Подвиг. 1988 №05 [Подвиг. Приложение к журналу «Сельская молодежь»] (pdf) читать онлайн

БИБЛИОТЕКА

//

L__
ПРИЛОЖЕНИЕ И ЖУРНАЛУ
'СЕЛЬСКАЯ МОЛОДЕЖЬ"
@

«Молодая гвардия» 1988 г.

5

ИЗДАТЕЛЬСТВО

ЦИ ВЛНСМ

“МОЛОДАЯ

j
(

ГВАРДИЯ"

МОСКВА 1988

МЫ ГОСПОПИ!
ПОВЕСТЬ

Луце ж ъ бы потяту быти»
неже полонену быти
«Слово о полку Игореве*

ГЛАВА ПЕРВАЯ
Немец был ростом вровень с Сер­
геем. Его колючие поросячьи глаза
проворно обежали высокую стат­
ную фигуру советского военноплен­
ного и задержались на звезде
ремня.
— Официр? Актив официр? —
удивленно уставился он в перено­
сицу Сергея.
— Лейтенант...
— Зо? Их аух лейтнант! **
— Ну и черт с тобой! — обо­
злился Сергей.
— Вас?
— Што ви хофорийт? — помог
переводчик.
— Говорю, пусть есть дадут...
за три дня некогда было ни разу
пожрать...
...Клинский
стекольный завод
был разруш ен полностью. Следы
недавнего взрыва, к ак бы кровото­
ча, тихо струили чад угасшего
пожара*
В
порванных
балках
этажных перекрытий четко застре­
вало гулкое эхо шагов идущих в
ногу немцев. Один из них нес ав­
томат в руках. У другого он прос­
то болтался на животе.
— Хальт! — простуженным го­
лосом прохрипел немец.
Сергей остановился у большого
разбитого окна, выходящего в го­
род. В окно он видел, как на пло­
щади, у памятника Ленину, прыга­
ли немецкие солдаты, пытаясь со­
греться. На протянутой руке Ильи­
ча раскачивалось большое ведро
со стекаемой из него какой-то жид­
костью.
* Лучше быть убиту от мечей, чем от рук поганых полонёну!
(Поэтическое переложение Н. А. Заболоцкого).
** Вот как? Я тоже лейтенант! (нем.)
6

Конвоирам Сергея никак не удавалось прикурить. Сквозняк
моментально срывал пучочек желтого пламени с заж игалки,
скрюченные от ноябрьского мороза пальцы отказывались слу­
жить.
— Ком, менш! *
Пройдя еще несколько разрушенных цехов, Сергей очутился
перед мрачным спуском в котельную.
«Вот они где хотят меня...» — подумал он и, вобрав голову
в плечи, начал спускаться по лестнице, зачем-то мысленно счи­
тая ступеньки.
Обозленными осенними мухами кружились в голове мысли.
Одна другой не давала засиживаться, толкались, смешивались,
исчезали и моментально роились вновь.
«Я буду леж ать мертвый, а они прикурят... А где политрук
Гриша?.. Целых шесть годов не видел мать!.. Это одиннадцатая?
Нет, тринадцатая... если переступлю — жив...»
— Нах линкс! **
Сергей завернул за выступ огромной печи. Откуда-то из глу­
бины кромешной тьмы слышались голоса, стоны, ругань.
«Наши?» — удивился Сергей. И сейчас же поймал себя на
мысли, что он обрадован, как мальчиш ка, не тем, что услышал
родную речь, а потому, что уже знал: остался жив, что сегодня
его не застрелят эти два немца...
Привыкнув, глаза различили груду тел на цементном полу.
Места было много, но холод ж ал людей в кучу, и каждый
стремился залезть в середину. Только тяжелораненые поодиночке
лежали в разных местах котельной, бесформенными бугорками
высясь в полутьме.
— Гра-а-ждане-е-е! Ми-и-лаи-и... не дайте-е помере-е-еть!.. О-о-й,
о-о-ох, а-а-ай! — тягуче ж аловался кто-то голосом, полным смер­
тельной тоски.
— Това-а-рищи-и! О-ох, дороги-ия-а... один глоточек воды-и...
хоть ка-а-пельку-у... роди-и-имаи-и!
— Прими, говорят тебе, ноги, сволочь, ну!..
— Эй, кому сухарь за закурку?..
— ...и до одного посек, значит... вот вдвоем мы только и
того... без рук... попали к «ему»...
— Хто взял тут палатку?
— В кровь Исуса мать!..
— Земляк, оставь разок потянуть, а?..
Разнородные звуки рождались и безответно умирали под мрач­
ными сводами подвала, наполняя сырой вонючий воздух не­
стройным, неумолчным гамом.
Сергей, постояв еще минуту, медленно направился к груде
угля и, аккуратно подстелив полу шинели, сел на большой кусок
антрацита. Волнение первых минут как-то незаметно улеглось.
На смену явилось широкое и тупое чувство равнодушия ко все­
* Идем, человек!
** Налево! (нем.)

(нем.)
7

му да голодное посасывание под ложечкой. В кармане галифе
Сергей нащупал крошки махорки и, осторожно стряхнув его !
содержимое в руку, завернул толстую неуклюжую цигарку.
\
«Ну-с, товарищ Костров, давайте приобщаться к новой жпз- 1
ни!» — с грустной иронией подумал он, глубоко затягиваясь
терпким дымом. Но сосредоточиться не удавалось. Разрозненные,
одинокие осколки мыслей скользили в памяти и, легко совер­
шив круг, задерживались, преграждаемые одной и неотвязной
мыслью: почему он, Сергей, бравировавший на фронте своей
невозмутимостью под минами немцев, никогда не думавший о
возможности смерти, сегодня вдруг так остро испугался за свою
жизнь? Да еще в каком состоянии! Пленный... когда желанным
исходом всего, казалось бы, должна явиться смерть... Не все ли
равно, какая смерть, каким руслом она ворвется в душу, мозг,
сердце... Смерть есть смерть!
«Значит, просто струсил?!»
В памяти отчетливо встал недавний фронтовой случай. Рота
Сергея занимала богатую деревню недалеко от Клина. Знали, что
впереди, в небольшом леске, засели немецкие автоматчики, гото­
вя наступление. Им организовывали встречу. Подходы к деревне
были густо заминированы, десять дээсовских пулеметов притаи­
лись на небольшой поляне, вероятном месте атаки. Ж дали.
Каждый день немцы обстреливали деревню. С душераздираю­
щим воем мины тупо рыли улицу и огороды колхозников, наво­
дя ужас на стариков и женщин.
Однажды солнечным октябрьским утром Сергей и политрук
Саша Ж ариков возвращались из штаба батальона.
— Без трех минут девять, — взглянул на часы политрук, —
фрицы и францы допивают кофе. В девять ноль-ноль начнется
минопускание по нашей вотчине...
Почти в ту же минуту тишина утра нарушилась диким воем
мин: «Ии-иююю-у-юю... Гахх! Гахх! Ии-юю-уу-юю»
— Пожалуй, укроемся, лейтенант?
Перепрыгнув плетень, зашли в небольшой сад. Под развеси­
стой грушей, в давно заброшенном погребе, сидел ротный писарь
и составлял строевую записку. Одна за другой две мины зале­
тели в сад.
— Бац, телеграммы! — воскликнул писарь, наклоняясь к по­
лу погреба. То же самое, как-то невольно, проделали Сергей и
политрук.
— Грешно, комиссар, кланяться каждой немецкой мине, —
пошутил Сергей.
Поднявшись, они отошли несколько шагов от ямы, догово­
рившись: по очереди одному падать, а другому стоять при раз­
рывах мин.
— Потренируем нервишки, а?
«Пи-и-июю-у-ю!» — вдруг слишком близко завыло в воздухе.
Политрук медленно присел на колени. Сергей, зажмурив глаза,
остался стоять. Сухой обвальный взрыв огромными ладонями
ударил в уши. Что-то с . силой рвануло за полы плаща Сергея,
8

крошки недавно замерзшей земли больно брызнули ему в лицо.
Открыв глаза, Сергей увидел плавающие в воздухе белые листки
тетради. Колыхаясь и описывая спирали, они медленно сади­
лись на седую от изморози траву, как садятся измученные поле­
том голуби. С самой верхней ветки груши бесформенной гир­
ляндой свисали какие-то иссиня-розовые нити. Тяжелые бордо­
вые капли медленно стекали с них.
— Мина залетела в яму, — проговорил Сергей, — писарь
убит, — указал он политруку глазами на ветви груши...
По улице шли медленно, не обращая уже внимания на рев и
разрывы мин.
— А у тебя полы ведь нет у плаща, лейтенант! — удивился
политрук.
— Да-да, — отвлеченно ответил Сергей, занятый своими мыс­
лями. Он думал о смерти и тогда же понял, что, в сущности,
не боится ее, только... только умереть хотелось красиво!
Всплыли и другие боевые моменты. И ни в одном из них
Сергей не отыскал и тени намека на сегодняшнее свое пове­
дение.
«Что ж, я молод и хочу жить. Значит, хочу еще бороться!» —
решил он, сидя на куче угля...
Нескончаемо долго текла первая ночь плена. Только к утру
задремал Сергей, уткнув нос в воротник шинели. Разбудили его
вдруг поднявшийся шум и движение среди пленных.
— Немцы бомбить идут! — крикнул кто-то в дальнем углу. —
Прячь, братва, что у кого есть!..
Ничего не понимая, Сергей вглядывался в бледную полоску
света, идущую от лестницы. Там стояла группа немцев, видимо,
только что пришедших и оживленно разговаривающих с часо­
выми. Все они, как-то разом повернувшись, направились к плен­
ным. Острые полосы света от ручных фонарей запрыгали по се­
рым, нелепым от распущенных хлястиков шинелям, пилоткам,
ш апкам.
— Комахер! * — зарычал рослый фашист, схватив за плечо
Сергея.
— Мантель ап! Ап, шнелль! **
Сергей снял шинель. Торопливо немец облапал его карманы.
Вдруг его рука, дрогнув, замерла на грудном кармане гимна­
стерки.
— Вас ист дас? О, гут, прима! *** — осклабился он, рассмат­
ривая массивный серебряный портсигар. Это был подарок от
друзей ко дню двадцатилетия Сергея. Затейливый вензель из
инициалов хозяина распластался на крышке. На внутренней ее
стороне были выгравированы в ш утку слова: «Пора свои иметь».
Углубление этих букв было залито черной массой, и бравший
папиросу из портсигара непременно прочитывал это назидание.
* Ко мне! (нем.)
** Шинель снимай! Снимай, быстрей! (нем.)
*** Что такое? О, хорошо, красиво! (нем.)
9

Сергей грустным взглядом проследил, как портсигар утонул в
кармане зеленых измызганных брюк.
— Это же память!
— Вас бамат?
— П амять, знаешь, скотина?!
В полутьме немец видел, как лицо военнопленного покрылось
меловым налетом, и, рванув пистолет, со страшной силой опу­
стил его на висок Сергея...

ГЛАВА ВТОРАЯ
Декабрь 1941 года был на редкость снежным и морозным.
По широкому шоссе от Солнечногорска на Клин и дальше на
Волоколамск нескончаемым потоком тек транспорт отступающих
от Москвы немцев.
Ползли танки, орудия, брички, кухни, сани.
Ползли обмороженные немцы, напяливая на себя все, что
попадалось под руку из одежды в избе колхозника.
Шли солдаты, накинув на плечи детские одеяла и надев по­
верх ботинок лапти.
Шли ефрейторы в юбках и сарафанах под шинелями, укутав
онучами головы.
Шли офицеры с муфтами в руках, покрытые кто персидским
ковром, кто дорогим манто.
Шли обозленные на бездорожье, на русскую зиму, на совет­
ские самолеты, штурмующие запруженные дороги. А злоба вы­
мещалась на голодных, больных, измученных людях... В эти
дни немцы не били пленных. Только убивали!
Убивали за поднятый окурок на дороге.
Убивали, чтобы тут же стащить с мертвого шапку и валенки.
Убивали за голодное пошатывание в строю на этапе.
Убивали за стон от нестерпимой боли в ранах.
Убивали ради спортивного интереса и стреляли не парами и
иятерками, а большими этапными группами, целыми сотнями —
из пулеметов и пистолетов-автоматов! Трудно было заблудиться
немецкому солдату, возвращающемуся из окрестной деревни на
тракт с украденной курицей под мышкой. Путь отступления его
однокашников обозначен страшными указателями. Стриженые
головы, голые ноги и руки лесом торчат из снега по сторонам
дорог. Шли эти люди к месту пыток и мук — лагерям военно­
пленных, да не дошли, полегли на пути в мягкой постели род­
ной страны — в снегу, и молчаливо и грозно шлют проклятия
убийцам, высунув из-под снега руки, словно завещ ая мстить,
мстить, мстить!..
...Сергей открыл глаза и встретился ими с волосяной рыжей
глыбой, свисающей к его подбородку.
«Где это я?* — подумал он.
Вдруг щетина зашевелилась, и мягкий гортанный голос за­
ставил его шире открыть опухшие веки. «Да это ж е борода!» —
10

обрадовался он, встретившись с чуть насмешливым взглядом ее
обладателя.
— Эх ты, мил человек, горяч, нечего сказать! Чай, зап ам я­
товал, где ты? — урчал бородач, наклоняясь над Сергеем. —
Портсигар пожалел... велика важность! Убить германец ить мог
тебя, вот оно как...
Голос бородача напомнил что-то знакомое, и, силясь припо­
мнить, где он его слышал, Сергей закрыл глаза.
— Полежи, я схожу погляжу — снег растаял ли. Попьешь
водички...
«Да Горький так говорил! В кинокартине «Ленин в 1918 го­
ду», — вспомнил Сергей.
— Как зовут-то тебя, мил человек? — подавая Сергею кон­
сервную банку с полурастаявшим снегом, спрашивал бородач.
— Серегой, стало быть...
— Ну, добре, а меня Хведором, мил человек, Никифорычем,
значит... Ярославский я, из Данилова, может, слыхал?
Остаток дня и ночь Сергей провел в разговорах с Никифоры­
чем. Задушевная простота и грубоватая ласковость его советов
и нравоучений заставили Сергея проникнуться к старику чув­
ством глубокой приязни, почти любви. Сергей сознавал, что
Никифорыч неизмеримо практичнее, опытнее его: крепче стоит
на земле чуть кривыми мускулистыми ногами, многое видел и
знает и многое имеет «себе на уме». Не удивился поэтому Сер­
гей, когда Никифорыч, подтащив вещевой мешок, долго рылся в
белье, портянках, старых рукавицах, пока не нашел белую ба­
ночку с какой-то мазью.
— Помогает, слышь, крепко при побоях, — объяснил он,
зачерпнув черным мизинцем солидную дозу снадобья. Сергей не
возражал. «Значит, верно, помогает при побоях», — решил он и
дал Никифорычу вымазать вздувшийся разбитый висок. Когда
Сергей отказался от предложенного сухаря, Никифорыч вдруг
урезонил его:
— Ты, мил человек, бери и ешь. Приказую тебе... — А по­
молчав, добавил: — Помогать будем друг другу. Это хорошо,
слышь...
На второй день ранним утром всех пленных выгнали из ко­
тельной во двор завода. Построенные по пять, тихо двинулись
по Волоколамскому тракту, окруженные сильным конвоем. Сер­
гей и Никифорыч шли в первой пятерке. Колючий, пронизываю­
щий ветер дул в лицо, заставлял в комок сжиматься исхудав­
шее тело.
— Лос! Лос! * — торопили конвойные, пытаясь ускорить про­
цессию. Не успели отойти и трех километров от города, как
сзади начали раздаваться торопливые хлопки выстрелов — то
немцы пристреливали отстающих раненых. Убитых оттаскивали
метров на пять в сторону от дороги. У Сергея тупо и непрестан­
но болело бедро, пораженное осколком... Контуженая левая
* Давай!

Давай!

(нем.)
11

часть лица часто подергивалась дикой гримасой; С каж ды м
шагом боль в бедре все усиливалась.
— Держись крепче, Серег, не то убьют! — посоветовал Никифорыч, — Есть у меня три сухаря, подкрепимся малость, —■
продолжал он, невозмутимо ш агая вперед.
Чем дальше шли, тем больше становилось убитых. Нельзя
отстать от своей пятерки. На место выбывшего сразу становил­
ся кто-нибудь другой, место терялось, а вышедшего на один
шаг из строя немедленно скашивала пуля конвоира. Люди шли
молча, дико блуждая бессмысленными взорами по заснеженным
полям с чернеющими на них пятнами лесов.
— Братцы, ну как ж а оправиться? — взмолился вдруг кто-то
из пленных.
— Ай вчера от грудей? Снимай штаны — и дуй! — поучали
его из строя.
— Не умею, родненькие, на ходу, я ж а не жеребец...
— Пройдешь верст пять и сумеешь, — обещали несчастному.
— Ишь чего захотел! Знать, не голодный...
— Черт плюгавый!..
Плохо быть одному сытому среди сотни голодных. Его не
любят, презирают. Этот человек чужой, раз ему не знаком удел
всех.
К полудню впереди показалась небольшая деревенька, распо­
ложенная на шоссе.
— Ж уравель, ребята, виден, попьем водички!
— Эти напоят... захлебнешься...
— Ан, слава богу, третью недельку живу в плену и ничего,
пью... Самому нужно быть хорошему, тогда и камраты будут
хороши...
— Штоб твои дети всю жизнь так пили, как ты тут!
— Ишь сука паршивая, кам рата заимел...
Лениво переругиваясь, пленные вошли в деревню. На крыльце
каждого домика толпились женщины и дети, торопливо выис­
кивая глазами в толпе пленных знакомых или родных.
— Тетя, вынеси хоть картош ку сырую...
— Пить...
— Корочку...
— Окурок...
— Да-а... Сюда-аа... Аа-я-оо-а-яя!..
Двести голосов просящих, умоляющих, требующих наполнили
деревеньку. На крыльце одной особенно низенькой и ветхой из­
бенки старуха, кряхтя, тащ ила большую корзину с капустными
листьями. Видно, не под силу была ноша бедной, и тогда, схва­
тив ревматическими пальцами охапку листьев, она бросила их в
толпу пленных. Д умала мать сына-фронтовика, что и ее Ваню­
ша, может быть, шагает где-нибудь вот так, умоляя о глотке
воды и единственной мерзлой картошке. И вынесла бы старухамать ковригу хлеба и кринку молока, да живет она, горемычная,
на бойком месте, давным-давно взяли немцы корову, очистили
12

погреб от картошки, съели рожь и пшеницу... Только и осталась
корзина капустных листьев пополам с навозом.
Как морской шквал рвет и бросает из стороны в сторону
пенную от ярости волну, так пригоршни капусты, бросаемые
старухой, валили, поднимали и бросали в сторону обезумевших
людей, не желающих умереть с голода. Но в эту минуту с про­
тивоположной стороны улицы раздалась дробная трель автома­
та. Старушка, нагнувш аяся было за очередной порцией капусты,
как-то неловко ткнулась головой в корзину, да так и осталась
лежать без движения.
Как бы вторя очереди первого автомата, застучали выстрелы
со всех сторон. Конвойные открыли огонь по пленным, сбившим­
ся в одну кучу. Стоны, вопли ужаса огласили деревеньку.
— Ложись, Серег, — предложил Никифорыч, но, сразу побледнев, схватился руками за грудь.
— Что такое? Что? — бросился к нему Сергей.
— Убили-таки, ироды! — хриплым и тихим голосом прогово­
рил Никифорыч, ложась на спину. — Вот... тебя тоже убьют,
Серег... беги, — хрипел он. — Володька похож на тебя... сын.
На фронте он... Ну, возьми мешок... Иди!
Выстрелы так же внезапно прекратились, как и начались.
Сергей, распахнув шинель и фуфайку, увидел на груди Никифорыча две ямки выше левого соска. Коричневая густая кровь,
пенясь, сочилась из них. Долго возился Сергей с бородой, пы­
таясь уложить ее горизонтально. Она упрямо торчала вверх, вол­
нуемая холодным декабрьским ветром.
Вновь, построенные по пять, двинулись пленные в путь.
Восемьдесят убитых остались лежать на снегу. Раненых не
было, их добивали на месте. Сергей оглянулся еще раз на раз­
вевающуюся бороду Никифорыча и, поправив мешок, заш агал
по снежному тракту.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Ржевский лагерь военнопленных разместился в обширных
складах Заготзерна. Черные бараки м аячат зловещим видением,
одиноко высясь на окраине города. По открытому, ничем не
защищенному месту гуляет-аукает холод, проносятся снежные
декабрьские вихри, стоная и свистя в рядах колючей проволо­
ки, что заключила шесть тысяч человек в страшные, смертной
хватки объятия. Все дни и ночи напролет шумит-волнуется люд­
ское марево, нижется в воздухе говор сотен охрипших, стону­
щих голосов. Десять гектаров площади лагеря единственным
черным пятном выделяются на снежном просторе. Кем и когда
проклято это место? Почему в этом строгом квадрате, обрамлен­
ном рядами колючки, в декабре еще нет снега?
Съеден с крошками земли холодный пух декабрьского снега.
Высосана влага из ям и канавок на всем просторе этого про­
клятого Есвадрата! Терпеливо и молча ждут медленной, жестоко­
неумолимой смерти от голода советские военнопленные...
13

...Лишь на седьмые сутки жизни в этом лагере Сергей получил
шестьдесят граммов хлеба. У него хватило сил ровно столько,
чтобы простоять пять часов в ожидании одной буханки в во­
семьсот граммов на двенадцать человек. Диким и жадным ог­
нем загорались дотоле равнодушно-покорные глаза человека при
виде серенького кирпичика.
— Ххле-леб! — со стоном вырывается у него, и не было и нет
во вселенной сокровища, которое заменило бы ему в этот миг
корку месяц тому назад испеченного гнилого хлеба!
Сергей видел, как курносый белоголовый парень из его ше­
ренги бережно и осторожно, как что-то воздушно-хрупкое и
святое, принял из рук полицейского буханку хлеба. Смешно рас­
ширенными глазами глядел он на нее, покачивая в заскорузлых,
давным-давно не мытых руках.
— Айда, ребята, к третьему бараку, — почему-то шепотом
проговорил он. — Разделим хлебушко...
Опасался орловец, что вот тот ж е полицейский вдруг оду­
мается да и крикнет:
— Эй, ты, ...в рот, отдай буханку!
Раздевшись, парень разостлал шинель, положил на нее хлеб.
Одиннадцать человек сверлили глазами этот ж алкий бугорок
серой массы, терпеливо ожидая конца священнодействия орлов­
ского хлебороба.
Не так-то просто разрезать буханку хлеба! Из восьмисот грам­
мов должно выйти двенадцать кусочков, но ровных, абсолютно
ровных по величине. Крошки, размером в конопляное зерно,
должны быть тщательно подобраны и опять-таки поровну раз­
ложены на двенадцать частей.
Сергей наблюдал за ножом и худым грязным лицом разре­
зающего хлеб и не мог понять: то ли желтоватые скулы орлов­
ца двигаются в такт ножу, то ли он нагнетает слюну, предвку­
ш ая горьковато-кислый хлеб...
— Ну как, братва, ровно? — спросил парень, закончив рас­
кладку крошек.
— Вон там от горбушки надоть...
— Добавить суды...
— Ну, будя, будя! — проговорил парень. — Теперя стано­
витесь по одному, чтоб номера помнить.
Сергей присутствовал первый раз при дележке паек и
потому охотно и покорно исполнял правила этой процедуры.
Нужно было запомнить свой порядковый номер. Один из участ­
ников дележки оборачивался спиной к пайкам хлеба и на во­
прос: «Кому?» — называл тот или другой номер.
Таким образом устранялись всякие нарекания на делящего,
что он поступил в данном случае нечестно. Номер Сергея был
пятый, называющий сказал его последним, и в минуты ожида­
ния, видя, как за два укуса исчезал ломтик хлеба во рту его
обладателя, Сергей почувствовал, как водянистая слюна запол­
нила весь его рот, не успевая проталкиваться в глотку...
С каж дым часом все тяж елей становились ноги. Они отказы­
14

вались слушаться, вечно замерзшие и сырые. Все эти дни Сер­
гей ночевал в третьем бараке на третьем этаже нар. Бараки не
могли вместить и пятой части людей, находящ ихся в лагере.
Спали там вповалку друг на друге. На четырехъярусных нарах
ложились в три слоя. Счастливцем был тот, кто оказывался
между верхним и нижним. Было теплей.
Каждый день по утрам пленные выносили умерших за ночь.
Каждый день около шестидесяти человек освобождали места для
других. В середине лагеря, внутри одного барака, во всю его
ширь и глубь вырыли пленные огромную яму. Не зарывая,
сносили туда умерших, и катился в нее воин с высоты четырех
метров, стукаясь голым обледеневшим черепом по костяшкам
торчащих рук и колен братьев, умерших раньше его...
Тяжелым ленивым шаром катились дни. Подминал этот шар
под тысячепудовую тяжесть тоски и отчаяния людей, опустошая
душу, терзая тело. Не было дням счета и названия, не было
счета иопределения думам, раскаленной
массой залившим
мозг...
Соседом Сергея слева был обладатель синего прозрачного ли­
чика с заострившимся носиком. Личико тихо и размеренно
дышало, выглядывая из-под полы шинели черными, похожими
на зерна смородины глазами. Было в них что-то торжественно­
печальное. То ли успокоение сознанием, что, слава богу, все это
скоро кончится для него, то ли мольба... Личико не шевелилось.
— Давно здесь? — стараясь придать своему голосу тон со­
страдания, спросил Сергей.
— Месяц... нет, меньше, — тоненьким голоском пропищало
личико. — Болен я... Пальцы отваливаются, — продолжал со­
сед, по-прежнему не шевеля ни единым членом тела.
— Как отваливаются?
— Гнали нас... на дороге танкист-немец... снял с меня ва­
ленки... пять верст босой... ноги отмерзли. Вот семь пальцев
отвалились... Теперь только три... завтра, наверное, тоже отва­
лятся... И ноги гниют тоже... Тут нас много таких...
В гаме голосов терялся тихо шелестящий, часто прерываю­
щийся звук речи. Личико не могло, а может быть, не желало
усилить этот шелест. Зачем? Все равно бесполезно. Все равно!..
Но вдруг шелест повторился. Сергей, облокотившись, приблизил
лицо к говорящему.
— Шесть верст до дому... Знала б мама... принесла бы кар­
тошки вареной, хлеба тоже... На шоссе мы живем... деревню
Аксеновку знаете? Колей меня зовут... И как сообщить маме,
вы не знаете?
Сергей глядел на влажный агат глаз тоскующего по маме
гына и дум ал: «Да, принесла бы мать своему единственному
Коле картошки вареной... и хлеба тоже... Долго бы ходила во­
круг лагеря, утопая в снегу веревочными лаптями, до боли
щ уря слезоточащие глаза, ища ими Колю. Билось бы частыми
толчками ее изнывшее сердце, и не поняла бы, не услышала
она лающего окрика немца со сторожевой вышки. Прицелился
15

бы тот по склоненной голове в дырявом черном платке, и тихо,
опустилась бы мать в снег, схватясь руками за грудь, словно
пытаясь задержать еще на минуту свою материнскую любовь
к сыну, вырванную вдруг кем-то злым и ей непонятным...»
— Нет, не знаю, Коля, как сообщить твоей маме, — ответил
Сергей и, пытаясь успокоить его, весело проговорил: — Ничего,
Коля, все будет хорошо! Ты еще вернешься в свою Аксеновку!
— Э, нет! Поглядите-ка вот...
Ухватясь одной рукой за брезентовый ремень, прибитый к
доске верхних нар, Коля пытался встать. Это ему никак не
удавалось, и Сергей, поддержав его худую, ребристую спину,
помог ему сесть. Обеими руками Коля бережно взял одну ногу и,
пододвинув ее ближе к Сергею, начал разматывать полотенце.
— К ак же я дойду? — повторил он, печально глядя на свою
ногу.
Фиолетовый налет гангрены покрыл всю ступню. Ни одного
пальца на ноге не было. В их основаниях торчали белые острые
косточки или зияло углубление с сочившейся оттуда сукровицей.
— Вот я какой теперь! — проговорил Коля, ложась и накры­
ваясь шинелью...
В этот день было объявлено, что в два часа будет выдаваться
«баланда». Сергей уже знал, что в лагере так называют суп.
Но именно это бессмысленное слово в точности определяло по
достоинству ту несказанную по цвету и вкусу жидкость, кото­
рой питались пленные. Варилась баланда в полевых кухнях.
Состояла она из чуть подогретой воды, забеленной отходами
овсяной муки.
Сергей не имел ни котелка, ни ложки. Опечаленный созна­
нием своей немощи, он положил голову на вещевой мешок, слу­
живший ему подушкой.
«Но что же в нем все-таки есть?»
Привстав, Сергей начал развязывать мешок Никифорыча.
На самом верху там лежали серые суконные портянки. Потом
аккуратно сложенное белье, рукавицы, старая пилотка и противоипритная накидка. Вынимая, Сергей раскладывал все это
по порядку. На дне мешка леж ала совершенно новая плащ-палатка — предмет, особо интересовавший полицейских. Она была
свернута заботливо и толково. Развернув ее наполовину, Сергей
увидел две небольшие пачки концентрированного гороха.
— Мы с тобой пообедаем сегодня, Коля! — обрадовался ис­
кренне Сергей. — Только вот котелка у меня нет...
Не меняя позы, Коля пошарил рукой в тряпье изголовья и
протянул Сергею ржавую жестяную банку из-под консервов.
— На черпак баланды хватает, — пояснил он.
...Третий барак выстроился за получением баланды.
— Сказывают, гушша имеется в баланде...
— Потому наш барак последний, так она на дне...
— Не напирай, не напирай!
— Люди добрые, исделайте божескую милость, получить ба
на двоих... посудинки нету...
16

Медленно переступая с ноги на ногу, подвигаются пленные к
бочке с баландой. Белые лохмотья пара крутятся над ней, от­
рываются, смятые ветром, разнося щекочущий нос запах ва­
рева.
— Ну, добавь... ради Христа, добавь!..
И полицейский «добавлял». Вылетал из слабых пальцев смя­
тый задрипанный котелок, выливалась из него сизая дрянь-жид­
кость, бухался горемыка на ток земли, утоптанный тысячью
ног, и, не обращая внимания на побои, слизывал-грыз место,
оттаявшее от пролитой баланды...
Вдруг по толпе прокатился гул удивленных и испуганных
голосов:
— Больше нету баланды?!
— Будьте вы прокляты, ироды! Три часа простоять зря...
— Р-расходись в б-барак! — кричали полицейские, крутя
дубинками.
Помахивая пустой баночкой, Сергей вернулся в барак. С тру­
дом поднявшись на вторые нары, он вдруг не увидел Коли.
Лишь в его изголовье валялась одна рукавица да сиротливо
свисал, напоминая ужа, зеленый брезентовый ремень, что слу­
жил поручнем его хозяину. Не было такж е и мешка Никифорыча.
— Какой-то мешок не давал малец полицаям... ну, и того —
сбросили с нар. В четвертый понесли... помер, стало быть, —
пояснил сосед.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Низко плывут над Ржевом снежные тучи-уроды. Обалдело
пялятся в небо трубы сожженных домов. Ветер выводит-вытягивает в эти трубы песню смерти. Куролесит поземка по щебню
развалин города, вылизывает пятна крови на потрескавшихся
от пламени тротуарах. Черные стаи ожиревшего воронья со сви­
стом в крыльях и зловещим карканьем плавают над лагерем.
Глотают мутные сумерки зимнего дня залагерную даль. Не вид­
но просвета ни днем ни ночью. Тихо. Темно. Жутко.
Взбесились, взъярились чудовищные призраки смерти. Бродят
они по лагерю, десятками выхватывая свои жертвы. Не прячут­
ся, не крадутся призраки. Видят их все — костистых, синих,
страшных. Манят они желтой коркой поджаристого хлеба, ды­
мящимся горшком сваренной в мундирах картошки. И нет сил
оторвать горящие голодные глаза от этого воображаемого сокро­
вища. И нет мочи затихнуть, забыть... Зацепился за пересохший
язык тифозника мягкий гортанный звук. В каскаде мыслей рас­
плавленного мозга не потеряется он ни на секунду, ни на миг:
«Ххле-епп, ххле-еп... хле-е...»
На тринадцатые сутки умышленного мора голодом людей
немцы загнали в лагерь раненую лошадь. И бросилась огромная
2

Приложение к ж-лу «Сельская молодежь», т. 5

17

толпа пленных к несчастному животному, на ходу открывая но­
жи, бритвы, торопливо ш аря в карманах хоть что-нибудь острое,
способное резать или рвать движущееся мясо. По образовавшей­
ся гигантской куче людей две вышки открыли пулеметный огонь.
Может быть, первый раз за все время войны так красиво и
экономно расходовали патроны фашисты. Ни одна удивительно
светящ аяся пуля не вывела посвист, уходя поверх голов плен­
ных! А когда народ разбежался к баракам, на месте, где пять
минут тому назад еще ковыляла на трех ногах кляча, леж ала
груда кровавых, еще теплых костей и вокруг них около ста
человек убитых, задавленных, раненых...
...В одно особенно холодное и вонючее в бараке утро Сергей
с трудом поднял с нар голову. В висках серебряные молоточки
выстукивали нескончаемый поток торопливых ударов. В первый
раз не чувствующие холода ноги казались перебитыми в щико­
лотках и коленях.
«Тиф», — спокойно догадался Сергей и, сняв ш апку, положил
ее под голову.
Чуден и богат сказочный мир больного тифом! Кипяток крови
уносит в безмятежность и покой иссыхающее тело, самыми за­
мысловатыми видениями наполнен мозг. Лежит это себе такая
мумия на голых досках нар с открытыми глазами, прерывисто
дыша, и тихим величием светятся ее зрачки, как будто она
только одна на свете вдруг вот теперь поняла смысл бытия и
значение смерти! Какое ей дело до миллиардных полчищ вшей,
покрывших все тело, набившихся во впадины ключиц, шевеля­
щих волосы на голове, ползающих по щекам, лбу, залезающих
в нос... Нарушается это величие лишь ж аждой капли воды.
От сорокаградусной ж ары в теле трескаются губы и напильни­
ком шершавится горло. Мумия тогда издает хрип:
— Пи-и-ить... ии-ить...
А потом вновь затихает — иногда навеки, иногда до следую­
щего «ии-ить».
Командирское обмундирование Сергея прельщало полицейских.
«Чаво гадить, все равно подохнет!» И на третий день забытья
Сергей был раздет догола. Лишь на левой ноге остался белый
пуховый носок, полный вшей. Получил эти носки Сергей на
фронте. То был подарок-посылка от девушек какого-то ураль­
ского мясокомбината. Л еж ала тогда в носке и записка: «Же­
лаю тебе, дорогой боец, до самых дырок износить эти носки.
С любовью — Тося».
До слез смеялись тогда над этим Тосиным пожеланием.
И, бережно надевая носки, Сергей урезонивал ржущ их: «Вы
вникните, черти, в смысл этих слов! Девушка с любовью же­
лает, чтоб не убили меня... Ну-ка попробуй износить такие
носки! К тому времени последний из фрицев в ящик сыграет...»
Ничего не стоило потом обитателям барака сбросить голый
полутруп с нар и занять его вшивое место. В один миг Сергей
оказался на полу, раскинув длинные ноги-циркуль поверх впо­
18

валку лежащ их там людей. Где же ему место, как не под ниж­
ними нарами> куда сгартываются испражнения! И Сергея затискали-затолкали под нары, благо парень не издает ни звука...
Да крепок был костлявый лейтенант! Слишком мало уж
было крови в его ж илах, устала смерть корежить гибкое тело
спортсмена, и выполз Сергей из-под нар через двое суток, волоча
правую отнявшуюся ногу.
— Слезь... с моего... места, — прошептал он занявш ему его
«жилплощадь».
На хрип этого привидения удивленно уставилась стриженая
дынеобразная голова.
— Ты што, из четвертого появился?
— Слазь...
— Откуда этот хлюст взялся?
— Место, слышь, требует...
— В .чем дело? В чем дело, почему голый, а?
Сергей медленно повернул голову по направлению голоса со
звучащей в нем ноткой власти. В дверях барака стоял в белом
халате низкорослый и крупноголовый детина.
— Где твоя гимнастерка, а? — протискиваясь к Сергею, спра­
шивал он.
По петлицам Сергей догадался, что это доктор. «Неужели тут
есть доктора?» — мелькнула мысль.
— Я болен... видимо, тиф.
— Вижу, что ты болен. Но голый, голый ты почему?
— Раздели полицейские... обмундирование комсоставское...
трудно не взять...
— Вы командир?
— Лейтенант... Помогите же, доктор... я потерял силы... Это
вот мое место... сбросили, леж ал там...
— Идите за мной.
В третьем ж е бараке, в небольшой загородке, лежало около
двадцати командиров, больных тифом. Там и поместился Сергей
на вторых нарах в самом тесном и темном углу. Пустотой и
легкостью была наполнена затуманенная голова, не было в теле
ни позыва, ни недуга.
Перед вечерними сумерками пришел доктор.
— Как живем, лейтенант? — спросил он, взобравшись к
Сергею. — П равая нога? Гм... явление частое после тифа, да.
Не чувствует? Ампутировать... как-нибудь, да!
— Резать не дам! — упрямо выговорил Сергей. — Я еще бу­
ду драться!..
— Дерутся здоровые, лейтенант... конечно, и в моральном
смысле, да! Но... одну минуту! — Доктор, легко спрыгнув с нар,
вышел из барака. Вернулся он с объемистым пузырьком бело­
ватой жидкости и котелком в руках. — Растирать. Очень часто.
Можно носком. Посмотрим, да. Спирт отечественный, у меня по­
следний... И вот — баланда, ешьте. Я зайду. Поговорим, да!..
Аспидного цвета налет покрыл кончики пальцев ноги Сергея.
Не чувствовала нога ни щипков, ни укола булавки.
19

«Я не нужен себе калекой, нет», — думал Сергей и всю ночь
через небольшие промежутки изо всех сил растирал спиртом
ногу. Тот бил в нос, колесом крутил слабую голову. На второй
день в пальцах появилась тупая, ноющая боль. Она все усили­
валась, по мере растирания ноги спиртом.
— Отлично! Будет толк. Боль — не что иное, как представ­
ление о боли, да! — отчеканивал доктор. — Но кусайте себе
губы. Терпите. Нога останется...
И Сергей терпел. Превозмогая боль, он яростно комкал носок,
растирая ногу.
Доктор заходил часто, засиживался у Сергея, расспрашивал
его об учебе, жизни, фронте. Когда уж, казалось, обо всем по­
говорили, каждый, однако, сознавал, что о самом главном-то и
умолчено, к чему и вели все беседы. Однажды, когда доктор
помог Сергею остричь кишащие вшами волосы, он особенно дол­
го засиделся на вторых нарах. Лежа Сергей всматривался в
мясистый профиль эскулапа, потом сказал:
— Владимир Иванович, вы согласны с тем, что в представ­
лении нашем, ровесников революции, честность, порядочность и...
доброта, скажем, неизменно ассоциируются с понятием о любви
к Родине, к русским людям?..
Доктор, насторожившись, внимательно слушал, наклонясь к
Сергею.
— И, — продолжал Сергей, — я поэтому предполагаю в вас
наличие такой же полноты второго достоинства, как и первого.
— Следовательно?
— Я люблю мою Родину!
— И?
— Вы ведь немного старше меня!..
— Вставайте. Учитесь ходить, да. Баланды сумеем достать.
Приходите в амбулаторию. Там наши. Познакомитесь. Ре­
шим, да...
Лагерная амбулатория, где работал доктор Лучин, была един­
ственным светлым пятном на фоне всего черного и безнадеж­
ного. Лаконичный в словах и действиях доктор подобрал себе в
помощники трех боевых ребят, аттестовав их перед немцами как
людей с медицинским образованием. На самом ж е деле этот народ
занимался тем, что осторожно выискивал «в доску своих», при­
общал их к амбулатории, а там думали-решали, как бежать,
притом большой группой, сумевшей бы приобрести в пути ору­
жие...
Прошло несколько недель, пока Сергей смог окончательно
встать и наступать на ногу. За это время Лучин принес ему не
один котелок баланды и не один кусок лошадиной печенки.
Как-то солнечным февральским днем Сергей в первый раз за­
шел в «амбулаторию». На нарах лежал Лучин, а на единствен­
ном табурете сидел, широко расставив ноги, лучинский «санин­
структор». Он выслушивал трубкой повернувшегося к нему
спиной полицейского.
20

— Та-ак. Ничего серьезного. Помажем...
Навернув грязную тряпку на палочку, «санинструктор» быст­
ро сунул ее в чернильницу и, пристально поглядев на Сергея,
ловко вывел свастику на спине дуралея, окантовав ее густыми
мазками.
— Чрезвычайно полезно. Иди!
— Дело в том, — объяснил Лучин Сергею, — что имеющие­
ся медикаменты мы в первую очередь должны употреблять на
эту сволочь, да. Приказ немпев. Мы же изыскиваем средства ле­
чения этих господ на месте. Вы видели... Так-то, товарищ лей:
тенант, да!..
Осторожно мусолило снег солнце еще холодными щ упальцами
своих лучей. Все выше и выше взбиралось оно на небо, суля
близкую весну и охапку надежд. Толковали одни:
— Весной должна кончиться война. Попомните мое слово!
Потому што пропали мы тут...
Думали другие: «Зелень, лес... Пробраться к своим будет
легче. Лишь бы удрать».
Март принес частозвон утренних капель с крыш бараков и
тихие непроницаемые ночи. Столбом валит из дверей бараков
зловоние оттаявших испражнений и трупный запах разлагаю ­
щихся тел. Не спят уже на полу вповалку люди. Поредела
за зиму толпа пленных, умещаются теперь на нарах. Каждый
день выдается баланда — почти пол-литровый черпак воды по­
полам с грязью, соломой, копытами лошадей и двумя-тремя кар­
тошками величиной с голубиное яйцо. Неохотно отошел-отступился от бараков тиф, переваляв почти всех до единого. Под­
держивая друг друга, выползают пленные из бараков, садятся с
подветренной стороны, бьют вшей пока еще в шинелях. Крова­
вятся от них ногти больших пальцев, а «пройдено» только пол­
рубца плечевого! Расстилается на проталинках шинелишка, ста­
новится ее обладатель в очередь за бутылкой. Ох, как
нужна тут пивная бутылка! П рижал ее руками да и покатил
по шинели — и сыпанет тогда в уши дробный треск лопающих­
ся вшей...
Шли дни. По утрам в чистом весеннем воздухе плыли к ла­
герю орудийные стоны. Торопливей и злей становились немцы,
настороженней — пленные.
— Стучат, доктор, а?
— Зовут, лейтенант, да! Вот подтает снежок — обстановка
улучшится. Махнем, да!..
Но вышло все иначе. Однажды в помещение, где ютился Сер­
гей, вошел комендант лагеря. Щ уря подслеповатые глаза и по­
блескивая кокардой, он приказал сопровождавшему его унтеру
построить командиров. Жидкой шеренгой вытянулись пленные
вдоль нар. Унтер, м акая новенькую кисть в красиво разрисован­
ную баночку, лепил на левом рукаве каждого командира густой
желтый крест.
<
На второй день поезд мчал пленных командиров на запад.
21

ГЛАВА ПЯТАЯ
Клейка и непролазна вяземская грязь. Словно нскусно сва­
ренный клей, вяжется желто-бурая жидкость на мостовых, до­
ходя до щиколоток, а кое-где ы до колен. Хорошо взмешека
грязь тысячью ног каж дый день проходящих на работы плен­
ных. Хлюпают-чавкают в грязи сапоги, валенки, лапти, ботин­
ки. Оборвется шпагат, которым привязаны на ногах тряпки,
и тогда пишут узоры по грязи босые ноги...
За городом, на незасеянном поле, поросшем пыреем и мелким
воробьиным щавелем, раскинулось немецкое кладбище. Сотни
крестов торчат из глинистой земли, рябя в глазах черными
пауками-свастикой. Роют пленные ямки-овражки; часто под­
ползают к ним грузовики с трупами фрицев и фраицев из
вяземских лазаретов. И, уложив двадцать, тридцать гитлеровцев
в ямку-овражек, забрасывают их пленные тонким слоем глины,
а потом ставят пять или десять крестов. Ну кто догадается из
живых еще фрицев, что тут двадцать покойников? Пять! Об этом
говорят кресты...
В тот день ни минуты не передохнул Сергей. Ж елтая вязкая
глина липнет к лопате; огнем ж ж ет ладони ш ерш авая ручка;
раскис-расползся сапог, которым наж имает Сергей на ушко
лопаты... Красноватые пупырышки цветущего щ авеля машут,
зовут голодный блестящий взгляд. Да как отойти от могилы?
Как нагнуться, чтобы вырвать пучок травы и запихать его в
рот?
— Лос, лос, менш! — рычат конвоиры, многозначительно по­
тряхивая автоматами...
...Попыхивает комендант лагеря гамбургской сигаретой. До­
сасывает ее до самых пальцев. Брызгается его пенсне искорками
солнечных зайчиков, но не загораживают они горбатой мушки
пистолета. Чиркнул в кучу пленных «бычок», бросились на него
со всех ног двадцать человек. И поднимет торжественно пистолю
фашист, и качнется назад, оттолкнутый выстрелом. Ш арахнутся
девятнадцать пленных в сторону, но обязательно останется ле­
ж ать в грязи обладатель окурка, нелепо дергаясь телом. Да, пло­
хо стреляет немец! Не может он сразу вырвать жизнь из рус­
ского. Долго колотит тот каблуками землю, словно требуя второй
выстрел...
Партиями от десяти до двухсот человек каж дый день гоняют
немцы пленных на работы. На станцию железной дороги для
выгрузки песка из вагонов всегда требовалось двести человек.
Там от шести часов утра до восьми вечера пленные не получали
даже капли воды. Зато через день в железных бочках из-под
красителей варилась для них крапива. Рвали ее сами же плен­
ные в оврагах и буераках близ станции. Целыми охапками запи­
хивали ее в бочки, заливали водой и кипятили. Да не получишь
ведь и этого больше установленной нормы! Согласно немецкому
«закону», пленному полагалось 0,75 литра «варева».
22

За городом, в дымке утренних паров, вставало хохочущее до
дрожи в лучах молодое весеннее солнце. Его появление каж дый
день встречали пленные, выстроившись по пяти. Становилисьпо
старшинству звания — майоры и равные им, капитаны и рав­
ные им — и, окруженные автоматчиками, уныло и молча шли
на работу.
Вот уже третий день Сергей с партией в десять человек шел
работать у зенитчиков. Располагались те в лесу, в пятнадцати
верстах от города. Была там надежда получить граммов стодвести хлеба и «великая возможность смыться», как говорил
новый приятель Сергея капитан Николаев. На работе старались
держаться вместе. Несет ли Сергей полено дров — Николаев
шагает сзади, поддерживая конец дровины и поглядывая: авось
отвернется конвоир...
Как-то Сергей и Николаев работали в складе масел и красок.
— Подозрительна эта штука, — указал капитан на притаив­
шийся в углу пузатый бочонок. — Спирт у них в таких бывает...
— И что?
— Как что? Ф ляга есть у меня, понял?
— Ну?
— На носу баранки гну!.. Полицейским отдадим — кило­
грамм хлеба получим в побег.
Немец-старик ни на минуту не спускал глаз с работающих.
Притулившись на бочке, он посасывал трубку.
— Задушить бы — и айда! — кивнул на него капитан.
— Закричит гад, немцы за стеной...
— Вот что, — предложил Николаев, — захоти-ка ты в убор­
ную. Он меня оставит, так я установлю, что в бочонке...
Жестами и движениями кое-как объяснил Сергей немцу, что
он хочет. Тот неохотно вскинул на ремень винтовку и ворча
поплелся за Сергеем, оставив капитана в закрытом складе. Долго
сидел в кустах Сергей, поглядывая на полуотвернувшегося от
него немца.
— Шнелль, менш! — наконец не выдержал тот.
— Не лезет, дедушка!
— Вас ист дас, гедюшка?
— Трудно, говорю. Запеклось к черту все!
— Лос, сакрамент! * — разозлился фашист и, подойдя к
Сергею, потащил его за плечо. Каково же было его удивление,
когда он не увидел результатов сидения пленного!
— Ду люгст. Вильст нихт арбайтен?! **
Подталкиваемый прикладом, Сергей вернулся в склад. Нико­
лаев сосредоточенно продолжал перекатывать бочки.
— Готово! — пояснил он Сергею. — Древесный только...
Беж ать, однако, не удавалось. Был за командирами особый
присмотр, да и уходить хотелось наверняка, не попадаясь: пой­
манных убивали тут же.
* Давай, проклятый! (нем.)
** Ты врешь. Не хочешь работать?! (нем.)
23

Вдруг нежданно-негаданно запретили командирам выход из
черты лагеря на работы. Это отнимало многое и у многих.
У одних рушились упования на «подкалымить жратву», у дру­
гих гибли надежды на скорый побег.
— Вот тебе и смылись! — сокрушался капитан.
— Опытнее будем! — злился Сергей.
...В пять часов утра выстраивался лагерь за получением хле­
ба — буханки на четверых. Шли нескончаемой вереницей люди,
давно потерявшие человеческий облик в страшных условиях
фашистского плена. Испуганные партизанским движением, гна­
ли немцы в лагерь окрестных жителей — ребятишек двенадцати
лет и стариков — семидесяти и выше.
В семь часов вечера вновь вырастала бесконечная очередь
пленных. К тому времени в кухнях поспевала баланда. Ходуном
прыгает черпак — раз в котелок, раз по голове просящего под­
бавить. Бывает, крепко стукнется черпачок по стриженой голове,
и зазвенит-запрыгает отвалившаяся жестянка. Останется в руках
у полицейского долгий дрын-ручка, и пойдет бандит выколачи­
вать ею пыль из шинелей, а память из голов. Долго стоят в
очереди, ожидая ремонтирующийся черпак, пленные, посылая
сто чертей в душу и печенки тому, на чьей голове он обло­
мился...
А за проволокой, не доходя до нее десяти метров, маячат
разноцветным тряпьем бабы, дети. Пришли они из ближних
деревень к отцам, дедам, сынкам. Подперев голову рукой, вдруг
не выдержит какая-нибудь из них да и заголосит. Переливами
печали и горести льется по лагерю причитающий голос:
Ии-и ты-и-и жа-а, мой родненьки-и-й сыно-о-чиик,
Ясненьки-и-ий све-е-етик ни-на-гля-а-дный...
За-а што-о тебе-ее доста-а-а-лась до-о-ля го-орькая,
Го-о-оло-ву-шка ты-и моя-a ни-ща-сна-ая!..
Повернут головы на скорбный материнский голос дети-под­
ростки и зашмыгают носами. Станет среди лагеря заросший
бородой дядя, прислушается, сплюнет и скаж ет:
— Тьфу ты, скаженная! Все нутро волокеть...
Выходят послушать соло и немцы. Да непонятны им смысл
и содержание русского плача-песни, не знают они, как рождают­
ся такие звуки-стоны! Не слышат они в них смертельной тоски
и ненависти, бесконечной любви и терпения...
Черной душной стеной обрушивается ночь на лагерь. Погре­
бают ее обломки-минуты мысли и надежды людей, успокаивают
их несложные желания...

ГЛАВА ШЕСТАЯ
Вагоны, постукивая на стыках рельсов, лениво двинулись за
паровозом и, лязгнув буферами, притихли вновь. Крепко-накреп­
ко затиснуты в петли дверей ржавые кляпы железных засовов.
24

Бее той же колючей проволокой забыты-опутаны окна, и задумай
шальной воробей пролететь в окно — повиснет он, наколовшись
на растопыренные рожки-колючки.
Сорок семь тел распластались в вагоне. Лежать можно только
на боку, тесно прижаишись к соседу. И все равно десять человек
должны разместиться на ногах лежащих вдоль стенок людей.
Душно и вонюче в вагоне. Тяжело дышат пленные пересохшими
глотками. Вторые сутки стоит состав на станции, не двигаясь
с места. Знают пленные, что это — смерть для всех! Съедены
еще в лагере «дорожные продукты» — две пайки хлеба. Кто
знает, куда везут их, сколько дней еще простоит поезд?..
Жестокой дизентерией мучился Сергей. В желудке нет и
грамма пищи. Еще три дня тому назад он перестал есть хлеб и
баланду. За это время сэкономил три пайки хлеба, и вот теперь
кричат они в раздувшемся кармане: «Съешь нас!» Нет сил ото­
гнать эту мысль. Тянется невольно рука к карману с пайками,
погружаются ногтистые пальцы в мякоть. «Корку лучше!» —
мелькает мысль, одобряющая действие рук, и щиплют пальцы
неподатливый закал корки, подносят украдкой от глаз ко рту.
«Нельзя, подохнешь!» — шепчет кто-то другой, более твердый и
властный, и пальцы виновато и бережно относят крошку хлеба
назад в карман. И опять останавливаются на пути, благословляе­
мые на преступление ж алким, трусливым и назойливым шепот­
ком: «Чего уж там, бери и ешь...»
— Нельзя, понимаешь, сволочь?! — громко шепчет Сергей.
Глядит Николаев сочувствующими глазами, спрашивает:
— Болит?
А сам думает: «Уже бредит, помрет...»
— Я не сошел с ума, капитан, — говорит Сергей, — но я до
смерти хочу есть... противное желание!
— У тебя кровь идет и какая-то зелень. Есть нельзя.
— Есть «не есть»! — пробует шутить Сергей.
Стоит поезд. Вторая ночь! Хрипят, задыхаясь, пленные, льнут
воспаленными лбами к железным обручам вагона. Лишь на рас­
свете третьего дня, дрогнув, дернулся состав, и на рассвете
же Сергей не выдержал и съел сразу две пайки хлеба. «Все
равно умру, так лучше наевшись», — решил он. А часа через
два в животе начались жуткие рези. Корчится Сергей, задевая
ногами лежащ их, до крови кусает губы, стараясь не закричать.
Выступили на его лбу росинки пота, и откуда взялись — бог
весть! Вытащил из-за голенища ржавую корявистую ложку ка­
питан и, наклонившись к Сергею, приказал:
— Разевай рот!
Полностью засадил Сергей лож ку в горло. Рвутся наруж у
внутренности, наизнанку выворачивается желудок.
— Больше в тебе нет ничего, — успокоил Сергея капитан.
Чувствовал Сергей и сам невольную иронию в словах Нико­
лаева. Теперь в нем и впрямь слишком мало чего осталось...
Нет, не так! Ты не прав, капитан! То, что там есть, в самой
глубине души, не вырыгнул с блевотиной Сергей. Это самое «то»
25

можно вырвать, но только цепкими когтями смерти. Иным пу­
тем нельзя отделить «то» от этого долговязого скелета, обтяну­
того сухой желтой кожей. Только «то» и помогает переставлять
ноги по лагерной грязи, только оно в состоянии превозмогать
бешеное чувство злобы, желание вспыхнуть на минуту и испе­
пелить в своем пламени расплывчатое пятно, маячащее перед
помутившимися глазами, завернутое в зеленое, чужое... Оно
заставляет тело терпеть до израсходования последней кровинки,
оно требует беречь его, не замарав и не испаскудив ничем!
«Терпи и береги меня! — приказывает оно. — Мы еще дадим
себя почувствовать!..»
— Нет, капитан, во мне осталось все, что было! — со злобой
отвечает Сергей.
— Да вот оно, что было в тебе! — указывает на кучку серо­
ватой массы Николаев.
— Ты одурел, мой друг, от голода, — уже спокойней прого­
ворил Сергей, — возьми мою пайку и съешь...
На четвертый день пути пленных выгрузили в Смоленске.
Большая часть командиров не могла двигаться. На станцию
пришли автомашины и, нагрузившись полутрупами, помчались
в лагерь. Из кузбва грузовика Сергей глядел на безжалостно
истерзанный город-герой. Сожженные немецкими заж игательны­
ми бомбами, дома зияли грустной пустотой оконных амбразур, и,
казалось, не было в городе хоть единственного не пострадавшего
здания.
На окраине города жили пленные. Лагерь представлял собой
огромный лабиринт, разделенный на секции густой сетью колю­
чей проволоки. Это уже было образцово-показательное место
убийства пленных. В самой середине лагеря, как символ немец­
кого порядка, раскорячилась виселица. Вначале она походила на
букву П гигантских размеров. Но потребность в убийствах рос­
ла, и изобретательный в этих случаях фашистский мозг из го­
родского гестапо выручил попавших в затруднительное положе­
ние палачей из лагеря. К букве П решено было приделать бук­
ву Г, отчего виселица преобразилась в перевернутую Ш. Если
на букве П можно было повесить в один прием четырех плен, ных, то новая буква вмещала уже восьмерых. Повешенные со­
гласно приказу должны были провисеть одни сутки для всеоб­
щего обозрения.
Секция командного состава лепилась в заднем углу лагеря.
Состояла она из двух бараков и была строго изолирована от
других. В Смоленском лагере пленные были разбиты на катего­
рии: командиры, политсостав, евреи и красноармейцы. Была
предусмотрена каж дая мелочь, чтобы из одной секции кто-ни­
будь не перешел в другую. За баландой ходили отдельными
секциями — под строгим наблюдением густой своры немцев.
Командиры, политсостав и евреи не допускались до работы.
Сидели эти люди на строгом пайке, томились без курева. По ве­
черам, когда пленные группами возвращались с работ, в самой
большой секции, где были красноармейцы, открывался базар.
26

Было там все — начиная с корки хлеба и кончая пуговицей,
ножиком, ремнем, обрывком ш пагата и ржавым гвоздем. Дела­
лось и добывалось это так: напрягая всю мочь, вскидывает тя­
желую кирку пленный, ковыряя мостовую. Так и каж ется: вот
взмахнет еще разок — да и завалится в грязь вконец обесси­
ленный и истощенный. И проходит мимо какая-нибудь старушка.
Остановится она, долго глядит на касатика, потом, вздохнув,
присядет на корточки и достанет из узелка яичко.
— Съешь, родимый, помяни грешную душу рабы божьей
Апросиньи...
А вечером яичко переходит из рук в руки торгующих.
— Штой-то у тебя?
— Ицо.
— Сколько?
— Пайка.
— Дай погляжу... какой-то она таво... ж елтая.
— От породистой курицы потому...
— А ты што курицу то ...?
— Выходит же счастье вот таким тухтарям!
— И хто ему дал ицо, черти его возьми...
Так с каж дым ассортиментом товара на базаре военноплен­
ных. Уж не может стоять на ногах продавец кроличьей булдыжки. Плюхнулся он в грязь, подогнув калачиком ноги, и бор­
мочет в полузабытьи:
— Кому трусятины? Кому трусятины?
Сотни рук пробуют синеватый кусочек, соблазнительно пахну­
щий мясом. Падает он в навоз, очищается и вновь предлагается
«покупателям ».
— Да съешь ты сам свою трусятину! Помрешь ить, пока
продашь.
— Эй, кому загнать по дешевке?
— Што-о?
— ..!
— Душа лубезный, купи котелок баланды! Свежий, вкусный,
красивый!
— Кому ножик за понкрутку?
— У кого кусок резины есть?..
Сергей и капитан стояли у проволочной стены, следя за ожив­
ленной торговлей на базаре.
— А знаешь, — предложил Николаев, — не мешало бы
сходить на эту черную биржу.
— Пайку перепродать?
— Нет, кальсоны; покурить бы малость...
Но в этот момент начали разгонять базар и строить людей.
Построились и командиры.
— По направлению виселицы — шагом марш! — скомандо­
вали полицейские.
Туда же шли и другие секции.
— Кому-то наденут сейчас гитлеровский галстучек, — шепнул
Николаев.
27

Запрудив обширную площадь, пленные образовали пустоту
вокруг виселицы. Немцы-конвоиры остервенело следили за сек­
циями командиров, политсостава, евреев.
Кроваво-красным шаром закатывалось в полоску сизой тучи
солнце на окраине лагеря. Духота летнего вечера повисла над
площадью тяж елым пушистым одеялом.
— Дай проход! Разойдись в стороны! — послышались голоса.
В образовавшийся живой коридор вошли немцы. Их было семь
человек. Окружили они понуро шагавших двух пленных. Долго­
вязый нескладный офицер сразу же заговорил что-то на своем
языке.
— Военно-полевой суд... — начал переводчик; и рассказал,
что немцы решили повесить двух пленных за то, что, работая в
складе на станции, они насыпали себе в карманы муки...
— А много мучки-то взяли? — послышался голос из толпы.
Обреченные были явными противоположностями друг другу.
Первый являл как будто все признаки предсмертного отупения.
Раскрыв губы, он бессмысленно глядел на переводчика белесо­
ватыми неморгающими глазами. Парень был велик и широк
костью, видать, вял и неповоротлив. Изредка он всхрапывал
носом и проводил по нему рукавом гимнастерки.
Второй, лет под тридцать, щуплый и низенький, загорелый до
черноты, был похож на скворца. Он стоял, нервно переминаясь
с ноги на ногу, ни разу не взглянув на толпу пленных и на
читавших ему смертный приговор.
Пока переводчик говорил, немцы ладили петли веревок, встав
на аккуратно сколоченные козлы.
— Дорогие, век не забуду... не надо! — заколотил себя ку­
лаками в грудь «скворец». — Не буду... с голоду это я... Роди­
мые, ненаглядные мои, — бредил он, упав на колени.
— Подымись, дура еловая! — спокойным басом загорланил
его одновисельник. — Разя это люди? Это ж а анчихристы!
Увстань ж а, ну!..
И, неторопливо взяв за плечо коленопреклоненного, он легко
поставил его на ноги.
Живчиком бился чернявый в цепких руках немцев. Брыкался
и кусался, не давая просунуть голову в петлю веревки. Все так
же не торопясь и деловито влез на козлы белоглазый парень,
сам надел себе веревочный калачик на длинную грязную шею и,
качнувшись, грузным мешком повис прежде чернявого, уродли­
во скривив голову...
...В голубени июльского неба кусками пышного всхожего тес­
та плавают облака. Ж арят погожие дни стальную вермишель
колючек проволоки, разогревают смолу толевых крыш бараков,
и сочатся блестящие черные сосульки каплями смачной патоки.
Думают люди о пище днем и ночью. Подолгу ведутся в темноте'
разговоры-воспоминания — кто, когда и как ел.
— Ну, встаешь это себе, делаешь, понятно, зарядку, а на кух­
не уже слышишь: ттччщщщии-и!.. Пара поджаренных яичек,
23

два-три ломтика ветчинки... Да-а! Запивал все это я стаканчи­
ком холодненького молочка... знаете такое? А в обед...
— Это што-о! Я вот, так я куш ал так: утром не ел ничего!
— Ну, это уж вы напрасно! Почему же?
— А, понимаете, не хотел. Привык!
— К ак так можно! Могла же ваша жена, скажем, поджарить
вам белый хлебец в сливочном маслице... румяненький, горя­
ченький... с сахарцом, понимаете?
— Да, конечно, но., рацион, так сказать...
— Ах, что там! Это вы просто... извините, дурак были, что
не кушали!..
Это в углу где спали «старички» по чину и годам. Во вто­
ром ж е :
— Заходишь в буфет, берешь пару булок по тридцать шесть,
пару простокваш — ббабахх! А в двенадцать — в столовую.
Опять берешь: селянку, пожарские, кисель и пять пива. Ш арах­
нешь — и до семи!..
Это вспоминали свое житье-бытье те, кому не могла жена
«поджарить в сливочном маслице». Это были холостяки...
...В самую последнюю очередь получали командиры баланду.
Поблескивают в их руках котелочки, баночки из-под консервов,
а за неимением того и другого держат за ремешки некоторые и
каски.
— У вас, капитан, губа не дура! Посудинку-то себе вы поды­
скали вместительную!
— Скажите, товарищ подполковник, вы... если не ошибаюсь?
— Да, я армянин.
— Встречали ли вы там, у себя, более роскошную пиалу, чем
вот эта ваша?
— Майор Величко, что вы думаете, сколько касок баланды
вы могли бы опрокинуть за один присест?..
Так доходили до кухни. Посреди бесстенного навеса стояли
две ванны, наполненные чем-то желтым, жидким. Это и была
баланда, сваренная из костной муки. Возвращались в бараки,
бережно неся содержимое своих сосудов. Чинно рассаживались
на нарах, и в первые минуты был слышен лишь жадный всхлип
губ, сосущих баланду.
— Товарищ военинженер, вы жаловались на катар, так вот
не желаете ли доесть мою баланду?
Молодежь была неутомимей. Выпив баланду, заводила она
разговоры, споры, воспоминания.
— Повторяю, внешность не показатель внутреннего достоин­
ства человека, — горячился лейтенант Воронов. — Я знаю один
характерный случай. В моей учебной роте был курсант Писку­
нов. Фамилия его говорила за все: он был похож на цыпленказаморыша. Учился плохо. Как-то спрашивает его тактический
руководитель: «Вот вы, курсант Пискунов, ведете взвод. Наблю­
датель подал знак — «воздух». Ваше решение?» А Пискунов
стоял-стоял да и решил: «Я, — говорит, — подаю команду:
«Спасайся кто как может!» Ну, понятно, хохот в аудитории,
29

плохая отметка и прочее. Но дело не в этом. Пискунов был ат­
тестован на младшего лейтенанта. А в первые же месяцы вой­
ны, командуя взводом, он заработал орден Ленина. И заметьте:
единственный из всего училища тогда!..

ГЛАВА СЕДЬМАЯ
В один из августовских дней 1942 года, когда над лагерем
проплывали белые мотки паутины, командиры были выстроены,
чтобы получить «дорожные продукты». Путь, видимо, предстоял
долгий: была выдана каждому целая буханка хлеба из опилок
в 800 граммов, что составляло четырехдневную норму.
— В Германию везут. Надо бежать в пути, — пояснил Сергей.
Идя на станцию, Сергей и капитан съели одну буханку, оста­
вив другую на дорогу. Погрузка проходила быстро. Немец от­
считывал десять пятерок и подводил их к вагону. В дверях
сразу же создавалась пробка. Каждый стремился залезть в
вагон не последним, ибо из пятидесяти человек двенадцати при­
дется стоять за неимением места. Пятидесятку Сергея немец
подвел к французскому вагону. Это были очень практичные и
удобные вагоны для перевозки мертвых и братских гробов для
пленных. Герметически закупоренные, без окон, обитые изнутри
жестью, эти вагоны были настоящей тюремной камерой, уничто­
жающие малейшую возможность побега.
— Кажется, все! — покачал головой Николаев.
— Нет. Остановки.
— Не выпустят...
— Тогда... тогда останется последняя возможность — вот! —
указал Сергей на железную петлю, вбитую в стенку вагона. Ни­
колаев долго не отрывал глаз от этой петли.
Поезд с места набрал скорость и около пяти часов не оста­
навливался, убаюкивая разомлевших от нестерпимой жары лю­
дей. Никто не имел ни малейшего представления, куда идет со­
став и на какой станции остановился сейчас. Разразивш аяся
ночью гроза охладила вагон, дышать стало несколько легче.
Когда в узкие, словно прорезанные осокой, щели дверей вагона
просочилась молочная сыворотка рассвета, поезд, ухнув, вновь
помчался вперед. За вторые сутки пути еще ни разу не открыли
двери вагона. Душный смрад висел в воздухе, дышали через
рот, чтобы не чувствовать вони. Первые сутки без воды. Вторые.
Третьи. Утро четвертого дня. Грузный майор Величко, подложив
под голову каску, служившую ему ранее котелком, не шевелил­
ся и не стонал вот уже несколько часов. А к вечеру четвертого
дня пути, пронзительно завизж ав, стали открываться двери ва­
гонов. Хлынувший поток света и свежего воздуха ошеломил всех.
Люди лежали, не двигаясь и ничего не ж елая.
— Раус, раус! * — вопили немцы.
* Вон, вон! (нем.)
30

От истощения пергаментной бумагой шелестели перепонки
ушей, носом нельзя было дышать — шумом и треском напол­
нялась голова. Взяв за руки один другого, Сергей и Николаев
вылезли из вагона. Ноги не держали, и Сергей опустился на
рельс. Вокруг выгружаемых пленных собралась толпа зевак в
гражданских одеждах. Слышался непонятный и смешной выго­
вор чужого язы ка. Сергей с трудом поднял голову на фасад
ближайшего здания. Жирной чернотой оттуда брызнуло слово из
нерусских букв, «Каунас», — разобрал Сергей...
По городу шли медленно, нестройно. Завернутые в коверкот
туши мяса немецких колонизаторов торжественно и самодовольно
пялили лорнеты на серую муть лиц пленных. Было интересно и
странно видеть толпы гуляющих людей и еще непонятней вооб­
ражать, что эти вот люди спят у себя в квартирах, ложась и
вставая когда им вздумается, что они вдосталь имеют пищу и
сами могут брать ее из шкафов... Странным казался и этот го­
род с узенькими уличками и кафельными шпилеобразными
крышами приземистых домиков.
Медленно и молча продефилировала партия пленных коман­
диров по центру города. Было воскресенье, и острые шпили
костелов начиняли воздух медными вздохами колоколов. Те­
перь шли уже по тесным уличкам предместья Каунаса. Из при­
усадебных садиков пахло прелой морковью и увядшими лопу­
хами.
— Яаки! — не закры вая губ, произнес Николаев.
Сергей повернул голову, и глаза его скользнули по бледнорозовым гирляндам яблок.
— Да, яблоки...
Каунасский лагерь «Г» был карантинным пересылочным
пунктом. Не было поэтому в нем особых «благоустройств», свой­
ственных стандартным лагерям. Но в нем были эсэсовцы, воору­
женные.... железными лопатами. Они уже стояли, выстроившись
в ряд, устало опершись на свое «боевое оружие». Еще не успели
закрыться ворота лагеря за изможденным майором Величко,
как эсэсовцы с нечеловеческим гиканьем врезались в гушу плен­
ных и начали убивать их. Бры згала кровь, шматками летела
срубленная неправильным косым ударом лопаты кожа. Лагерь
огласился рыком осатаневших убийц, стонами убиваемых, тя­
желым топотом ног в страхе метавшихся людей. Умер на руках
У Сергея капитан Николаев. Лопата глубоко вошла ему в голо­
ву, раздвоив череп.
...После смерти друга нервы Сергея сдали. Ходил он подав­
ленный, мрачный. Все навязчивей липла мысль о «последней
возможности».
«Разогнаться и об острый угол барака... самому», — думал
Сергей.
На шестой день пребывания в этом лагере пришедшие кон­
воиры выстроили сто человек и повели их за лагерь. В это чис­
ло попал и Сергей. Шли зеленеющей долиной, сплошь усеянной
огромными камнями-валунами. Эти валуны пленные должны
31

были катить в лагерь. Для чего понадобились они там — было
непонятно. Лагерь был карантинный, и под этим словом надо
было понимать издевательство. Четыре человека катили пятиде­
сятипудовый камень. Вдавливался он неровными формами в
сырую почву, накатывался на ноги, выматывал последние шат­
кие силы. Долину, где белели валуны, окаймлял густой опушкой
боярышник, а за ним позванивал золотыми сережками созрев­
ший овес. На две-три четверки пленных приходился один кон­
воир. Он оборачивался, поглядывая на отстающих, останавливал­
ся закуривать, уткнув морду в растопыренные ладони рук.
— А ну, братцы, бежим! — предложил своей тройке Сергей.
— Как?
— Подкатим валун к кустам, а там — врассыпную!..
— Побьют... День, видно...
Соглашался один, совсем еще мальчик, с вздернутым носиком
и проникновенными голубыми глазами. На вид ему нельзя было
дать и семнадцати лет. Двое ж е трусили.
— Ну, малыш! — чувствуя холодок в груди, шепнул Сергей
пленному, доверчиво и вопросительно глядевшему на него: —
Держись!.. А вы — как знаете! — бросил он оставшимся у ва­
луна.
К кустам подошли шагом, не взглянув в сторону конвоира.
Видел ли он их, нет ли, Сергей не знал. Уже далеко позади
остались кусты; мнется под животом сухой, звенящий овес,
путается в пальцах повитель гороха. Часто дышит ползущий ря­
дом с Сергеем мальчик — не отстает. Но в долине уже подня­
лась суматоха и слышен гвалт немцев. Замерли без движения
беглецы, стараясь не шелохнуть ни одной овсяной былинки.
Эх, если б можно было провалиться в землю!..
Ш арят, рыскают в кустах немцы, бьют тесаками оставшихся
у злополучного валуна двух пленных. Щ елкая затворами вин­
товок, пять фашистов редкой цепью направились к полосе овса.
«Девяносто восемь человек остались в долине и с ними лишь
пять конвоиров! Если б они сыпанули в стороны... Не больше
сорока убитых, а остальные и мы...» — думал Сергей, чувствуя
приближение смерти.
Прыгают кованые сапоги по двум распростертым телам. По­
гружаются шипастые подошвы в мякоть животов, хрипящую
грудь. Бьют немцы, не злясь, не нервничая. Бьют спокойно,
расчетливо, методично. Уже перестали тихо стонать беглецы.
При толчке носком сапога дрожит всем корпусом холодеющее
тело. Но немцы любят «порядок». Сто человек должны быть
живыми сданы в лагерь — беглецы будут наказаны в комен­
датуре...
...Прикушенный язык разбух во рту мочалкой: не ворочается
он при желании произнести слово. Течет изо рта не переставая
слюна пополам с кровью. Выталкиваются вздувшимися губами
странные нечленораздельные звуки. Глядит одним незаплывшим
глазом Сергей на чугунный цвет лица своего товарища. Видит
32

глаз две фиолетовые точки, доверчиво уставившиеся на него.
— А акх ыие аукх?
— Не понимаю, — качает головой тот.
Не поднимет Сергей перебитую в плече руку. Закрыв от боли
глаз, добрался до левого кармана гимнастерки. Не скоро выта­
щил оттуда карандаш величиной с воробьиный нос. Написал на
стене: «Как тебя зовут?»
— Ванюшкой... Иваном.
— А-а-о. А ыая — Ыйэяв.
— Что вы говорите?
«Хорошо. А меня — Сергеем», — написал Сергей.
— Ойкхяо ы-е эыхк?
— Восемнадцать, — понял Ванюшка.
— А-а-о.
— Да хорошего-то мало!..
Выбрав глазом белое пятно извести на стене, Сергей напи­
сал: «А если б сейчас была вчерашняя возможность — ты бы
вновь бежал? Только говори правду!»
— Немедленно! — с неразгаданным до того в нем упрямством
ответил Ванюшка.
«Будем друзьями!» — размашисто начертил Сергей.
После четырнадцатидневного карцерного заключения, из ко­
торых семь дней были голодными, «сухими», как определяли
это немцы, Сергею и Ванюшке объявили, что они отправляются
в штрафной лагерь. К тому времени группа военнопленных, с
которой Сергей и Ванюшка прибыли из Смоленска, была выве­
зена из лагеря «Г» в неизвестном направлении.
...Бархатистыми кошачьими шагами неслышно подкрадыва­
лась осень. Выдавала она себя лишь тихим шелестом засыхаю­
щих кленовых листьев да потрескиванием стручков акаций. Ис­
страдавшейся вдовой-солдаткой плачет кровавыми
гроздьями
слез опершаяся на плетень рябина; грустит по утрам солнце,
встающее закутанным в шелковый сизый шарф предосеннего
тумана...
Штрафников было двенадцать человек. Их собрали с разных
каунасских лагерей и вот теперь отправляли в Латвию. В ваго­
не расселись кто как мог. Места было достаточно. Коренастый
курносый парень, роясь в карманах штанов в надежде «найтить
хоть одну махорчинку», как он сам пояснил, рассказывал, не
особенно обращая внимания на то, слушают его или нет:
— Завел он всех в лес — а ить нас батальон полный! — и
говорит: «Сымай шинели!» Ладно, сняли. Он опять говорит:
«Примыкай штыки!» Примкнули. «Неожиданным ударом, — го­
ворит, — отбить Петровскую!» Ну, и пошли мы, значит. К де­
ревне этой по лошшине итить надо было, а ветер — спасу нима, нояберь потому был... Хрицы, знать, спали ишшо, не рассве­
ло как надоть, и не видали нас. Эх, как закричали все «ура» —
аш земля загудела — и пошли!.. Винтовка у меня об десяти
патрон была, штык ишшо на ей такой, как ножик, каким сви­
ней режут. Д а-a. И вот аказия какая! Спят, черти, они в под*
3

Приложение к ж-лу «Сельская молодежь», т. 5

33

штанниках на передовой — трибунал! а им — хоть ба хны!..
Я себе тоже бегу и «ура» кричу, потому не боязно и все кри­
чат, и виж у: из машины, што стояла под поветью хаты, вы­
прыгнул хворменно одетый, при хвурашке, и то туда, то суда
обкружится, а не бегит. Оробел вконец, знать, дурак... Я эта к
ему, а он бултых на коленки! И так мне было желательно коль­
нуть его — ну хоть ты што тут! Кольнул... Штык, примерно,
идет так, как в мешок, допустим, с рожью али гречихой, ишшо
потрескивает штой-то внутрях. Ну, и када штычок залез, при­
мерно, по дулу вот тут, пониже сисек, он и схватись за мою
винтовку одной рукой, а другой — цоп за парабелку. Эх ты,
думаю, босяк, крутульно умереть не желаешь! Бросил эта я «савате» свою, да как плюхнусь на его прямо пузом, а руками за
хлебалку, и задушил, значит... Задушил эта я его, взял «савате»,
как положено, и думаю: дай, думаю, загляну в автанабнл, по­
тому интересна. Полез. Гляж у — кулечки, коробочки какие-то...
Разорвал одну — баночки такие зелененькие посыпались, номер
на их стоит, как на нашем питаке. Да-а... Перервал пополам —
цыгареты! Э, думаю, стоп! Ну, понятна, взял только шесть штук
баночек, потому трахвейное все одно што казенное, И все. А в
обед кличет меня комбат. «Горшков, — говорит, — возьми вин­
товку свою, да на вот мешок, иди соломы набей в его и ко мне
явись». Ну, думаю, в анбар запрет, потому доказал хто-нибудь,
што я во время боя на цыгареты трахвейные позарился...
Пока солому набивал в мешок — баночки в голянищу попря­
тал. Ну, мешок набил как надо, потому на ем самому лежать
придется, и прихожу к комбату. Явился, говорю, товарищ капи­
тан, согласно приказу! «Пойдем», — говорит. Пойдем, говорю, а
сам думаю: обыск ба не сделал в голянище!.. Идем эта мы, и
вижу, што не к анбару. Он на огород — и я. Он через тын —
и я. Залезли в сад. Што, думаю, он хочет учинить со мною?
Спужался, признаться, малость. «Привяжи, — говорит, — ме­
шок к сливине». Привязал. «А теперь, — говорит, — примкни
штык и покажи мне, как ты хвашиста утром колол». Ээ, думаю,
пронес Илья-пророк тучу! Не то! Обрадовался, понятно, да как
садану в мешок штыком — аш с дулом нырнул. «Вот, — гово­
рит комбат, — так нельзя пырять. Я, — говорит, — видел, как
тебя хвашист чуть не застрелил. Хорошо, — говорит, — у тебя
красноармейская находчивость была тогда, а то б хана тебе!»
И целый час учил меня штыком пырять, пока солома не выва­
лилась из мешка... Ну, назад когда шли, желательно мне было
отблагодарить комбата — потому не посадил в анбар. Я и го­
ворю: товарищ капитан, погодите. «Што такое?» — говорит. Са­
пог сниму, говорю, и сел на улице. Скинул эта я сапог, да вто­
ропях не тот. Скинул другой — баночки вывалились. «Это ты
в машине взял?» — спрашивает капитан и смеется. Ну я, по­
нятно, сказал, што струхнул, думал, в анбар, и говорю: возьми­
те, товарищ капитан, на память от красноармейца Горшкова
Алексея. Так он только одну сигарету закурил. Хороший был
человек...
34

...Часов в двенадцать второго дня пути штрафники высадились
в Риге. А на следующий день, в тяж елых деревянных колодках
на ногах, Сергей и Ванюшка ш агали по шоссе в штрафной
командирский лагерь, отстоящий от Риги в восемнадцати кило­
метрах.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Саласпилсский лагерь командного состава «Долийа смерти»
раскинулся на правом берегу Западной Двины, на голой, откры­
той со всех сторон местности. Четыре пулеметные вышки и шест­
надцать ходячих часовых охраняют пленных. Между густых ря­
дов колючки, оцепившей и образовавшей лагерь, на метр от зем­
ли высятся мотки проволоки-путанки «Бруно». Лагерь обнесен
частым строем сильных электрических фонарей, ярко освещаю­
щих ряды проволоки. Бараки на ночь закрываются на замок;
выход пленных за черту лагеря на работы строго воспрещен.
П аек пищи, выдаваемый пленным, составлял 150 граммов плес­
невелого хлеба из опилок и 425 граммов баланды в сутки...
Подходя к лагерю, Сергей и Ванюшка видели бледных, изну­
ренных людей, жуткими тенями бродящих по протоптанным ими
тропинкам меж гряд тополей. У каждой тени вихлялась в ру­
ках аккуратно выстроганная палка-клюка, к ремню была при­
цеплена зачем-то миниатюрная лавочка. Пройдет бывший коман­
дир пять шагов, чувствует, что задыхается, ну и снимает лавоч­
ку и садится на нее передохнуть.
— Это, наверное, из барака больных, — вслух подумал Сер­
гей, входя с Ванюшкой в ворота лагеря. Один из пленных гру­
стно покачал головой, увидев две новые жертвы
«Долины
смерти».
— Идите, ребята, в третий барак, вон там! — прошептал он,
указывая, куда должны пройти новички.
«Странно, — думал Сергей, — моя жизнь пленного началась
в третьем бараке. Оканчивается она тоже в третьем... Но это же
невозможно!.. Так умереть страшно...»
В новом жилище Сергея и Ванюшки было просторно. По го­
лым доскам нар табуном ходят клопы — жирные, злые, воню­
чие. Лишь пятьдесят пленных жили в бараке к тому времени.
Но это число уменьшалось с каж дым днем на два, на три челове­
ка. Ж уткой тишиной полнится барак. Редко кто обращается ше­
потом к товарищу с просьбой, вопросом. Лексикон обреченных
состоял из десяти-двадцати слов. Только потом узнал Сергей,
что это была мучительная попытка людей экономить силы. Так
же строго расходовались движения. Тридцать медленных шагов
в день считалось нормой полезной прогулки...
Обессиленными, ставшими как восковые свечи пальцами про­
буют цепляться за жизнь люди. Тяжело переставляя колодки,
идут, поддерживая друг друга, два товарища. В руках они дер­
ж ат по пучку травы. Существовала в лагере какая-то, только
35

пленным ведомая, «питательная» трава «березка». Толкли ее в
котелках, пока она пустит сок, потом размеренно жевали...
На нарах, в изголовье каждого пленного, покачиваются малень­
кие примитивные «весы». Тоненькие фанерные дощечки искусно
прикреплены нитками к горизонтальной палочке. На этих весах
делят пленные между собой выдаваемый немцами хлеб. Кусок
хлеба в сто пятьдесят граммов разрезается на сто, двести долек.
Раскладываются потом эти крошки на дощечки и, наколотые на
иглу, подносятся ко рту. Смакуется хлеб! Растягивается блажен­
ная минута еды... Тихо, спокойно угасают пленные. Получит
обреченный пайку, положит ее около глаз — положу, полюбу­
юсь — да так и останется леж ать навеки. В «Долине смерти»
создали немцы непревзойденную систему поддержания людей в
полумертвом состоянии. Пленных можно было уже не охра­
нять — дальше одного километра от лагеря никто бы не ушел
за целый день...
Растерялись, помутнели Ванюшкины глаза-васильки.
— Мы тоже умрем? — просто спросил он Сергея.
— Нет.
— А как же? Мне уже трудно залезать на нары... а только
пятый день тут...
В этот день Сергей подошел к седоголовому иссохшему ста­
рику с сохранившимися знаками отличия полковника. Он сидел
и что-то писал на обложке книги, каким-то чудом попавшей в
лагерь. На приветствие Сергея полковник молча чуть наклонил
голову.
— Товарищ полковник, мы знаем все, что погибнем... Вы, на­
верное, умрете завтра, если не дать вам сейчас кусок хлеба...
Я умру через месяц. Я буду дольше всех жить тут, потому что
только пять дней тому назад пришел сюда...
Старик спокойно и равнодушно глядел на Сергея.
— Нас шестьсот человек, — продолжал тот. — И если мы со
всех сторон полезем на проволоку, то... человек сто останется,
может быть, в живых...
— Нет. Я думал... Идите.
— Но почему же нет?
— В одну минуту... четыре пулемета выбрасывают... четыре
тысячи восемьсот пуль... Восемь пуль на каждого... Всего нуж ­
но перелезть тридцать метров проволоки... Каждый метр — три
ступеньки... В минуту — шесть ступенек... значит — пятнадцать
минут... Следовательно, сто двадцать пуль... на каждого. Идите...
Как-то вечером, перед тем как должны были закрыть на за­
мок бараки, Ванюшка подсел к Сергею радостный и возбуж­
денный.
— Мы теперь живем, — зашептал он, — вот, глядите! —
И опасливо, чтоб не заметили другие, вытащил из кармана пу­
чок ботвы сахарной свеклы. — Ассенизатор мой земляк оказал­
ся... возит бочки за лагерь. Каждый день он будет давать нам
по столько!..
По ночам Сергей и Ванюшка спали по очереди. Один должен
36

был сидеть у окна и следить за светом. Бывало, что фонари гас­
ли на несколько минут, и этого было достаточно, чтобы выско­
чить в незарешеченное окно барака и броситься на проволоку.
Шли дни. Силы таяли с каж дым часом. В минуты отчаяния гре­
зилась смерть...
...Шуршат гонимые ветром скрюченные листья тополей. Сучат
в небо черными ветвями мрачные дерева, словно посылая комуто неведомому молчаливое, но грозное проклятье. Мерзнет в пер­
вых числах сентября бескровное тело, нижет его иголками про­
хлада вечеров. Редко выползают из бараков обреченные. Сидя?т
они на нарах, не проронив ни звука. Люди молчат и не двига­
ются. Они экономят силы!
— Ты хочешь умереть, леж а на нарах? — спросил Сергей
Ванюшку.
— Как все, — тихо ответил тот.
— Но можно иначе... Хочешь?
— Да...
— Завтра, когда придет немец конвоировать ассенизаторов,
мы убьем его в уборной. Я переоденусь и выведу вас...
— Но лицо у тебя... и борода.
— Все равно ведь!..
На второй день утром, положив увесистые камни в карманы
брюк, Сергей и Ванюшка сидели в уборной. Прошел томитель­
ный час рокового ожидания. Два.
— Все бараки, за исключением пятого, — строиться! — про­
кричал полицейский.
Обхватив друг друга за шею, начали выходить люди из бара­
ков. Строились все вместе на широкой поляне, окруженной ба­
раками и тополями. Пришли немцы с пачкой именных карто­
чек. Вызываемый ими пленный выходил из строя и становился
в сторону.
— Капитан Андреев!
— Я.
— Подполковник Полуянов!
— Умер вчера.
— Старший лейтенант Михайлюк!
— В пятом... умирает.
— Лейтенант Костров!
— Я.
— Воентехник Рябцев!
— Я, — отозвался Ванюшка...
— Умер.
— В пятом.
— Умер...
— Умер...
А под вечер двести командиров грузились в вагоны, чтобы
ехать в Германию...
Сергей и Ванюшка заняли место у окна, забитого сеткой из
колючей проволоки. Вокруг лежали и сидели беспомощные люди,
ничем на свете не интересовавшиеся. Да, им было теперь все
37

равно, решительно все! Но — хлеба, ради бога, один кусок хле­
ба! Начальник конвоя, гауптфельдфебель, внушительно говорил
что-то пленному, вызвавшемуся перевести его слова всем.
— ...и будь в вагоне хоть маленькая дырка, проковырянная
гвоздем, — все из вагона будут расстреляны.
Под локтем у переводчика торчала буханка хлеба. Говоря, он
не переставал гладить ее рукой, и Сергей был уверен, что мно­
гое он еще хотел бы прибавить от себя, ж елая заработать вто­
рую буханку.
Заскрежетав, закрылись двери. Темнота наполнила
вагон.
Лишь луна, любопытствуя, загляды вала в окно, и, наколовшись
на колючую решетку, лучи ее испуганно разбегались по проти­
воположной стене вагона.
— У нас должны быть два котелка, нож и одна обмотка, —
под скрип двинувшегося поезда шепнул Сергей Ванюшке. —
Больше в мешке ничего не должно быть!
— Понятно! — ответил тот.
Скрипели, покачивались вагоны, аукал паровоз, испуганно вбе­
гая в лесок, пересекая проселочную дорогу. Сняв тяж елые ко­
лодки с ног, Сергей надел их на руки и, ступив к окну, начал
изо всех сил колотить ими по сетке. Ванюшка торопливо просо­
вывал руки в лямки вещевого мешка.
— Гра-аждане, да што же это вы заду-умали? — послышался
вдруг слабый стон. — Нельзя этого делать, расстреляют всех...
В вагоне поднялся испуганный шепот: угрозы, просьбы, одоб­
рения.
— Хоть один останется в живых!
— Давай, давай, товарищ!
Вдруг к Сергею прыгнул кто-то из угла и, цепко ухватив за
запястье правой руки, начал ее выворачивать, силясь отнять ко­
лодку. Давно знакомый Сергею холодок отчаянной злобы или
безрассудной решимости залил его тело. Во рту стало сухо и
горько. Мотнул головой — и помутневшие глаза встретились с
бледным, где-то уже виденным лицом.
— A -а, дрянь! — короткий удар колодкой в голову отбросил
на прежнее место нелепо дернувшееся тело переводчика. Тяжело
дыша, Сергей заговорил прерывистым голосом:
— Кто помешает — убью!.. Открою дверь — уйдете все... кто
хочет и может!
Колотили колодки дребезжащую сетку. Рвалась кож а на паль­
цах, и темные струйки крови теплыми червячками ползли по
ладоням.
— Обмотку дай! — бросил Сергей Ванюшке.
За петлю над окном быстро привязал обмотку. Потянул, испы­
тывая прочность. Проталкивая в узкую дыру Ванюшку, Сергей
ш ептал:
— Одной рукой держись... Открывай вагон...
Раскачивается крохотное тело повисшего на обмотке Ивана.
Лапает ржавый шкворень двери обессиленная рука.
38

— Никак! — слышится его голос, срываемый встречным вет­
ром. — Тяжело... упаду сейчас!..
— Отталкивайся ногами! Сильней, ну! — кричит ему Сергей.
Мелькнул сереньким комочком Иван по стенке вагона, черным
языком чудовища затрепетала выпущенная им обмотка. С угро­
жающим шипеньем бегут назад мимо поезда телеграфные стол­
бы, мелькают торчащие у концов ш пал обеленные камни.
«Погиб или нет?» — думает Сергей, вбирая в вагон обмотку и
подтягиваясь на ней. Царапает спину острая ж елезная рамка
окна, с трудом пролезает в него долговязое тело Сергея.
— Давай, давай, парень, не задерживай! — слышит он голо­
са из вагона и чувствует, как несколько рук уперлись ему в
спину.
— Даю, ребята! — кричит Сергей, вываливаясь из вагона и
повисая на обмотке.
Упругим резиновым животом наваливается ветер на Сергея.
Отталкивает его от двери, баюкает-качает по стене. Пальцы ног
впиваются в ребристую обшивку досок, мертвой хваткой вросла
рука в обмотку, другая судорожно рвет запор двери. Удивленно
пялится видавший виды месяц на змеей извивающийся несущий­
ся состав. До подробностей освещает он старенькие, собранные
со всего света вагоны. Спят, наверное, конвоиры, едущие в от­
дельном вагоне. Не видят они того, что видит месяц... Торопят
Сергея люди, столпившиеся у окна вагона, кричат:
— Не надо! В окно вылезем!..
Цапнул Сергей второй рукой обмотку, лягнул пружинистыми
ногами бок вагона и, взмахнув руками, закувы ркался под
откос...

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Сергей долго леж ал не шевелясь. Он не ощущал присутствия
своего тела. Кромешная темнота и тишь сжали его со всех сто-,
рон. Попробовал открыть глаза — войлок потемок не исчез.
Що слуха не доносился ни малейший шорох извук.
«Может быть, это жизнь мертвого?»
Резко дернулся всем телом. В левом боку ежиком зашевели­
лась острая боль. Глаза и уши по-прежнему ничего не ощуща­
ли. Потянул руку к лицу — скребанул ею сыпучее, корявистое.
«В земле я... зарыт!..»
Сидя выковыривал песок из ушей, носа, рта. Глаза еле разли­
чали молочный разлив лунного света. На оголенный от кожи лоб
прилип песок, кровь запеклась в ресницах, мешая открыть гла­
за. И вдруг вскочил на ноги, охнул от боли в боку.
«Да ведь прыгнул из вагона!.. Пленный я!..»
Лег на песок и пополз в зелень обочины дороги. Пальцы рук
ломали что-то сочное и знакомо пахнущее.
«A-а, ботва сахарной свеклы!»
Набивая ею рот, полз дальше к гряде чернеющих сосен и ку­
89

старника. Сердце колотило по костям груди, то ли торопя, то ли
просясь на отдых. Нырнул в развесистый ивовый куст и не­
сколько минут лежал, только дыша. Тело израсходовало все си­
лы. Наступила депрессия.
Через несколько минут Сергей решительно поднялся на ноги
и, потянувшись, беспомощно опустился на колени. Знакомая
боль в боку заж ала дыхание, отняла всю волю.
«Я должен идти... где-то Ванюшка?..»
Медленно переставляя ноги по одеялу опавших листьев и за­
сыхающей травы, пошел Сергей по опушке рощицы вдоль желез­
ной дороги к «Долине смерти». Через двадцать, тридцать шагов
ложился на живот, выползал к откосу и глядел на полосы бле­
стящих рельсов в надежде увидать темнеющий бугорок Ивана.
Казалось, прошло уже несколько часов. Около трех километров
прошел-прополз Сергей. Ведь договорились: ранее прыгнувший
Ванюшка пойдет вслед за поездом по левой стороне дороги, Сер­
гей же — ему навстречу.
«Где же Иван? Может быть, зацепился мешком за вагон... ко
тогда будут пятна крови на шпалах и песке...»
Выполз Сергей на полотно дороги и, медленно переставляя ко­
лени и локти, до рези в глазах вглядывался в запесчаненные
спины шпал.
«Где же Иван?!»
Вновь вернулся в кустарник и тигриной поступью двинулся
вперед. Тихо вокруг. Где-то далеко лишь лаяла собака, в злобе
сбиваясь на визг, да в лунной полутьме трепыхались звуки не­
знакомой гортанной песни.
«Где же Иван?..»
Осыпает ночь пеплом легкой изморози придорожные огороды.
Сверкают при лунном свете плешивые головы кочанов капусты,
увесистые шиши каж ут из-под листьев ботвы перезрелые буракн. И на синем разливе брюквенного засева увидел Сергей ко­
пошащееся мутное пятно.
«А хороша, должно быть, свинина?.. И брюква тоже...»
Сергей решительно направился из кустов и, прыгнув через
слежку изгороди огорода, увидел сидящего Ивана. Не переста­
вая жевать брюкву, тот вдруг заплакал, ткнувшись головой под
мышку Сергея.
— Я... я не слабенький, Сергей... Это я... ну потому что... Ты
же знаешь!..
— Ничего! От радости плакать можно... И больше одной брюк­
вы есть еще нельзя, товарищ воентехник! — успокоенно произ­
нес Сергей.
...Шли вот уже несколько часов. Далеко обходили отдельные,
разбросанные друг от друга домики, озираясь, проходили поля­
ны, опасливо раздвигая кусты, пробирались лесом. Нужно было
в первую очередь дальше уйти от железной дороги, а там сориен­
тировать свой путь на восток.
Уже близилась ночь к рассвету, когда Сергей и Ванюшка во­
шли в стройный сосновый и березовый лес. Метрах в ста от
40

опушки спала погруженная в мертвенную мглу усадьба. Коло­
дезный журавель, вытягивая шею в небо, казалось, вот-вот крик­
нет песню утра. Было решено попросить в этом доме хлеба. Бли­
зившийся день загонял беглецов до ночи в густые кусты. Надо
было не только экономить силы, но усиленно растить их. Где-то
за сотни верст, отгороженная кручами сосен и широкими топя­
ми непроходимых прибалтийских болот, раскинулась их боль­
ш ая Родина...
Спит усадьба. Лениво жуют ж вачку десяток коров, лежащ их
во дворе. Гроздьями свисают с сосен сидящие на нижних ветвях
индюшки. Медленно крадутся две неравномерные тени к дому.
В откинутых руках белеют голыши. Знают Сергей и Ванюшка:
в доме может жить полицейский, занимающийся убийством со­
ветских военнопленных. При попытке задержать их — защ и­
щаться до смерти. Вот и нужны голыши... А тут еще усадьба
помещика! О, знают бежавшие пленные, что тут нужны увеси­
стые голыши!..
Тихо. Горят отсветом месяца подслеповатые окна дома. Бле­
стит у колодца пятиведериый бидон. В нем оставляется на ночь
молоко, чтоб не прокисло в тепле. Подпирают северную стену
дома связанные в пучки головки созревшего мака, звенят они
при прикосновении, вызывая поток слюны.
— Сорвать бы головочку, а? — шепчет Ванюшка.
— Попросим. Не дадут — тогда!..
Самое крайнее окно полуотворено. Колыхается на нем серая
дерюжка-занавеска.
Тут-тук-тук!
Тихо.
Тут-тук-тук-тук!
— Кас тен? * — доносится голос женщины на непонятном
языке.
— Будьте любезны, — стараясь еще более онежить и без того
тоненький голос, негромко говорит Ванюшка, — вы понимаете
по-русски? ,
В комнате завозились, скрипнула половица.
— Кас ира? **
— По-русски, по-русски понимаете?
— Немного.
Дерюжка откинулась, и в окне показалось лицо молодой де­
вушки.
— Как... что... вы? — испуганным шепотом спросила она, при­
крывая грудь ладонями.
— Дайте, пожалуйста, нам хлеба... понимаете? Немного.
— Вы... пленчики? Только тише... хозяин там, — указала она
рукой куда-то в темноту и вновь положила руку на грудь.
— Да.
— К ак же вам... Я не хозяйка. Работаю у них...
* Кто там? (лит.)
** Кто это? (лит.)
41

— Как жаль!
— Обождите, — оживилась девушка, — видите там... ну, я
не знаю, как по-русски... вон она!..
— Кадка?! — подсказал Сергей.
— Да-да, она. Там сыр. Весь только возьмите. А ее... каткю...
опрокиньте — и в сторону...
— Есть!
Приоткрыв крышку кадки, Сергей увидел большую холщовую
сумку. В ней лежали лепешки домашнего сыра, туго завернутые
в отдельные белые тряпки. Не понимая, зачем это нужно девуш­
ке, он пнул ногой перевернутую набок кадку. Шурша и вихля­
ясь, покатилась она по двору и остановилась у колодца.
— Спасибо, милая девушка! Дай бог тебе советского жени­
ха! — обрадованный тяжелой сумкой, пошутил Сергей.
Лес был большой, девственный. Сухой валежник орехами щел­
кает под ступнями босых ног, колючий кустарник загораживает
проходы между стройных сосновых кряжей. Перед утром поблек
месяц. Стало темней. Но с востока уже загораживалось небо
дымчатым платком наступающего дня. Беглецы расположились
в густом крушиновом кусте. Царствовали вокруг тишина и без­
молвие, нарушаемые изредка щебетаньем торопящихся к отлету
птиц. Съев по одной лепешке сыра, Сергей и Ванюшка принялись
обсуждать свой путь.
— Надо идти по ночам. Будет еще долго светить луна. Это
плохо. Но луна наш проводник. Она должна быть все время спра­
ва, — говорил Сергей.
Самое страшное в лесу — встретить человека. Охотились эс­
эсовцы на беглецов, терпеливо выслеживали их. Получали бан­
диты по сто марок за буйную голову бежавшего. Там, где подали
беглецу стакан воды, вешали поголовно всю семью и все сж и­
гали дотла.
...Как только сумрак ночи повис над лесом, осторожно вышли
из чащи Сергей и Ванюшка и, мысленно прочертив прямую, дви­
нулись в путь. Вторая ночь надежд и свободы! Ведь другими ка­
жутся это бездонное черное небо и голубой пламень тлеющих в
нем звезд! Совсем иначе, чем в лагере, гладит сырой сентябрь­
ский ветер сухие, горящие от возбуждения щеки и непокрытую
голову, полную вшей. Не чувствует озноба сотни раз избитое,
истерзанное тело при переходе вброд илистой реки... Без гримасы
в лице вырывают пальцы рук из босой ступни вершковый оско­
лок бутылки... Уютной и мягкой каж ется постель из мокрых
ольховых листьев в затхлом, тинистом болоте.
К полуночи Сергей и Ванюшка вышли из гряды леса. Путь
пересекала шоссейная дорога, за которой расстилалось поле с
темнеющими на нем точками домов. Под ногами шуршало ж ни­
вье, нелепые тени двигались неотступно с левой стороны. Не лю­
бил Сергей собак и по-собачьи злился на них. Услышит шаги
лохматка, вылезет из конуры и заведет со скуки волынку-хны­
канье на долгие часы. Километра три пройдут беглецы, а ж е­
стянкой дребезжащий брех все катится за ними.
42

Поле вскоре кончилось. Ноги стали чокать по водянистому
лугу. Где-то впереди всхрапывали испуганные приближением лю­
дей лошади, отчетливо звякали вязавш ие их цепи. Затем пока­
зались силуэты двух пасущ ихся коней, и послышалось короткое
«тппрру». Ноги сами вросли в землю, но лишь на секунду.
— Останавливаться не надо, — прошептал Сергей. — Это кре­
стьянин пасет лошадей...
Из-за крупа ближней лошади боязливо вышел человек в белых
портках и рубахе. Видно было, что он только что покинул дом.
— Здравствуй, хозяин! — приветствовали его беглецы.
— Аш не супранту русишкай. Мано жмона шек тэк... *
Ни Сергей, ни Ванюшка не понимали, что говорит литовец.
Но когда, осмелев, тот взял за локоть Ванюшку и повернул его
к дому, поняли, что он приглаш ает их к себе.
— А ты, дядя, не полицейский? — серьезно спросил Сергей.
— О, Езус Мария, не, не! — поняв, замотал головой крестья­
нин. — На эйнаме! — настаивал он.
— Можно пойти, — сказал, подумав, Сергей. — Ведь в доме
не знают, что он встретил нас... не ждут, следовательно. Захожу
первым я, потом хозяин, и сзади — ты. В случае чего — вот! —
мигнул на карманы с голышами...
Щ елкнув задвижкой, хозяин пропустил Сергея. Стукнувшись
лбом о косяк, тот вошел в темную, пахнущую табаком избу. Хо­
зяин долго чиркал зажигалкой. Метнувшись, свет озарил его
обитель, сплошь увешанную листьями самосада. В углу стояла
грубо сколоченная из досок кровать; подвешенная на веревке,
болталась зыбка, и, повернувшись спиной к вошедшим, застеги­
вала кофточку женщина.
— Тут, знаешь ли, свои, — буркнул Сергей, и Ванюшка вынул
руку из кармана.
— Русские товарищи? — улыбнулась женщина.
— Вы нас извините, пожалуйста, — любезно проговорил Сер­
гей и вдруг на минуту увидел свое отражение в висящем старом
зеркальце. Но это же был не он, не Сергей! Коричневый от за­
сохшей грязи и крови лоб, чугунного цвета пятна под глазами
и на щ еках, всклокоченная, давным-давно не бритая борода и
спутанные волосы на голове с прилипшими к ним листьями кру­
шины.
♦Как ж е они не боятся меня? — взглянул он на хозяина. —
Это же не лицо!..»
— Иезас не понимает по-русски, — кивнула женщина в сто­
рону мужа. — Да вы садитесь, — продолжала она, — тут никто
не видит...
В сумку из-под сыра была всунута коврига хлеба, два куска
сала, пучок самосаду и спички. Ж енщина вышла проводить бег­
лецов, указала, где живут полицейские и как обойти их, где
нужно перейти речушку, которая течет вон там, кивнула она.

