее, получается задирать прямые ноги по одной до головы, переворачиваться и садиться в какую-нибудь пугающую бабушку позу.
Гораздо веселее было всё-таки встать и побежать к речушке, где вода отражала девочку целиком. Братья и, особенно, старшая сестра, часто фыркали, мол, уродина, зато никто из них не мог изогнуться так, чтобы головой коснуться пяток. Любуясь на проявление своих необычных способностей, Вьюнок постепенно составляла из отдельных движений цельный танец, и кто-то, проходивший мимо с вёдрами, посоветовал на этом обогащаться. Идея понравилась. Почему нет? Работать по дому сложно — тяжёлого не поднять, а, значит, ни стирка, ни готовка, ни уборка, ни, тем более, труд в саду не подойдёт. Для обучения грамоте нужно долго сидеть за столом, а это и вовсе пытка морготова! А танец, да ещё и за награду… Что плохого?
Семья, конечно, не обрадовалась подобному желанию, дед и братья сразу сказали, чем на самом деле зарабатывают плясуньи, однако Вьюнок решила для себя всё: зачем жить, пусть и в неплохом доме, пусть и с роднёй, но ощущать себя вечной обузой? А про истинные причины богатства аданет ничего не поняла в силу возраста. На праздниках девочка видела артистов, и они получали награду за выступление на публике, а не какие-то там кувырки в шалашах! Что за глупости? Да и в целом, что плохого в кувырках? Это ведь просто! Можно даже стоя изогнуться назад и перекатиться. Если это сделать в шалаше, где мало место для танца, заплатят больше за мастерство? Так это же прекрасно!
Девочка твёрдо решила дождаться, когда артисты снова приедут. Обещав семье делиться заработанным, Вьюнок начала готовить особенный танец около зеркала реки.
Потом было, пожалуй, самое запомнившееся из зеркал. В день начала ярмарки одним из первых приехал гном с различными коваными изделиями. Ждать музыкантов оказалось невыносимо, и Вьюнок, хорошенько растерев занывшие суставы, подошла к мастеру. Среди множества металлических завитков, которые, наверное, были какими-то важными в хозяйстве вещами, девочка увидела стоящий чуть поодаль лист стали, идеально отполированный. В нём отражение практически не искажалось, и Вьюнок, моментально забыв обо всём, начала танцевать, внимательно следя за тем, как движения выглядят со стороны. В хорошем зеркале сразу стали заметны недочёты, которые аданет тут же исправила.
То, что вокруг собралась восхищённая толпа, Вьюнок заметила далеко не сразу, а когда всё-таки обратила внимание, едва не заплакала от радости, видя восхищение и неподдельный интерес во множестве глаз.
Потом было большое широкое зеркало, слегка помятое и нуждающееся в полировке, зато перед ним удавалось танцевать, не думая о том, что сейчас приходится стоять на месте, а по сцене надо перемещаться. Перед ним артисты наряжались, репетировали гримасы и поправляли причёски, но постепенно Вьюнок отвоевала право безраздельно пользоваться зеркалом в любое время.
Зеркало. Инструмент для создания танца. А танец — инструмент для получения награды. Повзрослев, плясунья поняла, что имели в виду дед и братья, говоря про кувырки в шалашах, но ведь ради тех удовольствий, которые дают заработанные сокровища, можно иногда и провести время с мужчиной, потерявшим разум от восхищения необычным танцем. Мгновения наслаждения Вьюнок умела ценить, хваталась за них и берегла в памяти, потому что лишь яркие вспышки удовольствия помогали не чувствовать привычную тупую боль то в одном, то в другом месте.
«Чтобы радость не обернулась горем, — то и дело напоминала самая красивая актриса, — промывайся тщательно. Масло дорогое, но оно того стоит».
И Вьюнок слушала совета опытной не-подруги, которую, однако, соперницей назвать не могла. Разве солнце — соперница луне? Танцовщица разве соперница певице?
Конечно, нет. А тот, кто придумывал сюжеты постановок, одинаково любил всех своих подчинённых, никого не выделяя.
Танцы менялись, совершенствовались, только зеркало оставалось неизменным. Одно и то же день за днём, год за годом.
А потом появился странный богатый лорд, и тогда изменилось всё.
Лёжа в постели в пустой комнате без зеркал, Вьюнок подумала об ошибке, похоже, стоившей жизни. Когда наступило время служения не множеству безликих фигур зрителей, а одному-единственному мужчине, возникла необходимость менять танцы каждый день, а зеркала появлялись по первому требованию. Они были красивыми и отражали настолько хорошо, что после нескольких бокалов вина не всегда удавалось заметить на пути преграду в виде посеребрённого стекла.
«Тебе не стоит заводить детей», — говорили абсолютно все знахари, помогавшие справиться с болью в суставах.
Но Вьюнок понимала иное: если не родить от лорда Галдора, не удастся удержаться рядом с ним. Сколько ещё получится развлекать его новыми танцами? Возраст давал о себе знать, болезнь чаще и страшнее напоминала о скоротечности молодости и жизни в целом.
И плясунья перестала промывать лоно после соития.
***
В комнате не было ни одного зеркала. Вьюнок чувствовала, как снова накатывают жар и слабость, опять мутит, словно от слишком большого количества вина.
Едва появившись в животе, ребёнок умер, но не вышел с кровью, как это обычно бывает в таких случаях, а остался гнитьвнутри, отравляя мать. Получилось с помощью беременности привязать к себе лорда Галдора до конца жизни? Пожалуй, да. Желание исполнилось, горевать не о чем. Жаль только, что на последний танец совсем не осталось сил. И нет ни одного зеркала.
Дурное место
Рыбацкое поселение выглядело заброшенным.
— Не, вождь, если надо, мы и тут жить будем, — торопливо мямлил гном, по голосу становилось ясно: он очень рассчитывает, что не придётся обосноваться в этом месте. — Ты пойми: мы можем перебраться, отстроить всё, ты только скажи. Но жить тут не для нас всё-таки. Мы ж это…
Повисло молчание. Приехавший из Ногрода мастер не мог решиться продолжить говорить, и на заросшем усами, бородой и бровями лице отражалось полнейшее смятение. Имя Брегора не просто так переводили на другие языке в значении «Свирепый», и гном не хотел, приехав в Ладрос или Фиримар, Моргот их разберёт, заработать, оказаться в тюрьме или на эшафоте. Почему же именно ему выпало это несчастье? Почему другие Кхазад спокойно селились здесь и горя не знали, а, стоило приехать самому, так началось: рыбу, видите ли, некому ловить; берег, видите ли, обваливается; дно, видите ли, грязное!
Хотелось ворчать, мол, своих мужиков что ли нет, но гном знал — их действительно маловато, а опустевшее поселение нуждается в восстановлении практически с нуля. Вот, скажите, господа — вождь и его всё более многочисленная верная стража, скажите: почему строитель подземных коридоров с семьёй, решивший на старости лет заняться дорогами и садами, должен причалы строить да сети плести?! Может, вот эту охрану и послать тут убирать развалины, а?
Всё это время молчавший старик-рыбак, едва ли не единственный житель поселения, крякнул:
— Господин вождь, прости, что говорю без разрешения, кхря, просто, кхря, тут нехорошее стало место. Нехорошее! Кхря! Омут там на окраине всегда опасный был, а теперь и подавно! Сколько там похоронено заживо! Кхря-кхря. А ведь в давние времена причал там был, твой дед его видел, вождь. Только в дурном месте его, кхряк, приладили. Молодые с него прыгали, особенно после кружки-другой, ну и всё. Кря. Убрали мы причал, в общем. Э-эх! А то жуть всякая людей пугает. Зачем оно нам?
Гном согласно кивнул, надеясь, что слова дедка убедят Брегора вообще ничего не строить в таком гиблом месте.
Вождь беорингов сощурился. Не понаслышке зная, как старость уродует разум, он пытался понять, где в речи подданного бред, а где истина.
Вдруг совсем близко тренькнули струны. Не арфы и не лютни, они прозвучали пустотой, затягивающей в бездну.
— Как тихая вода во сне,
Ты выйдешь из реки
И выльешься в мою ладонь,
Затопишь всё кругом, — глухо пропел женский голос. Обычно так звучат песни за повседневной работой по дому, когда седая хозяйка заскучала за шитьём или готовкой, а поговорить не с кем. — Ты вынесешь со дна реки
Нелёгкие слова.
Мои воспоминания
Сплетутся в кружева.
Брегор начал озираться. И без того нывшая в последнее время спина разболелась невыносимо.
— Это что?! — рявкнул он.
— А? — дедок аж присел. — Да, убрали мы причал этот треклятый! Чтоб не тонул никто больше.
— Причал? — вождь прислушался. — Я не про причал. А ну, — приказал он охране, — найдите, кто тут прячется!
— Кто прячется?! — старик не на шутку испугался. — Ой, дурное место, дурное!
«Они ничего не слышали, — подумал Брегор, вспоминая, как однажды перегрелся на солнце, и тоже померещилась песня, только тогда слова, кажется, другие были. — Или делают вид, будто оглохли».
— Все ночи и сомнения,
Что ранили меня,
Небесные создания
Укроют под водой, — продолжала напевать невидимая женщина. — Из ветреного облака
Появятся слова,
И сказочная музыка
Возникнет на глазах.
Из пламени мерцания
Исторгнутся крыла,
И голос нестихающий
Качнет колокола.
Самые страшные воспоминания начали сплетаться в упругую верёвку, затягивающуюся на горле. Невольно подумалось, что у Барахира, которого не видел уже слишком много лет, до сих пор нет детей, значит, надо бы написать дочери… Единственной живой. У неё ведь есть сын. Обучить бы его, только… Взрослый он уже, не захочет, наверняка. С другой стороны, если сказать, что станет вождём, это должно помочь взяться за книги.
Только за какие? Пользы нет от этой писанины!
— Из небыли воздвигнутся
Большие города,
Из тени и сомнения,
И медленного льда.
Толика за толикой,
Музыка за музыкой,
Капелька за капелькой,
Задержав дыхание,
Тихо и легко.
Вылетела птаха,
Испарился страх
И упал на дно.
Сердце не со мной,
Сердце не с тобой,
Сердце далеко.
«Тебя здесь нет, — мысленно заявил Брегор голосу совести, — тебя нет, Хирвен! Не знаю, где ты, но точно не здесь!»
Оставшиеся рядом стражи и старик-рыбак разом посмотрели на вождя, словно он произнёс всё это вслух. Может, так и было?
— Никого нет, только она, — притащили стражи молодую светловолосую деву с пустыми, широко распахнутыми глазами и приоткрытым ртом.
«Как утопленница», — почему-то подумалось вождю.
— Ох, крях, это ж внучечка моя! — запричетал дедок. — Глупенькая она, вот родители с собой и не взяли! Уехали они, когда, крях, кхряк, кхря-кхря. Когда…
— Семья дезертира, — шепнул Брегор ближайшему охраннику. — Сбежали, когда на север ехать пришлось. Узнай, кто это, и пусть поймают на границе, когда возвращаться решат.
Страж кивнул. Разбираться в причинах отъезда родни рыбака, конечно, никто разбираться не планировал.
— О, ещё мужик! — обрадовалась глупая девушка, увидев молодого воина рядом с вождём. — А у меня под юбкой есть кое-что. Хочешь, покажу? Хочешь?
Старик покраснел, попытался потянуть внучку в сторону халупы, но та отчаянно сопротивлялась.
Отвернувшись от них, гном вздохнул.
— Слушай, вождь, — заговорил он тихо, — я-то построю, если надо. Но для кого? Тут на лигу никого. А этим двоим много не надо.
— Кхазад селятся у подземных рек, — твёрдо произнёс Брегор, переминаясь с ноги на ногу в попытках встать так, чтобы спина не ныла. Проклятый ветер! Проклятая сырость! Проклятая осень!
— Ну, да, селятся, конечно, да, — мастер закивал, — но под землёй — это совсем другое!
— Это то же самое, — отрезал вождь. — Выбирай место для будущего дома. Подальше от проклятого омута.
— Придётся строить новую дорогу, — гном сдался, — моему сыну не с кем здесь торговать.
— И построишь, — Брегор многозначительно потёр большим пальцем об указательный, давая понять, что золотом не обделит.
— Построю.
***
Отложив письмо сестры, Барахир посмотрел на жену, недовольную работой кухарки. Ругать немолодую уже женщину за приготовленный обед Эмельдир не хотела, понимая: сын этой несчастной пропал в землях Моргота месяц назад, и его судьба, скорее всего, незавидна, поэтому молчала и почти не подавала виду, что зла на пересоленное подгоревшее мясо.
Барахир ещё раз посмотрел на письмо Брегиль. Сестра затронула тему, которая была запретной многие годы, но теперь отец вдруг затребовал преемника. В груди уколола обида: неужели, если к зрелости не появилось наследника, то и позже не родится? Почему именно это оказалось самым главным? Почему сын Брегиль, которого вождь беорингов видел всего пару раз, больше подходит на роль будущего лидера, чем родной сын? Внук, конечно, тоже родной, но…
Барахир громко выдохнул.
— Эм, — он прямо посмотрел на жену, — тогда, много лет назад, когда ты не смогла родить, что сказали знахари? У нас могут быть дети?
Чёрные выпуклые глаза аданет полыхнули, словно у разозлившейся хищницы.
— Прости, — Барахир, однако, не отвёл взгляд. — Я должен знать правду.
— Папаша бредит? — вспыхнула супруга. — Ты не вождь, если членом работать не умеешь? Это что, возврат к истокам, к традициям, да? Это то, чему учит Андрет? Почитание предков и их устоев? Вождём должен быть не самый умный, а самый плодовитый, чтоб племя не вымерло?!
— Ты хочешь домой, Эм? — задал сын Брегора вопрос иначе.
— Мой дом — Арда! — продолжила она ещё громче. — Меня никому отсюда не изгнать!
— Мы можем отстоять право наследования титула, — произнёс Барахир тише прежнего. — Я лишь должен знать правду.
— Какую правду? — аданет сжала кулаки, потом сбросила платье с характерным для рвущейся ткани звуком. — Давай, сделай мне ребёнка. Может, у меня подходящее время. Может, я уже беременна, а, может, не забеременею никогда! Лекари ничего не сказали, и ты это знаешь! Я просто потеряла ребёнка и чуть не откинулась от кровотечения! Просто! Всего-то! Ерунда, правда?
Повисло молчание, Барахир покачал головой.
— Вообще, — Эмельдир вдруг смягчилась, — ради трона я готова рискнуть. Но… Скажу тебе правду: все эти годы я ничего не делала для того, чтобы не рожать. Я даже пыталась пить какую-то эльфью дрянь, чтобы понести, но, как видишь, не помогло. Может, проблема в тебе?
Не ожидавший такого заявления сын вождя опешил, покраснел, то ли от смущения, то ли от злости, засопел, а потом просто встал из-за стола и быстро вышел за дверь.
Аданет осталась одна. В последнее время она заметила за собой, что стала странно вспыльчивой и злой, начала острее реагировать на запахи, да и грудь округлилась. Когда было последнее кровотечение? Давно не думая об этом и не считая дни, Эмельдир понятия не имела, сколько прошло с прошлой необходимости менять тряпки между ног. Может, зря была эта вспышка гнева, и наследник или наследница уже есть? Может, извиниться? С другой стороны, а за что? За правду, которую Барахир сам и попросил? Пф!
Посмотрев на письмо от Брегиль, аданет развернула лист.
«Я бы не хотела возвращаться в Фиримар, — гласили не слишком аккуратнее строчки. — Я бы не хотела, чтобы отец перевоспитывал Брандира и Бельдис, как считает нужным. Мои дети уже выросли, у них свои планы на жизнь, и мы ничего не хотим менять».
Фиримар. Понятно.
Эмельдир свернула листок. Невольно подумалось, что, если ребёнок всё-таки народился, нет желания отдавать его на воспитание Брегору Свирепому. Вырастил он Бреголаса, и что? О такой судьбе для своего чада аданет точно не мечтала.
Вспомнив, что раздета, Эмельдир набросила обратно платье, прикрыла плечи шалью и решила поговорить с мужем ещё раз. Пусть объяснит, почему он имеет право задавать жене вопросы о бесплодии, а жена ему — нет. Убегать от неудобной беседы — трусость! Это не по-мужски.
***
Наступившая зима насмехалась над постаревшим вождём: то крутила безумные метели, то заставляла снег на улицах и лёд на реке таять, открывая грязную землю и тёмную воду, то снова за одну ночь замораживала так, что гибли не успевшие спрятаться птицы. И Брегор готов был выть от головной боли и ноющих суставов.
Работа в рыбацком поселении снова встала. Гном, конечно, исправно отчитывался о делах, присылал каких-то малолетних родственников с письмами, чертежами и расчётами, требовал одобрить или отклонить проекты, но как в такую погоду думать о делах, когда череп раскалывается, и старые раны рвёт, словно клыками зверья?
«Нарочно, наверное, заваливает письмами, — боль и снадобья для борьбы с ней начали рисовать всех вокруг врагами, — проклятый недоросток! Думает, самый умный! Думает, я не проверю! А я проверю! И не сообщу заранее о том, что приду! Никто не будет знать, что я приду! Иначе тебя предупредят! Ты же всех подговорил покрывать тебя, тварь морготова!»
Почему-то вспомнив о голосе, струнах и глупой внучке рыбака, Брегор представил, как выглядела бы сказка Пойтара с такими героями и событиями.
Глупая девушка со светло-русой тощей косичкой на страницах сказки превратилась бы в прекрасную эльфийскую принцессу с золотыми локонами ниже пояса, которую держит в плену злой орк, чьим прообразом стал бы несчастный дедок, брошенный родными на произвол судьбы. Разумеется, нашёлся бы герой, который освободил бы несчастную и сделал своей женой. Разумеется, ни сам вождь, ни его стража не собирались совершать подобное геройство, только разве важен истинный финал для волшебной сказки?
Похоже, все мудрые рассуждения Пойтара из Барад Эйтель были такими вот выдумками, неприменимыми в жизни, однако его тексты запоминались, отдавались в сердце, к ним хотелось возвращаться. Зачем? Кто же знает.
Воистину, человек умрёт, но не его идеи.
«А какие бессмертные идеи останутся после Брегора, сына Боромира?»
Эта мысль ранила, добавив ещё душевных страданий. Проклятая зима! Проклятая Хирвен! Проклятое селение и гном, его отстраивающий!
Ненавидя всех, кого удалось вспомнить, вождь зачем-то взял перо и бумагу и начал записывать придуманную сказку. Хотелось вспомнить померещившуюся песню, однако возродить удалось только несколько строк:
«Все ночи и сомнения, что ранили меня,
Небесные создания укроют под водой.
Из небыли воздвигнутся большие города,
Из тени и сомнения, из медленного льда…»
***
В плохую погоду обычно не приходили письма, а если прилетали вести, значит, что-то случилось.
Барахир посмотрел а глаза гонца, потом — на крошечный свёрток. Посланник многозначительно кивнул.
— Что? — спросила Эмельдир, и её вопрос прозвучал аккомпанементом к метели за окном.
— Вождь Брегор, сын Боромира пропал без вести, — монотонно проговорил Барахир, часто моргая. — Не удалось найти следов, а собаки-ищейки шли к реке. Вот так.
Примечание к части
Песня «Из реки» В. Бутусова
Может быть, сон не к беде?
Зима кружила и бросала в лица вихри режущего снега. Вынужденные находиться на улице люди закрывались от непогоды шарфами и платками, тщетно отворачивались от вьюги, но обмануть коварный ветер не удавалось.
— Это меня муж ревнует, — заплетающимся от хмеля языком проговорила Брегиль, сильнее сжимая в объятиях крепкого мужчину, чуть ниже себя ростом, зато более широкого в плечах.
— Он же помер, — ухажёр тоже произносил слова с усилием.
Парочка вывалилась из трактира подышать свежим воздухом, и как раз в этот момент началась метель.
— Он погиб на войне с Морготом, а не помер, — уточнила дочь Брегора. — И теперь не хочет, чтобы я за другого вышла. Сам ни одной юбки не пропускал, а мне, значит, нельзя счастье своё устроить? Он мне живой изменял! А я не могу мёртвого отпустить с миром, да?
— Ты ж знаэш-шь, — покачнулся, начав отливать, мужчина, — я тебя все-да замуж зову. Ты только кивни.
— Ха! — Брегиль толкнула приятеля, и тот брызнул себе на сапоги. — Таких, как ты, охочих до моего наследства, больше, чем у Моргота орочья́!
— Да ты чё сделала! — пьяный ухажёр заправил всё, что надо, в штаны, посмотрел на впитавшиеся в обувь капли. — Дура!
— Вот и вся любовь? Сапожки важнее жёнушки? — дочка вождя беорингов расхохоталась.
— Дура! — нечётко выплюнул мужчина, замахнулся и попал подруге кулаком по скуле. Рука скользнула, зацепила нос.
Брегиль ничего не ответила, просто молча пнула сапогом обидчика между ног. Когда тот скорчился, женщина нанесла несколько очень опасных ударов по животу, повалила приятеля в сугроб, а потом развернулась и ушла в тепло. Как ни в чём не бывало.
***
Дом старшей дочери Брегора в Дор-Ломине был большим, однако поднявшийся под утро шум разбудил даже спавшую далеко от парадного входа Бельдис. Девушка не удивилась очередной бурной ночи матери, которая теперь, узнав о случившемся с её отцом-вождём, считала себя вправе скорбеть, не зная меры.
«Когда твой папа погиб, — поучала вернувшаяся в очередной раз под утро Брегиль несогласную с её поведением дочь, — ты была маленькая, и не поняла произошедшего, а потом и забыла папку своего быстро. А я взрослая. Я всё понимаю».
Тут спорить было трудно. Бельдис действительно не помнила, в какой момент не стало папы, просто однажды забыла спросить, когда он приедет, и всё. А потом пошли подарки, ласковые слова от каких-то чужих добрых людей, и отсутствие отца стало восприниматься чем-то обычным. Его самого девушка воспроизвести в мыслях и вовсе не могла, знала только, что погиб. Погиб. Как и отцы многих знакомых.
Бельдис бы не стала что-либо говорить матери и в этот раз, поскольку понимала: уж кто-кто, а «Первая Дочь Брегора, сына Боромира» за себя постоять сможет, и те люди, которые зачем-то пришли вместе с ней и что-то требуют, получат далеко не то, чего хотят. Не стала бы, если бы не важное событие вечером. Сегодня…
Девушка прислушалась. Судя по всему, брат тоже проснулся и вмешался в спор.
— Ну не убила же! — голос Брандира звучал громко, слова произносились чётко, в отличие от остальных участников ругани, поэтому Бельдис попыталась понять, что случилось, по сказанному братом. — У мамы вон, лицо в синяках! Она пострадала! А вы ещё хотите чего-то! Что? Бросила избитого помирать на морозе? Да туда ему и дорога! Это ты, да? Иди сюда! Добью!
Дочка Брегиль знала: брат действительно может претворить в жизнь угрозу. Но сейчас это казалось не таким важным, как иное обстоятельство: вечером должна прийти в гости госпожа Гильдис. Если у мамы лицо в синяках, это катастрофа! Может, отменить встречу?
— Да я тебе!..
Выкрик брата и последовавшие звуки не оставили сомнений в том, что драка продолжилась. Если сейчас ещё и Брандир окажется избитым на видных местах, придётся пудриться краской для стен, чтобы не сидеть весь вечер пунцовой от стыда. Роднёй ведь надо гордиться, несмотря ни на что! Тем более, беорингам в Дор-Ломине и так не всегда жилось легко. Если бы внуки фиримарского вождя родились похожими на отца, это, возможно, упростило бы отношения с местными, но оба ребёнка героя Арахона родились черноволосыми и кареглазыми.
«А, знаешь, почему здесь так относятся к беорингам? — Брандир, будучи ещё безусым молодым аданом, заимел откуда-то привычку бросаться громкими словами, словно не с роднёй говорил, а на площади народ призывал бороться против Моргота. — Потому что беоринги, как рабы, приползают под ударами кнутов в осадный лагерь, при первой возможности сбегают, стараются не работать там и улизнуть от вылазок! Ведут себя, как трусы!»
Да, брат в юности говорил много и красиво, однако, повзрослев, на север не поехал.
Бельдис это казалось забавным, но сейчас было совсем не до смеха. Драка становилась всё громче, помощь не поспевала. В отличие от мамы, девушка не выросла мощной и широкоплечей. Её фигура и сила мышц оказалась обычной для её племени, и сейчас это особенно мешало жить. Вот бы прийти и раскидать обидчиков мамы! И обидчиков братика. Старшего. А потом предстать перед стражами героиней-спасительницей и доказать всем, что беоринги…
— Получай!
— Убью!
— Разойтись! Именем вождя Хадора!
Осторожно выглянув в окно, аданет с трудом рассмотрела в темноте потасовку, но увидела главное: подмога уже пришла, и это действительно стража, а не кто-то из соседей. О, Эру! Как же стыдно! Конечно, защитники будут на стороне семьи вождя соседнего народа, но… Кто помешает им потом смеяться над беорингами ещё и по этому поводу?
Может быть, разве только какой-то великий герой из рода… Из рода слуги короля Финдарато Инголдо! Да, шансов нет.
— Да она первая ударила! — донеслось с улицы отчаянное, но дальнейшие звуки не оставили сомнений: обидчики мамы наказаны, родные в порядке.
Бельдис отошла от окна и снова закуталась в одеяло. Что за напасть эта зима? Точно морготово искажение создало проклятый морозный сезон! С растопленной печкой жарко и душно, а ослабишь огонь — холодно. Только согреешься — вспотеешь, а там и простыть недолго. И беречься надо! Детей вынашивать ведь предстоит! А то будет, как с женой брата… Умершей родами.
Это была трагедия для семьи, но Бельдис не чувствовала печали — невестка ей с самой первой встречи не нравилась, и казалось слишком явным, что любви между ней и Брандиром даже не теплилось, не то, что не пылало. Брат и с близкими-то не откровенничал, с сестрой и вовсе отношения строились на двух фразах: «Не говори маме» и «Скажи маме, что…» Но семья — это семья, а невестка… Нет, она бы не прижилась в этом доме, даже если бы не умерла так рано.
Мысленно вернувшись к предстоящему вечером разговору с Гильдис, девушка зажмурилась. Бельдис с самого начала опасалась беседы с женой вождя о своём будущем, поскольку не хотела споров, которые запросто могут возникнуть. Если госпожа решит поспособствовать дружбе марахлингов и беорингов, то, скорее всего, предложит внучке Брегора кого-то из своих сыновей. Но кого? Гундора, который самостоятельно не может даже ходить? То есть, конечно, может, но с трудом! Он ведь, скорее всего, не способен быть мужем на супружеском ложе! Бельдис не хотела обрекать себя на такую судьбу, с детства мечтая о собственных сыночках и дочках. Вдруг кто-то из них прославится, о нём напишут в летописях?
Может быть, госпожа Гильдис предложит стать женой дважды вдовца Галдора. Это, наверное, почётно, но то немногое, что слышала о старшем сыне вождя Бельдис, говорило о потенциальном муже скорее плохо, нежели хорошо. Особенно смущал тот факт, что вождь не спешил передавать сыну Драконий Шлем, хотя сам его уже, по слухам, почти не надевал.
Бельдис понимала: отказаться ей, скорее всего, не удастся, поэтому заранее представляла, как будет воплощать отточенные годами навыки «как быть женой» с не самыми приятными кандидатами. На крайний случай аданет уже придумала способ сделать жизнь лучше: достаточно пойти к какой-нибудь колдунье, пусть даст приворотное зелье. И выпить его самой.
Несмотря на ранний час, спать уже не хотелось. Если действительно предстоит разговор о будущей свадьбе, значит, вот он — такой долгожданный день, ради которого была вся жизнь ранее. И почему же он так ужасно начался?! Мама, ну почему ты не можешь скорбеть по отцу дома?
До рассвета было ещё далеко, и Бельдис зажгла свечи в ажурном бронзовом канделябре. Сев за вышивку, девушка начала напевать песню-мечту, слова которой знали, похоже, все дор-ломинские невесты:
— Книг сотни страниц,
Мир сказочных лиц,
Рифм строгая власть,
Но я спешу тебе
Из строк судьбу сложить.
Я жду перемен.
Прочь, время измен!
Дел много вокруг,
Но мудрость книжных слов
Мне больше не важна.
Кто ты, мой новый герой?
Ты будешь здесь, я знаю!
Тебе обычных дел сюжет
Мешает быть со мной.
Сойди с забытых страниц,
Я о тебе мечтаю,
Сорви букет колючих роз
За каменной стеной!
***
Брегиль не помнила, как оказалась в постели. После далеко не первого пробуждения, когда в очередной раз вырвало и стало немного легче, разум начал проясняться, и дочь вождя беорингов подумала, что лучше бы прошедшая ночь так и осталась загадкой. Глотнув вина, женщина почувствовала себя лучше и с ужасом осознала: надо как можно скорее привести себя в порядок! Приказав растопить баню, дочь Брегора поспешила на поиски чего-нибудь, способного сделать лицо нормальным. Шансов хорошо выглядеть, разумеется, не было, перенести встречу не представлялось возможным, и Брегиль ненавидела себя, ругала всеми известными бранными словами.
Отыскав несколько настоев для обработки ран, аданет поспешила в баню и, взглянув на купель, вдруг вспомнила, что видела во сне Хирвен. Не юную, какой помнила, а тоже подурневшей от прожитых лет. Сестра стояла около причала, которого, насколько помнила Брегиль, в Фиримаре не было, и что-то много говорила об ответственности старших перед младшими, спрашивала, почему отца оплакивают, а о ней забыли. А ещё она пела. Разумеется, вспомнить слова не удавалось, в голове крутились лишь обрывки фраз:
«Опозорена и унижена…»
«Мне досталась лодка с хижиной,
Вот всё моё наследство».
Надеясь, что такой сон не к беде, Брегиль поспешила хоть немного привести себя в порядок.
Примечание к части
Песни:
«Новый герой» гр. «Мираж»,
«Я стала никем» из фэнтези-мюзикла «Ундина»
Морготова змея!
Гильдис пугала до дрожи.
Тщательнее тщательного подготовившаяся ко встрече с важной гостьей Бельдис, лишь поймав взгляд слегка мутноватых блёкло-голубых глаз, почувствовала парализующую панику. Девушка вспомнила старые сказки марахлингов о пустынных змеях, слугах самого Моргота, обездвиживающих жертву страшным взором. Ощущать себя песчаной белкой, которую вот-вот сожрут, было ужасно, но юная аданет ничего не могла с этим поделать.
Опираясь на трость, стоимость которой, наверное, превышала всё имущество семьи Брегиль, жена вождя Хадора величественно пошла от кареты к крыльцу, и её молчаливый внимательный взгляд буквально уничтожал всё, на что устремлялся, безмолвно указывая уже готовой расплакаться Бельдис на изъяны жилища: здесь трещина не замазана, тут краска облетела, вон там наличник отсырел, вот грязь на коврике, нитки торчат, шторы неровно подвязаны, картины на разной высоте, ступени не одинаковые, пол скрипит, шкура на стене запылилась, на столе царапины не обработаны, ложка погнута, на тарелке скол позолоты…
Не представляя, как можно жить под одной крышей с такой свекровью, Бельдис подумала, что раньше, когда-то давно, Гильдис не казалась настолько пугающей. Да, супруга вождя всегда заставляла чувствовать себя неловко рядом с ней, но сейчас находиться поблизости стало вовсе невыносимо! Радовало лишь то, что эта жуткая женщина не смотрела ни на маму, ни на Брандира, лица которых выглядели гораздо хуже мелких домашних изъянов.
— Соболезную вашей утрате, — уничтожив взглядом угощение, Гильдис посмотрела в несовершенное окно. — Увы, люди смертны, и хорошо, когда срок приходит поздно, а не рано. Скажи, Брегиль, чем твоя семья теперь будет жить? Я знаю, что вас содержал Брегор, но теперь его нет. У вас есть средства к существованию?
Вопрос поставил Бельдис в тупик. Не всё ли равно, как обеспечивает себя семья невестки, если муж должен кормить и одевать жену?
— Я не жила за счёт отца, — мрачно отозвалась очень хриплым голосом Брегиль. — Ещё при жизни мужа мы купили лавку, и от неё имеем доход.
— Ты следишь за делами сама?
— Нет.
Бельдис заметила, что тон матери нарочито уверенный.
— Хорошо, когда есть, кому доверить дела, — кивнула Гильдис, найдя глазами несовершенство тесьмы по краю шторы и неровность подоконника. — У меня были мысли свести тебя и Галдора.
«Маму? Не меня?!» — юная аданет не сразу справилась с эмоциями, и жуткий взгляд сразу устремился на неё, указывая на неаккуратность отдельных волосков в причёске.
— Но это плохая идея, — супруга Хадора снова принялась уничтожать взглядом окно. — Ты, Брегиль, давно свободна, вкусила аромат взрослой незамужней жизни. Тебе трудно будет вновь стать женой. Понимаешь, мужчины… — Гильдис улыбнулась Брандиру, — они разрушают. Красивое. Они видят благоухающую женщину с причёской, на создание которой потратили всё утро трое служанок, в платье, сшитое за месяц целой мастерской, и хотят эту женщину растрепать, раздеть, сделать дурно пахнущей. Но если женщина изначально такая, как после мужчины, она не заинтересует. Её не захочется уничтожить.
Снова с трудом справившись с эмоциями, Бельдис посмотрела на брата, но тот не слушал разговор, сидел за столом просто, потому что мать попросила присутствовать. Оно и к лучшему.
Брегиль поджала губы.
— Галдору нужен наследник, — сказала она, помолчав, — а я уже не смогу родить.
— Род Мараха не прервался, — снова улыбнулась Гильдис, испепеляя мутноватыми глазами выцветший портрет Арахона на стене. — Нам нет нужды в детях Галдора. Но речь не о нём. Бельдис, тебе пора замуж.
Сердце девушки замерло, а потом забилось невыносимо быстро. Мысли закружились в голове страшным вихрем, перед глазами встали многие юные эдайн, желавшие сблизиться с единственной черноволосой аданет на всю улицу, однако Бельдис ждала того самого, того особенного, которого найдут мудрые старшие. Кто же это будет? Галдор? Гундор? Неважно, зелье должно сработать безотказно.
— Род Мараха, словно вековое древо, далеко раскинулся ветвями, — отрешённо проговорила Гильдис, — есть у меня на примете хороший юноша по имени Хандир. Он — младший сын главного оружейника Дор-Ломина, Хандора. Я договорилась о вашей встрече, тебя проводит мой возница, а мы пока побеседуем с твоей мамой и братом.
Бельдис послушно кивнула и поспешила утеплиться в дорогу, не забыв про украшения. Сбежать от страшной женщины, ещё не до конца осознав, что не придётся величать её матушкой, сейчас казалось едва ли не большим счастьем, чем предстоящее знакомство с будущим мужем. Более того, девушке смутно вспоминалось, что Хандира она уже где-то встречала, и, к сожалению, не в сладком сне, а на улице. Скорее всего, на какой-то скучной ярмарке.
Так или иначе, сейчас это не имело значения: аданет просто хотела убежать из дома и не возвращаться как можно дольше.
***
Удостоверившись, что юная дева ушла, Гильдис снова посмотрела на Брегиль тяжёлым, словно бочка масла, взглядом.
— Какие дела в Ладросе? — будто строгая учительница нерадивой ученице, задала вопрос дочери Брегора жена дор-ломинского вождя. — Кто там будет править? Брандир попытается занять трон? В каком статусе видишь себя ты, старшая дочь Брегора, сына Боромира?
На лице Брегиль отразилось полнейшее недоумение. Возраст не сделал резковатые черты благороднее, скорее, испортил то немногое женственное, что было в аданет. И покрытые толстым слоем пудры синяки довершили некрасивый портрет.
— Ты не хотела возвращаться из-за отца, правильно? — Гильдис начала говорить так, словно диктовала текст для последующей проверки.
Брегиль неуверенно кивнула.
— Ты не простила ему смерть сестёр и оскорбление матери, да? Но теперь его нет, как это ни печально. А, значит, нет и причины для наших народов быть разделёнными. Да, мы подданные разных королей, но какое дело эльфам до наших дел между собой? Нам ведь всё равно приходится быть вместе на общей войне, значит, пограничные посты между нами важны лишь для королей, которые хотят точно знать, где кончается их земля, и начинается чужая. Но мы, жёны воинов, знаем иное: если наши мужья и сыновья не справятся, вся земля будет принадлежать Морготу, и неважно, кто, когда и какой флаг ставил на холме у речки.
«Записала? — всплыл в памяти дочери Брегора голос учителя грамоты. — Теперь читай!»
— Будет неважно, какой флаг стоял на каком холме, — монотонно проговорила Брегиль, и Гильдис кивнула.
— Сыграем свадьбу Бельдис и Хандира, — сказала так же, словно диктуя, жена Хадора, — и поедем в Ладрос.
Тяжёлый взгляд старой женщины устремился на Брандира:
— Кто твой вождь, сын Арахона?
Мужчина удивился в большей степени тому, что его о чём-то спросили, чем сути вопроса.
— Хадор Лориндол, — не задумываясь, ответил он.
— И так останется навек, — кивнула Гильдис, уже, похоже, оценив работу учеников на отлично, — даже если ты сам станешь вождём. Если будешь править Ладросом. Знай, я всегда готова помочь тебе, Брандир, сын Арахона.
***
Радость свободы от взгляда госпожи Гильдис окрыляла. Бельдис вылетела из дома, не замечая ни мороза, ни скользкой дороги, но вдруг одна незначительная мелочь прервала полёт и швырнула на землю: карета, любезно предоставленная женой вождя, оказалась не идеальной. Да и её собственный экипаж тоже не был совершенным! Вон — подножка продавлена, пятна на металле — в темноте непонятно, ржавчина или что, но это неважно! Неидеально! И ткань шторок… Она не новая! Это видно!
Пугающий образ рассыпался расколотым льдом, обрушился оттаявшими сосульками с крыши, и в сердце вспыхнул протест.
«Ты, госпожа, — надутая гусыня! Твои советы ничего не стоят! Ты ничего не знаешь сама, а требуешь с других! Не зовёшь домой, а приходишь сама, потому что у тебя дома ещё хуже, чем у нас, да? И советы твои такие же неидеальные? Посмотрим, что это за Хандир! Дурачок послушный, кивающий тебе? Безвольный увалень? Ха! Пусть попробует посмеяться над беорингами! Я ему покажу, какие мы трусы!»
Тема будущего супружества
Ночь стала звёздной.
Всю дорогу до рощи Бельдис копила разгорающуюся на Гильдис злость, и сейчас, увидев над собой прояснившееся небо и светила, в честь которых назвали эту ужасную женщину, едва не выругалась. Однако внимание юной аданет быстро привлёк большой костёр, а память услужливо подкинула рассказы женщин о прекрасном озере, на мосту через которое женихи и невесты Дор-Ломина приносят первые брачные обеты. Найдя глазами то самое место, Бельдис невольно заулыбалась. Вспомнились и другие традиции: по пути на заветный мост нужно считать шаги, при этом идя в ногу с суженным. Как только кто-то собьётся с единого ритма, счёт останавливается. Сколько пройдено — столько лет продлится супружество. Если встретится собака — друзья для мужа будут важнее жены, перелетит путь птица — к сопернице, если же попадётся лесная живность — тут уже супругу предстоит волноваться о верности жены. Ещё нужно чем-то одарить нищих, которые могут встретиться на пути, и если так сделать, то молодой семье никогда не суждено познать нужды. Кроме того, было поверье, что услышанная музыка задаст тему супружеской жизни, но такая примета давно не работала: будущих молодожёнов почти всегда кто-то сопровождал, и уж они изо всех сил старались, чтобы играли песни о безоблачном счастье. Видимо, из-за такого жульничества и встречалось столько несчастных в браке людей, но Бельдис, однако, тоже не была готова играть с судьбой честно. Поэтому, когда заметившие её встречающие, уже заметно нетрезвые, зато очень весёлые, заголосили звучащую на всех свадьбах песню, аданет начала задорно подпевать, а не требовать тишины, чтобы прислушаться к настоящей теме будущего супружества.
— Желаем, чтобы вы были здоровы! — перекрикивали друг друга, выдыхая густой пар и дым курительных смесей люди. — И чтобы над вами
Сияло солнце ярче, чем в благом Амане!
Чтоб до ста лет жили! Горя чтоб не знали,
И чтобы ваши дети вас радовали!
Невеста попыталась понять, кто из этих людей Хандир, но в темноте и отблесках высокого костра все молодые мужчины казались похожими на то давнее размытое воспоминание. К тому же эдайн были в шапках, у некоторых оказались шарфы или высокие воротники. И все словно из одной мастерской! Возница оставил карету помощникам, подошёл к Бельдис и указал взглядом в сторону самого легкоодетого адана. Девушка понятливо кивнула.
— Солнце, ярко светит и смеются дети, — поддержала она общее веселье, пошла к жениху. — И мы рука об руку идём с тобою рядом.
И говорить не надо, всё и так понятно,
И мне приятно всем вам говорить:
«Желаю, чтобы вы были здоровы! И чтобы над вами
Сияло солнце ярче, чем в благом Амане!
Чтоб до ста лет жили! Горя чтоб не знали,
И чтобы ваши дети вас радовали!»
Я желаю мира! Я добра желаю!
И каждому здоровья от всей души желаю!
И мне немного надо — хочу, чтоб были рядом
Любимые и вся моя родня!
Хандир взял невесту за руки. Рукавицы юноши оказались просто огромными, маленькие шерстяные варежки Бельдис утонули в искусно выделанной овчине. Сам жених не был высок для мужчины, девушка невольно подумала, что он вряд ли выше её мамы, но в светло-голубых глазах чувствовалась уверенность, не всегда присущая даже зрелым мужам, что уж говорить о молодых. Следуя традиции, будущие супруги, ещё ничего друг другу не сказав, двинулись на мост. Шаг сбился сразу же, но это показалось скорее смешным, нежели грустным. В голос расхохотавшись над попытками друг друга идти в ногу, хрустя свежим снегом, Бельдис и Хандир пошли по берегу и увидели закутанного в какое-то тряпьё нищего. Дочь Брегиль опустила голову, делая вид, будто не заметила этого человека — не хотелось ловить на себе похотливые взгляды грязного старика. Бродяга протянул руку, сильно сутулясь, но даже так было видно — роста он высокого, а ладонь не дрожит. Значит, молодой. И не стыдно попрошайничать? Девушка брезгливо отвернулась.
— Оставь копьё и латы, — стал напевать внезапно красивым голосом бродяга, обращаясь к жениху, — и не ходи туда.
Что, хочешь стать богатым
И славным навсегда?
Мои родичи понимали, какой страшный вред наносит война, и теперь мы вынуждены скитаться. Но можно всё изменить, правда? Как твоё имя?
Бельдис не услышала, ответил ли Хандир. От удивления девушка повернулась на нищего, посмотрела в его глаза — чёрные, глубокие, словно омут, затягивающие. Красивые… С пышными ресницами. Черты лица оказались типичными для беоринга, но очень привлекательного беоринга. Нищий заметил внимание к своей персоне со стороны невесты, перевёл на неё взгляд, но, стоило, посмотреть оборванцу ей в лицо, как он сразу замолчал, замер, отшатнулся и бросился бежать.
В голове дочери Брегиль мгновенно сложилась картина: мама рассказывала о страшных вещах, творившихся в Фиримаре, и девушка догадалась — бродяга увидел, что перед ним кареглазая аданет, значит, из беорингов. Из тех, кого он, возможно, ненавидит, кого убивали его родичи. Он бунтовал против деда Брегора! Или это очередной трус из тех, о ком любит рассуждать Брандир. Бельдис ощутила, как бросило в жар.
— Ах ты гад! — закричала она вслед бродяге. — Позор народа! Тварь! Чтоб ты сдох!
Подумав, что нищий чем-то обидел невесту, Хандир и его родня кинулись на беглеца, словно сорвавшиеся с цепи псы.
Не понимая, что чувствует, ощущая злость на красоту и мерзость незнакомца, невеста пустилась вслед за остальными. Хотелось уничтожить позор рода беорингов.
Несмотря на то, что все гости праздника были пьяны, бродягу схватили очень быстро. Кто-то сразу же побежал за стражей, остальные скрутили незнакомца, несколько раз приложили по разным чувствительным местам, связали руки и швырнули к ногам Бельдис.
— Что он сделал? — спросил Хандир. — Что отобрал?
— Мою гордость, — попыталась успокоиться девушка, но голос выдавал эмоции. — Он — один из тех, кто убил мою тётю!
— Что ты несёшь?! — воскликнул оборванец, сплёвывая стёкшую в рот из разбитого носа кровь. — Не убивал я никого!
— А должен был убивать орков на севере! — продолжала нападать и любоваться Бельдис. Не веря, что делает это, аданет достала любимый платочек, наклонилась к бродяге и осторожно стёрла кровь с его лица. — Мой отец погиб в землях врага, и…
— Я тоже должен? — усмехнулся нищий. В его красивых глазах девушка не видела страха, и мир вокруг постепенно переставал существовать. — Твой вождь не хотел блага народу, непонятно разве? Он хотел только от мужиков избавиться, чтоб иметь право любой женщине делать детей! Я бы сказал грубее, но при тебе не хочу.
— Мой вождь, — Бельдис приблизилась ещё, снова тронула платком разбитый нос, — это мой дед. И ты или твои сообщники убили мою тётю.
— Да я тогда даже не родился! — вспылил бродяга. — И мой отец никого не убивал! Но тебе же плевать! Ты слепо защищаешь дедулю, который и от тебя бы избавился, если бы ты слово ему поперёк сказала!
Бельдис встала, выпрямилась.
«Какой же он красивый! — щёки залил румянец уже не морозный, снова бросило в жар. — Исцелить бы его раны, выслушать, утешить! Какая я дура!»
— Мне не плевать, — аданет заметила, что за происходящим с огромным любопытством наблюдают все гости, а жених уже нервничает. — Я, — идея, как не выглядеть некрасиво, сама по себе пришла в голову, — я… Буду одной из правительниц моего народа. И я должна знать не только успехи своего народа, но и беды. Расскажи, почему твой отец во время бунта встал на сторону преступников. Не смей мне врать! Смотри в глаза!
От последних слов стало страшно: если этот человек не отведёт взгляд, если он будет… Он ведь такой красивый! Эти ресницы…
— А мне нечего скрывать, — нищий выполнил приказ, и аданет, поняв, что не может сдержать улыбку, постаралась сделать её хотя бы высокомерной, — мой отец по имени Халмир был одним из сторожей на фиримарском складе припасов, который содержали на случай неурожая. Но постепенно этот склад превратился в хранилище припасов для войны с этим вашим Морготом, которого не существует!
Один из пьяных родичей, видимо, не согласный с неверием в присутствие Чёрного Врага на севере, что-то грубо заорал и пнул бродягу в живот.
— Не трогать! — крикнула на него Бельдис, борясь с желанием обнять и пожалеть несчастного красавчика. — Прости их, не знаю твоего имени, сын Хамира.
— Ха-л-мира, — откашливаясь, прохрипел нищих. — Плохая из тебя правительница — имена не запоминаешь.
— Я могла бы не защищать тебя! — игра в королеву и преступника всё больше нравилась девушке. — Продолжай.
— Мирный склад превратили в военный, — тихо ответил, явно начиная замерзать, бродяга. — А потом его подожгли.
— Твой отец?
— Нет! Он не был среди бунтарей!
— А почему тогда бежал?
Нищий не успел ответить, кто-то из седобородых родичей Хандира кивнул на бродягу:
— Нет смысла ждать стражу, он тут околеет. Брат, давай его сами отвезём на пост. Пусть разбираются.
В обрамлённых пушистыми ресницами глазах оборванца отразился страх и ненависть. Бельдис почувствовала, как сжимается сердце.