" Я не понимаю по-русски. Моя жена немного говорит (лит.).
43

Женщина сокрушенно качала головой, глядя на босые ноги не­
счастных. Сердечно простившись с гостеприимными хозяевами
бедной избы, Сергей и Ванюшка растаяли во мраке...
После этого три ночи не заходили в дома. На четвертую, пе­
ресекая лесную луж айку, увидели пасущуюся корову, привязан­
ную за веревку, и под животом у нее крохотного теленка.
— Тпружиня, тпружиня! — негромко позвал Ванюшка.
Корова ответила доверчивым мычанием.
— Ручная! Подоим немного, — обрадовался Иван.
Сергей с котелком в руках начал подкрадываться к вымени.
Ванюшка опасливо заходил спереди. Вымя было влажное и го­
рячее: видать, теленок только что сосал молоко. Сергей потянул
издали сосок, и упругая струйка цвикнула к его ногам. В ту же
минуту корова решительно отодвинулась, не переставая мычать.
— Дай ей хлеба! — предложил Сергей.
Ж уя хлеб из рук Ванюшки, корова позволяла Сергею манипу­
лировать у вымени.
— Скорей, хлеб конч... — и, поднятый за штаны на рога, Ва­
нюшка отлетел в сторону. Задетый копытом, жалобно звякнул
котелок, перевернувшись вверх дном. Плюнув на требухастый
живот коровы, Сергей поспешил к Ивану...
...Дни конца сентября стояли погожие, солнечные. Светлые ти­
хие ночи позволяли беглецам проходить по двадцать — двадцать
пять километров. Где-то позади остался крупный литовский го­
род Ш яуляй. Лежали на пути Паневежис, Даугавпилс, а за­
тем — родная земля.
От Паневежиса почти до Даугавпилса тянется густой дремучий
лес с труднопроходимыми болотами и топями. В последних чи­
слах сентября беглецы вступили в него и уже решались идти
днем. Иногда в лесу встречались дровосеки. Они угощали пут­
ников самосадом, охотно рассказывали новости войны.
Утренние заморозки давали себя чувствовать раздетым, почти
голым беглецам. Ложилась изморозь лишь под самое утро, когда
первый луч солнца скользил по верхушкам сосен. Тогда кочене^
ли ноги, и переставлять их было невмочь. В одно из таких утр
Сергей и Ванюшка забрались в сарай, стоявший на опушке леса.
М ягкая овсяная солома угрела озябшие их тела, и вскоре они
спали сном мучеников и праведников. Но там, где они улеглись,
были гнезда кур. Выстроились хохлатки в ряд у подножия воро­
ха соломы и подняли испуганный гвалт. Хозяйка вышла погля­
деть причину куриного переполоха. Подставив лестницу, полезла
на скирду. Увидев же двух спящих дикого вида людей, она в
ужасе скатилась вниз, причитая и охая. Проснувшись, Сергей
расталкивал Ванюшку, готовясь к поспешному
отступлению.
Но в это время из дома вышел еще бодрый старик и смело на­
правился к сараю. Кашлянув раза два на всякий случай, он в
нерешительности начал взбираться на солому. Сергей с винова­
той улыбкой поднялся ему навстречу.
— Извини, отец... Холодно, зашли вот.
44

— Невелика беда, служивые! — чисто, по-русски ответил
дед. — Зашли б в дом: я да бабка... Лесник я.
Выпили у лесника кувшин парного молока, дал дед Ванюшке
деревянные башмаки и долго печалился тем, что нет у ребят
берданки.
— Без оружия вам не под стать. Берданка — милое дело!..
Вы ить на Двинск * держите путь? А там эсэсовцев до черта в
лесу... Ловят вашего брата, вон оно как!
Научил тогда лесничий беглецов нескольким литовским сло­
вам: «пожалуйста, дайте покушать», «где живет старшина и
полиция?», «спички», «хлеб», «река», «дорога».
...Пообвыклись беглецы в лесной обстановке, от благополучных
встреч с населением притупилось чувство опасности и насторо­
женности. По ночам стали смелей стучаться в окна, с трудом
произнося «прашау, докить вальгить». Отдыхали два-три часа в
сутки, зарывшись в мох и сухую листву.
— Сегодня мне исполнилось девятнадцать лет, — вздохнул
Вашошка, когда они вздумали отдохнуть у огромного ветвистого
дуба.
— Поздравляю! — пожал ему руку Сергей. — В ноябре мне
исполнится двадцать три... К тому времени мы будем у своих!.,
— А знаешь, давай устроим праздник!
— Как же?
— Разведаем с опушки леса отдельный домик, «спикирую» я
в него, попрошу картошки... Наварим мы ее с грибами и вместо
двух часов отдохнем... три.
Невозможно было омрачить голубень Ванюшкиных глаз-ва­
сильков отказом «устроить праздник».
— Давай, — решил Сергей.
Через минуту меж кустов мелькали выцветшие штаны име­
нинника, пошедшего в «пике». Сергей остался собирать грибы и
разведывать канавку с водой.
Проходили часы. Синел жестяной котелок, подвешенный на
палочке над горкой сухого хвороста. Дрожала в нем ж елтая
болотная вода, волнуемая тонувшими в ней комарами. Ж дал
Сергей Ванюшку...
Спокойным и тихим становится большой лес перед наступле­
нием вечера. Веет он тогда торжественной грустью и непонятной
жутью безмолвия, стынет в нем зеленый полумрак и дремлет
тайна. Лишь изредка до слуха доносится сердитое хрюканье ди­
ких кабанов да треск валежника, рожденный промчавшимся
лосем...
♦Нет, не мог заблудиться Ванюшка!»
Был у них им только знакомый условленный свист. Тихо в
лесу. В темноте Сергей побрел в ту сторону, куда ушел Ванюш­
ка. Минут через пятнадцать ходьбы показалась небольшая по­
* Двинск — название города Даугавпилса до 1917 г. (Прим.
ред.).
45

лянка. Близко друг к другу лепились два дома. В окнах одного
ярко горел свет. Другой был погружен в темноту.
«Не устроил ли Ванюшка «праздник» в доме?»
Случалось им наталкиваться на крестьян, варивших в лесу
самогонку. Всегда те предлагали «чекалдыкнуть»...
«Неужели он мог?.. Но ведь бывает иногда и такое...»
По-пластунски двинулся к освещенному дому. Не треснула под
животом ни одна хворостинка, не было ни малейшего шороха,
когда поднимался Сергей, чтоб заглянуть в окно. У края стола
сидела косматая молодая баба и кормила исполинской грудью
ребенка. У двери, образовав треугольник, висели две русские
винтовки. Поодаль, у печки, резал самосад бородач старовер­
ского образа. Больше в доме никого не было.
«Что за черт! — мысленно выругался Сергей, — кто может
жить тут?.. Конечно, полицейские! Ванюшка в их руках!..»
Холодновато и горько стало во рту. Лапнула рука карман —
ш умнула в нем неполная коробка спичек.
«А если Ванюшка связан и лежит там... в доме?.. Ну так я из­
бавлю его от мук и пыток в гестапо! Я сам убью его!»
Не наклоняясь, ломая сухую крапиву у стены дома, в три
пры ж ка очутился Сергей у двух сараев. Там, где они образовали
стык, низко свисала крыша, пришпиленная сухими прутьями
орешника. Со змеиным шипением вспыхнула щепотка спичек.
Цепкое золото пламени запуталось в выветренных космах соло­
менной кровли...

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Лес стонал глухо и надсадно. Непрерывным потоком хлестал
дождь. Чернильная тьма не позволяла видеть на шаг впереди
себя. Забравшись в чащу, Сергей потерял направление: шел, за­
жмурив глаза и протянув руку вперед, щ упая сосны и раздви­
гая кусты. Ноги то и дело по щиколотку вязли в грязь, нака­
лывались на иглы пихты и острые прутья валежника. Вдруг
послышался отдаленный собачий лай. Мысли Сергея мгновенно
перенеслись в сарай с мягкой овсяной соломой. Прислушивался
долго, вытянув шею и склонив голову к земле. Лай повторился.
Круто перекинув руки вправо, медленно двинулся вперед. Паль­
цы рук перестали натыкаться на скользкую холодную твердь
сосен; сплошной колючий кустарник загородил путь.
Поминутно проваливаясь в колдобины с водой, спотыкаясь о
кочки и поваленные буреломом деревья, продолжал Сергей осто­
рожно выбрасывать вперед вконец ободранные, исколотые ноги...
Сплел ветер густую сетку из камыша и осоки, рассолодил дождь
торфянистую илистую почву, вот и вязнет до колен беглец, шеп­
ча проклятья земле и небу... Ухнув, Сергей неожиданно прова­
лился в воду и грязь. «Болото!» — мелькнула страшная догад­
ка, и, напрягая все силы, ш арахнулся на четвереньках в сто­
рону. Булькает вонючая вода, заливаясь в узкие глубокие во­
46

ронки от увязающих ног. Крепки засосы трясины, не желающей
выпустить свою жертву. Где же эта тропинка, предательски за­
ведшая беглеца в ловушку? Н азад — топь. Влево — трясина.
Вперед — вода и осока. Вправо — все вместе. Куда же?
«Вперед!., в бога мать!.. Идти нельзя! Ужи, ящерицы, черви и
прочая болотно-водяная мразь не ходит... ползает она!..»
И пополз, распластавшись в трясине, широко расставляя но­
ги и руки.
«Физику не забыл, скотина? Ну так дави равномерно всем
телом на эту дрянь! Иначе — провалишься!..»
Сгартывается псинистый, пузыристый застой к лицу. Как де­
готь, скользкая и липкая грязь переливается по телу...
«Вперед!»
Залетают в мучительный оскал рта брызги, гуммиарабиком
склеивает ресницы волокнистая холодная жидкость, бритвенным
острием распарывает перепонки между пальцев осока.
«Вперед!»
Черна октябрьская ночь. Водянисто прибалтийское небо, раз­
боен осенний ветер.
«В-пе-ред...»
Реже выбрасываются руки-плавники. Долго подтягивается пра­
вая нога, пораженная жестокой ревмой в тифу. Не слушается
голова, клонится она на мягкую подушку трясины...
«В-пе-е...»
Расстилается перед глазами Сергея зеленая скатерть где-то
давно виденного луга. Растянулся он в копне ароматами дыша­
щего сена. Поправляет его изголовье, звонко смеясь, сестренка,
сыплет, вкатывает в его волосы незабудки...
«Не надо, Аня... Мне так хорошо... Милая ты, славная у меня
сестренка...»
Стоит на пороге мать, протягивая Сергею шарф, умоляет:
«Каш лять будешь, родной. Надень...»
«Я сейчас вернусь, мама... Ты жди!»
Осколком разбитого зеркала мелькает перепуганная мысль, за­
ставляет дрогнуть затихающее тело: «В болоте ты! Не отды­
хай... Это смерть...»
«Ах да!..»
Хлюп.
Через три минуты:
Хлюп.
Через пять:
Хлюп...
♦Какой мягкий наш диван... Ты не умеешь, Аня, вышивать
медвежат на подушках... Выключи радио — шумит оно... Какие
белые эти березки!.. К ак тебя зовут? Ванюшкой? A -а!.. Почему
тяжело, душно?.. Болото? Умираю? Сознание... Считай до деся­
ти... Раз. Два. Три. Четыре... Три...».
— Считай, считай!.. Ну, милый, хороший, считай!.. Четыре...
Пять... Семь...
— Считай, сволочь!.. Восемь... Девять...
47

— Считай!
— Счи-та-ай!
— Счи-и...
«Смерть? Жи-ить хочу-у... жи-и-ить...»
— Хлюп.
— Хлюп...
Отдыхающим аллигатором растянулась поваленная сосна. Как
невиданный осьминог, разбросал-раскидал свои щупальца выво­
роченный корень.
— Хлюп.
— Хлюп...
Скользким от грязи животом перевалился Сергей через тор­
чащую из трясины ветвь. Руки и ноги погрузились в ил.
«Не засосет... К ак уютно и тихо. Сосны не растут в трясине...
Значит — берег...»
От ветвей к корню пополз по сосне, скользя и срываясь. Сел
на твердой кочке, не в силах ворохнуть ни единым членом.
«Можно застыть... Псдохну сидя. Надо двигаться... Не важно
куда... просто двигаться».
Опираясь на колени и локти, полез в сторону, путаясь в трост­
нике. Тело сжимали судороги. Вибрировало оно в мелкой не­
скончаемой дрожи, вызывая потягивание и зевоту.
«Болото. Нужно влево...»
— Болото!
«Некуда. Островок...»
Тогда забился в камыш, сел на колени и, сжимая руками изо
всех сил бока, попробовал кричать в надежде согреть внутрен­
ности.
— А-а-ауу-о-о-аауу!..
Выл нудно, тягуче, и когда затихал — становилось самому
жутко.
— Уу-у-ааа-ооо-ууу!..
Тогда была бесконечно долгая ночь. Обесчувственному Сергею
казалось, что никогда уже больше не наступит день. Подогнув
колени к лицу, он притих, выстукивая дробь зубами...
Мглистое, слезоточащее утро неохотно вступало в болото. Н а­
буянившись за ночь, лес опустился и затих, поникнув мокрыми
ветвями сосен. Набрякшие веки не открывались. Растянув их
пальцами, Сергей оглянулся, и застланные мутной пленкой глаза
резанул красный кафель крыши стоящего в лесу дома.
«Пойду. Все равно...»
До берега не было и двадцати метров. Ступая на кочки, Сер­
гей легко вышел из болота. К дому шел решительно, стараясь
ничего не предполагать.
«Хуже смерти ничего не будет!..»
По двору бесцельно бродили еще сонные куры. Громыхнув
цепью, к Сергею рванулся рыжий лохматый кобель, и знакомый
лай разлился по лесу. Дверь открыл молодой парень, одетый в
черный элегантный костюм.
«Попал!» — решил Сергей.
48

— Пожалуйста! — свободно и просто проговорил парень, за­
крывая за беглецом дверь. И то, что увидел Сергей, отняло у не­
го способность выговорить слово. Он стоял у порога, оцепенев
от изумления, уставившись на стол. Там, рядом с ломтями хле­
ба и стаканами недопитого молока, зеленела квадратная коробка
советского «Беломорканала» и леж ала, видать, только что остав­
ленная после чтения «Правда».
— Пожалуйста, проходите вперед. Но... минуточку, вы мок­
рый и... Соня, Соня! Приготовь побыстрей белье и все верх­
нее... Да садитесь же!
Сергей подошел вплотную к парню и, тяж ело дыша, про­
хрипел :
— Скажите... откуда это?
— Только что ушли три товарища. Парашютисты ваши...
— Куда? — почти крикнул Сергей, не дав тому договорить.
— Понятно... в лес.
Толкнув грудью дверь, Сергей прыгнул из дома и, не обращая
внимания на рвавший тело сухой кустарник и хлеставшие по
лицу ветки сосен, побежал задыхаясь вперед, в самую чащу
леса.
«Конечно, они там! Куда же они еще?»
Был почему-то уверен, что вот пробежит еще пять-десять ш а­
гов — и мелькнут между сосен каплями родимой крови пятико­
нечные звездочки. Они вернут истраченные силы, они дадут
жизнь!..
Молчит, злорадствует лес. Ш епчут что-то невыразимо пошлое
и нелепое друг друж ке сосны, высоко оголив мясистые красно­
ватые бедра.
— Ого-го-го! — закричал Сергей. — Това-аа-ри-щии! Ре-бята-аа!..
Молчит лес. Ш ушукаются, издеваются сосны. Тогда грохнулся
на опавшие сырые иглы и затрясся в судорожных рыданиях,
вцепившись зубами в высохшую кож у рук...
...Вновь установились погожие дни. По ночам звезды роняли
на озимь полей седой бисер крепких заморозков. Затягивались
лесные канавки пленкой ещ& робкого льда. Не выдерживал уже
Сергей дневки в лесу. Перед рассветом, отшагав за ночь десятьпятнадцать километров, выбирал стоящий на опушке леса са­
рай и забирался в солому. Собираясь в путь, обматывал ноги
кусками попоны, взятой им в одном сарае. Из этой же попоны
смастерил себе и нечто вроде плащ а-накидки. Попона была яркокрасного цвета, с клетчатыми протоками черной шерсти.
^ — Я похож на испанского мавра, — иронизировал над собой
беглец.
Заходя в дом за хлебом, Сергей пользовался уловкой, не раз
спасшей ему жизнь. Видя явное нерасположение хозяев ку­
лацкого дома и угадывая их намерение задержать пленного, он
смело просил хлеба на восемь человек.
— Семь моих товарищей за вашим домом... Ж дут.
По паневежисской округе разнеслась весть, что неделю тому
4

Приложение к ж-лу «Сельская молодежь», т. 5

49

назад были сожжены два дома полицейских, задержавш их од­
ного беглеца. Пожар вспыхнул с вечера, когда полицейские вез­
ли связанного «пленчика» в Паневежис.
«Я достойно отомстил за Ванюшку», — думал Сергей.
Прошло пятнадцать дней с тех пор, как Сергей остался один.
Около ста пятидесяти километров прошел он, оставив далеко
позади Паневежис. Однажды, проголодавшись, решил Сергей
постучать в окно одинока стоявшего домика близ шоссейной
дороги. Сквозь неплотно прикрытые ставни в темноту ночи мед­
ными вязальными спицами пронизывался свет. Сбросив «плащ»
и положив его под окном, Сергей постучал в ставню. Через ми­
нуту щелкнула задвиж ка, и к Сергею двинулась темная фи­
гура.
— Простите, вы говорите по-русски?
— Немного.
— Я прошу у вас кусок хлеба...
В это время в сени вышли два молодых парня в исподних
рубахах и галифе. Ранее вышедший живо начал что-то объяс­
нять им, показы вая на Сергея. Один из тех поспешно вернулся
в дом, другой стал сзади беглеца.
«Эсэсовцы!» — подумал Сергей. Мозг лихорадочно искал вы­
хода. Пальцы рук стали липкими и холодными.
— Рэнки наверх! — по-литовски и по-русски крикнул выка­
тившийся в сени бандит, ткнув дуло винтовки в грудь Сергея.
— Ужейк и троба! *
Сергей протиснулся в дверь и, оставляя следы на полу запе­
ленутыми в тряпки ногами, прошел в угол. Комната была ма­
ленькая, но опрятная. Слева от двери стояла кровать, справа —
стол и два сгула; на полу была разостлана постель, и на ней
спали два эсэсовца...
Введшие Сергея стояли у двери, о чем-то совещаясь.
— Что они со мной хотят делать? — обратился Сергей к
хозяину.
— Отправят завтра в волость. В полицию...
— А-а!
Сидит, чешется Сергей обеими руками. Без стеснения залезает
в разрез гимнастерки и в штаны, трется о спинку стула.
«Только бы не положили спать в комнате!» — думает он.
Исподлобья уставился на него хозяйский сынишка, с грима­
сой отвращения поглядывает жена.
— Что у тебя? — спрашивает хозяин.
— Короста... Знаете, такая? Ну, чесотка... И вши. Полтора го­
да в бане не был... Много вшей... ходят поверху. Остаются, где
сижу... При огне не видно только...
Перевел хозяин слова Сергея. Всплескивает руками жена его,
слышит Сергей частое: «Езус Мария, Езус Мария!» Возится хо­
зяин с фонарем, гремит жестяной его дверцей, прилаж ивая ога­
* Заходи в дом! (лит.)
50

рок свечи. Осторожно протягивает Сергею хозяйка кусок хлеба,
боится прикоснуться к его рукам.
— Пойдем спать! — выпрямляется хозяин. — Только спички
оставь тут. Завтра получишь в полиции...
Сарай был большой, заваленный еще не обмолоченными овсом
и рожью.
— Ложись тут!
Звякает замок, закрывающий беглеца. Слышатся шуршащие
удаляющиеся шаги. Холодно без «плаща». Сквозит ветер в ще­
ли неплотно сдвинутых бревен, что образуют стены сарая.
— Подождем еще! — шепчет Сергей. — Погреемся пока...
Набивая рот хлебом, занялся гимнастикой.
— Раз-два... Делай: раз-два! Р аз:два! Раз-два!..
С чувством и толком заправистого мужика, знающего свое де­
ло, опробует Сергей каждую бревнину. Покачивает ее, потягива­
ет вверх, узнает: глубоко ли сидит она в земле. Крепко затрам­
бована земля, ладно подогнаны бревна — надо копать. Растопы­
рив руки, пошел в темноте вдоль вороха соломы. Огромная звуч­
ная оплеуха отбросила его в сторону. Оранжевые живчики за­
прыгали в глазах.
— Да ведь грабли это! Наступил я...
Переломанные на четыре части, служат грабли Сергею. Ковы­
ряет он землю палкой, затихает по временам, прислушиваясь, и
вновь скребет пальцами слежавшийся за годы грунт.
— Нажми, товарищ Костров!
— Есть, товарищ лейтенант!
Обламываются, кровавятся ногти. Растет под коленями бугорок
рыхлой земли. Растит он силы Сергея.
— Две минуты перерыв.
— Есть!
— Приступай.
— Есть!
И все, что было в костях и сухих мускулах тела, вложил в
цепкие руки Сергей. Тянут они бревно до ломоты в локтях; не­
хотя, шатаясь, поддается бревно нечеловеческим усилиям.
— Еще нажим — и...
— Есть еще нажим!
А когда бревно выцулось без особых усилий, Сергей осторожно
выставил его на улицу, протиснулся боком в дыру и, минуту
подумав, взвалил бревно на плечо. Ступая на носки, подошел к
дому. Неслышно составил бревно, подперев им дверь, и, подхва­
тив «плащ», отошел от дома. На опушке леса, в звенящих от
ветра кустах орешника, погрозил кулаком в темноту по направ­
лению дома.
— Гады! Русского офицера так не возьмешь!..

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
После оккупации Литвы в 1941 году немецко-фашистскими
захватчиками в тюрьмах, в лагерях, на виселицах замаячили
4*

51

крестьяне. Зачернели дровяным пеплом полянки от сожженных
дотла хуторков. Тогда повезли крестьяне в город битых свиней,
индюков, телят в обмен на какое-нибудь старое ружьишко, об­
рез. Попритаились в овсяной соломе винтовки и даже пулеметы.
— Пригодится, дай срок!..
Изменились, улучшились отношения крестьян к беглецам из
плена. Оглядываясь, чтоб не видел полицейский, вдоволь накор­
мит мужик «пленчика», многое порасспрашивает у него.
— Послушай, товарищ. А скоро ли товарищи-то придут?
— А что?
— Да поскорей надо бы...
— Помогайте!
— Дак если б товарищи были поближе... Видней дело и спод­
ручней тогда,.. Товарищ, а говорят тут вот мужики, что будто
Гитлер миру запросил. А товарищ Сталин говорит ему: «Я не
Миколай Второй!» Правда аль нет?..
...Чертил Сергей поля и перелески узким, извилистым следом
отказавшейся слушаться правой ноги. Раздулась она от колена
до пальцев, заплыли щиколотки глянцевитой синевой опухоли, и
ноет нога непрестанно — тупо и надоедливо. Надавит Сергей
пальцами — и надолго остаются точки-вмятины на ступке.
«Эх, отвалилась бы ты к черту! — желает он, растирая став­
шую как полено ногу и тоскуя по русским резиновым сапогам
и автомату. — Если бы это!..»
Ночью снял вожжи, вязавшие на лугу лошадь, и замотал ими
♦плащ» на ноге. В ступу превратилась нога, и лишь с помощью
рук удавалось переставлять ее. Невидимыми иглами прокалывает
октябрьский ночной ветер худое тело под дырявой гимнастеркой.
— Хорошее дело — «плащ», — грустно шутит Сергей.
За ночь прошел не больше трех километров. Приступы ж гу­
чей ломоты в ноге туманили мозг, бешеными толчками колотили
сердце, заставляли подолгу сидеть.
«Но где же лес?»
Уже сизое крыло рассвета с половины неба смахнуло пыль
ночных потемок. Недоспелый вишневый сок зари разлил восток
на горизонте.
«Где же?..»
Там, где белел опушенный инеем луг, у самой обочины груп­
пы низеньких домиков, серели копны сложенного на зиму сена.
И чтобы добраться до них, нужно было пройти около трехсот
метров по озими поляны, на виду у просыпающихся поселян.
К ак загнанный зверь, побрел Сергей к лугу. Шел, стараясь не
взглянуть в сторону домов, кляня в душе не вовремя разболев­
шуюся ногу. Проснувшиеся лохматки зачуяли беглеца и, как по
сигналу, подняли со всех концов испуганный, жалующ ийся лай.
Не перестали они и через полчаса, когда Сергей подошел к коп­
не сена. А когда затиснулся в сенную мякоть — выглянул в
сторону домов и мысленно простился с беглецом Сергеем Костро­
вым. От самого дальнего от Сергея дома, колотя пятками пуза­
тую чалую кобыленку, охлюпкой поскакал мужик куда-то в
52

сторону от хутора. У дома толпилось несколько человек, пома­
хивая руками в сторону копны сена.
Около двух часов гладил-растирал Сергей ногу, равнодушно
обернувшись спиной к хутору. Было теперь все равно: ни бе­
жать, ни защ ищ аться он не мог... В полдень к крайнему дому
подошли трое полицейских. Они долго о чем-то совещались, по­
том, взяв винтовки в руки, нерешительно направились к Сергею.
— Эй, балыиавикас! Ш аутувас ира? * — крикнул один из них,
остановившись метрах в пятидесяти от копны. Два других сзади,
то приседая, то выпрямляясь, следили за малейшим движением
Сергея.
— Ты бы тогда не мозолил мне глаза, фаш истская гнида! —
ответил Сергей, знавший, что значит «шаутувас» по-литовски.
— Кас?
Знал Сергей, что полицейские почти всегда убивали пленных
при задержании. Правда, лишались они при этом половины на­
градных (за убитого пленного фашисты платили пятьдесят ма­
рок), но, видимо, инстинкт бандитизма брал верх над чувством
наживы...
Выстрелив по разу для поднятия своего боевого пыла, поли­
цейские, однако, продолжали стоять на месте.
«Хотят живьем взять», — подумал Сергей, продолжая расти­
рать ногу.
— Эйк ченай, китайп — нушаусим! ** — хором закричали
полицейские. Но, видя, что Сергей не двигается с места, ре­
шился тогда один из них на акт «героизма». Он взял на прицел
винтовку и пошел к Сергею.
— Эх ты, мразь вонючая! — скрипя зубами, шептал Сергей,
трясясь от злобы и отвращения, видя чуть держащегося на но­
гах от страха полицейского, наставившего на него винтовку.
...Вывернули карманы у Сергея полицейские, долго разгляды­
вали на его ноге «плащ», потом, взяв пойманного под руки, по­
вели в крайний дом старшины. А через час, леж а вниз лицом
со связанными сзади руками, трясся Сергей в телеге по пути
в волостную тюрьму.
Начальник Купишкинской полиции, тучный низкорослый кре­
тин, изо всех сил хотел казаться опытнейшим криминалистом.
Придерживая мизинцем и указательным пальцем чистый лист
бумаги и размеренно постукивая карандашом по столу, допра­
шивал он Сергея. У локтя его правой руки лежал дулом на Сер­
гея парабеллум; короткий, желтой кожи хлыст демонстративно
висел над низеньким облезлым шкафом его кабинета. Полицей­
ский знал русский язы к и хриплым от самогонки и тягучим от
умышленной рисовки голосом пел:
— Фами-и-илия?
— Руссиновский.
* Эй, большевик! Винтовка есть? (лат.)
** Иди сюда, иначе — застрелим! (лит.)
53

Й -1 Ш Я ?

— Петр.
— Из какого ла-агеря?
— Не был в лагере.
— Парашюти-п-ист? — удивился полицейский.
— Н-нет.
Карандаш медленно катится по столу и застревает у пепель­
ницы. Рука допрашивающего лапает парабеллум.
— Парашютист?
— Нет!
Переваливаясь, полицейский подходит к Сергею. П равая рука
прячет за бедром револьвер.
— Давно в Литве?
— Отправьте меня отсюда.
— Последний раз: давно у на-ас?
— У вас? У кого это?
— Ахх!
Брызнули снопом горящие искры из глаз, рванул Сергей свя­
занные руки, и повисли на запястьях бескровные шматки кожи,
— Убью до смерти... Говори-и!
— Говорить буду с немцами... с твоими хозяевами, холуй!..
— Ахх!
— Ахх!
— Ахх!
...Память вернулась к Сергею в деревянном склепе с крошеч­
ным зарешеченным окошком. Из левого уха тонкой струйкой
сочилась кровь и, собираясь в ямке впалой щеки, застывала,
свертываясь. Затекли, устали связанные руки; давняя мучная
пыль с пола щекочет нос, бьет тело чиханием.
«Какая же теперь моя фамилия? — силился вспомнить Сер­
гей. — Росса... Росса...» Твердо помнил, что его зовут Петр.
Мгновенно придуманная тогда в кабинете полицейского фамилия
вытекла вместе с кровью изо рта.
На второй день в Купишкисе был базар. Путь к станции ле­
ж ал через торговую площадь, заставленную телегами, усеян­
ную бабами и мужиками. Вид шагавшего впереди двух поли­
цейских окровавленного Сергея привлек любопытство сердоболь­
ных торговок. Не обращая внимания на угрозы полицейских,
совали они в его карманы кто морковку, кто сырое яйцо, кто
лепешку...
От местечка Купишкис до похожего на него Субачай — сорок
километров. Но по тому, как пренебрежительно субачайские по­
лицейские относились к купишкинским, понял Сергей, что пер­
вые дают вторым пять очков вперед. Так это и было. Лишь на
третий день, когда Сергей освоился с субачайской тюрьмой,
дверь его одиночной камеры с шумом отворилась и на пороге
в сумерках вечера застыли три фигуры в черном. Сергей под­
нялся с пола и встал у решетки окна.
— Ты нам расскажешь, мерзавец, что делал в Литве! —
приближаясь, начал один в черном. — А? Расскажеш ь?
54

— Я шел.
— Куда?
— На мою родину...
— Родину-у? Мы тебе дадим ее... Атришките ям ранкас! *
Стоявшие у порога прыгнули к Сергею, и перерезанная на ру­
ках веревка мягко упала к его ногам.
— Сук! **
Кости хрустнули в плечах и локтях, и от неожиданной боли
Сергей стукнулся коленями об пол. Руки его теперь покоились
на спине, у остро выпятившихся лопаток. В ту же секунду ко­
роткий удар в челюсть опрокинул Сергея навзничь, а вскинутые
при падении ноги стали загибаться полицейскими к животу.
Пузырилась пенистая кровь на губах, со свистом и хрипом втя­
гивался воздух. Дыша трупным запахом самогонного перегара,
совал в запрокинутое лицо Сергея отрывистые бессвязные слова
полицейский:
— Где ты был, а?.. Сколько вас, скажешь?..
Колени Сергея, с сидящими на них двумя полицейскими,
сплюснули внутренности, и что-то колючее хватко заж ало серд­
це, легкие, грудь... Покатав пинками бесчувственное тело по
полу, полицейские со смехом захлопнули за собой дверь камеры.
На третий день после этого сеанс допроса повторился. Не раз
рвавшаяся лента памяти Сергея сохранила новые кадры старого
фильма. К ак и тогда, он с трудом поднялся на ноги и бессо­
знательно отошел к окну. Почему он это проделывал каж дый
раз, когда слышал шаги у дверей, — он не знал. Может быть,
потому, что там было немного светлей и вошедшие могли уга­
дать в нем человека?..
И опять двое в черном остались у дверей, а один направился
к Сергею.
— Курить хочешь?
— Нет.
— На!
Полицейский протягивал толстую папиросу. Сергей, ухватив­
шись руками за решетку, не двигался.
— На, говорю!..
Рожденные светом нелепые тени запрыгали на стене. Отсту­
пив на шаг, тянул человек в черном к губам Сергея вспыхнув­
шую заж игалку.
— Пофф!
Желтовато-мутный пламень взрыва окутал голову, затрещ ал
в бороде, выщипал веки и брови. Сладковатый дым пороха за­
стрял в горле и легких. Руки опоздали схватиться за лицо. Де­
ревянный удар между глаз в переносицу кинул голову на ре­
шетку окна, потом на пол.
* Развяж ите ему руки! (лит.)
** Крути! (лит.)

55

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
В самом центре Паневежиса, в лучшем городском здании,
разместилось гестапо. Плещется над серым домом черное пяти­
метровое полотнище, наискось перерезанное белыми молниями
букв СС. Ж уткими, не вмещающимися в голове поверьями ин­
квизиции веет от этого знамени смерти. Машет оно зловещим
крылом ночного хищ ника, отпугивая на противоположную сто­
рону прохожих... А за двести метров от гестапо, прямо у края
городского парка, высится
красное
четырехэтажное
здание
тюрьмы.
...Скользя босыми ногами по обледенелым булыжникам мо­
стовой, Сергей прошел в подъезд гестапо. Мокрый порывистый
ветер рвет подол его гимнастерки, оголяет синюю кожу запав­
шего живота. Часовой у дверей гестапо дернул плечами, взгля­
нув на ноги Сергея:
— Кальт, менш? *
Минут через пять в подъезд вернулся один из конвоировавших
Сергея полицейских с синей бумажкой в руках. То был ордер на
водворение Сергея в Паневежскую окружную тюрьму.
— Э й н ам !**
Вновь заскользили ноги — теперь уже по асфальту мимо ж и­
денького парка. В городе зажигались редкие синие огни; на
оголенных деревьях парка с криком рассаживались на ночь
грачи. Привратник, в дубленом тулупе и накинутом поверх бре­
зенте, лениво распахнул железные ворота.
— Эйнам!
Дежурный надзиратель полулежал на диване. Две женщиныарестантки мокрыми мешками протирали кафельный пол канце­
лярии. Не вставая, надзиратель вертел перед носом синюю бу­
маж ку, потом махнул рукой. Полицейские, круто повернувшись,
вышли.
— Тэйп, тэйп! *** — таинственно произнес принявший Сергея,
вставая и потягиваясь до хруста в костях.
— Су гинклу иаэме? ****
— Не понимаю.
Стуча подковами сапог, надзиратель вышел из комнаты.
Не поднимая головы, женщина тотчас проговорила:
— По синим стреляют. Нас тоже. Считают...
И перешла вдруг на литовский язы к, обращаясь с каким-то
вопросом к товарке: в дверях в это время показался надзира*
тель и с ним одетый в штатский костюм.
— Пойдем! — обратился тот по-русски к беглецу.
* Холодно, человек! (нем.)
** Идем! (лит.)
*** ^ к , так! (лит.)
**** С оружием взяли? (лит.)
56

В комнате, куда вошел Сергей, стоял единственный черный
стол и одна табуретка. Усевшись, штатский разлож ил листы бу­
маги и приказал Сергею раздеться догола. После того, как были
отмечены все родимые пятна, шрамы от увечья и особые при­
меты Сергея, штатский начал задавать вопросы:
— Фамилия?
— Рус... Руссиновский.
— Лет?
— Двадцать три.
— Мне с тобой тут не до шуток, понял? Мальчиком прики­
дываешься? Поздно...
— Мне двадцать три года!
— Брешешь, сволочь! Какой веры?
— Самой глубокой.
— Дурак! Веры какой, понимаешь?
— Я сказал.
— Идиот!
...Через час надзиратель повел Сергея из канцелярии. Пройдя
несколько железных ворот, которые не торопясь и величаво от­
крывались привратниками, Сергей вошел во двор тюрьмы.
Огромное угрюмое здание было окутано густыммраком. Лишь
над низенькой входной дверью в тюрьму мерцала синяя электри­
ческая лампочка. Н адзиратель шуршал пальцами по угловым
кирпичам стены. До слуха Сергея откуда-то изнутри тюрьмы
донеслись короткие тревожные звонки и звук вставляемого
в замок ключа. По крутой лестнице взошли на третий этаж.
На стук надзирателя взвизгнул отодвигаемый волчок, затем гро­
мыхнула открываемая дверь, ведущая в коридор. Мрачный, в по­
лутьме он казался нескончаемо длинным. В строгом порядке
друг против друга густо м аячили железные двери камер. «33»,
«35», «37», «39», «41» — пестрели жирные нечетные номера
с противоположной Сергею стены. Перебросившись короткими
фразами с коридорным смотрителем, сопровождавший Сергея
вышел. Коридорный подвел Сергея к камере с цифрой «39».
Огромный, похожий на пистолет ключ долго торкался около от­
верстия замка, выстукивая своеобразную азбуку Морзе. Наконец
замок щелкнул, тяж елая железная дверь бесшумно открылась,
и Сергей вошел в камеру. Там царил полумрак и вырисовыва­
лись мутные пятна лиц заключенных. Сергей нерешительно по­
пятился в угол и уперся ногой в киснувшую там парашу.
— Осторожно, отец, утонешь! — услышал он веселый голос.
—• Вы русские? — обрадовался Сергей.
— Тут, дядя, со всех концов... и не принято расспрашивать —
как, когда, откуда... понял?
В первый же вечер Сергей был тщательно посвящен в тайну
жизни заключенного. Во-первых, он получит вот такие же, как
У всех, серый халат и колпак на голову, деревянные башмаки,
матрац, миску и ложку. По утрам в шесть часов он будет полу­
чать сто пятьдесят граммов хлеба, в обед и вечером — по поллитра теплой воды. Завтра его, наверное, поведут на допрос
57

в гестапо. И если он вернется оттуда, то дня через три, после
переваривания резиновых бананов, пойдет на работу на сахарный
завод, что в четырех километрах от Паневежиса.
Ночью, когда глаза Сергея мозолила оловянная темнота камеры, рука соседа осторожно толкнула его в бок.
— Не спишь, земляк? — послышался шепот.
— Нет.
— Слушай: поведут на допрос, то... если заведут в подвал та­
кой с водой — не бойся. По грудь только. Ну, само собой,
холодная вода и тело режет так... Теперь: налево что дверь —
там стреляют... Только мимо головы, на вершок так... Словом,
дураков ищут, понял? Ну, так ты понимаешь... пожилой чело­
век... выдавать там кого — не надо... Сам знаешь...
Шепот затих, и минуту леж али молча. Сергей грустно улыб­
нулся в темноту словам: «пожилой человек... сам знаешь».
— К ак ты думаешь, сколько мне лет? — спросил он соседа.
— Ну, сколько есть... Тридцать восемь, сорок, может...
— Через двадцать дней примерно мне исполнится двадцать
три...
— Да ну-у? — удивился сосед и приподнялся на локоть. —
Ох и испаскудили ж тебя, парень!..
В шесть часов в коридоре загремел бак с «завтраком». За­
ключенных выпускали покамерно, и они, получив «довольствие»,
ныряли обратно в камеры. В семь часов тюрьма выходила на
работу.
...Камера Сергея насчитывала одиннадцать шагов в длину.
Налево от двери по всей стене протянулись двухэтажные нары.
Направо — длинный узкий стол и в углу — параша. Свобод­
ного прохода было ровно на два человека. Оставшись один, Сер­
гей принялся сочинять свои показания в гестапо. Да, он бе­
ж ал с транспорта, когда их везли с фронта, только что взятых
в плен. Ни в каком лагере не был. Фамилия — Руссиновский.
Имя — Петр.
Медленно и нудно текут минуты. Ни единый шорох, ни ма­
лейший звук не проникает в камеру. Под самым потолком ле­
пится окно. Даже высокий Сергей не в состоянии дотянуться
до него рукой. Откуда-то из глубины существа поднималось не­
знакомое Сергею тягостное чувство
равнодушия
ко
всему.
Не хотелось ни есть, ни жить. Нет на свете хуже тех минут, ког­
да человек вдруг поймет, что все, что предстояло сделать, —
сделано, пережито, окончено!.. Прислонив горячий лоб к слизи­
стой стене, Сергей долго стоял, освобожденный от мыслей и ж е­
ланий. Вдруг его слуха коснулось размеренное позвякивание.
Звуки ползли откуда-то снизу по стене: «Тук-тук... тук-тук-тук...
тук... тук-тук-тук-тук...»
Сергей поднял голову, прислушиваясь. Прерывистая цепь зву­
ков продолжалась. «Э-э, так это же с первого этажа! — вспо­
мнил Сергей вчерашний разговор, — подо мной ведь камера
смертников!» Сергей не знал тюремного разговора перестукива­
58

нием. А то можно было б утешить смертника, отвечая ему сту­
ком по канализационной трубе.
Продолжая ловить звуки непонятной жалобы или просьбы
обреченного, Сергей в первый раз осмысленно взглянул на стену.
Вся она, от низа и до той верхней границы, куда доставала
рука самого высокого человека, была исцарапана надписями на
русском и литовском язы ках. Были тут горячие просьбы сооб­
щить родным по такому-то адресу о том, что их сын, отец,
брат — расстреляны в Паневежской тюрьме тогда-то и тогда-то.
Были мужественные слова — проклятья убийцам. Были куплеты
красноармейских песен, и были саратовские непечатные частуш­
ки... И Сергей поймал себя на мысли, что ни одну книгу, ни
один самый замечательный роман он не читал с таким внима­
нием и чувством, как этот огромный корявый лист-стену из кни­
ги-жизни... На отлете от всех записей, в самом левом углу
стены, как бы эпиграфом ко всему последующему, энергичные
карандашные буквы выстроили столбик стихотворения. Видно
было, что автор не раз очинял карандаш, пока кончил писать.
Строчки куплетов то мерцали сизым налетом, то сбивались на
бледные, еле заметные царапины. Сергей прочел:
Часы зари коричневым разливом
Окрашивают небо за тюрьмой.
До умопомрачения лениво
За дверью ходит часовой...
И каж дый день решетчатые блики
Мне солнце выстилает на стене,
И каж дый день все новые улики
Ж андармы предъявляют мне.
То я свалился с неба с парашютом,
То я взорвал, убил и сжег дотла...
И, высосанный голодом, как спрутом,
Стою я у дубового стола.
Я вижу на столе игру жандармских пальцев,
Прикрою веки — ширь родных полей...
С печальным шелестом кружась в воздушном вальсе,
Лож атся листья на панель.
В Литве октябрь. В Калуге теперь тож
Кричат грачи по-прежнему горласто...
В овинах бубликами пахнет рожь...
Эх, побывать бы там — и умереть, и баста!
Я сел на стул. В глазах разгул огней,
В ушах трезвон волшебных колоколен...
Ну ж , не томи, жандарм, давай скорей!
Кто вам сказал, что я сегодня болен?
Я голоден — который час!..
Но я готов за милый край за синий
Собаку-Гитлера и суком ниже — вас
Повесить вон на той осине!..
Жандарм! Ты глуп, как тысяча ослов!
Меня ты не поймешь, напрасно разум силя:
К ак это я из всех на свете слов
Милей не знаю, чем — Россия!..
59

...Чердак тюрьмы был полностью завален носильными вещами
расстрелянных. Еще ни разу не вызванный на допрос, Сергей
второй день раскладывал по порядку эти вещи. Пехотинские,
артиллерийские, саперные, наркомвнутдельские, летные фураж ­
ки и пилотки; сапоги, ботинки, краги, обмотки, брюки, гимна­
стерки, шинели, венгерки — должны были быть сложены
в одну сторону чердака. Пальто, шапки, сорочки, шляпы, пла­
щи, жакеты, юбки, платья, сарафаны, бюстгальтеры, трико, ноч­
ные женские рубашки — в другую. Н ачальник вещевого склада
тюрьмы, уходя, закрывал на замок Сергея. Но через час-другой
он возвращался и, ссутулившись на стуле, неподвижно глядел
куда-то в угол. Путаясь в бюстгальтерах, Сергей тогда почув­
ствовал, что нервы его расшатаны и натянуты до крайности. Вотвот лопнут они, как тогда там, в лесу, когда он звал парашю­
тистов... Не проходя, в горле, у самого кадыка, застрял комок
чего-то горького, щекочущего нос и щиплющего глаза. И не
выдерж ал:
— Ш-што, господин начальник? Мерещутся? — кивнув на
красноармейские фуражки, задрож ал он. — Не дают мертвецы
спать? Жить! И не да-дим! Вот! И детям вашим... тоже!.. Ни­
когда! Каких людей... стихи на стене... Подлюги... вашу в Хри­
ста мать!.. На, на! Мерзавец! Снимай мои штаны! Я вам...
И, в бешенстве полосуя гимнастерку, захлебнувшись в сизой
пене, бьющей изо рта, забарахтался в ворохе фуражек, колотя
по ним пятками босых ног...

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Возвращаясь с работы, однокамерники Сергея
приносили
в мотнях тюремных штанов по одному и по два сырых бурака.
Узбек Муса ухитрился как-то печь бураки на заводе и, разрезав
их на ломтики, раскладывал по всем дырам халата. Вечером уго­
щали Сергея.
— С бураков поправляются, Руссиновский! — шутил щерба­
тый Петренко, — и ощущение бананов другое. Бураки способ­
ствуют организму обретать нечто лошадиное...
До вечерней покамерной поверки заключенные должны успеть
сделать уборку в камере, вынести в уборную парашу, получить
«ужин», съесть его и к десяти часам выстроиться па ранжиру
у стены. Поверяющий надзиратель, с чувством достоинства и пре­
восходства, ты кал пальцем в грудь каждого и, отметив наличие
заключенных, гордо покидал камеру. И тогда наступали роковые
пятнадцать минут ожидания свистка отбоя. Зто были самые ж ут­
кие минуты! Затаив дыхание все смотрят на дверь. Вот-вот от­
ворится она — и назовутся несколько фамилий. Сдав вещи, те
люди переводились в камеру смертников, а в четыре часа пят­
надцать минут утра за ними приезжали из гестапо...
Никто из заключенных тридцать девятой не знал своей уча­
сти, и как только раздавались начальные всхлипки свистка, н а­
60

пряженные до крайности тела невольно расслаблялись, люди
глубоко и устало дыш али:
— Сегодня живы!
После свистка молча расползались по нарам, цокала выключае­
мая из коридора лампочка, и в наступившей темноте слышались
глубокие, вызванные мучительным раздумьем вздохи.
— Не спишь, Петренко?
— К ак и ты.
— Говорят, немцы при расстреле на коленки ставят и пово­
рачивают затылком к себе...
— Разве это меняет дело?
— Да не то! Видно, совесть их, што ль, начинает мучить...
все-таки глядеть в глаза...
— Совесть? У немцев? Ты сам додумался до этого или как?
— Сам.
— Дурак!
— Может быть... А слушай, Петренко... ты как будешь... ну,
стоять на коленях... или...
— Умру стоя!..
— И я...
Успокоенный на этот счет Муса поворачивался на другой бок
и принимался в темноте трещать сырыми бураками...
На пятый день заключения Сергея, в послеповерочные ми­
нуты ожидания, загремел замок тридцать девятой камеры.
— Бакибаев Муса!
Молчание.
— Серебряков Владимир!
— Петренко Иван!
— Григоревский Антон! Сдать все!..
Дверь захлопнулась. Онемев, все продолжали стоять, как и
прежде. Что и кому можно было сказать теперь? Пошатываясь,
первым вышел из строя Петренко.
...В городе не по-ноябрьски ярко светило солнце. Нарочно
стараясь продлить время, Сергей лениво волочил деревяшки по
мостовой. В трех шагах сзади шел с автоматом немец. От угла
парка улица уходила вниз, к мосту, и, перебежав его, круто
поднималась в гору. Мимо Сергея тряслись, ежеминутно пону­
каемые, извозчичьи клячи. Заламы вая поля шляп, удивленно
пялились на Сергея выдергивавшиеся из пролеток седоки.
У подъезда гестапо стоял новенький жукообразный лимузин.
От входных дверей до его задних колес расхаж ивал часовой с не­
имоверно длинной винтовкой. Конвоир ввел Сергея на второй
этаж.
■— Зетц хир! * — указал он на стул в коридоре и, нереши­
тельно щелкнув пальцами в дверь, скрылся за нею. Но через
Минуту он вернулся и все тем же бесстрастным тоном, не глядя
На Сергея, приказал:

* Садись сюда!

(нем.)

61

— Ком! *
В обширной, заставленной коричневыми ш кафами комнате
было мало света. Комната выходила окнами на северную сторо­
ну дома и располагалась в самом конце коридора. Сергей не
заметил, как вышел его конвоир и он остался с двумя сидящи­
ми, видимо, в ожидании его, офицерами. Две фуражки леж али
на столе, обращенные к Сергею кокардами, изображающими че­
реп с зияющими отверстиями глазниц и скрещенными костями
под ним. Офицеры дымили сигаретами, не обратив ни малейшего
внимания на вошедшего. Сергей равнодушно оглядывал комна­
ту, засунув руки в карманы длиннополого халата. Идя сюда,
он был уверен, что увидит какие-нибудь приспособления для пы­
ток. На самом деле в комнате ничего подобного не было. В се­
редине самого интересного разговора, как это казалось Сергею
по интонациям, один из гестаповцев быстро повернул голову
к Сергею и сказал:
— Садись, товарищ!
Слова родной речи трепыхнулись испуганным голубем и поте­
рялись в потоке гортанных непонятных звуков продолжавших
разговаривать немцев.
— Сидеть не могу.
— Почему же?
— Раны там, — занес назад руку Сергей.
— Ах, это то, что в лесу?
— Нет. П алач в тюрьме...
— Ты — Петр Руссиновский? Это... это с группой в десять?
— Один.
— В Рокиш ках?
— В Купишках.
— В августе?
— Двадцать шестого октября.
— Ты не похож на русского... Арийский лоб, но худой. По­
жалуйста, ром!.. А сколько времени?
— Двадцать пять дней.
— Это какого же числа?
— Мм... в сентябре.
Допрашивающий сидел за столом боком и ни разу не взглянул
на Сергея. Зато второй не спускал с него белесых навыкате глаз,
которые «говорили», что он ни слова не понимает по-русски. Он
сторожил мимику лица Сергея.
— Нет, нет. Лет сколько?
— Двадцать тр...
«Дурак, — мелькнула запоздавш ая мысль, — за двадцать
пять дней, проведенных в лесу, такая борода не вырастет у два­
дцатитрехлетнего...»
— Двадцать восемь.
Допрашивающий снял с рогаток чернильницы неотточенный
карандаш и осторожно поставил его вертикально на столе. На­
* Иди! (нем.)
62

блюдающий, качнув себя вправо, поднялся со стула и, заложив
руки в карманы, ш агнул к выходу.
— К ак это было в самом начале?
— Нас вез...
Вдруг мысль вьюном ускользнула из памяти. В ушах разлил­
ся тягучий монотонный звон. Перед глазами патефонной пла­
стинкой заходил огромный радужный круг, и, уцепившись за
него, Сергей завертелся на нем, потом, оторвавшись, тихо и плав­
но полетел в темноту...
Крупные капли воды скатывались с головы на халат и,
убыстряя ход, мягко падали на пол. Теперь голова допрашиваю­
щего была вровень с глазами Сергея. Но гестаповец сидел на
прежнем месте, не меняя позы.
«Ах, я ведь сижу!» — догадался Сергей.
Размеры своей головы он никак не мог охватить теперь па­
мятью. Казалось, она заполнила всю комнату, выпятилась
в окно, вобрала в себя шкафы, стулья и стол, на котором стоял
теперь кувшин с водой и леж ала рядом резиновая дубинка. «Это
они меня бананом... но почему же я не помню, когда... и не
больно?» — удивился Сергей.
— Так... Значит, ты говоришь, отдал парашют крестьянину...
А потом что?
Сквозь лениво гудящий звон, разлитый в голове-комнате,
в уши еле проникал звук голоса гестаповца. Казалось, тот гово­
рил с Сергеем по телефону на огромном расстоянии.
— Потом? A-а, вот вы...
И голос не его был, не Сергея. Наверное, рот свесился за окно
и там дребезжит треснувшим армейским котелком.
— Да, да! Куда шел ты потом?
— В ... знаешь?
— Что-о? Это как?
Гестаповец оживился и, резко ерзнув на стуле, в первый раз
уставился зелеными глазами на Сергея. На его длинной шее
смешно дергалась жила, по синеве бритых щек запрыгали ж ел­
ваки.
— В сентябре попал в плен... везли. Я двадцать пять дней
бежал... Все!
Побледневшие щеки гестаповца отчетливо выдавали ставший
багровым нос. Медленно поднявшись со стула, он перекинул че­
рез стол туловище:
— Я тебя вижу насквозь, мерзавец!
— Скверное удовольствие для тебя!..
— Где бежал?
— Близ... м-м... Ш яуляя.
— Альзо! — вдруг крикнул фашист, и кто-то сзади легко
и быстро вырвал половицы из-под ног. Опять куда-то боком
полетел Сергей, раздвигая мягкую волокнистость оранжевых ни­
тей, что надвинулись на него...
И вновь, стоя уже у стены, Сергей глотал струи воды, сте­
кавшей по щекам и лбу. Она холодным кинжалом раздваивала
63

спину, сбегая струйкой с головы к ногам. Дуло браунинга сы­
чиным глазом уставилось в лоб Сергея. Глаз то отодвигался, то
льнул совсем близко к телу, и Сергей бессмысленно глядел то
в него, то в рот гестаповца, что-то неслышно кричащий...

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
К аж ды й день в шесть часов утра двор тюрьмы заполнялся
заключенными. Приходил конвой, зачитывались фамилии, и се­
рая толпа, построенная по пять, покидала тюрьму, направляясь
на сахарный завод. В первые дни фамилия и имя «Руссиновский
Петр» по нескольку раз повторялись начальником конвоя.
— Где Руссиновский? Где он? Где Петр Руссиновский?
Забывал Сергей свое новое имя и, спохватившись, кричал:
— Я!
Паневежис по утрам спал. За поузоренными легким морозом
окнами плавала в спальнях серая предрассветная звень тишины
и покоя, курились топкие кровати горячим дыханием разморен­
ных тел и терпким запахом молодоженства.
Ттр-ррум-ттр-ррум-ттр-ррум-ттр-ррум! — чешут
клумпы
бу­
лыжник мостовой, похожий на спины еще не проснувшихся че­
репах.
Ттрум-ттр-ррум-ттр-ррум-ттр-ррум! — и шевельнет рыжими
ушами уснувшая среди улицы пегашка с малость подгулявшим
извозчиком; сплюснет нос о стекло окна неспокойно спящая по
утрам девушка, прикрывая ладонями тоскующие по ласкам гру­
ди. И опять:
Ттр-ррум-ттр-ррум-ттр-ррум-ттр-ррум...
На правой стороне шоссе, убегающего из города, у опушки
небольшого леса, который пересекала железная дорога, пачкал
утро копотью труб сахарный завод. Пять водомойных канав,
глубиною в восемь метров, были засыпаны сахарными бураками.
Поодаль, у линий железных колей, кучились бурты подвозимой
в вагонах свеклы. На ее выгрузке и складывании в бурты рабо­
тали заключенные. На восемнадцатитонный вагон полагалось три
человека. Время — час. Не выполнившие эту норму лишались
баланды, которую привозили из тюрьмы на завод.
После допроса вот уже десятый день шел Сергей на работу.
На вагон становился с двумя однокамерниками — замполитрука
Устиновым и старшим сержантом Мотякиным. С самых первых
дней оккупации фашистами Литвы Устинов и Мотякин, служ ив­
шие в Либаве, отстали от разбитого наголову своего батальона
и бродили в лесах близ Паневежиса, охотясь на эсэсовцев и по­
лицейских и скрываясь от них. А когда зимой стало невтерпеж
оставаться в лесу, пошли по поселкам выискивать прибежища
у крестьян. В сорока верстах от Паневежиса, в небольшом лес­
ном хуторке, приютил их литовский крестьянин. Месяц жили
в погребе из-под картошки, потом «присобачились», как говорил
64

старший сержант, и познакомились с каж дым домом. За веселый
разбитной характер Мотякина, за его чечетку под собственные
губные трели-рулады и за сапожничье мастерство Устинова креп­
ко полюбились хуторянам «гражус балыиавикай» *...». А тем
временем друзья выкопали в лесу свои винтовки и начали про­
гуливаться за десять километров от хуторка, подстерегая на
шоссе фашистские одиночные автомобили и мотоциклистов. За­
велись у них вскоре автоматы немецкого образца и даже формы
в чине «герр оберст». Немногочисленная молодежь хуторка ско­
ро научила их незатейливой мудрости литовского язы ка, а замполитрука по старой привычке начал посвящать ее в основы
марксизма-ленинизма. К лету 1942 года в лесном хуторке жил,
а на шоссе действовал крошечный отряд мотякинцев...
Да трудно скрыть молодой пыл нерастраченной юности! По­
падало ведь иногда в подбитом автомобиле кое-что по мелочи,
и, как ни старался Мотякин уничтожить это там же, на месте,
в лесу, приносили ребята домой шнапс и сигареты, не упускали
случая хвастануть. Частенько зеленую тишь ночной улицы
хуторка вдруг распарывала огненная грохочущая струя авто­
матной очереди вернувшегося с задания хуторянина. Скатыва­
лись тогда с печей старики, залезали под постели бабы, пряча
в подолы детей... И однажды на рассвете дождливого августов­
ского утра сенной сарай приютившего партизан крестьянина
окружила немецкая полевая жандармерия. Мотякин и Устинов
были схвачены, «как жирные перепелки», по злому определению
старшего сержанта. Семья крестьянина была расстреляна на ме­
сте, а дом сожжен...
С августа до ноября девять раз ходили друзья в гестапо. Из­
расходовали они там не один кувшин воды, вылитый им на
головы для приведения в чувство после бананов, ознакомились
со всеми видами пыток, побывав не в одной «студии». Но,
к досаде их мучителей, ни один из мотякинцев не был выдан и
назван. Знали ребята библейское изречение! «Язык мой — враг
мой!» — и, закусив его в подъезде гестапо, освобождали в три­
дцать девятой камере.
Выгружая свеклу из вагона, Мотякин не переставал шутить,
приставая к серьезному меланхоличному Устинову.
— К ак ты думаешь, — громко произносил он и — тише: —
комиссар, какую конкретную пользу приносим мы Родине тем,
что киснем в тюрьме, а?

Устинов молчал.
— Ужели ваш аналитический ум комиссара утратил преж­
нюю логику... либавскую, например?
Устинов молчал. Тогда Мотякин отшвыривал вилы, выбирал
тРи огромные свеклины и, вручая Сергею и Устинову, а одну
оставляя себе, глубокомысленно заявлял, подняв указательный
палец вверх:
* «Красивые большевики» (лит.).
5

Приложение к ж-лу «Сельская молодежь», т. 5

65

— Находясь в застенках гестапо, — произнося это слово, Мотякин делал ударение на «о», — и кушая вот эти бураки, мы,
товарищ комиссар, подрываем экономическую базу врага в его
тылу!..
Конвоировали заключенных эсэсовцы и полицейские. Была
их целая толпа, вооруженных винтовками и автоматами, злых
и вечно полупьяных. П артия заключенных шла, имея на флан­
гах двадцать конвойных, с фронта и тыла — шесть. Мысль
о побеге в дороге была, таким образом, явно несостоятельна.
А в заводе некоторые шансы на побег все же были. Распределив
заключенных по работам, начальник конвоя уходил в склад са­
хара. Конвойные ж е рассаживались у костров близ забора, ого­
раживающего двор завода. Они тщательно следили за забором,
обыскивали порожние вагоны, уходившие с завода, и издали н а­
блюдали за работой заключенных.
Сергей, Устинов и Мотякин несколько дней разрабатывали
план побега. К аж дая мельчайш ая деталь была предусмотрена и
обсуждена: неудачников в побеге убивали на месте или же за­
ковывали в цепи. Было решено: как только смолкнет гудок за­
вода, означающий шесть часов вечера, Устинов и Мотякин ло­
ж атся в бурт, а Сергей забрасывает их бураками. Розыски будут
недолгие, заключенных не решатся задерживать в заводе до на­
ступления темноты. Дождавшись ночи, Устинов и Мотякин ухо­
дят через забор в лес. Сергей же, которого некому зарыть
в свеклу, подлезает под уже заранее осмотренный вагон, устраи­
вается там на тормозных тросах и ожидает вывоза себя с за­
вода. Встречаются в лесу по условному свисту...
...Было ветреное и морозное утро. Черной бездной зияло над
тюрьмой небо, рассвет торопился погасить в нем трепещущие
синим огнем звезды. Рьяный холод залезал под тонкие вытертые
халаты , распластывался на костлявых спинах
заключенных.
В ожидании конвоя было разрешено толкаться, разговаривать,
переругиваться. В воздухе мешался литовский, польский, рус­
ский разговор; теснились в кучу — теперь все равные в серых
халатах — политзаключенные, беглецы из лагерей, парашю­
тисты, сочувствующие Советской власти, укрыватели «товари­
щей»... и прочие и прочие...
Мотякин «стрелял» окурки. Увидев красную точку самокрут­
ки, он бесцеремонно раздвигал толпящихся, подходил к куря­
щему и после вступительной речи возвращ ался, бережно неся
окурок между пальцами.
— По разу потянуть вам, — говорил он Сергею и Устинову.
Сам он не курил. Мотякин был в особенно приподнятом на­
строении, убежденный, что это — последнее утро, встречаемое
им в тюрьме, — в этот день решено было бежать...
А вышло иначе. Н ачальник конвоя не зачитал фамилию Сер­
гея. Он не шел на завод и возвращ ался в камеру.
— На допрос пойдешь, — шепнул Мотякин. — Мы возвра­
щаемся... Завтра ты отдохнешь от бананов, а послезавтра...
66

Потому ли, что где-то далеко-далеко сверкнула бледная искра
надежды на жизнь, что в опустошенное тело ум впрыснул ам­
пулу живительного раствора под русским названием ненависть
и борьба, — только, ш агая в гестапо, Сергей чувствовал какуюто смутную тревогу. Состояние это усилилось, когда конвоир
повел его по узкому коридору первого этаж а, а не на второй, как
прежде.
«Развинтились, проклятые! — обозлился Сергей на свои нер­
вы. — А ну, взять себя в руки!»
«Есть взять, товарищ лейтенант!..»
В комнате стояли два стола и сидели два гестаповца в ш тат­
ском. Оба они говорили по-русски, но не так совершенно, как
прежде допрашивающий Сергея. По тому, как были они веж ­
ливы, предупредительны и внимательны, Сергей понял, что бу­
дет что-то новее, им еще не виданное здесь.
— Ви бежаль, что кушаль котель, я?
— Да.
— Ми понимайт. Ви — юнга... мелет еще. Ви любийт сфобот,
прирот, я?
— К ак и вы.
— О, корошо, корошо... Ви курите? Пошалюйст, фот... Ми вам
не будем уже тюрьма... ви будете у нас, корошо? Ми
не будем работайт... будем поекайт в лес... ви рассказайт, кдв
шифет ваша... што бежаль... рассказайт, кто даль кушайт...
Корошо, я?
Мысли Сергея кипели. Рождалась соблазнительная идея:
«А что, если поехать с ними в лес?.. Два — это немного... но
если только два!»
— Когда вам рассказать? — живо спросил Сергей.
— О, сказайт сечас... поекайт зафтра.
«A-а, подлюги, одного боитесь!» — опечалился Сергей и от­
ветил.
— Я бежал один.
— Ви рассказайт, кто кушаль дафаль!..
— Я не заходил в дома. Я... воровал.
— Што фарафаль?
— Все... морковку, картошку...
— Што есть — фарафаль?
— Это значит вот так, — показал рукой Сергей.
— О, ви не стелайт так. Ви кушаль клеп и млеко... Тафаль
литофци, корошо, я?.. Ми тафайт им марк, што они тафаль вам
кУшаль!..
— К ак жаль! Я этого не знал... Я бы не воровал, а заходил
в дома...
— Ви не мошна фарафаль! — обозлился гестаповец. — Ви
кодиль дом!
— Я не заходил в дома!..
— Ви не кочет сказайт? Ми будем сечас расстреляй тебя!..
Я не заходил в дома!..
5*

67

— A-а, ферфлюхт, мистр-менш! *
Немцы любят и умеют бить жертву по щекам. Делают они
это расчетливо и аккуратно, как и все, что они делают...
— Комт!
Набрав полный рот кровавой слюны, Сергей по дороге харк­
нул ее на желтый пол коридора. Гестаповец, шедший сзади,
рванул его за рукав халата, клумпы разъехались, и, потеряв
равновесие, Сергей накрыл грудью свой плевок.
— Кушайт! Кушайт! — наклонившись над ним, кричали фа­
шисты, указывая на плевок. Путаясь в полах халата, Сергей пы­
тался встать.
— Кушайт! — и удары ног валили его вновь на пол. Тогда,
подложив руки под голову, Сергей растянулся ничком, широко
раскинув ноги. Гестаповцы на минуту растерялись, а затем при­
шли в бешенство. Теперь они уже кричали по-немецки и, ухва­
тив за уши Сергея, били его голову о гудящий лакированный
пол. На покоробленной желтой доске змеилась, виляя, живая
лента крови... Распахнув дверь комнаты налево, гестаповцы вво­
локли туда обмякшего Сергея. С цементных синих стен пахнуло
сыростью и холодом. Комната не имела окон и освещалась
большой электрической лампочкой. Подтащив Сергея к острому
углу противоположной стены, гестаповцы поставили его на ко­
лени.
— Сечас рассказайт, кте кушаль! Не рассказайт — стреляйт!..
Айн... Цвай...
— Рассказайт!
— Цвай!
Сергей, прижав к носу рукав халата, чтоб задержать кровь,
стекающую в рот, равнодушно глядел на гестаповцев, выкинув­
ших вперед правые руки и ноги. Из кулаков их сжатых рук
мерцали вороненые дула браунингов.
— Драй!..
Выстрелы были стройные. В шею, щеки и лсб со свистом
брызнуло что-то больно щекочущее. Левый глаз застлала корич­
невая теплая пелена.
— Рассказайт!
Сергей неловко ткнулся вперед и встал на четвереньки.
«Чем они стреляют? Я, каж ется, жив... A-а, это ведь крошки
цемента от стен... стреляют не по мне...»
И, качнувшись, вновь ощутил острыми краями лопаток жест­
кую корявистую стену.
— Тах-тах!
— ...сказайт!
— Тах-тах!
Потом хлопнула не видимая Сергеем дверь, и комнату напол­
нили холод и тишина... А вечером, по пустынным улицам, Сер­
гей вернулся в тюрьму, сопровождаемый все тем же конвои­
ром.
* A -а, проклятый, червь навозный (нем.)
68

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
Смоченные дождем и схваченные морозом бураки не подда­
вались вилам.
— Ситуация осложняется, братцы! — говорил по этому по­
воду Мотякин. — Мы катастрофически рискуем лишиться ба?
ланды... Но, — продолжал он, — чем хуже — тем лучше! Как
думает комиссар, почему? — обращался он к Устинову. — А по­
тому, — отвечал он же, — что мы должны отстать в выгрузке
ото всех и остаться одни на этом составе...
Эта мысль была ценная, и ее приняли без обсуждения.
Постепенно вагоны пустели. Холод подгонял заключенных, и
они торопились выполнить свою норму. Ко времени заводского
вечернего гудка, лишь через два гона от мотякинского, копался
в бураках еще дед с двумя своими внуками, сидящими в тюрь­
ме вот уже шестой месяц за укрывательство бежавшего из ла­
геря пленного. Их не следовало опасаться: народ был свой. В ва­
гоне Сергея полный угол был еще завален бураками.
— Я отправляюсь на рекогносцировку, — доложил Мотякин
и прыгнул из вагона. Быстро оглядываясь, он начал разрывать
бурт, готовя место. Вечерние сумерки застилали двор завода,
пламя костров, разложенных конвоирами, блестело ярче. Мотя­
кин лег вниз лицом, давая понять, что его миссия окончена. По­
жав Сергею локоть, прыгнул к нему и Устинов...
Сергей лихорадочно орудовал вилами, забрасывая бураками
беглецов. Мерзлые свеклины стукались о спины и головы леж а­
щих, постепенно образуя над ними сплошной покров. Вот-вот по
двору раздастся свисток к построению.
— Успеть бы! — ш ептал Сергей. Спрыгнув в бурт, принялся
руками ровнять его, придавая естественный вид тому месту, где
лежали Мотякин и Устинов.
Пронзительные переливы свистка настигли Сергея под четы­
рехосным вагоном. Вцепившись руками в болты и обхватив ко­
ленями дрожащие тросы, ж дал он, когда звякнут буфера выво­
зимых с завода порожних вагонов. Было тихо до звона в ушах.
Лишь со станции катились редкие вздохи паровоза да ровный
шум цеховых машин полз по двору. Прошло минут десять. Кон­
воиры, недосчитав трех заключенных, бросились по буртам, ва­
гонам, закоулкам...
Каждый вдох и выдох Сергей укладывал в четырнадцать уда­
ров сердца. Во всем теле ощущались торопливые толчки, оне­
мевшие от холода пальцы неприятно дергались, толкаемые взвол­
нованной кровью.
«Крепись, лейтенант!.. Может быть, это последнее...»
Пучком ржаной соломы качнулся луч ручного фонаря под со­
седним вагоном. Вот он уперся в колесо и, как развеянный ветр°м, разостлался за вагоном, а растаяв в пространстве, снова
родился под животом у Сергея... Конвоир лезет один. Изредка
°рмоча что-то непонятное, он тяжело дышит от неудобной
позы.
69

«Может быть, это последнее...»
Вдруг свет вздрогнул, погас, потом вновь брызнул и остано­
вился где-то в ногах у беглеца. Сергей глянул туда и увидел
освещенный фонарем грязный кусок портянки, свесившийся
с клумпы. В этот ж е миг конвоир вскрикнул и кубарем вы ка­
тился из-под вагона. Отбежав к бурту, он закричал испуганно
и радостно:
— Ченай! Ченай! *
Оброненный фонарь желтым удивленным глазом
уставил­
ся в пол вагона. Соскочив с тросов, Сергей отбросил его ногой
и, выпрямившись, пошел к конвоиру. Тот, бормоча проклятья
или молитву, полез на бурт, скользя и падая на обледеневших
бураках.
Сергей ожидал большего. Может быть, только двадцать шесть
мерзлых свеклин было раскрошено о его голову, спину, грудь:
не больше одного бурака израсходовал на Сергея каж ды й
эсэсовец — не дал начальник конвоя. Пойманный должен был
еще кое-что сказать...
«Но что придумать о ребятах?» — спрашивал себя Сергей и
вспомнил, что минут за десять до того, как Мотякин начал раз­
рывать бурт, с завода ушла первая послеобеденная партия по­
рожняка.
— Ну, кур дар ду? **
— Уехали под вагонами. Теперь далеко. Это ведь русские
люди!..
Н ачальник конвоя, приказав вести заключенных, с четырьмя
эсэсовцами бросился на станцию. Два конвоира вели отдельно
Сергея, поминутно доставляя себе удовольствие пырять стволами
винтовок в его ребристую спину.
В канцелярии Сергея допрашивал сам начальник тюрьмы. Это
был еще сравнительно молодой немец с подстриженными еж и­
ком волосами и подвижным, нездоровой бледности лицом.
— Почему бежал?
— Это мое право.
— Ты сейчас увидишь свое собачье право!
— Знаю... твоя постыдная обязанность!..
Больше вопросов не было. Переходя двор, Сергей был убеж­
ден, что идет в экзекуторскую. Но надзиратель повел его за
угол тюрьмы. В небольшой пристройке к стене тюрьмы помеща­
лась кузница. В углу, у горна, зазвенела охапка ржавых цепей.
Выбрав одну, кузнец-заключенный стал ладить ее к ногам Сер­
гея...
В тридцать девятой потекли нудные минуты. Возвращаясь ве­
чером с работы, Сергей, гремя цепью, влезал на нары и, упер­
шись неморгающими глазами в потолок, ожидал поверку. Цепь
уничтожила последнюю надежду на побег. Восемь однокамерни­
ков Сергея в молчанье и тоске коротали вечера.
* Сюда! Сюда (лит.)
** Ну, где еще двое? (лит.)
70

Проходил ноябрь. Неимоверно низкое небо придавило Паневежис к набухшей водой земле, грязные лохмотья туч цара­
пали гноящиеся по утрам дровяным дымом култышки труб.
Опростоволосившиеся деревья притюремного парка скулили сви­
стом веток о запоздавшей зиме и в своей теперешней никчем­
ности и унылости приходились сродни заключенным.
Ржавые браслеты грызли щиколотки Сергея. Полутораметро­
вая тяж елая цепь, подвязанная веревочкой к брючному поясу,
чтоб не волочилась, натирала до боли колени, утомительно по­
званивая кольцами.
На пятый день после того, как из тридцать девятой камеры
Мотякин навсегда унес перезвень губных вариаций, а Устинов
умную задумчивость и серьезность, девять человек серыми ис­
туканами стыли у стены, ожидая свистка к отбою. Под уча­
щенное дыхание девяти человек вдруг осклабилась железная
дверь камеры, и в ее зеве раскорячил ноги надзиратель.
— Попов! Куликов! Приготовить вещи. Руссиновский! Приго­
товиться в кузницу!..
Громыхнув цепью, Сергей подошел к нарам и закатал вали­
ком постель и халат...
...В одном исподнем белье, заломив руки, сидели, тесно при­
жавшись один к другому, четыре человека. Теперь с вошедшими
смертников было семеро. Глаза каждого казались дегтисто-черными: зерна зрачков были неправдоподобно велики, распираемые
предсмертным осмысленным ужасом. Мысль, что вот уже завтра
их не будет в живых и никогда потом, кидала людей то из угла
в угол поодиночке, то в одну тесную кучу. До крови грызли
руки, пальцы; вырывались пряди волос. Но нет, это не сон.
Это — быль и явь, это — неумолимая правда, как вот эти
желтые цементные стены и стальные двери камеры!..
Измучив вконец тело, мысль о смерти на минуту притупля­
лась, терялась в веренице других, ею же вызванных. Вот он
сидит, смертник, тихо уставившись черными глазами в угол ка­
меры. По судорожно сжатому рту его скользнула чуть уловимая
улыбка. Что ж! Он вспомнил почему-то май, что был пять лет
тому назад... Тыквы куполов Новодевичьего монастыря до рези
в глазах горели тогда в лучах нехотя уходившего за Воробьевы
горы солнца. Таня... тогда еще Татьяна для него, шла вся голу­
бая: платье, лента в русых косах, глаза... У самой стены мо­
настыря он рассказывал ей что-то очень простое и обычное из
студенческой жизни, но тогда казавшееся ему интересным и осо­
бенным; они оба искренне и весело смеялись, и, конечно, не
над тем, что он рассказывал. Просто хотелось тогда смеяться,
прыгать и посылать воздушные поцелуи через Москву-реку, всем
Карнизам цехов Дорхимзавода... Потом сын Вова, потом война...
п°том — плен, и... дергался замечтавшийся смертник, вскакивал
На ноги, стягивал ворот посконной нательной рубахи до хрип°ты, до пепельного налета на лице...
В середине ночи, часа за три до времени расстрела — четыРех часов пятнадцати минут, — не выдержал один из обречен­
71

ной семерки. Сняв кальсоны, он яростно начал разрывать их на
части. Затем, связав из кусков длинную лeнтyi дико прыгнул на
нары и замотал один конец за свисающее с потолка кольцо,
другой за шею. Никто не мешал самоубийце. Зачем?.. Подогнув
ноги, он резко опустился, и скрежет зубов и хрип горла вы­
толкнули синий клубок пены на волосатый подбородок...
Закинув руки за голову, Сергей ходил по камере. Нет, теперь
уж ничего, н и ч е г о нельзя было сделать... Оставалось послед­
ний раз прошагать мысленно свои двадцать три года. Нет, в про­
шлом все было как надо... Иначе он и не мог. Только так, как
было и должно быть! И только обрыв этой немноголистной по­
вести нелепый... без подписи, без росчерка...

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
Страх, как и голод, истерзав и скомкав тело, делает его со
временем бесчувственным, апатичным и ленивым к восприятию
ощущений. Шестеро смертников к концу ночи выглядели спо­
койней. Серые их лица хранили покорность и бесстрастье, и
лишь инстинктивная воля к самосохранению согнала всех в тес­
ную кучу в дальнем углу нар.
Тело удавленника, нелепо перекосившись, было обращено ли­
цом к смертникам, полузагораживая дверь камеры. Длинный
раздувшийся язы к бычиной селезенкой выполз изо рта висев­
шего и загнулся в сторону уха. Огромными оловянными пугов­
ками синели выкатившиеся из орбит глаза и, казалось, вот-вот
упадут на доски нар, как падают с дуба созревшие желуди.
Тихо в камере. Выплеснули с вечера смертники с хрипом
горловым испуг и муки, протест и жалобы. Пусто в голове.
Лень в теле. Лишь неугомонное сердце отбивает без устали
удары-секунды. Что же ты, сердце? Куда ты? Ну, замри на ми­
нуточку, останови ночь! Ты знаешь ведь, сердце: мы мало ж и­
ли... Слышишь, мое сердце? Знаешь? Я хочу жи-иить!!!
И в назначенное время услышали смертники за дверью топот
кованых сапог и грохот открываемой двери. Вот оно! К ак под­
брошенные током огромной силы, вспрыгнули смертники на но­
ги и... стали прятаться друг за друга. Ломая пальцы чьих-то
рук, обхвативших его живот, Сергей тихо двинулся по нарам
мимо удавленника к двери, туда, где стали у стены четыре гес­
таповца в черных клеенчатых плащах. Словно по команде, они
держались левыми руками за пряж ки своих поясов с надписью
«с нами бог», а правыми придерживали у бедер черные автома­
ты. Два надзирателя и давний знакомый Сергея — начальник
вещевого склада — стояли поодаль у самой параши.
— Куликов!
— Попов!
— Руссиновский!
Надзиратель сложил листок, ожидая вызванных. Гестаповцы
молча разглядывали висевшего.
72

— Я — Попов...
В первый раз Сергей заметил, какие добрые и умные глаза
у этого парня. Высокий белый лоб его пересекала темная косич­
ка спутанных волос, серые впалые щеки подергивались энергич­
ным сжатием зубов.
«Такие не ползают на коленях!» — подумал о нем Сергей и,
подойдя к Попову, стал рядом.
— Я — Руссиновский.
За дрыгающие желтые ноги и дулей выпятившуюся голову на
длинной шее принесли надзиратели Куликова из угла камеры.
Он не стонал и даже не плакал. Неподвижными рыбьими гла­
зами изумленно уставился он на гестаповцев, сидя у ног По­
пова и уцепившись за его кальсоны.
— Идемте со мной!
Н ачальник вещевого склада вышел в коридор. Сергей и По­
пев разом ступили за ним.
— Раус! — гаркнул один из гестаповцев и размашистым
пинком выбросил за ними Куликова. Двери камеры захлопну­
лись, прикрыв гестаповцев, одного надзирателя и трех смертни­
ков с одним повесившимся.
— Наслаждаетесь, господин начальник? — спросил, вздраги­
вая ноздрями, Сергей. — Куда ведете?
— Одевать вас.
— Зачем?
— Приказано. Отправлять будут.
— В лес?
— Туда вывозят голых... знаешь ведь...
...Над тюрьмой, в бездонной пропасти небо, пушистыми ко­
тятами шевелились звезды. Декабрь выклеивал на широких ок­
нах канцелярии стальные листья папоротника, наивными мо­
тыльками круж ил вокруг висевшей над воротами лампы редкие
сверкающие снежинки. Во дворе, на тонком батисте молодого
енега, только что, видимо, развернувшийся автомобиль наследил
огромный вопросительный знак. Оставив Сергея, Попова и Ку­
ликова у каменных ступенек крыльца и поручив их приврат­
нику, надзиратель вбежал в канцелярию. Оттуда сейчас же вы­
шли два ж андарма. Еще в коридоре Сергей заметил в их руках
что-то тускло сверкавшее.
«...Значит, думают прямо тут...»
Эти два гитлеровца были хорошо откормлены. Высокостоячие
Фуражки, делая их похожими на болотных чибисов, врезались
околышами в бритые затылки. Огромные черные кобуры маузеРсв болтались у них на левых бедрах, в руках пылали никелем
Новенькие наручники. В один миг левая рука Сергея была сно­
с н а с правой рукой Попова, а не перестававший дрожать оси­
новым листом Куликов прилип к правой руке Сергея...
По сонным зловещим улицам Паневежиса в пять часов утра
никто не ходит. Временами слышен лишь размеренный шаг фа­
шистских патрулей да испуганный от привидевшегося во сне ко­
ридорный лай «бонзы».
73

Ж андарм. Три удивительно ровно и тесно идущие фигуры
в сером. Ж андарм.
Резкие, звонистые ступки сапог путаются с тупым стуком де­
ревянных клумп.
Пять странно движущихся людей пересекли весь город и во­
шли в темный и узкий переулок, ведущий к вокзалу.
— Что они думают делать с нами, Руссиновский?
— Не знаю, Попов. Видишь: увозят...
— Пальцы окоченели... Давайте в чей-нибудь карман всунем
руки.
— Ж ить думаете, Попов?
— Вы это не одобряете?
— Напротив. Вы просто не теряетесь...
— И не советую вам, пока живы...
«Славный малый», — подумал Сергей и потащил вместе со
своею руку Попова в просторный карман халата.
В вокзале было пусто и холодно. Два немецких солдата, уве­
шанные амуничным скарбом, словно иранские ишаки хлопком,
стоя у окна кассы, завтракали. Перед каж дым на «Дойче
цайтунг» леж ала треть буханки хлеба, а рядом — оранжевая
пластмассовая баночка с искусственным маргарином. Расставив
локти и растопырив пальцы, слишком осторожно, почти испу­
ганно, резали хлеб солдаты. С горбушки снимался удивительно
искусно срезанный ломтик. Нужно быть артистом-хлеборезом
или целый век прожить впроголодь, чтобы суметь отрезать ку­
сочек хлеба толщиной с кленовый лист. Чисто по-своему, по-не­
мецки,«накладывался» маргарин: в баночку резко пырялся
нож, затем обтирался о ломтик-листик хлеба...
Вокзальные часы показывали ровно шесть, когда жандармы
знаками приказали скованной тройке следовать
за ними.
По перрону сытой кошкой кувыркался ветер, играя с клочками
бумаги и окурками папирос. От пыхтящего паровоза истерзан­
ным холстом тянулся пар, растворяясь в холодном воздухе.
Одиннадцать маленьких пассажирских вагонов робко жались
друг к другу, зарясь на перрон просящими бельмами заморо­
женных окон. Войдя в вагон, жандармы очистили от пассажи­
ров купе. Сипло кукукнув, паровоз дернул состав, и в тяжелые
головы скованных людей надоедливо и монотонно застучали ко­
леса: «Кто же вы? Кто же вы? Кто же вы?.. Куда едете? Куда
едете? Куда едете?..»
Мрачный и холодный день уже пронизывался нитями суме­
рек, когда жандармы вывели скованных из вагона. Улицы не­
знакомого города были оживлены. По мостовой, гремя клумпами, плелась согнувшаяся в три погибели старуш ка с вязанкой
соломы на спине; цокали извозчики; проносились грузовики.
Из-за гряды домов, где-то впереди шагающих пленных, шпри­
цем проколол небо красномакушечный костел. Но по мере того,
как передний жандарм, подрагивая жирными бедрами, уходил
из улицы в улицу, костел отодвигался вправо, потом очутился
позади. У приземистого черного здания с вывеской «Вермахт
74

комендатур» жандармы остановились.
любопытствующие, пристыв глазами к
кандалам Сергея, Попова и Куликова.
ввели скованных в обширный двор
тюрьмы.

На тротуарах замялись
потускневшим от мороза
А через час жандармы
Ш яуляйской каторжной

Бледно-розовым утром двадцать седьмого июня 1941 года
фашисты оккупировали Ш яуляй. По пустым, словно вымер­
шим улицам днем гуляли штабные офицеры и гестаповцы. С на­
ступлением вечера и до зари на окраине города, у озера, не
умолкали трели автоматов. Девять концлагерей тесным кольцом
опоясали Ш яуляй. В двух лагерях — физически здоровые евреи,
специально оставленные для работы, в остальных — советские
военнопленные.
В Ш яуляе самое большое здание — тюрьма. Величественным
замком высится она на отлете города, мерцая узкими окнами
пяти этажей. В конце 1941-го — начале 1942 года ее наполняли
пленные. Во дворе, в коридорах, в четырехстах камерах, на чер­
даке — всюду, где только было возможно, сидели, стояли, кор­
чились люди. Была их там не одна тысяча. Их не кормили.
Водопровод немцы разобрали. Умерших от тифа и голода уби­
рали с первого этаж а и со двора. В камерах и коридорах осталь­
ных этажей трупы валялись месяцами, разъедаемые несметным
количеством вшей.
По утрам шесть автоматчиков заходили во двор тюрьмы. Три
фургона, наполненные мертвецами и еще дышащими, вывозились
из тюрьмы в поле. Каж дый фургон тащ или пятьдесят пленных.
Место, где сваливали в огромную канаву полутрупы, отстояло от
города в четырех верстах. Из ста пятидесяти человек, везущих
страшный груз, доходили туда сто двадцать. Возвращались восемьдесят-девяносто. Остальных пристреливали
по
пути
на
кладбище и обратно.
Бывшую канцелярию тюрьмы занимал комендант лагеря со
своим штабом. Не поднимаясь из-за стола, просунув автомат
в форточку, каждый день расходовал он тридцать два патрона
на пленных. Один фургон был специально закреплен за ним...
Иногда в тюрьму заходил комендант города и с ним — под­
жарые, похожие на гончих сук три немки, одетые в форму се­
стер милосердия. Тогда из пленных тщательно выискивались
наиболее испитые и измученные. Их симметрично выстраивали
У стен. С нескрываемым отвращением и ужасом подходили
к ним «сестры», становились в трех ш агах спереди, а тем вре­
менем комендант щ елкал фотоаппаратом.
Эти
увеличенные
снимки видели потом пленные в витринах окон, провозя го­
родом фургоны. Под снимками пестрели пространные подписи
0 том, как немецкие сестры милосердия
оказывают помощь
Ц енным
красноармейцам
на передовой линии германского

Фронта...
Гестапо торопило. Требовалась тюрьма для литовских комму­
75

нистов, антифашистов. Рейсы фургонов участились. Редели плен­
ные, становилось просторнее в тюрьме, и наконец, она совсем
освободилась.
Ш ла весна 1942 года. Оттаивала и оседала земля на огром­
ном кладбище военнопленных. Тихим пламенем свеч замерцали
там подснежники. И в одну из майских ночей на этой великой
могиле братьев по крови задвигались бесшумные тени с лопа­
тами и кирками в руках. То рабочие из города тайком от ф а­
шистов пришли оборудовать последнее пристанище советских то­
варищей... А на заре, встречая солнце, маленькая красногрудая
птичка весело славила братство в борьбе и надежде, сидя на
огромном камне-обелиске, что появился на братской могиле за­
мученных. Корявые, туго гнущиеся пальцы деповского слесаря
выгравировали долотом на камне простые слова большого
сердца:
Пусть вам будет мягкой литовская земля
У подножия обелиска просинью девичьих глаз пытливо и во­
просительно глядели в небо первые цветы полей, перевязанные
в букет широкой кумачовой лентой...
На третий день после этого немцы выставили на кладбище
часового.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
Камера Сергея была на пятом этаж е и выходила окном на
город. Взобравшись на стол, Сергей подолгу глядел на густо коп­
тившие трубы завода, что наполовину виднелся в окно, на го­
рящую склень озера у самой тюрьмы. Переводя взгляд на го­
род, Сергей видел лишь разноцветные крыши домов. Казалось,
будто город накрылся от декабрьского холода огромным детским
одеялом из лоскутков...
Режим Ш яуляйской тюрьмы мало чем отличался от Паневежской. Те ж е сто пятьдесят граммов хлеба в сутки и два раза
балан да; так же не разрешалось за целый день присесть на
край нар. По субботам заключенных сгоняли в тюремную като­
лическую церковь. Помещалась она на пятом этаже в обширной
светлой комнате. В правом углу стоял довольно стройный орган.
Под его звуки хор из надзирателей под управлением тюрем­
ного палача пытался петь что-то жалобное и проникновенное...
Порядок расстрела в Ш яуляйской тюрьме был иной. В тот
момент, когда огромный крытый черным брезентом грузовик
гестапо заезж ал во двор тюрьмы, по разным камерам надзира­
тели и жандармы выискивали тех, кто значился в списках. Им
связывали позади руки мягкой проволокой, и если обреченный
сохранял мужество, то сам залезал в «Тетку Смерти», как за­
ключенные называли грузовик, а если кому изменяли силы —
его легко подхватывали гестаповцы и забрасывали в автомо­
биль.
Камера Сергея была обширной. Сидели в ней четырнадцать
76

литовцев, Попов с Куликовым и молодая женщина с грудным
ребенком. Камерная печь топилась один раз в три дня. Посто­
янный холод и сырость заставляли заключенных с раннего утра
до отбоя становиться в круг и ш агать, шагать по камере. Над­
зиратели разрешали женщине сидеть на нарах. Прижав желтую
головку спящего ребенка к груди, мать постоянно подолгу гля­
дела бархатными миндалевидными глазами в одну точку. По­
том, встряхнув головой, словно спугивая надоевшую муху, по­
правляла тряпье на ребенке — и сколько было в этих осторож­
ных движениях непринужденного изящества, сдержанности и
спокойствия!
Ребенок плакал не всегда. Иногда этот крошечный девятна­
дцатый член камеры пробовал предъявлять свои права на жизнь
и свободу. Ворочаясь, он пытался высвободить руки из разно­
цветного тряпья, и мать, улыбаясь ему, говорила тогда с ним
медленно, слегка заглушенным голосом и почти проглатывая
букву «р». Однокамерники отвели ей место у самой печки.
И когда днем, сидя на нарах, она вдруг в тревожной дреме за­
крывала веки с длинными, стрельчато загнутыми ресницами,
шагавшие по кругу заключенные
останавливались, снимали
с ног клумпы и, взяв их в руки, босиком продолжали путь...
По утрам, получая пайки хлеба, семнадцать «жертвовали»
на ребенка. Ц елая горка ломтиков в двадцать пять граммов
вырастала на коленях женщины. Тогда ее печальные глаза за­
стилались влагой подступающих слез благодарности, она отка­
зывалась, просила, протестовала, но семнадцать человек, внеся
ей свою долю, как-то неловко ступая, поспешно отходили в сто­
рону, в противоположный угол.
По ночам нависшую глыбу тьмы и безмолвия часто колыхал
ячонистый плач ребенка.
— Покентек, мано ангелели! Н ябяилгак текс мумс лаукти! * — звучал нежный успокаивающий голос.
И женщина не ошиблась. На пятый день ее заключения, су­
дорожно прижав притихшего ребенка, она — жена литовского
красного партизана — спокойно и молча взошла по сходням
в «Тетку Смерти»...
Шел 1943 год. Попова и Куликова давно перевели в другую
камеру. Сергей остался один среди литовцев. От постоянного ли
недоедания или от холода распухли ноги. На сжиме под ко­
ленями и у ступни лопалась кожа, и из незаживающих ран
сочилась красноватая жидкость. Часто кружилась голова и шла
кровь носом. Тело покрылось пузырчатыми струпьями. И од­
нажды в середине дня Сергей услышал свою фамилию. Поша­
тываясь и волоча клумпы, он вышел в коридор и спустился
с надзирателем на первый этаж. В вещевом складе ему подали
ветхую красноармейскую гимнастерку и шлем.
— А штаны получишь в лагере, — объяснил надзиратель.
Январский день был чистым и глубоким. Взбесившейся кош­
* Потерпи, мой ангел! Нам уже недолго осталось ждать! (лит.)
77

кой вцепился мороз в колени Сергея и начал разрывать их не­
видимыми когтями под кальсонами...
Под вечер Сергей вошел в ворота первого лагеря военноплен­
ных в Ш яуляе. Через огромный двор, петляя между четырьмя
бараками, вилась лента пленных, построенных по д в а : было
время получения баланды — литрового котелка на двоих.
Б араки первого лагеря были обширные, с двумя линиями
трехъярусных нар. Закрывались на ночь они зам кам и; во дворе
рыскали овчарки. В бараке, куда затиснулся на ночь Сергей, по
пазам неплотно сдвинутых стенных досок вытянулись желто-белые полосы льда и снега. Около единственной железной печки
всю ночь напролет стоит очередь. Пленные держат в руках дветри щепки, а в карманах две-три мерзлые картошки, добытые
где-нибудь днем. Не имеющий дров входит в долю исполу, то
есть половину имеющейся картошки отдает обладателю щепки
и таким образом приобретает право на печку.
Сергей устроился на нижних нарах. Голову бросил кому-то
на клумпы, ноги затерялись где-то под худыми телами соседей,
прижавшихся с боков в поисках тепла. В пять часов утра, кре­
стя направо и налево ремнями и палками, «полицаи» произвели
подъем. К тому времени во дворе уже стояли построенные по
четыре жители остальных бараков: предстояло получение ше­
стисот граммов хлеба и котелка теплой воды на четверых.
Ж ал мороз. В пролеты бараков, где стояли пленные, устрем­
лялись снежные вихри. Ветер трепал полы шинелишек, давно
потерявших вид и форму одежды, без единой пуговицы и крюч­
ка. Сосед Сергея поминутно выбегал из строя. Ц окая клумпами
и размахивая рукавами, он почти кричал от холода:
В темноте никто не видит тут и там1
Приходи, кума, за хлебом — хлеба дам!..
Пока он отплясывал, строй подвигался на несколько шагов
вперед. «Кум» терял свою шеренгу и, видимо, имея в виду
Сергея, звал:
— Эй, длинный в кухвайке! Где ты?
Ящик с хлебом стоял в пяти ш агах от кухни. Подходившая
шеренга в четыре человека получала из рук «полицая» серый
кирпичик и самостоятельно забирала котелок с водой, стоящий
на окне кухни. Хлеб брал левофланговый, «чай» — кто был
справа. После этого четверка отходила в сторону и принималась
за дележку.
Сергей не видел, кто взял хлеб. Задев его локтем, назад мет­
нулся, держа на отлете котелок с водой, «кум». В ту же минуту
сосед Сергея слева, такж е не принимавший участия в получе­
нии своего дневного пропитания, закричал истошным слезли­
вым голосом:
— Да дяржите ж их, граждане! Дяржите!
— А пошто?
— Всю корвегу хлеба унесли!.. Дяржитя-а!
Обернувшись, Сергей увидел, что они остались вдвоем. Хлеб,
78

«чай» и два человека из его шеренги исчезли, затерявшись
в предрассветной мгле и толпе до капли похожих друг на друга
пленных...
В семь часов утра к лагерю приходят конвоиры и уводят
пленных на работы в город. Оставшихся в лагере немцы раз­
бивают на группы и до часу дня гоняют вокруг бараков. Тремя,
четырьмя кучами по двести, триста человек топчутся, пошаты­
ваясь, по огромному кругу пленные. Немец зорко смотрит за
теми, кто отвернул на уши от нестерпимого холода поля пилот­
ки или всунул руки в карманы шинелишки. Такие отводятся
в сторону, раздеваются догола и, опираясь на руки и пальцы
ног, пятнадцать минут «делают мост».
— И скаж и на милость, как любят они мучить людей! —
печалятся в толпе.
— И каж дый день ить...
— На то ён и немец... в прахриста мать!..
— Х виззарядка потому...
— Грехи наши тяжкие...
В час дня топтанье по кругу прекращается. Пленные полу­
чают котелок баланды на двоих, тут же, на улице, съедают ее,
а с двух до пяти часов вновь принимаются ходить. За весь день
никто не смеет зайти в барак...
...И вновь в мучительном раздумье Сергей начал искать пути
выхода на свободу. И вновь по ночам, ежась от холода, раз­
дирая тело грязными ногтями и выковыривая впившихся в кожу
паразитов, рисовал соблазнительные и отчаянные варианты по­
бега. Знал: не один он лелеет эту мечту. Но не говорят в лаге­
ре открыто о ней, носят эту святую идею осторожно и бережно,
выискивая тех, кому можно ее доверить.
Шел март. Наступала весна 1943 года. В полдни подсолнечные
стороны бараков уже начинали нагреваться, длинней и голодней
становились дни. В лагере подсыхала грязь. На раките, что бы­
ла заключена немцами в лагерь вместе с пленными, набухали
лоснящиеся красноватые почки. Они были клейкие и нежные,
во рту отдавали горечью и тонко пахли лугом.
«Бежать, бежать, бежать!» — почти надоедливо, в такт ш а­
гам, чеканилось в уме слово. «Бе-ежа-ать!» — хотелось крик­
нуть на весь лагерь и позвать кого-то в сообщники... Нужен был
хороший, надежный друг.
И лип Сергей к разговору кучки пленных, прислушивался
к шепоту и стону, ловя в них эхо своего «бежать»...
1943

П убликация В. В. Воробьевой

т

H

ш

i

ПОВЕСТЬ

6

Приложение к ж-лу «Сельская молодежь», т. 5

г
Февраль... последние дни. Слепые
метели, бездорожье. Далекая дерев­
ня Кавруши. Снега... Лес... До сель­
совета — двадцать верст, до рай­
она — семьдесят, до железной до­
роги — больше двухсот. Ночь, бу­
ран, темь. Сорок дворов — ни огонь­
ка. Закрыты трубы, закрыты двери,
брошено изнутри на порожек тряпье,
чтобы мороз понизу не попадал в
жилье, заткнуты выбитые глазки
окон. Ветер еще с вечера выстудил
избы, спят сорок семей: угревшись,
укрывшись дерюгами, шубами ста­
рыми, бушлатами армейскими —
чем
можно. Спят. Старики, кто
в живых остался ко дню этому,
вдовы, инвалиды, ребятишки м а­
лые, девки, ребята, здоровые, хво­
рые. Сон глубок, не слышат пур­
ги-метели. Третий час ночи. Еще до
утра далеко, а
утро непогожее
поздним будет, и не узнать, кото­
рый час: трое часов-ходиков на
всю деревню — у председателя,
счетовода конторы
да
продавца
сельповской лавки, но им на рабо­
ту к девяти.
Ночь. Шумит заснеженная тайга,
попряталось все живое в норы,
в дупла, в берлоги. Горе тем, кто
в такую ночь оказался в пути. Нет
дороги, не видно. Занесло речку
Ш агарку с поворотами ее, берега­
ми, омутами и прорубями. Сровня­
ло берега.
Еще до утра далеко, гудит, ш а­
рахается метель, шуршит снегом
о стены, наметая сугробы, темень,
холод, и не то что встать и идти
куда-то, а и подумать об этом зяб­
ко в такое время. Лучше всего
спать до рассвета, встать потом,
печку растопить да сварить щей го­
рячих...
* В сборник повестей В. Афонина эта повесть включена под
названием: «Год сорок шестой».
82

...Изба Щ ербаковых на отшибе, возле самого леса. Дорожку
от соседнего двора замело ночью — не угадать, избу высоко об­
ложило сугробами, скрыв нижние глазки трех окон, к сами
окна густо залепило, забуранило снегом. Изба под тесовой кры­
шей, к северной стороне избы, вплотную, крыльцо накрывая,
примыкает глухой соломенный двор, влево от него — полузанесенная городьба огорода, возле самых кустов, в сугробах —
баня. Дальше — поля, согры березовые, осинники, болота...
В избе темно. Возле печи, на двух широких, сдвинутых скамь­
ях, не раздевшись на ночь, только обувь сняв, под зипуном
спит Евдокия, на большой печи, поджав колени к животу, при­
жавшись к чувалу, — Варька; на кровати, натянув на головы
дерюгу, — Сенька с Минькой. Хозяин дома Андрей Щербаков
шестой Год не ночует здесь. Взятый в первые дни войны, он
пропал без вести на четвертом году ее...
Пора было вставать — Евдокия чувствовала это. За долгое
время работы на ферме она приучила себя подыматься вовремя.
Пора было вставать, но она никак не могла проснуться, опять
приснился муж Андрей, приснился нехорошо, она чувство^вала
понимала, что это сон, хотела освободиться и, видимо, стала
кричать, потому как тут же услышала голос Варьки: «Мамка!
Мамка! Да проснись же. Ну-у!»
Евдокия сразу приподнялась и села. Некоторое время она си­
дела так на ложе своем, обдумывая сон, гадая по-бабьи, к худу
или к добру он. Решила — к худу.
Спать на скамьях неудобно было совсем — узковатые они
для того, а и на полу не уснешь — тянет из щелей. На печи
вдвоем с Варькой не помещались они. А на скамьях уж потому
неудобно — не повернешься лишний раз, не ляжеш ь, как хо­
телось бы, и подстелить нечего, и накрыться — у ребятишек
не отымешь. Потому зиму спит она не раздеваясь. За ночь тело
затекает, ломает всю, крутит...
В избе было холодно, холодно и темно, пол как в сарае —
не ступить босой ногой. И в темноте этой предутренней чуть
проступали заснеженные квадраты окон.
Босая Евдокия шагнула к печке-голландке, где на остывшей
плите стояли пимы, обулась и прошла к большой печи; там на
шестке, возле лампы-коптилки, леж ал коробок спичек. В коробке
том, исшорканном с обеих сторон, оставалось еще пятнадцать
спичек; вчера Евдокия пересчитала их, с тем чтобы не тратить
в день более пяти штук (на ферме печку приходилось тоже сво­
ими растапливать, а колхоз спичек не давал). Взяв коробок, она
тряхнула им по привычке и, сняв пальцами нагар с фитиля, за­
жгла коптилку.
Коптилка — обыкновенный пузырек емкостью в полстака­
на — налита была на треть керосином, и в керосин тот из
горлышка спускался фитиль — скрученная жгутиком вата.
П ламя отклонялось по сторонам, когда Евдокия ходила по избе,
и от язы чка его крохотного тонкой, изломистой струйкой поды­
83

малась к потолку копоть. Свет таился в закутке печи, но, при­
смотревшись, можно было увидеть дощатый стол в простенке
между окнами; по обе стороны от стола, к стене самой, Евдокия
придвинула скамьи и деревянный с горбатой крышкой сундук
в углу дальше от стола, и деревянную же кровать в другом углу,
кровать, на которой спали ребятишки, поставленную за печкойголландкой, сложенной по правую руку от двери. Рукомойник
висел на гвозде с левой стороны от порога, под ним лохань,
веник прислонен к ней, обтрепанный, принесенный из бани ве­
ник. Окна без занавесок, на лавке возле печи ведро с водой.
Над лавкой — дощ атая коробка с двумя полочками. Для по­
суды...
Евдокия стала одеваться. Надеть ей оставалось фуфайку толь­
ко — все остальное было на ней. Поверх холщовых домотка­
ных штанов какую зиму уже носила она латаные-перелатаные
ватные мужнины штаны — и радовалась им всякий раз, и бе­
регла, чтоб не зацепить где за гвоздь, не дорвать вконец, —
поверх холщовой же рубахи и байковой кофтенки — мужнин
тоже — пидж ак, а поверх всего — фуфайку. И на голову —
всю зиму по апрель — шапку Андрея. Свою одежду, справлен­
ную еще до войны, поистрепала она за пять лет с лишним, а
что не доносила, Варьке отдала. За все это время ни лоскута
материи не поступило в дом со стороны, холстину вот ткали —
тем и обходились. И другие так. Да и холсты раз в два года
ткали...
Одевшись, Евдокия поняла, что встала раньше обычного, но
она так с вечера и загады вала — встать пораньше, пораньше
управиться на базе, чтоб к восьми успеть в контору, в очередь
за быком. Каждую неделю по воскресным дням — а сегодня
и было воскресенье — личным хозяйствам давали быков —
дров подвезти или сена, кому в чем была нужда. У Евдокии
нужда была в дровах, собиралась она, если быка дадут, после
управки утренней привезти на ферму воз, а под вечер — себе
воз, вчера они с Варькой распилили последний кряж на восемь
чурок — до следующего воскресенья не хватит, и говорить не­
чего. И так раз в день топят избу, мерзнут.
Хоть и встала Евдокия раньше нужного, но, зная работу свою,
понимала она, что, как ни торопись там, в свинарнике, не
успеть ей к восьми в контору. В прошлое воскресенье так же
вот поднялась и спешила, а все одно опоздала к разбору — не
досталось ей быка. Чтобы успеть, нужно брать Варьку. Варька
и так помогала ей в работе второй год зиму-лето, но по утрам
никогда не брала ее Евдокия — жалела. А сегодня решила
взять. Что поделаешь? Ничего, как-нибудь...
— Варя, — позвала она, — вставай, пойдешь со мной. Вста­
вай, милая, время нам. Варя! — И стала помогать одеваться
слезшей с печи дочери, подавая все, что можно было надеть.
Варька ежилась, вздрагивала и все никак не могла разлепить
глаз. Пимы сняла с плиты, долго докала платок. Поторапливая
84

дочь, Евдокия поверх фуфайки натянула на себя еще длиннопо­
лый зипун, укрывалась которым, муж, бывало, все брал его
осенями, когда коней ночами пас. Ш ирокий зипун.
Собрались. Евдокия положила в карман ватника спички, чтоб
не отсырели, дунула на коптилку и, уже собираясь уходить,
в темноте потянулась рукой к полке — там лежало несколько
кусочков жмыха. Два из них Евдокия сунула за пазуху и вы­
шла вслед за дочерью. Варька ж дала ее на выходе из двора.
Согнулась.
Метель улеглась, тихо было, и в тишине этой предутренней
жгучий настаивался мороз. И вызвездило вон как, и месяц за­
родившийся виден был. Холодный, с прозеленью. Куст под окном
запорошен, на крыше двора — метровый снежный пласт.
— Пяти, однако, нет еще, — поглядела на месяц Евдокия. —
В самый раз вышли, Варя.
От звезд и снега хоть и не шибко светло было, но идти мож­
но, различались избы и дворы, только вот дорогу скрыло, сров­
няло совсем. Она и не дорога к ним — тропа. Р аз в неделю
если подъедет Евдокия на быке — след санный виден.
Приподняв воротник зипуна, ощупывая палкой, куда ступить,
Евдокия шла впереди, за ней, сжавшись в комок, сунув руки
в рукава, угнув голову, след в след — Варька. Деревню, проте­
кая с заката на восход, речка Ш егарка делила, скотные дворы
находились на той стороне, и ходу туда по такой дороге было
полчаса — не меньше. Недалеко от усадьбы Щ ербаковых жили
две доярки, иногда Евдокия заходила за ними, но сегодня, вид­
но по всему, еще спали они, да хоть и встали, свет коптилок,
как ни приглядывайся, не виден издали. Может, на ферме уже.
Да нет, спят.
Так и прошли мать с дочерью через всю деревню одни. Про­
шли мимо конторы, которую рассыльная в семь утра начинает
топить, мимо двух пустых больших амбаров, из которых зерно,
какое было, вывезли еще с осени, мимо еще одного амбара,
охраняемого, где лежало семенное зерно, мимо овчарника, где
в прирубе, прикрутив фонарь, сидел старик сторож, следивший
за окотившимися матками, и подошли к месту работы Евдокии,
длинному рубленому строению — свинарнику.
Всякую работу знала и делала Евдокия в крестьянстве. И за
скотиной любой ухаж ивала смолоду. Но вот к чему не леж ала
душа ее, так это к свиньям. И до войны еще, когда свое хозяй­
ство держала, никогда, ни в лето, чтобы осенью, к празднику
заколоть, ни тем более в зиму — в зиму оставь, картошки од­
ной не напасешься — не пускали поросенка. Уж тем нехороша
Животина, что пакость всякую жрет без разбору, навоз любой.
А потом ты ее ешь — свинину. А то еще настырная попадет
свинюшка, хоть ты ей пять раз на день выноси, все визжит, на
стенки кидается. Лучше овцу лишнюю держать, пользы больше.
Так они всегда и поступали.
85

Своих не хотела свиней, а за колхозными пришлось ходить»
В совхозах, там — мужики до войны еще рассказывали — чтонибудь одно держ ат: коров, коней либо. А в колхозе все вме­
сте. В Кавруш ах вот и коровы, и овцы, и свиньи, и куры.
До войны Евдокия сколько лет — да, почитай, с тридцатого
года, как в колхоз вступили, — зиму-лето за коровами ухаж и­
вала, а в сорок первом, летом, когда мужиков проводили, на
свинарник перевели. Вызвали в контору и... «Вот что, Щербаг
кова, решили мы тебя на свинарник переместить. Людей не хва­
тает, ты поздоровее, попроворнее других, будешь там одна. Спра­
вишься, не возражай. А свинарки на телятник пойдут». Двое
баб престарелых там до того работали. Попросилась тогда Евдо­
кия на конюшню вместо Андрея, но туда уже старика опреде­
лили, из тех, кто до войны уже не выходил на работу. «А по­
чему на свинарник не хочешь?» — спросили. Что скажешь?
«Не нравится». Так в колхозе не интересуются: нравится или
нет. Послали — иди. А тут война. Да и как откажеш ься? Н а­
чнут другую посылать, а та может сказать: «Ты вот отказа­
лась, а чем я хуж е тебя? Здоровая, а смотришь, где полегче».
Пошла. Шестой год возле свиней. Лучше б день и ночь на ко­
нюшне.
Скотные дворы, они почти в деревне, за крайними избами,
с южной стороны ее. А свинарник подальше отнесен, к ручью
самому. Да его б за версту от деревни отдалить — вонь какая.
А нет, здесь построили. Рядом, дескать. Для себя ж...
Дорожки все — к ручью, к проруби, где Евдокия воду берет,
к дровам — замело, возле дверей прируба — кухня, в прирубе
том — сугроб — дверей не открыть. Евдокия туда-сюда разбро­
сала снег ногой и потянула на себя скобу, пропуская вперед
Варьку.
Если зайти с улицы не в прируб, а сразу в свинарник, то
вонь густая тут же ударит в голову, и затошнит чуть ли не до
рвоты — вот за эту вонь и не любила Евдокия свиней и за шесть
лет никак привыкнуть не могла. А на кухне запах тот послабее,
подышишь, потом и в свинарник не страшно заходить.
Вошли. Евдокия, притянув дверь, повела по стене рукой, на­
ткнулась на фонарь, висевший на деревянном колышке, взболт­
нула в темноте, проверяя, есть ли керосин, проворно заж гла и
опять повесила фонарь на стену. С фонарями строго было: вы­
давали их под расписку — боже упаси потерять — и домой, да­
же в осеннюю темень и грязь непролазную, брать не разреш а­
лось, чтобы керосин дома бабы не отливали. Евдокия и не брала
его никогда, а как кончался керосин в коптилке, приносила
пузырек с собой и наливала из фонаря. Сейчас хоть для фона­
рей керосин появился, с лучиной по зимам сидели. К ак в сказ­
ках тех...
Повесила фонарь на стену и при свете его огляделась, сооб­
раж ая, с чего начинать. Кухня небольшая, шагов шесть в длину,
посредине, занимая почти все место, печка квадратная из кир­
86

пича сложена, в нее котел многоведерный вмазан — готовить
для свиней. Часть кухни досками отгорожена — закром под
картошку или свеклу, что привезут. Мешки тут же с отрубями,
дрова в углу — сухие, сырые.
— Растопляй быстрее, а я... клетки чистить пойду, — хотела
сказать Евдокия, да вспомнила — фонарь-то у них один. И по­
няла, что зря тянула с собой девчонку, мало пользы будет от
нее при одном фонаре. При двух Варьку можно б возле печи
оставить, а самой клетки чистить идти. А сейчас... Но что-то
надо делать.
— А я прорубь пойду прорублю, — сказала Евдокия, взяла
топор, которым дрова колола постоянно, лопату железную и
ушла к ручью.
Ручей рядом, течет он издали, из болот и, если морозы не­
сильные, бураны, зиму не промерзает до дна. Напротив свинар­
ника омуток вроде, в этом месте Евдокия всегда прорубь де­
лает,
И дорожку к проруби, и прорубь саму не увидать — забуранило. Спустившись с берега, Евдокия разбросала снег над ста­
рым, затянувш имся за ночь оконцем и скоро прорубила — про­
чистила одной лопатой, ледок был совсем тонкий. Вернулась,
а в прирубе уже ярко топилась печь, светлее от огня стало,
только тепла еще не прибавилось — печка ш ирокая, приземи­
стая, пока это кирпичи нагреются. Варька сидела на печи, дер­
жась одной рукой за край котла, другой выбирала из него кар­
тофелины; какие получше, складывала себе на колени. Лицо
серьезное у нее.
— Варька, а я и забыла совсем. — Евдокия полезла за па­
зуху, достала жмых. Протянула Варьке кусок, что покрупнее. —
Ну-ка, погрызи. Разбей топором. Вон стоит...
— Не буду жмых, — мотнула головой девочка, — твердый
он шибко. Зубы шатаются. — Набрала с десяток картошек и
стала есть их, очищая по одной. Картош ка эта, мороженая и
мелкая, была сварена с вечера: сейчас ее нужно было подо­
греть, потолочь и, перемешав с отрубями, разносить по клеткам
свиньям. Картошку колхоз из года в год саж ал на полях, круп­
ную отбирали для кухни колхозной — в посевную, сенокос, убо­
рочную на таборе раз в сутки, в обед, варили еду для рабо­
тающих, а мелкая всегда шла свиньям. Мелочь с осени засыпали
в ямы неглубокие, закрывали ямы те, только чтобы снег не по­
пал туда, первым же морозом картошку прихватывало, так ее,
гремевшую в деревянных ящ иках, и привозили на свинарник.
Три-четыре ящ ика привезут, как раз хватает на неделю.
Картошку эту, сладкую, в червоточинах, чтобы не ослабеть
вконец, изо дня в день ела сама Евдокия. Пекла иногда, ото­
брав, что покрупнее, а чаще — прямо из котла, вот как сейчас
Варька. И ребятишкам носила. Да кончалась уже картош ка, по­
следние короба привезли, теперь турнепс пойдет до самого вы­
гона, свекла. Уж тем хороша работа на свинарнике, зиму всю
87

(лето пасли) можно было поесть что-либо возле свиней. Хоть
вот этой же и картошки.
С осени, когда поросята были маленькие, еще и обрат на них
получала Евдокия. Обратом тем можно было прихлебнуть кар­
тошку. Обрат давали по строгому учету, и вечерами, когда до­
ярка — те в коровниках прямо, таясь друг от друга, молоко
пили из ведер — и Евдокия, случалось, с ними шла — возвра­
щались домой, обязательно, нечаянно будто, попадал им кто-1
либо навстречу: председатель, Глухов или заведующая молоч­
ным пропускным пунктом, где сепарировали молоко. Ей наказ
был дан следить за бабами, чтобы молоко не несли домой
с фермы. Сдадут, дескать, ей, а часть, по литру хотя бы, оставят
во дворе. А вечером — домой молоко это. Вот тут и нужно не
промахнуть, поймать. Сама заведующая сливки пила из-под
рожка сепаратора, а не обрат, как Евдокия или бабы-телятницы.
Домой несла-тащила. Разж ирела — куда там!
А как и принести бабам молока, хоть и захочешь? Ведра дав­
но строго-настрого запретили брать домой с фермы, а если кто
шел с ведром, значит, считали, не просто так, а нес что-то.
Одна из баб понесла как-то литра полтора молока. Ребятишек
у нее трое, мужа в первый же год убило, и умирал как раз
парнишка младший, вот и несла. Так заметили. Та же заве­
дующая сепараторным отделением и заметила. А сама — ничего,
никто ее не караулил. Бабу ту наутро с доярок долой и на раз­
ные работы. А какие зимой в колхозе разные работы? За соло­
мой ездить в поля, дрова возить. А плакала она вон как в кон­
торе, винилась, а нет, не пожалели. Одну пожалей, другим по­
вадно станет. Сняли с доярок. А парнишка умер вскорости. Да.
Бабы потом ругали ее, товарку свою. Что ж тебя засветло по­
несли черти по деревне! Спрятала б, а ночью и сходила б. А эта
Танька, сука, чтоб ей! К ак пес...
Евдокия сама носила обрат — нальет две бутылки, притянет
под рубахой к животу и несет. Обратом тем долгое время суп
травяной белили. Сейчас вот ни травы, ни обрата. Самое труд­
ное время — зима. А тянется как! Ждешь-ждешь тепла, уста­
нешь.
За долгие годы войны приучила себя Евдокия есть все и
ребятишек заставляла. Да их и заставлять не нужно было —
все время, как галчата, с раскрытыми ртами. Ешь что придется.
Летом — траву любую: крапиву, лебеду, щавель, репей, мо­
лочай. Чего-чего, а травы летом хватает! Сейчас вот картошку
эту, сладкую от мороза, червивую. Только так и можно было
прожить при работе такой. Вон отруби стоят. Надумала как-то
Евдокия лепешки из них печь. А как испечешь, если б хоть
ржаные отруби были, а то овсяные, солома одна. Просеивать
надо, сито надо нести из дома, понесешь сито, сразу поймут,
зачем. Нашла Евдокия кусок решета старого, загнула топором
края, чтобы отруби не просыпались, да и стали подсевать. А их
уже, видимо, просеивали не раз до того, на ведро отрубей
88

горсть муки выходило. Да еще решето крупнодырое, просыпает­
ся все, какая там мука? Насеяла, закрыла прируб изнутри, за­
месила пополам с отрубями, обтерла лопату тряпкой, тесто на
лопату да и в печь. И такие лепешки, гос-споди, соли б еще!
Первую не заметила, как и съела сама. Остальные опять же
за пазуху — и домой. Два дня хлеб ели...
Все это передумала-вспомнила Евдокия, глядя, как Варька ес?
картошку. Она и сама съела несколько штук, потрогала ладоня­
ми котел — холодный еще, сказала Варьке:
— Давай-ка подбросим дров да пойдем чистить пока. Время
идет. Успеть бы.
Пошевелила горевшие поленья, чтобы осели они, сверху поло­
жила несколько сырых, взяла лопаты и, пропуская вперед Варь­
ку, державшую перед собой фонарь, вышла в свинарник. Там,
через все помещение, по обе стороны прохода наделаны были
клетки, в них возились, визжали, чуя время кормежки, отощав­
шие, в длинной щетине свиньи. Поставив на пол фонарь, Евдо­
кия ш агнула в крайнюю клетку и, отгоняя лопатой лезущих
в ноги свиней, стала вычищать, выбрасывать скопившийся за
сутки навоз на проход, а Варька накладывала его в санки. Пер­
вые дни, как пришла сюда Евдокия, приходилось ей, поддев на
лопату навоз, бегать от каждой клетки к двери — выбрасывать.
Это сколько же раз туда-сюда сходить надо было? Привезла ока
из дому санки, кошевку на них поставила. Старая кошева, бро­
шенная, из прутьев таловых плетенная, председатель в ней ездил
когда-то. Установила кошеву ту на санки, и ловко так получи­
лось. Беготни меньше.
Нагрузили первую, Евдокия, перехлестнув через спину ве­
ревку, наклонилась вперед и, оскользаясь по мокрому полу,
поволокла санки к двери. Сзади, уперев в кошеву лопату, на­
валясь животом на черенок, помогала Варька. Навоз вы­
валивали неподалеку от дверей, за стеной свинарника. Куча здо­
ровая...
Все так же тихо и звездно было на дворе, только мороз, ка­
залось, хватал злее. Помогнув нагрузить несколько санок, Вар­
вара ушла в прируб толочь, мешать с отрубями картошку. Дре­
ва в печи разгорелись, и от печи, если открыть дверцу, свету
было достаточно. Взяла толкушку, влезла на печь. А Евдокия
продолжала чистить свинарник. Она спешила, в санки старалась
наложить поменьше, чтоб легче тянуть, от спешки, от лопаты
тяжелой взмокла скоро, и всякий раз, когда вытаскивала санки
на снег, ее охватывал мороз. Вонь держалась — не продохнуть,
тошнило, кружилась голова, и когда, вывезя последнее, Евдо­
кия, хватая ртом, прислонилась спиной к углу сруба, почувство­
вала, как мелко-мелко трясутся-дрожат у нее ноги. Стояла она
минуту какую-то и услышала как раз по деревне голоса — то
бабы со всех краев сходились к работе своей: в коровник, в те­
лятник, в овчарню. От кснюшни доносились окрики конюха и
скрип полозьев. Поехал куда-то в такую рань.
89

На улице светлее ничуть не стало, и, сколько ни присматрива­
лась Евдокия, не увидела она ни огня в окне конторском, ни
дыма печного — топить рассыльная в семь является, чтобы
к восьми, к приходу начальства, печка тепло дала. Ей, рассыль­
ной, в шесть подыматься надо, правда, не на свинарник идти —
работа иная.
Свиньи визжали, толкаясь в дверцы клеток, кормежку надо
было начинать, и Варька уже вышла из прируба — едва видне­
лась на другом конце свинарника при фонарном свете. Евдокия
прислонила санки к стене, прошла в прируб: там тепло и светло
от печи, присесть бы на минуту. Ох, как надоело все...
Стали кормить. Варька влезла на печь, держась одной рукой
за край котла, черпаком наполняла поставленные в ногах ведра.
Евдокия брала их и выносила. Подходя поочередно к клеткам,
подняв ведро выше груди, она наклонялась над бортом и вы­
ливала корм в изгрызенные деревянные корыта, чуть не на
свинячьи головы. В клетки никак нельзя входить — свиньи ки­
нутся к ведрам, сшибут с ног.
Так и работали они молча, дочь с матерью: Варька наполня­
ла ведра, а Евдокия относила. И когда подошла к последней
клетке, визг стих, и только густое чавканье стояло всюду. Вот
чавканья этого свинячьего не терпела Евдокия. Ну, свинья
свиньей, а как человек этак начнет за столом? Держалось в па­
мяти Евдокии несколько таких — она потом вместе с ними ни­
когда за один стол не садилась, хоть какая компания соберись.
И не упрашивай! Смеялись над ней...
Корм раздали, осталось самое малое — засыпать котел сырой
картошкой и водой залить — на вечер. Так они и сделали. Быст­
ро. Варька старалась. Она насыпала картошку из закрома. Н а­
берет ведро, обеими руками — руки тонкие — поднимет на
печь, влезет сама и опрокинет ведро в котел. Евдокия двумя вед­
рами споро носила воду из ручья. По-хорошему если, так на
свинарник этот двух баб здоровых, проворных ставить надо —
тогда спешки не будет. Только не надеялась Евдокия, что дадут
ей помощницу, не было баб свободных, все кружились, как она,
Евдокия, на своих местах, и сил и проворства за все эти годы
убыло заметно у каждого. Это уж так просто успокаи­
вала она себя — если б вдвоем. Вот Варька приходит — вся
помощь. И то хорошо. В школу бы ходить ей. Она — на сви­
нарник.
Наполнили котел. Поставив ведра, полную печку поленьев на­
совала Евдокия (после конторы она еще забежит сюда, подбро­
сит) и, отправив Варьку домой, сама — время, чувствовалось,
подходит к восьми — размашисто пошла в контору, гадая на
ходу, кто нынче станет выдавать быков: председатель или Глу­
хов. Ворот зипуна ее был поднят, сам зипун запахнут тесно,
руки Евдокия сунула в рукава и шла так, боком несколько —
злой, с восхода, потягивал ветер.
Вот и контора. Окна, свет. Быков выдавал председатель...
90

2

Б то время когда Евдокия, перехлестнув плечо веревкой, вы­
возила. на санках навоз из-под свиней, торопясь попасть к нему
в очередь, председатель еще спал. Спала и жена его Зинаида,
зимой она на работу не выходила. Председатель проснулся
в семь, он мог бы встать и позже — дело зимнее, да нужно
было к восьми подойти в контору: воскресенье, сойдутся бабы
быков просить. Да и не эта забота подняла его, выдачу быков
можно было поручить Глухову, председатель зачастую так и де­
лал: утром этим нужно было собрать мужиков, которых он на­
метил послать во вторник с обозом в город. В обычные дни сн
к девяти являлся.
Председатель с женой спали в передней, которая была раза
в два просторнее горницы: в горнице спал пришедший на вы­
ходной из интерната младший сын Ленька.
Изба председателя окнами на улицу, перед окнами палисадник
в березках. Огород спускается к ручью, впадающему в речку, за
избой — скотный двор, баня.
Первой поднялась Зинаида. Ей бы и того больше не следовало
просыпаться в такое время, но, как всякая деревенская баба, она
приучена была вставать раньше мужа, потому всегда и спала
с краю. К ряхтя и почесываясь, долго искала спички, нашарила,
подошла к столу, чтобы зажечь десятилинейную лампу, стояв­
шую там ; позевывая, подала сидевшему в белье мужу ш ерстя­
ные носки и поставила к ножке кроватной высушенные в печи
валенки. Галоши на эти валенки стояли возле дверей, не те
неуклюжие, глубокие галоши, которые, если есть у кого, муж и­
ки, ухаж ивая за скотом, натягивают на валенки, а остроносые,
тонкой блестящей резины галоши с малиновой байкой внутри.
И у жены Зинаиды такие же были.
Председатель умылся в углу за печью, не гремя соском ру­
комойника, не брызгая себе на ноги, утерся висевшей тут же на
гвозде суровой утиркой и прошел к столу. Пододвинул лампу —
у него в доме была и другая лампа, висячая, «молния» назы ва­
лась. Ее подвешивали на гвоздь, вбитый в матицу, по праздни­
кам, когда приезжали гости-родственники — своих, деревенских,
У него в гостях не бывало — или из района кто. Он пододвинул
лампу и перед зеркалом, вделанным в верхнюю дверцу посуд­
ного ш кафа, за которой стояли рюмки ножками вверх да горка
блюдец, перед зеркалом потемневшим, целясь в него то левым,
то правым глазом, причесался. От заты лка на лоб и немного на
сторону прогреб он жесткие волосы, седые чуть — от забот, ст
времени ли, и такие же усы — вислые концы их опускались
ниже углов рта. Причесался, и сел к столу, и отодвинул — те­
перь меш ала она — лампу. Ж ена поставила перед ним кринку
с молоком, хлеб в тарелке и сама же налила молоко в стакан.
Председатель поднял локти на стол. Стол этот (второй стоял
в горнице), как и посудный ш каф, как и восемь стульев, не
низких квадратных табуреток, бытующих в крестьянских избах,
91

а легких, с полукруглыми сиденьями, спинками и обивкой, а
еще сундук для добра, а еще шкаф большой платяной — в рай­
оне видел такое — заказал он в тридцатом году, до колхоза.
Была тут тогда артель — телеги делали, сани, дуги гнали, по
мелочи кое-что, а он, Кобзев Лаврентий Кузьмич, был в те годы
кладовщиком готовой продукции. Потом артель перевели. Он
переехать хотел, да остался: из кладовщиков поднялся до пред­
седателя. Но артель он часто вспоминал. Давно это...
Так он и сидел, поставив локти на стол, редко прихлебывая
из стакана, и веки с синеватыми белками глаз его были по
всегдашней привычке полузакрыты. Выпил два стакана, к хлебу
не притронулся. Прошел к порогу одеваться. Надел поношенную,
крепкую еще шапку с кожаным верхом, короткий, крытый ко­
ричневой фланелью полушубок и, уже держась за скобу, повер­
нулся чуть к жене. Подумал.
— Управишься тут, завтракать не приду, — сказал и толкнул
дверь. Он никогда не ж аловал жену долгими разговорами, как и
всех, кто попадал в круг его власти. Редко когда, если работа
ладилась кругом, пошутит, посмеется. А то все хмур.
Улица, на которой ж ил председатель, была единственной в де­
ревне, в обестороны от нее отходили переулки. Кобзев закрыл
ворота и пошел, чуть горбясь, сунув руки — рукавицы редко
надевал когда — в боковые карманы полушубка.
Проводив м ужа, Зинаида Лукьяновна постояла недолго возле
окна и, затушив лампу, прилегла опять. Сам теперь придет
только к обеду, сготовить ко. времени тому она успеет, а скоти­
ну — корову с телком, трех овец, поросенка — управить недол­
го. Несколько лет уже Кобзевы жили втроем. Старшие — сын и
дочь, закончив техникум, учительствовали в районе, еще одна
дочь работала тут же, в сельповской лавке, но и она жила своей
семьей. Один Ленька на руках. Последний.
Зинаида Лукьяновна легла на кровать, а Лаврентий Кузьмич
в это время шел по улице, тяжело и редко ступая, шел в кон­
тору, над крыльцом которой на куске фанеры коричневым по
зеленому было выведено: «Колхоз «Верный путь», а ниже
чуть — название района и области. В самом низу — название
сельсовета.
Было еще темно, но от изб на дорогу всюду различались следы
по свежему снегу, торопливые бабьи следы во все стороны. Коб­
зев поднял воротник полушубка, ш апку оправил и шел, хватая
морозный воздух вздрагивающими ноздрями, покашливая. Он
знал, что в конторе уже тепло, прибрано и бабы ждут его, Кобзева.
Рассыльная пришла в контору раньше семи и ко времени это­
му успела протопить печку в половине, где находились столы
председателя и счетовода. В обязанности ее входило: топить каж ­
дое утро контору, полы подмести — мыла она их через два-три
дня, смотря по погоде, — протереть столы и подоконники, воды
принести ведро и находиться постоянно тут, иной раз и после
92

обеда, чтобы, если нужно кого позвать, пойти и позвать. Кроме
того, белила она все помещение три раза в году: к Октябрьским
праздникам, Новому году и к Маю. Дрова всякий раз ей под­
возили, но пилила и колола сама. Запас колотых дров был у нее
постоянный. Считалось среди баб: если дров готовых много воз­
ле конторы, значит, рассыльная старательная. Труд рассыльной
расценивался всеми до смешного легким. И кое-кто из баб, а
особо молодые девки, которых из года в год посылали с осени
на лесоповал (все одно, что там, что здесь ничего не платят),
рвались на это место. Но Кобзев вот уже второй год держал
возле себя многодетную бабу, хоть и немолодую, но проворную
в работе, и, случалось, за счет колхоза помогал ей какую-либо
часть одежды справить, чтобы нищета не так была заметна, —
из района часто наезж али. И отпускать старался после обеда,
редко когда задерживал. Видя такое внимание со стороны пред­
седателя, старалась рассыльная.
В большой половине конторы, в прихожей как бы, где собира­
лись все, кому нужда была в контору, было не топлено совсем.
Печка и здесь стояла, но дымила она давно, еще летом несколь­
ко раз собирались перекладывать ее, и осенью разговор об этом
был, да так руки и не дошли. В передней и находились сейчас
бабы в ожидании председателя. В теплую половину рассыльная
их не пригласила, да они бы и сами не пошли; сидеть на скамь­
ях было намного холоднее, чем стоять, так они и стояли близко
друг к другу, обвыкнув в темноте, переговариваясь, и Евдокия
была среди них. Она отошла в угол, присела на край скамьи.
Ждали.
Нашло человек десять — хватит ли быков? Ездовых быков
в колхозе числилось шесть пар, и в зимнее время за каждой
парой закреплялся возчик. С первых же дней войны, как поза­
бирали мужиков (до войны бабы и знать не знали, чтобы ни
свет ни заря тащ иться в контору, в очереди за быком стоять, это
уж если одиночка какая-то), особенно в зимнее время, двух-трех
ездовых по воскресеньям посылали на другую работу — плот­
ничать, в скотные дворы или еще куда, а быков давали личным
хозяйствам. Правила такие Кобзев установил сам.
Так за быками теми — еще темень, хоть глаз коли, мороз
ли декабрьский — рта не раскрыть, или метель, как в эту ночь,
еще и семи нет, еще рассыльная не пришла в контору откры­
вать, топить, а уж подходят бабы, ребятишки ли тринадцати­
летние — очередь занимать. Зима долгая, морозы, дров много
надо, и если ты привез воз в прошлое воскресенье, то, как ни
тяни, на две недели не хватит — или проси опять. Но это еще
не все, что занял ты очередь: быков самое большее в пять дво­
ров могут дать, а народу всякий раз собирается до пятнадцати
человек. Бывает, стоишь, подойдет твоя очередь, а быков уже
нет, жди следующего воскресенья. Тут вот еще что важно —
кто выдает быков. Если сам Кобзев выдает, то хоть малый по­
рядок, но соблюдает с выдачей: допустим, дал сегодня одному,
93

в следующее воскресенье — другому. Но плохо, когда Глухов
садится за председательский стол. Если уж зло на тебя таит он
за что-то, будь уверен, походишь к нему в контору, покланяеш ь­
ся. Да хоть и без зла, хоть и стоишь в очереди, не сразу и
даст, тоже умысел свой имеет.
Он сначала родне своей дает, кумовьям да близким, а уж по­
том — кому достанется. Так его, Глухова, от ребятишек отры­
вая, угостить старались заранее, чтобы быка получить, а иначе
как? Многие бабы, которые и при муж иках несмелые были, а
теперь и подавно, сходив в контору впустую раз-другой, брали
санки, топор, утопая в снегу, шли за огород в ближайший бе­
резняк, рубили березки в оглоблю толщиной, грузили и, пере­
кинув веревку через плечо, тянули санки домой. Так и топили.
Только дров таких много надо, как солома они горят, так что
за зиму потрешь веревкой спину, потягаешь. А то на коровах
ездили, у кого корова в запряж ке ходила. Вон дед Карпухин,
он не ходит сюда, не кланяется. Сани у него хоть и плохонькие,
но свои, упряжь. Запряг корову и поехал. Он и в город на ней
ездил, а что ж ? Только уж молока не жди от коровы — зимой
особенно, если воза возишь на ней. Да уж лучше на корове, чем
на себе. Другой бы и на корове привез, а нет ее. Съели...
Но и быка получить — это еще полдела, сани нужны. Бывает,
дадут быка, а саней нет в колхозе свободных: эти сломаны, те
заняты, нет — и все. Уступай тогда быка другому, кто сани
имеет. А и отдавать тяж ко, гадай, дадут в следующее воскре­
сенье или нет? Так вечером, в субботу, еще не зная наперед,
дадут ли, нет быка, бегаешь по деревне, сани выпрашиваешь.
Сани добыл, ш орка нуж на, быка запрягать. Шорку дали, верев­
ку ищи, дрова увязывать. С веревкой хуже всего обстояло, ред­
кий хозяин имел свою, а если имел, то берег пуще глаза, по­
тому как взять ее негде было. В магазин их не привозили,
в колхозе есть, так кто же тебе колхозную даст — подумай?
А некоторые, у кого м ужики на войну не попали, имели все
вместе. Веревки колхоз для себя каждое лето вил. Перед сено­
косом...
А быки, они тоже разные. Иной, обученный только, молодой,
зауросит, залезет в снег и ни с места. Отпрягай его тогда, тори
дорогу, а сани и дрова по кряж у на себе вытаскивай. А то
старого дадут, а он слабосильный, корм какой — солома, лиш­
ний кряж положи — не тянет. Их ведь, быков, не сам выби­
раешь, какого дадут. И уж если попадал он кому в руки на вос­
кресенье, так старались поработать на нем, когда это в следую­
щий раз выпросишь-получишь! А как ни торопись, больше двух
возов днем зимним не привезти. Так в эти два воза три вкла­
дывали. Тянет-тянет бык, ляж ет на снег, закроет глаза, вытя­
нет шею, по снегу, и мычать сил нет. Иному ж алко, другому —
все равно. Врежет прутивой по боку — вставай! Так вот.
Все это пережила-перенесла на себе Евдокия, и хотя ей се­
годня можно б не становиться за быком (пятой она была в оче­
94

реди), можно б просто подойти и сказать, что не себе сначала
привезти хотела, а в свинарник, да как полезешь вперед —
свои же бабы стоят, может, у кого и щепки дров нету. Вот и
в свинарник самой возить приходится. Это значит, утром убе­
рись и, если есть нужда в дровах, бери быка и поезжай до ве­
черней уборки. Ну, на свинарник привезти ей бы и среди не­
дели дали, да там другие дела захватят, а уж сегодня заодно.
С кем-нибудь из баб сговорится и поедет. Вдвоем куда легче.
Да хоть и одна...
Так она и стояла с бабами, гадала, кто же сегодня придет на
выдачу — Кобзев или Глухов, а тут как раз и вошел предсе­
датель. Он долго обметал ноги на крыльце — снег с крыльца
рассыльная сбросила, крыльцо подмела и веник-голик положила
на видное место, — ш агнул в переднюю, поздоровался с бабами
кивком и, не останавливаясь, прошел к себе, в тепло. А рас­
сыльная так и осталась здесь.
Он разделся, повесил полушубок и ш апку и сел за свой стол.
Кресло у него было широкое, деревянное, правда, но с подуш­
кой самодельной на сиденье. Некоторое время он сидел, вытирая
платком замокревшие усы, проверяя уборку рассыльной, а как
спрятал платок в карман, негромко — но бабы, чутко слушав­
шие, что там, за дверью, сразу услыхали — сказал:
— Заходите.
И рассыльную позвал.
И бабы, толкаясь и каж дая робея войти первой, пересту­
пила порожек кабинета. И хотя очередь их изломалась и встали
они где пришлось, но каж дая помнила; за кем она, а первая
в очереди как бы уже чуть-чуть пододвинулась к столу. Рас­
сыльная отошла к окну, ей быка председатель давал вне оче­
реди.
Кобзев сидел, как он сидел всегда за своим столом, положив
на столешницу руки ладонями вниз, и пальцы этих рук, порос­
шие по суставам черным волосом, были раздвинуты и напря­
жены. Кобзев сидел, угнув голову, по всегдашней своей при­
вычке полузакрыв глаза, и, казалось, дремал, не видя никого,
но он видел всех, кто стоял перед ним, видел всех вместе и
каждую в отдельности. Баб, которых он знал давно. И все бабы
смотрели на него. И Евдокия смотрела...
За шесть долгих лет, считая с сорок первого, этак вот стояла
она здесь бессчетно, и всякий раз чудно было ей, чудно, чуть
не до смеха. Всякий раз вспоминались годы единоличной еще
жизни, и как они табунились по молодости, и с ними Лавря
Кобзев. И тоненькую девчушку, подругу свою, Зинку Касачеву,
а теперь толстозадую председательшу Зинаиду Лукьяновну, и как
она, Евдокия, заневестилась, а он, Лавря, сутулый, чуб на сто­
рону, — всего на шесть лет он был старше — провожал ее раза
Два с гульбища. Да кто тогда кого не провожал попервости?
Это потом уже, позже несколько, отстоялись пары. А скоро
и поженились ровесники его, а он еще долго ходил, выбирал.
Выбрал. Ж ивут какой год — ничего...
95

Году в двадцать восьмом возникла ненадолго в деревне ар­
тель, и он, Кобзев, ко времени тому уже Лаврентий Кузьмич,
работал в ней кладовщиком. В тридцать первом артель перевели
в большое село вниз по Шегарке, а у них, в Каврушах,
образовался колхоз. Приехал представитель района, собрали
всех в клуб, артели еще клуб. Это уже после подачи за­
явлений. Представитель, как сейчас помнит Евдокия, тот вышел
на сцену...
— Товарищи! Отныне у вас колхоз «Верный путь», а все вы
свободные равноправные колхозники. А раз создан колхоз, то
необходим руководитель. Есть предложение избрать председа­
телем колхоза «Верный путь» товарища Кобзева Лаврентия
Кузьмича. Товарищ всем вам давно известен, на ваших глазах
несколько лет работал, можно сказать, на руководящей долж ­
ности в артели, где и зарекомендовал себя самым положитель­
ным образом. Кто за это предложение, прошу поднять руки.
Та-ак. Против нет? Прошу опустить...
Подняли. Опустили. Представитель уехал. Кобзев
остался.
П ятнадцать лет сидит вот так — голова угнута, руки на столе.
Руки, почти не знавшие крестьянского труда. Одно только за­
была Евдокия, сколько классов закончил он, Лавря Кобзев...
Все это вспоминалось Евдокии, как приходилось ей этак вот
стоять в очереди. И удивляться тому, как все меняется в жизни.
Никогда не думала она, что наступит время, и придется ей в за­
мызганном своем зипуне с опояской стоять просительницей пе­
ред столом председателя Кобзева, Лаврухи, который ее когда-то
провожал, молодую. Вот ведь как в ж изни: один сидит, а дру­
гой стоит перед ним. Просит. Зависим, значит. А все, говорят,
одинаковы. Сравнялись, это верно.».
Нет, он еще считался справедливым председателем, Кобзев.
При нем, по мнению некоторых, жить можно было. А вот
в Выселках, за несколько верст от Каврушей, Дергунов, тот ни­
кого не признавал: ни больных, ни старых. Не пошел на рабо­
ту — симулянт. А слова какие научился говорить, раньше и
не знал их: «Государство, план, колхоз... Не наш ты человек...
Не в ту сторону тянешь... Учти... Запомни...»
Они, председатели, как война началась, специально в больни­
цу, что при сельсовете, ездили, чтобы симулянтам справок ни­
каких не давать и в больницу не класть. Если уж при смерти
кто, тогда только. Не заболеешь лишний раз...
— Вот что, бабы, — глухо и медленно, как он и всегда го­
ворил, сказал Кобзев. — Шесть быков через два дня уходят
обозом в город. Во вторник, понятно? — Бабам было понятно.
Обоз — это означало, что шесть лучших быков (Кобзев еще вчера
распорядился поставить их к сену) не пойдут в работу, и бабам,
заменяя ушедших с обозом возчиков, придется на шести остав­
шихся быках выполнять ту работу, которую до этого выпол­
няли на двенадцати. И еще это означало, что, пока не вернется
обоз и не отдохнут быки, по воскресеньям индивидуально тягло
96

выдавать не будут. Вот что это означало. Надо же так? Никто
не ожидал вовсе. И бабы заволновались.
— Вы трое, — Кобзев чуть повернул голову в ту сторону, где
стояла Евдокия, — Самарина, Харламова и ты, Щербакова, за­
прягайте сейчас и за соломой к Горелому табору. Солому под­
везете к коровнику, а после обеда — за дровами. К аж дая себе
на работу. Поторапливайтесь, солому в первую очередь везти.
Дорогу бить заново...
И как только он сказал об этом, бабы, которые еще надеялись
получить быка, каж дая от шести отняла трех. Осталось три
быка. И гадали бабы, глядя на Кобзева: пустит ли он тех бы­
ков в колхозную работу или раздаст им? А если даст, то кому?
Баб оставалось пятеро, быков — три. Кому? И стали они от­
талкивать друг друж ку, каж дая старалась зайти вперед, чтобы
Кобзев "ее заметил, и заспорили две из них из-за очереди,
сцепились в драке, бранясь прямо в кабинете. Никогда такого
еще не случалось, не помнит Евдокия. Ссорились на улице.
А тут...
— П рекратить, — все так же глухо сказал Кобзев. И боль­
ше ничего. Не закричал, нет. Он никогда ни на кого не кричал.
Он знал, кричать сейчас на баб все одно, что хлестать кнутом
загнанную лошадь. «Прекратить!» — только и сказал. Не при­
поднялся даже. Сидел, постукивая пальцами о столешницу.
Брови сведены. Ж дал.
А бабы и без того (и Евдокия с ними) вытолкнули дерущих­
ся во вторую половину, стали растаскивать. А в минуту эту,
пользуясь сумятицей, пробилась к столу Дарья Климцова, за­
битая совсем баба. Работая на телятнике, опоздала она в кон­
тору и в очереди была последней. И теперь, встав напротив Коб­
зева, заговорила, закричала, торопясь, боясь, что опомнятся
бабы и оттеснят ее от стола. Ее, каж ется, никто и не заметил,
заняты все были. В сторонке стояла она.
— Да, Лаврентий Кузьмич! Да до каких же пор? Или всю
нсизнь я буду ответчицей за него? Или живьем нам всем в мо­
гилу ложиться от жизни такой? Да что же я! — И затряслась
вся, руками вцепилась в тряпье на груди, в которое была одета,
и, заголосив уже непонятное совсем, рухнула на колени перед
председательским столом Дарья Климцова. Сорока трех лет от
роду. Мать пятерых детей.
Ти-ихо стало в конторе. Слышно было только, как потрески­
вал горевший в лампе фитиль. Дверь в холодную открыта, и
бабы, боясь зайти, смотрели, не шевелясь, то на Кобзева, то на
Дарью. Рассыльная стояла с раскрытым
ртом. Смотрела.
И Кобзев смотрел на Дарью.
Ничего не изменилось в нем, все так же были полузакрыты
глаза, и смуглое, крапленное оспой лицо неподвижно, толь­
ко ладони он поднял со стола и сцепил пальцы кисть в кисть.
Перед ним — Климцова, он — за столом, сзади Дарьи —
бабы...
7 Приложение к ж-лу «Сельская молодежь», т. 5

97

...Осенью сорок второго Дарьин муж, Петр Климцов, которого
по болезни не призвали на фронт, украл с тока рожь. Кладов­
щик дед Яшкин, сторож на два тока, добровольно ходил сто­
рожить, чтобы в карманах зерна принести, под утро возвращаясь
от дальнего тока, услыхал, будто за кустами заскрипела, уда­
ляясь, телега. Он за ней, догнал и шел в темноте поодаль,
почти до самой деревни. Тот, на телеге, не доезж ая до дворов,
сгрузил в кустах мешки и поехал порожняком. Дед Яшкин дру­
гим путем вернулся в деревню к председателю.
— Скажи Глухову, — коротко посоветовал Кобзев, не вста­
вая.
Глухов взял ружье, дошел до указанных кустов и залег. Две
ночи караулил, поймал. Связал Климцова и привез на телеге
в контору вместе с тремя мешками ржи. Климцова судили, дали
десять лет и увезли. Климцова увезли, а вся беда свалилась на
Дарью. Заклевали бабу, будто она крала. Вот, говорят, жена за
муж а не ответчица. Ответчица, видно. Твой муж воровал? Во­
ровал. Вместе договаривались! Вот и весь сказ. Слушай, Дарья
Петровна. Ох и хлебанула она! Двое ребятишек меньших — а
всего пятеро у нее было — раз за разом померли от голода, и
третий уже не подымался. И за быком тем же —дров привез­
ти — приходила она в контору бессчетно раз. И все на Глухова
нападала. А он ничего, будто так и надо. Муж вор — о чем
и разговаривать? Работать надо — не красть.
— О-ох, Дуня, — жаловалась она Евдокии — соседками бы­
ли они, — да разве ж так можно жить на белом свете? Давно б
руки на себя наложила, ребятишек жалко. Вот уж умрут все,
тогда. — И плакать. Евдокия помогала ей. И с дровами не­
сколько раз...
Сегодня Дарье повезло, попала к Кобзеву. А Кобзев знал, как
она живет. Он обо всех знал в деревне, кто как живет. И что
к Глухову за быком приходила. Но на Климцова и он был зол.
Зачем красть? Бабы без мужиков живут-тянут, а ты на фронт
не попал. Не можешь работой прокормить семью? И поделом.
Мало дали... Знал он такж е, что человек в силах терпеть до
определенного момента, а что потом может произойти, трудно
предугадать. И сейчас, глядя на упавшую перед ним на колени
Климцову, он понял: это конец. Предел терпению бабы.
— Возьмешь быка, Климцова, — сказал Кобзев. И доба­
вил: — На целый день возьмешь. — Когда Кобзев давал быка
сам, то разъяснял: — Только до обеда. — Или: — После обеда
бык освободится, возьмешь. — И ли: — Ты в прошлый раз брала.
Чего явилась? Погоди.
Дарья встала, с опущенной головой, мимо расступившихся
баб быстро вышла из конторы. Как слепая. Бабы толковали ти­
хонько в углу, радовались за нее.
«Ну, захлестнется теперь в лесу сама и быка захлестнет», —
подумала Евдокия, провожая Дарью взглядом. И сказала то­
варкам своим — Шуре Харламовой да Татьяне Самариной:
98

— Идемте, бабы, запрягать. Стоять тут нечего, не подадут.
Выходи. — И они сразу вышли. В конторе осталось несколько
человек, кто надеялся еще.
Двух оставшихся быков Кобзев отдал на четыре двора, на два
двора быка, чтобы привезти по возу в каж дый двор. Остальным
пообещал в следующий раз.
— Собери мужиков, — сказал он, рассыльной, когда бабы
вышли. И подал список.
Остался один.
Долго стоял он возле мерзлого окна, прикрыв глаза ла­
донью. Походил от стены к стене, сел, открыл ящ ик стола. До­
стал лист бумаги, карандаш и снова составил список из тех же
фамилий, что на листке у рассыльной. Это был список мужиков,
которых надумал он послать с обозом в город. Во вторник.
До отъезда оставалось два дня. За это время многое намечал
сделать Кобзев. Заново составил список, перечел, отодвинул на
край столешницы. И задумался.
Тихон Сорвин, Проня Милованов, Тимофей Харламов, Павел
Лазарев, Данила Васюков. Эти пятеро намечены с обозом в го­
род. Шестым шел Глухов. В списке его не было. Кобзев взял
карандаш , подчеркнул столбец с фамилиями и внизу добавил:
старшим обоза — Глухов. Откинулся к стене. И сидел ж дал
мужиков. Рассвело...

3
...А бабы, как вышли из конторы, так гуртом прямо к скот­
ному двору, где стояли быки. Старик, что ухаж ивал за быками,
еще в темь сгонял их к проруби, дал соломы и ушел. Двор
холодный, стены только рублены, потолок — жерди соломой
накрыты, пола нет. Навоз бычий смерзся, так на этих шишках
и стояли по ночам быки, и ложились на них. Старик двора не
чистил, не под силу было ему. Стар, ослабел.
Быстро разобрали каж дый своего. Кобзев, выдавая быка, клич­
ку называл, чтобы крику при разборе не было. Стали запря­
гать.
Евдокия с подругами — Татьяной и Шурой — запрягали
в стороне, переговаривались, не отвлекаясь от дела. Спешили.
— Лопату, бабы, лопату не забыть, без лопаты что и делать?
— Поедем мимо, я забегу.
— И топор, топор захвати.
— На кой черт?
■
— Поперечины рубить. Воза как раскладывать станешь?
— А Дарья... вот обрадовалась.
— Ну как же? Ей быка сколь разов не давали. Все кусты
вокруг огорода свела.
— Кто передом?
— Да хоть ты, Шура.
— Завозжать тогда надо.

09

— Поехали, бабы, время, вон уже. Пока проканителишься.
А за дровами когда? Давай!
Поехали. Шура Харламова первой, у нее бык посильнее, за
ней Татьяна, села сразу
на головашки саней, спиной
к ветру и последней — Евдокия, в длиннополом зипуне своем,
как в шинели, стояла стоймя в санях, упершись в головашки
вилами.
«Горелый табор», куда их послали, верстах в трех от деревни,
солому оттуда только начали возить, дорога не устоялась, и но­
чью сегодняшней замело ее сплошь — чуть след заметен. Поло­
са, где кучи соломы — рожь здесь была посеяна, — небольшая
и в затишье вроде — кусты кругом, а кучки чуть белыми холми­
ками подымаются, занесло. Начать решили с дальнего конца по­
лосы, чтобы на выезд под бастриг наложить, на три воза много
нужно кучек. Свернули с дороги — и в конец.
Подъехали к дальним, спрыгнули с саней, а снег выше колен.
Но за голяшки пимов не засыпался, бабы, зная об этом, еще ког­
да быков запрягали, сено жгутами накрутили да вокруг ног в
пимы. Все трое в стеганых штанах, только у Евдокии штаны
фабричной еще работы, а у Татьяны с Шурой самодельные.
В первую военную зиму додумались бабы сами стеганки де­
лать. Материал — холст домотканый, подсиненный, промеж
стежков вместо ваты тряпье мелкоизорванное. Одежину какуюнибудь, которую уже и латать невозможно, порвут — и на ш та­
ны. А уж если тряпья нет, осоку сухую можно, но она долго не
держится, в труху перетирается. Так вот каждую зиму: понизу
стеганки, а на грудь, плечи — что придется. Хорошо, у кого шу­
ба еще довоенная сохранилась, тулуп овчинный. Те — в тепле.
— Вот что, бабы, — распорядилась Евдокия. Она всегда рас­
поряжалась, когда выходило вместе работать. Да хоть и не вмес­
те. — Я пойду поперечины рубить, а вы откапывать начинайте.
Вот этот ряд начинайте, семь кучек где. На воз один.
Взяла топор и пошла к ближним кустам рубить осинки. Со­
лома мелкая, поперечин всего пятнадцать надо, по пяти ш тук на
каждые сани. Ш ура стала откапывать кучки, а Татьяне вроде бы
и делать нечего, лопата одна у них. Стоит смотрит.
— Такь, ты зажги солому, руки погрей, — предложила Шу­
ра. — Спички у меня есть.
— Не загорится она, — мерзлая, дождями ее с осени проли­
ло. Да и не озябла. Пойду Евдокии пособлю. Евдокия! — закри­
чала она. — Оставь мне половину. Сейчас я.
Пошла. Принесли за раз все поперечины, разлож или пяток
на передние сани и в трое вил начали первый воз. Солома не се­
но, много не захватишь в навильник, но трое не один, кучку
сбросали, вторую, надо к третьей подъезжать. Тронули быка, са­
ни, осевшие под тяжестью, свободно вышли из-под поперечин,
солома осталась на снегу. Все трое выругались. Постояли, посмот­
рели друг на друга. Что?
— Бабы, ничего у нас так не выйдет. — Евдокия остановила
быка. — К ак это я не сообразила, дура! На месте нужно накла­
100

дывать воз, переезжать начнешь, снова стянет. Снег глубокий,
так и будем пурхаться. Надо вот что... надо откопать сразу не­
сколько кучек, чтобы на воз хватило. Тань, ты будешь на возу,
а мы станем подавать. Шура, бери лопату, разворачивай быка,
подъезжай заново. Вот сюда.
Начали, ладней пошло. Шура откапывала кучку за кучкой.
Татьяна стояла на возу, а Евдокия — посильнее, попроворнее
подруг была она — подавала ей на воз.
— Тань, ты шибко широкий не раскладывай, — советовала
снизу. — Куда такой? Не возьмут быки, дорога — сама видишь.
Центнера по два с половиной накладем, и хватит. За дровами
еще ехать, ночью вернемся. Шура, к той кучке не ходи, в сторо­
не ока. Зачем? Между рядов направляй, на выезд сразу. Легаео,
левее. Тпру-у!
Сено с полей возить куда сподручней. Поставил быка возле
стога, бросил ему навильник и раскладывай воз, какой тебе нуж ­
но. Наложил, затянул бастриг покрепче, по любому снегу воз
пойдет, не сползет с саней, тащил бы только бык. А солома мно­
го мельче сена, да вот в кучках она, переезжать от одной кучки
к другой нужно, и если без привычки да один поехал, упра­
вишься не скоро. В войну научились бабы накладывать — возить
воза, раньше не умели. Не ездили...
Наложили все три. Поверх каждого бастриг тяжелый переки­
нули, затянули что было силы, прижимая солому к саням, вилы
воткнули — теперь выводить быков одного за другим на старый
след. Вывели каж дая своего. Слава богу, ни один воз не пошел
на сторону, можно ехать. Шаг бычий мелкий, да е о з за каждым,
да снег глубокий, хоть и след есть: идут тихонько бабы за по­
следним возом, разговаривают. Бычков напраЕЛЯть-понужать нз
нужно, дорогу сами знают. Тянут.
— Когда обоз-то уходит, во вторник, что ли?
— Во вторник утром.
— Кого пошлют, не знаешь, Дуня?
— Кого?.. Кого каж дый год посылают — Глухов опять же.
— Глухов... без него куда ж?
— Тишка Сорвин да Проня Милованов.
— Проня обязательно. Проня каждый год ездит.
— Данила, видно, кузнец. Может, Тимку твоего пошлют?
— Ну, Тимку... Тимка с Лаврухой на ножах.
Идут Татьяна с Шурой впереди, Евдокия приотстала чуть.
Глядит им в спины. Тяжело идут бабы, согбенно, а ведь неста­
рые совсем. Вот она, бабья жизнь!. В девках пока еще, так поцзетет немного, похорохорится, а как вышла замуж , родила двух­
трех, захлестнулась работой, в сорок, глядишь, старуха. А и не
жила еще. Не жила, да нажилась. Любую бабу возьми в деревне,
присмотрись к ней. Да хоть и сама... Лет десять назад какой бы­
ла! А Татьяна с Шурой — не подумаешь...
Три подруги неразлучные по деревне — Татьяна, Шура да
101

Евдокия. К ак стали лет с десяти дружить, так по сей день.
И тайны девичьи вместе, и слезы вместе, и соли горсть делили в
годы эти поровну, и дня такого в жизни не было, чтобы не за­
шли друг друга попроведать, поговорить. Евдокия с Шурой — од­
ногодки, по сорок им теперь, а Татьяна — старше на год. В дев­
ках шустрая была, остроносая, напроказить что — первая. И за:
муж вылетела первая, а не по любви. Гуляла с парнем одним и
долго — года два, однако, а потом он в армию ушел. Ушел и
ушел. Сначала письма писал, а потом перестал. Стали поговари­
вать, что нашел он себе там новую невесту и вот-вот должен с
нею заявиться. Танька сразу — хоп, замуж за Семена Самарина,
он тоже у нее в кавалерах ходил. «Запасной», — смеялась тогда
Татьяна. Вышла, а он и начал над нею измываться. «A-а, не хо­
тела за меня выходить, наплачеш ься теперь». И наплакалась!
Плачет по сей день, синяк вон опять платком прикрывает. А мол­
чит, не жалуется. Смирилась.
Он и до войны-то, Сема, был работник — с места не сдви­
нешь, но хоть немного, да шевелился. А как пришел с войны —
ногу ему оторвало, — лег на кровать — и все.
— О-ох, бабы, житья больше нету, — прибегала Татьяна к
подругам. — Уж лучше бы его убило там, прости меня, господи!
Знала б, что одна осталась, тянула б лямку. Опостылел, глаза не
глядят. Чуть что — драться. Боже мой, да что мне делать-то?
Вчера опять пролежал лежнем цельный день. А есть — давай
только. Жрет за двоих.
«Да разнечистая ты сила, — потеряв терпение, начинала
клясть м уж а Татьяна. — Да что же ты лежиш ь? Шел бы хоть в
Хомутовку, все какой трудодень заработал. Вон П ашка Лазарев,
тож об одной ноге, а все делает. Мне не под силу одной, Семен».
«А ты, з-змея, что станешь делать, пенсию мою прожирать,
если я работать пойду, а? П аш ка протез может носить, а я... на
костылях. У него ниже колена. Сравнила».
«Сема, — начинала она ласковее. — Вышел бы дров попилил
с ребятишками. Стул тебе вынесут, козлы есть. Дрова кончают­
ся, беремя на три осталось. Пойди, Сема».
«А ты, змея, куда глядишь, дрова кончаются, — Семен под­
нимал с подушки на жилистой вертучей шее маленькую, облеп­
ленную бараньими завитками голову. Х мы кал: — Ты куда гля­
дишь, я спрашиваю? Дрова кончаются. Людские бабы вон — на­
готовили. Ш лындать меньше по деревне надо, языком трепать,
жаловаться. Ясно? Вот-вот...»
Так и жила Татьяна.
И это бы еще ничего, но, как вернулся Семен, пошли у них
дети. Пришел он в сорок третьем, а в сорок четвертом Татьяна
родила, и в сорок пятом родила, и сейчас ходила по третьему ме­
сяцу. Пятеро теперь было у нее. Все сыновья. Вот как.
— Да ты не давалась бы ему, Танька, — ругались бабы. —
Куда плодишь? Время-то...
— К ак не дашься, спать вместе ложимся. Да это ничего.
102

От детей беды нету, пусть родятся. Он бы вот за ум взялся, по­
могать стал, вместе все вытянули б. А так...
У Шуры совсем другое. Тимофей от Шуры уходил на войну,
оставив ее с двумя детьми, а когда вернулся, у нее было уже
трое. Третьего родила от Глухова.
— К ак же ты легла под него? — вздрагивая от мысли одной
только, спрашивала тогда Евдокия. Всем было в удивление. Уж
от кого рожать, но не от Глухова. И от него рожали, случалось.
Но Шура?! Бабы не верили сначала, а та сама созналась.
— Небось ляжеш ь... Ленька у меня при смерти был, опух­
ший. А Глухов и раньше приставал. Молоко, дескать, будешь
брать с базы, а то умрет парнишка. Да я бы и не далась сама.
Я в тот день телят пасла, задремала на кочке — солому скирдо­
вали ночью, — а он подкрался сзади, рот заж ал и в кусты воло­
ком. Кого докричишься? А потом уж все равно. Молоко носила
всю осень, ребят выходила — вот как, бабы.
В деревне ничего не утаишь, не скроешь. Ходит баба с пузом...
От кого? От Глухова, от кого ж еще! Не одна в таком состоянии
была. Не одну ее только...
Ей бы освободиться вовремя, Шуре-то, может, и Тимофей не
узнал бы. Да как? В городе, слышно, просто все это — врачи.
Сделают, родная мать не узнает. А тут кто? Случилось же вон с
Люсей Пановой. Молодая совсем... С тех пор бабы: нет, нет, нет!
Если случай какой, только рожать.
А с Люсей вот что вышло. Похоронную ей о муже в сорок
третьем принесли, год она его оплакивала, а потом смирилась,
привыкать стала. А тут уполномоченный приехал — рни в дерев­
не каждую неделю толклись, — раз у нее остановился* второй
раз. Изба, мол, у тебя просторная. А потом уехал —г и ни олуху
ни духу. А Люся осталась. Пошла к бабке Благовой, так и так,
бабушка. Та спицы вязальные прокалила, да к ней. И что же?
Подплыла кровью Люсенька, схоронили. А Серега, вот он, в со­
рок пятом явился, в лагерях, оказывается, был. Дошло до него
все. Серега в район, уполномоченного искать. Да где ж его най­
дешь, уполномоченного того, в другой район, сказали, перевели,
А бабка к тому времени померла. И спросить не с кого. Серега
помотался-помотался да, в деревню не заезж ая, завербовался ку­
да-то далеко. Рыбу ловить. С тех пор не* слыхать. П амять одна
осталась. Люся похоронена. Была семья — и все...
Так вот и с Шурой вышло. Вернулся Тимофей, все известно
стало ему. Фронтовики как-то собрались вскоре погулять между
собой, и Глухова туда занесло. Может, что доказать им хотел.
Только он в дверь, а Тимофей хвать его за грудки да под ноги
себе шмяк. И пошел его ногами, и пошел. Глухов как закричит,
вскочил было, а Тимофей перехватить его успел да культей в
морду» Да в морду. Тот и захлебнулся кровью. Хорошо, мужики
отняли. Он, Тимофей, пришел в тот вечер к Евдокии — они с
Андреем дружили до войны, — плакал одним живым глазом,
скрипел зубами. Тяжело смотреть, когда плачет человек, а как
103

м ужик — особенно. Сел на лавку, культей двигает, лицо дергает­
ся. «На войне не плакал», — говорит...
— Я Ш урку пальцем не тронул. Она не виновата. Она мне
все рассказала. А того...
— Не бил бы ты его, Тимофей, — просила Евдокия. — Поса­
дят еще. Из-за кого сидеть?
— X... с имя! Их дело садить, наше отсиживать. А что ж
мне, глядеть на него, суку?
С такими вот мужьями жили подруги Евдокии, Татьяна и
Шура. Ж или — не тужили. А ее муж, Андрей Щербакой, не
вернулся совсем. Вот и разберись, кому лучше...
Так за думами своими не заметила Евдокия, как въехали
они в деревню, к скотным дворам повернули. Столкнули быстро
солому возле коровника, поставили к этой же соломе быков и
разошлись в разные стороны, каж дая домой, договорившись че­
рез час собраться тут, ехать за дровами. Вот какой денек выпал
им...
Шла Евдокия скоро, есть она хотела и озябла кругом, пока
ш агала за возом. Утром наказывала Варьке сварить суп брюквен­
ный — брюква еще осталась у них с осени. Шла и думала, как
поест сейчас горячего супчику, погреет себя, отдохнет немного,
а потом и за дровами не страшно. Только вот свиней еще управить на ночь, а Варьке одной никак не сладить. Ну, как-нибудь.
Ничего...

4
...Из свинарника Варька сразу пошла домой. До конторы по­
чти дошли они с матерью, мать свернула, а Варька направилась
прямо через мост в свой край деревни. Темно еще было, но чув­
ствовалось, что скоро утро. Варька устала, она всегда уставала,
помогая на свинарнике, теперь, разогретую работой, ее охватил
мороз, мерзли, немели коленки, и Варьке сильно хотелось запла­
кать. Всхлипывая, она старалась бежать, раскачиваясь и накло­
няясь вперед, и худющие ноги ее хлябали в-ш ироких голенищах
валенок. «У-у-у», — дрож ала она.
За мостом, когда до дому оставалась половина пути, она оста­
новилась передохнуть и вспомнила, что несет братьям картош­
ку — пятнадцать штук. Вытерев рукавом нос, полезла за пазуху,
достала три и прямо с кожурой быстро съела их. Стало немного
легче, она запахнулась плотнее и побежала, побежала.
Сенька с Минькой так и леж али на кровати, когда она во­
шла в избу.
— Варь, это ты? — спросил Сенька, приподняв голову. При­
смотрелся — темно в избе.
— Я, — чуть слышно отозвалась Варька от порога. — Вста­
вай, Сенька, затоплять будем, я Еам картошки принесла. —
Не заж игая коптилки, она сложила картошку в миску и подошла
к кровати. И Минька не спал. Он всю зиму болел и редко поды­
104

мался. Он леж ал рядом с Сенькой, тесно прижавшись к нему, об­
хватив его по животу ручонкой, и молча — глаза большие —
смотрел на Варьку. Она улыбнулась.
— Сколько штук? — спросил Сенька, отворачивая с груди
край дерюги, которой они были накрыты. — Сколько принесла?
А мамка где? В свинарнике? Чего она?
— Двенадцать, — ответила Варька. — Это вам, мы с мамкой
поели из котла. М амка в контору пошла. Ой, как холодно! Сень­
ка, пусти меня в середку. Нет, на печку я.
— Варь, ты возьми себе еще две, а нам останется по пяти, —
предложил Сенька. — Ладно? — Он взял две картошины и про­
тянул их сестре, а миску поставил себе на живот. Стал делить,
Варька залезла на печку, прижалась спиной к чувалу, укрылась
своей одежкой и стала есть, стараясь откусывать помаленьку.
Она ела и слышала, как едят Сенька с Минькой и шепотом счи­
тают, сколько осталось у них в миске.
Печь топили вчерашним утром, и она еще таила в себе не­
много тепла. Варька угрелась и не заметила, как задремала, а
когда проснулась, то увидела, что совсем рассвело, по избе ходит
одетый Сенька, а Минька, тоже одетый, сидит на лавке возле ок­
на, продул-протаял дыханием в намерзшем стекле глазок и те­
перь смотрит через него на улицу. Окна розоватые чуть — солн­
це взошло. Вставать надо.
Варька слезла с печи, умылась над лоханью и утерлась серой
холщовой утиркой. Утирка серая от золы. Мыла нет для стирки,
и утирку вот эту мать в золе выпаривала. Разведет в двухве­
дерном чугуне золу, положит туда все, что в стирку идет, на­
кроет чугун сковородкой и в печь на целый день — выпаривать.
Потом прополоскает в стеклянной воде — и вся стирка. Бабы по
деревне стирают этак.
— Сенька, ты умывался? — спросила Варька брата, готовясь
расчесывать волосы. Умываться их приучила мать и следила,
чтобы умывалйсь каж дый день и чтобы Варька волосы расчесы­
вала. Да она и сама убирает их. Привыкла, не маленькая.
— Умывались мы, — ответил Сенька, наблюдая за сестрой.
Он любил смотреть, как по утрам она стоит напротив куска
зеркала, прибитого тремя гвоздиками в простенке, чешет волосы.
Волосы у Варьки были и не рыжие, а как пепел. И длинные.
Сейчас она расчешет их и завяж ет тесемкой около затылка. А у
нее и лента есть, синяя, в сундуке хранится. По праздникам во­
лосы Варьке в косу мать заплетает. Заплетет, а в конец косы —
ленту. Коса светлая, а лента синяя. Заплетает мать, а сама рас­
сказывает, что у нее точь-в-точь была такая же коса, толстая да
длинная. Волосы у матери и сейчас хорошие. Варька вся в мать
удалась: лицо узкое, и глазастая такая же. Варьке с осени пят­
надцатый год пошел. В сентябре она родилась. «Вытянулась
как! — говорит мать. — Совсем невеста». Варька смеется.
Варька стянула тесьмой волосы, туго подвязалась платком и
стала причесывать Миньку. Волосы у Миньки отросли — уши за­
106

крывают. И Сенька зарос, лохматый совсем. Время от времени
мать берет ножницы и подстригает их как может. В последний
раз дядя Паша подстригал. Обещался опять, да все забывает. Или
некогда.
— Сенька, затоплять давай. — Варька отлоясила гребенку. —
Холодина какая! Иди дрова руби. Суп варить станем. Мамка при­
дет голодная. В поле она поехала, за соломой. Или за дровами.
Давай, Сенька, шевелись! Всегда ты возишься с дровами.
— А вода есть? — Сенька заглянул в кадку, стоявшую возле
большей печи. Воды натаскали с вечера. Он поднял за дужку
лохань, чтобы вынести по пути, и вышел во двор.
Рассвело совсем, пасмурно только было, морозно. Со двора
сразу, загибая за угол избы, шли следы: это мать с Варькой ухо­
дили. Да Варькин обратный след. Остальной снег вокруг лежал
нетронутый. Баньку ихнюю возле кустов, взглянул Сенька, заме­
ло под самую крышу — три рядка сруба только и видно. Баню
зимой топили редко — дрова экономили. В эту субботу мать со­
биралась топить — дорожку прочищать придется туда и дверь
откапывать. Скрыло совсем.
Поближе ко двору, на полузанесенных репьях, росших возле
изгороди, кормились снегири. «Три снегиря и две чечетки», —
сосчитал Сенька. Кусты за изгородью стояли в пушистом куржане, в огороде с веток пригнутой полыни свисали длинные кисти
изморози. А двор кругом обложило сугробами высоко, хоть на
лы ж ах катайся.
Сенька отнес лохань за двор и вылил помои, где всегда их
выливал. Лохань опрокинул вверх дном, чтобы стекла вода, и
только отошел, как на слив помойный сейчас же прилетела со­
рока и стала что-то выискивать там, прыгая и косясь круглым
глазом на Сеньку. А он уже ушел во двор, дров нужно было на­
колоть. Колотых не оказалось ни полена, но в чурках дрова еще
были. Последний кряж вчера распилили мать с Варькой. Сенька
поставил все восемь чурок рядком и взял топор. После каждой
чурки садился отдыхать. Расколол все и хотел было таскать в из­
бу, да вспомнил: сухие нужны на растопку. В избе за печью
хранилась береста, да хоть и с берестой, а сырые дрова сразу не
разгорятся. Придется брать с городьбы жердь. Так вот каждую
зиму. Весной они с матерью огораживают огород, от скотины за­
щищ ая, а зимой жерди те на растопку идут.
Выбирая, где снег помельче, Сенька пошел к городьбе. Целых
четыре пролета от двора они уже разобрали. Вытянул жердь:
какая потоньше, чтобы легче рубить, и, заж ав под мышкой, воло­
ком потащил ко двору. Ж ердь чертила по сугробам, оставляя
кривую борозду.
А Варька в это время хозяйничала в избе. Взяв веник, она
подмела пол, мусор собрала в угол, где лохань стоит, и веником
прикрыла. Потом в лохань сгребла. Обтерев подолом руки, поста­
вила на плиту чугун с водой. Нужно было лезть в подполье за
брюквой. В избе холодно, а в подполье еще холоднее, хотела на­
106

деть на себя что-нибудь, да полезла в чем была. А была она в
рубахе длинной холщовой, не подпоясанной даже, в ш танах та­
ких же, по щиколотку, а поверх рубахи надето было платье, из
мешка сделанное. Соткала еще в прошлом году Евдокия холсты
и, между прочим, платье Варьке загады вала пошить. Но пока
шила по кругу штаны-рубахи, на платье ничего и не осталось.
А и надеть девке нечего совсем, обносилась девка вся. Достала
тогда Евдокия мешок — крепкий, толстый мешок, крапивной тка­
ни, видно, до войны в нем муку держали. Три дыры прореза­
ла — для рук и головы, рукава — на рукава холста хватило —
пришила, воротник, пояску узкую сделала, покрасила одежу эту
веником березовым. Второй год, снимая только для стирки, но­
сит желто-зеленое, как осенняя трава, платье Варька, довольна.
Варька в нем и в деревню летом выходила, на люди. Ни у кого
не было такого платья...
Варька потянула за ввинченное в крышку кольцо, открыла
подполье и, опустив ноги, спрыгнула туда. Спрыгнула, осмотре­
лась, не шибко-то и холодно тут, темновато только. Подполье
просторное, два закрома в нем: в одном картош ка, ведра три, в
другом — брюква. Ничего другого в запасе у них не было. Кар­
тошка в закроме нисколько не крупнее той, что варили в свинар­
нике, картошка оставлена на семена, и мать строго-настрого за­
претила брать ее на еду. Один раз Варька с Сенькой не удержа­
лись, взяли десяток, испекли и съели. Мать узнала, ругаться ста­
ла. Никогда она не ругалась на них, а тут рассердилась, Варьку
за косу трепанула. Варька заревела, мать, глядя на нее, и сама
заплакала. С тех пор картошки не касались. А брюквы осталось
мешка два и несколько свеколин. Но из свеклы суп плохой выхо­
дит, свеклу мать парит в печке, нарезав кусочками, а потом су­
шит. Паренки те свекольные ребятишки как конфеты сосут. И из
морковки. Морковными паренками чай еще заваривают по де­
ревне.
Суп варят из брюквы. Если съедать по брюкве в день, все рав­
но до травы не хватит. Варька выбрала брюкву не мелкую,
но и не самую крупную, вылезла и закры ла крышку. Брюквину
она разрезала надвое, одну половину положила на полку,
Другую стала чистить. А Сенька все еще был на дворе, дрова
готовил.
— Варь, дай брюквочки, — попросил Минька. Он так и си­
дел на лавке возле окна, продышал еще один глазок и теперь
заглядывал в оба.Варька отрезала ему тонкий пластик. Сеньке
и себе, остальное стала крошить, как крошат для супа картош­
ку. Стала крошить и вспомнила, что есть у них кусок коровьей
кожи — в другом чугуне мокнет. Вчера они «лапшу» варили.
Поди, не заругает мать, если сварить суп с «лапшой». Не зару­
гает, там небольшой кусочек остался. Тогда нужно растоплять —
спешить, чтобы вода закипела. Кож а долго варится. Где же Секьк&? Пошлешь его, а он...
Оставив брюкву, Варька с ножом в руках раскрыла дверь и,
Устраняясь от морозного воздуха, закричала:
107,

— Сенька, дров неси скорее! Куда пропа-ал, Сенька! Ну! —
И дверь захлопнула скоро. Холодом тянуло понизу, босая она
была. — Ага, идет.
Сенька принес беремя березовых поленьев и немного щепы,
нарубленной из жерди. Хрупая поданной брюквой, он открыл за­
глушку трубы, сел на корточки возле печи, сложил на под ще­
пу, как для костра, берестину тонкую подсунул сверху поленьев
сырых и поджег бересту. Тяга была хорошая, щепа схватилась
сразу, и загудело в печи, потянуло пламя, схватывая мерзлые
березовые поленья. А Сенька, прикрыв дверцу, сходил зач лоха­
нью, налил в нее из кадки воды и снова ушел во двор. Он еще
не закончил своих дел. Когда они оставались без матери, Варь­
ка управлялась в избе, а Сенька на улице. Каж дый знал свое де­
ло. Быстрее получалось.
Докрошив брюкву, Варька достала из чугуна кусок кожи, по­
держала за край, пока стечет вода, положила на столешницу и
стала мелко-мелко нарезать «лапшой». И зрезала весь лоскут и
бросила в чугун. Брюкву — потом, она быстрее варится. Плита
нагрелась уже, тепло подымалось от нее, расходилось по избэ.
Пол бы нагреть...
Кусок кожи, изрезанной на «лапшу», — ш кура коровья. В со­
рок втором, осенью, корова у них подавилась турнепсом, прире­
зали ее, успели. Осень всю, зиму да и весну, считай, коровой той
жила семья. И неизвестно еще, выжили б, если б не корова.
А ш куру бросили тогда на чердак, бросили да и забыли. В зиму
эту вспомнила мать. Ш куру ту, ссохшуюся, в пятнах крови, от­
таяли в избе, разрезали на части, куски, по одному в день, пали­
ли в печи и, соскоблив ожоги ножом, клали на ночь в воду — от­
мокать. Когда с брюквой, а когда и с принесенной картошкой ва­
рили суп. Больш ая была корова, помнит Варька, пестрой масти.
Больш ая, а ш куру съели скоро.
Еще чайник Варька поставила на плиту. Весной, как только
распускалась смородина, они с Сенькой ходили в согру за огород
ломать смородину. Наломанные веточки вязали в пучки и веша­
ли на чердак. А зимой чай заваривали. Запах смородины хоро­
ший, все не голая вода. Мать, как замерзш ая придет, пьет этот
чай, обжигается. А когда нет никакой заварки — смородины или
моркови, — кипяток пьют...
А Сенька из вынесенной лохани напоил овцу во дворе. Двор
глухой, соломенный кругом, в темном углу, в загородке, овца у
них зимовала. Дал ей сена и, поставив лохань возле крыльца —
вдруг Варьке понадобится, — сел на поленья, стал глядеть на
улицу, в огород. Зимой он редко выходил — одеться не во что
было, только ш апка, крепкая еще, грела — отцова ш апка, вы­
ходная. Рабочую ш апку отца мать носит. Пимы сейчас он Варькины надел. Старые материны пимы. Варька в них на свинар­
ник ходит. А остальное, что на нем есть, — холстина. В прош­
лую осень шила мать.
Если встать на лыжи и пройти за огородом через кусты, воз­
103

ле которых стоит баня, будет полоса — рожь там сеяли постоян­
но. 8а полосой ручей. Ручей здесь разветвляется на два рукава,
образуя остров. Берега ручья сплошь заросли черемушником да
тальником; слетается на таловые кусты по вечерам птица-куро­
патка на кормежку, Сенька знает. До войны они с отцом ходили
туда. Только лыж отцовских давно нет — променяла мать на кар­
тошку и ружье променяла. Да и не дойдет сейчас Сенька —
ослаб. Летом он пойдет туда. Летом на острове и по всему ручью
растет сладкая трава пучка, язычков много и конского щавеля.
Но до лета еще далеко. Сенька посчитал, сколько дней до м ая,—
много выходило. Летом с Валеркой Харламовым пойдут на ост­
ров. С Валеркой они товарищи, вместе в первый класс записали
их, четыре года за одной партой сидели. Их трое было товари­
щей: Сенька, Валерка и Сережка Карпухин. Только Сережка
умер в сорок третьем. Заболел и умер. И Валерка сейчас лежит,
мать сказывала. Сенька хотел его навестить, но далеко идти, ноги
не слушаются. Вот доживут до лета, тогда увидятся. Валерка
сам первый прибежит. Вокруг Сенькиной избы вольно играть.
Они всегда тут играют. Или лягут в высокую траву за огородом,
разговаривают.
Сидя на поленьях, Сенька смотрел, как возле занесенной но
третью жердь изгороди с одного репья на другой перепархивают
снегири, а снег под репьями в чешуйках расклеванных семечек.
Зимой из-за этих кустов отец всегда возвращался с охоты.
А Сенька выходил его встречать. Оденется потеплее, встанет
на выходе со двора за соломенной стеной и ждет. И всегда про­
сматривал. Выглянет, а отец уж возле бани. Сенька бегом на­
встречу. Отец ростом высокий, фуфайка на нем просторная, под
фуфайкой безрукавка овчинная, фуфайка поясом схвачена, а к
поясу добыча привязана: заяц ушами вниз — отец на них петли
ставил — или пара белых куропаток с окутанными густым бе­
лым пухом ногами. Отец наклонится, усы заинденелые, ружье
за спиной:
— Ну-ка становись на лыжи. Та-ак, поворачивайся спиной.
Вот укутали тебя, брат. Копна. Держишься? Поехали! Раз-два,
раз-два!
Поставит Сеньку впереди себя, лыж и широкие, по снегу не
тонут, передвигает отец ровно ноги, и Сенька едет. Часто отец
брал его с собой в лес, на речку. Поленька с Варькой начнут про­
ситься, отмахнется от них:
— Вы домохозяйки, матери помогайте, а мы, мужики, пой­
дем на промысел. Вот малина поспеет, тогда и вас прихватим.
На вырубах уже краснеть начала, вчера смотрел. Малины
нынче...
Ягоду рвать они всей семьей ходили. Отец девчонкам корзи­
ну сплел одну на двоих, чтобы рядом держались, не потерялись
в лесу. Разбредутся, ищи их тогда.
И пойдут они, бывало, с отцом лес слушать, осенью, когда
хлеба уберут, картошку в огородах выкопают. Пусто в полях,
109

только стога огороженные стоят, а на них, на макуш ках самых,
отяжелевшие за лето, неподвижно сидят коршуны. Далеко видно
кругом, осенью воздух такой. И шуршанье всюду — леса опада­
ют. Встанет отец под березку, обопрется о ружье и долго стоит
так, думает о чем-то. И Сенька рядом. А ветер как зашумит над
головой, закружит, понесет листву над поляной. Падают листья
на копку отца, на плечи, на пиджак. Кинется Сенька собирать
листья разные. С березы — светло-желтый лист, а с осины — и
красный крапленый, и коричневый, и оранжевый — всяких цве­
тов. Летят, летят над полями. Ветер...
— Пойдем, сынок, — скажет отец, перебросит за спину ру­
жье и подаст Сеньке руку. Тихий отец в такие дни, говорит ма­
ло, присматривается ко всему в лесу, прислушивается. И объяс­
няет Сеньке, что к чему. О деревьях, о птицах. Долго бродят по
полям да перелескам, зайдут на свой сенокос стога посмотреть.
Сядут отдохнуть. Отец еду из сумки достанет: огурцы, картошку
вареную, хлеб, молока бутылку — для Сеньки. Поест и сам, за­
курит после. Отдохнут — и домой. Сенька потом весь вечер ма­
тери рассказывает, где были да что видели. И у отца переспра­
шивает...
Радостней всего было Сеньке, когда летом отец брал их с Ва­
леркой Харламовым в ночное коней стеречь. Часу в десятом —
летом в колхозе работу поздно заканчивают — погонят они ко­
ней на берег Ш егарки, за старую ригу. Всегда там ночами пас­
ли. Спутает отец коней, привяжет старому мерину на шею ботало, чтобы в темноте слышно было табун, а сам пойдет к воде, на
место свое, давно облюбованное. Ребятишки за ним. Сенька с Ва­
леркой хворост начнут собирать для костра, а отец спустится к
омуту поставить на щук жерлицы. Речка рядом.
Ночь, темень, протяни руку в сторону — не видно, трещит
хворост в костре. Сенька с Валеркой картошку пекут. Перевер­
нут картошку, потыкают прутиком и сырой стороной к углям
пододвинут. Ти-ихо ночью. Кони пасутся неподалеку, слышно,
фыркают, ботало звякает. А то рыба плеснет на омуте или ктото завозится в кустах. Волчок с вытянутых передних лап поды­
мет голову, зарычит негромко в ту сторону. Отец лежит возле
костра на боку, на разостланном зипуне, лицо и плечи освеще­
ны, и ноги в темноте. Рассказывает. Рассказывает, к акая рыба
водится в омуте, где он ставит жерлицы, какую наж ивку любит
ленивый, живущий в заводи, в тине, карась, какую окунь — ры­
ба, любящая проточную воду. Сенька сучком выкатывает из уг­
лей картошины, достает соль... Сенька с Валеркой уже удить хо­
дили сами, отец им удочки сделал. Клюет. Чебаков приносили
по десятку...
Ночь летняя — короткая, заслушаются ребятишки, а уж и
костер не нужен, небо на восходе светлее. Поймает отец двух
смирных, рабочих коней, посадит ребятишек на выгнутые седло
виной спины, сам сядет на Серого, и погонят они табун на ко­
нюшню. Конь мягко переступает копытами, фыркает, тянется на
110

ходу к метелкам леса. Отец разрешает проехать и рысью и
вскачь — держись только. Наперегонки!
Он все умел делать — Сенькин отец! И объяснить все мог.
Весной остановится возле только что родившегося ручья, склонит
голову, долго слушает, скажет задумчиво:
— Чистый звук у воды, ровно песню поет...
Или запрокинет голову так, что и ш апка долой, увидев тяну­
щих перелетом гусей, и будет поворачиваться за ними, из-под
руки вслед смотреть, пока не скроются птицы. Взволнуется.
— На озера пошли, устали, ишь как редко крыльями машут.
Вожак впереди. Опытный...
До войны, помнит Сенька, жили они, как и все. Хозяйство
держали, корову, телка, овец. Мясо в зиму было, да охотился
отец. По субботам — баня. Помоются, поужинают, уберет мать
со стола. Лампа посредине, стекло мытое — хорошо видно в из­
бе. Отец ляж ет на кровать, раскроет книжку, начнет негромко:
«Буря мглою небо кроет, вихри снежные крутя...» Сенька при­
жмется к отцу, зажмурит глаза, и нет уже избы, лампы на сто­
ле. Стоит он за двором, а неба не видно, затянуло, скрыло бурей,
ползет, взметаясь за огородом, вокруг кустов, поземка, наметая
сугробы. Воет зверем, стучится в окна поздним путником... Тихо
в избе, слушают все.
По воскресеньям всегда блины. С маслом, с кислым молоком.
В сорок третьем, когда болел шибко Сенька, все ему мнилось в
бреду, как ест он, обжигаясь, щи с большим куском мяса, пьет
прямо из кринки молоко. А бока кринки запотели, молоко холод­
ное, капает с подбородка прямо на рубаху. Пьет Сенька, пьет,
никак оторваться не может. Отец смотрит на него, смеется. Мать
ему подбородок утерла.
В тот год, когда отец уходил на войну, осенью собирался Сень­
ка во второй класс. Он помнит проводы. До конторы провожали
отца всей семьей. Отец шел рядом с матерью, а сбоку — Полень­
ка, Варька и Сенька. И за деревню вышли провожать. Впереди
уходили телеги, за ними — мужики. Сенька помнит, как страш­
но закричала мать, кинулась за телегами, упала на дорогу и ста­
ла разводить, шарить руками по земле. Бабы подняли ее, повели
к речке умыться. Потом пошли домой...
И сразу худо стало им без отца. Сенька три зимы ходил еще
в школу, закончил четыре класса — и все. Нужно было перехо­
дить в интернат, в семилетку в соседней деревне, а как пойдешь:
еды нет, одежды нет, сил нет. А Варька и четырехклассную не
закончила. Болела по зимам. Ослабеет и сляж ет — какая
школа?
Первое время отец хоть не очень часто, но писал. Писал раз­
борчиво, чтоб Сенька мог прочитать. Сенька все письма читал, а
потом написал ответное. Мать подсказала. «Ты бы, Сенька, хоть
отцу написал», — сказала она. Он сел и написал. О том, как ви­
дел заячьи следы в кустах за огородом. Петлю поставил, да не
поцалея заяц. И что он Еыучил стихотворение про бурю. Когда
111

отец вернется, Сенька ему прочтет вслух. Только пусть он обяза­
тельно возвращается. Быстрее...
В сорок третьем умерла сестра Поленька, они с Варькой близ­
нецы были. Умер дружок Сенькин — Сережка Карпухин. Умерла
тетя Лена Лазарева, оставив Миньку. Миньку прямо с похорон
мать принесла домой, с тех пор он и живет у Щ ербаковых. Мно­
гие умерли в ту зиму. А он, Сенька, как болел, кричал в бреду!..
В сорок четвертом от отца письма уже не приходили, мать пи­
сала несколько раз в часть, да без толку. И в сорок пятом писем
не было. Сенька слышал, как мать плакала по ночам. Сначала
все говорила им с Варькой: «Вот придет отец, вот придет отец...»
А потом перестала. И начала отдавать за картошку все, что
осталось от отца: ружье с припасами, лыжи, столярный инстру­
мент. Тулуп отдала.
Потом стали возвращаться фронтовики. Пришел дядя Паша
Лазарев, дядя Тима Харламов. Раньше они часто ходили к отцу.
А отца все не было. Пятую зиму без него. Лето всегда быстро
пролетает, не заметишь. А зима тянется, тянется...
Сенька не любит, когда зима. Холодно, дров не хватает, и есть
всегда охота. Каждую зиму ослабевал он сильно. Встанет на но­
ги, и шатает его тут же, поплывет все перед лицом. Зиму эту он
о весне думал, дни считал. Весной, только-только сойдет снег,
подтает земля, пойдут они с Варькой опять на колхозные поля
искать оставшуюся в зиму картошку. Каждую лунку тяпкой ста­
нут разрывать. Из толченой той картошки прямо на плите мать
пекла душистые лепешки. Только раньше надо успевать, а то,
как побегут на поле, встать негде.
А потом трава пойдет. Травы много, всем хватает, не ругаются
из-за нее. Сенька с Варькой крапивы мешок набьют, насекут в
корыте деревянном и начнут суп варить. Чугун ведерный — ешь,
сколько сможешь. А летом, если на сенокосе работаешь, супом
кормят колхозным. Картошка в нем попадается, и мяса крошеч­
ку дадут. Хлеб, правда, свой. С сорок второго года Сенька каж ­
дое лето на сенокосе работает, копны на быке возит. И Валерка
тоже. И нынче пойдут. Да вот зима долго тянется, будто три зи­
мы в одной. Сенька еще раз посчитал, сколько остается до тра­
вы, — больше двух месяцев выходило. Он посмотрел на небо, но
солнца не видно было — серая пелена. Хорошо было сидеть в ти­
шине двора, смотреть на снег, городьбу, снегирей, да замерз он
совсем. Пошел в избу. Вот потеплеет, чаще станет показываться
на улице. Что там Варька делает? Суп уже сварился, наверно.
Матери нет.
Варька сидела возле плиты, доваривала суп. Минька напротив
дверцы грелся. Голова у Миньки лохматая, лицо сухое, серьез­
ное, глаза большие. Сидит тихонько, смотрит сквозь дырочки
дверцы на огонь, голову набок склонил. Сенька разделся и сел
рядом. В избе потеплело заметно, плита раскалилась, малиновой
стала. И окна чуть-чуть отходить начали, и пол не так холоден.
Подбросил дров.
112

Так и застала их Евдокия, сидящих возле печи. Суп сварился,
а ребята сидели грелись, ожидая мать. Никогда они без нее не
начинали обед или ужин, если сама Евдокия не накаж ет, поели
чтоб. Тогда ей оставят. А так — ждут, разговаривают о своем...
Она, как вошла и разделась, сразу к печке. П риж алась гру­
дью, руки раскинутые приж ала к теплым кирпичам и щекой
прислонилась. Варьке сказала только:
— Собирай на стол.
А сама еще спиной к печке, спину погрела. Потом уже села за
стол, похлебала супу и долго пила чай-смородник. И так ее раз­
морило всю, потом прошибло даже. Лечь бы сейчас на минуту,
ноги вытянуть, полежать, забыв обо всем. А надо идти, за дрова­
ми ехать. Встала, одеваться начала. И так ей в тягость было вы­
ходить опять на холод, идти ко двору скотному, .запрягать и
ехать! Да кому объяснишь, кому расскажеш ь, пожалуеш ься? Кто
слушать станет?..
— Мамка, — сказала Варька, выливая грязную воду в лохань,
посуду она мыла, — дядя Паша заходил. Его с обозом посылают
в город. Он завтра нам дров привезет. Они во вторник уезжают.
И дядя Тимофей с ними. Ты не видела дядю Пашу?
Так ничего в ответ и не нашла сказать Евдокия дочери, толк­
нула дверь и молча вышла на холод. Закрыла дверь, постояла
бездумно на выходе со двора и пошла по своему следу опять в
деревню, быка запрягать. Где там бабы?

5
...Дядя Паша — Павел Лазарев, один из тех мужиков, за ко­
торыми, раздав быков, послал Кобзев бабу-рассыльную. Рассыль­
ная ушла, а Кобзев так и сидел за столом, не вставая, глядя на
лежащий на столешнице список. «Сорвин, Милованов, Харламов,
Лазарев», — перечитал он снова, будто впервые слышал фами­
лии. Эти четверо — все или почти все, кто остался от тридцати
человек, которых летом сорок первого года Кобзев провожал на
фронт. Проводили, собрал баб. Молчали долго.
— Ну, бабы, — сказал он им, — раз добровольно отпустили
мужиков своих на фронт, надо работать теперь в четыре руки
каж дая. А уж вернутся, тогда отдохнем. А?
Стали работать.
Лето сорок первого, осень... Сначала как-то не верилось, что
война. Ощущения не было большой опасности. Да и старики под­
смеивались: дурь это, дескать, войну германцы затеяли. Ш апка­
ми закидаем. Да ведь и правда... Подойдешь к карте — странато какая. Россия! Раскинь руки, и не хватит размаха от запад­
ной границы до восточной. И где-то там, в Европе, среди прочих
государств коричневое пятно — Германия. Область любую возьми
в России — и та больше площадью.
Так и говорили тут между собой: «Полгода, год от силы, а там
8

Приложение к ж-лу «Сельская молодежь», т. 5

113

и конец войне. Сколько таких войн было, и всегда Россия побеж­
дала! Да неужели на этот раз?..»
Полгода прошло, год, второй начался. А потом как разверну­
лась, конца и края не видать! И не туда, к коричневому пятну,
движется, а обратно, на восток. И вот оно, стали одна за другой
приходить в Кавруши похоронки: убит, убит, убит. А и тут не
легче: один умер, второй, третий. Старики да пацанва. Два-три
раза еще попервости сходил Кобзев на похороны, а потом и пере­
стал. Не до того стало. Ну, старики стариками, многим и время
пришло, но ребятишки, что жальче всего, — не жили еще. А ба­
бы держались. Бабам тем, сколько будет жить на земле Кобзев,
удивляться не перестанет, терпению их молчаливому. Глянешь на
иную — жилы одни, а тянет. Мужикам бы силу такую, выдерж­
ку! Девки за бабами тянулись, подростки.
Сорок первый, сорок второй — боже мой, время будто остано­
вилось! До войны, бывало, только уборочную закончили, Октябрь­
ские праздники отгуляли, вот он — Новый год, Первое мая.
А сейчас будто в год один военный кто три вложил — тянется,
тянется, и конца ему нету. Вызовут в район: «Ну как, товарищ
Кобзев?» — «Как? Будто не знаете?» — «В эту осень нужно
Сдать государству столько-то!» — «Сдадим», — спешил ответить
и уехать спешил. Он и до войны не любил ездить туда, отговари­
вался всяко. Что толку носиться назад-вперед? И не любил нико­
го там. Он, Кобзев, пятнадцать лет председателем топает, а их за
годы эти столько же перебывало. Что ни год, то новый. И у к аж ­
дого свой метод руководства, своя установка. А он, Кобзев, не
игрушка на резинке, чтобы дергаться в разные стороны. Он умел
руководить и знал, что умеет, и там, в районе, знали об этом.
Но до войны люди были, тягло, машины. Тогда можно было го­
ворить, и планы намечать, и отвечать за планы те. А сейчас
сколько получится, столько и сдадим, не спрячем, а заранее что
и обещать? Жнейки, сенокосилки — вон они стоят, да кому ра­
ботать на них? Кого впрягать в них? Вот о чем речь. А наобе­
щать можно. Ты ж потом и виноватый...
Сорок первый, сорок второй, сорок третий. Сорок третий, сорок
третий, сорок третий. Вот тогда растерялся Кобзев. Семнадцать
похоронных оттуда, здесь вдвое могил. Думал, неужели не вытя­
нем? Если там не устоять, здесь — конец всему. Только б там!
А уж здесь сами в сенокосилки, в жнейки т4 впряжемся, пота­
щим. Радио нет, газеты приходят с опозданием. К ак там? Что?
Кто кого?
Вызывают. «Ну как, товарищ Кобзев?» — «Хорошо». — «План
сдачи хлебозаготовок помните?» — «Как же, записан». — «Мы
на вас надеемся, товарищ Кобзев. Постараемся скоро быть...»
Не успеешь доехать до Каврушей, вот они следом, уполномо­
ченные. По мясу, по молоку, по кожам, по посевной, по убороч­
ной. Но с теми у Кобзева разговор недолог. Вызовет кладовщ ика
Яшкина, прикажет зло:
— Накормить! Дать с собой! Не мешали чтоб. — Потом за счет
колхозников спишется. И чём они могли помочь колхозу, упол114

помоченные те, не понимал Кобзев. Присутствием своим разве?..
Баб подгонять? Не нужно. И так натянуто до последнего. КобзеЕа учить? Чему? К ак солому скирдовать? Не нужно, с детства
знакомо. Впрочем, были и безобидные...
Вспахали, посеяли, убрали. Ссыпали в мешки, погрузили,
увезли. План сдачи хлебозаготовок. Паши снова. Хлеб нужен.
Хлеб нужен заводам, фабрикам, рудникам, армии. Нужен, это
понимал Кобзев. Но ведь и здесь нужен тоже. Все равны, всем
поровну. Здесь нужен в первую очередь. Тем, кто выращивает
его. Они тоже есть хотят. Нужен, зимой крапива не растет. Или
не понимают этого? Не видят?..
— Денисова! — выкликает баб кладовщик Яшкин в конце рас­
четного года. Счетовод тут же сидит. — Распишись вот здесь,
Денисова. В этой вот графе. Так, готово.
— Сколько же мне приходится? — склоняется баба над ведо­
мостью. —' Почем трудодень?
— Ты в посевную обедала на таборе за счет колхоза? — Яш­
кин в бумаги смотрит.
— Обедала, как же...
— И в сенокос ела?
— Ела...
— И в уборочную?
— Ну...
— И парнишка был с тобой?
— Был, Степка...
— Все, с колхозом ты в расчете. Ни он тебе, ни ты ему.
— А как же трудодни? — глядит баба на Яшкина. — Писали
целый год трудодни.
— Писали, а вы их съели. Следующая.
Не видит этого Кобзев, не слышит ничего он, нет его. Пробо­
вал говорить раз там, в районе. Что головой в стену. Что ж, пусть
так и будет. Пробыл председателем пятнадцать лет. Нужно? Мож­
но еще столько же. До пенсии чтоб. Негоже вроде после лет та­
ких работу менять. А если поперек кому, можно и уйти. Ничего.
Стерпит.
— Лаврентий Кузьмич, мужики идут, — прибежг.ла рассыль­
ная. — Всех собрала. Сейчас...
— А-а, — поднял голову Кобзев, не понимая. — Оповестила?
Ну иди домой. Погоди, по пути зайди к Яшкину, чтобы через
час был в конторе. Глухова — после обеда. Все.
Стали собираться мужики. Первым пришел Павел Лазарев. Де­
ревянная нога его с резиновой набойкой слышно скрипела, пока
шагал через переднюю. Вошел, кивнул молча, сел на скамью.
Рассыльная скамью принесла из холодной. Сел, выставил вперед
протез, стал шинель расстегивать. Пальцы не слушаются, не сла­
дят с крючком. Насилу расстегнул. Ш апку армейскую положил
рядом на скамью. Широкое лицо его задубело от мороза* рыжие
вислые усы понизу схватились льдоад. Сгреб Павел пятерней с
Усов, полез за табаком, да приостановился, вспомнил: не курит
8*

115

Кобзев сам и никому не разрешает курить здесь. А курить хоте­
лось. Выйти, если...
— Кури, Лазарев, — заметил Кобзев.
Только закурил, тут четко, будто строевую рубил, вошел Ти­
мофей Харламов. В шинели тоже, воротник поднят, пустой рукав
в карман заткнут. Не поздоровался, сел рядом с Павлом. Стали
они тянуть одну самокрутку по очереди. Молчали, и Кобзев мол­
чал, ждал, когда подойдут остальные. Подошли Сорвин и Мило­
ванов, оба в бушлатах под ремень и роста одинакового — братья
будто. Только лицами не похожи. У Тихона лицо пористое, м яг­
кое, нос широкий, вроде из резины, губы толстые, большие, гово­
рит быстро. У Прони Милованова лицо маленькое, тугое, нос со­
виный, а глаза всегда настороже — не обойдешь. Вошли, а тут
и Данила Басюков за ними, кузнец колхозный. Старше всех он
здесь, пятьдесят ему, а может, и больше. Лицом темен, каш ляет
зиму-лето, дымом от него, углем кузнечным тянет. Сел, согнул­
ся, закаш лялся сразу. Сорвин с Миловановым разговаривали.
— Вот что, мужики, — поднял голову Кобзев, но посмотрел
не прямо на них, а в сторону несколько. — Пойдете, — да они
уже и знали об этом, догадывались, — пойдете с обозом в город.
Быков вчера поставили к сену, выезд во вторник утром. Повезе­
те свиных туш двадцать пять ш тук да пятьдесят бараньих. Что
станете покупать, мы еще уточним с кладовщиком. Сейчас иди­
те в бондарку, отвода делайте к саням, завертки смените, возьми­
те в запас, чтобы дорогой канители не было. Веревки и все, что
нужно, у Яшкина. Он скоро подойдет. Сена воз накладете, получ­
ше которое. В санях этих, с сеном, конь мой пойдет. Пойдет с
конем вместе семь подвод. Вас шестеро. В дорогу колхоз вам ни­
чего не дает. Оплата — трудодни.
Мужики переглянулись: кто же шестой? Кладовщ ика, что ли,
решил послать? Да ну...
Кобзев помолчал, потом докончил:
— Обоз поведет Глухов. Все. Вопросы будут?
Глухов так Глухов, им все равно. Подымались мужики. Вопро­
сов не было. Пошли.
— Харламов! — окликнул Кобзев. — Останься, поговорить
надо.
Тимофей вернулся от двери, сел. М ужики уходили, переговари­
ваясь. Стихли шаги.
В тот вечер, когда Тимофей Харламов избил Глухова, Глухов
прибежал к Кобзеву. Прибежал расхристанный, лицо в крови, сел
возле порога, застонал, заныл.
— А за что? — спросил тогда Кобзев. Он-то знал за что, да
от Глухова хотел услышать. — За что он избил тебя? Ну иди,
подумай, завтра разберемся. Забыл ты...
Назавтра с утра Кобзев послал рассыльную за Харламовым.
А тот не пришел. Послал второй раз. Тимофей явился пьяный.
Не то, чтобы совсем, но выпивши шибко.
— Ну, — нехорошо спросил он от порога, — что скажешь,
председатель, нового? А?
116

— Закрой дверь. — Кобзев по обыкновению сидел за столом,
голова опущена. — Сядь.
— Закрою, что скажеш ь?
— Глухова бил вчера?
— Бил, — кивнул согласно Тимофей.
— Так он в район собирается, жаловаться на тебя. Сегодня со­
бирается. Это как?
— Та-ак, значит, — протянул Тимофей, — может, и ты с ним
поедешь, пред-се-да-тель? — И левой рукой своей, в которой си­
лы было побольше, чем в двух Кобзевых, сгреб Кобзева за груд­
ки и, раскачивая его, подтягивая через стол к себе, целясь ле­
вым глазом — правый, вытекший, дергался, и дергалась правая
же изрубленная щека, — левым глазом целясь в переносицу, за­
шептал :
— А я вас с Глуховым... видел, понятно? Я на пулеметы хо­
дил. А ты знаешь, чем он без нас занимался здесь, Глухов твой?
Не знаешь? Ну так мы знаем. И опосля Глухова до тебя с Яшки­
ным доберемся. Пусть едет. Только я еще разок с ним побеседую.
За все. Так и скажи. А потом...
— Отпусти, — устало сказал Кобзев, и тот послушно отпус­
тил. — До меня добираться нечего. Я весь тут. Бабу твою я не
топтал, в колхозе ничего не брал. Ни зерна. — Га-ад! — закри­
чал он вдруг пронзительно. Так, что стекла в окнах, казалось,
звякнули. Никогда такого не было с ним за пятнадцать лет пред­
седательства, не кричал он. — Ты воевал? А мне, думаешь, лег­
ко здесь было?! С бабами! Вояки... — И вышел вон из конторы,
саданув дверью. Харламов отрезвел тут же. Потом, когда остыл
Кобзев, неприятно ему было за суету свою и крик свой. Вроде бы
криком этим смазал он напрочь пятнадцать лет работы. Конеч­
но, Кобзев бы мог посадить тогда Харламова, за Глухова заступясь (при свидетелях бил) и от себя добавив. Посадишь, ну а что
дальше? С кем останешься? С кем работать будешь? Да и не его
нужно саж ать в первую очередь, а Глухова. И его, Кобзева, что
не замечал проделок того. Он бы, Кобзев, на месте Тимофея так
же бы и поступил...
Остыл, вызвал Глухова.
— Ты вот что... не вздумай писать куда или ехать жаловать­
ся. Сам виноват. А Харламова накаж ем. Разберемся и накаж ем.
Понял? Иди.
— Вот что, Харламов, — сказал теперь Кобзев, не глядя на
Тимофея. И вот в окно глядел, а оно замерзлое. — В поездке
Глухова не трогать. В первый раз сошло тебе, во второй раз м о­
жешь и поплатиться. Если не уверен в себе, пошлем другого.
Скажи спасибо, что отговорил Глухова тогда. Просто получил бы
срок. Глухова не знаешь?
— Не трону, — Тимофей встал. — Его не тронь, оно вонять
не будет. Что еще? Все? — Из открытых уже дверей повернул
ся. — Баба моя за быком приходила. Дров — щепки во дворе
не сыщешь. Что ж, я их так оставльЬ? Мог бы дать быка сегодня
на день.
117

— Приходила. — Кобзев из-за стола приподнялся, все утро
просидел, ноги затекли. Подошел к печке. — Скажешь м ужикам,
завтра с утра на быках своих по разу можно съездить за дрова­
ми или сеном, кому в чем нужда есть. По разу, запомни...
И отвернулся к окну, будто не было никого в конторе. Тимо­
фей вышел. Кобзев прошелся раз-другой от печки к столу, сел
опять за стол, начал наскоро составлять список, длинный список
товаров, за которыми посылал мужиков в город. Напишет, пере­
черкнет. За этим занятием и застал его кладовщик Яшкин.
Пришел.
— Садись, — кивнул Кобзев. Он никого в колхозе своем никог­
да не называл по имени-отчеству, даж е если человек это, как
Яшкин, например, был много старше. — Садись, давай вместе
подсчитаем. А то у меня уж в глазах рябит от этих вил-лопат.
Что станем записывать в первую очередь? К ак думаешь? По­
смотри.
— Я свой составил. — Яшкин вытащил из кармана пидж ака
листок бумаги. Очки надел. — Зачту, а ты, Кузьмич, слуш ай:
так или нет. Я тут самое необходимо отметил.
— Давай, — Кобзев положил перед собой свежий лист, чтобы
вписать решенное. — Так. Литовок перво-наперво сорок штук.
Обедняли мы вконец с литовками. Сорок...
— Не много ли, куда нам сорок, двадцати пяти за глаза?
Сколько обычно баб выходит на сенокос? В прошлое лето два
звена наскребли едва. Помнишь, как было?
— Ну сколько... сколько есть, все выходят. Мало двадцати,
клади тридцать. Писать?
— Пиши.
Каждый записал в свой листок — тридцать литовок. Яшкин
вопрос поставил.
— Та-ак, тридцать штук... есть. Теперь ведер у нас нехватка.
Ведер десятка два обязательно. Ругань всякий раз из-за них. Ба­
бы свои приносят. Что, писать?
— Двадцать, — кивает Кобзев. — Сапоги резиновые позарез
нужны, или галоши какие попадут, разных размеров. Отметь, и
мужикам наказать в первую очередь.
— Отметил. Сбрую станем покупать, Кузьмич? Сбруя нику­
дышная совсем. Хомуты...
— А зачем? Наши мужики сделают. Лазарев шорник хоро­
ший. Ремни сыромятные у нас есть, а хомуты — старые перетя­
нем. Ты вот что... не забудь, три плиты печных нужно. Веревок
сколько в кладовой? А то как сенокос, все не хватает. Тьфу, ве­
ревки же мы сами вьем!..
Часа два сидели рядились. Одно вычеркивали, другое вписыва­
ли. Дыр столько, что и затычек не хватает. Встал Кобзев:
— Хватит, старик, пошли обедать. Устал.
Уже на крыльце — расходились в разные стороны — сказал
кладовщ ику:
)(
— Весы проверь, туши ещ^ раз взвесим завтра. Без меня не
начинать. Утром пораньше в контору.
118

И сошел с крыльца, горбясь заметно. Глянул по дороге в сто­
рону скотных дворов, бабы как раз солому сгружали. Постоял,
хотел к ним подойти. Потом... Пошел домой, сел обедать.
Ж ена подала ему суп, густой суп, и мясо — Глухова добыча,
осенняя еще, — попадало в нем. Да они и котлеты делали.
По праздникам. Поел, встал из-за стола. Отдохнуть тянуло, после
еды он всегда ложился на час-полтора. Но вспомнил: «Глухова
же вызывал после обеда, надо идти». Потянулся за шапкой.
В горнице, с трудом присев на корточки с клеенчатым сантимет­
ром в руках, Зинаида вымеряла сыну пояс. Собиралась что-то
шить. Кобзев хотел было поговорить с женой, да слов не нашел
нужных. Вышел. Долго шел к конторе.
Но в конторе ни Глухова, ни рассыльной не было.- Глухов, ви­
димо, еще не вернулся — в тайгу опять ушел, — а рассыльная
ж дала у него на дому, помня наказ Кобзева. Долго нет.
«Сволочь, — с ненавистью подумал председатель. Он не­
навидел Глухова тяжело и постоянно и другого определения
для него не находил. — Сволочь. Пора заменять его. Вот сходит
с обозом, а там пойдет на общие работы. Узнает, что и как. Но
в город посылать его необходимо просто, без него там не обой­
тись...»
В самом начале войны давалась на колхоз броня, и имел право
председатель оставить по ней в деревне на период войны не­
сколько мужиков. Оставил. Данилу Васюкова оставил, кузнеца
деревенского, — без него никак не обойтись. И еще четырех че­
ловек. Можно бы и больше, да не настаивал особо Кобзев... Ду­
м ал: «Здесь как-нибудь, здесь с бабами потянем, туда нужно, там
каж дый на счету». Оставил пятерых. Двое из них умерли в сорок
третьем на лесозаготовках, один утонул на переправе, четвертый
леж ал пластом который день. А Данила-кузнец тянул понемногу.
И те остались, кого на комиссии медицинской забраковали, а
среди них Глухов. Н ужен был Кобзеву на время войны — ста­
рый бригадир ушел с мужиками — помощник, перебрал он всех
оставшихся, и все не подходили: каж дый знал свое дело и ну­
жен был на своем месте, а когда дошел до Глухова, решил: вот
кто станет.
До войны Глухов — за пять лет Кобзев понял, что это был за
дурак, — вроде бы как дурачком числился по деревне, ну не то
чтобы совсем дураком, шалопай скорее. Все работы перепробо­
вал и никак пристанища себе не мог найти. Подумав, назначил
Кобзев Глухова бригадиром. И Глухов взялся. Да так, что иной
раз Кобзев и не рад был, что поставил его. Подумывал часто:
мужики придут с фронта, спросят и с меня тоже. Снимать бы
надо Глухова. Надо, а нельзя. Глухов был раб, зверь был Глухов
и в годы эти тяж кие, когда — так считал Кобзев — только при
Дисциплине жесткой и можно было вытянуть, Глухов был Кобэеву необходим. И незаменим. Он делал такое, что иногда нужно
было делать и чего делать сам Кобзев не хотел. Климцова, к
примеру, поймать с рожью... Да мкло ли чего? Скажи только,
119

горло вырвет за колхозное. Для всего этого и держал его Кобзев
возле себя.
Глухову война не война. Основное что — сам не голодал, м а­
ло того — вот еще дело в чем — отчасти подкармливал и Коб­
зева. Если Яшкин — все об этом знали, да и кто на его месте
мог бы удержаться в годы такие — кормился возле кладовой,
если Глухов, только отвернись, мог зацепить что угодно, то Коб­
зев колхозного не брал. Он мог сказать семнадцатилетнему воз­
чику: «Ваня, привези дровишек после работы». Сказать и знать
заранее, что парень тот расшибется в доску, лишь за то, что
председатель назвал его Ваней, привезет дрова. Только это. И ни­
чего другого. Но и голодать Кобзев не хотел. Сам — еще куда
ни шло, но чтоб семья, дети, живущие на стороне, этого он до­
пустить не мог. Он мог уйти с председательства, отправиться на
фронт, лишь бы семья не голодала. Всю войну Кобзев держал хо­
зяйство: корову, трех-четырех овец, поросенка. Кур, конечно. Он
бы мог держать и больше, да неудобно было перед своими же
деревенскими — многие коров лишились за годы войны. Многие
и курицы не имели. Своего на зиму все одно не хватало, и, ког­
да нужно было мясо (а нужно оно было круглый год), он гово­
рил Глухову: «Иди». И тот шел в тайгу за лосем или другой
какой дичью на день, два — сколько потребуется. И приносил
мясо. Ночью приносил Кобзеву, ставил в сенях мешок и уходил.
Всю войну помогал. И, чувствуя, что председатель в некоторой
мере зависит от него, Глухов начинал иногда едва заметно тес­
нить председателя. Но тот только подымал на помощника свои
полузакрытые глаза, как Глухов тут же оседал. Пять лет было
так. Но шел уже сорок шестой год, и хотя знал Кобзев, что ни
через семь, ни через десять лет не будут они беситься с жиру
после такой разрухи, но твердо был уверен, что хоть и потихоньк}7, но должны пойти дела на поправку. А потому надо было пе­
рестраиваться на мирный лад, и с бабами, и с мужиками вернув­
шимися, и с Глуховым решать. С Глуховым — в эту зиму Кобзев
уже не посылал его на охоту, отказавшись таким образом от по­
мощи раз и навсегда, — он уже решил. Вот вернется Глухов с
обозом, и все. Пойдет на общие работы. Морду наж рал — за вер­
сту видно. Тот же Тимофей Харламов станет на его место. По­
просить хорошо — согласится. Не посылать же его с одной рукой
на общие. Да и глаза нет. Правильно расставить мужиков — пой­
дут дела...
Не дождавшись никого, Кобзев пошел к бондарке. Му­
жики около возились с санями, а от скотного двора за кусты,
за поворот, тронулись три подводы — бабы поехали за дровами.
Кобзев погсвсрил с мужиками, пошел к коровнику, со­
лома где.