— Но я ещё не выяснила всего! — запротестовала она.
— Да что тут выяснять? — лысый мужчина в летах, без шапки и с очень странными, словно одинаково поломанными ушами, хлебнул чего-то из фляги и всё-таки покрыл голову. — Этот гад и его пособники попрошайничают, а золотишко наше откладывают на вооружение. Накопят и опять пойдут на вождя твоего с факелами. Мы их тут жалеем, а они вас потом режут.
— Я — не мой дед! — запротестовала Бельдис. — И этот человек — не его отец!
— Вот пусть стража и разбирается! — странноухий плюнул в костёр. — Поехали, брат.
Подняв из снега бродягу, мужчины потащили его в темноту.
— Получается, — Хандир опомнился и обнял невесту, — на этом мосту попрошайки уже не одно десятилетие на мятежи зарабатывают.
— Под шум толпы и звон цепей, — донёсся крик-пение бродяги, — голос эльфийский нас уверил,
Что станешь лучшим из вождей
Ты на века!
— Заткни пасть!
— И был огонь! Было знамя цвета крови!
— Заткнись! — кто-то потребовал молчания достаточно убедительно, чтобы больше слышно ничего из темноты не было.
— Надо всё-таки пройти по мосту, — сказал жених, прижимаясь всё крепче.
— Да, — думая совсем об ином, вздохнула Бельдис, — пойдём.
Ветер стих, снег захрустел таинственно и немного пугающе. Идти в ногу стало получаться лучше, звёзды в небе укрупнились, воздух заискрился в серебристом сиянии Исиль.
«Желаю, чтобы вы были здоровы! — пели оставшиеся на берегу родичи. — И чтобы над вами
Сияло солнце ярче, чем на в благом Амане!
Чтоб до ста лет жили! Горя чтоб не знали,
И чтобы ваши дети вас радовали!»
Весёлая песня лилась, как ни в чём не бывало, но Бельдис её не могла впустить в сердце, всё ещё слыша совсем другие слова.
Примечание к части
Песни:
«Желаю» Е. Ваенга,
«Царь» гр. «Гранд КуражЪ»
Наследник подэльфийского трона
Дор-Ломин Брандиру не нравился. Абсолютно.
В детстве было весело гоняться за ящерицами, стрелять мелких птах и разорять их гнёзда, но однажды, решив доказать сверстникам превосходство, родич фиримарского вождя съел сырыми яйца из уничтоженногодома лесной щебетуньи, и после этого несколько дней метался в горячке, блевал и выл от болей в животе, сидя на горшке день и ночь. Больше никому ничего доказывать не тянуло, а Дор-Ломин опостылел окончательно, потому что даже случайное воспоминание о том, как засыпал прямо на ночной вазе, прислонившись спиной к стене, после очередного опустошения и так пустого желудка, а потом просыпался от новых позывов и сверху, и снизу, доставляло непередаваемые эмоции.
Брандир ненавидел Дор-Ломин за его вечную сырость и грязь. Поселение находилось в низине, поэтому то и дело сюда стекалось всё, что только могло стечь, а по утрам нередко опускался густой туман. Всё бы ничего, но обязательно каждый раз находился какой-нибудь умник, гоняющий галопом верхом в непроглядной белой мгле и пугая прохожих.
В Тёмной Земле были кошмарные однотипные постройки. Да, в лесу все деревья похожи, но если у их создательницы не хватило ума придумать разнообразие, то что мешает людям поступить иначе?! Брандир презирал Дор-Ломин за одинаковые дома, в которых можно было запутаться даже по трезвости. Что за стремление слиться с толпой?! Чтобы окна из зависти не выбили? А почему не сломать в ответ руки? Заодно и строителям.
В Дор-Ломине всегда были ужасные дороги, независимо от сезона. Зимой они либо превращались в опасные замёрзшие колдобины, где легко свернуть ногу или шею, либо представляли собой сугроб, немногим меньшего размера, нежели обочины. Весной и осенью появлялась чудная возможность перепутать реку и тракт, летом дорога выглядела грязной, либо высохшей неровной колеёй с глубокими ямами через каждые двадцать-тридцать шагов. На дне, разумеется, растекались лужи, а вокруг валялись мелкие камни, отлетающие из-под колёс проезжающих телег прямо в лица пеших. Красота!
А ещё дор-ломинские дороги порой заканчивались опасными тупиками. Брандир от души презирал живущий в таких местах сброд и никогда этого не скрывал, за что однажды и поплатился.
***
Из-за поворота чавкающей под копытами лошади дороги вышли трое. Потом ещё двое. Юный Брандир, ехавший верхом вместе с девушкой, которую, наконец, удалось пригласить на прогулку, обернулся и увидел позади ещё четверых. По меньшей мере шестеро из окруживших парочку были вооружены луками и дротиками.
— Нищие выродки, говоришь? — спросил один из стоявших поперёк пути марахлингов. — Плевки вонючей щели? Как он нас ещё называл, братья?
— Орочье семя, — напомнил Брандир, чувствуя, как разум, страх и всё остальное уступают место лютой ненависти и желанию уничтожить каждого на этой улице. Каждого! Зарезать всех, кто живёт по соседству с этими тварями, сжечь их дома, а потом пировать на дымящихся руинах и хохотать. Надо же было встретить всё это отродье именно сейчас, когда девушка с цветочным именем, наконец, согласилась поехать в рощу к реке! Ну ничего, в этом паршивом месте тоже иногда бывает стража, и трусливые жители её обязательно позовут. Необходимо лишь потянуть время…
Но хотелось совсем иного.
— Отдавай лошадь и всё, что есть, — усмехнулся самый обиженный Брандиром марахлинг, имя которого сын Арахона и Брегиль даже не знал. — Это будет плата за наше прощение, да, братья?
Остальные одобрительно загыгыкали. И они ещё обижаются на «орочье семя»!
Видя, что девушка сильно испугана, беоринг прикинул, на кого лучше напасть первым. Чутьё подсказывало: не на того, кто больше всех болтает. Нет. Рядом с ним парень с гораздо более жестоким взглядом, он и есть главная цель. К тому же, его Брандир знал.
— Вы ничего не заберёте, орочье семя, — готовясь броситься в бой, беоринг заговорил тише.
— Тогда мы укокош-шим лошадку и тебя жаодно! — рассмеялся парнишка с выбитыми зубами. — И девку твою. Жаберём по-хорошему. Или нет.
— Или нет, — Брандир достал нож и прыгнул.
Аданет пронзительно завизжала, кобыла заржала, нападавшие подняли разноголосый крик. Грязь смешалась с кровью, клочками одежды и слюной, несколько раз спускались тетивы, летели дротики, но в безумной круговерти драки было сложно выстрелить и метнуть куда надо, поэтому скоро все начали биться врукопашную. Все, кто не убежал, когда поняли, что дело серьёзное, заметив оружие в руке Брандира. Ещё несколько юнцов отступили, после того, как сын Арахона нанёс удар, и один из марахлингов упал. Замертво.
Когда подоспела стража, беоринга уже могли добить, и лишь неготовность напавших марахлингов лишить человека жизни спасла сына Брегиль от глупой гибели. Прибывшие по зову горожан дор-ломинские воины увидели на повороте дороги истыканную стрелами и дротиками ещё дёргающуюся лошадь, рыдающую в грязи раненую в руку и ногу девушку, бездыханное окровавленное тело на обочине, двоих перепачканных глиной марахлингов, державших избитого и изрезанного Брандира под руки, а третий, так и не нанёсший последний удар отнятым ножом, бросился наутёк. Далеко он, разумеется, не убежал.
***
Брандир ненавидел Дор-Ломин и каждый оставленный этим гиблым местом шрам на теле. Возможно, отношение к родине отца изменилось бы, если бы сложилась семейная жизнь, но супруга и нерождённое дитя умерли, и беоринг больше не видел для себя будущего на этой проклятой земле тьмы.
Думая о прошлом, беоринг не слушал разговор матери с женой вождя Хадора. И лишь снова вставший вопрос о возвращении в Фиримар заставил присутствовать за столом не только телом, но и разумом.
Именно в тот момент, очень неожиданно для себя Брандир осознал никогда не приходившую в голову вещь: здесь, в этом проклятом Дор-Ломине, несмотря ни на что, семья Брегиль была в первую очередь семьёй героя Арахона, погибшего на войне, а, значит, почитаемого. Да, бывало всякое, но каждый раз, когда доходило до суда, справедливость чудесным образом оказывалась на стороне детей и супруги доблестного воина света.
А что будет в Фиримаре? Кем станет Брандир, сын Арахона там? Наследником «подэльфийского» трона или…
Никем?
Враг Фиримара
Оказавшись дома, Бельдис ощутила себя потерянной. День, к которому готовилась всю жизнь, прошёл не просто не так, как ожидалось — он стал полнейшей катастрофой. С ужасом понимая, что не может вспомнить ничего, что говорил ей жених, девушка осознавала: она способна едва ли не слово в слово повторить всё произнесённое мерзким гадом в лохмотьях!
«И был огонь, и было знамя цвета крови!»
Да, судя по рассказам мамы, флаг деда был именно таким. Кровавым. Но теперь ведь всё изменится?
В это очень хотелось верить, потому что в таком случае безымянный бродяга сможет вернуться на родину, где никто не станет преследовать его семью. Или станет? Вдруг его отец действительно виновен?
Язвительный тон сына фиримарского бунтаря больно ранил сердце, заставлял бесконечно думать о коротком разговоре, не позволяя даже смотреть в сторону постели, а любимый платочек в крови незнакомца так и просился в руки. Взяв его и расправив в ладонях, Бельдис погладила загрубевшую, покрывшуюся багровыми пятнами ткань. Надо его сжечь! Не хватало ещё, чтобы кто-нибудь нашёл!
«Мои родители понимали, какой ужасный урон наносит война, и теперь вынуждены скитаться. Но можно всё изменить, правда? Как твоё имя?»
— А своё так и не назвал, — думала вслух о бродяге девушка с нарастающей нежностью и раздражением. Как сочеталось желание встретиться и неприязнь, понять не получалось, но от этой мешанины чувства становились лишь острее. — Ты врал! Говорил, что родители вынуждены скитаться из-за знания вреда войны! Но потом ты говорил другое!
«Мой отец Хамир — или Халмир? Хаммир? Хамдир? Проклятье! — был одним из сторожей на складе припасов, который содержали на случай неурожая. Но постепенно этот склад превратился в военный, для войны с этим вашим Морготом, которого не существует!»
«А потом склад подожгли. Отец не был среди бунтарей!»
— Почему же тогда тебе пришлось бежать, а? Может, твой отец и правда ни при чём, и зовут его совсем не так? Может, ты врал всё от начала до конца?
«Что ты несёшь?! Не убивал я никого!»
«Мог бы сказать грубее, но при тебе не буду».
— То есть, выкрик: «Что ты несёшь?!» для него не грубость? Да?
«Мой отец погиб в землях врага!»
«Я тоже должен?»
Нет! Смерти этого отвратительного лжеца не хотелось совершенно. Понимая, что оборванец врал, Бельдис заводилась пуще прежнего, пружина внутри сжималась до предела, угрожая опасно выстрелить и сломать весь механизм. Теперь девушка осознавала — ей не будет покоя, пока она не поговорит с этим гадом ещё раз. Но как это устроить?
Единственная идея, приходившая в голову — попросить помощи самой ужасной женщины Дор-Ломина или даже всей Арды. Только как начать беседу?
«Милостивая госпожа Гильдис, прошу тебя, помоги мне встретиться с незнакомым мужчиной, который сидит в твоей тюрьме за бунт против моего дедушки? Да, жених не знает…»
Как это отвратительно звучит! Но что делать? Что сказать, если не это?
Письмо! Да! Пусть служанка отнесёт. Прямо сейчас! То есть…
Бельдис посмотрела в темноту за окном, прислушалась. Да, до утра далеко, все ещё спят, кроме ночных сторожей. Хотя, они тоже могут спать. От этой мысли стало не по себе: что, если прямо сейчас сообщники «сына Хамира» придут сюда расквитаться с семьёй обидевшего их вождя? Тётя Гильвен ведь тоже была непричастна ни к чему! А её убили.
Ощутился неприятный, пробирающий до костей холод, несмотря на жарко горящий камин. В голову полезли отвратительные мысли о том, что дедушка Брегор исчез при очень странных обстоятельствах, его так и не нашли, а погибшим считают, потому что выжить в метель и мороз у него просто не было шансов.
Что, если до него добрались те самые потомки бунтарей, а теперь прячутся в Дор-Ломине, готовясь убить всех детей и внуков ненавистного правителя?
Мысли становились всё мрачнее, сердце билось чаще, дыхание затруднилось, и текст письма кривился уже почти, как у ребёнка, едва научившегося держать перо. Однако, несмотря ни на что, хотелось увидеть пугающего незнакомца ничуть не меньше, чем раньше. Какой он красивый! Какие у него невозможно прекрасные глаза! А эти ресницы! Уи-и-и-и!
Прижав кулаки к груди и издав тоненький писк, Бельдис подпрыгнула на стуле и, зажмурившись, заулыбалась. Какой красивый! Вот бы ещё раз увидеть! Только бы госпожа Гильдис не подумала ничего плохого! А ведь подумает… А, плевать!
***
Взгляд мутноватых глаз гипнотизировал, изучал, проникал в самую душу. Бельдис не могла отделаться от ощущения, что жена Хадора видит в юной аданет нечто плохое из прошлого, например, соперницу за любовь вождя. Или просто презирает всех беорингов, что вполне вероятно.
— Ты же понимаешь, — выслушав сбивчивую речь, повторившую содержание письма, Гильдис оперлась локтями на стол и приложила пальцы к подбородку, — что, если этот человек причастен к вооружённым мятежам, пусть и только готовившимся, нам придётся его казнить?
Бельдис такое не приходило в голову, поэтому, услышав страшные слова, девушка почувствовала, как темнеет в глазах, а всё вокруг начинает вращаться. Схватившись за столешницу, дочь Брегиль открыла рот, чтобы что-то сказать, но не смогла произнести ни звука. И Гильдис, продолжая гипнотизировать жуткими блёклыми глазами, начала диктовать правильные мысли:
— Ты можешь показать себя милосердной госпожой, будущей советницей вождя своего народа, готовой помогать и спасать. Ты можешь взять этого человека, который назвался Ласдором, сыном Халмира, себе в услужение, пусть выполняет грязную тяжёлую работу, искупляя вину. Или пусть как-то иначе служит семье вождя, но, Бельдис, ты уверена, что готова держать рядом с собой и своими будущими детьми столь опасного человека? Ты уверена, что твоё милосердие не воспримется мужем и его родителями как измена? Уверена, что не станешь относиться к помилованному преступнику, как к полюбовнику? Я не требую ответа, Бельдис, Я лишь хочу, чтобы ты ответила самой себе.
— Я должна его увидеть, госпожа Гильдис, — тихо произнесла девушка, понимая, насколько глупо выглядит. Сейчас хотелось рыдать, и от стыда за свои эмоции возникало желание умереть прямо здесь.
— Я пришлю за тобой, — уклончиво ответила жена вождя. — Иди домой.
Понимая, что придётся ждать, возможно, не один день, Бельдис едва не заплакала в голос. Госпожа Морготова Змея и к себе позвала лишь через два дня после получения письма, а сколько времени пройдёт до возможности увидеть преступника? Как все эти ночи спать? Как есть? Как жить? Как говорить с Хандиром, если он придёт? О, Эру, дай сил и мудрости!
— Будь умницей, юная аданет, — угрожающе сказала, вместо прощания, Гильдис.
И сердце едва не выскочило из груди от нахлынувшего отчаяния.
***
— Халмир? На военном складе? — гном-торговец, осевший с семьёй в Ладросе задолго до последнего мятежа, задумчиво почесал лысину. — Ну-у, может, и был такой, но вряд ли. Я б запомнил.
Двое дор-ломинских стражей, спешно отправленных в Фиримар разузнать всё о вероятной семье пойманного бродяги, тяжело вздохнули. Кататься среди зимы по чужим краям было совсем не в радость, к тому же в земле беорингов никто ничего не знал. Словно сговорились! Одно радовало: гномы щедро угощали стражей, видимо, рассчитывая на отсутствие неудобных вопросов о товаре и перевозке мирианов в Ногрод и Таргелион.
— Смотритель кладбища сказал, что слышал это имя, — сощурился, доедая жареное мясо, дор-ломинский сыщик. — Торгор. Знаешь такого?
— Ещё б не знать! — гном приободрился и напрягся одновременно. — Торгор — хороший дядька. Не злой, хоть и с мертвецами по соседству обитает. А имя это ему знакомо не потому, что Халмир на складе его несостоявшегося тестя-вождя работал, а потому, что так зовут одного интересного человека.
— Какого? — стражники одновременно подались вперёд.
— Ха, — торговец провёл пухлой рукой по пышным усам, — на самом деле, имя-то нередко встречается, особенно среди друзей эльфов, но примечателен только один Халмир, и если ваш преступник имеет к нему отношение, интересно вдвойне получается. В общем, были мы однажды с ребятами в Дориате. Ну, то есть не однажды, конечно, но обычно мы быстро туда, быстро там, потом быстро обратно. Но тут я Блоина и Бобура прихватил, это ювелиры, знакомые мои, и мы как-то слово за слово, и на всю зиму у Тингола и Мелиан задержались. Выехали, значит, весной, а стражник один, Маблунг его имя, говорит: заехайте, мол, чуть западнее тракта, поверните за болото, и в рощу белую попадёте. Там буки и берёзы, можно дров для бани набрать, никто и слова не скажет. Продадите или себе оставите. Мы и заехали. А там ребята, братья ваши живут. Большое такое поселение у них, и дровами делиться они не слишком хотели. Говорят, мол, иди-ка ты, чужак бочкотелый, откуда пришёл. Мы тут, мол, тока своих чтим, а кто не свой — дорожка ленточкой и вперёд. Ну, мы-то тоже не промах, говорим, так, мол, и так, нас тинголов воин послал. Ребята присмирели, погрустнели даже. И пришёл к нам молодой их вождь, который формально пока не вождь, так как папашка его жив, но дурачок уже совсем, поэтому править не может. И зовут этого молодого вождя Халмир, сын Халдана!
Дор-ломинские стражи переглянулись.
— Дальше больше! — глаза гнома загорелись, пухлые руки начали наглаживать бороду и друг друга. — Халмир рассказал, что давным-давно, когда его папаша ещё был ребёнком, война случилась. Жило их племя тогда в дивных благодатных землях на берегу серебряной реки, где такая чудная рыба водилась, которую готовить не надо. Поймал и съел. И в руки прям сама плывёт. Кстати, — гном понизил голос, — племя это, халадины то бишь, практически неграмотное. Есть у них несколько умников, над которыми в основном посмеиваются сородичи, а остальные — просто работяги. Добрые они, но… Э-эх! В общем, жили они, горя не знали! И тут орки на эльфов, живших по соседству, напали. А халадины собрались и орков этих прогнали с эльфьих земель. А эльфы, гады такие, землю халадинову себе забрали, вместо благодарности. Понимаете, добрые воины, у халадинов после войны той, тридцать лет длившейся, мужиков не осталось, и эльфы легко баб халадиновых победили, да с родной земли попёрли.
Смутно знавшие историю нападения на Таргелион дор-ломинские стражи от души расхохотались.
— Вам смешно, — просиял торговец, — а халадины это на полном серьёзе говорят. Так вот, попросили их осиротевшие бабы помощи соседнего племени, беорингов то бишь, а те сначала пообещали, кого-то даже вторыми жёнами взяли, даже именовали халадинов Вторым Домом из-за этого. А потом вдруг — р-р-р-раз! — и тоже выгнали. А, знаете, кто в те времена вождём фиримарским был? Знаете?
— Брегор что ли? — догадался сыщик. — Или папаша его? Боромир, да?
— Брегор, Брегор, — закивал гном. — В общем, так я вам скажу: этот ваш преступник, может, от балды имя ляпнул, чтоб отца не выдать, поскольку вождь халадинов точно никогда на складе в Ладросе не работал, но, может, и не просто так имя его всплыло, раз племя бретильское на беорингов обиду держит. Я бы проверил, что там, да как. Вы ж не хотите из-за дикарей неграмотных с соседом поссориться?
***
Зима начала отступать. Пока её отход ещё не напоминал позорное бегство, но уже натиск весеннего тепла отражать морозам не удавалось, и повсюду в прогалинах подняли головки первые цветы.
Ждать неизвестности стало немного проще — время всё-таки лучший лекарь. А ведь сразу после разговора с госпожой Морготовой Змеёй Бельдис не спала ночами, с трудом общалась с роднёй жениха, а с ним и подавно, потеряла аппетит, ела через силу, но, к счастью, все думали, будто это просто волнение перед свадьбой. Представляя грядущую встречу с бродягой-преступником, девушка неисчислимое количество раз прокрутила в голове все возможные варианты разговора, вставала перед зеркалом и играла роли то гордой королевы, то простой девчонки, то взбалмошной леди, то высокомерной эльфийки. Ни один из образов в конечном счёте не нравился, сама себе Бельдис казалась всё большей дурой, но воспоминание о короткой встрече в роще суженых не давало покоя, раня сердце и теребя его, словно когтями.
Гильдис не присылала весточку, и в какой-то момент девушка отчаялась дождаться, но в день, когда по всему Дор-Ломину запели о весне птицы и менестрели, от супруги вождя приехали посланники.
К счастью, Брегиль дома не было, а Брандир не выходил из комнаты, поэтому, как бы ошарашенная долгожданной вестью Бельдис не выглядела по пути через коридоры, лестницы и двери к карете, никто из родни её не увидел.
Возницы смотрели с уважением и даже восхищением, а девушка ощущала жгучий стыд за неверность жениху, счастье, тревогу, восторг и страх. И стыд за весь этот букет неприемлемых чувств. Задыхаясь от нахлынувших эмоций, Бельдис не заметила, как удалился центр города, как домики стали низкими и однотипными, как сильнее начала трястись по кочкам и проваливаться в ямы карета. Когда дорога закончилась, девушка осторожно ступила в обычную весеннюю грязь и только тогда заметила сгустившийся вечерний сумрак. Ещё не было видно ни звёзд, ни светоча Исиль, но небо уже потемнело и каменные стены тюрьмы показались ещё более пугающими, нежели на гравюрах. Вспомнилось, как однажды поехала сюда с мамой забирать Брандира после пьяной драки. В тот раз брат никого не убил и не искалечил серьёзно, однако стража отправила его, как и других участников побоища в таверне, на суд.
Задумавшись об этом и снова начав представлять грядущий разговор с бродягой, аданет не заметила, как оказалась в небольшой светлой комнате, где сидел престарелый мужчина с аккуратно стриженой бородой и залысиной, делающей лоб огромным.
— Госпожа Бельдис, — поздоровался человек, — меня зовут Гилнор, сын Гилбора. Я — судья. Заключённому, за которого ты хотела поручиться, госпожа, вынесен смертный приговор, поскольку его вина доказана. Он будет казнён завтра на рассвете, но последнее слово за тобой. Ты можешь поручиться за этого человека, если готова взять его на службу и, что особенно желательно, увезти из Дор-Ломина. Нам не нужна слава укрывателей фиримарских преступников. Ты можешь забрать его в Фиримар для вашего суда. Либо же согласиться с моим решением. Письмо из Фиримара с согласием на казнь разбойника у меня есть.
— Благодарю, господин, — с трудом произнесла девушка, уже жалея, что ввязалась во всё это. Откуда вообще взялось это дурацкое чувство к незнакомому и заведомо плохому человеку?! Почему оно настолько сильно, что способно толкать на совершенно ненужные и, более того, вредные поступки?!
Вспомнились рассказы о страшной собачьей болезни, которая, поражая животное, заставляет его бросаться на прохожих, кусая их, тем самым распространяя смертельную хворь. Неужели с влюблённостью так же?
— Ласдор, сын Халмира, — почти с той же интонацией, что и госпожа Гильдис, заговорил судья, — всё-таки выдал свою истинную личину. Он — брат одного из лидеров фиримарского бунта, во время которого была убита твоя тётя. Ласдор спасся от гнева твоего деда, почившего ныне славного владыки Брегора, сына Боромира, поскольку сбежал после первого же серьёзного наступления вождёвой стражи. По его словам, осада вождёвого дворца стала затягиваться, и ему стало очевидно, что преимущество за вождём. Он и бежал. Вместе с парочкой друзей. Сейчас мы обыскиваем все окрестности, и, хотя Ласдор уверяет, будто полуэльфов с ним не было, и все его друзья уже померли от старости, у меня есть причины не верить.
«Да я тогда не родился!» — вспомнилась ещё одна ложь, и Бельдис, едва не плача от злости и обиды, поняла — влюблённость всё равно никуда не делась. Но почему?!
— Могу я уже пойти к… Ласдору? — аданет с ужасом поняла, что и это имя запомнила с трудом.
Судья сделал приглашающий жест.
***
Коридор обречённых, как его несколько раз назвали в присутствии Бельдис стражники, оказался пугающе длинным, и девушка представила, какая страшная пытка для осуждённого на смерть идти здесь, считая последние шаги в жизни.
«Я могу спасти его, — думала аданет, — могу защитить от страшной участи. Его судьба сейчас в моих руках».
«Ты уверена?» — прозвучал в памяти голос Морготовой Змеи.
— Нет, — шёпотом призналась себе дочь Брегиль, — не уверена.
Осознание, что незнакомому бродяге осталось жить до рассвета, вдруг пришло особенно ярко. Почему же эта проклятая женщина не позволила увидеться с Ла…сдором раньше?! Чтобы не осталось времени на размышления? С другой стороны, Морготова Змея сразу говорила — бродяга обречён. Бельдис почувствовала себя последней тупицей. С третьей стороны, а что могла сделать дочка героя Арахона? Что она всё ещё может сделать? Поручиться за совершенно незнакомого человека, который на мосту в роще суженных зазывал на мятеж против беорингов? Взять его в Фиримар, а по дороге сбежать? Но как доверить жизнь такому человеку?! Он ведь предаст! Ограбит, бросит одну в лесу, убьёт!
И всё же девичье сердце не могло согласиться отправить бродягу на казнь. Он ведь… Красивый! Какие у него глаза! Как он смотрит… Смотрел…
Едва не заплакав, аданет снова забыла обо всём и опомнилась, лишь уперевшись в дверь, которую перед ней открыли. А потом в реальность окончательно вернул отвратительный запах, от которого начало выворачивать, но Бельдис смогла сдержаться и просто прокашлялась. Впереди оказалась частая решётка из толстых прутьев, за которой находилась гнилая вонючая солома, на ней лежал измождённый мужчина. Выглядел он ужасно: тощий, избитый, бледный, в истлевшей сорочке до колен, чёрные волосы свалялись, на лице появилась некрасивая клокастая борода. Но глаза остались прекрасными, как раньше. Стражники отступили назад, между ними и Бельдис захлопнулась дверь, заставив девушку вздрогнуть.
— Значит, ты Ладрос? — спросила, вместо приветствия, Бельдис, с ужасом осознала ошибку, но заключённый не стал её поправлять.
— Меня пытали огнём и морили голодом, — хрипло отозвался мужчина, не шевелясь. — Избивали. Мне пришлось что-то говорить. Чтобы отстали. Но ты ведь спасёшь меня?
Не дождавшись быстрого ответа, бродяга очень медленно, опираясь на дрожащие руки, сел.
— Я больше не красив, поэтому жизни недостоин?
— Ты убил мою тётю, — зачем-то сказала Бельдис, хотя не собиралась произносить эти слова.
— Я любил Хирвен, — прекрасные печальные глаза пронзили девушку взглядом. — Но её отец — твой дед, разорил мою семью, и мы бы не смогли пожениться. Хирвен любила меня и всё равно приходила, мы проводили время вместе, она была согласна, что её отец неправ. И однажды сказала ему об этом. Дальше ты, наверное, знаешь, но я напомню.
Тяжело закашляв, до слёз и судорог, Ласдор, или как его на самом деле звали, сплюнул рядом с собой и продолжил говорить:
— Хирвен однажды сказала отцу про то, что народ его не поддерживает. И Брегор стал искать заговорщиков, то есть, нас, но нашёл не меня и брата, а семью нашего друга. Догадываешься, думаю, что с ними стало, а судьба Хирвен тебе известна. Я мечтал отомстить за неё, но теперь мой враг мёртв, больше некому мстить.
— Врагом был только Брегор? — несмотря на разрывающие сердце нежные чувства, в душе вспыхнуло желание уничтожить этого человека. Он ведь снова лжёт! — А как насчёт тех, кто был за него? Его воины, его друзья, родня, его ближайшие…
Осуждённый горько усмехнулся, закрыл глаза и расслабленно прислонился к стене.
— Я думал, — он снова закашлял, — ты спасёшь меня.
— Да почему я должна это делать?! — Бельдис сжала кулаки и топнула. — Ты постоянно врёшь! Ты — опасный бродяга, зазывавший куда-то молодых марахлингов, чтобы делать из них сообщников-бунтарей! Убийц! Насильников! Орков!
— Я теперь ещё и Моргот.
Бельдис опешила от такого сравнения. Захотелось сказать, что она ничего подобного не думала, слова про орков вырвались случайно, но бродяга заговорил первым:
— На самом деле, мне уже всё равно, что завтра со мной сделают. Пусть снова растягивают на дыбе, прижигают головешками, бьют дубинами и выкручивают суставы, заставляют пить кипяток и есть обоссанную солому. Мне уже всё равно, правда. Я давно ни на что не надеюсь и жду смерти, а ты пришла, и я понадеялся выжить. Смешно, правда?
— А что ещё с тобой делали? — уже не веря ни одному слову осуждённого, девушка скрестила руки на груди. Жалость сменялась презрением, а нежность отвращением, потом колесо чувств поворачивалось, и снова хотелось броситься обнимать, согревать и лечить это грязное ничтожество. Ему же холодно и больно! Да, он лжец и убийца, возможно, но ему плохо! Зачем его мучить перед казнью?
— Просто оставь меня, если не собираешься спасать, — вздохнул заключённый. — Уходи.
Бельдис на миг подумала, что это манипуляция — Лад… Лас… Да какая разница! Он хочет заморочить влюблённой дуре голову! Жалость тут же заставила чувствовать вину, но девушка взяла себя в руки.
— Прощай, — сказала она и резко развернулась к выходу.
Вслед донёсся горький усталый смешок, дверь закрылась, и из-за неё полетела надрывная песня, звучавшая с каждым шагом тише и тише:
— Под шум толпы и звон цепей
Голос эльфийский нас уверил,
Что станешь лучшим из вождей
Ты на века.
Но поднялась волна страстей
И осушила каплю веры,
А ты смотрел на гнев людей
Лишь свысока.
И зашагал безликий строй
По площадям и по дорогам,
Установив порядок свой
И цель свою.
Люди пошли не за тобой!
Выбор их был иль воля рока?
А ты нашёл себе покой,
В бездну шагнув!
И был огонь,
Было знамя цвета крови,
И время двигалось быстрей,
И рухнул трон,
Нить столетий рвут оковы,
Не стал ты лучшим из вождей!
Хлопнула ещё одна дверь, стало тихо. Бельдис почувствовала, как внутри что-то оборвалось, и холодная решимость подсказала слова, которые нужно будет произнести прямо сейчас, встретившись с судьёй.
***
Ночью, разумеется, не спалось. Голова кружилась до тошноты, грудь давило ощущение вины и вероятных обвинений в том, что внучка вождя не заступилась за собрата, позволила чужакам судить его. С другой стороны, марахлинги имели право расквитаться с тем, кто позорил их, попрошайничая и смущая умы. Заснув лишь на миг, Бельдис увидела того, кто, страдая в тюрьме, измучил её, заставляя думать о себе день и ночь, за едой и работой, при встрече с женихом и разговорах с мамой. Теперь нужно было поставить в этой истории точку, и внучка того, кого Ласдор ненавидел, по его лживым словам, позвала Хандира погулять на главной площади.
Весна традиционно впечатляла контрастами: над головой синело яркое небо, а под ногами чавкала липкая глина, чистейшие ручьи талой воды протекали между выглянувшими из-под снега испражнениями и мусором, мелодичное щебетание птиц аккомпанировало отвратительному ору городских сумасшедших.
Хандир был молчалив. Бельдис понимала: жених, возможно, не осознаёт несостоявшейся измены невесты, но точно чувствует её смятение и нездоровый интерес к чему-то или кому-то постороннему. Более того, злые языки любят сплетничать и точно наговорили всякого, пусть даже не самому Хандиру, так его семье. Отвратительная ситуация!
Идти рядом, взявшись за руки, но ничего не говоря друг другу, было неприятно и тяжело, казалось, вот-вот будет сказано нечто резкое, слова соберутся в разрушительную лавину, и свадьба, которая должна состояться на днях, отменится. Однако Бельдис верила: всё будет хорошо, нужна лишь одна маленькая деталька в механизме, один крошечный стежок в кайме праздничного платья.
— Пойдём посмотрим, кого сегодня казнили на рассвете, — стараясь улыбаться не безумно, обернулась аданет на жениха.
Хандир спросил, зачем ей это нужно, с какой целью надо любоваться подобным, только от удивления выразился совсем иначе. Бельдис расхохоталась и потащила его к стоящей в отдалении виселице. На высокой перекладине в этот раз болтались только двое, и на табличку на груди одного из них внучка Брегора даже не взглянула, зато другую перечитала несколько раз, словно пробуя на вкус приговор «Враг Фиримара».
Враг Фиримара. Мёртв. Казнён за подготовку одного мятежа и участие в другом. Вот она — точка в крайне омерзительной истории. Вот оно — настоящее имя Ласдора, сына Хамы.
Бельдис осмотрела каждую морщинку на лице покойника, каждую складку одежды, заметила каждое пятно грязи и каждый след от побоев. Ожогов не видно. Может, под тряпьём? Впрочем, это уже не имело для аданет значения. Враг Фиримара мёртв, и в этом есть и её немалая заслуга.
Примечание к части
Песня «Царь» гр. «Гранд КуражЪ»
Новый надёжный тыл
Он вернулся в самый отвратительный день уходящей весны. Шёл неприятный холодный дождь; пробирающий до дрожи ветер продувал даже закрытые окна и двери, от цветущих садов закладывало нос, и слезились глаза. Этот день не мог сделать хуже даже «обоз мертвецов» — цепь телег, привозивших в Дор-Ломин погибших и их вещи, если родня сообщала о надобности такого тяжёлого груза.
«Обоз мертвецов» прибывал отдельно от счастливых живых и радостных, несмотря ни на что, покалечившихся. Такое обособление улыбок от скорби помогало надеяться на лучший исход для всех воинов и их семей, поэтому плачущих оставляли наедине с их горем, с фальшивым участием заверяя, будто готовы помочь в любое время, только обратитесь.
Он вернулся. Снова. Живой и не раненый, пугающе спокойный. Гильдис посмотрела на мужа и поняла, что стала видеть ещё хуже, чем перед его отъездом осенью. Вроде бы и читала не так много, и не вышивала в темноте…
— Отвратительная погода, — процедил Хадор, бросая на стол странный мешок с чем-то, размером с тыкву.
— Это просто весна, — супруга нервно улыбнулась.
— Весна, — вождь Дор-Ломина покачал поседевшей головой. — Для других наступила, не для нас уже. Мы с тобой всё ближе к самому страшному дню зимы.
От слов мужа пробрала холодная дрожь. Помощники по хозяйству принесли готовый обед, Хадор начал есть, но выглядело это так, словно он делает привычные вещи просто потому, что так надо, а не от желания. Гильдис молча наблюдала, то и дело косясь на мешок, всё ещё лежащий на столе среди полных тарелок.
— Дивное место — осадный лагерь! — монотонно жуя, заговорил вдруг вождь. — Это как ещё одно королевство на карте Белерианда, разделённое на две части. Синяя половина и красная. Синяя главнее, но почему-то красная уверена в обратном.
— Наверное, — Гильдис проницательно взглянула на мужа, — у лорда Маэдроса есть причины не во всём соглашаться со своим королём.
— Причина — его глупость! — Хадор всё больше горячился. — Если бы он во всём слушал верховного нолдорана, мы бы уже победили!
Проглотив кусок мяса, практически не жуя, вождь указал на мешок:
— Знаешь, что там?
— Орочья голова? — в шутку предположила супруга.
— Нет, — губы Хадора неестественно растянулись и задрожали. — Не орочья.
***
На Ард-Гален стояла привычная уже ругань: отвечающие за сохранность стройматериалов гномы и помогающие им марахлинги пытались, не прибегая к избиению, заставить десяток беорингов честно, в срок и добросовестно выполнять работу.
Разумеется, ничего не получалось.
Неплохо выучившие орочье наречие разведчики не стеснялись в выражениях, гномы вторили, а ладросские лентяи наглядно демонстрировали, что за скорость и качество трудов их не награждают, а платят лишь за факт нахождения в осадном лагере, да и то маловато.
— Это вопрос жизни или гибели всей Арды! — не выдержал молодой дор-ломинский воин, швырнув в оттаявшую, несмотря на мороз, землю лом. — За такую работу вообще платить не обязаны!
Остановившиеся чуть поодаль могильщики, в отсутствии основного дела занимавшиеся заготовкой отваров и масел для длительной перевозки трупов, переглянулись.
— Вот поэтому мы с марахлингами и не сотрудничаем, — хмыкнул один из них — самый высокий, с полуспрятанным за спутанными волосами и шарфом лицом. — Им бы всё бесплатно.
Его друзья посмеялись, продолжили толкать тачку на полозьях, гружённую чём-то, скрытым за плотной тканью.
— Ребят! Представляете?! — обычную для Ард-Гален ругань вдруг прервал радостный крик. Двое пьяных беорингов, размахивая недопитыми бутылями и жёсткими мётлами для снега, поскальзываясь и едва не падая, бежали к собратьям. — Брегор подох! Наконец-то! Домой можем вернуться!
— Да и катитесь! — швырнув в грязь шапку, топнул один из гномов. — Валите отсюда! Без вас не затоскуем!
— Брегор подох? — странно изменившимся голосом спросил высокий могильщик. — Надо… Надо заехать в Фиримар.
— Да чё там делать? — отмахнулся его приятель. — Весь Фиримар всё равно тут.
— Твоя правда. Но надо.
Пожав плечами, человек продолжил толкать тачку.
***
— Мне обязательно идти на этот совет? — Галдор, поседевший, словно старик, осунувшийся и словно уменьшившийся в росте, посмотрел на отца, как на врага. — То, что подох чей-то там вождь, нас вообще не касается. Беоринги нам пользы не приносят, и если уйдут, так скатертью дорожка.
Хадор не ответил, просто указал сыну на дверь и вышел следом. Совет планировался на территории лорда Маэдроса, поэтому дор-ломинский военачальник не радовался предстоящей беседе вдвойне. С другой стороны, именно на «красной» половине всегда получалось лучше поговорить с Кхазад, которые обещали некие новые возможности в походе за горы. Тем более, что в этот раз вылазка задерживалась по неизвестной причине, и это тоже можно обсудить с мнящим себя главным полководцем — старшим Феанорингом.
Доехать верхом получилось быстро, несмотря на поднявшийся ветер. Равнина Ард-Гален всё больше ощетинивалась стоящими без дела конструкциями для защиты от непрошеных гостей. На все эти катапульты и гигантские арбалеты тратилось огромное количество ресурсов, но ни одно из орудий ни разу не применялось. Да, трусливый лорд много делает бессмысленных вещей. Почему верховный король его не отправит куда-нибудь, где от него не будет вреда?
В высокой башне, из верхних окон которой хорошо просматривалась вся равнина, однако, ничего не виднелось за Железным Хребтом, следовательно, в этой постройке не было смысла, учитывая наличие сигнальных башен, собрались все, кого Хадор наименее желал видеть перед очередным опасным походом. Опять этот эльф с глупыми глазами, подозрительный командир со сложным именем, безвольный служка лорда Маэдроса, его тёзка-гонец и сам Маэдрос, конечно. Куда же без него! На мгновение дор-ломинский вождь подумал, что как-то странно реагирует на всё и всех. Вспомнились сварливые старики, и от этого эльфы начали раздражать пуще прежнего. А ещё за столом устроился очень мерзкий молодой беоринг по имени Гилхир. Хадору показалось, что этот тип тут никому не нравился, по крайней мере, в такое хотелось верить, чтобы не признавать себя выжившим из ума дедом.
— Твой король будет крайне недоволен, понимаешь? — в момент, когда дор-ломинский вождь с сыном вошли в круглый зал с большими окнами, глупоглазый эльф отчитывал Гилхира, поэтому на душе посветлело. — Ты знаешь, что владыка Финдарато Инголдо чтит род Беора, считает потомков друга едва ли не роднёй! А твои собратья смеют радоваться смерти Брегора!
— Может быть, он жив, — вставил веское слово втородомовский военачальник, смотря на человека, словно на ошмётки морготовой твари, — а вы его тут поносите. Вернётся, кишки вам выпустит.
Хадор постарался не подавать виду, что сам бы с радостью сделал что-нибудь подобное с этим типом, и Брегор тут совершенно ни при чём. Дор-ломинского вождя страшно раздражало отношение беорингов к службе в осадном лагере, хотя понять это было можно. Но командир не должен позволять себе такое! И своим воинам тоже не должен позволять! Гилхир обязан на своём примере показывать, как должно пылать сердце бойца, как нужно стремиться к победе, не боясь жертвовать собой! А он что? Подлец, лентяй и трус! Впрочем, как и всё его племя. Беоринги! Чтоб вас!
Покосившись на сына, Хадор подумал, что Галдор, увы, такой же, как этот проклятый Гилхир. Но он хотя бы никем не командует, к счастью! Ума хватило.
— План действий следующий, — Маэдрос, наконец, обратил внимание на что-то, кроме пейзажа за окном, — эзбад Азагхал отправит за Железные Горы своих рудокопов, и вы должны их сопровождать. Мы постараемся пройти вглубь земель врага, но не при помощи временных вылазок, а селясь там. Я, — лорд посмотрел в глаза Хадора, и тот ощутил себя на допросе, — верю разведданным доблестных воинов Дор-Ломина. Я, — снова подчеркнув свою исключительную значимость, Феаноринг перевёл взгляд, который не мог принадлежать нормальному живому эльфу, на Гилхира, и адан заёрзал на стуле, — верю добытым беорингами сведениям. Я верю, что земли к северу от Железных Гор пустуют на многие лиги, и пустуют давно. Небольшие пещеры, которые вы используете, не дают достаточно надёжного и удобного тыла для ведения войны. Значит, нужно укрепиться так, чтобы не приходилось постоянно преодолевать горы для пополнения запасов и помощи раненым.
— Верховный нолдоран согласен с правильностью такого решения, — опередил все вопросы втородомовский командир. Вар-но-до?
Хадор кивнул, отметил для себя, что Галдор не слушает разговор, зато Гилхир — весь внимание. Откуда, интересно, такой внезапный задор? Только что нос воротил от службы, и вдруг — на тебе!
— Мои братья, — вступил в разговор сидевший рядом с Маэдросом гном, которого дор-ломинский вождь видел впервые, — отправятся с вами на север, выберут место для нашего подземного города и, скорее всего, начнут его строить сразу же. Ваша задача, доблестные атани, защищать нас и делать всё возможное, чтобы наше будущее тыловое поселение не обнаружили. Мои братья…
Коротышка начал перечислять имена, которые Хадор даже не попытался запомнить. Задача была уже и так ясна, а подробности строительства его не касались, поэтому вождь стал наблюдать за нежелательным союзником в походе. Гилхир. Кто он вообще такой? Из какой дыры вылез? Вроде бы тоже какой-то родич Беора, только не прямой потомок, а пра-пра-… внук его брата или сестры. В общем-то это неважно, главное — с этим типом придётся иметь дело, а предчувствие упорно твердило: доверять ему нельзя.
Не все беоринги трусы
Уже во время перехода через тайные перевалы и тропы между отвесами Железных скал атани и наугрим ощутили запах тухлятины, и, чем ближе становилась земля врага, тем сильнее воняло.
— Это Моргот подох и сгнил, — морщась, пошутил немолодой гном, уверявший, будто уже здесь бывал, поэтому в данных разведки не нуждается. — В прошлый раз не пахло ничем.
— Яйцами воняет, а не трупом, — со знанием дела заспорил его молодой собрат. — Хотя, я дохлого Вала ни разу не нюхал, может, он такое же источает.
Подобное уже говорилось и не раз, шутки о вони за горами не иссякали, хотя уже никто над ними не смеялся. Те, что уверяли, будто Моргота не существует вовсе, охотно верили в его гниющие останки, а при попытке напомнить, что не может умереть то, чего нет, лишь кривились. Хадора злило такое глупое противоречие в словах соратников, однако ничего с этим поделать не получалось. Более того, сам вождь в душе тоже допускал обе версии.
— Да никто тут не подох! — устал от несмешных шуток вечно хмурый светловолосый гном. — Так воняет подземный огонь. Тут где-то рядом горящая дыра в почве. Если мы её найдём, мигом в угольки превратимся. Зато, когда вонять перестанет, можно будет стройматериалов набрать.
— Ну ты и зануда! — обиделся на него престарелый собрат.
Уходивший вперёд Гилхир вернулся недовольный. Пояснять причину своего настроения не стал, сказал лишь, что всё чисто.
Земля чуть дрогнула, под ногами запрыгали камешки. Не сговариваясь, отряд ускорил шаг, поспешил выйти из-под скалистого навеса. Дальше пришлось карабкаться на внушительную высоту, но с гномами это всегда оказывалось проще: подгорный народ мгновенно выдалбливал в любом камне ступени, а потом так же легко их ломал, заметая следы, словно ничего и не было. Спускаться оказалось сложнее из-за кромешной морозной темноты, однако, те, кто здесь уже были, помогли новичкам, и следующий переход тоже прошёл без проблем.
— Здесь, — на привале главный из наугрим развернул карту морготовых земель, начерченную во время прошлой разведки, — пересохшее русло. Вон, видите, поворачивает. Тут, думаю, надо и попробовать тыл обустроить. Если, конечно, карта не кривая, как руки рисовавшего.
Гилхир кашлянул.
— Ты, что ли, рисовал? — подгорный мастер хохотнул.
— Нет, — беоринг отвернулся. — Но я знаю этого человека и не хотел бы слышать о нём подобное.
— Послушай, приятель, — вместо того, чтобы замять неприятный разговор, гном решил доказать правоту, — если кто-то хороший друг, это не делает его хорошим художником. Заметь, в обратку это тоже так.
— Ты слышал, что сказал лорд Маэдрос? — Гилхир напрягся, словно готовясь драться. — Он верит мне и моим картам. И картам моих собратьев. Понятно?
— И это тоже не делает твоего приятеля хорошим художником.
— Провались к трупу Моргота, — безмоционально прошептал командирбеорингов и отвернулся на соратника, следящего, чтобы костерок не погас, но и не разгорелся слишком сильно.
— Ты желаешь мне оказаться в несуществующем месте? — бородатый коротышка расхохотался до слёз.
— Молчать! — скомандовал Хадор, видя, что делать вид, будто ничего не происходит, больше нельзя. — Ты, — он указал на гнома, решив не называть его имени во избежание путаницы с бесконечными Трорами, Рурами, Торинами и так далее, — кипятишь воду, а ты, — вождь марахлингов обернулся к беорингу, — начинай готовить к дальнейшей перевозке уголь.
Оба спорщика подчинились, однако военачальник видел — ругань продолжится, как только будет возможность. Да, трудолюбивые Кхазад терпеть не могли ничего не хотящих делать беорингов, и столь плачевное положение вещей невозможно исправить вождю-чужаку, тем более, что сами ладросцы точно не станут менять поведение.
— А ну, сгинь! — воскликнул вдруг занимавшийся костерком мужчина, вцепился в кирку и принялся бить что-то под ногами. — Сдохни уже! Сдохни, тварь!