6
...Дорогу в лес, как и к соломе, замело за ночь, и следа све­
жего не видно было, никто в ту сторону не поехал. Дорог по дро­
ва несколько от деревни, кто в какой стороне живет, там и доро­
120

гу в лес торкт. Ехали бабы, как и утром, след в след. Версты три
никак проехали — а путь дальний, — как закричала Евдокия
Шуре, та и остановилась. Передом ехала.
— Бабы! — Евдокия сошла с саней. — А на кой черт нам в
самый тупик переться? Пока туда да обратно, затемно вернемся,
а управляться когда? Вон березкик в стороне. Напилим какие
есть. Сворачивай, Ш ура, правь вон на ту березу с развилкой.
Правее, правее бери, а то на пни налетишь. Пеньков там, пом­
ню... Да мы ведь косили как-то вокруг согры этой. Забыли?
Меньше чем в полверсте от дороги березняк стоял, и березки в
нем частые, не то чтобы тонкие, но и на дрова их в доброе вре­
мя никто бы валить не стал. Но попадались, как присмотрелись
бабы, среди них и неплохие совсем. Да и что выбирать, все одно
сгорят. Тонкие — они еще лучше. Подручнее. Поехали бабы
к ним.
Приехали туда, развернулись краем согры и своим же следом
на дорогу опять. Путь пробили, чтобы с возами быкам легче ид­
ти. Вернулись, поставили быков голова к голове на таком рас­
стоянии, чтобы дерево, падая, не зацепило. Соломы бросили им и,
утопая в снегу, подошли к крайней березе. Оттоптав кругом, Ев­
докия ударила раз-другой обухом топора по с т е о л у , сбивая снег
с сучьев, и, подняв голову, посмотрела, куда лесина клонит верщину, подрубила четверти на три от земли. Шура с Татьяной, со­
гнувшись, стали пилить, валить с корня. Подрубив, Евдокия за­
шла с обратной стороны и, навалившись на ствол плечом, давила
до тех пор, пока береза, дрогнув вершиной, пошла, набирая силу,
обхлестывая другие деревья, и ахнула, разбивая по сторонам
снег. Была она, береза эта, не шибко толстая, как раз бабам под
силу, и четыре хороших, как определила Евдокия, выходило из
нее кряж а. П ятясь с топором к вершиие, Евдокия проворно ста­
ла обрубать сучья, а бабы вслед за нею раскряжевывать ствол, и,
пока они кряжева ли и отпиливали верхушку, Евдокия успела по­
дойти к другой березе, отоптать снег кругом и подрубить ее.
И высмотреть еще несколько деревьев, поближе которые...
Так, раз за разом, торопясь и не разговаривая почти, свалили
они десятка полтора деревьев — из которой березы четыре, и з
которой три кряж а выходило — и, развернув ближние сани, ста­
ли накладывать. Сперва поперечины положили. Тоже вот попере­
чины нужны, как и под солому, чтоб воз пошире разложить,
только короче они немного и не по пяти их идет на сани, а г.о
две — возле головашек одна и в конце саней, напротив послед­
них копыльев — другая. Положили и стали накладывать кря­
ж и: те, что потолще, вниз, а тонкие сверху, чтобы силу на них
не тратить лишнюю, поднимая. Наложили все три воза, увязали
с закрутками, надо на дорогу выезжать.
— И-но, пошел! — Тронули первого быка, бык старый, воз
сначала в сторону дернул, чтоб с места сдвинуть, и, навалив­
шись плечами на шсрку, потянул. За ним остальные. Помоли­
лись бабы, каж дая про себя, чтоб дотащили быки до дерейни, не
121

ложась на снег. Л яж ет, вытянет шею по снегу — и реветь.
Чтоб завертки — петли веревочные, которыми оглобли к саням
прихвачены, — не порвались. Распрягай тогда быка, сбрасывай
дрова, делай новые завертки. А из чего? Веревку рубить — один
выход. А вот как оглоблю поломает, заваливаясь в снег, тут уж
садись и...
Нет, выйдя на дорогу, тронули быки, не останавливаясь, и ба­
бы за последними санями пошли, не отставая. Сейчас, как бы ты
ни устал, садиться на воз нельзя: тепло, набранное при работе,
выйдет враз, и схватит тебя морозом — закоченеешь. Иди сле­
дом, грей ходьбой ноги, руки вот только схватились, варежки
насквозь промокли, пока пилили-накладывали. Идут бабы, молча
идут. А темно уж, да и чему удивляться? Зима, в шесть часов
темь. Вот поворотила дорога, деревня скоро.
Доехали слава богу. Сворачивая к свинарнику, Евдокия оста­
новила быка.
— Бабы, вы, как дрова скидаете, приходите ко мне. Хоть кар­
тошки поедим. Картош ка с утра поставлена, котел целый. Погре­
етесь, домой возьмете картошки. Ребятишкам.
Отказались. Им, Татьяне с Шурой, на коровники сейчас, после
дров. На каждой по тридцати голов числится. Корм раздать при
фонарях надо, подоить каждую надо да молоко на себе, на коро­
мыслах — а идти вон аж куда! — отнести на сепаратор. О тказа­
лись. Понужнула Евдокия быка, повернула к свинарнику по сле­
ду своему.
Подвезла, сбросила дрова возле свинарника и было уже раз­
вернулась отогнать на скотный двор, да вспомнила, напоить на­
до, в обед не поили быков. Взяла ведра, спустилась к ручью, к
проруби, а ее занятуло за день, надо за топором идти, прорубать.
Прорубила, принесла два ведра быку — напился. Отогнала, рас­
прягла и обратно в свинарник. Подошла с фонарем к печке, теп­
лая печка; сунула руку в котел — картошка теплая, толченая
уже картошка, с отрубями перемешенная. Зарыса, милая, при­
шла, постаралась. Села на теплые кирпичи Евдокия, поставила
рядом фонарь и, держась одной рукой, как Варька утром, за борт
котла, стала черпать свободной толченку из котла и есть, отру­
бей не чувствуя. Поела, и пить захотелось ей. Оставалось в вед­
ре после быка немного воды, потянулась было Евдокия, да по­
брезговала: хоть и чистая, но скотина все-таки. Потерплю до
дома.
Пока сидела в тепле, сковало все тело — ни спины согнуть-разогнуть, ни рукой-ногой двинуть. А надо было вставать, разно­
сить свиньям. Взяла фонарь...
И так она устала в день тот, что не помнила, как и до дому
дошла. Заш ла в избу, тепло, ребятишки спят, только Варька спро­
сила с печи: «Это ты, мамка?» Ш агнула к плите, наш арила в
темноте чайник и долго прямо из носика тянула смородник. На­
пилась, стала раздеваться. Ватники промокли насквозь, сняла их
Евдокия — и на плиту. На плите, рядом с чайником, чугунок
122

стоял с «лапшой», что в обед варили. Оставили ей ребята на
ужин. Сняла Евдокия «лапшу» — утром сами доедят — и чай­
ник сняла, а все мокрое — на плиту. Пододвинула к печке обе
скамьи, фуфайку постелила и легла под зипун — холодный зи­
пун, мокрый понизу. Легла — и как в яму. Только успела поду­
мать неясно: во вторник обоз уходит, надо Павлу собрать с со­
бой, картошки принести из свинарника, колобков наделать. Путь
дальний, что-то ж надо в дороге есть.Сколько дней они проез­
дят! Хлеба ему бы...

7
...Павел Лазарев уходил на войну в один день с Андреем Щер­
баковым. Дружили они в парнях еще: перед войной самой Анд­
рей конюхом работал, а Павел плотничал. Андрея — охотник он
был хороший — отправили на короткий срок в снайперскую шко­
лу, а потом в лыжный батальон, под Ленинград. А Павла сразу
на передовую, в пехоту. В сорок четвертом осенью — то и обид­
но, что наступление шло по всему фронту, — ранило его. Отпра­
вили Павла в госпиталь, отняли ногу правую ниже колена, да
так с ногой этой он почти до победы самой и провалялся по гос­
питалям. И никак не знал, что в деревне его Кавруши еще в со­
рок третьем году умерла жена Елена, оставив трехлетнего сына
Миньку. А когда вернулся, все и узнал. Миньку взяла к себе
Евдокия Щербакова и выходила его, жена Елена третий год ле­
ж ала на кладбище, а изба так и стояла пустая с сорок третьего
года. И много чего другого узнал он, вернувшись в деревню свою
Кавруши. На родину, к семье...
Вернулся Павел в Кавруши в апреле сорок пятого. Теплые
дни стояли, таяло хорошо, но верховая дорога, унавоженная за
зиму, еще держалась. Девки возвращались домой с лесозагото­
вок, они и подвезли Павла. Слез он на въезде и по-за огородами,
приволакивая протез, прошел к своей избе. Сел на крыльцо спи­
ной к заколоченной двери, поставил в ногах вещмешок, в кото­
ром гостинцы — сухари, два бруска сырого мыла, несколько кус­
ков сахару, махорка еще в желтых пачках, медали его — поло­
ж ил и долго сидел. Курил, глядя на остатки изгороди — на
дрова растаскали, видно, — на баню в огороде. Глядел, думал,
да так ничего и не придумал.
Встал, пошел к Евдокии.
Сын его не признал, да и признать не мог, потому как родил­
ся он осенью сорок первого, в те дни, когда Павел уже воевал.
А к семье Щ ербаковых привык и Евдокию матерью называл.
Выложил Павел все из вещмешка на стол — махра да медали
остались, сел на сундук, как был, в шинели расстегнутой, ш апку
только снял. Ребятишки смотрели на него, он — на них. В избе
бедно...
— Вот что, Дуня, за сына, что сберегла, спасибо тебе. Ничем
123

отблагодарить не могу сейчас, что есть, — указал он на стол. —
Ж ил Минька у тебя три года, еще пусть побудет. Мне его на се­
годняшний день девать некуда. Обживусь, возьму к себе. А пока
буду помогать, как сумею. Завтра в контору, работу просить. Вот
и все...
Долго он сидел в тот вечер у Щербаковых. Пили чай с суха­
рями, разговаривали. Сидел, облокотясь на край стола, вытянув
казенную ногу, лицо худое, волосы короткие, рыжеватые вис­
лые усы. О войне рассказывать не стал, слушал Евдокию, как
они жили тут, как хоронили его, Павла, жену. Лицо строгое,
только усы сгребает, мнет пальцами. Засобирался уходить, а ку­
да? В избу холодную? Постелила ему Евдокия зипун свой на
пол, и лег он, как был в солдатском, под шинель свою, протез
только отстегнул, а в голова опять же вещмешок да шапку. Н а­
утро ушел к избе своей, отодрал доски от окон, изрубил на дро­
ва снесенные к крыльцу жерди, протопил. Варька подмела, по­
мыла пол, протерла окна, и стал Павел жить в своей избе, захо­
д а по нескольку раз на день к Щербаковым. Работать пошел в
шорную, а кроме всего, будучи с детства мастеровитым, умея
править любую работу в крестьянстве, стал он подрабатывать на
стороне: кому раму связать-застеклить, кому сапоги пошить, ес­
ли кожа находилась, да и кожу выделать мог. Тем и кормился,
и сыну нес, ребятишкам Евдокии, если случалось заработать что.
Но в шорной сидел он только до лета, а как начался сенокос,
стали посылать его на разные работы, а чаще всего — метать
стога, а позже, на уборочной, и снопы швырял в молотилку, со­
лому скирдовал. А ведь это не просто так. Попробуй покрутись
лето-осень с навильником вокруг стога или скирды! На двух но­
гах ш ататься начнешь, а тут на протезе. Н атруженная работой,
открылась у Павла рана, и как увезли его в октябре — снегу
еще не было — в госпиталь, да только в феврале вернулся. А те­
перь вот в числе других мужиков уходил он с обозом в город...
На другой день Павел запряг быка, н а котором должен был
отправляться, выбрался — тут же, за двором Евдокии, — с вер­
сту от деревни, нарубил подручного березняка и вместо одного,
как велел председатель, привез два воза. Сбросил дрова, поехал
к конторе. Там, возле колхозного склада, председатель, Яшкин и
счетовод взвешивали туши, записывая каж дый себе, а мужикиобозники прямо с весов грузили туши на сани, накрывали бре­
зентом, затягивали веревками, чтобы завтра, чуть рассветет, тро­
нуться в дорогу. Подогнал в очередь Павел сани к ве­
сам, начал грузить-укладывать. Глухов тут же бегал, распоря­
ж ался себе...
А Евдокия, управясь утром с Варькой (Варьку брала с собой
не управки ради, а чтобы картошки поболе прихватить), стала
варить принесенную картошку, сварив, усадила ребятишек чис­
тить ее, потолкла очищенную и накатила из толченки шесть не­
больших колобков. Готовые колобки вынесла на ж естяном'листе
на мороз. Вечером вчера принесла она за пазухой штук тридцать
картошин, так и на колобки хватило, и ребятишки наелись. Еще
124

принесла она за голенищами валенок отрубей и, просеяв едва от­
руби те, испекла на плите прямо две большие лепешки. Ничего
другого не смогла она собрать Павлу в дорогу.
До города, еще Андрей рассказывал, верст около трехсот.
Сколько в день груженый бык пройдет? Тридцать верст, не боль­
ше. Вот и считай: туда дней восемь-десять идти обозу, обратно
столько же, да там дня три-четыре обязательно быть. Бабы гово­
рили — не раньше как двадцатого марта назад обернется обоз.
А что за это время есть-пить будут мужики, не знала Евдокия.
Может, председатель из колхозного выпишет им что-либо, а по­
том зачтут? Иначе...
До войны еще — и дЬ войны обозы каждую зиму ходили, и
Андрей два раза с ними ходил — всякий раз идущий в город
обоз был событием для деревни. Уж о том, что взять с собой по­
есть в дорогу, тогда и не думал никто. И не на быках ездили —
на лошадях. Лошадей за неделю до выезда овсом начинали под­
кармливать. Не успели проводить, а они уже вот, вернулись об­
ратно.
Так же, как и сейчас, уходил обоз в первых числах марта,
иногда пораньше чуть: как только стихали метели и устанавли­
валась дорога. Еще до марта, бывало, ой-ой сколько дней, а уж
разговоры промеж мужиков идут: кто нынче поедет, назначат
кого? И каж дому охота была большая хоть раз в несколько лет
в городе побывать. Отдохнуть от работы колхозной, по магазинам
походить, купить что-нибудь по мелочи, а больше — поглядеть.
Праздником это считал каж дый колхозник. А не каждого и
назначали в обоз. Если чуть провинился в жизни колхозной, не
загады вай: не пошлют. Так поездку ту, как премию, зарабаты­
вали. Ну и Кобзев не обижал мужиков. В эту зиму, к примеру,
уходит с обозом шесть-семь человек, в другую столько же, но
уже не те, что вели обоз в прошлый раз. Все перебывали. А ба­
бы, как узнают твердо, кто едет, начинают осаждать мужиков
тех, чтобы отправить что-либо с ними продать там, товару нуж ­
ного привезти взамен, гостинцев городских. Каж дый хозяин дер­
жал в ту пору корову и масло, хоть немного, мог собрать, сэко­
номить на продажу, килограммов двадцать-тридцать мяса не в
ущерб себе почти каж дая семья выделить могла или сала свино­
го. Отправят обоз и ждут всей деревней, дни считают. А уж как
приедут, то мужиков — ну, в своей семье само собой — затас­
кают по деревне, угощая. И разговоров, рассказов будет и в за­
столье, и на улице — до следующей поездки. И Евдокия всякий
раз посылала что-то на продажу, радовалась, когда назначали в
обоз Андрея, и ж дала вместе со всеми, и гостинцам привезенным
рада была радешенька. Бабы все обижались, что их не посы­
лают...
Уходит завтра обоз, а ни волнения тебе, ни радости. Перевер­
нулось все сверху донизу. Ни м уж а нет, ни послать чего. Было
у Евдокии с осени припасено два ведра клюквы, клюкву эту и
надумала она послать с Павлом — до сих пор не знала, что пой­
125

дет обоз, — чтоб продал он ягоду и купил одежу ребятишкам, а
нет, так материю, что подешевле да крепче. Сам знает, что на­
до. Да и накаж ет ему...
В тот вечер, накануне отъезда, Павел, зайдя к Щербаковым,
мало пробыл у них, взял клюкву, продукты и ушел, попрощав­
шись: утром рано вставать.
Евдокия закрыла за ним дверь и решила тут же лечь, чтобы
отдохнуть за всю неделю, — завтра, помимо уборки ежедневной,
другая работа найдется. Легла, и то ли потому, что не тревожил
ее никто, или что снов не было, а только проснулась она за пол­
ночь, выспавшись, будто к утру. И сколько потом ни пыталась
уснуть, не могла, но и до утра вот этак леж ать не выдержишь.
И стала она о муже думать: не то разговарить с ним, не то
письмо ему писать...
...Письма мужа, полученные за три года, перечитанные, пере­
считанные множество раз за время ожидания, леж али в сунду­
ке, завязанные в чистую тряпку. Столько же ответов дала обрат­
но Евдокия. Еще в самом начале просил Андрей, чтобы не распи­
сывала она шибко, как там в деревне, а писала самое необходи­
мое, о детях больше. Евдокия так и делала. Писала коротко: ж и­
вы, здоровы, работаем — будто от лица всех баб писала, —
ждем вас живыми. И все. Да в письмах, хоть на сто страниц
каждое отсылай, разве расскажеш ь обо всем, что случилось в де­
ревне, как жили бабы без мужиков, как жила она, Евдокия, что
думала-передумала за это время? И много чего накопилось у
нее рассказать. А писала коротко: живы. Словом этим все
сказывалось. Да и сам он сообщал: воюем... и все. Ну, еще
пять-шесть строк. О детях спросит, здоровы ли, ходят ли в шко­
лу. Приветы кому...
Муж Евдокии Андрей Пантелеевич Щербаков уходил на фронт
на четвертый день войны. А день тот первый, когда узнали о
войне, вспоминает Евдокия часто.
С утра все разошлись по своим местам. Работать. Война, ска­
зывали, началась ночью, а в Кавруш ах в полдень известно
стало. Андрей пришел из конюшни вялый какой-то, сел ни лав­
ку, долго молчал. Евдокия уж напугалась: не стряслось ли че­
го, может, лошадь пала? А он объявил: «Война, мать. Давай к
конторе сходим, что там скажут?» Пошли. Собралась вся дерев­
ня до выгребу, и Кобзев подтвердил: война. Нарочный из сель­
совета приезжал.
На второй и третий день раздали мужикам повестки, на чет­
вертый провожали их.
Собрала
Евдокия в заплечную с лямками сумку кружку,
ложку, еду, табак, спички, закинул Андрей сумку ту на плечо
и пошел. На войну пошел, будто в другую деревню. До конторы
пошел сначала. Евдокия сбоку, ребятишки сбоку. Подошли, а
там крик, гармошка, и плачут, и поют — все вместе. Старики,
старухи немощные и те здесь. И телеги стоят наготове. Из со­
седней деревни подъехали. Ребятишки правят.
126

«Ну, мужики, — Кобзев вышел из конторы, — давайте про­
щаться, да время ехать.
Запели тут девки «Как родная меня мать провожала», и
Андрей подошел от телег. Трезвый совсем. Он и так-то не шибко
большой любитель был выпивать, по праздникам если, а сей­
час, на проводах, совсем не стал. Перецеловал ребятишек, с
Сеньки начиная, поднял голову.
— Ну, мать, давай с тобой. Пора уже. Прощай пока...
А вот тронулись телеги, и пошли за ними следом все — за
деревню проводить. И Щербаковы пошли. Остановились за край­
ней избой на минуту какую-то напоследок, а и не надо бы этого
делать, выходить сюда. Попрощаться возле конторы, и все. Шли
когда, держались еще бабы, а как остановились телеги — на­
взрыд. Похороны, и только. Кобзев побежал к передней телеге,
торопится, а сам рукой машет:
— Пошел!
Тронулись. Телеги уходят, а бабы за ними следом, телеги
уходят, а бабы за ними. А куда идти, не пойдешь до сельсове­
та самого. Отставать стали, одна, другая. А телеги все дальше,
дальше. Некоторые мужики сели на подводы, а много еще шло
за последней. И Андрей с ними. Высокий, хорошо видно его.
Отойдет в сторону, обернется и рукой махнет. И все дальше,
дальше, а потом и совсем скрылись за кусты, на повороте до­
рожном. Будто из сна нездорового пришло это все к Евдокии:
как простилась, как вели ее бабы домой, как пролеж ала она
остаток дня лицом в подушку. Звон тяж елый в голове. Глу­
хой. Боль в сердце. Ёоль во всем теле...
Что ж, как бы там ни было, а жить надо. Встала утром да и
пошла на работу, как ходила до сего дня. Идет улицей — ох,
опустела деревня без мужиков! Бабы да ребятишки. Старики
еще. И молчалив каж ды й стал, идет — глаза в землю, думу
свою думает. И Кобзев будто другой. Он и раньше-то не улыб­
нется, не засмеется лишний раз, а тут совсем насупленный. На
работу посылает — командует будто. А работы с* тех дней втрое
прибавилось, стали ее меж баб распределять. Работа крестьян­
ская, известно, на земле всю жизнь. Ничего нового. Паши, са­
жай, убирай...
При жизни единоличной, помнит Евдокия, каж ды й свой надел
лошадьми
пахал, а как колхоз образовали, трактора присла­
ли. Трактора газогенераторные, на древесных чурочках работа­
ли. Так они и в войну остались, трактора эти. Трактористов иозабирали, Кобзев тут же на курсы — курсы при МТС органи­
зовали — девок послал учиться. Проучились они нужное время
и по сей день на тракторах работают. Польза от них большая,
от тракторов, с конем не сравнишь, но и канители много —
одних чурочек не напасешься. Он, трактор, окромя девок, еще
возле себя с десяток человек обслуги держал. Еще до пахоты
далеко, а уж баб день за днем посылают в лес, кряж березовый
заготавливать. Да и не всякую березу валить можно, суковатая
127

не пойдет, ровную выбирают, долгую, с сучками мелкими. Вот
как. Неделю-другую заготавливают бабы — чурочек много тре­
буется, пахота, потом посевная. Заготовили, вывозят на несколь­
ких подводах. Вывезли, кряж за кряж ем на козлы и в пятьшесть пил пилить кряж и те на коляски, шириной пальца в
четыре, не больше. Распилили, каж дую колярку расколоть нуж ­
но на мелкие чурочки-бакулки. Чурочки потом сушат долго в
специальных печах-сушилках, сухари березовые насыпают в
мешки, и только началась пахота, две, а то и три подводы возят
их с утра до ночи к тракторам. Засыпал в топку полмешка чу­
рочек тракторист, проехал туда-сюда по борозде, опять засы­
пай. Позже еще два трактора пригнали в колхоз, трактора-ко­
лесники, задние колеса большие с шипами частыми, тем чуроч­
ки не нужны, на горючем работали. За тракторами девок посы­
лали аж на железную дорогу — перегонять. Перегон тот прак­
тикой стал для девчонок, рулить научились.
А сеяли большей частью вручную. На тракторах — девки,
слез больше, чем работы. То завести не может, то поломка слу­
чилась — не найдет, в МТС надо посылать за механиком. А
МТС за тридцать километров! Поломка выявилась, запчастей
нужных не оказалось, стоит трактор. Или горючее вовремя не
подвезли. Пока суд да дело, старики сеяли потихоньку вручную.
Соберет Кобзев дедов, кто в силе еще помогать, навесит себе
каж дый на полотенце через плечо лукошко, насыплет в него
оемян, и пошли — один за другим — по полосе. Что роясь, что
лен, розно сеяли и успевали к сроку почти.
Всякую работу перевидела, переделала своими руками Евдо­
кия. Кроме основной, на свинарнике, и за плугом ходила она
во время пахоты, и боронила на быках полосы те вспаханные,
засевала их потом, ш агая в ряду стариков, серпом ж ала посевы
созревшие, снопы вязала, бросала в уборочную — ребятишки на
подводах подвозили — снопы в зев молотилки, солому скирдо­
вала, и сено косила, и копнила его, и в стога метала каждое
лето. И всякую другую работу, куда б ни посылали, делала. Бок
о бок работали с ней бабы, те само собой, старики, что до войны
еще на печи лежали, девки молодые, которым намечено было
рожать, под навильником гнулись, ребятишки, от школы ото­
рванные, подростки, ставшие муж иками враз.
За работой — рожь ли ж ала, солому ли скирдовать начнет —<
часто вспоминала Евдокия слова матери. Давно еще мать покой­
ная говорила ей: «Дуська, случится, тоска навалится на тебя,
ты не давайся ей, найди заделье какое, стирку затей или еще
что, голова и прояснится. Думай о другом. Я вот всю жизнь
свою этак>. За четыре года войны, да и сейчас вот, чего-чего, а
заделья хватало! Столько работы, тосковать некогда! Но все од­
но: как вспомнит мать, так и слова эти ее...
На работу начнут баб назначать, Евдокию на самую трудную,
куда муж ика надо б. Ты, дескать, здоровее остальных. Может,
и была она здоровее тозарок своих — до войны только. Не спо­
рила, шла, куда посылали.
И если бралась работать, только
128 .

обед и был отдыхом. Бабы серчали часто, и, к примеру, возле
молотилки снопы подавать никто не хотел становиться с ней в
паре. Замотает, дыхнуть не даст.
Или косить станут, бабы один покос кончают, она — вто­
рой. Ругались бабы всяко.
— Да ты что, Евдокия, двужильная, что ли, конь и тот уста­
ет. Ее, работу, не переделаешь всю, хоть захлестнись. Куда вот
гонишь? Или заплатят больше нашего?
Молчит, молчит Евдокия, а потом и скажет в сердцах:
— А и садиться станем через каж ды й час, толку большого
не будет. Н икуда не уйти нам от работы. Мы ж ее делать ста­
нем — не сегодня, так завтра. Никто не освободит нас, не за­
менит. В этом сейчас и спасение все наше, в работе. Сегодня
трудно, завтра легче уже...
Никогда не отказы валась от работы Евдокия, не жаловалась,
что тяж ело ей. Один раз всего не выдержала. Весной сорок
третьего года — только-только Поленьку похоронили, и сама
ослабела больше некуда — послали ее пахать. А как пахали?..
Тракторных плугов не хватало. За трактор-колесник прицепили
три конных плуга, поставили за каж ды м бабу. Евдокия — за
последним. Целый день, согнувшись, держась за ручки, ходи по
борозде, правь лемех ровно. Трактор не конь, быстро идет, разве
успеешь? Один раз упала Евдокия — хорошо, что последней
шла, а то бы под плуг угодила. А Глухов уже тут как тут. if,
слов не говоря, сверху:
— Ты что... твою мать, трактор из-за тебя простаивать будет?
С утра одну полоску тянете? По пятам за вами ходить? А трудо­
дни небось спрашиваете...
Поднялась Евдокия, сжав испачканные сырой землей руки,
пошла на Глухова, ничего уже не видя перед собой. При силе
давней просто сшибла бы она его кулаком, а сейчас не осмели­
лась. Сказала только:
— Тебя бы, падлу этакую, за плуг хоть на денек привязать.
Погоди, вот м ужики вернутся, вычтут с тебя... — И затряслась
вся. Думала, пожалуется уполномоченному, в контору потянут,
как Верку Гурьеву. Нет, обошлось.
В прошлую осень ж али они серпами рожь на полосах, где
трактору несподручно было крутиться с комбайном. День ж ар­
кий, согнуты постоянно бабы, распрямишь спину — круги ж ел­
тые перед глазами, и аж заш атает всю. Куст за краем полосы
таловый тенистый, собрались под ним вздохнуть, десяти минут
не прошло — вот он, Глухов! В согре, видно, сидел, ждал.
• — Опять (первый раз за весь день и сели!), сидите, а кто
норму за вас выполнять будет? А трудодни подавай! Только
отвернись, сразу под куст! Работнички..*
А Верка Гурьева возьми да и скаж и:
— Тех бы сюда, кто эти нормы устанавливает. — Всего и
сказала.
9

Приложение к ж-лу «Сельская молодежь», т. 5

129

Ушел Глухов, а Верку наутро в контору — допросы сымать.
Уполномоченный как раз по уборочной толкался в Каврушах,
так Глухов ему наговорил.
Тот и пристал к Верке:
— Кто научил речам таким, сознавайся.
Она в слезы. И сама не рада, что сказала. Кое-как оправда­
лась. Да Кобзев заступился. Он как раз в конторе появился,
узнал, в чем дело, сам и отпустил: «Иди да помалкивай...»
Никогда не боялась труда Евдокия, вся жизнь на том постро­
ена: труд кормит. Но то и обидно было, не кормил он сейчас.
Ничего не давал колхоз взамен. Хлеба не давал. Навезут зер­
но осенями от комбайна к сушилке, вороха во-он по всему току.
Днем и ночью, днем и ночью — и по ночам сушилка не оста­
навливалась — бабы возле хлеба того. Веялки вручную крутят,
сортировки, перелопачивают, чтоб не горело зерно: сырое, в
мешки насыпав, на спинах по лестнице в пять пролетов носят
наверх в бункер сушилки, просушенное опять в мешки затари­
вают, в амбары возят на подводах, в закрома ссыпают, позже
снова в мешки из амбара — уже государству на отправку. Всю
осень этак. Возле хлеба е без хлеба. Да.
А Глухов (когда и спит только?) ни на шаг не отходит от
баб. Смотрит, чтоб не насыпали куда, не унесли домой зерна.
И будто шутя полезет к бабе какой, а сам лап-лап ее всюду:
проверяет. Как не следи, все одно брали с тока зерно, ухитря­
лись.
Принесенное по горсти зерно сушили на листах в большой пе­
чи, мололи вручную на жерновах или по щепоти в суп травя­
ной. Только не натаскаешь так на зиму всю, нет.
Вот уж, как говорится, одно к одному, все беды сразу: ого­
роды перестали родить. До войны, бывало, с того же огорода от
осени до весны хватало картошки. Да и понятное дело, она не
шибко убывает из погреба, картош ка, коли еще что в запасе
есть. Приварок. А если одну ее варить изо дня в день, сколько
же это на зиму надо? Да и семена были другие. На семена ведь
хорошую оставляли, а в войну самая что ни на есть мелочь
шла на семена. Да еще разрезали ее на две-три части, а то вы­
режут глазки с ростками — и в лунку. От семян таких какой
урожай? Затянет все травой-мокрецом, ботвы не видно. По­
лоть на три раза.
Осенью сорок третьего года стали разбегаться из деревни жи­
тели. Бросали все и через тайгу, болота, по местам глухим,
сто с лишним верст к ветке леспромхозовской, к городу ближе.
А куда бежать без бумаг, без еды? Дожди, холод. Многих нахо­
дили потом в тайге. Сидит под деревом, подняться не может.
Некоторые возвращались...
И то повезло ей, считает Евдокия, что родители перед самой
войной умерли при спокойной жизни, своей смертью. Своей, а
не от голода, как многие. А умри они от голода, лиш няя боль
для нее. Только Поленьку не уберегли, и Андрею не написала:
130

силы не хватило. Д умала, вернется, узнает обо всем. Вернулся
бы сам...
До войны еще, в войну — письма м уж а, да победа потом —
в бесконечной канители так старалась жить Евдокия, чтобы
каж ды й день хоть малую, но радость приносил. Или слово доб­
рое скажеш ь кому, или тебе скажут, а то песню услышишь со
стороны, или сама споешь за работой, или когда работа спорит­
ся, когда в семье все ладно, когда беды не ждешь, когда все
так, то и жить от всего этого большая охота была. И трудности
не трудности, и о смерти мыслей нет, будто вечен ты.
Детство свое до сих пор праздником считала Евдокия. Тут
жэ оно и прошло, в Каврушах. В девках когда ходила, мало
печали было, а и была если, не задерживалась. Зам уж вышла,
долгое время радостью большой был для нее Андрей, а потом и
дети, семья.
Замуж Евдокия вышла двадцати четырех лет. Уж и ровня ее
переженилась вся, подруги первенцев нянчили, некоторые по
второму родили, а она все невестилась. Мать нет-нет да и ска­
жет:
— Ну, Дунька, вековухой останешься. Чего тянешь? Женихи
твои мужьями стали. Не захотела — вдовца ищи теперь. Ду­
ришь...
А она не шибко опешила, посмотреть хотела, как у других
получается. Одно дело — на гулянье бегать, другое — семьей
жить. Гуляешь дни считанные, а жить долгие годы. И хотелось,
чтобы ладно все было. У Шуры-подруги по-хорошему пошло,
а у Татьяны с первого дня хоть разводись! Ну, поссорились раздругой, мало ли что, в жизни всякое случается, но чтобы рука­
ми обижал муж жену, как вот Семен Татьяну, гаж е
этого,
считала Евдокия, ничего нет в семье. Зачем и начинать тогда?
В парнях-девках все куда с добром, а как поженились — иная
картина. Вот ведь.
Андрей, до того как сошлась с ним Евдокия, был уже же­
нат. Евдокия парнем знала его — худой да долговязый, вместе
с другими ребятами часто приходил из Юрги в Кавруши на
посиделки. Девок у них на хуторах мало было. Придет, балалай­
ка под мышкой, сядет на лавку возле плетня. Девки приста­
нут: «Подыграй, Андрюш». Пододвинется к гармонисту, свесит
волосы над балалайкой и начнет припевки. С девками не безоб­
разничал, но и тихоней не был. И крепкий, даром что худой.
Как-то прискребся к нему один из каврушинских парней:
«Зачем к нашим девкам ходишь?» Андрей встал, положил ко­
му-то на колени балалайку, молча сгреб обидчика — и через
плетень, в крапиву. Девки испугались — драка! Нет, никто нэ
кинулся...
В Кавруши ходил, а женился на своей, хуторской. Три года
с ней прожил, не разродилась первенцем, умерла. И еще три
года после этого холостым пробыл: ни парень, ни мужик.
Пошла как-то Евдокия по малину в сторону хутора — с баб­
кой еще своей ходила когда-то в малинник тот1, а он, Андрей,
9*

131

коней рядом пасет. Подошел, поздоровался. Глянула на него Ев­
докия — пять лет как не видела, — ничего не осталось от
Андрюшки-балалаечника. М ужик стоял перед нею. Плечи —
вон какие! И разговор и походка — мужичьи. Разговорились,
помог ведро малины нарвать. Проводил до дороги. Потом за­
чем-то приезжал в Кавруши, случайно
опять
же увиделись.
А через несколько дней подъехал прямо к избе Евдокии, вызвал
во двор.
— Вот что, Дуня, я уже не парень — встречи с тобой зате­
вать. Не против если, давай сойдемся. Вот тебе неделя сроку.
Согласишься ли, откажеш ь — передай с кем-нибудь. А то и сам
приеду — так лучше. В воскресенье вечером. Договорились?..
Неделю не разговаривала мать с Евдокией. Ж аловалась со­
седкам:
* — Вот, нашла женатика, на шесть годов старше. Сколько
парней провожало — не выбрала. А этот...
В воскресенье, когда Андрей должен был приехать за отве­
том, спросила дочь:
— Ну, что удумала, выходить али как? Смотри, девка, в
прорубь прыгаешь. В темь.
— Выйду, — сказала Евдокия, — что тут думать? Не тебе,
маманя, жить, не тебе и судить. Ты сама вон, рассказывала же,
против воли своих за отца вышла. А меня...
— Так это же я, — заворчала мать. — Он, отец-то твой, и
стоил того, чтобы за него выйти. Сорок три года прожили, как
день один. Не ж алела, не каялась. Мужик был.
— Ну и этот стоит, — только и сказала Евдокия.
На том и порешили.
Поженились...
Свадьбу не хотел играть Андрей: ни к чему вроде бы второйто раз. Ему — второй. И Евдокия сильно не настаивала.
Собрали вечер — родня да близкие, — отгуляли, купили избу
в Кавруш ах, переехал Андрей, и стали жить. Молодые оба, здо­
ровые, оба работали. Он конюхом, она дояркой. Дети пошли.
И не было за все время ни ссор у них, ни обид друг на друга,
все вопросы по хозяйству решали с общего согласия.
Придет Татьяна, бывало, скаж ет:
— Ну, Дуська, как ладится все у вас! Да с таким мужиком
три жизни прожила б! Все бабы завидуют, глянь. Счастье те­
бе, а...
А Евдокия и сама нарадоваться не могла. Играло внутри ее,
ликовало, светилось. Да недолго радовалась, война началась.
Проводила Андрея своего. Проводила, стала
ждать. Писем
ж дать, конца войны, Андрея самого. Только и разговору по
деревне: «А как там мужики наши?.. А что же это такое —
война?.. Убивают на ней...»
Сначала письма приходили бабам-солдаткам и Евдокии. Ме­
сяц, другой, третий. И каж дая из них, кроме письма, боялась
что-либо еще получить. А она вот тебе — первая похоронная.
132

Надежде Колпаковой. Помнит Евдокия, как шла Надеж да от
конторы, будто пьяная шла. Идет-идет да лицом в грязь. И кри­
чит, и волосы на себе рвет. С того дня затаились бабы: «А ну и
мне такое?» Евдокия навстречу почтальону выходить боялась,
выйдет и сердца не чувствует. Никогда в бога не верила, а тут
молиться стала на ночь: «Гос-споди, сохрани ты его там живы м-здоровы м. Любую работу здесь буду делать за троих, сколь­
ко война будет длиться, только б жив остался. А ранят если,
сама выхожу, болезнь любую отведу. Вернулся б...» Три года
молитвы берегли — шли письма, а с осени сорок четвертого,
когда уж и бабам растолковали: ну, скоро войне конец, — с
осени той ни письма, ни похоронной. Все, будто в воду. Был
человек и пропал. Неужели... Неужели... Неужели...
Всем, кому суждено было, похоронные получили. Отвоева­
лись, вернулись фронтовики, никто из них не видел Андрея, не
слыхал о нем. Известий никаких. Евдокия к Кобзеву — что
делать? Посоветовал тот в часть написать, командиру. Напи­
рала. Нет, ничего не ответили. Расформировали, видно, часть,
фронтовики подсказали. Случалось такое часто, расформируют и
в другие — пополнением. Ж ди, Евдокия, что-нибудь одно долж­
но прийти, либо письмо, либо... Да найдется. Сколько случаев
всяких!
Боже мой, о чем только она не передумала за это время!
Ну, убит если, так пришлите же похоронную, чтоб душа не
болела, чтоб знала уже — нет его на свете белом. Или в плен
попал он, или — о чем Евдокия боялась подумать даже — де­
зертировал. Нет, не мог Андрей этого сделать! Подумала раз и
сама ж е потом казнила себя. Не мог! Не мог! Не мог! Да если б
и случилось такое, объявился бы уже в родных местах за это
время. Они, где б ни бегали, все к дому прибиваются. Остава­
лось одно — плен. Господи, только бы не погиб он там, выжил,
вернулся б, какой угодно — больной, искалеченный, лишь бы
живой!
Плен... Она и представить не могла себе, что это такое. Схва­
тят, изобьют, свяжут, бросят куда-то, увезут... Плен...
«Если в плен попал, — объяснили опять фронтовики, — и
жив там, жди победы. Кончится война, освободят их, обмен
будут производить; когда в другие страны угнали. Вернется.
Подай еще раз на розыски. Так и так, мол, пропал человек...»
Кончилась война, месяц прошел со дня победы, другой, де­
вятый на исходе, год почти — не вернулся Андрей. И на пись­
ма ее никто не ответил. Впустую писала.
И поняла тогда Евдокия, что не вернется он никогда. Не вер­
нется, нечего ждать. Не приняла она ни плена, ни дезертир­
ства, убитым посчитала его. Убитым на войне. Так и оплакива­
ла, как убитого в бою. И со дня того, как похоронила мужа в
душе, реже старалась думать о нем, не расстраивать себя. За­
чем? Похоронен — не вернешь. А плакать уже и силы нет.
О том теперь думать надо, как дальше самой жить, детей растить-учить, хозяйство вести. Только б не заболеть, с ног не
133

свалиться, только б силы на все хватило, а остальное, бог даст,
обойдется все, образуется. Р аз судьба такая ее, Евдокии Щер­
баковой, что ж —» она не виновата. Она была ему хорошей
женой, она ж дала его с войны, все вынесла. Что ж...
Так и стала жить. Разговоры о муже ни с кем не заводила
и в избы, где получили похоронные, старалась не ходить. Вдо­
вой стала считать себя. Вдова. Да.
Один раз собрались бабы — те, кто без мужиков остался, —
на Новый год, сорок шестой встречать, Евдокию пригласили.
Пошла она, да и сама не рада. И не то расстройство, что на
столах ни есть, ни пить, как раньше, — другое совсем. Сели за
стол, и о чем бы разговор ни заходил, все на мужиков своих
погибших сворачивают. Да как заревут одна за другой, вот
тебе и праздник! А Евдокия на них в голос — уж и изругать
хотела, так ей тяжело стало.
— Да что вы, бабы, с ума посходили совершенно! Мало нам
было пяти лет слезы лить? Чего воете? Легче вам станет? Му­
жиков своих вернете? Не вернулись, что ж теперь делать? Не к
одним нам не пришли, по всей России так — война! Что ж
теперь, что тяжело? Так и будем жить до последнего дня свое­
го. Работать, детей растить. Рук на себя не наложиш ь, правда?
Уж то хорошо, война победой кончилась, этому радоваться на­
до. Ну, бабы. Новый год вам или похороны? Очнитесь! Давайте
песню запоем, как раньше...
А одна из баб как заголосит да на Евдокию:
— Тебе хорошо говорить, тебе хоро... — А что хорошо, и
сама не знает. Ляпнула, да и все.
Вспыхнула Евдокия, из-за стола — и за дверь. И не ходила
с той поры ни к кому. Знали бы, как ей «хорошо»! Никто
горя твоего не поймет, не познает. Вы хоть похоронные полу­
чили. Чего реветь сдуру на людях? Горем делиться, так его,
горя, у каж дого полно. Она, Евдокия, как невмоготу станет,
уткнется ночью в подушку, зубами стиснет ее — только плечи
вздрагивают. А утром встала и пошла по делам. Неси все в
себе, крепче станешь...
Поссорилась с бабами, а потом отошла, и ж алко стало их.
И правда ведь, как это они свой век одиноко жить станут?
Всех жалко. И фронтовиков израненных. Здоровыми столько лет
знала каждого, а сейчас глядиш ь: идет на костылях, ноги нету.
О Татьяне, подруге своей, думает всякий раз, как тяжело ей с
Семеном жить — издевка одна. Кобзева ж алко, как это у него
терпения хватает столько лет руководить хозяйством, следить
за всем, отчитываться. До войны было с кем работать, а те­
перь... И Глухова жалела. Что ж это он такой ненавистный уро­
дился, как же с людьми-то дальше жить думает? И от бабы
хорошей, а надо же — вот что стало с человеком! До войны
вроде и вреда никому от него не было — дурачок и дурачок.
А как стал бригадиром, осатанел совсем. И правду говорят, за­
хочешь узнать кого, дай ему власть, она его наизнанку вывер­
134

нет. Сразу поймешь, кто перед тобой. П оняла Евдокия: мстит
он, Глухов, всем за то, что до войны его и за человека не счи­
тали. А теперь хоть м алая, но власть. Отыграться решил на
всех...
Так думала Евдокия в ту ночь, перебрав жизнь свою год за
годом, и опять расстроилась, и уснула в слезах. Наутро про­
снулась отрезвелая, готовая ко всему, к работе, и первая мысль
ее была: где же теперь обоз? Далеко ли от Каврушей?..

8
Обоз выехал во вторник, утром, затемно еще. Первым к кон­
торе пришел Глухов, за ним кладовщик. Вдвоем, при фонарях,
осмотрели все возы, проверяя, так ли, как с вечера, наложен
брезент, завязаны узлы веревок, и отпустили замерзшего стари­
ка, поставленного с сумерек при возах. Стали подходить возчи­
ки. Быстро запрягли быков, и обоз, визж а полозьями, растя­
нулся поворотом от конторы за деревню.
Первым шел самый сильный в обозе красно-пестрый бык
Глухова, за ним председательский конь Беркут, впряженный в
воз с сеном, следом подводы Сорвина и Милованова, дальше —
Д анила Васюков, старый каврушинский кузнец, и последни­
ми — Тимофей Харламов и Павел Лазарев. До соседней дерев­
ни Черемшанки, через которую леж ал путь — пятнадцать верст,
по убродной дороге тянулись до нее часа три с лишним. В тем­
ноте ехали. Рань, еще спать бы. Зевали мужики, дергали пле­
чами, Тимофей с Павлом в шинелях, фуфайки, правда, пододели под них, да что фуфайки? Мороз за тридцать, пробрал их
на первой же версте, соскочили с подвод — и шаг за шагом,
греясь. Да по дороге такой не шибко и разойдешься. Харламову
не больно и в тягость ходьба — ноги здоровые, долгие, от воза
не отстает. А Павлу тяжелее на деревяшке, на ней по полу
только ходить. Пройдет немного — и снова на воз, сидит, хло­
пает рука об руку, дышит в варежки, голова в плечи вобрана.
— Придется нам, Павел, до самого города этак прыгать с во­
за на воз. — Тимофей жмурит зрячий глаз, слезу выжимает. —
Если черемшанские не ушли впереди нас, долго ползти придет­
ся, до района аж , там дорога торная. Каж дый день ездят.
— Не ушли, они всегда хитрят, тянут до последнего: по го­
товому следу чтоб. Нет.
Проехали Черемшанку. Пусто на улице, спросить не у кого,
контора в стороне.
—- Катерина! — окликнул на выезде Харламов знакомую ба­
бу, поднимавшуюся с ведрами от проруби. — Ваши уехали в
город или собираются только? Не знаешь? А?
, — Не-ет, не уехали, — откликнулась та. — На следующий
йеделе думают. Путь плох.
^ Ихнего Горбача кто обойдет, тот еще не родился. — Ти­
135

мофей сел рядом с Павлом. — Закурим одну на двоих, Павло,
носы дымом погреем. А то отмерзнут. К ак без них?
— Не свернуть мне, — Павлу шевелиться нет охоты, — паль­
цы занемели, только табак просыплю. На морозе таком. Потер­
пи до остановки. Лишнюю закрутку сэкономим...
— Да ну-у, — засмеялся Тимофей. — До остановки — ого!
Ты подыши в варежки, отогрей. Давай, газетка у меня есть. Где
у тебя кисет? Да шевелись ты, черт стылый. Ну!
Побил Павлу рука об руку, подышал, помял пальцы, свер­
нул кое-как подлиннее, чтобы на двоих хватило. Закурили. Потянет-потянет один, другому передаст. Намокший конец само­
крутки сразу застывал, едва отнесешь от губ. Полегчало чуть.
Рассвело. Солнце тугим малиновым краем поднялось чуть над
заснеженным лесом. Холоднее стало на восходе. Скрипят сани,
быки — кричи не кричи — размеренно переставляют ноги. Пар
от морд бычьих, пар от дыхания людей, снега во все стороны,
согры. Тимофей соскочил с саней, отстал, чтоб пробежаться. Эх,
мать родная! Озяб.
— Н-но! — слышится с передних
саней, Глухов погоняет.
Путь долгий до района, до города вдвое дольше. А у быка ско­
рость одна, растянулся обоз на версту: — Н-но!
За день прошел обоз верст тридцать с лишним, как раз до
Фросиной заимки добрались. Заимка — просторная изба в две
комнаты, печь, полати — принадлеж ала когда-то, при единолич­
ной жизни еще, бабе одной. Н езамуж няя, бездетная баба та,
Фрося, всю жизнь промыш ляла в тайге птицу, зверя, сдавая
пушнину и мясо торговцам. Тем и жила. И то ли зверь ее
смял, то ли заш ла далеко и заплутала, только не вернулась она
однажды с охоты, и не нашли ее, как ни искали, мужики.
С начала колхозов изба и сенокосные угодья от левобережья
Ш егарки до самого бора отошли Каврушам. Из года в год кол­
хоз косил тут траву, оставляя на зиму часть скота. За скотом,
почти не вы езж ая с заимки, ухаж ивали два старика. К ста­
рикам отогреться, ночь перетерпеть заезж ал, заходил всякий,
кого темень или непогода заставали в пути. И обозы всякий
раз — в город ли шли, обратно ли возвращались — сюда заво­
рачивали. И сейчас мужики надеялись на заимку, поглядыва­
ли на избу, подъезжая, но Глухов, не останавливаясь, так и
проехал мимо Фросиной избы. Вот сани его минули поворот.
За ним остальные подводы. Не остановился.
— Он что там, уснул? — Тимофей соскочил с воза. — Так я
его разбужу, косорылого...
— Не затевай! — окликнул его Павел. — Сцепитесь опять.
Он до Залесова тянет, тетка у него там, каж ется, живет. Са­
дись. Тут недалеко, версты четыре всего осталось, вот и зано­
чуем. На заимку лучше бы, конечно, свои там. Ну, он ведет
обоз...
Глухов тянул до Залесовского хутора. Там у него действитель­
но жила родственница, но Глухов к ней никогда не заезж ал.
Кроме колхозного мяса, в передок саней уложил он сейчас око­
136

ло центнера лосятины и несколько брусков свиного сала — в
город на продажу. Еще на выезде из Каврушей, сидя закутан­
ный в тулуп на возу, он задумал — к первой же ночи обязазательно добраться до Залесовского. Остановится у знакомого
мужика, достанет из мешка отрубленный заранее кусок лося­
тины, сварит на вечер и на утро. Ночевать на заимке — зна­
чит варить и есть мясо на глазах у обозников, чего Глухов ни­
как делать не хотел. И к тетке он совсем не думал заезж ать.
У нее четверо ребятишек, начнешь есть, сядут возле стола, ста­
нут в рот заглядывать, не рад будешь мясу. К знакомому —
оно спокойнее.
Мужик тот давно ходил как бы в долж никах у Глухова, все­
гда принимал его и на добро глуховское не зарился. Доехали
до хутора. Глухов сразу свернул к знакомому, наказав следо­
вавшему за ним Милованову, чтобы мужики сами себе искали
квартиры да выходили ночью к возам — не дай бог, случится
что! Он, Глухов, отвечать не станет.
Сорвин с Миловановым, а за ними Данила-кузнец проехали в
глубь деревни, Павел с Тимофеем попросились в крайнюю избу.
Хозяин им попался приветливый, ранен был он на войне в но­
гу и припадал на нее в ходьбе, опираясь на палку.
Обозники сели к теплу, к топившейся печке, закурили. Павел
угостил табаком хозяина. И по тому, как тот, торопясь, свора­
чивал самокрутку, как, откинув на сторону дверцу печки, пой­
мал уголек и, обжигаясь им, перебрасывая с ладони на ладонь,
потянул, понял, что курец он заядлый, а табаку, видно, не
имеет. Это хуже всего.
Погрелись, поговорили, Тимофей сходил в сени за котом­
кой, достал картофельный колобок. Повернулся к хозяйке —
та возилась с тряпьем каким-то, перешивала.
— Хозяюшка, сковородка найдется у тебя? Разогреть. Целый
день одним морозом...
— Положи обратно, — кивнул хозяин Харламову. — Вам еще
ехать да ехать. — И жене: — Собери мужикам поесть. Так вы,
значит, из Каврушей? До войны был разок там....
Хозяйка, молчавшая все время, налила две чаш ки щей.
Не густо было в чаш ках, горячо — одна радость. Отрезала на
блюдце несколько пластиков сала. Тонких.
— Хлеба вот нету, — пожаловалась она, подавая м ужикам
ложки. — Хлебайте, пока не остыло. Не стесняйтесь, еще по­
долью. Мы сами поужинали уже. Двое живем-можем...
— Хлеб у нас свой, — Павел вынул лепешку, положил на
стол. — Вот какой едим.
Сели с Тимофеем друг против друга и начали: по разу от
лепешки, шесть раз из чаш ки. Хорошо как после холода! Хо­
зяин достал с полки кусок сала, от которого только что от­
резали. С полкилограмма оставалось в нем, не больше,
протянул Павлу.
— Это вам с собой. — И просительно заглянул в лицо. —
137

Табачку не отсыплешь малость? Переночевать, когда нужно, пря­
мо ко мне заезжайте. Сергикы фамилия наша.
Павел на чистую столешницу горкой насыпал самосаду. Две.
большие горсти.
— Вот спасибо, вот спасибо, — засуетился обрадованный хозяин, осторожно сгребая табак в кисет. — Неделю без курева;
А о возах не беспокойтесь, спите до утра. Я на ночь собаку
по проволоке спускаю, до возов не достанет, а и не подпустит
никого. Да и кто полезет? Все свои. Хутор — шестнадцать
дворов. Отдыхайте.
Х озяйка постелила мужикам на полу. Легли как были. Усну­
ли сразу.
Ночь прошла спокойно. Хозяин раза два выходил на двор и,
вернувшись, успокаивал подымавших головы мужиков.
— Спите, спите. Все тихо. Выходил посмотреть. Утро уж
скоро.
Наутро так же выехали в темноте, к вечеру добрались до
района. Оттуда дорога пошла много лучше.
На девятый день издали еще показались высоко дымившие
трубы — город. Камень и железо морозом прокалились — не
притронуться, но, как ни холодно, на улицах людно. Народу
много — не деревня. Подняв воротники, ежась, спешили тро­
туарами люди туда-сюда — дела, видно. Мерзло, железо об же­
лезо скрипели на поворотах переполненные трамваи, рассыпая
из-под дуг искры. Машины, частые подводы. Воздух с заводской
гарью и снег на улицах не то, что в полях, — серый от копоти.
Заборы, лоскуты афиш. Дворники с метлами. Свистки. Город,
теснота, шум.
Стороной улицы проехали к известной до войны еще кварти­
ре. Ни центр, ни окраина. Но до базара неблизко. А улица, где
остановились, прямо деревенская: вся из домов частных. Двор,
куда въехали, просторный — воза, не теснясь, поставили.Дом
на кирпичном фундаменте, крыша ж елезная, от дома по краю
двора — навес для быков, лошадей. Ясли сделаны. Во двор этот
сколько лет уж заезж али не только из Каврушей, а из многих
далеких и близких деревень. Х озяйка дома всю жизнь свою
работала для отвода глаз, ж ила обозами. Две дочки ее, сытые
и нарядные, учились в институте. По ним, по хозяйке самой,
хоть и без мужа она жила, видно было, что никак не бедство­
вали они в войну и теперь не шибко бедствуют.
Внутри дом делился на три комнаты, прихожую и кухню.
В прихожей, прямо на полу, обычно и спали приезжие, в ком­
наты их хозяйка не допускала. Если из председателей кто при­
езж ал, тогда только. Кобзев останавливался здесь несколько
раз...
После обеда Глухов отправился на базар договариваться на
завтра о месте в мясном ряду, справиться о ценах, занять оче­
редь к рубщику и на весовую — весы получить, пошел по ука­
занному хозяйкой адресу к шоферу, чтобы утром перевезти мя­
138

со на базар; не потянешь через город на санях, д а обратно гнать
подводы; а время идет. Лучше сразу. М ужики отдыхали, таскали
быкам воду с колонки.
Городской базар — пустырь между двух улиц, охваченный со
всех сторон дощатым забором. По всему пространству торговые
ряды под лесовыми крыш ками, в стороне, возле забора самого,
два низких кирпичных, барачного типа корпуса — мясной и
молочны й. Два выхода с базара — на северную и южную сто­
роны. Киоски возле ворот с мелочью всякой. Плитки в них для
обогрева.
Мясо на базар привезли рано и рано встали за прилавки
друг против друга на отведенном вчера месте в мясном ряду.
Глухов носился туда-сюда, улаж ивая дела. Здесь, на базаре,
даром ничего не делалось: каж дому надо было дать. Дать стар­
шему корпуса, чтобы места за прйлавком
отвел получше.
Не против дверей, откуда тянет постоянно, а в стороне, в за­
тишье. Дать перво-наперво рубщику, умилостивить его — он так
постарается изрубить туши, костей не увидишь, все на продажу
пойдет. А обделишь его, так искромсает мясо — смотреть тош­
но. Они, рубщики этим только и живут, веками держ атся тут —
не спихнешь. На весовой опять же, чтобы весы без очереди по­
лучить на каждого, не дождаться. Шоферу, что перевез туши на
базар, денег он не берет, — раз мясо вез, мясом и рассчитывай­
ся. Х озяйке — не за спасибо пускает. Она не ходит на базар
за мясом, мясо само к ней идет. Тому, сему, другому — го­
лова кругом. Встал и Глухов за прилавок.
А туши эси мясные дважды уж были взвешены в Кавруш ах
еще, и цены базарные Кобзев знал прекрасно, хоть и не был
перед этим в городе. Он, Кобзев, вечером, перед отправкой, пос­
ле того, как нагрузили-увязали розвальни, зазвал Глухова в
контору. Передавая список необходимых колхозу товаров, по­
стучал согнутым пальцем в столешницу:
— Смотри, вернешься — за все отчитаешься до рубля.
«Отчитаешься» — хорошо сказать. Еще и торговать не начина­
ли, а уж несколько килограммов уплыло. А как деньги за них
восстановишь? Свои рубли-копейки Глухов не собирался вкла­
дывать, с покупателя — один выход. А покупатель пошел, толь­
ко успевай отвешивать. Изголодался город, выкладывай на при­
лавки сотни тонн — расхватают не глядя. А торговать Глухов
умел, не первый раз с обозом. Понимал.
В корпусе холодно, двери с обеих сторон ни на минуту не
закрываются, входят, выходят, день не продюжишь, торгуя.
А не шумен вовсе базар — зима. На улице, в рядах, торговли
почти никакой. Грузины продают апельсины-мандарины, да коегде свои мужики клюкву, привезенную из северных районов,
связки сушеных грибов — опять, туески берестяные. Да и в
корпусе мясном мясом от колхозов только и торговля. В мо­
лочном совсем пусто. Стоит баба одна, стынет. Нет молока.

Глухов мужикам задание дал, сколько продать, — на тушах
139

химическим карандашом вес был проставлен, — и всякий час
забирал у них выручку, оставляя по нескольку рублей да раз­
менную мелочь. Торговлю не останавливали. Каждого по оче­
реди Глухов отпускал на полчаса поесть, поел — опять ста­
новись за весы. До вечера, до темноты
самой
торгуя,
вчистую распродались за два дня, сдали весы, сдали Глухову вы­
ручку. На третий, с утра, стали продавать свое — у кого что
было. Глухов с лосятиной и салом остался в мясном корпусе,
Данила Васюков — подле, тоже килограммов десять было мя­
са у него припасено. Сорвин с Миловановым ушли в молочный
корпус продавать замороженное в кругах молоко, Тимофей с
Павлом встали в один из рядов на улице. Павел продавал Евдокиину клюкву, да был у него табаку мешочек, стаканов до
ста, — будто чуял, когда засевал свой огород табаком, что в
город поедет. У Тимофея неполный мешок семечек подсолну­
ха. Он постоял-постоял и, чтобы не мерзнуть, продал сразу все
спекулянту-перекупщику и ушел по магазинам, гостинцы по­
купать. Табак у Павла расхватали мужики скоро, не успел
оглянуться, клюкву брали с меньшей охотой, бабы покупали ее,
за три каких-нибудь часа продал он все, спрятал во внутренний
карман деньги, скатал мешки трубкой, сунул под мышку и вы­
шел из-за прилавка. И не через северные ворота базара, как
обычно входили и выходили они, шагнул он на выход, а через
ю жные: там, возле выхода самого, торговали с рук барахлом
всяким. Может, одежонка какая ребятишкам попадет, Евдокии
самой — обносилась. Возле выхода, на тротуаре, около забора,
толкалось человек сорок, продавая, прицениваясь, просто так
крутились — шпана. Чумазые цыганки зыркали по сторонам,
выискивая желающего погадать, пропойцы тряслись с тряпьем
в руках. Сброд один.
По утоптанному до осклизлости снегу Павел прошел туда-об­
ратно, приглядываясь. Остановился против женщины с фуфай­
кой в руках. Ф уфайка просторная, самодельной работы, не на­
деванная еще. «На Евдокию как раз будет», — определил
Павел.
— На себя шила? — спросил он владелицу. Спекулянтка,
чего там! И не ловят их. Ну.
— На себя, — кивнула та, оглядывая Павла. — Да ты кому
покупаешь? Бабе что ли, своей? — Была она примерно одного
роста с Евдокией и такой же стати. Но полнее.
— Отойдем, — предложил Павел, решив рассмотреть получ­
ше подклад — всюду ли положена вата. Отошли несколько
шагов от ворот. Павел взял фуфайку за плечи, повернул ее
так, этак. Ф уфайка нравилась ему, он уже хотел спросить о це­
не, но не спросил. Прямо возле них, под деревом, на низень­
кой, самодельной, об четыре колеса, тележке сидел безногий
инвалид в укороченной до размеров пидж ака шинели. На обе
культи его были надеты брезентовые чехлы, по брезенту пере­
хлестнут широкий ремень, притягивающий культи к тележке.
По обе стороны лежали деревянные колодки с ручками, ими
140

инвалид отталкивался от мостовой, передвигаясь. Инвалид не
хрипел пропито, как случалось слышать П авлу: «Братья-сестры,
подайте несчастному калеке, за вас пострадал». Не пел слезли*
во под гармонь. Сунув глубоко руки в карманы шинели, сгорг
бясь, сидел он молча, недвижно глядя перед собой в тротуар.
Возле него на лежащ ем на снегу лоскуте валялись несколько
медяков. На голове инвалида по самые глаза надвинута была
армейская ш апка, худое лицо обметано двухнедельной седой
щетиной, и, седоватые тоже, нависали над нижней губой усы.
Павел взглянул на него вскользь, взглянул еще раз и вздрогнул,
попятился к забору. Что-то очень знакомое увиделось ему в
облике инвалида. Баба, следившая за покупателем, тоже огля­
нулась. От ворот ее окликнул кто-то.
— Держи, — передал ей фуфайку Лазарев, а сам отступил
еще, за спину инвалида.
— Чего ты? — торговка недоуменно поглядела на Л азаре­
ва. — Передумал или как? Что?
— Не пойдет, мама, — Павел старался говорить тише. —
Не найду другую если, куплю.
— Так какого ж е ты черта щупаешь ее битый час! — обозли­
лась баба. Отошла, ругаясь.
Павел отступил опять, назад и в сторону, к дереву самому,
встал за спиной инвалида. Постоял несколько, зашел с другой
стороны и сразу понял, что обознался. Выгреб из кармана ват­
ника несколько медяков, тряхнул их на ладони, громко сказал:
— Держи, пехота! — и положил деньги на расправленный
лоскут.
— Ай! — очнулся, резко дернул головой инвалид. Голос сип­
лый, треснутый. Незнакомый. Повернул чуть лицо, глянул прищурясь. И отвернулся сразу. Стал собирать пятаки. А Павел
все стоял около. Он уже убедился окончательно, что обманулся.
Просто смотрел на калеку. Тоже фронтовик. Может, воевали ря­
дом. Вот судьба...
Инвалид, собрав медяки, спрятал их в карман шинели. Взял
колодки и, ловко опираясь ими о тротуар, быстро покатил краем
улицы. Павел тягуче смотрел ему в спину. О глянулся: возле
базарных ворот торговка с фуфайкой. Человек рядом, приме­
рять нацелился. Лазарев развернулся — и туда. Черт, пере­
хватит фуфайку, где вторую такую найдешь? Надо бы сразу
купить, а он прицепился к тому, в шинели. Обознался... Разве
мог за шесть- лет так измениться человек? А похож здорово...
Фуфайку он отвоевал. Да тот мужичонка не шибко-то и хо­
тел купить ее, так, кураж ился больше, а у самого, поди, ни
копейки. Лазарев прямо вырвал фуфайку из рук, отсчитал день­
ги. Сунул покупку в мешок — ах, как ая одежина, вот Евдо­
кии радость! Отошел к стене базарной и тут только опомнил­
ся: «Поторговаться бы надо! Фу ты!» Глянул: мужичонка с
бабой рядом уходят, разговаривают мирно. Не торопятся.
♦Черт, объегорили они меня, — сообразил Павел, знал он
141

такую торговлю. Вдвоем. — Цены полторы содрали. Надо бы
походить предварительно: порасспрашивать. Почем они, фуфай­
ки? Да разве дознаешься? Они все тут в сговоре давно. Ну, что
ж теперь... В другой раз сообразительней буду. Пойду по мага­
зинам...»
Не отходя далеко от базара, купил почти все, что наказы ва­
ла Евдокия. Остальное, решил, завтра. Устал, замерз, захотел
есть. Нога побаливала. Да и темнело уже. Разы скивая трам­
вайную остановку, Павел опять вышел к базару. На ворота ба­
зарные уже навесили замки, барахольщики разошлись. Оста­
новка была рядом. Зазябший Лазарев в переулке зашел в ка­
кую-то забегаловку, где продавали на разлив водку и собирался
околобазарный люд. Столовая, буфет — не поймешь, шумно,
накурено, неопрятно. Не выпуская из рук мешка, Павел про­
бился к прилавку, взял полстана водки, два пирожка с ливе­
ром. Отошел к угловому столику. Выпил половину, стал заедать.
Пирожок заржавел совсем. Никакого ливера в нем не оказа­
лось. За столиком еще двое сидело. Один клевал уже, второй,
дергаясь и приборматывая что-то, в который раз передвигал ме­
лочь по немытой ладони. Не хватало на сто граммов. Павел до­
бавил ему. И на пирожок дал. Разговарились опосля.
— Слушай, — спросил он, — ты на базаре, видно, часто бы­
ваешь, знаешь многих, а?
— Всех знаю, — икал тот. — Тебе кого? Перекупщика, что
ли? Барахло продаешь? — Он покосился на мешок Лазарева. —
Могу свести. Что у тебя там? Да ты не таись...
— Да нет, какое барахло? — Павел старался говорить ти­
ше. — Знакомого сегодня встретил, да разминулись как-то, по­
говорить не успели. Возле ворот под деревом сидел. Инвалид,
на коляске. Седой, в шинели. С южной стороны. Не знаешь та­
кого?
— Гришка это, — перебил пьяный. — Гришка безногий. Его
все знают. Он и здесь бывает часто. Насобирает на водку — и
сюда. На прошлой неделе пили с ним. А ты, если с барах­
лом, — наклонился сосед по столу, — так не к Гришке тебе
надо. Он этим не занимается. Тут баба одна фуфайками тор­
гует, она скупает. Две девки у нее шьют. А она продает. К аж ­
дый день здесь. Завтра приходи, сделаем. К воротам...
— Хорошо, — согласился Лазарев. — Обязательно приду. —
Допил водку, мешок взял. Ушел.
На квартиру Павел вернулся поздно. Вошел, на кухне Ти­
мофей и Данила-кузнец пили чай с пряниками. Глухов сидел
на табуретке возле печи, склонясь, подсчитывал что-то на бу­
маге. А в углу прихожей, горбясь на полу, плакал, бормотал
непонятное Проня Милованов. Тихон Сорвин, опустившись на
корточки, успокаивал его. Данила-кузнец, глядя на них, горест­
но покачивал головой. Тимофей усмехался.
— Ты где это плутаешь? — Тимофей наливал себе шестой
стакан чаю. — Мы уж в милицию собирались заявить, случи­
лось, может, что. Или по магазинам шастал? Что купил?
142

Павел молча раздевался. Мешок с покупками внес с собой,
поставил в угол.
Ты выпил, что ли? — Тимофей шумно прихлебывал чай. —
Или в гости попал к кому?
Выпил, — сознался Павел, проходя на кухню. — Холод­
но, замерз, пока торговал. До темноты стоял, не берут клюкву.
Едва спихнул. Налей-ка мне чайку, Тимофей. У-ух! — Сел воз­
ле Данилы, потянулся за стаканом. Нога занемела совсем. Вы­
тянул ее. — Что это он? — спросил, кивая на Проню. Никогда
прежде не видел Милованова в слезах.
— Грабанули его, — Тимофей подал Павлу бублики. — Вы­
пил с кем-то, и вышибло. Ревет теперь. Да мы и сами толком
ничего не знаем, не отошел еще. Видишь?
Проия Милованов, распродав свой товар, прямо за прилавком
снял левый пим и положил в темную глубину его, под ступню,
завернутые в тряпицу деньги. Корова у Миловановых доилась
хорошо, сена Проня не ж алел для нее, ж или они малой семьей,
и, зная заранее, что пошлют его с обозом в город, всю зиму
экономили Миловаиовы молоко, замораж ивая его в алюминие­
вых чаш ках — на продажу. Два мешка кругов молочных при­
вез на базар Проня. Продал, спрятал деньги, оставив в кармане
несколько бумажек, вышел с базара. У Тихона товару меньше
было, распродался он раньше и не стал дожидаться друж ка
своего. Поехал сразу на квартиру.
Через дорогу, напротив ворот базарных, киоск торговал вод­
кой, мужики толкались. И Проня подошел сюда. Выпить ему
хотелось — в городе все ж, да товар продал выгодно, — но
чекушку брать на одного дорого было, на пару если б с кем.
Проня потоптался около, отошел в сторонку, опять вернулся.
Тут двое парней подошли от базара, одеты чисто, пальто на
них новые, шапки теплые, сами веселые, смеются. Пьющих
возле киоска немного, остальные — просто так,
наблюдате­
ли. Да.
— Что, папаша, замерз? — встали ребята в очередь за Про­
пей. — Возьмем одну на троих, погреемся? — И заговорили
опять о своем, забыв совсем о Милованове. Стоят.
— Да у меня, ребятки, и денег-то вот только, — замялся
Проня, напоминая о себе. — До доли не хватит, — полез в
карман и долго копался там в рублях. Вытащил.
— Добавим. — Те и внимания не обратили на то, сколько он
держит в руке. — Давай.
Проня отдал рубли, отошел в хвост очереди. «Хорошие ребя­
та, — подумал он, — сразу в долю взяли. Другие бы не со­
гласились». А тем уже бутылку подавали. Отошли тут же за
киоск, выпили поочередно из одного стакана, причем Проне,
как старшему, налили полный, он и этому обрадовался. Выпи­
ли. Один из парней понес продавцу бутылку и стакан, другой
достал плоскую пачку папирос. Спички.
— Закури, папаша, — протянул он Милованову, — небось н
не курил таких, а?
143

Не курил, верно, — сознался Прокоп. — Хорошо живете,
смотрю, ребятки, ей-богу... — Ж адный до чужого, он взял длин­
ную душистую папиросу, прикурил от предложенной спички,
затянулся раз-другой и одурманил себя. Вспомнил потом, будто
положил парень пачку ту в карман, а сам закурил из другой.
Или показалось ему? Вроде шли они опосля втроем от
киоска куда-то, долго шли. Выпить еще собирались. Проня остав­
шиеся деньги из кармана доставал, а все не хватало до
бутылки.
Очнулся Милованов возле склада какого-то, между пустых
ящиков. Сидит спиной к стене, валенок, с левой ноги снятый,
возле лежит, а нога задубела уж, пальцев не чует. Сунул руку в
пим — пусто. Обулся, кинулся, припадая на левую, а куда? Кто
они такие? Где искать? Д аж е имен не запомнил. В голове ш у­
мит, мутит всего, два раза отбегал к заборам — рвало. Квар­
тиру долго искал. Вернулся, рассказал приятелю своему Тихо­
ну. Заплакал. Тихон пожалел его...
Тихон с Прокопом — друж ки с давних лет. Всю жизнь про­
жили рядом, всю жизнь тягались, кто кого перехитрит. Тихона
в деревне за суету, за болтливость Суетой прозвали. А Милованова — Страдальцем. Так и говорили, вон Страдалец идет. Вы­
просит табаку, сядет с самокруткой под стену, голос на слезе:
«Как жить-то будем дальше, мужики? Как жить-то будем, а?»
Только и разговору. А жил слава богу. Это перед войной. Ох,
жаден был! И на войну они вместе уходили — дружки. До об­
ластного вместе, а потом разлучили их. Тихона на фронт, а
Проню в трудармию. Ростом, дескать, мал воевать. А ведь ни­
чуть не ниже Тихона был. Тихон всю войну обозником кру­
тился, вернулся без царапины единой и тряпья приволок на
удивленье всем. А дружок его Проня в трудармии котлованов
не рыл и сосен не валил. Устроился на все четыре года на­
чальника возить на пролетке. Опять же рост помог. Жилось
ему и в армии, видно, неплохо: каж дый месяц раз, а то и два
получала семья продуктовые посылки от него. Да и вернулся
когда, привез кое-что. Разговору было! Вот тебе и война — ко­
му в сенях, а кому в горнице. Повезло...
На другой день Глухов с Данилой-кузнецом, Проней и Тихо­
ном на лошади объезжали магазины, закупая нужные колхозу
товары. Тимофей сидел на квартире — болела культя, да и
деньги он все уже истратил на гостинцы, а Павел отправился
докупать, что наказы вала Евдокия, а нет, так что попадет под
руки, нужное если. Посмотрит.
Вечером собрались, уложили, увязали все по розвальням и
наутро, чуть только рассвело, тронулись в обратный путь. Доро­
га к этому времени установилась, метелей не было, и морозы
заметно спали. Отдохнувшие быки скоро тянули облегченные
сани, ехали с утра до ночи — торопились. Сани П авла шли по­
следними, редко сходя с них, просидел он весь путь, прислонясь
спиной к головашкам, глядя назад. И всю дорогу, до Кавру144

шей самых, стоял перед глазами город, базар, инвалид тот в
шинели. Об Андрее думал. Исчез человек. Если убит, где хоть
похоронен? В братской могиле, отдельно ли? В плену погиб?
На чужбине где? А если жив?.. Если изуродован войной вот
так же, как этот? Сидит где-нибудь, подаяние просит? Да нет,
не станет просить он. Или испугался вернуться к семье? Обузой
быть не захотел? Запил, опустился? Или покончил с собой? Та­
кие случаи знал Павел, когда инвалиды с тяжелым ранением
не хотели возвращаться домой. Кончали с собой. Вернее все­
го, погиб он в бою. А бумаги затерялись где-нибудь.
Да...
С Андрея мысли П авла перешли на Евдокию, ребятишек. О сво­
ей жизни стал думать. Как ему дальше жить, что делать? Без
ноги, парнишка на руках. А жить надо...

9
...Вернулся обоз во второй половине марта, морозы за это
время ослабли заметно, но холодно еще было, и никак не по­
ходило, что весна уже. В Кавруши приехали днем, остановились
возле склада, стали разгруж ать. Глухов все сверил по списку,
сдал Яшкину и ушел с Кобзевым в контору отчитываться. Му­
жики распрягли на скотном дворе быков, разошлись до домам.
Павел, держа под мышкой одной руки мешок с покупками, в
другой сумку, пошел сразу к Щербаковым. Ребятишки заметили
его в окно, выскочили встречать. Павел, увидя их, почувство­
вал, как зашлось, поднялось к горлу сердце, остановился, но
так и не смог сладить с собой: вот так бы, не будь войны, под­
ходил бы он к своему дому, а ребятишки...
И Евдокия вышла.
Павел сдержанно поздоровался, вошел, разделся. Сначала до­
стал из сумки гостинцы: связку сушек, сайки белые, ржаные,
покрытые глазурью пряники. Положил на стол перед ребятиш­
ками. Потом развязал мешок, стал вынимать покупки — все,
что удалось достать из одежды. А Евдокия поесть ему соби­
рала, суп они варили...
Каждую вещь Павел с Евдокией рассматривали сначала, об­
суждали, потом примеряли на ребятишек. Евдокия радовалась
всему — ничего, что размеры чуть больше, так и надо, ребя­
тишки растут, через год, глядишь, в самый раз будет. И фу­
файку, купленную ей, надевала дважды, кусок материи цвета­
стой разглядывала долго, на прочность пробовала и стала тут
же плановать: Варьке две кофты на лето, остальное на наво­
лочки, а может, и на занавески хватит. Порадовалась и рублям
оставшимся, уложила все в сундук и заторопилась баню то­
пить. Управясь с баней, ушла на ферму, чтобы пораньше осво­
бодиться. Радостная впервые за пять этих годов.
Павел, взяв чистое белье — белье купил себе в городе, —
пошел париться. Пошел, а Варьку попросил, чтобы протопила
10

Приложение к ж-лу «Сельская молодежь», т. 5

145

избу его: нахолодало там за поездку. Часа два мылся, грелся,
на полке, хлестался веником, пока не обтрепал его до голых
прутьев. Хорошо! Ребятишек помыл. Подстриг их перед баней.
Потом Евдокия пошла с Варькой. Павел сидел в прибранной
избе, ж дал их, за печкой смотрел.
А вечером устроили праздник. Пришли Тимофей с Шурой,
Татьяна, за день до отъезда из города Тимофей с Павлом в
складчину купили у спекулянта солдатскую ф ляж ку спирту,
дорогой грелись из нее раза два, немного привезли домой. Спирт
разбавили водой, сели за стол и заговорились чуть не до полу­
ночи. И так хорошо было Павлу в этот вечер в первый раз за
все время, как вернулся с войны. Все казалось, что не он в го­
стях, а у него гости. А гости засобирались уходить. И Павел
очнулся, встал. Негоже ему было при всех оставаться здесь.
Стал одеваться. Но все-таки задерж ался несколько и вышел
после других. И Евдокия вышла проводить. И тут, за дверью
избяной, то ли от выпитого осмелела, то ли решилась давно,
сказала она П авлу:
— Переходил бы ты, Паша, ко мне. Что ж, так и будешь
один? Да и мне с ребятишками не легче. Переходи, все одно
Минька нас связывает. Ему мать нужна. А старое, как ни жйлей-реви, не вернешь. Одному тебе не жить, семью заводить
придется. А я уж и так и этак думала... Переходи, Паша. —
И затихла, высказав, ожидая, что он скажет-ответит.
Гости
ушли давно. Ночь. Тихо.
Ничего не сказал ей Павел, молча вышел со двора. А в избе
своей, леж а под шинелью на набитом соломой мешке, долго
размыш лял над сказанным, закуривая не раз. «А если Андрей
вернется, что тогда?.. К ак в глаза ему смотреть, а? Но и в оди­
ночестве жизни своей не представлял Павел. К ак это до конца
дней самому? Одному? Долгими дни покажутся. Да с Минькой.
Уехать? А куда? Кто ждет их? Минька у Щербаковых уж как
свой. Свой совсем. Ничем не выделяет его Евдокия. Матерью
ее зовет. Надо вместе нам держаться, куда легче будет. А по­
рознь запурхаемся. Надо переходить. Так вышло. Получилось
так. Никто в этом не виноват. Ни Евдокия, ни он, Павел. А вер­
нется Андрей, тогда и разговор будет. Что ж...»
Евдокия тоже не спала в часы те. К ак сказала она все
Павлу, будто беду какую отвела от себя. Легче стало. Знала:
перейти должен он. И, зная твердо об этом, попросила у мужа
прощения в последний, раз. В ноги поклонилась ему...
— Прости меня, Андрей, может, ты и вернешься когда, бог
знает, только жизни этой одной мне никак не одолеть. Помнить
буду тебя всю свою жизнь. Прости. Прости.
П одумала, что бы еще сказать ему, да с тем и уснула. И к
радости своей, снов не видела тяж ких, не мучилась. Первое, о
чем она подумала утром, что ей всего сорок лет. И даже нет
«ще сорока. В этом месяце исполнится. В марте...
А Павел собрал наутро все, что можно было взять, заколотил

146

избу и перешел к Щербаковым. Оглянулся по пути на усадьбу
свою, усмехнулся невесело совсем...

10
...Последние дни марта стояли ветреные, метельные. А было
до этого много теплых дней, таяло хорошо, снег с крыш сбра­
сывали уже — весна. Под вечер предпоследнего дня потянуло
вдруг холодом, подморозило, а в ночь — метель. С вечера как
занялась, так до утра и не утихала. Вот ведь. А уж и скворцов
ждали...
Среди ночи Сенька проснулся: каш лял дядя Паша. Сенька
выпростал голову и долго лежал, открыв в темноту глаза, слу­
шая, как толкается в стены ветер и скрипит, хлопает на рж а­
вых петлях сорванный с крючка ставень. Ему стало страшно —
вдруг изба развалится. Старая уже. Или крышу ветром сорвет.
Ух ты!
Сенька лежит на полу, угревшись под шинелью. С того дня,
как дядя Паш а перешел к ним, Сенька с Минькой спят на полу,
вдвоем теплее. А Варька на печке. Иногда она пускает их к
себе погреться. Когда стужа. Дядя Паша обещал им с Минькой
топчан поставить скоро. В углу, возле окна. Можно в окна
смотреть...
В эту ночь мать ушла на свинарник — начался опорос, и
Минька перебрался к отцу на кровать. Сеньке одному простор­
но, и не толкается никто. Шинель не тянет.
Д ядя Паш а опять закаш лялся, он каш лял и скреб пальцами
грудь, а деревянная кровать скрипела под ним. «Культя у не­
го разболелась, потому и не спит», — понял Сенька. Дня три
назад дядя Паша сам сказал:
— Ну, опять культю дергать начало, погода, видно, пере­
менится. Давно она не беспокоила меня, забыл уже. А вот на­
поминает...
Сенька вылез из-под шинели, вздрагивая, на цыпочках про­
шел к лохани и, стараясь не шуметь, помочился в нее. Не­
удобно было ему, не маленький уже, но и выходить в такой
буран за дверь совсем нет охоты. Ощупью нашарил ведро на
скамье, ковшик, зачерпнул попить. Льдинка хрустнула на зу­
бах — воду вечером приносили, лед так и не растаял, холодно,
выдуло избу. Зазябнув совсем, он пробрался к своей постели
и хотел уже лечь, как дядя Паша попросил негромко:
— Сеня, подай, милок, табаку, закурю я. На сундуке лежит
кисет. И спички там...
Сенька проворно подал кисет — в нем газетка свернутая,
спички, — залез под шинель и свернулся, подтянул ноги к ж и­
воту. Д ядя Паш а закурил. Когда он затянулся, леж а на спине,
Сеньке видна была коротковолосая голова его, вдавленная в
подушку, край подушки и рука, держ ащ ая самокрутку. В избе
10*

147

темно, глухо. «Добрую завернул, надолго хватит, — подумал
Сенька. — Надо поговорить с ним, может, и забудет о ноге.
Ох, как метет! Как в феврале! А уже таять начало было».
— Весна скоро, — сказал он, повернувшись лицом к кровати,
чтобы слышать лучше.
— Весна и есть, — откликнулся дядя Паша. — М арг — по
календарю весенний. А что метель всколыхнулась, не страш­
но. Последняя это. День-два подует, и конец. Март...
— Речка разольется, лед пойдет. — Сенька лег поудобнее. —
Ты мне мордушку сплетешь, дядь Паш? Я рыбу стану ловить.
Поставлю в ручье за кузней, туда чебаки заходят. А как сой­
дет вода, черемуха зацветет, с удочкой пойду на омута.
— Сплету, как же иначе... Прутьев только надо нарубить,
как растает. На острове, между ручьями, помнишь, тальник,
прутья там хорошие. Сплету мордушку. Напомнишь.
— Ружье бы нам охотничье. Скоро косачи токовать примут­
ся. Я просил мамку — не отдавай ружья. Не послушала. И при­
пасы все раздала. Зачем? Глухов забрал. Он.
— И ружье купим, сынок, подожди немного, обживемся вот.
Все у нас будет. И ружье. Обживемся. — Дядя Паш а часто го­
ворил так матери: «Ничего, Дуся, потерпи. Скоро».
По ночам, как перешел он к Щербаковым, они подолгу —
слышал Сенька — разговаривали с матерью. Избу дяди Паши­
ну решили разобрать и сделать из нее теплый двор для коровы.
Был до войны и у Щербаковых теплый двор. Когда корова па­
ла, испилили его на дрова... Корову собирались мать с дядей
Пашей покупать к осени. И осенью же, решено было, Сенька
пойдет в школу. Варьке бы тоже надо учиться, да отстала она
уже. Сенька стал думать, как пойдут они с Валеркой Х арла­
мовым в пятый класс, в другую деревню, и будут там жить зи­
му в интернате. Он вспомнил, как ходил в ш колу последний
год, и почему-то урок пения. Все заспорили, какую начинать, а
Сенька встал и предложил:
«Давайте споем «Когда я уходил в поход».
А учительница не разрешила.
«Рано вам такие песни петь. Давайте другую...»
— Чего она так, дядь Паш?
— Может, и вправду рано вам? Это взрослая песня, сол­
датская.
— А я, когда вырасту, тоже воевать пойду?
— Ну, зачем воевать? Просто отслужишь — и все. Ты бы
спал, Семен, утро скоро. Спи.
Утром Варька убежит в свинарник, к матери, а Сенька с
дядей Пашей пойдут в хомутовку сбрую ремонтировать. Сна­
чала растопят печку, и Сенька погреется возле, а когда станет
тепло, сядет рядом с дядей Пашей на такой же низкий, обтяну­
тый брезентом табурет, и тот станет
показывать,
объяснять
Сеньке, как ссучивать нитки для дратвы, как осмаливать их на
крепость куском вара, как прокалывать шилом кожу. До самого
148

сенокоса будет помогать Сенька в хомутовке, а потом копны
начнут возить. А осенью — в школу. Снег растает скоро, по­
лянки покажутся...
Уйдут они утром, а белоголовый Минька останется в избе
один. И начнет ходить от окна к окну, выглядывать: не идет
ли мать? Варька, уходя, наказ ему сделает: того не трогай,
этого не бери. А не скажи — он такое натворит-набедокурит...
Сенька накрылся с головой, затих. Он подумал, как холодно
и неуютно, должно быть, сейчас в лесу: скрипят, раскачиваются
деревья, а зайцы, наверное, спрятались в густой осинник, где
не так дует и много еды. Сидят под осинками, едят кору...
Снился ему славный апрельский денек в ручьях и капелях.
Прилетели скворцы, и в школе отменили занятия. Сенька при­
бежал домой, бросил на крыльцо сумку с книжками и полез в
огороде возле бани на старую раскидистую березу привязывать
скворечник.

■

v

H

W

f H

РОМАН

В ЯНВАРЕ

ЯНВАРЬ
В середине декабря стало вдруг
таять, за несколько дней поля по­
чернели, канавы наполнились во­
дой, а если где держалась кроша­
щ аяся корка льда, то по ней не
рискнула бы пробраться и кошка.
Грунтовые дороги
развезло,
ни
пройти ни проехать, а шоссейные
пугали своим гололедом,
потому
что ночью ртуть в термометре па­
дала ниже нуля. Последний день
старого года диктор
телевидения
трагическим голосом сообщил, что
на большей части территории рес­
публики ожидается дождь, и
тем
самым испортил праздничное на­
строение, потому что о грозах и
слякоти уже наслушались летом и
осенью.
Д ля организаторов лыжного по­
езда «Ратукалнс» сообщение дикто­
ра прозвучало некрологом, потому
что деньги в управление железной
дороги были уже переведены. Если
снега не будет, пропадет надежда
выручить хотя бы четверть этой
суммы. Кто это тебе поедет за сто
километров, чтобы весь день ме­
сить холодную грязь, а ночью воро­
чаться на узких, жестких вагон­
ных полках, и слушать, как моро­
сит дождь по железной крыше?
Гнев на силы небесные началь­
ник лыжного поезда вымещал на
подчиненных. Он же им говорил,
что билеты надо распространять по
физкультурным коллективам, как
обычно, а они протестовали. Пусть
в кассах продают! На всех желаю­
щих все равно не хватит. И вот
результат налицо.
Того, что в первые два дня ново­
го года дождя не было, начальник
даже не заметил, так что, когда,
проснувшись на третий день, уви­
дел за окном порхающие хлопья,
он не поверил своим глазам.
Снег!
152

Он выскочил из постели и подбежал к окну!
Снег!
Он распахнул окно и высунул руку, чтобы поймать порхаю­
щую снежинку на ладонь и разглядеть как невиданное сокро­
вище. И помчался в другую комнату — смотреть на барометр.
Снег и снег!
Видимо, сыпало всю ночь, потому что и двор весь белый, и
крыши, и ветви деревьев, и те обездоленные машины, которым
гаражей недостает. Эти выглядели просто как сугробы. Но на­
чальник все еще не был убежден в счастливом исходе дела и
тут же заказал разговор с гостиницей в Эргли. Разбуженная
дежурная сначала не могла понять, чего от нее хотят, потом
решила, что ее разыгрывают, и наконец все же ответила: «Да,
снег. И еще какой!»
Это была не единственная квартира, обитатели которой в
то утро сорвались с постели, радостно вопя: «Снег!» «Ура!» —
кричали всюду, где ж ил хоть один лыжник. Никогда еще, на­
верное, столько людей одновременно не стояли у окон и не упи­
вались видом снежного, пушистого одеяла, которое город натя­
нул по самые глаза. Никогда еще столько людей не выволаки­
вали одновременно из чуланов, сараев и с антресолей лыжи,
палки и прочие принадлежности, чтобы еще раз их проверить
и подогнать. Никогда еще столько мальчишек враз не привя­
зывали к своим санкам веревки. И никогда телефонная линия
не была так перегружена разговорами:
— А места еще в автобусе будут? И нас запишите. Три-и-к!
Ну, так в субботу, в половине восьмого!..
Упоминались все места в Латвии, где имеется хоть какой-то
взгорок, выраж али глубочайшую уверенность, что до конца не­
дели все это никак не растает, каж дый третий сиял, как мед­
ная пуговица, и даж е метеорологическое бюро улыбалось, ри­
суя черный квадратик, что означает, что прогноз не оправ­
дался.
Большой зимний спорт начался. С опозданием, но начался!
В Латвии снег валил с короткими перерывами почти неде­
лю, и пушистый слой снега стал таким толстым, что казалось,
декабрьской оттепели и в помине не было.
В Риге уличное движение в это субботнее утро было таким
же напряженным, как и в рабочий день. Всюду сновали легко­
вые машины и автобусы, набирали пассажиров и спешили с
ними за город, трамваи и троллейбусы усердно подвозили пас­
сажиров к вокзалу.. У главной лестницы, ведущей на перрон,
где всегда разные компании поджидают своих задержавш ихся
товарищей, гоготали, толкались, откалывали номера, хвастались
и до тех пор выколачивали зябнущими ногами дробь по цвет­
ным бетонным плитам, пока не забывали где-нибудь рюкзаки,
за которыми потом неслись сломя голову. Здесь гордились сла­
ломными ботинками и креплениями самых разных фирм, тут
сверкали всеми цветами лыжи из стекловолокна. Гайзиньские
матадоры тащили брезентовые чехлы с лыжами, в которых,
153

можно подумать, упакованы паруса с небольшой яхты вместе
с мачтой, и высокомерно демонстрировали
модные
одежды
лыжницы. Глядя на этих матадорш, человек диву давался,
сколько толстых свитеров можно поддеть под нейлоновую курт­
ку и все ж е сохранить женственность.
Билетные автоматы мигали зелеными и красными глазкам и
и высовывали билеты, как мальчиш ки язы к, когда хотят по­
дразнить дворника или злую тетку. И у билетных касс стояли
толпы. Там продавали билеты на организованный лыжный по­
езд «Ратукалнс».
Н а стоянке машины у вокзала в это утро, застряв среди де­
сятков других автомобилей, стоял желто-оранжевый пикап. Уже
довольно подержанная машина с облупившейся эмблемой на
дверце. Только специалист мог установить по этой аббревиату­
ре, что машина принадлежит некоему стройуправлению. Из-за
мороза шофер время от времени включал мотор, а вентилятор
работал без остановки, иначе моментально запотели бы окна.
В машине сидели два человека. Старший — за рулем, млад­
ший — рядом.
— А если зря ждем? — проныл младший.
— Предоставь это мне.
— И вообще... Зачем нам трястись в поезде, когда можно
на машине?
Старший не посчитал нужным отвечать. Разве втолкуешь это­
му нытику, что машина довольно приметная и в Эргли ее мо­
гут запомнить?
— И обратно быстрее бы добрались...
И это осталось без ответа.
На перроне началась толкотня — подали состав «Ратукалнс».
Гулко лязгнули буфера, и звон этот полетел с высокой насыпи
над Московским форштадтом, который еще леж ал в ночной
мгле и огнях.
Проходя к кассам, Гвидо Лиекнис успел поздороваться со
множеством народа. Вообще-то он не знал даже, как многих зо­
вут, виделись только в транспорте, вы езж ая на лыжные про­
гулки, но ведь часто, из года в год. Наверное, еще с тех времен,
когда в лес ездили шестым трамваем и собирались вокруг «Кот­
ла» или трамплина. Или позже, когда дошел черед до Сигулды,
Эргли и Гайзиня. Тех, кого довелось повстречать в Карпатах
или на Кавказе, он знал лучше, потому что все латыши, а в
чужом краю лучше держаться вместе, интересы общие, так что
нередко знакомство переходило в дружеские отношения.
— Гвидо! Куда двинем?
— Да, пожалуй, на Ж уравлиную гору. Приедем — увидим,
что сейчас можно сказать.
— Километров пять по Кокнесской дороге...
— Это я знаю. Пилатов холм. Хорошее место, только вот
спуск один. — И Лиекнис встал в очередь к кассе. — Надоело
мне целый день взбираться и спускаться. Сегодня поеду взгля154

Нгуть на родные пенаты, как сказал бы доктор гонорис ка у За.
Видишь, я даж е слаломные не взял.

— Ну, как знаешь! Привет!
За Гвидо встал молодой парен*» в толстом «ером свитере. Один
из того двухметрового поколения, что расхаж ивает ссутулясь,
смотрит тусклыми глазами и ужасно флегматично. Много таких
Лиекнис брал на работу и всегда потом радовался, что удава­
лось избавиться, потому что продукты акселерации оказывались
на редкость слабосильными и беспомощными. Этот хоть по­
старше и явно после армии.
«Определенно схватит воспаление легких, — подумал Гвидо,
еще раз оценив толстую, мохнатую пряжу, по которой были рас­
сыпаны черные и красные четырехугольные звездочки. — Сна­
чала вспотеет, потом замерзнет как таракан».
У парня был красивый овал лица, светлые усы, которые как
будто придавали ему мужественный облик, только неприятно
контрастировала нечистая и неровная кожа.
Самое тесное место в мире — эта вагон лыжного поезда за
три минуты до отхода. Тех, кому надо пробиться вперед, при­
мерно столько же, как и тех, кому надо назад. Даж е взаимная
вежливость не может проход расширить. В воздухе так и пор­
хают «разрешите», «пожалуйста», «благодарю», а лы ж и, наби­
тые рю кзаки и палки продолжают цепляться за оконные зана­
вески, за дверные ручки, за плафоны, за все, что только можно
и о существовании чего доселе никто не подозревал.
Держа в одной руке рюкзак, в другой лыжи, Гвидо Лиекнис
боком продвигался вперед. Целеустремленно, как ледокол, кото­
рому надо вывести из залива караван. Следом за ним по про­
ложенной дороге довольно легко шла женщ ина в ярко-желтой
куртке.
Гвидо вошел в купе, женщина за ним. Она остановилась в
дверях, ожидая, когда Гвидо уложит на верхнюю полку свои
лыжи.
— Разрешите и ваши...
— Большое спасибо, — кратко поблагодарила она и подала
большую желтую спортивную сумку. Потом чинно уселась подле
окна.

Поезд дернулся и медленно пошел.
— Чуть не опоздала! — слегка улыбнулась женщина. —
Еще вчера не могла решить, ехать ли, а сегодня такая пого­
да... Побросала в сумку что попало — и на вокзал...
Кто-то сунул голову в открытую дверь, но, видимо, решив,
не мешать парочке, прошел дальше.
— Здесь так тепло...
Она стащила куртку и слегка прикрыла дверь, оставив лишь
небольшой просвет.
— Если вы не возражаете... Неприятно сидеть, как на улице...

— Ради бога!
— Великолепная погода, может быть, удастся позагорать...
В январе вроде бы рановато...
155

Волосы у нее слегка подкрашены, чтобы не были видны ред­
кие седые ниточки. Одежда дорогая, но уже, надо думать,
третьего сезона. Нет, явно не из процветающих.
Ж енщ ина потянулась к сумке, Гвидо кинулся помочь. Но она
отвергла его помощь: и сама может справиться. Из бокового
карм ана сумки она достала сложенный журнал «Лиесма»
и
принялась его довольно небрежно листать, время от времени по­
гляды вая в окно.
Поезд уже шел в окрестностях Риги. По обе стороны тяну­
лись огороженные предприятия и фабричные территории, где
скорее валяются, чем хранятся всякие металлические конструк­
ции, только из-за снега они уже не выглядели заброшенными
и забытыми, как осенью, когда земля сплошная луж а и у за­
боров сохнут крапива и конский щавель.
Колеса стучали на стыках все чаще, мимо бежал кустарник,
который из-за уже наступившего дня не казался черным и ог­
ромным.
Гвидо со скрытым интересом приглядывался к женщине, пы­
таясь определить ее возраст. Двадцать пять — заклю чил он,
хотя и не вполне уверенно. Длинные, почти черные волосы конт­
растировали с белой кожей, брови широкие, сросшиеся, губы
тонкие, фигура удивительно стройная.
Точно уловив его взгляд, она резко оторвалась от цветных
иллюстраций, взглянула на Гвидо большими карими глазами и
смущенно улыбнулась.
— Меня зовут Илона.
— Гвидо Лиекнис. — Он привстал. — Инженер. — Чопорно
поклонился. — Визитные карточки забыл во фраке.
— То, чего вовсе нет, всегда забывают!
— Честное слово! Я же как-никак начальник, у меня целый
десяток подчиненных! — насмехался над собой Гвидо. Он был
великолепный специалист, товарищи утверждали, что в области
слабых токов равного ему нет, но с повышением отставал, не
умея ладить с начальством, да еще считался человеком с боль­
шим самомнением. Друзья советовали как-нибудь прийти во вре­
мя праздников в клуб, где по сему случаю и стол накрыт, и
потолковать по-свойски с руководством, которое, надо думать,
только этого и ждет, но считает ниже своего достоинства де­
лать первый шаг. Руководство же побаивалось, что из-за до­
вольно низкой зарплаты инженер Лиекнис в конце концов пе­
рейдет на другое предприятие, тогда как он по своим знаниям
и организаторским способностям как нельзя лучше подходит на
место главного инженера, которое вскоре освободится, когда
теперешний уйдет на пенсию.
Причина конфликта Лиекниса с администрацией была самая
нестоящая. На одном собрании Гвидо бросил в глаза начальни­
ку управления: «Вас, Федор Михайлович, заботит не то, какие
мы на с а м о м д е л е е с т ь , а какими выглядим в отчетах!»
Было это не совсем справедливо, это и сам Гвидо понимал, но
смелые слова обеспечили ему популярность у широкой аудито­
156

рии. Сначала говорили, что у инженера сильная рука, если он
на такое осмеливается, а потом уже Лиекнис приобрел репута­
цию страдальца за правду и мученический венец этот нес послед­
ние четыре года.
— Я и вам могу дать ж урнальчик, — предложила Илона,
и вновь он на миг увидел ее глаза, которые, надо думать, могли
покорить любого.
— Чтобы я променял увлекательный разговор с дамой на
ясурнал?!

— Хорошо, тогда я жду такого разговора! — И она отложи­
ла журнал.
/— Сию минуту! Дайте сосредоточиться!
В это время кто-то рванул дверь и просунул в купе голову:
— Пардон!
— П ожалуйста. Заходите... — крикнул Гвидо и узнал того
двухметрового парня со светлыми усами в толстом, усеянном
звездами свитере, который стоял за ним в очереди в кассе.
— Где-то тут и мое место должно быть. — И парень вгля­
делся в билет. — Шестой вагон, двадцать вторая полка!
Он вошел в купе, сел рядом с Илоной и вытянул длинные
ноги. От него слегка попахивало спиртным.
— А что, матрацы и постельное белье уже раздавали? — спро­
сил он вдруг.
— Еще нет, — сердито ответилГвидо.
— Вот и хорошо! А то я боялся, что опоздал. Встретился с
дружками и немножко приняли по сему случаю. Барахлиш ко
мое у них осталось... Моменто! — Парень сунул руку под сви­
тер, вытащил трешку, совсем новенькую и непомятую, и, держа
ее за уголок, как открытку, протянул женщине. — Если это
бельишко принесут, заплатите за меня. И постельку можете по­
стелить. Ух, люблю, когда дама постель стелет, да и ей, я же
знаю, это дело нравится. Все мы на один лад!
На той стороне бумажки, которая была обращена к соседке
Лиекниса, большими буквами было написано: «Выйди в там­
бур!»
— Не желаю я заниматься вашей постелью! — резко и раз­
драженно ответила женщина.
— Ну, сразу и обижаться. — И парень спрятал трехрублевку.
Гвидо не мог решить, как ему вести себя, — все произошло
слишком быстро. Помог ему сам парень.
— Ясно! Я вам мешаю, вы меня не любите! Что ж, уйду ту­
да, где меня любят! — Он встал. — Но вечером мне придется
вернуться, к сожалению, потому что в снегу спят одни эскимос­
ские собаки! До свидания.
— П лата за матрац и одеяло входит в стоимость билета, —
умиротворяюще сказал Гвидо.
— Ура! Значит, я все равно что нашел полдюжины пива! —
Он вышел в коридор, но тут же сунул голову обратно в купе: — Сударь, можно вас на пару слов?
157

Гвидо посмотрел на соседку, снисходительно усмехнулся и
встал.
Парень плотно прикрыл за ним дверь.
— Друг, если это твоя девушка, то извини, — озабоченно
проговорил он. — Мы тут с друж кам и немножко тяпнули...
— Ничего, все в порядке...
Поезд летел через заснеженный лес. Похоже было, что малень­
кие елочки сами заскочили в этот снег, чтобы спрятаться.
— Нет, друг, ты скажи, чтобы я знал, как действовать.
— К акая разница...
— Если ты ее не кадришь, то я стану кадрить... У нас есть
там свои, но эта, я тебе скажу, штучка! Ты что, не видишь, что
она едет поразвлечься? Посмотри на правую руку! Кольцо час
назад сняла, еще след виден. Если у тебя ничего не выйдет, то
уж не знаю... Ну ладно, до вечера!
И, не дожидаясь ответа, пошел в голову состава. В соседнем
купе весело пели старый романс об ужасно трагичной, отверг­
нутой любви, а в конце вагона другую, уже современную песню.
Привстав на цыпочки, женщина рылась в своей желтой сум­
ке. Заж игалку она уже нашла, теперь искала сигареты. Гвидо
снял сумку с полки, чтобы ей было удобней. Да, след от кольца
есть, парень глазастый.
У зкая рука ее слегка дрожала. Взгляды их вновь встрети­
лись, и теперь Гвидо увидел в нем то, что до сих пор не мог
разглядеть, — тоскливую покорность неотступно преследуемого
человека.
— Выйду покурить...
— Готов вас сопровождать! — весело предложил он.
•— Спасибо, не надо! Я одна...
За окном мелькнуло здание Кангарской станции и несколь­
ко пассажиров на перроне.