Сидевшие рядом воины, схватились за оружие, тоже начали что-то тыкать на земле.
— Оно не убивается! — взвыл один из беорингов.
Хадор и двое гномов, находившихся поблизости, взяли топоры, во что-то невидимое внизу полетели угли из костерка. Раздалось шипение. Присмотревшись, разведчики поняли: по камням между ними сновал скелет змеи. Было похоже, что тварь не касалась земли, а парила. Очень быстро. Клацая пожелтевшими зубами, нечто кидалось на людей вслепую, непонятно на что ориентируясь. Ни один удар не причинял непонятной твари вреда, огня она тоже не боялась.
— Что это за дрянь?! — выругался гном, ещё не бывавший в Дор-Даэдэлот. Возможно, именно поэтому он единственный не запаниковал, бросился к монстру, схватил за основание головы и с силой швырнул вниз с отвесной скалы.
На миг костёр словно загорелся ярче, и в отблеске пламени на камне мелькнула тень — высокий мужской силуэт. Через мгновение видение исчезло, остатки костра перестали светить, воцарилась тревожная тишина.
— Надо вернуть Гилхира и гнома, — серьёзно сказал Хадор, озираясь. — А тебе, — он обратился к выбросившему змею товарищу, — спасибо от всех нас. Я награжу тебя.
— Ой, да что там, — засмущался подгорный мастер, — мне разве что инструменты нужны кое-какие. Я слышал, что такие вот твари месторождения ценные охраняют. Я бы тут покопался немного.
Глаза гнома нехорошо загорелись, и его собратья вдруг начали смотреть точно так же безумно.
— Нет, только не это! — поняв, что происходит, собрат Хадора посмотрел вверх. — Пожалуйста!
— Да мы немного покопаем и всё! Это не помешает…
— Нет! — вождь уставился на стремительно теряющих разум помощников. — Сначала закончите стройку, а потом копайте сколько хотите! Ясно?! Отвечайте!
По заросшим бровями, усами и бородами лицам было видно: неясно. Однако Азагхал доходчиво объяснил подданным, что надо слушаться командира-человека, и это не обсуждается, поэтому Кхазад пришлось подчиниться.
— Мы пойдём проверим дорогу, — Гилхир возник из темноты, снова странно воодушевлённый. — Заодно докажем, что не все ладросцы трусы.
— Пока нет необходимости, — осмотревшись, Хадор задумался. Чутьё упорно твердило: этот человек что-то задумал, и лучше его держать на виду. Отпускать небезопасно.
— Есть необходимость, — беоринг напрягся. — Если тут много тварей, подобных тому скелету, придётся спешно уходить и искать безопасное место. И лучше, если мы заранее узнаем о ползущих сюда гадах. Я ходил по этим землям, я знаю пути. Мы с братьями не заблудимся.
Вождь марахлингов закатил глаза. Как их не отпустить? Гилхир говорил слишком убедительно! Проклятый хитрец!
Получив согласие, беоринги взяли свою часть припасов и вещи и очень быстро исчезли в темноте. Морготовы отродья!
***
— Не орочья голова? — переспросила Гильдис, улыбнулась мужу, налила в бокалы эльфийской работы гномий эль.
— Нет, — не заметив заботы супруги, Хадор опустил голову, глубоко вздохнул и, стремительно багровея, заговорил: — Нас предали. Эти клятые ладросцы нас бросили, ушли и не вернулись. Я сразу говорил, что они крысы, но гномы не поверили. Нам пришлось разделиться. Одни строить остались, другие пошли товарищей выручать. В общем, и те не вернулись. Тогда пошёл уже я и обнаружил трупы. Тех, больно сострадательных, которые выручать соратников отправились. И не просто трупы! Выпотрошенные и наполовину съеденные. В общем, вспомнил я про некоторые тропы и понял, что эти ладросцы клятые решили сбежать с войны, потому что вождь их помер, и некому стало их вешать. И я их нашёл.
Гильдис понимающе покачала головой. Открывать мешок смысла не было, продолжать обсуждение неприятной ситуации тоже.
— Помнишь, — заговорила она об интересующем её деле, — эльфы рассказывали, как нашего короля предали вассалы?
По лицу Хадора стало ясно: не помнит. Более того, вообще не понимает, о чём речь.
— Давно это было, — осторожно начала рассказ аданет, взяв мужа за покрытую рубцами искалеченную руку, — наш род тогда только пришёл в Белерианд. Часть народа отделилась и вернулась на восток. Король Голфин послал за ними, но они прогнали гонцов, за что потом поплатились: их едва не перебил Карантир Феанорион, попытавшийся насильно взять в жёны их предводительницу. А потом их бросили на произвол судьбы беоринги. Похоже, это племя затаило злобу на обидчиков, и понимаешь, что это значит?
— Гильдис, прошу, не спрашивай, просто говори.
— Ты можешь договориться с ними, с этим племенем. Вернуть их королю в услужение, а заодно избавиться от подчинённых беорингов. Давай вместе напишем письмо Голфину.
— Нет, — отмахнулся Хадор, отворачиваясь к окну. — Я не буду всё это делать. Не хочу, Гильдис. Стар я для всего этого. Хочешь — пиши. Хочешь — возвращай Голфину беглых вассалов. Хочешь — найди ему новую жену. Ты у меня мудрая, справишься. А я устал. Приехал отдохнуть, а потом вернусь на север и продолжу с гномами строить поселение одно важное. Надеюсь, ты не спросишь, что это, и где оно находится. Спасибо за твою мудрость.
Супруга вождя с улыбкой кивнула и тоже посмотрела в окно. Совсем недавно там, на площади пел и танцевал какой-то праздник, но теперь всё стихло, и лишь в памяти ещё звучали пугающие неотвратимостью строки:
«Мир волшебный налился тьмой,
Раскрываясь цветком пустым…
Раньше звоном влекли ручьи,
А теперь мрак течёт в ночи».
Может быть, запомнились стихи не совсем правильно, но менее страшными от этого они не становились. Самые суровые зимние дни дышали в спину всё ближе, и натиск их остановить было не под силу, увы, никому.
Новая, новая, новая жизнь!
«Мир волшебный налился тьмой,
Раскрываясь цветком пустым.
Раньше полон он был тобой,
А теперь навсегда остыл».
Уехав с Ард-Гален одновременно с отцом, Галдор не вернулся в Дор-Ломин, а отправился в Барад Эйтель. Крайне противоречивые чувства не давали покоя: хотелось извиниться перед сестрой, но гордость твердила, что этого не стоит делать. Можно ведь просто приехать, поговорить, как ни в чём не бывало, а заодно посоветоваться по поводу ухудшившегося самочувствия. В один из сырых холодных дней старший сын дор-ломинского вождя оделся слишком тепло, когда вышел проверять таргелионский обоз. Взмокнув, адан снял шапку и распахнул полушубок, но именно в этот момент пришлось отойти на ветреную сторону укреплений. Поначалу появился только неприятный насморк и ощущение пробки в груди и горле, но потом стала болеть спина, а ночью мешал засыпать надрывный кашель. Чем-то подобным постоянно кто-нибудь на Ард-Гален болел, поэтому Глорэдэль знала средства от такого недуга. Вот и повод поговорить.
На площади, через которую предстояло пройти, чтобы попасть в госпиталь, стояла усыпанная лепестками сцена. Галдор не хотел видеть артистов, особенно потому, что узнал голоса: да, это были те же люди, от кого годы назад сын Хадора забрал неповторимую Вьюнок.
— Раньше звоном влекли ручьи,
И хрустальной была вода, — доносилась скорбная песня, которую повторяли в последнее время все, кому не лень, — а теперь тьма течёт в ночи,
Стынут звёзды из серебра.
Порчей тронуты все леса,
Шелестят о тревожных днях.
Башни замков пусты, и сад
Не цветёт много дней подряд.
Горы спят, по груди в туман
Погрузившись, как навека,
А в долины пришёл дурман,
Утонули они в песках.
Галдор не хотел смотреть и слушать, но почему-то делал и то, и другое. Исполнявшая песню красавица подурнела с годами, а танцовщицы за её спиной выглядели жалко на фоне воспоминания о Вьюнок. Сердце заныло, кашель подступил к горлу вместе с горьким комком. Стало очень больно оттого, что здесь полно людей, восхищающихся новыми артистками, потому что они никогда не видели лучшую из них! И не увидят. Проклятья в адрес несправедливости судьбы вспыхнули в душе ненавистью, от которой стало жарко.
— Мир волшебный налился тьмо-о-о-о-а-а-а-а-ой! — вдруг запел совсем другой голос, залился соловьиной трелью, звуча прерывисто, прыгая, словно по веткам, от запредельно высоких нот к неожиданно низким. — А-а-а-о-о-о-о-а-а-ой!
Солнца луч позабыт совсем,
Раньше полон он был тобо-о-о-о-ой! О-о-а! О-о-а!
А теперь ненавистен всем.
От неожиданности Галдор забыл, куда и зачем шёл, мысли мгновенно рассеялись, сын вождя остановился и взглянул на сцену. Новая певица стояла рядом со старой. Она не походила на полуэльфийку, но такой волшебный голос вряд ли мог принадлежать обычной аданет. Девушка была молода и в меру привлекательна, только излишне полная, что пока, разумеется, её не портило. Глава труппы, танцевавший на фоне, заметил Галдора, проследил его взгляд и, понимающе кивнув, сделал многозначительный жест, давая понять, что продаст и эту певичку, только дай золото. Сын Хадора с презрением отвернулся и, вспомнив, куда и зачем шёл, продолжил путь мимо названной в честь какого-то сказочника библиотеки к госпиталю, надеясь, что сестра там. Вслед долетели последние слова баллады:
— Я пойду по тропе к ручью,
Где когда-то звучала песнь.
Этот мир уже не спасти,
Значит, в землю врасту я здесь.
***
— Скажи мне, братец, пожалуйста, — только увидев Галдора на пороге кабинета, Глорэдэль заговорила нарочито громко, — почему из всех наших сестёр ты решил повидаться со мной? У тебя что-то болит? Но, боюсь, я тут не помощница.
— Я обидел тебя, — адан подошёл к столу и сел напротив знахарки, — прости, пожалуйста. И да, я нездоров, но, поверь, я мог бы обратиться к кому угодно, но я пришёл к тебе извиниться.
Аданет опустила глаза, глубоко вздохнула, посмотрела на брата.
— Галдор, — голос чуть дрогнул. — Галдор, давай на чистоту. Мы с тобой никогда не были друзьями, но теперь, если ты решил ехать со мной, я готова сделать вид, будто ничего не произошло. Однако, если ты…
— Ехать? Куда?
Знахарка удивлённо подняла брови, лоб с заметными морщинами стал похож на дно реки.
— Слушай, Гло, я не читаю письма отца, — сын Хадора всплеснул руками и закашлялся. — Я знаю, он только доехал домой, как сразу мне что-то написал, но мне плевать, я не хочу видеть его почерк вне службы. Сейчас я отдыхаю, в том числе, от него.
— Забавно, — аданет откинулась в мягком кресле, подняла голову. — Письмо, скорее всего, было от мамы, но ты увидел, что оно из дома и даже не открыл. Рок даёт тебе шанс не видеть отца ещё очень долго, а ты чудом его не упустил. Если бы ко мне не приехал, так бы ни о чём не узнал и остался бы с родителями.
— Что ж не назвала неудачником, а, Гло? — наследник дор-ломинского вождя нервно хмыкнул, но тут же опомнился. — Прости, не хочу снова ссориться. Куда ты уезжаешь?
— На юг, кажется, — аданет закрыла глаза, начала ритмично покачиваться. — Там дикари какие-то живут, нам надо их привезти к королю. Но сначала проверить, не заразные ли.
— А почему это должна делать ты?! — Галдор подскочил. — Эльфы не болеют, пусть они и проверяют!
— Может быть, я этого хочу? — глаза знахарки посмотрели со злым укором. — Может быть, мне это интересно, не думал? Я поеду с мужем, детей маме отправим. Я хочу увидеть это племя, ясно? А ты, если желаешь сидеть здесь, сиди. И не учи меня жить.
— Ты не простила меня, — со вздохом покачав головой, адан понизил голос. — Я поеду с тобой, Гло, потому что твой муж… Ладно, я промолчу. Когда выезжаем?
— Откуда мне знать? — Глорэдэль пожала плечами. — Может, через год, может, завтра. Нам скажут. Но будь готов отправиться в любой момент. И научись не открывать рот вне службы.
Галдор хотел ответить на упрёк, но вдруг из коридора донеслась громкая и крайне неблагозвучная песня: похоже, кто-то очень нетрезвый продолжал начатое на площади с артистами веселье, но, видимо, дело зашло слишком далеко, и теперь этому человеку потребовалась помощь знахарей.
— Посмотри, посмотри, посмотри на меня!
Я сегодня, как лето, раздета и немного пьяна.
Сейчас в моей голове ромашки,
Со мной ты рядом — такой бесстрашный!
Посмотри на небо, там звёзды сошлись!
Это новая, новая, новая жизнь!
Глорэдэль замерла, прислушалась к хриплым воплям потенциального пациента, взглянула на брата, и они вместе искренне рассмеялись.
***
С высоких стен дворцового зала смотрели неподвижными глазами многочисленные портреты. Аклариквет знал и помнил, как сейчас, все эти взгляды, и каждый раз удивлялся, почему художники выбирали те или иные выражения лиц, которые, однако, менестрель не считал главными в изображённых образах. Почему королева Анайрэ на картинах всегда с величественно-отстранённым лицом? Одетая в платье, похожее на плод хмеля, скрывающее и тело, и волосы, прекрасная Нолдиэ не была на портрете собой. Супруга верховного нолдорана, так и не узнавшая о том, что она теперь верховная королева своего народа, всегда тревожилась о чём-нибудь, и эта эмоция обязана дополнять образ!
— Анайрэ поистине совершенна, — заметив внимание менестреля к картине, произнёс Нолофинвэ, медленно переходя от окна к окну, осторожно трогая шторы украшенными перстнями пальцами. Ткань, словно живая, реагировала на прикосновения, переливалась и искрилась звёздной вышивкой. — Но тебя что-то не устраивает, я вижу.
— Она недостаточно похожа на себя, — решил честно ответить Аклариквет.
— Да, — король улыбнулся. — Её красоту не передаст ни одна кисть.
Недолгое молчание прервалось щебетом пролетевшей рядом с окном птицы.
— Пока мы здесь одни, — Нолофинвэ замер, демонстративно смотря мимо менестреля, — поговорим о важном для нас двоих. Я уже решил, кого из воинов отправлю к халадинам на этот раз, и после долгих размышлений сделал вывод, что не дам Арминасу второго шанса, поскольку он может нарочно навредить. Но это не твоя забота. Твоя забота — решить, как лучше поступить: тебе ехать самому и оставить Хитлум без присмотра, или послать тех, кому ты доверяешь. Такие есть?
— Разумеется! — Аклариквет ответил раньше, чем подумал, поэтому произнёс слово уверенно, однако, осознав ситуацию, смутился и опустил голову, краем глаза наблюдая за королём.
Нолофинвэ остался неподвижен.
— Разумеется, нет, — сказал после паузы король. — От тебя сбежали лучшие певцы, и ты не можешь поклясться, что подобное не повторится снова. Что их не устраивало?
— Они хотели петь не то, что требовал я, — повторил давно придуманную фразу менестрель.
— И почему же ты не убедил их?
— Я не смог, — совсем зажался Аклариквет.
— Не захотел, — Нолофинвэ задвигал челюстью. — Потому что ты завидуешь обретшим свободу. Но знай, Вильварин, тебе я предательство не прощу и не спущу с рук. Я брошу всю армию Барад Эйтель, Хитлума и осадного лагеря на твои поиски, я найду тебя даже в тайном городе, под Завесой какого-нибудь Айну или Чертогах Намо! И тогда ты узнаешь, что добр и милосерден я далеко не всегда.
Почему-то менестрель не испугался и даже не занервничал. Наоборот, всё смущение и чувство вины мгновенно прошло, а старая обида на недоверие растаяла, превратившись в равнодушное принятие.
— Я поеду сам, — недостаточно твёрдо произнёс Аклариквет, берясь за арфу и готовясь играть что-то не привлекающее внимания, не мешающее совету. — И я клянусь, что не предам тебя, владыка, и своё дело. Сколько у меня времени на подготовку?
— До весны, — голос короля прозвучал отрешённо.
— Я всё сделаю, владыка, — менестрель посмотрел на струны и вдруг осознал главное для себя: к халадинам поедет Лайхениэ! Она ведь об этом писала!
Заулыбавшись приятным мыслям, певец начал играть, и музыка зазвучала торжественно и громко, аккомпанируя величественно открывающимся дверям зала.
***
Высокий темноволосый мужчина спрыгнул с повозки на слегка топкую от весенних дождей дорогу. Внимательные взгляды прохожих сразу заметили, что повозка слишком бедная для этого человека, судя по его одежде, значит, он просто заплатил за дорогу. Чёрные волосы и шарф как бы нечаянно скрывали лицо, а такое определённо наводило на мысли о каких-то нечистых делах, однако, то, что этот тип приехал один, давало понять — он вряд ли сделает нечто плохое прямо сейчас. Но лучше держаться от него подальше всё-таки.
Человек уверенным шагом пошёл к богатому дому за высоким глухим забором. Залаяла собака. Подозрительный адан назвал имя, однако пёс не отреагировал, продолжил звать хозяев. Совсем не радостно.
— Кто там? — над забором возникла голова ребёнка — девочки, лет десяти.
— Белет? — спросил незнакомец, но вдруг осёкся. — Ах, да, Белет намного старше уже… Как тебя зовут?
— Нилдис, — гордо ответил ребёнок.
— А маму?
— Нилдиэль. Продолжишь задавать вопросы, не представившись, пса спущу, понял?
— Нилдис, ты что?! — донёсся упрёк, и калитку открыл коренастый мужчина. — Здравия, господин. Чем могу помочь?
— Я приехал… — мужчина осмотрелся, взглянул за спину хозяина дома, рассматривая сад. — К прежним владельцам, похоже. Они давно уехали? Тебе всё продали?
— Неа, — махнул рукой адан. — Я тут не хозяин, работаю, но и живу, да. Тут мастерская, а прежние хозяева, хм-м-м, не знаю. Я не видел их. Говорят, умер у них кто-то, кто всех содержал, ну и его дети продали дом, а сами… Живут где-то, наверно, не спрашивал. Я тут плотник. Если надо что, обращайся.
— Ясно, — сказал незнакомец.
— Тебя-то как звать? Я б передал, может, кому.
— Туив. Да неважно, не помнят меня здесь уже. Давно не был в этих краях. И, похоже, не стоило возвращаться.
— Это ты зря! — мужчина приободрился. — Помер прежний вождь, теперь многие вернутся с севера, опять лавки откроют! Мирианы рекой потекут! Ты сам-то чем занимался? Может, в нашу гильдию подойдёшь? Гномы платят неплохо.
— Чем занимался, — хмыкнул приезжий, — тем и продолжу. Спасибо, добрый человек, за твою доброту. Пусть у тебя всё будет хорошо. Прощай.
Развернувшись, чужак быстро пошёл обратно к дороге, и мастер невольно заметил, что есть в походке этого странного типа что-то эльфийское. Похоже, долгожитель, как и все полукровки. Хорошо это, конечно, но и такие вот ситуации случаются: приезжаешь к близким, а там уже и нет никого. Грустно это очень. Очень грустно.
Примечание к части
Песни: «Тьма» гр. «Сны саламандры»,
«Новая жизнь» гр. «Винтаж»
Да, я — искаженец, хоть умри!
Жаркая июньская ночь блистала над Ардой звёздным венцом с инкрустированным в него серебристым светочем-луной. Сияющая тропа на реке манила ступить в воду, голоса ночных птиц таинственно зазывали к лесу с опасными тлеющими болотами и голодными хищниками.
Вдруг гармония будоражащего воображение покоя взорвалась хохотом и криками десятка голосов — юные атани праздновали четырнадцатый день рождения одного из друзей, и им было наплевать на то, что весь Ладрос совсем не виноват в появлении на свет очередного дурака.
Проснувшись от песен и воплей, отец виновника торжества сам вышел во двор, куда переместилась пьяная компания, мать тоже поспешила показаться на глаза сыну, которого вчера так и не дождалась за праздничным столом. Услышав упрёк от родителей в свой адрес и заметив, как притихли друзья, высокий черноволосый юноша с тонким длинным носом и выделяющимися на лице выпуклыми глазами с трудом повернулся к семье, покрепче, как мог, сжал в руках лютню и заголосил:
— Я люблю собак! Всегда готов
Разом отлюбить пяток котов!
Да, я — искаженец, хоть умри!
Лучше мне собачку подари!
Едва допев последнее слова, юноша согнулся и наблевал себе под ноги, измазавшись до колен.
— По домам, ребята, — сказал отец друзьям сына, позвал на помощь слуг и вместе с еле сдерживающей смех матерью повёл нерадивого отпрыска прочь из сада.
***
Остаток ночи спалось плохо: тошнило так, что казалось, ещё немного, и в тазик выпадет желудок со всеми кишками. Зато короткие сны были очень яркими.
Сначала возник образ детства и первая сочинённая песня, в которой звучали не два-три повторяющихся слова, а вполне связанные фразы. Юноша видел себя словно со стороны, вставшего на лавку в цветущем саду на фоне никогда не существовавшего в Алом Просторе замка. Он очень хорошо помнил свои мысли в тот момент:
«Я читал такие песни в книгах! Очень похожие! Всем точно понравится! Меня похвалят!»
«Ты ругаешь дождь! — с жаром, словно призывал Нолдор в Исход на тирионской площади, запел мальчик. — Лужи на дороге.
Ты стоишь и ждёшь,
И промокли ноги.
А на небе тучи!
А тучи, как люди,
Как люди они одиноки,
Но всё-таки тучи не так жестоки!»
Сон разительно отличался от реальности. Вероятно, всему виной была выпивка, поэтому вместо обычного осмеяния ребёнка взрослыми, юноша увидел, как его какие-то чудовища бросили в яму и привели волков, чтобы скормить им бездарного певца.
Не увидев, чем всё закончилось, именинник проснулся, надрывно покашлял над тазиком, сплюнул что-то жёлтое и, наблюдая, как быстро крутится потолок, снова провалился в сон.
На этот раз себя он не увидел, зато ожили картинки из любимой книжки — «Истории Валинора для детей». Весьма своеобразные фигуры с чёткими чёрными контурами и похожими на тела рыб глазами на половину лица, зашевелились, заговорили, и Феанор, держащий Сильмарили, словно жонглёр на сцене — цветные шарики, начал, рыдая и завывая, звать Вала Моргота, прося у него прощения и умоляя прийти. Чёрная угловатая скала, размером с дом, сошла со страниц книжки, на ней появилось лицо с очень длинным острым носом, словно вместо него приделали веретено, и предстала во всём величии перед ничтожным эльфом. Феанор, начав всё-таки жонглировать Сильмарилями, продолжил выть:
«Забери их, о, могучий Творец! Владыка! Прости меня, глупца, за дерзость!»
Кристаллы, окончательно превратившиеся в цветные шарики, прилетели в венчающую скалу корону, а их горемычный создатель взял меч, раза в три превосходящий по длине рост эльфа и проткнул себя со словами:
«Именем Создателя Эру приношу себя в жертву истинному Владыке Арды и всего Эа — Морготу!»
Удивившись настолько изменившемуся книжному сюжету, юный беоринг проснулся и на этот раз что-то всё-таки выблевал, кроме желтоватой пены. Выпив воды, он вдруг понял, что надо записать увиденное, поскольку это очень весело, но головокружение заставило прилечь, и сон продолжился.
Моргот храпел, сидя на троне, от громоподобного звука сотрясались нарисованные стены.
Вдруг над его головой появился едва заметный лаз, в который просунулась острая мордочка зверька. Оказавшееся белоснежным горностаем существо выпрыгнуло из своего укрытия, разинуло пастишку и разом проглотило спящего Моргота. Сев на его трон, зверёк подумал, осмотрелся и выплюнул снова ставшие светящимися кристаллами с картинки Сильмарили. Обняв их лапками, горностай свернулся калачиком и довольным урчанием чутко задремал.
Подскочив на постели, юноша, борясь с отвратительным самочувствием, однако, ощущая, как постепенно становится легче, бросился к столу и начал спешно записывать всё, что ещё не успело забыться.
Примечание к части
Песни: «Я ### собак» гр. «Е##нько»,
«Тучи» гр. Иванушки Интернешнл
Всё ради будущего сына
— А я говорила, что у меня в роду орки были, — краснея и посмеиваясь, Эмельдир обняла приунывшего за столом супруга.
— Да причём тут орки! — Барахир с обречённым видом всплеснул руками. — Мы столько сил приложили, чтобы обеспечить себе будущее! Чтобы ему обеспечить возможность спокойно встать во главе народа!
— Ну, не всем же быть вождями, ты это тоже пойми. Но я думаю, нам не стоило его называть в честь моего папаши. Это моя вина. Папашка ж мой не любил меня, и теперь вот так мстит.
— Ты хотела, как лучше.
— Да нет же, — покачала головой Эмельдир, — я после тяжёлой беременности и родов не в себе была. Я думала, перед папкой хоть как-то извиниться, ведь это из-за нас его бешеный волк укусил. Думала, сынок будет такой же умный, как мой папка. Но, видишь, не стоило. Но, Хирьо, Берен всё равно наш сын, каким бы ни был. Может, придёт день, мы ещё гордиться им будем. Да, не спорю, в его возрасте мы уже грабили таргелионского короля и попрошайничали, а он просто-напросто пьёт и распевает разное постыдное. Но просто прими его, как есть. Представь, что он не сын вождя, а обычный парень.
— Но он — сын вождя, Эм, — Барахир медленно вздохнул. — И мне стоило огромных усилий отстоять это. Ты ведь помнишь?
Супруга помнила. Очень хорошо помнила.
***
Дорога в Ладрос из осадного лагеря преподнесла массу сюрпризов, впрочем, ожидаемых, но всё равно неприятных. Узнав о пропаже и, очевидно, гибели отца, Барахир принял решение ехать домой немедленно, поскольку не представлял, что на самом деле творилось в Алом Просторе в долгие годы его отсутствия. Догадывался, разумеется, получал известия и слухи, только в достоверности большей половины из них уверенности не было. Оставив беременную долгожданным первенцем жену под присмотром эльфийских знахарей, пока дороги не станут безопасными, сын Брегора решил срезать путь, проехав через реки по льду, минуя мосты, но каждый раз, стоило приблизиться к переправе, начинались оттепели. При проезде через лес, Барахир дважды попадал в метели, после которых приходилось браться за лопаты. Но самым обидным оказался финальный эпизод дороги, когда на въезде в Ладрос обнаружился патруль, потребовавший мирианы. Сын пропавшего вождя хотел было представиться и заставить стражу, состоящую исключительно из гномов, извиниться, но потом подумал, и мысли пришли в голову не самые приятные: отец сгинул, когда начал требовать от Кхазад неугодную им работу; возможно, кто-то уже сел на ладросский трон, просто пока не может об этом объявить; здесь сплошной лес, а зимой имеется возможность сделать незаметные после снегопада проруби, в которых очень удобно надолго и бесследно спрятать труп.
Решив не выдавать себя и просто заплатить, Барахир проехал к дому отца.
Больше для порядка, нежели ради результата, потребовав ещё раз очень подробно рассказать о поисках вождя и объяснить причины, по которым Брегор, сын Боромира до сих пор не найден ни живым, ни мёртвым, беоринг убедился заодно, что родитель больше жён не приводил и детей в тайне не нарожал.
Одной проблемой меньше.
Ещё в дороге много размышляя о том, как строить отношения с подданными, которых не видел два десятка лет, Барахир решил собрать всех, кого знал, с кем переписывался, или кого хотя бы помнил по учёбе. Конечно, большинство уже повоевало на севере, и вернулись оттуда далеко не все, но все нужны и не были.
«Радостно видеть, как родители продолжают жить в своих детях», — первое, что сказал при встрече Ангдир — отец друга детства и один из ближайших людей почившего вождя.
Возможно, если бы не общался долгие годы с наугрим, Барахир не понял бы намёка, но гномы всегда говорили такие слова, когда наследник брался за дело отца, и означало это — продолжение того же пути, поддержание тех же связей на прежних условиях.
Но ведь новый вождь хотел совсем не этого! Да, он видел мощь морготовых скал, слышал рассказы о жизни за Железными Горами, но также Барахир видел и то, как бдительно сторожат эльфийские войска вражескую территорию. Разумеется, хозяевам полей всё равно, куда отправлять пшеницу, кузнецам нет разницы, кто купит их изделия, но ведь лучше, если на тебя работают здоровые взрослые люди, чем калеки, дети и старики!
Однако кого-то и по-старому устраивало. Может быть, в этих словах звучало только опасение обидеть скорбящего сына вождя, от которого теперь зависело будущее Алого Простора, но ведь, вероятно, и нет.
Барахир с надеждой на лучшее посмотрел в глаза друга юности, но Ангрим, как его старший брат, во всём соглашались с отцом.
— Предлагаю сначала поесть, — Белет, дочь Бреголаса, которую новый вождь помнил ребёнком, теперь была взрослой женщиной, хозяйкой большого дома, где и собрался первый совет Ладроса в новом составе.
Белет стала очень красива, даже несмотря на ощущавшуюся в ней гордую агрессию, словно в крупной хищнице. Ей нравилось демонстрировать силу, поэтому, узнав, что дядя вернулся с севера, аданет сразу же предложила встретиться именно у неё.
«Я продала этот проклятый отцовский дом, мы с братьями поделили выручку и купили себе жильё, какое сами хотели. Без прошлого».
Барахир невольно засматривался на аданет. В голову и не только лезли навязчивые мысли, что, если бы он не был женат… Борьба с собой отняла немало сил, пришлось вспомнить самое мерзкое, что когда-либо видел: полусъеденные останки, вонючих бродяг, покрытых язвами, спившихся стариков и выживших из ума старух.
Мысли постепенно вернулись в нужное русло, и Барахир посмотрел на кузенов. Младшие братья Белет выглядели не слишком приветливо, ничего о себе не говорили, только ели.
— Барахир, — после вежливой похвалы в адрес хозяйки и её угощения, старший из них всё-таки начал открывать рот не только для поглощения пищи, — мы не наживались на войне. Скажу честно, и не собирались. Мы с Белегундом взялись за перевозки провизии на север, и это считалось за службу. Не хотелось бы что-то менять, если честно.
***
— Они не наживались, а мы наживались, — Эмельдир взяла гребень, начала осторожно расчёсывать доходящие до плеч волосы мужа. — Я хорошо накопила добра. Нам с тобой.
Барахир промолчал, поскольку стыдился методов обогащения супруги. Она ведь на самом деле обворовывала склады осадного лагеря! Вместе с другом-казначеем из Белегоста аданет переписывала списки и грамоты, и если бы это заметили…
— Знаешь, что было самым страшным? — решил вождь сменить тему. — Я хотел перемен, мечтал стать лучше, чем отец, исправить его ошибки, но, вернувшись, понял: от меня этого не ждут!
— Народ ждал, — пожала плечами Эмельдир.
— А что народ, Эм? Случись что, никто из них не встанет на мою защиту, а друзья и дети Бреголаса — помогут.
— Угу.
— Я был рад, когда тётя Бериль взяла слово. И очень ей благодарен.
***
Младшая из сестёр Брегора выглядела древней старухой, хотя глаза светились, словно у молодой.
— У меня есть предложение, — неожиданно заговорила она, неловко ёрзая на стуле — видимо, ныла спина. — Барагунд, Белегунд, — обратилась Бериль к сыновьям Бреголаса, — вы знаете, я не раз говорила брату, что родила восемь сыновей не для того, чтобы они у Моргота калечились. Я не ради этого спасаю выброшенных на мороз полукровок. И мне не хочется снова прятаться в подвале и бояться, что мой дом подожгут бунтари. Но вы все знаете: Брегор никого не слушал. Барахир, я знаю, другой. Ангдир, тебя устраивало, как Брегор вёл дела. Но так дальше нельзя. Я не против, чтобы гномы ремонтировали приют, но я хочу жить среди своего народа.
***
— Понимаешь, — Эмельдир начала расчёсывать мужу бороду, — это ж просто лесть, чтобы тебя использовать. Я каждый раз говорю. Но ты ж любишь ласковые слова! И, да, не думай, что я не замечаю, как ты на племяшку пялишься. Если что узнаю, попрощаешься с любилкой.
— Эм, ну что ты!
— А ничего! Белет замуж не спешит, потому что полуэльфка, она ещё лет через 100 стареть начнёт. А ты-то куда лезешь? Вон, седины сколько уже!
— Это всё глупости, — смутился Барахир, — Эм, ты понимаешь, о чём я говорю. Мы тогда несколько дней говорили о том, как нам дальше жить, чтобы и народ не бунтовал, и те, кто при отце богатели, не обеднели. Сыновья Бериль мне всю плешь проели, мол, надо вообще с севера уходить! Вроде как это даже сам король Инголдо говорил. А я слушал и думал, как лучше будет нашему сыну!
— Ой, не начинай, — Эмельдир пшикнула. — Поумнеет Берен ещё. Ты лучше присматривайся к родне: у кого есть сынок толковый.
Покачав головой адан встал из-за стола и полез за вином.
— Только не допейся до песен о любви к животным, ладно? — супруга подбоченилась.
— Не надо, прошу, — Барахир налил себе и жене по бокалу, одним махом опустошил. — Я уже думал о Брандире и о его сестре. Но мне претит сама мысль о том…
— Что не твой сын будет вождём, да. Понимаю. А ещё, Брандир слишком вспыльчив, и сын его не лучше, как мне кажется.
— Рано судить, Эм. Мальчишке едва десять исполнилось.
— Вот и не суди о Берене! Мальчику едва исполнилось четырнадцать!
Снова выпив, Барахир отмахнулся.
— Понимаешь, Брандир… Он, как его мать. Я недостаточно хорошо знаю Брегиль, но по тому, что слышал в осадном лагере, по рассказам родни… В общем, я бы мужчине с таким нравом не доверил правление. Ты же помнишь, как он приехал в Ладрос?
— Ещё б не помнить!
***
Когда сошли снега, было решено устроить поминальное торжество в честь сгинувшего вождя. Король Финдарато Инголдо тоже приехал, однако практически ни с кем не разговаривал, лишь пожелал новому лидеру атани править мудро и бескровно. Уверенный, что такие слова говорились каждому новому вождю, Барахир сдержанно поблагодарил эльфийского владыку и продолжил беседовать с тётей Андрет, которая демонстративно не замечала короля и его свиту.
Разодетая в роскошные белые меха и украшенная сверкающими на солнце драгоценностями Эмельдир, уже заметно беременная, точно так же, напоказ, не видела мать и сестёр, зато с Бериль весело болтала и рассказывала о гномах осадного лагеря.
Барахир старался слушать, что говорили об отце. В основном, разумеется, вспоминали хорошее, особенно, из далёкого прошлого, когда Ладрос ещё назывался иначе. Чаще говорили о борьбе с неурожаями, об отсутствии голодных зим даже без помощи эльфов. Новый вождь кивал, соглашался и пытался понять, врут ему или нет. На днях должен был приехать из Дор-Ломина племянник — сын Брегиль по имени Брандир. Барахир его помнил лишь по словам сестры и совершенно не представлял, что это за человек, и какова цель его появления. Догадываясь, что ещё и с ним придётся так или иначе бороться за первенство, поскольку отец не удосужился оставить завещание, новый вождь надеялся обойтись мудро и бескровно. Думая обо всём этом, Барахир подошёл к супруге, начал кивать пожеланиям здоровья будущим малышу и маме, как вдруг с улицы донеслись перемешанные с криками хохот и похвальба.
***
— Брандир явился, словно герой легенды! — засмеялась Эмельдир, вспоминая. — Как сейчас вижу, как он притащил того типа и орал, что он с дружками жёг на берегу чучело Брегора. И ещё добавил, что его сестра таких своими руками вешала. Сотнями!
— Брандир сказал, — Барахир посмотрел на жену с укором, — что Ладросу нужен вождь, который таких поджигателей чучел вождей будет давить, как муравьёв.
— Он был в хлам пьянющий, что ты от него хочешь? Притащил со своими вроде как слугами какого-то дядьку, поорал во дворе, а потом — хрясь!
— Да, шею ему свернул. Знаешь, мне пришлось с Брандиром потом наедине разговаривать, и стоило немалых усилий объяснить, что вождь здесь я, поскольку во мне нет чужой крови.
— Я так понимаю, подействовало не это?
— Да, не слова.
***
— А ты бесстрашен и силён, племянник, — Барахир отпустил из объятий жену и твёрдым шагом направился к бросившему себе под ноги труп Брандиру. — Я ждал тебя, хотел побеседовать о будущем. С глазу на глаз. Пойдём.
Сын Брегиль согласился сразу же, двое мужчин направились подальше от дома. Как только шум скорбного торжества стих за спиной, Барахир без предупреждения ударил племянника в челюсть, и, когда тот упал, наступил ему на грудь.
— А теперь слушай меня, — слова вылетели вместе со слюной, — в Ладросе может быть только один вождь — и это я! Ты, пришлый разбойник, тут никто! Без моего приказа никто не смеет казнить моих подданных, что бы те ни сделали, ясно? Ты либо присягаешь мне на верность, сын чужака, либо убираешься с моей земли!
На разбитом пьяном лице проявилось глубочайшее уважение. Покивав, Брандир дал знак позволить подняться и после долгих усилий смог встать на одно колено.
— Да, ты — вождь, и я за тобой хоть в огонь, хоть в воду, хоть… Не знаю, в чащу там! И я очень рад вернуться на родину, правда.
***
— Мне иногда кажется, что зря мы не били Берена, — Барахир испытующе посмотрел на жену.
— Не поверишь — мне тоже. Но, если сейчас начать, он не поймёт.
Супруги замолчали, выпили ещё вина. Жаркий летний день сиял золотом солнца, со стороны леса потянуло запахом гари.
— Слушайте все! — вдруг донёсся издалека с улицы голос вроде бы только что спавшего после пьянки сына. — Я такое сочинил!
Несчастный, непонятый семьёй мальчик
Первым делом постучав в окно живущей неподалёку аданет, которую особенно сильно пугало поведение сына вождя, Берен, размахивая лютней, выбежал на середину перекрёстка дорог, чтобы раздражать возниц, и начал распевать:
— Приснился ночью мне кошмар:
Как не пугаясь тёмных чар,
Шерстистый белый горностай,
Задев свечу концом хвоста,
Устроил в Ангбанде пожар!
А что такое Ангбанд, други?
Я, не таясь, вам расскажу!
Вспомнив, что на солнце можно перегреться, юноша тронул раскалившиеся на макушке чёрные волосы, задумался. Осмотревшись, Берен нарвал у дороги лопухов, положил на голову, закрепил под подбородком ремнём, пожертвовав надёжностью штанов, и продолжил петь, только уже в безопасном месте, наслаждаясь собирающейся публикой. Особенно было приятно видеть слуг отца с их крайне недовольными рожами.
— Вам здесь не дебри-чащи! Вытри гарь скорее с губ!
Здесь ядовитый воздух, каждый здесь — живой труп,
У всех здесь в лёгких мусор, наше дело здесь труба,
Здесь воздух ядовитый забивается в зубах.
На травах здесь роса покрыта пеплом угольным,
Нет утренних туманов: здесь только смрадный дым,
Здесь очень трудно жить, здесь трудно сделать вздох,
И не поёт здесь соловей — он, задохнувшись, сдох.
Взглянув на реакцию публики, сын вождя сделал знак, мол, ждёт аплодисментов. Получив похвалу, Берен решил, что такое одобрение отцу не предъявить, значит, снова начнутся нравоучения о смысле жизни и правилах поведения, соответственно, надо…
— Благодарю вас! — юноша поклонился. — У меня вчера был день рождения, но атар был зол и ничего мне не подарил. А ещё он сказал, что песнями не заработать на жизнь. Давайте ему докажем обратное?
Положив один из лопухов под ноги и намекнув, что награду надо класть именно туда, Берен подтянул сползшие почти донельзя штаны и запел дальше:
— Что ж, снилась мне, врагу под стать,
Резная чёрная кровать
Под балдахином из цепей.
И Моргот злобный спал на ней,
Не прекращая бормотать:
«Ничего не останется от них,
Здесь останемся, может быть, только Мы,
И багровое вьётся пламя,
Будто знамя
Беспощадной чёрной зимы».
В его постели — серый лёд.
Но почему так больно жжёт
Ладонь, которой, что есть сил,
В горящих пальцах Сильмарилл
Сжимал он ночи напролёт?
Его венец откован был
Из песен рыб, медвежьих жил,
Слюны павлина, слёз врагов,
Отборных орочьих мозгов,
И… — он сделал многозначительную паузу. — Горностаевых шагов!
И бесшумно ступая как шпион,
Белый зверь никого не разбудил,
Подобрался в ночи к Морготу он,
Цап за горло!
И с собой унёс Сильмарилл!
Думая, что бы ещё спеть, или повторить уже исполненное, Берен с радостью наблюдал, как безотказные подданные отца стали поздравлять его — несчастного, непонятого семьёй мальчика с прошедшим днём рождения.
***
— К тебе Риндель приходила, — с укором сказала Эмельдир, встретив вернувшегося уже ближе к ночи сына. Она нарочно дождалась отпрыска в саду у самой калитки, чтобы первой поговорить с ним. — И вчера, и сегодня.
— И? — Берен, снова нетрезвый, но слишком счастливый, чтобы быстро стать по-домашнему вечно недовольным и скучающим, снял с головы лопух, бросил под ноги и подтянул штаны.
— Она — хорошая девушка. Понимаешь, супруга вождя должна быть из круга вождя.
— Из Круга Рока! — юный адан потоптался на лопухе, поднял над головой чем-то набитую тряпку в виде мешка.
— Сынок, — взяв отпрыска под руку, Эмельдир повела его к беседке, — да, вожди вершат судьбы народа, как и Валар — судьбу Арды. Валар женятся на Валиэр. Так правильно. Мы с твоим папой тоже из одного Круга Рока.
— Я ей не нравлюсь! — Берен плюнул в клумбу с розами. — Риндель просто родители в мою постель кладут!
— Знаешь, — мать сдержанно рассмеялась, — я понимаю, что ты ей не нравишься, и даже знаю причину этого. Поверь, если бы твой папа себя вёл, как ты, я бы ни за что с ним не связала жизнь.
— Вот и живи, с кем хочешь, и мне не мешай, — бросив лютню на плечо, Берен гордо зашагал домой, споткнулся о порог и, ругаясь, скрылся за дверью.
Эмельдир покачала головой. Веря, что сын перерастёт глупость, женщина пошла вдоль яблонь, любуясь нарождающимися плодами среди зелёных листьев. Днём пришло письмо, сильно расстроившее супруга: оказалось, несколько лет назад у наследника дор-ломинского вождя родился сын, и вот-вот должен появиться второй. Барахир всегда считал Галдора дураком и неудачником, это каким-то образом утешало его, но теперь не осталось последней отдушины, и Эмельдир подумала, что сегодня Берену точно не избежать наказания.
Примечание к части
Песня Берена состоит из песни «Сектор Газа» гр. «Сектор Газа» и специально написанного стихотворения https://ficbook.net/readfic/11623600
Прошу любить и жаловать замечательного автора💝
Лягушка-лягушка
Старик помнил себя молодым и совершенно не принимал таким, как есть. Горбатый, с трудом переставляющий ноги мужчина был уверен, что силён и красив, как десятки лет назад.
— А ну, иди сюда! Ты! Чужак! Дуплом не хлюпай! А то сова влетит!
— Пап, не надо, я сам разберусь, — сын, у которого уже давно половина волос поседела, осторожно встал между разъярённым родителем и прибывшими нежданными гостями.
— Да что ты можешь, сопляк?! — уверенный, что старший сын всё ещё ребёнок, дедок замахал немощными непослушными руками с неразгибающимися пальцами.
— Смилостивься, великий владыка! — сопровождавший чужаков эльф в маскировочном плаще вышел вперёд и крайне учтиво поклонился. — Я готов поручиться за них, ты ведь доверяешь мне? По старой дружбе. Тебе привезли дары! Если бы не привезли, я бы их на полёт стрелы не подпустил! Ты же знаешь меня, великийвладыка!
Сморщенное лицо старика просияло.
— Ла-а-адно, — протянул он. — Но только если дар — она!
Стоявшая около гружёной повозки женщина с длинной золотистой косой с проседью не сразу поняла, что речь о ней.
— Ты, ты! — не оставил сомнений выживший из ума адан. — Чего глазами своими синими хлопаешь? Юбку задирай давай! И наклоняйся к земле.
— У них так не принято, — вежливо пояснил эльф, косясь на сына старика.
— А у меня принято!
— Отец!
— А ну пасть бревном заткнул, пока я не порвал!
Из-за повозки вдруг возникла женская фигура, что-то звякнуло, и под ногами дедка среди чёрных осколков вспыхнуло зелёное пламя.
***
В день отъезда из Барад Эйтель погода внезапно испортилась. Ещё вчера весна радовала тёплыми лучами солнца и ярко-голубым небом, а сегодня вдруг похолодало, и с самого утра из низких серых туч закапал мерзкий дождь.
— Лягушачья погода! — улыбнулся супруг Глорэдэль, шутя про своё имя, данное ему любящей бабушкой. Как сам знахарь рассказывал, когда он только появился на свет, а этого очень не хотел никто в семье, в особенности родители его отца, то был весьма похож на самое мерзкое существо, которое можно встретить в огороде. Так и появилось его имя — Кабор.
— Значит, на удачу, — дочь Хадора буркнула это совсем не радостно. Надвинув на глаза капюшон, закутавшись в плащ, она забралась в карету и многозначительно подняла флягу, мол, есть, чем заняться в пути.
Галдор поначалу с некоторой долей радости принял приглашение сестры вместе выпить и поговорить о предстоящей поездке, но быстро понял — зря не остался в своей карете в одиночестве: Кабор, привыкший лечить в основном детей, со взрослыми вёл себя так же, как со своими пациентами, что раздражало старшего наследника Хадора несказанно.
— Лягушка-лягушка! — сюсюкающимся голосом принялся напевать, чтобы всем стало весело, супруг Глорэдэль. — Ей на язык попала мошка.
На мошке-на мошке сидела маленькая блошка,
На блошке-на блошке надеты красные сапожки.
Жалея, что нельзя выйти, не остановив карету, Галдор стал пить больше, надеясь заснуть.
— Лягушка-лягушка не знает, что ей делать с мошкой,
Лягушка-лягушка не знает, что ей делать с блошкой —
Лягушка-лягушка думает только о красных сапожках!
У блошки-у блошки есть красные сапожки!
У мошки-у мошки есть маленькая блошка!
А у лягушки есть мошка и блошка,
Но она мечтает о красных сапожках!
Глорэдэль, тоже уже не трезвая, поэтому раскрасневшаяся и больше не кутавшаяся в шерстяную шаль, рассмеялась:
—Ты это поёшь-поёшь, а потом — хрясь! — и зуб малышу вырвал. Или руку вывихнутую вправил. Я это знаю, поэтому у меня от твоих песенок нервные мурашки по спине бегают.
— А тебе чего бояться, сокровище моё? — знахарь потёр руки. — Ты сама себе можешь помочь. Тебе для этого необязательно петь весёлые песенки.
На привале тема лягушек продолжилась. Когда путники, не добравшись до ближайшего поселения, решили отдохнуть прямо в лесу, с водоёма неподалёку начало доноситься кваканье. Радости Кабора не было предела, он снова принялся петь, и на этот раз гораздо более сюжетно:
— Шёл парнишка по опушке,
Сам не знал, куда.