Когда Маргита вылезла из трамвая, на больших электриче­
ских часах над проходной было без десяти семь. От остановки
до турникета было недалеко. Незадолго до семи это расстояние
было принято преодолевать легкой рысцой в плотной колонне,
на бегу отыскивая в карманах или сумочках контрольную кар­
точку. Никому не хочется объясняться с начальником цеха изза нескольких минут опоздания, поэтому каж дый на всякий
случай прибавляет ш агу и быстро ныряет в крутящую ся дверь,
к ак в колесо водяной мельницы.
Но за проходной, когда автомат уже сделал отметку на конт­
рольной карточке, рвение угасает. Большинство следует дальше
уже неспешно, вразвалочку. Только те, у кого конвейер начи­
нает двигаться ровно в семь, несутся как угорелые.
До цеха Маргиты было еще с полкилометра. Первое время
она несколько раз заблудилась, разыскивая его в этом городе,
153

называемом заводом. В городе с почернелыми, неоштукатурен­
ными, давно построенными зданиями, рядом с которыми возвы­
шались совсем новые стены из силикатного кирпича, с больши­
ми многостворчатыми окнами и еще не убранным строительным
мусором перед дверьми, в городе с прямыми, асфальтиро­
ванными бульварами, вдоль которых тянулась высокая, только
что вацветающая сире-нь, в городе с узкими, темными переул­
ками, где всегда, если только не устраивается большой суббот­
ник, валяется какое-то железо и блестят масляные лужи. Элект­
рокары проезжают там, как моторные лодки, вздымая струи
грязной воды.
У литейного цеха два голых до пояса, мускулистых парня
перекидывали лопатами формовочную землю. Потные, покрытые
черной пылью тела блестели как намасленные. На одном ар­
мейские брюки и армейский пояс. Хотя литейный работает по
скользящему графику, а это значит, что выходной редко при­
ходится на субботу и воскресенье, что работа трехсменная, так
как мартеновская печь никогда не потухает, разве что в ре­
монт, здесь в людях нехватки не испытывают. Видимо, потому,
что есть возможность прилично заработать после совсем крат­
кого обучения. Особенно тянет сюда парней только демобилизо­
вавшихся, которые перед армией не успели овладеть профессией
получше.
— Гляди, еще одна малолетка из зверинца, — бросил долго­
вязый парень, заметив Маргиту. Второй тут же подхватил:
— Эй, крошка, чем это ты ночью занималась, что глазки
слипаются?
Маргита не нашлась, что ответить, только вызывающе вски­
нула подбородок и молча прошла мимо нахальных парней. Толь­
ко уже мелкими ш аж ками, ставя ноги ровно одну перед дру­
гой, как это делают в Доме моделей, чтобы выглядеть стройнее
и шире раскачиваться в бедрах.
Свернув за угол, она вновь стала думать о сапогах, которые
надо купить сейчас, — ведь зимой не достанешь. Ах, если бы
У нее хоть одна подружка работала в обувном магазине, про­
блема была бы решена сама собой. Но ведь нет такой подруги.
Тогда она стала перебирать родичей я с горечью вынуждена
была признать, что родилась в самой заурядной семье, где
единственный человек, у кого есть блат, это дядя Янис, у ко­
торого школьный приятель работает грузчиком на
дровяном
складе, поэтому они обеспечены сухими и хорошими дровами.
В женской раздевалке уже никого не было, да и в мужской,
отделенной дощатой стенкой, не слышно, чтобы хлопали ш каф­
чиками. Маргита взглянула на часы и начала медленно пере­
одеваться. Спешить некуда — первый холодильник покинет
монтажный участок минут через десять. Только тогда подаст го­
лос Айвар: «Марга, забирай товар!»
Одеваясь, Маргита посмотрела в зеркальце, прикрепленное к
Дверце ш кафа изнутри. И с удовольствием отметила — грудь и
талия идеальные. Потом взяла сантиметр — время еще было —
159

грудь: восемьдесят восемь, талия: шестьдесят три. Любая бы
так хотела!
В этот момент с силой распахнулась дверь мужской разде­
валки и за перегородкой послышались сердитые голоса. Марги­
та сразу узнала старшего мастера, но по оборванным фразам
сначала не могла понять, кто же другой. И лишь потом догада­
лась, что мастер разговаривает с заместителем начальника це­
ха. Оба хлопали дверцами шкафчиков и что-то искали. Значит,
опять кто-то на монтажном конвейере не явился на работу, и
мастер ищет его инструмент для того, кого поставил на его ме­
сто. Чтобы добраться до многочисленных винтов и болтиков,
размещенных под холодильным агрегатом, обычные отвертки и
ключи не подходят — их надо сгибать под определенным уг­
лом, подгонять или специально изготовлять самому.
— Надоело! — Это мастер. — Подам заявление! Детский сад
какой-то, а не цех!
— Считай, что это крест, который тебе надо нести...
— А я больше не могу! Не могу я после обеда шарить по
всем углам и будить тех, что дрыхнут! Какое мне дело, что они
вчера до пяти на танцульках веселились? Будь моя воля, за­
крыл бы я эти клубы, которые танцы в будний день устраи­
вают!
— И не дадут тебе такой воли.
— Не дадут. Вот потому я и уйду!
— Комитет комсомола не даст согласия.
— А я пошел старшим мастером в комсомольский цех, а не
в экспериментальный
ансамбль комиссии по делам несовер­
шеннолетних! П ацан может десять дней на работу не являться,
а я его даже уволить не могу! Проводите собрания, перевоспи­
тывайте, убеждайте! А сколько можно один и тот же спектакль
устраивать? Они же над нами и смеются. Позавчера твою под­
руж ку Лидку вытащили на обсуждение: опять ночью задер­
ж али в гостинице с каким-то не то марокканцем, не то тунис­
цем, и опять божится, что это не повторится.
— Ты ж е знаешь, что Лидку мы держим из-за ее матери.
Понять не могу, как у такой порядочной женщины такая оторва
выросла. Но ведь работает-то Лидка неплохо.
— Когда на работе. А это не так уж часто бывает!
Н елегкая жизнь у мастера цеха холодильников...
Идея о создании комсомольского цеха возникла еще тогда,
когда здание было не совсем готово. Казалось, что появилась
возможность создать образцовый цех, который, как белый маяк
на морском берегу, будет показывать путь предприятиям других
районов и всего города. Там будет чистота и порядок, там будет
высокая культура труда и современный интерьер. Словом, все
будет так, чтобы даже самый придирчивый иностранец широко
раскрыл глаза и восхищенно закивал. Чтобы это был действи­
тельно молодежный цех, шефство над кадрами взял комсо­
мольский комитет. Никому из желающих там работать не сули­
ли златые горы, и все равно набралось полсотни человек. С де­
160

сяток поглотило конструкторское бюро, еще с десяток админи­
стративный аппарат, а остальные быстро образовали крепкий и
трудолюбивый коллектив. Наверное, потому, что большинство
пришло из других цехов, а не прямо с улицы. Три дня в не­
делю они безропотно копали, бетонировали, рубили и колотили,
чтобы скорее сдать здание в эксплуатацию, а в оставшиеся два
дня в небольшом помещении совсем в другом конце завода овла­
девали будущей профессией. Здесь каж дый мог набить руку,
подгоняя штампованные дверцы, орудуя аппаратом точечной
сварки* шлифуя, монтируя компрессоры. Старыми и несовер­
шенными средствами в новом цехе каж дый месяц делалась дю­
ж ин а холодильников, но зато они были отделаны как конфетка,
и разные начальники отовсюду везли своих гостей полюбовать­
ся на них. Кроме того, газеты разнесли весть, что этот вмести­
тельный, подвешенный к стене холодильник стоит всего сто
двадцать рублей и рассчитан на маленькую кухню. Судьбой хо­
лодильников заинтересовались жители почти всех республик.
Вначале производственники ликовали, видя этот интерес к их
продукции, но в конце лета призадумались.
Цех медленно набирал скорость, один за другим выстраива­
лись конвейеры и полуавтоматические линии. Д ля их обслужи­
вания требовалось все больше и больше рабочих. Они влива­
лись в уже сложившийся коллектив и разбавляли золотой фонд
старых работников. Стали появляться и те, кто обошел обыч­
ный порядок приема на работу, — сынки и дочки влиятельных
родителей: один провалился на приемных экзаменах, другой
надеется не запачкать здесь руки, все-таки тонкая продукция.
Впервые мастер на вопрос, почему вчера не был на работе, по­
лучил ответ: ужасно утром спать хотелось. Администрация бы­
стро собрала производственное совещание и решила за каждый
неуважительный прогул переводить виновного на месяц в груз­
чики. Грузчики в заработке проигрывали, работа там тяж елая,
и условия, особенно осенью в дождь и зимой в мороз, куда
хуже, чем в цехе. В результате сразу же поступили краткие и
обоснованные заявления об увольнении, которые мастер и на­
чальник цеха с нескрываемой радостью незамедлительно под­
писали. Ах, знали бы они, горемычные, что спустя полгода са­
ми будут просить собрание отменить прежнее решение, потому
что нарушителей дисциплины у них будет столько, что грузчи­
ками они смогут обеспечить не только свой цех, но и весь
завод!
Те же, кто все-таки оставался, через какое-то время станови­
лись нормальными ребятами с нормальным чувством долга и
радовали своих родителей. О благородном примере затрубило ра­
дио, интервью с самыми примерными организовало телевидение,
а УЖ газеты и подавно не хотели отставать.
— Молодцы, молодцы! — восторженно хлопали холодильщи­
ков по плечу руководители разных фабрик и заводов. — Мы
вот так не можем!
И это «мы так не можем» они твердили всюду, а больше все11

Приложение к ж-лу «Сельская молодежь», т. 5

161

го в комиссии по делам несовершеннолетних, которая и им на­
правляла трудновоспитуемых ребят, для которых требуется не
только сокращенный рабочий день, но и лучшие условия за
счет остальных рабочих. А вместо благодарности — опоздания
и прогулы. Да еще приходится краснеть за их хулиганские про­
делки, за мелкие краж и, за распивание алкогольных напитков
в общественных местах, выслушивать бесконечные жалобы ры­
дающих матерей.
Эти самые «беспомощные» руководители были умные люди,
неумеренно прославляя холодильщиков, да еще подводя под их
действия теоретическую базу : молодой молодого лучше пони­
мает, лучше воздействует, вместе будут не только на работе,
но и веселиться. Где столько орлов-комсомольцев, там и успех
обеспечен!
— И как нам самим это в голову не пришло? — удивились
в комиссии по делам несовершеннолетних и давай тут же вы­
писывать направления только в холодильный цех. Вскоре там
уже каждый шестой был неблагополучный ребенок, уровень
дисциплины резко упал, так как оказалось, что не только хоро­
шие могут влиять на плохих, но и наоборот. А когда холодиль­
щ икам увеличили производственный план, последовал дефицит
деталей, которые надо получать от других цехов, вынужденные
простои незамедлительно сказались тоже на дисциплине, а штур­
мовщина во второй половине месяца тяжелым молотом грох­
нула по качеству.
«Заказать сапоги в «Элеганте»?» — подумала Маргита, кончив
переодеваться. Очередь в этом салоне надо занимать с вечера.
Но долгое стояние в очереди пугало ее куда меньше, чем воз­
м ожная цена заказа. По дороге домой она решила этот вопрос
выяснить. А вдруг есть модель, которую может позволить себе
девушка с зарплатой в сто рублей?
Еще входя в цех, она увидела, что не опоздала, — Володя
только навешивает дверцу у первого холодильника, а Айвара
вообще не было. Они выполняли самые последние, самые от­
ветственные монтажные операции. Пока с утра может справ­
ляться один, Айвар шныряет по металлообработочным и кра­
сильным участкам, прикидывая, будет ли смена обеспечена ра­
ботой, и если выясняется, что могут быть простои, идет в штам­
повочный цех, чтобы добром или худом утянуть недостающее
число деталей, и сам тащит их малярам. Потом тщательно про­
веряет груды изоляционных материалов и осматривает ящики
холодильных агрегатов. Пройдет вдоль конвейера, взглянет, хва­
тает ли у девчонок мелких деталей, и только когда убедится,
что все в порядке, сам становится рядом с Володей и берется
за свою прямую работу. А уж если чего недостает, Айвар нахо­
дит мастера и поднимает такой тарарам, что тот как ошпарен­
ный носится по кладовщикам в поисках нужного. П ускаться с
Айваром в объяснения мастер никогда не решается, потому
что тот почти политехнический окончил. Время от времени Ай­
вара хотят повысить, уже вроде так возьмут в оборот, что не
162

выскользнешь, но нет, в последний момент он найдет такой убе­
дительный довод что его на время опять оставят в покое, и он
победно заявляет i
—г- Остаюсь в слесарях! А что еще делать человеку, если у
иего трое детей?
Благодаря утренним заготовкам, постоянному контролю и
способностям людей на любом участке и к любой работе прило­
жить руки этот монтажный конвейер простоев почти не знает.
Что-то Айвар с Володей стараются оставить и второй смене.
И те пытаются перенять опыт, но ничего у них не получается:
нет никого там с таким авторитетом, чтобы мог посылать лю­
бого на любой участок помочь, если это в интересах всей
бригады. Даж е старший мастер не может этого добиться, не го­
воря уже про мастера. Иногда он упрекает А йвара за его дей­
ствия, но тот рубит ему в ответ:
— Мы на работу приходим работать. Спать и дома можно,
там даже удобнее. Да, мы приходим заработать. А вы зачем сю­
да приходите?
Заработки в бригаде такие высокие, что нормировщик стонет,
с радостью бы срезал расценки наполовину, но ничего не может
поделать из-за второй смены — им тогда только гроши доста­
нутся, разбегутся по другим цехам без оглядки.
— Рвачи, кулачье! — ворчит нормировщик, глядя в ведо­
мость. Это он взял ее в бухгалтерии, чтобы показать началь­
нику цеха. С одной стороны, и начальник в затруднении, а с
другой стороны, побольше бы в цехе было таких рвачей.
Когда Володя заметил Маргиту, она уже сидела за своим
письменным столиком, заполняя паспорта холодильников.
— Привет!
— Здравствуй,
Володя! — чинно
ответила
Маргита. —
Готов?
— Когда будет готов, кликну... Дверца с перекосом...
«Почему именно в «Элеганте»? Есть же мастерские подешев­
ле... Но лучше всего магазин... Ах если бы хоть одну знакомую
продавщицу! Даж е и не надо, чтобы отложила под прилавок...
Просто сказала бы, когда ожидается...»
— П идж ак у этого араба был огненно-красный с блестящими
лацканами... Я вообще-то терпеть не могу арабов. Но этот вы­
сокой марки, граф какой-нибудь... Представляешь эффект, ко­
гда мы в зал вошли? Он в красном пиджаке, волосы черные,
цвета вороньего крыла, я блондинка... Он меня ведет под ло­
коть, только самыми кончиками пальцев касается... — слыша­
ла Маргита, как Лидка все это рассказывает за спиной. Это ее
с другой девчонкой поставили мыть холодильники. Слышно,
как они шоркают щетками и как вода плещет на бетонный пол.
— Да ведь ты же ры ж ая, — возразила девчонка.
Все равно считаюсь блондинка, —■ ответила Лидка.
— Марга, забирай товар! — крикнул через плечо Володя и
принялся за следующий холодильник. На продолжающем сколь­
зить конвейере он повернул холодильник задом. Быстро. Вра­
163

щающееся основание не успело скрипнуть. Н алож ил пружину,
ввернул четыре винта, сунул инструмент в наружный отвисаю­
щий карман и повернул холодильник обратно. Он еще покачи­
вался, когда левая рука за спиной наш арила на стеллаже двер­
ку, подняла и почти без помощи правой руки надела на петли.
Ни одного лишнего движения. Словно безупречный автомат.
Маргита взяла паспорт холодильника, свою печатку контро­
лера и встала из-за письменного стола.
Работа заняла две-три минуты. Надо было сличить номер ком­
прессора с записанным в паспорт, похлопать крышкой испари­
теля, внимательно проверить, нет ли у пластмассовой камеры
трещинки, как плотно закрывается дверка. Сунула щуп под маг­
нитную резину и пошатала туда и обратно — зазор не должен
превышать десятой доли миллиметра.
— Послушай, Марга, — сказал Володя, не прерывая рабо­
ты. — Мы с Айваром тут подумали... Может, ты хочешь к нам
перейти на конвейер? А то боимся, что придется кого-то с ули­
цы брать... Будешь на три-четыре красненьких больше полу­
чать. Ты сейчас не говори ничего, ты подумай...
— Угу... — кивнула Маргита. Поставила штамп на холодиль­
нике, шлепнула на паспорт, сунула паспорт в виток капилляр­
ной трубки и пошла обратно к столу. Холодильник проехал ми­
мо нее и исчез в бесшумной камере. Это его следование по кон­
вейеру составляло лишь половину дела: до того, как упакуют,
должен он еще пройти разные проверки — какой рабочий ре­
жим и сколько потребляет энергии.
Лишние сорок рублей в месяц — это соблазнительно, только
пугает жуткий рабочий ритм Айвара и Володи. К ак с утра вста­
нешь, так и вкалывай весь день до вечера. Рита уходит в де­
крет, наверное, на ее место.
Это самая грязная операция на монтажном конвейере, так как
надо работать клеем и ножовкой. Подгонять куски пенопласта
для изоляции. Пенопласт крошится, обломки электризуются и
плотно пристают к одежде, как бумажки к натертому янтарю.
Нет, туда не пойдешь работать в ярком, наглаженном атласном
халатике. И вообще там, будто в бочке, в том конце конвейе­
ра, где все завалено грудами пенопласта и пустыми, только по­
крашенными корпусами. Туда редко кто и заглядывает. Пока
утром подготовишь рабочее место, а вечером все уберешь, вот и
полчаса прошло, а здесь, на техконтроле, можно и опоздать чу­
точку, никакого шума.
Взвешивая все «за» и «против», Маргита продолжала запол­
нять паспорта. Когда заполняешь сразу несколько, дело дви­
ж ется живее.
Через час устроили пятиминутный перекур, и Айвар с Воло­
дей смогли обсудить ближайшие перспективы.
— Маргита не пойдет, — подбил результат АЙЕар. — Пока
не вышла замуж , ей эта тридцатка не больно нужна, мама все­
гда тарелку супу подаст. А престиж? Если она не будет на
контроле, ты ей не будешь медовым голоском щебетать: Марга,
164

взгляни на этот ш кафчик, вроде годится! Марга, ты на эту
царапину не гляди, я сейчас закрашу! Мама ее так воспитала,
ч т о
работать надо лишь для того, чтобы было что поесть и что
надеть. В школе ее учили, что уровень жизни растет год от го­
да, вот она и ждет с мешком. По ней этот цех гори синим пла­
менем, она и глазом не моргнет — работа всегда найдется, все
равно что делать. А для тебя это бы трагедия была. Д ля всех,
кто здесь начинал, трагедия...
— Мне каж ется, что ты зря обижаешь ее...
— Не обижаю. И это самое страшное.
П отом А йвар рассказал о предложении поднять дисциплину,
которое встретило одобрение начальства. Теперь мастер на за­
водском автобусе будет в половине восьмого объезжать запазды­
вающих и отвозить их на завод. Володя полагал, что эта приви­
легия опаздывающим заставит и остальных рано не вставать и
вскоре надобятся два автобуса.
— Судя по всему, на место Риты всучат какую-нибудь телку
ленивую, потому что в бригаде у нас только И дка и Ролис, на
кого последнее время жаловаться не приходиться, — кипятился
Айвар. — У остальных уже по пять-шесть таких подарочков.
— Если опоздает — по сусалам! Ленится — по сусалам!
В раздевалке. Чтобы никто не видал.
— Макаренко!
— А вот увидишь, поможет! А не поможет — сам запросится
в другое место! Я за них не собираюсь крутиться и в заработ­
ке терять!
Подергавшись, конвейер вновь двинулся.

ЯНВАРЬ
Лыжный поезд несся без остановок, будто международный
экспресс. Певцы в соседнем купе приумолкли, собираясь поне­
многу вылезать, — натягивали джемпера, те, что поленивее, то­
ропились смазать лыжи, складывали провизию, так как обедать
положено у костра.
— А вы были на карнавале на Гайзине в прошлом году? —
спросил Гвидо.
— Я ведь начинаю щ ая лыжница. После долгого перерыва
опять осмелилась!
— Ага, тогда я могу дать вам ценное указание! Сначала
насчет маршрута...
— Отпадает! — В ее удивительных карих глазах запрыгали
чертики. — Маршрут мне уже известен. Я здесь в Эргли летом
снимаю комнату. Не в самом городе, а километрах в пяти. Бо­
жественное место. Река, солнце, холмы, ни одного соседа, пар­
ное молоко сколько душе угодно!
— Понятно, корову с собой из Риги возите.
— Еще чего! — Незамысловатую остроту она все же не про­
пустила мимо ушей. — Корова у бабуси, которая мне комнату
сдает. Трогательное, симпатичнейшее существо.
165

— О, вы хотите просто обречь меня. И я останусь, как теперь
принято говорить, в одиночестве вдвоем с этим изумительно так­
тичным усачом. Надеюсь, правда, что постель меня стелить он
не заставит.
Довольно давно они уже балансировали на грани, за которой
начинается флирт. Гвидо вначале с той легкостью, которую по­
рождает само присутствие красивой женщины, она же — с це­
ленаправленностью, чуть ощутимой в интонации замужней жен­
щины, для которой семейная жизнь стала обузой и которая
хотя бы на несколько дней хочет чувствовать себя свободной.
Тогда даже самый неуклюжий комплимент достигает цели, то­
гда просыпается легкомыслие девчонки-подростка, смешанное с
опаской преступить грань дозволенного.
«А ведь я ей нравлюсь», — самодовольно подумал Гвидо и
продолжал невинную игру.
— Я тоже люблю парное молочко...
Илона сделала серьезное лицо, долго молчала, потом вдруг
спросила:
— Вы женаты?
— Нет.
— Тогда послушайте моего совета — не женитесь!
Инженеру Лиекнису бы'ло тридцать лет, но он уже успел
приобрести комплекс холостяка. Ему казалось, что все знако­
мые женщины только и думают, как бы накинуть ему на голову
брачную узду. Холостяки отнюдь не враги прекрасного пола, но
они всегда настороже, к ак мустанги в диких прериях, где их
часто преследуют ковбои с лассо наготове. Любовные романы
их коротки, и в них никогда нет безумства, которое придает им
неповторимую красоту. Они боятся подпустить к себе любовь,
поскольку живут в уверенности, что от этого незамедлительно
возникают алименты с судебными издержками. Они ищут жен­
щин без претензий и без иллюзий, а потом сами дивятся, что
в отношениях чего-то недостает. И хотя не ждут от брака ниче­
го хорошего, позже все-таки ж енятся, так к ак иначе мужчине
обзавестись детьми невозможно. И рассказывают, что они ста­
новятся самыми идеальными мужьями и заботливыми отцами,
которые с работы всегда приходят вовремя, надевают в перед­
ней теплые шлепанцы и в ожидании ужина прочитывают по
меньшей мере три газеты. И если потом, уже в зрелые годы,
допускают кое-какие похождения — исключительно редкие и
исключительно малозначащ ие — то потому лишь, чтобы само­
му себе доказать, что ты еще способен покорять. В действитель­
ности же их призвание самая пуританская семейная жизнь, и
проходит довольно порядочное время, пока они сами это осо­
знают.
Слова Илоны подсказали Лиекнису, что он рассматривается
как возможный дерзкий покоритель, и это ему польстило.
«Ж аль мне тебя, незнакомый друг, — с деланным сочувстви­
ем обратился он про себя к мужу Илоны. — Не отпускай в
166

другой раз такую красивую жену одну! Ей может повстречаться
привлекательный и одаренный инженер Гвидо Лиекнис».
Этикет надо соблюдать... Гвидо
пообещал помочь Илоне
освоить основы лыжного дела, развести костер, вырезать верте­
ла и правильно пожарить охотничьи колбаски. Он пообещал ей
изумительный день, изумительный вечер и изумительное утро.
Он выразил единственное сожаление, что на ночь придется воз­
вращ аться в лыжный поезд и оставить Илону одну в ее пустын­
ном домике. А может быть, у бабушки-старушки найдется еще
матрац, на котором можно будет переспать? Он бы ей с готов­
ностью заплатил. К тому же в рюкзаке у него есть бутылка
приличного коньяка и шоколад. Может быть, удастся этим смяг­
чить суровое сердце бабушки-старушки?
— Я думаю, да, — смущенно ответила Илона. — Места там
много...
— Ну, все же...
— Ну, скажем, что вы мой двоюродный брат.
— Хорошая идея!
— Она вообще понимающий человек.
— Это звучит многообещающе.
— А я, может быть, и сказала это многообещающе...
— Вы просто прелесть...
— А вы кажетесь мне очень милым и отзывчивым.
Станционное здание и перрон в Эргли, на которые подобное
нашествие гуннов обрушивается только зимой, ходуном ходили
от грохота лыж, криков, гула подъехавших машин, летающих
снежков, наставлений, как укреплять рюкзаки, лая растеряв­
шихся собачонок, снующих в самой гуще в поисках хозяев.
— Как дети малые! — добродушно сказала бабуся, стоящая
неподалеку у продуктовой лавки и с интересом разглядываю щ ая
это столпотворение.
Толпа покатилась к центру города, так как возвышенности на­
ходились в той стороне.
Только два человека пересекли рельсы: мужчина с рю кзаком
за спиной и желтой сумкой в руке и женщина в куртке такого
же цвета с лы ж ам и за плечами.
Свернув подле леска на дорогу, ведущую вокруг Ратукална,
они надели лыжи и неторопливо направились дальше. Дорога
была накатанная машинами, так что лыжи у женщины то и де­
ло разъезж ались.
— Ничего, — успокаивал ее мужчина. — Вот выберемся на
снег, я пойду первый, и дело наладится! Чемпионкой ты явно
не была.
— Я художественной гимнастикой занималась. Честное слово!
Где-то здесь должна быть просека и поворот налево. По ней мы
выйдем к озеру. А ты не боишься идти через озеро?
— Боюсь, но не покажу этого!
Так и поступай! Ага, вот и просека! Когда подойдем к
°зеру, на другой стороне, на холме, будет обзорная вышка, на­
до держать на нее. Первым пойдешь?
167

— Это единственная возможность утонуть на твоих глазах
со словами: «Навеки твой!»
После большой оттепели лед не мог быть толстым, и он ста­
рался держаться подальше от прорубей. Рыболовы отмечали их
сосновыми и еловыми ветками, чтобы найти даже в метель.
А может, это вовсе и не тот долбил, кто на мормышку ловит,
а браконьер, что на щук снасть поставил и вечером придет за
уловом.
На левом берегу Гвидо увидел большой дом, выложенный из
отесанных валунов, а у деревянной вышки на ослепительном
снежном фоне кучу черных муравьев, которые то появлялись,
то исчезали за склоном.
— Нас опередили, — сказал Гвидо. — Там уже катаются.
Он остановился и посмотрел назад. Хотя и старался идти мед­
ленно, Илона далеко отстала. Лыжи плохо слушались, раскрасневшее лицо сделалось еще красивее, распахнутая куртка не­
вольно подставляла взгляду грудь, которая так и ходила под
тоненьким джемпером.
«Обалдеть от такой можно», — подумал Гвидо и отвернулся.
— Дальше куда? — спросил он.
— На гору и подниматься не надо... По кромке...
На склоне лыжи глубоко уходили в снег, иногда даже заска­
кивали под него.
«Если старуш ка в ночлеге откажет, придется обоим возвра­
щаться в Эргли и устраиваться в гостинице. Не может быть,
чтобы за деньги этого нельзя добиться!»
Они пересекли большую дорогу, прорытую в снегу бульдозе­
ром. Запорошенные снежком скосы казались высеченными в
мраморе.
— Теперь держите вон на тот большой дуб, а там уже и реч­
ка недалеко. — Они все еще путали «ты» и «вы».
«Ну и глушь, — подумал Гвидо. — Уже ни одного дома не
видать».
И в этот момент он рассмотрел вдалеке Огре, берега которой
были отмечены вереницей ив и толстыми льдинами. В излучи­
нах течение нагромоздило льдины одна на другую, и теперь под
полуденным солнцем лед на изломах сверкал и переливался.
— Колоссально! — восхищенно выдохнул Гвидо.
— Через реку надо, — сказала Илона. — Дом на той сто­
роне.
— Ступай первая...
— Я боюсь.
— Тогда поцелуй на прощанье! — И он боком подался к ней.
Поцеловать она не поцеловала, но прижалась к подставлен­
ной щеке и на миг так и застыла. Мягкие волосы пощекота­
ли шею.
— Все. Иди... — шепнула Илона.
Он оттолкнулся и метнулся вниз, подняв облако снега, сверк­
нувшее на солнце. В прикосновении этой женщины было столь­
ко сдержанной нежности и ласки, что это его испугало. Ему и
168

хотелось бы, чтобы усатый парень в сером свитере оказался
прав, что Илона всего лишь искательница приключений на одну
ночь, и уже не очень верилось в это. Все говорило о том, что
случайная встреча может окончиться совсем не так, как плани­
ровалось. Положение было для него чужим, незнакомым, хотя
теоретически он предвидел, что когда-нибудь это случится...
Спуск был довольно пологий, но Илона все равно побоялась
съезжать и «лесенкой» спустилась до половины.
Они встали на берегу, глядя на течение, мчащееся между об­
леденелыми камнями, уходящее под ледяной навес, украшенный
прозрачными сосульками, и так же бурно вырывающееся даль­
ше наружу.
У человека, знающего Огре, ледяные завалы на берегах удив­
ления не вызывают, они говорят лишь о том, что во время пер­
вых сильных осенних холодов уровень реки был довольно вы­
сокий, потом резко упал, между льдом и водой образовалось
свободное пространство. Великолепный ледяной мост какое-то
время может выдерживать свой вес, но первый же снег непре­
менно его проломит.
Справа, слева и перед ними простирался маленький сказоч­
ный мир. Он обхватил рукой женщину за плечи и привлек к се­
бе, чувствуя податливость ее тела.
— Ты замуж ем?
— Не надо об этом, пожалуйста...
Но в висках у нее пульсировала кровь, и она с ужасом твер­
дила про себя: «Что я делаю! Что я делаю!»
Может быть, она даже повернула бы назад в Эргли, если бы
Гвидо не пошел по берегу, разыскивая тихое место или такое,
где бы лед образовывал плотину.
— Гляньте, выдра здесь шныряла. — И Гвидо указал на ча­
стые перепончатые следы. — Ш курка не меньше трех сотен
стоит.
— Да, да, — засмеялась Илона и закивала. Упоминание о
деньгах тут ж е прогнало слабость — мир снова стал реальным.
Где-то за лесом слышались какие-то удары. Удивительно резко
доносились они поверх верхушек елей, и Гвидо подумал: где-то
приколачивают или вбивают колья. Везде бывают недоумки, не
сообразившие вогнать колья осенью, и не могут подождать, пока
солнце прогреет землю: ведь тогда работа пойдет в два раза
легче.
У следующего изгиба, зубчатого, как спина голубовато-белого
крокодила, над потоком нависал ледяной завал. Мороз спаял
льдины, словно цементом, но сильное течение стесывало лед сни­
зу* В просветах, где лед был потоньше, даж е просвечивали к а­
мешки на дне.
Гвидо снял лыж и и пошел первым. Шел внимательно, каж дую
следующую глыбу шевеля носком ботинка, потом наваливался
всем телом, в любой момент готовый прыгнуть назад. И лишь
после этой обстоятельной проверки становился обеими ногами и
начинал проверять дальнейший путь.
169

— Илона! — наконец крикнул он с того берега. — Только не
вздумайте ш агать, в сторону, идите прямо, по моим следам.. .
С нескрываемым удовольствием следил он за ее грациозными
движениями,, наконец протянул руки навстречу и рывком выта­
щил ее наверх, на надежный берег. И вдруг она очутилась слиш­
ком близко. Лица были близко, глаза близко,
губы близко.
Слишком близко...
Поцелуй был долгий и жадный. Ж адный — именно так поду­
мал Гвидо, еле переводя дух. Ничего в этом поцелуе уже не
было от прежнего невинного прикосновения, одна прям ая, мо­
жет быть, даже подчеркнутая страсть.
— А она поверит, что я твой кузен? — деловито спросил Гви­
до, все еще держа Илону в объятиях.
— Поверит. Я летом ей раза два говорила, что может брат
появиться, только он не приезжал.
— Такой же кузен, как я?
— Нет, настоящий. Ну, поехали!
Он подумал, что приличия ради надо бы ее еще раз поцело­
вать, но потом решил — не стоит себя зря возбуждать. Гвидо
помог Илоне надеть крепления, чтобы она не снимала перчатки
и не морозила руки.
Продравшись сквозь ивняк, в этом месте редкий, к ак дворниц­
кая метла, они вышли на узкую лесную тропинку у подножия
холма. По ней в эту зиму еще явно не ходили.
— Налево, — сказала Илона.
Идти было тяжело, так как то и дело приходилось подни­
мать согнувшиеся от снега березки, черемуху или ольху, кото­
рые преграждали путь. Дальше, круто свернув, дорожка пошла
вверх.
Ч аса два они уже в дороге. Гвидо почувствовал усталость и
легкое раздражение. Не радовали даж е остроты Илоны, казав­
шиеся вначале такими веселыми. Долгое время по обе стороны
тянулись тощие, голенастые елки с хвойными венчиками на са­
мой верхушке, потом пошли и старые, могучие деревья, а за
ними без всякого перехода лес оборвался. Гвидо от изумления
остолбенел. Перед ним самая настоящ ая
пастель художника
Волдемара Ирбе, которых он наверняка написал сотни, потому
что в отличие от великолепных жанровых картин с базарными,
церковными и кабацкими сценами,
заинтересовавших
даже
Дрезденскую галерею, зимние видочки были его коммерческой
продукцией. Массовый тираж, к тому же полное соответствие
стандартным вкусам своего времени. Красивенькие, сладенькие,
элегичные, они и по сей день еще могут до слез трогать непри­
тязательные души.
В лесной излучине леж ал лужок — наверняка там не только
луг, но и парочка обработанных участков тощей земли, но
сейчас, зимой, пространство эго казалось нетронутой целиной,,
которую укрывал от ветров полукруглый холм, поросший боль*
шими елями. Основание подковы было круто срезано — видимо,
там был обрывистый берег реки.,
170

На взгорке, почти на самой опушке, стоял домик с зава­
ленной снегом крышей и, разумеется, с дымящейся трубой. Дым
был белый и поднимался к небу почти вертикально. Еще вид­
нелся край хозяйственных строений и несколько каких-то ку­
стов, выглядящ их просто пучками сохлых веток.
— И деальная картинка для рождественской открытки! —
присвистнул Гвидо.
— Вот и пришли.
Спуск кончался у самого крыльца.
— Неси туда вещи, а я сейчас, — сказала Илона и поверну­
ла к хозяйственным постройкам.
— Ничего, я подожду...
— Иди, так будет лучше. — Она заговорщически подмигнула
и исчезла за углом.
Гвидо оббил снег, поставил в сенях лыж и и постучал. Сна­
чала тихо, потом посильнее, но, не дождавшись отклика, рас­
пахнул дверь. «То ли старушка плоховато слышит, то ли где-то
в глубине дома», — решил он.
Света от крохотного окошка в кухне было мало. После солн­
ца и слепящего снега он в первый момент мог разглядеть
только плиту, в которой весело трещал огонь.
— Закройте дверь и входите, — спокойно произнес мужской
голос.
— Здравствуйте, — растерянно пробормотал Гвидо, прикрыл
дверь и попытался разглядеть этого человека. Ведь Илона ж е
не сказала, что, кроме старушки, есть еще и дядюшка.
— Снимите рюкзак... Присаживайтесь... Располагайтесь как
дома...
Глаза быстро привыкли к сумраку. В конце стола, привалясь
спиной к покосившемуся ш кафу, сидел невысокий человек, лицо
у которого было напряжено, как стальная пружина.
— Я двоюродный брат Илоны, — сказал
Гвидо, снимая
рюкзак.
Человек понимающе кивнул. Лиекнису не понравилось его на­
пряженное лицо.
— Илона... Мы вот решили...
— Да садитесь вы! — прикрикнул человек так, что мураш ки
пробежали по спине.
Гвидо машинально оглянулся. Подле двери, вытянув длинные
ноги, сидел сосед по купе в сером свитере. У Лиекниса заряби­
ло в глазах от этих черных и красных звездочек, от злости са­
ми собой сжались кулаки, когда он увидел это усмехающееся
лицо.
— Только без фокусов, а то буду вынужден стрелять! —
предупредил парень.
И Гвидо увидел у него на коленях пистолет. Вернее, что-то
среднее между револьвером и пистолетом. Смертоубийственное
это орудие наверняка заинтересовало бы специалиста-оружейника необычной конструкцией. Это был четырехзарядный бескурк°вый пистолет Бера с двумя стволами, один под другим. Сбоку
17 *

он напоминал «бульдог», которыми полны витрины музеев ре­
волюции, только этот был совсем плоский, без курка и без ско­
бы вокруг спускового крючка. Когда сделаны два выстрела, в
середине пистолета поворачивается патронник в виде спичечного
коробка, вместо пустых гильз против стволов оказываются но­
вые патроны и можно выстрелить еще два раза. В начале века
этот пистолет из-за его плоской формы рекомендовали носить в
кармане для самозащиты. Калибр девять миллиметров делал
это оружие довольно угрожающим, а поцарапанная, ободранная
деревянная ручка даже отпугивающим.
Скорее ошеломленный, чем испуганный, Гвидо продолжал та­
ращиться на архаическое оружие, которое, как старый предан­
ный палач, ждало только кивка, чтобы привычно взяться за
свое дело.
— У жизни есть один недостаток — слишком короткая, —
произнес человек с напряженным лицом, сидящий у шкафа.
И заклю чил с усмешкой: — И какой смысл самому ее сокра­
щать, а?
— Что вам надо? — воскликнул Гвидо, готовый к драке.
— Давай потише, а то трудно слова разбирать...
Гвидо был не трус, но он все еще не мог поверить, что Илона
заманила его в ловушку, хотя об этом явно говорило присут­
ствие парня. Во всяком случае, он обязан предупредить жен­
щину. Мозг моментально оценил ситуацию — оба сидят, писто­
лет на коленях. Если табуреткой хватить парня, то другого мож­
но двинуть столом и свалить или заполучить тем временем
оружие. Гвидо нагнулся, делая вид, что собирается сесть, взялся
за табурет, но не смог оторвать его от пола.
— Мы его немножко приколотили, чтобы соблазна не было...
Гвидо выглянул в окошко и увидел на солнцепеке Илону. Она
стояла, привалясь к стене сарая, и курила.

ВДОВА
Маргита ж дала довольно долго, но продавщицы не появлялись.
Едва внятные голоса где-то в глубине служебного помещения,
распахнутая дверь в торговый зал в углу, покрашенный брон­
зовой краской щит стенной газеты, к которому прикреплены
заметки на клетчатой бумаге, — только это говорило, что ко­
рабль не совсем покинут и нельзя считать себя счастливцем,
нашедшим его и согласно морскому закону получившим на него
права.
За широкими и высокими окнами ж ила Старая Рига, где из-за
узеньких тротуаров пешеходы конфликтовали с водителями.
Война эта напоминала крестовые походы, так как облаченные в
хромированные и лакированные доспехи вельможи были в по­
давляющем меньшинстве. Опустив боковые стекла, они высовы­
вали голову, рисковали даж е нарушить правила, запрещающие
172

звуковые сигналы, и ругались или молили, чтобы их пропустили,
но героическая пехота делала вид, что ничего не слышит.
Время от времени с улицы в магазин входил какой-нибудь
потенциальный покупатель, но, скользнув взглядом по тому, что
демонстрировали полки и витрины, поворачивал обратно.
Наконец в двери появилась сухопарая девица с длинными
начерненными тушью ресницами. Ожидание Маргиты, очевидно,
ввело ее в заблуждение, так как она просто не усматривала
причины, почему эта особа может здесь стоять.
— Вы кого-нибудь ждете? — вежливо спросила она.
— Мне нужны осенние сапоги.
— Нету. — И девица покачала головой. — Только наши.
— А вы не можете сказать, когда будут? — жалобно спроси­
ла Маргита. Это уже был шестой или седьмой магазин сегодня.
— Мы и сами не знаем, — все так же вежливо ответила
продавщица.
Хорошо бы дать ей цветочек или плитку ш околада, но как
это сделать и не зря ли будет все? Хоть бы немножко знаком ая
была, тогда другое дело.
Маргита повернула к выходу.
— Подождите немножко, — сказала девица и скользнула
мимо стенгазеты в коридор.
Спустя минуту она вернулась с большой белой коробкой и
предложила померить за прилавком, чтобы нечаянному посети­
телю не попались на глаза эти сапоги.
Сапоги были не бог весть что, не суперкласс, на такую жертву
продавщица была не способна, но чистенькое идешевенькое
чешское изделие на пластмассовой подошве. Во всяком случае,
они превосходили все тайные ожидания Маргиты.
И вдруг просто отчаяние — не налезают! Малы! Хоть бы на
размер больше... У Маргиты даж е слезы навернулись на глаза,
когда она возвращ ала коробку.
— К акая жалость!
Но продавщицу уже охватило стремление добиться своего.
Другой пары у нее действительно не было, но она подумала, что
именно эту удастся обменять на большую у завскладом или у
другой продавщицы, и она опять исчезла в коридоре, на сей раз
надолго.
Вернулась она с пустыми руками, даж е сама от этого чуточку
сконфуженная.
— Нет. Другой пары нету.
— А может быть, мы могли бы как-нибудь договориться? —
вырвалось у Маргиты.
Она никогда не умела договариваться. И родители ее тоже,
к сожалению, ни о чем не могли договориться, и, наверное, по­
этому семья все еще ютилась в двух маленьких комнатах в
Доме, который давно не ремонтировался, так как в перспективе
был определен на снос. Многие товарищи отца по работе уже
получили новые квартиры, хотя у них условия были куда при­
личнее. Мать тоже ни о чем не могла договориться и поэтому
173

вынуждена была после тяж елой работы в красильном цехе вы­
стаивать длинные очереди в рыбном и овощном м агазинах. Она
не жаловалась, полагая, что и все остальные так же стоят, но у
дочери этой твердой уверенности уже не было. Та знала, что
есть люди, которые обо всем могут договориться, все раздобыть,
и завидовала этому искусству.
— Заскочите в конце июня, — сказала девушка за при­
лавком.
— Спасибо! Большое, большое спасибо! — И Маргита радост­
ная выбежала из магазина. Ведь не знаешь, что лучше, — то ли
сразу получить сапоги, то ли завязать дружбу с продавщицей...
Если не считать времени на пересадку из одного трамвая в
другой, от дома Маргиты до центра было не больше часу езды,
но в центре она все-таки бывала редко. У окраинной жизни не
одни теневые стороны, как обычно полагают, имея в виду отсут­
ствие комфорта и затруднения с сообщением. Окраина вся по­
гружена в жасмин и яблони, и от этого от нее веет каким-то бла­
годушием, которого совершенно нет у заносчивого центра, гло­
тающего чад и дым. В каждом окраинном районе есть свои зна­
менитости, которых все знают и с которыми все здороваются:
свой атаман на танцульках, своя мисс Европа и свой Янка Ма­
ляр, представляющий интересы субъектов с лиловыми носами,
что собираются на пустых ящ иках за продуктовыми лавками.
Кроме того, у каждого окраинного района крайне напряженные
отношения со всеми остальными районами. Если кто-то из Милгрависа осмелится проводить после танцев Анну или Ж анну в
Чиекуркалн, то можете быть уверены, что дома ему придется
делать примочки от синяков, а большую часть пути он будет
озабочен не тем, позволит ли Анна или Ж анна себя поцеловать
у калитки, а тем, чтобы не замеш каться на старте и достаточно
быстро бежать обратно. Но если милгравец и чиекуркалнец
встретятся на танцах в Московском районе, они будут геройски
сражаться бок о бок, как кровные братья, чтобы на другой
день вновь сводить счеты друг с другом.
К сожалению, со строительством новых ж илых массивов раз­
личие между районами исчезает вместе с устойчивыми тради­
циями, так как вновь прибывших с этими местами ничто не
связывает, кроме квадратных метров.
Окраину, где ж ила Маргита, еще не оккупировали закончен­
ные крупнопанельные дома с обломанными, чахлыми липками
во дворах, и даж е незаконченных, возле которых торчали бы
хоботы кранов, нигде не было видно. Здесь мальчиш ки лазали
за чужими яблоками еще со страхом, здесь кумуш ки могли об­
суж дать поведение не только ближних, но и дальних соседей и
прикидывать, кто из парней женится на какой девице. Здесь
каж дой квартире принадлеж ал хоть один куст смородины и пя­
ток грядок, которые возделывались с необычайным тщанием.
Здесь живущие никогда не говорили: поеду в центр. Нет, они
говорили: надо в Ригу съездить, а очутившись у Пороховой баш­
174

ни или возле оперы, крутили головой и даж е рот раскрывали от
виденного.

Хотя за последние десять лет на окраинах менялось представ­
ление об отдаленности от центра — центр стремительными ша­
гами входил в окраины, — старшее поколение это приближение

не одобряло. Оно хотело оставаться со своими привычками, с не­
торопливым образом жизни, а молодое поколение ничего карди­
нального не могло предпринять, потому что и в квартирном и в
материальном отношении зависело от старших. Поэтому моло­
дые — до поры до времени — вынуждены были жить, как
угодно старшим, или хотя бы делать вид, что они живут так же.
Очутившись в центре, Маргита, разумеется, не помчалась
сломя голову домой. Она прошлась по Старой Риге, перешла у
Бастионной горки канал. Потом какое-то время позволила нести
себя людскому потоку, из которого она выбралась только у
строившейся новой гостиницы, посмотрела в витрине «Сакты»
на чудесные жакетики и блузки и вновь очутилась в Старой
Риге. Был тот приятный час, когда закрывают магазины и у
дверей кафе уже скапливаются кучки ожидающих.
В телефонной будке возле гостиницы «Рига» она увидела
Лидку. На Лидке было яркое платье, ниспадающее свободными
складками, как в модных ж урналах, и золотистые туфли на
высоких каблуках. Ярко накрашенные губы и прическа делали
ее просто шикарной. Лидка тоже увидела ее и замахала, чтобы
подождала, когда она кончит разговор.
— Вот здорово, что я тебя встретила! — радостно затрещ ала
Лидка. — А я уж четырех девчонок обзвонила, никого дома
нет... У, паразитки! Ты на свиданку?
— Нет, сегодня не сговаривалась, — уклончиво ответила Мар­
гита. Зачем Лидке знать, что у нее уже несколько месяцев нет
своего парня?
— Ух, Марга, у меня идея — с небоскреб! Ты же меня мо­
жешь выручить!
Около пяти Лидке позвонил какой-то незнакомый м уж ик (но
очень тактичный и вежливый!). Номер телефона ему дал (такой-то и такой-то — Лидка его вспомнила, только не могла
вспомнить, из какого он города). Хочет передать от того знакбмого самый сердечный привет. Сам он в Риге первый раз, по
делам службы. И вообще ему немножко скучновато, и он был
бы рад, если бы Лидка наш ла время поужинать с ним. Когда
она явилась, столик был уже накрыт (как положено!), но с этим
мальчиком был еще один, товарищ по работе, что ли. И приста­
ли к ней, чтобы она еще какую-нибудь подругу позвала. А кто
будет сидеть вечером дома?
— Ну что ты, Марга, как такое в голову придет! Исключитель­
но солидные люди! И с утра на работу, а то опять меня начнуть
таскать по комиссиям, а муттерша просто посинеет от злости.
®Роде как никогда молодая не была! Поболтаем, потанцуем —
и по домам!
Домой Маргиту не тянуло. Отец в кухне все строгает полки,
175

которые обещал подарить матери на день рождения и тем са­
мым разрешить проблему вечных завалов в коридоре, братец в
сарае «доводит до ума» свой мопед и каж дые пять минут тре­
щит им. В проходной комнате сестренка готовит уроки и, грызя
карандаш , пристает, чтобы ей объяснили, как делать задание,
в задней комнате мать из-за слабых глаз совсем уткнулась в
швейную машинку, что-то перешивает или обметывает. По теле­
визору сегодня ничего интересного, а книжки Маргиту никогда
не привлекали.
Несколько раз она была в маленьких кафе в центре, но на­
верняка не в самых лучших. Эти не очень отличались от «за­
бегаловки», что недалеко от их дома, — единственный оазис в
довольно обширной пустыне. Днем это просто столовая с само­
обслуживанием, а вечером кухню отделяют занавеской и приходит оркестр из трех человек. Но столики остаются те же —
на ножках из дюралюминиевых трубок и с пластикатовой по­
верхностью.
В ресторане «Рига» наверняка все было по-иному. Здесь опре­
деленно для каждого посетителя проведенный вечер был празд­
ником.
— Но если мне не понравится, я уйду!
— Делай как знаешь, Марга! Что-нибудь насвистишь — и к а­
тись, когда надоест!
Но тут Маргита вспомнила о сапожных деньгах, лежащ их в
сумочке, и чуть было не отказалась. Потом сдалась на Лидкины уговоры, решив принять меры предосторожности.
Перед тем как войти в ресторанный зал, она проскользнула в
туалет, достала из сумочки деньги и сунула за лифчик, потом
достала месячный трамвайный билет, подумала и сунула ту­
да же.
Невероятно высокие потолки, колонны и хрустальные люстры,
цветные лучи прожекторов, направленные на танцевальную
площадку, картины на стенах и витражи в окнах, позолоченные
виноградные кисти по верху колонн и в углах. Дюжина офи­
циантов во фраках с белоснежными салфетками через руку
скользят между столиками, как на роликовых коньках.
Мягкий полумрак и тяжелые бархатные занавеси, ковровая
дорожка под ногами. Солистка, энергично манипулирующая
шнуром микрофона, чтобы не запутаться, — Маргита несколько
раз видела ее по телевидению. Слишком много всего для одного
раза — ей захотелось повернуть назад. Маргита удивлялась
Лидке, которая, схватив ее за руку, смело тащ ила за собой
сквозь танцующих.
Неожиданно перед ними возник человек с высокомерным ли­
цом. И он был во фраке, но без салфетки. Стоял он так, что
проскользнуть мимо него было невозможно.
— Чем могу служить? — как будто и вежливо осведомился
он, но по интонации сразу можно было судить: «А вам здесь
чего надо?» При этом в уголках губ у него пролегли презритель­
176

ные складки. Почти не прикоснувшись к Лидке, взгляд его
скользнул по одежде Маргиты и по всей ее фигуре.
Презрительные складочки сделались еще глубже. Кровь уда­
рила в лицо Маргите, от стыда она готова была повернуться и
бежать куда глаза глядят.
Ты что, Феликс, уже не узнаешь меня? — вымученно
улыбнулась Лидка.
— Потому и спрашиваю, что узнаю.
— Мы вон там, в углу сидим... У меня родственник приехал
из Москвы...
Феликс взглянул в указанном направлении, увидел сидящих
спиной к залу двух мужчин и, злясь на себя за то, что ему
не дано больших прав, сказал:
— Но чтобы я сегодня тебя не слышал и не видел!
.— И тебя тоже! — добавил он, взглянув на Маргиту.
— Завзалом, — по пути шепнула Лидка. — Ж уткий идиот!
Надо было через ту дверь, через гостиницу, а я и не подумала!
Увидев приближающихся девушек, мужчины встали и ото­
двинули кресла, чтобы тем было удобнее садиться.
Маргита была сама не своя. С кем связалась! С Лидкой! Ведь
сколько уже о ней всякого слышно было! И вот сидит теперь с
двумя стариками! Мальчики нашлись! М альчиками они были,
когда мама по танцам бегала! От стыда снова кровь прилила к
ее лицу, она украдкой покосилась на соседние столики, но,
к удивлению ее, там никто не усм ехался; похоже, что их с
Лидкой даж е не заметили.
Лидкиному кавалеру было лет за тридцать. Уже довольно
полноватый. В нагрудном кармане тесноватого, потертого пидж а­
ка торчат несколько ручек, на левом лацкане вузовский ромбик.
Между значком и сукном аккуратно вырезанная пластмассовая
прокладочка. Он уже был под хмельком, поэтому изображал
разбитного и веселого кавалера — вскочил, жестом подозвал
официанта, скомандовал: «Шампанского дамам! И музыку!
Я плачу!» — и вновь жестом, истинно генеральским жестом,
посылающим в бой тысячи солдат, отправил официанта побыст­
рее выполнять заказ. И только заиграл оркестр, он уже пригла­
сил Лидку танцевать. Та, хихикая, ухватилась за его протяну­
тую руку, и они ушли.
— Что я могу вам предложить? — спросил запланированный
Для Маргиты кавалер. Голос у него был приятный, ненавяз­
чивый.
— Ничего.
Ешьте, ешьте, детка, в ваши годы о фигуре еще не ду­
мают. Может быть, лососины? — И он уже держал продолговатую тарелочку, на которой розовели нежные ломтики, помог
положить и подал масло. — Вы, наверное, недалеко живете, если
так быстро пришли?
Да я случайно оказалась. — Лучше уж сразу все поставить
свое место, чтобы потом недоразумений не было. — Мы с
Жидкой... с Лидией... вместе работаем.
Приложение к ж-лу «Сельская молодежь», т. 5

2.77

И она рассказала, что была у знакомой продавщицы, чтобы
купить импортные сапожки, но не купила, номер не подошел,
что у телефонной будки случайно встретила Лидку и та угово­
рила ее зайти. Этим она в известной мере объяснила сшитую
матерью блузку, швы на которой были далеко не безупречны,
и самую простую, магазинную, клетчатую юбку.
— Насчет сапог потом напомните мне, может быть, я смогу
помочь, — коротко заметил мужчина, так как уже возвращ а­
лись Лидка с Валерианом.
Сколько ему может быть лет? Уж наверняка пятьдесят. Воло­
сы на висках с сединой, слегка вьются. Модные очки с толстыми
стеклами, здоровые, крепкие зубы. Лицо сухощавое, с тонкими
губами и стройная, гибкая фигура. Так и веет от него стериль­
ной чистотой и аккуратностью, а голос располагает к откровен­
ности. Человек, которому можно довериться. Валериан рядом с
ним напоминает потный, измятый, залоснившийся ворот пид­
ж ака.
— У вас странное имя, Сэм...
— Вообще-то Самуил, но кто запомнит такое длинное?
— Вы его начальник? — кивнула на Валериана Маргита.
— Нет. Мы сослуживцы.
В незнакомом месте ей бы полагалось помалкивать, постепен­
но осваиваться, она и сама, входя в зал, считала, что слова не
сможет выдавить, но Сэм вызывал у нее почти детское любопыт­
ство, и она тут ж е торопилась его удовлетворить. Время от вре­
мени она спохватывалась, что слишком глупа, чтобы с таким
человеком разговаривать, уходила в себя, но скованность как-то
сама собой проходила. По большей части они одни сидели за
столом, Валериан с Лидкой возвращались, только чтобы выпить,
и тут же опять шли танцевать.
Ярче всего запомнилось Маргите такое событие.
Неизвестно откуда к их столику подошел молодой чернявый
южанин и пригласил ее танцевать. У Сэма он разрешения не
спросил, а только смотрел ей в лицо своими цыганскими гла­
зами, точно гипнотизируя. Маргита замялась, ожидая, что ска­
жет Сэм, но тот напустил на себя безразличие, и она пошла.
Подчеркнуто небрежно, но тщательно одетый кавалер рассыпался
в чисто южных комплиментах. Сочтя это уже достижением для
себя в таком роскошном зале, проявлением признания, Маргита
даже улыбнулась ему. Сэм видел это, тихо встал и пошел пере­
кинуться несколькими словами с завзалом Феликсом.
Когда танец кончился и парень хотел проводить Маргиту на
место, появилась Лидка и схватила подружку за руку:
— Пошли со мной!
В туалете она принялась кричать на М аргиту:
— Дура ты ненормальная! Куда ты, дура, лезешь? Ты что
думаешь, тебя затем пригласили, чтобы ты с другими ошива­
лась? Пошевели мозгами!
Потом, переведя дух, продолжала уже спокойнее;
— Говорил, чтобы ты к ним пересаживалась?
178

— Да. .
Давай лети! Каждой надо хоть раз крылыш ки обжечь!
Сказки твоей бабушки про всякие страсти тьфу по сравнению
с той пакостью, которая тебя ожидает! А потом еще обокрадут.
•Эти самые грязные базарные бабы!
И, хлопнув дверью туалета, Лидка ушла в зал.
Маргита была так ошарашена, что просто не знала, что де­
лать. Лучше всего было бы совсем убраться, но на стуле оста­
лась ее сумочка.
Валериан тем временем расспрашивал Сэма:
— Откуда у вас в Риге столько этих черных навозных мух
скопилось?
—■ Цветами торгуют.
— Папочки выращивают, а сыночки сбывают?
— Государство выращивает, а эти только навар снимают...
Этакая мафия, которая умеет всем, кому надо, дать на лапу.
Эти ленивые дикари только мелкие агенты. Наверное, уже нет
городов, куда бы они не забрались, и сливки собираются гус­
тые... Пока межреспубликанская торговля не будет по закону
передана в ведение только кооператоров, до тех пор эта саранча
будет перемещаться от Владивостока до Мурманска и обратно.
Валериан наполнил рюмки. Чокнулись. На этот раз и Сэм
выпил. Наверное, вторую за вечер.
— Ты все еще рассуждаешь, глядя с государственных высот?
После всего, что случилось! — удивленно поддел его Валериан.
Сэм молчал. С ним действительно последние годы случилось
много чего.
Увидев, что Маргита вновь входит в зал, чернявый тип
вскочил и помчался навстречу, хотя их столик находился все
равно на пути следования Маргиты. Крепко схватил ее руку
выше кисти и силой привлек к себе:
— Познакомься, дорогая! Мой друг профессор и доцент. —
Имя промелькнуло мимо ушей, так как она с гневом пыталась
высвободить руку. — Художник...
Один из троих за столиком пошел искать стул. В горлышках
двух выпитых (из четырех) бутылок шампанского торчали пяти­
десятирублевые бумажки для всеобщего обозрения. Так они
терпеливо сидели, как сидят рыбаки на берегу Салацы, закинув
Донки и подж идая глупого рыбца.
— Пустите! Мне больно!
— Почему сердишься? Чем я тебе не понравился? П ож а­
луйста, только один бокал за дружбу! Наливай скорее, профес­
сор и доцент! У нас такой обычай...
— Больно же!
В поисках спасения Маргита огляделась по сторонам. Нет, она
среди слепых и глухих. Ей стало страшно.
В этот момент рядом возник завзалом Феликс. Нет, он как
будто совсем не видел Маргиту, смотрел мимо или сквозь нее.
— Кто вас впустил? — холодно осведомился он у южан,
наперебой пустились что-то объяснять ему. Маргита почув­
12»

179

ствовала, что рука свободна, и тут же убежала. — В таком ви­
де? Здесь не столовка на центральном рынке! — Возражений
Феликс не слышал. Короткий взмах официанту: — Подай им
счет. И если через пять минут я вас еще увижу здесь, вас
увезут. И не на такси и не туда, куда бы вам хотелось. Все!
— А я уж полагал, детка, что ты наш ла себе другую компа­
нию, — с улыбкой сказал Сэм, и Маргита не уловила в его
словах глубоко скрытой иронии. — Мы уже хотели отнести су­
мочку в стол находок.
— Я бы выпила, — сказала Маргита.
Сэм налил. Коньяк был темный и пахучий.
— Что скажет ваш друг, когда узнает о сегодняшних похож­
дениях своей возлюбленной?
— А я не обязана отчитываться! — бойко ответила Мар­
гита.
Воспоминание вспыхнуло тут же. Наверное, от коньяка, от
всего пережитого сегодня, а может быть, потому, что как раз и
не хотелось вспоминать последние три года. Множество мелких
эпизодов сплелись в тугой мускул, и вот он расслабился. И к аж ­
дый обозначился явственно, детально.
...Вот она перед семейным трибуналом. Надо бы заплакать, но
слез нет. Но голову повесить надо — это она понимает. Брата
с сестрой выгнали во двор, отец тоже с радостью бы дезерти­
ровал, но мать приказала ему сидеть.
— Может, ты в положении? — донимает мать.
— Нет.
— Уверена?
Маргита кивает.
— А он сказал своим родителям?
Маргита пожимает своими узенькими плечиками.
— Говори! — кричит мать.
— Не знаю.
— Ведь ему еще отслужить надо! Как ты могла!
А хочет ли мать слышать правду? И может ли она понять,
что такое любовь? Или ей приятнее было бы услышать, что
парень добился своего силой? Сколько в материном гневе прав­
дивого, а сколько притворного, требуемого окраинной моралью?
— Только еще одиннадцатый класс кончили! Дети еще!
Дальнейшее мама берет на себя. Где-то когда-то происходит
разговор с родителями парня. Сам виновник в недосягаемости —
он служит на Украине и каждую неделю присылает Маргите
два письма с тоской, поцелуями и клятвами.
— Пойдешь работать к его матери. Так надо. Там ты у нее
все время на глазах будешь, а дома я за тобой пригляжу. И ни­
каких танцулек, никаких дней рождения, чтобы разговоров о
тебе не было!
Мать парня — бригадир в маленьком картонажном цехе, где
изготовляют конверты и коробки для тортов. Она добрая и от­
носится к Маргите как к невестке. Восемь пожилых женщин,
Маргита и дяденька, который варит клей. Запахом клея так
180

проциталась его одежда, волосы и кож а, что и на другой стороне
улицы чувствуется.
Цех в нескольких ш агах от дома, хотя Маргита с удоволь­
ствием проходила бы десять километров. Ведь такая жизнь
больше на тюрьму похожа!
Спустя полтора года поток писем прекратился.
— Ж енился и остался там жить-, — сообщила мать парня.
У нее заплаканные глаза, ей ж аль Маргиту, она осуждает по­
ступок сына.
Маргита в тот же день написала заявление об уходе и по­
ехала на трамвае к остановке, где есть доска объявлений с
предложениями работы.
Только бы отсюда! По возможности на другой конец города,
Где тебя никто не знает! Вполне достаточно выражений соболез­
нования со стороны ближних соседей и сочувственных взглядов
дальних.
«Ага, она сейчас на мели, — сообразил Сэм. — Если в дан­
ный момент у нее ни одного друж ка нет, то у меня есть опре­
деленные шансы».
— Здесь скучно. Надо было лучше поехать в «Перле», там
хотя бы приличная программа варьете, — сказал Сэм.
— Я варьете только в кино видела, — призналась Мар­
гита.
— Как-нибудь сходим... — Сэм долго смотрел на нее, точно
оценивая. — Сшей, милочка, такое же платье, как у Лидии.
Тебе оно чертовски будет к лицу, ты тут будешь первой дамой.
Маргита прикусила губу, чтобы не всхлипнуть. Такого доро­
гого платья у нее никогда не будет! Лидка! Нашел, кого в при­
мер ставить!
— Мне домой пора!
— Я тоже собираюсь откланяться.
— А мы еще посидим, нам недалеко, — многозначительно
подмигнул Валериан. Лидка ничего не сказала.
— Ну, в каком краю света ты живешь, детка? — спросил на
улице Сэм.
— Я на трамвай.
— У меня возле оперы стоит машина.
— Нет, я на трамвай!
«Нет, видимо, у нее все же кто-то есть», — раздраженно по­
думал Сэм, но это не помешало ему проститься весьма любезно
и даже поцеловать ей руку.
«Старый шут!» — усмехнулась про себя Маргита, но все ж е
шла, гордясь собой, даже прогнувшись в спине, потому что
руку ей целовали впервые.
На углу они расстались.
— Погодите! — вдруг окликнула она Сэма и, чарующе
улыбаясь, пошла обратно. — Я забыла напомнить про сапоги...
— А... Хорошо... Давай деньги, номер я помню...
Маргита помялась, потом отвернулась и ловко вытащила
спрятанные деньги.

181

Сэм засмеялся, но, когда деньги очутились в его ладони, тут
ж е осекся. Кровь просто закипела. Рубли были еще теплые,
и воображение само нарисовало упругую девичью грудь, на ко­
торой они согрелись.
— Едем... Я подвезу!
— Спасибо, я на трамвае. До свидания. — Она вновь чарую ­
ще улыбнулась.
Спустя два дня Л идка принесла на работу коробку с сапо­
гами.
— Сэм передал Валериану — для тебя, — пояснила Лид­
ка. — Им самим спешно в Крым надо было. Фирменные!
Это были сапоги, о которых и мечтать невозможно, — огнен­
но-красные, длинные, из самой настоящей и самой мягкой ко­
жи, элегантные и легкие. Голенища плотные, но хорошо обле­
гают икры и делают ноги стройнее, при ходьбе ни малейшей
морщинки, и на правом сапоге болтается м аленькая золотая
буква М. Если такие сапоги подвесить на вершине ярмарочного
столба, уж все риж анки от семнадцати до семидесяти лет по­
старались бы туда влезть.
Анна, технолог, увидев сапоги, тут же заперлась в своем ка­
бинете, чтобы позвонить матери и выяснить, сколько дома есть
денег. Вернувшись, она с плохо деланным безразличием заяви­
ла, что готова дать двести рэ, но не больше, хотя, как только
ей дали примерить один сапог, тут же накинула еще двадцать.
В раздевалке сапоги щупали, пробовали на зуб, мяли и при­
меряли. Порой казалось, что вот-вот они исчезнут из поля зре­
ния Маргиты.
Владелица стояла растерянная и счастливая. Было ясно, что
женский пол всего цеха будет говорить о пей и ее сапогах не
меньше недели. Д аж е старшего мастера впутали в это дело, так
как на подошве был выдавлен только серебряный герб, по кото­
рому нельзя было понять, в какой стране изготовлен этот ше­
девр обувного искусства.
Примерка и разглядывание сапог продолжались бы еще долго,
если бы до раздевалки не долетели недоуменные и яростные го­
лоса Володи и А йвара:
— Куда они провалились? Эй, конвейер уже пошел! Кон­
вейер пошел, черти бы вас драли!
Маргита виновато бросила сапоги в большую белую коробку
и уже хотела сунуть ее в свой ш кафчик, как тут ж е десяток
голосов дружно воскликнул:
— С ума сошла! Хоть пока еще в нашей раздевалке, слава
богу, ничего не пропадало, но искушать людей тоже нечего!
Чтобы не сталкиваться с Володей и не выслушивать его, вся
кавалькада во главе с Маргитой и белой коробкой промчалась
через красильный участок, где на толстых крюках парят, будто
ягнята в орлиных когтях, некрашеные корпуса холодильников,
выползающие из камер обезжиривания, через механический уча­
сток, где пощелкивают автоматы точечной сварки и шипят аце­
тиленовые горелки, вбежала в монтажный и прислушалась. Во­
182

лодя яростно надрывался возле раздевалки, а А йвара нигде не
было видно.
Девицы разбежались по местам и быстро принялись за работу,
чтобы наверстать упущенное. Коробку с сапогами хозяйка су­
нула на шкаф, стоящий подле ее письменного стола, но душа
все равно не была спокойна, и вскоре Маргита стащ ила ее от­
туда и положила рядом со стулом.
К счастью, через несколько дней задул восточный ветер с
дождями и холодами, окраинные улицы покрылись луж ами,
прохожие кутались в плащи и все равно дрожали.
Она надела сапоги и прошлась в лавочку за хлебом и моло­
ком. Эффекта никакого. Никто даж е не заметил, лишь однадругая из понимающих задержали на них взгляд. И в «забега­
ловке», куда Маргита затащ ила подружку выпить чаш ечку кофе,
триумф не состоялся. Здесь был не центр, здесь окраина. Здесь
за модную одежду можно скорее заработать насмешку, чем вос­
хищение. Здесь все с головой ушли в свои грядки и неотложные
домашние дела, пилили и складывали дрова, чинили крышу,
чтобы спокойно встречать осень, убирали и сушили горох или
бетонировали подвалы, чтобы ссыпать туда картофель. А кроме
того, здесь царил прочно утвердившийся стандарт: темный кос­
тюм, белая рубашка и полосатый галстук. Даж е молодые не
смели полностью отойти от этого стандарта, и, зайдя в магазин,
они долго приглядывались к ярким нейлоновым курткам, но в
конце концов покупали что-нибудь темное и проверенное. П ока­
заться в модной одежке — это надо ехать в центр, на бульвары.
Прошла неделя, но Сэм о себе не напоминал. Маргита полу­
чила зарплату и радовалась, что сможет доплатить, потому что
тех семидесяти рублей наверняка не хватило. А больше всего
ей хотелось, чтобы Сэм вообще забыл о ее существовании, так
как из-за этих сапог она столкнулась с новыми проблемами.
Они лихорадочно заставили думать о подходящей одежде —
ведь нельзя в таких сапожках ходить в клетчатой полушерстя­
ной мини-юбочке. Она даж е побродила по комиссионкам, надеясь
найти что-нибудь ношеное, но подходящее, только и там молоч­
ных рек не оказалось и принцип политики цен царил, как и вез­
де — хорошие вещи стоили дорого, плохие отдавали почти зада­
ром. Маргита уже готова была пойти на жертву, встать вместо
Риты к конвейеру, но спохватилась слишком поздно, когда мес­
то было уже занято.
Сэм появился тогда, когда его меньше всего ожидали. Он стоял
У проходной и нервничал, потому что времени у него, как обыч­
но, было мало.
— Здравствуй, детка, — приветливо сказал он и взял Мар­
гиту под руку, чтобы проводить до трамвайной остановки. — Са­
поги подошли?
— Спасибо... Очень хорошие... Я вам столько хлопот доста­
вила... — Маргита тут же перешла на «вы», чтобы устранить
ненужные иллюзии. И интонацией надо было отметить опреде­
ленную дистанцию, поэтому говорила она холодно, как со слу­
183

чайным знакомым, к которому испытывает лишь определенное
уважение. — А денег хватило? Я не долж на доплатить?
Сэм благодушно посмеялся, показав белые зубы.
— Доплатить надо сто двадцать рублей, но не вытаскивай их
сейчас же из сумочки, детка, сочтемся... Держи... — И Сэм
сунул ей в руку маленький, мягкий сверточек. — Крымский
сувенир. Не разворачивай, успеешь дома посмотреть! Между
прочим, что ты делаешь в субботу? Мы компанией решили мах­
нуть в Таллин, пообедать. С утра туда, вечером обратно.
«Продам технологу сапоги... Ж алко, но другого выхода нет», —
решила она про себя.
В сверточке был чудесный шелковый платок. Из Гонконга.
Зелено-желтый, именно ее цвета, а в углах китайские фанзы
среди мандариновых деревьев.
...В воскресенье утром она проснулась в Эстонии, на плече у
Сэма. Большое окно гостиничного номера было приоткрыто, за
окном редко когда проезжала машина, в ванной комнате гудела
труба. Сэм без очков выглядел мужественнее, она удивилась, что
он не каж ется ей противным, даж е наоборот. Руки его, несмотря
на прохладу, не спрятанные под одеяло, покрывали темные, поч­
ти черные волосы — Маргита легко провела по ним пальцем.
Ну, как бы то ни было, это мужчина, на которого можно опе­
реться, не то что какой-нибудь мальчиш ка, у которого в голове
свищет ветер.
Она все помнила отчетливо.
— Детка, я тебя сделаю королевой! — страстно говорил Сэм.
— Нет, я не могу!
— Но я ведь тоже не могу. Я еще не импотентный старец,
которому достаточно выражения отеческих чувств. Видимо,
утром нам придется расстаться и больше мы уже никогда не
встретимся.
Сэм наж ал выключатель ночной лампы — комната погрузи­
лась во тьму.
— Я все понимаю, но я не могу! — тихо подскуливала она,
позволяя тем не менее раздевать себя.
...Она не могла забыть сцену перед окошком администратора
гостиницы, когда надо было заполнить бланк. Заполнить по
паспорту дочери Сэма, которая была на два года старше.

ЯНВАРЬ
Усатый парень у двери от неожиданного смеха, которым раз­
разился Гвидо, так растерялся, что для пущей верности взял в
руку пистолет, все время спокойно лежавш ий у него на ко­
ленях.
Тот, что постарше, глубже вобрал голову в ворот спортивной
куртки и ничего не сказал, но его пристальный, колючий взгляд
стал злым.
Гвидо продолжал корчиться от смеха. При этом он пытался
вставить хоть слово. Это был смех от смятения, от неожиданно
184

сорвавшихся нервов. Подобный хохот обрывается резко, не
оставляя чувства приподнятости, которое приносит обычный,
повседневный смех.
— Замолчи! Или я развалю тебе башку, как вареную репу! —
Тот, что постарше, вскочил, мышцы под желтоватой кожей его
лица нервно подергивались. Но он тут ж е сдерж ал порыв яро­
сти, хотя злость в глазах осталась.
Гвидо оборвал смех.
Какое-то время они стояли, глядя друг на друга.
В плите трещал огонь. Чугунная поверхность ее в двух мес­
тах треснула. Когда из-за перемены ветра тяга менялась, пламя
выбивалось наружу.
На солнцепеке за сараем Илона — если только так зовут эту
женщину — докурила свою сигарету. Бросила окурок, протерла
лыжи, чтобы освободить их от налипшего снега, оттолкнулась и
съехала с довольно пологого взгорка, на котором стоял сарай.
Потом опять «лесенкой» поднялась туда и еще раз съехала.
— Если ты, паршивец, еще раз посмеешь хохотать над тем,
что я говорю, так это будет последний раз! — сказал сурово
человек, сел и вновь привалился к боку ш кафа.
— Простите, но... По-моему, то, что вы говорите, вообще
невозможно... Разрешите пояснить...
— Валяй!
— Вы сказали, если только я правильно понял, что хотите
обчистить фабрику «Опал»... — Гвидо вопросительно смолк,
точно ожидая подтверждения или отрицания, но сидящий подле
шкафа даж е не шелохнулся. — Сделать это невозможно... Я не­
множко знаком с фабричными условиями... Там дежурит воору­
женная охрана с собаками...
— Так вот, инженер Гвидо Лиекнис... Послушайте вниматель­
но, это последнее вам предупреждение. За следующее вранье я
прикажу вас бить. — И он продолжал медленно, передразнивая
Гвидо: — «Я немножко знаком с фабричными условиями...»
Вы с ними очень даже хорошо знакомы, Гвидо Лиекнис! Вы про­
ектировали и устанавливали сигнализацию центрального сейфа!
— Это не меняет дела!
— Для вас не меняет, для нас меняет!
— Абсурд! У сейфа двойная дверь со многими запорами!
— Когда мне понадобится ваш совет, я его спрошу! Сколько
времени необходимо, чтобы нарисовать точный план второго
этажа?
— По памяти?
— Вы же никакой документации с собой не прихватили, так
ведь? — насмешливо сказал человек, подтащил к себе желтую
сумку Илоны, раскрыл, достал стопку писчей бумаги, линейку
и простую школьную готовальню.
— Сигнализационное устройство вмуровано в стену? — И он
подтолкнул бумагу и готовальню к Лиекнису. — Ну, живее за
Дело! Молодчик, — обратился он к парню со светлыми усами, —
покажи господину его кабинет!
185

Не выпуская пистолета, парень встал и открыл дверь в ком­
нату. Гвидо заметил, что на двери тяж елый, кованый засов.
— Подними лапы, чтобы я мог ощупать, что у тебя в кар­
манах! — скомандовал парень и, зайдя со спины, стал обша­
ривать Гвидо. — Ремень оставить? — спросил он у старшего.
— Ж ивя у нас, инженер очень хорошо может поддерживать
штаны рукой и обходиться без шнурков... Так сколько часов
вам понадобится?
— Не знаю... — пробормотал Лиекнис. — Я так никогда не
работал.
— Ничего, в следующий раз будет легче, — пошутил стар­
ший, в то время как Гвидо расшнуровывал ботинки.
Хотя он и старательно возился с узлами, дело что-то плохо
двигалось. «Нервничает», — довольно подумал старший.
Почти полминуты изучал Гвидо положение ног парня, на­
деясь, что тот встанет так, как ему нужно. Когда наконец
парень перенес всю тяж есть тела на левую ногу, Гвидо все же
испугался и не рискнул. Да, сейчас он мог бы сломать ему эту
ногу и, если бы парень завалился на спину, перепрыгнул бы че­
рез него и выскочил за дверь. В самом худшем случае выстрел
раздастся, когда он будет уже на пороге. На близком расстоя­
нии и учитывая, что цель движется по прямой, промахнуться
почти невозможно. Если первый выстрел только ранит, то сле­
дующим прикончат и закопают где-нибудь в зарослях, чтобы
до весны не нашли.
И если Лиекнис все же не пошел на риск, то потому лишь,
что на успех было слишком мало шансов. Даж е если с выстре­
лом запоздают и он успеет выскочить на двор, застрянет в снегу
по колено. Без лыж выбраться отсюда нельзя.
Днем нельзя, а вечером, когда стемнеет? Мозг уже выискивал
иные варианты. «Главное — добраться до лесной чащи, где пре­
следователям придется снять лыж и и брести по снегу. Тогда я
смогу помчаться куда глаза глядят, а им надо сначала найти
мои следы!»
— И как подробно я должен обозначать объекты?
— Ну, по возможности детальнее.
— Тогда хорошо, если к утру управлюсь!
— В принципе времени у нас хватает.
«Нет, так быстро нельзя соглашаться, — подумал Гвидо, —
это может вызвать подозрения».
— По-моему, вы все же напрасно надеетесь на успех...
— Не суй нос в наши дела.
— Как знаете... — Гвидо взял чертежные принадлежности и
с достоинством прошел в комнату. С нарочитым шумом задви­
нули за ним засов.
Дом, очевидно, заброшенный, и заброшен недавно, судя по
тому, что пол еще не покрыт толстым слоем засохшей грязи, что
кирпичи еще не выломаны, леж анка греет и стекла в окнах
целые. Такие дома можно сейчас найти в любом уголке Латвии,
где из-за мелиорации или из-за гусеничных тракторов наруш и­
186

лись подъездные пути, и потому с отъездом жителей этих хуто­
ров в поселки горожане на них не зарятся, а колхоз все не
соберется разобрать на дрова.
Двери между двумя проходными комнатушками нет. Кто-то
снял с петель и утащил. Гвидо подумал, что, может быть, эти
ясе самые люди, чтобы лишить его возможности забаррикадиро­
ваться в последней комнате. Да ведь нечем — из всей мебели
ему оставили один ш аткий табурет, который должен выполнять
роль письменного стола. Гвидо положил на него чертежные при­
надлежности и стал ждать, когда глаза привыкнут к сумраку,
который здесь был еще гуще, чем в кухне. Окно заколочено.
Снаружи забрано толстыми досками, но необструганные края
прилегают неплотно, солнечные лучи пробиваются сквозь них и
вонзаются в трухлявые, грязные доски пола. В лучах летают
миллиарды пылинок, которые подняли тяж елые ботинки Гвидо
и ветер, проникающий между бревнами. Почернелый потолок,
стены, где болтаются еще обрывки обоев, — все это пропахло
дымом и крысами, которые оставили в углах помет и груды
изгрызенных обоев.
Время! Надо тянуть время!
Кто-то вышел из кухни на улицу и захрустел по снегу вокруг
дома. Подошел к первому окну и постучал по уже приколочен­
ным доскам молотком — проверяет. Теперь Гвидо понял, что за
звуки долетали до него на берегу реки. Очевидно, эти люди
только-только явились и поспешно принялись устранять возмож­
ность выбраться из этих двух комнатушек наруж у. И Гвидо
Лиекнис сделал для себя открытие — от дома до железной до­
роги есть куда более прямой путь.
Человек снаружи пошел дальше, обогнул угол и подошел ко
второму окну. Опять удары молотком, только на сей раз они
перемежались с кашлем. Потом что-то застучало уже над окном.
Удары повторились, и Гвидо, тихонько подобравшись к окну,
прижался лбом к стеклу. Хотя от щелей между досками его
отделяло сантиметров десять и поле зрения было довольно
узкое, Гвидо разглядел простую деревенскую приставную лесен­
ку из жердей и одновременно услышал глухой шум над голо­
вой — кто-то обходил чердак.
В передней комнате посыпался с потолка песок. Равномерные
струйки песка, точно в песочных часах, текли и текли на пол,
образуя пирамидки. Песок продолжал сыпаться и тогда, когда
человек уже спустился с чердака. В сенях он долго оббивал снег,
потом говорил о чем-то в кухне, и Гвидо показалось, что там
слышится и женский голос. Это заставило его бессильно скрип­
нуть зубами.
Болван! Ведь он же в ее глазах всего лишь болван и лопух!
Когда во время разговора в кухне он увидел, что она катается с
горки, его просто поразило это невинное занятие, потому что
оно совершенно не соответствовало содержанию разговора в до­
ме. Тогда ему некогда было думать о ней, так как он смотрел
на черные дула пистолета, как-то парализовавшие его и застав­
187

лявшие думать только в одном направлении, И тем глубже те­
перь женский голос уязвил его самолюбие, он даже пожалел,
что все же не пытался бежать. Если бы даже его подстрелили и
милиция так и не наш ла бы виновных, светлоусый парень на
всю жизнь остался бы колченогим. Отпечаток кольца на пальце
Илоны был такой же ширины, как кольцо у парня, но значит
ли это, что она его жена? Во всяком случае, если она жена
которого-то из них, то уж, конечно, атлетического парня, а не
одержимого манией величия типа с тупым лицом, которому он
пытается придать значительность.
Присев на леж анку, Гвидо принялся небрежно набрасывать
план кладовой. В конце концов, надо же что-то делать, а то
распахнется дверь и проверят, чем он занимается.
День клонился к вечеру, мороз крепчал, и в комнате было уже
ниже нуля, но от леж анки тянуло теплом, которое сквозь куртку
и свитер согревало спину.
Карандаш легко скользил по бумаге, в памяти возникало
довольно большое помещение, стены, потолок и пол которого
образовывали толстые стальные плиты; под ними был солидный
слой асбеста — на случай пожара, а уж иод асбестом крепчай­
ший бетон. Чтобы пробить в нем отверстие, подчиненный Гвидо
пневматическим молотком, без конца затачивая долото, трудился
часа два. Дверь толщиной в стену запирается выдвигающимися
из нее тремя стальными засовами диаметром в руку, которыми
управляет похожая на небольшой штурвал рукоятка в центре
двери. Механизм перемещения засовов несложный — он выпол­
няет только функцию дверной ручки. Сложным является замок,
запирающий этот механизм.
Каждое утро в половине девятого особые люди на «Опале»,
число которых весьма невелико, могут наблюдать впечатляющую
картину. Заведующий кладовой, прозванный из-за больших от­
топыренных ушей и очков Микки Маусом, направляется к на­
чальнику охраны, и потом оба просовывают головы в кабинет
главного бухгалтера. Главбух тут лее встает из-за стола и идет
с ними. Втроем, обычно не разговаривая, они проходят мимо
охраны, которая дежурит у входа на второй этаж, пересекают
два коридора и останавливаются у решетки, как ая бывает в
тюремных камерах. Н ачальник охраны достает огромный ключ,
который все время оттягивал его карман, и вставляет его в за­
мочную скважину. Обычно в этот момент бухгалтер хватает его
за локоть и спрашивает:
— А сигнализация отключена?
— Да, — отвечает тот, и тут же распахивается толстая ре­
шетка, петли которой, как их ни смазывай, все равно ужасно
скрипят.
Многие ломали голову, зачем еще решетка перед сверхпрочной
дверью кладовой. Что она для взломщиков, если замок там
проще простого, — специалист своего дела может открыть его
обычной отмычкой. Потом все единодушно пришли к заклю че­
нию, что решетка не от взломщиков, а от любопытствующих,
188

которые рады подержаться за штурвальчик и побрякать круглой
медной покрышкой, прикрывающей замочную скважину, дабы
туда не попадали пылинки и песчинки — они могут помешать
работе точного механизма. А вдруг такой вот любопытствующий
засунет в скважину спичку или ту ж е песчинку? Последствия
могут быть самые грустные — понадобится целый день, пока
дверь разберут и вытащат эту пустяковину из всех этих пружин,
эксцентриков и зубчаток, отливающих бронзой и нержавеющей
сталью. Возможно, что тогда, когда выстраивали этот огромный
сейф, любопытных было еще больше, и эта решетка была просто
необходима. Судя по медалям, полученным на международных
выставках, серебряные отливки с которых были прикреплены к
верхней части двери, соорудили сейф в ты сяча восемьсот девя­
ностом году. Позднее он только оснащался сигнализационной
системой, которую улучшали или заменяли.
Вопрос бухгалтера, отключена ли сигнализация, не праздный.
Выключатель находится в помещении охраны, и как-то, несколь­
ко месяцев назад, начальник забыл о нем, и чуть не всех троих
хватил удар, когда взвыли сирены и залаяли служебные собаки.
Охрана в панике дала в воздух предупредительный залп, а по
улице уже мчалась сюда патрульная милицейская машина, так
как один из каналов сигнализации ведет прямо в дежурное
помещение милицейского управления.
— Ну ты и лопух! — воскликнул Микки Маус. Ни до того,
ни после никто ничего подобного от него слышал.
В нише, в двух метрах от решетки, находится вход в кла­
довую.
Прежде чем взяться за ключ, бухгалтер с МиккиМаусом
проверяют, целы ли пломбы, потом открывают — ключ у к аж ­
дого свой — и крутят круглую рукоятку, чтобы переместить
обратно в дверь стальные засовы.
Сам момент открывания необычайно толстой двери у Гвидо
всегда ассоциируется с отверзающейся скалой в сказке про
Али-Вабу и сорок разбойников.
— Ну, так до вечера, — кивает Микки Маус и входит в свое
царство. Двубортный костюм из старомодной полосатой ткани
сидит на нем как влитой. Несмотря на очки, в глазах можно
увидеть молодые искорки.
Вдоль стен помещения до самого потолка идут стеллажи.
На нижних полках леж ат серебряные, золотые и платиновые
бруски, поскольку они самые тяж елые и чаще всего требуются,
по форме напоминающие брикеты прессованного зеленого чая.
Повыше мотки серебряной и золотой проволоки, которыми поль­
зуются для пайки. Но все эти овеянные легендами металлы не
очень интересуют Микки Мауса. Неравнодушен он к драгоцен­
ным камням. О них он может говорить часами с нежностью и
любовью.
—■ Перед войной мне посчастливилось видеть в Британском
музее «Девонширский смарагд», — поверял Микки Маус Гвидо
тайну, о которой многим не надо знать. — После отречения дон
189

Педро привез его в Европу и подарил девонширскому герцогу.
Его наш ли на знаменитых копях Мюзо в Колумбии. У кристалла
характерная для изумрудов форма — ш естигранная призма с
плоским основанием. Он удивительно густого зеленого цвета и
весит почти десять унций. Если вам доведется бывать в Англии,
непременно сходите на него взглянуть. Лет тридцать назад его
вновь видели на выставке ассоциации торговцев ювелирными
изделиями в Лондоне, а в пятьдесят пятом показывали в Бир­
мингемском городском музее.
Хотя Гвидо не разделял его восхищения и старик это, вероят­
но, улавливал, тем не менее он продолжал рассказывать. Может
быть, для того, чтобы еще раз пережить то, что было изведано
в молодые годы.
— Да, много я повидал в своей жизни... В Амстердаме мне
дали взглянуть на «Тигриный глаз». У этого бриллианта инте­
ресная янтарная окраска, и весит он шестьдесят один карат,
почти в три раза меньше, чем сам алм аз до отшлифовки. Это
самый большой бриллиант, какой я держал в своих руках. Но
не самый красивый! Ничего не может быть красивее «Хоупа» —
редчайшего бриллианта сапфирного оттенка. Изумительно чис­
тый, великолепной шлифовки, правильных пропорций — не
слишком высокий, не слишком широкий. Вы, может быть, не
знаете, но бриллианты могут быть самой разной окраски. В ко­
роне русского царя, например, был «Павел Первый» божествен­
ного рубинового оттенка. В Москве хранится «Орлов», наверное,
самый замечательный из всех алмазов, когда-либо найденных в
Индии. И «Шах» хранится в Москве, и...
Работа по установлению новой сигнализации в кладовой Мик­
ки Мауса затянулась, и Гвидо приходилось проводить там долгие
часы, регулируя автоматику. По сравнению с предыдущей мо­
делью в эту внесены были значительные изменения. Д аж е сам
Гвидо постарался. Допуская, что неожиданно прекратится подача
электроэнергии — несчастные случаи и аварии возможны вез­
де, — Гвидо сконструировал небольшое устройство, которое в
данной ситуации автоматически подключало систему сигнализа­
ции и прожекторов к источнику постоянного тока.
У Микки Мауса было много свободного времени и много ма­
териала для рассказов. Как только старик начинал ерзать на
стуле возле письменного стола, Гвидо был уверен, что сейчас
услышит нечто необыкновенное. Обычно ерзанье начиналось
сразу же, как только прекращали выдавать мастерам недокон­
ченные кольца и прочие украшения, ночью хранящ иеся в кла­
довой, когда бригадиры получили материал, большой стеклянный
колпак был бережно водружен обратно на точные весы, а карто­
тека и конторские книги заперты в письменный стол.
В один день Гвидо узнавал, что такое троянская унция, что
вес жемчуга определяется в гранах, в другой — что еще недавно
для определения веса бриллиантов не было единого карата,
а эквиваленты в Лиссабоне весили больше, чем во Флоренции,
а самые тяж елые были в Венеции и Мадрасе.
190

Если бы ювелиры пользовались теми же названиями, что
и минералоги, порядок в этой области был бы образцовый, но
ясить было бы неинтересно. Ювелиры все красные камни зовут
рубинами, хотя название это следовало бы применять только к
красной разновидности корунда. А торговцы хотят торговать,
им надо сбыть турмалины и гранаты. И потому они придумали
для них другие названия — «Капский рубин», «Аделаидский
рубин». И вот дамочки по дешевке могут обзавестись рубинами,
хотя на самом деле они всего лишь гранаты. Аметист — это
красивый лиловый кварц, но с прибавкой «восточный» это уже
лиловый корунд или даже лиловая шпинель. И в то же самое
время некоторые ювелиры зовут аметистом и сверкающий сибир­
ский кварц. Изумрудами сначала называли зеленые камни.
♦Восточный изумруд» — это зеленый корунд, а «уральский
изумруд» — самый обычный зеленый гранат. Если вы собирае­
тесь подарить жене драгоценный камень, первым делом избегайте
тех, кто пытается навязать вам что-то с эпитетами «восточ­
ный», «уральский», «аризонский», «бразильский» — разновид­
ностей сотни. А я ведь вам еще ничего не рассказал об искус­
ственных драгоценных камнях. Там я тоже могу кое-что сооб­
щить! — И следовала лекция по меньшей мере на два академи­
ческих часа.
Когда Микки Маусу нужно было наглядное пособие, он прос­
то снимал с полки ту или иную коробку, доставал камень и
разрешал Гвидо покрутить его в двух пальцах на свет. Некото­
рые камни были довольно крупные, один даже почти в три
карата весом. Старик восхищался им с наивной, почти детской
радостью.
Смотри, как играет! Гляди, как искрится! Как сельтерская!
Камни были для него живыми существами со своими биогра­
фиями, найдены под счастливой или несчастливой звездой, могли
принести владельцу радость или горе. Отцу его принадлежала
небольшая ювелирная мастерская. О латышском ювелирном
искусстве по серебру он был высокого мнения и мог сослаться
на такие же высказывания мировых авторитетов в этой области,
но все эти подвески, перстни и броши не могли его увлечь так,
как драгоценные камни, и он уехал учиться своему ремеслу в
Западную Европу.
Учился и жил Микки Маус во многих столицах, пока не по­
нял, что, к сожалению, ему недостает таланта, и никогда он не
войдет в первую тысячу ювелиров своего времени. Это была
трагедия, которую он героически пережил и поэтому мог теперь
сказать с грустной улыбкой: «Я вроде искусствоведов — знаю
много, а сам не могу ничего!»
...Гвидо прислушался. Да, женского голоса в кухне уже не
слышно. Он припал ухом к двери, но дверь толстая, из двойных
шпунтованных досок.
Пока светло, надо изучить окрестность и продумать маршрут
бегства. Ботинки придется держать в руках, а уж когда выбе­
рется на дорогу, можно будет надеть. Эргли довольно большой
191

городок, там есть свой участковый, только как его найти? Пер­
вым делом надо в отделение связи. Телеграф, наверное, работает
круглые сутки, там будет телефон, и номер инспектора ему ска­
жут...
В другой комнате стекло было укреплено небольшими гвоздиками. Один за другим он расш атывал их, вытаскивал и вновь
вставлял в отверстия, чтобы проверяющему — вечером навер­
няка кто-нибудь из них зайдет — не бросилось в глаза, а в слу­
чае надобности гвозди можно за несколько секунд вытащить.
И выставить стекло.
Некоторые заржавевшие гвозди не хотели вылезать. Края
ш ляпок были острые и резали пальцы. Выступила кровь. Поша­
рив в мусоре на полу, Гвидо нашел большую пластмассовую
пуговицу от пальто: хоть какое-то орудие.
Вынув стекло и приставив его к стене, он припал к щели
между досками. Теперь обзор был гораздо больше, но увидел он
немного — в нескольких метрах из снега стеной торчал высох­
ший малинник. Похоже, что растет он на краю оврага, потому
что почти на такой же высоте за ним виднеются вершины елей
с шишками. Овраг для бегства — это хорошо, потому что туда
можно скатиться кубарем, а преследователи на лы ж ах вряд ли
сумеют спуститься за ним. Придется им бежать так, а стало
быть, преимущества у них не будет, или придется им бежать
на лы ж ах в обход.
Интересно, что бы они со мною сделали, узнав, что я вынул
стекло?
Когда Гвидо вновь сел на леж анку и принялся набрасывать
план, кровь закап ала сильнее, и он запачкал верхний лист.
На всякий случай он сунул его в середку стопки и продолжал
работу...
— Настоящие камни, молодой человек, — говорил Микки
Маус, и улыбка полумесяцем освещала его лицо, — овеяны
яркими легендами о преступлениях, совершенных ради них.
И обагрены кровью! Почти у каждого кам ня на совести челове­
ческая кровь. «Орлова» какой-то французский солдат выломал
из статуи Брамы, где он слуяш л в качестве глаза. «Санси» к а­
кой-то мародер взял с трупа Карла Смелого, спустя двести лет
его купил Людовик XIV, а в начале французской революции
его опять украли. Комендант форта святого Георгия в Мадрасе
так боялся, что украдут его «Регента», что от страха его продал.
Спустя несколько десятилетий его таки украли, но потом уда­
лось найти. Тогда Наполеон залож ил камень, а на эти деньги
финансировал несколько походов. Исключительно кровавая исто­
рия у рубина «Тимура». Внука Тамерлана, прославленного
астронома Улугбека, убил его собственный сын. Видите, молодой
человек, какие страсти бушуют из-за ж алких камешков! Даж е
среди мужчин! А если бы я рассказал, на какие низости ради
камней готовы женщины, вы бы не поверили. Но их можно по­
нять. Если для мужчины драгоценный камень — это только
вопрос престижа, то женщина благодаря ему становится краси­
192

вее. Во всяком случае, так они думают. Все* что я здесь гово­
рил, каж ется слишком меркантильным, но тех, кому бриллианты
доставляют чисто эстетическое наслаждение, слишком мало.
И поэтому порой становится очень грустно...

ВДОВА
Не так давно Сэм занимал высокое общественное положение и
соответствующие должности. Но он как будто всегда стоял на
краю обрыва и любовался изумительным видом, и вот однажды
вемля под его ногами обрушилась, и он полетел вниз, пытаясь
ухватиться то за один, то за другой куст. И только когда бур­
лящий поток был уже совсем близко, удалось за что-то заце­
питься, и он очутился на толстой зыбкой иве, хотя ноги уже
были в воде. Он не считал себя виновным, гневно проклинал
окружающих, готов был даж е судиться с начальством, может
быть, чего-нибудь и добился бы, но этот путь ему был заказан.
Вместо того чтобы смириться, он начал всех обвинять, будучи
не таким уж безгрешным. Если бы Сэм вовремя спохватился,
ему удалось бы запепиться куда выше. Работать Сэм умел —
этого не могли отрицать даже его недруги, поэтому друзья ка­
кую-то должность со служебной машиной ему предоставили бы.
Человека, который выбросил его из седла, Сэм знал давно.
Фактически он был в большом долгу у Сэма, и Сэм рассчитывал
на его благодарность, злясь потом, что просчитался. В пятиде­
сятых годах они, молодые и образованные парни, работали вме­
сте. Ж елая прославиться, допустили невероятную ошибку. Ф ак­
тически из-за трусости Додика — тот в последний момент испу­
гался и этим сорвал все предприятие. То, что Сэм сделал для
Додика, во фронтовых условиях может быть приравнено к спа­
сению раненого друга из простреливаемой пулеметами полосы.
Сэм, являясь замом, взял все на себя. У него был свой расчет —
за эту жертву он потом, когда страсти утихнут, мог рассчитывать
на благодарность не только Додика, но и его родителей.
Какое-то время Сэм потоптался в нижнем ярусе, потом опять
начал подниматься. Поработали с Додиком в разных отраслях,
и прошло несколько лет, прежде чем бывший начальник смог
пригласить к себе бывшего зама. У начальника теперь уже был
большой светлый кабинет с отдельным столом для заседаний.
Заместитель получил кабинет куда меньше, но тоже с секре­
таршей.
Вскоре люди стали замечать, что приказы из маленького ка­
бинета не совпадают с приказами из большого, причем первые,
поскольку они оказывались ближе к подчиненным, выполнялись,
а вторые нередко забывались. Двоевластие долго существовать
не могло. Додик пытался договориться с Сэмом, но тот держал­
ся высокомерно и даже заносчиво: в конце концов, Додик ему
обязан спасением, пусть теперь и платит! Так продолжалось
13 Приложение к ж-лу «Сельская молодежь», т. 5

193

несколько месяцев. С каж дым разом Сэм действовал все бесце­
ремоннее.
Домогающихся благодарности не любят так же, как не любят
кредиторов, потому что любой долг — это ярмо. А Сэм каж до­
дневно напоминал ему своим присутствием: «Ты оказался тру­
сом, ты оказался трусом!>
Кроме того, Сэм нравился женщ инам, тогда как внешность
Додика не представляла для них никакого интереса, поэтому он
в обществе представительниц прекрасного пола всегда вел себя
очень робко. Чтобы преодолеть эту робость и привлечь к себе
внимание, одна из сотрудниц обратилась к Додику с заявлением
защитить ее от домогательств Сэма, хотя не было для этих
обвинений никаких оснований. Последнюю каплю добавила жена
Сэма, потребовав, чтобы муж вернулся на супружеское ложе.
И Сэм покатился. К подножию откоса он свалился с огромным
грузом незаслуженных обид — во всяком случае, так ему к аза­
лось, со мстительным решением жить в дальнейшем только для
себя.
Человеческие увлечения столь обширны, что попытки произ­
вести им перепись всегда терпели неудачу. Один, рискуя сломать
шею, лазает по горам, другой, закрывшись на четыре запора,
переклеивает свою коллекцию марок, третий, согнувшись под
тяжелым грузом, тащит в отдаленный уголок приморских дюн
крохотные саженцы, от которых ему самому никогда проку не
будет, четвертые вкалывают до седьмого пота, чтобы дешевым
винишком поскорее доконать свое здоровье.
Сэм любил устраивать жизнь женщин, с которыми у него
были интимные отношения. Делал он это бескорыстно и с са­
мыми лучшими намерениями, хотя в какой-то мере это было его
хобби. Сэм охотно помогал даж е тем женщинам, с которыми
давно порвал, чтобы никогда уже в интимных ситуациях не
встречаться. Как доверенное лицо, он улаж ивал их дела в офи­
циальных учреждениях, устраивал родственников в больницу,
мужей и подрастающих детей на работу, а в случае надобности
помогал и материально, чем некоторые беззастенчиво пользо­
вались, так как подлинную нужду доказать порой трудно.
Маргита оказалась для Сэма чудесной находкой. Точно не­
тронутый брусочек пластилина, из которого можно вылепить
все, что угодно. Этому же помогло то, что Маргита по-настояще­
му влюбилась в него. И удивляться тут было нечему: ее поко­
рило интеллектуальное превосходство Сэма, его жизненный ба­
гаж. Куда бы она с Сэмом ни ходила, все казалось ей интерес­
ной экскурсией. Здесь гости не сходились, чтобы наесться до
отвалу, и хозяйка не сновала с посудой на кухню и обратно,
здесь обслуживали вышколенные официанты и, прежде чем на­
полнить бокал, просили выбрать, из какой именно бутылки.
Здесь не пели «Выпьем мы за Ваню (или Яна) дорогого», а вни­
мательно слушали профессиональных артистов (по большей части
не во фраках, а просто друзей или знакомых). Здесь произносили
длинные тосты, перечисляли заслуги и положительные качества
194

присутствующих, обычно преувеличивая их и приукрашивая,
а дамам непринужденно целовали руку. Н аверняка в этих домах
были и молодые, но их никогда не было видно: очевидно, они
предпочитали иные развлечения. Если мужчины с первого взгля­
да пожирали Маргиту глазами, то на лицах женщин неизмен­
но появлялось скептическое выражение — Маргита была вдвое
моложе самой молодой из них. И где это Сэм выкопал девчонку
с такими угловатыми движениями, которая даже не знает, куда
ей деть лежавшую на тарелке льняную салфетку? Уж никак не
в приличном обществе.
— Ты посмотри, как он сам помолодел, — усмехнулась одна,
глядя на Сэма, такого стройного и подтянутого в кучке м уж ­
чин. — Ему еще нет шестидесяти пяти?
— Вроде бы нет. Ты что, действительно ревнуешь к этой
девчонке?
— Нет, просто припоминаю.
— Старость начинается не тогда, когда забывают, а когда
начинают вспоминать...
Где бы Сэм ни появлялся, он всюду собирал вокруг себя слу­
шателей, потому что обладал редким даром после нескольких
фраз полностью овладевать беседой и говорить на любую тему,
так как во многих областях был достаточно компетентен: мог
рассуждать и о политике, и об экономике, и о сенсационных
слухах, которые время от времени возникали в связи с какимнибудь уголовным делом.
День Сэм проводил в кабинете у телефона, и тогда Маргита
просто не могла надивиться, как ловко он налаживает общение
с совсем незнакомым человеком и как выжимает из него то, что
ему необходимо. Каждому он мог чем-то помочь и что-то
устроить. В элегантном костюме сидит, откинувшись, в кресле —
телефон ради удобства на коленях — и все говорит, говорит.
И кажется, никогда не забывает, что обещает. Кому-то для
ребенка нашел домашнюю учительницу французского язы ка,
Другого без очереди устроил на прием к загруженному медику,
третьего обеспечил стройматериалами, четвертому добился раз­
решения ловить рыбу в запретной зоне. Деятельность эта напо­
минала сказочное Бюро добрых услуг. Маргите, да и не ей
одной, казалось, что нет ничего, что бы Сэм не мог устроить.
Несмотря на то что должность у него была вовсе не высокая, —
работал он всего лишь председателем управления жилищного
кооператива.
Но главной задачей его, каж ется, было устройство будущего
Маргиты. Н ачал он с того, что заставил ее уйти с завода и по­
ступить на бухгалтерские курсы, где немножко учили и маши­
нописи, следил за ее успехами, а как только она их закончила
и собиралась передохнуть — учиться ей никогда не нрави­
лось, — Сэм заявил, что она должна поступить в группу готовящихся поступить в вуз, чтобы летом уже сдать вступительные
экзамены. Он сам собрал все необходимые документы, в том

числе и липовую справку о трудовом стаже и профессии, и обо
всем договорился с педагогами и руководством, так как занятия
уже начались два месяца назад.
То ли бухгалтерша кооператива сама подала заявление, то ли
Сэм заставил ее это сделать, но спустя неделю после окончания
курсов Маргита уже сидела в передней комнате и через откры­
тую дверь слушала бесконечные разговоры Сэма по телефону.
Иногда он прикрывал дверь, но мог бы и не делать этого, так
как Маргита все равно ничего в этих разговорах не понимала.
И вообще они были неинтересны: одни кубометры* расценки,
сроки и вагоны.
Подарками, как вначале, Сэм больше не разбрасывался, но
одета Маргита была хорошо и со вкусом. Особенно она чувствовала это, когда они ходили в ресторан. Не в тот, сравнительно
простой, где они каж дый день обедали, а в шикарный, с барха­
тисто затемненным баром, программой ревю и неслышно сколь­
зящим персоналом. Но бывали они там раза два в неделю, когда
к Сэму приезжали по делам из соседних республик или еще от­
куда-нибудь. Чтобы гость мог как-то скоротать вечерние часы,
Сэм приглашал его поужинать, и тогда Маргите надо было на­
девать самые шикарные туалеты, потому что, как Сэм выразил­
ся, я —магазин, а ты витрина этого магазина.
Входя в ресторанный зал, Маргита теперь всегда отыскивала
взглядом свою соперницу — самую красивую и нарядную жен­
щину, чтобы сравнить себя с нею. Иной раз она чувствовала
себя победительницей. Преж няя робость скоро у нее исчезла,
и она вела себя за столиком как дома, не смущ аясь от множе­
ства приборов и рюмок. Скоро официанты и метрдотели уже
знали ее и с улыбкой здоровались издалека. И взгляды, взгляды
из-за соседних столиков! Чего только в них не было. Зависть и
ненависть, желание и нежное признание. Сознание своего пре­
восходства возрастало. Она в центре, все в этом зале вращаются
вокруг нее! Каких только не было попыток завоевать ее рас­
положение, но она всегда вежливо отвергала их, и это лишь еще
больше заж игало страсти. О ней говорили, недоуменно пожимая
плечами.
Стоило ей появиться в дверях, как в углах зала уже пере­
шептывались, — в этих заведениях меняется только часть пуб­
лики, остальные здесь свои люди, которые если и курсируют по
разным барам и ресторанам высшего класса, то лишь затем,
чтобы не очень мозолить глаза в одном месте. Сегодня они
здесь, завтра рядом, а послезавтра едут в Ю рмалу или в «Гри­
бок». Не слишком молодые и не слишком старые, поначалу
оживленные, потом задумчивые, прозябают они там, мня себя
высшим обществом. В период задумчивости они пьют куда
больше и швыряются деньгами, потом норовят занять или за­
кладывают какую-нибудь ценную вещь. Это признак, что вскоре
человек этот пропадет бесследно и от оставшейся компании
можно будет узнать о растрате в магазине, спекуляции или обкраденной квартире богатого родственника. А спустя год за
196

одним из столиков читают вслух полное былой бравады письмо
из мест заключения или поселения.
Всех этих нюансов Маргита не знала, для нее это были лишь
самые дорогие рестораны с самой лучшей публикой, вероятно,
заслуженными людьми. Так она хотела думать и так думала.
Главным образом потому, что так хотела. И, следуя под руку с
Сэмом к заказанном у столику, позволяла себе иной раз поздо­
роваться с улыбкой признанной красавицы.
.— Маргита, нам надо поговорить, — позвала как-то ее в
заднюю комнату мать.
Она почувствовала, о чем будет речь.
— Маргита, что это за люди, которые привозят тебя по но­
чам на машине?
— Друзья...
— Почему ты нас с ними не познакомишь? Мы что, недоста­
точно хороши для них?
— Все со временем, — попыталась улыбнуться Маргита.
— Не делай из меня дуру! Откуда у тебя такие дорогие на­
ряды?
— Я же работаю, вот и зарабатываю!
Этого ей не надо было говорить совсем. Мать была против
ее ухода с завода, потому что бухгалтер в ее глазах был не бог
весть что, но, когда она узнала, что дочь стучит на машинке,
она любой ценой решила добиться, чтобы Маргита из конторы
ушла. Машинистка — это почти то ж е самое, что секретарша,
а для чего служ ит секретарша, это ни для кого не секрет! Если
не сегодня, так завтра! Мать пребывала в уверенности, что в
мире есть лишь одна истина — та, которой служит она. Все
остальное — вранье или чепуха.
Характер у матери был железный. Таким, точно стальным
клином, можно колоды раскалывать, самые суковатые. Несги­
баемый характер был и у ее матери, и у бабки, а может,
и у всех предыдущих женских поколений. К сожалению, она не
предполагала, что может унаследовать и дочь. Зарабатывает!..
Она уже выяснила, сколько такие яркие тряпки могут стоить!
За одно такое платье отцу костюм можно сшить!
— Завтра подашь заявление и пойдешь ко мне работать,
в шерстемойку! И чтобы больше никаких машин! — Она еще
могла понять замужество без любви, но не могла понять любви
без замужества.
— Нет!
— Тогда ищи себе другую квартиру! Ты младшей сестре при­
мер должна подавать, а ты что делаешь?! Уже и так все стару­
хи нашу фамилию треплют! Или будь человеком, или уходи
к УДа глаза глядят!
Мать другом быть не могла — или угодливой служанкой, или
тираном...

Пятиэтажный каменный дом, возвышающийся над окрестными
Деревянными домишками, которые наставили для себя строи­
197

тельные рабочие в конце прошлого века, когда вслед за бурным
ростом рижской промышленности гналось и строительство, со
стороны внушает надежды. Но они тут ж е рассеиваются, как
только входишь на лестницу. У зкая и темная, пахнущ ая пле­
сенью и кошками, тянется она вверх среди однокомнатных квар­
тирок, будто солитер. Можно подумать, что бывший хозяин дома
участвовал в конкурсе, как выж ать больше денег из каждого
вложенного кирпича, и наверняка завоевал далеко не последнее
место. Если кто-то тащит из подвала дрова или корзину с бри­
кетами, то спускающемуся надо податься назад, чтобы раз­
минуться с ним на лестничной площадке, иначе можно запач­
каться.
Туалеты находились на полуэтажах, каж дый на четыре квар­
тиры, канализация чрезвычайно устарелая и дешевая, главным
образом из стоячих труб. Засорится что-нибудь — и грязная во­
да выходит из раковин и заливает нижние помещения.
Очень приличный человек, заявившийся к старушке на чет­
вертом этаже, внушил ей полное доверие — такой вежливый,
хорошо воспитанный и незаносчивый.
— А как же вы сами устроитесь? — вежливо спросил он,
осмотрев помещение. А что там и смотреть — длинная, узкая
кухня с окном в самом конце и небольшая комнатуш ка. Ремонт
не делался уже несколько десятилетий.
— Так ведь я и на кухне могу ночь проводить... В подвале у
меня еще совсем хорошая кушетка... А сколько вы положите?
— Двадцать...
На большее старуш ка и не рассчитывала, но не могла удер­
ж аться от соблазна поторговаться.
— Я ведь не ради денег эту девушку беру... Ноги меня уже
не держат, а зимой дрова надо носить... Опять же лекарства...
На пенсию еще как-то можно сводить концы, если подсоблять...
— Простите, я вас не понимаю...
— Ну, из медицинского училища... Вроде как свой доктор в
дому. Потому я и написала вам.
Сэм задумался. Квартира ни для него, ни для Маргнты не
очень подходила. Когда приятель подкинул ему письмо, при­
сланное в ответ на газетное объявление о жилплощади для уча­
щихся медицинской школы, он рассчитывал на нечто лучшее.
Но сейчас важнее всего пристроить Маргиту куда-то под крышу,
потому что потом он наверняка ее с матерью помирит.
— Не захочет носить, — громко сказал он.
— Что?
— Дрова не захочет носить!
— Так что же мне, старому человеку...
— Мадам, я вас понимаю, но никого из наших я не могу
принудить!
— Вы порядочный человек!
— Именно поэтому я прихожу и все выясняю, чтобы небыло
конфликтов. Но, между прочим, я знаю одну девушку, если
только она еще не нашла места...
198

— Нет, нет, зачем вам хлопоты...
— Это дочь хороших родителей, поступает на курсы для
подготовки в вуз, осенью собирается начать заниматься.
Бабуся, к которой переселилась Маргита, была не особенно
злая и без предрассудков, но, как и всякий человек, она всю
жизнь копила привычки и в старости решила, что они-то и есть
ее главное богатство. Почтальонше, приносящей пенсию, она да­
вала сорок копеек на чай, за квартиру платила каж дое пятое
число, белье стирала сама и сушила на кухне, потому на чер­
даках крадут, раз в неделю ходила к подруге на «кофий»,
и тогда Маргита обязана была сидеть дома, так как квартиру
оставлять нельзя, посуду она мыла с горчичным порошком,
а сковородку чистила только газетой. Она могла понять, что Мар­
гита все эти премудрости может не знать, но не могла ей про­
стить, что та не усваивает их в дальнейшем. И тогда она начи­
нала вредничать. То прикидывалась больной, и Маргите надо
было ехать на Матвеевское кладбище убирать могилу покойного
мужа, то бегать по магазинам в поисках хлеба из цельного
зерна, потому что «доктора только такой прописали». Неожидан­
но у Маргиты пропадали ключи от квартиры, чтобы потом столь
же неожиданно найтись, когда в мастерской уже были заказаны
новые, а лекции оказывались за буфетом, на котором они никог­
да не леж али.
Ж иличка старалась не конфликтовать с хозяйкой, но и не
хотелось, чтобы та садилась на голову. Может быть, их отно­
шения как-то наладились бы, как обычно бывает, если ж ильцу
некуда податься, но Маргита была уверена, что Сэм для нее —
а стало быть, и для себя — найдет что-нибудь получше. А пока
что мелкие разногласия, точно древоточцы, подтачивали согла­
сие, и вот однажды старуш ка заявила: «Чтобы в десять быть
дома! Когда поздно приходишь, будишь меня, и я потом заснуть
не могу!» Маргита клялась, что через кухню пройдет в чулках
и в комнате даж е свет не будет заж игать, но та стояла на своем.
Она в с в о е й квартире уж, наверное, может держаться с в о и х
порядков! Судя по интонации, ей принадлеж ал по меньшей мере
королевский замок.
Когда Маргита рассказала о назревающей катастрофе Сэму,
тот только посоветовал поладить со старухой и действительно
какой-нибудь вечер посидеть с нею у телевизора или же начать
переговоры с родителями, и Маргита поняла, что Сэм не на­
строен заниматься ее квартирными проблемами. Но Сэм не до­
гадывался, что имеет дело уже не с неуклюжей фабричной дев­
чонкой, а с модной дамой, которая вращается в высоких кру­
гах, где весьма ценится расчет и элегантная хитрость, с модной
Дамой, которая начинает сознавать свою цену. Нет, Сэма она всэ
егЦе обожала, ей и в голову не пришло бы встречаться с кем-то
УкРадкой — а приглашения эти она теперь получала часто, Сэм
был ее заступник и повелитель, другого на месте Сэма она и
пРедставить себе не могла, но все это не помешало ей разыграть
^аленький спектакль.
199

Как-то она вошла в кабинет к Сэму с самым невинным вы­
ражением лица.
— У тебя нет телефона Миервалда? Он давал мне визитную
карточку, но я ее не могу найти.
— Да, да, детка! — кивнул Сэм, продолжая разговор по те­
лефону, пытаясь кого-то в чем-то убедить. Сказанное ею начало
доходить до него только постепенно.
Сэм встал из-за стола, что делал весьма редко, и подошел к
открытой двери.
— Он тебе что-нибудь обещал?
— Я думаю, что, может быть, он как-то устроит мне квар­
тиру.
— В чем дело? — разъярился Сэм, тонкие губы его стали еще
тоньше, голос старчески задрож ал. — Тебя что, выкинули со
всеми вещами на улицу? Ты думаешь, получить квартиру так
просто? Ты уже не можешь несколько недель подождать?
И, резко повернувшись, ушел к своему письменному столу,
чтобы вновь говорить по телефону. На сей раз Маргита вни­
мательно прислушивалась, но надежды ее не оправдались; к
квартирному вопросу разговоры эти не имели отношения.
— Ни в коем случае! — протестовал Сэм. — Все мы смертны!
Где гарантия, что завтра мне на голову не свалится кирпич
или не переедет трамвай? Я и вам не могу это гарантировать!
Любые денежные дела надо улаж ивать у нотариуса, и только
у нотариуса! Поверьте мне, стоит потратить эти полчаса и не­
сколько рублей, чтобы потом уже зря не нервничать! До сви­
дания!
Маргита заметила, что последнее время Сэм часто пользует­
ся в разговорах словом «нотариус».
В то время Сэм был чрезвычайно занят — ему незамедли­
тельно надо было найти хотя бы три-четыре адреса, по которым
можно прописать в Риге людей, которые потом надеялись по­
лучить кооперативные квартиры. Конфликт Маргиты с хозяй­
кой его и не обеспокоил бы, если бы не был упомянут этот скот
Миервалд, который всегда готов влезть с ружьем в чужие охот­
ничьи угодья. Разумеется, Сэм мог и сам отказаться от Марги­
ты, но только и не помышлял об этом: девушка по-прежнему
была ему дорога.
Как обычно, на помощь пришел случай, имеющий ко всему
этому весьма отдаленное отношение.
Подруга хозяйки, у которой она раз в неделю пила «кофий»,
решила покинуть свою комнату, которую невозможно было на­
топить, и перебраться в пансионат для престарелых. Так совето­
вали ей родственники, но она целый год упорствовала: «Бога­
дельня, она богадельня и есть!» Но под конец согласилась хотя
бы съездить и посмотреть. То, что она увидела, потрясло ее не
на шутку — чистота, порядок, цветной телевизор, клуб, кон­
церты, комната на двоих. «Это же пансионат! И кормят как,
хорошо кормят! Сможешь ко мне в гости приезжать, и будто
мы в лесу, смолой пахнет. Я здесь ни одного дня не хочу оста­
200

ваться, только

жду не дождусь, когда племянник документы

о ф о рм ит».

— А

пенсия и квартира пропадают, — возразила хозяйка
хотя больше ж алела о том, что уедет ее единствен­
ная подруга.
— Чего-то на расходы оставляют, опять же можно офици­
ально прирабатывать, вязать там, вышивать. Если только сам
хочешь...
На основании этой информации Сэм придумал сложную ком­
бинацию, которая должна была увенчаться хорошенькой квар­
тир к ой для Маргиты. Он был убежден, что делает это ради нее,
а фактически старался больше для себя. В обществе, из которо­
го он качал средства для широкой и приятной жизни, начало
возникать сомнение в его способностях уладить все, что угодно.
Для Сэма это могло окончиться трагически, поэтому незамед­
лительно надо было предпринять что-то такое, что бы успоко­
ило сомневающихся. Квартира для Маргиты была вполне под­
ходящим доказательством.
Хозяйка Маргиты дала уговорить себя за тысячу рублей, обе­
щание отвезти мебель в комиссионный и устроить ее в тот же
пансионат, где живет подруга. Предварительные игры можно
было считать успешными, но главные матчи были впереди, так
как в исполкоме каж дый квадратный метр по нескольку раз
крутят в пальцах всякие комиссии. Даже если Маргита пропи­
шется и возьмет старушку на свое иждивение, в ордер ее не
впишут. Эти номера уже не проходят. Отбросив еще пять-шесть
подобных вариантов, Сэм дал хорошую взятку в одном сельсо­
вете. За это Маргита была прописана в квартире, владельцы
которой и в глаза ее не видали. Последовала пара молниенос­
ных комбинаций с фиктивными справками, которые, будучи
подкреплены дюжиной телефонных разговоров, дали желаемый
результат — несуществующую квартиру в провинции Маргита
обменяла на существующую в Риге, а хозяйка несуществующую
жилплощадь
милостиво оставила сельсовету и перебралась в
пансионат для престарелых, где счастливо проводила свои закат­
ные дни, лакомясь шоколадными конфетами, которых на тысячу
рублей можно было купить немало, и не переставая ж аловаться
на оценщика комиссионного магазина, который, жулик этакий,
оценил ее хороший, еще довоенный ш каф всего в сорок рублей,
тогда как рядом точно такой же продавался за сорок пять.
— Я хочу ванную, — потребовала Маргита. — Кухня длин­
ная, ее можно разделить.
Ремонт для Сэма был уже вопрос техники, так как коопера­
тив начал строить гараж и. Н а заседании правления ему оста­
валось только встать и озабоченно произнести:
— Я тут наладил кое-какие связи, можно бы ускорить стро­
ительство, но... — «Но» непременно надо было подчеркнуть и
Потом глубокомысленно помолчать.
Сколько? — тут же осведомился самый сообразительный.
Да, по сути дела, ничего, — пояснил Сэм. — Кое-какие
М аргиты ,

201

материалы и техников на пару дней. К сожалению, мы это ни­
как не можем оформить.
— Да и не надо ничего оформлять! Мы же свои люди, знаем
друг друга, скинемся без всякого оформления! — Это предло­
ж ил второй член правления и принялся искать бумагу, чтобы
набросать нужное.
Примерно неделю в квартире Маргиты долбили, тесали, ло­
мали, вбивали, подгоняли и цементировали, а через две, когда
молодая хозяйка
помогала дворничихе отмывать лестницу,
квартирка ее напоминала конфетку с новогодней елки. Стены
оклеены хорошенькими обоями, на полу гладкий релин, вместо
печки маленький, отделанный красным кирпичом электрический
камин, придуманный специально для тех, кто не хочет колоть
дрова, а немногочисленная старая, купленная у старухи мебель
интересно сочеталась с современной: диван, шкаф с антресолью
и низкий журнальный столик.
Но основные изменения произошли в кухне. Из нее выкроили
не только ванную комнату. Поскольку на место дровяной плиты
поставили газовую, еще оставалась территория для небольшой
прихожей с вешалкой для чужих пальто.
Маргита думала, что теперь Сэм переберется к ней, но это­
го не произошло. Зато он забегал сюда два-три раза на дню, ча­
ще всего в ее отсутствие, и приводил с собой гостей. Иногда
одного, иногда нескольких. Это видно было по кофейным чашкам
в раковине. Если Маргита была дома, Сэм просил ее сварить ко­
фе и подать печенье. Сам он тем временем демонстрировал го­
стям чудеса строительства и рассказывал, что скоро проведет
сюда телефон. А некоторых просил не рассказывать о виден­
ном — это была верная гарантия, что те растрезвонят по Риге.
Если же оставался ночевать, то принимал много снотворного,
иначе не мог заснуть, чего раньше с ним не случалось. И вообще
Маргите казалось, что, обычно полный энергии и сообразитель­
ности днем, вечером он сникал, точно под нечеловеческим гру­
зом. В контору забегал только на несколько минут, видимо, ула­
ж ивая какие-то другие дела, но по телефону его спрашивали
непрерывно, и Маргите больше приходилось проводить время в
его кабинете, чем в своей бухгалтерии.
— Будет позднее... Вышел... Позвоните часа через два...
А что она еще могла ответить? Разве что записать номер те­
лефона, куда Сэма просили непременно позвонить, когда по­
явится.
Но вот как-то Сэм пропал совсем. Ни в конторе его не было,
ни к ней не появлялся. Она начала тревожиться, хотела уже
попросить кого-нибудь позвонить ему домой, не заболел ли. Не
мог же он уехать, не сказавшись?
В обеденный перерыв Маргита пошла домой взглянуть, не по­
являлся ли Сэм. Если даже и не оставит записки, она увидит
это по посуде в кухне.
Проходя через двор, она поздоровалась с дворничихой, кото­
рая беседовала с тремя молодыми м уж ч и н ам и . На одном была
202

наглухо закры тая на «молнию» нейлоновая куртка, словно он
был простужен. Дворничиха кивком ответила ей и продолжа­
ла разговаривать.
Не успела Маргита запереть за собой дверь, как снаружи ктото наж ал кнопку звонка — и мягко ударил электрический гонг,
На пороге стоял человек в наглухо застегнутой куртке.
— Это вы будете... — Он отчетливо произнес ее фамилию,
имя и отчество.
— Да.
Тогда он предъявил служебное удостоверение и ордер на
обыск. Тут появились двое других с дворничихой. Последняя
теперь держалась весьма официально: можно было подумать,
что она Маргиту даже и не знает.
Дворничиху попросили найти понятых. Те все время обыска
просидели, ни слова не сказав, подписались и ушли.
Главным, видимо, был в куртке, потому что он задавал Мар­
гите вопросы и вписывал все в специальный бланк.
— Есть ли у вас в квартире деньги и драгоценности?
Маргита выдвинула ящ ик старомодного буфета — там было
рублей тридцать, потом другой, под зеркалом, — несколько
стандартных колечек и серебряный браслет.
■
— Есть ли в квартире деньги и драгоценности, которые пере­
дало вам на хранение другое лицо?
Маргита покачала головой.
— Да? Нет? Ж есты я протоколировать не могу.
— Нет.
Подчиненные его перебирали и разглядывали флакончики с
парфюмерией и тюбики с кремом, смотрели, как у стульев при­
клеены ножки, щупали обивку дивана, легко, кончиками паль­
цев, проводили по релину — нет ли чего под ним. Работали они
чрезвычайно медленно и методично.
— Н ачальник, надо все-таки аппарат, тут только что делали
ремонт. — И один из них постучал по стене. — Пустота в не­
скольких местах, но, может быть, стены такие —- дом-то уже
не новый. Ж алко ломать.
— И • если можно женщину какую-нибудь, — подхватил вто­
рой. — В грязном женском белье рыться...
— Может быть, вообще другую бригаду? — с издевкой спро­
сил главный. Вид у него был такой,’ будто его донимает язва
желудка.
— У кого еще есть ключи от квартиры и кто сюда может по­
падать в ваше отсутствие?
Маргита замялась, потом сказала.
За буфетом, плотно прижатом к стене, нашли завернутую в
бумагу толстую пачку денег. Ровно две тысячи рублей.
— Что это за деньги?
— Не знаю.
— Значит, не ваши, и вы на них не претендуете?
— Нет, — испуганно выдохнула Маргита.
Вечером, когда обыск кончился, ей пришлось поехать в управ­
203

ление милиции. Через час Маргиту вызвал в кабинет майор,
которого она раньше не видала. Он спрашивал ее подробно и
бесстрастно. Ничего из сказанного Маргитой он не опровергал,
только записывал и записывал. Во время допроса несколько раз
открывалась дверь, его куда-то вызывали, но он отказы вался
идти — раньше надо закончить разговор с этой гражданкой.
Вопросов у него хватало. Когда познакомилась с Сэмом? Кто
был при этом? Где? Из какого города был Валериан? Кем рабо­
тает? В какой гостинице жил? Кто это может знать? Лидка?
Фамилию, пожалуйста. Адрес не знаете? Спасибо, достаточно
места работы. У каких друзей Сэма вы бывали дома? Он вам
давал деньги? Вы записывали телефоны, по которым он должен
был позвонить? На чем записывали? На листочках календаря?
Один момент!
Майор снял трубку и позвонил в контору. Хотя была уже
поздняя ночь, там находились люди, так что майор попросил
продиктовать ему записанные Маргитой телефоны.
Уходя, она столкнулась с Миервалдом. Оказывается, милици­
онеры его только что подняли с постели. Он был взлохмачен­
ный и сонный, но кинул взгляд на идущую навстречу Марги­
ту и выпалил:
— На Сэма объявлен всесоюзный розыск!
На другой день в контору явились ревизоры. Но самая тщ а­
тельная проверка технической документации и бухгалтерских
документов не дала желаемых результатов. Не считая кое-каких
мелочей, ревизоры ничего не обнаружили, и Маргите показалось,
что уходили они несколько раздосадованные.
В правлении кооператива, где наверняка знали об их отно­
шениях с Сэмом, ей предложили подать заявление. Разумеется,
она могла бы отказаться и даже судиться, но не сделала это­
го — зарплата здесь маленькая, бухгалтеры везде требуются.
Спустя две недели, когда пришло известие об аресте Сэма в
далеком волжском городе, Маргита уже работала в отделе зар­
платы большого завода. В похожей на зал комнате стояли де­
сять столов, все время кто-то разговаривал по телефону, стуча­
ли счеты и ж уж ж ал арифмометр, когда начальница проверял^
расчеты, сделанные предварительно на маленькой электронно­
счетной машине.
Работали здесь только женщины, все уже давно замужние,
с детьми, так что разговоры были всегда чисто семейные: о
месте в пионерском лагере, о том, что сегодня есть в кулинар­
ном столе столовой, об одежде, необходимой на зиму, о детях,
которые хорошо учатся или не хотят учиться, и, конечно, об
отношениях с мужьями. После широкого диапазона разговоров,
обсуждения глобальных проблем, взлета мысли Сэма, после всего
блеска, который ее окружал, — ведь среди их знакомых нико­
му и вголову не пришло бы даже упоминать какую-то десяти­
рублевую премию, не то чтобы ссориться из-за того, что не всем
она достается, — Маргита чувствовала себя отброшенной назад,
из центра на Окраину, Она презрительно посмеивалась в душе
204

над сослуживицами, так как считала себя явлением более высо­
кого порядка, почти аристократкой, работала стиснув зубы, но
порученное ей выполняла. Она еще ж дала. Ж дала, что Сэм вы­
путается из неприятностей, так как верила в его звезду. Ведь
он же умнее этих следователей, по кабинетам которых ей те­
перь приходилось ходить. И потому внутренний голос говорил
ей, что Сэм скоро будет на свободе. Кроме того, судя по вопро­
сам следователей, в смертных грехах Сэм не обвинялся, хотя и
явно был не без вины, так что Маргита старалась ему помочь,
в пределах возможного, отвечала на вопросы следователей глав­
ным образом «не знаю» или «не помню». Следователи все это
как будто принимали на веру, записывали, но потом задавали
такие окольные вопросы, на которые уже невозможно было от­
вечать «не знаю» и «не помню». В большинстве случаев Мар­
гита не понимала, к чему этот вопрос ведет, какое звено в цепи
проясняет, поэтому думала, что вышла из положения победи­
тельницей. Она была так уверена в превосходстве Сэма над эти­
ми следователями, костюмы которых говорили о том, что зарпла­
та у них не шибко большая и связей никаких нету, что даже
ожидала вопросов об их интимных отношениях, чтобы высоко­
мерно и вызывающе бросить им в лицо: «Он был настоящий
мужчина! Я его люблю и буду любить, что бы вы мне о нем ни
говорили!» Но вопросов этих не задавали — следователи инте­
ресовались только мелочами.
— Во сколько вы кончили в «Лире» обедать?
— Около трех.
— Куда потом направились?
— Обратно на работу.
— С кем вы шли вместе?
— С Самуилом, конечно!
— Насколько я вижу из других показаний, до места работы
вы все же не дошли. Вот здесь написано. — Следователь поли­
стал бумаги назад. — «Я дождался их с секретаршей у ресто­
рана «Лира» в своей машине. Секретаршу мы отвезли к месту
работы в контору жилкооператива, а сами...»
— «Лира» кафе, а не ресторан! Я не помню, чтобы нас ктонибудь поджидал или...
— Как часто вам с шефом приходилось ездить в машинах,
которые поджидали вас у двери ресторана?
— Так сразу я не могу сказать... Семь, восемь раз... Может
быть, больше...
— Спасибо.
Но как узнать, какой именно ответ хотел бы услышать Сэм?
— А теперь вернемся к «Лире»... Темно-зеленая машина «Жи­
гули»...
— Да, на такой мы ездили.
— Спасибо.
На работе Маргита соврала, что впуталась в историю, связан­
ную с автомобильной аварией, в результате чего попала в сви­
детели. Какое-то время транспортные случаи и роль свидетелей
205

обсуждались во всех аспектах, но в дальнейшем повестки из
прокуратуры уже никого не удивляли.
Сэма еще с двумя незнакомыми Маргите людьми судили спу­
стя полгода. Стройный, умный и такой видный, как всегда, он
защ ищ ался отважно. Задавал пострадавшим и свидетелям ехид­
ные вопросы, от которых те мялись и порой даже отступались
от своих требований, презрительно относился к проходящим с
ним по одному делу, потому что те не только признались в со­
вершенных, но даже и в запланированных м ахинациях, по не­
скольким эпизодам просил доследования, спорил с прокурором,
по десять раз в день просил суд обратиться к показаниям по­
страдавших на первом следствии, поскольку они для него более
благоприятны, но всегда оставался корректным и элегантным.
Главная цель его была воздействовать на обоих заседателей,
играющих при вынесении приговора столь же важную роль, как
и судья. Поэтому он выставлял себя этакой благородной душой,
которую лишь стечение обстоятельств привело на скамью под­
судимых. Дело он поворачивал так, что сами пострадавшие вы­
нуждены были говорить о том времени, когда его биография
была безупречна. В один голос они утверждали, что тогда он
был честным человеком и не злоупотреблял служебным положе­
нием, хотя и мог бы. После этих ярких страниц появился какойто дальний родственник жены, к сожалению, уже покойный, и
потому не в состоянии выступить свидетелем, который попросил
Сэма купить в ювелирном магазине кольцо с бриллиантами за
сорок тысяч рублей. Было это уже давно, Сэм долго рассказы­
вал, что человек этот боялся обмена денег и сберкасс и хотел
вложить деньги в надежную вещь, цена на которую может лишь
подниматься. Вызванные родственники заявили, что, по их мне­
нию, такая сумма их дяде и во сне не снилась, но признали —
человек он был чудаковатый, ужасно скупой, все копил и скры­
вал. В полуразвалившемся домишке в разных углах после его
смерти находили завернутые в тряпицы серебряные монеты и
царские золотые рубли. По просьбе адвоката Сэма ювелирный
магазин дал справку, что в таком-то году за такую-то цену не­
которые кольца были действительно проданы.
Следующий ход Сэма мог показаться наивным — он заявил,
что портфель со многими тысячами он забыл в такси. Но на
самом деле он был не только не наивный, но напоминал ларец
фокусника с двойным дном. Во-первых, в нем скрывалось объ­
яснение начала его преступной деятельности. И это выглядело
благородно. Он не мог сказать о случившемся старому, больно­
му человеку, потому что того хватил бы удар. И бриллианты
не на что было купить. Оставался один-единственный шаг —
занять деньги и потом постепенно отдавать. От зарплаты, разу­
меется, отрывать было нельзя. Чтобы за его оплошность не рас­
плачивались близкие, он развелся и ушел от семьи, но дочь про­
должал
материально поддерживать в установленных законом
пределах — прошу суд рассмотреть приложенную к делу справ­
ку за номером таким-то и страницу дела такую-то. Но и после
206

достижения совершеннолетия дочь получала материальную под­
держку, может быть, не так регулярно, как хотелось бы, но Есе
— это она вам и сама показала.
— Обращались ли вы после потери портфеля с заявлением в
милицию?
— Я в отчаянии бегал по столам находок, несколько раз был
в таксомоторном парке.
— А в милиции?
— Нет, в милиции я не был. Позднее я понял, что это моя
ошибка. Признаюсь, что я испугался. Как бы я объяснил, от­
куда у меня, служащ его с зарплатой в триста рублей, взялась
такая большая сумма?
— А родственник?
— Я уже сказал... Если бы он узнал о пропаже, это кончилось
бы трагически. И эта смерть до конца дней была бы на моей
совести.
— Итак, вы утверждаете, что стали брать деньги у разных
лиц с тем, чтобы отдать больному родственнику?
— Совершенно верно.
— Какие реальные основания были у вас полагать, что впо­
следствии вам удастся выплатить долги? Ведь у вас же давно
не было трехсотрублевой зарплаты, вы получали сравнительно
небольшое вознаграждение председателя жилищного коопера­
тива.
— Я надеялся... Мне обещали, что я смогу вернуться на преж­
нее место.
Система, по которой Сэм действовал, была не особенно новая
и не особенно остроумная. Он лишь ввел некоторые, но весьма
существенные улучшения. Сначала он пустил среди знакомых
слух, что можно будет без очереди получить кооперативную
квартиру. Нет, не сразу. Если кто-то вдруг выйдет из коопера­
тива. Но деньги тогда нужны сразу, в полчаса. И необходимые
документы должны быть оформлены. Нет, он за деньгами бе­
гать не намерен, разве что согласен дойти до сберкассы.
Один хотел квартиру для себя, другой думал о детях. В кон­
це концов, не все ли равно, где находятся деньги, у Сэма или в
сберкассе? Не отсчитывал же эти тысячи где-нибудь в подворот­
не за углом, а в присутствии нотариуса и под расписку от Сэма.
Не получит квартиру? Ну и что? Получит назад деньги копейка
в копейку. Разумеется, все дело надо держать в глубочайшей
тайне и не разговаривать о нем даж е с самыми близкими дру­
зьями. Стоило кому-нибудь пикнуть, Сэм тут же отчитывал его
и возвращал деньги. Потом тот был счастлив, если Сэм согла­
шался вновь принять деньги. Если у кого-то возникала надоб­
ность в деньгах, он получал их на следующий же день, если
кто-то целый год не осведомлялся о своих деньгах, Сэм сам зво­
нил ему и сообщал, что, вероятно, ему придется уйти с поста
председателя, так что он просит забрать свои деньги и глубоко
сожалеет, что не смог помочь дорогому приятелю. Спустя полг°Да без всяких усилий деньги можно было получить вновь.
207

Так Сэм создал себе репутацию честнейшего человека.
В желающих получить квартиру нигде и никогда недостатка
нет, у знакомых были свои знакомые, у тех, в свою очередь,
свои, и к Сэму ехали даже из дальних мест России и с Украины.
Ему пришлось бы построить на окраине Риги по меньшей мере
три небоскреба, чтобы обеспечить всех желающих. В интересах
фирмы — любому предприятию нуж на реклама — Сэм за взят­
ки добыл несколько квартир и именно потому сейчас и сидел
на скамье подсудимых не один.
Долгое время на небе не было ни облачка, ничто не предвещ ало грозы. Казалось, что цепь из получаемых и отдаваемых
денег вечна, а сам он жить вечно не собирался, даж е по самым
оптимистическим расчетам давал себе только лет пятнадцать.
Получив от последнего клиента деньги, он честно возвращал
первому, требовалось лишь немного расширить круг, чтобы по­
крывать каждодневные траты. Но, как сказал один умный че­
ловек, нет такого таланта, чтобы его нельзя было пропить, нет
таких денег, чтобы их нельзя было растратить, и нет такой слу­
чайности, на которой нельзя было бы споткнуться.
Один из клиентов Сэма попался на хищении государственно­
го имущества. Разумеется, он был заинтересован в немедленном
покрытии недостачи, но мог сделать это только в том случае,
если *бы получил от Сэма три тысячи. Так как телефона у него
в камере не было, а свидания с близкими до суда тоже запреще­
ны, он не нашел другого выхода, как привлечь для получения
денег своего следователя. Разумеется, он не сказал: я заплатил,
чтобы получить вне очереди квартиру.
— Хорошему человеку надо было, вот я и одолжил.
Но впутывать в любое дело следователя опасно. Он не удоволь­
ствовался распиской, а пошел к нотариусу и сунул нос в шнуро­
вую книгу. И там он увидел, что три тысячи тому же самому
хорошему человеку дал и другой человек, живущий в маленьком
селении на Карпатах. И следователь начинает интересоваться:
а почему, собственно, дали? А люди, если их вызывают к сле­
дователю, начинают волноваться, и прежде всего, конечно, за
свои деньги. Особенно если видят перед дверью этого кабинета
нескольких знакомых с озабоченными лицами. Страх заразите­
лен и, каж ется, передается даже на расстоянии — в несколько
дней Сэм раздал почти все, что у него лежало в сберкассе, и по­
следним вынужден был говорить:
— Через неделю, деньги не у меня!
С оставшимися «почти» Сэм сел в спальный вагон, даже не
успев продать машину и забежать на квартиру к Маргите за
спрятанной пачкой денег...
Сэм допускал, что не только судья, но и заседатели не верят
сказочке о потерянном портфеле со многими тысячами, но ведь,
если они честные люди, не могут совершенно и отбрасывать эту
версию. В таком случае его позднейшее неблагородное поведение
в большой мере объясняется благородной целью, и если принять
во внимание прежние заслуги, то смягчающие вину обстоятель­
208

ства должны быть учтены. И кроме того... Маловероятно, что за­
седателям так уж симпатичны потерпевшие. Не говоря уже о

том, чего многие потерпевшие получали весьма скромную зарпла­
ту, но занимали должности, которые любого нормального чело­
века наводят на мысль о побочных доходах, судье и заседателям
должны претить типы, которые теперь вопиют о полученных си­
няках, хотя сами на них нарывались, бесцеремонно отпихивая
старых и молодых, больных и здоровых. Тогда их интересовало
только одно — первыми пробиться к корыту.
Сэм надеялся, что кто-нибудь из заседателей сам живет в ком­
нате, где невозможно повернуться, не наступив члену семьи на
ногу, и почти безнадежно ждет в длинной очереди за девятью
метрами на душу. Ж дет или ждал. Только тот может понять,
что за гнусные типы вот эти норовящие пролезть без очереди,
только у того может кипеть ненависть к ним до конца дней.
Сэма он не оправдает, но часть ответственности переложит на
самих потерпевших, и, стало быть, на долю Сэма придется мень­
ше. Тем более Сэм помог им, напомнив, что в некоторых случа­
ях он даже не требовал денег, а эти тысячи ему просто навя­
зывали.
И еще один козырь был у него — чистосердечное признание.
С самого начала следствия он делал вид, что признается в мель­
чайших проступках, а если чего и не сказал, то из-за старческо­
го склероза — стоило назвать имя, и Сэм тут же сыпал как по
книге. К акая разница, будет ли граж данский иск больше или
меньше на несколько тысяч? Все равно надежды у потерпевших
вернуть назад свои деньги нет никакой, даже если Сэм прожи­
вет тысячу лет. Разве что разделить на всех деньги за конфис­
кованную машину и те пять ж алких забандероленных пачек, ко­
торые нашли при обыске у Маргиты? Хорошо, если на каждого
придется по рублю в месяц. Чистосердечно признаваясь в при­
своении чуж их денег, Сэм потихоньку уходил от ответственности
за посредничество во взяточничестве, так как это грозило более
суровым наказанием.
В общем, Сэм рассчитывал отделаться тремя годами, но дали
ему восемь. И не потому, что он оказался плохим психологом,
а потому, что сумма была слишком большая и судья прицепил­
ся именно ко взяточничеству, и усугубило дело еще одно обстоя­
тельство: на суд явилась плачущ ая женщина с ребенком, кото­
рую он взял в клиентки с чисто экспериментальной целью. Слу­
чайно обнаружил ее фамилию и телефон в списке тех, кто дол­
жен был в будущем году получить квартиру. Сэм позвонил и
сказал, что желает с нею побеседовать, поскольку он, возможно,
сможет ей помочь. Разговор проходил в конторе кооператива,
видно было, что женщина ждет ребенка. Она нервничала и с
первых же фраз стала держаться неприязненно.
— Вы могли бы устроить мне квартиру раньше? Я сказала бы
вам «спасибо». Но давать кому-то деньги я не собираюсь!
Как вам такое могло прийти в голову! За кого вы меня
14 Приложение к ж-лу «Сельская молодежь», т. 5

209

принимаете? Я совершенно официально предлагаю вам обмен­
ный вариант, а вы меня оскорбляете!
— Тогда я чего-то не понимаю...
— Меня интересует квартира в том районе, где предусмотрена
строительная площ адка для вашего дома.
— Не такой уж замечательный район, в Межциеме было бы
лучше... — растерянно сказала женщина.
— Кому нравится мать, а кому дочь... И манта вас устроила
бы? Если нет, скажите сразу, я поищу кого-нибудь другого.
— Иманта... Очень хорошо...
— Дом уже заложен, если угодно, можете съездить посмот­
реть... Я гарантирую, что через полгода сможете въезж ать. Да,
совсем забыл... Вы даете мне двухкомнатную, а получите взамен
малогабаритную
трехкомнатную... Надеюсь,
что и это вас
устроит.
— Да, но ведь это же дорого.
— Сейчас посмотрим... — Сэм полистал планы и прочую до­
кументацию. — Вам придется доплатить всего лишь шестьсот
рублей.
— А я не могу вам завтра позвонить и дать окончательный
ответ?
— Вы не хотите трехкомнатную? — удивился Сэм.
— Предложение настолько неожиданное... Я должна погово­
рить дома...
Мог ли Сэм предполагать, что она в тот же вечер отнесет в ску­
почный магазин зимнее пальто и до полуночи будет бегать по
знакомым, занимая по двадцать пять и пятьдесят рублей, чтобы
набрать эти ничтожные для него шестьсот рублей? Мог ли он
представить, что она копила на квартиру всю свою сознательную
жизнь, что мать ее уже продала дом в деревне, чтобы перебрать­
ся к дочери — приглядывать за малышом. Нет, она не замужем
и м уж а у нее не было. И зимнего пальто больше не было. Толь­
ко долги и мать с ребенком в комнате четыре на три... шага, за
кухней, с окном на грязный, похожий на шахту двор. Очередь
ее в жилищном кооперативе уже прошла, из списка на фабрике
она давно была вычеркнута, и она понимала, что три тысячи
четыреста она от Сэма уже не получит, а двадцатирублевки и
пятидесятки придется самой зарабатывать и отдавать.
— Что же мне теперь делать? — покорно обращалась она к
судье и заседателям, которые, хотя и часто видели человеческие
трагедии, кусали губы, потому что не знали, что ей ответить
и как ее утешить.
Сэм уже сожалел, что впутал эту женщину в свои комби­
нации, но тогда идея казалась слишком заманчивой — спустя
полгода он деньги отдаст; ожидающ ая получит свою квартиру —
и все в порядке. И теперешнее ее положение он не мог воспри­
нять. Ему трудно было представить, что нет иного выхода, что
тем придется втроем жить в малюсенькой комнате.
Хотя отец Сэма с трибуны призывал рабочих продолжать се­
мейные традиции и приводить сыновей к себе на завод, ему са­
210

мому и в голову не приходило, что и Сэм мог бы стоять у то­
варного или сверлильного станка. А ведь он действительно верил
в величие рабочего человека. Просто для своего наследника еще
до его рождения запланировал светлый жизненный путь. Так что
Сэму завоевывать мир не надо было, ему его просто подарили.
Н ачиная с детского сада и кончая институтом его вели заботли­
вые руки, держали зонтик над его головой, если начинало моро­
сить, и разметали дорожку, если на ней можно было поскольз­
нуться. Нет, он никому не хотел зла, но меньше всего хотел
причинить зло самому себе.
В школе он еще думал, что все живут в больших квартирах,
что тракторист на поле работает в отутюженной рубашке и при
галстуке, поскольку грязь как таковая давно ликвидирована, и
что все ездят отдыхать на те же самые курорты, что и его ро­
дители. А позднее, когда зародились сомнения, изменились и
взгляды на некоторые стороны жизни. И он понял, что супу на
всех хватает, а вот фрикаделек нет, так что делить их поров­
ну даже будет неправильно. Как же тогда быть с естественным
и искусственным отбором? Он же должен существовать.
С началом самостоятельной деятельности начались первые
проблемы — будет ли кабинет с секретаршей или кабинет без
секретарши?
Проблема содержания.
Проблема этикета.
Проблема субординации.
И еще разные производственные проблемы, которые надо раз­
решать, осторожно лавируя среди других. А в генах заложен
боевой дух далеких предков.
Восемь лет — тяж елый приговор, но во время его произнесе­
ния Сэм еще не осознавал всей его тяжести. Это не так уже
непоправимо. Еще можно обжаловать в высших инстанциях, и
здесь, в республике, и в Москве, еще была надеж да на освобо­
ждение после отбытия половинного срока. В таких случаях обыч­
но работают на большой стройке. Принимая во внимание обра­
зование, возраст и ранее занимаемые должности, ни лопату, ни
лом ему наверняка в руках держать не придется. Но ведь могло
быть и хуже. Могло быть гораздо хуже. Вместо восьми лет дали
бы пятнадцать — и для такого приговора были все основания.
Да, легенда о забытом портфеле была наивной, но умной она
и не должна была быть — она должна была колебаться между
откровенной ложью и допустимой случайностью. И так все и
Должны были понимать. В определенных кругах нужно было
посеять мысль, что эти сорок тысяч Сэм не потерял, не растра­
тил, а спрятал в надежном месте. Для этих кругов Сэм должен
был создать иллюзию, что у него еще есть деньги, и укрепить
Надежду, что свои деньги они получат с соответствующими про­
центами. Не случайно единственный телефонный разговор, ко­
торый Сэм позволил себе во время бегства, был с одним деятелем
Из тех кругов.
14*

211

— Не волнуйтесь, — сказал тогда Сэм. — Все получат от ме­
ня до последней копейки!
Она почти вымерла, но все же существует, секта поклонников
денег со своими законами и моралью, против которых прегре­
шить и легкомысленно и опасно, а особенно опасно затронуть
самое священное, что у них есть, — деньги. Постоянно находясь
в натянутых отношениях с законом, спекулируя, доставая, ростовщичествуя, они вынуждены жить неинтересно и замкнуто,
встречаться только со своими, максимально избегать роскоши,
так как занимаемые ими должности незначительны, а большин­
ство их вообще всего лишь пенсионеры — блеклые старцы с юр­
кими глазками, единственное удовольствие для которых пере­
считывать и пристраивать свой капитал, проверять таблицу ти­
раж а трехпроцентного займа и играть в преферанс или кункен
с высокими ставками по воскресеньям.
Удивительно, как быстро входящий в эту секту перенимает их
нравы и как быстро исчезает у него стремление к нормальной
жизни, которой живут все вокруг и которой сам он жил еще не­
давно. У деньгопоклонников своя мораль. Воровство и насилие
по отношению к частным лицам внешнего мира строго осужда­
ются, а прочие статьи Уголовного кодекса могут и не существо­
вать. В их мире самое тяжелое преступление — обман, так как,
чтобы не оставлять вещественных доказательств, приходится об­
ходиться устными обязательствами, занимать и отдавать без
всяких нотариально заверенных расписок. Обман даже страшней
предательства.
Многим из этих людей Сэм обещал квартиры, разумеется, ни­
чего конкретно не гарантируя и только взяв деньги. Он легко­
мысленно включил их в число обычных клиентов, не подумав,
что у этих людей рубли приросли к сердцу и когда их отрыва­
ют, образуется кровоточащ ая рана, взывающая к мщению. По­
мимо жульничества с несуществующими квартирами, на Сэме
лежали и другие, до сих пор не раскрытые преступления, кото­
рые юристы квалифицируют как присвоение государственного
имущества и нарушение закона о валютных операциях. Махина­
ции эти не принесли ему больших сумм, но давали бы суду воз­
можность вынести более строгую меру наказания, которая ис­
ключает досрочное освобождение. Махинации эти он совершал
с одним старичком из секты деньгопоклонников, и другие тоже
кое-что об этом знали. И вот один из них, обнаружив, что он об­
манут, не вынес удара... Ж елая отомстить, он написал следова­
телю анонимное письмо, приводя конкретные данные: тогда-то
и тогда-то, такой-то с тем-то... Анонимщика не волновало, что
вместе с Сэмом он «завалит» и своего знакомого. Что там гово­
рить о каком-то знакомом: во-первых, тот никогда не узнает, кто
его «заложил», а во-вторых, получит хороший урок — держи
язык за зубами!..
Не всегда Маргита могла вырываться с работы и бывать в
суде, хотя и симулировала грипп, что во время эпидемии не так
уж трудно сделать. Сидела она, забившись в угол, на последней
212

скамье и безмолвным кивком здоровалась со знакомыми, если
кТо-то обращал на нее внимание, жадно ловила каж дое слово
Сэма, следила за его взглядом, который он порой бросал в зал.
Она все еще любила, даже, может быть, сильнее, чем прежде...
Как обычно в судебных процессах, на поверхность всплыли те
эпизоды из жизни Сэма, которые он тщательно скрывал. Словно
злобное, изрытое оспой лицо мелькало вдруг в окне, чтобы тут
яее исчезнуть. Прозрачный речной поток, струившийся доселе по
белому песчаному дну, вдруг наполнялся тиной и сгнившими
листьями, потому что кто-то случайно задел тонкий слой песка
поверх них. Да, это сердило Маргиту, но не потрясало — она
всему находила объяснение или даже оправдание, как мать н а­
ходит объяснение дурным поступкам избалованного сына в дур­
ном влиянии друзей. Женщин, с которыми у Сэма были интим­
ные отношения в то же время, что и с нею, Маргита возненави­
дела. И торжествовала, если какая-нибудь из них входила в
число обманутых клиенток. Значит, Сэм оказывался в чужой
постели лишь для того, чтобы войти в доверие, а не потому, что
любил. О каж дом шаге Сэма она делала заключение, которое
находилось в противоречии с заключением любого другого чело­
века. И если хоть на короткий миг возникало какое-то сомне­
ние, оно тут же развеивалось, стоило ей прийти домой, потому
что здесь все было куплено Сэмом, все предназначено для нее.
Ей он только дарил. Ей даже казалось, что все, что в ней есть
самой, идет от Сэма.
Когда зачитали приговор и осужденных увели, Маргита пла­
кала от этой жестокости и торжественно поклялась себе ждать
его.
В коридоре адвоката Сэма окружил кружок сочувствующих.
Адвокат, как обычно в таких случаях, уверял, что еще не все
потеряно, в Верховном суде он добьется отмены статьи о взяточ­
ничестве: ведь по этой статье Сэм не признал себя виновным.
А если отпадет статья о взяточничестве, то больше пяти лет суд
не сможет дать при всем желании.
В бога Маргита не верила, поэтому молила судьбу, чтобы сло­
ва адвоката сбылись...
Спустя неделю к Маргите постучал человек средних лет. До­
вольно потертый, и лицо невыразительное. Человек сказал, что
°н друг Сэма, поинтересовался, нет ли от него известий, и вы­
разил готовность помочь — в министерстве юстиции у него есть
к°е-какие знакомые. Маргита честно рассказала все, что знала,
в том числе и про обыск, но заметила, что тот слушает невни­
мательно и не может на что-то решиться. Потом он предложил
сходить в ресторан поужинать. Там можно спокойно уединиться
и обсудить, как действовать дальше, когда от Сэма поступит какая-нибудь информация.
^начала Маргита хотела отказаться, потом подумала, что этот
Деловой человек действительно может пригодиться и отказать
213

ему было бы глупо. Он подождал в кухне, пока Маргита быстро
переоделась, и они пошли.
Ресторан был второразрядный, без того шика, который присущ
ночным барам, но несколько знакомых лиц Маргита заметила*
Тем больнее почувствовала она отсутствие Сэма — этот потер­
тый был ему не чета.
Один из бывших знакомых, поздоровавшись с Маргитой, под­
толкнул соседа:
— Это что за охламон подцепил Сэмову вдову?
Второй лениво пожал плечами. Он начал свой загул еще днем
и теперь томился: то ли пить дальше, то ли не пить. Офици­
ант из гостиницы для интуристов — ему нравилось в свободные
дни, чтобы его обслуживали другие официанты.
— Сэмова вдова... Сэмова вдова... Это ты хорошо сказал! —
и рассмеялся, представив, как завтра в «Интуристе» выдаст эту
шуточку за свою.
Кличка Сэмова вдова прилипла к Маргите так, что и не оторвать.
Человек заказал по шницелю, попросил принести водки и на­
хмурился, узнав, что в буфете только коньяк, потом попытался
Маргиту подпоить и долго оспаривал счет, наконец сунув его в
карман. Так и не договорились, как можно Сэму помочь, потому
что сначала нужно получить от него хоть какое-нибудь известие.
Проводив Маргиту до трамвая, человек свернул в переулок и
скоро очутился в грязной комнате, хозяин которой, высохший
старичок с короткими, жесткими тюленьими усами, ш мыгая но­
сом, возместил ему половину ресторанных расходов.
— То ли она действительно ничего не знает, то ли продувная
баба, — сказал гость.
— Я же говорил, что ничего из этого не выйдет. Из тюрьмы
письмо прислать не так-то легко.
— Это ты мне не рассказывай! Если зах какое ему дело?! Да пошел он, знаешь куда! Нашелся мне
начальник!
И тем не менее парень боялся. Он ни минуты не сомневался.
215

что наказание ему будет, только не знал, насколько суровое,
и это заставляло его нервничать. Ничего, послезавтра все станет
уже позади... Он обещал дать несколько тысяч авансом, а «то­
вар» по своим каналам постепенно сбыть. Удивительно, что пар­
ню и в голову не приходило, что он может его надуть, хотя
обычно, когда он брался за дело с кем-нибудь, эта мысль не д а­
вала спокойно спать, пока не получишь все до копейки...
Надо будет дернуть куда-нибудь на южный курорт, а там по­
глядим... Совсем с Ригой прощаться не хотелось бы, но надо
понимать, что здесь не развернешься, хотя бы потому, что он
не позволит. Но этот надзор ему уже опостылел, давно бы уже
от него отказался, если бы имел другой выход.
Парень взял ржавый топор и принялся рубить доски от стой­
ла. Трухлявые, ломаются, а не колются.
Вот ведь как получается. У тебя, может, денег в сто раз
больше, чем у того, кто «Жигули» взаймы купил, а он все рав­
но перед тобой в козырях, потому что может жить, где захочет.
Ну нет, он еще шиканет, заведет себе заграничную машинку и
как-нибудь прикатит в Ригу на пару денечков. Пусть поглядят
те, сидя в своих «Волгах». Но парень понимал, что не сделает
этого, опасаясь, что он сможет узнать об этой поездке.
Ах, как это он, которого парень сам же отыскал, сумел быст­
ро нависнуть над ним, будто оберегая орлиными крыльями от
бурь и гроз, а на самом деле заж ав в тиски и не давая ни ше­
лохнуться, ни пикнуть. Парень сам себя обманывал, внушая,
что в удобный момент взбунтуется, но понимал, что ничего это­
го не будет, и от этого еще больше злился на себя. Никонец ре­
шил, что остается только смириться, сделал еще глоток и опять
спрятал бутылку.
Нет, другой компаньон его бы даже не устраивал. Этот уни­
кальный. И такого масштаба человек не может ходить ни у ко­
го в подчинении.
Сколько встречаешь типов, у которых общее число лет, прове­
денных в заключении, уже за десяток перевалило, а похожих
на н е г о и близко нет. Один-единственный е г о властный взгляд
на них подействует успокаивающе, как милицейский патруль во
время пьяной драки. Отсидеть сколько-то лет, разве это тебе дип­
лом о большом уме? Чем хвастать-то? Скорей уж это говорит
об окончательной и неизлечимой тупости. Ведь большинство за
что сидит? А почти ни за что. Врезал по пьянке бабе по суса­
лам — и две зимы подряд хлебает баланду из алюминиевой
миски. Заорал по-блажному, нагадил в подъезде — и еще один
срок глядит на побеленный изнутри забор. И так и идет: туда —
обратно, обратно — туда. То кепку сорвал, то кладовку взломал
или у соседей деньги на доставку брикетов выманил. Полжизни
отсидел, а больше пятерки зараз в руках не держал! Или квар­
тирные взломщики... Когда сложишь все, денег вроде бы куча,
а кто из них больше года на воле провел и сколько на самомто деле от барыг получил? В лучшем случае столько, чтобы по
кабакам с девками помотаться. Нет, воровством еще никто денег
216

MJIoro не зашиб. О н исключение. Потому что у н е г о совсем
другой класс. О н и я с н и м. У, черт, какую же мы деньгу от­
хватим, фантастика!..
Кончив колоть, парень всадил топор в чурбан. И тут услышал
за стенкой всхлип. Удивленно пожал плечами и пошел погля­
деть.
За коровником, привалившись к стене, стояла женщина и
плакала. Заходящее солнце окрашивало снег на склоне в крас­
ный цвет, а дальше, внизу, бурлила и струилась река, перека­
тываясь через валуны.
— Что с тобой?
— Не знаю, — покачала та головой и заплакала еще громче,
почти в голос.
— Да не канючь, никто тебя облапошить не собирается!
— Отстань от меня! — вскрикнула она и еще раз повторила
ум оляю щ е: — Оставь меня в покое...
— Реветь ты и в сарае можешь, а не здесь, где вдруг какойнибудь придурошный лыжник проедет. — И, посмотрев на солн­
це, уже садящееся за горизонт, добавил: — Уж если о н сказал,
то все равно что в банке!
— Уйди, пожалуйста...
— Да кончай ты этот театр, стерва... А то... по морде отхва­
тишь!
Он сердито обогнул сарайчик и исчез в проломанной двери,
чтобы спустя минуту появиться с охапкой дров.
Человек у стола любопытства ради крутил в руках револьвер.
— Сколько ты патронов расстрелял? — спросил он.
— Когда пробовал?
— Угм.
— Да штук двадцать, — ответил парень, подкидывая в плиту.
Он делал вид, что очень занят, и старался не дышать в сторону
его. — Сначала я только ржавчину думал содрать, а уж там
пошел... Ты знаешь, здорово бьет! Во дыра остается, палец мож­
но засунуть!
— Красоточка там не замерзла?
— Да заявится, куда ей деться.
— У меня в рюкзаке котелок. Набей снегом и поставь на пли­
ту. Чай заварим...
Кто-то, выходя на улицу, с силой хлопнул дверью, дом вздрог­
нул, и с потолка вновь посыпался песок. На этот раз уже не в
одном месте, а несколько струек вдоль всей доски.
Гвидо перестал чертить и всё приглядывался, пока струйки
не иссякли. А может, лучше через чердак? Прислушавшись, не
топчется ли кто за дверью, он влез на леж анку и надавил на
Доску, но та не шелохнулась. Тогда он снял с табурета чертеж­
ное принадлежности и надавил им потолок. Песок посыпался
вновь, обильно, даже тогда, когда он опустил табурет. Да, без
хорошего лома тут не обойтись — раньше большими гвоздями
217

приколачивали. А риск какой! Хотя еще неизвестно, станут ли
в него стрелять, даже если поймают, очень уж он нужен банди­
там. И Гвидо постарался во всех подробностях восстановить в
памяти последний разговор, отыскивая там ответ на вопрос —
застрелят или не застрелят его при попытке к бегству?
Чтобы показать, что он действительно углубился в работу,
Гвидо постучал в дверь и осведомился насчет инструментов,
которые будут в распоряжении взломщиков. Через дверь, разу­
меется, разговаривать было неудобно, поэтому его выпустили в
кухню. Там находились только мужчины. Илоны не было видно,
хотя Гвидо во время разговора не оставляло ощущение, что она
где-то поблизости и слышит их. Может быть, в сенях. Раз даже
показалось, что кто-то там переступает, и нейлоновая куртка за­
шурш ала о стену.
— Инструменты? — переспросил старший. От него, как и
раньше, веяло холодной рассудочностью, безжалостностью и по­
дозрительностью. — Вы хотите пойти навстречу и разработать
для нас весь план действий?
Гвидо и не подозревал, что вопрос можно повернуть и так. Он
не собирался осчастливливать бандитов планом, но теперь, ви­
димо, отступать уже было некуда. Да и к ак ая разница? Все
равно они потом спросят, как отключить сигнализацию цент­
рального сейфа, так уж он, Гвидо, узнает о намерениях взлом­
щиков побольше — лиш няя информация никогда не повредит.
— Кроме того, я хочу обсудить условия...
— Гвидо Лиекнис, жадность вам не присуща, это мы хорошо
знаем. И вообще мы о вас много знаем.
— Да какую бы сумму вы мне ни предложили, я бы не взял.
— Почему? — Молодой парень резко повернул голову.
— Ближайш ие десять лет я не мог бы ею воспользоваться,
В сейфе слишком крупные ценности, чтобы милиция скоро за­
была об их исчезновении. А если будет парализована система
сигнализации, автором которой частично являюсь я, то, разуме­
ется, я окаж усь в числе подозреваемых, и стоит мне истратить
лишний рубль, как следователь уже будет тут как тут. А ведь
рубль, он соблазняет своими возможностями...
— Можно только пожалеть, что вы не мой партнер. — С мно­
гозначительной насмешкой старший поглядел на парня. — Ло­
гики у вас больше, чем надо, а вот кое-кому ее очень недостает.
Надеюсь, здравый смысл объединит нас. А если вам все же по­
надобится пара тысчонок, скажите, не стесняйтесь, мы охотно
вам их предоставим.
— Я хочу только гарантии, что выберусь отсюда живым и не­
вредимым!
— Вы не в такой ситуации, чтобы требовать каких-то гаран­
тий.
— Но ведь я же могу начертить схему сигнализации неверно,
так что вы еще не попадете во двор, как поднимется тревога.
— Нг можете. Если вы так сделаете, мы просто перережем
218

вам глотку и спустим под лед, — спокойно, не повышая голоса,
сказал старший.
— Но вы же не успеете проверить правильность схемы. Если
бы вы знали, где заделаны провода, вам не надо было бы меня
заманивать. Вы извините, но здравый смысл подсказывает и
это!
— Мне эти долгие диспуты начинают надоедать. Вы довольно
бесцеремонно тратите время, которое принадлежит не только
вам, но и нам. Но чтобы вам было ясно ваше положение...
— Завтра вечером вы вернетесь с лыжным поездом как ни
в чем не бывало. Мы вам это обещаем... — вмешался парень,
но острый взгляд старшего тут же заставил его замолчать.
— Разумеется, если вы добросовестно выполните наши требо­
вания, — продолжал старший. — А что касается проверки...
Ведь ваш заместитель Гибало тоже знает все о системе сигнали­
зации, так ведь?
— Думаю, что да... — пробормотал Гвидо. — Практически
должен...
-— Его родственники живут подле Резекне?

дил!..»
Нет, не подошел. Опустившись на колени, он стал шарить под
кроватью, нет ли там спрятанного микрофона. Потом, бормоча
что-то про себя, стал ходить по диагонали из угла в угол. Н а­
помнил, что Маргита должна быть ему благодарна, ж аловался
на глупость адвоката, выразил сомнение, что за шкафом у Мар­
гиты было всего две ты сячи : он хорошо помнит, что прятал
там две с половиной. Он не упрекает ее, что она взяла оттуда
перед обыском пятьсот рублей, но, принимая во внимание его
теперешнее положение, должна бы их вернуть. Ж аловался на
друзей, которые бросили его в беде, и грозил, что все напишет
о них следователю, если те не помогут. Видимо, только поэтому
Сэм и хотел увидеться с Маргитой, чтобы передать эти угрозы.
Из уважения к «покойному» она потом позвонила кое-кому.
Одни хихикали, другие просто бросали трубку, а третьи, и этих
было довольно много, предлагали встретиться, вели в хороший
ресторан, но с любовными предложениями не навязывались. Счи­
тая Маргиту доверенным лицом Сэма и его союзницей, они про­
сто хотели перетащить ее на свою сторону.
Послушав Сэма, а это длилось довольно долго, Маргита совра­
ла, что ей надо на работу. Сэм не возражал, только наказал,
чтобы она не перепутала, кому звонить и кому что говорить.
Маргита отдала принесенные продукты, он быстро затолкал
их под рубаху, и, даже не пожав друг другу руки, они расста­
лись. Если бы на их свидании присутствовал кто-то третий, он
увидел бы на лице ее ту же заботу, которая бывает у идолопо­
клонников, которые собирают покойника в дорогу, на тот свет,
и поэтому дают с собой горсть зерна, необожженную глиняную
круж ку с водой и щепоть табаку.
Она не сожалела, что встретилась с Сэмом, которого люби­
ла, но тот Сэм умер, и она никогда не смешивала его — даже
мысленно! — с тем жалким стариком, который вызывал у нее
только такое же сочувствие, как и любой другой немощный
человек.
После поездки к Сэму Маргита почувствовала себя еще более
одинокой. Было грустно вспоминать время, проведенное в «их»
обществе, вспоминать свой триумф первой дамы, заинтригован­
ные взгляды, когда руководитель оркестра объявлял в микрофон:
— Этот танец наш ансамбль посвящает прекрасной Маргите!
Она знала, что за посвящение заплатил Сэм или еще кто-ни­
будь из их тогдашнего круга, и все же было приятно. Ведь и за
подарки платят деньги, а разве от этого их любят меньше?
Маргита сознавала, что то время безвозвратно миновало, что
с легкомысленных белых облаков надо возвращаться на прозаи­
ческую землю, но все медлила в ожидании какого-то чуда, хотя
ничто его не предвещало.
Когда она раскрывала шкаф и взгляд ее падал на великолеп­
ные наряды, подступала тоска. Эти платья годились для ресто­
ранов суперкласса, оперных премьер и торжественных юбилеев.
224

Й было чувство, что все самое чудесное в жизни уже миновало,
остался только горький осадок.
Маргита бросила учебу — у нее уже не было никаких обяза­
тельств перед Сэмом. От этого дни тянулись еще тоскливее и
скучнее. Оставалось разве что томиться у телевизора. Ну чего
она может добиться? Попросить у матери прощения и вернуться
на окраину? Там ее считают «дамой полусвета» и, стало быть,
начнут сокрушаться или просто отвернутся. Подружки решат,
что она явилась соблазнять их мужей, подвыпившие юнцы со­
чтут вполне возможным стучаться по ночам в ее дверь, и матери
будут пугать сыновей дурными болезнями, которые легко под­
хватить в этаких случаях.
Д аж е если окраинное общество и смилостивится, то выслуши­
вать их болтовню о порядочности и любви — о, если бы поло­
вина из них любила в жизни хоть раз! — тоже удовольствие
маленькое.
Родственницы попытаются всучить в мужья какого-нибудь
пьянчуж ку, который больше ни на что не пригоден, и будут
гордиться своим благодеянием — нельзя же, чтобы бедняжка
осталась век вековать. Нет, на окраине она будет такой же оди­
нокой, с той разницей, что здесь ей никто не мешает.
Для танцевальных вечеров она была уже старовата, на ра­
боте были в основном женщины, на улице никто за нею не шел,
чтобы объясниться в любви, и в «Рекламном приложении» к га­
зете «Ригас бале» только начали печатать предложения позна­
комиться. Она наверняка бы на них откликнулась, и кто-то по­
лучил бы преданную, мягкую, а со временем, может быть, и лю­
бящую ж эн у.
Просто удивительно, как много людей знали, что Маргита бы­
ла на свидании с Сэмом.
После звонков его бывшим друзьям ей было «дозволено» на
несколько вечеров вернуться в роскошные залы с подтянутыми
официантами. Сюда ее приводили те, кто чрезвычайно интере­
совался самочувствием Сэма и его планами на будущее. После
обычно следовали обещания помочь ей, но только должно прой­
ти какое-то время, чтобы можно было начать кампанию по орга­
низации помощи. Это были пустые векселя. Будь Маргита пред­
приимчивее, она постаралась бы заполучить себе лучше оплачи­
ваемую работу или хотя бы поддержку наличными.
Появились люди издалека. И они много расспрашивали о
процессе и о том, что Сэм сейчас сказал, на свидании. Приехал
Валериан и прикинулся старым другом, но, всегда готовый сле­
довать за любой юбкой, на Маргите даже взгляда долго не за­
держивал. Видимо, боялся Сэма. Просил Маргиту познакомить
его с какой-нибудь подружкой, с которой можно было бы скоро­
с т ь время в Риге, — Лидка вышла замуж за парня из инсти­
тута гражданской авиации и вся ушла в семейную жизнь. После
нескольких вечеров в ночном баре, где Валериан демонстриро­
вал власть денег над вещами и обслуживающим персоналом, он
сделал на прощание подарок к 8 Марта, хотя до него было еще

15 Приложение к ж-лу «Сельская молодежь», т. 5

225

далеко. Когда дома Маргита достала из коробочки флакончик
французских духов, она увидела под ним аккуратно сложенную
сторублевую бумажку.
С месяц Маргита появлялась в ресторанах даже чаще, чем
при Сэме, и вновь к ней были привлечены взгляды. Только
взгляды эти и шепот за разными столиками были несколько
другими:
— Вдова гуляет!
— Вдова дает жизни!
— Если так и дальше пойдет, она Сэма обчистит! Сколько,
по-твоему, могло у нее остаться в чулке?
— Милиция ничего не наш ла... Какие-токрохи...
— По меньшей мере с четырьмя нулями!
— Кто это знает!
На Маргиту смотрели и говорили о ней. Со временем слухи
обросли реальными деталями, богатство ее стало очевидностью,
которую не надо доказывать.
Перемена образа жизни, а в особенности разлившееся море
слухов о ее богатстве встревожили стариканов из секты потер­
тых деньгопоклонников. Д ля паники еще не было оснований, но
имеющуюся информацию следовало проанализировать. Прики­
нувшись дальними родственниками Сэма, которые готовы что-то
заплатить, но только позже, когда дело удастся завершить бла­
гополучно, они поговорили с адвокатом. Поняв, что на солидный
гонорар рассчитывать не придется, адвокат сказал, что он по­
думает. Возможно, на результат разговора подействовал не сам
гонорар, а то обстоятельство, что все разговоры о деле Сэма
адвокату уже осточертели — они напоминали ему о неспособно­
сти добиться смягчения приговора хотя бы на год. В глазах
клиентов и коллег это чести ему не делало, он же по своему скла­
ду был честолюбив и только потому и взялся за это дело. Тогда
он видел известные юридические возможности смягчить приго­
вор, знал, что процесс будет долгий и что разговоров о нем в
Риге будет много, а это казалось ему хорошей рекламой и могло
сделать его популярным.
— Ну а как вообще Сэм себя чувствует? — осведомился ста­
рик с короткими и жесткими усами. — У него, говорят, была
граж данская жена. Раз уж мы в такую даль ехали, может быть,
можно ее навестить?
— Это уже ваше семейное дело — тут даже адвокат не может
дать совета. — Я ее хорошо помню: эта девчонка каж ды й день
сюда наведывалась.
— А теперь больше не приходит?
— Нет, вот уж месяц не показывалась и не звонила. П ож а­
луй, даже больше. Я советую вам обратиться к администрации
колонии. Принимая во внимание, что вы приезжие, вам навер­
няка не откаж ут в свидании.
«Родственники» тут же засобирались и сердечно поблагода­
рили за советы.
По улице шли молча, угнетаемые мрачными предчувствиями.
226

Только войдя в грязную комнату старика с тюленьими усами,
стали обсуждать сложившуюся ситуацию.
— А я тебе скаж у, что эта девка — крупная стерва! Это
точно, Желвак! — сказал гость, крутясь на скрипящем венском
стуле, который в любую минуту мог под ним развалиться. Во
время разговора он морщился, так как в комнате пахло голов­
ками копченой салаки, нестираным, пропотевшим постельным
бельем и затхлой макулатурой, — Девка добилась личного сви­
дания, чмокнула старикашку, у того сердце растаяло — вот он
и сказал, где денежки укрыл.
— Сэм не дурак!
— Ты не понимаешь, что т а м значит личное свидание!
Ж елвак ш аркал возле стены, прикрепляя кнопками лохмотья
обоев, и удивлялся, сколько этих кнопок приходится тратить —
коробочка уже пустая.
— Обо всех он никогда не скажет! — возразил старик.
— Сходит к нему через полгода и остальные выманит! А за
ум его я после этого суда и гроша больше не дам! Эта парш ивка
шляется по кабакам и мотает наши денежки!
— Да, а мы-то что можем сделать?
— Я такие номера с собой не дам проделывать! Я не прощу!
Ты меня узнаешь!
— Надо бы подождать еще какое-то время...
— Ж елвак, ты стареешь! — И гость встал, собираясь уходить.
Здесь же просто дышать нечем, а от этого старикаш ки никакой
помощи не дождешься.
Словно подтверждая эту мысль, старик опустился на край
вытертого дивана и сказал:
— Я полежу, что-то у меня сердце щемит...
Но как только гость удалился, старик вскочил и напялил
пальто. У него уже был план действий, как спасти отданные
Сэму деньги и еще заполучить сверх того.
Сопя и отдуваясь, поднялся на верхний этаж дома, стоящего
во дворе, и позвонил.
Открыл ему краснощекий человек в голубой рубашке с на­
кладными карманами. Роста такого, что, стоя на пороге, он за­
крывал почти весь дверной проем. Лет ему можно было дать
так двадцать пять. Погулявший и избалованный, он уже стал
округляться, но, если распрямится, фигура еще вполне спор­
тивная. Одевался он хорошо, даже старался выдержать стиль.
Усы придавали его лицу некоторую суровость, но все равно не
могли скрыть явного самодовольства.
— Чего тебе, Ж елвак, от меня понадобилось?
Вопрос звучал насмешливо и грубовато.
— К атя дома?
Боишься ее, что ли?
— Ты отвечай, разговор серьезный есть.
Гундар пропустил старика и запер дверь.
Квартирка была небольшая, но удивительно чистая, вылизан­
ная, каж дая вещь на своем месте. На стенах висели вполне
15*

227

приличные картины в позолоченных рамах и иконы. Шедевров
среди них не было, но на сохранность пожаловаться они не
могли. На серванте с в ы д е и ж н ы м и
стеклами, где виднелись
книги, стояли и ксе-какие антикварные безделушки: подсвечни­
ки, резная китайская вазочка с цветами и гроздьями виногра­
да, фаянсовая пивная круж ка без крышки, юнхановский бу­
дильник с музыкой и треснутая хрустальная сахарница с се­
ребряной отделкой и ручкой.
Ж елвак был приятно изумлен переменами, происшедшими в
квартире. Последний раз он был здесь лет восемь назад, неза­
долго до смерти матери Гундара. Тогда квартира была запу­
щена, вся в табачном дыму, пропахшая кислым пьяным духом.
Вся округа знала эту квартиру как «монопольку», потому что
после закрытия магазинов мать Гундара торговала водкой.
Участковый не раз и не два штрафовал ее, даже возбудил уго­
ловное дело, но ничего не помогло; то ли штрафы были малень­
кими, то ли вообще эта баба была неисправима.
Семнадцати лет вернувшись из колонии для малолетних, куда
он попал за взлом трамвайной кассы-автомата, Гундар спустил
с лестницы своего очередного отчима и стал участвовать с ма­
терью в ее коммерции, только клиентов подыскивал на улице
у ресторанов. Мать лишь немножко всплакнула об утраченном
муже, зато не могла нарадоваться на подросшего сына. Она бы­
ла уже неизлечимо больна и вскоре после того умерла.
А Гундар принялся ремонтировать и отделывать квартиру,
грязь в которой уже опостылела ему. Приметив эту бурную дея­
тельность, участковый облегченно вздохнул и сделал вычерк в
списке своих «подопечных» — Гундар не только работал, но и
пообещал с осени поступить в вечернюю школу, но тут его при­
звали на военную службу.
Вернулся он вроде бы остепенившимся, и, возможно, рассказ
был бы со счастливым концом, если бы по улицам вокруг не
бродили его прежние дружки. И Гундар, самый сильный из них
физически, любил проявлять свою власть над теми, кто от не­
го зависел или был послабее. С детских лет он видел, как мать
обходится с пьяницами. Она была неумолима, как скала, с те­
ми, кто любил выпить в кредит. А перед сверхнастойчивыми
просто захлопывала дверь.
На первом месте работы после армии Гундар продержался
месяца три, на втором еще меньше, а потом поступал на ра­
боту только тогда, когда его предупреждали об ответственности
за уклонение от общественно полезного труда.
Тогда водочные спекулянты, кружившие вокруг ресторана
«Мельник» и его окрестностей, объединялись в небольшие груп­
пки, чтобы легче было увертываться от милиции, внимательно
следившей за этим районом и часто бравшей за шиворот поку­
пателей. Торговать в группе было удобней — один получает
деньги, другой ведет к подворотне, третий подает бутылку, чет­
вертый доставляет ее из надежного укрытия. Из-за этого раз­
деления труда милиции трудно было собрать доказательства, но
228

тем не менее, дважды за один год заплатив штраф по полсотни
рублей, Гундар решил сменить источник доходов.
Отношения преступных элементов с остальными членами об­
щества анализируются, преступники всегда в центре внимания.
Этого нельзя сказать о тех отбросах общества, которые — за
редким исключением — никогда не дорастают до уровня насто­
ящих преступников, но, к сожалению, и нормальными людь­
ми — тоже за редкими исключениями — так и не становятся.
У нас их стараются приобщить к труду, воспитывать при помо­
щи товарищеских судов и лечить от алкоголизма. Кражи, совер­
шаемые ими, обычно мелкие — до пятидесяти рублей, когда не
возбуждают уголовное дело, так как любое расследование требу­
ет больших расходов.
В народе их зовут «синюшниками», так как они неприхотли­
вы в выборе напитков и нередко пьют денатурат, отливающий
синим цветом. Они не все на один манер: одни где-то работа­
ют, другие только подхалтуривают — пилят старухам дрова, а
третьи могут лишь дотащиться до сборного пункта у магазина
и уже давно живут милостью членов своей семьи. Но все они
побираются, готовы подхватить то, что плохо лежит, и через
пять минут «толкнуть» по дешевке. Как только выпьют и силе­
нок прибавится, так и начинают шнырять по лестничным про­
емам, чердакам, подвалам, и только из-за них приходится нам
покупать замки на дровяные сараи, втаскивать детские санки
в дом и приглядывать за повешенными на дворе простынями.
Их голубая мечта — заполучить в прокат телевизор и «толк­
нуть» его, но большинство довольствуются стиральной машиной.
Гундар среди них свой парень, многие еще помнили, как хо­
дили по ночам за водкой к его матери в «монопольку». Он не
задирал нос и не гнушался постоять за бутылкой пивка в ком­
пании, если случалось проходить мимо. Рослый и хорошо оде­
тый, он выглядел среди них как бог. Покупал он только лучшее
из того, что подвертывалось, расплачиваясь или деньгами, или
крепленым портвейном.
Ему тащили развалившиеся кресла, которые он сам склеивал,
обтягивал и нес в комиссионный магазин, старые медные ступ­
ки, которые он великолепно умел отчищать. В бросовые настоль­
ные лампы и люстры он вставлял новые провода и зарабатывал
в десятикратном размере, потому что в моду опять начали вхо­
дить вещи тридцатых годов. Сломанных и полусломанных люстр
ему предлагали много, работы хватало — ведь всегда есть лю­
ди, которым нужен общепринятый стандарт, и люди, которые
от этого стандарта бегут как от чумы и потому покупают все
только в комиссионных магазинах. Одни выбрасывают, другие
покупают, а Гундар, посредничая, снимал навар.
В подвале он устроил мастерскую, где на полках леж али гру­
ды деталей. В стилях он ничего не понимал, но умел из трех
сломанных люстр сварганить одну целую, да такую сверкающую
и соблазнительную, что покупатели просто вцеплялись в нее —
из них тоже почти никто ничего не соображал в истории ис­
229

кусства, да им казалось, что это и не нужно, достаточно взгля­
нуть на товарную бирку с ценой. В конце концов, если покупка
не подойдет, можно отнести ее назад и получить почти столько
же, если не больше.
Постепенно у Гундара появилась клиентура, которой не хоте­
лось бегать по комиссионкам, но которая охотно вкладывала
деньги в антикварные вещи, спекулируя на растущих ценах.
Гундар не знал, что он сам для них находка, поскольку прода­
ет дешевле, чем они могут купить в другом месте. Знакомство
началось с бронзовых ручек, которые «синюхи» за винишко
откручивали от каких-то парадных дверей. Обдирание старых
домов, идущих на снос, было Клондайком для Гундара, так как
оттуда для него тащили печные изразцы, декоративные кованые
ставни и дубовые панели. Те, что сносили дома, обычно откла­
дывали эти вещи для себя, чтобы потом увезти, но ночью по­
являлись «синюшники» и, понося тяж кий свой труд, волокли все
Гундару. Склад при мастерской оказался тесноват, и пришлось
оккупировать еще дровяник.
— Ну, Ж елвак, так от какого это ты не можешь товара изба­
виться и хочешь всучить его мне? — Гундар взял из корзиноч­
ки, стоящей на столе, кусочек пастилы и принялся со смаком
жевать. Гостю он не предложил.
— Есть одна девка.
— Ну?
— Девка при деньгах. Самое малое сорок косых.
— Тонн... Теперь говорят сорок тонн! — пробормотал Гундар,
чтобы прийти в себя. Если для человека средней квалификации
это такая сумма, которую тот может накопить, не евши, не пив­
ши, не одевавшись и не ездивши на трамвае от колыбели до
могилы, то для человека, который занимается старыми желе­
зякам и, это тоже почти фантастика. Гундар даж е о десяти ты­
сячах никогда не мечтал, а тут вдруг предлагают сорок. Да да­
вайте в придачу хоть старуху, которая уже лежит в морге!
К сожалению, предлагает Ж елвак-тряпичник, а ему Гундар не
очень-то верит, и он стал ждать второго пункта разговора, ког­
да старый жмот попытается что-то выцыганить или заполучить
почти даром, — ведь Гундар ни на миг не сомневался, что Ж ел­
вак явился ради какой-то выгоды. Иначе просто не могло быть,
И лицо Гундара оставалось равнодушным.
— Ты мне не веришь, — обиделся старик.
Гундар потребовал доказательств.
Старик ловко ухватил и сожрал кусок розовой пастилы и по­
требовал гарантии, что получит пять тысяч — Сэму он дал
три, — если все дело завершится благополучно.
Гундар начал нервничать, почувствовав какое-то доверие к
словам Ж елвака, но у него не было ни пяти, ни трех, ни двух
тысяч, всего лишь сотни две оборотного капитала и массивный
золотой перстень с монограммой. Перстень этот за бутерброд
уступили бывшие друж ки из колонии малолетних, которые ста­
щили перстень с пальца у одного старика. Сначала Гундар ду­
230

мал его переплавить, потом решил, что он ему и самому подой­
дет. Л ю дей с такими перстнями не больно-то много. Если дове­
дется сидеть с одним из них за столом, тут уж точняк — как
ни сиди, что ни делай, а перстень сам себя выказывает, понево­
ле на него смотрят, как на резного апостола на носу старинного
корабля, молено потолковать, какой вес, фасон, где делал, вооб­
ще про цены на золото...
Ж елвак для начала потребовал перстень — Гундар грубо по­
слал его в одно место, так как вежливо посылать могут только
профессиональные дипломаты.
Хотя так и не смогли договориться о гарантиях, прок от раз­
говора все же был: Гундар поверил, что Ж елвак приходил не
просто потрепаться, а Ж елвак убедился, что Гундар готов уча­
ствовать в авантюре. Особенно после того, когда старик немнож­
ко раскрыл карты и рассказал, кто такой был Сэм и какое зна­
чение в его жизни имела Маргита.
Тут появилась К атя — хорошенькая, но ужасно стервозная
баба, которую боялись все обитатели дома. Только у себя она
была тихая и проворная, как мышка, потому что Гундар за ма­
лейшее неповиновение награж дал ее звучной оплеухой.
...Маргиту купили на старомодный прием. Кто же нынче зна­
комится, посылая письма! Писавший признавался, что следовал
за нею, чтобы разузнать адрес, хотя и понимал, что это непри­
лично, но иного выхода у него не было. Он предлагал Маргите
встретиться у театра драмы. Это заинтересовало ее, но на сви­
дание она все ж е не пошла, так как опять приехал кто-то, кто
интересовался самочувствием Сэма, и повел ее в ночной бар.
Там, между прочим, была новая программа ревю. Только не­
много неловко было, когда, принимаясь за шампиньоны, подан­
ные в миниатюрных кастрю льках из нержавеющей стали, она
представила парня, который сейчас, может быть, стоит на ветру
и все надеется, что она придет.
— Осторожная, зараза! Ничего у тебя не получится! — ши­
пел Ж елвак. — Будь у меня такие деньги, я бы тоже близко
никого не подпускал! Нет, ты для такого дела грубый, неотесан­
ный!
-^■ Похоже, что придется лсениться, — сказал Гундар, все еще
не утративший самоуверенности. — Приду домой и отдам цветы
Катюхе. Вот глаза вылупит!
Следующее письмо было короткое и мужественное, но в нем
чувствовалась горечь. Он извинялся, что беспокоит еще раз, но
больше этого не б уде г. И если ей не помешает что-нибудь ис­
ключительно важное, то он хотел бы все-таки встретиться в
субботу.
Гундар пришел без цветов, но маленький букетик все ж е ку­
пил, когда они проходили мимо цветочных рядов. Еще не ре­
шив, как держаться с Маргитой, он чувствовал себя смущенно,
и серые глаза его лучились детской простотой. И вообще, конеч­
но, он выглядел очень простовато, хотя и старался быть га­
лантным кавалером, но Маргита, прошедшая светскую школу с
231

Сэмом, сразу уловила, что парень вырос в семье, где все едят
ложкой, что «спасибо» и «пожалуйста» ему внушили только в
армии и сейчас эти слова в его речи казались лишними. Но
парень очень старался, и это понравилось женщине. Кроме того,
одна без Сэма она чувствовала себя неуверенно, понимая, что
никому не нужна. Когда Маргита заметила перстень, Гундар
смущенно пояснил: «На ювелирной фабрике работаю...» — и
Маргита подумала, что свое дело он явно знает. На ювелирной
фабрике он, конечно, не работал, но на другой же день побе­
ж ал туда устраиваться жестянщ иком второго разряда, и Марги­
та не могла поймать его на мелкой лжи.
Гундар решил вести себя очень скромно, так как материально
независимые женщины любят диктовать свою волю. Провожая
ее домой, он признался, что впервые увидел Маргиту в трол­
лейбусе, что она ему страшно понравилась, но он так растерял­
ся, что не смог слова вымолвить. А она вылезла и затерялась
в толпе. Когда он опомнился, было уже поздно. Но спустя неде­
лю счастье вновь улыбнулось ему — он опять увидел Маргиту.
Не сообразив, что можно сказать женщине ни с того ни с сего,
он следовал за ней до самого дома.
А потом они стали встречаться каждый день: обычно Гундар
поджидал ее у ворот фабрики, и сослуживцы открыто восхища­
лись рослым парнем, который, не стесняясь, целовал ее прямо
на улице и на ходу обнимал за плечи.
Несмотря на то что Маргита узнала, что Гундар больше года
провел в колонии для малолетних, а Катя собиралась устроить
скандал из-за уведенного мужа, хотя и неофициального, два
месяца до и после свадьбы были самыми счастливыми в жизни
Маргиты. Рядом с нею был тактичный, бескорыстно любящий
человек. Ей даж е было стыдно, что она не может во всей полно­
те ответить на его чувства. После официальной регистрации в
загсе даж е мать частично простила ей грехи молодости.
— Ну, хоть машин у-то она тебе пообещала подарить? «Жигу­
ли»? — спросил Ж елвак.
— Пока ничего не говорит.
— Ох, тертая!
Гарантии Гундара Ж елвака не особенно удовлетворяли, но ба­
рыш он все-таки с этого дела имел. Во-первых, за свою запущен­
ную комнату, которая отошла Кате, Ж елвак взял аккуратнень­
кую квартирку Гундара, во-вторых, распродав картины и про­
чие почти антикварные вещицы, Гундар наскреб полторы ты­
сячи.
Чтобы побудить Маргиту вытащить кошель с большими день­
гами, Гундар принялся отговаривать ее от устройства шикарной
свадьбы, как будто она вы раж ала подобное желание. Маргита
согласилась, а он, дурень, истолковал это как послушание мо­
лодой жены. Д аж е свадебное платье было перешито из какогого старого наряда, а он все еще верил в закрытое богатство,
полагая, что такими вот маневрами отводятся всякие подозре­
ния о его существовании. В запасе у него еще был ход, который
232

должен был сработать стопроцентно. Сначала, конечно, это даст
только сотни, но мешок уже будет развязан, а там добраться
до основного содержимого нехитрое искусство.
Вскоре после того, как Маргита забеременела, Гундар вернул­
ся домой немного озабоченный. На работе у него предлагают
две путевки в туристскую поездку вокруг Европы. Ж алко, де­
нег нет, а то потом жди второй раз такого случая. Пока малыш
родится, пока подрастет... На другой день вернулся с работы
улыбающийся, с целой кучей десятирублевок: продал свой пер­
стень.
— Всего, дорогая, четырехсот не хватает, подумай, где бы
мы могли наскрести!
Маргита съездила к матери, но вернулась ни с чем: то ли у
матери действительно не было, то ли та полагала, что деньги,
вложенные в столь легкомысленное дело, как поездка, назад
легко не получишь.
И тут Гундар стал смутно догадываться, что его бессовестно
надули.
Он кинулся к Ж елваку — тот клялся-божился, что не соврал,
что надо еще подождать. Но Гундар ждать больше не хотел.
Придя домой, он провел дознание, во время которого бил Мар­
гиту с тем безжалостно-садистским наслаждением, которое свой­
ственно только трусливым людям, когда они мстят за свои не­
удачи. После полуночи он уже знал биографию Маргиты до по­
следних подробностей. И понял, что денег нет ни у нее, ни
у Сэма.
Тем временем Сэм был вновь переведен в тюрьму, в следст­
венную камеру. В прокуратуре получили анонимное письмо. В хо­
де проверки приведенных в нем фактов нити привели к несколь­
ким уголовным делам, в которых Сэм фигурировал и как обви­
няемый, и как свидетель. Но человек, который в комнате Ж ел­
вака сказал: «Я этого не прощу! Ты меня еще узнаешь!» —
большого удовлетворения не получил. Ввиду плохого состояния
здоровья^ Сэму оставили ту же самую меру наказания, только
из-за применения соответствующей статьи он лишился права н а
досрочное освобождение.
Новый приговор Сэм воспринял с полным равнодушием, ха­
рактерным для людей психически неполноценных...

ЯНВАРЬ
Взгляды обоих мужчин устремились на вошедшую в кухню
женщину, а та, будто не замечая этого, подошла к плите, на
которой в алюминиевом котелке бурлила снежная вода, бросила
туда горсть чаю и отставила в сторонку, чтобы чай настаивался,
но не кипел.
— За дровами надо сходить, — сказал молодой и толкнул
пистолет по столу в сторону старшего. Поднялся. Распрямив­
шись во весь рост, он почти доставал до матицы, за которую
233

были заткнуты пучки разных трав. То ли во время переезда за­
были о них, то ли в пору цветения набрали свежих и не хотели
на новое место везти старые. Теперь стебли уже пересохли, и от
малейшего прикосновения к ним сыпалась пыль.
— Да пока еще хватает, — скучающе сказал старший.
— Лучше сейчас сходить, чем потом впотьмах.
— Тогда не стой, иди.
На дворе уже смеркалось, лес подступил ближе, тяжелый и
зловещий. Где-то далеко залаяла собака, но тут же смолкла —
холодно, наверно.
Старший смотрел через потемневшее окошко, как молодой
бредет через двор к дровяному сараю.
«Значит, бутылка у него там спрятана, — подумал он. — То,
что сейчас пьет, беда небольшая, пол-литра такому буйволу
ерунда, пару часов поспит ночью, и все, но вот когда ухватит
свою долю, тут за ним надо будет приглядывать, держать в
узде. А как это сделать? Будем надеяться, что второй поллитры у него с собой нет. Нет, это уж точно нету». — Зная сла­
бость парня, он, перед тем как вылезти из поезда, незаметно
ощупал того, как это делают карманники с будущей жертвой.
Женщина заняла место парня в конце стола, накрыла его по­
лотенцем и стала резать хлеб. Почувствовав пристальный взгляд,
она на минуту оторвалась от своего дела и сказала:
— Если очень хотите, я сварю сардельки.
— В другой раз. Когда поедем на пикник.
Она заставила себя улыбнуться. В сарае трещали разбиваемые
доски от стойла. Сгорая, они наполняли потом комнату резким
запахом навоза.
«Опять у нее глаза красные... Все-таки он паскуда еще боль­
ше, чем я думал... Ну а что плакать, если любви уже нет?» —
думал человек, чувствуя самую настоящую ревность, хотя ни­
когда бы в этом себе не признался: ведь он лишь теоретически
допускал, что подобное чувство может существовать.
А на самом деле он завидовал усатому парню еще с первого
раза, когда увидел эту женщину.
Было это в зале суда. Ж енщина героически лгала, сама рис­
куя свободой, лишь бы спасти парня от тюрьмы — он был за­
мешан в спекулятивных махинациях.
Уже тогда в главаре, который сидел сейчас в кухне покину­
того дома, привалившись спиной к шкафу, проснулась зависть.
Вот человек, у которого есть настоящий друг, а у него такого
никогда не было. Даж е матери не было.
Он уже давно верил в свое предопределение и ничего больше
о” жизни не ждал, как не ждет неоднократно отталкиваемый
человек. Главную вину за свою незадавшуюся жизнь он готов
был принять на себя, но часть-то все-таки приходилась на
других.
Его преследовало чувство неполноценности, которое характер­
но для всех, кто долго пробыл в заключении. Работу им не да­
ют, потому что не прописаны, а в общежитие не берут никого,
234

кто не работает на этом предприятии. Понять можно и комен­
данта общежития, который, молитвенно сложив руки, заклинает
своего кадровика:
— Не берите вы этого каторжника! Найдите какой-нибудь
предлог, чтобы отказать! Вспомните, был у нас уже один та­
кой... Спер восемь одеял и сбежал, а потом порядочным людям
нечем было одеваться, пока я новые не получил.
Кадровик вспоминает и этого, и еще того, который на работуто приходил всего три или четыре раза, зато сразу же надо бы­
ло писать длинную характеристику для суда, потому что он уже
опять успел набедокурить. И почему именно ему надо риско­
вать, если за углом есть другой завод и там тоже требуются
рабочие?
Так после освобождения его наказали еще раз. Отвержением.
Одиночеством. Но человек стадное животное, он ищет себе ста­
до. И находит. Находит место среди таких же обоснованно или
необоснованно отвергнутых. Нет, дружбы там не бывает, эти лю­
ди не созданы для дружбы, но он приобретает власть над ними
и упивается их подчинением.
Освободившись в следующий раз, он вновь искал пути в боль­
шой мир, только их было найти еще труднее. И тогда он стал
думать, что и большой мир такой же мусорный ящ ик, где друг
на друга целый день скалят зубы и все шныряют, как прожор­
ливые чайки, воюя из-за жалкого куска хлеба и гнилой салаки.
И нечего удивляться, что он видел мир иным, чем он был в
действительности, — из тюремного окна широкой панорамы не
увидишь.
В заключении он много читал и, читая, прожил десятки ж из­
ней, но жизни эти были для него нереальными, выдуманными,
схожими со снами. О жизни он слышал главным образом от
своих сотоварищей по злоключениям, но это были не очень на­
дежные слова, потому что им, хочешь не хочешь, приходилось
говорить о жестокости, недоверии и предательстве.
— К ак вы думаете, сколько это может протянуться? К асса­
ционную жалобу я уже написал! — растерянно стал как-то
спрашивать его в карантинной камере красивый парень Варпа,
который только что чуть не заработал карцер, так как не хотел
в тюремной бане остричь свои пышные волосы. Ж ертва обстоя­
тельств и поспешного следствия, он был слишком хорошо одет
для тюремной жизни, поэтому его соседи по камере начали
его потихоньку раздевать, обкрадывать, выманивать или выпра­
шивать, кто на что был горазд, — шарф, перчатки и всякие
мелочи, что были в карманах. Когда позднее парня угрозами
хотели заставить поменять кожаную куртку на линялую синте­
тическую тряпку, человеку, который сидел сейчас в заброшен­
ном сельском доме, стало его ж аль, хотя жалость вообще-то ему
была несвойственна и раньше он никогда ей не поддавался. Но
Варпа выглядел слишком беззащитным, точно спустился к кан­
нибалам с другой, благородной планеты.
— Брысь! — послышался окрик — и крысы тут же разбеж а­
235

лись по углам и оттуда, посверкивая глазами, стали глядеть, что
будет дальше.
Но этот его поступок нельзя было подать как проявление ж а­
лости, иначе он будет истолкован лишь как признак слабости,
поэтому пришлось кожаную куртку надеть на себя. Дня через
три Варпа ее получил обратно, но в этом маневре мародеры
усмотрели уже высшую политику, недоступную их уму, и посе­
му обходили парня стороной.
Только после нескольких месяцев, проведенных в колонии,
парень смог оценить эту и позднее оказанную ему помощь и по­
пытался выразить благодарность.
— Я уже домой собираюсь, — робко сказал Варпа, сознавая,
что как-то неловко говорить о возвращении домой, когда собе­
седнику суждено провести здесь еще десять лет. — Когда осво­
бодитесь, приходите в гости, может быть, я смогу быть вам по­
лезен. Вот, — и он протянул бумажку, — адрес и номер теле­
фона.
— Да ладно, — усмехнулся человек. — У вас свои друзья, у
меня свои.
Но парень чуть не силой воткнул ему бумажку в карман
ватника, и человек пронес ее через годы как курьез, как экзо­
тический сувенир, вся ценность которого лишь в необычности
и связанном с ним воспоминании.
И все же после освобождения, когда он находился в неопре­
деленном состоянии, без работы и без постоянного места ж и­
тельства, когда его постепенно опять толкали в сторону колонии,
он позвонил Варпе.
Правда, побуждением к звонку явилась другая причина: в
квартиру Веселой Машки, где он временно обретался, вдруг
провели телефон. Неделю назад во дворе видели людей, которые
крепили по стенам какие-то провода, а однажды утром они за­
явились в квартиру и поставили телефонный аппарат, который
выглядел далее чересчур роскошно в большой комнате, хотя и
был поставлен прямо на грязный пол — на покрытый коричне­
вой нитроэмалевой краской дубовый паркет.
— Я же давно когда-то заявление подавала, — вспомнила
Машка. — Весь дом писал, ну и я написала. Что я, хуже?
Так как все счета по квартплате и коммунальным услугам
оплачивала ответственная съемщица, ее мать-пенсионерка, ж и в­
ш ая совсем в другом месте, то вполне возможно, что она за­
платила и за установку, и за аппарат.
— У моего батьки был телефон, — сказал Машкин муж Федя
Тайный. — Только на работе.
Он приставил к стене маленький столик, поместил на него
светло-желтый вэфовский аппарат, приложил трубку к уху, про­
верил, попискивает ли там, и стал искать по карманам номер,
который ему дал кто-то, кто интересовался запасными частями
для машины, но так и не нашел. Потом стал шуровать по кар­
манам плаща и в выдвижном ящ ике большого стола, одновремен­
но понося Машку и пытаясь свалить пропажу на нее.
236

Машка тоже захотела позвонить, но было некому. Тогда она
взглянула в «Киноэкран» и набрала номер кассы кинотеатра
«21 июля», который находился в пяти минутах ходьбы: можно
ли достать сегодня на вечер билеты? На предпоследний сеанс
еще были, и она погнала Федю, чтобы он взял два билета, по­
тому что гость, или неизвестно как его лучше назвать, идти
отказался: его что-то в сон клонит, так что он лучше ляжет.
Когда хозяева ушли, гость залез под рваное одеяло, пошур­
шал газетой и попытался уснуть, только не смог.
Деньги, заработанные в колонии, подходили к концу. Вчера
он обошел последние строительные организации — только у них
одних есть общежития, так как из-за нехватки рабочих рук, а
это там было всегда, приходится набирать кадры, которые сами
же потом именуют «лодырями», со всего света. На эти органи­
зации он и рассчитывал, когда освобождался, и вот оказалось,
что напрасно. Как только там полистают трудовую книж ку, так
сразу лицо делается строгим и голос суровым. И если работу
еще какую-то скрепя сердце предлагают, то уж в общежитии
твердо отказывают. Что делать? Искать в провинции? Идти к
прокурору: «Вот он я, делайте, что хотите!» Надо было скорее
решать, сколько можно сидеть на шее у Машки с Федей. А
как только кончатся деньги, на поиски работы придется мах­
нуть рукой и ехать в Литву к своим друж кам. А там уж все
дело в везении, сколько ему останется быть на свободе. Ж алко,
что из-за отсутствия прописки нельзя паспорт получить, с ним
можно дольше кантоваться.
Как ни парадоксально это звучит, но свобода его не очень-то
влекла. Столько лет он к ней стремился, как к спасению и из­
бавлению от всех бед, но речь в этом случае шла скорее о бо­
жестве, которому молятся, чем о реальности. Он так много лет
сознательной жизни провел в заключении, что фактически срос­
ся больше с колонией, чем с внешним миром.
Во второй жизни, на воле, ему приходилось всему учиться
заново, поскольку здесь ничего, кроме профессии, не годилось.
Отталкиваемый в сторону, он все глубже уходил в себя, еще
пытался войти в какую-то колею, но попытки эти были безус­
пешными. Незаметно для себя он стал ненавидеть всех членов
общества, обвиняя их в своих несчастьях и утверждаясь в своем
комплексе неполноценности.
И лишь там, где собирались ему подобные, его встречали с
распростертыми объятиями, там он из преследуемого неудачника
становился авторитетом и звездой первой величины. Но там не­
льзя заводить разговоры о честном труде и нравственной жизни.
Разумеется, многим и там эти мысли приходят в голову, но они
соблюдают приличия и никогда не высказывают их вслух. Свое
воровское бессилие и страх перед наказанием они объясняют
отсутствием подходящего случая, разговаривают на жаргоне и
Демонстрируют дурацкий форс перед милицией, которая наведы­
вается в места их сборищ.
И все же время от времени кого-то приходилось оплакивать*
237'

Чаще всего карманников, чье пребывание на свободе самое ко­
роткое, короче, чем взломщиков квартир и магазинов. Послед­
ние попадаются главным образом из-за сулящих златые горы
скупщиков краденого или наводчиков, которые сами ничем не
рискуют, поэтому разнюхивают кое-как, зато долго рассказыва­
ют, как много и легко можно будет там добыть...
Человек в квартире Машки Веселой прошлепал к телефону, но
все еще не мог решиться позвонить Варпе. Он уже готов был
услышать: «Здесь больше не живет», «Простите, но я вас не
помню!»
В трубке детский голосок сообщил, что папы сегодня вечером
не будет, пусть позвонят завтра утром.
Детский голос всегда вызывает доверие и ощущение семейно­
сти. Охватило странное, давно забытое чувство.
«Я у него ничего просить не стану, просто скаж у несколько
слов по телефону, и все. Да и интересно узнать, как он живет.
Он же никогда не был нашим, в колонию угодил сдуру, по не­
доразумению — есть такие, несколько лет отсидят, а так ни­
когда нашими и не станут, выйдут за ворота, и ты уже точно
знаешь, что сюда они уже не вернутся. А есть и такие, которые
колонии в глаза не видали, а встретишься, поговоришь — свой.
И никакого сомнения нет, что он в этих отдаленных местах
еще побывает, и не раз».
Варпа женился, обзавелся детьми и был доволен жизнью. Он,
разумеется, и слышать не хотел о разговоре лишь по телефону,
завтра он на несколько дней уезжает в командировку, так что
лучше всего встретиться сегодня же. Ж ена достала хорошей
свининки, на всю квартиру пахнет отбивными, так что приез­
жай. Но обедать им пришлось вдвоем — супруге куда-то спешно
надо было ехать. Судя по тому, что у жены, когда она здорова­
лась, взгляд был не очень любопытствующий, он понял — био­
графия его здесь неизвестна, пожалуй, она даже не ведает, где
они с ее мужем встречались. Те, кто знает, откуда он явился,
смотрят пытливо, но осторожно, как на интересного, невиданно­
го зверя, который в любой момент может ударить когтистой
лапой и оставить на лице медленно заживающ ие царапины.
— Ж иву нормально... После экскурсии по стройкам за про­
волокой закончил два оставшихся курса института, — вспоми­
нал с улыбкой Варпа. — Вечернее отделение. Работаем с женой
проектировщиками, дослужился до старшего инженера... Влезали
в долги, чтобы обзавестись всем необходимым, теперь расплати­
лись, через год-другой, наверно, сможем машину купить... Если
только решим, что она нам необходима... Мы ведь не охотники
копить, тогда и жить не стоит, если каж дую копейку высчиты­
вать... Да, кстати, как у тебя с деньгами?
— Ничего, обхожусь.
—■Если надо будет, не стесняйся...
— Я тут сижу на шее у старых знакомых... Хоть и говорят,
что могу жить сколько надо, и от денег отказываются, но не­
удобно как-то.
238

— Погоди! — Варпа вышел в коридор к телефону и долго на­
званивал, отыскивая какую-то женщину, но все неудачно.
— Думаю, что уладим, — сказал он, вернувшись. — Позво­
ни, когда я приеду.
Вдохновленный благородной миссией, Варпа энергично взял­
ся устраивать жизнь старого знакомого. То, чего не могли дать
долгие хождения по стройконторам и унижения в отделах кад­
ров, сделали два телефонных звонка и занимаемая должность.
Вопрос с работой был решен успешно, отверженный стал грузчиком-экспедитором и даж е послан был за счет организации на
курсы водителей, чтобы после окончания их получить повыше­
ние. А вот с жильем было потруднее — действительно свобод­
ных мест в общежитии не было. Прописку еще можно провер­
нуть, а жилье никак. И Варпа стал уговаривать свою тетку,
чтобы та сдала меньшую из своих двух комнат.
— У вас там столько старых и хороших вещей... Теперь они
большие деньги стоят... Будет муж чина в доме, все ж е надеж­
нее...
Уговаривая, Варпа вдруг сообразил, что он ничего про этого
человека не знает, кроме того, что тот чуть ли не всю жизнь
провел по тюрьмам. Тогда он ему почему-то помог, но, может
быть, он и сам выкарабкался бы. Устройством на работу Варпа
уже с лихвой с ним расплатился. А не вводит ли он его в соб­
лазн?
Но тетка уже согласно кивнула, и отступать было некуда.
♦Нет, он ничего не тронет, если я скаж у, что я единственный
наследник. Это все равно что меня самого обокрасть».
И все же по-настоящему Варпа успокоился, лишь когда уви­
дел, как текла жизнь этого квартиранта в последующие месяцы.
Но в поспешности действий упрекал себя по-прежнему. Основа­
ний для этого было предостаточно — на улице изредка он встре­
чал кого-нибудь из бывших сотоварищей по колонии, наруж ­
ность и одежда которых показывали, что они совершенно опусти­
лись. Он делал вид, что не замечает их не потому, что было
жалко дать рубль-другой, а потому, что те, окончательно об­
наглев, таскались бы за ним, чтобы заполучить еще. Могли да­
же фамильярно и громко, так, что оглядывались бы прохожие,
называть должность и фамилию, чтобы поскорее добиться ж ела­
емого. Некоторым, кто был ему когда-то симпатичен, он пытался
помочь, только помощь эта оборачивалась против него самого.
У большинства тех, кто попал в заключение случайно, судьба
сложилась почти так же, как и у него. Вернувшись, они поста­
рались вычеркнуть и забыть потерянные годы, работали, учи­
лись и, видимо, именно из-за сопротивления, которое им оказы­
вали вначале, позднее заняли более высокие и лучше оплачивае­
мые должности, чем другие.
Человек, которому Варпа теперь старался помочь, не шел в
сравнение с серой массой, этот был из элиты, такие должны
иметь определенные моральные качества, чтобы среди се^ой
массы выжить. И физическую силу, но эта уже играет второ­
239

степенную роль, потому что спать должен как сильный, так и
слабый, а вот во сне-то с ним и могут посчитаться. Отличала
его известная яркость ума, благодаря которой он разительно вы­
делялся на общем фоне колонии.
Среди нормальных людей его высокомерно-презрительное по­
ведение исчезало, так как это была лишь отработанная поза,
' создающая дистанцию между собой и прочими. Но вот обстоя­
тельства изменились, человек этот пытается полностью перейти
в другое общество, приспособиться к нему, а Варпе стало все
больше казаться, что он переоценил этого человека. Возникло да­
же какое-то чувство разочарования, так как поддержка его ис­
ходила главным образом из эмоций, а не из подлинного ана­
лиза сущности человека. Эмоции вначале всплеснулись, как
костер от брошенной в него сухой хвои, и тут ж е опали пеплом.
Да, конечно, переоценил. Человек, которого он устраивал в но­
вой жизни, не выказывал ни малейшего стремления к знаниям,
ни ж елания занять место получше, что Варпа считал необходи­
мыми признаками характера. Он видел у постояльца только од­
ну потрепанную общую тетрадь с лекциями, записанными на
шоферских курсах, хотя за стеной у хозяйки пылилась огромная
библиотека, где можно было найти все, что душе угодно. Но
жилец предпочитал торчать целый вечер у телевизора, смотреть
дурацкие и ненужные программы или валяться на диване, ку­
рить и глядеть в потолок, чем читать Голсуорси или Бальзака.
Все пепельницы в его комнате были полны окурками, казалось,
даже ш тукатурка пропиталась никотиновым дымом. Так как
друзей у него не было, раз или два в неделю он заглядывал
к своему благодетелю, но уже в четвертый или пятый при­
ход, когда тема воспоминаний была исчерпана, им не о чем
было говорить — ведь чтобы разговаривать, нуж на хоть какаято общность интересов. Они уже томились друг с другом.
Наконец ж ена Варпы не выдерж ала:
— Вы меня простите, но он вам, наверное, никогда сам не
скажет...
Хозяин еще не вернулся с работы. Гость молча встал и вы­
шел. Снаружи его поджидал большой, торопливый и равнодуш­
ный город, который придуман, чтобы отчуждать людей. Как он
не мог сообразить, что в рай попадают только по особым про­
пускам?
В кармане у него было два письма. Он откликнулся на объяв­
ление в «Рекламном приложении». В первой квартире ему от­
крыл парень лет семнадцати, который понимающе ухмыльнул­
ся. Дальше можно было не идти. По второму адресу его встре­
тила симпатичная женщина. Они пили чай с печеньем, долго го­
ворили о жизни, но женщина все время пыталась повернуть
разговор так, чтобы выяснить, не страдает ли он запоями и не
было ли у него в роду наследственных болезней. Она хотела
иметь здорового ребенка, и чтобы этот ребеночек развивался
240

гармонично. Во имя него она готова терпеть неудобства, которые
доставляет в квартире чужой мужчина.
Приходили и другие письма, но он их даже не вскрывал, так
как в это время уже увидел ту, которая готова была всем по­
жертвовать ради своего мужа. Иную он уже для себя не хотел.,.
— Сколько нам на каждого придется? — деловито спросила
женщина, продолжая резать хлеб и раскладывать на расстелен­
ное полотенце. Казалось, ее сейчас интересует только качество
бутербродов и размер предполагаемой суммы, хотя в действи­
тельности вопрос был лишь обманным движением, как в боксе,
чтобы отвлечь внимание противника. Но противник на сей раз
представлялся ей необычайно сильным, и она опасалась, что
он может даж е по лицу прочитать ее намерения.
— Не знаю... Много... Я об этом не думал... — Эта делови­
тость его неприятно поразила.
— Но сколько?
— Право, не знаю.
Женщина молча стала раскладывать на ломтики хлеба сыр
и нарезанные яйца, потом вновь спросила:
— Для него тоже сделать? — И кивнула на дверь в комнату.
— Обойдется, не помрет, — зло ответил человек.
К этому времени инженер Гвидо Лиекнис уже понял, что ино­
го выхода нет, — остается начертить детальный план второго
этаж а фабрики ювелирных изделий с сигнализационным устрой­
ством центрального сейфа. Он еще не совсем сдался, но сидеть
сложа рукибыло бы неразумно. Зачем преждевременно вызывать
огонь на себя?
Карандаш легко и привычно бегал по гладкой почтовой бума­
ге. По обе стороны коридора начали выстраиваться кабинеты,
производственные и подсобные помещения.
Работа шла хорошо, заминка произошла лишь тогда, когда
инженер вспомнил об одном охраннике, который по ночам де­
журит у двери и просматривает весь коридор в длину. Сколько
Лиекнис помнит, всегда дежурит один и тот же — уже пожилой,
с простоватым лицом, вечно или порезанный во время бритья,
или с оставленными пучками рыже-седых волос. Мундир всегда
измят и запачкан, только галуны на погонах сверкают. По го­
сударственным праздникам прицепляет медальки, и те не очень
броские, как и вся его внешность. Вечно жует бутерброды с
килькой, а поев, идет к автомату с газированной водой. Хотя
стакан моет старательно, запах кильки остается, и каж дый раз,
когда пьешь после него, с души воротит, чуть стакан не грох­
нешь. Потом старикан обзавелся алюминиевой кружкой и пил
газировку из нее. Пост этот ему назначили, надо думать, из ж а­
лости, чтобы мог дотянуть до пенсии.
И вот получается, что из-за этого несуразного человека взлом­
щикам невозможно пересечь коридор незамеченными.
— Придется дать ему по затылку, если я ничего лучше не
16

Приложение к ж-лу «Сельская молодежь», т. 5

241

смогу придумать, — криво усмехнулся Гвидо Лиекнис, продол­
ж ая вычерчивать помещения. Проблему прохода через коридор
он оставил на потом...