По пути поймал лягушку
Около пруда.
Та, закрыв глаза,
Прошептала вдруг:
«Отпусти меня
На свободу, друг!
Требуй, что тебе надо,
Я помочь буду рада!
И в награду исполню
Три желания твоих».
Почему-то Глорэдэль, до этого практически безучастно к веселью занимавшаяся палаткой, оживилась и подмигнула брату, мол, давай, тоже попытай счастья. Тут лягушек много! Галдор не ответил, продолжил начатое в дороге единственное развлечение, которое, хоть и не радовало, но, по крайней мере, не злило.
— Три желания мучат парня,
Выбрать он не смог!
И на первый случай выбрал
Золота мешок.
Он теперь богат,
Но судьбе не рад:
Мирианы его жизнь,
Эх, затолкали орку в зад.
Больше всех засмеялась эльфийка — знахарка из Барад Эйтель, которую Галдор не хотел бы видеть никогда в жизни, а тут пришлось пересекаться постоянно. Хорошо, хоть у бессмертной хватило ума ни о чём сыну Хадора не напоминать.
— «Требуй, что тебе надо —
Я помочь буду рада
И в награду исполню
Два желания твоих».
«Дай же мне добиться власти
Во краю родном».
День проходит — наш парнишка
Ходит королём,
Но не в этом суть —
В сердце парня грусть.
Снова через год
К озеру идёт.
«Требуй, что тебе надо.
Я помочь буду рада
И в награду исполню
Одно желанье твоё».
Охранники обоза, обходившие окрестности, приблизились к костру, заулыбались. Галдор не хотел знать, что именно им показалось забавным.
— «Здравствуй, милая лягушка,
Сердцу помоги!
Вместо денег, вместо власти
Я хочу любви».
И лягушка вмиг
Изменила лик:
Перед королём
Королева стоит:
«Ой, какой любви надо?
Я помочь буду рада
И в награду исполню
Все желания твои!»
— Что за бред? — не выдержал всё-таки сын Хадора, попытался уйти, но встать не смог и едва не упал — всё-таки хмель сделал своё дело.
— У меня есть средство, — зачем-то полезла в разговор зеленоглазая эльфийская травница, — от которого быстро протрезвеешь и сможешь напиться заново, почти без последствий. Хочешь?
Галдор со злобой посмотрел в её сторону, пытаясь фокусировать зрение. Рядом с ненавистной знахаркой часто ошивался менестрель, которого почему-то все сторонились, и только эта бессмертная ластилась, словно кошка, выпрашивающая еду. А певец только нос воротил от неё, но и не отпускал от себя. Наблюдать за непонятными отношениями было мерзко и по трезвости, а на пьяную голову и вовсе оказалось невыносимо.
— Да перепихнитесь уже где-нибудь в кустах! — выпалил сын Хадора, чем привёл в крайнее изумление всех на привале. — Задрали!
— Спасибо за совет, господин, — заулыбалась Зеленоглазка. — Обязательно ему последую, правда, Риньо?
Менестрель покраснел до корней волос и спешно ушёл в палатку. Снова раздалось задорное кваканье, и один из охранников обоза поддержал начатое Кабором веселье:
— Как в домашнем огороде
Стоит старое корыто.
Никому оно не нужно вроде,
Потому оно залито
Дождевою водой,
Мусором и разной ерундой,
От такой вот жизни непростой
Получился там застой.
Но сейчас по вечерам
Раздаются песни там,
Во дворе и моём доме
И в домашнем огороде.
Часто слушал я их сам.
Не вини, моя подружка,
Поселилась там лягушка,
И творятся чудеса —
Раздаются голоса
Из окрестных деревень
Напролёт весь день.
Сколько с бубном ни скакал,
Сколько зелий ни вливал
Я в лягушку ту, но не стала королевой
И женой мне верной!
Что же, думал, подожду.
От учёных мужиков
Услышал я рассказ таков:
То, ища себе подружку,
Распевал самец лягушки.
И теперь мы с ним вдвоём
Песенки поём.
И сейчас по вечерам
Раздаются песни там:
Во дворе, и в моём доме,
И в домашнем огороде.
Их теперь пою я сам.
Их теперь пою я сам!
— Бедный лягух, — Кабор покачал головой, — поили какой-то дрянью! Хорошо, не умер.
— Повезло хозяину дома, что он не превратился в здоровенного мужика и не врезал ему, — со знанием дела сказала Глорэдэль. — Только представьте: стал бы этот лягух человеком с разумом жабы.
— Кошмар какой! — ужаснулись Зеленоглазка. — Я тоже песенку знаю.
За лесом у болота легко и беззаботно
В дождливую прохладу и ясную жару,
Там жили две подружки — зелёные лягушки,
На звёздочки смотрели, ловили мошкару.
Однажды к ним без дела стрекозка прилетела,
Она, как вольный ветер, летает тут и там.
Спросить ей было нужно: «Да как же вам не скучно?
Вам разве не хотелось попрыгать по горам?
На западе там — море, за морем — горы, горы!
Аман такой огромный, чудес так много в нём!»
А что нам море-море? А что нам горы-горы?
Ведь мы в своём болоте и дальше проживём.
— Мне кажется, — дочь Хадора посерьёзнела, — именно так на нас отреагирует племя, к которому мы направляемся. Я не верю, что Арминас нарочно не привёл халадинов к королю. Я знаю его, он хороший эльф. Не предатель.
Повисло молчание, в сумраке ночи среди кваканья лягушек прозвучал далёкий волчий вой, и костёр пришлось разжечь ярче.
— Там кто-то прошёл, кажется, — защитники обоза переглянулись, взялись за оружие. — Трое, да?
— Не знаю, — пожал плечами Кабор. — Мало ли, кто тут ходит.
— Эльфы, наверно, — люди отмахнулись. — Захотят — подойдут.
— Да, не наше это дело.
— Мы в своём болоте и дальше проживём, — кивнула Зеленоглазка. — Вы, главное, волков не подпускайте.
— Утром в путь, — зевнул Кабор, обнял жену. — Пойдём спать.
Глорэдэль кивнула. Кваканье, стрёкот и щебетание смешались с шумом ветра в могучих кронах, звёзды замерцали ярче, над костром заплясали искры.
И дорога впереди осветилась серебристым сиянием ночи.
Примечание к части
Песни:
«Лягушка» гр. «Свинцовый дождь»,
«Лягушка. Три желания», народная,
«Царевна-лягушка» Ю. Белоусов,
«Две лягушки», студия «Нейна».
Крохи истории
Найденные «крохи истории», как выразилась о выкопанных останках жена сообщника по авантюре, были слишком ничтожными, однако все трое участников тайного похода сошлись на том, что лучше так, чем никак.
Дорога давно отклонилась от изначального маршрута и стала гораздо длиннее, зато на пути встречались весьма занятные личности, от одиночек до целых торговых обозов и поющих про лягушек важных особ.
Так как откровенно говорить с самим собой или выяснять спорные вопросы с сообщниками, многим удобнее под сенью лесов, трое искателей порой наблюдали из укрытия весьма занятные беседы.
«И зачем я опять про это думаю?! — вслух, пусть и негромко, ругал себя эльф, одетый в поношенный плащ, с неудобной большой сумой на плече. — Я всё давно решил! Я сам хотел уйти! — Он немного помолчал. — Хорошо, — продолжил говорить бродяга тоном учителя, — подумай сам ещё раз: ты хочешь вернуться? Уверен? Но тебя казнят за предательство! Или бросят в тюрьму! Ты надеешься, что заявишься в Хитлум незамеченным и тайно вывезешь семью? Ха! Вот наивный! Как ты себе это представляешь? И, даже если удастся, куда ты их привезёшь? В чужой брошенный дом? А если он понадобится наследникам хозяина?»
Высказав себе всё, что думал о терзаниях души, эльф свернул с дороги, и вместе с ним среди густой поросли затерялась негромкая песня:
«Моё поле без конца и края,
Моё поле, кровью напоённое.
Что случится в будущем, я знаю —
Поругание да города сожжённые».
Трое искателей не стали догонять странника, хотя и донимало любопытство.
Следующие встреченные путники из числа запомнившихся были горячо спорившими друг с другом гномами и людьми. Трое искателей уже видели их по отдельности: они перевозили то лошадей, то зерно, то различную утварь, необходимую для содержания скакунов. Но теперь путники объединились и никак не могли договориться о дальнейших действиях. Люди утверждали, что именно ногродские мастера убили ладросского вождя, и это неминуемо однажды вскроется.
«Как вы думаете? — больше всех кричал самый щуплый и низкорослый человек с полысевшей головой. — Что вам всем за это будет? Виноваты, не виноваты, вождёвым подлизам плевать!»
Разумеется, подгорное племя уверяло, будто не имеет отношения к смерти Брегора Свирепого. Чья-то бородатая жена и вовсе начала доказывать, что это убитая самим же вождём одна из его дочерей забрала отца в своё подводное царство. Утопившись, Хирвен, мол, стала женой правителя омутов, теперь ей подвластна вся мутная опасная вода. Утянув вероломного папашу на дно, дочь сделала его своим вечным рабом, и обращается с ним хуже, чем с бесполезным псом.
Спорщики так ни к чему и не пришли, а трое искателей отправились в дальнейший путь. «Частички истории» отыскивались крайне трудно, к тому же, не всегда удавалось отличить останки, чтобы понять, кому именно они принадлежат.
Решив возвращаться домой и работать с тем, что накопилось за годы поисков, троица пересекла искусственно высушенную топь, миновала дороги, выстроенные на высоте в три-четыре эльфийских роста, обошла стороной небольшое поселение и забрела в чащу, где проходила охотничья тропа.
И вдруг потянуло гарью. Это было довольно странно, учитывая, что лето ещё не началось, а весна не была достаточно жаркой для воспламенения торфяников. Прислушавшись, искатели уловили едва доносившийся слабый стон.
— Подойдём? — указал вперёд сероглазый черноволосый эльф, обращаясь одновременно и к жене, и к другу. — Не поможем сами, так хоть позвать кого-то сможем.
— Или найдём живых орков, — кровожадно ухмыльнулся кареглазый Эльда, и такая улыбка напугала бы тех, кто встречал его отца, когда тот был не в настроении.
— Рискованно, — друг повеселел. — Мне нравится.
Эльфийка напряжённо молчала. Троица осторожно двинулась вперёд и вскоре набрела на пепелище.
— Помогите… — простонал обожжённый человек, привязанный к обугленному дереву.
Похоже, его пытались спалить заживо, но помешал дождь. Рядом валялись обгорелые трупы, вещи, остов чего-то с колёсами.
Кареглазый эльф стремительным движением вынул из ножен кинжал и воткнул в сердце умирающего. Друзья столь бескомпромиссную помощь не оценили, однако это его ничуть не смутило.
— Не убивайте, пожалуйста! — раздался вдруг очень жалобный голос, и из кустов показался молодой адан, формой глаз похожий на таргелионского подданного. — Умоляю! Я всё скажу! Только помогите выйти из леса! И… Есть еда? Как к вам обращаться, спасители?
— Хэру Нолпа, — кареглазый Эльда испытующе уставился на человека, который, не дождавшись ответа о пище, начал шарить по мешку эльфийки. Несказанно удивившись, та сама помогла найти жареный хлеб и мёд, убрала вещи за спину.
— Я, — принявшись судорожно жевать, раскосый адан ткнул себя в грудь, — Гобор. Я… Это… Честный торговец! А эти! — он чуть не подавился, с трудом проглотил большой кусок, указал на трупы. — Эти! Связались с одним типом. Я всё расскажу, только замолвите за меня слово перед стражей!
— Хорошо, — легко согласился хэру Нолпа, однако его друзья, похоже, не разделяли столь поспешного решения. — Только сначала скажи, что ты тут делал и почему того бедолагу у дерева не отвязал, коль это твои приятели.
— Да я хотел! — узкие чёрные глаза забегали и округлились. — Я просто вас услышал! И испугался! Думал, опять этот… Йар вернулся! Да дайте я расскажу! Мы зерно возили! Не своё! Нам платили, чтобы мы отвезли и продали! Потом наш хозяин договорился с одним типом, что часть зерна будут возить в таргелионскую тюрьму. В общем, тёмное это дело, я не разбирался. Знаю только, что там у них своего не растёт, а у нашего хозяина зерно хорошее.
— Ты ж сам таргелионский, разве нет? — вмешался сероглазый эльф, и человек содрогнулся всем телом, словно его ударили.
— Ну и что? Я к кому нанялся, того хозяином и зову! И стали мы возить зерно уже туда. И тут случился какой-то… А! Не важно, в общем, один тип крупно влип на мирианы. И его должны были повесить вместе с подельниками. Но у него оказались кое-какие связи, в общем, он откупиться смог. Но! Откупиться впрок! Отработать типа. Понимаете? Он, значит, смеси курительные продаёт. Но не простые! А-а! Там такие смеси, что наши двое ребят мозги последние прокурили, дочь одного из них ноги перед всеми стала раздвигать, лишь бы на эти смеси заработать! А Йартуив, так того типа зовут, нас не предупредил! Дал попробовать пару раз, а потом так плохо стало без этой гадости! Но я смог бросить, а те мои нет. Девка и вовсе… Всё. Ну и папаша её решил, что не надо ему мирианов, которые этот Йар ему платил за перевозки, потому как дочь сгубил. И решил Йартуива сдать. Мол, объявить, что беглый он висельник. А он узнал!
— Кто ж его предупредил, интересно? — хэру Нолпа многозначительно улыбнулся, и узкоглазый затрясся.
— Да не я! Не я! Мне зачем? Ну гад он, но мне золото надо! В общем, едем мы, и тут Йартуив. Избитый весь, злой. И с ним его дружки-могильщики. Говорят, мол, мы их хозяину, ну, который его от виселицы за выкуп спас, проблемы создали. А он проблемы не любит. Ну и вот.
— Мутно это, как царство Хирвен, — покачала головой эльфийка. — Но не наше это дело. Мы тебя к стражам отвезём, им и расскажешь.
— Да! Пусть они этого Йара повесят! Но сначала поимеют по очереди! Копьями!
— Пожалуй, я с тобой согласен, — кивнул хэру Нолпа. — Если бы моя семья от такого типа пострадала, я бы сам его на копьё насадил.
— Так вы мне поможете? Спрячете? Пока Йара не схватили? Он меня на лоскуты порежет!
— Почему мне кажется, что Йартуив тебя знать не знает? — подбоченилась эльфийка. — Ты, сдаётся мне, сюда пришёл чужим добром поживиться, и никакие это тебе не друзья. А мы тебя тут нашли, застали не вовремя, вот ты и врёшь.
— Да не вру я! — завизжал раскосый и вдруг бросился бежать.
— Пусть, — отмахнулся хэру Нолпа. — Не нашего ума это дело. Кстати, здесь действительно может быть что-нибудь ценное.
Друзья осуждающе посмотрели на него, кареглазый эльф пожал плечами, указал рукой на мертвецов:
— Давайте хоть их закопаем, больше ведь некому.
И в этот момент жена его друга побледнела, согнулась в приступе рвоты.
— Простите, — выдохнула она, кашляя. — Мне с самого начала было плохо, я просто не говорила. Но прикасаться к обгорелым трупам — это для меня уже слишком.
Примечание к части
Цитируется песня гр. «Кипелов» «Косово поле».
Старуха Хала, приди!
Четыре юные девушки усердно раскладывали на песке у реки камешки, тщательно выбирая гальку по цвету и форме. Ни одна из аданет не была замужем или рожавшей, поэтому грудь они не закрывали, а грубо выделанную кожу, шерсть и лён носили в основном на спине, бёдрах и стопах. Несколько дней назад туго заплетённые чёрные волосы, щедро смазанные жиром, ещё не растрепались; сильные, привыкшие к тяжёлой работе руки, смотрелись пусть и неопрятно, но застарелой грязи на них не налипло.
— Всё готово. Давайте начнём, — выглядевшая чуть младше подруг аданет с милыми круглыми щеками посмотрела горящими азартом глазами.
Девушки встали вокруг камешков, сжали ладони друг друга, переплетя пальцы и принялись повторять:
— Старуха Хала, приди! Старуха Хала, приди!
Для скорейшего результата требовалось ходить «вслед за солнцем» и приседать на каждый шаг.
— Старуха Хала, приди!
С реки дунул ветер, девушки испуганно и радостно захихикали:
— Пришла! Она здесь!
Яркий дневной свет скрыли облака, и это тоже означало явление таинственной старухи. В племени халадинов говорили, будто давным-давно жила среди них женщина, убившая своего полюбовника, с которым изменяла жениху. Чтобы доказать будущему мужу верность, Хала вышла к сородичам, размахивая окровавленной тряпкой. Позже именно Хала защитила халадинов от нашествия орков, а годы спустя отреклась от позорного кровосмешения с эльфами, грозившего гибелью всему великому роду людей. Незамужняя бездетная Хала считалась покровительницей семьи и брака, поскольку даже после смерти оберегала юных дев от плохого супружества. Аданет часто призывали её неупокоенный дух, чтобы узнать, чьей женой предстоит стать.
Обычно было страшно, и оттого очень весело. Как правило, предсказания в итоге забывались, и приходилось обращаться к легендарной соплеменнице снова. Какая жалость!
— Кто мимо пройдёт, будет похож на моего мужа лицом! — крикнула, опередив подруг, коренастая и неуклюжая, но милая лицом девушка.
— Ты же в прошлый раз это спрашивала! И до этого тоже! — возмутилась зачинщица игры.
— И что, Хириль? — подбоченилась аданет. — Попадались одни уроды! Пусть встретится красавец, тогда поверю. Раньше бабка Хала надо мной смеялась! Сегодня не будет, я знаю.
— Вы чего у воды возитесь? — вдруг откуда-то взялась на берегу старуха, едва не напугав подружек до визга. — Как лягушки какие!
— А, это ты, — выдохнула самая высокая из девушек. — Ба, ну чего ты? Нам не холодно.
— Хватит глупостями заниматься! Давай домой! Работать надо! — резко произнесла старушка, которая, если бы жила в подвластных эльфам землях, выглядела бы куда моложе. — А вы, — её голос смягчился, когда женщина обратилась к Хириль и коренастой аданет, — должны себя беречь. Вы ведь внучки вождя, вам племя украшать! Ваши сыновья должны весь мир заселить! И на колени бросить! Что ж вы тут ноги холодите?
— Да пойдём-пойдём, только… — внучка старушки занервничала: Халу ведь надо обратно отправить, а то останется среди живых и мстить начнёт!
— Домой!
— Ба-а!
— Пошла!
Девушка подчинилась, понурившись. Пожилая аданет снова заулыбалась вождёвым сродницам.
— Красивый будет у тебя муж, Харет, — сказала она коренастой деве. — Высокий, статный, умный. И любить тебя будет. И ты, Хириль, встретишь хорошего мужчину. Но, если ноги застудите, детишек не будет.
Сёстры с недовольными гримасами переглянулись. Третья подружка всё это время молчала и незаметно убирала камешки, шепча:
— Уходи, старуха Хала! Уходи, старуха Хала!
Со стороны запретного леса прилетел ветер и принёс соловьиные трели. Семена берёз закружились над водой, осыпались на лёгкие волны, превратив реку в сине-звёздный шёлк.
А где-то вдалеке зазвучали рога.
***
Больше не повторяя ошибку и не садясь в карету сестры, Галдор всю дорогу пил то, что удавалось купить у встречных торговцев или в поселениях. Что только ни попадалось! И настойка на мухоморах, и яблочно-рябиновый сидр, и эль с ежевикой, и черничный хмельной мёд, и отвар из крапивы с добавлением чего-то тайного. Рецептами никто делиться не спешил, но сына Хадора это мало волновало — он бы всё равно не стал сам готовить выпивку.
Глорэдэль исправно писала письма домой и лично Гундору, постоянно говоря о том, что напоминает ему про необходимость лекарств. В такие моменты Галдор изо всех сил боролся с желанием спросить сестру, не забыла ли она, зачем стала знахаркой, и не пожалела ли о зря потраченном времени? Язвительные слова не произносились исключительно из сочувствия к больному от рождения брату, хотя снова ссориться с Глорэдэль тоже не хотелось.
Потеряв счёт дням и лигам, наследник дор-ломинского вождя заснул во время очередного пути, и разбудил его лишь громкий голос, который точно не мог принадлежать человеку:
— Всё верно, Вильварин из Туманных Земель, я рад снова встретить тебя. Надеюсь, ты споёшь нам что-нибудь о своём короле, а пока я провожу тебя и твоих спутников разрешённой для людей дорогой.
Говоривший произносил слова без высокомерия или издёвки, но в замутнённом хмелем разуме Галдора в одно мгновение стало ясно, как никогда, и понимание сказанного заставило вспомнить давно забытое ощущение.
Ярость.
— Что ты сказал, эльф? — даже не поинтересовавшись, кто перед ним, старший сын Хадора едва не упал, спешно выбираясь из кареты. — Разрешённой людям дорогой?! Мы тебе псы плешивые?! Ты следишь, чтоб во дворец твоего королька не забрались грязные звери и не наследили?! По-твоему, люди — не Дети Эру?! Почему нам нельзя на ту дорогу только потому, что мы — не эльфы?!
Высокий светловолосый Синда в зелёно-коричневой одежде, с луком за спиной оглянулся на кого-то позади и сверху, едва заметно отрицательно кивнул. Снова повернувшись к незваным гостям, он приложил ладонь к груди:
— Я служу своему королю и выполняю его приказы.
— Королю, значит, — хохотнул Галдор. — Королю! А не думал ли ты, слуга, что не тому королю кланяешься, раз твой король отдаёт такие приказы?! Это позор — служить такому королю!
Смачно плюнув под ноги, сын дор-ломинского вождя едва не упал, потеряв из-за хмеля равновесие.
В ужасе от услышанного, Глорэдэль, её супруг и их слуги потащили Галдора обратно в карету, а эльфийский воин застыл в ошеломлении.
***
«Меч из пламени позовёт», — произнёс про себя Маблунг, вспоминая крайне неприятные слова несчастной погорелицы.
Страшное пророчество или, скорее наставление, вновь заставило сердце забиться чаще.
«Я служу не тому королю, — неприятные рассуждения закружили голову, словно у этого пьяного человека. — Но как я могу отречься от данного слова? Если уйду, пострадает моя семья…»
Мысль о том, что выбор: умереть с честью или без неё, эгоистичен, когда речь идёт о будущем потомков и супруги, возродила в душе безразличное принятие неизбежного.
— Мои враги, — через силу улыбнулся страж, — не Дети Эру, но белоствольные древа — порождения морготового искажения, худшие из них. — Он замолчал, оценил реакцию на шутку, точнее, её отсутствие, и указал рукой вперёд: — Я провожу вас, как и обещал. Но сначала предупрежу тех, к кому вы направляетесь, потому что там, куда вы держите путь, неожиданности не любят. А вы идёте с миром и рассчитываете на встречу без оружия.
Совсем рядом запел соловей, и солнце выглянуло из-за рваных серо-белых облаков. Прибывший из Туманной Земли обоз не спеша тронулся в дальнейший путь.
Алмаз из одинокого болота
За окном постепенно угасал дневной свет. Весна очень незаметно сменилась слишком долгим летом, и теперь жара донимала даже ночью, хотя обычно в Дор-Ломине было прохладнее, чем в Хитлуме или Дортонионе. Или нет? Что-то память подводит…
Гундор в последнее время всё реже делал над собой усилия, поэтому вставал с постели исключительно по крайней необходимости. Спина и суставы болели страшно, и, если раньше неплохо помогали снадобья или просто вино, то теперь приходилось терпеть мучения даже после большого количества лекарств. Однако, гораздо более страшным для второго из сыновей Хадора оказалось понимание — он стареет. Нет, не телом, свою плоть Гундор ненавидел с детства и мечтал избавиться от неё. Пусть гниёт — не жалко. Но в последнее время адан понимал другое — то ли от возраста, то ли от обезболивающих он начинает терять ясность ума. Это было очень-очень страшно. До паники.
Ощущение, что записи внутри головы кто-то планомерно сжигает — незаметно, безжалостно — заставляло трястись и без того нетвёрдую руку.
Кто был первым эльфийским королём? Сколько было у него детей? Или этот первый до сих пор правит? Проклятье! Имена и описания внешности эльфов так похожи! Финвэ? Не Финвэ?
Гундор со смешанным чувством вспомнил, как раньше втайне смеялся над неспособными запомнить историю Валинора и Средиземья сородичами. Они казались такими глупыми и нелепыми, но что теперь с ним самим? Захотелось относиться с пониманием и теплом к презираемым прежде дуракам. Появилось даже желание сблизиться с особо тупоголовыми! Они ведь тоже… Не запоминают. Бедняги!
«Что со мной происходит? Это конец?!»
Мысли звучали приговором, но сердце не желало признавать очевидного. Нет, это не слабоумие старости, это просто переосмысление отношения к собратьям, не более.
Нынешнее лето действительно затянулось. Жара донимала, и стареющий калека понял, что уже с трудом вспоминает лицо девушки, полюбившейся в юности, которая, разумеется, вышла за другого, родила от него детей и уже давно стала бабушкой. Гундор понимал, почему так произошло, и старался не думать о причинах слишком много. Да, так сложилось. Всё. Но как она выглядела?! Как?!
Трясущаяся рука взяла уже не раз прочитанное письмо.
«Лягушка в своём болоте — королева. В своём болоте она и поёт».
Эти слова, наверное, с радостью написала Глорэдэль. Сестра постоянно присылала интересные фразы и обычаи новых знакомых. Конечно, ей весело набрать поговорок про своего мужа и вместе с ним посмеяться над забавными высказываниями, а вот калеке-одиночке в них виделся намёк на себя.
«За неимением птиц и лягушка — соловей».
Увы, приходится быть соловьём самому для себя. В своём болоте.
Гундор лёг поудобнее, посмотрел на многочисленные полки, заставленные толстыми книгами. Сыну Хадора нравилось представлять себя путешественником по своим и чужим выдуманным мирам, бывать в Светлом Валиноре и Земле-под-пологом-мрака-и-ужаса, забираться на высочайшие горы и спускаться в глубочайшие пещеры, проводить ночи с эльфийками, а потом легко уничтожать в одиночку целые армии орков. Всё это было на страницах книг, Гундор делал закладки на любимых моментах, отмечая их разными цветами. В собственных сочинениях адан любил делать множество неочевидных сюжетных ходов и потом, слушая обсуждения книг, с гордостью за свой ум наблюдать, как читатели не замечают очевидных вещей.
Осторожно поднявшись с постели, теперь уже младший сын вождя взялся за неоконченные записи. Начав читать, Гундор листал страницу за страницей и ловил себя на мысли, что не понимает, зачем нужны все эти странные намёки, то и дело проскакивающие между строк.
Забыл?! Как же так?
Принявшись судорожно листать в поисках ответа, едва не плача от бессилия, калека понял — не найдёт и со злостью отшвырнул записи. Это конец. Разумеется, были черновики с дополнениями, но Гундор не помнил, куда их положил.
И вдруг в голове прозвучали надиктованные самому себе много лет назад слова:
«Род Мараха — люди Солнца, и каждый из нас — частичка светила. Мы должны нести свет, даже когда все остальные его источники угасли».
Это была попытка подбодрить брата, лишившегося духа из-за трагедии в семье, а сейчас очень кстати попалась халадинская поговорка: «Алмаз и в грязной луже блестит». Захотелось всё-таки дочитать очередное письмо сестры, на этот раз записать свои мысли подробнее, даже если сейчас это кажется ненужным.
Свет солнца должен сиять. Неважно, из лужи или с неба.
В очередном конверте, присланном Глорэдэль, была, видимо, песня, записанная, словно, впопыхах — очень неаккуратно. Сестра пояснила, что это стихи про любовь на одну ночь, а после неминуемо умрёшь, но женщина, о которой речь, столь дивная, что никому не жаль жизни ради её поцелуев. Глорэдэль считала это ерундой, однако Гундор, уставший от жизни одинокого калеки, ощутил единение душ с автором наивных стихов. Захотелось узнать мелодию, родившуюся в голове автора.
— Ты, словно Валиэ, прекрасна! — во второй, третий, пятый и ещё многий-многий раз повторял сын Хадора строки неизвестного менестреля. — Но орков Моргота опасней
Прикосновение к тебе.
Подаришь ты любви мгновенье,
Что сотен лет и зим ценнее.
И покоряюсь я судьбе.
Пусть жизнью заплатить придётся
За краткий миг, что, как луч солнца,
Лишь проскользнёт во тьме.
Любовь, что ты дарить готова,
Нельзя познать уж будет снова,
Смерть закуёт меня в оковы,
Но…
Не жаль нисколько мне.
Гундор чувствовал — ему тоже было бы не жаль ни капли, ведь люди для того и приходят в Арду, чтобы однажды из неё навсегда уйти.
Гундор над этим посмеётся
На дороге валялась раздавленная лягушка. Возвращавшиеся по зову рогов с охоты юноши, скорее всего, не обратили бы на трупик внимания, если бы рядом не лежало украшение, которое обычно дарят на свадьбу: медальон из черепа перепёлки. Было похоже, будто кто-то пытался расстроить чью-то семейную жизнь с помощью колдовства, а за такое полагалось суровое наказание. Показав старшему из внуков вождя Халдана находку, эдайн решили взять и лягушку, и медальон с собой, чтобы попробовать найти злодея, только брать проклятую вещь в руки никто не решался.
Не желая выглядеть трусом перед будущими подданными, Халдир — ещё не отрастивший бороду парень, поднял трупик и свадебный дар и, гордясь собственной неописуемой храбростью, пошагал домой сквозь густую поросль, давая понять — дороги ему не нужны.
***
Эльфы могли бы двигаться без остановки, однако людям понадобился ночлег. Маблунг осмотрелся, словно лес полнился врагами, хотя берёз в округе не наблюдалось, собрался уходить, но вдруг Аклариквет встал от костра. До этого он сидел, будто в полусне, и играл на маленьких деревянных гуслях с дор-ломинским клеймом.
— Я заметил, как ты отреагировал на слова Галдора, сына Хадора, — менестрель тронул воина за плечо. — Знаешь, я тоже о многом сожалею, а сейчас, кажется, выпил лишнего и очень хочу тебе об этом рассказать.
Находившиеся поблизости эльфы и люди переглянулись.
— Не время, — коротко ответил дориатский страж, однако Аклариквет его не собирался слушать, поскольку хотел лишь быть услышанным сам:
— Никогда не будет подходящего времени, Маблунг, — произнёс он, аккомпанируя себе на гуслях. — Я тоже раньше не ценил мгновения, а теперь…
Мой путь дождём размыт, — запел он вдруг, — я потерян и разбит,
Вдоль рваных ран души моей вода струится.
Сколько так бродить,
Теплом пытаясь растопить
Боль былых надежд под коркой льда?
Оставь меня! Смогу ли навсегда
Когда-нибудь любовь к тебе забыть?
Взгляд менестреля становился всё более отсутствующим, и дориатский страж невольно вспомнил измотанного уничтожающими душу чувствами к принцессе Лутиэн Даэрона. Музыка хитлумского певца заставила всех вокруг отвлечься от дел и отдыха, Маблунг заметил реакцию каждого: кому-то очень нравилось услышанное, кто-то осуждающе качал головой, а Зеленоглазка весьма выразительно поджала губы. Это ревность?
— В моих венах — странный яд
Снов, в которых говорят
Воспоминания мои ещё живые.
Дарят мне покой,
Ласкают прошлым разум мой.
В будущем тебя со мною нет… — Аклариквет замолчал внезапно, будто забыл, что дальше, перестал играть и замер мраморной статуей. — Эта песня, — сказал он, подумав, — всё, что осталось у меня от воспоминаний о Валиноре. Я ведь родился там и не знал других земель, да и не хотел знать! Я просто желал быть один из множества счастливых аманэльдар, но что-то в моей судьбе повело меня не по той дороге, и я потерял всё, что имел, и что мог иметь!
Прощай! Не нужно лишних слов.
Они — дыханье ветра,
Растаит их тепло под каплями дождя.
Я надеюсь, что меня помнят в Валиноре по этой песне, а не по… Остальным. Маблунг! Мне безумно жаль, что и ты меня знаешь по Празднику Объединения!
Зеленоглазка от удивления ахнула, с опаской взглянула на сидевших рядом у костра эльфов короля Нолофинвэ. Те делали вид, будто ничего не замечают.
— Я бы пел только о любви, понимаешь? Мне не нужно ничего иного! Но что в итоге? Я пою обо всём, кроме любви.
— Да? — дориатский страж снисходительно улыбнулся. — Но ведь ты поёшь только о любви. К верховному нолдорану. И это правильно, музыкант.
— Нет же! То есть… — Аклариквет замотал головой.
— Ты говоришь так, — стараясь не показывать усталое безразличие, Маблунг посмотрел в глаза Нолдо, — словно не собираешься возвращаться в Хитлум. Но ты даже не видел тех, к кому идёшь!
— Я собираюсь! — запротестовал менестрель. — Ты просто не понимаешь меня, потому что никогда не думал о ценности мгновений, из которых создаёшь воспоминания о себе! Я знаю, как меня запомнили в Валиноре, и мне жаль, что я прилагал усилия именно к такому образу для себя. Мне не приходило в голову, что однажды я стану лишь воспоминанием для тех, кого вижу едва ли не каждый день, что должен позаботиться о том, как будут говорить обо мне в прошедшем времени.
Дни ползут, проносят мимо
Радость и мою печаль,
Я ловлю твой образ мнимый,
Что уходит ночью вдаль.
Сновидения помогают,
Пью их яд я до дна!
Мои слёзы высыхают,
Исчезая навсегда.
Оставь меня! Я боль вкусил сполна!
Сумею ли я простить и всё забыть?
Прощай. Не нужно лишних слов.
Они — дыханье ветра.
Растаит их тепло под каплями дождя…
— Певец, — Маблунг отступил на шаг, потом ещё, — мне нужно обеспечить безопасность вам, моему королю и себе. Я не должен стоять здесь и слушать тебя. И да, мне тоже жаль, что ты запомнил меня по Празднику Объединения, и дело не только в моей нелепой одежде. Но ты должен понимать: Нолдор нет места ни в Дориате, ни в его окрестностях. Тебя… Вас не примут здесь. Надолго.
Менестрель начал обдумывать услышанное, и воин этим воспользовался — исчез среди буков и клёнов.
— Хорошо, что тебя Варнондо не слышал, — подойдя к Аклариквету, шепнула ему на ухо Зеленоглазка.
— Мне сейчас ничего не жаль, даже жизни и свободы, — громко заявил менестрель. — Я пьян и хочу выплеснуть накопившуюся обиду. Меня не ценят те, ради кого я пожертвовал всем! Мне уже нечего терять, моя жизнь утратила ценность, как хитлумские ресурсы в глазах торговцев Таргелиона!
— О, мгновение, ради которого не жаль умереть! Знаю-знаю! — колдунья рассмеялась. — Да, леди Глорэдэль? Ты ведь помнишь эту историю?
Женщина с сомнением покачала головой, отдала мужу половину своего ужина, поторопилась к палатке:
— Подожди, Лайхениэ, я для брата запишу. Что за история?
— Это случилось во времена постыдной повальной хвори, — начала вдохновенно говорить эльфийка. — Когда в Барад Эйтель только появились Младшие Дети Эру, сначала возникла только одна проблема: к знахаркам стали приходить женщины, требуя вылечить от беременности. Мы были в ужасе, поскольку никогда не беременели без желания, и не могли понять, как можно хотеть убить дитя во чреве, однако постепенно поняли, почему у аданет так происходит. Правда, понимания оказалось недостаточно, и мы всё равно не могли себя заставить лечить от беременности.
— Вы обучили этому Младших, — кивнула Глорэдэль.
— Да, — Зеленоглазка покачала головой. — И стали искать способ для вас предотвращать… Заражение. Ребёнком. У нас появилось несколько помощников — изначально три женатые пары, у которых слишком часто рождались дети. Мы стали давать им пробовать разные примочки и масла.
— И ведь у вас получилось! — дочь дор-ломинского вождя вдохновенно заулыбалась. — Теперь умные женщины могут беречь себя! И не умирать рано из-за постоянных родов!
— А умные мужчины могут беречь жён, — немного обиженно добавил Кабор, дожёвывая жареное на костре мясо.
— Но потом возникла иная проблема, — Зеленоглазка скривилась. — Эти три пары перемешались. Потом начали приводить других… кхм… помощников в исследовании. И мы вспомнили про то, как болели наши атани. Всё поселение! Пришлось заново рассказывать забывчивым Младшим, какие страшные последствия имеет распутство, а мне в ответ поведали сказку, будто жила в одинокой башне на берегу бурной реки прекрасная дева, с которой каждый мечтал разделить постель, ибо могла она подарить такое наслаждение, на какое никто больше не способен. Проблема лишь в том, что провести с ней можно только одну ночь, после которой жизнь теряет смысл, ведь больше никогда такого счастья не испытать. И несчастные любовники бросались из окна башни в реку, а прекрасная дева выходила на балкон и оплакивала каждого. И свою печальную судьбу заодно. Рассказчики говорили много, и я поняла, о ком шла речь! Я помню женщину, которую мы пытались лечить. Нам пришлось забрать её из дома во время повальной хвори. Я помню, как ругалась её мать, как плакал маленький сынок. А она думала только о близости с первым встречным! Конечно, она заражала смертельной хворью каждого, кто с ней ложился! Разумеется, столь похотливая особа была страстной и дарила весьма необычные ласки, поэтому привлекала, но одна ночь с ней становилась приговором любому мужчине. Однако именно ей посвятили сказку, песню и стихи! Не нам, спасавшим Младших от болячек! А ей! И таким, как она!
— Можно я запишу песню об этой распутнице? — спросила Глорэдэль, краснея. — Хочу послать брату, пусть посмеётся.
***
Галдор вышел из палатки справить нужду. Была уже глубокая ночь, и костры в лагере погасли. Несколько эльфов сидели около едва тлеющих углей, погружённые в раздумья.
Отлив с довольным кряхтением и резким движением поправив штаны, сын вождя подошёл к Эльдар.
— Я слышал, ваши соратники не преуспели в прошлый раз, пытаясь договориться с халадинами, — заявил он, стараясь говорить чётко, несмотря на многодневное безмерное распитие вина. — Но в этот раз я такого не допущу!
Втородомовские воины переглянулись, сдерживая улыбки, глядя на растрёпанного, помятого, далеко не молодого человека.
— Мы сначала скажем этим дикарям, а потом и покажем, — Галдор поднял кулак над головой, потряс рукой, — что наша армия больше, чем их! Наши бойцы лучше вооружены, у нас есть доспехи и лекарства для быстрого выздоровления раненых! Мы сомнём их сопротивление! Не позволим себя унизить!
— Я не позволю тебе проливать здесь кровь, — возник из темноты единственный светловолосый эльф на поляне. — Именем короля Тингола и владычицы Мелиан. И не смей больше произносить эти слова.
— А, это ты! — узнав Маблунга, Галдор хохотнул. — Пастух для низших рас! Как вы там называете наших лордов? Голодрим, да? На вашем языке это означает нечто, не относящееся к мудрым искусникам, да?
Дориатский страж не продолжил разговор, снова исчез во тьме.
И вдруг от догоревшего костра полилась простая мелодия, которая, однако, почему-то завораживала.
— Мой путь дождём размыт, — зазвучал голос Аклариквета, — я потерян и разбит,
Вдоль рваных ран души моей вода струится.
Сколько так бродить,
Теплом пытаясь растопить
Боль былых надежд под коркой льда?
Оставь меня! Смогу ли навсегда
Когда-нибудь любовь к тебе забыть?
Галдор замер, чувствуя, что не может вспомнить, о чём собирался сказать. В сердце зашевелилась странная, словно живая тоска, пробуждая желание жить и стыд за пьянство. Эти чувства нередко возникали и ранее, но сейчас почему-то ощутились иначе, словно найдя путь глубже в душу, нежели прежде. Воспоминания о любимых, навсегда ушедших из мира живых, резанули по сердцу, яркой искрой вспыхнул страх однажды потерять и родителей, и сестёр, и брата, и племяшек… Хватит ли сил пережить ещё хотя бы одну смерть? Даже об отце почему-то сейчас думалось без ненависти.
— А ты, — рыгнув и подтянув штаны ещё раз, указал адан на Аклариквета, — господин, хватит колдовать. Я и без тебя, господин, с мозгами. Понимаю, что можно, а что нельзя.
Поклонившись, Галдор ушёл в палатку. То ли ему показалось, что вслед прозвучал голос сестры, то ли нет. Глорэдэль сказала кому-то, что над этим Гундор тоже обязательно посмеётся.
Примечание к части
Песня: «Вечный дождь» гр. «Дыхание пустоты»
Хозяин пареных бобов
Всё ещё оглядываясь на песок, словно там действительно могут появиться следы старухи Халы, внучки вождя халадинов поспешили узнать, почему трубят рога. В прошлый раз это означало смерть бабушки, однако, сейчас, вроде бы, пение звучало не скорбно, а торжественно. Рождаться в семье Халдада было некому, свадеб пока тоже не планировалось, значит, произошло нечто иное. Может быть, важные гости?
***
Хадор посмотрел на вошедшего гонца. Каждый раз, когда от короля Голфина кто-то приезжал в Дор-Ломин со срочными донесениями, человеческий вождь ощущал себя странно: то ли чувствовать гордость, то ли опасаться неизвестно чего… Да, предки жили с эльфами бок о бок, общались практически на равных, но то были иные эльфы, и иные люди. И совсем иные времена! Иногда Хадор думал, что многое бы отдал за возможность поговорить с Марахом о жизни, отношениях с подданными и Старшими, о войне…
Отдал владыка Дор-Ломина уже очень многое во имя вроде бы общего блага,но что получил взамен? Драконий Шлем из рук великого в прошлом принца Фингона. Равноценный ли то обмен? Сомнения в этом — признак человеческого слабоумия и малодушия в сравнении с эльфийской мудростью и доблестью? Вопросы и отсутствие ответов на них бесили до боли в груди, поэтому стареющий адан отмахнулся от бесполезных мыслей. Всё равно спрашивать об этом он никого не собирался.
Узнав, что важный гость вот-вот зайдёт, вождь поставил реликвию на самое видное место, и, когда эльф зашёл — абсолютно бесшумно, словно призрак, а не живое существо, Хадор гордо указал на подаренное сокровище:
— Абсолютно неуязвим для стрел. Разве только, если в глаз попадут. Но орки так метко стрелять не умеют.
Гонец согласно кивнул, однако его многозначительный взгляд говорил о том, что не всегда стоит бояться морготовых рабов — выпустить стрелу могут не только они. От этого молчаливого напоминания по спине человека пробежали мурашки.
— Я здесь, чтобы доставить королю Нолофинвэ вести быстрее, чем это сделает ваша почта, — без выражения произнёс эльф, вежливо отказавшись от предложенного супругой Хадора угощения. — Расскажи всё, что знаешь, о походе сына, а потом передай ему, что на этот раз союз должен быть заключён любой ценой. Король Нолофинвэ не потерпит новой неудачи.
— У короля не бывает неудач, — с гордым почтением заявил Хадор.
— Именно так, — согласился посланник. — Рассказывай, вождь, что пишет тебе сын.
Честно сообщать, что Галдор не прислал ещё ни одного письма, и все вести получает только от дочери, владыка Дор-Ломина не стал. Пригласив всё-таки гостя за увенчанный реликвией стол, Хадор начал рассказ, опуская то, что, по его мнению, короля Голфина интересовать не может.
***
Старый вождь в первый момент отпрянул от колдовского огня, но быстро сообразил — это фокус, не более.
— Гадкие эльфики! — проскрежетал он. — Ненавижу вас и тех, кто считает вас друзьями!
— А зачем тогда сына на эльфий манер назвал? — подражая говору эдайн, беззлобно спросил Маблунг, стоя так, чтобы было видно всех вероятных драчунов.
— А я тогда грибов обожрался, — вдруг успокоился старик и как-то даже погрустнел. — Это всё вы мне подсунули! Ладно, чё уж. — Не договорив, вождь Халдан махнул рукой и указал трясущимся пальцем на дориатского стража: — Каждого человека его же верёвкой удавить можно.
— Хорошо сказал, — похвалила Глорэдэль негромко. — Запишу.
Проводив взглядом уковылявшего прочь отца, Халмир вежливо поклонился, словно повторяя манеру эльфийских приветствий.
— Я прошу считать случившееся шуткой, — сказал он на трудно узнаваемом Синдарине. — С кем мой отец поздоровается, у того осёл дохнет. Хорошо, что вы ему не нравитесь.
— Для козла козёл дороже стада баранов, — многозначительно произнёс Маблунг, видимо, местную поговорку, потому что на неё никто не обиделся и не засмеялся, а вот прибывшие из Хитлума подданные Нолофинвэ едва сдержали улыбки.
Халмир указал куда-то в кусты:
— Дорогие гости, я тут хозяин, поэтому, коль захочу, то и пареные бобы посажу. Своих сородичей я с радостью приглашаю на пир. А его сородичи, — он плавно повёл рукой в сторону Маблунга, — пусть с ним и пируют.
— Вот оно как, — подняла брови Зеленоглазка. — Мы, значит, недостойны.
— Галдор, — Глорэдэль подошла к карете брата, отодвинула шторку, — пожалуйста, держи себя в руках.
Сын Хадора не ответил. Он был вроде бы трезв и крайне хмур, недобро косился на дориатскую стражу.
— Не заставляйте его ждать, — тихо сказал Маблунг. — Пусть считает вас друзьями.
— И что он нам сделает, хозяин пареных бобов? — хрипловато процедил Галдор.
— Пусть лучше считает вас друзьями, — повторил Синда. — Поверь, я говорю это не просто так.
Самая грязная лужа Арды
В кустах оказался спрятан широкий невысокий шалаш, окружённый такими же, только поменьше. Для всесезонных жилищ они выглядели слишком лёгкими, но, вероятно, на зиму стены как-то утеплялись. Абсолютно все выходы смотрели точно в сторону, противоположную границе с Дориатом.
— Это чтобы эльфы думали, будто в шалаши нельзя зайти? — во весь рот заулыбался Кабор. — Дверей же нет. А обойти не догадаются.
— Какие недогадливые в Дориате эльфы! — серьёзно покачала головой Глорэдэль.
Супруг печально вздохнул.
Слуги семьи Хадора шли чуть позади, молча опустив глаза. На пару шагов от них отставал Галдор, постоянно останавливавшийся и что-то рассматривавший в густых кронах буков.
Поселение халадинов огибала полукольцом неаккуратная вырубка — создавалось впечатление, будто каждый просто валил ближайшее от своего дома дерево, отходя на самое короткое разрешённое расстояние, оставляя нетронутым лишь «живой забор» вокруг расположения племени. Но такая вырубка привлекала внимания гораздо больше, нежели дороги или заметные с их стороны входы в жилища.
— Алмаз и из лужи слепит глаза! — вдруг сказал Халмир, указывая сначала на шалаши, а потом — на лес.
Сделав вид, будто всё поняли, Глорэдэль и Кабор почтенно кивнули, и сын вождя халадинов просиял.
***
— Наши подопечные — немного необычный народ, — словно извиняясь, Маблунг пожал плечами.
Дориатский страж позвал эльфов Хитлума на поляну около поворота реки, находящуюся на возвышенности, пояснив, мол, если старый вождь всё-таки обиделся на неподчинение, отсюда будет заранее видно, насколько плохо дело.
— Халдан называет свои владения драгоценными, — Маблунг одновременно говорил, разводил костёр и следил за окрестностями. Его соратники находились поблизости, однако не подходили. — А ещё он в тайне боится леса. Я слышал историю об этом. Рассказать?
— Конечно, — с охотой кивнула Зеленоглазка. — Неизвестно, сколько нам тут сидеть и чего ждать.
— Когда Халдан был ещё ребёнком, — заговорил, смотря в небо, Синда, — на Таргелион напали орки, и племя халадинов оказалось в окружении. Тогда погиб и отец будущего вождя, и дед. Осталась только тётя Халет, которая и привела в итоге свой народ к нам. Конечно, не она привела, а владыка Финрод, сын Финарфина, но это не столь важно для нас, а халадины и вовсе это вспоминать не любят. Когда племя уходило из Таргелиона, народ Халет был разорён, однако кое-какие сокровища кому-то всё же удалось вывезти. Только леди-вождь потребовала избавиться от всего проклятого золота, втоптать его в грязь. Можно было бы отдать ненужные драгоценности Финроду, ведь, насколько я знаю, он выплатил их долги, но Халет распорядилась иначе. Халдан пожадничал, спрятал под одеждой кристалл, а тётка нашла. Говорят, угрожала завести племянника в лес и бросить на съедение волкам, если не выбросил проклятое сокровище. И, говорят, Халдан приходил к луже, куда выбросил кристалл, любоваться его блеском. Позже, став вождём, он начал говорить, что его прекрасное поселение — это алмаз, который сияет даже в грязи, то есть, в нашем лесу.
— Мило, — Зеленоглазка рассмеялась.
— Алмаз не сияет, потому что не обработан, — один из втородомовских эльфов помрачнел, — бриллиант сияет.
— Сильмариль, — поправил его Аклариквет, многозначительно улыбнувшись. — Даже у Моргота.
— Земли которого — самая грязная в Арде лужа, — поёжилась колдунья, невольно оглянувшись на кроны.
— Знаете, почему ещё берёзы зовутся белыми предателями? — вдруг спросил Маблунг, крайне удивив всех у костра. — Потому что горят незаметно и пахнут при этом приятно. Не скажешь, что пожар начался.
— Похоже, я не понимаю местных шуток, — вздохнул менестрель, уставившись в огонь. — В Валиноре первые Эльдар постоянно пели о любви к белым деревьям, а здесь…
— Здесь — сумеречный край, — дориатский страж прищурился, — который не покинули те, для кого братство означает больше, нежели просто придуманное одним из первых эльфов слово.
— Я родился в Валиноре, — словно извинился певец.
— А я — здесь, — настаивал на чём-то своём Синда. — Семена средиземских деревьев проросли за морем, а потом прилетели назад. Должны ли мы считать их сорняками?
— Нет, — твёрдо заявила Зеленоглазка, и Маблунг замолчал.
Теперь речь на высоком берегу не звучала, доносились лишь пение соловья и шум ветра в пышных кронах буков.
***
Шалаш очень быстро наполнился самым разным народом. Здесь были и молодые, и старые, и совсем дети. Кто-то притащил козу, навесил на неё бубенцы.
Галдор, Глорэдэль и Кабор пытались уловить хоть что-то в неразборчивом гомоне, но халадины говорили на каком-то своём наречии, все слова которого звучали весьма похоже и одинаково непонятно. Гостям указали садиться на сваленные кучей ветки и шкуры, кто-то седой и бородатый притащил огромный барабан. Хозяева торжества весьма неоднозначно косились на дор-ломинских сородичей, что-то «халалакая» друг другу.
— Обсуждают и не стесняются, — развеселился Кабор. — Надеюсь, они не догадались о моём истинном имени.
Глорэдэль заулыбалась, в этот момент пожилой халадин начал бить в барабан, и получилось на удивление интересно. Какие-то девушки с оголённой грудью принялись прыгать с ноги на ногу, кружиться и ритмично двигать согнутыми в локтях руками, сжимая и растопыривая пальцы.
— Ты был похож на лягушку во младенчестве, — скривился Галдор, — а эти так лягушками и остались.
— Лягушка в доме — к счастью! — супруг Глорэдэль сказал это с интонацией учителя маленьких детей. Только «утю-тю» добавить осталось.
Женщина с седыми волосами и закрытой шкурой волка грудью подошла к гостям, протянула что-то, похожее по виду на тонко нарезанное вяленое мясо.
— Муравьи, — сообщила она, испытующе взглянув на гостей.
Разумеется, Галдора ей было не удивить, он сразу же попробовал и, оценивающе пожевав, одобрительно кивнул:
— Сюда бы соснового отварчика да кленового сока с льняным хлебом.
Похоже, женщина не ожидала такой реакции, поэтому захлопали короткими ресницами и, открыв рот, обернулась на вождя. Одна из танцующих девушек вдруг остановилась, уставилась на гостя чёрными, словно состоящими из одних зрачков глазами.
— Ты чужой-ой-ой! — начали выкрикивать, прихлопывая и стуча по барабану, остальные плясуньи. — Ты другой-ой-ой!
Ты не мой-ой-ой!
Зверь лютый!
Но подожди!
Не уходи!
Подумай!
***
— У них не только имена эльфийские, — внезапно заговорил Маблунг, когда замолчал соловей. — Они ещё и песни наши поют. Не признают этого, конечно, говорят, мол, сами сочинили, но я же знаю, кто их обучил.
— Кто же? — заинтересовался Аклариквет.
Страж подумал, тепло улыбнулся и загадочно ответил:
— Это была Белая Звезда.
Примечание к части
Песня «Чужой» гр. «Мельница»
Лучшее место для тайного свидания
Восхищённых коротких писем снова была гора. К ногам певицы с белоснежными волосами падали шёлковые цветы, признания в любви, угощения в красивых обёртках, украшения и даже расшитые накидки. И всё ещё незамужняя племянница главного советника короля Тингола с радостью пользовалась благосклонностью публики.
Нимродель снова затмила всех: и Даэрона, и его подражателей, и даже весёлые гости-наугрим признали: плясать под музыку Белой Звёздочки можно сколь угодно, пока ноги держат. А перестанут держать — сядем и будем махать руками, косами, бородами, а, главное, подпевать.
Менегрот веселился. В подземной столице Дориата праздновали День Воссоединения короля и народа, вспоминали, как много лет назад, после долгих безнадёжных поисков обрели не только владыку, но и владычицу, благодарили Мелиан за добродетель и помощь. Ни Ольвэ, ни Эола, разумеется, не упоминали вслух, однако по глазам некоторых ногродских мастеров было видно — они друга забывать не собираются, а молчат лишь из вежливости.
Служанки спешно помогли Нимродель собрать дары и отнести в её покои. Девушка знала: дядя спросит, кто предлагает его любимой племяннице брак, будет настаивать на самом выгодном варианте, но сама певица не хотела выходить замуж. Очевидно ведь, поклонников и даров сразу заметно убавиться, и Даэрон снова окажется любимцем публики, а Нимродель славой делиться не желала.
Записки, записки, записки… Перед глазами вставали восхищённые лица тех, кого она узнавала по подписи, остальных же выдумывала. Нет, никто из этих эльфов не хорош достаточно.
Вдруг одна записка из вороха привлекла особое внимание — послание оказалось написано не на дориатской бумаге, а на тончайшей коже, причём сразу определить, какого животного, не вышло.
«Я не смогу ждать тебя вечно у границы — меня заметят, — гласили написанные узнаваемым почерком слова. — Две дюжины дней, не более. Умоляю — приди, покажись хоть на миг. Я проделал этот путь только ради тебя».
На обратной стороне находилась карта с указанием места встречи.
Сердце Нимродель пропустило удар. Спрятав послание в ящик с гребнями и шпильками — туда точно не станет заглядывать дядя, эльфийка ощутила бурю противоречий. Разумеется, Амрот, сын Амдира, кем бы он ни был сейчас, тоже не подходил вольнолюбивой певице в мужья, а, учитывая, что его семья ушла из Дориата вместе с голодрим, ситуация становилась совсем отвратительной, но Нимродель ничего не могла с собой поделать: ей стало страшно любопытно взглянуть на давнего воздыхателя. Он ведь, действительно, проделал огромный путь ради неё! Это очень льстило.
Однако эльфийка совершенно не представляла, каким образом может покинуть Менегрот. Что сказать родителям и, особенно, дяде? Хочет отправиться за вдохновением? Возможно. Но как пойти без нежелательного сопровождения? Кому можно доверить тайну?
Конечно, можно взять Митреллас и сказать, что зайдут в гости к Неллас, вместе будут петь песни и сплетничать, поэтому мужчинам нет смысла сопровождать королевскую советницу. С другой стороны, всё равно от всевидящего взгляда королевы не укроется ничто, однако вряд ли Мелиан расскажет Саэросу о тайных делах его сродницы. В конце концов, встреча может быть и случайной. Подумав ещё некоторое время, Нимродель пришла к выводу, что отправляться как бы в гости вдвоём с подругой — лучшее решение.
Не будучи затворницей, певица, однако, редко уходила далеко от центра столицы, и новое небольшое путешествие действительно вдохновляло. Когда дорога пошла вверх к мосту через могучий Эсгалдуин, сердце восторженно затрепетало.
— Мы взлетаем, Митреллас! — рассмеялась племянница Саэроса, вскидывая руки и пускаясь бегом по ажурным мраморным плитам. — К самым высоким звёздам! Один взмах, и…
— Мы в лодье Тилиона! — подхватила настроение подруги Митреллас.
Одетые по-походному эльфийки, с небольшими сумками за спинами поспешили к дверям, открывавшим путь наволю.
Лишь ступив на камни моста, Нимродель схватила Митреллас за руки, закружила в танце. Вокруг была тихая, звенящая трелями соловьёв звёздная ночь; сиреневая, чёрная, лиловая и зелёная листва практически не трепетала, лишь воды Эсгалдуина шумели в такт щебетанию птиц.
— Где-то в ладонях тьмы Эа затерян наш мир, — запела Нимродель, — в нём тишина, колдовство и ярчайшие звёзды.
Взмах до Луны —
Крылья бабочек так холодны!
Прячутся тени в сиянье застывших равнин,
Тают в оттенках эмоций.
Мост промелькнул под ногами, мягкая бирюзовая трава обняла стопы, пробралась к оголённой коже между лёгкой обувью и штанами. В ветвях захлопали крылья крупной птицы.
— Взмах до Луны — словно вязкий безумный кошмар.
Так непривычно лететь, боль пульсирует в крыльях.
Взмах до Луны —
Паутину плетут звуки арф,
В пальцы впиваются струн их жестокий металл,
Ноты рассыпались пылью…
Ни одно облако не загораживало Итиль, лишь Завеса Мелиан слегка рассеивала серебристое сияние. Дороги впереди не было, но девушки хорошо знали, куда надо идти. Танцуя между могучими древними и тонкими юными стволами, подруги продвигались в сторону одинокого жилища.
— Не испугает тяжёлая поступь зимы,
В лучшее верить — вот то, что всегда остаётся.
Что бы в себе не таили зловещие сны,
Знает душа —
Крыльев взмах нужен ей до Луны.
Знает душа —
Крыльев взмах нужен ей до Луны,
А там дотянусь и до Солнца.
До цели подруги добрались к полудню. Рассеянный приглушённый свет Анар золотил кроны по-разному: одни становились живее, ярче, другие же, наоборот, начинали казаться бумажными. На таких деревьях практически никогда не селились птицы и зверьки, что наводило на мысль об их иллюзорности. Или, вероятно, древние исполины были мертвы.
Дом кареглазой эльфийки по имени Неллас находился на краю леса у ручья. Здесь, наоборот, кипела жизнь: одинокая дева кормила всех подряд, поэтому к её крыльцу слетались, сбегались и сползались самые разные обитатели чащ.
— Вас тоже угостить? — стоя среди галдящих птиц в простом платье, положив зерно в неукрашенный передник, Неллас улыбнулась гостьям.
— Только не просом, хорошо? — рассмеялась Митреллас, однако хозяйка равнодушно пожала плечами, мол, ну и зря, и отправила в рот несколько зёрен.
— На самом деле, — Нимродель многозначительно указала на сумку, — мы сами тебя угостить собирались. У нас есть ореховые пироги.
Неллас разом высыпала всё просо под ноги, отряхнула платье и поманила подруг в небольшой дом между двух могучих ясеней. Оказавшись за длинным узким столом около открытого окна, певица осмотрелась, будто ожидая слежки.
— Мне нужна помощь, подруга, — Нимродель прищурила глаза. — Мне очень нужно отлучиться, одной, тайно. Прошу, если вдруг кто-то спросит тебя, скажи, что я гощу у тебя вместе с Митреллас!
— Мне не трудно сказать кому угодно и что угодно, — хозяйка налила гостьям нечто ароматно-хмельное. — Жизнь не имеет смысла, поэтому я не вижу причин отказать. Может быть, ты подвергнешь себя опасности, но это не имеет значения. Знаете, жизни ничто не придаёт смысла: ни любовь, ни дружба, ни семья, ни искусство, ни увлечения. Продолжать жить или нет — лишь наш выбор. Хочется — живём. Нет — не живём. Но почему-то нас все постоянно заставляют желать каких-то достижений. Зачем, девы? Ни одна картина не вечна! И несчастный художник обречён видеть её увядание, печалиться сердцем, стараться удержать и воссоздать ускользающее великолепие. Мгновения счастья не повторить, но зачем-то влюблённые снова и снова пытаются это сделать. Жизнь бессмысленна, и если она не нравится такой, как есть, лучше не жить вовсе.
Не до конца поняв смысл сказанного, девушки попробовали необычное вино. Нимродель посмотрела за окно на играющих птиц и зверьков. Каждый раз, общаясь с выросшей среди Тэлери Мориквэндиэ, Нимродель вспоминала давно придуманную песню, которую, однако, почему-то не решалась исполнить для Неллас, хоть и понимала — она не обидится.
«Стою, пою, а кто-то ест, а кто-то спит.
Стою, пою, а свет то гаснет, то горит.
Всё хорошо, и мне не надо
Ни волноваться, ни спешить.
Стою, пою. Пусть кто-то смотрит на меня,
А я пою. Мне в жизни нечего менять,
И всё вокруг идёт, как надо,
Давно успела я понять:
Не лезь на самый верх, не опускайся вниз,
Всего на свете не успеть.
Кого-то манит вверх, кого-то тянет вниз,
А мне приятно просто петь.
Сижу, пою, а мимо время, как река.
Сижу, пою, а надо мною облака,
И всё вокруг идёт, как надо.
Во всяком случае пока.
Лежу, пою. На это стоит посмотреть!
Лежу, пою, хотя могла бы и взлететь,
Но мне и здесь совсем неплохо
Стоять, сидеть, лежать и петь».
— Я пойду. Постараюсь вернуться быстрее, — певица проверила сумку.
— Если встречаешься с кем-то, кого в Дориате ждёт наказание, — чёрные глаза Неллас стали жуткими, — иди с ним в Бретиль. Скажешь, что учишь людей грамоте, а этот эльф там просто случайно оказался. Я бы тоже прогулялась до рощи. И Митреллас, думаю, не отказалась бы. Мы бы подтвердили, что ты с нами, а не с этим преступником.
Нимродель посмотрела на хозяйку дома, ахнула и крепко обняла.
— Спасибо, Нел. Ты — гений.
Примечание к части
Песни:
«Взмах до Луны» гр. «Save my name»,
«Стою, пою» В. Сюткин
О неважности родства
Ясный день незаметно сменился таинственными сумерками. Нимродель прекрасно знала — леса Дориата, даже на границе, абсолютно безопасны, однако разыгравшаяся фантазия превращала деревья в чудовищ, а обычные шорохи веток — в стаи голодных хищников.
Идти одной стало очень страшно, и лишь гордость не позволила вернуться к Неллас, бросив затею со свиданием.
«Проклятый Амрот! Зачем ты приехал?»
Мысленно ругаясь и пытаясь сочинить о влюблённом эльфе что-нибудь особенно мерзкое, девушка проскользнула в овраг, ловко перепрыгнула ручей и вдруг услышала знакомые голоса. Только это был не Амрот.
— Мне нравится ваша идея жить на границе с чудовищами, — говорил кому-то Орофер, и в такт его речи позвякивал металл. — Я бы даже сказал, что завидую вам.
— Мы всегда рады новым соседям, — ответил ему Амрот.
Нимродель вздрогнула — раньше влюблённый эльф говорил совсем иначе! Теперь же изменилось всё: тембр, интонация, скорость произнесения слов. Это был совсем иной эльф! Какой же он ныне?
— Я не хочу стать врагом для целого королевства, — Орофер рассмеялся, его веселье поддержали ещё несколько знакомых голосов — дориатская стража.
Эльфийка, не зная, что делать, отступила на шаг и вдруг ощутила на себе пристальный взгляд. Сначала один, потом несколько. Четыре? Пять?
Осознав, что её и так уже заметили, советница короля Тингола учтиво поклонилась невидимой для себя страже и уверенным шагом пошла в сторону доносившихся голосов.
— Леди Нимродель! — удивился Орофер, увидев эльфийку. — Не ожидал тебя встретить здесь.
— Я тоже не думала, что окажусь в этом необычном для меня месте, — улыбнулась певица. — Однако, я получила необычное письмо и решила, что господин Амрот, сын Амдира составит мне компанию в посещении Бретиля.
— «Змея красива снаружи, а человек — изнутри», — страж загадочно поднял глаза к звёздному небу. — Так говорят халадины. Догадываешься, кого называют змеями?
Разумеется, Нимродель догадалась, только сейчас это было не столь важно: эльфийка видела, как смотрит на неё Амрот, и сердце ликовало. Было понятно: этот Тэлер пойдёт за возлюбленной куда угодно, стоит лишь поманить.
— Змеи, ясно, — задумчиво произнесла певица. — Неважно, роза ты или берёза,
Тебе средь яблонь места нет.
Ты — острый шип, в руке заноза.
А здесь — плод сладок, нежен цвет.
И пусть красив опасный куст,
Светла пусть утренняя роща,
Чтоб не услышать веток хруст,
Не суй в сады кривую рожу.
Стражи и сопровождавшие сына Амдира эльфы рассмеялась.
— Узнаю речи господина Саэроса, — проговорил Орофер.
— Это не дядя придумал, а я, — Нимродель высокомерно подняла бровь, словно речь шла о шедевре шедевров. — Только что.
Дождавшись похвалы и снова взглянув на Амрота, эльфийка обратилась к дориатским защитникам.
— Чтобы лорд нечаянно не зашёл на территорию Королевства-под-Завесой, — советница Тингола улыбнулась Ороферу, — проводите его, пожалуйста, до Бретиля безопасной дорогой. Племя халадинов не живёт скрытно, значит, нет ничего плохого в их посещении. Даже если к ним пришли друзья Голодрим, например, ногродские мастера.
Страж напряжённо покачал головой. Вопрос тёплых отношений между гномами и разными народами эльфов открыто не обсуждался, однако все в Дориате знали: владыка Тингол недоволен тем, что ногродские Кхазад не хранят ему верности. Разумеется, торговля есть торговля, однако недовольство неминуемо росло, и король всё чаще говорил о непонимании, как можно одновременно вести дела с Дориатом и Таргелионом.
«А что нам оставалось?! — незадолго до смерти мастер Глои тоже не промолчал о волнующей всех проблеме. — Феанарион захватил наш тракт, выставил там армию, а потом построил заставу. И, заметьте, господа дориатрим, никто не пришёл к нам на выручку!»
Во избежание усугубления конфликта, тему верности и дружбы продолжать не стали.
— Будет исполнено, — поклонился Орофер.
Нимродель посмотрела на удивлённого и настороженного Амрота, весело улыбнулась и исчезла во тьме.
— Мы действительно не враги для дориатских Тэлери! — продолжил начатый ранее разговор сын Амдира, начав судорожно собирать вещи, мешая охране и слугам. — Ты ведь слышал, что даже один из потомков Феанаро Куруфинвэ не пошёл против Тэлери в Альквалондэ?
— Это ничего не меняет для короля Тингола, — серьёзно ответил страж. — И для меня тоже. Пойми, принц, если даже один из потомков Феанора перейдёт на сторону Моргота, это не сделает самого Феанора сторонником Моргота. Если хочешь быстрее добраться до Бретиля, не стоит тратить время на разговоры.
Амрот вздохнул. Понимание, что затея абсолютно бессмысленна, удручало, однако эльф решил идти до конца. Желательно, до победного.
***
— Я хочу украсить мост через Эсгалдуин скульптурами, сделать пристройки в виде беседок и соорудить домики для птиц! — мечтательно рассуждала Нимлот, проходя вместе с родителями по длинному коридору Галереи Славы Дориата, то и дело замирая около картин и статуй.
Девушка знала — отец согласиться предложить её идею королю, только если всё будет продумано до мелочей, поэтому заранее готовилась к разговору. Дойдя до портрета Лутиэн, пугавшего и завораживавшего одновременно, Нимлот поправила хрустальное ожерелье, тронула белые кудряшки около ушей.
— Папа, — хитро улыбнулась она, — Я всё рассчитала! Всё предусмотрела!
— Даже это? — эльф обернулся на идущего в их сторону Трандуила. Сын командира стражи был одет, словно на праздник, в руках держал небольшую шкатулку.
— Я… Нет, — Нимлот опешила.
Молодой воин вежливо поздоровался, однако было заметно, насколько сильно он волнуется.
— Простите, что помешал вашей беседе, — Трандуил тронул собранные в хвост золотые волосы, — но я больше не мог ждать. Я приехал в ваш дом, но не застал вас, а слуги сказали, что вы здесь. — Эльф глубоко вздохнул. — Я люблю вашу дочь, — сказал он родителям Нимлот, вызвав смущённую улыбку матери и напряжённое удивление отца. — Я хочу, чтобы она стала моей женой.
Прозрачные глаза девушки удивлённо расширились, Нимлот зачем-то обернулась на портрет принцессы, словно спрашивая мнение нарисованной Лутиэн. Картина осталась безмолвной.
— Ты проделал долгий путь, хвалю. Но не думаю, что сын простого воина и дочь приближённого короля будут хорошей парой, — ответил отец эльфийки.
— Орофер — не простой воин, — Трандуил сказал это громче, чем хотел. — Мой род — потомки славного Денетора — вождя и защитника Эгладора! Героя Первой Битвы за Белерианд!
— Моя дочь выйдет замуж не за того, чьи заслуги — лишь родство с великими вождями и героями прошлого, — ответил эльф, вставая так, чтобы оказаться между сыном Орофера и своей семьёй. — Нимлот — сокровище, и достанется она лишь поистине достойному.
Поклонившись, Трандуил развернулся и пошёл прочь. Не обращая внимания на завязавшийся между родителями разговор, чтобы не начать спорить ни с мамой, неожиданно вставшей на сторону неудачливого жениха, ни с папой, уверенным в исключительности дочки, Нимлот снова взглянула в нарисованные глаза. Лутиэн на портрете была и похожа, и не похожа на себя, и это казалось очень странным.
— Неважно, кто чей родственник, — голос родительницы всё-таки пробился сквозь раздумья. — Любой может однажды стать великим.
— Будущее нам неведомо, — папа вздохнул. — Но сейчас этот эльф — никто. И я не позволю ему возвыситься за счёт моего сокровища.
Взгляд изображения принцессы будто изменился. Было непонятно, что означала ожившая улыбка Лутиэн, но Нимлот точно знала одно — находиться здесь ей больше не хочется.
О королеве Латарель и гребце со сложным именем
— Это было странно, породило много разговоров, — Маблунг почему-то пристально посмотрел на Аклариквета, словно именно менестрель короля Нолофинвэ распускал слухи про Белую Звезду. — Сродница Саэроса с подругами внезапно отправилась к людям, и там чудесным образом оказался тот, кто предал дружбу владык Дориата, уйдя вместе с братоубийцами.
— О, обожаю сплетни! А ещё больше люблю, когда сплетничают мужчины! — Зеленоглазка захлопала в ладоши, и дориатский страж занервничал. — Послушай, — бросив в костёр что-то, напоминающее сушёные цветы, колдунья подошла к воину и села рядом, — ты раскидываешься такими громкими словами, что легко можешь нажить себе врагов среди тех, кто не имеет отношения к вашим распрям. Большинство дориатрим и жителей Белерианда в целом понятия не имеют, кто такой Ольвэ, и почему его надо жалеть.
— Об этом знании заботятся наши летописцы, — Маблунг снова уставился на Аклариквета.
— Что, — усмехнулась колдунья, — даже халадинам рассказываете?
— Если требуется, — уклончиво ответил страж. — Но не знаю, есть ли в этом смысл — люди слишком быстро забывают всё услышанное. Или переиначивают так, что изначальной сути не остаётся.
— Переиначивают не только люди, — подмигнула Зеленоглазка, и менестрель Нолофинвэ, покраснев, опустил глаза. — Интересно, что рассказали халадинам твои сородичи, Маблунг.
— Гораздо интереснее, — оживился страж, — то, что поведали не они. Это была очень неожиданная история.
***
Когда Нимродель, Неллас и Митреллас прибыли к границе Бретиля, им навстречу вышли человек и эльф — явно валинорский Тэлеро, оба полураздетые и весьма нетрезвые.
— Они все замужем? — спросил заплетающимся языком молодой крепкий адан, многозначительно почесав между ног.
— Все, — кивнул Эльда. — А одна из них — за моим лордом.
— Ладно, — отмахнулся человек. — Жаль.
— Вы нас проводите, так? — уточнила Неллас, с интересом наблюдая за расплывшемся в улыбке аданом.
— Вообще, — сказал тот, — мы пришли отлить. Но раз уж вас встретили…
— Сделаем два важных дела разом, — согласился эльф.
— Только не одновременно, пожалуйста, — кареглазая дева сказала это абсолютно спокойно.
— Да мы уже отлили, не боись! — утешил её халадин. — Пошли.
Тэлеро очень учтиво подал Нимродель руку, повёл её самой удобной дорогой.
Увидев отвёрнутые от Дориата жилища, эльфийки удивлённо переглянулись, однако ничего друг другу не сказали. Из самого большого шалаша доносились громкие голоса и бой барабанов, поэтому ошибиться с местонахождением Амрота оказалось невозможно.
— Мы уже третий день веселимся, — сообщил Тэлеро. — Кстати, моё имя…
— Силиндо, я знаю, — Нимродель гордо подняла бровь. — Помню тебя в свите Тэлепорно. Учитывая, что его самого здесь нет, ты, видимо, собираешь для него сведения. Так?
— Я не шпион, госпожа, — приложил руку к оголённой груди в районе сердца Эльда. — Я просто сопровождаю сына друга моего короля.
— Да, разумеется, — племянница Саэроса улыбнулась с прищуром.
— Если он скользкий гад, — заверил человек, — я ему бошку оторву и в зад затолкаю!
От такой страшной угрозы все разом расхохотались.
Гремящий голосами и барабанным боем шалаш приблизился, эльфийки в нерешительности остановились перед входом, Неллас хмыкнула и шагнула за порог. Нимродель и Митреллас последовали за ней.
В огромном жилище — или это был местный зал для пиров — собрались не только люди и гости-эльфы, но и козы с овцами. Животные были на поводках, одних держали хозяева, других прицепили к высокому колу у стены. На всякий случай у нескольких близко находившихся эдайн были в руках хворостины, правда, использовались они, судя по первому наблюдению, не столько против скотины, сколько для усмирения детей, носившихся голышом между пьяными взрослыми.
Маленькая смуглая девочка подбежала к только вошедшим эльфийкам, гордо подбоченилась, оценивающе осмотрела гостий, а потом ткнула себя в грудь большим пальцем и очень важно заявила:
— Я — Хай-йет! Хайгет. Хар-рет! Харет. А это — мои юди.
Малышка указала на пьяных взрослых. Понадеявшись, что этот ребёнок — дочка или внучка вождя, а не его жена, дориатрим представились, и им в руки тут же сунули какое-то пойло, похожее на разбавленный водой и яблочным соком мёд.
— Садитесь, — сказала пожилая женщина с подносом, указывая на валяющиеся всюду ветки буков.
Почти не удивившись такому простому быту, эльфийки устроились поудобнее, и вдруг раздался громкий мальчишеский голос:
— Палка, ветка, коробок, — приговаривал юный адан, лет десяти, тоже не одетый, худой и очень жилистый. Он тыкал пальцем в коз и овец по очереди, а все вокруг стучали по полу ногами или палками. — Спица, нитка и клубок,
Шест, дубина, халадин.
Значит, этого съедим!
Указав на безрогую козу, мальчик взял нож у ближайшего взрослого и одним махом перерезал животному горло.
— Надеюсь, они не едят эльфов, — серьёзно произнесла одними губами Неллас.
— Если к нам подойдёт ребёнок и начнёт говорить странный стишок — бежим, — в такт ей сказала Нимродель.
— О, вернулся! — престарелый мужчина, сидевший на высоком украшенном троне-пне, только сейчас заметил Силиндо. — Давай, дальше рассказывай, пока козла готовят. Говоришь, твоя прекрасная королева Латарель пришла сквозь ночь и что-то там озарила?
Тэлеро вышел в центр шалаша, держа в руках берёзовую ветку. Он был раскрасневшийся и растрёпанный, но даже таким явно нравился местным девушкам.
— Где Амрот? — спросила шёпотом Митреллас. — Надеюсь, его не съели?
— Я тоже надеюсь, что вот эти объедки, — Нимродель указала на яму с порубленными костями, на которых осталось сыроватое мясо, — не он.
— Это не эльфийские останки, — со знанием дела сообщила Неллас. — Это очередной козёл.
Девушки рассмеялись, и в этот момент Силиндо продолжил рассказ.
— Королева Алатариэль, — заговорил он вдохновенно, однако сидевший на пне старик фыркнул:
— Латарель! Я ж сказал!
— Хорошо, Латарель, — не стал спорить Тэлеро. — Тогда она была принцессой, прекрасной и смелой. Её одну не напугала павшая на Аман тьма, и она приехала в Лебяжью Гавань защищать короля Ольвэ. Все думали, будто стоит ждать нападения чудовищ из моря, но на Альквалондэ напали Голодрим во главе с Феанором. Латарель, словно мужчина, облачилась в доспехи, взяла меч и вышла на битву. Видя, что Голодрим убивают её народ, моя королева крикнула:
«Феанор! Выходи на бой! Победишь ты — заберёшь всё, что хочешь. Если же я одолею тебя, твоё войско уйдёт с земли короля Ольвэ!»
— Корйоль-палочка, — захихикала вдруг Харет, сев рядом с Нимродель. — Его пр-равда зовут Палка?
— Правда, — немного смутилась советница Тингола. — Только не Палка, а Веточка. Ольвэ — один из Пробудившихся эльфов, тогда речь была совсем простой, и имена давали тоже простые. Высокий и худой? Веточка. Кудрявый? Волосатик. Высокий и горделивый? Звезда.
— Ва-а-а-а! — восхитилась девочка.
— Бой был долгим и страшным! — с большим и большим жаром рассказывал Силиндо. — То Алатариэль брала верх, то Феанор. И в конце концов королева не выдержала предательский удар и уронила меч.
— И что, Феанор её убил? — спросила старая женщина, сидевшая на чуть менее красивом и высоком пне.
— Да ну, — вождь махнул рукой. — Зачем? Женой сделал!
В этот момент вошёл Амрот, а следом за ним — Орофер и ещё двое дориатрим. Увидев Нимродель, сын Амдира бросился к ней, и Митреллас пришлось подвинуться, чтобы позволить состояться свиданию. Тем более, не прогонять же ребёнка, удобно устроившегося рядом с гостьей.
— Знаешь, что самое забавное? — Амрот дал Нимродель маленькую корзиночку с малиной. — Когда мы пришли и уговорили вождя Халдана нас не прогонять, я рассказал, откуда мы, что правит у нас король Амдир, король Келеборн и королева Алатариэль, жена Келеборна. Они знают, понимаешь, что Галадриэль жива и замужем не за Феанором.
— Может быть, они тебя просто не поняли? — улыбнулась, угощая Харет малиной, Нимродель. — Эти люди не выглядят умными.
— Феанор не сделал Латарель женой и не убил её, — спокойно пояснил Силиндо. — Он лишь сказал, что заберёт главное сокровище нашего народа — белоснежные корабли-лебеди и поплывёт на них в Средиземье.
— Зачем? — спросила женщина с подносом.
— Вот баба глупая! — возмутился какой-то мужчина с очень пьяными похотливыми глазами. — Надо ему! Что непонятного?
— Да, — согласился Тэлеро, — Феанору было надо. Но королева Латарель испугалась за своих родичей в Средиземье. За короля Дориата Элу Тингола, за его прекрасную супругу. И она собралась быстрее Феанора, взяла один из кораблей и поплыла, надеясь успеть предупредить об опасности близких. И, знаете, кто с ней поплыл? Потомок самого Феанора! Эльф по имени Телперимпар с самого начала не принимал участия в резне, поскольку, несмотря на юный возраст, понимал ужас происходящего. Телперимпар упал на колени перед Алатариэль, поклялся ей в вечной любви и начал умолять позволить искупить вину родоначальника. Королева не приняла любовь родича Феанора, поскольку уже была помолвлена с Келеборном, но позволила плыть вместе с ней. Телперимпар сел на вёсла, Алатариэль подняла парус, и корабль-лебедь устремился через море.
Неллас обернулась на подруг:
— Слушая нашего сказителя, я представила, что Алатариэль и Телперимпар плыли вдвоём на крошечной белой лодочке. Не верится, что легендарные корабли были такими.
— Сказитель пьян, — пожал плечами Амрот. — К тому же, его всё равно никто не слушает. Кроме тебя.
— И вдруг начался шторм! — Силиндо выпил, сделал очень страшное лицо и пугающий жест руками. — Не штилем, а бурею страшной
Меж небом и морем живём.
Зовя будто в бой рукопашный,
Клокочет безудержно шторм.
Беззвёздное чёрное небо,
В нём ветер ревёт и ревёт!
И тучи исполнены гнева,
И парус шквал клочьями рвёт!
Сжимает удушьем безмолвье,
Коварен стихии обман!
Созрели сответия молний,
Вплетаясь в кромешный туман.
А море, как Моргот, взбесилось!
Волну громоздит за волной!
То чёрной разверзнется бездной,
То вздыбится белой стеной.
Что ж, Оссэ жаждет крови?
Сулимо жаждет жертв?
Тэлеро слишком увлёкся, его песня перестала быть понятна большинству халадинов, но интонация и жесты испугали многих, особенно, детей и скотину. В шалаше зазвучали плач и угрожающее блеяние, однако именно это развеселило взрослых, мол, вот главные зрители для этого чудака.
— Халадины поначалу не хотели пускать нас, — сказал Орофер, тоже устраиваясь рядом с дориатрим и маленькой Харет. — Но мы пообещали им дичь и веселье. Дичи уже не осталось, скоро пойдём охотиться, зато Силиндо который день без устали развлекает здесь всех своими небылицами.
Нимродель ощутила зависть к успеху эльфа. Да кто он такой, чтобы забрать себе всю любовь публики?!
— Бросая на чёрные скалы,
Шторм рвал из ладоней штурвал! — пел всё громче и менее мелодично Силиндо. — Пронзал сокрушающим шквалом,
Пучин обнажая оскал.
Но даже средь буйства стихии
Не дрогнут от страха сердца.
Мы живы, мы живы, мы живы!
Как сталь, наша воля крепка!
Пленники шторма!
Пленники моря и огня.
Пусть скажут — надежды спастись больше нет.
Пленники шторма!
Там впереди уже земля,
Где мы встретим наш новый рассвет!
Под конец эльфу начали аккомпанировать барабаны, несколько самых пьяных людей принялись танцевать, прыгая с ноги на ногу напротив друг друга и толкаясь плечами.
— Ни королева Алатариэль, ни Келеборн, ни даже Телперимпар не дрогнули, и шторм отступил перед нами, — гордо заявил Силиндо. — Майя Оссэ понял, что нас не одолеть даже ему!
Нимродель обернулась на Орофера:
— Скажи, страж, как часто вы приходите в Бретиль?
— Не слишком, — отрешённо отозвался защитник. — Раз в солнечный год, может, два. Издалека смотрим постоянно, а общаться теснее желания нет. Это наугрим то и дело останавливаются у Халдана, чтобы обменять залежавшийся товар на что-то нужное, а нам какой прок?
Неллас одним махом допила то, что было в кружке и скривилась:
— Сказитель сам себя в тупик завёл. Если хоть немного знать историю…
— Но её здесь не знают, — примирительно улыбнулся Амрот. — Для халадинов это просто сказка о королеве Латарель и её верном гребце со сложным именем.
Сын Амдира вдруг замолчал, потом встал и поманил за собой Нимродель.
— Пойдём, леди, — его голос дрогнул, рука, которой он взял ладонь эльфийки, похолодела, — поговорим наедине. Прошу.
— Пойдём, — скрыла волнение племянница Саэроса, тронула щёку малышки Харет. — Мы ведь за этим сюда и пришли. Я скоро вернусь, — пообещала она девочке.
Харет кивнула и продолжила слушать сказки Силиндо.
За пределами шалаша начинало смеркаться. Роща шелестела ярко-зелёной и несомненно живой листвой, ветер доносил щебет певчих птиц, и то и дело им аккомпанировали барабанные дроби дятлов. Встречавшиеся по пути к речушке люди с вёдрами или мешками не слишком дружелюбно косились на эльфов, однако ничего плохого не говорили. Нимродель стало немного досадно — она заранее подготовила колкости в ответ на любые нападки халадинов.
— Я люблю тебя, Звёздочка, — вдруг крепко сжал плечи эльфийки Амрот. Похоже, долго готовился к этому моменту. — Прошу, не отвергай моих чувств! Умоляю!
— Но почему я должна… — неожиданно для себя грубо заговорила Нимродель.
— Ты не должна! — не дал ей продолжить Синда. — Просто знай! Охотясь на пауков, я представлял, что защитил бы тебя от любой опасности лучше, чем иллюзорная завеса! Мой мир настоящий, в отличие от Дориата! Мои чувства не способно изменить время!
— Вы охотитесь на пауков? — эльфийка подняла бровь.
— Да, я понимаю, это звучит глупо, но в нашем лихом лесу, то есть, не в нашем, но недалеко от нас, по легенде спряталась чудовищная паучиха. Огромная! Размером с башню! И она наплодила пауков поменьше, но всё равно, они крупнее медведей!
По лицу советницы Тингола стало ясно: она относится к сказанному так же, как к небылицам Силиндо.
— Нет, — запаниковал Амрот, — нет! Прошу! Поверь мне! Мирквуд действительно опасен! И там эти пауки! Мы ходим охотиться на них, чтобы не подпускать близко к нам! Я защищаю границы. Выходи за меня и будешь править нашими землями! Они прекрасны, поверь!
Нимродель поднесла палец к губам, подождала, когда эльф начнёт дышать ровнее.
— Ты, наверное, думаешь, что мне всё даётся легко, ведь я — сродница самого Саэроса! — она усмехнулась. — Но это не так, Амрот, сын Амдира. Я родилась, когда уже все самые почётные места были заняты. Но я не сдавалась и не опускала руки! Я хотела быть наравне с теми, кто уважаем королём и удостаивается улыбки королевы. Ты рассказываешь мне о своих чувствах и сказки, но тебе совсем не интересно, что чувствую я. Скажи, почему я должна пойти с тобой, бросив в один миг всё, к чему стремилась годами? Да, дядя помогал мне, но я, выступая перед публикой, которая привыкла слушать Даэрона, ощущала презрение и насмешки, мол, не будь эта девчонка родственницей советника, не петь бы ей для нас. Мне приходилось доказывать, что я тоже достойна! И я доказала! Когда король Финвэ Финголфин собирал Праздник Объединения, владыка Тингол сразу решил, что поедут в Хитлум от Дориата только Даэрон в качестве летописца и Маблунг — его охранник. Я понимала — Даэрон обязательнобудет что-то петь, и у меня возникла идея. Я сидела без отдыха уйму дней, сочиняла балладу, которая стала бы лучше всей той бессмыслицы о любви, которую обычно бросает публике Даэрон. Да, возможно, не будь я племянницей Саэроса, мои труды пропали бы зря, но мне повезло. Знаешь, что это была за песня? — Нимродель просияла. — Это было напоминание о прошлых страшных днях, которые не видели аманэльдар, напоминание о «случайно потерявшемся» вожде Эльвэ. Кто хотел бы, понял. Просто послушай!
На землях, войною пылающих,
Которых покинуть нельзя,
Эпоха досталась нам та ещё,
Но плакать не будем, друзья!
Пусть редко удача встречается,
И выстлан не розами путь,
Но всё, что на свете случается,
От нас не зависит ничуть.
Зависит всё, что в мире есть,
От поднебесной выси!
Лишь наша честь, лишь наша честь
От нас одних зависит.
Нам времечко выпало то ещё!
О чём предстоит песни спеть?
Одно у души есть сокровище,
Оно называется «честь».
Возможно и трубы победные,
И славу отдать, и почёт,
Но с честью до вздоха последнего
Достойнейший лишь проживёт.
Зависит всё, что в мире есть,
От поднебесной выси,
Но наша честь, о, наша честь
От нас одних зависит.
Повисло молчание.
— Пойми и ты меня Амрот, сын Амдира, — некоторое время послушав пение птиц и понаблюдав за мрачнеющим на глазах влюблённым эльфом, заговорила Нимродель. — Белая дверь закрыта. Я не вижу смысла бросать свои труды и безопасный дом ради пауков. Когда я получила твоё письмо, мне стало интересно взглянуть на тебя, я даже рискнула пойти сюда, соврав домашним. Но, увидев тебя, я поняла, что не хочу ничего в жизни менять. Давай вернёмся в шалаш, я обещала Харет.
Амрот не ответил, лишь где-то вдалеке одиноко запел соловей.
***
— Это, разумеется, сплетни, — Маблунг с осуждением посмотрел на Зеленоглазку, — но мне рассказывали, что леди Нимродель и принц-предатель надолго ушли с пира, а потом, когда вернулись, сели порознь, и леди стала учить халадинов песне о чужаках.
— Почему же нам нельзя чему-нибудь поучить халадинов? — колдунья бесцеремонно оперлась локтем на плечо стража и положила на него голову, оказавшись совсем близко к лицу Маблунга.
Аклариквет отвернулся.
— Вождь постарел, — напрягся воин, явно не ожидавший такого проявления внимания. — И, чем старше становится, тем сильнее не любит нас. Возможно, это зависть, но не всё ли равно?
— Да, — согласилась Зеленоглазка. — Какая разница, что думает о тебе смертный? Особенно, когда так дивно поют соловьи.
— Да, — Маблунг кивнул, пытаясь отстраниться. — Соловьи сегодня поют поистине прекрасно.
Примечание к части
Песни:
«Пленники шторма» гр. «Гаснет свет»,
«Честь» И. Наджиев
Катитесь!
Утро выдалось неожиданно холодным, предупредило о скорых дождях. Однако разбудило Галдора совсем не это и даже не необходимость выбраться из палатки по нужде — где-то неподалёку раздавались ритмичные отчаянные вскрики, сменяющиеся рыданиями и неразборчивыми воплями. Выбравшись на улицу и опустошив мочевой пузырь под ближайшим деревом, сын Хадора поспешил на звук, ещё не решив, как поступить, но чувствуя необходимость знать, что происходит.
— На кого чары навела?! Отвечай! — кричал рослый мужик, замахиваясь толстым прутом на привязанную к буку седую женщину, вся спина и руки которой исполосовали кровавые отметины.
— На тебя, жабий сын! — выплюнула между стонами и воплями аданет.
— Врёшь! — снова ударил здоровяк. — Я не женат!
— На твоих детей! — уже тише крикнула старуха. — И внуков! И всех потомков!
— Врёшь! Говори правду!
— Что происходит? — вспомнив подобные расправы в Дор-Ломине, спросил у собравшегося народа Галдор. На его родине так могли поступить с нарочно заразившей «честного мужа» чем-то нехорошим распутной женщиной или неверной женой. Или… Да мало ли, что можно сделать, чтобы оказаться публично избитой!
— Эта бабка кому-то колдовством семью разрушить пыталась, — пояснил откуда-то взявшийся Кабор, зябко кутающийся в шерстяное одеяло. — Сын Халмира нашёл раздавленную лягушку и свадебный амулет.
— Так не бабку тогда бить надо, — Галдор потерял интерес к происходящему, поняв бессмысленность наказания, — а заказчика.
— Не говорит она, кто заказчик! — с жаром произнёс муж Глорэдэль. — Видно, важный кто-то. Боится выдать.
— Плевать, — сын Хадора пошёл обратно в палатку.
После бурного торжества осталось странное ощущение потерянности — ну напились, ну поплясали, дальше-то что? Глорэдэль что-то делает, не советуясь? Впрочем…
Дойдя до временного жилища, Галдор потребовал принести нормального вина и снова погрузился в тяжёлые раздумья. Груз прожитого привычно давил на плечи, однако всё равно ощущался не так, как раньше. Что-то этот проклятый эльф наколдовал! Кто его просил?! Привязать бы его к буку и…
Ударив кулаком по столику, сын дор-ломинского вождя взял у слуги выпивку. Время полетело приятнее и незаметнее, лишь при выходе из палатки по нужде замечалась разница в длине и направлении теней, а даже самые мрачные мысли почти не ранили.
— Галдор! — голос сестры вырвал из забытия, и сын Хадора понял, что, оказывается, какое-то время спал с опустевшей бутылью в руках. — Галдор! Надо поговорить с вождём. Сможешь?
В груди вспыхнула злоба: «Что значит сможешь?! Конечно, смогу! За кого она меня принимает?! За конченого пьяницу?!»
Однако неуспешная попытка встать значительно сбила спесь, и мужчина промолчал. Сестра протянула руку. Решив, что принимать помощь — слишком унизительно, сын вождя всё-таки встал сам, хотя его потуги, разумеется, выглядели жалко. В глазах на миг потемнело, голова закружилась, и только на улице стало легче. Однако, на полпути к жилищу Халдана потянуло основательно опустошить кишечник.
Сказав сестре, чтобы подождала, Галдор поспешил подальше в кусты, но, как назло, везде поросль оказалась поломанной. Уйдя к берегу, адан нашёл, наконец, действительно густые заросли, но, стоило туда сунуться, как от него в разные стороны побежали два не особенно молодых халадина. Мужчины улепётывпли так, словно, будучи безоружными, наткнулись на орочий отряд. Не задумываясь о случившемся, Галдор спешно спустил штаны и блаженно присел на корточки.
***
— Вы заставили меня ждать! — заявил, сидя на заваленном подушками подобии трона, Халдан. — Не прощу! Извиняйтесь теперь!
— Отец, не надо, — Халмир, находившийся рядом с родителем, попытался разрядить обстановку. — Глорэдэль слишком красива, чтобы её не прощать. Забыл? Каждого можно удавить его же верёвкой.
Ни Галдор, ни Глорэдэль, ни Кабор не поняли, угроза это была или безобидный намёк на необходимость жить мирно, однако старик действительно притих.
— Мы рады вас видеть на нашей земле, — сказал Халмир, убедившись, что отец больше не пытается срывать злобу на гостях. — Я рад. Но ни один пёс просто так стволы не метит. Скажите честно, зачем вы здесь.
— Мы посылали весть, — заговорил Кабор, стараясь не ляпнуть лишнего. — Нам нужна помощь в войне, да и негоже не знать собрата-соседа.
— Это неправда! — затряс скрюченным пальцем Халдан. И тут же что-то захахалакал сыну.
— Хорошо, — Галдор встал с любезно выделенного ему пня. — Я расскажу. Но, Халмир, я бы хотел сделать это без посторонних глаз.
— Ещё чего! — возмутился вождь. — А ну, говори! А то говном ослиным накормлю!
— Отец…
— Значит, говорить на своём наречии при нас они считают нормальным, — шёпотом произнёс Кабор, наклонившись к жене, — а нам…
— Мы здесь хозяева, — видимо, всё-таки услышал Халмир, — захотим — пареные бобы посадим.
— Только они не прорастут, — скривился сын Хадора.
— А это уже наша беда, не ваша.