Четыре проведенные с Гундаром месяца не могли пройти бес­
следно. Маргита даж е и мысли не допускала, что на самом деле
ее не любили, а любовь эту разыгрывали, как в театре. Перед
тем как идти в загс, она хотела откровенно рассказать все о
своих отношениях с Сэмом, но Гундар не дал ей говорить, ска­
зав, что прошлое его не интересует, что лучше его не знать и
не ворошить. Маргита приписала это благородству Гундара и с
готовностью согласилась, так как, говоря о Сэме, ей пришлось
бы пользоваться словом «любовь».
Но вот Гундар услышал о Сэме от других, и наверняка со вся­
кими гнусными добавлениями. Чтобы искупить свою вину, она
старалась быть внимательной и послушной и не предъявляла
никаких прав. Гундар мог всю ночь где-то гулять, но она была
благодарна, что он вообще утром приходит домой. Гундар не
давал ни рубля на хозяйство, но она была благодарна, что он
приходит и садится за стол. И только когда он потребовал, что­
бы она сделала аборт, она пыталась воспротивиться, но он тут
же сломил этот протест.
Т акая жизнь Гундара в общем-то устраивала, и он готов был
ее продолжать, пока не подвернется вариант получше.
Если он сразу не выбросил Маргиту на улицу, то только по­
тому, что она была тогда в положении и это вызвало бы боль­
шие осложнения: еще, того гляди, родила бы, и тогда его, Гун­
дара, стали бы донимать исполнительными листами за неупла­
ту алиментов, пришлось бы судиться из-за жилплощ ади и всякое
такое. И не пожалел, потому что его кормили, как быка, в по­
стели с нею было тепло, а если Маргита пыталась в чем-то воз­
раж ать, он тут же обзывал ее содержанкой, шлюхой и послед­
ней дешевкой, а иногда мог и врезать хорошенько, но чтобы
синяков не оставалось.
Мечта заполучить большой куш развеялась — ж алко, конечно,
но поскольку он не отличался широким полетом мысли и по­
требности его не выходили за рамки хорошей гульбы, то он
смирился. Иной раз во хмелю даж е пытался себя убедить, что
он в выигрыше, так как вся зарплата остается себе, а будь у
Маргиты большой кошель с деньгами, она бы заставила его пля­
сать под свою дудку, а этого ему совсем не хотелось.
К ак только кончился условленный срок, Гундар отправился
к Ж елваку за своими деньгами. Он аккуратно выписал на бу­
м ажке, что ему полагается получить: деньги за проданные кар­
тины, компенсацию за утраченную мастерскую и потери на об­
мене квартиры — сто пятьдесят рублей за квадратный метр.
Если все пойдет нормально, Ж елваку придется выложить четыре
242

тысячи. Глядя на эту сумму, Гундар чувствовал, как тепло ста­
новится на душе, — таких денег у него еще не было, и он даже
не надеялся, что будут. Разумеется, Ж елвака придется прижать,
но на стороне Гундара было физическое и моральное превосход­
ство. Если не получится, достанет из карм ана нож и начнет по­
трошить Ж елваков диван и подушки: авось там что-нибудь най­
дется. А не там, так еще где-нибудь, потому что Ж елвак деньги
в сберкассе не держит.
Поднимаясь по лестнице, Гундар встретил соседку, они учтиво
обменялись приветствиями и продолжали каж ды й свой путь, но
ему 1показалось, что на лице женщины что-то мелькнуло.
Причину он понял позднее, когда подошел к двери* — квар­
тира Ж елвака была опечатана. От косяка на дверь налеплены
две полоски бумаги с печатью.
Он еще не мог понять, то ли Ж елвак умер, то ли арестован,
но бумажки сказали ему главное — все потеряно. Опомнившись,
он принялся колотить в соседние квартиры, но никто не мог
ничего связно рассказать, так как произошло это тогда, когда
все были на работе. Наконец отыскалась тетуш ка из дома, вы­
ходящего на улицу, к которой врач из «Скорой помощи» заходил
звонить, чтобы выслали машину за трупом и отвезли его в морг.
Старушка оказалась словоохотливой. Она даже вспомнила, ко­
гда Ж елвак умер, как он в рубашке, черной, будто земля, упал
на пороге своей квартиры и неизвестно, сколько там пролежал.
Когда приехала «скорая», оказалось, уже преставился.
Произошло это недели три назад, и теперь Ж елвак спал
в сырой земле.
Гундар слушал, скрипел зубами и вначале думал, что его
намеренно дразнят.
— Когда увезли покойника, приехала дезинфекция и так все
там опрыскала, что кошки два дня не могли на лестницу
выходить. Домоуправление описало имущество, потом появились
какие-то наследники и под железом перед плитой нашли ка­
кие-то деньги...
Гундар охнул и кинулся бежать — больше ему здесь де­
лать было нечего.
— Ух как я набью морду этой стерве! Ух как я ее отвожу!..
Сослуживицы Маргиты были люди тактичные и не считали
вправе вмешиваться в чужую семейную жизнь. Только началь­
ница как-то, когда Маргиты не было, озабоченно сказала:
— Я бы на ее месте развелась.
— Чтобы этому прохвосту квартира досталась?
— И такого зверя можно любить!..
— Просто не знаю, как бы мы могли ей помочь. Не будем
больше об этом...
Беда налетает, как реактивный самолет, — быстро и бесшум­
но, звука не слышно, даже когда истребитель или бомбардиров­
щик уже над головой. И поэтому, как и летательные аппараты,
несчастья приходят целой эскадрильей.
Работу на стройке Гундар, конечно же, не считал ни испол­
243

нением житейских мечтаний, ни средством как-то материально
себя обеспечить. Только потому, что строительство подходило
к концу и деиьги там платили действительно хорошие, он еще
держался. По разработанному им для себя кодексу он считал,
что работать нужно, чтобы участковый не лез, а вот деньги за­
рабатывать следует совсем иными путями. И если Гундар не
пустился сразу в какую-нибудь спекуляцию, то лишь потому,
что не знал, за что ему взяться. Торговать по ночам водкой —
это мальчишество, да и компания у «мельника» давно смени­
лась и вряд ли достаточно одного звания ветерана, чтобы от­
теснить конкурентов.
И тут ему предложили место грузчика на пункте приема
стеклотары, сказав, что две десятки в день гарантированы. Он
поехал по указанному адресу. Угрюмая очередь с авоськами,
портфелями и мешками тащилась в подвал. За узким окошеч­
ком приемщика мелькал туда-сюда парень в рубашке «сафари»
и золотым крестиком на шее. Он выстраивал бутылки, пересчи­
тывал, щ елкал счетами, выдавал деньги, зубоскалил, огрызался,
а другой — в окошечке лишь мелькали его руки — хватал эти
бутылки, чтобы клиент не успел спохватиться, — и глядишь,
уже лишний гривенник скатывался в общую кассу приемщика,
которую вечером делили на всех.
Как раз начинался обеденный перерыв, очередь выгнали на
двор и закрыли дверь. Третий парень, такой квадратной формы,
что наверняка раньше занимался поднятием тяжестей, выстраи­
вавший штабеля полных корзин с бутылками, понимающе огля­
дел фигуру Гундара.
— Тебе хорошо, везде можешь кидать, подтягиваться не надо!
Он отер пот, так и струившийся по его лицу, хотя подстри­
жен был совсем коротко. Мокрая рубаха прилипала не только
под мышками, но и к спине.
— Тут уж вкалывать надо дай бог как, а не кантоваться,
зато две красненькие в депь ни один слесарюга на фабрике не
выколотит... Да еще зарплата идет...
Он был заинтересован заполучить себе сменщика, так как са­
мому ему обещали место заведующего на другом пункте.
Двое остальных упали на ящ ики от усталости, даже зубоскал
в «сафари», казалось, слова больше не мог вымолвить. Наконец
он пробормотал:
— Вообще-то ничего, вот только когда машину нагружать...
Ж арко, душно, пахнет как в отхожем месте плохой пив­
нушки.
«Да пошли вы с вашими красненькими, не собираюсь я уро­
доваться! — подумал Гундар, уходя. — Поищите другого приДУрка!*

С ностальгией, свойственной человеку, который, оторвавшись
от родины, вспоминает росистые луга детства, Гундар вспоминал
мастерскую в подвале, шлифовальный круг и разный хлам, ко­
торый тащили ему несчастные алкаши. Он понимал, что они
244

перлись через весь город не для того, чтобы встретиться с ним:
деньги на винцо им были нужны сразу, незамедлительно.

Места сборищ не изменились, его встретили восторженно. Ког­
да поставленное угощение было выпито, язы ки развязались, и
старые знакомые принялись излагать все как есть. Оказалось,
появился новый скупщик, который не только использовал все
введенные Гундаром приемы, но даж е ввел усовершенствования.
Это была та самая стервозная баба — Катя. Она ухитрилась
выйти замуж , но за м ужика, которого лупила сама, раскаты­
вала в его антикварной «Победе», которая дребезжит, как кон­
сервная банка, когда ее пустишь по булыжнику, строит из себя
даму в своей дешевой нейлоновой шубейке и покупает все, что
тянут ей алкаши. Даже те бабские мелочишки, от которых Гун­
дар, ничего в них не смысля, раньше отказывался. Нет, собутыльнички клялись, что не забыли Гундара, что все самое луч­
шее и ценное они будут доставлять ему, как и прежде, и он
не сомневался, что клятвы эти исходят от чистого сердца, но
в то же время знал, что исполнить свои обещания не смогут:
ведь ж аж да настолько же больше, насколько больше число ки­
лометров» разделяющих их.
— Проклятый Ж елвак и эта стерва Маргита!
Но ведь недаром сказано: кто ищет, тот находит. Нечаянно
он встретил товарища по колонии, у которого приобрел перстень.
Наружность того говорила, что он преуспевает, вот только лицо
от веселой жизни стало грязно-желтым. Вспоминая проведенное
в исправительном заведении время, они завернули в ближайшее
кафе, где приятель щедро расплатился с официанткой. Не ж елая
признаваться, что он выбитый из седла неудачник, Гундар рас­
сказал, что покупает, переделывает и потом вновь продает лю­
стры, и так насобачился, что может из ничего сделать что-то,
а дураки берут, с руками берут.
— Язык держать умеешь? — спросил приятель.
— Век свободы не видать!
— Тогда поехали!
Такси привезло их к дому на окраине, где во дворе стояло
несколько гаражей. Приятель ушел и скоро вернулся с ключами.
Гараж оказался довольно просторный. Протиснувшись мимо
грязной машины «Жигули», они попали в большое, но захлам ­
ленное пространство, часть которого занимали массивный стол,
грубо сколоченный верстак с тисками, полки со старыми авто­
мобильными деталями и стоящие у стены старые покрышки.
Под столом лежало что-то прикрытое замасленными тряпками.
Когда их сняли, появилась чудесная позолоченная бронзовая
люстра прошлого века и примерно той же эпохи пятисвечники,
покрытые воском.
— Можешь получить, только с условием, чтобы в Риге это
не толкать.
— Темное?
— Нет, валялось, подобрал.
— Люстру ремонтировать надо.
245

— Ты мне мозги не пудри, говори, сколько даешь!
— Да сразу трудно сказать.
— Две!
У Гундара заколотилось сердце — с первого взгляда видно,
что стоит это вдвое дороже. Но дома у него были только деньги
за удачно проданный перстень — немножко больше тысячи, а
начать торговаться, приятель еще может обидеться и прекратит
разговор.
— Цена нормальная, только все сразу не могу взять. Я тут
неделю назад вложил деньги в одно дело, надо подождать, когда
навар вернется.
— Сколько можешь сейчас выложить?
— Косую. Вторую через неделю-две.
— Н-ну... Я один не могу решить.
Приятель опять ушел и вернулся с мужчиной лет пятидесяти.
Видик у него был не очень ухоженный, с утра не бритый, но
обращался он к Гундару исключительно на «вы» и все время
вставлял всякие словечки вроде: «как вам известно», «сами по­
нимаете», «ситуация», «конкретно» и «решающе»...
Потом люстру разобрали и вместе с канделябрами положили
в багажник, чтобы отвезти на квартиру Маргиты. М ужчина сел
за руль, а приятель на прощание сказал:
— Со второй тыщей не тяни, а то можем обидеться.
«Из какого же это древнего закоулка сперли такие вещицы,
если на подсвечниках еще воск, а не стеарин? — размыш лял
Гундар, отваривая канделябры в бельевом котле. — Музейный
фонд?»
Когда вода остыла, на поверхности ее загустел слой воска,
который легко можно было снять и начать следующую опера­
цию.
После тщательной промывки, просушки и отчистки скипида­
ром и нашатырем позолота засверкала. Гундар стал соображать,
что же делать дальше. Н аказ не сбывать вещи в Риге заста­
вил его предпринять еще несколько шагов предосторожности: а
что, если все это немного переделать?
Вначале люстра предназначалась для свечей, а Эдисон хоть
родился, но до появления электрических лампочек еще должно
было пройти несколько десятилетий. В центре люстры находился
бронзовый шар размером с арбуз, от которого, как щ упальца
осьминога, отходили в разные стороны опоры подсвечников.
Ш ар висел на массивной цепи, место соединения украш ал дву­
главый орел — символ рухнувшей империи.
Специалист назвал бы эту люстру точной копией голланд­
ского светильника семнадцатого века. Позднее, в век электри­
чества, свечи были заменены искусственными, куда ввинчива­
лись продолговатые лампочки. Из-за монолитной отливки под­
свечников изолированные провода замаскировать было невоз­
можно» поэтому их позолотили, чтобы не очень бросались в
глаза, и просто примотали.
Прежде всего Гундар устранил все, что говорило о том, что
246

когда-либо имела отношение к электричеству, потом
отломал двуглавого орла и наконец гнезда для свечей вместе с
блюдцами поменял на гнезда и блюдца от канделябров. Для
этого пришлось сделать новую нарезку, канделябры теперь вы­
глядели более грузными и неуклюжими, зато маловероятно,
что бывшие владельцы их узнают. Не признают их и оценщи­
ки в комиссионных, которым, возможно, уже представлены
описания или фотографии украденных предметов. Лучше всего
канделябры продать по одному в разных городах, но по отдель­
ности они стоят куда дешевле, чем в паре. Наконец Гундар
решил, что будет достаточно, если он люстру и канделябры
продаст в разных географических точках.
Уложив канделябры в автоматическую камеру хранения на
Рижском вокзале столицы, он с разобранной люстрой в двух
чемоданах спустился в метро.
Время работы комиссионного магазина еще не наступило, а
возле двери уже стояло несколько человек, и Гундар занял
очередь за старушкой с мраморным мопсом. Хотя он и был
уверен, что засыпаться не может, самочувствие его нельзя было
назвать даже удовлетворительным. Трусоватый по натуре, в
этом большом городе и среди чужих людей он чувствовал себя
совершенно беззащитным и беспомощным.
Присев на скамью и раскрыв чемодан, он стал с помощью
разводного ключа и плоскогубцев монтировать люстру. Нагнув­
шись, доставал в чемодане нужную деталь, прикручивал, отыс­
кивал следующую. И вдруг увидел между чемоданами носки
ботинок, направленные к нему.
Перед ним стоял человек в темном простом плаще с невыра­
зительным лицом.
Ловко приподняв носок правого ботинка, человек постучал
по крышке чемодана и сказал!
— Выйдем поговорить!
И направился к двери, которая, вероятно, была запасным
выходом.
У Гундара коленки тряслись, когда он поднимался со скамьи.
Двор был большой и чистый. Ветер гонял по асфальту песок
и бумажки.
— Откуда? — теперь человек заговорил уже вполне друже­
любно.
— Из Прибалтики, — пробормотал Гундар, все еще сообра­
ж ая, то ли имеет дело с работником милиции, то ли с пере­
купщиком, которые всегда крутятся возле комиссионок.
— Мне нравятся твои железки.
— В наследство достались, а потолки низкие, некуда пове­
сить... У вас цены повыше.
— А что толку, если покупателей нет! Я еще в прошлом
году дрезденский фарфор сдал, скоро год уже пылится на
полке. Не сезон... — Это столица цену сбивает, но ведь провин­
ция тоже маневр понимает.
А мне торопиться некуда... Все равно раньше будущего
люстра

247

квартала другую командировку не дадут... А там поглядим...
Сделку оформили в другом месте, далеко от комиссионного
магазина. В загаженном голубями помещении, освещенном кро­
хотными окошками, все детали люстры были внимательно ос­
мотрены, тщательно проверены деньги. После этого тяжелые
чемоданы тащил уже владелец.
Разумеется, в комиссионном Гундар получил бы больше, но
надо было вновь таскаться по Москве, да и в архиве наверняка
остались бы паспортные данные и адрес.
Похоже, что сделка устроила обе стороны.
— Мне иногда кое-что попадается, могу привезти... — пред­
ложил Гундар, надеясь, что покупатель даст свои координаты
или телефон, но тот был человек осторожный. Пусть с утра
приезжает прямо в комиссионный, в очередь, а там он сам Гун­
дара найдет.
Они уже простились, когда рижанин обмолвился:
— Канделябры у меня есть хорошенькие...
— Дома?
— Нет, здесь, в Москве.
— Тоже нельзя повесить, потолки низкие? — усмехнулся по­
купатель. Он почувствовал, что его провели. Сочтя Гундара за
мелкого ж учка, которому люстра досталась случайно и который
всего лишь надеялся выгадать разницу между ценами в Риге
и в Москве, он долго не торговался. Две сотни псу под хвост!
Он с удовольствием послал бы Гундара подальше, но именно
канделябры просил его достать один денежный человек, кото­
рый только что выложил у себя в гостиной камин.
Подавив возмущение, человек со скучающим лицом остановил
такси, и они поехали на Рижский вокзал.
Увидев канделябры, покупатель понял все. Он был тертый
перекупщик антиквариата, годами крутился у магазинов, де­
сятки раз писал объяснения в кабинете следователя. От него
не ускользнуло, что гнезда и блюдца другого стиля, что они
обменены с люстрой, и понял, зачем это сделано. Поэтому наз­
вал смехотворно маленькую сумму, и лишь когда Гундар со­
бирался разговор прервать, накинул немного. И на эту цену
Гундар никогда бы не согласился, если бы не'" лень было ехать
в Ленинград и искать покупателя там. Кроме того, он надеял­
ся, что уж теперь-то войдет в доверие и больше не придется
прибегать к комиссионкам, что сопряжено с нежелательными
последствиями.
— Я думаю, вам самому было бы удобнее дать мне свой
адрес...
— Да! Да! Конечно! — быстро согласился покупатель и про­
диктовал семизначный телефонный номер. — Попросите Вяче­
слава Львовича...
И, быстро простившись, уехал, а Гундар отправился обедать
и бродить по магазинам, так как до вечернего поезда времени
оставалось еще много.
Телефон был придуманный. И никакой он не Вячеслав Льво­
248

вич, и Гундара он видеть больше не хотел. Ж изнь научила его,
что воры в конце концов попадаются и тогда тянут за собой и
скупщиков. И он решил несколько месяцев ходить по другим
комиссионкам.
В приятном расположении духа Гундар лениво прошелся по
проспекту Калинина и Арбату, заходил в магазины, хотя поку­
пать ничего не собирался. Разве что попадется что-нибудь «су­
пер», но ничего такого не видно. Легко доставшиеся деньги не
давали покоя, и после сытного обеда в ресторане он позволил
себе купить две летние югославские рубашки и несколько дол­
гоиграющих пластинок. Последние чисто случайно:
за ними
была давка, ну и он выбил в кассе чек. Пока толкался в оче­
реди у прилавка, слышал вокруг, как превозносят этот ансамбль,
название которого было написано на ярких конвертах.
Едва поезд отошел от Москвы, как он уже перебрался в ва­
гон-ресторан и просидел там до самого закрытия, так как в
купе кряхтели две толстые бабы и тихо листал свои газеты
военврач в очках.
Вагон-ресторан как будто создан для того, чтобы наблюдать
жизнь, если у тебя нет желания надраться до помрачения.
Устроившись в уютном уголке у окна, здесь можно посидеть
очень даже интересно, потому что публика в общем-то меняется
быстро — ведь заходят только поесть, а официанты не особенно
надоедают, главное же дело делается: ты едешь.
Поев, Гундар заказал кофе и бутылку чудесного португаль­
ского портвейна, который и потягивал потихоньку. Когда бу­
тылка опустела наполовину, Гундару вдруг стало ж аль своей
прожитой жизни. И что это он взламы вал трамвайные авто­
маты, торговал водкой и скупал у «синюшников»
всякий
хлам?! И если хлам хотя бы повышал квалификацию , то оба
предыдущих занятия только портили репутацию. Ему
было
стыдно, что он занимался такими мизерными делами, что ра­
страчивал свой талант и даже радовался, когда за ночь зараба­
тывал десятку.
Гундар! Гундар! К ак ты мог так жить? Мечтать о десятке
цедостойно тебя! Это столь же унизительно, как мечтать о нос­
ках, которые купишь с очередной получки, или о галстуке с
последующей! Нет, о носках ты не мечтал, а вот о десятке —
да! Стыдись! Ты, который смог за несколько дней заколотить
почти две тысячи! Эти деньги сейчас же, незамедлительно, надо
вложить в бизнес!..
Попивая, он перемигивался с буфетчицей, и той, очевидно,
понравился рослый парень, а вполне может быть, что ей нра­
вятся все, кто ей подмигивает. Когда дело уже шло к закрытию
ресторана, она на минуточку присела к его столику, чтобы об­
меняться игривыми словечками. Судя по всему, тут можно
было кое о чем договориться, и он уже собирался это сделать,
но вдруг вспомнил о деньгах, рассованных по карманам, и о
высокой миссии, которая ему и этим деньгам предназначена.
«Ничего, могу подождать и до дома», Гундар сделал вид,
249

что нс понял, что скрывается за игривостью буфетчицы. Это
сработало молниеносно, женщина тут же встала. Может, и по­
казалось Гундару, что она предлагала себя, скорее всего дурака
валяла, чтобы слегка встряхнуться после тяжелого дня, но
только Гундар сегодня казался себе такой важной личностью,
что приближение к нему женщины не мог расценивать иначе...
Маргита жарила рыбу. На столе стояли тарелки с разбитыми
яйцами и с мукой. Обваляв филейные кусочки, она клала их на
сковороду, где шипело масло. В квартире стоял запах рыбы и
подгорелого масла.
— Здравствуй! — сказал Гундар, войдя в кухню.
Маргита вздрогнула от неожиданности. Последние
месяцы
он не здоровался иначе как «Чао, шлюшка!». Даже когда, как
сейчас вот, возвращался после многодневного отсутствия. Этим
обращением он ставил жену на место, одновременно оно слу­
жило предостережением, что она в любой момент может отхва­
тить, что ей положено.
— Наверное, чаду полно, сейчас я окно открою, проветрю,—
торопливо сказала она. — Ты ел?
— Ладно, давай чего-нибудь. — Гундар поставил на стол в
комнате новую вместительную сумку, которую тоже купил в
Москве. — Только ополоснусь.
Маргиту ошеломило, что он на этот раз не хмурый и не злой.
Наоборот, какой-то просветленный, солидный. Откуда ей было
знать, что со вчерашнего вечера ее муж поднялся на более вы­
сокую ступень и называть ее «шлюшкой» ему теперь не при­
стало.
Раздевшись до пояса, Гундар исчез в ванной, и оттуда послы­
шались звуки льющейся воды. По дороге в ванную и обратно
Гундар в узком проходе задевал за Маргиту, стоящую у плиты.
На ней был только легкий халатик.
«Эта дура-буфетчица вчера взбудоражила все-таки меня», —
подумал Гундар, возвращаясь в комнату. Ж елание все нара­
стало.
Бросив на стул обе югославские рубашки, он достал из сумки
пластинки, не зная, что же с ними делать. Маргита на кухне
выключила плиту и начала накрывать на стол.
Иди-ка сюда, — позвал Гундар.
Маргита тут же появилась в дверях.
— Мне посоветовали... Вот я тебе в Москве купил пару дис­
ков... Если самой не нравится, отдашь кому-нибудь...
Маргита крутила пластинки, словно разглядывая надписи и
рисунки на конвертах, но ничего не видела — в глазах ее
стояли слезы. Простил! Наконец-то простил! Наконец-то верну­
лись эти счастливые четыре месяца, благодаря которым она все
терпела.
Гундар поднял ее и отнес на диван...
Заснули они поздно, усталые, обнявшись. Гундар долго га­
250

дал, что это так всколыхнуло обычно прохладную Маргиту, и
решил, что причиной всему подарок. Ну ладно, такую мелочь
он может себе позволить и дальше, стоит того!
В понедельник утром, идя на работу, Гундар собирался по­
слать мастера подальше, если тот начнет придираться за про­
гул. Пошлет — и напишет заявление. Скоро лето, и работать
вовсе не захочется, с переменой квартиры переменился и рай­
он, здесь уже другое отделение милиции. Если какие доку­
менты и переслали, в чем Гундар сомневался, то любая про­
верка уже подтвердила, что он стал безупречным рабочим че­
ловеком и семьянином.
Строительство нового корпуса на ювелирной фабрике, как ду­
мали прохожие, рассматривая длинное четырехэтажное здание,
подходит к концу. Один только прораб знал, что понадобится
по меньшей мере год, чтобы в цехах заработали машины. Еще
даже не начали внутреннюю отделку, так как проект за время
его длительных путешествий по инстанциям успел устареть.
Заказали совсем иные рабочие столы и поточные линии, так что
пришлось выламывать только что сложенные стенки и возво­
дить новые. Куда ни пойдешь, везде битый кирпич, ведра с за­
стывшим раствором, в углах высятся плиты для пола и торчат
электропровода. К ак всегда, когда работа прервана на половине
и бригадир не может придумать, чем занять рабочих, — он и
сам не уверен, не начнут ли завтра ломать то, что сегодня вы­
ложили, — дисциплина падает, и люди клонятся все больше
в ту сторону, где находится ближайший винный магазин.
— Ну что я им скаж у? — допытывался мастер у прораба,
портя ему и без того дурное настроение.
— Пусть еще немного потерпят, а там исправленный проект
дадут. Не может быть, чтобы в таком большом здании не на­
шлось для них работы, — уклончиво отвечал прораб. Он-то
хорошо понимал, что всерьез его ответ принимать нельзя.
— Напишем — простой!
— Если вы не хотите работать в нашей системе, то это не
значит, что и я не хочу. Нет стройки, где бы не было простоев,
но нигде и никогда это не показывают. Так не принято!..
— Что-то надо придумать! Поговорите с администрацией фаб­
рики, может быть, им требуется уголь сгруж ать, территорию при­
водить в порядок, красить помещения. Надо же что-то рабочим
делать, а то совсем распустятся. Уже теперь у меня на глазах
спокойно в картиш ки шлепают. Поверьте моему опыту, когда
исправленный проект получим и надо будет наж ать, нажимальщиков не останется!
— Я позвоню директору!
— Да хоть это сделайте! — сказал мастер и вышел из каби­
нета прораба, находящегося на первом этаже.
В другое время мастер накинулся бы на Гундара, как орел на
суслика в степной траве, так как два дня прогула сами за себя
говорят, но на сей раз он разговаривал спокойно.
— У тебя что... бабушка пятый раз умерла?
251

— Да такая ерунда получилась, что и говорить неохота!
— Ну-ну! А ты расскажи.
— Автобус сломался.
— А я-то думал, будильник не зазвонил!
— Нет, без шуток... автобус! Вечером поехали к родственни­
кам жены в Тумажи, думали, последним автобусом вернемся,
а он, набитый до отказа, как банка кильками, даже не остано­
вился.
— И в пятницу с утра не остановился, да?
— А по пятницам там утреннего нет, в лучшем случае я
мог в Ригу приехать около двенадцати. Пока домой переодеть­
ся... А какой смысл из-за двух часов? Остались на субботу и
воскресенье, помогли там что надо...
— Ну что мне с тобой делать?
— Не знаю! — сказал Гундар и вновь принялся выравнивать
киянкой оцинкованное железо для крыши — никак лист не
хотел ровно ложиться на бетонное покрытие.
— Другие тут вкалывают, так сказать, в поте лица, а он
филонит. Статью тебе в трудовую книжку и соломинку в зад­
ницу!
— Давай! Сейчас же сдам инструмент!
— Погоди! Не слезай! Ты мне эти два дня отработаешь!
— Когда?
— Еще не знаю. Когда понадобится, тогда и отработаешь!
— Спасибо, мастер!
Уже уходя, мастер вдруг вернулся и грозно помахал своим
сухим пальцем:
— Но чтобы ты сегодня не уходил, пока навес мне не сде­
лаешь!
«Это я ловко придумал, — потирал он руки, переправляя
в табеле букву «н» — не явился — на цифру 8 — восемь часов
работы. — Теперь малый у меня на крючке! Когда штурмовать
начнем, он у меня отработает субботу или воскресенье!»
По дороге домой Гундар завернул к приятелю по колонии.
Застать его он не надеялся, но ведь достаточно оставить запис­
ку, чтобы тот понял и зашел за деньгами.
Возле дома, въехав двумя колесами на тротуар, стояли «Ж и­
гули», но Гундар не стал бы уверять, что это та самая машина,
которую он видел в прошлый раз. Грязь отмыта, хромирован­
ные части блестят, а горчичные тона у этих машин встречаются
часто.
Оба кредитора попались ему на лестнице. Они торопились.
Известие о деньгах их очень обрадовало, но тем не менее стар­
ший отказался менять маршрут.
— Нам нельзя опаздывать, он жутко пунктуальный! — ска­
зал владелец машины, открывая дверцу. Выглядел он озабочен­
ным, как человек, опасающийся пропустить очень важный
визит, который играет решающую роль в его жизни. — Догово­
риться можем и потом...
252

— Ну нет, монету надо забрать! — запротестовал приятель
Гундара.

— Садитесь... Быстрей, быстрей! По дороге договорим! — под­
гонял их старший.
Им долго пришлось ждать просвета в автомобильном потоке,
чтобы выбраться с окраины. Парни сидели развалясь, сзади. Гун­
дар попросил, чтобы его выбросили где-нибудь подле троллей­
буса, но водитель отмахнулся: видно будет!
— Тут у нас барахлишко
кое-какое завелось... — сказал
приятель.
— Могу посмотреть... — лениво сказал Гундар, скрывая за­
интересованность, которая могла повлиять на цену.
— А деньги-то у тебя будут?
— Если понравится, так и денег хватит.
— Ну и порядок!
Приехали в тот район города, где Гундар ж ил раньше, —
здесь он не только фасады домов знал, но и дворы. Немало
подростком тут колобродил!
Машина неожиданно остановилась у зеленого, невзрачного
деревянного дома. Узкие окошки со ставнями, перекосившиеся
водосточные желоба и слегка приоткрытые деревянные ворота,
чтобы только пройти можно было, так как снаружи нет ни
одной двери.
— Успели, — сказал водитель, взглянув на часы, и выключил
мотор.
Гундар вспомнил, что в школьные годы — еще в младших
классах — он приходил сюда за макулатурой. Ее давала дро­
ж ащ ая старушка. Ребята удивлялись, что в таком некрасивом
снаружи доме такие большущие, высокие комнаты с богатыми,
выложенными позолоченными изразцами печами, на вершине
которых сидели ангелы с дудками, а стены и потолки — с ясе­
невыми панелями. Большая комната была вся в книжных пол­
ках, и старуш ка каждую кампанию по сбору макулатуры одну
из полок очищала для них.
По дороге они перелистывали книги и выдирали красивые
цветные картинки, делили между собой, а потом в школьном
подвале, куда сваливали макулатуру, он видел, как учительница
английского язы ка с интересом перелистывала их.
Человек, вышедший из зеленых ворот, был низкорослый, лет
этак сорока, просто одетый, но подтянутый, и чувствовалось, что
у него большая физическая сила. Не ожидая приглашения, он
открыл дверцу, кивком поздоровался и сел рядом с водителем.
— Ты знаешь, мы чуть не опоздали... Улицы так забиты, что
на каждом углу приходится стоять... — Водитель вновь вклю­
чил мотор. — Может, отъедем подальше?..
— Зачем?
■*— К ак знаешь... — Компаньон приятеля выключил заж и ­
гание.
Человек достал из кармана листок бумаги
и развернул.
Во всю его длину был начерчен ключ. Гундар даже подумал,
253

что просто обвели шариковой ручкой настоящий, а не начер­
тили. Интересной формы ключ — длинный стержень со множе­
ством мелких зубцов с обеих сторон.
— Как ты мне сказал, это ключ от твоего гараж а, который
ты потерял, а тебе надо дверь открыть... — Человек отчетливо
выговаривал каждое слово.
— Гм... — многозначительно каш лянул компаньон, но тут же
пожалел об этом, так как человек бросил на него такой взгляд,
что тот готов был вскочить, звякнуть шпорами и отдать честь.
— Этот т в о й к л ю ч о т г а р а ж а очень интересный клю­
чик, удивительно, где тебе такой удалось
раскопать.
Вот
здесь, — он указал на одно место, — на шарнире западает
книзу, а вот здесь, — палец прикоснулся к другой точке, —
здесь кверху.
— Попробуем подпилить...
— Без оригинала не сделать. — В голосе его была скрытая
снисходительность, характерная для высокого класса специали­
стов, тогда те говорят с дилетантами.
— Ты хоть скажи, какие инструменты нужны.
— Ты этого не сделаешь никакими инструментами!
— Так подсоби...
— Я больше не практикую.
— Да ведь не даром же, круглая деньга будет...
— Я больше не практикую! Извини, но перерыв уже кон­
чается. Я иду хоккей смотреть. — Человек открыл дверцу и,
выбравшись, поклонился пассажирам на заднем сиденье. —
До свидания!
Он решительным шагом пересек тротуар и исчез за воротами.
— Надо было одному поехать, может, удалось бы угово­
рить, — горестно вздохнул компаньон. — Он у меня в большом
долгу.
— Что-то раньше я его здесь никогда не видел, — сказал
Гундар.
— А он здесь раньше не жил... И теперь... Всего полгода, как
на воле. — Машина тронулась. — В колонии ты о нем навер­
няка слышал. Это сам Жип.
Гундар пожал плечами. Имя это ничего ему не говорило.
— Ну, у недомерков, может, о нем много и не говорили... Са­
мый большой специалист по сейфам, каких мир видел. Если
у тебя английский замок, он только мизинцем два раза стук­
нет — и все, открыто. Но шуток не прощает. Барыга, из-за ко­
торого он погорел, от страха в окно выскочил, когда Ж ип, вый­
дя на волю, зашел к нему поздороваться. Вот так! — Компань­
он явно гордился таким знакомством. — Ну что, сначала за
деньгами едем, а потом товар смотреть?
Решили, что сначала смотреть товар, чтобы за деньгами дваж ­
ды не ездить.
По дороге водитель долго еще рассказывал о своих встречах
с Жипом. На воле им раньше не доводилось находиться одно­
временно, зато в колонии встречались несколько раз.
254

— Чем будем дело делать? — озабоченно прервал его прия­
тель Гундара.
— Сверлом и пилой.
—. Чертова работа.
— Зато потом хлеб с изюмом!
— Вот же проклятый ключик!
— Раньше мастера черт-те что выделывали. — Машина свер­
нула во двор и остановилась у гараж а. — Идите смотреть, а я
здесь побуду, чтобы кто-нибудь не сунулся!
На сей раз в углу гараж а под теми же самыми мешками на­
ходились четыре стенных подсвечника, старинные, с барочными
завитушками, и распятый Спаситель среди толпы людей, нари­
сованный на деревянной доске, метр на метр. Приятель сказал,
что были еще две чаши, но их они толкнули в первый же день,
так как не думали скоро Гундара увидеть.
После долгого торга Гундар остался почти без денег, но все
эти вещи переселились в квартиру Маргиты. По картине видно,
что она из какой-то не то лютеранской, не то католической
церкви, и на нее он возлагал большие надежды. Работа явно
старого мастера, может быть, и копия, но и за такую платят
хорошие деньги. И если ему отдали за полцены, то лишь пото­
му, что не знают, где найти покупателя на такую, религиозного
содержания, картину, так как скупщик православных икон уже
видел ее и отказался.
Гундар теперь понял, откуда поступает товар, — это его весь­
ма успокоило. Он уже видел много разворованных церквей с раз­
ломанными органами, ободранными печами и выбитыми окнами,
да и сам в компании как-то забирался в одну из них и разводил
там из оставшихся скамей костер, и никто даже не пришел
одернуть их, когда дым повалил наружу. Ведь они жё.^были
герои, которые борются с невежеством и мракобесием. И на раз­
рушение церквей многие смотрели сквозь пальцы, вероятно, по­
лагая, что это даст положительные результаты в деле воспита­
ния молодежи.
Кто поймает приятеля и его компаньона в их ночных похож­
дениях? Эти доживающие свой век богомольные старухи? Ми­
лиционер на такое дело наплюет с высокого этаж а и пойдет сво­
ей дорогой, даже протокол не составив.
Гундар просто не знал, что слабые голоса протеста пробудили
здравый смысл, что некоторые церкви стали охраняться как па­
мятники архитектуры, а в других начали тщательно учитывать
предметы искусства, которые находились там веками, и стали
в первую очередь подходить к ним как к художественным цен­
ностям, а не как к культовой атрибутике.
— Ну, вы на золотую жилу напали! — завистливо сказал
Гундар.
— Ты только денежки готовь, скоро еще будет! — довольно
Усмехнулся приятель...
255

Директор фабрики ювелирных изделий понимал заботы про^
раба. И особенно когда они совместно обошли строительство а
встретили там трех-четырех работников с красными глазами.
— Я только выясню, сколько человек можно обеспечиить ра­
ботой, и дам распоряжение выписать пропуска, — сказал ди­
ректор на прощание.
Пропуска строителей были недействительны для прохожде­
ния на территорию старой фабрики, хотя люди и считались ра­
ботниками «Опала». Не всем, кому можно доверить кирпич, до­
веришь бриллианты, платину и золото. Кроме того, теперешние
штаты внутренней охраны — о будущих вопрос еще решался —
не могли обеспечить надзор и за старым и за новым корпусами.
Пока что обходились так: пять вооруженных охранников в ми­
лицейской форме и две злые собаки круглые сутки дежурят на
старой территории, а новую обнесли легкой изгородью и на во­
рота посадили тетку, которая пропускала строителей и машины
со стройматериалом. Чтобы тетка зимой не мерзла, ей сколотили
будку с чугунной печуркой, которую она топила брикетами и
обрезками досок, так что жара у нее стояла как в финской
бане.
Новый и старый корпуса были состыкованы друг с другом,
в переулок не выходило ни одного окна, ввысь вздымались глад­
кие стены — у одного белая, из силикатного кирпича, у другого
красная, уже позеленевшая, сложенная еще с раствором.
Из точно такого же кирпича была выложена пятиметровой вы­
соты ограда, которая, описав петлю, возвращалась к старому
корпусу.
Выстроив своих подчиненных в кривую шеренгу, словно при­
зывников, суровый мастер основательно пропесочил их, хотя
те еще не успели нагрешить, но он придерживался правила, что
все что-нибудь натворят, а тогда пойди ищи виновного.
— Там вы увидите всякие яркие штучки, но боже упаси чтонибудь утянуть! Перед уходом домой вас в проходной тайком
рентгеном просветят, а уж он покажет, даже что у вас
в брюхе!
Перед этим он говорил о рабочей чести и премии, которую
будут срезать беспощадно. Насчет рентгена у него вырвалось
в последний момент, когда он вспомнил аэропорт, — тогда он
забыл в кармане ключи — и в этакой подкове, через которую
надо было проходить, что-то задребезжало.
Сам мастер никогда в старом корпусе не бывал, но работяги
не должны об этом знать! Пусть даже он глубоко убежден, что
в числе его ребят воров нет — любому из них он доверил бы
свой кошелек и ключи от квартиры, душа была неспокойна от
предстоящего экзамена на честность. Словно мать из глухой про­
винции, провожающая своего сына в столицу, где везде столько
всяких соблазнов, столько, что она даже не в силах ото всех
предостеречь, так как не все их знает, поскольку сама там ни­
когда не была.
256

— Погодите! Не расходитесь! Кто из вас с электрокаром умеет
обращаться? — спросил мастер, когда шеренга уже дрогнула.
— Я, — лениво поднял руку Гундар.
— Тогда явись к начальнику транспортного цеха...
Примерно в это же время в далекой Москве происходили за­
служивающие внимания события. Среднеуважаемый, но весьма
денежный человек по имени Игнат Матвеевич завинтил пластмас­
совую бутылочку с жидкостью для чистки драгоценных металлов
и бронзы, перевел дух после тяжелого труда и бросил в камин
ватный тампон, пахнущий нашатырем. Потом опустился в кресло
и довольно стал оглядывать новое приобретение' — два пятисвечника, которые сверкали на камине, будто они из чистого золота.
— Чудесно! — прошептал он.
По всем стенам густо висели иконы и картины, в витринах
жили своей жизнью фарфоровые фигурки, чашечки, блюдечки,
сахарницы и декоративные тарелки. Под потолком висела павлов­
ская люстра с зеленой стеклянной сердцевиной и хрустальными
подвесками на выгнутых бронзовых разветвлениях.
— Дорого, но красиво! — прошептал он снова.
И воображение нарисовало ему картину комиссионки двадцать
первого века, где его внуки получат за эти канделябры, фарфор
и иконы огромные деньги, раз в десять больше, чем он в них
вложил. Будущее внуков обеспечено! Даже если они вырастут та­
кими же беспутными, как его, Игната Матвеевича, дети, которые
умеют только мотать деньги, но не зарабатывать. Нет, вообще-те
они ничего, да вот не добытчики! Интеллигентщина!..
В дверь позвонили, и Игнат Матвеевич обрадовался, что еще
кто-то сможет полюбоваться его приобретением. К сожалению,
это был всего лишь сосед Серафим, у которого испортился теле­
фон и который хотел позвонить в бюро ремонта.
Серафима Игнат Матвеевич ставил не очень высоко, но не смог
отказаться от соблазна — провел гостя в комнату и равнодуш­
ным жестом указална канделябры.
— Великолепно! — выдохнул Серафим.
— А вы ближе посмотрите! — великодушно позволил Игнат
Матвеевич.
— Бронза, — сказал Серафим, подойдя к самому камину. —
Позолоченная бронза. Ж алко, что гнезда и блюдечки потом по­
догнали.
— Чистый стиль!
— В стилях я не разбираюсь, но вот металлы — это, разре­
шите вам заметить, моя специальность, и потому я думаю...
— Почему вы так думаете? — яростно спросил Игнат Матвее­
вич, но Серафим этой ярости не заметил.
— А вы поглядите сюда, где позолота сошла. — И он ткнул
пальцем туда, где сходились гнездо и монолит. — В обоих слу­
чаях под позолотой видна бронза, но другого цвета. Вот здесь
Желтоватая, а здесь почти красная. Цвет бронзы зависит от про­
17

Приложение к ж-лу «Сельская молодежь», т. 5

257

порции олова и меди. Чем больше меди, тем сплав краснее. Чем
больше олова, тем сплав желтее.
— Глупости, — буркнул Игнат Матвеевич, хотя следил за рас­
сказом весьма внимательно.
— В старину каж дый литейщик придерживался своего, прове­
ренного состава. Я даже не могу представить, что должно было
случиться, чтобы он от него отказался. Изменение состава ослож­
няет дальнейшую работу: надо менять плотность формовочного
м атериала, металл иначе течет по формам и может застывать,
не доходя до конца... А подсвечники действительно прелестные,
только жалко, что... Ну, я пошел, а то сказали, что монтер сей­
час придет...
Игнат Матвеевич хорошо разбирался в артикулах джемперов и
курток, металлургия и искусство для него были глухой лес, но
нельзя от одного человека требовать слишком много. Во всех
иных областях жизни приходилось полагаться на честность спе­
циалистов и на цену. А если честность продавца хромает?
Игнат Матвеевич до тех пор разглядывал желтые и краснова­
тые пятна бронзы, что у него в глазах зарябило.
Ему стало нехорошо. Ну прямо так, будто ему дали взятку
фальшивыми деньгами, которые ни в одном магазине не примут.
Нет, надо как-то успокоиться...
Игнат Матвеевич сел к телефону, позвонил продавцу и попро­
сил его незамедлительно приехать. Тот почуял, в чем дело, об­
ругал себя за то, что не переставил гнезда с люстры обратно:
ведь он же понял, что Гундар этим обманом хотел сбить с толку
тех, кто будет искать украденное, но и он не захотел рисковать.
А теперь уже помочь никак нельзя: люстра вчера уехала в юж­
ную республику.
— Вас пугает, что бронза разного цвета? Это часто бывает, —
отчаянно держался продавец. — Не каждый мастер может
отлить фигурное основание. Такому мастеру не окупается во­
зиться с гнездами и блюдечками, и он заказывает их другому.
Ценности предмета это не снижает. «Если этот дурень вздумает
потащиться с канделябрами в комиссионный, то моя репутация
погорела», — в отчаянии думал он, так как репутация порядоч­
ного знатока была главным источником его доходов.
— И вы готовы вернуть мне деньги? — выкинул главный ко­
зырь Игнат Матвеевич.
— Через полчаса, если вам угодно!
— Нет, мне не угодно... Я просто так...
Но, когда продавец ушел, Игната Матвеевича вновь охватило
беспокойство: появится еще какой-нибудь Серафим и осрамит
тебя перед всеми.
И вдруг у него возникла гениальная идея. Он получит офи­
циальную бумагу, которая всем заткнет рот. Стоп, стоп... Кто
же это рассказывал про атрибуционную комиссию, которая су­
ществует при музеях и в которой сидят ученые доки. Уж сколь­
ко надо, столько и заплатит, дело не в этом!..
258

Есть слова, которые волнуют и будоражат, — «золотых дел
мастер», «банк», «сейф». Фабрика ювелирных изделий относи­
лась к их числу. Слова эти почему-то связаны со сказочными
богатствами — наверное, тут заслуга приключенческой литера­
туры, и мы упрямо не хотим считаться с тем, что говорит рас­
судок: в большинстве сейфов хранят документы, а в большин­
стве банков, даж е международных, шуршащие бумажки привозят
только в тот день, когда надо выплачивать зарплату, как на
самом обычном предприятии, а большинство золотых дел м а­
стеров с золотом дела не имеет.
И хотя работавшие на крыше и на верхних этаж ах и глазев­
шие через забор фабрики ювелирных изделий говорили, что ни­
чего заслуживающ его внимания там нет, подчиненные старого
мастера возле проходной «Опала», где исключительно придир­
чиво проверяли документы, сравнивая фотографии с оригина­
лом, стояли раскрыв рот и рассчитывали увидеть за воротами
хоть одно чудо. Н икакой корысти в этом ожидании не было, но
кто же откаж ется от удовольствия потрогать слиток золота или
хотя бы поглядеть на ящ ик с серебром, с обрезками серебряной
пластины после того, как штамп вырубил из нее нужные де­
тали. Ведь потом остаток жизни можно об этом рассказывать!
Но когда они прошли за ворота, глазам их предстал небольшой,
самый обычный асфальтированный двор, в конце которого вы­
силось главное здание с живописно вылепленным порталом.
Венчали его две мощные девы, которые из цинковых кувшинов
с узкими горлышками лили в цинковую амфору не то воду, не
то вино. Скорей последнее, потому что вокруг колонн портала
вились виноградные лозы с листьями и гроздьями. Ясно было,
что администрацию надо искать за этой дверью.
В обоих концах здания были еще входы, но высокие и широ­
кие, чтобы туда можно было въезжать на машине.
По правой стороне двора стояло одноэтажное длинное подсоб­
ное помещение, судя по большим дверям из шпунтованных до­
сок, — гараж. В том конце валялись разного размера железные
балки, некоторые, наверное, довольно давно, так как успели уже
заржаветь.
Когда все смирились с тем, что кровельщики были правы и
никаких чудес здесь нет, из подсобного помещения вышел милициснер-старшина. На поясе у него кобура, видна даж е ручка
пистолета, а в руках дымящийся чайник, который он нес
очень осторожно, чтобы не ошпарить ноги.
Милиционер пересек двор, провожаемый взглядами рабочих,
так как на своей стройке милиции им видать не доводилось.
Старшина прошел в угол, где высокая стена, сделав резкий
поворот, образовывала острый угол. Там на кронштейнах —
крыша на одном уровне со срезом стены, чтобы снаружи не
было видно, — прилепилась небольшая дощатая будка. Око­
шечки ее отсвечивали на солнце, их было много, чтобы обзор
был во все стороны.
17*

259

Ж онглируя чайником, милиционер взобрался по лестнице, на­
поминающей корабельный трап.
И вот теперь строители разглядели тросы, тянущиеся парал­
лельно стене, заметили надетые на них кольца, к которым были
прикреплены цепи, — когда рабочий день кончится, на цепи
сажают сторожевых собак, и те могут бегать вдоль всей стены.
Крупные, обученные овчарки. На таких же кронштейнах через
каждые пятьдесят метров установлены мощные прожекторы, а
два находятся над крышей будки — их можно вращать так,
чтобы луч проникал в любой угол двора.
— Тут нас сторожат почище, чем в тюрьме! — присвистнул
Фредис, одинаково хороший и работник, и картежник. — Моя
мама может быть спокойна, здесь я никуда не денусь!
Несколько человек оставили убирать двор, остальных распре­
делили по цехам, а Гундар получил красный болгарский элек­
трокар. Постоянный водитель его довольно тяжело заболел и
раньше, чем через полмесяца, его не ждали.
Ночью электрокар хранился в подсобном помещении, где одно
отделение предназначалось для зарядки аккумуляторов. Явив­
шись, Гундар отсоединял клеммы выпрямителя и ездил по фаб­
рике куда пошлют: возил тару, детали из главного цеха на
монтажные участки, из штамповочного в гальванический, мотки
мельхиоровой ленты и листы нержавеющей стали, многолитро­
вые стеклянные бутыли с химикалиями и заклеенные картонные
коробки с готовой продукцией на склад. В первый же день он
изъездил все четыре этажа вдоль и поперек, усвоив, как быстрее
можно подъехать к грузовым лифтам, которые поднимают груз
вместе с электрокаром на нужный этаж. Только на втором эта­
же этот лифт нельзя останавливать. На втором этаже Гундару
вообще нечего было делать — здесь было тихое царство с ми­
лиционером у запертой двери и спецпропусками. Казалось, этот
этаж, практически часть этаж а, так как остальное занимали
кабинеты администрации, куда мог попасть любой, и оправды­
вал вывеску: «Фабрика ювелирных изделий «Опал». Все осталь­
ное было придатком, огромным грибом-трутовиком, чужеродным
наростом, в десять раз больше самого тела. На остальных эта­
жах штамповали, красили, лакировали, покрывали эмалью, по­
лировали, и самый ценный материал там был мельхиор, но и
его расходовали аккуратно. И чего там только не делали: бен­
зиновые и газовые заж игалки, алюминиевые подстаканники, про­
стые запонки и булавки для галстуков, чайные ложечки, це­
почки для часов и большие кольца стоимостью в полтора рубля
штука с красным камешком, а в рубль двадцать — с белым.
Выяснилось, что учет здесь ничуть не лучше, чем на д р у г ^
фабриках. Когда Гундар спер коробку с десятком зажигалок,
никто не рвал на себе волосы и не причитал, скорее всего про
пажи никто не заметил, а если и заметил, то не считали нуж
ным из-за двадцати рублей поднимать шум — у каждого хоро
шего мастера есть запас деталей, а смонтировать заж игалки —
невелика хитрость. И вынести добычу за ворота оказалось не­
260

трудно, только Гундар не смог найти, кому эти заж игалки
сбыть, и потому операцию не повторил. Он уже стал с прене­
брежением относиться к фабричным порядкам и продукции, как
вдруг одно событие заставило его пересмотреть это отношение.
Как-то перед самым обеденным перерывом железные ворота
раскрылись, каж дая половинка отъехала в свою сторону, и впу­
стили во двор темно-синий, почти черный автобус. Он очень на­
поминал обычный пикапчик, в которых по кулинариям разво­
зят булочки, здесь тоже рядом с шофером сидел всего один
человек. Толг>ко автобус был раза в три больше и число антенн
показывало, что в нем по меньшей мере две рации и еще ра­
диотелефон.
Ловко развернувшись посреди двора, машина задним ходом
подъехала к главному входу. И стала ждать, когда из карауль­
ного помещения и из проходной выйдут три милиционера —
двое из них встали возле двери, как почетный караул, третий
преградил движение по лестнице, не разреш ая больше никому
ни подниматься, ни спускаться. И тут вылезли и шофер и со­
провождающий. Оба были вооружены. Сопровождающий держал
какие-то накладные и конторскую книгу в дерматиновой облож­
ке. В эту же самую минуту со второго этаж а спустился высокий,
очкастый человек с большими ушами, кивком головы привет­
ствовал приехавших и взглянул в поданные ему накладные.
Наконец шофер и сопровождающий достали из карманов к аж ­
дый по ключу и отперли заднюю дверцу машины. Гундар уви­
дел, что дверца эта толщиной не меньше двадцати сантимет­
ров, как у сейфа, и что стенки машины почти такие же.
Очкастый старикан потянулся и достал из машины заплом­
бированную коробку размером с консервную банку, проверил,
в порядке ли пломба, и торжественно понес ее по лестнице.
За ним следовали провожатый с документами и оба милиционера
из почетного караула.
— На мороженое хватит, а? — усмехнулся Фредис, который
тоже был в числе зрителей.
— К ак по-твоему, что там? — спросил Гундар.
— Ясно, что камешки! Здесь ведь делают и такие брошки и
серьги, которые продают только за границу на валюту.
Провожатый вернулся, теперь у него под мышкой была лишь
конторская книга. Сразу же за ним высыпали на двор мили­
ционеры, и автобус уехал, а у Гундара перед глазами все еще
была невзрачная ж естяная коробка, которой оказаны такие по­
чести.
И тут он сообразил, что и сам стоит по стойке «смирно», буд­
то матрос при виде адмирала.
•Ну, миллиона там, конечно, нету, это число первым выскаки­
вает в таких случаях... А вдруг? Нет, не будет... Ведь не ска­
зано, что коробка обязательно полна, наверняка и половины
нет... А все-таки интересно узнать, на сколько эта ш тука тя­
нет...
261

Мысль о коробке изводила Гундара весь день, а когда под
вечер отпустила, Фредис вновь подлил масла:
— Ну, придумал, как этот фургончик грабануть?
— Баба-ба-ба-бах, коробку сгреб и на трамвай!
— Не выйдет, у этой машины пуленепробиваемые стекла!
— Ну, тогда не будем и грабить.
— Не будем! Привет, до завтра! — Фредис махнул рукой,
перешел улицу и нырнул в толпу на троллейбусной остановке.
А что, неужели такой автобусик ни разу не обчистили? Это
уж точно, что нет, иначе бы слышно было. А если попробовать?
Нет таких денег, чтобы нельзя было выманить, и нет такого
ключа, чтобы нельзя было подделать... Но тут Гундар вспомнил
про антенны на крыше — наверняка во время следования под­
держивается радиосвязь.
«Вот бы Ж ипу это увидеть, он бы как профессионал от злости
на свое бессилие из штанов выпрыгнул бы», — усмехнулся про
себя Гундар. Довольно усмехнулся. Потому что дома его ж дала
работа, сулившая небольшой, но надежный доход. Картина пока
что стояла за буфетом целенькая, Гундар понемногу реставриро­
вал стенные подсвечники. Работа кропотливая, но потихоньку
двигалась. К ак только будет готово, отправится снова в Мо­
скву.
С такими вот мыслями Гундар приближался к дому, где на­
ходилась квартира Маргиты, которая уже давно стала и его
жильем.
Если бы он обращал больше внимания на окружающую об­
становку, он бы заметил на дворе у поленницы зеленые «Жи­
гули» с асфальтово-черной крышей, которых здесь никогда не
бывало. Из-за покрывающего поленницу рубероида казалось, что
прикрыта заодно и машина. Он бы наверняка заметил, что но­
мер машины начинается с JIAP — серия, которой пользуются
исключительно служебные машины латвийской службы внут­
ренних дел.
Гундар коротко позвонил. На лестнице пахло жареным мясом,
он сглотнул слюну — хорошо бы, если бы его ж арила Маргита.
Дверь широко распахнулась — на пороге стоял лейтенант
милиции.
— П ожалуйста, пожалуйста! А мы вас уже поджидаем.
Оба одновременно прикинули расстояние до лестницы — это
единственный путь к бегству — и каж ды й понял свои возмож­
ности.
В комнате было полно людей. Маргита сидела на диване вся
белая, стиснув губы. Какой-то человек в штатском писал про­
токол, который уже подходил к концу.
— Гундар Одинь? — спросил он, не переставая писать ш ари­
ковой ручкой.
— Да.
— Прочитайте! — Левая рука протянула ему заполненный
бланк, правая продолжала писать.
Это был ордер на обыск. «В соответствии со статьей Уголов­
262

ного кодекса JICCP... В связи с возбуждением уголовного дела...»
— А что это за восемьдесят девятая прим? — угрюмо спросил
Гундар.
— Хищение государственного имущества в особенно крупных
размерах, — ответил человек, предлагая подписать протокол
понятым.
— Да, да... — продолжал он, видя, что Гундар остолбенел. —
Все церковные здания и предметы в них — это государствен­
ное имущество.
Маргита вдруг заплакала. Сначала тоненько, сдавленно, по­
том громко, открыто, в голос, уже никого не стыдясь. Это было
весеннее половодье, прорвавшее плотину и теперь смывающее все
на пути.
— Прекратите истерику! — взглянул на нее человек в ш тат­
ском. — Еще и двух лет не прошло, как я здесь проводил по­
следний обыск! Тоже мне — барышня из института благород­
ных девиц! Одевайтесь, поедем в управление и поговорим там.
Шаря перед собой, словно во тьме, Маргита встала и пошла
к шкафу. Гундар помог ей надеть пальто. Она взяла его руку
и прижала к щеке.
«По дороге надо шепнуть ей, как я ее люблю, — подумал
Гундар. — Будет хоть на свидания приходить, глядишь, сала
принесет».
Два стенных подсвечника и картину уложили в багажник, два
других лейтенант держал в руках.
Маргиту поздно вечером отпустили домой, а Гундара лишь
на следующий день привели в кабинет следователя. Он был за­
вален распятиями, иконами, дискосами, купелями, толстыми
книгами в коже и аккуратно сложенными антиминсами, а посре­
дине грудой леж али бронзовые вещи, главным образом паника­
дила и подсвечники.
Следователь тер покрасневшие глаза — прошлую ночь он не
спал — и старался убедить кого-то по телефону, что сейчас
нужны эксперты, чтобы хотя бы приблизительно определить
ценность предметов.
— Так вот, Одинь, — сказал следователь устало, — в вашей
квартире обнаружено четыре стенных подсвечника и алтарная
картина.
Гундар кивнул.
— Что вы еще покупали у обвиняемых?
Гундар поколебался, потом решил врать — ведь признание
сразу же делало его соучастником. Он рисковал, так как эта
ложь лиш ала его возможности получить низшую меру наказания
за чистосердечное признание.
— Ничего я больше не покупал.
— А обвиняемый Светов показывает иначе.
— А меня мало интересует, что эта подлюка показывает.
Следователь донимал Гундара еще с полчаса, но, не добив­
шись нужного ответа, велел привести бывшего товарища по
колонии. Тот выглядел довольно кисло. Со всеми подробностями
263

он рассказал, как продал Гундару люстру и канделябры. И даже
добавил, что Гундар перепродал это в другой республике.
Последний упрямо отрицал это. Тогда Светов, которого Гун­
дар поколачивал в колонии, из опасения, что им еще придется
там встретиться снова, решил действовать по-джентльмен­
ски. А может, он и впрямь это продал кому-то другому? Тогда
ему со многими приходилось иметь дело, так что насчет Гун­
дара он категорически утверждать не решается. Следователь
ведь и сам видит, что покупателей набралось уже около два­
дцати, может, действительно перепутал и это был совсем дру­
гой человек.
Для следователя Гундар был только один из многих, с боль­
шинством еще предстояло беседовать, а он уже устал. Он не
очень-то верил ни Гундару, ни Светову, но в пользу Гундара го­
ворило хотя бы то, что он на работе не прогулял ни одного
дня — табель его проверили, — так что никакой дальней по­
ездки не мог совершить. Все дни был на работе, все отмечены
цифрой 8.
— Дайте подписку о невыезде, — сказал следователь.

ЯНВАРЬ
Во рту оказалось всего несколько капель — бутылка была пу­
ста. Парня в сером свитере это так поразило, что он поболтал
посудиной и посмотрел на свет, повернувшись к воротам сарая.
Пустая!
Он сунул ее под старые обрывки толя и принялся колоть изопревшие доски.
Он чувствовал, что непременно надо хотя бы еще стакаш ек, но
хорошо понимал, что не получит его, так как спиртного больше
нет. Нет в этой проклятой снежной пустыне, из которой впоть­
мах не найти дороги к какому-нибудь жилью. Того и гляди при
переходе через речку поскользнешься, упадешь в воду, а там
тебя затянет под лед. Он так отчетливо представил себе эту кар­
тину, что даже передернулся, будто ледяная вода уже косну­
лась его кожи.
И как он не сообразил прихватить две бутылки! Вот эту
большую и еще «Ласите». Она плоская, и в нее входит не
меньше трехсот. Он всегда наполнял ее и носил с собой, когда
ехал на мотокросс или еще куда, чтобы рассеяться на лоне
природы, потому что «Ласите» не оттягивает пиджак.
Нет, вовсе он не алкаш , просто в такой момент стакашек
в самый раз... Может, выпить чаю и желание пройдет?
И вдруг парень бросил топор и кинулся к спрятанной бутыл­
ке. На ней же отпечатки пальцев!..
Ж аж да выпить на миг заглохла, подступил страх.
Это же для мильтонов чистая находка! Сравни отпечатки на
бутылке с картотекой, бери «воронок» и поезжай прямо в дом.
264

Он заж ал бутылку с двух концов и принялся энергично тереть
о свитер.
Вот бы где мы, бараны, загремели! А какого черта мне ее
надо вытирать? Я же могу ее просто закинуть или — еще
лучше — засунуть в снег. Нет, не годится... Останутся следы...
Конечно же, мильтоны пойдут по следам... И уж точно надыба­
ют, делов-то! Разве бросить где-нибудь на полдороге, а самому
продолжать идти? Но ведь у мильтонов собака может быть, а?
Размахнуться и забросить как можно дальше... Лучше всего
с горы вниз, это лишних пяток метров... А весной снег растает...
Значит, в лучшем случае до весны, когда кто-нибудь из местных
ее найдет и, конечно же, зная, что именно в этом заброшенном
доме произошло в январе, позвонит участковому... А скорее все­
го мильтоны уже сейчас обшарят всю округу...
Нет, от бутылки избавиться невозможно!
Вспомнились газетные статьи о работе экспертов-криминалистов. Как отпечатки находили даже тогда, когда взломщики ра­
ботали в резиновых перчатках, — они изнутри сохранили рису­
нок папиллярных линий.
Ладно, он сможет вытереть бутылку, вытереть топорище, но
он не может вытереть все, к чему прикасался в этом доме.
А тут еще специалист и эта стерва!.. Все вокруг излапали!
От фундамента до чердака! Да еще лыжные следы, да еще сле­
ды лыжных ботинок, да еще следы палок... И хотя он в эти
газетные статьи не особенно вникал, читал их вскользь, почемуто сейчас вспомнилось, что, зная длину шага человеческого, ши­
рину его и угол, легко можно вычислить рост и примерный воз­
раст. Нельзя же сгрести весь снег, по которому они вчера шли!
Нет, он считал шефа куда умнее! Наивняк! Откуда у того этот
ум может взяться, если только и знал, что сидел! Умный не
сидит! Умные покупают машины, строят дачи и борются с во­
ровством, опасаясь, как бы у них самих чего-нибудь не сперли...
Только и чести, что сяду по одному делу со знаменитым спе­
циалистом по сейфам!..
Не взяв нарубленные дрова, парень помчался к дому, чтобы
хоть как-то успокоиться.
Выходя, он оставил дверь приоткрытой и потому слишком не­
ожиданно появился, застав врасплох шефа и женщину.
Она продолжала готовить бутерброды, а он стоял рядом, дер­
жа ее за талию.
— А ты подумал, сколько отпечатков мы здесь везде оста­
вили? — спросил парень, сделав вид, что не заметил, как шеф
снял руку с талии и покраснел.
«Ах ты, потешный старикаш а, от этого же не беременеют!
А ты, стерва, умна, перестраховалась! Бери ее, бери, раз позво­
ляет, мне плевать! Только тебе до этого еще далеко, ты ведь
старомодный. Ты наверняка сейчас думаешь, в какой дворец ее
ввести да на какую золотую кровать уложить, а ее надо на му­
сорный ящ ик валить! И как я раньше не заметил, что вы уже
спелись?»
265

— Отпечатки сейчас не имеют значения. — Старший сел на
свое место к шкафу, глуповато посмотрел на свою руку, кото­
рая была на талии женщины, и вдруг разозлился: — Мили­
ции сюда нечего соваться...
Он опасался, что женщ ина его руку стряхнет и взглядом вы­
разит: «Ах, папаша, что это на вас накатило?» Или, не ж елая
обидеть, тихо скаж ет: «Не надо... Вы мешаете...» А она сде­
лала вид, что не заметила руки, что вообще ничего не случи­
лось, и это уже что-то значит. Теперь надо о чем-то заговорить,
что-то же надо сказать, а он знает только то, что в таких слу­
чаях говорят в книгах, и понимает, что в жизни это звучит ис­
кусственно и глупо. Но еще глупее стоять вот так молча, ведь
она же ждет, что он что-то скажет.
— Ты в Крыму уже была?
— Нет.
— Поедем?
— Хорошо.
И тут ворвался парень и давай стращать отпечатками паль­
цев. Удивительно, как он от страха испариной не покрылся.
О дактилоскопии он, конечно, имеет представление самое смут­
ное, и старший решил, что рассказывать такому дурню про от­
печатки нет смысла.
— А если мильтоны придут, тогда мы горим...
— Инженер будет молчать, — сказал старший. П арня все
же надо было успокоить. — Он у нас не возьмет ни рубль, ни
тысячу, ни десять тысяч, купить его нельзя, но он скорей по­
весится, чем проговорится о своей трусости... До того как от­
кроем ш каф с бриллиантами, он в милицию не пойдет, а потом
уже смысла не будет... План, который он начертил, его не только
трусом делает, тут уж соучастием пахнет — долю свою не по­
лучил, вот и побежал доносить... Для пущей надежности я ему
скаж у, что мы ведь так и покажем, а уж остальное пусть сам
соображает...
Все из-за той же руки на талии старший не решался взгля­
нуть парню в глаза, иначе бы он увидел, как при слове «ин­
женер»
взгляд парня метнулся к рюкзаку Гвидо Лиекниса,
долю секунды задерж ался на нем и вновь обратился к старшему.
— Ну и скажи!
— Запри за мной дверь... Я с ним еще одно дело хочу об­
судить... Если он попытается какой-нибудь фокус выкинуть,
оставь пистолет ей и иди на помощь... Да не надо — сам справ­
люсь.
К ак только дверь за ним была заперта, парень кинулся
к рюкзаку Лиекниса и стал шарить в нем, засунув обе руки
по локоть. Ну, конечно, есть! Первые радости с дамой без спирт­
ного не вытанцовываются!
Он достал из рю кзака бутылку коньяка и сунул себе за пояс.
— За дровами пойдешь, да?
«Она меня презирает. Она всегда меня презирала. Я вколо­
тил в нее страх и покорность, но презрение выбить никак не уда­
266

лось. Вот это и скребет! А пусть! Послезавтра мы видимся по­
следний раз, стоит ли из-за дерьма расстраиваться!»
— Если ты стукнешь ему, я тебе зубы выбью! Не сейчас, а
потом! Ты знаешь, что я в таких делах слово держу, стерва!
Сгребу за волосы и выбью, иди потом к доктору, вставляй ж е­
лезные.
Каждое слово он выговаривал со вкусом. Вспомнился один
саксофонист в оркестре, которому вот так же пригрозил его то­
варищ, Ж енька, узнав, что саксофонист встречается с его быв­
шей дамой. Но встречи продолжались, тогда они подстерегли сак­
софониста после танцев и у троллейбусной остановки затащ или
в подворотню. Лицо саксофониста потом напоминало отбитый
кусок мяса. У самого парня остались на большом пальце два
глубоких шрама от клыков того музыканта. С неделю, наверное,
палец болел. Милиция долго искала виновных, но не нашла,
так как Ж енька в этом деле участия не принимал — у него
было железное алиби со свидетелями. Парень не мог припо­
мнить, что там дальше было с избитым, но в том клубе на сак­
софоне он уже не играл.
— Оставь меня в покое, как и я тебя!
— Повежливей, слышишь! Ты чего с папашей заигрываешь?
Хочешь отвалиться от меня?
— Он мне симпатичней.
— Ври больше, стерва! А хоть и врешь, мне плевать! По мне
можешь с него хоть последний пидж ак снять и подорвать, толь­
ко я не советую тебе этого делать.
— Не городи ерунду.
— Ну-ну... Пусть будет ерунда!
А тем временем в комнате шел деловой разговор. Инженер
Гвидо Лиекнис показывал чертеж.
Если бы парень в свитере мог анализировать, а не хранил бы
в памяти только события с острыми сюжетными поворотами, он
был бы удивлен переменой, которая с ним произошла.
Они, ребята, которых объединяло общее несчастье, с чем они
свыклись и делали вид, будто его не существует и о нем даже
неприлично говорить, собирались на дворе между поленницами
дров, где сами смастерили себе столик и пару скамеек. Сюда
сходились со всей округи, сколачивали футбольную команду и
мчались к железнодорожной насыпи играть. Здесь собирались,
чтобы ехать на Киш-озеро или на Юглу купаться, здесь ковыря­
лись в каком-нибудь старом будильнике, обсуждали школьные
события и спортивные новости. Здесь был центр, в котором
перекрещивались судьбы многих ребят.
Если кто приводил приятеля и тот спрашивал, может ли он
прийти еще раз, ему отвечали одной и той же фразой: «Двор,
он для всех!» Никого не гнали и не лупили только за то, что
сует свой нос, но проходила неделя-другая, и один новенький
сам больше не появлялся, а другой прилипал как репей и скоро
267

становился своим. Надо было, чтобы ты подходил этой компа­
нии. А для этого необходимо было иметь свое несчастье. Ко­
нечно, немножко иное, чем у всех, но ведь и два кирпича не
совсем совпадают, а уж несчастья и подавно. Но в основном
совпадают.
У этих ребят вроде и был дом, а в то же время его не было,
и они старались находиться на дворе как можно дольше,
иной раз и за полночь, и их никогда не звали спать. У этих
ребят как бы были родители, у кого один, у кого оба, а в то же
время как бы и не было. Поглядишь, как родители шатаются,
послушаешь, как ругаются, год-другой — и вся любовь к ним
уже выплакана, и с дружеской помощью других ребят слезы
сменялись гоготом и насмешкой. В школе они были одеты хуже
всех, форменные пидж аки изжеваны, порваны и запачканы, по­
тому что это ведь единственная одежда и уж что только ей
не приходилось выносить! У некоторых были бабки, жившие
в другом месте, этим одежонку порой стирали, и тогда владелец
ее ходил отутюженный и подстриженный, гордясь сам собою.
И старался не прислоняться к кирпичной стене, не бить по
мячу, брался только судить, вообще как-то держался среди сво­
их особняком. К счастью, на свете хватает углов и выступов,
за которые можно зацепиться, так что скоро он уже опять
был на равных.
Ребята эти почти всегда были голодны, и если кто выходил
с ломтем или краюшкой черного хлеба, посыпанной сахаром,
то, не ожидая просьб, сам делился с другими. Они быстро при­
учились обчищать карманы пьяного отца, где, кроме мелочи,
обычно ничего и не было, и потом бегали в столовку есть ман­
ную кашу и пончики с вареньем.
В школе их чаще всего использовали в качестве наглядного
пособия — демонстрировали как образец лености и неряшливо­
сти, наказывали, не брали с собой на экскурсии.
М альчишки считали себя пасынками и принимали облик гор­
дых и злых упрямцев. Так как чаще всего на помощь со сто­
роны не приходилось рассчитывать или же та по разным при­
чинам обычно запаздывала, они начинали помогать сами себе.
Несчастье не монополия одних только мальчишек, поэтому
в компании входили и девчонки, становясь «своими парнями».
К ним относились с завидным джентльменством, не приставали
и на танцах оберегали от притязаний чужаков. Может быть, по­
нимали, что девчонки свою трагедию переживали еще горше?
Юнец, теперешний парень в свитере, в эту компанию не оченьто вписывался: материна левого заработка, несмотря на раз­
ных отчимов, изрядно тянувших из нее, вполне хватало, чтобы
сын был накормлен и прилично одет. Эти два недостатка он
старался компенсировать лихим поведением и горлом. А может,
и умением подладиться к вожаку — Женьке.
Иной раз на дворе стояла блестящая «Победа», по тогдаш­
ним понятиям, мечта автомобилистов. Лимузин
принадлежал
благодушному дядьке, про которого говорили, что он спекули­
268

рует чем-то. Гараж у него был далеко, поэтому он машину остав­
лял на ночь во дворе, если рано утром надо было куда-то
ехать.
Ж енька в тот вечер был очень злой, так как мать не дала
ему денег в понедельник на обеды и теперь всю неделю прихо­
дилось жить впроголодь. Придя из школы, замесил на воде
тесто, чтобы испечь блинчики, но оказалось, что дома нет ни
маргарина, ни растительного масла, а из мучной болтушки
можно было лишь сварить что-то вроде клейстера, который даже
с солью не- лез в глотку. Кроме того, учительница велела ему
зайти к Екуму и сказать, что задано. Тот по своей сознатель­
ности — отличник же! — даже и во время болезни хотел
учиться.
Войдя в большие и светлые комнаты, Ж енька оробел, за
что потом и злился на себя. Екум леж ал под толстым ватным
одеялом, рядом стоял пластмассовый столик на колесиках, ко­
торый ломился от лекарств, кувшинчиков с питьем и фруктов —
осень же, груш и яблок на базаре навалом — и конфет. А он,
конечно же, и не думает все это пробовать, потому что ему, ви­
дите ли, из-за температуры все невкусно. Поинтересовался, когда
будет сбор дружины, кто вместо него старостой класса и чисто
ли дежурные класс подметают. К ак только Ж енька сказал, что
надо читать и писать, тут же Екум схватился за учебники и
погнал Ж еньку домой готовить уроки, хотя тот с удовольствием
поглядел бы еще на всякие красивые вещи вокруг.
Из «Победы» вылезла дочка владельца и заносчиво погля­
дела на мальчишек у столика. Ей было лет двенадцать, но фи­
гура ее уже начала формироваться. Хотя она ж ила в этом же
доме, ребята даже не знали, как ее зовут, потому что она учи­
лась в какой-то другой школе и где-то в другом месте проводила
время. На руке у нее висела юбка, какие в старину носили, со
всякими узорами — наверное, выступает в каком-нибудь тан­
цевальном коллективе. Она ж дала, когда отец закроет машину
и достанет из багаж ника вещи. Кроме разных кульков, там была
корзина с изумительными красно-желтыми яблоками. Выбрав
самое спелое, девочка так вонзила в него зубы, что Ж енька
почувствовал, как у него из уголков рта потекла слюна.
Ух как ему захотелось врезать по ее самодовольному лицу!
Девчонка с отцом исчезли на лестнице, а злость продолжала
клокотать в Женьке. Он подобрал возле мусорного ящ ика
гвоздь и провел по боку машины во всю длину рваную борозду.
И сразу стало как-то легче, как будто он отомстил за себя.
— Дурак, что ты делаешь! — всполошились остальные. —
Под монастырь подведешь!
Уже смеркалось, и у столика их оставалось всего пятеро.
— Буржуи проклятые! Спекулянтская душа! Вот завтра за­
хнычет, как увидит!
— Ага, не будь таких, всем бы жилось лучше, — подхватил
другой.
Мудрость была не Ж енькина, а дома усвоенная. Когда мать
269

искала причины своего бедственного положения, она ни себе, ни
другим не хотела признаться, что главную вину надо искать
в себе самой. У нее были два громоотвода — отец Ж еньки, ко­
торый часто задерживает алименты, и живущие по блату, ко­
торые получают огромную зарплату, так что другим ничего не
достается. То, что она сама ни на одном месте дольше недели
не задерживалась, это в такие минуты забывалось. О, она ве­
ликолепно знала, что надо делать! У нее были радикальные
планы , переустройства, и она готова была изложить их перед
миллионной аудиторией, только ни один из этих планов не вклю­
чал ее собственной занятости трудом, а основывались они исклю­
чительно на переделе уже существующих ценностей. К счастью,
миллионная аудитория была занята на работе, но в грязных и
галдящ их квартирах она находила иногда благодарных слушате­
лей, и тогда целый вечер напролет шли разговоры о больших
и малых несправедливостях, которые без ведома короля творят
его неправедные слуги.
— Все эти дачи палить! Раз все равны, так никому! А м а­
шины? Разве на машину можно честно заработать? Честным
трудом только вошь на аркане да нужду заработать можно!
Я за десять лет столько не получила, сколько «Москвич» этот
стоит. А ведь ездят! Потому что воруют! У меня малость украл,
у тебя украл — вот он уже и барин! Брюхо вперед, весь в шубе
и нос кверху! Да будь у меня власть, я бы...
— Тогда бы одни винокурни и вытрезвиловки работали! —
зарж ал один из компании и, перегнувшись на табуретке, стал
довольно оглаживать свои ляжки.
— Постыдился бы! Я своего ребенка воспитываю... Своего...
Это подчеркнутое «своего» больно уязвило собеседника, так
как ему приходилось воспитывать чужого. Если можно назвать
воспитанием то, что спишь с ним в одной комнате.
Какие бы ни были мотивы, вызывавшие желание переделить
все ценности, — то ли зависть, то ли отчаяние, то ли комплекс
неполноценности, кое-какие словечки и рассуждения выламы ва­
лись из общего текста и западали в умы ребят, как падают зер­
на в весеннюю, набухшую почву.
Борозда на полировке «Победы» была как бы сигнальной ра­
кетой для дальнейших действий. В ту же ночь в квартире Екума
были выбиты все стекла со двора.
— Он и ветра не почувствует под своим ватным одеялом, —
сказал Ж енька, вспомнив белый накрахмаленный пододеяльник
и отливающее вишневым атласом одеяло.
Все то, чем они ранее восхищались и чему завидовали, стали
ненавидеть и захотели сокрушать, разбивать, уничтожать. Про­
будившийся дух протеста обратился прежде всего против утверж­
даемых школой норм поведения и учения вообще. И главным
образом потому, что большинство не справлялось со школьной
программой из-за неналаженных бытовых условий и отсутствия
контроля в семье, из-за отсутствия элементарных условий для
регулярной работы.
270

Им было всего четырнадцать-пятнадцать лет, но, сбившись
в стайку, они стали сознавать свою физическую силу. Для на­
чала отлупили всех чистеньких-аккуратненьких и пошвыряли
в канаву их учебники. Большинство из побитых были дети
просто из нормальных семей, но компания все равно считала
их чем-то иным — враждебным, чужеродным телом.
Первый разговор в инспекции по делам несовершеннолетних.
Дяденьки и тетеньки дружески втолковывают, что черное — это
черное, а белое — белое. В вежливой форме угрозы, но больше
так, на всякий случай.
Домой ребята ушли злые из-за нотаций, унижений и обещаний,
которых от них требовали и которые они дали, чтоб отвяза­
лись.
— У меня дома бардак, — грустно сказала одна из девчонок,
которой сегодня досталось за то, что она вместе с мальчиш ками
сбежала и ж ила в садовом домике в Д арзинях. — Они же это
хорошо знают. А так как мою муттершу законами не проймешь,
они ругают меня. Ничего, как только получу паспорт, выйду
замуж!
Ж енька с надеждой посмотрел на нее. Ни для кого не было
секретом, что девчонка ему нравилась и потому могла им кру­
тить как хотела.
— Если только школу удастся кончить, — продолжала
она, — то можно и не выходить замуж . Пойду в профтех, там
общага...
— Морды свинячьи, — прошипел теперешний парень в сви­
тере, имея в виду дядек из инспекции. Ему-то особенно ж ало­
ваться было нечего, но и он хотел подладиться к общему на­
строению. Внутренний голос подсказывал, что сейчас самое вре­
мя утвердиться в главарях рядом с Женькой. Был он малый
рослый, физически сильный, но Ж еньки боялся, потому что
тот был из тех, кого можно было победить, лишь убив. Если
его побеждали кулаком, он хватал с земли кирпич, не думая
о последствиях, а если вырывали кирпич, то убегал в дом и
выскакивал с ножом или топором. Может быть, Ж енька создал
себе такую репутацию, но ребята верили в это, боялись маль­
чишку и подлаживались к нему.
Хотя внешне это не проявлялось, человек он был расчетливый
и за всеми его действиями что-то стояло: каж дый шаг должен
был принести что-то, необязательно даже материальную выгоду.
Так, играя в карты, он чуточку жулил, даже когда игра шла
не на деньги, потому что хотел сохранить за собой репутацию
удачливого игрока.
От инспекции они прошли квартал, а может, чуть больше.
Оживленный перекресток с магазинами, аптекой и газетным ки­
оском остался позади. Оглянувшись, можно было увидеть, как
там мелькают троллейбусы и машины — некоторые уже вклю­
чили габаритные огни. По обеим сторонам улицы тянулись об­
лупленные, неприглядные дома с большими проходными дво­
271

рами, забитыми дровяниками, кривыми гараж ами и цветочными
грядками.
Впереди появился парень с гитарой. Лет двадцати, довольно
широкоплечий, очень хорошо одетый, мускулы так и играют
под модной нейлоновой курткой. Оценив встречных ребят, он
счел за благо своевременно перейти на другую сторону улицы.
Юнец тоже перешел улицу, и встреча была неизбежна. Ни­
какого сговора не было, так что Ж енька с остальными только
остановились и смотрели, что будет.
Парень сошел на мостовую, чтобы пропустить задиру мимо,
но и подросток сделал несколько шагов в ту же сторону. Тогда
парень подался к стене дома, но тот был опять перед ним.
«Сейчас побежит назад», — подумал юнец и уже предста­
вил, как он, стоя на месте, затопает, чтобы убегающий поду­
мал, что за ним гонятся, и прибавил скорости. Вот смеху-то
будет!..
Но парень не побежал — он застыл на месте.
— А ну сыграй! — приказал юнец.
Парень стал лихорадочно дергать струны. Вообще-то он играл
хорошо, но от волнения не мог взять ни одного аккорда.
— И пой!
С губ сорвались какие-то сиплые звуки. И в этот же момент
юнец примерился и ударил. Удар его скользнул по подбородку
и по чистой случайности пришелся на кадык. Парень схватился
за горло и упал. Он хрипел и не мог перевести дух. Юнец по­
чувствовал что-то вроде счастливого возбуждения: он же впервые
осмелился ударить взрослого человека. Он бы и сейчас этого
не сделал, если бы рядом не стоял Ж енька с товарищами и
если бы парень не перепугался до оцепенения.
Победитель двинул упавшего по ребрам, но реакции не было
никакой: тот продолжал дергаться и хрипеть.
Герой поднял гитару и провел большим пальцем по струнам.
Точно в ожидании совета взглянул на своих, стоявших по
другую сторону улицы, и, вы раж ая недоумение, выразительно
пожал плечами. Потом взял инструмент за гриф и уже хотел
трахнуть об стену, как девчонка закричала:
— Менты!
Сзади по булыжной мостовой на большой скорости мчался
милицейский «газик», длинная антенна моталась, как хлыст, во
все стороны. Наверное, кто-нибудь из окна увидел происходя­
щее и позвонил дежурному, и тут, как на грех, совсем близко
оказалась оперативная машина, которой по радио отдали при­
казание.
Чтобы не спугнуть подростков, не включили ни синюю мигалку
на крыше, ни сирену.
Юнец, не выпуская гитару (ему даже в голову не пришло
бросить ее), нырнул в ближайшие ворота. Пробегая мимо дровя­
ников, он слышал за спиной топот остальных. На улице взвизг­
нули тормоза, послышалась отрывистая команда, и машина
рванулась вновь. Из этого двора было несколько выходов, и
272

юнец понял, что милиционеры об этом знают и теперь или на
машине будут кружить, или поставят по милиционеру у к аж ­
дого выхода, а остальные погонятся за ними по пятам.
На улицу высовываться нельзя, надо спрятаться где-то здесь!
В одном дворе находилась двухэтаж ная хозяйственная по­
стройка, кирпичный каркас которой был облеплен сарайчиками.
Вокруг строения тянулся какой-то балкончик с перилами, слу­
жащ ий и опорой для крыши, и проходом. И там, одна подле
другой, двери узких, но зато глубоко уходящих чуланов.
Взобравшись по скрипучей лестнице, юнец стал дергать ви­
сячие зам ки: а вдруг найдется незапертая дверь. Если ничего
ценного нет, хозяева порой обходятся просто щеколдой или за­
гнутым гвоздем.
Уже через полминуты такой сарайчик был обнаружен, и юнец
шмыгнул туда с Ж енькой и девчонкой, бежавшими за ним.
В щель между досками была видна большая подворотня и
часть двора. Сердце от всего пережитого колотилось так, что
казалось, его слышно снаружи.
Вскоре в подворотне появились два милиционера с парнем,
который все еще держался за горло. Посовещались и вышли на
улицу. Тут же послышался шум машины.
— И болван же ты! — сердито сказала девчонка. — Тебе бы
за эту барахольную гитару пришили ограбление, аможет, и
Ж енька не вывернулся бы! Очень она тебе была нужна?
Девчонка смело болтала языком, зная, что Ж енька не даст
ее в обиду.
— Выгодно толкнул бы, у меня покупатель есть, — на ходу
придумал юнец. — А вы видели, как он спикировал? Да этаких
на меня двоих надо!..
— Тебя и один бы хорошо умыл, не стой Ж енька рядом, —
не унималась девчонка.
— Чего там, рядом! Да я...— Да заткнитесь вы, может, менты еще внизу стоят! —
цыкнул на них Ж енька. Те продолжали спорить, только уже
шепотом.
— Сколько ты за нее получишь? П ятерку? Уж если деньги
нужны, так лучше пойти колпаки с машины снимать... или...
Ты знаешь, сколько стоит запаска, если ее из багаж ника выта­
щить? — Благодаря знакомым матери девчонка знала несколь­
ко надежных приемов, как раздобыть деньги. При случае она
ходила с матерью на Большое кладбище за пол-литровыми бан­
ками из-под цветов, а потом сдавала их. Брали и цветы, но их
не очень покупали и с подозрением крутили в руках, расспра­
шивая, почему на листьях песок и отчего привялые.
— Я ему потому врезал, что он стукач!
— Что ты свистишь, ты его первый раз видел!
— Кто тебе сказал, что первый раз? Я его с дружинниками
видел!
— Свисти, свисти больше!
И теперь, спустя годы, парень вспоминал эту девчонку с боль­
18 Приложение к ж-лу «Сельская молодежь», т. 5

273

шей неприязнью. И даже с большей, чем раньше, потому что
девчонка стала элегантной, независимой дамой. У нее теперь
двое красивых детей, тихий и солидный муж, а сама она рабо­
тает в ателье мод закройщицей. Чтобы сшить у нее пальто
или костюм, надо долго ждать в очереди. Парня она как будто
и в упор не видела, но Женьке, который допился до инвалидно­
сти, подкидывала то трешку, то пятерку. Даж е выхлопотала ему
место в лечебном профилактории, но тот ушел в загул и уже
не просыхал. М ужа ее парень в свитере помнил со школьных
времен, но близко не знал. И не знал такж е причины, почему
девчонка так резко отделилась от компании. Появилась какаянибудь дальняя родственница? Устроили в интернат? С матерью
это никак не могло быть связано, так как старухи поговаривали,
будто мать в трезвом виде смотрит на свою дочь из лестничного
окна дома напротив, когда та после работы выходит из ателье.
...На дворе уже была кромешная тьма, так что происходящее
в кухне отражалось в давно не мытом окне. Вот женщ ина, н а­
гнувшись, что-то делает на столе, вот даже виден пар из ко­
телка на краю плиты...
— Гдэ мой хромированный фонарик? — грубо спросил па­
рень, словно женщина умышленно засунула куда-то эту вещь,
лишь бы ему досадить.
— В желтой сумке... — Она сразу поняла: хочет в сарае
пить коньяк инженера. Какую же позицию теперь занять? Доз­
волить ему или помешать? Напившись, он тут же в тепле заснет,
а когда проснется, будет сволочной и невыносимый. При шефе
ее не тронет, но не исключено, что попытается излить гнев на
инженера. Ах, и почему такая сила дана такому дряблому человечишке, такой размазне?..
— О чем ты думаешь?
— О тебе.,.
Парень рассмеялся.
— Обо мне ты долго будешь думать! Я неизгладимыми бук­
вами вписан в твою биографию! Так где-то было написано,
я читал. Да, вот так, стерва!
— К ак тебе не надоест!
— А потому что ты мою жизнь исковеркала! — Чтобы успо­
коиться, ему немедленно надо было сделать хоть глоток.
Не вынимая бутылку из-за пазухи, он отвернул металлический
колпачок и сделал пару глотков. — Ну чего мне до тебя не
хватало? Все у меня было! Все мне нравилось!
Открылась дверь комнаты, и появилась голова старшего.
— Иди сюда, — крикнул он.
— Чего тебе? — сердито осведомился парень. Алкоголь по­
действовал на него почти моментально — он уже ничего не хо­
тел делать.
— Иди. А ты запри за нами дверь. Откроешь, когда я скажу.
Договорились? — Последнее слово шеф скрепил улыбкой, ко­
274

торая сделала лицо совсем чужим — так редко он улыбался.
Ж енщина от волнения вздрогнула, но постаралась не выка­
зать нервозности, опасаясь, что острые глаза шефа тут же это
заменят.
Засов крепкий, если бы достать какую-нибудь жердь, дверь
можно бы еще крепче запереть, не выломали бы. Вот с окнами
хуже... Только не бояться... Только не бояться...
Она взяла круглый электрический фонарик и, освещая про­
топтанные в глубоком снегу следы, быстро пошла к сараю...
— П окажи ему место, где мы выходим в коридор, — прика­
зал старший парню.
Толстые и тонкие, пунктирные и прерывистые линии занимали
весь лист бумаги. Они скрещивались и изгибались, шли парал­
лельно, сходились, чтобы тут же снова метнуться в разные сто­
роны.
Усатый парень сделал серьезное лицо, но все равно ничего
не мог понять.
— Это план второго этаж а, — попытался ему помочь Лиек­
нис. — Он еще, конечно, не закончен, но...
— Да вижу, вижу...
Мысленно парень мог пройти каж дый отрезок пути, так как
план взлома принадлежал ему, он уже десятки раз его проду­
мывал, пока выложил старшему. Он исходил весь путь от стар­
та до финиша, который в предварительных играх был куда бли­
же — у дверей центрального сейфа.
У тетки, которая охраняет еще не законченный корпус юве­
лирной фабрики и строительную площадку, есть собака, и ей за
эту дворняжку что-то приплачивают, но она бегает снаружи
только летом и не очень долго, так как бабуся волнуется, как
бы ее не покалечили коты, к которым она по своей собачьей
натуре лезет, хотя уже столько раз вынуждена была с воем уди­
рать. Зимой собачонка спит в проходной возле печурки и об­
лаивает только того, кто открывает дверь и впускает холод.
Да и сама-то сторожиха не часто выходит, потому что снег
глубокий. Будучи сознательной, иной раз еще дойдет до нового
корпуса и подергает ручки дверей, заперты ли. До туда можно
пройти по наезженной машинами дороге. Машины подвозят вся­
кий отделочный материал, а вывозят строительный мусор, на
который мастер просто ополчился, — загорелось, видите ли,
ему сдать эксплуатационникам здание вылизанным. И теперь,
как только кому делать нечего хоть минуту, старик тут же сует
в руки лопату и тачку. М ужики ворчат по углам, но спорить
не осмеливаются, потому что он тут же осведомляется:
— Что? Ты хочешь, чтобы тебе платили, когда ты в курилке
сидишь, ручки сложив? И сколько я тебе должен за это пла­
тить?
Так что дорога укатанная.
По замыслу, завтра вечером, с наступлением темноты, взлом­
щики должны перейти двор по протоптанной тропинке, которая
начиналась у пролома в заборе недалеко от будки сторожихи.
18*

275

Протоптали ее те, кому надо к трамваю. Таким образом они вы­
гадывают каких-нибудь двести метров. Доски в заборе держатся
только на верхних гвоздях, так что их можно отодвинуть, и
образуется чистенький, удобненький проход. Учитывая, что лик­
видация;' этого прохода затрагивает интересы слишком многих,
мастер не велел его заделывать, хотя ради приличия ворчал.
Опасными являются только первые пятьдесят метров — тут
сторожиха может увидеть их в окошечко. К сожалению, реак­
ция старухи непредсказуема. Парень полагал, что она выйдет
и начнет допрашивать как положено, но предосторожность за­
ставляла допускать и телефон: испугается людей и позвонит
в милицию.
Для милиции была придумана легенда. Чтобы она была более
или менее правдоподобной, надо минут двадцать выждать у вхо­
да в корпус и только тогда открыть его. Этих двадцати минут
с избытком хватит, чтобы приехала оперативная группа. И если
она действительно приедет, то обнаружит неудачную попытку
открыть дверь, виновником которой является один из строитель­
ных рабочих и его приятель. Оба изрядно выпившие — запах
можно легко изобразить, полив водку на одежду и пополоскав
ею рот. И этот самый рабочий божится, что в комбинезоне за­
был кошелек с деньгами, а у приятеля оказался такой же ключ,
вот они и решили пойти за деньгами. Ключ, который он предъ­
явит, лишь отдаленно напоминает нужный, а нужный шеф с по­
явлением милиции забросит. Так как никаких орудий взлома
у них не будет — парень постепенно пронес их и запрятал
в строящемся корпусе, — то их наверняка отпустят. Особенно
после того, когда окаж ется, что в комбинезоне действительно
кошелек с деньгами.
Парень не раз и обстоятельно взвешивал все «за» и «против»,
особенно там, где дело касалось нового корпуса: на втором
этаже старого ему редко приходилось бывать.
Итак, они закрыли за собой дверь корпуса. Вокруг тишина
и темнота. Он наж имает на кнопку фонарика. Сквозь цветное
стекло пробивается только тусклый свет — яркий луч может
мелькнуть в окнах, и его снаружи кто-нибудь заметит. Лестница
погружена во тьму. Между подошвой и цементом слышится, как
поскрипывают песчинки.
— Сюда. — И он идет первым.
Пахнет свежей краской и раствором. Они пересекают кори­
доры, большие и маленькие помещения. В некоторые уже вне­
сены
рабочие столы, здесь еще стоят ящ ики с надписями:
«Не бросать!», «Аппаратура!» на четырех язы ках, и пальцы
любопытствующих уже надорвали в разных местах бумагу, что­
бы разглядеть металлические части, все в густой вазелиновой
смазке.
И вновь помещения, и вновь коридоры.
По дороге он подхватывает стремянку. И вот входят в неболь­
шой закуток.
Он раздвигает стремянку, влезает на самый верх и дотяги­
276

вается до декоративной решетки кондиционного устройства. Та
довольно долго дребезжит, но наконец поддается. Шеф прини­
мает решетку и ставит к стенке.
Чтобы дотянуться до старомодного саквояж а — в фильмах
про старые времена с такими ходили врачи, отправляясь по ви­
зитам, — надо стать на цыпочки, потому что воздухопровод
глубокий. За саквояжем следуют два электрических сверла.
— Дай, я заделаю... — Парень указывает пальцем на люк.
Шеф несет свои инструменты.
— Теперь надо в правое крыло... Я нарочно все спрятал
в другом конце...
Шеф ничего не говорит, но про себя одобряет его действия.
Он ведь король взломщиков, именно поэтому парню хочется
блеснуть перед ним, доказать, что и он что-то может, не просто
мальчиш ка на побегушках, которому можно лишь доверить при­
нести спички. Если еще раз придется вместе работать... Нет, не
придется... В этом сейфе слишком много добра, хватит на всю
жизнь... Может, даже на десять или на сто жизней...
Опять они блуждают по незаконченному корпусу, и может по­
казаться, что именно блуждают, но на самом деле все проду­
мано и вымерено до последнего шага.
Наконец-то! Пустое помещение, похожее на зал, с цементным
полом, в котором два длинных углубления, — здесь через не­
сколько месяцев будут скользить конвейеры. В пол вбетонированы толстые стержни с нарезкой. Они размещены в определен­
ном порядке, обычно по четыре, образуя квадрат, в центре ко­
торого отверстие. Из него торчат концы трехжильных кабелей,
тщательно изолированные. На эти болты насадят основания то­
карных, фрезерных, расточных, штамповочных станков, подтя­
нут, чтобы не шатались и не вибрировали, а к кабелям подсо­
единят электромоторы.
— Надо организовать ток, — говорит шеф. — А я пока
подключусь...
— Сначала надо отметить место, — возражает парень.
— И верно, — поспешно подтверждает старший, когда его
подводят к стене.
— Вот здесь центр, — указывает парен* на чуть заметную
царапину.
— Что-то уж очень ты уверен, — недоверчиво говорит шеф.
— Потому что раз двадцать измерял.
Взяв центр за ориентир, они вычерчивают на стене трапецию.
После того как просверлят, выломают, отобьют и опилят, она
станет отверстием, которое пройдет через стену толщиной в два
кирпича, отделяющую новый корпус от старого. Сквозь него
можно проникнуть в душевую на втором этаже, из душевой
пройти в раздевалку, из раздевалки — в коридор.
— Я пошел! — И он круто направляется вниз к распреде­
лительному щиту, чтобы включить электричество. Он уже точно
знает, который из многих рубильников надо дернуть книзу.
Но он включает не только тот зал, но и коридор, и комнаты
277

в конце здания. Так что надо сначала слетать туда и вывер­
нуть лампочки, иначе какая-нибудь из них загорится. Об эконо­
мии энергии говорят много, мастер в конце рабочего дня но­
сится как ищейка, щ елкая выключателями, что обычно другие
забывают делать, но и он за всякой верхотурой не может усле­
дить, поэтому обязательно надо вывернуть, что, между прочим,
шефу и в голову не придет.
Наконец-то все в порядке: сверло включено в сеть, остальные
инструменты разложены, чтобы удобно было действовать. Они
садятся на пол и ждут. Шеф то и дело поглядывает на часы, а
парень лишь посмеивается: ему на расписание поездов плевать.
Когда состав будет подходить, даст знать сигнал на переезде.
Ш лагбаум еще не опустили, а звонок уже дребезжит. Сверлить
и долбить стену можно, только когда мимо проходит поезд, его
шум все остальные шумы заглуш ает...
— Ну, показывай! — подталкивает старший, но парень тупо
смотрит в паутину нитей, начерченных инженером, и ни черта
не соображает.
— Вот это кабинет директора, — помогает ему Лиекнис. —
Здесь сидят технологи... Здесь...
— Ага... Это стеклянная дверь?
— Да.
— О’кэй! Вот здесь раздевалка и душ евая?
Лиекнис кивает.
— Вот через эту стенку мы и хотим пожаловать... в гости...
Гвидо Лиекнис не удивлен: его, каж ется, уже ничто не мо­
жет удивить...
К тому времени, когда мужчины возвращаются в кухню, жен­
щина уже набросала в угол у плиты хорошую кучу дров. Лицо
ее раскраснелось от ходьбы к сараю и от холода.
■=— Погоди, я наношу, — предлагает парень. — Чтобы ночью
больше не таскаться.
Старший садится на свое место, приваливается к шкафу, по­
том, заметив на столе бутерброды, тянется за одним, откусы­
вает сразу половину и как-то сонно начинает жевать. Челюсти
ходят механически, еда каж ется безвкусной. Разумеется, даже
не поблагодарил: не настолько акклиматизировался в нормаль­
ном мире, чтобы пользоваться словом «спасибо», которое среди
заключенных обычно истолковывается как вздох беспомощного.
Его лицо, послушное воле, как обычно, ничего не выражало,
в противном случае на нем отразился бы неожиданный прилив
страха. К ак иной раз у хорошего пловца, который беззаботно
плывет навстречу волнам, но тут перед ним горой вздымается
девятый вал, и он почти машинально, движимый инстинктом
самосохранения, оглядывается, далеко ли берег.
План слишком грандиозен, чтобы быть реальным.
Какое-то пятое или шестое чувство говорило: «Это невозмож­
но!», «Не ходи туда!»
Не ходи туда, беги, пока не поздно!
Но только из-за грандиозности цели он и пошел на разговор
278

с этим подонком. Чтобы сделать то, что еще никто не сделал.
Чего никому и в голову не приходило. И парню этому не при­
шло бы в голову, не будь он дилетантом. Серьезно и тот не ду­
мал о вскрытии центрального сейфа, просто нравилось от нече­
го делать размыш лять с битым и опытным волком. Ведь любая
сопля хочет, чтобы с нею разговаривали и относились к ней,
как к стоящему человеку. Жадности, вот этого у него хватает,
а ума лишь на то, чтобы выполнять те простые поручения, ко­
торые шеф стал ему потом давать: разъезж ая на электрокаре,
подручный смог измерить толщину двери комнаты-сейфа, рас­
стояние между замочными скважинами, засовом и заклепками.
Фирма «А. Т. Шеер и К°» — именно она, изготовила и встрои­
ла центральный сейф фабрики ювелирных изделий — в конце
века была довольно известной в Европе, и сейфы ее считались
весьма надежными из-за сложности механизма замка. Кроме то­
го, дверь и боковые стенки делались из сплава, который в те
времена не брали ни сверло, ни пила. Но ведь прошло восемь­
десят лет, прогресс двинул технику вперед — с этим не поспо­
ришь. Уже делаются алмазные диски, сверла и фрезы, которым
любой материал по зубам, у трехфазных сверл теперь тысячи
оборотов в минуту. В результате развития техники сейф, конеч­
но, утратил некоторую свою супернадежность.
Обмеры помогли набросать схему засова и положение меха­
низма в двери. Постепенно можно было подойти и к ключу.
Когда все попытки подручного разглядеть ключи ни к чему
не привели, так как Микки Маус с ними не расставался ни на
минуту, взломщик все же не оставил надежды. Наполеоновский
комплекс уже так вступил ему в голову, что сделался для него
просто необходимым. Если у парня даже дух захватывало при
мысли о богатстве, которое ему привалит, и о радостях, которые
он себе доставит благодаря этому богатству, то старшего пьянило
сознание могущества — он будет первый! Самый, самый, самый
первый! Богатства и связанные с ними блага были для него до­
вольно абстрактными понятиями, потому что ни того, ни другого
он не знал. Среди воров-взломщиков богатых нет, их радости —
это радости ограниченных и очень бедных людей. Одно лишь и
есть у них — это наигрыш и заносчивость прожигателей жизни,
за которыми скрывается страх перед возмездием, которое может
наступить уже завтра.
Когда общаешься с тем, кто провел долгое время в заклю че­
нии, то это прежде всего общение с ребенком, которому расти да
расти. Нередко с цинично-злобным, безжалостным ребенком с
философией хитрого старца «А сколько мне и жить-то оста­
лось!», которая как бы наделяет его особыми правами и оправ­
дывает любые его действия.
«Как бы рассуж дал я сам, если бы сидел в дирекции фирмы
«А. Т. Шеер и К°», а ко мне явился клиент с просьбой изгото­
вить комнату-сейф? — задавал себе вопрос старший. — Размеры
уже определены архитектором исходя из функций фабрики.
Итак, я могу только одеть стены, пол и потолок в огнеупорный
279

материал и обшить стальными плитами от взломщиков. Остает­
ся дверь, но и ее размер уже определен. Есть ли смысл ради
одной двери привлекать нескольких конструкторов? Дорого и
долго. Ведь есть же простой выход — увеличить механизм су­
ществующих в производстве сейфов в соответствующее число
раз, а замки, к которым отмычку не подобрать, оставить те же
самые».
В Риге, оказывается, еще имеется немало больших и малых
сейфов «А. Т. Шеер и К°», которые украшают кабинеты, а в
ремонтных мастерских порой можно увидеть сразу два. Пропор­
ции дверцы везде совпадали, и теперь уже было точно известно,
где надо сверлить и пилить, чтобы открыть запирающий меха­
низм и заставить его работать без ключа.
Не хватало лишь точных сведений о сигнализации.
...Заметив, что женщина надела желтую куртку и идет к
дЕери, парень спросил:
— Куда это ты?
— Ты тоже можешь туда, — отрезала она. — Куда фона­
рик дел?
И тут лее увидела его сама. Парень сунул его за матицу. Она
потянулась, взяла его и проверила — горит ли.
— Пейте чай... сахар в моей сумке.
С жалобным скрипом закрылась за нею дверь.
Парень видел в окно, как луч фонарика проскользнул во двор
и исчез за сараем. В темноте выделялось только пятно света,
вычерчивающее разные геометрические фигуры. Самой женщи­
ны не было видно.
— Я этой стерве... За ней поглядывать надо...
— Я тебе запрещаю ее обзывать... Мы... Нам надо заодно
быть! — Старший старался говорить резко и отчетливо, как
обычно, но на сей раз у него это звучало не очень внушительно.
— Вы что, сговорились, что ли? — Это было уже не просто
любопытство, а скрытая насмешка.
— А тебя это не касается.
— Ты не очень-то ей верь. Ни одной бабе нельзя верить.
На меня жаловалась?
Старший понял, что молчание в этом случае не лучший ответ,
но ничего на скорую руку придумать не мог. Умом он пони­
мал, что с женщиною ведет себя смешно, как мальчиш ка, но
что же делать? Несмотря на солидный возраст, опыта в любов­
ных отношениях он почти не имел. Он несколько раз пытался
прикидывать, как компенсировать разницу в годах, если только
удастся заполучить и удержать эту женщину.
— Инженер не раскис?
— Нет, старательно работает. Ты цветных карандашей для не­
го купил?
— Угу... — кивнул парень. — Чтобы сигнализацию обозначал
красным... А как глубоко провода могут быть проложены?
— К ак где... Одни сантиметра на два под штукатуркой...
280

Он расскажет, какие препятствия и где нам припаивать новые
сопротивления...
— Отсоединить от сети, и все!
— Инженер лучше знает. Он уже мягонький стал, потек...
— А как ты скажешь, что его ждет, если план к утру не
будет готов?
— Он и сам понимает.
Парень взглянул в окно, но фонарика нигде не заметил.
Зайдя за сарай, женщина выключила фонарик и подождала,
пока глаза привыкнут к темноте. Вскоре она уже могла разли­
чить острые вершины елей на фоне неба, белый снег и очертания
строений. Она пошла дальше.
Обойдя вокруг, подошла к открытой двери сарая, прислуша­
лась, что происходит дома — там разговаривали, но слов нель­
зя было разобрать, — и исчезла в сарае.
Идя за дровами, она хорошо запомнила, где находится колода
с воткнутым топором. Но сейчас долго и беспомощно шарила
вокруг. Боялась задеть какую-нибудь доску, чтобы шумом не
сорвать весь план.
Наконец топор был у нее.
Пройдя почти по самой кромке оврага, она подошла к дому
сзади и стала пробовать доски последнего заколоченного окна.
Все искала щель, куда можно просунуть топор.
Если гвозди выдирать, они могут заскрипеть.
Нечаянно можно задеть стекло, и оно разобьется.
Ее могут начать искать.
Убить не убьют, старик не даст: он, каж ется, в меня влю­
бился.
Наконец повезло: она нашла щель под Иижней доской, суну­
ла туда топор, уперлась и потянула за топорище. Тянула изо
всей силы, но доска не поддавалась.
«Не смогу», — в отчаянии думала она.
За окном кто-то дышал. Это мог быть только он .
Как же ему объяснить?
— Я вам хочу помочь, — прошептала женщина.
Ответа не было, хотя она ясно слышала, как он там дышит.
От холода даже пальцы прилипали к топору...