— И правда. Но только стать нам друзьями — в ваших интересах. Иначе рискуете стать врагами, а в отличие от вас, мы, марахлинги, опытные воины. И за нами не сонный Дориат, а героический Хитлум.
— Этот гад мне угрожает что ли? — спросил наследника Халдан.
— Я не угрожаю, — Галдор даже поклонился. — Дело в том, что, Халмир, твоим сыном назвался один преступник-полуэльф, враг вождя соседнего племени.
— Ты кому присунул, кобель?! — влепил увесистую оплеуху наследнику вождь. — Что ещё я о тебе не знаю?!
— Он тебе поверил что ли? — глаза Кабора выпучились.
— Это правда, — Галдор пожал плечами.
— Но они же не знают! И они поверили! Понимаешь, что это значит?
— Нет.
— Это значит, что Халмир в чём-то замечен! — голос мужа Глорэдэль возбуждённо задрожал. — Что, если это действительно правда?
— Нет, — сын Хадора покачал головой. — Этого не может быть.
— А ну, говори! — Халдан продолжал орать. — Когда с эльфками спутаться успел?! Сколько нарожал?!
— Отец, это неправда, — попытался успокоить родителя Халмир. — У меня дети только от одной женщины.
Вождь замер, гыкнул, посмотрел на марахлингов, а потом указал пальцем на сына и заржал конём:
— Вот простофи-иля! Нет, вы слышали?! Только одну бабу всю жизнь валяет! Ой, дура-ак! Ой, осё-ол! Ладно, — он выдохнул, держась за сердце. — В общем, я думаю так. Не спорить! Вы сюда пришли за нашими богатствами. Слишком уж ярко наш алмаз блестел, наша вина. Не уберегли. Я вам так скажу: самое ценное всегда — земля-матушка да девки юные. Землю мы вам не отдадим, а вот девками поделимся. Раз у вас армия, а у нас только те простаки из соловьиной рощи, мы не будем с вами ссориться. Ты, — Халдан указал на Галдора, — бери внучку мою в жёны, и катитесь отсюда. Договорились? Простофиля, я про твою старшую. Делись богатством. Да, мы договорились. Забирай Харет и катись. Тут тебе больше ничего не светит.
Халмир явно не был согласен с решением отца, однако почему-то промолчал.
Марахлинги удивлённо переглянулись.
— И что делать будем? — спросил Кабор жену.
— Не знаю… — Глорэдэль в растерянности посмотрела на брата.
— Дают — надо брать, — безразлично пожал плечами Галдор. — А там разберёмся.
Дочь Хадора отвела взгляд, задумалась.
— А ведь он прав, — сказала она, помолчав. — Главное — заключить союз. А дальше…
— Я сказал — катитесь! — голос вождя заставил вздрогнуть.
— Ладно, — Галдор встал и быстрым шагом покинул шалаш.
На улице уже почти стемнело, и небо сверкало первыми звёздами.
«Род Мараха будет светить даже когда всё угаснет», — вспомнились слова брата. Сейчас это казалось бессмыслицей, но почему-то снова и снова звучало в голове.
— Утром приходи, — сказал, выйдя из шалаша, Халмир. — Жену заберёшь.
Галдор посмотрел на встревоженного адана, на темнеющее небо, чернеющие под покровом ночи деревья и понял, что очередная женитьба ему совершенно безразлична. Всё равно ничего хорошего из этой затеи не выйдет.
Наши доброта и честность нас убьют
— Я сегодня не засну, — Харет открыла глаза и уставилась в конусообразный потолок шалаша. — Не понимаю, рада я или нет. Хотя, нет, понимаю. Я в ярости!
Хириль поднялась на локте, потёрла лицо. Сёстры спали на одной лежанке, делили на двоих одно жилище, поэтому часто болтали ночами, обсуждая самые разные вещи. Обычно рядом находилась нянька, но сегодня ей пришлось заняться сбором вещей в дорогу.
— Это всё Хала, — сказала Хириль. — Не надо было её вызывать. Она теперь мстит. Подсунула тебе какого-то старика!
— Значит, он скоро помрёт, и я вернусь домой! — бодро заявила Харет. — И за нормального выйду! Я завтра спрошу старика, сколько ему лет. Он ответит, а я такая: «Ой, я до стольких считать не умею!»
Девушки захихикали.
— И всё-таки надо перед старухой Халой извиниться, — настаивала младшая из сестёр.
— Боишься тоже за старика пойти?
— За тебя я беспокоюсь! Вдруг она ещё что тебе нашлёт!
— Ой, и что же? — Харет села на лежанке, скрестила руки на обнажённой груди. — Пожар, войну, гибель близких? Поверь, Хирь, она не настолько сильна. Это ж не Моргот!
— Всё равно надо, Харь.
— Сейчас?
— Сейчас.
На улице зашумел дождь.
— Ты уверена, Хирь?
— Ради твоего счастья, ради будущего мы должны! — Хириль бросила сестре тёплую накидку.
— Я простужусь и умру, поэтому не придётся выходить за старика, — всё-таки встала с лежанки Харет. — Он такой… Знаешь, он выглядит хмырём, который только и может, что пить и жаловаться. Помнишь дядю Хора?
— Да-а-а, — протянула младшая сестра, закутываясь в накидку. — Как жену схоронил, так начал! Ладно, пошли. Как раз уже все спят, не заметят.
Девушки осторожно выбежали под проливной дождь.
— Потом выпьем мёда и не заболеем, — со знанием дела сказала Хириль.
Пытаясь проскользнуть незамеченными между шалашами, внучки вождя вдруг услышали детский плач, ругань мужчины, которому мешали отдыхать и причитания двух женщин. У кого-то, похоже, серьёзно заболел ребёнок. Обойдя неспящих по широкой дуге, сёстры всё-таки добежали на берег, спустились к воде и принялись собирать подходящие по форме камни.
— Не гневайся на нас, старуха Хала! — чувствуя, что уже промокли, заговорили в один голос аданет. — Прости, что потревожили! Не гневайся на нас, старуха Хала!
Сверху из рощи донеслись крики женщины и плач ребёнка. Внучки вождя халадинов расслышали: малышу плохо, что-то страшное с горлом, никто не знает, как помочь, и вот бы бабку Аху попросить, да её утром избили, она точно никого не примет.
— Переполох, — покачала головой Харет. — Нас могут заметить здесь. Давай вернёмся.
Хириль явно не нравилась эта мысль, но девушка уже начала стучать зубами, поэтому согласилась. Прячась от мечущихся матери и бабки заболевшего ребёнка, девушки прибежали домой и, переодевшись в сухое, закутались в одеяла и взяли хмельной мёд.
— Мы камешки убрали? — вдруг спросила Харет.
— Кажется… — испуганно округлила глаза младшая сестра.
— Нет, проверять мы не пойдём! Давай греться.
Выпив и прислушавшись к шуму на улице, который вроде бы, стих, аданет вскочили с лежанки и принялись плясать, полушёпотом напевая:
— Он чужой!
Он плохой!
Мы таких
Не любим!
Но подожди!
На улице дожди!
Заходи —
Накормим.
Наконец, стало ощутимо теплее.
***
Не представляя, как нужно выглядеть на халадинской свадьбе, Галдор решил для себя, что это не имеет значения. В конце концов, ему сказали просто зайти утром и забрать жену, то есть, никакого торжества не планируется. Всё-таки одевшись в чистое и причесав золотистые с проседью волосы, сын Хадора отправился в шалаш Халмира, в глубине души надеясь, что старик Халдан за ночь забыл о своём решении или передумал, поскольку на трезвую голову его выходка выглядела ещё более безумной.
Конечно, можно привезти девчонку в Хитлум, попытаться обучить грамоте и попробовать с её помощью влиять на решения выжившего из ума деда и слабака отца, но Галдор был уверен — ничего из этого не получится. Аданет, скорее всего, необучаемая, а её родичи — крайне тупы и упёрты. Но хотя бы перед королём предстанет не с пустыми руками.
Около жилища Халмира стояли трое охранников с деревянными копьями. Галдор оценил оружие и подумал, что даже сейчас способен переломать его об колено, однако делиться с халадинами домыслами не стал.
— Я за женой, — коротко сказал он.
— Угу, — кивнул один из стражей и исчез в шалаше.
Через мгновение к сыну Хадора вышел Халмир, ведя за руку съёжившуюся злую дочь. Харет была с распущенными расчёсанными волосами, в кожаном платье до колен, и так увешана деревянными украшениями, словно это заготовленный запас дров на зиму.
— А теперь — праздновать! — совсем не радостно сообщил Халмир и указал в сторону самого большого шалаша. — Отпразднуем свадьбу — и катитесь.
Галдор безразлично пожал плечами. Он бы уехал хоть сейчас, но, похоже, всё-таки какие-то традиции соблюсти необходимо. Зайдя с сопящей от злости женой в местный зал для торжеств, сын Хадора стойко принял поздравления, взял, не глядя, всё, что ему вручили, и сел на указанное какими-то людьми почётное место.
Нынешнее веселье ничем не отличалось от предыдущего: дети, барабаны, козы, закуски из муравьёв, странное пойло, и только один мужчина выбивался из общей картины веселья. Он пил и морщился, хватаясь за горло, а потом по кругу повторял, кашляя, что ему всю ночь не давал спать заболевший внук.
— Придушил бы гадёныша! — замахнулся кулаком халадин. — Да жена меня за это того! А я жить хочу!
***
Кабор зашёл в палатку, и Глорэдэль сразу поняла — хороших новостей не ждать. От мужа всё ещё пахло травами, хотя он полностью переоделся, когда покинул жильё больного малыша.
— Не понимаю, как это случилось, — сказал знахарь, тяжело опускаясь на лежанку. — Халадины говорят, что никогда таким не болели, никто никогда не видел такого горла, поэтому не знают, что делать. Но мы видели, Гло. Незадолго до отъезда. И ещё ранее. Мы умеем лечить такое, но дело не в этом! Получается, что именно мы, хоть и здоровы, привезли сюда плёночную хворь. Как это получилось?
— Значит, кто-то из нас всё-таки болен, — помрачнела Глорэдэль.
— Но не замечает этого, да? Как с постыдными болезнями?
— Похоже на то. Что будем делать?
— Мы должны помочь, — Кабор схватился за голову. — Мы ведь лекари, Гло. Ты понимаешь, что сейчас здесь заболеет половина племени, и мы это не сможем остановить, не сможем спасти всех?
— Я понимаю.
— Главное, — взгляд знахаря стал пугающим, — чтобы никто не узнал, что это мы виноваты в болезни. Понимаешь, почему?
— Понимаю, — мрачно отозвалась Глорэдэль. — Я попробую сделать лекарства для тех, кто ещё не заболел.
— Нет, Гло, — Кабор схватил её за руку. — Если здесь поймут, что мы знаем эту хворь, нас обвинят в ней! Мы будем лечить тех, кто заболеет, говоря, что никогда ничего подобного не видели, и лишь наши знания и опыт помогают придумывать способы исцеления.
— Это ужасно, — дочь Хадора опустила голову.
— Да, дорогая моя Гло, — знахарь развёл руками. — Но наши доброта и честность нас убьют, и мы вообще никому не поможем. Это ведь хуже, чем спасти хотя бы половину, правда?
Примечание к части
Да, это очень изменившаяся в веках песня «Мельницы» «Чужой»
Чужим — стол накрытый, своим — хрен немытый
К вечеру снова пошёл дождь, и, в очередной раз выйдя облегчиться, Галдор успел ощутимо вымокнуть.
Вернувшись на торжество, сын Хадора заметил, как уныло выглядит ещё недавно шумное веселье. Старики напились и рыдали об умерших друзьях и родственниках, жалея не столько их, сколько себя. В мутных от прожитых лет и хмеля глазах дрожал страх скорой смерти. Молодые тоже напились, и теперь одни задирались к сидящим рядом, другие храпели, третьи искали, с кем бы уединиться. Дети устали и тянули родителей домой. Харет сидела на положенном ей почётном месте, уже не стремясь болтать с хмельными родителями и задремавшим дедом, а её младшая сестра куда-то исчезла. Братья же что-то увлечённо обсуждали в кругу сверстников, им было явно не до чего.
— Долго обычно празднуете свадьбы? — спросил Галдор отшатнувшуюся от него жену. — Хочу знать, как скоро нам катиться.
— День, может, два или больше, — Харет посмотрела исподлобья. — Что это за место, куда мне придётся ехать?
— Хитлум — Туманное королевство, — задумчиво ответил адан.
— Туман-туман, седая пелена, — запел вдруг один из дор-ломинских конюхов, уже хорошо повеселившийся на свадьбе сына своего вождя. — Далеко-далеко за туманами — война.
Идут бои без нас, но за нами нет вины —
Мы к земле прикованы туманом.
Мы — тени скорби, призраки войны.
Почти не слыша песни собрата, Галдор представил, как эта юная глупышка Харет отреагирует на эльфийские дворцы. Стало и смешно, и грустно, в сердце зашевелилось нечто давно позабытое — светлое и доброе.
— Ты увидишь, как строят Нолдор, — сказал он жене, видя её нескрываемую неприязнь, только почему-то не обращая на злость внимания. — Будешь жить в нормальном доме, одеваться красиво, есть разные необычные сладости, от которых даже зубы не болят.
— Я и так живу в нормальном доме! И остальное тоже! — насупилась пуще прежнего Харет. Теперь она в своих многочисленных бусах напоминала нахохленную птаху в куче опилок.
— Туман-туман, на прошлом, на былом.
Далеко-далеко за туманами наш дом.
А в землянке ледяной нам про детство снятся сны.
Видно, все мы рано повзрослели.
Мы — дети от детей войны.
— Конечно! — Галдор усмехнулся. — Орки тоже считают, что живут прекрасно. А, знаешь, почему?
— Мне всё равно.
— А мне — тем более.
Разговор продолжать не захотелось, и, слушая сбивчивое пение собрата, сын Хадора решил выйти из шалаша, просто чтобы отдохнуть от утомляющего шума и гнетущей обстановки.
— Туман-туман, окутал землю вновь, — донеслось вслед. — Далеко-далеко, за туманами любовь.
Долго нас невестам ждать с чужедальней стороны,
Мы не все вернёмся из похода —
Тени скорби, призраки войны.
Дождь то усиливался, то ослабевал, поднявшийся ветер сбросил совсем рядом на землю внушительного размера ветви. День прошёл абсолютно бессмысленно, как, впрочем, и многие до него, однако Галдор ясно ощутил: ему впервые по-настоящему жаль потерянного времени.
— Муж! — вдруг окликнула его вышедшая из шалаша жена. — А сколько тебе лет?
Вопрос словно окатил ледяной водой. Захотелось от всей души набить рожу какому-нибудь вечно молодому и полному сил эльфу, однако поблизости ни одного не было. Адану показалось, что он теперь понимает, почему старик-вождь не допускает на праздники бессмертный народ.
— Не годы определяют наш возраст, — ответил Галдор фразой из какой-то хитлумской книжки. — Но прожитые события. Я был на войне, похоронил брата, сына и двух жён. Сидел за одним столом с легендарными эльфийскими воителями и был свидетелем награждения моего отца ценнейшей реликвией Нолдор — Драконьим Шлемом. Ты увидишь его, сможешь подержать в руках и даже примерить. Только учти — он очень тяжёлый.
Лицо Харет выразило сначала обиду, потом разочарование, а после — ещё большую злость, чем раньше.
— Думаю, есть смысл поехать в Хитлум завтра утром, — устало проговорил Галдор. — Ты уже собралась?
— Да, — процедила аданет. — Муж. Пошли спать.
Сжав кулаки и размахивая в такт шагам руками, Харет куда-то очень быстро направилась. Сын Хадора был уверен — она не знает, где его палатка, поэтому не понимал, куда она так спешит.
— Ну чего, муж? — обернулась, наконец, девушка, уйдя совсем не туда. — Чего не провожаешь?
Галдор сделал жест рукой, указав нужное направление и пошёл, как мог, быстро. Дойдя до временного жилища, молодожёны столкнулись у входа, Харет протиснулась вперёд, очень быстро постелила шкуры и простыни, сбросила платье и легла.
— Иди сюда, муж.
Девушка была по-своему привлекательна: юная, гладкая — внучка вождя явно хорошо питалась, хоть и не переедала, грудь большая, но не чересчур, округлые бёдра, ноги выглядели сильными, а слишком широкие плечи успешно скрывали густые тяжёлые волосы, цвета воронова крыла. Галдор с интересом рассматривал жену, мысленно ругаясь на бессмертных.
— Ну, чего стоишь? — ещё злее, чем раньше, спросила Харет. — Иди к жене, муж.
— Не-ет, — протянул марахлинг, понимая, что хуже уже всё равно не будет. — Я уже не молод, просто прийти не могу.
— И чего мне делать? — села, подбоченившись, девушка.
— Не знаю, — чувствуя, что краснеет, Галдор снова мысленно отругал проклятых эльфов, в особенности тех, кто совсем не пользуется своими безграничными возможностями. — Моя прежняя жена танцевала. Но ты не танцуй, всё равно так не сможешь.
— А я и не собиралась. Слушай, муж, меня за тебя отдали, мужчины у меня не было. Я не знаю, что делают в постели. И, скажу честно, знать не хочу!
Возможно, в другой ситуации Галдор бы разозлился, но сейчас он чувствовал себя настолько усталым и опустошённым, что просто рассмеялся и взял бутыль.
— Оденься, — сказал он, наливая эльфийское вино в глиняные походные кружки. — Расскажи мне о себе.
— Зачем?
Вопрос крайне озадачил.
— Вы все знаете друг друга, — выпив до дна и налив ещё, пояснил Галдор. — А я тебя второй раз вижу.
— Я тебя тоже. Давай ты расскажешь.
Лицо Харет не становилось добрее, и это откровенно смешило. Невысокая, крепкая, юная и очень злая, девушка выглядела невыносимо мило. И совершенно не привлекала как женщина — прожитые долгие годы совсем невовремя напоминали о себе.
Проклятые эльфы!
— Я уже рассказал, — Галдор снова налил вино в опустевшую посуду.
— Нет, это не то, — аданет тоже отпила и удивлённо посмотрела в кружку. — Вкусно! Давай ещё.
Дождавшись, когда бутыль снова встанет на стол, девушка нашла нарезанные яблоки, отправила в рот сразу несколько долек.
— Ты должен рассказать не это, — жуя, заговорила Харет. — Семья должна знать друг о друге плохое, глупое, страшное, позорное. Хорошее — это для чужих, так всегда бабушка говорила. Чужим — стол накрытый, своим — хрен немытый.
— А в этом есть своя мудрость! — рассмеялся Галдор. — Права была твоя бабушка.
— Вот и выкладывай.
Похохотав над шуткой, адан заметил, что злой взгляд карих глаз потеплел. Нет, он не стал добрее, но теперь Харет смотрела на мужа не как на врага, а словно на сделавшего нечто плохое родственника. Вероятно, поняв, что близости не состоится, девушка ощутила себя в безопасности и немного расслабилась.
Зато теперь напрягся Галдор.
— Знаешь, — слова с трудом проговаривались, и виной тому была не выпивка, — я ни с кем не обсуждал это, но есть одна вещь, которая меня по-настоящему тревожит. Это одна из причин, почему я не… Не люблю отца.
Харет удивилась. Она хотела что-то сказать, но так и не произнесла ни звука.
— У меня был младший брат Гельдор, — медленно произносил Галдор, — мы в первый раз отправились на войну на север вместе. Разумеется, с отцом. Наш отец… Он, как и его отец, и отец его отца, и так далее, он с юности воевал на севере. Мы восхищались им, хотели быть такими же героями. И так вышло, что я и Гельдор попали в западню. И командиром орочьего отряда был…
Слова застряли в горле, кулак сам собой ударил по столу, и аданет вздрогнула.
— Я знаю, — выпив ещё, тише заговорил сын Хадора, — орки насилуют пленных, да и наши… Разные бывают. К сожалению. Но этот орк… Он был похож на нас с братом. Понимаешь?
В чёрных глазах девушки прочитался немой вопрос: «Ну и что? Вы, чужаки, всё на одно лицо».
— Ладно, — Галдор допил вино из кружки, встал из-за столика. — Я спать.
— Спать? — несказанно удивилась Харет.
Однако ответа не последовало, а с лежанки донёсся усиливающийся храп.
Девушка осмотрелась. В палатке мужа не было ничего необычного, хотя все вещи казались непривычно красивыми и хрупкими. Назначение некоторых Харет не понимала, любопытство заставило потрогать и взять в руки, но постепенно начало клонить в сон, и аданет легла рядом с мужем, отодвинувшись от него, как можно дальше.
Надо отдохнуть, ведь утром в дорогу.
Примечание к части
Песня: «Туман» М. Леонидов
Некрасивая правда
Вечер засиял первыми звёздами. После нескольких дождливых дней это казалось счастьем, поскольку снова удалось собраться около костра. Маблунг, несмотря на испортившуяся погоду, отлучался на охоту, поэтому теперь снова на огне готовилась дичь, и появился повод для разговоров.
— Сколько времени нам разрешено здесь находиться? — спросил Аклариквет, когда куропатки пожарились.
— Времени? — страж посмотрел на соратников, словно молчаливо советуясь. — Нолдор запрещено селиться здесь, значит, вам нельзя ставить постоянные жилища. Пока вы ютитесь в палатках и не рожаете детей, вам вряд ли кто-то что-то скажет.
Зеленоглазка многозначительно взглянула на менестреля, однако тот сделал вид, будто не заметил. Он практически не выходил на улицу, пока шли дожди, и ни с кем не разговаривал. Колдунья решила для себя, что друг занялся очередной песней про своего владыку, поэтому до сих пор столь отрешённый.
— Дело в том, — словно с неохотой пояснил Аклариквет, — что даже ты — тот, кого направили к нам, а, значит, наиболее спокойно относящийся к аманэльдар Синда, говоришь о нас с нотками неприязни. Можем ли мы быть уверены, что никто в Дориате не захочет выслужиться перед королём Эльвэ Тинголом, чьего брата мы «ограбили», и королевой Мелиан, чьих собратьев-Айнур оскорбили?
Маблунг задумался, смотря в разгорающийся костёр.
— Не думал, — на лице стража расползлась хитрая улыбка, — что кровожадных Нолдор может напугать вероятность драки.
— Не все Нолдор — воины, — стоял на своём певец. — В первую очередь мы — народ мастеров.
— Я знаю, на что способны менестрели, когда дело доходит до борьбы, — покачал головой Маблунг. — И ты тоже знаешь, поэтому наш спор не имеет смысла. Я знаю, что Нолдор убивали Тэлери, и для меня неважно, почему. Я знаю, что Нолдор забрали и уничтожили тэлерийские корабли. Неважно, почему. Неважно и то, как в Дориате относятся к Ольвэ и эльфам, ушедшим с ним в Валинор. Я — защитник границ, воин короля Элу Тингола. И мне неважно, что вы об этом думаете.
— А чьё мнение имеет вес? — приготовив отвар и разлив его по чашкам, спросила Зеленоглазка.
— Вы всё равно не знаете этих эльфов, — просто сказал страж. — И по известным причинам я бы не стал называть их имена.
— Плыть в безумии страстей, — запел вдруг Аклариквет, вроде бы не используя чары, — в вихре жизней и смертей
И смотреть на этот мир сквозь пальцы
Мы научились лучше всех.
Это был для нас успех!
Только мы отныне лишь скитальцы.
К костру подтянулись все, кто находился в лагере, на лицах отразился живой интерес в ожидании подвоха.
— Уставшие крысы
И овцы в одном загоне;
Певцы и актрисы —
Им свои законы;
Герои трагедий,
Хлебнувшие правды жизни:
Или убей, или умри.
Всё написано давно,
Всё уже предрешено,
И финал всегда один и тот же.
Взгляды дюжин дюжин глаз
Тех, кто здесь играл до нас,
И от них бежит мороз по коже.
Изломаны крылья,
И маски врастают в лица.
Свободу забыли,
Счастье только снится.
Единый сценарий,
До дрожи неумолимый:
Или убей, или умри.
Играть так непросто,
Но стало невыносимо!
Кровавые слёзы
Сохнут среди дыма.
Нас всех разыграла
Жестокая правда жизни:
Или убей, или умри.
— Для какого праздника эта песня? — невозмутимо поинтересовался Маблунг, когда возникла пауза.
— Не знаю, — Аклариквет пожал плечами. — Я сочинил её вчера. Для нас.
— Я догадался, — дориатский страж взял дичь, разрезал на куски. — Халадины говорят, что топором можно убить одного, а словом — армию. Жаль, что это не имеет отношения к Морготу, правда?
— Может быть, — внезапно побледнел королевский менестрель, — мы просто не умеем подбирать для орков правильные слова.
Зеленоглазка заметила перемену в друге, приобняла его, и Аклариквет на этот раз не отстранился.
— Дай мне в твоих глазах
Увидеть яркий свет! — запел он эльфийке. — Зажги маяк берега спасенья.
Дай мне найти в волнах
Штормов грядущих лет
Надежды знак,
Мир, где тьмы забвенья нет…
— Тебя не забудут, — с тенью иронии произнёс Маблунг. — Если не тебя, то твои песни точно.
— Не уверен, что рад этому, — поник менестрель. — То, чем я хотел бы запомниться, почти никто не слышал.
Всё ярче мы хотим гореть,
Но всё черней вокруг мрак ночной!
Ты дай мне силы полететь,
Как за единственной…
За мечтой!
— Почему же ты не поёшь то, что тебе нравится, на публике? — зачем-то спросил страж, хоть и знал ответ.
Возможно, Аклариквет сказал бы что-то, но вдруг соратники Маблунга подали короткий сигнал.
— Ваши друзья идут, — пояснил воин.
— Сейчас? — удивилась Зеленоглазка, посмотрев в чёрное, снова беззвёздное небо.
— Да. Сейчас.
Повисло тревожное молчание. Через некоторое время к костру подошли Глорэдэль и Кабор. Уставшие, бледные, напряжённые, терпко пахнущие травами.
— Нам нужна помощь, — проговорил, немного отдышавшись после быстрой ходьбы, мужчина. — Твоя, леди Лайхениэ. И всех, кто смыслит в целительстве.
Около Маблунга сразу же появились трое соратников.
— Я… — Кабор откашлялся. — Мы увидели у одного ребёнка плёнки в горле. Леди Лайхениэ, ты знаешь, о чём я. Это было позавчера. Мы с Глорэдэль знаем, насколько заразна и опасна такая хворь, поэтому не позволили Галдору и Харет уехать, остановили их буквально на дороге! Сегодня… днём заболел мужчина, а вечером нам привели ещё одного малыша. Мы знаем, эльфам нельзя в Бретиль, но ты можешь помочь с лекарствами.
— Может быть, я всё-таки смогу хотя бы временно поселиться в Бретиле? — подскочила с места Зеленоглазка.
— Я попробую уговорить вождя, — вздохнула Глорэдэль. — Но Галдор не смог.
— Пойдём вместе, — Маблунг отложил еду и кружку, взял копьё, лук и непромокаемый плащ. — Почему вы не пришли за помощью сразу?
Супруги-знахари переглянулись. Правда была слишком некрасивой.
***
— Что с ним?!
— Что с моим сыном?!
— Что с доченькой?
— Что со мной?
Вопросы сыпались на лекарей от перепуганных халадинов, и совсем ничего не отвечать было нельзя. Если взрослый мужчина, несмотря на стремительно ухудшающееся состояние, молча и покорно пил всё, что давали, то заставить детей лечиться оказалось гораздо труднее. Кабор привык к капризам маленьких больных, но здесь всё осложнялось тем, что в Бретиле практически никогда и ни от чего не лечили. Местные уверяли — халадины здоровые, как эльфы.
В такое верилось с трудом, однако сейчас было не до разбирательств, кто врёт, а кто нет. Чтобы найти нужные составляющие лекарств, требовалось время, а у захворавших его не было.
Видя, как мучаются дети, и страдают их родители, Глорэдэль отвела мужа в сторону:
— Надо поговорить с Халданом, чтобы он позволил привести эльфов. Мы сами не справимся. Видишь же: лекарства здесь пить не умеют, травы и коренья поблизости не растут. Мы сейчас только ослабить жар можем. В Дориате, говорят, есть целебный источник, но воду из него принести не удастся — вне владений Мелиан вода теряет силу. Давай попросим Галдора поговорить с вождём! Пусть не говорит всей правды, но скажет, что болезнь быстро распространяется, и нам нужны опытные помощники.
Кабор покачал головой, помолчал и нехотя согласился.
— Шейка надулась! — заплакала девочка, не желая пить горькое снадобье. — Больно! Холодно!
— Ничего страшного, — заверил, улыбаясь матери малышки, Кабор. — Скоро пройдёт. Главное, маму слушайся. Ложечку в ротик. А-а-ам!
— Я пойду к брату, — тихо сказала Глорэдэль.
В большом шалаше, где жила некогда счастливая семья, снова раздался громкий плач сквозь кашель, заглушивший все остальные голоса.
***
Когда утром сестра и её муж не позволили уехать в Хитлум, Галдор не стал задавать вопросы, ограничившись полученным скудным объяснением: в Бретиле есть больные очень заразной хворью, не стоит её распространять.
— Значит, мы остаёмся? — спросила Харет, бросив под ноги сумку. — Почему, муж?
— Скажи ей, что угодно, — прошептала Глорэдэль, — только сам пойми: если халадины узнают правду, они разбегутся по окрестностям и разнесут заразу. Мы ведь не знаем, кто уже болен, а кто нет.
— Что она там говорит? А, муж?
— Пойдём в палатку.
Сказав слугам принести назад вещи, сын Хадора посмотрел сверху вниз на супругу, которая едва доставала ему до груди.
— Понимаешь, мы с тобой — будущие вожди, — не слишком веря в свои же слова, заговорил адан. — Мы должны быть с народом в трудные моменты. Кто-то тяжело заболел, понимаешь?
— Простудился? — предположила Харет. — Грибов поел?
— Знахари скоро скажут.
— Если грибов поел, то лучше сразу прирезать, — отмахнулась аданет. — Если выживет, всё равно ослепнет.
— Скоро узнаем.
— Я пойду к сестре.
Не дождавшись реакции супруга, Харет убежала. Галдор не стал её останавливать — было радостно понимать, что девушка достаточно глупа, чтобы не задавать лишних вопросов.
Всё выглядело не так уж и плохо, однако следующим днём ситуация изменилась: Глорэдэль снова пришла, когда супруги пытались вместе читать записи о поездке и никого не ждали, поэтому Харет сидела голая. Посмотрев на брата и его вымотанную тяжёлым умственным трудом супругу, женщина поманила Галдора из палатки.
— Послушай, — сказала она, то и дело вздыхая, — мы сами не справимся. Попроси вождя позволить привести эльфов. Я знаю, это звучит очень глупо, но попробуй, пожалуйста!
Понимая, что дело дрянь, сын Хадора всё-таки решил не отказывать в помощи. Взяв жену, которая, было, опять засобиралась сбежать в родительский дом, он направился в шалаш Халдана, по пути заметив, что его свадьбу всё ещё кто-то празднует.
— Чаво?! — рявкнул, услышав просьбу, вождь. — Чаво-чаво?! Ты эльфийку натянуть захотел?! Не сметь сюда водить этих долговязых!
— Нет, что ты, — Галдору очень хотелось как следует врезать безумному старику, но он держался. — Просто такую хворь, которой болеют твои подданные, эльфы лечат быстрее.
— С чего б? Врёшь! Не разрешаю! Катись! Почему ты ещё здесь?! Во-о-он!
Сын Хадора взял за руку жену, развернулся к выходу из шалаша, и вдруг старый вождь надрывно закашлял.
***
— Они узнают правду, — прошептала Глорэдэль мужу, осторожно ступая по ночному лесу чуть поодаль от Маблунга, — и что заболели первые халадины не позавчера, и что их не трое уже, и что никому мы не сказали о том, что это за хворь…
— Не узнают, — отрицательно закивал Кабор. — А если и узнают, то что? Прогонят нас? Ну и пусть! Уедем.
— Но мы правильно сделали, что пришли за помощью. Иначе я бы возненавидела себя.
— Знаешь, — не сразу ответил супруг, — я давно себя возненавидел. Ещё когда молодой был и решил, что мне отдохнуть важнее, чем помочь одной женщине. Я считал, что уставший не смогу сделать всё правильно. Я попросил родню присмотреть за ней, а сам ушёл спать. До утра эта женщина не дожила. Может быть, я бы действительно не спас её, поскольку засыпал стоя. У меня в глазах двоилось от усталости. А, может, и спас бы.
— Сейчас иная ситуация, Кабор.
— Да, но я всё так же в первую очередь думаю о себе. И продолжаю себя ненавидеть.
— Я с самого начала приняла то, что знахари не всесильны, — опустила голову Глорэдэль. — Ещё юной девочкой я видела тех, кого уже не спасти, как бы ни хотелось. Некоторые ещё и сами себе вредили.
— Но теперь всё будет иначе, — подмигнул супруг. — В этот раз мы вылечим всех.
Примечание к части
Песня гр. «Гран-КуражЪ» «За мечтой»
Дети так не делаются
Дома было хорошо, как никогда. Только оказавшись замужем, Харет поняла, насколько сильно любит свой шалаш, который всю сознательную жизнь делила с младшей сестричкой. Шалаш, который, если бы кто-то чем-то не заболел, и кому-то не понадобилась помощь Галдора, уже этим утром она бы оставила навсегда и больше бы никогда не увидела. Хотелось обнять любимое жилище, стиснуть руками и не отпускать.
Придя сюда первый раз после обретения нового статуса, аданет разрыдалась, чем изрядно напугала и маму, и Хириль.
— Чужак тебя обидел? — в один голос спросили её сродницы. Лишь интонации были разными: родительница говорила с готовностью научить дочь жить с деспотом, сестра же, казалось, собиралась придушить Галдора голыми руками.
Отчаянный плач помешал ответить, Харет просто замотала головой и уткнулась в маму, словно была совсем маленькой. Заботливая рука, как в детстве, погладила по голове, от проявленной нежности плач только усилился, и аданет ещё нескоро смогла справиться с собой.
— Он мне ничего не сделал, — проговорила она, наконец, вытирая слёзы. — Он даже сказал, что не может просто так, а потом выпил вина и захрапел.
— Что значит, просто так? — мать отстранила дочь, посерьёзнела.
— Он сказал, что старый и просто так не может. Его прежняя жена для него танцевала.
Хириль захихикала, но родительница погрозила ей пальцем.
— Так и ты станцуй, — поучительно, слегка с осуждением произнесла она. — Нельзя быть такой недогадливой.
— Муж сказал, не надо. Он сказал, что у меня не получится, как надо.
— Это очень плохо, — тон матери стал совсем недружелюбным. — Муж должен быть доволен женой, иначе может начать бить. А если будет доволен — подарки будет дарить.
Хириль фыркнула, и снова получила молчаливую угрозу и приказ держать мнение при себе.
— Но муж не сказал, что надо делать! — Харет снова начала злиться.
— Совсем ничего не сказал? — родительница посмотрела гипнотизирующе.
— Ну… Он просил рассказать о себе.
— И что ты ему рассказала?
По тому, как отреагировала на вопрос дочь, женщине стало многое понятно.
— Ты не сделала, что он просил, — констатировала она. — Ты сорвала злобу на него, и теперь плачешься. Так не делают! Ты же должна родить от него детей, а как ты это сумеешь, если он с тобой не лёг?! Да, бывает, что жена ходит до другого, если с мужем дети не получаются, но муж не должен догадаться! Ты должна ложиться с ним хотя бы иногда!
— Он сказал, что уже старый!
— Доченька, — взгляд матери стал загадочным, — поверь, умелая жена и мёртвого мужа расшевелит.
Поначалу такие наставления вызвали в душе аданет бурный протест. Однако, постепенно Харет успокоилась и пришла к выводу, что мать в целом права: лучше получать подарки, чем тумаки. К тому же, выглядеть перед другими жёнами неудачницей старшая внучка вождя не собиралась.
Проговорив с роднёй допоздна, аданет вернулась в палатку супруга и снова обнаружила его спящим.
— И что мне делать? — спросила сама себя аданет. — Будить его что ли?
В ответ раздался угрожающий храп, Харет от неожиданности вздрогнула, рассмеялась в ладони, потом осторожно легла рядом с мужем. Спать не хотелось, в голову лезли самые разные мысли.
«Хитлум… Туманное королевство. Что это за место?»
Из детства сохранились обрывочные воспоминания о частых посещениях Бретиля эльфами. Они много рассказывали о далёких землях, однако Харет не слишком внимательно слушала, а потом бессмертные перестали приходить надолго. В основном появлялись охотники с луками, о чём-то спрашивали отца и деда и быстро исчезали. Думая обо всём этом, аданет не заметила, как заснула, а, открыв глаза, обнаружила мужа сидящим за столом и что-то пишущим. Походная мебелюшка была слишком маленькой для рослого златовласого марахлинга, поэтому Галдор смотрелся за этим занятием весьма потешно. Нарочно не одеваясь, Харет встала, подошла к мужу и, вспоминая осуждение мамы, тронула за плечо.
— Когда я была маленькой, — заговорила она, решив выполнить просьбу рассказать о себе хотя бы сейчас, — а моя сестричка ещё меньше, мы пошли гулять к лесу. Нам не запрещали, потому что мы обычно возвращались сытые: орешки, ягоды, всё такое. И вот, собираю я чернику, а потом смотрю — нет Хирь. Я её зову, а она не откликается. Я страшно испугалась! Пошла…
— Нашлась Хирь потом? — без особого интереса спросил Галдор.
— Да, — ответила слегка растерянно аданет.
— Это хорошо. Ты писать умеешь?
— Что?
— Писать умеешь?
— Ну…
— Ясно, — адан усадил жену рядом с собой, взял из-под стола сшитые толстыми нитями листы. — Тебе необходимонаучиться читать и писать хотя бы на языке Дор-Ломина.
— Но дети не так делаются, муж! — попыталась избежать внезапного урока Харет, однако Галдор ткнул в исписанные строки:
— Повторяй за мной и запоминай.
***
Снова придя к сестре, Харет не застала там маму, и очень этому обрадовалась. С неприятного разговора прошло несколько дней, но дело не сдвинулось, и признаваться в этом ну очень не хотелось.
— Мы тогда не убрали камешки, — сказала, только увидев Харет, Хириль. — И старуха Хала на нас ещё больше разгневалась. Не надо было её тревожить!
— Да глупости это всё! — вспылила старшая сестра. — Сколько можно?! Нет никакой старухи Халы! Это выдумки, чтоб детей пугать!
— Ты что?! — ужаснулась младшая. — Не говори так! Я уверена, что Хала зла на нас! Эта болезнь странная — это её проклятье! Ты слышала, что дедушка Халдан тоже заболел? Слышала? А, Харь?
Харет ещё не успела осознать услышанное, как вдруг младшая сестра напряглась, с трудом сглотнула и сдавленно кашлянула.
Не единственный
— Никаких мне тут эльфов! — сипло произнёс Халдан, трогая горло.
Маблунгу и Зеленоглазке пришлось ждать до утра, чтобы поговорить с вождём, и беседа обещала получиться бессмысленной.
— Не нужна нам ваша помощь! От вас вред один! Это вы тут заразу разносите! Катитесь отсюда!
Дориатский страж понимал: говорить с безумным стариком бесполезно, однако и не сделать этого нельзя — Халдан здесь всё ещё главный.
Вежливо кивнув на прощание, Маблунг поманил за собой колдунью и вышел из шалаша.
— Теперь можно беседовать с Халмиром, — сказал он, вздохнув. Потом перевёл взгляд на эльфийку и впечатлился охватившей её молчаливой яростью.
— Этот гад сам болен! — прошипела она. — Он ещё будет молить о помощи! Но это бесполезно — гад слишком стар. Его убьёт либо лихорадка, либо лечение. Но я бы посмотрела, как его будут пытаться спасти, чтобы эта тварь на моих глазах подыхала в корчах!
— Он всё ещё здесь главный, — осторожно напомнил Маблунг. — Ругаясь с ним, мы можем сделать хуже, даже если его дни, как ты говоришь, сочтены. Он вполне способен отдавать приказы, и есть те, кто их исполнят.
Зеленоглазка поджала губы. Из шалаша донеслось надрывное, смешанное с кашлем «Катитесь!», эльфы поспешили удалиться от жилища вождя.
— Хотела бы я посмотреть на эти развалюхи зимой, — ехидно произнесла колдунья, обводя взглядом поселение. — Они не поджигают друг друга, чтобы согреться?
— Тебе бы этого хотелось? — в голосе стража прозвучало осуждение.
— Я пока не уверена в своих желаниях.
— Зимой всё это, — Маблунг обвёл рукой домишки, — утепляется в основном шкурами. Внутри складывается ещё одна печка, а дрова заготавливаются заранее. Сейчас ещё не начали, конечно, но вязанки всё равно около некоторых жилищ есть. Здесь, кстати, знают о горючести торфа.
— Очень-очень рада за них, — Зеленоглазка сказала это так, словно желала сдохнуть в муках не только Халдану.
В Бретиле жизнь шла, как обычно. Дети бегали друг за другом, взрослые пасли скот, занимались домашними делами, чинили шалаши, носили хворост и воду. Всё, как всегда.
Несмотря на довольно ранний час, Халмир оказался довольно сильно пьян.
— Зато не заболею! — заявил он эльфам, чем вызвал очень красноречивый вздох Зеленоглазки. — Вам же сказали — катитесь. Почему здесь никто не слушает вождя?! Даже я!
— Зато тебе придётся послушать меня, — Маблунг вдруг очень неожиданно изменился, и Зеленоглазка ощутила — рядом с ней не просто говорящий умные вещи мужчина, это способный идти до конца воин, лишь скрывающий истинную суть за маской покорности и дружелюбия.
Стало немного не по себе.
— Ты забыл, почему халадины живут на этой земле? — голос стража оставался спокойным, но глаза…
— Ни-э-эт, — кивнул и покачал одновременно головой Халмир.
— Король Элу Тингол и королева Мелиан позволили твоим обездоленным предкам осесть здесь. И в первую очередь вы обязаны своим благополучием моим владыкам, то есть, эльфам. В любой момент мужчины твоего племени могут понадобиться Дориату для обороны границ! Сейчас твой отец допустил в племени тяжёлую хворь. Вы сами не справитесь, я предлагаю помощь. Вы не имеете права отказываться, ибо в противном случае Элу Тингол прогонит вас из Бретиля. Если я скажу владыкам, как вы относитесь к эльфам, а мне придётся это сделать, поскольку меня спросят, почему Старший Народ не оказал помощь Младшему, вам придётся уйти. И как показал опыт твоих предков, вам никто нигде рад не будет. И вы, некогда процветающий народ, сгинете, не оставив о себе даже летописи.
Последняя угроза, Зеленоглазке показалось, сына вождя не впечатлила, зато вероятность изгнания равнодушным не оставила.
— Да делайте тут, что хотите! — воскликнул Халмир, даже немного протрезвев. — Только ти-и-и-ихо. Не поняли ещё? Тут все так живут! Даже я!
Эльфы переглянулись.
— Благодарю, — сказал Маблунг.
— Но обоснуюсь я всё же за пределами поселения, — Зеленоглазка напряглась. — Такое щедрое разрешение в любой момент может обернуться казнью нарушителей приказа вождя. Пойдём.
— Я отбл-лага-лагодар-рю вас, — донёсся вслед уходящим бессмертным голос Халмира. — Только пусть все будут живы.
— Надеюсь, — прошептала колдунья, — в противном случае нас всех не казнят.
— Дориат не позволит, — отрешённо произнёс страж. — Здесь не прольётся кровь. Даже Голодрим.
— Успокоил, — Зеленоглазка хмыкнула. — Но и на том спасибо.
Со стороны рядом стоящих шалашей раздался отчаянный вопль, а потом — многоголосая ругань.
***
Кабор вышел из своей палатки, где готовил сбивающие жар снадобья и пугающего вида приспособления для лечения плёночной хвори, и вдруг оказался окружён озлобленными людьми.
— Горит весь! — кричала растрёпанная женщина.
— И у меня! — вторили ей ещё двое.
— А моя дышать не может! Иди давай, лечи! — требовала старуха. — Ты обещал!
— Нет, ко мне! — ещё кто-то встрял. — Я дам бочку мёда!
— Мой задыхается! — дрожащая аданет выпалила сорванным голосом. — Уже даже не плачет и не говорит!
— У кого только горячий лоб, вот, возьмите, — лекарь протянул закупоренные пузырьки, понимая — их не вернут, и придётся заваривать в обычных чашках. Но сейчас главное — рассеять толпу. — Берите и быстрее к больным!
— Моего сына трясёт! — запротестовала одна из женщин, говоривших про жар.
— И от этого поможет, — заверил Кабор, понимая, как рискует, обещая такое. — У кого дышать ребёнок не может? Веди меня к нему, мать.
— Это что же?! — воскликнула вдруг пожилая аданет, до этого молчавшая. Похоже, она просто пришла с кем-то за компанию. — Наши тоже так будут? Дышать не смогут?!
— Нет, это не так, — попытался протиснуться к отчаявшейся женщине лекарь, но завяз в толпе. Прибежали охранники дор-ломинского обоза, принялись силой распихивать халадинов, те полезли в драку. Думая, что главное сейчас — не дать вырвать сумку, Кабор начал уклоняться от кулаков и голов.
Неожиданный громкий звук удара металла о металл заставил всех отвлечься от потасовки.
— Прекратить! — крикнул очень молодой голос. — Иначе пристрелю!
Рядом с палаткой знахаря встал молодой халадин, прикрытый обрезками шкур лишь для защиты наиболее уязвимых мест от веток, лук и колчан висели за спиной. На ногах у него тоже были перетянутые верёвками куски кожи, а в руках — медный гонг и стальная палка. Ногродские руны давали понять, откуда у жителей Бретиля такая необычная для них вещь. В другой ситуации Кабор бы непременно выяснил, на что юный адан обменял гонг, но сейчас ему было не до этого.
Как ни странно, люди послушались приказа и угрозу восприняли всерьёз, поэтому быстро разбежались, осталась только женщина, состояние ребёнка которой, судя по всему, внушало наибольшее опасение.
— Халдир, — протянул знахарю руку юноша. — Сын Халмира. Старший. Твоё имя мне известно.
— Благодарю тебя, Халдир, сын Халмира, — поклонился Кабор и поспешил к несчастной аданет, но халадин последовал за ним со словами:
— Покажи, что надо делать. Помогу.
Знахарь хотел отказаться, поскольку догадывался — его методы не вызовут восторга, однако лечить целое племя вдвоём с женой тоже было невозможно.
— Это всё бабка-колдоваха, — внук Халдана взял гонг поудобнее. — Я во время охоты нашёл талисман и убитую лягушку. Это колдовство! Она чью-то семью хотела разбить. Смерть наслать чтоб овдовел кто-то, а потом на ком надо женился. Или женщине вдовство послала, чтоб замуж за кого надо вышла. Мы колдоваху наказали, вот она и мстит.
— Надеюсь, никто проклятые вещи не трогал? — мать больного малыша испуганно округлила глаза.
— А чего мне бояться? — усмехнулся Халдир.
— Теперь ни с кем нельзя руки пожимать и обниматься! Десять дней! — аданет ускорила шаг. — А то передашь зло! А так — себе оставишь, и оно через десять дней уйдёт, так как не женат ты пока.
— Глупости, — внук Халдана расхохотался.
В шалаше с больными ощущалась смесь запахов, от которых начинало мутить. Мужчина сипел и тихо ругался, однако, выглядел вполне неплохо, зато мальчик лежал на спине, выпучив глаза, и с трудом хватал ртом воздух, словно выброшенная на берег рыба. Состояние ребёнка сильно ухудшилось за ночь.
— Что бы мы ни делали, — сказал матери Кабор, — не мешай. Смотри и запоминай, — обратился он к Халдиру. — Держи руки мальчика.