— Наша церковь находится поодаль от селения. Место на от­
шибе, каменная ограда и большие деревья, — показывал суду
свидетель. Лицо у него было бурое от загара, поэтому голубые
глаза выглядели по-детски светлыми. На парне была куртка из
искусственной колеи, через локоть висел
мотоциклетный
шлем. — В тот вечер я возвращ ался с работы поздно.
— Почему? — спросил один из заседателей. Такой уж у не­
го был нрав: все время задавать вопросы, и потому, хотя про­
281

цесс шел только третий день, судья уже морщил лоб, когда тот
опять получал слово.
— Так ведь у нас в деревне не как в городе, — усмехнулся
свидетель. — Мы не по часам работаем, а по барометру... Мож­
но дальше рассказывать?
Судья кивнул.
— В тот вечер я возвращ ался с работы поздно, было уже тем­
но... Чтобы ребятишек не будить, оставался на кухне. Поставил
чайник, стал искать в холодильнике, чего бы поесть.
— Суд это не интересует.
— А вот и нет! По-моему, это очень важно, так как, сидя
за столом в комнате, я бы не видел дорогу.
— Продолжайте.
— Налил чаю, стал хлеб намазывать... Вдруг вижу — «Жи­
гули» катят. Как автостраду проложили, по старой дороге почти
никто не ездит. Только свои. А этот чужой, из-за выбоин едет
тихо, а местные так не ездят, они каж дую кочку знают и дуют
себе смело. У меня еще никаких подозрений не было. Огни ис­
чезли в деревьях у церкви. Будто в воду нырнула машина, изза поворота уже н^ показывается. Поел я, убрал со стола, а
как-то не по себе. Инспектор нам говорил, что в последнее вре­
мя церкви часто обворовывают, а жена у меня в сельсовете ра­
ботает, я знаю, что ждут мастеров, которые в церкви сигнализа­
цию установят, как в магазине. Теперь-то ее, между прочим,
сделали, а тогда еще не было. А меня в сон клонит — все же
восемнадцать часов отработал...
Судья опять хотел сказать, что свидетель слишком многосло­
вен, но передумал — это может занять еще больше времени.
— Я уж хотел рукой махнуть и спать ложиться, но тут по­
думал: это же я буду виноват, если церковь обворуют. Вполне
же возможно, что я единственный эту машину заметил. И вот
из-за моей лени какие-то подонки распотрошат старый храм,
который стоит здесь больше трехсот лет,..
При слове «подонки» оба подсудимых подняли головы и злоб­
но посмотрели на свидетеля, но тут же вновь понурились.
— Н акинул я вот эту самую куртку и пошел взглянуть. Бы­
ла полная луна, ночь прямо как для привидений создана.
Адвокат что-то быстро отметил в своем блокноте, напоминаю­
щем конторскую книгу: не забыть упомянуть эти привидения в
защитительной речи.
— «Жигули» стояли метрах в ста от церкви, за углом клад­
бища, чтобы с дороги видно нэ было. Я бы даже проскочил ми­
мо, но луна ярко освещала следы протекторов, и стало понятно,
куда машина свернула. Я к ней не подошел, а через кладбище
к церкви. Во-первых, потому что так ближе, а во-вторых, дома
я провозился довольно долго, и воры могли возвращ аться от­
туда. Фактически мне надо было узнать номер, бежать домой и
позвонить в район — милиция на автостраде задерж ала бы
машину без всякого шума. Но ведь неудобно людей сразу назы­
вать ворами из-за того, что их машина ночью стоит у кладби­
282

ща. И еще поди знай, помчится ли районная милиция сломя
голову ловить кого-то, если я не могу конкретно доказать сам
ф акт ограбления.
Обошел я церковь кругом, ничего подозрительного — дверь
на месте, окна целы. Понять ничего не могу, потому что близ­
ко в округе ничего ценного нет, из-за чего бы машина могла
сюда прикатить. Д аж е рыболовы это не могут быть — ни реки,
ни озера.
Вдруг слышу в церкви щ елкает что-то, под сводами отдается.
Вроде как толстый провод перекусывают.
Обошел я церковь еще раз, уже прислушиваясь, и к дверям
хорошенько пригляделся. Главная дверь целая, а вот маленькая,
которая ведет в помещение за алтарем, на метр от земли пере­
пилена ниже зам ка и держится на одной петле. Воры влезли и
половину эту за собой плотно прикрыли, так что и пропил не
виден. Даж е когда я ручку подергал.
Ну, ясно, что я один ничего не сделаю, нужен помощник, да
ведь грабители тем временем удерут. Я уж было стал искать,
чем бы эту отпиленную половину припереть снаружи, как при­
шло другое решение. Сбегал я к машине и открутил у колес
вентили — если и примутся накачивать, так это порядочно
времени займет, и я успею вернуться.
Разбудил своего школьного товарища
Арона, позвонили в
милицию. Там нам сказали, чтобы мы по возможности воздер­
жались что-либо предпринимать, сейчас оперативная группа при­
едет. Потом подняли ветеринара, он неподалеку живет, и втро­
ем опять к церкви. П риложил ухо к двери — слышно, как
воры орудуют: ходят, берут что-то, кладут, тихо переговари­
ваясь.
— Надо что-то делать, — не унимается ветеринар, — а то от
одной порчи будет больше потерь, чем от краж и.
Я сказал, что мне велел дежурный в милиции, но тут к вете­
ринару присоединился и Арон, потому что в алтаре и на ка­
федре у нас резьба красивая. Поломают, а кто чинить возьмет­
ся? А если и сыщется мастер, так каких
денег это будет
стоить!..
— Эй вы там! Что вы там делаете? — громко крикнул я и
забарабанил в главную дверь.
В церкви все стихло, А мы только тут спохватились, что
промашку дали, — даже веревок у нас нет, чтобы их связать,
когда вылезут. Ветеринар пошел на хитрость, чтобы дать Арону
возможность слетать домой за веревкой. Стали мы с ним спо­
рить, есть ли кто в церкви или нет. Я говорю, что слышал там
шум, а он говорит — голуби это, что на колокольне живут. По­
спорили, обошли вокруг церкви и опять разговор завели, что
это, похоже, и впрямь голуби, потому что нечего человеку в
такой паршивой церкви делать. Это чтобы грабителям внушить,
что мы сейчас уходим.
Старший из подсудимых, попавшийся на эту уловку, поднял
голову и с такой яростью посмотрел на куртку из искусствен­
283

ной кожи, что она должна бы была загореться и расплавиться.
— Когда Арон вернулся, а с ним прибежал и его братиш­
ка, мы потребовали, чтобы бандиты вылезали по одному: вопервых, мы не знали, сколько их, а во-вторых, по машине по*
нятно было, что не с подростками имеем дело.
Какое-то время те молчали, потом попробовали ставить усло­
вия, потом торговаться, как в Ташкенте на барахолке. Обеща­
ли нам ящик водки, грозили церковь спалить, если не дадим им
уйти по-хорошему. Это длилось довольно долго, а милиция все
не ехала. Чтобы время потянуть, стали вроде бы уступать.
Но тут оказалось, что они нас обхитрили, а не мы их. П ока­
мест один балабонил с нами из-за задней двери, другой открыл
большую — она закрывалась изнутри на засов. Слышим вдруг,
парламентер оборвал разговор на полуслове, дощатый пол загу­
дел. Мы к другой двери, но они опередили — первый мелькнул
будто тень и уже перелез через ограду. Ребята — они вперед
вырвались — кинулись за ним, но под старыми деревьями та­
к ая темень, ну он и улизнул. Потом в милиции сказал, что до­
брался до «Жигулей», но увидел, что колеса спущены, и давай
пешком уходить. Нам сразу стало ясно — попробует выйти на
автостраду и там будет голосовать. Так и вышло, там его ми­
лиция и прихватила.
С другим, помоложе который, я схватился один из один, по­
тому что ветеринар с Ароном искали по кладбищу первого и
братишка Арона им помогал.
Этот ворюга бросился на меня из распахнутой двери, чтобы
проскочить к воротам. В правой руке ж елезяка, орет: «У, сту­
кач! Уложу, собака!» Я подпрыгнул и ногой ему под ребра. Он
и свалился, ж елезяка отлетела в сторону, в лужу. Связали, по­
садили на церковную ступеньку, а там и милиция приехала.
Адвокат, ж елая отвести от клиента неприятности, связанные
с железной палкой, что суд расценивал как вооруженное напа­
дение, сначала стал задавать свидетелю окольные вопросы, что­
бы вывести его из равновесия.
— А какие у вас религиозные убеждения?
— Н икаких... — Парень недоуменно пожал плечами и в по­
исках поддержки взглянул на судью, но тот в это время перечи­
тывал подшитые объяснения подсудимого и взгляда его не за­
метил.
— Лютеранин? Католик? Когда был крещен? Был ли у при­
частия? Как часто бываете в церкви?
Парень мямлил что-то, потом преодолел смущение, и тон его
ответов стал злым.
— Вот вы сказали: я подпрыгнул и ногой ударил его под
ребра. Это ведь специальный прием нападения. Где вы трени­
ровались?
— Я служил в десантных войсках.
— Где в церкви могла оказаться эта железная вещь?
— Наверное, с собой принесли — концы сточены, можно бы­
ло использовать как лом.
284

— Интересно, почему же милиция в первый день никакого
лома не обнаружила?
— Прошу суд приобщить к делу медицинскую справку, —
адвокат обошел столик и остановился перед судьей, — что мой
подсудимый получил легкие телесные повреждения. Вся ответ­
ственность за это ложится на свидетеля, который стоит перед
вами. — Адвокат подал судье форменный бланк и направился
к своему месту. — А насчет лома... Позвольте усомниться, что
он вообще был! Мало ли что можно было найти в грязи побли­
зости от места происшествия!
— Ну, понятно, что это я главный виновник! Они, — и па­
рень кивнул на скамью подсудимых, — обокрали четырнадцать
церквей и причинили ущерб, который не смогут возместить, да­
же если проживут сто пятьдесят лет, как тот знаменитый абха­
зец, про которого в журнале «Здоровье» писали, а виноват я!
Это верно, уважаемый адвокат, не надо было мне их ловить!
Пускай взламываю!1, пускай крадут, пускай грабят! Вы же их
ловить не стали бы, так ведь? Что ж, учту — исправлюсь!
Во время перерыва адвокат отыскал в коридоре парня и оте­
чески вразумил его:
— Вы напрасно на меня обиделись... Это же суд, а суд — это
поединок умов и фактов. Милиция с этим ломом допустила
ошибку, а я ею воспользовался...
Парень оскорбленно посмотрел на него, повернулся и вышел
на улицу...
На четвертый день судья совершенно случайно столкнулся с
тем, что приходилось на начало его карьеры. Знакомясь с ма­
териалами предварительного следствия, судья упустил тот факт,
что у одного из свидетелей, помимо обычного имени и фами­
лии, еще имеется и кличка Жип.
Тогда судья еще учился. Крохотная стипендия не давала да­
же сводить концы с концами, поэтому он перешел на вечернее
отделение и устроился на работу в юридическое учреждение,
которое занималось трудновоспитуемыми подростками.
И вот этот Ж ип — судья как сегодня помнит это дело, пото­
му что оно было у него первое, — в очередной раз бежал из за­
крытого воспитательного заведения. И хотя парнишка вскоре был
задержан на квартире у матери, положение весьма волновало
воспитателей. Они просто не знали, что делать с Жипом, — пар
нишка ухитрялся отпирать любые замки. Обычные — гвоздем,
сложные — тонкой медной пластинкой. Причем с необычайной
легкостью. Повар только отвернулся, чтобы помешать в котлах,
как Ж ип, который вместе с другими мальчишками чистил на
кухне картофель, открыл кладовую и «увел» пакет с пиленым
сахаром. Все вместе и съели. Двенадцатилетняя биография его
состояла из многочисленных краж.
Сделав суровое лицо, начинающий юрист приказал беглеца,
бродягу и воришку в одном лице привести к себе в кабинет, что­
бы предупредить его, что в будущем ему грозит колония и
строгий режим. Хотя и сам не верил в эффективность предуп­
285

реждения, так как по материалам дела было видно, что маль­
чиш ка большой пройдоха и лгун.
И каково же было его удивление, когда он увидел зареванно­
го мальчонку с черными потеками на лице, тщедушного даже
для своих лет!
— Сахар украл?
М альчишка отрицательно покачал головой.
— Я только отмычку сделал.
— Ты хочешь сказать, украли старшие?
Мальчишка стоял, стиснув зубы.
— Отвечай же!
М альчишка молчал.
— Ты в группе самый маленький?
— Да.
— Тебя обижают?
Ответа нет.
«Куда я его дену?» — размыш лял взрослый. Ему почему-то
показалось, что колония для мальчишки пойдет только во вред.
Хотя криминологии он еще не проходил и не имел понятия о
типизировании, классифицировании и прогнозировании право­
нарушителей, каким-то чутьем он понимал, что обратно маль­
чишку посылать не надо бы. Хотя теоретически пребывание в
исправительном заведении ни одному подростку не могло ослож­
нить в дальнейшем жизнь, но практика показывала, что в шко­
лах и в отделе кадров с ними лишь мирятся, как с зубной
болью. И наверное, не без оснований.
Прежде чем принять окончательное решение, судья решил по­
говорить с его матерью.
Это была довольно красивая женщина с ученым званием, лет
тридцати с лишним. Муж ее несколько лет назад погиб в авто­
катастрофе. Двухкомнатная квартира ухожена, полы натерты до
блеска. Так и каж ется, что из всех углов веет порядком, что
жизнь здесь течет ровная и спокойная. Когда судья попросил
разрешения закурить, ему, конечно, было позволено, хоть пе­
пельницы в доме нэ водилось и после окно наверняка не закры ­
вали два дня. А самый крепкий напиток, который в этом доме
когда-либо пили, — самодельное яблочное вино.
Мать грустным голосом рассказала, что сынишка связался с
уличными мальчиш ками и совершал вместе с ними мелкие кра­
жи. По правде говоря, делал он это за компанию, так как сын
полностью обеспечен, ни в чем недостатка не испытывает. Кро­
ме того, в этой стайке воришек нет ни одного, кто бы был до­
стоин мизинца ее Ж ипа, — четвертый класс он окончил с от­
личными оценками, много читает, интересуется механикой.
Во дворе у них есть небольшая слесарная мастерская — маль­
чик пропадал там целыми днями. Точил, пилил, шлифовал. По­
могал мастерам, которые охотно это позволяли, так как у них
благодаря этому оставалось время подхалтуривать или бегать к
пивному автомату. Потом в детской комнате милиции ей пока­
286

зывали и поддельные жетоны для пивного автомата, которые
сынишка выточил на станке.
— Его надо было вырвать из-под влияния банды, — делови­
то продолжала мать. — Я списалась с дальней родственницей
в деревне и за плату отослала его туда. Пусть живет на све­
жем воздухе, рыбу ловит. Там чудесное место, вокруг реки и
озера, я ему даже велосипед купила. И все равно его тянуло
назад, в город, к своим дружкам. Через неделю он вернулся.
Приехал в поезде без билета, бежал от контролера. Я отругала
его, отвезла обратно, и все равно скоро он был здесь. На сей раз
я его н аказала и только тогда отвезла — у одного из моих кол­
лег есть машина, он помог. И родственницу — между прочим,
очень порядочный и тихий человек — поведение м альчика вол­
новало. После третьего побега домой сын уже не явился, спал
где-то на чердаке и в садовых домиках.
Туда дружки носили Ж ипу еду, там он начал уже воровать.
Так, вполне профессионально был «взят» киоск с продтовара­
ми — тогда такие синие вагончики на автомобильных колесах
встречались часто, в них продавали рыбные и мясные консер­
вы, масло, сыр, конфеты и прочие товары первой необходи­
мости.
Дважды мать видела сына на другой стороне улицы, когда
возвращалась из института, но в обоих случаях он убегал. Ей ни­
чего не оставалось делать, как сообщить в детскую комнату ми­
лиции и попросить помощи. Подростков вскоре задержали, на­
шли у них часть украденного, они признались, что в ближай­
шие дни планировали ограбить еще один киоск.
— Что он вам сказал, когда на этот раз появился дома?
— Сказал, что за хорошие отметки и поведение ему разре­
шили два дня побыть у меня. Но я хорошо помню, что было
в последний раз, когда он сбежал. Поэтому я велела ему идти
в ванную и отмыться, а сама тем временем позвонила воспи­
тателям. Вскоре за ним приехали...
Юрист стал говорить о статистике, которая его потрясла. Слиш­
ком большой процент воспитанников исправительных заведений
позже вновь вступают в конфликт с законом. Вместе с этой
женщиной они пытались понять, почему это происходит. Она по­
лагала, что сам исправляемый материал не без дефектов, поэто­
му нельзя требовать, чтобы конечный продукт отвечал высо­
ким стандартам. Он высказал мнение, что человек, являясь су­
ществом общественным, ищет друзей соответственно своему ста­
тусу. Статус уже раз судимого зыбкий, поэтому он ищет таких
же друзей. Они объединяются в группы, чтобы вызывающе от­
носиться к окружающим людям и к установившимся порядкам,
которых не придерживаются.
— Подросток закон никогда в одиночку не нарушает. Для
этого нужна группа или хотя бы двое людей. Почти девяносто
процентов случаев именно такого рода.
Женщина согласно кивнула.
— Я думаю, что виновата урбанизация. Образ жизни горожа287

ыина можно охарактеризовать как анонимный, поэтому падают
общие показатели дисциплины. Число нарушений закона на ты­
сячу жителей в городе больше, чем в деревне.
— Да, вы правы. К сожалению, процесс урбанизации неиз­
бежен...
Его поразили ум женщины и ее уровень образованности. Она
не боялась пользоваться многими иностранными словами и ни­
когда не ошибалась в их выборе. На все процессы, происходя­
щие в жизни; она смотрела куда шире, чем другие люди, кото­
рых он знал.
— Если вы напишете заявление, я, может быть, смогу до­
биться возвращения сына домой... Так он мог бы избежать
влияния колонии. Боюсь, что в противном случае мальчик за­
мкнется, так как он физически довольно слабый и там его бу­
дут обижать.,
— Глупости! — резко возразила женщина. — Там достаточ­
но педагогов!
Судью удивил больше тон, чем смысл сказанного.
— По учебному материалу он не отстал, разве что не стоит
его посылать в ту же самую школу...
— У вас абсурдная идея! Пока он в колонии, я могу хотя
бы быть спокойна, что ничего страшного с ним не случится.
Не хотите ли посмотреть телевизор?
Тогда подобное предложение значило совсем иное, чем те­
перь. Тогда в квартиры редких владельцев телевизора собирались
все ближайшие соседи, а родственники и друзья приезжали да­
же издалека. Невероятное явление — кино с доставкой на дом,
пусть фильмы и старые, зато бесплатно! Понадобилось время,
чтобы к нему привыкли, а пока что на экран размером в иг­
ральную карту смотрели нередко человек двадцать. Вскоре при­
думали линзу, наполненную дистиллированной водой, которую
ставили перед экраном, и стали смотреть как бы через увели­
чительное стекло.
Женщина воткнула вилку, на полу загудел стабилизатор,
щелкнув, начал нагреваться аппарат.
У молодого юриста волосы стали дыбом, и он торопливо по­
прощался. Спустя десять лет он уже не приходил в такое смяте­
ние от предательства матерей. Сыновья мешают матерям устра­
ивать личную жизнь так, как им хочется, и они ищут предло­
га, чтобы хоть на время от них избавиться. Они готовы щедро
платить, поэтому в колонии едут огромные корзины с переда­
чами, и соседи говорят, что такой заботливой матери еще не ви­
дели.
Жип, наверное, обожал свою мать, раз убегал из деревни, что­
бы встретиться с нею, чтобы хотя бы взглянуть на нее с другой
стороны улицы, если уж убегал из колонии, рискуя быть нака­
занным. Неразделенная, отвергнутая, трагическая любовь... Р аз­
ве может ома не превратиться в ненависть, когда раскроется пре­
дательство? И какова будет цена этой ненависти?
А еще десять лет спустя судья старался найти истоки бес­
288

сердечия этих матерей, которые удобно паразитируют на приня­
тых обществом нормах. Паразитируют, хотя порой каж ется, что
они чем-то жертвуют. И скорее всего ими руководит не эгоисти­
ческий расчет, а результаты их воспитания. Это женщины из
таких семей, где все в жизни регламентировано, начиная с ре­
комендованного школьникам режима и кончая датой платежей,
предписанных домоуправлением, где детей превращают в де­
ревянных человечков с рациональным мышлением вычислитель­
ной машины, которая не допускает никаких
импровизаций.
А уж если случаются какие-то отклонения, она сама отведет
сына куда следует и не выронит ни слезинки. Ненависть со
стороны детей, которая их обычно постигает, они считают абсо­
лютно незаслуженной и очень переживают...
— Судились? — спросил судья.
— Да.
— Когда? За что?
— Гражданин судья. Пожалейте секретаря...
— Ведите себя прилично! — одернул судья Ж ипа, продолжая
изучать справку, приложенную к делу. Взгляд его скользил по
строчкам указа 1947 года, по которому раньше судили за хи­
щение государственного имущества, а потом по статьям тепе­
решнего кодекса. — Что вам известно о ключе?
— Ничего мне не известно! Принес рисунок ключа — очень
неточный — и попросил сделать. Я отказался.
— Объясните причины,
— Такой ключ можно сделать только по оригиналу, а непо
рисунку.
— Вам, как специалисту, конструкция замка наверняка ука­
зала на его старину. Зная человека, который попросил вас об
услуге, вы могли хотя бы примерно представить, для какой це­
ли он может понадобиться.
— А чего догадываться? Я и так знал. Он мне сам сказал.
Сказал, что потерял ключ от гараж а, но остался его контур на
бумаге. Машина у него есть, так что вполне логично сделать
вывод...
— А почему нет? Теперь в деревне много заброшенных строе­
ний... Это уж массовое явление... У половины рижских гаражей
огромные замки от клетей, которые делали местные кузнецы.
Они довольно надежные, потому что у каждого ремесленника
был свой фокус. Современная промышленность ничего подобного
предложить не может, все слишком стандартизировано.
— Будут еще вопросы к свидетелю? — И судья перевел
взгляд на прокурора и адвоката. — Пожалуйста! — И он заме­
тил поднятую руку старшего подсудимого.
— У меня не вопрос, а пояснение. Так же как на предва­
рительном следствии, я утверждаю, что свидетелю не было ни­
чего известно о моих намерениях и он даже не мог о них дога­
дываться.
19

Приложение к ж-лу «Сельская молодежь», т. 5

289

— Конечно, если бы я догадался, я бы тут же побежал в ми­
лицию! — усмехнулся Жип.
— Как поживает ваша мать? — спросил судья.
Губы Ж ипа сжались и стали тонкими, на лице выступили бе­
лые пятна.
— Вы знаете мою мать?
— Немножко.
— В марте тысяча девятьсот шестьдесят восьмого года я про­
читал в газете, что она защ итила докторскую диссертацию. Мой
ответ вас удовлетворяет?
— Займите место на какой-нибудь скамье.
— Спасибо.
Протиснувшись между сидящими, Ж ип пролез в самый угол
к стене. Судебное заседание продолжалось.
Вскоре Маргита почувствовала, что на нее неотрывно смот­
рят. Взгляд не был сверлящим, но вызывал беспокойство. Во вся­
ком случае, ей было неуютно. Быстро оглянувшись, она замети­
ла, что виной всему последний свидетель. Тот самый, с которым
Гундар вчера на лестнице в здании суда подобострастно поздо­
ровался.
Процесс подходил к концу, оставались еще кое-какие «хво­
сты», которые надо было уладить. В деле только позавчера по­
явился документ, требовавший конкретного, неотложного дей­
ствия. Какая-то музейная атрибуционная комиссия уведомляла,
что граж данин имярек принес для обследования пятисвечовые
канделябры, унаследованные от прапрапрабабки. Если не счи­
тать гнезд и блюдечек, канделябры идентичны тем, фотографии
которых получены от уголовного розыска. Кроме того, канде­
лябры были изготовлены лет на двадцать позже кончины ба­
бушки. При разговоре с инспектором уголовного розыска владе­
лец признался, что он вовсе не унаследовал, а купил у пока
что не установленного лица.
С одной стороны, судья должен был бы вернуть дело на до­
следование, чтобы выявили посредника, который отвез канде­
лябры в Москву, а, с другой стороны, это опять на несколько
дней оторвало бы свидетелей от работы, и при этом нет никакой
гарантии, что посредника удастся найти. Подсудимые сам факт
похищения признали, потерпевшая сторона свое имущество по­
лучит... И судья предложил заседателям соломоново решение —
передать там-то и там-то обнаруженные канделябры юридическо­
му владельцу.
— Ну, теперь ты у меня, стерва, попляшешь! — с издевкой
заявил Гундар Маргите спустя день после вынесения пригово­
ра. — Ты же дала суду заведомо ложные показания, ты хоро­
шо тогда знала эти штуки, я тебе сам показывал и рассказывал.
— Ничего ты не рассказывал.
— Тебя посадят, а мне квартира останется. Ничего, хорошень­
кая квартирка.
— Гундар, не можешь ты такую подлость сделать... Ты же
знаешь, что мне некуда деться...
290

— Не волнуйся, койка и баланда в тюряге тебе обеспечены.
Наконец-то я смогу тебе по-настоящему отплатить за ту па*
кость, которую вы мне с Ж елваком сделали!..
Толстые, почернелые, никогда не чищенные кирпичные сте­
ны... На улице у проходной переминаются замкнутые, ушедшие
в себя женщины... Время от времени открывается оконце в сте­
не, и после короткого разговора одну из них впускают... Булы ж ­
ником мощенный дворик с небольшим домиком в углу... Кухня,
где громко играет репродуктор и на сковородке ш кварчит от*
бивная, в которую тычет вилкой полуголый мужчина. Левой ру­
кой обнимает растрепанную женщину. Сэм... Нет, эти развали­
ны Карфагена не имеют ничего общего с Сэмом! Это только го­
ворящ ая рухлядь, засунутая в старушечьи боты,
из которых
торчат серые портянки... «Не удивляйся, детка, в этих стенах
очень холодно... Очень холодно...» — говорит то, что осталось
ог элегантного Сэма...
— Ты просто хочешь меня застращать!
— Сто семьдесят четвертая статья, сама расписалась.
— Ладно, тогда я расскаж у все! И про заж игалки, и про...
Гундар расхохотался. Глаза стали узкие, мешки под глазами
тряслись вместе с кадыком. Наглый, самоуверенный приказчик
с набриолиненными волосами по воскресеньям, который считает
себя самым неотразимым мужчиной в округе.
— Разведемся, — тихо сказала Маргита. В ней что-то порва*
лось. Она вдруг поняла, что это слово надо было произнести уже
давно, что это единственно верный выход, что иначе просто не­
возможно, и все же слезы навернулись на глаза.
— А чего это мне разводиться? Мне и так хорошо! Раз я
муж, так смело могу тебе по морде врезать, когда заслужишь.
Вечером Маргита поехала к матери. Конечно, не верила, что
мать может понять, так хотя бы простит. Но, войдя в дом, она
даже и разговора не завела о том, что привело ее сюда. В зад­
ней комнатуш ке устроилась сестра с мужем, переднюю перего­
родили шкафом и занавеской, в ней спали родители и брат. Те­
левизор выставлен на кухню.
— Не так страшен черт, как его малюют!.. — Оптимист у
нее брат. — К ак только молодые малышом обзаведутся, а это
уж само собой, нас сразу поставят на очередь. Если они долго
не будут чикаться, годика через четыре мы тебя, Маргита, при­
гласим в ванне мыться и в лоджии загорать.
— Да как тебе в голову пришло! — возмущалась началь­
ница. — Во-первых, общежития тебе не дадут, во-вторых, ты
будешь последняя дура! Оставить такому негодяю свою кварти­
ру! Он только этого и ждет! Пожалуйста, разводись, но от ж ил­
площади не отказы вайся ни за какие деньги! В жизни все мо­
жет случиться: познакомишься с человеком, который его в ба­
ранку скрутит и с лестницы спустит, или этот спутается с ка­
кой-нибудь девкой, у которой свой домик или хотя бы две
комнаты... Тогда он сам с готовностью удерет от тебя, потому
там при разводе ему больше светит. У Зойки-табелыцицы так и
19*

291

получилось. Что хочешь, но квартиру оставлять ему я тебе не
позволю!..
Гундар часто не ночевал дома, Маргиту это устраивало, но по­
явление его всегда было связано с большими или малыми кон, фликтами и оскорблениями. Если эту тактику применять систе­
матически, можно довести до самоубийства. Когда запугивание
судом не дало нужного результата, Гундар запланировал длитель­
ное, позиционное наступление, сулящее, помимо всего, и удоволь­
ствие, которое испытывают мальчишки, мучая кошек и прочих
животных.
Неожиданно, когда после суда прошло три или четыре меся­
ца, Гундар заговорил по-человечески.
— Я знаю, Маргита, ты хочешь, чтобы я убрался... Верно,
квартира фактически принадлежит тебе. Для двоих разведенных
она тесновата. Я готов уйти, если ты окажешь мне одну
услугу.
— Я больше не верю ни одному твоему слову. Я знаю, что
ты никогда не сделаешь то, что в первую очередь не принесет
тебе пользы.
— Ну, конечно, иначе я был бы полный остолоп. Просто тут
такой случай, когда мы с тобой хорошо бы заработали, а вна­
кладе остался кто-то третий. Я вижу, что ты мне не веришь,
поэтому есть предложение встретиться с одним человеком, кото­
рый хорошо знает Сэма. Они вместе были в колонии. Сэм ему
про твои прелести все уши прож уж ж ал, так что он влюбился
в тебя заочно... Нет, он же тебя видел один раз, в суде.
Хотя воспоминание о Сэме особенно не грело, все же приятно
сознавать, что хоть кто-то говорит о тебе хорошее...

ЯНВАРЬ
— Я хочу вам помочь, но... У меня мало сил, — шепнула
женщина и выжидательно замолкла. Она слышала дыхание ин­
женера по другую сторону заколоченного окна.
— Я действительно хочу вам помочь, — вновь прошептала
женщина. И вновь напряженно прислушалась, ожидая ответа.
Она не чувствовала ни этого ночного холода, ни снега, забивше­
гося в лыжные ботинки, ни побелевших от мороза рук.
— Бегите в Эргли и на почте свяжитесь с милицией. Теле­
граф там открыт всю ночь.
П ауза была долгой.
— Нет, — шепотом ответила женщина. — Тогда я погибла...
Вы их не знаете... Надо придумать что-то другое...
— А иначе вы, Илона, мне не можете помочь.
— Меня не Илоной зовут. Я плохо знаю окрестности. Я за­
блужусь... Они меня поймают, не успею и до реки добраться...
— Тогда вы не можете мне помочь.
— Уже шесть часов, осталось всего три.
— Бегите в Эргли... Бегите, пока еще темно...
292

— Прежде всего они убьют вас, а потом меня...
— А может, вас подослали меня уговорить? К ак я сразу
не сообразил! Но ведь я же не упираюсь, я же черчу, делаю,
что от меня требуют, просто я не могу вспомнить разные де­
тали, но к девяти все будет сделано! В каком месяце вы роди­
лись? Если в феврале, то ваш счастливый камень аметист, если
в марте, то аквамарин... Заберете все — и у вас будет очень
много счастья!
— Тише! — прошептала женщина. — Прошу вас, тише!
Поняв, что Гвидо Лиекнис сейчас не владеет собой, она бы­
стро пошла назад.
Злость улеглась так же быстро, как вспыхнула, но вместе с
нею исчезли и силы, и инженер вяло добрался до лежанки.
По дороге он зацепил табурет, тот опрокинулся, исчерченные и
чистые листки и чертежные принадлежности рассыпались по
грязному полу, свеча упала и потухла.
А зачем им меня стрелять? Какой от этого прок? Старший
хочет продемонстрировать молодому свою непреклонность, что­
бы добиться от того полного послушания? Старший, добиваю­
щийся власти любой ценой, так он и выглядит. А ведь, по сути
дела, ему нужна лишь гарантия, что я буду молчать. Ну, раз­
умеется, я буду молчать! Буду, буду, буду молчать... — Лиек­
нис опомнился, сообразив, что при каждом слове он бьет затыл­
ком о печку. — Н ельзя ж е убить человека только за то, что он
не помнит.
Спустя час инженер Гвидо Лиекнис сообщил старшему банди­
ту, этой взведенной, тугой, злобной пружине, что не помнит
некоторых мелочей в одном из блоков сигнализации и потому
не может гарантировать отключение ее от центрального сейфа.
Младший растерялся, но старший, каж ется, понял или хотя бы
почувствовал, что дело не в памяти инженера. Прищурив и без
того маленькие, острые глазки, он спокойно сказал, хотя за эти­
ми словами чувствовались жестокость и угроза кары, которая по­
стигнет за ложь:
— У вас еще есть время... До девяти... Больше у вас времени
не будет...
Как там дела у группы, которая схватила в Латгалии Гиба­
ло? Как он себя повел? Ведь и ему, когда он рисовал план, при­
шлось столкнуться с тем же самым препятствием. Парень он,
как бык, но именно у таких обычно сдает характер. Если он
нарисовал все, мое самопожертвование не имеет уже никакого
значения! Тогда это уже не жертва, а банальная глупость. Из-за
тупого старика мы можем погибнуть. Два молодых, образован­
ных человека, которые еще много могут дать обществу. У Ги­
бало семья, а об этом старике, может, никто не всплакнет, в его
возрасте многие из-за войны лишились родных. Он обществу
уже ничего не дает, только берет. Хоть кого спроси, никто не
скажет, что надо уберечь неряшливого старика, а пожертвовать
молодым человеком, у которого остались маленькие дети. К ак я
потом смогу его сиротам в глаза смотреть? Мне было ж алко это­
293

го старикаш ку? А почему тебе не было ж алко нашего папу,
спросят они...
Ну, одного из этих типов я покалечу, прежде чем второй успе­
ет отправить меня на тот свет!
И тут он вдруг отчетливо почуял запах кильки, хотя и знал,
что в комнате нет ничего такого, что могло быть хоть не­
множко схоже, и поэтому подумал: я начинаю сходить с ума!
Если бы раньше кто-то сказал инженеру, что этот ж алкий ох*
ранник — в нем не было ничего, абсолютно ничего, заслуж ива­
ющего внимания, — займет его мысли хотя бы на две минуты,
Лиекнис счел бы это неудачной шуткой. Сейчас он продумал о
нем всю ночь, как будто сотню раз мысленно ощупал с головы
до ног, прошелся по каж дому шву его измятой одежды. Что он,
по полу ползает или по помойкам роется, что всегда так выгля­
дит? В простоватом, даже глуповатом лице его он знает каж ­
дую морщину, волосы седые, вечно перхоть на пропотелом во­
ротнике.
Любая счетно-вычислительная машина вывела бы результат —
сто к одному: если из двоих только один может остаться в жи­
вых, то преимущество за инженером. Любые объективные фак­
торы за этот выбор. К сожалению, право решать вопрос на сей
раз принадлежало не машине, а Гвидо Лиекнису.
Старик, дежурящ ий на втором этаже, — наверняка у него
какая-то болезнь, если работает по ночам, — своим присутстви­
ем мешает взломщикам пересечь коридор, чтобы очутиться у
двери центрального сейфа.
У старика письменный стол с телефоном и замусоленное мяг­
кое кресло, в котором он по ночам дремлет, а по-настоящему,
наверное, никогда не засыпает. Д аже если иной раз и заснет,
это мало что даст — не могут же они сидеть за углом и быть
в полной зависимости от старикова ж елания поспать, когда они
уже пробились через столько стен! Тогда им остается идти вабанк. Нет, старика миновать невозможно! Невозможно так пе­
ресечь коридор, чтобы тот не заметил, а заметив, он выхватит
пистолет и нажмет ногой на педаль тревоги под письменным
столом или на кнопку сигнала рядом с телефоном — и нача­
лось столпотворение: завоют сирены, помчатся
машины, за­
лают собаки, прожекторы начнут ощупывать заборы, крышу,
послышатся резкие команды, и взломщикам придется сдаться.
Неудачу они, без сомнения, припишут предательству Гвидо Лиекниса, и кто-то здесь, в этом холодном доме, с равнодушным
видом всадит ему в живот пару пуль.
Если удастся изолировать старика или пересечь коридор,
взломщики смогут работать довольно шумно и ничто им не гро­
зит. Лиекнис придумал с десяток ходов, как нейтрализовать
старика, один фантастичнее другого. Все они предусматривали
необходимость связать или оглушить его, но он сам же, Лиек*
нис, вынужден был их отвергнуть, так как планы оказывались
нереальными.
294

Столкнувшись с неудобным стариком, Лиекнис сперва даже
обрадовался и рассказал обо всем старшему.
Оказалось, что те уже информированы об этом охраннике и
приняли его в расчет.
— Со стариком мы сами все уладим, — мрачно сказал стар­
ший. — Вы насчет сигнализации позаботьтесь.
Ну, конечно, они решили убить охранника! Иначе и быть не
может!
Инженер против своей воли стал размыш лять, как преступни­
ки это сделают. Как убить, чтобы смерть наступила мгновенно?
И ему пришло в голову, что от распределительного щита, кото­
рый находится недалеко за углом, можно протянуть кабель и
сзади подвести к сидящему два оголенных конца... Американцы
в своем электрическом стуле используют две тысячи вольт, но
можно и меньше... Смерть, быстрая и безболезненная... Гуман­
ная... Сколько стариков в больнице годами корчатся от боли, не
в силах дождаться, когда же придет костлявая с косой... Кош­
мар какой, я собираюсь стать убийцей... Я вынужден стать убий­
цей... Я вынужден стать убийцей, если сам хочу остаться в жи­
вых... Если я начерчу план до конца, они убьют старика. А не
нарисую — расправятся со мной... А может, не расправятся?
Какой им смысл стрелять в меня? Ведь им же нужна только
твердая гарантия, что я буду молчать!
Да нет, к ак ая там гарантия — им нужно золото!
Неожиданно из щели на потолке на него посыпался песок.
Он чиркнул спичку и зажег свечу. Поднял голову, чтобы лучше
вцдеть, но тут же еще загудели шаги и струйки песка посыпа­
лись в разных местах.
— Сдурела ты, что ли? — забранился кто-то на чердаке.
По голосу — парень в свитере.
— Нет, честное слово, мне показалось, что здесь кто-то есть.
Ясно слышала... Погляди, вот эта доска не отстала? Нет. Нету...
А та?
— А ктивная больно стала! Пошли, еще часик можно по­
спать!
Ш аги стихли в той стороне дома, и через минуту заскрипел
снег, когда они пошли вдоль строения.
Лиекнис скрипнул зубами. Потом приложился ухом к двери.
— Ну? — спросил старший.
— Мерещиться уже начинает...
— Ничего, свежий воздух тебе на пользу пойдет, — сказал
старший, и все в кухне опять стихло.
Парень сразу заснул — коньяк еще держал его в своей вла­
сти, старший закрыл глаза, но заснуть не мог, как и раньше.
Ж енщина была сама настороженность, но притворялась спящей.
Она прикорнула на стуле в самом углу у двери, прикрывшись
своей желтой курткой. Номер прошел, ей удалось осмотреть чер­
дак, но надежда ее не оправдалась: доски там слишком проч­
но держатся, явно ей не под силу.
«Если я вбегу к нему в комнату, как долго мы сможем там
295

оставаться? Нет, тогда уж лучше залезть на чердак и втащить
туда лестницу. Но долго я там не продержусь, уж они-то при­
думают, как меня стащить».
Где-то далеко, в стороне Эргли, слышался ленивый собачий
лай, напоминающий, что есть в мире другие дома и другие
люди.
Поленья в печи прогорели, но жаркие угли еще не подер­
нулись пеплом и время от времени постреливали огоньками.
«Красные флаж ки... Маленькие красные флаж ки... — вспо­
мнила она. — Маленькие красные флаж ки, которыми отмечают
лыжную трассу... Наверняка она всегда проходит через реку
здесь, и хотя бы один конец должен выходить к Эргли...»
Днем, не ж елая находиться при разговоре с инженером, она
каталась с горки за сараем. Спуск кончался, выходя за угол ле­
са, и ей приходилось пересекать лыжную дистанцию, отмечен­
ную флаж ками.
Неожиданно в лицо ей ударил яркий луч карманного фона­
рика. Парень проснулся — это с ним в подпитии случалось, —
и уже начинался похмельный комплекс.
— Перестань!1 Дай поспать! — И она отвернулась от света,
— А чего это у тебя глаза блестят? Как у кошки весной!
— О тебе думаю! — отрезала она и натянула куртку на го­
лову.
Парень выключил фонарик и вскоре засопел. Перед этим он
взглянул на старшего и на часы. Без нескольких минут семь.
Усатый парень не знал, что старший бодрствует, только при­
крыл глаза, и что разговор он слушал внимательно.
«Если он думает, что я буду стрелять, то ошибается! — Устро­
ившись поудобнее, парень заскрипел табуретом. — Пусть сам су­
ет голову в петлю!»
Злость на старшего нарастала в нем с каж дым часом. И по­
тому, что тот частично уже взял женщину под свое покрови­
тельство и она тут же нахально поспешила этим воспользовать­
ся, делая глазки этому неискушенному в любви человеку и кру­
тя задницей, чтобы подчинить того своему влиянию и выскольз­
нуть из-под его власти. И еще потому, что на успех этого дела
оставалось все меньше надежд. Если инженер действительно че­
го-то там не помнит, так нечего и близко к фабрике соваться,
можно прямо шагать в милицию или в тюрягу.
«Если бы я не связался с ним, все было бы иначе, — злил­
ся про себя парень. — Напарников бы себе нашел и со време­
нем сообразил бы, как вскрыть сейф и отключить сигнализа­
цию. К ак и все остальное, так же бы хитро обмозговал! И все
было бы в лучшем порядке, если бы тому не стукнула в
башку идея насчет инженера!» Разумеется, мысль о вскрытии
сейфа и отключении сигнализации была всего лишь хвастов­
ством пьяного. Лишь полная неосведомленность в этой области
заставила его искать опытного компаньона.
Ж енщ ина думала, вспоминала весь ход событий.
У нее было мало информации...
296

— Это правда, что за вельветовые штаны просят двести руб­
лей? — спросил шеф.
— За белые еще больше, — подтвердила она.
— Ну, раз просят, значит, есть кому платить. Да, кто живет
на зарплату, тот всю жизнь ездит только на трамвае. — По­
молчав, чтобы дать возможность переварить текст и подтекст,
он продолжал: — Нам нуж на помощь.
Они разговаривали, сидя в оранжевом «Москвиче» с грузовым
кузовом. Мотор и вентилятор работали, иначе запотевали стекла.
Усатый парень стоял, прислонясь к стене дома, и поплевывал
от скуки.
«Наконец-то я избавлюсь от него», — с торжеством подумала
женщина.
— А конкретно? — спросила она.
— Инженеру нравятся красивые дамы... Он не пропускает ни
один лыжный поезд... — Шеф говорил коротко и деловито. В за­
ключение он сказал: — Мы с утра исчезаем, а ты останешься,
чтобы освободить инженера незадолго до возвращения поезда,
и сама с ним поедешь на станцию. На обратном пути он навер­
няка будет не таким любезным...
Ж енщина будет приглядывать за инженером от заброшенного
дома до Риги, в Риге на вокзале за Лиекнисом будут следить —
усатый парень пешком, шеф — на оранжевом «Москвиче». Если
инженер захочет покаяться в грехах, он в тот ж е вечер свя­
жется с милицией.
— Я ему скаж у, чтобы он с вокзала шуровал прямо домой,
чтобы не могли какой-нибудь его шаг неправильно понять, —
сказал старший. — Явившись в Ригу, он вынужден будет по­
малкивать, а там ему и дальше придется молчать.
— С утра он встретится на фабрике со своим помощником
Гибало.
— Это не имеет никакого значения. Он же сам будет маски­
роваться, рассказывая об удачной лыжной прогулке, так что
все, что расскаж ет помощник, будет тоже считать маскировкой.
«Конечно, если бы он нарисовал план, было бы проще, —
думала женщина. — К ак только они бы убрались, так и мы
сразу же... Уж какая-нибудь машина нас бы подобрала».
— Вы глядите... Ждете-ждете, а он себе на теплой лежанке
похрапывает... — громко сказала она, не обращаясь ни к кому
конкретно.
— Тебя не спросили, — брюзгливо ответил парень. «Нет, эта
стерва далеко пойдет, гляди, как ловко она начинает мной
командовать! Неужели старый барсук это не замечает? Ведь ты
охотник до сладенького, скоро будешь ей завтрак в постель пода­
вать и туфли чистить. И как я мог с таким дураком связаться!
Ведь у меня же был такой план, такой план!.. И он все испор­
тил... Дурак!.. Инженер ему понадобился! Ну, где у тебя план
второго этаж а? Нет и не будет! И я не стану и не пойду
смотреть, не жди! Кто этого инженера придумал, тот пусть сам
от него избавляется... Я в девять встал на лыжи — и ходу!
297

А как ты, папаша, с ним управишься, сам думай, я уже далеко
буду. И тебе бы советовал — забрать эту курву и смываться,
иначе в большое дерьмо влипнешь! Завтра оба приедете, а я ее
вещички за дверь выкину. Такой план испортил! Договорился
бы с кем-нибудь другим, завтра у меня грандиозная жизнь на­
чалась бы!..»
— И верно, поглядите-ка, что он там делает, — сказал старший. К ак он ни старался отворачиваться, взгляд его все время
обращался к женской фигуре.
Поскольку парень не поднялся, он прикрикнул:
— Оглох, что ли?
Л язгнул засов.
Со скрипом открылась дверь комнаты. Парень остановился на
пороге.
Женщина прошла мимо него и скользнула в сени. Там она
наткнулась на прислоненные лыжи, которые с грохотом со­
скользнули. На ходу она успела заглянуть в комнату пленника.
Инженер не рисовал план. Он словно застыл, упершись заты л­
ком в печку и глядя в потолок. Наверное, даже не слышал, как
открылась дверь. Свеча на табурете почти догорела.
Женщ ина прислонилась к стене дома и заплакала. Тихо, без­
звучно. Уже утро, а еще совсем темно. Между снежным покро­
вом и звездным небом обозначились силуэты хозяйственных
строений и леса.
«Если мне удастся бежать, они не посмеют расправиться с ин­
женером... Ах, если бы я умела хоть немножко ходить на лы­
жах!
Маленькие красные ф лаж ки вдоль лыжни... Лы жня твердая
и накатанная... Сейчас, в темноте, я, скатившись с горы, могу
выйти на трассу и если меня догонят, то когда уже рассветет...»
— Эй, что ты там так долго? — постучал кулаком по двери
парень.
— Дышу свежим воздухом, душно очень в комнате.
— Иди, дай чего-нибудь
горло
прополоскать... Хоть по­
мирай...
Чтобы не злить его, она вновь вошла в кухню, наш ла круж ­
ку уже остывшего чая и подала парню:
— Здесь совсем нечем дышать... Мне нехорошо...
И старший не сомневался, что игра проиграна. Кто бы мог
подумать, что сигнализационные устройства стали такими слож­
ными и что незнание параметров двух-трех сопротивлений и
конденсаторов может свести на нет весь тщательно разработан­
ный план! Но еще вовсе неизвестно, проиграл ли он от этого. П а­
рень неуравновешенный, хвастун, стремясь к большим деньгам,
может наделать больших глупостей. Как он будет отбиваться
от умелых ходов следователя? И сомнений нет, что за него возь­
мутся на другой день, как уже судимого. Дураков нет, сообра­
зят, что какой-то соучастник работает на фабрике. Сначала от­
сеют тех, кто имеет доступ и в старый и в новый корпус, потом
тех, кто и в старый, и в новый, и на второй этаж. Ну ладно, на­
298

берется с полсотни, у тех алиби, у этих нет, тылы у парня обе­
спечены хитрым приемом, в первый заход его не возьмут, но в
поле зрения он все равно попадет. Незаметно и неслышно учтут
каждый истраченный им рубль, заинтересуются друзьями. Нет,
до меня они не доберутся, нас вместе не видали, но и мною по­
интересуются, только наверняка позже. Немного на счету у ми­
лиции таких, кто может взять солидный ларь с деньгами.
О девке волноваться нечего, она с умом, е?ли и потратит, то эти
гаврики решат: из прежних сбережений — многие ведь увере­
ны, что у нее должны быть.
«Я должна что-то сделать... Я должна что-то сделать сейчас
лее... — Ж енщина пыталась собраться с духом. — Как бы я не
вызвала подозрения тем, что часто выхожу...»
А старший продолжал обдумывать
последствия неудачи:
«Ведь я от этого дела сколько раз хотел отстать. Могу спокой­
но сказать: дверь сейфа вскрыть невозможно, и он поверит.
Но не скажу. Из-за бабы этой? Я что, хочу перед ней покрасо­
ваться и, впутав в общее дело, привязать к себе? А зачем мне
этот сейф вскрывать, какой прок я от этого иметь буду? Сумма
такая огромная, что за десять лет не растратить! Угрозыск
только и ждет, чтобы у тебя лишний рубль сверкнул! А через
десять лет и мне уже до пенсии недалеко, и врачи разрешат
только в шлепанцах по комнате ходить да овсяночку прини­
мать! Нет, судьба знает, что делает, даже хорошо, что у инже­
нера память отшибло!..»
Ж енщина встала и вышла за дверь. Слышно было, как она
топочет в сенях. «Наверное, ботинки тесноваты, мороз сразу
хватает», — подумал старший.
— Она радуется, что у нас ничего не получится, — злобно
сказал парень, словно надеясь, что этой фразой он их поссо­
рит. — Куда ты думаешь потом инженера засунуть? В ш каф?
Светло становится, нечего там болтаться. — Страх перед неиз­
бежным возмездием подавлял желание убежать в одиночку. И он
только надеялся, что до осуществления плана дело так и не
дойдет.
Ж енщина тихо взяла лыж и и воткнула в сугроб у двери.
Топала она в сенях для того, чтобы не слышно было стука лыж
и креплений, но ей казалось, что вот-вот кто-нибудь выйдет по­
смотреть. Она постаралась действовать еще осторожнее, еще ти­
ше, но мужские лыжи были длинные и тяжелые, их не подни­
мешь как пушинку. А тут еще волнения, холод, чистый воздух,
который как будто звенит, точно до предела натянутая струна,
даже когда к ней и не прикасаются.
— Я должна это сделать сейчас... Мне надо это сделать сей­
час же... — словно сама не своя твердила она и продолжала
свое дело. Но самое тяжелое уже было позади: решение приня­
то, и каж дое очередное движение отдаляло ее от возможно­
сти отменить его.
Лы ж и в сугроб она воткнула плотно друг к другу и немного
299

наклонно, носками в сторону сарая, чтобы на ходу удобно было
взять под мышку.
Она будет на середине двора, когда те увидят в окно, но ко­
гда парень выскочит и спросит, куда это она понесла лыжи,
она уже будет за углом. Ответить надо как-то неопределенно,
например: «Я сейчас!» или «Мне пришла хорошая мысль!», что­
бы парень не сразу побежал за нею. А если сделает это, тогда
все пропало, она не успеет добраться до своих лыж, а ведь надо
еще застегнуть крепления и спуститься до половины склона.
Увидев, что она уносит и остальные лыжи, он все поймет и по­
несется как ошалелый. Страх погонит его так, что глубокого
снега он сначала не заметит, а когда она будет уже на опушке,
он, конечно же, будет стрелять.
Она обдумала все, исключая одно: что же будет, если пуля ее
зацепит.
Ничего не будет. Он меня догонит и убьет.
Она рассчитала, что успеет свернуть на наезженную лыжню
в сторону Эргли, прежде чем парень успеет, побежав по прямой,
перехватить ев у реки. А если он от дома побежит наискось по
речному обрыву, она свернет влево — трасса наверняка прохо­
дит вблизи какого-нибудь ж илья или подходит к проезжей до­
роге. При первом варианте будет легче. Перебираясь через реку,
она три лишних пары лыж спустит под лед. Не надо будет
их с собой нести. И конечная цель ближе.
Надо быть самоубийцей, чтобы в такой ситуации, когда ты
остался в глубоком снегу, почти беспомощен и знаешь, что ско­
ро сюда явится милиция, пытаться прикончить инженера.
Когда все лыжи были воткнуты в сугроб, она взяла свои и
понесла по протоптанной дорожке мимо выломанной двери са­
рая за строение. Там она положила лыжи на накатанную вчера
лыжню, высмотрела просвет между кустами и пошла назад.
П арня ошарашило ее появление, когда они столкнулись по­
среди двора.
— Ты что... стерва... собираешься делать?
Не усиел даже ни перчатки схватить, ни шапку.
— Без одной минуты девять, мне хочется покататься на
лыж ах, — заявила она. — Я буду вон там, если надо, позове­
те. Пошли в дом. — И женщина проскользнула мимо него.
— Что это значит? — угрожающе спросил парень, указав на
торчащие в сугробе лыжи, идя следом за женщиной.
— Вы оба жуткие дураки! — ответила она и,, войдя в кухню,
стала греть руки у печи. Брошенные на почти потухшие угли,
щепки ярко занялись. — Удивительно, как это мы вчера не
дождались гостей! Я думаю, не в наших интересах кому-то по­
казываться. — Она помолчала, потом продолжала: — Если у
дверей увидят лыжи, то никто не полезет мешать чужой компа­
ний, а заброшенный дом всегда привлекает любопытных горо­
жан. Ладно еще, если их двое-трое, а что вы будете делать, если
пожалуют целой группой? Инженерик может такой номер вы­
кинуть, что вы не будете знать, куда и деться! А в чем его
300

можно обвинить? Он же не виноват, что вам нужны деньги!
И вообще, я бы на вашем месте его отпустила. Добейтесь от не­
го какой-нибудь гарантии, что он даст вам недостающие све­
дения...
Говорить! Надо заставить себя говорить еще! Неважно что,
только бы отвлечь внимание от лыж!
— Ну, стерва! — яростно вытаращ ил глаза парень. Похмелье
у него еще не прошло, и был предлог сорвать злость. — Отпу­
стить, пусть идет!.. Ты, конечно, ничем не рискуешь, а мы...
— Конечно, меня только побранят! Куда он побежит? В ми­
лицию? Пусть идет! Скажет, что его силой заставили дать план?
Пусть говорит! А я скаж у, что он начал ко мне приставать еще
в поезде и что он в твоем присутствии осмелился меня лапать,
и мы решили его проучить — заперли в комнате одного. До ут­
ра. А больше для того, чтобы он в подпитии не заблудился и не
замерз.
— Мы с тобой в разводе.
— Но наши отношения могут поправиться, что, впрочем, ни­
когда не произойдет. — И она бросила молниеносный взгляд
на старшего. — Милиция пошлет его подальше!
— Одна женщина стоит двух змей, — процедил старший. Ве­
личественное выражение лица его не изменилось. На самом деле
он радовался, что предложение освободить инженера исходит не
от него. — Милиция его действительно пошлет к черту. В дей­
ствительности же все будет выглядеть так, что он хочет ото­
мстить тем, кто его держал взаперти. Если он сможет дать
нам конкретные гарантии, что нужные сведения мы позже по­
лучим...
— Гарантии эти есть! — воскликнула женщина. — Точный,
до конца не дочерченный план. Он многое отдаст, чтобы никто
об этом не узнал! И поедем назад с утренним поездом все
вместе...
— Не верьте ей! — вскочил парень, неожиданно перейдя на
«вы». Губы его и руки тряслись от ярости. — Она что-то за­
мышляет! Она давно хочет со мной рассчитаться!
Воцарилось гнетущее молчание. И длилось бы оно довольно
долго, если бы в дверь не постучал Гвидо Лиекнис. Стучал он
нетерпеливо, словно опасаясь что-то упустить.
— Делайте как знаете! — сказала женщина и вышла в сени
«Когда они в кухне заговорят, я побегу. Гвидо на какое-то
время отвлечет их внимание от окна, и тогда мне обязательно
повезет. Хоть бы повезло! Хоть бы один раз в жизни повезло!
Хоть бы раз!»
В голове одну мысль мгновенно сменяла другая. «Если тот
погонится за мной, Лиекнис останется с шефом в кухне один на
один. Если пистолет останется на кухне, то у преследователя
его не будет... Если он погонится за мной с пистолетом, тогда
тем в кухне придется драться голыми руками...»
И тут она услышала, как Гвидо сказал:
— Я вспомнил...

801

Фраза, которую она так ж дала. И совершенно не обрадо­
валась ей.
Неожиданно ей стало жаль, что больше не надо из-за него
рисковать собой, что он никогда об этом не узнает.
Ж енщина вошла обратно в кухню и вновь стала греть руки,
словно ничего не случилось и не случится. Она спокойно смот­
рела на испепеляющиеся в огне щепки, словно за спиной ее и
не было троих мужчин, склонившихся над чертежом и обсуж­
дающих грандиозный план ограбления фабрики ювелирных из­
делий.
Заинтересованнее всех говорил инженер. Шаг за шагом, де­
ловито, предостерегая о каждой мелочи, которая могла подвер­
нуться на пути, обозначая на плане восклицательным знаком
каждое опасное место, он как бы за руку подводил грабителей
к сокровищнице. Это приближение возбуждало их, вызывало
тревогу, мысли о необходимых укрытиях, которые понадобятся,
о посредниках, которые, продавая, попытаются ухватить самый
большой куш, о милиции, которая тут же пойдет по следу. Эти
большие деньги, они считали, уже принадлежали им, а значит,
вполне реальными были и края с кипарисами, красивыми жен­
щ инами в ярких туалетах, блестящие лимузины и мягкие ков­
ры в роскошных отелях, о чем им только рассказывали или что
они видели в цветных сентиментальных фильмах. На миг даже
исчезла мысль о милиции, а когда вернулась, то появление ее
вызвало ярость: ведь эта милиция хочет изгнать их из рая!
Ж енщина ждала и так хотела, чтобы он вспомнил все детали
на плане, а теперь, когда это случилось, ей показалось, что он
что-то предал. И с каждым словом предает вновь и вновь. Что
именно предает — этого она не знала, но что-то большое, высо­
кое, такое, о чем она втайне мечтала и ради чего готова была
на жертву. И предает так, что прощение уже невозможно. Пре­
дает надежду. Предает тот мир, который сам в ее глазах оли­
цетворял и представлял в этом логове.
Предавал мир, из которого она так давно ушла и на простоту
которого сначала смотрела с презрением, так как, казалось ей,
она наш ла лучший. Она стремилась на сцену, но в спешке про­
скочила мимо нее и очутилась за кулисами, где тесно, пыль, где
воздух душный и света мало. Даж е увеш анная самыми настоя­
щими драгоценностями, она в последнее время чувствовала себя
лишь придатком к бутафории и раскрашенным клеевой краской
кулисам.
Энтузиазм в голосе Лиекниса ее потряс — она уже опять не
видела выхода. Он лишал смысла ее продуманные, героические
действия и делал их смешными. Он, чье появление было возвра­
щением утраченного!
— Здесь сидит старик охранник, — показал Лиекнис на пла­
не. — Я не знаю, как вы с ним управитесь, но у меня есть та­
кое предложение... Или перехватить его по дороге, когда он
пойдет в уборную, или за водой для чая, или позвонить... У не­
го на столе есть телефон, я скаж у номер... Можно несколько раз
302

позвонить, но не говорить... Пусть думает, что где-то не соеди­
няется... И сразу же после этого позвонить по другому телефо­
ну, который за углом коридора. Он встанет и пойдет, понимая,
что звонят ему.
— А если не пойдет?
— Почему не пойдет?
— А если не пойдет? — мрачно повторил старший. — Надо
отсоединить и ту сигнализацию, которая находится у него под
столом.
— Это невозможно. — Инженер в отчаянии схватился за го­
лову. — Не будете же вы долбить бетон у самых его ног?
Внимание всех приковано к плану. Теперь можно незаметно
исчезнуть, спуститься к трассе, но что-то не хочется.
— В стене? — спросил шеф.
— Стена в два кирпича, а провод идет в середине... Начнете
долбить, а вдруг обломки посыплются прямо на крышу будки
начальника охраны?
— Надо! — взревел парень. — Думай, времени у тебя оста­
лось мало! — Д ля пущей угрозы он выхватил из кармана пи­
столет. Жест был настолько выразителен, что не поверить ему
было невозможно, — у Лиекниса задергалось лицо.
— Нельзя... Н икак нельзя... — забормотал он.
Ж енщ ина смотрела на остывающие угли. Она ж дала только
одного — хоть бы скорее все кончилось. Внутри у нее кто-то
хохотал над ней отчаянно и страшно: «И ты еще боялась, что
не сможешь рассказать ему все о себе достаточно приличными
словами... Этому?»
Преступники смотрели на Лиекниса и молчали.
— Пусть дама выйдет! — решился инженер.
— Ничего, у нее нервы крепкие!
— К ак вам угодно. Сами будете виноваты...
К ак угодно...
За углом есть распределительный щит... Если не сможете при­
думать ничего лучше... Надо взять с собой кабель, концы ого­
лить... Смерть наступит моментально, без боли... Если сами ни­
чего не придумаете...
Предложение Лиекниса застало бандитов врасплох, но инже­
нер их растерянность понял превратно:
— Такой грязный старик... Вечно жрет кильку... Стакан в
автомате с газированной водой потом воняет за версту.*.
«Убийство!» До женщины наконец доходит суть разговора, но
она отказывается верить. Отказывается упорно, отчаянно, хотя
Лиекнис с инженерской точностью продолжает говорить о не­
обходимой длине кабеля и других деталях страшного плана.
«Ты становишься убийцей! Замолчи!»
Надо что-то предпринимать. Надо что-то предпринять сей­
час же.
Ж енщ ина встает и делает несколько шагов в сторону Гвидо.
С детским удивлением смотрит ему в лицо, будто хочет убедить­
ся, что все здесь происходит наяву.

803

«Замолчч же! Хочешь, я упаду перед тобой на колени, толь­
ко замолчи!»
Ей необходимо на что-то опереться, иначе она упадет, и ее
рука находит плечо парня в сером свитере, и она прячется за
его спиной.
Но слова продолжают преследовать.
Слова ее колют и рвут.
Слова жгут.
Слова принимают реальный, убийственный облик и наезжают
на нее гусеницами...
— Электрический стул... Две тысячи вольт... Самый гуман­
ный вид... В двадцати четырех ш татах и на Гавайских остро­
вах. — Она уже видит только движения губ инженера, предло­
жения ломаются на части. — Конденсаторы... Трансформатор...
Сухая к о ж а имеет большое сопротивление... В конце проводов
следует припаять острие иголки... Я запах кильки не могу пе­
реносить с детства...
Женщ ина берет со стола пистолет и стреляет инженеру Лиек­
нису в грудь. Она совсем не хочет его убивать, просто надо за­
ставить его замолчать. Остановить поток предательских слов,
которые руш атся на нее.
— Стерва! — вскричал парень, вскочив. И сделал это так
резко, что женщина была отброшена к двери, но пистолет
остался у нее в руке,
«Пустим милицию по следам инженера, — промелькнуло в го­
лове шефа. — Пока его ищут, к остальным внимание не будет
приковано...»
«А уж ты, милый, у меня в неоплатном долгу!»
Парень повалился на стол, не успев повернуться к ней ли­
цом. П уля угодила точно, рука не дрогнула.
Немного замеш калась с патронником, в котором было еще
две пули и которые надо было повернуть к двум стволам. Если
бы старший не сидел, привалясь к шкафу, он бы убежал.
«А может, его не надо? Все равно... Четвертую пулю в себя...
Четвертую пулю уже в себя...»
Лыжный поезд проснулся довольно поздно.
Тяжелые, темные, недвижные ели только еще ждали утрен­
него ветра, как ждут его беспомощные барки и бриги с истоско­
вавшимися по ветру парусами, но снежинки, зацепившиеся в
мелких веточках осины, уже сверкали
в солйечных лучах,
снежный покров слепил голубоватой белизной, и местные маль­
чишки уже который раз мчались на санях, на которых возят
бревна. Вспыхивающие пылинки сухого снега неслись за ними,
как сноп искр, мальчиш ки весело кричали и махали руками, а
перед кустарником скатывались и падали в мягкий сугроб, как
в пуховую перину. Потом маленькие снеговики отыскивали среди
старых, почтенных ветел и болотных березок свои санки и вновь
тащ или их на гору.
304

Сначала из зеленых вагонов, точно десантники, вылетели по­
луголые мужчины и парни, смехом и криками отпугивая мо­
роз, — они обтирались снегом и делали зарядку. Вернувшись в
купе, они уже не дали спать остальным, и вскоре весь перрон
заполнился людьми.
У кого-то оказался бинокль, и он переходил из рук в руки,
потому что каж дый хотел взглянуть на склонившиеся ветлы и
огромные дубы, которые позировали, точно атлеты перед фо­
тографом, демонстрируя свою мускулатуру, или разглядеть чтонибудь необычное среди белой, ровной пелены, которая тянулась
за рельсами и в дымке сливалась с горизонтом.
— Я что-то вижу... Только понять не могу...
— Разрешите мне... — Н ачальник поезда протянул руку. —
Где? Ничего особенного я не...
— Правее... Там, где заросли рогоза...
Взгляд начальника быстро скользнул по снегу и по острой
осоке, пучками торчащей из него.
Он увидел темноволосую женщину в желтой спортивной курт­
ке. Она, выбиваясь из сил, брела по колено в снегу, оставляя
за собою глубокую, неровную борозду, ранящую белую, тихую
гладь. В ее совершенно автоматических движениях было что-то
безнадежное, отрешенное. Ш ла она, подавшись вперед, и началь­
ник поезда видел, что руки у нее голые и обмерзшие, губы
стиснуты, глаза закрыты.
— Ничего особенного, — сказал он и вернул бинокль. — К а­
кая-то женщина...
Потом, уже поднявшись в вагон, он подумал, что все же есть
что-то особенное, если бредут по глубокому снегу, а не п о в о р о ­
те, но тут же решил,что, очевидно, так ей ближе...

20

Приложение к ж-лу «Сельская молодежь», т. 5

ОБРАЩЕНИЕ К ПАМЯТИ
Трудно писать послесловие к про­
изведениям такого рода, И потому
прежде всего, что они — подлин­
ный
человеческий
документ.
В. Кондратьев ь своей рецензии на
журнальную публикацию повести
«Это мы, господи!» в «Литератур­
ной газете» не случайно отметил
эту ее особенность: «...как-то не­
ловко разбирать как литературное
произведение, она просто выше и
больше этого. Повесть эта — не
только явление литературы, она —
явление с и л ы ч е л о в е ч е с к о г о
д у х а , потому как писалась не для
самоутверждения,
писалась без
всяких честолюбивых мечтаний, а
писалась как исполнение священно­
го долга солдата, бойца, обязанно­
го рассказать о том, что з н а е т ,
что в ы н е с из кош мара плена, что­
бы после Победы люди узнали, что
довелось испытать и выдержать
очень и очень многим, попавшим
без всякой своей вины в страшный
немецкий плен» («ЛГ», 1986, 10 де­
кабря).
В этих словах писателя, тоже с
уникальной по всем нынешним мер­
кам литературной судьбой, вы раж е­
но то главное, что выделяет повесть
К. Воробьева из произведений дан­
ного рода. А с войне, как известно,
написано действительно много. И
немало о том, что происходило на
«той» стороне. Конечно, сегодня,
когда для нас открылась если и
не вся еще, но уже значительная
часть правды войны, когда история
беспристрастно и сурово начала
предъявлять счета, заставляя нас
задуматься о заплаченной за Победу
цене, когда без прежнего безогляд­
ного упоения мы стали всматри­
ваться в некогда спешно возведен­
ные монументы — сегодня, повто­
ряю, каж дое новое свидетельство
увиденного и пережитого из того

времени и что-то добавляет к нашей общей памяти, и рождает
вопросы, побуждающие к переосмыслению, к п е р е д у м ы ­
в а й и ю собственной жизни независимо даже от того, как дале­
ко отстоит ее начало от трагических дней войны. Правы, оче­
видно, те, кто утверждает, что военный катаклизм такого все­
ленского масштаба и такой сокрушительной для многих народов
силы определенным образом изменил весь человеческий генотип,
и память о войне б силу этого неизбывна в каж дом из нас.
Лучше всего, пожалуй, о том сказал поэт: «И это все в меня
запало и лишь потом во мне очнулось». Не будем искать научно­
го ответа на сей феномен! Вслушаемся в самих себя, почувству­
ем значимость вопросов, которые не дают нам покоя, и поверим
поэту на слово. Посчитаем, что История намеренно возвращает
непрожитое нами время — для того, чтобы облегчить нам поиск
ответов на вечные для человечества вопросы о смысле жизни,
о сути человеческого бытия на земле. А иначе — зачем Исто­
рия, зачем Время, если каждое поколение может начать жизнь
с чистого листа, то есть может не думать о том, что было до
него, и не отвечать за то, что успело сделать само?
Мы и без того уже слишком много потеряли, стерилизовав
свое прошлое, обелив без всякой меры подлинники событий, а
кое-что и переписав заново, наивно полагая, очевидно, что Исто­
рия примирится с подобным самоуправством и послушно
двинется по искусственно проложенному нами руслу. Увы, жизнь
не подчиняется директивам, а история не изучается лишь по
учебникам и канонизированным мемуарам военачальников.
Пришлс время, и горькая правда о войне прорвала плотину молча­
ния и открыла нам свою другую сторону, о которой мы хотя
и мало знали, но догадывались, что она существует. И не умали­
ло ничуть это ноБое горчайшее знание ни нашей Победы, ни
нашего человека, как думалось прежним заботливым охраните­
лям душевного спокойствия советских людей. Спокойствия ли
только? Случайно ли оказалась за семью печатями статистика
наших военных потерь и велась ожесточенная многолетняя борь­
ба с так называемой «окопной правдой», рассказывающей с без­
жалостным откровением о другой войне — с ошибками и про­
счетами, трусостью и подлостью больших и малых чинов, кото­
рые оборачивались большой кровью при достижении малых це­
лей? О гой н е п р а в и л ь н о й войне, которая, собственно, и
была войной на уничтожение, когда кто — кого? Когда чело­
веческая ж изнь и вправду могла показаться иному, привыкше­
му оперировать тысячами и десятками тысяч людских единиц,
ничтожной пылинкой, мало чего значащей в своей отдельности...
И что же тогда оставалось думать о тех, кто попал в плен и вы­
жил, и рассчитывал жить дальше, отняв тем самым часть славы
у погибших? Не было ни Жалости, ни милосердия к этим изго­
ям судьбы, которые, едва вдохнув глоток свободы в год-второй
со дня Победы, отправлены были досиживать за свою непонят­
ную вину перед страной и народом в отечественных лагерях, где
доуничтожалось все то, что еще могло остаться на донышке
души.
Страшная эта правда, но нет без нее правды о войне, в пер­
вый год которой попало в плен около четырех миллионов, и три
четверти из них погибли уже к февралю 1942 года в фаш ист­
ских лагерях. И была то лучш ая часть нашей армии — призыв­
20*

307

ники 1919—1920 года рождения, здоровые, крепкие ребята —
призывные комиссии довоенной поры были весьма привередливы
на сей счет. И уже не надо ничего тут домысливать — в свете
этих ужасающих цифр иначе, чем прежде, читаются многие стра­
ницы «правильной» истории войны, сложенной заботливыми
военными историками и учеными. Той, о которой фронтовик-писатель В. Астафьев однажды с горечью и сарказмом сказал, что
он, очевидно, был совсем на другой войне.
Домысливать не надо, а вот думать все-таки следует, посколь­
ку сложившиеся стереотипы нашего мышления, живучие догмы
сознания цепко держат нас в своих объятиях, и потому, должно
быть, у многих еще слово «плен» ассоциируется с нравственным
падением, а в сочетании «пропавший без вести» ищем мы тоже
какой-то «душок». И ходят их близкие и родные до сего времени возле да около казенных кабинетов в ожидании, что призна­
ют наконец за пропавшими сорок три года назад, хотя бы
право на погибель в войне...
О том пишут сегодня в газетах, того требуют постаревшие
фронтовики-писатели, которым не дают возможности молчать
ни долг памяти, ни совесть. Но вспомним, как трудно складыва­
лась судьба «Брестской крепости» С. С. Смирнова, этой книгиподвига, с момента появления которой, собственно, и начался
отсчет нового отношения к советским людям, оказавш имся в
плену и боровшимся там всеми возможными средствами.
Отмеченная высшей наградой — Ленинской премией, книга
не переиздавалась у нас более двадцати лет. Н ужны ли еще к а­
кие к тому комментарии?
А судьба самого К. Воробьева и его немногих книг? Повесть
«Это мы, господи!», написанная в 1943 (!) году, сорок лет про­
леж ала в Центральном государственном архиве литературы и
искусства СССР. Другие же повести и рассказы, в том числе
поразительная по искренности и честности «Убиты под Моск­
вой», по свидетельству его друзей-товарищей, подвергались оже­
сточенной травле со стороны ряда профессиональных критиков и
с огромными трудностями попадали к читателю.
Думается, причина этого была в одном: автору, побывавшему
в плену, просто-напросто отказывали в доверии. Не имел, ну,
не имел никакого он нравственного права, коль т а м бывал, быть
духовным наставником советского человека. Политические ярлы­
ки навешивались в то время с большой лихостью и с чувством
полнейшей безнаказанности. И вершился таким образом непра­
ведный суд не только над человеком, а и над его рукописями,
которые, по известному выражению, хоть и не горят, но вполне
надежно обесцвечиваются.
Прав, прав В. Кондратьев: писалась эта удивительная по­
весть не для самоутверждения и без всяких честолюбивых меч­
таний, потому что творилась она в подполье в литовском город­
ке Ш яуляе в течение 30 дней, когда по улицам рыскали немец­
кие патрули и шли повальные обыски, и жизнь двадцатичеты­
рехлетнего автора могла оборваться в любое следующее мгно­
вение. Представьте себе эту картину, сверьте ее с тем, что про­
чли два-три часа назад, и вы, безусловно, поймете, какому отча­
янному риску подвергал себя К. Воробьев уже самим фактом
написания этой исповеди, одной страницы которой было доста­
точно для виселицы. За спиной — несколько дерзких побегов
из лагерей смерти, многомесячные скитания по лесам и боло­
308

там, впереди — жизнь на грани и — борьба, борьба, борьба...
Мог ли знать молодой писатель, что, помимо всего, он, как и
многие его товарищи по беде, на чью долю выпал, может быть,
самый тяж кий из имеющихся у войны жребиев — плен, —
будут нести свой крест и после Победы? Увы, не знал. Все это
было еще впереди.
Так уж случилось, что три года назад я писал послесловие к
повести «Убиты под Москвой», не подозревая, что в журнале
«Наш современник» набирается и скоро явится свету другая,
ранняя вещь писателя, в которой так неожиданно и ослепитель­
но ярко «прорастет» дальнейш ая судьба лейтенанта Алексея
Ястребова, только что уничтожившего фашистский танк и, по­
давленного и потрясенного гибелью своей роты и взвода, бреду­
щего по опушке леса к своим — вернее, туда, где предположи­
тельно могли быть свои... За пять дней боев переживший все
мыслимые, казалось бы, искусы войны, уже испытавший преда­
тельский страх и поборовший в себе себя — наивного, зашорен­
ного книжно-романтическими представлениями о будущих сра­
жениях и о враге, но — чистого, но — верного до конца вели­
кой правде жизни, которая рождалась в душах этих самых за­
шоренных и романтизированных вопреки всем шорам — по не­
ведомым пока еще нам законам движения большой и светлой
идеи революции.
Вот, кстати, тоже один из парадоксов нашего недавнего про­
шлого, объяснение которому мы пытаемся дать только сейчас,
сгибаясь под грузом все нарастающего объема новых знаний о
нашем далеком и не очень далеком прошлом. Нет, не слепая ве­
ра в идею, не фанатизм вовсе, а убежденность в своей конечной
правоте подвигала молодых, необстрелянных еще людей на са­
мопожертвование в бою и помогла затем выдержать многое из
того, что человек выдержать, казалось бы, не может.
Персонажи повести «Это мы, господи!» — это те же самые,
по сути, оставшиеся в живых, попавшие в окружение и захва­
ченные в плен солдаты и офицеры, что сражались в подмосков­
ных осенних лесах. Они прошли перед вами скорбной колонной,
умирали на ваших глазах от голода в лагерях, корчились на
дыбе в тюрьмах гестапо, гнили заживо на нарах, теряя челове­
чье обличье, кидались вылизывать расплесканную баланду на
промерзлой земле, готовы были рвать руками и зубами живую
лошадь, запущенную в толпу немцами ради потехи...
Это они, плененные и распятые на фашистском кресте, но они
же — и гордые, и дерзкие, и несгибаемые, и способные на от­
чаянно смелый шаг, и могущие стоять до конца, несмотря ни
на что.
Труднообъяснимо то, что давало им силы выжить во что бы
то ни стало, и не просто выжить, но выжить для продолжения
борьбы. «Это самое «то», — размыш ляет герой повести Сер­
гей, — можно вырвать, но только цепкими когтями смерти.
Иным путем нельзя отделить «то» от этого долговязого скелета,
обтянутого сухой желтой кожей. Только «то» и помогает пере­
ставлять ноги по лагерной грязи, только оно в состоянии пре­
возмочь бешеное чувство злобы, желание вспыхнуть на минуту
и испепелить в своем пламени расплывчатое пятно, маячащ ее
перед помутившимися глазами, завернутое в зеленое, чужое...
Оно заставляет тело терпеть до израсходования последней кро­
309

винки, оно требует беречь его, не замарав и не испаскудив ни­
чем! »
Вся повесть К. Воробьева — предельно честная, обнаженно­
откровенная исповедь молодого человека о том, как он сохранил
в себе это самое «то», которое единственно и мог противопоста­
вить дьявольской машине истребления людей — и физически,
и морально — на фабрике смерти. И она, машина, тоже хорошо
понимала, что до тех пор, пока существует в человеке это «то»,
ей неподвластное, фашисты не могут рассчитывать на полную
победу над плененным противником.
Нет, не бессмысленную вакханалию жестокости развязал фа­
шизм на земле! Это было бы слишком простое объяснение.
Боролись две идеи, и в этой борьбе не на жизнь, а на смерть
в конечном счете победила — да и не могла не победить — та,
носители которой сумели и в невозможных, нечеловеческих
условиях сохранить в себе человеческое — высокое нравствен­
ное, духовное начало. Суть личности. Ее ядро.
Вот о чем эта повесть, которую вы только что прочитали и
к которой еще не раз вернетесь, чтобы перечитать.
Ю. ПОРОЙКОВ

СИБИРСКИЙ ПОЧЕРК
Сибирь — земля щ едрая. Когда речь заходит о Сибири, в
воображении возникают кедровые чащобы, горностай, нефтяные
вышки, газовые факелы и алмазны й блеск. И, кроме всего про­
чего, дарит нам этот край еще одно, особое богатство: обилие
талантливых писателей. Нынешнюю нашу литературу невозмож­
но представить без Вампилова, Ш укшина, Лихоносова, Астафье­
ва, Распутина. В этот ряд сравнительно недавно добавилось еще
одно имя — Василий Афонин. Родился он в Новосибирской об­
ласти в 1939 году. Выпустил ряд сборников, в частности «В том
краю», «Последняя осень», «Чистые плесы». И с калсдой новой
книгой все уверенней проявляется особенный, самобытный, су­
ровый «афонинский» стиль, начисто лишенный сюжетных фо­
кусов, крикливых метафор и прочей беллетристической бижу­
терии.
С помощью лексики, которой располагает немногословный ж и­
тель сибирской деревушки, протянувшейся вдоль берега речки
Шегарки, Василий Афонин ухитряется породнить читателя со
своими невыдуманными персонажами,
заставляет переживать
как свои — их деревенские радости и горести и физически
ощущать злые ветры таежной зимы.
Афонин — однолюб. Лейтмотив его творчества — судьба сель­
ских тружеников, тревожные думы о будущем деревни. Душа
его слита с местными жителями и местной природой навечно.
В одной из повестей Афонин рекомендует художнику нарисовать
его портрет так: «Сумерки, заросший осокой и камышом поло­
гий берег речки, мосток для полоскания белья. Я стою лицом
к воде, лицо задумчиво. За правым плечом моим и спиной го­
родьба огорода, баня, сарай с поленницей дров, изба».
Думы свои автор воплощает в события, настолько достоверные,
что некоторым критикам «даже как-то неловко» назвать их
310

сюжетами. Между тем в повестях и рассказах Афонина событиясюжеты часто обретают странно четкую стереоскопическую яс­
ность и глубину. Это оттого, что автор искусно вправляет их в
рамку исторической перспективы прошлого. Это легко заметить
в повести «Обоз», персонажи которой, и старые, и молодые, не­
сут наследственные отметины торопливой, насильной коллекти­
визации и четырехлетней войны с фашизмом. Автор снова и
снова напоминает, что следы роковых бедствий тридцатых и со­
роковых годов не исчезли. О них напоминают и обезлюдевшие
деревни, и мертвые кусты на полях, а в городах — пустые при­
лавки.
Повесть «Обоз» ценна, между прочим, и тем, что в ней явст­
венно обозначена и ж еланная перспектива будущего. Вложив всю
любовь и нежность души в изображение солдатской вдовы Евдо­
кии Щербаковой, автор молчаливо внушает читателю: вот она —
бессмертная созидающая сила русской деревни, вот она — наша
надежда. Освободите Евдокию от пут обветшалых регламентаций
и инструкций, сделайте ее не газетной хозяйкой родной земли,
а правдашной, и снова расцветут села и деревни, и не надо бу­
дет гонять обозы за сотни верст в города, чтобы продавать клю к­
ву и на вырученные рубли покупать ребятишкам сушки и пше­
ничные сайки.
В. Афонин не употребляет видимых усилий для того, чтобы
выбить из читателя слезу умиления или сострадания. Его рас­
сказы под стать суровой сибирской погоде и чуж ды сюсюкаю­
щей сентиментальности. В них нет ни сознательных умолчаний,
ни преувеличений, нет кокетливой игры областными словечкамидиковинками, понятными одному автору. Все строго списано с
жизни и изложено немногословно, с угрюмой выразительностью
таежного охотника.
В. Афонин изображает своих героев, ни на минуту не отводя
глаз от высокой, суровой правды, ни на минуту не уклоняясь
от нее. Так изображена и Евдокия, и тем не менее она вырастает
в цельный, поэтический образ.
Дух поэзии неотделим от материи правды. В. Афонин пони­
мает это. Потому-то правда жизни в его лучших произведениях
легко и радостно оборачивается истинной поэзией.
«Обоз», на мой взгляд, одно из числа таких произведений.
С. АНТОНОВ

ПРОФИЛАКТИКА ДУШИ
Сложна наш а жизнь. И чем сложнее она становится, тем явст­
веннее в работах социологов и философов проявляется стремле­
ние объяснить все сложности развития человека и человечества
действием элементарных законов живой природы. Притом даже
не только животной, но и растительной его части. Корни чуть ли
не всех сложнейших социальных проблем иные ученые ищут
и находят где-то на уровне первоначального деления живой клет­
ки и возникновения простейших многоклеточных организмов. К
парадоксам типа: «Нет ничего более постоянного, чем времен­
ное» — скоро, вероятно, прибавятся новые. Что-то вроде: «Самое
сложное — это то, что элементарно просто» или: «Самое серь­
езное — то, что попервоначалу каж ется несерьезным».
311

Примеров того, с какой серьезностью следует относиться к
вещам и явлениям, принимаемым на первый взгляд за пустяки,
история дает нам предостаточно. Вспомним хотя бы, как доро­
го обошлась миру и человечеству трагическая недооценка под­
линной значимости появления на улицах германских городов
первых гитлеровских штурмовиков на рубеже двадцатых-тридца­
тых годов. Их поначалу считали просто мелкими хулиганами,
а над их вождем снисходительно подшучивали. Или вот захле­
стнувшая современный мир проблема молодежной моды и музы­
ки. Попервоначалу, а многие и поныне называли и называют ее
просто возрастной скоропроходящей детско-юношеской дурью.
А это — проблема. И очень большая. И сложная.
Долгие годы отлучали от культуры, а многие отлучают и
поныне ту ее часть, которую называют «массовой». Ее презира­
ют по причине крайней примитивности, а она тем временем за­
воевывает умы и сердца сотен миллионов людей. Долгое время
то же самое происходило с детективом, которому из-за той же
«примитивности» отказывали в праве причисляться к литерату­
ре. А детективные книж ки при этом печатались и раскупались
миллионными тиражами и буквально заполнили книжный мир.
Ныне о детективе создана целая литература научных толкова­
ний этого ж анра, его корней и возможных морально-психологи­
ческих последствий, его влияния на человека и человечество.
Исследуется, кто создает детективы, кто их читает и почему.
Серьезная наука дает серьезные психо-социологические объясне­
ния феномену детективизации читательского интереса, проявля­
ющегося вдруг даже в тех слоях населения, которые в прими­
тивности сознания, мышления и вкуса уж никак упрекнуть
нельзя.
В качестве одной из причин этого явления называют и то, что
наряду со множеством примитива и даже явной халтуры в де­
тективе, жанре, как говорится, «обреченном на успех», работают
и талантливые, серьезные авторы. Известный далеко за преде­
лами своей республики латышский автор Андрис Колбергс —
яркий тому пример. Хотя считать его детективщиком в чистом
виде уже нельзя. Но об этом чуть позже.
Литературная судьба Андриса Колбергса сложилась удачно.
Н ачав, как и многие, с журналистики в сатирическом журнале,
он довольно быстро стал выступать как писатель, а затем одна
за другой пошли в печать его повести и романы. За изданиями
на латышском языке последовали переводы на русский: «Три
дня на размышление», «Человек, который бежал по улице»,
«Обнаженная с ружьем»,
«Вдова в январе»,
«Тень», «Быть
лишним».
Часть из них вскоре после выхода экранизировалась. Кроме
того, по оригинальным сценариям Андриса Колбергса были по­
ставлены такие фильмы, как «Подарки по телефону», «Ралли»,
«Отблеск в воде».
Первые повести и романы, принесшие автору широкую извест­
ность, были построены по принципам классического детектива
со всеми присущими ему традиционными атрибутами и призна­
ками. Н ачиная с четкого построения: преступление — расследо­
вание — возмездие. В стадии расследования, как положено, без­
ошибочно действовал опытный, отважный и мудрый сыщик, —
у Колбергса это полковник Ульф — в окружении молодых, энер­
гичных, столь же отважных, но еще недостаточно опытных лей­
312

тенантов. И конечно же, писатель ведет с читателем обязатель­
ную в классическом детективе игру в «горячо — холодно» с
обязательно неожиданной разгадкой в финале. Присутствует в
тех книгах А. Колбергса и набор детективной атрибутики. Все
есть. И все же не этим «взяли» читателя первые же книги мо­
лодого латышского автора. Преступление и начало следствия —
это в его книгах лишь своеобразная «наживка», на которую
«клюет», а затем и прочно «ловится» читатель, чаще всего не
замечая, как вместо ожидавшегося легкого чтения он оказыва­
ется вовлеченным в исследование сложнейших морально-психоло­
гических коллизий. Полицейская история у Колбергса чаще все­
го — лишь своеобразный «стартер», чтобы запустить двигатель
сюжета, который затем питают совсем другие силы. Криминал —
затравка для разговора о главном, что интересует писателя: о
мотивации преступления и преступности в целом, о драматизме
повседневного тесного сосуществования добра и зла в самых
разных их проявлениях и о том поистине неисчислимом и абсо­
лютно непредсказуемом многообразии и взаимовлиянии разно­
го рода объективных и субъективных обстоятельств нашей ж из­
ни, которую в общем-то равно и добро заряженным от природы
людям доводится прожить по-разному.
Зло, подобно болезнетворной, порою смертельно опасной инфек­
ции, постоянно окружает нас повсюду. Н ачиная уже с воздуха,
который мы вдыхаем с первым криком, свидетельствующим о
начале жизни, и испускаем с последним вздохом.
Известно, что физическое здоровье нашего организма, помимо
генетически врожденных его особенностей, зависит от тысяч
случайностей, то ли усиливающих, то ли ослабляющих его в по­
стоянной ежедневной и круглосуточной борьбе с инфекцией.
Точно так же практически непредсказуем и исход духовной, мо­
рально-нравственной сопротивляемости человека вредоносному
действию бацилл всепроникающего зла.
Ослабление физиологических защитных сил организма вызы­
вает его болезнь или даже смерть. Сбои в функционировании
иммунитета духа могут привести к тому, что называют «неаде­
кватным поведением», и далее к совершению преступлений. Пере­
чень аналогий можно было бы продолжить тем, что и в той и
другой области есть своя гигиена. И терминология та же —
профилактика, и против возникновения болезней, и против рас­
пространения преступности.
Так вот, возвращ аясь к творчеству нашего автора, неизбежно
приходишь к выводу, что главная цель его человековедческих
исследований, а настоящий писатель — всегда исследователь,—
это анализ сбоев иммунитета духа. В этой его работе нет, ко­
нечно, претензий на выработку чудодейственного абсолютного
средства по искоренению преступности. И все же так же, как
в здравоохранении, немалую роль имеют гигиена и профилакти­
ка болезней, творчество Андриса Колбергса в сфере духа можно
считать одним из средств своеобразной гигиены человеческих душ.
П еречитывая и сопоставляя друг с другом книги А. Колбергса,
замечаешь, что даж е в тех из них, которые по форме вроде бы —
явный детектив, есть с точки зрения чистоты ж анра один об­
щий изъян. Преступник в них либо известен сразу, либо легко
просчитывается даже малоискушенным читателем. Почему так,
мы уже говорили: главная задача писателя — показать читате­
лю не само преступление и даж е не самого преступника, а то,

813

как шел и пришел к преступлению изначально чистый чело­
век, показать, кто, когда и как на него влиял, какие силы добра
и зла толкали его в ту или иную сторону, так, что в конце
концов заставили перешагнуть роковую, последнюю границу,
разделяющую добро и зло, возврат из-за которой в мир честных
людей возможен только через трагедию суда и искупление при­
нятием наказания.
То, что в первых работах Андриса Колбергса проглядывалось
как заметная тенденция, в последующих его книгах стало
принципом творчества, заставившим литературных критиков на­
зывать его романы не детективными и не криминальными, а социально-психологическими.
Преступления и преступники в них в той или иной форме и
степени по-прежнему присутствуют. Но это, да простят нам та­
кое сравнение, для того же, для чего обращались к теме пре­
ступности, скажем, JI. Толстой или Ф. Достоевский: для обостре­
ния социального и морально-нравственного конфликта, для м ак­
симального обнажения остроты той последней грани, на которой
происходит «сшибка» добра и зла.
В своих последних вещах, и прежде всего в публикуемом в
настоящем томе приложения «Подвиг» романе «Вдова в янва­
ре» у Андриса Колбергса вообще получился как бы детектив
наоборот. Во-первых, нет никакого расследования и даже не по*
являются представители власти, ибо преступление произошло не
в начале, как обычно, а в самом конце, под занавес романа. И
совсем не то, которое должно было совершиться. Не ограбление
произошло, а тройное убийство. И решился на него не преступ­
ник, а человек, который, пройдя по тонкой и опасной, как лез­
вие бритвы, грани, отделяющей добро и зло, совершил во имя
добра поступок, который безвозвратно вверг его в пропасть не­
поправимого зла.
В этом романе Андриса Колбергса особенно ярко проявилось
его мастерство построения психологической интриги, умение за­
вязывать и решать нравственные конфликты, в которых он
буквально выворачивает наизнанку человеческие души, так, что
обнаруживаются самые секретные, казалось бы, уж совсем не­
досягаемые для постороннего взгляда темные их уголки.
Вспомним: Гвидо Лиекнис, добропорядочный инженер, завле­
чен во время загородной лыжной прогулки очаровательной Мар­
гитой в логово бандитов. Она оказалась сообщницей преступни­
ков, задумавш их ограбить фабрику ювелирных изделий, на ко­
торой работает молодой инженер. Практически на протяжении
всего романа мы являемся свидетелями напряженнейшего психологически-нравственного поединка честного человека с преступ­
никами, требующими, чтобы Гвидо раскрыл им секрет отключе­
ния системы охранной сигнализации, которую он когда-то спро­
ектировал и установил. Инженер непреклонен, понимая, что в
случае согласия он станет фактическим сообщником грабителей.
Параллельно с рассказом о том, что происходит в заброшен­
ной хижине, занесенной январским снегом, ретроспективными
вставками автор повествует нам о печальной и, к сожалению,
нередкой истории жизни очаровательной Маргиты. Когда-то чи­
стая, скромная девушка из добропорядочной трудовой семьи, она
разменяла свою чистоту на яркие тряпки, рестораны и прочие пре­
лести «красивой», «сладкой» жизни. Став невенчанной женой, а
после того, как «муж» угодил в тюрьму, «вдовой» одного пре­
314

ступника, затем содержанкой другого, потом третьего, она по­
катилась по наклонной плоскости в омут преступности. В мир,
где ни любви, ни дружбы, ни чести, ни совести, где из великого
многообразия человеческих стремлений и чувств остаются лишь
два: ж аж да денег, которые могут продлить хмельной угар на­
дрывных удовольствий, и страх перед тем, что им вот-вот поло­
ж ат конец тюрьмою власти или свои же, блатные, ударом ножа.
Читая роман «Вдова в январе», мы видим, как, наблюдая за
психологическим поединком Гвидо Лиекниса, напомнившего ей
о чистоте юношеского прошлого, и бандитов, представляющих
грязный мир ее настоящего, Маргита, словно трезвея от много­
летнего хмельного забытья, духовно возрождается к новой ж из­
ни. Еще не осознавая того, что с нею происходит, она решается
спасти инженера и предотвратить ограбление ювелирной фабри­
ки, готовая пожертвовать ради этого даже своей жизнью.
Мы в и д и м , что, натолкнувшись на моральную стойкость Гви­
до, «дают слабинку» и бандиты, готовые уже отказаться от пре­
ступного замысла. И вдруг, когда до торжества нравственного
н ачала остается совсем чуть-чуть, инженер ломается. Была, на­
верное, где-то в нем трещина. И вот он уже не только открывает
бандитам секрет системы охраны ювелирной фабрики, но и да­
же превосходит профессиональных преступников в масштабах
затеваемого злодейства — предлагает им изощреннейший план
бесшумного убийства электрическим током сторожа фабрики,
своего знакомого и коллеги. И это тогда, когда, как знала Мар­
гита, сами бандиты вовсе не хотели идти на «мокрое дело».
Вспомним кульминацию романа: «Убийство!» До женщины
наконец доходит суть разговора, но она отказывается верить. От­
казывается упорно, отчаянно, хотя Лиекнис с инженерной точ­
ностью продолжает говорить о необходимой длине кабеля и
других деталях страшного плана.
«Ты становишься убийцей! Замолчи!»
Надо что-то предпринять. Сейчас же.
Ж енщина встает и делает несколько шагов в сторону Гвидо.
С детским удивлением смотрит ему в лицо, будто хочет убедить­
ся, что все здесь происходит наяву.
«Замолчи же! Хочешь, я упаду перед тобой на колени, только
замолчи!»
Но слова продолжают преследовать.
Слова ее колют и рвут.
Слова жгут.
Слова принимают реальный, убийственный облик и наезжаю т
на нее гусеницами.
— Две тысячи вольт... Самый гуманный вид... — Она уже ви­
дит только движения губ инженера, предложения ломаются на
части. — Конденсаторы... Трансформаторы... Сухая кож а имеет
большое сопротивление... В конце проводов следует припаять
острие иголки...
Ж енщина берет со стола пистолет и стреляет инженеру Лиекнису в грудь. Она совсем не хочет его убивать, просто надо за ­
ставить его замолчать. Остановить поток предательских слов, ко­
торые рушатся на нее...»
Вслед за инженером Гвидо Лиекнисом, словно подводя итог
своей неправедной жизни, и как бы во искупление всех ее
грехов, Маргита убивает и двух бандитов.
Но это уже вроде бы заодно. Главное же, что отключило
315

все тормоза, что заставило, не задумываясь, сделать самое страш­
ное, было заставить замолчать его, Гвидо, обманувшего, пре­
давшего, убившего мечту и только что родившуюся, неясную
еще надежду на возможность возвращения в прежнюю, чистую,
светлую жизнь.
Говорят, что в самой страшной и бесперспективной ситуации,
даже тогда, когда организмом исчерпан весь без остатка физиче­
ский жизненный ресурс, человек остается жить, пока жива на­
дежда. И наоборот — иногда, когда он еще может жить, чело­
век умирает, если надежда иссякла.
Для Маргиты Гвидо Лиекнис стал неожиданным лучом надеж­
ды на спасение из грязи преступного ее окружения. В книге
этого нет, но из того, что рассказал нам А. Колбергс о жизни
Маргиты, читатель, конечно же, понял, что при всей своей ис­
порченности непристойностью своего существования, она, пусть
неосознанно и безотчетно, но не могла не мечтать о возврате в
мир чистых и честных людей. И вот теперь, когда мечта и на­
дежда воплотились в решимость порвать с прошлым, когда вот
он, за дверью хижины по белому снегу открывается путь в тот
светлый мир, он, Гвидо, посланец оттуда, все рушит, убивает
надежду и мечту. Если он такой, значит, и другие там тоже
такие.
К аж ущ аяся неожиданно странной развязка романа психологи­
чески обоснована автором безупречно. Маргита должна была
действовать так, и только так — заставить замолчать Гвидо во
что бы то ни стало, не раздумывая, не задумываясь о том, что
с нею после этого будет. Пусть самое страшное, пусть смерть.
Ж ить ей после того, что произошло у нее в душе, больше не­
зачем.
Итак, в финале Маргита — преступница, хотя действовала
она, повинуясь благому душевному порыву, и предотвратила к
тому же ограбление с убийством. А Гвидо Лиекнис в результате
стал жертвой преступления, которое, как мы знаем, помешало
ему, войдя в сговор с бандитами, самому стать грабителем и
убийцей.
Подобное в романах Андриса Колбергса случается постоянно.
В книге «Ночью в дождь» жертвой преступления становится
ш антажист Грунский. Фотограф Димда в романе «Обнаженная
с ружьем» погибает тоже в силу своего крайне предосудитель­
ного поведения. Весьма условны такж е, почти случайны, грани­
цы, разделяющие преступников и жертв в «Трех днях на раз­
мышление». И это вовсе не случайность, а унаследованный Анд­
рисом Колбергсом у классиков метод неоднозначности, многопла­
новости в оценках человека, душа которого — это целый мир,
бесконечное, бездонное вместилище и добра и зла.
И в заключение еще об одной характерной особенности твор­
чества Андриса Колбергса, уже отмечавшейся в критике — об
удивительно тонком, как у хорошего художника, его чувстве
последнего м азка, финального абзаца романа, финальной фразы.
Какую бы вещь Колбергса вы ни взяли, вчитайтесь в последнюю
страницу и увидите, что там несколько, и уж по крайней мере
два конца. Один, где поставил бы точку любой другой писатель.
И второй — чисто колбергсовская финальная фраза, неожидан­
ная, как вспышка молнии, высвечивающая все только что прочи­
танное произведение, построенная по тому — помните? — горь­
ковскому принципу, с которым он подходил к выбору названия
316

рассказа: такое надо придумать, чтобы рассекало рассказ на­
двое и из него кровь шла.
Последние фразы романов Андриса Колбергса именно такие,
♦с кровью». Вспомним «Быть лишним», где в финале бегущего
вооруженного преступника Волдиса настигает случайный моло­
дой прохожий. Читатель ждет, что преступник выстрелит в от­
важного парня, но... «Волдис опустил парабеллум и яростно рас­
смеялся. Затем направил дуло пистолета себе в рот и выстре­
лил». Все, казалось бы. Финал. Что тут еще добавить? Нечего.
Но Колбергс находит: «В сугробе сидел парень. Из кармана его
незастегнутого пальто торчал пушистый шарф. Парень громко
плакал».
Или вот финал романа «Три дня на размышление». Сотрудник
уголовного розыска проезжает мимо дома, в котором разыграл
ся трагический финал рассказанной писателем истории: «Двери
великолепного дома Рамшей были заперты и опечатаны белы
ми полосками бумаги. Неубранный сад выглядел заброшенным и
запустелым, казалось, что и дома уж больше нет». Чем не фи
нал? Но Андрис Колбергс добавляет всего пять слов. И какой
это яркий эмоциональный штрих:
«— Пустое место, — сказал шофер.
— Поехали».
И, наконец, вспомните, как кончается только что прочитан­
ный вами роман «Вдова в январе». Начальник туристского поез­
да, не зная, что произошло, случайно видит в бинокль, как Мар
гита, совершив тройное убийство, уходит с места трагедии на­
встречу страшной своей судьбе: «Шла она, подавшись вперед,
и начальник поезда видел, что руки у нее голые и обмерзшие,
губы стиснуты, глаза закрыты.
— Ничего особенного, — сказал он и вернул бинокль. — Ка*
кая-то женщина...»
Хороший конец. Но Колбергс находит еще лучше:
«Потом, уже поднявшись в вагон, он подумал, что все же
есть что-то особенное, если бредут по глубокому снегу, а не по
дороге, но тут же решил, что, очевидно, так ей ближе...»
Ю. МАШИН

СОДЕРЖАНИЕ
К. ВОРОБЬЕВ. Это мы, господи!

,

В. АФОНИН. О б о з .........................................................................
А. КОЛБЕРГС. Вдова в я н в а р е .............................................

4
.

ВО
151

ОБ А В Т О Р А Х .......................................................................................... 306

Под редакцией
ПОПЦОВА, Б. ГУРНОВА

Редактор Б. Гурнов
Главный художник Н. Михайлов
Обложка М. Ермолова
Рисунки М. Ермолова, Б. Сопина, И. Данилевич
Оформление А. Шипова
Художественный редактор А. Ким
Технический редактор М. Симонова
Сдано в набор 25.07.88. Подписано к печати 29.08.88. Формат
84 X 1 0 8 7 з 2. Гарнитура «Школьная». Печать высокая. Бумага
кн.-журнальная. Уел. печ. л. 16,8. Уел. кр-отт. 17,43. Уч.-изд.
л. 22,7.
Тираж
400 ООО экз.
(200 001—400 000 экз.). Цена
1 р. 60 к. Заказ 157.
Типография ордена Трудового Красного Знамени издательскополиграфического объединения ЦК ВЛКСМ «Молодая гвардия».
Адрес ИПО: 103030, Москва, К-30, Сущевская, 21.

ЧИТАЙТЕ
В СЛЕДУЮЩЕМ ТОМ
ПРИЛОЖЕНИЯ

ггШщмгг
• • •
«Женщину охватило странное пред­
чувствие. Что-то ужасное было в этом крике и в на­
ступившей затем мертвой тишине. Нервно поерзав,
она встала и несмело приблизилась к окну, и тут же
перед глазами у нее промелькнуло женское тело,
которое стремительно падало вниз. Развевающие­
ся светлые волосы и сбившаяся назад широка^
красная юбка — все, что она успела заметить*.
Ш. Дюрк.— «Шкода «ZM 00-28»
«Впереди, на паровозе, стояло двое
бандитов, которые, направив револьверы на маш и­
ниста, приказали ему отцепить паровоз и вместе со
всеми бандитами, уместившимися на тендере, ехать
вперед, пока они не прикажут остановиться.
Паровоз тронулся с места, оставив позади горящий
поезд и людей, которых освещали всполохи пламе­
ни из вагонов...»
Б. Травен.— «Сокровища Сьерра-Мадре»