— Что вы собрались делать?! — воскликнула женщина.
— Иди отсюда, — коротко приказал внук вождя, осторожно ставя гонг и лук с колчаном у стены шалаша.
Как ни странно, аданет действительно вышла на улицу. Донёсся короткий громкий всхлип.
— Может, кровь пустить? — внезапно предложил юноша, пока Кабор копался в сумке. — Помогает.
— Может, — удивлённо произнёс знахарь. — Лечил уже?
— Да я ж охотник, — Халдир не позволил ребёнку вырываться. — То укусит кто брата, то рана какая, то съест чего. От боли хорошо кровь пустить.
— Пока этим обойдёмся, — Кабор достал длинный прут с намотанной тканью на конце. — Палка должна быть жёсткая. Сейчас из горла всё вытащим, потом прижгём. Если не поможет, придётся вот тут разрезать, — знахарь указал на нижнюю часть горла мальчика.
— И прижечь, — уточнил Халдир, ничуть не смутившись.
— Да.
Прижав голову ребёнка к лежанке, Кабор засунул малышу в рот палку. Несчастный больной начал отчаянно вырываться и сдавленно вопить, из глаз полились слёзы.
— Нет! Хватит! — мужчина, лечившийся пока только от жара, тяжело сглотнув и тронув горло, мгновенно оказался рядом, легко оттолкнул Кабора. — Не единственный. Хватит мучить уже.
Одним движением свернув ребёнку шею на глазах у ещё одного сына и бабки, адан ушёл сообщать печальную новость матери.
— Не единственный, — с пониманием кивнул Халдир, отпуская переставшие вырываться руки.
Кабор поднялся. В Барад Эйтель было проще: в госпитале родня не видела, что делают знахари, но здесь отгородиться от посторонних не представлялось возможным.
— Надо сжечь тряпку, — проглотив ком в горле, сказал знахарь внуку вождя. — Опалить палку и взять новую тряпку. Вроде ещё у кого-то уже так.
Юноша кивнул, забрал гонг, лук и колчан и вместе с Кабором вышел на улицу, где женщина кивала мужу и только молча вытирала слёзы.
— Я тебя искала, Ка… — прибежала вдруг из-за высокой горы хвороста Глорэдэль. — Здравствуй, — увидев внука Халдана женщина с трудом улыбнулась.
— Я — Халдир, сын Халмира, — сказал юный адан. — Я готов помогать с больными. Как твоё имя? Я его слышал, но, горе мне, не запомнил.
— Глорэдэль, — сказала дочь Хадора, невольно косясь на всё-таки зарыдавшую в голос аданет. — Я заварила травы от жара. Но здесь такие не растут. Надо искать где-то.
— Покажи, какие, — с готовностью отозвался Халдир. — Я найду.
— Спасибо, — улыбнулась знахарка. — Пойдём, покажу.
Кабор осмотрелся, ища глазами шалаш, где, как он помнил, тоже болел ребёнок. Очень не хотелось повторения детоубийства, и, видимо, поэтому ноги отказывались идти в ту сторону, становились будто деревянными, начинали покидать силы, бросало в жар. Решив, что после посещения этого малыша обязательно выпьет чего-нибудь успокаивающего, знахарь всё-таки направился мимо ругающихся и плачущих людей к очередному проклятому жилищу.
Сказка про Истинного Короля для жены
Утром Галдор куда-то ненадолго уходил, потом вернулся с сухими листьями в мешочке, высыпал их в блюдце и поджёг. Странный запах заполнил палатку, Харет ощутила, как зачесалось в носу, и начала чихать.
— Это что, муж? — спросила она, вытирая зачесавшееся лицо.
— Должно помочь не заболеть, — отрешённо ответил адан, высмаркиваясь в тряпку.
— А почему мы от этой помощи как простуженные?
— Я не лекарь, не знаю, — Галдор сказал это совершенно безразличным тоном.
— Может, — Харет покраснела, но попыталась выглядеть уверенной, изобразив наглый напор, — муж, детей пока поделаем? Всё равно не едем никуда. Чем ещё заниматься?
Марахлинг посмотрел на жену — очень внимательно посмотрел — и захохотал.
— Прости, — выдавил он, качая головой, — но я правда очень давно так не смеялся. Харь, — выдохнул адан, — ты не знаешь, как на самом деле всё обстоит. И я не хотел бы говорить. Просто знай — сейчас не до детей.
— Ну, давай просто так, — не сдавалась внучка вождя халадинов, несмотря на то, что опять принялась чихать.
— Ты же не хотела.
— Я передумала!
Галдор покачал головой.
— Я не могу тебе всего сказать, — понизил он голос. — Да и сам всего не знаю. Просто скажу, что ты не должна уходить из нашего… хм… дома. Никуда! И ни с кем не встречайся.
— Но я же… — заспорила Харет.
— Ни с кем. Не встречайся. Никуда. Не. Ходи. Там, — адан указал в ткань палатки, — опасно.
— Но…
— Нет! — голос одновременно дрогнул и рявкнул. — Нельзя. Однажды мой младший брат не послушался, и случилась беда!
— Ладно, — поспешила согласиться аданет, вспомнив наставления матери. — А расскажи ещё про… Ну… — она замялась, понимая, что не помнит, о чём можно было бы спросить супруга. Ведь об умерших жёнах лучше не стоит, да? — Про Моргота.
— Про Моргота? — Галдор удивлённо хмыкнул. — Раньше у него было иное имя. Мэлько, кажется. Но потом, когда он убил эльфийского короля и уничтожил Древа Света в заморском Валиноре, его лишили этого имени и титула Вала. Теперь он просто Чёрный Враг. Эльфы говорят, что злодеяния Моргота обязательно будут отмщены. Рассказывают, что Моргот будет убит Истинным Королём в поединке. Знаешь, моё мнение: Моргот не заслуживает честного боя, но зато его заслуживает Истинный Король. Именно поэтому я верю, что поединок состоится. Истинный Король… Он как бы во всём лучше других, он — полная противоположность Моргота. Как тьма и свет. Он — великий воин.
Адан долго пытался не начать чихать, тёр нос, переносицу и даже между бровями. Не помогло. Наблюдая за супругом, Харет захихикала.
— А Моргот — трус, — наконец, смог продолжить рассказ Галдор. — Он прячется в подземной твердыне Удун за горами-крепостью Ангбанд, где главная башня именуется Скала Рабов — Тангородрим. Так как многие годы даже эльфы не видели Моргота, уже поползли слухи, что в Арде его нет вовсе. А-а-пчхи!
— А с кем тогда будет драться Истинный Король? — тоже чихнув, спросила аданет.
— Я думаю так, — марахлинг от души высморкался, откашлялся и продолжил рассказ, — когда придёт время боя, Истинный Король призовёт врага на поединок, и тот не сможет не прийти. Даже из-за грани мира.
— Так пусть призовёт уже! — Харет сжала кулаки. — Я помню, эльфы говорили, что все беды в Арде от Моргота. И то, что сейчас все заболели, тоже из-за него значит. Чего этот Истинный Король ждёт?
— Не знаю, — посмотрев супруге в глаза, не сразу ответил Галдор. — Наверное, не всё так просто.
— Слушай, му-у-уж! — вдруг сделала очень удивлённое лицо аданет. — Мне такой сон приснился! Не помню, вчера или… Не помню. Он точно неспроста!
— Ты веришь в сны? — с сомнением спросил Галдор.
— Да! А ты не веришь?
— Не знаю даже. Я их почти не вижу.
Возникла неловкая пауза, Харет замерла, а потом внезапно встрепенулись и, смачно чихнув, продолжила:
— Я была на празднике, во дворце для пиров.
— Во дворце? — переспросил сын Хадора, почти уверенный, что его супруга никогда подобных построек не видела.
— Ну да, в нашем, где мы свадьбу праздновали! — аданет указала рукой примерно в сторону огромного шалаша. Галдор с трудом не рассмеялся. — Все веселятся, но вдруг пришёл какой-то чужак. Я его лица не видела, но его все так называли — Чужак. И у него на руках, как будто дитя, но не дитя, а чёрное чудище! Круглое, словно в мешок воды налили, а, вместо лап, хлысты длиннющие! И это чудище вдруг впилось в горло тому, кто рядом стоял. Все испугались, побежали, а чудищ много оказалось, и они погнались за нами. Я оборачиваюсь, и тут мне тоже в горло такая гадость впилась. Я её руками схватила, а она горячая, скользкая и царапает ладони. Но я её всё равно оторвала от себя и бегом, уже, не оглядываясь. Вот так. И проснулась. Как думаешь, муж, что это значит? Я бы к старухам сходила спросить, да ты ж меня не пустишь теперь.
«Теперь-то точно», — подумал Галдор, вспоминая разговор с сестрой о том, что никто не должен догадаться о вине марахлингов в появлении страшной хвори. Если Харет расскажет такой сон, это обязательно кого-нибудь наведёт на опасную мысль.
— У вас не любят чужих, — сын Хадора пожал плечами. — Вот тебе и снится всякое про чужаков. А чудовище, — он задумался, а потом вспомнил, как в Хитлуме эльфы объясняли разное неудобное, и поднял указательный палец, — это искажение Моргота, которое проникает во всё и в нас тоже. Хорошо, что ты его поборола.
Харет открыла рот, покивала и вдруг поникла:
— Знаешь… Я за Хирь волнуюсь. И за папу с мамой. И за братиков. А-а-а-пчху! Вдруг они заболели?
— Даже если так, — серьёзно сказал марахлинг, — ты ничем им не поможешь, только зря себя опасности подвергнешь. Оставайся здесь, переждём бурю и поедем в Туманное Королевство, где нас с тобой ждёт только счастье. И мы обязательно увидим, как Истинный Король победит Моргота.
— Да ладно!
— Вот увидишь. Я никогда не вру.
***
Достав записи, где подробно рассказывалось, какие растения и их части помогают при тех или иных недугах, Глорэдэль начала показывать Халдиру необходимые сейчас травы. Юноша каждую называл по-своему и порой весьма забавно, вроде «палец соседа» и «секрет чужой жены». Запомнить это всё уставшая женщина была уже не в состоянии, однако порадовалась, что, раз спасительные растения здесь как-то именуются, значит, они тут есть.
— Счас мы с братьями всё найдём! — легко пообещал Халдир, хотя Глорэдэль понимала — для некоторых цветов уже не сезон. Но что-то всё же лучше, чем ничего. — Знаю я, каково это, когда все вокруг доброхоты, да помочь нет охоты.
— Я нарисую тебе нужные травы, — вздохнула аданет, тяжело опускаясь за маленький походный столик, где Кабор оставил неаккуратно разбросанные пустые склянки. Торопился. — Чтоб ничего не забыть.
— Угу, — Халдир осмотрел палатку и сел рядом со знахаркой. — Ты красивая, — сказал он вдруг. — Как эльфийка.
Не сразу поняв смысл приятных слов, а потом удивившись внезапному вниманию со стороны годящегося в сыновья халадина, Глорэдэль улыбнулась и просто произнесла:
— Благодарю.
— Это правда, — просиял юный внук вождя. — Волосы, как солнце!
— Муж ревновать будет, — осторожно напомнила аданет.
— Мы ему не скажем, — рассмеялся Халдир. — Ладно, не стоит кидать бревном в лягушку, она в доме к счастью. Я хотел вот что спросить: отец говорил, вы приехали поговорить про войну на севере и с нами договориться о помощи. Это правда?
— Да, дело в том, что нам необходимо большое войско, способное пройти далеко в земли Моргота, поскольку маленькие отряды всё чаще попадают в ловушки. Мы хотели забрать часть вашего племени, потому что изначально вы, как и мы, были подданными короля Голфина Финвэ Нолофинвэ. Потом вы решили уйти, и вас не остановили, но на вас свалились беды, Голфин пытался вас вернуть, но ваши прежние вожди не захотели.
— Теперешний тоже не хочет.
— Да, он просто отдал Харет моему брату и сказал катиться. Но мы ведь не за женщинами и землёй прибыли!
— Я бы поехал с тобой, — снова взялся за своё юный халадин. — На войну. Знаешь, я ведь лечить умею, мне это нравится. Я бы раненым помогал, орков стрелял. Я меткий! Оленю в глаз попасть могу!
— Тебя не отпустят, — не слишком грустя о такой потере в рядах ард-галенской армии, холодно отозвалась Глорэдэль.
— Мне не нужно позволение, — совершенно спокойно сказал Халдир. — Я могу жить, где мне захочется. Так что, скажи тому, кто у вас тут главный, что я поеду с вами. Спрошу братьев, может, кто тоже захочет. Дед нам ничего не сделает, а отец — и подавно. Да и король наш тоже. Ты просто не знаешь. Я ещё был мальцом, но соображал уже, приехал к нам тогда эльф со своими вояками. Гадкий такой, что слизень. И он наше племя посчитал, а потом, уходя, обернулся и говорит: «Многовато вас стало. Плодитесь, как не Дети Эру, но орочьё». Он думал, мы мальцы, не поймём. Или наоборот, специально так при нас сказал. А мы с братьями ему языки показали, ну и ещё кое-что показали и дёру! А он нам вслед: «А я был прав». Орочьё мы для него плодяшееся, понимаешь?
— Пойми меня правильно, Халдир, сын Халмира, — Глорэдэль снова вздохнула, рука с пером дрогнула, и на куске кожи появилась некрасивая черта. — Я рада, что ты хочешь ехать на войну, нам действительно нужен этот союз, просто давай пока не будем о будущем, хорошо? Мы должны справиться с плёночной хворью, а это нелегко, поверь.
— Знаю, — кивнул юноша.
— Вот, — знахарка протянула изрисованную травами коровью шкуру. — Это нужно, чтобы поначалу жар снимать, иначе умирать от него будут.
Внук вождя халадинов спрятал памятку за поясом, быстро встал, забрал лук, колчан и гонг, поспешил к выходу, однако, отодвинув ткань, замер. Глорэдэль почувствовала неладное, подошла и ощутила то ли страх, то ли отчаяние: несколько человек копали яму между поселением и вырубкой, а другие тащили туда четыре бездыханных тела. Судя по ранам, все они умерли не без посторонней помощи.
Никому не нужные сомнительные чувства
— Горит свеча, укрыта тьмой,
Душа пропитана презреньем к доброте.
Горит свеча немой тоской,
Мешая жить, не видя смысла в красоте.
Мерцает свет, объятый мглой,
Он сотни раз погаснуть мог
В пыли семи ветров.
Волшебный блеск во тьме ночной —
В нём тлеет память о душе,
Огне забытых слов.
Струны маленькой арфы звучали трепетно и нежно, пряча где-то в глубине тревожные ноты ожидания беды. Аклариквет сидел у костра один, и, несмотря на находящуюся поблизости охрану, ощущал себя окружённым пустотой. Пробыв рядом с Зеленоглазкой долгое время пути, он теперь скучал без её порой неуместных злых шуток и вечного чувства безнадёжности, из которого тёмная эльфийка, похоже, состояла. Но всё же был в ней огонёк, который и рождал, и украшал новыми узорами песню о свече.
Время одиночества можно было бы использовать для записи важных событий пути и пересказа на бумаге разговоров с дориатрим, однако менестрелю не хотелось делать ничего из этого — только петь. Тихо. Так, чтобы никто не слышал.
— Рождение дня, прохлада тьмы,
Волшебный мир свободных снов,
Пьянящий свет росы…
Зовут меня без лишних слов,
В душе рождая нежный свет
Мерцания свечи.
Аклариквет посмотрел в костёр. Одна из головешек лежала отдельно от остальных, на ней практически погасло пламя, остался лишь небольшой шаловливый язычок, танцующий оранжевой ленточкой на чёрно-сером пепле. Разумеется, этот огонёк должен вот-вот погаснуть, но менестрелю почему-то показалось, что именно с такого крошечного лоскутка пламени начнётся пожар, невиданный в Арде ранее. Справиться будет невозможно, только бежать прочь, сколько хватит сил.
— Горит свеча…
Раньше огонь напоминал о волосах любимой эльфийки и дарил вдохновляющую боль, а теперь ощущался только приближающийся непобедимый ужас.
***
Зеленоглазка никому не успела сказать, где собирается разместить палатку, но, стоило появиться первым колышкам, как рядом возникли люди. Их говор и манера речи показались забавными, однако эльфийка всё же сдержалась и осталась с непроницаемым лицом.
Вопросы посыпались градом: все ли заболеют, что делать, чтобы не заболеть, как лечиться, выживут ли заболевшие, и тому подобное. Ответить оказалось непросто: колдунья помнила, как время от времени в Барад Эйтель атани начинали хворать, заражая друг друга, и это касалось не только плёночной гадости или срамных болячек. Бывала и сыпь, и кашель, и понос. Да что только ни происходило с этими слабыми плотью созданиями! Однако в крепости всегда было проще решить подобные проблемы: всех заболевших собирали вместе в удалённом от здоровых госпитале, и зараза довольно быстро утихала. Здесь же проделать подобное было просто негде, а если что-то построить в отдалении, то согласятся ли хворые халадины на полную обособленность? В Барад Эйтель за порядком следит целая армия Нолдор, а здесь кто будет?
— Что за душилка к нам пристала?! — прозвенел в ушах срывающийся то на хрип, то на фальцет мужской голос, и колдунья вздрогнула.
— Душилка коварна, — покачала она головой. — Если с самого начала не умрёте от жара, то потом горло забьёт серая гадость, которая, если её не вытащить, не даст вам дышать. Можно, конечно, не лезть палкой в глотку, а продырявить шею у основания и дышать через эту дыру, ожидая, пока ваше тело само поборит болезнь. Но всё-таки палкой в глотку лучше хотя бы раз в день залезать.
— Ясно, — начали переглядываться люди. — Кто заболеет, того лучше сразу чик и всё.
Возражений не последовало, все покивали и поспешили прочь. В первый момент Зеленоглазка хотела попробовать остановить и вразумить решившихся от отчаяния на крайние меры халадинов, однако подумала, что вмешиваться опасно. Лучше позвать на помощь Маблунга и его воинов: в конце концов, именно Дориату решать, нужны им халадины живыми или нет. И в каком количестве.
Сказав помощникам ставить палатку дальше и ни с кем не разговаривать, колдунья поспешила на разрешённую для эльфов территорию, надеясь, что Маблунг не ушёл на охоту.
***
— Только б этот огонь горел,
Заставляя пульсировать кровь,
Заставляя верить в мечту,
Разжигая к жизни любовь…
Аклариквет пел, смотрел на огонь и думал о Зеленоглазке. Да, она не Алая Леди и никогда не приблизится к её роскошному блеску, словно этих двух Эльдиэр, как Средиземье и Валинор разделяет бескрайний океан, но зато Лайхениэ рядом. И хочет оставаться вместе! Такая мысль порождала лютую ненависть к себе: менестрель чувствовал, что совершает предательство своей мечты, вдохновения, единственного всепоглощающего чувства. С другой стороны, есть ли смысл в верности недоступному идеалу?
«Но ведь не всё дорогое сердцу можно потрогать и забрать домой! Не всё можно унести в чужие земли, покидая родину! — снова заспорил с собой Аклариквет. — Мы любили Валар на расстоянии! Деревья, облака, звёзды… Но мы ведь не отказываем себе в любви ко всем творениям Варды Элентари разом, даже если есть одна самая прекрасная искра в небе!»
Костёр начал угасать, вечер подул прохладными ветрами. Менестрель услышал приближающиеся шаги гораздо раньше, чем увидел спещащую на стоянку Зеленоглазку. Решение подойти и просто сказать, что она для продажного певца дороже, чем можно подумать, родилось внезапно, толкнуло вперёд, но тёмная эльфийка выставила перед собой ладонь, давая понять — подходить к ней не стоит.
— Мне нужен Маблунг, — громко заявила колдунья, осматриваясь с безумием во взгляде. — Немедленно! Где он?!
Аклариквет не знал, поэтому лишь пожал плечами и проводил исчезнувшую во мраке Лайхениэ глазами. Уверенность в необходимости разговора о в общем-то ненужных, да и недостаточно сильных чувствах растаяла дымком угасшего костра.
Нет, ничего менять не стоит, пусть всё остаётся как есть. Лучше сесть и всё-таки написать письмо королю, ведь это прямая обязанность его главного советника.
Примечание к части
Песня «Свеча» Анатолия Щедрова
Это всё они
— Тихо сиди, я разберусь! — словно взрослый вождь, приказал Глорэдэль Халдир.
Забарабанив в гонг так, что заложило уши, юноша побежал к соплеменникам, которые, не прячась, пытались похоронить убитых.
— Я — Халдир, сын Халмира, сына Халдана! — закричал адан, видимо, чтобы обезопасить себя. — Отвечайте, что здесь происходит?!
— Заболели они, — просто заявил один из мужиков с лопатой, однако не все были столь же спокойны и уверены. Двое из тех, кто тащили трупы, явно занервничали.
— Я посмотрю, — Халдир ещё раз ударил в гонг, ему с нескольких сторон ответил свист.
Заволновавшиеся халадины сделали вид, будто куда-то торопятся, но внук вождя приказал им остановиться. Обоих назвав по именам.
Глорэдэль очень осторожно выглянула из палатки. То, как юноша, пусть и неумело, зато уверенно лез мертвецам в рот, действительно давало понять — целитель из него получится. Главное — держать Халдира подальше от себя. Аданет вспомнила, как совсем молодой влюбилась в полуэльфа. Гилнор. Его так зовут. Сколько же у них разница в возрасте? Лет пятьдесят? Семьдесят? Забавно! Гилнор тогда не ответил взаимностью, думал только о войне, помогал боевым товарищам, а всего лишь юная ученица знахарок его не интересовала. Улыбнувшись воспоминаниям, Глорэдэль, последнее время видевшая вдали лучше, чем вблизи, рассмотрела, как Халдир, не сумев открыть одному из трупов рот, разрезал шею и что-то показал стоявшим вокруг людям. Поднялся крик, кого-то схватили, начали избивать: похоже, под шумок какой-то адан избавился то ли от жены, то ли от сестры.
— Я тебя раздавлю, щенок! — заорал преступник на внука Халдана.
Юноша встал, подошёл к убийце, которого втроём держали соплеменники, и с размаха ударил кулаком в живот.
— Повесить его! — приказал Халдир. — У всех на виду. И всем расскажите, за что!
К внуку вождя подошли несколько ровесников, у троих были копья. Решив, что дальше нет смысла наблюдать за расправой, Глорэдэль обернулась на заваленный склянками и записями стол. Хотелось только одного — спать.
***
Похоже, девочка не понимала, что с ней происходит, хотя давно переросла несознательный возраст. Разбираться в умственных способностях ребёнка сейчас было некогда, однако невольная мысль о том, что вот эта глупая малышка дорога семье, за неё готовы до последнего бороться, не жалея сил, не давала Кабору покоя. В шалаше находились только женщины, и они постоянно напоминали: только скажи — принесут и сделают всё.
Больная маленькая аданет слушалась только маму, от остальных отворачивалась и кривила лицо. Кабор осторожно смазал ей горло, пока ещё относительно чистое, начал показывать родне ребёнка, что делать, если станет тяжело дышать, как вдруг в шалаш ввалились четверо мужчин:
— К вождю! Быстро!
— Я ещё не закончил, — спокойно ответил лекарь.
— К вождю! Быстро!
В руках одного из халадинов появился костяной нож, остриё указало на больную девочку. Догадавшись, чем грозит неподчинение, Кабор быстро напомнил родственницам малышки, что и как делать, оставил лекарство и поспешил исполнить приказ.
Самочувствие настораживало. Когда пошли дожди, знахарь не мог отсидеться в тепле — проверял самочувствие первых заболевших и тех, кому казалось, что они захворали, бегал от шалаша к шалашу, поэтому, разумеется, промок и слегка простыл. Это не являлось проблемой — пару раз выпить горячего отвара, закутавшись в одеяло, хватало для выздоровления, но тело всё равно неминуемо слабело. Совсем немного, совсем на короткий период. Однако даже этого, похоже, хватило, чтобы разделить судьбу несчастных халадинов.
Надеясь, что худшие опасения — лишь мнительность, Кабор поёжился, сглотнул, прислушиваясь к ощущениям. Подозрительно. Очень подозрительно.
До вождя идти пришлось довольно долго, на улице вроде бы не было холодно, а всё равно очень хотелось одеться теплее. На всякий случай отпив настоя против жара, знахарь стал размышлять над предстоящим разговором. Если безумный старик снова потребует катиться, придётся попробовать выпросить возможность остаться. Но что говорить? Чему может поверить вождь? Можно, конечно, пообещать привезти ему сокровища или новую жену, сказать, что останется у него изобретать эликсир вечной молодости, но поверит ли Халдан столь явным небылицам? С другой стороны, старческое слабоумие непредсказуемо, и порой люди в летах отвергают очевидное и понятное всем в угоду больным фантазиям.
Три довольно молодые женщины, почти без седины в волосах, украшали шалаш вождя свежими веточками и цветами, убирая засохшие венки. Ни одна из них не взглянула на вновь прибывших, словно никого около жилища главы племени не появилось. Пройдя внутрь, Кабор сразу понял: звали его не для того, чтобы прогнать — Халдан заболел. Старик лежал на высокой куче шкур, накрытый тремя одеялами, в жилище стоял терпкий запах каких-то настоев, но знахарь не смог понять, что именно тут заварили.
— Лечи меня давай! — приказал вождь, хрипя и подкашливая. — Если не вылечишь, я тебя накажу! И не выпущу отсюда, пока не буду здоров, понял, чужак?!
— Мне необязательно всё время находиться рядом, — успокаивающим тоном заверил Кабор.
— Обязательно! — завопил Халдан так неожиданно громко, что лекарь вздрогнул. — И выродков этих змеиных не пускай! Они нарочно нас болеть заставляют! Это они мою жену сгубили! И сынка младшенького! А старшего дурачком сделали! Это они всё! Они-и!
Понимая, что лучше быстрее сбить жар, чтобы старик уснул, и стало возможным отойти проверить других больных, Кабор выпил лекарство, приготовил примочки и полоскания, поставил греться успокаивающий настой.
— По стенам вон ползут уже! — погрозил куда-то пальцем вождь. — Бошки свои назад вывернули и пялятся, как бы прыгнуть! В лесу они живут! Только тебе туда нельзя! Там только гады жить могут, остальные мрут сразу. А гады вылезают оттуда то и дело, и нас губят! Лечи меня давай! Чего ждёшь?! И гадам отравы навари. Ты умеешь, я знаю. Ты сам такой же гад, только другой.
Лекарь налил в чашу отвар от горячки, дал Халдану, тот попробовал, но вдруг плюнул Кабору в лицо и заорал:
— Ты мне эту дрянь не давай! Это для гадов! Ты попутал, пень-башка! Я тебе кишки выпущу!
Надеясь, что люди вождя не воспримут такие слова приказом, знахарь отпил из чаши сам.
— Ладно, давай сюда, — согласился старик. — Только если не вылечишь, пожалеешь!
Начав жадно хлебать, больше проливая, чем глотая, некрепко держа посуду трясущимися руками, Халдан вдруг очень наигранно выпучил блёклые глаза и мерзко захихикал:
— Ой, я обмочился. Это из-за тебя! Убирай теперь! А вы за дверью, слышьте там? Не выпускайте его отсюда! А то гады его похитят и в свой лес утянут! Чтобы он для них новую заразу придумал! Им же надо от нас как-то избавиться, согласны? И не смотрите на них! Они вас деревьями сделают.
***
Когда в поселение в Бретиле пришли сразу две дюжины вооружённых луками и, вероятно, чем-то ещё, эльфов Дориата, жители моментально попрятались по домам, словно заранее чувствовали себя виноватыми. Однако нашлись халадины, как мужчины, так и женщины, которые внезапно собрались толпой и попёрли на бессмертных, крича, что вождь не разрешал им являться.
— Уходите! По-доброму! — крикнул кто-то, прячась за спинами собратьев.
— Халдан вас пинками прогонит! — замахала кулаком старая аданет.
— Да-да! — снова донеслось сзади. — Да-да!
— Вождь не разрешил! — ещё одна женщина помоложе тоже затрясла кулаками, и постепенно рук поднялось не меньше десятка.
— У-хо-ди-те! — принялись ритмично кричать люди. — У-хо-ди-те!
Строй дориатрим не дрогнул, словно окаменел. Лишь один эльф сделал несколько нарочито медленных шагов вперёд. Он смотрел совершенно без страха, улыбка была доброй и чуть печальной.
— Я — страж границ и покоя моего короля, — заговорил мелодичным голосом лучник. — Моё имя — Белег. Я готов защищать и вас — подданных моего владыки. Мне стало известно, что здесь собираются убивать заболевших. Я пришёл предотвратить это.
— Поздно! — снова закричали из-за спин. — Вон, висит уже один! Жену здоровую порезал!
— Значит, — эльф напрягся, добрым выглядеть перестал, — мы не допустим повторения. А вы можете помогать знахарям, вместо споров с нами.
— Вождь… — начали снова спорить аданет.
— С ним мы поговорим позже, — вышел из-за деревьев Маблунг. — И на этот раз он нас выслушает.
***
На шалаше Халдана вперемешку с цветами и веточками появились постиранные шкуры и одеяла. Женщины-служанки то ли не боялись болезни, то ли не осознавали опасности, поэтому не уходили и продолжали обхаживать своего господина.
Кабор приготовил новые отвары, посмотрел на старика: тот спал, надрывно храпя и что-то ворча. Знахарь, разумеется, не забыл запрет покидать шалаш, только не мог не попробовать — вождь, безусловно, важный больной, но, увы, далеко не единственный. Несколько раз повторив про себя наиболее убедительные по его мнению слова, лекарь направился к выходу, где сразу же оказался остановлен.
— Вождь сказал не выпускать, — практически в один голос заявили все дежурившие охранники.
— Но мне нужно взять снадобья и то, из чего их делать! — развёл руками Кабор, чувствуя, как снова бросает в жар одновременно с нарастающим ощущением холода. — Я не рассчитывал сидеть где-либо несколько дней.
— Так вылечи быстрее, — просто заявил самый крупный мужчина.
— У меня всё закончилось, — знахарь улыбнулся. — Мне нужно взять запасы того, из чего я буду готовить лекарства.
— Чего ещё придумаешь? — хохотнул адан, лицо которого выглядело обезображенным давним пожаром. Зубов у него тоже было меньше положенного.
— Я не вру, — решил не сдаваться Кабор, к тому же он действительно говорил правду — надолго его запасов бы не хватило.
— Слухай, умник, — самый низкий охранник тоже оскалился и показал, что драки не прошли для него без потерь, — мы не глупей тебя. Не надо тут, лан?
— Да как вы не понимаете… — попытался изобразить испуг и скорбь лекарь, только договорить ему не дал ещё один адан, который, судя по уверенному выражению лица, здесь считался главным.
— Объясняю для самых умных, — начал он громко, но постепенно голос стал тише, — мы все понимаем, что скоро править будет Халмир, если не заразится. Мы понимаем, что тебе надо уйти. Но теперь давай ты тоже понимай: если мы тебя отпустим, нас перебьют те, кто хотят на наше место. Понял? У бабёнок сынки подросли, у кого-то мужья без дела сидят, а кто-то и сам не промах. Понял?
Кабор понял, поэтому пришлось вернуться в шалаш. В голове с трудом укладывалось, что обязанные защищать вождя люди сейчас заняты тем, что лишают его надежды на спасение. Да, вероятность выздороветь для такого старого адана была крайне маленькой, но ведь была!
Вспоминая всех, кому не мог помочь из-за Халдана, Кабор погрел отвар и прополоскал горло. Ощущения оказались весьма неприятными, но глотать стало чуть легче. Может быть, это всё-таки простуда? Может быть, есть надежда на лучшее? В конце концов, почему бы нет?
***
Глорэдэль проснулась глубокой ночью, когда роща Бретиль погрузилась во мрак и тишину, время от времени нарушаемую криками или плачем.
Мужа рядом не оказалось. Знахарка не слишком рассчитывала увидеть его спящим на их общей лежанке, но, посмотрев на стол и вещи, поняла — Кабор не приходил. Сердце упало. Разумеется, бессмысленно было среди ночи бежать искать супруга, поэтому Глорэдэль зажгла свечи и села за приготовление снадобий из последних запасов. Ощущалась неприятная сырая прохлада — видимо, недавно прошёл дождь. Накинув шерстяную шаль, дочь Хадора прислушалась к безмолвию ночи. Никто больше не плакал, не кричал, только лягушка заквакала где-то совсем рядом.
Но потом замолчала и она.
Братство краха и надежды
Гильдис подошла к окну. Медленно, кряхтя, опираясь на роскошную трость.
В сердце старой женщины, иногда беспричинно ноющем, всё более блёклые воспоминания о бурном цветении прошлого боролись с пугающим увяданием настоящего. Может быть, смерть не приблизилась вплотную, но годы неумолимо шли, и то, над чем раньше вместе с соратниками мужа посмеивалась супруга Хадора, теперь уже не вызывало веселья.
«Мир волшебный налился тьмой,
Солнца лик позабыт совсем…»
— Эта песня не к добру! — уверяла себя Гильдис, стараясь вспоминать другие слова, иную мелодию. — Забыть! Забыть!
Как же хотелось снова беззаботно выкрикивать застольную балладу про победу над неизбежным и отмщение за злодеяния, но что-то заставляло плакать над скорбной мелодией, зачем-то исполненной, кажется, хитлумским эльфом-менестрелем на шумной, полной красок жизни ярмарке:
«Мир волшебный налился тьмой,
Раскрываясь цветком пустым.
Раньше полон он был тобой,
А теперь навсегда остыл.
Раньше звоном влекли ручьи,
И хрустальной была вода,
А теперь тьма течёт в ночи,
Меркнут звёзды из серебра.
Порчей тронуты все леса,
Шелестят о тревожных днях,
Башни замков пусты, и сад
Не цветёт много дней подряд».
— Мне же такое никогда не нравилось! — отругала сама себя за уныние Гильдис и через силу принялась напевать то, что когда-то не надоедало, а теперь не вызывало почти никаких переживаний: — На праздник в небольшом селе
Пришёл весьма уставший путник.
Усевшись прямо на земле,
Он флейту взял из старой сумки.
Мелодий грустных красота
Людей всё больше собирала.
Упрёки без конца летят:
«Откуда этот попрошайка?!»
«От вас награды я не жду,
Я не затем сюда явился.
Оставьте вы меня, прошу,
И лучше вам поторопиться!
Я доиграю песнь одну —
Она давно мне всех милее.
Друзья мои сюда идут,
Хоть слушать вовсе не умеют.
Кто вспомнит, сотню лет спустя,
Легенду, что явилась былью?
В той сказке на забаву всем,
Меня живьем похоронили».
Шаги от постели до окна дались тяжело: ноги болели, особенно, бёдра и колени, но, если не сдаваться и заставлять себя ходить, будет легче — супруга Хадора Лориндола это знала. Не сдаваться! Только в борьбе можно победить.
«Мир волшебный налился тьмой,
Солнца лик позабыт совсем.
Раньше полон он был тобой,
А теперь ненавистен всем…»
— Нет же! Жизнь не кончена!
Всерьёз не приняв страшных слов,
Селяне вновь певца бранили:
«Из нас не делай дураков!
Такие часто приходили!»
Но звуки флейты с-под земли
Давно усопших поднимали.
Те, окружив толпу зевак,
Безжалостно на них напали.
А путник тот закрыв глаза,
Их криком мирно наслаждался,
Ему казался стон людей,
Всего лишь музыкой прекрасной.
Он флейту в сумку положил,
И мертвецы с ног повалились,
Вот только жители села
В дома свои не возвратились.
Мы даже сотню лет спустя,
Легенду эту вспоминали,
В которой на забаву всем,
Певца живогозакопали.
«Возьми свой инструмент с собой!» —
Над музыкантом пошутили.
И, бросив флейту вслед за ним,
Землёй засыпать поспешили.
Улыбка просияла на старом лице, но память возродила перед полуслепыми глазами образы весёлых застолий, показала живыми и здоровыми тех, кого уже нет. Тьма снова побеждала.
«Я пройду по тропе к ручью,
Где когда-то звучала песнь.
Мир волшебный уж не спасти,
Значит, в землю врасту я здесь».
Мысль о смерти пугала всё сильнее. Гильдис слышала о смирении, с которым нужно встречать конец, однако, не была готова просто позволить жизни закончиться. Даже давний разговор со свекровью, ранее бодривший и заставлявший улыбаться, больше не дарил уверенность.
В тот день, во время грозы, отгремевшей много лет назад, Дорвен сказала: «Помню, как ты веселилась, когда мужчины поднимали тосты, славя войну. Тогда я и поняла, что ты мне нравишься. Не каждая женщина понимает, что мужчины постоянно ищут риск и играют со смертью. Все мы однажды проиграем: кто-то достойно, кто-то нет, но мужчины… Они с рождения хотят всем доказать, что смерть для них — глупая соседская старуха, которая ненавидит всех вокруг и готова выплеснуть в расшумевшихся детей помои или что похуже. И мы, женщины, должны понимать, что наши мужья, отцы, братья, сыновья всё равно будут искать смерти, так почему не отпустить их на войну против общего врага?»
Разумеется, Гильдис не помнила сказанное дословно, однако, главное отложилось в памяти и неизменно помогало не падать духом, когда приходила очередная беда. Что же теперь?
Жена Хадора понимала: ей тяжело ещё и по причине ухудшившегося здоровья. К боли в суставах добавилась изматывающая женская хворь — выпадало лоно. Впервые это случилось во время пятых родов — ребёнок вышел вместе с материнскими органами. Знахарка-эльфийка ничуть не смутилась, сполоснула водой всё, чему место внутри, а не снаружи, и спокойно затолкала обратно. Бессмертная ничего не сказала, даже не засмеялась, но Гильдис увидела, как на очень короткий миг взгляд помощницы в родах выразил снисходительное: «Ох, уж эти люди!»
Всё. Гордость жены вождя оказалась задета настолько сильно, что Гильдис перестала обращаться за помощью к эльфам, если была возможность решить проблему без них. Получится ли сейчас? Аданет понимала: надо больше ходить. Это удавалось, пока калека-сын боролся с недугом и заставлял себя выбираться на улицу, только последнее время он начал лениться, а в одиночку ковылять вокруг дома Гильдис не хотелось. Обычно получалось вытащить на прогулку супруга, но ему пришлось раньше времени уехать в Барад Эйтель, притом ни одной серьёзной причины для такой спешки эльфы короля Голфина не назвали: орки не напали, крепость не рухнула, осадный лагерь не сгорел, стройкой занимаются гномы. Всё без изменений, так для чего забирать из семьи мужа и отца, который и так пропадает слишком подолгу, каждый раз рискуя не вернуться?
«Мир волшебный налился тьмой…»
— Нет, жизнь победит. И возмездие.
Хороший и плохой исходы борьбы будто сражались между собой в сердце старой женщины, но внезапная мысль о старшем сыне неожиданно примирила враждующие стороны, объединила их в союз. В братство. Это очень удивило аданет, однако внимание сосредоточилось на первенце, и борьба жизни и смерти отошла на дальний план. Гильдис давно считала Галдора неудачником и лишь ради спокойствия супруга говорила о нём, как о наследнике и будущем вожде.
«Нет, Галдор не сможет править народом, — привычно, без горечи думала жена Хадора. — Он слаб и слишком впечатлителен. Вождь должен иметь шкуру медведя, а не кожицу лягушонка».
Из коридора послышались голоса, быстрые шаги, смех и споры — дети Глорэдэль, обычно дружные, в отсутствии мамы превратились в маленьких и больших чудовищ: старшая дочь не желала признавать порядки бабушки и настраивала младшую сестру на бунт против сна, полезной еды и тёплой одежды в ветреную погоду. Братьев девочки от себя гнали, уверяя, будто тем не понять нормальных игр. Гильдис не вмешивалась, слушала и думала, что именно старшая внучка — дочка любимой дочки станет её преемницей. Да, сейчас это глупая гордячка, но она умеет и хочет главенствовать, и слабачкой эту аданет не назвать.
Снова вспоминив откровенный разговор со свекровью, вернувшись мыслью к Галдору, Гильдис окончательно решила для себя, что не хочет говорить о старшем сыне, как Дорвен — о Хатоле. Но, увы, если первенец всё же окажется в роли вождя Дор-Ломина, он повторит судьбу деда.
Ну уж нет.
«Горы спят, до груди в туман
Погрузившись, как на века,
А в долины пришёл дурман,
Утонули они в песках».
Уже снова собравшись мысленно спорить с судьбой, Гильдис вспомнила только что зародившееся братство тупика и свободной дороги, тьмы и света, краха и надежды. Здесь больше нет вражды, только путь, где есть место и великой беде, и великой радости. Они вместе, одна кровь. И, не затмевая мысли о самом страшном, но даря столь недоступное ранее смирение, в памяти зазвучала песня, которую однажды на площади в непогожий день исполнял менестрель-бродяга, говоривший, будто бывал в Дор-Ломине раньше, поэтому решил ненадолго вернуться, так как соскучился по здешним людям.
«Гори, гори, моя звезда!
Звезда любви приветная!
Ты у меня одна заветная,
Другой не будет никогда!
Звезда любви, звезда волшебная,
Звезда прошедших лучших дней!
Ты будешь вечно незабвенная
В душе измученной моей,
Твоих лучей небесной силою
Вся жизнь моя озарена.
Умру ли я, ты над могилою
Гори, сияй, моя звезда!»
Примечание к части
Песни:
«Тьма» гр. «Сны саламандры»,
«Уставший путник» гр. «Ангел-хранитель»,
«Гори, гори, моя звезда», стихи В. Чуевского
МАЛО
Харет проснулась и обнаружила на себе руку Галдора. Муж обнял её во сне?! Зачем?! Захотелось вскочить или хотя бы просто освободиться из хватки, но снова вспомнились укоры матери. Нет, надо лежать смирно, ведь чужак теперь часть семьи. Незначительная, конечно, совсем не ценная, но всё же. От него ведь придётся рожать!
Представив, какими милыми могут получиться златовласые светлоглазые малыши, аданет невольно заулыбалась. Ладно, пусть обнимает. Это ведь не больно и не щекотно.
Не успев привыкнуть к тяжести на животе, девушка ощутила, как рука подвинулась выше, тронула за грудь. Харет напряглась, повернула голову и неожиданно для себя встретилась с мужем глазами. Его взгляд напугал — именно так обычно смотрят похотливые мужчины на любую мимо проходящую женщину. Поняв, что сейчас произойдёт, аданет тихо запаниковала.
— Расслабься, — снисходительно улыбнулся Галдор, чуть приподнимаясь на локте и начиная поглаживать супругу круговыми движениями. — Можешь просто лежать, либо повторяй то, что я делаю.
— Но сейчас ведь не до детей… Ведь… — неуверенно возразила Харет и поняла: муж захотел сделать с ней то, что положено делать с женой, и сейчас ему плевать на всё сказанное прежде. Неужели даже что-то особенное делать не нужно? На голове там постоять, замок эльфийский построить…
— Ты красивая, — выдохнул Галдор. — Я не замечал раньше.
Его прикосновения стали приятными, даже несмотря на стойкое желание сбросить с себя эти горячие шершавые руки и сбежать. Опасность заболеть сейчас казалась менее ужасающей, чем продолжение ласк. Хотя…
— Тебе же нравится, — начав целовать жене шею и ключицы, нечётко проговорил марахлинг. — Расслабься.
Сосредоточившись на приятном, Харет неожиданно для себя подумала, что не хочет казаться мужу бесполезной неумехой, поэтому попыталась ответить на ласки объятиями и поглаживаниями, а ещё — почёсываниями волос на груди и спине Галдора. Руки адана тем временем забрались жене между ног, новые ощущения затянули с головой в лишающий разума омут. Было то больно, то приятно, то стыдно, то… Как именно это чувствовалось, Харет бы не смогла подобрать нужных слов, кроме «Ого! Ничего себе!» Всё продолжалось вроде бы долго, даже в какой-то момент надоело, однако, когда закончилось, осталось желание повторить ещё раз и лучше не один, прямо сейчас. Только как и что было, почему-то вспомнить не удавалось. Харет ощутила себя растерянной, захотела то ли поговорить о чём-то, то ли поесть вместе, но муж чмокнул жену в губы, улыбнулся и захрапел.
Не зная, что делать, аданет обтёрлась простынёй, встала, накинула первую попавшуюся шаль и принялась за уничтожение запасов хлеба. Очень некстати вспомнился давний разговор с дальней родственницей, которая вышла замуж за мужчину, намного старше себя. Она делилась печалью, что ей не хватает супруга. «Мне его мало», — обмолвилась аданет. Харет тогда не поняла, что имелось в виду, но сейчас именно это и чувствовала.
Мало. Только начали, и уже всё. Удовольствие закончилось слишком быстро, казалось, будто чего-то не додали. Стало понятнее, зачем некоторые жёны изменяют мужьям. Решив, однако, не поступать столь некрасиво, внучка вождя подожгла остаток целебных листьев. Может быть, этот храпящий пень зачихает, проснётся и обратит внимание на супругу?! Пнуть его что ли для надёжности?
Хлеб на столе под салфеткой тоже слишком быстро исчез, Харет, не найдя больше ничего вкусного, перевела взгляд на стопку листов, на которых училась писать.
«Да зачем мне это?!» — устав от сложных заданий, однажды воскликнула аданет.
«Чтобы не забыть какие-нибудь важные мысли, — ответил муж. — События. Бывает, случилось что-то, а обсудить не с кем. Вот тебе собеседник».
— Ах, собеседник! — потёрла ладони Харет. — Да, мне он очень нужен!
Не слишком аккуратно открыв чернильницу и резко макнув перо, внучка вождя халадинов взяла лист, тут же измазала его кляксами, выругалась и крупно поперёк бумаги вывела одно лишь слово:
Старуха Хала, прости!
Дрожащие неопрятные руки прикоснулись к шее, изучая одутловатость. Кожа была горячей, под челюстью по бокам прощупываись болезненные шарики. Горло жгло, и дышать становилось труднее. Сомнений не осталось — страшная хворь не прошла стороной.
— Это я во всём виновата! — в отчаянии прошептала аданет, кутаясь в тёплые одеяла, но всё равно не согреваясь. — Я! Если кто-то узнает, что со мной, меня проклянут!
К жилищу кто-то подошёл, шаги показались узнаваемыми.
«Нет! Если меня такой увидят…»
— Уходи! — крикнула дрожащая в лихорадке девушка, стараясь, чтобы голос не хрипел. — Ты меня заразишь! Уходи, понятно?! Я не шучу! И всем скажи, чтобы не приходили! Я из-за вас заболею! Еда у меня есть! Стирать не нужно!
Шаги послушно удалились. От страха и отчаяния по горячим, с неестественным румянцем щекам покатились слёзы.
— Я не хочу умирать! — запричитала аданет. — Пожалуйста!
Очень хотелось пить, но сил встать не находилось. Как же хотелось, чтобы кто-нибудь позаботился! Но ведь тогда все узнают! Мама отругает! Будет очень долго ругать! А папа и побить может!
— Не надо было звать Халу! — Хириль зарыдала. — Это всё я! Я должна всё исправить! Прости, старуха Хала! Прошу! Я всё исправлю!
Собравшись с иссякающими силами, младшая сестра Харет оделась, закутала платком голову и шею и побежала на берег, не обращая внимания на вечерний холод и мелкий дождь. От жара трясло, вода в речушке казалась ледяной, но Хириль даже такую была готова пить, не отрываясь. Немного утолив жажду, девушка принялась искать подходящие камешки.
— Прости, Х-хала! П-прости! — повторяла она сквозь слёзы и головокружение. — П-прос-сти-и!
Один кругляш, второй… Замечая нужные по форме голыши, Хириль сразу клала их на песок, начертив, как ей казалось, ровное кольцо. Третий, четвёртый…
— Пр-рости м-меня, ста-ста-руха Хала-ла! — зубы стучали, мешая говорить, аданет затравленно озиралась, боясь быть замеченной, но в спускающемся на рощу вечернем мраке, полном страха неизвестности, всем было не до одинокой соплеменницы у воды. — П-п-п-прос-ст-ти-и!
Пятый, шестой… Дуга постепенно складывалась, и мало что способная осознавать из-за жуткой горячки девушка видела линию идеально ровной. Это не соответствовало действительности, вместо круга получался волнистый контур лужи, но Хириль, задыхаясь от жара и болезни, не сомневалась в совершенстве творения.
— Прости-и! — несмотря на стучащие зубы и невыносимо колотящееся сердце, аданет произнесла это довольно чётко. — Я по-потрево-ожила т-тебя! Не гне-невайся! Мо-олю! Ухо-хо-ди с ми-ми-р-ром! Пожа-жалуйс-ста!
Неидеальный круг замкнулся, стало совсем темно, голоса вдали то стихали, то снова доносились громче.
— Ста-та-руха Хала! Приди к-к-к мне! — трясущаяся рука указала в центр фигуры из камней. — П-при-риди!
Из мрака ночи выступил чёрный силуэт.
***
За долгие годы совместной жизни Глорэдэль привыкла понимать.
Понимать приходилось часто: Кабор пришёл поздно домой, Кабор вообще не пришёл ночевать, Кабор пришёл пьяный, Кабор отдал вещи или запасы еды, Кабор не рассказывает о работе, Кабор подолгу молчит и улыбается своим мыслям.
Любая другая женщина заподозрила бы супруга в измене и, возможно, стала бы с ним ссориться, выясняя отношения. Однако, Глорэдэль сама поступала точно так же, поскольку тоже была знахаркой. Дочь вождя Хадора точно так же порой приходила поздно, потому что не могла бросить больного; оставалась в госпитале на ночь, поскольку требовалось принять сложные роды или помочь едва выжившим погорельцам; напивалась до потери способности ходить и говорить, когда, к примеру, родственники умершего на руках лекарей человека начинали угрожать расправой самим врачевателям и их семьям; отдавала нуждающимся вещи и запасы из дома, не в силах видеть страдания попаших в беду сородичей; молчала и улыбалась за ужином, вспоминая счастливые лица больных, победивших смерть и страшные хвори.
Много для чего не находилось слов, сотни историй так и оставались не рассказанными друг другу, но между Глорэдэль и Кабором неизменно оставалось понимание, от его корней которого произрастало безусловное доверие. На нём и цвела любовь. Супруги не ждали друг друга, сидя у окна до глубокой ночи, не бежали в госпиталь, требуя объяснений, а просто шли спать.
Но сейчас всё обстояло иначе. Глорэдэль, проснувшись и не обнаружив рядом супруга, а в палатке — следов его появления, встревоженно вскочила с лежанки и, наскоро сделав всё необходимое для защиты от заразы, выбежала на улицу под начинающийся дождь. Да, в Барад Эйтель знахари могли долго не приходить домой, если случалась беда, но здесь… Кабор должен был зайти за снадобьями! Не зная, что делать, Глорэдэль подошла к первому встречному — тащившему вязанку хвороста старику и, ни на что не рассчитывая, спросила, не видел ли он лекаря-чужака.
Седой горбатый халадин задумчиво открыл беззубый рот.
— А вон! — кивнул он круглой головой на тонкой шее в сторону рядом стоящих шалашей на возвышении. — Там его тож ищуть. Шпроши, мож, нашли.
Дедок вдруг заулыбался, начал откровенно рассматривать Глорэдэль.
— А ты крашота-а! — просиял он, даже будто помолодел. — Было б мне лет поменьше… Эх!
Не дослушав фантазии халадина, аданет поспешила наверх к шалашам. Заметно ощутилось, что когда-то она бегала быстрее и дольше, вот бы сейчас так… Сама бы мужа нашла в один миг, но приходится ковылять, запыхавшись и думая, как бы отдышаться побыстрее.
— Кабор, — проговорила Глорэдэль, тяжело втягивая воздух, — лекарь, он мой муж. Не видели? Он не приходил ночью.
Две усталые женщины просто отвернулись, лишь слегка пожав плечами, а из шалаша, около которого висело особенно много белья на палках, показалась старушка с весьма характерно опухшей шеей.
— Ищем твоего мужа, — прохрипела она, взявшись за горло. — Мамка его, — дрожащая рука указала на домик, — ушла искать, дитя спасать надо.
— Я могу помочь, — Глорэдэль подошла к больной женщине. — И тебе тоже.
— Не-е, — та отмахнулась, — я своё отжила. Ребёнка спаси. Можешь?
Зная, насколько часто плёночная хворь уносит жизни, знахарка кивнула, надеясь, что малыш, если и не поправится, то хотя бы умрёт позже бабушки. Увы, порой даже столь кошмарная реальность отчасти превращалась в благо.
В шалаше стоял терпкий узнаваемый запах лечебных смесей, и Глорэдэль невольно улыбнулась: Кабор был здесь недавно, либо оставил достаточно снадобий и полосканий. Больная девочка не выглядела умирающей, хоть и чувствовала себя плохо, но её состояние внушало некоторые надежды.
— Мама сказала, — прохрипела за спиной знахарки старушка, — слушаться эту тётю. Покажи, как ты ротик открываешь, чтобы горлышко прочистить!
Ребёнок подчинился. Знахарка быстро нашла всё необходимое, снова мысленно поблагодарила супруга и принялась за работу.
— Муженька твоего, — начала через силу говорить бабушка, хлопоча с водой и тряпками, — от нас люди вождя забрали. И больше никто не видал его. Многие это видели, пошли к Халдану требовать лекаря отпустить. Но он… — старая аданет закряхтела, закашляла. — Он во всём, как булыжник, что с горы покатился. Не остановишь.
— Спасибо тебе, — Глорэдэль сказала это твёрдо, но сердце ушло в пятки. Кабора забрал безумный старик и держит у себя?! Но ведь у супруга нет достаточного количества лекарств… Решив скорее закончить с девочкой, знахарка отчаянно пыталась придумать, что делать дальше. Вспомнился готовый прийти на выручку юный Халдир, но он пока не вернулся из леса. Придётся просить всех — кто-нибудь да не откажет.
***
— Спускаться им неудобно! Идти им далеко! А потом воду грязную пить удобно? Достать бегать близко?!
Женщина с начинающим расти горбом, особенно заметным слева, тащила полную белья корзину и ругалась.
— Вода к нам течёт! Удобно им там! Если все там грязюку свою смывать будут, потом она к нам обратно и приплывёт! Пустые головы! Надо за рощей стирать, а не перед ней! Идти им далеко! Молодые, а слабые! Что за люди пошли?! Мы такими не были!
Ступив на спуск к воде, аданет посмотрела не только под ноги, а чуть вперёд, и вдруг вскрикнула, едва не уронив всё, что несла: у кромки воды неподвижно лежала девушка. Поставив корзину на траву, женщина подбежала к ней, присмотрелась, осторожно тронула и поняла — юная соплеменница мертва.
Дикари!
Сидеть без дела было очень скучно, в какой-то момент даже захотелось потренироваться в письме или чтении, однако, взглянув на храпящего супруга, Харет решила не делать этого из принципа.
Скрыв наготу, аданет выглянула из палатки и потребовала от дежуривших неподалёку слуг Галдора принести еды, чтобы за обедом скоротать время, но, зайдя обратно внезапно обнаружила супруга не просто проснувшимся, а изучавшим опустевшую посуду на столе. Разумеется, надпись он тоже увидел и изумлённо сморщил лоб.
— «Мало»? — переспросил марахлинг, словно не был уверен в правильности написания слова.
— Ну… — Харет замялась, в душе началась отчаянная борьба попыток угодить не столько супругу, сколько маме, и самолюбия. Гордость в итоге одержала верх, аданет выпрямилась, упёрла кулаки в бёдра и фыркнула: — Да! Мне мало. Я до тебя не была с мужчиной! Мне хотелось много что спросить! Про свои ощущения! Про твои тоже, представляешь?! Мне было интересно! Мне хотелось продолжить! Я, в конце концов, могу быть уже матерью! Я хотела помечтать! Я стала женой, понимаешь?! И что? Ты просто уснул!
— Не ори! — выкрикнул Галдор, ударив кулаком по столику. — Нормально говори! Не орчиха!
— А ты не веди себя, как орк! — топнула Харет. — Я тебе жена, а не орчиха пленная! Со мной по-людски надо! Не научили, да? Зато писать мы умеем! Читать! Да это и орк может! Человеком тебя это не делает!
Вместо ответа, марахлинг схватил супругу за плечи и встряхнул:
— Моя прежняя жена меня ублажала и боялась. И другого мне не требуется.
— Станцевать, да? На голове? — плюнула под ноги аданет.
— Даже не думай с ней себя сравнивать, дикарка.
— Что?!
Харет вырвалась и пнула Галдора под колено. В ответ прилетела звонкая пощёчина, но внучка вождя халадинов ничуть не испугалась, а взъярилась ещё больше и бросилась на мужа с кулаками, принялась колотить по груди и животу. Адан легко оттолкнул её, а при новой попытке атаки схватил одной рукой за оба запястья.
— А теперь ты будешь слушать меня! — заорал он.
У палатки послышались шаги — видимо, пришли слуги, но войти никто не решился.
— Не буду! — прошипела Харет, пытаясь вырваться. — Пусти! Орк!
— Галдор! — изумлённо-осуждающий возглас прервал выяснение отношений. — Ты что творишь?!
Супруги обернулись на вошедшую Глорэдэль. Женщина, похоже, не причёсывалась после сна, выглядела измотанной, однако взгляд чётко давал понять — силы для усмирения брата у неё найдутся.
— Я за помощью пришла, но, похоже, придётся спасать от тебя ещё одну аданет! — глаза Глорэдэль расширились. — Жизнь ничему не научила?
Харет ожидала, что муж набросится на сестру, однако, он вдруг присмирел.
— Что у тебя? — спросил марахлинг, сильно оттолкнув жену, но хотя бы отпустив её руки. — Я же знаю — просто так бы не пришла.
— Не догадываешься, почему не пришла бы просто так? — Глорэдэль многозначительно покосилась на злую, как ощетинившийся ёж, Харет. — Ладно, Галдор, не до этого. Кабора Халдан забрал к себе и не выпускает. Нам лечить людей надо, я одна не справлюсь! Я попросила эльфов о помощи, но ты же знаешь их. Они здесь просто слуги своего короля.
— Проклятые дикари! — выругался адан, накинул рубаху, обернулся на жену: — Не выходи! Ясно?!
— Пф! — последовал гордый ответ.
— Дура!
— Не хуже тебя!
Не дожидаясь, когда ссора снова разгорится, Глорэдэль потащила брата на улицу.
— Будь умницей, — обернулась она на невестку. — Не выходи.
— Ла-адно, — нехотя протянула Харет. — Не буду.
Полог опустился, некоторое время было тихо, и лишь когда Галдор с сестрой ушли достаточно далеко, слуги осмелились войти.
— О, еда! — обрадовалась внучка вождя халадинов. — Теперь скучно не будет.
***
Вокруг шалаша вождя быстро собиралась толпа людей: четверо из них были охранниками дор-ломинского обоза — они не кричали, однако выглядели готовыми к бою. Остальные орали на стражей Халдана, требуя вернуть знахаря народу; женщины, украшавшие шалаш, куда-то пропали. Помимо жителей Бретиля, к вождю пришли трое эльфов, требовавшие пустить их «к трону правителя».
Подошедшие на безопасное расстояние Глорэдэль и Галдор остановились в недоумении — было непонятно, как действовать в такой ситуации, поскольку озлобленные халадины могли стать опасными.
— Разойдитесь, пожалуйста! — понимая, что, вероятно, поступает в ущерб себе, знахарка закричала, как смогла, громко. — Если кто-то здесь болен, хворь передастся другим! Не толпитесь!
Однако, на неё не обратили внимания.
— Разойдитесь!
— Не сто́ит, — появился, словно из воздуха, Маблунг. — Я хотел надавить на Халдана, но это может выйти боком всем. Время, что бы вы сейчас ни думали, играет за вас и против него. Вы показали халадинам, как лечиться, и они будут это делать, оставшись без вашей помощи. Наше же дело — не допустить кровопролития. Мы должны охранять жизнь правителя, как своего, так и здешнего, поскольку никто не вправе подвергать сомнению его власть. И кто мы такие, чтобы вмешиваться с оружием? Ни один эльф не болен, знахарь нам не требуется, это не наша беда, поэтому мы не имеем права проливать кровь. Мой вам совет — переждите. Иначе можете пострадать.
— Ха! — Галдор ударил кулаком о ладонь. — Ну уж нет! Я с этими дикарями разберусь.
Глаза дориатского стража опасно сузились, однако марахлинг дал понять, что вождя трогать не собирается.
— Защищай леди Глорэдэль, — выпрямился он, снисходительно улыбаясь. — А у меня есть разговор кое к кому.
— Я здесь не останусь, — знахарка всплеснула руками, рот скривился — она явно еле сдерживала слёзы. — Мне людей лечить надо.
Маблунг кивнул, поправил на плече лук и колчан. Халадины требовали лекаря всё более настойчиво, и стражу было очевидно: мирно это не закончится. Однако он решил для себя — дориатрим не станут первыми, кто возьмётся за оружие. Власть, какая бы ни была, должна оставаться неприкосновенной.
***
Попасть к Халмиру оказалось проще, чем Галдор изначально представлял. Охрана кивнула, указала на вход в шалаш и не сказала ни слова.
Сын Халдана был весьма нетрезв, его жена, похоже, тоже. С ними за столом сидели ещё какие-то люди, но марахлинга они не интересовали.
— Здесь я один, — вместо приветствия, заявил Галдор, подходя к Халмиру. — Но все знают, куда я пошёл, поэтому, если я отсюда не выйду, вас сравняют с землёй люди моего отца.
Пьяные халадины непонимающе переглянулись, и, когда уже почти задались первые вопросы, наследник Хадора изо всех сил ударил Халмира в челюсть. Тот повалился на пол, попытался встать, но Галдор прижал его к полу коленом.
— Ты поднимешься только когда поклянёшься, что сместишь отца! — заорал марахлинг, наблюдая, не пытаются ли на него напасть или позвать на помощь. — Он не должен править! Клянись!
Последовал ещё один удар по зубам, в шалаш вбежала охрана, однако стражи медлили: без приказа нападать на члена семьи вождя они не могли.
— Да что я-то? — запричитал, выплёвывая кровь, Халмир. — Что я? Мне его убить что ли?
— Червяк! — Галдор встал, пнул сына вождя ногой в бок. — Презренный слизень! Кто здесь достаточно смел и влиятелен, чтобы меня провести к Халдану?! А?! Отвечайте!
— Я — его брат так-то, — осторожно сказал крепкий, но выглядящий не слишком умным мужчина. — Сын вождя то бишь. Пойдём, провожу. Только это, не бей его. Ты его уже победил, теперь ты нами править должен после бати.
— Это был не честный бой, а драка! — в один голос взвыли Халмир, его жена, охрана, несколько человек за столом. — Драка не в счёт!
— Мне плевать, — рявкнул марахлинг. — Я уеду скоро. Веди давай!
Второй сын вождя уже послушно пошёл к выходу, как вдруг в шалаш шагнули женщина и двое мужчин. Один из них держал на руках бездыханное тело, увидев которое супруга Халмира страшно закричала.
Медовое платье
— Хадор Лориндол!
— Хадор Лаурэфиндэ!
— Военачальник Хадор!
— Здравия тебе, вождь!
— Лорд Хадор!
Приветствия разной степени восхищения и почтения посыпались со всех сторон, как только дор-ломинский правитель пересёк южную границу осадного лагеря. Почему пришлось приехать на Ард-Гален раньше срока, объяснили кратко и исчерпывающе: надо навести порядок. Вождь догадывался — «беспорядок» возник не в осадном лагере, поскольку там вполне справлялись с подобными проблемами эльфы. Да тот же лорд Варда! Он как глянет, все бунтари и нарушители разом обделаются!
Что-то случилось за Железным Хребтом, и это очень-очень плохо.
О доме Хадор не думал. Каждый раз, уезжая, он словно начинал жить другой жизнью, в которой не было ни семьи, ни Дор-Ломина. Собратья пели и порой пускали слезу о жёнах или возлюбленных, о детишках и старых родителях, а вождь думал только про войну. Возможно, именно это и помогало сохранять непререкаемый авторитет на севере столь долгое время — соратники считали своего лидера человеком со стальным сердцем. Однако, самому Хадору казалось, что и ему, и его людям, в общем-то, хочется одного и того же, только они по-разному это понимают. Дор-ломинскому правителю очень не хватало обычного покоя, и с годами желание просто отдохнуть превратилось в навязчивую мысль. Вождь уверился: его соратники тоже просто хотят мира, мечтают больше не возвращаться на фронт, только для них это представляется объятиями с близкими, а Хадору хотелось тишины и уединения. И пусть никто ни о чём не спрашивает! Ничего нет хуже, чем отвечать на глупые расспросы тех, кто никогда не был у Моргота, соответственно, помочь и посоветовать не в состоянии, но почему-то считает своим долгом это делать. Соратники не раз жаловались на жён и матерей, которые сначала пристают с требованием подробных рассказов, а потом рыдают, требуют их утешать и обещать больше не рисковать жизнью, а главное — выбрать себе других боевых товарищей, потому что нынешние какие-то ненадёжные с точки зрения ни разу не видевших их женщин.
Как же это раздражает!
Ехать до сторожевой башни оставалось совсем недолго, соратники, те, кто не умерли от старости, приободрились, и даже послышалось треньканье струн.
— В сон мне — рыжие огни, — запел седой морщинистый марахлинг, одноглазый и безносый, — и хриплю во сне я:
«Повремени, повремени!
Утро мудренее!»
Но и утром всё не так,
Нет того веселья:
Или куришь натощак,
Или пьешь с похмелья.
На пирах — хрустальный звон,
Белые салфетки.
Эльфам это родный дом,
Мне ж, как птице в клетке!
В замке смрад и полумрак,
Да и мне не рады.
Нет! И в замке всё не так,
Всё не так, как надо!
Я — на гору впопыхах,
Чтоб чего не вышло!
А на горе стоит ольха,
А под горою вишня.
Хоть бы склон увить плющом,
Мне б и то отрада!
Хоть бы что-нибудь ещё…
Всё не так, как надо!
Я — по полю, вдоль реки.
Свет, тьма, воля Рока!
А в чистом поле васильки,
И дальняя дорога.
Вдоль дороги — лес густой
С Моргота рабами,
А в конце дороги той —
Плаха с топорами.
Где-то кони пляшут в такт
Нехотя и плавно.
Вдоль дороги всё не так,
А в конце — подавно.
В этом мире всё не так!
Всё не так, как надо.
Вождь слушал старого товарища и не мог решить: двинуть ему хорошенько в челюсть, чтоб тоску не разводил, или поблагодарить за то, что тронул до глубины души.
— Хадор Лориндол!
— Хадор, сын Хатола!
— Привет тебе, герой!
Люди, гномы и эльфы радовались или делали вид, будто рады возвращению дор-ломинского правителя на войну. В осадном лагере считали правильным приезд Хадора, а сам он теперь только повторял снова и снова слова песни соратника: «Всё не так, всё не так, как надо!»
***
Арминас закрыл одну дверь, вторую, третью, прошёл по лестнице и повернул по коридору к доносившимся бодрым голосам — дежурившие ночью знахарки действительно не спали.
— Приветствую, страж, — вышла к нему Лориан, демонстративно выставив вперёд грудь в открытом шёлковом платье. — Не удивляйся, у нас важный гость, мне пришлось нарядиться.
— Я поэтому и пришёл, — эльф поклонился. — Мне сказали, что есть разговор.
— У меня тоже, — изменилась в лице знахарка. — Скажи: как тебе моё платье? Его цвет.
Арминас растерялся. Никогда всерьёз не обращавший внимания на наряды воин, сейчас изо всех сил пытался угадать, какого ответа ждёт эта женщина. Платье было явно сшито не эльфами, судя по неидеальности швов, но и не гномами — иначе на нём бы присутствовали крупные камни и надписи. На лоснящейся ткани необычного жёлтого цвета не красовалось ни вышивки, ни аппликаций, только ленты в тон.
— У тебя очень красивое медовое платье, — надеясь, что угадал, улыбнулся Арминас.
— Вот! Медовое! — Лориан просияла. — Я его купила как янтарное, но твоя версия меня тоже устроит.
— Это склянка мочи! — заскрежетал из-за приоткрытой двери одной из палат старик, некогда заботившийся о канале, но теперь не способный встать с постели. — Пролившаяся!
— Слышал, да? — вспыхнула Лориан. — Он называет моё платье склянкой мочи! А пролившейся — из-за шлейфа!
— Мне бы никогда такое не пришло в голову, — покраснел Арминас. Сказать, что больной адан совсем неправ было нельзя, однако, ему стоило бы держать столь обидные соображения при себе.
— Я буду называть его медовым, потому что пью мёд! — громко, чтобы дедок услышал, произнесла знахарка. Тот скрипуче захихикал, по достоинству оценив шутку.
— Что хочет мне сказать Хадор? — тихо поинтересовался страж, когда вместе с Лориан направился в зал для советов лекарей.
— Не знаю, — женщина пожала открытыми плечами. — Меня он спросил только о новых раненых.
Дверь впереди открылась, ощутился запах крепкого вина и табака, в который с годами превратился валинорский ускилле. От предка из Благословенного Края в растении-потомке не осталось родным счётом ничего.
***
Хадор закурил. Общество лекарей он не любил никогда, а с приходом старости стал относиться к знахарям с ещё большим напряжением. Особенно чувствительно отдавалось в сердце общение с полуэльфийкой по имени Лориан. Красивая женщина с умными глазами сейчас выглядела точно так же молодо, как и при первой встрече, когда Хадор ещё был совсем юным, а в Дор-Ломине правил его отец. Это казалось страшно несправедливым, снова зазвучало в голове отчаянное: «Всё не так, как надо!», и заставить себя думать только о делах удалось с трудом.
Лориан вошла в зал, шелестя платьем странного цвета. Вождь, глядя на него, вспомнил предательские цветы, способные уничтожить урожай земляники, сок которых пачкает руки, а одежду безвозвратно портит. Да, жёлтый был к лицу вечно юной красавице, но оттенок… Кто красил ткань?! Испоганил только!
Желание наказать нерадивого портного и снять с Лориан эту нелепую вещь снова отвлекло от главного, но эльфийский воин по имени Арминас, поздоровавшись и спросив о цели встречи, всё-таки вернул в настоящее.
— Прежде, чем полезу за горы, — любуясь прекрасным телом в отвратительном платье, Хадор начал цедить сквозь зубы, — я должен понять: что, Моргот его сожри, произошло?!
Страж отстранился от дыма, собрался с мыслями.
— Строительство пошло не по плану, — нашёл, наконец, слова эльф. — И почти все причастные оказались здесь.
— Послушай, — вождь выдохнул, затянулся, — я пришёл сюда, хоть знаю, кем тебя считают в Хитлуме, потому что мне надо переброситься парой слов про халадинов. Но ещё потому, что вы тут ближе всех к Морготу! Вы слышите первые сказанные в безопасности слова, а это дорогого стоит! С вами говорят честнее, чем с остальными, ясно? И мне надо знать, что, Моргот его сожри, произошло!
Арминас снова ответил не сразу.
— Халадин… — страж посмотрел по сторонам, улыбнулся Лориан, которая успела поставить достаточно бокалов и тарелок, часть уже наполнила. — Когда я их видел, они были совсем дикими, и поступили с нами, как… Звери. Набросились из засады, не стали ни о чём говорить, просто растерзали всё, до чего добрались. Больше мне и сказать нечего.
— А про Моргота?
Было заметно, как сильно Хадор нервничает: сжимал зубы, двигал челюстями, стучал по столу пальцами, то и дело начинал вращать глазами.
— Тебя заставили покинуть дом раньше времени… — начал говорить эльф, и тут человеческий вождь сорвался.
— Дом?! — выкрикнул он. — Я там не бываю! Даже когда бываю, я всё равно, — вождь с силой постучал указательным пальцем по лбу, — головой здесь! Все мысли о Морготе этом долбаном! Мой дом — Арда, которую я должен освободить от этого гада! И ты мне счас всё расскажешь, понял?!
— Прошу простить, — на всякий случай извинился Арминас, зная, что люди, которым уже нечего терять, способны на глупости, — я тоже знаю не много. Наугрим привезли собратьев со страшными ожогами и переломами, некоторые были истощены, словно голодали месяцами. Знахари спасли всех, кого смогли, и когда их жизням уже ничто не угрожало, всех Наугрим собратья увезли домой. Объяснение было одно: копали слишком глубоко, заранее места не проверили.
— То есть, дело не в орках? — подался вперёд Хадор.
— По словам тех, кто был здесь, не в орках.
Дор-ломинский вождь беззвучно выругался, среди рассеивающегося табачного дыма повисло молчание.
Порядок действительно стоило навести, только Хадор никак не мог придумать, каким образом.
***
Разговор с местными архивариусами и летописцами тоже ничего не дал: все они точно так же знали события со слов непосредственных участников, которые не стремились говорить правду. Если бы записями занимался Галдор, можно было бы попробовать настоять на выяснении, но сейчас его работу выполняли несколько незнакомых людей разного возраста и грамотности, не готовых делать больше, чем положено, и, что особенно задело дор-ломинского вождя, прекрасно справлялись с обязанностями! Какой-то юнец и вовсе заявил, что ничего нет проще помощи в архиве. Хадор ощутил себя и сына униженными. Оставалась одна надежда: недавно прибывшие торговцы, заодно возившие на Ард-Гален инструменты для строительства.
— А я говорил — это грёбаный базальт! — совсем не по теме разговора заявил гном-кузнец, который во владения Моргота не ходил и что случилось не видел. Причём тут базальт, если в подземелье, похоже, что-то взорвалось?!
Хадор покачал головой. Бездумно бросаться за горы не хотелось — нужно было разобраться, что всё-таки произошло, но от кого можно услышать хоть сколько-то внятные пояснения?
Ногродский обоз с флагом таргелионского Торгового Союза стоял на самом солнцепёке, гномы лишь прикрыли телеги светлой тканью, а для себя соорудили разборные беседки с огромными тряпичными крышами. Эти Наугрим, разумеется, тоже не сказали бы лишнего, даже если бы знали, но за вознаграждение ситуация могла измениться.
— Всем нам верить в сказки хочется, — пели два гнома и человек, сидя полуголыми около большой лохани с водой, откуда то и дело умывались. — Так у нас ведь с детства повелось.
До чего ж изысканное общество
В этом светлом зале собралось!
Тот — неяркий с виду дедушка,
Благородна седина!
Только с ним стоящая девушка —
Это не внучка, а жена.
Она б за него не пошла никогда,
Но — упс! — мирианы стирают года.
И певцам, и их друзьям было очень весело, а Хадор вспомнил Лориан в её ужасном жёлтом платье, и на сердце стало гаденько.
— Там — в нежном танце проносятся,
Глянешь — просто кругом голова! —
Это убеждённая доносчица,
Что уже десятый раз вдова.
Все друг другу здесь враги-приятели,
Все друг другу позарез нужны!
Подлецы, изменники, предатели —
Люди лучшие страны!
Но им всё равно, что о них говорят!
Прекрасны духи и изыскан наряд.
Но вижу, что я утомил уже вас.
Простите, закончу на этом рассказ.
Таргелионские песни легко узнавались среди других и словами, и мелодией, Хадор невольно скривился. Понимание бессмысленности попыток в чём-то разобраться заставило ощутить невыносимую тоску.
— Господин! — окликнули сзади, вождь обернулся. — О-о-о! Господин Лориндол! Приветствую-приветствую! — средних лет гном бодро неуклюже поклонился. — Крайне рад! Мы привезли инструменты для работы. С базальтом. И огнестойкое разное, ну, неважно. А заодно и вещицы интересные. Глянешь?
Ни на что смотреть не хотелось, но Хадор понимал — надо. Надо расположить этого долбаного торгаша к себе!
— Это очень дорогие изделия! — начал хвастаться гном, доставая из-под тента тяжёлый сундук. — Славный мастер делает!
— Не узнаю клеймо, — не удержался вождь, хотя изначально планировал со всем соглашаться. — Слава его до меня не дошла.
— Что ты! — торговец понизил голос, глаза засверкали. — Это тот же мастер, что твой шлем сделал! Только, чур, тайна это! Клеймо иное, да, но так надо. Тебе я могу рассказать, но ты — никому! Мастер Телхар дорого свои шедевры продаёт, но не все легко хозяев находят. Лежат они, место занимают, возить туда-сюда накладно. А цену, понимаешь, сбить нельзя! Это ж сразу породит слухи, мол, не так что-то с изделиями. А с ними всё так, класть просто некуда. И Телхар вторую мастерскую открыл, только имя своё ей не дал. Продаёт залежавшееся дешевле, и всем хорошо, и его статус не страдает!
Не желая во всём этом разбираться, Хадор про себя назвал происходящее морготовым дерьмом и кивнул в сторону крытых телег:
— А с базальтом что?
— Да мне почём знать? — гном заметно напрягся.
— Мне нужна правда о случившемся с твоими сородичами, — как мог спокойно пояснил вождь. — Если я не буду её знать, я не смогу предотвратить новую беду и своих ребят приведу к гибели.
— Да не, — замотал бородой торговец. — Не-не! Не! Не приведёшь. Там помочь нельзя уже, некому. Надо просто новое место, правильное место найти. Они ж чего? Пришли и давай рыть вглубь, мол, от орочья прятаться надо. Не глядя, понимаешь, рыли. А там и бахнуло. Одних неделю искали и откапывали, а другие обуглились. Вот и вся правда.
— Митрил? — задал давно интересовавший вопрос Хадор.
— Что митрил? Причём тут митрил, господин Лориндол?! — едва не подпрыгнул гном. — Да какой митрил, ты что?! Он же чистый, светлый металл! Он не может у Моргота в грязи быть! Митрил! Какой митрил?! Не-е! — глубоко посаженные глаза забегали, руки затряслись. — Ты это… Посмотри телхаровы изделия. С этим клеймом дешевле. Вот.
Военачальник кивнул. Всё в общем-то было понятно, только неясно, как поступить. Где виновные? Живы? Ещё роют? Похоже, придётся искать.
С этими мыслями Хадор зачем-то пошёл обратно в госпиталь.
***
На Лориан опять блестело шёлковыми переливами непонятного цвета платье. Жёлтый. Предательский жёлтый цвет коварного сорняка!
— Тебя хотят заставить делать грязную работу, — мудрые глаза на юном лице посмотрели проницательно, без жалости. — Эльфы дружат с гномами, — дверь небольшой комнаты с крошечным столом, узким шкафом и рассчитанной на одного кроватью закрылась на замок. — Эльфы не хотят с ними ссориться, верша жестокое правосудие. Зато тебе поручить это можно. В понимании эльфов, командование скоро сменится, обвинять и вовсе станет некого: кто отдал приказ, уже недосягаем для суда. Между гномами и эльфами снова мир и дружба. Мой тебе совет: не подставляй под удар молодых соратников.
Хадор, возможно, злился бы на нолдорское командование, но Лориан была слишком привлекательна и понятлива, чтобы думать о чём-то, кроме её красоты. Всё портило только кошмарное жёлтое платье, но оно упало под ноги, и всё стало пусть и не так, но хорошо.
Примечание к части
Песни:
«Всё не так, ребята!» В. Высоцкий,
«Баллада шута» из мюзикла «Всё о Золушке».
Со мной он в ссоре, а с тенью моей дружит
Лекарств на двоих не хватало. На одного тоже, но, если не делиться, появится шанс продержаться дольше, дождаться спасения — смерти безумного старика.
Непозволительные мысли! Лекарь обязан делать всё для исцеления больного, но стоит ли платить свой долг жизнью, если на выздоровление пациента нет шансов?
Кабор не помнил, спал или нет, когда заснул Халдан. Скорее всего да, а потом лекаря разбудили голоса с улицы: кто-то пытался требовать его к больному кормильцу, но охрана вождя оставалась непреклонной. Вроде бы, прогоняли несчастных не те же люди, что до этого не выпустили знахаря за лекарствами, поэтому в сердце Кабора затеплилась надежда. К тому же, если попробовать выйти к просящим, людям вождя будет сложнее стоять на своём. Главное, чтобы не проснулся Халдан.
Горло болело всё сильнее, жар и слабость мешали бороться за свободу заметнее, нежели раньше. Знахарь принял последние капли снадобий и прислушался: разговоры на улице не стихали, значит, надо пробовать выйти. Умирать по прихоти безумного старика совсем не хотелось. Пытаясь хоть немного вернуть силы, не имея необходимых лекарств, Кабор вспомнил оставленных на произвол судьбы больных, своих детей и старых родителей, подумал, что хочет снова быть с женой. Да, в браке не всё гладко, случалось разное, но Глорэдэль даже после столькихлет была дорога знахарю, расставание с ней казалось катастрофой, и дело вовсе не в том, кто её отец.
Слабость и жар не отступали, но всё-таки желание снова увидеть родных заставило подняться со стула и пойти к выходу, несмотря на мерцающую темноту перед глазами и ощущение, будто из-под ног пропадает опора.
— Ты куда эт? — сразу же спросила охрана, больше не обращая внимания на просящих помощи людей.
— Мне нечем лечить вашего вождя, — спокойно пояснил Кабор, — я должен взять то, из чего приготовлю лекарства. К тому же, вождю нужен покой, значит, я обязан помочь и другим, чтобы они не приходили сюда.
— Отпустите его! — послышались выкрики. Одни люди молили, другие угрожали.
В следующий миг Кабор оказался в шалаше на полу. Он не понял, кто и как его туда швырнул, лишь запоздало ощутил боль в спине и полное отсутствие сил встать. На улице раздались удары и крики — охрана решила обеспечить покой Халдана по-своему.
— Что тебе надо? — над знахарем возник невысокий, но очень мускулистый халадин в символически прикрывающей срам тряпочке на бёдрах. Нагнувшись к лекарю, адан поднял его, усадил за стол. — Пиши там, рисуй, не знаю. Я схожу.
— Ты чего тут шумишь?! — вдруг завопил на верного стража, кашляя и сипя, Халдан. — Я тебя не звал!
— Прости, вождь! — начал кланяться охранник. — Прост твой этот, — он указал ладонью на Кабора, — ну, колдун этот сбежать пытался.
— Что-о-о?! — взвыл старик. — Это его разум Они смутили! Это Они! Гони их немедленно! А беглецу — по башке дай, чтоб прояснилось.
От удара по затылку Кабору легче не стало совершенно, однако желание бороться за свободу возросло значительно.
— Я всегда лютым был! — начал кому-то угрожать Халдан, пытаясь размахивать руками, но получалось плохо, словно у сильно пьяного. — Волк меняет шерсть! — постучал он себя по седой, наполовину лысой голове. — Но не характер!
— Я не пытался бежать, — стал объяснять знахарь, — мне нужны лекарства для тебя. То, что было, закончилось.
— Они сожрали! — констатировал Халдан. — Я знал, что они меня в могилу свести хотят! Почему позволили?! — заорал он в сторону выхода. — А ну, новое лекарство принесли!
— Но твои люди не знают, что нужно! — всплеснул руками Кабор.
— Разберутся, — заверил вождь. — От этих защитили, значит, и от тебя смогут. Расскажи-ка мне пока, откуда ты эту дрянь притащил.
— Я?! — знахарь содрогнулся.
— А кто ж? Ты, конечно. Такие, как ты, с кем поздороваются, у того осёл подыхает! Кому ты будешь нужен, если никто болеть не будет? Рассказывай, давай. Он тоже послушает, главарь их. Он со мной-то в ссоре, а с тенью моей дружит! Он ждёт, рассказывай.
Положив голову на руки и стараясь не заснуть, Кабор быстро написал, что нужно для лечения, хоть и понимал — прочитать это вряд ли сможет кто-то из местных. Думать о том, как и где охранники вождя станут искать травы и остальное, сил не осталось, равнодушие к судьбе снова начало брать верх.
— Чего молчишь?! Рассказывай!
Знахарь вздохнул, стал через силу вспоминать рассказы старших товарищей из Барад Эйтель. Говорили, хворь пришла из-за Железных Гор вместе с одним из попавших в засаду отрядов.
«Они тогда кузницу нашли», — с этих слов обычно начиналась та неприятная история.
***
Под утро ударил страшный мороз. Смену дня и ночи в землях Моргота не всегда удавалось легко распознать, разведчики делали выводы по незначительно посветлевшему небу, и в этот раз заря принесла сигнал к началу вылазки. В подземных кузницах работа не зависела от погоды наверху, однако в сильные холода орки обычно не возили добытый в шахтах металл по «верхним дорогам», что давало шанс разведчикам пройти незамеченными.
Задача стояла простая: устроить пожар и сбежать. Такое делали уже не раз, поэтому проблем не предвиделось. Взяв всё необходимое и наскоро повторив, что говорить оркам при встрече, воины из Дор-Ломина стали спускаться по крайне неудобному, скользкому подобию лестницы.
— Да я двадцать привёз! — донеслась снизу ругань, и марахлинги остановились, осторожно присматриваясь и прислушиваясь. — Да Владыкой Алкаром клянусь! Двадцать!
— Ну и где? — устало-равнодушно спросил кто-то.
— Да я-то откуда, долбаная твоя дыра, знаю?! Хотя… Ну-к, иди сюда!
Разведчики осторожно выглянули из-за поворота лестницы.
— Щас я тя поимею, эльфья жопа! — угрожал толстый орк юному сородичу. — Куда сунул?!
— Чё? Чё? — только и повторял тот.
— Камушки мои долбаные! Сраные камушки! Где?!
Начав шарить у помощника в одежде, толстый орк поглядывал на охранника кузницы, но тот оставался равнодушным — наблюдал подобное часто, интерес пропал давно.
— Да в другом узле! Точно! — юнец попытался вырваться, указывая на кучу набитых мешочков в одном большом. — Ну попутали, положили не туда!
— Я проверю, долбаный стручок!
Охранник показательно вздохнул, начал притопывать ногой.
— Да я быстро щас проверю, я ж знаю, чо тут де!
Толстый орк нагнулся к сложенным ценностям, бормоча: «Тут должно быть сто и тут тоже, а тут, жопа эльфья, полста…» Заметив, что внимание сосредоточилось на счёте, юнец вдруг сорвался с места, бросился вверх по лестнице и с размаха врезался в одного из разведчиков. Адан, понимая, что должен изображать местного, схватил мальца за грудки и швырнул обратно. Тот снова попытался бежать, но на шум собрались работники кузницы, догадавшиеся, что сейчас состоится нечто интересное, поэтому спастись воришке не позволили, а начали помогать хозяину искать краденное — принялись рвать на юном орке одежду в клочья. Особенно старались его ровесники-подмастерья. Когда одежды не осталось, блеснула сталь.
Дор-ломинские разведчики разделились: двое остались наблюдать за расправой, изображая искреннее веселье, остальные четверо поспешили выполнить задуманное.
Ножи в руках орочьего молодняка сначала просто покрутились в воздухе, а потом один из подмастерьев с жутким хохотом вонзил лезвие в живот воришки и резко дёрнул вверх. Кровь брызнула во все стороны, раздались страшные крики. Схватившись за выпадающие из раны кишки, юнец упал на колени.
— Забирай свои камни, господин, — очень вежливо сказал убийца всё ещё возившемуся с мешочками толстяку. — Сожрал он их, отвечаю.
Чтобы доказать свою правоту, подмастерье повалил ещё живого собрата и начал резать его внутренности. Один камень нашёлся быстро, но потом внимание всех привлекло совсем иное: в кишках орка оказалось что-то живое. Сначала подумалось, будто это просто полоска ткани, но лента вдруг зашевелилась, и молодняк бросился смотреть. Кто-то схватил странную тварь и принялся тянуть. Кроваво-вонючее месиво, из которого тащили бесконечное скользкое нечто, было настолько отвратительным, что марахлинги, немало повидавшие, ощутили дурноту. Зато оркам было весело. Двое хоть и проблевались прямо рядом с умирающим собратом, но потом продолжили ржать над происходящим и содержимым своих желудков, изображая, как смачно его исторгали.
— Гы! — хмыкнул охранник в сторону твари из кишков. — Какая длинная долбанина!
— Каменьки мои где, имел я вас! — завопил толстяк, опомнившись. — Восемь штук! А, вот один. Значит, семь! Где?!
— В зад ему слазь, — спокойно предложил кто-то из старших. — Кста, — он вдруг уставился на дор-ломинских разведчиков. — Я вас где-т видал. Вы не здешненские. Чо надо?
Юные орки, вытащившие из кишков уже не шевелившегося сородича похожую на ленту тварь, начали тянуть её, пытаясь разорвать. Существо выскальзывало из рук, шлёпалось на пол, извивалось, и тем ещё больше веселило юнцов.
— Зырь, какая у него башка!
— Я б туда сунул!
— Суй! Мы посмотрим!
Марахлинги откашлялись.
— Мы проверить, — сказал один из них, стараясь отвлечься от вони. — Грят, не досчитались железяк. С юга прут всякие, а железяк не хватило.
— Это ваши прут, — авторитетно заявил охранник. — У нас всё чётко, в зад вас и в перёд.
— Чем докажешь?
— А ты чем докажешь, что не шпиён? — начал напирать кузнец, первым почуявший неладное. — С юга у него прут! А сам с севера будто!
— С чего эт я должен быть с севера? — на местный манер заспорил разведчик. — Сам-то ты с севера шо-ль?
— А я чо?
— Тих! — охранник принюхался. — Печи проверьте, братва. А вы, — он указал на трёх сородичей, видимо, тоже стороживших кузницу, — проводите этих двоих к Желтохрену. Он знает, кто счас где вражин долбит, сразу разберётся.
Марахлинги переглянулись. Пока сопровождающих намечалось трое, люди не сомневались — отойдут подальше и убьют врагов, но внезапно к ним присоединились ещё пятеро. Пришлось готовиться врать дальше.
Мороз усиливался, дышать стало совсем тяжело. В дороге орки ругались, шептались о чём-то, пили, сморкались в рукава и всё неувереннее двигались вперёд.
— Да провались всё к эльфододрану! — рявкнул в конце концов, судя по всему, главный. — Переждём холодрыгу у Гро. Он тож бывал там, у него спросим.
Марахлинги снова переглянулись. Прозвище Желтохрен говорило о том, что его носитель — человек или получеловек, светловолосый, значит, с восточного фронта. Как правило, эти ребята признают только плату за любое дело, поэтому подкупить их не составляет труда, а вот Гро… Этим алкаримом может быть кто угодно.
От мороза слезились глаза, поэтому внезапно ощутившаяся вонь стала первым признаком приблизившегося жилья того самого умника, на которого рассчитывали охранники кузницы. Похоже, кто-то жёг трупы.
Присмотревшись, дор-ломинские разведчики увидели огромный покосившийся дом из глины и камней, с высоким кривым частоколом, около которого не слишком тепло одетый ребёнок грелся рядом с тлеющей горой тел.
— Эт чё?! — взвыл главный охранник. — Где Гро?!
Орчонок не ответил, только кивнул в костёр.
— Какого дроча?! Эт чё?! — стражи занервничали, принялись орать друг на друга и на дитя, но ребёнок не слишком боялся — жмурился, не более.
— Сдохли, — пояснил юнец. — Все. Только я и сестра живы. Ну и этот тоже.
Делая вид, будто заодно с орками, а на самом деле ища пути побега, марахлинги пошли вокруг дома и обнаружили слегка припорошенные снегом замёрзшие трупы, лежавшие на заднем дворе, похоже, не один год. По всему выходило, что яд мертвецов во время недавней оттепели попал в колодец, или ещё как-то оказался в воде, которую тут пили. Возможно, иное произошло, только одно стало ясно: Гро был человеком, поэтому его семья погибла от какой-то хвори, не обязательно связанной с трупами, но очень вероятно, что из-за них.
— Насрать! — заявил главный из охраны. — Переждём мороз здесь. Я околел, долбаный эльфододран! Сестра у тебя жива, гришь? А, малец?
***
— Разведчикам удалось договориться с орками и уйти, — с трудом сглатывая, произнёс Кабор, — а тем, что подожгли кузницу, удалось сбежать. Они встретились в условленном месте, радовались удаче, но недолго. Вскоре все они заболели. Хвори такой никто ранее не видел, что делать, они не знали. Ну и решили тогда просто чистить да прижигать друг другу горло, как при обычной болезни. Некоторым помогло. Похоронили они товарищей, здоровыми вернулись, но через время в крепости начали болеть уже другие атани. И в осадном лагере. И в Дор-Ломине. Проклятый Моргот!
— Всё-то у вас Моргот этот виноват! — захрипел Халдан. — Но я-то зна-аю! Это не он! Это вот он! Главарь этих. Расскажи ему лучше сказку. Знаешь, ту, где лягушонок королём стал? Дочка короля его подобрала в грязи, отмыла, полюбила, он и свёл её папаню в могилу, а сам на трон сел.
— Не знаю такой, — вздохнул Кабор, удивляясь, откуда у старика столько сил, учитывая его состояние.
— А какую знаешь?
— Про лягушку-принцессу.
— Чево-о? — Халдан рассмеялся, хрипя и кашляя. — Да какой нормальный мужик хуже себя девку возьмёт? Да никогда! Зачем нам в грязи возиться, а? Нормальный мужик лягушку если и возьмёт, то через дырочку сзади надует, погогочет да выбросит.
— Твоя правда, — знахарь понадеялся, что его оставят в покое.
— Ладно, рассказывай, — похоже, всё-таки устал вождь. — А то скучно ждать лекарства.
Кабор сел ровно. В голове шумело, мысли путались. Не уверенный, что правильно вспомнил песню, знахарь начал тихо проговаривать слова, морщась, когда приходилось сглатывать. В конце концов, за сказками да балладами время действительно пройдёт скорее.
— Мерил лиги последние тенью крыла,
Убегал от любви. Боялся чего?
А она ждала, она всё звала
Его, его, его
За стеной соседнего дома,
За опушкой дальнего леса
За мечтой, за болью знакомой
То ли лягушка, то ли принцесса.
«Забери меня у драконьих лап!
Забери у вороньих когтей!
У волков голодных, у злых собак!
Скорей, скорей, скорей!
У людей недобрых, что оркам родня,
И у добрых, что от слабости врут,
В рощ прохладу от жаркого дня.
Я тут, я тут, я тут —
За стеной соседнего дома,
За опушкой дальнего леса,
За мечтой, за болью знакомой
То ли лягушка, то ли принцесса.
Квакать стану у тебя на ладони
И в объятьях твоих нежных биться.
Ожидая в далёком затоне,
На войну провожая молиться.
Буду плакать, кричать и смеяться,
Узнавать за дверьми твою поступь,
А коль не судьба мне дождаться,
То погаснут в небе последние звёзды».
Отвернулся, пошёл, глаза опустил,
Через площадь да сквозь чащу бежал,
То ли в небо птицею отпустил,
То ли под ногой растоптал
За стеной соседнего дома,
За опушкой дальнего леса,
За мечтой, за болью знакомой,
То ли лягушку, то ли принцессу.
— Правильно! Так её! — сквозь сон пробубнил Халдан. — Мужик!
На какое-то время повисла тишина, и Кабор провалился в тяжёлый чуткий сон, но вскоре с улицы донеслись новые голоса, громче прежних, и некоторые из них показались знакомыми.
Примечание к части
Песня «Лягушка принцесса» гр. «Коридор»
Последние комментарии
1 час 9 минут назад
1 час 10 минут назад
7 часов 53 минут назад
8 часов 1 минута назад
14 часов 13 минут назад
14 часов 17 минут назад